Пан или пропал! [Евгений Михайлович Рубин] (pdf) читать онлайн

о

«Я родился в Москве, в 1947-м окончил школу,
в 1951-м — Юридический институт.
По распределению меня направили
в адвокатуру города Северодвинска.
Возвратившись в 1955-м в Москву,
занялся журналистикой.
В 1958-м сбылась детская мечта:
меня приняли в газету «Советский спорт».
Там я работал до 1977-го, до эмиграции.
В Нью-Йорке меня вскоре после приезда
пригласили в качестве спортивного
комментатора на «Радио Свобода».
Там же, в Нью-Йорке, я пытался
издавать собственную газету.
Служба в «Советском спорте» свела меня
с такими гигантами, как Фетисов и Ларионов,
Иванов и Яшин, Харламов и братья Майоровы...
Всех не перечислишь...
А еще Довлатов...
А что скажет людям мое имя,
описание моей жизни, и не только в спорте?..»

и

Пан или пропал!
жизнеописание

ЗАХАРОВ
Москва
2000

УДК 882-94
ББК 84Р
Р 82

ISBN 5-8159-0043-5
© Евгений Рубин, автор, 1999
© Игорь Захаров, издатель, 1999

Ж анне

ГАМЛЕТОВСКИЙ ВОПРОС
Журналисту, чтобы его имя задержалось в памяти,
надо умереть не своей смертью. Как в довоенные времена
Михаил Кольцов, как в наше — Холодов и Листьев. Или
хотя бы стать основоположником жанра, как Вадим Си­
нявский в спортивном радиовещании и Николай Озеров
на спортивном телевидении.
Газетный журналист и вовсе поденщик. Газета — не
книга. Книгу, прочитав, ставят на полку, газета к вечеру
летит в мусорный ящик. Газетная статья может вызвать
минутный интерес, но на строчке с фамилией автора
взгляд читателей чаще всего не задерживается...
Так что предложение Захарова написать автобиогра­
фическую книгу надолго лишило меня сна и покоя. О
книге, посвященной хоккею, с которым я связан сорок
лет, я подумывал и сам, хотел взяться за нее, не ожидая
предложений, «да все бывало недосуг», как сказал поэт,
— откладывал, отвлекался, находил поводы подождать.
Другое дело — рассказ о собственной жизни. Что скры­
вать, такое предложение льстит: раз оно есть, значит,
есть на свете люди, которых может заинтересовать жиз­
неописание Евгения Рубина. А с другой стороны, мему­
ары, считается, удел тех, кто знаменит сам или посто­
янно общается со знаменитостями, будь то любимец пуб­
лики певец Киркоров или именуемый «вором в законе»
Иваньков (он же — Япончик).
А что скажет людям мое имя? Способен ли Евгений
Рубин послужить любителю мемуарной литературы при­
манкой?
Но, как видите, я взялся за перо. Хочу думать, что не
тайный голос тщеславия, а здравомыслие положило ко­
нец моим колебаниям. Вот ход моих рассуждений.
Вообразим себе некий высший суд, долженствующий
вынести приговор веку, который мы доживаем. Опреде­

6

Евгений РУБИН

ляется круг свидетелей. Гожусь ли в этот список я? При­
сягнув, что буду говорить правду и только правду, сооб­
щаю необходимые сведения:
• На моей памяти, пусть детской, предвоенные годы и
война. Когда она окончилась, я уже был в возрасте,
который предполагает умение думать, сопоставлять,
давать оценки;
• Потом были Московский юридический институт, ад­
вокатская практика в глубинке Архангельской облас­
ти, районные газеты в Подмосковье, газета «Советс­
кий спорт»;
• По долгу службы мне пришлось общаться с загляды­
вавшими в редакцию Евгением Евтушенко и Юрием
Трифоновым, Михаилом Талем и Тиграном Петро­
сяном;
• На протяжении многих лет я постоянно встречался с
Анатолием Тарасовым, Виктором Тихоновым и Алек­
сандром Гомельским, Всеволодом Бобровым и Эду­
ардом Стрельцовым, Людмилой Белоусовой и Оле­
гом Протопоповым. С кем-то из них меня связывала
дружба, с кем-то разделяла вражда. Со Львом Яши­
ным, Борисом Майоровым и Валентином Ивановым
нас сблизила совместная работа над их книгами;
• Я побывал в комсомоле и в партии. Ездил за границу,
как корреспондент и как турист, наблюдал за тем,
как ведут себя там и чем занимаются мои коллеги,
спортсмены, спортивное начальство, прикрепленные
к командам люди со стороны, именовавшиеся офи­
циально «замами руководителя делегации», а в про­
сторечии Василь Василичами;
• В 78-м я эмигрировал в США. Здесь живу 20 лет, ра­
ботаю на «Радио Свобода», которое в первое мое аме­
риканское десятилетие называли в СССР «вражеским
голосом», а теперь в России, в самом центре Моск­
вы, открыт его филиал. Другая моя служба — москов­
ская газета «Спорт-экспресс». В ней — сотрудничество
с людьми, многие из которых десять лет назад не рис­
кнули бы на людях кивнуть мне при встрече;
• В Америке я успел открыть три русскоязычные газеты.
Все они умерли, задавленные бедностью, но прежде

Гамлетовский вопрос

7

чем погибнуть, успели свести меня со ставшими поз­
же кумирами читающей России Сергеем Довлатовым
и Юзом Алешковским, да и еще многими любопыт­
ными личностями.
Выслушав меня, кто-то из членов суда, возможно,
заметил бы скептически:
— Не оригинально. Пережили войну и эвакуацию, за­
нимались юриспруденцией и журналистикой, уехали в
эмиграцию миллионы. И у каждого среди знакомых оты­
щется обладатель звучного имени.
— Так-то оно так, — пришлось бы согласиться мне. —
Но куда меньше тех, на чью долю выпало все это вместе
взятое. А я, по характеру профессии, должен уметь к тому
же более или менее складно переносить свои свидетель­
ские показания на бумагу.
Не знаю, насколько убедительным прозвучал бы этот
довод для придуманного мною жюри. Но себя я убедил.
Теперь остается сущий пустяк — убедить Вас, доро­
гой читатель.

Глава 1
МАЛЬЧИК ИЗ ПРИЛИЧНОЙ СЕМЬИ
Детская болезнь на всю жизнь
В Америке мне не приходилось видеть таких мальчи­
ков. А в России они попадаются и теперь. Обычно это
дети из так называемых приличных семей, чаще — не
берусь объяснить почему — еврейских, в которых, как
пишут при заполнении «личных листков по учету кад­
ров», «отец — служащий, мать — домохозяйка». Мамы с
малых лет читают им книжки, водят на детские спектак­
ли, нанимают учителей английского. Но роднит этих маль­
чиков прежде всего то, что они с малых лет заболевают
спортом. Хотя не обладают даже намеком на спортивную
одаренность. В оптимальном случае из них получаются
неплохие шахматисты, чего нельзя сказать обо мне, не
дотянувшем и во взрослом возрасте до третьего разряда в
этой умной игре. Зато по части спортивной эрудиции им
нет равных.
Не знаю, как с другими, но у меня это — следствие
допущенного отцом педагогического просчета. Он взял
меня, семилетнего, на стадион «Динамо», на матч фут­
больных сборных Москвы и Киева. Через неделю он свою
ошибку усугубил. Мы с ним снова пошли на футбол. Те­
перь играли московские «Динамо» и «Металлург». Я до
сих пор помню результаты обоих матчей. Первый выиг­
рала Москва 6:2, второй — «Динамо» 3:2.
Побывав на стадионе «Динамо», я стал другим чело­
веком. Я просыпался по утрам и ложился спать по вече­
рам с единственной мечтой снова увидеть моих идолов в
бело-голубой динамовской форме — длинноногого и
нескладного Михаила Якушина, маленького крепыша
Сергея Ильина, рыжеголового Федора Селина, лысого
Николая Смирнова.

Мальчик из приличной семьи

9

Я уговорил отца выписать газету «Красный спорт» и,
прочитывая ее от корки до корки, расширил и углубил
свой спортивный кругозор до масштабов беспредельнос­
ти. Отныне мне были ведомы не только фамилия, место
в команде и достижения каждого футболиста. Я готов был
в любой миг назвать наизусть, как таблицу умножения,
рекорды штангистов и стрелков, состав распашной двойки
чемпионов по гребле, имена сильнейших городошников.
Застать меня врасплох, попросив перечислить одну за
одной фигуры городошной партии, от «бабушки в окош­
ке» и «колодца» до «змеи» и «заказного письма», не уда­
валось никому.
Теперь, прозанимавшись спортивной журналистикой
сорок лет, я не обладаю и десятой долей того запаса
цифр — метров, килограммов, секунд, — какой крепко
сидел в мозгу у меня и у таких же, как я, сумасшедших
— сраженных наповал любовью к спорту младшекласс­
ников, лишенных мускулов и не подававших никаких
надежд на собственное спортивное будущее.
Если бы мои родители могли предвидеть, во что вы­
льется легкомысленный шаг отца, не бывать бы мне на
тех футбольных матчах. И, вполне допускаю, совсем поиному сложилась бы моя жизнь. Другой вопрос, хуже или
лучше, но — не так.
Пройдут десятилетия, я получу высшее образование,
обзаведусь семьей, поступлю в «Советский спорт». Но
родители (точно как в анекдоте, где жена говорит мужу:
«Пойди посмотри, что делает Сема, и скажи ему, чтобы
немедленно прекратил») не перестанут ежедневно пре­
достерегать меня от поступков, казавшихся им легко­
мысленными. А у меня в ответ будет один, на все случаи
жизни неопровержимый, аргумент:
— Когда-то вы жаловались на то, что сын, вместо
того чтобы строить дома из конструкторов и решать за­
дачки из «Занимательной арифметики», разбазаривает
время попусту на чтение «Красного спорта» и болтовню
о футболе. Но теперь те потери возвращаются мне в виде
любимой профессии, интересной жизни и возможности
помогать вам.

10

Евгений РУБИ Н

Однако вообразить, что из страсти их чада-болельщика
получится что-нибудь путное, они, конечно, не могли.
Свой второй школьный год я начал в новой школе,
рядом с домом, в который мы переехали. Моей однокласс­
ницей оказалась девочка образцово-показательная во всех
отношениях, круглая отличница, на уроках тянувшая руку
столько раз, сколько задавала учительница вопросов клас­
су, — дочь директора школы Нина Рогова. Ее отец по ка­
ким-то признакам увидел во мне достойного партнера
Нины по тихим играм, познакомился с моей мамой, при­
гласил нас домой. Мама была крайне польщена и, чтобы
укрепить отношения со школьным начальством, наняла
мне ту же частную преподавательницу французского язы­
ка, что занималась с директорской дочкой.
Первый наш урок прошел благополучно, ко второму
я даже приготовил домашнее задание. А в день третьего
на «Динамо» был футбольный матч. Француженка, по­
напрасну взобравшаяся пешком к нам на пятый этаж,
обиделась и предупредила, что, если такое повторится,
больше не придет. На ее и родителей беду футбол был и
в следующий раз. Я снова сбежал с урока. На том мое
франкоязычное образование завершилось. Вот и судите,
были ли у моих родителей основания радоваться увлече­
нию сына?
Впрочем, одно обстоятельство частично оправдывало
в их глазах мою бессмысленную страсть. Они спокойно
отпускали меня гулять одного, не боясь, что сын придет
домой с синяками, кровоподтеками и прочими увечья­
ми, приводящими в ужас всех мам-домохозяек.
Наш дом № 7 по 5-й Тверской-Ямской состоял из двух
длинных пятиэтажных зданий, разделенных садиком с
песочницами и лавочками для нянь, прогуливающих сво­
их питомцев. Позади второго здания был двор, который
назывался «задним». Там, прислоненные к оставшейся
от какого-то давно рухнувшего сооружения кирпичной
стене, лежали бревна, которые дворники распиливали,
раскалывали и, превращенные в дрова, таскали в домо­
вую котельную.

Мальчик из приличной семьи

11

На этих бревнах, или, на местном наречии, «на дро­
вах», ежедневно сходилась дворовая аристократия — пар­
ни 15—16 лет, шпана, будущее население тюрем и лаге­
рей. Один, по прозвищу Плющ, приносил гитару и на­
певал в ее сопровождении блатные песни. (Более полуве­
ка спустя мой друг Алексей Козлов подарил мне кассету
с этими песнями, их поют он и Андрей М акаревич.)
Остальные слушали, играли в «расшибалку», или «при­
стенок», на деньги, беседовали о рыночных ценах на го­
лубей, словом, коротали время в ожидании, пока набе­
рется достаточно народу, чтобы разделиться на две ко­
манды, сложить одежду в четыре стопки, обозначавшие
штанги двух ворот, и ввести мяч в игру.
Отправляя своих детишек на прогулку, с нянями или
без, мамаши строго наказывали на задний двор носа не
совать — там и драки, и мат, и отнять что-нибудь из
вещей и даже ножиком полоснуть могут; и вообще, зад­
ний двор — вместилище самых ужасных пороков.
Из моих сверстников и ребят немного постарше вход
туда не был воспрещен только мне. Не воспрещен ни
домашними, ни атаманами двора. Они, атаманы, меня
уважали. Газет никто из них, понятно, не читал, и я слу­
жил им источником информации о результатах матчей,
о забивших голы, о том, кто играет завтра. Приступая к
футболу, кто-нибудь из их главарей — Ж ирок, Аркан
или Микада (в конце слова не о, а а, и оно склонялось:
«Микаду не видел?») — командовал:
— Становись на защиту.
Ради этой команды я и ходил туда с не меньшей акку­
ратностью, чем в школу. И даже покуривал с ними, спря­
тав папиросу в кулаке. И бывал горд, когда слышал: «Жень­
ка, оставь покурить». Я отрывал зубами конец длинного
бумажного мундштука «Беломора» или «Прибоя», спле­
вывал его на землю, а чинарик протягивал просителю.
Однажды зимой я вот так покуривал, сидя на дровах
в обществе моих друзей и покровителей, и вдруг увидал
пересекающую двор учительницу из нашей школы. От
испуга я спрятал горящий окурок в карман зимнего пальто.
Учительница ничего не заметила, а я об окурке и не
вспомнил бы, если бы не ощутил, что бедру моему ста­

12

Евгений РУБИН

ло горячо. Я опустил руку в карман. Папиросы там не
было. Зато пальцем я нащупал маленькую дырочку. Рас­
стегнув пальто, я с ужасом увидел другую дыру, огром­
ную — в дымящихся подкладке и ватине. Дома я изло­
жил наскоро придуманную версию: какие-то хулиганы
из соседнего дома кинули мне в карман горящую спичку.
Приехавший на побывку из Ленинграда старший брат,
курсант военно-морского училища, сказал маме:
— Да он просто курит.
В ответ она зло отрезала:
— Замолчи! Наш Женечка никогда не обманывает.
Уважение ко мне великовозрастных друзей зашло так
далеко, что они стали здороваться с моими родителями,
а один, Микада, даже изредка к нам заходил. Это бывало
в дождливые дни, когда дворовый футбол отменялся, и
я, призвав соседских мальчиков из интеллигентных се­
мей — Леву Лапидуса и Сашу Герштейна, играл с ними
в настольные игры — шахматы, «подкидного», малень­
кий бильярд, фантики — или вырезал из «Пионерской
правды» очередную главу научно-фантастического рома­
на Беляева «Пылающий остров», который печатался там
из номера в номер с продолжением.
Но едва распогоживалось, я по властному зову серд­
ца мчался во двор. По дороге я мечтал: сейчас меня по­
ставят центром нападения, я забью гол, и с этого часа
начнется мое восхождение, которое когда-нибудь завер­
шится приглашением в московское «Динамо». Но явив­
шись к месту футбольной битвы, я рад был услышать:
«Становись на защиту», — лишь бы довелось хоть разок
ударить по скверно накачанному и кривобокому дерма­
тиновому мячу.
С моими компаньонами по дворовому футболу, кото­
рые так вежливо раскланивались с ними, а их сына дру­
желюбно поздравляли с победой «Динамо», родители
безбоязненно отпускали меня на футбол настоящий.
В назначенный час мы собирались «на дровах», шли
на трамвайную остановку и, дождавшись своего — 23,
устраивались на подножке одного, обычно заднего, из
его переполненных вагонов. У стадиона человеческие гроз­
дья с подножек осыпались, и дальше трамвай двигался
по Ленинградскому проспекту пустой.

Мальчик из приличной семьи

13

Дома я получал рубль на билет, но никогда его по
назначению не тратил. Не из соображений экономии. У
моих спутников не было и рубля. А бросить их у ворот
мне было, сами понимаете, неудобно. И мы отправля­
лись на поиски удачи всей компанией. Тропинка к счас­
тью была нам известна. Она вела к тому месту между
Северными и Восточными воротами, где два толстых
стальных прута ограды чуть-чуть раздвинул какой-то бе­
зымянный богатырь. Образовавшегося пространства хва­
тало для того, чтобы между прутьями мог пролезть не
только ребенок моего возраста, но и не слишком щуп­
лый подросток. Иногда, правда, мы заставали у своей
лазейки конного милиционера, и тогда приходилось ожи­
дать поодаль, когда он тронет лошадь шпорами и отпра­
вится осматривать другие участки вверенного ему отрез­
ка ограды.
Проникнув на территорию стадиона, мы разбредались.
Дальше каждому предстояло самостоятельно пробирать­
ся на трибуну — у всех входов дежурил второй контроль,
снова проверявший билеты.
Мои подельники обычно шли на таран. Объединив­
шись с дюжиной себе подобных, они устраивали давку у
турникета, задние напирали на передних, контролеры
под натиском превосходящих сил противника временно
отступали, и трое-четверо успевали просочиться до при­
хода милицейского подкрепления. Неуспевшие перехо­
дили ко входам на другие трибуны.
Для меня эта дорога была заказана: меня, малолетку,
просто-напросто раздавили бы. Я шел своим путем. В тол­
пе обладателей билетов я выбирал приглянувшуюся мне
супружескую пару и вежливо просил: «Проведите, пожа­
луйста». Если не с первого, то со второго раза прием
срабатывал. Мои благодетели брали меня за руку и вво­
дили на трибуну. Там я их благодарил и шел искать сво­
бодное место или, в крайнем случае, присаживался на
лестничную ступеньку. Изредка нас, безбилетников, от­
туда сгоняли, но со стадиона не выдворяли. Осечка выш­
ла у меня один-единственный раз. Мы уже миновали
контролера, когда милиционер, видно, заметивший нас
в тот момент, когда я клянчил у незнакомых людей со­

14

Евгений РУБИН

гласия сыграть роль моих папы и мамы, отделил меня от
них и молча отвел в отделение.
Это было на четвертьфинальном матче Кубка СССР
между московским «Спартаком» и ленинградским «Ста­
линцем». Сперва меня посадили на стул в коридоре и
велели не отлучаться. Потом вызвали, спросили имя,
фамилию и адрес, велели идти домой, сообщить о своем
поведении домашним и отпустили. Выйдя, я увидел, что
нахожусь на Южной трибуне, и успел еще посмотреть
второй тайм.
Нельзя сказать, что дворовая жизнь и походы на «Ди­
намо» совсем отвлекли меня от учения. До пятого класса
в моем школьном дневнике были только «пятерки». А в
пятый класс я пошел, оказавшись далеко от дома на
5-й Тверской-Ямской, от Москвы, от футбола.

Почти заграничная поездка
В первых числах июня 41-го года мы с мамой поехали
в гости к брату. Он, окончив военно-морское училище,
стал лейтенантом и получил назначение на подводную
лодку, которая базировалась в латвийском порту Лиепая.
Только год назад Латвия стала советской республикой, и
для въезда туда лицам, не прописанным на ее террито­
рии, требовались пропуска. Брат прислал нам вызов, мама
заполнила нужные анкеты, и через некоторое время раз­
решение было получено.
Перед пересадкой на другой поезд мы несколько ча­
сов провели в Риге. Мне уже исполнилось 12 лет, я коечто понимал и был, как и мама, поражен внешним ви­
дом латвийской столицы и ее населения. Мама не могла
оторваться от сверкающих магазинных витрин, с кото­
рых на нас глядели невиданной красоты и разнообразия
платья, обувь, пальто, костюмы, шляпы, цветы, столо­
вая посуда. Ничего подобного она за 46 своих прожитых
к той поре лет не видывала.
По центральным улицам бродили нарядные мужчины
и женщины. В ресторанах, полных среди бела дня наро­
ду, царило веселье. Из-за дверей неслась музыка. При­

Мальчик из приличной семьи

15

близительно так выглядела заграница в описании началь­
ника моего отца, знаменитого директора Краматорского
завода Кирилкина, который часто ездил в Германию, а
позже был посажен и, по слухам, расстрелян за вреди­
тельство.
Мы успели завернуть на рынок, раскинувшийся у вок­
зала. Он был на одну половину открытый, на другую —
укрыт огромным стеклянным куполом. Мне больше все­
го запомнились возы и над ними — горы: над одними —
цветов, над другими — копченой салаки. Она издавала
запах, от которого кружилась голова. Мы купили полки­
ло для пробы и потом, уже в Лиепае, не могли отказать
себе в удовольствии по утрам лакомиться на завтрак этой
прежде неизвестной нам рыбкой.
Таких утр было шестнадцать...
Небольшая провинциальная Лиепая была лишена
рижского шика. Зато имела бесконечный, покрытый мел­
ким белым песком пляж, вдоль которого росли высокие,
стройные, распространявшие аромат хвои сосны. Балтий­
ское море уже достаточно нагрелось, чтобы купаться. С
пляжа мы шли обедать в прибрежный ресторан, где го­
товили не хуже, чем дома. Вечером гуляли. Маму притя­
гивал к себе каждый промтоварный магазин. Я, пока она
что-то примеряла, поджидал ее на улице.

Кому война, кому мат ь родна
На семнадцатое утро я проснулся часов в девять и
был огорошен вопросом:
— Неужели ты ничего не слышал? На рассвете город
бомбили. .
От этого сообщения я расплакался в голос.
— Почему ты меня не разбудила? — ныл я, размазы­
вая по щекам слезы. — Я проспал всю войну!
— Квартирная хозяйка говорит, что это, наверно, ма­
невры, — пыталась утешить меня мама. Но я продолжал
реветь: маневры, конечно, не война, но тоже неплохо.
— Ну а если война, — заключила мама, — ты еще все
услышишь и увидишь.

16

Евгений РУБИН

Она как в воду глядела.
О том, что пролетевшие над Лиепаей бомбардировщи­
ки были немецкими и что бомбы, разрывы которых раз­
будили маму, были настоящими, мы узнали не сразу.
Попытки дозвониться до воинской части, где служил брат,
не увенчались успехом. В Лиепае тогда не было автомати­
ческих телефонных станций. Подняв трубку, вы слышали
голос телефонистки, называли нужный вам номер, и она
отвечала, свободен он или занят. С утра 22 июня местные
телефонистки перестали реагировать на просьбы, произ­
несенные по-русски. Они молча отключались.
Оставалось ехать в гарнизон, и мы вышли на улицу.
Она выглядела, как московские улицы по праздникам:
народ высыпал из домов. Те, кто почему-либо не мог
выйти, стояли у окон и на балконах своих квартир и
радостно приветствовали толпу. Мама хотела спросить у
милиционера, что происходит, но и он притворился, что
не понимает по-русски.
Впопыхах мы забыли позавтракать, и мама, для кото­
рой не было на свете причин, по которым ее ребенок
остался бы некормленым, повела меня в ресторан у пля­
жа, где мы обычно обедали. Свободных столиков не было.
Да и самих столиков тоже. Их место заняли банкетные
столы, заставленные закусками и фруктами. Над ними
возвышались черные с серебряными куполами бутылки
шампанского.
— Ресторан закрыт, — сказал швейцар, с которым
мы успели за полмесяца познакомиться. — Банкет.
— По какому случаю?
— Видите ту женщину? — и он показал пальцем на
немолодую нарядную даму, в которой мы узнали вче­
рашнюю официантку. —До прихода ваших войск она была
хозяйкой ресторана. Теперь, когда придут немцы, снова
станет.
Хрупкая надежда мамы на то, что утренняя бомбар­
дировка — какое-то недоразумение, рассеялась оконча­
тельно. .
Трамваем мы добрались до гарнизонной проходной.
Брат тоже — и по той же причине: говорящим по-русски
не отвечали — не мог до нас дозвониться. Он велел нам

Мальчик из прш!ичной семьи

17

собирать пожитки — поздно вечером за нами, как и за
другими семьями военнослужащих, приедет автобус и
отвезет нас к поезду. Мы простились.
То был последний раз, когда я видел брата — сына
матери от первого брака. Два или три его письма нам пе­
реслали в один из пунктов нашей эвакуации — нынеш­
нюю Вятку, которая тогда называлась Киров. Потом по­
чтальон принес казенную открытку: «пропал без вести»...
Но это было несколькими месяцами позже. А тогда,
придя домой после свидания с братом, мы услышали по
радио окончание речи Молотова — той, в которой гово­
рилось о «вероломном нападении фашистской Германии
на Советский Союз» и о бомбежке нескольких советских
городов. Лиепаи в этом перечне не было. Да она и не под­
верглась бомбардировке. Минуя ее, немецкие самолеты,
видно, сбросили часть своего груза за пределами города.
Автобус приехал глубокой ночью и отвез нас на пус­
тырь за городом, где уже скопились сотни, а может быть,
тысячи людей — женщин и детей — со своим скарбом.
По траве были разбросаны столы, стулья, кровати, шка­
фы, комоды, тумбочки. К каждой вещи был прибит же­
стяной кружочек с выдавленным инвентарным номером.
Это жены военнослужащих, которым было строго-на­
строго приказано взять в дорогу только самое необходи­
мое, прихватили выданную в части казенную мебель.
Подали состав — товарные теплушки без нар, с по­
крытыми битым кирпичом полами, и толпа ринулась на
штурм. Мы со своими четырьмя чемоданчиками оказа­
лись в бедственном положении: среди мебельных гор нам
негде было даже присесть. Правда, когда предотъездная
суета улеглась, мы кое-как примостились на полу у ва­
гонной стенки.
Наконец поезд наш тронулся. Дети, которых было в
вагонах больше, чем взрослых, понемногу перестали ре­
веть, кормящие матери упрятали груди под кофты, гул
сменился храпом.
Под утро всех разбудили громкие гудки паровоза. Они
были отрывистыми, как телефонный сигнал «занято», и
пронзительными, как рыдания младенца. Они не умолка­
ли так долго, что, казалось, сирену включили навечно.

18

Евгений РУБИН

Со сна обитатели поезда не сразу смекнули, в чем
дело. А поняв, что это воздушная тревога, кинулись из
вагонов врассыпную. Все тащили за собой детишек —
кого на руках, кого за руку. Некоторые умудрились при­
хватить кое-что из вещичек: вдруг не удастся вернуться.
Встретились все в маленькой рощице неподалеку от же­
лезнодорожного полотна, и когда новый гудок парово­
за, теперь уже непрерывный и означавший сигнал от­
боя, позвал нас обратно, продрогшие и промокшие от
росы, мы разбрелись по вагонам и расселись по своим
местам. Путешествие продолжалось.
С такими паузами, возникавшими каждые несколько
часов, мы дотащились до границы между Латвией и Рос­
сией — если память мне не изменяет, до города Даугавпилса, который тогда был Двинском. Там паровоз отце­
пили от переднего вагона, прицепили к заднему, и он
потянул нас в обратном направлении. Выяснилось, что
дороги дальше, в глубь страны, нет: рельсы разрушены
бомбардировкой, и нашему эшелону остается попытать
счастья, двигаясь окружным путем.
Ехали мы, минуя станции и делая остановки в чис­
том поле. Запасы продуктов истощились даже у самых
предусмотрительных пассажиров. Выручали крестьянки
из деревень, которые мы проезжали. Как они угадывали
места наших привалов, не знаю, но являлись к поезду с
круглыми буханками серого хлеба и большими бидона­
ми молока, которое отмеривали литровыми алюминие­
выми кружками. Это решало наши продовольственные
проблемы.
Денег на пропитание, у нас с мамой во всяком слу­
чае, хватало. Каждый из пришедших на Белорусский вок­
зал проводить нас вручал маме конверт с деньгами и
списком вещей, которых в Москве не достанешь и кото­
рые она должна поэтому им привезти из еще почти заг­
раницы. Поручения не были выполнены и на треть — мы
ведь собирались провести на Балтийском взморье все лето.
Родители потом еще года два выплачивали долги своим
родным и знакомым, прельстившимся латвийским де­
фицитом.
В Россию мы прорвались на исходе первой недели путе­
шествия и уже предвкушали, как встретимся с, должно

Мальчик из приличной семьи

19

быть, изверившимся увидать нас живыми отцом, как при­
мем душ и ляжем спать на мягкие матрасы, покрытые
белыми простынями, под одеяла с пододеяльниками.
Но не тут-то было. От Клина, разделенного с Моск­
вой полутора часами езды, наш состав повернул на Ка­
линин (нынешнюю Тверь), затем на Рязань. И потом
делал остановки, как пишут в расписаниях поездов, «да­
лее везде», все отдаляя и отдаляя нас от родного города.
Выяснилось, что Москва закрыта для въезда, и, чтобы
попасть в нее, нужен специальный пропуск.
Пока мы колесили по городам и весям, расширяя круг,
центром которого была Москва, эшелон пустел. Моск­
вичами в нем были только мы. Жители других мест схо­
дили на станциях, откуда могли добраться уже нормаль­
ными пассажирскими поездами до своих городов, если
те не заняты немцами. А что было делать нам? Мама на
каждом вокзале разыскивала какого-нибудь начальника
и размахивала перед его носом паспортом с московской
пропиской. Одни отвечали сухо, другие сочувственно, но
смысл всех ответов сводился к тому, что они выполняют
приказ сверху. Мы возвращались в свою теплушку, поезд
трогался и вез нас дальше в неизвестность.
Когда мы остановились в Ряжске, мама сунула мне в
руку два чемодана, сама взяла два других, и мы спусти­
лись с подножки на перрон. Дождавшись, когда товар­
няк, ставший нам почти домом, отправился дальше, мы
отнесли свой багаж в здание вокзала. И провели в нем
двое суток, ночуя на вокзальных скамейках. Дни корота­
ли в каких-то приемных. Одному начальнику — капитану
железнодорожной милиции — мы, видно, так осточер­
тели, что на третий день он лично выписал нам пропус­
ка и помог отнести вещи к бесплацкартному вагону сле­
довавшего на Москву пассажирского поезда.
Было это почти 60 лет назад, но я поныне помню
фамилию нашего благодетеля — Депутатов. Помню, мо­
жет быть, еще и потому, что очень уж она редкая. Мне,
во всяком случае, его однофамильцев встречать не при­
ходилось.
После нашего отъезда из Москвы прошел месяц. Мама
и раньше увозила меня летом из города, в котором я

20

Евгений РУБИН

родился и вырос, на дачу, на Черное море. Всегда он
оставался таким же, каким был месяц или два назад.
Теперь я его узнавал и не узнавал.
Так выглядит пораженный тяжелой болезнью давний
знакомый. Те же цвет и разрез глаз, только сами они
потухли. Те же черты лица, только оно стало серым и
морщинистым. Та же фигура, только плечи поникли и
голова дрожит.
Мы ехали домой по Садовому кольцу. Залитые июль­
ским солнцем улицы и площади лишь подчеркивали сум­
рачность на лицах и в походках людей. Толпа поредела.
Исчезли праздношатающиеся. По тротуарам двигались
торопливые прохожие, таща тяжелые сумки и авоськи.
Продуктовые карточки еще не ввели, и из дверей мага­
зинов вываливались на улицу длинные хвосты очередей.
По мостовым маршировали колонны. В одних шли сол­
даты, одетые в грязно-зеленые хлопчатобумажные, пе­
ретянутые брезентовыми поясами гимнастерки и неле­
пые, того же цвета, не по росту галифе, с пилотками на
головах, обутые вместо сапог в бесформенные черные
ботинки, а над ними до колена — черные матерчатые
обмотки. В других ополченцы — в штатском, с винтовка­
ми за плечами. Те и другие пели строевые песни: «Броня
крепка и танки наши быстры», «Эх, махорочка, махор­
ка», «Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин и первый
маршал в бой нас поведет».
Запевала начинал:
Утро красит нежным цветом
Стены древнего Кремля,
Просыпается с рассветом
Вся советская земля.
Холодок бежит за ворот,
Море света над толпой.
Эй, товарищ, эй, прохожий,
С нами вместе песню пой!

Остальные громко, но нестройно, лишенными бод­
рости голосами подхватывали:
Кипучая, могучая,
Никем непобедимая,
Страна моя, Москва моя,
Ты самая любимая!

Мальчик из приличной семьи

21

Пели все. Шествовавший чуть в стороне командир
внимательно следил за тем, чтобы никто не отлынивал.
Окна домов изуродовали перекрестившие их белые
бумажные ленты, которым надлежало оберегать стекла
от взрывной волны при бомбежках. У подъездов и на ле­
стничных площадках стояли большие бочки с песком для
тушения зажигательных бомб.
По вечерам город становился пустым и черным. Были
введены комендантский час, запрещающий выходить на
улицу после, кажется, десяти вечера без пропусков, и
затемнение. За соблюдением обоих правил следили воен­
ные патрули. Они останавливали на улицах каждого, про­
веряли пропуска, и тех, у кого не было или показавших­
ся подозрительными, доставляли в комендатуру. Если из
небрежно задрапированного окна пробивалась полоска
света, владелец комнаты подлежал административному
наказанию.
Никого из своих дворовых приятелей я не встретил.
Узнать, куда они девались, было не у кого. Да и сам дом
изрядно опустел. Кто уехал от бомбежек к своим дере­
венским родственникам, кто эвакуировался с отцовски­
ми предприятиями.
Недолго пробыли в Москве и мы. Отца направили из
московского главка в стройтрест города Молотовска, пе­
реименованного позже в Северодвинск. Вскоре стройка
была завершена, и трест перебазировался в поселок Турьинские Рудники Свердловской области, позже ставший
Краснотурьинском. А мы, пока там сооружали жилища
для рабочих и служащих, остановились в Кирове, тепе­
решней Вятке, у тетки, инспектора Наркомпроса, кото­
рый, как и все крупные учреждения, покинул Москву.
В Молотовске я пошел в 5-й класс, в Вятке его окон­
чил. В Турьинске проучился еще полтора года. Оттуда зи­
мой 44-го мы возвратились в Москву.
Эвакуация не оставила у меня добрых воспоминаний.
Взрослая часть местного населения недолюбливала на­
хлынувших с запада пришельцев, которые вынудили або­
ригенов потесниться в своих домах и квартирах (по-тогдашнему — уплотниться). Незваных гостей винили в том,
что магазинные очереди удлинились, рыночные цены

22

Евгений РУБИН

подскочили, карточки стали вместо масла отоваривать
лярдом, вместо мяса — мороженой рыбой, вместо яиц
— яичным порошком, вместо сахара — черным и гус­
тым, как солярка, повидлом.
Наши сверстники, по-своему выражая общее отно­
шение к приезжим, нещадно били нас при любой воз­
можности. Нас, приезжих, было в каждом классе понем­
ногу. Мы тянулись друг к другу и после уроков собира­
лись для решения общей задачи: как улизнуть от поджи­
давшей нас у школьных дверей расправы. Иногда удава­
лось выйти на улицу с подвернувшимся, на счастье, учи­
телем или через запасной выход. Чаще — нет. В эвакуации
судьба с лихвой рассчиталась со мной за синяки, недо­
полученные на московском дворе.
Осенью 43 года на уроке в турьинской школе класс­
ная руководительница объявила, что по решению ЦК
ВЛКСМ в комсомол теперь будут принимать не с 15, а с
14 лет, и попросила желающих подавать заявления. После
перемены ей вручили их четверо — именно столько было
в классе нас, эвакуированных. Комсомольское собрание
проголосовало за всю четверку, и в положенный день мы
совершили пеший поход в находившийся в 12 км от на­
шего поселка Карпинск — там располагался горком.
Зимой 44-го отец, бывший уже в Москве, прислал
нам вызов. На том наша эвакуация закончилась.
Отец встретил нас скверными вестями: пока мы от­
сутствовали, квартиру на 5-й Тверской-Ямской занял
человек с большими связями, и отец проиграл судеб­
ную битву за нее. Министерство цветной металлургии,
где он служил, предоставило нам комнату на Большой
Калужской улице (нынешний Ленинский проспект), в
двухэтажном разваливающемся доме рядом с Калужс­
кой (теперь — Октябрьской) площадью, напротив входа
сразу в три института — Стали, Горный и Нефтяной. Этот
дом и все вокруг него давным-давно сломали. Там, где
они стояли, в 60-е годы построили длинное блочное зда­
ние с магазином для новобрачных на первом этаже.
Считалось, что нам предоставили не одну комнату, а
две. Вторая, без окон, напоминала формой гроб. В ней
помещалась моя кровать, занимавшая все пространство

Мальчик из приличной семьи

23

комнаты, и, отправляясь спать, я должен был переле­
зать через спинку кровати.
В квартире, кроме нас, жила женщина по имени Тоня
с двумя маленькими детьми, ее муж недавно погиб на
войне. Тоня не скрыла раздражения, вызванного нашим
вселением. Едва кто-нибудь из нас открывал дверь, что­
бы выйти в коридор, где было не разминуться двоим,
она демонстративно захлопывала свою и принималась
шумно бранить детей, срывая на них злость, вызванную
появлением нежеланных гостей.
Мы ее не осуждали. В крошечную кухню пришлось
втиснуть второй стол, на котором появились примус и
керосинка, а в коридоре, рядом с ее, наши чурки для
комнатной «буржуйки» с черной трубой, протянувшей­
ся под потолком через всю комнату и выходившей в фор­
точку. Над чурками прибили гвоздь и повесили напротив
Тониного наше корыто, которое все, не исключая Тони,
обязательно задевали головой.
Ванной комнаты, разумеется, не было. Водосток в
уборной давно вышел из строя, и шедшему туда прихо­
дилось захватывать с собой ведро воды. Ее набирали из
единственного крана, который находился в кухне над
проржавевшей раковиной.
Женщины в конце концов поладили, мирно готови­
ли на своих коптящих приборах обеды, одалживали друг
другу постное масло, соль, макароны. Иногда, правда,
происходили ссоры, и дипломатические отношения пре­
кращались на день-другой. Их вызывали пустяковые по­
воды. На самом же деле для обеих эти вспышки служили
нервной разрядкой от свежих душевных ран, нанесен­
ных потерями близких на войне, тяготами жизни — хро­
ническим недостатком дров, денег, продуктов, элемен­
тарных удобств, изредка пробегавшими по кухне обнаг­
левшими от безнаказанности крысами, которых обе смер­
тельно боялись.
После таких стычек мама, придя в нашу комнату,
обзывала Тоню «дрянью» и «стервой». Я в ответ молчал,
но тайно принимал сторону соседки. Подозреваю, что
отец тоже. Не из чувства справедливости. Просто Тоня
была молода и хороша собой, ей шли даже оставшиеся
после мужа темно-серые трикотажные кальсоны, кото­

24

Евгений РУБИН

рые она носила вместо чулок. Словом, Тоня обладала
качествами, многое извиняющими в глазах мужчины
любого возраста.
Отцу, единственному в семье работнику, полагалась
так называемая литерная карточка, маме — иждивенчес­
кая, мне — детская. Тогдашних продуктовых норм я не
помню. Помню только, что нам постоянно не хватало хлеба.
Два раза в месяц отцу выдавали в Министерстве лит­
ровую бутылку 90-градусного спирта. И два раза в месяц,
упрятав ее в большую с молнией сумку, мама ехала на
Ярославский вокзал, а оттуда — электричкой в подмос­
ковный город Пушкино. Ей уже было за 50, известие о
гибели брата вызвало у нее кровоизлияние в один глаз,
который перестал видеть, и я обычно сопровождал ее в
этих поездках.
Рынок официально именовался колхозным. Торговать
разрешалось лицам, предъявившим справки о том, что
они занимаются сельским хозяйством — если не в кол­
хозах, то на приусадебных участках. Продавать можно было
только продукты животноводства и земледелия со своего
приусадебного участка или полученные за работу в кол­
хозе, а промтовары — ни в коем случае. Шнырявшие по
рынку милиционеры должны были вылавливать наруши­
телей.
Впрочем, из этих самых нарушителей состояла доб­
рая половина толпы. Тысячи людей месили покрывшую
территорию рынка горчичного цвета грязь, густую, как
сметана. Инвалиды войны легко узнавались по солдатс­
ким шинелям и бушлатам, культям, костылям, по ас­
сортименту предлагаемого ими товара: белые полотня­
ные солдатские подштанники, которые снизу завязыва­
лись тесемками, а сверху застегивались черными метал­
лическими пуговицами, стоптанные кирзовые сапоги,
заплатанные гимнастерки без погон. Свое барахло они
не прятали — милиция не трогала защитников родины.
Каждую сделку они шли обмывать к пивному ларьку. Там,
кроме бочкового пива, продавали водку в разлив. Запив,
как поется в песне тех лет, свои боевые сто грамм круж­
кой пива, многие выбирали тут же, на рынке, место
посуше, подкладывали под голову непроданные вещи и
сразу засыпали, о чем свидетельствовал их могучий храп.

Мальчик из приличной семьи

25

Другая категория — мужчины в телогрейках с потер­
тыми чемоданчиками в руках. Все знали, что в чемодан­
чиках — инструмент. Они отводили клиентов за ворота и
там показывали свое добро. Они тоже перед уходом с
базара заворачивали к ларьку, но пили умеренно, вид­
но, помня, что дома их ждут с деньгами.
Основную массу продающих составляли женщины. Из
их хозяйственных сумок, вроде маминой, торчали кон­
чики разрисованных платков, ковриков, скатертей. Про­
дав привезенное, представительницы прекрасного пола
шли к рыночным прилавкам, где заполняли опустевшие
сумки овощами.
Уличив торгующего, милиционеры гнали его с рын­
ка, но от более суровых санкций воздерживались. Серь­
езными неприятностями грозил лишь мамин промысел,
поскольку это было нарушение государственной моно­
полии на торговлю спиртным. Но она ни разу не попа­
лась. Должно быть, потому, что сбывала бутылку быстро.
Хлеб — две-три буханки — мы покупали в Москве на
улице. Бойкая торговля им из-под полы шла у каждой
булочной.
Зарплаты отца было недостаточно, чтобы сводить кон­
цы с концами. Источником пополнения семейного бюд­
жета служили сохранившиеся с довоенных лет серебря­
ные ложки и подстаканники, хрустальные вазы, мами­
ны золотые безделушки с драгоценными и полудраго­
ценными камнями. Все это мама относила в комиссион­
ный магазин.
Мы считали, что живем не хуже и не лучше других. Я,
наверное, так и не избавился бы от заблуждения, что
война поставила в равное положение всех, если бы по­
пал не в 12-ю, а в какую-нибудь другую школу.

Д ом правительства
В 12-й я оказался по стечению обстоятельств. Седьмые
классы всех окрестных были переполнены. А над этой,
которая и теперь находится там, где была, в начале Тол­
мачевского переулка, и до которой от нашего тогдашне­

26

Евгений РУБИН

го дома и теперь четыре троллейбусных остановки, или
двадцать минут ходьбы, шефствовало министерство отца.
Отказать служащему учреждения, которое летом будет
ремонтировать школьное здание, директор не мог.
Учителя математики, физики и литературы со мной
побеседовали и вынесли решение: хотя я и изрядно от­
стаю по их предметам, но не настолько, чтобы отправ­
лять меня обратно в шестой класс.
Толмачевский переулок находится рядом с Большой
Полянкой. А у ее истоков, по другую сторону Малого
Каменного моста, — кинотеатр «Ударник» ипротянув­
шиеся до набережной Серафимовича серые и мрачные
многоэтажные корпуса-близнецы, объединенные общим
названием: Дом правительства. Четверть века спустя он
станет местом действия романа Юрия Трифонова «Дом
на набережной». Все мальчишки школьного возраста из
этого дома учились у нас, в 12-й.
Среди 32 моих одноклассников были Валька Люби­
мов — сын министра торговли СССР, Валерка Пекшев
— сын зама председателя Совета министров РСФСР, Олег
Лысенко — сын академика и любимца Сталина, Генка
Щаденко — сын генерал-полковника и героя Граж­
данской войны, Ленок Карпинский — сын члейа РСДРП
с 1898 года и автора книги «Как управляется наша стра­
на», по которой мы изучали предмет «Конституция
СССР», Стефик Карпов — сын председателя Государ­
ственного комитета по делам русской православной цер­
кви. О сыновьях чинов пониже, но достаточно важных,
чтобы жить в Доме правительства, я уже не говорю. (Не
удивляйтесь, что я не упоминаю дочерей — в мое время
было раздельное обучение.)
На большой перемене все мы доставали свертки с
домашними завтраками, и по классу разносились давно
забытые мною запахи ветчины, буженины, сырокопче­
ной колбасы. Эти деликатесы из закрытого распредели­
теля, который находился тут же, на набережной Сера­
фимовича, приносили на завтрак ребята из Дома прави­
тельства.
По вечерам мы часто собирались друг у друга — по­
болтать, поиграть в карты, обсудить достоинства и недо-

Мальчик из приличной семьи

27

статей девочек из соседней школы № 19. Мои новые со­
ученики жили в многокомнатных отдельных квартирах,
делали уроки в своих детских, за большими письменны­
ми столами. В пятикомнатной квартире любимовского
папаши-министра была даже специальная бильярдная,
с настоящим столом, покрытым зеленым сукном, с ко­
стяными шарами и удобным для игры освещением.
Большинство учившихся со мной жителей дома на
набережной были хорошими парнями. Они не чванились,
не кичились положением своих пап. Были среди них от­
личники и двоечники, гуляки и домоседы, горлопаны и
тихони. Мы, дети рядовых родителей, покуривали само­
крутки, отсыпая себе щепоти из пачек с табаком, кото­
рый отцам причитался по карточкам. Жившие в Доме
правительства добывали свое курево тем же способом,
только это был не табак, а толстые ароматные папиросы
«Казбек» и «Северная Пальмира». Никто из них не пря­
тал папиросных коробок и всегда угощал все курящее
общество.
В день моего поступления в школу первым уроком была
математика. Учительница вошла в класс, раскрыла жур­
нал и, как положено, приступила к перекличке. Дойдя
до фамилии новичка, она на секунду умолкла, с удивле­
нием произнесла: «Рубин», в ответ на мое «здесь» под­
няла глаза от журнала и вымолвила нараспев: «Женеч­
ка...» Я-то узнал ее сразу. Это была Татьяна Михайлов­
на, мать моего друга и одноклассника по вятской
эмиграции. Раздался дружный, в 32 глотки хохот, и с
того часа я ходил в «Женечках» до выпускного вечера.
Я вспоминаю об этой нежданной встрече в Москве в
связи с историей, тогда меня потрясшей, но, как стало
ясно позже, совсем не исключительной для того времени.
Сын Татьяны Михайловны Игорь Гармонов учился
не у нас, в 12-й, а на Большой Якиманке, в 7-й. Я про­
ходил мимо нее, если возвращался домой пешком. Игорь
частенько поджидал меня, и дальше мы шли вместе. Гармоновы и жили около нас — на пересечении Калужской
площади и Шаболовки.
Однажды я, как мы условились, забежал за Игорем
— вместе ехать в баню на Мытной. У двери в их комму­

28

Евгений РУБИН

нальную квартиру стоял человек в черном кожаном пальто.
Он уже нажал на дверной звонок. Игорь вышел, держа в
руке чемоданчик с банными принадлежностями. На муж­
чину он и не взглянул. А тот обратился к нему, как к
знакомому:
-г- Мне надо поговорить с тобой наедине.
— О чем?
— По дороге узнаешь.
— Тогда я явлюсь через полчаса, — пообещал я Игорю.
— Не спеши, он так быстро не освободится, — пре­
дупредил меня мужчина.
Поздним вечером к нам прибежала бледная и запла­
канная Татьяна Михайловна: Игорь исчез. Я рассказал
ей о сцене, при которой присутствовал. Она ушла, встре­
воженная еще больше.
Наутро ее не было в школе. После уроков я ее навес­
тил. По выражению лица и разговору учительницы я по­
нял: она уже что-то знает, но новости у нее скверные.
Отведя от меня глаза и явно сочиняя свой рассказ эксп­
ромтом, она говорила, что Игорю пришлось срочно уехать
с отцом, но он вот-вот вернется.
Он действительно вернулся через неделю, еще неде­
лю просидел дома, а потом пришел в школу, но не в
свою, а в нашу и в наш класс, 8-й «Б». И, предупредив,
что его сообщение — страшная тайна, за разглашение
которой нам обоим не поздоровится, поведал мне обо
всем, что с ним после того, как мы расстались, про­
изошло.
В их классе был странноватый ученик по фамилии
Кулаков, мнивший себя то атаманом шайки, то предво­
дителем повстанцев и вербовавший избранных себе в
сподвижники. Последний пост, на который он себя на­
значил, — властелин мира. Игоря он произвел в марша­
лы. Для своей свиты он написал текст присяги, наруше­
ние которой грозило смертной казнью, и издал приказ,
требующий держать деятельность организации в секрете.
Посвященные и вовлеченные в его дела и проекты одно­
классники за глаза издевались над своим вожаком, видя
во всем этом довольно дурацкую, но смешную игру, од­
нако в глаза никаких возражений против участия в ней
не высказывали.

Мальчик из приличной семьи

29

В один прекрасный день группа сотрудников МГБ яви­
лась на урок и увела Кулакова. А через несколько суток,
уже дома, взяли его «маршала». За тем и приходил муж­
чина в кожанке. Он вывел Игоря на Шаболовку, поса­
дил в легковую машину и отвез на Лубянку. Там у Игоря
отобрали пояс и шнурки от ботинок и заперли в одиноч­
ной камере, где не было никакой мебели, даже койки.
Сама камера была чистой, с аккуратно подметенным
полом, на котором Игорь спал.
Три раза в день его кормили и один раз водили на
допрос. На допросе спрашивали о Кулакове, об органи­
зации, все протоколировали, но не били, не кричали,
не обижали.
Отец Игоря, ответственный работник Министерства
просвещения, умолил тогдашнего министра Потемкина
попытаться выяснить в МГБ (все знали: искать людей
следует только там), куда девался его сын, а когда тот
выполнил первую просьбу, обратился с другой — вклю­
чив свои связи члена ЦК, похлопотать о прощении «по
младости, по глупости» и вызволении.
Игоря отпустили с миром. Кулаков был осужден, как
гласил, по словам Гармонова-старшего, переданным мне
младшим, приговор, «за создание террористической орга­
низации с целью свержения советской власти и убий­
ства товарища Сталина». При определении ему меры на­
казания учли возраст преступника и приговорили его не
к расстрелу, а к лишению свободы на 15 лет. Ровно столько
прожил к тому моменту Кулаков на свете.
Игоря было приказано перевести в другую школу. Та­
тьяна Михайловна добилась, чтобы его направили в нашу,
под ее крылышко.
Этот эпизод биографии Игоря Гармонова не отразил­
ся на его будущем. Вскоре после окончания войны его
отец стал крупным начальником в Госплане РСФСР,
получил трехкомнатную квартиру на Народной улице с
окнами на Москву-реку и доступ в кремлевский распре­
делитель. Игоря приняли в Институт международных от­
ношений, над входными дверями которого был бы уме­
стен плакат: «Посторонним вход воспрещен».
Мы, близкие приятели Игоря, изредка навещали его
и нашу школьную учительницу. Материальный достаток,

30

Евгений РУБИН

просторное жилище, возвращение мужа, которому при­
шлось ради занятия своего поста оставить очередную пас­
сию и просить прощения у жены, — все это вместе взя­
тое повлияло на мировоззрение Татьяны Михайловны.
Во время одного из наших визитов она тоном, каким
преподавала нам на уроках математические аксиомы,
сказала: «СССР приближается к коммунизму. Его зри­
мые черты уже ощущаются».
Это был 1947 год, и большинство людей жили впро­
голодь.
Так получилось, что ближайших школьных друзей
Игоря роднил один изъян в анкетных данных — все они
были евреями. И после первого же семестра его обучения
в МГИМО мы ощутили явное охлаждение к нам семей­
ства Гармоновых и посещали их все реже и реже, пока
совсем не перестали.
Знаю, что, окончив институт, Игорь получил направ­
ление в посольство какой-то африканской страны. Гдето он теперь?
Благополучный финал этой истории — для тех лет
скорей не правило, а исключение. Куда более типична
судьба другого моего одноклассника, носившего краси­
вую и редкую фамилию Вепринцев.
Живи и здравствуй в пору, когда мы познакомились,
его отец, жить бы и Боре Вепринцеву в Доме правитель­
ства. Его отец, ученый-энергетик, участвовал в создании
так называемого «Плана электрификации всей страны»,
или ГОЭЛРО. Но в 30-е годы причастные к этому гран­
диозному предприятию деятели превратились из соавто­
ров в соучастников — их обвинили во вредительстве и
приговорили к долгим срокам заключения. Там Борин
отец и умер, а его жену и маленького сына с формули­
ровкой «член семьи изменника родины», или ЧСИР,
выслали в Сибирь.
В 44-м им разрешили возвратиться в Москву, дали
комнатушку в подвале деревянного дома в переулке между
Полянкой и Якиманкой, и Боря поступил в нашу школу.
Был он самым малорослым, малокровным и худосоч­
ным в классе, зимой носил огромного размера валенки
с калошами и голенищами до бедер.

Мальчик из приличной семьи

31

Большинство из нас не сомневались, что после шко­
лы пойдут в высшие учебные заведения, но не отягоща­
ли себя заботой об их выборе. Одни знали, что попадут в
привилегированные — МГИМО, МВТУ или Институт
внешней торговли, другие — в какой удастся пройти по
конкурсу. Боря, один из немногих, еще в 8-м классе твердо
решил, что станет биологом. Он хорошо учился, хорошо
сдал вступительные экзамены, и его приняли на биоло­
гический факультет МГУ.
Он был второкурсником, когда университет потрясло
громкое дело о тайной террористической организации
на биофаке. О существовании этой организации Боря мне
рассказывал и раньше. Только никакого отношения к
политике она не имела. Ребята собирались, чтобы пого­
ворить о своей любимой науке, иногда критиковали по­
становку обучения в МГУ, делились идеями о том, как
ее усовершенствовать.
Словом, это было что-то вроде НСО — научно-сту­
денческого общества, обязательного в каждом вузе. Но
те функционировали под наблюдением дирекции и де­
каната, профсоюза и парторганизации. А главное, были
официально зарегистрированы. Та же, что учредили Боря
Вепринцев и его единомышленники, где каждый гово­
рил, что думал и что хотел, где докладам не предше­
ствовало обязательное вступление о марксистско-ленин­
ском учении как научной базе биологии, подрывала ус­
тои нашего могучего государства.
Всех подпольщиков — кроме тех, кто донес о дея­
тельности организации, — посадили. Боре дали 15 лет.
Узнав об этом, я с ним мысленно распрощался: казалось
невероятным, чтобы он, при его хлипком здоровье, вы­
держал такой срок. Но года через два после смерти Ста­
лина он вернулся, завершил учебу в МГУ и защитил
кандидатскую диссертацию. Незадолго до отъезда в эмиг­
рацию я встретил его в подмосковной электричке. Он
увлекся коллекционированием птичьих голосов и в пред­
рассветные часы ездил по окрестным лесам записывать
их на магнитофон.
Из ребят, живших в правительственном доме, самым
беспутным был Генка Щаденко. Красный комдив после

32

Евгений РУБИ Н

смерти жены обзавелся молодой супругой. Мачеха целый
день отсутствовала, забывала накормить пасынка или дать
ему денег на еду, он являлся в школу нарядный, в синем
френче и высоких хромовых сапогах, но вечно голодный
и не выучивший уроки. Я иногда заходил к нему домой;
он проникал в отцовский кабинет, доставал из пись­
менного стола длинноствольный пистолет «парабеллум»,
и мы палили из него в потолок. Говорят, папаша, узнав
от педагогов о многочисленных двойках сына, стегал
Генку сохранившейся у него, конармейского команди­
ра, со времен Гражданской войны нагайкой. Школу Ген­
ка не окончил. Генерал устроил его в военное училище.
Ближе всех из начальственных детей я сошелся с Ле­
ном Карпинским, чей отец, как он рассказывал, имел
билет члена РСДРП №1. Сообщал Лен об этом шепотом:
было принято считать и казалось само собой разумею­
щимся, что партбилет №1 не мог иметь никто, кроме
Владимира Ильича.
Вопрос, как случилось, что Вячеслав Карпинский
не пострадал даже в 37-м году, мы, понятно, не обсуж­
дали, но у этого согбенного старичка с седенькой бород­
кой, какие, судя по кинофильмам, носили меньшеви­
ки, было на лице написано, что он испуган раз и на­
всегда.
А Лен (этим именем его нарекли в честь Ленина, а в
классе звали Ленок) вырос умным, ироничным, интел­
лигентным парнем, тяготевшим к гуманитарным наукам.
Он любил погулять и пользовался успехом у девочек,
приходивших к нам на школьные вечера.
Мы с Леном сдружились настолько, что, получив свою
первую студенческую стипендию на философском фа­
культете МГУ, он пригласил меня в коктейль-холл на
улице Горького, и мы там его деньги пропили до после­
дней копейки. В представлении моем, его да и всех наших
сверстников посещение этого заведения было призна­
ком принадлежности к золотой молодежи. С приятелями
мы делились впечатлениями о коктейль-холле шепотом,
а те слушали нас с завистью. Если бы о нашем походе
узнало его или мое комсомольское начальство, не мино­
вать бы нам вызова на бюро.

