Нам с дельфином по пути [Ольга Шемякина] (fb2) читать онлайн

Ольга Шемякина Нам с дельфином по пути

Все совпадения с реальными людьми случайны.

Вязкий и тягучий мрак однообразных будней. Сумерки на улице, ноябрьская хмарь и нет, не хандра, а привычность — будто ты будильник и тикаешь, будто в тебе и не заложено желание радости, будто минуты и часы не должны отличаться друг от друга для тебя — ты всего лишь вещица, бессмысленно отстукивающая ритм. Ты и есть — держатель ритма. И в этом смысл — в ровном, размеренном движении. Без стучания молоточков сердца по клавиатуре души, без трепетаний, без обтрепанных крылышек мечтаний. Просто держи ровный ритм. Туки-тук, туки-тук. И среди этого привычного туканья особенно ярким бывает случайный эпизод, когда встречаются два несущихся в своих направлениях поезда. Случайный эпизод параллельного сидения на двух стульях и смотрения в один большой монитор. И я чувствую такую радость, что если бы был хвост, я бы бешено стучала им об свой стул. Тук-тук-тук-тук-тук…

1.

Будильник ожил на маленький и одновременно длинный миг. Внезапная искра высеклась из соприкосновения двух металлических корпусов, двух часовых механизмов — моего и Володиного. Нас столкнуло работой, насильно запихнув в одну тесную каморку, на его рабочее место — в маленькое издательство, с которым наш такой же небольшой, да к тому же и временный аппендикс на теле «Российской газеты», в сотрудничестве выпускал бумажный альбом с отчетом о проделанной за год работе. Мы были порталом, посвященным Году литературы 2015 года. И этот год подходил к концу. А на официальном закрытии нужно было вручить «ощутимые плоды» нашей сетевой деятельности. Я работала удаленным корректором. Но нас настолько поджимали сроки сдачи «плодов» в печать, что я два дня и несколько раз читала этот альбом дома, а потом меня все равно выдернули в редакцию.

2

В редакцию отчаянно не хотелось. Я почти всегда работала дома, фрилансером, и на пяти съемных московских квартирах, и когда появилась своя. Своя появилась вообще случайно, в тот период, когда мой мир все сворачивался и сворачивался, пока не свернулся совсем. Вначале я рассталась со своим питерским молодым человеком и уехала жить в квартиру к бабушке, а потом меня покинула бабушка, уехав от меня в печь крематория и отставив мне квартиру. В день похорон расформировался журнал, в котором я и мой молодой человек работали редакторами. Я — 7 лет, он — 5, с тех пор, как я вытащила его из Питера в Москву. В общем, когда на меня свалилась первая в жизни своя квартира, я испугалась ее неподвижной недвижимости, ее незримых душных оков, которыми она делала меня сторожем себе, несвободным, зависимым. Я в ужасе бежала в Петербург. И там, помню, как ждала у подружки съемную квартиру, а ребята из этой съемной ждали горящих билетов на Гоа. Так мы все сидели и ждали, я корректировала статью, срочно, под вопли московского редактора в почте: «Я же сказал к Новому году!!!», а потом, поссорившись с этой подружкой, заболев, перебиралась по Невскому со всеми вещами к Восстания, в еще одну творческую коммуналку. Там я тихо вязала шапки и смотрела в ноутбук, отлеживаясь в углу пустого квадрата комнаты с высокими потолками. На полу был желтый паркет, в углу — матрас, хозяева уехали на гастроли. А потом была 13-я линия, Васька и… случайно встреченный будущий муж, снявший со мной одну кровать на двоих. В итоге всех наших скитаний мы вместе вернулись в Москву, и у меня появилось сразу много всего: муж, квартира, работа.

