Костя в средней школе [Евгения Сергеевна Теплова] (fb2) читать онлайн

Евгения Теплова Костя в средней школе

И снова здрасьте! Меня по-прежнему зовут Костя, и я перешёл аж в 9-й класс. Я в курсе, что 9-й класс тоже относится к средней школе, но всё-таки в своих мемуарах решил объединить его со старшей, а сейчас опишу события 5-8-го классов. Так будет логичней и равномерней. Ну а если честно, то меня просто настигло вдохновение, а против вдохновения не попрёшь.

Маруся выросла

Для 1-го сентября 2019 года подходит единственное слово — катастрофа.

Погода стояла чудесная, настоящее лето. Я гнал в школу на самокате в нетерпении увидеть Никиту, Вергилию и, конечно, Марусю. Даже по Клещикам успел соскучиться. Новые предметы, новые учителя… Может, новые ученики. А ещё карман приятно оттягивал подаренный на день рождения смартфон.

Помню, как ворвался, запыхавшийся и счастливый, на школьный двор, выглядываю одноклассников. И вдруг вижу её, рядом с Натальей Сергеевной… И они одного роста. Наталья Сергеевна, конечно, не самая высокая, но всё-таки! Я моргаю, не желая верить глазам, но Маруся, заметив меня, улыбается, машет рукой… У меня всё внутри оборвалось — ещё хуже, чем тогда, когда она сообщила мне о переходе в другую школу: Маруся вымахала за лето так, что стала выше меня. Ещё она надела очки и постригла волосы, сделав каре, но это вообще не важно.

Я кивнул ей в знак приветствия, она перестала улыбаться и смутилась. Завидев Клещиков, я отправился к ним. Братцы обняли меня как родные. Они тоже выросли, но разница между нами осталась примерно той же. Пришёл серьёзный Никита. Перспектива девяти месяцев учёбы, как обычно, не вызывала у него энтузиазма. Вергилия впорхнула через калитку, обнялась с Марусей и к нам, всё такая же маленькая, тоненькая и в длинной пёстрой юбке.

— Что это все такие невесёлые? — нахмурилась она. — Вы чего?

— А чему радоваться-то? — пробурчал Никита.

— Встрече! — воскликнула Вергилия.

— Мы очень рады, — заверил я её.

Начали собираться по классам, я боялся оказаться рядом с Марусей. Я уже успел разглядеть, что никаких каблуков у неё в помине нет, а ещё она сутулится пуще прежнего. Значит, выпрямившись, станет на полголовы меня выше. Как дальше жить — вообще не ясно. Маруся выглядела расстроенной — ещё бы! Рыцарь превратился в какого-то шпингалета — любая на её месте взгрустнула бы.

Первого сентября мы познакомились с новым классным руководителем — Игорем Ивановичем, учителем русского и литературы. Он нам сразу понравился — добрый, спокойный, иногда весёлый. Невысокий, с густой шевелюрой, мне он показался немного старомодным для своего возраста, сначала не мог понять, почему. Скорее всего, из-за того, что часто носит футболку под рубашку.

Маруся потихоньку взяла себя в руки, погрузилась в учёбу, да и Матвей тут как тут: заметил, что мы не общаемся, и подсидел Таньку, когда та на урок опоздала.

Я тоже пытался собраться, но я же не Маруся — я погружался лишь в размышления о несправедливости своей судьбы. Отвлекла меня не учёба, а новенькая девочка, Алиса. Это была натуральная кукла — миниатюрная, с большими голубыми глазами и густой светлой чёлкой. Она одевала каждый день новое платье, а в остальном вела себя очень скромно. Мне кажется, все мальчики класса, не сговариваясь, решили добиться её расположения. Клещики то и дело затевали перед её носом армреслинг, Никита вызывался к доске на алгебре, а я много шутил, пусть и не всегда удачно, но Алиса благосклонно смеялась. И вообще мне казалось, что каким-то непостижимым образом я побеждаю в этом забеге. Я приободрился и даже начал по-дружески общаться с Марусей. Хотя меня по-прежнему задевало, если она смеялась над шутками Матвея. И я лишь с большим рвением клоунадничал перед Алисой.

Мама заметила, что я повеселел, и порадовалась за меня.

— Я уж испугалась, что Маруся всё-таки перевелась в другую школу — такой ты был хмурый в первую неделю.

— Да нет, никуда не делась.

Мама сощурилась — ей явно не понравился мой насмешливый тон.

— А ещё у нас новенькая появилась, Алиса, — поделился я.

Мама нахмурилась.

— Ты что хочешь сказать, Маруся тебя больше не интересует?

— Мы хорошие друзья, — пожал я плечами.

— У неё новый друг?

— Да нет, старый, Матвей.

— Давай выкладывай с самого начала, — потребовала мама.

— Да нечего выкладывать. Просто она выросла.

— В каком смысле — выросла? — не поняла мама.

— В самом прямом. Обогнала меня на полголовы.

— И что?

— И всё.

Хоть я упорно отводил глаза, мама догадалась о моих страданиях.

— Это нормально, — сказала она. — Девочки раньше вытягиваются. Потом мальчики догоняют. Я вообще в пятом классе была самой высокой, а в одиннадцатом — почти самой мелкой.

— Ты видела её папу? — уточнил я.

— Папа высокий, а мама моего роста.

— Но среднее арифметическое её родителей явно выше вашего с папой.

— Ох, Кость, — покачала головой мама. — Никто не знает, какими вы вырастете. Ни за что не поверю, что Маруся перестала с тобой общаться из-за этого.

— Она расстроилась, — с уверенностью сообщил я.

— Сомневаюсь. А дальше что? Ты переключился на новенькую?

Я неопределённо поднял брови.

— А если бы не рост?

— Мам, ты так говоришь, как будто это ерунда какая-то, — возмутился я.

— Именно.

— Я так не считаю. Я не могу смотреть на неё снизу вверх, понимаешь?

— И откуда только у тебя такие бзики… — Мама с досадой махнула рукой, прям как бабаня, и убежала на кухню, откуда донеслись шкварчащие звуки.

В общем, маме не удалось заронить во мне и зёрнышка сомнения в том, что новые обстоятельства положили конец нашей истории. Надеялся ли я в будущем догнать Марусю? Да, конечно. Каждое утро, когда я просыпался раньше мамы, я вставал спиной к стене и клал на голову томик Пушкина. Но за месяц он поднялся максимум на пять миллиметров. Придя из школы, я подолгу висел на турнике и подтягивался, отчего ладони обзавелись жёсткими мозолями, а плечи — нехилыми бицепсами. А ещё я частенько переедал, вспоминая бабанину присказку из раннего детства «надо хорошо кушать, чтобы хорошо расти». И всё равно меня грызли чувство бессилия, обида на судьбу, ревность, временами отчаяние. Я уже сам начал подумывать о переходе в другую школу. С Никитой только не хотелось расставаться.

В конце сентября я застал Вергилию плачущей в раздевалке после уроков.

— Эй, ты чего? Обидел кто?

Она помотала головой.

— Вот что вы все в ней нашли, а?

— В ком? — уточнил я, хотя сразу догадался.

— В Алиске этой. Кукла куклой.

— Ну да, она маленькая, — подтвердил я.

— А я что, большая? — заплакала ещё пуще Вергилия.

И тут же примолкла.

— Погоди, так это всё потому, что Маруся выросла, да?

Я промолчал.

— Из-за этого дурацкого роста ты променял её на куклу?

— Матвей высокий и умный, так что ей же лучше, — ответил я.

Вергилия разозлилась ни на шутку. Я раньше и не видел её в ярости.

— Разлюбить девушку из-за высокого роста — на это способны только мужчины! — возмущалась она.

— Да не разлюбил я её! — вырвалось у меня, и самому стало тепло от этих слов.

— Тогда что ж ты творишь?! За что ты ей сердце разбиваешь?

— Вечно ты преувеличиваешь, Вергилия!

— Ни капельки! Я же вижу, как ей плохо. Ни с того ни с сего такое предательство.

Я похолодел, не в силах понять: я совершил непоправимое или ещё поправимое.

— Я ей расскажу, что ты просто дурак, а не предатель, — заявила Вергилия.

— Не смей ей ничего передавать! — предупредил я.

— Слушай, у неё же день рождения скоро, — вспомнила Вергилия, — сразу после дня учителя.

(«А ведь я забыл», — подумал я с горечью).

— И что?

— Подари что-нибудь. Особенное.

Особенное! Я и неособенное придумать не могу — мама обычно выбирает книжки на свой вкус.

— Мам, посоветуй, что подарить Марусе на день рожденья, — попросил я за ужином.

Мне хотелось показать ей, что она поспешила с выводами на мой счёт. Мама улыбнулась совершенно счастливой улыбкой.

— Я уж боялась, что ты забыл, — сказала она. — Я думала об этом. Книжек мы уже много дарили, хочется что-то особенное. — Я икнул. — Может, браслетик? Она носит украшения?

— Да вроде нет.

— Не хочешь написать стихи?

— Нет. Надо уметь вовремя остановиться, — философски заметил я.

— Может, смастеришь что-нибудь?

— Что, например?

— Подумаю.

— Слушай! — вдруг просветлела мама, а я автоматически напрягся. — Подари ей цветы!

— Что?!

— Небольшой букет.

— Зачем ей цветы? Завянут и всё, ещё в школе.

— А мы в корзиночке возьмём, — нашлась мама, — они долго не вянут.

— И что, при всех дарить цветы?

Мамино воодушевление напрягало всё больше. Я знал, что она теперь будет давить, пока не додавит.

— Да, при всех. Включая Матвея. Это многозначительный жест, это свидетельство смелости, решимости, свободы от чужого мнения.

— Не хочу я многозначительных жестов, — застонал я. — И у меня нет ни смелости, ни решимости, ни свободы. Я хочу просто сделать приятный подарок.

— Хорошо, — мама села напротив. — Реши сначала для себя — что ты хочешь сказать своим подарком: что вы остаётесь добрыми друзьями, что ещё не всё кончено или что ещё ничего не кончено?

Я вылупил на маму глаза. Папа, подслушавший из ванны, не выдержал:

— Что ты насела? Дарить девочке цветы в пятом классе это явно перебор!

— Нет, не перебор! Потом это уже будет само собой, будет много букетов, а этот, самый первый, на всю жизнь запомнится.

Папа пришёл, качая головой.

— Я даже представить себе не могу, чтобы я при всём классе подарил девочке цветы!

— Вот именно, — вскочила мама. — Только это ты!

— Это я, — подтвердил папа. — А он чем лучше?

— Он лучше тем, что пораньше твоего разобрался в девушках!

Папа даже рот открыл.

— Пойдём, Кость, — обратился он ко мне. — Когда мамочка входит в раж, с ней бесполезно спорить.

— Иди-иди, Кость, — подхватила мама. — Папочка научит, что, когда нечего возразить, надо говорить «с тобой бесполезно спорить».

Я удалился вслед за папой.

— А ты как думаешь, что ей подарить? — спросил я, чтобы сгладить неловкость.

— А почему надо что-то дарить? Я ничего в школе девочкам не дарил, — ответил папа.

Я не счёл нужным настаивать.

Началась праздничная неделя. Подарки, поздравления, концерты… Маруся по-прежнему сидела с Матвеем и на меня не смотрела, хоть я и перестал подкатывать к Алисе. Но, видимо, сработал метод Пушкина, и Алиса сама стала подходить ко мне с вопросами. И что я мог поделать? Я отвечал. Дарить в такой ситуации цветы Марусе казалось сколь бредовым, столь и невыполнимым. «Подарю ей вкусную шоколадку», — решил я. И тут же в памяти всплыл мамин вопрос: «Что ты хочешь сказать своим подарком?» Что же скажет шоколадка? «Ничего хорошего», — ответил я сам себе. Что же делать? Не понятно.

— Ну что, придумал подарок? — справилась Вергилия.

— Нет ещё. Может, цветы? — обронил я невзначай.

Вергилины глаза расширились и исполнились восхищения.

— Как я ей завидую! Как я за неё счастлива!

— Думаешь, это нормально вообще? — спросил я. — Мы же почти не общаемся.

— Только не передумай. Это то, что надо! Это гениально!

— Меня засмеют!

— Нашёл, о чём волноваться! У него, может, судьба решается, а он на каких-то Клещиков оглядывается. Пора бы уже повзрослеть.

Мне на секунду показалось, что Вергилия сейчас снимет маску и окажется моей мамой.

Вергилина поддержка тоже не добавила мне решимости и свободы. Я мгновенно вспотевал при одной мысли о букете. А букеты, как назло, были в школе повсюду. Я их люто возненавидел. Почему я сразу не отказался дарить цветы? С чего вдруг понадеялся, что, раз мама больше не поднимает эту тему, значит, передумала? Да, я замечал за собой такую слабость — верить в то, во что хочется. В общем, мама сбегала за букетом прямо утром 8-го октября, отрезав мне все пути к отступлению. Последняя надежда была на папу, но между мной и мамой он сделал выбор в пользу мамы — не захотел с ней ссориться и лишь сочувственно похлопал меня по плечу. И я пошёл в школу с небольшой корзиночкой цветов наперевес. Не выбрасывать же её — дорогая небось. И в набитый рюкзак не запихнуть. «Поверь, ты мне потом миллион раз спасибо скажешь», — напутствовала мама. Хорошо хоть, не сказала, что никто не подарит такого подарка, но это и ежу понятно. Не понятно, как я на это согласился.

Вот и школа. Я спрятал корзинку под мышкой, насколько это было возможно. В раздевалке Маруси не оказалось, но её пальто висело, поэтому я поспешил в класс. Вдруг она там ещё одна или с Вергилией?

— Куликов, что за праздник? — донеслось из-за спины.

Сердце ушло в пятки. Это Клещики нагнали меня на нашем этаже.

— Мама попросила Наталью Сергеевну отдельно поздравить, — объяснил я.

— А-а. Вот и она. — И Венька широко улыбнулся кому-то.

Я обернулся — и правда, с другой стороны к нам шла Наталья Сергеевна.

— Привет, ребятки, — поприветствовала она нас.

— Это вам, — протянул я корзинку. — С прошедшим днём учителя.

— Какая прелесть! — изумилась Наталья Сергеевна. — Но не стоило.

Она была очень растрогана — это единственное, что утешало.

Я вошёл в класс совершенно уничтоженный. Маруся подняла на меня взгляд, в котором я прочёл последнюю надежду. Надежду, которую я только что трусливо обманул.

— С днём рожденья, Марусь, — промямлил я.

— Спасибо, — улыбнулась она.

Ребята потихоньку подходили. Пришёл и Матвей. Как в кошмарном сне, я наблюдал за тем, как он вытащил из рюкзака коробочку. А внутри что-то блеснуло.

— Смотри-ка, — пихнул меня локтем Никита, — во даёт.

Я промолчал.

На перемене Маруся угощала всех конфетами и пирожными. Я незаметно выскользнул из класса и слонялся по коридорам. Вергилия меня нашла да как зашипит:

— Это что значит? Ты что делаешь?

— Всё, Вергилия. Не судьба — сама видишь.

— Да не нужна ей эта побрекушка, она даже не надела! Сбегай за цветами, тут лавка прямо за углом.

«О нет, — пронеслось в голове, — я уже смирился, успокоился. Дома папа поддержит».

— У меня денег только сто рублей, — отмахнулся я.

— У меня двести, — не отставала Вергилия. — Этого на розу хватит, но мы сейчас ещё настреляем.

Вергилия не пренебрегла возможностью обратиться к Никите, у которого обнаружились ещё двести рублей. Но до конца перемены я бы уже не успел, а следующая была короткая. На алгебре меня вызвали к доске, и я, глядя на сверкающий на Марусиной шее кулон, получил первую двойку в триместре.

На длинной перемене Вергилия сопроводила меня к выходу, отвлекла охранницу, и я бросился в цветочную лавку. Так разогнался, что проскочил мимо и обрадовался, что лавки больше нет. Но на обратном пути страшные буквы Ц В Е Т Ы убили эту последнюю радость.

— Здравствуйте! — поздоровалась со мной продавщица с выбеленными волосами. — Желаете букетик?

— Желаю, — ответил я.

— Для девушки или учительницы?

— Как пойдёт, — усмехнулся я.

Продавщица подняла чёрные-пречёрные брови.

Я осматривал тесный, душный закуток, где запах сигарет причудливо смешивался с цветочными ароматами, и голова кружилась то ли от запахов, то ли от диких цифр на корзиночках типа той, что я подарил Наталье Сергеевне. Наконец взгляд зацепился за алые розы. Они стоили двести. Значит, на три не хватало.

— Отличные розы, — заметив мой интерес, сказала продавщица. — Сегодня привезли, понюхайте.

Я понюхал и невольно сделал такие жалостные глаза, что продавщице явно пришлось побороться с желанием отдать мне их задаром.

— Отдам за пятьсот, — сказала она.

— Спасибо, — поблагодарил я от всего сердца.

Я вбежал в школу со звонком. «Сейчас же естествознание», — вспомнил я с ужасом. Училка была пожилая и строгая, если не сказать вредная. Я стоял у входа в кабинет, протягивал вспотевшую руку к двери, но не решался постучать.

«Надо было вручить корзинку перед уроками, и уже всё было бы позади. Нет, я не пойду на урок и вручу потом».

— А где Куликов? — Слышу недовольный голос Галины Петровны. — Портфель здесь, а сам?

— Я тут, — говорю я, войдя в класс, — извините за опоздание, можно войти?

— А что у тебя за спиной?

Я вытаскиваю свои алые розы, в голове происходит окончательное помутнение, я молчу и не двигаюсь с места.

— Какой сегодня праздник? — приходит на помощь Галина Петровна.

— День рожденья Маруси Скворцовой, — рапортую я довольно бодро, хотя в глазах уже всё плывёт.

— Ну так вручайте и не задерживайте урок, — велит Галина Петровна.

Я смотрю на размытые лица одноклассников: вижу Никиту с разинутым от удивления ртом, Клещиков, исполненных уважения, Вергилию со слезами в уголках глаз. Вижу раздосадованного Матвея и сердитую Алису. Только вот Маруси не вижу.

— Кость, я тут, — слышу знакомый голос где-то совсем рядом.

Она сидит за первой партой, у которой я и стою со своими розами.

Я кладу цветы на её стол, слышу тихое «спасибо» и молча следую за свою парту. Даже достаю нужный учебник и тетрадь. «Итак, три состояния вещества: твёрдое, жидкое, газообразное…» Вижу Марусины уши, которые приблизились по цвету к моим розам, и даже как будто слышу стук её сердца. Возможно, Вергилия не преувеличила: я определённо чувствую судьбоносность момента. Меня даже охватывает трепет перед его значимостью. И будущие насмешки Клещиков совершенно блекнут на этом фоне. И вот звенит звонок, и я снова не знаю, как быть. Как двигаться дальше по выбранному пути. Об этом я ведь совершенно не думал. Мне самому до последнего не верилось, что я это сделаю. Когда же закончится этот день! Я долго собираю портфель и что-то смотрю в телефоне в надежде, что Маруся уйдёт раньше меня. Но она тоже копается в рюкзаке. Сейчас мы останемся одни, и я потеряю сознание.

Венька, проходя мимо, хлопает меня по плечу.

— Ну ты… — он качает головой, не в силах подобрать слова. — Очуметь. Я б так не смог. Вот честно.

Я увязываюсь за ними.

— Счастливого дня рожденья, — говорю я тихо, проходя мимо первой парты. И успеваю украдкой заглянуть в серые глаза.

Вергилия догоняет меня на улице.

— Постой, Куликов! Представляешь, — рассказывает она, запыхавшись, — Маруся меня спросила: «Это ты подсказала?» А я: «Он сам, честное слово!» Никогда я не видела её такой счастливой. Молодец!

— Спасибо, — улыбнулся я впервые за этот день.

— Ну как? — набросилась на меня дома мама.

— Вручил, всё хорошо, — ответил я, в бессилии рухнув на банкетку.

— Вот молодец! Ей понравились?

— Конечно.

— А чего ж ты её до дома не проводил? Я специально не звонила.

— МАМААА!

Вергилия

Одним из последствий того непростого дня стало непреодолимое желание помочь Вергилии. Подумать только — четыре года безответной любви! Это ж свихнуться можно. А ещё ужасно обидно: Вергилия — отличная девчонка, упустит Никита своё счастье, потом будет мне пенять, что я ему вовремя не открыл глаза! Но теперь я понимаю, что мне просто хотелось, чтоб ничто не омрачало моего собственного счастья.

Взялся я за дело лихо.

— Смотри-ка, — говорил я Никитке, — какая у Вергилия сегодня оригинальная причёска.

Никита переводил недоумённый взгляд с Вергилиной причёски на меня и обратно, и я торопился сменить тему. Но через какое-то время я снова не выдерживал:

— Ты не слышал её последнее стихотворение? Всё-таки она очень талантлива. Я сначала тоже думал, что она просто с мамы пример берёт…

— А я ничего не думал, — перебивал меня Никита. — Что вообще с тобой такое? Шутишь с Алисой, даришь цветы Марусе, нахваливаешь Вергилию… Ты что — этот, как его, Донжуан?

И Никитка рассмеялся над собственной шуткой.

— С Алисой я больше не шучу, а Вергилия моя лучшая подруга, — огорошил я Никитку. — Мы могли бы и втроём дружить. Вот я и обращаю твоё внимание. Чем она тебе не нравится?

— Ты опять что-то задумал, — с подозрением сощурился Никита. — Я знаю, когда ты мне голову морочишь.

Пришлось искать другой заход. И я решил рискнуть. Вызвал на разговор Матвея.

— Слушай, — сказал я ему, краснея и потея. — Дело есть, деликатное. Ты знаешь Вергилию…

Матвей удивлённо поднял брови.

— Она с первого класса влюблена в одного мальчика из нашего класса. И я хочу помочь ей. И думаю, что если ты… если кто-нибудь… покажет… в общем, приударит за ней, то он обратит внимание.

Уф, самое сложное позади.

— А я тут причём? — не понял Матвей.

— Ну вот я решил попросить именно тебя, потому что ты, мне кажется, способен понять. И ты не станешь над ней смеяться. Ты понимаешь, что она отличная девчонка. Возможно, однажды и тебе понадобится её или моя помощь. Стих сочинить, например.

— И что я должен делать? — усмехнулся Матвей.

— Ну как с Марусей, — обрадовался я и прикусил язык. — Ну я имею в виду — сядешь рядом и просто пообщаетесь. Мне кажется, у вас много общего, и это не будет в напряг.

— А в кого она влюбилась?

— Секрет, — ответил я. — Но если всё пойдёт по плану, то ты и сам догадаешься.

Кажется, мне удалось пробудить в Матвее если не сочувствие, то любопытство.

И прям на следующем уроке он уже подсел к Вергилии. Я потирал руки, возомнив себя величайшим тактиком, стратегом, дипломатом и устроителем человеческих судеб. Расчёт оправдался на 100 %: им явно не составило труда найти общие темы. Галина Петровна даже пару раз сделала им замечание за болтовню.

— Смотри-ка, — Никитка пихнул меня локтем, — Матвей к Вергилии сел. С Марусей не задалось, так он за следующую взялся.

— А тебе-то что?

— А вдруг он назло Марусе? А Вергилия вон уши развесила.

Я изобразил тревогу.

— Хм, не думал об этом. Но мне кажется, он не такой.

— А по-твоему, он ни с того ни с сего заинтересовался Вергилией?

— Почему нет? Она хорошая девчонка. И, кстати, классно выглядит сегодня.

Никита посмотрел на меня как на умалишённого.

После уроков я догнал Вергилию и рассказал о своём мега-плане. Теперь, когда уже всё шло как по маслу, она бы не стала отказываться.

— Ну ты, Кость, даёшь! Вот не ожидала! — исполнилась благодарности Вергилия. — И что, помогает?

— Ещё как!

На следующий день в глазах Вергилии от печали и след простыл. Она заливалась смехом! Мне даже показалось, что я ослышался. Так как вообще не помнил, чтобы Вергилия смеялась. А после уроков я задержал Никиту в классе, и мы увидели, что Матвей её провожает.

— Слушай, ты вроде говорил, что это твоя лучшая подруга? — с упрёком напомнил Никита.

— Ну да.

Я ликовал: гениальный план сработал — Никитка клюнул. Я уже представлял, как они будут хором благодарить меня на свадьбе.

— Ну он же явно назло Марусе!

— Вообще нет.

— Я с ним поговорю.

— Да брось! Всё в порядке.

— Вот увидишь.

Но ещё пару дней не находилось подходящего момента. Или просто Никите не хватало решимости, и он всё давил мне на совесть и подбивал поговорить с Матвеем.

— Да не буду я с ним говорить! — отвечал я. — Я уверен, что он влюбился. Ты только посмотри на них.

Никитка качал головой. Я подумал было, что он уже отказался от своей благородной идеи, но тут мы остались втроём в физкультурной раздевалке, и Никита, видимо, решил, что это знак.

— Слушай, — сказал он Матвею. — А ты чего к Вергилии привязался?

— А твоё какое дело? — закономерно отреагировал Матвей.

— Мы с ней пятый год учимся и в обиду не дадим, — довольно угрожающе сообщил Никита.

И тут Матвея осенило. Он молча переводил взгляд с Никитки на меня и молчал. Мне показалось, что он расстроился.

— В общем, ты меня понял, — заключил Никитка, став вылитым Колей, и вышел такой же крутой походкой, как старший брат.

— Так что, — обратился ко мне Матвей, — миссия выполнена? Я больше не нужен?

— Ну зачем так сразу… — промямлил я. — Хорошо бы закрепить эффект.

— Ну сам и закрепи, — сказал Матвей и тоже вышел.

На физре он был очень зол, обыграл нас в баскетбол с разгромным счётом.

Чтобы поднять себе настроение, я поспешил осчастливить Вергилию пересказом всей разборки.

— Вергилия, — сказал я, — всё идёт по плану.

Вергилия подняла на меня обеспокоенный взгляд.

— Не совсем, Кость, — и она виновато улыбнулась. — Кажется, я влюбилась в Матвея.

Я так и сел.

— Да, — продолжала Вергилия, — я поняла, что зря зациклилась на Никите. Мы ж совсем друг другу не подходим, а с Матвеем у нас столько общего! Представляешь, он прочёл весь мой сборник, и ему понравились точно те стихи, которые я ценю больше всех… Как теперь быть? Мне так страшно, что он просто из жалости со мной общается. Но чем скорее это прояснится, тем лучше. Так что скажи ему, что забираешь свою просьбу и Вергилия поняла, что это глупая затея, и что она не влюбилась в того, в кого думала… Или как-то так… Не знаю, как лучше.

— Он уже сам решил, что миссия окончена, — сообщил я упавшим голосом. — Потому что Никитос с ним говорил, грозил…

— Что ж мне так не везёт! — всплеснула руками Вергилия. И я понятия не имел, как её утешить.

На следующий день Матвей отсел от неё, и она сидела с отрешённым взглядом.

— Воот, — шепнул мне довольный собой Никита, — я тебе говорил! Стоило пригрозить, и он сразу отстал. А она теперь слёзы льёт. «Он не такой, он не такой», — передразнил меня Никита.

— Всё не совсем так, — ответил я.

— Учись признавать свои ошибки, — посоветовал Никита.

И я не стал спорить.

После урока Никита неожиданно для меня подсел к Вергилии и, видимо, попытался развеселить её, как умел. Я даже понадеялся было на воскресение прежних чувств (всё-таки четыре года не шутка), но Вергилия лишь мотала головой. Я глянул на Матвея — тот смотрел на них, стиснув зубы. Я подошёл к нему:

— Слушай, она ведь из-за тебя плакала, а не из-за него.

— Отвали, Куликов, — жёстко попросил Матвей.

— А из-за чего ей тогда плакать? — не внял я.

— Не знаю и знать не хочу, — ответил Матвей. — Последний раз по-хорошему прошу — отвали.

Настаивать было бесполезно, и я отвалил. Что теперь делать — вообще не понятно. Вместо всеобщего счастья сплошные разбитые сердца.

Маруся догнала меня после уроков:

— Кость, постой, не знаешь, что с Вергилией? Она мне не стала рассказывать, но, может, ты знаешь?

Я недолго колебался.

— Долгая история. Ты не спешишь?

Маруся покачала головой. И мы свернули в сторону её дома. Это был самый длинный наш разговор после её дня рожденья, а, может, и вообще самый длинный. «Какое же счастье, — думал я, — что есть на свете человек, который всё поймёт как надо». И я пересказал ей всю историю с самого начала.

— Да-а, — серьёзно протянула Маруся, — ну и кашу ты заварил! Не зря мне никогда не нравились такие спектакли.

— Ты никогда их и не устраивала, — усмехнулся я.

— Ну вот на день рожденья, — смутилась Маруся.

— Что на день рожденья? — заинтересовался я.

— Я назло тебе надела кулон от Матвея, а потом чуть сквозь пол не провалилась, когда ты стоял у доски, уставившись на него, — она покраснела и договорила совсем тихо: — Я тогда думала, что теперь уже точно всё.

