Хроники Нарнии [Клайв Стейплз Льюис] (fb2) читать онлайн

Глава первая О ТОМ, КАК ДЕТИ ОШИБЛИСЬ ДВЕРЬЮ

Повесть эта о том, что случилось, когда твой дедушка сам был маленьким. Она очень важна, потому что без нее не поймешь, как установилась эта связь между нашим миром и Нарнией.

Тогда Шерлок Холмс еще жил на Бейкер-стрит, а Алиса только-только вернулась из Зазеркалья. В те дни, если ты был мальчиком, тебе приходилось носить каждый день твердый белый воротничок, а школы большей частью были еще хуже, чем теперь. Но еда была лучше; а что до сладостей, то я и говорить не стану, как они были дешевы и вкусны, чтобы тебя не расстраивать. Так вот, в те самые дни жила в Лондоне девочка по имени Полли Пламмер.

Жила она в одном из домов, которые стояли в ряд близко друг к другу. Однажды утром, когда она вышла в крошечный садик за домом, на забор из соседнего двора вскарабкался неизвестный мальчишка и уставился на нее. Полли удивилась, потому что до сих пор в том доме детей не было, там жили мисс и мистер Кеттерли — брат с сестрой (старая дева и старый холостяк). Полли удивленно посмотрела на мальчика. Лицо у него было такое чумазое, словно он копался в земле, потом плакал, потом утерся рукой. Надо сказать, что примерно так и было.

Привет, — сказала Полли.

Привет, — сказал мальчик. — Как тебя зовут?

Полли, — сказала Полли. А тебя?

Дигори, — сказал мальчик.

Ой, какое смешное имя! — сказала Полли.

Ничего смешного не вижу, сказал мальчик.

А я вижу, — сказала Полли.

А я нет, — сказал мальчик.

Я хоть умываюсь! — сказала Полли. Умыться тебе надо, особенно... — И она замолчала, потому что хотела сказать «...после того, как ты плакал», но решила, что это будет невежливо.

Ну и что, ну и ревел! — прокричал Дигори; ему было так худо, что чужое мнение уже не трогало его. — И сама бы ревела, если бы жила всю жизнь в саду, и у тебя был пони, и ты бы купалась в речке, а потом тебя притащили в эту дыру...

Лондон не дыра, возмутилась Полли. Но Дигори так страдал, что не заметил ее слов.

...и если бы твой папа уехал в Индию, — продолжал он, и ты бы приехала к тете и к дяде, а он сумасшедший, да, самый что ни на есть

сумасшедший, и все потому, что за мамой надо ухаживать, она очень больна, и.... и ... Лицо его перекосилось, как бывает всегда, если пытаешься не заплакать.

Прости, я не знала, — смутившись, сказала Полли и помолчала немного, но ей хотелось как-то отвлечь Дигори, и она спросила:

Неужели мистер Кеттерли сумасшедший?

Да, — сказал Дигори, — или еще хуже. Он что-то делает в мансарде, тетя Летти меня туда не пускает. Странно, а? Но это еще что! Когда он пытается заговорить со мной за столом, — к ней он и не пробует обращаться, она говорит: «Эндрю, не беспокой ребенка», или: «Дигори не стоит слушать об этом», или: «Дигори, а не поиграть ли тебе в садике?»

Что же он хочет сказать?

Не знаю. Но и это не все. Один раз, то есть вчера вечером, я проходил мимо лестницы и слышал, что в мансарде кто-то кричит.

Может быть, он там держит сумасшедшую жену?

Да, я тоже так подумал.

А может, он печатает фальшивые деньги?..

А может, он пират, как этот... в начале «Острова сокровищ», и прячется от прежних дружков?..

Ой, как здорово! — сказала Полли. — Я и не знала, что в этом доме столько интересного!

Тебе-то интересно, — пробубнил Дигори, — но вряд ли бы ты захотела спать в таком домике. Лежишь и слышишь, как он крадется к твоей комнате... И глаза у него такие жуткие.

Так познакомились Полли и Дигори, и, поскольку были каникулы, а к морю в тот год никто из них не ехал, они стали видеться каждый день.

Приключения их начались потому, что лето в тот год выпало на редкость холодное и дождливое. Приходилось сидеть в четырех стенах, а значит, исследовать дом. Просто удивительно, сколько всего можно найти в своем доме или в двух соседних, если у тебя есть свечка. Полли знала давно, что с ее чердака идет проход, вроде туннеля, с одной стороны которого — кирпичная стена, а с другой — покатая крыша. Свет проникал туда через просветы черепицы, пола не было, ступать приходилось по балкам. Под ними белела штукатурка, а если станешь на нее, провалишься прямо в комнату. До конца туннеля Полли не ходила, а в начале, сразу же за дверцей, устроила что-то вроде пещеры контрабандиста. Она натаскала туда картонных коробок и сидений от сломанных стульев и положила между балками, как бы настлала пол. Там она хранила шкатулку с сокровищами и повесть, которую писала, и несколько яблок; и там любила выпить импортного лимонада — какая же пещера без пустых бутылок?

Дигори пещера понравилась (повесть ему не показали), но ему хотелось залезть подальше.

— Интересно, — сказал он, — докуда можно дойти? Дальше твоего дома или нет?

— Дальше, — сказала Полли, — а докуда, не знаю.

Значит, мы пройдем все дома насквозь.

— Да, — сказала Полли. — Ой!..

— Что такое?

Мы в них залезем.

И нас схватят как воров. Нет уж благодарю.

Ох, какой умный! Мы залезем в пустой дом, сразу за твоим.

А что там такое?

Да он пустой, папа говорит, там давно никого нету.

Посмотреть надо, — сказал Дигори. На самом деле боялся он гораздо больше, чем можно было предположить по его тону. Конечно, он подумал (как и вы бы подумали) о том, почему в этом доме никто не живет, думала об этом и Полли. Никто не сказал слово «привидения», но оба знали, что теперь отступать поздно.

Идем? — сказал Дигори.

Идем, — сказала Полли.

Не хочешь, не ходи, — сказал Дигори.

Что я, трусиха? — сказала Полли.

А как мы узнаем, что мы в том доме?

Они решили пойти на чердак и, шагая так, как здесь, с балки на балку, отмерить, сколько балок приходится на комнату. Потом они отведут балки четыре на промежуток между чердаками и комнатой служанки, а на саму эту комнату столько, сколько на чердак. Пройдя такое расстояние дважды, можно сказать, что миновал оба дома и дальше уже идет тот, пустой

Не думаю, что он совсем пустой, сказал Дигори. А какой же?

Кто-нибудь там скрывается, а выходит ночью, прикрыв фонарь. Наверное, шайка… они от нас откупятся... Нет, не может дом стоять пустым столько лет.

Папа думает, там протекают трубы, — сказала Полли

Взрослые всегда думают самое неинтересное, — сказал Дигори

Теперь, при дневном свете, на чердаке как-то меньше верилось в привидения

Измерив шагами чердак, они записали, что вышло, и у каждого вышло иначе. Как-то они свели результаты воедино, однако я не уверен, что и тут получилось правильно. Слишком хотелось им начать исследование.

Ступай потише, — сказала Полли, когда они полезли в проход. Ради такого случая каждый взял по свече (у Полли в тайнике их было много).

Проход был пыльным, темным и холодным; Полли и Дигори ступали с балки на балку молча, только иногда шептали: «Теперь твой чердак» или «Наш дом мы почти прошли». Они не споткнулись ни разу, и свечи у них не погасли, и дверцы в кирпичной стене они достигли, только на ней. конечно, не было ручки, потому что никто не входил в нее снаружи. Внутри, однако, ручка была, а снаружи торчал шпенек (такой бывает внутри шкафа).

Повернуть его? — спросил Дигори.

— Если ты не боишься, — сказала Полли. — Кто-кто, а я не трусиха.

Обоим стало жутковато, но отступить они не смогли бы. Дигори не без труда повернул шпенек. Дверь распахнулась, и солнечный свет ослепил их. Перед ними была обычная, хотя и пустоватая комната Ведомая непреодолимым любопытством, Полли задула свечу и ступила туда бесшумно, словно мышь.

Конечно, потолок здесь был скошен, но мебель стояла самая обычная.

Стены не были видны из-за книжных полок, сплошь уставленных книгами, в камине горел огонь (вы помните, что лето было холодное), а перед камином стояло высокое кресло. Между креслом и Полли, посередине комнаты, стоял большой стол, на нем были книги, блокноты, чернильницы, перья, сургуч и микроскоп. Но прежде всего в глаза бросался яркий деревянный поднос, на котором лежало несколько красивейших колец. Разложены они были по два желтое и зеленое, потом промежуток и снова желтое, и зеленое. Размера они были обычного, но сверкали ослепительно. Вы и представить себе не можете, как дивно они сверкали! Если бы Полли была чуть помладше, ей бы, наверное, захотелось сунуть одно из них в рот.

В комнате было так тихо, что Полли сразу услышала тиканье часов. И все-таки тихо было не совсем: где-то что-то гудело. Если бы тогда уже изобрели пылесос, Полли подумала бы, что это он и работает за несколько комнат отсюда. Но звук был приятней, чем у пылесоса, и очень-очень тихий.

Иди, тут никого нет, — сказала она, и грязный Дигори, мигая, вышел из прохода (грязной, конечно, была теперь и Полли).

— Стоило лезть! — сказал он. — Совсем он не пустой. Давай уйдем, пока они не вернулись.

— Как ты думаешь, — спросила Полли, — кто здесь живет?

А, какое нам дело! — сказал Дигори. — Давай... — Но фразы он не закончил. Кресло с высокой спинкой, стоявшее перед камином, задергалось, и из-за него, как в пантомиме, вылез дядя Эндрю. Они были не в пустом доме, они были в доме Дигори, да еще в заповедной мансарде! «О-о-ой!» хором выговорили дети. Теперь уже обоим казалось, что иначе и быть не могло, слишком мало они прошли.

Дядя Эндрю был очень высок и очень тощ. На длинном, гладко выбритом лице торчал острый нос и ярко горели маленькие блестящие глазки. Копна взъерошенных седых волос венчала это причудливое сооружение. Сейчас он казался еще страшнее, чем обычно. У Дигори просто отнялся язык. Полли испугалась меньше, но потом и ей стало не по себе, ибо дядя Эндрю молча прошел к дверям и запер их на ключ. После этого он повернулся к детям и обнажил в улыбке острые зубы.

Ну вот, — сказал он. — Теперь моя дура сестрица до вас не доберется!

Полли и не думала, что от взрослых можно ожидать такого. Она ужасно испугалась, и оба они с Дигори попятились к дверце, в которую вошли; но дядя обогнал их — он запер и ее, а вдобавок стал перед нею. Потом он потер руки так, что пальцы затрещали (они у него были длинные и белые).

Счастлив видеть вас, — проговорил он. — Двое деток — именно то, что мне нужно.

М-м-мистер Кеттерли, — начала было Полли, — мне пора обедать, меня дома ждут. Отпустите нас. пожалуйста!..

В свое время, — сказал дядя Эндрю. — Нельзя упускать такой случай. Мне не хватало именно двух деток. Понимаете, я ставлю небывалый опыт. С морской свинкой как будто бы получилось. Но свинка ничего не расскажет. Да ей и не объяснишь, как вернуться.

Дядя. сказал Дигори, — и правда пора обедать, нас станут искать. Вы

должны отпустить нас.

Должен? переспросил дядя Эндрю. Дигори и Полли переглянулись. Говорить они не смели, но взгляд их означал: «Надо его умаслить».

Если вы нас отпустите, — сказала Полли, — мы придем после обеда.

А кто вас знает? — сказал дядя Эндрю и хитро усмехнулся. Но тут же передумал. Хорошо, — проговорил он сладким голосом, — надо так надо. Конечно, идите. На что таким маленьким ребятишкам старый, скучный человек!.. Он вздохнул. — Если бы вы знали, как мне бывает одиноко. Да что там... Идите, обедайте. Только сперва я вам кое-что подарю. Не каждый день у меня бывают маленькие девочки, особенно такие миленькие...

Полли подумала, что не такой уж он сумасшедший.

Хочешь колечко, моя деточка? — спросил ее дядя Эндрю и опять гадко ухмыльнулся.

Желтое или зеленое? — спросила она. — Какая прелесть!

Нет, не зеленое, — сказал дядя. — Мне очень жаль, но зеленого я дать не могу. А желтое — с удовольствием. Носи на здоровье. Ну, бери!

Полли больше не боялась, а кольца и впрямь были прелестны. Она двинулась к ним.

Смотрите-ка! сказала она. — Гудит и гудит, кажется, это кольца.

Какая странная мысль, — сказал дядя и засмеялся. Смех был вполне естественный, однако Дигори не понравилось выражение дядиных глаз.

Полли, не бери! крикнул он. — Не трогай!

Но было поздно. Он еще говорил, когда Полли коснулась одного желтого кольца и сразу же, без звука, исчезла. Дигори и его дядя остались одни.

Глава вторая ДИГОРИ И ЕГО ДЯДЯ

Произошло это так неожиданно и так походило на страшный сон, что Дигори вскрикнул. Дядя Эндрю зажал ему рот рукой, прошипел: «Не смей!» — и прибавил помягче: «Твоя мама услышит. Зачем ее пугать?»

Дигори говорил потом, что его чуть не стошнило от такой подлой уловки. Но конечно, больше он кричать не стал.

То-то! — сказал дядя. — Ничего не поделаешь, всякий бы удивился. Я и сам удивился вчера, когда исчезла свинка.

Это вы и кричали? — спросил Дигори.

Ах, ты слышал? Ты что, шпионил за мной?

Нет, — сердито сказал Дигори. — Вы объясните, наконец, что с Полли?

Поздравь меня, мой мальчик, — сказал дядя Эндрю, потирая руки, — опыт удался. Девочка исчезла... сгинула. Во всяком случае, в этом мире ее нет.

Что вы с ней сделали?!

Отправил... э.... в другое место.

Не понимаю, — сказал Дигори.

Дядя Эндрю опустился в кресло и сказал:

Что ж, я тебе объясню. Ты слышал когда-нибудь о мисс Лефэй?

Она наша двоюродная бабушка? — припомнил Дигори.

Не совсем, — сказал дядя Эндрю. — Она моя крестная. Вон ее портрет, смотри.

Дигори посмотрел и увидел на выцветшей фотографии старую даму в чепце. Теперь он вспомнил, что такой же портрет видел еще дома, в комоде, и спросил маму, кто это, а мама почему-то замялась. Лицо было не из приятных, но кто его знает, что там на этих старинных фотографиях...

Кажется, ... кажется, она была... не совсем хорошая? — спросил Дигори.

Ну, — отвечал дядя Эндрю, это зависит от того, что называть хорошим. Люди очень ограниченны, мой друг. Да, странности у нее, конечно, были. Бывали и чудачества. Иначе бы ее не запрятали в....

— Сумасшедший дом?

Нет, нет, нет! — дядя был шокирован. Ничего подобного! Всего лишь в тюрьму.

— Ой! — сказал Дигори. — А за что?

— Бедная женщина! — со вздохом проговорил дядя. Не хватало ей благоразумия... Но не будем в это вдаваться. Ко мне она всегда была добра.

— Да при чем тут это! — вскричал Дигори. Где Полли?

Все в свое время, мой друг, — сказал дядя. — Мисс Лефэй выпустили, и после этого она почти никого не хотела видеть. Я был из тех немногих, кого она еще принимала. Понимаешь, ее стали раздражать заурядные, скучные люди. Собственно, они раздражают и меня. Кроме того, у нас с ней были общие интересы. За несколько дней до смерти она велела открыть тайничок в ее шкафу и принести ей маленькую шкатулку. Когда я принес, она взяла с меня клятву, что после ее смерти я, не открывая, сожгу шкатулку, исполнив определенные ритуалы. Конечно, я этого не сделал.

— И очень плохо, — сказал Дигори.

Плохо? — удивился дядя. — А, понимаю! По-твоему, надо выполнять обещания. Резонно, резонно, вот ты и выполняй. Но сам понимаешь, подобные правила хороши для мальчишек, слуг, женщин, вообще для обычных людей, но не для ученых и мудрецов. Нет, Дигори. Те, кто причастен тайной мудрости, свободны от мещанских правил, как, впрочем, и от мещанских радостей. Судьба наша, мой мальчик, возвышенна и необычна. Удел наш высок, мы одиноки...

Тут он вздохнул с такой благородной печалью, что Дигори на секунду даже посочувствовал ему. Но сейчас же вспомнил, какими были дядины глаза, когда тот предлагал Полли кольцо, и подумал: «Ага, это значит, ему можно делать все, что угодно!»

— Сам понимаешь, шкатулку я открыл не сразу, — продолжал дядя. Я опасался, не запрятано ли в ней что-нибудь... нежелательное. Моя крестная была чрезвычайно своеобразной дамой. Ведь она, собственно говоря, была последней из смертных в этой стране, в ком текла кровь настоящих фей. Сама она, правда, рассказывала, что в молодости застала в живых еще двух — одна была герцогиней, а другая поденщицей. Так что, Дигори, ты беседуешь, возможно, с последним человеком, у которого крестной была фея. Будет, о чем вспоминать на старости лет, мой мальчик!

«Ведьма она, а не фея!» — подумал Дигори, но вслух спросил:

— Так что же Полли?

— Ах, какой ты нетерпеливый! — воскликнул дядя Эндрю. — Да разве в этом дело?! Так вот. Сперва, само собой, я осмотрел шкатулку. Она была очень древней. Я сразу понял, что сделана она не в Греции, не в Вавилоне, не в Египте, не в Китае и не в стране хеттов. Чувствовалось, что шкатулка гораздо древнее всех этих цивилизаций. И вот в один — поистине величайший! — день меня осенило. Шкатулка была сделана на Атлантиде!!! Это значит, что она на много веков старше всех тех штуковин из каменного века, за которыми гоняются археологи по всей Европе и Азии. Но слушай! Хотя она и древнее каменного века, это была настоящая ювелирная работа. Дело в том, что еще в незапамятные времена на Атлантиде жили мудрецы и ученые, возводившие замки и дворцы, которые исчезли в океанской пучине вместе с этим огромным островом.

Он торжественно замолчал, гордо глядя на племянника, но Дигори не восхищался, поскольку дядя с каждой минутой нравился ему все меньше.

Тем временем я стал изучать магию и тайные науки. Об этом лучше не распространяться с детьми. Мне надо было получить хоть какое-то представление о содержимом шкатулки. Пришлось познакомиться с.... как бы это сказать... с чертовски неприятными людишками и пройти весьма мерзкие испытания. От всего этого я и поседел раньше времени. Стать чародеем это тебе не шутка! Я вконец испортил себе здоровье — правда, теперь мне получше. Но зато я у з н а л....

Хотя подслушивать их было некому, дядя пододвинулся к Дигори и почти зашептал ему на ухо:

...то, что хранилось в шкатулке из Атлантиды, было принесено сюда из другого мира, когда наш мир еще только начинался!

А что же там было? — спросил Дигори тоже шепотом, потому что рассказ дяди поневоле стал его интересовать.

Просто пыль, — ответил дядя Эндрю. — Обыкновенная сухая пыль. Даже смотреть особенно не на что. Ты бы, поди, решил ее просто выкинуть. Но я-то смог ее увидеть не потрогать, ума у меня хватило, — а увидеть! Всякий раз, когда я смотрел на нее, я чувствовал, что каждая мельчайшая частица ее некогда находилась в другом мире, — ты понимаешь, нет, ты только представь себе: в совсем другом мире, не на другой планете, не в другой галактике, а совсем даже не в нашем пространстве, там, куда не попадешь, даже если будешь странствовать по нашему космосу хоть целую вечность, и где можно оказаться только при помощи магии, — тогда у меня всякий раз перехватывало дыхание.

Тут дядя снова потер руки так, что суставы пальцев затрещали, словно поленья в камине.

Я ведь знал, — продолжал он, — что пыль эта может перенести вас туда, где она некогда находилась сама. Но трудность состояла в том, чтобы придать ей правильную, нужную форму. Но какую именно? Поначалу все мои эксперименты оканчивались плачевно. Я проводил их на морских свинках. Некоторые из них просто лопались, как маленькие бомбы...

Какой ужас! — воскликнул Дигори, у которого когда-то была морская свинка.

Что? При чем тут ужас? сказал дядя Эндрю. — Свинки для того и созданы. Я их покупаю на свои деньги. На чем я остановился? Да, так вот: наконец удалось сделать кольца, желтые кольца. Я был уверен, что они перенесут моих подопечных куда надо. Но как мне вернуть их обратно и узнать, что они там видели?

— Но об их-то судьбе можно было подумать? — проворчал Дигори. Им-то каково там пришлось?

— Ты совершенно ненаучно на все смотришь, — нетерпеливо сказал дядя Эндрю. — Неужели тебе не ясно, что ставится опыт века? Ведь речь идет о возможности попадать в другие миры!

— Почему же тогда вам самому не отправиться в эти миры?

Дигори в жизни не видел такого искреннего удивления и даже обиды.

— Кому, мне?! — воскликнул дядя. — Ты с ума сошел! В мои-то годы, с моим здоровьем!.. Что за глупость! Ты понимаешь, что говоришь? Да в этих мирах может случиться все. что угодно!

— А Полли теперь там, — сказал Дигори, багровея от гнева. — Это... это подлость, хоть вы и мой дядя... только трус пошлет вместо себя девочку!

— Замолчи! — крикнул дядя Эндрю, ударяя рукой по столу. — Я не позволю так говорить с собой грязному мальчишке! Пойми, я великий ученый, я чародей, я посвящен в тайные знания, я ставлю опыт. Конечно, мне нужны подопытные... э. существа. Наука требует жертв. Идти самому? Смешно! Не идет же генерал сам в бой. Предположим, я погибну, что же будет с делом моей жизни?

Ох, хватит! весьма невежливо прервал Дигори дядю. Как вернуть Полли?

— Я как раз собирался сказать об этом, когда ты так грубо перебил меня. Для этого нужны зеленые кольца.

— Но у Полли нет зеленого кольца, — возразил племянник.

Вот именно, — кивнул дядя и зловеще ухмыльнулся.

— Значит, она не вернется. — воскликнул Дигори. — Вы ее убили!

— Почему же, вернуться она может, — вкрадчиво сказал дядя Эндрю, если кто-нибудь отнесет ей зеленое кольцо.

Тогда Дигори понял, в какую он попал ловушку, и молча, очень бледный, уставился на дядю.

Надеюсь, — высокопарно произнес дядя Эндрю, — надеюсь, мой мальчик, ты не трус. Я был бы очень огорчен, если бы в ком-нибудь из нашей семьи оказалось так мало рыцарства и чести, что он оставил бы женщину в беде.

Ох, не могу больше слушать вас! — снова крикнул Дигори. — Ладно, я все понял. Только один-то из нашей семьи уж точно подлец. Это же все подстроено!

— Конечно, — ответил дядя Эндрю, все так же гадко улыбаясь.

Что ж, я пойду, — сказал Дигори. — Раньше я в магию не верил, сейчас верю. Наверное, в старых сказках много правды и, кстати, там злые чародеи добром не кончают.

Наконец-то дядю проняло он так испугался, что, при всей его подлости, мы бы его пожалели. Но. вымученно засмеявшись, он все же сказал:

Ох, дети, дети! Женское воспитание... Бабушкины сказки. Ничего, обо мне не беспокойся. Не твоя печаль. Побеспокойся лучше о своей подружке. Жаль было бы опоздать!

Что же мне надо делать? спросил Дигори.

Прежде всего научись владеть собой, — назидательно сказал дядя. Иначе станешь таким, как тетя Летти. А теперь слушай.

Он встал, надел перчатки и подошел к подносу.

Кольца действуют только в том случае, — начал он, — если коснутся кожи. Видишь, я беру их рукой в перчатке, и ничего не происходит. В кармане они безопасны, но коснись их голой рукой — и сразу исчезнешь. Там, в другом мире, случится то же самое, если тронешь зеленое кольцо. Заметь, это всего лишь гипотеза, которую предстоит проверить. Итак, я кладу тебе в карман два зеленых кольца. В правый карман, не спутай. Желтое бери сам. На твоем месте я бы надел его, а то еще потеряешь.

Дигори потянулся к кольцу, но вдруг спросил:

А как же мама? Она может спросить, где я?

Чем скорее ты исчезнешь, — ответил дядя, — тем скорее вернешься.

А если не вернусь? — спросил Дигори.

Дядя Эндрю пожал плечами.

Дело твое, иди обедай. Подружка твоя, не моя. Только, уж будь любезен, скажи миссис Пламмер, что ее дочка не вернется, потому что ты струсил.

Ах, был бы я взрослым! — сказал Дигори. — Поплясали бы вы у меня! Потом застегнулся получше, глубоко вздохнул и взял кольцо.

Глава третья ЛЕС-МЕЖДУ-МИРАМИ

Дядя Эндрю и его кабинет немедленно исчезли, на минуту все смешалось, затем Дигори ощутил, что внизу, под ним, тьма, а сверху на него льется ласковый зеленый свет. Сам он ни на чем не стоял, не сидел и не лежал, ничто не касалось его, и он подумал: «Наверное, я в воде... Нет, под водой». Он испугался и тут же головою вперед вырвался наверх и оказался на мягкой траве, окаймлявшей маленький пруд.

Поднявшись на ноги, он не задыхался и не хватал воздух ртом, что странно, если ты только что был под водой. Одежда его была совершенно сухой. Пруд небольшой, словно лужа, метра в три — находился в лесной чаще. Деревья стояли почти рядом, и листьев на них было столько, что неба Дигори не видел. Сюда, вниз, падал только зеленый свет, но наверху, должно быть, сверкало солнце, ибо свет, даже пройдя сквозь листву, оставался теплым и радостным. Тишина тут стояла невообразимая — ни птиц, ни насекомых, ни зверьков, ни ветра — и ты, казалось, слышишь, как растут деревья. Прудов было много. Дигори видел штук десять, не меньше; и деревья словно пили корнями воду. Несмотря на необычайную тишину, чувствовалось, что лес полон жизни. Рассказывая о нем позднее, Дигори говорил: «Он был свежий, он просто дышал, ну... как пирог со сливами».

Удивительно, что Дигори сразу забыл, почему он здесь очутился. Он не думал ни о дяде, ни о Полли, ни даже о маме; он не боялся, не беспокоился, не испытывал любопытства. Если бы его спросили: «Откуда ты явился, мальчик?» он сказал бы: «Я был здесь всегда». Позже, рассказывая об этом, он говорил: «Там нет никаких событий — ничего нет, деревья растут, и больше ничего».

Дигори долго стоял и смотрел, пока не увидел, что недалеко, в траве, лежит какая-то девочка. Глаза у нее были закрыты, но не совсем, словно бы она просыпалась. Он постоял еще, глядя на нее; наконец, она открыла глаза и стала смотреть на него. Потом проговорила сонным голосом:

— Кажется, я тебя где-то видела.

— И мне так кажется, — сказал Дигори. Давно ты здесь?

— Всегда, — ответила девочка. — То есть очень давно.

— И я тоже, — сказал Дигори.

— Нет, нет, — сказала девочка. — Ты только что вылез из этого прудика.

— Да, правда, — удивленно проговорил Дигори. — Я забыл.

Они довольно долго молчали.

Знаешь, — сказала девочка, — наверное, мы правда виделись. Что-то я такое помню... что-то вижу... какое-то место. Вероятно, это сон.

Я тоже видел этот сон, — сказал Дигори. Про мальчика и девочку, которые жили в соседних домах... и полезли куда-то. У девочки было грязное лицо...

— Нет, ты напутал. Это у мальчика...

— Мальчика я не видел, — сказал Дигори и вскрикнул: — Ой, что это?

Свинка, — отвечала девочка. В траве и впрямь возилась морская свинка, опоясанная ленточкой, к которой было привязано сверкающее кольцо.

Смотри! закричал Дигори. Смотри, кольцо! И у тебя такое, и у меня.

Девочка очнулась и приподнялась. Они напряженно глядели друг на друга, пытаясь припомнить что-то, и наконец в два голоса закричали:

— Мистер Кеттерли!

Дядя Эндрю!

— Что же нам делать? — спросила Полли. — Взять свинку и вернуться домой?

— Куда спешить!.. — сказал Дигори, зевая во весь рот.

— Нет, спешить надо, — сказала Полли, — уж слишком здесь спокойно... сонно, что ли.

— Здесь очень хорошо, — возразил Дигори.

— Да, но домой вернуться надо, — не сдавалась Полли.

Они встали на ноги и осторожно потянулись к свинке, но передумали.

Лучше ее не брать, — сказала Полли. — Кому-кому, а ей тут хорошо. Дома твой дядя станет ее мучить.

— Еще бы, — согласился Дигори. — Что он с нами сделал, ты подумай! Кстати, а как нам вернуться домой?

Нырнуть в этот пруд, — предположила Полли.

Они подошли к пруду и посмотрели на зеленую спокойную воду, в которой отражались листья. Казалось, там и дна нет.

— Ты плавать умеешь? — спросила Полли.

— Немножко. А ты?

— М-м.... совсем плохо.

Да не надо нам плавать, — сказал Дигори. — Только нырнуть, и само пойдет.

Нырять им не хотелось, но они не сказали об этом друг другу. Взявшись за руки, они отсчитали: «Раз, два, три — плюх!» — и прыгнули. Раздался всплеск. Они зажмурились. Но, открыв глаза, увидели, что стоят в мелкой луже, как стояли. Пруд был неглубок, вода едва доходила до щиколоток. В чем же дело? — сказала Полли, испугавшись, но не слишком (испугаться по-настоящему в этом лесу было невозможно).

Знаю! — сказал Дигори. — На нас желтые кольца. Они переносят сюда, понимаешь. А домой зеленые! Карманы у тебя есть? Так, хорошо. Положи желтое в левый. Зеленые — у меня. Держи, одно тебе.

Они снова пошли к пруду, но Дигори воскликнул: «Стой!»

Что такое? — спросила Полли.

Мне пришла в голову мысль, — отвечал Дигори. — Куда ведут другие пруды?

То есть как?

Ну. к нам. в наш мир, мы вернулись бы через этот пруд. А через другие? Может, каждый ведет в какой-нибудь мир?

Я думала, мы уже в другом мире Ты же сам говорил... и дядя Эндрю...

Да ну его, дядю! Ничего он не знает. Сам небось никуда не нырял. Ладно, ему кажется, что есть наш мир и второй, другой мир. А если их много?

Значит, это один из них?

Нет, это вообще не мир, это... как бы перекресток.

Полли не поняла, и он принялся ей объяснять.

Нет, ты подумай! Наш проход не комната, но из него можно попасть в комнаты. Он и не часть дома, но можно попасть куда хочешь. Потому тут так тихо. Здесь ничего не случается. Как там, у нас. Люди сидят в домах, и разговаривают, и что-то делают. А между стенами, над потолками и в проходе, где мы шли, событий нет. Давай нырнем в другой пруд, а?

Лес-между-мирами, — завороженно проговорила Полли. — Какая красота!

Куда же мы нырнем? — гнул свое Дигори.

Никуда я нырять не буду, пока мы не узнаем, можно ли вообще вернуться. — сказала Полли.

Еще чего! воскликнул Дигори. Хочешь угодить прямо к дяде? Нет уж, спасибо!

Нырнем немножко, не до конца, настаивала Полли. — Только проверим! Если пойдет хорошо, сменим кольца и тут же вынырнем.

— А можно повернуть, когда ты там?

Ну, не сразу же мы здесь очутились. Значит, время у нас будет.

Дигори поупирался еще, но ему пришлось сдаться, ибо Полли наотрез отказалась нырять в другие миры, если они не поставят этого опыта. Она была такой же смелой, как он (например, не боялась ни ос, ни пчел), но далеко не такой любопытной. Дигори же был из тех, кому надо знать все, и впоследствии он стал тем самым профессором Керком, который участвует в других наших хрониках.

Дети надели зеленые кольца, взялись за руки и прыгнули в пруд Очутившись в зеленой воде, Полли крикнула: «Меняй!», что они и сделали (крикнуть «Меняй!» хотел Дигори, но Полли этой чести не уступила). Правда, они успели пролететь дальше воды, и перед ними сверкнули звезды на темном небе, мелькнул полупрозрачный Лондон, стал прорисовываться кабинет дяди Эндрю и тут же исчез, сменившись снова зеленым мерцающим светом. Через полминуты, не больше они опять были в тихом лесу.

Действует, — сказал Дигори. — Какой же выберем пруд?

Постой, — сказала Полли, давай сперва отметим этот.

Они с ужасом переглянулись — все пруды походили друг на друга и найти потом свой им едва бы удалось. Дигори дрожащей рукой открыл перочинный ножик и вырезал у пруда полоску дерна, а Полли тем временем пробормотала: «Хорошо, что хоть кто-то из нас соображает...»

Не заводись, — отвечал Дигори. — Посмотрим другие пруды. — И Полли что-то ответила ему, а он — ей, и так они препирались минут десять, но читать об этом было бы скучно. Лучше поглядеть, как они стоят у другого пруда, держась за руки и отсчитывают: «Раз, два, три — плюх!».

И опять ничего не вышло, они только намочили ноги во второй раз за это утро (если то было утро — в Лесу-между-мирами всегда одинаково).

Тьфу! — сказал Дигори. — В чем же дело? Желтые кольца — вот они. Он же говорил, надо надеть желтые, чтобы попасть в другой мир.

А дело было в том, что дядя Эндрю ничего не знал о промежуточном месте и потому напутал с кольцами. Желтые переносили в этот лес, зеленые в любой из миров. Понимаете, многие чародеи часто сами не ведают, что творят. Как бы там ни было, Дигори и Полли решили — просто наугад надеть зеленые кольца и посмотреть, что будет.

И они надели их, и, взявшись за руки, гораздо веселей, чем прежде, отсчитали: «Раз, два. три — плюх!»

Глава четвертая МОЛОТ И КОЛОКОЛ

На сей раз колдовство сработало. Они пролетели сквозь воду, сквозь тьму и увидели непонятные очертания предметов. Ноги их ощутили какую-то твердую поверхность. Потом все стало четко видно, и Дигори воскликнул:

— Ну и местечко!

— Очень противное, — заметила Полли и вздрогнула.

Прежде всего они заметили, что свет тут не похож ни на солнечный, ни на газовый, ни на свечной, вообще ни на какой. Он был тусклый, невеселый, багряно-бурый, очень ровный. Стояли дети на мостовой среди каких-то зданий, может быть на мощеном внутреннем дворе. Небо над ними было темно-синим, почти черным, и они не понимали, откуда идет свет.

Какая странная погода, — сказал Дигори. — То ли гроза сейчас будет, то ли затмение.

Говорили они почему-то шепотом, и все еще держались за руки. Стены вокруг них были высокие, а в стенах зияло множество незастекленных окон, черных, как дыры. Пониже, словно входы в туннель, чернели арки. Камень арок и стен был красновато-бурый и очень-очень старый, камни мостовой были испещрены трещинами. Дети медленно оглядывались, стараясь увидеть кого-нибудь в проемах окон.

Как ты думаешь, живет тут кто-нибудь? шепотом спросил Дигори.

Нет, — сказала Полли. — Это... м-м-м.... развалины. Слышишь, как тихо. Послушаем еще, — предложил Дигори.

Они послушали и услышали только биение собственных сердец. Тут было тихо, как в лесу, но совсем иначе. Тишина была не добрая, не живая, а злая, пустая, холодная. Нельзя было и представить себе, чтобы тут что-нибудь росло.

Идем домой, — сказала Полли.

Да мы ничего еще не видели, — сказал Дигори. — Давай хоть оглядимся.

Нечего тут смотреть.

Ну, если ты боишься...

Это кто боится? — И Полли выпустила его руку.

Смотреть не хочешь...

Нет, я пойду.

А не понравится — исчезнем, — сказал Дигори. — Давай снимем зеленые кольца и положим их в правый карман, желтые будут в левом. Только захотим, тронем кольцо левой рукой, — и пожалуйста!

Так они и сделали: положили кольца в карман и направились к одной из арок. Она вела в дом, и они увидели с порога, что там не особенно темно. Войдя в пустой зал, они различили в другом его конце соединенные арками колонны. Осторожно добравшись до них, они вышли в другой двор. Стены там были совсем обветшалые и едва держались.

Стоят, — сказал Дигори испугавшейся Полли, — значит, не падают. Главное, ступать тихо, а то свалятся, знаешь, как лавина в горах.

Они решили выйти отсюда на открытую местность посмотреть на город со стороны. Но везде были только огромные дома, стены и колонны. Так шли они из двора в двор, и только в одном из них увидели фонтан; но вода из пасти какого-то крылатого чудища не текла, да и сам водоем был сух. Растения на стенах высохли давно, а живых тварей не было видно нигде — ни пауков, ни букашек, никого и ничего, не было даже травы.

Все это действовало так гнетуще, что даже у Дигори пропало всякое любопытство. Он собрался было коснуться желтого кольца, когда перед ними предстали высокие желтые, а может быть золотые, двери. Одна была приоткрыта. Конечно же дети не смогли удержаться, заглянули в нее и замерли, разинув рты.

Сперва им показалось, что в зале полно народу, но все тихо сидят вдоль стен. Конечно, и сами они долго стояли тихо и решили наконец, что у стен сидят не люди. Живой человек хоть бы раз пошевельнулся. Нет, это были, наверное, искусно сделанные восковые фигуры.

Теперь любопытство овладело уже Полли, ибо фигуры эти были одеты в поразительные наряды. Описать я их толком не могу; скажу лишь, что на голове у каждой сверкала корона, одежды же были самых разных цветов — алые, серебристые, густо-лиловые, ярко-зеленые, все расшитые причудливыми узорами. И на коронах, и на одеждах сверкали драгоценные камни.

Почему же платья не истлели? — спросила Полли.

Заколдованы, — прошептал Дигори. — Разве ты не чувствуешь? Тут все заколдовано, я сразу понял.

И какие дорогие... — сказала Полли.

Но Дигори больше интересовали сами фигуры, их лица.

Наверное, это был очень красивый народ, — сказал он.

И мужчины, и женщины действительно были красивы и, должно быть, добры. Однако, пройдя несколько шагов, дети заметили, что лица, чем дальше, становились надменнее и холоднее. В середине ряда они стали попросту жестокими, хотя и выглядели счастливыми, а еще дальше — к тому же и безрадостными, словно обладатели их и сделали, и испытали что-то страшное. Самая последняя дама удивительной красоты глядела так злобно и так гордо, что просто дух захватывало. Одета она была роскошнее всех других. Много позже, в старости, Дигори говорил, что никогда не видел более красивой женщины. Правда, Полли прибавляла, что никак не поймет, в чем он эту красоту увидел.

Дама, как я уже сказал, сидела последней, но и за ней были пустые кресла.

— Что бы все это значило? — сказал Дигори. — Смотри, посередине стол и на нем что-то лежит.

Собственно, это был не стол, а широкая колонна. На ней лежал золотой молоток и стояла золотая дужка, на которой висел золотой колокол.

— Тут что-то написано, — сказала Полли.

— И правда, — сказал Дигори. — Но мы все равно не поймем.

Почему, — сказала Полли. — Поймем, наверное.

Конечно, письмена были странные, но, к большому удивлению Дигори, они постепенно становились все понятнее. Если бы Дигори вспомнил собственные слова, он бы понял, что и здесь действует колдовство. Но он не помнил ничего, его снедало любопытство — и скоро он узнал то, что хотел. На каменной колонне было написано примерно так:

«Выбирай, чужеземец:

Если ты позвонишь в колокол —

Не пеняй на то, что случится;

Если не позвонишь — Терзайся всю жизнь».

— Не буду я звонить! — сказала Полли.

Что ж, так и мучиться всю жизнь? — сказал Дигори. — Нет уж, спасибо! Какой ты глупый! — сказала Полли. — Зачем же мучиться?

Это же колдовство! — воскликнул Дигори. — Заколдуют, и будем мучиться. Я уже мучаюсь, оно действует.

— А я нет, — довольно резко ответила Полли. — И тебе не верю. Ты притворяешься.

— Конечно, ты же девчонка, — сказал Дигори. — Девочкам вообще ничего не интересно, кроме сплетен и всякой чепухи, кто в кого влюблен.

Сейчас ты очень похож на своего дядю, — сказала Полли.

— При чем тут дядя? — сказал Дигори. — Мы говорим, что...

— Как это по-мужски! — сказала Полли взрослым голосом и быстро прибавила: — Только не говори: «Как это по-женски», не дразнись!

— Буду я называть женщиной такую малявку! — сказал Дигори.

Это я малявка? — проговорила Полли, рассердившись уже по-настоящему. — Что ж, не стану тебе мешать. С меня хватит. И место здесь очень гадкое, да еще и ты воображала и свинья!

Стой! — закричал Дигори куда противнее, чем хотел бы, ибо увидел, что Полли вот-вот сунет руку в карман, где лежит желтое кольцо. Оправдать его я не могу; могу только сказать, что потом он очень сожалел о том, что сделал (жалели об этом и многие другие). Он крепко схватил Полли за руку, а сам левой рукой дотянулся до молотка и ударил по колоколу. После этого он выпустил ее руку, и оба они молча глядели друг на друга. Полли собралась заплакать — не от страха, а от злости, но не успела.

Звон был мелодичный и поначалу довольно тихий, однако он не прекращался и постепенно становился все громче; минуты через две дети уже не могли говорить — они не услышали бы друг друга. Когда он стал таким, что они не могли бы и кричать, сама мелодичность его уже казалась жуткой. Наконец, и воздух в зале, и пол под ногами задрожали крупной дрожью. К звуку колокола примешался еще один, далекий, но сильный. Он напоминал то ли рев какого-то огромного зверя, то ли шум приближающегося поезда. Затем раздался жуткий треск, словно переломилось гигантское дерево. Часть стены и потолка с грохотом рухнула (то ли по колдовству, то ли потому, что именно этой ноты каменная кладка выдержать не могла), и все затихло.

Ну, доволен теперь? — проговорила Полли.

Спасибо, хоть кончилось, — сказал Дигори.

Полли с облегчением подумала то же самое. Но еще никогда в жизни они так не ошибались.

Глава пятая ВОЛШЕБНОЕ СЛОВО

Дети смотрели друг на друга поверх короткой колонны, а колокол еще подрагивал, хотя звуков и не издавал. Вдруг в дальнем углу что-то зашумело. Они быстро обернулись и увидели, что одна из фигур, самая последняя, поднимается с кресла. Когда она встала, дети увидели, что она невиданно высока. Властный взгляд сверкающих глаз, царственное выражение лица и величественная осанка не хуже золотой короны и великолепных одеяний говорили о том, что это великая Королева. Медленно оглядев залу, она заметила детей, но ничем этого не выказала.

Кто разбудил меня? Кто развеял чары? спросила она.

Кажется, я, — ответил Дигори.

Ты! — сказала Королева, подойдя, и положила ему на плечо белую красивую руку, сильную и цепкую, как клещи. — Ты? Да ты же обычный мальчик! Сразу видно, что в твоих жилах нет ни капли королевской или даже просто благородной крови. Как ты посмел сюда войти?

Мы пришли из другого мира с помощью волшебства, — сказала Полли. Ей казалось, что Королеве пора бы заметить и ее.

Это правда? — спросила Королева, не удостоив Полли взглядом и явно обращаясь к Дигори.

Да, отвечал Дигори.

Королева взяла его за подбородок, откинула назад его голову и долго глядела ему в лицо. Дигори опустил глаза. Наконец она отпустила его и сказала:

Ты не колдун. Знака чародеев на твоем лице нет. Наверное, ты слуга какого-нибудь чародея. Колдовал он, а не ты.

Колдовал мой дядя Эндрю, ответил Дигори.

Неподалеку что-то треснуло, загрохотало и рухнуло. Пол под ногами у них заколебался.

Тут оставаться нельзя, — совершенно спокойно сказала Королева. Дворец скоро рухнет. Вперед! И протянула одну руку Дигори, а другую Полли. Та не хотела идти с ней за руку, но не успела опомниться, как Королева уже крепко держала ее.

«Какая она противная. подумала Полли. Она ничего не должна знать про кольца. Теперь я не смогу достать желтое кольцо. Правую руку в левый карман незаметно не сунешь. Только бы Дигори не проболтался!»

Королева повела их в длинный проход, а оттуда в настоящий лабиринт залов, лестниц и двориков. Где-то рушились куски потолка и стен, и одна арка упала сразу после того, как они под ней прошли. Приходилось бежать рысцой, хотя сама Королева шагала в полнейшем спокойствии. «Какая она смелая! думал Дигори. И сильная какая. Поистине, Королева!»

Пока они шли, Королева кое-что попутно им объясняла.

Вот тут подземелья. говорила она. А тут пытали... А там мой прадед перебил семьсот вельмож, приглашенных им на пир. Ему показалось что у них мятежный образ мыслей

Наконец, они дошли до очень просторного зала, и Дигори подумал, что это, как сказали бы мы, вестибюль. И точно, в другом его конце были высокие двери то ли из черного дерева, то ли из какого-то черного металла, который не встречается в нашем мире. Засовы на них располагались слишком высоко и для Королевы. Но она отпустила Дигори, подняла руку и. выпрямившись особенно гордо, что-то проговорила. Двери дрогнули, словно то были шелковые гардины, и обрушились с диким грохотом Дигори присвистнул.

Может твой дядя так сделать? спросила Королева. — Ладно, там увидим. Как бы то ни было, запомни это. Вот что я делаю с теми, кто стоит у меня на пути.

Она снова крепко схватила Дигори и вывела детей на широкую террасу, с которой открывался удивительный вид. Воздух здесь был холодный, как на улице, но все равно какой-то спертый, словно в погребе. Само небо казалось нездоровым: колоссальное, раз в десять больше нашего, красное солнце висело над самым горизонтом. Его тусклый, как бы умирающий свет наводил тоску. Слева от солнца, немного повыше, горела одна-единственная большая звезда.

На земле сколько хватало взора, до самого горизонта раскинулся огромный город, когда-то пересеченный широкой рекой, которая теперь превратилась в болото. Крепости, дворцы, храмы, пирамиды и мосты города отбрасывали причудливые тени на руины, казалось, покрытые густой пылью.

Вот то, что уже никто никогда не увидит! сказала Королева. Таков был Чарн. Великий Город, город Царя царей, краса мира и всех миров. Есть ли такие владения у твоего дяди?

Нет. ответил Дигори, хотевший было объяснить, что дядя его никакими городами не управлял, но Королева не слушала его и продолжала:

Теперь здесь царит молчание. Но я-то стояла на этом самом месте, когда все вокруг содрогалось от голоса Великого Города. Топот солдатских сапог, скрип колес, щелканье бичей, грохот боевых колесниц, барабаны жрецов, приносящих жертвы в храмах... Всюду кипела битва, на улицах фонтанами била кровь, и скоро воды реки стали красного цвета.

Королева помолчала, вспоминая это зрелище, и сказала торжественно:

Но одна женщина в миг прекратила все это навсегда.

Кто же была эта женщина? — робко спросил Дигори, уже догадавшийся, о ком шла речь.

Я, — ответила Королева, — я, — Джедис, последняя Королева, но зато Королева всего мира!

Дети стояли молча и дрожали от холода.

Во всем виновата моя сестра, — продолжала Королева. — Она вынудила меня сделать это, будь она проклята вовеки! Ведь в любой момент я почти была готова заключить мир, да, да! Я бы даже пощадила ее, если бы она уступила мне всю власть и царский престол. Но нет, она не сдавалась. Из-за ее подлого упрямства пришлось погубить весь мир. Даже после того, как началась война, мы обе дали торжественное обещание не применять колдовства. Но когда она нарушила обещание, что оставалось делать мне? Безумие! Как будто она не знала, что мое искусство колдовства сильнее ее чар. Ей было известно, что я обладаю тайной Великого Разрушающего Слова. Неужели она, эта безвольная тряпка, могла подумать, что я не решусь его употребить?!

А что это за Слово? — спросил Дигори.

Это самая великая из тайн, — отвечала Королева Джедис. — Королям нашего великого рода с самой глубокой древности было известно, что существует некое Слово, которое при произнесении его с соответствующим обрядом может уничтожить все живое, кроме того, кто его произносит. Но эти древние короли, мои предки, были слишком мягкосердечны и слабовольны. Они связали себя торжественной клятвой никогда не стремиться к познанию этого слова и требовали такой клятвы от всех своих преемников. Но я узнала его в... нет, нельзя произнести названия этого места, и мне пришлось заплатить за это знание страшную цену. Я не пускала его в дело, пока меня не принудили к этому. Мне больше по душе была простая война, и я делала все для победы без колдовства. Я проливала кровь моих солдат, словно воду...

«Ну и гадина!» — подумала Полли.

Последняя, самая великая битва произошла здесь, в самом Чарне. Она длилась три дня, и три дня я смотрела на нее с этого самого места. Я не воспользовалась своим могуществом до тех пор, пока был жив хоть один из моих солдат. Когда все мои воины пали, и моя сестрица во главе бунтовщиков стала подниматься по лестнице, ведущей из города сюда, в королевский замок, я подождала, пока мы сможем видеть лица друг друга. Ее бесстыжие глаза победно смотрели прямо на меня. «Победа!» — вскричала она. «Да, — спокойно отвечала я, — победа, но чья?» И тогда я произнесла Великое Разрушающее Слово. Уже в следующий момент я осталась единственным живым существом под солнцем.

А как же народ? — в ужасе прошептал Дигори.

Какой еще народ? — не поняла Королева.

Ну, все те простые люди, которые жили здесь, — ответила Полли, — они ведь не причинили вам никакого зла. Все те женщины, дети и звери.

Что за чушь? — спросила в свою очередь Королева, обращаясь по-прежнему к Дигори. — Я Королева. Они были моими подданными. Что им еще оставалось делать, как только не исполнять мою волю?

Да-а! — протянул Дигори. — Не очень-то им повезло.

Я забыла, что ты сам из таких, обыкновенный мальчишка. Где тебе понять государственные интересы. Ты должен запомнить, детка, то, что несправедливо для тебя или для других простых людей, позволительно и справедливо для такой великой Королевы, как я. На плечах таких, как я, лежит бремя судеб мира. Удел наш высок, и мы одиноки.

Дигори вспомнил вдруг, что такие же слова сказал и дядя Эндрю, однако из уст Королевы Джедис они прозвучали гораздо величественней быть может, оттого, что дядя был меньше ростом и не имел такой царственной внешности.

— А что вы сделали потом? — спросил Дигори.

— Ты видел моих предков, которые погрузились в сон, когда устали править. Я заколдовала тот зал, где они восседают, и заняла свое место на престоле. С помощью чар я восседала среди них, не нуждаясь ни в пище, ни в огне, до тех пор, пока кто-нибудь не придет сюда, не ударит в колокол и не разбудит меня.

А это Великое Слово сделало солнце таким? спросил Дигори.

— Каким «таким»? — переспросила Джедис.

— Таким большим, красным и холодным.

— Оно всегда было таким, — ответила Джедис. — По крайней мере, сотни тысяч лет. Разве в вашем мире солнце другое?

— Да, оно меньше, и оно желтое. От него гораздо больше тепла.

— А-а-а! — протянула Королева, и Дигори заметил у нее такой же хищный и неприятный взгляд, как совсем недавно у дяди. Так ваш мир моложе...

Какой-то момент Джедис помедлила, взглянула еще раз на опустошенный город — даже если у нее и мелькнуло сожаление о том зле, которое было совершено, она, разумеется, не показала этого, — затем обернулась к ним и сказала:

Ну что же, нам пора. Здесь холодно и наступил конец всех веков.

— Пора куда? — воскликнули дети.

Как куда? — спросила Джедис с удивлением. В ваш мир, разумеется.

Дети в ужасе переглянулись. Полли сразу невзлюбила Королеву. Дигори после всего услышанного тоже решил, что уже достаточно пообщался с коронованной особой. Ясно было, что дома такие венценосцы ни к чему. К тому же дети, если бы и захотели, все равно не знали, как это можно осуществить. Им хотелось только одного — поскорее самим вернуться домой, но Полли не имела возможности взяться за кольцо, а Дигори не мог исчезнуть без нее. Он покраснел и пробормотал:

— Собственно, там... нет ничего интересного...

— Зачем же ты послан сюда, если не за мной? — сказала Джедис.

Я... уверен, что наш мир вам совсем не понравится, — сказал Дигори. Правда, Полли, это мир не для таких великих Королев? Вам там будет скучно... смотреть-то не на что, знаете ли...

Когда я начну им править, там будет на что посмотреть! ответила Королева.

Нет, что вы! — сказал Дигори. — Вам у нас не разрешат колдовать.

Королева презрительно усмехнулась.

Много великих королей, — сказала она, — думали, что они могут устоять против Чарна. Но все они пали, и самые имена их забыты. Глупый мальчишка! Неужели ты думаешь, что моя красота и мое колдовство не заставят твой мир валяться у меня в ногах? Совершай свои заклинания, и отправляемся сей момент!

Какой ужас! — шепнул Дигори Полли.

Ты, наверное, боишься за своего дядю, сказала Джедис. — Ничего, если он окажет мне достойный прием, ему будут сохранены жизнь и его царский престол. Я не собираюсь воевать против него. Быть может, он и великий чародей, раз сумел прислать тебя сюда. Он что у вас, царствует над всем миром или только над частью?

Что вы, он совсем даже не король, — ответил Дигори

Ты лжешь, — сказала Королева — Разве не все чародеи — королевской крови?! Слыханное ли дело, чтобы колдовством занимались простые людишки? Мне ничего не стоит узнать истину, даже если ты ничего не станешь говорить. Твой дядя великий король и великий колдун в твоем мире. При помощи своего искусства он увидел отражение моего лица в каком-нибудь волшебном зеркале или заколдованном пруду. Моя красота поразила его, и он решил перевернуть свой мир и послал тебя через бездну между мирами просить моего благоволения и привести меня к нему. Ну что, я угадала?

Н-не совсем... — сказал Дигори.

Совсем не угадала! — крикнула Полли. — Все это полная чепуха...

Это еще что? — воскликнула Королева и, обернувшись к Полли, сильно и ловко схватила ее за волосы — на самой макушке, где больнее всего. Но для этого ей пришлось отпустить руки детей.

Давай! — крикнул Дигори. — Скорее!

Ра-а-з! — подхватила Полли.

Они одновременно засунули руки в карманы. Кольца даже не пришлось надевать. Как только они дотронулись до них, весь умирающий мир исчез. Они летели куда-то ввысь, по направлению к теплому зеленому свету

Глава шестая НАЧАЛО ЗЛОКЛЮЧЕНИЙ ДЯДИ ЭНДРЮ

Пусти! Пусти! — кричала Полли.

Я не трогаю тебя, — ответил Дигори.

Головы их вынырнули из пруда, и дети тут же почувствовали мягкое тепло Леса-между-мирами с его тишиной. Он показался сейчас даже тише, теплее и уютнее после затхлости и разрухи умирающего мира, покинутого ими только что. Если бы они могли, то снова бы погрузились в сладкую полудрему, забыв, кто они и откуда. Мешало тому одно немаловажное обстоятельство: как только они выбрались на траву, стало ясно, что они здесь не одни. Королева или Колдунья (зовите ее, как хотите) вылезла вслед за ними, уцепившись Полли за волосы. Вот почему Полли кричала: «Пусти!».

Так выяснилось еще одно свойство колец, о котором дядя Эндрю не сказал им, потому что сам не знал этого. Для попадания в другой мир кольцо надевать не надо, оно действует как магнит: дотронься до кольца — и все, что соприкасается с тобой, пойдет в другой мир следом.

Здесь, в лесу, Королева выглядела иначе. Она стала страшно бледной, красота ее почти исчезла. Горделивая осанка пропала, дыхание стало тяжелым, она задыхалась, как будто здешний воздух был ей противопоказан. Дети почти не боялись ее.

Отпустите мои волосы! попросила Полли. — Зачем вы меня держите? Отпустите немедленно! — сказал Дигори.

Вдвоем они были сильнее, чем она (во всяком случае, здесь, и им удалось вырвать волосы Полли из ее рук. Она отпрянула, задыхаясь, в глазах у нее горел злобный страх.

Скорей, Дигори, — крикнула Полли. Меняй кольца и быстро в наш пруд!

— Помогите! — закричала Королева. — Помилуйте!

Она, шатаясь, бросилась к ним.

Возьмите меня с собой. Вы не можете оставить меня в этом ужасном месте. Оно убьет меня.

— Государственные интересы не позволяют, — язвительно ответила Полли. — Вы ведь тоже не помиловали своих подданных. Счастливо оставаться! Скорее, Дигори...

Они уже почти дотронулись до колец, но Дигори сказал:

Постой, что мы делаем? — Ему было немного жаль Королеву.

— Не будь таким ослом! Она же прикидывается. Пошли!

И они оба прыгнули в свой пруд. «Хорошо, что мы догадались его пометить!» подумала Полли. Дигори же почувствовал, как что-то холодное ухватило его за ухо при прыжке. Когда они погрузились в воду и уже стали показываться смутные очертания нашего мира, боль в ухе Дигори заметно усилилась. Колдунья явно набиралась силы. Дигори начал барахтаться и брыкаться, но толку от этого уже не было. В этот момент они очутились в дядином кабинете. Перед ними стоял дядя Эндрю собственной персоной, в изумлении уставившийся на невиданное существо, которое Дигори втащил за собой из другого мира.

Понять его можно. Даже Дигори и Полли снова были поражены. Колдунья вполне оправилась, и вид ее был ужасен. В том мире, где она была окружена предметами, соответствующими ей по размеру, рост ее не казался столь чудовищно громадным. Даже в Чарне ее общество было не слишком приятным, в Лондоне же от ее вида можно было просто оцепенеть. «Наверное, она не человек», — пронеслось в голове у Дигори; по-видимому, он был прав, потому что поговаривали, будто в роду у королей Чарна были великаны. Однако рост Королевы был ничто по сравнению с ее ослепительной красотой, силой и яростью. Неимоверная физическая сила и энергия буквально струились от ее фигуры и из ее глаз. Подобного еще никто и никогда в Англии не видывал. Дядя Эндрю весь как-то сжался, не знал, куда девать руки, и выглядел полным ничтожеством. Тем не менее Полли потом рассказывала, что в лицах дяди и Королевы было что-то похожее, вероятно выражение. Это было то, чего Джедис не нашла в лице Дигори: «знак», отличающий всех злых колдунов. В этом зрелище был только один положительный момент — увидев эту пару вместе, дети никогда уже не боялись дяди Эндрю, как не испугается гусеницы тот, кто видел змею, или коровы тот, кто повстречал бешеного быка.

«И это — чародей? — подумал Дигори. — Вот она — это да!»

Дядя все жался, угодливо потирая руки и кланяясь. Он пытался сказать что-нибудь очень вежливое, но во рту у него пересохло, и он не мог ничего произнести. Его опыт, как он его называл, оказался более удачным, чем ему бы хотелось; хотя он занимался колдовством уже много лет, ему всегда удавалось насколько это возможно) перекладывать опасности на других. Ничего подобного с ним раньше не случалось.

Тогда заговорила Джедис; голос ее, казалось, не был громок, однако в нем было нечто такое, от чего вся комната задрожала.

Где чародей, который призвал меня в этот мир?

Э.... гм... сударыня... — пролепетал дядя Эндрю. — Я чрезвычайно польщен... то есть для меня такая честь... необычайно рад... я никак не ожидал, то есть не мог достойным образом приготовиться...

Где чародей, шут? — еще более повелительно и властно спросила Джедис.

Э.... э.... это я, сударыня. Быть может, вы извините за недостаток почтения, который... эти несмышленые ребятишки... э.... э.... Уверяю вас, у меня не было дурных...

Что?! Ты?! — голос ее стал еще ужаснее. Одним шагом она пересекла кабинет, схватила дядю за седые лохмы, откинула его голову и внимательно уставилась ему в лицо, глядя на него таким же взглядом, каким смотрела у себя во дворце на Дигори. Дядя только глупо моргал и испуганно облизывал губы. Наконец она оттолкнула его, да так неожиданно, что он стукнулся об стену и сполз на пол.

Да, вижу, — сказала она с презрительной усмешкой. — Ты чародей... в некотором смысле. Встань, собака! Не забывай, перед кем ты находишься. Где ты научился колдовству? Мне ясно, что ты — не королевских кровей.

Да, конечно... то есть не совсем так... — забормотал дядя. — У меня кровь не то чтобы королевская, сударыня. Мы, Кеттерли, очень древнего рода, из Дорсетшира, знаете ли...

Хватит! — оборвала Колдунья. — Мне понятно, кто ты. Жалкий колдунишка, — из тех, что гадают по книгам. У тебя нет ни крови, ни сердца настоящего чародея. Подобных я извела в своем мире еще тысячу лет назад. Но здесь я позволю тебе быть моим слугой.

Я буду чрезвычайно счастлив, почту за честь, уверяю вас...

Решено. Ты слишком много болтаешь. Вот тебе первое повеление. Я вижу, мы в большом городе. Ты немедленно доставляешь мне колесницу, или ковер-самолет, или хорошо обученного дракона — ты должен сам знать, что приличествует у вас королевским особам. Потом мы направляемся туда, где я смогу взять одежды, драгоценности и рабов — все, что подобает моему положению. Завтра я начинаю завоевывать этот мир.

Д-да... конечно... я сейчас схожу за кэбом... — чуть слышно пролепетал дядя Эндрю и боком, весь дрожа, стал подбираться к выходу.

Стой! — крикнула Колдунья, едва он приблизился к двери. — Не вздумай меня предать. Я вижу сквозь стены и могу читать мысли людей. Я буду видеть тебя, где бы ты ни находился. При первом признаке неповиновения я наведу на тебя такие чары, что, где бы ты ни встал или ни сел, под тобою будут горящие уголья, а где бы ты ни лег, вокруг тебя будет лед. Ступай!

Старик вышел, словно поджавшая хвост собака. Дети стали опасаться, что теперь она обратит свой гнев на них за то, что происходило в Лесу-между-мирами. Однако она ничего не сказала ни сейчас, ни потом. Мне кажется (так считает и Дигори), что ее ум просто не в состоянии был удержать в памяти такое тихое и мирное место, сколько бы она там ни находилась. Теперь, оставшись наедине с детьми, она их просто не замечала. Очевидно, она была так устроена. В Чарне, например, она до самого конца не замечала Полли, потому что предполагала использовать только Дигори. Когда ей захотелось использовать дядю Эндрю, она не замечала Дигори. Должно быть, все колдуньи таковы. Их ничто не интересует, пока они не могут это использовать в своих интересах — все равно, людей или вещи. Они ужасно практичны и, как говорится, своего не упустят.

Поэтому в кабинете минуту или две царило молчание. Только Джедис все более нетерпеливо постукивала каблуками.

Вдруг она сказала, как бы про себя:

Что он там копается, старый дурак? Надо было взять с собой кнут!

С этими словами она ринулась за дядей Эндрю из комнаты, даже не взглянув на детей.

— У-у-ф! — с облегчением вздохнула Полли. — Ну, я пошла. Мне пора. А то очень поздно. Может, я еще загляну.

Давай приходи поскорее, ответил Дигори. — Какой ужас, что она здесь! Мы должны придумать какой-то план.

— Это забота твоего дяди. Ведь он заварил эту кашу.

Но ты все равно приходи. Не оставишь же ты меня в такой передряге.

Я пойду домой через туннель. Это короче и быстрее. А если ты хочешь, чтобы я пришла, может, сначала извинишься?

— Извинюсь?! — воскликнул Дигори. — Вот и связывайся после этого с девчонками... Я-то что сделал?

О, конечно, ничего, — ехидно ответила Полли. — Так, пара пустяков. Затащил меня, словно упрямый осел, в зал к этим королям, ударил, как идиот, в колокол. Неизвестно куда уставился, там, в лесу, и она схватила тебя, когда мы прыгали в наш пруд. Притащил ее сюда на своем ухе... а вообще-то ничего особенного.

А-а, ну да, — согласился Дигори. — Хорошо, прости. Я прошу у тебя прощения. Я действительно виноват в том, что случилось в замке. Давай беги домой и скорее возвращайся. Что мне делать, если ты не придешь?

Не понимаю, с тобой-то что случится? Это мистеру Кеттерли жариться на угольках...

Я не об этом, — сказал Дигори. — Меня беспокоит мама. Что, если эта ворвется к ней в комнату? Она же перепугает ее до смерти.

Ой, да, — сказала Полли уже совсем другим голосом. — Мы помирились. Я приду. Если смогу. Но сейчас мне надо идти.

И она нырнула в туннель, который казался теперь не загадочным, а самым что ни на есть обыкновенным.

Однако вернемся к дяде Эндрю. Когда он спускался к себе в спальню по крутой винтовой лестнице, сердце его едва не разорвалось. Пот градом катил с него, и он постоянно вытирал себе лоб платком. Добравшись наконец до своей спальни, он заперся. В платяном шкафу, куда тетя Летти не лазила, он прятал бутылочку и бокал. Налив в него что-то невкусное (взрослые иногда зачем-то пьют это), он залпом выпил, сморщился, крякнул и только после этого перевел дух.

Вот это да! — сказал он себе. — Кто мог ожидать такого?

Он снова налил себе бокал до краев и одним махом выпил его. Потом он начал переодеваться. Такую одежду вам не приходилось видеть, а я ее помню. Он надел очень высокий, ослепительно белый жесткий воротничок — когда его надеваешь, голову приходится держать высоко и прямо. Затем последовал расшитый белый жилет, к которому дядя привесил золотую цепь от часов. Он надел свой лучший фрак, который был предназначен только для самых торжественных церемоний, вроде свадеб или похорон. Затем достал свой лучший цилиндр и почистил его. На его туалетном столике стояла ваза с цветами (ее туда поставила тетя Летти); дядя взял один цветок и вставил его в петлицу фрака. Подушив красивый носовой платок (таких сейчас уже не купишь), он засунул его во внешний карман фрака так, чтобы торчал только кончик. Взяв монокль с черной лентой, он вставил его в глаз и подошел к зеркалу.

Дети, как вы знаете, бывают глупы по-своему, а взрослые — по-своему. В этот момент дядя Эндрю начал глупеть самым что ни на есть взрослым образом. Сейчас, когда Колдуньи не было в комнате, он тут же забыл, как она его напугала, его занимала только мысль о ее сверкающей красоте. Он повторял про себя: «Какая женщина! Нет, господа, какая женщина! Венец творенья!» Кроме того, он как-то сразу забыл, что этот «венец творенья» доставили ему дети, — ему казалось, что он сам своим великим искусством чародея перенес эту женщину к себе из других миров.

Эндрю, мальчик мой, — произнес он, обращаясь сам к себе, — для своего возраста ты необычайно хорошо сохранился. Как прекрасно выглядит этот мужчина, господа!

Вы, наверное, уже догадались, что старый дуралей действительно начинал думать, что Колдунья может в него влюбиться. Быть может, здесь сказались и два принятых бокальчика, и парадная одежда. Во всяком случае, он был тщеславен, как павлин; может, поэтому он и стал колдуном.

Он отворил дверь, спустился вниз, послал служанку (тогда у всех было полно слуг) нанять экипаж и заглянул в гостиную. Там, как он и ожидал, находилась тетя Летти. Она чинила матрас, стоя у окна на коленях.

Дорогая Летиция, — начал он, — я, э.... должен отлучиться. Одолжи-ка мне фунтиков пять, будь добренькой девочкой.

Нет, дорогой Эндрю, — сказала она своим твердым тихим голосом, не отрываясь от работы, — денег я тебе не дам, сколько можно повторять.

Прошу тебя, не беспокойся, дорогая, — продолжал дядя Эндрю, — но у меня очень важное дело. Ты ставишь меня в очень неловкое положение.

Эндрю, сказала тетя Летти, глядя ему прямо в лицо. — Как тебе не стыдно просить денег у меня?

За словами этими стояла длинная, скучная взрослая история. Достаточно сказать, что именно дядя Эндрю занимался «попечением о состоянии и имении дорогой Летти», никогда не работал и тратил много денег на брэнди и сигары, в результате чего тетя Летти стала намного беднее, чем была тридцать лет назад.

Моя дорогая девочка, — продолжал настаивать дядя Эндрю, ты не понимаешь меня. У меня сегодня оказались непредвиденные расходы. Необходимо организовать прием... э.... одного лица. Прошу тебя не быть такой мелочной.

— Что же это за Л и ц о такое?

Очень важная гостья. Она, понимаешь ли, появилась совершенно неожиданно...

Что ты городишь? В дверь сегодня никто не звонил

Тут дверь вдруг распахнулась. Обернувшись, тетя Летти обмерла от изумления. На пороге стояла огромного роста женщина в роскошном одеянии без рукавов. Глаза ее сверкали. Это была Колдунья.

Глава седьмая ЧТО СЛУЧИЛОСЬ НА УЛИЦЕ

Презренный раб прогремела Колдунья Сколько я должна ждать колесницу?

Дядя Эндрю сразу сник перед ней. Он моментально забыл все, о чем думал перед зеркалом, все его глупые мысли сразу улетучились. Но тетя Летти реагировала иначе. Она перестала чинить матрас, встала и вышла на середину комнаты.

Кто эта молодая особа? — спросила она. — Отвечай. Эндрю!

— Это очень важное лицо, знатная... иностранка, — как мог, пытался выкрутиться он.

Что за вздор? — сказала тетя Летти и ледяным тоном обратилась к Колдунье. — Вон из моего дома, бесстыжая! А не то я пошлю за полицией.

Тетя Летти подумала, что перед ней какая-то циркачка, кроме того, она вообще не одобряла платья без рукавов

Что эта за женщина? — спросила Джедис. — На колени! На колени, букашка, пока я не стерла тебя в порошок!

В моем доме извольте обходиться без таких выражений, барышня, отрезала тетя Летти.

В этот момент Колдунья, как показалось дяде Эндрю, стала еще выше ростом. Глаза ее яростно сверкали. Она простерла свою руку вперед и произнесла страшные заклинания, как тогда, в своем замке, когда от этого рассыпались ворота. Но ничего не произошло. Тете Летти, впрочем, показалось, что это просто какие-то исковерканные английские слова, и она сказала:

Все ясно. Эта особа пьяна. Напилась так, что говорить не может.

По-видимому, для Джедис было страшным потрясением, что в нашем мире ее колдовство не действует, поскольку то, что реально в ее мире, в нашем превращается в ничто. Но она не потеряла самообладания ни на миг. Нисколько не смутившись, она кинулась вперед, схватила тетю Летти одной рукой за шею, а другой за ноги и швырнула ее через всю комнату, словно та была не тяжелее куклы. Как раз в тот момент, когда тетя Летти летела через комнату, в проеме двери показалась голова служанки (у которой в тот день выдалось на редкость интересное утро):

— Простите, сэр, ваша карета подана.

Вези меня, раб! — скомандовала Колдунья дяде Эндрю, который начал было бормотать что-то вроде: «Это насилие... весьма прискорбно, вынужден протестовать...», но одного взгляда Колдуньи было достаточно, чтобы он смолк. Она поволокла его из комнаты и из дома. Дигори как раз сбегал вниз в тот момент, когда за ними захлопнулась дверь.

Ой! — воскликнул Дигори. — Она уже убежала в Лондон, да еще с дядей! Страшно представить, что она может там натворить!

Мастер Дигори! — сказала служанка (день действительно оказался для нее на редкость интересным). — Мне кажется, мисс Кеттерли ушиблась.

Они побежали к тете. Если бы тетя Летти упала просто на пол или даже на ковер, она бы наверняка переломала себе все кости. Но, к счастью, она упала на матрас. Тетя Летти была очень стойкой женщиной (в те дни все тети казались такими своим племянникам). Она приняла какое-то лекарство, посидела несколько мгновений и сказала Дигори и служанке, чтобы те не обращали внимания на такие пустяки. После этого она начала действовать.

— Сарра, — сказала она служанке (такого денька той еще не доводилось переживать). — Сейчас же отправляйтесь в полицейский участок и сообщите там, что по городу носится умалишенная, которая очень опасна. Обед для миссис Керк я отнесу сама.

Миссис Керк, как вы уже, наверное, догадались, была мама Дигори. Дигори помог тете Летти отнести обед. Потом они сами пообедали. Потом он стал напряженно думать.

Вопрос состоял в том, как вернуть Колдунью в ее мир или, по крайней мере, вытащить из нашего. Сделать это надо было как можно скорее. В любом случае ей нельзя было позволить ворваться в дом. Мама не должна ее видеть. Но и по Лондону разгуливать ей тоже нельзя, поскольку натворить она может все, что угодно. Дигори не было в комнате, когда Колдунья безуспешно пыталась заколдовать тетю, и он не знал, что в нашем мире она лишилась своей страшной силы. Кроме того, ему было известно, что она собирается завоевать наш мир. В настоящий момент Королева могла, как ему казалось, безнаказанно уничтожать Букингемский дворец или здание парламента, поскольку против ее разрушительной мощи бессильны любые отряды полиции. Поделать с ней ничего нельзя. «Единственная надежда на кольцо: нужно постараться схватить Колдунью и дотронуться до кольца, — думал Дигори. — Мы сразу же окажемся в Лесу-между-мирами. Она ослабеет там снова или нет? Действительно ли там для нее есть что-то пагубное, или же это был просто шок, оттого что она выпала из своего мира? Придется все-таки рискнуть. Да, но где же я буду ее искать? Тетя наверняка не выпустит меня из дому, пока я не скажу, куда пошел. Денег у меня почти нет, а ведь искать ее надо по всему Лондону, к тому же я не имею ни малейшего представления, где именно. Может, дяди с ней уже нет».

Оставалось сидеть дома и ждать, надеясь, что дядя и Колдунья вернутся сами. Если это произойдет, он подбежит к Колдунье, схватится за нее прежде, чем она войдет в дом, и дотронется до желтого кольца. Иными словами, ему надо сидеть перед входной дверью и караулить Колдунью, как кошка — мышь. Свой пост ему нельзя покидать ни на секунду. Он отправился в переднюю и прижался носом к оконному стеклу, глядя на улицу. «Что же сейчас делает Полли?» — подумал он.

