Любовь небесная, любовь земная [Андрей Федоткин] (fb2) читать онлайн

Андрей Федоткин Любовь небесная, любовь земная

Трудно найти во всей обитаемой вселенной существо более бессмысленное и бесправное, чем студент-практикант. Никем не принятые, никому не нужные бродят они по свету в поисках истины, жизненного опыта или, по крайней мере, отметки в зачётной книжке. Если же кто из жалости и примет такого студента, то беднягу (если ему повезёт, конечно) либо попросту не замечают, либо (если ему не повезёт) загружают самой грязной, самой нудной и по большей части бессмысленной работой. Вон та несчастная девушка мечтала совершить революцию в химии, но пока она моет лабораторную посуду после чужих экспериментов. Вон тот парень в грёзах своих гоняется за сенсационным репортажем, а в реальности бегает за кофе и бургерами для редакции. А вон те двое, те, что целый день вытаскивали металлолом со склада — как много тоски в их глазах! — а ведь, возможно, это глаза будущих начальников арматурных цехов.

В космосе жизнь практиканта ничуть не лучше, чем на Земле. Космонавты (люди жёсткие и зачастую обладающие специфическим чувством юмора) находят для несчастных подопечных тысячу дел, основная цель которых — слегка развлечь уставший от однообразия экипаж. Студенты протирают окна иллюминаторов снаружи, полируют обшивку корабля, на некоторых особо извращённых станциях их даже заставляют каждодневно пересчитывать винты крепления корректирующего двигателя (258 штук), аргументируя это тем, что при каждом запуске любой винт может открутиться и выпасть, а разболтавшийся двигатель пробьёт при включении обшивку. Из космоса бедолаги возвращаются, не узнав ничего существенного о своей будущей профессии, но освоив все тонкости издевательств над себе подобными и обладая неугасимым желанием применить полученные знания на будущих поколениях практикантов.

Экипаж станции Центавр 3715-Хадар воспринял новость о назначении некоего Л. Юных техником-практикантом при данной станции со сдержанным любопытством.

— Потесниться придётся, — ворчливо пробормотал старший астроном Григорий Кулесов, перечитывая свежеполученное сообщение.

— Это да, — согласился старший механик Василий Петрейкин.

Некоторое время оба молча разглядывали монитор, словно пытаясь разглядеть меж строчек некую зашифрованную информацию. Очередная вахта неумолимо подходила к середине, то есть тому роковому времени, когда все байки уже рассказаны, все вопросы обсуждены на тысячу раз, а на споры и ссоры уже не остаётся ни сил, ни желания. Карточные игры становятся ненавистны, шашки, шахматы и нарды омерзительны, а любое упоминание крокодила, шляпы или городов начинает вызывать нервные конвульсии и острые приступы клаустрофобии. Общаться со своим коллегой уже не хочется. Хочется очутиться дома, гулять по проспектам, наблюдать людскую толчею, дышать свежим воздухом и осознавать, что ваш напарник, замурованный в этой проклятой станции, медленно падает на раскалённую поверхность звезды. Поэтому вышеописанный диалог (пожалуй, самый продолжительный за последнее время) практически исчерпал возможность общения напарников на сегодняшний день. Но заняться было решительно нечем, а тема прилёта практиканта всё-таки обладала некоторой притягательной новизной. В конечном итоге Кулесов сделал над собой некое усилие и добавил:

— Помощник у тебя будет.

Петрейкин поразмышлял над ответом и остановился на проверенном:

— Это, да.

У Кулесова возникло неприятное чувство, что он вкладывает в поддержание диалога гораздо больше усилий, чем его собеседник. Поэтому следующий свой вопрос он сформулировал несколько хитрее:

— Чем занимать-то его будешь?

Петрейкин прикинул, можно ли и в данном вопросе воспользоваться проверенным на предыдущих вопросах способом. Решил, что это невозможно и, тяжело вздохнув, принялся за ответ.

— Да всё как обычно. Отправлю начищать ручки крепления поворотных двигателей, перебирать боковую панель солнечной батареи, ну ту, что я две недели назад отключил, ну и так… — Василий неопределённо махнул рукой. Предлагая своему товарищу самому домысливать остальное.

— А мне его одолжишь на пару дней? — спросил Григорий неожиданно заискивающим тоном.

— А зачем тебе?

— Да надо бы поверку вспомогательного телескопа произвести, дальномер откалибровать и так по мелочи.

— Ладно уж. Бери. Но будешь должен.

На том они и порешили.

А через неделю после вышеописанного диалога к станции подлетел старенький грузовой корабль, ведомый опытным космическим волком и просто хорошим человеком Виталием Быстровым. В этот раз Быстров помимо грузов и посылок с Земли прихватил с собой пассажира.

— Чё каво, чуваки? — радостно возвестил Виталий через радио передатчик. — Давайте стыковку.

Затем неожиданно гордый космический капитан разразился высоким девчачьим хихиканьем. Затем, не переставая хихикать, добавил:

— А я вам гостя привёз.

— Чего это он? — удивился Кулесов.

— Да кто ж его знает, — пробормотал Петрейкин. — Он после того, как питомца себе завел, совсем странным стал.

Коллеги разрешили кораблю стыковку и отправились встречать гостей. У самых дверей шлюзового отсека Кулесов спохватился.

