Судный день [Виктор Михайлович Кононов] (fb2) читать постранично

Судный день

ПОЕЗДКА ЗА НЕВЕСТОЙ Повесть

В зале ожидания для пассажиров — если низкое и тесноватое помещение с запыленными окнами можно назвать залом — я в третий раз подошел к билетной кассе и уже посильнее и понастойчивее постучал в окошечко. «Спят они там, что ли?» — подумал я, чувствуя, что сейчас, если не откроется окошко, я не выдержу и вломлюсь с черного хода в эту ненавистную мне кассу. К счастью, там что-то стукнуло, забубнило и… окошечко отворилось. При ярком электрическом свете я увидел недовольное, насупленное, слегка припухлое женское лицо в этаком венчике из растрепанных волос.

— Вы что же, гражданин, читать не можете? — озлобленно спросило «лицо».

— То есть ка-ак не могу? — Я, признаться, немного опешил.

— На двёрке ж русским языком написано: касса выдачу билетов не производит! — раздраженно ответила женщина и резко захлопнула окошко.

Я тупо уставился на него, но не обнаружил никакого объявления.

— Обождите! — Я бухнул кулаком в голубые фанерные створки, и они распахнулись так же резко, как и захлопнулись. — Но тут вообще не приклеено ничего! — крикнул я, горячась.

Женщина лениво глянула на дверку и ворчливо сказала:

— Сорвали, паразиты этакие. Ну и наро-од… — Потом, посмотрев на меня заплывшими глазками, добавила: — А билеты мы не продаем. Теперь все по-новому, самообслуживание придумали… А штат урезали, кондукторов, и билеты берут на местах, у водителей. Все. И не надоедайте, гражданин.

— Одну минутку, — поспешно перебил я, предчувствуя, что эта ворчунья снова сейчас забаррикадируется в своей никому не нужной кассе. — Скажите, почему в расписании нет маршрута на Выселки?

— Потому что туда его никогда и не было.

— То, бишь, как это не было?

— Вы что, родились только? На эти самые Выселки от веку никакого маршрута автобусного нет. Вот чудак-человек, ей-богу, чудак… — И она захлопнула створки с таким треском, что я испуганно отшатнулся.

«Это уже капитально закрыла люк, — подумал я, злой, как пес, у которого отобрали кость. — Мало еще ваш штат урезали тут, маловато…»

Я опять тоскливо поглядел на это злосчастное расписание: не хотелось верить услышанному. Но маршрута на Выселки в нем и вправду не значилось. Окончательно упав духом, я отошел от кассы. Как же я так прошляпил с этим проклятым транспортом? Нет, непонятно… В письмах к Любе я интересовался, ходят ли автобусы в Выселки. Она отвечала как-то смешно: к моему приходу из армии они обязательно будут курсировать. И вот я отслужил честь честью, снова дома, собрался ехать к невесте, а тут — пожалуйста…

Сегодня, как нарочно, встав еще до света, я гладко и чисто выбрился, надушился — страшно люблю всякие духи и одеколоны, хотя понимаю, что не мужское это дело, — надраил пряжку асидолом так, как никогда этого не делал ни для одного полкового смотра, начистил пуговицы новехонькой шинели, подшил свежий белый подворотничок к гимнастерке и обулся в сапоги-хромачи, купленные мною по дешевке у офицера запаса. Потом уложил в чемоданчик подарки для Любы: оранжевую косынку, капроновые чулки, флакон самых роскошных духов и не дорогой, но изящный браслет, очень модный.

Увидев меня во всем солдатском, мать ахнула и заприговаривала: «Тебе что, сынок, не надоела шинелка за два года? Вырядился в эту кожу… Добро одеть было б нечего, а то костюмов понашито на любой вкус…» Конечно, я постарался объяснить матери, что дело тут не в одежде… Известно, мать — женщина старой закваски, где уж ей понять молодых и что все это значит для них… Люба же очень просила: хочет увидеть меня в армейско-боевой форме и ни в каком другом сверхсовременном одеянии. Может, это все девчоночья блажь, ее странноватые придумки, но я сделал так, как этого хотела Люба. К тому же я служил в артиллерии и с гордостью носил на плечах черные погоны.

А теперь вот поездка срывалась и я клял себя в душе, что не смог лишний раз приехать, чтобы узнать расписание и все, что касается транспорта. Правда, ехать мне надо через весь город, не меньше полутора часов трамваем, но я бы сумел подловить такси, если бы знал заранее…

Я присел на свободный стул у самой двери — на него никто не садился, ибо дверь постоянно открывалась и с улицы тянуло холодом, — огляделся и грустно вздохнул.

На стульях, расставленных вдоль стен, сидели пассажиры с чемоданами, сетками и кошелками. Пол был зашарканный, кое-где валялись растоптанные окурки, а на стенке, на прибитой табличке, надпись угрожала: «Не сорить! Штраф 5 рублей!» В другом месте точно такая же угрожающая табличка: «Не курить! Штраф 10 рублей!» Да, решительная мера борьбы с курением… Но рядом со мной дымил самокруткой мужчина в полушубке, облокотясь на колени и угрюмо глядя в пол; время от времени он сплевывал себе под