Галактика 1993 № 4 [Анатолий Фисенко] (fb2) читать онлайн

Альманах «Галактика» № 4 (1993)

Библиотека ужаса

Виктор Волконский

Судьба последней капли

(из цикла «Одержимые дьяволом»)

1. Голос и сны

…Бессонница! Смутное время для «всяких мыслей». И каждый переживает его по-своему… Например, Димка Ханин в такие вот тоскливые часы вел с неким Голосом долгие и очень умные беседы о самых разных вещах – вплоть до квантовой механики. Потом Димка все же засыпал, а к утру начисто забывал ученые термины. Они ему, рядовому советскому снабженцу, были ни к чему. Не то чтоб интеллект не позволял. Просто это его совсем не интересовало. А появился Голос два года назад – после того как Димка попал в аварию и получил сотрясение мозга.

Практической же пользы от Голоса не было никакой. Как-то раз Ханин попросил его назвать выигрышные номера в ближайшем тираже «Спортлото». И получил в ответ длинный ряд замысловатых формул, которые оказались ему не по зубам.

– …Будущее каждого антиномично! – возвестил на сей раз Голос. – И если привести в движение цепь событий соответствующего ряда…

– Ряда… ряда… – стучат колеса.

– …Представим себе чашу, в которую падают капли. Если чаша злодеяний и переполнена, то судьба последней капли страшна и невыразима! Это и есть твоя судьба…

– Судьба… судьба… судьба…

– Вам плохо?! – услышал Димка встревоженный женский голос и с трудом открыл глаза. Его тормошила попутчица. Вагон покачивало на стыках. Тусклый плафон из соседнего купе высвечивал мутно-серые стены. На Ханина смотрели снизу вверх участливые глаза.

– Нет, нет… ничего! – пробормотал Димка. – Просто приснилось что-то… И он, перегнувшись, свесился с полки.

Из широкого декольте незнакомки пахнуло ему в лицо теплом крепкого тела. В глубоком вырезе ее легкого платья светились в полумраке будто бы плотно прижатые друг к другу футбольные мячи – белые и туго накачанные… Димка с изумлением вскинул глаза. Попутчица поспешно отступила и снова уселась на свою нижнюю полку – заняв ее почти наполовину.

– Вот так габариты! – подумал Димка. – Надо же!

Он опять откинулся на тушую подушку, перевернулся на бок и натянул на голову влажную простыню с клеймом «МПС». Надо было заснуть. Более всего Ханин опасался нового появления Голоса, который излагал всякие бредни. «Страшна и невыразима»… «Судьба последней капли»… Надо же такое выдумать!

Голос больше не появился. Зато Димка оказался вдруг в незнакомой ему, но вполне реальной комнате с земляным утрамбованным полом. Над потемневшим от времени столом теплился огонек одинокой свечи… Ханин услышал за спиной чье-то хриплое дыхание, а потом – и глухой звук. По полу тащили нечто очень тяжелое… И вдруг увиделась ему рука с топором. Рука была желтая, крепкая и морщинистая. Костлявыми пальцами своими она цепко держала топорище – старое, лопнувшее, обмотанное синей изоляционной лентой.

– Кр…рак! – опустился топор. И под ноги Димке с низкого широкого пенька свалился большой кусок розового мяса. На белой шкуре окорока Димка отчетливо увидел длинный шрам – широкий сверху и постепенно сходящий на нет.

– Кр…рак! – снова ухнуло где-то, и Ханин проснулся. В приоткрытое окно тянуло тормозной гарью и вагон сотрясался от резкого толчка.

– Как дрова везет… – пробурчал Димка, слез с полки и, взяв полотенце, пошел умываться. Потому что уже было утро.

2. Принцесса из Уганды

Попутчица завтракала. Белая вышитая скатерка, домашнее печенье и кофе из термоса… Димка невольно покосился на ее ноги под коротким платьем и у него аж сердце захолонуло… ведь увидишь же такое! Но… все везде было в меру. Правда, в полуторную…

– Кофе хотите? – улыбнулась она.

– Спасибо, – сухо ответил Ханин. А попутчица звонко и переливчато рассмеялась.

– Фигуру боитесь испортить? А я вот не боюсь!

И только тут Димка разглядел, что за фигуру соседке особо опасаться и нечего. Тяжелая грудь у нее не виснет, живот на удивление – плоский и подтянутый. А талия для такого большого тела даже слишком тонка.

– Вы, наверное, спортом занимаетесь? – спросил Димка.

– Нет. Зато встаю не позже шести и бегаю два часа.

– Каждое утро?!

– Каждое утро. Благо у меня рабочий день с десяти…Ниночка недавно закончила институт. Работала библиотекарем. Замуж так и не вышла.

– Не берут! – засмеялась она. И сделала вид, что ужасно этим огорчена.

Говорить с ней было хорошо и просто. Своей массивности она совершенно не стеснялась и вела себя порой как озорная школьница. То и дело вскидывала на Димку влажно блестящие карие глаза, смеялась без причины.

Димка был видным парнем и отдавал себе в этом полный отчет. Он был избалован легкими победами и до сих пор ходил в холостяках. Ханин полагал жениться когда-нибудь на стройной хрупкой блондинке, и он никак не ожидал, что простое вагонное знакомство заведет его так далеко. Сначала Ниночка была ему безразлична, потом стала приятна. А вечером того же дня, выйдя покурить перед сном в тамбур, Димка вдруг понял: она ему нужна… по-настоящему! Его тянуло к Ниночке вопреки всякой логике, крепко и непонятно. Словно его вел кто-то на поводке.

Но Ханин не любил ходить на привязи. И не придумал ничего лучшего, как нахамить попутчице при первом же удобном случае. Тогда поводок порвется – тонок он еще!

Ханин вспомнил о Голосе и спросил Нину:

– Слушай, а как понять: будущее антиномично?

– Это значит, многовариантно.

В ее голосе проскользнула еле заметная снисходительная нотка, и Ханин сказал:

– Ах, мы – умные!

– Да вот!

– Жаль, что не в Уганде родилась. Там была бы в чести.

– Это… почему? – осторожно спросила Нина.

– А там так, чем толще женщина, тем считается знатнее. Принцессы тамошние передвигаются только на четвереньках. А королева и вообще ходить не может!

На круглых щечках Ниночки заполыхали красные пятна. Карие глаза ее потемнели до цвета грозовой тучи, за которой прячется молния. Она нехорошо улыбнулась.

– О-о, а ты – наглый!