— Слушай, а как звать-то нашего практиканта?

— Чего ты у меня то спрашиваешь? — огрызнулся Петрейкин. — Сам же видел сообщение. Какой-то Л. Юных. Больше ничего не знаю. Может Леонид или Леопольд. Разберёмся, агроном.

Двери шлюза распахнулись, и в проёме показался неожиданно торжественный Виталий. По лицу его растеклась широкая придурковатая улыбка, глаза сияли, а оттопыренные уши трогательно розовели в холодном свете отсека. Грудь он выпятил вперёд настолько сильно, что казалось, ещё маленько — и он оторвётся от пола и воспарит к потолку.

— Вот, чуваки, знакомьтесь. Это Люба. — восторженно выдохнул Виталий и освободил проход своей пассажирке. Пассажирка была миниатюрна до трогательности. Она обладала стройными ножками, тонкими благородными чертами лица и большими тёмными глазами испуганного оленёнка, обрамлёнными густыми чёрными ресницами. Каштановые волосы были собраны в конский хвост, который задорно подпрыгивал при каждом движении головы. В руках прекрасное создание держало любимца Виталия — кибернетического питомца Мурзика. Мурзик (которого Кулесов и Петрейкин знали как самого злобного и коварного монстра в галактике) всем своим видом выражал удовольствие и безграничное расположение к особе, несущей его.

— Здравствуйте, — сказала девушка, аккуратно опуская питомца на пол. — Я Любовь Юных. Прибыла к вам на практику.

— Эхумхвхцчуктурхм… — ответил Григорий.

— Хнмумвкумлтвкмхм… — поддержал его Василий.

Затем оба как по команде закашлялись. И только после этого нашли в себе силы представиться несколько более традиционным образом. Сообщив свои имена и звания, вахтовики проводили девушку в кают-компанию и приступили к разгрузке оборудования. Всё время разгрузки Петрейкин тихо ворчал:

— Нет ну озверели они, что ли, там на Земле! Нужно же понимать-то, в конце концов, сидишь тут полгода, как пень, без женщин — и тут на тебе! А я, между прочим, мужик, я не железный, в конце концов. Ведь существуют же правила комплектации экипажа…

Правила действительно существовали. После ряда неудач близких к катастрофам было постановлено, что экипажи станций следует формировать таким образом, чтобы любые романтические отношения между членами экипажа были исключены. Как говорилось выше, длительное пребывание группы людей в изолированном пространстве и так негативно влияет на психологическую атмосферу в коллективе, а когда в дело вступают любовь и ревность, тут уже однозначно жди беды. Но, видимо, на студентов данное правило не распространялось в виду их недолгого пребывания на станции.

Быстров, помогавший в разгрузке, слушал излияния Василия сначала с интересом, затем с недоумением и под конец с раздражением.

— Чего ты ноешь, тудым-сюдым? — не выдержал он. — Такую деваху красивую привёз, а ты недоволен.

— Да, недоволен! — окрысился Петрейкин. — Меня, может, девушка, на Земле ждёт, а тут такое искушение!

— Прямо ждёт? — удивился Быстров.

— Да… Прямо ждёт.

Ответ получился несколько менее уверенным, чем рассчитывал старший механик, но Быстров, кажется, не заметил этого.

— Надо же, — сказал он с искреннем восхищением. Затем его осенила какая-то свежая мысль: — Слушай. А с чего ты взял что ты Любе понравишься?

— Не понравлюсь? — с сомнением переспросил Петрейкин. Ему, видимо, казалось, что он просто не может не понравиться девушке.

— Может, ей я нравлюсь, — весело продолжал Быстров, — или ещё кто. Может, ей вообще Гришка приглянулся.

Оба подозрительно посмотрели на Кулесова и только тут сообразили, что с ним что-то не так. Григорий выглядел как человек, который потерял какую-то вещь и сейчас судорожно пытается сообразить где он её мог оставить. Глаза его остекленели и помутнели, лицо одеревенело, лишь губы двигались так, словно он что-то говорил.

— Гришка, ты чего?

Кулесов вздрогнул, посмотрел на Виталия и словно впервые его увидел.

— А, нет… Так, задумался что-то.

Петрейкин тяжело вздохнул — нехорошие предчувствия, скрежеща жвалами и сочно чавкая ложнощупальцами, потихонечку заползали к нему в душу.

После разгрузки Быстров нехотя отчалил, вытребовав у экипажа обещание не обижать практикантку и пообещав заявиться через две недели и забрать её домой. Нужно было приступать к более детальному знакомству и перераспределению обязанностей на станции в виду изменившегося штата. Старший механик решил про себя, что раз уж равенство полов закреплено в конституции, то распространяться оно должно не только на права, но и на обязанности, поэтому требовать с практиканта-девушки следует ровно как и с практиканта-парня. Правда, пару самых нелепых и жестоких заданий Петров всё-таки исключил. Разработав стратегию действий, Петров обрёл некоторое душевное равновесие и, ободрённый этим фактом, бодро проследовал в кают-компанию. Обрёл ли душевное равновесие Кулесов, сказать было трудно, но лицо его по-прежнему оставалось лицом человека, получившего лёгкое сотрясение.