Думал он об этом не менее получаса, но вы себе голову не ломайте, я вам все расскажу. Полли опоздала к обеду и к тому же промочила ноги. Когда ее спросили, где она была, Полли отвечала, что гуляла с Дигори Керком, что ноги намочила в пруду и что пруд этот находится в лесу. На вопрос, где этот лес, она сказала, что не знает. Все решили, что она без спросу ушла с Дигори в какой-то далекий парк, где они прыгали в пруд. Ей сказали, что она очень плохая девочка и что, если такое хоть раз повторится, ей навсегда запретят играть «с мальчишкой этих Керков». За обедом ее оставили без сладкого и потом отправили в постель на целых два часа (так воспитывали в то время детей, которые провинились).

Таким образом, пока Дигори смотрел в окно, Полли лежала, наказанная, в постели, и оба они думали о том, как медленно течет время. Мне кажется, положение Полли было лучше, поскольку ей надо было просто дождаться, пока пройдут два часа. А Дигори каждую минуту ожидал появления Колдуньи и вздрагивал при виде любого человека на улице и от любого долетавшего с улицы звука. Каждые пятнадцать минут били часы, а у окна жужжала большая муха. Дом был из тех, где после полудня очень тихо и почему-то пахнет жареной бараниной.

Пока Дигори ждал, случилось одно происшествие, о котором я должен упомянуть, потому что потом это будет важно. Одна знакомая дама принесла для больной мамы Дигори виноград, и сквозь приоткрытую дверь он поневоле услышал часть разговора тети с этой дамой.

Какой прекрасный виноград! донесся голос тети Летти. — Если бы в этом мире хоть что-нибудь могло помочь ей, этот виноград бы помог. Бедняжка Мэйбл! Боюсь, ей помогли бы теперь только плоды из края вечной молодости. В нашем мире уже ничто... они понизили голоса, и ничего больше уже не стало слышно.

Раньше Дигори подумал бы, что тетя, говоря про другие миры, болтает чепуху, как и все взрослые, но теперь-то он знал, что такие миры существуют, и он сам побывал в одном из них. Во всяком случае, такой край вечной молодости должен где-то существовать. Там может быть все, что угодно. В одном из таких миров может быть плод, который поможет его маме... Вы сами знаете, как возникает почти безумная надежда и как вы боретесь с нею, чтобы не разочароваться снова. Именно это чувствовал и Дигори, но он боролся мало ведь другие миры не были для него сказкой и у него в кармане лежали кольца для путешествий туда. За каждым прудом стоит свой мир, Дигори изучит все и найдет маме такой волшебный плод, и мама снова будет здорова, и все опять будет хорошо...

Он совсем забыл про Колдунью и уже почти протянул руку к кольцу, как вдруг раздался стук копыт.

«Что это? — пронеслось у него в голове. Пожарники? Какой дом горит? Да они скачут сюда! Ой! Ведь это она!»

Вам, наверно, понятно, кого он имел в виду.

Из-за угла выскочил кэб. На козлах никого не было, а на крыше на крыше стояла Джедис собственной персоной, на всем скаку ей удавалось сохранять удивительное равновесие. Она немилосердно стегала лошадь, и та неслась по улице, поднимая тучи пыли. Глаза Королевы сверкали, длинные распущенные волосы и платье развевались сзади, словно хвост кометы. На безумном галопе лошадь промчалась в нескольких сантиметрах от фонарного столба и встала на дыбы. Кэб зацепился за столб и рассыпался на части. Колдунья с потрясающей ловкостью перепрыгнула с крыши кэба на спину лошади. Она прошептала что-то на ухо лошади. Лошадь не успокоилась, а пришла в полное неистовство. Джедис проявила себя великолепной наездницей на такой разъяренной лошади никто не смог бы удержаться.

Дигори охнуть не успел, а события тем временем продолжали развиваться с головокружительной быстротой. Из-за поворота вылетел еще один кэб. Из него выскочил толстый господин во фраке и полицейский. За ними ехало на велосипедах человек двадцать (в основном мальчишки-разносчики), которые звонили в звонки и улюлюкали. Наконец показалась и бегущая толпа, которой все происходящее явно доставляло большое удовольствие. В домах стали открываться окна, а на крыльце почти каждого дома появлялись служанки или слуги.

Тем временем из-под развалин первого кэба выкарабкался пожилой джентльмен. Несколько человек бросились ему помогать, но поскольку одни тянули его в одну сторону, а другие — в другую, толку от их помощи было мало — он сам скорее бы выбрался. Дигори показалось, что джентльмен этот напоминает его дядю, но уверен в этом не был, потому что на голову этого человека до самых плеч был нахлобучен цилиндр. Дигори бросился в толпу.

Вот она! Вот она! кричал толстяк во фраке. — Держите ее, полицейский! Она утащила у меня с прилавка драгоценностей на тысячи фунтов. Смотрите, жемчуга на шее... Это все, все мое! Она меня еще и покалечила!

Да, синячище что надо! — с восторгом поддержал кто-то в толпе. — Лучше не сделаешь. У нее силищи на четверых.

Приложите сырого мяса, сэр. посоветовал мальчишка, служивший у мясника.

Попрошу спокойствия, сказал самый старший из полицейских. Что здесь происходит?

Да говорю я вам... — начал снова толстяк, но кто-то из толпы его перебил:

Лучше спросите у старикашки, что вылез из кэба.

Старый джентльмен — а это был действительно дядя Эндрю — наконец смог подняться и стоял теперь, потирая свои ушибы. Полицейский обратился к нему:

Что все это значит, сэр?

Умфл-помфи-шомп, ответил дядя из цилиндра.

Попрошу без шуток, — строго сказал полицейский. Извольте сейчас же снять шляпу и отвечать на вопросы.

Сказать это было значительно легче, чем сделать. Какое-то время дядя Эндрю безуспешно боролся со шляпой, стянуть цилиндр удалось двум другим полицейским, которые подоспели ему на помощь.

Спасибо, благодарю...растерянно бормотал дядя. Я так разбился. Не мог бы кто-нибудь дать мне стаканчик брэнди?..

Прошу внимания, сэр, — сказал полицейский, доставая очень большой блокнот и очень маленький карандаш. Вы отвечаете за эту молодую особу?..

Поберегись!!! — закричали в этот момент сразу несколько голосов. Полицейский успел отпрыгнуть как раз вовремя. Лошадь чуть не лягнула его с такой силой, что, не увернись он, она прибила бы его до смерти. Колдунья развернула лошадь мордой к толпе. В руках у нее сверкал огромный нож, которым она перерезала постромки, связывавшие лошадь с развалинами кэба.

Все это время Дигори пытался подобраться к Колдунье таким образом, чтобы можно было до нее дотронуться. Сделать это было весьма трудно, поскольку с одной стороны от Колдуньи его отделяла толпа, а с другой — ему нужно было пройти мимо лошадиных копыт. Если вы знаете что-нибудь о том, как лягаются лошади — а Дигори знал это, вы хорошо поймете, почему

задача эта была не из легких. Но он решился во что бы то ни стало добраться до Колдуньи, стиснул зубы и ждал только подходящего момента.

В это время через толпу пробился краснолицый человек в котелке.

— Сэр, — обратился он к полицейскому, это моя лошадка... и повозочка моя. — По очереди, по одному! — сказал полицейский.

Да как же? сказал кэбмен (звали его Фрэнком). Я-то свою лошадку знаю, это не просто кобыла, у нее папаша в кавалерии служил. Если дамочка будет ее мучить, она тут всех перебрыкает. Пустите-ка, я разберусь.

Полицейский обрадовался предлогу и отошел от лошади подальше, а кэбмен Фрэнк миролюбиво обратился к Колдунье, словно успокаивая ее:

— Вот что, барышня, оставьте-ка вы лучше лошадку! Ступайте домой, попейте чайку, отдохните, все пройдет. — После чего обратился к своей лошади, протянув руку, чтобы погладить ее:

— А ты, Земляничка, постой, не брыкайся! Тише, тиш-ш...

И тут в первый раз раздался голос Колдуньи.

Пес, сказала она звонко и громко, без усилий перекрывая своим голосом шум толпы, убери руку! Перед тобой Королева!

Глава восьмая БИТВА У ФОНАРЯ И ЧТО БЫЛО ДАЛЬШЕ

— Ух ты! восхитились в толпе. — Так-таки и Королева?

Ура ее величеству! — поддержал кто-то, и все заорали: «Ура!» Колдунья гордо вскинула голову, щеки ее вспыхнули, но услышав смех, она поняла, что над ней потешаются. И тут она сделала поистине жуткое дело: переложив нож в левую руку, Колдунья легко, словно срывая травинку, отломила железную перекладину от фонарного столба. Магическую силу она утратила, но обычная осталась при ней, и сломать столб-другой ей было не труднее, чем спичку. Подбросив свое новое оружие вверх, Королева легко поймала его и снова развернула лошадь к толпе. Народ быстро расступился.

«Сейчас или никогда!» — подумал Дигори и примерился, как бы половчей схватить Колдунью за пятку. Когда он нырнул головой вперед, раздался звон и грохот Колдунья опустила железную перекладину на голову полицейскому, и тот упал, как кегля.

— Быстрее! Надо это кончать! услышал Дигори и увидел за собою Полли. Она прибежала, как только истекли два часа.

Молодец! — сказал он. — Держись за меня. Кольцо достанешь ты. Помни, желтое. Жди, когда я крикну.

Тут свалился еще один полицейский. Толпа зарокотала: «Да стащите вы ее!.. Нет, камнем ее, камнем!.. Вызовите солдат!..» но еще подалась назад. Один Фрэнк, видимо самый храбрый и самый добрый из собравшихся, по-прежнему пытался погладить лошадь, уворачиваясь от железного прута.

Толпа гудела; над головами детей просвистел камень. Голос Колдуньи звенел, словно большой колокол, он звучал почти радостно:

Скоты! Вы дорого заплатите за это, когда я завоюю ваш мир! От вашего городишки не останется камня на камне. Он станет как Чарн, как Фелинда, как Сорлоис, как Брамандин!..

И тут, изловчившись, Дигори схватил ее за ногу. Она лягнула его. Он разжал руку от боли и закусил губу. Откуда-то доносился дядин голос: «Мадам... моя... э.... дорогая... прошу вас... успокойтесь...» Дигори снова схватил Колдунью за ногу, снова отлетел, снова схватил, вцепился крепко и крикнул:

— Полли! Давай!

Сердитые лица исчезли, сердитые голоса умолкли (кроме дядиного). Где-то рядом, в полной темноте, дядя кричал: «Что это, сон? Так нельзя! Это нечестно! Я, собственно, не чародей! Это ошибка! Вы меня не поняли!.. Виновата моя крестная!.. При моем здоровье... старого дорсетширского рода!» И что-то еще.

«Тьфу! — подумал Дигори. — Его только не хватало! Да, компания...»

— Ты здесь, Полли? (Это он, конечно, уже сказал.)

Здесь, — откликнулась она, и они вынырнули в зеленое сияние леса.

Гляди-ка, кого мы притащили! И лошадь тут! И мистер Кеттерли! И кэбмен! Ну и винегрет!..

Когда Колдунья увидела лес, она побледнела и склонилась к лошадиной гриве. Дядя дрожал мелкой дрожью. Но лошадь радостно встряхнулась и успокоилась — впервые с тех пор, как ее увидел Дигори. Прижатые уши выпрямились, глаза уже не горели, а мирно сияли.

Молодчина! — сказал ей Фрэнк и погладил ее. — Понимаешь, старина, что к чему! Так и держи, не горюй!

Лошадь Земляничка сделала самое разумное, что могла: ей очень хотелось пить, и она направилась к ближайшей луже. Дигори еще держал Колдунью за ногу, а Полли — за руку; Фрэнк гладил лошадь; дрожащий дядя вцепился ему в рукав.

— Быстро! — сказала Полли и посмотрела на Дигори. — Зеленые кольца!..

Так лошадь и не напилась. Очутившись в полной тьме, она растерянно заржала, дядя завизжал, Дигори сказал:

— Однако!

Наступила короткая пауза. Затем Полли сказала:

— Не пора ли нам уже быть т а м?

— Мне кажется, мы уже где-то, — сказал Дигори. — Но крайней мере, я чувствую под ногами что-то твердое.

— Я тоже. Сама могла сообразить, — сказала Полли. — А почему здесь так темно? Вдруг мы попали не в тот пруд?

— А может, это Чарн? — сказал Дигори. — Только мы попали туда в полночь.

Это не Чарн, — послышался голос Колдуньи. — Этот мир пуст. Здесь ничего нет. Это Ничто.

Похоже, Джедис была права. Здесь действительно везде было Ничто. Не было даже звезд. Было так темно, что они вообще не могли видеть друг друга, и было совершенно безразлично, открыты глаза или закрыты. Под ногами у них было что-то холодное и плоское, нечто вроде земли, но ни травы, ни вообще какой-либо растительности нигде не было. Воздух был холоден, сух и совершенно неподвижен.

Здесь мне суждено погибнуть, — сказала Колдунья. Голос ее был пугающе безжизнен и спокоен.

Ох, не говорите так, — залепетал дядя Эндрю. — Дорогая моя, прошу вас так не говорить. Может, все еще не так плохо. Господин... э.... любезнейший кэбмен, вы случайно не прихватили с собой бутылочку? Мне бы взбодриться... хотя бы капельку...

— Ну ничего, ничего, — отозвался ровный, добрый голос, — Чего нам жаловаться? Кости целы, и за то спасибо. Если мы свалились в раскоп, может, копают новую станцию подземки, — придут и вытащат нас. Если мы умерли — очень даже может быть! Что ж, случается. Двум смертям не бывать, а одной не миновать. И бояться тут нечего приличному человеку. А пока суд да дело, давайте-ка споем.

И он запел. Не то деревенскую песню, не то церковный гимн о жатве, что не совсем подходило к месту, где вряд ли вырос хоть один колос; но больше ничего он не вспомнил. Голос у него был сильный и приятный; дети стали подпевать и немного приободрились. Дядя и Колдунья подпевать не стали.

Когда пение подходило к концу, Дигори почувствовал, что кто-то тихонько дергает его за плечо. Сильный запах брэнди, сигар и одеколона подсказал ему, что это дядя Эндрю. Дядя осторожно потянул его в сторону, подальше от других. Едва они отдалились, он тихо зашептал Дигори в самое ухо:

Давай, мой мальчик, скорее... Надевай свое колечко. Пора удирать...

Но у Колдуньи был очень тонкий слух.

— Старый дурак! Ты что, забыл — я могу читать мысли людей! — Она спрыгнула с лошади. — Отстань от мальчишки. Если ты попробуешь предать, я устрою тебе такую казнь, какой не видывали ни в одном из миров!

Что я, свинья? — сказал Дигори. — Я в таком месте Полли не оставлю... и кэбмена тоже, и лошадку.

— Ты плохой и непослушный мальчик, сказал дядя.

— Тише! прервал их кэбмен. Все стали прислушиваться. В темноте вдруг стало что-то происходить. Далеко-далеко послышалось пение. Трудно было понять, где это — казалось, пение идет со всех сторон, даже снизу. Слов не было. Не было и мелодии. Был просто звук, невыразимо прекрасный. Такой прекрасный, что Дигори едва мог его вынести. Понравился он и лошади: она заржала так, как если бы после долгих лет нелегкой городской работы ее пустили обратно на луг, и она увидела, что к ней идет знакомый и любимый человек с куском сахара в руке.

— Ох и красиво! — сказал кэбмен.

И тут случилось два чуда сразу. Во-первых, голосу стало вторить несметное множество других голосов — уже не густых, а звонких, серебристых, высоких. Во-вторых, темноту испещрили бесчисленные звезды. Они появились не постепенно, а вдруг: тысячи звезд, созвездий и планет, несравненно более ярких и крупных, чем в нашем мире. Если бы чудеса эти случились при вас, вы, как Дигори, подумали бы, что поют звезды и что к жизни их вызвал Тот, Кто запел первым.

Вот это да! — сказал кэбмен. — Знал бы, что такое бывает, по-другому бы жил и добра бы делал больше.

Первый Голос звучал все громче и торжественней, другие голоса стали затихать. Начались новые чудеса.

Далеко, у самого горизонта, небо светлело, на нем возникали очертания холмов. Вскоре стало так светло, что можно было увидеть друг друга. Дети и кэбмен слушали пение разинув рты, и глаза их сияли, словно они пытались вспомнить самое важное. Разинул рот и дядя, но не от радости, скорее, у него отвалилась челюсть. Колени его дрожали, плечи поникли — Голос ему явно не нравился. Колдунья же выглядела так, словно понимает Голос лучше их всех, но ненавидит его. И впрямь: едва он раздался, она ощутила, что весь этот мир полон чудесной силы, которая сильнее ее колдовства. Дядя с удовольствием залез бы в любую нору, лишь бы спрятаться от Голоса; Королева, напротив, уничтожила бы и этот мир, и все другие, лишь бы Голос умолк. Лошадь навострила уши, фыркала и радостно перебирала копытами. От измученной тасканием кэба клячи не осталось и следа: сейчас уже нетрудно было поверить, что отец ее участвовал в битвах.

Небо на востоке стало розовым, потом золотым. Голос звучал все громче, сотрясая воздух. Когда он достиг небывалой мощи, появился первый солнечный луч.

Такого солнца Дигори никогда не видел. Над руинами Чарна солнце казалось старше нашего, а здесь моложе. Оно как будто смеялось от радости. В ярком солнечном свете перед путниками лежала долина, по которой прямо к солнцу протекала широкая река. К югу от нее были горы, к северу — холмы. Нигде — ни на них, ни в долине — ничего не росло. Земля была разных цветов — один свежее другого и ярче. Они веселили сердце, пока пришельцы не увидели Того, Кто пел, и не забыли обо всем прочем.

Огромный Лев стоял между путниками и солнцем, и золото его гривы затмевало золото солнечных лучей.

Какой гнусный мир! — сказала Королева. — Бежим! Колдуй поскорее!

Вполне согласен, мадам, — сказал дядя Эндрю. — Пренеприятное место. Никакой цивилизации. Будь я помоложе и с ружьем...

Это Его стрелять? — удивился кэбмен Фрэнк. — Да вы что!

И кто бы это мог?.. — сказала Полли.

Колдуй, старый дурак! — крикнула Королева.

Простите, мадам, — сказал дядя, — минутку! Надо, чтобы мальчик и девочка дотронулись до меня. Дигори, надевай кольцо (он все еще хотел сбежать без Колдуньи).

Ах, кольцо? — повторила Джедис и кинулась к Дигори, но тот отступил и сказал:

Стоять! Если кто-нибудь из вас двоих ко мне шагнет, мы оба исчезнем в одну секунду, и выбирайтесь как знаете. Мне очень жаль вас (он посмотрел на Фрэнка) и очень жаль лошадь, но колдунов (он посмотрел на них) неплохо бы оставить здесь.

— Да тише вы, — сказал Фрэнк. — Давайте послушаем!

Ибо песня стала иной.

Глава девятая О ТОМ, КАК БЫЛА СОЗДАНА НАРНИЯ

Лев ходил взад и вперед по пустынному миру и пел новую песню. Она была и мягче, и торжественнее той, с помощью которой Он создал звезды, песня как будто струилась, и из-под лап Его словно изливались зеленые потоки. Это росла трава. За несколько минут она покрыла горы, и только что созданный мир сразу стал приветливым. Потом на холмах появились пятна вереска, в долине какие-то яркие точки. Когда точки эти — точнее, уже палочки возникли у ног Дигори, он разглядел на них короткие шипы, которые почти мгновенно выросли. Сами палочки тоже вытянулись вверх.

Деревья! — сообразил вдруг Дигори.

Но насладиться всей этой красотой спокойно ему не удалось. Воскликнув: «Деревья!», Дигори вынужден был отпрыгнуть, так как дядя Эндрю подкрался к нему и чуть не залез в карман. Толку от этого кармана дяде было бы немного, поскольку карман был правый и дядя думал, что кольца «для возвращения домой» зеленого цвета. Дигори, разумеется, не хотелось терять ни одно из колец.

Стой! Назад! закричала Колдунья. Ни с места! Если кто-нибудь подойдет к детям ближе десяти шагов, я расшибу ему голову.

Она потрясала в воздухе железным прутом, оторванным ею от фонарного столба. Едва ли можно было сомневаться, что кинет она его метко.

Подлый раб! Ты думал удрать с мальчишкой?!

А что такого, мадам? — нагло перебил ее дядя. Я в своем праве. Вы обманули меня! Когда я пытался показать вам все, что мог, вы обокрали, да, обокрали! — почтенного ювелира... Вы привлекли к себе всеобщее внимание в очень дорогом ресторане, а мне ведь пришлось заложить золотые часы и цепь, чтобы повести вас туда. Вы буквально опозорили меня... втянули в стычку с полицией...

Да ладно, хозяин, — сказал Фрэнк, вы бы лучше посмотрели, какие чудеса!

А посмотреть действительно было на что. Над ними уже шумел бук, а внизу, в траве, пестрели лютики и ромашки. Подальше, у реки, склонилась ива, за рекой цвели сирень, шиповник и рододендрон. Дети и кэбмен любовались, лошадь же с удовольствием жевала.

Лев тем временем прохаживался взад и вперед величавой поступью. Полли немножко пугалась, что Он — все ближе, но больше радовалась, потому что начинала улавливать связь между песнью и новым творением. Перед тем как на холме возникла темная полоска елей, прозвучали, одна за другой, одинаковые низкие ноты. Когда звуки стали выше, легче и быстрее, Полли увидела, что долину испестрили первоцветы. Все это было так замечательно и дивно, что у нее не хватало времени на страх. Но Дигори и кэбмен волновались все больше по мере того, как приближался Лев. Что же до дяди Эндрю, то он стучал зубами, но убежать не мог, потому что у него дрожали колени.

Вдруг Колдунья смело выступила навстречу Льву. Он подходил все ближе, мягко и тяжко ступая, и был уже шагах в десяти. Он пел. Колдунья размахнулась и швырнула в Него железный прут.

Никто — а уж тем более Джедис — не промахнулся бы на таком расстоянии. Прут ударил Льва прямо между глаз и упал в траву, Лев приближался не медленнее и не быстрее, — словно ничего не заметил. Ступал он бесшумно, но земля дрожала от Его шагов.

Колдунья вскрикнула, кинулась прочь и скрылась за деревьями. Дядя тоже попытался бежать, но сразу, споткнувшись обо что-то, упал лицом в ручей. Дети не двигались они просто не могли двинуться с места и, наверное, не хотели. Лев на них не глядел. Его огромная пасть была открыта, но Он не рычал, а пел. Он прошел мимо них, едва не коснувшись гривой; они боялись, что Он обернется, и хотели этого. Он обернулся. И прошествовал дальше. Дядя, откашливаясь и выплевывая воду, отряхивался.

Ну, Дигори, — сказал он, — от этой женщины мы избавились, эта зверюга прошла мимо, так что бери меня за руку и надевай кольцо.

Дядя, — отвечал Дигори, — если вы подойдете ко мне, мы с Полли исчезнем.

Делай, что тебе говорят! — крикнул дядя. — Какой, однако, непослушный мальчишка.

Нет, сказал Дигори. — Мы останемся и посмотрим. Вы же интересуетесь другими мирами. Неужели вам не нравится этот?

— Нравится?! — вскричал дядя. — Да ты на меня погляди! Лучший жилет, новый сюртук... — И впрямь вид у него был жалкий: ведь чем нарядней вы оденетесь, тем сильнее на вас отразится вываливание из кэба и падение в воду. Спорить не буду, местность занимательная. Будь я помоложе... Да пришли-ка я сюда хорошего молодого охотника. Кое-что сделать можно. Климат превосходный, воздух — лучше некуда. Прекрасный курорт, если бы только... не такие обстоятельства. Ох, ружье бы нам!

Какое ружье? — сказал кэбмен. — Пойду-ка я лучше выкупаю лошадку. Мне кажется, она соображает лучше иных людей.

И он повел ее к реке, как конюх.

Вы все еще думаете, что такого Льва можно застрелить? — спросил Дигори. — Она же бросила в Него железяку...

При всех ее недостатках, — оживился дядя, — надо отдать ей должное, это было умно! — И он потер руки, хрустя суставами. Да, это женщина!

Он словно забыл, как дрожал в ее присутствии.

— Это было гадко! сказала Полли. — Что Он ей сделал?

Перед ними, неподалеку, стоял маленький фонарный столб. Точнее, он не просто стоял, а рос и утолщался на глазах. Более того, фонарь светился, солнце затмевало его свет, но тень от фонаря падала на землю.

Удивительно, — сказал дядя. — Достойно всяческого внимания! Здесь растет буквально все, даже фонарные столбы. Интересно, из какого семени?..

Да из той железяки от фонаря, — перебил Дигори. Она упала в землю и проросла!

Поразительно! сказал дядя и еще сильней потер руки. — Хо-хо! Они надо мной потешались! Моя сестрица считала меня сумасшедшим! И что же? Я выше Колумба. Какой там Колумб! Я открыл страну поистине неограниченных возможностей. Привезти сюда всяческого лома, и тут, без малейших затрат, появятся самые разные машины, броненосцы — все, что угодно. Я буду миллионером. А климат? Построим курорт... Один санаторий принесет тысяч двадцать в год... Конечно, придется кого-нибудь взять в долю, но как можно меньше народу. Первым делом надо избавиться от этого чудища.

Вы такой же, как эта Колдунья, — сказала Полли. Вам бы только убивать.

— А что до меня, продолжал в упоении дядя, то я бы здесь буквально ожил. Мне ведь как-никак пошел седьмой десяток, об этом стоит подумать. У них тут и не состаришься. Поразительно! Это страна вечной молодости!

Ой! — крикнул Дигори. — Страна молодости! Неужели правда? конечно, он тут же вспомнил тетин разговор с гостьей. — Дядя Эндрю, а может, здесь что-нибудь такое есть... для мамы? Чтобы она вылечилась? О чем ты? — сказал дядя. — Это не аптека. Так вот, я говорил...

Вам нет дела до нее!.. А я-то подумал... Она моя мама, но вам она сестра! Что ж, ладно. Спрошу самого Льва. — И Дигори быстро отошел. Полли подождала немного и пошла за ним.

Эй! Стоп! Ты с ума сошел! — кричал дядя. Не дозвавшись, он пошел за ними, ибо кольца как-никак были у них.

Через несколько минут Дигори остановился на опушке леса. Песня снова изменилась. Теперь, слушая ее, хотелось плясать, или лазать по деревьям, или просто кричать от радости и обнимать друг друга. Дигори бросило в жар. Песня подействовала даже на дядю, он бормотал: «Да, неотразимая женщина... надо отдать ей должное... вот бы от нее иметь... да!»

Но сильнее всего подействовала песня на недавно созданный мир. Можете ли вы представить себе, что покрытая травой земля пузырится, как вода в котле? Лучше мне не описывать того, что происходило. Повсюду, куда ни глянь, набухали почки. Размера они были разного: одни — как кротовая норка, другие — как бочка, а две — с домик величиной. Они росли и пухли, пока не лопнули, взметая землю, а из них вышли животные, точно такие, как в Англии. Вылезли кроты, выскочили собаки, отряхиваясь и лая; высунулись, рогами вперед, олени (Дигори подумал сначала, что это деревья). Лягушки, громко квакая, сразу поскакали к реке. Пантеры, леопарды и их сородичи присели, чтобы умыться, а потом встали на задние лапы, чтобы почистить о дерево когти. Птицы взлетали на ветви, запорхали бабочки. Пчелы разлетались по своим цветам, не теряя ни минуты попусту. Удивительнее всего было, когда лопнул целый холм и на свет вылезла большая мудрая голова, а потом и ноги, с которых словно свисали мешковатые штаны, это был слон. Песню Льва почти заглушили мычанье, кряканье, блеянье, рев, лай, мяуканье и щебет.

Дигори уже не слышал Льва, но он Его видел. Лев был так прекрасен, что от Него нельзя было оторвать глаз! Звери Льва не боялись. Процокав копытами, мимо пробежала лошадь. Это была заметно помолодевшая Земляничка. Она присоединилась к остальным зверям. (Здешний воздух определенно благотворно влиял на всех, даже на дядю Эндрю. Он уже не казался таким измученным старикашкой, как в Лондоне: ступал твердо и держался прямее.) Лев уже не пел. Он расхаживал перед животными и то там, то здесь выбирал из них пару, всегда самца и самку, и дотрагивался своим носом до их носов. После этого пара выходила из толпы себе подобных и шла за Ним. Наконец Он отобрал по паре каждого вида и остановился. Избранные звери собрались вокруг Него. Прочие стали разбегаться. Шум их голосов затих вдали. Оставшиеся звери безмолвствовали, и глаза их были устремлены на Льва. Впервые за день стало очень тихо, только журчала вода в реке.

Сердце у Дигори сильно билось; он чувствовал, что сейчас произойдет нечто важное. О маме он не забыл, но даже ради нее не посмел бы прервать то, что перед ним свершалось.

Лев глядел на свои создания не мигая, и под взглядом Его они менялись. Те, кто поменьше, — кроты, мыши, кролики — заметно подросли. Самые большие — стали меньше. Многие поднялись на задние лапы. Все стояли, склонив головы набок, словно стараясь что-то понять.

И тут Лев раскрыл пасть, но при этом не издал ни единого звука; только глубоко-глубоко вздохнул. Дигори показалось, что от дыхания Льва все звери покачнулись, словно кроны деревьев под ветром. Далеко в небесной вышине снова послышалось стройное торжественное пение звезд, сокрытых голубым покрывалом небосвода. И вдруг все наполнилось каким-то ослепительным сиянием. Оно исходило то ли с небес, то ли от самого Льва. У детей все затрепетало внутри. Их словно захлестнуло волной блаженства. Они услышали Голос такой силы и красоты, что Он, казалось, наполнил собой все их существо: НАРНИЯ! НАРНИЯ! НАРНИЯ!

ПРОБУДИСЬ!

МЫСЛИ! ГОВОРИ! ЖИВИ!

ЗВЕРИ, ГОВОРИТЕ!

ДЕРЕВЬЯ, ХОДИТЕ!

ПОТОКИ, ОБРЕТИТЕ ДУШУ!

И ВСЕ — ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА!

Глава десятая ПЕРВАЯ ШУТКА И ДРУГИЕ СОБЫТИЯ

Конечно, это говорил Лев. Дети давно почувствовали, что говорить Он умеет, и все-таки испугались, и обрадовались.

Из лесу вышел лесной народец: фавны, сатиры и гномы. Из реки вышел речной дух со своими дочерьми-наядами. И все они вместе с животными ответили на разные голоса:

Радуйся, Эслан! Мы слышим и повинуемся. Мы думаем. Мы говорим. Мы любим друг друга.

Только мы мало знаем, — раздался голос, и дети совсем удивились, ибо это сказала Лошадь, которую они перенесли сюда из нашего мира.

Молодец, Земляничка! — сказала Полли. А кэбмен, стоящий теперь рядом с нею, вскричал:

— Вот это да! Да и то, Лошадка что надо, я всегда говорил.

Говорящие создания, Я поручаю вас друг другу, — продолжал могучий и радостный голос Льва. — Я отдаю вам звезды и Самого Себя. Отдаю Я и тех, кто остался бессловесным. Будьте с ними добры, но не поступайтесь своим даром и не избирайте снова их пути. От них Я взял вас, к ним вы можете вернуться. Там вы станете много хуже, чем они.

Нет, Эслан! Мы туда не вернемся! Что Ты, что Ты! — зазвучало множество голосов, а Галка проговорила: «Ты не бойся!» — чуть позже всех. Вы сами знаете, что бывает, когда так случится в гостях. Она растерялась и спрятала голову под крыло, а прочие засмеялись, каждый на свой лад, и пытались унять смех, но Эслан сказал:

Смейтесь, это большое благо. Теперь, когда вы обрели и мысль, и слово, вам не надо всегда хранить серьезность. Шутка, как и справедливость, рождается вместе с речью.

Смех зазвучал громче, а Галка так раззадорилась, что вскочила Земляничке на голову и, хлопая крыльями, крикнула:— Эслан! Эслан! Неужели я первая пошутила?

Нет, маленький друг, — отвечал ей Лев, не слова твои, а ты сама первая шутка.

А Галка не обиделась и смеялась вместе со всеми так заливисто, что Лошадь, шевельнув ушами, согнала ее со своей головы, но та вдруг поняла, на что ей крылья, и не упала.

Мы создали Нарнию. сказал Эслан. Теперь наше дело — ее беречь. Идите сюда, ты, гном, и ты, речной дух, и ты, Дуб, и ты, Филин, и ты, Ворон, и ты, Слон. Вы мой совет. Потолкуем вместе, ибо миру этому пять часов от роду, но в него уже проникло зло.

Те, кого он назвал, приблизились к нему, а прочие спрашивали друг друга:

Кто сюда пробрался? Лозло? Как же это?! Нет, не лозло, козло!.. Может быть, козел? Да что ты!

Трое людей — Дигори, Полли и кэбмен — решились тем временем подойти ко Льву, хотя дядя Эндрю надрывно звал: «Вернитесь! Немедленно идите сюда, кому говорю!»

Когда люди проходили мимо зверей, те, заметив их, замолкли и уставились на них.

— Это еще кто такие? — спросил Бобер.

— Наверное, салатные листья, — сказал Кролик.

Нет! — поспешила сказать Полли. — Нас есть нельзя, мы невкусные.

Смотрите-ка, — сказал Крот. — Говорить умеют. Салат Он речью не наделял.

— Может, они вторая шутка? — предположила Галка.

Пантера перестала умываться и сказала:

— Ничего смешного не вижу! И, зевнув, принялась умываться опять.

Пожалуйста, пропустите нас! — взмолился Дигори. — Мне очень нужен Лев.

— Лошадка! — сказал Фрэнк. — Ты-то меня знаешь, объясни им.

— Знаю... — нерешительно произнесла Лошадь. — Я мало что знаю. Но где-то я вас видела... Где-то я вроде бы жила... или это был сон... Но в этом сне жили, и вы трое...

Ты что? — сказал кэбмен. — Меня не признала? А кто тебя чистил? Кто кормил, а? Ну, не ждал я от тебя такого!

— Минутку, минутку... — проговорила Лошадь, — дайте подумать. Да, ты привязывал сзади ко мне какой-то тяжелый ящик и куда-то меня гнал, а ящик очень грохотал...

— Зарабатывали мы с тобой, — сказал кэбмен. — Жить-то надо, и тебе, и мне.

Ты сидел на этом ящике, — вспоминала Лошадь, — а бегала-то я.

— Ну, летом ладно, — сказал Фрэнк. — Сидишь там, и ничего. А зимой? Когда ноги как ледышки? Ты-то бегаешь, тебе что, а я? И нос замерзнет, и щеки, и рукой не шевельнуть.

— Там было плохо, — сказала Лошадь. — Одни камни, трава не растет.

— То-то и оно! — обрадовался Фрэнк. — Плохо там было. Одно слово город. Мостовые. Не люблю я их. Мы с тобой из деревни. Я там, у себя, в хоре пел. А пришлось перебраться в город, жить-то надо.

Пожалуйста, взмолился Дигори. — Пустите нас! Лев уходит, а мне очень нужно с ним поговорить.

Понимаешь, Лошадка, — сказал Фрэнк, — молодой человек хочет со Львом поговорить. Может, довезешь его? А то вон куда ваш Лев ушел. И меня, и барышню заодно.

Довезти? — переспросила Лошадь. — Ах, помню, помню! Ко мне садились на спину...

Пожалуйста! — снова взмолился Дигори. — Очень тебя прошу!

Довезу! О чем говорить! — отвечала Лошадь. — Только по одному.

Молодец! сказал Фрэнк и подсадил Дигори, который и прежде ездил на пони без седла.

А у тебя негу такой сладкой белой штуки? спросила Лошадь. Сахару? — огорчился Дигори. — Нет, не захватил.

Ну ничего, — сказала Земляничка.

Только тогда животные заметили еще одно существо, странное, тихо стоявшее в кустах.

Это кто такой? — спросил Бульдог.

Пойдем посмотрим! — крикнули другие; и пока Земляничка бежала рысцой, а Полли и Фрэнк спешили за нею, решив не дожидаться ее возвращения, звери и птицы кинулись к кустам, издавая самые разные звуки.

Надо заметить, что дядя Эндрю по-своему воспринимал все, что мы сейчас описали. Как и Колдунья, он был на удивление практичным. Он замечал лишь то, что касалось его; и просто не увидел, как Лев отобрал и наделил речью многие свои созданья. Собственно, еще в самом начале, когда Лев запел, пение Его дяде не понравилось, и старый чародей стал убеждать себя, что это — просто рев. Когда пытаешься стать глупей, чем ты есть, это нередко удается, и дядя Эндрю вскоре услышал рев, и больше ничего. Слов он, естественно, не разобрал — ни львиных, ни прочих, они казались ему лаем, кваканьем — чем угодно. И поэтому дядя очень удивился, когда трое людей сами пошли к этим диким кошмарным тварям.

«Какая глупость! — думал он. — Звери их съедят, а заодно и кольца, и я никогда не вернусь. Эгоист же этот Дигори, да и остальные хороши... Не дорожат своей жизнью — их дело, так хоть бы обо мне вспомнили! Эх, да что там, кто обо мне вспомнит!»

Но тут он увидел, что звери идут к нему, и побежал прочь. Должно быть, климат и впрямь омолодил его, ибо так быстро он не бегал со школьных лет. Звери закричали: «Эй, лови! Это лозло! Давай, давай! Ура! Хватай! Заходи спереди!»

Они перегородили ему путь, и, поневоле остановившись, дядя озирался в ужасе. На него глядели важные медведи и кабаны, равнодушные леопарды и насмешливые пантеры (это ему казалось, они такими не были), а главное — все разинули пасти. На самом деле они переводили дух, но он думал иначе.

Животных он никогда не любил, а опыты вконец ожесточили его сердце. Сейчас он испытывал к зверям самую жгучую ненависть.

— Прости, — деловито сказал Бульдог, — ты кто: камень, растение или зверь?

Но дядя Эндрю услышал только: «Рр-р-рр! Гав-гав!!!»

Глава одиннадцатая О ЗЛОКЛЮЧЕНИЯХ ДИГОРИ И ЕГО ДЯДИ

Вы скажете, животные были очень глупы, не признав в дяде Эндрю такого же существа, как Фрэнк и дети. Но вспомните, что они ничего не знали об одежде. Им казалось, что платьице Полли или котелок Фрэнка то же самое, что перья или мех. Они бы и этих троих не признали одинаковыми существами, если бы не слышали беседы Землянички с Фрэнком. Дядя же был выше детей и худее кэбмена. Одет он был во все черное, кроме манишки (не совсем белой теперь), а от прочих людей его особенно отличало серое гнездо волос. В довершение всего он не говорил.

Правда, говорить он пытался. Когда Бульдог спросил его, кто он, дядя, ничего не разобрав, льстиво пролепетал: «Собачка, собачечка...», но звери его не поняли. Это и к лучшему, ибо какая же собака, а тем более говорящая, стерпит такие слова?

Тогда дяде Эндрю стало дурно, и он упал в обморок.

Ну вот, — сказал Кабан. — Это дерево. Так я и думал.

Бульдог обнюхал упавшего и сказал:

Это зверь. Вроде тех троих.

Навряд ли, — сказал один из медведей. — Звери так не падают. Мы вот не падаем! Мы стоим. — И он встал было на задние лапы, но тут же повалился на спину.

Третья шутка, третья шутка! закричала Галка в полном восторге. Нет, это все же дерево, гнул свое Кабан.

Где же на нем пчелиные гнезда? — спросил Медведь.

Мне кажется, — сказала Слониха (Слон, ее муж, ушел с Эсланом), это все-таки животное. Вот тут у него морда, вот это — глаза и рот, носа нет... хм... да... не буду придирчивой, нос мало у кого есть... — И она с понятной гордостью повела хоботом.

Решительно возражаю! — вставил Бульдог.

Она права, — сказал Тапир.

Нельзя ли его поставить прямо? — спросила Слониха и сама же обвила дядю хоботом, чтобы приподнять. К несчастью, она не разобрала, где у него низ, где верх, и поставила на голову, так что из карманов у него высыпались два полусоверена, три кроны и один шестипенсовик. Но дядя Эндрю снова свалился.

Ну вот! — закричали другие звери. — Какое же это животное, если оно не стоит?

А вы понюхайте! — не сдавался Бульдог.

Нюхать — еще не все... — проговорила Слониха.

Чему же верить, если не чутью? удивился Бульдог.

— Мозгам, наверное, — застенчиво сказала она.

Решительно возражаю! — заявил Бульдог.

Как бы то ни было, — продолжала Слониха, — это, наверное, лозло, и его надо показать Эслану. А пока что, я думаю, стоит посадить его в землю. Выкопаем ямку...

Кроты быстро выкопали ее, и звери стали спорить, каким концом совать туда дядю. Одни говорили, что ноги его— это ветки, а серая масса на голове — корни, переплетенные в ком. Другие утверждали, что корни — это ноги, и победила эта партия. Когда землю утрамбовали, она доходила ему до колен.

Надо его полить, — сказала Слониха, не обессудьте, но мой нос очень бы...

Решительно возражаю! — вставил Бульдог. Однако Слониха спокойно пошла к реке, набрала воды в хобот и, вернувшись, как следует полила дядю; от чего он, естественно, пришел в себя. На том мы его пока и оставим.

Земляничка тем временем приблизилась к совету зверей. Дигори не посмел бы прервать их беседу, но Эслан сразу дал знак, и звери расступились. Спрыгнув на землю, Дигори встал лицом к лицу со Львом. Тот был больше, красивей и страшнее, чем ему прежде казалось, и он не решился взглянуть Ему в глаза.

Простите, господин Лев... Эслан... сэр... проговорил Дигори, — не дадите ли... то есть, нельзя ли мне... что-нибудь для мамы?.. Она больна.

Он надеялся, что Лев скажет: «Можно». И боялся, что Лев скажет: «Нельзя». Но тот сказал совсем иное:

Вот он. Вот мальчик, который это сделал.

«Что же я сделал?» подумал Дигори.

Сын Адама, — сказал Лев, — расскажи добрым зверям, почему в Моей стране оказалась злая Колдунья?

Дигори хотелось ответить иначе, но он сказал:

— Я привел ее, Эслан.

— Зачем?

Я хотел ее убрать из своего мира и вернуть обратно в ее мир.

Как она оказалась в твоем мире?

При помощи колдовства! — ответил он.

Лев ничего не ответил, но Дигори почувствовал, что сказал не все.

— Это мой дядя виноват, — сказал Дигори. Он загнал нас хитростью в другой мир, и мы ее там встретили...

Встретили? — переспросил Эслан, и голос Его немного походил на рычанье.

Она проснулась, сказал Дигори, побледнел и сказал иначе: — Я разбудил ее. Я хотел узнать, что будет, если позвонишь в колокол. Полли не хотела, она не виновата... я с ней даже дрался. Наверное, меня заколдовала надпись...

— Ты так думаешь? — тихо спросил Лев.

— Нет, — сказал Дигори. Не думаю. Я и тогда притворялся.

Лев долго молчал, а Дигори думал: «Ничего у меня теперь не выйдет. Маме мне теперь не помочь!» Когда Лев заговорил снова, обращался Он теперь к зверям.

Друзья, — сказал Он, — хотя мир этот семи часов от роду, сын Адама уже занес в него зло. Но не падайте духом. Зло это не скоро породит другое зло, и Я постараюсь, чтобы самое худшее коснулось одного Меня. А пока, сотни лет, мир этот будет радостным и добрым. Но поскольку зло принес сын Адама, сын Адама и поможет исправить его. Подойдите же ко Мне!

Это Он сказал Полли и Фрэнку, подоспевшим к концу Его речи. Полли держала Фрэнка за руку и неотрывно глядела на Льва. Фрэнк, взглянув на Льва, снял шляпу, без которой никто еще никогда его не видел, и стал моложе и красивей, меньше похожим на кэбмена, больше на крестьянина.

Я давно знаю тебя, сын Мой. сказал ему Эслан. — Знаешь ли ты Меня?

Нет, сэр, — отвечал Фрэнк. Встречать не встречал, но что-то такое чувствую... вроде где-то видел.

Хорошо, — сказал Лев, — ты чувствуешь вернее, чем помнишь, а узнаешь Меня лучше, чем знал. Нравится тебе этой край?

Что и говорить, у вас неплохо, — сказал Фрэнк.

Хочешь здесь остаться навсегда?

Понимаете, сэр, человек я женатый. Была бы тут жена, другое дело. На что нам с ней город, мы оба деревенские.

Эслан встряхнул гривой, открыл пасть и издал один долгий звук негромкий, но могучий, — и сердце у Полли затрепетало. Она вдруг почувствовала всей душой, что значит этот зов. Всякий, услышавший его, обязательно захочет последовать ему и, что еще важнее, ему повиноваться, независимо от того, сколько бы миров и веков ни лежало между ними Львом. И потому не очень удивилась, когда молодая женщина с честным лицом возникла из ниоткуда и встала рядом с нею. По-видимому, она только что стирала: на ней был фартук, а на руках засыхала мыльная пена. Все это очень ей шло. Успей она приодеться (скажем, надеть свою шляпу с вишнями), она выглядела бы хуже.

Она думала, что видит сон, и потому не кинулась сразу к мужу. Однако взглянув на Льва, усомнилась, сон ли это, но не очень испугалась. Она сделала книксен; деревенские девушки еще умели его тогда делать, потом подошла к мужу, взяла его под руку и робко огляделась.

Дети мои, — сказал Эслан. Будьте королем и королевой Нарнии.

Кэбмен разинул рот, жена его покраснела.

Вы будете править этими созданиями и дадите им всем имена. Будьте к ним справедливы и защищайте их от врагов. А враги будут, ибо в мир этот проникла злая Колдунья.

Фрэнк прокашлялся и сказал:

Прошу прощенья, сэр, и спасибо вам большое за нее и за меня, но я такое дело не потяну. Учился маловато.

Можешь ли ты возделывать землю?

Да, сэр. Это мы умеем.

Можешь ли ты быть честным и милосердным? Можешь ты помнить, что звери не рабы, как их бессловесные собратья в твоем мире?

Как же, сэр, — отвечал кэбмен. — Кто-кто, а я их не обижу.

Ты можешь воспитать твоих детей так, чтобы и они их не обижали? продолжал Лев.

Попробую, сэр. Попробуем, а, Нелли?

Ты можешь не делить ни детей, ни зверей на любимых и нелюбимых?

О чем разговор! вскричал Фрэнк (голос его становился все мягче и звонче, наверное, так, как сейчас, он говорил в юности, когда еще не перенял хрипловатой городской скороговорки.

А если на твою страну нападут враги (а они у вас будут) и случится война, ты сможешь быть первым в наступлении и последним при отступлении?

Да, сэр, — ответил Фрэнк медленно. Надо попробовать, я ведь никогда не воевал, разве что дрался...

Что же, — сказал Эслан, — ты можешь все, что требуется от короля. Ты и твои потомки будете править Нарнией и Орландией, которая лежит к югу от нее. А ты, Моя маленькая дочь, — обратился он к Полли, простила ли своему другу то, что он сделал там, во дворце Чарна?

— Да, Эслан, простила, — сказала Полли.

— Это хорошо, сказал Эслан. — Ну, сын Адама...

Глава двенадцатая ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЗЕМЛЯНИЧКИ

Дигори изо всех сил стиснул зубы. Он надеялся, что в любом случае не струсит и не опозорится.

Ну, сын Адама, сказал Эслан, — готов ли ты исправить зло, которое причинил Моей милой стране в самый день ее рождения?

Что же я могу сделать? — сказал Дигори. — Королева убежала, и....

— Я спросил, готов ли ты? — сказал Эслан.

Да, — отвечал Дигори. Ему хотелось прибавить: «...если вы поможете моей маме», но он вовремя ощутил, что со Львом нельзя торговаться. Однако, отвечая «да», он думал о своей матери, и своих надеждах, и об их крахе и потому все-таки прибавил, едва выговаривая слова:

Пожалуйста... Вы не могли бы... как-нибудь помочь моей маме?

И в первый раз посмотрел не на тяжелые лапы Льва и не на Его когти, а на лицо (ни он, ни мы не скажем «морду»). И тут он увидел, что львиные глаза полны сверкающих слез, таких больших, словно Лев больше горюет о маме, чем он сам.

Сын Мой, сынок, — сказал Эслан. — Я знаю, горе у нас большое. Только у тебя и у Меня есть горе в этой стране. Будем же добры друг к другу. Сейчас Я должен подумать о сотнях грядущих лет. Колдунья, которую ты привел, еще вернется в Нарнию. Я хочу посадить здесь дерево, оно будет долго охранять страну, так как она не посмеет к нему приблизиться. Тогда утро Нарнии продлится много веков. Принеси мне семечко этого дерева.

— Хорошо, — сказал Дигори, хотя и не знал, как это сделать.

Лев склонил к нему голову, поцеловал его и сказал:

Дорогой Мой сын, Я скажу тебе, что делать. Повернись к западу и скажи Мне, что ты там видишь.

Я вижу, как река срывается вниз со скалы, — сказал Дигори, — а потом лесистые холмы, а за ними — очень высокие горы, покрытые снегом, как на картинке про Альпы. А за ними — небо.

— Ты хорошо видишь, — сказал Лев. — Нарния кончается там, где река впадает в озеро, находящееся в долине, а за озером поднимаются холмы. На самом высоком из них есть сад, в нем растет дерево. Сорви с него яблоко и принеси Мне.

— Хорошо, Эслан, — сказал Дигори, хотя никак не мог понять, как же он перейдет через горы. — Только, я надеюсь, Ты не очень спешишь: идти туда далеко.

Я помогу тебе, сын Адама, — сказал Лев и повернулся к Лошади, которая стояла рядом, отгоняя мух хвостом и склонив набок голову, словно не все понимала.

Друг Мой Лошадь, — сказал Эслан, — хотела бы ты иметь крылья?

Видели бы вы, как она тряхнула гривой, и топнула копытом, и раздула ноздри, но сдержанно сказала:

— Если Ты хочешь, Эслан... Тебе виднее... я ведь не очень умна.

Стань матерью крылатых коней, сказал Эслан так, что дрогнула земля. Зовись отныне Стрелою.

И сразу же за ее спиной появились белые крылья.

— Хорошо тебе с крыльями, Стрела? спросил Эслан.

— Очень хорошо, отвечала Лошадь.

Донесешь ли ты сына Адамова до дерева и сада?

Сразу? Сейчас? — вскричала Земляничка, или Стрела (а мы должны называть ее теперь так). Ура! Садись, мальчик! Я возила таких, как ты. давно, в зеленых лугах.

— О чем вы шепчетесь, дочери Евы? спросил Эслан Полли и жену Фрэнка (те уже успели подружиться).

Простите, сэр, — сказала королева (так мы теперь будем ее называть), маленькая мисс тоже хочет полететь, если Вы не возражаете.

— Не меня спрашивайте, а Стрелу, сказал Лев.

Мне что, сэр, отвечала Стрела. Они легонькие. Но я надеюсь, что Слон не захочет полететь с нами?

У Слона не было такого желания, и новый король Нарнии подсадил детей Дигори весело, Полли, словно фарфоровую куклу, бережно, и Лошадь, как тяжелый голубь, покружилась немного над долиной, прежде чем вылетела в путь. Глядя вниз, Полли едва различала короля с королевой, и даже сам Эслан казался золотым пятном на зеленом поле. Потом в лицо ей подул ветер, и лошадиные крылья стали мерно подниматься и опускаться справа и слева от нее.

Многоцветный край полей и скал, вереска и деревьев расстилался внизу, сквозь него серебряной лентой вилась река. Справа, к северу, зеленели холмы, слева, к югу, темнели горы, покрытые хвойным лесом, а за горами, в голубой дымке, виднелась какая-то дальняя страна.

Наверное, это и есть Орландия, — сказала Полли.

— Ты посмотри вперед! — сказал Дигори.

Прямо перед ними впереди были скалы, с которых водопадами срывались реки. Лошадь летела так высоко, что грохота они не слышали, но сами скалы были не ниже, чем они.

Придется их обогнуть, сказала Стрела.

Воздух стал холоднее, и дети услышали орлиный клекот. Обогнув справа самые высокие скалы, они уже пролетели Нарнию; под ними лежали крутые склоны и темные леса. Солнце теперь слепило их, и, пока оно не исчезло в расплавленном золоте неба, за острым, словно вырезанным из картона, пиком, ребята почти ничего не видели.

— Холодно тут, — сказала Полли.

И крылья у меня болят, — сказала Стрела. — А долины все нет. Не опуститься ли нам на ночь. До темноты мы все равно туда не доберемся.

Да и поесть надо бы, — сказал Дигори.

Стрела стала спускаться; воздух теплел, и после часов тишины, нарушаемой лишь хлопаньем лошадиных крыльев, особенно приятно было слушать журчание струящейся меж камней воды и потрескивание веток. Снизу поднимался теплый запах прогретой земли, травы и цветов. Наконец Стрела стала на ноги, и Дигори, спрыгнув на землю, подал Полли руку. Они были на небольшом плоскогорье. Вокруг высились покрытые снегом вершины, некоторые из них в лучах заходящего солнца казались розоватыми.

Что же мы будем есть? — спросили дети.

Еды тут вдоволь, сказала Лошадь, радостно жуя траву. — Подходите, не стесняйтесь. Всем хватит.

Да мы травы не едим! — сказали дети. — Неужели Эслан для нас ничего не приготовил?

Он приготовил бы, если бы вы Его попросили, — сказала Стрела.

Он и Сам знает, — сказала Полли.

Мне кажется, сказала Стрела, — он любит, когда Его просят.

— Что же делать? спросил Дигори.

Не знаю, — ответила Стрела.

Дигори предложил Полли попробовать добраться домой при помощи колец (сам он не мог туда отправиться, поскольку обещал Эслану идти прямо к цели) и там достать еды, но Полли отказалась, сказав, что не оставит его одного.

Ах да, — вдруг вспомнила Полли, — у меня же есть тянучки!

Все лучше, чем голодать, — сказал Дигори. — Только вынимай осторожно, кольца не задень.

Это ей удалось; труднее было отодрать тянучки от фантиков или, вернее, фантики от тянучек, так они слиплись. Всего конфет было девять, и Дигори предложил съесть по четыре штуки, а одну посадить в землю, что они и сделали.

Стрела тем временем поужинала на славу и легла. Дети притулились рядом, а она накрыла их своими крыльями. Им стало тепло и уютно, они уже засыпали, как вдруг Полли проговорила:

— Ой, слышите?

Дигори, как ни старался, не услышал ничего и решил, что это ветер в деревьях; но Лошадь тихо сказала: «Накажи меня Эслан, а что-то там есть!» И, вскочив, принялась обнюхивать траву, искала долго (Полли тем временем померещилась невдалеке высокая темная фигура), но ничего не нашла. Дети снова легли под крылья Лошади. Они заснули сразу, а она долго прядала ушами во мраке и вздрагивала, словно отгоняя муху; потом заснула и она.

Глава тринадцатая НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА

Просыпайся, Дигори, просыпайся! — раздался спозаранку голос Полли. — Стрела, вставай скорее! У нас выросло конфетное дерево! А утро-то какое прекрасное!

Через чащу леса пробивались первые лучи солнца. Трава казалась серебряной от росы, которая висела на ней и на многочисленных паутинках. Прямо перед ними росло небольшое дерево с темной корой и густой листвой. Оно было не выше яблони, с белесыми листьями, чем-то напоминавшими бумагу. Все ветви его были густо увешаны маленькими коричневыми плодами.

Ура! — закричал Дигори. — Но вначале я хочу искупаться.

И он пустился бегом через заросли кустарника к речке. Вам приходилось когда-нибудь купаться в горных реках, где вода прозрачна, словно хрусталь, и на дне видны играющие на солнце красные, голубые и желтые камешки? Чувствуешь себя как в море, а может, даже лучше. Дигори, разумеется, пришлось одеваться не вытираясь, но купание стоило таких неудобств. Когда он вернулся, к речке спустилась Полли. Купаться она не стала, потому что не умела плавать, но признаваться в этом ей не хотелось. Она просто хорошенько умылась и вернулась назад. Стрела тоже сходила на речку, но ей было здесь мелковато — зайдя на середину, она едва доставала животом до воды. Поэтому она просто всласть напилась чистой и вкусной воды и вернулась к ребятам.

Полли и Дигори тем временем занялись конфетным деревом. Плоды его были великолепны; на вкус они напоминали тянучки, но отличались от них сочностью и ароматом. Стрела их тоже попробовала, но сказала, что на завтрак она предпочитает траву. Потом дети не без труда забрались к ней на спину, и их второе воздушное путешествие началось.

Оно было даже лучше вчерашнего, поскольку все чувствовали себя свежими и отдохнувшими, а недавно взошедшее солнце светило теперь им в спину и все перед ними было залито его веселыми лучами. Полет был просто прекрасен. Повсюду возвышались покрытые сверкающим снегом горные вершины. Долины внизу были такими зелеными, а реки такими серебряно-голубыми, что казалось, будто они летят над гигантской шкатулкой с изумрудными украшениями. Им хотелось, чтобы этот восхитительный полет продолжался еще и еще. Но через какое-то время все они стали принюхиваться.

— Что это такое? — спросили дети хором.

— Дигори, ты чувствуешь этот чудесный запах? — спросила Полли.

— Откуда он? — в свою очередь спросил Дигори.

Откуда-то издалека доносился изумительный запах. Такой запах могли издавать только самые прекрасные в мире плоды и цветы.

— Он идет из той долины, где озеро, — сказала Стрела.

— Да-да! — воскликнул Дигори; — Смотрите, зеленый холм над озером. А какая в нем голубая вода!

— Наверное, это то, что мы ищем, — воскликнули все трое.

Стрела большими кругами стала спускаться. Заснеженные вершины гор словно вырастали над их головами. Благоухание становилось все сильнее, оно было настолько прекрасным, что на глаза навертывались слезы восторга. Наконец Стрела приземлилась в густой зеленой траве. Это был склон высокого холма, на вершине которого находился обнесенный высокой стеной сад. Холм был довольно крутой, и карабкаться на его вершину было очень трудно. Стреле вообще бы туда не добраться, если бы она не помогала себе крыльями. Правда, взлететь она туда не смогла бы, поскольку как для взлета, так и для посадки ей все-таки требовалось довольно большое пространство.

Стена была сложена из какого-то красивого зеленого камня. Деревья в саду за ней росли очень густо, некоторые из ветвей перевешивались через стену. Листья на них серебрились и даже отливали голубым. Добравшись наконец до стены, путешественники стали искать вход, для чего им пришлось обойти вокруг почти весь сад. Наконец они оказались перед воротами, сделанными из чистого золота и обращенными прямо на восток.

Пока они не увидели ворота, Полли и Стрела думали, что им можно будет идти с Дигори. Однако оказавшись перед воротами, они поняли, что лучше этого не делать. Сад явно принадлежал кому-то. Все говорило о том, что было бы полным безумием войти туда без разрешения хозяина.

Дигори почувствовал, что его спутники не могут войти вместе с ним. Поэтому он подошел к воротам один. Приблизившись, он увидел на их золоте надпись серебряными буквами. В ней говорилось приблизительно следующее:

«Воротами златыми ты войди иль удались, Другим возьми мой плод иль воздержись. Но если для себя его ты украдешь, Для сердца вечную ты муку обретешь».

«Другим возьми мой плод, — повторил про себя Дигори. — Собственно, это я и собираюсь сделать. Насколько я понимаю, это значит, что я не должен есть его сам. Но о ком говорится в первых строках? «Воротами златыми ты войди». Кому придет в голову лазить через стену, когда есть ворота? Да, но как их открыть?»

С этими словами он тронул их рукой, и они беззвучно открылись. Дигори вошел в сад. Более уединенное место трудно было себе представить. Дигори объял благоговейный трепет. В саду стояла абсолютная тишина. Даже струившийся посреди сада источник журчал еле слышно. Буквально отовсюду доносилось благоухание. Во всей этой красоте была какая-то необычайная торжественность, у Дигори даже дух захватило. Дерево он узнал сразу — и потому, что оно стояло посередине сада, и потому, что большие серебряные яблоки его, казалось, светились сквозь листву даже там, куда не попадало солнце. Дигори подошел прямо к нему, сорвал яблоко и собрался положить в карман куртки. Но перед этим он не мог не полюбоваться на него и не понюхать.

Лучше бы он этого не делал! Его вдруг охватили ужасный голод и жажда. Ему страшно захотелось попробовать яблоко. Он поспешно запихнул его в карман. Но на дереве росло их такое множество, и все они манили к себе. «А может, ничего, если я попробую одно? Ведь на воротах говорится, что надо взять для других, а я уже взял. Там, наверное, написан совет, а не приказ. Советы хочешь исполняй, хочешь — нет. Ну а даже если и приказ?! Яблок-то здесь полно, одним больше, одним меньше, какая разница?»

Пока эти сомнения раздирали его, он поднял голову и взглянул на вершину дерева. В глубине ветвей на самом верху он вдруг заметил чудесной красоты птицу, которая как бы дремала. Я говорю «как бы», поскольку один глаз у нее был полуоткрыт. Размером она была больше орла, грудь золотая, голова алая, а хвост пурпурный.

Потом, рассказывая о своем посещении сада, Дигори говорил:

— Когда имеешь дело с чудесами, всегда надо быть настороже. Никогда нельзя знать, кто наблюдает за тобой.

Однако мне кажется, что Дигори не взял яблоко не потому, что испугался птицы. Во всяком случае, такие прописные истины, как «не укради...» в те дни более основательно, чем сейчас, вдалбливали детям в голову. Хотя кто знает...

Он повернулся, чтобы идти назад, и вдруг увидел, что в саду он не один. Неподалеку от него стояла Колдунья, которая как раз отшвырнула огрызок только что съеденного яблока. Губы ее были выпачканы соком почему-то очень темным, это было страшновато, и Дигори начал смутно понимать строку о «муке для сердца», ибо Колдунья казалась еще сильнее и надменнее, чем прежде, но лицо ее было белым, как соль.

Мысли эти мелькнули в его мозгу, и он уже мчался к воротам, а Колдунья гналась за ним. Как только он выбежал, ворота закрылись сами собой, но не успел он крикнуть: «Полли, Стрела, скорее!» — как Колдунья, перемахнув через стену, нагнала его.

Стоять на месте! — крикнул Дигори. — Еще шаг, и мы исчезнем.

Глупый мальчишка, — сказала она. — Зачем ты от меня убегаешь? Я не причиню тебе вреда. Выслушай меня, иначе сильно пожалеешь.

— Не хочу, спасибо, — сказал Дигори и остался.

Я знаю, что тебе нужно, — продолжала Колдунья. — Я слышала вчера вашу беседу (я все слышу). Ну что ж, яблоко ты сорвал — для Него. Чтобы Он съел это яблоко. Простак ты, простак! Да это же плод вечной молодости, яблоко жизни. Я съела его и потому никогда не умру, даже не состарюсь. Съешь его сам, и мы будем жить вечно и станем править всем этим миром, любым миром, если хочешь, и твоим тоже.

Нет, спасибо, сказал Дигори. Навряд ли мне захочется жить, когда умрут все, кого я знаю. Я хочу жить и умереть как все.

А как же твоя мама? Ты говорил, что очень любишь ее.

— При чем тут она? — сказал Дигори.

— Да неужели ты не понимаешь, что яблоко исцелит ее? Оно у тебя, Лев далеко. Вернись домой, дай матери откусить кусочек, и через пять минут она поправится. Ей станет легче, она заснет, без боли, без лекарств подумай об этом! Наутро все будут дивиться, как она выздоровела. Все станет у вас хорошо, вернется счастье, и сам ты будешь таким, как другие мальчики.

— Ой! — задохнулся Дигори, словно ему стало больно, и приложил ладонь ко лбу. Сейчас ему надо было сделать страшный выбор.

Что сделал для тебя этот Лев? продолжала Колдунья. — Что Он сделает для тебя, и что Он сделает тебе? Ты стал Его рабом! Подумай, что сказала бы твоя мать, узнай она, что ты мог ее спасти — и не спас? Отец твой умрет от горя, а ты предпочитаешь служить какому-то дикому зверю в диком крае, до которого тебе нет дела.

Он... Он не дикий зверь... — сказал Дигори. — Он... я сам не знаю...

Он хуже зверя, — сказала Колдунья. — Смотри, что он сделал с тобой. Смотри, каким бессердечным ты стал по Его вине. Таким становится всякий, кто Его слушает. Жестокий, безжалостный мальчишка! Мать умирает, а ты...

Перестань! — крикнул несчастный Дигори. — Что же я, не понимаю? Но... я дал слово.

— Ты сам не понимал, что говорил, — сказала Колдунья.

Мама, — с трудом проговорил Дигори, — не хотела бы, чтобы я.... Она учила меня держать слово... и не красть... и вообще... Да, она сама сказала бы мне, что яблоко брать не надо, если бы оказалась здесь.

Зачем же ей знать? — почти пропела Колдунья (трудно было представить себе, что ее голос может звучать так сладко). — Не говори ей и папе не говори. Никто в твоем мире ничего не узнает. И девчонку с собой не бери.

Вот тут Колдунья и допустила непоправимую ошибку. Конечно, Дигори знал, что Полли может вернуться сама; но Колдунья этого не знала. А самая мысль о том, чтобы бросить Полли здесь, была такой мерзкой, что все другие слова Колдуньи тоже показались гнусными и фальшивыми. Как ни худо было Дигори, он сказал громко и четко:

Тебе-то что? Какое тебе дело до моей мамы? Что тебе нужно?

Молодец, Диг, — услышал он голос Полли. — Скорей, бежим!

Понимаете, она молчала все время, ведь это не у нее умирала мать.

Бежим, — повторил Дигори, помогая ей влезть на спину Стреле, и вскочил туда вслед за нею. Лошадь расправила крылья.

Что ж, бегите, глупцы! крикнула Колдунья. — Ты еще припомнишь меня, несчастный, когда будешь умирать! Другого яблока тебе не даст никто.

Они едва расслышали сверху ее слова, а она, не тратя попусту времени, направилась куда-то на север.

На обратном пути Дигори молчал, а Полли и Лошадь не решались с ним заговорить. Он сильно мучился и часто корил себя, но вспоминал слезы Эслана и понимал, что иначе поступить не мог.

Стрела летела целый день. Когда закат обагрил небо за ними, все трое увидели внизу много самых разных существ. Различив среди них ярко-золотое пятно, Стрела начала спускаться и наконец, встав на ноги, сложила крылья. Дети спрыгнули на землю, и Дигори увидел, что звери, сатиры, нимфы, гномы расступились перед ним. Тогда, направившись прямо ко Льву, он протянул Ему яблоко и сказал:

— Вот оно, Эслан.

Глава четырнадцатая ДИВНОЕ ДЕРЕВО

— Хорошо, очень хорошо! — сказал Эслан, и земля содрогнулась от Его голоса, и Дигори понял, что жители Нарнии слышали Его слова, и будут передавать их своим детям век за веком, быть может, всегда. Но не зазнался, ибо не думал об этом, стоя перед Эсланом. Теперь он мог выдержать взгляд Льва. О себе он забыл и ни о чем не тревожился.

— Хорошо, сын Адама, — повторил Лев. — Ради этого плода ты жаждал, и алкал, и плакал. Лишь ты вправе посадить дерево, которое защитит Нарнию. — Было так тихо, что все услышали, как мягко яблоко ударилось о землю.

И бросил ты хорошо, — сказал Эслан. — Теперь пойдем на коронацию короля Франциска и королевы Елены.

Тут дети заметили Фрэнка и Нелли, одетых совсем иначе, причудливо и прекрасно. Четыре гнома держали шлейф королевской мантии, четыре феи — шлейф платья королевы. Королева распустила волосы (что несказанно ее украсило), но не одеяния и не прическа так сильно изменили королевскую чету. Лица их стали иными, особенно у короля. Хитрость, недоверчивость, сварливость лондонского кэбмена исчезли, словно их и не было, и всем открылись присущие ему отвага и доброта. Может, это произошло от воздуха здешнего мира, может, от общения с Эсланом, а может быть, от всего вместе.

Ну и ну! — шепнула Стрела Полли. — Мой хозяин изменился не меньше меня самой. Теперь он и впрямь Хозяин!

Да, — сказала Полли. — Ой, ты мне ухо щекочешь!..

Посмотрим, — сказал Эслан, что выросло на этих деревьях.

И Дигори увидел клубок или клетку, точнее, большой, как клетка, клубок переплетенных ветвей. Два слона пустили в дело хоботы, три гнома —топорики. быстро все расчистили, и зрителям явилось одно золотое деревце, одно серебряное и еще какое-то непонятное, но очень грязное.

Ух ты! сказал Дигори. — Да это же не дерево, а дядя!

Чтобы объяснить это, вернемся немного назад. Как вы помните, звери пытались посадить дядю в землю и полить его. От воды от очнулся, увидел толпу зверей и страшно взвыл. С одной стороны, это было хорошо, потому что все (в том числе Бульдог) поняли, что он живой, и выкопали его. Но убежать он не смог: Слон схватил его хоботом; все считали, что надо задержать его, пока не придет Эслан. И вот звери сплели вокруг него клубок из веток, а потом набросали туда еды.

Осел нарвал чертополоха, но дядя его есть не стал. Белка начала метать туда орехи, но дядя прикрыл голову руками и радости не проявил. Птички услужливо роняли сверху отборных червей, но тщетно. Особенно старался Медведь — он не съел пчелиное гнездо, которое нашел в лесу, а благородно отдал его дяде Эндрю. Пчелы еще не все перемерли, и, когда добрый зверь сунул клейкий ком в просвет между ветвями, дядя дернулся, поскользнулся и сел на землю, вернее, на репьи. «А все-таки, — сказал Барсук, меду он поел»; и впрямь, Медведь дотянулся лапой до узника и ткнул дикий улей ему в лицо. Звери искренне привязались к своему странному питомцу и надеялись, что Лев разрешит им его держать. Самые умные утверждали, что некоторые звуки, которые он издаст, что-то значат. Назвали его Брэнди, ибо это сочетание слогов слышалось часто и довольно отчетливо.

На ночь его оставили в клетке-клубке (Эслан был занят до вечера). У дяди Эндрю накопилось много орехов, яблок, груш и бананов, но все же он провел неприятную ночь.

Приведите его ко Мне, — сказал Эслан. Один из слонов поднял дядю Эндрю и положил у самых лап Льва. Дядя не шевелился от страха.

Эслан, — сказала Полли. — Пожалуйста, успокой его!.. И.... и напугай, чтобы он больше сюда не являлся.

Ты думаешь, он захочет сюда явиться? спросил Эслан.

— Ну, — сказала Полли, — он может послать кого-нибудь. Он увидел, что из железки вырос фонарь, и решил...

Он ошибся, девочка, — сказал Эслан. — Здесь все растет эти несколько дней, ибо Моя песнь еще висит в воздухе; скоро она кончится. Но Я не могу сказать об этом и не могу его утешить. Если Я заговорю с ним, он услышит только рев и рычание. О, сыны Адамовы, как умело защищаетесь вы от всего, что вам ко благу! Что же, Я дам ему то единственное, что он способен принять.

Он печально опустил большую голову и подул в испуганное лицо чародея.

Спи, — сказал Он, — спи, отгородясь на несколько часов от бед, которые ты вызвал. — И дядя Эндрю тут же закрыл глаза, а дыхание его стало ровным.

Положите его в стороне, — сказал Эслан. — А теперь, гномы, покажите, на что вы способны. Сделайте короны для короля и королевы.

Гномы бросились толпой к золотому деревцу и оборвали все листья и даже в мгновение ока обломали ветки (не все!). Теперь Дигори и Полли увидели, что дерево и впрямь золотое, из настоящего, чистого, а поэтому — мягкого золота. Конечно, оно выросло из золотых монет, выпавших из дядиных карманов, точно так же как серебряное выросло из серебряных. Невесть откуда гномы притащили молоточки и наковальню, и через минуту-другую огонь ревел, мехи пыхтели, золото под звон молоточков гнулось. Два крота положили на траву кучу драгоценных камней. Через десять минут перед собравшимися засверкали короны — не уродливые и тяжелые, как у нынешних монархов, а легкие, словно обруч феи. Корона короля была усыпана рубинами, корона королевы — изумрудами.

Когда их охладили в реке, король и королева опустились на колени перед Львом, и Он короновал их, а потом сказал:

Встаньте, Франциск и Елена, отец и мать великих королей Нарнии, Орландии и Островов! Правьте справедливо и милостиво. Будьте отважны. Мое благословение — навсегда с вами.

Поднялся радостный крик, слоны трубили, птицы хлопали крыльями, а королевская чета стояла торжественно и смущенно, и чем смущенней они были, тем благородней выглядели. Дигори еще кричал: «Ура!», когда услышал глубокий голос:

— Глядите!

Толпа повернулась, и все невольно издали глубокий вздох. Немного поодаль стояло прекраснейшее в мире дерево. Оно выросло тихо и быстро, словно на флагштоке подняли флаг. Ветви его осенялись светом, а не тенью, ибо были усыпаны сверкающими, как звезды, серебристыми яблоками... Но прекрасней всего был запах, и, вдыхая его, никто уже не мог думать ни о чем другом.

Сын Адама, — сказал Лев, — ты хорошо сделал свое дело. А обитателям Нарнии Я поручаю другое: оберегайте эту яблоню. Колдунья бежала далеко на север, и, пока дерево живо, она не придет в Нарнию. Запах его, дарующий нам жизнь, здоровье и радость, для нее — ужас, отчаяние и смерть.

Заметив, что ребята о чем-то шепчутся, Лев, сверкнув золотой гривой, повернулся к Дигори и Полли.

— Что с вами, дети? — спросил Он.

Ой, простите меня!.. — начал Дигори, густо краснея. — Я забыл сказать вам: Колдунья съела яблоко... — Он замялся, и Полли закончила его мысль, ибо она гораздо меньше боялась показаться глупой.

— Мы думаем, Эслан, — сказала Полли, — что тут какая-то ошибка. Колдунья не испугалась этого запаха.

— Почему ты так думаешь, дочь Евы?

— Она съела одно яблоко.

— Дорогая моя, — ответил Лев, — потому она и боится остальных. Так бывает со всеми, кто вкусит плод не вовремя. Плод хорош, но благо он приносит только тогда, когда его можно есть.

Вот как... сказала Полли, значит, Колдунья не будет вечно молодой?