И, отвернувшись, добавила вполголоса:

– А я… люблю таких!

3. Шрам

…Наутро поезд уже тянулся вдоль благословенного Черноморского побережья, страшно медленно, с частыми остановками, словно испытывая терпение пассажиров. Ниночка смотрела в окно и ахала: синие волы, зеленые рощицы, пестрые палатки, загорелые тела… Ой, как хорошо!

– А давай здесь сойдем! – то и дело хватала она Димку за руку. Бывалый Ханин снисходительно усмехался.

– Успеем. Я поселок хороший знаю. Там и остановимся. Или ты дальше поедешь?

– Нет, нет, я первый раз «дикарем». С провожатым лучше!

И она нечаянно прижалась к Димке, у окна было слишком тесно. Состав дернулся встал.

– Красный горит, – высунулся Димка в открытое настежь окно. – Смотри-ка, люди купаться побежали!

До моря было метров пятьдесят.

– Пошли искупнемся! – блеснула глазами Нина.

– С ума сошла! Да ты куда… останешься же!

И он ринулся за ней в тамбур. Но… с таким же успехом можно было пытаться остановить летящую бомбу.

– Держи! – крикнула Ниночка, и на Ханине повисло ее цветастое платье. Стоя в тамбуре, он смотрел, как она легко бежит… размашисто-плавно перелетая через прибрежные камни. Нина с разбега бросилась в воду, и до Димки долетел ее ликующий визг.

– Дура! – с досадой буркнул он.

Поезд плавно тронулся. Нина почти успела добежать… Ханин перегнулся, подал ей руку и рывком втащил в вагон.

– А ты сильный! – засмеялась она. – А я… искупалась!

– Вижу! – процедил Димка. – А вот если бы отстала?

– Да ну тебя! У меня два во…от таких чемодана, знаешь, какие большие! Разве я их брошу!

Поезд опять встал.

– Ой! – Нина приостановилась в дверях.

– Иди, иди! – Ханин, забывшись, положил руки на ее необъятные бедра, ладони плотно вжались в купальник, и втолкнул Нину в вагон… но тут пронизала Димку дрожь с головы до пят. Он поспешно отдернул правую руку… на пухлой ягодице Ниночки четко выступал под мокрой тонкой тканью рубец старого шрама. Длинного, широкого сверху и постепенно сходящего на нет… Шрам из его сна! Поезд стоял.

– Стоп-кран кто-то сорвал! – растерянно сказал Ханин.

4. Памятка от садиста

– …Нин, а ты в вещие сны веришь? – спросил Димка.

– Не-а! – она мотнула головой. – Я материальная… Ханин вздохнул, приподнялся на локте и посмотрел на Ниночку. Она лежала ничком, распластавшись на песке. Первый шок от созерцания пышных форм подруги у Димки уже прошел. Он даже забыл, как недавно ежился под любопытными взглядами, шагая рядом с ней по пыльным и кривым улицам поселка Шен. Граждане разного пола оборачивались вслед Ниночке с одинаковым интересом.

Стоит только захотеть, и такое вот необычное тело будет в его руках. И очень интересно узнать: что к чему… в таком размере! Но… вспоминал Димка про загадочный шрам и – возбуждение гасло. Ах, море, море – прилив-отлив… Решился все же Ханин и спросил, откуда эта метка.

Нина повернулась к нему, смахнула со лба влажные волосы. Димка увидел ее потухшие глаза и поспешно сказал:

– Не хочешь, не говори!

– Почему же… скажу! Мы с одним парнем были обручены с детства… даже странно такое слышать в наше время, правда? Уже и свадьба назначилась… Встречали Новый год вдвоем, и Славик, будучи в подпитии, ударил меня кухонным ножом сюда… в самую мякоть. Наутро он вымаливал прощение и ползал на коленях. Клялся, что и сам не понимает, как это получилось… Я отказала ему наотрез!

– И правильно сделала, – жестко сказал Димка. – Лучше жить на вулкане, чем с таким… Это потенциальный садист!

– А ты… пьешь?

– Было. А вот уже два года вообще не принимаю. Попал с другом на «Жигулях» в аварию и получил сотрясение мозга… месяц лежал в больнице. А Петро насмерть. Хороший был парень и умница. Физмат заканчивал, далеко бы пошел.

– А за рулем ты был?

– Он. Да и «Жигули»-то его…

Они замолчали, думая каждый о своем.

– Нин, а можно я зайду к тебе вечерком, а?

– Приходи, – слабо улыбнулась она. – Мог бы и в первый же вечер придти. Не прогнала бы!

5. «Захочешь – найдешь!»

Возвращаясь с пляжа, Ханин зашел на базар, где, изнывая под палящим солнцем, аборигены торговали дарами щедрого юга. В воздухе витал волнующий аромат шашлыка…

– Покупай не глядя! – зазвенел рядом задорный девичий голос. – Мясо-вырезка, экстра класс! Отдаю почти задаром!

И Димку ожгла взглядом черноволосая красавица. Ослепила. Сразила – наповал. Мяса Ханину было не надо, а купил. Килограмм за сто двадцать рублей… И стоял, болтая с Эллочкой битых два часа, пока она не заторопилась:

– Ой, мне пора!

– А ты где живешь?

– Смотри, какой быстрый! Захочешь – найдешь. Найдешь – гостем будешь!

А на душе у Ханина вдруг стало очень нехорошо. Он вспомнил про Нину… обещал же! Ладно, сегодня к ней… куда денешься? А потом… потом видно будет!

…Нина жила на отшибе, в предгорье. Давший ей приют домик прилепился к отвесной скале, за которой начиналось сумрачное ущелье, сплошь заросшее бояркой и диким виноградом. Зато море было недалеко, прямо под горой.

Димка постучал щеколдой скособоченной калитки. Во дворе громовым лаем ответила большая собака.

– Сейчас! – отозвался звонкий голос. – Иду, иду!

У Ханина защемило сердце. Эллочка!

– Быстро ты меня нашел! – усмехнулась она, и в полутьме блеснули ее белые зубки, ровные, один к одному…

– Это ты, Дима? – за спиной хозяйки в прямоугольнике освещенной изнутри двери показалась крупная фигура Нины. – Элла, это ко мне. Можно?

– Можно! – процедила Эллочка, не разжимая рта. Она круто повернулась и ушла в дом.

6. Сквозь соленые брызги…

– На море сходим? – предложил Димка. Оно и понятно, ему хотелось смотаться отсюда как можно быстрее. Надо же так нарисоваться!