За ужином Петров окончательно расслабился. Как выяснилось из разговора, у него с Любой была общая alma mater, и этот факт перевёл беседу в весёлое, чуть ностальгическое русло.

— А кто у тебя полупроводники ведёт?

— Доходягин Пётр Николаевич.

— Доходяга? Он работает ещё? Всё такой же злобный?

— Как собака злой. Полпотока зарезал в этом году.

— А кто у вас автоматизацию ведёт?

— Лаврушин.

— Такого не знаю. У нас Зуськина вела.

— Мелена Павловна сейчас завкаф.

— Зуськина завкаф? Ой, что творится-то!

Кулесов в этом разговоре не участвовал — он учился в другом институте. Он, конечно, мог рассказать о Вениамине Михайловиче Дуболоме — преподавателе астрофизики, регулярно сообщавшем студентам о том, что они все поголовно алкоголики и проститутки, или о восмидесятишестилетней преподавательнице теории струн Варваре Сидоровне Хетской, засыпавшей на своих лекциях, но подсознательно понимал, что его истории здесь никому не будут интересны. Петрейкин между тем разливался соловьём.

— Так я и не смог сравнительный анализ сделать, вложил вместо него пять пустых страниц для объёма и понёс сдавать. Значит, перелистывает он мою курсовую, доходит до раздела сравнительного анализа. Я аж замер, сижу еле дышу. И тут он закрывает курсовую, говорит: «Ну, ладно, с вами всё понятно» — и ставит мне четвёрку.

Девушка закатилась звонким переливчатым смехом. Кулесов помрачнел пуще прежнего и принялся сверлить взглядом Василия.

Женское общество преображает любого мужчину. Подросток в присутствии женщины старается выглядеть старше, старик моложе и даже законченный женоненавистник желает казаться женоненавистником элегантным и неотразимым. Григорию очень понравилась практикантка и он почти бессознательно принял позу, которая, по мнению Григория, придавала ему невероятно привлекательный вид. Он выпятил тощую куриную грудь, втянул, насколько сумел, пивной животик и попытался вальяжно откинутся в кресле, лицо у него при этом приняло такое выражение, какое могло быть разве что у тяжелоатлета, которому в момент поднятия рекордного веса родители сообщили, что он приёмный. Через некоторое время усилия Кулесова принесли свои плоды, и взгляд Любы обратился в его сторону.

— Вам плохо? — произнесла она взволнованно.

— Нет, — сдавленно прошипел Григорий, — всё в порядке.

— Вы как-то побледнели, — не отступала студентка.

— Устал, наверное, — предположил Петрейкин. — Время позднее. Пора спать.

Расположить студентку было решено на диване в кают-компании. Выдав Любе постельный комплект и объяснив принцип работы душевой кабины, инженеры отправились в спальный отсек.

— Ну, как тебе она? — поинтересовался Григорий.

— Да нормальная, вроде, девчонка, — беспечно ответил Василий. — Сработаемся. Опыта ей только не хватает. Ну, ничего. Завтра отправлю начищать поворотную мачту антенны полиролью. Чтобы сияла, как алмаз.

— А может, не надо? — робко предложил Кулесов.

— Как не надо? — воспылал праведным гневом Петрейкин. — Всё самое лучшее — молодым специалистам. Это же традиция.

— Ну, всё-таки, она девушка, — возразил Кулесов, постепенно приобретая приятный глазу малиновый оттенок. — Как-то неудобно.

— Неудобно, агроном, мухам клизмы ставить, — грозно ответствовал Петрейкин. — А она космонавт и, следовательно, обязана пройти боевое крещение.

Нехорошие предчувствия снова заскреблись в душе старшего механика. Он пристально оглядел астронома и вкрадчиво произнёс.

— А ты часом не влюбился в неё, а?

Окрас старшего астронома сменился на тёмно-пунцовый.

— Да нет. Ну… В смысле, хорошая девушка… Ну, жалко её и… Всё. — Тут Кулесов, которому сегодня мог позавидовать любой хамелеон, неожиданно побелел и, уставившись на Василия воинственным взглядом, почти прокричал: — А тебе какое на хрен дело?!

Василий, слегка опешив от такой реакции, смущённо пробормотал:

— Да, в общем-то, никакого.

— Ну и отстань тогда от меня. В конце концов ты ЧМО, а не психолог, — прорычал Григорий и, гордо развернувшись на каблуках, отправился к своей кровати.

