Баркарола [Михаил Юрьевич Харитонов Константин Анатольевич Крылов] (txt) читать постранично

К.Крылов М.Харитонов Баркарола
Надежде, моей супруге

Фayст
Что там белеет? говори.
Мефистофель
Корабль испанский трехмачтовый,
Пристать в Голландию готовый:
На нем мерзавцев сотни три,
Две обезьяны, бочки злата,
Да груз богатый шоколата,
Да модная болезнь: она
Недавно вам подарена.
Фауст
Всё утопить.
А. С. Пушкин, «Сцена из Фауста»

Чёрт, я порезал палец!
«Король шантажа»

14 апреля 1912 года. Ночь.

Доктор Абрахам Меслов лежал на узенькой кроватке, свернувшись калачиком, с головой забившись под одеяльце, и никак не мог проснуться.
Ему снилось, что он лежит на узенькой кроватке, свернувшись калачиком, с головой забившись под одеяльце, и никак не может заснуть. Чтобы отвлечься, он размышлял об учении епископа Беркли: существует лишь то, на что смотрит живое существо, а прочие вещи существуют потому, что их наблюдает Бог, - тот самый, который некогда сказал Моисею, что никто не может увидеть Его и остаться в живых. Доктору казалось, что Бог каким-то неясным образом опровергал самонадеянного епископа. Ему захотелось записать эту идею, чтобы впоследствии с ней разобраться. Поэтому он встал - то есть ему приснилось, что он встаёт, - и, держа перед собой свечку (которая светила каким-то условным светом, без пламени и дыма, и, конечно, без капли тепла), побрёл к далёкому - где-то на горизонте, сказал бы он, если б вспомнил о существовании горизонта - письменном столу. Движение - не шаги, а, скорее, длящееся усилие воли, пытающейся вырваться из собственных пут и влачащей их за собой - было утомительно тщетно, ни на йоту не приближая цель: стол оставался недостижим, точнее, непостижим, словно кантовская «вещь сама по себе»: концепция, которую доктор не разделял, но не мог опровергнуть. Меслов решил, что не хочет больше двигаться - и вдруг понял, что, оказывает, всё это время сидел за столом, и купленный в Цюрихе тагебух, раскрытый на чистой странице, заговорщицки подмигивает ему латунным уголком.
Укутавшись в неведомо как собравшийся на плечах халат - призрачный дар Морфея не грел: доктор отчаянно мёрз, - он принялся мельчить карандашиком по листу, намереваясь написать о взглядах Беркли на взгляд Бога, но запутался в каком-то нелепом описании сопутствующих обстоятельств: как встал, как шёл к столу, свеча тоже требовала внимания, а главное - нужно было объяснить (кому, зачем?), кто такой епископ Беркли, какое отношение он имеет к Господу Богу, и почему он, Меслов, человек науки, заинтересовался этим курьёзным писателем - а именно, из-за прочитанной в студенческие годы «Новой теории зрения», которая интересовала его как попытка философски осмыслить микроскопию, каковая, в свою очередь, была важна для будущего адепта естественных наук, каковым он стал в силу обстоятельств, о которых писать отнюдь не следовало. Подробности громоздились и громоздились, заводя в тупики и отдаляя цель высказывания, и бесконечный этот анабазис был подобен мученьям Ахиллеса, Пелеева сына, коего Господь покарал за надменность, бросив его, подобно Сизифу и Иксиону, во мрачный Аид вечно догонять черепаху - про которую теперь, раз уж она пришла на ум, тоже нужно что-то написать.
Эта непонятно откуда взявшаяся неодолимая надобность, - писать про черепаху, - показалась доктору ему настолько нелепой, что он внезапно очнулся.
Меслов приподнялся на руках, отбрыкиваясь от вязнущего в ногах одеяла. Вокруг было темно, промозгло, сыро: судя по всему, какие-то проблемы с отоплением. Ночная рубашка из тонкого полотна, противно влажная, прилипла к спине. Слева в рёбра упиралось что-то твёрдое.
Он отчаянно зевнул - до боли в челюсти. Слева под ухом что-то мерзко скрипнуло, - мелькнула мысль, что так, наверное, скрипит мокрое дерево в трюме какой-нибудь пиратской барки или галеона, на чём там плавали пираты. Потом стукнула кровь в виске, удар отдался двойным эхом в глазных впадинах, и голова загудела от привычной утренней боли.
Всё, понял доктор, всё. Придётся подниматься. Перекинуть ноги за край кровати, ловить босыми ногами хитрые, прячущиеся тапки, потом встать, пошатываясь и хватаясь мокрыми пальцами за воздух. Спичка, свечка, стакан воды, средство от мигрени, но сначала очки, без очков он видит только сны, а потом ещё снимать ночнушку через голову, стараясь не сбить окуляры с носа, - или лучше сначала снять, а потом искать? но нет, он так замёрзнет, - потом ещё искать халат, одевать халат... и вся эта последовательность действий ужасала своей неопределённостью.
Лучше уж писать про черепаху, с запоздалым раскаянием подумал Меслов, и ему отчаянно захотелось, чтобы и это злосчастное пробуждение оказалось тоже сном.
Ах, проснуться бы сейчас у себя, в Берлине! Он частенько засыпал в лаборатории за работой, особенно если какой-нибудь сложный опыт затягивался до утра, сны эти были похожи на глубокие обмороки, он приходил в себя к рассвету, с головой одновременно тяжёлой и какой-то прозрачной, как бы изнутри залитой твёрдым хрусталём, - и тут же, в косых лучах