3

Да, вначале было тяжело и страшно. Каждый пункт этого списка был похож на камень на шее Му-Му. И он тянул, тянул на дно обыденности, в привычку, в бесчувствие. Я сильно переживала, что больше нет той свободы, которой была наполнена вся моя прежняя жизнь. Жизнь вообще перевернулась, она стала похожа на песочные часы, где весь песок стал течь в одну дырочку. И это было удивительно и непостижимо, причем только для меня, ведь это была нормальная жизнь, а я от нее так долго бежала. И прежняя жизнь была скорее фонтанированием песка в разные стороны, вихрями ветра, играющего с одной шевелюрой, щекочующего другую, нежно касающегося третьей. Игра — наверное, вот ключевое слово. Все было ненастоящим, все было игрой и все было как бы не со мной, ведь и я была игрой в этой игре. Квартира и муж стали «моим», ценным, тем, что боишься потерять, и это «мое» приостановило мою многоликую и веселую игру, сделав меня кем-то одним.

Работа — нет, работа на фултайме так и не прижилась в моей новой жизни. Работа сама выплюнула меня из подвала на Пречистенке, задолжав две зарплаты. Да и работа была не моя, а подружкина. Я работала в этом журнале корректором, как всегда приходя в редакцию раз в месяц, а подружка попросила меня поработать за нее выпускающим, потому что уезжала на ПМЖ в Черногорию. Ну не мое это, сидеть в офисе и играть в пасьянс, потому что свою работу я делаю за 4 часа, а отсиживать нужно 8. Утомительно было напускать на себя важный вид, купив для этого очки без диоптрий в строгой оправе. В общем, сбежала. И очень обрадовалась, когда меня пригласили работать в «Год литературы». Удаленно. Дома.

4

За год моя двухкомнатная квартира поняла, что у нее есть спальня-гостиная, в которую мы, два уставших бойца, ссыпаемся по вечерам и, застилая кровать, уходим до следующего вечера, а есть мой рабочий кабинет, в котором я с 10 до 18, как штык, сижу за большим монитором, пристегнутым к телу ноутбука. В руках у меня беспроводная клавиатура и мышь. А иногда вместо мыши кисть и краски, а вместо монитора — мольберт рядом со столом. А иногда все перемешивается на палитре дня. Приходит текст, и я засовываю кисть в зубы, а разноцветными пальцами стучу по клавиатуре, внося свои правки в админку сайта. При этом я рычу как собака, у которой отнимают любимую косточку, и понимаю, что рисовать — мне нравится, а работать — не очень. И если бы мне только дали время рисовать и только рисовать…

Родная моя солнечная нора, выходящая окнами на юг, превратилась в 13-метровый рабочий кабинет редактора и мастерскую художника. И вот из этого кабинета мне совсем ни капельки не хотелось ехать в редакцию.

5

Здание редакции было похоже на старого деда с брежневскими бровями. Оно и было дедом — эдаким героем Советского Союза с орденами и регалиями. Недавно я вчиталась в свой пропуск, и мне стало страшно: «Издание правительства Российской Федерации. Российская газета». Здание было седым и тяжелым и будто бы загораживало собой всю улицу Правды. Комнатушка же «Году литературы» была выдана завалящая. Комната-вагон с двумя компьютерами вдоль длинной стены и одним столом у окна. С другой стороны — шкаф во всю стену. Стула там умещалось ровно три, а если набивалось народу больше трех, то приходилось стоять и либо обсуждать свои вопросы, либо отмечать дни рождения — в общем, вести свою общественную жизнь стоя. При этом мимо нас проходили РГшники в свою святую святых — отгороженный со всех сторон медиацентр. Мы иногда ходили на редколлегию через него или в переговорный зал внутри него. Медиацентр был стерильным и набитым тихими людьми за компьютерами, а посередине царственно размещался стол вроде «Что? Где? Когда» — внизу белый пластиковый круглый стол, а по кругу вверху — мониторы, мониторы…

Мне, как человеку непосвященному, этот объект казался неким произведением искусства, несущим месседж о том, как тут круто и какие они великие.