ЧМО (человек, механизмы обслуживающий) было одним из самых обидных прозвищ, какими Кулесов удостаивал старшего механика. В обычных условиях Петрейкин не преминул бы отреагировать на столь вопиющее оскорбление залпом боевого остроумия в адрес наглого астрономишки. Но в данном случае он предпочёл промолчать. Нехорошие предчувствия постепенно трансформировались в твёрдую уверенность: Григорий влюбился. Влюблённый Григорий представлял из себя существо непредсказуемое и социально опасное. Начиная встречаться с той или иной девушкой, Кулесов (человек в обычных условиях невероятно упрямый и несговорчивый) постепенно перенимал все привычки и увлечения своей избранницы. После чего с истинно Кулесовским упорством начинал отстаивать их перед окружающими. Особенно тяжёлую форму это принимало в тех случаях, когда устремления возлюбленной Григория прямо противоречили его собственным устремлениям. В период романа с веганкой типичный мясоед Кулесов, изнывая от отсутствия животного белка в организме, измучил всех своих родных и знакомых упрёками в издевательстве над животными, поедании гнилых трупов и скотском, недостойном разумного человека поведении. Но уже через день после разрыва с ценительницей растительной пищи горе-любовник заказал себе три килограмма шашлыка и обожрался до желудочных колик. Опыт отношений с альпинисткой привёл не особо ценившего физические упражнения Кулесова сначала на Тянь-Шань, а затем в палату хирургического отделения. Общение с активисткой антиглобалистического движения «Свобода или мы не играем» чуть не стоил ему свободы и допуска в космос. Петрейкин (хотя он даже под пытками не согласился бы признать этот факт) являлся лучшим другом Кулесова. И как лучший друг (вы ничего не докажете) он приложил немало сил для вызволения Григория из цепких лап закона и для последующего психологического восстановления (пьянки), когда пламенная революционерка помахала Кулесову ручкой. Вообще, причина постоянных катастрофических поражений старшего астронома на любовных фронтах, по всей видимости, заключалась как раз в его неукоснительном стремлении во всём копировать предмет своей любви. Тяжело найти человека, который согласился бы выстраивать отношения с зеркалом, причём с зеркалом, мягко говоря, кривым и неточным. Другой человек давно бы задумался о смене тактики боевых действий, но только не Григорий. Он свято верил, что однажды система непременно сработает.

На следующее утро Кулесов пустил свою фирменную систему в действие. Всё утро он посвятил расспросам практикантки на самые отвлечённые темы и к окончанию завтрака выяснил, что у них с Любой много общего. Например, Любе очень нравилась классическая музыка и новое прогрессивное направление в электронике, носившее гордое название Dark Noize Drum Beat Core Remix Jungle. Григорий, до сего дня считавший классикой хард-рок семидесятых годов двадцатого века, а современную электронику именовавший исключительно безмозглой хренью, долго и увлечённо говорил о великих композиторах прошлого, правда, перепутав Мусоргского с Глинкой, и даже с выражением невероятного счастья на лице прослушал пару треков популярной группы «А чо а то», больше всего напоминавших звон хрусталя, пережёвываемого крокодилом во время проведения вуду-ритуала в работающем штамповочном цеху. Так же неожиданно выяснилось, что у Григория с Любой один на двоих любимый фильм — экранизация романа «Трансгрессирующая» по знаменитому циклу «Любовь и Силы» Патрисии Смит. Обнаружив такое число общих тем для разговоров, Григорий категорично заявил, что именно сегодня она ему необходима для выполнения столь важного задания. Василий, прекрасно знавший, что любимый фильм Кулесова — «Шквал пуль 3 — Луна под огнём», принял это предложение без особой радости, но всё-таки уступил. Неизвестно, насколько эффективна была помощь Любы в поверке телескопа, но к концу дня старший астроном обладал просто энциклопедическими знаниями о вселенной «Любви и Сил». Поэтому за ужином большая часть диалогов происходила между ним и молоденькой практиканткой. Активно обсуждалась судьба и злоключения Джейн Гиллиган — несчастной девушки, пытающийся совместить учёбу в школе трансгрессоров с поисками первой любви и одновременно — с борьбой с коварными псиониками. Петрейкина приключения Джейн Гиллиган мало интересовали. Во время разговора он откровенно скучал, позёвывал и ушёл в каюту раньше всех, сославшись на головную боль. Засыпал он в эту ночь крайне скверно — мешали злость на Григория, осознание, что данная история ничем хорошим не кончится и неожиданно проснувшаяся ревность. Нельзя сказать, что Василий строил какие-то планы относительно Любы, но у него прямо из-под носа уводили хорошенькую практикантку, и это запустило древний, как сама история человечества, механизм. Мужчина не терпит, когда его ближний достигает большего успеха у противоположного пола. В подобной ситуации даже клинические дистрофики начинают бессознательно напрягать то, что у них за неимением лучшего заменяет мышцы, надеясь придать тощему телу рельеф, а законченные зануды извлекают из пыльных углов разума прежде неиспользованное остроумие, дабы морально подавить соперника. Василий искренне бы дал Григорию найти девушку его мечты (ну, или по крайней мере, ту девушку, которая была бы готова терпеть Григория), но предпочитал, чтобы поисками его друг занимался где-нибудь подальше от Василия.

Утром, когда Васлий сообщил, что Любови пора приступать к выполнению прямых обязанностей, Григорий заявил, что сам проследит за ней, так как на сегодня планов по замерам у него нет и вообще он давно не выходил в космос, а у Василия давно не было свободного времени. Вид при этом у него был настолько жалкий, что Петрейкин не выдержал и согласился. После завтрака практикантка и астроном облачились в скафандры и отправились наружу, а Василий остался на станции один.