Увы, будет, сказал Лев. — Она получила то, что хотела: неистощимую силу и вечную жизнь. Но для злых сердец бесконечность дней лишь бесконечность бед, и она уже поняла это. Каждый получает то, что хочет; но не каждый этому рад.

Я и сам чуть не съел яблоко, — признался Дигори. Тогда бы я....

Да, сын Мой, сказал Эслан. — Яблоко непременно дает бессмертие и силу, но они не идут на пользу тем, кто сорвал его по своему желанию. Если бы кто-нибудь посадил здесь семя не по Моему велению, а сам, дерево охраняло бы Нарнию, но как? Нарния просто стала бы жестокой, сильной державой, как Чарн. Я создал ее не такой. Колдунья хотела, чтобы ты еще в одном нарушил Мою волю, ты помнишь?

Помню, сказал Дигори. — Она подбивала меня взять яблоко для мамы.

Оно бы вылечило твою маму, сказал Лев, — но пришел бы день, когда и ты, и она пожалели бы об этом.

Дигори молчал, он плакал, но знал в то же время, что Лев говорит правду и что на свете есть что-то страшнее смерти.

Он плакал, пока не услышал тихий голос:

Так было бы, сын Мой, если бы ты поддался искушению и украл яблоко. Теперь будет не так. В твоем мире нельзя жить вечно, но здоровым быть можно. Иди сюда. Сорви яблоко.

Дигори не сразу понял, а когда понял, то медленно, словно во сне, подошел к дереву. Король и королева закричали: «Ура!», а гномы и звери подхватили этот крик, когда Дигори сорвал яблоко и положил в карман.

Можно, я пойду домой? спросил он, забыв сказать «спасибо», но Эслан его понял и не обиделся.

Глава пятнадцатая О ТОМ, КАК КОНЧИЛАСЬ ЭТА ПОВЕСТЬ И НАЧАЛИСЬ ВСЕ ОСТАЛЬНЫЕ

Когда Я с вами, колец не надо, — услышали они голос Эслана. Дети замерли и огляделись они опять были в Лесу-между-мирами, дядя спал на траве, Эслан стоял над ним.

Вам пора в ваш мир, — сказал Лев, только сперва Я покажу вам две вещи, а вы их запомните.

Они увидели ямку в траве, сухую, без воды.

Прошлый раз, — сказал Лев. это был пруд, и через него вы попали в мир злой Колдуньи. Теперь его нет. Нет и ее мира, будто его и не было. Пусть помнят об этом потомки Адама и Евы.

Хорошо, Эслан, сказал Дигори, а Полли спросила:

Мы ведь еще не такие плохие, как они?

Еще не такие, дочь Евы, сказал Он. — Но с каждым столетьем все хуже. Скоро, очень скоро, раньше, чем вы состаритесь, в вашем мире будут тираны, которым так же безразличны радость, милосердие, правда, как злой Колдунье. Очень скоро злые люди в вашем мире узнают, как даже без Великого Разрушающего Слова все можно обратить в прах. От вас и от подобных вам зависит, долго ли они пробудут и что натворят. Это предупреждение. А теперь повеление: как можно скорее отберите у дяди оставшиеся кольца и вместе со своими закопайте поглубже, чтобы никто их не достал.

Дети поглядели на Льва, и вдруг лицо Его стало сверкающим золотым диском, или золотым морем, в которое они погрузились, ощутив при этом такое блаженство и силу, что им показалось, будто они еще не знали счастья и мудрости, никогда не были хорошими и даже не жили вообще. Память об этом мгновении осталась с ними навсегда, и, пока они были вместе, одна мысль об этом золотом блаженстве, испытанном ими, смывала страх, раздражение или горечь.

И — почти сразу все трое оказались в шумном и душном Лондоне. Дядя, естественно, сразу проснулся. Они стояли перед домом Кеттерли, и все было точно таким же, только исчезли кэбмен, лошадь и Колдунья. У фонарного столба не хватало железки; на мостовой лежал разбитый кэб; толпа еще не разошлась. Все занимались главным образом оглушенным полицейским, и то и дело слышалось: «Вроде очнулся!..», или «Ну как, получше?..», или «Сейчас будет врач...»

«Вот это да! подумал Дигори. — Здесь не прошло и секунды».

Многие удивлялись, где же великанша и лошадь. Детей не заметил никто ни тогда, ни теперь. Дядю Эндрю никто бы и не мог сейчас узнать, в таком виде он был. К счастью, дверь была открыта, служанка стояла на пороге (вот уж день так день!), и ребята быстро втащили дядю в дом.

Дядя сразу же кинулся вверх по лестнице, и они испугались, не хочет ли он спрятать оставшиеся кольца, но беспокоиться было не о чем: все его мысли занимала бутылочка в спальне, куда он и направился. Из спальни он появился уже в халате и поплелся в ванную.

Ты добудешь все кольца, Полли? спросил Дигори. Я хочу сразу пойти к маме.

Добуду, — ответила Полли и побежала на чердак.

Дигори перевел дух и тихо вошел в мамину спальню. Среди подушек, как и прежде, белело ее исхудавшее лицо, от одного взгляда на которое всякий бы заплакал. Дигори вынул яблоко жизни из кармана.

Здесь, в нашем мире, оно выглядело иначе, чем в том. Вокруг было много красок цветы на обоях, занавески, мамина голубая кофточка, — но сейчас все это показалось бесцветным. Даже солнечный свет казался тусклым. Яблоко отбрасывало солнечные зайчики на потолок. А пахло оно так, будто окно в комнате было распахнуто прямо в небеса.

Какая прелесть! — сказала мама.

Съешь его, очень тебя прошу! — сказал Дигори.

Не знаю, разрешит ли доктор, — ответила она. Нет, оно, конечно, не повредит мне...

Дигори разрезал его на кусочки и дал их ей один за другим. Когда она все съела, то улыбнулась, и голова ее снова упала на подушки. Она впервые уснула без этих гнусных таблеток, а Дигори знал, что ни о чем она не мечтала так сильно. Он тихо вышел, взяв сердцевину яблока с собой. До самого вечера, глядя на обычные, будничные вещи, он то и дело терял надежду, но вспоминал лицо Эслана — и обретал ее.

Вечером он зарыл в саду сердцевину яблока.

Наутро пришел доктор и довольно скоро вышел с тетей Летти в гостиную.

— Мисс Кеттерли, — сказал он. — Это самый поразительный случай в моей практике. Это... это чудо какое-то! Мальчику я бы еще не говорил, не надо возбуждать надежду слишком рано... однако, на мой взгляд... — И Дигори перестал слышать его голос.

Позже он вышел в сад и просвистел условный сигнал.

— Как она? — спросила Полли, выглядывая из-за стены.

Кажется... кажется, хорошо, сказал Дигори. Но, прости, я еще не хочу об этом говорить. А как кольца?

Вот они, — сказала Полли. Не бойся, я в перчатках. Давай их закопаем.

Давай. Я отметил место, где закопал сердцевину яблока.

Полли перелезла через стену, и они пошли туда, но, оказывается, отмечать было не нужно: что-то уже росло из земли. Не так быстро, как в Нарнии, но росло. Рядом, как можно ближе, Полли и Дигори закопали все кольца, в том числе —свои.

Через неделю уже не было сомнений, что миссис Керк выздоравливает. Еще через две она вышла в сад. А через месяц все в доме изменилось окна открыли настежь; тетя Летти стряпала для сестры все, что та хотела, повсюду стояли цветы, рояль настроили, мама снова пела и так весело играла с Дигори и Полли, что тетя сказала: «Знаешь, Мейбл, ты, по-моему, моложе всех!»

Если беда не приходит одна, то и радость тоже. Недель через шесть из Индии, от папы, пришло письмо. Умер его двоюродный дед, старый лорд Керк, и папа оказался его наследником. Теперь ему не надо было служить. Большое поместье, о котором Дигори слышал с детства, стало отныне их домом, со всеми конюшнями, теплицами, парком, библиотекой, коллекцией старого оружия, виноградниками, лесами и даже горами. Казалось бы, чего еще; но все-таки я сообщу вам несколько необходимых сведений.

Полли стала ездить в поместье на все праздники и каникулы и научилась там доить корову, и плавать, и ездить верхом, и лазать по горам. В Нарнии же звери жили радостно и мирно, и никто не тревожил их несколько сотен лет. Радостно жили и король Франциск с королевой Еленой, и их дети, причем младший сын стал королем Орландии. Сыновья их женились на нимфах и дриадах, дочери выходили замуж за лесных и речных богов. Фонарь светил день и ночь; когда много лет спустя другая девочка в снежную ночь пришла из нашего мира в Нарнию, она почти сразу увидела его. А случилось это вот почему.

Дерево, которое посадил в саду Дигори, хорошо разрослось, но яблоки на нем были уже не животворящие, а вполне обычные, хотя и самые красивые в Англии. Однако дерево не забыло своего происхождения. Иногда оно трепетало без ветра, потому что ветер дул в Нарнии. Когда же Дигори стал знаменитым ученым и лондонский дом стал принадлежать ему, дерево это сломала буря. Сжечь его, как дрова, он не мог, и заказал из него шкаф, который перевез в свое поместье. Сам он не знал, что шкаф волшебный, но другие это обнаружили, и так начались те путешествия в Нарнию, о которых вы можете прочитать в других хрониках.

Переезжая в поместье, семья Керк взяла с собой дядю Эндрю, потому что отец сказал:

— Ведь надо же и бедной Летти отдохнуть!

Чародейство дядя оставил и сам стал лучше. Но одно полюбил: увести гостя в биллиардную и рассказать ему о даме королевского рода, которой он некогда показывал Лондон. «Чертовский темперамент, скажу я вам, прибавлял он. — Но какая женщина, мой дорогой, какая женщина!»

МОЕЙ ПЛЕМЯННИЦЕ

Милая Люси.

Я написал эту историю для тебя, но, когда я принимался за нее, я еще не понимал, что девочки растут быстрее, чем пишутся книги. И вот теперь ты уже слишком большая для сказок, а к тому времени, когда эту сказку напечатают и выпустят в свет, станешь еще старше. Но когда-нибудь ты дорастешь до такого дня, когда вновь начнешь читать сказки. Тогда ты снимешь эту книжечку с верхней полки, стряхнешь с нее пыль, а потом скажешь мне, что ты о ней думаешь. Возможно, к тому времени я так состарюсь, что не услышу и не пойму ни слова, но и тогда я по-прежнему буду любящим тебя дядюшкой

Клайвом С. Льюисом

Глава первая ЛЮСИ ЗАГЛЯДЫВАЕТ В ПЛАТЯНОЙ ШКАФ

Жили-были на свете четверо ребят, звали их Питер, Сьюзан, Эдмунд и Люси. В этой книжке рассказывается о том, что приключилось с ними во время войны, когда их вывезли из Лондона, подвергавшегося воздушным налетам. Их отправили к старику профессору, который жил в самом центре Англии, милях в десяти от ближайшей почты. У него никогда не было жены, и он жил в очень большом доме вместе с экономкой и тремя служанками — Айви, Маргарет и Бетти (но они почти совсем не принимают участия в нашей истории. Профессор был старый-престарый, с взлохмаченными седыми волосами и такой же бородой почти до самых глаз. Вскоре ребята его полюбили, но в первый вечер, когда он вышел им навстречу к парадным дверям, профессор показался им очень странным. Люси, самая младшая, даже немного его испугалась, а Эдмунд (следующий за Люси по возрасту) с трудом удержался от смеха ему пришлось сделать вид, будто он сморкается.

Когда они в тот вечер пожелали профессору спокойной ночи и поднялись наверх, в спальни, мальчики зашли в комнату девочек потолковать обо всем, что видели за день.

Нам здорово повезло, это факт, — сказал Питер. — Ну и заживем мы здесь! Сможем делать все, что душе угодно. Этот дедуля и слова нам не скажет. По-моему, он просто прелесть, сказала Сьюзан.

Замолчи! сказал Эдмунд. Он устал, хотя и делал вид, что это не так. А когда он уставал, то всегда бывал не в духе. — Перестань так говорить.

Как «так»? спросила Сьюзан. — И вообще тебе пора спать.

Воображаешь, что ты мама, — сказал Эдмунд. Кто ты такая, чтобы указывать мне? Тебе самой пора спать.

Лучше нам всем лечь, — сказала Люси. — Если нас услышат, нам попадет Не попадет, — сказал Питер. Говорю вам, это такой дом, где никто не станет смотреть, чем мы заняты. Да нас и не услышат. Отсюда до столовой не меньше десяти минут ходу по всяким лестницам и коридорам.

Что это за шум? спросила вдруг Люси. Она еще никогда не бывала в таком огромном доме, и при мысли о длиннющих коридорах с рядами дверей в пустые комнаты ей стало не по себе.

Это просто птица, дурашка, — сказал Эдмунд.

Это сова, уточнил Питер. — Тут должно водиться видимо-невидимо всяких птиц. Ну, я ложусь. Послушайте, давайте завтра пойдем на разведку. В таких местах, как здесь, можно много чего найти. Вы видели горы, когда мы ехали сюда? А лес? Тут, верно, и орлы водятся. И олени! А уж ястребы точно.

— И барсуки, — сказала Люси.

И лисицы, — сказал Эдмунд.

— И кролики, — сказала Сьюзан.

Но когда настало утро, оказалось, что идет дождь, да такой частый, что из окна не было видно ни гор, ни леса, даже ручья в саду и того не было видно.

Да уж, без дождя нам не обойтись! — сказал Эдмунд.

Они только что позавтракали вместе с профессором и поднялись наверх, в комнату, которую он им выделил для игр, — длинную и низкую, с двумя окнами в одной стене и двумя — в другой, напротив.

Перестань ворчать, Эд, — сказала Сьюзан. — Спорю на что хочешь, через час небо прояснится. А пока тут есть приемник и куча книг. Чем плохо?

Ну нет, — сказал Питер, — это занятие не для меня. Я пойду на разведку по дому.

Все согласились, что лучше игры не придумаешь: так и начались их приключения. Дом был огромный — казалось, ему не будет конца, — и в нем имелось множество самых необыкновенных уголков. Вначале двери, которые они приоткрывали, вели, как и следовало ожидать, в пустые спальни для гостей. Но вскоре ребята попали в длинную-предлинную комнату, увешанную картинами, где стояли рыцарские доспехи; за ней была комната с зелеными портьерами, в углу которой они увидели арфу. Потом, спустившись на три ступеньки, а затем поднявшись на пять, они очутились в небольшом зале с дверью на балкон; за залом шла анфилада комнат, все стены которых были уставлены шкафами с книгами — это были очень старые и очень большие книги в тяжелых кожаных переплетах. А потом ребята заглянули в комнату, где стоял большой платяной шкаф. Вы, конечно, видели такие платяные шкафы с зеркальными дверцами. Больше в комнате ничего не было, кроме высохшей синей мухи на подоконнике.

Пусто, — сказал Питер, и они друг за другом вышли из комнаты... все, кроме Люси. Она решила попробовать, не откроется ли дверца шкафа, хотя была почти уверена, что он заперт. К ее удивлению, дверца сразу же распахнулась, и оттуда выпали два шарика нафталина.

Люси заглянула внутрь. Там висело несколько длинных меховых шуб. Надо сказать, что больше всего на свете Люси любила гладить мех. Она тут же влезла в шкаф и принялась тереться лицом о мех; дверцу Люси, конечно, оставила открытой — она ведь знала, что нет ничего глупей, чем запереть самого себя в шкафу. Люси забралась поглубже и увидела, что за первым рядом шуб висит второй. В шкафу было темно, и, боясь удариться носом о заднюю стенку, она вытянула перед собой руки. Девочка сделала шаг, еще один и еще. Она ждала, что вот-вот упрется кончиками пальцев в деревянную стенку, но пальцы по-прежнему уходили в пустоту.

«Ну и шкафище! — думала Люси, раздвигая пушистые шубы и пробираясь все дальше и дальше. Тут под ногой у нее что-то хрустнуло. — Интересно, что это такое? — подумала она. — Еще один нафталиновый шарик?» Люси нагнулась и принялась шарить рукой. Но вместо гладкого деревянного пола рука ее коснулась чего-то мягкого, рассыпчатого и очень-очень холодного.

— Как странно, — сказала она и сделала еще два шага вперед.

В следующую секунду она почувствовала, что ее лицо и руки упираются не в мягкие складки меха, а во что-то твердое, шершавое и даже колючее.

— Прямо как ветки дерева! — воскликнула Люси. И тут она заметила впереди свет, но не там, где должна была быть стенка шкафа, а далеко-далеко. Сверху падало что-то мягкое и холодное. Еще через мгновение она увидела, что стоит посреди леса, под ногами у нее снег, с ночного неба падают снежные хлопья.

Люси немного испугалась, но любопытство оказалось сильнее страха. Она оглянулась через плечо: позади между темными стволами деревьев видна была раскрытая дверца шкафа и сквозь нее — комната, из которой она попала сюда. Там, за шкафом, по-прежнему был день. «Я всегда смогу вернуться, если что-нибудь пойдет не так», — подумала Люси и двинулась вперед. Снег хрустел под ее ногами. Минут через десять она подошла к тому месту, откуда исходил свет. Перед ней был... фонарный столб. Люси вытаращила глаза. Почему посреди леса стоит фонарь? И что ей делать дальше? И тут она услышала легкое поскрипывание шагов. Шаги приближались. Прошло несколько секунд, и из-за деревьев показалось и вступило в круг света от фонаря очень странное существо.

Ростом оно было чуть повыше Люси и держало над головой белый от снега зонтик. Верхняя часть его тела была человечьей, а ноги, покрытые черной блестящей шерстью, — козлиные, с копытцами. У существа был хвост, но Люси сперва этого не заметила, потому что хвост, чтобы не волочился по снегу, был аккуратно перекинут через руку — ту, в которой это существо держало зонт. Вокруг шеи был обмотан толстый красный шарф, под цвет красноватой кожи. У него было странное, но очень славное личико с короткой острой бородкой и кудрявые волосы. По сторонам лба из волос выглядывали рожки. В одной руке, как я уже сказал, оно держало зонтик, в другой — несло несколько пакетов, завернутых в оберточную бумагу. Пакеты, снег кругом — казалось, существо идет из магазина с новогодними покупками. Это был Фавн. Все пакеты попадали на землю.

— Батюшки! — воскликнул Фавн.

Глава вторая ЧТО ЛЮСИ НАШЛА ПО ТУ СТОРОНУ ДВЕРЦЫ

— Здравствуйте, — сказала Люси. Но Фавн был очень занят — он подбирал свои пакеты — и ничего ей не ответил. Собрав их все до единого, он поклонился Люси.

— Здравствуйте, здравствуйте, — сказал Фавн. — Простите... я не хочу быть чересчур любопытным... но, если не ошибаюсь, вы — дочь Евы?

— Меня зовут Люси, — сказала она, не совсем понимая, что имеет в виду Фавн.

— Но вы... простите меня... вы... как это называется... девочка? спросил Фавн.

— Конечно, я девочка, — сказала Люси.

— Другими словами, вы — настоящий человеческий Человек?

— Конечно, я человек, — сказала Люси, по-прежнему недоумевая.

— Разумеется, разумеется, — проговорил Фавн. — Как глупо с моей стороны! Но я ни разу еще не встречал сына Адама или дочь Евы. Я в восторге. То есть... — Тут он замолк, словно чуть было не сказал нечаянно то, чего не следовало, но вовремя об этом вспомнил. — В восторге, в восторге! — повторил он. — Разрешите представиться. Меня зовут Тамнус.

— Очень рада познакомиться, мистер Тамнус, — сказала Люси.

— Разрешите осведомиться, о Люси, дочь Евы, как вы попали в Нарнию?

— В Нарнию? Что это? — спросила Люси.

— Нарния — это страна, — сказал Фавн, — где мы с вами сейчас находимся; все пространство между фонарным столбом и огромным замком КэрПэравел на восточном море. А вы... вы пришли из диких западных лесов?

— Я.... я пришла через платяной шкаф из пустой комнаты...

— Ах, — сказал мистер Тамнус печально, — если бы я как следует учил географию в детстве, я бы, несомненно, все знал об этих неведомых странах. Теперь уже поздно.

— Но это вовсе не страны, — сказала Люси, еле удерживаясь от смеха. — Это в нескольких шагах отсюда... по крайней мере... не знаю. Там сейчас лето.

— Ну а здесь, в Нарнии, зима, — сказал мистер Тамнус, — и тянется она уже целую вечность. И мы оба простудимся, если будем стоять и беседовать тут, на снегу. Дочь Евы из далекой страны Пуста-Якомната, где царит вечное лето в светлом городе Платена-Шкаф, не хотите ли зайти ко мне и выпить со мной чашечку чая?

— Большое спасибо, мистер Тамнус, — сказала Люси. — Но мне, пожалуй, пора домой.

— Я живу в двух шагах отсюда, — сказал Фавн, — и у меня очень тепло... горит камин... и есть жареный хлеб... и сардины... и пирог.

Вы очень любезны, — сказала Люси. — Но мне нельзя задерживаться надолго.

Если вы возьмете меня под руку, о дочь Евы, — сказал мистер Тамнус, — я смогу держать зонтик над нами обоими. Нам сюда. Ну что же, пошли?

И Люси пустилась в путь по лесу под руку с Фавном, словно всю жизнь была с ним знакома.

Вскоре почва у них под ногами стала неровной, тут и там торчали большие камни; путники то поднимались на холм, то спускались. На дне небольшой лощины мистер Тамнус вдруг свернул в сторону, словно собирался пройти прямо сквозь скалу, но, подойдя к ней вплотную, Люси увидела, что они стоят у входа в пещеру. Когда они вошли в нее, Люси даже зажмурилась — так ярко пылали дрова в камине. Мистер Тамнус нагнулся и, взяв начищенными щипцами головню, зажег лампу.

— Ну, сейчас он быстро закипит, — сказал он, поставив на огонь чайник.

Люси не случалось видеть такого уютного местечка. Они находились в маленькой, сухой, чистой пещерке со стенами из красноватого камня. На полу лежал ковер, стояли два креслица («Одно для меня, другое — для друга», — сказал мистер Тамнус), стол и кухонный буфет, над камином висел портрет старого Фавна с седой бородкой. В углу была дверь («Наверно, в спальню мистера Тамнуса», — подумала Люси), рядом — полка с книгами. Пока мистер Тамнус накрывал на стол, Люси читала названия: «Кому выгодны россказни о Льве», «Научное доказательство того, что лета не бывает», «Исследование ходячих легенд о происхождении Нарнии», «Человек: миф или реальность?» Другие книги были поставлены так, чтобы их названия не мог

прочесть случайный посетитель. Люси очень хотелось посмотреть или спросить, как они называются. Фавн поймал ее любопытный взгляд.

— Это книги не наши, не нарнийские, — шепотом пояснил он. Так что, сами понимаете... — И, переменив тему, весело сказал: — Ну, милости просим, дочь Евы.

Чего только не было на столе! И яйца всмятку — по яйцу для каждого, и поджаренный хлеб, и сардины, и масло. И мед, и облитый сахарной глазурью пирог. А когда Люси устала есть, Фавн начал рассказывать ей о жизни в лесу. Ну и удивительные же это были истории! Он рассказывал ей о полуночных плясках, когда нимфы, живущие в колодцах, и дриады, живущие в деревьях, выходят, чтобы потанцевать с фавнами; об охотах на белого, как молоко, оленя, который исполняет все твои желания, если тебе удается его поймать; о пирах и поисках сокровищ с рыжими гномами в пещерах и копях глубоко под землей, и о лете, когда лес стоит зеленый и к ним приезжает в гости на своем толстом осле старый Силен, а иногда сам Вакх и когда в реках вместо воды течет вино и в лесу неделями длится праздник.

Только теперь у нас всегда зима, печально добавил он. И чтобы приободриться, Фавн вынул из футляра, который лежал на шкафчике, странную маленькую флейту, на вид сделанную из соломы, и принялся играть. И Люси сразу захотелось смеяться, и плакать, и пуститься в пляс, и уснуть все одновременно.

Прошел, видно, не один час, пока она очнулась и сказала:

Ах, мистер Тамнус... мне так неприятно вас прерывать, и мне очень нравится мелодия, но, право же, мне пора домой. Я ведь зашла всего на несколько минут...

Теперь уже все кончено, — промолвил Фавн, кладя флейту и грустно покачивая головой.

Что кончено?!! — переспросила Люси и вскочила с места. Ей стало страшно. — Что вы хотите этим сказать? Мне нужно немедленно идти домой. Там все, наверное, беспокоятся. — Но тут же воскликнула: — Мистер Тамнус! Что с вами? — потому что карие глаз Фавна наполнились слезами, затем по Щекам его покатились слезы, и наконец он закрыл лицо руками и громко заплакал.

Мистер Тамнус! Мистер Тамнус! — страшно расстроившись, промолвила Люси. — Не надо, не плачьте! Что случилось? Вам нехорошо? Миленький мистер Тамнус, пожалуйста, скажите: что с вами? — Но Фавн продолжал рыдать так, словно у него разрывалось сердце. Он не успокоился, даже когда Люси подошла к нему, и обняла его, и дала ему свой носовой платок. Он только взял платок и принялся утирать им нос и глаза, выжимая его на пол обеими руками, когда он становился слишком мокрым, так что вскоре Люси оказалась в большой луже.

Мистер Тамнус! — громко закричала Люси прямо Фавну в ухо и потрясла его. — Пожалуйста, перестаньте. Сейчас же перестаньте. Как вам не стыдно, такой большой Фавн! Ну почему, почему вы плачете?

А-а-а! — ревел мистер Тамнус. — Я плачу, потому что я очень плохой Фавн.

Я вовсе не думаю, что вы плохой Фавн, — сказала Люси. — Я думаю, что вы очень хороший Фавн. Самый милый Фавн из всех, которых я встречала.

— А-а, вы бы так не говорили, если бы знали, — отвечал, всхлипывая, мистер Тамнус. — Нет, я плохой Фавн. Такого плохого Фавна не было на всем белом свете.

— Да что вы натворили? — спросила Люси.

— Вот мой батюшка... это его портрет там, над камином... он бы ни за что так не поступил...

— Как «так»? — спросила Люси.

Как я, — сказал Фавн. — Пошел на службу к Белой Колдунье, вот что я сделал. Я на жалованье у Белой Колдуньи.

— Белой Колдуньи? Кто она такая?

— Она? Она та самая, у кого вся Нарния под башмаком. Та самая, из-за которой у нас вечная зима. Вечная зима, а Нового года и весны все нет и нет. Только подумайте!

— Ужасно! — сказала Люси. — Но вам-то она за что платит?

— Вот тут и есть самое плохое, — сказал мистер Тамнус с глубоким вздохом. — Я похититель детей, вот за что. Взгляните на меня, дочь Евы. Можно ли поверить, что я способен, повстречав в лесу бедного невинного ребенка, который не причинил мне никакого зла, притвориться, будто дружески к нему расположен, пригласить к себе в пещеру и усыпить своей флейтой — все ради того, чтобы отдать несчастного в руки Белой Колдуньи?

— Нет, — сказала Люси. — Я уверена, что вы неспособны так поступить.

— Но я поступил так, — сказал Фавн.

— Ну что ж, — отозвалась Люси, помедлив (она не хотела говорить неправду и вместе с тем не хотела быть очень уж суровой с ним), — что ж, это было нехорошо с вашей стороны. Но вы сожалеете о своем поступке, и я уверена, что больше вы так никогда не сделаете.

О дочь Евы, неужели вы не понимаете? — сказал Фавн. — Я не когда-то раньше поступил так. Я делаю это прямо сейчас, да, сейчас, в этот самый миг.

— Что вы хотите сказать?! — вскричала Люси и побелела как полотно.

— Вы — тот самый ребенок, — проговорил мистер Тамнус. — Белая Колдунья мне приказала, если я вдруг увижу в лесу сына Адама или дочь Евы, поймать их и передать ей. А вы — первая, кого я встретил. Я притворился вашим другом и позвал к себе выпить чаю, и все это время я ждал, пока вы заснете, чтобы пойти и сказать обо всем ей.

— Ах, но вы же не скажете ей обо мне, мистер Тамнус! — воскликнула Люси. — Ведь правда, не скажете? Не надо, пожалуйста, не надо!

А если я ей не скажу, — подхватил он, вновь принимаясь плакать, — она непременно об этом узнает. И велит отрубить мне хвост, отпилить рожки и выщипать бороду. Она взмахнет волшебной палочкой — и мои хорошенькие раздвоенные копытца превратятся в копытища, как у лошади. А если она особенно разозлится, то обратит меня в камень, и я сделаюсь статуей Фавна, и буду стоять в ее страшном замке до тех пор, пока все четыре трона в Кэр-Пэравеле не окажутся заняты. А кто ведает, когда это случится и случится ли вообще.

— Мне очень жаль, мистер Тамнус, — сказала Люси, — но, пожалуйста, отпустите меня домой.

Разумеется, отпущу, — сказал Фавн. — Разумеется, я должен это сделать. Теперь мне это ясно. Я не знал, что такое Люди, пока не повстречал вас.

Конечно, я не могу выдать вас Колдунье теперь, когда я с вами познакомился. Но нам надо скорее уходить. Я провожу вас до фонарного столба. Вы ведь найдете оттуда дорогу в Платена-Шкаф и Пуста-Якомнату?

— Конечно, найду, — сказала Люси.

— Надо идти как можно тише, — сказал мистер Тамнус. — Лес полон ее шпионов. Некоторые деревья — и те на ее стороне.

Они даже не убрали со стола. Мистер Тамнус снова раскрыл зонтик, взял Люси под руку, и они вышли из пещеры наружу. Обратная дорога совсем не похожа на путь в пещеру Фавна: не обмениваясь ни словом, они крались под деревьями чуть не бегом. Мистер Тамнус выбирал самые темные места. Наконец они добрались до фонарного столба. Люси вздохнула с облегчением.

Вы знаете, отсюда дорогу, о дочь Евы? — спросил мистер Тамнус.

Люси вгляделась в темноту и увидела вдали, между стволами деревьев, светлое пятно.

— Да, — сказала она, — я вижу открытую дверцу платяного шкафа.

— Тогда бегите скорей домой, — сказал Фавн, — и.... вы... вы можете простить меня за то, что я собирался сделать?

— Ну конечно же, — сказала Люси, горячо, от всего сердца пожимая ему руку. — И я надеюсь, у вас не будет из-за меня больших неприятностей.

Счастливого пути, дочь Евы, — сказал он. Можно, я оставлю себе на память ваш платок?

Пожалуйста, — сказала Люси и со всех ног помчалась к далекому пятну света. Вскоре она почувствовала, что руки ее раздвигают не колючие ветки деревьев, а мягкие меховые шубы, что под ногами у нее не скрипучий снег, а деревянные планки, и вдруг — хлоп! — она очутилась в той самой пустой комнате, где начались ее приключения. Она крепко прикрыла дверцу шкафа и оглянулась вокруг, все еще не в силах перевести дыхание. По-прежнему шел дождь, в коридоре слышались голоса ее сестры и братьев.

Я здесь! — закричала она. Я здесь. Я вернулась. Все в порядке.

Глава третья ЭДМУНД И ПЛАТЯНОЙ ШКАФ

Люси выбежала из пустой комнаты в коридор, где были все остальные.

— Все в порядке, — повторила она. — Я вернулась.

О чем ты говоришь? — спросила Сьюзан. — Ничего не понимаю.

Как о чем? — удивленно сказала Люси. — Разве вы не беспокоились, куда я пропала?

Так ты пряталась, да? — сказал Питер. — Бедняжка Лу спряталась, и никто этого не заметил! В следующий раз прячься подольше, если хочешь, чтобы тебя начали искать.

— Но меня не было здесь много часов, — сказала Люси.

Ребята вытаращили друг на друга глаза.

— Свихнулась! — проговорил Эдмунд, постучав пальцем себе по лбу. Совсем свихнулась.

— Что ты хочешь сказать, Лу? — спросил Питер.

То, что сказала, — ответила Люси. — Я влезла в шкаф сразу после завтрака, и меня не было здесь много часов подряд, и я пила чай в гостях, и со мной случились самые разные приключения.

Не болтай глупости, Люси, — сказала Сьюзан. — Мы только что вышли из этой комнаты, а ты была там с нами вместе.

— Да она не болтает, — сказал Питер, — она просто придумала все для интереса, правда, Лу? А почему бы и нет?

— Нет, Питер, — сказала Люси. — Я ничего не сочинила. Это волшебный шкаф. Там внутри лес, и идет снег. И там есть Фавн и Колдунья, и страна называется Нарния. Пойди посмотри.

Ребята не знали, что и подумать, но Люси была в таком возбуждении, что они вернулись вместе с ней в пустую комнату. Она подбежала к шкафу, распахнула дверцу и крикнула:

— Скорей залезайте сюда и сами посмотрите!

Ну и глупышка, — сказала Сьюзан, засовывая голову в шкаф и раздвигая шубы. — Обыкновенный платяной шкаф. Погляди, вот его задняя стенка.

И тут все остальные заглянули в шкаф и раздвинули шубы и увидели — да Люси и сама ничего другого сейчас не видела — обыкновенный платяной шкаф. За шубами не было ни леса, ни снега — только задняя стенка и крючки на ней. Питер влез в шкаф и постучал по стенке костяшками пальцев, чтобы убедиться, что она сплошная.

— Хорошо ты нас разыграла, Люси, — проговорил он, вылезая из шкафа. — Здорово придумала, ничего не скажешь. Мы чуть было не поверили тебе.

— Но я ничего не выдумала, — возразила Люси. — Честное слово. Минуту назад здесь все было по-другому. Правда было, на самом деле.

— Хватит, Лу, — сказал Питер. — Не перегибай палку. Ты хорошо над нами подшутила, и довольно.

Люси вспыхнула, пыталась что-то возразить, хотя сама толком не знала что, и разревелась.

Следующие несколько дней были для нее печальными. Ей ничего не стоило помириться с остальными, надо было всего лишь согласиться, что она выдумала все только для смеха. Но Люси была очень правдивая девочка, а сейчас она твердо знала, что права, и поэтому никак не могла заставить себя отказаться от своих слов. А ее сестра и братья считали, что это ложь, причем глупая, и Люси было очень обидно.

Двое старших хоть не трогали ее, но Эдмунд бывал иногда ужасной врединой, и на этот раз он показал себя во всей красе. Он дразнил Люси и приставал к ней, без конца спрашивая, не открыла ли она каких-нибудь еще стран в других платяных шкафах. И что еще обидней если бы не ссора, она могла чудесно провести эти дни. Стояла прекрасная погода, ребята весь день были на воздухе. Они купались, ловили рыбу, лазали по деревьям и валялись на траве. Но Люси все было немило. Так продолжалось до первого дождливого дня.

Когда после обеда ребята увидели, что погода вряд ли изменится к лучшему, они решили играть в прятки. «Водила» Сьюзан, и, как только все разбежались в разные стороны, Люси пошла в пустую комнату, где стоял платяной шкаф. Она не собиралась прятаться в шкафу, она знала, что, если ее там найдут, остальные снова станут вспоминать всю эту злосчастную историю.

Но ей очень хотелось еще разок заглянуть в шкаф, потому что к этому времени она и сама стала думать, уж не приснились ли ей Фавн и Нарния.

Дом был такой большой и запутанный, в нем было столько укромных уголков, что она вполне могла глянуть одним глазком в шкаф, а потом спрятаться в другом месте. Но не успела Люси войти в комнату, как снаружи послышались шаги. Ей оставалось лишь быстренько забраться в шкаф и прикрыть за собой дверцу.

Так вот, шаги, которые она слышала, были шагами Эдмунда; войдя в комнату, он успел заметить, как Люси скрылась в шкафу. Он сразу решил тоже залезть в шкаф. Не потому, что там так уж удобно прятаться, а потому, что ему хотелось еще раз подразнить Люси ее выдуманной страной. Он распахнул дверцу. Перед ним висели меховые шубы, пахло нафталином, внутри было тихо и темно. Где же Люси? «Она думает, что я — Сьюзан и сейчас ее поймаю, — сказал сам себе Эдмунд, — вот и притаилась у задней стенки». Он прыгнул в шкаф и захлопнул за собой дверцу, забыв, что делать так очень глупо. Затем принялся шарить между шубами. Он ждал, что сразу же схватит Люси, и очень удивился, не найдя ее. Он решил открыть дверцу шкафа, чтобы ему было светлей, но и дверцу найти он тоже не смог. Это ему не понравилось, да еще как! Он заметался в разные стороны и закричал:

— Люси, Лу! Где ты? Я знаю, что ты здесь!

Но ему никто не ответил, и Эдмунду показалось, что голос его звучит очень странно — как на открытом воздухе, а не в шкафу. Он заметил также, что ему почему-то стало очень холодно. И тут он увидел светлое пятно.

Уф! — с облегчением вздохнул Эдмунд. — Верно, дверца растворилась сама собой.

Он забыл про Люси и двинулся по направлению к свету. Он думал, что это открытая дверца шкафа. Но вместо того чтобы выйти из шкафа и оказаться в пустой комнате, он, к своему удивлению, обнаружил, что выходит из-под густых елей на поляну среди дремучего леса.

Под его ногами поскрипывал сухой снег, снег лежал на еловых лапах. Над головой у него было светло-голубое небо — такое небо бывает на заре ясного зимнего дня. Прямо перед ним между стволами деревьев, красное и огромное, вставало солнце. Было так тихо, словно он здесь — единственное живое существо. На деревьях не видно было ни птиц, ни белок, во все стороны, насколько хватало глаз, уходил темный лес. Эдмунда затрясло.

Тут только он вспомнил, что искал Люси. Он вспомнил также, как дразнил ее «выдуманной» страной, а та оказалась настоящей. Он подумал, что сестра где-нибудь неподалеку, и крикнул:

Люси! Люси! Я тоже здесь. Это Эдмунд.

Никакого ответа.

«Злится на меня за все, что я ей наговорил в последние дни», — подумал Эдмунд. И хотя ему не очень-то хотелось признаваться, что он был неправ, но еще меньше ему хотелось быть одному в этом страшном, холодном, безмолвном лесу, поэтому он снова закричал:

Лу! Послушай, Лу... Прости, что я тебе не верил. Я вижу, что ты говорила правду. Ну выходи же. Давай мириться.

По-прежнему никакого ответа.

«Девчонки останутся девчонками, сказал сам себе Эдмунд. — Дуется на меня и не желает слушать извинений». Он еще раз огляделся, и ему совсем тут не понравилось. Он уже почти решил возвращаться домой, как вдруг услыхал далекий звон колокольчиков. Он прислушался. Звон становился все громче и громче, и вот на поляну выбежали два северных оленя, запряженных в сани.

Олени были величиной с шотландских пони, и шерсть у них была белая-пребелая, белее снега, их ветвистые рога были позолочены, и, когда на рога попадал луч солнца, они вспыхивали, словно охваченные пламенем. Упряжь из ярко-красной кожи была увешана колокольчиками. На санях, держа в руках вожжи, сидел толстый гном; если бы он встал во весь рост, он оказался бы не выше метра. На нем была шуба из шкуры белого медведя, на голове красный колпак с золотой кисточкой, свисавшей на длинном шнурке. Огромная борода ковром укутывала гному колени. А за ним, на высоком сиденье, восседала фигура, ничем не похожая на него. Это была важная дама, выше всех женщин, которых знал Эдмунд. Она была закутана в белый мех, на голове у нее сверкала золотая корона, в руке — длинная золотая палочка. Лицо у нее было белое — не просто бледное, а белое, как снег, как бумага, как сахарная глазурь на пироге, — а рот — ярко-красный. Красивое лицо, но надменное, холодное и суровое.

Великолепное это было зрелище, когда сани во весь опор неслись по направлению к Эдмунду: звенели колокольчики, гном щелкал хлыстом, по обеим сторонам взлетал сверкающий снег.

— Стой! — сказала дама, и гном так натянул вожжи, что олени чуть не присели на задние ноги. Затем стали как вкопанные, грызя удила и тяжело дыша. В морозном воздухе пар вырывался у них из ноздрей, словно клубы дыма. — Это что такое? — сказала дама, пристально глядя на мальчика.

Я.... я.... меня зовут Эдмунд, — пробормотал он, запинаясь. Ему не понравилось, как она на него смотрит.

Дама нахмурилась.

— Кто так обращается к Королеве? — сказала она, глядя на Эдмунда еще более сурово, чем прежде.

Простите меня, ваше величество, — сказал Эдмунд. — Я не знал.

— Не знать Королеву Нарнии! — вскричала она. — Ну, скоро ты нас узнаешь! Еще раз спрашиваю: что ты такое?

Простите, ваше величество, я вас не совсем понимаю, — сказал Эдмунд. — Я школьник... во всяком случае, хожу в школу. Сейчас у нас каникулы.

Глава четвертая РАХАТ-ЛУКУМ

- Какой ты породы? — снова спросила Колдунья. — Ты что — гномпереросток, который обрезал бороду?

— Нет, ваше величество. У меня еще нет бороды. Я — мальчик.

- Мальчик! — воскликнула Колдунья. — Ты хочешь сказать, что ты сын Адама?

Эдмунд стоял, не двигаясь и молча. К этому времени в голове у него был такой ералаш, что он не понял вопроса Королевы.

Я вижу, что ты — олух, кем бы ты ни был еще, — промолвила Королева. Отвечай мне наконец, пока у меня не лопнуло терпение. Ты — Человек?

Да, ваше величество, — сказал Эдмунд.

А как ты, интересно знать, попал в мои владения?

Простите, ваше величество, я прошел сквозь платяной шкаф.

Платяной шкаф? Что ты имеешь в виду?

Я.... я отворил дверцу и.... и очутился здесь, ваше величество, — пролепетал Эдмунд.

Ха! — сказала Королева скорее самой себе, чем ему. — Дверцу! Дверь из мира Людей! Я слышала о подобных вещах. Это может все погубить. Но он всего один, и с ним нетрудно справиться.

С этими словами Колдунья привстала с сиденья и взглянула Эдмунду прямо в лицо. Глаза ее сверкали. Она подняла волшебную палочку. Эдмунд был уверен, что Колдунья собирается сделать с ним что-то ужасное, но не мог и шевельнуться. И тут, когда мальчик окончательно решил, что пропал, она, видимо, передумала.

Бедное мое дитя, — проговорила она совсем другим тоном. Ты, верно, замерз. Иди сюда, садись рядом со мной в сани. Я закутаю тебя в свой плащ, и мы потолкуем.

Хотя Эдмунду это предложение пришлось не совсем по вкусу, он не решился возражать. Он взобрался в сани и сел у ее ног, а Колдунья накинула на него полу плаща и хорошенько подоткнула мех со всех сторон.

Не хочешь ли выпить чего-нибудь горяченького? – спросила она.

Да, пожалуйста, ваше величество, — сказал Эдмунд. Зубы у него стучали от страха и холода.

Откуда-то из складок плаща Колдунья вынула небольшую бутылочку, сделанную из желтого металла, похожего на медь. Вытянув руку, она капнула из бутылочки одну каплю на снег возле саней. Эдмунд видел, как капля сверкнула в воздухе, подобно бриллианту. В следующую секунду она коснулась снега, послышалось шипение, и перед ним, откуда ни возьмись, возник покрытый драгоценными камнями кубок с неведомой жидкостью, от которой шел пар. Гном тут же схватил его и подал Эдмунду с поклоном и улыбкой не очень-то приятной, по правде говоря. Как только Эдмунд принялся потягивать это сладкое, пенящееся, густое питье, ему стало гораздо лучше. Он никогда не пробовал ничего похожего, питье согрело Эдмунда с ног до головы.

Скучно пить и не есть при этом, — сказала Королева. — Чего бы тебе хотелось больше всего, сын Адама?

Если можно, ваше величество, то рахат-лукума, проговорил Эдмунд.

Королева вновь капнула на снег одну каплю из медного флакона в тот же миг капля превратилась в круглую коробку, перевязанную зеленой шелковой лентой. Когда Эдмунд ее открыл, она оказалась полна великолепного рахат-лукума. Каждый кусочек был насквозь прозрачный и очень сладкий. Эдмунду в жизни еще не доводилось отведывать такого вкусного рахат-лукума. Он уже совсем согрелся и чувствовал себя превосходно.

Пока он лакомился, Колдунья задавала ему вопрос за вопросом. Сперва Эдмунд старался не забывать, что невежливо говорить с полным ртом, но скоро он думал только об одном: как бы запихнуть в рот побольше рахат-лукума, и чем больше он его ел, тем больше ему хотелось еще, и он ни разу не задумался над тем, почему Колдунья расспрашивает его с таким любопытством. Она заставила его рассказать, что у него есть брат и две сестры, и что одна из сестер уже бывала в Нарнии и встретила тут Фавна, и что никто, кроме него самого, его брата и сестер, ничего о Нарнии не знает. Особенно заинтересовало ее то, что их четверо, и она снова и снова к этому возвращалась.

— Ты уверен, что вас четверо? — спрашивала она. — Два сына Адама и две дочери Евы — не больше и не меньше?

И Эдмунд, набив рот рахат-лукумом, снова и снова отвечал:

— Да, я уже вам говорил.

Он забывал добавлять «ваше величество», но она, судя по всему, не обращала на это внимания.

Наконец с рахат-лукумом было покончено. Эдмунд во все глаза уставился на пустую коробку — вдруг Колдунья спросит, не хочет ли он еще. Возможно, она догадывалась, о чем он думает, ведь Колдунья знала, что это волшебный рахат-лукум и тому, кто хоть раз его попробует, хочется еще и еще и, если ему позволить, будет есть до тех пор, пока не лопнет. Но она не предложила Эдмунду больше. Вместо этого она сказала ему:

— Сын Адама! Мне было бы очень приятно повидать твоего брата и твоих двух сестер. Не приведешь ли ты их ко мне в гости?

Попробую, — сказал Эдмунд, все еще не отводя глаз от пустой коробки.

— Если ты снова сюда придешь, конечно, вместе с ними, я опять угощу тебя рахат-лукумом. Сейчас я не могу этого сделать: магия больше не подействует. Другое дело — у меня в Замке.

Почему бы нам не поехать сейчас к вам? — спросил Эдмунд. Когда Колдунья предлагала ему сесть к ней в сани, он испугался, как бы она не увезла его куда-нибудь далеко, в неизвестное место, откуда он не сумеет найти дорогу назад, но теперь он позабыл всякий страх.

Мой Замок очень красив, — сказала Колдунья. — Я уверена, что тебе там понравится. Там есть комнаты, с полу до потолка заставленные коробками с рахат-лукумом. И вот что еще: у меня нет своих детей. Я хочу усыновить славного мальчика и сделать его принцем. Когда я умру, он станет королем Нарнии. Принц будет носить золотую корону и целый день есть рахат-лукум, а ты — самый умный и красивый мальчик из всех, кого я встречала. Я была бы не прочь сделать тебя принцем... потом, когда ты приведешь ко мне остальных.

А почему не сейчас? — спросил Эдмунд. Лицо его раскраснелось, рот и руки были липкие от рахат-лукума. Он не выглядел ни красивым, ни умным, что бы там ни говорила Королева.

— Если я возьму тебя с собой, — сказала она, — я не увижу твоих сестер и брата. А мне бы очень хотелось познакомиться с твоими милыми родственниками. Ты будешь принцем, а позже — королем, это решено. Но тебе нужны придворные, люди благородной крови. Я сделаю твоего брата герцогом, а сестер — герцогинями.

— Ну, в них-то нет ничего особенного, — проворчал Эдмунд, — и, во всяком случае, мне ничего не стоит привести их сюда в любой другой день.

— Да, но, попав в мой Замок, — сказала Колдунья, — ты можешь про них забыть. Тебе там так понравится, что ты не захочешь уходить ради того, чтобы привести их. Нет, сейчас ты должен вернуться к себе в страну и прийти ко мне в другой раз вместе с ними, понимаешь? Приходить одному нет толку. Но я не знаю дороги домой, — заскулил Эдмунд.

Ее нетрудно найти, — сказала Колдунья. Видишь фонарный столб? Она протянула волшебную палочку, и Эдмунд увидел тот самый фонарь, под которым Люси повстречалась с Фавном. — Прямо за ним лежит пусть в Страну Людей. А теперь посмотри сюда. — Она указала в противоположную сторону. Видишь два невысоких холма за деревьями?

— Вижу, — сказал Эдмунд.

Мой Замок стоит как раз между этими холмами. Когда ты придешь сюда в следующий раз, подойди к фонарю и поищи оттуда эти два холма, а потом иди по лесу, пока не дойдешь до моего Замка. Но помни: ты должен привести всех остальных. Если ты явишься один, я могу сильно рассердиться.

Постараюсь, сказал Эдмунд.

Да, между прочим, — добавила Колдунья, — лучше не рассказывай им обо мне. Пусть это останется нашей тайной, так будет куда интереснее, правда? Устроим им сюрприз. Просто приведи их к двум холмам... Такой умный мальчик, как ты, придумает способ — это сделать. А когда вы подойдете к моему Замку, скажи: «Давайте посмотрим, кто тут живет» — или что-нибудь другое в этом же роде. Я уверена, что так будет лучше всего. Если твоя сестра повстречалась здесь с Фавном, она, возможно, наслушалась обо мне всяких небылиц... и побоится прийти ко мне в гости. Фавны способны наговорить чего угодно. Ну а теперь...

Простите меня, — прервал ее вдруг Эдмунд, — но нельзя ли получить еще один-единственный кусочек рахат-лукума на дорогу?

Нет, — со смехом ответила Королева, —придется тебе подождать до следующего раза. — И она велела гному трогаться с места.

Когда сани были уже далеко, Королева помахала Эдмунду рукой и закричала:

В следующий раз! Не забудь! Скорей возвращайся!

Эдмунд все еще стоял, уставившись на то место, где скрылись сани, когда услышал, что кто-то зовет его по имени. Оглянувшись, он увидел, что с противоположной стороны из леса к нему спешит Люси.

Ах, Эдмунд! — вскричала она. Значит, ты тоже сюда попал. Ну не удивительно ли? Теперь...

Да-да, — прервал ее Эдмунд. — Я вижу теперь, что ты была права и шкаф на самом деле волшебный. Могу извиниться перед тобой, если хочешь. Но где, скажи на милость, ты была все это время? Я тебя везде искал.

Если бы я знала, что ты тоже здесь, я бы тебя подождала, сказала Люси. Она была так рада и так возбуждена, что не заметила, какое красное и странное лицо у Эдмунда, как грубо он говорит. — Я завтракала с мистером Тамнусом, Фавном. У него все в порядке. Белая Колдунья ничего не сделала ему за то, что он меня отпустил. Он думает, что она ничего об этом не знает и в конце концов все обойдется благополучно.

Белая Колдунья? — повторил Эдмунд. — Кто это?

О, совершенно ужасная личность, — сказала Люси. — Она называет себя Королевой Нарнии, хотя на это у нее нет никаких прав. И все фавны, и дриады, и наяды, и гномы, и животные во всяком случае, все хорошие прямо ненавидят ее. Она может обратить кого угодно в камень и делает другие страшные вещи. И она так заколдовала Нарнию, что здесь всегда зима... всегда зима, а Нового года и весны все нет и нет. Она ездит по лесу в санях, запряженных белыми оленями, с волшебной палочкой в руке и с короной на голове.

Эдмунду и так уже было не по себе от слишком большого количества сладкого, а когда он узнал, что дама, так щедро его угощавшая, — страшная Колдунья, ему стало совсем скверно. Но рахат-лукума ему по-прежнему хотелось больше всего на свете.

Кто наболтал тебе всю эту чепуху о Белой Колдунье? — спросил он. Мистер Тамнус, он фавн, — ответила Люси.

Нельзя верить фавнам, — отрезал Эдмунд с таким видом, словно был куда ближе знаком с фавнами, чем она.

Откуда ты знаешь? — поинтересовалась Люси.

Это всем известно, ответил Эдмунд. Кого хочешь спроси... Но что толку торчать здесь в снегу. Пошли домой.

Пошли, — откликнулась Люси. Ах, Эдмунд, я так рада, что ты сюда попал. Теперь-то Питер и Сьюзан поверят, что Нарния есть на самом деле, раз мы оба побывали тут. Вот будет весело!

Эдмунд подумал, что ему будет далеко не так весело, как ей. Ему ведь придется признаться перед всеми, что Люси была права, к тому же он не сомневался в том, что брат и сестра примут сторону фавнов и зверей, а сам он был на стороне Колдуньи. Он не представлял, что он скажет и как сможет сохранить свою тайну, если все трое начнут рассуждать о Нарнии.

Тем временем они прошли немалое расстояние. И внезапно почувствовали, что вокруг них не колючие ветки елей, а мягкие шубы, и через минуту они уже стояли в пустой комнате перед шкафом.

Послушай, Эд, сказала Люси. Как ты себя чувствуешь? У тебя ужасный вид.

У меня все в порядке, — сказал Эдмунд, но это было неправдой его сильно мутило.

Тогда идем, поищем остальных. У нас есть что им порассказать! А какие удивительные нас ждут приключения, раз теперь мы все будем участвовать в них!

Глава пятая ОПЯТЬ ПО ЭТУ СТОРОНУ ДВЕРЦЫ

Остальные ребята все еще играли в прятки, так что Эдмунд и Люси не так скоро их нашли. Когда они наконец собрались все вместе в длинной комнате, где стояли рыцарские доспехи, Люси выпалила:

Питер! Сьюзан! Это взаправдашняя страна! Я не выдумываю, Эдмунд тоже ее видел. Через платяной шкаф на самом деле можно туда попасть. Мы оба там были. Мы встретились в лесу. Ну же, Эдмунд, расскажи им все!

— О чем речь, Эд? — спросил Питер.

Мы подошли с вами к одному из самых позорных эпизодов во всей этой истории. Эдмунда ужасно тошнило, он дулся и был сердит на Люси за то, что она оказалась права, но он все еще не знал, как ему поступать. И вот, когда Питер вдруг обратился к нему с вопросом, он неожиданно решил сделать самую подлую и низкую вещь, какую только смог придумать. Он решился предать Люси.

Расскажи нам, Эд, — попросила Сьюзан.

Эдмунд небрежно обвел ее взглядом, словно был куда старше Люси — на самом деле разница между ними была всего в один год, — усмехнулся и сказал:

А!.. Мы с ней играли... в ее страну. Будто ее страна в платяном шкафу существует на самом деле. Для смеха, конечно. Понятно, что там ничего нет.

Бедная Люси только взглянула на Эдмунда и выбежала из комнаты.

А тот с каждой минутой делался все хуже и хуже. Чтобы окончательно унизить сестру, он добавил:

Ну вот, опять за свое. Что с ней такое? Возни с этими малышами! Вечно они...

Послушай!— яростно обрушился на него Питер. Чья бы корова мычала... С тех пор как Лу начала болтать все эти глупости насчет платяного шкафа, ты ведешь себя по-свински, а теперь еще принялся играть с ней в эту страну и снова ее завел. Я уверен, что ты сделал это просто из вредности.

Но ведь все это чепуха, — опешив, сказал Эдмунд.

Конечно, чепуха, — ответил Питер. — В том-то и дело. Когда мы уезжали из дому, Лу была девочка как девочка, но с тех пор, как мы сюда приехали, она то ли понемногу сходит с ума, то ли превращается в самую отъявленную лгунью. Но ни в том, ни в другом случае ей не пойдет на пользу, если сегодня ты смеешься и дразнишь ее, а завтра поддерживаешь ее выдумки.

Я думал... я думал... — пробормотал Эдмунд, но так и не нашел, что сказать.

Ничего ты не думал, — сказал Питер, — просто любишь вредничать. с теми, кто младше тебя, ты всегда ведешь себя по-свински, — мы это видели в школе.

Пожалуйста, прекратите, — сказала Сьюзан, — если вы переругаетесь, это ничему не поможет. Пойдемте поищем Люси.

Когда они нашли наконец Люси, то поняли, что все это время она проплакала. И неудивительно. Но что бы они ей ни говорили, она никого не слушала и стояла на своем.

Мне все равно, что вы думаете и что говорите, — твердила она. — Можете рассказать обо всем профессору или написать маме. Делайте что хотите. Я знаю, что встретила там Фавна, и.... лучше бы я осталась там навсегда, а вот вы все противные, противные...

Грустный это был вечер. Люси чувствовала себя несчастной, а Эдмунду стало ясно, что его поступок не привел ни к чему хорошему. Двое старших ребят начали не на шутку беспокоиться, не сошла ли Люси с ума. Они долго еще перешептывались об этом в коридоре после того, как младшие легли спать.

Наутро они решились пойти и рассказать все профессору.

Если с Лу действительно что-нибудь серьезное, он напишет отцу, сказал Питер. — Нам одним тут не управиться.

Когда старшие брат и сестра постучали в дверь кабинета, профессор отозвался: «Войдите!» — поднялся с места, принес им стулья и сказал, что он полностью в их распоряжении. Потом сел, сцепив пальцы, и выслушал их историю от начала до конца, не прервав ее ни единым словом. Да и после того, как они закончили свой рассказ, он еще долгое время сидел молча. Затем откашлялся и сказал то, что от него меньше всего ожидали услышать.

— Откуда вы знаете, — спросил он, — что ваша сестра все это выдумала?

О, но ведь... — начала Сьюзан и остановилась. По лицу старого профессора было видно, что спрашивает он совершенно серьезно. Сьюзан взяла себя в руки и продолжала: — Но Эдмунд говорит, что они просто играли.

Да, — согласился профессор, — это надо принять во внимание, бесспорно, надо. Но — вы не обидитесь на мой вопрос? — на кого, по-вашему, больше можно положиться — на сестру или на брата? Кто из них правдивей?

В том-то и дело, профессор, — ответил Питер. — До сих пор я бы не задумываясь ответил — Люси.

А по-твоему, кто, моя дорогая? — спросил профессор, оборачиваясь к Сьюзан.

Ну, вообще я согласна с Питером, но не может же все это быть правдой... про лес и про Фавна...

Не знаю, не знаю, — сказал профессор, — но обвинять во лжи того, кто никогда вам не лгал, — тоже ведь нешуточное дело.

Мы боимся, что дело еще хуже, — сказала Сьюзан, — мы думаем, что у Люси не все в порядке...

— Вы полагаете, она сошла с ума? — невозмутимо продолжал за нее профессор. — Ну, на этот счет вы можете быть совершенно спокойны. Достаточно поглядеть на нее и побеседовать с ней, чтобы убедиться: она в своем уме.

Но тогда... — начала Сьюзан и остановилась. Чтобы взрослый человек говорил то, что они услышали от профессора! Она даже представить себе этого не могла и теперь просто не знала, что и подумать.

Логика! — сказал профессор не столько им, сколько самому себе. — Почему их не учат логически мыслить в этих их школах? Существует только три возможности: или ваша сестра лжет, или она сошла с ума, или она говорит правду. Вы знаете, что она никогда не лжет, а то, что она не сумасшедшая, ясно каждому. Значит, пока не появятся какие-либо факты, мы должны признать, что она говорит правду.

Сьюзан глядела на профессора во все глаза, однако, судя по выражению его лица, тот вовсе не шутил.

Но как это может быть правдой, сэр? — сказал Питер.

— Что тебя смущает? — спросил профессор.

Ну, во-первых, — сказал Питер, — если эта страна существует на самом деле, почему в нее не попадают все, кто подходит к платяному шкафу? Я хочу сказать: в шкафу не было ничего, кроме шуб, когда мы туда заглянули: даже Люси не спорила с тем, что там ничего нет.

— Ну и что с того? — спросил профессор.

Да как же, сэр, если что-нибудь существует на самом деле, оно есть всегда.

Всегда ли? — спросил профессор, и Питер не нашелся, что ему ответить.

— Ну, а время? — сказала Сьюзан. — У Люси просто не было времени где-нибудь побывать, даже если такая страна и существует. Она выбежала из комнаты почти следом за нами. Не пробыла там и минуты, а говорит, что прошло много часов. Вот это-то и подтверждает правдивость ее рассказа, — сказал профессор. — Если в доме действительно есть дверь, ведущая в другой, неведомый нам мир (а я должен вас предупредить, что это очень странный дом и даже я не все о нем знаю), если, повторяю, она попала в другой мир, нет ничего удивительного — во всяком случае, для меня, — что в том мире существует свое измерение времени: каким бы долгим вам ни показалось то время, которое вы там пробыли, на это может уйти всего несколько секунд нашего времени. С другой стороны, вряд ли девочка ее лет знает о таких явлениях физики. Если бы она притворялась, она бы просидела в шкафу куда дольше, прежде чем вылезти оттуда и рассказать вам свою историю.

Но неужели вы и вправду считаете, сэр, — сказал Питер, — что существуют другие миры... тут, рядом, в двух шагах от нас?

В этом нет ничего невероятного, — сказал профессор, снимая очки и принимаясь их протирать. — Интересно, чему же все-таки их учат теперь в школах, — пробормотал он про себя.

Но что же нам делать? — спросила Сьюзан. Разговор явно уклонялся в сторону.

У меня есть предложение, — сказал профессор, неожиданно бросая на них весьма проницательный взгляд, — которое никому пока еще не пришло в голову, а было бы неплохо попробовать его осуществить.

Какое? — спросила Сьюзан.

Заниматься своими собственными делами и не совать нос в чужие, сказал профессор. И на этом разговор был окончен.

Теперь жизнь Люси стала куда легче. Питер следил за тем, чтобы Эдмунд ее не дразнил, и ни у нее, ни у остальных ребят не было никакой охоты разговаривать про платяной шкаф — это стало довольно неприятной темой. Казалось, все приключения пришли к концу. Однако это было не так.

Дом профессора — о котором даже он знал так мало — был старинный и знаменитый, так что осмотреть его приезжали люди со всех концов Англии. О таких домах пишут в путеводителях и даже в учебниках истории, и на, то есть основания. Об этом же доме ходило множество легенд, некоторые из них еще более странные, чем та, о которой я сейчас рассказываю вам. Когда приходили группы туристов и просили показать им дом, профессор всегда их пускал, и миссис Макриди, экономка, водила их по всем комнатам и рассказывала о картинах, рыцарских доспехах и редких книгах в библиотеке. Миссис Макриди вообще не очень-то жаловала ребят и особенно не любила, чтобы ей мешали, когда она водит по дому посетителей. Чуть ли не в первое же утро после их приезда она предупредила об этом Питера и Сьюзан: «Помните, пожалуйста, что, когда я показываю дом, вы не должны путаться у меня под ногами».

Охота была тратить полдня, таскаясь по дому с толпою взрослых, проворчал Эдмунд, а остальные трое мысленно с ним согласились. Вот из-за этого-то предупреждения миссис Макриди приключения их начались снова.

Как-то утром, через несколько дней после разговора с профессором, когда Питер с Эдмундом рассматривали рыцарские доспехи, прикидывая, сумели бы они разобрать доспехи на части, в комнату ворвались Сьюзан и Люси и закричали:

Прячьтесь, сюда идет Макриди с целой оравой туристов!

Скорей! — сказал Питер, и все четверо бросились к дальней стене. Но когда, пробежав Зеленую комнату, они очутились в библиотеке, то услышали впереди голоса и поняли, что миссис Макриди ведет туристов не по парадной лестнице, как они ожидали, а по черной. А затем, то ли потому, что они растерялись, то ли потому, что миссис Макриди решила их поймать, а может быть, потому, что начали действовать волшебные чары Нарнии, только куда бы они ни кидались, посетители, казалось, следовали за ними по пятам. Наконец Сьюзан сказала:

А ну их, этих туристов. Давайте спрячемся в комнате с платяным шкафом, пока они не пройдут. В нее-то уж никто не станет заходить.

Но не успели ребята туда войти, как в коридоре послышались голоса... кто-то, стал нащупывать ручку двери, и вот на их глазах ручка стала поворачиваться.

Живей туда! — крикнул Питер. — Больше некуда! — И распахнул дверцу шкафа. Все четверо втиснулись внутрь и затаились в темноте, едва переводя дух. Питер прикрыл дверцу шкафа, но не защелкнул ее: как всякий разумный человек, он, конечно, помнил, что запирать самого себя в шкафу ни в коем случае не следует.

Глава шестая В ЛЕСУ

Хоть бы Макриди поскорей увела всю эту публику, — прошептала Сьюзан. — Мне ногу свело.

А как воняет нафталином! — сказал Эдмунд.

Наверное, его в шубах — полные карманы, чтобы моль не съела, — сказала Сьюзан.

Что это колет меня в спину? — спросил Питер.

— А холод-то какой! — поежилась Сьюзан.

Правда, холодно, а я и не заметил, — сказал Питер. — И сыро, как в луже! Что тут такое? Я сижу на чем-то мокром. И с каждой минутой делается мокрей. — Он с трудом поднялся на ноги.

— Давайте вылезем, — сказал Эдмунд. — Они ушли.

— Ой-ой! — вдруг закричала Сьюзан.

Что с тобой? Что случилось! — перепугались остальные.

У меня за спиной дерево, — сказала Сьюзан. — И поглядите!.. Становится светло...

Верно, — сказал Питер. — Посмотрите сюда... и сюда... да тут кругом деревья. А под нами снег. Если я не ошибаюсь, мы все-таки попали в лес Лу.

Теперь уже в этом не оставалось сомнений — все четверо стояли в лесу, зажмурившись от яркого дневного света. Позади них на крючках висели шубы, впереди были покрытые снегом деревья.

Питер быстро повернулся к Люси.

— Прости, что я тебе не верил. Мне очень стыдно. Мир?

— Конечно, — сказала Люси, и они пожали друг другу руки.

— А что мы будем теперь делать? — спросила Сьюзан.

Делать? — сказал Питер. — Ясно что. Пойдем в лес на разведку.

Ой, — сказала Сьюзан, притопывая ногами. — И холодно же здесь. Давайте наденем эти шубы.

Они ведь не наши, — нерешительно протянул Питер.

Нам никто ничего не скажет, возразила Сьюзан. — Мы же не выносим их из дому. Даже из шкафа их не выносим.

Об этом я не подумал, Сью, — согласился Питер. — Конечно, с этой точки зрения, ты права. Кто скажет, что ты стащил пальто, если ты не вынимал его из шкафа, где оно висит? А вся эта страна, как видно, помещается в платяном шкафу.

Предложение Сьюзан было разумным, и они тут же облачились в шубы. Новые одеяния оказались ребятам велики и доходили им до пят, так что казались скорее королевскими мантиями, чем шубами. Сразу стало гораздо теплее, и, глядя друг на друга, они решили, что эти наряды им к лицу да и к окружавшему их ландшафту подходят больше.

Мы можем играть в полярных исследователей, — сказала Люси.

Здесь и без того будет интересно, — сказал Питер и двинулся первым в глубь леса. На небе тем временем собрались тяжелые серые тучи — похоже было, что скоро снова пойдет снег.

Послушайте, вдруг сказал Эдмунд, — нам следует держаться левее, если мы хотим выйти к фонарю. — Он на секунду забыл, что ему надо притворяться, будто он здесь впервые. Не успел он вымолвить эти слова, как понял, что сам себя выдал. Все остановились как вкопанные, уставившись на него. Питер присвистнул.

Значит, ты все-таки был здесь, сказал он, — в тот раз, когда Лу говорила, что встретила тебя в лесу... а еще доказывал, что она врет!

Наступила мертвая тишина.

Да, такого гнусного типа, такой свиньи... начал было Питер, но тут же. пожав плечами, замолчал. И правда, что тут можно было сказать?! Через минуту все четверо вновь пустились в путь. «Ничего, — думал Эдмунд, — я вам за все отплачу, воображалы несчастные!»

Куда же все-таки мы идем? спросила Сьюзан, главным образом для того чтобы перевести разговор на другую тему.

Я думаю, Лу должна быть у нас главной. Она это заслужила. Куда ты поведешь нас, Лу?

Давайте навестим мистера Тамнуса, — сказала Люси. — Это тот симпатичный Фавн, о котором я вам рассказывала.

Остальные не имели ничего против, и все быстро зашагали вперед, громко топая ногами. Люси оказалась хорошим проводником. Сперва она боялась, что не найдет дороги, но вот в одном месте она узнала странно изогнутое дерево, в другом пень, и так мало-помалу они добрались до того места, где среди холмов в маленькой лощинке была пещера мистера Тамнуса, и подошли к самой его двери. Но там их ждал неприятный сюрприз.

Дверь была сорвана с петель и разбита в щепки. Внутри пещеры было темно, холодно, сыро и пахло как в доме, где уже несколько дней никто не живет. Повсюду лежал снег вперемешку с чем-то черным (как оказалось головешками и золой из камина). Видимо, кто-то разбросал по всей пещере горящие дрова, а после затоптал огонь. На полу валялись черепки посуды, портрет старого фавна был располосован ножом.

Да, не повезло нам, сказал Эдмунд, что толку было приходить сюда.

Это что такое? сказал Питер, наклоняясь. Он только сейчас заметил листок бумаги, прибитый прямо сквозь ковер к полу.

Там что-нибудь написано? спросила Сьюзан.

Да, как будто, ответил Питер. Но я не могу ничего разобрать, здесь слишком темно. Давайте выйдем на свет.

Они вышли из пещеры и окружили Питера. Вот что он им прочитал:

«Прежний владелец этого жилища, Фавн Тамнус, находится под арестом и ожидает суда по обвинению в государственной измене и нарушении верности Ее Императорскому Величеству Джедис, Королеве Нарнии, Владычице Замка Кэр-Пэравел, Императрице Одиноких Островов и прочих владений, а также по обвинению в том, что он давал приют иностранным шпионам, оказывал содействие врагам Ее Величества и братался с Людьми.

Подписано: Могрим, капитан Тайной полиции.

Да здравствует Королева!»

Ребята уставились друг на друга.

Не думаю, чтобы мне так уж понравилось здесь, — сказала Сьюзан.

Кто эта Королева, Лу? — спросил Питер. — Ты знаешь что-нибудь о ней?

Она вовсе не Королева, — ответила Люси. — Она страшная Колдунья, Белая Ведьма. Все лесные жители ненавидят ее. Она заколдовала страну, и теперь у них здесь всегда зима, а Нового года и весны нету.

Не знаю, стоит ли... стоит ли нам идти дальше, — сказала Сьюзан, здесь не так уж безопасно, и не похоже, что нам будет очень весело. С каждой минутой становится холодней. Да и поесть мы ничего не захватили. Давайте вернемся.

Но теперь мы не можем вернуться, — возразила ей Люси, — неужели ты не понимаешь? Нельзя просто так убежать. Бедняга Фавн попал из-за меня в беду. Он спрятал меня от Колдуньи и показал мне дорогу домой. Вот что значат слова: «...давал приют иностранным шпионам и братался с Людьми». Мы должны попытаться спасти его.

Много мы тут сделаем, — проворчал Эдмунд, — когда нам даже нечего есть.

Придержи язык... ты!.. — сказал Питер. Он все еще был очень зол на Эдмунда. — А ты что думаешь, Сью?

Как это ни ужасно, я чувствую, что Лу права, — сказала Сьюзан. — Мне не хочется делать ни шага вперед, я бы отдала все на свете, чтобы мы никогда сюда не попадали. Но я думаю, мы должны помочь мистеру... как его зовут? Я хочу сказать, Фавну.

— И у меня такое же чувство, — сказал Питер. — Меня беспокоит, что у нас нет с собой еды, и я бы предложил вернуться и взять что-нибудь из кладовки, да только боюсь, что если мы выберемся из этой страны, то больше в нее не попадем. Так что придется нам идти дальше.

— Мы тоже так считаем, — сказали девочки.

Если бы мы только знали, куда засадили беднягу! — сказал Питер.

Несколько минут все стояли молча, раздумывая, что делать дальше. Вдруг Люси шепнула:

Поглядите! Видите, малиновку с красной грудкой? Это первая птица, которую я здесь встречаю. Интересно, умеют ли птицы в Нарнии говорить? У нее такой вид, словно она хочет сказать нам что-то.

Люси повернулась к малиновке и спросила:

Простите, вы не могли бы нам сообщить, куда забрали мистера Тамнуса, Фавна?

И с этими словами она сделала шаг к птичке. Малиновка тотчас отлетела, но не далеко, а лишь на соседнее дерево. Там она села на ветку и пристально на них поглядела, словно понимая все, что они говорят. Сами того не замечая, ребята приблизились к ней на несколько шагов. Тогда малиновка снова перелетела на соседнее дерево и снова пристально на них посмотрела. Они никогда не видели малиновок с такой красной грудкой и такими блестящими глазками.

Знаете, сказала Люси, — мне кажется, она хочет, чтобы мы шли за ней.

И мне тоже, сказала Сьюзан. — Как ты думаешь, Питер?

Что ж, можно попробовать, — ответил Питер.

Похоже было, что малиновка все понимала. Она перелетала с дерева на дерево в нескольких шагах впереди, однако достаточно близко, чтобы ребята могли следовать за ней. Так она вела их все дальше и дальше. Когда малиновка садилась на ветку, с ветки сыпались на землю снежинки. Вскоре тучи у них над головой расступились и показалось зимнее солнце: снег стал таким белым, что резало глаза. Так они шли около получаса, впереди девочки, за ними братья. И тут Эдмунд обернулся к Питеру:

Если ты можешь снизойти до того, чтобы выслушать меня, я тебе кое-что скажу.

Говори, — откликнулся Питер.

Ш-ш, не так громко, — прошептал Эдмунд, — незачем пугать девочек. Ты понимаешь, что мы делаем?

Что? — тоже шепотом сказал Питер.

Идем за поводырем, о котором нам ничего не известно. Откуда мы знаем, на чьей стороне эта птица? Может быть, она ведет нас в западню.

Плохо дело, если так. Но все же... малиновка... Во всех книжках, которые я читал, они — добрые птицы. Я уверен, что малиновка на нашей стороне.

Ну, уж если об этом зашла речь, которая наша сторона? Почему ты думаешь, что Фавн на той стороне, что надо, а Королева — нет? Нам сказали, что Королева— Колдунья. Но ведь могли и соврать, мы ничего ни о ком здесь не знаем.

Но Фавн спас Лу.

Он сказал, что спас. Но нам это откуда известно? Ты представляешь себе, как отсюда добраться домой?

Фу ты! — воскликнул Питер. — Об этом я не подумал.

А обедом даже не пахнет, — вздохнул Эдмунд.