«Что ж, откровенность на откровенность», — решил я.

— Я тоже так думал. Но Вергилия убедила меня сходить за цветами, а изначально идея — мамина, — признался я. — Я шёл в школу с букетом, но вручил его Наталье Сергеевне.

— Правда? — рассмеялась Маруся.

— Да, — кивнул я, — из-за Клещиков.

Маруся помолчала, набираясь смелости.

— А что вообще произошло? Тогда ещё, первого сентября. Почему ты даже не подошёл? Очки не понравились? Или причёска?

Хм, к таким откровенностям я, кажется, ещё не был готов.

— Ну как ты вообще могла такое подумать! — воскликнул я. — Мне нравятся очки. То есть мне вообще без разницы, в очках ты или без.

— А что я должна была думать?!

Я молчал.

— Так что тогда? — не отступалась Маруся. — Что случилось за лето?

— Ты выросла, — трагически сказал я.

— В каком смысле? Тебе не нравятся высокие? — Маруся стала пунцовой. Мы оба были как два помидора. Но это был нужный разговор.

— Ну как ты не понимаешь? — рассердился я. — Меня напрягло то, что ты стала выше меня.

— Разве я выше тебя? — Маруся смерила меня взглядом, отчего меня ещё раз прошибло потом.

— Мне что, рядом встать?

— Но ты же ещё вырастишь!

— И ты ещё вырастишь!

Мы снова шли молча.

— Так что с Матвеем-то делать? — Я решил, что рост мы обсудили достаточно.

— Не знаю, — ответила Маруся. — Наверное, нужно время.

Мы уже дошли до самого её дома.

— Представляешь, розы ещё держатся! — поделилась Маруся.

— Я очень рад, — сказал я. — Ну, пока.

Время шло, Вергилия продолжала сидеть одна и много сочинять. Видимо, Матвей оказался не менее хорошим подспорьем для творческого процесса, чем Никита.

Я прочёл в лежащей на её столе тетради:

Я ошиблась, так бывает…

А со мною и подавно.

Наказанье принимаю,

На прощенье уповая.

Но тот, для кого была оставлена эта тетрадь, не задержался у неё.

— Покажи ему, — посоветовал я Вергилии.

Она покачала головой.

— Кость, у меня скоро турнир по бальным танцам. Ты не хочешь прийти с Марусей? Она говорит, ты её никуда не приглашаешь…

— Так и говорит? — не поверил я.

— Нуу… Я спросила, приглашаешь ли ты её куда-нибудь. Она сказала, что нет. С сожаленьем сказала, — добавила Вергилия.

— Мы и так каждый день видимся. Зачем мне её куда-то приглашать?

Вергилия с упрёком покачала головой.

— Но на турнир я готов, — сказал я. — Можно ведь и ещё кое-кого позвать? — кажется, я раскусил Вергилину задумку. — Да? Я в чатик напишу, типа «кто хочет поддержать Вергилию…» Только скинь мне время, место, всё такое. Вход свободный?

Вергилия кивнула.

— Вот и отлично.

В результате болельщиков собралось человек десять, включая нас с Марусей, Никиту (я его даже не уговаривал), Матвея (ура!) и Клещиков с Алисой. Они взяли Алису в натуральные клещи, сев по обе стороны от неё. Мы с Марусей оказались в следующем ряду над ними, Матвей рядом с Марусей, Никита — рядом со мной. Я с удовлетворением отметил, что наши с Марусей плечи на одном уровне. Значит, это ноги у неё так выросли. Наконец ведущие что-то там огласили, и в зал вышли около восьми пар. Клещики захлопали и засвистели как сумасшедшие. Они же не только футболисты, но и футбольные фанаты, ходят с отцом на настоящие матчи… Ведущая сделала им замечание.

Я тем временем разглядел Вергилию — у неё была высокая причёска, белое платье и золотые туфли на каблуках. Партнёр её мне сразу не понравился — чересчур серьёзный. Будто не танцевать сейчас будет, а штангу тягать. Она смущённо нам улыбнулась.

Заиграла музыка, начался первый танец.

— О! Вальс! — обрадовался Сенька. — Это мы умеем!

— Батман тандю, — со знанием дела шептал Венька в одно ухо Алисе.

— Рондежам, — комментировал Сенька в другое.

Я старался не упустить Вергилию из виду. Мне показалось, что она танцует легче других, не выгибает чересчур спину и вообще очень грациозна.

Клещики опять не сдержались и засвистели, когда судьи объявили оценки, и у Вергилии оказались самые высокие.

Никита осилил только первый танец, а затем углубился в телефон. Матвей же смотрел безотрывно. Потом был какой-то латинский танец, и я чуть со стыда не сгорел, когда Вергилин партнёр начал активно вихлять попой. Она была и то сдержанней и вообще затмевала его по всем статьям. Их пара снова получила самые высокие оценки, хоть и с небольшим отрывом. Клещики радовались так, будто их любимый «Спартак» забивает голы в финале чемпионата.

Но во время последнего танца, танго, Вергилия с партнёром оказались прям напротив нас, она бросила выразительный взгляд на Матвея и… сбилась. То есть я бы ничего и не заметил, но Маруся ахнула, а партнёр изменился в лице. В результате они заняли второе место, что, на мой взгляд, большое достижение. А Клещиков чуть не выгнали за свист и крики «судью на мыло». Вергилия с трудом сдерживала слёзы, а её партнёр хмурился, отчего мне хотелось пойти и дать ему в нос. «Если б не она, тебя бы вообще на пьедестале не было!» — сказал бы я ему.

— Всё, что ли? — с облегчением выдохнул Никита.

И мы направились к выходу. Я предложил дождаться Вергилию, но она написала Марусе, что ждать её не нужно. Тогда мы разделились, а я, входя в метро, заметил, что Матвей направился в сторону цветочного магазина, а не автобусной остановки.

На следующий день Вергилия сидела уже не одна.

— Смотри-ка, — сказал мне Никита, — Матвей опять за своё.

— Я понял — ты ревнуешь! — сказал я довольно громко.

И Никита так перепугался, что больше и не смотрел в их сторону.

Футбол

Возможно, вы обратили внимание, что в моих рассказах о начальной школе нет ни слова о дополнительных занятиях. Дело в том, что маму, когда она была маленькой, помимо обычной школы, водили в музыкальную, художественную и спортивную. И она решила, что своего ребёнка, то есть меня, от этого избавит — пусть лучше читает книжки и мяч во дворе гоняет. Предполагаю, что это решение далось ей непросто, и время от времени, узнав от соседок об очередном чудо-тренере, она предлагала мне попробовать. Обещая, что не станет даже уговаривать, если мне не понравится, что я могу ходить лишь туда, куда буду сам стремиться всей душой. В результате такого подхода чего только я ни испробовал за эти годы — всего уже и не упомнить: самбо и капоэйра, лепка из глины и вокал, хип-хоп и настольный теннис… Не то чтобы мне ничего не нравилось, кое-где я даже месяц продержался, хотя бы ради того, чтобы побыть как все и после уроков поспешить на секцию. Но всякий раз я чувствовал, что не могу поддержать всеобщее воодушевление, горение, преданность делу, из-за чего испытывал что-то вроде чувства вины. И кружок закруглялся с очередной простудой или просто каникулами.

Со второго класса я начал мечтать о футбольном клубе, но мама была против. Во-первых, травмоопасный спорт, считала она. Особенно ей не нравились удары головой по мячу. Она не сомневалась в отрицательном влиянии подобных соприкосновений на мозг. Во-вторых, ей не нравилось, что там принято ругаться. В качестве компенсации мне подарили бутсы и настоящий мяч. И я ходил с ним на ближайшую футбольную коробку. Она до сих пор пользуется большой популярностью у любителей футбола. Здесь проводят матчи дворники с курьерами, солидные мужчины в пижонских бутсах и даже негры. Две команды полностью чернокожих дядек. Кроме цвета кожи, они отличаются тем, что играют с улыбками и много смеются вместо того, чтоб ругаться. С тех пор, как мы с папой это заметили, мы говорим друг другу «играй как негр», если кто-то начинает ворчать.

Я играл на этой площадке с папой, с мамой (лёгким мячом), со знакомыми ребятами и, чаще всего, один. В последнем случае я долбил по воротам из самых разных точек и достиг определённого уровня точности ударов. Я воображал, что мимо проходит тренер какого-нибудь «Ливерпуля» и приглашает меня в молодёжную команду. Ведь если тут играют негры, то почему бы и тренеру «Ливерпуля» не пройти мимо? В моей голове звучал диалог на английском:

— Hello! — говорил радостный тренер. — I like how you play, do you want to go to Liverpool with me?¹

— Thank you very much,² — отвечал я, потупив взор. А дальше разговор стопорился.

Чтоб подготовиться к судьбоносной встрече, я подналёг на английский, осчастливив своим запросом маму. Она надавала мне текстов, а потом слушала мои пересказы.

В результате через пару месяцев я уже смог ответить уважаемому тренеру, что

— Your offer makes me happy, but here in Moscow I have my family and they can`t go to Liverpool. May be you want to open a club here? There are a lot of talented players in Moscow.³

— I will think about it,⁴ — отвечал тренер.

А через некоторое время в Москве открывается молодёжный клуб «Ливерпуль», и я на правах вдохновителя и первого игрока прошу позвать туда Никиту и Клещиков. А потом мы играем товарищеский матч с молодёжной командой английского «Ливерпуля», и московский филиал побеждает.

И вот в сентябре 2019 года, играя в одиночестве, я заметил краем глаза дяденьку, остановившегося около коробки. Я продолжил бить по воротам с утроенным усердием, срочно восстанавливая в памяти свой английский пассаж.

— Молодой человек, — обратился ко мне дяденька на чистом русском. — А вы в каком клубе занимаетесь?

— Ни в каком, — ответил я с гордостью.

— Приходите в наш. «Буран» называется, тут недалеко. Нам как раз не хватает забивного нападающего.

— I will think about it, — хотел сказать я, но ограничился скромным «Спасибо».

Маме пришлось покориться судьбе. Я пообещал беречь голову и другие конечности, а также не ругаться. И стал нападающим футбольного клуба «Буран». Я не знал, как до этого жил без футбола. Я считал дни до следующей тренировки, а каждые выходные мы играли матчи. Я пытался вычислить, когда позвать одноклассников — нам доставались то слишком сильные команды, то слишком слабые, то погода нелётная, то у Маруси занятый день.

И вдруг Венька Клещ пишет в классный чатик: «В эту субботу мы с братом играем важнейший футбольный матч, приглашаем желающих поддержать». А время и стадион — те же, что у нашей команды. Я бы упал, если б не сидел за столом.

И тут Aliska пишет: «Обещаете победить?»

«Обещаем», «Зуб даём» — пишут одновременно Клещики.

Их команда сильная, я знаю. «Но зуб давать всё-таки рискованно», — усмехаюсь я.

«Приду!» — пишу я. И за мной вереница «+» Вот будет сюрприз Клещикам.

Никитка мне позвонил, спросил, что это я так резво собрался за Клещиков болеть, я ему объяснил, он тоже плюсик поставил.

Победить команду Клещиков при всём классе это ж просто мечта! А вот проиграть с разгромным счётом — позор на оставшиеся шесть лет. Они не упустят ни одного подходящего случая, чтоб не напомнить мне об этом. В общем, я по полночи не спал, воображая то один, то другой сценарий. Кроме Никиты, никому свой секрет не открыл.

Вдруг на одной из перемен Никита идёт к Клещикам.

— А соперник-то как, силён? — спрашивает.

— Да не, слабаки, — проговаривается Сенька.

— Ну я так и думал, — разочарованно качает головой Никита.

— Да не знаем мы, — спешит поправить брата Венька, — в прошлом году только встречались. Кто их знает…

— Понятно, — кивает Никита. — А вы, значит, оба нападающие?

— Само собой, — разводят руками братцы. — Мы круче, чем Кавани и Суарез.

— Ну хоть посмотрим, кто из вас больше им накатает, — говорит Никита довольно громко.

— Я за Веньку буду болеть, — оборачивается к ним сидящий перед ними.

— Я ставлю на Сеньку, — заявляет другой.

— Так, — потирает руки Никита, — ставочки значит…

И берёт листочек записывать, обходит болельщиков, подходит к Алисе — смотрю — Клещики уши навострили, на кого поставит.

— Я за сильнейшего, — подумав, говорит Алиса.

Никита возвращается ко мне довольный-предовольный и зовёт меня выйти.

— Ты чего творишь? — возмущаюсь я. — Ради Алисы они нас просто порвут.

— Эх ты! Футболист называется! Да я ж вам только что победу обеспечил!

— В смысле?

— Они ж теперь пасоваться не будут, каждый сам за себя. Ты вратарю скажешь, что бить будет тот, кто с мячом, и дело в шляпе.

Я помолчал, обдумывая.

— Ты только эти свои любовные тактики мастер строить, — усмехается Никита, — а как настоящее дело, так не бум-бум.

— Посмотрим, — сказал я.

Наступила суббота. Я жутко волновался. Завтрак вообще не смог запихнуть, отчего к двенадцати часам у меня в животе образовался вакуум, который не позволял как следует выпрямиться. Приехал я сильно заранее, посмотрел на чужую игру, немного отвлёкся. Наш вратарь подошёл, я ему пересказал Никитину задумку. Он даже вспомнил Клещиков! Оказалось, что в прошлый раз они выиграли у нашей команды 10: 1.

Потом я издалека заметил братцев и спрятался от них за раздевалку. Наконец команды вызвали на поле. За Клещиков полкласса пришло поболеть. За меня — Никита и Коля с Настей. Маруся, смотрю, улыбается без намёка на удивление. А я чувствую себя настоящим рыцарем перед битвой. Только вместо того, чтоб опустить забрало, я гетры подтягиваю и шнурки проверяю. Лишь бы не подвести.

Клещики на меня во все глаза уставились.

— Куликов! Какими судьбами?!

Я, довольный произведённым эффектом, пожимаю плечами.

— Ветром занесло.

— Ой, смотрите, Куликов! — слышу я Вергилин голос. — Я за Куликова буду болеть.

Свисток, понеслось. «Армада», команда Клещиков, — просто кони. Я даже оглянуться не успел, как они уже у наших ворот пасуются. Венька забирает мяч и по воротам хрясь! Вратарь молодец! Схватил и на середину выкинул. Но мы опять тут же потеряли. Такое ощущение, что противников не восемь, а, как минимум, тринадцать человек: куда бы мяч ни летел, там уже трое армадовцев. Причём крепких таких, высоких. Я включаю гиперактивность, по-другому, чувствую, никак. Добываю мяч и хрясь издалека — прям в крестовину. Трибуна ахнула. Если б попал, то можно было бы попросить замену и спокойно досидеть на скамейке. Но я не попал. Вижу, Сенька советует самому длинному защитнику крепче меня держать. Но мои ребята воодушевились, бодрее забегали. А Клещики не перестают при любой возможности по воротам лупить. Снова мяч у меня, несусь по кромке с такой скоростью, что ног под собой не чую, тем более наш класс как раз тут стоит. И вдруг — бах, этот защитник как въедет мне сзади по ногам. Полетел я кубарем, Маруся с Вергилией вскрикнули, но я вскочил так резво, что судья даже свистнуть не успел. Делаю вид, что в порядке, но наступать-то больно, аж мутит после падения. Никитка с Колей орут судье, что фолл. Ну и тренер мой тоже. В общем, назначили штрафной. Разыграли, у их ворот какая-то суматоха случилась, и мы им затолкали первый гол. То-то радости было! Но, как обычно бывает, тут же расслабились. И рассвирепевший Сенька чуть не пробил нашего вратаря. Если б он дал пас, шансов бы не осталось. Венька на него как набросится!

Свисток на перерыв.

Подходим к тренеру — он чуть не плачет от счастья. «Играйте как играли, даже менять никого не буду». А тот тренер, смотрю, Веньку с Сенькой распекает почём зря, прям слюной брызжет. Жалко мне их стало. Пошёл я, слегка прихрамывая, к классу.

— Костя, ты как? — беспокоится Маруся.

Я лишь отмахиваюсь и подхожу к Алисе:

— Ты им скажи, пусть пасуются, и не важно, кто больше забьёт, а то ж они так и проиграть могут.

И Алиса, победив смущение, отправляется к Клещикам. Те её чуть не расцеловали. «Переживает, значит, за братцев», — умилился я.

— Ну, теперь вам конец, — ворчит Никита. — Вечно ты мои гениальные идеи запарываешь.

Вернулся я к команде,сообщил вратарю, что лафа кончилась, защитникам велел братцев не отпускать. А у самого нога ещё болит.

Клещики, избавившись от ига конкуренции, такое устроили в нашей штрафной! Я окончательно убедился, что тренер московского «Ливерпуля» мне за такую парочку будет по гроб жизни обязан. Если б не три штанги, то за десять минут второго тайма стало бы 5: 1, а не 2: 1. Но в какой-то момент надоело мне на них любоваться — ворвался я, куда бомбардирам и не следует, и погнал к их воротам. Одного обвёл, другого, третьего. Четвёртого не смог. Ну хоть что-то изобразил да угловой заработал.

— Ку-ли-ков! Ку-ли-ков! — скандирует моя группа поддержки.

То ли защитники Армады на них отвлеклись, то ли я вовремя ушёл, но оказался я один и головой забил прям в «девятку». Вместо того, чтоб радоваться, оглядываюсь — нет ли мамы, чтоб за мои мозги поволноваться.

Товарищи обнимают, Колька свистит… Уф, ну уже не позор. Да, с Марусей на трибунах находит такое вдохновение, без которого так играть не получается.

2: 2 и ещё пятнадцать минут матча, бесконечных пятнадцать минут.

Активности я не сбавил — я был в центре, в защите и на острие атаки почти одновременно. Пустой желудок создавал иллюзию, что я ничего не вешу и могу полететь, стоит только захотеть. Кажется, мои товарищи заразились боевым настроем, и даже вратарь будто победил земное притяжение. Никогда нам не забыть эту упоительную уверенность в собственных силах. Результат мне лично был уже не важен. Главное — игра получалась красивая. Каким образом в наших воротах оказался третий мяч, мы даже не поняли: летал-летал по штрафной и залетел. Так как Венька с Сенькой потом говорили, что забили по одному, то этот забил кто-то другой. Но мы и тут не сбавили оборотов. И на последней минуте заработали пенальти, благодаря фоллу со стороны того же долговязого, который срубил меня.

Бить пенальти поставили меня, потому что на тренировках я не промазал ни разу. Я как-то хвастался Никите, что забиваю пять из пяти с закрытыми глазами. И вот, настал мой звёздный час. «Вратарь правша, буду бить в правую (для меня) девятку», — решил я. Красивый матч и закончиться должен красиво. Сколько таких девяток я забил на своей футбольной коробке — не счесть. Установка мяча, сосредоточенный взгляд, гробовая тишина, свисток, красивый разбег, замах, удар…

Почему же я не забил в этот раз? Из-за травмы? Или, может, виноваты известные мне примеры гениев футбола, которые не реализовали пенальти в решающий момент? Как бы то ни было, мяч просвистел над воротами — я не верил своим глазам и в то же время заранее знал, что так случится. Я упал на колени, схватившись за голову. Я не хотел драматизировать — ноги сами собой подкосились.

Товарищи бросились меня поднимать, а Клещики чуть не задушили в объятьях — всё-таки я им позволил сдержать слово. Никитка махнул рукой типа «забей!». На Марусю я почему-то не взглянул. Естественно, я понимал, что никакого разочарования у неё не случилось, но из вредности или гордости не позволил себя поддержать.

Я сидел в раздевалке дольше всех и надеялся, что она дождётся. Но, когда вышел, обнаружил лишь верного Никиту.

— Что, все ушли?

— Так ты полчаса там просидел!

— Правда? Не заметил.

Я страшно расстроился из-за того, что Маруся меня не дождалась, в миллион раз больше, чем из-за незабитого пенальти.

— Ну что, пойдём напьёмся? — пошутил Никита.

— Уже напился, — я показал на бутылку из-под воды. — Мне бы теперь наесться. Я со вчерашнего дня ничего не ел.

И мы поплелись в сторону моего дома.

— Да не убивайся ты так! — Никита хлопнул меня по плечу. — Обидно, конечно. С другой стороны, Бэкхем не забивал, Месси не забивал…

— Да я не расстраиваюсь, — улыбнулся я с благодарностью, — устал просто.

— Да-а, ты носился, прям как Соник!

— Алиса была довольна? — мне хотелось вернуться к теме зрителей.

— Ага, она с Клещиками ушла, — ответил Никита. — Смешная троица. Жаль, у Алисы нет близняшки. А тебе Маруся просила передать, что ты круто играл.

— Могла бы и сама сказать, — пробурчал я.

— Скажи спасибо, что она вообще пришла. У её сестры сегодня ДР, причём загородом отмечают, а она сюда отпросилась, потому что знала, что ты будешь играть.

— Откуда?

— Я рассказал.

— Она же с самого начала собиралась идти.

— Ну, может, забыла про ДР…

— Как же ты узнал, что она передумала?

— Вот пристал! В чём ты меня подозреваешь, не пойму? Когда ставки на Клещиков собирал, тогда и узнал. Теперь можешь у неё всё разузнать, если мне не веришь.

— Верю-верю.

— В общем, после матча она бегом на электричку.

— Ясно.

Жизнь налаживалась. В такой ясный октябрьский день, когда солнце зажигает на деревьях тысячи жёлтых фонариков, загородом должно быть чудесно.

Придя домой, я съел тройную порцию обеда, но перед этим написал Марусе: «Ты успела на электричку?» «Да!» — был ответ. «Спасибо, что пришла, — написал я. — Только благодаря тебе мы так хорошо сыграли». Она, наверное, не поверила, но это была чистая правда.

Пандемия и день рожденья

А потом началась пандемия. Помню, как воскресным вечером еду за картошкой на ярмарку выходного дня и вижу, что дворники оцепляют полосатыми лентами детские площадки, мою футбольную коробку и даже небольшой сквер. Но я-то знал от мамы, что на свежем воздухе вирусы практически не распространяются, и мне ужасно хотелось сообщить об этом дворникам. Или тем, кто им приказал. Родители тоже не одобрили этих мер. К счастью, погода в последующие дни была ужасная, и я с удовольствием посидел несколько дней дома за книжками. Правда, мама иногда выпихивала меня на балкон. Детские площадки пустовали, и даже на балконы никто не выходил. Всё это казалось таким странным. Я не мог отделаться от ощущения, что жизнь остановилась.

Логичным продолжением безумства с детскими площадками стало дистанционное обучение. Бестолковое — самое подходящее для него слово. Несмотря на холод, мы переехали на дачу, потому что поползли слухи, что выезд из Москвы закроют. Но дача у нас отапливается только печкой, и вот я сидел около этой печки с компьютером и в валенках.

Бабушка, чтоб не замёрзнуть, осталась в Москве, пообещав не ходить по магазинам и в гости к подругам. Вообще, пандемия её мало заботила. Единственное — она волновалась, что закроют храмы. А на мамины уговоры «пропустить месяцок» она лишь сокрушённо качала головой.

— Жешечка, мне 95 — самое время начать бояться за свою тушку и забыть о душе́!

— А что, дома нельзя думать о душе?

— Можно, но она-то просится туда! — и бабушка указывала костлявой рукой в сторону окна, за которым сверкал золотой купол храма.

— Если о себе не заботишься, подумай о тех, кому в больнице места не хватит! — заходила с другой стороны мама.

— Сдалась мне ваша больница — только попробуйте меня туда отправить! — грозила пальцем бабушка.

— А что нам прикажешь делать, если тебе плохо будет? — не отставала мама.

— Прикажу читать канон на разлучение души от тела! Только разве вы, олухи, послушаетесь?

И она, махнув на маму рукой, уходила в свою комнату.

Я не мог понять, на чьей я стороне в этом споре: по логике права, как обычно, мама, но бабушкина правда мне почему-то нравилась больше. И я радовался, что с нашим отъездом на дачу она сможет вздохнуть свободно.

Возвращаясь к дистанционному учебному процессу. Пол-урока обычно уходило на то, чтоб впустить в конференцию всех желающих, и ещё пол-урока — на то, чтобы заставить Клещиков включить камеры. Они упражнялись в смешных аватарках — ставили свои фото на фоне пальм, потом котов вместо себя, а на урок естествознания поставили настоящих клещей, причём напитых. Галина Петровна, которой и так тяжело давалась компьютерная наука, пришла в исступление. Так как отправить Клещиков к директору не представлялось возможным.

Некоторые учителя успевали дать домашнее задание. Почти все задания состояли из тестов на компьютере. Их делала мама, потому что опасалась за моё зрение. Так что период дистанционки стал чуть не самым славным в моей учебной карьере. Но сами занятия ужасно нервировали: то связь прерывалась, то ссылки путались, и я стучался совсем не туда, куда следовало. Я призывал на помощь маму, а когда она приходила, по пятьсот раз проверял, выключены ли камера и звук. У нас даже стишок сложился:

Я пришёл к тебе с планшетом

Рассказать, как всё достало:

Перебои с интернетом,

Зумы, ЭЖД, вотсапы…

В конце концов я придумал отличный способ успокоения: закреплял в качестве основного окно с Марусей и просто смотрел на неё: как она морщила заборчик, слушая новый материал, как закусывала губу, готовясь дать ответ на вопрос учителя, как задумывалась о чём-то своём. Один раз получилось забавно. Она зевнула, хоть и прикрыв рот рукой, а зевание, как известно, заразно, и я тоже зевнул. И она еле заметно улыбнулась, хотя на уроке в это время ничего смешного не происходило. И хотя я не рассчитывал на то, что она сделала моё видео основным, но на экране я у неё явно присутствовал. Я подмигнул, и она, покраснев, уткнулась в тетрадь. Это единственный из дистанционных уроков, который мне запомнился.

Учителя пробовали пожаловаться на Клещиков за то, что они злостно не включают камеру, а отвечают через раз и будто издалека. Но Анна Клещ пообещала подать в суд на школу, на департамент образования и на самого мэра за весь этот дурдом, и учителя от неё отстали. Ясное дело, запертые в четырёх стенах со своими буйными отпрысками, родители Клещиков были способны на многое.

Я ужасно скучал по школе. «А вдруг это навсегда?» — этот вопрос не давал покоя. В новостях уже показывали онлайн-свадьбы, так что про учёбу и говорить нечего. Да, все секции само собой тоже позакрывались. Папа поставил за забором ворота, которые соорудил из труб, и я лупасил по ним в любую погоду — отпускало.

Учёба закончилась раньше обычного, установилась хорошая погода. Я гонял по округе на велике, читал книги, лёжа в гамаке, помогал маме перекапывать огород, а папе — разбирать сарай, что он делает каждое лето. Вскоре приехала бабаня: в страшной досаде на то, что московские храмы всё-таки закрылись. Она рассказала мне по секрету, что на Пасху всё-таки пробралась в церковь, а теперь собирается ходить здесь, так как в Подмосковье они открыты. По её просьбе я нашёл на заборах объявления с телефонами такси на тот случай, если папа откажется возить её на машине. Я, конечно, помучился сомнениями относительно того, правильно ли я поступаю, и даже несколько раз представил, как бабушка заражается коронавирусом, мама проводит расследование, как она нашла таксиста, и я становлюсь виновником непоправимого. Но, к счастью, папа после долгих переговоров и уговоров, не отказался её возить, а бабушка ничем не заразилась. Наверное, именно из-за этих переживаний за бабушку даже загородом ощущалось какое-то напряжение. Близких друзей у меня здесь не было, и мама попросила меня пока не заводить новых знакомых. Люди сторонились друг друга. Мне это напоминало фильм, где инопланетяне вселялись в людей и никто не знал, кто ещё человек, а кто — уже нет. При одной мысли о продолжении дистанционки в новом учебном году мне становилось худо.

Я часами болтал с Никиткой по телефону, и мы даже умудрялись играть в какие-то игры.

— Скучаешь по друзьям? — сочувственно спросила мама.

Я кивнул.

— Может, пригласишь их на день рожденья?

Я открыл рот от удивленья.

— А ты не боишься заразиться? — уточнил я.

— Мы будем праздновать на улице, так что риска нет.

— Думаешь, кто-то поедет? — усомнился я.

Мама пожала плечами. Я подозревал, что она не слишком расстроится, если не приедет никто. С замирающим сердцем я разослал приглашения Никитке, Вергилии и Марусе, указал адрес. За последующие полчаса никто не прочёл мои сообщения. Потом пришло лаконичное «Спрошу у родаков» от Никиты. И ещё час телефон молчал и потел в моих руках. Я извёлся.

«Спасибо большое за приглашение. Сестра, скорее всего, сможет меня привезти». От Маруси. Сердце натурально чуть не выпрыгнуло из груди. «Ну давай, Никитос, не подведи! Если она единственная сможет, я, пожалуй, отменю».

