Лесная сторожка [Виктор Яковлевич Аланов] (fb2) читать онлайн

Виктор Яковлевич Иванов (Аланов) Лесная сторожка

Домик в лесу

Тихо в лесу. Умолкли птицы, все замерло перед рассветом.

Но вот, постепенно, небо над лесом начало чуть розоветь, на миг стало алым, потом зеленоватым, наконец синим, и в огромной вековой чаще, словно по чьей-то команде, проснулись и затрещали на разные лады сотни птиц, зашумели, завозились многочисленные лесные обитатели.

Солнце осветило сторожку — маленький домик с белыми рамами, окруженный забором. Домик стоит на небольшом пригорке, километрах в двух от проселочной дороги, идущей со станции Мшинской через лес к деревне Сорокино. Неподалеку от сторожки — лужайка, где пасутся на привязи корова и лошадь.

Озорной солнечный луч, скользнув по полу, потревожил спящего на топчане бородатого старика. Он поднял голову и, протяжно зевнув, до хруста в костях расправил широкие плечи.

Это — Егор Николаевич Сидоров, старший лесник Мшинского участка Лужского района. Вот уже двадцать лет, поднимаясь с рассветом, обходит он свой участок. Сегодня Егор Николаевич хочет побыстрей вернуться домой. Сегодня — день рождения его внука Митьки, который сейчас крепко спит.

Лесник быстро оделся, тихонько вышел из дому, подоил корову и, — вернувшись, поставил кувшин с молоком в подпол. Затем отрезал кусок окорока, хлеба, завернул все это в газету и сунул в охотничью сумку.

Пристегнув патронташ, он подошел к русской печке, около которой висело на стене охотничье ружье. Старик снял с гвоздя централку, шагнул к кроватке, с любовью посмотрел на спящего внука, покачал головой, тихонько пробасил:

— Умаялся…. Весь день на ногах со своими зверьми. — И, заботливо поправив сползшее с мальчика одеяло, добавил: — Эх, сирота!.. Ни отца у тебя, ни матери… Один я, да и то уж стар…

Многое вспомнилось Егору Николаевичу в этот день — день рождения внука.

Была у лесника единственная дочь Зоя. Училась в Ленинграде, в Горном институте. Окончив институт, вышла замуж за молодого летчика. Егор Николаевич ездил на свадьбу и вполне одобрил выбор дочери — понравился ему зять. Старик провел пару дней в Ленинграде, а потом снова уехал к себе, в далекую лесную сторожку.

Но не прошло и трех месяцев, как случилось несчастье. При аварии самолета погиб зять.

Похоронили летчика на Смоленском кладбище, погоревали, поплакали, а через полгода родила Зоя сына. Но — несчастье за несчастьем! — умерла и она во время родов. Остался старик одиноким, с малышом на руках. Чуть не слег тогда Егор Николаевич от такого горя. Однако не до болезней тут — надо было заботиться о маленьком внуке.

Лесник назвал его Дмитрием, в память о погибшем зяте.

— Восемь лет сегодня… — задумчиво проговорил старик. — Спи, спи, сынок. Я скоро вернусь.

Перебросив за спину ружье, Егор Николаевич вышел на свой обычный обход леса.

Как только он показался на крыльце, к нему, виляя хвостом, кинулась большая лохматая собака, помесь овчарки с лайкой.

— Ну что, Шанго, как сторожил ночью? Все в порядке? А ты что волнуешься, Флейта?..

У сарая, на привязи, бегала красивая гладкошерстая гончая. Натягивая цепочку, она становилась на задние лапы и громко визжала, стараясь обратить на себя внимание хозяина.

— Ладно уж, ладно, — ласково бурчал старик, отстегивая цепочку от ошейника Флейты. — Знаешь свою службу. Сейчас пойдем. А ты, Шанго, оставайся. Стереги смотри!

Лесник тщательно запер калитку и, в сопровождении Флейты, направился к лесу.

Тихо вокруг лесной сторожки, скрытой стоящими поодаль высокими деревьями… Проводив хозяина, Шанго побегал по двору, облаял для порядка подошедшую к его миске курицу и, развалясь на солнцепеке посреди двора, сладко задремал. Но хотя глаза пса были плотно закрыты, уши его то и дело чутко пошевеливались. Шанго прислушивался к каждому шороху — свои обязанности сторожа он нес чрезвычайно усердно и добросовестно.

Вот скрипнула, шевельнулась неплотно прикрытая дверь сеновала. Шанго поднял голову и навострил уши. Кто-то толкал дверь изнутри. Наконец она распахнулась, и во двор, переваливаясь с боку на бок, выкатился маленький медвежонок. Усевшись, он потер лапой смешную мохнатую мордочку, к которой пристали длинные стебельки  сена, потом неуклюже взобрался на крыльцо сторожки. Потыкавшись головой в закрытую дверь, медвежонок растянулся на верхней ступеньке, щурясь от яркого августовского солнца.

Внезапно из-под амбара показалась голова с раскосыми глазами, огромными ушами и черным, влажным, непрестанно вздрагивающим носом. Секунда, другая, и во двор вылез заяц-русак. Покосившись на дремавшего Шанго и спавшего на крыльце медвежонка, он большими скачками помчался к забору и принялся щипать траву.

По двору, среди кур, важно разгуливал красивый петух голландской породы. Вот он в? летел на забор, захлопал крыльями, деловито прокричал свое звонкое «ку-ка-ре-ку!», повернул голову на бок, прислушиваясь к раздавшемуся по лесу эху, и, довольный, спрыгнул с забора на землю.

И вдруг все всполошилось на тихом дворе. С лаем вскочил Шанго, в несколько прыжков исчез под амбаром заяц, встревоженные куры, во главе с петухом, заметались по двору, громко кудахтая… Из домика послышались крики:

— Стой, стой, чертов кот!.. Вот я тебе покажу!. < Ах ты, шкодник этакий!..

Со звоном раскрылось окно. Попадали стоявшие на подоконнике горшки с цветами — один из них с треском разбился об завалинку. Из окна пулей вылетел большой серый кот. Морда его была вымазана сметаной. Дверь дома стремительно распахнулась. Медвежонок, спавший на крыльце, вздрогнул от неожиданности и кубарем скатился по ступенькам.

Во двор выбежал небольшого роста мальчуган, лицо которого было красным от злости. С веником в руке он погнался за грабителем.

Шанго, всегда охотно помогавший в подобных случаях, тоже включился в погоню. Но Мурзик — так звали воришку, — увидев собаку, одним прыжком взлетел на дерево. Удобно устроившись на ветке, он с независимо-насмешливым видом посматривал вниз, лениво шевеля хвостом.

— Ладно, ладно… Все равно потом слезешь! Всю шкуру спущу, ворюга противный! — погрозил ему кулаком мальчуган.

Сегодня исполнится только восемь лет Митьке, но он уже знает толк в хозяйстве, помогает дедушке и часто задает ему такие вопросы, что Егор Николаевич лишь ухмыляется в бороду.

Митька любит зверей. Он очень гордится своим маленьким зверинцем, особенно потому, что всех животных подарил ему дедушка. Медвежонка, которого назвали Федькой, дед принес весной. Старый лесник получил его от охотников, в благодарность за помощь во время облавы. В другой раз дедушка принес с обхода маленького зайчонка, превратившегося теперь в крупного зайца-русака по прозвищу Санька. Была у Митьки и белочка, названная Стрелкой за быстроту и ловкие прыжки. Был у него еще и еж — «ночной сторож». Днем он обычно спал где-нибудь в темном уголке, свернувшись в клубок, а по ночам, когда все засыпали, выходил на охоту. В ночной тишине хорошо было слышно, как крепкие лапки ежа стучат по полу, а найдя что-нибудь, он громко фыркал.

Шанго, красивый пес, с длинной рыжевато-черной шерстью, тоже был подарен дедушкой. Совсем маленьким щенком Егор Николаевич принес его внуку, когда тому исполнилось три года. Шанго рос вместе с Митькой, и оба очень любили друг друга.

Жили звери у Митьки не в клетках, а на свободе — кто где хотел.

Стрелка, например, нашла для себя уютное местечко на шкафу. За шишками она бегала в лес и грызла их, сидя на подоконнике. Митька любил наблюдать, как осенью белка запасала орехи, которые во множестве росли невдалеке от сторожки. Стрелка приносила их из лесу во рту, заложив за щеки, и прятала в своем уголке на шкафу.

Пообещав Мурзику хорошую трепку за ограбление кринки со сметаной, Митька вернулся в сторожку. Увидев, что их хозяин проснулся, за ним в комнатушку потянулись все его четвероногие друзья.

Оглядев их, Митька заметил, что нет белки, которая обычно сидела на подоконнике. Медвежонок Федька здесь, заяц Санька под кроватью сидит, ежик — под столом, Шанго устроился на полу и ждет завтрака, от нетерпения постукивая хвостом, а Стрелки нет. Митька посмотрел вокруг — нет нигде! Но вот что-то зашевелилось на шкафу, оттуда посыпались сосновые шишки, и из-за края шкафа выглянула острая мордочка с кисточками на ушах.

— Ах ты, трещотка! — вскричал Митька и быстро прыгнул на кровать, чтобы добраться до шкафа. Но белка, щелкнув языком, что означало, должно быть, на ее беличьем языке «Попробуй догони!», мгновенно перескочила на буфет — самое высокое место в доме, куда и Митька не мог взобраться. Там Стрелка начала верещать и кривляться, словно издеваясь над Митькой.

— Я вот тебе! — погрозил он ей.

Митька взглянул на часы. Было уже восемь — некогда долго раздумывать! Быстро покормив зверей, он побежал в сарай, набрал мелких дровец, бересты на растопку и понес в домик.

Сегодня — день его рождения! Надо поскорее плиту разжечь, вот-вот дедушка вернется. В такой день он уж не задержится.

Митька принес воды, налил в чугунок и в большой чайник, поставил их на плиту и пошел в огород накопать свежей картошки. Тщательно вымыв ее в ведре, он высыпал картошку в чугунок, в котором уже закипала вода.

— Ну, вот, — с облегчением вздохнул Митька. — Дедушка придет, а картошка уже сварится и чай будет готов. Остальное он сам доделает…

Присев на табуретку около плиты, Митька подложил дров. Вдруг кто-то тихонько толкнул его в бок и захныкал. Митька обернулся: это медвежонок Федька поднялся на задние лапы, а передние положил Митьке на плечи и стоял перед ним, облизываясь.

— Ты что, Федька, сахару хочешь? — догадался Митька.

Подставив табурет к буфету, он взял сахарницу, вынул из нее кусок рафинада и дал медвежонку. Федька улегся на пол и, держа сахар лапами, начал грызть его, довольно урча и посапывая.

А Митька достал из буфетного ящика аккуратно обернутый бумагой букварь, уселся возле окна и принялся разглядывать картинки.

Но вот где-то далеко в лесу послышался собачий лай. Митька прислушался… Флейта! Значит, дедушка домой идет! С первого августа началась охота, и теперь дед каждый день берет Флейту с собой на обход.

Один за другим прогремели два выстрела. Отбросив букварь, Митька прямо через окно выскочил во двор и побежал к калитке встречать деда. Снова выстрел. Митька остановился. «Наверно, рябчиков дедушка стреляет. Подожду здесь». И, взобравшись на корявую сосну у калитки, замер, прислушиваясь. Еще выстрел, еще!.. Шесть раз выстрелил дедушка! Значит, шесть рябчиков!..

Из густых кустов орешника и ольхи выбежала Флейта. Спрыгнув с сосны на землю, Митька вихрем помчался навстречу Егору Николаевичу.

— Дедушка, дедушка!.. — закричал он еще издали. — Кого стрелял? — И, не дожидаясь ответа, спросил: — Рябчиков, да?

— Рябчиков, внучек.

— Шесть штук убил, да? — уже суетился около ягдташа Митька.

— Да нет, брат, не шесть, а четырех…

— Ну да… Стрелял-то ведь шесть раз!.. — не унимался внук.

— Значит не попал… — ухмыльнулся дед. — Ишь ты, шустрый какой! Рябчики-то, брат, на месте не сидят, а летают. — И лесник ласково потрепал внука по светлым кудрям.

Под вечер в домик лесника пришли гости — лесничий Иван Николаевич Дроздов с женой Екатериной Сергеевной или попросту тетей Катей. Высокий, мрачноватый, Дроздов с первого взгляда производил впечатление хмурого нелюдима. На самом же деле Иван Николаевич был человеком большой душевной доброты. С лесником Сидоровым его связывала давняя дружба, а к Митьке он относился особенно сердечно и никогда не приходил в лесную сторожку без конфет или каких-нибудь других лакомств. Тетя Катя, не в пример мужу веселая и говорливая, всегда называвшая Митьку своим «беленьким сынком», принесла ему в подарок матросский костюм и ботинки. Обрадованный Митька горячо поблагодарил тетю Катю и хотел было поцеловать ее в щеку, но вовремя вспомнил, что для мужчины целоваться — несолидно.

Немного позже пришла из Сорокина тетя Феня. Она работала сторожихой и уборщицей в сорокин-ской школе, куда этой осенью предстояло пойти Митьке. Тетя Феня подарила имениннику сумку для книг и коробку цветных карандашей. Чтобы не обидеть старушку, Митька все-таки, улучив момент, поцеловал ее, а она, расчувствовавшись, сказала:

— Золото у тебя, Егор Николаевич, а не внук. Дай бог, чтобы и в науке хорошо разбирался.

Вслед за тетей Феней приехал заведующий сорокинским магазином Василий Семенович Коровин, человек веселого нрава и завзятый охотник. Страсть к охоте крепко сдружила его с Егором Николаевичем, которого Коровин ценил, как большого знатока лесной жизни.

Был Василий Семенович невысок ростом, толстоват, но, несмотря на свою солидность, расторопен — двигался живо, как на пружинах. Вместе с отцом приехал и сын Коровина, Толька — Митькин товарищ.

С виду друзья были не похожи друг на друга. Митька — светловолосый, голубоглазый, у Тольки же волосы темные, глаза большие, зеленоватые и сам он такой же подвижной, как отец. Митька часто говорил ему: «Чудной ты какой-то, все торопишься, торопишься…»

— Митька, беги сюда… Что я тебе привез в подарок!..

Подбежав к телеге, Митька нетерпеливо раздвинул сено, прикрывавшее что-то большое, квадратное. Это была клетка из тонкой проволоки, в которой сидели, прижавшись друг к другу, четыре голубя: два белых с черными хвостами и два сизых. Они доверчиво поглядывали на ребят красноватыми глазками.

— Голуби!.. — закричал Митька. — Красивые какие!

— Это я тебе в подарок привез. Смотри, Митька, только ухаживай за ними, корми хорошо. Это не простые голуби, а почтовые, — важно добавил Толька.

— А откуда они у тебя? И почему они почтовые?

— Потому что носят письма или какие-нибудь известия. Так папка говорит.

Митька недоверчиво покосился на приятеля.

— Ну да… Как это голубь — и вдруг письмо понесет? В клюве, что ли, или к спине ему привяжут?

Вспыльчивый Толька сразу обиделся.

— Не веришь, да?.. Не веришь? Идем к бате, пусть он тебе втолкует!

Как раз в эту минуту Василий Семенович вышел на крыльцо и крикнул Тольке, чтобы он принес пиво, лежавшее в телеге.

— Да смотри, осторожней, — добавил Василий Семенович, — бутылки не побей.

— Ну вот, — засуетился Толька. — Пошли, Митька, сейчас и спросим. Папка все расскажет про голубей. Он знает, как с ними обращаться, он все про них знает.

Подавая отцу пиво, Толька попросил:

— Папа, расскажи нам про голубей.

— Ладно, — согласился Василий Семенович. — Расскажу, пока там стол еще не готов. Идите к телеге, я сейчас вернусь… — И, взяв корзину с бутылками, пошел в сторожку.

— Ну, что вам тут неясно? — сказал, вернувшись к ребятам, Василий Семенович, давнишний голубятник.

— Пап, а как они почту носят и как их приучить к этому? — спросил Толька.

— Ну, слушайте, да хорошенько запоминайте, — проговорил Василий Семенович и, закурив, присел на телегу. — Эти голуби называются почтовыми потому, что они почту доставляют. И иногда на очень большие расстояния — километров на триста и даже больше.

— Как же они ее несут? — удивился Митька.

— Как? Да очень просто! Каждому почтовому голубю на ножку надевается легкое алюминиевое колечко, к которому припаяна маленькая трубочка. Письмо пишут на специальной, очень тонкой бумаге, вкладывают в трубочку, и голубь летит туда, откуда его взяли, то есть домой.

— Папа, а зачем ты таких молодых купил? — спросил вдруг Толька. — Лучше бы постарше» ученых.

— Я уже тебе объяснял, — ответил Коровин: — Молодые скорее привыкнут к дому, к тому месту, куда их привезли. А как привыкнут — хоть гони, не улетят. Зато старый почтовый голубь, пусть ты его даже год в клетке держал, как выпустишь — только его и видели, обязательно улетит на старое место, откуда его взяли.

— Василь Семеныч! — вскричал заинтересованный Митька. — Как же их приучить, чтобы почту носили?

— Сейчас узнаешь. Помести этих молодых голубей куда-нибудь повыше, они любят высокие голубятни. Попроси деда, чтобы он сделал ящик вроде большого скворечника, только с дверцей и маленьким оконцем с сеткой. Внутри должно быть несколько отделений с перегородками. Положи туда сухого сена или немножко соломы. Вот тебе и дом для голубей.

Недельки три-четыре подержишь их, не выпуская из голубятни, потом на волю начинай выпускать, чтобы полетали, а на ночь снова закрывай. После, когда они уже совсем привыкнут, возьмешь одного, отойдешь с километр от дома и выпустишь, чтобы посмотреть, найдет он свою голубятню или нет. Да найдет, они ведь умницы!.. Ну вот, а на другой день занеси его подальше, километра на два, на три и снова выпусти — он опять домой прилетит. А потом уже спокойно заноси хоть на пять, хоть на десять километров, все равно вернется. Понятно теперь?

— Понятно! — хором ответили ребята.

— Семеныч! — раздался в эту минуту голос лесника. — Ты где ж это спрятался? С друзьями побеседовать решил? — засмеялся Егор Николаевич, увидев, что Коровин сидит на телеге с ребятами. — Прошу к столу. Митрий, чего ж ты? Веди гостей… А еще хозяин, — ворчал лесник, беря Коровина под руку.

Митька по-взрослому, крепко пожал Толькину руку

— Спасибо за голубей!

Последним пришел из Каменки дядя Илья, рыбак. Был он как всегда весел и, еще не войдя в сторожку, закричал под окном:

— Эй, где тут именинник? Гостей принимай, пироги на стол выставляй!..

— Будет уж тебе шуметь, Илья, — вышел навстречу Егор Николаевич. — Заходи. А именинник — вон сидит, — кивнул старик в сторону внука. — Восемь лет парню! Вот оно как. А наше дело стариковское… Есть чему радоваться — внука с пеленок вырастил, нынче в школу пойдет, даст бог, ученым человеком станет. Вот наше с тобой дело, брат Илья, — все ближе к могиле. Отгулялись мы, старики.

— Полно тебе нас хоронить! Сам-то силен, что старый дуб! — хлопнул лесника по плечу дядя Илья. — Лет до ста, пожалуй, дотянешь, — смеясь, прибавил он. — Ну, здравствуй, именинник!..

С этими словами рыбак подошел к Митьке, высоко поднял его, а потом, опустив на пол, сделал вид, что страшно устал.

— Ну и здоров же ты стал, Дмитрий, еле поднял тебя, — притворно отдуваясь, пробасил дядя Илья и тут же, хитро подмигнув Митьке, развернул пакет и нахлобучил мальчугану на голову новую меховую шапку с кожаным верхом.

— На, носи, браток! Будешь в школу ходить, так чтоб голову не застудил. Да смотри, учись хорошо!

Гости, наконец, уселись за стол. Рядом с Митькой сидел Толька. Взрослые пили вино за здоровье именинника, а друзьям налили шипучего лимонада, привезенного Василием Семеновичем.

Но Митьке не сиделось. Тихонько толкнув в бок друга, он прошептал ему на ухо:

— Толька, пошли на улицу, наверно голуби есть хотят.

Незаметно прихватив кусок пирога с рисом и ватрушку с творогом, ребята выскользнули из-за стола. Подбежав к сараю, они сняли с телеги клетку и поставили ее на землю. Посмотрев на товарища, Митька вдруг проговорил:

— Толька, знаешь что — теперь у нас своя почта будет! Ты что-нибудь напишешь и пришлешь мне с голубем, а я тебе!

— Вот здорово! — обрадовался Толька. — Мало ли что понадобится мне, а я сразу — раз, записочку тебе — чирк, голубь и доставит!

— У тебя все «раз», да «чирк», а ты лучше скажи, как с ними теперь быть, — озабоченно разглядывал голубей Митька. — Покормить надо, а

они в такой маленькой клетке не то что есть, а и повернуться не могут.

— Мить, а это что там стоит? — спросил Толька, показывая на большой ящик, стоявший у сарая.

— Это дед с чердака вытащил. Там разное барахло лежало, вот он его вычистил, вымыл и хочет туда осенью овса насыпать.

— Да из него голубятню сделать можно! У меня дома точно такой же! Папка помог сделать. Ты попроси у деда этот ящик, он у тебя добрый, даст.

Уже под вечер, часов в десять, гости стали расходиться по домам.

Коровины уезжали последними, предложив тете Фене подвезти в Сорокине и ее.

— Толя, приходи завтра ко мне, голубятню устраивать будем, — попросил товарища Митька. — Дед разрешил ящик взять. Придешь?

Толька посмотрел на отца.

— Придет, обязательно придет, — усмехнувшись, ответил за сына Василий Семенович.

В доме у стола крутился медвежонок. Поднимаясь на задние лапы, он старался кончиком носа добраться до блюда со сладостями. Митька посмеявшись, дал Федьке кусок сладкого пирога с черникой и, пожелав дедушке спокойной ночи, забрался в свою постель. Однако он долго еще не мог уснуть — все думал про почтовых голубей и про то, как они с Толькой будут переписываться..

Федька доел полученный кусок, облизнулся и вперевалку направился к Митькиной кровати. Поднявшись на задние лапы, он посмотрел на засыпающего хозяина. Нет, видно сладкого сегодня больше не получишь. Медвежонок, еще раз взглянул на Митьку, вышел из дому и побрел к себе, на сеновал.

Через полчаса все затихло в сторожке. Устав за день, крепким сном спал Митька, улеглись и все его звери. Только «ночной сторож» фыркал и возился под лавкой у стола, разыскивая, видимо, вкусные крошки, оставшиеся от Митькиного угощенья.

Не спал и Шанго. По-хозяйски обежав дом, пес присел у крыльца, прислушиваясь к ночным шорохам.

В школу!

Итак, сегодня — в школу! Вот и наступил этот долгожданный день!

Митька очень рад, что станет, наконец, школьником. Он будет ходить в сорокинскую школу, а когда закончит семь классов, поедет учиться на главного лесничего в Ленинград. Так сказал дедушка и так хочет сам Митька.

Очень доволен был и Егор Николаевич. Как же, растет внук, вот теперь уже и в школу пойдет. «Дай бог дождаться мне того дня, когда и впрямь мой Митрий станет лесничим, — думал Егор Николаевич. — Тогда бы со спокойной совестью можно и на покой».

Ранним утром старый лесник запряг лошадь и, усадив в бричку внука, повез его в Сорокино. Можно было бы, конечно, и пешком дойти, расстояние невелико — всего три километра, но старику хотелось как можно торжественнее обставить этот день, первый «школьный» день в Митькиной жизни.

Привязав лошадь к коновязи около сельмага и дав ей сена, лесник с внуком направились в школу. Узнав, что еще только половина десятого, а занятия в младших классах начнутся в десять, Егор Николаевич положил руку на плечо мальчугана и сказал:

— Ну что ж, Митрий. выходит, рановато пришли. Зайдем пока к тете Фене.

Тетя Феня жила в небольшом домике рядом со школой. Немало хлопот было у нее в дни перед началом занятий. Вот и сегодня она еще засветло побывала в школе, обошла и проверила все свое хозяйство и, только когда старшеклассники в девять часов разошлись по классам, забежала домой перекосить на скорую руку.

Тетя Феня радостно встретила лесника с Митькой.

— Ну, Егор Николаич, дождался и ты, что в твоем доме академик появился!

— Да, Федосья, дождался, — проговорил лесник, выбивая пепел из трубки. — И вот что: ты больше знаешь насчет школьных дел. Так есть у меня к тебе просьба: покажи уж ты ему здесь все, что надо.

— Покажу, покажу, Николаич. Трудно ли ребенку добро сделать, — быстро заговорила тетя Феня. — А ты, сынок, можешь каждое утро ко мне приходить, я и чайком всегда напою. Будешь приходить-то? — наклонилась она к Митьке, сидевшему у стола.

— Спасибо, тетя Феня, — отозвался он, — приду.

— Ну вот и молодец! Приходи, завсегда приходи. А теперь пойдем в школу, без десяти десять уже. Ты, Николаич; не беспокойся. Учительница у нас толковая. Справедливая, но строгая; баловать не даст, а и зря взыскивать не станет, — торопливо повязывая платок, говорила тетя Феня.

Учительница, Евгения Филипповна, посадила двух друзей — Митю и Толю — за одну парту.

Первый день в школе очень поправился Митьке. В классах и коридорах славно пахло краской — недавно закончили ремонт. Всюду зелень, осенние цветы. И ребята, и учителя празднично одетые, торжественные. И верно, все как в большой праздник!

Митька внимательно слушал учительницу, но не смог удержаться и от того, чтобы не поглядеть по сторонам. Его смутило, что в их классе так много незнакомых ребят.

— Толька, что это чужих как много? — тихонько спросил он на перемене у друга. — Откуда они?

— Да все из соседних деревень. — ответил Толька. — Ты в лесу живешь, вот и не встречал никогда. Я-то многих знаю, у отца в магазине бывают. Из Лужков тут много, да из Маврина. Из наших, сорокинских, нынче в школу мало пошло, не доросли еще. Шесть девчонок всего, да этот… Борька Шапкин. И дружить нс с кем, если бы не ты.

— А с Борькой?

— Ну его, я с ним не вожусь. Задира и ябеда. Чуть что — мамке бежит жаловаться. Ты ему, смотри, про наши дела не рассказывай. По всей деревне разнесет и переврет все. Мы с тобой без него обойдемся, верно?

— Конечно…

Прямо из школы Митька побежал к тете Фене, где его уже ждал дедушка, и принялся оживленно рассказывать об учительнице, о ребятах, о классе.

— Понравилось, значит, — добродушно протянул лесник. — Вот это добро. Ну, а теперь поехали-ка, школьник, домой. Тебя твои звери заждались, да и мне за дело пора.

Так кончился для Митьки первый школьный день.

Как-то в субботу, когда урок подходил к концу, Евгения Филипповна неожиданно спросила у Митьки:

— Ты что же это, Сидоров, скрываешь, что у тебя есть свой живой уголок?

Митька не понял ее и растерянно ответил:

— У меня никакого живого уголка нет, Евгения Филипповна…

— Ну как же нет? А вот наша тетя Феня рассказывала мне, что видела у тебя и медведя, и зайца, и белку. Ведь есть у тебя все эти звери?

— У меня еще и ежик есть, и Шанго. А… живого уголка никакого нет.

— Так это же и есть живой уголок, — засмеялась учительница.

— Евгения Филипповна, — поднял руку Толька Коровин. — Давайте устроим экскурсию домой к Сидорову, посмотрим его зверей.

— Давайте, давайте!.. — дружно закричали ребята.

— Успокойтесь, дети. Прежде чем устроить экскурсию, надо спросить разрешения у Митиного дедушки. Может быть, он будет недоволен, если к нему такая ватага явится без спроса.

— Евгения Филипповна! — горячо сказал Митька. — Звери-то мои, дедушка мне их подарил. Он не будет сердиться, если ребята с вами придут; Наоборот, рад будет, Он любит, когда к нам гости приходят.

— Что ж, раз сам хозяин разрешает, — улыбнулась Евгения Филипповна, — возьмем и пойдем завтра с утра. И по лесу прогуляемся, и зверей посмотрим. А ты, Митя, жди нас дома. Мы и сами дорогу к тебе найдем.

Вечером Митька сообщил дедушке, что к ним придет «искурсия» — сразу весь класс, вместе с Евгенией Филипповной.

— Ну что ж, — одобрил Егор Николаевич, — «искурсия» так «искурсия». Дело хорошее.

Рано утром Митька подмел в сторожке, вытер везде пыль, — словом, приготовился встречать гостей. Дедушка остаться не смог — как раз в воскресенье ему нужно было побывать в лесничестве.

Долго ждал Митька гостей, а потом не выдержал, позвал с собой Шанго, Федьку и пошел «искурсии» навстречу. Но едва только вошел он в лес, как уже издали услышал веселые голоса. «Идут! — подумал Митька и быстро спрятался в кусты. — Ох, и напугаю я их сейчас!» Однако Митькина затея не удалась — медвежонка он еще кое-как удержал, а вот остановить Шанго не успел. Пес залаял и сразу выдал засаду.

— Ага, вот где наш укротитель зверей скрывается! — воскликнула Евгения Филипповна, первой увидавшая Митьку.

— Ой, смотрите, — завизжали девочки, — медведь! А он кусается?

— Если разозлишь, так и куснуть может, а вообще он смирный, — успокоил их Митька, который только что выбрался из засады.

— Ну, показывай, Сидоров, где живешь, — сказала учительница, обняв Митьку за плечи.

По дороге к сторожке Митька завел гостей на сеновал.

— Здесь, на сеновале, медвежонок Федька спит, — и он показал ребятам на углубление в сене.

— Ему, наверно, тепло тут, — заметила любознательная Катя Пеночкина, потрогав Федькину постель рукой. — Знает, где себе берлогу делать — где потеплей. .

Когда все вышли из сарая, Митька кивнул головой на амбар:

— А вот там, под амбаром, заяц Санька живет, а Шанго, так тот где хочет — он хозяин.

— Митя, Мить!. А где ежик ночует? — спросил Толька Коровин.

— Ежик? — Митька посмотрел на Тольку и почесал в затылке. — Честное слово, не знаю. Иногда в доме днем и ночью, а иной раз пропадает где-то. Только всегда вечером и утром приходит молоко пить.

После недолгого, но горячего обсуждения ребята решили, что еж днем спит где-нибудь в лесу, в дупле.

— А еще у меня есть почтовые голуби, четыре штуки. Их мне Толя Коровин подарил, а живут они в голубятне, на чердаке, вон там, под крышей.

И все, как по команде, подняли головы и посмотрели на окошко в чердаке, куда показывал Митька. Тем временем медвежонок, пронюхав, что у ребят есть конфеты, хрипловато повизгивая, стал очень искусно ходить на задних лапах — Федька явно заигрывал с гостями, выпрашивая подачку. Ему и достались все конфеты и сахар, которые ребята принесли с собой. Обступив Федьку, детвора звонко смеялась над забавным медвежонком, а Катя Леночкина взяла Федьку за лапы и даже протанцевала с ним, под хохот зрителей.

— Сколько же месяцев твоему Федьке? — поинтересовалась Евгения Филипповна, когда веселье немного утихло.

— Дедушка сказал — месяца два ему было, когда из лесу принес, а у нас он уже четыре живет.

— Полгода еще, а такой сильный! — удивился Толька Коровин. — Никак не повалишь.

Обхватив медвежонка, он попытался было свалить его на землю, но Федька ловко вывернулся из его рук и, отойдя в сторонку, хитро поглядывал па окружающих.

— Он умный, все понимает, — очень серьезно заявил Митька. — Меня слушает, а дедушку даже боится немножко…

— А где же дед твой? — спросила Евгения Филипповна.

— В лесничество вызвали. Я один дома остался. Да я привык, у нас почти всегда так — дедушка в лесу, а я — дома, по хозяйству.

— Молодец, Митя! Дедушка старенький, ему надо помогать. А зверинец у тебя хороший!..

Когда ребята собирались в обратный путь, они по-очереди пожали на прощанье Федькину лапу.

Незаметно прошла зима. Митька ходил в школу, а дома занимался хозяйством. Но он не забывал и своих четвероногих друзей. В последнее время особенно заботливо ухаживал Митька за голубями.

Как-то в воскресенье, выпустив голубей, он подумал, а не пора ли уже учить их? Надо посоветоваться с Толькой, пусть он у отца спросит.

«Завтра же поговорю», — решил Митька, держа в руках чернохвостую голубку.

— Толька, знаешь чего я хотел тебя спросить, — остановил Митька друга, когда они на следующий день вышли из школы. — Может, пора уже нам своих голубей учить, а?

Толька сдвинул на глаза шапку и почесал затылок.

— А вдруг рано еще? Лучше я вечером у отца спрошу. Если можно — сразу и начнем. Договорились?

— Ладно. Эх, ты бы посмотрел, какие мои большие стали, красивые! Теперь я их только на ночь и закрываю. Иногда целый день над домом летают.

— У меня тоже целый день на воле, — сказал Толька. — Один раз позабыл я дверцу в голубятню закрыть, а наша кошка чуть моего сизого не съела. Хорошо, я вовремя подоспел. Ох, и отлупил же я ее ремнем! Век больше не захочет к голубям лазать!

Дойдя до магазина, друзья остановились.

— Толь, а чего нам ждать? Давай зайдем сейчас к твоему отцу! Мы же его не задержим ни чуточки. Спросим про голубей, и все, — предложил Митька.

— Пошли! — охотно согласился Толька.

Покупателей в магазине не было, и Василий Семенович, сидя за прилавком, что-то подсчитывал и записывал на листке бумаги. Увидев сына и Митьку, он заулыбался:

— Ну, что скажете, орлы? А ты, Митя, кстати пришел. Я тут должен твоему деду тридцать четыре рубля за беличьи шкурки, что он сдал. Так вот отнеси ему. Не потеряешь?

— Что вы, Василь Семеныч! Только вы не все деньги давайте. Дед вчера говорил, надо леденцов к чаю купить килограмм. Вы высчитайте, сколько они там стоят.

— Слушаюсь, хозяин, — шутливо отозвался Коровин. — А конфеты-то ты до дому донесешь, не съешь по дороге?

— Что я, маленький, что ли? — сердито ответил Митька.

— Ну-ну, не обижайся, укротитель, шучу, — рассмеялся Василий Семенович, насыпая в кулек леденцов.

— Папа, ты, чем смеяться, лучше скажи — можно нам уже голубей учить? — вмешался Толька.

— Постойте, постойте… — задумчиво проговорил Коровин и, прикинув что-то в уме, ответил: — Можете начинать. Пора. А знаете как?