Глава седьмая ДЕНЬ С БОБРАМИ

Внезапно идущие впереди девочки вскрикнули в один голос: «Ой!» — и остановились. Мальчики перестали шептаться.

— Малиновка! — воскликнула Люси. Малиновка улетела.

Так оно и было: малиновка исчезла из виду.

Теперь что делать? — спросил Эдмунд и кинул на Питера взгляд, в котором можно было ясно прочитать: «Что я тебе говорил?»

Ш-ш.... Смотрите, — шепнула Сьюзан.

— Что такое? — спросил Питер.

Там, что-то шевелится за деревьями... вон там, слева...

Ребята во все глаза глядели на деревья. Им стало не по себе.

— Снова зашевелилось, — через минуту сказала Сьюзан.

Теперь и я вижу, — подтвердил Питер. — Оно и сейчас там. Оно зашло вон за то большое дерево.

Что это? спросила Люси, изо всех сил стараясь говорить спокойно.

Что бы это ни было, — прошептал Питер, — оно от нас прячется. Не хочет, чтобы мы заметили его.

Давайте вернемся домой, сказала Сьюзан. И тут, хотя никто не высказал этого вслух, девочки вдруг осознали то, о чем Эдмунд шептал Питеру в конце предыдущей главы: они заблудились.

— На что оно похоже? — спросила Люси.

Это... это какой-то зверь, — сказала Сьюзан. — Глядите! Глядите! Скорее! Вот оно.

И тут все увидели покрытую густым коротким мехом усатую мордочку, выглядывающую из-за дерева. На этот раз она спряталась не сразу. Напротив, зверек приложил лапу ко рту, точь-в-точь как человек, который хочет сказать: «Тише!» Затем снова скрылся. Ребята затаили дыхание.

Через минуту незнакомец вышел из-за дерева, огляделся вокруг, как будто боялся, что за ними могут следить, шепнул: «Ш-ш....» и поманил их в чащобу, где он стоял, а затем опять исчез.

Я знаю, кто это, — шепнул Питер. — Я видел его хвост. Это бобр.

Он хочет, чтобы мы к нему подошли, — сказала Сьюзан, — и предупреждает, чтобы мы не шумели.

Да, верно, — сказал Питер. — Вопрос в том, идти нам или нет. Ты как думаешь, Лу?

Мне кажется, это симпатичный бобр.

Возможно, да, а возможно, нет. Мы этого не знаем, — усомнился Эдмунд.

Давайте все-таки рискнем, — сказала Сьюзан. — Что толку стоять здесь, да и очень есть хочется.

В этот момент бобр снова выглянул из-за дерева и настойчиво поманил их к себе.

Пошли, сказал Питер. Посмотрим, что из этого выйдет. Не отходите друг от друга. Неужели мы не справимся с одним бобром, если окажется, что это враг?

И вот ребята двинулись тесной кучкой к дереву и зашли за него, и там, как они и предполагали, ждал бобр: увидев их, он тут же пошел в глубь чащи, сказав хриплым гортанным голосом:

Дальше, дальше. Вот сюда. Нам опасно оставаться на открытом месте.

И только когда он завел ребят в самую чащобу, туда, где четыре сосны росли так близко, что ветви их переплелись, а у подножия земля была усыпана хвоей и туда не мог проникнуть даже снег, Бобр наконец заговорил.

Вы — сыновья Адама и дочери Евы? — спросил он.

Да, четверо из них, — сказал Питер.

Ш-ш-ш, — прошептал Бобр, — не так громко, пожалуйста. Даже здесь нам грозит опасность.

Опасность? Чего вы боитесь? — спросил Питер. — Здесь нет никого, кроме нас.

Здесь есть деревья, — сказал Бобр. — Они всегда все слушают. Большинство из них на нашей стороне, но есть и такие, которые способны предать нас ей, вы знаете, кого я имею в виду. — И он несколько раз покачал головой.

Если уж разговор зашел о том, кто на какой стороне, — сказал Эдмунд, откуда мы знаем, что вы — друг?

Не сочтите это за грубость, мистер Бобр, — добавил Питер, — но вы сами понимаете, мы здесь впервые и никого не знаем.

Вполне справедливо, вполне справедливо, — сказал Бобр. — Вот мой опознавательный знак.

С этими словами он протянул им небольшой белый лоскут. Ребята взглянули на него с изумлением, но тут Люси воскликнула:

Ах, ну конечно же! Это мой носовой платок. Тот, который я оставила бедному мистеру Тамнусу.

Совершенно верно, — подтвердил Бобр. — Бедняга! До него дошли слухи о том, что ему грозит арест, и он передал этот платок мне. Он сказал, что, если с ним случится беда, я должен встретить вас... и отвести... — Здесь Бобр замолк, кивнув несколько раз с самым таинственным видом. Затем, поманив ребят еще ближе, так, что его усы буквально касались их лиц, он добавил еле слышным шепотом: Говорят, Эслан на пути к нам. Возможно, Он уже пришел на нашу землю...

И тут случилась странная вещь. Ребята столько же знали об Эслане, сколько вы, но, как только Бобр произнес эту фразу, каждого из них охватило особенное чувство. Быть может, с вами бывало так во сне: кто-то произносит слова, которые вам непонятны, но вы чувствуете, что в словах заключен огромный смысл, иной раз они кажутся страшными, и сон превращается в кошмар, а иной раз — невыразимо прекрасными настолько, что вы помните этот сон всю жизнь и мечтаете когда-нибудь увидеть его вновь. Так произошло и сейчас. При имени Эслана каждый из ребят почувствовал, как у него что-то дрогнуло внутри. Эдмунда охватил необъяснимый страх. Питер ощутил в себе необычайную смелость и готовность встретить любую опасность. Сьюзан почудилось, что в воздухе разлилось благоухание и раздалась чудесная музыка. А у Люси возникло такое чувство, какое бывает, когда просыпаешься утром и вдруг вспоминаешь, что сегодня — первый день каникул.

Но что с мистером Тамнусом? — спросила Люси. — Где он?

Ш-ш-ш, — сказал Бобр. — Погодите. Я должен отвести вас туда, где мы сможем спокойно поговорить и ... пообедать.

Теперь уже все, исключая Эдмунда, испытывали к Бобру полное доверие, и все, включая Эдмунда, были рады услышать слово «обед». Поэтому ребята поспешили за новым другом, который вел их по самым густым зарослям, да так быстро, что они за ним едва поспевали. Они шли около часа, очень устали и проголодались, но вдруг деревья перед ними стали расступаться, а дорога пошла круто вниз. Через минуту они оказались под открытым небом — солнце все еще светило, — и им открылось великолепное зрелище.

Они стояли на краю узкой, круто уходящей вниз долины, по дну которой протекала — вернее, протекала бы, если бы ее не сковал лед, — довольно широкая река. А прямо под их ногами реку перерезала плотина. Взглянув на нее, ребята сразу вспомнили, что бобры всегда строят плотины, и подумали, что эта наверняка выстроена мистером Бобром. Они заметили также, что на его физиономии появилось подчеркнуто скромное выражение: такое выражение бывает на лицах людей, когда они показывают выращенный собственными руками сад или читают вам написанную ими книгу. Простая вежливость требовала, чтобы Сьюзан произнесла: «Какая прекрасная плотина!» На этот раз мистер Бобр не сказал «ш-ш-ш». Он сказал: «Ну что вы, что вы, это такой пустяк. К тому же работа еще не закончена».

Выше плотины была глубокая заводь, вернее, была когда-то, сейчас, естественно, они видели ровную поверхность темно-зеленого льда. Ниже плотины, далеко внизу, тоже был лед, но не ровный, а самых причудливых очертаний пенный каскад воды, схваченный морозом в одно мгновение. Там, где раньше вода переливалась струйками через плотину или просачивалась сквозь нее, сейчас сверкала стена сосулек, словно цветы, венки и гирлянды из белоснежного сахара. Прямо посредине плотины стояла смешная хатка, похожая на шалаш, из отверстия в ее крыше поднимался дымок. Он сразу наводил на мысль об обеде, особенно если вы были голодны, и вам еще сильнее хотелось есть. Вот что они увидели.

А Эдмунд углядел еще кое-что. Немного дальше вниз по реке в нее впадал приток, протекавший по небольшой лощине. Взглянув туда, Эдмунд приметил два холма и был почти уверен в том, что это те самые холмы, которые ему показала Белая Колдунья, когда он прощался с ней у фонарного столба. Значит, между этими холмами, всего в полумиле отсюда, подумал он, стоит ее Замок. Он вспомнил о рахат-лукуме и о том, что станет королем. «Интересно, как это понравится Питеру?» — подумал он. И тут вдруг в голову ему полезли самые ужасные мысли.

Ну вот и добрались, — сказал мистер Бобр. — Похоже, что миссис Бобриха уже поджидает нас. Идите за мной. Будьте осторожны, не поскользнитесь.

Верх плотины был достаточно широк, чтобы по нему пройти, но удовольствие это было небольшое: ведь дорога шла по льду, и, хотя замерзшая заводь с одной стороны была на одном уровне с плотиной, с другой был крутой обрыв. Так вот они и шли гуськом за мистером Бобром, пока не добрались до середины плотины, откуда можно было посмотреть далеко-далеко вверх и так же далеко вниз по реке. И когда они дошли до середины, то оказались у дверей Бобриной хатки.

Вот мы и дома, миссис Бобриха, — сказал мистер Бобр. — Я нашел их. Вот они — сыновья и дочери Адама и Евы. — И ребята вошли в дверь.

Первое, что услышала Люси, — негромкое стрекотание, а первое, что она увидела, — добродушную Бобриху, которая сидела, прикусив зубами нитку, и шила что-то на швейной машине. От этой-то машины и шел стрекот. Как только ребята вошли в комнату, Бобриха перестала шить и поднялась с места.

Наконец-то вы появились! — воскликнула она, протягивая им морщинистые старые лапы. — Наконец-то! Подумать только, что я дожила до этого дня! Картошка кипит, чайник уже фырчит и.... мистер Бобр, будьте так добры, достаньте-ка нам рыбки.

С удовольствием, — сказал мистер Бобр и, взяв ведро, вышел из хатки. Питер — за ним. Они направились по ледяному покрову заводи к небольшой полынье, которую мистер Бобр каждый день заново разбивал топориком. Мистер Бобр уселся у края полыньи — холод был ему, видно, нипочем и уставился на воду. Внезапно он опустил лапу, и Питер ахнуть не успел, как тот вытащил превосходную форель. Затем еще и еще, пока у них не набралось полное ведро рыбы.

Тем временем девочки помогали миссис Бобрихе: они налили доверху чайник, накрыли на стол, нарезали хлеб, поставили тарелки в духовку, чтобы они согрелись, из бочки, стоявшей у стены, нацедили огромную кружку пива для мистера Бобра, поставили на огонь сковородку и растопили сало. Люси подумала, что у бобров очень уютный домик, хотя он был совсем не похож на пещерку мистера Тамнуса. В комнате не было ни книг, ни картин. Вместо кроватей — встроенные в стену койки, как на корабле. С потолка свисали окорока и связки лука, вдоль стен выстроились резиновые сапоги, висели на крючках клеенчатые плащи, лежали топоры, лопаты, мастерок, стояли удочки и корыто для раствора извести, валялись сети и мешки. И скатерть на столе, хотя и безукоризненно чистая, была из грубого полотна.

В тот самый момент, как сковородка начала весело шкворчать, в комнату вошли Питер и мистер Бобр с уже выпотрошенной и почищенной рыбой. Можете представить, как вкусно пахла, жарясь, только что выловленная форель и как текли слюнки у голодных ребят, которые от всех этих приготовлений еще сильнее почувствовали голод. Но вот наконец мистер Бобр сказал: «Сейчас будет готово». Сьюзан слила картошку и поставила кастрюлю на край плиты, чтобы ее подсушить, а Люси помогла миссис Бобрихе подать рыбу на стол. Через минуту все придвинули табуретки к столу в комнате, кроме личной качалки миссис Бобрихи, были только трехногие табуретки — и приготовились всерьез заняться едой. Посредине стола стоял кувшин с густым молоком для ребят мистер Бобр остался верен пиву — и лежал огромный кусок желтого сливочного масла — бери его к картофелю сколько угодно. А что на свете может быть вкуснее, думали ребята, и я вполне с ними согласен, речной рыбы, если всего полчаса назад она была выловлена и только минуту назад сошла со сковороды? Когда они покончили с рыбой, миссис Бобриха — вот сюрприз так сюрприз! — вынула из духовки огромный, пышущий жаром рулет с повидлом и тут же подвинула к огню чайник, так что, когда они покончили с рулетом, можно было разливать чай. Получив свою чашку, каждый отодвинулся от стола, чтобы прислониться спиной к стене, и испустил глубокий вздох удовлетворения.

А теперь, — сказал мистер Бобр, поставив на стол пустую пивную кружку и придвигая к себе чашку с чаем, — если вы подождете, пока я зажгу трубку и дам ей как следует разгореться, можно будет приступить к делам. Опять пошел снег, — сказал он, скосив глаза на окно. — Тем лучше, не будет нежданных гостей, а если кто-нибудь хотел нас поймать, он теперь не найдет наших следов.

Глава восьмая ЧТО БЫЛО ПОСЛЕ ОБЕДА

А теперь, — повторила за ним Люси, — пожалуйста, будьте так добры, расскажите нам, что случилось с мистером Тамнусом.

Ах, вздохнул мистер Бобр и покачал головой. — Очень печальная история. Его схватила Тайная полиция, тут нет никаких сомнений. Мне сообщила об этом птица, которая это видела.

— Схватили? — спросила Люси.

Они направлялись на север, когда их видели в последний раз, а мы все знаем, что это значит.

Вы знаете, но мы нет, — возразила Сьюзан. Мистер Бобр снова

мрачно покачал головой.

Боюсь, это значит, что его вели в ее Замок, — сказал он.

— А что с ним там сделают? — взволнованно спросила Люси.

Ну, — сказал мистер Бобр, — нельзя сказать наверняка... Но из тех, кого туда увели, мало кого видели снова. Статуи. Говорят, там полно статуй — во дворе, на парадной лестнице, в зале. Живые существа, которых она обратила... (он приостановился и вздрогнул) обратила в камень.

Ах, мистер Бобр! — воскликнула Люси. — Не можем ли мы... я хочу сказать: мы обязательно должны спасти мистера Тамнуса. Это так ужасно... и все из-за меня.

Не сомневаюсь, что ты спасла бы его, милочка, если бы могла, — сказала миссис Бобриха, — но попасть в Замок вопреки ее воле и выйти оттуда целым и невредимым! На это нечего и надеяться.

А если придумать какую-нибудь хитрость? — спросил Питер. — Я хочу сказать: переодеться в кого-нибудь, притвориться, что мы, ну... бродячие торговцы или еще кто-нибудь... или спрятаться и подождать, пока она куда-нибудь уедет... или..., или, ну должен же быть хоть какой-то выход! Этот Фавн спас нашу сестру с риском для собственной жизни, мистер Бобр. Мы просто не можем покинуть его, чтобы он... чтобы она сделала с ним это.

— Бесполезно, сын Адама, — сказал мистер Бобр, — даже и пытаться не стоит, особенно вам четверым. Но теперь, когда Эслан уже в пути...

О, да! Расскажите нам об Эслане! — раздалось сразу несколько голосов, и снова ребят охватило то же странное чувство — словно в воздухе запахло весной, словно их ждала нечаянная радость.

— Кто такой Эслан? — спросила Сьюзан.

Эслан? — повторил мистер Бобр. — Разве вы не знаете? Он Царь, Он Повелитель всего. Но Он нечасто бывает в Нарнии. Не появлялся ни при мне, ни при моем отце. К нам пришла весточка, что Он вернулся. Сейчас Он здесь. Он разделается с Белой Колдуньей. Он, и никто другой, спасет мистера Тамнуса.

А не может Колдунья обратить и Его в камень? — спросил Эдмунд.

Наивный вопрос! воскликнул мистер Бобр и громко расхохотался.

Его обратить в камень! Хорошо, если она не свалится от страха и сможет выдержать Его взгляд. Большего от нее и ждать нельзя. Я, во всяком случае, не жду. Эслан здесь наведет порядок; как говорится в старинном предсказании:

Знай: Нарния возродится, Стоит Эслану явиться.

Вы сами поймете, когда увидите Его.

А мы увидим? — спросила Сьюзан.

А для чего же я вас всех сюда привел? Мне велено отвести вас туда, где им должны с Ним встретиться, — сказал мистер Бобр.

А Он... Он — человек? спросила Люси.

Эслан — Человек?! — сердито вскричал мистер Бобр. — Конечно нет. Я же говорю вам: Он Царь Леса, Сын Великого Властелина миров. Разве вы не знаете, кого зовут Царем Зверей? Эслан — Лев... Лев с большой буквы, Великий Лев.

О-о-о, — протянула Сьюзан. — Я думала, Он — человек. А Он... не опасен? Мне... мне было бы страшно встретиться со Львом.

Конечно, страшно, милочка, как же иначе, — сказала миссис Бобриха, тот, у кого при виде Эслана не дрожат поджилки, или храбрее всех на свете, или просто глуп.

Значит, Он опасен? — сказала Люси.

Опасен? — повторил мистер Бобр. Разве ты не слышала, что сказала миссис Бобриха? Кто говорит о безопасности? Но Он добрый, Он Царь, я же тебе сказал.

Я очень, очень хочу Его увидеть! — воскликнул Питер. — Даже если при этом у меня душа уйдет в пятки.

Правильно, сын Адама и Евы, — сказал мистер Бобр и так сильно стукнул лапой по столу, что зазвенели все блюдца и чашки. — И ты Его увидишь. Мне прислали весточку, что вам четверым назначено встретить Его завтра у Каменного Стола.

Где это? — спросила Люси.

Я вам покажу, — сказал мистер Бобр. — Вниз по реке, довольно далеко отсюда. Я вас туда отведу.

А что же будет с бедным мистером Тамнусом? — сказала Люси.

Самый верный способ ему помочь — встретиться поскорее с Эсланом, сказал мистер Бобр. Как только Он будет с нами, мы начнем действовать. Но и без вас тоже не обойтись. Потому что существует еще одно предсказание:

В Кэр-Пэравеле четыре престола Посланцы людские займут И в Нарнию счастье вернут.

Так что теперь, когда и вы, и Эслан здесь, дело, видно, подходит к концу. Рассказывают, что Эслан и раньше бывал в наших краях, давным-давно, в незапамятные времена. Но о детях Адама и Евы никто ничего не помнит.

Вот этого я и не понимаю, мистер Бобр, — сказал Питер. — Разве сама Белая Колдунья не человек?

Она хотела бы, чтобы мы в это верили, — сказал мистер Бобр, и именно поэтому она претендует на королевский престол. Но она не дочь Евы. Она произошла от вашего праотца Адама (здесь мистер Бобр поклонился) и его первой жены Лилит. А сама Лилит была порождением темных сил. Вот какие у нее предки, с одной стороны. А с другой — она происходит от великанов. Нет, в Колдунье почти нет настоящей человечьей крови.

Потому-то она всегда творит зло, мистер Бобр, — сказала миссис Бобриха.

Истинная правда, миссис Бобриха, — отвечал тот. — Насчет людей может быть два мнения — не в обиду будь сказано всем присутствующим, — но насчет тех, кто по виду человек, а на самом деле нет, двух мнений быть не может...

Я знавала хороших гномов, — сказала миссис Бобриха.

Я тоже, если уж о том зашла речь, — отозвался ее муж, — но очень немногих, и как раз из тех, кто был меньше всего похож на людей. А вообще, послушайтесь моего совета: если вы встретили кого-нибудь, кто только собирается стать человеком, но еще не стал им, или был человеком раньше, а теперь нет, или должен был бы быть человеком, но не человек, — не спускайте с него глаз и держите под рукой боевой топорик. Именно потому, что Колдунья получеловек, она все время опасается, как бы в Нарнии не появились настоящие Люди. Она поджидала вас все эти годы. И если бы ей стало известно, что вас четверо, то вы оказались бы в еще большей опасности.

А при чем тут — сколько нас? — спросил Питер.

Об этом говорится в третьем предсказании, — сказал мистер Бобр. — Там, в Кэр-Пэравеле — это замок на берегу моря у самого устья реки, который был бы столицей Нарнии, если бы все шло так, как надо, — так вот: там, в Кэр-Пэравеле, стоят четыре королевских престола, а у нас с незапамятных времен существует предание, что, когда на эти престолы сядут две дочери и два сына Адама и Евы, наступит конец не только царствованию Белой Колдуньи, но и самой ее жизни. Потому-то нам пришлось с такой осторожностью пробираться сюда, — если бы она узнала, что вас четверо, я не дал бы и волоска моих усов за вашу жизнь.

Ребята были так поглощены рассказом мистера Бобра, что не замечали ничего вокруг. Когда он замолк, все сохраняли молчание. Вдруг Люси воскликнула:

— Послушайте, а где Эдмунд?!

Они с ужасом поглядели друг на друга, и тут же посыпались вопросы:

— Кто видел его последним?

— Когда он исчез?

— Наверное, вышел?

Ребята кинулись к дверям и выглянули наружу. Все это время не переставая валил густой снег, и ледяная запруда покрылась толстым белым покровом. С того места посредине плотины, где стояла хатка бобров, не было видно ни правого, ни левого берега. Когда все трое ребят выскочили за дверь, ноги их сразу же погрузились по щиколотку в мягкий, нетронутый снег. Ребята бегали вокруг хатки, крича: «Эдмунд! Эдмунд!» — пока не охрипли. Бесшумно падавший снег приглушал их голоса, и даже эхо не звучало в ответ.

— Как все это ужасно! — сказала Сьюзан, когда наконец, отчаявшись найти Эдмунда, они вернулись в дом, — Ах, лучше бы мы никогда не попадали в эту страну!

Не представляю, что нам теперь делать, мистер Бобр, — сказал Питер.

Делать? — отозвался мистер Бобр, успевший к этому времени надеть валенки. — Делать? Немедленно уходить отсюда. У нас нет ни секунды времени!

Может быть, лучше разделиться на партии, сказал Питер, — и пойти в разные стороны? Кто первый его найдет, сразу же вернется сюда и....

На партии, сын Адама и Евы? — спросил мистер Бобр. — Зачем?

Чтобы искать Эдмунда, зачем же еще?

Нет смысла его искать, — сказал мистер Бобр.

Как «нет смысла» ?! — воскликнула Сьюзан. Он должен быть где-то не далеко. Мы обязаны найти его. Почему вы говорите, что нет смысла его искать?

По той простой причине, — сказал мистер Бобр, — что мы уже знаем. куда он ушел!

Все с удивлением взглянули на него.

Неужели вы не понимаете? — сказал мистер Бобр. — Он ушел к ней, к Белой Колдунье. Он предал нас.

О, что вы!.. Что вы... он не мог этого сделать! — вскричала Сьюзан.

Вы так думаете? — сказал мистер Бобр и пристально поглядел на ребят. Слова замерли у них на губах, потому что в глубине души каждый из них вдруг почувствовал, что именно так Эдмунд и поступил.

Но как он найдет дорогу к ней? — сказал Питер.

А он был уже в Нарнии? спросил мистер Бобр. Был он тут когда-нибудь один?

Да, чуть слышно ответила Люси. — Кажется, да.

А вам он рассказывал, что он тут делал?

Н-нет...

Тогда попомните мои слова, сказал мистер Бобр, — он уже встречался с Белой Колдуньей и принял ее сторону, и она показала ему, где ее Замок. Я не хотел упоминать об этом раньше, ведь он вам брат и все такое, но, как только я увидел этого вашего братца, я сказал себе: «На него нельзя положиться». Сразу было видно, что он встречался с Колдуньей и отведал ее угощения. Если долго поживешь в Нарнии, это нетрудно определить. По глазам...

Все равно, — с трудом проговорил Питер, — все равно мы должны пойти искать его. В конце концов, он — наш брат, хотя и порядочная свинья. Он еще совсем ребенок.

Пойти в Замок к Белой Колдунье? сказала миссис Бобриха. — Неужели ты не видишь, что единственный шанс спасти его и спастись самим держаться от нее подальше?

Я не понимаю, — сказала Люси.

Ну как же? Ведь она ни на минуту не забывает о четырех престолах в Кэр-Пэравеле. Стоит вам оказаться у нее в Замке — ваша песенка спета. Не успеете вы и глазом моргнуть, как в ее коллекции появятся четыре новые статуи. Но она не тронет вашего брата, пока в ее власти только он один: она попробует использовать его как приманку, чтобы поймать остальных.

Неужели же никто нам не поможет? — расплакалась Люси.

Только Эслан, — сказал мистер Бобр. — Мы должны повидаться с Ним. Вся наша надежда на Него.

Мне кажется, мои хорошие, — заговорила миссис Бобриха, очень важно выяснить, когда именно ваш братец выскользнул из дому. От того, сколько он здесь услышал, зависит, что он ей расскажет. Например, был он здесь, когда мы заговорили об Эслане? Если нет — все еще может обойтись благополучно, она не узнает, что Эслан вернулся в Нарнию и мы собираемся с Ним встретиться. Если да она будет еще больше настороже.

Мне кажется, его не было здесь, когда мы говорили об Эслане... — начал Питер, но Люси убитым голосом прервала его:

Нет, был, был... Разве ты не помнишь, он еще спросил, не может ли Колдунья обратить и Эслана в камень?

Верно, клянусь честью, — промолвил Питер, — и это так похоже на него.

Худо дело, — вздохнул мистер Бобр. И еще один вопрос: был ли он здесь, когда я сказал, что встреча с Эсланом назначена у Каменного Стола?

На это никто из ребят не смог ничего ответить.

Если был, — продолжал мистер Бобр, — то она просто отправится туда на санях, чтобы перехватить нас по дороге, и мы окажемся отрезанными от Эслана.

Нет, сперва она сделает другое, — сказала миссис Бобриха. — Я знаю ее повадки. В ту самую минуту, как Эдмунд ей о нас расскажет, она кинется сюда, чтобы поймать нас на месте, и, если он ушел больше чем полчаса назад, минут через двадцать она будет здесь.

Ты совершенно права, дорогая, — сказал ее муж, — нам нужно отсюда выбираться, не теряя ни секунды.

Глава девятая В ЗАМКЕ КОЛДУНЬИ

Вам, конечно, интересно узнать, что же случилось с Эдмундом. Он пообедал со всеми вместе, но, в отличие от остальных ребят, обед не пришелся ему по вкусу: ведь он все время думал о рахат-лукуме. А что еще может так испортить вкус хорошей простой пищи, как не воспоминание о колдовском лакомстве? Да и рассказ мистера Бобра также не пришелся ему по вкусу. А кроме того, Эдмунду все время казалось, что на него нарочно не обращают внимания и неприветливо с ним разговаривают, хотя на самом деле ничего подобного, конечно, не было.

Итак, он сидел и слушал, но, когда мистер Бобр рассказал им об Эслане и о том, что они должны с ним встретиться у Каменного Стола, Эдмунд начал незаметно пробираться к двери. Потому что при слове «Эслан» его, как и всех ребят, охватило непонятное чувство, причем если другие почувствовали радость, то Эдмунд — страх.

В ту самую минуту, как мистер Бобр произнес: «В Кэр-Пэравеле четыре престола...», Эдмунд тихонько повернул дверную ручку, а еще через минуту — мистер Бобр только начал рассказывать о том, что Колдунья не человек, Эдмунд вышел из дома и осторожно прикрыл за собой дверь.

Вы, однако, не должны думать, будто Эдмунд был таким уж плохим и желал, чтобы его брат и сестры обратились в камень. Просто ему очень хотелось волшебного рахат-лукума, хотелось стать принцем, а потом королем и отплатить Питеру за то, что тот обозвал его свиньей. И вовсе не обязательно, чтобы Колдунья была слишком любезна с Питером и девчонками и поставила их на одну доску с ним, Эдмундом. Правда, он заставил себя поверить, что Колдунья не сделает им ничего дурного. «Потому что, — сказал он себе, все те, кто болтают о ней гадости, — ее враги, и наверняка половина этой болтовни — вранье. Ко мне-то она отнеслась прекрасно, уж получше, чем все они. Я думаю, она — законная Королева. Во всяком случае, лучше она, чем этот ужасный Эслан». Так Эдмунд оправдывался перед самим собой. Но это было не очень искренне, потому что в глубине души он знал, что Белая Колдунья — злая и жестокая.

Когда Эдмунд вышел за дверь, он увидел, что идет снег: только тут он вспомнил о шубе, которая осталась в доме. Понятно, что вернуться и забрать ее нечего было и думать. А еще он увидел, что наступили сумерки, — ведь они сели обедать около трех часов дня, а зимние дни так коротки. Он совсем не подумал об этом раньше, но что теперь можно сделать? Эдмунд поднял воротник куртки и побрел по плотине к дальнему берегу реки. К счастью, из-за выпавшего снега идти было не так скользко, как прежде.

С трудом он добрался наконец до берега. С каждой минутой сумерки сгущались, глаза залепляли хлопья снега, и Эдмунд не мог ничего разглядеть на три шага вперед. Дороги он тоже никакой не нашел. Он увязал в глубоких сугробах, скользил на замерзших лужах, падал, зацепившись за поваленные стволы, проваливался в глубокие канавы, обдирал ноги о камни: он промок, озяб и был весь в синяках. А какая страшная стояла кругом тишина и как одиноко ему было! По правде говоря, я думаю, он вообще отказался бы от своего плана, вернулся обратно, признался во всем и помирился бы с сестрами и братом, если бы вдруг ему не пришло в голову: «Когда стану королем Нарнии, первым делом велю построить приличные дороги». И само собой, тут он размечтался, как будет королем и что еще тогда сделает, и эти мечты придали ему бодрости. А к моменту, когда он окончательно решил, какой у него будет дворец, и сколько автомобилей и какой кинотеатр — только для него одного, — и где он проведет железные дороги, и какие законы издаст против бобров и против плотин, когда до малейших подробностей обдумал, как не позволить Питеру задирать перед ним нос, — погода переменилась. Перестал идти снег, поднялся ветер, и сделалось очень холодно. Небо расчистилось от туч, взошла луна. Стало светло как днем, только черные тени на ослепительно белом снегу немного пугали его.

Эдмунд ни за что не нашел бы правильного пути, если бы не луна. Она взошла как раз тогда, когда он добрался до небольшой речушки, впадающей в бобриную реку ниже по течению... Как вы помните, он приметил эту речушку и два холма за ней, когда они только пришли к бобрам. Эдмунд повернул и пошел вдоль нее. Но лощина, по которой она текла, куда круче поднималась вверх, была куда более скалистой и сильней заросла кустарником, чем та, которую он только что покинул, и он вряд ли прошел бы тут в темноте. Он промок до нитки, потому что на спину ему с низко нависших ветвей то и дело сваливались целые сугробы снега. И всякий раз, когда это случалось, он со все большей ненавистью думал о Питере, как будто тот был виноват во всем!

Наконец подъем стал более пологим, и перед Эдмундом открылась широкая долина. И тут на противоположном берегу реки, совсем рядом, посреди небольшой поляны между двух холмов перед ним возник Замок Белой Колдуньи. Казалось, он состоит из одних башенок, украшенных высокими остроконечными шпилями. Башенки были похожи на волшебные колпаки чародеев. Они сверкали в ярком лунном свете, и их длинные тени зловеще чернели на снегу. Эдмунду стало страшно.

Но пути назад уже не было. Перейдя замерзшую речушку, он приблизился к Замку. Кругом по-прежнему царила мертвая тишина — ни движения, ни звука. Даже его собственные шаги приглушались глубоким, свежевыпавшим снегом. Эдмунд обошел вокруг Замка — угол за углом, башенку за башенкой — в поисках входа. И только в задней стене увидел наконец большую арку. Громадные железные ворота были распахнуты настежь.

Эдмунд подкрался к арке и заглянул во двор, и вот тут-то сердце у него ушло в пятки: сразу же за воротами, залитый лунным светом, стоял огромный лев, припав к земле, словно для прыжка. Не смея двинуться с места, Эдмунд ни жив ни мертв застыл в тени возле арки и стоял так долго, что, не трясись он от страха, стал бы трястись от холода. Сколько времени он так простоял, я не знаю, но Эдмунду показалось — вечность.

Однако мало-помалу ему стало казаться странным, почему лев не двигается с места; все это время Эдмунд не спускал с него глаз, и зверь ни разу не пошевельнулся. Все еще держась в тени арки, Эдмунд осмелился подойти к нему чуть ближе. И тут он понял, что лев вовсе на него не смотрит. «А что, если он повернет голову?» — подумал Эдмунд. Смотрел лев совсем на другое, а именно на гномика, стоявшего к нему спиной шагах в трех-четырех. «Ага, решил Эдмунд, — пока он прыгает на гнома, я убегу». Но лев был по-прежнему недвижим, гном тоже. Только теперь Эдмунд вспомнил слова Бобра о том, что Колдунья может любое существо обратить в камень. Что, если это всего-навсего каменный лев? И только он так подумал, как заметил, что на спине и голове льва лежит снег. Конечно же это просто статуя льва! Живой зверь обязательно отряхнулся бы от снега. Очень медленно Эдмунд подошел ко льву. Сердце билось у него так, что готово было выскочить из груди. Даже теперь он не отваживался дотронуться до зверя. Наконец быстро протянул руку, и.... она коснулась холодного камня. Вот дурак! Испугался какой-то каменной фигуры!

Эдмунд почувствовал такое облегчение, что ему, несмотря на мороз, стало вдруг тепло. И в тот же миг пришла в голову расчудесная, как ему показалось, мысль: «А вдруг это и есть тот великий Эслан, о котором говорили бобры? Королева уже поймала его и обратила в камень. Вот и конец всем их великолепным планам! Ха, кому он теперь страшен, этот Эслан?!» Так Эдмунд стоял и радовался постигшей льва беде, а затем позволил себе очень глупую и неуместную шалость: достал из кармана огрызок карандаша и нарисовал на каменной морде очки. «Ну как, глупый старый Эслан, — сказал он, — нравится тебе быть камнем? Больше не будешь воображать себя невесть кем». Но, несмотря на нарисованные очки, морда огромного каменного зверя, глядящего незрячими глазами на луну, была такой грозной, печальной и гордой, что никакой радости от своей проделки Эдмунд не получил. Он повернулся и пошел по двору.

Дойдя до середины, он заметил, что его окружают десятки статуй: они стояли тут и там вроде фигур на шахматной доске. Там были сатиры, волки, медведи, лисы и рыси — все из камня. Там были изящные каменные изваяния, похожие на женщин, духи деревьев. Там были огромный каменный кентавр, и крылатая лошадь, и даже какое-то длинное существо вроде змеи. «Вероятно, дракон», — решил Эдмунд. Все они стояли в ярком и холодном лунном свете совсем как живые, словно на секунду застыли на месте, и выглядели настолько реально, что, пока Эдмунд пересекал двор, сердце его то и дело замирало от страха. Прямо посредине двора возвышалась огромная статуя, похожая на человека, но высотой с дерево: ее окаймленное бородой лицо было искажено гневом, в правой руке зажата громадная дубина. Эдмунд знал, что великан этот тоже из камня, и все же ему было неприятно проходить мимо.

Теперь Эдмунд заметил тусклый свет в дальнем конце двора. Приблизившись, он увидел, что свет льется из распахнутой двери, к которой ведут несколько каменных ступеней. Эдмунд поднялся по ним. На пороге лежал громадный волк.

«А мне не страшно, вовсе не страшно, — успокаивал себя Эдмунд, — это всего-навсего статуя. Он не может мне ничего сделать», и поднял ногу, чтобы переступить через волка. В тот же миг огромный зверь вскочил с места, шерсть у него на спине поднялась дыбом, он разинул огромную красную пасть и прорычал:

Кто здесь? Кто здесь? Ни шагу вперед, незнакомец! Отвечай: как тебя зовут?!

— С вашего позволения, сэр, — пролепетал Эдмунд, дрожа так, что едва мог шевелить губами, — мое имя Эдмунд, я сын Адама и Евы. Ее величество встретила меня на днях в лесу, и я пришел, чтобы сообщить ей, что мои сестры и брат тоже сейчас в Нарнии... совсем близко отсюда, у бобров. Она... она хотела их видеть...

— Я передам это ее величеству, — сказал Волк. — А ты пока стой здесь, у порога, и, если тебе дорога жизнь, не двигайся с места.

С этими словами он исчез в доме.

Эдмунд стоял и ждал, пальцы его одеревенели от холода, сердце гулко колотилось в груди. Но вот серый Волк это был Могрим, начальник Тайной полиции Колдуньи, — вновь появился перед ним и сказал:

Входи! Входи! Тебе повезло, избранник Королевы... а может быть, и не очень повезло.

И Эдмунд пошел следом за Могримом, стараясь не наступить ему на задние лапы.

Он очутился в длинном мрачном зале с множеством колонн: здесь, как и во дворе, было полно статуй. Почти у самых дверей стояла статуя маленького фавна с очень печальным лицом. Эдмунд невольно задал себе вопрос: уж не тот ли это Фавн, мистер Тамнус, друг его сестры Люси? В зале горела одна-единственная лампа, и возле нее сидела Белая Колдунья.

Я пришел, ваше величество, — сказал Эдмунд, бросаясь к ней.

— Как ты посмел прийти один?! — проговорила Колдунья страшным голосом. — Разве я не велела тебе привести остальных?!

Пожалуйста, не сердитесь, ваше величество, — пролепетал Эдмунд.

Я сделал все, что мог. Я привел их почти к самому вашему Замку. Они сейчас на плотине вверх по реке... в доме мистера Бобра и миссис Бобрихи.

На лице Колдуньи появилась жестокая улыбка. — Это все, что ты хотел мне сообщить? — спросила она.

— Нет, ваше величество, — ответил Эдмунд и пересказал ей все, что услышал в хатке бобров перед тем, как убежал.

Что?! Эслан?! — вскричала Колдунья. — Эслан? Это правда? Если я узнаю, что ты мне солгал...

Простите... я только повторяю слова Бобра, — пробормотал, заикаясь, Эдмунд.

Но Колдунья уже не обращала на него внимания. Она хлопнула в ладоши, и перед ней тут же появился тот самый гном, которого Эдмунд уже знал.

Приготовь мне сани, — приказала Колдунья. Только возьми упряжь без колокольчиков.

Глава десятая ЧАРЫ НАЧИНАЮТ РАССЕИВАТЬСЯ

А теперь нам пора вернуться к мистеру Бобру и миссис Бобрихе и к остальным трем ребятам. Как только мистер Бобр сказал: «Нам надо выбираться отсюда, не теряя ни секунды», все стали надевать шубы; все, кроме миссис Бобрихи. Она быстро подняла с пола несколько мешков, положила их на стол и сказала:

— А ну-ка, мистер Бобр, достань-ка с потолка тот окорок. А вот пакет чая, вот сахар, вот спички. И хорошо, если кто-нибудь передаст мне несколько караваев хлеба. Они там, в углу.

Что вы такое делаете, миссис Бобриха? — воскликнула Сьюзан.

Собираю каждому из нас по мешку, милочка, — преспокойно сказала миссис Бобриха. — Неужели ты думаешь, что можно отправляться в далекий путь, не захватив с собой еды?

Но нам надо спешить, сказала Сьюзан, застегивая шубу. Она может появиться здесь с минуты на минуту.

Вот и я это говорю, — поддержал Сьюзан мистер Бобр.

Не болтайте вздора! — сказала его жена. Ну подумайте хорошенько, мистер Бобр. Ей не добраться сюда раньше, чем через пятнадцать минут.

Но разве нам не важно, как можно быстрее ее опередить? — спросил Питер. — Раз мы хотим быть раньше ее у Каменного Стола.

Об этом-то вы и забыли, миссис Бобриха, — сказала Сьюзан. — Как только она заглянет сюда и увидит, что нас тут нет, она что есть мочи помчится вслед за нами.

Не спорю, — сказала миссис Бобриха. Но нам не попасть к Каменному Столу до нее, как бы мы ни старались, ведь она едет на санях, а мы пойдем пешком.

— Значит... все пропало? — сказала Сьюзан.

Успокойся. Зачем раньше времени так волноваться?.. Успокоилась? Ну вот и молодец! сказала миссис Бобриха. — Достань лучше из ящика комода несколько чистых носовых платков... Конечно же не все пропало. Мы не можем попасть туда до нее, но мы можем спрятаться в укромном месте и пробираться туда такими путями, каких она не знает. Я надеюсь, нам это удастся.

Все так, миссис Бобриха, сказал ее муж, — но нам пора выходить.

А ты тоже не суетись, мистер Бобр, — сказала его жена. Полно тебе...

Ну вот, теперь все в порядке. Четыре мешка для каждого из нас и мешочек для самой маленькой для тебя, милочка, — добавила она, взглянув на Люси.

Ах, пожалуйста, пожалуйста, давайте скорее пойдем, сказала Люси.

Что ж, я почти готова, — ответила миссис Бобриха, в то время как мистер Бобр помогал ей, с ее разрешения, надеть валеночки. — Пожалуй, швейную машинку будет тяжело нести?

- Еще бы, — сказал мистер Бобр. — Очень и очень тяжело. И неужели ты собираешься шить на ней по дороге?

Мне худо от одной мысли, что Колдунья будет ее вертеть и сломает, сказала миссис Бобриха, а то, чего доброго, и украдет.

Ах, пожалуйста, пожалуйста, поторопитесь, хором сказали ребята.

И вот наконец они вышли из дома, и мистер Бобр запер дверь. «Это ее немного задержит», — сказал он; и беглецы отправились в путь, перекинув за спины мешочки с едой.

К этому времени снегопад прекратился, и на небе появилась луна. Они шли гуськом сперва мистер Бобр, затем Люси, Питер и Сьюзан, замыкала шествие миссис Бобриха. Они перешли по плотине на правый берег реки, а затем мистер Бобр повел их по еле заметной тропинке среди деревьев, растущих у самой воды. С двух сторон, сверкая в лунном свете, вздымались высокие берега.

Лучше идти понизу, пока это будет возможно, — сказал мистер Бобр. Ей придется ехать поверху, сюда не спустишься на санях.

Перед ними открывался прекрасный вид, если любоваться им, сидя у окна в удобном кресле. Люси наслаждалась им даже сейчас. Но недолго. Они шли, шли и шли: мешочек, который несла Люси, становился все тяжелее и тяжелее, и понемногу девочке стало казаться, что еще шаг — и она просто не выдержит. Она перестала глядеть на слепящую блеском реку, на ледяные водопады и огромные снежные шапки на макушках деревьев, на сияющую луну и на бесчисленные звезды. Единственное, что она теперь видела, — коротенькие ножки мистера Бобра, идущего топ-топ-топ впереди нее с таким видом, словно они никогда в жизни не остановятся. А затем луна скрылась, и снова повалил снег. Люси так устала, что двигалась как во сне. Вдруг мистер Бобр свернул от реки направо, и они стали карабкаться по очень крутому склону прямо в густой кустарник. Девочка очнулась, и как раз вовремя: она успела заметить, как их проводник исчез в небольшой дыре, так хорошо замаскированной кустами, что увидеть ее можно было, лишь подойдя к ней вплотную. Но если говорить откровенно, Люси только тогда по-настоящему поняла, что происходит, когда из норы стал виднеться лишь короткий плоский хвост.

Люси тут же нагнулась и заползла внутрь, вслед за Бобром. Вскоре она услышала позади приглушенный шум, и через минуту все пятеро были опять вместе.

Что это? Где мы? — спросил Питер усталым, тусклым голосом. (Я надеюсь, вы понимаете, что я хочу сказать, называя голос «тусклым»?)

Это наше старое убежище. Бобры всегда прятались здесь в тяжелые времена, — ответил мистер Бобр. — О нем никто не знает. Не скажу, чтобы здесь было очень удобно, но нам всем необходимо немного поспать.

Если бы все так не суетились и не волновались, когда мы уходили из дому, я бы захватила несколько подушек, сказала миссис Бобриха.

«Пещера-то похуже, чем у мистера Тамнуса, — подумала Люси, — просто нора в земле, правда, сухая и не глинистая». Пещера была совсем небольшая, и, так как беглецы легли на землю прямо в шубах, образовав один сплошной клубок, да к тому же все разогрелись во время пути, им показалось там тепло и уютно.

Если бы только, — вздохнула Люси, — здесь не было так жестко. Миссис Бобриха достала фляжку, и каждый из них выпил по глотку какой-то жидкости, которая обожгла им горло. Ребята не могли удержаться от кашля, но зато им стало еще теплей и приятней, и они тут же все, как один, уснули.

Когда Люси открыла глаза, ей показалось, что она спала не больше минуты, хотя прошло уже много часов. Ей было холодно, по телу бегали мурашки, и больше всего на свете ей сейчас хотелось принять горячую ванну. Затем она почувствовала, что лицо ей щекочут длинные усы, увидела слабый дневной свет, проникающий в пещерку сверху. И тут она окончательно проснулась, впрочем, все остальные тоже. Раскрыв рты и вытаращив глаза, они сидели и слушали тот самый перезвон, которого ожидали во время вчерашнего пути, а порой им чудилось, что они его не слышат. Звон колокольчиков.

Мистер Бобр мигом выскочил из пещеры. Возможно, вы полагаете, как вначале решила и Люси, что он поступил глупо. Напротив, это было очень разумно. Он знал, что может взобраться на самый верх откоса так, что его никто не заметит среди кустов и деревьев, а ему самому важно было выяснить, в какую сторону направляются сани Белой Колдуньи. Миссис Бобриха и ребята остались в пещере — ждать и строить догадки. Они ждали целых пять минут. А затем чуть не умерли от страха, услышав голоса. «Ой, — подумала Люси, — его увидели. Колдунья поймала мистера Бобра!» Каково же было их удивление, когда вскоре у самого входа в пещеру раздался его голос.

Все в порядке! — кричал он. — Выходи, миссис Бобриха! Выходите, сын и дочери Адама и Евы! Все в порядке! Это не она! Это не ее бубенцы! — Он выражался не очень грамотно, но именно так говорят бобры, когда их что-нибудь очень взволнует; я имею в виду, в Нарнии, ведь в нашем мире они вообще не говорят.

И вот миссис Бобриха, Питер, Сьюзан и Люси кучей вывалились из пещеры, щурясь от яркого солнца, все в земле, заспанные, непричесанные и неумытые.

Скорее сюда! кричал мистер Бобр, чуть не приплясывая от радости. — Идите взгляните своими глазами! Неплохой сюрприз для Колдуньи! Похоже, что ее власти приходит конец.

Что вы этим хотите сказать, мистер Бобр? — спросил Питер, еле переводя дыхание, ведь они карабкались вверх.

Разве я вам не говорил, что из-за нее у нас всегда зима, а Новый год так и не наступает? Говорил. А теперь смотрите!

И тут они наконец очутились на верху откоса и увидели... Что же они увидели? Сани?

Да, сани и оленью упряжку. Но олени эти были куда крупнее, чем у Колдуньи, и не белой, а гнедой масти. А на санях сидел... они догадались, кто это, с первого взгляда. Высокий старик в ярко-красной шубе с меховым капюшоном: длинная седая борода спадала ему на грудь. Они сразу узнали его. Хотя увидеть подобные ему существа можно лишь в Нарнии, рассказывают о них и рисуют их на картинках даже в нашем мире – мире по эту сторону дверцы Платяного шкафа. Однако, когда вы видите его в Нарнии своими глазами — это совсем другое дело. На многих картинках Санта Клаус выглядит просто веселым и даже смешным. Но, глядя на него сейчас, ребята почувствовали, что это не совсем так. Он был такой большой, такой радостный, такой настоящий, что они все невольно притихли. У них тоже стало радостно и торжественно на душе.

— Наконец-то я здесь, — сказал он. — Она долго меня не впускала, но я все-таки попал сюда. Эслан в пути. Чары Колдуньи теряют силу. А теперь, продолжал Санта Клаус, пришел черед одарить вас подарками. Вам, миссис Бобриха, — хорошая новая швейная машина. Я по пути завезу ее к вам.

Простите, сэр, — сказала, приседая, миссис Бобриха, — у нас заперта дверь.

Замки и задвижки для меня не помеха, — успокоил ее Санта Клаус.

А вы, мистер Бобр, когда вернетесь домой, увидите, что плотина ваша закончена и починена, все течи заделаны и поставлены новые шлюзы.

Мистер Бобр был в таком восторге, что широко-прешироко раскрыл рот, и тут обнаружил, что язык не повинуется ему.

— Питер, сын Адама и Евы! сказал Санта Клаус.

— Я, сэр, откликнулся Питер.

Вот твои подарки, — но это не игрушки. Возможно, не за горами то время, когда тебе придется пустить их в ход. Будь достоин их. — С этими словами Санта Клаус протянул Питеру щит и меч. Щит отливал серебром, на нем был изображен стоящий на задних лапах лев, красный, как спелая лесная земляника. Рукоятка меча была из золота, вкладывался он в ножны на перевязи и был как раз подходящего для Питера размера и веса. Питер принял подарок Санта Клауса в торжественном молчании: он чувствовал, что это очень серьезные дары.

Сьюзан, дочь Адама и Евы! — сказал Санта Клаус. — А это для тебя.

И он протянул ей лук, колчан со стрелами и рог из слоновой кости.

Ты можешь стрелять из этого лука только при крайней надобности, предупредил он. — Я не хочу, чтобы ты участвовала в битве. Тот, кто стреляет из этого лука, всегда попадает в цель. А если ты поднесешь рог к губам и затрубишь в него, то, где бы ты ни была, к тебе придет помощь.

Наконец очередь дошла до Люси.

— Люси, дочь Адама и Евы! сказал Санта Клаус, и Люси выступила вперед. Санта Клаус дал ей бутылочку — на вид она была из стекла, но люди потом говорили, что она из настоящего алмаза, и небольшой кинжал.

В бутылочке, — сказал он, — напиток, приготовленный из сока огненных цветов, растущих в горах на Солнце. Если ты или кто-нибудь из твоих друзей будет ранен, нескольких капель достаточно, чтобы выздороветь. А кинжал ты можешь пустить в ход в случае крайней нужды, только чтобы защитить себя. Ты тоже не должна участвовать в битве.

Почему, сэр? — спросила Люси. — Я думаю... я не знаю, но мне кажется, что я не струшу.

— Не в этом дело, — сказал Санта Клаус. — Страшны те битвы, в которых принимают участие женщины. А теперь, — и лицо его повеселело, — я хочу кое-что преподнести вам всем, — и он протянул большой поднос, на котором стояли пять чашек с блюдцами, вазочка с сахаром, молочник со сливками и большущий чайник с крутым кипятком: чайник шипел и плевался во все стороны. Санта Клаус вынул все это из мешка за спиной, хотя никто не заметил, когда это произошло.

Счастливого Нового года! Да здравствуют Настоящие Короли! вскричал он и щелкнул кнутом. И прежде чем они успели опомниться и олени, и сани, и Санта Клаус исчезли из виду.

Питер только вытащил меч из ножен, чтобы показать его мистеру Бобру, как миссис Бобриха сказала:

Хватит, хватит... Будете стоять там и болтать, пока не простынет чай. Ох уж эти мужчины! Помогите отнести поднос вниз, и позавтракаем! Как хорошо, что я захватила большой нож.

И вот они снова спустились в пещеру, мистер Бобр нарезал хлеба и ветчины, а миссис Бобриха сделала бутерброды и разлила чай по чашкам, и все с удовольствием принялись за еду. Но удовольствие их было недолгим, так как очень скоро мистер Бобр сказал:

А теперь пора идти дальше.

Глава одиннадцатая ЭСЛАН ВСЕ БЛИЖЕ

Тем временем Эдмунду пришлось испытать тяжкое разочарование. Он думал, что, когда гном пойдет запрягать оленей, Колдунья станет ласковее к нему, как было при их первой встрече. Но она не проронила ни слова. Набравшись храбрости, он спросил:

Пожалуйста, ваше величество, не дадите ли вы мне немного рахат-лукума... Вы... вы... обещали... — но в ответ услышал:

— Молчи, болван!

Однако, поразмыслив, она проговорила, словно про себя:

Да нет, так не годится, щенок еще потеряет по дороге сознание, и снова хлопнула в ладоши. Появился другой гном. — Принеси этому человеческому отродью поесть и попить! — приказала она.

Гном вышел и тут же вернулся. В руках у него была железная кружка с водой и железная тарелка, на которой лежал ломоть черствого хлеба. С отвратительной ухмылкой он поставил их на пол возле Эдмунда и произнес:

Рахат-лукум для маленького принца! Ха-ха-ха!

Убери это, — угрюмо проворчал Эдмунд. — Я не буду есть сухой хлеб.

Но Колдунья обернулась к нему, и лицо ее было так ужасно, что Эдмунд тут же попросил прощенья и принялся жевать хлеб, хотя тот совсем зачерствел и мальчик с трудом мог его проглотить.

Ты еще не раз с благодарностью вспомнишь об этом хлебе, — сказала Колдунья.

Эдмунд еще не кончил есть, как появился первый гном и сообщил, что сани готовы. Белая Колдунья встала и вышла из зала, приказав Эдмунду следовать за ней. На дворе снова шел снег, но она не обратила на это никакого внимания и велела Эдмунду сесть рядом с ней в сани. Прежде чем они тронулись с места, Колдунья позвала Могрима. Волк примчался огромными прыжками и, словно собака, стал возле саней.

Возьми самых быстрых волков из твоей команды и немедленно отправляйся к дому бобров, — сказала Колдунья. Убивайте всех, кого там застанете. Если они уже сбежали, поспешите к Каменному Столу, но так, чтобы никто вас не заметил. Спрячьтесь и ждите меня там. Мне придется проехать далеко на запад, прежде чем я найду такое место, где смогу переправиться через реку. Возможно, вы настигнете беглецов до того, как они доберутся до Каменного Стола. Ты сам знаешь, что тебе в этом случае делать.

Слушаюсь и повинуюсь, о Королева! — прорычал Волк и в ту же секунду исчез в снежной тьме; даже лошадь, скачущая галопом, не могла бы его обогнать. Не прошло и нескольких минут, как он вместе с еще одним волком был на плотине у хатки бобров. Конечно, они там никого не застали. Если бы не снегопад, дело кончилось бы и для бобров, и для ребят плохо, потому что волки, взяв след, наверняка перехватили бы наших друзей еще до того, как те укрылись в пещере. Но, как вы знаете, снова шел снег, и Могрим не мог ни учуять их, ни увидеть следов.

Тем временем гном хлестнул оленей, сани выехали со двора и помчались в холод и мрак. Поездка эта показалась Эдмунду ужасной ведь на нем не было шубы. Не прошло и четверги часа, как всю его грудь, и живот, и лицо залепило снегом; не успевал он счистить снег, как его опять засыпало, так что Эдмунд совершенно выбился из сил и даже перестал отряхиваться. Вскоре он промерз до костей. Ах. каким он себя чувствовал несчастным! Непохоже было, что Колдунья собирается сделать его королем. Как он ни убеждал себя, что она добрая и хорошая, что право на ее стороне, ему трудно было теперь этому верить. Он отдал бы все на свете, чтобы встретиться сейчас со своими, даже с Питером. Единственным утешением служила мысль, что все это, возможно, ему только снится и он вот-вот проснется. Час шел за часом, и все происходящее действительно все больше стало казаться дурным сном.

Сколько времени они ехали, я не смог бы вам рассказать, даже исписав сотни страниц. Поэтому я сразу перейду к тому моменту, когда снегопад прекратился, наступило утро и они мчались по берегу реки уже при дневном свете. Все вперед и вперед, в полной тишине, единственное, что слышал Эдмунд, — визг полозьев по снегу и поскрипывание сбруи. Вдруг Колдунья воскликнула:

— А это что такое? Стой!

Эдмунд надеялся, что она вспомнила о завтраке. Но нет! Она велела остановить сани совсем по другой причине. Недалеко от дороги под деревом на круглых табуретах вокруг круглого стола сидела веселая компания: белка с мужем и детишками, два сатира, гном и старый лис. Эдмунд не мог разглядеть, что они ели, но пахло очень вкусно, всюду были елочные украшения, и ему даже показалось, что на столе стоит плум-пудинг. В тот миг, как сани остановились, лис — очевидно, он был там самый старший — поднялся, держа в лапе бокал, видимо, намереваясь произнести тост. Но когда сотрапезники увидели сани и ту, которая в них сидела, все их веселье пропало. Папа-белка застыл, не донеся до рта вилки, один из сатиров сунул вилку в рот и забыл ее вынуть, бельчата запищали от страха.

— Что все это значит?! — спросила Королева.

Никто не ответил.

Отвечайте, сброд вы этакий! — проговорила она. — Или вы хотите, чтобы мой кучер развязал вам языки бичом? Что означает все это обжорство, это расточительство, это баловство?! Где вы все это взяли?

С вашего разрешения, ваше величество, — сказал Лис, — не мы взяли, а нам дали. И, если вы позволите, я осмелюсь поднять этот бокал за ваше здоровье...

Кто дал? — спросила Колдунья.

С-с-санта К-клаус, — проговорил, заикаясь, Лис.

Что?! — вскричала Колдунья, соскакивая с саней и сделав несколько огромных шагов по направлению к перепуганным зверям. — Он был здесь? Нет, это невозможно! Как вы осмелились... но нет... Скажите, что вы солгали, и я, так и быть, прощу вас.

Тут один из бельчат совсем потерял голову от страха.

Был... был... был! — верещал он, стуча ложкой по столу. Эдмунд видел, что Колдунья крепко прикусила губу, по подбородку у нее покатилась капелька крови. Она подняла волшебную палочку.

О, не надо, не надо, пожалуйста, не надо! — закричал Эдмунд, но не успел он договорить, как она махнула палочкой, и в тот же миг вместо веселой компании вокруг каменного круглого стола, где теперь стояли каменные тарелки и каменный плум-пудинг, на каменных табуретах оказались каменные изваяния (одно из них с каменной вилкой на полпути к каменному рту).

А вот это пусть научит тебя, как заступаться за предателей и шпионов! Колдунья изо всей силы ударила Эдмунда по щеке и уселась в сани. — Гони!

В первый раз с начала этой истории Эдмунд забыл о себе и посочувствовал чужому горю. Он с жалостью представил, как эти каменные фигурки будут сидеть в безмолвии дней и мраке ночей и так — год за годом, век за веком, пока не покроются мхом, пока, наконец, и сам камень не искрошится от времени.

Они снова мчались вперед. Скоро Эдмунд заметил, что бивший им в лицо снег куда более сырой, чем ночью. И что стало гораздо теплей. Вокруг начал подниматься туман. С каждой минутой туман становился все гуще, а воздух — теплее. И сани шли теперь куда хуже, чем раньше. Сперва Эдмунд подумал, что олени просто устали, но немного погодя увидел, что настоящая причина не в этом. Сани дергались, застревали и подпрыгивали все чаще, словно ударялись о камни. Как ни нахлестывал гном бедных оленей, как ни подгонял их угрожающими возгласами, сани двигались все медленней и медленней. Кругом раздавался какой-то непонятный шум, однако скрип саней и крики гнома мешали Эдмунду разобрать, откуда он шел. Но вот сани остановились, ни назад, ни вперед! На миг наступила тишина. Теперь-то он поймет, что это такое. Странный мелодичный шорох и шелест — незнакомые и вместе с тем знакомые звуки, несомненно, он их уже когда-то слышал, только не мог припомнить где. И вдруг сообразил: это шумела вода. Всюду, невидимые глазу, бежали ручейки, это их журчанье, бормотанье, бульканье, плеск и рокот раздавались кругом. Сердце подпрыгнуло у Эдмунда в груди, когда он понял, что морозу пришел конец. Совсем рядом слышалось «кап-кап-кап» — это таял снег на ветвях деревьев. Вот с еловой ветки свалилась снежная глыба, и впервые с тех пор, как он попал в Нарнию, Эдмунд увидел темно-зеленые иглы ели. Но у него не было больше времени смотреть и слушать, потому что Колдунья тут же сказала:

Нечего рассиживаться, дурень. Вылезай и помоги.

Конечно, Эдмунду оставалось только повиноваться. Он ступил на снег, вернее, в жидкую снежную кашу и принялся помогать гному вытаскивать сани. Наконец им удалось это сделать, и, нещадно нахлестывая оленей, гном заставил их сдвинуться с места и пройти еще несколько шагов. Но снег таял у них на глазах, кое-где уже показались островки зеленой травы. Если бы вы так же долго, как Эдмунд, видели вокруг один белый снег, вы бы поняли, какую радость доставила ему эта зелень. И тут сани увязли окончательно.

Бесполезно, ваше величество, — заявил гном. — В такую оттепель мы не можем ехать на санях.

— Значит, пойдем пешком, — сказала Колдунья.

— Мы никогда их не догоним, проворчал гном. — Они слишком нас опередили.

Ты раб мой или советник? — спросила Колдунья. — Не рассуждай. Делай, что говорят. Свяжи человеческому отродью руки за спиной: поведем его на веревке. Захвати кнут. Обрежь поводья: олени сами найдут дорогу домой.

Гном выполнил ее приказание, и через несколько минут Эдмунд уже шел, вернее, чуть ли не бежал. Руки у него были скручены за спиной, ноги скользили по слякоти, грязи, мокрой траве, и всякий раз, стоило ему поскользнуться, гном кричал на него, а то и стегал кнутом. Колдунья шла следом, повторяя:

— Быстрей! Быстрей!

С каждой минутой зеленые островки делались больше, а белые — меньше. С каждой минутой все больше деревьев скидывали с себя снежный покров. Вскоре, куда бы вы ни поглядели, вместо белых силуэтов виднелись темно-зеленые лапы елей или черные колючие ветви дубов, буков и вязов. А затем туман из белого стал золотым и вскоре совсем исчез. Лучи солнца насквозь пронизывали лес, между верхушками деревьев засияло голубое небо.

А немного погодя начались еще более удивительные вещи. Свернув на прогалину, где росла серебристая береза, Эдмунд увидел, что вся земля усыпана желтыми цветочками. Журчанье воды стало громче. Еще несколько шагов — и им пришлось перебираться через ручей. На его дальнем берегу росли подснежники.

Иди, иди, не оглядывайся, — проворчал гном, когда Эдмунд повернул голову, чтобы полюбоваться цветами, и злобно дернул веревку.

Но этот окрик не помешал Эдмунду увидеть все, что происходило вокруг. Минут пять спустя он заметил крокусы: они росли вокруг старого дерева золотые, пурпурные, белые. А затем послышался звук еще более восхитительный, чем журчанье воды, — у самой тропинки, по которой они шли, на ветке дерева вдруг чирикнула птица. В ответ ей с дерева подальше отозвалась другая. И вот, словно это было сигналом, со всех сторон послышались щебет и свист и даже на миг — короткая трель. А через несколько минут уже весь лес звенел от птичьего пения. Всюду, куда бы Эдмунд ни взглянул, он видел птиц: они садились на ветки, порхали над головой, гонялись друг за другом, ссорились, мирились, приглаживали перышки клювом.

— Быстрей! Быстрей! — кричала Колдунья.

От тумана не осталось и следа. Небо становилось все более голубым, и по нему время от времени проносились белые облачка. На широких полянах зажелтел первоцвет. Поднялся легкий ветерок, он покачивал ветви деревьев, и с них скатывались капли воды: до путников донесся упоительный аромат. Лиственницы и березы покрылись зеленым пухом, желтая акация — золотым. Вот уже на березах распустились нежные, прозрачные листочки. Когда путники шли под деревьями, даже солнечный свет и тот казался зеленым. Прожужжала пчела.

Это не оттепель, — остановившись как вкопанный, сказал вдруг гном. — Это Весна! Как нам быть? Вашей зиме пришел конец! Это работа Эслана!

Если один из вас еще хоть раз осмелится произнести это имя, — процедила Колдунья, — он немедленно будет убит!

Глава двенадцатая ПЕРВАЯ БИТВА ПИТЕРА

Все это время бобры и ребята без устали шли к Каменному Столу. Шубы они давно сбросили и больше не говорили друг другу: «Взгляни! Зимородок!», или «Ой, колокольчики!», или «Что так чудесно пахнет?», или «Послушайте только, как пост дрозд!» Они шли теперь молча, упиваясь этой благодатью, то по теплым солнечным полянам, то в прохладной тени зеленых зарослей, то вновь по широким мшистым прогалинам, где высоко над головой раскинули свои кроны могучие вязы, то в сплошной чаще цветущей смородины и боярышника, крепкий аромат которых чуть не сбивал их с ног.

Они, конечно, поразились не меньше Эдмунда, увидев, что зима отступает у них на глазах и за несколько часов время промчалось от января до мая. Они не знали, что так и должно было произойти, когда в Нарнию вернется Эслан. Но всем было известно, что бесконечная зима в Нарнии дело рук Белой Колдуньи, ее злых чар и, раз началась весна, значит, у той что-то разладилось. Они сообразили также, что без снега Колдунья не сможет ехать на санях. И поэтому перестали спешить, чаще останавливались и дольше отдыхали. Конечно, к этому времени они сильно устали, сильно, но не смертельно — просто они двигались медленно, как во сне, и на душе у них были тишина и покой, как бывает на исходе долгого дня, проведенного на воздухе. Сьюзан слегка натерла пятку.

Большая река осталась слева от них. Чтобы добраться до Каменного Стола, следовало свернуть к югу, то есть направо. Даже если бы им не надо было сворачивать, они не могли бы идти прежним путем: река разлилась, и там, где проходила их тропинка, теперь с шумом и ревом несся бурный желтый поток.

Но вот солнце стало заходить, свет его порозовел, тени удлинились, и цветы задумались, не пора ли им закрываться.

Теперь уже недалеко, — сказал мистер Бобр и стал подниматься по холму, поросшему кое-где высокими деревьями и покрытому толстым пружинящим мхом, — по нему было бы так приятно ступать босиком. Идти в гору после целого дня пути тяжело, и все запыхались. Люси уже начала сомневаться, сможет ли дойти до верха, если как следует не передохнет, как вдруг они очутились на вершине холма. И вот что открылось их глазам.

Они стояли на зеленой открытой поляне. Под ногами у них темнел лес: он был всюду, куда достигал взгляд, и только далеко на востоке, прямо перед ними, что-то сверкало и переливалось.

Вот это да! — вырвалось у Питера. — Море!

А посреди поляны возвышался Каменный Стол – большая мрачная плита серого камня, положенная на четыре камня поменьше. Стол выглядел очень древним. На нем были высечены таинственные письмена, возможно, буквы неизвестного языка. Тот, кто глядел на них, испытывал какое-то странное, необъяснимое чувство. Затем ребята заметили шатер, раскинутый в стороне. Ах, какое это было удивительное зрелище, особенно сейчас, когда на шатер падали косые лучи заходящего солнца: полотнища из желтого шелка, пурпурные шнуры, колышки из слоновой кости, а над шатром, на шесте, колеблемый легким ветерком, который дул им в лицо с далекого моря, полоскался стяг с красным львом, вставшим на задние лапы.

Внезапно справа от них раздались звуки музыки, и, обернувшись, они увидели то, ради чего пришли сюда.

Эслан стоял в центре целой группы престранных созданий, окружавших его полукольцом. Там были духи деревьев и духи источников — дриады и наяды, как их зовут в нашем мире, — с лирами в руках. Вот откуда слышалась музыка. Там было четыре больших кентавра. Сверху они были похожи на суровых, но красивых великанов, снизу — на могучих лошадей, таких, какие работают в Англии на фермах. Был там и единорог, и бык с человечьей головой, и пеликан, и орел, и огромный пес. А рядом с Эсланом стояли два леопарда.

Один держал Его корону, другой — Его знамя.

А как вам описать самого Эслана? Этого не могли бы ни ребята, ни бобры. Не знали они и как вести себя с Ним, и что сказать. Те, кто не были в Нарнии, думают, что нельзя быть добрым и грозным одновременно. Если Питер, Сьюзан и Люси когда-нибудь так думали, то теперь они поняли свою ошибку. Потому что, когда они попробовали прямо взглянуть на Него, то почувствовали, что не осмеливаются это сделать, и лишь на миг увидели золотую гриву и большие, серьезные, проникающие в самое сердце глаза.

Подойди к Нему, — шепнул мистер Бобр.

Нет, — ответил Питер, вы первый.

Сначала дети Адама и Евы, потом животные, — прошептал мистер Бобр.

Сьюзан, — тихо сказал Питер, — может быть, ты? Дам всегда пропускают вперед.

— Ты же старший, — тоже шепотом ответила Сьюзан.

И конечно, чем дольше они перешептывались, тем все более неловко себя чувствовали. Наконец Питер понял, что первым действовать придется все-таки ему. Он вытащил из ножен меч и отсалютовал им Эслану. Торопливо шепнув остальным: «Идите за мной. Возьмите себя в руки!» — он приблизился ко Льву и сказал:

— Мы пришли, Эслан.

Добро пожаловать, Питер, сын Адама и Евы, — промолвил Эслан. Добро пожаловать, Сьюзан и Люси, дочери Адама и Евы. Добро пожаловать. Бобр и Бобриха.

Голос у Льва был низкий и звучный, и ребята сразу почему-то перестали волноваться. Теперь на сердце у них было радостно и спокойно, и им вовсе не казалось неловким стоять перед Эсланом молча.

А где же четвертый? спросил Эслан.

Он хотел их предать и перешел на сторону Белой Колдуньи, — ответил мистер Бобр. И тут что-то заставило Питера сказать:

— Тут есть и моя вина, Эслан. Я рассердился на него, и, мне кажется, это толкнуло его на ложный путь.

Эслан ничего не ответил на эти слова, просто стоял и пристально смотрел на мальчика. И все поняли, что тут действительно не поможешь словами.

— Пожалуйста, Эслан, — попросила Люси. — Нельзя ли как-нибудь спасти Эдмунда?

Мы сделаем все, чтобы его спасти, — сказал Эслан. Но это может оказаться труднее, чем вы полагаете.

И Лев опять замолчал. С первой минуты Люси восхищалась тем, какой у Него царственный, грозный и вместе с тем миролюбивый взгляд, но сейчас она вдруг увидела, что взгляд Его к тому же и печальный. Однако выражение это сразу же изменилось. Эслан тряхнул гривой и хлопнул одной лапой о другую. «Страшные лапы, — подумала Люси, — хорошо, что Он умеет убирать когти».

Ну, а пока пусть готовят пир, — сказал Лев. — Отведите дочерей Адама и Евы в шатер и позаботьтесь о них.

Когда девочки ушли, Эслан положил лапу на плечо Питеру — ох, и тяжела же была эта лапа! — и сказал ему:

— Пойдем, сын Адама и Евы, Я покажу тебе замок, где ты будешь королем.

И Питер, все еще держа в руке меч, последовал за Львом к восточному краю поляны. Глазам их открылся чудесный вид. Вся долина, лежащая внизу, — лес, холмы, луга, извивающаяся серебряной змейкой река была залита вечерним солнечным светом. Далеко впереди синело море, а по небу плыли розовые от заката облака. Там, где земля встречалась с морем, у самого устья реки, подымалась невысокая гора, на которой что-то сверкало. Это был замок, во всех окнах которого отражался закат. Но Питеру показалось, что он видит огромную звезду, покоящуюся на морском берегу.

— Это, о Человек, — сказал Эслан, — замок Кэр-Пэравел. Там приготовлено четыре царских престола, на одном из которых ты воссядешь. Я показываю его тебе, потому что ты самый старший и будешь Верховным Королем.

И вновь Питер ничего не сказал, потому что в эту самую минуту тишину нарушил странный звук. Он был похож на пение охотничьего рога, только гораздо более низкий.

— Это рог твоей сестры, — сказал Эслан Питеру тихо, так тихо, что казалось, будто Он мурлычет (если, конечно, позволительно так говорить про Льва). Питер не сразу понял Его. Но когда он увидел, что все остальные устремились вперед, и услышал, как Эслан, махнув лапой, скомандовал: «Назад! Пусть принц сам завоюет себе рыцарские шпоры», он догадался, в чем дело, и со всех ног бросился к шатру. Там его ждало ужасное зрелище.

Наяды и дриады улепетывали во все стороны. Навстречу ему бежала Люси — так быстро, как только могли двигаться ее маленькие ножки. Лицо ее было белее бумаги. Только тут он заметил Сьюзан. Подбежав к дереву, она уцепилась за ветку — за ней по пятам несся огромный волк. Казалось, размером он был больше медведя. Став на задние лапы, волк уперся передними в дерево. Он рычал и лязгал зубами, шерсть у него на спине стала дыбом. Сьюзан удалось забраться только на вторую от земли ветку. Одна нога ее свисала вниз и была всего в нескольких дюймах от пасти зверя. Питер удивился, почему она не заберется повыше или хотя бы не уцепится покрепче, но вдруг понял, что сестра вот-вот потеряет сознание и упадет.

По правде говоря, Питер никогда не считал себя таким уж храбрецом, напротив, он даже подумал, что ему сейчас самому станет дурно от страха. Но это ничего не меняло: он знал, что повелевает ему долг. Одним прыжком он кинулся к чудищу, подняв меч, чтобы ударить его сплеча. Волк избежал этого удара. С быстротой молнии он обернулся к Питеру. Глаза его сверкали от ярости, из огромной красной пасти вырвался злобный рык. Зверь был полон злобы и просто не мог удержаться от рычания: это спасло Питера, иначе волк тут же схватил бы его за горло. Все остальное произошло так быстро, что Питер не успел ничего осознать. Он увернулся от волчьей пасти и изо всех сил вонзил волку меч чуть ниже передних лап, прямо в сердце. Несколько секунд пронеслись как в страшном сне. Волк боролся со смертью, его оскаленные зубы коснулись лба Питера. Мальчику казалось, что все кругом лишь кровь и волчья шерсть. А через мгновение чудище лежало бездыханным у его ног. Питер с трудом вытащил из груди волка меч, выпрямился и вытер пот, застилавший ему глаза. Все его тело ломило от усталости.

Через минуту Сьюзан слезла с дерева. От пережитого волнения оба еле-еле стояли на ногах и, не стану скрывать, оба не могли удержаться от слез и поцелуев. Но в Нарнии это никому в упрек не ставят.

— Скорей! Скорей! — раздался голос Эслана, — Кентавры! Орлы! Я вижу в чаще еще одного волка. Вон там, за вами. Он только что бросился прочь. В погоню! Он побежит к своей хозяйке. Это поможет нам найти Колдунью и освободить четвертого из детей Адама.