Я не рассказывал, что на протяжении многих лет мне снился повторяющийся кошмар: мы остаёмся с Марусей наедине в небольшой комнате, и я, не вынеся мучительного молчания, начинаю нести какую-то пургу; Маруся смотрит на меня круглыми глазами, я понимаю, что пора остановиться, но вместо этого пытаюсь вырулить так, чтобы эта околесица приобрела видимость глубокого смысла. В результате поток бреда становится всё более бредовым, и в конце концов я просыпаюсь. Из каких глубин моего подсознания всплывали красные жучки-инопланетяне, о которых я толковал Марусе, понятия не имею. Как и о том, почему от одного взгляда на них у человека вырастает на лбу третий глаз, который, хоть и выглядит жутко, но позволяет читать чужие мысли, и с какой стати вся эта ситуация символизирует процесс взросления. В результате, остаться с Марусей наедине мне и наяву представлялось кошмаром.

К счастью, Никитос, а, точнее, его родаки не подвели. Более того, Вергилия сказала, что привезти её некому, а вот с Матвеем отпустят на электричке, если я встречу на станции. Ещё б не встретить!

Я не мог поверить в своё счастье. Маме, кажется, тоже не верилось. Бабушка очень обрадовалась грядущему празднеству:

— А то я уж боялась, что мамочка совсем ку-ку, — поделилась она.

До дня рождения оставалось десять дней. Десять дней мучительного ожидания. Я везде ходил с телефоном, чтоб не пропустить сообщение о том, что кто-то из приглашённых не сможет приехать. Я выбирал мороженое в местном магазинчике, когда оно-таки пришло. От Никиты. У его родителей изменились планы. У меня опустились руки, мир рухнул. Я положил мороженое обратно в холодильник и вышел. Какая дурацкая затея с днём рожденья! Теперь получатся две сладкие парочки, а Вергилия с Матвеем того гляди смоются пораньше — вот будет жесть!

— Привет! — сказал кто-то. — Чего пригорюнился?

Я поднял голову — этим кем-то оказался Витечка, мальчик на год младше меня, живущий через два участка от нашего. Давным-давно мы играли с ним в одной песочнице. Уже тогда он казался мне странноватым. «Хороший мальчик, — говорила про него мама, — просто очень непосредственный». Витечка был и остался довольно упитанным, а ноги у него расходятся от коленей Эйфелевой башней. Он носит очки и волосы до плеч. Чёлка закрывает ему пол-лица.

— Привет, — сказал я. — У меня день рожденья через три дня, хочешь прийти?

— Хочу, конечно, — ответил Витечка. — У меня уже и подарок есть.

— В смысле? — удивился я.

— Да мне недавно гости подарили машинку, а я в них не играю.

— А-а, — протянул я.

— Любишь машинки? — спросил он с надеждой.

— Обожаю, — ответил я, и Витечка просиял.

Мне становилось всё хуже: «Вот будет круто, если все одноклассники не смогут, а придёт один Витечка».

— Ну, до скорого, — сказал я, сел на велосипед и уехал. Домой я вернулся не скоро.

— Мам, Никита не сможет приехать, и я пригласил Витечку.

Мама от удивленья даже не придумала, как отреагировать.

Сейчас мне, конечно, смешно вспоминать свой двенадцатый день рожденья, а тогда было совсем не до смеха.

Во-первых, в прогнозе погоды откуда ни возьмись возникла гроза. Я боялся, что нам придётся сидеть в доме, а там нечем заняться, да и мама перенервничает.

Во-вторых, Вергилия с Матвеем должны были приехать позже Маруси. Если к этому добавить дождь, то риск остаться вдвоём резко возрастал.

В-третьих, Витечка. До меня дошло, что от его непосредственности можно ожидать чего угодно. Я так надеялся, что он забудет про мой день рожденья!

Я аж осунулся от треволнений, и мама несколько раз щупала мне лоб.

— Может, это коронавирус так протекает? — тревожилась она.

— Конечно, — подтверждала бабаня. — То-то вчера летучая мышь над домом кружила.

И вот день рожденья наступил: всегда такой счастливый, беззаботный, долгожданный… Подарки, тортик и никаких трудовых повинностей. А я его испортил. А следующего ждать ещё целый год.

Я проснулся ни свет ни заря. Получил подарки. Отличные, как я потом понял. Мама расстроилась, не заметив у меня восторга даже по поводу электронных часов. И вкуснейший завтрак с гренками с трудом в меня влез. Небо затянуло облаками. «Скорей бы этот день закончился», — только и думал я.

Позвонил Никита — поздравлял, извинялся, что-то желал… Я вяло благодарил.

«Мы подъезжаем», — пришло сообщение от Маруси около двенадцати часов. Я схватился за голову: электричка с Вергилией только в час, до станции пятнадцать минут — что мы тут будем делать вдвоём столько времени? Естественно, я вспомнил свои сны и пообещал себе вообще не открывать рот, каким бы тягостным ни было молчание. И тут за калиткой показался Витечка — я бросился его встречать как самого долгожданного гостя!

— Привет, заходи-заходи.

Вместо машинки он подарил клёвую настольную игру.

— А как же машинка? — спросил я, поблагодарив за подарок.

— Да я ж шутил, — огорошил меня Витечка. — Думаешь, я совсем того?

Я пожал плечами и поспешил сменить тему:

— Сейчас приедет моя одноклассница, а потом мы все вместе пойдём на станцию встречать ещё двоих.

— Везёт тебе, — вздохнул Витечка, — ко мне бы ни одна одноклассница не приехала.

— Да ты, наверное, и не пробовал приглашать, — предположил я. — Я вот тоже думал, что никто не приедет.

— У меня в октябре день рожденья, — поделился Витечка. — Я каждый год кого-то приглашаю, но никто не приходит.

Тут уж я не нашёлся, что ответить.

— И ты первый, кто меня пригласил, — добавил он.

«Ну вот, — подумал я, — теперь он пригласит меня, и я не смогу отказаться. Во что я вляпался?»

Тут раздался автомобильный гудок, и мы поспешили к воротам. Мои родители тоже отправились встретить гостей.

Маруся в белом летнем сарафане с подарочным пакетом в руках скромно переминалась с ноги на ногу около машины. Мама, проводив её сестру, повела нас к дому.

— Это точно одноклассница? — шепнул мне Витечка.

— В смысле? — буркнул я.

— Высоченная какая.

Я вздохнул. Для полного счастья, конечно, не хватало только того, что Маруся увеличила отрыв в росте. Более поганого дня рожденья просто невозможно представить.

— Через сорок пять минут идём встречать Вергилию с Матвеем, — объявил я. — А это мой сосед Витечка. То есть Витя.

— Очень приятно, — сказала Маруся. — С днём рожденья.

И протянула пакет, в котором обнаружились большая книжка о футболистах и игра «Скрэббл». Теперь Марусю точно нельзя было пускать в дом, где она могла заметить на стеллаже целых три маминых «Эрудита» разных форматов — это то же самое.

— Круто, спасибо большое, — сказал я без выражения, потому что в этот момент пытался придумать, чем мы займёмся в оставшиеся сорок минут. — Может, сразу опробуем?

И мы сели за уличный стол.

— О, «Эрудит»! — обрадовалась мама.

Она принесла нам фрукты.

Маруся играла с азартом, придумывала какие-то длиннющие слова, а потом ещё соединяла их друг с другом. Мы с Витечкой с трудом пристраивали к ним слова из трёх-четырёх букв. Я постоянно смотрел на свежеподаренные часы, чтобы рвануть за Вергилией.

— Ну, пора, — сказал я, когда Маруся выкладывала очередное слово, значение которого я знал очень приблизительно.

Я замешкался, не зная, собирать ли буковки, уничтожая Марусины шедевры. Она, видимо, раскусила мои колебания и сама скинула их в крышку.

Мы отправились на десять минут раньше. Идти медленно не получалось. Противное молчание заставляло прибавлять шаг. Мы вышли из лесной части на открытую местность. И тут выглянуло солнце и напекло нам макушки. Пришлось спешить в тень станции. В результате мы пришли туда на пятнадцать минут раньше.

— А вы болели коронавирусом? — нарушил изнурительное молчание Витечка.

Мы с Марусей покачали головами.

— А я — да, — заявил Витя с гордостью. — Три дня назад заразился от мамы. Вечером потемпературил и всё.

— Откуда ты знаешь, что это коронавирус? — уточнила Маруся.

— Врача вызывали, он сказал.

— Ей уже лучше? — спросил я.

— Да, всё хорошо.

— Хорошо, — согласился я и тут меня осенило, — постой, мы ж с тобой три дня назад виделись, и ты вроде был здоров.

— Днём был здоров, а вечером температура поднялась.

Я уже не знал, смеяться или плакать.

— Да, — сказала Маруся, — я слышала, что дети легко переносят. Даже бессимптомно.

— Ну, не то, чтоб очень легко, — возразил Витечка и слегка кашлянул.

Мы с Марусей одновременно сделали небольшой шаг в сторону от Витечки.

— Да ладно, — улыбнулся он. — Пошутил я. Что ж, я совсем псих идти на день рожденья с короной? Мы месяц назад переболели.

Он, похоже, обиделся. И оставшиеся десять минут мы стояли молча. Наконец показался нос электрички. Я ожидал её уже не с надеждой, а со страхом — какие сюрпризы уготовила мне эта парочка?

Вергилия выскочила из электрички, а за ней… её мама. Мне захотелось присесть на скамеечку, но я удержался. Вергилия бросилась нас обнимать.

— Матвей приболел, — объяснила она, — а я подумала, что ты расстроишься, если мы оба не приедем, и попросила маму меня проводить. Но мы ненадолго, маме к шести нужно быть в Москве.

Я даже не стал спрашивать, чем приболел Матвей и когда они с Вергилией последний раз виделись. Я молча кивал и улыбался. Познакомил их с Витечкой, и мы отправились обратно. Мама Вергилии, Марина Ивановна, в голубом сарафане до пят и босоножках на высоченной подошве, выглядела довольно экзотично. На спине из-под сарафана выглядывали татуировки — надписи на каком-то восточном языке, не иероглифы, а завитушки.

«Витечка вместо Никиты и мама Вергилии вместо Матвея — зашибись! Интересно, что дальше», — накручивал я себя.

Мы с Витечкой бодро шагали впереди, женская часть — чуть позади. Маруся с Вергилией что-то живо обсуждали. Вергилия восхищалась красотами природы, в том числе цитируя поэтов.

— Вить, — я решил воспользоваться моментом, — не надо больше так шутить. Пожалуйста. Я и так нервничаю.

— Ок. Извини.

Дома мама сразу усадила нас за стол. Как обычно, наготовила всяких вкусностей — салаты, хачапури… Потом папа принёс шашлык. Нам налили детского шампанского. Начались тосты. Вслед за родителями слово взял Витечка:

— За первого человека, который пригласил меня на день рожденья!

Я поймал Марусин одобрительный взгляд. Потом Вергилия не стала декламировать стихов, зато очень проникновенно рассказала о том, какой я чудесный друг, сколько я всего сделал для неё замечательного, практически перевернул её жизнь. Я слушал как-то отстранённо, не мог поверить, что это всё — про меня. А мама, кажется, чуть не прослезилась.

Бабушка подтвердила, что правнук отличный друг, на которого можно положиться. Ещё сказала, что она не рассчитывала и в первый класс меня проводить, а теперь даже подумывает отвести под венец.

Маруся не обратила внимания — она явно волновалась в ожидании своей очереди, и мне стало её жаль. Я судорожно придумывал, как избавить её от поздравительной повинности, которую и сам терпеть не могу, и наконец придумал.

— Марусь, можно я вместо тебя тост скажу?

Она покраснела и кивнула.

— Костя, расти большой, не будь лапшой.

Мама, Вергилия и Маруся хором рассмеялись. В общем, жизнь определённо налаживалась.

Марина Ивановна внезапно подняла бокал и даже встала.

Путями поисков ты, разум мой, идёшь

И по сто раз на дню твердить не устаёшь:

«Цени мгновение общения с друзьями!

Ты — луг, но скошенный, опять не прорастёшь!»

— Спасибо, — сказал я.

— Это Омар Хайям, — добавила Марина Ивановна.

— Ничего не поняла, — покачала головой бабаня, отхлебнув вина.

— Не переживайте — никто не понял, — успокоил её сидящий рядом Витечка.

— Кто поможет доесть баклажаны? — вмешалась мама, протягивая всем подряд блюдо с рулетиками.

Никто не захотел, а я взял, чтоб не расстраивать маму.

— Ты же их не любишь, — нахмурилась мама.

— Не переживай — их никто не любит, — пошутил папа, но мама не оценила.

Мне захотелось срочно глотнуть из маминого бокала, но я удержался.

— Начали за здравие, кончили за упокой, — прокомментировала бабушка.

— Может, сходим прогуляться? — предложил я, и все гости с удовольствием согласились, включая Марину Ивановну. Я умоляюще посмотрел на Вергилию.

— Мам, дай нам без взрослых прогуляться, — попросила она.

— Я луг, но скошенный, опять не прорасту, — вздохнула Марина Ивановна.

— Прорастёте! Обязательно! — заверил её Витечка.

Мы отправились на пруд — моё любимое место на даче. Мне так хотелось, чтоб Маруся там побывала, разделила мою любовь. Я боялся, что дождь не позволит нам это сделать, и поэтому спешил.

Пруд находится совсем недалеко, в берёзовой роще. Там много цветочных полян, земляничных мест, а ещё камыши, холмы и цапля. А путь лежит через лесок, где всегда пахнет грибами. Мы шли, и моё сердце билось с ликованием. Понравится ли Марусе, или у неё свои любимые места и она останется равнодушной?

— Я тоже очень люблю гулять у пруда, — поделился Витечка. — Даже не верится, что я окажусь там не в одиночестве.

Когда мы пришли к пруду, выглянуло солнце, и полянки вспыхнули ярко-зелёными пятнами.

— Какая красота! — вздохнула Маруся, и этого было довольно для полного счастья.

Мы уселись в рядок на поваленную берёзу и в тишине смотрели на гладь воды, в которой отражались деревья и высокая трава. Цапля покружила над прудом и села на дерево невдалеке.

— Ух-ты! — восхитилась Вергилия. — Какие крылья!

— Она вообще пугливая, — сказал Витя, — а нас вот не испугалась.

Мы вернулись домой умиротворённые и вдохновлённые.

Папа позвал играть в футбол. За участком у нас есть небольшая площадка, и по случаю приезда гостей папа смастерил вторые ворота. Марина Ивановна долго отказывалась, но папа сказал, что лугу пришло время прорастать, и она согласилась. В результате образовались две команды — я с Витечкой и Марусей и Вергилия с мамой и моим папой. Маму и Витечку поставили на ворота. Получилось во всех смыслах жарко. Настолько, что Марина Ивановна, отбивая мой закрученный удар, наступила на собственный сарафан и упала. Очень смешно упала. Как подкошенная. Папа бросился её поднимать — он явно чувствовал себя виноватым.

— Мне на важную встречу, — сказала она жалобно, стряхивая сырую землю с голубого сарафана.

— Что-нибудь придумаем, — сказал он.

Марина Ивановна отказалась отдать сарафан в стирку и сказала, что они просто уедут чуть раньше. Мы едва успели сыграть партию в домино, как они уже начали собираться.

— Ну, мне тоже пора, — вдруг заявил Витечка, когда мы проводили их на станцию.

— В смысле? — опешил я.

— Третий лишний, — шепнул мне Витя, но Маруся наверняка слышала.

— Не смей, — прошипел я в ответ. — Скоро же чай с пирогами, — сказал я уже громко.

Витя повиновался.

Когда мы пришли домой, ветер подозрительно стих и стало душно. Потом повеяло свежестью, и мама велела нам отправляться в дом. Марусины родители обещали приехать к семи, а часы показывали только четыре. Мне захотелось убежать. Когда мы вошли в мою комнату, уже прибранную мамой, я сразу заметил три «Эрудита» на полке стеллажа и бросился заслонить их своей широкой спиной. Витя уселся в кресло, на зависть довольный и расслабленный — только бы его не позвали домой, только бы у него не заболел зуб — я готов был привязать его к этому креслу.

Маруся принялась осматривать комнату: тут на стенах висели мои школьные рисунки и детские фотографии. На одной из них я, трёхлетний, стоял в луже в одних трусах.

— Это не я повесил, — начал оправдываться я, — это мама так дырки на обоях закрывает.

— Очень симпатичный пупс, — сказала Маруся.

«Какое ужасное слово», — хотел ответить я, но сдержался.

Потом она перешла к стеллажу и начала рассматривать книги.

— Да ты тут всё читала, — сказал я, не двигаясь с места. Не отойти было архисложно, потому что Маруся стояла совсем рядом. Я с ужасом видел, что её нос находится на уровне полки, до которой я еле-еле достаю макушкой. Или она просто задрала голову? Я так внимательно изучал взаиморасположение полки и Марусиного носа, что она обернулась и покраснела.

— Может, я всё-таки пойду? — подлил масла в огонь Витя.

— Нет, давай сыграем в твою игру, — нашёлся я и тут же осёкся: если я сам за ней пойду, Маруся уткнётся в «Эрудиты», если попрошу Витю… Я невольно зажал себе рот рукой, а потом уже сделал вид, что зеваю.

— Можешь принести? — попросил я Витю.

Тот кивнул, и мы остались вдвоём. Маруся снова оглядела комнату, но больше тут не нашлось ничего интересного.

— Витя подарил тебе игру? — спросил она.

Я кивнул.

— Здорово.

— Угу.

— Интересный мальчик.

— Угу.

И опять молчание. «Куда ж ты провалился, интересный мальчик?» — мне хотелось его прибить, его же игрой. Повисла такая тишина, что я расслышал тиканье часов, которого не слышал ни разу за те двенадцать лет, что они висят над моей кроватью.

— Ты веришь в вещие сны? — вдруг спрашиваю я, слыша свой голос будто со стороны.

Маруся пожимает плечами:

— У меня не было.

— А у меня был, — говорю я. — Причём много раз.

— Да? — оживляется Маруся. — О чём?

— О маленьких красных жучках, которые ходят на задних лапках. То есть ножках. Скорее всего, инопланетяне… Видела, наверное, таких в земле — мелкие и полностью красные, даже алые. По ночам они становятся огромными. Похожи на синьора Помидора из «Чиполлино»…

Маруся смотрит на меня точь-в-точь как в кошмарном сне.

— И что, он сбылся? — уточняет она.

— Да, — сообщаю я с прискорбием.

Мне вдруг начинает не хватать воздуха, и я прислоняюсь к стеллажу. Капелька пота щекочет висок.

— Похоже, Витечка заблудился, — говорю я и пугаюсь собственного ослабевшего голоса. Аккуратно сползаю на пол.

— Ты какой-то бледный, — пугается вслед за мной Маруся.

— От духоты. Бывает. Сейчас пройдёт.

— Я принесу воды.

Маруся выходит, я из последних сил сгребаю «Эрудиты» с полки и запихиваю их под кровать. Ложусь на коврик отдышаться. Буквально на секунду. А Маруся возвращается слишком быстро. И бросается ко мне. Я поспешно сажусь, опершись о кровать, она подносит мне чашку с водой…

В этот момент резко потемнело, гром сотряс комнату, и крупные редкие капли застучали по подоконнику.

— Ты не заболел? — справилась Маруся. Кажется, она протянула руку, чтоб потрогать мой лоб, но постеснялась.

Я замотал головой, чувствуя, что вот-вот поведаю ей о третьем глазе и его способностях. Витя спас меня, прокашлявшись в дверях.

«Если он снова предложит уйти, я его точно прибью», — успел подумать я.

— Может… — начал было Витя.

— Нет! — рявкнул я. — Включи свет и давай играть.

— Я как раз и хотел его включить, — робко сказал Витя.

Мне было ужасно досадно, что я размяк, как кисейная барышня. Маруся принялась зачитывать правила, а я даже не пытался вникнуть. Дождь уже стучал в окно как сумасшедший, посвежело. Алые жучки отползли, схоронились в безднах подсознания.

— Как хорошо, — подумал я — как оказалось, вслух.

Маруся улыбнулась.

— Отличный день рожденья, — сказала она.

— Да, ты счастливчик, — подтвердил Витя.

— Мы приедем к тебе на день рожденья, — расчувствовавшись, пообещал я ему. — Если пригласишь, конечно.

— Приглашаю! — обрадовался Витя.

— Без шуток? — уточнил я.

Витя махнул на меня рукой.

— Пироги готовы! — позвала мама.

И мы отправились на террасу, где на столе дымились мамины фирменные пироги — с вишней, брусникой, а также ватрушки и маковые плюшки. На одном из пирогов горели двенадцать свечей. Я не придумал, что загадать. Всё у меня было. Загадал, чтобы бабушка не заразилась коронавирусом.

Витя не уставал нахваливать пироги, а съел столько, что мне стало боязно за его желудок. Жаль, что Вергилия с мамой не попробовали. Но вообще компания получилась тёплая: папа много шутил, мама с Марусей смеялись, а я уже был не способен ни на то, ни на другое и, потягивая мятный чаёк, думал о том, что я и правда редкий счастливчик.

Остаток лета я колесил по округе уже вместе с Витей, он даже похудел в результате наших заездов. Ещё постригся по моему совету.

И, забегая вперёд, мы действительно приехали к нему на день рожденья. С Марусей, Вергилией и Матвеем. Никитку я не стал звать на всякий случай. Посидели хорошо, в основном вспоминали мой день рожденья: и Витины шуточки, и непрорастающий луг, и красных жучков. Смеялись до коликов. Чего уж говорить, незабываемый получился день рожденья в разгар пандемии.

Профориентация

Шестой класс в моей памяти как в тумане: занятия в школе сменялись дистанционкой и казалось, что конца этому не будет. Я уже ездил в школу на автобусе один, а там люди выглядывали из-под самых разнообразных масок и даже касок. Всё стало как-то уныло. Единственное приятное воспоминание — о том, как мне вдруг приспичило определиться с будущей профессией. Ну, не совсем вдруг, а после разговора с Вергилией.

Надо сказать, что я ужасно не люблю выбирать. Может, страшно ошибиться и жалеть о неправильном выборе. Или просто сам процесс утомляет. В общем, я был бы счастлив, если б мама сказала мне: «Будешь переводчиком», несмотря на то что моя война с английским продолжалась. Главное — миновать момент выбора.

Папа тоже не любит выбирать, и мама даже однажды прочла нам длиннющую лекцию. Поводом послужил совершенно пустяшный эпизод — просто на её вопрос, какую приготовить кашу, мы хором ответили: «Любую». Мне казалось, мама должна бы радоваться нашей непритязательности, но вместо этого она неожиданно разразилась гневной речью о том, что выбор — самое энергозатратное действие, а мы уклоняемся от него даже в самых мелких вещах. В общем, с тех пор я стараюсь находиться подальше от кухни, когда мама решает, что приготовить. А если она сама приходит ко мне с этим вопросом, то я невероятным усилием воли выдаю первое, что приходит в голову, а потом с удовольствием соглашаюсь с тем, что предлагает мама.

И тут ни с того ни с сего на меня свалился такой тяжёлый и ответственный выбор. Ничто, как говорится, не предвещало. Просто я в очередной раз застал Вергилию в раздевалке с глазами на мокром месте.

— Что стряслось? — справился я. — С Матвеем поссорилась?

— Пыталась, но не получилось.

— А что? — не поверил я своим ушам. — Разлюбила, что ли?

Вергилия замотала головой.

— Я больше не могу писать стихов.

— Почему?

— Потому что счастлива.

— А-а, — начал понимать я. — И ты решила поссориться, чтоб пострадать?

Вергилия кивнула.

— Но с ним невозможно поссориться. Он такой хороший. — Вергилия всхлипнула.

— Ну ты придумала! — возмутился я. — Неужели стихи тебе дороже Матвея?

— Кость, тебе не понять. Я живу, то есть жила стихами! А теперь всё. Будто отрезало. Я даже ему на день рожденья не смогла ничего нормального сочинить, представляешь? Получилось, как у Никиты на поэтическом конкурсе.

— Не у Никиты, а у его папы, — поправил я.

— Не суть, — отмахнулась Вергилия. — В общем, не быть мне поэтессой. А кем тогда? Я вообще не представляю!

— Так рано ещё представлять.

— Рано?! — возмутилась Вергилия. — Чтобы сдать экзамены, уже давно надо определиться, выбрать вуз, посмотреть, по каким предметам какие баллы требуются и по этим предметам усиленно готовиться, олимпиады проходить.

Мне прям в дрожь чуть не бросило — на мгновение показалось, что я уже безвозвратно упустил нечто дико важное, что оно прошло мимо меня каким-то неведомым образом. Но виду я не подал.

— Преувеличиваешь, как всегда, — сказал я. — В классе десятом можно решить.

Вергилия покачала головой.

— Стань танцовщицей, — посоветовал я.

— Да какая из меня танцовщица, — вздохнула Вергилия.

«Не хуже, чем поэтесса», — подумал я, но на всякий случай промолчал. Ничего другого мне в голову не пришло, и я побежал догонять Никиту.

— Слушай, а ты уже определился с будущей профессией? — спросил я. — Ну, куда поступать и всё такое.

— Да, — огорошил меня Никита, — папа сказал, что мне прямая дорога в академию ФСБ. А подготовиться ещё успею. Собственно, мне только русский надо подтянуть.

— А почему ты мне ничего не рассказывал? — дрогнувшим голосом уточнил я.

— А чего тут рассказывать-то? — удивился Никита.

Домой я пришёл страшно раздосадованный, если не сказать злой. На маму прежде всего.

— Мам, у нас уже весь класс знает, куда поступать, на кого учиться. А я почему понятия не имею? — выложил я свои претензии прям с порога.

— Рано ещё, сто раз успеешь передумать, — даже не подумала усовеститься мама.

— Некогда уже передумывать. Я хочу определиться.

— Определяйся, — пожала плечами мама.

— Кому сейчас много платят? — спросил я по-деловому.

— В любые времена много платят тому, кто становится лучшим в своей профессии, — ответила мама. Я не поверил.

— А ты что, не лучшая переводчица?

— Хорошая, но не лучшая.

Я снова не поверил.

— Переводчикам хорошо платят?

— Ну, средне.

— Так я и думал. А кому хорошо платят?

— Кость, зарплата не главное. Главное — чтоб тебе дело нравилось.

— Это я знаю. Но сейчас меня интересует зарплата.

Мама задумалась.

— Айтишники вроде неплохо получают.

Я вспомнил дистанционку, и меня затошнило.

— Хорошие врачи всегда востребованы, — продолжила мама.

— О! — обрадовался я. — Врачам же не нужна математика?

— Врачам нужна биология, химия…

— А английский?

— Желательно, — ответила мама. — Чтоб читать зарубежные научные статьи.

— А-а, чтоб читать, — обрадовался я. — А разговаривать, значит, необязательно?

— Да, разговаривать необязательно. Латынь ещё пригодится. Многие медицинские термины из латыни.

Тут моей радости уже не было предела.

— Латынь я уже почти выучил! Слушай, а можешь мне купить медицинские книжки? Я хочу начать готовиться.

— У меня кое-что есть.

И мама принесла толстенную книгу с каким-то несерьёзным детским рисунком на обложке.

— Это что такое? — скривился я.

— Это пособие для родителей по лечению ОРВИ.

— Чего?

— Почитай и всё узнаешь.

— Она научная? — усомнился я.

— Вполне научная, — заверила мама.

В тот же день, забив на пару домашних заданий, я осилил страниц сто. Плюс в том, что я узнал значение аббревиатур ОРВИ и ОРЗ. Минус в том, что лечить их практически не надо — только много пить, проветривать помещение и не сбивать температуру.

— Мам, а как называется врач, который лечит ОРВИ и ОРЗ? — спросил я, чтоб определиться окончательно.

— Терапевт.

— Отлично.

Я действительно почувствовал себя готовым терапевтом.

— А терапевты много получают? — уточнил я на всякий случай.

— Очень хорошие терапевты… — начала было мама, а я хмыкнул.

— Зубные много получают! — вспомнил я. Как-то выходя от детского зубного, где я провёл не более двадцати минут, мама, не удержавшись, вздохнула: «Один зуб — большой набор лего, так что давай-ка чисть лучше. И сладкого поменьше трескай». Я впечатлился. Но тут же представил, что буду целыми днями копаться в чужих ртах, и рвение моё поугасло. — А ещё кто?

— Превентивщики сейчас популярны.

— А это кто такие? — нахмурился я: название какое-то неблагозвучное.

— Ну, они считают, что болезни лучше не лечить, а предотвращать, — разъяснила мама. — Для этого нужно правильно питаться, много двигаться, высыпаться и не нервничать.

— Гениально, — похвалил я превентивщиков. — Я тоже так считаю.

Мама взяла телефон.

— Мне тут недавно попадался тест по профориентации, хочешь пройти?

И, порывшись в телефоне, мама протянула его мне. Я, окрылённый, побежал в свою комнату. Вот сейчас тест всё за меня решит, и дело с концом.