— Знаем, знаем!.. — в один голос закричали друзья и выбежали из магазина…

Вернувшись домой, Митька передал деду полученные от Коровина деньги и конфеты. Четыре леденца немедленно получил Федька и тут же с наслаждением разгрыз их.

— Куда это ты так спешишь, сынок? — спросил лесник, заметив, что внук сегодня ест особенно торопливо.

— Который час, деда? — спросил вместо ответа Митька.

— Да еще два только. Неужто обратно в школу пойдешь?

— Да нет. Сейчас голубя отнесу километра за полтора и выпущу. Мы их учить начнем. Василь Семеныч сказал, что пора.

— Ну, раз сказал, значит так оно и есть, — развел руками лесник. — Он по этим делам мастер, знает, когда надо..

Взбежав на чердак, Митька поймал в голубятне свою любимицу Чернохвостку, осторожно сунул ее за пазуху, а остальных голубей снова запер. «Покамест се одну возьму, — решил Митька. — Если и не прилетит домой, так хоть три останутся».

Выйдя из дому, он быстро зашагал по дороге, ведущей к лесничеству. Последние дни апреля стояла солнечная, теплая погода. Весело и звонко пели птицы в лесу, снег почти везде растаял и только кое-где, в тени деревьев, еще лежал грязно-белыми пятнами.

— Федька, Федька! — закричал Митька. Но медвежонок уже бежал к нему, смешно переваливаясь с беку на бок.

Свистнув. Шанго, Митька прибавил шагу, на ходу вынул из-за пазухи голубку и, прижав ее к щеке, проговорил:

— Боишься, глупая… Не бойся — для тебя сегодня тоже школа начнется.

Остановившись на большой поляне, Митька решил наконец отпустить голубку.

«Наверно, километра полтора уже будет. — рассуждал он про себя. — А ведь Василий Семенович говорил — первый раз унести за километр, а потом уже и за три можно. . Эх, все равно, прилетит так прилетит!.» — решил Л\итька и высоко подбросил Чернохвостку.

Голубка поднялась над поляной, сделала небольшой круг над незнакомым местом, потом поднялась высоко над лесом и полетела по направлению к деревне Сорокине. Митька долго следил за ней взглядом.

Шанго, с лаем бегая вокруг Митьки, тоже поглядывал вверх. Только Федька, не обращая ни на кого внимания, занимался своим делом — он нашел муравейник и теперь усердно ворошил его лапой.

— Эх, Шанго, Шанго, — тяжело вздохнул Митька. — Пропала наша Чернохвостка…

К сторожке Митька нарочно не спешил — надо дать Чернохвостке время отыскать голубятню, даже если вначале она и сбилась с пути.

— А может, она уже дома? — поделился он своими сомнениями с Федькой. Медвежонок повернул к Митьке смешную лобастую голову и искоса соболезнующе посмотрел на него.

В это время Егор Николаевич вытесывал у сарая новые зубья для бороны. Изредка поглядывая на закрытую голубятню, лесник усмехался в бороду и добродушно ворчал:

— Ишь ты, чего выдумал, а… Почтовых голубей учить! И выдумщик же… Связь, видишь ли, надумал с Толькой держать. Что ж, пусть себе учат. Выйдет у них чего или нет, а все же не пустым баловством занимаются…

Вдруг что-то мелькнуло над сараем, и удивленный Егор Николаевич увидел подлетевшую к голубятне Чернохвостку.

Утром, едва встретившись с Толькой в школе, Митька нетерпеливо спросил:

— Ну как твой голубь? Прилетел?

Толька хитро сощурил глаза.

— А твой?

— Ну, моя Чернохвостка знаешь какая!.. — гордо заявил Митька. — Я ее не за километр, а даже за целых два занес! А сам боялся. Ну, думаю, а вдруг не прилетит? Прихожу домой, смотрю — она давно у голубятни сидит на кормушке, ждет меня!

— И мой сразу же прилетел! Я как его выпустил у самого мостика через Каменку, так он прямиком домой помчался. Видал, какие умные эти голуби, — серьезно добавил Толька. — Отец говорил, что они даже ночью почту носят.

— Да ну? — удивился Митька.

— Ага! — мотнул головой Толька.

— Давай, Толька, по-всякому попробуем — и днем, и ночью, а? — предложил Митька другу.

— Давай! Вот начнутся каникулы, тогда пускай голубей сколько хочешь, правда?..

Но тут прозвучал звонок, и друзья побежали в класс.

Злосчастный козел

Дедушка проводил Митьку до станции Мшинской. Там Евгения Филипповна уже встречала своих ребят, уезжавших в пионерский лагерь.

Увидев повозку лесника, учительница приветливо улыбнулась и подошла к нему.

— Здравствуйте, Егор Николаевич, — поздоровалась она и шутливо спросила у Митьки: — Ты что ж это, белобрысый, — чуть не проспал?

Егор Николаевич вступился за внука:

— Ну, это вы зря, Евгения Филипповна. Мой Митрий встал, как говорится, ни свет, ни заря. Покамест со всеми зверьми попрощался да накормил всех в последний раз… С одним Федькой, медведем, еле сладил. Привык он к внуку. Одним словом, хоть в пионеры записывай да в лагерь отправляй. Пришлось в чулан запереть. И ведь скажи, будто понимает. Когда парень в школу уходит, остается без всяких. А сегодня шум поднял, бегает следом за мальчонкой, чует, что расстается. Митрия воспитанник… вместе растут, дня не могут друг без друга прожить…

Пока дедушка разговаривал с учительницей, Митька подбежал к ребятам.

— Митька, здорово! — закричал Толька Коровин. — А зверей своих как же ты оставил?

— Да, да!.. Как же звери без тебя останутся? — закричали ребята.

— Их будет дед кормить, — ответил Митька. — Они его тоже слушаются.

К перрону, с лязгом и громыханием, подошел состав. Детвора с шумом бросилась к вагону. Уже из окна Митька еще раз крикнул деду:

— Дедушка, дедушка, Федьку из чулана выпусти, а то ой там с голоду помрет!..

— Обязательно, внучек, — ответил лесник и помахал шапкой. — Смотри, не озорничай, слушайся там.

На станции Луга приехавших встретил пионерский отряд во главе со старшей пионервожатой, приветливой и веселой девушкой, которую звали Лариса Алексеевна. Когда ребята входили в ворота лагеря, Митька успел прочитать на арке надпись «Пионерский лагерь имени В. И. Ленина». С портрета на пионеров с ласковой улыбкой смотрел Ильич…

Минут через пять зазвучал горн, созывавший на линейку. Ребята быстро стали в строй и, улыбаясь, смотрели на нерасторопных новичков. Начальник лагеря и Лариса Алексеевна коротко познакомили их с распорядком дня.

Весело и интересно проходили лагерные дни. Увлекательные игры, экскурсии, далекие походы — все нравилось Митьке.

Однажды, на лесной прогулке, Толька Коровин рассказал ребятам из соседней школы, что Митька живет со своим дедушкой-лесником в лесной сторожке и что у него целый зверинец, даже собственный живой медведь есть.

Ребята не сразу поверили Тольке. У такого маленького и вдруг настоящий медведь!..

— Ты что же самое интересное скрываешь! — упрекнул как-то Митьку Вадька Кошелев — нескладный, длинноногий мальчуган из деревни Брусенки, что неподалеку от Сорокина.

— А что тут такого? Жили бы вы в лесу и у вас, может, медведь был бы, — отмахнулся Митька, хотя в глубине души был польщен вниманием.

Но вскоре об этом узнала и Лариса Алексеевна. Вечером у пионерского костра Митьке пришлось рассказать ребятам про свой живой уголок. Сначала он пытался было отказаться от этого, хотел как-то выкрутиться, но ничего не вышло. Готовый провалиться от смущения сквозь землю, он путал слова, заикался, краснел…

Неожиданно на помощь ему пришел Толька Коровин. Правда, и он тоже сбивался, но все же сумел кое-как поведать ребятам о Митькиных зверях.

А Митька, с немалым трудом поборов смущение, в нужных местах поправлял друга, а под конец и сам стал рассказывать о Шанго и Федьке. А когда он замолчал, кто-то из ребят спросил:

— А птицы в клетках тоже у тебя есть?

— Нет, — ответил Митька. — Птицы не любят сидеть в клетках, они свободу любят. Вокруг нашего дома лес, там их всюду много, и зимой, и летом. Около ручья в роще даже два соловья живут. А вот голуби у меня есть! Так и они тоже не в клетке сидят, а живут в голубятне и улетают, когда хотят. Больше чем за километр улетают. Только едят и спят в голубятне. Голуби эти не простые, а почтовые…

— Так голуби тоже птицы, — ехидно заметил спрашивающий, судя по голосу — Борька Шапкин.

— Конечно, птицы, — спокойно отпарировал Митька. — Но только они привыкли жить у дома, с людьми, домашние они.

— Ясно, что домашние! — вмешался Толька. — Так и мой батя говорит, а он уж знает…

— Лесные птицы, те волю любят, — продолжал Митька. — Один раз дедушка поймал какую-то птичку и хотел сделать для нее клетку. Дал он мне подержать ее: такая маленькая, желтенькая, с красной головкой. Я ее осторожно взял, а у нее сердечко так и бьется — боится меня пичуга. Вот я и подумал, — может, детки малые ждут ее, а мы хотим в клетку посадить. Может, она скучать будет и помрет. Взял и отпустил ее на волю. А дедушку попросил не ловить больше птичек.

— Да, а звери небось тоже не любят жить в неволе, — выскочил с репликой вредный Борька Шапкин.

Митька сердито взглянул на Борьку и тихо ответил:

— Звери у меня живут не в неволе, а как хотят. Белка вот спит в сторожке, на шкафу, а за шишками и орехами в лес бегает. Федька ночует на сеновале, а днем ходит по двору и по лесу. Один раз забрел в лес, нашел там гнездо диких пчел, а домой заявился весь в меду. Искусали его пчелы просто страх! Мы с дедом еле-еле в речке потом его отмыли. Ежик тоже сам приходит в сторожку молока попить, а заяц Санька под амбаром живет и в дом сам заходит, никто его насильно не тащит. У меня все звери живут, как хотят! Если им у меня будет плохо, они могут и в лес уйти, я их не держу, — закончил Митька…

Несмотря на выпады Борьки Шапкина, вечер у костра все-таки получился интересным, а Митьку с тех пор ребята называли не иначе, как «Митька-укротитель».

Толька Коровин, будучи другом столь знаменитого человека, совсем загордился. Он расхаживал по лагерю, засунув руки в карманы, и жалел только об одном — что ребята не могут своими глазами увидеть Митькиных зверей.

— Знаешь, Мить, — как-то раз серьезно сказал он приятелю, — это ничего, что мы с тобой деревенские. Мы еще городских за пояс заткнем. Вот вернемся домой, да начнем твоих зверей дрессировать! Федька уже ученый — все понимает, Шанго тоже. Надо будет и остальных выучить.

— Чему? — недоверчиво покосился на него Митька. — Стрелку — печку растапливать или зайца Саньку — картошку чистить, что ли?

— А чего ты смеешься! Придумаем. А тогда эх и здорово будет! Набудущий год поедем опять в лагерь и всех зверей с собой возьмем. Вот тогда все рты пораскрывают!

— Ну да! — усомнился Митька. — Как же мы их по железной дороге повезем?

— Эх ты, чудила! Так ведь цирковых-то зверей возят по железной дороге! Что же они, по-твоему, пешком из города в город ходят, что ли? Наши тогда тоже будут ученые, дрессированные, вот и повезем. Будет в лагере собственный зверинец! Про это еще и в газетах напишут. Здорово, верно?.«

Митька, правда, глубоко сомневался, понравится ли подобный проект старшей вожатой, но все же задумался. Попробовать стоило.

Наступило воскресенье. С утра к ребятам начали приезжать родители. Митька заскучал. Он бросил взгляд на сверх меры веселую Катю Леночкину и подумал: «Эх, хорошо бы и ко мне сегодня дед приехал!», хотя отлично знал, что Егору Николаевичу не так-то просто оставить лес — обходить участок нужно каждый день. Отцы и мамаши приезжали с пакетами и чемоданчиками, брали детей и шли с ними на прогулку. Некоторые устраивались тут же, неподалеку, усаживались на траву, раскладывали привезенное угощение. Время шло, а дедушки не было.

Посмотрев с завистью на счастливцев и потеряв всякую надежду на приезд деда, Митька побежал искать друга.

Толька с гордым видом прохаживался у ворот, ожидая родителей.

— Пошли в городки играть! — еще издали закричал Митька.

— Не могу, жду своих. С минуты на минуту должны приехать. После поиграем, — важно ответил Толька.

— Ну, жди. Мой-то дедушка, наверно, сегодня не приедет…

И Митька помчался на спортплощадку, надеясь сыграть с кем-нибудь в городки. Но почти все ребята ушли с родителями, и играть было не с кем. Митька минуты две постоял в раздумье. Сквозь редкие деревья ему было видно, как расхаживает у ворот Толька.

«Ждет», — подумал Митька и пошел в лагерную библиотеку. Взяв книгу «Звери в цирке», он забрался в самый конец садовой аллейки, сел на скамью и принялся листать книгу. Медведи, слоны, тигры, львы, леопарды, собачки… Некоторые из них были забавно одеты и, видно, проделывали очень интересные штучки. «А может, Толька прав, может, таким фокусам и моих зверей можно научить? Они ведь и сейчас уже много понимают…»

Увлекшись книгой, он не заметил, как кто-то уселся рядом с ним. Услышав тяжелый вздох, Митька поднял голову: рядом с ним сидел Толька и чересчур пристально разглядывал ветки нависшей над скамейкой сирени, а глаза его как-то подозрительно часто моргали.

— Ты чего? — спросил друга Митька.

— Так, ничего… В глаз что-то попало, — дрогнувшим голосом ответил Толька, отворачиваясь и протирая глаз уголком пионерского галстука, чрезвычайно тщательно отглаженного утром.

— Не приехали? — сочувственно спросил Митька.

— Нет… Да я и не ждал, так просто стоял там — а вдруг приедут! Батька ведь знаешь как занят! Без него все дело стать может. Ну, а мать одна ехать не захотела. Куда уж ей одной… А твой дед тоже ведь не приехал!..

— Он и не обещал, — усмехнувшись, сказал Митька и лукаво взглянул на друга.

Воцарилось молчание. Оба почему-то стали испытывать невыносимую скуку. Друзья с чрезмерным вниманием разглядывали аллейку, деревья, кусты и отчетливо проступавший сквозь зелень забор, который окружал территорию лагеря. Забор был только что покрашен и выглядел веселым и ярким: столбы зеленые, а резные перекладины — желтые с красными обводами. У забора стояли три ведерка с краской. Должно быть, маляры забыли их или собираются еще что-то покрасить после воскресенья.

— Красивый забор, — задумчиво протянул Толька.

— Да, красивый… — равнодушна согласился Митька.

— Знаешь что? Давай и мы покрасим, — предложил вдруг Толька.

— Ну да!.. Лариса Алексеевна ругать будет. Да мы и не сумеем…

— Что ты! Лариса Алексеевна всегда говорит, что пионеры должны помогать взрослым. И почему не сумеем? Том Сойер красил же!

— Красил, конечно. Так его тетка послала белить совсем некрашеный забор, а этот уже готов.

Забор и в самом деле был покрашен так тщательно, что тут не требовалась помощь ни Тома Сойера, ни Тольки с Митькой.

— Правда, готов, — неохотно признал столь очевидный факт Толька. — Эх, а хорошо бы покрасить чего-нибудь!..

И снова наступило тягостное молчание.

— Мэ-э-э!.. — послышалось вдруг совсем рядом. — Мэ-э-э!..

В промежуток между перекладинами забора просунулась голова большого козла. Видно, трава на территории лагеря почему-то показалась ему вкуснее, чем та, что росла за забором. Он усиленно тянулся за каким-то особенно привлекательным кустиком, не мог достать его и громко блеял с досады.

— Ах ты, обжора бородатый!.. Он же всю краску с забора сотрет! — закричал Митька. — Чей это?!

— Бабки, что вон в том домике живет. Давай, Митька, прогоним его, а то он весь забор испортит!

Однако прогнать козла оказалось делом не легким: голова его застряла в заборе, и он, глядя на Митьку с Толькой злыми раскосыми глазами, лишь сердито блеял и тряс бородой, уже вымазанной в красной краске.

— Да ведь он задохнется, а нас еще и винить будут, что не спасли! — испуганно крикнул Митька и, не дожидаясь друга, помчался к калитке.

Толька поспешил за ним, но, не добежав до злополучного козла, остановился:

— Митька, брось ты его! Боднет еще. Смотри, рожищи какие! Давай лучше побежим, бабке скажем. Ее козел, пусть сама и вытаскивает.

— Да ну тебя! — отмахнулся Митька. — Пока за бабкой бегать будем, козел или сдохнет, или забор в щепки разнесет. Смотри, как он его раскачивает…

Толька нерешительно шагнул вперед, но снова остановился. Козел продолжал с остервенением трясти забор.

А Митька, словно не замечая опасений друга, уже возился с попавшим в западню бородачом. Схватив козла за рога, он крутил его голову и так и этак и, наконец, освободил пленника.

— Видишь, вовсе он и не бодается, рад, что освободили.

— Ну и ладно, пусть его. Пошли теперь… — И Толька с равнодушным видом повернулся к калитке. — Охота была возиться…

Козел, хитро склонив голову на бок, взглянул на удалявшегося Тольку, ринулся вдруг вперед и так поддал его в зад, обтянутый короткими синими трусиками, что Толька, не успев даже вскрикнуть, врезался головой в колючий куст можжевельника и растянулся на земле.

— Ах ты, бессовестный! — крикнул Митька, бесстрашно ухватив веревку, которая была обмотана вокруг шеи неблагодарного козла. — Ты что ж это делаешь? Мы тебя спасли, а ты бодаться!.. — И он сердито оттащил упиравшегося забияку от распростертого на земле друга.

— Вот видишь!.. — захныкал Толька, поднимаясь на четвереньки. — Я же тебе говорил…

Митька, не отвечая, решительно поволок козла к стоявшему неподалеку деревцу и крепко привязал к нему.

— Вот… я тебе говорил… — продолжал ныть Толька, поднимаясь и отряхивая прилипшую к коленям хвою.

— Ну чего ты скулишь? Подумаешь, боднули его легонько, а он уж и раскис.

— Тебе хорошо… Тебя бы так легонько!.. Я. небось, теперь неделю сидеть не смогу. Как из пушки ударил!..

— Тоже нашел пушку! Козлы всегда бодаются, когда поиграть хотят. Он, может, с тобой просто знакомился. Ты погляди-ка лучше, какой он!

Козел, длинная борода которого была вымазана красной краской с непросохшего забора, действительно выглядел так забавно, что Толька, несмотря на боль, рассмеялся сквозь слезы:

— И правда! Сам белый, а борода красная. Ему бы еще седло красивое — был бы как в цирке…

— А может из спальни одеяло притащим и седло из него устроим? — предложил Митька.

Идея была соблазнительной. Но годится ли для этого одеяло?

— Оно ведь серое, некрасиво будет, — протянул Толька. Но, по-видимому, тут же ему в голову пришла замечательная мысль, потому что глаза его озорно заблестели.

— Давай просто краской седло нарисуем! — выпалил он и кивнул на забор, у которого, словно нарочно для этой цели, стояли три ведерка с краской. Руки друзей одновременно потянулись к кистям. Спина бодливого козла быстро украсилась желтым седлом с красной каймой. Толька увлекся и пририсовал к ней даже зеленые кисточки. Они очень хорошо вышли на белой густой козлиной шерсти, в которую так отлично впитывалась краска. Была окончательно докрашена в ярко-красный цвет и козлиная борода.

— Вот теперь здорово! — удовлетворенно оглядел козла Митька.

— Здорово, да не совсем, — критически прищурил глаза Толька. — Морда еще скучная какая-то…

Однако упущение это было легко исправить. Голова козла быстро позеленела, а рога стали, как и борода, тоже ярко-красными…

— Ну, сейчас совсем хорошо! — горячо одобрил работу Толька. Занявшись покраской козла, он даже забыл страх перед его рогами. — Вот бабка довольна будет! Теперь во всем районе такого козла не найдешь! Не потеряется…

Но тут из-за деревьев донесся звук горна, созывавший ребят к чаю, и друзья побежали к калитке.

Вечерняя линейка в лагере прошла оживленно. Выступив по приказанию Ларисы Алексеевны на три шага вперед, герои дня, смущенно опустив головы, стояли перед строем. На их руках, тапочках и майках пестрели разноцветные пятна масляной краски. Самым неприятным было то, что слова старшей вожатой как эхо повторяла крикливая бабка, пришедшая в лагерь жаловаться на «безобразие, учиненное над животным».

— Козел — он бессловесный, только мэкает, а сказать не может, — причитала она. — Грех так над животным измываться! За это бог накажет…

— Постойте, бабушка, — остановила старуху Лариса Алексеевна. — Бог тут, собственно, ни при чем. Ребята объяснили, что они сделали это, конечно, не на зло вам! Вы уж простите им эту мальчишескую шалость. Но загладить свою вину они должны и вот как: сейчас вы, Сидоров и Коровин, возьмете теплую воду, мыло и дочиста отмоете бабушкиного козла…

— Да что ты, матушка, что ты!.. — заволновалась бабка. — Я твоих озорников к моему Ваське и на шаг не подпущу, и не думай! Сперва выкрасили, а мыть начнут, так, чего доброго, всю шерсть начисто смоют. Я уж сама, сама… Ты только прикажи этим разбойникам, чтобы и близко к скотине не подходили!

А обиженный козел, которого бабка притащила в лагерь как живое доказательство вины шалунов, стоял перед строем во всем своем великолепии. Он то и дело мотал головой, словно подтверждая гневные бабкины слова. Это вызвало совершенно неуместную веселость выстроившихся на линейке ребят. И даже строго сжатые губы Ларисы Алексеевны как-то подозрительно странно вздрагивали.

— Хорошо, бабушка, — сказала наконец вожатая, — обещаю вам, что таких случаев больше не будет. А теперь, Толя и Митя, извинитесь перед бабушкой и дайте слово, что впредь постараетесь вести себя как следует.

Друзья переглянулись и, одновременно вздохнув, забормотали слова извинения.

Вечером в спальне долго не утихали разговоры. Взволнованные всеми событиями дня — приездом родителей, выкрашенным козлом и показанной в лагере кинокартиной «Чапаев», — ребята никак не могли угомониться и на этот раз дольше обычного разговаривали, лежа в постелях.

— Чапай, вот это герой! — сказал Митька другу, койка которого стояла рядом.

— А Петька-то, Петька!.. — загорячился Толька. — Видел? Бах из нагана вверх и кричит: «Тихо! Чапай думать будет!..» Сразу все красноармейцы притихли. Боялись Чапая.

— Вот это картина! Ох, и люблю такие! — восторженно произнес Митька.

— Я тоже очень люблю что-нибудь такое. геройское…

Митька приподнялся на локте и, усмехнувшись, посмотрел на друга.

— Геройское?.. А козла небось побоялся! «Как из пушки ударил…» А если бы в тебя из настоящей пушки?..

Толька почему-то не ответил. Он демонстративно зевнул и, закрыв глаза, притворился спящим.

Быстро промелькнули, промчались веселые дни лагерной жизни. И вот уже друзья едут домой.

На станции Мшинской Митьку встречали дед и Шанго. Как только Митька соскочил со ступеньки вагона, Шанго подпрыгнул, лизнул его в нос, губы и, довольный, весело виляя хвостом, побежал вперед, к бричке.

— Вернулся, помощничек мой! — радовался лесник. — А загорел-то как, что арап! Да и вырос, брат, скоро меня догонишь. Глянь-ка, голова-то еще больше на солнце побелела!..

— Что ж, Егор Николаевич, вот и приехали наши герои, — подошел к леснику встречавший сына Коровин. — С виду поздоровели, только прибавилось ли ума в голове?

— Ты уж всегда что-нибудь скажешь, папка, — недовольно пробурчал Толька.

— Ладно, будем считать, что поумнели, — потрепал его по плечу отец. — Ну, прощайся пока с дружком, завтра к нему сбегаешь.

— Я завтра обязательно приду! — закричал уже издали Толька. — Сразу начнем зверей учить!..

— Приходи пораньше! — махнул другу рукой Митька.

— Скоро снова в школу, деда. Теперь уже во второй класс! А на будущий год и в третий перейду. Я опять постараюсь хорошо учиться — заверял Егора Николаевича Митька по дороге домой.

— Ну и молодец, если будешь стараться, — серьезно одобрил дед.

Уезжая на станцию, Егор Николаевич запер Федьку в чулан. Пока внук был в лагере, лесник проделывал это ежедневно, когда уходил из дому. За лето медведь подрос, и Егор Николаевич боялся оставить его без надзора.

Как только бричка въехала во двор, Федька услышал голос своего друга и начал так скрести когтями дверь, что от косяка только щепки полетели. Попросив дедушку через минуту-две выпустить медведя, Митька тихонько подошел к чулану, прильнул к двери, шепотом произнес: «Федька, Федька!» и опрометью бросился бежать. Обогнув чулан, он заскочил за дровяник, быстро взобрался на старую липу и стал наблюдать оттуда.

Выпущенный из заточения Федька чуть не сбил с ног лесника. Принюхиваясь, он побегал вокруг Егора Николаевича и, не найдя Митьки, бросился в открытые двери сторожки, подбежал к Митькиной кровати, но не нашел его и там и снова выскочил во двор. Лесник стоял на крыльце, с улыбкой посматривая на встревоженного медведя.

Федька снова быстро зашевелил ноздрями, понюхал землю и, напав наконец на след, помчался к сараю. Обежав его раза два, он повернулся к дровянику и увидел Митьку, устроившегося на старой липе. Федька сел на землю, радостно фыркая.

— Федька!.. Медвежонок!..

И через секунду Митька и его мохнатый друг в обнимку катались по траве.

— Ух ты, большой какой стал, толстенный!.. — трепал Митька густую шерсть медведя.

«А голуби!..» — вспомнил он вдруг, оставил Федьку и вихрем взлетел по лесенке на чердак. Открыв дверцу голубятни, Митька просунул туда руку: голуби сразу узнали хозяина — весело воркуя, они садились ему на руку, взбирались на плечо… Выпустив на улицу всех обитателей голубятни, Митька почистил ее, настлал свежей соломы, а потом вышел во двор и долго наблюдал, как голуби кружились над домиком, то садясь на крышу, то снова взлетая.

Осмотрев все свое хозяйство и убедившись в том, что оно в порядке, а звери здоровы, Митька подбежал к деду и просительно заглянул ему в глаза:

— Дедушка, сделай качели, такие, как в пионерском лагере, с доской, а?

— Ладно, внучек. Только вот что: сбегай-ка ты в Сорокино, к дяде Илье, он ждет сегодня. Рыбки принесешь. А я тем временем качели устрою.

— Мигом слетаю, дедуся! — И, взяв плетеную из бересты кошелку, Митька, в сопровождении Шанго и Федьки, зашагал к рыбаку.

Красиво было в лесу под вечер: ярко-красные лучи заходящего солнца озаряли чащу, и там, где они проникали в промежутки между деревьями, словно висели столбы золотистой пыли. Где-то в лесной чаще куковала кукушка, а на Кругленьком болоте еле слышно перекликались журавли.

Вернувшись домой, Митька вдоволь накатался на отличных качелях, устроенных дедом между двух высоких сосен. Федька тоже попытался было принять участие в этой новой забаве и даже, с помощью Митьки, вскарабкался на качели. Однако, не удержавшись на шаткой доске, свалился, больно ушиб голову и, несмотря на все уговоры Митьки, в этот вечер больше кататься не пожелал. Усевшись в стороне, он с обидой посматривал, как взлетает в воздух его друг.

Митька заболел

Было еще темно, когда Митька проснулся.

Высунув голову из-под одеяла, он затем быстро вскочил на ноги и забрался на печку. Пошарив рукой по карнизу, Митька нашел спички и зажег огарок свечи. Тусклое пламя осветило лежавшего на топчане лесника. Егор Николаевич храпел громко, с присвистом. Он лежал на спине, и Митька с улыбкой смотрел на всклокоченную бороду деда, которая смешно шевелилась при каждом его шумном вздохе.

Новые часы с боем, недавно купленные в магазине у Толькиного отца, пробили восемь.

«Восемь уже, а дед спит! Видно, крепко намаялся вчера в лесу», — подумал Митька и, легко спрыгнув с лежанки, тихонько толкнул дедушку.

— Деда, вставай, уже утро…

— Это ты, сынок?.. — сонно спросил лесник.

— Вставай, деда, уже восемь…

— Ах ты!.. Как же это я сегодня проспал?.. Ну да ничего, воскресенье, можно и попозже встать.

Надев валенки и набросив на плечи тулуп, Егор Николаевич закурил трубку и пошел давать корм скотине. А Митька достал из сумки книжку «Емеля-охотник», снова залез на печь, поудобней пристроился у свечки и углубился в чтение.

Когда на дворе совсем рассвело, он захлопнул книжку и, соскочив с печки, подошел к окну. Ночная метель занесла сторожку лесника по самые оконницы.

— Ой, деда, посмотри! Снегу-то, снегу сколько навалило! — крикнул Митька. — Я пойду дорожки разметать, ладно? — И он начал торопливо одеваться.

— Теплей одевайся, «Емеля», — подавая внуку рукавицы, сказал лесник.

— Да мне и так тепло! — бойко ответил Митька, выбежал в сени и схватил метлу и лопату.

Расчистив дорожку к сараю, Митька заметил, что дверь его приоткрыта. Следы Федьки вели за сеновал.

— Ишь ты, разбойник, раньше меня поднялся!.. — И, осторожно ступая по снегу, скрипевшему под ногами, Митька направился по следам медведя.

Но не успел он завернуть за угол сарая, как глазам его предстала забавная картина: в глубоком снегу барахтались Федька и Шанго. Они то отскакивали друг от друга, то, сшибаясь, поднимались на задние лапы, будто боролись, и тут же падали, утопая в сугробе. Тогда рыхлый снег покрывал их с головой, и лишь по тому, как шевелился снежный покров, можно было угадать, куда исчезли драчуны. Митьку так и тянуло нырнуть туда же и покувыркаться с приятелями, но он, после изрядных колебаний, все же передумал, а вместо этого сунул два пальца в рот и пронзительно засвистел. В миг возня в снегу прекратилась, и почти одновременно из сугроба высунулись две головы: одна толстая, мохнатая, с короткими ушками, другая — вытянутая, острая, с ушами, торчащими как у волка. Увидев хозяина, Шанго и Федька, взметая тучи снега, помчались к нему.

— Пошли, пошли… Некогда мне с вами!* Работать надо, — с напускной строгостью отбивался Митька от друзей, так горячо приветствовавших его.

Закончив расчистку дорожек и расправляя занявшую от работы спину, Митька увидел вдруг летящего через поляну голубя.

«Дикий это или моего Толька выпустил?» — следя за птицей, гадал Митька. Однако увидев, что голубь опустился у голубятни, Митька бросил метлу и помчался на чердак. «Интересно, о чем это Толька вздумал писать так рано?» — раздумывал он, взбегая по лестнице.

Открыв дверцу кормушки, Митька взял в руки голубя, осторожно снял с его ножки тонкую свинцовую пластинку и развернул бумажку, на которой было написано:

«Митя, приходи ко мне будим вместе делать уроки. И Федьку бери с собой».

Митька, очень довольный, усмехнулся, старательно подчеркнул слово «будим» и сунул послание в карман.

Спустившись вниз, он снова принялся расчищать дорожки, отгоняя метлой прыгавших возле него Шанго и Федьку.

Закончив наконец работу, Митька занес в сторожку две охапки дров, потом достал листочек бумаги и написал Тольке ответ:

«Буду у тебя после обеда в час дня с Федькой».

Отправив записку другу, Митька покормил голубей и решил натаскать еще дров, чтобы деду не при-щлось самому носить их в его отсутствие. Промерзшие поленья со звоном стукались друг о друга, когда Митька накладывал очередную охапку, и славно пахли смолой. Ох, и затрещат, запылают они, когда их сунут в печь!.. Федька, ходивший за Митькой по пятам, шумно фыркая, обнюхивал поленья. Неожиданно одно из них, скатившись с поленницы, стукнуло его по носу. Федька злобно заворчал и так поддал полено лапой, что оно отлетело в самый угол сарая. Митька расхохотался, глядя на медведя, который, смешно потирая лапой ушибленный нос и обиженно ворча, поглядывал на лежавшее в углу полено.

— Что, получил по носу, Феденька? Не суйся, куда не следует! Ты бы лучше, чем поленьями швыряться, мне помог, тоже дрова потаскал бы!..

И, шагая в сторожку с очередной охапкой дров, Митька уже всерьез размышлял над тем, как бы приучить Федьку к настоящей работе. «Он ведь у нас здоровущий! Если в сани запрячь, не хуже лошади дрова из лесу возил бы и меня катал».

— Митрий, где ты? Иди завтракать! — прервал Митькины размышления лесник.

— Иду, деда!..

После завтрака Митька начал собираться в дорогу.

— Деда, я к Толе вместе с Федькой схожу, — сказал он Егору Николаевичу. — Возьму его на ремень и пойду.

— Ну сходи, сходи. Только смотри, не напроказил бы Федька там, — запихивая в рот горячую картофелину, ответил лесник.

— Нет, что ты, деда! Я его и с ремня не отпущу, — заверил Митька дедушку.

Взяв с конюшни новый ременный поводок, он прицепил его к ошейнику Федьки и громко сказал:

— На шоссейку, не будем выходить, Федька, еще лошадей напугаешь. Пойдем нашей лесной дорожкой — и ближе в два раза и ругать никто не станет.

— Ох, господи!.. — закрестилась бабка Алена, когда Митька, с разрешения Василия Семеновича, ввел в избу медведя. — Господи, и как ты его, сынок, не боишься? — приговаривала она, поспешно забираясь на печку, подальше от греха.

— А чего его бояться? — вступаясь за Федьку, ответил вместо друга Толька и сунул медведю кусок сахару. — Федька — он умный, знает на кого бросаться. Кто его боится, на того и кидается.

— Ну, ну, храбрец!.. — напустилась на внука струхнувшая бабка. — Смотри! Зверь он зверем и останется. Сейчас хорош, а неровен час, враз осердиться может. Тяпнет тебя лапой по голове — и дух вон. Ишь, лапища-то какая, аж страшно глядеть…

— Не бойтесь, бабушка, он не тронет вас. И Толю не тронет, — попытался было успокоить старуху Митька, поглаживая медведя.

— Да, да… Тебя-то, может, и не тронет, а вот чужого и тронуть может, — не уступала бабка. — Боюсь я его, все-таки! Мало ли что он ручной!.. Не дай бог с таким в лесу встретиться, со страху помрешь, — добавила старушка и даже перекрестилась.