6

Приехав дочитывать наш бумажный альбом в нутро этого страшного деда, я даже обрадовалась, когда мне сообщили, что «долго тут не рассиживайтесь, нам уже заказали машину, через час повезут подписывать альбом в издательство». Даже стало интересно. Наверное, сейчас нам подадут правительственную «Чайку» с личным шофером в фуражке как в кино. Но автомобиль оказался хоть и черным, как «Чайка», но больше похожим на обыкновенное такси. Это была «Шкода» с нагловатым рыжим парнем за рулем. Парень перебивал всех нас по очереди, рассказывая все, что знает о футболе, городах России, бассейнах Москвы. И я подумала, что работа в «РГ» — это, наверное, диагноз. Каждый, кто причастен к самому Правительству, от уборщицы до бухгалтера, наверное, главнее и умнее всех остальных людей.

7

Подписывание отчетного альбома в издательстве состояло из еще одного, стотридцатьмиллионного прочтения распечатки, разложенной на монументальном столе из темно-зеленого сукна. Этот стол занимал треть каморки, и мы, сев за него в три стула, подперли собою входную дверь.

Каморка была точь-в-точь как наша редакционная. Только еще теснее, потому что по одной стене — 2 компьютера, по другой — один, у окна — книжный шкаф и столик с кофеваркой, а у двери — этот «бильярдный» стол.

Нам распечатали еще один экземпляр альбома, мы важно сели и поискали, что бы еще исправить для пущей красоты и благообразия. Главного редактора заставили подписать чуть ли не каждую полосу, наша дама-верстальщица поехала помогать нам с нами за компанию, через час и главный, и дама ушли, а меня оставили: «Ну, Оля, до свидания, нам надо бежать, ты же посидишь с Володей, поможешь ему внести правку».

— Угу, — сказала Оля недовольно и пошла раскладывать партитуру листов у компьютера Володи.

8

Володя оказался верстальщиком, крайним винтиком со стороны издательства. Его коллеги тоже разъехались. А мы разложили свои листочки на стуле и начали играть в четыре руки партитуру альбома.

— Володя, вот здесь нужно убрать слово…

— Какая страница?

— 78.

— Готово. Дальше.

— 79, вместо «Волошинский» пишем «имени Волошина».

— Проверяйте.

И тут-то у меня застучал воображаемый хвост и какая-то странная радость внутри: «Как хорошо, что все ушли, как хорошо, что мы одни». И мы тихо и слаженно вносили свои правки, а потом также тихо и слаженно пошли домой.

И как-то так плотно мы сыгрались за эти несколько часов, проведенных вместе, что я вросла в него и перепутала жизни. Вот уже кадр меняется на такой: Я еду в метро с Володей домой, к нашему сыну. Я преподаю английский в школе, где учится наш Сережка. Я уже начинаю думать, что там Сережка ел один без нас…

Но тут мы подъезжаем к станции, где мне переходить, и Володя говорит:

— Вам выходить.

— Всего хорошего, была рада знакомству, — отвечаю я и по инерции выхожу.

Поезд уезжает, я долго стою на платформе, одеваясь в привычное.

9

Мы были знакомы часа четыре, а я готова с упоением любить его жену, его сына, его работу, его нерадивых учениц, которым он преподает фотошоп, да все, что его окружает, а не только его самого. У его жены сегодня день рождения. И на переходе в метро, где мы стоим и прощаемся, я хлопаю себя по карманам в поисках того, что бы подарить его жене. Вспоминаю, что у меня на брелке от ключей висит флуоресцентная ракета. Лезу в карман, достаю ключи — ракеты нет. Шарю в кармане — а она оторвалась и лежит в углу кармана. Значит, все правильно, она готова к старту. «Вот, говорю, это ей на ускорение реализации творческого потенциала». И мы прощаемся на этом переходе и идем… в одну сторону. Оказывается, что нам надо еще одну станцию проехать вместе. И вот тогда уже я прилипаю к нему окончательно и забываю, что мне выходить.