– Да ну… надоело, – лениво протянула Нина. Она взяла со стола спички и зажгла свечу… Старый диван скрипнул под ее тяжелым телом.

– Иди ко мне, – прошептала она.

Ханин присел рядом с ней – на самом краю. Она лежала свободно и навзничь. Места явно не хватало, и, чтобы гостю было где притулиться, Ниночке пришлось закинуть правую ногу на спинку дивана. Левую же, ничуть не стесняясь Димки, она опустила почти до пола. И теперь молчала, молчала… смотрела на него в упор. Димка стиснул руками ее колени…

Через минуту Ханин понял: он у нее был первым… Димка ушел от Ниночки на рассвете.

– Отстань! – она вяло отмахивалась от его жгучих не по-утреннему поцелуев. – Хватит… ты меня уже измучил. Я спать хочу!

А днем они заплыли далеко в море, и Нина вдруг принялась его топить. Сначала вроде бы в шутку, а потом… Димка испугался всерьез. Ниночка была прекрасной пловчихой, и в воде Димка ей явно уступал.

– Никому тебя не отдам! – хрипло кричала Нина и щурилась сквозь соленые брызги. – Лучше утоплю! Мой ты, мой!

«…Женюсь!» – подумал Димка, зарываясь в горячий песок.

7. Топор в углу

…Димка больше не хотел заходить на базар. Но однажды ноги сами понесли его к знакомому прилавку.

– Привет, молодой! – блеснула зубами Эллочка. – Где пропадаешь?

– Купаюсь, – пожал плечами Димка. – Кстати… а где ваша квартирантка? Что-то я уже ее два дня не вижу…

Эллочка негромко и злорадно посмеялась. Сказала:

– Уехала.

– Как так уехала?! И мне… ничего не сказала! Элла снова плеснула в него ехидным смешком.

– Тебе лучше знать, от кого она сбежала! И не велела говорить, что уезжает. И адреса велела не давать!

– А есть адрес? – уцепился Димка за последнюю фразу.

– Нет!

– Элла! – просяще сказал Димка. – Ты понимаешь… я ей деньги должен. Много! Как же теперь…

И он попер врать напропалую, лишь бы не стоять молча под пронизывающим взглядом ее черных, как угли, глаз.

– Ладно, приходи вечером, – сказала Эллочка. – Так и быть, дам тебе адрес… Эх вы, мужики!

Последнее слово она произнесла не разжимая рта, точно как в ту ночь, когда за спиной ее стояла счастливая соперница.

…В знакомой комнате с земляным утрамбованным полом от Ниночки не осталось и следа. Димка посмотрел на пустой диван, вздохнул и сел, облокотившись на старинный, потемневший от времени стол.

Дверь за его спиной приоткрылась. Эллочка оценивающе оглядела гостя и, мягко-бесшумно переступая босыми стройными ногами, вошла. Димка даже вздрогнул… он не заметил, как она подошла к нему вплотную.

– Бабка-то моя ушла, – вкрадчиво сказала Эллочка. – И комод заперт. А адрес там. Ты… подождешь?

И это «подождешь» она выдохнула так, что Ханин сразу все понял Конечно, он подождет…

Эллочка раздевалась перед ним здесь же, у стола. Она делала это без лишней суеты и словно бы привычно… давая гостю вволю налюбоваться своим молодым крепким телом, сложенным на зависть любой манекенщице…

Давно известно, что красота есть мерило совершенства, печать Творца, знающего, что и для чего в сути своей предназначено. Тело Эллочки было создано природой как безукоризненный инструмент для самой сложной любовной игры…

…Димка впервые узнал, что желание может возвращаться так многократно… словно кто-то переворачивал склянку песочных часов и все начиналось сызнова… Уже заглядывала поздняя луна в узкое оконце, когда он, вконец обессилев, распластался по дивану… еле пошевелил пересохшими губами:

– Пить…

Элла встала, зачерпнула ковшом из фляги в углу. Димка приподнялся, припал к студеной воде. Он успел сделать только три глотка, остальное Эллочка, хохоча от души, с размаху выплеснула на его измотанное тело.

Она тяжело дышала. Она была довольна.

– Оставайся ночевать! – стиснув ладошками его шею, жарко прошептала Эллочка.

Димка, отбросив ее руки, сел и посмотрел в дальний угол комнатки. Там лунный луч – чистый и белый – светился на блестящем лезвии топора с обмотанной синей изоляцией рукоятью.

– Нет… пойду! – сказал он. – Дома оно как-то… спокойнее.

8. По лезвию ножа

В каждой солидной психбольнице наверняка найдется спой Наполеон. Но что он, убогий, знает о своих «собственных» баталиях?.. А вот Ханин все-все знал…

Он знал, что Эллочка сначала задушила Нину. А потом с помощью своей бабки расчленила труп девушки топором и зарыла ее бренные останки в укромном месте… Недаром Димке было ниспослано свыше кошмарное видение в поезде «Москва – Сухуми»… только вот Голос этот проклятый с тех пор больше не появлялся. И Димка спрашивал себя: «А когда же я сошел с ума?.. До приезда сюда? Или – уже потом?..»

Есть в поселке усатый участковый, но к нему не пойдешь. Что он скажет? «…Ц-ц-ц, дарагой, перегрэлся!»

* * *

…Улики нужны, улики! И Димка отправился на базар.

– У вас теперь комната свободна? – спросил Ханин Эллочку как бы между прочим.

– Конечно! – черные глаза ее заблестели. – Переехать хочешь, да? Переезжай… Возьмем недорого!

Ханин усмехнулся про себя. А ту ночь она запомнила. И еще… хочет. Смотри-ка, как задышала… тварь!

Шутки кончились. Теперь они шли навстречу друг другу как по лезвию ножа. И Димка знал: за Ниночку он отомстит… он не забывал об этом даже в те сладостные минуты, когда они, по выражению Эллочки, «занимались парной аэробикой» на старом диване. И тогда он делал так, что ей становилось больно… она вскрикивала и стонала.

– Какой мужчина! – шептала она потом и как горячими утюжками гладила своими ладошками его сухощавое мускулистое тело. Спрашивала невпопад:

– А ты домой сообщил, что к нам переехал?

– Я вообще домой не пишу, – нарочито позевывая, отвечал Димка. – Поехал к морю и все. Чтоб не беспокоили.

– А невесте поди написал?

– А у меня невесты нет. Была, да погибла.

– Под поездом? Ее Анна Каренина звали, да?