А медведь, не обращая внимания на перепуганную бабку, спокойно улегся у печки и, положив голову на передние лапы, изредка поглядывал на большого серого кота, который со взъерошенной шерстью сидел на лавке. Угрожающе сверкая зелеными глазами, Васька сердито урчал, всем своим видом стараясь показать Федьке, что он, кот, несмотря на сравнительно небольшой рост, зверь чрезвычайно свирепый и шуток не любит.

— Ну, давай уроки готовить, — сказал Толька, уходивший за чем-то в соседнюю комнату. — Я хоть сегодня уже с утра почти все сделал, — маленько осталось, — но тебе помогу.

— А я тоже вчера сделал! — ответил Митька.

— Тогда пошли на санках кататься! — радостно воскликнул Толька. — Ребята уже давно на горе!..

Взглянув в окно, Митька увидел летевших с горы на санях Борьку Шапкина и двух его неразлучных друзей — Сеньку и Веньку. За ними, с криком и улюлюканьем, бежала целая ватага детворы.

Бабка Алена, услышав, что друзья собираются бежать на гору, очень охотно поддержала их.

— И впрямь, чего вам дома сидеть… с медведем? Погода-то вон какая хорошая!

Толька, хорошо знавший свою бабку, не удержался, чтобы не ответить:

— Да, сейчас небось на улицу гонишь, а когда я с утра просился — не пускала. Хочешь, чтобы мы поскорее ушли, — медведя испугалась…

— А ты помалкивай, паршивец!.. — недовольно проворчала бабка Алена.

— Ребята, смотри!.. Укротитель с медведем идет кататься! — закричал Борька Шапкин, увидев друзей.

— Ну и большущий же Федька стал! — всплеснула руками Катя Пеночкина, всегда вертевшаяся возле мальчишек.

— Мить, а ты вместе с Федькой будешь кататься? — приставал Борька Шапкин.

— Зачем вместе? — вмешался Толька. — Что Федька один не может, что ли? Еще как помчится, получше, чем ты!

— Ну, это ты брось! — рассердился Борька. — Лучше меня! Как же! Что он, человек разве?..

— А может, и лучше! Это ничего, что он зверь! — вступился за друга Митька. — Толька, давай Федьку одного пустим! Тащи сани на гору. С самой вершины пустим…

Ребята всей гурьбой поднялись на гору. Толька совал медведю в рот кусочки сахара, которыми еще дома предусмотрительно набил карманы, и приговаривал:

— Не подведи, Феденька, только держись покрепче — не свалишься!

Подкатив санки, Митька сел сзади и подозвал к себе Федьку. Показывая медведю кусок сахару, он заставил его взгромоздиться на сани.

Не подозревая, что затевает его маленький хозяин, Федька уселся весьма доверчиво, с аппетитом продолжая грызть сахар и очень благожелательно посматривая на ребят.

Тем временем Митька, выждав момент, молнией соскочил с саней и с силой толкнул их. Оставшись один, Федька хотел было спрыгнуть, но сани уже стремительно мчались с горы и Федьке не осталось ничего другого, как ухватиться передними лапами за поперечины саней и ждать, чем все это кончится…

— Вот это так Федька!.. — подпрыгнув, восторженно закричал Митька.

— Я ж говорил, говорил, что Федька сам скатится с горы! — захлебывался от восторга Толька. — Ну что, — подбежал он к Борьке Шапкину, — не говорил я, а?.. Лучше, чем ты съехал, да еще лапой на прощанье помахал. Ага!.. Что, съел?!

Сани замедлили свой бег и остановились неподалеку от круто обрывавшегося над речкой берега. Федька, оглянувшись на ребят, слез с санок и косолапо побежал в гору.

— Ну и Федька!.. — улыбнулся Митька. — Кататься согласен, а сани пускай за ним другие возят!.. Федя, что же ты санки оставил?

Ребята, весело смеясь, помчались навстречу медведю.

— Любишь кататься, люби и саночки возить, Феденька! — тараторил Толька, снова протягивая медведю сахар.

В ответ Федька лишь жмурил маленькие глазки и хрустел сахаром, благодушно посапывая.

— Ну-ка, мы сейчас вместе с Федькой с горы покатим, — сказал Митька.

— И я, Мить, и я, — попросился Толька. — Санки большие, на троих места хватит…

— Давай. Жалко, что ли! Садись вперед, Федька посредине, а я сзади.

Федьке, видно, понравилось кататься с горы. Он уже не пытался спрыгнуть с санок, а важно сидел между приятелями.

— Лентяй ваш Федька, — заметил Борька Шапкин. — С горы катается, а обратно сани не везет. Вот у нас был Полкан, так тот даже меня в санках возил…

— Сам ты лентяй! — огрызнулся Митька.

— Ври больше, — поддержал друга Толька. — Ты же говорил, что он с горы на санках не спустится, а видал, как покатил! И опять врешь — в гору тоже повезет!

— Вот сейчас увидишь, как наш Федька будет санки в гору возить, — пристегивая поводок к ошейнику, говорил тем временем Митька. — Толька, подвези-ка санки сюда, сейчас прицепим!

Когда сани были привязаны к ремню, медведь побежал за Митькой, но почувствовав, что сзади тянется что-то, замотал головой, сел на задние лапы, а потом принялся барахтаться на снегу. Напрасно Митька уговаривал его: Федька охотно шел на зов хозяина, но как только с места трогались и сани, начиналась старая история — медведь крутил головой, ложился и кувыркался, стараясь освободиться от мешавшего ему груза.

— Ага! А что я говорил?.. — торжествовал Борька. — Не везет! Эх вы, укротители, а еще бахвалились!..

Митька зло взглянул на насмешника.

— А вот и повезет! Сейчас увидишь, — уверенно заявил он. — Толька!.. — крикнул он другу. — Сбегай быстрее домой, принеси какую-нибудь бутылку! Да налей в нее сладкого чаю! — И уже тихонько добавил: — Бутылку возьми из-под вина, да хорошо бы, чтобы в ней немножко еще оставалось, понял?

— Вот это да! — сообразив, что задумал приятель, воскликнул Толька. — В один миг слетаю!

— Вы что там шепчетесь? — обрушился на друзей Борька. — Не можете заставить, так уж и не брались бы лучше!

— Еще как заставим, сейчас увидишь, — спокойно ответил Митька, поднимая сани, опрокинутые медведем.

Вбежав в избу, Толька остановился у дверей, устремив самый невинный взгляд на бабку, которая сидела у печки и вязала чулок. Строго посмотрев на внука, она довольно ехидно спросила:

— Ты что ж это, герой, нос уже отморозил, что воротился?

— Да нет, бабушка, я только кусок хлеба для медведя…

— Ну бери, бери уж, непутевый! Да чего так мало — кусок? Этакий медведище небось враз целый каравай проглотит! Бери уж побольше, — проворчала бабка и снова принялась за чулок.

А Толька, убедившись, что бабка не обращает больше на него внимания, открыл буфет и принялся лихорадочно рассматривать стоявшие в нижнем углу бутылки. Увидев, что на донышке одной из них осталось чуть-чуть вина, он сунул ее за пазуху и уже хотел было бежать, но тут вспомнил наставления друга насчет чаю. Взяв чайник с заваркой он вылил все его содержимое в бутылку и высыпал туда же пригоршню похищенного из сахарницы песку.

Бабка Алена в этот момент как раз спускала пятку и, увлекшись работой, по-прежнему не обращала внимания на вертевшегося у стола Тольку.

Тот же, пошарив глазами вокруг — в поисках чего-нибудь подходящего, чем можно было бы заткнуть бутылку, — увидел, что на столе стоит бутылочка с молоком, приготовленная для его пятимесячной сестренки Аленушки. На горлышко была натянута отличная резиновая соска.

«Вот это дело!» — обрадовался Толька. Он не задумываясь сдернул соску, натянул ее на приготовленную для медведя бутылку и выскочил на улицу.

Видно, хлопнувшая дверь разбудила спавшую в колыбели Аленушку. Она проснулась и недовольно захныкала.

Бабка Алена поспешно отложила чулок в сторону и засеменила к внучке, приговаривая:

— Сейчас, сейчас, дитятко. Сейчас молочка согрею, напою. Ох, грех!.. А соска где же?..

Стараясь отыскать пропажу, бабка торопливо засновала по избе. Но, как ни искала она, соска не находилась, а Аленушка хныкала все громче и требовательнее. Нечего было делать — пришлось бабке доставать новую соску из комода.

— Вот что старость-то делает, — сокрушенно вздыхала старушка. — Вовсе беспамятная стала. Сама не помню, куда что положила…

— Толька, быстрей! — закричал Митька, увидев бегущего во всю прыть друга. — Сейчас посмотрите, как Федька будет сани в гору таскать! — задорно бросил он и, конечно, в первую очередь — Борьке Шапкину.

— Смотри, я соску надел! Пусть Федька не сразу выпьет, а сосет понемножку… — И, поравнявшись с Митькой, Толька шепнул потихоньку: — Тут не только чай, тут и вина немножко… Ну-ка, Феденька!.. — окликнул он медведя, поднося к его носу бутылку.

Почуяв запах вина, Федька потянулся за Толькой.

— Толька, беги на гору! — крикнул Митька.

Но Толька уже сунул горлышко бутылки в пасть медведю. Федька, посапывая, жадно тянул лакомое питье. Какая там соска! Чуть ли не вся бутылка исчезла в его широко раскрытой пасти.

— Не так! — снова закричал Митька. — Не давай ему все! Заманивай за собой, пусть санки везет!..

Толька с трудом вырвал у Федьки бутылку, которую тот старался удержать лапами.

— Ой, мама! Да он соску проглотил!

Действительно, в розовой Федькиной пасти, которую он раскрывал, стараясь дотянуться до бутылки, соски не было.

Ну и шум тут поднялся! Федька громко ворчал и рвался к Тольке. Митька едва удерживал медведя за ошейник. Ребята хохотали, прыгая вокруг них. Особенно ликовал Борька Шапкин.

— Вот это да! Вот это укротители!

Толька, отскочив от медведя, побежал в гору. Федька кинулся за ним. Сани, привязанные к Федькиному ошейнику, поволоклись сзади. Стараясь догнать Тольку, медведь, пыхтя и фыркая, резво бежал за соблазнителем.

— Ай да Федька! — поощрял Борька. — Догоняй! И вправду умный медведь.

— Теперь умный, а раньше что ты говорил? — огрызнулся Митька на бегу.

— Кто ж его знал, что он такой.

А Толька, добежав до вершины горы, вскочил на оставленные кем-то из ребят санки и помчался под гору, держа бутылку в руках. Увидев, что соблазнительная бутылка снова уходит от него, Федька бросился вдогонку, но, поскользнувшись, не удержался и кубарем покатился с крутизны.

— Смотрите, как заторопился, даже на санки не сел! — смеялись ребята.

— Знаешь что, Толя, — подбежав, проговорил Митька. — Я сяду на санки, а ты его на гору заманивай. Дотянет, он сильный.

И правда, хоть Митька и уселся на тащившиеся за Федькой санки, медведь легко бежал вдогонку за Толькой по берегу речки Каменки, протекавшей под горой. Эта мелководная, но быстрая речушка не замерзала и зимой.

В это время большой грузовик, привозивший товар в магазин, выехал на шоссе, возле которого катались ребята. И надо же было шоферу в эту минуту прибавить газу. Мотор затарахтел, из выхлопной трубы с треском вырвались клубы дыма… Испуганный медведь остановился как вкопанный, а потом опрометью ринулся к Каменке. Сани доехали до обрывистого берега и вместе с Митькой кувыркнулись в речку.

Намочив немного бок и набрав воды в один сапог, Митька вскочил на ноги.

— Вот черт, и откуда эта машина взялась! — стряхивая с себя воду, со злостью крикнул он.

Ребята, обступив его, наперебой давали советы:

— Ты пальто высуши и портянки, а то простудишься, — суетился Борька Шапкин.

— Пойдем к нам, — предложил Толька. — У нас все высушим.

— Ну вас, никуда я не пойду! — сердито отмахнулся Митька. — Вот сейчас вылью воду из сапога и домой побегу.

Проводив Митьку с его медведем, ребята пошли по домам, оживленно обсуждая спортивные успехи Федьки.

Вот уже два дня, как Митька болен. Он все же простудился из-за этого невольного купанья. Укрывшись полушубком деда, Митька лежал на печи. Болела голова, сильно знобило, даже читать не хотелось. Егор Николаевич вскипятил молоко в кружке, положил туда меду и дал внуку.

— Попей, попей, сынок, скорее поправишься, — утешал он Митьку.

— Деда!

— Ну что тебе, соколик? — отозвался лесник.

— Деда, в школе-то, наверно, Евгения Филипповна не знает, почему меня нет. И уроки какие заданы, я не знаю.

— Ну, ничего, сынок. Завтра вот съезжу, скажу учительнице и уроки тебе привезу.

— Да нет, деда. У тебя и так дела много, лесозаготовки ведь сейчас, — совсем по-взрослому сказал Митька. — Не надо ездить. Еще и ты простудишься, в поле сейчас ветер знаешь какой, не то что у нас в лесу. Ты с голубем Тольке записку пошли.

— Ну вот выдумал… — отмахнулся лесник.

Надо сказать, что Егор Николаевич, всячески поощрявший любовь внука к животным и охотно разрешавший ему держать голубей, до сих пор с сомненьем относился к голубиной почте, и когда Митька пытался уверять деда, что голуби его не простые, а почтовые и могут носить записки от него к Тольке и обратно, лесник лишь ухмылялся и недоверчиво качал головой.

— Деда, ну отправь голубя! Отправишь, а?..

— Ладно уж, ладно, отправлю. Не волнуйся только, лежи. Какая там уж техника в вашем крылатом почтовом отделении, — снисходительно пробурчал лесник, поправляя сползавшую с Митьки шубу.

— Вот, деда, возьми у меня в пенале пластинку. Там лежат маленькие такие, свинцовые. И бумага тонкая нарезана. Напиши записку от меня: «Толя, я заболел. Когда приду, не знаю. Принеси уроки>. И все. Записку сложи и вокруг ножки голубя обмотай, а сверху свинцовой пластинкой закрути. Да смотри, голубя пускай не какого попало, а Толькиного. Они отдельно сидят.

— Ладно, хорошо, сынок, все сделаю, а ты скорей поправляйся, — сказал Егор Николаевич и, пряча от внука недоверчивую улыбку, отправился на чердак.

— Евгения Филипповна, разрешите? — поднял руку Толька Коровин.

— Что у тебя, Анатолий? — взглянула на него учительница.

— Вы вчера спрашивали, почему Сидоров в школу не пришел. Так он болен. Вчера вечером мне записку прислал…

— С кем? С Егором Николаевичем? Почему же дедушка сам ко мне не зашел?

— Да нет, не с дедом прислал, а с голубем.

— Как это с голубем? — удивленно подняла брови учительница.

Кто-то захихикал, должно быть Катя Пеночкина.

— Почему же не с медведем? — невинным голосом спросил ехидный Борька Шапкин. — С медведем вернее. Тот в пути не замерзнет.

— Будто не знаешь? — пробасил с задней парты второгодник Степан Иващенко, которого в классе за высокий рост звали «дядя Степа». — Медведь у них в лесу на работе. Вместо лошади в санях дрова возит.

Степан не участвовал в воскресном катанье с горы, так как жил не в Сорокине, а в деревне Маврино, но от других ребят знал, как учили Федьку кататься и возить санки.

Толька бросил сердитый взгляд на насмешников и, незаметно для учительницы, показал им за спиной кулак.

— Не верите? Вот посмотрите! — И он протянул Евгении Филипповне записку.

Ребята обступили стол учительницы, с интересом разглядывая длинную тонкую бумажку.

— Любопытно!.. — сказала Евгения Филипповна, расправляя на столе полученную Толькой записку. — Но ведь это не Митин почерк!

— Это его дедушка писал, я знаю, он моему папке пишет, когда что нужно, — объяснил Толька. — Евгения Филипповна, видно Митьке очень плохо, если он сам даже писать не может. Разрешите, я к нему схожу.

— И я… И мы… — послышалось со всех сторон.

— Тише, ребята! — остановила их учительница. — Никто никуда не пойдет. Видите, погода какая. Я сама к нему съезжу. А то не хватает еще, чтобы и вы заболели. Ведь, наверно, он простудился по дороге домой. Всегда я вам говорю, чтобы вы не выбегали из школы разгоряченными…

— И ничего не по дороге. Его медведь Федька простудил. Вот! — выпалил Борька Шапкин.

— А тебя за язык тянут, да? — обернулся к нему Толька сердито. — И вовсе не медведь, а машина. Как газанет!.. Я бы тоже испугался. У медведя, думаешь, нервов нет?

— Ой, не могу!.. У медведя нервы, — хихикнула Катя Леночкина.

— Скажешь, нет? — окончательно разгорячился Толька. — Вот погоди, придет Митька, он тебе объяснит. Из-за машины Митька заболел, а совсем не из-за Федьки…

— Ври больше! — подскочил Борька. — В воду его кто завалил? Машина, да?.. Нечего на медведях кататься, укротители тоже…

— Тише, тише! — успокоила расшумевшихся ребят Евгения Филипповна. — Сейчас же перестаньте кричать! А ты, Коровин, изволь объяснить толком, что там у вас случилось. Вижу, вы все знаете, из-за чего заболел Сидоров. Но при чем тут медведь и какая-то машина?

Делать было нечего. Пришлось Тольке по порядку рассказать учительнице историю катания, закончившегося падением Митьки в воду. Слушая Коровина, учительница строго покачивала головой, но глаза ее улыбались. Ей живо представился маленький светловолосый мальчуган в санках, запряженных лохматым бурым медведем.

— Теперь ясно, — кивнула она, когда Толька замолчал. — Но я хотела бы подробнее узнать, что это у вас за голубиная почта. Расскажи, Толя.

Ребята с интересом слушали рассказ Тольки о том, как он и его друг наладили пересылку писем с помощью голубей. Евгения Филипповна внимательно смотрела на подвижного темноволосого Тольку, с увлечением рассказывавшего о том, как он и Митька дрессировали своих голубей.

— Вот, ребята, — сказала она, когда Толька кончил свой рассказ, — к каким полезным делам приводит хорошая дружба, когда друзья увлекаются интересным делом, а не только проказами. Ведь у Егора Николаевича в его сторожке телефона нет и, если бы не голубь, мы не смогли бы так быстро узнать о болезни Мити. А теперь сегодня же можно пойти к нему.

Учительница замолчала и посмотрела на притихших ребят.

— Вот у нас еще мало юннатов. А вы сами видите, как интересно работать с животными, с птицами. А многие из вас, как это ни грустно, не прочь бросить в птицу камнем или весной разорить ее гнездо.

Разговор принимал опасный оборот. Борька Шапкин, почувствовав, что последние слова учительницы относятся к нему, сумел довольно ловко перевести беседу на другую тему.

— Евгения Филипповна, — громко сказал он. — А как же называется такая записка? Ну вот, мы знаем, бывают телеграммы, радиограммы, телефонограммы. А это что же?

— А это, — не растерявшись, ответил за учительницу Толька, — это — «голубеграмма». Пограничники наши так называют голубиную почту, они тоже ею иногда пользуются там, где другой связи нет. Я в книжке читал.

Ребята вновь засмеялись. Новое слово понравилось. Улыбнулась и Евгения Филипповна.

Прямо из школы Евгения Филипповна пошла к председателю колхоза и попросила у него лошадь, чтобы съездить к больному ученику. От председателя она зашла к Коровиным — хотела получить разрешение взять Тольку с собою в лесную сторожку.

— Ну что вы, с вами конечно можно, пусть едет, — сразу согласилась Толькина мать. — Дружки ведь

закадычные. Пусть навестит приятеля. Да вы присядьте, пока он оденется потеплее.

— Ничего, спасибо, нам надо торопиться, а то стемнеет, — ответила Евгения Филипповна.

— А я вот и готов! — выскочил из другой комнаты Толька.

— Ну, идем!

— Евгения Филипповна, еще одну минутку, я сейчас…

И Толька помчался вверх по лестнице на чердак. Взяв одного голубя, он спрятал его за пазуху.

Спустившись вниз, Толька открыл буфет и без лишних слов высыпал на газету весь сахар из сахарницы.

— Ты что ж это делаешь, разбойник? — напустилась на него вошедшая со двора бабка. — Пошто сахар высыпаешь? Кому?

— Федьке! — выпалил Толька и шмыгнул за дверь.

— Ну, Толя, тебе, как мужчине, лошадью править, — улыбнувшись, сказала сидевшая уже в санях Евгения Филипповна, передавая Тольке вожжи. — Справишься?

— А как же? — даже обиделся Толька. — Я когда с папкой еду, всегда лошадью правлю. Но, милай!.. — залихватски крикнул он, подражая колхозному конюху, хлопнул вожжами и подстегнул коня кнутом. Лошадь рванула, и сани легко покатили по накатанной дороге.

— Что это у тебя там? — спросила Евгения Филипповна, заметив, что Толька время от времени поглаживает что-то, лежащее у него за пазухой.

— Это я голубя на смену везу. У нас с Митькой уговор такой, чтобы всегда у меня два его голубя были, а у него — два моих. Одного-то он уже отправил, вот я ему и везу второго…

Так в разговоре о голубях и школьных делах они незаметно доехали до одинокой лесной сторожки.

Шанго с лаем встретил подъехавшие к дому сани, но узнав Тольку, который сразу наградил его куском сахара, замолчал и лишь подозрительно покосился на учительницу. Привязав лошадь к забору, Толька дал ей сена и, с помощью Евгении Филипповны, покрыл попоной.

На лай Шанго из сарая, гремя цепью, вышел невольный виновник Митькиной болезни. Егор Николаевич посадил Федьку на цепь, чтобы он не вздумал ломиться в дом и беспокоить больного внука.

Увидев Тольку, медведь поднялся на задние лапы и заковылял ему навстречу, облизываясь: он хорошо знал, что Толька никогда не приходит с пустыми руками, а всегда припасет для него что-нибудь сладкое.

— Какой он большой стал! — удивилась Евгения Филипповна и, достав из кулька печенье, нерешительно остановилась, видимо побаиваясь Федьки.

— Не бойтесь, он вас не тронет! Он смирный, — убеждал учительницу Толька.

— Какой большой!.. — повторила Евгения Филипповна, покачав головой. — И как только Митя с ним справляется? Не опасно ли это?

Угостив медведя печеньем, они пошли в сторожку.

— Деда, это ты? Кто там приехал? Почему Шанго лаял? — раздался с печки голос Митьки.

— Это я, Мить, то есть мы с Евгенией Филипповной!..

— Толька! Ты? — обрадовался Митька.

— Лежи, лежи, сейчас мы к тебе на печку заберемся, — сказала Евгения Филипповна.

В сторожке было тепло и уютно. Евгения Филипповна разделась. Снял полушубок и Толька, осторожно придерживая голубя.

— Мить, я тебе своего Пестрого привез. — И Толька взобрался на приступок, чтобы показать голубя другу.

— Отнеси его в голубятню, а то мне вставать нельзя, да заодно покорми голубей. Там, под лавкой, овес есть и хлебные корки намоченные.

— Вот тебе, Толя, и работа нашлась, помоги другу. А теперь подвинься-ка, Митя, я к тебе сяду на лежанку, — сказала учительница, подставляя к печи табурет.

— Ой, как тепло здесь! — усаживаясь, проговорила Евгения Филипповна. — Не жарко тебе?

— У нас дров хватает, — деловито ответил Митька. — Сколько хочешь, столько и жги…

Ему было неловко лежать в присутствии учительницы, и он попытался встать, но Евгения Филипповна положила ему на лоб свою прохладную руку.

— Лежи, лежи… Ты что ж, простудился, Митя?

— Простудился… Да мне уже лучше. Дед говорит, что денька через два совсем поправлюсь.

— Наверно, надоело лежать?

— Конечно, скучно. В школу хочется. Там все же ребята

— А ты целый день один? Так и лежишь?

— Да нет, — поспешил ответить Митька, побоявшись, что учительница будет упрекать дедушку за то, что тот оставляет его. — Вот скоро и дедушка придет. Сейчас он в лесу, колхозникам бревна отпускает. Утром у нас весело — полна сторожка лесорубов. А днем, конечно, никого.

— Голова-то горячая у тебя, — потрогала рукою лоб Митьки Евгения Филипповна. — Температура* Пить, наверно, хочется? Может быть, тебе морс сделать? Клюква-то есть у вас?

— Есть в подполе. Вот, где кольцо в полу. Как спуститесь с лесенки, сразу целая кадушка моченой клюквы стоит.

Евгения Филипповна спустилась в подпол, нашла кадушку с клюквой, приготовила больному морс и вскоре Митька с наслаждением глотал кисловатый, приятный напиток.

— Пей, Митюша. Это хорошо освежает. А я пока приберу немного. Ведь вас двое мужчин здесь, и то один больной, а другой целый день на работе…

В это время в сенях раздался вдруг грохот, и через минуту в избу, охая, вошел Толька.

— Ну, Мить, у тебя и лестница! Чуть голову не проломил, как летел с чердака. Зацепился рубашкой за какой-то гвоздь, а лестница у меня под ногами и поехала. Хотел было подтянуться на руках, да как грохнусь вниз…

— Ты не ушибся, Толя? — забеспокоилась учительница. — Разве можно так?.. Не хватает еще, чтобы и ты слег!

— Да нет, Евгения Филипповна, ничего! Колено вот немножко, да голову зашиб, — храбрился Толька, хотя у самого до слез болела ушибленная нога.

— Ну, Митя, поправляйся скорее! — начала прощаться учительница, но в это время на буфете кто-то защелкал и из-за стоявшей наверху коробки выглянула острая мордочка — это Стрелка, удивленно посмотрев на незнакомцев, покрутилась вокруг коробки, потом прыгнула в нее и присмирела. Снаружи остался торчать только кончик пушистого серого хвоста.

— Оказывается, здесь есть кому тебя развеселить, — усмехнулась Евгения Филипповна.

— Да, она потешная, наша Стрелка! Весь день возится, вечно напроказит чего-нибудь. То дедушкины рукавицы наверх к себе утащит, то еще что… А вчера выдумала новую игру — на занавесках качаться. Смотрите, как порвала на том окне… Озорная!..

— Какая забавная, — сказала учительница, глядя на белку, снова высунувшую любопытную мордочку и что-то верещавшую по-своему. — Ну, так лежи, поправляйся, раньше времени из дому не выскакивай. Егору Николаевичу привет передай. И, если что будет нужно, сообщи. У вас с Толей ведь оказывается своя почта, — улыбнулась учительница, надевая пальто.

Толька уже оделся и тоже наставлял друга.

— Ты, Мить, как поправишься, сразу с голубем записку присылай. У нас это теперь, знаешь как называться будет? Го-лу-бе-грамма. Как у пограничников. Мне батя про них книжку из города привез. Ух, интересная! Дочитаю — тебе дам.

— Ладно, ты смотри, проверяй голубей почаще. А то он прилетит, а ты и не заметишь, прозеваешь, — серьезно сказал Митька.

В это время дверь раскрылась, в избу пахнуло холодным воздухом.

— Ого, Митрий, ты без меня уж и гостей принимаешь? — входя в сторожку и здороваясь с учительницей, проговорил лесник.

— Да, Егор Николаевич, мы вот в гости к вам приехали, больного навестить, — пожала огромную руку лесника учительница. — Не нужно ли к вам врача прислать?

— Спасибо, не надо. Он уже на поправку пошел-Простыл и все. Удружил ему на этот раз Федька — друг неразлучный. Эту хворь я и сам из него выгоню. А как же это вы узнали, что мой Митрий болен? Вроде никто из деревни к нам не заходил…

— Зато от вас к нам вести прилетели, — улыбнулась Евгения Филипповна и, видя, что Егор Николаевич недоумевающе смотрит на нее, добавила: — От крылатого вестника узнали, от голубя.

— От голубя? — хлопнул себя по лбу лесник. — Ах, ты!.. Долетел-таки. Вот дела! Сам ведь я этого голубя выпускал, сам и записку писал, а грешным делом — не верил. Дурят, думаю, мальчишки. Им ли птицу выучить. Балуются и все. Ну, а тут просит меня Митрий — напиши да выпусти. Ладно, решил, зачем больного ребенка тревожить, спорить с ним. Ничего голубю не станется — полетает да вернется. А он, вишь ты…

И лесник улыбнулся, поглаживая бороду.

— Нет, Егор Николаевич, то, что придумали ребята, — вовсе не пустое баловство, — серьезно заметила Евгения Филипповна.

Распрощавшись с лесником и Митькой, она уехала вместе с Толькой.

А через четыре дня Митька, весело посвистывая, уже шагал к школе.

Война!

Вот и кончилась последняя четверть! Митька перешел в третий класс с отличными отметками. В последний день занятий Евгения Филипповна объявила, что сорокинская школа получила две путевки в пионерский лагерь — знаменитый Артек. Одну из них решили вручить Сидорову Дмитрию.

«В Крым поеду, в Артек!» Весёлый и радостный прибежал Митька домой.

Егор Николаевич, пряча улыбку, посмотрел на внука и, зная, что окончился учебный год, сказал притворно строго:

— Вижу уж, вижу… На второй год остался небось!

— Деда, ты что?.. — опешил Митька и, подбежав к сидевшему на лавке около стола леснику, обнял его. — Что ты? Ведь я же хорошо учился. Перешел!

Лесник крепко прижал к себе внука.

— Знаю, сынок. Умница ты у меня. Учись, Митрий, старайся. Тогда обязательно главным лесником будешь.

— Дедушка, съезди в школу, к Евгении Филипповне. Там путевки есть пионерские, в Крым. Мне одну дают за то, что отметки хорошие. Съездишь, дедушка, да?

Лесник, ласково взглянув на внука, подумал: «Скучно мне будет без тебя!» Но вслух сказал:

— Опять месяца на два, как в прошлом году?

— Нет, дедушка, только на двадцать пять дней.

— Ладно уж, схожу, поговорю.

На другой день Егор Николаевич получил для внука путевку в Крым.

Митька и радовался предстоящей поездке и чуть грустил — все-таки далеко этот Крым, не то что Луга. В оставшиеся до отъезда дни он старался больше обычного ухаживать за дедом, помогать ему по хозяйству.

А в лесу было так хорошо весной. Воздух — не надышишься, птицы поют — не наслушаешься!

— Ну, Митрий, пока ты еще здесь, помоги-ка на зиму дров заготовить. Пошли, попилим, — сказал как-то лесник.

И они пилили, кололи и складывали в большую поленницу дрова. Дедушка колол, а Митька складывал.

Усевшись в стороне, Федька внимательно наблюдал за их работой. Теперь он стал уже совсем большой — два с половиной года! Но был он по-прежнему добродушен и все так же дружил с Митькой.

Федька посмотрел, как его хозяин берет поленья и складывает их, и решил тоже принять участие в укладке дров. Подошел, взял одно полено в лапы и понес к поленнице.

— Ах ты, косолапый, ты что ж это по одному полешку носишь! — засмеялся Митька и принялся учить Федьку работать как следует: положил медведю пять поленьев на одну лапу, а другой накрыл сверху. Сообразительный зверь крепко обхватил охапку дров и понес к поленнице. Так и носили они дрова вместе.

...Так и носили они дрова вместе.

Одному только никак не мог научиться Федька — складывать дрова. Он просто бросал их на землю.

— Ну вот, Митрий, дожил, — смеялся лесник. — Теперь и у тебя помощник есть. Ты его еще научи избу прибирать да обед готовить, тогда совсем спокойно можешь уезжать — без тебя управимся. Только вот что, сынок, — Егор Николаевич сел на чурбак, закурил трубку и взглянул на внука, — большой наш Федька стал. Опасно его держать становится — еще задрать кого-нибудь может в лесу, а нам с тобой отвечать придется.

Федька, будто чувствуя, что говорят про него, подошел к Митьке, лег рядом с ним на траву и внимательно смотрел на попыхивающего трубкой лесника.

— Дедушка, да ведь он послушный, пусть живет с нами, — сказал Митька, обнимая медведя.

— Ну хорошо, хорошо, сынок. Я ведь не говорю, что его сразу надо на цепь сажать. Да ты и не бойся за него. Устроим так, что и ему хорошо будет. Отдадим его в цирк или в зоологический сад в Ленинграде. Нам, брат, еще спасибо государство скажет за такого хорошего медведя, — успокоил внука лесник.

— Да, а все-таки жалко… — протянул Митька, а сам подумал: «Может, и вправду в цирк возьмут». И мысленно уже видел Федьку, мчащегося по арене цирка на мотоциклете, как медведь в той книжке, что он любил разглядывать в пионерском лагере.

Ну, а если в зоологический сад?.. Митька тяжело вздохнул. Там-то хуже. Там в клетках звери живут… Скучно будет Федьке…

— Ничего, сынок, еще годик Федька с нами поживет, а тогда уж и определим его на настоящее место службы. Ну, а теперь давай малость поработаем, да и к дому, — сказал лесник, снова берясь за топор.

К вечеру возвращались домой. Федька важно выступал рядом с Митькой, посматривая маленькими глазками на хозяина и словно говоря: «Я тоже поработал, не даром хлеб ем».

Когда они подходили к дому, где-то неподалеку залаял Шанго.

— Вроде на белку лает… — прислушался Егор Николаевич.

Митька засвистел, подзывая Шанго, и тут же вспомнил свое огорчение:

— Деда, а Стрелка-то наша все не находится. Как пропала в мае, так и не показывается. Не Мурзик ли загрыз? Ну уж тогда я его так выдеру, что больше носа домой не покажет!

— Успокойся, сынок, никуда твоя Стрелка не денется. Побегает по лесу, да и вернется домой. Белки, они ведь такие, — взбредет в голову, и ну по деревьям носиться…

Митька немного успокоился, но все-таки, вернувшись домой, на всякий случай пугнул дремавшего на крыльце Мурзика.

Все шло своим чередом в доме лесника. Но вот в один из солнечных июньских дней, во время своего обычного обхода, Егор Николаевич встретил лесника соседнего участка, Никиту Кузькина, который сказал ему, что слышал, будто вчера война с Гитлером началась. Ничего не ответил ему Егор Николаевич. Закурив свои трубки, они разошлись.

Весь день лесник молчал, курил больше обычного и думал о начавшейся войне. «И как это он, собака, осмелился напасть — без предупреждения? — сжимал кулаки Егор Николаевич. — Нет, надо съездить в Сорокино… Или лучше к Ивану Николаевичу. Не напутал ли Никита? Как же это так, вдруг?..»

На следующее утро лесник не пошел в обход, а часов в десять сказал возившемуся с медведем внуку:

— А ну, Митрий, собирайся, съездим к тете Кате в гости. Давненько не были.