Мальчик из приличной семьи

33

Метаморфозы, которые претерпела жизнь Лена Кар­
пинского, привели в конце концов этого глубоко совет­
ского по образу мыслей молодого человека в ряды чуть
ли не диссидентов и дали ему известность в кругах ин­
теллигенции 60 — 80-х годов.
Хотя поначалу все обещало: быть ему на самом верху
партийно-государственной пирамиды.
То ли на втором, то ли на третьем году учебы в МГУ
он стал секретарем курсовой комсомольской организа­
ции и женился на аспирантке филфака Регине. Получив
диплом, был направлен в Горький, где родилась Реги­
на, вузовским преподавателем философии и вскоре за­
нял пост секретаря обкома ВЛКСМ по пропаганде. Еще
через короткое время, уже сменив Регину на известную
киноактрису Хитяеву, тоже горьковчанку, он приехал с
новой женой обратно в Москву: его избрали (а если на­
зывать вещи своими именами, назначили) одним из сек­
ретарей ЦК комсомола. Так, легко и без задержек, взбе­
гал он по крутой лестнице карьеры.
Существовал неписаный закон: нельзя возглавлять
молодежную организацию до старости. Своих крупных
функционеров, достигших определенного возраста, ком­
сомол выдвигал на руководящую работу в органы власти.
Из них формировались отделы и секторы ЦК и обкомов
КПСС, ВЦСПС, их ставили у руля разных комитетов,
даже таких, как КГБ. Карпинского, возможно, учтя, что
он серьезно образован, начитан, хорошо владеет рус­
ской речью, сделали членом редколлегии газеты «Прав­
да». Скорей всего это было назначение с дальним прице­
лом — подготовить его к занятию редакторского поста
если не в «Правде», то в «Комсомолке», «Труде», «Со­
ветской России».
И вдруг — падение, стремительное и на самое дно.
Посылая Лена на одну руководящую должность за
другой, те, кто это делал, не учитывали одного суще­
ственного обстоятельства. Ум и интеллигентность меша­
ют их обладателю слепо выполнять приказы сверху. Он
хочет знать, зачем и почему этот приказ дан, и склонен
предлагать усовершенствования и поправки.
2—3734

34

Евгений РУБИН

Нет, Лен не искал, подобно лермонтовскому парусу,
бури. Он искренне желал процветания строю, за кото­
рый боролся его отец и в справедливость которого верил
он сам. Все, чего он хотел, — сделать этот строй более
совершенным, избавить его, как тогда говорили, «от от­
дельных недостатков». А власть видела опасность в про­
явлении любой инициативы. Она требовала от солдат и
командиров своей многомиллионной армии действовать
по принципу: «Если партия сказала, комсомол ответил:
«Есть!» Я никогда не был близок к советским придвор­
ным кругам. Но в том, что отклонение от этого принци­
па запрещено и наказуемо, мне пришлось через много
лет убедиться на собственном опыте. Карпинский испы­
тал это на своей шкуре значительно раньше.
Руководствуясь самыми лучшими побуждениями, два
правдиста, одним из которых был Лен, написали статью
о том, что газетно-журнальная цензура не только не нуж­
на, но вредит советской печати, подрывая в глазах мира
ее репутацию свободной, и что идейность статей не по­
страдает, если этот институт упразднить — редакторы
лучше цензоров разбираются в том, что можно печатать,
а чего нельзя. Статью, как всякую на острую тему, преж­
де чем публиковать, дали на рецензию членам редколле­
гии. Те сочли ее вредной и постановили — от публика­
ции воздержаться.
На том бы соавторам и успокоиться, но они, опятьтаки по-интеллигентски, раздосадованные тем, что ра­
бота, которую они считали важной и нужной для пользы
дела, забракована, легкомысленно отнесли свое произ­
ведение на другой этаж правдинского здания и вручили
его редактору «Комсомольской правды» Панкину. А тот,
ничтоже сумняшеся, поставил на рукописи резолюцию:
«В печать». И статья увидела свет.
Карпинского с напарником исключили из партии и
уволили со службы. Панкин, который не был предуп­
режден, что статью читали и отвергли в «Правде», отде­
лался взысканием.
После возвращения Лена из Горького мы встречались
редко и случайно — в ресторане Дома журналиста или в
проезде Серова, где был ЦК ВЛКСМ и рядом — «Со­

Мальчик из приличной семьи

35

ветский спорт». Еще реже перезванивались: до него было
не добраться в обход секретарши. Но как раз в дни обру­
шившихся на него бед мы столкнулись на улице Горько­
го. Он был рассеян и грустен, в руке держал выгляды­
вавшие из промасленного бумажного пакета два пятико­
пеечных пирожка с мясом.
— Вот, купил на завтрак, — печально усмехнулся Лен.
Епитимья, наложенная на Карпинского партией, про­
должалась довольно долго. В конце концов наказание смяг­
чили и бросили его — тоже советский сленг — «на низов­
ку», рядовым редактором в издательстве «Молодая гвар­
дия». А когда решили, что у него наступило, по Высоцко­
му, «осознанье и просветленье», в середине 70-х годов
поставили во главе крупного издательства «Прогресс».
Но к тому времени Карпинский уже был другим че­
ловеком, у него на многое открылись глаза, и в после­
дние годы жизни он был главным редактором ежене­
дельника «Московские новости», газеты, которая едва
ли не первой в эпоху перестройки и гласности, заняла
откровенно либеральную позицию.
Лена, уверен, и сегодня помнят тысячи людей, не
знавшие его лично. Но подлинно всенародную извест­
ность получил другой выходец из нашего класса.
К серым корпусам Дома на набережной 12-я школа
стояла лицом. А другой стороной она смотрела на Лавру­
шинский переулок. Там, напротив Третьяковской гале­
реи, есть высокий жилой дом, тоже в мои юношеские
годы имевший название, правда неофициальное, «писа­
тельский». Квартирами в нем распоряжался Союз писа­
телей, и там жили многие литераторы, в том числе изве­
стные. Отпрыски некоторых учились в нашей школе. И
среди них — будущий народный артист Алексей Бата­
лов, пасынок писателя-юмориста Виктора Ардова, сын
от первого брака его жены, актрисы Центрального теат­
ра Советской Армии.
Фамилия эта была известна всем. Даже в школе мно­
гие были уверены, что Лешка (так его тогда звали соуче­
ники) — сын Николая Баталова, а, чета МХАТа, кото­
рый прославился, сыграв главную роль в картине «Путе­
вка в жизнь». На самом деле отец Алексея — младший

36

Евгений РУБИН

брат того, главного, Баталова, тоже работавший в Худо­
жественном. У него было звание «заслуженный артист
республики», но, подозреваю, обязан он был этим семей­
ным связям — в родне Баталовых такие столпы советской
сцены, как Аццровская и Станицын. Будучи школьником,
я — спасибо маме — посмотрел во МХАТе едва ли не все
спектакли. Лешкин родитель был занят в единственном —
горьковском «На дне» — и исполнял второстепенную роль
подмастерья сапожника Алешки, который мог запомниться
лишь тем, что под собственный аккомпанемент на бала­
лайке пел частушку: «Кабы мое рыло некрасиво было, то
меня б моя кума вовсе не любила».
Лешка был старожилом 12-й — учился в ней до и
после эвакуации. Когда я поступил туда в 7-й класс, Ба­
талов учился в 8-м. Никаких шансов перейти в 9-й у него,
закоренелого двоечника и прогульщика, не было. И пе­
ред окончанием учебного года он исчез, решив попытать
счастья в другой школе. Долго о нем не было ни слуху ни
духу. Возник он неожиданно, причем уже в нашем клас­
се, проучился почти до выпуска и снова пропал.
Был Баталов и у педагогов, и у ребят на особом поло­
жении. Все к нему относились как к молодому человеку,
который значительно старше своих одноклассников. Не
по возрасту старше, а более зрелый, духовно сформиро­
вавшийся, опытный, понимающий, что почем в этой
жизни. Так оно и было. Эвакуировался он вместе с теат­
ром, где служила мать, подрабатывал там, расставляя
декорации, и общался в основном не просто со взрослы­
ми людьми, а с особой их категорией — артистами.
В том, что театр — единственное будущее Баталова,
была уверена вся школа. Причем считалось, что он при­
рожденный комик.
...Долгий звонок возвещал о большой перемене, с
грохотом откидывали крышки парт и гуськом направля­
лись к двери с черной табличкой «00». Младшеклассни­
ки, создававшие в уборной тесноту и вообще мешавшие
нам своим присутствием, изгонялись в коридор. Богатеи
раскрывали коробки с «Казбеком», курящие делали пер­
вые затяжки, а Лешка приступал к работе — пел Вер­
тинского.

Мальчик из приличной семьи

37

Александр Вертинский, только что возвратившийся
из эмиграции, был предметом такого же всеобщего по­
клонения в 40-е годы, как Высоцкий в 70-е и 80-е. Как и
тот, он первое время выступал только в закрытых кон­
цертах на окраинах Москвы. Афиш не было, но весь го­
род как-то узнавал о времени и адресе очередного кон­
церта, и за два-три часа до начала у зала собирались не­
сметные толпы. Песни на собственные слова и музыку,
которые он пел в сопровождении превосходного пиани­
ста Михаила Брохеса, стали тут же известны всем, хотя
пластинки Вертинского не продавались.
На Высоцкого он походил только популярностью,
которая возникла и достигла высших пределов вопреки
желанию властей. Во всем прочем они антиподы. Можете
вы представить себе Высоцкого во фраке, поющим, об­
локотившись на концертный рояль и под его аккомпане­
мент, жестикулирующим холеными руками с длинными
пальцами, на одном из которых перстень с крупным,
отбрасывающим в зал сияние бриллиантом? В такой же
мере немыслим бренчащий на гитаре Вертинский в джин­
сах и в свитере.
Весь антураж, окружавший Вертинского, и его фаль­
цет были в полной гармонии с мелодиями и текстами
его песен. Попробуйте вложить в уста Высоцкому, с его
хриплым баритоном, такое, например:
Мадам, уж е падают листья
И осень в смертельном бреду,
Уже виноградные кисти
Желтеют в забытом саду.
Я жду вас, как сна голубого,
Я гибну в любовном огне.
Когда же вы скажете слово?
Когда вы придете ко мне?

Или в уста Вертинскому — о Нинке, которая «жила
со всей Ордынкою»:
Она ж хрипит, она же грязная,
И глаз подбит, и ноги разные,
Всегда одета, как уборщица.
—
Плевать на это, очень хочется.
—

38

Евгений РУБИН

Все говорят, что не красавица,
А мне такие больше нравятся.
Ну что ж такого, что наводчица?
А мне еще сильнее хочется.

Но песни и того и другого пережили их авторов. Пото­
му что оба гении. И каждый выражал затаенную тоску
своего поколения. Старший — тоску по безвозвратно
ушедшей человеческой жизни, младший — тоску по сво­
боде самовыражения.
Чем сразу покорил Вертинский нас, 16-летних маль­
чишек, знавших лишь понаслышке о «влюбленно-блед­
ных нарциссах», «лиловых неграх» и «бананово-лимон­
ном Сингапуре», я и теперь не понимаю. Но мы ждали
его песен в исполнении Баталова как праздника, хотя
повторялся он, этот праздник, ежедневно, с перерыва­
ми лишь на выходные и те дни, когда Лешка прогуливал
школу.
Каждый из нас и сам мог напеть любую песню Вер­
тинского — мы знали все наизусть от первой до после­
дней строчки. Но мы хотели слушать поющего их Батало­
ва. Он делал это виртуозно, чуть-чуть, как Вертинский,
грассируя и жестикулируя. Он даже немного бледнел, как
тот. Однако это была не копия, а, скорее, шарж: в каж­
дом звуке и жесте угадывался едва заметный гротеск.
Во время малых перемен мы тоже не скучали. Баталов
развлекал нас, то пародируя знаменитых артистов, то
превращая уборную в скотный двор с кудахтающими
курами, блеющими овцами, мычащими коровами, хло­
пающими крыльями петухами. Все, что он творил на
переменах, выдавало в нем несомненный комедийный
дар. Он и в «Горе от ума», подготовленном нашим клас­
сом к какому-то праздничному вечеру, играл не Чацко­
го, а Фамусова, и появлялся на сцене в халате с кистя­
ми и ночном колпаке. Кто бы мог тогда подумать, что
будущие персонажи Баталова — герои «Дела Румянце­
ва», «Девяти дней одного года», «Дамы с собачкой»?
В классе Баталова не жаловали. На школьных вечерах
он без зазрения совести атаковал самую эффектную де­
вочку, не им приглашенную, и норовил назначить ей
свидание. Ее ухажер кипел от негодования, остальные

Мальчик из приличной семьи

39

были с ним солидарны. С другой стороны, Алексей более
чем сдержанно относился к хорошо одетым, сытым, не
считающим денег соученикам, уверенный, что больше,
чем они, заслуживает достатка.
У него же никогда не было гроша за душой. Носил он
сапоги из грубой кожи, старые пиджаки и мятые брюки.
Когда я однажды явился на урок в первом моем прилич­
ном костюме, который родители купили у приехавшего
из Германии знакомого, Баталов сделал мне замечание:
— Так носить хорошие вещи нельзя. К такому костю­
му должны быть соответствующие обувь и рубаха. И ну­
жен галстук. По мне — или так, или никак.
Из одноклассников самым близким его приятелем стал
я. Видно, на его выборе сказалось то, что я по младости,
по глупости не умел скрыть телячий восторг перед его
талантливостью. К тому же у нас с ним была общая под­
руга, ставшая через несколько лет его первой женой,
Ира Рогова, дочь художника-карикатуриста из журнала
«Крокодил». До войны Ротов прославился как иллюстра­
тор к произведениям Ильфа и Петрова, а в годы моей
дружбы с его будущим зятем отбывал срок по статье,
карающей за контрреволюционную деятельность.
Случалось, мы с Баталовым забалтывались, выходя
из школы, и я, чтобы не прерывать беседу, шел прово­
жать его до дому. Как-то он предложил: «Зайдем?» Я со­
гласился и не пожалел.
Ардовы жили в просторной трехкомнатной квартире.
Одна комната служила столовой, другая — спальней,
третья — детской: у Ардовых было два общих сына, Боря
и Миша, младшеклассники нашей школы. Баталов по­
мещался в четвертой, которая не считалась «полезной
жилплощадью», т.е. с нее не взималась квартплата. Она
не отапливалась, была, если память мне не изменяет,
без окон. Такие служат либо кладовкой, либо жилищем
домработницы.
Вещей почти не было: маленький письменный стол,
узкая койка и шкаф. Словом, ничего заметного, если бы
не стены. На одной висел натюрморт, написанный Бата­
ловым, который хорошо рисовал. На другой — фрачная
пара, котелок и трость с набалдашником. Рядом — фото

40

Евгений РУБИ Н

Лешки, облаченного во все это великолепие и с тростью
в руке: ни дать ни взять — опереточный герой. В углу
висела икона и под ней теплилась лампадка.
Теперь такое убранство комнаты молодого человека
никого бы не удивило: его сочли бы данью моде. Тогда это
выглядело театральной декорацией. А такое украшение,
как икона, во всяком случае в городской квартире, гро­
зило ее владельцу, тем более молодому, крупными не­
приятностями в виде выговоров, общественных порица­
ний, изгнания из комсомола. Впрочем, Лешка, чуть ли не
единственный из класса, в комсомоле не состоял.
Незадолго до выпускных экзаменов Баталов снова
ушел из школы. Не знаю — спрашивать было неловко, —
получил ли он аттестат зрелости и сдавал ли вступитель­
ные экзамены в вуз, но, как и все мы, осенью 47-го года
стал студентом. Его приняли в училище МХАТа. Отлича­
лось оно от остальных вузов тем, что не имело военной
кафедры. Это значило, что окончивший не получал зва­
ния офицера запаса и подлежал призыву в армию. Так
что пришлось Баталову облачиться в солдатское обмун­
дирование и постричься наголо.
Службу он проходил в Центральном театре Советской
Армии. Ездил туда, на площадь Коммуны, из казармы.
Уже тогда начал сниматься в кино и играть в театре. Пер­
вые его актерские работы я видел. В учебном фильме для
военнослужащих он показывал, как собирать и разбирать
станковый пулемет. В спектакле «Закон Ликурга» испол­
нял бессловесную роль американского полицейского.
С Баталовым — известным актером я уже не встречал­
ся, а лишь однажды говорил по телефону. Это было, ког­
да я работал в «Советском спорте». По случаю какого-то
события — то ли открытия футбольного чемпионата, то
ли отъезда сборной не первенство мира — мы печатали
напутствия видных деятелей: ударников, ученых, артис­
тов. Я раздобыл номер телефона Баталова и позвонил. Он
сам взял трубку, и вот такой примерно разговор у нас
получился:
— Это Алексей? Добрый день. Меня зовут Евгений Ру­
бин. Помнишь такого? Мы вместе учились в 12-й школе.
После некоторого молчания он ответил неуверенным
голосом:

Мальчик из приличной семьи

41

— Фамилию твою вспоминаю. Но как ты выглядел,
не могу припомнить. А по какому ты делу?
Я изложил свою просьбу.
— Да я ведь спортом не интересуюсь и никаким бо­
ком с ним не связан. Так что извини.
На том мы с ним и распрощались.
Что к спорту он равнодушен, было мне известно еще
со школьных времен. Но знал я и то, что это редко оста­
навливало и более известных, чем он, людей, от соблаз­
на лишний раз увидеть свое имя в газете с миллионным
тиражом в компании других знаменитостей. Баталов ока­
зался редким исключением.
Был он в нашем классе чуть ли не единственным, не
болевшим ни за какую футбольную команду и равно­
душно молчавшим, когда разговор заходил о спорте. А
говорили мы о нем — главным образом о футболе —
целые дни. И почти ежедневно играли в футбол.
Как ни странно, возможность играть в футбол сдела­
ла самым любимым предметом всего класса военное дело.
Его преподавал демобилизованный после ранения на
фронте капитан — мужчина глуповатый, но добродуш­
ный. В дождливую погоду он обучал нас обращению со
стрелковым оружием, растолковывал параграфы воинс­
ких уставов, писал на доске условия тактических задач.
Никто его не слушал, все занимались своими делами —
играли в «крестики и нолики», в «морской бой», учили
уроки. Оценка по этому предмету в аттестат зрелости не
шла, за неуспеваемость на второй год не оставляли, да и
двоек наш военрук не ставил.
Зато если дождя не было, мы вооружались в воен­
ном кабинете учебными винтовками «образца 1891-го
дробь 30-го года», строились в колонну по четыре и мар­
шировали на Болотную площадь, которая находится на­
против «Ударника». В сквер ее превратили значительно
позже, а тогда, в 40-е, над ней, выглядевшей скорее не
площадью, а пустырем, с рассвета до заката летали фут­
больные мячи. Мы добирались до не занятого другими
футболистами участка, складывали винтовки, скиды­
вали теплую одежду, делились на две команды и вводи­
ли мяч в игру.

42

Евгений РУБИН

В остальные дни мы шли на Болотную площадь после
занятий. Тут, правда, наши ряды редели: отличники и
ударники (так величали не имеющих троек) отправля­
лись по домам. Мы с моим ближайшим другом Юрой
Фишкиным куда серьезней относились к своим успехам
на футбольных полях, чем к учебе, и прогулов на Болот­
ную площадь не допускали.
Собственно, мой успех состоял в том, что — пока
впервые в жизни — меня терпели и обращались со мной
как с равноправным участником матча: в классе были
футболисты еще бездарней, чем я.
Фишкин же был без всякого преувеличения талант­
лив и мог вырасти в классного мастера. Увидав однажды,
как он играет, тренер юношеских команд клуба «Трех­
горка» пригласил Юру в лучшую из них, первую. Деся­
тиклассником он чуть не стал игроком московского «Тор­
педо». Но мама — юрисконсульт на хлебозаводе и дикта­
тор в семье — заявила:
— Только через мой труп. Сперва институт окончи,
потом делай, что хочешь.
Выбор института она тоже сделала для сына сама:
Фишкин поступил в Московский юридический.
Кроме Фишкина, в «Трехгорку» приняли еще пять
ребят из нашего класса — одного во "вторую команду,
четырех в третью. Когда предложил свои услуги я, тренер
только рукой махнул.
Из эвакуации я возвратился одновременно с боль­
шим футболом. Война откатилась далеко, воздушные бом­
бардировки уже не угрожали Москве, и весной начался
чемпионат города. Участвовали в нем те же команды, что
в довоенном первенстве Союза — «Динамо», «Спартак»,
ЦДКА, «Локомотив». Мы с Фишкиным и еще два фана­
тика из нашего класса ездили на все матчи, до середины
мая на стадион «Сталинец» в Измайлово, а потом — на
«Динамо».
А в следующем, 45-м, возобновилось первенство СССР.
Клубы, которые в нем участвовали, сохранили не только
свои довоенные названия, но и составы. Благодаря этому
свидания с игрой, по которой стосковались болельщики,
были еще более желанными и волнующими.

Мальчик из приличной семьи

43

Газеты той поры много писали о героизме советских
спортсменов на войне. Однако из игроков команд мас­
теров класса «А» воевал только спартаковский вратарь
Владимир Жмельков. Все его коллеги получили отсроч­
ку от фронта и всю войну занимались своим делом —
играли в футбол далеко от Москвы, там, куда немец­
кие самолеты не долетали. Не коснулись их опасности и
лишения, принесенные войной; даже игроков тех клу­
бов, что принадлежали военным ведомствам — армейс­
кому и МВД, хотя каждый из них имел офицерское
звание. Команда ЦЦКА, кстати, получила прозвище «ко­
манда лейтенантов».
Но нас, сотни тысяч оголтелых, преданных футболу
энтузиастов, эти проблемы не заботили. Как и многие
другие проблемы — и возникшие еще до войны и все
явственнее дававшие о себе знать после ее окончания, и
новые, рождавшиеся на наших глазах. Мы, 16—17-лет­
ние юнцы, верили, что все у нас в стране, руководимой
гением всех времен и народов товарищем Сталиным,
устроено наилучшим образом и что нам выпало счастье
родиться в ней, а не в какой-нибудь там Америке, где
простые люди задавлены нищетой и бесправием.
Происшедшее с Борей Вепринцевым или соучеником
Игоря Гармонова Кулаковым меня и моих сверстников
ничему не учило. Мы знали назубок, что, во-первых,
лес рубят — щепки летят, а во-вторых, классовая борьба
по мере приближения к коммунизму обостряется и для
защиты родины от внешних и внутренних врагов необхо­
дима повышенная бдительность.
Весной 47-го года я окончил школу. На выпускном ве­
чере мне вручили серебряную медаль. Такие же получили
еще пятеро. А трех круглых отличников наградили золо­
тыми.
Медали ввели за год до нашего выпуска, и достижение
нашей школы — девять медалистов — было рекордом.
Стоя на сцене актового зала среди других обладателей
наград, я чувствовал себя неуютно. Снизу, из зрительс­
ких рядов, на меня глядел прекрасный ученик Лен Кар­
пинский, оставленный без медали за то, что на пись­
менном экзамене по литературе сделал в сочинении

44

Евгений РУБИН

ошибку — написал не «рукава», а «рукова» — и получил
четверку. Меня же, закоренелого троечника, возвели в
герои.
Подняло меня на этот высокий пьедестал шедшее по
всей стране — на заводах, фабриках, в колхозах, учреж­
дениях — всенародное социалистическое соревнование.
Школы соревновались за лучшую успеваемость. Ее мери­
лом считалось количество медалистов.
И тут на меня сработало одно правило. Учитывались
только полученные на выпускных экзаменах оценки, го­
довые в расчет не принимались. Чтобы получить золотую
медаль, надо было сдать все предметы на «пять», сереб­
ряную давали и при трех четверках, но при соблюдении
одного условия: первый экзамен, сочинение, он обязан
сдать на «пять». Эти сочинения у нас прямо на экзамене
отбирали специально направленные в школу лица и уво­
зили их в ГОРОНО. Оттуда их возвращали уже с оценка­
ми. Их обнародовали накануне очередного экзамена. Тог­
да-то и выяснилось, что высшая оценка у нас в классе
выставлена девятерым, в том числе мне. Мою работу даже
отметили как особо содержательную. Думаю, объясня­
лось это не моей литературной одаренностью, а удачным
эпиграфом. Я выбрал тему «Герои нашего времени» и пред­
послал своему творению сентенцию: «Рабочие и крестья­
не, без шума и треска строящие новую жизнь, — вот под­
линные герои и творцы нашего времени (И. Сталин)».
Пятерка за сочинение автоматически включала меня
в круг соискателей медали. Остальное, как говорят в
спорте, было делом техники. Поставь кто-то из педагогов
мне тройку на другом экзамене, школа могла отстать в
соцсоревновании. И учителя дружно тянули меня в от­
личники. Ноша, однако, была настолько тяжела, что
преподавателям геометрии и физики пришлось ограни­
читься четверками.
К лету 47-го продовольственные карточки еще не от­
менили. Для тех, кто мог позволить себе платить за про­
дукты втридорога, открылись коммерческие магазины. Там
можно было купить любые продукты й в любом количе­
стве. У нас же на выпускном балу, на который каждый
из 33 ребят мог привести родителей и девушку, столы

Мальчик из приличной семьи

45

ломились от яств, которые в течение шести минувших
лет рядовой советский человек видел только на картин­
ках. Всем этим добром — копченостями, заливными язы­
ками, пирожными, шоколадными наборами, клубникой,
молодыми огурцами, тепличными помидорами, полусу­
хими грузинскими винами — снабдили школу два благо­
дарных папаши — министр торговли Любимов и акаде­
мик Лысенко, про которого у нас в классе сочинили
песню:
Трофим Денисович Лысенко,
Не бог, не царь и не герой,
Яровизировал пш ениц
Своею собственной рукой.

После бала мы отправили родителей домой, а сами,
всем классом, бродили до утра по Москве, сообща про­
вожали девушку каждого, горланили хором дурацкие
песни вроде этой, про Трофима Денисовича.
Я чувствовал себя в ту ночь полностью, абсолютно
счастливым. Нет, я не хотел бы, подобно доктору Фаус­
ту, остановить мгновенье. Напротив, я торопил время.
Медаль, думал я, открывает мне двери всех учебных за­
ведений, а значит, двери к моей детской мечте о спортив­
ной журналистике.
Жизнь быстро дала мне достаточно поводов убедить­
ся в собственном легкомыслии.

Глава 2
Д Е Н Ь ЗА К Р Ы Т Ы Х Д В Е РЕ Й
Попытка с негодными средствами
— Евгений Рубин? — доброжелательно взглянув на
меня, произнес мужчина средних лет, сидевший за боль­
шим письменным столом в кабинете, на двери которого
висела табличка «Деканат философского факультета».
Меня направили к нему на собеседование, которое было
обязательной для поступающего процедурой. — Садитесь,
пожалуйста. Я замдекана и секретарь парторганизации фа­
культета.
Он назвал свою фамилию и продолжал:
— Мне не хотелось бы, чтобы наш разговор стал до­
стоянием гласности. Но и кривить душой не стану. Если
откровенно, то шансы попасть на наш факультет у вас
невелики. Препятствие — ваша национальность. Только
не подумайте, Что это антисемитизм. Но вы должны вой­
ти в наше положение. Мы готовим кадры лекторов, про­
пагандистов, в общем, работников идеологического
фронта, главным образом для провинции. Нашим вы­
пускникам предстоит нести партийное слово в массы,
прежде всего крестьянские. Люди должны им верить. А в
народе еще не изжито недоверие к лицам еврейской на­
циональности. Были бы вы один, ладно. Пусть даже пять,
десять. Но у нас 40 процентов заявлений от евреев. Мы
просто обязаны как-то этот поток регулировать. Пойми­
те, я вам не отказываю, но и обнадеживать не хочу.
Он протянул мне руку и добавил:
— За ответом приходите послезавтра.
За ответом я не пошел. До этой я сделал еще две по­
пытки стать студентом МГУ — факультетов журналисти­
ки и экономического. В обеих я потерпел неудачу. Отказа­

День закрытых дверей

47

ли мне с одинаковой формулировкой: перебор серебря­
ных медалистов. К человеку, беседовавшему со мной на
философском факультете, я даже проникся некоторой
симпатией: он, по крайней мере, честно объяснил мне
что к чему.
Наш с ним разговор произошел 29 июня. Через день
прием заявлений в вузы заканчивался. Выйдя из МГУ на
Манежную площадь, я свернул за угол, на улицу Герце­
на, прошел два квартала, до дома №9, где помещался
МЮИ — Московский юридический институт, — и вру­
чил свои бумаги секретарше приемной комиссии.
Я покривил бы душой, сказав, что увлекался эконо­
микой или философией. Строго говоря, я имел более чем
приблизительное представление об этих науках. Твердо о
них я знал одно: они далеки от математики и физики, а
значит, я смогу их осилить. Не испытывал я священного
трепета и перед этой аббревиатурой — МГУ. Но как вся­
кий, удостоенный школьной медали, я считал себя ли­
цом, достойным привилегии обучаться в колыбели рус­
ской науки. Так что сам по себе тройной афронтпри
попытке проникнуть в этот храм не был для меня траге­
дией. Убило меня то, что мне открылась настоящая при­
чина отказов.
О существовании в СССР такого явления, как анти­
семитизм на государственном уровне, я слышал и рань­
ше. Обязательной частью наших семейных сборищ по слу­
чаю праздников и дней рождения были рассказы о том,
как кому-то не присвоили ученую степень, кого-то не
утвердили в должности, кого-то не взяли на работу — и
все из-за их еврейства. Но я слабо верил этой болтовне.
В классе у нас я дружил с детьми высоких начальни­
ков и был желанным гостем в их домах. Всемогущего
директора нашей школы звали Лазарь Ефимович, завуча
Елизавета Израилевна. Каганович был членом Политбю­
ро ЦК, Мехлис министром госконтроля, Эренбург —
ведущим публицистом, Заславский — главным фельето­
нистом «Правды». Спортивную рубрику в «Известиях» вел
Ефим Рубин, в «Вечерней Москве» — Герман Колодный.
Это — факты, а они, как учит товарищ Сталин, уп­
рямая вещь. Верно, дыму без огня тоже не бывает. Но

48

Евгений РУБИН

перегибы на местах у нас случались и раньше — о них
говорилось в учебнике по истории СССР. Дойдут вести
об этих безобразиях до руководства, и оно накажет ви­
новных.
При первом же личном столкновении со взрослой
жизнью выяснилось, что все не так просто и однолиней­
но, как кажется со стороны. Но и верить, что провозгла­
шенное Конституцией СССР равноправие народов на­
шей страны имеет какие-то изъяны, пусть и вызванные
сиюминутной ситуацией, не хотелось. И я возвращался
мысленно к объяснению, которое дал мне парторг фи­
лософского факультета, и задавал себе вопрос: а спра­
ведливо ли положение, когда нация, которая составляет
ничтожный процент населения, должна поставлять 40
процентов будущих философов?
Пройдет еще немало лет, прежде чем я перестану отыс­
кивать удовлетворительные объяснения тому, что броса­
ло тень на нашу советскую действительность.
В Юридический меня приняли безропотно. Выбор мой
пал на этот институт по единственной причине: туда по­
ступали два моих школьных друга. У тех были мотивы по­
серьезней. Отец и мать Юры Фишкина оккупировали юрисконсульские должности в хлебной промышленности Мос­
квы. Отец Лени Новикова Моисей Самойлович, старый
большевик и персональный пенсионер, сохранил какието связи в верхах. И мои друзья положились на обещание
родителей, что те помогут им после окончания МЮИ
остаться в Москве и устроиться по специальности.
И тот, и другой набрали на приемных экзаменах мак­
симальное количество очков и были зачислены в инсти­
тут. Правда, Новикову пришлось пережить несколько не­
приятных минут при собеседовании. Тогдашний дирек­
тор института Федькин задал ему единственный вопрос:
«Откуда у вас такая фамилия — Новиков?» — «От отца»,
— простодушно ответил Леня. За длинным овальным сто­
лом, у которого разместились члены приемной комис­
сии, воцарилось долгое молчание. Наконец его прервал
директор: «Подождите в коридоре, мы вас вызовем».
Посовещавшись, члены комиссии пригласили Новико­
ва обратно в директорский кабинет и сообщили, что он
принят.

День закрытых дверей

49

Мы все учились понемногу...
Пятилетие после войны было особенным в жизни со­
ветской высшей школы. Шла массовая демобилизация
из армии. Уволенным достаточно было сдать вступитель­
ные экзамены без неудов, и они автоматически станови­
лись студентами. Вузовские аудитории наводнили взрос­
лые люди в кителях и гимнастерках с невыгоревшими
прямоугольниками на тех местах, где еще недавно были
погоны, и орденскими планками на груди; многие на
костылях, с пустыми рукавами, с протезами.
В учебной группе, куда попал я, нас, 18-летних, ока­
залось втрое меньше, чем бывших фронтовиков. Некото­
рые годились нам по возрасту в отцы. Из них на курсах и
в группах создавались студенческие партийные органи­
зации. Раньше такого в высшей школе не бывало.
Наши поколения разделила глухая стена. Они на сво­
ей шкуре в полной мере испытали, что такое война, и
смотрели на мир с недоступной нам высоты этого зна­
ния. Они не ходили на танцевальные вечера, которые
еженедельно устраивались в институте и на которые сте­
калась вся шпана с улицы Горького. Они не замечали
хорошеньких девушек. Им было безразлично положение
команд в футбольном чемпионате. После занятий они не
уходили домой, а посещали консультации, которые да­
вали руководители семинаров, до позднего вечера сиде­
ли в институтской библиотеке, читая не только учебни­
ки, но и всю рекомендованную в них дополнительную
литературу.
Нам, натренированным школой, учение давалось легче.
Да и озабочены мы были не столько необходимостью
получить знания в области юриспруденции, сколько тем,
чтобы — по школьной привычке — при минимальных
затратах труда не завалить зачет или экзамен.
В то время, кроме высших учебных заведений для бу­
дущих юристов, существовали средние — юридические
школы. И учебники были написаны разные: толстые для
вузов, тоненькие для школы. Наши старшие однокашни­
ки пользовались толстыми, по 300—400 страниц в каж­

50

Евгений РУБИН

дом, мы — тонкими, больше напоминавшими брошюры.
Была у нас даже шутка такая: «Хочу перечитать «Войну и
мир», да никак не найду для юршкол». В нашем отноше­
нии к старшим однокурсникам, как в школе к зубри­
лам, сквозили высокомерие и снисходительность.
Брешь в этой стене появилась к концу второго семес­
тра и по мере продолжения совместной учебы все рас­
ширялась. Так бывает всегда с людьми, лучше узнающи­
ми друг друга. К тому же мы, младшие, становились взрос­
лей и серьезней, а они, старшие, понемногу оттаивали
после перехода от фронтовой армейской к мирной граж­
данской жизни. Разница в возрасте перестала быть поме­
хой возникновению дружеских отношений.
Так Леня Новиков и я, попавшие в одну группу, со­
шлись с самым старшим и серьезным студентом — 35летним Николаем Рыбаковым, который на войне носил
капитанские погоны. Был он всегда в одном и том же
наряде: отутюженная гимнастерка с белоснежным под­
воротничком, туго перетянувший ее в талии офицерс­
кий ремень с начищенной до блеска звездой на пряжке,
синие галифе и сверкающие хромовые сапоги. Он был
немногословен, дисциплинирован и к концу первого
курса пробился в отличники. Преподаватели относились
к нему с подчеркнутым уважением.
Однако и на старуху бывает проруха. 1 сентября 1948
года были похороны какого-то члена Политбюро, если
память мне не изменяет, Жданова, со всеми положен­
ными по его рангу ритуалами: с длинной очередью у
Колонного зала Дома союзов, где выставляли тела та­
ких, как он, покойников, с панихидой на Красной пло­
щади у Кремлевской стены, с артиллерийским салютом.
Ни пройти, ни проехать по центру Москвы было немыс­
лимо: все подходы к Манежной площади блокировали
военные грузовики и солдатские цепи.
1 сентября начинался учебный год в вузах. Однако мало
кому из студентов МЮИ удалось добраться до институт­
ского здания. Новиков и я, с малолетства знавший все
проходные дворы этого района, все же добрались. Заня­
тий не было. По фойе и коридорам бродили несколько
десятков энтузиастов вроде нас. Заглянув в аудиторию, в
которой был назначен утренний семинар по уголовному

День закрытых дверей

51

процессу, мы обнаружили там одинокого Колю Рыбако­
ва, неизвестно как миновавшего оцепления и проник­
шего в институт, поболтали с ним и уже собирались идти
на поиски других знакомых, когда он предложил:
— Хотите, поучу вас играть в преферанс?
Оказывается, от Ногинска, где он жил, до Москвы
он всегда ехал на одном и том же месте одного и того же
вагона с одними и теми же соседями — тремя любителя­
ми преферанса, за которым они и коротали время в пути.
Потертая колода всегда была у Рыбакова при себе.
Мы охотно согласились. Коля достал из портфеля
инструменты: колоду, лист бумаги, который, расчертив,
превратил в пульку, сдал карты и принялся объяснять
нам правила этой мудреной для новичка игры. Нас не
насторожило появление в аудитории преподавателя уго­
ловного процесса доцента Нейштадта. Он поздоровался
и быстро захлопнул за собой дверь с другой стороны.
Коля еще продолжал свой урок, когда дверь открылась
вновь. Теперь на пороге стоял декан курса Макаров. Он
попросил нас следовать за ним, привел в деканат и ос­
тавил там в полном замешательстве. Вскоре он вернулся
и вручил по экземпляру приказа директора. В нем было
сказано, что мы, все трое, исключены из института.
Формулировка гласила: «за игру в карты на деньги в сте­
нах института в траурный день похорон тов. Жданова».
Удар был тем более страшен, что неожидан. Мы, при­
ступая к преферансу, не задумывались, хорошо это или
плохо — карточная игра в стенах своей alma mater. Нам
просто не могло прийти в голову, что такой человек, как
Николай Рыбаков, с его жизненным опытом, рассуди­
тельностью, осторожностью, продуманностью каждого
шага, мог втянуть нас в предосудительное занятие. Да
мы ведь и не играли в карты, а слушали объяснение пра­
вил игры. Но никто ни 6 чем нас не спрашивал. Декан
молча вручил нам приказ и велел сдать секретарше сту­
денческие билеты, служившие пропуском в институтс­
кое здание.
Нас пугала перспектива не столько остаться без выс­
шего юридического образования, сколько угодить осе­
нью в армию. Для нас и наших сверстников-горожан это
был страшный жупел. Сельских ребят, которые переби­

52

Евгений РУБИН

вались в колхозах с хлеба на квас и которым отъезд из
деревни грозил неприятностями как беспаспортным бро­
дягам, призыв в армию не страшил. Напротив, там им
были обеспечены трехразовое сытное питание, возмож­
ность получить при демобилизации паспорт и без кон­
курса поступить в вуз. Зато для выпускников городских
школ армия означала минимум два вычеркнутых из жиз­
ни года.
Мы с Новиковым, не желая огорчать близких, скры­
ли от них свои беды. По утрам уезжали из дому якобы в
институт, встречались по соседству с ним, во дворике
перед консерваторией, и либо слонялись по Тверскому
бульвару, либо сидели в баре на Пушкинской площади
за кружкой бочкового пива. После занятий нас в этом
баре навещали сочувствующие — не только сверстники,
но и старшее поколение, не только ребята, но и девочки
нашей группы. Туда доставил нам кто-то из приятелей
устное приглашение немедленно явиться в деканат.
«Я тебя породил, я тебя и убью», — пригрозил сыну
Тарас Бульба. Рыбаков мог бы использовать эти слова,
только переставив глаголы местами. Все дни, что мы без­
дельничали, он обивал пороги институтского начальства.
Поближе с ним познакомившись, директор и декан по­
няли, что могут иметь от министерского руководства
неприятности за отчисление человека с Колиной анке­
той: фронтовик, капитан, член партии, отличник — и
приказ был отменен. Автоматически простили и нас. Про­
стили полностью, не дав даже выговора.
Из разговора со знакомой лаборанткой, близкой к ди­
ректорским кругам, я выяснил причину этой мягкости. С
одной стороны, Рыбаков — личность, с которой лучше
не связываться. А с другой, что ни говори, могут счесть в
верхах кощунством игру в карты едва ли не у гроба выда­
ющегося деятеля партии. Вот и решили сделать вид, что
ничего не было вообще, в том числе и приказа.
Теперь, когда все эти перипетии завершились благо­
получно, я мог поведать о них родителям. Вопреки моим
ожиданиям история их не позабавила. Оба долго не мог­
ли скрыть ужаса от мысли о том, чем могло все это кон­
читься, не окажись третьим в нашей компании Рыбаков.

День закрытых дверей

53

В том же, если не ошибаюсь, учебном году меня под­
стерегла еще одна крупная неприятность. Комсорга на­
шей группы Ивана Бушуева, бывшего разведчика (после
окончания института его, видимо, учтя военную специ­
альность, направили на работу в КГБ), ввели в инсти­
тутский комитет ВЛКСМ, а на его место выбрали меня.
Примерно через месяц после этого произошло на курсе
ЧП. Доцент кафедры марксизма-ленинизма Егорова,
явившаяся читать очередную лекцию, увидала почти пу­
стой зал. Ее лекции студенты вообще не жаловали. Но
когда из 400 человек отсутствует треть, это не очень за­
метно. Когда же всего треть присутствует, это выглядит
бойкотом. Егорова вызвала декана. Тот приказал старо­
стам групп составить списки отсутствующих, в числе
которых был и я.
На другой день всех групповых комсоргов вызвали на
заседание комитета комсомола и потребовали объясне­
ния причин массового прогула. И поскольку наша груп­
па имела первый на курсе порядковый номер, начали с
меня. Если бы меня тогда прямо спросили, почему я не
был на лекции, я попытался бы сочинить что-нибудь о
неожиданной головной боли, сломавшемся троллейбусе
или нездоровье мамы. Но я по наивности решил, что с
нами хотят обсудить причины низкой посещаемости лек­
ций Егоровой. И произнес речь примерно такого содер­
жания.
— Егорова слишком буквально понимает выражение
«читать лекцию». Она поднимается на кафедру, раскры­
вает на нужной странице «Краткий курс истории
ВКП(б)», кладет его перед собой на пульт и читает нам
вслух. Но нам приходилось его читать на уроках истории
в школе, на первом курсе в институте, мы можем, если
надо, прочитать его еще раз снова. Вот народ и сбегает с
марксизма.
Дискуссия на затронутую мною тему была короткой.
— Какие будут предложения? — спросил председа­
тельствующий.
— Есть предложение за нежелание изучать «Краткий"
курс» исключить товарища Рубина из рядов ВЛКСМ, —
сказал член комитета Марк Окунь, длинноносый куче­
рявый парень в очках.

54

Евгений РУБИН

—Других предложений нет? — председатель обвел гла­
зами аудиторию. — Тогда попрошу голосовать. Принято
единогласно.
Затем потребовали объяснений от других комсоргов.
Но те, обогащенные моим опытом, ссылались на разно­
го рода недуги и препятствия, помешавшие им быть на
лекции доцента Егоровой. Взыскания получили все, но
высшую меру — один я. Так плачевно завершилось мое
пребывание на руководящем комсомольском посту.
В ряды несоюзной молодежи я вернулся ненадолго,
на неделю. В следующую среду нужно было явиться на
бюро райкома — столь серьезные взыскания утверждал
этот высокий орган. На заседание бюро я ехал в легко­
вом автомобиле, поданном институтскому комсомольс­
кому вождю Валентину Бубенцову — он должен был док­
ладывать на бюро мое дело. Это был человек, лет, навер­
ное, тридцати, с лицом, изрезанным оставленными вой­
ной шрамами. (После окончания МЮИ его направили
по распределению секретарем Краснопресненского рай­
кома ВЛКСМ. Человеку, выросшему в нормальном об­
ществе, трудно объяснить, как можно направить на вы­
борную должность, но тогда это никого не удивляло.)
Бубенцов был футбольным болельщиком, и на этой по­
чве у нас возникли довольно хорошие отношения. По
дороге в райком он похлопал меня по плечу и дружес­
ким тоном сказал:
— Все будет в порядке, старик, я буду ходатайство­
вать, чтобы тебе заменили исключение строгачом. Я уже
переговорил с кем надо.
На бюро меня продержали минут пять. Бубенцов из­
ложил суть дела и добавил, что беседовал со мной и
пришел к выводу, что причина моего проступка — не
злой умысел, а недомыслие.
— Что предлагаешь? — спросил секретарь райкома.
„ — Строгий выговор с занесением в личное дело.
— Других предложений нет? Принято единогласно.
Всенародное соревнование снова меня выручило. Наш
институт находился в плотном кольце других вузов —
МГУ, консерватории, Первого медицинского. Их комсо­
мольские организации соревновались за лучшую поста­
новку работы, за достижения в коммунистическом вое-

55

День закрытых дверей

питании студентов. Исключение из ВЛКСМ считалось се­
рьезным минусом в деятельности организации, ей в этом
случае вменяли в вину отсутствие бдительности: просмот­
рела, дескать, как морально опустился, как дошел до
жизни такой комсомолец. Да и райкому лишний исклю­
ченный был ни к чему.
Почему же обо всем этом не подумали сразу, при ис­
ключении? — спросите вы. Да потому, что и тут игра
велась по установленным раз и навсегда правилам. В по­
эме «Кому на Руси жить хорошо» помещик приказывает
своей челяди: «А бабу дерзкую примерно наказать!». Важно
здесь слово «примерно» — чтобы другим неповадно было.
С такого рода устрашающими мерами я встречался чуть
ли не ежедневно, когда начал работать по специальнос­
ти. Получив указание местного обкома, что надо усилить
борьбу, например с хулиганством, суд давал мальчиш­
ке, разбившему камнем стекло, 5 лет лишения свободы,
высший по этой статье срок. А потом, в личной беседе,
судья мне говорил: «Надеюсь, областной суд смягчит
парнишке наказание».
На вопрос: «А сам-то ты что ж?» — следовал ответ: «Я
должен такой приговор вынести, чтобы народ боялся
хулиганить. А пока до области дойдет, все об этом деле
забудут». — «А если он оставит парню пять лет?» — «Это
уже не моя забота».
Так и в моем случае — все шло в соответствии с не­
писаными, но раз навсегда принятыми к исполнению
правилами того времени.

Лишние люди
Среди этих правил существовало и такое: студент дол­
жен быть загружен общественной работой. У нас в МЮИ
училось одновременно полторы тысячи человек. Где на
всех выборных должностей найти? Их — от членов раз­
ных бюро и комсоргов до культоргов и уполномоченных
Красного Креста — не набиралось и на треть учащихся.
Но нашелся, видно, некий современный Вольтер из
партийных идеологов союзного значения, который пе­

56

Евгений РУБИ Н

рефразировал изречение своего великого предшествен­
ника о Боге и провозгласил: «Если общественной рабо­
ты нет, надо ее придумать». И во исполнение этого нака­
за всех, кто не загружен по общественной линии, назна­
чили пропагандистами и агитаторами. Мне привелось
побывать в обоих амплуа никому не нужных, всем толь­
ко мешающих, лишних людей, амплуа одинаково бессмыс­
ленных и унизительных и для тех, на кого они возложены,
и для тех, кому пропаганда и агитация адресуются.
Я помню самые первые в стране выборы в Верховный
Совет СССР. В положенный день родители взяли меня,
первоклассника, на избирательный участок. Я и опускал
в урну их бюллетени. Мама была в восторге от нашего
кандидата в Совет национальностей — певицы Большо­
го театра Валерии Барсовой. Папе, по-моему, больше при­
шлась по душе молодая и эффектная метростроевка Та­
тьяна Федорова, баллотировавшаяся в Совет Союза. В
кабину для тайного голосования родители не заходили,
продемонстрировав таким образом свою лояльность, а
моими руками единодушно выбрали обеих дам. (Редак­
тор сказал, что тут надо сразу дописать — в расчете на
молодых читателей — само собой разумеющуюся для нас
вещь: в бюллетене была только одна фамилия, f.e. выбо­
ры были без выбора.)
С тех пор и до моей эмиграции избирательная кампа­
ния в СССР носила перманентный характер. Если в ка­
кие-то месяцы страна не избирала — в Верховный Совет
СССР или РСФСР, в местные советы или в народные
суды, то готовилась к выборам.
В ходе этой подготовки нас, где бы я ни жил, перио­
дически навещали агитаторы. Среди них были мужчины
и женщины, служащие и студенты, молодые и пожилые.
Делало их похожими друг на друга и даже роднило одно:
входя в квартиру, они смотрели на ее обитателей жалки­
ми глазами просителей. Им было неловко отрывать у нас
время разговорами о международном положении, о де­
мократичности нашей избирательной системы, о заслу­
гах кандидатов в депутаты перед народом. Но самое глав­
ное — их судьба была в наших руках. В день выборов они
не могли покинуть свои посты до тех пор, пока остался
хоть один непроголосовавший.

День закрытых дверей

57

Студентом прошел через это и я, а потом, работая в
«Советском спорте», — снова. И мой вид при посещении
вверенных моим заботам граждан был жалким. Я смот­
рел на них, и передо мной маячило жуткое воскресенье,
на которое назначены выборы.
Согласно устной инструкции я начну обход в десять
утра. Одни в этот час еще не позавтракали, другие уже
ушли из дому. Когда вернутся? Соседи неопределенно
пожимают плечами. Они мне сочувствуют, но ничем по­
мочь не могут. Потом второй обход, третий, пятый... К
вечеру выясняется: кто-то успел напиться так, что бу­
дить его бесполезно, другой уехал на дачу, третий ушел
к девушке и, скорей всего, у нее заночует. И хотя ясно,
что они голосовать не придут, мне все равно дежурить
здесь до полуночи.
Наутро мы узнаем: на опекаемом нами пункте про­
голосовало 100 процентов избирателей и в связи с этим
члены нашего агитколлектива вскоре будут отмечены По­
четными грамотами. Каким образом попали в урны бюл­
летени пьяного, дачника и любителя девушек, так и ос­
танется вечной загадкой, которая повторялась из кампа­
нии в кампанию.
По преданию, Бог подвел Еву к Адаму и сказал: «А
теперь выбирай себе жену». Вот так и кандидат в депута­
ты бьш всегда один. А значит, и то, кто станет победите­
лем, и то, что в урны попадут 99,9 процента бюллетеней,
было известно заранее. Так для чего же агитаторы? Не для
того ли, чтобы все работающее и учащееся население стра­
ны было охвачено общественными нагрузками?
Не заставший ту эпоху скажет недоуменно: но работа
потому и называется общественной, что за нее не пла­
тят, вот бы и отказывались. Человек, чем бы ни зани­
мался, связывает со своей деятельностью какие-то на­
дежды. Работяга — на квартальную премию, служащий
— на повышение, на загранкомандировку, на то хотя
бы, что не уволят при сокращении штатов, студент — на
распределение получше. И у начальства всегда спрятан
этот камень за пазухой: напишут тебе в производствен­
ной характеристике, что манкировал общественной ра­
ботой — и прощай, надежда.

58

Евгений РУБИН

Понятия «агитатор» и «пропагандист» — не синонимы.
Во второй шкуре мне тоже пришлось походить. Меня на­
правили на швейную фабрику имени 8 Марта вести кру­
жок политического просвещения. Раз в неделю я прихо­
дил перед обеденным перерывом в красный уголок фаб­
рики и беседовал с группой 16—17-летних девушек, вы­
пускниц ФЗУ. Мне вручили журнал посещаемости и про­
грамму, утвержденную то ли Институтом Маркса-Энгель­
са, то ли отделом пропаганды ЦК. Что за темы в ней пред­
лагались, я, естественно, забыл, твердо помню только,
что для эпиграфа к программе в целом сгодилась бы пио­
нерская песня «Эх, хорошо в стране советской жить!».
Мои питомицы, ходившие в штопаных чулках и туф­
лях со стоптанными подметками, теоретически были
подкованы слабо, но жизнь знали не хуже меня. В свет­
лом будущем одним маячило выйти замуж за таких же,
как они, фэзэушников, другим — участь матерей-одиночек.
Они глядели на меня сочувственно: ему бы погулять в
свободное от занятий время, а он бубнит нам то, чего
мы уже в училище наслушались.
Единственным, пусть и слабым, утешением служила
близость Красной Пресни, где находилась фабрика, к
стадиону «Динамо», до которого я, выйдя с фабрики,
добирался трамваем за четверть часа. Весной и осенью я
ездил туда на футбол, зимой на хоккей.
50 лет прошло с тех пор, как мне и еще миллионам
советских людей пришлось растрачивать годы жизни на
это лишенное смысла, унизительное занятие, называе­
мое общественной работой, но и теперь я зримо помню
эти молодежные общежития, эти красные уголки, эти
коммунальные квартиры, приходя в которые я испыты­
вал стыд за все, что делаю. И больше всего угнетают меня
не сами эти картины, а то, как мы воспринимали свою
тогдашнюю деятельность — так воспринимают люди хро­
ническую болезнь или засуху, словом, некое неудобство,
которое существует независимо от нас, заложено в нашу
жизнь, а потому нам остается лишь одно — с ним сми­
риться.
Награда за труд, как сказал бы Маяковский, «агитато­
ра, горлана, главаря» выпала мне в середине третьего курса.

День закрытых дверей

59

Редактором институтской стенгазеты «Советский юрист»
стал Миша Шенкар, мой партнер по преферансу, в кото­
рый я все же научился играть. Шенкар был почти вдвое
старше нас, прошел войну и в институте стал лицом вли­
ятельным. Он и выхлопотал мне место в редколлегии.
В общем-то выпуск раз в месяц газеты, занимавшей
полстены в вестибюле, был делом столь же нелепым,
как мои прежние нагрузки. Никакой информации газета
не давала, а подбором, содержанием и формой статей
копировала «Правду». Перед тем как газета вывешива­
лась, ее просматривал член парткома на предмет про­
верки идейного содержания.
Секрет привлекательности моей новой общественной
работы состоял в том, что она освобождала от обяза­
тельного посещения лекций. В этом отношении нас при­
равняли к институтской аристократии — игрокам фут­
больной, баскетбольной и волейбольной команд, чле­
нам художественной самодеятельности. В исправительных
колониях такого рода привилегированную публику на­
зывают придурками.
Редакции отвели чулан под лестницей. Там мы и ко­
ротали лекционные часы. Иногда приносили из столовой
винегрет с селедкой, из соседнего магазина — бутылку
водки. Иногда болели за Шенкара — шахматиста-перворазрядника, который приглашал в чулан своих коллег
по институтской сборной, и играли «блиц». У меня было
искушение собирать там партнеров по преферансу, но
на этот шаг я не решился. Я уже второй год изучал уго­
ловное право и знал: рецидив — отягчающее обстоятель­
ство, требующее более сурового наказания, чем преступ­
ление, совершенное впервые.

Зал Вышинского
Ученье было самой бесконфликтной, а потому и са­
мой унылой частью моей студенческой жизни. И не толь­
ко моей, но всех, кто не рвался начать делать карьеру
прямо сейчас, на институтской скамье. Да и они суети­
лись не столько на семинарах, сколько на собраниях.

60

Евгений РУБИН

У юридического института была устойчивая репута­
ция учебного заведения для бездельников. Судя по пе­
речню дисциплин, могло показаться, что из его стен
выходят широко образованные люди. Кроме дисциплин,
которые являются для юриста прикладными — уголов­
ного и гражданского права и процесса, государственно­
го, финансового, колхозного, земельного, семейного
права, мы сдавали экзамены по марксизму, политэко­
номии, теории государства и права, истории политичес­
ких учений, латыни, римскому праву, логике, иност­
ранному языку, судебной статистике. И это далеко не
весь перечень наук, которые мы осилили за четыре года.
Однако едва ли не треть лекций и семинаров по каж­
дой из них, исключая разве что латынь, была посвящена
обоснованию важности материалистического подхода и
диалектического метода познания, которым противопос­
тавлялись принятый в буржуазных странах идеалистичес­
кий подход и метафизический метод. Отправной точкой
на пути к этим выводам служили одни и те же цитаты из
главы 4-й «Краткого курса», принимавшиеся за аксиому.
Заманчиво звучали названия двух предметов — исто­
рия политических учений и теория государства и права.
И на лекциу по ним сначала набивалось столько народу,
что иной раз в зале мест не хватало. Но свободных стуль­
ев становилось все больше по мере того, как проясня­
лась главная идея обоих курсов — критика буржуазных
теорий и учений всех времен и народов «от Ромула до
наших дней», критика, которая излагалась куда подроб­
нее, чем сущность самих теорий. А доступ к трудам их
авторов был закрыт. В институтской библиотеке они от­
сутствовали, в Ленинской и Исторической хранились в
специальных залах для научных работников, куда попа­
дали по особым пропускам.
Еще в римском праве, которое мы тоже проходили,
был сформулирован обязательный принцип процесса
установления истины в суде: «Auditor et altera pars» —
«Да будет выслушана другая сторона». Однако студентамюристам выслушивать другую сторону строго воспреща­
лось. И правильно: убедительность опровержения чужих
концепций может только пострадать от присутствия оп­
ровергаемого.

День закрытых дверей

61

По всем предметам, которые мы изучали, были на­
писаны толстые учебники, рекомендованные авторитет­
ными учреждениями вроде Академии наук и Министер­
ства высшего образования. Но каждый преподаватель на
первом же своем занятии предупреждал: «Об учебнике
забудьте, единственный источник, свободный от идео­
логических ошибок, — стенограмма моих лекций».
Мы же, как я уже рассказывал, обычно не прибегали
ни к тому, ни к другому. У нас шли нарасхват пособия
для юридических школ — они были втрое короче. Нахо­
дились, однако, любопытные, которые из чисто спортив­
ного интереса сравнивали труды непримиримых по от­
ношению друг к другу ученых и не находили между ними
никакой разницы.
В связи с этим мне на всю жизнь запомнилось событие,
случившееся в один прекрасный весенний день 1949 года.
В институте проходило Всесоюзное совещание работ­
ников юридической науки. Никого из нас оно не волно­
вало до тех пор, пока не пронесся слух: завтра приедет и
будет выступать сан Андрей Януарьевич Вышинский,
академик, бывший Генеральный прокурор СССР, про­
славившийся речами на предвоенных политических про­
цессах, а после войны упрочивший свою репутацию ве­
ликого оратора выступлениями на Генеральной Ассамб­
лее ООН. В центральных газетах они занимали по полто­
ры-две страницы.
В назначенный час студенты, хотя пускать их было не
велено, наводнили зал, заняли все свободные места,
расселись на полу, подоконниках, прорвались даже на
много лет запертую в связи с аварийным состоянием
галерку. Для выдворения такой оравы пришлось бы вы­
зывать милицейский наряд. Делать этого не стали. Дирек­
ция махнула рукой и на срыв занятий, и на присутствие
в зале посторонних.
Встреченный овацией маленький седенький лысею­
щий человек в сером кителе дипломата с блестящими
пуговицами и генеральскими звездами на погонах под­
нялся на сцену, разложил на пюпитре какие-то бумаж­
ки, спокойно дождался, пока смолкнут аплодисменты,
и тихим голосом, медленно, поглядывая в записи, произ­

62

Евгений РУБИН

нес первые слова доклада, который назывался «О поло­
жении в советской юридической науке».
Мы, незаконно проникшие в зал и далекие от кипя­
щих в научной среде страстей, все же подозревали, что
на этом совещании, как и на всех остальных той поры —
от философов и агрономов до музыкантов и писателей,
— будут разбираться с космополитами. Неужели мы не
угадали? Вышинский вдруг поднял глаза от конспекта,
оглядел зал, и его голос, только что звучавший сухо и
безразлично, обрел теплоту и доверительность.
Он заговорил о том, что несказанно рад возможности
выступить перед соотечественниками, что устал от ат­
мосферы, в которой находился, отстаивая интересы Со­
ветского Союза на заседаниях Генеральной Ассамблеи,
где его окружали враги, и теперь его греет сознание: здесь
— друзья, ему сочувствующие и его понимающие.
Не могу сказать, какое впечатление производили эти
слова Вышинского на его ученых коллег, но нас, галерочников, они трогали до глубины души. Мы не могли
усомниться в искренности великого советского дипло­
мата. Тем более, что слова эти перекликались со сказан­
ными другим идолом современников, поэтом Констан­
тином Симоновым, чьи стихи «Жди меня, и я вернусь»
и «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины» навсегда
завоевали ему полное доверие тех, кто жил в войну. Си­
монов говорил то же, что и Вышинский, только двух­
стопным ямбом и в рифму:
Я вышел на трибуну в зал.
Мне зал напоминал войну,
А тишина — ту тишину,
Что прерывает первый залп...