Тест оказался длиннющий, с кучей сложных вариантов ответов, я просто взмок, пока выбирал. В основном, предлагалось отметить наиболее интересный мне род занятий. Иногда ни один не казался мне интересным, иногда — сразу несколько. Я выбирал что-то связанное с медициной. Каково же было моё разочарование, когда в результате наиболее подходящей профессией оказался загадочный «менеджер проектов»!

— Мам, кто такой менеджер проектов? — спросил я, возвращая маме телефон.

— Наверное, тот, кто их реализует или организует выполнение.

— Дурацкий тест, — раздосадовался я.

— Ну почему? Может, это и правда твоё? Ты ж ответственный человек и добиваешься поставленных целей.

Я сделал большие глаза: впервые я слышал от мамы что-то подобное.

— Каких, например? — уточнил я на тот случай, если она меня с кем-то перепутала.

— Ну как же… Математику победил, с английским справился, стал футболистом, Марусю уговорил в нашей школе остаться. Я уж не говорю про поэтический конкурс и прочие победы.

Я молчал, переваривая услышанное. И даже не стал спрашивать, хорошо ли зарабатывают менеджеры проектов. Ушёл озадаченный в свою комнату.

И кем же мне быть — превентивщиком или менеджером неведомых проектов? Я решил посоветоваться с Марусей. Потому что, если бы я ещё хоть минуту поломал голову, мог бы и не выжить. Я был так измотан муками выборами, что с трудом сидел за столом. Голова клонилась вниз, рука не могла удержать ручку…

— Ты не заболел? — встревожилась заметившая меня из прихожей мама.

— Нет, устал, — отозвался я.

Даже на следующее утро я проснулся разбитым. Этот злосчастный выбор давил мне на грудь бетонной плитой. Если Маруся мне не поможет, то я и правда долго не протяну.

Но первой, ещё в школьном дворе, мне попалась Вергилия.

— Вергилия, — окликнул я её. — Ты меня вчера так озадачила, что я ночь не спал. Вот скажи: а меня ты кем видишь в будущем?

— Ты о профессии? — уточнила Вергилия.

— О чём же ещё?

Вергилия смерила меня проницательным взглядом и вынесла свой вердикт:

— Актёром.

— Что-о?

— Да, — подтвердила Вергилия. — У тебя есть способности и, главное, харизма.

Я смутно представлял, о чём речь, но решил не позориться и загуглить позже.

— И вообще, нашему кинематографу очень не хватает настоящих мужчин, молодых прежде всего. А если Маруся будет рядом, то удержит тебя от «звёздной болезни».

Я рассмеялся. Мне, конечно, было приятно услышать про настоящих мужчин с неведомой харизмой, но актёр из меня — как из Вергилии менеджер проектов.

— Ладно, и на том спасибо, — сказал я, возложив последние надежды на Марусю.

Это был день сплошных поражений — от алгебры, отанглийского, а также от химии. А это значило, что не стать мне ни превентивщиком, ни менеджером проектов, ни переводчиком. И что-то мне подсказывало, что, даже если я буду мести дворы лучше всех в Москве, вряд ли много заработаю.

С трудом дождавшись окончания уроков, я увязался за Марусей.

— Ты не спешишь? Я хотел поговорить.

Она поглядела на часы — значит, спешила, но мой несчастный вид заставил её покачать головой.

— Можем поговорить по дороге в музыкалку.

— Отлично, — обрадовался я.

— Ты уже выбрала будущую профессию? — спросил я, когда мы вышли со двора.

— Нет, — сказала Маруся к моему величайшему удивлению. — Мне многое интересно, сложно определиться. Пока я выбираю методом исключения.

— А поподробней?

— Ну, я точно решила, что не хочу заниматься финансами, рекламой и продажами. Я бы хотела приносить пользу обществу.

— А врачом не хочешь стать?

— Врачом, конечно, здорово и интересно, но от вида большого количества крови мне становится плохо. Так что увы, врачом мне не быть.

— Что ещё ты исключила?

— Сферу развлечений, красоты, моды. Чистая наука — тоже нет, — она помолчала. — Мне интересно придумать такие механизмы, которые сподвигнут богатых делиться деньгами с бедными.

Скорее всего, я стал первым, кому Маруся доверила свои соображения по поводу будущей профессии, и мне это польстило.

— Даже не просто делиться, — продолжила она, — а давать им работу, помогать найти своё место в обществе, чтобы им не приходилось думать лишь о пропитании. Тут нужен и творческий подход, и точный расчёт, и организаторские способности…

Сердце моё таяло, когда я слушал её, — какое счастье, что, по крайней мере, с выбором жены мне уже не придётся мучиться. С другой стороны, становилось страшно — Маруся точно далеко пойдёт, смогу ли я соответствовать? Я тоже обязан добиться успеха и общественного уважения. Может, я стану менеджером её проектов? Хотя… не стоит рисковать.

— Здорово, — похвалил я. — А как думаешь, я бы мог стать врачом?

Маруся задумчиво на меня посмотрела.

— Мне кажется, из тебя получился бы отличный спасатель. Только это очень опасно, — добавила она.

— Спасатель?! — Я даже споткнулся от удивления. — А врач, по-твоему, из меня не получится?

— Ну откуда мне знать? Просто врач — это такое призвание, прям с детства, когда зверушек всяких лечат, играют во врача… Но, может, у меня неверные представления…

— А будущие спасатели не спасают всех подряд с малых лет? — усмехнулся я.

— Так ты постоянно всех спасаешь!

Мне определённо начинало нравиться обсуждать свою будущую профессию. Я уже узнал, что ответственный, добиваюсь целей, обладаю актёрскими способностями и харизмой, которую всё забываю загуглить, да ещё и постоянно кого-то спасаю. Я, конечно, понимал, что мои спасательные операции из того же разряда, что победа над математикой, но всё равно было сверхприятно услышать это от Маруси.

— Да никого я не спасаю, — вздохнул я, — и не лечу. И с точными науками не дружу. Чем мне заняться — ума не приложу. Только русский легко даётся, и что мне с этой способностью делать? Не писателем же становиться.

— Кстати, — рассмеялась Маруся, — почему бы и нет? У тебя классные сочинения. Иногда, правда, перебарщиваешь с красивыми словцами, но чувствуется свой стиль.

— У тебя тоже есть свой стиль.

— Есть, но у меня нет смелости, свободы, а у тебя есть. Ты разве не пишешь?

— Что? — не понял я.

— Ну, рассказы, истории…

— Нет, — вынужден был разочаровать я.

— Странно. Я была уверена, что пишешь.

— А, — вспомнил я, — я записал свои воспоминания о начальной школе.

— Правда? Дашь почитать?

— Нет, — поспешил я. — Может, лет через двадцать.

— Двадцать? — переспросила Маруся.

— Ну, десять.

— Буду ждать, — пообещала Маруся.

— Спасибо, — поблагодарил я от души.

Мы распрощались, и я ещё по дороге домой нагуглил, какие экзамены нужны для поступления в литературный институт. Профессия уже, считай, выбрана.

Ясное дело, что зарабатывают писатели хорошо, а ещё у них свободный график и польза людям. И везде, куда меня позовут, я буду рекламировать Марусины проекты. Ну и, может, расскажу между делом, что болезни лучше не лечить, а предотвращать. Или даже напишу об этом роман, и превентивщики его раскупят. Жизнь налаживалась. Но на всякий случай я не стал делиться с мамой своими планами.

Анюта и буддизм

Летом 2021 года случилось два события — одно очень печальное, а другое очень радостное. В июне умерла бабаня, сердце её остановилось во сне. Мы были на даче, а она собиралась отправиться в санаторий, куда ей каждый год давали путёвку. Санаторий мне тогда представлялся чем-то средним между больницей и торговым центром, потому что бабушка всегда спрашивала, что мне оттуда привезти, и привозила, что бы я ни попросил, включая искусственную розу и конструктор «Лего». Потом мама объяснила мне, что раньше бабаня работала в министерстве иностранных дел и привозила родственникам кучу подарков из заграничных командировок. А, выйдя на пенсию, ездила уже только в санаторий, но по-прежнему не могла вернуться домой с пустыми руками. На сей раз я не придумал ничего лучше мячика, чтобы бабушке было не тяжело его тащить. И хотя в санаторий она так и не уехала, в её опустевшей комнате я обнаружил приготовленный для меня мяч.

Мне, конечно, было грустно разлучаться с бабаней. Я жалел, что бывал с ней грубоват и насмешлив. А больше всего жалел, что не хотел слушать истории из её жизни. Запомнилось, как во время войны она таскала брёвна на Московском море и обморозила руки. Как потом ехала с мамой в Монголию и отдала все деньги проводнику, потому что думала, что там советские деньги не пригодятся. А ещё она была на приёме у английской королевы и со смехом рассказывала, что, увидев в туалете розы, решила, что это на выброс и забрала их себе.

Мама предложила мне пойти на отпевание попрощаться с бабаней. И я согласился. Я немного боялся, но мои опасения оказались напрасны: бабушка лежала в гробу вполне довольная, как будто ей снился приятный сон. А придя домой, я взял её книжечку с молитвами, обклеенную со всех сторон скотчем, и нашёл по содержанию канон на исход души, который она упоминала в спорах о коронавирусе. Я читал его поздно вечером, стоя перед окном, когда уже все легли спать. Я мало что понимал из прочитанного — тем более, что слёзы и сумерки затрудняли чтение. Но я был уверен, что бабушка очень рада и даже благодарна. И плакал я не от горя, а от чего-то другого — большого, важного, что мне трудно описать, несмотря на недюжинный писательский талант.

А в августе у меня родилась младшая сестричка. Мама сразу сказала, что это вылитая бабаня, и её назвали Анютой. Действительно, в первый день она была немного сморщенной, довольно суровой и с носом-крючочком. Но уже через неделю разгладилась, заулыбалась совершенно умопомрачительной улыбкой, и от этого сходства только имя и осталось.

Мне кажется, до сих пор я оставался единственным в классе без братьев и сестёр. И поскольку я так и не успел возлюбить оригинальность, я был очень благодарен судьбе и родителям за этот подарок. И мне почему-то ужасно хотелось показать её, такую хорошенькую и сладкую, одноклассникам, в первую очередь — Марусе. Я даже сам не понимал, зачем, но вот эта картинка, когда я держу на руках улыбающуюся мне Анюту на глазах у Маруси, засела крепко. И я начал придумывать разные поводы, чтобы мама привезла её в школу. Убеждал, что наш зелёный тихий школьный двор просто идеальное место для прогулок с младенцем, просил встретить меня с коляской и забрать тяжёлый рюкзак, чтобы я поехал покататься с Никиткой. Но мама никак не соглашалась.

И вот в октябре нам на каникулы раздали темы рефератов по обществознанию, и мы с Марусей оказались в паре. И я сказал, что буду после обеда гулять с сестричкой и мы сможем обсудить буддизм вдоль и поперёк. Маруся согласилась. Теперь осталось получить мамино согласие. Мама долго не могла взять в толк, почему буддизм нужно обязательно обсуждать, гуляя с Анютой. И я соврал, что стесняюсь оставаться с Марусей наедине. На самом деле после предыдущего дня рожденья эта фобия вместе с кошмарными снами меня оставила. Но мама сразу согласилась: она всегда готова помочь избежать конфузной ситуации.

Погода выдалась просто ужасная — промозглый ветер, дождь. Как говорила бабаня, «хороший хозяин собаку не выгонит». Мама, наверное, радовалась, что я её подменил. К счастью, к полудню ветер разогнал тучи и выглянуло солнце. Я оставил дождевик дома и, в десятый раз получив указания на все случаи жизни, заранее отправился на улицу.

Когда спускался на лифте, этажом ниже встретил пожилую соседку, которая живёт под нами. У нас с ней сложились напряжённые отношения из-за того, что в дошкольном возрасте я очень много и громко бегал, а мама отказывалась отдать меня в детский сад. Мне всегда мерещился упрёк в её маленьких глазах под тонкими нарисованными бровями. Но вообще характер нашего общения очень зависел от её настроения. В плохом настроении она могла даже не поздороваться или пожаловаться, что из-за моего топота у неё голова раскалывается. А в хорошем — здоровалась, звала меня Костенькой и неизменно поражалась тому, как я вырос и как стал похож на папу (последнее, впрочем, произносилось с некоторым сочувствием). До рожденья Анюты она даже иногда сокрушалась, что соскучилась по топоту детских ножек.

Так вот, когда двери лифта открылись на седьмом этаже, я сразу понял, что настроенье у неё так себе.

— Езжай, езжай, — сказала она, несмотря на мою готовность подвинуться. — Нашли себе няньку, — пробурчала она, когда двери закрывались.

Встреча с ней показалась мне дурным знаком, или просто у самого настроение испортилось. Но Анюта очень быстро уснула, а Маруся пришла, как всегда, вовремя, и мы отправились по предписанному мамой маршруту, а именно — вокруг нашего дома. Конечно, Маруся пришла в полное умиление от Анюты. Я шёпотом рассказывал про то, как она переворачивается, как хватает и тянет в рот мой палец, и я уверен, что снизу вот-вот покажутся зубки. Про буддизм мы и не вспоминали, хотя материал я подготовил. Заговорившись, я сам не заметил, как вырулил на набережную. Там оказалось немало народа. Я заметил, что люди подолгу задерживают на нас взгляд. Один дяденька, из тех горячих упитанных мужчин, которые в любую погоду ходят без шапки, перчаток и в расстёгнутой куртке, смотрел-смотрел, уже прошёл мимо, но решил вернуться.

— Молодые люди, — спросил он зычным низким голосом, — это ваш ребёнок?

Мы с Марусей опешили.

— Наш, конечно, — ответил я обиженно. — Чей же ещё?

Подозрительности в глазах дяди только прибавилось.

— Это его сестра, — поправила меня Маруся.

— А-а, — сказал дядя. — Что ж вы мне голову морочите?

И пошёл дальше.

Мы с Марусей с трудом сдерживали смех, чтоб не разбудить Анюту. Даже не заметили, как нас изучающе разглядывает ещё одна бдительная гражданка, отдыхавшая на скамейке.

— Кто у вас в коляске? — спросила она строго, когда мы поравнялись с ней.

— Моя младшая сестра, — ответил я. Но в этот раз вместо растерянного ответа получился слишком уверенный, будто заготовленный.

Мы пошли дальше, но уже не смеялись.

— Она за нами следит, — прошептала мне Маруся через пару домов. — И дядя, кажется, тоже. Вдруг полицию вызовут.

Я вспомнил, что обещал гулять вокруг дома, и представил, как сильно мне влетит, если случится неприятная история.

Мы свернули с набережной в сторону дома, преследователи — за нами. И тут рядом просигналил какой-то нервный водитель, Анюта распахнула глазки и, не обнаружив мамы, сделала рот чемоданчиком, приготовившись включить сирену. Мама мне потому и велела далеко не уходить, чтоб в случае пробуждения быстро доставить её домой.

Мы погнали почти бегом. Анюта удивилась такой скорости и с большими от ужаса глазами подскакивала на ухабах. Дядя с тётей отстали, но не сдались. Я обернулся и увидел, что дядя уже достаёт телефон, но на бегу не может набрать номер. У меня сердце в пятки ушло. Мама пугала меня опекой, когда я в детстве слишком громко и слишком долго орал, я воображал толстых злых тёток, которые меня утащат, и сейчас тоже про них вспомнил. Ну уж Анюту я им не отдам.

А вот уже и мой дом. Я набираю номер квартиры в домофон, а мама не открывает. Неужели опека уже там? Куда бежать?

Преследователи нагнали. Мне их стало жалко — раскрасневшиеся, отдышаться не могут, у дяди по лицу пот течёт.

— Вы зачем убегали? — наконец спрашивает он.

— Она проснулась — мы спешили домой, — объяснил я.

— Мы вас проводим, — решительно заявила тётя.

— Нет, — не менее решительно ответил я.

— Тогда я звоню в полицию, — пригрозил дядя.

— Звоните, — вмешалась Маруся. — Мы расскажем, что вы преследовали несовершеннолетних.

— Так давайте мы вас проводим и убедимся, что ребёнок в надёжных руках, — уже без вызова предложил дядя.

Я чувствовал, что они не отступят, несмотря на Марусину угрозу. Мне, конечно, попадёт за выход на набережную, но это лучше, чем разборки с полицией.

— Я сейчас поговорю с мамой — можете послушать, — нашёлся я.

И вспотевшей рукой снова нажал нужные кнопочки. А мама снова не ответила. По телефону тоже.

— Пылесосит, наверное, — предположил я. — Она пылесосить собиралась.

— Я звоню в полицию, — не выдержал дядя. — Я вообще на работу опаздываю.

И в этот момент я вижу ту самую соседку с седьмого, которая возвращается домой. Судя по сумкам, из магазина. А из магазина она обычно возвращается не в духе, потому что всё очень подорожало, даже яблоки. Она замечает меня издалека, но делает такое каменное лицо, что сразу ясно: разговаривать со мной она не собирается. Я судорожно пытаюсь вспомнить её имя-отчество, чтоб самому к ней обратиться, но не могу: родители между собой зовут её по имени — Ларисой.

— Лариса Ивановна, — говорю я, — вам помочь?

— Какая я тебе Ивановна? — каменное лицо становится почти свирепым.

— Яблоки не подешевели? — интересуюсь я.

— Разве у нас когда-нибудь что-нибудь дешевеет? — ворчит она.

Тут она заметила Марусю и с интересом смерила её взглядом. Кажется, одобрила мой выбор.

— Ведь только вчера по голове мне бегал, — обратилась она к нашим преследователям, — а теперь вон какой мамочке помощник вырос. Не успеем оглянуться — уже будет своих катать.

— Вы про кого? — уточнила на всякий случай бдительная тётя.

— А вы, собственно, кто? — насторожилась в ответ соседка. — Кость, ты незнакомых людей не впускай, понял?

— Ни за что, — с удовольствием пообещал я.

— Мошенников развелось… Чего только ни придумают… Давай, давай проходи.

И она придержала мне дверь, несмотря на сумки. В подъезде я ловко поднял коляску по лестнице и даже успел вернуться за соседкиными сумками.

Анюта, как ни удивительно, снова спала, и я решил ещё погулять, так как мама не поймёт, если я привезу ей спящую Анюту. Соседка, забрав сумки, остановилась рядом с нами, явно собираясь что-то сказать. А голос у неё, когда она не бурчит себе под нос, довольно громкий. Я внутренне заметался, но деваться было некуда.

— Золотой мальчик, — объявила она Марусе, а я скромно потупил глаза. — Как он бегал, как бегал… А до этого животиком по ночам мучился. А теперь вон какой вымахал.

Маруся кивала, а я делал странные гримасы, пытаясь дать понять, что Анюта спит.

— Поезжайте, я на следующем, — великодушно предложила соседка. — Мне уже спешить некуда.

— Мы ещё погуляем, ещё погуляем, — говорил я шёпотом в надежде, что она прочтёт по губам.

— Давайте-давайте, — громогласно настаивала соседка.

А я активно мотал головой и показывал на дверь, пока у неё окончательно не испортилось настроение.

— Ну вас, — сказала она. И уехала.

Я сбегал к окну первого этажа — бдительные товарищи ушли. И мы снова вышли во двор. За время погони я успел вспотеть, а теперь быстро озяб, стоя на ветру. Маруся, кажется, тоже. Она заново намотала шарф и сунула руки в карманы. И я не знал, чего бы мне хотелось больше — вернуться в тёплую квартиру или помёрзнуть рядом с Марусей. За меня всё решила ворона — она пронзительно каркнула ворона у нас над головами и разбудила Анюту. Мы склонились над коляской, хлюпая красными от холода носами. Анюта разглядывала нас с интересом, бесконечное количество раз переводя чемоданчик в лучезарнейшую из улыбок.

— А что там с буддизмом? — в шутку спросил я.

— Ну, суть, как я поняла, в том, что причина страданий — наши желания, страстные желания… — начала было Маруся.

— Почему это? — перебил я, хотя знал ответ.

— Потому что, как только мы их удовлетворим, появится новое, и так бесконечно, да и всего, чего хочется, получить невозможно. Оттого и страдаем.

— Я не страдаю, — заверил я, и Анюта широко улыбнулась.

— Не всем же так повезло, — заметила Маруся, и Анюта тут же сделала чемоданчик.

Мы рассмеялись, и она тоже.

— Я бы очень хотела узнать истину, — вдруг призналась Маруся.

— Если она есть, — добавил я.

— Должна быть, — сказала Маруся. — Раз столько людей её искали и ищут.

— Но находят-то все разное, — заметил я.

— Да нет, — возразила она, — на самом деле вариантов не так много получается.

— А зачем тебе истина? — поинтересовался я.

— Ну как же, — удивилась Маруся, — если знаешь главное, то можно и всё остальное поставить на свои места.

Маруся явно уделила подобным размышлениям гораздо больше времени, чем я. К счастью, Анюта не вынесла нашей философской беседы и, набрав побольше воздуха, огласила двор требовательным криком.

Наскоро попрощавшись, я поспешил домой.

— Ну как реферат? — поинтересовалась мама, доставая из коляски обиженную Анюту.

— Почти готов, — сказал я. — Мам, а ты знаешь истину?

— Что ты имеешь в виду? — уточнила мама.

— Ну как, — замешкался я. — О том, как правильно жить и что там после…

— Жить нужно по совести, — сказала мама. — А что там после, узнаем в своё время.

И она ушла в спальню кормить Анюту.

Я подошёл к окну и высмотрел вдалеке спешащую фигурку с большим голубым шарфом. «А здорово было бы найти истину раньше Маруси и рассказать ей…»

Ваня

В феврале 2022 года в классе появился очередной новенький — Ваня Долгов. И посадили его, как всегда, к Марусе. Ох уж эти новенькие на мою голову! Я сразу почувствовал, что он ей понравится. И не ошибся. Он и мне понравился — какой-то нездешностью. Хотя внешность вполне русская: соломенные, будто выгоревшие на солнце волосы и карие глаза — с грустинкой в глубине. Волосы топорщились в разные стороны. Когда у меня волосы отрастали до такой длины, мама тащила меня в парикмахерскую, где мне делали модную стрижку. Но, глядя на Ваню, я твёрдо решил, что отныне спешить туда не буду. Держался он скромно и для новенького очень спокойно: не то чтобы самоуверенно, но по какому-то праву выше всего происходящего. Сразу видно — не волнуют его ни оценки, ни рост, ни бицепсы, а что волнует, вообще не понятно. Учился он, судя по всему, неплохо, хотя иногда выпадал из учебного процесса и даже не с первого раза слышал обращение учителя. Мы с Никитой подходили с ним знакомиться и узнали, что он недавно переехал в Москву, а школу нашу порекомендовали друзья его родителей. Дальше этого знакомства дело не пошло — Ваня явно не стремился влиться в новый коллектив. Общался он исключительно с Марусей. Конечно, меня это немного напрягало, но, памятуя историю с Матвеем, я не драматизировал.

А потом началась война. Помню, как в коридорах школы ловил обрывки возмущённых фраз и обзывательства в адрес президента. Я чувствовал себя по-дурацки, потому что родители мне ничего не сказали. Придя домой, я потребовал всё мне объяснить, и они долго и терпеливо рассказывали мне предысторию — про «холодную войну», распад СССР, расширение НАТО, а папа добавил про теорию управляемого хаоса и «цветные революции». Ну и конечно, про майдан, Крым и Донбасс. После их рассказа я вообще не понял, чем многие так возмущены. Наоборот, хорошо ведь, что наконец за своих заступились. Хотели мирно, но не получилось. Что же оставалось делать?

К счастью, Никита полностью разделял эту позицию. Причём я очень удивился, что, в отличие от меня, он был в курсе войны на Донбассе.

— Совсем оборзели эти америкосы, везде лезут, — ругался он. — Возомнили себя… Надо бы их проучить хорошенько. А эти, несчастные украинцы, как же можно так повестись, вообще не понимаю.

Я тоже не понимал.

— Мы уже под Киевом, — выдавал он мне фронтовые сводки.

Я думал, что победа близко, и надеялся, что скоро всё закончится. А вот Маруся заметно погрустнела.

— У тебя что-то случилось? — справился я.

— У нас всех что-то случилось, — ответила она.

— А-а, — догадался я. — У тебя родственники на Украине?

Она покачала головой.

— Папа говорит, надо уезжать, — сказала Маруся.

— Куда?

— Пока не знаем.

— Почему?

— Потому что если мы остаёмся и не боремся с властью, которая развязала войну, то мы как бы с ней заодно.

Я и не подозревал о существовании такой позиции.

— Но война началась раньше, и не мы её развязали, — возразил я.

— Мы!

— Нет.

— Ты просто не в курсе, Кость.

— А ты откуда в курсе?

— Нет оправдания этим бомбёжкам, — заявила она таким обвинительным тоном, будто я их и начал. — Большая война — это худшее, что могло случиться. С чем тут спорить?

И она ушла, не дождавшись моего ответа.

Дома я поделился с мамой этим разговором.

— Это не Маруся так думает, — сказала мама, дослушав, — а её родители, и это нормально в вашем возрасте транслировать мнение родителей.

— Но я бы мог ей объяснить, рассказать… Она, наверное, не знает…

— Кость, бесполезно спорить. Вы только окончательно рассоритесь.

— А что же делать? — расстроился я.

— Да ничего тут не поделаешь. Можно не говорить на эту тему, но это, конечно, сложно. Мне очень жаль, Кость.

Так странно — мама обычно из любой ситуации находит выход, а тут сразу сдалась, в то время как мне наша размолвка с Марусей представлялась чем-то вроде недоразумения. Я не верил, что из-за подобных вопросов можно поссориться и прекратить общаться.

Маруся стала здороваться коротко и вообще старалась лишний раз со мной не пересекаться. Я всё надеялся, что первая реакция у неё пройдёт и уступит место более спокойной. Никита мне докладывал о преступлениях украинских нацбатальонов против мирных жителей, и один раз я не удержался и переслал это Марусе. А она просто ничего не ответила.

— Вы что, поссорились с Марусей? — забеспокоилась Вергилия.

— Вроде того, — ответил я печально в надежде на утешение и, возможно, помощь.

— Из-за чего? — спросила Вергилия.

— Из-за Украины.

— Неужели она за войну?

Я обречённо улыбнулся.

— Нет, она — против.

— Но… — Вергилия пытливо посмотрела мне в глаза.

— Война это горе, — сказал я. — Но там, на Донбассе, русские люди, они хотят остаться русскими, и их больше некому защитить.

Вергилия покачала головой с таким упрёком в глазах, что мне и правда чуть не стало стыдно за то, что я сказал.

— Ты что, Кость? Как можно оправдывать войну?

— Великая Отечественная тоже война.

— Тогда мы защищались, а сейчас напали.

— Нет, это они напали на Донбасс, — сказал я. — А если бы мы сейчас не напали первыми, то они бы его уничтожили.

С каждой моей репликой Вергилины глаза расширялись и наполнялись ужасом.

— Какой кошмар ты говоришь! Не могу поверить, что ты так думаешь! Это тебе родители внушили или телевизор?

— А ты своим умом до всего доходишь?

— Да, представь себе! Читаю русских классиков.

И она убежала.

— Ещё одна нетвойняшка? — усмехнулся подошедший Никита.

— Что? — не понял я.

— Это от «нет войне», — объяснил он. — Такой у них лозунг.

— А-а. Грустно это, Никитос. Столько лет дружили, а тут раз и всё.

— Не грусти. Хорошо, что не слишком поздно узнал, кто есть кто.

Я завидовал Никитиной уверенности в нашей правоте и не мог избавиться от чувства горькой досады. Из-за чего мы воюем с Украиной, мне было понятно. Из-за чего перестали общаться с Марусей и Вергилией — не совсем.

Как-то раз в классе разгорелся нешуточный спор: у одного одноклассника знакомые родителей чудом спаслись из Мариуполя, где сидели под обстрелами без еды и воды; у другого дальние родственники пострадали от нашей артиллерии.

Я слушал, стоя в сторонке, и эти рассказы ложились на сердце тяжёлым грузом. И даже пятёрка за контрольную по алгебре его не облегчила, не пододвинула. А вдруг Маруся права, что большая война — худшее, что могло произойти? Столько невинных людей страдает…

— Нет, — сказала мама вечером, — предательство хуже.

— Неужели нельзя было всего этого избежать?

— Не знаю, Кость, — вздохнула мама. — Теоретически можно. Если б мы были внутренне посильнее, если б все хорошо делали своё дело… Одно я знаю точно — пути назад теперь нет.

— Кость, — неожиданно обратилась ко мне Маруся в раздевалке, и я успел обрадоваться, — вот ты говоришь про защиту Донбасса. (Видимо, Вергилия передала ей наш разговор). Если ты узнал, что Коля хочет побить Васю, ты пойдешь и побьёшь Колю первым?

К счастью, я довольно шустро сориентировался, что обычно мне не свойственно.

— Так Коля не хочет, а уже вовсю бьёт Васю и хочет добить, — сказал я. — Поэтому я заступлюсь.