И тут же, стуча копытами и хлопая крыльями, самые быстрые из армии Эслана скрылись в сгущавшейся тьме, Питер, все еще не в силах отдышаться, обернулся на голос Эслана и увидел, что Тот стоит рядом с ним.

Ты забыл вытереть свой меч, — сказал Эслан.

Так оно и было. Питер покраснел. Взглянув на блестящий клинок, он увидел на нем волчью кровь. Наклонившись, он насухо вытер меч о траву, а затем о полу своей куртки.

Дай Мне меч и стань на колени, сын Адама и Евы!

Питер выполнил приказ Льва. Коснувшись его плеча повернутым плашмя мечом, Эслан произнес:

— Встаньте, сэр Питер, Гроза Волков! И что бы с вами ни случилось, не забывайте вытирать свой меч.

Глава тринадцатая ТАЙНЫЕ ПРЕДНАЧЕРТАНИЯ НАЧАЛА ВРЕМЕН

А теперь пора вернуться к Эдмунду. Они все шли и шли. Раньше он ни за что не поверил бы, что можно так долго идти пешком. И вот наконец, когда они очутились в мрачной лощине под тенью огромных тисов и елей, Колдунья объявила привал. Эдмунд тут же бросился ничком на землю. Ему было все равно, что с ним потом случится, лишь бы сейчас ему дали спокойно полежать. Он так устал, что не чувствовал ни голода, ни жажды. Колдунья и гном негромко переговаривались где-то рядом.

Нет, — сказал гном, — теперь все это бесполезно, о Королева! Они уже, наверное, дошли до Каменного Стола.

Будем надеяться, Могрим найдет нас и сообщит все новости.

Если и найдет, вряд ли это будут хорошие новости, — ответил гном.

В Кэр-Пэравеле четыре трона, — сказала Колдунья. А если только три из них окажутся заняты? Ведь тогда предсказание не исполнится.

Какая разница? Главное, что Он здесь, — сказал гном. Он все еще не осмеливался назвать Эслана по имени, говоря со своей повелительницей.

Он не обязательно останется здесь надолго. А когда Он уйдет, мы нападем на тех троих в Кэр-Пэравеле.

И все же лучше придержать этого, — с этими словами гном пнул ногой Эдмунда, — чтобы вступить с ними в сделку.

Ну да! И дождаться, пока они его освободят! насмешливо сказала Колдунья.

Тогда лучше сразу исполнить то, что следует, — отозвался гном.

Я бы предпочла сделать это на Каменном Столе, — сказала Колдунья. — Там, где положено. Где это делали испокон веков.

Ну, теперь не скоро опять наступит то время, когда Каменным Столом станут пользоваться так, как положено, — возразил гном.

Верно, — согласилась Колдунья. — Что ж, тогда я начну.

В эту минуту из леса выбежал Волк и кинулся к ним.

Я их видел! Все трое у Каменного Стола вместе с Ним! Они убили Могрима, моего капитана. Один из сыновей Адама и Евы его убил. Я спрятался в чаще и все видел. Спасайтесь! Спасайтесь!

Зачем? сказала Колдунья. В этом нет никакой нужды. Отправляйся и собери всех наших. Пусть они как можно скорее прибудут сюда. Позови великанов, оборотней и духов тех деревьев, которые на моей стороне. Позови упырей, людоедов и минотавров. Позови леших, позови вурдалаков, вампиров и ведьм. Мы будем сражаться. Разве у меня нет волшебной палочки?! Отправляйся быстрее. А мне надо покончить тут с одним небольшим дельцем.

Огромный зверь наклонил голову, повернулся и поскакал прочь.

Так, — сказала она, — стола у нас тут нет... Дай подумать... Лучше поставим его спиной к дереву.

Пинком подняв Эдмунда с земли, гном подвел его к дубу и крепко-накрепко привязал к стволу. Эдмунд увидел, что Колдунья сбрасывает плащ, увидел ее белые как снег руки, в лощине под темными деревьями было так сумрачно, что ничего другого он разглядеть не мог.

Приготовь его, — сказала Колдунья гному. — Жертва должна быть принесена по всем правилам.

Гном расстегнул у Эдмунда воротник рубашки. Потом схватил его за волосы и потянул голову назад, чтобы задрать ему подбородок. Эдмунд услышал странный звук: вжик-вжик-вжик... Что бы это могло быть? И вдруг понял: это точили нож.

Но в эту же минуту послышались громкие крики, топот копыт, хлопанье крыльев и яростный вопль Колдуньи. Поднялись шум и суматоха. А затем мальчик почувствовал, что его развязывают и поднимают чьи-то сильные руки, услышал добрые басовитые голоса:

— Пусть полежит... надо дать ему вина... выпей-ка немного, тебе станет лучше.

А затем они стали переговариваться между собой:

— Кто поймал Колдунью?

— Я думал, ты.

— Я не видел ее после того, как выбил у нее из рук нож.

— Я гнался за гномом... Неужели она сбежала?

— Не мог же я помнить обо всем сразу?! А это что?

— Да ничего, просто старый пень.

Тут Эдмунд окончательно потерял сознание.

Вскоре кентавры, единороги, олени и птицы (те самые, которых Эслан отправил спасать Эдмунда в предыдущей главе) двинулись в обратный путь. Унося с собою Эдмунда. Узнай они, что произошло в лощине после их ухода, они бы немало удивились.

Было совсем тихо. Вскоре взошла луна, свет ее становился все ярче и ярче. Если бы вы там оказались, вы заметили бы в этом ярком лунном свете старый пень и довольно крупный валун. Но, присмотрись вы к ним повнимательнее, вам почудилось бы в них что-то странное почудилось бы, например, что валун удивительно похож на маленького толстячка, скорчившегося на земле. А если бы вы запаслись терпением, то увидели бы, что валун подходит к пеньку, а пенек поднимается и начинает что-то ему говорить. Ведь на самом деле валун и пень были гном и Колдунья. Ведь одной из ее колдовских штучек была способность так заколдовать кого угодно, да и себя тоже, чтобы их нельзя было узнать. И вот, когда у нее вышибли нож из рук, она не растерялась и превратила себя и гнома в пень и валун. Волшебную палочку ей тоже удалось сохранить.

Когда Питер, Сьюзан и Люси проснулись на следующее утро они проспали всю ночь в шатре на груде подушек, — миссис Бобриха первым делом рассказала им, что накануне вечером их брата спасли, вырвав из рук Колдуньи, и он теперь здесь, в лагере, и сейчас беседует с Эсланом.

Они вышли из шатра и увидели, что Эслан и Эдмунд прогуливаются рядышком по росистой траве в стороне от всех остальных. Вовсе не обязательно пересказывать вам — да никто этого и не слышал, — что именно говорил Эслан, но Эдмунд запомнил Его слова на всю жизнь. Когда дети приблизились, Эслан повернулся к ним навстречу.

— Вот ваш брат. И.... совсем ни к чему говорить с ним о том, что уже позади.

Эдмунд всем по очереди пожал руки и сказал каждому: «Прости меня», и каждый из них ответил: «Ладно, о чем толковать». А затем им захотелось произнести что-нибудь будничное и простое, показать, что они снова друзья, и, конечно, никто из них — хоть режь! — ничего не смог придумать. Им уже становилось неловко, но тут появился один из леопардов и, обратившись к Эслану, проговорил:

— Ваше величество, вражеский парламентер просит аудиенции у Вас.

— Пусть подойдет, — сказал Эслан.

Леопард ушел и вскоре вернулся с гномом.

Что ты желаешь Мне сообщить, сын Земных Недр? — спросил Эслан.

Королева Нарнии, Императрица Одиноких Островов, просит ручательства в том, что она может без опасности для жизни прийти сюда и поговорить с Вами о деле, в котором Вы заинтересованы не меньше, чем она.

«Королева Нарнии»! Ну и ну!.. — проворчал мистер Бобр. — Такого нахальства я еще...

Спокойно, Бобр, сказал Эслан. — Скоро все титулы будут возвращены законным правителям. А пока не будем спорить. Скажи своей повелительнице, сын Земных Недр, что Я ручаюсь за ее безопасность, если она, прежде чем подойти сюда, оставит свою волшебную палочку под тем большим дубом.

Гном согласился на это, и леопарды пошли вместе с ним, чтобы проследить, будет ли выполнено это условие.

А вдруг она обратит леопардов в камень? — шепнула Люси Питеру.

Я думаю, эта же мысль пришла в голову и самим леопардам: во всяком случае, шерсть у них на спине встала дыбом, хвост поднялся трубой, как у котов при виде собаки.

Все будет в порядке, — шепнул Питер ей в ответ. — Эслан бы не послал их, если бы не был уверен в их полной безопасности.

Через несколько минут на вершине холма появилась Колдунья собственной персоной; перейдя поляну, она стала перед Эсланом. При взгляде на нее у Питера, Люси и Сьюзан — ведь они ее до того не видели — побежали по спине мурашки, среди зверей раздалось тихое рычанье. Хотя на небе ярко сияло солнце, всем вдруг стало холодно. Спокойно себя чувствовали, по-видимому, только сама Колдунья и Эслан. Странно было видеть рядом эти два лика — золотистый и бледный как смерть. Правда, прямо в глаза Эслана Колдунья все же смотреть не могла, как рассказывала потом миссис Бобриха, нарочно следившая за ней.

— Среди вас есть предатель, Эслан, — сказала Колдунья.

Конечно, все, кто там были, поняли, что она имеет в виду Эдмунда. Но после всего того, что с ним произошло, и утренней беседы с Эсланом сам Эдмунд меньше всего думал о себе. Он по-прежнему не отрывал взора от Эслана: казалось, для него не имеет значения, что говорит Колдунья.

Ну и что? — ответил Эслан. — Его предательство было совершено по отношению к другим, а не к вам.

Вы забыли Тайные Предначертания? спросила Колдунья.

Допустим, забыл, — ответил Эслан печально. — Расскажите нам об этих Предначертаниях.

Рассказать вам? повторила Колдунья, голос ее стал теперь еще пронзительнее. — Рассказать, что написано на том самом Каменном Столе, возле которого мы сейчас стоим? Рассказать, что высечено на жертвенном камне Заповедного Холма? Вы не хуже меня знаете те великие Предначертания, которым подвластна Нарния от начала времен по воле Великого Властелина Миров. Вы знаете, что, согласно этим Предначертаниям, каждый предатель принадлежит мне. Он моя законная добыча, за каждое предательство я имею право убить.

А-а, — протянул мистер Бобр, — вот почему, оказывается, вы вообразили себя Королевой: потому что вас назначили палачом Великого Властелина!

Спокойно, Бобр, — промолвил Эслан и тихо зарычал.

— Поэтому, — продолжала Колдунья, — это человеческое отродье принадлежит мне! Его жизнь принадлежит мне, его кровь мое достояние.

Что ж, тогда возьми его! — проревел бык с головой человека.

Дурак, — сказала Колдунья, и жестокая улыбка скривила ее губы. Неужели ты думаешь, что твой повелитель может силой лишить меня законных прав? Он слишком хорошо знает, что такое Тайные Предначертания. Он знает, что, если я не получу крови, как о том сказано в древнем Законе, Нарния погибнет от огня и воды.

— Истинная правда, — сказал Эслан. — Я этого не отрицаю.

О Эслан, — зашептала Сьюзан Ему на ухо. Мы не можем... я хочу сказать... Ты ведь не отдашь его, да? Неужели ничего нельзя сделать против Предначертаний Великого Властелина? Может быть, можно как-нибудь подействовать на них?

Подействовать на Предначертания Великого Властелина Миров? переспросил Эслан, обернувшись к девочке, и нахмурился. И никто больше не осмелился с Ним заговорить.

Все это время Эдмунд стоял по другую сторону от Эслана и неотступно смотрел на Него. Он думал, не следует ли ему что-нибудь сказать, но тут же понял, точнее, почувствовал, что от него требуется только одно: делать то, что ему скажут.

— Отойдите назад, — сказал Эслан. — Я хочу поговорить с ней с глазу на глаз.

Все повиновались. Ах, как ужасно было ждать, ломая голову над тем, о чем так серьезно беседуют вполголоса Лев и Колдунья!

Ах, Эдмунд! — сказала Люси и расплакалась.

Питер стоял спиной ко всем остальным и глядел на далекое море. Бобр и Бобриха взяли друг друга за лапы и застыли с поникшими головами. Кентавры беспокойно перебирали копытами. Но под конец все перестали шевелиться. Стали слышны даже самые тихие звуки: гудение шмеля, пение птиц далеко в лесу и шелест листьев на ветру. А беседе Эслана и Колдуньи все не было видно конца.

Наконец раздался голос Эслана.

Можете подойти, — сказал Он. Я все уладил. Она отказывается от притязаний на жизнь вашего брата.

И над поляной пронесся вздох, словно все это время они сдерживали дыхание и только теперь вздохнули полной грудью. Лицо Колдуньи светилось злобным торжеством. Она пошла было прочь, но вновь остановилась и сказала:

— Откуда мне знать, что обещание не будет нарушено?

Рр-р-р! взревел Лев, приподнимаясь на задние лапы. Пасть Его раскрывалась все шире и шире, а рычание становилось все громче. Колдунья, вытаращив глаза и разинув рот, подобрала юбки и пустилась наутек.

Глава четырнадцатая ТРИУМФ КОЛДУНЬИ

Как только Колдунья скрылась из виду, Эслан сказал:

Нам надо перебираться отсюда, это место понадобится для других целей. Сегодня вечером мы станем лагерем у Брода Беруны

Все, разумеется, сгорали от желания узнать, как Ему удалось договориться с Колдуньей, но вид у Льва был по-прежнему суровый, в ушах у всех еще звучал грозный рык, и никто не отважился ни о чем Его спрашивать.

Солнце уже высушило траву, и они позавтракали прямо на лужайке под открытым небом. Затем все занялись делом: одни сворачивали шатер, другие собирали вещи. Вскоре после полудня они снялись с лагеря и не спеша пошли к северо-востоку, ведь идти было недалеко.

По пути Эслан объяснял Питеру Свой план предстоящих военных действий.

Как только Колдунья покончит с делами в этих краях, — сказал Он, — она вместе со всей своей сворой наверняка отступит к замку и приготовится к обороне. Возможно, тебе удастся перехватить ее на пути туда, хотя поручиться за это нельзя.

Затем Эслан нарисовал в общих чертах два плана битвы: один — если сражаться с Колдуньей придется в лесу, другой — если надо будет нападать на ее Замок. Он давал Питеру множество советов, как вести боевые действия, например: «Ты должен поместить кентавров туда-то и туда-то» или «Тебе надо будет выслать разведчиков, чтобы убедиться, что она не делает того-то и того-то». Наконец Питер сказал:

Но ведь Ты будешь с нами, Эслан.

Этого Я не могу тебе обещать, ответил Эслан и продолжал давать Питеру множество советов и указаний.

Вторую половину пути Эслан не покидал Сьюзан и Люси, но почти не говорил с ними и казался им очень печальным.

Еще не наступил вечер, когда они вышли к широкому плесу там, где долина расступилась в стороны, а река стала мелкой. Это был Брод Беруны. Эслан отдал приказ расположиться на ближнем берегу, но Питер спросил:

А не лучше ли разбить лагерь на том берегу? Вдруг Колдунья нападет на нас ночью?

Эслан, задумавшийся о чем-то, встрепенулся, встряхнул гривой.

Что ты сказал? — спросил Он. Питер повторил свои слова.

— Нет, — ответил Эслан глухо и безучастно. — Нет, этой ночью она не станет на вас нападать. — И глубоко вздохнул. Но тут же добавил: — Все равно хорошо, что ты об этом подумал. Воину так и положено. Только сегодня это не имеет значения.

И они принялись разбивать лагерь там, где Он указал. Настроение Эслана передалось всем остальным. Питеру к тому же было не по себе от мысли, что ему придется на свой страх и риск сражаться с Колдуньей. Он не ожидал, что Эслан покинет их, и известие об этом его потрясло. Ужин прошел в молчании. Все чувствовали, что этот вечер сильно отличается от вчерашнего и даже от сегодняшнего утра. Словно хорошие времена, не успев начаться, уже подходят к концу.

Чувство это настолько овладело Сьюзан, что, улегшись спать, она никак не могла уснуть. Она ворочалась с боку на бок, считала белых слонов: «Один белый слон, два белых слона, три белых слона...», но сон все не шел к ней. Тут она услышала, как Люси тяжело вздохнула и заворочалась рядом с ней в темноте.

— Тоже не можешь уснуть? — спросила Сьюзан.

— Да, — ответила Люси, — я думала, ты спишь. Послушай, Сью!

— Что?

У меня такое ужасное предчувствие... Мне кажется, над нами нависла беда.

— Правда? Честно говоря, у меня тоже.

— Это связано с Эсланом, — сказала Люси. — То ли с Ним случится что-то ужасное, то ли Он Сам сделает что-нибудь ужасное...

— Да, Он Сам на Себя не был похож весь день, — согласилась Сьюзан. Люси, что это Он говорил, что Его не будет с нами во время битвы? Как ты думаешь, Он не хочет потихоньку уйти сегодня ночью и оставить нас одних?

— А где Он сейчас? — спросила Люси. — Здесь, в шатре?

— По-моему, нет.

Давай выйдем и посмотрим. Может быть, мы Его увидим.

Давай, — согласилась Сьюзан, все равно нам не уснуть.

Девочки тихонько пробрались между спящими и выскользнули из шатра. Светила яркая луна, не было слышно ни звука, кроме журчания реки, бегущей по камням. Вдруг Сьюзан схватила Люси за руку и шепнула:

— Гляди!

На самом краю поляны, там, где уже начинались деревья, они увидели Льва — Он медленно уходил в лес. Девочки, не обменявшись ни словом, пошли следом за Ним.

Он поднялся по крутому склону холма и свернул вправо. Судя по всему, Он шел тем самым путем, которым привел их сюда сегодня днем. Он шел все дальше и дальше, то скрываясь в густой тени, то показываясь в бледном лунном свете. Ноги девочек скоро промокли от росы. Но что сделалось с Эсланом? Таким они Его еще не видели. Голова Его опустилась, хвост обвис: Он шел медленно-медленно, словно очень устал. И вот в тот момент, когда девочки пересекали открытое место, где им невозможно было укрыться, Лев вдруг остановился и посмотрел назад. Убегать было бессмысленно, и они подошли к Нему. Когда они приблизились, Он сказал:

— Ах, дети, дети! Зачем вы идете за Мной?

— Мы не могли уснуть, — промолвила Люси и тут почувствовала, что не нужно больше ничего говорить: Эслан и так знает их мысли.

Можно нам пойти с Тобой?.. Пожалуйста... куда бы Ты ни шел?

— Вместе... — сказал Эслан и задумался. Затем сказал: — Да, вы можете пойти со Мной. Я буду рад побыть сегодняшней ночью с друзьями. Но обещайте, что остановитесь там, где Я скажу, и не будете мешать Мне идти дальше.

О, спасибо! Спасибо! Мы сделаем все, как Ты велишь! воскликнули девочки.

И вот они вновь пустились в путь. Лев посередине, девочки — по бокам. Но как медленно Он шел! Его большая царственная голова опустилась так низко, что нос чуть не касался травы. Вот Он споткнулся и издал тихий стон.

Эслан! Милый Эслан! — прошептала Люси. — Что с Тобой? Ну скажи нам!

Ты не болен, милый Эслан? — спросила Сьюзан.

— Нет, — ответил Эслан. — Мне грустно и одиноко. Положите руки Мне на гриву, и Я буду чувствовать, что вы рядом.

И вот сестры сделали то, что им так давно хотелось сделать, с первой минуты, как они увидели Льва, но на что они никогда не отважились бы без Его разрешения: они погрузили озябшие руки в Его прекрасную гриву и принялись гладить ее. И так они шли всю остальную дорогу. Вскоре девочки поняли, что поднимаются по склону холма, на котором стоял Каменный Стол. Их путь лежал по той стороне склона, где деревья доходили до самой вершины. Когда они поравнялись с последним деревом, Эслан остановился и сказал:

Дети, здесь вы должны остановиться. Вы остаетесь здесь и, что бы ни случилось, постарайтесь, чтобы вас никто не заметил. Прощайте.

Девочки горько расплакались, хотя сами не могли бы объяснить почему, прильнули ко Льву и стали целовать Его гриву, нос, лапы и большие печальные глаза. Наконец Он повернулся и пошел от них прочь, прямо на вершину холма. Люси и Сьюзан, спрятавшись в кустах, смотрели Ему вслед. Вот что они увидели.

Вокруг Каменного Стола собралась большая толпа. Хотя луна по-прежнему светила ярко, многие держали факелы, горевшие зловещим огнем и окутавшие все черным дымом. Кого там только не было! Людоеды с огромными зубами, громадные волки, существа с туловищем человека и головой быка, уродливые ведьмы, духи злых деревьев и ядовитых растений и другие страшилища, которых я не стану описывать, не то взрослые запретят вам читать эту книжку, — джинны, кикиморы, домовые, лешие и прочая нечисть. Короче, все те, кто был на стороне Колдуньи и кого по ее приказу собрал Волк. А прямо посередине холма, у Каменного Стола, стояла сама Белая Колдунья.

Увидев приближающегося к ним Льва, чудища взвыли от ужаса, какой-то миг сама Колдунья казалась объятой страхом. Но она тут же оправилась и разразилась неистовым и яростным хохотом.

Глупец! — вскричала она. — Глупец пришел! Скорее вяжите Его!

Люси и Сьюзан затаив дыхание ждали, что Эслан с ревом кинется на врагов. Но этого не произошло. С ухмылками и насмешками, однако не решаясь поначалу подойти к Нему близко и сделать то, что им велено, к Эслану стали приближаться три или четыре ведьмы.

— Вяжите Его, кому говорят! — повторила Колдунья.

Ведьмы кинулись на Эслана и, видя, что Он не думает сопротивляться, торжествующе завизжали. Тогда все остальные кинулись им на подмогу. Набросившись на Него скопом, они повалили огромного Льва на спину и принялись Его связывать. При этом они издавали победные клики, словно совершили невесть какой подвиг. Однако Он не шевельнулся, не испустил ни звука, даже когда Его враги так затянули веревки, что они врезались Ему в тело. Связав Льва, они потащили Его к Каменному Столу.

Стойте! — скомандовала Колдунья. — Сначала надо Его остричь.

Под взрывы всеобщего гогота из толпы вышел людоед с ножницами в руках и присел на корточки возле Эслана. «Чик-чик-чик» — щелкали ножницы, и на землю дождем сыпались золотые завитки. Когда людоед поднялся, девочки увидели из своего убежища совсем другого Эслана — голова Его казалась без гривы такой маленькой! Враги Эслана тоже увидели, как Он изменился.

— Глядите, да это просто большая кошка! закричал один.

— И Его-то мы боялись! — откликнулся другой.

Столпившись вокруг Эслана, они принялись насмехаться над Ним. «Кис-кис-кис!» — кричали они. «Сколько мышей поймал сегодня?» — «Не хочешь ли молочка, киска?»

— Ах, как они могут?!. — всхлипнула Люси. Слезы катились у нее по щекам. — Скоты! Мерзкие скоты!

Когда прошло первое потрясение, Эслан стал казаться ей еще более смелым, еще более прекрасным, чем раньше.

— Наденьте на Него намордник! — приказала Колдунья.

Даже сейчас, когда на Него натягивали намордник, одно движение Его огромной пасти — и двое-трое из них остались бы без рук и лап. Но Лев по-прежнему не шевелился. Казалось, это привело врагов в еще большую ярость. Все, как один, набросились на Него. Даже те, кто боялись подойти к Нему, уже связанному, теперь осмелели. Несколько минут Эслана совсем не было видно — так плотно обступил Его весь этот сброд. Чудища пинали Его, били, плевали на Него, насмехались над Ним.

Наконец им это надоело, и они поволокли связанного Льва к Каменному Столу. Эслан был такой огромный, что им еле-еле удалось втащить Его на Стол. А затем они еще туже затянули веревки.

— Трусы! Подлые трусы! — рыдала Сьюзан. — Они все еще боятся Его! Даже сейчас!

Но вот Эслана привязали к плоскому камню. Теперь Он казался сплошной массой веревок. Все примолкли. Четыре ведьмы с факелами в руках стали у четырех углов Стола. Колдунья сбросила плащ, как и в прошлую ночь, только сейчас перед ней был Эслан, а не Эдмунд. Затем она принялась точить нож. Когда на него упал свет от факелов, девочки увидели, что этот причудливой и зловещей формы нож — каменный, а не стальной.

Наконец Колдунья подошла ближе и встала у головы Эслана. Лицо ее исказилось от злобы, но Эслан по-прежнему глядел на небо, и в глазах Его не было ни гнева, ни боязни — лишь печаль. Колдунья наклонилась и перед тем, как нанести удар, проговорила торжествующе:

— Ну, кто из нас выиграл? Глупец, неужели Ты думал, что Своею смертью спасешь человеческое отродье? Этого мальчишку-предателя? Я убью Тебя вместо него, как мы договорились; жертва будет принесена и Предначертания исполнятся. Но когда Ты будешь мертв, что помешает мне убить и его тоже? Кто тогда вырвет его из моих рук? Четвертый трон в Кэр-Пэравеле останется пустым. Ты навеки отдал мне Нарнию, потерял Свою жизнь и не избавил от смерти предателя. А теперь, зная это, умри!

С этими словами она вонзила нож меж ребер Эслана. Но Люси и Сьюзан не видели этого, потому что зажмурили от ужаса глаза.

Глава пятнадцатая ТАЙНЫЕ ПРЕДНАЧЕРТАНИЯ ТОЙ ПОРЫ, КОГДА ВРЕМЕНИ ЕЩЕ НЕ БЫЛО

Девочки все еще сидели в кустах, закрыв лицо руками, когда они услышали голос Колдуньи:

Все за мной, и мы покончим с врагами. Теперь Великий Глупец, Большой Кот, мертв. Мы быстро справимся с предателями и с человеческим отродьем!

Следующие несколько минут могли окончиться для сестер печально. Под дикие крики, вопли волынок и пронзительное завывание рогов вся орда злобных чудищ помчалась вниз по склону мимо того места, где притаились Сьюзан и Люси. Девочки чувствовали, как холодным ветром несутся мимо духи, как сотрясается земля под тяжкими копытами минотавров, как хлопают над головой крылья грифов и летучих мышей. В другое время они дрожали бы от страха, но сейчас сердца их были полны скорби, и они думали лишь о позорной и ужасной смерти Эслана.

Как только стихли последние звуки, Сьюзан и Люси прокрались на вершину холма. Луна уже почти зашла, легкие облачка то и дело застилали ее, но опутанный веревками мертвый Лев все еще был виден на фоне неба. Люси и Сьюзан опустились на колени и стали целовать Его и гладить прекрасную гриву, вернее, то, что от нее осталось. Они плакали, пока у них не заболели глаза. Тогда они посмотрели друг на друга, взялись за руки, чтобы не чувствовать себя так одиноко, и снова заплакали, и снова замолчали. Наконец Люси сказала:

Не могу глядеть на этот ужасный намордник. Может быть, нам удастся его снять?

Они попробовали стащить его. Это оказалось не так-то просто, потому что пальцы у них онемели от холода и стало очень темно. Наконец им все же удалось это. И тут они снова принялись рыдать, и гладить Львиную морду, и стирать с нее кровь и пену. Я не берусь описать, как им было одиноко, как страшно и тоскливо.

А нам удается развязать Его? — спросила Сьюзан.

Злобные чудища так затянули веревки, что девочки не смогли распутать узлы. Я надеюсь, что никто из ребят, читающих эту книгу, никогда в жизни не бывал таким несчастным, какими были в тот момент Сьюзан и Люси. Но если вы плакали когда-нибудь всю ночь, плакали, пока у вас не осталось ни слезинки, вы знаете, что под конец вас охватывает какое-то оцепенение, чувство, что никогда больше ничего хорошего не случится. Во всяком случае, так казалось Люси и Сьюзан. Час проходил за часом, становилось все холодней, а они ничего не замечали. Но вот Люси увидела, что небо на востоке стало чуть-чуть светлее. Увидела она и еще кое-что: в траве у их ног шмыгали какие-то существа. Сперва она не обратила на них внимания. Но вскоре ей показалось, что эти существа — кто бы они ни были — начали подниматься по ножкам Стола. И теперь бегают по телу Эслана. Она наклонилась поближе и разглядела каких-то серых зверушек.

Фу! — воскликнула Сьюзан, сидевшая по другую сторону Стола. — Какая гадость! Убирайтесь отсюда! Ах вы, противные мыши! — И она подняла руку, чтобы их согнать.

Погоди, — сказала Люси, не сводившая с мышей глаз все это время. — Ты видишь?

Девочки наклонились и стали всматриваться.

Мне кажется... — проговорила Сьюзан. — Как странно! Они грызут веревки!

Так я и думала, сказала Люси. — Эти мыши — друзья. Бедняжки, они не понимают, что Он мертвый. Они хотят помочь Ему, освободить от пут.

Тем временем почти рассвело. Девочки уже различали лица друг друга — ну и бледные они были! Увидели и мышей, перегрызавших веревки: сотни маленьких полевых мышек. Наконец одна за другой все веревки были перегрызены. Небо на востоке совсем побелело, звезды стали тускнеть, все, кроме одной далекой и большой звезды над горизонтом. Стало еще холоднее. Мыши разбежались, и девочки сбросили с Эслана обрывки веревок. Без них Эслан был больше похож на Себя. С каждой секундой становились светлее, и им все легче было Его разглядеть. В лесу за спиной чирикнула птица. Девочки даже вздрогнули — ведь много часов подряд тишину не нарушал ни один звук. Другая птица просвистела что-то в ответ. Скоро весь лес звенел от птичьих голосов. Ночь кончалась, в этом не было никакого сомнения. Утро вступало в свои права.

— Я так озябла, сказала Люси.

— И я, — отозвалась Сьюзан. — Давай походим.

Они подошли к восточному склону холма и поглядели вниз. Большая звезда исчезла. Лес внизу казался черным, но вдали, у самого горизонта, светилась полоска моря. Небо порозовело. Девочки ходили взад и вперед, стараясь хоть немного согреться. Ах, как они устали!

Они еле переставляли ноги. На минутку они остановились, чтобы взглянуть на море и на Кэр-Пэравел. Только сейчас они смогли его различить. На их глазах красная полоска между небом и землей стала золотой и краешек солнца показался медленно-медленно из воды. В этот миг они услышали за спиной громкий треск: словно великан разбил свою великанскую чашку.

— Что это?! — вскричала Люси, хватая Сьюзан за руку.

Я... я боюсь взглянуть, — пролепетала Сьюзан. Мне страшно. Что там происходит?

Опять что-то делают с Эсланом. Что-то нехорошее, сказала Люси. Пойдем скорей.

Она обернулась и потянула за собой Сьюзан.

Под лучами солнца все выглядело совсем иначе, все цвета и оттенки изменились, и в первое мгновение девочки не поняли, что произошло. Но тут они увидели, что Каменный Стол рассечен глубокой трещиной на две половины, а Эслан исчез.

Какой ужас!.. — расплакалась Люси. — Они даже мертвого не хотят оставить в покое!

Кто это сделал? — воскликнула Сьюзан. Снова Предначертания?

Да, — раздался громкий голос у них за спиной. Снова Предначертания!

Они обернулись. Перед ними, потряхивая сверкавшей на солнце гривой видно, она уже успела отрасти, стоял... Эслан. Он был еще громаднее, чем раньше.

Ах, Эслан! — воскликнули обе девочки, глядя на Него со смешанным чувством радости и страха.

— Ты живой, милый Эслан? — сказала Люси.

— Теперь — да! — ответил Эслан.

— Ты не... не?.. — дрожащим голосом спросила Сьюзан. Она не могла заставить себя произнести слово «привидение».

Эслан наклонил золотистую голову и лизнул ее в лоб. В лицо ей ударило теплое дыхание и пряный запах шерсти.

— Разве Я на него похож? — сказал Лев.

— Ах, нет-нет, Ты живой, Ты настоящий! Ах, Эслан! — вскричала Люси, и обе девочки принялись обнимать и целовать Его.

Но что все это значит? — спросила Сьюзан, когда они немного успокоились.

А вот что, — ответил Эслан. — Колдунья знала о Великих Предначертаниях, уходящих в глубь времен. Но если бы она могла заглянуть еще глубже, в тишину и мрак, которые были до того, как началась история Нарнии, она прочитала бы там и другие Пророчества. Она узнала бы, что, когда вместо предателя на жертвенный Стол по своей доброй воле взойдет тот, кто ни в чем не виноват, кто не совершил никакого предательства, Стол сломается и сама Смерть отступит перед ним. Это должно произойти с первым лучом солнца. А теперь...

— Да-да, что теперь? — сказала Люси, хлопая в ладоши.

Ах, девочки Мои, — сказал Эслан. — Ко Мне, Я чувствую, возвращаются силы. Ловите Меня!

Секунду Он стоял на месте. Глаза Его сверкали, лапы подрагивали, хвост бил по бокам. Затем Он подпрыгнул высоко в воздух, перелетел через девочек и опустился на землю по другую сторону Стола. Сама, не зная почему, Люси вскарабкалась на Стол и, хохоча во все горло, попыталась схватить Эслана. Лев снова прыгнул. Началась погоня. Эслан описывал круг за кругом, то оставляя девочек далеко позади, то, чуть не даваясь им в руки, то проскальзывал между ними, то подкидывал их высоко в воздух и снова ловил их Своими огромными лапами, то неожиданно останавливался как вкопанный, так что все трое кубарем катились в траву и нельзя было разобрать, где лапы, где руки, где ноги, где хвост. Да, так возиться можно только в Нарнии. Люси не могла решить, на что это больше похоже — на игру с грозой или с котенком. Но когда, запыхавшись, они свалились наконец в траву, девочки не чувствовали больше ни усталости, ни голода, ни жажды.

— А теперь, сказал Эслан, — за дело. Я чувствую, что сейчас зарычу. Заткните крепче уши!

Так они и поступили. Когда Эслан встал и открыл пасть, готовясь зарычать, Он показался им таким грозным, что они не осмелились глядеть на Него. Они увидели, как от рыка Его склонились деревья, — так клонится трава под порывами ветра. Затем Он сказал:

Нам предстоит далекий путь. Садитесь на Меня верхом.

Лев пригнулся, и девочки вскарабкались на Его теплую золотистую спину: сперва села Сьюзан и крепко ухватилась за гриву, за ней Люси и крепко ухватилась за Сьюзан. Вот Он поднялся на ноги и помчался вперед быстрее самого резвого скакуна, сначала вниз по склону, затем в чащу леса.

Ах, как это было замечательно! Пожалуй, лучшее из всего, что произошло с ними в Нарнии. Вы скакали когда-нибудь галопом на лошади? Представьте себе эту скачку, только без громкого стука копыт и звяканья сбруи, ведь огромные лапы Льва касались земли почти бесшумно, а вместо вороной, серой или гнедой лошадиной спины представьте себе мягкую шершавость золотистого меха и струящуюся по ветру гриву. А затем представьте, что вы летите вперед в два раза быстрее, чем самая быстрая скаковая лошадь. И ваш скакун не нуждается в поводьях и никогда не устает. Он мчится все дальше и дальше, не оступаясь, не сворачивая в стороны, ловко лавируя между деревьями, перескакивая через кусты, заросли вереска и ручейки, переходя вброд речушки, переплывая глубокие реки. И вы несетесь на нем не по дороге, не по парку, даже не по вересковым пустошам, а через всю Нарнию, весной, по тенистым буковым аллеям, по солнечным дубовым прогалинам, через белоснежные сады дикой вишни, мимо ревущих водопадов, покрытых мхом скал и гулких пещер, вверх по обвеваемым ветром склонам, покрытым огненным дроком, через поросшие вереском горные уступы, вдоль головокружительных горных кряжей, а затем вниз, вниз, вниз в лесистые долины и усыпанные голубыми цветами необозримые луга.

Незадолго до полудня они очутились на вершине крутого холма, у подножия которого увидели Замок — сверху он был похож на игрушечный, состоявший, как им показалось, из одних только островерхих башен. Лев мчался так быстро, что Замок становился с каждой секундой все больше и больше, и, прежде чем они успели спросить себя, чей это Замок, они уже были рядом с ним. Теперь Замок не выглядел игрушечным. Он грозно вздымался вверх. Между зубцами стен никого не было видно, ворота стояли на запоре. Эслан, не замедляя бега, приближался к Замку.

Это дом Белой Колдуньи! — прорычал Он. — Держитесь крепче!

В следующий миг им показалось, что весь мир перевернулся вверх дном. Лев приготовился к такому прыжку, какого им еще не приходилось видывать, и перепрыгнул, вернее было бы сказать, перелетел через стену Замка. Девочки, еле переводя дыхание, но целые и невредимые, скатились с Его спины и увидели, что они находятся посреди широкого, вымощенного камнем двора, полного статуй.

Глава шестнадцатая ЧТО ПРОИЗОШЛО СО СТАТУЯМИ

Какое странное место! — воскликнула Люси. — Сколько каменных животных... и других существ! Как будто… как будто мы в музее!

Ш-ш! — прошептала Сьюзан. — Посмотри, что делает Эслан.

Да, на это стоило посмотреть. Одним прыжком Он подскочил к каменному льву и дунул на него. Тут же обернулся кругом — точь-в-точь кот, охотящийся за своим хвостом, — и дунул на каменного гнома, который, как вы помните, стоял спиной ко льву в нескольких шагах от него. Затем кинулся к каменной дриаде позади гнома. Свернул в сторону, чтобы дунуть на каменного кролика, прыгнул направо к двум кентаврам. И тут Люси воскликнула:

— Ой, Сьюзан! Посмотри! Посмотри на льва!

Вы, наверное, видели, что бывает, если поднести спичку к листу газеты. В первую секунду кажется, что ничего не произошло, затем вы замечаете, как по краю газеты начинает течь струйка пламени. Нечто подобное произошло и теперь. После того как Эслан дунул на каменного льва, по белой мраморной спине того пробежала золотая струйка. Она делалась шире, еще шире казалось, льва охватило золотым пламенем, как огонь охватывает бумагу. Задние лапы и хвост были еще каменные, но он тряхнул гривой, и все тяжелые каменные завитки заструились живым потоком. Лев открыл большую красную пасть и сладко зевнул, обдав девочек теплым дыханием. Но вот и задние лапы его ожили. Лев поднял одну из них и почесался. Затем, заметив Эслана, бросился вдогонку и принялся прыгать вокруг, повизгивая от восторга и пытаясь лизнуть Его в нос.

Конечно, девочки не могли оторвать от него глаз, но когда они наконец отвернулись, то, что они увидели, заставило их забыть про льва. Все статуи, окружавшие их, оживали. Двор больше не был похож на музей, теперь он скорее напоминал зоопарк. Вслед за Эсланом неслась пляшущая толпа самых странных созданий, так что Его скоро не стало видно. Двор переливался всеми цветами радуги: глянцевито-каштановые бока кентавров, синие рога единорогов, сверкающее оперение птиц, рыжий мех лисиц, красновато-коричневая шерсть собак и сатиров, желтые чулки и алые колпачки гномов, серебряные одеяния дев-березок, прозрачно-зеленые буков и ярко-зеленые, до желтизны, одеяния лиственниц. Все эти краски сменили мертвую мраморную белизну. А на смену мертвой тишине пришли радостное ржание, лай, рык, щебет, писк, воркование, топот копыт, крики, возгласы, смех и пение.

Ой! — сказала Сьюзан изменившимся голосом. — Погляди! Это... не опасно?

Люси увидела, что Эслан дует на ноги каменного великана.

Не бойтесь! — весело прорычал Эслан. — Как только ноги оживут, все остальное оживет следом.

Я совсем не то имела в виду, — шепнула сестре Сьюзан.

Но теперь поздно было что-нибудь предпринимать, даже если бы Эслан выслушал ее до конца. Вот великан шевельнулся. Вот поднял дубинку на плечо, протер глаза и сказал:

О-хо-хо! Я, верно, заснул. А куда делась эта плюгавенькая Колдунья, которая бегала где-то тут, у меня под ногами?

Все остальные принялись хором объяснять ему, что здесь произошло. Он поднес руку к уху и попросил их повторить все с самого начала. Когда он наконец понял все, то поклонился так низко, что голова его оказалась не выше, чем верхушка стога сена и почтительно снял шапку перед Эсланом, широко улыбаясь. (Великанов так мало теперь в Англии и так редко встречаются среди них великаны с хорошим характером, что — бьюсь об заклад! — улыбающегося великана вы никогда не видели. А на это стоит посмотреть!)

Ну, пора приниматься за Замок, — сказал Эслан. — Живей друзья! Обыщите все уголки снизу доверху и спальню самой хозяйки. Кто знает, где может оказаться какой-нибудь горемыка-пленник.

Они кинулись внутрь, и долгое время по всему этому темному, страшному, душному замку раздавался стук раскрываемых окон и перекличка голосов: «Не забудьте темницы...» — «Помоги открыть эту дверь...» — «А вот еще винтовая лестница... Ой, посмотри, здесь кенгуру, бедняжка... Позовите Эслана!..» — «Фу, ну и духотища!.. Смотрите, не провалитесь в люк!..» — «Эй, наверху! Тут на лестничной площадке их еще целая куча!» А сколько было радости, когда Люси примчалась к Эслану с криком:

Я нашла мистера Тамнуса! Ой, пожалуйста, пойдемте побыстрее туда! И через минуту Люси и маленький Фавн, взявшись за руки, весело пустились в пляс. Славному Фавну ничуть не повредило то, что он был превращен в статую, он ничего об этом не помнил и, естественно, с большим интересом слушал то, что рассказывала Люси.

Наконец друзья перестали обшаривать крепость Колдуньи. Замок был пуст, двери и окна распахнуты настежь, свет и душистый весенний воздух залили все темные и угрюмые уголки, куда они так давно не попадали. Освобожденные Эсланом пленники толпой высыпали во двор. И тут кто-то из них, кажется мистер Тамнус, сказал:

А как же мы выберемся отсюда? Ведь Эслан перескочил через стену, а ворота по-прежнему на запоре.

— Ну, это не трудно, — ответил Эслан и, поднявшись во весь рост, крикнул великану: — Эй, ты там, наверху!.. Как тебя зовут?

Великан Рамблбаффин, с позволения Вашей милости, — ответил Великан, вновь приподнимая шапку.

Прекрасно, Великан Рамблбаффин, — сказал Эслан. Выпусти-ка нас отсюда.

— Конечно, Ваша милость. С большим удовольствием, сказал Великан Рамблбаффин. — Отойдите от ворот, малявки!

Он подошел к воротам и бац! бац! бац! — заколотил своей огромной дубиной. От первого удара ворота заскрипели, от второго затрещали, от третьего — развалились на куски. Тогда он принялся за башни, и через несколько минут башни, а заодно и хороший кусок стены возле каждой из них с грохотом обрушились на землю и превратились в груду обломков. Как было странно, когда улеглась пыль, стоя посреди каменного, без единой травинки мрачного двора, видеть через пролом в стене зеленые луга, и трепещущие под ветром деревья, и сверкающие ручьи в лесу, а за лесом голубые горы и небо над ними.

Уф-ф-ф! Весь вспотел, сказал Великан, пыхтя как паровоз. Нет ли у вас носового платочка, юные девицы?

У меня есть, — сказала Люси, приподнимаясь на носки и как можно дальше протягивая руку.

Спасибо, мисс, сказал Великан Рамблбаффин и наклонился.

В следующую секунду Люси с ужасом почувствовала, что она взлетает в воздух, зажатая между большим и указательным пальцами великана. Но, приподняв ее еще выше, он вдруг вздрогнул и бережно опустил ее на землю, пробормотав:

Ой!.. Я подхватил саму девчушку... Простите, мисс, я думал, вы носовой платок.

Нет, я не платок, — сказала Люси и рассмеялась. — Вот он.

На этот раз Рамблбаффин умудрился его подцепить, но для него ее платок был все равно что для нас песчинка, поэтому, глядя, как он с серьезным видом трет им свое красное лицо, Люси сказала:

— Боюсь, вам от него мало проку, мистер Рамблбаффин.

Вовсе нет, вовсе нет, — вежливо ответил Великан. — Никогда не видел такого красивого платочка. Такой мягкий, такой удобный. Такой... не знаю даже, как его описать.

Правда, симпатичный Великан? — сказала Люси мистеру Тамнусу.

О, да! — ответил Фавн. — Все Баффины такие. Одно из самых уважаемых великаньих семейств в Нарнии. Не очень умны, возможно, я не встречал еще умных великанов, — но семейство старинное. С традициями. Вы понимаете, что я хочу сказать? Будь он другим, Колдунья не обратила бы его в камень.

В этот момент Эслан хлопнул лапами и призвал всех к тишине.

Мы еще не сделали всего того, что должны были сделать сегодня, — сказал Он. — И, если мы хотим покончить с Колдуньей до того, как наступит время ложиться спать, нужно немедленно выяснить, где идет битва.

И вступить в бой, надеюсь, — добавил самый большой кентавр.

Разумеется, — сказал Эслан. — Ну, двинулись! Те, кто не могут бежать быстро, дети, гномы, маленькие зверушки — садятся верхом на тех, кто могут, львов, кентавров, единорогов, лошадей, великанов и орлов. Те, у кого хороший нюх, пусть идут впереди с нами, львами, чтобы поскорей напасть на след врагов. Ну же, живей разбивайтесь на группы!

Поднялись гам и суматоха. Больше всех суетился второй лев. Он перебегал от группы к группе, делая вид, что очень занят, но в действительности только чтобы спросить:

Вы слышали, что Он сказал? «С нами, львами». Это значит, с Ним и со мной. «С нами, львами». Вот за что я больше всего люблю Эслана. Никакого чванства, никакой важности. «С нами, львами». Значит, с Ним и со мной. — Он повторял так до тех пор, пока Эслан не посадил на него трех гномов, дриаду, двух кроликов и ежа. Это его немного угомонило.

Когда все были готовы — по правде говоря, распределить всех по местам Эслану помогла овчарка, — они тронулись в путь через пролом в стене. Сперва львы и собаки сновали из стороны в сторону и принюхивались, но вот залаяла одна из гончих — она напала на след. После этого не было потеряно ни минуты. Львы, собаки, волки и прочие хищники помчались вперед, опустив нос к земле, а остальные, растянувшись позади них чуть ли не на милю, поспевали, как могли. Можно было подумать, что идет лисья охота, только изредка к звукам рогов присоединялось рычанье второго льва, а то и более низкий и куда более грозный рык самого Эслана. След становился все более явственным. Преследователи бежали все быстрей и быстрей. И вот, когда они приблизились к тому месту, где узкая лощина делала последний поворот, Люси услышала новые звуки — крики, вопли и лязг металла.

Но тут лощина закончилась, и Люси поняла, откуда неслись эти звуки. Питер, Эдмунд и армия Эслана отчаянно сражались с ордой страшных чудищ, которых она видела прошлой ночью, только сейчас, при свете дня, они выглядели еще страшнее, уродливее и злобнее. И стало их значительно больше. Армия Питера — они подошли к ней с тыла — сильно поредела. Все поле битвы было усеяно статуями, видимо, Колдунья пускала в ход волшебную палочку. Но теперь, судя по всему, она ею больше не пользовалась — она сражалась своим каменным ножом. И сражалась она против самого Питера. Они так ожесточенно бились, что Люси едва могла разобрать, что происходит. Нож и меч мелькали с такой быстротой, будто там было сразу три ножа и три меча. Эта пара была в центре поля. Со всех сторон, куда бы Люси ни взглянула, шел жестокий бой.

— Прыгайте, дети! — закричал Эслан, и обе девочки соскользнули с его спины.

С ревом, от которого содрогнулась вся Нарния от Фонарного Столба на западе до морского побережья на востоке, огромный зверь бросился на Белую Колдунью. На мгновение перед Люси мелькнуло ее поднятое к Эслану лицо, полное ужаса и удивления. А затем Колдунья и Лев покатились клубком по земле. Тут все те, кого Эслан привел из Замка Колдуньи, с воинственными криками кинулись на неприятеля. Гномы пустили в ход боевые топорики, великан — дубинку (да и ногами он передавил не один десяток врагов), кентавры — мечи и копыта, волки — зубы, единороги — рога. Усталая армия Питера кричала «Ура!», враги вопили, пришельцы орали, рычали, ревели по всему лесу от края до края разносился страшный грохот сражения.

Глава семнадцатая ПОГОНЯ ЗА БЕЛЫМ ОЛЕНЕМ

Через несколько минут битва была закончена. Большинство врагов погибло во время первой атаки армии Эслана, а остальные, увидев, что Колдунья мертва, или спаслись бегством, или сдались в плен. И вот уже Эслан и Питер приветствуют друг друга крепким рукопожатием. Люси никогда еще не видела Питера таким, как сейчас: лицо его было бледно и сурово, и он казался гораздо старше своих лет.

Мы должны поблагодарить Эдмунда, Эслан, — услышала Люси слова Питера. — Нас бы разбили, если бы не он. Колдунья размахивала своей палочкой направо и налево, и наше войско обращалось в камень. Но Эдмунда ничто не могло остановить. Добираясь до Колдуньи, он сразил трех людоедов, стоявших на его пути. И когда он настиг ее — она как раз обращала в камень одного из ваших леопардов, — у Эдмунда хватило ума обрушить удар меча на волшебную палочку, а не на Колдунью, не то он сам был бы превращен в статую. Остальные как раз и совершали эту ошибку. Когда ее палочка оказалась сломанной, у нас появилась некоторая надежда... Ах, если бы мы не понесли таких больших потерь в самом начале сражения! Эдмунд тяжело ранен. Нам надо пойти к нему.

Друзья нашли Эдмунда за передовой линией на попечении миссис Бобрихи. Он был в крови, рот приоткрыт, лицо жуткого зеленоватого цвета.

— Быстрее, Люси, — сказал Эслан.

И тут Люси вдруг впервые вспомнила о целебном бальзаме, полученном ею в подарок от Санта Клауса. Руки девочки так дрожали, что она не могла вытащить пробку, но наконец это ей удалось и она влила несколько капель в рот брату.

— У нас много других раненых, — напомнил ей Эслан, но Люси не отрываясь смотрела на бледное лицо Эдмунда, гадая, поможет ли ему бальзам.

— Я знаю, — нетерпеливо ответила Люси. — Погоди минутку.

Дочь Адама и Евы, — повторил Эслан еще суровей, — другие тоже стоят на пороге смерти. Сколько же их еще должно умереть из-за Эдмунда?

О, прости меня, Эслан, — сказала Люси, вставая, и пошла вместе с Ним. Следующие полчаса оба они были заняты делом: она возвращала жизнь раненым. Он — тем, кто был обращен в камень. Когда она наконец освободилась и смогла вернуться к Эдмунду, он уже был на ногах и раны его затянулись. Люси давно — пожалуй, целую вечность не видела, чтобы он выглядел так чудесно. По правде сказать, с того самого дня, как он пошел в школу. Там-то, в этой ужасной школе, в компании дурных мальчишек, он и сбился с правильного пути. А теперь Эдмунд снова стал прежним и мог смотреть людям в глаза прямо.

И тут же, на поле боя, Эслан посвятил Эдмунда в рыцари.

Интересно, шепнула сестре Люси, — знает ли он, что сделал ради него Эслан? О чем на самом деле Эслан договорился с Колдуньей?

Ш-ш-ш.... Нет. Конечно нет, — сказала Сьюзан.

Как ты думаешь, рассказать ему? —спросила Люси.

Разумеется, нет, — ответила Сьюзан. — Это будет для него ужасно. Подумай, что бы ты почувствовала на его месте.

И все-таки ему следовало бы знать, — сказала Люси.

Но тут их разговор прервали.

В ту ночь они спали там, где их застали события. Как Эслан добыл еду для всех, я не знаю, но так или иначе, около восьми часов вечера все они сидели на траве и пили чай. На следующий день они двинулись на запад вдоль берега большой реки. И еще через день, под вечер, подошли к ее устью. Над ними возвышались башни замка Кэр-Пэравел, стоявшего на небольшом холме, перед ними были дюны, кое-где среди песков виднелись скалы, лужицы соленой воды и водоросли. Пахло морем, на берег накатывали одна за другой бесконечные сине-зеленые волны. А как кричали чайки! Вы когда-нибудь слышали их? Помните, как они кричат?

Вечером, после ужина, четверо ребят снова спустились к морю, скинули туфли и чулки и побегали по песку босиком. Но следующий день был куда более торжественным. В этот день в Большом зале Кэр-Пэравела — этом удивительном зале с потолком из слоновой кости, с дверью в восточной стене, выходящей прямо на море, и украшенной перьями западной стеной — в присутствии всех их друзей Эслан венчал ребят на царство. Под оглушительные крики: «Да здравствует король Питер! Да здравствует королева Сьюзан! Да здравствует король Эдмунд! Да здравствует королева Люси!» — Он подвел их к четырем тронам.

Кто был хоть один день королем или королевой в Нарнии, навсегда останется ими здесь. Несите достойно возложенное на вас бремя, сыновья и дочери Адама и Евы, — сказал Он.

Через широко распахнутые двери в восточной стене послышались голоса сирен и тритонов, подплывших к берегу, чтобы пропеть хвалу новым правителям Нарнии.

И вот ребята воссели на престол, в руки им вложили скипетры, и они стали раздавать награды и ордена своим боевым друзьям: Фавну, Тамнусу и чете бобров, Великану Рамблбаффину и леопардам, добрым кентаврам и добрым гномам, и льву — тому, который когда-то был обращен Колдуньей в камень. В ту ночь в Кэр-Пэравеле был большой праздник: пировали и плясали до утра. Сверкали золотые кубки, рекой лилось вино, и в ответ на музыку, звучавшую в замке, к ним доносилась удивительная, сладостная и грустная музыка обитателей моря.

Но пока шло это веселье, Эслан потихоньку выскользнул из замка. И когда ребята это заметили, они ничего не сказали, потому что мистер Бобр их предупредил:

Эслан будет приходить и уходить, когда Ему вздумается. Сегодня вы увидите Его, а завтра нет. Он не любит быть привязанным к одному месту... и, понятное дело, есть немало других стран, где Ему надо навести порядок. Не беспокойтесь, Он будет к вам заглядывать. Только не нужно Его принуждать. Ведь Он же не ручной лев.

Наша история, как вы видите, почти — хотя еще и не совсем — подошла к концу. Два короля и две королевы хорошо управляли своей страной. Царствование их было долгим и счастливым. Сперва они тратили много времени на то, чтобы найти оставшихся в живых приспешников Белой Колдуньи и уничтожить их. Еще долго в диких уголках леса таились мерзкие твари. То в одном месте являлась ведьма, то в другом — людоед. В одном месте видели оборотня, в другом рассказывали о кикиморе. Но наконец все это злое племя удалось истребить. Ребята ввели справедливые законы и поддерживали в Нарнии порядок, следили, чтобы не рубили зря добрые деревья, освободили маленьких гномов и сатиров от дополнительных занятий в школе, наказывали тех, кто совал нос в чужие дела и вредил соседям, помогали тем, кто жил честно и спокойно и не мешал жить другим. Они прогнали злых великанов (совсем не похожих на добряка Рамблбаффина), когда те осмелились пересечь северную границу Нарнии. Заключали дружеские союзы с заморскими странами, наносили туда визиты на высшем уровне и устраивали торжественные приемы у себя.

Шли годы. И сами ребята тоже менялись. Питер стал высоким широкоплечим мужчиной, отважным воином, и его называли король Питер Великолепный. Сьюзан стала красивой стройной женщиной с черными волосами, падающими чуть не до пят, и короли заморских стран наперебой отправляли в Нарнию послов и просили ее руки и сердца. Ее прозвали Сьюзан Великодушная. Эдмунд был более серьезного и спокойного нрава, чем Питер. Его прозвали король Эдмунд Справедливый. А золотоволосая Люси всегда была весела, и все соседние принцы мечтали взять ее в жены, а народ Нарнии прозвал ее Люси Отважная.

Так они и жили радостно и счастливо, и если вспоминали о своей прежней жизни по ту сторону дверцы Платяного Шкафа, то только так, как мы вспоминаем приснившийся нам сон. И вот однажды Тамнус он уже стал к тому времени пожилым и начал толстеть принес им известие о том, что в их краях вновь появился Белый Олень тот самый, который выполняет все ваши желания, если вам удается его поймать. Оба короля и обе королевы и их главные приближенные отправились на охоту в западный лес в сопровождении псарей с охотничьими собаками и егерей с охотничьими рожками. Вскоре они увидели Белого Оленя. Они помчались за ним по пущам и дубравам, не разбирая дороги; кони их приближенных выбились из сил, и только короли и королевы неслись следом за Оленем. Но вот они увидели, что тот скрылся в такой чащобе, где коням не пройти. Тогда король Питер молвил (они и говорили теперь совсем иначе, так как долго пробыли королевами и королями):

Любезный брат мой, любезные сестры мои, давайте спешимся, оставим наших скакунов и последуем за этим оленем. Ибо ни разу за всю мою жизнь мне не приходилось охотиться на такого благородного зверя. Государь, ответствовали те, — да будет на то твоя воля!

И вот они спешились, привязали лошадей к деревьям и пешком двинулись в гущу леса. Не успели они туда войти, как королева Сьюзан сказала:

Любезные друзья мои, перед нами великое чудо! Взгляните, это дерево — из железа!

Государыня, сказал король Эдмунд, — если вы как следует присмотритесь, вы увидите, что это — железный столб, на вершине которого установлен фонарь.

Клянусь Львиной Гривой, весьма странно, — сказал король Питер, ставить фонарь в таком месте, где деревья столь густо обступают его со всех сторон и кроны их вздымаются над ним столь высоко, что, будь он даже зажжен, его света бы никто не заметил.

Государь, — сказала королева Люси, — по всей вероятности, когда ставили железный столб, деревья здесь были меньше и росли реже или вовсе еще не росли. Лес этот молодой, а столб — старый.

И они все принялись разглядывать его. И вот король Эдмунд сказал:

Я не ведаю почему, но этот фонарь и столб пробуждают во мне какое-то странное чувство, словно я уже видел нечто подобное во сне или во сне, приснившемся во сне.

Государь, — ответствовали они ему, — с нами происходит то же самое.

Более того, сказала королева Люси, — меня не оставляет мысль, что, если мы зайдем за этот столб с фонарем, нас ждут необычайные приключения или полная перемена судьбы.

Государи мои, сказал король Эдмунд, подобное же предчувствие шевелится и в моей груди.

И в моей, любезный брат, — сказал король Питер.

И в моей тоже, — сказала королева Сьюзан. А посему я советую вернуться к нашим коням и не преследовать более Белого Оленя.

— Государыня, — сказал король Питер. Дозволь тебе возразить. Ни разу с тех пор, как мы четверо стали править Нарнией, не было случая, чтобы мы взялись за какое-нибудь благородное дело — будь то сражение, рыцарский турнир, акт правосудия или еще что-нибудь — и бросили на полдороге. Напротив, все, за что мы брались, мы доводили до конца.

Сестра, сказала королева Люси, мой брат король произнес справедливые слова. Мне думается, нам будет стыдно, если из-за дурных предчувствий и опасений мы повернем обратно и упустим такую великолепную добычу.

Я с вами согласен, сказал король Эдмунд. — К тому же меня обуревает желание выяснить, что все это значит. По доброй воле я не поверну обратно даже за самый огромный алмаз, какой есть в Нарнии и на всех Островах.

Тогда, во имя Эслана, — сказала королева Сьюзан, — раз вы все так полагаете, пойдем дальше и не отступим перед приключениями, которые нас ожидают.

И вот королевы и короли вошли в самую чащобу. Не успели они сделать и десяти шагов, как вспомнили, что предмет, который они перед собой видят, называется фонарный столб, а еще через десять — увидели, что пробираются не среди ветвей, а между меховых шуб. И в следующую минуту они гурьбой выскочили из дверцы платяного шкафа и очутились в пустой комнате. И были они уже не короли и королевы в охотничьих одеяниях, а просто Питер, Сьюзан, Эдмунд и Люси в их обычной одежде. Был тот же самый день и час, когда они спрятались в платяном шкафу от миссис Макриди. Она все еще разговаривала с туристами в коридоре по ту сторону двери. К счастью, те так и не зашли в пустую комнату и не застали там ребят.

На том бы вся история и кончилась, если бы ребята не чувствовали, что должны объяснить профессору, куда девались четыре шубы из платяного шкафа. И профессор — вот уж поистине удивительный человек! не сказал им, чтобы они не болтали глупостей и не сочиняли небылиц, но поверил всему, что услышал от них.

Нет, — сказал он, думаю, нет никакого смысла пытаться пройти через платяной шкаф, чтобы забрать шубы. Этим путем вы в Нарнию больше не проникнете. Да и от шуб было бы теперь мало проку, даже если бы вы их и достали. Что? Да, конечно, когда-нибудь вы туда попадете. Кто был королем в Нарнии, всегда останется им. Но не пытайтесь дважды пройти одним и тем же путем. Вообще не пытайтесь туда попасть. Это случится, когда вы меньше всего будете этого ожидать. И не болтайте много о Нарнии даже между собой. И не рассказывайте никому, пока не убедитесь, что у тех, с кем вы беседуете, были такие же приключения. Что? Как вы это узнаете? О, узнаете, можете не сомневаться: странные истории, которые они будут рассказывать, даже их взгляд выдаст тайну. Держите глаза открытыми. Ну чему только их учат в нынешних школах? — добавил он.

Вот теперь-то мы подошли к самому концу приключений в Платяном Шкафу. Но, если профессор не ошибался, это было только началом приключений в Нарнии.

Глава первая КАК НАЧИНАЛИСЬ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ШАСТЫ

Эта повесть о том, что случилось в Нарнии и к югу от нее тогда, когда ею правили Верховный Король Питер, его брат и две сестры. В те дни далеко на юге, в стране Калормен, жил у моря бедный рыбак по имени Аршиш, а с ним жил мальчик по имени Шаста, звавший его отцом. Утром Аршиш выходил в море ловить рыбу, а днем запрягал осла, клал рыбу в повозку и ехал торговать в ближайшую деревню. Если он выручал много, то возвращался в хорошем расположении духа и Шасту не трогал; когда же выручал мало, придирался ко всему и даже бил мальчика. Придраться было нетрудно — Шаста делал буквально все по дому, чинил сети, стряпал и убирал.

Шаста никогда не думал о том, что находится на юге; он бывал с Аршишем в деревне, и ему там не понравилось. Он видел точно таких же людей, как его отец, — людей в грязных длинных одеждах, сандалиях и тюрбанах, с длинными бородами, вяло переговаривавшихся об очень скучных делах. Зато его живо занимало все, что лежит на севере, потому что туда никто не ездил и туда его не пускали. Чиня на пороге хижины сети, он с тоской глядел на север, но видел только небо да склон холма, а иногда птиц.

Когда Аршиш сидел дома, Шаста спрашивал: «Отец, а что там за холм?» Если Аршиш сердился, он мог надрать ему уши, если же был благодушен, отвечал: «Сын мой, не думай о пустом. Как сказал мудрец, прилежание залог успеха, а задающие вопросы ведут корабль дураков на рифы беды».

Шасте казалось, что за холмом сокрыта какая-то дивная тайна, которую отец до поры скрывает от него. На самом же деле рыбак говорил так, ибо не знал, какие земли лежат к северу, да и знать не хотел. У него был очень практический ум.

Однажды с юга прибыл незнакомец, но совсем не похожий на тех, кого Шаста видел до сих пор. Он сидел на прекрасном коне, и седло его сверкало серебром. Сверкали и кольчуга, и острие шлема, торчащее над тюрбаном. На боку его висел ятаган, спину прикрывал медный щит, в руке — копье. Незнакомец был темнолицый, но Шаста привык к этому, потому что все жители Калормена были такими; удивило его другое: борода, выкрашенная в алый цвет, вилась колечками и лоснилась от благовоний. Увидев золотой браслет на руке незнакомца, Аршиш понял, что это — тархан, то есть вельможа, и рухнул на колени, незаметно показывая Шасте, чтобы и тот сделал то же.

Незнакомец потребовал приюта на одну ночь, и бедный рыбак, разумеется, не посмел ему отказать. Все лучшее, что было в доме, хозяин подал гостю на ужин, а мальчику (как бывало всегда, если приходили гости) бросил кусок

хлеба и выгнал во двор. В таких случаях Шаста спал в стойле с ослом; но поскольку спать было еще рано, и никто никогда не учил его, что подслушивать дурно, он сел у самой стены.

— А теперь, хозяин, промолвил тархан, мне угодно купить у тебя этого мальчика.

О, господин мой! отвечал рыбак, и Шаста уловил в его голосе алчность. За какую цену я, твой верный раб, могу продать собственного сына? Разве не сказал поэт: «Нет ничего роднее естества, а дети — счастие для старости глубокой»?

Возможно, сухо процедил тархан, но другой поэт говорил: «Коль хочешь гостя обмануть, то смерть твоя не за порогом». Не оскверняй ложью свои уста, старик. Он тебе не сын, ибо ты темен лицом, а он светел и бел, как проклятые, но прекрасные нечестивцы с севера.

Дивно сказал кто-то, отвечал рыбак, что око мудрости острее копья! Знай же, о мой высокородный гость что я, по бедности своей, никогда не был женат. Но в год, когда Тисрок да живет он вечно! начал свое великое и благословенное царствование, в ночь полнолуния, боги лишили меня сна. Я встал и вышел поглядеть на луну и подышать свежим воздухом. Вдруг послышался плеск воды, словно кто-то греб веслами, и слабый крик. А немного позже прилив прибил к берегу лодочку, в которой лежало тело иссушенного голодом и жаждой человека. Он, верно, только что умер, ибо еще не остыл, а рядом с ним были пустые мехи для воды и живой младенец. Видно, эти несчастные потерпели кораблекрушение, и, завидя берег, взрослый спас дитя, пожертвовав для него всей водой. Вспомнив о том, что боги не оставляют без награды доброе дело, я прослезился, ибо раб твой мягкосердечен и....

Оставь при себе эту дурацкую похвальбу! прервал его тархан. Ты взял младенца, и он отработал тебе вдесятеро твою скудную пищу. Говори быстро его цену, ибо я устал от твоей болтовни.

Ты мудро заметил, господин, — сказал рыбак, что труд его выгоден мне. Если я продам этого отрока, то должен буду купить или нанять другого.

Даю тебе пятнадцать полумесяцев, сказал тархан.

Пятнадцать! вскричал Аршиш. Пятнадцать монет за усладу моих очей и опору моей старости! Не смейся надо мной Вспомни о моих сединах! Моя цена семьдесят полумесяцев.

Тут Шаста поднялся и тихо ушел. Он знал, как люди торгуются. Он знал, что Аршиш выручит за него больше пятнадцати полумесяцев, но меньше семидесяти и что спор протянется не один час.

Не думайте, что Шаста чувствовал то же, что почувствовали бы мы, если бы наши родители решили нас продать. Жизнь его была не лучше рабства, тархан же мог оказаться добрее, чем Аршиш. К тому же, узнав всю историю, он очень. обрадовался. Он часто сокрушался прежде, что не может любить рыбака, и, когда понял, что тот ему чужой, с души его спало тяжкое бремя. «Наверное, я сын какого-нибудь тархана, — думал он, или самого Тисрока (да живет он вечно!), а то и божества!»

Так думал он, стоя перед хижиной, а сумерки сгущались, и редкие звезды уже сверкали на небе, хотя у западного края оно отливало багрянцем. Конь пришельца, привязанный к столбу, мирно щипал траву. Шаста погладил коня по холке, но тот его не заметил. И Шаста подумал: «Кто его знает, какой он, этот тархан!..»

Хорошо, если он добрый, продолжал размышлять он вслух. У некоторых тарханов рабы носят шелковые одежды и каждый день едят мясо. Может быть, он возьмет меня в поход, и я спасу ему жизнь, и он освободит меня, и усыновит, и подарит дворец... а вдруг он злой? Тогда он закует меня в цепи. Как бы узнать? Конь-то знает, да не скажет.

Конь поднял голову, и Шаста погладил его бархатистый нос.

— Ах, умел бы ты говорить! — воскликнул он.

А я умею, — тихо, но внятно отвечал Конь.

Шаста уставился в огромные глаза Коня, и его собственные стали от удивления почти такими же большими:

Быть того не может! вскрикнул он.

Тише! —сказал Конь. На моей родине почти все звери говорят.

— А откуда ты? спросил Шаста

Из Нарнии, начал свой рассказ Конь. Меня украли, точнее сказать, захватили в плен. Я был тогда жеребенком, и мать запрещала мне бегать далеко на юг, но я не слушался. И поплатился же я за это, клянусь Львом! Много лет я служу злым людям, притворившись тупым, как их кони.

— Почему же ты им не признался?

Что я, дурак, что ли? Они будут показывать меня на ярмарках и сторожить еще сильнее. Но оставим пустые разговоры. Ты хочешь знать, каков мой хозяин Анрадин? Он жесток. Со мной не очень, кони дороги, а тебе, человеку, лучше умереть, чем быть рабом в его доме.

Тогда я лучше удеру, — сказал Шаста, сильно побледнев.

Конечно, беги, сказал Конь Только почему бы тебе и меня не прихватить?

— Так ты тоже хочешь удрать? спросил Шаста.

— Одного меня поймают, такие кони не бегают без всадника. Так ты поможешь мне, а я помогу тебе, потому что быстрее меня нет коня в этом царстве. Ты умеешь ездить верхом?

Конечно, — сказал Шаста. По крайней мере, я ездил на ослике.

На чем? — даже не понял Конь. Ах да... словом, не умеешь. А падать хотя бы?

Наверное, падать умеет всякий, отвечал Шаста.

Ты не понял, сказал Конь. Умеешь ты падать, и вставать, и не плача садиться в седло, и снова падать, и не терять присутствия духа?

— Я.... постараюсь, сказал Шаста.

— Да-а, бедолага, покачал головой Конь. Ну ничего, со мной научишься. Итак, пока эти спорят, подождем, а заснут тронемся в путь. Мой хозяин едет на север, в Ташбаан, ко двору Тисрока...

Почему ты не прибавил «да живет он вечно»? испугался Шаста.

А зачем? Я свободный нарниец. Мне не пристало говорить, как эти рабы и глупцы. Я не хочу, чтобы он вечно жил, и знаю, что он умрет, чего бы ему ни желали. Да ведь и ты свободен, ты с Севера.

— Значит, нам надо ехать на юг?

Нет, — сказал Конь. Если бы я был нем и глуп, как здешние лошади, я побежал бы домой, в его дворец. Там он будет меня искать. Ему и не догадаться, что я двинусь на север. Скорее всего, он решит, что меня украли.

— Я всегда хотел увидеть Север, — сказал Шаста.

— Конечно, — ответил Конь, — ведь ты оттуда... Мне кажется, они уже заснули.

— Я лучше тихонько проверю, — сказал Шаста.

— Правильно, — отозвался Конь, — только поосторожней.

Было уж совсем темно и тихо, слышался лишь шум прибоя. Шаста подкрался и посмотрел — старик и тархан действительно спали, — а потом зашел в стойло поцеловать ослика. «Жаль, что тебя придется оставить, — прошептал он и взял седло и уздечку, которые тархан велел отнести туда на ночь.

— Наконец-то ты вернулся! — проворчал Конь. — Я уже начал беспокоиться.

Конь объяснил ему, как приладить сбрую, и Шаста провозился довольно долго, стараясь ничем не звякнуть. «Тут потуже, — говорил Конь. — Нет, ниже, вот здесь. Подтяни еще». Напоследок он сказал:

— Вот смотри, это поводья, но ты их не трогай. Привяжи их посвободней, чтобы я двигал головой, как хотел. И главное, не трогай.

— Зачем же они тогда? — спросил Шаста.

Чтобы меня направлять, — отвечал Конь. — Но сейчас выбирать дорогу буду я, и тебе их трогать ни к чему. А еще — не вцепляйся мне в гриву.

— Чем же мне держаться за тебя? — снова спросил Шаста.

— Коленями — сказал Конь. — Тогда и научишься хорошо ездить. Сжимай мне коленями бока сколько хочешь, а сам сиди прямо и локти не растопыривай. Да, кстати, что ты делаешь со шпорами?

— Надеваю как следует, — сказал Шаста. — Уж это-то я знаю.

Сними их сейчас же и положи в переметную суму. Продадим в Ташбаане. Снял? Ну, садись в седло.

— Ох, какой ты высокий! — с трудом выговорил Шаста после неудачной попытки.

Я конь, что поделаешь, — сказал Конь. — А ты на меня лезешь, как на стог сена. Вот так-то лучше! Теперь распрямись и помни насчет коленей. Смешно, честное слово! На мне скакали в бой великие воины, и дожил я до такого мешка с картошкой! Что ж, поехали.

Конь превзошел себя в предусмотрительности. Сперва он пошел на юг, старательно оставляя следы на глине, и начал переходить вброд речку, протекавшую южнее хижины рыбака, но на самой ее середине повернул и пошел против течения. Потом вышел на каменистый берег и долго двигался шагом, пока хижина, стойло, дерево — словом, все знакомое Шасте — не растворилось в ночной мгле. Тогда Шаста понял, что они уже на вершине холма, отделявшего от него остальной мир. Сейчас он не мог разобраться, что было с той стороны. Конь воскликнул:

— Ах, самое место для галопа!

— Ой, не надо! — взмолился Шаста. — Я еще не могу... пожалуйста, Конь! Да, а как тебя зовут?

— И-го-го-и-га-га-га.

Мне не выговорить, — сказал Шаста. — Можно, я буду звать тебя просто Игого?

— Что ж, зови, — согласился Конь. — А тебя как зовут?

— Шаста.

— Да... Вот это и впрямь не выговоришь. А насчет галопа, ты не бойся: он легче рыси. Сожми меня коленями и смотри мне прямо между ушей. Только не гляди вниз! Если покажется, что падаешь, сядь еще прямее. Готов? Ну, во имя Нарнии и Севера!

Глава вторая ПЕРВОЕ ДОРОЖНОЕ ПРИКЛЮЧЕНИЕ

Солнце стояло высоко, когда Шаста проснулся от теплого и влажного прикосновения. Открыв глаза, он увидел длинную конскую морду, вспомнил вчерашние события и, садясь, громко застонал.