Лесник надел праздничный костюм, но был что-то совсем не так весел, как обычно, когда собирался куда-нибудь в гости. Митька это сразу заметил, но ничего не спросил у деда.

Егор Николаевич запряг коня в бричку, и они отправились к путь. Всю дорогу дед молчал, посасывал трубку и дымил. На ухабах бричку подбрасывало, но Митька не обращал на это внимания, думая о своей предстоящей поездке в Крым. Ведь скоро уже срок его путевки! Учительница говорила, что в Крыму очень красиво. И там — настоящее море. Митька видел его только на картинках. Далеко туда ехать. Вот интересно будет!

Скрипнув колесами, бричка остановилась… Митька и не заметил, как они подъехали к лесничеству.

На крыльце их встретила тетя Катя. Едва завидев гостей, она всплеснула руками:

— Ох, беда, Егор Николаевич! Беда!. Слышал, что сделал проклятый Гитлер, чтобы ему ни дна ни покрышки!

— Неужели правда, война? — только и проговорил лесник.

— Правда, голубчик… Да проходите, проходите в дом… — суетилась опа.

Введя их в комнату, она сразу потащила Митьку к столу, на котором стоял горячий еще самовар. Для Митьки она достала из буфета печенье и неожиданно поцеловала его в щеку. Митька украдкой вытер щеку рукавом и недовольно подумал: «Вот всегда так. Как увидит — давай целоваться. Что я маленький, что ли!» Но печенье все же съел с удовольствием. Правда, обидно немножко, что тетя Катя все еще считает его маленьким, — ведь он уже перешел в третий класс! Ну да пусть целует, все-таки она добрая, хорошая.

Войдя в комнату, Егор Николаевич направился прямо к лесничему. Тот, согнувшись над чем-то, сидел за столом.

— Ну, Иван Николаевич, что же это, а?.. — спросил лесник, снимая шапку, и остановился, пристально глядя на Ивана Николаевича.

Митька с каким-то странным волнением ждал, что скажет дядя Иван. В напряженном молчании взрослых он чувствовал что-то тревожное.

Но лесничий медлил с ответом. Сидя у своего рабочего столика, за которым он обычно писал свои сводки, Иван Николаевич теперь заряжал гильзы. Окончив зарядку очередной гильзы, он положил ее в коробку, быстро повернулся к Егору Николаевичу и, сильно ударив кулаком по столу, воскликнул:

— Война, брат Егор! Обманул-таки нас Гитлер! Сперва договор о дружбе заключил, а потом, как вор ночной, напал.

— Ну, что ж, — твердо сказал старый лесник. — Бить его надо… Как хищного зверя, бить! — И уже официальным тоном спросил: — Указания для меня будут?

— Особых указаний, Егор, для тебя не будет. — Лесничий оглянулся, будто желая убедиться, нет ли поблизости кого-нибудь постороннего, и добавил: — В наши леса гитлеровцы сбросили парашютистов-диверсантов. Так ты поглядывай. Да смотри, когда идешь в обход, заряжай ружье не на рябчика, а картечью. Ты же сам сказал — бить надо. Так и бей наверняка, если встретишь! — И, протянув деду Егору руку, повторил: — Бей фашиста, чтобы больше не поднялся!..

Когда дядя Иван и дед жали друг другу руки, Митька смотрел на них и думал: «Как два великана! Только дядя Иван рыжий и без усов, а дед — черный, с большой бородой и усами».

На обратном пути дед как будто немного повеселел. И Митька, дернув его за рукав, спросил:

— Деда, а фашисты кто?

Лесник долго молчал, потом положил свою огромную руку на кудрявую голову внука и ответил:

— Фашисты, брат Митрий, вроде и люди, но душа у них хуже, чем у зверя лесного…

«Гости» пожаловали

Лесник только что вернулся с обхода. Время было обеденное, около полудня. Перекусив вместе с внуком, Егор Николаевич прилег на топчан отдохнуть.

Чтобы не беспокоить деда, Митька вышел во двор. Немного поразмыслив, он отправился в кусты, вырезал тугой прут для лука, а затем, сев на завалинку у дома, начал выстругивать длинную стрелу.

Шанго, спасаясь от жары, растянулся в тени колодезного сруба, а Федька катался по траве, пытаясь таким образом избавиться от муравьев, которые сильно кусали его, сопел, щелкал зубами и сердито урчал.

Увлекшись работой, Митька не заметил, как из-за угла дома появился человек, опиравшийся на большую палку. За спиной у него висел рюкзак.

Незнакомец остановился и внимательно посмотрел на сидевшего спиной к нему Митьку.

— Мальчик!.. — позвал он.

Занятый выстругиванием стрелы, Митька не сразу сообразил, что зовут именно его. Но в эту минуту от колодца послышалось грозное рычание. Мгновенье, и Шанго с яростным лаем бросился на незнакомого человека.

Федька, и без того разозленный укусами муравьев, услышав чужой голос и яростный лай собаки, поднялся на задние лапы. Зарычав, он оскалил клыки и пошел на незнакомца, который отмахивался палкой от наскакивавшей на него собаки. Митька, прижавшись к стене дома, со страхом смотрел на незнакомого горбоносого человека.

Лежавший на топчане лесник, разбуженный рычанием медведя и лаем собаки, сорвал со стены ружье, которое в эти тревожные дни, по совету Ивана Николаевича, всегда держал заряженным, и бросился к открытому окну.

В это время Шанго, получив сильный удар дубиной по голове, с визгом покатился по траве. Федька, широко разинув пасть, раскинув передние лапы и сверкая маленькими глазками, остановился перед незнакомцем, готовясь к решительному броску. Тот быстро отступил назад, отбросил палку и резким движением выхватил из-за пазухи пистолет. Но в этот момент из окна в грудь неизвестному лесник направил ружье и грозно крикнул:

— Руки вверх, бандит!

Незнакомец вздрогнул от неожиданности и, зло глядя на лесника, потихоньку попятился назад.

Из-за забора появилась чья-то голова. Очевидно, спутник незнакомца, услышав сердитый голос лесника, понял, что его товарищ в беде, и поспешил к нему на помощь. Взобравшись на забор, он выстрелил в лесника из пистолета. Пуля, звякнув о стекло, пролетела над головой Егора Николаевича. Стоявший под окном незнакомец почти неуловимым движением опустил руку, в которой держал пистолет. Но зоркий глаз старого лесника успел уловить даже это молниеносное движение.

— Ну, внучек, дождались! Вот он — фашист, гитлеровец. Можешь посмотреть.

Почти одновременно над головой Митьки грянули два выстрела, и горбоносый без единого звука свалился к ногам мальчика. Оглушенный выстрелом, медведь мотал головой. А тем временем стрелявший по леснику второй бандит, спрыгнув с забора, бросился бежать. И тогда, на этот раз уже тщательно прицелившись, лесник выстрелил картечью по ногам незнакомца.

Митька широко открытыми глазами смотрел на лежавшего перед ним человека. Шанго вцепился зубами в ногу своего обидчика, но, почуяв, что тот мертв, оставил его в покое и отошел, все еще не переставая рычать. Федька обнюхал лицо убитого, чихнул и, прижав уши, хищно оскалился.

Выбежавший из избы лесник подошел к трупу незнакомца, поднял валявшийся на земле парабеллум и мрачно проговорил:

— Ну, внучек, дождались! Вот он — фашист, гитлеровец. Можешь посмотреть.

В том, что это был фашист, лесник не сомневался. Зачем честному человеку через забор лезть, по-воровски подкрадываться, хвататься за пистолет. А второй сразу стал стрелять. Недаром говорил Иван Николаевич, что в их леса заброшены диверсанты.

А Митька смотрел и удивлялся. Все получилось так быстро. Фашисты чуть не убили дедушку! Что же будет дальше? И он тронул за рукав Егора Николаевича, который рассматривал пистолет.

— Деда, что же теперь будет?

— Да… — как бы встрепенувшись, быстро проговорил лесник. — Вот что, сынок, беги к дяде Ивану, да скажи, чтобы поскорей красноармейцев со станции вызывал! Скажи, что к нам фашисты пожаловали и один, мол, убит, другой ранен. Скорей беги, сынок, что есть силы. Лесной дорожкой, так прямей, а я здесь караулить останусь. Скажи дяде Ивану, что «гости» к нам, как их… диверсанты пожаловали… Да осторожней, смотри! Кто знает, сколько их в лесу. Шанго возьми с собой!

Митька бросил стрелу, которую все еще продолжал сжимать в руке, свистнул Шанго и побежал к лесу. Сзади, переваливаясь с боку на бок, за ним ковылял Федька.

Расстояние в два километра Митька пробежал, как говорится, одним духом. Надо было спешить. А вдруг фашистов много в лесу и они снова придут, начнут стрелять в дедушку. И Митька бежал, задыхаясь, не обращая внимания на боль в боку. Останавливался, прислушивался — не стреляют ли где? — и снова бежал… Шанго и Федька, не отставая, бежали рядом.

Примчавшись к Ивану Николаевичу, Митька с трудом отдышался и рассказал все, что велел передать дед.

— Вот несчастье-то! — вскричал лесничий. — А моя-то Катерина как раз в Сорокино поехала! Вот беда! Слушай… — быстро проговорил дядя Иван. — Я напишу записку, мчись, брат, на Мшинскую, там красноармейцы есть. Ты на ногу легкий, скорей, чем я, добежишь. А я тем временем твоему деду на помощь поспешу.

Митька спрятал записку поглубже в карман и снова помчался на большую дорогу, ведущую к станции. Выбежал на дорогу, а медведь тоже за ним. Шанго впереди бежит, а Федька рядом. Хотел было Митька прогнать медведя домой — не идет, стал бить прутом, а тот лег на землю и ни с места.

Рассердился Митька, но делать нечего, нет времени с Федькой возиться, надо скорей бежать на станцию.

Двое часовых из пограничной части, стоявшей в эти дни на Мшинской, с удивлением и любопытством смотрели на прибежавшего на станцию мальчугана с медведем. Митька нашел начальника станции и передал ему записку.

— Подожди минутку, — сказал начальник и быстро ушел. Потом также поспешно вернулся и снова велел Митьке ждать.

На путях стояли эшелоны с красноармейцами. При виде необычного зрелища молодые бойцы повыскакивали из вагонов и окружили Митьку.

— Ты что, мальчик, из цирка? Дрессированный медведь у тебя?

— Нет, он у меня домашний, — ответил Митька. — Он просто умный.

Кто-то дал медведю сахар, и Федька, сначала обнюхав кусок, принялся с наслаждением грызть его. В это время подошла грузовая машина, в которой сидели человек десять пограничников. Начальник станции велел Митьке садиться в машину и ехать вместе с красноармейцами, дорогу показывать.

Митька обрадовался, что поедет на машине, — такое удовольствие выпадало ему не часто — но тут же вспомнил о медведе. А как же Федька? Красноармейцы успокоили его:

— Не бойся, парень, и медведя твоего с собой возьмем.

Открыли борт. Митька забрался в кузов и поманил Федьку. Хоть и грузен был Федька, но на машину вскарабкался без труда и сразу же так уселся в кузове, будто век на грузовиках ездил. А вот Шанго не захотел ехать на машине. Всю дорогу, высунув язык, бежал сзади.

Трое диверсантов-парашютистов во главе с эсэсовцем обер-лейтенантом Эрнестом Лемке были выброшены в районе Луги. По заданию они должны были совершать диверсии и передавать по рации шпионские сведения. Но как только группа Лемке организовала два крушения на Варшавской дороге, на ее след напали. Уходя от преследования, диверсанты бросили все свое снаряжение, даже рацию, и скрылись.

Проблуждав по лесу три дня и вконец изголодавшись, они набрели на сторожку лесника Сидорова.

Начальник группы обер-лейтенант Лемке наметил такой план: один из них пойдет к домику, разведает, кто в нем живет, попросит поесть. Радист останется у забора, на всякий случай. А после того, как они достанут еду и выведают все, что возможно, у живущих в домике, всех его обитателей нужно будет застрелить, а дом сжечь.

Но получилось совсем не так, как предполагал Лемке. Услышав первый выстрел, он не встревожился, а лишь поморщился:

— Идиоты! Не успели подойти к дому, как уже открыли стрельбу. Сначала надо было б получить все сведения, какие только возможно!

Но тут же, сливаясь в один звук, раздались одновременно еще два громких выстрела. Лемке насторожился. Укрываясь за росшими на опушке леса кустами, он увидел, как радист соскочил с забора и побежал к лесу. Он уже почти добежал до спасительной защиты кустов, когда вслед ему из раскрытого окна прогремел еще один выстрел. Наблюдавший сквозь ветки кустарника Лемке хорошо разглядел стоявшего у окна чернобородого мужчину.

Радист упал, схватился за ноги и пополз к кустам, в которых прятался Лемке.

— Я ранен, помогите!.. — простонал радист, вползая в кусты.

Прищурив глаза, Лемке смотрел на него: согнувшись, он осматривал раненые ноги, доставая бинт из нагрудного кармана.

Размышления Лемке длились недолго. В доме есть кто-то вооруженный. Может быть, и не один. Он убил одного из диверсантов. Конечно, они видели, что ранен второй. Но что есть третий, то есть он, Лемке, — им неизвестно…

Радист ранен в ноги, значит, идти не сможет. Тащить его на себе? Глупость! Самый верный способ попасться обоим. Попробовать уничтожить тех, кто в доме, и оставаться здесь? Еще глупее. Рано или поздно сюда придут русские солдаты. Может быть, за ними кого-нибудь послали. А от них уйти трудно. Он уже испытал это один раз. С него довольно!

Оставить радиста и уйти самому? А если тот, попав в руки советских солдат, все разболтает и наведет на его след? Ну, нет!

И, вытащив парабеллум, Лемке хладнокровно выстрелил в висок своему спутнику. Тот вздрогнул и привалился к дереву. Лемке всунул парабеллум в пальцы бессильно упавшей на мох правой руки мертвого радиста.

Теперь все в порядке. Те, кто найдут труп, решат, что раненный в ноги диверсант, видя, что ему не уйти, покончил с собой. А то, что здесь был третий, им и в голову не придет.

И Лемке, осторожно пятясь, скрылся в густой чаще леса, пересек маленький ручеек, прошел по воде вдоль берега встретившегося ему пруда и краем болота направился в ту сторону, откуда доносились отдаленные раскаты орудийных выстрелов.

Машину, на которой приехали красноармейцы, пришлось оставить около лесничества: по лесной дороге, что вела к сторожке, грузовик пройти не мог.

Когда красноармейцы, которых вел Митька, подошли к сторожке, навстречу им вышли с ружьями Иван Николаевич и дед Егор. Лейтенант поздоровался с ними.

— Ну, показывайте, где засели эти паразиты, — сказал он и, подозвав к себе одного из бойцов, приказал: — Товарищ Смирнов, отделению рассыпаться по лесу и тщательно прочесать всю местность. Может, еще что-нибудь найдете.

Митька тем временем вертелся около красноармейцев, рассматривая их вооружение.

— Товарищ командир, — подозвал лейтенанта Егор Николаевич, — пойдемте посмотрим вон в тех кустах. Там один у дерева, наверно мертвый. Издали бандита видно. Мы его не тревожили. Думали — вы приедете, сами разберетесь. А один вот, у дома. Ухлопал я его сразу. Я ему: «Руки вверх!», а он в меня стрелять надумал. Ну, я его, так сказать, одним выстрелом и положил на месте.

Вернувшиеся красноармейцы доложили, что не обнаружили ничего, кроме трупа диверсанта, который, очевидно, покончил с собой, чтобы не попасть в плен.

Лейтенант приказал уложить трупы в телегу и доставить их к машине, чтобы увезти на станцию. Дедушка запряг лошадь и повез их.

Через два дня почтальон доставил в лесную сторожку письмо. Оно было подписано полковником Серебряковым. От лица командования полковник выражал леснику Егору Николаевичу Сидорову благодарность за отпор, данный им вражеским диверсантам.

Тревожные дни

По линии Луга — Ленинград с грохотом проносились поезда. Все чаще показывались в небе самолеты. Все чаще слышал Митька, как где-то вдали гремели орудия. А однажды была слышна даже частая винтовочная стрельба и пулеметные очереди.

И Митька спрашивал деда:

— Дедушка, это что — фашисты стреляют?

Лесник, с грустью глядя на внука, отвечал:

— Не знаю, сынок, может и они.

На следующий день, вернувшись с обхода, он застал внука еще спящим. Разбудив Митьку, Егор Николаевич тревожно сказал:

— Ну, сынок, пришли фашисты. Сам видел — промчались на мотоциклах в Сорокино.

Митька молча смотрел на деда. Тот неподвижно сидел у стола, опершись на него локтями, опустив голову на руки. Потом вдруг быстро встал, достал пилу и топор.

— Одевайся, Митрий, — сказал он. — Пойдем, дорогу нашу завалим. Там около нее три сухих дерева стоят, я уж давно задумал их спилить. Собирайся, браток.

Лесник, с помощью внука, успел спилить уже вместо трех целых пять деревьев, крест-накрест заваливших дорогу, когда в стороне тявкнул Шанго и тут же замолчал.

Из-за огромной сосны вышел Иван Николаевич с ружьем в руках. Большими шагами он подошел к леснику.

— Здорово, Егор! — И, усмехнувшись, спросил: — Баррикады строишь? Это неплохо. Но таким завалом их не удержишь, все равно пройдут.

— Через завал лезть будут, бить станем, как стервятников в буреломе… — ответил дед, сжимая в руках ружье.

— Неплохо задумал! Но вот что, Егор, я тебе скажу. Вдвоем, с нашими ружьишками, мы ничего не сделаем. Да и не очень-то они к нам сюда в лес пойдут. А если уж пойдут, обязательно сожгут нас, из одного только страха перед партизанами… Надо иначе. Ты вот что — найди местечко поукромней, где-нибудь в овраге, от дома подальше, да выкопай землянку… Одежонку туда снеси, продуктов… В общем, сооруди себе потайной дом. Понадобится — там жить будешь. Так вот, Егор Николаевич. В руки врагу не дадимся. В случае чего — партизанить будем! — хлопнул лесничий деда Егора по плечу.

На этом они расстались.

В густой чаще, в Медвежьем логу (так называлась самая густая и непроходимая, заваленная буреломом часть леса) Егор Николаевич копал землянку. Митька помогал выкидывать землю.

— Деда, а зимой мы тоже здесь будем? Не замерзнем? — спрашивал он лесника.

— Если надо — конечно, будем. Да здесь нам тепло будет, сынок, теплее, чем в сторожке.

Когда землянка была готова, лесник сложил в ней печку из кирпичей, сделал нары, набросал на них сена. Митьке все это даже понравилось, и он, смеясь, сказал деду:

— Мы здесь как разбойники будем жить, дедушка, а ночью нападать на фашистов.

— Эх ты, разбойник мой, — грустно усмехнулся лесник.

Митька не только помогал деду. У него были и свои заботы. Он усердно копал рядом с землянкой пещеру — надо же было и Федьке сделать запасную квартиру.

Выкопав в косогоре яму, он натаскал туда сухого моху, листьев и позвал Федьку. Медведь влез, повертелся, примял мох и лег, как бы примеряясь к новой берлоге.

— Ну, теперь пошли домой, сынок, — позвал дедушка. — На случай беды зимняя квартира готова.

Приближалось первое сентября.

Если бы не война — пора бы и к школе готовиться. А теперь школу заняли гитлеровцы, разместившие в ней свой гарнизон, и все школьники сидели дома. Да и школьннков-то было не так уж много. Иные, как Борька Шапкин, вместе с родителями уехали в тыл, в глубь страны. Иные были заняты домашними делами. Вот и у Тольки Коровина прибавилось хлопот. В первые же дни войны Василий Семенович ушел в армию, и, ранее суматошный и непоседливый, Толька сразу повзрослел, часто отказывался от игр с Митькой, ссылаясь на то, что «нельзя оставлять женщин одних» и что надо помогать матери и бабке по хозяйству.

Митька тосковал. Видя это, Егор Николаевич старался утешить внука.

— Ничего, сынок, — говорил он. — Ненадолго все это. Не оставаться фашистам на нашей земле! Прогоним их, снова в школу пойдешь.

Митька твердо верил деду. Дед никогда не обманывал его. И он ждал, что не сегодня, так завтра красноармейцы прогонят фашистов и он снова пойдет в школу.

Но вот как-то раз опять залаял Шанго, и к калитке осторожно подошли четверо людей с винтовками в руках. Дед вышел к ним навстречу, утихомирил собаку и ввел пришедших в сторожку. Один из них остался на улице, у крыльца.

Митька с опаской смотрел на гостей. А вдруг это опять диверсанты, как те двое, что хотели убить дедушку?

Но пришедшие были одеты в красноармейскую форму и чисто говорили по-русски.

Лесник молча глядел на них. Один из вооруженных обратился к Егору Николаевичу:

— Отец, может, дашь что поесть? Картошки или чего другого. Трое суток голодные двигаемся. Из окружения… — прибавил он вполголоса.

— Куда же путь держите? — осторожно спросил лесник.

— К своим пробиваемся, к Ленинграду. Вот фронт перейдем, — снова драться будем.

— Принеси, сынок, ведерко картошки, — попросил Егор Николаевич Митьку.

Затопили плиту, наварили картошки. Дед отрезал кусок свинины, выложил на стол ржаные лепешки.

Гости покушали, отдохнули, высушили портянки. Митька с жалостью и сочувствием смотрел на усталые лица красноармейцев.

— Отдохнули бы ночку, — предложил лесник. — Сюда к нам никто не заглядывает.

Но на это старший из красноармейцев ответил:

— Спасибо, отец, и за угощение, и за приглашение. Торопиться нам надо, на фронте сейчас каждый боец дорог.

И, попрощавшись, красноармейцы ушли в лес, по тропе, указанной им лесником.

Под вечер пришел дядя Иван и велел Митьке посидеть на крылечке, покараулить, чтобы можно было без помехи поговорить с дедом Егором.

— Вот что, Егор Николаевич, — начал лесничий, как только Митька, вышел из комнаты. — Сейчас красноармейцев наших много из окружения идет, да и так, честных советских людей, от врага ушедших, немало по лесам бродит. Может, и к тебе кто зайдет, попросит указать дорогу к партизанам. Смотри, приглядывайся. Иному можно и дорогу указать, а иному лучше сказать, что ни про каких партизан ты и не слыхал.

— Помилуй, Иван Николаевич, — изумился лесник. — Да я и впрямь не знаю, где они и как их искать. Да и есть ли?

— В том-то и дело, что есть, — скупо улыбнулся лесничий. — Есть, и руководит ими знакомый тебе человек… Как-нибудь сам убедишься. Так вот, лес ведь ты хорошо знаешь?

— Да ты что, Иван Николаевич!.. — даже обиделся дед Егор. — Мне ли его не знать? Почитай, каждое дерево наизусть знаю, уже двадцать лет хожу!

— Ну так вот. Черный дуб на просеке в казенном лесу помнишь?

— Как не помнить? В прошлом году барсука около него убил.

— Тогда вот что запоминай. От дуба, вниз по просеке, через Кругленькое болото, на острова… Когда надо будет — там найдешь. Только смотри, Егор, сам понимаешь… Никому ни гу-гу…

Старый лесник внимательно глянул на Ивана Николаевича из-под густых бровей и понимающе кивнул.

— Ну вот, говорить тут много нечего, все ясно… А я, — лесничий еще более понизил голос, — я, Егор, тоже в лес ухожу, к партизанам. Катерину свою в Сорокино определил, там перебудет, а сам в отряд. Только не в тот, в который ты будешь ходить, а подальше… Оставаться мне здесь нельзя, все знают, что я — партийный. Могут и такие найтись, что донесут гитлеровцам, — есть еще на свете предатели. Тогда сразу к ногтю — повесят, сволочи. Небось слышал, что они в Маврине сделали с председателем сельсовета и с другими? А в лесу черта с два меня поймают. Лес мне — дом родной. Так вот, прощай пока, Егор, сегодня ночью ухожу. Партия велит — надо выполнять. Будь здоров! — закончил лесничий и, пожимая на прощанье руку Егора Николаевича, добавил: — Мы с тобой, брат, лесники. Вот и будем лес сторожить. Нам не привыкать. И раньше с браконьерами боролись. Только те браконьеры, которые теперь в наши леса пришли, похуже прежних.

По грибы

— Смотри, Митрий, в Сорокине с Федькой не ходи, а то еще застрелят зверя эти чертовы слуги, — предупредил внука лесник.

— Да нет, деда… Что я, маленький, что ли?.. — ответил Митька, стаскивая с печи плетеный берестяной кузовок. — Я быстренько обернусь. Насобираю грибов и сразу домой.

— Ладно, ступай с богом, только далеко не уходи. И то неплохо грибков на похлебку. Завтра некогда будет, станем сено сушить. У других давно уж убрано, — ответил Егор Николаевич и, взглянув на небо, добавил: — Ну да ничего, погодки жаркие стоят, успеем.

Митька остановился в раздумье.

— Ружьишко взять нешто? — явно подражая деду, сказал он, глядя на Егора Николаевича. — Может, кроме грибов и дичины принесу…

Лесник усмехнулся. На днях он подарил внуку свое запасное ружье, охотничью централку. Митька очень гордился подарком и прятал его в дупле большого дерева, в лесу, на случай, если в дом нагрянут фашисты.

— Да нет, — продолжал Митька, небрежно махнув рукой, — на этот раз не стоит, и так обойдусь. —

Выскочив на полянку, он увидел, что Федька возится около поваленного гнилого дерева.

Потом, посмотрев на медведя, крикнул: — Пошли, Федька! А ты, Шанго, дома оставайся.

Егор Николаевич свистнул, и Шанго, виляя хвостом, нехотя подбежал к нему.

… Митька насобирал уже пол-лукошка грибов — лисичек, сыроежек, несколько боровиков. «Все пригодится», — думал он. Следовавший за ним Федька разыскивал кустики черники и брусники. На одной делянке медведь вспугнул выводок рябчиков. «Эх, ружье не взял, настрелял бы к ужину!» — пожалел Митька, глядя на птиц.

Чем дальше углублялся он в лес, тем больше попадалось грибов. Митька уселся на пенек и начал разбирать свое лукошко. «Выброшу сыроежки, ну их… — решил он. — Лучше белых наберу, подосиновиков, подберезовиков…»

Он уже заканчивал свою работу, когда вдруг услышал треск, глухой удар упавшего на землю дерева и рев Федьки.

Митька бегом бросился на шум. Выскочив на полянку, он увидел, что Федька возится около поваленного гнилого дерева, а над ним, с громким жужжаньем, вьется рой пчел.

— Федька, ты что делаешь?! — закричал Митька. Но медведь, не обращая на него внимания, уже раздирал когтями дупло.

Митька видел, как Федька вывернул из дупла лапой пчелиные соты, полные душистого меда. Мотая головой. и отмахиваясь от сердито гудевших пчел, медведь жадно пожирал добычу. Митьке страшно захотелось отведать меда, но пока он раздумывал, как до него добраться, Федька уже расправился с сотами. Поворошив трухлявое дерево и не найдя в нем больше ничего интересного, он, тряся головой и отбиваясь от наседавших пчел, побежал к Митьке. Гнавшиеся за медведем рассерженные пчелы сразу напали и на мальчика. Одна с ходу ужалила его в нос, другая в ухо. Закрывая лицо руками, Митька бросился бежать, но, зацепившись в кустах за какую-то корягу, упал и больно ударился лбом о торчавший из земли корень.

Ну и бежали же друзья от разозленных пчел! Федька с ревом мчался напролом через кусты и мелколесье — откуда прыть только взялась у косолапого. Митька бежал за ним по пятам, отмахиваясь от рассерженного пчелиного роя и свободной рукой, и лукошком. Он уже не обращал внимания на то, что грибы, совсем недавно так тщательно рассортированные им, сыпались на землю. До того ли…

Лишь у самой опушки леса пчелы начали, наконец, отставать от своих обидчиков. Митьке было и больно, и смешно, и обидно. Пчелы покусали, лоб расшиб, грибы растерял, а меду даже не. понюхал. Федьку тоже искусали, так тот хоть меду наелся.

А Федьке досталось от пчел здорово! Морда у него распухла, один глаз совсем заплыл, и теперь он смешно, боком, поглядывал на хозяина.

У опушки леса протекала речка. Почуяв ее близость, Федька прибавил шагу и с разбега бросился в воду, чтобы хоть как-то утолить боль от пчелиных укусов.

И надо же было так случиться, что как раз в это время на берегу речки сидел с удочкой Толька Коровин. Он только что выкупался и, нацепив червяка, готовился было забросить удочку в омут, где водились окуни и даже щуки. И вдруг какое-то мохнатое страшилище с ревом кинулось прямо перед ним в воду, подняв целый столб брызг. Толька в ужасе вскочил, увидев барахтавшегося в воде медведя. Со страху ему показалось, что зверь плывет прямо к нему. Он дико заорал и нагишом, как сидел после купанья, помчался по поляне. Лишь отбежав на порядочное расстояние и оглянувшись, он убедился, что никакой медведь за ним не гонится. Но кто это стоит на берегу и что-то кричит ему? Митька! Да, действительно, это Митька, его друг!

— Иди сюда! — махал рукой Митька. — Что ты понесся, как сумасшедший!

С опаской подойдя поближе, Толька удивленно уставился на друга. Что это с ним случилось? Голос Митькин, кудрявые светлые волосы тоже, а с лицом-то что стряслось?.. На себя не похож: нос толстый, как картошка, на лбу синяя шишка, ухо в крови!..

— Это ты, Мить?.. — нерешительно спросил Толька.

— А ты что, не узнаешь? Наверно, со страха ума лишился, — проворчал Митька.

— Ну вот, теперь узнал, — радостно сказал Толька. — Да что с тобой случилось? Что у тебя с лицом-то?

— Со мной ничего, а вот с тобой что? Орешь, как сумасшедший, бежишь — только пятки сверкают, да еще без штанов. Я думал, тебя кто резать тут собирается.

— Тебе смешно. А если бы на тебя медведь напал… — смущенно и обиженно ответил Толька.

— Так ведь это Федька в речку купаться бежал. Его пчелы покусали, вот он теперь и сидит в воде, отмачивается, — усмехнулся Митька.

— А кто его знал, что это Федька. Ввалился в воду, как бешеный. Я думал — это дикий медведь, — натягивая штаны, сердито бубнил Толька. — А тебя тоже пчелы покусали? — спросил он. — Погляди — нос, что картошка. Я и признал-то тебя только по голосу.

Федька забрался в тень, под куст, где было поглубже и попрохладней. Он недовольно фыркал и то и дело тер лапой запухший глаз.

— Толька!.. Фрицы сюда идут! — негромко крикнул вдруг Митька.

— Где?

— Глянь, вон за кустами мелькает. И винтовка за плечом…

— Вижу, — тихо ответил Толька. — Да, кажется, и не один. Что их нечистая сила носит! Давай, Мить, в лес удирать.

— Нельзя! Еще за партизан примут да стрелять начнут. Давай лучше в воду, под куст к Федьке. Там не увидят. Пройдут мимо, а тогда мы и убежим, — сказал Митька.

Схватив свое лукошко, Митька вслед за Толькой побежал к развесистой иве, под которой сидел в речке медведь. Спрятав под куст одежду, ребята влезли в воду, стараясь не шуметь. Свисавшие до самой воды ветки ивы укрыли их. Медведь, не обращая внимания на мальчиков, продолжал окунаться в воду и тереть лапой глаз.

— Толька, — прошептал Митька, — как подойдут фрицы, сразу ныряй в воду. Не бойся, набирай только побольше воздуху. Просидим…

— Идут! — громко прошептал Толька и нырнул прямо под корни.

Набрав воздуху, Митька нырнул вслед за другом.

Медведь в недоумении глядел, как его хозяин скрылся под водой. Но едва Митька нырнул, как кто-то схватил его за бок. Оттолкнувшись руками от чего-то скользкого, он вынырнул на поверхность. В это время у самого берега показалась из воды и голова Тольки.

— Ми-Ми-Мить!.. — выплевывая воду и «едва переводя дыхание, с трудом проговорил он. — Змеи там…

— Тише ты! Фрицы уже рядом…

Но Толька ничего не хотел слушать и, цепляясь заветви кустов, выскочил на берег, с ужасом глядя в воду.

И тут, попыхивая козьей ножкой, из кустов вышел вдруг дядя Илья. На плече у него висел небольшой сачок для рыбы, конец которого торчал за спиной, как ствол винтовки.

Митька первым увидел его и тихо прошептал:

— Толька, да это же дядя Илья. Давай, позовем его, может что-нибудь интересное расскажет.

— А ну его, еще смеяться будет над нами, что его за фрица приняли, — ответил Толька и тут же, сердито размахивая руками, набросился на Митьку. — А все ты виноват! Орешь: «Фрицы идут, ныряй». Я и нырнул. А когда я ныряю, у меня всегда глаза открыты. Только я под воду, смотрю — прямо на меня змеюга здоровенный, как зашипит… Я как заору под водой!.. А он на меня как бросится!.. Вот я сразу и выскочил из воды. А он меня хвать зубищами за бок… Вот, посмотри, следы.

На боку у Тольки действительно были еле заметные красные полоски.

— Ой, Толька, плетешь ты что-то, — недоверчиво покачал головой Митька. — Как же он на тебя шипел под водой? И орать ты под водой не мог, сразу бы захлебнулся.

— Не веришь? Не веришь, да? А вот так…

Толька сунул голову в воду. По воде забулькали крупные пузыри и действительно раздался какой-то глухой звук. Толька поднялся и, протирая глаза, с торжеством спросил:

— Слышал?..

— Ну, слышал, а все-таки… Откуда вдруг змеи в нашей речке? Да еще чтобы под водой шипели. Постой, ты где нырял-то?

— А вот у берега.

— Ну-ка, я сам посмотрю.

И не успел испуганный Толька удержать друга, как тот бесстрашно кинулся в воду. Мутная вода заволновалась, и через мгновение из нее появилась улыбающаяся физиономия Митьки.

— Змей, говоришь?.. Вот он, держи!.,

В Тольку полетело что-то извивающееся, темное, скользкое. Взвизгнув, он пулей вылетел на берег и, лишь остановившись на безопасном расстоянии, разглядел, что Митька со смехом снова вылавливает из воды и тащит к нему длинное мокрое корневище.

— Ну и змей… Прямо Змей-горыныч, — рассмеялся Митька. — Давай послушаем, может опять зашипит.

— Да? А за бок кто же меня схватил? Вот они, следы.

— Да я, наверно. Когда я нырнул, мне что-то мягкое под руку попало. Значит, это твой бок был.