Два часа он искренне пытался заниматься текущими делами, но наконец любопытство взяло своё — и Петрейкин, облачась в скафандр, отправился на проверку. Пройдя шлюзование, пристегнувшись кабель-тросом и выбравшись на поверхность станции, Василий, приняв гордый вид воеводы, обходящего свои владения, вальяжно зашагал к антенне дальней связи. Но уже через пару шагов напрочь утратил всю свою вальяжность и горделивость. Открывшаяся перед ним картина была ужасна: практикантка сидела на корпусе корабля, держась за ручки крепления и удобно привалившись к поворотной мачте, а Григорий усиленно орудовал щётками, начищая ту часть мачты, что не была закрыта спиной Любы. Петрейкина они явно не замечали. При этом они, судя по движению голов, о чём-то активно разговаривали. Василий переключил пару каналов передачи и наконец подключился к разговору.

— Так значит Саймон псионик? — удивлённо спрашивал Григорий.

— Ну да, — радостно сообщала Люба. — Он на псиоников с самого начала работал, а потом влюбился в Джейн и теперь не знает, что делать. Это всё в третей книге выяснится.

— Это которая «Прогрессирующая»?

— Нет, «Прогрессирующая» — это вторая, а третья книга — это «Аннексирующая», я тебе её скину обязательно.

— Ему больше подойдёт другая книга, — громко сказал Василий в микрофон. — Нет там случайно книги с названием «Деградирующий»?

Эффект был велик. Кулесов вздрогнул так, что ударился головой об антенну, а румянец на лице Любы было видно даже через стекло шлема. Петрейкин между тем принял позу обличителя.

— Практиканка Юных, приступить к выполнению задания. А вы, гражданин страшный астроном, лучше бы рассказали практикантке о технике безопасности в космосе.

Практикантка Юных, уже было кинулась за губкой и щёткой, но тут в Кулесове взыграла мужская гордость.

— Слушай, механизатор, шёл бы ты отсюда пешим строем бодрым шагом. И не мешал людям общаться, а то нашёлся тут, видите ли, главный. Хочешь командовать, командуй своими железяками, а ко мне не лезь. Я, между прочим, здесь учёный, а ты тут так — обслуживающий персонал…

Поняв, что сморозил глупость, Кулесов замолк. Затем пытаясь как-то сгладить ситуацию продолжил.

— Эмм… Ну, в смысле… Мы же все здесь равны… И всякое такое…

— Понятно, — как-то особенно холодно сообщила Люба, после чего схватила щётки и принялась яростно начищать антенну.

— Но я же совсем не то имел ввиду, — промямлил ошарашенный Кулесов.

— Я так и поняла, Григорий Сергеевич, — ответила Люба, не прекращая драить мачту.

Обстановка в компании стремительно наэлектризовывалась, и Василий, чувствуя нижней чакрой покалывание первых серьёзных разрядов пробормотал:

— Ну, кажется, у вас тут всё в порядке. — И не преувеличенно бодрым шагом отправился к шлюзу, под пристальным взором Кулесова.

Ужин проходил в траурной обстановке. Казалось, каждый из членов экипажа решил, наконец, досконально исследовать содержимое своей тарелки, и это увлекательнейшее занятие не оставило ни малейшего времени на общение с собеседниками. После ужина у каждого обнаружились какие-то срочные дела, причём Петрейкин юркнул в каюту с такой скоростью, словно за ним гналась стая волков, не раздеваясь юркнул в постель и тут же стратегически притворился спящим. Хитрость не помогла. Кулесов, в душе которого клокотал жгучий коктейль из злобы на Петрейкина, стыда за содеянное и досады на судьбу, которая так жестоко играет человеком, сорвал с Петрейкина одеяло и пинками заставил старшего механика подняться с постели.

— Никогда! — бушевал астроном — Слышишь! Никогда не прощу тебе этого!

— Причём здесь я? — возмутился Петрейкин. — Сам виноват. Нечего было называть механиков обслугой.

Аргумент не возымел должного действия.

— Это всё ты подстроил! Ты специально всё распланировал! Ты… Ты завидовал нашему счастью!

Последняя фраза прозвучала настолько опереточно, что на мгновение Василию показалось — сейчас Кулесов выхватит из-за пазухи неизвестно откуда взявшуюся шпагу и вызовет старшего механика на дуэль. Но Григорий не стал выхватывать шпагу, вместо этого он неуклюже рухнул на кровать Петрейкина и, усевшись на ней по-турецки, принялся сверлить механика взглядом. Сопел он при этом как бык, готовящийся к решительной атаке на матадора.

— И что мне теперь прикажешь делать? — спросил он наконец.

— Ну, не знаю. Подари ей цветы или духи. Своди её в ресторан, в кино, просто сходите куда-нибудь погулять, на худой конец. Говорят, на правом борту станции в это время года необычайно красиво.

Кулесов насупился ещё больше.

— Очень смешно. У меня жизнь рушится, а ты издеваешься.

— Какая там на хрен жизнь! Ты её знаешь без году неделя. Ну, влюбился в симпатичную девушку, ну, поссорился. Делов-то.

Кулесов принялся горячо возражать

— Ты ничего не понимаешь. Это была любовь с первого взгляда — она мой идеал. У нас столько общего…

Но Петрейкин не дал ему договорить.