— Особенно если ты в восьмом классе, а Коля в первом. — Маруся явно подготовилась к этому спору.

— А если больше некому? — уже менее уверенно ответил я.

— Может, и без тебя бы разобрались? А то и вовсе не подрались бы?

— Подрались.

— У меня папа кучу раз ездил в Киев по делам, и никто его там не притеснял, — поведала Маруся. — Разговоры о нацистах это просто пропаганда, чтоб оправдать захватническую войну!

— А то, что я тебе присылал, это что?

— Ничего! Таких отморозков в свастиках где угодно можно найти, и что, сразу страну бомбить?

Я понятия не имел, где можно найти отморозков в свастиках, и ничего не ответил.

— Не ожидала от тебя, — подвела итог Маруся и, намотав полюбившийся мне голубой шарф, ушла.

Я снова пересказал этот разговор маме, которая, как известно, мастер аналогий.

— В таком случае, — хмыкнув, сказала она. — У Коли старший товарищ в десятом классе — он Колю и науськивал на эту драку, чтобы ты заступился за Васю и чтоб потом, собрав всю свою ватагу, на тебя обрушиться.

Я несколько дней искал возможности изложить это Марусе, но так и не нашёл, потому что она стала неразлучна с Ваней: и на переменах от него не отходит, и из школы идут вместе. Видимо, обрела единомышленника. Что уж теперь доказывать про Колю с Васей?

Весна не могла тягаться с моей тоской и тихо проходила мимо. На какое чудо я мог надеяться? Засыпая, я представлял, что родители увезут Марусю подальше и от меня, и от Вани, а потом, лет через десять она сама вернётся, а я уже буду известным писателем, причём довольно высоким. Американское подстрекательство будет давно доказано, и все будут знать, кто настоящий агрессор. Я напишу о нас грустный роман, она придёт на презентацию книги… Но по утрам мне приходилось возвращаться в суровую реальность.

В апреле нам на литературе задали подготовить презентации по жизни и творчеству Гоголя. Я оказался в группе с Ваней, Марусей, Вергилией и Матвеем. Нам достался «Тарас Бульба». Я ликовал: повесть актуальна как никогда. Раз Вергилия ссылается на классиков, то что она скажет теперь? И Маруся, любительница аналогий, не заметит ли чего общего с нынешними временами? Но девочки и Матвей устроили мне настоящий игнор — ко мне вообще не обращались. Я пару раз попытался вставить слово, но вскоре понял, что дискуссией меня никто не удостоит. Ваня всё время молчал — не поймёшь: то ли книгу не читал, то ли просто о своём думает.

Лишь под конец урока Маруся снизошла до меня:

— Может, ты расскажешь про историю создания?

— Не может, — ответил я.

После урока я подошёл к Игорю Ивановичу и попросил перевести меня в другую группу ввиду непримиримых противоречий с этой. Тот, к счастью, не стал вдаваться в подробности и просьбу удовлетворил.

С одной стороны, я чувствовал себя настоящим Остапом среди Андриев — даже слушать меня не хотят, потому что правда глаза колет. С другой стороны, это ж дорогие мне люди. Неужели я враг для них? Каким образом мы в одночасье сделались врагами? Они за мир, но ведь и мы за мир. За помощь слабым. За сильную Россию. Что же нас разделяет?

Когда меня включили в чатик по «Тарасу Бульбе», я сообщил, что перешёл в другую группу, и откланялся.

На следующий день Маруся показалась мне озадаченной и рассеянной. Впервые в жизни она не смогла ответить на вопрос учителя, причём потому, что просто-напросто его прослушала. И с Ваней не разговаривала, читала какую-то книжку. Я немного воспрял: поссорились, что ли? Но радость моя была недолгой — после уроков они снова ушли вместе. «Милые бранятся — только тешатся», — вспомнил я бабанину присказку. Действительно, после этой мнимой ссоры они явно стали ближе — даже не знаю, в чём это выражалось — во взглядах, интонациях? Раньше они общались, хоть и много, но по-дружески, теперь же появилось нечто большее. Сколько я ни пытался убедить себя, что снова фантазирую, не мог отделаться от этого впечатления.

Да, я слишком хорошо знал Марусю, и на сей раз всё было иначе — совсем не так, как с Матвеем. Тогда Матвей интересовался Марусей, а теперь сама Маруся заинтересовалась новеньким даже больше, чем он ею. Это она обращается к нему с какими-то вопросами, это она заглядывает ему в глаза, почти заискивая. А он в ответ улыбается — может, и не свысока, но как-то великодушно, будто что-то ей прощая. Зачем я так внимательно наблюдаю? В пустой надежде выискать опровержение очевидного?

Разве из-за меня она пропустила мимо ушей хоть одну минуту урока? Не было такого и в помине! Так что на сей раз бессильны и латынь, и пушкинский метод. Последняя надежда — на Вергилию, которая догонит меня и скажет: «Надо быть слепым, чтоб не видеть, что Маруся любит тебя одного». Но и эта надежда уже из области фантастики. Я ужасно обижался на Вергилию за её предательство, даже больше, чем на Марусю.

И вдруг она ни с того ни с сего обратилась ко мне перед уроками:

— Как хорошо, что ты так рано. Не дашь алгебру списать? Матвей обещал, а сам заболел.

«Оригинальное примирение, — подумал я. — С чего бы вдруг?»

И я молча протянул ей тетрадь.

— Спасибо. Ты настоящий друг.

«Не то, что ты», — подумал я.

И она начала скатывать уравнение за уравнением.

— Ты бы поговорил с Марусей, — сказала она между делом.

— О чём? — уточнил я.

— Обо всём, — загадочно ответила Вергилия.

— У меня к ней нет вопросов.

— А я думаю, вам обязательно надо поговорить. Она просто не знает, как подступиться. Чувствует себя виноватой.

У меня аж дыхание перехватило: мучается бедняжка — не знает, как объявить мне об окончательной отставке. И Вергилия хороша — раньше она бы за меня заступилась или хотя бы посочувствовала, а теперь только о Марусе печётся.

— Да всё нормально — она ни в чём не виновата, — сказал я дрогнувшим голосом.

— Вот именно. Я ей говорю: «Нужен разговор начистоту и всё», а она чего-то стесняется.

— Не нужен никакой разговор, обойдёмся, — сказал я и вышел из класса.

Почему так больно? Если давно уже всё понятно? Вот уж не ожидал от себя. Я сделал глубокий вдох и медленный выдох. Не отпустило.

И тут появляются в другом конце коридора они. На секунду померещилось, что держатся за руку. Или не померещилось? Поздоровались со мной. У Маруси действительно немного виноватый вид. Я ушёл на другой этаж на тот случай, если Вергилия вдруг сподвигнет её на объяснение. С этого момента я невероятным усилием воли прекратил свои наблюдения, а на переменах вытаскивал Никиту из класса поразмяться в спортзале.

В начале мая Ваня неожиданно пригласил на день рожденья весь класс. Желающих набралось человек десять. Я и не думал идти. Но вдруг ко мне после уроков подошла Маруся. Никита, разыскивающий под скамейками второй ботинок, её не смутил.

— А ты не поедешь к Ване на день рожденья? — спросила она, преодолевая смущение.

Я даже не сразу нашёлся с ответом.

— Э-э, не собирался, а что?

— У тебя какие-то дела?

— Матч, — приврал я. (Матч у нас действительно был назначен, но на утро)

— А-а, — протянула Маруся. — Жаль.

— Почему жаль?

— Ну, мало кто идёт… Ещё двое сообщили, что не смогут.

Я вспомнил, как боялся остаться на свой день рожденья наедине с Марусей, и предположил, что Ваня тоже страдает этой фобией. Чуть не рассмеялся.

— Понимаешь, — ещё больше смутилась она, — его мама решила специально устроить это празднование, чтобы Ваня с ребятами подружился… А почти никто не идёт. Может, ты пропустишь матч? Ему правда очень важно.

— Что важно? — уточнил я. — Подружиться со мной? Издеваешься, что ли?

— Почему? Он не из Москвы, у него тут друзей нет. А ему ж и с мальчиками хочется общаться.

— И ради этого ты даже забила на свои принципы и обратилась к агрессору?

— Кость, я… — замялась Маруся. — Всё оказалось сложнее, чем я думала…

Мне не верилось, что Маруся уже готова на всё ради Вани, даже вот так унижаться передо мной. Это было невыносимо.

— Может, всё-таки приедешь? — сделала жалостные глаза Маруся. — Никит, и ты.

— Мы подумаем, — сказал я, лишь бы прекратить эту муку.

Ничего не понятно: зачем я так сдался Ване? Ему Маруси мало? Или этот день рожденья просто предлог, чтоб выяснить отношения? Зная Марусину принципиальную честность, такой вариант нельзя исключать. Что ж, даже любопытно, как это будет выглядеть. Как она будет выискивать подходящий момент, подбирать слова и прятать глаза. «А, может, передумает», — пробивался голос последней надежды. «Всё, нужно поставить точку — так будет правильно», — решил я. И осчастливил Ваню в общем чатике, а потом уговорил Никитку.

«Спасибо большое, что решил приехать», — написала Маруся в личку.

«Не за что, — ответил я, — что ему подарить, не подскажешь?»

«Можно что-то из одежды, наверное», — пришёл ответ после паузы.

Я удивился. Ваня действительно менял лишь пару футболок, но я уж никак не думал, что это от недостатка. Просто такой он крутой, что нет ему дела до шмоток.

Мама предложила нам с Никиткой купить в складчину толстовку, мы, как большие и деловые, отправились в торговый центр — хотели покутить на сдачу, а вместо этого я ещё добавил из своих карманных, потому что та толстовка, которая мне понравилась, не уложилась в бюджет. Никита злился, а я ужасно гордился собой. Жаль только, некому было оценить моё благородство.

Наступило 14-е мая. Чудесный весенний день. Но я проснулся с настроением ниже плинтуса. Впереди решающий матч чемпионата и странный день рожденья.

Матч мы проиграли. Соперники, как и ожидалось, попались сильные, но шанс у нас был. Не хватило то ли везенья, то ли воли к победе. Два человека после игры плакали от обиды. Я решил, что никуда уже не поеду. Ну их! Пусть там веселятся своей тёплой миролюбивой компанией. Нечего мне там делать. Но Маруся, будто прознав о моих намерениях, прислала подробный маршрут. Судя по всему, она уже была на месте. Потом Никитка написал, что выехал в мою сторону, и я побежал домой переодеваться.

Ванин дом оказался далеко от центра, на метро ехали долго. Но от метро, к счастью, близко. Каково же было моё удивление, когда в пятнадцати минутах от станции мы обнаружили дачные участки с большими домами.

— Ничего себе, — присвистнул Никита.

Мы нашли нужный участок и позвонили в калитку. Её тут же открыла Маруся, довольная и смущённая. Мне снова захотелось развернуться в обратную сторону.

— Как здорово, что вы пришли.

Половину участка занимал огромный трёхэтажный дом. Перед домом с одной стороны стояла большая деревянная крытая веранда с длинным столом, а с другой стороны — мангал с горящим костром, которым заведовал Ваня. Он пошёл к нам навстречу и пожал руки.

— Привет!

— С днём рожденья!

И мы протянули наш подарок.

— Спасибо большое.

Именинник был в одной из своих двух футболок, в то время как мы с Никиткой — в лёгких куртках. Он вытащил наш подарок и тут же надел.

— Класс, спасибо! — поблагодарил он ещё раз. — То, что надо.

Да, я не прогадал с выбором — толстовка села отлично. Я хотел было подсказать ему поправить смятый капюшон, но Маруся сама его поправила, и от этого жеста мне резко поплохело.

Наградив меня одобрительной улыбкой, она оставила нас втроём (не для того ли, чтобы Ваня сам со мной поговорил?). Мне снова показалось, что мыслями он где-то далеко. Поразительно — даже в день рожденья!

— Мы что, почти первые? — спросил я для поддержания разговора.

— Да нет. Маруся с Таней и Вергилией делают салаты. Матвей будет позже. Веня с Сеней ещё должны приехать. Если хотите, можете пойти посмотреть дом.

— А застолье планируется на улице? — поинтересовался Никита.

— Да, — Ваня понизил голос, хотя вокруг никого не было. — По секрету это не наш дом, и мама переживает за сохранность чужого имущества. К счастью, погода сегодня подходящая.

Я нарочно поёжился.

— Если будет прохладно, есть пледы, — сказал он.

— Да не, отлично. Ладно, мы пойдём поздороваемся со всеми.

— Вход с той стороны, — подсказал Ваня.

И мы пошли в дом. Никита снова присвистнул. Ни он, ни я никогда не были в таком шикарном жилище — белый мраморный пол, высоченный потолок с огромной хрустальной люстрой, мебель прям из магазинов на набережной, где, кроме продавцов, никого не бывает.

Нам навстречу выбежала мама Вани — мне показалось, что она вся на нервах, хоть и пыталась улыбаться. Вергилия с Таней помахали нам руками. Они действительно нарезали салаты.

— Чем мы можем быть полезны? — спросил я.

— Вот этот можно отнести. — И Маруся направилась ко мне с большой салатницей.

— Я сама, — перехватила у неё мама Вани. — Здесь столько незаметных порожков. Она унеслась на улицу и мгновенно вернулась. — Помогите лучше Ванюше. Я сейчас принесу шашлык.

И мы вернулись к мангалу.

— А чей это дом? — спросил я, чтоб не стоять молча.

— Одной доброй женщины. Она пока во Франции.

— А ваш дом где?

— В Харькове, — ответил Ваня. — На Украине.

Мы с Никитой переглянулись.

— А почему ты раньше не говорил? — задал я дурацкий вопрос.

Ваня пожал плечами.

Прибежала его мама и вручила нам шампуры и кастрюлю сырого мяса. Я сырого мяса в жизни не трогал. Но не смотреть же, как Ваня один трудится, и я засучил рукава.

— Да не надо, не надо, я сам, — остановил он меня. Но я не согласился. Никита с неохотой последовал моему примеру.

К счастью, тут подошла Маруся с овощами и стала свидетельницей наших трудов. Более того, я насаживал уже второй шампур и получалось довольно ловко, не то что с первым, когда я чуть не насадил собственный палец.

Маруся оценила обстановку на предмет миролюбия и убежала обратно.

— А где твой отец? — спросил я.

— Воюет, — совершенно спокойно ответил Ваня.

— За кого? — вступил Никита.

— За ЛНР.

Никита просиял:

— Вот я чувствовал — наш человек!

— А Маруся в курсе? — спросил я, хотя уже всё понял.

— Конечно, — ответил Ваня, и это «конечно» ужалило меня холодом в самое сердце. — Но не так давно, кстати. Да, это после «Тараса» я ей обрисовал обстановку в украинских школах и учебник истории принёс — она впечатлилась. Остальное не стал рассказывать, раз она такая впечатлительная… Тогда и про папу сказал.

Я слушал, и мне становилось всё хуже: я так мечтал, что Маруся узнает правду и эта стена между нами рухнет… Домечтался.

Я почувствовал себя каким-то щенком рядом с Ваней. Мои заботы — это широкие штаны, кроссовки на высокой подошве и футбольные матчи, а у него отец на войне. Мама решила, что Ване нужны друзья, но зачем я или Никитка ему нужны? Кто ему нужен, кроме отца? Разве что Маруся… Разве что Маруся.

Я машинально сделал шаг назад, будто уступая ему дорогу.

Шашлык зашипел на костре. Ваня вручил мне пульверизатор, чтоб прыскать на огонь.

Явились девочки — накрывать на стол. Маруся принесла кастрюлю для шашлыка. Ваня надре́зал мясо, чтоб проверить готовность, и начал снимать его с шампуров в эту кастрюлю. Я залюбовался его ловкими движениями. Хорошо, что Маруся стояла ко мне спиной и я не видел её глаз.

Приехал Матвей, и все начали рассаживаться. Я стоял, как завороженный, у костра и прыскал на догорающие угли. Их алые бока гасли шипя, как и мои последние надежды. Действительно, всё оказалось ещё хуже, чем я думал. Хотя казалось бы — куда уж хуже? Если Маруся куда-то и уедет, то в освобождённый Харьков. И никакие гениальные и печальные романы её не вернут.

Наше застолье я запомнил смутно. Всё мне казалось каким-то неуместным: и этот загородный дом рядом с метро, и Ваня с мамой в нём, и мы в гостях, и наши идиотские тосты и подарки, и даже это ясное майское небо. Приехали Клещики — весёлые, громкие, шебутные. Я заметил, что Ванина мама смотрела на них с некоторой опаской. А сам Ваня воспользовался возможностью снова уйти в себя: не поднимая глаз, он ковырялся в тарелке. Теперь я знал, о чём, точнее — о ком он думал. Во мне вдруг поднялась волна злости на тех дядек, которым не сидится спокойно на своём континенте и так нравится разжигать войны по всей планете. Как они спокойно живут себе, причинив столько страданий? Что ж это за люди? Как они такими получились, если всё у них в жизни было и есть? Где справедливость? У меня сжались кулаки.

Потом мама Вани предложила нам прогуляться, и Ваня повёл нас в рощу неподалёку.

Маруся с Вергилией остались помочь с уборкой посуды.

Мы шли по весеннему лесу. И я в который раз досадовал, что не могу насладиться этим коротким мгновением пробуждения природы: волшебством первой зелени, запахом сырой земли и воздухом, нагретым солнцем.

В какой-то момент мы с Ваней оказались рядом, а остальные — чуть впереди.

— А папа часто звонит? — спросил я. Мне так хотелось узнать, что он где-то в относительно безопасном месте.

— Да нет, — вздохнул Ваня, — у них то связи нет, то нельзя. Старается передавать весточку через кого-нибудь раз в неделю.

— Сегодня уже поздравил? — справился я.

Ваня покачал головой:

— Две недели ничего от него не слышно. Мама надеется, что ранен. А я не знаю, на что надеяться. Он говорил, что хуже всего — плен, а он в разведке, у них это запросто…

У меня перехватило дыхание. Я замотал головой. Нет, это совсем не то, что я хотел услышать. И если так тяжело рядом сэтим неведением, то каково же — в нём?

— Зачем же это празднование? — не мог взять я в толк.

— Когда он звонил две недели назад, попросил маму устроить мне нормальный день рожденья, — сказал Ваня с грустной усмешкой.

— Но как… как у тебя получается оставаться таким спокойным?

— Молитва спасает.

— Какая?

— Просто молитва. Когда молишься, то чувствуешь, что будет как нужно. Когда перестаёшь, тогда жуть. Если можешь, тоже помолись, пожалуйста. Его Игорь зовут.

— Я не умею особо, — смутился я. — Только раз в жизни читал этот… канон…

— Да своими словами.

— Хорошо.

Мне сразу стало легче — наконец-то я мог хоть чем-то ему помочь. Бессилие давило ужасно.

Дальше мы гуляли молча. Я вкладывался в молитву, как мог: «Пусть он напишет. Пожалуйста. Пусть он напишет Ване. Пожалуйста. Ваня так ждёт, он заслужил, — уговаривал я сам не зная кого. — Пожалуйста. У него же день рожденья. Неизвестность — хуже всего…»

Мне приходилось останавливать молитву, чтоб не разрыдаться, потому что слезливый комок так и подкатывал к горлу.

Никитка обернулся и разглядывал нас с любопытством, пока мы не обратили внимание.

— Всё будет хорошо! — вдруг сказал он, и мы с Ваней кивнули.

У Вани зазвонил телефон — мама.

— Хорошо, скоро будем, — сказал Ваня. — Нет, я бы тебе сразу позвонил.

И мы отправились обратно.

А там пили чай из самовара и ели большой самодельный торт. Без свечек.

Мы с Ваней сели вместе, а Маруся оказалась напротив. И разглядывала нас, прямо как Никитка. Помимо своей воли, я посмотрел на неё с упрёком, а она сделала вид, что ничего не поняла.

Клещики продолжали баловаться. Их присутствие спасало. Но в какой-то момент Венька смахнул локтем чашку, и она разбилась.

Мама Вани вскочила.

— Ну как же так, — тихо сказала она, заплакала и убежала.

Клещики растерялись.

— Так это на счастье, — промямлил Венька.

— Ничего страшного, — сказал Ваня. — Мама просто перенервничала.

— Нам, наверное, пора, — сказал я.

— Окей, — сказал Сенька, — звоню маме.

И тут у Вани звякнул телефон. Я не удержался и подглядел: «Ванюша, папа передаёт тебе поздравления и что с ним всё в порядке».

Там было ещё что-то, но у меня так скрутило горло, что я поспешил выйти из-за стола. Ваня побежал к маме.

— Куда это они? — услышал я за спиной Венькин вопрос.

Я спрятался за домом, слёзы полились неудержимыми ручьями. В сердце ворвалась совершенно невместимая радость, и оно стало таким огромным, что в этом закутке между забором и поленницей я мог обнять целый мир. Сколько времени я там простоял, не знаю, — я будто выпал из времени.

— Костян! Ау!

Это Никита отправился на поиски. Я уже не плакал и спокойно покинул укрытие. Видимо, слёзы радости не оставляют следов — Никита ничего не заметил.

— Ты где пропадал? — спросил он. — За Клещиками мама сейчас приедет, предлагают нас захватить.

— Поезжай. Я сам.

— Я так и думал, — улыбнулся Никита. — Ладно, давай. Повезём Таньку.

Почему я отказался? Рассчитывал ли я возвращаться вместе с Марусей? Видимо, надеялся.

Вергилия с Матвеем отправились на автобус. Маруся помогала убрать со стола и вроде не спешила. «Значит, поедет позже с папой или вообще останется», — решил я.

Мы с Ваней крепко обнялись на прощанье.

— Спасибо, — сказал он мне с таким чувством, будто это я прислал ему сообщение об отце.

— И тебе, — ответил я. — Марусь, пока! — крикнул я как можно беззаботней.

— Подожди! Я сейчас.

И она убежала в дом.

Я не знал, зачем, и ждал. Если принесёт мне кусок торта в благодарность за то, что исполнил её просьбу, я брать не стану. В идеале — положить ей за шиворот, но перед Ваней неудобно. Так что просто откажусь. Но Маруся выбежала без торта, зато с рюкзаком, отчего сердце сразу забилось сильнее. И мы отправились.

Нырнули в метро и будто перенеслись в параллельный мир, где всё было по-прежнему. Но как будто не по-настоящему. Мне хотелось обратно, в тот закуток у забора. В вагоне было много свободных мест, но я никогда не сажусь и встал у дверей.

— Не хочешь сесть? — спросил я Марусю.

Она покачала головой.

— Я так и знала, что вы поладите, — сказала она с тёплой мечтательной улыбкой, когда поезд тронулся.

И только тогда я вспомнил, для чего она так уговаривала меня приехать.

— Хороший он, да? — продолжала она.

— Да, — подтвердил я.

— А война всё-таки страшное дело, — еле слышно произнесла Маруся. — Как жаль, что мы не сумели её предотвратить.

— Да, — в очередной раз согласился я. «Может, хватит ходить вокруг да около? Скажи, что хотела, и я пойду. Выбор твой одобряю. Можно уже отстать от меня?»

— Не жалеешь, что пропустил футбол? — не собиралась отставать Маруся.

— Матч был утром, — сообщил я как ни в чём не бывало.

— Ну и как?

— Мы проиграли, — ответил я. Даже удивительно, сколько значения я придавал этому матчу несколько часов назад. Двое плакали, и мне это казалось совершенно адекватным.

— Ты из-за этого такой грустный весь день? — спросила Маруся.

«Издеваешься?» — хотел спросить я, но сдержался.

Поезд резко затормозил — Маруся, потеряв равновесие, ухватилась за моё плечо и не спешила отпускать. Я отвернулся и уставился в окно, но и там наткнулся на её отражение. Маруся убрала руку только на остановке — чуть куртку мне не прожгла.

Рядом с нами оказался парень, из наушников которого раздавалось зубодробительное тыц-тыц.

Маруся рассмеялась.

— Я вдруг вспомнила, — ответила она на мой немой вопрос, — как мы с тобой в Третьяковку ехали, потерялись, помнишь? А парень в наушниках не знал, на какой станции Третьяковка. Как так? Он же большой уже был.

Я тоже улыбнулся. В голове начинался дурдом: «Что это? К чему сейчас эти воспоминания?» Видимо, Маруся так и не решилась на объяснение. Кое-как вытерпел несколько остановок.

— Я на следующей выйду, мне там надо кое-куда, — сказал я, уже не в силах придумывать что-то правдоподобное.

— Да? А ты не мог бы меня проводить? — окончательно сбила меня с толку Маруся.

— В смысле? — промямлил я. — Там же ещё светло.

— Да, но я папе сказала, что ты меня проводишь, чтоб он не волновался. Но если ты не хочешь или спешишь, то не надо, конечно.

— Я не спешу, — сказал я.

Одну станцию проехали молча. Я уже вообще не понимал, что происходит. Махнул на всё рукой, принялся разглядывать пассажиров.

— А почему ты так спросил?

— Что? — не понял я.

— Ну, про смысл, — она мгновенно покраснела до ушей. — Ты раньше с каким смыслом провожал?

«Ну всё, достало», — решил я.

— Так у тебя теперь новый провожатый — ещё запасной, что ли, нужен?

— Какой — новый? — прямо-таки испугалась Маруся.

Я молчал.

— Ты про Ваню, что ли? — догадалась она. — Он меня не провожал. Ни разу. Что ж я, по-твоему…?

Она не договорила, а я не ответил.

Мы вышли на её станции, и на эскалаторе я оказался на ступеньку выше. «Немного перебор», — прикинул я. Я принялся внимательно читать рекламные стенды, так как лицо само расплывалось в улыбке.

— У Вани девочка в Харькове, — поведала Маруся. — У неё родители за Украину, запрещают ей с ним общаться, а она находит способы ему написать, позвонить. Красивая история.

— Прямо Ромео и Джульетта, — щегольнул я знанием классики.

— Да, но надеюсь, что финал будет другой.

— Угу. А тебе родители тоже запрещали со мной общаться?

— Нет. Это я сама. Прости, пожалуйста.

Маруся виновато глядела на меня снизу вверх, получалось трогательно.

— Это будет мне уроком, — добавила она.

— Уроком чего? — не отказал я себе в удовольствии послушать продолжение.

— Того, что надо слушать, даже если уверен в собственной правоте на 150 %.

— А-а, хороший урок, — одобрил я. — А мне папа недавно рассказал анекдот: есть два способа убедить женщину, что она не права, — я взял паузу, прям как папа, — но их никто не знает.

Маруся звонко рассмеялась.

— Надо будет у Вани разузнать эту тайну, — сказал я.

— Разузнай. Только если в этом анекдоте женщину заменить на мужчину, менее смешно не станет. Умение слышать чужие аргументы и признавать свою неправоту одинаково редко встречается у обоих полов, — заключила она.

— Возможно, — решил согласиться я ради примирения, хотя вариант с женщиной мне всё-таки казался смешнее.

Ваня через неделю ушёл из нашей школы, так как неожиданно вернулась хозяйка дома, и они переехали к другим знакомым в Тверь. Но и Маруся, и я поддерживали с ним связь. И каждый вечер, ложась спать, я просил неведомого Бога защитить воина Игоря. В августе того года он был ранен, лечился в российском госпитале, Ваня с мамой поселились рядом на время лечения. Но, выписавшись, он вернулся на фронт. В октябре у нас объявили частичную мобилизацию, и родители решили, что папа пойдёт воевать, если призовут. Я совершенно не представлял папу на войне и, наверное, поэтому не успел поволноваться. Повестка ему не пришла.

Негораций

В восьмом классе к нам пришёл новый математик — Генрих Иванович. Имя соответствовало оригинальности и противоречивости его натуры. Он был лысый, но с густой тёмной бородой. Всегда в костюме, солидный и при этом весельчак с набором присказок на все случаи жизни. Математику он любил страстно. А всех, кто не разделял этой любви, троллил нещадно.

Маруся отличилась на первой же алгебре — предложила решение задачи, которого он ждал много лет, и таким образом мгновенно попала в любимицы.

Венька тоже отличился, но по-своему — у него на уроке зазвонил телефон. Он выключил, извинился, но учитель выставил его за дверь до конца урока.

— Мы тут не в театре, — пояснил он, — чтоб я предупреждал вас перед каждый уроком, так что надеюсь, запомните простое правило: слышу звон — выйди вон. Меня, кстати, это тоже касается. И свой телефон с выключенным звуком я кладу на стол в качестве напоминания.

Доставалось и Вергилии — как наименее способной оценить чудесный мир математической логики.

— Мадмуазель, — обращался к ней Генрих Иванович, — хотя моё имя не Гораций, но в стихах я кое-что смыслю. Вы слышали о методе алгебраического описания стихотворных размеров?

— Нет, — отвечала Вергилия.

— Тогда вам персональное задание на неделю, записывайте: построить график эмоционального тона есенинской «Белой берёзы». Если возникнут трудности, подойдите ко мне после уроков.

В общем, урок алгебры был для него почти священнодействием, а зевать на нём — кощунством.