– Какой уж тут поезд! – криво усмехался Димка в темноту. – Убили ее… зарубили топором. Труп разделали. Вот так отсекли… и так, – гладил Димка Эллочкины ноги. – А голову отрезали…

– Ой, какой кошмар! Э, да ты все врешь… Врешь! Напугать меня хочешь… Да? Да?!..

Плотно лежит под ее левой грудью Димкина рука. Тук… тук… тук… нет, совсем не испугалась она, ровно стучит ее сердце. Как часы, отсчитывает оно время… первое или последнее? Чье?!

9. Собачий праздник

Утром Димка не пошел на море, сославшись на нездоровье. Выпил горячего чаю и уселся на крыльцо своей пристройки со старым журналом в руках. Вышедшая из дома бабка не заметила квартиранта. Димка хотел было ее окликнуть, но промолчал. В цепких старушечьих руках он увидел большую белую кастрюлю… Что-то бурча себе под нос, бабка прошла через двор, густо заросший травой и цветами, и остановилась в дальнем углу участка – там, где виноградные лозы бросали на землю густую тень… Димка услышал рык Гитлера – так звали хозяева свою матерую кавказскую овчарку. Ханин знал, что пес на надежной цепи, но все равно вздрогнул… в голосе Гитлера ему почудилось что-то несвойственное домашним собакам вообще… Черный бабкин платок мелькнул за оградой, она ушла.

Димка огляделся, прислушался к гудению пчел над цветами. Он был один.

Ханин не спеша подошёл к винограднику. Гитлер с жадностью хрустел костями. Услышав шаги, он поднял голову и глухо зарычал… среди кровавого месива Димка увидел обрубок человеческой кисти. Это была рука Ниночки, Ханин узнал ее по обычному для покойницы фиолетовому маникюру на ноготках.

Глаза Димке словно бы застлало туманом. Он поплелся обратно на свое крыльцо, его била крупная дрожь. Но на полпути Ханин все же очнулся и взял себя в руки. Он ведь хотел найти улику, и вот сам Бог послал ее! Димка огляделся по сторонам в поисках длинного прута, которым можно было бы вытащить у Гитлера из-под носа столь лакомый кусок… тот самый, с фиолетовым маникюром.

Рядом с тропинкой валялись грабли.

Димка, схватив их, бросился назад. И… остановился, увидев на месте собачьего пиршества только смятую траву. Гитлер дремал под солнышком, положив голову на лапы…

Пятясь, Димка споткнулся о стоящую неподалеку белую кастрюлю и заглянул в нее с тайной надеждой… Пусто.

10. Западня

Эллочка в тот день с базара припозднилась.

– Работы много, – понимающе думал Димка. – Мяса-то навалом.

Он вспомнил тот злосчастный килограмм вырезки, который в свое время купил у этих людоедов за сто двадцать рублей, и к горлу его подкатила тошнота… еще более нестерпимая от того, что мясо-то было вкусным!..

Поздним вечером, когда Эллочка уже поглядывала на диван, Димка сказал ей спокойно:

– А с Ниночки у вас большой навар будет…

– Ты о чем?! – сузила свои черные глаза Элла.

И не спеша, сам удивляясь своему хладнокровию, Димка выложил ей все. Эллочка слушала его с кривой снисходительной усмешкой, а выслушав, с озабоченным видом потрогала Димкин лоб.

– Ты и вправду заболел, – сказала она. – И весь день к тому же сидел, читал… Случайно, не про Робинзона Крузо?

И все-таки, Ханин мог бы поклясться в этом, она чуть побледнела… этого ему было достаточно. Да, он все знал!

– Ложись спи, – участливо сказала она. – Ладно уж, я к тебе сегодня… приставать не буду! Впрочем, рядом лягу… на всякий случай…

Димка послушно прикрыл глаза, притворяясь спящим.

…«И если привести в движение цепь событий соответствующего ряда»… Бежать отсюда как можно быстрее, поднять людей! Лишь бы вырваться, а с уликами разберемся потом…

Невольно Ханин задремал. В полузабытьи он слышал, как Эллочка ходит по комнате, словно ищет что-то… Стукнула дверь.

Димка очнулся мгновенно, как и не спал вовсе. Пристройку отделяла от хозяйского дома легкая дверь с матовыми стеклами. Теперь на ней как на экране Ханин видел две тени: горделивый точеный профиль Эллочки и круглый силуэт бабкиной головы, туго обтянутый платком. Большой крючковатый нос старухи прыгал над ее впалой верхней губой, и трясся острый подбородок… она говорила что-то отрывисто и громко.

– Жаль, что я по-ихнему не понимаю! – подумал Ханин. И вдруг ему словно сжала виски чья-то невидимая рука, от резкой боли Димка чуть не потерял сознание… впрочем, это ощущение было коротким и пришло оно как бы изнутри…

Теперь он понимал чужую речь как свою родную.

…Неужели вы будете их кушать?! – спрашивала Эллочка, и в ее голосе слышалась явная брезгливость. – Они же будут как резина… Не разжуете!

– Разжую! – с коротким смешком отвечала старуха, и Димка увидел, как ее тень оскалила зубы. – Я вчера уже одну сварила… зачем же добру пропадать, коли такая грудастая баба попалась!..

Димкино сердце захолонуло и стало куда-то падать… падать. Но его на полпути подхватили те же самые невидимые руки, и Ханин понял: за его спиной стоит НЕКТО – по сравнению с ним, простым смертным, он необъятно могуч… Вдвоем они победят! – эта мысль пронзила Димку как молния… вселенская черная бездна на миг приоткрылась Ханину, и Димка заглянул в нее с жутким, ни с чем не сравнимым восторгом! Значит, вот оно каково, высшее причастие Добра!.. захватывает дух от падения стремглав в чашу Зла ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛЕЙ…

– …Вы сами виноваты! – срываясь на фальцет, визжала Эллочка. – Пошли Гитлера кормить, а по сторонам – нулями!

Димка тихо опустил левую ногу с дивана. Хорошо еще, что он одет… А вещи, паспорт?.. черт с ними!

Дверь с размаху открылась. Эллочка влетела в комнату и тут же бесшумно направилась к дивану.

– Ты что, с бабкой поцапалась? – сонно пробурчал Димка и перевернулся на бок. Мгновение Эллочка молчала, потом лениво, врастяжку ответила:

– Да ну ее! Все чем-то недовольна… Подвинься-ка!