10

Что это было? И можно ли сказать, что вообще что-то было. Просто обрывок какого-то странного, отчасти взаимного притяжения. Будильники дали сбой в равномерности тиканья. Вначале — нечто невидимое, по телефону. Тук-ту-тук. Уже два дня Володя вносил удаленно мои правки, вносил хорошо, не всякий верстальщик способен так внимательно работать. Обычно приходится просить довнести раза 3, или внести правильно, а не с грамматическими ошибками. Так что у меня возникло искреннее желание поблагодарить незнакомца. А тут как раз то ли он нам, то ли мы ему звоним. Я прошу трубку и говорю в нее:

— Алло, это Володя? Хотела вам спасибо сказать за качественно внесенную правку.

А он на том конце:

— А я хотел вас поблагодарить за столь понятную правку… Я изучал корректорские значки раньше.

Вот как-то так бы все и закончилось, если бы в тот же день нас не повезли к ним в издательство. Да и вообще мне казалось, что это какой-то дядя Володя, он представлялся мне толстым дядькой, с одышкой, слегка небрежным и небритым. Ну кто еще мог бы работать в издательстве, дружественном нашему советскому «деду». Только такие дяди, которым кормить семью, которые как пони бегают по кругу и так привыкли, что уже ничего не чувствуют.

11

Так что ничего и я не чувствовала к этому дяде Володе, когда мы ехали в их издательство. На проходной нас встретил черненький бодрый человечек со странной прической вроде совсем короткого ирокеза, а на затылке при этом красовался крысиный хвостик, как было модно когда-то в тех далеких, в которых он, видимо, был совсем молодым. Наш главный редактор тоже носил похожий хвостик. Они посмотрели друг на друга в лифте и, видимо, увидев хвостики, завиляли ими, и к концу поездки нашли общих знакомых и вышли из лифта друзьями. А я вглядывалась в странного человечка дальше. Тело его было не то чтобы тучным, а раздутым и упругим как мячик, а глаза — слегка выпученными и сияли, то ли компьютерным светом, то ли лучезарным весельем. Казалось, что он съел воздушный шарик с газом и может прыснуть со смеху или взорваться — как клоун в цирке… Крыло носа украшал белый гнойный прыщ. Он волновал меня, и так и подмывало выдавить, но нельзя же бросаться на человека и выдавливать ему прыщи. Прыщ вместе с веселым взглядом придавал в целом даже некую подростковость. Когда мы вошли в их кабинет и со всеми познакомились, то оказалось, что это и есть Володя.

12

Пока мы втроем с главным и дамой сидели за парчовым столом и изображали важное чтение последней версии альбома, Володя наблюдал за нами своими смеющимися глазами. А когда все ушли, он по-доброму забурчал, мол, конечно, только у нас с ним нет дел и семей… И я улыбнулась, до чего он был в этот момент похож на моего мужа.

Мы потихоньку доделали свою работу и поехали домой. Он надел черную кепку блином и черную куртку на кнопках. И стал таким нелепым черным дельфином, на которого надели одежду взрослого мужчины, а у него все равно плавники вместо рук. А глаза — такие синие, такие светящиеся, такие электрические и так смеются, что пронзают насквозь. И я стараюсь не смотреть в эти лампочки и иду с ним на маршрутку. При этом я так стараюсь не смотреть, что вообще ничего не вижу, кроме асфальта. Мир кажется каким-то скособоченным, будто камеру забыли выключить и держат при этом в руках. Какие-то обрывки железной диагонали остановки, мои слова: «Здесь будет автобус?» — «Нет, нам на маршрутку, а она перед остановкой, вот тут, на углу будет. Правда, тут ветер, пойдемте к заборчику». И мы пытаемся забиться в угол, где было бы тепло и тихо, но нет на улице такого угла и мы создаем его условно: просто стоим у железного заборчика, за которым я вижу кусок промерзшей черной земли. Смеркается и холодает. Маршрутки все нет, а я стараюсь не поднимать глаза.

13

Наконец приходит. Так чудно. Издательство почти в центре Москвы, а метро рядом нет. Вернее, то, до которого 15 минут пешком, закрыто на ремонт, и мы едем, едем, едем, мы едем так долго, будто возвращаемся из Москвы в подмосковный город домой.