Ой, — еле выговорил он, — все-все у меня болит. Еле двигаюсь.

— Доброе утро, приятель, — сказал Конь. — Ты не бойся, это не от ушибов, ты и упал-то раз десять, и все на траву. Правда, один раз ты отлетел далеко, но угодил в куст. Словом, это не ушибы, так всегда бывает поначалу. Я уже позавтракал. Завтракай и ты.

Какой там завтрак, — сказал Шаста. — Говорю же, я двинуться не могу.

Но Конь не отставал; он трогал несчастного и копытом, и мордой, пока тот не поднялся на ноги, а поднявшись не огляделся. От того места, где они ночевали, спускался пологий склон, весь в белых цветочках. Далеко внизу лежало море. Шаста никогда не смотрел на него сверху и не представлял, какое оно большое и разноцветное. Волны били о берег, которому ни конца, ни края, но шума из-за большого расстояния совсем не было слышно. В ясном небе летали чайки, но воздух был совсем иной, чем у хижины. Шаста не сразу догадался, что нет главного — запаха рыбы, которым он дышал, сколько себя помнил. Это ему очень понравилось, и прежняя жизнь показалась давним сном. От радости он забыл о том, что всё тело болит.

— Игого, ты что-то говорил о завтраке? — спросил он Коня.

— Посмотри в сумках. Ты их повесил ночью на дерево, точнее, утром.

Шаста посмотрел и нашел много хорошего: почти совсем свежий пирог с мясом, кусок овечьего сыра, горсть сушеных фиг, флягу с вином и кошелек с деньгами. Столько денег — сорок полумесяцев — он еще в жизни не видел.

Потом он осторожно сел у дерева и принялся за пирог; Конь тем временем пощипывал траву.

— Можно взять эти деньги? — спросил Шаста. — Это не воровство?

— Как тебе сказать, — отвечал Конь. — Говорящие звери красть не должны, но это... Мы с тобой бежали из плена, деньги — наша добыча. И потом, ты без них не прокормишься. Ведь вы, люди, не едите травы.

— Не едим.

— А ты пробовал?

— Да, бывало. Нет, не могу. И ты бы не мог на моем месте.

— Странные вы существа, — заметил Конь.

Пока Шаста доедал лучший завтрак в своей жизни, друг его лег на спину и стал кататься по земле.

— Ах, как хорошо! — приговаривал он. — Спину почешешь, ногами помашешь. Покатайся и ты, сразу станет легче.

Но Шаста засмеялся и сказал:

— Какой ты смешной, когда валяешься!

Ничего подобного! ответил Конь, но остановился и прибавил не без испуга: — Неужели смешной?

Да, — отвечал Шаста, а что тут плохого?

А вдруг говорящие лошади так не делают? — перепугался Конь. — Вдруг это глупая здешняя привычка? Это дурные манеры, а? Как ты думаешь? Нет, честно! Я не обижусь, скажи: будут надо мной смеяться в Нарнии?

— Откуда же мне знать? Да ты не бойся! Приедем увидим. Кстати, какая дорога туда ведет?

— До Ташбаана вон та, а потом дороги нет, там большая пустыня. Ничего, одолеем! Нам будут видны горы, ты подумай: горы Севера! Только бы пройти Ташбаан!

— Обойти его нельзя?

— Тогда придется сильно кружить, боюсь запутаться. И потом мы попадем в маленькие города. Легче всего идти вот так, вдоль берега. Тут нет никого, кроме овец, кроликов и чаек. Что ж, тронемся?

Чтобы Шасте было не слишком трудно, Конь до сумерек шел шагом. Когда стало смеркаться, они увидели селение; спешившись, Шаста купил там хлеба, лука и фруктов, а Конь, обогнув селение, остановился дальше, в поле. Через два дня они снова так сделали и через четыре тоже.

Все эти дни Шаста поистине блаженствовал. Ноги и руки болели все меньше. Конь уверял, что мальчик сидит в седле, как мешок, но учителем был терпеливым — никто не научит ездить верхом лучше, чем сама лошадь. Шаста уже не боялся рыси и не падал, когда Конь останавливался с разбегу или неожиданно кидался в сторону (что, оказывается, часто делают в битве). Рассказы о битвах Шаста очень любил, а Конь не очень: ему было стыдно, что он, раб, сражался за чужого царя.

Уже не одну неделю двигались они вдоль моря, через день пополняя припасы, пока поздно вечером на пустынной равнине их не настигло приключение.

Море, как и всегда, лежало справа, за песчаным холмом. Светила луна; слева темнел лес. Конь то шел шагом, то пускался рысью, но вдруг резко остановился. Шаста сказал:

— Послушай, что там? Как будто лошадь, ближе к лесу, — прибавил он, послушав с минутку.

— Да, это лошадь, — сказал Конь. Ах, нехорошо!..

— Ну что такого, крестьянин едет! сказал Шаста.

— Крестьяне так не ездят, возразил Конь, и кони у них не такие. Нет, это настоящий всадник, тархан, но он не на боевом коне, это прекрасная чистокровная кобыла.

— Они остановились, сказал Шаста.

— Друг мой, кто-то выследил нас, — отозвался Конь.

— Что же нам делать? тихо спросил Шаста. — Ты думаешь, он нас хорошо и видит, и слышит?

Видишь тучу? — сказал Конь. Когда она закроет луну, мы как можно тише двинемся к морю и спрячемся среди песчаных холмов.

Так они и сделали. Однако туча была очень темной, а море все не показывалось. Шаста подумал: «Наверное, мы уже проехали холмы», как вдруг сердце у него упало: оттуда, спереди, послышалось долгое, жуткое, скорбное рычание. и в тот же миг Конь понесся во весь опор.

— Что это? — пролепетал Шаста.

— Львы! — ответил Конь.

После этого оба молчали, пока перед ними не сверкнуло море. Конь пошел шагом у самой воды.

— Теперь не унюхают, сказал Конь, немного отдышавшись. Вода отбивает запах.

Идя вдоль берега, Конь сказал.

— Ты знаешь, мне очень стыдно. Я испугался, словно обычный неговорящий конь калормийцев. Да таков я и есть. Совсем не ощущаю себя говорящим конем из Нарнии. Мне нипочем мечи, копья и стрелы, но этих созданий бр-р-р я совершенно не выношу. Мне будет лучше, если я немножко пробегусь.

И он пустился галопом, тем более что слева, совсем близко, скоро раздался глухой рев.

— Их двое, — проговорил на бегу Конь.

Та лошадь тоже скачет, прокричал Шаста. Она совсем рядом.

— Тем лучше, отозвался взволнованный Конь. У тархана есть меч, он защитит нас.

Что же с того? — крикнул Шаста. Избавившись от львов, мы тогда все равно погибнем. Если нас поймают, меня повесят как конокрада!

Он меньше, чем Конь, боялся львов, потому что никогда их не видел. Но Конь-то знал, кто такие львы.

Конь только фыркнул в ответ и отпрянул вправо. Как ни странно, другая лошадь шарахнулась влево, и сразу же вслед за этим кто-то зарычал сперва справа, потом слева. Лошади кинулись друг к другу. Львы рычали попеременно с обеих сторон, не отставая от лошадей. Наконец луна выплыла из-за тучи, и в ярком свете Шаста увидел, что лошади несутся морда к морде. словно на скачках. Игого (позднее) вспоминал, что таких скачек еще не бывало в Калормене. Шаста уже не надеялся ни на что и думал лишь о том, сразу съедает тебя лев или сперва поиграет, как кошка с мышью. Думал он об этом, но краем глаза видел, что другой всадник очень мал ростом, что кольчуга его ярко сверкает, в седле он сидит как нельзя лучше, а бороды у него нет.

Тем временем лошади уже плыли, и вода доходила Шасте до колен. У самого берега темнела огромная глыба. «Другой лев отстал». подумал Шаста.

По-видимому, лев не собирался ради них лезть в воду. Когда кони переплыли вдающийся в сушу узкий залив, Шаста обернулся и увидел, что темная глыба исчезла. И тут он услышал два женских голоса.

— Ах, как я устала!..— произнес один голос.

— Тише, Уинни! Не будь глупышкой, отозвался другой. Придержи язычок!

«Это мне снится, подумал Шаста. — Могу поклясться, что это еще одна говорящая лошадь!»

К изумлению Шасты, маленький всадник глядел прямо перед собой, как бы не замечая тех, кто движется рядом. Но Конь громко заржал и сказал:

— Меня не обманешь! Госпожа моя, вы говорящая лошадь, вы — тоже из Нарнии!

Тебе какое дело? — вскрикнул странный всадник, положив руку на меч. Но то, каким голосом это было произнесено, кое-что сказало Шасте.

— Да это же просто девчонка! — вырвалось у него.

А тебе какое дело? — продолжала незнакомка. — А ты — мальчишка! Грубый, неотесанный, глупый мальчишка! Наверняка — раб, укравший коня!

Только так и могут рассуждать девчонки! — сказал Шаста.

Нет, госпожа, — сказал Конь. — Он не украл меня. Если уж на то пошло, я его украл. И потом, что странного в том, что, встретив даму из своей страны (я имею в виду вашу Кобылу, сударыня) здесь, на чужбине, я не смог отказать себе в удовольствии побеседовать с ней? По-моему, это вполне естественно.

— Конечно, — поддержала его Уинни.

Уж ты-то молчи! — сказала девочка. — Видишь, в какую беду я из-за тебя попала.

Никакой беды нет, — сказал Шаста. — Мы вас не держим.

— Еще бы! — вскрикнула всадница. — Попробуй удержи!

Как же трудно со всеми этими людьми!.. — сказал Кобыле Конь. — Ну просто мулы... давай, мы с тобой разберемся. Должно быть, госпожа, тебя тоже взяли в плен, когда ты была жеребенком?

— Да, господин мой, — печально отвечала Уинни.

А теперь ты бежала?

— Скажи ему, чтобы не совал нос не в свое дело! — вставила всадница.

Нет, Аравита, не скажу, — ответила Уинни. — Я и впрямь бежала. Не только ты, но и я. Такой благородный Конь нас не выдаст. Господин мой, мы держим путь в Нарнию.

И мы тоже, конечно, — сказал Конь. — Всякий поймет, что оборвыш, едва сидящий в седле, откуда-то сбежал. Но не странно ли, что молодая тархиня едет ночью одна, без свиты, в кольчуге своего брата и боится чужих? Не надо считать нас простачками.

Ну хорошо, — сказала девочка. — Ты угадал, мы с Уинни сбежали. Мы хотим попасть в Нарнию. Что же дальше?

— Так почему же нам не держаться вместе? — спросил Конь. — Надеюсь, госпожа моя, ты не откажешься от моей защиты и помощи? — обратился он к Уинни.

Почему ты спрашиваешь мою Лошадь, а не меня? — разгневалась Аравита.

Прости меня, госпожа, — сказал Конь, — у нас в Нарнии так не говорят. Мы с Уинни — свободные Лошади, а не здешние немые клячи. Если ты бежишь в Нарнию, помни: Уинни — не «твоя Лошадь». Тогда уж и ты «ее девочка».

Аравита открыла рот, но ничего не сказала. Очевидно, такой поворот мысли был для нее совершенно неожиданным.

И все-таки, — сказала она после минутного молчания, — я не вижу причин продолжать наш путь вместе. Разве так не легче нас выследить?

— Нет, не легче, — ответил Конь.

— Давай держаться с ними, — сказала Уинни. — Я буду чувствовать себя гораздо спокойней. Мы ведь даже не знаем дороги. А такой огромный боевой Конь наверняка знает больше, чем я.

А ну их, Игого, — говорил тем временем Шаста. — Пусть идут своей дорогой. Ты же видишь, они не хотят быть с нами.

— Да мы хотим... начала было Уинни.

Так и быть, — перебила ее девочка. — С вами, господин Боевой Конь, мы согласны продолжать путь. Но при чем здесь этот мальчишка? А вдруг он подослан?

Лучше бы прямо сказала, ответил Шаста, — что, по твоему мнению, я тебе не пара...

Помолчи, Шаста, прервал его Конь. — Осторожность тархини вполне разумна. Я ручаюсь за мальчика, — обратился он к своим спутницам. Он честный и верный друг. Кроме того, он либо из Нарнии, либо из Орландии.

В таком случае все в порядке. Поехали вместе. — Она обращалась к Игого, нарочито, не обращая внимания на Шасту.

Прекрасно! — сказал Конь. Теперь, когда нас отделяет вода от этих ужасных зверюг, почему бы вам не расседлать нас и всем нам не отдохнуть немного? К тому же каждый сможет рассказать о себе.

Когда все четверо расположились на траве, тархиня все еще молчала. Хорошими манерами в рыбацкой хижине Шасте обзавестись не удалось, поэтому он попытался гордо отказаться от предложенной еды, но потом передумал. Лошади живо беседовали о своей дивной родине, причем выяснилось, что они даже приходятся друг другу дальними родственниками. Всадники молча и угрюмо жевали те вкусные вещи, которые Аравита прихватила с собой из дома. Наконец лошадям стало неловко, и Конь обратился к девочке так:

Госпожа моя, расскажи нам о себе. И не спеши, за нами никто не гонится.

Аравита немедленно уселась поудобнее и важно начала свой рассказ. Надо сказать, что в той стране и правду, и неправду рассказывают особым слогом; этому учат с детства, как учат у нас писать сочинения. Только рассказы слушать можно и даже приятно, а сочинений, если не ошибаюсь, не читает никто и никогда.

Глава третья У ВРАТ ТАШБААНА

— Меня зовут тархиня Аравита, — начала свой рассказ девочка. — Я единственная дочь могущественного Кидраш-тархана, сына Ришти-тархана, сына Кидраш-тархана, сына Ильсомбре-Тисрока, сына Ардиб-Тисрока, прямого потомка богини Таш. Отец мой, владетель Калавара, наделен правом стоять в туфлях пред лицом Тисрока (да живет он вечно!). Моя мать (да будет с ней милость богов!) умерла, и отец женился снова. Один из моих братьев пал в сражении с бунтовщиками на Западе, другой еще совсем ребенок. Случилось так, что мачеха меня невзлюбила, и, пока я живу в доме, солнце кажется ей черным. Поэтому она и подговорила своего мужа, а моего отца выдать меня за Ахошту-тархана. Человек он худородный, но сумел влезть в милость к Тисроку (да живет он вечно!), ибо льстив и весьма коварен, и теперь стал тарханом, а вскоре станет великим визирем, когда умрет нынешний. Теперь Ахоште за шестьдесят, видом гнусен, кособок и повадкою схож с обезьяной. Но отец мой, повинуясь жене, послал к нему гонцов, которых тот милостиво принял и отправил с ними послание о том, что женится на мне нынешним летом.

Когда я это узнала, солнце для меня померкло, и я плакала целый день. Наутро я встала с постели и велела оседлать кобылу по имени Уинни, и взяла кинжал моего погибшего брата, и поскакала в зеленую долину. Там я спешилась, разорвала мои одежды и, обращаясь к богам, взмолилась, чтобы кинжал поразил меня сразу. Но тут вдруг Кобыла моя заговорила как одна из дочерей человеческих: «О, госпожа моя, не губи себя! Живая ты еще можешь стать счастливой, а для мертвых все мертво!»

Я выразилась не столь изящно, — пробормотала Уинни.

Ничего, госпожа, так надо! — сказал ей Игого, наслаждавшийся рассказом. — Это высокий тархистанский стиль. Даже сказители при дворе Тисрока не смогли бы передать это лучше. Хозяйка твоя прекрасно говорит. Продолжай, тархиня!

Услышав такие слова, — продолжала Аравита, — я подумала, что разум мой помутился от горя, и устыдилась, ибо предки мои не боялись смерти. Снова занесла я кинжал, но Кобыла моя Уинни просунула морду меж ним и мною и обратилась ко мне с разумнейшей речью, ласково укоряя меня, как мать укоряла бы дочь. Удивление мое было так сильно, что я выронила кинжал. «Как ты научилась говорить, о Кобыла?» обратилась я к ней, и она поведала то, что вы уже знаете. Рассказы ее о говорящих зверях, темных лесах и светлых долинах были столь прекрасны, что я воскликнула: «Молю тебя богиней Таш, и Азаротом, и Зардинах, Повелительницей Ночи, отвезти меня в эту дивную землю!» — «О, госпожа! — отвечала мне Кобыла моя Уинни. — В Нарнии ты бы обрела счастье, ибо там никого не выдают замуж насильно».

Надежда вернулась ко мне, и я благодарила богов, что не успела себя убить. Мы решили вернуться домой и украсть друг друга. Выполняя задуманное нами, я надела в доме отца мои лучшие одежды, и пела, и плясала, и притворялась веселой, а через несколько дней обратилась к Кидраш-тархану с таким словом: «О услада моих очей, могучий Кидраш, разреши мне удалиться в лес на три дня, дабы принести там жертвы Зардинах, Повелительнице Ночи и Хранительнице Девства, ибо я вскоре уйду от нее к другим богам». И он отвечал мне: «Услада моих очей, да будет так».

Покинув отца, я немедленно отправилась к старейшему из его рабов, который был мне нянькой в раннем детстве и любил меня больше, чем воздух или свет. Я велела ему написать за меня письмо. Он долго молил меня переменить мое решение, но потом смирился и сказал: «Слушаюсь, о, госпожа, и повинуюсь!» Я запечатала это письмо и спрятала его на груди.

— А что там было написано? — спросил Шаста.

Подожди, мой маленький друг, — сказал Игого. — Ты портишь рассказ. Мы все со временем узнаем.

Потом я кликнула рабыню, с которой собиралась удалиться в лес, велела ей разбудить меня до зари и угостила ее вином, подмешав к нему сонного зелья. Когда весь дом уснул, я надела кольчугу погибшего брата, которая хранилась в моих покоях, взяла все деньги, какие у меня были, и драгоценные камни, и еду. Я оседлала сама Кобылу мою Уинни, и еще до второй стражи мы с нею ушли — не в лес, как думал отец, а на север и на восток, к Ташбаану.

Я знала, что трое суток отец не будет искать меня. На четвертый же день мы были в городе Азым-Валда, откуда идут дороги во все стороны нашего царства и тарханы могут послать письмо с гонцами Тисрока (да живет он вечно!). Поэтому я пошла к начальнику этих гонцов и сказала: «О верный слуга, вот письмо от Ахошты-тархана к Кидрашу, владетелю Калавара! Возьми эти пять полумесяцев и пошли гонца». А начальник сказал мне: «Слушаюсь и повинуюсь».

В письме было написано: «От Ахошты к Кидраш-тархану, привет и мир. Во имя великой Таш, знай, что на пути к тебе я встретил твою дочь, тархиню Аравиту, которая приносила жертвы великой Зардинах. Узнав, кто передо мною, я был поражен ее красотой и добродетелью. В тот же час я заключил с ней брачный союз и увез ее в мой дом. Оба мы молим тебя поспешить к нам, дабы порадовать нас и ликом своим и речью и захватить с собой приданое моей жены, которое нужно мне незамедлительно, ибо я потратил немало на свадебный пир. Да хранят тебя боги».

Отдав это письмо, я поспешила покинуть Азым-Валда, дабы миновать Ташбаан к тому дню, когда отец мой прибудет туда или пришлет гонцов. На этом пути за нами погнались львы, и мы повстречались с вами.

— А что было дальше с той девушкой, которую ты опоила сонным зельем? — спросил Шаста.

Ее высекли, конечно, за то, что она проспала, — ответила Аравита. И очень хорошо, она ведь все про меня доносила мачехе.

— А, по-моему, плохо, сказал Шаста.

Я ничего не собираюсь делать, чтобы понравилось тебе, отрезала Аравита.

И еще одного я не понял. Ты не взрослая, ты не старше меня, если не моложе. Как же ты можешь выйти замуж?

Аравита не отвечала, но Игого сказал:

— Шаста, не срамись! У них в Тархистане так заведено во всех знатных родах.

Шаста покраснел (хотя в темноте никто не заметил этого), смутился и долго молчал. Игого тем временем поведал Аравите свою историю, правда, он несколько больше, чем хотелось бы Шасте, рассказывал о том, какой тот плохой ездок, находя это очень смешным, но Аравита не смеялась, а потом все легли спать.

Наутро все четверо продолжали свой путь; и Шаста думал, что вдвоем ехать было бы лучше. Теперь Игого беседовал не с ним, а с Аравитой. Благородный Конь долго жил в Тархистане, среди тарханов и тархинь, и знал почти всех знакомых своей нежданной попутчицы. «Если ты был под Зулиндрехом, ты должен был видеть Алимаша, моего родича», — говорила Аравита, а он отвечал: «Ну как же! Колесница не то, что мы, но все же он храбрый воин и добрый человек. После битвы, когда мы взяли Тибеф, он дал мне сахару». А то начинал Игого: «Помню, у озера Мезреель...», и Аравита вставляла: «Ах, там жила моя подруга, Лазарилина. Какие сады, какие цветы, ах и ах!» Конь совсем не хотел оттеснять своего маленького приятеля, но, когда встречаются персоны одного круга, это выходит само собой.

Уинни сильно робела перед таким Конем и говорила мало. А хозяйка ее или подруга — ни разу не обратилась к Шасте.

Так добрались они до столицы Тархистана. Последнюю часть пути проделали ночью, ибо здесь, у самого Ташбаана, было много проезжих. Днем, в роще, они спорили о том, что же им делать в городе. Каждый предлагал свое. Аравита, быть может, обращалась чуть-чуть приветливей к Шасте, да и как не обратиться, когда обсуждаешь важные вещи.

Игого считал, что самое главное — условиться поточнее, где встретятся они по ту сторону столицы, если их почему-либо разлучат. Он предлагал старое кладбище, где стояли гробницы древних царей; прямо за ними начиналась пустыня. «Эти гробницы нельзя не заметить, они, как огромные ульи, — говорил Конь. — А лучше всего то, что никто не подойдет к ним, опасаясь привидений». Аравита испугалась немного, но Игого ее заверил, что это — пустые толки, в которые верят одни тархистанцы. Шаста поспешил сказать, что он — не тархистанец и никаких привидений не боится. Так это было или не так, но Аравита сразу же откликнулась и не без досады сообщила, что духов и она не боится. Итак, решили встретиться среди усыпальниц, когда минуют город; но тут Уинни тихо заметила, что дело не в том, какую дорогу они выберут, пройдя через Ташбаан, а в том, как вообще через него пройти.

Об этом, госпожа, мы потолкуем завтра, — сказал Игого. — Теперь надо хоть немножко поспать.

Впрочем, замечание Уинни было существенным, и о плане действий договориться было трудно. Аравита предлагала переплыть ночью огибающую город реку и вообще не входить в Ташбаан. Игого возразил ей, что для Уинни река эта широка (умолчав, что широка она и для него), да и вообще на ней круглые сутки много лодок и судов и любой заподозрит неладное, увидев двух плывущих лошадей со всадниками.

Шаста подумал, что лучше подняться по реке выше города и переплыть реку в другом, более узком месте, но Игого объяснил, что там на обоих берегах загородные дворцы и усадьбы, а в дворцовых садах веселятся ночи напролет тарханы и тархини. Именно в этих местах Аравиту непременно кто-нибудь узнает.

Может, нам как-нибудь замаскироваться? — спросил Шаста.

Сама Уинни предложила идти прямо через город, от ворот до ворот, стараясь держаться в густой толпе. Людям, сказала она, хорошо бы переодеться, чтобы походить на крестьян или рабов. А седла и красивую кольчугу завязать в тюки, которые они, лошади, понесут на спине. Тогда народ подумает, что это ведут вьючных лошадей.

Ну, знаешь ли! — фыркнула Аравита. — Кого-кого, а этого Коня за крестьянскую лошадь не примешь.

Надеюсь, — вставил Игого, горделиво заржав и поводя ушами.

Конечно, мой план не очень хорош, — сказала Уинни, — но иначе нам не пройти. Мы с Игого хорошенько выкатаемся в глине, будем еле волочить ноги и глядеть в землю. Да подстригите нам хвосты покороче и, если можно, неровно.

О, моя дорогая госпожа Уинни, — ужаснулся Игого, — неужели в таком виде можно явиться в Нарнию?

Не знаю, — ответила Уинни, — по-моему, главное туда попасть.

Пришлось на все это согласиться. Шаста украл (по выражению Игого, «позаимствовал») несколько мешков, из которых соорудили одежду для Аравиты. Когда же миновали последний лес, их взорам открылся огромный город, сияющий тысячами огней. Шаста, видевший это в первый раз, немного побаивался, но все же поужинал и даже вздремнул. Лошади разбудили их затемно.

Звезды еще горели на небе, трава была влажной и очень холодной; далеко внизу, справа, едва занималась заря. Аравита отошла за дерево и вскоре вышла в одежде из мешковины, с узелком в руке. Узелок этот, как и кольчугу, и ятаган, и седла, сложили в мешки. Игого и Уинни перепачкались, как только могли. Поскольку для подрезания хвостов ничего режущего не нашлось, пришлось снова вынуть ятаган. Хвосты подрезали долго и не очень умело; лошадям было больно. Игого даже сказал:

— Ах, как бы я лягнулся, не будь я говорящим Конем! Тебе же сказали подрезать, а не отрезать!

Когда приготовления были кончены, дети взяли лошадей за веревки, которые теперь заменяли прежние богато украшенные уздечки, и все двинулись к воротам столицы.

Будем держаться вместе, сколько сможем, — напомнил Игого. — Если нас разлучат, встретимся на старом кладбище. Тот, кто придет туда первым, должен подождать остальных.

Что бы ни случилось, — сказал Шаста лошадям, — не забывайтесь и не говорите ни слова.

Глава четвертая ШАСТА СТАЛКИВАЕТСЯ С НАРНИЙЦАМИ

Сперва Шаста видел внизу только море огней, над которым темнели несколько куполов и шпилей, но, когда рассвело, он увидел больше. Широкая река словно обнимала двумя рукавами расположенную на острове великую столицу, одно из чудес света. Она была обнесена стеной, укрепленной таким множеством башен, что Шаста в конце концов даже перестал считать их. Остров представлял собой огромный круглый холм, и дома густо покрывали его склоны; над городом высился дворец Тисрока и храм богини Таш. Между домами причудливо вились улочки, обсаженные лимонными и апельсиновыми деревьями, на крышах зеленели сады, повсюду пестрели и переливались арки, колоннады, балконы, минареты, шпили. Когда же серебряный купол храма засверкал на солнце, у Шасты от восторга забилось сердце.

— Пошли! — сказал ему Конь.

Берега с обеих сторон были покрыты густыми, как лес, садами, которые скрывали стены домов, и Шаста ощутил сладостный запах фруктов и цветов. Вскоре путники уже шли меж беленых стен, из-за которых свешивались густые ветви.

— Ах, какое чудесное место! — восхищался Шаста.

— Ну-ну, я бы предпочел поскорее отсюда выбраться в целости и сохранности, — сказал Игого.

В тот миг торжественно и громко зазвучали трубы.

— Это сигнал, — объяснил Конь. — Сейчас откроют ворота. Ну, госпожа моя Аравита, опусти плечи, ступай тяжелее. Постарайся вообразить, что тобой всю жизнь помыкали.

Если на то пошло, ответила Аравита, — почему бы и тебе не пригнуть немного шею, оставить замашки боевого Коня и выглядеть клячей?

— Тише, — сказал Игого, — мы пришли.

Так оно и было. Река перед ними разделялась на два рукава, и вода на утреннем солнце ярко сверкала. Справа, немного подальше, белели паруса; прямо впереди был высокий, многоарочный мост. По мосту неспешно брели ослики и крестьяне, и путники наши как можно незаметней присоединились к ним.

— Что-нибудь не так? — прошептал Шаста Аравите, у которой на лице появилось какое-то странное выражение.

— Для тебя-то все нормально, — тоже шепотом, но с некоторым раздражением ответила Аравита. — Что ты знаешь о Ташбаане? Ведь мне-то подобает прошествовать здесь в паланкине, и чтобы впереди шли воины, а сзади — рабы. Я могла сейчас направляться на какой-нибудь грандиозный пир во дворец Тисрока (да живет он вечно!), а не тащиться, как все эти оборванцы. Тебе всего этого не понять.

Шаста даже удивился, о каких глупостях могут думать красивые девочки.

За мостом гордо высилась городская стена. Медные ворота были широко открыты, хотя казались узкими из-за своей непомерной высоты; по обе стороны стояло человек пять солдат. Аравита невольно подумала: «Они бы мигом вытянулись в струнку, узнав, кто я такая!..» Но друзья ее думали только о том, чтобы солдаты не обратили на них внимания. К счастью, так и вышло, только один из солдат схватил морковку из чьей-то корзины и запустил ею в Шасту, а другой, грубо хохоча, крикнул:

Эй, малый! Худо тебе придется, если твой хозяин узнает, что ты возишь поклажу на его коне!

Шаста испугался — он понял, что ни один воин или вельможа не примет Игого за вьючную лошадь, — но все же смог ответить:

— Он сам так велел!

Но лучше было бы промолчать, потому что вместо ответа он получил затрещину со словами:

— В следующий раз не дерзнешь говорить со свободным человеком, раб.

Однако, к счастью, тем дело и кончилось.

За стеною столица показалась Шасте не такой красивой. Улицы были узкими и грязными, их заполняла толпа. В воздухе стоял тяжкий запах немытых людей, бродячих собак, лука, чеснока и помоев.

Шаста хотел было сделать вид, что он самый главный, но на самом деле всех вел Игого, указывавший мордой, куда поворачивать. Они поднимались вверх, сильно петляя, и вышли наконец на обсаженную деревьями улицу, скорее террасу, ибо с одной стороны там были дома, а с другой, пониже, за зеленью, виднелись крыши и даже река далеко внизу. Чем выше поднимались наши путники, тем чище и красивей становилось вокруг. Все чаще попадались статуи богов и героев Калормена (скорее величественные, чем прекрасные) на сверкающих пьедесталах; пальмы бросали тень на плиты тротуаров. За арками ворот зеленели деревья, пестрели цветы, журчали фонтаны.

«Как там, наверно, хорошо!» — думал мальчик. Сворачивая за очередной угол, Шаста все время надеялся, что они вырвутся из давки, толпа, однако, по-прежнему оставалась густой. Идти приходилось медленно, тем более что, то и дело раздавался крик: «Дорогу пятнадцатому визирю!», или «Дорогу послу!», или «Дорогу тархине!», — и все, кто шел по улице, прижимались к стене, а над головами Шаста видел паланкины, которые несли великаны-рабы на своих плечах.

На самой красивой улице случилась самая неприятная из этих встреч.

— Дорогому белому королю, гостю Тисрока, да живет он вечно! Дорогу повелителям Нарнии! закричал зычный голос. Шаста посторонился и потянул за собой Игого, но ни один конь не любит пятиться задом. Тут их толкнула женщина с корзинкой, кто-то выскочил сбоку, и бедный Шаста неведомо как выпустил поводья. Толпа тем временем стала такой плотной, что двинуться дальше к стене он не мог и волей-неволей оказался в первом ряду.

Он не увидел никаких носилок. Единственным калормийцем был глашатай перед ними. Посредине улицы шли чрезвычайно странные люди. Они были белокожи, как он, а двое из них — белокуры. Одеты они были тоже не так, как одеваются в Тархистане, — без шаровар и халатов, в чем-то вроде рубах до колена (одна ярко-зеленая, две ярко-желтые и две голубые). Мечи у них были не изогнутые, как ятаганы, а прямые. А главное —в них самих не было присущей здешним вельможам важности. Они улыбались, один насвистывал, и сразу было видно, что они рады подружиться с любым, кто с ними хорош, и просто не замечают тех, кто с ними неприветлив. Глядя на них, Шаста подумал, что в жизни не видел таких приятных людей.

Однако насладиться зрелищем не успел, ибо тот, кто шел впереди, воскликнул

— Вот он, смотрите!

Он схватил Шасту за плечи и слегка толкнул его в бок, но не больно, а так, по-дружески.

Как не стыдно, милорд! продолжал он. — Королева Сьюзан глаза выплакала, где же это видано — пропасть на всю ночь?

Разумеется, первым побуждением Шасты было желание объяснить, что он всего-навсего сын бедного рыбака Аршиша и что заморские гости, вероятно, с кем-то его путают. Но потом у него появилось желание рассказать нарнийцам, кто он и почему оказался здесь. Но тогда пришлось бы объяснять, откуда у него подобный конь и кто такая Аравита, а это значит, что пройти через Ташбаан незаметно им всем не удалось бы. Тут Шаста взглянул с надеждой на Игого, ожидая хоть от него помощи, но тот явно решил не обнаруживать своей способности говорить и стоял с глупейшим видом, выдавая себя за бессловесную калормийскую клячу. На Аравиту же Шаста просто не посмел взглянуть, опасаясь привлечь к ней внимание. А времени что-то соображать у него не было, потому что предводитель нарнийцев сказал:

Возьми его высочество за другую руку, Перидан. Ну, идем. Обрадуем скорее королеву. Она будет счастлива увидеть вас в добром здравии.

Вот так, не пройдя и половины Ташбаана и не успев даже попрощаться с друзьями, Шаста оказался идущим в компании иноземцев. Он совершенно не представлял, что может произойти в следующий момент. Потом человек (которого Перидан и трое других называли королем, то есть «его величеством») принялся расспрашивать Шасту, где он был, куда дел одежду и тому подобное. Шаста молчал. Наконец король воскликнул:

Ну хорошо, сбежать может всякий мальчишка! Но принцу Орландии не пристало ходить с понурой головой, как тархистанскому рабу!

Тут Шаста совсем расстроился, ибо юный король очень нравился ему, и он хотел бы произвести на него как можно лучшее впечатление.

Иноземцы повели его (крепко взяв за руки) вдоль узкой улочки, потом спустились куда-то по крутым ступенькам и наконец поднялись к какой-то двери, расположенной высоко в белой стене, между двумя кипарисами. За дверью Шаста увидел, что находится во дворике, точнее, в саду. Посередине журчал чистой холодной водой мраморный фонтан. Невысокая мягкая трава была лучше всякого ковра, апельсиновые деревья давали приятную тень, а белые стены почти совершенно сокрылись за густыми зарослями шиповника и вьюнка. Пыль, суета и шум городских улиц исчезли, словно их никогда и не было. Шасту быстро провели через сад к какой-то темной арке. Глашатай калормиец остался снаружи за дверью. Потом Шасту повели по коридору, прохладный пол которого приятно остужал разгоряченные ступни. Они поднялись на несколько ступеней. Пройдя через дверь, Шаста на мгновение ослеп от яркого света. Он оказался в огромной зале, где было очень светло и свежо. Окна выходили на север, чтобы не было видно палящего калормийского солнца. Ноги утопали в ковре такой раскраски, что Шаста просто растерялся. Вдоль стен стояли низкие диваны, покрытые богатыми покрывалами. В комнате были люди, показавшиеся Шасте весьма странными. Однако поразмышлять обо всем этом он не успел. К нему бросилась самая прекрасная девушка из всех виденных им и, плача, стала целовать его.

О, Корин, Корин! — восклицала она. Как ты мог? Что я сказала бы королю Луну? Мы же с тобой такие друзья! Как же ты мог!

«Меня принимают за принца какой-то Орландии, — думал Шаста. А они, должно быть, из Нарнии. Где же этот Корин, хотел бы я знать?»

Где ты был? — спрашивала прекрасная девушка; и он ответил наконец: — Я.... я не знаю...

Вот видишь, Сьюзан, — сказал король. — Ничего не говорит.

— Ваши величества! Королева Сьюзан! Король Эдмунд! — послышался голос, и обернувшись, Шаста чуть не подпрыгнул от удивления. Говоривший был не выше его, и от пояса вверх вполне походил на человека, а ноги у него были мохнатые и с копытцами, сзади же торчал хвост. То был фавн — Шаста не видывал их ни в жизни, ни в книгах, но мы-то с вами знаем из повести о Льве и Колдунье, кто они такие. Надеюсь, вам приятно узнать, что Фавн был тот самый, которого Люси, сестра Сьюзан, встретила в Нарнии, как только попала туда. Теперь он постарел, а Питер, Сьюзан, Эдмунд и Люси стали королями и королевами.

У его высочества, — продолжал Фавн по имени Тамнус, — легкий солнечный удар. Он ничего не помнит. Смотрите, как он бледен!

Тогда Шасту сразу же положили на мягкий диван и дали ему ледяного щербета в золотой чаше. Все это ему очень понравилось. Но он не переставал думать о том, как бы ему сбежать и встретиться в условленном месте с остальными. Кроме того, его беспокоило, что же стряслось с настоящим принцем Орландии. Впрочем, мысль о еде тоже не оставляла его, когда он рассматривал занятнейшие существа, которых тут было немало.

За Фавном стояли два гнома и большой, с них ростом, ворон. Прочие были людьми, но уж очень необычными: и лица их, и голоса были добры и веселы.

— Ну, Сьюзан, — обратился король к девушке, целовавшей Шасту. — Мы торчим тут скоро месяц. Что же ты решила? Хочешь ты выйти за этого темнолицего принца Рабадаша?

Королева покачала головой.

Нет, дорогой брат, — сказала она (а Шаста подумал: «Ах, вон что! Они король и королева, но не муж и жена, а брат и сестра»). — Нет, ни за какие сокровища Ташбаана.

Я очень рад, — сказал король. — Когда он был с посольством в Кэр-Пэравеле, я удивлялся, что ты в нем нашла.

Прости меня, Эдмунд, сказала королева. — Но вспомни, там, у нас, он был не такой, как здесь, в Ташбаане. Какие он давал пиры, как дрался на турнирах, как любезно и милостиво говорил! А здесь, у себя, он совсем иной.

Да, — сказал король. — Чтобы узнать человека, надо увидеть его дома, а не в гостях. Здесь, у себя, он горд, жесток, кровожаден — словом, настоящий тиран.

— Эсланом тебя прошу, — сказала королева, — уедем сегодня!

Не так все просто, сестра, — отвечал король. — Перидан, будь добр, закрой дверь да погляди, нет ли кого за нею. Теперь мы поговорим о важных и тайных делах.

Все стали серьезными, а королева Сьюзан подбежала к брату.

Ой, Эдмунд! — воскликнула она. — Что случилось? У тебя такие страшные глаза!..

Глава пятая ПРИНЦ КОРИН

Дорогая сестра и королева, — сказал король Эдмунд, — пришло время тебе доказать свою отвагу. Не стану скрывать, нам грозит большая опасность.

— Какая? — спросила королева.

Боюсь, — отвечал король, — что мы не уедем отсюда. Пока этот принц еще надеялся, мы были почетными гостями. Теперь же, клянусь Львом, мы стали пленниками.

Один из гномов тихо присвистнул.

— Я видел принца не далее, как утром, — продолжал король. — Он требовал от меня — то есть от тебя окончательного ответа. Я подшучивал, как мог, над женскими капризами, но все же дал понять, что надежды у него мало. Он не привык к отказам и стал угрожать мне. Конечно, в их слащавой манере.

— Да, — кивнул Тамнус, — такое же впечатление сложилось и у меня, когда я говорил с великим визирем. Он спросил, как мне нравится Ташбаан. Врать я не умею, а сказать, что мне ненавистен каждый его камень, тоже не мог. Поэтому я ответил в том смысле, что лето нынче выдалось слишком жаркое и что я предпочел бы сейчас оказаться в прохладных лесах Нарнии. Улыбочка визиря не сулила ничего доброго, когда он сказал, что нет ничего проще, чем снова резвиться на полянах Нарнии, только для этого потребуется совсем небольшой выкуп — невеста.

Вы думаете, он сделает меня своей женой насильно? воскликнула Сьюзан.

— Женой... — отвечал король. — Если не рабыней, что хуже.

Как же он может? Разве Тисрок забыл о нашем великом брате?

Не сошел же он с ума! сказал Перидан. — Он знает, что в Нарнии есть прекрасные мечи и копья.

Мне кажется, сказал Эдмунд, что Тисрок очень мало боится Нарнии. Страна у нас небольшая. Больше того, не затем ли он подослал к нам своего принца, чтобы затеять ссору? Он рад бы прибрать к рукам Нарнию и Орландию.

Пусть только попробует! вскричал гном. Между ним и нами лежит пустыня.

— Я летал над ней в молодости, сказал Ворон. Да, оазис в ней один, и воды там на них не хватит. Но есть и другая дорога.

Шаста, сами понимаете, весь обратился в слух.

Ведет она от древних усыпальниц, — продолжал Ворон, — на северо-запад; тому, кто по ней двинется, все время видна двойная вершина горы. Довольно скоро, через сутки, начнется каменистое ущелье, очень узкое, почти незаметное со стороны. По нему течет река, и, держась около нее, можно добраться до самой Орландии.

Знают ли калормийцы об этом западном пути?.. спросила королева.

Друзья мои, — воскликнул король, — о чем мы говорим! Нам надо спасти честь королевы и собственную жизнь. Конечно, брат мой Питер, Верховный Король, одолеет Тисрока, но мы к тому времени уже давно будем мертвецами, а сестра моя, королева, женой или рабыней этого принца.

— Но мы при оружии, сказал гном, а этот дом может стать неплохой крепостью!

Я не сомневаюсь, — ответил король, что каждый из нас выполнит свой долг и отдаст жизнь за честь королевы. Но не забывайте, что мы оказались в мышеловке.

— Ах, все это из-за меня! заплакала Сьюзан. Не надо было мне покидать Кэр-Пэравел! Как там было хорошо, пока не явились эти послы Тисрока! Кроты уже почти закончили перекапывать сад... а я.... я.... — И она закрыла лицо руками.

— Ну что ты, Сью... — начал король Эдмунд, но вдруг увидел, что Фавн, сжав руками голову, раскачивается, как от боли.

Минутку, минутку... — говорил Тамнус. — Я сейчас что-то придумаю... Подождите, сейчас, сейчас!.. Нам надо попасть на наш корабль...

— И нищий бы покатался, да лошадки нет, мрачно пошутил гном.

— Ваше величество, — сказал Фавн уже спокойно, пригласите принца на пир. А устроим мы этот пир на нашем корабле завтра вечером. Сейчас надо пойти на базар и потратить все деньги на угощение. Ради пользы дела намекнем, что ее величество может дать на корабле положительный ответ. Мы все туда перенесем — люди подумают, что это угощение, а когда стемнеет...

На Север! — крикнул гном.

В Нарнию! — крикнули все.

Ах, Тамнус! Ты меня спас! — воскликнула королева и, схватив его за руки, закружила по комнате. Ты спас нас всех!

Принц пустится в погоню, — сказал Перидан.

Ничего, — сказал король. У него нет хороших кораблей. Царь Тисрок держит их для себя.

Тогда все встали, и открыли двери, и пропустили в них первыми королеву и короля. Шаста замешкался, но Тамнус сказал ему:

Отдохните, ваше высочество, я сейчас принесу вам поесть. Лежите, пока мы не станем перебираться на корабль.

Шаста опустил голову на мягкие подушки и остался в комнате один.

«Нет, я не посмею сказать им правду, думал он. Я слышал их тайны, они мне этого не простят... Они побоятся, что я выдам их царю или принцу, и убьют меня. Даже если я найду своих друзей, и король согласится взять с собой нарнийских лошадей, Аравита будет для нарнийцев ненавистна, ведь она же тархиня. Но ведь настоящий Корин придет, и все откроется!.. Что же мне делать, что делать?»

Фавн, слегка приплясывая, внес в комнату огромный поднос и поставил его на столик у дивана.

— Ну, милый принц, — сказал он, садясь на ковер, ешьте, это последний ваш обед в Тархистане.

Обед был хорош. Не знаю, понравился бы он вам, но Шасте понравился. Он жадно съел и омаров, и овощи, и бекаса, фаршированного миндалем и трюфелями, и сложное блюдо из риса, изюма, орехов и цыплячьих печенок, и дыню, и какие-то дивные ледяные сласти, вроде нашего мороженого. Выпил он и вина, которое зовется белым, хотя оно светло-желтое.

Тамнус тем временем развлекал его беседой. Думая, что принц не здоров, Фавн пытался развеселить его и говорил о том, какой замечательный замок у отца принца, короля Лума, что года через два сам король Питер посвятит принца в рыцари, у него будут рыцарские доспехи и настоящий боевой конь, а совсем скоро состоится лесной праздник, на который фавны, гномы и дриады ждут самого Эслана.

Когда Шаста съел все подчистую, Тамнус сказал: «А теперь вам надо немного отдохнуть и поспать, а потом — домой, на Север!» И тихо удалился.

Шасте так понравились и обед, и рассказы Фавна, что ход его мыслей изменился и он уже не мог думать о неприятном. Более того, он надеялся, что принц вообще не появится, его самого увезут на Север. Конечно, Аравита и лошади не дождутся его у древних усыпальниц, но что поделаешь? И вообще, Аравите самой так лучше, он же ей не нужен — а плыть по морю куда приятней, чем пробираться через пустыню.

Подумав так, он заснул, как заснули бы, и вы на мягком диване, если бы накануне встали затемно, долго шли, а потом столько съели.

Разбудил его громкий звон. Испуганно присев на диване, он увидел, что в комнате полутемно, а на полу лежит осколок драгоценной вазы. Но главное было не это: на окне, держась за раму, висел какой-то мальчишка. Через секунду этот мальчишка перемахнул через подоконник.

Шаста никогда не видел себя в зеркале, а если бы и видел, не понял бы, что незнакомец очень похож на него, ибо тот был сейчас не похож ни на кого. Под глазом у него красовался огромный синяк, под носом запеклась кровь, один зуб был выбит. Одежда, некогда роскошная, висела лохмотьями.

— Ты кто такой? — шепотом спросил мальчик.

— А ты принц Корин? — в свою очередь спросил Шаста.

— Конечно, — ответил мальчик. А ты кто?

Никто, наверное, сказал Шаста. — Король Эдмунд увидел меня на улице и подумал, что это ты. Можно отсюда выбраться?

Можно, если ты хорошо лазаешь, — сказал Корин. — Куда ты спешишь? Мы так похожи, давай еще кого-нибудь разыграем!

Нет, нет, — заторопился Шаста. — Мне нельзя оставаться. Того и гляди вернется Фавн. А где ты был?

Какой-то мальчишка непочтительно отозвался о королеве Сьюзан! ответил принц. — Я его побил. Он побежал за братом. Тогда я побил брата. Они погнались за мной, и нас поймали такие люди, которые называются стража. Я подрался с ними. Тут стало темно. Меня куда-то повели. По дороге я предложил им выпить вина. Они напились и заснули, а я пошел дальше и встретил первого мальчишку. Ну мы опять подрались. Потом я влез на крышу и ждал, когда рассветет. А потом искал дорогу. Тут есть что-нибудь выпить?

Нет, я все выдул, — сказал Шаста. — Покажи мне, как вылезти. И ложись на диван. Ах ты, они не поверят, что это я.... то есть ты... У тебя такой синяк... Придется тебе сказать правду.

А как же иначе? — сердито спросил принц. — Но все-таки, кто же ты?

Я нездешний, быть может, нарниец, — быстро зашептал Шаста. — Но вырос я здесь, и теперь бегу домой, через пустыню с говорящим Конем. Ну, как мне лезть?

Вот так, — показал Корин. — Смотри, там веранда. Иди очень тихо! Внизу сверни налево, потом перелезь через стену. Там никого нет.

Спасибо, — сказал Шаста с подоконника. Мальчики посмотрели друг на друга, и вдруг оба поняли, что они уже настоящие друзья.

— До свидания, — сказал Корин. — Доброго тебе пути.

До свидания, — отозвался Шаста. — Какие же у тебя были замечательные приключения!

Куда мне до тебя! — сказал принц. — Теперь прыгай, только осторожно. Как доберешься до Орландии, скажи моему отцу, королю Луму, что ты мой друг! Скорее, я слышу, кто-то сюда идет.

Глава шестая ШАСТА СРЕДИ ГРОБНИЦ

Шаста неслышно пробежал по крыше, такой горячей, что он чуть не обжег свои босые ноги, добрался до угла и мягко спрыгнул на кучу мусора, лежавшего на узкой, грязной улочке. Теперь ему надо было спускаться вниз с главной горы Ташбаана. Еще с плоской крыши он видел реку и зеленую полосу за ней, а дальше — странное, голое, желтоватое пространство, уходившее за горизонт. Где-то в небе, совсем далеко, синели остроконечные вершины. «Пустыня и горы», — сообразил он.

Итак, он спешил вниз по улицам города. Никто не обращал внимания на босоногого оборвыша, но он все-таки боялся до тех пор, пока перед ним из-за какого-то угла не возникли городские ворота. Вышел он в густой толпе. По мосту она двигалась медленно, как очередь, а дальше стала таять; люди расходились кто налево, кто направо. Шаста же, почти один, пошел прямо вперед, между садов по дороге, которой, видно, не часто пользовались. Стало намного легче дышать и удивительно тихо после сутолоки Ташбаана. Дойдя до того места, где зелень сменялась песками, он уже был совсем один и от удивления остановился, словно увидел не край пустыни, а край света. Трава кончилась сразу; дальше, прямо в бесконечность, уходило что-то вроде морского берега, только пожестче, ибо здесь песок не смачивала вода. Слева, довольно близко, торчали огромные каменные сооружения, похожие на ульи; Шаста знал от Коня, что это и есть усыпальницы древних царей. За ними садилось солнце, и они мрачно темнели на сверкающем фоне.

Свернув на запад, Шаста направился к ним. Солнце слепило ему глаза, но все же он ясно видел, что ни лошадей, ни девочки на кладбище нет. Усыпальниц было двенадцать, стояли они как попало. Подумав, что девочка и лошади могли спрятаться за ними, Шаста обошел кругом каждую из них, но никого не нашел. Когда он присел на песок, солнце уже село и наступила мертвая тишина.

В ту же минуту раздался очень страшный звук. Шаста от неожиданности чуть не закричал, душа его ушла в пятки, но он прикусил язык и вспомнил: это трубы оповещают Ташбаан, что ворота закрылись. Он повторял себе, что слышал утром то же самое, понимая, однако, что одно дело слышать такие звуки при свете, среди друзей, и совсем другое — слышать их одному в темноте. «Теперь, — думал он, они не придут до утра. Они там заперты. Или нет. Аравита увела их раньше, без меня. Она-то может так поступить. Да, она, но ведь не Игого!»

Но насчет Аравиты Шаста был неправ. Она была очень гордой и могла быть резкой на словах, но ее честность и верность друзьям были несомненны.

Но как бы то ни было, ночевать Шасте предстояло среди гробниц, а место это с каждой минутой нравилось ему все меньше и меньше. В больших, молчаливых глыбах было что-то, мягко говоря, неприятное. Шаста изо всех сил старался не думать о привидениях и уже немножко успокоился, когда вдруг что-то коснулось его ноги.

«Помоги-и-ите!» — закричал он неведомо кому, окаменев от страха. Потом, собрав все свое мужество, сделал самое разумное, что мог, обернулся и.... увидел кота.

Кот, почти черный в темноте, был велик и важен — гораздо крупнее и важнее тех своих собратьев, которых Шасте доводилось встречать. Глаза его таинственно сверкали: казалось, что он целую вечность живет среди этих древних гробниц.

Кис-кис-кис, — неуверенно сказал Шаста. — Ты, конечно, не говорящий кот?

Кот сурово поглядел на него, еще более важно и медленно пошел куда-то, а Шаста, разумеется, пошел за ним. Через некоторое время они миновали усыпальницы. Тогда кот уселся на песок, обернув хвост вокруг передних лап. Он стал смотреть на север — туда, где лежала Нарния, — и был так неподвижен, что Шаста спокойно лет спиной к нему, лицом к могилам, словно чувствовал, что кот охраняет его от врагов. Когда беспокоишься, самое лучшее — повернуться лицом к опасности и чувствовать что-то теплое и надежное за спиной. Вам бы песок показался не очень удобным, но Шаста прежде спал на земле и потому скоро заснул, и во сне думая, что же стряслось с Игого, Уинни и Аравитой.

Разбудил его странный и пугающий звук. «Мне, наверно, приснилось», была первая мысль. Проснувшись, он ощутил, что кота за спиной нет, и очень огорчился, но продолжал лежать тихо, не решаясь даже открыть глаза. Звук раздался снова — пронзительный вой или вопль; и тут глаза Шасты открылись сами, и он присел на песке.

Луна ярко светила; усыпальницы стали как будто больше, но казались не черными, а серыми. Звук шел не от них, а сзади, из пустыни.

«Только бы не львы!..» подумал Шаста. Звук не походил на рычанье льва — выли шакалы; но Шаста этого не знал. Однако встретить шакала ему бы тоже не хотелось.

«Их много, — думал Шаста сам не зная о ком. Они всё ближе...» Идти обратно он не смел слишком страшными казались теперь, в темноте, черные дверцы усыпальниц. Мысль о привидениях стала еще навязчивей, он повернулся лицом к пустыне... и тут увидел на фоне луны какого-то громадного зверя.

Зверь этот шел медленно и важно, как бы не замечая его. Потом он остановился, повернулся к пустыне и издал низкий, оглушительный рев, эхом отозвавшийся в камне усыпальниц. Прежние вопли стихли, зашуршал песок, словно какие-то существа бросились врассыпную. Тогда огромный зверь повернулся к Шасте.

«Это лев, я знаю, это лев! — подумал мальчик. — Ну все. Очень будет больно или нет?.. Ох, поскорей бы!.. А что бывает с человеком потом, когда умрешь? Ой-ой-ой-ой!!!» — И он закрыл глаза.

Но ничего не случилось, и вместо когтей и зубов он почувствовал что-то теплое и мягкое у своих ног. Шаста снова открыл глаза. «Да он не такой большой! с удивлением подумал Шаста. — Вполовину меньше, чем мне казалось. Нет, вчетверо... Ой, это кот! Значит, лев мне приснился, а кот показался размером с коня».

Действительно, у него в ногах, глядя на него зелеными немигающими глазами, лежал очень большой кот, такой большой, каких Шаста еще не видел.

Как хорошо, что это ты! сказал ему Шаста. — Мне снился страшный сон. И, прижавшись к коту, он почувствовал, как прежде, его успокаивающее тепло.

«Никогда не буду обижать кошек», — сказал он не то себе, не то коту, и прибавил:

Знаешь, я один раз бросил в кошку камнем. Ой, что это? — вскрикнул он, потому что кот именно в этот миг его царапнул. — Как будто понимает! — сказал он неведомо кому и уснул.

Наутро, когда он проснулся, кот уже ушел, солнце ярко светило, песок уже нагрелся. Шаста, которому очень хотелось пить, приподнялся и протер глаза. Пустыня перед ним сверкала белизной, сзади слышался приглушенный шум города, а далеко в небе высились синие горы. Одна из них была как бы двойная, и он подумал: «Вот туда и надо идти» — прочертил ногой по песку ровную полосу.

Пройдя мимо гробниц, которые уже не казались страшными, он вернулся к реке и напился из нее. Вода была такой чудесной, что он не выдержал, разделся и искупался (он ведь вырос у моря и научился плавать почти тогда же, когда и ходить). Подойдя к стене какого-то сада, сорвал потихоньку три апельсина, две смоквы и гранат. Лежа на траве и глядя через реку на великолепие Ташбаана, он вспомнил и об опасностях. Испугавшись, что Аравита и лошади пришли за это время к усыпальницам, он поспешил туда. Прибежав на место, он снова стал изнывать от зноя и жажды. Но в условленном месте никого не было; и ему пришлось просидеть одному не один час. До самого заката он ждал, то думая о Нарнии и принце Корине, то снова сетуя, что спутники его не придут, то пытаясь представить себе, что подумают о нем нарнийцы и не посчитают ли его вражеским лазутчиком.

Но чем дольше он думал, тем глупее и глупее становились его мысли. Да, они договорились ждать у гробниц, но ведь не было никакого уговора, как долго ждать. Он стал строить самые различные планы, пока наконец не остановился на самом неверном — вернуться ночью в город, наворовать как можно больше еды и отправиться через пустыню.

Вы-то, конечно, знаете из книжек, что так поступать нельзя, но ведь Шаста вообще не умел читать.

Но перед самым заходом солнца случилось вот что. Сидя в тени одной из усыпальниц, Шаста вдруг поднял глаза и увидел двух лошадей. То были Уинни и Игого, прекрасные и гордые, как прежде, а вел их человек в кольчуге, похожий на слугу из дома знатного вельможи. Аравиты нигде не было видно. «Ее поймали, — в ужасе решил Шаста. Она все выдала, его послали за мной». И он быстро юркнул в одну из усыпальниц, даже не успев подумать, где опаснее.

Глава седьмая АРАВИТА В ТАШБААНЕ

А на самом деле случилось совсем другое. Когда Аравита увидела, что Шасту куда-то тащат, и осталась одна с лошадьми, которые мудро продолжали молчать, она ни на миг не растерялась. Сердце ее сильно билось, но она ничем этого не выказывала. Как только белокожие господа прошли мимо, Аравита попыталась двинуться дальше. Однако снова раздался крик: «Дорогу! Дорогу тархине Лазарилине!» — и появились четыре вооруженных раба, а за ними — четыре носильщика, на плечах у которых едва покачивался роскошный паланкин с серебряными колокольчиками. За ним, в облаке ароматов, следовали рабыни, гонцы, пажи и еще какие-то слуги. И тут Аравита совершила свою первую ошибку.

Она прекрасно знала Лазарилину, поскольку обе вращались в одном обществе. Та недавно вышла замуж за одного из самых богатых и могущественных тарханов. Ну как тут было не посмотреть на старую подругу? Аравита и посмотрела; а подруга — на нее. Глаза их встретились. Лазарилина приказала остановиться.

— Аравита! — закричала она. Что ты здесь делаешь? А твой отец...

Нельзя было терять ни минуты. Отпустив лошадей, беглянка ловко вскочила в паланкин и быстро прошептала:

— Тише! Спрячь меня. Скажи своим людям...

Нет, ты мне скажи... громко перебила ее Лазарилина, очень любившая привлекать к себе всеобщее внимание.

— Скорее! — прошипела Аравита, — Это очень важно!.. Скажи своим людям, чтобы вели за нами вон тех лошадей, и задерни полог. Ах, скорее же!

Хорошо, хорошо, — томно отвечала тархиня. — Эй, там, возьмите лошадей тархини! А зачем задергивать занавески в такую жару, не понимаю?.. Я хочу сказать...

Но Аравита уже задернула полог сама, и обе тархини оказались как бы в душной, сладко благоухающей палатке.

— Я прячусь, — сказала Аравита. — Отец не знает, что я здесь. Я сбежала.

Какой ужас... — протянула Лазарилина. — Расскажи мне все поскорей... Ах, ты сидишь на моем подоле! Слезь, пожалуйста. Вот так. Тебе нравится мое платье? Представляешь, я его...

Потом, потом, перебила ее Аравита. — Где отец?

— А ты не знаешь? — спросила жена вельможи. — Здесь, конечно. Прибыл вчера и повсюду тебя ищет. Если бы он сейчас нас увидел... — И она захихикала; она вообще любила хихикать, как вспомнила теперь Аравита.

Ничего тут нет смешного, — сказала она. — Где ты спрячешь меня?

— У себя дома, конечно, — отвечала ее подруга. — Муж уехал, никто тебя не увидит. Ах, как жаль, что никто не видит сейчас моего нового платья!

Надеюсь, никто не слышал, как ты меня окликнула, — сказала Аравита. Конечно нет, но ты не сказала, как тебе нравится мое новое платье.

И вот еще что! — продолжала Аравита. — С этими лошадьми надо обращаться особенно. Они говорящие. Из Нарнии, понимаешь.

Не может быть, — протянула Лазарилина. — Кстати, видела ты эту дикарку, ну их королеву? Не понимаю, что в ней находят!.. Говорят, принц Рабадаш без ума от нее. Вот мужчины у них великолепные. Позавчера я была на пикнике у реки, на мне было мое...

А как сделать так, чтобы слуги не проговорились, что у тебя в гостях какая-то оборванка? Отец может догадаться.

В эту минуту носильщики остановились и спустили паланкин на землю. Раздвинув занавески, Аравита увидела, что она — в красивом саду. Лазарилина сразу пошла в дом.

— Эй, вы. Сегодня никто никуда не выйдет, — сказала хозяйка. — Узнаю, что кто-нибудь говорил об этой госпоже, — сожгу живьем, засеку до смерти, а потом посажу на хлеб и воду на шесть недель.

Хотя Лазарилина сказала, что очень хочет услышать историю Аравиты, она все время говорила сама.

А надо сказать, что болтать чепуху она умела гораздо лучше, чем слушать. Заставив Аравиту принять ванну с благовониями (уж в этом калормийцы знали толк!), она одела гостью в лучший из своих нарядов. При этом она трещала без умолку. Когда речь зашла о том, какое платье лучше, Аравита подумала, что сейчас свихнется. Но после смены темы на разговор о пирах и о балах дело оказалось еще хуже. Аравита всегда больше интересовалась охотой, оружием, лошадьми и собаками. Нетрудно догадаться, что каждая из подруг считала другую немного придурковатой.

Наконец они уселись в зале с витыми колоннами за роскошную трапезу, которая понравилась бы Аравите еще больше, если бы не ручная обезьянка, постоянно скакавшая вверх-вниз и таскавшая со стола сладости. Тут Лазарилина все-таки захотела удовлетворить свое любопытство и узнать, почему ее гостья убежала из дома. Когда Аравита закончила свой рассказ, Лазарилина всплеснула руками:

— Да ты с ума сошла! Почему бы тебе не выйти замуж за Ахошту-тархана? От него все без ума! Мой муж говорит, что это один из самых великих людей в Калормене. Он только что стал великим визирем, ты знаешь?

Не знаю и знать не хочу, — отвечала Аравита.

Но ты только подумай! У него три дворца, один из них тот изумительный, что на берегу озера Илькаан. Россыпи драгоценностей, ванны из парного молока! Что тебе еще нужно? Посмотри, как живу я!

Пусть он со всеми своими драгоценностями и дворцами убирается куда подальше!

Ты всегда была чудной, сказала Лазарилина, но помочь согласилась, ибо это само по себе было занятно. Молодые тархини решили, что слуга из богатого дома с двумя породистыми лошадьми не вызовет никаких подозрений и они без труда смогут выйти из города. А вот с Аравитой было немного труднее: никто никогда не выносил за ворота закрытых паланкинов и это может привести к нежелательным расспросам.

Наконец Лазарилина захлопала в ладоши и воскликнула:

Ах, я придумала! Мы пойдем садом Тисрока (да живет он вечно!) к самой реке. Там есть дверца. При дворе меня все знают, — тут она гордо подняла голову. — Если меня увидят...

— Все погибло, — сказала Аравита.

— Милочка, не перебивай, говорю тебе, меня все знают. Принцы и принцессы все мои лучшие друзья. Я сама просто обожаю принца Рабадаша. При дворе привыкли к моим выходкам. За этой дверцей всегда гуляют парочки. Вот послушай, вчера...

Я хочу сказать, все погибло для меня, — повторила Аравита.

— Ах да, конечно... Но что ты еще можешь предложить?

— Ничего, — ответила Аравита. — Придется рискнуть.

Идти в тот же день было невозможно: Лазарилина собиралась на какой-то пир. И пошла к нему готовиться: делать прическу и все такое. Весь следующий день, пока девушки дожидались темноты, Лазарилина без конца трещала о балах и интригах, отговаривала Аравиту от бегства, рассказывая ей, что Нарния кишит колдунами и демонами, а главное, просто неприлично ехать вместе с каким-то безродным мальчишкой-деревенщиной. К сумеркам Аравита ощутила, что она как будто соскучилась по Шасте и что лучше путешествовать с ним по пустыне, чем задыхаться от роскоши в Ташбаане.

— Я ведь тоже буду никто, как и он, когда мы доберемся до Нарнии. А кроме того, я ведь дала слово.

Но ты подумай только! — воскликнула Лазарилина чуть не плача. Будь у тебя хоть капля здравого смысла, ты могла бы стать женой великого визиря!

Аравита промолчала и пошла перемолвиться с лошадьми.

Вы должны еще до захода добраться со слугой до царских гробниц, сказала она. — Никаких мешков больше не надо. Вам снова наденут нормальную сбрую. Но в переметных сумках Уинни будет провизия; кроме того, нам понадобятся полные мехи воды, это уже твоя поклажа, Игого. Слуга получит приказ хорошо напоить вас в конце моста.

— Ну что же, — прошептал Конь, — во имя Нарнии и Севера! Ну а если Шасты там не окажется?

Тогда, само собой, ждите его, — ответила Аравита. Но я надеюсь, что все будет хорошо.

Лучшей конюшни я в жизни не видывал, — пробормотал Игого. — Но, если муж этой болтушки тархини дает своему главному конюху деньги на самый лучший овес, тогда этот конюх ужасный мошенник.

Аравита и Лазарилина отужинали в том же зале с колоннами. Спустя два часа они были готовы отправиться в путь.

Когда стемнело и лошади со слугой уже довольно далеко ушли к усыпальницам, Аравита оделась как главная рабыня и закрыла лицо вуалью. Они договорились так: Лазарилина, если кто-нибудь спросит, скажет, что ведет рабыню в подарок одной из принцесс.

Девочки пошли пешком. Спустя несколько минут они оказались перед воротами дворца. Разумеется, там стояла стража, но командир Лазарилину знал и скомандовал своим людям отдать честь знатной тархине. Они сразу же вошли в зал Черного мрамора. Здесь еще сновали слуги, и лишь это помогло девочкам пройти незаметно. Они прошли через зал Колонн и зал Статуй, спустились к колоннаде и оказались у Тронного зала. Даже в тусклом свете нескольких факелов, расположенных где-то высоко, он поражал великолепием.

Наконец они вышли к дворцовому саду, террасами спускавшемуся с холма. В дальней части его был расположен Старый дворец, куда они и направились. Уже совсем стемнело. Они оказались в запутанном лабиринте многочисленных дорожек, слабо освещенных далеко отстоящими друг от друга факелами. Вдруг Лазарилина остановилась и сказала, что забыла, куда нужно сворачивать направо или налево.

Ну пошли же! — взмолилась Аравита шепотом, сердце ее бешено стучало ведь буквально за каждым углом она могла столкнуться со своим отцом.

— Минутку, — ответила Лазарилина. — Я не совсем уверена, по какой дорожке нам надо идти. Думаю, нужно держаться левее. Я почти уверена, что левее. И забывчивая же я!

Они пошли налево и оказались в каком-то темном проходе, где не было почти никакого освещения. Вскоре им пришлось, уже в полном мраке, на ощупь спускаться вниз по ступенькам.

Все правильно, пробормотала Лазарилина. — Теперь я уверена, что мы идем правильно. Я помню эти ступеньки.

Однако в этот момент впереди вдруг показался какой-то движущийся огонек. Затем из-за другого поворота появился еще один, и можно было различить тени двух мужчин, которые пятились, неся высокие свечи. Понятно, что люди идут пятясь только перед лицами царского происхождения. Аравита почувствовала, что Лазарилина сжала ее руку, причем она вцепилась так неожиданно и резко, как человек, который не на шутку перепугался. Аравита удивилась тому, что Лазарилина настолько испугалась Тисрока, которого не раз называла своим другом, но времени размышлять не было. Подруга тащила ее обратно наверх по ступенькам на цыпочках, на ощупь пробираясь вдоль стены.

Здесь должна быть дверь, — прошептала Лазарилина. — Только тише!

Дверь нашлась. Проскользнув в нее и тихонько закрыв за собой, они оказались в полной темноте. По тяжелому дыханию Лазарилины Аравита поняла, что та очень напугана.

Да хранит нас Таш! — прошептала Лазарилина. — Что мы будем делать, если он идет сюда? Где бы нам спрятаться?

Ноги их утопали в мягком ковре, они на ощупь пошли через комнату и неожиданно наткнулись на диван.

— Давай спрячемся за него, — шепотом предложила Лазарилина. Ох, лучше бы нам сюда не приходить

Между диваном и ковром за ним было, казалось, достаточно места, чтобы спрятаться двоим, и девочки шмыгнули туда. Лазарилина первой заняла более удобное положение и спряталась так, что ее совсем не было видно. Для Аравиты места не хватило, и верхняя часть ее лица виднелась из-за дивана, так что если бы кто-нибудь вошел, осветил комнату и посмотрел прямо туда, где они прятались, то мог бы ее увидеть. Однако поскольку она была под вуалью, то можно было с трудом заметить лишь лоб и пару глаз. Аравита отчаянно заерзала, пытаясь хоть чуть-чуть потеснить Лазарилину и втиснуться поглубже за диван, но та от страха могла думать только о себе и стала отчаянно брыкаться. Наконец они прекратили возню и замерли, тяжело дыша. Собственное дыхание казалось им ужасно громким, но никаких других звуков слышно не было.

А тут безопасно? — как можно тише прошептала Аравита.

— Д-думаю, да, — начала Лазарилина, стуча от страха зубами. Но мои бедные нервы...

Но в этот момент раздался самый страшный звук, какой только мог быть, заскрипела открываемая дверь. Затем показался свет. И поскольку Аравита не могла убрать голову, она видела все. Вначале вошли два раба (немых и глухих, как она правильно догадалась, и которые именно поэтому могли прислуживать на самых тайных советах). Рабы шли, пятясь и несли свечи. Они стали по обе стороны дивана. Это оказалось весьма кстати, потому что стоявший прямо перед ней раб закрывал Аравиту. Потом появился очень толстый человек в нелепой остроконечной шапке, в котором Аравита сразу признала Тисрока. Его одеяние было усыпано драгоценностями, по своей стоимости превышавшими все те, которые украшали одежды и вооружение всех нарнийских вельмож, вместе взятых, однако ненужных застежек, хлястиков, пуговиц и прочего было так много, что Аравита невольно подумала, что, по крайней мере, мужская одежда нарнийцев смотрится намного красивей. За ним шагнул высокий молодой человек в усыпанном бриллиантами тюрбане с пером и ятаганом в ножнах из слоновой кости. Он казался очень взволнованным, его глаза и зубы сверкали при свете факелов. Последним вошел маленький, кривобокий и горбатый старик, в котором Аравита с отвращением узнала своего жениха нового великого визиря. Это был тархан Ахошта собственной персоной.

Дверь закрылась. Тисрок сел на диван. Принц встал перед ним, а великий визирь опустился на четвереньки и припал лицом к ковру.

Глава восьмая ПРИ ДВОРЕ ТИСРОКА

— Ох, отец-мой-и-услада-очей-моих! начал молодой человек очень быстро и очень злобно; глядя на него в этот момент, едва ли можно было подумать, что Тисрок и есть услада его очей. — Живите вечно, но меня вы погубили. Если б вы дали мне приличный корабль, я бы нагнал этих варваров. Вместо этого вы отправили меня смотреть, не сменили ли они просто место стоянки. Теперь мы потеряли целый день, а эта потаскуха, эта лгунья, эта... эта... эта... — и он прибавил несколько определений в адрес королевы Сьюзан, которые я не собираюсь повторять. Молодой человек был царевич Рабадаш, а «потаскуха» и «лгунья» — королева Сьюзан.

— Успокойся, о сын мой! — сказал Тисрок. — На что она тебе? Такие сердечные раны излечимы.

Но я хочу ее! — закричал царевич. — Я умру без этой гнусной, гордой, неверной собаки! Я не могу ни есть, ни спать; в очах моих темно от ее красоты. Я должен обладать этой царицей варваров!

— Прекрасно сказал поэт, — вставил визирь, приподняв несколько запыленное лицо. — «Почерпая из кладезя здравомыслия погасишь пламень юной любви».

Принц дико взревел: «Пес!» — и ловко пнул визиря ногой в приподнятый кверху зад.

— Не смей мне приводить никаких стихоплетов. Я уже ими и так напичкан!

Боюсь, что Аравита не испытала при этом жалости к великому визирю.

— Сын мой, — меланхолично промолвил Тисрок. — Удерживай себя, когда тебе хочется пнуть достопочтенного и просвещенного визиря. Алмаз дорог и в глине, а мудрость — в немощном теле старца. Поведай лучше нам, что ты собираешься делать.

— Я думаю, — сказал Рабадаш, — созвать твои бесчисленные войска, захватить треклятую Нарнию, присоединить ее к твоей великой державе, умертвить Верховного Короля и всю его родню, кроме королевы Сьюзан.

— Пойми, о сын мой, — отвечал Тисрок, — что никакие твои слова не побудят меня воевать с Нарнией.

— Если бы ты не был мне отцом, да живешь ты вечно, о Тисрок, — сказал царевич, скрипнув зубами, — я бы назвал тебя трусом.

Если бы ты не был мне сыном, о пылкий Рабадаш, — отвечал Тисрок, — жизнь твоя была бы короткой, а смерть — долгой. (От этого спокойного, холодного голоса у Аравиты кровь застыла в жилах.)

— Но почему, о отец мой, — продолжал Рабадаш более почтительно, — почему вопрос о завоевании Нарнии нельзя решить так же просто, как повесить раба или скормить собакам негодную клячу? Ведь Нарния не больше четвертой части меньшей из твоих провинций. Тысяча наших воинов захватит ее всю за пять недель. Само существование этой страны у наших границ позорит твою империю.

Несомненно, — согласился Тисрок. — Эти маленькие варварские страны, которые называют себя «свободными» (что само по себе нелепо, дерзко и нечестиво), опасны для богов и для всех здравомыслящих людей.

Так почему же мы должны терпеть эту Нарнию у себя под боком и не можем захватить ее?

— Знай, о просвещеннейший царевич, — вступил в разговор визирь, что в тот самый год, когда твой великий отец (да живет он вечно) начал свое славное и бесконечное царствование, страна Нарния была покрыта льдом и снегом и находилась под властью могущественной Колдуньи.

— Я знаю это прекрасно, о многоречивый визирь, — отвечал царевич. — Слышал я и то, что Колдунья мертва. Снега и льды растаяли, и Нарния теперь прекрасна, как цветущий сад.

О ученейший царевич! — воскликнул визирь. — Случилось все это из-за тех могущественных нечестивцев, которые правят сейчас Нарнией и называют себя королями и королевами.

— Я придерживаюсь мнения— сказал Рабадаш, — что все так случилось из-за перемены звезд и действия естественных причин.