— Чего? Много общего? Ты чего вообще несёшь? О чём вы там общались эти два дня? О какой-то книжке для подростков, которую ты даже не читал и читать не будешь? И всё — она уже твой идеал. То же мне, последний пылкий влюблённый! Знаешь, в чём твоя проблема? Ты постоянно пытаешься стать тем, кем не являешься: занимаешься вещами, в которых ты ни хрена не понимаешь, делаешь то, что тебе не нравится. И всё это ради того, чтобы понравиться девушке. Хочешь, чтобы я тебе помог? Хорошо. Но сначала прочитай эту грёбанную книжку и скажи мне, что ты о ней думаешь. Но только честно.

— Где я её возьму? У нас в библиотеке её нету.

Василий торжествующе улыбнулся.

— Плохо ты знаешь нашу библиотеку. Есть у нас как минимум две части из серии. Я их в папке «Особо опасно» держу. Хотел папку «Порнография» обозвать, но побоялся, что ты в неё сразу же залезешь. Так что держи пароль от папки — и вперёд. Приятного чтения!

Всю ночь Кулесов просидел за чтением книги и к утру смог осилить почти весь первый том. К моменту, когда проснулся Петрейкин, он дошёл до первой схватки героини с главой псиоников.

— Ты что, не ложился что ли? — удивлённо спросил Петрейкин.

— Да ты знаешь, зачитался как-то, — сонно пробормотал Кулесов. — Нет, хрень, конечно, полная, но вполне себе увлекательно.

— Мда, кажется, вы и правда родственные души, — сдался Петрейкин. — Придётся тебе помочь. Отдам сегодня девушку в твоё распоряжение, постарайся её очаровать. Покажи ей что-нибудь красивое. Есть у нас чего-нибудь по астрономии на сегодня такое необычное? Хотя она первый раз в космосе, ей всё необычно… Я тебе сейчас скину стихи, выучи чего-нибудь из них. Там стандартная фигня про любовь, звёзды и прочее, девушкам обычно нравится. А вечером я придумаю какой-нибудь предлог и срулю, а ты устроишь ей романтический ужин.

— И что мне ей говорить?

— Да неважно, что ты ей говоришь, — принялся читать наставления Петрейкин — признанный ловелас и покоритель девушек. — Главное — говори уверенно. Покажи, что ты настоящий мачо. — Петрейкин с сомнением оглядел своего приятеля и добавил: — Ну, или, по крайней мере, что ты настоящий мужчина. Добавь этой… как её… мускулинности. Прижми девушку к стене, если потребуется. Я так на первом курсе одну старшекурсницу покорил.

Василий слегка приукрасил события: в реальности — это перебравшая вина после разрыва со своим парнем старшекурсница прижала робкого студента Петрейкина к стене коридора студенческого общежития и подарила ему единственный жаркий поцелуй, из-за которого будущий старший механик не мог уснуть несколько ночей, а на парах думал не о высшей математике и теоретической механике, а о пшеничных кудрях и длинных ногах своей соседки. Но в этом он не признался бы никому даже под пыткой.

— Будь мужиком. Не лебези и не поддакивай, а сам задавай правила игры. Ну и побольше романтики. Да… и оденься как-нибудь поприличней.

На завтрак Петрейкин провожал Григория испытывая то самое чувство, какое, наверное, гордый родитель-орёл испытывает, отправляя своё чадо в первый полёт. Но уже за завтраком гордый родитель начал понимать, что чадо к первому полёту пока не готово. Кулесов, который имел самые смутные представления об образе настоящего мачо, принял вид этакого провинциального донжуана, сгорающего от любви и от похмелья, и в течение всего завтрака бросал в сторону Любы полусонные, исполненные, как ему казалось, страсти и иронии взгляды. Люба между тем продолжала злиться за вчерашнее и в сторону пылкого ухажёра демонстративно не смотрела. После завтрака Петрейкин сообщил Любе, что сегодня ей снова придётся помочь астроному, затем отвёл Кулесова в сторону и прошипел ему на ухо:

— Поговори с ней, придурок. И кончай корчить рожи, всё равно она за шлемом ничего не увидит.

Космическая часть свидания прошла тоже не ахти как: неожиданная необычайно сильная магнитная буря на Хадаре напрочь перекрыла все каналы связи, сделав возможным лишь минимальное общение. Пришлось досрочно возвращаться на станцию, на которой Петрейкин уже вовсю трудился, пытаясь восстановить работу хоть каких-то передатчиков. Любу он, виновато поглядывая на Кулесова, забрал к себе в помощницы, а старший астроном слабо понимающий в электронике, опять остался не у дел. Он страдал, слушая, как прекрасная практикантка перебрасывается с Василием полными тайного смысла, но не доступными разуму Кулесова профессиональными замечаниями и едкими комментариями в адрес техники. Его злило, что Люба так звонко смеялась над шутками старшего механика. А он, несчастный, одинокий, всеми брошенный Кулесов, не мог остановить всё это безобразие. Оставалась надежда на вечер. После обеда Гриорий начал буравить Василия глазами, покашливать и использовать прочие невербальные средства для того чтобы намекнуть о необходимости исполнить своё обещание и свалить с пути влюблённых. Нечуткий механик намёков не понимал и сваливать, по всей видимости, отказывался. Несчастный Кулесов начал подозревать самое плохое. Но наконец Петрейкин устало потянулся и сказал, что связь восстановлена. Любе он приказал перевести кодировки передачи в стандартные, а сам отправился проверять предохранители на внешней панели. Григорий остался наедине с Любой. Наступил ответственный момент. От первых слов, произнесённых Григорием, зависело многое.