Как будто бы все сходилось. Но смущенный Толька все еще продолжал с сомнением разглядывать размокший в воде длинный змеевидный корень.

— Вот герой так герой! — хохотал Митька. — Корень за змея принял. Шипел, говоришь?.. Ха-ха!

— Ну и принял!.. Ну и нечего смеяться!.. Сам небось дядю Илью тоже с фрицем перепутал. «Фриц, фриц с винтовкой!..» А это вовсе сачок для рыбы. Вот и сам молчи.

Друзья еще долго спорили. Потом, обувшись, Митька присел на пенек. Федька уже вылез из воды и тоже растянулся в тени кустов.

Спрятав удочку в прибрежных зарослях, Толька еще раз косо посмотрел на воду, потом уселся рядом с Митькой.

— Ну и жарища, хоть снова в воду лезь, — сказал он. — Мить, а ведь скоро первое сентября. Пора бы в школу собираться.

— Да, — встрепенулся Митька. — Как ты думаешь, Толька, пойдем мы в школу или нет?

— Черта с два пойдем! — сердито ответил Толька. — Я как-то пошел к школе, дай, думаю, посмотрю, что фашисты там делают. Заглянул в окно, а там солома на полу, сено, и фрицы лежат. Я только хотел убежать, а фриц над моим ухом как крикнет, я так и присел со страха. Потом взял меня за ухо и повел, знаешь куда?

— Ну?..

— В школьный сарай, где раньше дрова лежали. Ну, думаю, сейчас повесит, и давай его просить: «Дяденька, отпусти, больше не буду!» А он смеется, открывает дверь в сарай, а там куча дров нарубленных. И знаешь каких? Все парты черти порубили. Две еще целые стоят, но и те, наверно, порубят. Вот он показывает мне на дрова и говорит: «Шнель-шнель», — чтобы я, значит, дрова на кухню носил, а сам автомат в руках держит и похлопывает по прикладу: мол, если побегу, так «пуф-пуф» и капут.

— Ну, а ты что? — спросил напряженно слушавший Митька.

— А что ж делать, конечно носил. Ты что думаешь, — у фрицев разговор короткий: бах, и конец, а я жить хочу. Целых пятнадцать раз отнес, а кухня у них знаешь где? Там, где была кладовка у тети Фени!

— Так значит нам больше в школу не ходить, — задумчиво произнес Митька. — А учительница наша что смотрит, почему дает парты рубить?

— Мама сказала, что учительница едва, бедная, ноги унесла от фашистов. К партизанам, говорит, ушла наша Евгения Филипповна, — проговорил Толька.

— К партизанам? — удивился Митька. — Так она ведь женщина?

— Ты думаешь, у них и женщин нет? К ним все идут. Говорят, у них и ребята кто посмелее, в разведчиках. Вот бы нам, а?.. И еще, знаешь, — Толька таинственно понизил голос, — я слышал, как мама с соседкой говорили, будто Борьки Шапкина отец не в тыл уехал, а в партизаны ушел, в лес…

— Вот это да! Может, и Борька с ним?

— Ну, где ему. Он только языком болтать горазд да других подначивать. Разве не помнишь?

У Митьки заблестели глаза.

— Ну, раз партизаны _v есть, значит фрицам недолго в Сорокине стоять, — горячо сказал он. — Налетят ночью — всех перебьют.

— Наши дома не спалили бы, а то жить негде будет, — рассудительно заметил Толька.

— Ничего, скорей бы только фрицев прогнать, а где жить — найдем. Землянок накопаем, в них тоже можно временно жить. Солдаты ведь живут на фронте в землянках!

— То солдаты, а мы крестьяне, — ответил Толька таким унылым тоном, будто его дом уже сожгли. — Разве можно землянку с избой сравнить.

— А что!.. Землянку можно знаешь как хорошо устроить! Вот мы с дедом… — Митька осекся и замолчал. Ведь‘чуть-чуть не проболтался!

— Что вы с дедом? — заинтересовался Толька. — Договаривай.

— Да нет, ничего… Дед тоже говорил как-то, не пожгли бы. Знаешь, пора мне домой, он наверно уже ждет.

— Вот хорошо, что напомнил! Мне тоже надо домой спешить, — заторопился и Толька, — а то бабка моя сердиться будет. Ух, и сердитая она у меня! Страсть любит поругать. Ведь бывают же такие— все время хочет надо мной командовать. Папка ее не боится, мама тоже, так она надо мной куражится, ругает, будто я ее боюсь. А я вот ни капельки не боюсь. Только рука у нее крепкая. Иной раз как даст по затылку, аж голова трещит.

— А ты ее слушайся, она и не будет тебя бить да ругать, — посоветовал Митька. — Вот мы с дедушкой вдвоем живем: я его слушаюсь, что он скажет, стараюсь скорее сделать, так он меня никогда не бьет. Он добрый.

— Да и моя бабка тоже добрая. Если я что-нибудь натворю и мамка хочет меня побить, так она заступается. А сама нет-нет да и стукнет.

— Вот видишь, значит она не такая уж вредная. Ты ее слушай, она еще лучше будет. А теперь вот что, Толька. Хочешь завтра помогать мне сено сушить у нашего дома? Приходи тогда к нам часов в десять. Свистни, я сразу выбегу. Да смотри, снова Федьки не испугайся.

— Приду обязательно. Бабка отпустит. Я ей скажу, что к тебе иду, она позволит. Я тебе по секрету скажу: бабка очень тебя любит. Она мне часто говорит: «Вот, учись, ни отца, ни матери, круглый сирота, а какой умница да послушный». Вот как она про тебя говорит.

— Ладно, ладно, брось врать… — смутился Митька.

— Да честное пионерское, этими самыми словами говорит!

— Ну хорошо, до завтра тогда. Пошли, Федька! — И Митька с медведем зашагал в лес.

Оставшись один, Толька долго смотрел вслед другу, потом гикнул и помчался по тропинке в деревню.

Когда Митька вернулся домой, дед уже варил картошку.

— Ты что ж это пропадаешь? Заблудился, что ли, в лесу? — начал он было бранить внука, но, взглянув на него, громко рассмеялся. — Батюшки! Ну и разделали тебя пчелы! Видно, Федька — мастер медовый — растревожил рой, да и тебе досталось за компанию.

Митька рассказал деду, как все получилось.

— А где же он сам, проказник? — спросил лесник. — Один грешник явился, а второго нет.

— Да здесь он, — ответил Митька. — Смотри, вон уже на качелях качается.

Действительно, с улицы слышался скрип. С некоторых пор Федька преодолел недоверие к шаткой доске и полюбил качели. Вот и теперь он лег животом на доску и тихонько раскачивался, самодовольно посматривая по сторонам и, видимо, позабыв о неприятностях сегодняшнего дня.

Капитан Лемке

В просторном кабинете, за массивным письменным столом, в новеньком, с иголочки, мундире, сидел заместитель начальника гестапо Лужского района Эрнест Лемке. Мундир был необношен, казался каким-то неудобным, жесткий воротник тер шею. Словом, Лемке чувствовал себя в новом мундире довольно неловко. Зато погоны!.. Вместо одного, на них красовались два кубика. Чин капитана!.. Конечно, Лемке не отказался бы и от майорских погон. Но ничего, он постарается заслужить их в самом скором времени. В дни войны этого можно быстро добиться.

Капитан Эрнест Лемке самодовольно улыбнулся, встал с кресла и, скрипя сапогами, прошелся по кабинету. Остановившись возле большого трюмо, он поправил на груди орден Железного креста, повертелся перед зеркалом и, довольный собою, снова уселся за стол.

В дверь постучали, вошел фельдфебель Фриц Бине. Отдав приветствие, он положил на стол очередные сводки и донесения.

При виде фельдфебеля, недавно появившегося в части, Лемке обычно кривил насмешливо губы и не без ехидства спрашивал:

— Скажите, Бине, как вы попали к нам, в гестапо, и вообще в армию?

Фельдфебель, глядя куда-то поверх головы Лемке, всегда отвечал:

— На то, господин капитан, была воля божья и приказ нашего фюрера…

— Можете идти, — небрежно бросал Лемке, и Бине, четко отсалютовав, поворачивался и уходил. Только, казалось это капитану или было так в действительности, — но фельдфебель в таких случаях, черт возьми, осмеливался едва заметно усмехаться!

— Вот идиот! — восклицал Лемке вслед Бине, едва тот успевал закрыть за собой дверь. — Воюй с такими помощничками, черт бы их побрал! Ничего, я его выучу. Возьму раз-другой на операцию против партизан — тогда научится и воевать, и ненавидеть этих русских!

Закурив сигарету, Лемке просмотрел сводки, познакомился с положением на фронтах, причем, читая последнее, слегка нахмурился. Затем взял донесения о действиях партизан. В первом из них говорилось:

«Сегодня, в ночь на 20 августа 1942 года, вся охрана на станции Мшинской перебита. Дорога во многих местах взорвана». В остальных донесениях сообщалось о ряде менее крупных диверсий.

Одному дьяволу ведомо, что делать с этими партизанами! Их так много; они всюду… и нигде! Капитан Лемке долго раздумывал над всем этим. Потом, что-то вспомнив, открыл один из ящиков стола и извлек оттуда потрепанную, истертую карту Ленинградской области. Аккуратно разложив ее на столе, он нашел на ней станцию Мшинскую, в стороне от которой, километрах в четырех от Варшавской железной дороги, был аккуратно вычерчен крестик. И Лемке снова вспомнил тот неприятный эпизод в самом начале войны, когда ему пришлось застрелить своего радиста поблизости от одинокой лесной сторожки.

Он сосредоточенно разглядывал карту и особенно — маленький черный крестик, обозначавший этот проклятый домик в лесу. Там, возле этого дома, нашли смерть два опытных диверсанта, два верных помощника бывшего обер-лейтенанта, а ныне капитана Эрнеста Лемке. Правда, одного из них пристрелил он сам, но это было необходимо. В противном случае Эрнест Лемке не сидел бы теперь здесь, в этом, с позволения сказать, кабинете.

О, если бы эти два головореза были с ним теперь! Вот были ребята, особенно Ганс Шпеер! Не то что кретин Бине. С Гансом, например, можно было делать любые дела, пусть даже и темные. Кстати, в своем родном Гамбурге Ганс, кажется, считался крупным мастером по части подобных дел.

И как это он тогда прошляпил! Такой хороший стрелок, а убил его какой-то бородатый русский мужик, да еще из охотничьего ружья! И радиста, как зайца, подстрелил все тот же мужик, хватив его картечью по ногам.

«Черт его знает, как это еще я сам не сунулся туда!» — размышлял Лемке. И при одной мысли о том, что и он легко мог разделить участь своих спутников, Лемке передернулся, как от холодного озноба.

Да, теперь настало время съездить туда! Может быть, этот мужик связан с партизанами. Неплохо было бы повесить бандита возле станции Мшинской для устрашения этих варваров! Одним ударом можно сразу сделать два дела — отомстить за смерть своих боевых друзей и припугнуть население, навести порядок в районе!

А сейчас необходимо поймать этого старика и наказать его как преступника, как опасного врага Великой Германии.

На другой день из Луги выехал отряд кавалеристов-карателей во главе с капитаном Лемке. Рядом с ним, неловко держась в седле, трусил фельдфебель Бине.

Федька помог

Долго Митька звал медведя. Потом подождал немного и, не услышав обычного треска сучьев и пыхтенья, возвещавших приближение Федьки, пошел в сторожку. Дедушка только что вернулся из лесу — он ходил провожать трех красноармейцев, зашедших к ним, чтобы узнать дорогу к лагерю партизан.

В последнее время Егор Николаевич часто отлучался из дому. Обычно это бывало, когда в лесной сторожке появлялись люди, опасавшиеся идти прямо в деревню. Иногда это были выбиравшиеся из окружения красноармейцы, иногда — просто штатские, которые в лесах искали спасения от оккупантов. В таких случаях Егор Николаевич высылал Митьку из сторожки, поручая ему покараулить, чтобы ненароком не зашел кто-нибудь. Лесник долго беседовал с гостями и уходил с ними, говоря внуку:

— Ты побудь пока дома, сынок. Я скоро…

Если Митька пытался расспрашивать деда — куда он ходил, Егор Николаевич немногословно отвечал:

— Я, брат, людей на правильную дорогу выводил. Сейчас в лесу и заблудиться недолго.

Иногда, правда, он отвечал и иначе:

— Показал, как выйти на Сорокино. Этим туда и надо было…

На этот раз дед на обратном пути побывал у дяди Ильи и достал у него свежей рыбы. Сейчас Егор Николаевич варил к завтраку уху, а часть рыбы жарил на сковороде.

— Опять нет Федьки. Что-то подолгу в лесу пропадать стал, — сказал дед Митьке, поднося ко рту ложку с горячей ухой. — Небось где-нибудь мед нашел в дупле или ягоды собирает, вот и задержался малость. Полакомится и придет, никуда не денется…

У стола, подняв уши, сидел на задних лапах Санька, выпрашивая подачку.

Взглянув на него, лесник, пряча улыбку, спросил у Митьки:

— Слышь, Митрий, а не зарезать ли нам на жаркое нашего Саньку? Уж больно жирный стал да ленивый. Того и гляди лиса задерет.

— Дедушка, не надо! Он такой хороший! Не надо, дедушка, — чуть не плача, промолвил Митька, приняв слова деда всерьез.

— Да не трону я твоего Саньку, дурачок. Пошутил, — усмехнулся Егор Николаевич, потрепав светлые Митькины вихры.

— Деда, чем Саньку резать, лучше Мурзика хорошенько отлупить, — неожиданно предложил Митька и, нагнувшись, достал из-под лавки горсть перьев. — На вот, посмотри. Видишь? Опять птичку слопал… Красивая такая… Еще живая была, пищала. Я хотел отнять, а Мурзик — раз, и голову ей откусил. Вон он, прячется на печи. У, злодей!..

Но «злодей» только поблескивал круглыми зелеными глазами, спокойно глядя на грозившего ему Митьку, который, что-то вспомнив, вдруг радостно воскликнул:

— Дедушка, а у меня теперь зверей-то прибавилось!

— Каких же это?

— У Стрелки нашей бельчата есть! В дупле, в старой липе, что за дровяным сарайчиком. Теперь она там живет. Сам видел. Пушистые, маленькие такие, как клубочки, а по сучкам уже быстро бегают. Красивенькие! И язычком щелкать умеют. Вот бы сейчас сюда ребят из школы! Посмотрели бы, как мой живой уголок разрастается. Деда, а теперь у нас и ежика два стало, — выкладывал одну за другой все свои новости Митька. — Может, и Федька наш медвежат принесет? Тогда я, как в цирке, начну их дрессировать. Вот интересно будет, правда, дедушка?

Егор Николаевич зачем-то отвернулся, а потом странным голосом сказал:

— Ну и глуп же ты, Митрий. Ведь наш Федька не медведица, а медведь, медве-едь!

— Мало ли что, а вдруг… Белка тоже четыре года у нас живет, а только нынче маленьких принесла. И медведь может… Вот когда фашистов прогоним, пойду снова в школу и всех ребят к нам на экскурсию приведу. Пусть смотрят. А Евгения Филипповна еще и спасибо скажет за то, что я такой хороший зверинец развел…

— Да сказал же я тебе, глупыш, что никогда наш Федька медвежат не принесет! Самец он!

Но Митька, все еще не вполне уяснив слова деда, упорно твердил:

— А мало ли… А вдруг все-таки…

— Ох, и настойчив же ты, Митрий, — покачал головой дед. — Как заладишь свое — ни за что тебя не переспорить! Хочешь, чтобы медведь в медведицу обратился, и все… Ладно, — уже другим тоном сказал Егор Николаевич, — пойдем-ка лучше дровец сухоньких напилим.

Выйдя во двор, Митька потянул деда за рукав и указал на поле.

— Деда, смотри… Никак волк землю роет!

— Что ты? Какой там волк. Это наш Шанго за мышами охотится. Ну и лесник — собственного пса за волка принял! — покачал головой дед, поднимая сухое бревно и кладя его на козлы.

Распилив с внуком два бревнышка, лесник нагнулся было за третьим, как вдруг услышал позади себя резкий оклик: «Хенде хох!» Обернувшись, он увидел гитлеровцев, приближавшихся к нему с автоматами наизготовку. Первое, что мелькнуло в голове лесника — схватить топор и кинуться на фашистов. Но было поздно: трое солдат уже окружили Егора Николаевича.

Митька в страхе прижался к деду. «Что теперь будет?!» — подумал он и прерывающимся шепотом спросил:

— Деда, что им надо здесь? Зачем они пришли?

— Не знаю, сынок, — ответил лесник, прижимая к себе внука.

От калитки к солдатам, окружившим лесника, шел офицер. Злорадная улыбка искривила его лицо. Подойдя к леснику сзади, он, не говоря ни слова, с силой ударил старика пистолетом в затылок. Егор Николаевич качнулся вперед и грузно повалился на распиленные дрова. Митька с криком бросился к деду, но офицер брезгливо отшвырнул его пинком ноги.

Отлетевший в сторону Митька не посмел встать, он так и сидел на земле, с ужасом глядя на вооруженных людей, на свирепого офицера и лежавшего на дровах деда, из головы которого капала на поленья кровь.

Оставив около бесчувственного лесника троих солдат и фельдфебеля Бине, Лемке направился к домику.

— Обыскать! — коротко приказал он.

Солдаты вбежали в сторожку. Зазвенели стекла, затрещала мебель. Разгромив все в жилище лесника, гитлеровцы снова вышли во двор. В это время за домом прогремели два выстрела и до ушей Митьки донесся истошный визг. «Шанго!.. Наверно,

Шанго убили!..» — подумал Митька, и крупные слезы покатились по его щекам.

— Сжечь до тла это бандитское гнездо! — закричал Лемке. Подойдя к Флейте, с лаем рвавшейся на привязи, он выстрелом в упор размозжил ей голову.

Оцепеневший от ужаса Митька увидел, как загорелась крыша дома, как пламя охватило стены… «Вот они какие, эти фашисты! «Хуже зверей», — мелькнули в голове Митьки слова деда. — За что они жгут, за что убивают, за что?!»

С треском обрушились стропила. На разбитое окно вскочил Мурзик. Он уже готов был прыгнуть во двор, но в это время один из гитлеровцев, загоготав, выстрелил в него из автомата, и кот, цепляясь когтями за подоконник, свалился обратно в горящую сторожку.

Перекинувшись с крыши на старую липу, пламя охватило дерево, на котором еще так недавно беззаботно резвились маленькие бельчата. Вот один из них — крохотный горящий комочек — упал вниз. Второй хотел перескочить с ветки на ветку, но промахнулся и полетел в бушующее пламя.

Фельдфебель Бине ничего не понимал. Почему Лемке понадобилось сжечь именно этот домик? За что он ударил старика, почему с такой злобой отшвырнул ногой, как щенка, этого белобрысого мальчишку? Что они ему сделали? Глядя на прижавшегося к земле Митьку, фельдфебель вспомнил далекий дом в Вестфалии, где у него, Фрица Бине, остался такой же вот маленький белокурый братишка. И Бине, сжав в руке автомат, с ненавистью взглянул на стоявшего спиной к нему Лемке: заложив руки за спину, капитан с наслаждением смотрел на горящий дом.

Во всей его фигуре чувствовалось такое торжество, такое самодовольство, что Бине, пианист, музыкант, в жизни не обидевший ни одного человека, покачав головой, еле слышно процедил сквозь зубы: «Подлец!»

Оглушенный ударом Лемке, Егор Николаевич кое-как пришел в себя и с трудом присел на дрова. Митька, увидев, что дед жив, тихонько подполз к нему.

— Больно, дедушка?.. — горячо зашептал он сквозь слезы.

— Ничего, милый, ничего… Тебя-то не били, палачи?

— Нет, дедушка, только вон тот меня ногой ударил, — кивнул Митька на стоявшего спиной к ним Лемке.

В этот момент капитан отшвырнул сигарету и, подозвав фельдфебеля, небрежно указал на лесника и Митьку:

— Возьмите в свое распоряжение трех солдат и доставьте этих на станцию. Да смотрите, чтобы мальчишка не убежал. — И он снова пнул ногой Митьку. — Мы повесим старика и этого ублюдка на станции. Кстати, могу поручить это приятное дело именно вам, господин Бине. Надеюсь, вы не откажетесь от такого удовольствия, а?

И Лемке злорадно усмехнулся.

Нет, Бине решительно не понимал, почему капитан хочет непременно расправиться со стариком и ребенком?.. Окруженные с четырех сторон верховыми, лесник и Митька шли по дороге, ведущей на станцию. Бине ехал рядом, смотрел на них и не мог понять — действительность это или скверный сон? Неужели капитан Лемке говорил всерьез и сейчас прикажет повесить вот этого белокурого, голубоглазого мальчугана?..

Лемке ехал впереди, метрах в пятидесяти от арестованных и их конвойных, рядом с командиром кавалерийского эскадрона Отто Лютке. Он рассказывал своему спутнику какой-то непристойный анекдот и громко хохотал.

Митька шел, держась за руку деда. Иногда он поднимал голову и смотрел на окружавших их верховых солдат. У каждого в руках был автомат. И дуло каждого автомата направлено было прямо на него, Митьку, и на дедушку. Ему казалось, что у всех конвойных совершенно неподвижные, словно из дерева вырезанные лица. Только один, ехавший рядом, посмотрел вдруг на него как-то странно, будто даже с грустью и сочувствием… Впрочем, это Митьке, наверно, просто почудилось. К тому же, заметив устремленный на него Митькин взгляд, немец сразу отвернулся…

Ранним утром, едва только взошло солнце, Федька вылез из сенного сарайчика, легонько ткнул носом в бок подбежавшего к нему Шанго, потом перелез через забор и подошел к качелям. С минуту постояв возле них, он лениво почесал лапой за ухом и, оглянувшись на дом, развалистой походкой побрел в лес. Лакомясь на ходу черникой, Федька потихоньку добрался до старой делянки, километра за два от сторожки. Делянка сплошь заросла мелким березняком и ежевичником. Почуяв запах спелой ежевики, медведь с треском вломился в кусты и с аппетитом принялся поглощать сочные ягоды. Наевшись, Федька забрался в тень, под кусты, и заснул. Основательно выспавшись, он снова поел ягод, напился из ручья и только после этого не спеша направился к сторожке.

Дойдя до Мокрой делянки, с которой был виден домик, Федька вдруг остановился, поднялся на задние лапы и потянул носом. Пахло горелым. Федька тревожно заворчал.

Озираясь по сторонам, он затрусил к дому. Но, выбежав на опушку леса, увидел на месте сторожки лишь дотлевающие головешки, обуглившиеся бревна… Федька подошел к чудом уцелевшему забору и остановился в недоумении, со страхом глядя на кое-где еще вспыхивающее пламя. Временами раздавались шипенье и треск и столб пламени вздымался кверху. Пожарище окутывал едкий дым.

Прижав уши и свирепо поблескивая маленькими глазками, Федька повернул голову в сторону сеновала: сарай сгорел до тла. Только рой искр взлетал иногда над тем местом, где еще совсем недавно было Федькино жилье.

Не обращая больше ни на что внимания, Федька усердно искал глазами своего маленького хозяина. Осторожно пробираясь вдоль забора, он подошел к куче дров, недавно напиленных стариком и Митькой. На одном из поленьев запеклась кровь лесника. Федька глухо, тревожно заворчал. На земле валялась шапка Егора Николаевича. Медведь обнюхал ее, потом нашел то место на траве, где лежал его друг, брошенный на землю ударом немецкого сапога. Под лапу Федьке попался какой-то небольшой блестящий предмет — Митькин перочинный ножик, выпавший из его кармана. Федька еще раз обнюхал все, поднял голову, грозно рявкнул и помчался по следам своего хозяина.

Шагая по дороге в окружении карателей, Егор Николаевич неотступно думал об одном:

«Бежать надо, но как? А если не убежим — повесят. И за что взяли? Может, узнали немцы, что год назад убил я одного диверсанта и ранил второго? Или предал кто-нибудь? Неужто кто из партизан попался, не выдержал на допросе и выдал партизанского связного? Ну, тогда крышка! Да не себя жалко — прожил на свете шестьдесят пять лет и довольно. С Митькой-то что они сделают? Замучают мальчонку, палачи! Хоть бы ему бежать…»

Так размышлял Егор Николаевич. Решившись наконец, он взглянул на внука и сказал вполголоса:

— Слушай, Митрий, попались мы с тобой. Бежать надо! И сейчас же! Доведут до Мшинской — там уж не уйти. — Дед говорил не особенно стесняясь — все равно не понимают по-русски, черти фашистские. — Слушай, сынок, надо хоть тебе бежать, пока кустарник кругом. Я их сейчас задержу малость, а ты прямо в кусты и дальше ползком. Выберешься, беги к дяде Илье, он переправит куда надо…

Но не успел лесник договорить, как кони охраны заволновались, захрапели, начали стричь ушами… Солдаты насилу сдерживали их, не понимая, в чем дело. И тут Митька услышал знакомое пыхтенье: повернув голову, он увидел… выбежавшего из-за поворота дороги Федьку! Обнаружив наконец лесника с внуком, Федька громко заревел от радости.

Что тут началось!.. Почуявшие медведя лошади рванулись и понесли. Одна из них шарахнулась в сторону и упала в канаву, придавив всадника.

Лесник с Митькой остались одни на опустевшей дороге. И когда Федька подбежал к ним, Егор Николаевич, не растерявшись, схватил внука за руку, и они бросились в густой кустарник.

— Ну, Митрий, спас нас Федька! Теперь давай бог ноги!

И дед с внуком что есть силы побежали по лесу. А удивленный Федька, рявкнув, понесся за ними напролом, через кусты.

Фельдфебель Бине был выброшен из седла, как только его лошадь, сделав резкий скачок в сторону, прыгнула потом через придорожную канаву. Растянувшись на земле, он увидел, как к арестованным подбежал большой темно-бурый медведь и как мальчик, старик и зверь скрылись в лесу.

Бине удачно отделался легким ушибом. Когда беглецы скрылись из виду, фельдфебель резво вскочил на ноги, сорвал с плеча автомат, повернул его в сторону, противоположную той, куда бежали старик с мальчиком, и стал усердно строчить по кустам.

Почуявшие медведя лошади рванулись и понесли. Одна из них шарахнулась в сторону и упала в канаву, придавив всадника.

При этом Фриц Бине улыбнулся и что-то еле слышно прошептал.

Оправившись от паники, открыли стрельбу и остальные конвойные. Напуганные медведем, они даже не заметили, в какую сторону бросились старик и мальчишка, а потому строчили из автоматов наугад.

— Бежим скорее, а то догонят! — хрипел лесник, торопя внука.

Пробежав километра два, они выскочили на делянку. Погони не было слышно. Только тут Егор Николаевич сказал Митьке:

— Устал я, брат, присядем. — Опустившись на пенек, старик осторожно тронул ногу и вздрогнул от резкой боли. Сквозь штаны просачивалась кровь. — Эх, Митенька, да никак я ранен! — Лесник завернул штанину и осмотрел ногу — она была в крови. — Навылет прошла!.. Сгоряча и не почувствовал…

Оторвав кусок рубахи, Егор Николаевич кое-как перевязал ногу. Далеко позади была слышна стрельба.

Митька тревожно смотрел на деда.

— Больно, дедушка? Сильно ранили? Ты теперь не сможешь идти?

— Надо идти, сынок. Тяжело, но надо.

Выломав сухую палку, старик, опираясь на нее, шел за внуком.

— Деда, а Федька-то наш какой молодец, а? Как он их напугал! Не Федька, так не удалось бы нам убежать…

— Правда, Митрий, помог нам Федюха. — И лесник погладил медведя по спине. — Не он, так, видно, висеть бы мне на перекладине. Что они с тобой бы сделали, не знаю, но меня бы повесили, злодеи…

— За что, дедушка? За то, что ты тогда немца застрелил?

— И за это, сынок, и еще кое за что. Ладно, шагаем дальше. Хорошо, что рана навылет… Хоть и трудно идти, но дойду.

Потихоньку добрались они до Мокрой делянки, откуда обычно была видна лесная сторожка. Теперь на ее месте дымились черные столбы, обгоревшие бревна, головешки. И над пожарищем летали бездомные голуби. По счастью, прежде чем идти с дедом пилить дрова, Митька открыл голубятню, чтобы выпустить их полетать. Теперь голуби тревожно вились над остатками сгоревшей сторожки. Они то садились на обуглившуюся липу, то, взлетая, тревожно кружились над пепелищем.

«Завтра приду и заберу их, — решил Митька про себя. — Пусть тоже живут с нами в землянке».

— Сожгли, негодяи!. — сквозь зубы прогбворил лесник.

— Дедушка, это тот немец приказал, который тебя ударил и меня ногой пнул. Страшный, хуже зверя. . Начальник, наверно. Он все кричал, командовал. Дедушка, смотри, липа обгорела и белочки сгорели. А Мурзик… хотел в окно выскочить, а один фашист как стрельнет, и он, бедный, обратно в огонь упал, сгорел… — По лицу Митьки потекли слезы. — Шанго, наверно, тоже убили… — всхлипнул Митька. — В него стреляли, а он как завизжит…

Опершись на палку, лесник смотрел на остатки своего дома, а Митька, озираясь по сторонам, все твердил:

— Наверно, и Шанго убили…

Но тут что-то мягкое, лохматое коснулось его руки и горячий язык лизнул Митьку в лицо…

— Шанго, Шанго!.. Жив! — плача от радости, обнимал Митька своего лохматого друга. — Шанго, они в тебя стреляли?..

Ощупав пса, мальчик нашел рану — пуля задела переднюю лапу.

— Дедушка, смотри, жив Шанго! Только немножко ранен…

— Тише, сынок, — прошептал лесник, — кто-то ходит поблизости.

Действительно, трое незнакомцев подошли к забору, посмотрели на догоравшую сторожку и, оглянувшись, быстро ушли в лес.

— Пойдем, Митенька, пойдем прочь отсюда, — тревожно сказал старик. — Как-нибудь уж доковыляю до землянки. Туда фашисты не доберутся — побоятся лезть в такую чащу. Солнце высоко еще, вре-мени-то, наверно, всего часа два.

Они зашагали дальше.

— Дедушка, больно тебе? — участливо спросил Митька.

— Больно, милый, больно. Ну да ничего, дойдем как-нибудь, — ответил Егор Николаевич.

Дойдя до дороги, что вела на Сорокино, они присели на пригорке, укрывшись в кустах. Отсюда была хорошо видна проселочная дорога. Неожиданно Шанго заворчал, навострив уши. Федька тоже потянул носом воздух и стал внимательно смотреть на дорогу, где появились человеческие фигуры. Лесник лег на землю и крепко обхватил рукой Шанго, чтобы тот не залаял. Митька тоже обнял медведя за шею, боясь, как бы Федька не открыл их ненадежное убежище.

По дороге, вздымая пыль, шел карательный отряд немцев. Гитлеровцы направлялись к казенному лесу.

И вдруг Митька, дернув деда за руку, взволнованно прошептал:

— Деда, глянь-ка на этого! Ведь он недавно у нас в доме был еще с тремя. Ну, помнишь, говорили они, что красноармейцы… Ты еще с ним ушел дорогу показывать…

Лесник внимательно вгляделся в человека, на которого указывал Митька, и, заскрипев зубами, скорее простонал, чем произнес:

— Ах, негодяй! Ах, паразит, предатель окаянный! Сбежал, должно быть, и теперь ведет прямехонько на место. Сынок, Митюша!.. Я виноват, я ему поверил, окаянному иуде!.. Поверил, что он наш, советский… Ох, прав был Иван Николаевич! Недаром говорил: «Не каждому верь, Егор, иному путь показывай, а иному и отказывай». А я прошляпил… Из-за меня, старого дурака, теперь весь отряд пропасть может!

Митька во все глаза смотрел на деда. В эту минуту смутные догадки его о частых отлучках деда и гостях, время от времени появлявшихся в сторожке, вдруг приобрели ясность. Какой же еще отряд может быть в лесу!

— Дедушка, какой отряд? Партизанский, да? Значит, ты знаешь, где они?..

Старый лесник искоса взглянул на внука. Как ни тяжело было у него на душе, но, глядя на взволнованное Митькино лицо, на котором смешивались и изумление и радость, старик невольно улыбнулся.

— Я, Митрий, лесник. Должен все свое лесное хозяйство знать. — Но тут же улыбка погасла, тревога снова охватила Егора Николаевича. — Идут… идут, проклятые!.. И сколько их! Партизан совсем мало, а на них такая сила прет — раз в пять больше!

И налетят ведь неожиданно… Как предупредить?.. Нога болит, не поспею…

— Я побегу, деда! — схватил его за руку Митька. — Скажи только — куда.

А сам подумал: «Партизан увижу, посмотрю — какие они!..»

Егор Николаевич с сомнением посмотрел на Митьку, но тут же решился:

— И то дело. Другого не придумаешь. Подожди, сейчас пройдут фрицы, дорогу перейдем, покажу тебе тропку. Напрямик, через лес. Тропой в два раза ближе, чем по дороге. Покамест они кругом идут, ты уже на месте будешь. Скажешь, что пришел от лесника с черной бородой. Передай, что ранен и чтоб они уходили сразу, да поскорей, что много гитлеровцев на них идет. И еще скажи, что ведет их тот самый — имя вот я его, проклятого, не знаю. Ничего, скажешь, что он у них в отряде был…

Когда каратели скрылись за поворотом, лесник с внуком осторожно перебрались через дорогу. Шанго проскочил ее быстро, зато Федька остановился, даже огляделся по сторонам и лишь потом рысцой побежал догонять друзей.

Егор Николаевич подвел Митьку к еле заметной тропке и сказал:

— Как только лес пройдешь, болото начнется. Посреди, на болоте, две рощицы небольшие, как островки стоят. Туда и беги, там партизаны. Передай все, что я наказывал, да еще не забудь — попроси у них бинт-и лекарство для меня. У них там врач есть, женщина, у нее и попросишь… На, сынок, мой ремень. Как только лес пройдешь, Федьку на ремень возьми, а то еще пристрелят партизаны, не разобрав. Ну, беги, Митрий, да скорей, торопись. Я с Шанго буду около нашей землянки. Там меня и найдешь.

Лесник обнял мальчугана, поцеловал его в светловолосую голову и, слегка подтолкнув, повторил:

— Беги с богом!.. Помни, сынок, — людей спасаешь!

И помчался Митька по тропке, что было силы; Федька бежал рядом, тяжело пыхтел, но не отставал, боясь, видно, снова потерять своего друга.

У партизан

— Стой! — загремело вдруг из густого кустарника, когда, перебравшись через болото, Митька с медведем вошел в указанную Егором Николаевичем рощу на островке. — Куда идешь? — направив автомат на Митьку, строго спросил человек в ватнике, внезапно появившийся из густой зелени.