Становится тепло и даже душно. И темно. Можно поднять глаза, все равно ничего не видно. Я прижимаюсь к Володе, в силу обстоятельств, конечно, и слушаю. Его голос успокаивает, даже когда он ругается на своих девочек-учениц. «Им ничего не надо, они не хотят учиться, приходят только сдавать зачет, а я им говорю: девочки, вам же это пригодиться, неужели вы не понимаете?» Ругается он по-доброму, бурчит и бурчит себе, у меня такой же есть дома, который так же бурчит. Поэтому привычно, и не выводит.

И кажется, что мы давно знакомы, просто поговорить на работе не удавалось, а сели в маршрутку и это просто слова догнали наше бессловесное узнавание, только и всего.

Он говорит, а я узнаю в нем и других, прежних моих «володей». Похожих на него то с одной, то с другой стороны. Я называю их штрихами, вариантами. Все люди — штрихи друг друга, но некоторые особенно похожи. Володя похож на Митьку, только Володя преподает в Москве, а Митька в Питере, преподает и так же жалуется на своих студенток, что не хотят учиться. Да и не Митька он им, а Дмитрий Александрович. Это для меня он Митька — трогательная, обаятельная лошадь с удлиненным лицом и карими глазами. А Володя — дельфин.

14

Лица и ощущения от людей мелькают в Володе как в многоплановом зеркале, листва воспоминаний вылетает из него ворохами и исчезает в удушливом темном воздухе салона маршрутки. Из темноты на улице и в салоне выхватываются желтые всполохи фонарей и накладываются на рассказ о книжной иллюстрации и графике, и мне кажется, что мы несемся в карете по сказочной улице, не иначе Копенгаген, и снопы света мелькают, непременно желтые, проезжаем балы, ах, магазины со шляпками и богемные кафе, неужто уже Монмартр? Станция метро «Чистые пруды». И мы просыпаемся и переходим на новый уровень сна — в подземелье метро.

15

Определяемся, что ехать нам две остановки в одну сторону. Едем. Стоим на переходе, расстаемся, и тут в тексте как-то естественным образом появляется жена. И где-то под ногами уже крутится ребенок, материализовавшийся после вопроса: «А почему ваша жена работает в школе?» — «Потому что в ее классе учится наш сын». Что ж, передаю его жене ракету и мы… идем дальше. Потому что нам по пути.

Может быть, близких по духу людей вообще мало, и нам всем по пути? И на работе, связанной с дизайном, текстами и искусством, больше шансов встретить родственную душу, чем в супермаркете или в метро?

16

Ах, как же мне нравится этот живой электрический дельфин, и я думаю вслух: «А неплохо бы нам дружить семьями»… А он (тягуче): «У вас, наверное, соцсети есть, а я их не люблю»… И мы оба как-то молча понимаем, что у нас нет времени ни на дружить семьями, ни на дружить друг с другом, ни на что вообще у нас нет времени. И вообще это сон. Сейчас проснемся и все будет хорошо. Будильник, к бою! Туки-тук, туки-тук. Это просто у обоих случилась лишь какая-то «легкая контузия», непромолвленная, затаившаяся, испуганная самим своим появлением, закутанная как в паранджу в обыденные, ничего не значащие вежливые слова.

17

Пришла домой слегка пьяная — тело обрело какую-то глухую ватность и понизило порог чувствительности, но при этом возникло ощущение пузыриков шампанского в крови. Я принесла с собой классическое состояние эйфории и приятные воспоминания о своем мимолетном недосказе, о том, как я до того увлекалась, когда что-то говорила, что стучала его по рукаву и чувствовала на нем эту неестественную для дельфина одежду из плащевки… Это напомнило мне и меня — ту, которой любая одежда кажется маскировкой, фикцией, скрывающей естественность.