— Э-э-э-э… Ну, как-то так, — сказал Григорий. Надо сказать, это было не самое удачное начало объяснения в любви, но в истории бывали и хуже. Печальнее было то, что Григорий не понимал, что говорить дальше. Можно было, конечно, послушаться совета Петрейкина и прижать практикантку к стене. Но Кулесову, почему-то казалось, что данная авантюра должна закончится крайне неприятно. Можно было начать читать стихи, но и эта идея, по здравому размышлению, показалась Григорию нелепой. Стихи нужно было читать там, на корпусе корабля, когда длиннохвостые кометы разрезали черноту космоса, а ослепительные протуберанцы Хадара величественно выглядывают из-за края планеты С579, а никак не в захламлённой пультовой. «А если просто признаться в любви?» — подумал старший астроном. Он уже было открыл рот, чтобы начать своё трепетное признание, но передумал. Его охватили робость и смятение. Мятежные мысли снова заметались под черепной коробкой: «Почему это я должен признаваться ей в любви прямо сейчас? У меня в запасе ещё полторы недели. В конце концов, это ведь Петрейкину втемяшилось в голову, что я непременно должен сегодня с ней объясниться, а я ничего ведь такого и не планировал. Просто извинюсь перед ней и всё».

Наконец, Григорий решился:

— Знаешь, Люба, я вчера ничего такого сказать не хотел. Просто у нас с Василием ну… такая манера шутить, что ли. А на самом деле я очень уважаю техников. Вот.

Девушка оглядела астронома тем самым манером, каким обычно строгие учительницы оглядывают извиняющегося двоечника, не выучившего очередной урок. Вид у Кулесова был невероятно жалкий, и девичье сердце оттаяло.

— Да ладно, — сказала она, протягивая Григорию ручку. — Мир.

— Мир, — радостно согласился Кулесов, пожимая ладошку. Ему было невероятно хорошо от того, что Люба его простила. Он решил не дразнить судьбу и отложить признание на потом. Например, на конец недели. Конец недели казался невероятно далёкой датой, и к этому времени многое могло измениться. Но дни шли, конец недели приближался, а ничего не изменялось. К пятнице Кулесов не продвинулся в развитии отношений ни на йоту. Каждый день он надеялся, что удача наконец повернётся к нему лицом, и каждый день разочаровывался в своей неверной фортуне. Хуже всего было то что теперь каждый вечер заканчивался разносами со стороны Петрейкина.

— Трус! — ревел старший механик, нарезая круги по каюте. — Капитулянт! Давно бы признался в любви — и дело с концом! Нет, блин, таскается за ней как телёнок и мычит: «Люба, дай помогу! Люба, дай помогу!» — Ни ума, блин, ни фантазии. Она же из тебя верёвки вьёт, а ты даже не замечаешь.

Кулесов только вздыхал. В начале недели он ещё спорил с Петрейкиным, но под конец решил, что проще будет дать своему коллеге выговориться и спокойно лечь спать. К тому же он и сам начал понимать, что отношения с Любой приняли какой-то неприятный односторонний характер. Она привыкла к опеке Кулесова и начала воспринимать его помощь как нечто само собой разумеющееся. Более того, она сама начала просить Кулесова помочь ей по любому поводу. А Петрейкин продолжал рубить правду-матку.

— Ты же понимаешь, что ты ей даже не друг. Ты — подружка. Когда ты, наконец, признаешься ей во всём?

— Не твоё дело! — отвечал обычно Кулесов, а про себя думал: «В воскресенье». Наступило воскресенье, Кулесов взвесил все «за» и «против» и решил, что признается в понедельник, в понедельник отложил всё на вторник. А во вторник нервы Петрейкина не выдержали.

— Всё, тряпка, — сообщил он после ужина. — Либо ты сейчас же пойдёшь и сознаешься ей во всём, либо я это сделаю за тебя. Мне лично надоело любоваться на твою страдальчискую физиономию.

— Отвали, а! — вяло огрызнулся Кулесов.

— Хорошо, — зловеще процедил Василий. — По причине упорного нежелания подсудимым признать свою вину в снисхождении суда к подсудимому решено отказать, а приговор следует привести в исполнение немедленно.

При этих словах Петрейкин решительно направился к двери.

— Стой! — закричал Кулесов. — Не надо! Я сам всё сделаю, но завтра. Сегодня уже поздно. Она, наверное, спать легла. Неудобно как-то.

— Неудобно, агрорном, как я тебе неоднократно говорил, сопли слонам подтирать, остальное терпимо. Люба сегодня в любом случае услышит признание в любви. А вот от тебя или от меня — решать тебе.

Кулесов сдался. Он прекрасно себе представлял, что может наговорить Любе Василий и понимал что ни к чему хорошему это не приведёт. Лучше было признаться самому. По крайней мере, так он узнает об успехе или провале своей операции гораздо быстрее и из первых рук. Стараясь выглядеть по возможности гордо и молодцевато, старший астроном направился к кают-компании. Сердце колотилось в груди с такой силой, что его удары отдавались даже в копчике.