И она прилегла рядом с ним. Не раздеваясь. Тихонько засопела, уткнувшись носиком в его плечо… Где-то на хозяйской половине хлопнула дверь, и через минуту под окном раздалось глухое рычание Гитлера.

«Бабка спустила пса, – подумал Димка. – Значит, началось!..»

Он потихоньку слез с дивана… дико блеснули прикрытые пухлыми веками черные Эллочкины глаза. Она, привстав, вцепилась пальцами, как когтями, в его спину… Коротким, точно рассчитанным движением Димка ударил ее локтем в подбородок. Эллочка захрипела, но пальцы не разжала, ползла вслед за ним с дивана.

Стеклянная дверь распахнулась. На пороге – осклабясь – стояла старуха, и ее морщинистая костлявая рука крепко сжимала топорище… Димка рванулся к выходу, распахнул дверь и встретил налитый кровью взгляд Гитлера. Пес присел перед прыжком…

11. А поселок – спал

Из материалов уголовного дела: «Постояльцев обычно искала бабушка: одиноких, солидных. Не помню, кому пришла в голову мысль… Ну, в общем убивала я. Душила… Потом с бабушкой перетаскивали тело на кухню, разделывали мелко. Мясо откладывали на продажу, остальное варили… потроха и лишнее – собаке. Сами ели редко. Мне не понравилось… Ханина я просто пожалела, он… симпатичный, а мяса… в нем мало… Если бы он не увидел, я отпустила бы его домой. Пусть живет».

…Димка бежал с горы к морю, падал, катился по камням. Гитлер все же два раза достал его, брюки Ханина превратились в окровавленные лохмотья.

А поселок – спал.

Выскочив к базарчику, Димка подхватил с земли половинку кирпича и с размаху запустил ее в окно продмага. Взвыла сигнализация.

Милиция приехала через десять минут. Ханин, крепко ухватившись за сук, сидел на большом дереве. На приказ «слэзть!» он не отреагировал, и дюжему оперативнику пришлось карабкаться наверх, чтобы разжать его пальцы…

* * *

…Через месяц кто-то из местных жителей поджег ставший бесхозным дом Эллочки. С треском взметнулось в небо пламя, и люди с содроганием услышали: где-то далеко в горах завыла собака…

Анатолий Фисенко

Шаг из тьмы

Луна выглянула из-за летящих туч, посеребрив их матовым блеском. Посветлевший лес притих, а затем снова очнулся ночными шорохами: заплакала неведомая птица, заухал филин, в кронах спящих деревьев простонал верховой ветер.

Стараясь особо не хрустеть валежником, я неторопливо шел по тропинке туда, откуда тянуло дымком и присутствием человека. Костер оказался, в указанном Прохором месте. Возле огня сутулился на пеньке пожилой мужчина в черном дождевике, рядом лежали «тулка» и рюкзак. С минуту я по привычке наблюдал из темноты, оценивая обстановку, потом шагнул на свет и кашлянул. Охотник вздрогнул, поморгал и хриплым со сна голосом осведомился:

– Вы… кто?

– Лесник, точнее, его помощник. Шел мимо, гляжу – чужой да с ружьишком. Балуются тут иногда.

– Лицензию на отстрел? – мужчина полез за пазуху.

– Зачем же? Верю. Закурить не найдется?

– Пожалуйста, – он с готовностью вынул пачку «беломорканала», закурил сам, протянул мне. Я присел на соседний пенек и тоже задымил, прислушиваясь к окружающему.

Лес высился вокруг черной мрачной громадой, чудился Хруст ветвей, шепот людей, какие-то тени между деревьями.

– Подстрелили кого-нибудь?

– Увы, – собеседник дружелюбно улыбнулся, дремать ему, видимо, уже расхотелось. – Всего первый день. А вообще-то места знакомые, бывал.

– И я люблю поохотиться. На крупную дичь… Значит, бывали? А вроде личность не припоминаю, прошу прощения.

– Вы тогда пешком под стол ходили. Знаете поблизости Мертвую усадьбу?

– Дурное место по мнению стариков: вампиры, оборотни и прочая нечисть. Сказки, конечно.

– Вот-вот. Но мне когда-то довелось там ночевать, так чуть в них не поверил. Хотите расскажу? До рассвета все равно далеко и сон пропал.

– Конечно, сказал я, отводя глаза от пламени, – еще только полночью мне пока некуда спешить.

– Тогда пододвигайтесь, слушать долго. И простите за газетный стиль, я ведь по профессии журналист.

Эта история случилась в мою довоенную бытность корреспондентом маленькой районной газеты, в то время, когда приходилось много разъезжать по селам и хуторам, затерянным в Глухмянской пуще, ночевать где попало, а порой всю ночь напролет трястись в телеге по бездорожью. Я был молод, самонадеян и любое поручение редакции воспринимал чуть ли не со щенячьим восторгом.

Однажды в начале сентября я выехал в деревню Гниловатку для «освещения факта единичного приручения лося». Дождь, ливший неделю, размыл лесную дорогу, лошадь постоянно вязла в грязи и мой возница, седобородый тщедушный старичок, осип от ругани. Ночь была звездная, с неба замазанного тучами, беспрестанно моросило – мы вымокли, продрогли и в довершение ко всему заблудились. Когда кобыла стала и ни уговоры, ни понукания не стронули ее с места, возница бросил кнут в телегу и повернулся ко мне. Во тьме тускло блеснули зубы.

– Приехали, гражданин корреспондент. Станция Березай, хоть ни хошь, вылезай.

Он захохотал, как филин, и неожиданно выругался. Я скорее догадался, чем увидел, что он искоса разглядывает покосившийся придорожный крест. Таких уже попадалось с десяток – и каждый раз старик снимал фуражку и кланялся, так что его неожиданный атеизм выглядел несколько странно, впрочем, тогда меня волновало другое: выспаться и хоть немного обсушиться.

– Где располагаться будем, Семеныч? Надеюсь, не на дороге?

– А хоть бы и так, – он сплюнул в темноту. – По мне лучше в берлоге, чем в Мертвой усадьбе. Поганое место.

– Усадьба? – оживился я. – И переночевать найдется?

– А как же. Всё проспишь – не добудишься.

– Вот и славно, – я зевнул и демонстративно откинулся на мокрую солому. показывая готовность остановиться у лешего, лишь бы под крышей.

Старик минуту помедлил, потом махнул рукой и сердито дернул вожжи:

– Н-но, заупокойная!