Это было стихотворение из цикла, который так и на­
зывался — «Друзья и враги».
Мне показалось, что и партер как-то расслабила эта
интимность тона Вышинского. И тогда он, не меняя ин­
тонации, перешел к тому, зачем явился. Голос его быс­
тро креп. В нем все явственнее звучали металлические
ноты. Вышинский-прокурор сменил на кафедре Вышинского-дипломата. Сверху, с балкона, казалось, что учас­
тники совещания съежились и втянули головы в плечи,
как делают это люди и животные, ожидающие удара.

День закрытых дверей

63

А его голос хлестал по сидящим в зале, словно кнут
погонщика или дрессировщика, ощущающего свою власть
и свою безнаказанность, сознающего, что бьет лежачего.
Так бил папаша моего одноклассника Трофим Денисо­
вич Лысенко менделистов-морганистов. Так били писа­
телей на заседании, посвященном ленинградским жур­
налам «Звезда» и «Ленинград», и музыкантов на съезде,
обсуждавшем оперу Мурадели «Великая дружба», фило­
софов и языковедов.
Тем, кого били, не было дозволено даже огрызнуться
— они могли подать голос исключительно для призна­
ния своих ошибок и раскаяния. Только это могло смяг­
чить их вину, хотя тоже не гарантировало от суровой кары.
Наиболее крупными фигурами из тех, на кого обру­
шился гнев Вышинского, были член-корреспондент Ака­
демии наук Строгович, профессор Стальгевич, один из
авторов Конституции СССР 1924 года профессор Гурвич.
Они учили у нас в институте, на юридическом факуль­
тете МГУ, в Военно-юридической академии. Через их руки
прошло несколько поколений советских юристов. И вот,
как выяснилось из доклада, они учили неправильно, вби­
вали в головы своих питомцев ложные истины и вредные,
идущие вразрез с интересами нашего государства идеи.
В чем суть ошибок наших профессоров, нам, толпив­
шимся на галерке, было не понять. Но одно обвинение
врезалось мне в память.
В «Коммунистическом манифесте» Маркса и Энгель­
са есть такое обращение к буржуазии: «Ваше право — это
возведенная в закон воля вашего класса, воля, содержа­
ние которой определяется материальными условиями
существования вашего класса». Этот пассаж Вышинский
и его сподвижники чуть препарировали, придав ему вид
универсальной, на все случаи жизни формулы: «Право
— это возведенная в закон воля господствующего клас­
са, воля, содержание которой определяется материаль­
ными условиями существования данного класса».
Профессор Стальгевич решил еще усовершенствовать
определение и написал: «Право — это совокупность норм,
выражающих волю господствующего класса, волю, со­
держание которой определяется...» и т.д.

64

Евгений РУБИН

Читатель, думаю, не сразу и уловит, чем одна фор­
мулировка отличается от другой, и уж тем более какой
яд скрыт в этом довеске — «совокупность норм». Но ака­
демик Вышинский разглядел в этих словах покушение
на основы марксизма. «Стальгевич и его приспешники,
— говорил он, — ставят совокупность норм выше воли,
т.е. форму выше содержания, оболочку считают главным,
а ядро второстепенным. Они пытаются ревизовать, по­
ставить с ног на голову , учение Маркса, проповедуют
идеализм».
Окончивший доклад Вышинский, не ожидая вопро­
сов и прений, покинул зал, покинул, как и вошел, с
гордо поднятой головой и в сопровождении новой вол­
ны оваций. В тот же день совещание окончилось. Через те
же двери сначала входили в зал, потом выходили герои
его доклада. Но входили они уважаемыми научными дея­
телями, а выходили — ничем. Не пройдет и недели, как
от них откажутся их ассистенты, а аспиранты, которых
они холили и лелеяли, примутся поспешно переписы­
вать свои диссертации.
Зал, где состоялось то совещание, всегда выглядел
эффектно. На стене против входных дверей висела ог­
ромная копия с картины «Утро Родины», на которой
изображен во весь рост улыбающийся Сталин. На боко­
вых стенах пространство между высокими окнами зани­
мали небольшие поясные портреты всех живущих и здрав­
ствующих членов Политбюро, а под ними — высказыва­
ние каждого о великом вожде и учителе народов. Был в
институте другой зал — невзрачный, менее вместитель­
ный, темноватый. В учебном расписании первый назы­
вался «Большим», второй — «Малым».
Сразу после совещания первый переименовали, при­
своив ему название «Зал Вышинского».
Институт я окончил в 1951 году. Тройки по трем из
тридцати пяти пройденных наук помешали мне получить
диплом с отличием. Тем не менее по общим показателям
я вошел среди четырехсот выпускников нашего курса в
первые полсотни. Однако и это обстоятельство не вну­
шало мне надежд на приличное распределение: ни мне,
ни моим сотоварищам по пятому пункту в анкете, в том

День закрытых дверей

65

числе и бывшим фронтовикам, на работу в столице или
ее окрестностях рассчитывать не приходилось.
Подавляющее большинство тех, кому грозило оказать­
ся далеко от Москвы, приняли предупредительные меры.
Юра Фишкин достал запрос из Московского треста хле­
бопечения, где его якобы ждала должность юрисконсуль­
та, Леня Новиков — бумагу, подписанную чуть ли не
самим министром химического машиностроения, в ко­
торой утверждалось, что он необходим юридическому
отделу министерства. В ходу были врачебные справки о
состоянии здоровья родителей, которое требовало по­
стоянного присмотра со стороны сына или дочери; таких
отпускали на все четыре стороны с формулировкой «сво­
бодное распределение».
Мне раздобыть запрос было негде. Да я и не старался.
Слишком неопределенные перспективы сулил этот самый,
как его называли, «свободный диплом». А я не мог ждать,
зарплата была для меня насущной необходимостью.
Отца как раз в это время уволили из Министерства
цветной металлургии, лишив допуска к секретным доку­
ментам, без коего он не мог занимать свою должность.
Причин ему объяснять не стали, но он догадывался. В
анкетах на вопрос: «Имеются ли родственники за грани­
цей?» отец всегда отвечал: «Нет». А тут брат, уехавший
накануне революции в Австралию, прислал письмо, пер­
вое за 35 лет разлуки (отец, правда, не ответил), и таким
образом его скомпрометировал. Отец устроился в артель,
выпускавшую заколки, и получал там гроши. Мать после
кровоизлияния во второй глаз почти не видела. Содер­
жать сына, который неизвестно когда устроится на рабо­
ту, они не могли.
И я пришел на заседание комиссии по распределе­
нию с пустыми руками. Мне даже показалось, что пред­
седатель был удивлен, не обнаружив в них никаких бу­
мажек. Этим председателем был новый сравнительно ди­
ректор института по фамилии Бутов, переведенный к нам
за какие-то грехи на посту второго секретаря ЦК КП
Молдавии.
— Вам предоставлены на выбор коллегии адвокатов
Иркутской и Томской областей. Какую из них вы пред­
почитаете? — спросил директор.
3—3734

66

Евгении РУБИН

Что мог я ему ответить? Иркутск и Томск я знал только
по названиям. Я сказал, что хочу посоветоваться по теле­
фону с отцом.
— Пожалуйста, — любезно разрешил директор. И до­
бавил:
— Можете сюда не возвращаться. Сообщите свое ре­
шение секретарше.
Отец, осведомленный о жизни культурных центров
Восточной Сибири не многим более меня, долго мол­
чал, а потом неуверенно произнес:
— Я где-то читал, что в Томске прекрасный универ­
ситет. Если это правда, то и интеллигенция есть, и жизнь
интереснее.
Так я получил направление в Томск.
Впрочем, в Томск я не попал. Маму приводила в от­
чаяние мысль, что ее непрактичному сыну придется жить
в одиночестве за тридевять земель от нее. И она нашла
спасительную соломинку, за которую ухватилась. В Ар­
хангельск после войны переехал ее младший брат с се­
мьей. И она потребовала, чтобы я попросил в Мини­
стерстве юстиции России направить меня туда. Дядя, тоже
юрист по образованию и тоже футбольный болельщик,
принял предложение принять меня с восторгом. Хлопо­
ты в Министерстве заняли полчаса: у меня взяли один
бланк, заполнили другой и вручили его мне.
Еще до распределения мы условились с двумя одно­
курсниками — Юрой Фишкиным и Романом Журавс­
ким — провести вместе две недели последнего вольного
лета на Черном море. Нам порекомендовали Лазаревку,
и мы заблаговременно запаслись билетами на поезд. Но
прежде чем мы уехали, вся наша учебная группа собра­
лась на прощальный вечер.
У девушки, с которой мы вместе учились, Оли Шостак, была огромная пятикомнатная квартира в Фурманном переулке, где она жила вместе с матерью, двумя пре­
старелыми тетками и двумя сестрами — по мужу и ребен­
ку у каждой. Все семейство любезно согласилось освобо­
дить помещение до самого утра. Там и состоялся бал.
Отношения С Олей, хозяйкой дома, были у меня не
более и не менее дружественные, чем с остальными со­
учениками обоих полов. Но тут, после обильных возлия­

День закрытых дверей

67

ний и танцев, во время которых мы теснее обычного при­
жимались друг к другу, нам с ней вдруг захотелось уеди­
ниться. Мы спустились в маленький дворик за домом, сели
на лавочку и принялись целоваться, не заметив, как про­
летели несколько часов и ночь сменилась утром.
Ни взаимных признаний в любви, ни назначения
новых свиданий не было. Но когда мы на другой день
увиделись в институте, Оля сообщила, что она и ее под­
руга Лида Трифонова тоже едут в Лазаревку, только не­
много позже нас, и попросила снять им комнату рядом с
нами и встретить их на станции.
Уже после их приезда мы познакомились на пляже
еще с одной девушкой, Аней, тоже только что окончив­
шей институт, педагогический, и мы проводили время
вшестером, почти не расставаясь. Целый день купались и
загорали, а по ночам занимались любовью.
Развязку этого летнего приключения нетрудно угадать.
Я в связи со скорым отбытием к месту работы женился
первым. Зимой нашему примеру последовали Роман с
Лидой, а несколько позже — Юра с Аней.
Не могу сказать, что столь важный шаг я сделал без
колебаний. Меня смущала стремительность, с которой
мы, знакомые четыре года и до того равнодушные друг к
другу люди, промчались путь от, как сказал поэт, «поце­
луев при луне» к загсу. Мы, в общем-то, как следует и не
зналидруг друга, не были связаны общими интересами,
никогда до той судьбоносной ночи не поговорили ни о
чем существенном.
Однако все сомнения рассыпались в прах, едва я на­
поминал себе о проявленном моей суженой благород­
стве. Она превращалась для меня в княгиню Волконскую
или княгиню Трубецкую, принесших в жертву столич­
ный комфорт и последовавших за своими мужьями-декабристами в сибирскую ссылку. Тетка Ольги заведовала
отделом библиографии во Всесоюзном институте юри­
дических наук, помогла ей избежать распределения и
обещала устроить на службу.
А она едет за мной, едет в северную глушь, в холод и
неизвестность.

Глава 3
СЛ У Ж У СО ВЕТСК О М У С О Ю ЗУ
Блюстители закона
— Я об этом не компетентен, — важно отвечал на
большинство задаваемых ему вопросов заместитель про­
курора Архангельской области старший советник юсти­
ции Федор Чешкин. И прибегал он к этой любимой своей
формуле не из скромности. Он считал, что она заменяет
другое, менее уместное в устах работника областного мас­
штаба «не знаю». Он произносил «я об этом не компетен­
тен», когда речь заходила не только о вещах, далеких от
его интересов, вроде оценки нового романа или причины
весеннего похолодания, но и о прогнозе погоды на завтра
или часах работы местного ресторана «Полярный».
«Труп в живности находился в рынке и торговал се­
мечками», — было записано в протоколе опознания умер­
шего, который я обнаружил в одном из первых в моей
адвокатской практике следственных дел. Под этим доку­
ментом стояла подпись оперуполномоченного городско­
го отдела милиции Северодвинска старшего лейтенанта
Кобылина.
Знакомство с изречениями двух среднего ранга тру­
жеников правового фронта побудило меня обзавестись
записной книжкой. Думал: приеду в Москву в отпуск и
буду развлекать знакомых любителей анекдотов. Но не
сохранилась у меня та книжка. И пополнялась она запи­
сями лишь первые месяцы жизни на новом месте. Потом
я так привык слышать и читать такие и еще почище вы­
ражения, что глаз и слух перестали их улавливать: мои
коллеги-адвокаты, которым грамотная речь вменяется в
служебную обязанность, не многим отличались от ос­
тальных тамошних юристов.

Служу Советскому Союзу

69

Пожалуй, это, а не бытовые неудобства и скудость
зарплаты больше всего удручало меня в первое время.
Правда, почти одновременно со мной прибыли в Архан­
гельск двое моих одногодков, выпускники Московского
и Ленинградского институтов. Но нам быстро пришлось
друг с другом распрощаться. Оказалось, что Архангельск
для нас — перевалочная база перед новым распределени­
ем — в юридические консультации разных городов облас­
ти. Меня, как прибывшего первым, направили в Севе­
родвинск — самый крупный и благоустроенный из всех.
Если распространяется определение «социалистичес­
кий реализм» на градостроительство, Северодвинск мог
служить таким же идеальным образцом этого жанра, как
Комсомольск-на-Амуре. В нем тоже каждый кирпичик
каждого дома, каждую досочку каждого тротуара, каж­
дое бревно каждой мостовой уложили заключенные. Уло­
жили прямо на болоте.
Точка, отметившая его местоположение, появилась
на географической карте в середине 30-х годов. Ново­
рожденному было присвоено имя Молотовск. Переиме­
новали его уже после моего приезда, как и еще множе­
ство городов и улиц, некогда названных в честь членов
разоблаченной Хрущевым антипартийной группы Мо­
лотова — Маленкова — Кагановича и примкнувшего к
ним Шепилова.
Возник Северодвинск у впадения Северной Двины в
Белое море. Все его сооружения — жилые дома, здания
городских учреждений, заводские цеха, проезжие и пе­
шеходные дороги — покоились на сваях. Люди ходили по
дощатым мосткам, окруженным болотом, и летом над
прохожими вились скрывающие солнце тучи комаров.
Архитекторы жилых кварталов не отличались изоб­
ретательностью. Создавали они дома либо кирпичные с
двухкомнатными квартирами для более или менее ответ­
ственных работников, либо оштукатуренные, покрытые
грязно-розовой и грязно-голубой краской с комнатамиклетками, выходящими в общий коридор, для рядового
семейного люда, либо того же типа строения, которые
назывались молодежными общежитиями и в которых каж­
дая комната предназначалась для шести-семи одиночек.

70

Евгений РУБИН

Здания драмтеатра и кинотеатра в центре города не
делали пейзаж привлекательнее. И без того блеклая краска
на них полиняла и местами отвалилась вместе со штука­
туркой. Некоторое разнообразие внешнему виду города
могли бы придать каменные коттеджи, служившие жи­
льем для высшего начальства, но их вынесли за городс­
кую черту.
В Северодвинске было два предприятия. Одно, строи­
тельный трест, существовало ради второго, завода по
производству военных кораблей, в официальных доку­
ментах фигурировавш его под кодовым названием
«п/я №1». Собственно, при нем «из тьмы лесов, из топи
блат вознесся» и сам Молотовск, город с населением 80
тысяч человек.
Лагерей на территории города почти не осталось. Но
когда я шел утром на работу, меня иногда обгоняли гру­
зовики с сидевшими в них, тесно прижавшись друг к
другу, людьми в серых бушлатах и того же цвета ушан­
ках, над которыми возвышались охранники, вооружен­
ные винтовками с примкнутыми штыками. Еще реже
город пересекали по бревенчатым панелям пешие колон­
ны заключенных в окружении стрелков с собаками на
поводках. В середине 30-х годов только они — заключен­
ные и охранники — составляли население Молотовска.
Заключенных в качестве основной рабочей силы на
строительстве второй очереди завода сменили приезжие,
в большинстве своем завербованные на четырехлетний
срок. Закон приравнял их к жителям районов Крайнего
Севера, и они получали приличную зарплату, которая
росла ежемесячно на 10 процентов до тех пор, пока не
удваивалась. Еще им полагались удлиненные отпуска и
прочие льготы.
Те же, кто устраивался на завод и стройку самостоя­
тельно, ни надбавок к жалованью, ни льгот не имели. В
таком же положении были все работники городских уч­
реждений, в том числе юристы.
Вряд ли нашелся бы на свете мудрец, получивший
задание создать наиболее располагающую к взяткам и
коррупции систему и сумевший придумать что-либо со­
вершенней этой.

Служу Советскому Союзу

71

Работал на заводе 22-летний парень Вася Шабанов,
высшей квалификации плазовый разметчик. Познакомил­
ся я с ним как с баскетболистом сборной города, матчи
которой посещал. А подружился после успешного завер­
шения его уголовного дела. Вася, выпив лишнего в рес­
торане, побил палкой прохожего. Его посадили в мест­
ную КПЗ и предъявили обвинение в злостном хулиган­
стве, за которое могли осудить на пять лет. Васина мать
попросила меня быть защитником сына. Мне удалось до­
биться сначала его освобождения из-под стражи до суда,
а потом, уже в судебном заседании, приговора к услов­
ному наказанию.
Так вот, мой друг, выпускник ремесленного училища
Вася, чей заводской стаж равнялся двум годам, зараба­
тывал с премиями 400—450 рублей в месяц. А прокурор
города, в круг обязанностей которого входило обвине­
ние Васи на суде, 150. А следователь, которому дело было
поручено, 98. А судья, выносивший приговор, тоже 98. И
они еще не были самыми мелкими спицами в колеснице
советской юстиции. Северодвинск, в связи с его особым
значением для укрепления обороноспособности страны,
отнесли к категории городов, носивших название «город
союзного подчинения». В других, областного подчинения,
блюстители закона получали рублей на 20 меньше.
Судебная защита Васи Шабанова снискала мне в гла­
зах горожан некоторую известность. Думаю, однако, что
победу позначительней, если измерять ее масштаб в де­
нежных купюрах, одержало одно из лиц, от коих зави­
сел срок наказания. Вася был не из тех, кто постоял бы
за ценой. Но, хотя мы с ним подружились, в эти подроб­
ности он меня так никогда и не посвятил, даже когда
спустя много лет гостил у меня дома в Москве. Должно
быть, не посвятил из деликатности — как бы не поду­
мал я, что Васино освобождение из неволи — его, а не
моя заслуга.
На таком же, как Вася, уровне получали на заводе
зарплату тысячи молодых людей, живших в общежити­
ях, не обремененных ни иждивенцами, ни квартплатой.
А, скажем, у прокурора города Бызова было пятеро де­
тей, у народного судьи Гончарова — трое. Непонятно,

72

Евгений РУБИН

как они при своих зарплатах сводили концы с концами.
Тем более в тамошних условиях.
Мясом, маслом и молоком северодвинские магазины
торговали редко. Эти продукты можно было раздобыть
только на том самом единственном в городе рынке, где,
по словам старшего лейтенанта Кобылина, находился и
торговал семечками «труп в живности». На рынок все это
добро привозили из южных краев и заламывали за него
цены, едва доступные даже завербованным.
В дни, когда дефицитные продукты все-таки, как это
тогда называлось, «выбрасывали» или «давали», город
пересекали тысячные очереди. А самые большие не толь­
ко у нас, в Северодвинске, но и в Архангельске выстра­
ивались за мороженой треской. Нежная любовь арханге­
логородцев к этой рыбе снискала им кличку «трескоеды».
В тех краях родился непонятный приезжим афоризм: «Трещечки не поешь — не поработаешь». И когда по городу
проносился слух, что завезли треску и завтра будут «да­
вать», народ с ночи толпился у магазинных дверей, воо­
руженный холщовыми мешками. Впрочем, загружать эти
мешки удавалось далеко не всегда. Магазин открывался,
на пороге возникал директор и громогласно объявлял:
«Норма выдачи трески — три килограмма в одни руки».
Белое море треской богато, ее там ловят тысячами
тонн. Даже в те трудные времена треска подолгу проле­
живала в рыбных магазинах большинства городов, не имея
спроса. Но там, где люди тосковали по треске, она, хоть
и стоила копейки, была недоступна.
Труд адвокатов в мое время оплачивался так же ни­
щенски, как и прочих юристов. За судебную защиту, да и
то если дело сложное, мне полагалась двадцатка, за со­
ставление кассационной жалобы — семь с полтиной, ис­
кового заявления — трешка. Точнее, причитались эти
деньги не мне, а областной коллегии адвокатов. Мне шло
примерно три четверти. Остальное — на содержание кол­
легии.
Адвокат ни приговоров, ни решений не выносит и не
заключает людей под стражу. Адвокат — не более чем
проситель. Давать ему взятки не за что. Бывало, правда,
что и мои коллеги попадали на скамью подсудимых по

Служу Советскому Союзу

73

делам о взяточничестве, но судили их как посредников
при передаче денег должностному лицу. Я, даже если бы
захотел принять на себя такую роль, не смог бы — для
местных судебно-прокурорских работников я был чело­
веком со стороны, не вхожим в их круг немолодых чи­
новников, сидевших в своих кабинетах многие годы и,
подозреваю, связанных друг с другом круговой порукой.
Мы с женой с трудом представляли себе, как нам
удастся просуществовать на мои полторы сотни. Но без­
выходных положений не бывает. Жену приняли на осво­
бодившееся место одного из трех юрисконсультов завода
и не только дали ей оклад сто рублей в месяц, но еще
задним числом оформили якобы отправленный в Моск­
ву вызов и таким образом распространили на нее все те
блага, какие положены завербованному.
Впрочем, и вдвоем мы не могли тягаться по заработ­
кам с Васей Шабановым. Пришлось родителям протя­
нуть нам руку помощи. Получив мое письмо с описани­
ем того, что можно и чего нельзя раздобыть в местных
магазинах, мама стала отправлять нам посылки и про­
явила при этом чудеса изворотливости. Разрешалось по­
сылать далеко не все. Сливочное масло почта не прини­
мала. И мама, не представлявшая себе, что ее великовоз­
растное дитя сможет обойтись без этого богатого вита­
минами и калориями продукта, проделывала довольно
сложную операцию. Она нагревала кусочки масла, при­
давала им круглую форму, чуть подкрашивала розовым
сиропом и заворачивала в тонкий пергамент. Эти кру­
жочки сходили за яблоки. Ценность ее посылок много­
кратно возросла, когда у нас родился сын.
Продовольственные трудности в те годы переживала
вся страна. Их справедливо относили на счет принесен­
ных недавней войной разрушений. У всех свежа была па­
мять о ней, и на нехватку еды никто не роптал. Но прой­
дет четверть века и, собираясь в эмиграцию, я, прежде
чем уложить в багаж старый семейный фотоальбом, ста­
ну его перелистывать и обнаружу то письмо маме, в ко­
тором сообщал о пустых прилавках северодвинских ма­
газинов. Там есть такая фраза: «Все магазинные полки
заняты пирамидами консервных банок с кабачковой ик­

74

Евгений РУБИН

рой, тресковой печенью и крабами, а на прилавках —
ничего, кроме селедки». Мы эмигрировали в марте 78-го
года. О существовании таких деликатесов, как крабы и
тресковая печень, москвичи, не говоря уже о провинци­
алах, начали тогда забывать. Кабачковую икру сотрудни­
ки «Советского спорта» получали в праздничных заказах.
Когда я заикнулся своему другу, директору кафе «Моло­
дежное» Роме Кацнельсону, что хотел бы угостить соби­
рающихся к нам на проводы селедкой, он сказал:
— Проси что угодно, от черной икры до «Сибирской»
водки. А селедку — не могу. И никто тебе ее не достанет.
Так ответил мне всемогущий работник общественно­
го питания через 33 года после окончания войны. Кста­
ти, Роман теперь тоже живет в Нью-Йорке, и мы с ним
по-прежнему дружим.
Раз уж позволил я себе, нарушив хронологию, забе­
жать на четверть века вперед, оставлю позади еще двад­
цать лет.
Живя в Нью-Йорке, я долго избегал столкновения с
судом. Повестки с требованием явиться в положенный
срок для выполнения своего гражданского долга при­
сяжного заседателя приходили мне неоднократно. Но все­
гда находилась уважительная причина, позволявшая от­
клонить приглашение: то собираюсь в отпуск, то, будучи
единственным кормильцем семьи, не могу отложить вне­
штатную работу на «Радио Свобода», то предстоит ко­
мандировка на Олимпиаду.
Все это сходило с рук до тех пор, пока законодатель­
ное собрание штата не разработало точный перечень мо­
тивов, разрешающих отложить явку в суд. Не явившему­
ся по иной причине грозит уголовная ответственность. И
в 1997 году, снова выбранный из миллионов моих со­
граждан компьютером, я вынужден был прибыть в суд
для исполнения своего гражданского долга.
У станции метро увидел знак — стрела и под ней над­
пись: «К суду». Впрочем, выделить его здание в ряду со­
седних ничего не стоит и без указателя — по порталу,
как у Большого театра, и мраморным ступеням, веду­
щим к подъезду. Чтобы попасть из вестибюля в помеще­
ние, надо пройти сквозь турникеты, установленные для

Служу Советскому Союзу

75

выявления у посетителя оружия. Судебные залы напоми­
нают помпезностью наш институтский, имени Вышинс­
кого, только менее вместительны. В других, тоже про­
сторных, но поскромнее, ожидают вызова на разные
разбирательства присяжные. Для их развлечения предназ­
начены разбросанные по длинному столу свежие газеты,
шахматные доски, колоды игральных карт. На книжных
полках стоят стопки брошюр о правах и обязанностях
присяжных. В обеденный перерыв разносят бумажные
стаканчики с кофе и бутерброды. К зданию суда в это
время подкатывает фургон с горячими блюдами и сала­
тами, которые, правда, надо покупать за свой счет.
На этом боевом посту я провел два дня. И по проше­
ствии нескольких недель получил чек на 54 доллара, из
расчета 27 долларов — за один потерянный рабочий день.
Студентом я проходил практику в прокуратуре Ле­
нинского района Москвы, однажды мне даже доверили
занять прокурорское кресло в судебном процессе по мел­
кому хозяйственному делу. Бывал я в судах Архангельска.
Северодвинская юридическая консультация находилась
в том же доме, где три участка народного суда, прокура­
тура и нотариальная контора.
Роднила помещения правоохранительных органов убо­
гость обстановки. В неподметенных темных коридорах все­
гда не хватало стульев. В залах столы для судей, обвини­
теля и защитника были покрыты суконными скатертя­
ми, некогда зелеными или красными, но с годами при­
обретшими цвет чернил, пролитых на них несколькими
поколениями заседавших. Скамьями подсудимых повсю­
ду служили освобожденные от публики деревянные лав­
ки в первом ряду.
Однако все это показалось бы, по выражению Остапа
Бендера, «пошлой роскошью» человеку, попавшему в
наш, северодвинский «дворец правосудия».
Лишь в шутку можно было назвать зданием этот до­
щатый барак. Стоял он на улице, одна сторона которой
представляла собой железнодорожное полотно, а за ним
— кучи угля, пирамиды шпал, склады. Барак продувался
северными ветрами насквозь, и зимой все мы работали
в пальто и шубах.

76

Евгений РУБИН

Основное население тогдашнего Северодвинска — хо­
рошо оплачиваемые молодые рабочие, а самый ходкий в
магазинах товар — водка, которую принято было запи­
вать бочковым пивом. «Взяли бутылку на троих и бидон
пива, потом сбегали еще» — типичная фраза из показа­
ний по делам о хулиганстве. Стоит ли удивляться, что
местная КПЗ была переполнена ожидающими суда за
пьяный дебош. По каждому такому делу вызывались мно­
гочисленные свидетели. Им устраивали перекличку и вып­
роваживали в коридор — в зал до момента своего допро­
са свидетель войти не имеет права. И они слонялись тол­
пами по общему коридору, в котором негде было при­
сесть. Некоторые проводили так два-три дня. Изредка
между свидетелями обвинения и защиты возникали дис­
куссии, участники которых охотно переходили от слов к
делу. В этом же коридоре топтались люди, ожидающие
очереди к адвокату и нотариусу, истребованные повест­
ками к прокурору и следователям.
Все познается в сравнении. Нам — и служителям Фе­
миды, и тем, кому пришлось с ней столкнуться, — этот
антураж казался не только допустимым, но и единственно
возможным. О том, что существует иной, мы не знали. И
не сознавали, что эти декорации находятся в вопиющем
противоречии с самой идеей правосудия, в чьих руках
судьбы людей, и института суда, правомочного лишать
свободы и, наоборот, ее дарить, разрушать семьи, отни­
мать нажитое добро.
Впрочем, хотели того или нет создатели советской
юстиции, они воплотили в жизнь основополагающую
Марксову идею о единстве формы и содержания. Это ведь
только так казалось, что они — судьи, прокуроры и сле­
дователи — вершители судеб тех, кто имел несчастье стол­
кнуться с законом.
Время от времени их, вершителей, приглашал к себе
секретарь горкома партии и произносил примерно та­
кую речь:
— Товарищи! Согласно проведенной проверке состо­
яния борьбы с хулиганством (вместо слова «хулиганство»
ставились, в зависимости от обстоятельств, другие: «хи­
щения», «халатность», «карманные кражи», «нарушения

Служу Советскому Союзу

77

паспортного режима») положение в нашей области не­
благополучно. А в Северодвинске — особенно. Между тем,
за последние полгода суды вынесли по этим делам два
оправдательных приговора и четыре — не связанных с
тюремным заключением. Таких вещей партия терпеть не
будет. Пока ограничусь предупреждением, а в следую­
щий раз виновным в либеральничанье придется отвечать
за свои действия на бюро горкома.
На что мог рассчитывать очередной подсудимый, даже
если выяснялось, что он не напал на женщину, а защи­
тил ее от нападения, что не он украл, а у него украли,
что проявил на службе не халатность, а бдительность?
Но и без накачки в горкоме суд и прокуратура — так
была устроена их деятельность — заботились не об уста­
новлении истины, а о том, чтобы усадить привлеченно­
го к суду человека за решетку. Каждый оправдательный
приговор и каждое освобождение из-под стражи требо­
вали от судьи и прокурора письменного объяснения при­
чин начальству. И то, и другое официально признавалось
браком в их работе. Накопится несколько таких проко­
лов, и грозит прокурорскому работнику увольнение, а
судье нечего надеяться остаться в своем кабинете на но­
вый срок.
Гонорар за работу адвоката вносится в кассу до нача­
ла судебного процесса и не возвращается, каков бы ни
был исход. И я довольно часто испытывал неловкость,
берясь за новое дело. Понимал: мне предстоит сражаться
с ветряными мельницами. И это безнадежное сражение
мне приходилось вести в одиночку против сплоченных
общим интересом судьи и прокурора.
Конечно, никто не лишал заседателя права не согла­
ситься с судьей. Но сам этот институт народных заседате­
лей — один из тысяч трюков, на которых покоилась самая
демократическая в мире советская судебная система.
В стране, где я живу сейчас, присяжных — а это те же
народные заседатели — выбирает компьютер. Он не де­
лает различия между богатыми и бедными, бизнесмена­
ми и безработными, молодыми и старыми, судимыми и
жертвами преступлений. В СССР заседатели избирались
на тех же выборах, что судьи, из числа достойных и ло­

78

Евгений РУБИН

яльных граждан. Это должны были засвидетельствовать
их производственные характеристики. На собраниях пред­
приятий и учреждений выдвигалось ровно столько кан­
дидатур, сколько требовалось, и ни одной лишней на
случай, если хоть один кандидат не наберет необходимо­
го числа голосов.
Никто из таких тщательно отобранных, имеющих ре­
путацию верных линии партии людей не станет проти­
воречить судье, который олицетворяет эту линию. Еще и
потому не станет, что опасается: вдруг придет ему на
работу из горкома бумага — не оправдал, мол, доверия.
А это — почти наверняка неприятности вроде лишения
премии, отказа дать бесплатную путевку в дом отдыха,
увольнения при первом сокращении штатов.
И все же, поскольку в заседатели попадали сотни тысяч
людей, мог — в семье не без урода — проскользнуть по
недосмотру на этот пост какой-нибудь правдоискатель
или просто упрямец. Такая ситуация тоже предусмотрена.
В американском суде 12 присяжных уединяются для
вынесения вердикта, и в отсутствие судьи, не испытывая
давления с его стороны, решают, виновен ли подсуди­
мый. И никто из них, если сам не хочет, не обязан сооб­
щать, как он лично ответил на этот вопрос. Обязательное
условие вынесения обвинительного приговора — едино­
гласие: все присяжные должны сказать: «Да, виновен».
В советском суде судьба обвиняемого тоже решалась
за закрытыми дверями, и нарушение тайны совещатель­
ной комнаты влекло за собой отмену приговора. Но уеди­
нялись трое: вместе с заседателями и сам судья. Все трое
равны, каждый имеет по голосу — а как же иначе в де­
мократическом государстве? Решение принимается про­
стым большинством. На практике это означает, что су­
дье, юристу-профессионалу, надо склонить на свою сто­
рону хотя бы одного из двух заседателей, пришедших от
станка. Второй, если упирается, все равно обязан подпи­
сать приговор, но, коли захочет, может изложить на бу­
маге особое мнение.
На одной из вечеринок, последовавших в бараке, где
селились правоохранительные органы Северодвинска, пос­
ле какого-то очередного торжественного заседания по слу­

Служу Советскому Союзу

79

чаю революционного праздника с обязательным докла­
дом и вручением почетных грамот передовикам, приняв­
ший лишнего судья Гончаров разоткровенничался со мной:
— Вчера приговор по пустячному делу отнял полдня.
Уперся один заседатель, и все тут. Я его предупредил, что
не выпущу никого из совещательной комнаты и сам не
выйду, пока он не уймется. Еле уломал. Но часа три убил...
Не любили судьи «особых мнений»: снижают они вос­
питательное, влияние приговора на трудящихся.
У осужденного человека всегда есть соломинка — кас­
сационная жалоба в вышестоящую судебную инстанцию.
И мы, защитники, добросовестно йх писали. Так ведь
работников правового фронта областного масштаба тоже
собирают на совещания в обкомах...
В Северодвинске мне, как и в школе и в институте,
пришлось заниматься общественной работой. Раз или два
в месяц вручали путевку горкома ВЛКСМ с указанием
адреса молодежного общежития, где была назначена моя
лекция, день и час ее проведения. Тем несколько, на
выбор: «Конституция СССР — самая демократическая в
мире», «О правах и обязанностях советских граждан» и
еще что-то в этом духе. Сгоняли на лекции иногда до
сотни ребят — всех, кто не успел уйти из дому. Слушате­
лям меня представляли: «Адвокат Рубин».
Как ни странно, это пустое занятие сослужило мне
добрую службу. За первые два года северодвинской жиз­
ни я побывал во множестве общежитий. Их обитатели
знали меня в лицо. И вечерами, когда пустели улицы
города, занимающего одно из ведущих мест в стране по
потреблению водки на душу населения и по преступнос­
ти, я мог смело разгуливать в одиночку. Только однажды
совершилось покушение на мое здоровье и мой коше­
лек, но, всмотревшись в меня, кто-то из покушавшихся
остановил подельников:
— Не трожь, это адвокат Рубин.
Не качество прочитанных лекций служило моим щи­
том, а слово «адвокат». К нашему брату, в отличие от
работников милиции, суда и прокуратуры, население
питало симпатию — какие-никакие, а все же защитники.
Хорошие отношения с нами старались поддерживать на

80

Евгений РУБИН

всякий случай, руководствуясь народной мудростью,
которая гласит: «От сумы да от тюрьмы не зарекайся».
Было еще одно последствие моей деятельности на ниве
лекционной пропаганды. Меня полюбил секретарь гор­
кома комсомола Власов (его, когда я уже работал в «Со­
ветском спорте», перевели в ЦК КПСС, но в Москве я
с ним не встречался). Кто-то доложил ему, что мои лек­
ции имеют успех: я не пользуюсь конспектами, привожу
примеры из своей юридической практики, легко отве­
чаю на вопросы, словом, слушателей не приходится на
встречи со мной сгонять силком.
Не помню сейчас, до или после Нового, 1953 года
Власов позвонил мне и попросил явиться в горком. В его
кабинете я увидал прокурора Андрея Николаевича Бы­
зова. Его прислали в Северодвинск недавно, но мы уже
успели настолько с ним сойтись, что, приезжая в Мос­
кву на экзаменационные сессии в заочном юридическом
институте, Бызов навещал моих родителей. Выглядел он
белой вороной среди своих сослуживцев — скромный,
начитанный, обладающий хорошей речью человек. Уже
после этого свидания в горкоме он мне рассказал, что
идея сделанного Власовым предложения принадлежала
ему, Бызову.
А само предложение меня огорошило.
— Вы знаете, — говорил Власов, — какое сейчас слож­
ное время. Разоблачение группы врачей-отравителей гро­
зит многим у нас в городе большими неприятностями.
Вам — в том числе. Так устроена наша жизнь: чем даль­
ше от Москвы, тем круче отклик на все, что там проис­
ходит. Мы с Андреем Николаевичем посоветовались и
решили дать вам рекомендацию в партию. Принятие в
ряды КПСС именно теперь может избавить вас от мно­
гих бед. Я член бюро горкома и беру его на себя. А Бызов
позабится о том, чтобы все прошло гладко у вас в орга­
низации.
Идя в горком, я был готов к чему угодно, только не к
этому. От растерянности я стал лепетать первые пришед­
шие на ум слова:
— Я вам очень благодарен, но не знаю, достоин ли...
Жизненного опыта мало... Боюсь не оправдать доверия...

Служу Советскому Союзу

81

И, наконец, спасительная мысль, позволившая вы­
играть время:
— Я должен подумать и посоветоваться с женой. Зав­
тра передам ответ через Бызова.
Мой рассказ о беседе в горкоме жена восприняла с
энтузиазмом. Оказывается, она сама хотела подать мне
эту идею, но не решалась и потому откладывала разго­
вор. Нет, ей, как и мне, не приходило в голову, что дело
врачей может каким-то боком коснуться нас. У нее были
совсем иные мотивы. .
С того самого дня, как мы ступили на землю этого
славного города-новостройки, мы мечтали о возвраще­
ний домой. По тогдашним законам молодой специалист
обязан проработать там, куда направлен при распределе­
нии, не менее трех лет. У меня как раз третий год и по­
шел, так что это препятствие на пути в Москву скоро
должно было рухнуть. Однако было другое, покруче.
В Москве тоже придется кормить семью. А как найти
работу? После долгих и бесплодных попыток устроиться
по специальности один из моих ближайших друзей, Леня
Новиков, окончил курсы иностранных языков и препо­
давал в школе немецкий. Другой, Роман Журавский,
баскетболист-перворазрядник, стал тренером по баскет­
болу в спортшколе Тимирязевского района. Только тре­
тий, Юра Фишкин, был юрисконсультом на полставки
в тресте хлебопечения и зарабатывал там 40 рублей в
месяц. Но детей у него еще не было, жена служила, и
они кое-как перебивались. Мне ни один из трех вариан­
тов не подходил.
В поисках выхода жена написала своей тетке, старой
сотруднице Всесоюзного института юридических наук,
и взмолилась о помощи. Та ответила, что наши шансы на
трудоустройство хотя и невелики, но не безнадежны. Ктото из институтского начальства обещает содействие, од­
нако при единственном условии — надо возвратиться с
партбилетом в кармане.
Потому и вдохновило так жену предложение секрета­
ря горкома комсомола. Спорить с ее доводами я был не в
праве: первая обязанность семейного человека — поза­
ботиться о своих ближних.

82

Евгений РУБИН

Я сообщил Бызову о принятом решении и после вы­
полнения необходимых формальностей стал кандидатом
в члены КПСС. Через год, когда пришла пора сменить
кандидатскую карточку на членский билет, Сталин дав­
но почил в Бозе, а врачей реабилитировали. Но обрат­
ной дороги для меня уже не было. Да я об этом и не
думал. Для нас с женой, как для чеховских сестер, все
заслоняла одна мечта: «В Москву».
Не стану кривить душой: мое нежелание вступить в
партию не вызывалось расхождениями с ее генеральной
линией. Для меня и для подавляющего большинства лю­
дей моего поколения партия составляла органическую,
обязательную часть нашей жизни. Это было то, что в за­
дачах по математике называется «дано». Над тем, что дано,
не задумываешься, хорошо это или плохо. Хорошо или
плохо, что есть зима и лето? Что на севере холодно, а на
юге тепло? Что солнце греет, а луна нет? Партия в на­
шем сознании была явлением из того же ряда — суще­
ствующим вне нас и независимо от нас, явлением, ко­
торое нельзя ни признавать, ни отрицать, а надо с ним
считаться.
Мне надоел комсомол с его собраниями, обществен­
ными нагрузками, вечной опасностью, что на тебя заве­
дут персональное дело. Но без комсомола не обойтись. В
нашем классе 12-й школы было 33 ученика и 33 комсо­
мольца, в том числе все второгодники. Партия сулила
все те же неприятности, но возведенные в квадрат. Од­
нако таких, как я, туда не тянули за шиворот, как в
комсомол. Для таких и определение было придумано —
беспартийный большевик. Значит, я могу прожить вне ее
рядов и не помереть с голоду.
Я говорю о тогдашней идеологии моего поколения.
Возможно, те, кто повзрослел до войны или на войне,
думали иначе.
Для меня навсегда остался загадкой один эпизод из
жизни отца. Он не состоял в партии. Национальность и
другие анкетные данные стали причиной потери им пос­
ле войны службы в министерстве с довольно приличным
жалованьем 180 рублей в месяц и, соответственно, мно­

Служу Советскому Союзу

83

голетней полосы материальных трудностей, из которых
они с матерью так и не выбрались до самой смерти.
Но, как рассказывала мама, когда по радио объяви­
ли, что умер Сталин, у отца, человека не сентименталь­
ного, любителя слушать и рассказывать антисоветские
анекдоты, была самая настоящая истерика. Рыдал он
долго и безутешно, а в день похорон пытался пробиться
в Колонный зал Дома союзов к гробу с телом Сталина,
чтобы лично проститься с вождем и учителем. В толпе
одержимых тем же стремлением его чуть не задавили на­
смерть у Неглинной площади, к которой очередь двига­
лась по крутому спуску от Сретенских ворот вдоль Рож­
дественского бульвара; в Колонный зал ни отец, ни его
соседи по очереди так и не попали.
Если бы в этот день, или на следующий, или накану­
не был объявлен — наподобие 30-летней давности ле­
нинского — массовый сталинский призыв в партию, и
отец, и миллионы таких же убитых горем людей отклик­
нулись бы с восторгом и без раздумий. Но призыва ник­
то, естественно, не объявлял, и ни отец, ни его едино­
мышленники — в большинстве своем люди за сорок —
не влились в авангард трудящихся.
Пополнялся он, этот авангард, в то время из иных
источников. Значительная часть — главным образом ра­
бочие и колхозники — вступала в КПСС, понуждаемая
местными властями, от которых высшее руководство тре­
бовало увеличить представительство класса-гегемона в
партии. Других влекла забота о карьере. Третьих, как меня,
— о том, чтобы устроиться на работу. Четвертых — чтобы
не выгнали с работы.
Объединивший все эти мотивы общим определением:
«шкурные интересы» сказал бы сущую правду. Но как бы
там ни было, сама по себе принадлежность к партии не
считалась признаком аморальности, если ты не пользо­
вался ею во вред другим и не взбирался на верх служеб­
ной лестницы по трупам своих ближних. Среди того ве­
ликого множества людей, с которыми и тогда, и позже
сводила меня жизнь, были добрые, нравственные, за­
ботливые по отношению к слабым коммунисты и жули­
коватые, злобные, завистливые беспартийные.

84

Евгений РУБИН

Вступила в КПСС и жена. И мы с ней немедленно
взялись за осуществление плана под кодовым названием
«Назад, к предкам». По этому плану она, не привязан­
ная к своему заводу статусом молодого специалиста, от­
была с 2-летним сыном в Москву. Я должен был, пока
течет срок моей ссылки, зарабатывать деньги на жизнь
себе и им. А к тому моменту, когда и я буду свободен,
как ветер, жена устроится и возьмет на себя ношу кор­
милицы семьи.
31 мая 1955 года я сошел со ступенек особого, севе­
родвинского, вагона поезда Архангельск — Москва на
перрон Ярославского вокзала. Ни почетного караула, ни
ковровой дорожки, ни духового оркестра ради этого слу­
чая не приготовили. Но все равно я чувствовал себя в тот
миг папанинцем, ступившим на твердую московскую
землю после долгой зимовки на Северном полюсе.

Подручные партии
Судя по названию учреждения — Московская конто­
ра Главкинопроката — и должности, которую заняла в
ней жена — инспектор, она за время моего отсутствия
стала важной персоной. Единственный повод усомнить­
ся в этом давал .размер зарплаты — 60 рублей в месяц.
Так что я должен был начать приносить домой какие-то
деньги, и чем быстрей, тем лучше.
Однако где и как их добывать? Я не стал изобретать
велосипед, а пошел по проторенному многими поколе­
ниями советских граждан и самому надежному пути —
занялся поисками блата. И нашел. Да иначе и не бывает.
Двоюродный дядя, или теткин свояк, или бывший со­
служивец отца отыскивается всегда и у всех. И в конце
концов какой-то рычаг срабатывает. Есть у Ильфа и Пет­
рова рассказ, герой которого составил список людей,
обещавших достать ему по блату билет на поезд в Кисло­
водск, и в каждой графе сделал пометку: «Хочет, но не
может», «Может, но не хочет», «Может, но сволочь». В
день отъезда его поджидали на вокзале 47 человек с би­
летами в руке.

Служу Советскому Союзу

85

Что блат был явлением в Стране Советов массовым
— истина, не нуждающаяся в доказательствах. Немногое
изменилось и после того, как советская власть рухнула. И
хотя блат — извечный благодатный объект для упражне­
ний в остроумии у эстрадных конферансье и газетных
фельетонистов, в глазах общества он — явление неиз­
бежное. Я, как и все мои соотечественники, в этой неиз­
бежности никогда не сомневался.
Прожив некоторое время в Америке, я понял: так-то
оно так, нельзя сказать, что в США это явление неиз­
вестно и немыслимо. И здесь влиятельные лица готовы
«порадеть родному человечку», а зависимые от этих лиц
рады им угодить. И на государственной службе, где зар­
плату служащему платит казна, такие вот «блатные» удер­
живаются.
Но в мире, где господствует частное предпринима­
тельство, государственный сектор занимает скромное
место. Здесь правит бизнес. В нем выживают только пре­
успевающие, прибыльные. Как бы ни был близок проси­
тель хозяину, для того своя рубашка ближе к телу. Даже
если он хочет помочь другу, он просто не может платить
деньги посредственному работнику и при первой же воз­
можности заменит принятого по протекции более ква­
лифицированным и трудоспособным. Эти требования к
деловым качествам вынужденные, не зависящие от воли,
желания, человеколюбия нанимателя.
Однако привычки, усвоенные в прошлой жизни, впи­
тываются в плоть и кровь настолько прочно, что стано­
вятся частью нас самих.
В Америке я сам короткое время был бизнесменом —
издавал собственную газету (я об этом еще расскажу). И
едва ли не на второй месяц после ее открытия у меня
произошел такой телефонный диалог:
— Я говорю с вами из Парижа, — начал звонивший
и назвал свою фамилию, которую за давностью лет я
забыл. — Я звоню по поручению Владимира Емельяно­
вича Максимова. (Владимир Максимов был главным ре­
дактором журнала «Континент» и в эмиграции пользо­
вался почти такой же известностью, как Сахаров и Со­
лженицын на родине.)

86

Евгений РУБИН

— Слушаю вас, — почтительно вымолвил я, услыхав
это имя.
— В Нью-Йорк из Парижа едет близкий «Континен­
ту» человек. Владимир Емельянович просит, чтобы вы
взяли его на службу в редакцию.
— Он журналист? — задал я естественный вопрос.
— Нет, но это неважно. Он порядочный и энергич­
ный человек.
— Но у нас в газете ни я, ни оба моих сотрудника не
получаем ни одного цента. Мы работаем без зарплаты.
Выстоим — тогда и будем получать. А пока нам нечем
платить ни себе, ни другим.
Я говорил чистую правду, но мой собеседник не при­
нимал никаких отговорок.
— Да, но вас просит Максимов! — с ударением на
последнем слове произнес он.
— Ничем не могу помочь, — только и мог ответить я.
— Тогда дайте мне координаты вашей вышестоящей
организации и фамилию руководителя, я буду разгова­
ривать с ним.
Я, хотя и опасался быть заподозренным в обмане или
мании величия, объяснил, что нет надо мной началь­
ства ни на земле, ни на небе. Он резко оборвал разговор
и повесил трубку.
И еще случай, связанный с приездом в Нью-Йорк
Александра Альметова, замечательного хоккеиста и мое­
го давнего друга. Ему в ту пору было за 50. Явился Саша с
женой Галей, рассчитывая поселиться здесь навсегда. Он
питал тайную надежду на то, что его, олимпийского и
мирового чемпиона, Америка помнит и примет с рас­
простертыми объятиями. Он и приглашение приехать в
США получил лично от мэра Нэшвиля как почетный
гражданин этого города. Билеты на самолет супруги Альметовы взяли в один конец.
Гале мы мигом подобрали работу по объявлению в
русскоязычной газете: требовалась няня для ребенка. А
ее мужа, оказалось, Америка забыла, и мы не знали,
как ей напомнить об Александре Альметове. Несколько
дней мы с ним просидели у меня на кухне (у выходцев
из России кухня и в Америке — место дружеских бесед),

Служу Советскому Союзу

87

предаваясь воспоминаниям о былых хоккейных битвах,
в которых он участвовал и о которых я писал, и обдумы­
вая пути завоевания им Америки, а потом Саша сказал:
— Я ведь могу и физическим трудом заниматься. Как
думаешь, рабочим где-нибудь возьмут?
Мне была известна его послехоккейная жизнь. Забы­
тый своим клубом, Альметов копал могилы на Вагань­
ковском кладбище, где его много лет спустя похоронили
с почетом, разносил полотенца и пиво посетителям Крас­
нопресненских бань.
Услыхав от Альметова, что он готов заняться физи­
ческим трудом, я позвонил своему нью-йоркскому при­
ятелю Юре Лещинскому. В первые после эмиграции годы
он, киевский инженер, работал на фирме, которая ус­
танавливала в подъездах домофоны. Трудился с раннего
утра до глубокой ночи: лазил, на столбы и по крышам,
тянул катушки с проводами, копал траншеи. Собрал денег
и открыл с партнером собственное дело. Работы еще при­
бавилось: теперь приходилось самим покупать оборудо­
вание, инвентарь, платить бухгалтеру. Сейчас Лещинс­
кий — серьезный бизнесмен, выполняющий миллион­
ные заказы, к тому же владеющий предприятиями в Рос­
сии и на Украине.
Юра отнесся к моему ходатайству без энтузиазма: у
него самого сейчас затишье в делах, но он потолкует со
знакомыми бизнесменами и, если что-нибудь подвер­
нется, даст знать. По его тону я понял, что связывать с
ним большие надежды не стоит, но перед тем, как поло­
жить трубку, сказал:
— На всякий случай запомни фамилию — Александр
Альметов.
Последовала долгая пауза, а за ней — залп:
— Кто? Альметов? Хоккеист? Чего же ты молчал? Ко­
нечно, устроим, о чем речь?
Условились, что завтра Юра будет ждать Сашу в пол­
день на набережной рядом с Брайтон-Бич авеню, — ули­
цей, где даже названия магазинов, прачечных и аптек на­
писаны по-русски, у ресторана «Москва». Оттуда он пове­
зет его к себе в офис и обзвонит своих знакомых работо­
дателей, а уж Саша выберет, что ему больше подходит.

88

Евгений РУБИН

Домой Альметов вернулся вечером грустный и молча­
ливый. Наш ужин прервал телефонный звонок. Это был
Юра:
— Сегодня у нас ничего не вышло. Саша сильно опоз­
дал, но это полбеды. Он был прилично выпивший. Я про­
сто не мог его никому представить. Ты ему объясни, что
здесь в таком виде на работу не берут. Мы условились,
что завтра встретимся опять.
— Да я и выпил-то граммов сто пятьдесят, — уныло
парировал мои упреки Альметов. — Как откажешься?
Узнал меня на пляже болельщик. Говорит, на московс­
комавтозаводе работал. Другие подошли...
С того дня он ездил на Брайтон как на службу. Воз­
вращался вечером. На ногах держался, но спиртным от
него попахивало. Юра мне звонить перестал. Саша, про­
жив у меня три недели, съехал. Жена его, Галя, с перво­
го заработка сняла комнату там же, на Брайтоне. Альме­
тов пропадал на пляже. Галя придумала дополнительный
источник дохода — пекла пирожки и продавала их на
набережной. Мне жаловалась:
— У меня и времени не хватает, и с ног от усталости
падаю. Прошу его хоть пирожки мне на пляж подносить.
А он — гордый, говорит, неудобно олимпийскому чем­
пиону таскать корзину с пирожками.
Я его не корил даже мысленно. Он всю жизнь про­
жил, веря, что титулы чемпиона и заслуженного мастера
спорта должны открывать все двери и служить основани­
ем к выдаче денег. Человеку немолодому расстаться с
укоренившимся заблуждением трудно. Оно становится его
второй натурой.
Саша промыкался в Нью-Йорке менее полугола и
улетел домой. Галя сказала мне, что временно. Может, и
вправду собирался сделать вторую попытку, да не успел:
Александр Давлетович Альметов, как было сказано в га­
зетном некрологе, умер в Москве в возрасте 52 лет. В
некрологе перечислялись его титулы и правительствен­
ные награды, но ничего не говорилось о том, какой ред­
кой для человека его суровой профессии добротой и де­
ликатностью обладал Саша Альметов, как верен был
своим друзьям. Меня, привычного к известиям о кончи­

Служу Советскому Союзу

89

нах оставшихся в России близких людей, весть о его смер­
ти надолго выбила из колеи. Попав в Москву, я поехал
на Ваганьковское кладбище проститься с ним.
Но я снова забежал вперед. Видимо, такие экскурсы в
будущее в этом повествовании неизбежны. Отдалившись
от жизни в России на десятки лет и тысячи километров,
многое видишь в ином свете. Оттого меняются критерии
и оценки.
Перед этим отступлением от хронологии речь у нас
шла о блате и моих попытках устроиться на работу. С
юриспруденцией пришлось распрощаться сразу. Сделал
я это без сожалений. Я все еще в душе сохранял верность
мечте о спортивной журналистике.
Мой родной дядя был заместителем ответственного
секретаря газеты «Московская правда». Пусть к спортив­
ной журналистике его служба не имела отношения, но
надо же с чего-то начинать. Так я вышел на дальние
подступы к делу, которому отдал большую и лучшую —
я и сегодня не разочаровался в своем выборе — часть
жизни.
Подступы были действительно настолько дальние, что
цель не маячила даже на горизонте. По дядиной протек­
ции я стал приносить в редакцию 15—20-строчные за­
метки под рубрикой «Из зала суда». Платили мне за это
по трешке, иногда, за произведение помасштабней, в 40
строк, по пятерке. Среднемесячная добыча составляла
рублей тридцать.
Для меня это занятие было ликбезом. Я усвоил, на­
пример, что начинать заметку фразой: «В народном суде
Тимирязевского района слушалось дело об ограблении»
— признак непрофессиональное™. Чтобы выглядеть бы­
валым репортером, следует сразу огорошить читающего
убийственным фактом: «Тишину темной июньской ночи
разорвал молодой женский голос: «Помогите!» Пройдет
немало времени, прежде чем я пойму, что нет ничего в
журналистике хуже штампов, даже угроза быть обвинен­
ным в любительстве. Но сначала я проведу два года в
газетах подмосковных районов.

90

Евгений РУБИН

— В Красной Пахре редакции требуется литсотрудник, — сказал дядя, когда я принес ему на рецензию
очередной детектив. — Я попросил коллегу порекомен­
довать тебя. Редактор тебя ждет.
На следующий день я сел в автобус, отходивший от
Калужской площади, купил за 65 копеек билет и по уз­
кому Калужскому шоссе добрался за полтора часа до села
Красное — столицы Калининского района Московской
области. Последняя остановка перед въездом в село —
Красная Пахра, знаменитая дачами писателей и санато­
риями для важного начальства. Заканчивал свой путь ав­
тобус, вскарабкавшись на крутой холм, где находилась
главная площадь райцентра с чайной посередине. Это
предприятие общественного питания окаймляли здания
правительства района. В одном размещались райком, рай­
исполком и прочие учреждения районного масштаба. В
другом, бревенчатом и похожем на избу доме — редак­
ция газеты «Колхозная правда». В третьем, обшарпанной, с
осыпавшейся со стен штукатуркой церкви, — типография.
Редакция состояла из трех комнат. Две маленькие слу­
жили кабинетами главного редактора и ответственного
секретаря, в большой сидели все остальные, включая
бухгалтера, корректора и машинистку. Журналисты не­
прерывно говорили с кем-то по двум телефонам, вовсю
старясь перекричать друг друга и стрекотание пишущей
машинки.
Редактор дал мне «листок по учету кадров». Потом
торопливо пробежал глазами заполненный и сказал, что
я принят и могу приступать к работе сейчас же. Еще че­
рез полчаса я сел на автобус и поехал в колхоз имени
Буденного. Мне предстояло собрать материал для кор­
респонденции под рубрикой «Рейд по проверке готовно­
сти скотных дворов к зиме».
Я вырос в московском дворе внутри Садового кольца
и не слишком отчетливо представлял себе, как может
выглядеть двор скотный. Спросить в редакции, что это
такое, означало признаться в недопустимом для сотруд­
ника газеты под названием «Колхозная правда» невеже­
стве. «Ничего, на месте разберусь», — сказал я себе и, на

Служу Советскому Союзу

91

всякий случай, заготовил наводящие вопросы к своим
будущим собеседникам.
От автобусной остановки к деревне, где находилось
правление колхоза, надо было пройти километра полто­
ра тропинкой. В правлении я застал пожилого мужчину
— бухгалтера и женщину помоложе — бригадира. Оба
согласились стать участниками рейда.
Скотный двор оказался устланным навозом участком
земли с коровником, поилкой для скота и отгорожен­
ным от остальной территории закутком, где хранилось
сено. Словом, вникнуть в суть этого понятия, «скотный
двор», оказалось несложно. В оценке готовности его к зиме
я положился на знания моих сотоварищей по рейду.
Довольный собой, я собирался с ними распрощаться.
Оказалось, однако, что я сделал даже не поддела, а все­
го треть: я осмотрел двор лишь одной бригады, а в кол­
хозе их три. Но не это было самым печальным, а откры­
тие, что в переводе на общедоступный язык бригада —
это деревня. Чтобы побывать в двух других, надо преодо­
леть еще 4 км, а потом брести столько же обратно, к
автобусу.
Обойдя все бригады и расспросив о запасах кормов и
состоянии помещений для скота, я почувствовал, что
готов взяться за перо, и пустился в обратный путь. Дождь,
начавшийся, пока я собирал материал для статьи и те­
перь превратившийся в ливень, не испортил мне настро­
ение. Я запел про себя бодрую песенку «Ну-ка, дождик,
теплой влагой ты умой нас веселой рукой» и в такт мело­
дии зашагал к остановке. Однако вытаскивать ноги из
превратившейся в глиняное месиво дороги становилось
все труднее. Я чувствовал, что подошвы медленно, но
верно отделяются от туфель. У самого финиша у одного
отлетела подметка, в другом образовалась обширная дыра.
Я понял: надо срочно ехать домой. Не к Красным во­
ротам, где мы жили у родителей жены, — в такой обуви
и измазанных до колена глиной брюках не пустят в го­
родской транспорт, а к маме, на Калужскую, которая
находится рядом с остановкой везшего меня из первой
журналистской командировки автобуса.