— Дядя, меня к вам дедушка послал, лесник он… Сюда фашисты идут вас убивать!..

Человек с автоматом негромко свистнул. На зов появился второй, в стеганке, и тоже с автоматом. На поясе у него висел охотничий нож, точно такой же, как у деда.

— Коля, — сказал тот, что остановил Митьку, — отведи паренька к командиру.

— Вот это гости! — с интересом уставился на пришедших паренек, которого назвали Колей. — Никак медведь пришел в партизаны проситься и поводыря с собой привел, — озорно улыбнулся он. — Какое оружие предпочитаете, Михаил Потапыч? Автомат прикажете дать или собственными когтями обойдетесь?..

— А вы не смейтесь, дядя. Никакой он не Михаил, а Федька! Он сейчас целый отряд фашистов разогнал и нас с дедушкой спас! Вот!

— Врешь?!

— Вот и не вру! И ведите меня скорей к командиру. Говорю — немцы сюда идут! Я предупредить пришел.

Улыбка мгновенно исчезла с лица паренька и он коротко сказал:

— Ну, пошли!

Ведя Митьку по едва заметной тропке, Коля с опаской посматривал на медведя, деловито шагавшего рядом-с хозяином.

— Не задерет меня твой Федька? — улыбнувшись, спросил он.

— Нет, — солидно ответил Митька. — Когда я здесь, не тронет. А без меня, один, может и разорвать…

Около сложенного из сучьев шалаша стоял широкоплечий мужчина в гимнастерке, туго перетянутой ремнем, на котором висела деревянная кобура с торчавшей из нее рукояткой маузера. Увидев рядом с Митькой медведя, он удивленно спросил:

— Это что за цирк? Только шарманки не хватает — совсем бродячий артист. — И, уже серьезно, сказал Митьке: — Ну, выкладывай, как ты сюда попал, удалец? Кто послал?

— Дедушка… Лесник с черной бородой! — ответил Митька, вспомнив наказ деда. — Он говорит — вы его знаете.

— Ну, ну… Что же он, сам не смог прийти, что ли?

— Нет, дядя, ему фашисты ногу прострелили… И дом наш сожгли. Их много, фашистов. Они сюда идут. Дедушка велел вам передать, чтобы вы скорее уходили. И еще велел сказать, что ведет их какой-то предатель. Дед говорит — вы его знаете.

Он у вас в отряде был, знает сюда дорогу. Скорей уходите!.. Дедушка сказал — фрицев в пять раз больше, чем вас!.

Командир усмехнулся и погладил Митьку по голове.

Прозвучала команда. В кустах зашевелились люди. Через минуты две-три к командиру подбежал высокий худой партизан.

— Василий Федорович, все в сборе, — доложил он. — Куда направимся?

— На новую базу, — ответил командир. — Да, а мальчонку куда? Не тянуть же с собою в этакую даль, — проговорил он и, взглянув на Митьку, спросил его:

— Тяжело твой дедушка ранен?

— В ногу… навылет, — вспомнил Митька слова деда. — Ходить может, только трудно ему. Эх, чуть не забыл: дедушка просил, чтобы вы дали ему лекарства и бинт.

— Все дадим, хлопец! Дед твой — хороший человек!

Подошли еще двое партизан. Они несли какой-то четырехугольный ящик. Осторожно поставили его на землю, и один из них обратился к командиру:

— Василий Федорович, разреши сюрприз фрицам оставить, подарочек значит…

— Оставьте. Сработает — отлично, не сработает, их счастье, вернемся — обратно возьмем. Только паутинки, паутинки побольше натяните да замаскируйте как следует.

Партизаны с улыбкой переглянулись и, подняв ящик с земли, унесли его куда-то за кусты.

— Пойдем, малец, — сказал командир Митьке. Они подошли к высокой густой сосне, и Василий Федорович, подняв голову, спросил кого-то: — Ну, что, ничего нового не видно?

— Появились на краю болота, у опушки казенного леса!

Митька с удивлением посмотрел наверх. Голос доносился словно с неба: на сосне, устроившись в развилке двух сучьев, сидел наблюдатель. Он то и дело прикладывал к глазам бинокль.

— Разделились на три группы, — сообщил он. — Одна пошла направо, другая налево, а третья осталась на месте.

— Окружают… — промолвил командир. — Ну и пусть стараются. Слезай, пошли! Пускай ловят вчерашний день на пустом болоте.

Когда среди конвоиров начался переполох, вызванный грозным Федькиным рявканьем, капитан Лемке, ехавший впереди отряда, не сразу сообразил, что случилось. Прежде всего он услышал за спиной беспорядочную стрельбу и топот мчащихся без оглядки лошадей. Кто-то из солдат истошно завопил: «Партизаны!..», усилив тем самым общую сумятицу.

Решив, что отряд попал в партизанскую засаду, капитан Лемке, моментально потеряв интерес к судьбе своих подчиненных, без оглядки помчался по направлению к железной дороге.

Зато когда все успокоилось и Лемке, наконец, узнал, в чем дело, он разразился громом ругательств. Вспомнив о фельдфебеле Бине, старательно строчившем из автомата по кустам, Лемке решил выместить свою злобу на нем.

— … В штрафной батальон отправлю, в концлагерь!.. — истерично кричал он, наскакивая на фельдфебеля.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы к свирепствующему капитану не подошел командир второго эскадрона обер-лейтенант Ромберг. Он отхаркивал кровь и, болезненно морщась, ежеминутно хватался рукою за грудь. Его лошадь, испугавшись медведя, шарахнулась в сторону и свалилась в придорожную канаву, придавив всадника. Угрюмо глядя на расходившегося Лемке, Ромберг зло сказал:

— Вы бы, капитан, поменьше занимались стариками и младенцами! А если они вам необходимы, милости прошу — отправляйтесь в лес и ловите их сами! — И он преувеличенно любезным жестом указал в сторону, противоположную той, куда ринулись лесник с внуком. — Кстати, — добавил оберлейтенант, — мне придется доложить господину полковнику, что один из солдат свернул себе шею из-за вашей идиотской затеи!

Лемке мгновенно остыл. «Действительно, — с испугом подумал он, — я ведь никому не сказал, что этот старик убил нашего диверсанта. Но теперь вообще не стоит говорить об этом. Полковник не простит мне, что я выпустил из рук такого важного преступника, и как выпустил — испугавшись медведя! Чего доброго, еще разжалуют, а о чине майора не стоит и думать. Во всяком случае, на ближайшее время рассчитывать нечего. А сейчас… сейчас можно сослаться на то, что были получены сведения о связи старика с партизанами, вот и все. Намекнуть, что медведь был дрессированный и специально натравлен на нас бандитами. Такая история может даже понравиться командованию — варварские методы большевиков, использующих в борьбе с противником диких зверей… Да, да, так и надо сделать!..»

И Лемке поспешил сменить гнев на милость. Соскочив с седла, он бросил поводья солдату и, подбежав к искалеченной лошади, все еще бившейся в канаве, собственноручно разрядил ей в голову обойму парабеллума.

— Не могу спокойно смотреть, как мучается животное! — скорчив сердобольную гримасу, бросил он окружающим.

Седло взвалили на другую лошадь. И вся вина в срыве операции, начатой, по мнению капитана Лемке, так удачно, должна была пасть на выдрессированного партизанами медведя.

Фельдфебель Бине был от души рад, что. белокурый мальчуган, так напоминавший ему братишку, исчез вместе со стариком. «Хм, — усмехнулся фельдфебель, — партизанский медведь подоспел как нельзя кстати! А новоиспеченный капитан остался с носом!..»

Когда капитан Лемке во главе отряда подъехал к железной дороге, он увидел идущую навстречу колонну карателей. Гитлеровцы шагали уверенно — их вел предатель Михаил Караев, убийца, бежавший из тюрьмы. Оставшись на оккупированной территории, закоренелый преступник сразу же переметнулся к гитлеровцам. Получив от них задание разыскать стоянку партизан, он пристал в лесу к группе красноармейцев, бежавших из лагеря, выдав себя за военнопленного. В лесу беглецы набрели на сторожку лесника Сидорова и, рассказав ему о себе, попросили указать дорогу к партизанам. Егор Николаевич отвел красноармейцев в отряд. Так в партизанский лагерь проник предатель.

Караев сумел вкрасться в доверие. Когда на серьезную операцию, рассчитанную дней на десять, была направлена группа из шести партизан, в нее был включен и Караев. Проходить нужно было у самой станции Луга. Опасаясь неожиданного столкновения сгитлеровцами, партизаны решили выслать одного человека в разведку. Идти вызвался Караев. Но прошел час, другой, а он не возвращался. Затем в той стороне, куда ушел «разведчик», послышались автоматные очереди.

Задание, данное партизанской группе, было важным. Они не смели ввязываться в случайную стычку. Поэтому, прождав возвращения Караева до вечера и не дождавшись его, они пошли в обход, другой дорогой, решив, что их товарищ погиб в перестрелке, и сожалея, что не имели права прийти к нему на помощь.

А предатель, устроив «перестрелку» с помощью собственного автомата, направился прямым путем в Лугу, чтобы доложить гитлеровцам об успешно выполненном поручении.

Теперь он вел отряд карателей в партизанский лагерь. Узнав, в чем дело и куда направляется экспедиция, а главное, услышав от проводника-предателя, что в лагере всего лишь сорок-пятьдесят партизан, так что на стороне карательного отряда безусловный перевес сил, капитан Лемке решился присоединиться к последним. Упустили старика, так может быть на этот раз повезет и он заслужит внимания начальства, приняв участие в операции по разгрому партизан.

Миновав поворот на проселочную дорогу, которая вела от большака к дому Егора Николаевича, Караев указал на нее ехавшему рядом с ним капитану Лемке, неплохо понимавшему по-русски:

— Там- вот в лесу сторожка. В ней лесник живет — партизанский связной.

Лемке был обрадован этим — он нашел человека, который поможет ему оправдаться перед полковником.

Когда каратели окружили болото, на островках которого разбили свой лагерь партизаны, в воздух взлетели красные ракеты — сигнал к наступлению.

Командир батальона майор Крегер, пожилой, страдавший одышкой человек, весьма заботившийся о своем здоровье, не пожелал лезть в болото. Он решил руководить операцией издали. Окруженный несколькими эсэсовцами, он остался на сухой полянке, на бугре у края болота, откуда наблюдал за ходом операции. Тут же остались капитан Лемке, фельдфебель Бине и Караев.

Вот наступающие цепи карателей подошли к островкам, углубились в чащу деревьев. И все еще — ни одного выстрела. . Через несколько минут над островками одна за другой взлетели вверх две зеленые ракеты, означавшие, что противник исчез.

Майор Крегер, грозно посмотрев на предателя, проговорил:

— А были ли они там вообще?

— Разрешите, я пойду проверить, действительно ли была там стоянка партизан! — подскочил к нему Лемке.

Получив разрешение майора, он приказал Караеву:

— Иди рядом. Покажешь, где находился партизанский лагерь.

Караев побледнел.

— Вот, ей-богу, еще вчера там стояли, господин капитан, — забожился он.

— Смотри, если соврал, с этого болота не уйдешь. Понял? — закуривая, процедил сквозь зубы Лемке.

Немецкие солдаты бродили по островку. Капитан Лемке окликнул одного из них. Тот остановился.

— Ну, как? — спросил капитан. — Были тут партизаны?

— Точно так, господин капитан, в лесу полно шалашей. Видно, совсем недавно ушли.

— Что ж, значит не соврал мерзавец, — презрительно бросил в сторону Караева гестаповец. — Пойду, посмотрю на их летние виллы. — И Лемке отправился осматривать лагерь.

Караев следовал за ним в почтительном отдалении. Вдруг предатель остановился. Под ногами, среди сучьев, что-то блеснуло. Кажется — отличный нож! Караев нагнулся…

… Страшной силы взрыв подбросил кверху сосну, возле которой только что стоял предатель. Взрывная волна сбила Лемке с ног и швырнула на землю.

Когда упали последние комья земли, разметанной взрывом, Лемке посмотрел туда, где только что стоял Караев. На том месте зияла огромная воронка от мощного фугаса. Партизанский «сюрприз» сработал.

Лесное новоселье

Партизаны вывели Митьку с болота и указали ему окольную тропу, по которой он мог безопаснее всего добраться до Медвежьего лога, где, в землянке, обещал ждать его дедушка Егор.

На прощанье партизанский командир, — Митька запомнил, что зовут его Василием Федоровичем, — крепко, как большому, пожал ему руку.

— Ну, спасибо тебе, малец! И деду благодарность передай. Пусть поправляется, да не горюет о сгоревшем добре. Расправимся с фрицами, вместо сторожки ему новый дом выстроим. А теперь ступай, да осторожно, смотри. Не боишься один?

— Я не один, я с Федькой, — кивнул Митька на медведя.

— Действительно, телохранитель у тебя серьезный. Что же, счастливого пути. Деду скажи, на днях, как только фрицы поутихнут, сам загляну к нему. Ну, бывай здоров, Митя.

Расставшись с партизанами, Митька все ускорял шаг и, наконец, побежал. Ему хотелось как можно скорее увидеть деда и убедиться в том, что с ним ничего не случилось.

На бегу Митька то и дело щупал карманы — целы ли полученные для деда лекарства и бинты. Бутылочку с йодом он даже в карман не положил, так и держал в руках — не разбить бы.

Вот и лесная дорога, идущая на Сорокино. Теперь уже совсем близко.

Митька заторопился. Только бы дед не умер. Мало ли что может быть. Ведь от ран и умирают…

И в душе у него вдруг закипела такая злоба на фашистов!.. Дом сожгли, деда ранили… Зверей погубили… Где жить теперь — только и осталось, что землянка в лесу.

«Ну, ничего, — утешал себя Митька. — Дед поправится. И с голоду не пропадем — у деда двустволка есть, у меня одностволка охотничья. Хорошо, что заранее в лесу спрятали. Будем охотиться. А потом засядем у большой дороги. Подкараулим фашистов, когда будут ехать, да разом как ахнем из ружей… За все отомстим и потом оружие их возьмем. Вот бы хорошо еще пушку достать, лошадь есть — наверно цела, ведь она далеко на лугу паслась, когда фрицы пришли. Подвезли бы пушку на гору около Сорокина да как грохнули бы по школе!.. Разом бы всех фашистов убили… Хотя нет, по школе нельзя — где потом учиться будем? Лучше на улице, когда выйдут из школы…»

Пробежав большое расстояние, Митька вспотел. Даже Федька, устав, высунул язык, совсем как Шанго в жару.

— Давай, Федя, отдохнем. Посидим минутку, а то под ложечкой закололо, — сказал Митька. Федька, словно поняв его, сразу плюхнулся на землю и заполз в тень, под куст…

Вдруг в стороне болота, откуда только что ушли партизаны, раздался сильный взрыв. Митька вздрогнул, а Федька тревожно вскочил на ноги. «Наверно, фашисты из пушек стреляют, — подумал Митька. — Хорошо, что партизаны ушли с болота. И ведь это мы с Федькой их предупредили!»

Он прислушался, ожидая, что стрельба будет продолжаться. Но все было тихо. Положив пузырек с йодом на землю, Митька осмотрел свои исцарапанные и исколотые босые ноги. Ноготь на одном пальце был сорван и висел на тонкой кожице. Морщась от боли, Митька осторожно оторвал его.

«йодом, что ли, помазать?» — подумал он.

В это время лежавший в кустах Федька шевельнулся. Под ним затрещал сухой валежник. Митька настороженно взглянул на него: навострив уши, Федька внимательно смотрел куда-то через дорогу, на мелкий кустарник. Повернув голову туда же, Митька увидел вдруг, как шевельнулись кусты и на поляну вышла группа гитлеровцев. Заметив подростка, сидящего под кустом, метрах в пятидесяти от них, солдаты остановились.

Митька с ужасом глядел на вооруженных фашистов, оцепенев от неожиданности. «Теперь убьют», — мелькнуло у него в голове.

Как будто подброшенный какой-то невидимой пружиной, Митька вскочил и, не разбирая дороги, бросился в лес. Не чувствуя под собой ног, несся он напролом через чащу. Ветки кустов хлестали его лицо, царапали израненные ноги… Зацепившись вдруг за корягу, Митька упал. Федька, мчавшийся по пятам за хозяином, перескочил через него. Но Митька тут же поднялся и, еще крепче зажав в руке пузырек с йодом, побежал дальше.

Сзади раздалось несколько автоматных очередей, пули защелкали по деревьям. . Потом все стихло, и до слуха Митьки донесся чуть слышный смех.

К вечеру, усталый, но довольный тем, что выполнил все поручения деда, предупредил партизан и принес лекарства, Митька подошел к землянке. Навстречу ему выбежал Шанго.

Егор Николаевич, с перевязанной ногой, сидел у маленького костра. Увидев внука, он тревожно спросил:

— Ну как? Нашел партизан. Успел вовремя?

— Нашел, деда, всех нашел. Только я пришел, а фрицы уже начали окружать их. Партизаны ушли на новую базу, а мне велели другой дорогой возвращаться. А командир у них хороший — просил побыстрей тебе лекарства передать, — рассказывал Митька, присев рядом с дедом у костра и выкладывая на землю вату, бинт, марлю, какую-то мазь в коробочке и пузырек с йодом.

— Вот, — облегченно вздохнул он, любовно глядя на деда. — А командир партизанский сказал, что через несколько дней придет навестить тебя. И еще сказал, чтобы ты о доме не печалился, что они тебе еще лучше построят!.

Лесник из-под бровей взглянул на внука и вдруг, впервые за этот злосчастный день, рассмеялся.

— Коли лучший, то что ж — согласен! Будем с тобой на верандочке сидеть, чаи распивать.

— Ну вот, деда, ты все смеешься, — обиделся Митька. — А он в самом деле так сказал.

— Верю, — сказал Егор Николаевич уже серьезно. — Но не о том сейчас речь. Сейчас весь наш дом родной — Россия — горит. О ней думать надо, а не о своих халупах. Об избенке нашей я горевать и не мыслил и тебе не велю. Для русского человека вся наша земля — дом родной. Мы-то и в землянке проживем, а вот чужой у нас и во дворце не усидит, хоть он на семь замков запрись, за семью караулами укройся. Так-то, сынок… Выгоним фашистов — краше прежнего отстроимся. А пока нам с тобой и здесь, в землянке хорошо будет.

Вскипятив воду и остудив ее, дед с помощью Митьки обмыл раненую ногу, смазал рану и перевязал чистым бинтом.

Так вот и прошло новоселье в землянке в Медвежьем логу.

На другой день Митька решительно заявил деду, что пойдет на пожарище за голубями.

— Их ведь никто там и не покормит. Летают, как сироты, над горелым домом, — сказал он.

— Не надо бы отпускать тебя, — покачал головой лесник. — Ну, да гляди сам, ты уже не маленький. Не попадись только иродам в лапы, живьем сожгут. .

— Ты не бойся, деда. Я сперва издали посмотрю, — не караулит ли кто, а уж потом начну голубей ловить.

— Смотри, сынок, ты ведь у меня один.

— Я быстренько, деда. Раз-два и дома, — бодро сказал Митька. — Федьку я не возьму и Шанго тоже. Одному лучше, не так заметно, да и голуби не побоятся, сразу ко мне прилетят. Вот увидишь, как я скоро!.

И, схватив берестяное лукошко, чтобы было куда посадить голубей, Митька побежал по тропинке.

Обойдя стороной засаженное картошкой поле, он присел за кустом, чутко прислушиваясь и приглядываясь. «Черт его знает, может где и сидит фашист?» — подумал он. Перебежав по кустарникам до маленькой рощицы, возле которой стояла их баня, он залег в траву.

— Черти, и баню сожгли. Мешала она, им, что ли? — со злостью прошептал он.

Убедившись в том, что кругом все спокойно, Митька стал потихоньку подкрадываться к пожарищу.

Убедившись в том, что кругом все спокойно, Митька стал потихоньку покрадываться к пожарищу. «К собственному дому, как вор, крадусь», — мелькнула у него недетская мысль, и губы его сурово сжались.

Вот и двор, вот и обгорелая липа. А на ее сучьях… Ну, конечно, вот же они, его голуби, теперь так скучно нахохлившиеся! И на той ветке, и на той вот еще… Все! Все целы! Забыв от радости про опасность, Митька стремглав бросился к липе.

Подбежав к дереву, он засвистел, как всегда, когда гонял голубей. Птицы, увидев хозяина, взлетели. Одни описывали круги в воздухе, другие опускались прямо на плечи мальчика, а Чернохвостка — так та даже села Митьке на голову.

— Голубчики мои, воркунчики… Сожгли наш дом, злодеи, — приговаривал Митька, торопливо усаживая птиц в принесенное с собой лукошко.

Голуби доверчиво давались в руки. Повозиться пришлось только с двумя, самыми молодыми. С трудом поймав их, Митька посадил голубей в лукошко и плотнее завязал тряпку, чтобы не вылетели дорогой.

Издали до слуха его донеслось тарахтенье мотоцикла. Держа лукошко перед собой, он, согнувшись, побежал к лесу.

Пробегая мимо сгоревшей бани, Митька увидел лежавшие на земле веревки, которыми дед привязывал корову и лошадь. «Убежали!» — подумал он. Но, хорошенько рассмотрев веревки, убедился, что они нигде не разорваны. Значит, кто-то просто отвязал и корову и лошадь. Украли, увели, гитлеряки проклятые! Больше некому! Ох, звери! Правильно сказал дед — убивать их надо, как бешеных собак!

«Засяду у дороги, ружье картечью заряжу, и Федьку с собой возьму. Как дам из ружья — хоть одного фашиста да застрелю», — твердо решил Митька на обратном пути в землянку.

Митька позаботился о голубях — устроил им временный домик. Выкопал в косогоре рядом с землянкой небольшую четырехугольную яму с наклоном, так, чтобы в нее не попадал дождь, выложил ее сухим мохом, выпилил четыре дощечки, закрыл яму, засыпал землей и сверху привалил дерном, оставив вход.

— Молодец, Митрий, — похвалил дед. — Настоящий дом выстроил.

Впустив голубей в новую голубятню, Митька задвинул вход дощечкой, оставив две больших щели для воздуха.

Партизанский командир не обманул Митьку. Дня через три, когда лесник уже начал ступать на раненую ногу, вдруг залаял Шанго. Услышав лай собаки, Егор Николаевич поднялся и взял стоявшую около дерева двустволку.

Из-за деревьев вышли трое партизан. Митька сразу узнал одного из них, Колю Маркина, того самого, что провожал его к командиру.

Отогнав Шанго, Митька смело подошел к партизанам. Они поздоровались с ним за руку, как со взрослым. Митька даже покраснел от гордости и тут же подумал: «Вот бы Толька Коровин увидел. Лопнул бы с зависти!»

— А я думал, вы шутили, когда сказали, что придете в гости, — проговорил Митька, любуясь новеньким автоматом, висевшим на плече у Маркина. — Да и дорогу, думал, не найдете.

— Партизанское слово крепко. Обещал наш командир у вас побывать — сам сейчас не смог, так нас прислал, — ответил Коля Маркин. — А насчет дороги, так на это, брат, карта есть. На ней мы вашу землянку уже отметили. Вот так, партизанский связной! — И Коля, подмигнув Митьке, похлопал его по плечу.

Митька не понял, что такое партизанский связной, но по тону Коли почувствовал, что звание это почетное.

Партизаны посидели у костра, угостили Федьку сахаром, попили чаю вместе с дедом и Митькой. Потом Коля Маркин отозвал Егора Николаевича в сторону и о чем-то заговорил с ним. Митьке показалось, что во время разговора партизан несколько раз указал в его сторону.

Оставив леснику немного медикаментов и четыре каких-то больших пакета, партизаны ушли в сторону железной дороги. Митька посмотрел им вслед, а когда они скрылись из виду, подошел к деду и сказал:

— Деда, а ведь у нас почти ничего не изменилось. Раньше колхозники все время к нам в сторожку приходили то насчет дров, то насчет бревен… Теперь вот партизаны приходить начали, а сами — те же колхозники, только с оружием.

Лесник, внимательно посмотрев на внука, ответил:

— Правда твоя, сынок. Они и есть колхозники. Раньше сообща лес рубили, хлеб сеяли. А теперь сообща же за оружие взялись, чтобы родную землю защищать.

Удачная охота

— Потрудись, Митрий, сходи на наше поле за картошкой, а то вся кончилась. И не хотелось бы посылать тебя, да никак без того не обойтись. Только поосторожней там. Копай с краю, к опушке ближе, а в случае немцев заметишь — сразу дуй в лес, — поучал лесник внука, отправляя его на место пожарища.

— Не беспокойся, деда, сам знаю… В руки фашистам не дамся, убегу. В нашем лесу я все тропинки знаю, не догонят.

— Ну-ну, смотри осторожней… — повторил лесник, подавая внуку небольшой вещевой мешок, чтобы было куда положить картошку.

Митька перекинул мешок через плечо и, махнув деду рукой на прощанье, скрылся в лесу.

— Вот подрос кормилец… Занемог я — так есть хоть кому позаботиться о старике, — задумчиво произнес лесник, глядя вслед внуку.

Сидевший на лривязи у дерева Федька загремел цепью. Он был возмущен тем, что Митька опять не взял его с собой. Шанго вел себя более послушно, хотя и он неохотно остался дома.

Отойдя от землянки, Митька оглянулся и увидел, что дед, прихрамывая, направился к речке.

Выждав еще с минуту, Митька быстро вскарабкался по сучьям большого дуба, запустил руку в дупло, вытащил ружье и сумку с патронами. Убедившись, что дед не видит его, он быстро соскользнул вниз и ринулся к кустам. Отбежав на приличное расстояние от землянки, осмотрел ружье, зарядил его крупной дробью и зашагал к месту, где прежде стояла лесная сторожка.

«Может, рябчика подстрелю, вот и мясо к картошке, — думал он, — а если фашисты встретятся, стрельну один раз по ногам и в лес убегу. Пусть получают за деда. А в лесу-то уж меня не догонят!»

Выбежав к Мокрой делянке, Митька замедлил шаг и стал осторожно пробираться сквозь кусты орешника.

Подойдя к пожарищу со стороны поля, он выглянул из кустов. Около сгоревшего дома ходил какой-то паренек, боязливо поглядывая по сторонам.

Никак Толька?! Точно, он! Его нетрудно узнать по желтому пиджачку и железнодорожной фуражке. Толька получил ее в подарок от знакомого железнодорожника и очень гордился ею.

«Интересно, почему Толька ходит здесь, зачем он пришел?», — подумал Митька. Заложив два пальца в рот, он протяжно засвистел.

Услышав знакомый сигнал, Толька смешно вытянул шею. Митька хотел было уже выскочить из кустов навстречу другу, но как раз в этот момент в кустах орешника кто-то захлопал крыльями и большая серая птица взлетела на сук. «Тетерка!» — мелькнуло в голове у Митьки, и, позабыв про Тольку, он прицелился и нажал спуск. Птица грузно упала на землю, трепыхая крыльями.

Схватив за ноги бьющуюся еще добычу, Митька выскочил из кустов и, не увидев Тольки, крикнул:

— То-оля!.. Не бойся! Это я. Выходи-и!

Но ответа не было. Толька как сквозь землю провалился. А ведь только что стоял здесь.

— Э-эй!.. — снова закричал Митька. — Выходи, это я!

— Тише ты ори! — внезапно услышал он голос друга за своей спиной.

Обернувшись, он увидел Тольку, залегшего среди обгорелых бревен.

— Да подымайся ты, что лежишь? — подбежал Митька к приятелю. — Давай-ка подальше отсюда в лес, чтобы не заметил кто. Еще фрицы прискачут. Не видишь — спалили нас. Все сожгли, проклятые.

Пригибаясь к земле, они побежали к лесу.

Забравшись поглубже в чащу, друзья уселись под деревьями.

— Мить, это твое ружье? — спросил Толька.

— Ясно, что мое, — гордо ответил Митька и, посмотрев на Тольку в упор, спросил: — А ты зачем пришел?

— Как зачем? К тебе! А что это за птица? — с интересом рассматривая добычу, спросил Толька. — Никак курица?

— Курица?!. Сам ты курица! — возмутился Митька. — Будет тебе курица в лесу по деревьям летать? Ее сразу ястреб бы слопал или лисица.

— А кто же это тогда?

— Ясно кто. Тетерка, — ответил Митька и, пренебрежительно махнув рукой, добавил: — Эх ты! Сразу видно, что охотника из тебя не выйдет.

Свернув голову птице, Митька положил добычу в сетку.

— Мить, а зачем ты ей голову под крыло скрутил? — поинтересовался Толька.

— Так полагается по-охотничьему. Дед всегда так делает, — перезаряжая ружье, сказал Митька.

— Мить, а Мить… А откуда у тебя ружье? — не отставал Толька.

— Откуда, откуда?. Дед подарил, ясно? — небрежно ответил охотник. — Могу и тебя научить стрелять. Хочешь?

— Спрашиваешь! — откликнулся Толька, с интересом глядя, как Митька заряжает ружье. Неужто вправду даст пострелять?

А Митька, словно для того, чтобы продлить мученья нетерпеливого Тольки, возился с ружьем, неторопливо протирая его…

— Мить, а как это у вас с домом случилось? — спросил вдруг Толька.

— Фрицы сожгли. Дня четыре тому назад. Меня с дедом чуть не убили, спасибо Федька выручил, а то бы нам каюк, повесили бы, — повторил Митька слова деда и тут же коротко рассказал другу, как им на выручку пришел медведь.

— Где же вы теперь живете?

— У тетки одной, на Низовской, — не моргнув глазом, соврал Митька. И, явно не желая продолжать разговор, предложил: — Помоги мне сперва картошки накопать, Толь. Немного, вот в мешок.

— Мить, а вдруг фашисты где-нибудь тут караулят? Увидят нас, поймают. Тогда, наверно, сразу повесят, — боязливо оглядываясь, произнес Толька.

— Эх ты, трус! Знал бы я, что ты такой, и просить не стал бы, — презрительно бросил в ответ Митька и, взяв мешок, пошел к картофельному полю.

Постояв немного в нерешительности, Толька сорвался с места и побежал за другом.

— Мить, ты чего? Я ведь просто так сказал. Я тебе всегда помогу, скажи только, когда надо будет. Я к тебе сегодня на целый день. Думал — с медведем поиграем, бельчат твоих поглядим. А пришел и вижу — ничего нет, все сгорело. Мне даже страшно стало — вдруг и ты сгорел. Если бы ты не свистнул, я бы сразу убежал обратно.

— Я-то живой, а вот Мурзика убили, и белочки сгорели. Шанго ранили, Флейту застрелили. Зорька и Васька — те неизвестно куда девались. Федька вот цел остался…

— Мить, а страшно наверно было? — спросил Толька.

— Думаешь, нет? Конечно, страшно. Хорошо — Федька подоспел. Как заревет… А лошади у них испугались да как заскачут… Ну, мы с дедом и убежали.

Накопав картошки, друзья вымыли ее в ручейке и сложили в мешок.

— Ну вот и хорошо, теперь дня на три хватит, — вздохнув, проговорил Митька. — Пойду. Дед ждет.

— Мить, ты же обещал, что дашь из ружья стрельнуть… — обиженно произнес Толька.

— Ну что ж. Зарядов маловато, но раз обещал — валяй! На, держи! — протянул Митька ружье другу.

— А куда стрелять-то? Хорошо бы в сороку или в ворону, — примеривался Толька, поглядывая на деревья и кусты. — Или в зайца бы…

— Да тебе в свою шапку за пять шагов не попасть, а ты в живую дичь хочешь. В зайца!.. В зайца и дед не всегда попадает, — рассмеялся Митька.

— Не попасть?.. Да?.. На, вешай! — загорячился Толька и сорвал с головы железнодорожную! фуражку с блестящим лакированным козырьком. — Вешай на сук!

Отсчитав пять шагов, Митька повесил фуражку на сучок.

— Тогда вот что. Ты же первый раз стреляешь из настоящего ружья. Иди, покажу как надо. Клади ствол вот так, на сучок — это для упора, чтобы руки не дрожали, — пояснил Митька.

— А у тебя тоже дрожали в первый раз?

— А как же? У всех дрожат. Не от страха, а так, с непривычки. Опасно все-таки, мало ли что… Но ты не бойся, я ведь рядом стою. Ну вот, крепче приклад прижимай к плечу, да целься лучше. Бей в самую середину фуражки. Курок-то взведи, эх ты, шляпа!.. — поучал Митька.

Толька долго целился, наконец крепко зажмурил глаза и выстрелил.

— Вот это ахнул! Всю фуражку в клочья… Смотри, смотри, половину козырька оторвало! — закричал Митька, рассматривая фуражку.

— Попал, да? — держась за щеку, закричал Толька. — Видал, а ты говоришь, я не могу! Только вот по щеке стукнуло здорово…

— Я же тебе велел крепче к плечу прижимать! Ружье всегда отдает.

Толька с интересом вертел в руках разорванную фуражку, но вдруг лицо его вытянулось и он растерянно посмотрел на друга.

— Мить!.. А что же теперь мне дома скажут? Мама еще ничего, а вот бабка Алена!.

Действительно, об этом друзья не подумали: фуражка была безнадежно испорчена. О том, чтобы ее починить, не могло быть и речи.

— Да ничего, скажи, что с дерева упал и разорвал на сучьях.

— Да-а!.. Не поверит…

— Ну, тогда скажи, что в тебя фриц стрелял. Фуражку, мол, в клочья порвало, а от головы пуля отскочила, потому — медная она у тебя, — рассердился Митька. — Сам же кричал — вешай ее, стрелять буду, а теперь плачешь! Выкручивайся, как знаешь. Да смотри, не проговорись никому, что мы с тобой здесь стреляли. А то узнают фашисты — повесят.

— Честное пионерское, никому не скажу!

— Ладно, верю. А теперь, пошли. Меня дед ждет. Да и опасно здесь долго оставаться, еще немцы поймают. Они теперь по дороге часто ездят.

— Когда к нам придешь? — спросил, прощаясь, Толька.

— Не знаю. Может, на днях приду к дяде Илье за рыбой. Тогда и к тебе загляну.

— А знаешь, — спохватился вдруг Толька, — лучше не надо к нам в дом… Тебя ведь фрицы теперь уже приметили. Начнут тебя ловить, а вместе с тобой и нас заберут.

Митька остановился и с удивлением посмотрел на друга. Толька, низко опустив голову, ковырял ногой мягкий мох и, по-видимому, чувствовал себя неловко.

— Эх ты, трус!.. — с презрением бросил Митька и, круто повернувшись, зашагал прочь.

Толька постоял на месте, растерянно глядя вслед другу, а затем рванулся ему вдогонку.