Мы поехали. Сквозь тучи иногда проглядывала луна, но светлей не становилось. Я следил за проплывающими вверху кронами деревьев и думал, что попутчик – человек несомненно своеобразный, только не для. ночного леса. Случайно ли заблудились? Между тем елки расступились и на большой поляне забелело длинное одноэтажное строение наподобие казармы. У грязных стен теснились папоротник и чертополох, окна преимущественно без стекол, с жалкими остатками рам.

Телега остановилась, но выбираться не хотелось. Чем-то здесь не нравилось – слишком тихо было, даже перестала дразниться незримая птица. Казалось, это место заколдованно спит и ждет своего часа. Однако дождь усилился. Я спрыгнул в лужу, потянул чемодан.

– Не надо, – сказал возница.

– Что именно?

– Здесь оставаться.

– А где?

Он промолчал, и мне непроизвольно захотелось оглянуться. Некоторое время он сидел_неподвижно с отвердевшей спиной, а я переступал с ноги на ногу, тоскливо ощущая хлюпающую в сапогах воду. Наконец не выдержал:

– Что за тайны? Привидение, что ли?

– Упыри, а еще барин здесь проживал до революции, – неохотно пояснил Семеныч, – и как-то на развод сюда лошадок завезли редкой породы. Монгольские или еще какие, но страхолюдные, не приведи Бог. Барин же поспорил с дружком, что подстрелит вожака. Ну и стрельнул, а голову на трофей отрубил…

– Надеюсь, она не в доме? – перебил я с подчеркнутой иронией, впрочем, оставшейся без внимания.

– Не нашли. Дружок только опосля барина отыскал – на люстре висел покойничек, а лицо перекошено, словно саму костлявую узрел. Руки за спиной связаны – не сам в петлю влез. И следы конские вокруг дома – с кровью. С тех пор тут часто ржание слышится и выстрелы, а если кто ночевать забредет, то сгинет либо умом тронется и лишь одно поверяет: «Безголовая лошадь…» Так-то, гражданин корреспондент.

Я пренебрежительно повел плечами:

– Неужели верите в лошадиное привидение?

Проводник немного смутился:

– Сказывают, видели.

– Кто?

– Есть кому.

Спать расхотелось и я бы, пожалуй, рискнул добраться до Гниловатки, если бы не перспектива заблудиться вторично плюс нелепые слухи, требующие от меня, человека передовой профессии, немедленного опровержения.

– Остаюсь. Ставлю фотоаппарат против самосада, что ничего не случится.

Старик вздохнул:

– Оно конечно. Здесь поблизости хуторок есть – может, составите кампанию?

– До завтра, – отмахнулся я, – и не забудьте табачок.

– Было б кому… – пробурчал он, заворачивая телегу.

Последним, что я услышал, закрывая входную дверь, был звук близкого выстрела – или треснувшей ветки.

Внутри строение выглядело таким же неухоженным, как и снаружи: валялись пожелтевшие от времени клочья газет, неопределенные тряпки, мусор, но в комнатах кое-где сохранилась мебель, что впрочем не удивляло. «Безголовая лошадь». Надо же! На серых стенах изредка попадались картины, вернее, то, что от них осталось. Но одна в трепетных бликах моей свечи была особенно хороша: сквозь пыльную паутину проступал мрачный замок с неосвещенными бойницами, а у подъемного моста спешенный всадник держал под уздцы рыжего першерона.

Я поставил свечу на массивный дубовый стол, пододвинул его к уцелевшему окну, где не так сквозило, достал из чемодана «Собаку Баскервилей» и стал читать. За окном мирно шуршал дождь, уютно мерцал огонек свечи – и вдруг мне показалось, что хлопнула входная дверь – пламя сразу же заколебалось. Вернулся возница? Никаких звуков больше не доносилось. «Это ветер, конечно, ветер», – подумал я и заметил, что трижды читаю одну и ту же строку. Взглянул на ручные часы – полночь – и тут новый порыв ветра погасил свечку. Я вскочил и подсознательно ощутил чей-то взгляд, но не из окна, где колыхался занавес ливня, а рядом – злой и опасный. С третьей спички фитиль загорелся. Как Робинзон, я стоял в центре освещенного острова в море мрака. И снова язычок пламени рванулся и погас. И опять воскрес. Так повторилось четырежды – и столько же раз я умирал и рождался. Коробок опустел. Я судорожно загораживал робкий огонек и вдруг почувствовал стыд. Бояться невозможного?! Я громко рассмеялся, даже слишком громко, взял свечу и шагнул к выходу из зала – осветилась часть коридора, уходящая в глубь здания и дальше – наружу. На стене заплясали кривые тени и мне показалось, что в конце коридора, в пепельной мгле, мелькнула фигура еще более темная, напоминающая человеческую, но сгорбленную, с длинными обезьяньими руками. Пятясь, я отступил в зал к столу и снова распахнул книгу. Это была другая книга. С обложки, заляпанной красным, рвался на дыбы конь с развевающейся гривой. Сырой ветер вновь прошелестел по залу, пламя заколебалось и тьма сомкнулась вокруг трясиной. Я прижался к окну – единственно освещенному месту. Ливень уже прекратился, но далеко над лесом наплывала новая туча, словно гигантская косматая лошадь медленно перебирала ногами. Неверный лунный свет лежал на искристой траве наподобии зыбкой пены, пробивался сквозь мутное стекло на грязный пол, на противоположную стену с картиной, на люстру с качающейся веревочной петлей. И тут где-то рядом грянул набегающий конский топот. Я приложил ухо к паркету – он не дрожал, словно скакали невесомые призраки, но ведь те не грохочут гусарским эскадроном. Чья-то шутка? Возницы? снова послышалось дикое ржание, копыта дробно простучали за окном и загремели в доме. Эхо металось по комнатам, гремело отовсюду и вдруг в конце зала я увидел его – рыжего безголового иноходца с недавней картины. Он затряс кровавым обрубком и с воплем бросился на меня – прямо под удар стулом. Спина чудовища круто прогнулась, шкура с треском разорвалась. Передняя часть рухнула на пол, а из под задней потянулись к моему горлу руки или клешни. Чувствуя безумную ярость – или яростное безумие? – я прыгнул вперед, схватил нечто бесформенное под обвисшей шкурой и вместе с ним выбросился в окно.

Когда сознание вернулось, надо мной зависали незнакомые бородатые лица с одинаковыми удивленно-испуганными глазами. Испуг… Призрак…

– Где он? – прошептал я.

– Здесь я, здесь.

Из-за спин показался Семеныч – в тех редких местах, где он не был мокрым, он был грязным. Мне помогли подняться.