92

Евгений РУБИН

Туфли пришлось выбросить. Мама тут же в ближай­
шем обувном магазине купила за 5 рублей резиновые
сапоги. В них, шлепавших по моим икрам широкими го­
ленищами, я ходил весь год, что проработал в «Колхоз­
ной правде», в том числе и зимой. Носившие эту обувь
знают: на морозе резина остывает и не греет, а, напро­
тив, холодит ноги. Слава Богу, русский народный гений
создал незаменимую на такие случаи часть мужского ту­
алета — портянки. Мама сделала мне их, вырезав две
длинные и широкие полосы из куска фланели. Зимой я
накручивал их на ноги поверх носков, нарушая таким
образом традицию, согласно которой портянками обо­
рачивается голая ступня.
За год с небольшим, проведенный в «Колхозной прав­
де», я исходил в этих сапогах едва ли не весь район — в
стужу, в солнцепек, в слякоть, и они меня не подвели.
Когда, уже работая в Москве, я выбросил их за нена­
добностью, сапоги выглядели как новенькие.
Унылыми были эти походы. Калининский район, хотя
и близкий сосед столицы, был одним из беднейших в
области. Промышленных предприятий он не имел. Внеш­
нее впечатление нищеты, в которой жили люди, заня­
тые в сельском хозяйстве, подтверждали ежемесячные
сводки о доходности, урожайности, продуктивности
животноводства. Все показатели были ниже, чем в дру­
гих районах.
Исключение представляли собой три совхоза — «Ком­
мунарка», «Воскресенское» и «Вороново». За информа­
цией о достижениях и ударниках я ездил туда. В них были
двухэтажные дома для рабочих с водопроводом и газо­
выми плитами. В них платили зарплату. В них существовал
8-часовой рабочий день.
Рассказывая об их трудовых победах, мы застенчиво
замалчивали одну деталь: первый совхоз был подсобным
хозяйством ЦК КПСС, второй — Совета министров,
третий — цековского санатория, где отдыхали крупные
тузы. В их парниках и теплицах зрели зеленые с пупы­
рышками огурчики и сочные, упругие помидоры, а на
небольших полях — крупная ароматная клубника. К зда­
ниям правлений, начиная с июня, подкатывали черные

Служу Советскому Союзу

93

ЗИСы, и шоферы загружали в багажники эти дефицит­
ные дары земли, цыплят, которыми особенно славилась
«Коммунарка», и прочую мясную снедь.
Про санаторий «Вороново» могу сказать: «И я там был,
и мед я пил». Мой приятель поэт Борис Дубровин полу­
чил — естественно, по блату — туда путевку, и мы про­
вели с ним вместе вечер, гуляя по бескрайнему парку.
Дубровин сообщил по телефону администратору, что у
него гость, и нам накрыли в его номере царский ужин
на двоих.
Многое отличает нынешних хозяев российской жиз­
ни, «новых русских», от тогдашних. Среди прочего и то,
что теперешним мало самим ощущать свои привилегии
и свое богатство, они хотят, чтобы об этом знали и им
завидовали все. Прежние ели свою икру из закрытых рас­
пределителей, занавесив окна, прятали свои виллы за
высокими заборами, получали свои вторые зарплаты в
запечатанных конвертах. Даже обслуга в их магазинах,
санаториях и пансионатах подбиралась проверенная, уме­
ющая держать язык за зубами, и за это получала толику
от их благ.
Но вернусь к первым дням своей карьеры профессио­
нального газетчика.
Помотавшись ежедневно автобусами из Москвы в
Пахру и обратно — путь этот отнимал почти три часа, —
я понял, что надо устраиваться как-то иначе. Не потому,
что жалко потерянного времени. Это был тот случай, когда
— по Остапу Бендеру — «время, которое мы имеем, это
деньги, которых мы не имеем». Времени у меня было
сколько угодно. Не было денег.
Мне, как любому литературному сотруднику любой
подмосковной газеты, положили зарплату 61 рубль 50
копеек в месяц. Выходила «Колхозная правда» три раза в
неделю, и на каждый номер полагался гонорар — 20 руб­
лей. Почти четверть гонорара уходила на оплату обяза­
тельной передовой статьи, которые писали по очереди
главный редактор и ответственный секретарь. Не потому
писали, что остальные были менее пламенными публи­

94

Евгений РУБИН

цистами. Но для редакционного начальства эти статьи
служили приработком к жалованью.
Итак, в распоряжении всех, чьи имена появились в
номере, оставалось 15—16 рублей. Но еще в двадцатые
годы ЦК партии, следуя заветам Ильича, принял поста­
новление, прожившее по крайней мере до моего отъезда
в эмиграцию: штатные сотрудники газет не могут полу­
чать больше 40 процентов положенного редакции гоно­
рара, остальные 60 должны идти привлеченным авторам.
Сам Ленин, правда, о нашей зарплате ничего не гово-.
рил. Но среди несметного числа брошенных им в массы
лозунгов есть такой: «Газета должна делаться руками раб­
коров». ЦК по-своему интерпретировал эту установку:
неважно, сколько места в газете займут заметки этих са­
мых рабкоров и селькоров. Важно, чтобы на них уходило
в полтора раза больше денег, чем на гонорар штатным
сотрудникам редакции.
Так, может быть сам того не ведая, вождь мирового
пролетариата нанес тяжелый удар по материальному по­
ложению тех своих сограждан, которых Хрущев позже
назвал «подручными партии». В конкретном случае с га­
зетой «Колхозная правда» тяжесть этого удара равнялась
12 рублям на номер. Их изымали у нас в пользу доярок и
птичниц, зоотехников и агрономов, чьи имена стояли
под статьями, которые мы за них писали и которые они
далеко не всегда читали.
Так делалась газета — руками рабкоров и селькоров,
которые имели еще меньшее представление о нашем тру­
де, чем мы о дойке коров.
В результате этого разделения труда всем нам троим,
рядовым литсотрудникам «Колхозной правды» вместе
взятым, причиталось четыре рубля за вышедший номер.
Лично меня Владимир Ильич лишил возможности
проводить свободные от работы вечера в семейном кругу.
Тратить почти половину жалованья на проезд было мне
не по карману. Пришлось за пятерку снять комнату в доме
рядом с редакцией.
Собственно, это был не дом, а изба. Жили в ней баб­
ка с внуком. Входить туда приходилось через темное во­
нючее помещение, где постоянно проживали корова и

Служу Советскому Союзу

95

несколько кур. В холодные дни всю скотину переводили
внутрь избы. Отведенная мне комната не имела двери, и
куры нередко меня навещали. Бабка и внук, мальчонка
лет восьми, чаще. Они заходили и просто поболтать, и
взять какую-нибудь вещь из шкафа, и заглянуть, дома ли
квартиросъемщик.
Такой грязи, как в этом доме, я никогда и нигде не
видел. Если я случайно касался голой ступней пола, нога
к нему прилипала. Бабке было изрядно за семьдесят,
она круглый год мерзла и потому спала в той же блес­
тевшей от жира телогрейке, в которой доила корову и
выгребала навоз.
Невзирая на возраст, бабка подрабатывала в местном
колхозе. Без этого они с внуком просто умерли бы с го­
лоду. Моя ежемесячная пятерка почти удвоила их денеж­
ный доход. Избегая грязи и загоравшихся при виде пищи
глаз хозяев, я съедал привезенные из Москвы продукты
в редакции.
Питался я всухомятку. Я и вообще-то не способен
приготовить никакую еду, кроме вареной картошки и яйца
всмятку, а в русской печи тем более. Эксперимент с по­
сещением чайной на центральной площади села окон­
чился для меня полным фиаско. Я заказал лангет и чай.
Расторопная официантка быстро принесла первое из блюд
и положила рядом вилку. Я безуспешно пытался вонзить
ее в тощий кусок мяса, внешним видом и твердостью
напоминавший подошву моего резинового сапога и, когда
официантка пробегала мимо, крикнул ей вдогонку:
— Девушка, вы забыли дать мне нож.
— За ножом надо идти к директору, — остановив­
шись, вежливо разъяснила она. И в ответ на мой удив­
ленный взгляд пояснила: — Он после одного случая зап­
ретил подавать ножи клиентам. Люди выпили, поссори­
лись, и один другого покалечил.
Когда я кое-как справился с лангетом, девушка по­
ставила передо мной граненый стакан с чаем.
— Нельзя ли блюдце? — попросил я, не представляя
себе, какую опасность для окружающих может представ­
лять скромных размеров фаянсовый кружочек. И опять
получил исчерпывающее объяснение:

96

Евгений РУБИН

— Не беспокойтесь, чай не горячий.
С того дня наши дороги, моя и местного общепита,
больше не пересекались.
Домой я ездил только по выходным и возвращался к
9 утра в понедельник. Правда, в зимние месяцы именно
по понедельникам начало работы задерживалось. Сперва
растапливалась печь, и мы, не снимая верхней одежды,
ждали, когда помещение нагреется настолько, чтобы в
чернильницах растаял лед. Сигналом к старту служил жест
очеркиста Агапкина: он брался за телефон.
В редакцию он, самый старший и опытный из литсотрудников, являлся, уже успев принять «свои боевые сто
грамм». Отлучался он только в чайную — принять для
снятия усталости еще — и в райком. Выяснив там, кого
следует ругать, а кого хвалить, он звонил в нужный ему
колхоз, задавал десяток вопросов и брался за выполне­
ние социального заказа.
Так же писал Агапкин очерки. Ни одного из их персо­
нажей он никогда не видел. У взявшего в колхозном прав­
лении трубку он спрашивал, кто у них там передовик и
каковы у него показатели — урожайности, надоя моло­
ка, темпов прополки, яйценоскости — и, не озаботив­
шись узнать фамилию собеседника, макал перо в черни­
ла. Через час очерк был готов.
Зато едва ли не со всеми тружениками сельского хо­
зяйства района была знакома наша коллега Настя — дип­
ломированный агроном. Раньше она работала по специ­
альности в исполкоме и потому писала со знанием дела.
Была у Насти единственная слабость: ей никак не удава­
лось извлечь из своего крошечного запаса слов нужные,
чтобы составить более или менее складную фразу. Ответ­
ственный секретарь, приступая к правке Настиной за­
метки, сажал ее рядом с собой и расспрашивал о том,
что она хотела сказать в том или ином предложении.
Недалеко от Насти в этом отношении ушел и наш
главный редактор — высокий мужчина средних лет, по­
стоянно ходивший в кителе со стоячим воротником. Че­
ловек он был смирный, скромный, не мнил себя Эренбургом и свои передовицы тоже отдавал ответственному

Служу Советскому Союзу

97

секретарю, заранее соглашаясь с любыми вставками,
сокращениями и прочими коррективами.
Секретаря звали Семен Давыдович Коган. Журналист
он был без полета, писал стертыми фразами, но так,
что и захочешь, придраться не к чему — словом, про­
фессионал. В 30-е годы он окончил КИЖ — Коммунис­
тический институт журналистики, — работал в крупной
газете, во время войны был редактором дивизионной
многотиражки. До «Колхозной правды» он возглавлял
районную газету в Балашихе под Москвой, за какой-то
политический недосмотр был уволен с партийным взыс­
канием и брошен к нам на исправление.
Как и я, Коган в Пахре жил бобылем, но, в отличие
от меня, не снимал комнату, а ночевал в своем кабине­
те на диване. В шкафу рядом с его письменным столом
хранились привезенные из дому набор кухонной посуды
и электрическая плитка. Обогащенный военным опытом,
Семен Давыдович варил суп, картошку, жарил яичницу.
Я довольно часто навещал его вечерами, прихватив с
собой четвертинку. Мы выпивали, закусывали и болтали.
Покончив с трапезой, Коган доставал из шкафа матери­
алы для следующего номера, надевал нарукавники и
брался за правку. Я не уходил. Я садился рядом и молча
смотрел, как он это делает. Иногда я просил в моем при­
сутствии нарисовать макет полос очередного выпуска и
тоже наблюдал за тем, как он подбирает, сверяясь со
справочником, заголовочные шрифты, расставляет кли­
ше, размешает на страницах заметки. Мысленно я дал
этим вечерам название «Мои университеты».
Я и в самом деле почерпнул от вечерних посиделок у
Когана много необходимого для освоения газетного ре­
месла. После полученных у него уроков я не почувство­
вал бы себя новичком, придя в другую редакцию. И это
сознание поддерживало во мне надежду на то, что рань­
ше или позже мне удастся пробиться в настоящую газету.
Год работы в «Колхозной правде» принес мне еще
одну победу. Как-то летом зазвонил редакционный теле­
фон. Все были заняты, и трубку взял я.
— С вами говорят из «Московского комсомольца». Мы
ведем кампанию за вовлечение сельской молодежи в
4—3734

98

Евгений РУБИН

производство торфоперегнойных горшочков. Нет ли у вас
человека, знающего в каком-нибудь колхозе района ком­
сомольское звено, которое их делает?
— Есть, — уверенно ответил я, хотя понятия не имел
о таком звене и имел смутное представление о том, для
чего эти горшочки нужны. («Кажется, для посадок квад­
ратно-гнездовым методом», — мелькнула догадка.)
— Вот и хорошо, — сказал звонивший. — Нам срочно
нужна корреспонденция об этом звене. Если согласны,
вас через два дня вызовет по телефону"стенографистка.
Конечно, я был согласен. Работу я выполнил в срок и
вскоре увидел на 2-й странице «Московского комсомоль­
ца» довольно большой материал, под которым стояло:
«Е. Рубин». Чувство торжества, которое я испытал при
первом взгляде на статью, не омрачило ни то, что от
написанного лично мною остались рожки да ножки, ни
то, что над моим именем стояло другое: «В. Володин».
Он-то и превратил мою заметку в произведение, кото­
рому подошел бы заголовок «Марш энтузиастов». Все ее
действующие лица видели в торфоперегнойных горшоч­
ках залог будущего процветания родины, трудились над
их изготовлением с комсомольским огоньком и были горды
тем, что им поручено дело государственной важности.
Получив за труды десятку в бухгалтерии «Московско­
го комсомольца», который тогда помещался, как и все
областные газеты, на Чистых прудах, я пошел знако­
миться с соавтором. Это был добродушный на вид, не­
высокий лысеющий человек в очках, которому животик
придавал сходство с мистером Пиквиком. Протягивая мне
руку, он сказал:
— Владимир Шляхтерман, заведующий отделом сель­
ской молодежи.
Я не стал говорить ему, что отныне не смогу глядеть в
глаза девушкам из звена, о котором написал, не стал
выяснять, как появилась вторая подпись. Если бы он в
тот миг спросил, готов ли я и дальше сотрудничать на
таких условиях, я бы радостно согласился.
С того исторического момента, как в газете областно­
го масштаба появилась первая подписанная мною ста­
тья, минуло сорок с лишним лет. Из «Московского ком­

Служу Советскому Союзу

99

сомольца» Володя Шляхтерман пошел наверх — стал
ответственным секретарем областной партийной газеты
«Ленинское знамя». Но — «Что наша жизнь? Игра!» —
его, как и другого моего благодетеля Когана, уволили за
идеологическую ошибку в статье, прошедшей на газет­
ную полосу по его халатности. Я уже тогда был ветера­
ном «Советского спорта» и сумел оказать ему ответную
любезность. По моей рекомендации Володю взяли на
работу в секретариат «Советского спорта». Завершилась
его газетная карьера в шахматном еженедельнике «64»,
приложении к «Советскому спорту». Он уже давно на
пенсии, но изредка сотрудничает в «64» и по-прежнему
подписывается «В. Володин».
Он тоже, хотел того или нет, был для меня одним из
первых учителей. И с такой редактурой, и с появлением
непрошеного соавтора я потом сталкивался часто, но и
то и другое воспринимал спокойно, как нечто само со­
бой разумеющееся. Так что за год работы в «Колхозной
правде» я получил немало полезных уроков журналистики.
А еще эта работа позволила мне познакомиться с про­
изводственным процессом создания газеты, о каком сле­
дующее поколение моих коллег, уверен, и не слыхало.
Отредактированные и вычитанные корректором замет­
ки с редакторской резолюцией «В набор» мы относили в
церковь, где находилась типография, и сдавали набор­
щицам Рае и Клаве. О существовании линотипов — на­
борных машин — полиграфисты Калининского района в
середине 50-х годов если и знали, то лишь понаслышке.
Наборщица брала в одну руку металлическую форму с
отверстием, длиной и шириной соответствующим газет­
ной строчке. Другой она доставала из нужной ячейки в
кассе первую букву заметки и вставляла в отверстие. За
ней — следующую. Когда строчка оканчивалась, набор­
щица, сверившись с макетом, укладывала ее в лежащий
на монтажном столе металлический каркас газетной по­
лосы и принималась составлять следующую. Отдельная
касса отводилась заголовочным шрифтам.
Заполненную статьями, очерками и репортажами из
свинца полосу дюжий парень сдвигал со стола на тележ­
ку и отвозил под пресс. Там и рождался черновик каждо­

100

Евгений РУБИ Н

го номера газеты «Колхозная правда».* После просмотра
редактором и исправления грамматических ошибок его
распечатывали тиражом 15 тысяч экземпляров. Каждый
стоил 2 коп. Их продавали в газетных киосках, почтальо­
ны разносили их по подписке во все сельсоветы, колхо­
зы и совхозы. В каждую комнату двухэтажного здания,
где размещались учреждения районного масштаба, ре­
дактор доставлял их лично и, естественно, бесплатно.
Где бы ни бывал я по заданию редакции, всюду мне
на глаза попадалась «Колхозная правда». Вот только ви­
деть, чтобы кто-нибудь ее читал, мне не привелось. Так
что не могу с уверенностью судить о том, насколько ус­
пешно выполняла она роль, которую возложил на нее
Владимир Ильич, сказавший, что газета «не только кол­
лективный агитатор и пропагандист, но и коллективный
организатор». Подозреваю, что труд наш пропадал втуне.
В том числе и труд Раи с Клавой, на чьих руках и, что
страшнее, в чьих легких свинцовая пыль оставила веч­
ные, неизгладимые следы.
О двух этих молодых женщинах я надолго сохранил
теплые воспоминания. Мы с ними подружились. Уже ра­
ботая в другой районной газете, я получил от них по
письму. Сначала — от Раи. Она писала о том, как ей жи­
вется, о переменах в редакции. Потом пришло — к счас­
тью, тоже на службу — послание от Клавы. Она просила
сохранить его содержание в строгой тайне. Оказывается,
Рая питает ко мне горячие чувства и время их не остужа­
ет. Рае горько от того, что я ей не ответил. Клава просила
меня это сделать, а еще лучше — хоть изредка навещать
Красную Пахру и ее лучшую подругу Раю.
Однако не довелось мне больше ни разу побывать в
тех местах.
Половину отпуска, который пришелся на глубокую
осень, я провел на крышах московских новостроек. Опятьтаки по рекомендации дяди, я делал репортажи об удар­
никах для газеты «Московский строитель». В свободные
* Подумаешь, эка невидаль! Даже треть века спустя, уже в
1990 году, в самом центре Москвы, в типографии «Изве­
стий» на пл. Пушкина точно так же печаталась знаменитая
тогда «Независимая газета». — И з д а т е л ь .

Служу Советскому Союзу

101

дни выяснял, нет ли вакансий литсотрудников в район­
ных газетах или заводских многотиражках, и ходил по
редакциям предлагать свои услуги. Приняли меня в «Ух­
томский рабочий».
Это был в буквальном и переносном смысле слова
шаг к «Советскому спорту». В буквальном потому, что
моя новая редакция находилась в Люберцах, в получасе
езды электричкой из Москвы. А в переносном потому,
что я переставал быть угловым жильцом, дорога на службу
стоила гроши и занимала полчаса в один конец. Это по­
зволяло заниматься халтурой. (На газетном языке слово
«халтура» не означает скверно сделанную работу, у жур­
налистов это — сотрудничество с изданиями, в штате
которых ты не состоишь.)
Зарплата моя осталась прежней, зато заработок зна­
чительно вырос. «Ухтомский рабочий» выходил ежеднев­
но, сразу полюбивший меня редактор отводил моим
материалам целые полосы и доверял писать передовые. А
все это — гонорар, который достигал у меня иногда пя­
тидесяти рублей в месяц.
«Ухтомский рабочий» смотрелся на фоне «Колхозной
правды» газетным гигантом. В нем были отделы промыш­
ленности, сельского хозяйства, писем, была заместитель­
ница редактора, одновременно ведавшая отделом партий­
ной жизни. Запомнились мне несколько наиболее коло­
ритных фигур.
Главный редактор Серпов, маленький крепыш с ко­
роткими кривыми ногами, кажется, переведенный в ре­
дакцию то ли на повышение, то ли на понижение из
горкома, дневал и ночевал в своем кабинете. Его там
можно было застать всегда склонившимся над кипой бу­
маг, что-то в них зачеркивающим, вписывающим, взды­
хающим по поводу бездарности авторов. Изредка он за­
пирался на ключ. Это означало, что Серпов создает до­
кумент особой важности — отчет о пленуме горкома или
статью кого-то из секретарей. Окончив, .он выскакивал
из редакции и рысцой бежал по коридору в направлении
горкома, который находился на нашем этаже. По возвра­
щении он снова уединялся — вносил коррективы в соот­
ветствии с руководящими указаниями.

102

Евгений РУБИН

Литературная сторона написанного Серповым началь­
ство не интересовала, а дать кому-то статью на редакти­
рование он не догадывался. И выходили из-под его пера
творения, каждая строчка которых представляла собой
издевательство над русским языком. К счастью для Серпова, ни один человек на свете, кроме него самого и
таких же, как он, грамотеев, дававших статьям добро,
их не читал.
Его заместительница Александра Алексеевна тоже была
переведена в журналисты из горкома, где занимала пост
инструктора отдела пропаганды. Изяществом слога она
не уступала своему шефу. Это было существо баскетболь­
ного роста, которое делал еще выше валик из скручен­
ных над головой волос — позже такая прическа получи­
ла прозвище «вшивый домик». Юбки и кофты неопреде­
ленного цвета болтались на ее костлявом теле. Женщин
такого типа, безразличных к своим туалетам и внешнос­
ти, называют «синий чулок». Но к Александре Алексеев­
не это определение не подходило. Стоило постороннему
мужчине появиться на пороге редакции, в глубине ее
глаз вспыхивал плотоядный блеск, щеки розовели, ску­
лы натягивались, и она, пока мужчина не закрывал за
собой дверь с другой стороны, не могла сосредоточиться
на трудовом процессе. Об ее успешных и безуспешных
попытках соблазнить всякого, кто носит брюки (женщи­
ны в те времена брюки не носили), ходили легенды. Если
и было в них преувеличение, присущее этому жанру, то
небольшое.
Однажды она позвонила в редакцию, сообщила, что
лежит дома с высокой температурой, и попросила меня
по дороге на станцию занести ей сегодняшний номер
газеты. Она встретила меня в дверях, одетая в прозрач­
ный халат, и требовательным жестом указала на кровать
рядом с собой. Я сел, и Александра Алексеевна придви­
нулась ко мне поближе. Так просидели мы с ней доволь­
но долго. И оба, смущенные, молчали. Я — ее напорис­
тостью, она, видимо, моей нерешительностью.
В электричке я переживал впечатления от этого сви­
дания, вспоминал Раю из Пахры и мысленно цитировал
Остапа Бендера, сочинившего эпитафию на собствен­

Служу Советскому Союзу

103

ном надгробном камне: «Его любили домашние работ­
ницы, домашние хозяйки и даже одна женщина — зуб­
ной техник». Еше я не без страха рисовал себе нашу бу­
дущую неминуемую встречу в редакции. Однако я на­
прасно тревожился. Она приветствовала меня обычной
дружеской улыбкой.
Один штрих к ее портрету я умышленно оставил на
десерт: эта женщина носила словно специально приду­
манную писателем-юмористом, чтобы подчеркнуть не­
соответствие ее внешности и характера, фамилию — Бо­
голепова.
Промышленным отделом у нас заведовал Алексей
Михайлов — немолодой человек, которого все в глаза и
за глаза звали просто Лешкой. Михайлов писал свои ма­
териалы еще быстрей, чем я диктовал свои. Он заполнял
страницу крупными круглыми буквами, отбрасывал ее в
сторону и принимался за следующую, не выпуская изо
рта папиросу «Беломорканал». Докурив, он тут же брал
другую, прикуривал от спички и продолжал строчить.
Эта особенность его творческого почерка привела к
случаю, заставившему меня запомнить Михайлова на­
вечно. Лешка обычным манером рождал свою статью,
когда ко мне тихо подкрался заведующий отделом писем
Петя Бицуков, приложил палец к губам и показал на
него. Остальных Бицуков уже обошел. Все пребывали в
оцепенении от этого зрелища: Михайлов кидает напи­
санные страницы в стопку, не замечая, что под ней пе­
пельница, в которой не погашенная им спичка. Огонь
методично пожирал лист за листом, а Михайлов тороп­
ливо подкладывал все новое топливо.
— Леша, — не удержался я, — а рукописи-то, выхо­
дят, горят.
Он поднял глаза, увидал огонь, посмеялся вместе со
всеми и начал статью заново.
Уже после меня пришел в газету новый ответствен­
ный секретарь, молодой и энергичный Михаил Красновский. Его отправили в редакцию, сбросив с должности
заведующего отделом культуры горисполкома. Сам он
утверждал, что подлинная причина смещения — антисе­
митизм. Я в это не очень-то верил. Слишком был он раз­

104

Евгении РУБИН

битной и непоседливый, чтобы не нашкодить на рабо­
чем месте.
Уже когда я работал в «Советском спорте», мы с ним
иногда перезванивались, реже виделись. Перестал он зво­
нить, да и не только он, когда я подал заявление об
эмиграции. В командировку в Москву я приехал после
18-летнего отсутствия летом 1996 года. И, как Чацкий с
корабля на бал, попал на торжество в Раменскую музы­
кальную школу, где чествовали сестру жены. Среди гос­
тей, разместившихся во главе банкетного стола, был
Мишка Красновский. Верный себе, он по-прежнему не
пропускал мероприятий, которые на современном язы­
ке именуются тусовками. Мы обнялись.
Он так и ходил в ответственных секретарях. Только не
в Ухтомском, а соседнем, Раменском районе. Меня это
известие поразило: я и допустить не мог, что и в постсо­
ветской России сохраняется этот атавизм — никому не
нужная и никем не читаемая районная газета.
Однако и то лето 96-го ушло в прошлое. Может, те­
перь это детище социализма с нечеловеческим лицом,
наконец, прекратило свое существование?
Уж не знаю, чем я приглянулся бывшему горкомовс­
кому деятелю Серпову. Знаю одно: мне повезло. Пове­
рив, что я справлюсь с любым заданием, которое даст
редакции горком, он установил для меня полусвободное
посещение, Я перед уходом домой договаривался с ним,
о чем буду писать завтра, и утром отправлялся собирать
материал, потом являлся в редакцию и сразу присажи­
вался рядом с машинисткой. Когда Серпов затруднялся
в выборе темы моего очередного опуса, я предлагал ему
несколько на выбор сам, благо в Ухтомском районе и
его столице Люберцах было несметное множество круп­
ных предприятий и исследовательских институтов, прав­
да, часть из них — закрытые. В общем, творческий про­
стор — безграничный.
«Поэтом можешь ты не быть», — снисходительно ото­
звался, как о простительной слабости, об отсутствии
поэтического дара Некрасов. Трудясь в «Ухтомском ра­
бочем», мне удалось эту слабость преодолеть.

Служу Советскому Союзу

105

Когда писать было уж совсем не о чем, я брал у
Пети Бицукова стопку писем в редакцию. Выбрав пояз­
вительней, я доставал из ящика, где хранились иллюс­
трации, десяток металлических клише с оттисками ка­
рикатур — их рассылал по маленьким газетам ТАСС, и
среди них можно было найти годные на все случаи жиз­
ни. Получалась эффектная подборка: письмо, снабжен­
ное.карикатурой.
Но я не остановился на достигнутом. Однажды меня,
как пел Высоцкий, муза посетила, и я превратил пись­
мо в четверостишье. Всем в редакции понравилось, и я
стал изредка баловаться составлением рифмованных стро­
чек. Некоторые эпиграммы я до сих пор помню. Была,
например, такая, навеянная жалобой из колхоза и ри­
сунком с изображением развалившегося колхозного ам­
бара и подкапывающегося под него грызуна:
Завалился набок склад,
Протекает крыша.
Для зерна здесь сущий ад,
Сущий рай для мыши.
Пропадает в нем зерно,
Мерзнет, мокнет, тлеет,
Люди пострадают, но
Мыши разжиреют.

Или такая — с письмом в качестве эпиграфа и ри­
сунком:
Обилья блюд здесь не ищи —
Напрасная работа.
Раз подадут с компотом щи,
Другой раз щи с компотом.

Как-то я показал эти стихи двоюродному брату —
поэту и переводчику Анисиму Кронгаузу.
— Что ж, вполне на крокодильском уровне, — усмех­
нулся он.
Я постеснялся спросить, какой смысл вкладывал он
в эту оценку — хвалил мою стихотворную технику или
выражал презрение к качеству стихов в журнале «Кроко­
дил»?
В «Ухтомском рабочем» я сочинил первые и после­
дние свои вирши. От дальнейших попыток меня удер­
жала рассказанная знакомым притча. Когда Утесова

106

Евгений РУБИН

спросили, как он относится к творчеству Блехмана —
был такой эстрадник в Ленинграде, — он ответил: «То,
что делает Блехман, может делать каждый еврей, но стес­
няется».
Диктовать заметки по записям в блокноте я научился
еще в «Колхозной правде». К середине дня я сдавал Серпову готовый материал и, если не дежурил по номеру,
мог распоряжаться своим временем. Оставалось решить,
о чем писать. Хотелось — о глобальных проблемах футбо­
ла или, на худой конец, какого-нибудь другого популяр­
ного вида спорта. Но я уже был достаточно подкован в
своей профессии, чтобы понимать, что никто не напе­
чатает статью безымянного человека на такую тему. А
того, о чем рассказывал «Советский спорт» на второй
странице, я, как каждый уважающий себя болельщик,
не замечал. Словом, я — не первый уже среди мыслите­
лей — бился над вопросом «Что делать?».
На помощь пришел случай.
Возвращаясь в один прекрасный день с работы, я
встретил на углу Земляного вала и Фурманного переулка
своего бывшего однокурсника и сотоварища по архан­
гельской ссылке Юрия Кларова, жившего по соседству
со мной. Мы разговорились. Он тоже отбыл свой срок
молодого специалиста, тоже долго не мог устроиться.
Теперь он перебирал бумажки в какой-то конторе, то­
мился и мечтал стать писателем-беллетристом. Юра сде­
лал мне неожиданное предложение:
— Давай напишем вместе статью для серьезной газе­
ты. У тебя там, в Люберцах, темы под ногами валяются.
Но проблема должна быть острой, значительной, масш­
табной.
Он был прав: я каждый день проходил мимо тем, го­
дившихся для любой центральной газеты. Но, поглощен­
ный идеей фикс придумать что-нибудь для «Советского
спорта», я их не замечал. Я тут же изложил Кларову со­
держание одного письма в редакцию. Писала мать осво­
бодившегося из лагеря заключенного. Он обошел едва ли
не все предприятия района, где требовались рабочие его
специальности. Везде кадровики принимали его с рас­
простертыми объятиями, но как только замечали в пас­

Служу Советскому Союзу

107

порте пометку о судимости, давали ему от ворот поворот.
Сейчас его собираются выслать на 101-й километр за
тунеядство.
Статью мы отдали в газету «Советская Россия». Она
называлась «Вторая судимость» и заняла на ее полосе
целиком подвал. Я радостно вздрогнул, взглянув на заго­
ловок. А в следующее мгновение вздрогнул снова, но уже
от ужаса. Под статьей стояли две фамилии: «Ю. Кларов,
Е. Губин». Первую букву моей перепутали. Я не то что не
мог сослаться на статью как доказательство моего жур­
налистского класса, мне даже в родной люберецкой га­
зете могли не поверить, что это я ее написал.
Сознавая, что поезд ушел, я все же позвонил зав. отде­
лом, которому мы сдали статью. Он вежливо сказал, что
ошибка произошла из-за невнимательности корректора и
что при следующей публикации она не повторится.
— В гонорарной ведомости фамилия будет написана
правильно, — добавил он мне в утешение.
М ыс Юрой расценили упоминание о следующей пуб­
ликации как предложение печататься и дальше. И при­
несли фельетон. И его напечатали. И без искажения мое­
го имени. Не помню, кого и за какие грехи мы разобла­
чали. Точно могу сказать только одно: за тот фельетон,
как и за годичной давности материал в «Московском
комсомольце», я должен сказать спасибо Никите Серге­
евичу Хрущеву. Это он выдвинул идею продвижения по­
садок кукурузы на север, и торфоперегнойные горшочки
изобрели во исполнение его указания. И это он призвал
сломать ведомственные барьеры, чему-то мешавшие, и
мы с Юрой наносили удар по бюрократам, воспроти­
вившимся их ломке.
На том наше сотрудничество с Кларовым закончи­
лось. Изменил он мне с другим нашим однокашником
Анатолием Безугловым. Тот работал в прокуратуре, и они
вдвоем занялись созданием произведений детективного
жанра, преуспели и получили писательскую известность,
а спектакль по их пьесе «Конец Хитрова рынка» долго
шел на сцене Театра Ленинского комсомола.
Меня не огорчил разрыв нашего творческого союза. Я
сознавал, что мы временные попутчики. Я не видел себя в

108

Евгений РУБИН

будущем литератором. Юра, по-моему, ни разу в жизни
не был на футболе. Я и прежде отдавал себе отчет в том,
что к порогу спортивной журналистики должен проби­
ваться в одиночку. Вопрос, тоже уже однажды поднятый
классиком: «С чего начать?» — оставался на повестке дня.
«Почему Витя Крылов ушел с площадки?» — так я
озаглавил корреспонденцию, с которой отправился по
указанному в «Советском спорте» адресу. Витю Крылова
я выдумал, дав ему имя и фамилию бывшего своего од­
ноклассника, которого давно потерял из виду. А пло­
щадка, с которой якобы ушел мой Витя, существовала
на самом деле.
Их, эти площадки, называли еще летними городски­
ми лагерями. Работающие родители приводили туда по
утрам своих малышей. Ребята под наблюдением воспита­
телей строили в песочницах домики, раскрашивали кар­
тинки, разучивали хороводные песни. Вечером папа или
мама забирали свое дитя домой. Посещал люберецкую
площадку и мой Витя. Но скоро решительно отказался.
Он хотел бегать, прыгать, гонять мяч, однако спортив­
ных развлечений площадка не предлагала.
Редакция «Советского спорта» находилась на Ленинг­
радском проспекте между Белорусским вокзалом и ули­
цей Правды. С порога попадаешь в большую комнату. В
ней сидели за письменными столами несколько мужчин
и одна женщина. Она меня заметила:
— Вы по какому делу?
— Заметку принес, — ответил я и протянул рукопись.
Она отпрянула, словно это были не два листа бумаги, а
пучок крапивы, и спросила: — О чем заметка?
Я начал сбивчиво объяснять, но был немедленно
прерван:
— Поезжайте на улицу Карла Маркса, отдел учащейся
молодежи там. Обратитесь к Стоянову, он заведующий.
На Карла Маркса комнатушка была поменьше, и по
ней сновали, обходя друг друга,полдюжины людей. Тот,
кто оказался Стояновым, расположился в центре ком­
наты на коленях перед стулом, на котором лежала замет­
ка, и вносил в нее какие-то исправления. Я и ему пытал­
ся объяснить, кто я и о чем написал. Он обратил ко мне

Служу Советскому Союзу

109

невидящий взгляд и, как та дама на Ленинградском про­
спекте, прервал:
— Давай материал и позвони завтра. Если сгодится,
отвезешь на Ленинградский.
— А как вы другие заметки отправляете? — набрав­
шись храбрости, полюбопытствовал я.
— Не сумеешь — не приезжай, курьер отвезет.
Я был ошарашен увиденным: моя любимая газета
ютилась в двух конурах, которые отделяло друг от друга
пол-Москвы.
Естественно, мой первый звонок по приходе на рабо­
ту был Стоянову. Его ответ меня потряс.
— Заметка идет. У тебя еще что-нибудь для нас есть?
Я замялся на секунду и услышал:
— Ладно, приезжай так. Я сам дам тебе задание.
Я много лет проработал в «Советском спорте» рядом с
покойным Всеволодом Владимировичем Стояновым, ма­
леньким, юрким, крикливым, много курящим и пьющим
человеком. От нас он ушел на пенсию, редакция устраи­
вала его похороны. В газете он славился тремя качествами.
Во-первых, всем говорил только «ты» — пожилым авто­
рам и молодым репортерам, главному редактору и убор­
щице. Во-вторых, никто не называл его ни по фамилии,
ни по имени-отчеству, а все, несмотря на то, что был он
из старейших в газете по возрасту, — исключительно Севкой. В-третьих, у него была нестандартная редакторская
манера. Прочитав первую фразу, он зачеркивал ее жир­
ной чертой и сверху писал свою. То же он проделывал со
второй. И так — до последнего предложения.
Попадались мне и впоследствии правщики, старатель­
но корежившие рукописи. Все это были люди бесталан­
ные и неуверенные в себе. Делали они это из страха, как
бы не заподозрило начальство редактора в лености, если
не оставит он заметных чернильных следов на чужом
машинописном тексте.
Первое задание, которое я получил в «Советском
спорте», вызвало у меня глубокое уважение к себе: Сто­
янов поручил мне сделать полосу о вожатой подмосков­
ного пионерского лагеря, которая сама была мастером

по

Евгений РУБИН

спорта и всячески культивировала его среди отдыхаю­
щих в лагере ребят.
Полосу быстро напечатали, разумеется, перелицован­
ную моим благодетелем и — к этому я уже начал привы­
кать — подписанную «Е. Рубин, В. Стоянов».
Потом я написал — уже для другого отдела — коррес­
понденцию о работнице фабрики «Трехгорная мануфак­
тура» — одаренной бегунье, которую долго, но безус­
пешно переманивали разные спортивные общества. По­
том — еще о чем-то.
Заметки с некоторых пор я стал носить в смежный с
московской синагогой четырехэтажный дом в Спасо­
глинищевском переулке, позже переименованном в ули­
цу Архипова. Перебралась туда редакция в связи с реше­
нием ЦК КПСС о превращении «Советского спорта» из
четырехстраничной в восьмистраничную и из выходящей
через день в ежедневную газету. По этому случаю штат
редакции разросся. Мои акции, считал я, резко подско­
чили. Я уже считался в газете своим человеком: почти со
всеми здоровался, входил в комнаты без стука, примель­
кался машинисткам. О моем приеме уже хлопотали два
ответственных работника. Кого же и брать, если не меня?
Охладил мой пыл Стоянов. Он зазвал меня в свой
кабинет, плотно закрыл дверь и сказал полушепотом:
— Любомиров вашего брата на службу не берет. Он и
оставил-то всего четырех ветеранов — Гришку Тиновицкого, Зяму Гуревича, Женьку Шустера и Ромку Берков­
ского. Остальных изжил. Печататься Любомиров не ме­
шает. Так что пиши, зарабатывай деньги. А насчет штата
себя не обманывай.
Николай Иванович Любомиров был тогда главным
редактором газеты, и сказанное Стояновым прозвучало
окончательным и не подлежащим обжалованию приго­
вором. Все же — так, на всякий случай — я проверил
правдивость его слов у старинного своего приятеля Во­
лоди Иванова, с которым вместе учился в Юридическом
институте и который, хотя никогда не проявлял интере­
са к спорту, стал журналистом спортивной газеты. С ним
и еще двумя сотрудниками редакции мы обедали в заку­
сочной «Севан», которая находилась рядом с газетой и

Служу Советскому Союзу

111

которую в шутку называли ее филиалом. Когда первая
коньячная бутылка опустела, я спросил их, правда ли то,
что я узнал от Стоянова. Все трое утвердительно кивнули
головами. Оказывается, ни для кого это не было тайной.
Сгоряча я объявил собутыльникам, что больше ноги
моей не будет в их здании. Но пока мы допивали новую
бутылку и заполняли пепельницу горой окурков, они
убедили меня не торопиться. Им было легко это сделать:
я уже привык к «Советскому спорту», а походы туда по
гонорарным дням повысили благосостояние моего се­
мейства.
Очередное посещение редакции стало для меня вехой.
— Тебя просил зайти Коля Тарасов, — сообщил мне
источник всех добрых и дурных вестей, связанных с га­
зетой, Стоянов.
Ответственный секретарь редакции Николай Алексан­
дрович Тарасов сидел в большом кабинете за большим,
заваленным рукописями письменным столом. Выглядел
он эффектно — красивый человек с черными с просе­
дью волосами и карими глазами, в дорогом темно-сером
костюме. Приблизительно таким я рисовал себе внешний
облик крупного спортивного журналиста, разъезжающе­
го по заграницам и передающего оттуда материалы о
мировых чемпионатах. Этих людей я знал по именам,
стоявшим под их статьями: В. Фролов, В. Пашинин,
И. Немухин, тот же Н. Тарасов, а пониже — «наш спец,
корр.». Для полноты сходства с мысленно созданным мной
собирательным образом у Тарасова не хватало только ку­
рительной трубки.
Пройдет два-три месяца, и со всеми своими кумира­
ми, кроме Тарасова, я перейду на «ты». А через два-три
года они будут носить мне на просмотр и визу свои тво­
рения. В этих людях не было ничего общего с рожденны­
ми моим воображением. Они ходили на службу в потер­
тых брюках и мятых пиджаках, неделями носили одни и
те же рубашки и стреляли в кассе взаимопомощи пятер­
ки до получки. Судьба одного, Володи Пашинина, мне
неизвестна, а Игоря Немухина и Вити Фролова давно
уж нет в живых.

112

Евгений РУБИН

Умер, еще до моей эмиграции, и Тарасов. Добрые
отношения у нас сохранялись до самой его смерти. Для
дружеских — слишком велика была разница в возрасте.
Мы жили недалеко друг от друга и, если сталкивались
при выходе из редакции, он обычно предлагал:
— Давайте прогуляемся пешком. Я тут стишок сочи­
нил. Если хотите, дорогой почитаю.
Я, разумеется, хотел.
То, что Тарасов называл «стишками», было чистой
лирикой. Все его стихотворения роднили совершенство
формы, безупречный вкус и краткость. Десятки лет он
писал для себя, никуда не относил написанное и читал
только избранным слушателям. Уже на склоне жизни он
выпустил тоненькую книжечку.
Это он, Тарасов, привел в «Советский спорт» 17-лет­
него Евгения Евтушенко и первым напечатал его стихи.
Вот такое странное сочетание: эстетствующий поэт по
призванию и спортивный журналист по профессии, пред­
почитавший всем видам спорта самый жестокий — бокс
и не пропускавший ни одного боксерского турнира.
Тарасов был вообще внутренне противоречив и не­
предсказуем. В душе поклоняясь единственному богу —
изящной словесности, в жизни он был практичен, со­
стоял в партбюро, активно и резко выступал на собра­
ниях. Свое хорошее отношение ко мне он доказал мно­
гократно, но когда редколлегия обсуждала меня за за­
держку ответов на читательские письма, внес предложе­
ние объявить волокитчику строгий выговор, которое было
принято. Зато, будучи много позже главным редактором
журнала «Физкультура и спорт», он стал благодетелем
моей второй жены. Именно Тарасова окрылила идея: пусть
она попробует заняться спортивной фотожурналистикой,
а когда выяснилось, что у нее это получается, взял ее к
себе в журнал.
И снова воспоминания увели меня на многие годы
вперед. А в день нашего знакомства Тарасов протянул
мне письмо в редакцию. На листке, вырванном из школь­
ной тетради в линейку, оно занимало полстранички. Не­
твердый детский почерк писавшего и содержание свиде­
тельствовали: излагать свои мысли на бумаге — занятие

Служу Советскому Союзу

113

для автора непривычное. В письме выражалось недоволь­
ство положением дел в отечественном боксе. Внизу сто­
яла подпись: Николай Королев.
Николай Королев и поныне остается одной из круп­
нейших фигур в советской спортивной истории вообще
и истории бокса в частности. Это имя гремело до войны,
а после ее окончания стало легендарным. На войне Ко­
ролев был партизаном, получил тяжелые ранения в обе
ноги, но вернулся на ринг и вернул себе звание чемпи­
она страны в тяжелом весе.
Когда я окончил читать, Тарасов сказал:
— Не напечатать письмо такого человека, как Коро­
лев, «Советский спорт» просто не имеет права. Но и на­
печатать эту чушь — тоже. Мы-то с вами понимаем, что
нельзя многого требовать от боксера, дравшегося в его
весовой категории и получившего на своем веку столько
тяжелых ударов в голову. Но для читателя Королев — ге­
рой, личность во всех отношениях совершенная. Не нам,
спортивной газете, его развенчивать. Так что берите пись­
мо, езжайте к Королеву, подробно поговорите с ним и
сделайте его большую статью.
Я был на седьмом небе. Все, что я делал для «Совет­
ского спорта» до сих пор, к настоящему спорту имело
отдаленное отношение. Мои заметки публиковались на
второй и третьей страницах рядом с материалами о про­
изводственной гимнастике, о цеховых физоргах, о спар­
такиадах на селе. Потребители газеты начинали читать ее
с четвертой страницы, а три первых делались для партий­
ного и спортивного начальства.
Впервые в жизни мне поручили написать статью, ко­
торую будут читать все, статью Николая Королева. В ней
я мог показать знание спорта и его проблем. То, что ста­
тья пойдет без моей подписи и о моей спортивной эру­
диции будет известно только редакции, меня не беспо­
коило. Напишу как следует, рассуждал я, доверят писать
о большом спорте и от своего имени.
Королев жил с женой, не первой молодости, но со­
хранившей стройную фигуру и привлекательность кубан­
ской казачкой в трехкомнатной квартире дома на углу
улицы Горького и Пушкинской площади. Супруги при­

114

Евгений РУБИН

няли меня любезно и беседовали со мной вдвоем, но
ничего путного не рассказали.
Тем не менее статью я написал. Она заняла почти пол­
ную страницу. Ни сам я, ни окружающие никаких вос­
торгов не выразили. Но Тарасов, прочитав ее и написав
на бланке сверху «В набор», задал мне вопрос, который
я уже слышал дважды за полгода сотрудничества в «Со­
ветском спорте»:
— А вы не хотели бы пойти- к нам в штат?
Я, конечно, снова ответил утвердительно, однако без
прежнего энтузиазма. Информация Стоянова лишила
меня иллюзий. С Тарасовым я, понятно, ею не поделил­
ся. Но он, будто угадав мои мысли, сказал:
— Посидите здесь, а я пойду к Любомирову. Уверен,
что все будет в порядке.
Вернулся он быстро.
— Можете считать себя принятым. Любомиров согла­
сен. Возьмите в отделе кадров анкету, заполните и при­
несите мне. И оставьте свой телефон. Я вам завтра позво­
ню. Когда вы можете выйти на работу? Лучше всего —
послезавтра.
«Вот тебе и «пятый пункт», — подумал я. — Отчего в
мире столько сплетников и злопыхателей? Превратили
Любомирова в юдофоба».
Тарасов проявил завидную для руководящего работ­
ника аккуратность.
— Вы еще не рассчитались у себя в газете? — подняв
трубку, услышал я на следующий день его голос. — Нет?
Вот и хорошо. Тогда не спешите. Редактор вернул мне
вашу анкету. Он говорит, что «Советскому спорту» не
нужны юристы.
Тогда этот мотив отказа вызвал у меня очередной
приступ отчаяния, тем более горького, что с момента
обещания Тарасова не прошло и суток. А сорок лет спу­
стя я искренне посмеялся, вспомнив устную резолюцию
Любомирова. По вполне объяснимой ассоциации я поду­
мал о ней, когда прочитал цитату то ли из книги, то ли
из речи Жириновского, где он сообщал о своих родите­
лях: «Мать русская, отец — юрист».

Служу Советскому Союзу

115

Поздней весной 1958 года меня вызвали повесткой в
военкомат. Мне приказали пройти медицинский осмотр
и ждать другой повестки с указанием, куда и когда явиться
с вещами. Так я угодил в солдатчину.
Как каждый выпускник высшего учебного заведения,
сдавший зачеты по военной подготовке, я получил зва­
ние младшего лейтенанта запаса. Не знаю уж почему, но
в военных билетах окончивших юридические вузы в гра­
фе «специальность» ставилось: «пехота». И когда в неиз­
вестных мне заоблачных армейских кругах сочли, что за­
пасных пехотинцев в стране перепроизводство, зато ма­
стеров противовоздушной обороны маловато, для моей
и сотни таких же неудачников перековки устроили двух­
месячный лагерный сбор в полку, стоявшем под Кли­
ном. Там нас должны были превратить в технарей.
Днем меня безуспешно пытались выучить на коман­
дира взвода управления ракетами средней дальности, а
по вечерам, в часы, которые устав именовал «личным
временем», я торопился в ленинскую комнату, куда при­
носили газеты, чтобы первым захватить родной «Советс­
кий спорт». Сбор уже подходил к концу, когда в самом
низу последней, восьмой полосы я увидел: «Главный
редактор В. А. Новоскольцев».
Не могу объяснить, почему я решил, что Новосколь­
цев, до тех пор пописывавший небольшие заметки о
спорте в «Правде», сделан из другого теста, чем Любо­
миров, но я сразу сказал себе: пробил мой час! И доба­
вил столь же высокопарное: теперь или никогда! Но ка­
кое уж там «теперь», если я заперт в воинской части, от
которой до Москвы почти сто километров? Требовалось
что-то срочно предпринять.
Я лихорадочно думал: что? И придумал. И совершил
поступок, граничащий с преступлением, к тому же бес­
смысленный.
Сразу после подъема я, надев тренировочные штаны
и рубаху, а поверх напялив форму и прихватив рюкзак,
перебрался через ручей, который служил границей рас­
положения полка. С этого момента я находился в само­
вольной отлучке, которая, если продлится больше двух
часов, превратится в дезертирство. Правда, судить чело­

116

Евгений РУБИН

века, не принимавшего присягу, не стали бы, но прове­
сти неделю на гауптвахте тоже малоприятно.
Обмундирование, которое нам выдали, годилось толь­
ко на территории военного городка. Кирзовые сапоги,
побелевшие от стирок, с дырами и заплатами хлопчато­
бумажные солдатские гимнастерки, галифе и пилотки
имели официальное название БУ — бывшие в употреб­
лении. Зато на плечах у нас красовались погоны младших
лейтенантов. В таком наряде меня задержал бы первый
комендантский патруль. Потому в рощице у ручья я все
это сбросил с себя, засунул в рюкзак, выбрался на шос­
се и в кузове попутного грузовика доехал до железнодо­
рожной станции Клин, а оттуда — электричкой в Моск­
ву. Дома я привел себя в порядок и помчался в «Советс­
кий спорт».
Возвратиться я был обязан к вечерней поверке, ина­
че могли не зачесть сборы и отправить на повторные. За­
чем мне был нужен этот час пребывания в редакции,
нельзя объяснить, руководствуясь здравым смыслом. Че­
ловек религиозный сказал бы: «рука Всевышнего». Я же
думаю: должно же было и мне когда-нибудь повезти.
Первый, с кем я столкнулся, поднимаясь по редак­
ционной лестнице, был ветеран «Советского спорта»
Семен Аркадьевич Гуревич. Мы с ним всегда обменива­
лись вежливыми поклонами, но до этой встречи не ска­
зали друг другу ни единого слова. У Гуревича была репу­
тация интеллигентного, доброжелательного, трудолюби­
вого и досконально знающего газетное дело человека. Но
журналист он был посредственный. Писал, главным об­
разом, скучноватые фельетоны, построенные на старых,
много раз использованных другими приемах, бичуя по­
роки руководителей не выше областного масштаба. Пе­
чатался под псевдонимом «3. Гурьев», т.к. паспортное имя
его было Зиновий.
В тот раз я равнодушно кивнул ему и двинулся даль­
ше, но был остановлен фразой, которую от других слы­
шал много раз:
— Женя, вы не хотели бы работать в «Советском
спорте»?

Служу Советскому Союзу

117

— Я-то хотел бы, — скрывая волнение, ответил я. —
Но, насколько я понимаю, не хотят меня.
И тут же, на лестнице, рассказал Гуревичу о своих
бесплодных потугах прорваться в «Советский спорт». Он
терпеливо выслушал мою печальную повесть и сказал:
— Сейчас у нас новый редактор. Он поручил моему
отделу освещать три всесоюзные спартакиады — армии,
профсоюзов и «Динамо» и дал ставку литсотрудника.
Ситуация критическая. Тянуть у Новоскольцева времени
нет. Если откажет, можете считать, что здесь ваша пе­
сенка спета. Но он не откажет.
И — тоже уже знакомый вопрос:
— Когда вы готовы выйти на работу?
Я назвал следующее за окончанием сборов число —
21 июля, сказал, что моя анкета лежит у Тарасова и, не
дойдя до второго этажа, повернул обратно. Дома меня
застал телефонный звонок. Гуревич извещал меня, что я
принят.
Отдел, которым он заведовал, назывался научно-мето­
дическим. Я хотел было спросить, какая связь между на­
укой и методикой спорта, с одной стороны, и спартаки­
адами — с другой, но передумал: не все ли равно? Глав­
ное, что на 29-м году жизни я все-таки добился своего.

Глава 4
ЭТО Б Ы Л О В С П О Р Т И В Н О Й
РЕД А КЦ И И
По этаж ам газетной лестницы
Мой друг Миша Марин презентовал мне общую тет­
радь в клеенчатой коричневой обложке, на которой чер­
ной тушью было выведено:

'им
Марин в ту пору, когда сделал мне этот подарок, на­
ходился на середине пути, который я уже преодолел:
писал статьи и надеялся перебраться из горьковской га­
зеты «Ленинская смена» в «Советский спорт», а я уже
занимал пост замредактора отдела. Мы сразу сошлись. Когда
я попадал в Горький или он в Москву, почти не
расставались. Миша любил слушать были о жизни редак­
ции и журналистов и требовал, чтобы я эти рассказы
записывал — мол, когда-нибудь пригодится. Теперь, взяв­
шись за книгу, я пожалел, что пропустил его совет мимо
ушей. Но, как сказал Анатоль Франс, «прошедшего не
вернут даже Боги».
Вспомнил я о Мишином подарке к тому, чтобы от­
дать кесарю кесарево: название этой главы принадлежит
ему. Впрочем, и Марин его позаимствовал. «Это было в
спортивной редакции» — так начинается стихотворение
Евтушенко «Первая машинистка». Под заголовком —
посвящение: «Татьяне Сергеевне Малиновской». В самом
стихотворении есть слова: «Дорогая Татьяна Сергеевна,
я люблю Вас верно и нежно».

Это было в спортивной редакции

119

Татьяна Сергеевна Малиновская заведовала машино­
писным бюро «Советского спорта» еще с довоенной поры,
когда эта газета называлась «Красный спорт». Во време­
на, когда Евтушенко приносил в редакцию свои первые
стихи, эта изящная, хрупкая, нервная и порывистая
женщина была далека от первой — да и от второй — мо­
лодости, но сохранила черты былой привлекательности.
Говорили, что перед войной у нее был долгий бесперс­
пективный роман с одним из ведущих журналистов газе­
ты. Мы точно знали лишь, что она никогда не имела мужа
и ее личная жизнь не удалась. Вероятно, поэтому она ред­
ко спешила домой и подолгу засиживалась в редакции.
Печатала она с пулеметной скоростью, не выпуская сига­
рету из чуть подкрашенных губ. Ее работу ни автор, ни
корректор могли не проверять: Малиновская отличалась
абсолютной грамотностью и печатала без помарок.
Все мы разделяем своих знакомых на добрых и злых,
веселых и скучных, щедрых и скупых, шумных и тихих,
гуляк и домоседов. У Малиновской была собственная
шкала оценок. По одну сторону демаркационной линии,
созданной ею для распределения людей по категориям,
находились пишущие хорошо, по другую — плохо. В этом
она разбиралась не хуже любого редактора. О том, чей
материал она печатает в данный момент, красноречиво
говорило выражение ее лица.
Имея в виду это свойство ее натуры, легко догадать­
ся, почему между ней и годившимся ей в младшие сы­
новья Евтушенко родилась взаимная симпатия и почему
образ машинистки вызвал у поэта прилив творческого
вдохновения.
О руководимом Малиновской машинописном бюро —
теперь уже отмершей части организма редакционной жиз­
ни, а когда-то игравшей в нем внешне малозаметную,
однако едва ли не главную роль — мне предстоит расска­
зать позже. Мне не обойти эту тему по причине глубоко
личного свойства. Но — каждому овощу свое время. Здесь
же на упоминание Миши Марина и Тани Малиновской
навела меня строчка «Это было в спортивной редакции».
В годы учения мне пришлось сменить несколько школ,
до прихода в «Советский спорт» — несколько учрежде­

120

Евгений РУБИН

ний. Обживаться среди людей, которые уже притерлись
друг к другу, всегда непросто. Попав в спортивную ре­
дакцию, я этих трудностей избежал. В ней новичков было
больше, чем старослужащих. В некоторых отделах только
начальники сохранились со времен, когда газета выхо­
дила на четырех страницах и через день.
Редакция напоминала неустоявшийся раствор. Позже
прояснится, кто чего стоит. Кого-то вынесет наверх, ктото выпадет в осадок. Пока же все мы выглядели как пост­
риженные под гребенку рекруты. Меня постригли в чис­
ле последних, но и первые успели проработать считан­
ные месяцы.
Все, как в других, было и в заштатном научно-мето­
дическом отделе: руководил им ветеран Гуревич, а мы,
рядовые сотрудники, работали без году неделю. Отдел
поставлял столь же длинные, сколь и скучные статьи
докторов и кандидатов педагогических наук об основах
спортивной тренировки, о влиянии производственной
гимнастики на производительность труда, о методичес­
ких пособиях для инструкторов физкультуры. Эти мате­
риалы попадали на газетную полосу через руки двух жен­
щин — Федосовой и Федосеевой. Из-за сходства фами­
лий их путала вся редакция, кроме нас, меня и Льва
Николова, трудившихся с ними бок о бок. Сами они
писать не пробовали. Но в газете открылись вакансии, и
они, как многие другие, были рекомендованы кем-то,
кому неудобно отказать.
Меня Гуревич избавил от науки и методики. Через два
лета предстояли Олимпийские игры в Риме, через год —
Спартакиада народов СССР в Москве. Она длилась две
недели. Считалось, что по ее итогам составляется олим­
пийская команда страны. Но по доброй советской тради­
ции всесоюзному событию следовало придать глобаль­
ный размах. А потому был выдвинут лозунг: «Спартаки­
ада — круглый год!». На другой день после каждой Олим­
пиады объявлялось о начале нового спартакиадного че­
тырехлетия для подготовки к следующим Зимним и Лет­
ним олимпийским играм. Так что мы с Левой могли счи­
тать себя загруженными работой навечно.
Можно ли, однако, сделать ограниченное во времени
событие перманентным, круглогодичным, не знающим

Это было в спортивной редакции

121

антрактов? Оказывается, можно. При соблюдении двух
условий: первое — если тратить на него деньги не из соб­
ственного кармана, второе — если этих денег не жалеть.
Вот как это делалось.
Все начиналось за 4 года до московского финала с
цеховых, заводских, колхозных и совхозных спартакиад.
Их участники освобождались на время тренировок и со­
ревнований от работы с сохранением зарплаты. Чемпио­
ны ехали на районные спартакиады, а их победители,
предварительно отдохнув и пройдя тренировочные сбо­
ры в местных здравницах, на областные. Они жили в го­
стиницах, получали усиленное питание, посещали теат­
ры. После соревнований им вручали кубки, дипломы,
ценные подарки, пожимали руки и отправляли по до­
мам. Они сделали свое дело, они могли уходить.
На следующем этапе обходились без них. Там высту­
пали атлеты, которые только числились рабочими, слу­
жащими, студентами или солдатами, а на самом деле
работали спортсменами. Они ежедневно тренировались и
получали за это жалованье, стыдливо именуемое госу­
дарственной стипендией. По мере приближения Спарта­
киады республики они тысячами стекались на черномор­
ские курорты.
Это были в основном немолодые (по спортивным
меркам) и не слишком искусные, но способные пока­
зать результат первого разряда (он служил пропуском на
Спартакиаду) полупрофессионалы.
По правилам, республика обязана была послать на
московские финалы сборную, в которой есть команды
по всем олимпийским видам спорта. Но откуда, напри­
мер, безводной Туркмении взять гребцов или не имею­
щей катков Армении — хоккеистов?
Однако безвыходных положений не бывает. Туркменс­
кое спортивное руководство заблаговременно приглаша­
ло гребцов из второй сборной Белоруссии или Украины.
Местная милиция ставила в их паспортах штамп о посто­
янной прописке в Ашхабаде. Пока документы оформля­
лись, приезжие знакомились с достопримечательностями
республики, цвета которой им доверялось защищать на
всесоюзной арене, а затем убывали на Черное море.