18

Образы, фантазии, истории… Я не знаю, где границы между тем, что было, и тем, что я хотела бы, чтобы было. Или это «недобыло» и есть то необходимое мне живительное ощущение влюбленности, которое заставляет мой будильник стучать со смыслом. Я не знаю, насколько человек вообще придумывает то, что происходит. Возможно, любое событие есть ложь, есть «литература», всего лишь оценка события, рассказ самому себе о событии. Но какая тогда разница между одной «литературой» и другой? Когда границы размываются, то можно спутаться нитями в клубке единомышленников, к которым тянет. И тогда становится неважно, чья это жена, чей ребенок и чей это муж, и тогда ты по-другому делишь людей — на своих и не своих. Чья это жена? Наша, своя, родная… Или даже не так: это — МЫ, а это — НЕ МЫ. Потому что иногда я даже не могу понять границы между я и не я в этой «семье».

Изменять в таком случае — означает сближаться с чужими людьми. И в этом смысле мой муж изменяет мне с людьми на своей работе больше, чем я ему со своими невинными мирами в своей голове… Он больше времени проводит в мире, чуждом ему по духу, пытаясь иногда изучать его путем погружения и «культурного отдыха» в клубе с кладовщиками. И только по вечерам и по выходным он приходит ко мне, работающей дома и почти не выходящей за пределы квартиры. Тогда мы снова становимся МЫ.

19

Если говорить об иллюзиях и мире, о границах и пространстве, то здесь тоже все так субъективно. Город иногда представляется мне весь будто бы одной железной остановкой. Или улицей Правды с седым дедом дома номер 24. И будто бы в нем не хватает света. Не физического света, а Света как освещенности, чистоты, ясности и Правды, которая закатана под асфальт улиц.

Какой смысл в перемещении через ограниченные пространства из дома (обычно заставленного дедушкиной мебелью, которую жалко выбросить), через душное и тесное чистилище метрополитена, в тесненький офис (о, слава богу, не в подвале, слава богу, есть окна!), после работы в очередь на тренажеры в трещащий по швам фитнес-клуб.

Недавно я пыталась сходить на йогу перед работой, а там другая напасть. Оказывается, бабули занимают коврик за час до занятия, иначе, как на парковке машин, я паркуюсь под внутренней дверью, которая ведет в какую-то инструкторскую каморку и из которой периодически выходят люди.

20

Что за радость перемещаться между тесными многолюдными локациями, некрасивыми, безрадостными? Уставать, конкурировать, опаздывать, переживать, что уволят… Ах, увольте меня! Лучше сидеть дома.

Я сижу дома, и в пространстве моего дома — больше впечатлений, чем на улице. Здесь я путешествую, общаюсь с друзьями, хожу в кино по вечерам, учусь по вебинарам, занимаюсь физкультурой, иногда сбегаю днем с работы и готовлю нам ужин. А иногда могу предаться воображению и пропутешествовать сквозь кроличью нору, через которую можно попасть в вывернутую наизнанку вселенную. И вернуться обратно. И там будет так, но немного не так.

21

Вот так и происходит, когда я вживаюсь в параллельную версию жизни, будто бы искривляя пространство и время, будто бы делая выпуклой плоскость и проницаемой плотность…

И в той, параллельной версии жизни, я могу стать кем угодно из своих многочисленных отражений и версий — и женой Володи, и самим Володей, и их сыном Сережкой. Я люблю всех этих параллельных людей, а через них — себя, как часть мира, и мне становится многочисленно тепло растворяться в этой вселенской любви. И я снова фонтан веселого песка, который летит в разные стороны и играет с миром!

И пусть на следующий день все возвращается на круги своя, зачем оставаться в параллельных вселенных надолго? Из них я выношу память о своих путешествиях. И эта память об ощущениях остается во мне, и когда воспоминание выныривает на поверхность дельфином в черной кепке и подмигивает мне синевой веселого глаза, то будто шарик со вкусом теплого душистого шоколада тает и растекается по нёбу души.

Москва, 2015

Оглавление

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21