У него сложилась собственная система оценок:

— оригинально, но неверно

— верно, но неоригинально

— оригинально, но верно

Этой третьей и дальше удостаивалась одна Маруся. Матвей из кожи вон лез, чтоб её добиться, но не преуспел. Так что все остальные довольствовались первыми двумя. Поначалу меня это мало тревожило. Дело в том, что за прошедшее лето я вдруг догнал Марусю по росту и счастью моему не было предела. «Как была права мама, что оценки не главное, — усмехался я про себя. — Да они просто ничто по сравнению со ста семьюдесятью сантиметрами».

Но вскоре я стал главным объектом подколов математика, и сто семьдесят сантиметров перестали меня успокаивать.

Как-то раз Негораций (так мы прозвали его с моей подачи) попросил Марусю задержаться после урока и, как она мне потом рассказала, предлагал помочь с переводом в матшколу прямо посреди года.

— А ты что? — спросил я дрогнувшим голосом.

— Да чего мне там делать… — улыбнулась Маруся.

Вот за этими улыбками он и застал нас и, то ли в шутку то ли всерьёз, неодобрительно покачал головой.

С тех пор я стал часто бывать у доски и шуточки в мой адрес участились. Я обогнал по этому показателю даже Вергилию и Клещиков.

— У кого были затруднения с домашним заданием, поднимите правую хватательную конечность, — призывал Генрих Иванович в начале урока.

В один из дней у меня не получилось привести уравнение к ответу в конце учебника, но ни одну конечность я поднимать не собирался. И без меня затруднившиеся нашлись.

— Константин, — слышу уже ставшее ненавистным обращение. — Раз у вас не возникло затруднений, помогите нам, пожалуйста.

Я плетусь к доске.

— Попроси разобрать любой, кроме 184, — успеваю шепнуть я Никите.

И он, не глядя, просит разобрать самый лёгкий пример.

— Никита, если вас действительно затруднил номер 180, приходите на урок в пятом классе, уверен, вам помогут.

И он даёт мне именно тот, который я не сделал. Я пишу так, как делал дома. И результат, как ни странно, получаю тот же.

— Оригинально, но неверно, — слышу я ожидаемый вердикт. — Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?

— Я заглянул.

— Но решили, что вам виднее?

Слышу хихиканье.

— Так почему же вы не подняли руку? — не успокаивается Генрих Иванович.

Я молчу.

— Боялись идти к доске, не так ли? Почему?

«Потому что учитель — идиот», — отвечаю я про себя.

— Я серьёзно, Константин, с этим важно разобраться. Я не хочу, чтоб на моих уроках кто-либо боялся идти к доске.

«Он действительно идиот или притворяется?» — не могу понять я.

— Так чего вы боялись? Я вроде никого за ошибки не ругаю.

— Вы не ругаете — вы насмехаетесь, — высказалась Вергилия (вот молодец!). — А это гораздо хуже.

— Не согласен, — спокойно отозвался Генрих. — Ругань унижает. Насмешки — наоборот. Если я пошутил над вами, значит, не боюсь вас задеть, обидеть, то есть считаю вас достаточно взрослыми, чтобы отнестись к насмешке по-взрослому.

— Это как? — уточнила Вергилия.

— Если кто-то пошутил над вами остроумно, посмейтесь, — разъяснил Негораций. — Если не очень — снисходительно улыбнитесь. Эти уравнения, — он обернулся к доске, — вам пригодятся один раз, когда будете сдавать ЕГЭ (если он вообще случится), а второй раз — когда сынок придёт к вам за помощью с домашкой. А навык спокойного отношения к насмешкам может выручить не раз. Учитесь, Константин.

И он встал на моё место и смешно изобразил, как я нервно поправляю чёлку, пытаясь справиться с уравнением.

— Оригинально, но неверно, — говорит он мне шёпотом, будто суфлируя.

— Оригинально, но неверно, — повторяю я безразлично. — Вы в конец учебника из принципа не заглядываете?

— Отчего ж, иногда заглядываю, — отвечает Генрих.

— Но решили, что вам виднее? — продолжаю я, но получается невпопад, и класс покатывается со смеху.

— Нет, я решил, что поинтересуюсь на уроке, поэтому я поднял руку и оказался здесь, — говорит Генрих, когда хохот смолкает.

Я снова молчу, не в силах придумать ничего остроумного. (Потом я, конечно, придумал миллион вариантов продолжения нашей дуэли, но тогда я только насупленно молчал).

— Вот и всё, — говорит мне Генрих, — можете садиться. — Мария, а вы сошлись с учебником во мнении? — обращается он к Марусе.

Она кивнула.

— Значит, вернёмся к нашим бананам. Семён! Или Вениамин. Я пока не научился вас различать, так что ступайте вместе. Попробуем отыскать роковую ошибку Константина.

— Что это он на тебя взъелся? — шепнул мне Никита.

Я отмахнулся, типа меня это не волнует. «Зато я скоро перерасту Марусю», — напомнил я себе, но не помогло ни капли. «Чего он хочет добиться? — задумался я. — Показать Марусе, какой я олух, чтоб она перевелась в матшколу?» Что ж, значит, отныне мне придётся вести войну не только с математикой, но ещё и с математиком.

Дома я пожаловался на Генриха маме. Зря я боялся, что она сразу отправится к директору, — она отнеслась к его выходкам на удивление благосклонно.

— Он сам придумывает задачи? Какой молодец! И предлагает разные способы решений? Кость, вам очень повезло с учителем, надо этим пользоваться.

— А то, что он высмеивает каждый мой ответ, это как? — напомнил я.

— Да забей! Если б это было, скажем, в четвёртом классе, я бы с ним разобралась, а сейчас я чувствую, что ты в силах справиться сам. Будь выше этого. Пусть твои ответы будут неоригинальными, но верными — он успокоится и отстанет.

Легко сказать! Где ж мне взять правильные ответы, если мозг на уроке алгебры отключается в ожидании очередного разноса?

Так что моими единственными союзниками остались Клещики.

— Как же меня достал Негораций! — поделился я с ними после очередной алгебры.

Грубости в адрес математика в исполнении Клещиков пересказывать не буду.

— Хорошо бы над ним самим подшутить, — выпустив пар, заключил Венька. — Проверим, как он умеет по-взрослому реагировать на приколы.

— Хорошо бы, но как? — озадачился Сенька.

— Может, подарить тряпочку для протирания лысины и расчёску для бороды? — предложил Венька.

— Как вариант, — одобрил Сенька. — Оставим для Нового года, а то подарок без повода это как-то не круто. Может, стащить его термос?

— Очень смешно — обхохочешься, — вставил я своё веское слово.

— Потом вернём, само собой. И зачем обязательно смешно? Если не смешно, он должен снисходительно улыбнуться.

— Ты по Александрычу, что ли, соскучился? — усмехнулся Венька.

— Есть немного.

— Вот когда как следует соскучишься, — заключил Венька, — тогда и начнёшь тырить вещи учителей.

И мы договорились подумать.

Не знаю, как Клещики, а я думал так усердно, что половину домашних заданий не сделал. Думал над стихом о шутнике, который один смеётся над своими шутками. Гуглил нерешабельную задачку по алгебре. Искал в сети компрометирующую информацию, отзывы частных учеников. Но стих не складывался, задачки попадались дурацкие, а отзывы — все хвалебные. Видимо, преподавая за деньги, он так над учениками не измывается. Почитал интервью — сплошное лицемерие: рассуждает о том, как важно уважать ученика, в том числе и его право не любить твой предмет. При этом ученик не имеет права мешать другим, поэтому учитель обязан обеспечить соблюдение порядка. Ещё нашёл его фото в обнимку с сыном, который оказался моим ровесником, и мысленно ему посочувствовал.

В общем, к следующей алгебре мне казалось, что я изучил Генриха вдоль и поперёк, а вот как над ним пошутить, понятия не имел. Но на всякий случай исполнился дерзости.

— Константин, — я уже даже перестал вздрагивать, — поможете нам с уравнением?

— А почему вы меня всё время вызываете? — бодро начал я.

— Нравитесь вы мне, Константин, ничего не могу с собой поделать, — широко улыбнулся Генрих.

Я иду к доске, и он диктует средней сложности пример, но у меня в сто первый раз перемешиваются в голове квадрат разницы и разница квадратов. Я не успеваю сосредоточиться, потому что Генрих отпускает очередную шутку, и я начинаю перебирать в голове остроумные ответы. А в результате решаю уравнение под диктовку класса, как самый натуральный двоечник. И даже под диктовку умудряюсь что-то напутать, так что класс потешается вместе с учителем. Я боюсь повернуться в Марусину сторону, но мне мерещится за спиной и её звонкий смех.

Как же я ненавидел математика в этот момент! Ни к кому я не испытывал ничего подобного. Кровь прилила к лицу, и ладони сжались в кулаки.

— Похоже, я на вас отрицательно воздействую, — сделал вывод Генрих Иванович.

«Сто процентов», — хотел сказать я, но красноречиво промолчал.

— Как же с этим быть? — продолжил свои размышления учитель. — Может, хотите в другой класс?

Я на него как посмотрю, а класс как загудит…

— Тише, тише, — снова улыбнулся он. — Я пошутил — не волнуйтесь. Как раз хотел показать Константину, что класс за него горой. Они могут и похихикать вместе со мной, но если что — порвут за вас как тузик грелку. Садитесь, пожалуйста.

— Думаешь, правда шутил? — шепнул обеспокоенный Никита.

Я трагически пожал плечами.

— Если что, мы ведь и правда порвём, — заверил он.

Я кивнул.

А Маруся после уроков, как ни в чём не бывало, подошла к Генриху с вопросом. Я воспринял это как предательство.

Всю биологию я измышлял план мести, а в результате только разочаровался в своих мыслительных способностях.

— Ты чего такой? — спросила Маруся, когда мы выходили из класса.

— Какой? — буркнул я.

— Сердитый.

— Забей.

— Это из-за Генриха Ивановича? — не отставала Маруся. — Он точно шутил.

— Откуда тебе знать? — усмехнулся я.

— Он на самом деле хотел тебе показать поддержку класса.

— А ты что, личная поверенная у Негорация? — и я выдавил смех. — Немуза?

— Кость, пожалуйста. Он хороший, правда.

— Чего ко мне привязался этот хороший, может, скажешь?

Маруся пожала плечами.

— А я тебе скажу — он хочет выставить меня идиотом перед тобой, и у него отлично получается.

И, закинув рюкзак за спину, я гордо удалился.

И на следующий день Генрих, о чудо, ни разу ко мне не обратился. Под конец урока я заподозрил неладное. На сей раз я догнал Марусю.

— Ты что, говорила обо мне с Негорацием?

Маруся покраснела.

— Ты совсем, что ли? — я пришёл в бешенство.

— Тебя вызывают — ты не доволен, — попыталась оправдаться она. — Не вызывают — выходишь из себя.

— Ты правда не понимаешь?!

Я никогда так не злился на Марусю! Это ж надо было додуматься рассказать обо всём учителю! Чтобы он смилостивился над идиотом и не трогал его, а то идиот, бедняжка, испереживался!

Я развернулся, чтоб не наговорить грубостей, но Маруся удержала меня за локоть.

— Ну прости, пожалуйста, — сказала она, и, к собственной досаде, я мгновенно остыл, — просто он сам про тебя спрашивал. Больше не буду ничего говорить.

— Благодарю за понимание, — пробормотал я, вложив в благодарность остатки своей обиды.

На следующей алгебре Генрих Иванович призвал желающих решить логическую задачку.

— Разомнём извилины? Есть любители?

Я ненавижу логические задачи: олимпиадные, интересные, со звёздочкой и так далее. Ненавижу давно, но я поднял левую хватательную конечность.

— Простите, — обратился Генрих к остальным желающим, — но Константин вне конкуренции. — Вы тоже соскучились? — подмигнул он мне.

— Ужасно.

— Для вас у меня заготовлена логическая задачка для 3-го класса.

— А можно для 1-го? — сострил наконец я.

— Не переживайте, подсобим, — заверил Генрих и зачитал задачу:

Мостовой не хочет играть с Кассьерой, Караваев отказывается пасовать Сергееву, Сергеев знает, что Мостовой ябедничал на него Семаку. Составьте из этих футболистов комбинацию из трёх точных передач и голевого удара.

— В такой нездоровой обстановке не получится ни точных передач, ни голевого удара, — снова пошутил я.

— Ну, смотря с кем они играют.

— А Сергеев не выходит на поле одновременно с Кассьерой, — продолжил я экспертные замечания.

— Как видите, вышел, — ответил Генрих. — Запишите условия, как вам удобней.

И он повторил задачу.

— Да зачем эти комбинации — всё равно продуют! — крикнул один из Клещиков — болельщиков «Спартака».

— Кто все эти люди? — пробурчал Матвей.

А я набросал схему, записав всех игроков «Зенита» под своими номерами.

— А если Сергеев ябедничал, это значит, он не даст пас на Мостового? — уточнил я.

— Кто их знает? — развёл руками Генрих. — Думаю, голевуху они друг другу точно не дадут.

Матвей поднял руку:

— А почему в задаче пять человек, а на схеме четыре?

— Семак это тренер, — ответил Генрих, а я рассмеялся как последний дурак.

— Значит, Сергеев должен получить голевой пас от Кассьеры, — начал я свои размышления, — Кассьера — от Караваева, Караваев — от Мостового, — торжественно заключил я.

Венька поднял руку.

— Да, Вениамин.

— А у меня получилось так: Мостовой даёт Сергееву пас на ход, Сергеев пасует Кассьере, Кассьера кросс Караваеву, тот выходит один на один с вратарём и забивает в левую девятку.

— Тоже проходной вариант, молодец, — похвалил Генрих, а я расстроился, что мой ответ не единственно верный.

— Защитник забивает гол? — усмехнулся я.

— У них там такой бардак, — отмахивается Венька.

— Ещё есть варианты? — спрашивает Генрих. — Нет? Мария, вам домашнее задание — вычислить количество правильных ответов. Вычислить, а не просто найти и сосчитать. Ну, вы меня поняли. Так, значит, размялись. Садитесь, Константин. Спасибо.

Я вернулся на своё место в смятении: «Что это было? Попытка примирения или особо изощрённое издевательство? Странная задачка якобы для третьего класса, приготовленная заранее. Как будто знал, что я вызовусь. И откуда он узнал про футбол? Гуглил мои интервью? Если и гуглил, то ничего не нагуглил. Расспрашивал Марусю? До чего же всё это противно!»

В результате новая тема прошла целиком мимо меня. Размял извилины — ничего не скажешь. И тут я вспомнил, что химичка заболела и у нас две алгебры подряд. Сейчас он снова меня вызовет и окончательно вынесет мне мозг. Что делать: отпроситься или просто уйти? Или, может, второй раз подряд не станет вызывать?

— Ты о чём задумался? О голевом пасе Сергееву? — спросил Никитка, оторвавшись от телефона.

Я усмехнулся.

— Как же достал меня Негораций! Если он опять меня вызовет, я не пойду.

— Да брось — прикольный мужик. И вызывать тебя второй раз подряд не станет.

«Ещё один предатель, — подумал я. — Все за него. Ещё немного — и Клещики перейдут на его сторону».

Я полистал учебник, но не успел найти нужную тему, как прозвенел звонок. Я сидел, уткнувшись невидящим взглядом в учебник.

— Константин, — слышу я и холодею, — вы так здорово задали тон предыдущему уроку — попробуем повторить? Начнём опять с простого.

— Для третьего класса? — уточняю я.

— Нет, для восьмого, — улыбается Генрих. — Найдём значение выражения. Записывайте: ноль целых две десятых в минус второй степени.

Я записал дробь и стою-думаю, как записывать степень. Приписал сверху «-2», что, судя по отсутствию смеха, оказалось правильно. Это, конечно, достижение, но дальше-то что? Одноклассники шепчут наперебой: «В правильную дробь! Переверни!» А я стою и уже с трудом сдерживаю смешок, так как совершенно не представляю, что и куда требуется перевернуть.

Бросил взгляд на Генриха — он явно начинает закипать, и меня это радует. Сейчас я его доведу до белого каления.

— Константин, вижу, вы решили отбить у меня желание вызывать вас к доске? — говорит он уже без смеха.

— Нет, — отвечаю я очень спокойно, — просто я прослушал новую тему.

— Каким образом? — явно не верит мне Генрих.

— Замечтался.

— О ком?

— О каникулах.

— Роль плохого мальчика вам не идёт, — говорит мне Генрих, сдерживаясь из последних сил.

Я довольно ухмыляюсь.

— Садитесь, два.

— Мне его даже жалко стало, — поделился Никита.

— Ну-ну.

Полкласса подняли хватательные конечности, желая решить мой пример. Но Генрих остался хмурым до конца урока. Я торжествовал. Наконец-то я ему испортил настроение, а не наоборот.

На перемене ко мне подошла Маруся.

— Зачем ты так с Генрихом?

— Как — так? Я правда прослушал новую тему. Не веришь?

— А зачем прослушал?

— Я не нарочно.

Маруся продолжала смотреть на меня с укором.

— Так ты поняла, чего он ко мне привязался? — вернулся я к нашему прошлому разговору.

Маруся вздохнула.

— У него сейчас сложные отношения с сыном нашего возраста.

— И что?

— Может, хотел с тобой их наладить, но и тут ничего не вышло.

— Оригинальная версия. Но я остаюсь при своей. А вы с ним уже и семейные отношения обсудили? Сынок-то, кстати, случаем не в матшколе?

— Вряд ли. Он вроде плохо учится.

— Ещё бы! С таким папашей.

Маруся с досадой махнула на меня рукой и ушла. Меня тут же окружили Клещики.

— Ты сегодня неплохо его уделал, но лучше, чтоб без двоек, — сказал Венька. — И мы придумали, как.

Судя по горящим глазам, придумка получилась стоящая.

— Мы слышали, какая у него мелодия звонка на телефоне, — поведал шёпотом Сенька. — Мы поставим на мой старый телефон такой же и приклеим его скотчем под учительский стол. И позвоним одновременно на мой, с включённым звонком, и на его.

— Гениально, — похвалил я.

— Мы уже поспорили с Венькой — выйдет вон или нет. Твоя ставка?

Я призадумался. Представил ситуацию и пожалел Негорация.

— А если он соберёт телефоны и перезвонит по твоему номеру?

— Звонить будем со старого Сенькиного, симку купим. Не станет же он всех обыскивать.

— А если найдёт телефон под столом? — не отставал я.

— То придётся признать, что он гений. А мы ему припомним про снисходительную улыбку.

Клещики были так воодушевлены собственной изобретательностью, что мне стало жаль их обламывать, хоть я и не разделял их энтузиазма.

На следующий день алгебра была первым уроком. Клещики пришли рано и, судя по довольным физиономиям, телефон они успешно закрепили.

Я попытался прогнать неприятное предчувствие. Мне-то чего бояться — я тут практически ни при чём. Но всё равно хотелось, чтобы прикол каким-то чудом отменился.

Генрих на меня даже не смотрел. Можно было и не делать домашку. Он вызвал к доске Вергилию.

И тут в полной тишине зазвонил телефон. Генрих Иванович обвёл глазами класс, но, когда никто не дёрнулся, перевёл взгляд на свой. Побледнел, рванулся к нему. Клещики сработали чётко — закончили оба звонка, аккурат когда он потянулся к гаджету. Генрих проверил режим, задумался.

Тишина повисла невыносимая.

— Нда, задали вы мне задачку, — сказал Негораций несколько угрожающе и почесал лысый затылок. — Жаль только, что урок срывается.

— Кто-то включил звук? — поинтересовалась Вергилия.

— Нет, звук выключен, и телефон никто не трогал. Очень интересно. Мария, откуда по-вашему, шёл звук?

— От стола, — уверенно ответила Маруся.

Негораций, которого теперь можно было бы называть «Нехолмс», приподнял лежащие на столе папки.

— Константин, если вас не сильно обидят мои подозрения, покажите мне последние набранные номера на вашем телефоне.

Я засомневался на секунду: там могут быть только мама, Никита и Маруся. Что ж, пусть ему станет стыдно. И я предъявил телефон.

— Спасибо, — сказал он, смутившись, — я очень рад. Посмотрите мои, если хотите.

— Не хочу, — гордо заявил я. — Можете проверить мой рюкзак на предмет другого телефона — ведь не стал бы я звонить со своего номера.

— Действительно, — повторил Генрих. — Интересный урок намечался. Но ваша задачка тоже неплоха, и подумать над ней мне придётся за дверью. Тема не объяснена, так что вы свободны от домашней работы.

И он вышел. Венька выиграл спор. Вергилия вернулась на место.

— Во дела, — сказал Никитка довольно громко. — Ну, забыл звук отключить, с кем не бывает. А признаться не может. Целый спектакль устроил и всё равно ушёл. Сидящие рядом с ним согласились.

— Странный какой-то…

— Не надо было такие правила устанавливать…

— Лучше б я выспался, чем тут сидеть неизвестно зачем…

Так мы и просидели до конца урока — кто ворчал, кто играл на телефоне, кто готовился к химии…

Нехолмс вернулся со звонком и сел за свой стол. Мы, попрощавшись с ним, ушли.

Клещики решили не рисковать и прийти за телефоном после уроков. Я стоял на стрёме, братцы вернулись очень быстро — бледные и растерянные. Венька показал мне записку: «За телефоном обращаться ко мне». И подпись Негорация.

— Нет уж, — сказал Венька. — Только если отец хватится. А так не нужен он мне.

Сенька поддержал брата.

Генрих Иванович пришёл на следующий урок в приподнятом настроении, вызвал Вергилию, чтобы продолжить с того же места, на котором остановились.

— Но сначала, — сказал он, глядя мне в глаза, отчего я мгновенно взмок, — я бы хотел извиниться в присутствии класса перед Константином. Проверять ваш телефон — это недостойный поступок, я искренне сожалею о нём.

Я покраснел и опустил голову. Урок продолжился.

Это было в середине ноября. С тех пор Генрих Иванович от меня отстал. Я делал домашнее задание, внимательно слушал на уроке и писал самостоятельные на уверенные четвёрки, но он ни разу ко мне не обратился. А я не мог отделаться от чувства вины. «Ведь ничего ужасного не произошло, — успокаивал я сам себя. — Ну сорвали урок, что страшного, уже сто раз всё наверстали. Ну извинился он передо мной — тоже нормально, по делу». Но успокоиться не получалось, и я поражался тому, что одна небольшая пакость, даже не мной придуманная и устроенная, может так серьёзно отравлять жизнь. Кроме того, этот нарочитый игнор заставлял меня подозревать, что Генрих Иванович уже узнал обо всём, включая моё участие. «Вдруг Клещики сознались, чтобы получить телефон, просто ничего мне не сказали?»

После того, как он не вызвал меня, несмотря на высоко поднятую хватательную конечность, я решил расспросить Марусю.

Дожидался её в раздевалке, а она где-то застряла — видимо, опять что-то обсуждала с Негорацием. Я сидел на тёплом от батареи подоконнике, в окно стучал колючий снег, на улицу не хотелось. А вот наконец и она. Как обычно, сразу меня заметила, улыбнулась.

— Что это Негораций меня так жёстко игнорит, ты не в курсе? — спросил я.

— Нет, — сказала Маруся. — Он давно о тебе не расспрашивал.

— Действительно, какой смысл меня вызывать, если я сделал домашку и въехал в новую тему? — сыронизировал я.

Маруся снова улыбнулась.

— Может, до сих пор чувствует вину за тот урок? — предположила она. — Передать ему, что пора обратить на тебя внимание?

Я рассмеялся над удачной шуткой. Маруся накинула длинный серый пуховик и намотала неизменный голубой шарф.

— Не, не стоит, — сказал я. — А он с тобой не обсуждал?

— Что именно?

— Ну, тот урок.

— Немного. Он утверждал, что звонок подстроен, но не знал, кем.

— Ясно.

— Это очень странно, — продолжила Маруся. — Очевидно же, что он просто забыл отключить звук. Зачем выдумывать небылицы, устраивать досмотры? Я даже подумала, может, и его проблемы с сыном вызваны подобными приколами.

Она уже надевала рюкзак — должно быть, быстро, но для меня время в тот момент замедлилось невероятно.

— Он ничего не выдумывал, его телефон не звонил, — я будто услышал свой голос со стороны.

— В смысле? — не поняла Маруся.

— Под столом был приклеен другой телефон с таким же звонком, как у него.

Маруся замотала головой.

— Ты…

— Идея не моя, но я был в курсе.

Надеюсь никогда больше не увидеть в Марусиных глазах того разочарования.

— Как же так… — сказала она и ушла. И перестала со мной общаться.

Как исправить ситуацию, я понятия не имел. Признаться ему ни с того ни с сего? Меня передёргивало при одной мысли об этом. Да и надо ли что-то исправлять? Разве не достаточно того, что я признался Марусе? Мне даже приходило в голову покаяться при всём классе, как и он, но я отдавал себе отчёт, что мне не хватит духу.

Судьба пришла мне на помощь. Я столкнулся с Генрихом Ивановичем в ближайшей к школе аптеке, куда мама попросила меня зайти за памперсами. Там оказалось немало народа. В оба окошка стояла очередь из трёх-четырёх человек. Половина из них хлюпали носами и подкашливали. В общем, опасная обстановка. А мама меня предупреждала, что в таком случае лучше зайти в другую аптеку. Где подороже.

Генрих Иванович стоял лицом к окну и разговаривал по телефону. Я сразу узнал его по блестящему черепу и встал рядом, собираясь с духом. Сердце стучало как сумасшедшее. Генрих Иванович вдруг повысил голос:

— Послушай меня! Не смей вешать трубку! Слышишь? Не перебивай меня хоть одну минуту!

Но на том конце всё-таки повесили трубку. Генрих Иванович чуть не стукнул телефоном по подоконнику.

Я понял, что это явно не самый подходящий момент для убийственных признаний, и хотел улизнуть. Но не успел.

— Здравствуйте, Кость, — вздохнул он.

— Здравствуйте, — сказал я. — Но мы сегодня уже виделись.

— Да, точно. Непростой день имеет свойство растягиваться.

Он достал из кармана куртки листочек с длинным списком лекарств и тут же сунул его обратно.

— Молодой человек, — обратилась к нему женщина, — ваша очередь подходит.

— Я вас пропускаю, — улыбнулся Генрих Иванович. — Вот объясните мне, Кость, — повернулся он ко мне, — почему, когда я отстал от вас, вы стали хорошо учиться? А стоит отстать от сына, как меня вызывают к директору? — Он горько вздохнул. — Увы, воспитание это вам не математика. Всё настолько сложнее. Я не справляюсь.

Я молчал, не зная, чем его утешить.

— Это, наверное, пройдёт, — наконец сказал я. — Просто иногда всё видится не так, как есть на самом деле, и с этим ничего не поделать.

Он кивнул и направился в свою очередь.

— Генрих Иванович, — я сделал глубокий вдох, — я участвовал в том приколе с телефоном. И хочу попросить прощения.

Он не сразу переключился, но потом заметно расстроился.

— Надо вернуть вам телефон, — сказал он.

— Это не мой, — поспешил я, желая выгородить себя хоть немного, вместо того, чтоб позаботиться о Клещиках.

— А, ну ладно.

— Добрый день! Вы что-то хотели? — обратилась к нему аптекарша.

— До свиданья, — попрощался я.

— Постойте, Кость, — и он снова покинул очередь. — Можно личный вопрос — Мария на вас обижена?

— Да, — подтвердил я. — Как раз из-за этой истории.

— Знаете, я тоже учился с будущей женой в одном классе. — Я отчего-то по-дурацки заморгал. — Но поженились мы лишь спустя двадцать лет после выпуска. Мне всё казалось, что наверняка встречу кого-то красивее, интереснее… Двадцать лет, прожитых почти впустую… Сначала вы мне напомнили меня самого в юности, даже трудно сказать, чем. Но, к счастью, вы явно поумнее.

Я опешил — и от его откровенности, и от заключения.

— Ладно, не буду вас смущать. Позволил себе лишнего, потому что скоро уйду из школы.

— Почему? — выпалил я.

— По семейным обстоятельствам. Очень жаль прощаться с вашим классом. А с Марией я поговорю, не волнуйтесь.

— Да я сам, не стоит.

Он лишь улыбнулся.

— Думаете, ей было бы лучше в матшколе? — задал я последний мучивший меня вопрос.

Он покачал головой.

— Нет. Она бы там, конечно, многим нос утёрла, но это не её. Удивительно мудрая девочка.

Я кивнул и ушёл совершенно счастливый, напрочь забыв, для чего заезжал в аптеку.

На следующий день после уроков Маруся передала мне Венькин телефон. Я не разглядел в её глазах того противного разочарования. Мне ужасно хотелось узнать, что ей сказал обо мне Генрих Иванович, делился ли он с ней теми же сожалениями, что со мной, но врождённая скромность мне не позволила. Но, судя по особенно тёплой улыбке, что-то хорошее на мой счёт он ей однозначно сказал — когда-нибудь спрошу, она точно не забудет.