122

Евгений РУБИН

Однажды — кажется, в 1967 году — мне пришлось
освещать хоккейный турнир Зимней Спартакиады наро­
дов СССР. Руководитель армянской делегации гордо объя­
вил, что его республика прислала в Свердловск, где про­
ходили соревнования, исключительно местных спортсме­
нов. На матчах армян со сборными России и Казахстана,
которым они проиграли соответственно 0:47 и 0:33, я не
был. А отказать себе в удовольствии посмотреть встречу,
как сказал бы Николай Озеров, «друзей-соперников»,
встречу Армения — Грузия, я не мог и поехал на стади­
он завода Уралмаш.
Ничего подобного мне за те 40 лет, что пишу о хок­
кее, ни до, ни после этого матча видеть не приходилось.
Игрокам сборной Армении помогали держаться на ногах
клюшки, а разбежавшись останавливаться — бортики
поля. Грузины чувствовали себя уверенней, им удавалось
передвигаться, толкая перед собой шайбу.
Победу Грузии принес мой давний знакомый, быв­
ший игрок московского «Локомотива» Михаил Захаров
по прозвищу Баланс. Этот 40-летний человек время от
времени выходил на площадку и занимал место рядом с
грузинскими воротами. Туда кто-нибудь из партнеров
доставлял ему шайбу. Баланс неторопливо вел ее впе­
ред, обводя встреченных по пути противников. Так он
добирался до ворот Армении и либо забивал гол сам,
либо уступал эту честь партнеру. А затем, тяжело дыша,
усаживался на скамейку запасных до следующей смены.
Выиграла Грузия со счетом то ли 16:0, то ли 14:0.
Зрителей на том матче почти не было. Зато явились все
лица, ответственные за проведение Спартакиады. Явились,
опасаясь эксцессов. Однако игра была довольно мирной.
Видно, слишком много энергии отнимал у играющих
процесс управления коньками, клюшками и шайбой.
Финалы Летних спартакиад открывались в Москве
праздником на лужниковском стадионе. В правительствен­
ной ложе рассаживались члены Политбюро. На футболь­
ном поле по очереди выступали с гимнастическими уп­
ражнениями студенты Института физкультуры, армейс­
кие спортсмены, школьники, ремесленники. Все они
готовились к этому длившемуся два-три часа концерту в

Это было в спортивной редакции

123

Крыму и на Кавказе и радовали глаз высшего партийного
руководства налитыми мышцами и бронзовыми телами.
Непременной частью торжества был рапорт о глав­
ном достижении — вовлеченных в занятия физкультурой
и спортом новых миллионах трудящихся. Из рапорта сле­
довало, что сама эта армия превышает числом населе­
ние большинства европейских стран. Рапортующий за­
сыпал слушателей цифрами. Не упоминал он лишь, в
какие суммы обошелся весь этот фейерверк.
Помнится, в конце 50-х годов советское физкультур­
ное движение боролось за выполнение обязательства,
сформулированного в девизе «Даешь 47 миллионов!». От
одного четырехлетия к другому цифры менялись. В 70-е
годы добрались до 88 миллионов. И каждое обязатель­
ство, конечно, перевыполнялось. А чтобы придать ра­
портам видимость правдивости, было в русском языке
узаконено новое слово — «человекостарт». Проще гово­
ря, сколько раз вышел бегун на старт, в такое количе­
ство людей он автоматически превращался на бумаге.
Один великий писатель, Гоголь, предвосхитил созда­
телей советских спартакиад на целый век, изложив суть
их изобретения в поэме «Мертвые души». Другой, Мая­
ковский, обогнал натри десятилетия, провозгласив: «Так
и надо, крой, Спартакиада!». Что ж, на то они и вели­
кие, чтобы предвидеть будущее. Гоголя, правда, можно
упрекнуть в том, что писал он сатиру. А Маяковский —
тот как в воду глядел.
Этой вот «липой» и занимались мы с Левой Николовым под предводительством тишайшего, порядочнейшего
и скромнейшего Семена Аркадьевича Гуревича.
Прослужил я в его отделе недолго. Очередные аппа­
ратные перестановки привели Тарасова к руководству
отделом массовых видов спорта, в чье веденье входили
все олимпийские дисциплины, кроме плавания, прыж­
ков в воду и водного поло. Тарасов взял меня под свое
крыло и поручил курировать бокс.
В большой и многолюдной редакции газеты «Советс­
кий спорт» только тарасовский отдел и еще один,
спортивных игр, имели прямое отношение к спорту. Со­
ставляли они незначительное меньшинство. Четырех­

124

Евгений РУБИН

этажное здание заполонили посторонние в спорте люди.
Они сидели в отделах оргмассовом, общественно-поли­
тическом, учащейся молодежи, писем. Даже от иностран­
ного отдела требовалась не информация о происходящих
за границей спортивных событиях, а показ опыта соцстран и разоблачение прогнившего буржуазного спорта.
Между спортивными и неспортивными отделами шла
вечная борьба за место на газетной полосе, борьба с пе­
ременным успехом, но чаще — при преимуществе не­
спортивных отделов. Их заведующие убивали нас обвине­
нием: «Они пробавляются отчетиками об элите, а мы за­
нимаемся проблемами развития массового физкультурного
движения страны». Этот довод разил редактора наповал.
Новоскольцев, а позже сменивший его у газетного
штурвала Николай Семенович Киселев, редко приезжал
на работу раньше полудня. Утренние часы он проводил
во Всесоюзном спорткомитете, в ВЦСПС или другой
директивной организации. Раз в две недели ему надлежа­
ло являться по утрам в ЦК КПСС на совещания главных
редакторов центральных газет. Таким образом, к планер­
ке, где составлялся ближайший и намечались следую­
щие выпуски, он был до зубов вооружен инструкциями.
Новоскольцев любил огорошить собравшихся глав
отделов сюрпризом. Он хладнокровно выслушивал план
номера, предложения об улучшении, а затем, дождав­
шись тишины, тихо говорил:
— А где полоса о спорте на селе?
— Но она же не планировалась, — робко возражал
заведующий оргмассовым отделом. Новоскольцев пропус­
кал это бестактное замечание мимо ушей и продолжал:
— Какая близорукость! Какое непонимание ситуации!
На селе решающие дни битвы за урожай, а чем мы по­
могаем труженикам деревни? Тем, что футбольные таб­
лички печатаем и раздуваем отчеты о матчах? Найти ме­
сто для сельской темы и через час доложить! В этом но­
мере и во всех. Без материалов о сельском спорте мы
отныне выходить не будем.
Все знали: приказ действует две недели, до нового
инструктажа в ЦК. Затем про село забудут и станут еже­
дневно — опять две недели — публиковать заметки о
спортивной работе на предприятиях черной металлургии.

Это было в спортивной редакции

125

Речь о первоочередной задаче «Советского спорта»
стать организатором битвы за урожай я привел почти
текстуально. Я в то время руководил отделом спортивных
игр и должен был являться на планерки. В тот раз, отпу­
стив всех, редактор сказал:
— Женя, задержитесь. Народ в кабинетах ЦК жалует­
ся: результаты игр мы даем, а как они изменили поло­
жение команд, неизвестно. К гласу народа надо прислу­
шиваться. Отныне таблицу будем давать ежедневно.
Я не стал напоминать Новоскольцеву его презритель­
ное замечание о табличках. Я только спросил:
— А как быть, когда матчей нет?
— И тогда давайте. Жалко, что ли?
Новичками мы, работавшие в спортивных отделах,
не хотели верить, когда вернувшийся с планерки Тара­
сов коротко передавал нам содержание редакторских ре­
чей и сообщал, какие из наших материалов выкидыва­
ются из номера, а какие сокращаются. Мы не допускали
мысли, что цековский начальник, дававший подобные
распоряжения, искренне полагал, будто есть на свете
колхозник, который черпает в «Советском спорте» опыт
прополки картошки или ремонта трактора.
Едва дождавшись обеденного перерыва, мы спуска­
лись вниз по Спасоглинищевскому переулку на площадь
Ногина, заходили в родимый «Севан» и за бутылкой трех­
звездочного азербайджанского коньяка давали волю эмо­
циям.
Но это — в первое время. Потом остыли.
Вообще же это было золотое время. Большинство из
нас пришло в «Советский спорт» ниоткуда — из второ­
сортных газет, со студенческой скамьи, некоторые — из
большого спорта.
Мы, исключая бывших спортсменов, привыкли счи­
тать каждую копейку. А тут приличная зарплата (моя пер­
вая была 130 рублей) и дважды в месяц гонорар — все­
гда сумма неопределенная, а потому для домашних не
подотчетная. Нам по долгу службы приходилось дежурить
в типографии, задерживаться по вечерам на стадионах,
ездить в командировки. Это делало неопределенным ра­
бочий день. Позвонишь жене, скажешь, что не успел на
последний поезд из Воскресенска, и — гуляй до утра.

126

Евгений РУБИН

Нам открылся доступ в ЦДЖ — Центральный дом
журналиста, куда пускали только по членским билетам.
Там был лучший по тем временам ресторан Москвы, где
готовили суворовское филе и поджарку «Дом журналис­
та», приносили на закуску угри, миноги, рубленые яйца
с луком и печеночный паштет, каких не было больше
нигде. Там был бар, куда прямо с завода Бадаева приво­
зили в бочках свежее жигулевское пиво, и к нему пода­
вали прилетевших самолетами из Ростова-на-Дону горя­
чих розовых раков. Мы подружились с тамошними офи­
циантками, и, даже если все места в ресторане были
заняты, они накрывали специально для нас добавочные
столики.
Словом, это была вольница. Нас, объединенных ин­
тересом к спорту, она сблизила еще больше. По вечерам
мы гурьбой выходили из редакции и решали, куда дер­
жим путь. Присоединявшийся к нам, когда приезжал из
Горького, Миша Марин ставил перед обществом один и
тот же вопрос: «Как мы проведем остаток дня?».
Как ни странно, амурные дела занимали в той нашей
жизни второстепенное место. Мы предпочитали мужс­
кую компанию, чтобы без помех вести нескончаемые
разговоры все о том же — о спорте, о газете, о журнали­
стике. Жару в костер полемики добавляли появлявшиеся
на столе вместо опустевших полные бутылки. Когда пи­
тейное заведение закрывалось, мы выходили на улицу и
еще долго не могли расстаться — каждый торопился дос­
казать то, что не успел за долгий вечер.
Я думаю, именно тогда «Советский спорт» стал пре­
вращаться в газету, которая пользовалась популярнос­
тью в стране. Довольно скоро она вошла по тиражу в
первую пятерку ежедневных изданий. Но ее конкурент­
ки имели перед нами солидную фору. Подписываться
на «Правду» обязаны были партийные организации за­
водов, фабрик, колхозов, учреждений, цехов, библио­
теки, агитаторы, пропагандисты, рядовые члены КПСС.
Подписку на «Труд» субсидировали профсоюзы. Гран­
диозную подписную кампанию для своей читательской
аудитории проводили организации, которым подчиня­
лись «Комсомолка» и «Пионерка». По этой части «Со­

Это было в спортивной редакции

127

ветский спорт» тягаться с ними не мог. И тем не менее
газета, печатавшая в конце 50-х годов ежедневно не бо­
лее миллиона экземпляров, в 70-е выходила тиражом
за 5 млн.

Братская могила
Воспоминания о той, первой для всех нас советскоспортовской поре теперь вызывают у меня смешанное
чувство. Сама по себе она с вершины времени, которое
стирает память о будничных конфликтах и мелких не­
приятностях, видится прекрасной. Но что ни месяц при­
ходят из России холодящие душу вести о смертях людей,
которые пришли в «Советский спорт» вместе со мной и
с которыми мы тогда сразу и близко сошлись как едино­
мышленники.
Я еще ожидал в Италии разрешения на въезд в США,
когда умер Миша Марин (его подлинная фамилия Мел­
лер). По образованию он был историк, по призванию
репортер. Для Марина не существовало закрытых две­
рей, если нюх ему подсказывал, что там скрывается сен­
сация. Это он придумал прожившую в «Советском
спорте» полтора десятилетия рубрику «Проход всюду».
Он заболевал, если новость появлялась в другой газете
раньше, чем у нас. Сам-то Миша действовал без прома­
ха. Только не все от него зависело. Сколько раз ктб-нибудь из начальства — они по очереди дежурили вечера­
ми, — получив не запланированную с утра заметку,
робел и откладывал ее до следующего выпуска. Мы ки­
пятились, осыпали проклятьями перестраховщика, от
которых тому наверняка икалось, и покидали редакцию.
Домой в такие дни не несли ноги. Мы заходили в бли­
жайший гастроном, брали бутылку и брели в пельмен­
ную на проезде Серова. Там на видном месте висел пла­
кат: «Приносить и распивать спиртные напитки строго
воспрещается». Уборщица ставила на наш столик гране­
ные стаканы, мы торопливо их наполняли, а пустую
посуду вручали ей: 12 копеек, которые она выручит,
сдав бутылку, были наградой за услугу.

128

Евгений РУБИН

В те же годы умер Игорь Васильев, который был мо­
ложе меня лет на десять. Он превосходно знал легкую
атлетику и обладал хорошим чувством слова. Вскоре ушел
из жизни лучший в спортивной журналистике специа­
лист по лыжному спорту Игорь Немухин, написавший
несколько книг о лыжниках.
Потом наступила очередь, казалось, бессмертного
Алексея Пискарева. Это была одна из колоритнейших
фигур в истории «Советского спорта». Пискарев, экс-чем­
пион Союза по скоростному бегу на коньках, каждое
утро лихо влетал во двор «Советского спорта» на мото­
цикле. Поручив своего боевого коня заботам редакцион­
ных шоферов, он в несколько прыжков достигал четвер­
того этажа и деловито распахивал дверь в отдел. Всем
своим видом он даже не говорил, а кричал, что готов к
трудовым подвигам. Он сбрасывал с себя кожаную с бес­
численными застежками и карманчиками куртку, про­
тирал толстые стекла очков в роговой оправе, садился за
стол и осматривался. Дальнейшее зависело от того, был
ли в комнате зам. зав. отделом Григорий Аронович Тиновицкий. Если не было, он кивал на дверь кабинета Тара­
сова и тихо спрашивал:
— Сам на месте?
Когда выяснялось, что и того нет, Пискарев снимал
телефонную трубку и набирал номер.
— Кармела! — кричал он, дождавшись ответа, своим
хрипловатым баритоном. — Слава Богу, застал! Иначе
бы просто умер. Терпеть нет больше сил. Стели кровать,
раздевайся, еду!
.Он снова надевал куртку, выходил на середину ком­
наты и по дороге к двери отдавал команды.
Секретарше Гале:
— Возьмешь у машинисток мой репортаж!
Своему другу Игорю Васильеву:
— Проверишь там цифры!
Мне:
— Сделаешь правку!
Всем:
— Для Тарасова я уехал брать интервью. Для Нины
Анатольевны (за глаза он называл жену исключительно
по имени-отчеству) я на совещании у редактора.

С мамой Верой Филипповной, 1934

Отеп Евгения Рубина Михаил Лазаревич. 1945

Офицерские сборы на ст. Дивизионная под Улан-Удэ. Рубин — третий слева.

Великий боксер Валерий Попенченко (справа) дает свое последнее интервью.
Через три недели его не стало.

Фото Жанны Морено

Репортаж из Дворца спорта в Лужниках. Рядом — жена Жанна.

Слева направо: Владимир Петров, Валерий Харламов, Борис Михайлов —
легендарная тройка ЦСКА.

Отбор фотографий для очередного номера газеты «Советский спорт».
Сдева направо: Анатодпй Пинчук. Алексей Патрикеев. Юрий Моргуднс
за столом — Г.вгений Рубин. 1962.

Мария и Владимир Сдепаки в ссылке в Сибири.

Многократный чемпион и ре коле мен СССР и Сиропы по плаванию
Семен Белин-Гейман называет себя учеником Рубина
в спортивной журналистике, 1976.

Ложа прессы в лужниковском Дворне спорта.
В третьем рял\' но обе стороны от Рубина — мололой журналист
Леонил Трахтенберг и Е.Рубин-млаппип.

Фото Жанны Морено

Николай Эпштейн после победы «Химика» над ЦСКА.

Валерий Харламов

Фото Жанны Морено
Фото Жанны Морено

Виктор Тихонов

Аркадий Чернышев и Анотолий Тарасов

Это было в спортивной редакции

129

И уже из-за захлопываемой двери:
— Буду через два часа!
Свое слово он держал и, вернувшись от Кармелы,
охотно рассказывал секретарше Гале о том, какая та уди­
вительная женщина. Уходя в положенный час из редак­
ции, он давал новое распоряжение остающимся:
— Если будет звонить Нина Анатольевна, я на вечер­
ней тренировке сборной.
Пискарев однажды познакомил меня с Кармелой —
цыганского вида молодой женщиной, скуластой и ве­
селой. Умер он уже после того, как покинул «Советс­
кий спорт» и стал спортивным репортером «Вечерней
Москвы».
Одновременно со всей новой волной пришел в редак­
цию еще более знаменитый спортсмен, бывший чемпион
мира по тяжелой атлетике и заслуженный мастер спорта
Дмитрий Иванов. У нас с ним были сложные отношения.
Ему, водопроводчику по специальности, успехи на помо­
сте позволили перебраться из Ленинграда в Москву, по­
ступить на факультет журналистики МГУ и в «Советский
спорт». Убедившись в его полной профессиональной бес­
помощности, Тарасов прикрепил Иванова ко мне.
Иванов являлся на работу к шести утра, до моего при­
хода составлял заметку, уезжал на лекции в МГУ и сно­
ва приходил к вечеру. Я охотно возился с его материала­
ми. Действовали магия спортивного имени и то, чтоон
быстро осваивал наше дело. Через год опекуны ему не
требовались. Он уже был полноценным работником, не
только со знанием предмета, но и грамотно писал о тя­
желой атлетике. Его статьи стали появляться во многих
газетах.
Раздражало меня в Иванове вот что. С одной стороны,
он вел себя как свой человек в нашей компании. В его
просторной квартире — он жил в доме рядом с памят­
ником Юрию Долгорукому на том же этаже, что и зять
Хрущева Алексей Аджубей, — мы иногда собирались
поговорить и выпить. С другой, слишком яростно и от­
кровенно, словно поднимал тяжелую штангу, рвался
Иванов к должностям. И шел по ступенькам служебной
лестницы путем, которым обычно пробирались наверх
5—3734

130

Евгений РУБИН

люди бесталанные: побывал председателем месткома,
секретарем партбюро, входил в разные общественные
комиссии и комитеты, чтобы быть поближе к редакци­
онному и спорткомитетскому руководству. Там, выслу­
шав мнение начальства, присоединялся к нему и с лег­
костью необыкновенной выступал против того, что так
горячо отстаивал в наших застольных дискуссиях.
Мы все больше отдалялись друг от друга. Ко времени,
когда у меня созрело решение покинуть Россию, мы не
всегда и здоровались. Теперь я в этом раскаиваюсь. Был
бы жив Дима Иванов, попросил бы у него прощения.
В 1978 году, когда я подал заявление об эмиграции,
пошедший на такой шаг автоматически превращался в
изгоя. Чтобы не ставить в неловкое положение прияте­
лей и избежать косых взглядов остальных, я попросил
жену взять в редакции справку, без которой не давали
выездную визу, о том, что материально я перед «Совет­
ским спортом» чист. Пока она сидела в кабинете кадровички, туда заходили по делу мои теперь уже бывшие
сослуживцы. Мой близкий приятель и превосходный
журналист Виктор Васильев притворился, что ее не уз­
нал. Зашел и член редколлегии и партбюро Дмитрий
Иванович Иванов.
— Ну как у вас дела? — участливо спросил он. — С
отъездом все в порядке? Женьке передай от меня огром­
ный привет. И ни пуха вам, ни пера в новой жизни.
Все это он говорил в присутствии заведующей отделом
кадров Ирины Ивановны Гошевой, которой по долгу служ­
бы положено было доносить о каждом услышанном слове
главному редактору «Советского спорта» и начальнику
управления кадров Всесоюзного спорткомитета.
Через полтора года Иванов был в командировке на
чемпионате мира по тяжелой атлетике в американском
городе Толидо. Уж не знаю, как умудрился он разыскать
мой нью-йоркский телефон, но, не считаясь с чудовищ­
ными по меркам тех дней расходами на междугородние
переговоры, позвонил, расспрашивал о жизни и обе­
щал, если удастся, заехать в гости.
Ни в тот раз, ни после повидаться нам не удалось.

Это бш о в спортивной редакции

131

Вот так, нежданно-негаданно, раскрывается человек,
казалось, изученный вдоль и поперек за два десятилетия
близкого знакомства.
Зимой 88-го года, когда я был на Олимпиаде в Калга­
ри, мне туда позвонила жена и оглушила известием: умер
Толя Пинчук. Мы с ним познакомились и подружились в
дни, когда и он, и я стремились проникнуть в «Советс­
кий спорт». Он тоже окончил Юридический институт,
только двумя годами позже, тоже с детства был спортив­
ным болельщиком, только ЦСКА, а не «Динамо», тоже
мечтал сделать спортивную журналистику своей профес­
сией. И тоже сделал.
Спортивный журналист любой другой газеты пишет
сегодня о футбольном матче, завтра о боксерском чем­
пионате, через неделю о лыжном марафоне или гребной
регате. Для нашей не годилось знать о спорте всего по­
немногу. У нас сотрудник тоже должен был уметь ориен­
тироваться в нескольких видах, но еще не хуже тренера
разбираться в одном.
Никому у нас в редакции не удалось стать таким «уз­
ким» специалистом, как Пинчуку. Он был живой энцик­
лопедией баскетбола. Разбуди его ночью, он мигом вы­
даст любые статистические данные об этой игре и о каж­
дом известном игроке. В СССР до таких тонкостей не
добирались и научные бригады. В американских профес­
сиональных спортивных лигах для их подсчета и систе­
матизации содержатся армии статистиков, до зубов воо­
руженные компьютерной техникой. Толе помогал справ­
ляться с этим сизифовым трудом единственный ассис­
тент — конторские счеты. И работали они с компьютер­
ной точностью, но без осечек, которые нет-нет да и дают
эти умные машины.
Баскетболисты платили Пинчуку дружбой за его без­
граничную преданность их игре. Корифеи той эпохи Ар­
менак Алачачян, Иван Едешко, Геннадий Вольное, Юрий
Корнеев были завсегдатаями в редакции и у него дома.
Умер, не дожив до 60 лет, Станислав Токарев, воз­
можно, самый блистательный журналист за всю исто­
рию «Советского спорта». Не верилось, что оболочка
смазливого мальчика, с пеленок избалованного родите­

132

Евгений РУБИН

лями, скрывает такую почтительность к слову, такой
безупречный литературный вкус, такую преданность делу
и такую работоспособность.
Токареву не завидовали. Зависть испытывает тот, кто
считает недооцененным себя. А мы понимали: писать так,
как он, нам не дано.
Звезды, будь то театр, спорт, эстрада, журналистика,
обычно капризны и эгоистичны. Токарев в нашем деле
был «суперстар», но одновременно, пользуясь спортив­
ным лексиконом, командный игрок. Он безропотно де­
лал маленькие заметки, подписи под фото, придумывал
заголовки к чужим статьям, ужимал свои, чтобы оста­
вить побольше места другим, оставался допоздна в ре­
дакции — помочь дежурному по номеру. Общей удаче он
радовался, как собственной.
Токарев, типичный солист, чьи статьи читатель сразу
узнавал по стилю, с готовностью принимал участие в
бригадах, назначавшихся для освещения крупных и дол­
гих турниров. Подписи всех, кто входит в бригаду, стави­
лись гуртом, по алфавиту, и гонорар делился на всех
поровну. Такая работа была в его, командного игрока,
натуре.
Мастеров класса Токарева в любой профессии назы­
вают маститыми. Ему этот эпитет не шел. Никто в редак­
ции не знал его отчества, и каждая девчонка-секретар­
ша обращалась к нему на «ты». А он, в свою очередь, в
каждую новенькую немедленно влюблялся, так же как
во всех молоденьких курьерш, стенографисток, внештатниц. Заметив в редакционном коридоре незнакомое де­
вичье лицо, он влетал в отдел и, грассируя, восторжен­
но кричал:
— Что за пгелестная кгошка!
Эта слабость Славы Токарева к юным представитель­
ницам прекрасного пола во многом предопределила его
журналистскую специализацию. В первые годы он увле­
кался многодневными велогонками — спортом чисто
мужским, выматывающим у атлета все силы и нервы. Но
постепенно его главными темами стали женская гимна­
стика и фигурное катание. Чемпионки 60-х и 70-х Годов
Лариса Латынина, Ирина Роднина, Людмила Турище-

Это было в спортивной редакции

133

ва, Ольга Карасева, Лариса Петрик, Людмила Пахомова
— героини лучших очерков Токарева.
Своему пристрастию к девицам, едва переступившим
порог совершеннолетия, или, по вошедшему сейчас в моду
определению, тинэйджерам, он изменил лишь однажды.
История того скоротечного романа вошла в летописи «Со­
ветского спорта», а сентенция из завершившего его заяв­
ления — в устное собрание редакционных пословиц.
Бригада «Советского спорта» из семи человек во главе
с Токаревым освещала Зимнюю спартакиаду 1967 года в
Свердловске. Седьмой впервые включили стенографистку.
Звали эту довольно привлекательную, но миновавшую
токаревский возраст дородную даму Рита Лозенко. Попу­
лярность в газете ей снискали романы с холостыми и же­
натыми сотрудниками. Она не делала из своих похожде­
ний секрета. Не скрывала и того, что очень хотела бы по­
полнить коллекцию покоренных Славой Токаревым. Сво­
ей цели она достигла уже в купе скорого поезда Москва—
Свердловск, пока остаток бригады сидел в вагоне-ресто­
ране. Продолжалась эта связь две недели — столько, сколько
сама Спартакиада. По возвращении в Москву бригадир в
присутствии своих подчиненных отчитывался на заседа­
нии редколлегии. Последняя фраза доклада вызвала у нас,
его соратников, шок. Токарев сказал:
— Опыт использования стеноггафистки Гиты полно­
стью себя опгавдал.
Юные и изящные девушки были пламенной, но не
единственной страстью Токарева. Другая — книги. И пе­
ред ними он не мог устоять. Однажды он со своей второй
женой Эллой был у меня в гостях, а на утро я обнару­
жил в тесных рядах томов на книжной полке пробел там,
где вчера еще стоял раздобытый с таким трудом одно­
томник Булгакова — украшение и гордость моей биб­
лиотеки.
Ну да Бог с ним, с однотомником. Булгакова я купил
в Нью-Йорке. Булгаков у меня теперь есть. Пропадет —
куплю еще. Нет Токарева...
Нет и Игоря Маринова, журналиста, превосходно вла­
девшего русским языком и почти так же французским.
Нет Юрия Моргулиса — газетного фоторепортера,
каких, по-моему, не было ни до, ни после него. Газета —

134

Евгений РУБИН

такое же производство, как завод. Если детали поступа­
ют в сборочный цех несвоевременно, срывается график
выпуска продукции. Разница в том, что автомобиль или
пылесос годятся к употреблению, если вышли с кон­
вейера с опозданием, а запоздавшая газета никому не
нужна. Моргулис — и только он один — умел, проведя
четверть часа у кромки футбольного поля, у ринга, у
фехтовальной дорожки, сделать снимок, годный для
фотовернисажа, проявить, отпечатать и сдать его вовре­
мя. Теперь, наверное, на такое способны многие его кол­
леги. Но тогда не было нынешних объективов размером с
дуло орудия крупного калибра. И снимали тогдашние
фотографы отечественными «Зенитами», которые их на­
следники побрезговали бы взять в руки.
Лишь двое из того скорбного списка, с которым я вас
познакомил, списка далеко не полного, — Пискарев и
Иванов были старше меня. Остальные моложе. И не смер­
тельные, неизлечимые недуги вроде рака их выкосили.
Я окидываю мысленным взором эту братскую могилу
и пытаюсь понять, почему так рано умерли люди, кото­
рых и роднят-то только профессия да ранняя смерть. И
не могу отделить одно от другого.
В 60-е годы пользовался известностью переведенный
на русский язык роман американского писателя Джона
Сильвестра «Вторая древнейшая профессия». Автор под­
разумевал под этим названием то, что первыми в исто­
рии человечества людьми, торговавшими своим ремес­
лом и жившими за этот счет, считаются проститутки,
вторыми — журналисты, только у первых товаром было
тело, у вторых — душа. Миша Марин, знавший роман
Сильвестра почти наизусть, говорил о нем: «Энцикло­
педия журналистики». И этот отзыв справедлив, пусть
само название отнюдь не бесспорно. Так вот, у Сильвес­
тра, да и из других источников, вычитал я, что по сред­
ней продолжительности жизни люди нашей специально­
сти занимают одно из последних мест, а вслед за ними
стоят рабочие горнодобывающей промышленности.
Понятно, я статистикой не располагаю, но думаю,
что и среди журналистов избравшие спортивную отрасль
плетутся в хвосте. Во всяком случае мои соотечественни­

Это было в спортивной редакции

135

ки. Я имею в виду настоящих спортивных репортеров,
которые составляли лишь часть именовавших себя так,
но ведущих жизнь обыкновенных кабинетных служащих.
Эти настоящие полжизни проводили, мотаясь из ко­
мандировки в командировку по городам и весям Совет­
ской страны. В Омске, Красноярске, Барнауле, Челябин­
ске, Свердловске, Новосибирске, Нижнем Новгороде,
Перми, Новокузнецке, Казани довелось мне вместе с
Юрой Моргулисом провести по полторы-две недели,
освещая большие турниры. Места, где воздух чище и еда
не так убога, я не упоминаю.
Платили нам суточные два шестьдесят и квартирные
рубль шестьдесят в день. Снять за квартирные номер, где
тебе не пришлось бы спать в соседстве с тремя незна­
комцами, было невозможно. Суточных хватало разве что
на суточные щи. Между тем, мы не относились к числу
настолько состоятельных людей, чтобы ежедневно док­
ладывать к этому довольствию собственные пятерки —
мы в своих семьях были кормильцами.
Мы возвращались с соревнований поздней ночью. Я
писал репортаж, он в душевой — единственной на весь
этаж — проявлял фотопленки. Потом — разговор с ре­
дакцией. И негде раздобыть хлеба местной выпечки, тя­
желого и кислого, с несъедобными комьями внутри, и
кусок колбасы, сделанной на местном комбинате, с
вкраплением пластинок сала такой твердости, что гло­
тать их надо было целиком и от вида которых станови­
лось дурно. И то, и другое заменяли сигареты. К счастью,
теперешние курильщики даже их наименований — «При­
ма», «Дукат» или, того хуже, «Памир» и «Дымок» — не
помнят. Заполнением легких дымом от этих медленно
разрушающих душу и тело табачных изделий заканчи­
вался один рабочий день и начинался другой. Они же
заменяли закуску к бутылке водки тамошнего разлива,
пахнущей денатуратом. Без этого снотворного не заснешь.
Сильвестр от имени своего героя Неда Горса произ­
носит фразу: «Алкоголизм — профессиональная болезнь
журналистов». И делает точное замечание: репортеры не
пьют по выходным, когда отдыхают, они пьют в будни,
чтобы снять усталость. Но ни автор «Второй древнейшей

136

Евгений РУБИН

профессии», ни его персонаж не могли и вообразить,
каковы условия труда их российских коллег.
Мы возвращались из командировки и прямо с аэро­
дрома ехали в редакцию — сдать последний отчет, отпе­
чатать фотографии чемпионов. И никаких отгулов: жур­
налист — человек с ненормированным рабочим днем,
за все проведенные в труде вечера и выходные ему при­
читается 24-дневный отпуск.
Верно, поездка на соревнование — эпизод. Но и в
Москве у нас выдавались редкие свободные вечера. По­
чти все съедали дежурства, встречи с людьми, у которых
можно было разжиться информацией, взять интервью,
проконсультироваться по специальному вопросу, просто
посиделки в редакции или Доме журналиста; в нашем
деле такое общение — необходимость.
Приходишь домой, где тебя ждет горячий душ и чис­
тая постель, и засыпаешь с ощущением человека, сбро­
сившего с себя тяжелую ношу. Но газета живет один день,
и утром надо начинать все заново, чтобы заполнить ее
опять чистые страницы. С этой мыслью просыпаешься по
зову будильника, который звонит ровно в 8 утра — в
половине десятого ты должен переступить порог редак­
ции и расписаться в книге приходов и уходов.
По своему опыту знаю: для втянувшегося в этот ритм
он становится естественным. До определенного возраста
человеку кажется, что он ведет нормальное существова­
ние и что болезни — это для других. Первые сигналы не
настораживают. А ко времени, когда недуги наваливают­
ся всей своей тяжестью и все вместе, в стареющем орга­
низме уже не хватает сил им сопротивляться.
Я эмигрировал в 49 лет и незадолго до отъезда едва не
попал на операционный стол — кровоточила язва две­
надцатиперстной кишки. Напоминает мне она о себе и
теперь, 20 лет спустя, но изредка. Не перемена страны
спасла меня от роковых ее последствий, а перемена об­
раза жизни.
Я взялся за книгу, которая перед вами, возвратившись
с Зимних Олимпийских игр 1998 года. Там я работал бок о
бок с репортерами, сменившими мое поколение.

Это было в спортивной редакции

137

Нас, корреспондентов московской газеты «Спорт-экс­
пресс», было семеро — пять пишущих и два снимающих.
Старший из шести москвичей — на 20 лет моложе меня.
Если отбросить бытовую сторону жизни в те полмесяца,
что продолжалась Олимпиада, все было как когда-то:
метания по аренам Нагано, отчеты, интервью, поиски
своей темы, ночные бдения в снятом для нас редакцией
на территории пресс-центра помещении, где все пепель­
ницы заполнены горами окурков, а на полу опустошен­
ные бутылки.
Между часом и двумя ночи (в Москве это — восемь
вечера) ставилась последняя точка в последней сегод­
няшней заметке и можно было ехать в отель. Но никто не
поднимался из-за стола. Так бегун, пройдя длинную ди­
станцию и смертельно усталый, должен пробежать еще
пол круга, чтобы умерить пульс и нервное напряжение.
Обычно кто-нибудь произносил, как пароль:
— Ну что, может, по рюмочке? — и восприняв общее
молчание как знак согласия, открывал дверцу холодиль­
ника. Кто знает, сколько длились бы эти полкруга после
финиша, если бы последний автобус в пресс-деревню
отходил позже половины третьего.
В нашей команде я оказался не только самым пожи­
лым, но и самым болезнеустойчивым. На остальных,
которых я застал в день прилета такими здоровыми, жиз­
нерадостными, цветущими, напали старые враги, давно
о себе не напоминавшие — артриты, астмы, высокое
кровяное давление, расширения вен.
Среди новобранцев «Советского спорта» поры массо­
вого набора, открывшего дверь в газету и мне, были
женщины. Их имена, может быть, помнят старые чита­
тели: Ирина Гладкова, Лидия Лопачева, Мария Кондра­
тьева, Нина Беляева, Светлана Пальмова. Их, кроме
Светланы, которая и поныне трудится в «Советском
спорте», я потерял из вида. Но пока вести о них доходи­
ли до меня, все были живы-здоровы. Говорят, что жен­
щины более живучи, чем мужчины. У меня на данный
случай есть иное объяснение. Они писали о школьной
физкультуре, о спортивном кинематографе, делали об­
зоры писем, готовили статьи бюрократов. Каждоднев­

138

Евгений РУБИН

ная, не знающая ни начала, ни конца работа на нена­
сытного зверя — сегодняшний газетный номер — обо­
шла их стороной.

От сержанта до генерала
Из отдела Тарасова я пошел на повышение. Меня
пригласил к себе в заместители редактор отдела спортив­
ных игр Виктор Васильев. Так за каких-то два-три года я
достиг предела, потолка редакционной карьеры, пере­
прыгнуть который при моих анкетных данных было не­
возможно. Правда, потом я долго этим отделом руково­
дил, но в официальных документах именовался «и. о.» —
исполняющий обязанности редактора отдела.
Евреи с древних времен называют себя Богом избран­
ным народом. В дружной семье народов СССР их называ­
ли не иначе, как «лица еврейской национальности». Слово
«еврей» было изъято из официального употребления на­
равне с нецензурными выражениями. В периоды кампа­
ний по разжиганию у населения антисемитских страстей
в устный и письменный обиход вводились термины-си­
нонимы: «сионисты» и «космополиты всех мастей». «Ли­
цам еврейской национальности» оставалось благодарить
партию и правительство за деликатность: два эти опре­
деления вполне можно было заменить коротким, ясным
и звучащим недвусмысленно словом «жид».
За двадцать без нескольких месяцев лет моей работы в
«Советском спорте» накал таких кампаний редко дости­
гал высшей точки. Но процентная норма для поступаю­
щих в лучшие вузы и претендующих на определенные
должности сохранялась независимо от политической си­
туации. Мой знакомый, кандидат физических наук Ми­
хаил Иванович Киселев в начале «оттепельных» 60-х под­
рабатывал, принимая экзамены у поступавших в МВТУ
абитуриентов. Вот что он рассказывал об этом своей жене,
которая, презрев процентные нормы, позже ушла от него
ко мне:
— У меня инструкция: еврей не должен получить про­
ходной балл. А они, как правило, весь школьный курс

Это было в спортивной редакции

139

знают назубок. Приходится выходить за рамки школьной
программы. Иногда задаешь вопрос, на который не вся­
кий студент ответит. Ставишь низкую оценку, и стыдно
парню в глаза смотреть.
Не то чтобы Михаил Иванович, выходец из семьи
отставного офицера, питал к Богом избранному народу
большую симпатию. Познакомившись со мной, он в раз­
говоре с женой, тогда его, а потом моей, дал мне такую
характеристику: «Еврей, но приличный парень». Кому,
однако, охота ломать человеку будущее, лишая его воз­
можности заниматься делом, которое, скорей всего, яв­
ляется его призванием?
Тем не менее мое назначение не вызвало удивления в
редакции. В ней, как и в любом советском учреждении,
даже артели инвалидов, все должности делились на две
категории — номенклатурные и неноменклатурные. У нас
посты главного редактора и его заместителей были но­
менклатурой ЦК КПСС. Заведующих ведущими отдела­
ми, которые входили в состав редколлегии, утверждал
Всесоюзный спорткомитет. Остальных, в том числе за­
местителей редакторов отделов, доверялось подбирать
газетному начальству самостоятельно. Они и считались
неноменклатурными.
Привел этот порядок к странной, на первый взгляд,
ситуации: не только у нас, но и во многих других редак­
циях, что ни зам, то либо Шустер, либо Лифшиц, либо
Гуревич. И то же самое в секретариатах. Так что я не был
исключением. Новоскольцеву не потребовалось испраши­
вать ничьего разрешения, чтобы нашить на мои солдатс­
кие погоны сержантские лычки. Но когда потребовалось
поставить меня во главе отдела, ему пришлось добавить
к моему титулу буквы «и. о.».
Новоскольцев был вообще не слишком удобной фи­
гурой для Всесоюзного спорткомитета, поскольку при­
ходился зятем секретарю ЦК КПСС Поспелову. Даже когда
того понизили, сделав директором Института МарксаЭнгельса, для комитетского руководства он остался на­
столько важной персоной, что оно предпочитало не свя­
зываться с поспеловской родней. Зато едва Поспелова

140

Евгений РУБИН

отправили на пенсию, уволили и Новоскольцева, заме­
нив его Николаем Семеновичем Киселевым, который
немедленно получил указание подобрать на мое место
более подходящую кандидатуру.
Пока же до смены редакционной власти было дале­
ко, и я делал первые шаги как заместитель Виктора Ва­
сильева.
Работать с Васильевым, журналистом экстракласса,
было весело и интересно. Он все делал легко. Особенно
писал. А писал он о футболе, баскетболе, шахматах и
теннисе. Читатели его любили. Хотя знатоки, признавая
достоинства стиля Васильева, упрекали его в некоторой
поверхностности. В этих упреках была доля правды. Вик­
тор так увлекался формой — поисками эпитетов и срав­
нений, что, случалось, перебарщивал в оценках. В об­
щем, публика ему это прощала.
Он относился к небольшой группе мастеров нашего
дела, которые пришли в спортивную журналистику вскоре
после войны и заставили читателей и коллег перестать
видеть в ней занятие второго сорта. К их числу я отношу,
помимо Васильева, уже упоминавшегося Тарасова, Мар­
тына Мержанова и Льва Филатова, первых редакторов
приложения к «Советскому спорту» еженедельника «Фут­
бол», Александра Вита, тоже писавшего о футболе, Ар­
кадия Галинского и Александра Кикнадзе — киевского
и бакинского корреспондентов «Советского спорта».
Никто из них не был бескрылым ангелом. И друг с
другом они жили совсем не мирно. Кто-то имел склон­
ность к демагогии, кого-то раздражал напор молодых,
кого-то обуревало тщеславие. Объединяли же всех под­
линная интеллигентность и стремление выразить себя в
печатном слове. Спорт они знали и понимали. Но, как
мне кажется, не это привело их в нашу, а не в другую
газету.
При всей поднадзорности спортивной прессы партии
и государству она все же не требовала от пишущих тако­
го раболепия, как от журналистов, специализировавших­
ся в политике, промышленности, культуре, сельском
хозяйстве. В очерке о Льве Яшине, или Михаиле Тале,
или Валерии Брумеле можно было обойтись без упоми­

Это было в спортивной редакции

141

нания их коммунистического мировоззрения, идейнос­
ти и желания своими достижениями отблагодарить партию
за материнскую заботу о спорте. В рассказах о передовых
доярках, токарях, ученых и рационализаторах эти атри­
буты были обязательны.
Я и мои ровесники по стажу многим обязаны назван­
ным мною людям. Они установили уровень, к которому
мы просто обязаны были стремиться. В частности, мне
больше всего дало общение с Васильевым и Филатовым,
который был моим начальником в течение семи предэмиграционных лет. А по-человечески ближе всех из них
мне Аркадий Галинский, с которым я переписывался
уже живя в США.
Нет, я никогда не пытался никому подражать. Их вли­
яние на меня лучше назвать косвенным. Мы подолгу раз­
говаривали о журналистах и журналистике. Высказыва­
ния Филатова отличались серьезностью и глубиной, Ва­
сильева — остротой и парадоксальностью, Галинского
— категоричностью и непримиримостью.
От Филатова я услышал формулировку, которую на­
писал бы крупными буквами у входа на факультет жур­
налистики: «Всех журналистов можно разделить на две
группы, к одной относятся те, кто свои материалы пи­
шет, к другой — те, кто их составляет». С того дня, как
Лев Иванович сказал эти слова в моем присутствии, я
примеривал его градацию на каждого своего коллегу и
имел миллион возможностей убедиться: это правило не
знает исключений. Примерял я «закон Филатова» и на
себя. И уже хотя бы поэтому никогда не мог позволить
себе работать методом составления.
Однажды мы, молодые подчиненные Васильева, со­
брались по какому-то поводу в его кабинете. Когда обсу­
дили все дела, один из присутствующих, Женя Бирун, с
которым мы были не просто тезками, но и носили фа­
милии, состоящие из одинаковых букв, спросил:
— Витя, у тебя постоянно выходят книги. Поделись
секретом, как тебе удается получать в издательствах за­
казы?
Васильев, не задумываясь и, как всегда, когда острил
или язвил, чуть заикаясь, ответил:

142

Евгений РУБИН

Вот вам мой рецепт: старайтесь писать хорошо.
Васильев обладал редким для человека непьющего и
некурящего свойством — страстью к игре на деньги. Бы­
вало, в разгар нашего совещания в дверь его кабинета
без стука входил фоторепортер Борис Светланов. Уве­
ренный, что явился по делу более важному, чем то, ко­
торым занимаемся мы, он опускал руку в карман и про­
износил:
— Сколько?
Васильев называл несколько цифр, Светланов доста­
вал из кармана зажатые в кулаке купюры и вместе с
Васильевым проверял номера на них. Тут же выявлялся
размер выигрыша того или другого согласно правилам
босяцкой игры в «железку», или,хпо-заграничному,
«шман-де-фер», производилась выплата, и Светланов по­
кидал помещение.
Васильев играл во что угодно — в преферанс, в по­
кер, в шахматы, даже в пинг-понг, лишь бы на деньги.
Как-то в разгар рабочего дня он вбежал к нам в комнату
и обратился ко мне, своему заместителю:
— У меня Лацис (был такой фельетонист, деятель
Федерации настольного тенниса и муж поэтессы Екате­
рины Шевелевой). Мы играем «блиц». Пойди на планерку.
Возвратившись с заседания, на которое обязан был
являться каждый зав отделом, я постучал в запертую дверь
его кабинета, чтобы передать указания начальства. Вик­
тор, не открывая, прокричал:
— Делайте, что сказано! И зайди перед уходом.
Выполнить его приказ я не смог: дверь по-прежнему
была на замке. На следующее утро то же. Я все же потре­
бовал впустить меня. Они сидели за Васильевским сто­
лом, торопливо делали ходы на стоящей между ними
доске и нажимали кнопки шахматных часов. Они сража­
лись в ту разновидность «блица», где каждому дается на
партию 5 минут.
— Ты хоть Стелле позвонил? — спросил я, предста­
вив себе, что может подумать жена известного ловеласа
Васильева, не ночевавшего дома.
— Все в порядке, — ответил он. — Она сама сюда
звонила и не волнуется. Днем сходишь на планерку.
—

Это было в спортивной редакции

143

Больше я в тот раз к нему не заглядывал. Но уходя с
работы, проверил: дверь была заперта.
Когда мы изредка пеняли своему заву на то, что он
подает нам дурной пример, он, немного заикаясь, от­
вечал:
— Делайте не то, что я делаю, а то, что я говорю.
Больше всего хлопот было у Васильева с Толей Пинчуком. Тот не мог даже маленькую заметку написать так,
чтобы не попытаться изобрести оригинальный ход. Из-за
этого его материалы главный редактор нередко снимал
из номера. У Пинчука набралось целое собрание набран­
ных, но неопубликованных сочинений, с которыми он
ходил по редакции и жаловался на редакторскую тупость.
И Виктор, выпустив книгу «Загадка Таля», подарил эк­
земпляр Пинчуку с такой надписью: «Толе Пинчуку,
автору нашумевших гранок».
Филатов обладал даром удивить читателя выбором из
груды слов единственного — самого точного и одновре­
менно не близко лежащего. Васильев искал парадоксы и
яркие сравнения. И оба достигли на избранном пути боль­
ших высот.
Галинский был мастером не только письменного, но
и устного творчества. Он мог, заглянув мимоходом в ка­
кой-нибудь отдел и услыхав там разговор на любую тему,
бросить реплику, другую, затем завладеть всеобщим вни­
манием и превратить беседу в собственный монолог. Его
речи отличались страстностью, и каждое слово он под­
креплял мимикой, жестом, движением тела.
Он некоторое время комментировал футбольные матчи
на Центральном телевидении. Его ораторское дарование
и умение владеть аудиторией еще выигрывали на фоне
телерепортажей старожилов. Они это почувствовали и
позаботились о том, чтобы Галинский ушел из ТВ.
Среди множества его высказываний мне глубже всего
врезалось в память одно. Адик (так все называли Аркадия
Романовича) в каждом появившемся у нас новичке ви­
дел будущую звезду журналистики. Естественно, он чаше
всего обманывался в своих ожиданиях. Когда я напоми­
нал ему об этом, он огорченно отвечал:
— Хороших кровей, но в щенках замучен.

144

Евгений РУБИН

Так оно, возможно, и было.
Рассказать об этих людях, тянувших и нас наверх, я
счел необходимым. Конечно, историк советской прессы
той эпохи может познакомиться с их работой по кни­
гам, которые они написали. Но журналист — не писатель.
Его имя и его книги стираются из памяти куда быстрее.
Так же как эти, ушли в небытие для сегодняшней
публики имена главных редакторов «Советского спорта»
Владимира Андреевича Новоскольцева и Николая Се­
меновича Киселева, с которыми мне довелось работать.
Они просидели в своих креслах по десятку с лишним
лет, а после них сменилась целая толпа. Но сменивших я
уже не застал.
Эти же — достаточно типичные для своего времени
газетные боссы, хотя людей, менее похожих друг на дру­
га, не сыскать.
У Новоскольцева было прозвище Маленький Аджубей. И тот, и другой взлетели на орбиту, как космичес­
кие ракеты — с реактивной скоростью и по вертикали.
Оба проделали этот путь, перемахивая через ступени
крутой карьерной лестницы. Литсотрудник «Комсомол­
ки», зам ее редактора, редактор и, наконец, главный
редактор «Известий» — траектория движения «большо­
го». Сотрудник многотиражки на послевоенном Днепрострое, спортивный репортер «Правды», шеф «Советско­
го спорта» — так мчался «маленький».
Для обоих роль ракетоносительниц сыграли жены, для
«первого зятя страны» — дочь Хрущева Рада, для моего
начальника — дочь Поспелова Евгения. И оба, когда их
тести были смешены со своих постов, вошли в плотные
слои атмосферы. Аджубея приютил в журнале «Советс­
кий Союз» Грибачев. Попечению Новоскольцева ввери­
ли третьесортный журнал «Спортивные игры». Оба оста­
лись без правительственных приемов и заграничных по­
ездок во главе делегаций.
Сформулированный Васильевым девиз «Делайте не то,
что я делаю, а то, что я говорю» Новоскольцев мог бы
повесить над своим рабочим столом.
Его излюбленное изречение: «Пусть земля горит под
ногами пьяниц!». Если ему доносили, что работник «Со­

Это было в спортивной редакции

145

ветского спорта» был нетрезв в общественном месте,
того ждала безжалостная расправа. Мне даже трудно при­
помнить всех, кого Новоскольцев уволил по этой при­
чине. Он, конечно, не мог не знать, что в редакции
почти нет трезвенников. Но для принятия мер ему тре­
бовался сигнал.
Между тем сам Новоскольцев являлся в редакцию,
прилично выпив. Исключение составляли дни, когда его
мучили почечные колики. Как-то я сидел в закусочной
«Украина» — по соседству с «Советским спортом» на
улице Богдана Хмельницкого — и увидел своего главно­
го. Он, не садясь за столик, попросил у официантки
рюмку коньяку, потом еще одну и ушел. На планерке
выяснилось, что утром Новоскольцев был в ЦК, где за­
пах спиртного слышат за версту, а потому туда надо яв­
ляться трезвым как стеклышко. По дороге оттуда на службу
он спешно опохмелился.
Если наш главный проводил заседание стоя за сво­
им креслом, это был верный признак: сегодня он пере­
брал больше обычного. В такие дни его призывы, разно­
сы и приказы звучали непререкаемо. Правда, мы знали:
протрезвев, он об одних не вспомнит, о других будет
сожалеть.
Именно так — стоя и опираясь обеими руками на спин­
ку кресла — он на редколлегии приказал мне передать
Пинчуку, чтобы тот подал заявление об уходе. Я догады­
вался, за что невзлюбил Новоскольцев Пинчука. Был у
Толи, хорошего работника, журналиста с именем, грех
— внешнее сходство с Новоскольцевым: такие же выс­
тупающие из орбит глазные яблоки, вьющиеся кашта­
новые волосы, ниже среднего рост. Их даже путали иног­
да. Я ответил главному, что у меня претензий к Пинчуку
нет и пусть Новоскольцев, если считает нужным его уво­
лить, обойдется без передаточного звена. Тому ничего не
осталось, как согласиться.
После редколлегии мы собрались всем отделом обсу­
дить, как вести себя теперь Пинчуку, и решили, что на­
падение — лучшая защита: пусть он сам идет к редактору
объясняться. И на следующее утро Толя засел в прием­
ной Новоскольцева, который, как всегда, задерживался

146

Евгений РУБИН

где-то в директивных органах. Наконец, он появился. Но,
увидав Пинчука, исчез в кабинете одного своего замес­
тителя. Вышел оттуда и завернул к другому. Снова вы­
шел, но незваный гость терпеливо ждал. И тогда Новоскольцев, даже не заглянув к себе в кабинет, крикнул
секретарше: «Я уехал в ВЦСПС. Буду во второй полови­
не дня». И испарился.
В конце концов Пинчук уволился из «Советского
спорта» по собственному желанию. Но Новоскольцева к
тому времени уже не было в газете. Их разговор так и не
состоялся.
Того, что сам он — человек пьющий, наш главный и
не думал скрывать. Мне пришлось дежурить с ним в ти­
пографии после его возвращения из командировки в
Ереван. Я спросил, как прошла поездка. Вот его рассказ:
— Незабываемое впечатление осталось у меня от по­
сещения подвалов «Арарата». Меня пригласил туда их ди­
ректор. Собралось все руководство. Передо мной поста­
вили четыре крошечные рюмочки, в них налили по не­
скольку капель коньяка из четырех шприцев, которыми
выцеживают напиток из бочек, и попросили дать каж­
дой рюмке характеристику. Я пригубил все четыре и выс­
казал мнение об их возрасте и сорте винограда, из кото­
рого они сделаны. Присутствующие были поражены. Ктото заявил, что по призванию я дегустатор. Потом повто­
рили опыт — опять четыре шприца и четыре рюмки. Я
снова дал оценку каждой пробе. И тогда директор сооб­
щил, что содержимое всех рюмок на этот раз взято из
одной бочки, где хранится трехзвездочный коньяк про­
изводства этого года.
Самой неожиданной была мораль, которой настави­
тельным тоном закончил Новоскольцев свою притчу:
— Так вот, Женя. Когда садишься за стол, важна пер­
вая стопка. Дальше можешь пить хоть денатурат.
Затем он, как обычно, когда дежурил по номеру,
посмотрел на часы и объявил:
— Важные материалы я просмотрел, остальное про­
читаете сами и подпишете газету в свет. Я поехал.
Писать Новоскольцев умел. Излюбленным его жан­
ром был фельетон. Иногда он подписывал их своей под­

Это было в спортивной редакции

147

линной фамилией, иногда — псевдонимом «В. Андреев».
Этими произведениями он очень гордился и благодаря
связям в издательствах выпустил их сборник. Зато тех,
кто тоже считал себя фельетонистами, терпеть не мог,
корежил их работы, вычеркивая синим карандашом це­
лые абзацы. Одного, наиболее одаренного, Юрия Алек­
сеева, и вовсе, воспользовавшись пустяковым поводом,
изгнал из «Советского спорта». Правда, того без промед­
ления подобрал журнал «Крокодил».
Внешними знаками благоволения Новоскольцев ода­
ривал исключительно заведующих неспортивными отде­
лами — присланных Всесоюзным спорткомитетом чи­
новников, обожавших выступать на собраниях и разби­
рать персональные дела. Однако, улучив свободную ми­
нуту, он раз-другой в день забегал к Тарасову послушать
его стихи. Иногда я заставал их за таким занятием: Тара­
сов начинал читать стихотворение Пастернака, или Ман­
дельштама, или еще кого-то из поэтов «Серебряного
века», фактически запрещенных в СССР, а Новосколь­
цев подхватывал с очередной строфы и продолжал до
тех пор, пока Тарасов не перенимал у него эстафету. Не
думаю, что были в те годы другие редактора ведущих
газет, способные продемонстрировать такое знание и
понимание настоящей поэзии.
В одном из наших бесконечных споров с Васильевым
о Новоскольцеве, который мне бьш в общем и целом
симпатичен, а Виктору — решительно нет, я упомянул о
прекрасном литературном вкусе редактора. Как всегда в
таких случаях, чуть заикаясь, Васильев ответил:
— Ты прав. Только использует он свой тонкий вкус
для того, чтобы вычеркивать лучшие места в чужих мате­
риалах.
Я не мог не признать, что в этих словах моего менто­
ра была изрядная доля правды.
Николай Семенович Киселев был человеком без роду
и племени, проще говоря, без связей. Его выдвинули в
журналисты с комсомольской работы и бросили на ук­
репление «Московского комсомольца». С тем же успехом
он мог укрепить руководство Союза художников, треста
ресторанов или фабрики игрушек. Из областного «Ком­

148

Евгений РУБИН

сомольца» его перевели во всесоюзную «Комсомолку»,
где он возглавил отдел спорта и стал секретарем парт­
бюро. В этой газете издавна существовал неофициальный
возрастной ценз. И когда Киселев подошел вплотную к
этому цензу, его сделали заведующим спортивным отде­
лом ТАСС и уже оттуда перевели на место Новоскольцева.
Став газетным генералом, Ник-Сэм, как его называ­
ли за глаза во всех редакциях, не перестал быть солдатом
партии — трудолюбивым, исполнительным, непьющим
и не обсужаающим полученные приказы.
Меня он знал еще до прихода в «Советский спорт»,
хорошо относился ко мне и не скрывал, что доволен
отделом спортивных игр. Но Новоскольцев, с которым
я, бывало, ссорился и при котором неоднократно полу­
чал наказания за действительные и мнимые провиннос­
ти, терпел меня в роли руководителя этого отдела. НикСэм, едва заступив на свой пост, вызвал меня и грустно
информировал:
— Женя, комитетское управление кадров потребова­
ло, чтобы в редакции не было никаких «и.о.». А вас они
не хотят утверждать в должности члена редколлегии. Вот
и давайте вместе поищем вам работу, не требующую ут­
верждения.
Так и пришлось мне после семилетнего исполнения
редакторских обязанностей в 1969 году перебраться сна­
чала к родным пенатам, в отдел массовых видов, а отту­
да, по предложению Филатова, в еженедельник «Фут­
бол», который превратился к тому времени в «ФутболХоккей».
Киселев был вообще добрым и совестливым челове­
ком. По своей воле никогда мухи не обидел. На Зимнюю
Олимпиаду в американский город Лейк-Плэсид приле­
тела сотня журналистов из СССР. Киселев — единствен­
ный, встречая в пресс-центре меня, корреспондента «Ра­
дио Свобода», подходил и на глазах у всех говорил мне:
— Здравствуйте, Женя.
В редакции Киселев просиживал до ночи, никогда не
позволял себе отлучаться по личным делам и прочиты­
вал каждую строчку, которой предстояло появиться на
газетной полосе. Это качество помогло Ник-Сэму изу-

Это было в спортивной редакции

149

чить спорт и его людей. А сердце свое он раз и навсегда
отдал одному виду — скоростному бегу на коньках.
С наступлением осени без заметок о коньках не обхо­
дился ни один газетный номер. Мы давали списки луч­
ших конькобежцев мира, СССР, республик, ведущих в
этом спорте держав и стран, чемпионы которых не вы­
играли бы в России областных соревнований. Эти замет­
ки Киселев писал лично, приносил их из дому и сдавал
в набор. Как бы тесно ни было в завтрашнем номере,
никто не решался спросить главного, нельзя ли отложить
на день его творение. В дни установления рекордов НикСэм создавал целые полотна: история рекорда, имена всех
прошлых обладателей «от Ромула до наших дней», дан­
ные о новом герое, раскладка его бега по кругам.
На крупные международные и всесоюзные турниры
по конькам редактор ездил сам, и, пока турнир шел,
редакцию лихорадило. Все сроки сдачи газеты в печать
срывались. Дежурный сидел в типографии до рассвета.
Каждый час на его столе звонил телефон — Киселев
передавал поправки и уточнения.
На чемпионат СССР, если память мне не изменяет, в
Челябинске, он взял с собой Мишу Марина, и они там
жили в одном гостиничном номере. После Марин рас­
сказывал:
— Он часов пять просидел над отчетом, продиктовал
его по телефону и начал ходить вдоль и поперек номера.
Ходил, ходил, потом присел к столу и стал что-то выма­
рывать и что-то вписывать. Снова заказал телефонистке
Москву. Передал поправки, встал и опять принялся хо­
дить. Вдруг вспомнил еще что-то и взялся переделывать.
И так раз пять...
Писал Киселев, по Маяковскому, «утомительно и
длинно, как Доронин». И в том же духе говорил. Он счи­
тал своим долгом подводить итоги всех редакционных
собраний, летучек, совещаний. Поднимался со своего
места, и глаза присутствующих мутнели от предвкуше­
ния тоски. Нельзя было в такие минуты не сочувствовать
Ник-Сэму, мучительно подбирающему слова и безуспеш­
но ищущему выход из начатой фразы.