— Митька!.. Постой!.. Я не хотел так… Ты не понял, Мить!..

Но Митька, ни разу не обернувшись, быстро исчез за деревьями.

Рассерженный и обиженный, Митька энергично шагал вперед, продираясь сквозь кусты. «Вот трус! Никогда не буду с ним водиться!.»

Но через некоторое время быстрая ходьба успокоила его, и он уже иначе стал думать о случившемся. Правда, Толькина трусоватость всегда возмущала его. Но, может быть, Толька по-своему прав? Василий Семенович с первых дней ушел в Красную Армию. На его семью и так косятся в деревне те, кто старается подладиться к гитлеровцам. Как же, семья красноармейца! Может, и вправду не стоит ему, Митьке, ходить к ним в дом, подводить под неприятности? Толька о семье заботится. Он ведь теперь один мужчина остался. Кроме него, только мать, да бабка, да сестренка маленькая…

Ладно, в дом к ним Митька не пойдет, а в следующий раз, когда будет в деревне, вызовет Тольку и скажет, что не сердится. Встречаться можно и подальше от дома, в лесу или на речке... Вот жалко, что сейчас у него Толькиных голубей нет. Как раз перед пожаром, дня за два, он ему последнего послал с запиской. А то бы сейчас вернулся домой и сразу написал, что будет дружить по-прежнему.

Надо только теперь своих переучивать. Ведь они по-старому будут к сторожке летать. Взрослых, пожалуй, не скоро выучишь, привыкли уже к прежней голубятне. Надо молодыми заняться. Вот и можно будет уславливаться с Толькой о встречах…

Эти размышления успокоили Митьку, и он начал думать о том, что, в общем, этот день провел неплохо, многое успел сделать. Картошки накопал, с Толькой повидался, а главное — удачно поохотился. Ишь, тетерища какая, даже нести тяжело. Ее не на один обед хватит. Это тебе не какой-нибудь паршивый маленький рябчик на один кус. Вот дед обрадуется!..

А если ругать будет?. Спросит — откуда взял. Ведь дед строго наказал — ружье спрятать и с ним не ходить.

Приблизившись к землянке и спрятав в дупле ружье и патронташ, Митька хотел было упрятать туда же и убитую птицу. Ну ее! Пусть дед ничего не знает. Потом можно привести сюда Федьку и ему отдать. Но тут же Митьке пришло в голову, что больному деду теперь хорошо было бы поесть наваристого мясного супа. Может, скорее поправится. Да и не хотелось ничего скрывать от дедушки.

Правда, на этот раз дело было серьезнее. Несмотря на запрет, ружье взял, да еще и стрелял два раза.

«Ничего, попрошу прощенья как следует. Скажу, что никогда больше не буду этого делать», — подбодрил себя Митька и, взяв убитую птицу за ноги, направился к землянке.

— Э, да ты, брат, с добычей, — с интересом протянул дед, когда Митька робко положил возле него птицу. — Какую же это дичь ты мне принес?

— Деда, прости меня… — не глядя на лесника, произнес Митька.

— За что простить-то? — делая удивленное лицо, спросил Егор Николаевич.

— За ружье… Ты не велел, а я ружье взял, — еще тише ответил Митька.

— Ага, значит сам знаешь, что нехорошо старших обманывать. Вранье, сынок, до добра не доводит. Я тебе не велел ружье брать, о тебе же заботясь. Так идет себе мальчонка, никто и не посмотрит, а с ружьем — сразу внимание обратят. То-то… Лучше скажи, никто тебя на поле там не видел?

— Никто, кроме Тольки, — уже смелее заговорил Митька. — Он туда ко мне пришел. Не знал еще, что погорели мы. Я ему сказал, что мы у одной тетки на Низовской живем и что я вернулся только за картошкой.

— Ну и ладно. А теперь покажи, кого это ты подстрелил? — Егор Николаевич взял убитую птицу, покачал ее на руке, будто взвешивая, и внимательно поглядел на внука. — Как же она называется, по-твоему?

— Тетерка… — неуверенно ответил Митька.

— И то… тетерка… — протянул лесник. Но тут же под его густыми, прокуренными усами дрогнула улыбка, и он громко рассмеялся, глядя на смущенного внука. — Тетерка!.. Сам ты, брат, тетерев! Охотничек!.. Простую курицу за тетерку принял!.. Рябуха ведь это наша. Неужто не узнал?

— Курица?!. — Митька почувствовал, что не только лицо, но даже уши у него покраснели. — Как курица? Чего же она тогда на дереве сидела?

— А где же ей еще сидеть было, голова? Напугалась после пожара, вот и взобралась повыше. А ты — тетерка… Верно, где-нибудь недалеко от дома подстрелил?

Митька только сконфуженно кивнул головой.

— Вот видишь. Спряталась бедняга в кусты, а далеко не уходит, хозяина ждет. А хозяин-то пришел и бах!..

— Подумаешь… — обиженно проворчал Митька. — Вот и ждала бы на земле. Нечего по деревьям лазать, если курица.

— Да полно тебе, — успокоил огорченного внука лесник. — Курица ли, тетерка ли — все равно суп добрый выйдет. Да еще с картошечкой. Не горюй, Митрий, не сразу охотниками становятся. Поживешь в лесу подольше — научишься в птицах и зверях разбираться. А насчет ружья вот тебе мой сказ — больше без спросу не бери, хоть оно и тебе подарено. Не ружья жалко, а тебя, сынок.

— Не буду, деда, — уже весело пообещал Митька и побежал к речке чистить картошку. Все-таки хороший у него дед! Бабка Алена из-за всякого пустяка по три дня подряд пилит Тольку да ворчит. А дед Егор, случись что, побранит, но, если видит, что Митька понял свою вину, потом и не попрекнет ни разу.

Однако на этот раз Егор Николаевич все-таки изменил своему обычному правилу никогда не поминать о грехах внука.

Вечером, укладываясь спать и закуривая на сон грядущий последнюю трубочку, лесник все еще подсмеивался над Митькой.

— Так тетерка, говоришь? Ох, и знатный охотник!..

«Бой» у Цыганской долины

— Вот что, сынок, — сказал как-то Егор Николаевич. — Неплохо бы разузнать, что в Сорокине делается. Мне сейчас на люди ходу нет. Все-таки мы с тобой убежали, спасибо Федьке, от верной виселицы. И тебе бы не след в деревню ходить, но ты мал, тебя они не приметят, если сам на глаза не полезешь, а за мной уж непременно охотиться будут. Сходи-ка ты, браток, туда, только поосторожней будь. Предателей еще много на свете — остерегаться надо.

— Хорошо, дедушка, я осторожно…

— Да смотри, никому не говори, где живем, и никого не води сюда с собой, никаких мальчишек…

— И Тольке нельзя говорить?

— Пока и ему не говори. Дальше видно будет, — ответил Егор Николаевич, попыхивая трубкой. — Эх, не хотелось бы мне тебя посылать! Илью бы дождаться, да время не ждет. Когда он еще вернется…

— А разве дяди Ильи нет в Сорокине? — удивленно спросил Митька. — Ведь еще третьего дня он у нас был!

— Третьего дня был, а сегодня не придет. По делам ушел, в другую деревню. Ну, да это тебе и знать ни к чему. Нет, и все! Твое дело — помалкивать.

Митька обиженно отошел в сторону. Никогда еще дед не разговаривал с ним так: не то чтобы сердито, а как-то сурово. Видно, чем-то озабочен он.

Тем временем лесник, достав клочок бумаги, нацарапал не ней несколько слов огрызком карандаша, а потом вновь подозвал Митьку.

— Ну вот, Митрий. Отнесешь эту записку одному человеку. Знаешь, где Марьинский хутор? Помнишь, в прошлом году мы с тобой туда за семенами ездили?

— Кажется, помню, — ответил Митька. — Надо идти через деревню, перейти мост через Каменку, потом до Барсучьих ям добраться, на горе, около ручья…

— Ну, ну… — поощрительно улыбнулся Егор Николаевич.

— С Барсучьих ям, — продолжал Митька, — свернуть к лесной дороге и прямиком на Марьинский хутор. Там объездчик Дроздов живет. Хромой такой, одна нога короткая. Еще борода у него маленькая, клинышком.

— Ну и молодец, Митюха! Хорошая у тебя память! Так вот, как раз этому Дроздову и отдай записку. Никому другому, понятно? Только ему самому, в собственные руки.

— А если его дома не будет?

— Будет. Он все эти дни вестей от меня ждет. Иди-ка сюда!..

С этими словами дед вывернул пояс Митькиных штанов, подпорол изнутри, вложил записку и, достав иглу с черной ниткой, зашил подпоротое место.

— Вот и готово! — Егор Николаевич крепко прижал к груди внука и поцеловал его в голову. — Шапку надень и волосы спрячь хорошенько — приметные они у тебя. Остричь бы их надо, да рука не поднимается. У матери твоей в детстве вот точь-в-точь такие же были… — тяжело вздохнул дед. — Ну, беги, сынок. На обратном пути можешь своего дружка повидать. Только не задерживайся у него надолго. Я ждать буду.

Торопливо шагая через лес, Митька с гордостью _u думал: «А ведь дедушка мне все свои тайны доверяет! Не то что Тольке Коровину. Ему никто бы не доверил связь с партизанами держать. Вообще, неплохой Толька парень, но трусишка и болтать любит. Недаром дедушка не велел его в землянку водить. Захочет похвастать перед ребятами и всем разболтает, где мы с дедом живем».

Выйдя из лесу, Митька увидел освещенную утренним солнцем деревню Сорокино. А вон и школа среди деревьев. Около нее, по дорожке, мимо кустов сирени, ходит часовой. Все еще стоит там их гарнизон!

Из трубы Толькиного дома идет дым. «Наверно, Толька еще спит, — подумал Митька. — Не дурак он поспать. Из-за этого и в школу опаздывал часто». И вспомнил Митька, как еще в первом классе прибежал как-то друг его на урок, а у самого на одной ноге — сапог, на другой — валенок. Проспал, как всегда, ну и впопыхах не посмотрел, что на ноги натягивает! Вот смеху было!.. «Надо зайти к нему на обратном пути. Скажу, что я вовсе и не злюсь на него».

Постояв немного, Митька свернул с дороги и по кустам обошел деревню стороной, решив не идти через мост, а перебраться вброд через Каменку.

Выйдя к обмелевшей от жары речке, он подвернул штаны, перешел на другой берег и по покосам зашагал к Барсучьим ямам.

Митька точно выполнил поручение деда — отдал записку в руки хромому объездчику. Тот даже просиял от радости, прочитав ее. Угостил Митьку чайком с медом, велел в гости приходить, а на прощанье спросил, как Федька поживает.

— Хорошо. Здоровый стал, большой, — охотно ответил Митька.

— Ну, ну, берегите его, он вам верный друг. — И, пожав Митьке руку, как взрослому, объездчик проводил его до калитки.

«Наверно, этот Дроздов тоже партизанам помогает, если дед с ним тайные дела ведет, — размышлял Митька на обратном пути. — Значит, хороший человек. И шустрый такой, ловкий, не смотри, что хромой…»

В еловой поросли резвилась веселая белка. Митька погнался за ней. «Поймаю и приручу вместо Стрелочки», — решил он, взбираясь на стоявшую поодаль от других елочку, на вершину которой вскарабкалась белка. Перескочить ей отсюда некуда, сейчас Митька ее схватит. Но зверек оказался быстрее и хитрее его. Выждав момент, когда зверолов добрался уже почти до самой верхушки и протянул к ней руку, белка нахально щелкнула языком и, совершив головокружительный прыжок, перелетела через Митькину голову, соскочила на землю и помчалась к высокой сосне. Не ожидавший этого Митька сорвался с дерева, изрядно ободрав при этом руки.

— Ах ты, чучело рыжее! Из-за тебя еще шею сломаешь! — рассердился он, бросил вдогонку белке шишку и, отряхнувшись, зашагал дальше.

В деревню Митька вошел со стороны огородов, для чего снова перешел речку вброд, ниже моста. Он решил подойти к избе Коровиных со стороны переулка, чтобы не показываться на главной улице, и вызвать Тольку условным свистом, но когда подошел к забору, то услышал чьи-то быстрые шаги за спиной. Митька резко обернулся и чуть не сбил с ног своего друга.

— Фу-у, еле догнал тебя, — задыхаясь, произнес тот. — Шагаешь, словно скороход.

— А ты бы крикнул, я б и остановился. Или язык у тебя от страха отсох? — усмехнулся Митька.

— Да нет. Просто неохота кричать на всю деревню. Еще и правда фрицы всполошатся. Посмотри, сколько их. — И Толька указал рукой на школу.

Укрывшись за углом забора, Митька взглянул в сторону, куда показывал Толька. Действительно, на школьном крыльце сидели солдаты. Видимо, один из них только что рассказал что-то смешное, потому что все громко хохотали.

— Видал?.. — тихо сказал Толька. — А ты говоришь — закричал… Перепугал бы фрицев, они бы потом всю ночь стреляли. У них, видно, закон такой: стоит часовой на посту, ходит-ходит, а потом, ни с того, ни с сего — бах в воздух! И опять ходит взад-вперед. Я один раз специально смотрел: в кого это, думаю, он там палит? А оказывается, он просто в воздух строчит.

— Наверно, чтобы самому страшно не было, — предположил Митька.

— А что ты думаешь? Наверно, так, — подтвердил Толька. — Мить, а ты куда идешь?

— Не видишь, что ли! К твоему забору подбирался, тебя вызвать хотел.

— Правда? Не злишься, значит? Я ведь не хотел…

— Да ладно, чего там, — отмахнулся Митька.

— Нет, ты дай сказать. Я ведь не за себя боюсь… то есть и за себя тоже немножко, а только больше за своих. Ты вот в лесу живешь и близко фрицев не видел, один раз всего, когда они вашу сторожку сожгли, и то, помнишь, что вышло, ты сам рассказывал… А ведь у нас они рядом. Нагляделся я на них, знаю, что с людьми делают… — горячо оправдывался Толька.

— Ну ладно, ладно, я все понял. Дружим, как прежде, и говорить об этом больше нечего, — прервал его Митька. — А теперь, прощай.

— Ты куда? — встрепенулся Толька.

— Домой, дед ждет.

— А-а… — недовольно протянул приятель. — Остался бы, хотел я тебе тут одну штуку показать;..

— Какую штуку? — нетерпеливо перебил Митька.

— Так ты же говоришь, что тебе некогда!

— А который теперь час, как ты думаешь?

— Часа два будет, — прищурившись, взглянул на солнце Толька.

— Ну, тогда я могу еще побыть у тебя немного. Дед раньше четырех меня не ждет.

— Порядок! Давай так сделаем, — заговорщицким тоном сказал Толька, — если хочешь посмотреть, пойдем сейчас туда, к Цыганской долине. Я все спрятал там в овраге.

— Пошли, только ненадолго, — предупредил Митька.

— Зачем надолго? Мигом обернемся!

Перебравшись через Каменку, ребята бегом пустились к Цыганской долине. По пути они наткнулись на неглубокую ложбину. Толька повалился на землю и несколько раз перевернулся через голову. Митька бросился на него, и оба кубарем покатились по откосу.

Дно ложбины было выстлано свежей шелковистой травой. Друзья развалились на ней, закинув руки под голову. Еле заметной точкой кружил в небе ястреб. Делая быстрые круги, он вдруг камнем ринулся вниз, а потом снова взмыл вверх, да так высоко, что его едва можно было разглядеть.

— Курицу, наверно, высматривает, — следя за ястребом, сказал Толька.

— Он, как фриц, курятинку любит, — заметил Митька.

— Слушай, Мить, а ты знаешь, почему это место Цыганской долиной зовут? Мне мать говорила. Давно-давно пришли сюда цыгане и стали здесь табором… Мама тогда маленькая была и тоже бегала смотреть цыган. Потом они отсюда ушли, а луг этот с тех пор так и стали звать Цыганской долиной, — поведал Толька. Затем он быстро вскочил на ноги. — Ну, пошли!

В это время низко над лесом пролетели два самолета с желто-красной свастикой.

— Фашисты на Ленинград летят, — тихо сказал Митька.

— Ничего, скоро отлетаются…

Ребята быстро поднялись по склону ложбины и зашагали к тому месту, где была спрятана Толькина «штука».

— Теперь недалеко, скоро придем, — уверенно заявил Толька. И действительно, минут через пять, не больше, друзья подошли к краю глубокого оврага. Толька поманил за собою Митьку, они спустились в овраг, миновали какие-то кусты и подошли наконец к яме, заваленной сверху сучьями.

— Вот! Здесь и спрятано все! — торжественно произнес Толька.

Митька ринулся к яме, нетерпеливо сгреб в охапку сучья и, отбросив их в сторону, ахнул от удивления.

На дне ямы он увидел цинковые ящики, заполненные ржавыми винтовочными патронами. Рядом с одним из ящиков лежали четыре гранаты с длинными деревянными ручками, а немного поодаль — какая-то непонятная железная труба с двумя ножками.

— Видал? Я все это нашел в Цыганской долине, а здесь спрятал, чтобы фрицы не нашли! — гордо сказал Толька. — Вот бы теперь нам еще винтовку, палили бы сколько хочешь! Патронов уйма, только строчи.

— Здорово! А это что за труба такая? — спросил Митька, устанавливая ее на краю ямы. — Ножки тут еще какие-то, а внизу колесико и гирька на шнурке болтается…

— Может, пушка новомодная, — неуверенно предположил Толька, доставая из ямы патроны и гранаты.

— Ну да!.. Пушки все на колесах, и маленькие, и большие. Я видел на картинках и так, когда красноармейцы по шоссе ехали. А из этакой трубы только в небо и стрелять.

— Да брось ты ее! — перебирая патроны, мотнул головой Толька. — Лучше скажи, куда нам девать все это? Не фрицам же нести!

Митька ринулся к яме, нетерпеливо сгреб в охапку сучья и, отбросив их в сторону, ахнул от удивления.

И хотя Митька не ответил на Толькин вопрос, но сам сразу подумал про партизан. Вот бы им притащить этакое богатство! Однако он тут же отбросил эту мысль, припомнив сказанные ему как-то дедом слова: «Жилы будут тянуть из тебя, Митрий, все равно молчи, что знаешь про партизан». Да и годятся ли еще Толькины патроны? «Какие-то они все заржавленные» — подумал он, а вслух сказал:

— Это все немецкие, видишь, какая рукоятка у гранаты — длинная, деревянная. Вот нашу, советскую, я видел у красноармейцев, так та вся железная и наполовину короче. Удобная такая…

— Наша и рвется, наверно, сильнее, не то что эти деревяшки, — презрительно добавил Толька.

— Ясно, что сильней, — тоном знатока подтвердил Митька. — Наши небось из чистого железа. Вот этой деревяхой если даст по голове, так только шишка вскочит, а если наша железная ахнет — полголовы не станет, а не то и всю начисто оторвет.

— У нас все оружие лучше. Папка, когда на фронт уходил, сказал, что фрицам с нашей армией нипочем не справиться, — подтвердил Толька, деловито отвинчивая колпачок на рукоятке гранаты.

— Ты там смотри не накрути чего-нибудь! — остановил его Митька. — Сам видишь, штука немецкая, кто его разберет, как там что рвется. Бахнет вот, тогда узнаешь, как крутить! Была бы наша, советская, так мы бы знали, как с нею обращаться. Слышь, Толька, — вдруг подскочил он. — Давай мы их испробуем, годятся ли!

— Давай! — очень охотно согласился Толька. — А как стрелять будем, винтовок-то нет ведь у нас?..

— Эх ты, не знаешь… Огонь разведем, а туда сперва одну гранату бросим — она как даст!.. А потом патроновштук двадцать насыпем, вот они и начнут строчить, как пулемет: тра-та-та!.. — затарахтел Митька, держась за рукоятки воображаемого пулемета.

Увлекшись, друзья совсем забыли про стоявший в деревне немецкий гарнизон.

— Вон туда отойдем, подальше в лес, — неопределенно махнул рукой Митька. — Вытаскивай из ямы один ящик с патронами и гранаты. А остальное надо спрятать как следует. Землей засыпем и сучьями сверху забросаем.

— Зачем? — удивился Толька.

— Как зачем? Если они годные, тогда поберечь надо. Пригодятся.

— Для чего? — все еще не понимал приятель.

— Ну и чудной ты, Толька! Что ж, по-твоему, немцы всегда тут будут? Начнет их отсюда Красная Армия выбивать и вдруг — патронов мало. А мы сразу и скажем красноармейцам: «Пожалуйста, товарищи, целая яма у нас приготовлена». А может, партизаны придут — им отдадим.

— И попросим, чтобы за это они нас к себе взяли. Тогда наверняка возьмут, если к ним с собственными патронами придем! — подхватил Толька.

Митька лишь ухмыльнулся, старательно помогая другу спрятать оставшиеся в яме боеприпасы. Он твердо решил сообщить партизанам о Колькином кладе, если «испытание» пройдет удачно.

Поднявшись на горку, ребята быстро развели костер и, швырнув в него гранату, спрятались за дерево. Вскоре раздался грохот, всколыхнулся воздух и через головы друзей перелетела горящая головешка, отброшенная силой взрыва.

— Вот это так шарахнуло! — посмотрел на друга Толька. — Ничего, что германская — дала как из пушки!

Теперь патронов в огонь насыпем! — предложил Митька. — Получится вроде бой. Сперва гранаты рвутся, потом пулемет строчит…

— Вот, черт, — выругался Толька, подбежавший к тому месту, где был разложен костер. — Ни одной головешки не осталось, даже зола разлетелась!

Снова разжечь костер было делом нескольких минут. Друзья высыпали в него штук двадцать патронов и опять спрятались за толстое дерево. Через некоторое время патроны начали рваться один за другим.

— Слыхал? — толкнул друга Митька, — прямо как пулемет! Только бьют как-то невпопад — то по два сразу, а то слишком редко. Давай, посмотрим, как они взрываются… — И, отпихнув Тольку, высунулся из-за дерева.

— Не суйся, а то убьет! Слышишь, как пули свистят, — испуганно ухватился за друга Толька.

В это время прогремели сразу три выстрела, и Митька поспешно спрятал голову, сказав однако:

— Врешь ты все, что пули свистят!

— Да, вру… — обиделся Толька. — Сам видел, как с деревьев хвоя сыплется.

Простояв еще немного за деревом, друзья решили подойти к костру.

— А ты считал, сколько раз стрельнуло? — опасливо спросил Толька.

— Считал, да сбился со счета. А ты считал?

— Кажется, двадцать один…

— Да мы патронов-то положили всего двадцать штук!

— Двадцать?.. Значит, на один сбился я.

— Пошли тогда.

Подбежав к костру, ребята стали осторожно ворошить головешки. И тут вдруг грянули два выстрела — два патрона почти одновременно взорвались, разбросав горячие угли. Митька от неожиданности подпрыгнул, а Толька упал на землю и схватился обеими руками за голову.

— Что с тобой? — склонился над ним перепуганный Митька.

В ответ Толька лишь пошевелил головой и внезапно опрометью бросился за ближнюю сосну.

— Что ты бегаешь, как чумовой? — в сердцах закричал Митька.

— Да, бегаешь… Тебе хорошо кричать! А меня вот в голову контузило. Буду теперь на всю жизнь контуженный, как дядя Максим. Он тоже все время головой трясет — его на войне снарядом контузило…

— Так то снарядом, а здесь патрон, да и тот не очень громко выстрелил.

— Больше и близко не подойду! Ну его к черту, еще совсем убьет, — продолжал сердито ворчать Толька, непрестанно тряся головой.

— А знаешь что? Давай второй костер разведем! — предложил Митька. — Пока в одном патроны стреляют, мы в другой гранату бросим. Будет и вовсе как настоящий бой! И еще «ура» закричим.

— Давай! — сразу согласился «контуженный», моментально забывший о своем несчастье. — Только чтоб не сразу…

Пока разгорался второй костер, друзья прислушивались — не загремит ли еще выстрел. Но все было тихо. И снова высыпав в один костер патроны, теперь уже точно по счету — пятнадцать штук, — Митька бросил во второй гранату. Оставались еще две гранаты и целая куча патронов.

— Когда ура кричать? — деловито осведомился Толька.

— Как ударит граната, тогда и заорем во всю глотку…

Едва успел Митька закончить, как взорвались несколько патронов и оглушительно рванула граната.

— Ура-а-а! Ура-а-а! — что есть силы закричали приятели.

— Вот это да! — захлебывался от восторга Толька. — Нагоним фрицам страху, сразу из Сорокина убегут! — И, ощупав голову, успокоенно сказал: — Кажется, и контузия у меня прошла.

— У тебя ее и не было, — отрезал Митька.

— Не было, да? А видел, как я упал, как головой тряс?.. По-твоему, я нарочно, да?..

— Да ладно, чего ты взъелся! Лучше подожжем вон ту кучу хвороста. Она сухая, сразу загорится. А туда высыпем все патроны — те, что еще в ящике остались. Их там много — они весь день стрелять будут. В костры бросим по гранате, а сами деру, домой, в деревню…

Идея Тольке понравилась. Когда все было готово и куча сухого хвороста ярко запылала, ребята отбежали к оврагу.

— Смотри, как красиво горит!

Бах-бах-бах!.. — начали рваться патроны.

— Идем, — потянул друга за рукав Митька.

— Постой, поглядим, как граната даст…

Но тут, совершенно неожиданно, со стороны Цыганской долины раздалась вдруг длинная пулеметная очередь и над головами замерших от испуга ребят с визгом понеслись пули.

— Я так и знал, что фрицы придут! — прошептал побледневший Митька.

В одном из костров в этот момент взорвалась граната, и пулемет с новой силой начал поливать лес. Потом затарахтели и автоматные очереди.

— Айда по оврагу к речке, — почему-то шепотом сказал Митька дрожавшему от страха Тольке.

Пригибаясь к земле, спотыкаясь и падая, друзья побежали по дну глубокого оврага. Благополучно добежав до берега речки, они остановились, чтобы перевести дух.

— Черный ты, как негр. И я, наверно, не лучше. Давай умоемся, — предложил Митька.

— Мою черноту не смоешь. Это не грязь, Митя. Это при контузии меня порохом обдало, вот я и почернел, — объяснил немного успокоившийся Толька.

Однако после усердного полоскания в холодной воде следы Толькиной контузии все же исчезли и, кажется, навсегда.

— Ну, теперь по домам, и никому ни слова, что это мы так фрицев всполошили! Обещаешь? — строго спросил Митька.

— Честное пионерское! — поклялся Толька.

Когда друзья добрались до деревни, многие жители ее, опасливо прижимаясь к избам, вглядывались в сторону Цыганской долины, откуда все еще доносились выстрелы. Смотрели туда и трое вооруженных гитлеровцев, стоявших на карауле у школы.

Возле маленькой избенки, против Толькиного дома, тоже собралась небольшая группа сельчан. Когда ребята подошли поближе, они услышали, как дядя Максим громко сказал:

— А смелые все-таки партизаны. Среди бела дня фрицам бой устроили!

Друзья весело переглянулись.

— Знали бы они, что там за партизаны были, — тихонько прошептал Толька и хихикнул.

— Ох, и всыпали бы нам — дальше некуда!.. Ну ладно, пока. Я завтра приду на речку. Ты тоже с утра приходи, да голубей своих пару принеси. Я их возьму к себе на всякий случай, может что сообщить надо будет.

— Обязательно принесу, — пообещал Толька.

У ворот Тольку встретила бабка Алена.

— Ты где болтаешься, паршивец этакий!.. — набросилась она на него. — Не слышишь, что ли, что немцы с партизанами уже два часа воюют, с пушек бьют, аж лес трясется. Убьет еще тебя, сопливый, или калекой навек останешься! — И бабка в сердцах дала Тольке увесистый подзатыльник и погнала в избу. Но что значил этот подзатыльник в сравнении с той сумятицей, которая поднялась у фашистов!

Забираясь на печку, Толька, очень довольный, подумал: «Вот так наделали переполоху! Все фрицы от страха трясутся… А бабка кричит — из пушек бьют. Вот глупая! Не может различить, где пушка, а где граната…»

Тольке казалось, что после всех треволнений сегодняшнего дня он и вовсе не сможет заснуть. Но усталость взяла свое, и, пригревшись на печке, он вскоре сладко захрапел, продолжая и во сне довольно улыбаться.

А Митька, расставшись с другом, бросился бегом через огороды. Пробежав метров триста по большаку, он оглянулся и юркнул в густой кустарник. А

когда убедился, что никто его не видит, широкими шагами напрямик направился домой, к землянке.

Было жарко, Митька спустился в глубокий овраг, по дну которого бежал холодный ручей, лег животом на землю, меж камней, и, прильнув губами к воде, пил долго и жадно. Потом встал, отряхнулся и вскарабкался на крутой склон оврага. Оттуда он увидел вьющийся над землянкой дымок. Озорно засвистев, Митька помчался, как ветер. Вот уже слышен знакомый скрип качелей. Уступив просьбам внука, Егор Николаевич и возле землянки соорудил качели, доставлявшие немало удовольствия не только Митьке, но и Федьке.

Вот и сейчас, в ожидании хозяина, Федька тихонько раскачивался на доске. Завидев Митьку, он кубарем скатился на землю и побежал навстречу. Егор Николаевич сидел у костра и помешивал в котле большой деревянной ложкой.

— Все сделал, дедушка! — закричал Митька. — Отдал прямо в руки Дроздову. Ох, и обрадовался он!.. Велел тебе кланяться.

— Молодец, Митюха!

… В подвешенном над костром котле варилась видно очень вкусная похлебка, аппетитный запах которой приятно щекотал нос. Федька сидел между корнями толстой ели, развалившись, как в кресле, и облизывался, поглядывая на котел. Шанго прилег рядом с Митькой и то и дело щелкал зубами — ловил надоедавших ему комаров. Егор Николаевич улегся на сухом мху. Попыхивая своей неизменной трубкой, он спросил у внука:

— Так, говоришь, какие-то партизаны с немцами у Цыганской долины бой устроили?..

Как-то стыдно было врать деду. Митьке очень хотелось признаться, что никаких партизан не было и что весь этот переполох устроили они с Толькой. Но, вспомнив о том, что он и его друг дали честное пионерское слово молчать, Митька удержался и, потупив глаза, неуверенно ответил:

— Так в Сорокине говорили. Я слышал..

Дед что-то проворчал, потом вынул трубку изо рта, сплюнул и проговорил:

— Чудеса!.. И что им понадобилось средь бела дня под самой деревней палить? Ну да ладно, Митюшка. Сходишь завтра, узнаешь толком, что там было, а теперь обедать давай, еда уж поспела.

Когда с похлебкой было покончено и Федька принялся катать по земле пустой котел, старательно вылизывая его, Митька спустился в землянку и улегся спать. Немного погодя на нары, покряхтывая, забрался и Егор Николаевич. Вскоре оба мирно похрапывали.

А вокруг землянки в этот не по-летнему темный вечер бродили два бдительных сторожа — Федька и Шанго.

Ночью Митька внезапно проснулся. Негромко, но настойчиво лаял Шанго. Егор Николаевич быстро слез с нар, натянул старые валенки и вышел наружу.

— Ты что, милый, на своих лаешь? Тихо, тихо… — донесся до Митьки спокойный голос деда.

С Митьки сон как рукой сняло. Интересно, кто бы это мог быть? Он тихонько слез с нар и, подобравшись к открытой двери, увидел, что дед разговаривает с какими-то вооруженными людьми. Слов Митька разобрать не мог — лесник говорил тихо, показывая рукой в сторону железной дороги.

«Партизаны! — подумал Митька, глядя на ночных гостей. — С головы до ног в оружии!..»

Незнакомцы закурили, угостив и лесника махоркой. Потом поправили заплечные мешки, нагруженные чем-то тяжелым, пожали деду руку и ушли.

Егор Николаевич постоял еще немного, повернулся и направился к землянке. Митька, отпрянув от двери, мгновенно вскарабкался на нары, накрылся шубейкой и притворился спящим.

Митька спешит на выручку

Было уже поздно, когда Митька получил на другой день от деда еще одно задание. Егор Николаевич велел ему снова сбегать к хромому объездчику, да побыстрей.

— Смотри, сынок, если задержишься, можешь заночевать в деревне у дружка своего, а еще лучше — у дяди Ильи..

— Хорошо, деда, где-нибудь переночую, — беспечно ответил Митька, заворачивая в чистую тряпку кусок мяса на дорогу. Потом он подтянул штаны, зашнуровал покрепче ботинки, нахлобучил на голову серую, видавшую виды кепку и, взяв палку, собрался в путь. Перед уходом все же не удержался, подбежал к голубятне, посвистал голубям и направился к лесу.

Пройдя прямиком чащу, Митька вышел к Белому камню. Остановившись у горы, он посмотрел на расстилавшееся внизу Сорокине. Тихо теперь в деревне. Люди боялись гитлеровцев и редко появлялись на улице. Зато по селу без конца сновали фрицы. А вот и часовой, как всегда, стоит у школы. Теперь его хорошо видно издали: фашисты вырубили на дрова все деревья вокруг здания. В лес они стараются не ходить — боятся партизан…

«Красиво-то как!» — подумал Митька, взглянув на клонившееся уже к закату солнце.

В это время где-то вдалеке, в стороне Марьинского хутора, раздался выстрел. Он прозвучал, словно хлопок пастушьего кнута. Митька долго смотрел в ту сторону, потом перевел взгляд на речку. Она извивалась серебристой лентой среди лугов, местами скрываясь в густых зарослях. Там, где в низинах речка пробегала мимо болотца, уже поднимался предвечерний туман. Заметно темнело. Надо торопиться.

Митька присел на камень, снял ботинки, вытряхнул набившиеся в них песок и хвою и, связав шнурки, перекинул через плечо. «Босиком скорей добегу, — решил он. — А то тесноваты ботинки стали. Натрешь ноги, потом хоть плачь, не обуешься».

Поднявшись с земли, он посмотрел в сторону Барсучьих ям. Оттуда, вздымая дорожную пыль, двигалась колонна гитлеровцев. «Наверное, они и стреляли. А вдруг объездчика убили?.. Узнать бы… Что если сейчас в деревню вперед фрицев прибежать? — И, цепляясь за кусты, он быстро спустился с горы. — Хорошо бы Тольку встретить. Уговорились ведь у речки сойтись, а я проспал!» — огорченно подумал Митька.

Подбежав к домику дяди Ильи, он увидел рыбака, который развешивал на заборе мокрую сеты

— Ты куда это летишь со всех ног? — спросил тот у Митьки.

— Некогда, дядя Илья! Фрицы в деревню идут, хочу посмотреть! — вместо ответа выпалил Митька и помчался к дому Коровиных.

Толька и бабка пилили во дворе какую-то доску. Рядом с ними стоял ящик, похожий на скворечню, но с задвижной крыщкой.