Перед новым годом Генрих Иванович с нами попрощался. Провожали его чуть не со слезами. От Игоря Ивановича узнали, что у него тяжело болеет жена и теперь ей нужен постоянный уход, поэтому он перешёл на частные онлайн уроки.

«Оригинально, но не верно» осталось в нашем классе навсегда.

Даня

А после зимних каникул у нас в очередной раз появился новенький. Правда, не совсем новенький — к нам перевели ученика параллельного класса. Туда он попал, оставшись на второй год. А до этого два года учился в другой школе. Поговаривали, что классная 8 «Б» уволилась именно из-за него, как и два подряд школьных психолога. Вообще, слухов о Дане ходило много: что отец его то ли в тюрьме, то ли мафиози; что директор то ли дружит, то ли сидел с его отцом в тюрьме и поэтому не хочет слушать ни учителей, ни родителей, которые твердят, что Дане не место в обычной школе. С ним никто не общался, он всегда сидел один, обычно в наушниках, равнодушно получал свои двойки, а к концу триместра «просыпался» и бодался с учителями, требуя натянуть ему тройки.

Накануне Даниного перевода в наш класс Игорь Иванович собрал нас после уроков и произнёс очень трогательную речь, которую можно было бы озаглавить «Последний шанс». Он говорил, что не всем повезло родиться в благополучной семье и далеко не у всех есть то, что нам кажется совершенно естественным: поддержка родителей, нормальная еда, верные друзья, способности к тому или иному предмету… И сейчас нам предоставлена уникальная возможность сыграть важную роль в судьбе человека. «Мы с директором обсудили ситуацию, — делился Игорь Иванович, — и пришли к выводу, что это его последний шанс. Даня однозначно заявил, что не будет ходить в школу-интернат. И мы знаем, что отец не сможет его заставить. Он убежит из дома, и, скорее всего, пути назад для него уже не будет. Если же мы найдём в себе силы не отвернуться, не махнуть рукой, поддержать, заинтересовать, то кто знает… Надежда невелика, но пока она есть».

Девочки слушали со слезами на глазах, и даже один из Клещиков под конец всхлипнул в полной тишине. Все, конечно, преисполнились готовностью помочь человеку встать на путь истинный.

Даня пришёл в наш класс на следующий день. Опоздал на урок, молча вошёл и сел за последнюю парту. Вид он имел, признаться, устрашающий: чёрный балахон, короткая стрижка почти под ноль, приплюснутый нос, как у боксёров, и широко поставленные, слегка раскосые глаза. Встречаться с ним взглядом почему-то не хотелось, и мы поглядывали на него украдкой.

Игорь Иванович попросил его снять наушники. Тот сделал вид, что не слышит. Тогда Игорь Иванович аккуратно снял с уха один из них и повторил просьбу. Даня спустил их на шею и посмотрел на Игоря Ивановича так, что я бы на месте того отошёл подальше.

— С наушниками всё понятно, а от чего образовались «очки», как думаете? — задал вопрос Игорь Иванович.

— Не знаю, — ответил Даня.

Маруся подняла руку.

— Правильно, Маруся, — сказал Игорь Иванович, не дав ей ответить (он частенько так шутил), — от слова «очи». Давайте вспомним другие примеры, когда слово образовано от части тела.

— Подлокотник, — громко сказал Матвей.

— Наколенник! — не отстал я.

— Ошейник! — включился Венька.

— Намордник! — крикнул Сенька.

— Поджопник, — сказал Даня.

— Правильно, — похвалил Игорь Иванович, — а кто знает, от какой части тела образовано слово «наперсник»?

— Перст! Перст! — догадались мы все подряд.

— Нет, — сказал Игорь Иванович, — «наперсник» это не вам не «напёрсток», он пишется без буквы «т», так как образован от старославянского «перси», а по на-нашему «грудь». Оно является калькой с аналогичного греческого слова. А что оно означает и почему?

Мы примолкли. Все, конечно, помнили «наперсников разврата» из стихотворения «На смерть поэта», но кто эти нехорошие люди, представляли смутно. Даня снова надел наушники, и до конца урока приглушённое тыц-тыц раздавалось на весь класс. Игорь Иванович тяжело вздохнул.

Да и наш пыл подугас. На переменах Даня выходил из школы, чтобы покурить, и поэтому часто опаздывал на уроки. Клещики — единственные, кто посмел к нему обратиться, но сразу же об этомпожалели. Да, по сравнению с Даней братцы представлялись сущими милашками. Маруся, несмотря на мои возражения, набралась смелости и предложила ему помощь с русским языком, но, к счастью, он её просто проигнорировал. А если бы послал, как Клещиков, то мне пришлось бы вмешаться, а я этого совсем не жаждал.

Атмосфера в классе стала тяжёлой. О каком-таком последнем шансе толковал Игорь Иванович? К нам пришёл очевидно неисправимый элемент. Без шансов. И мы ожидали, что учитель скоро сам это поймёт и признает.

В тот знаменательный день я проснулся с дурным предчувствием. И сразу же связал его с новеньким. «Но что он может мне сделать? Обматерить, толкнуть?.. Так я не поведусь — пожалею несчастного и всё. Осталось немного потерпеть, и его выгонят из школы», — успокаивал я себя. Предчувствие поблёкло, но не исчезло.

Даня явился под конец первого урока, Игорь Иванович его не пустил. Потом он своими наушниками чуть не довёл Галину Петровну до нервного срыва или сердечного приступа. Она отправила его к директору. Мы уже обрадовались, что избавленье совсем близко. На перемене после биологии мы с Марусей стояли в коридоре и спорили на тему исправимости, причём она убеждала меня, что человек может исправиться в любой момент, если только захочет. А я утверждал, что захотеть способен не всякий и, соответственно, не всякий исправим. В этот момент вернувшийся от директора Даня задел Марусю рюкзаком, причём нарочно, так как никакой толкучки рядом не было.

— Эй, — крикнул я, и он, к сожалению, обернулся. — Извиниться не хочешь?

— Не хочу, — ответил Даня. Я заметил в его глазах непривычный огонёк вместо обычной угрюмой отрешённости. Этот огонёк не сулил мне ничего хорошего.

— А стоило бы, — сказал я тише.

— Может, ты попросишь?

— Уже попросил.

— Значит, плохо попросил.

Я демонстративно засучил рукава. Маруся попыталась встать между нами, но я её пододвинул.

— Кость, ты чего? — перепугалась она.

— Я с тобой здесь драться не буду, — сказал Даня.

— Почему? — спросил я.

— Потому что девка твоя заверещит, и нас слишком быстро растащат, — объяснил Даня.

— Тогда где? — не отступил я.

Маруся потянула меня за локоть.

— Я знаю место, потом скажу, — сказал Даня, развернулся и пошёл в класс.

— Договорились! — крикнул я вслед.

— Ты с ума сошёл? — напустилась на меня Маруся. — Не смей с ним драться!

— Почему?

— Он ненормальный. Ты что, не видишь? Он убить может.

— Не преувеличивай.

— У него, может, ножик в ботинке, — продолжала Маруся. — Он, наверное, каждый день дерётся, нос вон как у борцов, а ты когда последний раз дрался?

— Я самбо занимался, — сообщил я, не уточняя, что это были три месяца в третьем классе. — Кто-то должен дать ему отпор.

— Не должен. Это учителя должны понять, что ему не место в обычной школе.

— Ладно, Марусь, разберусь как-нибудь.

Но Маруся вцепилась в меня мёртвой хваткой:

— Если ты мне сейчас же не пообещаешь, что не будешь с ним драться, я иду всё рассказывать Игорю Ивановичу. Или, лучше, твоей маме позвоню.

— Ты зря так, — сказал я угрожающе.

— Ты меня вынуждаешь.

— Хорошо, я обещаю, что не буду лезть в драку, но, если он сам начнёт, я отвечу.

— И ты не будешь с ним встречаться не пойми где, — недоверчиво добавила Маруся.

— Не пойми где — не буду, — усмехнулся я.

— Честное слово?

— Честное слово.

Но ей и этого не хватило.

— Проводишь меня после школы? — попросила она, слегка покраснев.

— Тогда уж ты меня! — рассмеялся я.

И Маруся, улыбнувшись, наконец отпустила.

Я написал Дане в вотсапе: «Встретимся в 4. Где?» Получил ответ и тут же стёр переписку. «После уроков сделай вид, что я отказался», — добавил я.

Маруся следила за нами, но я и не смотрел в его сторону. «Трус», — шепнул мне Даня с ухмылкой, когда я проходил мимо. Маруся не слышала, но, скорее всего, прочла по губам. Сообразительный он, оказывается.

В раздевалке я забрал её рюкзак.

— Тяжёлый, — сказал я и повесил его на второе плечо.

И мы вышли на улицу.

— Неужели ты правда собирался с ним драться? — не могла успокоиться Маруся.

— Конечно.

— Это ужасно глупо, — злилась она. — Чего ради? Что ты ему можешь доказать?

— Что нельзя безнаказанно толкать людей.

— Так для него с тобой подраться это не наказание, а удовольствие.

— Ну уж, как пойдёт. Как пошло бы, — поправился я.

Маруся снова посмотрела на меня с тревогой.

— Ты дал честное слово, — сказала она на прощанье. И я кивнул.

Оставшись один, я ощутил холодок на спине. Дурное предчувствие не подвело. А я и не знал, что у меня такая развитая интуиция. Ноги сами понесли меня в назначенное место. Мысли отступиться не было. Мы почти одного роста, я набрал форму на турнике, помню пару приёмов из самбо. Практики маловато, это да. Но лучше проиграть драку, чем вовсе не явиться.

Я нашёл по карте маленький пустой дворик. Даня сидел на бордюре и курил. Я скинул рюкзак на обшарпанную скамейку. Он встал, и я почему-то мгновенно понял, что шансов у меня нет. Что за наваждение привело меня сюда — загадка. Но не бежать же сейчас.

— Начинай первым, — сказал я изменившимся голосом. — Я обещал не лезть в драку.

— Как скажешь.

Он загасил сигарету, подошёл и ударил меня в живот. Но я успел немного отпрянуть и тут же ответил, но вообще не достал. А потом на меня обрушилось несколько мощных болезненных ударов, и я оказался на асфальте. Поднялся, несмотря на головокружение, и даже выставил защиту. Какие там самбистские приёмы! Остаться бы целым!

— Тебе что, мало? — донёсся немного удивлённый вопрос.

Я, конечно, хотел сказать, что мне уже более чем достаточно и, в общем, можно бы и закруглиться, но вместо этого подскочил к нему и ударил в нос, по папиным заветам. В нос, правда, не попал, но до губы дотянулся, после чего последовал удар в мой левый глаз, и я снова оказался на асфальте. На сей раз решил так резко не подниматься.

Даня уселся рядом на бордюр и сплюнул кровь. Я кое-как поднялся и сел рядом. Из-за глаза трещала вся голова.

Даня посмотрел на меня и усмехнулся.

— Ты когда последний раз дрался?

— Я не дрался — я боролся, — гордо ответил я. — На самбо.

— Я так и думал, что ты какой-нибудь каратист. Возомнят себя кунфу-пандами и огребают. Если мы оба придём завтра в таком виде, — продолжил он, — то все поймут, что это я тебя отделал, и меня выгонят из школы. И батя прибьёт. Или я его.

— Тебя отец бьёт? — спросил я.

— Скорее, бил. Только не говори никому. Я в интернат не пойду.

— А что мама?

— Мамы нет давно.

Снова помолчали.

— И часто бьёт?

— Сейчас уже нет. Когда я поменьше был, сильнее доставалось. Частенько блевал после ударов по голове.

И он снова сплюнул кровь.

— Может, в интернате лучше, — предположил я.

— Не лучше. Бандитом стану.

— Мощный план, — сказал я и потрогал левый глаз — удивился тому, что он так быстро заплыл и не открывался. — Не волнуйся, я не приду в школу на этой неделе.

— И в травмпункт не ходи.

— Нет, конечно. Мама напишет врачихе, что у меня ОРЗ.

— Чего?

— Простуда.

— Хорошо.

Даня поднялся.

— Ну, бывай.

Он ушёл. Я достал бутылку с водой и умылся. Сделал селфи и сам пришёл в ужас. Что же будет с мамой? Написал ей сообщение: «Я подрался, со мной всё в порядке, так что не пугайся моего вида».

Но маме, конечно, поплохело. Даже папа не нашёл сил пошутить, а я ведь возлагал на него надежды. Мне вручили замороженные ягоды, чтобы приложить к глазу.

— Зубы целы? — спросила мама слабым голосом.

— Целы, — заверил я.

— Слава Богу! Это новенький ваш?

Я кивнул.

— Я звоню в полицию.

— Нет, мам. Мы подружились, — преувеличил я немного.

— Давай хоть к окулисту сходим.

— Не хочется.

Мама всплеснула руками:

— Арника же есть!

Она сбегала в комнату и всыпала мне в рот две гомеопатические горошины.

— Если завтра лучше не станет, пойдём ко врачу, — сказала она уже категорично.

Я попросил связаться с педиатром, она согласилась.

— А теперь уйди с глаз моих! — вдруг разозлилась она. — Видеть тебя не могу! Всю голову, видать, себе на этом дурацком футболе отшиб, раз решил драться с таким отморозком! Чем ты вообще думал? Вот чем?!

И я поспешил смыться.

Обидно было за глаз, но с другой стороны — можно считать, легко отделался.

Я всё думал, как написать Марусе о причинах моего отсутствия, чтоб она не запаниковала. Врать, что у меня ОРЗ, не хотелось. «Я в полном порядке, но на этой неделе не приду», — написал я наконец. Она прочла, но не ответила.

Глаз на следующий день уже приоткрылся, так что визит к окулисту отменили. Но заниматься одним глазом или читать мама мне запретила. И я позвал Даню после уроков покататься на самокатах. Мама была против, но я рассказал о его тяжёлой судьбе, и она согласилась. А Даня, как ни странно, приехал.

Сначала ехали молча. А потом я спросил:

— А ты каким бандитом планируешь стать? То есть на чём будешь специализироваться?

— Буду грабить богатеев, — не раздумывая, ответил Даня.

— И раздавать нищим? — усмехнулся я.

— Ещё чего! — на полном серьёзе возмутился Даня. — Дом построю, с бассейном, все дела.

— Богатеев трудно грабить, — сказал я как большой специалист. — Надо в охранных системах разбираться.

— Найду помощника.

— А ты-то зачем помощнику?

— Я охранников уложу.

— Так у охранников оружие.

— У меня тоже будет оружие.

Я хмыкнул.

— А в тюрьму сесть не боишься?

— Да не особо, — признался Даня. — Батя, правда, всё время твердит, что туда лучше не попадать, но я-то не такой слабак.

— А он там был?

Даня кивнул.

— И это правда, что они с директором…

Даня снова кивнул, и я чуть с самоката не свалился.

— Они вместе в армии служили, дружили, — вовремя уточнил он. — Вот Андрей Саныч меня и пристроил. Но вчера он мне сказал, что, если ничего не изменится, этот месяц станет последним.

— Я не понимаю: если ты не хочешь в интернат, чего тогда не попробуешь учиться?

— Я пробовал как-то — не вышло. Надо уже решиться и бросить идиотскую школу. А проще — если сами вышвырнут.

— Понятно. О, чуть не забыл, — я остановился. — Я принёс тебе лекарство от синяков.

— От синяков? — рассмеялся Даня прокуренным смехом. — У меня нет синяков.

— Мама сказала, что если у тебя были сотрясения мозга, то оно может убрать… хм… последствия.

— Ты рассказал маме?

— Не волнуйся, она никому не скажет, — заверил я.

— Какие-то подозрительные, — скривился Даня, глядя на горошинки.

— Гомеопатия.

— Чего?

— Попробуй. Возможно, даже в плане уроков поможет.

Даня, видимо, решил не трусить и высыпал в рот.

— Только не кури полчаса, — предупредил я.

И мы поехали дальше по набережной.

Я, как заправский психолог, не стал форсировать наше сближение: личных вопросов не задавал, обсуждали футбольные команды, трансферы. Я спросил, не подходила ли к нему Маруся, — нет, не подходила. Но ссадина-то на губе у него получилась заметная. Я поглядывал на неё с восторгом. Как всё-таки хорошо, что дотянулся. Оно того стоило!

Как мы с мамой и договорились, я позвал его к нам поужинать. Он, конечно, наотрез отказывался. Но я посулил хачапури, и он сломался. Съел столько, что нам досталось лишь по кусочку.

Потом я предложил поделать уроки (мама разрешила полчаса). Особых иллюзий я не питал, но он неожиданно согласился. Опять же я мудро начал с алгебры, в которой он кое-что смыслил. Да ещё притворился, что не понимаю, как решить задачку.

Это сценарий повторялся изо дня в день.

— А что с твоей мамой? — решился я на третий день. — Умерла?

— Нет. Она нас бросила. Мне было шесть лет. Сказала: «Больше не могу с вами, уродами, жить» и ушла. После этого отец крепко запил.

— А какая она была?

— Красивая.

— Ты её больше не видел?

— Один раз, на улице, год назад. Она стала какой-то чужой. Не такой, какой я запомнил.

— Не такой красивой? — уточнил я.

Даня не ответил, уголки его губ на мгновение опустились вниз, и он отвернулся.

«На сегодня достаточно», — решил я.

На ужин мы ели сырники. Мама опять не рассчитала, и мне досталась лишь парочка.

— Моя мама тоже готовит сырники, — сказал Даня.

Мама принесла книжку «Рецепты для начинающих» и протянула Дане.

— Вот. Может, пригодится. Здесь и сырники есть.

Даня с благодарностью взял.

— Ну как, книжку посмотрел? — поинтересовался я на следующий день.

— А то, полночи готовил, — в который раз удивил меня Даня.

— Ну и как?

— Еле соскрёб сырники со сковородки. Но бате понравились. Сказал, что надо потренироваться и можно идти в кулинарный колледж.

— Это идея! — поддержал я.

— Ты серьёзно?

— Конечно. Смотри, рестораны на каждом шагу. Работа найдётся, да и голодать точно не придётся.

— У меня, кстати, сегодня пятёрка по алгебре и тройка по русскому.

— Круто.

К нам ужинать он не пошёл. Отправился домой готовить блины.

В общем, всё складывалось просто волшебным образом, не считая того, что Маруся мне так и не написала. Меня распирало от желания поделиться с ней Даниными успехами, но я держался. Пусть себе обижается, если ей так хочется.

Фингал под глазом рассосался, и я предвкушал возвращение в школу. Мама купила мне новых шмоток и кроссовки на толстой подошве. Мне казалось, что я пропустил, как минимум, месяц. И все ужасно соскучились и с нетерпением ждут возвращения героя. Особенно Маруся.

Но никто не обратил внимания. Только Вергилия помахала рукой.

— С выздоровлением! — поздравила она.

Маруся даже глаз на меня не подняла. Я тоже не стал здороваться. Мне действительно казалось, что прошло много времени, за которое я изменился, повзрослел.

Я попросил у Никиты разрешения сесть с Даней. Конечно, наши приятельские отношения все заметили, и я надеялся, что уж, по крайней мере, Игорь Иванович и Маруся сделают выводы об истинном виновнике его прогресса. Кажется, я немного переборщил с демонстрацией нашего сближения, так что Даня стал меня избегать. Я умерил пыл и, к его облегчению, пересел к Никите, которому чуть позже всё рассказал. Он попереживал за меня задним числом и попенял, что я его не взял с собой.

— Что происходит — вы снова поссорились? — спросила меня после уроков Вергилия.

— Почему ты не у Маруси спрашиваешь?

— Она не стала рассказывать, — призналась Вергилия.

— Хорошо, я расскажу. Я её обманул, и она обиделась, — сказал я.

— Так, может, стоит попросить прощения? — предложила Вергилия.

— Она сама виновата, — ответил я.

— В том, что ты обманул?

— Именно, — ответил я и ушёл.

Я и правда так думал. Я добросовестно исследовал ситуацию и пришёл к выводу, что шантаж с Марусиной стороны был неправомочен. И если я признаю свою вину и попрошу прощения, это будет означать, что я сожалею о том, как поступил. А это не так. Иначе я не мог. И она не могла. Значит, нечего обижаться — ни мне, ни ей. Если в этот раз она победит, то так и будет ставить условия. Мне, конечно, ужасно хотелось выложить ей все эти аргументы, но не хотелось подходить первым.

Со дня драки прошло три недели. Даня, вдохновлённый первыми успехами, совершал настоящие учебные подвиги. Он сблизился с Клещиками, которые отговорили его идти в кулинарный колледж и подбросили идею о контрактной службе в армии.

С Марусей мы по-прежнему не общались. Это создавало постоянное напряжение. Однажды, забывшись, я поздоровался, она ответила, и таким образом вместо нормального примирения получился переход на новые отношения — как с другими одноклассниками. Иногда казалось, что прошлого уже не вернуть, и оттого внутри всё сжималось. Теперь-то она точно перейдёт в другую школу. Но так как уверенности в себе у меня существенно прибавилось, я всё-таки решился на выяснение.

— Может, хватит уже дуться? — обратился я к ней в раздевалке.

— Я не дуюсь, — ответила Маруся, — просто ты очень изменился.

— В чём именно? — искренне удивился я.

— Не знаю. Ты будто в себя влюбился, — огорошила Маруся.

— Что-о? — И я рассмеялся.

— Понятно, что ты сделал то, что не удалось ни учителям, ни психологам, настоящее чудо. Жаль, что такой ценой.

— Что за бред? — возмутился я. — Что ты себе напридумывала?

Маруся пожала плечами и ушла.

Я был страшно зол и твёрдо решил, что между нами всё кончено. Что за дикий поклёп? Какая ещё самовлюблённость? Кто б на моём месте не гордился таким успехом? А ведь никто не похвалил, даже «спасибо» не сказал. Во что бы превратилась жизнь нашего класса, если б Даня продолжал в том же духе?! Я до того обиделся на Марусю, что захотел сделать ей какую-нибудь пакость. Я снова перестал с ней здороваться, нарочно болтал с Никитой, если она отвечала у доски и вообще решил соответствовать её новым представлениям обо мне — вёл себя громко и развязно и всячески выпендривался. В какой-то момент мне показалось, что я совершенно к ней остыл и даже не понимаю, чего такого особенного находил в ней все эти годы. Единственное — в груди образовалась противная пустота, которая пожирала хорошее настроение и вообще высасывала жизненные силы. К вечеру я ужасно уставал, сам не зная от чего. «Видимо, надо привыкнуть, — решил я. — А лучше — чем-то или даже кем-то заполнить». К собственному удивлению, я стал ловить на себе заинтересованные взгляды девчонок из других классов. Мне стало любопытно, смотрели ли они на меня и раньше, а я не замечал, или это началось после того, как я стал крутым? Мне это нравилось, но пустоту они не заполняли.

В учёбе дела пошли неважно. Я злился и обижался всё сильнее. Научился отпускать колкости и каждый день оттачивал это мастерство, сначала на одноклассниках, потом на учителях и родителях. Мама терпела, а отношения с папой покатились по наклонной, мы вообще перестали нормально общаться. Мне казалось, что он смотрит на меня с постоянным упрёком — только и ждёт, к чему бы прицепиться. Мама пыталась меня защищать, в результате чего они с папой ссорились.

На Игоря Ивановича я тоже затаил обиду: за то, что ставил плохие оценки, невзирая на прошлые заслуги, и за то, что не удосужился выразить респект по поводу Даниного исправления. Он как-то вызвал меня к доске, а я просто не захотел и считал себя вправе.

— Я сегодня не подготовился, — заявил я без малейшего сожаления.

— Жаль, но тогда попробуем сымпровизировать.

— Можно в другой раз? — попросил я.

— Нет, нельзя, — ответил Игорь Иванович.

Я приплёлся к доске и устроил там в отместку целое представление: нарочно отвечал неправильно и писал с жуткими ошибками, изображая при этом глубокую задумчивость, растерянность и взволнованность. Клещики заходились в дружном хохоте, остальные хихикали. Игорь Иванович поставил мне заслуженную двойку и отправил на место.

— Ну ты разошёлся, — усмехнулся Никита.

— Что-то нашло, — ответил я.

— Так и к директору недолго попасть, — предостерёг Никита.

— Поверишь? Не страшно.

«Наверное, вызовет родителей, — предположил я. — Ну и отлично, пусть папа сходит, вместе посокрушаются».

Но Игорь Иванович вместо папы вызвал меня.

— Костя, — сказал он, скорбно вздохнув, — ты очень изменился за прошедший месяц.

— Это нормально, — пожал я плечами, — люди меняются. Кто-то в лучшую сторону, кто-то — не в самую лучшую.

— Кость, ты — душа класса. Возможно, тебе со стороны не заметно, но вместе с тобой меняется весь класс.

Я раскрыл рот от удивления. Игоря Ивановича порадовала моя реакция.

— Не ожидал такое услышать? — он хлопнул меня по плечу. — Подумай над этим. Ещё не поздно остановиться.

— Я не представляю, как, — ответил я и ушёл.

Я и правда не представлял. Против чего я бунтовал, тоже понятия не имел. Но мне определённо надоело быть паинькой. Отчего бы Матвею не стать душой класса? Я помог им с Даней, причём немалой ценой, а вместо благодарности — одни упрёки. Вешать на меня ответственность за весь класс вообще нечестно. Надоело! До чего ж всё надоело! Не хочется ни в школу, ни домой, только в гостях у Никитки мне спокойно. Ну и на футболе — я научился жёстко работать корпусом, что положительно сказалось на моей результативности.

После разговора с Игорем Ивановичем я почти перестал дерзить учителям, но одноклассникам по-прежнему доставалось. Даже Вергилию, привыкшую ко всему, умудрился обидеть.

— Что ж с тобой творится? — задалась она вопросом после моей стычки с Матвеем на уроке русского (я довольно издевательски указал ему на ошибку).

— Ничего особенного, переходный возраст, — пожал плечами я.

— Только это не оправдание!

— Я и не собирался оправдываться, — ответил я.

— Очень жаль.

Вергилия одарила меня сочувственным взглядом, который взбесил меня окончательно.

— Себя лучше пожалей, — усмехнулся я.

— А чего мне себя жалеть? — спросила Вергилия.

— Ну как же? Успеваемость хромает, и даже дружок-отличник помочь не в силах. Поэтический талант куда-то испарился. Мало, что ли, поводов?

Вергилия замотала головой, будто не веря своим ушам, и убежала.

В этот день я после уроков догнал Даню. Тот сразу за оградой школы вытащил сигарету.

— Поделишься? — спросил я.

— Ты разве куришь? — удивился он.

— Покуриваю, — соврал я.

И он протянул мне сигарету. Я зажал её между коченеющих от холода пальцев, и он поднёс зажигалку. Я набрал дыма в рот, оказалось — ничего страшного. Но и удовольствия никакого. Даня посмотрел на меня с усмешкой, но промолчал. В следующий раз я решил выдохнуть через нос, как он. Горло и нос продрало, я с трудом не закашлялся. Даня не выдержал и рассмеялся.

— Зачем тебе курить? Вредно же, — сказал он.

— А тебе зачем?

— Я уже привык. Батя же курит, как паровоз, дома не продыхнуть. Невозможно не курить. Перееду — брошу, — добавил Даня.

— Ну и я — покурю и брошу.

Мне вдруг страстно захотелось показаться Марусе с сигаретой в зубах. Чтоб она окончательно поняла, что мне нет никакого дела до того, что она обо мне подумает. Но как это устроить? Не курить же в школе! Хотя разочек можно, чтоб уж сразу к директору: одним махом, как говорится, двоих убивахом. И вдруг, как по мановению волшебной палочки, Маруся выходит из книжного магазина. Но, не заметив нас, идёт впереди. Я отряхиваю пепел и ускоряю шаг.

— Ты куда втопил? — спрашивает Даня. И тут он тоже замечает Марусю. — Она не одобрит, — говорит он мне.

— Вот именно, — отвечаю я.

— А-а, — смекнул Даня. — Девушка, девушка, — кричит он.

Маруся оборачивается, останавливается.

— Это не вы обронили? — Даня протягивает ей зажигалку.

Я тем временем стряхиваю кучу пепла с сигареты и улыбаюсь. Маруся молча смотрит на мою сигарету, отворачивается и идёт дальше. А мы спускаемся в подземный переход.

— Сурова, — вынес вердикт Даня.

— Не то слово, — подтвердил я.

— Это она до сих пор из-за драки обижена?

— Да мне по фигу.

— Заметно, — улыбнулся Даня. — Я тоже так говорил.

Помолчали.

— Я маму вконтакте нашёл, — вдруг сообщил он.

— Правда?

— Ага. Мужик там на фотках фигурирует, а детей вроде нет. Отправил ей фото капкейков, которые недавно сделал.

— И что?

— Не поверила, что это я. Я знал, что не поверит, поэтому весь процесс сфотал.

— Поверила?

— Ага, похвалила.

Я чувствовал, что Даня ещё хочет что-то рассказать, но ему это тяжело даётся.