— Пусть об этом спорят ученые мужи, — ответил Тисрок. — Я никогда не поверю, что такие великие перемены в стране и умерщвление старой могущественной Колдуньи могли совершиться без помощи какого-то сильного волшебства. А опасность встретить его имеется в той стране, которая населена демонами в образе говорящих зверей и страшилищами, которые полузвери-полулюди. У нас есть достоверные сведения, что Верховному Королю Нарнии (от которого совсем отвернулись боги) помогает могущественнейший демон, который появляется в обличие Льва. Поэтому-то нападение на Нарнию дело весьма сомнительное и опасное и связываться с ним я не желаю.

— О, сколь благословен Калормен, воскликнул визирь, снова склоняясь в поклоне, — которому боги ниспослали такого великого и премудрого правителя! О блаженнейшие уста Тисрока, изрекшие мудрость об ужасах Нарнии! Как сказал поэт...

Тут он осекся, увидев тень раздражения, пробежавшую по лицу принца.

— Все это весьма печально, — произнес Тисрок. — Солнце меня не радует, а сон не освежает при одной только мысли, что Нарния свободна.

— О отец мой! — воскликнул Рабадаш. — А что, если я покажу тебе способ простереть твою царственную руку на эту треклятую Нарнию и при этом не потерпеть никакого бесчестия и вреда, если попытка окажется неудачной?

— Если тебе это удастся, — отвечал Тисрок, — ты будешь лучшим из сыновей.

Отец! — воскликнул Рабадаш. — Этой же ночью за час я соберу двести всадников и помчусь через пустыню. Никто не подумает, что ты об этом знал. Назавтра мы будем у ворот замка короля Луна в Орландии. Они с нами в мире и опомниться не успеют, как я возьму замок Анвард. Оттуда мы поскачем в Кэр-Пэравел. Верховный Король Питер сейчас должен быть на Севере и сражаться с великанами. Я подожгу корабль, схвачу королеву Сьюзан, а люди мои расправятся со всеми остальными. Но мы постараемся быть как можно великодушнее и не будем проливать лишней крови. А потом мы поскачем обратно в Орландию, в замок Анвард.

— Не боишься ли ты, о сын мой, — спросил Тисрок, — что, когда ты попытаешься захватить эту женщину, один из вас, ты или король Эдмунд, можете потерять жизнь?

— Их будет немного, — отвечал царевич. — Я прикажу своим людям обезоружить и связать его и не отпускать, пока он не даст обещания не воевать с Калорменом.

— А что, если корабль окажется в Кэр-Пэравеле раньше тебя?

— Едва ли, отец мой. Сейчас не тот ветер.

— Наконец, о мой предусмотрительный сын, — сказал Тисрок, — все предлагаемое тобой связано с захватом этой королевы варваров. Однако, как это поможет мне покорить Нарнию?

— Отец мой, куда же она денется от тебя, если в наших руках будет Орландия, а по Нарнии мы пронесемся подобно урагану? Орландский замок Анвард — это ворота в Нарнию, и, постепенно увеличивая его гарнизон, ты сможешь незаметно собрать там огромную армию.

— Ты говоришь разумно и предусмотрительно. Но как смогу я уйти от ответа, если все пойдет не так гладко, как ты говоришь?

— Ответь, что я действовал без твоего ведома и против твоей воли, не имея благословения, но лишь сжигаемый любовной страстью и горячностью молодости.

А если король Питер потребует вернуть эту варварку, свою сестрицу?

О отец мой! Не беспокойся, этого не случится. Ведь женские капризы перед браком — дело обычное, а Верховный Король — человек благоразумный. Он наверняка не пожелает упустить возможность иметь честь породниться с нашим царственным домом и увидеть своих племянников на престоле Калормена.

— Едва ли он их там увидит, коль скоро мне суждено жить вечно, — несколько суховато заметил Тисрок.

— А кроме того, о отец мой и услада очей моих, — сказал царевич после неловкого молчания, — мы напишем письмо от имени королевы, что она обожает меня и возвращаться не хочет. Всем известно, что женщины переменчивы, как погода. Даже если они не совсем поверят письму, то все равно не решатся на осаду Ташбаана ради освобождения своей сестры.

— О просвещенный визирь, — сказал Тисрок. — Поделись с нами твоей мудростью и скажи, что ты думаешь об этом странном предложении.

— О вечный Тисрок, — отвечал Ахошта. — Сила родительской любви неведома мне, но я часто слышал, что сыновья для отца драгоценнее бриллиантов. Как же я дерзну открыть тебе, что я смею думать о деле, которое может подвергнуть опасности принца?

— Ты должен дерзнуть, — молвил Тисрок, — потому что, не сделав это, ты подвергнешься, по меньшей мере, такой же опасности.

— Слушаюсь и повинуюсь, — пролепетал визирь, снова упав лицом в ковер. — Знай же, о мудрейший Тисрок, что, во-первых, опасность для принца не столь велика, как это может поначалу показаться. Ведь боги отняли у этих варваров разум, и их поэзия не дает мудрых советов, а лишь воспевает любовь и войны. Поэтому им покажется благородной и похвальной эта сумасшедшая затея. Ой-ой-ой!.. — взвыл он, потому что при слове «сумасшедшая» Рабадаш снова дал ему пинка.

— Успокойся, мой мальчик, — сказал Тисрок. — А ты, досточтимый визирь, уйми свое красноречие, ибо иногда полезнее кратко излагать свои мысли. Продолжай.

— Слушаюсь и повинуюсь, — отозвался Ахошта, еще глубже зарывшись лицом в ковер, но при этом незаметно поворачиваясь таким образом, чтобы принц не смог пнуть его. — Так вот, для них нет ничего более похвального, чем такие... э-э-э.... отважные поступки, особенно когда они вызваны любовью к женщине. Поэтому, даже если принца постигнет неудача и он попадет к ним в руки, они не станут убивать его. Кроме того, сила его страсти и отвага могут склонить к нему сердце этой королевы.

— Здорово сказано, старый болтун, — воскликнул Рабадаш. — Как это только могло прийти в твою дурацкую башку?!

Похвала моих повелителей просветляет мои очи, — сказал Ахошта. А во-вторых, о Тисрок, да будет непоколебимо твое царство, я думаю, что с помощью богов замок Анвард будет во власти принца. Ну а это позволит нам держать Нарнию за глотку.

Надолго воцарилась тишина, и девочки затаили дыхание. Тисрок промолвил:

Иди, сын мой, и делай, так ты сказал, но помощи от меня не жди. Я не отомщу за тебя, если ты погибнешь, и не выкуплю, если ты попадешь в плен. Если же ты втянешь меня в ссору с Нарнией, наследником будешь не ты, а твой младший брат. Итак, иди, и да будет сила великой богини Таш в твоем мече и копье.

Рабадаш преклонил колена и поспешно выбежал из комнаты.

Однако, к великому разочарованию Аравиты, Тисрок и визирь остались.

— О визирь, — сказал Тисрок, — ты уверен, что ни одна живая душа не знает о нашем тайном совете?

— Да, мой властелин, — ответил Ахошта. — Я специально избрал для него Старый дворец, куда никто не придет.

— О мудрый визирь, — сказал Тисрок, — это правильно. Если бы кто-нибудь узнал о нем, то не прожил бы и минуты. Да и ты сам лучше забудь. И ты, и я должны навсегда вычеркнуть из памяти все, что связано с планами царевича. Он ушел без моего ведома и согласия, направляемый только буйством молодости и необузданностью нрава. Можно ли придумать что-либо глупее, чем неприступный Анвард, захваченный этим мальчишкой?

— Слушаюсь и повинуюсь, — ответил Ахошта. — Я уже настолько все забыл, что даже почти не понимаю, о чем всемогущий Тисрок изволит говорить.

— Именно поэтому, — продолжал Тисрок, — даже в самом глубоком тайнике сердца ты никогда не помыслишь, что я самый жестокосердный из отцов, который смог отпустить своего первородного сына в такой безумный поход, а скорее всего на верную смерть.

— О просветленный Тисрок, — отвечал визирь. — Перед любовью к тебе ничтожны чувства мои к царевичу и к себе самому, и к воде, и к хлебу, и к свету солнца.

— Такое чувство делает тебе честь. Для меня тоже все это ничтожно по сравнению с любовью к славе и могуществу моего престола. Если царевич преуспеет, мы обретем Орландию, а может, потом и Нарнию. Если он погибнет... Все старшие сыновья царей опасны, и Рабадаш становится таким, а у меня еще восемнадцать сыновей. Пять моих предшественников на престоле Калормена погибли потому, что старшие их сыновья устали ждать. Пусть он поостудит себе кровь в чужих краях, чем она будет бурлить от нетерпения здесь. Впрочем, родительские чувства не чужды и мне. Прикажи направить музыкантов в мою опочивальню, я хочу забыться в музыке.

— Слушаюсь и повинуюсь, — отвечал визирь, дополз задом до выхода, приподнялся, коснулся головой пола и исчез за дверью. Тисрок остался сидеть, и Аравита даже испугалась, не заснул ли он. Но наконец, охая и вздыхая, он медленно оторвал от дивана свое грузное тело, дал знак рабам, и все они вышли; две девочки перевели дух.

Глава девятая ЧЕРЕЗ ПУСТЫНЮ

Ну и кошмар! Это ужасно! — всхлипывала Лазарилина. — Дорогая, я так напугана! Меня всю трясет. Потрогай вот.

Вылезаем, сказала Аравита, которая тоже дрожала. — Они возвратились в Новый дворец. — Чем скорей мы выберемся из этой комнаты, тем лучше; там, снаружи, гораздо безопасней. Нельзя терять ни минуты. Веди скорей к калитке у реки.

— Милая Аравита, — захныкала Лазарилина. — Ну как ты так можешь? Я не в состоянии ничего делать. О мои бедные нервы! Нет, мы должны немножко здесь полежать, а потом идти назад.

Почему назад?

Дорогая, ты еще можешь спрашивать? В тебе нет ни капли сострадания, — отвечала Лазарилина, начиная по-настоящему рыдать. Тут Аравита решила, что в таком положении нечего церемониться.

Хватит! — резко сказала она, схватив Лазарилину и хорошенько встряхнув ее. — Если ты еще хоть раз заговоришь о возвращении назад и сейчас же не объяснишь мне, как добраться до той калитки, ты знаешь, что я сделаю? Я выскочу на улицу и начну кричать. Тогда нас обеих схватят!

— И у-у-убьют!.. — проговорила Лазарилина.

— Лучше умереть, чем выйти за Ахошту, — ответила Аравита. — Идем.

Какая ты бессердечная! — ответила Лазарилина. — Я в таком состоянии...

Но в конце концов ей пришлось сдаться, и она вывела Аравиту по длинным коридорам в дворцовый сад, опускавшийся уступами к городской стене. Как это ни прискорбно, мы часто попадаем в самые красивые места тогда, когда нам не до них. Так случилось и с Аравитой: в ту ночь она едва заметила серую траву, какие-то фонтаны и черные тени кипарисов, хотя потом вспоминала их всю жизнь.

Когда они наконец спустились вниз и перед ними выросла стена, Лазарилину так трясло, что калитку Аравите пришлось открывать самой. За калиткой поблескивали в лунном свете воды реки и стояло несколько лодочек.

Прощай, — сказала беглянка. — Спасибо тебе. Прости, что я такая свинья. Но подумай, от чего я бегу!

Аравита, дорогая, может, ты передумаешь? — просила подруга. — Ты же видела, какой великий человек Ахошта.

Великий человек! — воскликнула Аравита. Презренный раб и холуй, который запоминает каждый пинок хозяина, чтобы потом на нем же и отыграться. Ты же слышала, как он уговаривал этого ужасного Тисрока погубить собственного сына! Бр-р-р, какая гнусность! Я скорее выйду замуж за последнего поваренка своего отца, чем за эту мерзкую тварь.

— Ой, Аравита, — ахнула Лазарилина. — Как ты можешь говорить такие ужасные вещи даже о самом Тисроке (да живет он вечно!)? Наверное, он прав, раз хочет так поступить.

Ну ладно, прощай, — отозвалась Аравита. — Я всегда считала твои наряды прекрасными. Думаю, что и дом твой великолепен. Уверена, ты будешь очень довольна своей жизнью, но это не по мне. Пожалуйста, затвори тихонько за мной калитку.

Вырвавшись из горячих объятий подруги, Аравита прыгнула в какую-то плоскодонку и оттолкнулась от берега. Течение подхватило лодку, и Аравита оказалась между двух лун — одна ярко светила в небе, другая отражалась в воде и казалась сверкающей глубоко внизу.

Где-то ухала сова. «Как хорошо!» — подумала Аравита; она никогда не жила в городе, и каждая минута, проведенная в Ташбаане, казалась ей пыткой.

На другом берегу было совсем темно. Луну скрыли ветви деревьев. Она чутьем или чудом нашла тропинку — ту самую, которую нашел Шаста, и тоже пошла налево, и разглядела во мраке глыбы усыпальниц. И вот тут, хотя она была очень смелой девочкой сердце у нее упало. «А что, если других там нет? — подумала она. — Вдруг там привидения?!» Но она стиснула зубы (прикусив даже кончик языка) и решительно пошла к усыпальницам.

В следующий миг она увидела лошадей и слугу.

— Возвращайся к своей госпоже, — сказала Аравита (совершенно забыв, что ему все равно придется ждать до утра, пока откроют ворота). Вот тебе деньги за твои старания.

— Слушаюсь и повинуюсь! — сказал слуга и помчался к городу. Привидений он боялся не меньше Аравиты.

Девочка стала обнимать и целовать лошадей.

— Слава Льву, вот и Шаста! — воскликнул Игого.

Аравита повернулась и впрямь увидела Шасту, который вышел из-за усыпальницы, как только убежал слуга.

— Ну, — сказала она, — не будем терять времени. — И быстро поведала о том, что узнала во дворце о походе Рабадаша.

Подлые псы! — вскричал Игого, топая копытом. — Нападать во время мира без объявления войны. Но мы опередим его и предупредим северных королей.

— А мы успеем? — спросила Аравита, взлетая в седло так, что Шаста позавидовал ей.

О-го-го!.. — отвечал Конь. — В седло, Шаста! Успеем ли мы? Еще бы!

— Он говорил, что выходит сразу, — напомнила Аравита.

— Люди всегда так говорят, — объяснил Конь. — Двести всадников за минуту не соберешь. Кроме того, им необходима провизия и вода. А вот мы тронемся сразу. Каков наш путь, Шаста? Прямо на север?

— Нет, — отвечал Шаста. — Я уже думал об этом и нарисовал. Смотри. Потом объясню. Значит, сперва левее.

— И вот еще что, — сказал Конь. — В книгах пишут: «Они скакали день и ночь»; этого не бывает. Надо сменять шаг и рысь. Когда мы будем идти шагом, вы можете спать или тоже идти. Ну, все. Ты готова, Уинни? Тогда Нарния и Север! Вперед!

Сперва все было прекрасно. Воздух был прохладным, прозрачным и свежим. За долгую ночь песок остыл и при свете луны казался не то водной гладью, не то серебряным блюдом. Тишина стояла полная, только мягко ступали лошади, и Шаста, чтобы не уснуть, иногда шел пешком.

Потом — через несколько часов — луна исчезла. Долго они скакали в полной темноте, наконец Шаста увидел холку Игого и постепенно стал различать серые пески. Они казались совершенно безжизненными, словно лошади вступили в мертвый мир. Похолодало. Губы пересохли. Копыта звучали глухо. Не «цок-цок», как по дороге, а вроде бы «хрусть-хрусть», как по сухому песку.

Должно быть, прошло еще несколько часов, когда далеко справа появилась бледная полоса. Потом она порозовела. Наступило утро, но его приход не приветствовала ни одна птица. Воздух стал не теплей, а еще холодней. Чтобы не замерзнуть, Шаста спешился.

Вдруг появилось солнце, и все изменилось. Песок мгновенно стал желтым и засверкал, словно усыпанный алмазами. Невероятно длинные тени легли слева от лошадей. Далеко впереди ослепительно засияла двойная вершина, и Шаста заметил, что они немного сбились с курса.

— Чуть-чуть левее, — сказал он Игого и обернулся.

Ташбаан казался ничтожным и темным, усыпальницы исчезли. От этого всем стало легче, но ненадолго.

Хотя Ташбаан показался очень далеким, когда они в первый раз оглянулись на него, но сколько бы они ни скакали вперед, он совершенно не отдалялся. В конце концов Шаста перестал оборачиваться, потому что ему стало казаться, что они вообще не двигаются. Вскоре Шасту начал мучить солнечный свет. Песок сверкал так, что глаза болели, но закрыть их Шаста не мог — он глядел на двойную вершину. Когда он спешился, чтобы себя встряхнуть, то ощутил, как мучителен зной. Когда он спешился во второй раз, жарой дохнуло, как из печи. В третий же раз он вскрикнул от боли, коснувшись песка босой ступнею, и мигом взлетел в седло.

— Ты уж прости, — сказал он Коню. — Я не могу идти. Жжет ноги.

Я-то понимаю, — отозвался Игого. — Ты, верно, думаешь, что моим копытам все нипочем. Ну, ладно.

Тебе-то хорошо в туфлях, — сказал Шаста Аравите, которая шагала рядом с Уинни.

Она молча выпрямилась — не знаю, что она подумала.

После этого бесконечно было одно и то же: жара, боль в глазах, боль в голове, запах своего и конского пота. И так миля за милей. Ташбаан даже не уменьшался, а горы впереди не становились ближе. Казалось, все это будет длиться вечно. Каждый знает, что, когда долго куда-то едешь, приходится что-то придумывать, чтобы отвлечься от тягот дороги, но, разумеется, это никогда не помогает. Когда жарко, стараешься не думать о прохладительных напитках, например, о пенящихся ледяных фонтанах Ташбаана. Все равно ничего не получается. Но когда стало совсем невыносимо, появилась скала, в тени которой можно было хотя бы немного отдохнуть и поесть. Лошадей напоили из фляжки — это очень трудно, но Игого и Уинни старались, как могли. Никто не сказал ни слова. Шаста и Аравита были очень бледны.

Потом они снова двинулись в путь, и время словно издевалось над ними, пока тени не появились, наконец, справа от них. Когда солнце скрылось, угас мучительный блеск песка, но жара держалась еще долго. Ни малейших признаков ущелья, о котором говорили гном и Ворон, не было и в помине. Опять тянулись часы — а может, долгие минуты. Взошла луна. И вдруг Шаста крикнул (или прохрипел, так пересохло у него в горле):

— Глядите!

Впереди, немного справа, начиналось ущелье. Лошади ринулись туда, ничего не ответив от усталости, но поначалу там было хуже, чем в пустыне, слишком уж душно и темно. Дальше стали попадаться растения, вроде кактусов и травы, которой мы бы порезали пальцы. Копыта стучали уже «цок-цок-цок», но весьма уныло, ибо воды все не было. Много раз они сворачивали то вправо, то влево (ущелье оказалось чрезвычайно извилистым), пока тропа не стала мягче и зеленее. Наконец Шаста — незаметно для себя задремавший вздрогнул и очнулся: Игого встал как вкопанный. Перед ним было что-то похожее на большую лужу или на маленькое озерцо. Лошади припали к воде. Шаста соскочил с коня и полез в воду; она оказалась ему по колено. Наверное, это было лучшее мгновение в его жизни.

Минут через десять повеселевшие лошади и мокрые дети огляделись и увидели сочную траву у воды, кусты и деревья. Луна озаряла всю долину. Кусты, наверное, цвели, ибо запах был несказанно дивный, а еще прекрасней были звуки, которых Шаста никогда не слышал: пел соловей.

Лошади легли на землю, не дожидаясь, пока их расседлают. Никому не хотелось ни есть, ни пить. Все молчали, только минут через пятнадцать Игого сказал:

— Спать нельзя... Нельзя, нельзя...

— Нельзя, нельзя... — сонно повторили все. — Отдохнем немного...

Но через минуту свет луны и пение соловья усыпили детей и лошадей, они погрузились в глубокий сон.

Первой проснулась Аравита и увидела в небе солнце. «Это все я! — сердито сказала она самой себе. — Лошади очень устали, а он, куда ему, ведь он совсем не воспитан!.. Вот мне должно быть стыдно. Я же не какой-то безродный мальчишка или лошади. С меня спрос больше».

И принялась будить остальных.

Они совсем отупели от сна и поначалу не понимали, в чем дело.

— Ай-ай-ай, — сказал Игого, — заснул нерасседланным!.. Нехорошо и неудобно.

— Да вставай ты, мы потеряли полутра! — кричала Аравита.

— Надо и травы пожевать, — отвечал Конь.

— Боюсь, ждать нам нельзя, — сказала Аравита, но Игого благодушно отвечал:

— Что за спешка? Пустыню мы прошли как-никак.

— Мы не в Орландии! — воскликнула она. — А вдруг Рабадаш нас обгонит?

Ну, мы его обогнали, — благодушно сказал Конь. — Твой Ворон говорил, что эта дорога короче, да, Шаста?

— Он не говорил, что она короче, — отвечал Шаста. — Он сказал, что она лучше, потому что рядом река. Очень может быть, что от Ташбаана короче путь прямо на север.

— Собственно говоря, это не имеет значения, — сказал Игого, — я идти дальше не могу. Шаста, снимай седло.

— Простите, — застенчиво сказала Уинни, — мы, лошади, часто делаем то, чего не можем. Люди заставляют нас. Неужели мы не постараемся сейчас, ради Нарнии?

Игого сердито взглянул на нее, и она замолчала, ибо, как все породистые кобылы, легко смущалась и смирялась. А права-то была она. Но что поделаешь! Когда ты долго был рабом (а Игого им был), трудно бороться со своими желаниями и преодолевать себя. Если бы его пришпоривал тархан, он смог бы сделать несколько таких переходов. Но сейчас он был свободен, а сам себя он принуждать не умел.

Словом, все ждали, пока Игого напьется, наестся вволю и, конечно, подкрепились сами. Тронулись в путь часам к одиннадцати. Впереди шла Уинни, которая хотя и была слабее, но обязанности свои знала лучше.

Долина была так прекрасна — трава, и мох, и цветы, и кусты, и прохладная речка, — что спешить никому не хотелось.

Глава десятая ОТШЕЛЬНИК С ЮЖНОЙ ГРАНИНЫ

Еще через несколько часов долина стала шире, ручей превратился в реку, а та впадала в другую реку, более бурную, которая текла слева направо. За второй рекой открывались взору зеленые холмы, восходящие уступами к северным горам. Теперь горы были так близко и вершины их так сверкали, что Шаста не мог различить, какая из них двойная. Но прямо перед нашими путниками (хотя и выше, конечно) темнел перевал — наверняка, это и был путь из Орландии в Нарнию.

— У р-ра! Это Север, настоящий Север! — воскликнул Игого.

Реку, текущую на восток, нельзя было переплыть, но после некоторых поисков наши путники нашли брод. Бурлящий поток, холодный ветер и стремительные стрекозы привели Шасту в восторг.

— Друзья, мы в Орландии! — гордо сказал Игого, выходя на северный берег. — Мы перешли Орлиный Поток.

— Надеюсь, мы не опоздали, — тихо прибавила Уинни.

Петляя, они стали медленно взбираться по уступам. Путь их лежал не то через парк, не то через сад, но только совершенно не ухоженный. Кругом были заросли кустарника и небольшие рощицы. Разумеется, ни о каких тропинках и избушках лесника думать не приходилось. Кролики буквально кишели у них под ногами, потом вдруг перед ними пронеслось стадо оленей.

— Как здесь чудесно! — вырвалось у Аравиты.

Когда они взобрались на первый уступ, Шаста повернулся в седле и посмотрел назад. Ташбаан исчез; везде, кроме того островка зелени, где они находились, лежала пустыня.

— Эй, — воскликнул он неожиданно, — а это что там такое?

— Где? Где? — все разом повернулись в том направлении, куда смотрел Шаста.

— Вон, — указал он вдаль. — Похоже на дым. Нет ли там пожара?

— Скорее песчаная буря, — сказал Игого.

— Ветер слабоват, — отозвалась Аравита.

— Смотрите, — воскликнула Уинни. — Там что-то сверкает. Это шлемы и оружие. Они скачут сюда!

— Клянусь Таш! — вскричала Аравита. — Это войско Рабадаша!

— Именно так, — сказала Уинни. — Как раз этого я и боялась. Мы должны попасть в Анвард раньше них. Не говоря ни слова, она развернулась и поскакала на север. Игого встряхнул головой и последовал за ней.

— Молодец, Игого! Давай, давай! — крикнула Аравита.

Путь оказался очень тяжелым для лошадей. Взобравшись на очередной уступ, они увидели перед собой еще один. Все знали, что они на правильном пути, но никто не мог сказать, сколько еще придется пройти до замка Анвард. На вершине второго уступа Шаста оглянулся: вместо стелющегося по пустыне облака песка и пыли он увидел теперь нечто вроде черной движущейся тучи, как будто множество муравьев кишело на противоположном берегу Орлиного Потока. Они явно искали брод.

— Они уже входят в реку! — в ярости вскричал Шаста.

— Быстрей, быстрей! — закричала Аравита. — Если мы не успеем вовремя, нам лучше вообще не появляться в Анварде. Игого, давай галопом, не забывай, что ты Боевой Конь.

Лучшее, что мог сделать Шаста, это прикусить язык и не давать команд. «Бедные друзья и так уже выбились из сил», — подумал он.

А бедные лошади и вправду делали все, на что, по их мнению, были способны, но мнение, как известно, далеко не всегда соответствует истине. Они неслись во весь опор, и казалось, Уинни не выдержит такой скачки.

Внезапно все четверо услышали за спиной звук, который они меньше всего ожидали услышать и от которого сердце ушло в пятки. Вместо топота копыт и боевых кличей калормийской конницы послышалось то, что Шаста узнал сразу. Это было то самое жуткое рычание, которое прозвучало в лунной ночи, когда они встретились с Аравитой и Уинни. Игого звук был тоже известен. Глаза его налились кровью, уши прижались к голове. Тут он понял, что скакал вовсе не так быстро, как мог. Через несколько мгновений Игого, обогнав Уинни, был уже далеко впереди.

«Ну и ну! — подумал Шаста. — А мне казалось, что здесь-то львы нам не грозят».

Он оглянулся через плечо. Все было слишком ясно. За ними гнался огромный жуткий зверь с развевающейся гривой. С каждой секундой он становился все ближе. Взглянув вперед, Шаста увидал то, чего он раньше не замечал или, о чем не подумал: дорогу перегораживала зеленая стена высотой футов в десять. В ней были воротца, а в воротцах стоял человек. Одежды его — цвета осенних листьев — ниспадали к босым ногам, белая борода доходила до коленей.

Шаста обернулся — лев уже почти схватил Уинни — и крикнул Игого прямо в ухо:

— Назад! Надо им помочь!

Позднее, всю свою жизнь, Игого утверждал, что не понял его или не расслышал. Поскольку он всегда считался правдивым Конем, мы поверим ему.

Шаста спрыгнул с Коня на полном скаку (а это очень трудно и, главное, страшно). Боли он не ощутил, ибо кинулся на помощь Аравите. Ничего подобного он в жизни не делал и не знал, почему делает сейчас.

Сперва ему показалось, что над ним нависли все трое — Лошадь, Аравита, пытавшаяся достать меч, и лев. Но, не тронув его, лев встал на дыбы и ударил Аравиту правой передней лапой. Шаста увидел его страшные когти; Аравита дико закричала и покачнулась в седле. У Шасты не было ни меча, ни палки, ни даже камня. Он кинулся было на страшного зверя, крича довольно глупо «Прочь! Пошел отсюда!» Долю секунды он глядел в разверстую алую пасть. Потом, к великому его удивлению, лев перекувырнулся и ушел не спеша.

Уинни, вся дрожа, входила тем временем в ворота. Аравита сидела прямо, по спине ее струилась кровь.

— Добро пожаловать, дочь моя, — сказал старик. — Добро пожаловать, сын мой. — И ворота закрылись за еле дышащим Шастой.

Беглецы оказались в большом дворе, окруженном стеной из густых деревьев и зарослей кустарника. Двор был совершенно круглым, а на самой середине тихо сиял круглый маленький пруд. У пруда росло самое красивое дерево, какое Шаста когда-либо видел. В глубине двора стоял невысокий домик, крытый черепицей, около него гуляли козы.

— Вы... вы... Лун, король Орландии? — выговорил Шаста.

Старик покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Я Отшельник Южного Пути. Не трать времени на вопросы, а слушай меня, сын мой. Девица ранена, лошади измучены. Рабадаш только что отыскал брод. Беги, и ты успеешь предупредить короля Луна.

Сердце у Шасты упало — он знал, что бежать не может. Он подивился жестокости старика, ибо еще не видел, что стоит нам сделать что-нибудь хорошее, как мы должны в награду сделать то, что еще лучше и еще труднее. Но сказал почему-то:

— А где король?

Отшельник обернулся и указал посохом на север.

— Гляди, — сказал он, — вон другие ворота. Открой их и беги прямо, вверх и вниз, по воде и по суху, никуда не сворачивая. Там ты найдешь короля. Беги!

Шаста кивнул и скрылся за северными воротами. Тогда Отшельник, все это время, поддерживавший Аравиту левой рукой, медленно повел ее к дому. Вышел он не скоро.

— Двоюродный брат мой и двоюродная сестра, — обратился он к лошадям. — Теперь ваша очередь.

Не дожидаясь ответа, он расседлал их, а потом вычистил скребницей лучше самого королевского конюха.

— Пейте воду и ешьте траву, — сказал он, — и отдыхайте. Когда я подою двоюродных сестер моих коз, я дам вам горячего.

— Господин мой, — сказала Уинни, — выживет ли тархиня?

Не беспокойся, — отвечал старец. — Девице предстоит жить столько, сколько всем девицам ее лет.

Когда Аравита очнулась, она обнаружила, что покоится на удивительно мягком ложе, в прохладной, чисто выбеленной комнате. Она не понимала, почему лежит ничком; но попытавшись повернуться, вскрикнула от боли и сразу вспомнила все. Из чего сделано ложе, она не знала и знать не могла, ибо это был вереск.

Открылась дверь, и вошел Отшельник с деревянной миской в руке.

— Лучше ли тебе, дочь моя? — спросил он.

— Спина болит, отец мой, — отвечала она. — А так ничего.

Он опустился на колени, потрогал ее лоб и пощупал пульс.

— Жара нет, — сказал он. — Завтра ты встанешь. А сейчас выпей это.

Пригубив, Аравита поморщилась — козье молоко противно с непривычки, — но выпила, очень уж ей хотелось пить. Спи сколько хочешь, дочь моя, — сказал Отшельник. — Я промыл и смазал бальзамом твои раны. Они не глубже ударов бича. Но это странный лев! Он не сожрал тебя, а лишь оцарапал.

Мне повезло, — сказала Аравита.

Дочь моя, — сказал Отшельник. — Я прожил сто девять лет и ни разу не видел, чтобы кому-нибудь повезло; везенья нет, есть что-то иное. Я не знаю, что, но, если надо, мне откроется и это.

— А сюда не прискачет Рабадаш со своим войском?

— Они не пойдут этим путем, потому что нашли брод значительно южнее от нас. Оттуда они попытаются идти прямо к Анварду.

Бедный Шаста! Далеко ли он ушел? Он попадет туда первым? сказала Аравита и осторожно легла на бок. — А долго я спала? Уже темнеет?

— Это не вечер, — сказал Отшельник. — Это тучи. Ночью будет туман. А с Шастой все должно быть в порядке.

Назавтра спина еще болела, но Аравите было так хорошо, что после завтрака (овсянки и сливок) Отшельник разрешил ей встать. Конечно, она сразу же побежала к лошадям. Зеленая чаша двора была полна до краев сияющим светом.

Уинни кинулась к Аравите и тронула ее влажными губами.

— Где Игого? — спросила беглянка.

Вон там, — отвечала Уинни. — Поговори с ним, он молчит, когда я с ним заговариваю.

Игого, отвернувшись, лежал у задней стены и что-то невнятно пробормотал в ответ на их приветствие.

— Отшельник сказал, что Шаста, наверное, вовремя поспеет к королю Луну. Мы скоро будем в Нарнии! — сказала Аравита.

— Я никогда не увижу Нарнию, — сказал Игого тихо.

— Тебе нехорошо? — всполошились и Лошадь, и девочка.

Тогда он обернулся и скорбно, как только могут лошади, проговорил:

— Я вернусь назад в Калормен.

Ну что ты! — воскликнула Аравита. — Туда, в рабство?

Я лучшего не стою, сказал он. — Как я покажусь благородным лошадям Нарнии? Я, ради спасения своей шкуры оставивший двух дам и мальчика на съедение льву?

— Мы все бежали, как могли, — сказала Уинни.

Только не он! — вскричал Игого. — Он побежал обратно спасать вас. Ах, какой стыд! Я, как Боевой Конь, кичился перед ним, а он, безоружный ребенок, который и в бою не бывал, и не видел ни одного доброго примера...

Да, — сказала Аравита. — И мне стыдно. Я вела себя не лучше, чем ты, Игого. Я смотрела на него сверху вниз, тогда как он — самый благородный из нас. Но я хочу просить у него прощенья, а не возвращаться в Калормен.

— Как знаешь, — сказал Игого. — Ты же не опозорилась в бою. Я потерял все.

— Добрый мой Конь, — сказал Отшельник, незаметно подошедший к ним. — Ты не потерял ничего, кроме гордыни. Не тряси головой. Если ты и впрямь так сильно казнишься, послушай меня. Когда ты жил среди бедных немых коней, ты много о себе воображал. Конечно, ты храбрее и умнее их это нетрудно. Но в Нарнии немало таких, как ты. Знай, что ты — один из многих, и ты будешь одним из лучших. А теперь, двоюродный брат мой и двоюродная сестра, пойдемте к черному ходу, там вас ждет угощение.

Глава одиннадцатая ПУТЕШЕСТВИЕ

Миновав ворота, Шаста побежал дальше, сперва — по траве, потом — по вереску. Он ни о чем не думал и ничего не загадывал. Ноги у него подкашивались, в боку сильно кололо, пот заливал лицо, мешая смотреть, а в довершение всего он чуть не вывихнул лодыжку, ударившись о камень.

Он добежал до леса. Прохладней ему не стало — был один из тех душных, пасмурных дней, когда мух вдвое больше, чем обычно. Мухи эти непрестанно садились ему на лоб и нос, он их не отгонял.

Вдруг он услышал охотничий рог — не грозный, как в Ташбаане, а радостный и бодрый: «Тру-лю-лю-лю!» И почти сразу увидел пеструю веселую толпу, всего человек двадцать, в ярко-зеленых камзолах. Одни сидели в седле, другие стояли, держа коней под уздцы. В самом центре высокий оруженосец держал стремя для своего господина; а господин этот был самым приветливым, круглолицым и ясноглазым королем, какого только можно себе представить.

Завидев Шасту, король не стал садиться на коня. Лицо его просветлело, и он громко, радостно закричал, протягивая к мальчику руки:

— Корин, что с тобой?!

Нет, — еле выговорил Шаста, — я не принц Корин. Я.... я просто похож на него. Я его видел в Ташбаане...

Король глядел на него пристально и странно.

Вы король Лун? — задыхаясь, спросил Шаста и продолжал, не дожидаясь ответа: — Бегите... в Анвард... заприте ворота... идет Рабадаш...

Ты уверен в том, что говоришь? — спросил один из придворных.

— Я их видел, — отвечал Шаста, — я мчался сюда из Ташбаана.

— Пешком?

— Лошади у Отшельника.

— Не допрашивай его, Даррин, — сказал король. — Он не лжет. У него честный взгляд. Подведите ему коня. Ты умеешь ездить верхом, сынок?

Шаста, не отвечая, взлетел в седло и был несказанно рад, когда Даррин сказал королю:

— Какая посадка, ваше величество! Несомненно, этот мальчик знатного рода.

— Ах, Даррин, — сказал король, — в том-то и дело! — И снова пристально посмотрел на Шасту.

Тот и впрямь прекрасно сидел в седле, но совершенно не знал, что делать с поводьями. Он внимательно глядел краем глаза, что делают другие (как глядим мы в гостях, когда не знаем, какую взять вилку), и все же надеялся, что конь сам разберет, куда идти. Конь был не говорящий, но сообразительный; он понимал, что мальчик без шпор и бича — ему не хозяин. Поэтому Шаста вскоре оказался в конце отряда.

Радуясь впервые с тех пор, как он вошел в Ташбаан, Шаста посмотрел на небо, чтобы определить, насколько приблизилась вершина. Однако он увидел какие-то серые глыбы. Он никогда не бывал в горах, и ему показалось очень занятным проехать через тучу. Далеко слева садилось солнце. Шаста все еще ехал позади всех. Когда лес становился гуще, он терял остальных из виду; потом они появлялись снова. Наконец все нырнули в туман, или, если хотите, туман поглотил их. Мир стал серым. Занятного было мало: туча оказалась очень мокрой и холодной, а главное, она превращалась из серой в черную.

Но конь шел шагом, даже когда Шаста, едва на это решившись, сжал ему пятками бока. Стало совсем темно. Туман заглушал цоканье копыт и звуки рога, только капли звенели, падая с деревьев. Шаста все больше сердился на коня и все больше страдал от голода.

— Ну в конце концов мы доберемся. Только бы не нарваться на Рабадаша с его отрядом!

Вдруг он разглядел, что добрался до распутья. Здесь, на одной из дорог, слышались голоса. Топот копыт, конское ржанье. Он задумался, какую дорогу изберет Рабадаш: «Если я отправлюсь по этой, он может поехать по той. Если же я останусь на распутье, меня наверняка схватят». Он притаился и стал ждать, куда они поедут. Прозвучала команда: «Стой!» Шаста узнал калормийский говор и замер в ужасе. Кто-то говорил так:

Помните мой приказ! Мы сейчас у замка. Завтра, когда мы будем в Нарнии, каждая капля их крови ценней, чем галлон вашей. Я сказал «завтра». Боги пошлют нам лучшие дни, и мы не оставим в живых никого между Кэр-Пэравелом и Западной Пустыней. Но мы еще не в Нарнии. Здесь, в Орландии, в замке Луна, важно одно: действовать побыстрей. Мне здесь ничего не надо. Возьмите его за час. Мужчин всех убить, а драгоценности, женщины, дети и вино — все ваше. А теперь во имя великой Таш — вперед, непобедимо и беспощадно!

Звеня оружием, отряд двинулся по дороге. Шаста много раз за эти дни повторял слова: «двести лошадей», но до сих пор не понимал, как долго проходит мимо такое войско. Наконец последний звук угас в тумане, и Шаста вздохнул с облегчением. Теперь он знал, какая из дорог ведет в Анвард, но двинуться по ней не мог. «Что же делать?» — думал он. Конь тем временем шел по другой дороге.

«Ну, куда-нибудь я приеду», — утешал себя Шаста. И впрямь, куда-то же дорога шла; лес становился все гуще, воздух — холоднее. Резкий ветер словно бы пытался развеять туман и не мог. Если бы Шаста бывал в горах, он бы понял, что это значит: они с конем были уже очень высоко.

«Какой я несчастный!.. — думал Шаста. — Всем хорошо, мне одному плохо. Король и королева Нарнии, да и свита их бежали из Калормена, а я остался. Аравита, Уинни и Игого сидят у Отшельника, а меня послали сюда. Король Лун и его люди, наверное, уже в замке и успели закрыть ворота, а я.... да что и говорить!»

От голода, от жалости к себе и от усталости он горько заплакал. И как только слезы потекли по его щекам, он почувствовал, что за ним кто-то идет. Он не видел и не слышал ничего — он именно чувствовал. Нет, он все же слышал, только не шаги, а дыхание, и ему казалось, что неведомое существо очень большое. Он вспомнил, что в этих краях живут великаны. Теперь ему было, о чем плакать — но слезы высохли.

Пустить коня в галоп Шаста не умел. Конь шел неспешно, а существо шло почти рядом. Шаста терпел, сколько мог; наконец он спросил:

Кто ты такой? — и услышал негромкий, но очень глубокий голос:

— Тот, кто долго тебя ждал.

— Ты... великан? тихо спросил Шаста.

— Можешь звать меня и великаном, — отвечал Голос. — Но Я не из тех созданий, которых ты назвал бы великанами.

Я не вижу Тебя, — сказал Шаста и вдруг страшно испугался: — А Ты... Ты не мертвый?

Теплое дыхание коснулось его руки.

Ну как, живой Я? — спросил Голос. — Расскажи Мне свои печали.

И Шаста рассказал Ему все — что он не знает своих родителей, что его растил рыбак, что он бежал, что за ним гнались львы, что он настрадался от страха среди усыпальниц и страдает сейчас от голода. При этом он не раз повторял: «Какой я несчастный!..»

— Ты в этом уверен? — спросил глубокий Голос.

Еще бы! — сказал Шаста. — И львы за мной гнались, и....

— Лев был только один, — перебил его Голос.

— Да нет, в первую ночь их было два, а то и больше, и еще...

Лев был один, — сказал Голос. — Он быстро бежал.

— А Ты откуда знаешь? — удивился Шаста.

— Это Я и был, — отвечал Голос.

Шаста онемел от удивления, а Голос продолжал:

Это Я заставил тебя поехать вместе с Аравитой. Это Я согревал и охранял тебя среди усыпальниц. Это Я — уже Лев, а не кот — отогнал там шакалов. Это Я придал лошадям новые силы в самом конце пути, чтобы ты успел предупредить короля Луна. Это Я, хотя ты того и не помнишь, пригнал Своим дыханием к берегу лодку, в которой лежал умирающий ребенок.

И Аравиту ранил Ты?

Да, Я.

— Зачем же?

— Сын Мой, — сказал Голос, Я говорю о тебе, а не о ней. Я рассказываю каждому только его историю.

— Кто Ты такой? — спросил Шаста.

Я — это Я, сказал Голос так, что задрожали камни. — Я — это Я, — громко и ясно повторил Он. — Я — это Я, — прошептал он едва слышно, словно слова эти прошелестели в листве.

Туман стал серым, потом белым, потом сияющим. Где-то впереди запели птицы. Золотой свет падал сбоку, на голову лошади. «Солнце встает», — подумал Шаста и, поглядев в сторону, увидел немыслимо огромного Льва. Лошадь Его не боялась или не видела, хотя сиял Он ярче солнца, которое, кстати сказать, еще не встало.

Шаста жил в такой глуши, что ни разу не слышал калормийских слухов о страшном демоне, который ходит по Нарнии в обличии льва. Тем более не слышал он правды об Эслане — Великом Льве, Царе царей. Но взглянув на Льва, он соскользнул на землю и поклонился Ему. Он ничего не сказал и сказать не мог и знал, что говорить не нужно.

Царь царей коснулся носом его лба. Шаста посмотрел на Него, глаза их встретились. Тогда прозрачное сияние воздуха и золотое сияние Льва слились воедино и ослепили Шасту; а когда он прозрел, на зеленом склоне под синим небом были только он и конь, да на деревьях пели птицы.

Глава двенадцатая ШАСТА В НАРНИИ

«Снилось мне это или нет?» — размышлял Шаста, но вдруг увидел на дороге след правой передней львиной лапы. Ему стало страшно при мысли о том, какой надо обладать силой, чтобы оставить столь огромные и глубокие следы. Но тут же он заметил еще более удивительную вещь: след на глазах наполнялся водою, она перелилась через край, и резвый ручеек побежал вниз по склону, петляя в траве.

Шаста слез с коня, напился воды, окунул в ручей лицо и сполоснул водой голову. Вода была очень холодная и чистая, как стекло. Она взбодрила его. Потом он встал с колен, вытряхивая воду из ушей, и огляделся.

По-видимому, было еще очень рано. Солнце едва взошло: далеко внизу, справа, зеленел лес. Впереди и слева лежала страна, каких он до сей поры не видел: зеленые долины, редкие деревья, мерцанье серебристой реки; по ту сторону долины виднелись холмы, мягкие, невысокие, совсем не похожие на горы, которые он только что одолел. И тут он внезапно понял, что это за страна.

«Вон что! — подумал он. — Я перевалил через хребет, отделяющий Орландию от Нарнии. И ночью... Как мне повезло, однако! Нет, при чем тут «повезло», это все Он! Теперь я в Нарнии».

Шаста расседлал коня, который тут же принялся щипать траву. (Конь этот, заметим, ничуть не почитал его.)

Ах, если бы я ел траву! — воскликнул Шаста. — Надо спуститься в долину, может, там меня кто-нибудь накормит.

И он побежал вниз по холодной мокрой траве. Добежав до рощи, он услышал низкий, глуховатый голос:

Доброе утро, сосед.

Шаста огляделся и увидел очень большого Ежа.

— Доброе утро, отвечал он. Я не сосед, я нездешний.

— Да? — сказал Еж.

— Да, — ответил Шаста. — Вчера я был в Орландии, а еще раньше...

— Орландия — это далеко, — сказал Еж. — Я там не бывал.

Калормийцы пытаются взять Анвард, — сказал Шаста. — Ваш король поможет Луну?

— Как не помочь, — отвечал Еж. — Но я сейчас занят, иду спать. Привет, сосед!

Слова эти относились к огромному желтоватому кролику, которому Еж немедленно рассказал новость. Кролик согласился, что кто-то должен сообщить ее королю. Так и пошло: каждые несколько минут то с ветки, то из норы появлялось еще одно существо, пока наконец не собрался отрядец из пяти кроликов, белки, двух галок, козлоногого фавна и мыши, причем все они говорили одновременно, соглашаясь с Ежом. В то золотое время, когда, победив Колдунью, Нарнией правил король Питер с братом и двумя сестрами, мелкие лесные твари жили так счастливо, что немного распустились.

Вскоре появились два существа поразумней: рыжий гном по имени Даффл и прекрасный олень с такими тонкими, красивыми ногами, что, казалось, их можно переломить двумя пальцами.

Клянусь Эсланом! — проревел гном, услышав новость. — Что же мы стоим и болтаем? Скорее в Кэр-Пэравел! Нарния поможет доброму королю Луну.

Ф-фух! — сказал Еж. — Король Питер не в Кэр-Пэравеле, он на севере. Но королева Люси сейчас в столице.

— Кто же туда добежит? — воскликнул гном.

— Я, — отвечал Олень. — Что передать? Сколько там калормийцев?

Двести, — едва успел ответить Шаста, как Олень уже несся стрелой в Кэр-Пэравел.

Гном тем временем вгляделся в Шасту и спросил:

Что с тобой, парнишка? Ты совсем зеленый. Когда ты ел в последний раз?

— Вчера утром, — ответил Шаста.

Гном сразу же обнял его коротенькой рукой.

Идем, идем, — сказал он. — Ах, друзья мои, как стыдно! Идем, сейчас мы тебя накормим.

Даффл быстро привел путника в самую чащу маленького леса, к домику с открытой дверью, и крикнул:

— Братцы, у нас к завтраку гость!

В тот же миг Шаста учуял дивный запах, неведомый ему, но нам с вами знакомый — запах яичницы с ветчиной.

Стол был немного низок, стул тоже. Перед Шастой поставили миску овсянки и кружку сливок. Когда он еще доедал кашу, братья Даффла, Роджин и Брикл, уже несли сковородку с яичницей и дымящийся кофейник.

Шаста не ел и не пил ничего подобного. Он даже не знал, что за темные ноздреватые прямоугольники лежат в особой корзинке и почему гномы покрывают их чем-то мягким и желтым. Все нравилось ему — и часы с кукушкой, и букет полевых цветов, и белые занавески. Одно было плохо: посуда оказалась слишком для него маленькой; но справились и с этим — миску его и чашку наполняли много раз. Гномы наперебой угощали его:

Пожалуйста, маслица, а вот грибочки... А может, еще чашечку кофе?

Когда пришла пора мыть посуду, они бросили жребий. Роджин остался убирать; Даффл и Брикл вышли из домика и закурили трубочки. Шаста сел рядом с ними — и уснул.

Проснулся он к ужину, поел и лег на удобную постель, которую соорудили для него гномы из вереска на полу, ибо в их деревянные кроватки он бы не влез. Когда же он проснулся утром, лесок оглашали звуки труб — не грозные, как в Ташбаане, и не веселые, как в Орландии, а звонкие и смелые.

Первым ехал лорд Перидан на гнедом коне, в руке он держал знамя: алый лев на зеленом поле. За ним следовали король Эдмунд и светловолосая девушка с очень веселым лицом; на плече у нее был лук, на голове — шлем, у пояса — колчан, полный стрел. («Королева Люси», — подумал Шаста.) На пони ехал принц Корин. Дальше двигались говорящие Псы (пешком, конечно) и несколько великанов. Да, в Нарнии есть и добрые великаны, только их меньше, чем злых.

— А где же друг вашего высочества? — спросил король.

Вы разве не видите? Вот мой двойник, — указал Корин на Шасту.

Все шумно спешились, а принц Корин кинулся к Шасте и обнял его.

Ах, как хорошо! — ликовал он. — Ты здесь! А мы только высадились в Пэравеле и сразу подбежал Черво, Олень, и все нам рассказал. Как ты думаешь...

Поравнявшись с домиком, король крикнул:

— Друзья, не пора ли нам отдохнуть и подкрепиться?

— Не представишь ли ты нам своего друга? — спросил король Эдмунд.

Это его вы приняли за меня в Ташбаане, сказал Корин.

— Ой, как они похожи! — вскричала королева. — Чудеса, просто близнецы. ,

Простите, ваше величество, — обратился Шаста к королю Эдмунду.

Я невольно стал свидетелем того, как вы обсуждали свои планы. У меня не было дурных намерений, и я никогда не выдал бы их вашим врагам.

Я вижу, что ты не способен на предательство, дорогой друг, — сказал король Эдмунд, положив свою руку на плечо Шасты. — Но, если ты хочешь, чтобы тебя не принимали за предателя, в другой раз постарайся не слушать того, что не предназначается для твоих ушей. Но, впрочем, все в порядке.

Тут началась суматоха сборов, и Шаста минут на пять потерял из виду и Корина, и Эдмунда, и Люси.

Однако Корин был не из тех мальчиков, которые долго могут не привлекать к себе внимания. Очень скоро Шаста услышал, как король Эдмунд вскричал:

— Клянусь Львом, принц, это уже слишком. Неужели ваше высочество никогда не исправится?! Вы производите больше беспорядка и шума, чем целая армия. Я предпочел бы стать вожаком шайки головорезов, чем иметь под своими знаменами хоть одного такого неслуха, как вы!

Шаста пробрался через толпу и увидел по-настоящему рассерженного Эдмунда и несколько смущенного Корина, а на земле сидел гном и корчился от боли, в то время как два фавна пытались снять с него доспехи.

— Ах, если бы у меня был с собой волшебный эликсир! — воскликнула королева Люси. — Все удалось бы быстро излечить.

А случилось вот что. Как только Корин перестал говорить с Шастой, на его плечо легла сильная и жилистая рука гнома по имени Торнбут. Он отвел Корина в сторону.

— В чем дело, Торнбут? — спросил принц.

— Ваше королевское высочество, — начал гном, — сегодня мы должны дойти до замка вашего отца. Не исключено, что сегодня же вечером состоится битва.

— Я знаю, — сказал Корин. — Разве это не прекрасно?

— Прекрасно это или нет, судить не мне. Но король Эдмунд дал мне строжайший приказ не допустить вашего участия в сражении. Ваш юный возраст вынуждает короля отстранить вас от битвы, но вы можете наблюдать...

Но Корин вскричал:

Какая чепуха! Само собой, я буду сражаться. Королева Люси будет, а я....

Ее высочество вольны решать сами, — сказал гном. — Но приказ короля таков: вы остаетесь в моем распоряжении. Дайте мне честное слово, что ваш пони всегда будет за моей спиной, пока вы не получите приказ об отходе. В противном случае по приказу короля ваша рука должна быть привязана к моей, как у пленника.

— Только попробуй меня связать, я тебе задам! — вскричал Корин.

Интересно, как это у вас выйдет, — спокойно сказал гном, который, несмотря на маленький рост, был сильным и опытным бойцом. Корин бросился на него, но, к сожалению, гном оступился и упал, сломав при этом себе руку и ногу.

— Смотри, принц, что ты наделал! — сказал король Эдмунд. — Один из наших лучших воинов выбыл из строя недели на две.

— Я займу его место, — отвечал Корин.

— Ты храбр, — сказал король, — но в битве мальчик может оказаться опасней противника.

Тут короля кто-то позвал, а Корин, очень изящно попросив прощения у гнома, зашептал Шасте на ухо:

— Скорее садись на его пони, бери его щит!

— Зачем? — спросил Шаста.

Чтобы сражаться вместе со мной! — воскликнул Корин.

— А, да, конечно... — растерянно сказал Шаста; Корин тем временем уже натягивал на него кольчугу (с гнома ее сняли прежде, чем внести его в домик) и говорил:

— Так. Теперь меч. Поедем в хвосте, тихо, как мыши. А когда начнется сражение, всем будет не до нас.

Глава тринадцатая БИТВА ПРИ АНВАРДЕ

Около одиннадцати отряд двинулся на запад, горы были от него слева. Корин и Шаста скакали сзади, прямо за великанами. Люси, Эдмунд и Перидан были заняты планами предстоящей битвы, и хотя Люси спросила:

— А где шалопай принц?

Эдмунд ответил:

— Впереди его нет, и то хорошо.

Шаста и Корин разговаривали о своих приключениях. Шаста рассказал, что верховой езде его научил Конь и что поэтому он не знает, как пользоваться уздечкой. Корин ему объяснил, рассказав попутно о том, как они тайно отплыли из Ташбаана.

— Где королева Сьюзан? — спросил вдруг Шаста у Корина.

В Кэр-Пэравеле, — ответил Корин. — Люси у нас не хуже мужчины, ну, не хуже мальчика. А Сьюзан больше похожа на молодую даму. Ей неинтересно ходить на войну, хотя она здорово стреляет из лука.

Тропа стала уже, справа открылась пропасть. «А я шел здесь вчера, — подумал Шаста и вздрогнул. — Вот почему Лев был рядом. Он был между мной и пропастью».

Когда одолели перевал, перед ними открылась Орландия, голубая и зеленая, а за нею, вдалеке, — желтая полоска пустыни. Отряд, который мы можем назвать и войском, остановился, и Шаста только теперь увидел, сколько в нем говорящих зверей, похожих на огромных кошек. Они расположились слева, великаны — справа.

Отойдя, великаны стали доставать что-то из своих заплечных мешков и ненадолго присели. Шаста увидел, что они берут в военный поход: пару страшных тяжелых сапог, усеянных со всех сторон стальными шипами до самых колен. Затем они положили на плечи свои чудовищные дубины и замаршировали на боевую позицию. Лучники с королевой Люси рассеялись цепью в тылу, согнули луки и стали проверять тетивы. Все готовились к сражению. Все молчали.

Было очень торжественно и очень страшно. «Я тоже здесь, я буду сражаться!» — думал Шаста.

Откуда-то доносились возгласы людей и медленные глухие удары.

— Таран, боевой таран! — прошептал Корин. — Они хотят выбить ворота.

Теперь даже Корин посерьезнел.

— Почему король Эдмунд не начинает? — спросил он. — Разве можно просто стоять и слушать это? Слишком завораживает.

Шаста кивнул, надеясь, что по нему не видно, как он испуган.

И тут пропела труба! Отряд пошел рысью, знамя развевалось, а внизу вскоре показался небольшой замок со множеством башен. Ворота были закрыты, мост поднят. Человек пятьдесят калормийцев били в стену большим бревном. Завидев отряд, Рабадаш и все его воины мгновенно вскочили в седла. Оба отряда устремились навстречу друг другу. Все мечи обнажены, все щиты наизготовку, все молитвы произнесены, все зубы стиснуты.

«Если испугаешься своего первого боя, навсегда останешься трусом. Сейчас или никогда», — почему-то подумал Шаста. Когда войска смешались, он уже ничего не понимал и не думал. Но мы расскажем не о том, что видел он, а о том, что видел в пруду под развесистым деревом Отшельник, рядом с которым стояли лошади и Аравита.

Дело в том, что именно в этот пруд смотрел Отшельник, когда хотел узнать о происходящем в мире за стенами его уединенного обиталища. В этом пруду, как в зеркале, он мог видеть происходящее на улицах городов, расположенных намного южнее Ташбаана, и на кораблях, идущих к Стране Вечной Зари за далекими Семью Островами, и то, как дикие звери и разбойники подстерегают путников в Великих Западных Лесах между Долиной Фонарного Столба и Тельмаром.

Так вот, в день битвы при Анварде Отшельник почти не отходил от своего пруда даже для того, чтобы попить или поесть, поскольку знал, какие важные события совершаются у подножия Орландии. Аравита и лошади тоже смотрели туда. Они почти сразу догадались, что это волшебный пруд — ведь в нем не отражались ни дерево, росшее над ним, ни небо; поверхность пруда была покрыта как бы паром, в котором постоянно переливались многоцветные отражения, тени и отблески того, что происходило в его глубинах. Но девочка и ее спутники были не в состоянии видеть в нем ясно и отчетливо. Отшельник обладал таким зрением и поэтому время от времени говорил им, что он видит. Совсем незадолго перед тем, как Шаста вступил в свой первый бой, слова Отшельника были такие:

Я вижу одного, нет, двух, трех орлов, кружащих над вершиной Взвихренной Головы. Один из них старше всех орлов нашего мира. Его бы не было, если бы не предстояла битва. Всмотритесь, он то почти падает на Анвард, то взмывает над Взвихренной Головой и устремляется вниз на восток.

Так, теперь я вижу, чем занимались Рабадаш и его люди весь этот день. Они срубили огромное дерево и теперь тащат его к замку. Это будет таран. Провал вчерашнего ночного штурма кое-чему научил их. Конечно, разумнее было бы сделать штурмовые лестницы, но Рабадаш нетерпелив. Безумец! Ведь после неудачи с первой атакой ему надо было бы сразу убираться в Ташбаан — вся его затея строилась на неожиданности.

Таран уже перед воротами. Люди короля Луна не жалеют стрел. Пять калормийцев упали, но таких будет немного. Они прикрылись щитами. Рабадаш выкрикивает команды. С ним самые преданные вельможи — надменные тарханы из южных провинций. Я могу видеть их лица. Вот Ердосерд из Заплечного Замка, а вон Скрещерукинские, Грезблив, Спесив и Делонод, а длинный тархан с рыжей бородой... Гордив Мыслобесийский.

— Клянусь гривой, это же Нераден, мой прежний хозяин! — заржал Игого.

— Да тихо ты! — шикнула Аравита.

— ...вот и таран пошел в дело. Мне кажется, глядя на него, что я даже слышу его жуткие удары. Бум-м-м.... бум-м.... Какие ворота могли бы перед ним устоять...

Стойте!.. На Взвихренной вспугнулись птицы, ее стало не видно от их крыльев. Подождите-подождите... Не пойму...

Вон! Там! Весь восточный склон засверкал от лат всадников. Но почему ветер не развевает их знамена?! Они вскочили на коней и вот уже спускаются! Ну и шум же там, я думаю. Но кто же это скачет с горы? Какой галоп! Да! Алый Лев! Кто не знает это Знамя? Нарния! Нарния! Вот и король Эдмунд... и королева Люси, и лучники, и, конечно, коты!..

— Коты? — переспросила Аравита.

Да, огромные коты, то есть леопарды и прочие... Они сейчас нападут на коней... Так! Тархистанские кони злы и безумны, они мечутся. Коты вцепились в них. Рабадаш посылает в бой еще сотню всадников. Вот и король Эдмунд, вот лорд Перидан... И какие-то дети... Как же это король позволил им сражаться? Великаны на правом фланге творят чудеса... один упал... ему попали в глаз... В середине ничего не разберешь, слева яснее. Хвала Эслану, это же принц Корин и ваш друг Шаста. Однако они похожи как две капли воды. Корин сражается, как истинный рыцарь. Он убил калормийца... Немного вижу в центре... Рабадаш и Эдмунд почти было сошлись, но между ними опять кто-то вклинился...

— А Шаста? — спросила Аравита.

— О бедный, глупый, храбрый мальчик! — воскликнул старец. — Он ничего не умеет. Он не знает, что делать со щитом. А уж с мечом... Нет, вспомнил! Размахивает во все стороны... чуть не отрубил голову своей лошадке... Ну, меч выбили. Как же его пустили в битву?! Ах ты, дурень! Упал.

— Убит? — спросили все трое сразу.

— Не знаю, — отвечал Отшельник. — Кошачьи свое дело сделали. Коней у калормийцев теперь нет — кто погиб, кто ускакал. А коты опять бросаются в бой! Они вскочили на спину этим, с тараном. Таран валяется на земле... Прекрасно! Ворота открываются, сейчас выйдут орландцы. Вот и король Лун! Слева от него — Дар, справа Даррин. За ним Тарн, и Коль, и брат его Колин. Десять... двадцать... тридцать рыцарей. Калормийцы бросились на них. Король Эдмунд гонится за длинным с красной бородой... так... отрубил Нерадену голову... Десятки врагов удирают. А вот этим бежать некуда — слева коты, справа великаны, впереди Лун, сзади Эдмунд. Король Эдмунд борется с Велонедом... он побеждает... Они уже у ворот замка... он победил... О, король упал! Нет, поднялся. Враги сдаются один за другим. Даррин убил Гордива, а вот уже лежат Грезблив и Спесив. Не видно Рабадаша. Убит, наверное... Битва кончилась, но король Лун еще с кем-то бьется. Тот сдался. Ну, теперь все. Враги побеждены.

Когда Шаста свалился с коня, он подумал, что совсем пропал. Но оказывается, кони даже в битве стараются не наступать на упавших людей, а уж если это случается, то делают это как можно аккуратнее. Прошло кошмарных минут десять, и Шаста обнаружил вдруг, что нигде рядом лошадей нет и что шум боя (вообще шуму кругом не стало меньше) умолк. Он сел и осмотрелся. Хотя он совсем не разбирался в сражениях, даже ему стало ясно, что поле битвы осталось за орландцами и нарнийцами. Оставшиеся в живых калормийцы все были в плену. Король Эдмунд и король Луи пожимали друг другу руки через таран. Лорды взволнованно и радостно беседовали о чем-то; и вдруг все засмеялись.

Шаста вскочил, хотя рука у него сильно болела, и побежал посмотреть, чему они смеются. Увидел он нечто весьма странное: принц Рабадаш висел на стене замка, яростно дрыгая ногами. Кольчуга закрывала ему половину лица, и казалось, что он с трудом надевает тесную рубаху. На самом деле случилось вот что: в самый разгар битвы один из великанов наступил на Рабадаша, но не раздавил его (к чему стремился), а только разорвал кольчугу шипами своего сапога. Таким образом, когда Рабадаш встретился с Эдмундом у ворот, на спине у злосчастного принца была дыра. Эдмунд теснил его к стене, и наконец тот вспрыгнул на ее выступ, чтобы поразить врага сверху. Ему казалось, что он ужасен и велик; одно мгновение это казалось и другим. Он крикнул: «Таш разит метко!», но тут же отпрыгнул в сторону, испугавшись летящих в него стрел, и повис на крюке, который за много лет до того вбили в стену, чтобы привязывать лошадей. Теперь он болтался словно рубашка, которую вывесили сушиться.

— Вели меня снять, Эдмунд! — ревел Рабадаш. — Сразись со мной, как мужчина и король, а если ты слишком труслив, вели меня прикончить!

Король Эдмунд шагнул к стене, чтобы самому снять его, но король Лун встал между ними.

— Разрешите, ваше величество, — сказал Лун Эдмунду и обратился к Рабадашу: — Если бы вы, ваше высочество, бросили этот вызов неделю назад, ни в Нарнии, ни в Орландии никто от короля Питера до говорящего мыша не отказался бы. Но вы доказали, что вам неведомы законы чести, и рыцарь не может скрестить с вами меч. Друзья мои, снимите его и унесите в замок.

Не буду описывать, как кричал, бранился и даже плакал от злости принц Рабадаш. Он не боялся пытки, но боялся смеха. Ведь до сих пор ни один человек не смеялся над ним.

Корин тем временем подтащил к королю Луну упирающегося Шасту и сказал: — Вот и он, отец.

А, и ты здесь? — сказал король принцу Корину. — Кто тебе разрешил сражаться? Ну что за сын у меня? — Но все, в том числе и Корин, восприняли эти слова скорее, как похвалу, чем как жалобу.

Не браните его, государь, — сказал лорд Перидан. — Он просто похож на вас. Да вы и сами бы огорчились, если бы он...

Но король Лун, к вящему удивлению Шасты, как бы не слышал этой речи. Склонившись к нему, Лун крепко, по-медвежьи обнял Шасту, потом схватил за плечи и поставил рядом с Корином.

— Смотрите, друзья мои! — крикнул он своим рыцарям. — Кто еще сомневается?

Но Шаста и теперь не понял, почему все так пристально посмотрели на них и почему все так радостно крикнули:

— Да здравствует наследный принц!

Глава четырнадцатая КАК ПОУМНЕЛ ОДИН КОНЬ

Теперь мы должны вернуться к лошадям и Аравите. Отшельник сказал им, что Шаста жив и даже не очень серьезно ранен, ибо он поднялся, а король Лун с необычайной радостью обнял его. Но Отшельник только видел, что происходит, он ничего не слышал и потому не мог знать, о чем говорили у Анварда. Смотреть было бессмысленно.

Наутро лошади и Аравита спросили, что делать дальше.

Я больше не могу, — сказала Уинни. — Я стала жирной, как домашняя лошадка, все время ем и не двигаюсь. Скорее в Нарнию.

Только не сейчас, госпожа моя, — отвечал Игого. — Спешить никогда не стоит.

Самое главное, — сказала Аравита, — попросить прощения у Шасты. Вот именно! — обрадовался Игого. — Я как раз хотел это сказать.

— Ну конечно, — поддержала Уинни. — А он в Анварде. Это по дороге. Не пойму, почему бы нам не выйти сейчас? Мы же шли из Калормена в Нарнию!

Да... — медленно проговорила Аравита, думая о том, что же ей делать в чужой стране.

— А все-таки спешить нам некуда, — повторил Игого.

— Почему? — спросила Уинни.

Как бы это объяснить? — замялся Конь. — Мне надо бы поприличней выглядеть... все же там хорошее общество... многие меня знают...

Ах, это из-за хвоста! — воскликнула Уинни. — Честное слово, ты тщеславен, как та тархиня в Ташбаане.

— И глуп, — добавила девочка.

Это не так! Клянусь Львиной Гривой! — вскричал Игого. — Просто я уважаю моих собратьев.

Скажи, Игого, — спросила Аравита, которую не интересовали обрезанные хвосты, — почему ты часто клянешься Львом или Львиной Гривой? Мне казалось, что ты не очень любишь львов.

Да, не люблю, — отвечал Игого. — Но поминаю я не каких-то львов, а Самого Эслана, освободившего Нарнию от злой Колдуньи.

А Он лев? — спросила Аравита.

— Конечно нет, — возмутился Игого.

А у нас говорят, что лев, — сказала Аравита. — Но если Он не лев, почему ты зовешь Его львом?

Тебе этого еще не понять, — сказал Игого. — Да и сам я был жеребенком, когда покинул Нарнию, и не совсем хорошо это понимаю.

Говоря так, Игого стоял задом к зеленой стене, а Уинни и Аравита стояли к ней (а значит, и к нему) лицом. Для пущей важности он прикрыл глаза и не заметил, как изменились вдруг девочка и лошадь. Они просто окаменели, ибо на стене появился огромнейший ослепительно-золотистый лев. Мягко спрыгнув на траву, лев стал приближаться сзади к Коню, беззвучно ступая. Уинни же и Аравита не могли издать ни звука от ужаса и удивления.

Несомненно, — говорил Игого, — называя Его львом, хотят сказать, что Он силен, как лев, или жесток, как лев, к своим врагам. Даже в твои годы, Аравита, можно понять, как нелепо считать Его настоящим львом. Более того, это непочтительно. Если бы Он был львом, Он был бы животным, как мы. Игого засмеялся. — У Него были бы четыре лапы, и хвост, и усы... Ой-ой-ой-о-ой!

Дело в том, что при слове «усы» один ус Эслана коснулся его уха. Игого отскочил в сторону и обернулся. Примерно секунду все четверо стояли неподвижно. Потом Уинни робкой рысью подбежала ко Льву.

— Дорогая дочь Моя, — сказал Эслан, касаясь носом ее бархатистой морды. — Я знал, что тебя Мне ждать недолго. Радуйся.

Он поднял голову и заговорил громче.

— А ты, Игого, — сказал он, — ты, Мой бедный и гордый Конь, подойди ближе. Потрогай Меня. Понюхай. Вот Мои лапы, вот хвост, вот усы. Я, как и ты, — животное.

— Эслан, — проговорил Игого. — Мне кажется, я дурак.

— Счастлив тот зверь, — отвечал Эслан, — который понял это в молодости. И человек тоже. Подойди, дочь Моя Аравита. Я втянул когти, не бойся. На сей раз Я не поцарапаю тебя.

— На сей раз?.. — испуганно повторила Аравита.

— Это Я тебя ударил, — сказал Эслан. — А знаешь, почему?

— Нет, Владыка мой, — сказала она.

— Я нанес тебе ровно столько ран, сколько мачеха твоя нанесла бедной девочке, которую ты напоила сонным зельем. Ты должна была узнать, что испытала твоя раба.

— Скажи мне, пожалуйста... — начала Аравита и замолкла.

— Говори, дорогая дочь, — сказал Эслан.

— Ей больше ничего из-за меня не будет?

Я рассказываю каждому только его историю, — отвечал Лев.

Потом он тряхнул головой и заговорил громче.

— Радуйтесь, дети Мои, — сказал Он. — Скоро мы встретимся снова. Но раньше к вам придет другой.

Одним прыжком Он взлетел на стену и исчез.

Все долго молчали, медленно гуляя по зеленой траве. Примерно через полчаса Отшельник позвал лошадей к заднему крыльцу, они ушли, и тут Аравита услышала у ворот звуки труб.

— Кто там? — робко спросила она, и голос возвестил:

— Его королевское высочество принц Кор Орландский.

Аравита открыла ворота и посторонилась.

Вошли два воина с алебардами и стали справа и слева. Потом вошел герольд, потом трубач.

Его королевское высочество принц Кор Орландский просит аудиенции у высокородной Аравиты, — отчеканил герольд, и они с трубачом отошли в сторону, и склонились в поклоне, и воины подняли свои алебарды, и вошел принц. Тогда все, кроме него, вышли обратно за ворота, закрыв их.

Принц поклонился (довольно неуклюже для столь высокой особы), Аравита склонилась перед ним (очень изящно, хотя и на ташбаанский придворный манер), а потом на него посмотрела.

Он был мальчик как мальчик — без шляпы и без короны, только очень тонкий золотой обруч окружал его голову. Сквозь белую не толще носового платка верхнюю одежду пламенел алый камзол. Левая рука, лежавшая на эфесе шпаги, была перевязана.

Только взглянув на него еще раз, Аравита воскликнула:

— Да это же Шаста!

Шаста сильно покраснел и быстро заговорил:

— Ты не думай, я не хотел перед тобой покрасоваться... У меня нет другой одежды, прежнюю сожгли, а отец сказал...

— Отец? — переспросила Аравита.

Король Лун, — объяснил Шаста. — Я мог бы и раньше догадаться. Понимаешь, мы с Корином близнецы. Да, я не Шаста, а Кор!

— «Кор» звучит лучше, чем «Шаста», — заметила Аравита.

У нас в Орландии, — продолжал Кор (теперь мы будем называть его только так), — близнецов называют Дар и Даррин, Коль и Колин и так далее.

Шаста... то есть Кор, — сказала Аравита. — Помолчи, послушай меня. Прости меня, за мою глупость. Но я изменилась раньше, чем узнала, что ты принц. Честное слово! Я изменилась, когда ты вернулся, чтобы спасти нас от Льва.

Он не собирался вас убивать, — сказал Кор.

Я знаю, — сказала Аравита и кивнула, и оба помолчали, поняв, что и тот, и другой беседовали с Эсланом.

Наконец Аравита вспомнила, что у Кора перевязана рука.

— Ах, я и забыла! — воскликнула она. — Ты ранен?

Так, царапина, — тут Кор впервые заговорил тоном, каким говорят вельможи, но тут же фыркнул: — Да нет, это не рана, это ссадина, которую любой дурак может заработать без всякой битвы.

— А все-таки ты сражался, — сказала Аравита.

— Битва совсем не то, что я думал, — сказал Кор.

Ах, Ша... нет, Кор! Расскажи мне, как король узнал, что ты — это ты.

Давай присядем, — сказал Кор. — Это быстро не расскажешь. Кстати, отец у меня — лучше некуда. Я бы любил его точно так же... почти так же, если бы он не был королем. Конечно, меня будут учить и все прочее, но ничего, перетерплю. А история моя такая: мы с Корином близнецы. Когда нам было по неделе, нас повезли к доброму кентавру — благословить или что-то в этом роде. Он был пророк, как многие кентавры. Ты их не видела? Очень странные... Честно, я их немножко боюсь. Так вот, когда он увидел нас, он посмотрел на меня и сказал: «Этот мальчик спасет Орландию от великой опасности». Само собой, отец и мать обрадовались этим словам. Но кое-кому они не понравились. Узнал об этом один придворный. Бар, который раньше был у отца лорд-канцлером и сделал что-то плохое (это я не совсем понимаю), и отец его разжаловал, хотя и позволил жить в Орландии. Разозлившись, он стал шпионить для Ташбаана, а Тисрок платил ему. Узнав, что мне суждено спасти Орландию, он решил меня уничтожить. Он похитил меня — не знаю как — и вышел в море на корабле. Отец погнался за ним, нагнал на седьмой день, и у них был замечательный морской бой. Этого Бара убили, но он еще до боя спустил шлюпку, в которой были один из его рыцарей и я. Она пропала. На самом деле Эслан пригнал ее к берегу, туда, где жил Армиш. Хотел бы я знать, как звали того рыцаря! Он умер от голода и жажды, а меня выкормил!

— Эслан сказал бы, что ты должен знать только о себе, — сказала Аравита. — Интересно, как ты спасешь Орландию?

— Я уже спас, — отвечал Кор.

Аравита всплеснула руками.

— Ах да, конечно! Какая же я глупая! Куда уж опасней. Рабадаш уничтожил бы ее, если бы не ты. Где ты будешь теперь жить? В Анварде?