— Здравствуйте, бабушка, — вежливо поздоровался Митька.

— А, это ты!.. Ну вот и хорошо, как раз вовремя пришел. Помоги-ка вот дружку своему. А то совсем меня, старую, замучил: попили да попили с ним. Стара уж я для таких дел. — И бабка, продолжая что-то бурчать, ушла в избу.

— Скворечник делаешь? — удивился Митька. — А почему такой большой?

— Какой тебе скворечник! Не видишь, что ли? Ловушку для хорька строю! — сердито ответил Толька, заколачивая гвоздь. Но, засмотревшись на друга, промахнулся и ударил молотком по пальцу. Отбросив молоток в сторону, Толька мгновенно сунул палец в рот, потом схватился ушибленной рукой за ухо и запрыгал на одной ноге, будто по ней, а не по руке стукнул только что молотком.

— Все ты виноват… — забубнил он. — Пришел, и давай расспрашивать, что да зачем… Вот я и бац, прямо по пальцу. — И Толька, забыв даже спросить Митьку, почему он не пришел в условленное место, начал было скакать снова, но вдруг, увидев входивших в деревню гитлеровцев, остановился и закричал: — Митька, гляди! Полна деревня фрицев! Бежим, посмотрим…

Выскочив за калитку, друзья остановились.

— Глянь, глянь!.. — дергал Толька друга за рукав. — Поймали они кого-то! Ой, избили-то как!.. Смотри, один совсем маленький, чуть больше нас с тобой… Может, партизаны это?..

Но Митька не ответил другу. С остановившимся сердцем, широко открытыми от ужаса глазами смотрел он на избитых людей. Расставив ноги, с руками, связанными за спиной, в центре группы стоял командир партизанской разведки Павел Смирнов. Митька знал его: Смирнов часто бывал у деда. Рядом — Коля Маркин и еще один. Его лицо было залито кровью. А четвертый… четвертым был объездчик Дроздов с Марьинского хутора! На нем не было заметно следов побоев, но и у него, как у остальных, руки были закручены за спину и связаны. Свисавшая с них веревка волочилась почти по земле.

«Как же это их поймали? — молнией пронеслось в голове у Митьки. — Теперь расстреляют или повесят!..»

— Пошли ближе, посмотрим, — предложил Толька.

Очутившись неподалеку от партизан, Митька прижался к забору. Посмотрев на окружающих, Павел Смирнов встретился с ним глазами, и Митьке показалось, что во взгляде разведчика сверкнула искорка надежды. Но Смирнов тут же перевел взгляд в сторону.

— Митька, смотри! Хромой объездчик с Марьинского тоже здесь! — взволнованно прошептал Толька.

И как раз в этот момент Дроздов резко повернулся в сторону ребят и в упор посмотрел на Митьку. Митьке почудилось даже, что объездчик сказал что-то еле слышно.

«Наверно, ждал меня и в это время попался…»— с болью подумал Митька и стиснул кулаки.

В стороне, за садом, раздался резкий окрик, потом топот копыт, и к схваченным партизанам подскакали три кавалериста. Один из них, видимо командир, что-то крикнул солдатам, повернул коня, и Митька узнал в нем того самого офицера, который чуть не убил деда и приказал сжечь сторожку. «Еще заметит, сволочь!» — подумал Митька и, потянув друга за рукав, проговорил:

— Бежим, Толька! Я этого гада знаю — это он наш дом спалил!.

Один за другим протиснувшись сквозь щель в заборе, друзья кустами заросшего сада стали пробираться к дому. Уже темнело.

— Толька, давай все же посмотрим, куда партизан поведут!..

— Давай! А ты откуда знаешь, что это партизаны?

— Сразу видно, — пожал плечами Митька, поняв, что проговорился. — Почему же фрицы их так избили и веревками связали? Конечно, партизаны.

Ребята притаились за забором, следя за четверкой арестованных и окружавшими их гитлеровцами.

— Убьют их, — взглянув на друга, сказал дрогнувшим голосом Толька. — У фрицев разговор короткий — трах, и капут! Глянь, в избу к дяде Максиму повели. Видать, там запереть собираются. У него изба крепкая…

— Вот бы налететь ночью да выручить, — горячо сказал Митька.

— Так ведь их фрицы стерегут. Стрелять будут! — испуганно глядя на друга, возразил Толька.

— «Будут»… А если не выручить людей — убьют их, понял?! Разве тебе не жалко?

— Конечно, жалко, — тихо ответил Толька и понурил голову.

— А ты бы помог освободить их?

— Я?.. Чем же я помогу…

— Можешь! Ты только делай, что я скажу, — решительно произнес Митька.

Он уже знал, как надо поступить. Надо срочно бежать в лес, к деду, все рассказать, а дед уж решит — что дальше. Может, он знает, где сейчас партизанский отряд…

Толька в полной растерянности смотрел на друга. Ему было страшно. И все же он не мог отказаться — ох, как стыдно будет, если Митька снова назовет его трусом! Да разве один только Митька! И потом, ведь на этот раз речь идет о людях, которым грозит смерть!..

— Честное слово, все сделаю по-твоему! — твердо сказал наконец Толька. — Честное пионерское!..

— Тогда вот что, — быстро заговорил Митька. — Я помчусь к деду, скажу ему, что фашисты поймали партизан и объездчика, а ты заберись на свой чердак и наблюдай, что фашисты делать будут и куда поведут партизан. Всю ночь сиди, да смотри не засни! Они тут, наверно, на одну ночь только, а завтра их небось куда-нибудь отправят, если еще ночью не расстреляют…

— И что же делать дальше?

— Слушай и не перебивай! — сердито прикрикнул Митька. — Как только я в землянку вернусь, сразу пошлю тебе голубя и напишу, что дальше делать. А ты следи за фрицами: чуть они с места двинутся — сразу посылай мне записку с голубем. Хорошо, успел я приучить своих, чтоб в новую голубятню летели! И смотри, куда фрицы пойдут, по какой дороге. Наверно, на Мшинскую, больше некуда, а уж оттуда в Лугу. Когда они по дороге пойдут — сосчитай, сколько их, а потом сообщишь мне в записке. Понятно? Ну, смотри, Толька, не проворонь! Прозеваешь, убьют немцы наших партизан! Да, вот еще что: как выпустишь голубя, подожди минут пять и второго пускай, с такой же запиской…

— Зачем? Ведь и один долетит!.. — удивился Толька.

— А если не долетит? Мало ли что — ястреб схватит или фрицы подстрелят. Ну, действуй, Толька! Надо спасти партизан, понял! Мы должны это сделать, ведь мы пионеры!.

— Все сделаю, не бойся, я понимаю. Дело военное, чуть что — и к стенке, — непривычно серьезно, даже сурово ответил Толька.

— Тогда все! Делай, как сказано, а я к деду помчусь!..

После того как исчез Митька, Толька еще немного понаблюдал за карателями, потом собрал доски, схватил недостроенную ловушку для хорька и понес все это за избу, туда, где стоял маленький сарайчик. Аккуратно сложив доски и поставив ловушку, он зашагал к крыльцу.

Однако, свернув за угол избы, Толька чуть не наткнулся на немецкого солдата, стоявшего спиной к нему. Подняв голову, солдат к чему-то напряженно прислушивался… «Голуби!» — сразу сообразил Толька и похолодел от страха. Птицы, которых он прятал на чердаке, должно быть громко ворковали. Услышит немец, обязательно перебьет всех! Как же тогда послать весть Митьке, к чему тогда наблюдать за фрицами?!.

И, недолго думая, Толька во весь голос заорал: «Выходила на берег Катюша…» Слухом Толька не отличался, но голосом обладал весьма пронзительным. Вышло здорово: фриц даже подскочил от неожиданности. Обернувшись и увидев перед собой покрасневшего от усердия Тольку, немец сердито шагнул к нему, размахнулся и отвесил здоровенный подзатыльник, от которого певец кубарем полетел в кусты. А солдат потер кулак, ухмыльнулся и, пробормотав «Гут!..», пошел прочь.

Толька же, сидя на земле и потирая оцарапанную колючим крыжовником щеку, удовлетворенно подумал: «Больно, зато голубей спас!»

Было совсем темно, когда Митька добрался до землянки. Он сразу же бросился к деду, лежавшему на нарах.

— Дедушка, дедушка! — задыхаясь, выкрикнул Митька. — Наших партизан фашисты поймали! И объездчика Дроздова тоже. Вместе одной веревкой связаны. А один так избит, что все лицо в крови! Я его не узнал… Там еще Коля Маркин и Павел Смирнов!..

Дед тотчас подскочил на нарах, как ужаленный, и, больно схватив Митьку за плечи, сказал очень тихо, сквозь зубы:

— Ты что, Митрий, шутки шутить надумал? — Но, вглядевшись в огорченное, взволнованное Митькино лицо, громко крикнул: — Ах ты, черт побери!.. Вот беда-то!..

Сразу помрачневший, дед, зажигая коптилку, угрюмо спросил:

— И сильно, говоришь, побиты?

— Сильно, все в крови…

— Что же делать-то?.. — растерянно протянул лесник, дрожащими руками набивая табаком свою носогрейку.

— Убьют их, если не освободить, — сказал Митька.

— Точно, Митрий. Выручать надо! Только тут уж Федька не поможет.

Эти слова Егора Николаевича напомнили Митьке об увиденном им гитлеровском офицере. Наклонившись к уху деда, Митька шепотом сказал:

— А знаешь, кого я видел? Того самого фашиста, который наш дом велел сжечь и тебе голову разбил! Он этим отрядом командует… Да ты не слушаешь, деда?..

Егор Николаевич молчал. Он торопливо обулся, потом зарядил двустволку, опоясался партонташем и подозвал Шанго.

— Ну, Митрий, жди нас. Сиди здесь с Федькой и никуда…

Не сказав больше ни слова, лесник скрылся в ночной мгле. Широко шагая, старик направился в сторону озера Валли.

— Ты куда это шубу тащишь, Анатолий? — строго спросила бабка, увидев, что Толька снимает с колка отцовский тулуп.

— Что-то жарко спать в избе сегодня, бабушка. Я на чердаке лягу, — небрежно ответил Толька. — Там хорошо на сене…

— Видали такого?! — всплеснула руками старушка. — Все лето в избе спал и жарко не было, а под осень ему вдруг жарко стало! Положь, положь шубу на место! Кому говорю?

— Бабушка, да я сегодня хорька ночью подкарауливать буду, а то он еще голубей загрызет. Курицу-то слопал…

При упоминании о курице, которую бабка с таким трудом сберегла от фашистских лап, старушка смягчилась. Да и мать вступилась за Тольку. Теперь уже сама бабка принялась наставлять внука, что ему надо взять с собою, чтобы убить хорька.

— Бабушка, я топор возьму. Как трахну хорька по голове, из него и дух вон!

— Топор, топор… В темноте и не попадешь то-пором-то, голова садовая! Возьми лучше вилы. Как увидишь, так и коли.

И бабка сама отправилась во двор и принесла вилы.

Толька взобрался на чердак, натаскал к окну сена и устроился поудобнее. Усевшись у окна, он выглянул на улицу. Около дома дяди Максима ходил гитлеровский часовой.

— Вот черти, хвороба бы их забрала! — вполголоса пробурчал Толька, вспомнив, как ругала немцев бабка.

Уже совсем стемнело, когда послышался вдруг шорох крыльев и на подоконник чердачного окна уселся голубь. «От Митьки!» — сообразил Толька. Он ощупью снял с лапки птицы записку и, отбежав в дальний угол чердака, чтобы не было видно с улицы, зажег припасенный заранее огарок.

«Делай все, как я сказал. Гляди в оба, сообщи, когда двинутся», — писал Митька. Толька вздохнул и снова занял свой пост у окна. Его трясла нервная дрожь, он вздрагивал при каждом шорохе, хотя и хорошо знал, что это всего-навсего шуршат мыши, копошащиеся в углу, в сене. Тольке страшно хотелось убежать с темного, пустого чердака вниз, в теплую избу, где спит мать и похрапывает на печке бабка. Но он отгонял от себя это желание. Дело было слишком серьезное. «На этот раз докажу Митьке, что я не трус…» — подбадривал он себя, вглядываясь в темную, пустую улицу.

Долго сидел Толька на чердаке с вилами в руках. Где-то в конце деревни стрекотнула автоматная очередь и снова все стихло. Часовой стрелял, наверно…

Перед мысленным взором Тольки возникли окровавленные, избитые партизаны. Что с ними теперь? Наверно, лежат связанные, голодные. А может, их бьют и пытают?.. Огонь-то всю ночь горит в избе дяди Максима. Удастся ли освободить их? Куда побежал Митька? Наверно, к партизанам. Должно быть, ему известно, где они. Дед ведь у него лесник, каждый кустик в лесу знает…

Толька ждал, что партизаны вот-вот налетят на Максимов дом, перебьют охрану и освободят своих товарищей. Но все было тихо, вот и третий часовой сменился, в каком-то дворе пропел петух. Утро близко, а партизаны все не идут освобождать своих. Может, Митька не нашел их? Лес-то велик…

Когда Толька услышал, что мать уже стучит коромыслом, собираясь к колодцу, он, еще раз посмотрев в окно на часового, спустился в избу и повесил шубу на место.

— Ну как, убил хорька? — встретила его вопросом бабка.

— Нет, бабушка, — стараясь казаться огорченным, ответил Толька. — Наверно, почуял, что человек сидит, и не пришел…

— Ну-ну… Сегодня не пришел, в другой раз придет. Ты его подстерегай, — проворчала бабка.

Но Толька уже не слушал ее. Он внимательно наблюдал за улицей: вот промчался на лошади тот самый фашист-офицер, про которого Митька сказал вчера, что это он приказал сжечь лесную сторожку. Гитлеровец придержал коня перед избой дяди Максима, что-то резко крикнул часовому и поскакал дальше. Через полчаса к избенке подъехала телега, связанных партизан вывели из дому и усадили на нее. Объездчику развязали руки и дали вожжи, чтобы он правил лошадью.

Стоя у крыльца, Толька смотрел, как по деревне проходили каратели. Восемьдесят солдат насчитал он. Пошли по дороге на Мшинскую!.. Толька стремительно взбежал по лестнице на чердак, к голубям…

Капитан Лемке на своем сером в яблоках жеребце носился из конца в конец колонны. Сегодня он был доволен собой. На этот раз он не оплошает, его не напугает какой-то медведь. Добыча хороша — схвачены трое партизан и объездчик, который помогал им. Будет над чем поработать в Луге! На этот раз полковник не назовет его, капитана Лемке, бездельником. Доказательства его оперативности налицо!

И вновь хлестнув коня, Лемке поскакал к голове колонны, выходившей уже из деревни.

Когда дед ушел, взяв с собою Шанго, Митька достал свое ружье, вычистил его при свете коптилки, зарядил крупной картечью и вышел из землянки. Навстречу ему не спеша засеменил Федька.

— Ну, что не спишь, полуночник? Наверно, думаешь куда-нибудь в поле сбегать, в овес забраться? — почесав медведя за ухом, проговорил Митька.

Ох, и здоров стал за это время Федька! Когда он становился на задние лапы, то ростом был больше деда Егора. Но своего маленького хозяина по-прежнему любил и слушался.

На днях Федька отличился. Он задрал лосиху, загнав ее в болото. Митька, коловший неподалеку дрова, собственными глазами видел все это и сразу помчался к деду Пока они подоспели, Федька, основательно ободрав шею лосихи, уже выбрался из болота на сухой мох и сидел, облизываясь и довольно хмурясь на подходивших лесника с внуком.

— Ну как, Феденька, закусил? Ого, да он и нам оставил! — усмехнулся Егор Николаевич.

Он тут же выпотрошил лосиху, не снимая шкуры разрубил тушу на части и вынес из болота. Лосиха оказалась крупной, и Егор Николаевич с трудом дотащил до землянки окорока.

Так Федька обеспечил мясом и себя, и хозяев. Пуда четыре лосиного мяса Егор Николаевич закоптил, выкопав для него в склоне холма небольшой погребок. Остальное засолил в бочке.

… Федька, видно, проголодался и задумал уйти из лесу на поля, в овсы. Но, встретив хозяина, остановился.

— Ну что, Федюха, есть наверно захотел? Сейчас мы с тобою начнем хозяйничать! — сказал Митька.

Подбежав к тагану, сложенному дедом из камней, он разрыл золу, собрал горячие угли и, наложив на них сухих сучьев, начал раздувать изо всей силы. Вспыхнул огонек. Костер быстро разгорался, освещая стоявшие вокруг огромные деревья.

— Ну, Федюха, кажется и мясо уже сварилось. Запах-то какой вкусный, а? — воскликнул Митька.

Подложив под таганок толстые сучья, Митька взял котел, в котором они с дедом варили суп, и пошел вниз, к ручью. Набрав воды, он поставил котел на таган и побежал в погребок за мясом. Отрезал порядочный кусок от висевшего там копченого окорока, вынул из бочки кусок соленого мяса для супа, потом тщательно закрыл дверь, привалив ее камнем, и направился к костру.

Все это Митька проделал легко и быстро, уверенно двигаясь в темноте, прекрасно зная, где что лежит и где надо ступать осторожно, чтобы не споткнуться о камень или корни.

Вымыв мясо, Митька начистил картошки, бросил в котел две морковки и горсть сухих кореньев, и в воздухе приятно запахло сельдереем. Затем он подкинул в огонь дров, расстелил старую шубенку и присел около Федьки.

— Ну, теперь давай закусим, Феденька. — И, вынув из кармана копченое мясо, он отрезал по кусочку себе и своему четвероногому другу.

Сказочной выглядела со стороны эта картина. Темная сентябрьская ночь окутывает вековой лес… Горит костер, над которым возвышается котел с кипящей водой. А под огромной развесистой елью, среди узловатых корней, сидит, освещенный красноватым пламенем костра, мальчуган. Рядом с ним — прислоненное к дереву ружье. Паренек преспокойно кормит огромного бурого медведя, отрезая по кусочку мяса то себе, то зверю. Он кладет мясо прямо в пасть медведя, острые клыки которого могут в один миг перекусить тонкую детскую руку…

— Ну, Федюха, кажется и мясо уже сварилось. Запах-то какой вкусный, а? — воскликнул Митька, ласково потрепав медведя.

Поднявшись, он подошел к тагану, высыпал в котел начищенную картошку, сходил в землянку и принес оттуда луковицу и медный тазик, из которого обычно ел Федька. Увидев свою посудину в Митькиных руках, Федька быстро вскочил на ноги и ткнул хозяина головой в бок.

— Ишь ты, быстрый какой! — засмеялся Митька. — Не лезь, дурень, нос обожжешь! Подуть на горячее ты ведь не умеешь! Подождать надо. — И, нарезав луку, бросил его в суп.

После ужина, подложив в костер толстых сучьев, Митька сбегал к ручью, напился свежей воды. Вернувшись, он расстелил шубенку неподалеку от костра и прилег, прислушиваясь к неясным лесным звукам, раздававшимся в ночной темноте. Ружье он положил рядом, под руку. Федька уселся за деревом, на почтительном расстоянии от огня.

Всю ночь не спал Митька, ожидая Егора Николаевича. Его тревожило долгое отсутствие деда. Может, он не нашел партизан? Перешли в другое место, и понапрасну ищет их теперь старый лесник…

Но вот поодаль раздался какой-то шорох. Митька встрепенулся и схватил ружье. Посмотрел на медведя: Федька стоял спокойно, поводя маленькими ушами. Потом осторожно, словно боясь кого-то разбудить, направился в ту сторону, откуда донесся шум. Походил там, посопел и вернулся обратно. Значит, можно не волноваться. Федька проверил. Сучок какой-нибудь свалился с дерева или шишка упала…

Под самое утро, когда было еще совсем темно и Митька уже поклевывал носом, с трудом преодолевая сонливость, что-то холодное вдруг ткнулось ему в щеку. Шанго!.. Открыв глаза, Митька увидел подходивших к костру деда и трех партизан. Он быстро вскочил на ноги, держа в руках ружье.

— Здорово, парень! — протягивая руку, громко сказал один из пришедших, и Митька узнал командира партизанского отряда Василия Федоровича.

— Здравствуйте, — сонно ответил Митька, протирая слипающиеся глаза.

— А ты, брат, все со своим страшным другом, — сказал Василий Федорович, кивнув на медведя, стоявшего в стороне и косо поглядывавшего на чужих людей.

— Спаситель наш, — любовно погладив Федьку, ответил за внука лесник.

— Такого напугаешься, особенно в лесу! И как это, Егор Николаевич, внук твой не боится с таким страшилищем один на один оставаться? — спросил командир.

— Друзья они, — пробасил дед. — Да Федька наш так Митрия слушается, что я и сам иногда диву даюсь — как это такой здоровый медведище мальчонке подчиняется!

— Значит, хорошо парень медведя выучил! Ну, а теперь расскажи нам подробно все, что ты видел, — попросил командир Митьку.

Митька, окончательно стряхнув сонливость, по порядку рассказал все, что видел.

— Что ж, — после некоторого раздумья проговорил Василий Федорович. — Может быть, они уже ушли, а мы здесь сидим и ничего не знаем. Надо срочно разведку выслать к деревне…

— Нет, нет, они не ушли еще! Я знаю!.. — поспешно выпалил Митька. — Яс Толькой уговорился: он с голубем весть пришлет, как только карательный отряд двинется в путь…

— А ты уверен, что это так и будет? — недоверчиво взглянул на него командир. — Принесет ли голубь записку?

— Будьте спокойны, Василий Федорович, принесет, — вмешался дед. — Я и сам не верил, когда ребята свою голубиную почту затеяли, а только Митрий правду говорит. Они с Анатолием часто так переписываются.

— Молодцы, коли так! — похвалил командир. — Своя почта, своя разведка! С такими помощниками воевать можно! Однако все-таки, Митюша, пошел бы ты к деревне посмотреть, как и что. Ты, видать, на ногу легкий, быстро добежишь.

— А что я должен там делать?

— Делать ничего не нужно. Наблюдай за деревней. Как только выйдут каратели, посмотри, какой дорогой направятся. А потом — бегом сюда. Ясно?

— Василий Федорович, — вставил дед, почесывая бороду. — Митюшка — парень исполнительный, но тут все же как-никак километра два с половиной бежать надо до деревни, да от нее к землянке нашей столько же. Почитай, пять километров!.. Успеет ли?..

Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, Митька перебил деда:

— Да что я — маленький, что ли! Да я быстро слетаю, товарищ командир! Только голубь обязательно прилетит, вот увидите! А на ножке у него будет записка, и там все будет сказано: сколько солдат и по какой дороге пошли! — настойчиво повторил Митька.

— Делай, что велят, Митрий, — строго сказал дед. — Бери с собой Федьку для охраны и отправляйся бегом. Голубя я и сам встречу. Да смотри, не прозевай фрицев!

Но Митька, уже не слушая деда, стрелой помчался к деревне, на ходу позвав Федьку.

— Хорош у тебя внук, Егор Николаевич, — сказал партизанский командир, глядя вслед мальчугану. — Смышленый паренек, толковый…

— Хорош, — тяжело вздохнул лесник. — Ив школе хорошо учился, да вот война помешала.

— Ничего, отец, — сказал стоявший возле командира высокий сутуловатый партизан. — Настанет час — опять пойдет твой внук в школу.

— Дай бог, — снова вздохнув, ответил Егор Николаевич.

Устроившись в кустах возле Белого камня, Митька не сводил глаз с деревни. Светало. Защебетали птицы, над избами заклубились легкие дымки. Край неба на востоке все больше алел… Федька, поворошив что-то лапой в кустах, взглянул на хозяина и прилег рядом с ним на уже начавшую желтеть траву.

«Проспал Толька или нет?» — лихорадочно размышлял Митька, приметив, что у здания школы уже забегали солдаты. Внимательно вглядываясь, он увидел, что за Толькиным домом, около бани, стоит часовой. За двором, у избы дяди Максима, виднелся еще один.

«Знать, сильно фрицы партизан боятся! По всей деревне часовых понатыкали!..» — подумал Митька.

Вот проскакал верховой. Может, тот самый злодей?!. Эх, дать бы ему сейчас хорошенько! Митька крепко сжал кулаки.

«Неужели проспал Толька? — сверлила мозг настойчивая мысль. — Заснул, наверно, на чердаке, растяпа! Если заснет — его нипочем на разбудишь. Дрыхнет без задних ног и не видит ничего!»

Так сидел и думал Митька, а в стороне, под кустами, пыхтел Федька, отгоняя надоедливых муравьев.

Но вот на краю деревни показалась длинная колонна немцев. Посреди колонны ехала телега, а в ней — какие-то люди. «Партизаны! — догадался Митька, хотя издали и не мог как следует разглядеть их. — Видно, боятся просто по дороге вести, чтобы не убежали, как мы тогда. Может, и ноги связали…»

Трое верховых поскакали к голове колонны, растянувшейся вдоль дороги, что вела на станцию Мшин-скую.

— Ну, — вполголоса произнес Митька, — если не заснул Толька, сейчас голубь должен вылететь…

Едва сказал он это, как из чердачного окна дома Коровиных действительно вылетел голубь и взмыл высоко вверх, направляясь к лесу.

— Не проспал Толька, молодец! — закричал Митька. — Теперь бежим, Федюха!

И Митька пулей помчался напрямик к землянке, где его ожидали партизаны. Внезапно дорогу ему преградил невысокий кустарник. Митька, не раздумывая, перескочил через него и сейчас же почувствовал острую боль: что-то донельзя колючее, пружинистое уцепилось за ноги и он кубарем полетел в какую-то яму. Больно ткнувшись головой в песок, Митька чертыхнулся в сердцах, не понимая, что произошло. Но когда взглянул на ноги, то увидел, что они опутаны колючей проволокой, которую кто-то швырнул в кусты. Яма же оказалась заброшенной траншеей. Митька попытался было подняться, но тут же вскрикнул от резкой боли — острые проволочные шипы впились в ноги. Он принялся лихорадочно освобождаться от чертовой проволоки, но она как назло, отцепившись в одном месте, цеплялась в другом. Неожиданно откуда-то со стороны Сорокина протарахтела автоматная очередь. «Неужто фашисты партизан расстреливают?! — в отчаянии подумал Митька, и бессильные слезы выступили на его глазах. — Эх, не успел я, не добежал!.. А фашисты, наверно, голубя подстрелили…»

И как раз в это время прямо над Митькиной головой пролетел еще один голубь. Мгновенно забыв про боль, забыв отчаяние, только что охватившее его, Митька чуть было не закричал «ура» от радости. «Толька контрольного выпустил! Молодчина!..» Выпутавшись кое-как из колючей проволоки, он выбрался наконец из траншеи, мельком взглянул на исцарапанные в кровь ноги, махнул рукой и снова помчался к землянке. А в голове билась одна мысль: «Долетит контрольный или нет? Успеет ли?»

Капитан Лемке почти спокойно ехал по лесной дороге. Правда, нападения партизан можно ожидать всегда и везде. Но на этот раз были приняты, кажется, все меры. Крестьяне или связные из деревни не могли ничего сообщить партизанам. Об этом Лемке позаботился лично, окружив с вечера все Сорокино. Этой ночью деревня охранялась так, что и мышь не проскочила бы.

И все-таки как-то неприятно чувствуешь себя в этих проклятых лесах. Мало ли какой сюрприз могут снова приготовить русские! Их сам черт не поймет!

Хм, вот оно то место, где он, Лемке, упустил этого чернобородого дьявола — лесника. Капитан поморщился при этом неприятном воспоминании, но затем улыбнулся, представив себе картину паникивызванной грозным рявканьем. Кто бы мог подумать, что дрессированный медведь нападет на вооруженный отряд и разгонит всех! Досадная, но довольно смешная история…

Лемке подъехал к телеге, на которой сидели связанные партизаны. Их хмурые лица были бледны. Один из схваченных бросил на Лемке взгляд, полный такой лютой ненависти, что видавшего виды капитана передернуло. Погоди, голубчик, в Луге ты запоешь по-иному!

Вот уже виднеется и полотно железной дороги. Справа — большая поляна, слева — овраг, из которого тянет сыростью. «Слава богу, — удовлетворенно подумал Лемке, — лес проехали! Еще километра полтора до станции Мшинской, а за ней Луга… Скорей бы!»

Лемке с наслаждением представил себе, как он входит в свою уютную квартиру, раздевается, затем принимает ванну… Неделями в этих проклятых лесах, в мужицких избах, не снимая мундира и даже сапог. Грязен до безобразия! Брр!.. И Лемке вновь передернуло. Он повернул коня, приподнялся на стременах и посмотрел на растянувшуюся колонну: солдаты шли вразброд, не держа строя.

Капитан собрался было подать команду подтянуться, но, махнув рукой, только пришпорил жеребца.

... Лемке не успел схватиться за оружие. Внезапно загремели выстрелы, и правую руку капитана пронзила острая боль, пальцы выпустили поводья…

Падая, Лемке зацепился ногой за стремя, и конь протащил его еще несколько метров по земле. Потом лошадь рванула, нога капитана выскользнула из стремени, и он растянулся на дороге. Но уже через секунду Лемке приподнялся и пополз к канаве, опираясь на здоровую левую руку. Правая болталась, как плеть. Капитану с трудом удалось встать на ноги. Пытаясь отстегнуть кобуру, он, словно сквозь сон, увидел, что телегу с партизанами окружили вооруженные люди. Потом — взрыв гранаты, что-то неимоверно горячее прожгло висок, и капитан Эрнест Лемке рухнул в канаву…

Когда Митька, выбиваясь из последних сил, добежал до землянки, первыми, кого он встретил, были Василий Федорович и… Дроздов. Объездчик Дроздов! Митька остолбенел. Да ведь Дроздов не больше как час назад лежал связанный по рукам и ногам в телеге, окруженной фашистами! Митька в изумлении протер глаза. Но нет, это и верно он, Дроздов, целый и невредимый, стоит и преспокойно беседует с командиром партизан! Ну и дела!..

В этот момент Василий Федорович повернул голову, увиделМитьку и подбежал к нему. За ним засеменил Дроздов. Командир отряда крепко прижал Митьку к себе, поцеловал в голову и громко сказал:

— Спасибо тебе, сынок! Спасибо, пионеры, сто раз спасибо за вашу голубиную почту! — И ласково взяв Митьку за плечи, Василий Федорович широко улыбнулся: — А ты, брат, оказывается прав был — на голубей ваших смело можно надеяться. Хорошо работают они у вас!..

— Правильно! Верно! — внезапно загремело за спиной мальчугана.

Митька удивленно оглянулся. Он и не заметил, как вокруг них собрались партизаны и впереди всех — только что вызволенные из фашистских лап. Бойцы одобряюще смотрели на Митьку, и он готов был сейчас от смущения умчаться куда глаза глядят, Но разве убежишь, если партизаны так плотно окружили его и командира!

Отдохнув, партизаны ушли, наказав деду в случае чего немедленно приходить в отряд. А в землянке появился еще один житель — объездчик Дроздов остался у Егора Николаевича.

Митьку так и распирало от радости и гордости. Да и как не гордиться, если голуби, его голуби помогли выручить партизан! Он бросился к медведю и закувыркался с ним по траве. Ох, и досталось в этот день Федьке от его маленького хозяина. Огромный и сильный зверь, который одним ударом лапы мог бы убить взрослого человека, позволял Митьке делать с собой все, что угодно. И, видно было, что разлучи этих друзей, — зачахнут они с тоски.

Бросив наконец возню с Федькой, Митька подбежал к голубятне и бережно взял свою любимицу Черно-хвостку. Остальных голубей он выпустил полетать.

Шанго с лаем погнался за белкой, осмелившейся разгуливать в непосредственной близости от столь грозного зверя. Но белка молнией взлетела на дерево, озорно посмотрела на Митьку, что-то весело прощелкала и исчезла в густых ветвях.

На другой день после того, как партизаны смелым налетом на карателей освободили пойманных товарищей, Митька, Толька, Федька и Шанго сидели у подножия Белого камня. Толька был срочно вызван сюда с помощью голубиной почты.

Дед послал Митьку к деревне на всякий случай. Может, фашисты опять что-нибудь задумают, вышлют карательную экспедицию в Сорокино. В случае появления чего-нибудь подозрительного Митька должен был немедленно сообщить деду в землянку. На этот случай за пазухой у Митьки сидели два голубя — Чернохвостка и Сизый. Они отнесут записку, если понадобится.

— Видал, Митька, вот и мы помогаем фашистов бить! — с гордостью сказал Толька. — Ведь это мы помогли партизанам своих от немцев отбить, правда? И я помог. А ты говорил, что я трус! Я не трус, я только осторожный…

— Конечно, если бы не мы, так они ничего бы не узнали вовремя, — солидно ответил Митька. — И я знаю, что на тебя можно положиться в таком деле. Тебе партизанский командир тоже велел спасибо передать. Я ему сказал, что это ты послал голубей и еще что ты всю ночь караулил и сообщил, сколько солдат было и по какой дороге они пошли…

— Ну?!.. — удивленно и радостно вскричал Толька. — А ты сам его видел?

— Конечно, видел! Вот как с тобой сейчас, говорил. И тех видел, кого спасли. А командир Василий Федорович даже поцеловал меня и сказал: «Сто раз спасибо!..»

— Вот бы познакомиться с ними! — тихонько проговорил Толька. — Теперь они у нас в деревне стоят. Мить… Ты меня как-нибудь с собой к ним взял бы, а? Ты же их знаешь…

— Ладно, спрошу, может позволят, — со снисходительной важностью ответил Митька. — Командир разрешит — возьму. А что если они и совсем нас у себя в отряде оставят? Вот бы здорово!..

Толька лежал на спине и мечтательно смотрел на плывущие в небе облака, думая о чем-то своем. Шанго нашел в кочке мышиное гнездо и с таким усердием разрывал его, что земля так и летела во все стороны. Сухие комья сыпались на кустарник и с шорохом скатывались с листьев. Федька бродил по поляне и с наслаждением поедал бруснику, которой здесь было превеликое множество — вся земля усыпана. Иногда он поднимал голову, поглядывал на Митьку, убеждался, что хозяин на месте, и снова принимался за ягоды.

Взобравшись на Белый камень, друзья долго смотрели на свою школу.

Вчера партизаны выбили гитлеровцев из деревни, и теперь над школой гордо развевался красный флаг — там расположился штаб партизанского отряда…

— Не тужи, Толька, — хлопнул Митька приятеля по плечу. — Кончится война, снова в школу пойдем!

Оглавление

Домик в лесу

В школу!

Злосчастный козел

Митька заболел

Война!

«Гости» пожаловали

Тревожные дни

По грибы

Капитан Лемке

Федька помог

У партизан

Лесное новоселье

Удачная охота

«Бой» у Цыганской долины

Митька спешит на выручку