150

Евгений РУБИН

Косноязычие нашего главного редактора имело свою
причину. В партийных уставах и инструкциях нет никаких
указаний на то, что руководящий работник идеологичес­
кого фронта должен читать книги. Вот солдат партииКи­
селев и не читал их. Да и ничего другого, кроме того, что
отправлял в набор. Все слова и выражения, которые он
включал в свои статьи и речи, он когда-то где-то уловил
на слух и повторял их так, как они ему услышались. В
результате из его уст вырывались на свет чудовищные из­
речения, которые тут же превращались в анекдоты.
Взявшись рассказывать о Киселеве, я с ужасом уста­
новил, что за давностью лет большинство созданных им
языковых перлов выпало из памяти. К счастью, был в
редакции их собиратель, превосходный журналист-меж­
дународник Алексей Григорьев, сотрудничающий сей­
час в «Независимой газете». Я разыскал Лешу, и он при­
слал мне список, уточнив, что в нем лишь избранное.
Вот оно:
• Были мы в Брюсселе, смотрели кино. Там все ИЗБИЯНСТВО и ИЗБИЯНКИ.
• Пуганая КОРОВА куста боится.
• ЛейБ-мотив.
• ПоДстамент.
• ОКОЛОТОЧНЫМ путем.
• Персона нон-ГРАНТ.
• Рвать и метать ИКРУ.
• ФИТЮЛЬКИНА грамота.
• Ничтоже СУМЯТИША.
• Связывать руками и ногами.
• Мы все расписали СКОРЛУПЕЗНО.
• Очень СКОРЛУПЕЗНО поработал товарищ.
• Он ПАЛЕЦ О ПАЛЕЦ НЕ СДЕЛАЛ для этого.
• Дмитрий Иванович может это подтвердить в страда­
тельном падеже.
• КОМПОТЕНТЫ физкультурного движения.
• Триптих? Это что такое? Три — ясно. А что такое
ПТИХ?
• АЭРОГВАЙЦЫ забили нам неправильный гол в
Мехико.
• ВИКИНГ-энд.

Это было в спортивной редакции

151

• На трибунах сидели СОМБРЕТКИ.
• Из мухи ВЫСОСАЛИ слона.
• Смотреть сквозь СПУЩЕННЫЕ РУКАВА.
• Вы, Миша, пишите, а я потом ВСТАВЛЮ свои
КУПЮРЫ.
• ЯШКАТЬСЯ (с ударением на первом слоге. — Е. Р.).
Только не принимайте Киселева за шутника. Да на­
рочно такое и не придумаешь.
Умер Николай Семенович в середине 80-х годов. В его
кончине, конечно же, не последнюю роль сыграла тра­
гедия, пережитая семьей Киселевых еще до моего отъез­
да. Учреждение, где работала жена нашего главного, по­
лучило льготные путевки на новогоднее путешествие в
Ереван. Она купила две — для 23-летнего сына и 20-летней дочери. Самолет, на котором они летели, врезался в
землю под Воронежем.
Николай Семенович вышел на работу через два дня
после этой катастрофы.

Глава 5
Ч Т О НАШ А Ж И З Н Ь ? И ГРА
Час зачатья и полвека спустя
Это был замечательный матч. Пар от дыхания несколь­
ких десятков тысяч зрителей клубился над трибунами.
Мерный топот обутых в валенки и черные матерчатые
боты, прозванные в народе «прощай, молодость», и по­
хлопывание в такт этому топоту рукавицами прерыва­
лись взрывами восторженных аплодисментов и возгласа­
ми разочарования...
Был разгар зимы 1946 года. На Малом поле московс­
кого стадиона «Динамо» играли две лучшие хоккейные
команды той поры — ЦСКА и «Динамо». По матовому
льду мчались хоккеисты в белых и красных свитерах. Сре­
ди них болельщики легко узнавали своих идолов — ди­
намовцев Василия Трофимова, Сергея Ильина, Михаи­
ла Якушина, Всеволода Блинкова, армейцев Всеволода
Боброва, Владимира Никанорова, Александра Виногра­
дова. Эта знаменитые мастера зимой перекочевывали с
зеленого газона главной арены «Динамо» на лед Малого
поля, меняли большой кожаный мяч на маленький, спле­
тенный из розовых ниток, и подбитые шипами бутсы —
на коньки. И вместе с ними перебирались с футбольных
трибун на хоккейные, поменьше, за что и называлось
поле Малым, их почитатели. Мороз никого не отпугивал.
Люди смотрели игры хоккейного чемпионата стоя на зас­
неженных лавках.
Окончился первый тайм, и зрители потянулись к вы­
ходам — размять ноги на аллеях динамовского парка,
съесть бутерброд с ветчинно-рубленой колбасой, выпить
стакан горячего кофе, который буфетчицы разливали из
титанов, пробиться, кому повезет, в павильон — запас­
тись теплом на второй тайм.

Что наша жизнь? Игра

153

Покидавших свои места остановил голос из репро­
дуктора: «Товарищи, сейчас группа студентов Институ­
та физкультуры покажет вам новую игру — канадский
хоккей». На этот зов откликнулись далеко не все. Я, уче­
ник девятого класса московской школы №12, оказался в
числе любопытных.
На лед вышли несколько служителей в валенках и
ватниках. Они оградили прямоугольный сектор в середи­
не поля, по обеим его сторонам установили сколочен­
ные из досок ворота и исчезли. Их сменила дюжина уча­
стников показательного матча. По пять человек в каждой
команде были одеты в формы тех же цветов, что игроки
«Динамо» и ЦСКА. Вратари в стеганых телогрейках и кеп­
ках напоминали лесорубов.
Хоккеисты были вооружены клюшками. Но в отличие
от тех, которыми пользовались ушедшие на перерыв —
удобных в обращении, изящных, с изогнутыми как ле­
бединые шеи наконечниками, — студенты держали в
руках длинные неуклюжие палки с обмотанными чер­
ной изоляционной лентой крюками. Этими похожими на
кочергу палками играющие старались загнать черную не­
послушную каучуковую шайбу в чужие ворота, но ниче­
го путного у них не получалось.
Жалкое это было зрелище, нудное и некрасивое. Игра­
ющие сталкивались друг с другом, бортики от прикосно­
вения игрока или удара шайбы разъезжались, и служите­
ли ставили их на свои места. То и дело сдвигались ворота,
и это тоже служило причиной перерыва на ремонт.
Наконец десять тоскливых минут истекли, рабочие
убрали декорации, на арену вернулись хоккейные вирту­
озы, трибуны заполнились снова, и возобновился на­
стоящий матч.
Домой я ехал на метро. В вагоне было как всегда после
таких игр: к обсуждению хода и исхода матча присоеди­
нялись новые спорщики, дискуссия быстро стала общей.
О происходившем в антракте никто не обмолвился ни
словом. О нем видевшие эту убогую пародию на настоя­
щий хоккей с мячом забыли, казалось им, навсегда.
Если бы нашелся в том поезде фантазер, объявив­
ший, что через девять месяцев после часа зачатья нового

154

Евгений РУБИН

вида спорта и их любимцы, и сами они предадут хоккей
с мячом ради этой, как сказал бы Остап Бендер, «жерт­
вы аборта», его бы приняли за ненормального.
Что ж, ясновидцы во все века выглядели в глазах со­
временников ненормальными. Глубокой осенью 46 года
все — и таланты, и их поклонники — совершили эту
измену. Игроки переселились с просторного ледяного поля
в тесную коробку, а публика — с лавок, окруживших
Малый стадион «Динамо», на скамьи у Западной трибу­
ны Большого.
Старый хоккей не почил тогда в Бозе лишь благодаря
тому, что сборная СССР выигрывала каждый чемпионат
мира; чемпионат, в котором, кроме нее, участвовали три
команды — шведская, норвежская и финская, а победы
на мировых и олимпийских первенствах всегда были един­
ственной задачей, которую ставили партия и правитель­
ство перед спортивным руководством. Но трибуны на его
матчах с тех пор заполнялись только в тех городах — глав­
ным образом, уральских и сибирских, — которым не
довелось лично познакомиться с новорожденным.
Говорят: не родись красивым, родись вовремя. Совет­
ский Союз примеривался к выходу на олимпийскую аре­
ну. ЦК КПСС требовал: советские атлеты должны свои­
ми достижениями во всех олимпийских видах спорта про­
демонстрировать миру преимущества нашего строя и за­
боту партии о здоровье народа. Канадский хоккей зани­
мал видное место в программе Зимних Олимпиад. И вла­
сти его приголубили с момента появления в стране.
Старому хоккею сохранили жизнь, но переименова­
ли в хоккей с мячом. Новый, чтобы не возникло подо­
зрение в низкопоклонстве перед Западом, нарекли «хок­
кеем с шайбой».
Дальнейшие его приключения казались необъяснимы­
ми. Ему не было и двух лет, когда в Москву приехала
ЛТЦ, лучшая команда Чехословакии, чья сборная, в
которую входило много игроков этого клуба, только что
стала чемпионом мира. Результат получился ошеломля­
ющий. Противники сыграли три матча. Каждый выиграл
по разу, и одна встреча окончилась вничью.
Опасаясь, как бы советская команда не оконфузи­
лась, спортивное начальство придумало матчам назва­

Что наша жизнь ? Игра

155

ние «совместные тренировки». Билеты на стадион «Ди­
намо» в кассах не продавались. Все же мне, старому без­
билетнику, удалось проникнуть на все три встречи.
Сейчас в это трудно поверить, но москвичи — а толь­
ко они и входили в ту команду — не умели отрывать
шайбу ото льда. Они понятия не имели о защитном сна­
ряжении. На фоне облаченных в складную форму гостей
они выглядели комично в своих шароварах и с велоси­
педными шлемами, прикрывающими головы.
Пройдет еще шесть лет, и сборная СССР, чья между­
народная практика ограничивалась лишь теми тремя мат­
чами, отправится в Стокгольм на свой первый чемпио­
нат мира. И вернется оттуда с золотой медалью, обыграв
всех противников, кроме шведов, с которыми сделает
ничью 1:1.
Еще через два года — новая победа, покрупнее этой,
на Зимних Олимпийских играх в итальянском городе Кар­
тина д’Ампеццо.
И в Швеции, и в Италии среди побежденных были
хоккеисты Канады, страны, где эта игра родилась в про­
шлом веке.
Если первые головокружительные успехи российско­
го хоккея можно было отнести на счет фактора внезап­
ности — к новичкам не проявили должного уважения,
— то вскоре этот мотив отпал. Мировые чемпионаты —
турниры ежегодные. Вплоть до 1963 года советская сбор­
ная ни разу не опустилась на них ниже второго места и
лишь на Зимней Олимпиаде, которая проходила в 1960
году на американском калифорнийском курорте Скво
Велли, была третьей. А затем на протяжении полутора де­
сятков лет никому ни разу не уступила золотых медалей.
Что же позволило самоучкам, не знавшим азбучных
технических и тактических принципов, на которых пост­
роен хоккей, взлететь так высоко с места в карьер? Дол­
жно же существовать какое-то объяснение. «Мы диалек­
тику учили не по Гегелю» — эта строка из Маяковского
могла бы, как мне кажется, послужить эпиграфом к та­
кому объяснению.
Канадцы, изобретшие хоккей, не зря загнали его в
тесную коробку, а для играющих смастерили из эластич­

156

Евгений РУБИН

ных материалов наколенники, налокотники и эластич­
ные кольчуги, оберегающие их от травм. Сделали они это
потому, что первым средством достижения успеха были
сочтены сражения грудь на грудь, столкновения у бор­
тов, умение опрокинуть противника на лед, вызвать в
нем страх перед болью от синяков. Только такой хоккей
знали на его родине, только к такому привыкли зрители.
Публике он пришелся по вкусу. Хоккеисты привезли его
в Европу — в Англию, Чехословакию, в страны Сканди­
навии.
По счастью, конек первого канадца коснулся россий­
ского льда после того, как его избороздило целое поко­
ление советских игроков, выросших на больших полях
футбола и хоккея с мячом. А их взяли и уплотнили, заг­
нав из просторной квартиры в тесную комнатушку. И про­
делали эту операцию не с детишками, а со взрослыми,
привыкшими к определенным условиям людьми.
Человек способен адаптироваться к любым услови­
ям, так он устроен. И новоселы стали осваиваться в жи­
лье, на которое их обрекла жизнь. Но свои прежние по­
вадки сохранили. Сохранили принесенный из футбола и
хоккея с мячом стиль — раскатистый, со сменой мест,
со стремлением не пересилить, а переиграть партнера,
перехитрить его, найти неожиданный путь к его воротам.
Когда площадка невелика, а на ней, кроме вратарей,
размещены десятеро, по пять на команду, проще обу­
чить игроков набору стандартных приемов. А когда и поле,
и число участников вдвое больше, возникает необходи­
мость в импровизации и постоянных поисках новых ре­
шений старых задач.
Бобров и его сверстники не представляли себе, что,
пусть и на арене иных габаритов, можно вести какую-то
другую игру, чем та, к которой они с малолетства при­
учены. Не знали они и того, что их доморощенный стиль
поставил в тупик их первых соперников из развитых хок­
кейных держав. Они просто делали свое привычное дело.
И делая его, закручивали партнеров в комбинационных
вихрях, из которых те не находили выхода. И это своеоб­
разие компенсировало российским мастерам зияющие
бреши в хоккейном образовании.

Что наша жизнь? Игра

157

Приблизительно то же самое произошло и с послево­
енным советским футболом, хотя он к тому времени был
старожителем российского спорта. Однако по меркам
футбола мирового — глубоким провинциалом. До войны
советская сборная совершила поездку в Турцию да не­
сколько клубных команд сыграли дома с басками. Если
не считать того, что матчи с турками позволили писате­
лю Льву Кассилю сочинить рассказ «Турецкие бутсы»,
встречи эти со вполне заурядными партнерами ничего
советскому футболу дать не могли. Был, правда, еще матч
с рабочей командой Франции в Париже, но о его значе­
нии лучше всего говорит счет: гости победили то ли 18:0,
то ли 16:0.
Никто не мог и допустить, что осенью 1945 года мос­
ковское «Динамо» совершит триумфальное турне на ро­
дину футбола, сыграет там четыре матча с профессио­
нальными клубами Великобритании и одержит две по­
беды при двух ничьих? Ничего подобного не ожидали и
сами участники той поездки.
Потом советская сборная впервые сыграла с тогдаш­
ним чемпионом мира, командой Западной Германии,
и победила ее 3:2. Еще через год — золотая медаль Олим­
пиады в Мельбурне. И в 1960-м — первый международ­
ный приз: Кубок Европы, завоеванный в Париже в борь­
бе с сильнейшими профессиональными сборными кон­
тинента.
Справедливости ради надо упомянуть более чем скром­
ное достижение футболистов на чемпионате мира 1958
года. Но в тот раз команду сразило отлучение за провин­
ности лучшего крайнего нападающего Бориса Татушина, лучшего крайнего защитника Михаила Огонькова и
центрфорварда Эдуарда Стрельцова, о котором его по­
стоянный партнер в «Торпедо» Валентин Иванов сказал:
«Он тогда по игре, по крайней мере, не уступал Пеле».
Стрельцов к тому же еще и угодил за решетку. Все это
произошло за считанные дни до отъезда сборной. Такие
удары нанесли бы смертельные раны любой команде. А
советская еще умудрилась выиграть на чемпионате у ав­
стрийцев и англичан и была выбита из турнира лишь в
четвертьфинале хозяевами, шведами, которые затем дош­
ли до финала.

158

Евгений РУБИН

Сравнение успехов на футбольных и хоккейных по­
лях, по-моему, правомерно. И вот почему. На первенстве
мира 1958 года по футболу Бразилия потрясла мир, пред­
ложив новую систему расстановки игроков. Придумал ее
тренер Винсент Феола.
До Феолы повсюду издавна была принята схема рас­
становки игроков, которая называлась «дубль W», или
«3-2-5». Это значит, что команды выходили на поле, имея
трех защитников, двух полузащитников и пять форвар­
дов. Считалось, что это штатное расписание вечно и не­
изменно. «Феола на негр покусился. Чтобы дать больше
простора своим быстрым и техничным нападающим, он
отвел одного из пяти назад, а чтобы и в средней линии
не было тесноты, одним полузащитником укрепил обо­
рону. Схема эта вошла в историю футбола под названием
«4-2-4».
Увековечил свое имя в футболе и ее создатель. Его
команда, применившая новую расстановку, выиграла два
первенства мира подряд — после Швеции еще и в Чили
в 1962-м. Но величие Феолы не только в том, что он стал
творцом этих побед. Главное — он потряс основы. С его
легкой руки начались перемены в тактических построе­
ниях. В 66-м в Англии была опробована система «4-3-3».
А на чемпионате 1998 года во Франции сборная США —
правда, без всякого успеха — выводила на каждый матч
трех защитников, шесть полузащитников и одного фор­
варда. Однако все это уже вариации на темы Винсента
Феолы.
Но какое отношение имеют революционные преоб­
разования на мировой футбольной арене к послевоен­
ным успехам советских команд? Имеют, и самое непос­
редственное.
В первые послевоенные годы на футбольных полях
СССР безраздельно властвовали две московские команды
— «Динамо» и ЦСКА. До начала 50-х чемпионкой стано­
вилась либо одна, либо другая. При этом та из двух, что
уступала первое место, занимала второе. Оба клуба распо­
лагали выдающимися центрфорвардами: Григорием Фе-

Что наша жизнь ? Игра

159

лотовым, Константином Бесковым и Василием Карце­
вым. Было бы расточительством отправить кого-то из них
в запас только потому, что команде положен один цент­
ровой. Надо было искать выход из положения. Не берусь
вручать пальму первенства ни тренеру ЦСКА Борису Ар­
кадьеву, ни его динамовскому коллеге Михаилу Якушину.
А может быть, они нашли решение независимо друг от
друга — так же как, если верить советским учебникам
физики моих школьных лет, Лавуазье и Ломоносов.
Оба тренера расширили зону действия своих центро­
вых и разделили получившийся сектор на двоих. Пятый
нападающий стал лишним, и его перевели в полузащиту.
В ЦСКА эту операцию проделали с Валентином Никола­
евым, в «Динамо» — с Александром Малявкиным, фут­
болистами двужильными, способными все 90 минут, что
идет игра, бороздить поле вдоль и поперек, поспевая по­
мочь и в обороне, и в атаке. Это качество того и другого
позволило тренерам — надо же как-то сражаться против
сдвоенного центра! — перебросить поближе к своим во­
ротам одного из полузащитников — того, кто больше
тяготел к обороне. Получились те же расстановки, что и
у Феолы.
Просто Аркадьеву и Чернышеву не пришло в голову
претендовать на изобретательские права и считать себя
футбольными революционерами. Да они и не собирались
сотрясать основы. Они хотели лишь найти своим игрокам
наилучшее применение. Феола заслуженно сочтен пре­
образователем: это с его легкой руки началась в фут­
больном мире перестройка.
Что же до Советского Союза, то здесь система игры
со сдвоенным центром получила гражданство сразу. Эти
посты делили Григорий Пайчадзе и Автандил Гогоберидзе в тбилисском «Динамо», Николай Булевский и
Виктор Ворошилов в куйбышевских «Крыльях Советов»,
позже Стрельцов и Иванов в московском «Торпедо». Про­
сто тренеры этих команд не знали, что схема, которую
они культивируют, имеет название «4-2-4».
Это — о «диалектике не по Гегелю». Можно дать к
теме о футболе и хоккее в России после войны и другой

160

Евгений РУБИН

эпиграф, тоже стихотворную строку, лермонтовскую: «Да,
были люди в наше время...».
Каждый, кто ее цитирует, должен быть готов к обви­
нению в стариковском брюзжании. Что ж, я готов, тем
более что и возраст соответствует — автор перебрался с
седьмого на восьмой десяток. Но, возможно, познако­
мившись с моими доводами, вы с ними согласитесь.
На духовное формирование рыцарей и героев после­
военного спорта оказала решающее влияние война. Од­
них она застала малышами, других подростками. Неко­
торые — например, хоккейный защитник Николай Со­
логубов или футбольный вратарь Николай Жмельков —
прошли фронт и вернулись искалеченные ранениями.
Тяготы и испытания войны коснулись, пусть не в рав­
ной степени, всех. Они не по книгам, а на личном опыте
знали цену таким понятиям, как «патриотизм», «под­
виг», «жертвы», «честь флага». Эти слова были для них
исполнены смысла, находили отклик в их душах.
В 1976 году издательство «Библиотека «Огонька» вы­
пустило первую в долгой своей истории спортивную
книжку — футболиста Льва Яшина «Записки вратаря».
На последней ее странице есть пометка:
«Литературная запись Евг. Рубина». Мы с Яшиным
ровесники. Выдержки, которые я привожу, отражают наш
общий взгляд. Вот первая:
«У всех нас было трудное военное детство — без лиш­
него куска хлеба, без лишней ложки сахара, без лишней
рубашки. Мы знали, что такое взрослый труд на заводе и
в поле. На наших глазах жизнь входила в нормальное рус­
ло, и мы добирали теперь то, чего недобрали в детстве...
Хватало любого пустяка, чтобы доставить нам радость,
привести в хорошее настроение... И в коллективе мы ужи­
вались проще.
И такие понятия, как «долг», «обязанность», «надо»,
«жертва личным ради общественного», вошли в нашу плоть
и кровь с детства — в годы войны каждый впитал их в
себя на всю жизнь. Зато редкий человек среди нас имел
среднее образование. Зато мы маловато, не в пример ны­
нешним молодым ребятам, читали. Зато наши представ­
ления о мире были сравнительно узки и примитивны».

Что наша жизнь? Игра

161

Под словами «нынешние молодые ребята» мы имели
в виду тех спортсменов, чей расцвет пришелся на 70-е
годы. Разговоры о долге перед социалистической роди­
ной, сделавшей их самыми счастливыми людьми плане­
ты, призывы к героическим подвигам ради ее прослав­
ления они слышали ежедневно всю жизнь — на школь­
ных уроках и пионерских сборах, в тренерских наставле­
ниях и на комсомольских собраниях, на концертах песен
советских композиторов и спектаклях по пьесам советс­
ких драматургов. Все это давным-давно им приелось и от
бесконечного повторения превратилось в ничего не зна­
чащие штампы.
Яшин, бывший в то время, когда мы работали над
книгой, начальником футбольной команды московского
«Динамо», пишет далее:
«Да, мы были проще — и с нами было проще. К ны­
нешним нужен новый подход, нужны новые методы вос­
питания. А мы чаще всего идем к ним со старыми, кото­
рыми пользовались и два, и три десятилетия назад. Те
испытаны, проверены, апробированы на тысячах фут­
болистов. Только на других — прежних, не нынешних... Я
гляжу на скучающие лица ребят и понимаю, почему они
скучны. Не только потому, что озабочен человек множе­
ством забот и ушел в себя. Ему еще, как ни хороша наша
новогорская база, осточертели эти четыре стены, на ко­
торых он изучил каждую трещинку, надоели одни и те
же собеседники, с которыми все говорено-переговорено, с которыми обо всем поспорил уже давным-давно,
чьи мысли и взгляды изучены, как трещинки на стене».
Так что же: этот величайший нз футбольных вратарей
всех времен, оказывается, был брюзгой и ретроградом,
призывавшим: «Назад, к прошлому!». Нет, Лев Яшин знал
подлинную цену этому прошлому. Но время идет. А новое
время — новые птицы, новые птицы — новые песни...
Хорошо это или плохо, но факт остается фактом: пора
романтизма в российском спорте невозвратима. В 1966-м
советская футбольная сборная выиграла бронзовую ме­
даль первенства мира, в 1972-м хоккейная сборная про­
вела блистательную серию из восьми матчей с командой
«Все звезды НХЛ». Парни, зарабатывавшие спортом по
в—3734

162

Евгений РУБИН

300 рублей в месяц да еще то, что удавалось выручить за
привезенный из-за границы товар, не уступили круп­
нейшим и богатейшим спортивным профессионалам мира.
Это были последние отзвуки той поры. И хотя за следую­
щие годы уровень советского спорта неизмеримо вырос
— его звезды получили миллионные контракты в про­
фессиональных клубах футбольной Европы и хоккейной
Америки, — громкие победы национальных сборных дав­
но позади.
У нынешних звезд утилитарный подход к делу: высо­
кое мастерство должно и оплачиваться высоко. Они глу­
хи к призыву «Постоим за родину!», если он не сопро­
вождается хорошим гонораром. Прагматичностью они
переплюнули западных профессионалов — те готовы сра­
жаться безвозмездно под флагами своих стран. Российс­
кие озабочены одним — не продешевить бы.
Почему так? Не потому ли, что для западных спорт­
сменов патриотизм, к которому их не призывают денно
и нощно, не превратился в штамп и сохранил свой пер­
возданный смысл?
Так уж жизнь сложилась, что все свои йзгибы судьба
российского хоккея (в большей степени) и футбола (в
меньшей) претерпевала на моих глазах. В 16 лет я оказал­
ся свидетелем самого первого хоккейного матча, кото­
рый выглядел столь неуклюже в исполнении студентов
Инфизкульта. В 17 был на открытии первого чемпионата.
В 19 присутствовал при первой международной победе
советских хоккеистов — над чехами. В 31 начал освещать
хоккей в газете «Советский спорт». В 33 возглавил в этой
газете отдел спортивных игр. В 43 стал сотрудником еже­
недельника «Футбол-Хоккей». В 50 стал спортивным обо­
зревателем «Радио Свобода» и в этой роли освещал хок­
кей на нескольких Олимпиадах. В 60 встречал в Америке
первых российских игроков, заключивших контракты с
клубами НХЛ, и взял первое американское интервью у
такого первопроходца — у Игоря Ларионова.
Эта хронология поражает и мое воображение: до чего
же велик охват во времени событий, в которые вовлекла
меня профессия!
А есть и еще один отсчет, пожалуй, еще наглядней.
Зимой 1972 года исполнилось 50 лет легендарному хок­

163

Что наша жизнь? Игра

кеисту середины века Всеволоду Боброву. На свой юби­
лей, который отмечался в кафе у станции метро «Со­
кол», Всеволод Михайлович пригласил несколько десят­
ков близких приятелей, в том числе и меня. Летом 1998
года в русском ресторане Нью-Йорка «Садко» праздно­
вал 40-летие хоккейный правнук Боброва, тоже став­
ший легендарным, еще не уйдя из спорта, Вячеслав
Фетисов. Был я и на его дне рождения.
Не примите мои слова за кокетство — я говорю это
искренне; специалистом футбола и хоккея, уверенно
ориентирующимся в деталях техники и тактики этой игры,
в методических тонкостях подготовки ее мастеров, я за
эти полвека не стал, да и не стремился стать. Меня в
спорте всегда интересовал не сам процесс — с голами и
рекордами, с тактическими замыслами и техническими
новшествами, а люди. Они и голы забивают, и рекорды
ставят, и тактика с техникой в спорте — дело их рук.
Профессия свела меня со множеством крупных спорт­
сменов и тренеров. И вывел я из этих знакомств одно
правило, не знающее исключений: спортивные верши­
ны доступны только личностям незаурядным, людям,
которые, избрав другое занятие, многого достигли бы и
в нем.
В российском хоккее никогда не было недостатка в
таких людях.

Тарасов
Эта быль — из тех многих, что поведал мне за годы
нашей дружбы замечательный хоккеист и одаренный
рассказчик, покойный Константин Борисович Локтев,
Ранней весной 1955 года команда ЦСКА доигрывала
последние матчи сезона на первом искусственном катке
Москвы в Сокольниках. Играли хоккеисты по вечерам,
когда примораживало, а днем там же тренировались на
подтаявшем льду.
Чем просторней площадка, тем фодуктивней заня­
тие. Чтобы создать такой простор основному составу, тре­
нер ЦСКА Анатолий Владимирович Тарасов освободил

164

Евгений РУБИН

всех запасных игроков от занятий в Сокольниках. Им,
молодым, или, по любимому тарасовскому выражению,
«полуфабрикатам»; было разрешено жить дома и по утрам
являться на Ленинские горы, где находился каток клуба.
22-летний Костя Локтев, как и его друг и сосед по
дому, будущий игрок московского «Локомотива» Миха­
ил Рыжов, принадлежал к этим самым «полуфабрика­
там». Ехать им приходилось на Ленинские горы трамваем
через всю Москву. Там, у катка, их поджидал являвший­
ся раньше всех Тарасов.
Между тем весеннее солнце делало свое дело. И каж­
дый раз, явившись на тренировку, игроки с надеждой
(«Скоро каникулы!»), а Тарасов с возмущением («Про­
тив нас и силы небесные!») смотрели на тающий лед.
Вот уже, на радость Локтеву и его партнерам, в протали­
нах и прошлогодняя травка показалась.
— Ничего, — успокаивал ребят тренер, — завтра со­
беремся на полчаса раньше, пока солнце не взошло.
Уезжая с этой тренировки на другую, основного со­
става, он приказывал:
— Лед забросать снегом, чтобы сохранился.
Но проталины росли, а ледяная корочка становилась
все более хрупкой. Однако Тарасов не унимался:
— Будем отрабатывать технику передач шайбы по воз­
духу, — командовал он. — Каждый стоит на своем клочке
льда и оттуда бросает шайбу на другой клочок, партнеру.
Теперь уже Локтеву и Рыжову приходилось поднимать­
ся в пять, чтобы успеть к первому трамваю. Сидя в пус­
том вагоне, они, невыспавшиеся и мрачные, кляли Тара­
сова и задавали — не столько друг другу, сколько каждый
себе — риторический вопрос: «Долго он еще будет нас
мучить?». Но однажды Рыжов спокойно ответил другу:
— Завтра едем в последний раз. — И, не дав никаких
пояснений, загадочно улыбнулся.
В тот день все было как всегда. Тарасов уже поджидал
игроков с лопатой в руках; к их приезду он успевал сам
расчистить каток. Закончив тренировку и переодевшись,
он сел в свою «Волгу», велел завалить каток снегом и
укатил в Сокольники.
Когда машина исчезла из вида, Рыжов достал из сво­
его рюкзака большой пакет с солью и аккуратно, как

Что наша жизнь ? Игра

165

сеятель семена, разбросал ее по площадке, не пропустив
ни одного пятачка. Затем игроки набросали на лед снеж­
ные сугробы и разъехались.
На другое утро «полуфабрикаты» стали очевидцами
немой сцены, достойной «Ревизора». Их наставник пол­
зал на животе по жухлой прошлогодней траве и кончи­
ком языка лизал снег. В его глазах читались гнев и стрем­
ление проникнуть в некую тайну.
На хоккеистов подозрение Тарасова не пало.
— Я знаю, кто это натворил, — после долгого молча­
ния произнес он. — Я давно подозревал, что здешний
сторож — динамовский болельщик. Будем увольнять... А
вы свободны. Занятия на льду окончены до осени.
Крошечный, пустяковый, в сущности, эпизод из
жизни Тарасова, о котором скорей всего он и сам ни­
когда не вспомнил бы. Но если бы я услышал этот рас­
сказ не от игрока ЦСКА и в нем не были бы названы
имена действующих лиц, я сразу узнал бы в главном
герое Анатолия Владимировича Тарасова. С его нечело­
веческой трудоспособностью. С его беспощадностью к себе
и другим. С его готовностью сметать на пути к цели лю­
бые преграды. С его чудовищной подозрительностью. С
его верностью девизу: «Кто не с нами, тот против нас!».
«Нас» в его трактовке означало ЦСКА, а значит, хоккея
и лично его, Тарасова.
Он был еще сравнительно молодым человеком, когда
его объявили великим тренером. Я был близко знаком и
подолгу общался с Тарасовым около двадцати лет. Мы
вместе работали над его статьями для «Советского
спорта», вместе ездили на публичные выступления, об­
суждали хоккейные проблемы, стегали друг друга вени­
ками в бане, ссорились, какое-то время не разговарива­
ли, мирились. Но на самом ли деле он великий тренер,
не решусь сказать и сейчас, когда Анатолия Владимиро­
вича нет в живых.
Его коллега, тренер команды «Химик» из маленького
города Воскресенска Николай Эпштейн как-то пошутил:
«Я бы ЦСКА потренировал. Вот пусть бы он потрениро­
вал «Химик». И другое высказывание Эпштейна: «Давайте
раз навсегда отдадим золотые медали ЦСКА, а сами бу­

166

Евгений РУБИН

дем бороться за серебряные». Дола правды в обеих шут­
ках велика. За всю его долгую карьеру Тарасову ни дня не
пришлось работать не просто с посредственными, но
вообще с не самыми сильными командами страны.
Впрочем, однажды он попробовал, но не с хоккей­
ной, а с футбольной, тоже ЦСКА. Этот некогда процве­
тавший армейский клуб растерял свои старые традиции
и превратился в заурядную команду. Тарасов был в числе
его самых непримиримых критиков. Его основной тезис
звучал так: «Они бездельники. Вот если бы заставили их
трудиться на тренировках так, как трудимся мы, хокке­
исты, все было бы в порядке». Генералы, возглавлявшие
армейский спорт, вняли этим словам и вручили тренер­
ский жезл футбольной команды Тарасову. Тот по своему
обыкновению впрягся в работу, засучив рукава. А к кон­
цу сезона, так и не сдвинув ЦСКА с последнего места,
был освобожден от этого бремени.
Неудача хоккейного тренера на футбольном поприще
сама по себе ни о чем не говорит: у каждого вида спорта
своя специфика, да и времени на то, чтобы разобраться
в бедах команды и исправить положение, было отпуще­
но Тарасову слишком мало.
Но и серьезных поводов усомниться в его тренерской
непогрешимости тоже немало.
Его называют творцом крупнейших международных
побед советского хоккея со дня рождения этой игры в
стране и до начала 70-х годов, когда он и его напарник в
сборной, Аркадий Иванович Чернышев, подали в от­
ставку. Называют и при этом по странной забывчивости
упускают из виду одну немаловажную деталь: все эти
победы были одержаны на тех чемпионатах мира и Олим­
пиадах, на которых главным тренером сборной был Чер­
нышев, а Тарасов либо занимал пост его помощника,
либо вообще отсутствовал. В те же сезоны, когда бразды
правления вручались Тарасову, сборная выше второго
места не поднималась. А на Олимпиаде 1960 года вообще
проиграла студенческой команде США, ставшей чемпи­
оном, и уступила серебряную медаль Чехословакии.
Едва ли можно считать это совпадением. Стихией Та­
расова был армейский хоккей, где его и игроков связы­

Что наша жизнь? Игра

167

вали отношения полковника с младшими офицерами и
сержантами. За ослушание или невыполнение приказа он
мог сослать хоккеиста не только на гауптвахту, но и в
дальний гарнизон, отобрать у того звездочку или лычку
на погонах, понизить оклад. В сборной этот метод годил­
ся по отношению к той половине команды, которая рек­
рутировалась из ЦСКА. У остальных игроков он вызывал
внутренний протест и побуждал, пусть к не выражаемо­
му вслух, сопротивлению. В этих остальных Анатолий Вла­
димирович, признававший только беспрекословное под­
чинение, привыкший к раболепию и обожествлению себя
игроками, видел недругов и скрытых разрушителей со­
оружаемого им здания успеха. Он — возможно, невольно
— делил игроков сборной на детей и пасынков, «своих»
и «чужих».
Самые первые успехи — на чемпионате мира 1954-го
и Олимпиаде 1956-го — достигнуты сборной вообще в
отсутствие Тарасова. И в Швеции, и в Италии помощни­
ком Чернышева был Владимир Кузьмич Егоров.
Тарасова спортивное руководство послало в Швецию
наблюдателем. Он присутствовал при выработке планов
на игры, но права голоса не имел. На пути к двум труд­
нейшим матчам — с канадцами и шведами — сборная
обыграла всех своих противников. Перед встречей с Ка­
надой в раздевалке состоялось летучее совещание, на ко­
тором, помимо Чернышева, Егорова и Тарасова, был
капитан команды Бобров, много позже передавший мне
содержание происходившей там дискуссии. Тарасов на­
стаивал на том, что не следует попусту растрачивать энер­
гию на борьбу с канадцами, которых все равно не одо­
леть, что гораздо практичней заранее смириться с пора­
жением, а силы поберечь для победы над шведами. Эта
победа гарантирует сборной второе место, более чем
почетное для новичка.
Чернышев и Бобров высказались против тарасовского
проекта, Егоров промолчал. Решающее слово принадле­
жало Чернышеву. Советская команда сыграла с канадца­
ми в полную силу и разгромила их со счетом 7:2. Матч со
шведами проходил при сильном снегопаде и закончился
вничью, 1:1.

168

Евгений РУБИН

Судите сами, насколько ценным было бы присутствие
Тарасова в команде не как наблюдателя, а как полноп­
равного тренера.
Затаенную робость перед канадцами Тарасов не мог
изжить в себе до конца дней своих. Хотя при всяком удоб­
ном случае бросал канадским профессионалам вызов
сойтись с нашей богатырской дружиной в открытом бою
и обещал, что «эти самоуверенные, самодовольные, вы­
сокомерные профессионалы» будут разгромлены. Все это,
конечно же, нужно было Тарасову для того, чтобы заг­
лушить страх перед родоначальниками хоккея в себе и не
дать его заметить другим.
Когда же перспектива таких встреч стала реальной,
Анатолий Владимирович спасовал. Чемпионат мира 1970
года был назначен в канадском городе Виннипег. Меся­
ца за полтора до дня открытия канадцы выдвинули уль­
тиматум: либо будет разрешено включать в каждую сбор­
ную по девять профессионалов, либо они откажутся от
чемпионата. Речь в ультиматуме шла не о тех, кто играет
в НХЛ, а о хоккеистах младших лиг, для НХЛ еще не
созревших. Канадцы объясняли: местная публика, изба­
лованная зрелищем профессионального хоккея, не пой­
дет на матчи любителей.
Советский представитель в Международной хоккей­
ной федерации запросил Москву, а столичное спортив­
ное начальство — тренеров сборной. Те ответили: не ус­
тупать требованию хозяев турнира ни при каких обстоя­
тельствах и просить представителей других соцстран под­
держать «старшего брата».
Предложение Канады не прошло. Пришлось искать
страну, желающую принять чемпионат. Такая нашлась —
та же самая Швеция, которая проводила его год назад.
Канадцы свою команду не прислали. Выиграла первен­
ство сборная СССР — как и всегда, начиная с 1963 года.
Все же в 1972-м советские хоккеисты с профессиона­
лами сошлись. Да не с простыми, а с избранными, луч­
шими в НХЛ, командой «Все звезды Национальной хок­
кейной лиги». Но произошло это через полгода после
отставки из сборной Чернышева и Тарасова.
Ту сборную возглавил Бобров — гениальный атлет,
которому все в спорте давалось легко и, может быть,

Что наша жизнь? Игра

169

оттого излишне самоуверенный и даже легкомысленный
человек. Это он согласился на матчи со «Всеми звезда­
ми» и тем положил начало новой эре в летосчислении
хоккея.
Но вернемся к Тарасову. В 1967 году он принял в ЦСКА
двух совсем молодых хоккеистов, попробовал обоих в
деле и одного оставил, а другого отправил в город Чебаркуль Челябинской области, где находился гарнизон­
ный Дом офицеров и при нем команда «Красная звезда».
Потуги Бориса Кулагина, ассистента Тарасова, следив­
шего за этим парнем с детства, уговорить патрона сохра­
нить его в ЦСКА, не подействовали.
— Таких коньков-горбунков у нас и без него перебор,
— в своей обычной манере завершил спор Тарасов, имея
в виду телосложение парня, невысокого и тонкого в кос­
ти. — Вот первый — другое дело. Какой рост, как катается!
«Конек-горбунок» провел ползимы на Урале, и кто
знает, сколько еще мыкался бы в заштатной команде,
если бы ЦСКА срочно не потребовался крайний напада­
ющий и Кулагин не убедил своего шефа попробовать
парня еще раз. Тарасов неохотно согласился, 19-летнего
форварда откомандировали в Москву и после первого же
испытания оставили в ЦСКА.
Того, высокого и статного, что поразил воображение
знаменитого тренера, вряд ли кто-нибудь сегодня и. по­
мнит. (Его имя — Александр Смолин.) Второго вот уже
полтора десятка лет нет в живых. Но он не забыт и ни­
когда, пока существует в России хоккей, забыт не будет.
Звали того «конька-горбунка» Валерий Харламов.
В чем Тарасов-тренер действительно был непревзой. ден, так это в искусстве увлечь игроков скучной трени­
ровочной работой. Он сам изобретал упражнения и был
тут неистощим на выдумки. Взрослые мужчины, поза­
быв об усталости, носились по залу наперегонки, таща
на спинах партнеров, играли в чехарду, самые крупные
пролезали между ног у самых маленьких. Премией побе­
дителям таких молодецких забав служила передышка,
проигравшим — добавочная нагрузка. Эти выдумки и его
красноречие заражали и самого Тарасова, заставляя и
его забыть об усталости.

170

Евгений РУБИН

Внешностью, повадками, манерой говорить он напо­
минает мне нынешнего Жириновского. Хоккеисты, знав­
шие историю по советским учебникам для средних школ,
придумали своему наставнику прозвище Троцкий. В этой
кличке слышится насмешка. И за глаза игроки, работав­
шие под началом Тарасова, охотно рассказывали исто­
рии, в которых тот выглядел довольно смешно. Но если
бы любого из них, включая скептика Локтева, спроси­
ли, великий ли тренер Тарасов, каждый ответил бы без
раздумий и однозначно: «Да». Его могучий природный
интеллект, его убежденность в своем умственном и ду­
ховном превосходстве над этими молодыми людьми дей­
ствовали на них гипнотически, превращали их в покор­
ных и нерассуждавших исполнителей тарасовской воли.
В общем, в дискуссии о тренерском величии Анато­
лия Тарасов набралось бы достаточно аргументов и у сто­
ронников, и у противников. Вне сомнений для меня то,
что человек он был действительно великий, и то, что
ему больше чем кому-нибудь хоккей в России обязан
всеобщим признанием и процветанием.
Это в его, Тарасова, мозгу родилась возвеличиваю­
щая советский спорт идея, казалось бы, простая, но в
конкретных условиях той жизни гениальная: хоккей —
игра, в которой выражены типичные черты характера
советского человека — и новые, и унаследованные от
славных предков во главе с Ильей Муромцем: коллекти­
визм, беззаветная преданность стране, храбрость, сила,
удаль и прочее в этом духе. Эпитеты, вроде бы приевши­
еся и лишенные оригинальности — «народная игра», «ле­
довая дружина», «советский характер», «богатырская за­
бава», «коммунистическое воспитание» — зазвучали в его
исполнении свежо и привлекательно. Монологи Тарасо­
ва — так был он устроен — всегда дышали страстью,
которой он заражался, начав говорить. Слова, о подборе
которых он никогда не задумывался, слетали с его губ,
как пули из автомата Калашникова. Он загорался сам и
воспламенял окружающих.
Сборная возвращалась в Москву с очередного турни­
ра, и тренеров приглашали отчитаться перед коллегией
Госкомспорта. После короткого суховатого сообщения
Чернышева поднимался Тарасов.

Что наша жизнь? Игра

171

— Рады доложить, что задание Родины выполнено,
— отчеканивал он по-военному. — В неимоверно трудных
условиях наши славные парни показали всему миру, что
такое советский человек. Западная пресса сделала все,
чтобы принизить значение нашей победы. Но ей это не
удалось...
Сказанное Тарасовым как бы шло снизу вверх — от
тренера к министру. А оттуда возвращалось обратно вниз
— в народ. Потому возвращалось, что очень уж заманчи­
вой выглядела и глазах верхов возможность использовать
его слова для пропаганды советского образа жизни. Стрем­
ление Тарасова превратить хоккейные успехи во всена­
родные соответствовало их желанию и целям. Он, в душе
знавший цену тому, что говорил, своими речами пока­
зывал начальству: вот как надо преподносить хоккейные
достижения.
Одновременно с хоккеистами наевропейской арене
доминировали советские волейболисты, баскетболисты,
фехтовальщики, штангисты, лыжники, конькобежцы,
фигуристы, гимнасты, борцы. Всем им победы тогда да­
вались труднее, чем тарасовской дружине. Она не состя­
залась с профессионалами, а стран, где серьезно куль­
тивировалась эта игра на любительском уровне, было раздва и обчелся: Чехословакия, Швеция, Финляндия. Ка­
нада и США посылали на международные турниры иг­
роков третьего сорта — тех, кому не хватило мастерства
и таланта пробиться в профессиональные клубы. Однако
из всех видов спорта хоккей, и только хоккей, стал та­
кой же достопримечательностью, такой же националь­
ной гордостью страны, как ансамбль Моисеева, балет
Большого театра и ВДНХ. А хоккеисты — «героями ледо­
вых баталий» и «богатырской заставой».
Хрущев и Брежнев пользовались любым поводом, что­
бы устроить прием для хоккеистов, и щедро раздавали
им ордена. Тот и другой охотно посещали хоккейные матчи
и приводили с собой всю свою свиту. Подражая москов­
ским вождям, так же вели себя вожди местные.
Хоккей превратился в правительственный спорт и за
это должен быть вечно благодарен Тарасову. Люди, свя­
занные с хоккеем, были обласканы государством, осы­
паны почестями, заграничными поездками и премиями.

172

Евгений РУБИН

Сам Анатолий Владимирович тоже не остался в сторо­
не от этого стола яств. На покой он ушел полковником,
заслуженным мастером спорта, заслуженным тренером
СССР и профессором. Более того, он, быть может един­
ственный в стране человек без высшего образования, по­
лучил степень кандидата педагогических наук. Это звание
ему присвоили как автору многочисленных книг, в кото­
рых разрешены важные проблемы воспитания и которые
написал за него журналист Олег Спасский.
В связи с книгами Тарасова мне вспоминается один
из несметного числа анекдотов о чукче. Тот сдавал при­
емные экзамены в Литературный институт и на вопрос,
читал ли он Пушкина и Толстого, ответил: «Чукча не
читатель, чукча — писатель». Профессор педагогики Та­
расов, правда, при любом подходящем случае сообщал,
что его настольная книга — «Моя жизнь в искусстве»
Станиславского и что эта книга служит для него незаме­
нимым пособием в тренерской работе. Любимым своим
писателем он называл Чехова.
Однако никогда не объяснял, какие уроки он черпает
в режиссерском опыте основателя МХАТа. А по поводу
Чехова приметливый Саша Альметов рассказал мне:
— Я бывал в комнате на базе в Архангельском раз сто.
И всегда у него на кровати лежит том Чехова. Однажды я
подошел поближе и заметил, что раскрыт он на 12-й
странице. Через неделю смотрю — страница та же. И че­
рез месяц, и через полгода.
Остается допустить, что Саша Альметов видел раз­
ные тома полного собрания сочинений классика. Или,
может быть, работы Станиславского помогали Анато­
лию Владимировичу вживаться в образ начитанного че­
ловека? Если так, он показал себя способным учеником.
Я вообще думаю, что театральное искусство потеряло в
его лице большого актера.
А вот начитанность Тарасова всегда вызывала у меня
сомнения. В 1967 или 68-м году он представлял на колле­
гии Всесоюзного спорткомитета кандидатов в сборную и
сказал о 19-летнем Владимире Лутченко:
— Хороший парень, сын батрачки.
И однажды, браня в разговоре с несколькими жур­
налистами хоккейного судью Андрея Васильевича Ста-

Что наша жизнь? Игра

173

ровойтова, своего ровесника и в ту пору майора, вполне
серьезно назвал его белогвардейцем.
Зато он ориентировался в тонкостях и хитросплете­
ниях системы, в которой существовал, как ориентирует­
ся опытный охотник в путанице лесных троп. Он так же
уверенно выбирал лучшие ходы, как шахматный грос­
смейстер — беспроигрышные продолжения, и предпо­
читал всем другим ходам самые простые. При нем обяза­
тельными спутниками жизни ЦСКА были кружки по
изучению истории партии и лекции о международном
положении и пятилетием плане, комсорги и культорги,
боевые листки и коллективные походы в театр.
Он докладывал обо всем этом в публичных выступле­
ниях, призывал перенимать опыт, как он выражался,
«партийно-политической работы в ЦСКА», объяснял ими
успехи команды. Слушатели внимали докладчику в по­
чтительном молчании, не решаясь выдать своего под­
линного отношения к его словам. Никто не сомневался в
том, что Анатолий Владимирович и сам отлично знает
им цену.
В ЦСКА был даже женсовет. Этот дамский батальон,
составленный из жен игроков, отвечал за культурную
работу в команде. В курс некоторых задач, которые ста­
вил Тарасов перед советом, ввела меня жена Анатолия
Фирсова Надя. Он собирал женщин перед заграничными
поездками команды и наставлял их примерно так:
— Отдаю вам мужей в полное распоряжение на трое
суток. Только помните: сыграем плохо — останетесь без
заграничных шмоток. Так что будьте сдержанны, не пе­
реутомляйте супругов в постели.
Он и тут оставался верен себе: «женсовет» — и звучит
красиво, и для дела можно приспособить. Цель для него
всегда оправдывала средства.
Тарасов не был антисемитом. Он в самые трудные для
«лиц еврейской национальности» времена сохранял друж­
бу с врачом ЦСКА Олегом Марковичем Белаковским,
не давал отлучить его от команды, привлекал к поезд­
кам сборной. В его друзьях числился Александр Яковле­
вич Гомельский, баскетбольный тренер ЦСКА. Но он
знал: среди двух дюжин его игроков наверняка есть не­

174

Евгений РУБИН

сколько, не питающих к евреям симпатии. А коли так, и
это можно обратить в средство достижения побед. Локтев
передавал мне содержание тарасовских установок перед
матчами с воскресенским «Химиком»:
— Все маленькие, все бегут и у всех нос крючком. Так
неужели мне вас учить, как обыграть эту воскресенскую
синагогу? — на том наставление заканчивалось.
В «Химике» единственным евреем был тренер Нико­
лай Семенович Эпштейн. На лед он не выходил, во вре­
мя игры не бегал. Но Тарасову хотелось напомнить игро­
кам о существовании Эпштейна, не называя его по име­
ни и не указывая на его национальность. Напомнить так,
на всякий случай: лишний повод вызвать у игроков пе­
ред матчем спортивную злость не помешает.
Тут, впрочем, проницательный стратег иногда про­
считывался. Локтев рассказывал:
— Мы после таких его речей бросались вперед всей
командой, суетились, торопясь забить, оголяли тылы, и
«Химик» нас за это наказывал голами. Нам не терпелось
отыграться, мы спешили еще больше, нервничали, оши­
бались, били мимо ворот, теряли шайбу.
«Химик» вообще был самым трудным противником
для ЦСКА и чаще других отбирал у постоянного чемпи­
она очки. Тарасов никак не мог приспособиться к сугубо
защитной тактике, которой придерживался Эпштейн в
матчах с ЦСКА. Придерживался не от хорошей жизни, а
как единственного средства спастись от разгрома в игре
с заведомо более мощным и искушенным противником.
Попытки Тарасова успешно бороться с этой такти­
кой на льду ни к чему не приводили, и Анатолий Влади­
мирович прибег к обходному маневру. Но одном из засе­
даний федерации он потребовал осудить Эпштейна как
тренера, который мешает прогрессу советского хоккея.
— Мы культивируем атакующий хоккей. Только он
соответствует нашей идеологии, только он воспитывает
настоящих строителей коммунизма. Оборонительная,
пассивная тактика, которую старается протащить в со­
ветский хоккей Эпштейн, чужда принципам, на кото­
рых стоит наше общество.
В ту пору обвинение такого рода граничило с поли­
тическим и могло привести к крупным неприятностям

Что наша жизнь? Игра

175

для того, кому оно адресовано. И, кстати, вскоре после
заседания Эпштейн — скорей всего, по этой причине —
был смещен с поста тренера молодежной сборной. Тара­
сов ничего не имел лично против Эпштейна. Но надо же
было как-то вынудить «Химик» изменить эту неудобную
для ЦСКА манеру. Вот он и избрал, с его точки зрения,
наиболее верное средство обезвредить противника.
В 1965 году «Советский спорт» командировал меня в
Финляндию на первенство мира по хоккею. К месту чем­
пионата, городу Тампере, сборная и я вместе с ней до­
биралась кружным путем: ее ждали два тренировочных
матча в финских городках, больше напоминающих де­
ревни. В одном из них, Лаппенранте, Анатолий Влади­
мирович заглянул ко мне в гостиничный номер. Ступив
на порог, он сморщился от дыма — я только что загасил
сигарету.
— Женька, — прогремел, как всегда, тоном «агитато­
ра, горлана, главаря» Тарасов, — бросай немедленно ку­
рить. Ты же сейчас член коллектива сборной. А мы объя­
вили себя бригадой коммунистического труда и дали слово
отказаться от вредных привычек, в том числе от курения.
Нам даже такого ценного игрока, как Костя Локтев,
пришлось отчислить за то, что он курил.
В ответ я промолчал. Я не стал уточнять, как получи­
лось, что бригадой коммунистического труда стала ко­
манда, члены которой якобы являются рабочими, слу­
жащими, студентами, военными, в общем, служат в раз­
ных учреждениях, а спорту посвящают досуг. Самого Та­
расова это несоответствие смутить не могло. Он отдавал
себе отчет в том, что ему не попеняют на политическую
профанацию и учтут, что его начинание — в интересах
советского хоккея.
За два этих матча перед чемпионатом финны запла­
тили сборной какую-то по нынешним временам мелочь
на карманные расходы. Деньги делили тренеры. Доста­
лось понемногу всем, кроме меня, в общем-то, случай­
ного попутчика, и еще трех человек — врача, массажис­
та и переводчика, уж точно членов бригады. Коммунис­
тический принцип распределения в бригаде коммунис­
тического труда не сработал.