– Уж извиняйте, товарищ корреспондент. Может, оно и ни к чему, однако общество сомневалось… Насчет подмоги мы.

– Все правильно, – сказал я, – спасибо, Иван Семенович. – Поищите в кустах вашего оборотня или что там от него осталось.

Искать не пришлось – в ближайшей канаве валялся круп с ногами – явно не лошадиными. «Общество» недоуменно переглядывалось, но высказываться не спешило. Тогда я спрыгнул в канаву и потянул за оттопыренный хвост – шкура поползла, открывая лежащего без сознания верзилу. Мужики отшатнулись. Семеныч потерзал бороду;

– Дело нечистое, власть кликать надо. Выходит, не лошадь безголовая, а мы… Ты-то, корреспондент, чего не струхнул?

– Не успел, да и конь без головы не ржет – здесь у них ошибочка вышла. Сами ведь тоже не испугались прийти.

– Так то конь, а то человек. Закуривай, милок, табачок славный.

Bat иже. Прибывший милиционер обнаружил в подвале усадьбы склад мяса и рогов, а оба браконьера сознались, что сами же и распространили легенду о повешенном барине, для скептиков же имелись обезьянья и лошадиная шкуры, барабан для стука копыт, секретная насосно-сквозняковая вентиляция и многое другое, него мне, к счастью, не привелось узнать. Задумано было хитро: полуночные выстрелы приписывались усопшему барину, лесник, кстати, тоже местный, никого и ничего не находил, потому что трофеи прятались в усадьбе, а когда поиски прекращались, переправлялись дальше.

А верхом в телеге я с тех пор не езжу. Пешком-то оно полезнее.

Рассказчик умолк. Несколько минут я молча слушал потрескивание костра, шум ветра в кронах, затем задумчиво произнес:

– Неправдоподобный конец. Люди-то гибли в усадьбе, неужели только от страха?

– Вас бы туда… Зачем браконьерам брать чужую вину?

– Вероятно за длинный язык грозило худшее. А так все равно сбежали.

– Любопытно, – в глазах журналиста появился профессиональный блеск.

– Продолжаю. Если допустить реальность вампира, то ссылка на него уже Не уголовщина, а политика: религиозная агитация, антисоветчина. Следователи заподозрили бы ложь, запирательство, а значит, возможную подпольную организацию – по тем временам это самоубийство.

– Логично, – мужчина улыбнулся и потер ладони, словно включаясь в увлекательную игру. – Но если поверить в упыря, почему уцелели браконьера? Впрочем, он мог держать их для прикрытия, эдакий симбиоз. Но ведь в действительности никто из местных в усадьбе не погибал. Странный кровосос, не Правда ли?

Я засмеялся и вновь отвернулся от косматых языков пламени, отбрасывающих пляшущие тени вокруг костра.

– Цыган в своем селе не бедокурит. Тогда много шаталось беглых, переселенцев, просто нищих и бродяг. Никто их потом не искал. Гниловатские тоже не болтали лишнего – властям мужички не особо доверяют.

– Логично, – с заставшей улыбкой повторил журналист. – Значит, барин и безголовая лошадь выдумка преступников. А упырь?

– Что вы знаете о нем и почему считаете человечество уникальной формой разума? – с горечью пробормотал я. – А если когда-то существовали другие, разные и удивительные: лешие, волкодлаки, овинники, баенники, полевые… Не тупиковые, а параллельные пути развития. Где они? Изначальная малочисленность, скверная рождаемость, осиновые колы, огонь, инквизиция, стрелы со серебряными наконечниками, потом пули. Ваша проклятая привычка истреблять все иное. А ведь многие были безобидны, даже добры. Но не теперь. Уцелевшие научились жить среди людей, менять обличья, а главное – беспощадной мести, – я даже вскочил, жестикулируя. В горле клокотало, пальцы дрожали. Тысячелетняя ненависть что-нибудь да значит. Журналист тоже поднялся и растерянно развел руками. Теперь мы стояли друг против друга, глаза в глаза. Вверху, ухая, промелькнул филин, черные ели тревожно зашумели хвоей.

– Извините, коли чем обидел… Странные у вас зрачки: красные и ничего не отражают, даже огонь. И лицо… неживое.

– Мне пора, – сказал я. – Вы один?

– Да, то есть еще проводник Прохор. Пошел за валежником и сгинул. Не встречали?

– Нет. Зачем вы здесь?

– Охочусь, вспоминаю молодость. А в чем, собственно, дело?

– Вас настигло и притянуло сюда заклятье вампира. Нельзя верить ему, а вы разгромили логово, выдали помощников-браконьеров. Кстати, помните второго, оставшегося в доме? Из лошадиного переда?

– Смутно, видел мельком, – в его голосе появилась неуверенность, он шагнул к ружью, но я загородил дорогу.

– Могу его описать: хромой, рябой, шепелявит.

– Прохор! – обреченно ахнул мгновенно побледневший мужчина. – Кто вы?

– Мститель, вампир, повешенный барин. Вот и конец истории про Мертвую усадьбу. В тот раз мы, увы, разминулись, но не сейчас.

– Не в-верю, – он попятился в темноту, видно, хотел бежать, но ослабли ноги – такое часто случалось у попавших в мою ловушку жертв. С безумным видом он огляделся, увидел, как из-за дерева, жутко осклабясь, выходит Прохор с занесенным топором, споткнулся о ружье, упал, а я шагнул к нему, ощерив стремительно растущие клыки и выпуская кривые когти.

И тогда он закричал.

Рубен Таросян

Зрак Давида

Несколько лет назад я должен был проводить полевые работы в Средней Азии по договору с одной геологоразведочной экспедицией. Необходимость доставить в поле громоздкие ящики с приборами заставила меня по прибытии в поселок сразу направиться к руководству экспедицией. Жара стояла невыносимая, и поэтому в каждом из кабинетов, которые мне пришлось посетить, я садился вблизи кондиционера и не отказывался от доставаемых из холодильников прохладительных напитков. Хотя мне и говорили о трудностях с запчастями, о лимитах на горючее, но либо я смог убедить в важности своей работы, либо больно жалкий вид был у человека, измученного жарой, так, или иначе, на следующее утро мой сон в гостинице был прерван пронзительным гудком КамАЗа.

Вот тут-то я и почувствовал коварное действие кондиционеров. Меня знобило. Болело распухшее горло. Обильный насморк был сущим наказанием для человека, не захватившего с собой носового платка. Но, понимая какую важную услугу мне оказали, выделив автомобиль, я не имел возможности отлежаться.