«Господи, как будто на первое свидание иду, — думал несчастный влюблённый. — Чего же я так разволновался? А что мне ей сказать? Может быть, правда прижать её к стенке и поцеловать? Да нет, бред какой-то. Да и по морде можно схлопотать. Нужно сказать ей что-то красивое, что-то такое, на что она не сможет ничего возразить».

Тут Григорий сообразил, что уже пару минут стоит у двери в кают-компанию. Он обернулся. Сзади него из двери в каюту наполовину высунулся Петрейкин. Проклятый техник скорчил какую-то невообразимую рожу и театрально прошептал:

— Стучи, давай.

Кулесов грустно вздохнул и постучал. Петрейкин тут же скрылся в каюте, но дверь, гад, закрывать не стал.

Из кают-компании донеслось лёгкое шебуршание, затем сонное: «Я сейчас».

«Нужна какая-то блистательная фраза, что-то такое, что ещё никто и никогда не говорил», — думал Кулесов.

Дверь отворилась, свежеразбуженная Люба подняла на Григория мутные от сна глаза.

— Что-то случилось? — спросила она.

«Ну же, — подбодрил себя Григорий, — сейчас или никогда.»

— Знаешь, — сказал он, — я втюрился в тебя как заяц в морковку.

И тут же подумал: «Лучше бы я прижал её к стене!»

Люба молчала. Неизвестно о чём она в этот момент думала — лицо девушки ничего не выражало.

— О, как — сказала она после нескольких секунд размышлений.

— Вот как-то так, — подтвердил Григорий.

Они ещё немного помолчали. Наконец, Любовь заговорила.

— Знаешь, ты очень милый. Правда, очень, очень милый человек, но…

Сердце Кулесова рухнуло вниз больно ударилось о печень, отрикошетило от почек и укатилось куда-то в область таза.

— Понимаешь, — продолжала Люба, — у меня на Земле есть парень. Ну и ты всё-таки старше меня на десять лет, тебе, скорее всего, со мной было бы скучно и…

Адамово яблоко Григория решило по всей видимости занять оказавшееся вакантным место сердца, но на своём пути к грудной клетке застряло в районе ключиц, передавив попутно трахею.

— Мне кажется, нам лучше всего будет остаться друзьями. Ты же не против?

Теперь уже Григорию казалось, что все органы устроили в его теле игру в чехарду, решив разом поменяться друг с другом местами. Язык ещё, к счастью, остался на месте, поэтому он смог ответить Любе.

Конечно, он не против быть ей другом, он совсем не обиделся, и, если и расстроился, то самую малость. Он всё понимает, и он сам виноват в этом разговоре, и вообще спокойной ночи. Люба осторожно, словно боясь повредить хрупкий механизм, закрыла дверь. И Григорий на ощупь отправился обратно. Перед глазами у него плыл лиловый туман и плясали весёлые чёртиками лица, которые странно напоминали лицо старшего техника. У двери в каюту туман слегка рассеялся, лица чёртиков стали не видны, но зато стало отчётливо видно лицо Петрейкина, сидящего с самым невинным видом на кровати.

— Ну что, покоритель дамских сердец и корнеплодов, облажался? — ласково спросил старший механик. — В следующий раз зови меня к себе суфлёром. Я за умеренную плату подскажу тебе пару слов любви. А то ты, того и глядишь, сравнишь девушку с чем-нибудь неприличным, и она убьёт тебя во цвете лет.

Кулесов вошёл в каюту, аккуратно закрыл за собой дверь, а затем… Хотя не стоить описывать, что он говорил Петрейкину, как он это говорил — вы наверняка сами прекрасно понимаете, что говорят в подобных ситуациях. Главное то, что к концу монолога старшему астроному стало гораздо легче.

Вот, пожалуй, и всё. Не бог весть какая концовка, если честно. Гораздо эффектнее было бы если бы они поженились, желательно прямо на станции, и чтобы в роли священника, ну или работника ЗАГСА, выступил Петрейкин. Или Люба оказалась родной сестрой Григория, похищенной в детстве из родового гнезда (или, скажем, подменённой в роддоме) и Кулесов узнал бы её по медальону (родимому пятну, выговору буквы «р» в слове «индифферентный»). А возможно, станцию сбил бы гигантский метеорит, и Кулесов ценой своей жизни спас бы Любу, а она в благодарность сохранила бы верность ему до самой своей смерти. Но всё получилось гораздо банальнее.

Григорий до самого конца Любиной практики помогал ей во всём, хотя понимал, что романа явно не выйдет. Люба этой помощи не особо сопротивлялась, хотя и чувствовала некоторую вину за то, что не смогла ответить на чувства несчастного астронома. Но она была девушка рассудительная и посчитала, что отказываясь от помощи Кулесова, она ещё больше расстроит бедного воздыхателя. К тому же внимание Григория было ей приятно. Петрейкин продолжал называть Григория тряпкой и подкаблучником, но без особой злобы, скорее, по привычке. Кулесов вяло огрызался, но тоже без особой злобы. Затем на станцию прилетел Быстров и забрал Любовь Юных на Землю. Порочный круг был разорван, и жизнь потекла своим чередом.

Осталось только добавить, что во время следующего отпуска Кулесову, наконец, повезло. В клубе фанатов «Любви и Сил» он познакомился с замечательной девушкой по имени Илона. У них случился чудесный роман и продлился целых три недели.