— У меня день рожденья через неделю, — наконец сказал он, — а вконтакте я другую дату поставил. Вот думаю, вспомнит или нет. И каждый раз, как подумаю, рука за сигаретой тянется.

И он глубоко затянулся.

— Она тебя не поздравляла все эти годы?

Даня покачал головой.

— Не общались мы.

— Может, не рисковать? Пригласить её в гости на день рожденья? Испечёшь чего-нибудь вкусного…

— Да не, она в нашу квартиру не придёт.

— Позови в кафе.

— Думал об этом. Но батя денег столько не даст.

— Давай одолжу, — предложил я.

— Мне пару штук нужно.

— У мамы попрошу, — сказал я, дрогнув.

— Да не, это не то. Мне б подработать. Но не находится ничего. С такой бандитской рожей никто связываться не хочет.

— Никакая не бандитская, — возразил я, а Даня отмахнулся.

— Я поспрашиваю у своих, — пообещал я.

— Спасибо, — сказал Даня, пожал мне руку и пошёл своей дорогой.

Я брёл домой в смятённых чувствах: вот я обиделся, что меня обозвали самовлюблённым, а кого-то родная мама несколько лет не поздравляет с днём рожденья… Я подумал найти её вконтакте и по секрету напомнить о дне рожденья сына, но благоразумно решил, что не стоит.

Я рассказал обо всём маме, и мы стали думать, что бы поручить Дане за две тысячи.

— Пусть приходит с Анютой посидеть, когда ты на футболе, — вдруг решила мама. — Можно за час 400 рублей предложить.

— Ты серьёзно, мам?

— Да. Я буду дома, но зато успею кучу дел переделать, а то она виснет на мне и тянет во все стороны, я раздражаюсь…

— Думаешь, можно ему доверить? — усомнился я. — Она лезет везде.

Анюте было полтора годика, она научилась ходить и, самое ужасное, лазить. Глаз да глаз.

— Думаю, можно, — сказала мама. — Только предупреди, что, если у него горло болит или насморк, приходить не надо, потом отработает.

На следующий день я уже напрочь забыл, как красовался перед Марусей с сигаретой, все мои мысли были заняты Даней. Я изложил ему наше предложение, расписал мамино бедственное положение в моё отсутствие (хотя за Анютой я никогда больше десяти минут не следил), и он согласился. Я постращал его Анютиными лазательными способностями, рассказал про её любимые игрушки и даже попросил не ругаться матом.

— Ты чего, я совсем, что ли? — обиделся Даня.

— Ну я на всякий случай, — усовестился я.

В тот же день я отправился на тренировку, а Даня к нам. Я очень волновался, как всё пройдёт, и получил от тренера выговор за рассеянность. Но Данин рабочий день прошёл отлично — Анюте он ещё раньше понравился: она смеялась, когда он корчил рожи, и в конце не хотела его отпускать. Я немного приревновал.

— Слушай, — сказал я ему на лестничной площадке, — ты когда маму приглашать-то будешь? А то вдруг она откажется и пропадут твои труды.

— Никуда они не пропадут, мне блендер надо купить, ещё всякого.

— Ну, приглашать в любом случае нужно заранее.

— Да знаю я.

Я понял, как ему страшно получить отказ. Вечером пришло от Дани сообщение: «Согласилась». Я чуть слезу не проронил. Спросил у мамы, дорого ли стоит блендер, чтоб подарить Дане на ДР, и она сказала, что мы можем себе позволить.

Даня отработал нянем пять дней и получил свою зарплату. Аня звала его «Да», притом что меня вообще никак не называла, и в глубине души я порадовался, что их общение прервётся. Она даже расплакалась, когда Даня уходил, и он пообещал прийти её навестить.

И вот настал его день рожденья. Я дождался его утром в раздевалке и вручил ему блендер. Он поблагодарил, но было заметно, что мыслями он далеко. Игорь Иванович заранее предупредил класс о Данином празднике, и подарков ему надарили целую кучу. Он попросил оставить их на день в школе, потому что после уроков идёт не домой.

На последней литературе Игорь Иванович произнёс очередную душещипательную речь. Про то, что мы забудем большую часть его уроков, но никогда не забудем того жизненного урока, который преподнёс нам Даня. Тот раздал всем по капкейку, мы вовсю нахваливали, а он почти не слушал — нервно посматривал на часы. И наконец объявил, что ему пора. Я решил его поддержать в этот трудный момент. Уже в раздевалке Даня вытащил сигарету, а на улице сразу закурил.

— Всё будет хорошо, — заверил я.

— Ненавижу эту фразу, — ответил он.

— Окей. Ну ты напиши хоть слово, когда закончится.

— Какое слово?

— Ну не слово, — сказал я. — «+», если всё прошло хорошо, «-», если хреново.

— Хорошо, — улыбнулся Даня. — Не поминай лихом.

Я вернулся в класс.

— А где все? — растерянно спросил я у Маруси и Таньки, которые протирали столы. — Меня ж только пять минут не было.

— Побежали смотреть волейбольный матч.

— А-а, — протянул я.

— Поможешь столы подвинуть? — попросила Танька.

— Конечно.

И я начал сдвигать столы на место.

— Ну, я тоже пойду. — И Танька убежала.

Мы остались вдвоём с Марусей. Я уже не просто сдвинул столы, но поставил их в совершенно идеальном порядке.

— Что-то Даня сегодня заметно нервничал, он куда-то поступает, не знаешь? — полюбопытствовала Маруся.

Я обрадовался, что можно с ней поделиться.

— Он встречается с мамой, — ответил я. — Впервые за семь или восемь лет.

— Здорово, — сказала Маруся. — Он очень изменился. Ему повезло встретить такого друга, как ты.

Я сначала подумал, что ослышался. А потом решил поскромничать:

— Это всё моя мама: подарила кулинарную книжку, помогла подзаработать…

— Значит, и с твоей мамой ему повезло, — улыбнулась Маруся.

Я сидел на столе, а она уже надела свой рюкзак. Она смотрела мне в глаза, и я почти физически чувствовал, как пустота внутри меня заполняется чем-то тёплым и щемяще-приятным. Только вот насмешливая гримаса так крепко прилипла ко мне за последние недели, что я совершенно не мог изобразить на лице ничего другого. И она ушла.

Я догнал её в раздевалке.

— Ты домой? Рюкзак у тебя тяжёлый, могу помочь.

— Да, что-то сегодня много учебников получилось, — смутилась Маруся. — Зато спина ровная.

— Ну давай, — и повесил его себе на грудь.

Несмотря на двойной груз, я выпрямился и в который раз отметил, что Марусю я уже перегнал. И дело не только в новых кроссовках.

Вместо белёсого зимнего неба над головой сверкало ярко-синее. Таяли и громыхали об асфальт сосульки, узкие тротуары наполовину огородили, но мы умудрялись помещаться плечом к плечу на оставшейся части. На Марусе было новое серое пальто с поясом и бежевая косынка, она выглядела очень взросло. Мало кто из девочек так одевался. Большинство одевались по странной моде — во всё широкое: широкие штаны, свитера, куртки, пиджаки. Часто перекрашивали волосы. Я немного завидовал Марусе в том, что ей совершенно нет дела до того, чтобы быть как все. Я вот недавно выбрал себе широкие штаны, засунул поглубже в шкаф все свои «классические» джинсы и кайфовал от того, что не отстаю от последних тенденций.

— Не придумаешь, как мне стать прежним? — спросил я своим вечно ироничным тоном, который мне уже порядком надоел.

Маруся пожала плечами.

— Кажется, я начинаю привыкать, — улыбнулась она.

— Это хорошо, — сказал я.

— Только не надо курить, — робко попросила Маруся.

— Больше не буду, — пообещал я.

— Ты говорил, что и драться не будешь, — не удержалась Маруся.

— Тогда ты мне ультиматум поставила, а сейчас просто попросила.

— А что мне было делать? — возмутилась Маруся. Скорее всего, как и я, она сто раз прокрутила в голове наш возможный разговор по итогам драки. — Что бы ты сделал на моём месте?

— Наверное, то же самое.

— Ну вот.

— Что «ну вот»? — уточнил я.

— Значит нечего было обижаться.

— Я и не обижался, — напомнил я. — Это ты на моё сообщение не ответила.

— Да. Значит я была не права, — заключила Маруся.

— Похоже на то, — подтвердил я.

— Прости.

— Не вопрос, — ответил я.

— Но как ты всё-таки додумался идти с ним драться — уму непостижимо! — не могла успокоиться она.

— Ну, у всех случаются в жизни ошибки, — ответил я по привычке.

Маруся неодобрительно покачала головой.

— Ну пока, — сказала она, когда мы подошли к её дому.

— Пока, — ответил я.

Она не двигалась, и я успел порадоваться, что ей тоже совсем не хочется прощаться.

— Рюкзак оставляешь себе? — спросила она наконец.

Я сконфуженно рассмеялся, передал рюкзак и пошёл домой.

Часа через два я сидел за своим письменным столом и безуспешно пытался совладать с домашней работой по алгебре, и пока успешно — с искушением обратиться к Марусе за помощью, когда пришло сообщение от Дани:

++++++++++++++++++++++++

На сей раз я не стал сдерживаться и немного поплакал.

Дом отдыха

И снова всё началось с Вергилии. Мы с ней помирились вскоре после Даниного дня рожденья. Я попросил прощенья и у неё, и у Матвея. Шутить я сразу не перестал (привычка — страшное дело), но потребность в этом явно ослабла.

А в мае она подозвала меня на серьёзный разговор. И, преодолевая смущение, огорошила:

— Вот ты с Марусей помирился, а почему не целуешь?

Я, само собой, челюсть уронил, дар речи утратил.

— Что глаза вылупил? — продолжила наезд Вергилия.

— Ты многовато на себя берёшь, Вергилия, — нашёлся я.

— В самый раз! — парировала она. — Кто тебе ещё на это укажет, если не я?

— Сам как-нибудь соображу, — не сдавался я.

— Да вот не похоже. Тебе скоро пятнадцать, весь такой крутой, усы уже чернеются, а ты всё тормозишь.

Этими усами Вергилия вогнала меня в краску по самые уши.

— А куда спешить-то?

— Некуда, конечно. Вы вообще пара или так, старые друзья? Ты уж определись.

— Определюсь, — пообещал я, чтоб побыстрее отвязаться. — А вы что, с Матвеем…?

Тут пришла очередь Вергилии краснеть.

— Он, конечно, не такой тормоз, как ты, но тоже подсказывать пришлось, — поделилась она.

Я невольно скривился, и Вергилия это заметила.

— Что ты рожи корчишь? Детский сад! Если в походе на сподобишься, не удивляйся, если за лето Маруся найдёт кого-то более шустрого.

И хотя я ни на секунду не поверил в её угрозу, этот разговор лёг на сердце тяжёлым грузом. Вдруг она права? Вдруг Маруся ждёт от меня чего-то эдакого? Ну и что? Подождёт. Только ведь никуда не деться… Рано или поздно придётся…

Вот бывает, что необходимо сделать какое-то неприятное дело и знаешь, что не отвертеться, и воспоминание об этом постоянно всплывает и портит хорошее настроение до тех пор, как не выполнишь. А тут будто десять таких дел навалились меня скопом. И ни с мамой, ни с Марусей не посоветуешься. Пришлось прибегнуть к Никите, хотя я понимал, что с таким же успехом можно обсуждать с ним книжные новинки.

— Слушай, ты когда-нибудь целовался? — спросил я как можно легкомысленней на обратном пути из школы.

— В смысле? — не понял Никита.

— Ну, с девочкой, — уточнил я и покраснел.

— А-а, — заулыбался Никита. — Маруся требует?

— Нет, конечно, разве ты можешь такое представить?

— Ну, я имел в виду, намекает, — поправился Никита. — Я в лагере этим летом познакомился с одной, как раз на Марусю похожа, в очочках. И вот, сидим мы вечером у костра, ничто не предвещает, и вдруг она резко поворачивается и целует меня. Я чуть не задохнулся. И еле сдержался, чтоб не сплюнуть. Потому что мы перед этим жареные сосиски ели.

Я заметил, как Никиту передёрнуло при воспоминании, и тоже содрогнулся.

— И что ты?

— Ничего, — пожал плечами Никита. — Она извинилась — я извинил. Видимо, ей хотелось подружкам похвастаться, что она с мальчиком целовалась, они там круглыми ночами этим хвастаются, а тут я подвернулся.

— Жесть, — искренне посочувствовал я.

— И не говори. Так ты почему спрашиваешь?

— Вергилия утверждает, что мне пора, — признался я. — А то типа не понятно, друзья мы или не просто друзья.

— Ох уж эта Вергилия! Как ты вообще её терпишь? Но Матвея мне ещё больше жалко.

— Ну не преувеличивай. Может, им правда это важно. Слушай, а Коля с Настей как?

— Да всё пучком у них. Жениться хотят.

— Жениться? — переспросил я так громко, что прохожие обернулись.

— Во-во, — и Никита покрутил пальцем у виска. — Настя уже репетитором подрабатывает, а Коля — починкой телефонов. Но на съёмную квартиру пока всё равно не хватит, так что вряд ли до конца учёбы у них что-то получится.

— Ни фига себе!

Я не так давно видел Колю, когда заходил в гости к Никите, — он вроде совсем не изменился, и представить его женатым оказалось выше моих сил.

— Я тебе не рассказывал, — продолжил Никита, — они ж расставались не так давно. Коля мне объяснил, что не хочет больше быть пай-мальчиком, хочет пить, курить, ругаться матом и играть ночами в комп игры. Не знаю уж, по какому из этих пунктов они поссорились, но он решил не мириться. Сначала бодрился, изображал крутого и свободного, тусовался где-то круглыми ночами, а потом резко скис. Мама ему и так и сяк про Настю втирала, она её, кажется, больше Коли любит, а он нивкакую. При этом постил фотки со своих тусовок, а сам всё время на её страничку лез. И в какой-то момент не выдержал, решил её после занятий встретить. А за ней какой-то парень увязался. Коля наехал, в драку полез, кто-то в полицию начал звонить, и он смылся. Домой пришёл зелёного цвета, заперся в своей комнате и не выходит. Есть и пить отказывается. Мама разволновалась, наутро позвонила Насте — та примчалась и помирились. Посмотрел я на всё это и решил, что мне такого нафиг не надо. В ближайшие лет пятнадцать как минимум. А к отличницам в жизни близко не подойду. При знакомстве буду в первую очередь аттестат спрашивать.

Я рассмеялся.

— А что же Настя такого ужасного сделала? По-твоему, лучше б Коля пил, курил и ругался матом?

— Да, — уверенно заявил Никита, — она должна принимать его таким, какой он есть. А воспитывать нас — родителей хватает.

Мне в новинку было слышать от Никиты подобные рассуждения — может, зря я считал, что с ним рано говорить на серьёзные темы?

— Что значит «должна»? — мне захотелось поспорить. — Она ж ему не навязывалась — он сам за ней вернулся. Если Маруся закурит, я что, должен принимать? Нет, конечно.

— Маруся девочка, а Коля пацан.

— Не принципиально.

— Ну, ты свой выбор сделал, и я его, заметь, ни разу не осудил. Так что и мне уж позволь самому разобраться.

— Да я не собирался тебя учить. Наоборот, посоветоваться хотел.

— Ну поцелуй, если ей так хочется. Это такая ерунда. Только перед этим жвачку пожуй, — посоветовал Никита с высоты своего опыта.

— Так я не знаю, хочется ей или нет. Может, это Вергилии хочется…

— Да все они одинаковые, не заморачивайся так, — отмахнулся Никита.

«Ладно, — решил я, — по крайней мере, до поездки можно точно расслабиться». Но, судя по тому, что даже сейчас, спустя два месяца, я с трудом могу вспомнить оценки по экзаменам, в расслаблении я не сильно преуспел. Зато об оценках не волновался.

Поездка была запланирована на конец мая. Изначально Игорь Иванович предлагал нам турпоход с ночёвкой в палатках. Но эта идея не вызвала горячей поддержки родителей, и в качестве альтернативного варианта был предложен подмосковный дом отдыха, тоже с ночёвкой. И большинством голосов его утвердили.

Отказался ехать только Даня. Во-первых, для него дороговато, а во-вторых, у него была назначена встреча с мамой, где он собирался доложиться о своих успехах в учёбе: ни одной двойки, несколько крепких троек и немало четвёрок, в том числе по алгебре. Все экзамены сдал с первого раза. Чудеса, да и только! Но, несмотря на чудесные изменения, никто, кажется, не расстроился из-за его отказа.

Мне нравились и походный вариант, и цивилизованный. До тех пор, пока они не оказались увязаны сами знаете с чем.

Помню, как приехал на железнодорожную станцию, заметил нашу группу — все в спортивных штанах, футболках, бейсболках и с рюкзаками. Марусю даже не сразу узнал, я её до этого в кепке и не видел. К тому же новые, тёмные очки. И тут я понял, что забыл жвачку. Я её давно купил, спрятал в школьный рюкзак, а в поездку мама мне другой выдала. Пометался по вокзалу — палаток с жвачками нет. Если бы Даня поехал, я бы стрельнул у него жвачку, но он не поехал.

Сели в электричку, тронулись. Кругом смех, гвалт, кто-то уже песни поёт, а я уныло смотрю в окно и мысленно мечусь между жареной сосиской и поцелуем, единственная ценность которого в том, что, когда он случится, мне уже никогда в жизни не придётся так мучиться. А ведь вылазки с классом на природу — единственный шанс съесть сосиску, тем более жареную на костре. Я ужасно злился на Вергилию, которая испоганила мне всю поездку, а сама наслаждалась ею в компании возлюбленного.

— Эй, ты чего такой хмурый? — толкнул меня Никита.

И тут меня посетила гениальная мысль — провернуть всё дело ещё до сосисок. Я выдохнул и вернулся в общество. Много и нервно смеялся над Клещиковыми шутками, чем заслужил неодобрительный взгляд Маруси. Шутки по большей части адресовались Матвею с Вергилией, но те и ухом не вели.

Добрались, высадились, разместились в коттеджах. Пообедали, погуляли, поиграли в волейбол. Поужинали, стали выбирать место для костра. Выбрали, начали искать хворост и сухие ветки. Девочки притащили овощи и сосиски. Я глянул на розовеющее небо, и у меня засосало под ложечкой так, что я невольно схватился за сердце.

— Кость, у тебя всё в порядке? — обеспокоенно спросила оказавшаяся рядом Маруся.

— Да, конечно, — ответил я.

Маруся уже сняла кепку, и очки её стали лишь слегка затемнёнными. На ней была клетчатая рубашка, завязанная на животе. «Походная» Маруся мне очень нравилась, но я осознавал с кристальной ясностью, что у меня не хватит духу осуществить запланированное. И казалось бы — плюнуть бы, но нет, до сих пор я всегда пересиливал себя и не хотел изменять этому правилу.

Матвей руководил подготовкой костра (Игорь Иванович что-то улаживал в доме отдыха), снова и снова отсылал нас за дровами, чтобы потом не пришлось искать их в тёмном лесу. Клещики ворчали и приносили по паре палочек. А я уходил поглубже в надежде потеряться и возвращался с огромными охапками. Матвей меня хвалил и ставил в пример. Это казалось унизительным, учитывая, что ещё совсем недавно я был настолько крутым, что Матвей вообще не посмел бы отправлять меня с заданиями.

В последнюю ходку и я правда чуть не заблудился. В лесу полусумрак, куда ни пойду — кажется, что голоса всё дальше, порой едва различимы. А телефон в рюкзаке. Сел отдышаться на поваленный ствол. Даже испугаться не смог, ведь впереди меня ожидало нечто гораздо более страшное. Посмеялся над собой. И вдруг вдалеке знакомые голоса: «Ау… Ау», и фонарик мелькает.

— Кто-то потерялся? — спрашиваю я как ни в чём не бывало, выйдя навстречу Никите с Марусей, а они смотрят с подозрением. Я не стал играть в гляделки и гордо прошествовал вперёд.

Смеркалось. Зажгли костёр и разложили вокруг коврики. Я отправился было за последней порцией дров, но Матвей меня не пустил.

— Кость, садись сюда, — позвала меня Вергилия, — я хочу погреться.

Ну конечно, она освободила место на галёрке. Никита сидел в первых рядах, потирая руки в ожидании печёных сосисок. Главные его конкуренты — Клещики. Маруся уже раскладывала сосиски по решёткам вместе с овощами. Для этого разожгли отдельный мангал. Ветерок, как назло, нёс сумасшедшие запахиаккурат в мою сторону. Захлёбываясь слюной, я исполнялся решимостью совершить предначертанное наперекор всему. Наконец первая партия была объявлена готовой, и все бросились разбирать сосиски, будто и не ужинали. Я даже не дёрнулся. Я завороженно следил за языками пламени: как они добираются и проглатывают очередное полешко, а в голове звучала печальная казацкая песня «Не для меня… Гори-и-ит костёр. Не для меня трещат соси-иски». Конечно, заботливая Маруся сейчас придёт меня угощать. Я её тоже угощу. Ох как угощу. Я так увлёкся самовнушением, что даже не заметил, как она подошла и села рядом. В руках у неё красовались две румяные сосиски на вилках.

— Спасибо, — с трудом выдавил я и уставился на сосиску — она была надрезана с обеих сторон, и оба конца напоминали растопыренные губы, от чего к горлу подкатил неприятный комок.

— Не любишь сосиски? — совершенно беззаботно спросила Маруся. — Давай мне, сто лет их не ела.

Она сидела совсем рядом и с удовольствием ела сосиску. Вот сейчас доест, и, может, моя даже не успеет остыть, как всё уже будет позади. Но нет, меня будто парализовало. Я поднёс сосиску к губам.

— Да остыла уже, — рассмеялась Маруся.

Поцелуй остывающей сосиски немного привёл меня в чувство. Я рассмеялся. Наверное, Маруся подумала, что я совсем свихнулся.

— Ты чего? — спросила она обеспокоенно, перестав делать вид, что не замечает моих странностей.

— Смешная сосиска, — сказал я, безуспешно пытаясь унять смех.

— Сейчас ещё горячую принесу. — Маруся поднялась. — Хочешь с кетчупом?

Я кивнул. Всё-таки отрадно, что она меня принимает и с поехавшей крышей. Чтоб перестать смеяться над сосиской, я её съел. А вот горячую сосиску я уже смаковал, как следовало.

Вергилия разок бросила на меня вопросительный взгляд, но я чуть не испепелил её в ответ.

Покончив с сосисками, перешли к пению. Матвей расчехлил гитару и исполнил несколько песен Виктора Цоя. Я даже подпевал «Звезду по имени Солнце». И с усмешкой наблюдал за Вергилией, которая чуть не плакала от умиления. Потом Игорь Иванович пел Высоцкого, и снова многие подпевали. А потом пришла моя очередь умиляться, потому что Игорь Иванович передал гитару Марусе.

— Ты умеешь играть на гитаре? — удивился я.

— Только в этом году начала, — смущённо ответила она.

У неё оказался такой приятный голос. Я, конечно, слышал её пение на уроках музыки, но музыка уже давно закончилась, а голос изменился. Песню я раньше не слышал. «Милая моя, солнышко лесное…»

Окончив, Маруся передала гитару рыжей Таньке.

— Очень красиво, — шепнул я Марусе.

Танька пела нечто грустное, где были такие слова:

Мы выбираем, нас выбирают,

Как это часто не совпадает…

И я готов был поспорить, что она поглядывала на Никиту. Но тот, конечно, не заметил, потому что уплетал уже, наверное, пятую сосиску, которую якобы откопал среди выпотрошенных упаковок.

Гитара вернулась к Матвею, и его постоянно просили исполнить что-то на бис. Мне тоже хотелось, чтобы он не переставал петь.

Стало прохладно, и многие пододвинулись ближе к костру, но мы с Марусей остались на месте. Время от времени мы улыбались друг другу в полутьме, и этого было более чем достаточно, чтобы чувствовать себя абсолютно счастливыми.

Потом ещё жарили маршмеллоу, Маруся снова меня угощала.

Но вот дровишки закончились, костёр догорел, и мы, кряхтя и зевая, начали подниматься. Я встал и подал руку Марусе. И, когда она взяла её, меня будто током пробило до самых пяток. Я свернул коврик, помог засыпать тлеющие угольки, растолкал задремавшего Никиту, и мы двинулись.

Возвращались полевой дорогой под звёздным небом. Пахло влажной землёй, из леса доносились сказочные соловьиные трели. Я дрожал от холода и не мог отделаться от ощущения нереальности происходящего. Сам не заметил, как взял Марусю за руку. Даже сейчас, когда я просто пишу об этом, почерк становится неровным.

Я проводил её до девочкового коттеджа. И отправился к своему. Меня поджидал выспавшийся Никита.

— Ну как? — спросил он с хитрой улыбкой.

— Всё хорошо, — ответил я, не желая прощаться с магией момента.

— Понравилось? — уточнил Никита.

— Что? Сосиски? — не понял я.

— Ты чего, издеваешься? — рассердился Никита. — Она к тебе ради сосисок подсела?

— А-а, — протянул я и снова рассмеялся. Мои терзания казались теперь такими смешными. Теперь-то я знал, что всё получится само. Тогда, когда нужно. — Не, ничего не было, я жвачку в школьном рюкзаке забыл.

Никита тоже рассмеялся.

На следующий день уже ничего интересного не помню. Но что-то капитально изменилось. Меня тянуло к Марусе неодолимым образом, как мощнейшим магнитом. Я сопротивлялся, цеплялся за Никиту, но всё равно оказывался рядом: и в очереди в столовой, и на волейбольной площадке, и на всех фотографиях.

Когда сели в электричку, Марусю окружили девочки, и я с нарочито грустным видом прошёл дальше. Мы с Никиткой сели в противоположном конце. «Электричка доедет, — думал я, — мы попрощаемся и расстанемся на целых три месяца. Как обидно терять эти последние два часа».

Никитка уткнулся в телефон.

— Ты не против, если я позову к нам Марусю? — спросил я.

— А если против, то что? — поднял недовольный взгляд Никита.

— То, конечно, не буду, — ответил я.

— Я не знаю, что с тобой было вчера, но вот этот взгляд я, благодаря Коле, хорошо знаю, — усмехнулся он. — Ты подсел, тебя ломает.

— Чушь не говори, — рассердился я.

— Ох уж эти отличницы на мою голову, — запричитал Никита. — Сначала потерял брата, теперь друга.

— Никого ты не терял, не выдумывай. Самому уже пора глаза открыть.

Никита и правда раскрыл их на полную.

— Что ты хочешь сказать?

— Танька вчера для тебя песню пела, пока ты по сосискам ударял. Кстати, она не отличница.

Никита разразился гомерическим хохотом.

— Всё ясно, теперь ты решил меня кому-нибудь сбагрить, чтоб не мешался? Просто гениально!

— Ничего подобного, — возразил я как можно спокойней. — Я бы мог поспорить.

И вдруг рядом с нами появились Маруся с Таней, я даже икнул от неожиданности. А Никита уставился на меня, как на фокусника, который провернул свой фокус совершенно необъяснимым образом.

— Мы утащили в отеле печенье — хотите? — и Танька протянула его Никите.

Никита взял его с недоверием. «Маруся утащила из отеля печенье, ну-ну», — подумал я.

— А у меня игра с собой есть, — вспомнил я. — Сыграем?

И я достал карточную игру, где надо блефовать (мама всучила, несмотря на мои протесты). Так вот Танька блефовала лучше всех. Хлопала большими глазами небесной голубизны, и все ей верили. Если б не густая россыпь веснушек, её вполне можно было бы назвать симпатичной. Кажется, зимой их было поменьше. Никита потихоньку втянулся, предложил играть на оставшееся печенье и смешно расстраивался, когда в очередной раз проигрывал.

Вдруг смотрю — все поднимаются, снимают с полок рюкзаки. Я вздохнул. Снял свой и пошёл помочь Марусе. Я надеялся проводить её, но за ней приехал папа. Даже не попрощались толком.

Прошло два месяца. Я всё лето сижу на даче, помогаю маме в огороде, а папе — с ремонтом бани. Каждый день пишу эти воспоминания. Несколько раз в день пишу Марусе, она обычно тут же отвечает. За её лагерь ни капли не волнуюсь. Слушаю «Милая моя» и ужасно скучаю.

Примечания

1

Здравствуйте! Мне нравится, как вы играете. Вы хотите поехать со мной в Ливерпуль? (англ.)

(обратно)

2

Большое спасибо. (англ.)

(обратно)

3

Ваше предложение делает меня счастливым, но у меня в Москве семья, и она не может отправиться в Ливерпуль. Возможно, вы захотите открыть клуб здесь? В Москве очень много талантливых игроков. (англ.)

(обратно)

4

Я подумаю об этом. (англ.)

(обратно)

Оглавление

Маруся выросла

Вергилия

Футбол

Пандемия и день рожденья

Профориентация

Анюта и буддизм

Ваня

Негораций

Даня

Дом отдыха

*** Примечания ***