176

Евгений РУБИН

Что же до обязательства прекратить курение, едино­
душно взятого образцово-показательными питомцами
замечательного педагога, то за несколько минут до него
ко мне в номер заглянул на перекур капитан сборной
Борис Майоров. А немного раньше — еще кто-то по тому
же поводу. Я запирал за вошедшими дверь, чтобы не
попались с поличным и не разделили судьбу Кости.
Следующей за тем чемпионатом осенью Локтева ам­
нистировали. При встрече я его поздравил и спросил:
— Курить-то ты бросил?
Костя усмехнулся и сообщил мне еще одну быль о
своем мэтре:
— Вызвал он меня к себе и спросил, знаю ли, за что
изгнан из сборной. Я ответил, что знаю — за курение.
«Вот и дурак, — говорит. — Вспомни прошлый год и
Свердловск. Вспомнил? Тогда можешь идти. Ты прощен».
Конечно, я вспомнил. У меня в этом городе есть друзья
— муж с женой. Я их пригласил на матч, провел на три­
буну, а там ни одного свободного места. Я раздобыл два
стула, поставил их за нашей скамейкой запасных и уса­
дил гостей. Тарасов увидал, что рядом с командой по­
сторонние, и начал на них кричать: мол, безобразие,
подослали к нам местных шпионов. Я сказал что-то рез­
кое. Он промолчал, но поглядел на меня косо. У меня и в
мыслях не было, что он мне будет мстить.
И месть эта была жестокой. Бог с ней, с золотой ме­
далью, без которой остался Локтев. Но он потерял при­
читавшиеся ему суточные в финских марках и тысяче­
рублевую премию. А мог, пропустив сезон, навсегда по­
терять место в сборной: ему ведь уже было 32 года.
Всерьез и надолго мы поссорились с Тарасовым вот
при каких обстоятельствах. Ведавший спортивным отде­
лом в «Правде» Лев Лебедев заказал трем журналистам
— Николаю Озерову, Владимиру Дворцову и мне — ста­
тью об итогах первенства мира 1969 года, выигранного,
как и пять предшествовавших, командой Чернышева и
Тарасова. В статье, среди прочих, высказывалась мысль о
необходимости разделить функции тренеров сборной и
клубов. Тренер, совмещающий эти обязанности, писали
мы, неизбежно предпочитает игроков своего клуба всем

Что наша жизнь? Игра

177

прочим — он их лучше знает, больше им доверяет. В ито­
ге не попадают в сборную давно созревшие для нее пре­
восходные мастера из Горького, Воскресенска, Челябин­
ска, московского «Спартака».
Разведка — общие знакомые — донесла: Анатолий Вла­
димирович рвет и мечет, уверенный, что это сговор с
целью отлучить его от сборной. Мои соавторы были за­
щищены от тарасовского гнева: Озеров — комментатор
Центрального телевидения, Дворцов — корреспондент
ТАСС. Сотрудники этих учреждений вне пределов его
досягаемости, в отличие от меня, работающего в «Со­
ветском спорте», на первой странице которого красова­
лось: «Орган Всесоюзного комитета по физической куль­
туре и спорту». Комитет был нашим полновластным хо­
зяином, в его воле было казнить и миловать журналис­
тов своей газеты. Я понимал: удар должен быть нанесен
по мне.
Он, этот удар, вскоре и последовал. В тарасовском сти­
ле: в неожиданный момент, с неожиданного направле­
ния и в незащищенное место.
По какому-то поводу сборная проводила товарищес­
кий матч в Лужниках. В нем впервые сыграл одаренный
ленинградский вратарь Владимир Шаповалов. Сыграл при­
лично, но однажды сплоховал: выставил перчатку навстре­
чу летящей шайбе, но промахнулся и пропустил гол.
Я упомянул об этом в репортаже, оговорившись, что
ошибку следует объяснить естественным волнением че­
ловека, первый раз в жизни надевшего форму нацио­
нальной команды страны.
На следующее утро меня вызвал главный редактор
Киселев.
— Я только что из комитета, — грустно сообщил он.
— Там в кабинете председателя бушевал Тарасов. Он кри­
чал, что игроки боятся открывать «Советский спорт»,
чтобы не наткнуться на ваши разносы. Что у Шаповалова
была истерика, когда он увидел ваш репортаж. Что тре­
неры сборной не ручаются за ее успехи, если вас не ос­
тановить.
— Николай Семенович, — пытался я возразить. —
Пусть соберут написанное мной за всю жизнь, ни одно­

178

Евгений РУБИН

го дурного слова о спортсменах найти не удастся. Ругать
спортсменов за ошибки и неудачи я всегда считал и счи­
таю безнравственным.
— Неужели вы настолько наивны, что допускаете,
будто там, — он поднял вверх палец, — станут читать
полное собрание сочинений Евгения Рубина? Я попро­
сил вас зайти, — продолжал Киселев, — чтобы вы име­
ли в виду разговор в комитете и были поосторожней.
Хотя мне тогда уже стукнуло сорок, я еще не поборол
в себе привычку возмущаться несправедливостью обви­
нений и перестал здороваться с Тарасовым.
(Недели через две после вызова к редактору управле­
ние кадров комитета приказало сместить меня с долж­
ности и.о. зав.отделом. Но об этом — в другом месте.)
В статье, которую напечатала «Правда», не содержа­
лось никаких намеков на то, что тренеры сборной отво­
дят кандидатуры игроков чужих клубов по корыстным
соображениям. Ни я, ни мои соавторы не подозревали,
что такое возможно. Лишь несколько лет спустя я выяс­
нил, что напрасно не подозревали.
Перед отъездом сборной на первенство мира 1966 года
в Любляну игроков и тренеров пригласили в Спортко­
митет для традиционного в таких случаях напутствия. Но
на сей раз был и дополнительный повод. Тарасов потре­
бовал, чтобы спартаковца Евгения Майорова заменил в
Любляне нападающий ЦСКА Анатолий Ионов. Он уве­
рял, что замена необходима: привычный вывих плеча
мешает Евгению играть в полную силу, заставляет его
беречься.
Даже привыкшее не удивляться ничему, что исходит
от Тарасова, комитетское начальство было смущено. На
тройку Старшинова и братьев Майоровых смотрели как
на нерасторжимое целое, как на одно из крупнейших
достижений советского хоккея. Поймут ли в кабинетах
ЦК, где у «Спартака» много болельщиков, целесообраз­
ность замены? Но и отмахнуться от тарасовского пред­
ложения не так просто. Сыграет сборная в Любляне не­
удачно — и Тарасов скажет: «Я же предупреждал!» Не с
него, а с комитета будет спрос. И верный испытанному
многими поколениями чиновников методу перестрахов­

Что наша жизнь? Игра

179

ки, председатель комитета принял соломоново решение:
пусть выскажут свои соображения партнеры Евгения
Майорова.
Встреча происходила при закрытых дверях. Тем не ме­
нее я поехал в комитет — послушать, что говорят и дума­
ют обо всем этом хоккеисты. Тарасов быстро ходил по
коридору, держа под руку Бориса Майорова, и что-то втол­
ковывал ему полушепотом. Затем он оставил Бориса в
покое и принялся за Старшинова. Потом снова вернулся к
Майорову. В «Золотом теленке» есть сцена: два ксендза
охмуряют Адама Козлевича. Тут картина тоже получилась
выразительная: двух Козлевичей охмурял один ксендз.
И охмурил. Он говорил им, что травма сделала Женю
нервным и раздражительным, что ему надо отдохнуть,
что он молод и сборная от него никуда не уйдет. Он же,
Тарасов, обещает Борису и Вячеславу пристроить Ионо­
ва в другое звено, а им вместо Евгения выделить Викто­
ра Якушева, с которым мечтал бы сыграть каждый.
И партнеры предали друга, который одному из них
был к тому же близнецом-братом. Они не нашли в себе
силы сопротивляться могучей воле Тарасова. Сборная
уехала в Любляну без Евгения Майорова.
Великолепная тройка так и не возродилась. Женя, са­
молюбивый, уязвленный изменой людей, с которыми
вместе играл еще в молодежной команде, не захотел воз­
вращаться в их компанию. В сборной он больше не по­
явился. И оставил хоккей раньше брата-и Старшинова.
Через десять лет после того, как произошла эта исто­
рия, мы с женой обедали у Бориса Павловича Кулагина,
с которым я тогда близко подружился. В середине 60-х
Кулагин был помощником Тарасова, его наперсником и
хранителем его самых сокровенных замыслов. На сборах
ЦСКА в Архангельском они жили в одной комнате.
— Обычно после обеда мы отдыхали на своих койках
и беседовали, — поведал мне Кулагин. — Верней, Ана­
толий проверял на мне свои идеи. Однажды во время
такого вот послеобеденного возлежания он спросил: «Как
считаешь, при наших трех тройках нападения обязаны
мы победить в Любляне?» — «Да, — отвечаю, — обяза­
ны». — «А двух — альметовской и фирсовской — хватило

180

Евгений РУБИН

бы?» — «Думаю, да». — «И я так думаю. А раз так, на кой
ляд мне в сборной готовить противников для ЦСКА?
Женьку я отцеплю». — «А кого вместо него возьмешь?»
— «Не все ли равно? Кого-нибудь подберем».
Так я узнал, какова была подоплека тарасовского де­
марша.
Без малого тридцать лет спустя после того приема у
председателя комитета, еще при жизни Евгения, Борис
был в командировке в США. Я встречал его в нью-йорк­
ском аэропорту и привез к себе домой. Мы предавались
воспоминаниям до утра, и он остался у меня ночевать. О
чем только мы тогда не переговорили! Как обычно в та­
ких случаях, вспоминали все больше истории комичные.
Но попадались и грустные. Я передал Майорову рассказ
Кулагина. Он сказал, что ему давным-давно все известно.
Я спросил, как он относится к тому своему поступку. Он
ответил:
— До сих пор не могу себе его простить.
Он признался, что и сегодня не понимает, как дал
Тарасову себя уговорить. А я понимаю. Тарасов мог убе­
дить кого угодно в чем угодно. Убеждая, он так воспламе­
нялся, что сам начинал верить в свою правоту. А что уж
говорить о собеседниках, тем более его боготворивших?
Вот образец ораторского дара, которым наградила
природа этого человека. Я уже упоминал о серии матчей
сборной СССР с командой «Все звезды НХЛ» и о том,
что с моей точки зрения это был выдающийся успех со­
ветского хоккея. Канадцы взяли на очко больше наших,
но пропустили на гол больше. Анатолий Владимирович,
уже не связанный со сборной, был иного мнения. Это
мнение он изложил в ЦК ВЛКСМ при обсуждении ито­
гов серии. Привожу монолог Тарасова почти дословно:
— Мы обязаны были одержать победу. Но тренеры до­
пустили грубую тактическую ошибку. Поясню примером.
На чемпионат мира 1967 года в Вене канадцы привезли
выдающегося хоккеиста, бывшего профессионала Карла
Бревера (так почему-то А. В. произносил фамилию Брю­
ер. — Е . Р . ) . Перед матчем с ними мы дали задание Алек­
сандру Рагулину вывести Бревера из строя. Саша бил его
неумело, по-русски, но задание выполнил. Первый пе­

Что наша жизнь? Игра

181

риод закончился со счетом 1:0 в пользу канадцев. Но на
второй Бревер выйти уже не смог. Преимущество пере­
шло к нам, и мы победили. В нынешней сборной звезд
НХЛ был выдающийся игрок Фил Экспозито (хотя фа­
милия того Эспозито. — Е . Р . ) . Если бы тренеры исполь­
зовали наш опыт и не позволили Экспозито доиграть
серию до конца, победа была бы за нами.
Он помолчал несколько секунд и заключил:
— Комсомол меня поддерживает?
Комсомол, записавший в Уставе ВЛКСМ первой своей
задачей ту, которую объявил своей главнейшей и Тара­
сов — воспитание молодого советского человека в духе
коммунизма, — спорить не стал.
Да, Тарасов не уставал повторять, что именно воспи­
тание людей коммунистического завтра — дело его жиз­
ни и что хоккей для него — не более чем средство дости­
жения этой цели. Если бы он был искренен, можно было
бы считать, что жизнь его прошла впустую. Из двух пер­
вых поколений его питомцев мало кто пережил своего
наставника, и пьянство стало для большинства не пос­
ледней причиной преждевременной смерти.
Помирились мы с Анатолием Владимировичем вско­
ре после той серии. Я уже работал в еженедельнике «Фут­
бол-Хоккей». Моя статья об итогах серии выпадала из
хора опубликованных другими изданиями одной нотой.
Я, как и все, превозносил новых тренеров — Всеволода
Боброва и Николая Пучкова, но просил не забывать,
что костяк сборной составляли хоккеисты, подготовлен­
ные Тарасовым в ЦСКА.
Еженедельник выходил по воскресеньям. А в поне­
дельник я подъехал к служебному входу в лужниковский
Дворец спорта. Рядом с нашей редакционной машиной,
в которой вместе со мной были тогда совсем молодые
журналисты Леонид Трахтенберг и Александр Львов,
остановилась голубая «Волга». Из нее выбрался Тарасов
и радостно, словно соскучившись, положил мне руку на
плечо. Мои спутники, удивленные этим жестом, неволь­
но сделали шаг вперед, в нашу сторону.
— Полуфабрикаты, — строго прикрикнул на них Та­
расов, — не суйте нос в чужую беседу, дайте взрослым

182

Евгений РУБИН

людям спокойно поговорить. — И дождавшись, когда те
выполнили его приказ, продолжил:
— Женька, спасибо тебе! Я всегда говорил, что из
вашей братии ты один разбираешься в нашем спорте. Все
остальные — верхогляды и продажные писаки.
Тогда я не принял всерьез его комплимент. Слишком
долго и хорошо знал я привычку Анатолия Владимиро­
вича говорить не то, что думает, а то, что считает в дан­
ный момент нужным. Но пройдет полтора десятка лет, и
кто-то из приезжающих в Нью-Йорк коллег, встретив
меня на хоккейном матче, расскажет, что Тарасов по­
вторил публично, и не раз, тот отзыв обо мне. Повторил
уже после моей эмиграции и до того, как в СССР нача­
лась перестройка, когда добрые слова о беглеце могли
только повредить говорившему и, уж точно, были сказа­
ны вопреки конъюнктурным соображениям.
Оказавшись летом 1997 года, впервые после его смер­
ти, в Москве, я поехал на Ваганьковское кладбище по­
прощаться с этим удивительным человеком, столько сде­
лавшим для прославления и процветания дела, которо­
му он отдал жизнь, человеком, как, быть может, никто
другой олицетворявшим свое время, одновременно доб­
рым и злым, цельным и противоречивым, сложным и
примитивным, гибким и прямолинейным.
Я не сразу нашел его могилу. На пути к ней мне встре­
тился гранитный памятник бывшему боксеру Олегу Ка­
ратаеву. Погиб Каратаев в Нью-Йорке: когда он выходил
из русского ресторана на Брайтон-Бич, его убил выстре­
лом в затылок некто, так и не обнаруженный, но, пола­
гает американская полиция, связанный с отечественной
мафией. Памятник был бы по размерам более уместен у
входа на ВДНХ, рядом с «Рабочим и Колхозницей» ра­
боты Мухиной.
Потом я постоял перед другим монументом, еще
выше и массивней. На нем — три высеченные из камня
фигуры в полный рост. Он сооружен для увековечения
памяти трех молодых парней, тоже, свидетельствуют над­
писи на постаментах, убитых в уличной перестрелке, как
нетрудно догадаться, со своими коллегами — джентль­
менами удачи.

183

Что наша жизнь? Игра

На могиле Тарасова памятника не было. Не было и
ограды. О том, что здесь покоится он, сообщала лишь
пропылившаяся и пожелтевшая фотография, к которой
были приколоты несколько вылинявших искусственных
цветков.
О, времена! О, нравы!
Сейчас, говорят, памятник наконец поставили.

Чернышев
История не сохранила имени того, кого осенила идея
объединить Аркадия Ивановича Чернышева и Анатолия
Владимировича Тарасова у руля сборной, идея тем более
гениальная, что никто не сомневался в ее неосуществи­
мости. До возникновения этого альянса они не скрывали
взаимной антипатии и давали друг другу — правда, не в
глаза — язвительные характеристики. Какое при такихто отношениях сотрудничество? Тем более при характере
Тарасова, который как личное оскорбление воспримет
предложение стать вторым лицом в команде, пусть и в
национальной сборной.
А они согласились. И их союз выстоял десять лет. И с
момента его рождения оба участника объявили себя вер­
ными друзьями. И на людях по любому поводу и без
такового расточали друг другу похвалы. И одновремен­
но ушли из сборной.
Приняв приглашение к сотрудничеству, в успех кото­
рого никто не хотел верить и которое было единогласно
приговорено к скорому разрыву, оба тренера проявили
себя людьми мудрыми и практичными. При всем несход­
стве характеров и темпераментов они, как выяснилось,
прекрасно дополняли друг друга. Чернышеву недостава­
ло энергии и честолюбия — качеств, которыми Тарасов
был наделен в избытке. Зато его сдержанность, его не­
приязнь к крутым мерам, отсутствовавшие у Тарасова,
делали Чернышева неким амортизатором в отношениях
между вторым тренером и командой.
Тарасов, хотел того или нет, своей неуемностью, не­
терпимостью к инакомыслию, несдержанностью в вы-

184

Евгений РУБИН

ражении чувств накалял атмосферу. Чернышев, спокой­
ный и внешне мягкий, умел ее охлаждать.
Когда Тарасов учинял взрослым семейным людям,
заслуженным мастерам спорта такой разнос, на какой
не решился бы и надзиратель в колонии для малолетних
правонарушителей, или, разгневанный недостатком у них
прилежания, давал команде запредельную нагрузку на
тренировке, Чернышев взирал на это молча. Но спустя
полчаса, будто ненароком, случайно, забредал в одну
комнату за другой, присаживался на кровати отдыхавших,
шутил насчет необузданности своего ассистента. И ухо­
дил, когда чувствовал, что раны, нанесенные Тарасовым
человеческому достоинству игрока, затягиваются.
Лично меня больше всего привлекало в Чернышеве то,
что он благоговел перед талантливыми хоккеистами. Он
готов был, как говорится, сдувать с них пылинки. Он сквозь
пальцы смотрел на те их проступки, которые на спортив­
ном лексиконе именуются нарушениями режима. Он ни
разу за долгие годы совместной работы не наказал и даже
не пожурил Александра Мальцева — необычайно одарен­
ного игрока, но не слишком дисциплинированного и
шкодливого парня. Он, не зная, как выразить отеческую
нежность Борису Майорову, придумал тому ласкательное
имя: Бося. Не Боренька, не Боречка, а Бося.
Когда два тренера еще враждовали, Анатолий Влади­
мирович придумал Аркадию Ивановичу клички: Адькадурачок и Адька-юродивый. Нет, Чернышев был совсем
не дурачок. Он понимал, какие блага обещает ему объе­
динение с Тарасовым. После этого объединения он обла­
чился в тогу хоккейного патриарха и прожил за могучей
спиной своего ассистента счастливую жизнь — без хло­
пот, окруженный почетом и уважением.
Помимо Тарасова, он привлек к работе в сборной
спартаковского администратора Анатолия Сеглина, быв­
шего футболиста и хоккеиста, человека напористого,
энергичного, умеющего раздобыть для команды — и для
себя, конечно — все необходимое хоть из-под земли. И
это сняло с Чернышева даже хозяйственные заботы, до­
саждавшие в условиях вечного советского дефицита лю­
бому главному тренеру.

Что наша жизнь? Игра

185

Общество «Динамо», московской командой которого
руководил Чернышев, принадлежало двум ведомствам
— МВД и КГБ. Они, как и Министерство обороны, име­
ли право призыва на военную службу. Но Чернышев не
конкурировал по этой части с Тарасовым, а забирал себе
то, что оставалось в других клубах после набегов ЦСКА.
Зато и спрос с Чернышева-тренера был сравнительно
невелик. Помните шутку Эпштейна о том, что золотую
медаль следует вручить ЦСКА навечно? Щит в лице Та­
расова и тут пригодился Аркадию Ивановичу. Амплуа
вечно второй команды, которое долгие годы исполняло
«Динамо», гарантировало ему уютное существование.
По-моему, Чернышев не рвался ввысь потому, что
был не слишком уверен в тренерском величии, которое
ему приписывали, иначе говоря, страдал комплексом
неполноценности. Виктор Тихонов, которого он назна­
чил своим помощником, рассказал мне:
— Обязанности в сборной заставляли Аркадия Ива­
новича часто и надолго покидать «Динамо». Я оставался
за него. Возвращался он в разном настроении. Все зави­
село от того, как играла команда в его отсутствие. Если
неважно, он становился веселым и общительным. Если
хорошо, раздражался, придирался к мелочам. И я по­
нял, в чем дело. Он опасался, как бы не сложилось впе­
чатление, будто не он творец динамовских успехов и что
его отсутствие не очень-то и заметно. Я служил Черны­
шеву верой и правдой. И конфликтов у нас не было. Но
он почувствовал во мне конкурента и при первой воз­
можности отправил в рижское «Динамо», игравшее во
второй лиге.
Этот поступок Аркадия Ивановича свидетельствует о
его дальновидности и проницательности. Тихонов с пер­
вых же своих самостоятельных шагов проявил себя неза­
урядным тренером. Сборная под его водительством заво­
евала еще больше наград, чем в эпоху Чернышева и Та­
расова.
О нерушимой дружбе двух этих людей, вспыхнувшей
одновременно с рождением их союза, и сами они, и
спортивные журналисты говорили так часто, так много
и так восторженно, что для иллюстрации напрашивает­
ся фотография вроде той, где два вождя («первый сокол

186

Евгений РУБИН

— Ленин, второй сокол — Сталин») беседуют на садо­
вой скамейке в Горках. На самом деле их отношения не
отличались чрезмерной теплотой.
Болельщикам 60-х годов памятен тот матч в Лужни­
ках между ЦСКА и «Спартаком». Команда Тарасова тер­
пела поражение. Он метался за спинами своих игроков,
наклонялся к ним, одним резко выговаривал, другим
шептал что-то на ухо. Но на льду ничего для ЦСКА не
менялось к лучшему. И тут он, раздосадованный, поте­
рявший контроль над собой, обрушил свой гнев на су­
дей. Каждый их свисток вызывал бурную реакцию Тара­
сова. И после одного, показавшегося ему, видно, особо
возмутительным, он увел команду в раздевалку.
Такого в советском спорте еше не бывало. За кулисы
ринулась целая толпа начальников всех рангов. Уговоры
длились минут двадцать. Сломило упорство Анатолия
Владимировича известие, что сам Леонид Ильич то ли
сидит в правительственной ложе, то ли смотрит игру по
телевизору. Матч продолжился. ЦСКА проиграл.
Прессе положено на такие ЧП реагировать. Но как?
Мы знали: связываться с Тарасовым — себе дороже сто­
ит. Наутро выяснилось, что коллеги из других газет со­
чли за лучшее промолчать. Я тоже не решился пожурить
этого влиятельного и мстительного человека от своего
имени, а избрал обходной маневр.
За кулисами Дворца спорта я разыскал Николая Сологубова. Знаменитый хоккеист давно ушел из хоккея и
с воинской службы, а потому перестал скрывать заста­
релую ненависть к своему первому учителю. Его я и по­
просил высказать свое отношение к происшествию на
льду и заручился разрешением изложить сказанное в за­
метке под рубрикой «Реплика». Сологубов говорил дол­
го, но заметка получилась небольшая: мат в те времена
писали только на заборах.
Тарасова вызывали в разные инстанции, прорабаты­
вали, сняли звание заслуженного тренера СССР (кото­
рое, впрочем, быстро вернули).
Через несколько дней после этого исторического мат­
ча я по телефону условился с Аркадием Ивановичем об
интервью и приехал на стадион «Динамо». Мы побеседо­
вали, и он пригласил меня перекусить в ресторане «Ди-

Что наша жизнь? Игра

187

намо». К обеду заказали графинчик водки. Выпив первую
рюмку, Чернышев сказал:
— Ну до чего же вы, журналисты, трусливая публика!
Все готовы Тарасову простить.
— А вы «Советский спорт» разве не читаете? — возра­
зил я. — Там все поставлено на свои места.
— Ты о заметке Сологубова? Да она такая маленькая,
что ее и не заметишь. Про эту сволочь полагалось целую
страницу написать. И дать заголовок похлеще.
Старая газетная дисциплина сохранилась у меня и
поныне. Оттого и употребляю тут эпитет «сволочь» вмес­
то куда более сочного, но из «заборного жанра», кото­
рый использовал обычно хладнокровный Аркадий Ива­
нович. Его тон не вызывал сомнений: есть у «первого
сокола» немало претензий ко «второму».
Однако — и это делает обоим честь — на публике они
всегда выступали единым фронтом. Так, вдвоем, реши­
тельно и шагая в ногу, явились они с заявлением об
отставке. Расставание, как сказал бы покойный Нико­
лай Озеров, «друзей-соперников» со сборной состоялось
почти на моих глазах.
Их весенние визиты к председателю Спорткомитета
накануне окончания сезона вошли в обычай. Являлись
они не принимать поздравления, а искать справедливос­
ти. По инструкции Министерства финансов чемпион мира
или Олимпиады награждался за эту победу тысячерубле­
вой премией, а его тренер — двухсотрублевой. Правило,
что и говорить, возмутительное. Чернышев с Тарасовым
ежегодно выдвигали дежурное требование равной со сво­
ими питомцами оплаты. А начинали всегда с того, что
просили освободить их от работы в сборной. Они говори­
ли: зарплату мы получаем в клубах, в сборной трудимся
на общественных началах, для пожилых людей нагрузка
слишком велика, а нас еще и не премируют.
Они заранее знали, что им откажут — нарушение
финансовой дисциплины не прощали даже министрам.
Но знали они и то, что дадут уговорить себя остаться в
сборной еще на годик, а в обмен выторгуют для нее и
для себя какие-нибудь льготы: лишний заграничный сбор
или поездку за океан. И в этом обязательно преуспевали.

Евгений РУБИН

188

После Зимней Олимпиады 1972 года в Саппоро зна­
комый дебют повторился. Два тренера команды-победи­
тельницы явились в управление спортивных игр, мрачно
кивнули сидевшим за своими столами служащим, сняли
пальто и пошли к председателю. Возвратились они до­
вольно скоро, еще более угрюмые, оделись и, не попро­
щавшись, отбыли. Как сообщил сослуживцам сопровож­
давший Чернышева и Тарасова начальник управления,
эндшпиль этой партии у них не получился.
Новый председатель комитета Сергей Павлов, быв­
ший секретарь ЦК ВЛКСМ (тот самый, которого Евту­
шенко увековечил в одном из своих стихотворений строч­
кой «румяный комсомольский вождь»), не привык тор­
говаться с подчиненными, а тем более идти им на ус­
тупки. Павлов заблаговременно, еще до Олимпиады,
подготовился к приходу двух тренеров: послал в Саппо­
ро наблюдателями Всеволода Боброва и Николая Пуч­
кова, а после Игр сделал им предложение возглавить
сборную, которое те приняли.
Когда Чернышев и Тарасов вошли, Павлов поднялся
из-за стола, долго и крепко жал обоим руки, горячо бла­
годарил за службу. Едва услыхав обычное: «Мы устали...»,
он прервал дуэт новым рукопожатием и сказал, что по­
нимает их и, как ни горько ему их отпускать, он согла­
сен: они заслужили отдых.
Должно быть, председательское сердце екнуло, когда
сборная вскоре после этой отставки старых тренеров под
руководством новых уступила в Праге золотую медаль
чемпиона чехам. Но объективно тот поступок Павлова
пошел на благо советскому и мировому хоккею. Если бы
статус-кво сохранился, встреча сборной СССР с коман­
дой звезд НХЛ откладывалась бы долго. И на тот же срок
откладывалось бы наступление новой эры в истории хок­
кея, эры, которая продолжается и сейчас.

Эпштейн
Почти четверть века не был я в подмосковном Воскресенске. А до этого часто ездил туда электричкой с
Казанского вокзала. Совсем давно — на открытый каток

Что наша жизнь? Игра

189

местного комбината органических удобрений, где игра­
ла команда «Химик», позже — во Дворец спорта, куда
она перебралась. На площади перед Дворцом мне видит­
ся статуя Ленина во весь рост с протянутой вперед рукой.
Но, может быть, память меня подводит, рисуя типич­
ный для тех времен атрибут оформления главных площа­
дей сотен районных центров.
Если же все так и есть, как мне помнится, то статую
теперь, наверно, снесли. Воздвигнуто ли что-нибудь вме­
сто нее? По справедливости следовало водрузить здесь
тех же размеров другую фигуру — подлинного благоде­
теля города Воскресенска Николая Семеновича Эп­
штейна.
Дорога от станции к открытому катку вела по мрач­
ным улицам, покрытым толстым слоем грязи, в сырую
погоду липкой, в сухую — каменевшей. Были участки,
напоминавшие непроходимое болото. Тут заботливые го­
родские власти перекидывали мостки шириной в одну
доску. Примерно на середине пути стоял такой же, как
все, дом, над одной из дверей которого красовалась вы­
веска: «Вечерний ресторан». Днем это была обычная сто­
ловая. Вечернее превращение заключалось в том, что раз­
решалось торговать водкой. Правда, клиенты редко ее там
покупали. Утром, днем и вечером они приносили выпив­
ку с собой и разливали под столиками. Посетители раз­
бредались после трапезы, покачиваясь. Отдельные лица
устраивались вздремнуть тут же, под стеной дома.
Так выглядел Воскресенск, который находится в
87 км от Москвы, когда туда переселились из столицы
хоккейная команда «Химик» и ее тренер, в недавнем про­
шлом средней руки хоккеист Николай Эпштейн. Ее, ни­
щую и беспризорную, благодаря неустанным хлопотам
Эпштейна, наконец-то воплотившего в жизнь свою идею
фикс найти состоятельного покровителя, приютил ком­
бинат-гигант, с которым был связан почти каждый из
80 тысяч жителей города. Дирекция комбината распоря­
жалась огромными денежными средствами и жилым фон­
дом. Дать нужному человеку хорошую квартиру и выде­
лить премию, как перевыполняющему план ударнику,
было для руководства комбината делом пустяковым.

190

Евгений РУБИН

Бытие определяет сознание. В новых условиях команда
быстро прогрессировала. Потребовалось совсем немного
времени, чтобы она поднялась в высшую лигу, а Воскресенск заразился хоккейной лихорадкой. В городе, на­
поминавшем гоголевский Миргород, только подмосков­
ный, и как тот, не имевшем достопримечательностей,
кроме лужи в центре, появился предмет гордости и по­
клонения — «Химик».
Мужская часть взрослого населения за него болела,
мальчишки мечтали когда-нибудь надеть его канарееч­
ного цвета форму. Во время матчей на местном стадионе
Воскресенск затихал. Не разжившиеся билетом приника­
ли к телевизору или, если трансляции не было, ловили
сообщения по радио. Эпштейна знали в городе все, неза­
висимо от возраста и пола.
«Химик» играл все лучше. Эпштейну был известен
каждый подающий надежды мальчишка из Воскресенска и близлежащих городов и поселков, от Люберец до
Жуковского. Он общался с их родителями. Он видел в
этих подростках будущих Бобровых и привлекал их к тре­
нировкам — в созданных им при «Химике» командах не­
скольких возрастных групп.
Этой своей вере в великое будущее любого мало-маль­
ски способного парня он не изменял никогда. Просмот­
рев перед матчем «Химика» протокол, в котором пере­
числялись фамилии участников и увидав незнакомую, я
спрашивал Эпштейна:
— Семеныч, откуда у тебя эта звезда?
— Наш, местный, — отвечал он и с энтузиазмом, кар­
тавя еще больше обычного, продолжал: — Ты приглядись
к нему. Иггочище! Все умеет, все видит, все понимает.
Гигант! Я его в молодежную сборную рекомендовал.
Часто гигантом оказывался 18-летний шкет ростом
«метр с кепкой», носивший фамилию, будто придуман­
ную для водевиля, вроде Сапалкин или Ляпкин.
Будущий «гигант» далеко не всегда оправдывал на­
дежды Николая Семеновича. Но если бы могучие хок­
кейные центры вроде Челябинска, Новосибирска, Но­
вокузнецка, Свердловска растили крупных мастеров так,
как Воскресенск, их хватило бы на десяток равноценных

Что наша жизнь? Игра

191

сборных страны. Это он, Николай Эпштейн, выпестовал
в «Химике» братьев Рагулиных и братьев Голиковых, Эду­
арда Иванова и Юрия Ляпкина, Валерия Никитина и
Юрия Морозова. Это при нем взяли в руки клюшки и
при его учениках—продолжателях эпштейновских тради­
ций достигли высот Игорь Ларионов, Валерий Каменс­
кий, Вячеслав Козлов, Валерий Зелепукин, играющие
теперь в НХЛ.
Команда такого класса, как «Химик», не могла суще­
ствовать без собственного крытого катка с искусствен­
ным льдом. И, учитывая положение, которое она заняла
в жизни города, богатый хозяин, Воскресенский комби­
нат, не мог такой каток для нее не построить.
Писатель, верный методу социалистического реализ­
ма, написал бы в этом месте: «Рождение Дворца спорта
в корне преобразило лицо Воскресенска». Но я не писа­
тель, а литература социалистического реализма, как при
Пушкине латынь, из моды вышла ныне. «Вечерний рес­
торан» функционировал и в 70-е годы, и в дождливые
дни обувь пешехода, идущего на матч «Химика», все так
же тяжелела от окаменевшей на ней глины.
И все же Дворец многое изменил в жизни города — в
Воскресенск теперь приезжали всемирно известные фи­
гуристы — на турниры и показательные выступления. На
городских афишах запестрела реклама:
«Балетна льду», «Концерт мастеров балета», «Цирк
на льду», «Вечер оперетты». Сердца местных жителей та­
яли от известия, что в их Дворце готовятся к сезону Олег
Протопопов и Людмила Белоусова, для которых не на­
шлось приличного катка в родном Ленинграде.
В свое время «Советский спорт» опубликовал прекрас­
ную статью Аркадия Галинского «Театр режиссера» и
«Театр актера». Она была о подходе к делу футбольных
тренеров, но вполне годилась и для хоккея. Представите­
лем «Театра режиссера» Галинский называл Константи­
на Бескова, строившего игру своих команд в соответ­
ствии с собственными представлениями о том, какой
должна быть оптимальная тактика вообще. «Театр акте­
ра» в статье олицетворял Виктор Маслов, исходивший
при выборе системы игры из того, какими исполнителя­
ми располагал.

192

Евгений РУБИН

Жизнь диктовала Эпштейну необходимость выбрать
стезю Маслова: «Химик» испытывал постоянный дефи­
цит на игроков хорошей квалификации, и тренеру вечно
приходилось латать дыры в составе. Да и по натуре он был
из «театра актера»: свято верил, что его парни способны
на любые свершения, и вселял эту веру в них Самих.
Одни играли лучше, другие хуже, но никто не знал
чувства робости перед противником. Даже таким, как
ЦСКА.
И все же я бы не решился безоговорочно отнести
Эпштейна к хоккейным режиссерам, скажем так, «ак­
терского направления». Его тренерская мудрость заклю­
чалась в искусстве создания команды гибкой, умеющей
менять тактику, вести самую неудобную для противника
игру. Так и наносил «Химик» ЦСКА свои знаменитые
укусы, столь болезненно воспринимавшиеся Тарасовым.
В главе о Тарасове я привел одно замечание Эпштейна:
«Я бы с ЦСКА поработал, вот пусть бы он поработал с
«Химиком». Сказал это Николай Семенович с усмешкой,
словно бы в шутку. На самом деле это была голубая мечта
всей тренерской жизни Эпштейна: попробовать себя в
команде экстракласса. Перед великими игроками он бла­
гоговел. Разговаривая с таким хоккеистом, он глядел на
него с нескрываемым обожанием. Как-то он сказал мне:
— Беру Ваню Трегубова.
Я не мог скрыть удивления. Иван Трегубов — не про­
сто великий, а один из величайших, хоккейный классик
— к тому времени спился с круга, был изгнан из ЦСКА,
полежал в больнице для алкоголиков, однако не выле­
чился окончательно. Тому, самому первому поколению
хоккей не принес богатства, а Трегубов, тративший свои
заработки на водку, был откровенно беден. Вот и согла­
сился он играть в «Химике». Но Эпштейну-то к чему была
эта обуза?
—Да он и сегодня кому хочешь сто очков вперед даст,
— взволнованно ответил на мой вопрос Семеныч. — Мне
своих огольцов никогда не научить тому, чему они на­
учатся, играя рядом с ним. Он же гений! И своего после­
днего слова еще не сказал. Да для меня счастье —про­
длить его жизнь на льду.

Что наша жизнь? Игра

193

Он не мог ни мне, ни себе признаться в главной при­
чине приглашения Трегубова: его присутствие в «Хими­
ке» создавало у Эпштейна иллюзию приближения к меч­
те. Ей, этой мечте, так и не суждено было в его лучшие
тренерские годы осуществиться, а теперь уж поздно —
Николай Семенович давно отошел от дел.
А суждено было находить и доводить игроков до уров­
ня экстракласса и, доведя, их терять — все, кого я пере­
числил, кроме Никитина и Морозова, и еще многие,
превратившись в крупных мастеров, покинули «Химик».
Не потому покинули, что разочаровались в своем первом
учителе. Все они ушли в столичные клубы, подавляющее
большинство — в ЦСКА, остальные — в «Динамо».
В отличие от всех своих коллег Эпштейн не держал
камень за пазухой на ушедших. Более того, он сохранил
к ним отеческое отношение, а они к нему — симпатию.
Он сознавал, что путь в сборную, а значит, к золотым
медалям, московским квартирам, заграничным поезд­
кам, ордерам на покупку без очереди «Волг» и «Жигу­
лей», открыт лишь тем, кто приглянулся Чернышеву и
Тарасову, и что отказ от их приглашений ставит на этом
пути непреодолимый шлагбаум.
Перед каждым сезоном теряя лучших игроков, «Хи­
мик» всякий раз на финише чемпионата посрамлял спе­
циалистов, ставивших крест на нем как на серьезном
конкуренте лидеров. Ниже четвертого места «Химик» при
Эпштейне опускался редко, а однажды завоевал бронзо­
вую медаль.
Среди воскресенских хоккеистов, да и в молодежной
сборной, когда Эпштейн ее тренировал, у него не было
недоброжелателей. Его особо любили за терпимость, за
понимание того, что ничто человеческое спортсмену не
чуждо. Только к себе не умел и не умеет он подходить
снисходительно. Идеальный семьянин, непьющий, не­
курящий, лишенный тщеславия и бескорыстный, уж он­
то по всем статьям сгодился бы в бригаду коммунисти­
ческого труда, каковой объявил свою команду Тарасов,
грешивший многими слабостями, от которых избавлен
Николай Семенович Эпштейн.
7—3734

194

Евгений РУБИН

Богинов
Не припомнить теперь, в какой день середины июня
1992 года меня поднял с постели необычно ранний те­
лефонный звонок.
— Здравствуйте, Евгений Михайлович, — сказал зво­
нивший таким тоном, словно мы вчера виделись. — Это
Леша Богинов из Киева. Не знаю, известно ли вам, но
четвертого числа умер мой отец.
Мне это было известно. Замешкавшись на мгновение,
Алексей, которого я в последний раз видел задолго до
того как эмигрировал, продолжал:
— Я вам вот по какому делу звоню. У нас тут, в Рос­
сии, никто о его смерти и о нем ни слова не написал.
Может, вы оттуда, из Америки, напишете?
У Дмитрия Николаевича Богинова было много при­
ятелей среди журналистов. Но близкая'и многолетняя друж­
ба связывала его с двумя — Михаилом Мариным и мной.
Марин умер на 14 лет раньше него. Так что просьба сына
написать об отце меня не удивила. Да и само известие о
смерти старого друга вызвало во мне не удивление, а го­
речь — умер 74-летний, прошедший войну, израненный,
изрезанный после тех ранений хирургами, бросивший пить
и курить лишь с наступлением старости человек.
Поразили меня слова Алексея о молчании гласа на­
родного — российской прессы об этой потере. В Америке
я отвык от такого безразличия общества к памяти лю­
дей, доблестно послуживших своей стране. Как раз нака­
нуне звонка Алексея Богинова в газете «Нью-Йорк
тайме», где спорт занимает не ахти какое место, я про­
читал большбй некролог с вмонтированным в текст пор­
третом. Оказывается, умерший прославился тем, что изоб­
рел так называемое «правило 24 секунд», действующее в
американском профессиональном баскетболе, а в Рос­
сии даже у спортивных газет не нашлось места хотя бы
известить о кончине заслуженного тренера.
Естественно, статью я написал, и она была напечата­
на в газете «Спорт-экспресс». Вообще же человек этот

Что наша жизнь? Игра

195

в газете «Спорт-экспресс». Вообще же человек этот достоин
стать героем книги. Для того, кто взялся бы за нее, простор
в выборе жанра — безграничный, от «Педагогической
поэмы» до «Двенадцати стульев». И, в отличие от Макарен­
ко или Ильфа и Петрова, создателю художественно-доку­
ментального произведения о жизни Дмитрия Богинова не
надо было бы ничего придумывать.
Мы с Мариным когда-то лелеяли мечту написать эту
книгу. Но спортивные издательства тех лет предпочитали,
чтобы моя фамилия фигурировала на их страницах не как
автора, а литзаписчика — такой и была моя роль в
«Центральном круге» Валентина Иванова, «Я смотрю
хоккей» Бориса Майорова и «Записках вратаря» Льва Яшина.
Однако не эта трудность нас останавливала от попыток
уговорить издателей. Непреодолимой мы считали другую:
слишком уж выпадала личность Богинова из шаблонных
представлений об образе воспитателя и педагога,
пестующего молодых строителей коммунизма.
Все же большой очерк о нем мы с Мариным написали.
Назвали его, по предложению Марина, обожавшего пыш­
ные заголовки, «На серебряной орбите» и опубликовали
осенью 1961 года в журнале «Молодая гвардия». В нем,
однако, не было биографических данных Богинова до
начала его тренерской карьеры. А они о многом говорят.
Богинов рожден матерью-француженкой, неизвестно
как занесенной Гражданской войной в Россию, и русским
отцом, давшим сыну свою фамилию, но, кажется, никог­
да им не виденным. Он вырос на улице и к отрочеству
успел стать своим в блатной среде нескольких городов,
где был известен по кличке Жид. Живя в Ленинграде,
начал играть в футбол и приглянулся легендарному
Михаилу Бутусову, тренировавшему местное «Динамо»,
но не проявил себя в спорте, т. к. угодил за решетку. Буту­
сов вытащил его из тюрьмы и вскоре парень ушел на фронт.
В разгар войны, не знаю за какие грехи, его отправили
в штрафной батальон. И лежать бы ему уже тогда в земле,
как едва ли не всем остальным штрафникам, если бы не
вызволил его легендарный военачальник Рокоссовский,
знавший его, запомнивший и взявший к себе шофером.

196

Евгений РУБИН

Закончил он войну капитаном, командиром танко­
вого батальона. Как-то, когда я был дома у Богинова в
Горьком, он открыл ящик кухонного стола, и там я уви­
дел груду орденов и медалей, которые он никогда не
носил. После победы он демобилизовался, попробовал
вернуться в спорт, в футбол и хоккей, но без всякого
успеха. Надо было чем-то заняться, и он поступил в Ле­
нинградскую школу тренеров. Вскоре после того как он
эту школу окончил, мы познакомились.
Мы сошлись сразу, быстро перешли на «ты», во вре­
мя моих поездок в Горький, где он работал, и его — в
Москву обязательно встречались — вместе пообедать,
выпить, поболтать. Участником этих встреч был обычно
Миша Марин. Окончательно сдружились мы в поездках
за границу. Там я ощутил подлинный и пристальный ин­
терес к нему как к человеку, хотя по рассказам Марина
и раньше знал, что в советском тренерском цехе эта
фигура стоит, особняком.
Чемпионат мира 1961 года проходил в Швейцарии на
катках двух городов — Лозанны и Женевы. Тренеры не­
скольких клубов, чьи игроки попали в сборную, жили в
Лозанне, а мы, купившие в Интуристе путевки в Швей­
царию спортивные журналисты, — в Женеве. На те мат­
чи, что советская команда играла в Женеве, Богинов
приезжал, и мы с ним в эти дни не расставались.
Прогуливаясь в перерыве одного из этих матчей, мы
столкнулись нос к носу с руководителем советской деле­
гации Валуевым — бывшим крупным комсомольским
бюрократом, переведенным во Всесоюзный спорткоми­
тет на должность заместителя председателя.
— Евгений Иванович, у меня к вам дело. Я сюда при­
ехал из Лозанны электричкой. Не оплатите ли билет? —
сказал вместо приветствия Богинов.
— Ну что вы, Дмитрий Николаевич! Такой расход не
входит в смету. Мы не можем сорить валютой.
— Не беспокойтесь, я пошутил. Валюты у меня куры
не клюют, — Богинов помахал перед носом шефа деле­
гации пачкой бумажек. — Я просто хотел вас проверить.
Валуев был в замешательстве: то ли Богинов и в са­
мом деле его разыгрывает, то ли приставлен к команде

Что наша жизнь? Игра

197

каким-то учреждением, которое снабжает его валютой?
А тот спокойно протянул ему руку:
— Ну пока, желаю вам приятного времяпрепровож­
дения в красавице Женеве. Мы пошли...
— Только так с ними и надо разговаривать, — это
было сказано уже мне, едва мы расстались с начальством.
Следующий матч наша сборная проводила в Лозанне.
Теперь уже я приехал в гости к Богинову. Он куда-то
отлучился из гостиничного номера, и я застал там толь­
ко его соседа по комнате — тренера московского «Спар­
така» Александра Никифоровича Новокрещенова. На сто­
ле красовался торт.
— Откуда эта роскошь? Неужто на свои кровные по­
купали? — полюбопытствовал я, знавший, как берегут
франки соотечественники, только и думавшие о том, где
бы перекусить «на халяву».
— Ты что, нас за сумасшедших принимаешь? Это все
Димка. Загадочная он личность! Сидим вчера вечером дома.
Вдруг стук в дверь. Открываем. Входит официант с этим
тортом и шампанским. Я думал, ошибся номером. Но
Димка вежливо что-то говорит по-французски, берет
торт, а его выпроваживает. «Это, — объясняет, — мне, в
знак уважения, как почетному гостю». За что? Почему он
почетный гость? А в общем, мне-то что? Короче, бутыл­
ку мы распили, а торт доедаем. Хочешь кусок?
Я, признаться, тоже был озадачен этим рассказом.
Развеял мое недоумение Богинов, когда мы остались
наедине.
— Сашка — баран!— начал он объяснение эпитетом,
которым обычно награждал себя и других опростоволо­
сившихся. — Шли мы с ним вчера мимо портье. Я их
заграничные нравы знаю. Я представляю ему Сашку и
рекомендую: это, мол, пользующийся на всю страну
популярностью тренер и сегодня у него юбилей — соро­
калетие. Он и не подозревает, что имеет к торту хоть ма­
лейшее касательство. И ты, смотри, меня не выдай.
Таким, озорным и безбоязненным, открылся мне
Богинов в Швейцарии. Таким он оставался всегда. На
работе — тоже.
Кстати, в Швейцарии ему, единственному из советс­
кой делегации, оказывал преувеличенное внимание пре­

198

Евгений РУБИН

зидент Международной федерации хоккея американский
мультимиллионер мистер Тат. Они были явно на дружес­
кой ноге. Оказалось, уже встречались прежде.
В 1960 году молодежная сборная СССР играла в Ко­
лорадо-Спрингс, где находилась резиденция Тата. Веж­
ливый хозяин решил показать главному тренеру сборной
Эпштейну и его помощнику Богинову свои владения и,
в частности, коллекцию автомобилей. Об одном из них
он дал справку:
— Это образец. Такие будут выпускать через пару лет.
У Богинова, страстного автомобилиста, от непреодо­
лимого желания сесть за руль машины будущего загоре­
лись глаза и зачесались руки. Но детская просьба: «Дядя,
дай прокатиться» может поставить Тата в неловкое поло­
жение. И Дмитрий Николаевич просто сказал:
— Да у меня в Горьком есть очень похожая. Можно
взглянуть поближе?
— Конечно. Если хотите, прокатитесь.
Что Дмитрий Николаевич и сделал, продемонстриро­
вав знание зарубежной техники, о которой ему было из­
вестно по журналам и каталогам, получаемым автозаво­
дом, и заодно поддержав престиж отечественного ма­
шиностроения.
В горьковское «Торпедо» Боганов попал так. Ему, вы­
пускнику школы тренеров, доверили подготовить сбор­
ную ленинградских юниоров по хоккею к товарищеско­
му матчу с горьковскими сверстниками. Игра эта для гостей-ленинградцев окончилась позорно — хозяева заби­
ли им то ли 15, то ли 20 шайб, а сами не пропустили ни
одной. Возвратившись домой, Боганов отправил письмо
в профсоюзный комитет Горьковского автозавода и пред­
ложил свои услуги в качестве тренера тамошней коман­
ды «Торпедо», Ему ответили согласием.
В Горьком он первым делом разыскал ребят, которые
особенно приглянулись ему во время того, завершивше­
гося для него позором, матча, и пригласил их в команду.
Общими силами тренера и его новых питомцев «Торпе­
до» выиграло турнир в классе «Б» и поднялось в класс
«А» (или, пользуясь современной терминологией, из пер­
вой лиги в высшую). А еще через три сезона, в год швей­

Что наша жизнь? Игра

199

царского первенства мира, вышло (отсюда и название
очерка в «Молодой гвардии») на серебряную орбиту —
завоевало серебряную медаль чемпионата СССР. До него
ни одной команде, кроме ЦСКА, «Динамо» и «Крыльев
Советов», не удавалось ступить на всесоюзный пьедес­
тал почета. Позже постоянных обитателей пьедестала от­
тесняли с его ступенек воскресенский «Химик», столич­
ные «Локомотив» и «Спартак», ленинградский СКА. Но
путь на пьедестал проложила для них команда Богинова.
Только мало кто знает, с чего начался этот путь.
В те времена хоккеисты высшей лиги участвовали в
трех внутренних соревнованиях. Осенью на катке в Со­
кольниках проходил турнир на приз газеты «Советский
спорт», всю зиму длился чемпионат страны, а весной
разыгрывался Кубок СССР. Ни в одном у ЦСКА не было
соперников. Чтобы как-то обострить конкуренцию, для
турнира «Советского спорта», на котором действовал
олимпийский принцип: проигравший выбывает, ввели
правило гандикапа — заведомо более сильная команда
давала противнику фору в несколько голов. Их количе­
ство определялось заранее, но устроители турнира дер­
жали его в секрете. Матч заканчивался, судья вскрывал
запечатанный сургучом конверт и объявлял победителя.
Однако никакие ухищрения не мешали ЦСКА выигры­
вать приз.
Осенью 1960 года правило гандикапа отменили. Тут
уж вопрос о будущем победителе казался тем более яс­
ным. А выиграли турнир горьковчане. Фундамент этой
победы Богинов заложил в матче с «Крыльями Советов»
— командой, с которой, считалось, «Торпедо» сражать­
ся не по силам.
Торпедовцы приехали на ту игру поездом из Горького
без четырех лучших хоккеистов — им тренер разрешил
прибьггь на автомобиле. Но они опаздывали. Команды уже
вышли на разминку, а их все не было. Наконец, прибе­
жавший из-за кулис массажист успокоил Богинова: при­
ехали, переодеваются. Тем временем на льду появились
судьи, Богинов жестом попросил их подъехать к скамей­
ке и тихо поговорил с ними о чем-то. Игроки выстрои­
лись в середине площадки, обменялись положенными

200

Евгений РУБИН

приветствиями, один из судей приготовился вбросить
шайбу. В этот момент и появилась на горьковской ска­
мейке запасных четверка опоздавших. Однако тут же уда­
лилась. Насовсем.
Перерыв между первым и вторым периодами я про­
вел у раздевалки «Торпедо». Мне не терпелось узнать, о
чем Богинов шептался с судьями. И как только он пока­
зался в дверях, поймал его за рукав и задал этот вопрос.
Богинов бесстрастно ответил:
— Напомнил им параграф о том, что в матче не мо­
гут участвовать игроки, не вышедшие на приветствие.
— Но ты же самоубийца! Через час тебя растерзают
«Крылышки», а завтра — заводское начальство.
— Поживем — увидим, — не меняя тона, сказал он.
«Торпедо» тот матч выиграло. В ослабленном составе,
без трех сильнейших форвардов и лучшего защитника,
еле-еле, 3:2, но выиграло. Потом добежало до финала, а
там одолело набирающий силу «Спартак» во главе с бра­
тьями Майоровыми и Старшиновым, которых только что
ввели в сборную.
Те, кто отнес этот нежданный-негаданный успех на
счет случайности, убедились в своей ошибке через не­
сколько месяцев, когда «Торпедо» завоевало серебряную
медаль чемпионата и вышло в финал розыгрыша Кубка
СССР. Это вообще был сезон-пик в истории горьковско­
го хоккея и всех четырех опоздавших на осенний матч с
«Крыльями Советов».
Богиновский трюк с недопущением их до игры лиш­
ний раз проявил для меня его натуру —. человека, не
страшащегося авантюрных шагов в самых серьезных де­
лах и одновременно умеющего сыграть на невидимых
другим струнах окружающих. Сомневаюсь, что оба эти
качества воспитала в Нем тренерская школа. Скорее, они,
заложенные от рождения, были развиты его опытом, по­
лученным, как принято говорить, «в местах не столь от­
даленных» и на войне.
Регалии, которые заработало «Торпедо» в том сезоне,
заставили признать Виктора Коноваленко первым врата­
рем страны и поставили тройку нападающих, в которой
играли Роберт Сахаровский, Игорь Чистовский и Лев

Что наша жизнь? Игра

201

Халаичев, в один ряд с сильнейшими звеньями ведущих
московских клубов. Но только Коноваленко взяли в сбор­
ную — слишком уж он превосходил остальных вратарей.
Перед тремя его одноклубниками-нападающими возникла
альтернатива: либо переехать в столицу, в ЦСКА, либо
распрощаться с мыслями о сборной. Все трое пожертво­
вали сборной.
Воскресенские хоккеисты с благословения Эпштей­
на, как мы знаем, при таких обстоятельствах перебира­
лись в столицу. Богинова триумфы его команды превра­
тили в такого же хозяина Горького, какими были отцы
города. А он позаботился о том, чтобы сохранить торпедовский костяк в неприкосновенности.
Он понимал: с одной стороны, многомиллионный
Горький — не чета безликому, забытому Богом Воскресенску, с другой — это и не Москва, в которой спорт­
сменов с мировой известностью чуть ли не больше, чем
в Воскресенске жителей. В Горьком хоккеисты «Торпедо»
— идолы, на них молятся местные жители, на любом
торжестве, будь то праздничное собрание или пир, они
— свадебные генералы. В Москве они затеряются в не­
сметной толпе спортивных знаменитостей, как звездоч­
ки на Млечном пути, и если упадет такая вот звездочка
— набедокурит парень или другая беда случится, — ник­
то и не заметит ее исчезновения. В Горьком же ее грудью
отстоит от посягательств закона обком, горсовет, а коль
потребуется, и гарнизон.
Богинов употреблял все свое влияние и все свое крас­
норечие на то, чтобы игроки прониклись сознанием: нет
на земле для них места уютней, чем Горький, и на то,
чтобы завод обеспечил их отсрочкой от воинской служ­
бы. А искусством убеждать собеседников, заставлять их
слушать себя и очаровывать этот человек владел в совер­
шенстве.
Есть в Нижнем Новгороде (по крайней мере, трид­
цать лет назад было) учреждение, сокращенно именуе­
мое НИРФИ — Научно-исследовательский радиофизи­
ческий институт. Богинов там выступал перед учеными
регулярно, а однажды — вместе со мной. Пока народ
рассаживался в конференц-зале, я разговорился с гла-

202

Евгений РУБИН

вой института — членом-корреспондентом Академии наук
СССР Гапоновым.
— Я встреч с Дмитрием Николаевичем не пропускаю
никогда, — сказал он мне. — На заседаниях Академии
наук, если доклад президента длится больше полутора
часов, встаю и ухожу. А Богинова готов слушать сколько
угодно.
Говорить он действительно умел. И для каждого нахо­
дил самые понятные тому слова.
Сладкое бремя славы оказалось непосильным для боль­
шинства торпедовцев — парней с горьковских окраин и
из нищих семей. На завод пошли письма: одного видели
подвыпившим и пристающим к девушкам, другой рас­
пивал водку в подворотне, третьего вытаскивали в бес­
сознательном состоянии из рабочей столовой.
Горьковское телевидение пригласило меня вести ка­
кой-то матч «Торпедо», я приехал накануне и решил
посмотреть, как тренируется богиновская дружина. Дмит­
рий Николаевич предложил:
— Останься на собрании команды. У нас от тебя сек­
ретов нет.
На собрании и должны были разбираться обвинения,
содержавшиеся в этих письмах. Разумеется, я принял
приглашение. Очень уж интересовало меня, что скажет
Богинов этим взрослым недорослям. Что он не станет
прибегать к заклинаниям типа «советский спортсмен дол­
жен служить примером...», или «трудящиеся передового
завода ждут от вас...», или что-нибудь о моральном ко­
дексе молодого строителя коммунизма, было для меня
очевидно. Но в таком случае что? Станет грозить отменой
выходных? Вызовом в завком?
Собрание было коротким. Все ограничилось лаконич­
ной речью тренера:
— Я не буду заниматься расследованием фактов, из­
ложенных в этих письмах и, тем более, выслушивать ваши
возражения, — сказал он. — А вы меня послушайте. Про­
стительны многие недостатки, но не жлобство. Как не
стыдно вам, состоятельным людям, шататься по забега­
ловкам, присаживаться к чужим столикам, пьянствовать
с босяками. Вы думаете, я святой? Но когда мне хочется

Что наша жизнь? Игра

203

погулять, я беру билет на самолет, через час прилетаю в
Москву и иду, куда мне нравится и с кем мне нравится.
А вы делаете это дома, где вас знает каждая собака. И на
глазах у людей, которые вам поклоняются, превращае­
тесь в свиней. Да от водки местного разлива и нельзя не
превратиться в свинью. Подумайте над тем, что я сказал,
и впредь постарайтесь быть умней.
Принцип, который проповедовал мой газетный учи­
тель Виктор Васильев: «Делайте не то, что я делаю, а то,
что я говорю», Боганов не признавал.
Выходные Боганов, если его присутствие не требова­
лось для добывания игрокам квартир, их женам служб, их
чадам мест в детском саду, проводил в Москве. По Ниж­
нему он разъезжал на своей «Волге», номера которой знал
каждый милиционер и брал при встрече с ней под козы­
рек. В столицу завод посылал ему «Чайку», управляемую
верным другом и оруженосцем, водителем-испытателем
Витей Фотеевым. Тот и описал мне эпизод, случившийся
во время одной из их автомобильных прогулок.
Они пообедали в Доме журналиста, прихватив с со­
бой уже знакомую читателю стенографистку «Советско­
го спорта» Риту. А потом Боганов скомандовал ехать в
Архангельское для продолжения трапезы. Фотеев расска­
зывал:
— Я ему говорю, что нельзя нам совать нос на улицу
Горького. Там в этот час пробки и по всей трассе — ми­
лиция, а мы прилично выпили. Но Димка требует: «Вы­
езжай на Горького, становись на осевую, и вперед с мак­
симальной скоростью. Мы же — на «Чайке», на них чле­
ны Политбюро ездят». Я пытаюсь ему объяснить, что у
правительственных машин особые номера и у «Чаек» на
капоте решетка золотистая, а у нас из белого металла. А
он — свое: «Да они, как увидят, что мы по средней по­
лосе летим, и разбираться не станут». И ведь так и вышло.
Только я думал, инфаркт по дороге получу.
Хоккеисты, конечно, понятия не имели о таких про­
делках своего наставника. Но по его поведению, по тому,
как он держал себя с ними и с окружающими, включая
областное начальство, чувствовали, что он — личность
незаурядная, стоящая на порядок выше их по волевым и
интеллектуальным качествам, верили ему и подчинялись.

204

Евгений РУБИН

Тем не менее повторить сезон 1960—61 гг. «Торпедо»
больше не удалось. Как ни велико было влияние Богинова на хоккеистов, оно каждый день сталкивалось с дру­
гим влиянием — среды, в которой существовала коман­
да. Шли ли игроки по улице, садились ли за ресторанный
столик, появлялись ли во дворах своих домов, забегали
ли на завод получить зарплату — все взгляды обращались
к ним. Наступала тишина. Публика ловила каждый жест,
каждое слово своего кумира, будто перед ней был не
парень, прилично владеющий клюшкой, а сошедшее на
землю божество.
Такой оказываемый повсеместно прием порождал в
молодых людях самовлюбленность и уверенность в соб­
ственной непогрешимости. Старый афоризм «Кто умеет
— делает, кто не умеет — учит» они перефразировали на
свой лад: кто умеет — играет, кто не умеет — тренирует.
Так уж мы устроены: когда сталкиваются два влия­
ния, побеждает то, которое сулит нам жизнь более при­
ятную и менее обременительную. Или, как сказала геро­
иня комедии Островского: «Из двух зол я всегда выби­
раю то, которое приятней». Каждый новый чемпионат
отдалял «Торпедо» от серебряной орбиты. На уровне того
исторического для команды сезона продолжал играть
лишь Коноваленко. Но не потому, что был сознательнее
и прилежнее других, а благодаря исключительной при­
родной одаренности.
Изверившись в том, что ему удастся преодолеть цент­
робежные силы, уводящие из-под его контроля коман­
ду, Богинов принял приглашение стать главным трене­
ром только что сформированного киевского «Динамо». В
Горьком его не очень удерживали: слишком нестандарт­
ной фигурой он был, хотя и терпели как творца удиви­
тельных достижений «Торпедо».
Вслед за ним, как за сказочным крысоловом, увлек­
шим за собой из города волшебными звуками своей ду­
дочки детей, переехали в столицу Украины несколько мо­
лодых торпедовцев. С этими юнцами, среди которых был
его сын Алексей, и группой перезрелых, изгнанных ввиду
бесперспективности другими клубами игроков, Богинов
за три года вывел новичка из первой лиги в высшую.