— Ой! — сказал Кор. — Я чуть не забыл, зачем пришел к тебе. Отец хочет, чтобы ты жила у нас. У нас нет хозяйки с тех пор, как умерла моя мать. Пожалуйста, согласись. Тебе понравится отец... и Корин. Они не такие, как я, они воспитанные...

— Прекрати, а не то мы подеремся, — воскликнула Аравита. — Конечно, я согласна!

— Тогда пойдем к нашим друзьям, — сказал Кор.

Они пошли к лошадям, и Кор обнял Игого и Уинни и все рассказал им, а потом все четверо простились с Отшельником, пообещав ему прийти снова. Лошади сначала думали, что принц и Аравита сядут на них верхом, но Кор объяснил, что ни в Орландии, ни в Нарнии никто не ездит на говорящих лошадях, разве что в бою.

Когда все четверо шли в замок, Игого предавался мрачным размышлениям о том, как он плохо знает обычаи Нарнии.

— Ну что ты, — утешал его Кор. — Подумай, каково мне. Меня будут учить — и грамоте, и танцам, и музыке, и воинскому искусству, а ты знай скачи по холмам — и все.

— В том-то и дело, — сказал Игого. — Скачут говорящие лошади? А главное — катаются они по земле?

Как бы то ни было, я кататься буду, — сказала Уинни. — Я думаю, они и внимания не обратят.

— Замок еще далеко? — спросил Конь у Кора.

— За тем холмом, — отвечал Кор.

Тогда и я покатаюсь, — сказал Игого, — хотя бы в последний раз!

Катался он пять минут, потом угрюмо сказал:

— Что ж, пошли. Веди нас, принц Кор, да здравствует Нарния и Север.

Глава пятнадцатая РАБАДАШ СМЕХОТВОРНЫЙ

Когда они наконец вышли из-под деревьев, то увидели за зеленым лугом королевский замок, очень старый, сложенный из темно-розовых камней.

Король уже шел им навстречу по высокой траве. Аравита совсем не так представляла себе королей — на нем был старенький плащ и стоптанные ботфорты, ибо он только что пришел из лесу и едва успел вымыть руки; но поклонился он с поистине царственной учтивостью и величием.

— Добро пожаловать, маленькая госпожа, — сказал он. — Если бы моя дорогая супруга была жива, вам было бы здесь лучше, но мы сделаем для вас все, что можем. Сын мой Кор рассказывал мне о ваших злоключениях и о вашем мужестве.

— Это он был мужественным, сир, — отвечала Аравита. — Он кинулся на льва, чтобы спасти нас с Уинни.

Король просиял.

— Вот как! — воскликнул он. — Этого я не слышал.

Аравита все рассказала, а Кор, который очень хотел, чтобы отец узнал об этом, совсем не так радовался, как думал прежде. Скорее ему было неловко. Зато отец радовался очень и много раз пересказывал придворным подвиг своего сына, отчего принц совсем уж смутился.

После этого король обратился к Игого и Уинни и был учтив, как и с Аравитой, и долго с ними беседовал. Лошади отвечали нескладно — они еще не привыкли говорить со взрослыми людьми. К их облегчению, из замка вышла королева Люси, и король сказал Аравите:

Дорогая моя, вот наш большой друг, королева Нарнии. Не пойдешь ли ты с нею отдохнуть?

Люси поцеловала Аравиту, и они сразу полюбили друг друга и ушли в замок, беседуя о том, о чем обычно беседуют девочки.

Завтрак подали на террасе (то были холодная дичь, пирог, вино и сыр), и, когда все еще ели, король Лун нахмурился и сказал:

— Ох-хо-хо! У нас в плену этот бедолага Рабадаш, надо решить, что с ним делать.

Люси сидела по правую руку от короля, Аравита — по левую. Во главе стола сидел король Эдмунд, напротив него — лорд Даррин. Дар, Перидан, Корин и Кор сидели напротив дам и короля Луна.

— Отрубите ему голову, ваше величество, — сказал Перидан. — Такое подлое нападение приравнивает его к бандитам и убийцам.

Спору нет, он негодяй, — сказал Эдмунд. — Но и негодяй может исправиться. Я знал один такой случай. — Эдмунд задумчиво умолк, словно вспомнил что-то.

Казнь Рабадаша может спровоцировать войну с Тисроком, — заметил Даррин.

Нет, — сказал король Лун. — Сила его в том, что у него огромное войско, а огромному войску не перейти пустыню. Но я не люблю убивать беззащитных (пусть даже вероломных мерзавцев). В бою — дело другое, но так, хладнокровно...

— Надо отпустить его на все четыре стороны и взять с него слово, что он больше не будет, — сказала Люси.

— Лучше с обезьяны взять слово, что она станет вельможей. Но если он опять солжет, мы отсечем ему голову в открытом бою... — начал Эдмунд, но король Лун уже принял решение.

— Попробуем. Приведи пленника, друг, — обратился он к одному из присутствующих.

Рабадаша привели в кандалах. Выглядел он плохо, потому что от злости и ярости не притронулся за эти сутки ни к пище, ни к питью, хотя ужин ему доставили превосходный.

— Вы знаете сами, ваше высочество, — сказал король, — что и по международному праву, и по справедливости мы вправе лишить вас жизни. Однако, снисходя к вашей молодости, а также к тому, что вы выросли, не ведая ни милости, ни чести, среди рабов и тиранов, мы решили отпустить вас на следующих условиях: во-первых...

— Пес и варвар! — закричал Рабадаш. — Неужели ты думаешь, что я стану выслушивать твои условия? Ха-ха! Ты тут что-то много болтал о воспитании, а сам оскорбляешь человека, закованного в кандалы. Освободи меня, дай мне меч, и тогда мы посмотрим, у кого воспитание лучше!

Все вельможи вскочили с мест, а Корин крикнул:

— Отец! Разреши, я его побью!

— Друзья мои, успокойтесь, — сказал король Лун. — Сядь, Корин, или я тебя выгоню из-за стола. Итак, ваше высочество, условия мои...

— Я не обсуждаю ничего с дикарями и чародеями! — вскричал Рабадаш. — Убейте меня, и отец мой Тисрок потопит ваши страны в крови. Берегитесь! Богиня Таш разит метко...

— Куда же она смотрела, когда ты висел на крюке? — спросил Корин.

— Стыдись! — сказал король. — Не дерзи тем, кто слабее тебя. Тем, кто сильнее... как хочешь.

— Ах, Рабадаш! — выдохнула Люси. — Какой же ты дурак!..

Не успела она кончить этой фразы, как, к удивлению Кора, отец его, дамы и двое из мужчин встали, молча глядя на что-то. Встал и он. А между столом и пленником, мягко ступая, прошел огромный Лев.

— Рабадаш, — сказал Эслан. — Забудь о своей гордыне (чем тебе гордиться?) и о твоей злобе (кто обидел тебя?). Прими по собственной воле милость добрых людей.

Рабадаш выкатил глаза, жутко ухмыльнулся и (что совсем нетрудно) зашевелил ушами. На тархистанцев это действовало безотказно. Он не знал, однако, что дело тут было не столько в самих гримасах, сколько в том, что по одному его слову вас немедленно сварили бы живьем. Здесь же эффекта не было; только сердобольная Люси испугалась, что ему плохо.

Прочь! — закричал Рабадаш. — Ты — гнусный демон, а я — потомок великой богини Таш Неумолимой! Она разит метко и....

— Тише, Рабадаш, — кротко сказал Лев. — Судьба твоя вот-вот свершится, но ты еще можешь одуматься.

— Я не сдамся, — закричал Рабадаш. — Я еще притащу к себе за косы эту дочь гнусных псов, эту...

Час пробил, — сказал Лев. И Рабадаш, к своему ужасу, увидел, что все смеются.

Удержаться от смеха было трудно, ибо уши пленника стали расти и покрываться серой шерстью. Пока все думали, где же они видели такие уши, у него уже были копыта и на ногах, и на руках, а вскоре появился и хвост. Последним он утратил дар слова, успев отчаянно прокричать:

— Только не в осла! Хоть в коня... в коня... а-э-а ио-о!

— Слушай меня, Рабадаш, — сказал Эслан. — Справедливость сменится милостью. Ты не всегда будешь ослом.

Осел подвигал ушами, и все, как ни старались удержаться, захохотали снова.

— Ты поминал богиню Таш, — продолжал Эслан. — В ее храме ты обретешь человеческий облик. На осеннем празднике в этом году ты встанешь перед ее алтарем, и при всем народе с тебя спадет ослиное обличье. Но если ты когда-нибудь удалишься от этого храма больше чем на десять миль, ты опять станешь ослом, уже навсегда.

Сказав это, Эслан тихо ушел. Все как бы очнулись, но сияние зелени, и свежесть воздуха, и радость в сердце доказывали, что это был не сон. Кроме того, осел стоял перед ними.

— Ваше высочество, — сказал ему король Лун. — Мне очень жаль, что дошло до этого. Не сомневайтесь, мы переправим вас в Ташбаан. Скоро вам дадут самых свежих репейников и моркови...

Осел дико взревел, лягнул одного из лордов, и на этом мы кончим рассказ о принце Рабадаше; но мне хотелось бы добавить, что его со всей почтительностью отвезли в Ташбаан, и привели в храм богини на осенний праздник, и он снова обрел человеческий облик. Много народу — тысяч пять — видели это. А когда умер Тисрок, в стране наступила вполне сносная жизнь по двум причинам: Рабадаш не вел никаких войн, ибо знал, что отпускать войско без себя очень опасно (военачальники нередко свергают потом царей), а кроме того, все помнили, что он некогда был ослом. В лицо его называли Рабадашем Миротворцем, за глаза Рабадашем Вислоухим.

Когда осла увели, в замке Луна начался пир. Вино лилось рекой, сверкали огни, звенел смех, а потом наступило молчание и на середину луга вышел певец с двумя музыкантами. Кор и Аравита приготовились скучать, ибо не знали других стихов, кроме тархистанских, но певец запел о том, как светловолосый Олвин победил великана и взял в жены прекрасную Лилн, и песня эта — или сказка — им очень понравилась. Игого рассказал о битве при Залиндрехе, а королева Люси о злой Колдунье, Льве и Платяном Шкафе (историю эту знали все, кроме наших четверых героев).

Наконец король послал младших спать и прибавил на прощанье:

— А завтра, Кор, мы осмотрим с тобою наши земли, ибо, когда я умру, они будут твоими.

Отец, — сказал Кор, — править будет Корин.

Нет, — отвечал Лун. — Ты мой наследник. Ты старше его на двадцать минут. Надеюсь, ты и лучше его. Хотя это нетрудно. — И он ласково взглянул на младшего сына, который нимало не обиделся.

— Разве ты не можешь назначить наследником, кого тебе угодно? — спросил Кор.

Нет, — снова сказал король. — Мы, короли, подчиняемся закону. (Собственно, лишь закон и делает нас королями. Я не свободнее, чем часовой на посту.

— Ой! — сказал Кор. — Но мне этого вовсе бы не хотелось. Да еще Корину я перехожу дорогу... Не мог же я представить, что мое возвращение лишит тебя престола.

Ура-а! — вскричал Корин. — Я не буду королем! Мне не надо быть королем! Я навсегда останусь принцем. Как здорово быть всегда принцем!

Ты даже не знаешь, как близок к истине, — сказал король Лун. Потому что быть королем — это значит быть первым в любой атаке и последним при любом отступлении. А когда в твоей стране случится голод, — ходить в лучших одеждах и громче всех смеяться над скудностью еды.

Когда мальчики поднимались к себе в спальню, Кор спросил Корина, неужели нельзя как-нибудь отвертеться. Корин ответил:

Если ты еще хоть раз заговоришь об этом, я тебя... я тебя побью!

Конечно, хорошо было бы закончить эту историю поучительными словами о том, что после этого мальчики уже никогда больше не ссорились, но едва ли это будет правдой. В действительности они и спорили, и дрались, как все мальчики, а все их потасовки всегда заканчивались тем, что Кор бывал побит. Но когда они выросли и стали носить доспехи, Кор был искусным, сильным и непобедимым воином, хотя в кулачном бою ни он, ни кто-либо иной в северных странах не могли сравниться с Корином. Свое имя Корина Молниеносного он получил так. Близ вершины Взвихренная Голова появился медведь шатун, который прежде был говорящим, но потом где-то набрался привычек диких немых зверей. Однажды зимой Корин забрался к нему в берлогу со стороны склона, обращенного к Нарнии, и дубасил его, пока у того не потемнело в глазах. С тех пор медведь поутих.

Аравита тоже частенько ссорилась (честно говоря, даже дралась) с Кором, но всегда все как-то улаживалось само собой. А когда они стали взрослыми, им пришлось даже пожениться, чтобы они могли спокойно переругиваться наедине. После смерти короля Луна они воцарились в Орландии, и у них родился сын Рам Великий — самый славный из всех орландских королей.

Игого и Уинни долго и счастливо жили в Нарнии. У каждого из них была своя семья, что, впрочем, не мешало им частенько навещать своих старых друзей в Анварде.

Глава первая

ОСТРОВ

С Питером, Сьюзан, Эдмундом и Люси мы уже знакомы по книжке «Лев, Колдунья и Платяной Шкаф». Там мы читали об их удивительных приключениях: как они залезли в волшебный шкаф с шубами, как оказались в мире, совсем не похожем на наш, и как в этом мире они стали королями и королевами страны, называемой Нарния. Пока они находились в Нарнии, царствование их, казалось, продолжалось многие-многие годы, но стоило им лишь пройти обратно сквозь дверцу платяного шкафа и попасть снова в Англию, как оказалось, что здесь, в нашем мире, не прошло и минуты. Во всяком случае, никто не заметил их отсутствия и сами они не рассказали об этом никому, кроме одного старого и мудрого профессора.

Произошло все это примерно год тому назад, и теперь мы снова встречаемся с нашими старыми знакомыми, которые вчетвером сидят на лавке какой-то железнодорожной станции, окруженные чемоданами, коробками, картонками и прочими вещами, ведь им уже пора возвращаться после каникул в школу. Совместное путешествие должно было окончиться на этой станции, оказавшейся как бы перекрестком их путей: через несколько минут поезд должен был увезти девочек в их школу, а второй, через полчаса, повез бы мальчиков в другую сторону, тоже в школу. Первая половина путешествия, когда все они были вместе, казалась им как бы частью каникул; но теперь, когда момент разлуки стал таким близким и до расставания оставались считанные минуты, каждый из них почувствовал, что каникулы уже позади и что скоро опять придется ходить в школу. На душе у всех скребли кошки, и никто не мог найти подходящих слов, чтобы поддержать не клеившийся разговор. У Люси впереди был первый класс закрытой школы-пансиона, куда она должна была пойти впервые в жизни.

Станция, где сидели дети, была обычной провинциальной платформой, тихой и безлюдной. Вдруг Люси вскрикнула, как будто ее ужалила оса.

— Что такое, Лу? — спросил Эдмунд, но вдруг запнулся на полуслове и затем издал звук, который можно передать примерно, как: «Уй-я-я».

Какое вы там... — начал было Питер, но потом вдруг тоже изменил тон и, казалось, забыл, что хотел сказать. Сьюзан, отпусти меня! Что ты делаешь! Куда ты меня тащишь?!!

Я и не думала до тебя дотрагиваться, — закричала Сьюзан, — меня саму кто-то толкает. Ой-ой-ой, прекратите сейчас же!

Каждый из ребят заметил, что у всех остальных лица стали белыми как бумага.

Со мной то же самое, —испугался Эдмунд. Как будто кто-то меня куда-то тащит или пихает. Ужасно противное пихание. Ай-ай-ай, оно начинается снова!

И меня тоже, — воскликнула Люси. — А-а-ай, я больше не могу!

— Живей, закричал Эдмунд, все хватаемся за руки и держимся изо всех сил. Я чувствую, что это чары. Скорей!

Давай держись, — пропищала Сьюзан, — неужели это не кончится?!

И в тот же момент их багаж, скамейка, станция и все остальное вокруг исчезло. Ребята оказались вчетвером в густом-прегустом лесу, таком густом, что из-за веток они едва могли пошевелиться. Они крепко вцепились друг в друга, тяжело дышали и, моргая, недоуменно озирались по сторонам.

— Ой, Питер, — воскликнула Люси, — тебе не кажется, что мы снова очутились в Нарнии?

По-моему, мы могли оказаться где угодно, — ответил Питер. Я ничего не вижу даже в двух шагах перед собой. Надо попытаться выбраться куда-нибудь на открытое место, если, правда, здесь есть такое...

С большим трудом, уже не обращая внимания в конце пути на крапивные ожоги и царапины от хвойных веток и колючего кустарника, им удалось выбраться из зарослей. Но тут их ждал еще один сюрприз. Они оказались на залитом ослепительным солнечным светом песчаном морском берегу. Все это было совсем не похоже на тот пасмурный английский осенний день, в который они только что сидели на станции. В нескольких шагах перед ними необычайно тихое море еле слышно поплескивало о песчаный берег, окаймленный тем самым лесом, откуда они только что выбрались. Не было видно никакой другой земли, а на небе — ни единого облачка. Солнце находилось примерно там, где оно бывает часов в десять утра. Море было необыкновенно голубым. Они стояли и с наслаждением вдыхали свежий морской воздух.

— Честное слово, — сказал Питер, — здесь очень здорово!

Через пять минут все уже босиком шлепали по холодной прозрачной воде.

Пожалуй, это лучше, чем сидеть в душном поезде и ехать навстречу французскому, латинскому и алгебре, — сказал Эдмунд. Затем довольно долго никто не разговаривал, и было слышно лишь хлюпанье воды под босыми ногами ребят, увлекшихся разглядыванием крабов и креветок.

— Как бы там ни было, — сказала наконец Сьюзан, я полагаю, что нам не мешало бы подумать о наших планах на будущее. Очень скоро нам всем захочется есть.

У нас есть бутеры, которые мама дала нам в дорогу, — сказал Эдмунд, — по крайней мере, у меня.

У меня нету, — ответила Люси, — я их оставила в моей сумочке.

— Я свои тоже, — сказала Сьюзан.

Мои должны лежать в кармане куртки, там, на берегу, — сказал Питер, — что ж, придется четверым позавтракать за двоих. Хотя лучше было бы наоборот.

— А я, пожалуй, — сказала Люси, — больше хочу пить, чем есть.

Каждый из них теперь действительно чувствовал страшную жажду, как часто бывает, если долго плескаться в соленой воде под палящим солнцем.

Вообще, это похоже на то, как будто мы потерпели кораблекрушение, — заметил Эдмунд. — В книжках написано, что в таких случаях надо найти источник чистой холодной воды где-нибудь на острове. Давайте поищем его.

Уж не хочешь ли ты сказать, что нам придется вернуться в эту чащобу? сказала Сьюзан.

Вовсе нет, — ответил Питер, — если здесь есть какие-нибудь ручейки, они должны обязательно впадать в море. Так что если мы пойдем по берегу, то уж наверняка должны найти какой-нибудь из них.

Ребята прошлепали обратно к берегу, идя вначале по мокрому и гладкому песку, а затем по сухому и рыхлому, который прилипал к ногам. Дойдя до своих вещей, они стали надевать носки и башмаки. Эдмунд и Люси хотели было оставить свою обувь и заняться поисками босиком, надеясь вернуться в случае необходимости, но Сьюзан сказала, что только ненормальный станет так делать.

Нам уже никогда не найти их, заметила она, — а они очень даже могут нам понадобиться ночью, когда станет холодно.

Одевшись, они пошли вдоль берега, так что море оказалось у них слева, а лес — справа. Места эти были почти совсем необитаемы — лишь очень редко вдалеке пролетала какая-нибудь чайка. Лес справа был такой густой, что ребятам он казался чуть ли не сплошной стеной. В нем не было никаких признаков жизни: не пролетали птицы, не было слышно даже насекомых.

Анемоны, раковины, водоросли и малюсенькие крабы могут, разумеется, привлечь ваше внимание при разглядывании расщелин скал, но из-за жажды все это скоро покажется вам слишком утомительным.

Когда после прохладной воды и мокрого плотного песка ребятам пришлось идти по горячему пляжу, утопая с каждым шагом все глубже в рыхлых песчаных дюнах, путешествие их скоро превратилось в настоящую пытку. Сьюзан и Люси пришлось нести свои плащи. Хотя Эдмунд оставил свой плащ на лавке станции, ему пришлось тащить попеременно с Питером его тяжелое пальто.

Наконец берег стал изгибаться вправо, приблизительно через полчаса после того, как они пересекли скалистую гряду, скатывавшуюся в море в виде острого мыса, берег вдруг сделал резкий поворот. Море, встретившее их по выходе из леса, оказалось у них за спиной. Вместо него перед ними лежала длинная полоса воды, по обе стороны которой, насколько хватало взора, тянулись два одинаково пустынных берега. Противоположный берег был покрыт таким же густым лесом, как тот, из которого они выбрались в начале своего путешествия.

Интересно, — сказала Люси, — тот берег — это остров, или, наоборот, мы сами сейчас на острове?

— А кто его знает! — мрачно ответил Питер.

Все поплелись вперед в полном молчании. Берег, по которому они шли, все ближе и ближе подходил к противоположному. И каждый раз, когда им приходилось огибать какой-нибудь мыс, ребята ожидали, что оба берега того гляди сомкнутся. Но их ждало разочарование. Берег стал каменистым и вдруг превратился в довольно высокие скалы, на которые им пришлось карабкаться. С вершины скалы можно было видеть далеко вперед.

Плохо дело! воскликнул Эдмунд. — Нам не удастся вообще попасть в тот лес. Мы на острове!!!

Это была правда. В том месте, где они сейчас находились, расстояние между ними и противоположным берегом равнялось всего лишь тридцати или сорока ярдам, но теперь стало ясно, что это было самое узкое место пролива. Кроме того, их берег снова поворачивал вправо, и взору ребят опять открылся широкий морской горизонт между островом и материком. Стало очевидно, что они проделали уже полпути вокруг острова.

— Смотрите! — вдруг закричала Люси. — Что это там?!

Она указала на что-то длинное и серебряное, извивавшееся наподобие змеи поперек песчаного берега.

— Ручей! Да это же ручей!!! — закричали остальные и, несмотря на валившую с ног усталость, быстро, как только могли, слезли со скалы и припустились что есть духу к пресной воде. Они знали, что пить лучше выше по течению, подальше от соленого моря, и поэтому побежали в сторону от берега, к тому месту, где ручей вытекал из леса. Лес здесь был такой же густой, как и везде, однако ручей прорезал для себя в нем узкий коридор с высокими мшистыми берегами, так что, пригнувшись, можно было идти вверх по течению как бы по тоннелю из листьев. Не добежав до ручья, они упали на четвереньки перед первой же лужей и жадно стали пить, пить и пить, погружая в воду руки по самые локти.

— Фу-у, — наконец сказал Эдмунд, — ну а теперь как насчет бутеров?

Может, нам лучше приберечь их на потом? — предложила Сьюзан. — Ведь тогда нам может захотеться есть гораздо сильней.

Честно говоря, — сказала Люси, — теперь, когда нам уже не хочется пить, мне бы хотелось не чувствовать и голода.

Ну так как насчет бутеров? — повторил Эдмунд. — По-моему, нет никакого смысла таскать их с собой, пока они не испортятся. Ведь здесь гораздо жарче, чем в Англии, а они парятся у нас в карманах уже не один час.

Поскольку у всех давно сосало под ложечкой, с доводами Эдмунда трудно было не согласиться. Поэтому они распаковали два свертка, разделили их на четыре части и даже не заметили, как те исчезли. Этого было, конечно, маловато, но все же лучше, чем ничего. Отсюда у всех возникло желание обсудить планы относительно доставания еды на следующий раз. Люси стала было убеждать всех отправиться к морю и наловить креветок, но кто-то справедливо заметил, что у них нет сачков. Эдмунд предложил пойти на скалы собирать яйца чаек. Его предложение всем очень понравилось, но вдруг выяснилось, что пока они еще не видели здесь ни одного яйца, да если бы и нашли, то все равно никто из них не знал, как нужно обращаться с яйцами чаек. Питер подумал, что если судьба вдруг не улыбнется им, то очень скоро даже сырое яйцо будет для них настоящим счастьем. Но вслух ничего не сказал, Сьюзан стала сетовать, что они так скоро расправились с бутербродами. Атмосфера стала уже потихоньку накаляться, и дети того гляди начали бы ссориться, но Эдмунду пришла в голову мысль, по-видимому удачная.

Вот что, — сказал он, — нам остается только одно. Мы должны обследовать лес. Отшельники, странствующие рыцари и вообще все такие люди всегда находили себе пропитание в лесу. Они разыскивали коренья, ягоды и тому подобное.

А что это были за коренья? спросила Сьюзан.

Мне всегда казалось, что это были корни деревьев, — сказала Люси.

Пошли, — сказал Питер, — Эд прав. Нам следует попробовать сделать что-то в этом роде. Во всяком случае, это лучше, чем снова лезть на солнцепек.

И они отправились вверх по течению. Дело это было нелегкое. Им постоянно приходилось то перешагивать через ветви, то подлезать под них, то пробираться сквозь колючий кустарник, царапавший им кожу и разрывавший одежду, то хлюпать по воде ручья или болотистому берегу. Но вокруг все оставалось по-прежнему тихим и безжизненным: слышно было только журчание ручья да те звуки, которые производили сами ребята. Окружающее безмолвие гнетуще действовало на них, усугубляя и без того невыносимую усталость. Неожиданно все они почувствовали изумительный аромат, а затем высоко над ними справа на берегу что-то вдруг сверкнуло.

Ух ты! — воскликнула Люси. — Мне кажется, это настоящая яблоня!

Она оказалась права. Задыхаясь, они взобрались по крутому берегу на самый верх, продрались сквозь заросли ежевики и оказались перед высоким старым деревом, густо увешанным тяжелыми золотистыми яблоками.

— А ведь эта яблоня здесь не единственная, — сказал Эдмунд, жуя огромное наливное яблоко, — смотрите, вон еще одно, и еще, и еще.

О! Да тут их целая дюжина! воскликнула Сьюзан, отбрасывая огрызок первого яблока и принимаясь за второе. — Наверное, здесь когда-то был фруктовый сад, — давно-давно, пока это место не запустело и здесь не вырос лес.

Значит, когда-то это был обитаемый остров, — сказал Питер.

Ой, а там что такое? — воскликнула Люси, показывая вперед.

Разрази меня гром! — ахнул Питер. —Да это же старая каменная стена!

Пробравшись через гнувшиеся под тяжестью плодов густые ветви яблони, они подошли к стене. Стена была очень древней, кое-где разрушенной, за росшей мхом и плющом. Однако она была выше всех деревьев, кроме, быть может, самых высоких. Подойдя к ней поближе, они обнаружили арку, где когда-то мог находиться вход, но сейчас он был полностью загорожен самой крупной из яблонь. Чтобы проникнуть за нее, им потребовалось отломить несколько ветвей, и, когда они сделали это, им поневоле пришлось зажмуриться, поскольку дневной свет вдруг стал намного ярче. Они оказались на широкой открытой лужайке, обнесенной высокой стеной. Здесь не было никаких деревьев, видна была только ровная трава с яркими цветами, плющ да серые стены. Место было таинственным, тихим и необычайно светлым: но от всего этого веяло какой-то грустью.

Дети вышли на середину, с наслаждением разогнув спины и ощущая приятную свободу во всем теле, поскольку рукам и ногам уже не надо было продираться сквозь заросли дикого леса.

Глава вторая СТАРИННАЯ СОКРОВИЩНИЦА

— Слушайте, а ведь это был не сад, — сказала Сьюзан спустя некоторое время. — Это скорее какой-то замок, а вот тут, наверное, находился замковый двор.

Я с тобой согласен. сказал Питер. Вот смотрите, здесь видны следы развалин башни, а там — остатки лестничного пролета для восхождения на стену. А вот еще другие ступени — пошире и пониже, — это похоже на вход в Дворцовый зал замка.

— Да, всему этому уже много веков, — сказал Эдмунд.

Ты прав, — продолжал Питер. — Хотелось бы знать, кто были те люди, что жили в замке так много веков назад.

— А мне как-то не по себе, — сказала Люси.

Правда, Лу? — спросил Питер, повернувшись и с тревогой глядя на нее. — Я и сам чувствую что-то такое. Пожалуй, это самое странное из всего, что случилось в этот удивительный день. Я не -могу понять, где мы находимся и что вообще все это значит.

За разговором они пересекли двор и прошли сквозь арку дверного проема туда, где некогда, вероятно, находился Дворцовый зал замка. Теперь зал этот практически ничем не отличался от двора, поскольку крыша давно уже исчезла, а вместо пола лежал ковер из травы и цветов. Разница заключалась лишь в том, что травяной покров был здесь короче и уже, а стены — выше. В дальнем конце зала находилась как бы небольшая площадка, возвышавшаяся фута на три над землей.

Неужели это действительно был Дворцовый зал? — спросила Сьюзан. — И что это там за площадка?

Ты что, совсем не догадываешься? ответил Питер (он был как-то странно взволнован). — Неужели ты не видишь? Это же помост, где стоял Царский Стол, за которым восседал король с цветом своего рыцарства. Можно подумать, что ты забыла, как мы сами были некогда королями и королевами и сами восседали на таком же помосте в нашем Великом Тронном зале!

Да, в нашем замке Кэр-Пэравеле! нараспев, мечтательно продолжила Сьюзан. — В устье Великой Реки Нарнии. Разве я могла забыть это?

Как бы здорово было все это вернуть! — воскликнула Люси. — Мы могли бы вообразить, что сейчас снова в Кэр-Пэравеле. Ведь здесь все так похоже на наш Тронный зал, где мы устраивали такие пиры!

Насчет пиров это ты удачно вспомнила, — с кислой улыбкой пробормотал Эдмунд. — Как раз то, чего нам сейчас не хватает. Слушайте, уже темнеет, вон какими длинными стали тени. Да и жара как-то уже спала.

Нам надо позаботиться о костре, раз уж придется здесь ночевать, сказал Питер. — У меня остались спички. Давайте попробуем поискать валежник.

Всем это предложение показалось весьма дельным, и следующие полчаса ребята работали не покладая рук. Одичалый фруктовый сад, через который они проникли в развалины замка, плохо подходил для сбора сухих сучьев. Поэтому они решили попытать счастья с другой стороны замка, выйдя из зала через маленькую дверку, за которой оказался целый лабиринт из развалин, бывших, по-видимому, когда-то коридорами и маленькими комнатами. Теперь же все это было покрыто зарослями крапивы и кустами шиповника с яркими красными цветами. Позади в замковой стене виднелась довольно широкая брешь. Пролезши через нее, ребята очутились в лесу, показавшемся им темнее и гуще того, по которому они пробирались к замку. Деревья здесь были выше и толще, но зато повсюду лежало много валежника, сухих листьев и шишек. Детям пришлось порядочно повозиться, прежде чем на помосте выросла большая куча хвороста, поскольку надо было постоянно перелезать взад и вперед через брешь в стене. Возвращаясь пятый раз с хворостом, они обнаружили колодец, находившийся совсем рядом с Дворцовым залом замка. Его не заметили сразу лишь потому, что, как и все вокруг, он утопал в густых зарослях. Он оказался чистым и глубоким, со свежей водой. С одной его стороны сохранился мозаичный пол.

Потом девочки пошли собрать еще яблок, а мальчики занялись разведением костра, который они решили устроить на помосте в дальнем углу между двумя стенами, поскольку именно это место показалось им самым уютным и теплым.

Костер почему-то никак не хотел разгораться, и пришлось истратить массу спичек, прежде чем весело затрещал горящий валежник, и они смогли усесться вокруг огня. Кому-то пришло в голову попробовать испечь на костре яблоки, нанизав их на кончики веток. Но из этой затеи ничего не вышло, поскольку без сахара печеные яблоки имеют совсем не тот вкус и, кроме того, в горячем виде их трудно держать руками, а когда они остывают, вообще теряют всякий вкус. Поэтому пришлось удовольствоваться просто сырыми яблоками, а это, как заметил Эдмунд, помогло понять, что школьные завтраки были далеко не так уж плохи.

Я бы, пожалуй, — добавил он, — не возражал сейчас против хорошей краюхи хлеба, пусть даже с маргарином.

Однако в них уже просыпалась жажда приключений, и никто всерьез не хотел возвращаться в школу. Вскоре после того, как было съедено последнее яблоко, Сьюзан снова отправилась к колодцу пить. Вернулась она сильно взволнованной, зажав в ладони какой-то предмет.

Смотрите, — сказала она дрожащим голосом, — я нашла это около колодца.

И она протянула Питеру свою находку. В голосе ее было что-то такое, от чего всем стало не по себе. Эдмунд и Люси, не говоря ни слова, наклонились к Питеру, стараясь рассмотреть находку Сьюзан, — маленькую светлую вещицу, поблескивавшую при свете костра.

Этого не может быть, проговорил Питер дрожащим голосом и передал вещицу остальным.

Теперь уже все увидели, что это такое. В руках у ребят была небольшая шахматная фигурка: самый обычный шахматный конь, размером не больше пальца, но необычайно тяжелый, поскольку он был сделан из чистого золота. Глаза его сверкали красноватым огнем — точнее, один из них, потому что другой был потерян.

Нет, смотрите, это что-то невероятное! вскричала Люси. — Это же точь-в-точь фигура из наших шахмат, в которые мы играли, когда были королями и королевами в Кэр-Пэравеле.

— Молодчина, Сью! — сказал Питер сестре.

У меня просто голова идет кругом! — сказала Люси. — Я будто снова попадаю в Нарнию, туда, в те счастливые времена. Помните, как мы играли в шахматы с фавнами и добрыми великанами, и как весело пел морской народец в волнах, и мою лошадку, и.... и....

Стойте! — сказал Питер вдруг изменившимся голосом. — Сейчас нам всем надо хорошенько пошевелить мозгами.

— С чего бы это так вдруг? — спросил Эдмунд. А вы так ни о чем и не догадываетесь? — в свою очередь спросил Питер.

Да, да, да! — прошептала Люси. — Я давно уже чувствую, что над этим местом висит какая-то тайна!

Давай, Питер, давай! — сказал нетерпеливо Эдмунд. — Мы все тебя слушаем.

Мы сейчас находимся среди развалин нашего Кэр-Пэравела!

Да откуда ты это взял? — воскликнул Эдмунд. — Этот замок разрушен много веков назад. Ты посмотри на эти деревья, которые выросли в воротах, да и на сами камни! Сразу видно, что здесь никто не жил уже не одну сотню лет.

Я все вижу и понимаю. Трудно это объяснить. Но давайте пока не будем об этом. Я хочу высказать вам все свои соображения по порядку. Во-первых, этот зал имеет точь-в-точь такую же форму и размеры, как и наш в Кэр-Пэравеле. Представьте себе только крышу сверху и паркетный пол вместо травы, гобелены и ковры на стенах, и вы получите наш Тронный зал.

Никто не проронил ни слова.

Во-вторых, — продолжал Питер, — замковый колодец находится точно в том месте, где он был у нас в Кэр-Пэравеле, немного южнее входа в наши царские чертоги. Он имеет ту же форму и тот же размер.

Никто из слушателей даже не пошевелился.

В-третьих, Сьюзан только что нашла фигурку из наших старых шахмат или похожую на них как две капли воды.

Вокруг костра по-прежнему царило молчание.

— В-четвертых, не помните ли вы — это было как раз за день до приезда послов от короля Жаркой страны, — как мы сажали фруктовый сад у северных ворот Кэр-Пэравела? Сама великая Помона, могущественнейшая из обитателей леса, пришла к нам тогда благословить его? Землю для нашего сада вскопали кроты, эти маленькие симпатяги. Разве вы забыли, как их предводитель Шустролап облокотился на свою лопатку и сказал: «Помяните мои слова, ваше величество, вы еще оцените плоды этих деревьев». Клянусь честью, он был прав!

— Да! Да! — закричала Люси и захлопала в ладоши.

А, по-моему, ты совсем засочинялся, Питер, — перебил Эдмунд. — Смотри сюда. Для начала, кто же будет сажать садовые деревья прямо перед воротами замка? Мне кажется, чердак у тебя тогда еще варил.

Разумеется, ты прав, — ответил Питер. — Но с тех пор сад мог разрастись до самых ворот. Он же одичал.

— Да, но ведь Кэр-Пэравел никогда не был островом, — парировал Эдмунд.

Не спорю, меня это тоже смущало. Но он находился на полуострове. Это же почти остров. Разве он не мог, пока нас не было тут, превратиться в настоящий остров? Кто-то ведь мог прокопать ров.

А! Вот ты и попался! — победно закричал Эдмунд. — Ты же сам сейчас сказал: «Пока нас не было тут»! Но ведь еще нет и года, как мы вернулись из Нарнии. И ты хочешь нас уверить, что за это время могут разрушиться замки, вырасти дремучие леса, наши маленькие саженцы превратиться в старый заброшенный сад и все такое прочее? Мы пока не совсем рехнулись!

Можно я скажу? вмешалась в спор Люси. — Если мы сейчас в Кэр-Пэравеле, то у этого конца помоста должна находиться маленькая дверца. Мы бы сейчас как раз сидели к ней спиной. Вы помните, она вела в подземную сокровищницу?

— Мне кажется, тут нет никакой двери, — сказал Питер, вставая.

Стена за ними была покрыта густыми зарослями плюща.

— Мы легко это проверим, — сказал Эдмунд и начал простукивать палкой стену сквозь заросли. Тук-тук, тук-тук — звонко постукивала палка о камни стены. Но вдруг в одном месте звук стал глухим — бум-бум, таким, какой бывает, если постучать палкой по толстым доскам.

— Провалиться мне на этом месте! — вскричал Эдмунд.

— Мы должны расчистить эти заросли, — сказал Питер.

Ой нет, давайте их лучше не трогать, сказала Сьюзан. — Если нам придется провести ночь, имея за спиной открытую дверь в никуда, откуда кто угодно может вылезти, я сойду с ума. Лучше отложить расчистку до утра.

Сьюзан, как ты можешь так говорить?! — воскликнула Люси, с упреком глядя на нее.

Однако оба мальчика были слишком возбуждены, чтобы вообще обратить внимание на слова Сьюзан. Они, забыв обо всем на свете, работали над расчисткой стены, помогая себе палкой и перочинным ножом, который нашелся у Питера в кармане. В конце концов ножик даже сломался. Эдмунд достал свой, и вскоре вся площадка, где они сидели, оказалась заваленной оборванным плющом. Наконец показалась и дверь.

— Разумеется, она закрыта, — сказал Питер.

Да, но доски совсем трухлявые, — ответил Эдмунд. — Мы запросто сможем разбить их в щепки, и у нас окажется еще больше дров для костра. Давай, раз-два, навались!

Однако задача оказалась не такой уж простой, и, прежде чем они смогли завершить работу, на развалины замка опустилась настоящая ночь и над головами ребят показались первые звезды. Когда же пролом был готов, мурашки побежали по спине, прямо скажем, не у одной только Сьюзан. Тем не менее Питер сказал решительным голосом:

— Теперь нам нужен факел.

— Ой, да ты что? — испугалась Сьюзан. Эдмунд ведь...

Я беру свои слова назад, — перебил ее верещание Эдмунд. — Я по-прежнему ничего не понимаю, но мы, думаю, еще успеем разобраться с этим позже. Надеюсь, мы спустимся сейчас в подземелье, Питер?

Разумеется, — ответил Питер. Держи хвост пистолетом, Сью! Нам нечего дрожать, как зайцам, если мы снова в Нарнии. Ты же теперь королева! Да и кто вообще уснет, когда перед нами такая тайна?

Сначала они решили сделать факелы из длинных веток, но из этого ничего не получилось. Если держать их горящим концом вверх, то они быстро гаснут, а если опустить его вниз, то пламя начинает жечь руки, а дым щипать глаза. В конце концов им пришлось воспользоваться электрическим фонариком Эдмунда, который, к счастью, подарили ему всего неделю назад на день рождения и батарейки были почти новые. Он стал спускаться первым, светя перед собой. За ним шла Люси, потом Сьюзан, а замыкал цепочку Питер.

Здесь начинается лестница, — прозвучал в темноте голос Эдмунда.

Считай ступеньки, — посоветовал Питер.

Раз, два, три... — считал Эдмунд; всего их оказалось шестнадцать. — Тут уже пол! — прокричал он.

Тогда это точно Кэр-Пэравел, — сказала Люси. — Там было ровно шестнадцать ступенек.

Потом наступило молчание, пока все не спустились вниз и не сгрудились на площадке в конце лестницы. Тогда Эдмунд посветил фонариком по сторонам.

— О-о-о-о-ох!!! — вырвалось одновременно у всех.

Теперь уже ни у кого не оставалось сомнений, что они действительно находятся сейчас в сокровищнице Кэр-Пэравела, своей царской резиденции, где сами некогда были королями и королевами. Через всю сокровищницу проходила длинная дорожка, по обе стороны которой стояли богато украшенные доспехи, словно рыцари, охраняющие царские сокровища. Вся комната была увешана полками с драгоценностями — здесь грудами лежали бриллиантовые короны, диадемы, ожерелья, браслеты, перстни, золотые чаши, блюда, цепи, броши, слоновая кость, драгоценные камни невероятных размеров — бриллианты, рубины, изумруды, топазы, аметисты, сапфиры и александриты. Под полками стояли огромные дубовые сундуки, окованные стальными полосами и надежно запертые тяжелыми замками. В подземелье было очень холодно и так тихо, что они могли слышать собственное дыхание. На сокровищах лежал такой густой слой пыли, что если бы дети не знали, где находятся, то им, пожалуй, и в голову бы не пришло, какие вокруг них несметные богатства. Все было исполнено какой-то печалью и тревогой, что-то загадочное и страшное таилось в этой заброшенности. Поэтому первые несколько минут никто не проронил ни слова.

Затем, разумеется, ребята стали ходить вдоль стен и внимательно рассматривать все вокруг. Это напоминало встречу со старыми друзьями. То и дело раздавались возгласы: «Ой, смотрите! Перстни с нашей коронации — вы помните, как мы первый раз надели их?» «А вот брошь, о которой все думали, что она потеряна!» — «Слушай, а там разве не те доспехи, в которые ты был облачен на Великом Турнире на Одиноком Острове?» — «А помнишь гномов, которые мне их сделали?» — «А какое прекрасное вино мы пили из этого рога!» — «А помнишь?..» — «Нет, а вы помните?..»

Стоп, ребята! — вдруг сказал Эдмунд. — Нам надо экономить батарейки. Кто знает, сколько еще раз они нам понадобятся? Я полагаю, нам следует взять здесь самое главное и возвращаться обратно.

Мы должны взять наши подарки, — сказал Питер. Когда-то давным-давно, в Нарнии, он, Сьюзан и Люси получили подарки от Санта Клауса и подарки эти были для них дороже всех сокровищ, да и самого царства. Эдмунда тогда не было с ними, и своего подарка он не получил. Это произошло по его собственной вине, о чем вы можете прочитать в другой книжке.

Все согласились с Питером и пошли через всю сокровищницу к ее дальней стене, на которой, как и следовало ожидать, по-прежнему висели их подарки. У Люси подарок был самый маленький — всего лишь небольшая бутылочка, но сделана она была не из стекла, а из алмаза и до сих пор была еще полна волшебного эликсира, который обладал способностью исцелять почти любую рану и любую болезнь. Люси молчала и выглядела очень торжественно, когда брала свой подарок и вешала его на лямке так, как он некогда у нее висел.

Подарком Сьюзан был лук со стрелами и рог. Лук и инкрустированный слоновой костью колчан по-прежнему лежали на старом месте, но...

— Ой, Сьюзан, — сказала Люси, — а где же твой рог?

Сейчас, сейчас, подожди, дай вспомню... — Сьюзан подумала немного. — А, вот как это было. Я брала его с собой в тот последний день, когда стали охотиться за Белым Оленем. Боюсь, что он пропал тогда, когда мы стали пробираться туда, обратно, в эту, как ее... в Англию.

Эдмунд даже присвистнул. Что и говорить, это была очень досадная потеря. Ведь это был волшебный Рог, в который стоило только затрубить и к вам, где бы вы ни находились, сразу же пришла бы помощь.

Да... Это как раз то, что нам весьма пригодилось бы здесь, сказал Эдмунд.

Ничего, — ответила Сьюзан, у меня ведь есть еще лук со стрелами!

И она с бравым видом потрясла ими над головой.

— Посмотри, цела ли тетива, — сказал Питер.

То ли из-за волшебного воздуха в сокровищнице, то ли в силу каких-то иных причин лук был в прекрасном состоянии. Кстати сказать, стрельба из лука и плавание принадлежали к числу самых любимых видов спорта Сьюзан, и здесь она считалась настоящим мастером. Сьюзан слегка натянула и отпустила тетиву. Она зазвенела, и этот неповторимый звук сразу наполнил собой все подземелье. Негромкий, но очень чистый звон тетивы почему-то поразил их всех, и каждый неожиданно словно вернулся в то славное время, когда они сражались, охотились и пировали.

Затем Сьюзан ослабила тетиву и повесила колчан себе на плечо.

Теперь пришла пора и Питеру взять свой подарок. Сняв со стены щит с начертанным на нем красным львом и свой королевский меч, он постучал ими об пол, чтобы стряхнуть пыль, потом повесил на бедро меч и надел щит на левую руку. Питер поначалу опасался, не заржавел ли меч и сможет ли он вытащить его из ножен. Но все оказалось в порядке. Легким движением обнажив меч, он рассек им воздух, и клинок словно молния сверкнул при свете фонарика.

Да, это мой меч Риндон, — сказал он, которым я поразил Волка.

Что-то новое вдруг появилось в его голосе, и все сразу почувствовали, что перед ними вновь настоящий Верховный Король Питер. Впрочем, через минуту они вспомнили, что им надо экономить батарейки.

По лестнице они взобрались обратно наверх, развели большой костер и легли спать, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Земля была очень жесткой и неудобной, но в конце концов они все-таки уснули.

Глава третья ГНОМ

Когда спишь на голой земле под открытым небом, хуже всего то, что просыпаешься рано. А проснувшись, приходится сразу же вставать, потому что земля жесткая и чувствуешь себя на ней неуютно. Если же к этому прибавить яблоки на завтрак после ужина, состоявшего из тех же яблок, то легко представить, какое настроение было у ребят спросонья. Поэтому, когда Люси сказала, впрочем, совершенно искренне, «Доброе утро», на нее посмотрели с некоторым недоумением.

Общее мнение по поводу сложившейся ситуации выразил Эдмунд: Хорошо бы нам выбраться с этого острова.

Потом они напились из колодца, умылись и все вместе отправились к берегу вниз по ручью, чтобы еще раз посмотреть на канал, отделяющий их от материка.

— Нам придется перебираться вплавь, сказал Эдмунд.

Для Сью это пара пустяков, — сказал Питер (Сьюзан всегда брала в школе призы по плаванию), — но я не представляю, как быть с остальными.

Под «остальными» он подразумевал конкретно Эдмунда, который мог продержаться на воде минуты две, и Люси, практически не умеющую плавать.

В любом случае, — сказала Сьюзан, никто не застрахован от неожиданностей. Папа всегда говорил, что лучше не лезть в воду в незнакомом месте.

Но, Питер, — ответила Люси, — мы забыли вот о чем. Я знаю, что плаваю как топор там, в Англии. Но здесь разве мы не умели плавать тогда, в те давние времена, когда были королями и королевами в Нарнии? Мы ведь умели ездить верхом и многое другое. Как тебе кажется?..

Тогда мы были старше возрастом, — ответил Питер, — Мы царствовали много-много лет и научились всем этим вещам. Но ведь сейчас нам столько же лет, сколько было в Англии.

Ой! — сказал Эдмунд голосом, который заставил всех замолчать и слушать только его. — Я только сейчас понял!

— Что понял? спросил Питер.

— Помните, о чем мы говорили прошлой ночью? — сказал Эдмунд. — Мы никак не могли понять, почему у нас в Англии прошел всего один год, а здесь все выглядит, как будто в Кэр-Пэравеле никто не жил уже много веков. Вы еще не понимаете? Ведь после того, как мы прожили много лет здесь, в Нарнии, а потом прошли через платяной шкаф обратно, там, в Англии, прошло несколько мгновений.

Ну-ну, продолжай! сказала Сьюзан. — Я, кажется, начинаю понимать.

Все это значит, продолжал Эдмунд, что, когда мы находимся вне Нарнии, мы не в состоянии понять, как течет время здесь. Почему же здесь, в конце концов, не могли пролететь сотни лет, а в Англии — всего один год?

Клянусь честью, Эд, ответил Питер, — мне кажется, ты попал в самую точку. В этом смысле мы действительно сотни лет тому назад жили в Кэр-Пэравеле. Сейчас мы попали сюда, как если бы крестоносцы, англосаксы или древние бритты явились в современную Англию.

То-то бы они удивились, если бы увидели нас здесь!.. — начала было говорить Люси, но внезапно и она сама и все остальные хором закричали:

— Смотрите!

Пока они разговаривали и спускались вниз по ручью, вдали, как раз там, где, как им думалось, должно находиться устье ручья, показалась какая-то маленькая точка. И вот, как только Люси начала говорить, они все одновременно увидели, что там плывет лодка, в которой сидят два человека. Один из них греб, а другой сидел на корме и держал мешок, который весь ходил ходуном, дергался и раскачивался, словно живой. Люди в лодке походили на солдат. На головах у них было что-то вроде стальных касок или шлемов, а одеты они были в кольчуги. Их бородатые лица имели суровое и даже, пожалуй, жестокое выражение. Дети бросились с песчаного берега обратно в лес и стали следить за ними затаив дыхание.

Приехали, — сказал солдат на корме, когда лодка остановилась прямо против детей.

Слушай, капрал, отозвался другой, — а не лучше ли будет привязать ему к ногам камень?

Ерунда! Ничего такого не надо, только лишняя возня, тем более что камня-то мы никакого не взяли. Прекрасно пойдет ко дну и так. Лучше затяни ему потуже веревки.

С этими словами он развязал мешок и вытряхнул его. Содержимым мешка оказался гном, связанный по рукам и ногам, но продолжавший тем не менее сопротивляться что есть мочи. Но уже в следующую секунду гном услышал около своего уха звонкое:

Бемс!!!

Державший его солдат взмахнул руками, уронил гнома на дно лодки, а сам свалился за борт. Стрела Сьюзан угодила ему прямо в шлем. Барахтаясь и поднимая тучу брызг, он добрался до противоположного берега и исчез в зарослях. Питер обернулся и увидел, что Сьюзан, белая как снег, уже положила на тетиву вторую стрелу. Но она не понадобилась. Как только второй солдат увидел, что его приятель свалился в воду, сраженный стрелой, он тут же выпрыгнул из лодки и с воплями помчался прочь (благо, что вода доходила ему лишь до шеи). Он также исчез в зарослях противоположного берега.

Скорее!!! Пока ее не унесло течением! — вскричал Питер и вместе с Сьюзан прямо в одежде бросился в воду. Вода еще не доходила им до плеч, когда они схватили лодку. Прошло еще несколько мгновений, и лодка оказалась на берегу, гнома из нее вытащили, и Эдмунд уже возился со своим перочинным ножом, разрезая туго стянутые веревки. Меч Питера был, пожалуй, острее, однако для такого рода дела он не подходил, потому что был толще, да и рукоять мешала. Когда последний узел был разрезан и путы спали, гном присел, потирая затекшие руки и ноги, и пробормотал:

Да-а, что бы они там ни говорили, не очень-то вы похожи на привидения!

Как большинство гномов, он был очень коренастым: в полный рост едва ли достигал трех футов. Густая всклокоченная рыжая борода и огромные бакенбарды почти совершенно скрывали его лицо, на котором видны были только похожий на клюв нос и необычайно живые глаза.

Кто бы вы, впрочем, ни были, — продолжал он, — вы спасли мне жизнь, и я вам в высшей степени обязан.

А, собственно говоря, почему мы привидения? — поинтересовалась Люси.

Мне всю жизнь талдычили, — отвечал гном, — что эти леса на побережье полны привидений, что их здесь чуть ли не больше, чем деревьев. Собственно говоря, в этом и весь вопрос. Поэтому, когда хотят от кого-нибудь избавиться, то приводят его именно сюда (как было сделано со мной) и говорят, что его оставляют привидениям. Меня всегда интересовало, действительно ли они таких топят или им просто режут глотки. Но, честно говоря, я никогда по-настоящему не верил в привидения. Но те два подлых труса, которых вы прогнали, несомненно, в них верят. Вместо того чтобы казнить меня, предпочли удрать сами.

А-а-а! сказала Сьюзан. — Вот почему они оба убежали.

Что? Как вы сказали? — спросил гном.

— Они убежали, сказал Эдмунд. На материк.

Я, разумеется, не собиралась убивать их, гордо сказала Сьюзан. Ей показалось очень обидным, что кто-то мог допустить мысль, будто она промахнулась на таком маленьком расстоянии.

Гм-м, сказал гном, — хорошего тут мало. Впоследствии это может принести очень много неприятностей. Хотя, впрочем, они, может быть, предпочтут держать язык за зубами — ради самих себя, разумеется.

За что же вас хотели утопить? спросил Питер.

О! Я очень опасный преступник, да-да! отвечал гном с гордостью. Хотя это и долгая история. Кстати сказать, вы, может быть, собираетесь пригласить меня к завтраку? Должен признаться, что когда вас собираются казнить, почему-то появляется зверский аппетит.

К сожалению, у нас есть только яблоки, грустно отвечала Люси.

Это лучше, чем ничего, хотя и не сравнится со свежей рыбкой, — сказал гном. — Похоже, что к завтраку приглашу вас я. В этой лодке, кажется, есть удочка. Нам, думаю, лучше будет отплыть на противоположный берег острова, чтобы нас не заметили оттуда.

— Мне и самому следовало бы догадаться, сказал Питер.

Дети и гном подошли к воде, не без труда столкнули лодку с берега и забрались в нее. Гном сразу развил кипучую деятельность. Весла, разумеется, были для него слишком велики, поэтому грести стал Питер, а гном взялся рулить, ведя лодку вдоль канала к северу, вокруг восточной оконечности острова. Из лодки были хорошо видны и река, и лежащие вокруг нее бухточки и мысы. Ребята надеялись, что они смогут узнать все эти известные им окрестности Кэр-Пэравела, но с тех пор, как они жили здесь, все густо заросло лесом и изменилось до неузнаваемости.

Обогнув восточную оконечность острова, они вышли на морское побережье в прибрежные воды. Гном закинул удочку и принялся удить рыбу. Улов оказался поистине великолепный. Красивые, сверкающие всеми цветами радуги, крупные рыбы напомнили ребятам их веселые пиры в Кэр-Пэравеле. Когда наловили уже достаточно, лодку направили в маленькую бухточку и привязали к берегу. Гном, который оказался мастером на все руки (впрочем, всем хорошо известно, что, хотя гномы иногда бывают злыми, никто еще не встречал глупого гнома), выпотрошив и почистив рыбу, обратился к присутствующим:

Теперь было бы неплохо раздобыть огоньку.

В замке нам удалось его развести, — сказал Эдмунд.

Гном от удивления даже присвистнул:

Клянусь своей бородой! Так там действительно есть замок?!!

Сейчас уже только развалины, — ответила Люси.

Гном внимательно посмотрел на ребят с очень странным выражением лица.

Кто из живущих... начал было он, но вдруг осекся и сказал: Впрочем, ладно. Вначале надо перекусить. Но вы можете все-таки, положа руку на сердце, подтвердить мне, что я действительно жив? Уверены ли вы, что меня не утопили и что все вы не привидения?

Дети все наперебой стали убеждать его. Когда гном успокоился, встал вопрос о том, как поступить с рыбой. Нести ее было не в чем. В конце концов решили использовать для этого шляпу Эдмунда, поскольку ничего другого не было.

Поначалу гном чувствовал себя в замке явно неуютно. Он постоянно озирался вокруг, принюхивался и бормотал про себя:

Гм-м! Что-то слишком уж это похоже на обиталище привидений, да и попахивает, кажется, ими.

Честно говоря, если бы гном не был так голоден, он бы ворчал значительно дольше.

Однако, когда удалось наконец развести костер, настроение у него заметно поднялось и он стал учить ребят, как нужно печь свежую рыбу на угольях Надо сказать, что после того, как поешь испеченную таким способом рыбу, притом без вилок и с одним ножом на пятерых, вид получается не очень-то опрятный. Не обошлось и без обожженных пальцев: впрочем, если учесть, что сейчас было уже девять утра, а встали они в пять, то станет понятным, почему на небольшие ожоги никто особого внимания не обратил. Когда утренняя трапеза завершилась несколькими глотками студеной колодезной воды и яблоками, гном достал из своего кармана трубочку, набил ее, зажег от уголька, выпустил из носа большое облако дыма и сказал:

Ну вот, теперь самое время рассказывать.

Вначале вы расскажите нам вашу историю, сказал Питер, а потом придет наш черед.

Разумеется, — ответил гном, ведь вы спасли мне жизнь, и я должен начать свою историю первым. Но я не совсем представляю, с чего мне ее начать. Ну, прежде всего скажу, что я посланник короля Каспиана.

А кто это? — в один голос спросили все четверо.

Каспиан Десятый, король Нарнии, да продлится его царствование многие лета! торжественным голосом отвечал гном. Точнее сказать, он должен быть королем Нарнии, и мы надеемся, что он им будет. В настоящее время он является королем лишь для нас, старых нарнийцев...

Что значит «старых»? — спросила Люси.

— «Старых» — это значит нас, ответил гном, мы ведь устроили здесь что-то вроде восстания.

— А, понимаю, сказал Питер. А Каспиан — это предводитель старых нарнийцев.

Ну, в некотором смысле да, — сказал гном, но в действительности он и сам из новых нарнийцев, он тельмаринец, если вам угодно понять меня.

— Честно говоря, понятно не очень, признался Эдмунд.

По-моему, здесь все еще запутанней, чем на уроках истории, заметила Люси.

— Друзья, — сказал гном, я не мастер рассказывать. Наверное, будет лучше начать с самого начала, с того, как Каспиан воспитывался при дворе своего дяди и как он в конце концов оказался на нашей стороне. Но это будет длинная история.

— Тем лучше, — сказала Люси, мы любим истории.

Гном уселся поудобнее и начал свой рассказ. Не будем пересказывать его точными словами гнома, передавать все вопросы детей, их возгласы и прочее, потому что на это ушло бы слишком много времени. Некоторые подробности были гномом опущены, и дети узнали их позже. Основное же сводилось к следующему.

Глава четвертая РАССКАЗ ГНОМА О ПРИНЦЕ КАСПИАНЕ

Принц Каспиан жил в большом замке в центре Нарнии со своим дядей Миразом, королем Нарнии, и своей тетей, которая была рыжей и именовалась королева Прунаприсмия. Его отец и мать умерли, и самым любимым человеком у него была его няня. Поскольку он был все-таки принцем, то имел самые прекрасные игрушки, которые могли делать почти всё (только не умели говорить), но самым счастливым для него временем был час перед сном, когда игрушки убирались, а няня приходила к нему и рассказывала разные истории.

Он не испытывал сильной привязанности к своим дяде и тете, но и не доставлял им особых хлопот. Общение сводилось к тому, что примерно два раза в неделю дядя посылал за ним и они около получаса вместе прогуливались по террасе южной части замка. Однажды, во время подобной прогулки, король обратился к Каспиану с такими словами:

Что ж, мой мальчик, скоро нам надо будет заняться обучением тебя верховой езде и искусству владения мечом. Тебе известно, что я твой дядя и что у меня нет детей. Поэтому многое говорит за то, что, когда меня не станет, королем придется быть тебе. Тебе хотелось бы, чтобы так произошло?

— Я не знаю, дядя, отвечал Каспиан.

Гм-м, так ты не знаешь? — сказал Мираз. — Почему же? Не могу представить себе никого, кто мог бы желать чего-нибудь большего.

— Боюсь, что именно мне хотелось бы большего, — сказал Каспиан.

— Так что же ты хочешь? — спросил король.

Я бы хотел... мне бы хотелось... я хочу жить так, как жили здесь раньше, во дни древние, — отвечал Каспиан (тогда он был еще очень маленьким мальчиком).

До этого момента король Мираз говорил с Каспианом скучающим и усталым тоном, как говорят взрослые с детьми, поскольку не считают их интересными собеседниками. Услышав слова принца, король остановился. Он посмотрел на Каспиана долгим и внимательным взглядом.

О чем ты говоришь? Какие еще «дни древние» ты вспомнил?

Разве вы не понимаете? — ответил Каспиан. — Я говорю о том, когда все было совсем иначе. Когда все звери могли говорить, а в лесах и реках жил веселый народец. Их звали, кажется, наяды и дриады. Были еще гномы. А во всех лесах эти милые фавны — у них ноги, как у козликов...

Все это сказки. Только маленькие дети могут говорить об этом. Ты уже слишком взрослый, слышишь? — голос короля звучал сурово. — Тебе уже пора думать о битвах и приключениях, достойных мужчины, а не о бабкиных сказках.

Да, но в те дни бывали и битвы, и приключения, ответил Каспиан.

Все это было так чудесно. Белая Колдунья, которая назвала себя Королевой... Повсюду была зима... А потом пришли откуда-то два мальчика и две девочки. Они убили Колдунью и сами стали королями и королевами в Нарнии. Их звали Питер, Сьюзан, Эдмунд и Люси. А потом они долго царствовали, всем жилось счастливо. А сделал все это Эслан...

Кто-кто? — перебил Мираз. Будь Каспиан немного постарше, он понял бы по голосу дяди, что на эту тему лучше не распространяться. Но как ни в чем не бывало он продолжал:

— Да разве вы не знаете? Эслан — это Великий Лев, который приходит из-за моря...

Кто наболтал тебе всю эту чепуху? — голос короля дрожал от ярости. Каспиан испугался и не сказал ничего.

— Ваше королевское высочество! — сказал король Мираз, отпустив руку принца, которую он до этого держал. — Вы должны ответить мне. Посмотрите мне прямо в глаза. Кто рассказал вам всю эту ложь?

— Н-няня... — пролепетал Каспиан и разрыдался.

— Прекрати эти слезы! — сказал дядя, хорошенько встряхнув принца. Прекрати немедленно! Отныне ты никогда не будешь говорить и даже мыслить обо всех этих глупостях. Таких королей и королев никогда не было, понятно? Разве могут быть два короля одновременно? Никакого Эслана вообще нет. Но вообще никаких львов. Звери вообще никогда не говорили.

— Да, дядя, — пролепетал Каспиан.

Тогда хватит об этом, — сказал король. Затем он подозвал одного из вельмож, стоявших в отдалении, и тихо распорядился:

— Отправьте его королевское высочество в его покои и распорядитесь сейчас же прислать ко мне няню его королевского высочества.

На следующий день Каспиана ждало страшное известие — его няню отправили неизвестно куда, даже не разрешив ей проститься с ним. Принцу сообщили, что отныне у него будет наставник.

Разлуку с няней Каспиан переживал очень тяжело. Много он пролил горьких слез, и, поскольку он был так несчастен, рассказы о давних днях Нарнии вспоминались ему все чаще и чаще. Каждую ночь ему снились дриады и наяды, он познакомился буквально со всеми кошками и собаками во дворце, пытаясь поговорить с ними. Но в ответ собаки только виляли хвостами, а кошки мурлыкали.

После расставания с няней Каспиан был совершенно уверен, что новый наставник будет ему ненавистен. Однако, когда тот через неделю приехал, оказалось, что он принадлежит к числу тех, кого невозможно не любить. Такое низенькое и толстое существо Каспиану еще не приходилось видеть. Длинная седая борода спускалась у него ниже пояса. Некрасивое лицо было покрыто морщинами, а глаза, казалось, постоянно смеялись, так что невозможно было понять, шутит он или говорит серьезно. А говорил он всегда степенно и важно. Звали его доктор Корнелиус.

Из всех уроков доктора Корнелиуса больше всего Каспиан любил историю. Ведь до этих пор он совсем ничего не знал об истории Нарнии, кроме рассказов своей няни. Он был очень удивлен, узнав, например, что королевский род, к которому он принадлежал, происходил не из Нарнии.

Предок вашего королевского высочества, Каспиан Первый, рассказывал доктор Корнелиус, — завоевал Нарнию и превратил ее в свое королевство. Именно он привел сюда весь наш народ. Вы вообще родом не из Нарнии. Ваша родина в Тельмарии, стране, которая лежит далеко за Западными Горами. Поэтому-то Каспиана Первого зовут Каспианом Завоевателем.

Скажите, учитель, — спросил однажды Каспиан, а кто жил в Нарнии до того, как мы пришли сюда из Тельмарии?

До того, как Нарнию заняли тельмарийцы, здесь вообще не жили люди или, может быть, их было очень мало, отвечал доктор Корнелиус.

— В таком случае, кого завоевал мой прапрапрапрадед?

Не кого, а что, ваше высочество, ответил доктор Корнелиус. Нам, однако, уже пора перейти от истории к грамматике.

Нет, прошу вас, еще немного! воскликнул принц. — Меня интересует, была ли битва? Почему, коль скоро моего предка называют Каспиан Завоеватель, с ним никто не воевал?

Я же сказал, ваше высочество, что здесь жили люди, но очень мало, отвечал доктор Корнелиус, бросив на мальчика странный взгляд сквозь свои очки с толстыми стеклами.

Каспиан был очень смущен, и на мгновение воцарилось молчание. Но вдруг сердце у него забилось со страшной силой:

Вы хотите сказать, что раньше в Нарнии все было иначе? Как в сказках? Здесь жили...

Достаточно! — сказал доктор Корнелиус, очень близко придвинувшись к Каспиану. — Ни слова больше. Разве вы не знаете, что няня вашего высочества была отправлена в ссылку за то, что рассказывала вам о старой Нарнии? Если узнают, что я открываю вам государственные тайны, то вас просто высекут, а мне отрубят голову.

— А почему? — спросил Каспиан.

— Нам действительно необходимо сейчас же заняться грамматикой, — сказал доктор Корнелиус. — Не соизволит ли ваше высочество открыть учебник на четвертой странице?

Оставшееся до обеда время было посвящено разным существительным и прилагательным, но мне кажется, что Каспиан едва ли чему-нибудь научился в тот день, будучи слишком взволнован. Он был почти уверен, что недосказанное доктор Корнелиус рано или поздно обязательно ему поведает.

И он не ошибся. Спустя несколько дней доктор Корнелиус сказал ему:

Сегодня ночью я намерен преподать вам урок астрономии. Перед рассветом две крупнейшие планеты, Тарва и Аламбиль, пройдут очень близко друг к другу. Такое сочетание планет случается раз в двести лет, и вашему высочеству не представится больше возможности увидеть его. Поэтому сегодня вам следует лечь спать раньше обычного. В надлежащее время я разбужу ваше высочество.

На первый взгляд ничто не предвещало рассказа о старой Нарнии, однако проснуться в неурочное время всегда интересно, и Каспиан с радостью принял приглашение учителя. Ложась в постель, Каспиан думал, что не уснет вообще, однако скоро заснул как убитый. Ему показалось, что спал он всего несколько секунд до того, как кто-то осторожно потряс его за плечо.

Он сел в постели, протер глаза и увидел, что вся комната залита лунным светом. Рядом с кроватью стоял доктор Корнелиус. На нем был длинный плащ с капюшоном, а в руке он держал фонарь. Каспиан сразу вспомнил, куда они собираются. Он быстро встал и оделся. Хотя время было летнее, ему показалось, что воздух холоднее обычного. Поэтому он с благодарностью принял от доктора Корнелиуса такой же плащ с капюшоном и теплые мягкие тапочки. Затем они тихо вышли из комнаты и отправились по коридорам дворца. Мягкая обувь позволяла идти совсем беззвучно.

Каспиан шел за доктором Корнелиусом. Они прошли множество коридоров и лестниц, так что Каспиан даже потерял представление о том, где они могут находиться. Наконец через маленькую незаметную дверку в стене они вышли в узкий проход, ведущий в башенку на крыше дворца. С одной стороны, от них были зубцы стены, с другой — крутая крыша. Внизу угадывались деревья сада, а сверху сияли звезды. Обогнув башенку, доктор Корнелиус уверенным шагом отправился вверх по лестнице. Скоро они оказались еще перед одной дверью, которая вела в Главную, центральную башню дворца. Доктор Корнелиус открыл эту дверь, и они стали подниматься по крутой винтовой лестнице вверх. Каспиан был очень взволнован: раньше ему никогда не позволяли ходить по этой лестнице.

Когда, с трудом переводя дух, Каспиан вышел на площадку на вершине башни, он понял, что такой тяжелый путь проделал не напрасно. Справа, очень далеко, виднелись Западные Горы. Слева поблескивали воды далекого водопада. Звезды, которые они собирались наблюдать, найти на небе было совсем не трудно. Они ярко сверкали в южной части небосклона, словно две маленькие луны, и находились очень близко друг к другу.

А они не столкнутся? — дрожащим шепотом спросил Каспиан.

Нет, дорогой мой принц, не беспокойтесь, ответил доктор Корнелиус тоже шепотом. — Великие властелины небес слишком хорошо знают свой танец. Посмотрите на них внимательно. Их встреча предвещает счастье и много доброго для нашей бедной Нарнии. Тарва, Властелин Победы, приветствует Аламбиль, Владычицу Мира и Покоя. Сейчас они совсем сблизятся.

Жаль, что нам мешает то дерево, сказал Каспиан. — Наверное, лучше было бы наблюдать с Западной башни, хотя она и не такая высокая.

Доктор Корнелиус помолчал минуты две, не отрывая свой взор от звезд. Затем он глубоко вздохнул и обратился к Каспиану.

Да-а.... — сказал он. — Сейчас вы видите то, что недоступно никому из живущих ныне. Вы правы. Нам лучше было бы наблюдать это с Западной башни. Я привел вас сюда по другой причине.

Каспиан взглянул на него, но капюшон скрывал лицо учителя почти целиком.

Достоинством этой башни является то, что под нами сейчас шесть пустых этажей, длинная лестница и закрытая дверь. Нас никто не подслушает.

— Вы собираетесь сказать мне то, о чем умолчали тогда?

Да, — ответил доктор Корнелиус. Но запомните: мы никогда не должны говорить об этом нигде, кроме как здесь, на верхней площадке Главной башни дворца.

Даю слово, ответил Каспиан. Но продолжайте, пожалуйста!

Слушайте и запоминайте. Все, что вы знаете о старой Нарнии, правда. Это не страна людей. Это страна Эслана, страна движущихся деревьев, страна наяд, фавнов и сатиров, гномов и великанов, речных духов и кентавров, страна говорящих зверей. Именно против них воевал первый Каспиан. Вы, тельмарийцы, заставили умолкнуть зверей, деревья и источники. Вы убили и изгнали всех гномов и фавнов. Вы стремитесь теперь изгладить саму память о них. Король запрещает даже упоминать об этом.

— Но ведь это не я! Я этого не хочу! — воскликнул Каспиан. — Я так рад, что все это правда, пусть даже и далекого прошлого.

Многие и из вашего рода втайне хотят вернуть его, — сказал доктор Корнелиус.

— Но почему, учитель, вы говорите «из вашего рода»? Разве вы сами не тельмариец?

— Я?!! — воскликнул доктор Корнелиус.

— Вы же все-таки человек, — сказал Каспиан.

Я?!! — повторил доктор Корнелиус. Голос его был взволнован. Он откинул свой капюшон, чтобы Каспиан мог видеть его лицо в лунном свете.

Каспиан сразу догадался, в чем дело, и подумал, что должен был догадаться раньше. Доктор Корнелиус был столь мал ростом, столь толст и имел такую длинную бороду, что сомнений никаких не оставалось. В голове у Каспиана одновременно пронеслись две мысли. «Он не человек, да, совсем не человек! в ужасе подумал Каспиан. — Он гном, и он завлек меня сюда, чтобы убить». Другая мысль была не столь мрачной. «Значит, гномы все-таки существуют, и я вижу одного из них!»

— Наконец-то вы догадались, — сказал доктор Корнелиус. — Вернее, почти догадались. Я не чистый гном. В моих жилах течет и человеческая кровь. После тех страшных сражений уцелело много гномов. Они сбрили бороды, носят высокие каблуки и притворяются, будто они люди. Они смешались с вами, тельмарийцами. Я один из них, я гном только наполовину, и, если мои собратья-гномы еще где-то живут в этом мире, они наверняка сочтут меня предателем. Но никогда за все эти годы мы не забывали наш народ, всех других счастливых обитателей Нарнии и нашей утраченной свободы.

— Я.... я прошу извинить меня, — сказал Каспиан. — Вы знаете, это не моя вина.

Я говорю все это не для того, чтобы обвинять вас, дорогой принц, — ответил доктор Корнелиус. — Вы можете спросить, почему я вообще это говорю. На это у меня есть две причины. Во-первых, мое старое сердце не в состоянии хранить эти тайны, оно буквально разрывается у меня в груди. Во-вторых, и это главное, когда вы станете королем, вы сможете помочь нам, поскольку, как я знаю, многие тельмарийцы, какие уж они ни есть, в глубине души привязаны к тому, что было раньше в Нарнии.

— Да-да! — сказал Каспиан. — Но как я смогу помочь?

Вы можете оказать милость к еще сохранившимся жалким остаткам нашего народа гномам вроде меня. Вы можете собрать ученых чародеев и попытаться с их помощью разбудить деревья. Вы можете попробовать разыскать попрятавшихся фавнов, гномов и говорящих зверей, которые наверняка где-то еще остались.

— Вы полагаете, они еще есть?

— Я не знаю, не знаю, — сказал доктор Корнелиус, потупив глаза. Иногда мне кажется, что ничего уже больше нет. Я всю свою жизнь искал хоть какие-то их следы. Иногда мне казалось, что я слышу барабаны гномов в горах. Бывало, что ночью в лесу мне вдруг чудилось, что далеко между деревьями танцуют фавны и сатиры. Но стоило мне приблизиться, как там никого не оказывалось. Часто я совсем терял надежду. Но всегда случалось вновь что-то, пробуждающее во мне желание искать и искать. Я ничего не могу вам сказать. Но вы можете попытаться стать таким королем, как Питер, Верховный Король древности, а не как ваш дядя.

Так значит, все, что я слы