Водитель помог мне погрузить в кузов приборы, и, усевшись в кабине, я пытался заснуть, глядя на проносившийся мимо меня монотонный пейзаж серовато-желтых песков с тонкими стеблями выжженой растительности. Сквозняк, свистевший в щелях кабины, радовал шофера утренней прохладой, а мне казался леденящим арктическим шквалом.

Лечи простуду или не лечи, все равно на это уйдет неделя, а я хотел, чтобы это было мгновенно, как это делал Христос. Но, увы, я отлично знал, что это доступно только праведникам. Мысль о том, что я не прошу ничего особенного: ни постоянного гражданства в Царстве Небесном, ни льготную курсовку в Рай, а всего лишь пустяка, недоступного современной медицине, трансформировалась у меня в цепь рассуждений о множественности миров. Помимо нашего мира и мира Добра и Истины, где обитают праведники, должен существовать промежуточный Мир Чудес. Он подвластен праведникам, но сам посебе нейтрален по отношению к Добру и Злу. Именно в этот мир проникали маги и чернокнижники.

Автомобиль остановился. Водитель принялся уверять, что я обязательно должен посетить развалины, к которым мы подъехали. Я не хотел обижать шофера и, несмотря на головокружение, последовал за ним. Угол и часть стены у здания были разрушены и, словно в разрезе, просматривались два свода: внутренний и наружный. Шофер мне объяснил, что внутренний символизирует небо, а в пространстве между сводами обитает Аллах.

Я вошел внутрь. Свод был эллиптический, расписанный геометрическим орнаментом. Я подумал, что этот свод, может быть, и есть Мир Чудес, не связанный ни с Добром, ни со Злом. Затем я задумался о том, как древние архитекторы могли построить эллиптический свод. Неужели они знали теорию конических сечений? Потом мое внимание привлекла роспись свода.

Все знают о мистике чисел. Здесь же я увидел нечто подобное для геометрических фигур. Шестигранники, заполняющие поверхность, создавали иллюзию небесного шатра. Лучи, образованные продолжением сторон шестиугольников, ассоциировались с солнечным светом. Пересечения этих лучей образовывали шестиконечные звезды, аналогичные иудейскому щиту Давида, составленного из равносторонних треугольников. Глядя на эти звезды, я подумал о том, что треугольники – это тоже коническое сечение.

Внезапно треугольники зашевелились, и я увидел донья этих конусов. Сначала они предстали передо мной вытянутыми эллипсами. Центрами окружностей на меня смотрели вершины конусов. Это были глаза, гипнотизирующе увлекающие за собой. И я, словно кролик в пасть удаву, устремился в это неведомое пространство. Вокруг благоухал цветущий сад, журчали фонтаны. Я развалился на какой-то скамейке и запрокинул голову. Слепящее яркое солнце вдруг раздвоилось, и два светящихся круга, утончаясь, стали эллипсами, а затем опять шестиконечной звездой. Я стоял на том же месте под тем же самым сводом. Не сомневаясь в реальности происшедшего, я принялся вновь не отрываясь смотреть на эту звезду, зная, что могу проникнуть в Мир Чудес. Я гордился тем, что открыл туда путь, не связанный с понятиями Добра и Зла.

Вновь зашевелились треугольники. Но в этот раз донья конусов, приняв форму удлиненных эллипсов, засветились желтым светом, напоминая зрачки кошачьих глаз. Я чувствовал, что плыву навстречу им. Какая-то хищная нотка мелькнула в гипнотизирующем взгляде. Я попробовал затормозить, но две мохнатые лапы схватили меня и поволокли. Сильный насморк не помешал мне почувствовать смрадный запах. Передо мной появился десяток мохнатых червей. С криком: «Он не связан с Добром!» – они поволокли меня по знойной пустыне. Затем двое из них сорвали с меня одежду, а остальные, повернувшись ко мне своими отвратительными задами, нагнулись, и, подымая столбы пыли, рыли лапами яму, в которую зарыли меня по шею, и исчезли.

От неподвижности затекли руки и ноги. Мне казалось, что острые песчинки проникли в кровь, а голова, словно мяч, будто покатилась по раскаленному песку. Перед моим взором появилась кривая рогатая морда. Приговаривая: «Не связан с Добром», черт провел своей лапой по моей голове. Я почувствовал, как отвалились волосы и от жгучего солнца свежая лысина растрескалась и кровоточила.

«Хочешь пить?» – спросил меня черт и нажал мне на лоб шершавой ладонью. У меня открылся рот, а черт стал набивать его песком. Я задыхался. «У тебя нет связи с Добром», – приговаривал черт и, забив до отказа мой рот песком он принялся пальцами его утрамбовывать.

– У тебя нет связи с Добром!

Мысль о том, что Добро – вечное, общечеловеческое понятие, неразрывно связанное с каждым человеком, медленно растекалась в моих размягченных мозгах. И тут инстинкт самосохранения заставил меня сказать это вслух. Но песок во рту не позволил мне сделать это. Посмотреть черту в глаза гордым, несломленным взглядом – это было все, что я мог сделать достойного. Узкие эллипсы его зрачков замерли и трансформировались в конусы, а затем – в шестиконечную звезду.

Я стоял под орнаментированным сводом. Непомерная слабость владела всем телом, но не знобило. Горло не болело, от насморка не осталось следа. Теплый ветер ласково трепал волосы. Тяжело дыша я отправился к автомобилю.

Объявления

Выходные данные

ГАЛАКТИКА – 4

ГАЛАКТИКА. Библиотека ужаса.

Художники Алексей Филиппов, Роман Афонин

Перепечатка материалов только с разрешения редакции.

Рукописи не рецензируются и не возвращаются.

Розничная цена свободная.

Рег. номер – ЛР 060423 Мининформпечати РФ

Адрес редакции: 111123, Москва, а/я 40.

Учредитель, издатель, главный редактор, директор – Петухов Юрий Дмитриевич

Формат 84x108/32. Тираж 50000 Заказ 289

Подписано в печать 20.06.93. Усл. печ. л. 2.

Отпечатано с готовых диапозитивов в Московской типографии 13.

107005, Москва, Денисовский пер.,30.

ИНДЕКС 73074

ISSN 0135-552X

Оглавление

Виктор Волконский

  Судьба последней капли

Анатолий Фисенко

  Шаг из тьмы

Рубен Таросян

  Зрак Давида

Объявления

Выходные данные