Что наша жизнь? Игра

205

Но сам он в Киеве не прижился. Чувствовал себя на
Украине чужаком, и ему при любом подходящем случае
давали это понять. Вот что рассказывал мне Дмитрий Ни­
колаевич об одном своем визите в ЦК КП республики.
Его вызвал осуществлявший партийное руководство
спортом третий секретарь — то ли Сидяк, то ли Примак.
— Пока он давал мне ЦУ (ценные указания), в каби­
нет заходили чиновники. И он, беседуя с ними, сразу
переходил на украинский, хотя и сам, и все они порусски лучше говорят. Видно невооруженным глазом, что
делается это для меня: ты, мол, при обсуждении про­
блем самостийной Украины — лицо постороннее.
А недели через две его привез к нам на сборы предсе­
датель украинского «Динамо» Бака. Как только они усе­
лись, я извинился и сказал, что мне надо срочный зво­
нок сделать. Покрутил диск — вроде номер набираю -г и
заговорил по-французски. Они даже замерли — уж не
знаю, от удивления или с испуга. Перед их уходом Бака
отвел меня в сторону и стал выговаривать, что непозво­
лительно так себя вести при высоком начальстве. При­
шлось мне им обоим объяснять, что французский мой
родной язык и что говорил я с родственником.
Странно, но факт — Богинов, который в любой сре­
де умел стать своим, на Украине так и не ощутил себя
дома. Это при его.-то общительности. В Горьком круг его
приятелей охватывал шофера Фотеева и без пяти минут
академика Гапонова, в Москве — пожилую официантку
из шашлычной у Никитских ворот Граню и народного
артиста республики Николая Рыбникова, в «Советском
спорте» — беспутного гуляку фоторепортера Моргулиса и
суперинтеллигента Филатова. И никому он не набивался в
друзья, отношения завязывались легко, сами собой.
Вот как он познакомил меня с Рыбниковым. Дело
было во время зимних каникул школьников на стадионе
«Динамо», куда перебирался хоккей из лужниковского
Дворца на те две недели, пока там праздновали елку. Дмит­
рий Николаевич подвел ко мне популярного киноактера
и сказал, что у них есть ко мне важный разговор. Подня­
лись на последний ряд и уселись на лавку. Рыбников молча
достал из портфеля белую накрахмаленную салфетку и

Евгений РУБИН

206

поставил на эту скатерть-самобранку извлеченные отту­
да же бутылку «Московской особой» и три граненых ста­
кана. Последним из портфеля выплыл бумажный сверток.
В нем оказались бутерброды из черного хлеба с колбасой
и ветчиной и тонко нарезанные соленые огурчики.
— Это Алла снаряжала меня на хоккей, — пояснил
Рыбников, разливая жидкость по стаканам. Мы выпили
за здоровье его заботливой жены и спустились вниз дос­
матривать матч.
(Пройдет тридцать лет, я встречу вдову Рыбникова
красавицу Аллу Ларионову в Нью-Йорке, поведаю ей об
этом эпизоде и поблагодарю за угощение.)
И так, без натуги, сходился Богинов со всеми — а в
Киеве не сумел. Может, и не чужбина тому виной, а
усталость от бурно и трудно прожитой жизни. Новый пе­
реезд, в Москву, не сделал его прежним Богиновым. И
там, в «Локомотиве», и позже, в Тольятти, он трудился
без прежнего азарта. Хотя напоследок, уже незадолго до
ухода на пенсию, тряхнул стариной.
Мы уже готовились к эмиграции, когда Дмитрий
Николаевич явился к нам в дом со спутницей, которая
была лет на тридцать пять младше его.
— Знакомьтесь. Ира, моя жена.
Она уже ждала ребенка. Родившийся у них сын был
значительно младше Лешиного, которому приходился
дядей. Получилось, как в рассказе Марка Твена «Траги­
ческое родство», герой которого стал сам себе дедушкой.
Ни брак этот, ни возникшая в связи с ним запутан­
ность ветвей богиновского генеалогического древа меня
не удивили. Дмитрий Николаевич отучил нас, своих дру­
зей, удивляться чему бы то ни было.

Тихонов
Виктор Васильевич Тихонов дослужился на тренерс­
ком посту до чина полковника. Команды, которые он
тренировал, завоевывали все награды, какие только были
в советском и мировом хоккее. У него просторная квар­
тира неподалеку от центра Москвы. Скоро он отпраздну­

Что наша жизнь ? Игра

207

ет золотую свадьбу. Его жена Татьяна — верный и надеж­
ный помощник мужа во всех его делах. Его сын Василий,
пошедший по стопам отца, одним из первых российских
тренеров приглашен на работу в клуб Национальной хок­
кейной лиги.
Налицо все признаки счастливой жизни и безоблач­
ной карьеры.
Между тем Тихонов в российском хоккее и спорте
вообще — фигура трагическая.
Я знаю его полвека, а наша дружба длится три деся­
тилетия. Впервые я увидел Тихонова на футбольном поле
московского стадиона «Буревестник». Он играл в коман­
де этого студенческого клуба вместе с другом моего дет­
ства Юрой Фишкиным. Виктора считали неплохим за­
щитником, но не более того. Однако футбол и хоккей, а
со временем только хоккей, превратились для него в про­
фессиональное занятие. Он стал заметной личностью в
московском «Динамо». Во второй сборной команде стра­
ны выходил на лед с повязкой капитана.
Он достиг в спорте потолка тех скромных возможнос­
тей, которыми одарила его мать-природа. Чернышев, в
команде которого Тихонов играл много лет, вплоть до
окончания хоккейной карьеры, как-то сравнил его в раз­
говоре со мной с другим динамовцем, Валентином Чис­
товым, лентяем и пьяницей:
— Если бы к Валькиному таланту да Витькину стара­
тельность, новый Бобров бы получился.
Когда Тихонов закончил играть, Чернышев взял его
к себе в помощники. Мне думалось, что на этом посту
Виктор доживет до пенсии — тихий, скромный, акку­
ратный, однако, как принято говорить, без искры Божьей
работник. Но Чернышев, кажется, скорей всех понял,
что это впечатление обманчиво. Он и выхлопотал Тихо­
нову должность главного тренера в рижском «Динамо».
Виктор так объяснил мне тот шаг своего ментора:
— По долгу службы в сборной Аркадий Иванович ча­
сто и на длительные сроки покидал «Динамо». А когда
возвращался, приходил в хорошее расположение духа,
если без него дела шли плохо. Если же все было в поряд­
ке и команда набирала много очков, он мрачнел и нахо-

208

Евгений РУБИН

дил поводы распекать своих ассистентов. Я был ближай­
шим, и он постарался от меня избавиться.
Меня, постоянно общавшегося с Чернышевым, уди­
вило то, как точно обнаружил Тихонов его тщательно
скрываемый комплекс неполноценности. Что же до са­
мого Тихонова, то он, получив в Риге неограниченную
свободу действий, раскрылся с неожиданной стороны.
На новом поприще вчерашний безропотный исполни­
тель чужих приказов превратился в смелого новатора.
Вряд ли есть в истории мирового спорта другая ко­
манда, которую тренер-новичок втащил бы на такие за­
облачные высоты, как это сделал с рижским «Динамо»
Тихонов. Он принял команду, когда она плелась в хвосте
турнира второй лиги. Сезон она окончила не просто пер­
вой, а с отрывом от финишировавшей за ней на 18 оч­
ков. Следующий год динамовцы завершили третьими, но
уже в первой лиге, а затем стали первыми и там, обогнав
ближайшего преследователя на 16 очков. Первенство от­
крыло им дорогу в высшую лигу, где они с ходу вырва­
лись на шестое место. Причем весь путь «Динамо» проде­
лало с тем составом, с которым в него отправилось.
Самостоятельность внешне не изменила Тихонова. Он
остался прежним педантичным, погруженным в мелочи
служащим, не расстающимся с карандашом и блокно­
том (не забыть бы что-то важное). Перед матчами и тре­
нировками он длинно и скучно, сверяясь с конспектом,
объяснял команде и каждому хоккеисту задачи, рисовал
расстановку на доске игроков при стандартных положе­
ниях. В комнатке, где он жил на сборах, допоздна горел
свет — Тихонов составлял рабочий план на завтра, ана­
лизировал данные медосмотров, записывал впечатления
от вечернего матча.
Но едва он заступил на пост главного тренера, у него
началась и вторая жизнь, в которую была посвящена толь­
ко жена. Он купил — на свои кровные — киноаппарат и
перед встречей «Динамо» с очередным противником уле­
тал — тоже не прося командировочных — на предыду­
щую игру этого противника. Он делал любительский
фильм о матче и торопился домой — изучить его, выя­
вить его, противника, слабые места и обдумать, как их

Что наша жизнь? Игра

209

обратить на пользу «Динамо». Днем он репетировал со
своей командой созданную собственным воображением
игру, и каждый динамовец выходил на лед, твердо зная
свою задачу.
Тихонов первым из советских тренеров — правда, уже
на средства клуба — обзавелся видеомагнитофоном. Дру­
гие — кто раньше, кто позже — последовали его приме­
ру и разбирали с игроками допущенные на льду ошибки.
Тихонов — единственный, кто нашел этому аппарату дру­
гое применение — его ассистенты просматривали отсня­
тый на пленку матч и делали его раскадровку по эпизо­
дам. Этот метод позволял выявлять наиболее сильные и
слабые стороны в организации игры своей команды и
противника и соответственно менять тактику.
Когда он спал, не может сказать даже его жена. Таня,
когда я был у них в Риге, рассказала:
— Просыпаюсь и вижу: Виктор включил ночник у
кровати и что-то пишет лежа. И так — каждую ночь.
— Что же ты пишешь под покровом темноты? — спро­
сил я Тихонова.
— Понимаешь, во сне иногда рождаются интересные
идеи. А утром не можешь их вспомнить. И я с некоторых
пор стал класть под подушку блокнот...
Днем он тоже не расставался с записной книжкой и
обращался к ней ежечасно. Помню, как однажды в кафе
на лужниковском стадионе мы с ним разговаривали о
хоккее (другие темы его, собственно, и не интересова­
ли). Вдруг Виктор прервал разговор, похлопал себя по
пиджаку и с ужасом обнаружил, что блокнота нет. Он
лихорадочно схватил со столика бумажную салфетку,
написал на ней что-то, спрятал ее в карман, а заодно и
еще несколько салфеток, впрок.
Мы дружили семьями. Когда он приезжал в Москву,
жена приглашала его к нам пообедать и готовила свои
фирменные блюда. После одного такого визита она за­
метила:
— Напрасно я старалась. Он все равно понятия не имеет
о том, что у него в тарелке, — он только тем и озабочен,
чтобы не забыть что-то в книжечке пометить.

210

Евгений РУБИН

Во время Зимней Олимпиады 1968 года в Гренобле я
забрел в ангар, расположенный рядом с местным уни­
верситетом. Привлекли меня туда звуки стучащей о дере­
вянные бортики шайбы. В ангаре шел хоккейный матч.
Играли, если память мне не изменяет, Япония и Болга­
рия. В зале было не более двух десятков зрителей. Я уже
хотел покинуть помещение, но в одном из них узнал.
Тихонова. Он, не отрывая взгляда ото льда, что-то поме­
чал в блокноте. Я подобрался к нему сзади, хлопнул по
плечу и спросил:
— Ты как сюда попал? И чем ты тут занимаешься?
Пишешь письма на родину в тишине?
Тихонов удивился моему вопросу, а не внезапному
появлению.
— Я не пишу, а рисую, — ответил он. — Рисую схемы.
Озадаченный, я только пожал плечами: ну что может
тренер из великой хоккейной державы почерпнуть для
себя у команд, которых наши юниоры разделали бы с
двузначным счетом?
— Не много, но кое-что, — объяснил Виктор. — Я
давно заметил, что в играх таких вот слабаков стихийно
возникают интересные расстановки, особенно в оборо­
не. Если такую откорректировать и разучить, можно оза­
дачить и сильного противника.
Спортивные общества отправили в Гренобль много
тренеров — набираться опыта. Те добросовестно посеща­
ли центральные события, а днем расползались группами
по городу в поисках распродаж и сборищ, которые сей­
час называют презентациями и на которых можно бес­
платно выпить, закусить да еще в придачу получить су­
венир — спортивную сумку, фонарик, бокал с олим­
пийской эмблемой.
Только Тихонов понятия не имел о существовании
распродаж и тусовок. Он занимался тем же, чем всегда:
смотрел хоккей и думал о хоккее.
Тренеров команд мастеров часто вызывают в Москву
на различные совещания, конференции, для отчетов.
Виктор приезжал из Риги рано утром и мчался с вокзала
на каток ЦСКА в надежде посмотреть, как ведет занятие
Тарасов. Однажды тот заметил молодого коллегу, одино­
ко сидящего в последнем ряду пустого зала.

Что наша жизнь ? Игра

211

— Витя, ты здесь зачем? Нечего тебе здесь делать. Тебе
еще рано нас копировать, — сказал великий тренер и
закончил повелительно: — Иди!
Перебравшись окончательно в Москву, в ЦСКА, Ти­
хонов первым делом потребовал выделить ему кабинет с
письменным столом и шкафом. Начальник клуба недо­
умевал: зачем эти декорации тренеру, когда его рабочие
места — каток и раздевалка? Ведь даже капризный Тара­
сов таких претензий не предъявлял...
Между тем в Латвии — и на динамовской базе под
Ригой, и во Дворце спорта — у Тихонова были такие
кабинеты. Там он трудился, изучая и расшифровывая бес­
конечные таблицы и диаграммы, профессионально вы­
черченные, разлинованные тушью разных цветов. В них
вносились данные о каждом игроке. В одни — поднятые
им на тренировках килограммы металла, показанные на
кроссовых дистанциях минуты, количество подтягиваний
на перекладине. На других — результаты медицинских
осмотров. На третьих — число рывков, бросков по воро­
там, силовых единоборств за тренировку и матч. И не
вообще, а на каждый день. И кривая изменений в общем
состоянии и игре в зависимости от роста нагрузок.
Шкаф был заполнен этими схемами и книгами. Ти­
хонов договорился с местными специалистами медици­
ны, физиологии, биомеханики о консультациях и полу­
чал у них рекомендации, какие труды на интересующие
его темы прочитать.
Да, с первого дня вступления на тренерскую стезю
этот внешне бесстрастный, не умеющий повышать го­
лос, безразличный к жизненным благам человек — нет,
не горел — пылал одной, но пламенной страстью — к
хоккею.
ЦСКА и сборную Тихонову доверили почти одновре­
менно. По этому поводу его по очереди принимали и
напутствовали председатель КГБ Андропов, министр
обороны Устинов и секретарь ЦК КПСС Зимянин. Анд­
ропов, чье ведомство было хозяином «Динамо», сказал
ему, что не хотел бы уступать армии такого ценного ра­
ботника, но этого требуют общегосударственные инте­
ресы. И Тихонов повел свои команды от победе к победе.

212

Евгений РУБИН

И познал не меньше триумфов, чем Чернышев с Тара­
совым. И не был обойден наградами и славой.
Я пишу о Тихонове и ловлю себя на том, что глаголы
ставлю не в настоящем, а в прошедшемвремени, как в
рассказе о Чернышеве, Тарасове, Богинове. А ведь Вик­
тор, слава Богу, жив-здоров, занят любимым делом и,
когда возвращается с работы, дома его ждет верная и
надежная жена Татьяна. Но моя рука невольно выводит:
«был», «достиг», «пылал», «познал».
Скорей всего, Тихонов и сам этого не заметил, но так
получилось, что он пережил свое время. Смена формаций
в России застала его врасплох. Как многие фанатики, он
лишен гибкости мышления. Он не захотел — да и не су­
мел — ни на йоту отойти от догм той эпохи, на которую
пришелся его, как тренера, расцвет. Как ни бьет его вер­
ность этим догмам, он сражался и сражается за них. Не
корысти ради, а потому, что верит в продуктивность. И
терпит поражение в столкновении с велениями времени.
Самое первое и самое крупное Тихонов потерпел в
конце 80-х годов, когда пытался не допустить переезда в
Северную Америку, в клубы Национальной хоккейной
лиги, группы игроков во главе с Вячеславом Фетисовым
и Игорем Ларионовым. Уже в разгаре была перестройка,
уже власти декларировали свободу передвижения совет­
ских граждан, уже ограничения в правах разоблачались
прессой, но Тихонов боролся против фрондеров, не щадя
живота своего. И хотя за его спиной были партия, армия
и Комитет госбезопасности, проиграл. И вслед за перво­
проходцами устремились за океан десятки российских
хоккеистов.
Тогда победа нескольких одиночек над Тихоновым и
его высокими покровителями выглядела чудом. На са­
мом деле подобная ситуация в человеческой истории не
нова. Полтора века назад на американской земле войско
генерала Гранта было повержено армией генерала Ли—
первое представляло Юг и боролось за сохранение раб­
ства, вторая — Север и добивалась его отмены. Грант
был обречен — рабство себя изжило. Вы скажете: не те
масштабы, не тот уровень. И будете правы. Но суть одна:
время рассудит всегда и всех.

Что наша жизнь? Игра

213

Тихонов, личность глубоко аполитичная, хотя был
членом КПСС и носил высшее офицерское звание, дер­
жится за прошлое не по идеологическим соображениям.
Он не строил коммунизм — он управлял командами,
которые должны были побеждать, и знал, как это делать
при прежних условиях. В нынешних он в тупике.
Он и сегодня не расстался со своими заблуждениями.
Он и сегодня не сомневается, что игроков не следовало
отпускать на Запад. Вольница, которая царит в профес­
сиональном спорте, убежден он, только во вред им как
мастерам. Не без его участия российские спортивные
власти пытались ввести всяческие ограничения на вы­
езд атлетов — учредить возрастной ценз, лишать права
покидать страну членов сборных, установить лимит на
число уезжающих для каждой команды. Ничего не полу­
чилось.
Лет десять назад Тихонов привозил ЦСКА в Америку.
После матча в нью-йоркском Мэдиссон-сквер-Гардене
мы с Виктором до утра проговорили в его гостиничном
номере. Конечно же, о хоккее, о чем же еще? Я спросил,
что он думает об игре здешних команд.
— Хоккеисты великолепные, тренеры дерьмо, — от­
ветил он без раздумий, так, как отвечают на давно ре­
шенный вопрос.
— И ты бы с такими исполнителями добился боль­
шего, чем твои канадские и американские коллеги?
— Наверняка.
— Но здесь ведь советские методы не годятся. Здесь
нет сборов в твоем понимании, где хоккеисты живут
как в казарме — ты устанавливаешь им расписание, зап­
рещаешь отлучки и контролируешь каждый шаг. Здесь
нельзя использовать двухразовые тренировки, нельзя
снизить игроку зарплату. Здесь отношения игрока с трене­
ром и система наказаний регулируются профсоюзами и
контрактами. Ты не можешь обязать хоккеиста лишний
раз поднять штангу и задержаться дольше других на тре­
нировке.
— Я бы нашел способ обойти эти запреты. Они только
вредят делу. Даже самый прилежный спортсмен старает­
ся совершенствовать те качества, которые у него получа­

214

Евгений РУБИН

ются. Например, если хорошо выходит кистевой бросок,
он и будет только этим заниматься. А я встану над его
душой и заставлю сто раз «щелкнуть».
— Нет, профессионала не заставишь. Он заинтересо­
ван в своем развитии больше тебя. Его мастерство — это
его судьба, его будущие контракты. Тому, кто не про­
грессирует, найдут замену — претендентов на места в
этой лиге куда больше, чем самих мест.
Куда мне было сбить Виктора с позиции, если ее не
поколебали события, происшедшие на рубеже двух деся­
тилетий в стране вообще и в хоккее в частности. Тихонов
не мог сказать себе: перемены, плохи они или хороши,
— свершившийся факт, и от этого каждый должен танце­
вать, как от печки.
Его бывшие питомцы уже играли в клубах Америки и
Европы и вкусили плоды свободы от тренерского гнета и
прелесть высоких заработков. Вкусили сами и заронили
семена в тех, кому не удалось получить приглашения изза границы.
Тихонов больше не мог уповать на беспрекословное
подчинение себе звезд. Для подавляющего большинства
игроков он превратился во врага, душителя, ретрограда
— пришлось его отставить от сборной. Хоккейное началь­
ство сделало несколько попыток вернуть его в нацио­
нальную команду, но тут же от них отказалось, опасаясь
взрыва недовольства ведущих игроков. В 1996 году был
отклонен проект использовать его консультантом сбор­
ной на турнире Кубка мира.
Тренерский пост в одном из ныне существующих двух
клубов, своем родном ЦСКА, он сохранил. Но его тепе­
решняя команда — жалкое подобие той, великой. И ни­
каких надежд на то, что Виктору удастся возродить бы­
лое величие, нет.
Недруги, которых у Тихонова предостаточно, наблю­
дают за нынешним витком его тренерской карьеры со
злорадством — мол, доигрался. Мои симпатия и уваже­
ние к Виктору превратности его тренерской судьбы не
поколебали. Человек, сохранивший верность своим убеж­
дениям независимо от обстоятельств, которые подбро­
сила ему жизнь, заслуживает того, чтобы снять перед

Что наша жизнь? Игра

215

ним шляпу. Но для меня самое ценное в нем не это. Аб­
солютная порядочность — а Виктор доказал ее в отно­
шениях со мной — для меня высшее достоинство.
Накануне Нового, 1982 года «Радио Свобода» коман­
дировало меня в Монреаль, на матч «Монреаль Канадиенс» — ЦСКА. Мало того, что я был эмигрантом — ли­
цом, с которым не рекомендовалось общаться советс­
ким гражданам, я еще работал на радиостанции, обви­
нявшейся в подрывной деятельности против СССР. И я
не сетовал на знакомых из советской делегации, кото­
рые, словно по команде, отворачивались, увидав меня
за кулисами монреальского «форума». Я понимал: стоит
кому-то перекинуться со мной двумя-тремя словами, даже
просто кивнуть, и эта заграничная поездка может стать
для него последней.
Однако один смельчак в делегации нашелся — Тихо­
нов. Он со счастливой улыбкой кинулся мне навстречу И
крикнул:
— Рад тебя видеть! Запомни мой номер телефона в
отеле и позвони. Сейчас бегу — игра начинается.
Наш телефонный разговор был долгим и, кажется,
впервые — не о хоккее. Он расспрашивал о том, как я
живу, как устроился, передавал приветы жене и сыну.
Через трц'года мы повидались опять. Гуляя по улицам
Сараево, где на другой день открывалась Зимняя Олим­
пиада, я встретил всю сборную СССР. Она тоже совер­
шала прогулку. И опять Виктор на глазах у всех кинулся
ко мне с приветствиями и объятиями. Но на этот раз он
был не одинок. Подошел поздороваться со мной и Вла­
дислав Третьяк.
Больше на тех Играх нам сойтись не удалось. По тре­
бованию советского представителя корреспондентов «Ра­
дио Свобода», как средства массовой информации, не
имеющего отношения к спорту, югославский олимпий­
ский комитет лишил аккредитации.
И еще — деталь к портрету Тихонова. В начале 80-х
годов эмигрировал в США Сергей Левин — ленингра­
дец, работавший там на телевидении и пописывавший в
«Советском спорте» о хоккее. От него я узнал о выступ­
лении Виктора перед слушателями Академии военно-

216

Евгений РУБИН

воздушных сил имени Жуковского, в котором он упомя­
нул меня добрым словом и выразил сожаление, что хок­
кей в моем лице потерял ведущего журналиста. Он ска­
зал примерно так:
— Я разделял многие идеи Рубина. Бывало, мы с ним
находили истину в споре. Иногда его взгляды расходи­
лись с моими. Но в таких случаях мне приходилось из­
рядно поломать голову, чтобы доказать себе, что прав не
он, а я.
Честно признаться, меня эта похвала больше огорчи­
ла, чем порадовала. Я не считал и не считаю себя хок­
кейным журналистом. Мне всегда хотелось думать, что
дело, которым я занимаюсь, называется журналистикой
и требует от профессионала умения видеть и писать об
увиденном. Если это ему не дано, никакие познания в
той или иной сфере ему не помогут.
Когда мы беседовали с Тихоновым в номере ньюйоркской гостиницы, я ему, понятно, эти соображения
не высказал. Я лишь спросил:
— Зачем ты назвал в такое время и в такой аудитории
мое имя? Неужели не понимал, что ставишь себя под удар?
— Я себя под удар не ставил, — возразил он. — В моем
положении я могу говорить все, что думаю.

Глава 6
СУДЬБА П РО К А ЗН И Ц А ,
Ш АЛУНЬЯ
Ветер дальних странствий
На Зимнюю Олимпиаду 1960 года «Советский спорт»
отправил своим специальным корреспондентом замес­
тителя главного редактора Ореста Петровича Шевцова.
Выбор второго по рангу сотрудника газеты свидетель­
ствовал о важности миссии: Игры проходили в США, и
представлять советскую прессу должен был человек осо­
бо надежный, проверенный, квалифицированный.
Договорились, что Шевцова ежедневно — верней,
еженощно из-за 11 -часовой разницы во времени между
Скво-Велли и Москвой — по телефону вызывает стеног­
рафистка, и он диктует корреспонденцию о главном со­
бытии на Играх. Мы же добываем информацию с ос­
тальных олимпийских арен, и она — чтобы выглядеть
убедительней и чтобы был эффект присутствия — тоже
идет за подписью нашего спецкора.
Первый блин вышел комом: телефон в его гостинич­
ном номере молчал. На следующую ночь попытки другой
стенографистки дозвониться до Шевцова тоже не увен­
чались успехом. На третью все повторилось. И основопо­
лагающую статью, и все прочее писали мы в редакции
сами и заканчивали свои труды одинаково: «О. Шевцов,
наш спец. корр.».
Начальство тревожилось: не случилась ли какая-то
неприятность с замом главного. В отделах одни шутники
выдвигали гипотезу: «Уж не украли ли нашего Ореста
агенты ЦРУ?», другие успокаивали: «Кому этот болван
нужен?».

218

Евгений РУБИН

Наконец, наступила очередь стенографистки Риты
Лозенко, о которой я упоминал, рассказывая о журна­
листе Станиславе Токареве. Слабость к мужскому полу
не мешала Рите быть прекрасным работником. Она доб­
ралась до ночного дежурного Всесоюзного спорткомите­
та, тот дал ей несколько телефонных номеров в СквоВелли, она разыскала Шевцова и, услыхав родной го­
лос, радостно прокричала:
— Орест Петрович, мы уж тут с ног сбились. Ну, те­
перь все в порядке, связь налажена. Диктуйте, я готова.
На этих словах ее прервал возмущенный спец, корр.:
— Не звоните и не мешайте работать! — и в трубке
раздались короткие гудки.
Эта фраза вошла в анналы «Советского спорта» и пе­
редавалась из поколения в поколение, как и другой шевцовский перл:
— В молодости у меня было прозвище Баран. — И,
как сказал бы наш будущий главный редактор Николай
Семенович Киселев, «ничтоже сумятиша», Орест Пет­
рович пояснил: — У меня с детства волосы кучерявые.
Но о прозвище я так, к слову, для общей характери­
стики одного из наших боссов. До его приезда из СквоВелли вопрос: над чем мешала работать там редакция
человеку, который командирован, чтобы сообщать чита­
телям газеты об Олимпиаде? — оставался открытым. Меж­
ду тем все оказалось проще простого:
— Над организацией общекомандной победы наших
олимпийцев. Я был членом штаба по связи, и ко мне
стекались сведения о ходе командной борьбы. — Шевцов
говорил тоном школьного учителя, вынужденного объяс­
нять непонятливым первоклассникам азбучные истины.
На Олимпиаде был еще журналист «Советского
спорта» Игорь Немухин — он купил туристическую пу­
тевку, которая обошлась ему в полугодовую зарплату. Ре­
дакция обещала, что компенсирует часть расходов гоно­
рарами за отчеты о состязаниях лыжников. После каждо­
го дня этих состязаний Игорь допоздна корпел над ста­
тьей, переписывал ее от руки начисто, рано утром ста­
новился на лыжи и доставлял свой труд Шевцову. Тот
просматривал, хвалил, иногда добавлял, что редакция
работой Немухина довольна, и отпускал с миром.

Судьба проказница, шалунья

219

Легко представить себе, в какое уныние пришел
Игорь, когда узнал, что «вдохновитель и организатор
олимпийской победы» ни одной его строчки в газету не
передал и таким образом толкнул его в финансовую про­
пасть.
Зато сам спец. корр. полностью получил гонорар за
каждое слово, написанное не им, но опубликованное за
его подписью. Он, должно быть, счел, что это справед­
ливая награда за его деяния на благо советского олим­
пийского движения.
К тому времени я не прослужил в «Советском спорте»
и полутора лет. Поездка Шевцова открыла мне глаза на
то, что заграничная командировка журналиста у нас —
то же, что всякая синекура: она не влечет за собой ника­
ких обязанностей, но сулит, помимо возможности по­
видать мир, хорошее вознаграждение в советских день­
гах и валюте.
Не все служебные поездки за рубеж доставались на­
чальству. Их, этих поездок, было больше, чем началь­
ства, а по тогдашним правилам человеку, даже, как
Шевцов, номенклатурному, нельзя было выехать в ко­
мандировку за пределы страны чаще раза в год. Так что
главный, его заместители, члены редколлегии, парторг,
председатель месткома снимали сливки. Рядовой люд
получал остатки с барского стола.
К «остаткам» относились страны Восточной Европы,
Куба, Китай, Монголия. И звучало: «Был в командиров­
ке в Венгрии» не так гордо, как «вернулся из США», и
качественным товаром в братских странах не очень-то
разживешься, и валюта сомнительная. Зато слова «НьюЙорк», «Монреаль», «Мадрид», «Лондон», «Париж»
вызывали у начальства те же эмоции, что слово «Боб­
руйск» у детей лейтенанта Шмидта. Пожалуй, самой же­
ланной была Испания: с ней у СССР отношения порва­
ны, там правит заклятый враг генерал Франко, значит,
туда отправляют абсолютно проверенных и доверенных.
Послали в Мадрид, как штамп поставили: «свой».
Съездить за кордон было заветной мечтой каждого
спортивного журналиста. Во-первых, очень уж заманчи­
во оказаться там, куда закрыт доступ для 95 процентов

220

Евгений РУБИН

соотечественников. Во-вторых, профессия требует при­
сутствия на турнирах высшего класса, вроде чемпионата
мира. В-третьих, важно убедиться самому и убедить сво­
их шефов, что ты «выездной» — нет за тобой хвостов и
грехов
вроде
р о д ствен н и к о в
за
гран и ц ей .
В-четвертых, лестно увидеть свою статью, под которой
указано, откуда она передана.
Была, правда, тут и сомнительная сторона — на каж­
дого, кому разрешали съездить за кордон, падало подо­
зрение окружающих: не сотрудник ли КГБ, если не на
жалованье, то на общественных началах? Подозрение,
основательное: все делегации были напичканы стукача­
ми — главным образом, доброхотами, надеявшимися,
что донос станет лишним доказательством их лояльнос­
ти и облегчит следующий выезд. О наличии стукачей все
знали уже хотя бы потому, что любое, даже шепотом и в
шутку произнесенное в поездке слово, допускающее дву­
смысленное толкование, становилось известно замести­
телю руководителя делегации.
То, что соответствующие органы имеют в каждой груп­
пе отбывающих за рубеж свои глаза и уши, не очень-то
и скрывалось. Зачем? Пусть люди знают, что за ними
следят, и не распускаются, не болтают лишнего и вооб­
ще соблюдают осторожность. На то и щука в море, чтобы
карась не дремал.
Зам руководителя делегации — не просто должность,
это явление, институция, порожденная системой. Подо­
зреваю, что таких никогда не было и нет ни в одной
стране, кроме СССР. Эта фигура, никем из отъезжаю­
щих раньше не виденная, возникала у трапа самолета
или дверей вагона за полчаса до отправления. Все делали
вид, что не догадываются, кто он, из какого учреждения
и зачем здесь находится. И сам он не делал из этого во­
енной тайны, хотя и не представлялся.
Помню — это было во время чемпионата Европы по
баскетболу 1961 года в Белграде — я спросил такого вот
зама, почему его не видно на матчах советской команды.
— Да у меня тут других дел по горло, — просто отве­
тил он. Имени этого человека я не помню. За глаза его и
всех его коллег звали Василь Василич — кличкой, сохра­

Судьба проказница, шалунья

221

нявшейся за ними многие десятилетия. Когда я был на
Зимней Олимпиаде в Калгари, меня в пресс-центре ра­
достно приветствовал Евгений Зимин, известный некогда
хоккеист, ставший телекомментатором. Удивленный его
беспечностью — пора в жизни России была неопреде­
ленная, — я посоветовал Зимину не афишировать свои
дружеские отношения с эмигрантом, тем более сотруд­
ником подрывной радиостанции «Свобода».
— Пустяки, — ответил он. — Наш Василь Василия
хороший парень, мы с ним в одном номере живем.
Итак, стукачи, Василь Василичи, перспектива самому
прослыть их товарищем по профессии — это были столь
же малоприятные, сколь и обязательные спутники посе­
щения гражданами СССР иностранных государств, будь
то служебные командировки или туристические поездки.
Но мечта попасть за границу от этого не ослабевала.
«Желающие поехать в Рим на Летнюю Олимпиаду,
записывайтесь у Маши из бухгалтерии» — прочитал я на
доске объявлений и пошел к счетоводу Маше, которая
была техническим секретарем месткома.
Надежд на успех этого предприятия я не питал. Было
бы слишком большой удачей попасть, пусть всего на
полторы недели, в Италию. Но в таких случаях на ум
приходят вечные истины типа: «чем черт не шутит» и
«попытка не пытка». Помимо этих, у меня был дополни­
тельный аргумент: за запись денег не берут.
Кроме меня, в редакции записалось еще трое. Но у
них были передо мной преимущества: один, мастер спорта
по водному поло, уже бывал за границей, другая давно
работала в «Советском спорте», третий возглавлял отдел.
К тому же никого из них не беспокоил пункт №5 в анке­
те. Но — на удивление себе и другим — я, как и они, не
получил отказа ни в одной инстанции, которые стояли
на пути выезжающего.
Первая из этих инстанций — так называемый «треу­
гольник» в своей организации: требовалась производствен­
ная характеристика за подписями руководителя учрежде­
ния, председателя месткома и секретаря партбюро.
Обязательная характеристика — одна из иезуитских
затей, на которые были столь горазды власти. У началь­

222

Евгений РУБИН

ства всегда был в распоряжении жупел — угроза резо­
люции: «воздержаться от выдачи характеристики». Пе­
нять не на кого: решение коллективное.
Пусть называлась характеристика «производственной»,
оценка деловых качеств занимала в ней последнее место.
На первое ставились моральная устойчивость и высокая
идейность. Будто тебя не работать отправляли, а давали
путевку в рай.
Сестра Семена Аркадьевича Гуревича — того самого,
которому я обязан поступлением в «Советский спорт»,
— то ли до, то ли сразу после революции эмигрировала
из России и оказалась в Израиле. С братом она, понятно,
не переписывалась, и тот ничего не знал о ее судьбе.
После более чем полувековой разлуки она каким-то об­
разом разыскала Гуревича и прислала ему оформленное
по всем правилам приглашение в гости.
Производственная характеристика потребовалась и тут.
Я, в то время «и.о.», должен был являться на редкол­
легию, так что присутствовал при этом спектакле.
Гуревичу, старшему из всех бывших в кабинете глав­
ного редактора, а по возрасту — пенсионеру, не предло­
жили сесть. Он стоял, отвечая на вопросы, словно под­
судимый. Вопросы рождались мучительно. Гуревич был
идеальный работник, педантичный и исполнительный,
ветеран «Советского спорта», обошедшийся без единого
взыскания.
В конце концов, тема нашлась: почему он не писал в
анкетах о наличии родственников за границей? Он объяс­
нил, что не мог и не должен был писать о человеке, не
имея представления, жив ли тот. Воцарилось молчание.
Затем кто-то посоветовал Гуревичу не торопиться ехать
в Израиль, где антинародный режим и где власти прово­
дят враждебную по отношению к нашей державе поли­
тику. Был и другой совет: если так соскучился по сестре,
пусть пригласит ее в гости. Третий выступавший внес
предложение: воздержаться от выдачи характеристики.
Тогда позволил себе выступить я.
— Нас ведь не просят, — попытался я перевести дис­
куссию на рельсы логики и здравого смысла, — решать,
давать или не давать производственную характеристику

Судьба проказница, шалунья

223

Гуревичу. Нам предлагается ее дать. Не нравится вам, как
он работает, дайте плохую.
На голосование поставили два предложения. Первое
было принято единогласно («и.о.» права голоса не имел).
Смирный Семен Аркадьевич обжаловать резолюцию не
стал. Да и кому жаловаться?
Но случай с Гуревичем — нетипичный. Внутри редак­
ции обходилось обычно без осложнений: решение, кого
посылать, принималось заранее, и выдача характеристи­
ки превращалась в формальность.
Наиболее унизительной была процедура во второй ин­
станции. Раз в неделю существовавшие при райкомах
партии комиссии, которые назывались выездными, ут­
верждали характеристики, выданные учреждениями. В этот
день сборище в коридоре у дверей кабинета первого сек­
ретаря райкома напоминало толпу студентов у аудитории,
где сидит экзаменатор. В ожидании вызова два-три десятка
людей нервно переступали с ноги на ногу. Все держали в
руках газеты, брошюры, листки со шпаргалками.
В кабинет вызывали по одному. Там во главе длинного
стола восседал районный самодержец, а по обеим сто­
ронам от него члены комиссии — персональные и обык­
новенные пенсионеры.
Эти пожилые люди томились дома от безделья. Чем
меньше внимания и уважения оказывали им домочадцы
и соседи по квартире, тем большей гордостью перепол­
няло их приглашение в комиссию, где есть возможность
покуражиться в свое удовольствие, с тем большим рве­
нием отвечали они на оказанное партией доверие. Как
голодные дворняги на кусок хлеба, набрасывались они
на очередную жертву — занятого, уставшего после рабо­
чего дня человека. И обрушивали на него лавину неожи­
данных и бессмысленных вопросов. Помню, меня спра­
шивали:
— Назовите основные цифры пятилетнего плана.
— Чему был посвящен последний пленум ЦК КПСС?
— Кто секретарь ЦК компартии страны, в которую
вы едете?
— Что сказано об этой стране в первомайских призы­
вах ЦК КПСС?

224

Евгений РУБИН

— Сколько зерна собрано в СССР и насколько этот
урожай превысил плановые задания?
Правда, довольно быстро пришедшая известность (как
ко всем, писавшим о футболе и хоккее) впоследствии
избавила от этих идиотских допросов. Комиссары, узнав,
кто я, интересовались составом отбывающей сборной,
силой противников, моими отношениями с тренерами
и проявляли тут себя людьми осведомленными. Заверша­
лась беседа обычно напутствием: «Передайте ребятам,
что душой мы с ними. Будем ждать вас с победой».
Словом, я отделывался легким испугом и потерян­
ным временем. А были среди явившихся на комиссию и
такие, кого отправляли на переэкзаменовку. Им объяс­
няли: «Представлять нашу великую страну за границей
должен политически грамотный человек. Подготовьтесь
как следует и приходите через неделю».
Перед третьей инстанцией пути командированных и
туристов расходились. Первым заказывался пропуск в
здание ЦК КПСС. Там в специальном помещении им
вручали инструкцию о поведении советских граждан за
границей, брали подписку о том, что они с этим доку­
ментом ознакомились, и отпускали. Вторые получали
общий инструктаж в обкоме и шли в гостиницу «Метро­
поль» выкупать свои путевки. Для них это был самый
волнующий момент. Кассир сверялся со списком и неко­
торым сообщал, что их имен в нем нет. Это означало,
что КГБ их в последний момент вычеркнул по одному
ему известной причине. Выяснять, по какой, было бес­
полезно. Обычно для таких вот забракованных эта по­
пытка становилась последней.
У меня она сошла гладко. И летом 1960 года я, в чис­
ле еще нескольких сотен счастливцев, приземлился в
римском аэропорту. Впечатление от первой зарубежной
поездки усилилось благодаря тому, что незадолго до пу­
тешествия в столицу Италии мне пришлось слетать в
противоположном направлении и познакомиться с дру­
гой столицей — Бурятии. Было бы грешно не упомянуть
об этом визите.
Проказница-судьба вновь привела меня на военную
службу. То ли министр обороны счел, что на первых сбо­

Судьба проказница, шалунья

225

рах, под Москвой, я не вполне переквалифицировался из
пехотинца в ракетчика, то ли все решил слепой жребий,
но я и еще 600 выпускников гуманитарных вузов Москвы
были вызваны в районные военкоматы и получили при­
каз 5 сентября 1959 года явиться с вещами на Ярославс­
кий вокзал к поезду Москва — Владивосток. Со своей ра­
ботой и семьями мы распрощались на три месяца.
Дорога пассажирским поездом от Москвы до УланУдэ в те годы занимала шесть суток. Этого срока хватило
для того, чтобы 600 лиц среднего возраста — филологи,
литераторы, юристы, бухгалтеры, журналисты, филосо­
фы, кинорежиссеры, историки, географы превратились
в сброд небритых, пахнущих потом, с помятыми от дол­
гого безделья физиономиями босяков.
Это предприятие было в духе страны победившего
социализма, где у чиновников нет привычки считать день­
ги налогоплательщиков, а тем недоступен контроль над
тратами государства вообще, а тем более — проходящи­
ми по статье «расходы на оборону». Три месяца наши
семьи получали в учреждениях, которые мы временно
оставили, половину наших зарплат. Нас это время кор­
мили за государственный счет и давали по 80 копеек в
сутки на мелкие расходы. И все ради того, чтобы в отчет
о достижениях на ниве укрепления военной мощи стра­
ны внести графу о том, что противовоздушная оборона
пополнилась новым отрядом специалистов.
Конечным пунктом нашего вояжа был не сам УланУдэ, а станция Дивизионная в 30 км от него. Там нахо­
дился учебный центр повышения квалификации офице­
ров, управляющих ракетами средней дальности.
Кроме нас, размещенных в двух казармах, размерами
напоминавших Манежную площадь, в центре обучались
представители дружественных армий — румыны, монго­
лы, албанцы, венгры, поляки. Нам и им, окончившим в
своих странах военные академии, одни и те же препода­
ватели — полковники и подполковники, не представ­
лявшие себе глубины нашего невежества в точных на­
уках, — читали одни и те же лекции.
С тех пор минуло почти 40 лет, но и теперь я иногда
вижу лагерь под Улан-Удэ в ночных кошмарах. В октябре
8—3734

226

Евгений РУБИН

ударили 30-градусные морозы, а казармы почти не отап­
ливались. Нас поднимали в шесть утра и выводили из
помещения на зарядку без шинелей. Потом было все,
что выпадает на долю солдата: физическая и строевая
подготовка, стрельбы, тактические учения. Классам от­
водилась вторая половина дня, когда главной заботой
слушателей была неравная борьба со сном.
В заключительный день, 5 декабря, нас по очереди
вызывал в свой маленький кабинет начальник сборов
полковник Шевченко. Каждого он предупреждал об уго­
ловной ответственности за разглашение военной тайны,
которую составляло все то, что нам преподавали на уро­
ках, и каждый давал расписку, что осведомлен об ожи­
дающей его каре за отсутствие бдительности.
Я понимал: для повторного прохождения курса меня
не оставят, и позволил себе обратиться к отцу-командиру с заверением:
— Товарищ полковник, на меня вы можете положить­
ся, как на каменную стену. Я, как Зоя Космодемьянс­
кая, даже под пытками тайну не разглашу. Так что под­
писку с меня брать необязательно...
— Рубин, — не чувствуя подвоха, наставительно ска­
зал Шевченко, — за себя ручаться нельзя, себя никто,
пока не оказался в положении Зои Космодемьянской,
не знает.
— А я ручаюсь. Потому что я из того, что мне здесь
три месяца талдычили, ровным счетом ничего не понял.
Сказал я это, чтобы хоть чем-нибудь отомстить за трех­
месячные мытарства тем, кого олицетворял ни в чем не
повинный полковник.
В ответ он протянул мне бумагу, в которой я распи­
сался, и тихо проговорил:
— Можете идти...
До отъезда в Италию меня успели вызвать в райвоен­
комат и вручить новый военный билет. Бывший млад­
ший лейтенант пехоты превратился в лейтенанта проти­
вовоздушной обороны, командира взвода управления
ракетами средней дальности. Хорошо еще, что лейтенан­
та не действительной службы, а запаса. Не для меня хо­
рошо, для родины. С такими специалистами, как я и мои

Судьба проказница, шалунья

227

однополчане, ей бы не выстоять в случае вражеских ра­
кетных атак.
Не берусь живописать красоты вечного города и про­
чих мест за пределами СССР, где побывал. Для этого на­
шлись перья, с которыми мне тягаться не по плечу. Как
сказал поэт, «И почище нас были витии...» Но в памяти
сохранились происшедшие во время этих поездок встречи
и эпизоды, о которых, думаю, стоит рассказать.
В Риме нас поселили за городской чертой, в пусто­
вавшем летом общежитии монашек католического мо­
настыря. Каждый из десяти дней пребывания туристи­
ческой группы в Италии был спланирован заранее, в
том числе экскурсии в Неаполь, Ассизи и Ареццо. В этой
программе были и посещения Олимпиады. Нам выдали
билеты на открытие и на два дня турнира по классичес­
кой борьбе, который никого не интересовал.
Между тем редакция ждала от нас репортажей. И я
мечтал по приезде увидать свое имя под этими репорта­
жами. И не меньше — окупить гонорарами те 300 рублей,
что уплачены за путевку.
Выход нашелся. От монашеской обители до пресс-цен­
тра, который находился на окраине, но внутри города,
можно было добраться либо рейсовым автобусом, либо
пешком. Автобус сразу отпал: не тратить же на дорогу все
выданные на карманные расходы итальянские лиры, сум­
ма которых была эквивалентна 13 американским долла­
рам. Пришлось выбрать пеший способ передвижения.
После завтрака я, испросив разрешения представите­
ля Интуриста, получил в столовой сухой паек в плете­
ной корзинке и отправился в пресс-центр, там предъя­
вил свой «серпастый молоткастый», и мне помогли ра­
зыскать главного редактора «Советского спорта».
Его я обнаружил в комнате, служившей ему одновре­
менно спальней и служебным кабинетом. Новоскольцев
был в трусах и тенниске и, по московскому своему обык­
новению, не вполне трезвый. В этом помещении, в этом
наряде и в этом состоянии я потом заставал его ежед­
невно. На стадионы он не ходил, а выбирался из своего
логова только на приемы и банкеты. Трудился за обоих
живший в той же комнате другой спец. корр. газеты, за­

228

Евгений РУБИН

ведующий иностранным отделом Беник Гургенович Бекназар-Юзбашев. Новоскольцев любезно разрешил ему
ставить под обширными публицистическими статьями о
дружбе и мире две подписи.
Меня устраивала бездеятельность главного. Я убедил
его на дневное время отдавать мне свое олимпийское удо­
стоверение. Сначала он упирался, говоря, что разоблаче­
ние повлечет за собой высылку нас обоих из Италии,
потом сдался: выпив, он всегда становился сговорчив.
Вооруженный красной книжечкой с фотографией Новоскольцева, я смело входил в автобус, развозящий жур­
налистов по аренам, и ехал в «Палаццо делла Спорт», на
чемпионат по боксу. Возвращался вечером, вручал хозяи­
ну его удостоверение и пешком тащился в монастырь.
Спали мы там на еще более жестких матрасах и узких
койках, чем были в казарме учебного центра под УланУдэ, по восемь человек в комнате. Чтобы не тревожить
сон усталых спутников, я писал свои отчеты в прихожей.
Там находился и телефон, по которому мне рано утром
звонила редакционная стенографистка.
Своих корреспондентов отправили в Рим все ведущие
советские газеты, а также Всесоюзное радио и ТАСС. Но
первую часть турнира по боксу посещал только я. И мне
посчастливилось первым среди журналистов своей стра­
ны написать о величайшем боксере всех времен амери­
канце Кассиусе Клее, которому тогда было 18 лет и ко­
торый позже принял мусульманство и стал Мухаммедом
Али. На Олимпиаде он выступал в полутяжелом весе и
на моих глазах легко разделался с Геннадием Шатковым.
Его победу в финале над поляком Збигневом Петшиковским я уже не видел — срок пребывания нашей туристи­
ческой группы в Риме к тому моменту истек.
До открытия боксерского турнира мне удалось побы­
вать на экскурсиях в Ватикане, в трех городах Италии,
но столь же неизгладимое впечатление произвело на меня
посещение промтоварного магазина на улице Наполео­
на III, неподалеку от железнодорожного вокзала Термини. Этот адрес дал кто-то из бывалых туристов.
Магазин представлял собой средних размеров комна­
ту, разделенную прилавком. Она была так набита людь­

Судьба проказница, шалунья

229

ми, что каждый вновь пришедший отвоевывал себе мес­
то, вдавливаясь в толпу, как это делают пытающиеся
проникнуть в переполненный трамвай. Но в отличие от
населения трамвайного вагона, здешнее было настроено
миролюбиво. Пришедшие копались в грудах товара, по­
казывали друг другу выбранные веши, обменивались со­
ветами. Уложив покупки, люди выбирались на свежий
воздух, а их места занимали ждавшие на улице.
Я провел в этой давке примерно полчаса, за которые
в магазин не зашел ни один человек, не говорящий порусски. Только поездив по свету, я узнал, что такие ба­
рахолки — как и эта, без вывесок — есть во всех евро­
пейских столицах, куда ступала нога советского челове­
ка. Видно, особый нюх помогал первопроходцам обнару­
жить эти не то магазины, не то склады, где по бросовым
ценам торгуют одеждой, на какую может клюнуть лишь
гражданин страны, которая даже своих загрантуристов
держит на положении нищих.
На свои валютные крохи я купил в этом складе-мага­
зине пальто жене, плащ и свитер себе и какую-то мелочь
восьмилетнему сыну. Видно, такие торговые заведения в
западных странах родили некогда знаменитый анекдот
об иностранце, который хотел выяснить, за чем выстро­
илась очередь на московской улице. Ему ответили: «Босо­
ножки выбросили». Взглянув на них, любопытный ино­
земец констатировал: «У нас такие тоже выбрасывают».
Есть, правда, у этого анекдота слабость: жанр предпола­
гает наличие гиперболы. А тут — сама жизнь, и никакого
преувеличения.
Возвращаясь ежевечерне из «Палаццо делла Спорт»,
я проезжал коротенькую улицу в центре Рима, освещен­
ную так, будто над ней сверкало солнце. И однажды по­
просил шофера автобуса для прессы выпустить меня на
этой улице. Прежде я думал, что такие бывают только в
голливудских фильмах. На широких тротуарах стояли на­
крытые столики. За ними сидела нарядная публика. Жен­
щины были в платьях с большими декольте, с ожерель­
ями, браслетами, перстнями, отражающими блеск улич­
ных огней. Вдоль панелей медленно двигались открытые
автомобили. Из раскрытых дверей кафе и ресторанов ли­
лась музыка.

230

Евгений РУБИН

По приезде в нашу обитель я рассказал об увиденном
Виктору Васильеву. У него загорелись глаза от желания
поглядеть на эту сказочную роскошь. И в ближайший вечер
мы побывали там вместе.
Мы прогуливались и довольно громко, не особенно
заботясь о выборе эпитетов, обменивались впечатления­
ми. Как вдруг нас окликнул по-русски мужской голос:
— Приятно услышать в сердце Италии родную речь.
Какими судьбами?
Задавший вопрос человек средних лет с бородкой ра­
достно улыбнулся и представил свою спутницу помоло­
же. Мы объяснили: мы туристы, приехали на Олимпиаду
писать о ней в газете «Советский спорт». Оказалось, что
и они туристы. Мы поинтересовались, из какой группы
они — тренерской, профсоюзной, турагентства ЦК
ВЛКСМ «Спутник»?
— Мы без группы, путешествуем самостоятельно.
Мы никогда не слыхали, что есть в СССР такая раз­
новидность поездок за границу — индивидуальный ту­
ризм, и признались в этом нашим новым знакомым.
— Нет, мы не из Советского Союза, — сказал муж­
чина. — Мы живем в Германии. Марина — жена редакто­
ра «Посева», я работаю в этом издательстве.
О существовании «Посева» писали советские газеты:
лютый враг нашей страны, эмигрантская организация,
существующая на средства иностранных разведок для
того, чтобы засылать к нам шпионов и диверсантов, ко­
торые должны разлагать СССР изнутри.
Мы молчали, не ведая, что делать. Не бежать же на
глазах всего честного народа. Мужчина, между тем, про­
должал:
— Что вы здесь повидали? В домике Достоевского
были? Неужели в вашей программе нет посещения этого
места, мимо которого никогда не проходили приезжаю­
щие из России? Хотите, мы вас туда сводим? Дайте ад­
рес, мы за вами заедем. И вообще, хорошо бы устроить
встречу с вашей и другими группами. Мы бы рассказали
друг другу много интересного.
Мы промямлили какие-то слова о том, что рады бы
принять их предложение, да очень заняты, что сейчас

Судьба проказница, шалунья

231

спешим в пресс-центр, что своего почтового адреса не
знаем.
— Тогда в любое удобное для вас время позвоните нам
по этому телефону, — предложила Маша, достала из сум­
ки газету и записала на ней номер. Мужчина сказал:
— Газета «Посев». Заодно с нашим изданием ознако­
митесь. И, как профессионалы, свои замечания выска­
жете.
Мы бодро пообещали завтра же позвонить, попроща­
лись и быстро, чтобы они нас не успели окликнуть, свер­
нули за первый же угол.
— Что делать? — произнес державший в руке четы­
рехполосный газетный номер формата известинской «Не­
дели» Васильев. В эту минуту он напомнил мне так ярко
нарисованного Маяковским жандарма, которому поэт
предъявил свою «краснокожую паспортину»: «Берет, как
бомбу, берет, как ежа, берет, как бритву, обоюдоострую.
Берет, как гремучую в двадцать жал змею двухметроворостую».
Вообще-то ситуация, в которую мы попали, была
предусмотрена инструкциями для выезжающих за гра­
ницу. В них строго-настрого приказывалось о таких встре­
чах немедленно доносить руководителю делегации и ему
же передавать, не читая, всю найденную у себя в номере
или врученную где бы то ни было печатную продукцию
— книги, брошюры, периодику, листовки.
Вроде бы все проще простого. Однако — «гладко было
на бумаге». Поступишь по инструкции, в Москве потре­
буют письменного объяснения, вызовут для уточнения
деталей на Лубянку и, как обычно у нас, на всякий слу­
чай больше не выпустят за пограничную черту. И выбро­
сить газету опасно. А вдруг эта пара — подсадные утки,
устроившие спектакль для проверки нашей лояльности?
Или кто-нибудь — олимпийский Рим в те дни был на­
воднен делегациями и группами из СССР, а значит, и
«сопровождающими лицами» — видел, как нам вручали
«Посев»? Тогда ярлыком «невыездной» не отделаешься.
Я был моложе, легкомысленней и, наверно, любо­
пытней Васильева. Я взял «Посев» у него из рук, но едва
раскрыл его, Виктор вырвал у меня газету, швырнул ее
в урну и скомандовал:

232

Евгений РУБИН

— Пошли отсюда. И выкинули эту прогулку из памяти.
Видно, он был прав: все обошлось.
В следующем, 1961 году я побывал за границей дваж­
ды. Сначала, тоже туристом, на первенстве мира по хок­
кею в Швейцарии, потом, уже в командировке, на бас­
кетбольном чемпионате Европы в Югославии.
Говорят: паны дерутся — у холопов чубы трещат. А тут
получилось наоборот. В один прекрасный день меня выз­
вали на редколлегию. Новоскольцев сказал, что решено
направить меня в Белград с баскетбольной сборной, и
тут же отпустил. Я был в полном смятении, не понимая,
чему обязан такой честью. Мое недоуменье развеял вер­
нувшийся от редактора зав отделом Васильев.
На том заседании, оказывается, делили пирог — заг­
раничные командировки. Филатову — заместителю глав­
ного — достался кусок пожирней, Швейцария. Василье­
ву — зав отделом — более скромный, Югославия. И он,
мужчина вспыльчивый, потерял самообладание. Резко
заявил, что хоккей — это его, Васильева, епархия, а
потому ехать в Женеву и Лозанну должен он. Возникла
перепалка. Новоскольцев, никому ничего не объясняя,
приказал секретарше позвать меня.
Васильев с Филатовым, два интеллигентных, распо­
ложенных друг к другу человека, несколько лет после
той склоки не здоровались. Не очень ловко чувствовал
себя и я, не по своей воле замешанный в этот скандаль­
чик, который мог бы стать сюжетом для небольшого рас­
сказа «О том, как поссорились Лев Иванович и Виктор
Лазаревич». Я сказал Васильеву, что готов отказаться от
первой в жизни заграничной командировки. Он умерил
мой пыл:
— Ну и дурак. Меня теперь все равно не пошлют.
Но сначала была Швейцария. Тургруппа, в которую
меня включили, была не простая, как в Италии, а спе­
циализированная, только для журналистов — с аккреди­
тацией при пресс-центре, с приглашениями на обеды и
коктейли, с экскурсиями для репортеров, освещающих
чемпионат, с прочими радостями, которых лишены обык­
новенные туристы.

Судьба проказница, шалунья

233

Для меня поездка в Швейцарию еще была ценна тем,
что сдружила с замечательным человеком, Дмитрием
Николаевичем Богиновым, о котором я рассказал в пре­
дыдущей главе.
А вот несколько характерных деталей из быта нашей
группы.
Советский посол — то ли Колесников, то ли Кожев­
ников, — разжалованный и отправленный в швейцарс­
кую ссылку председатель Госплана, пожелалпознако­
миться с московскими журналистами. Мы приехали к
нему в Берн. Посол пригласил нас поудобнее рассажи­
ваться в его обширном кабинете, поднялся из-за стола и
совершил обход помещения. Он проверил, хорошо ли
затворена дверь, плотно задраил окна, шторами, зажег
свет и включил приемник, из которого полилась гром­
кая музыка.
— Так и живем, — прокомментировал он свои дей­
ствия. — Все просматривается и прослушивается. Кстати,
кто прикреплен к вам здешним туристическим агент­
ством?
Ему ответили, что зовут этого человека Пьер, что он
высокий, худой, пожилой, прилично говорит по-русски.
— Знаю, знаю, — прервал посол. — Матерый шпион,
майор разведки. А кто водит автобус?
Оказалось, послу известна и эта личность, имени ко­
торой назвать никто не мог.
— Хитрая лиса. Тоже имеет офицерский чин.
— Но он не говорит ни слова по-русски...
— Прикидывается. Советую в автобусе побольше мол­
чать. И не ходить в одиночку по улицам. И ни в коем
случае не оставлять в номерах фотоаппараты — все плен­
ки будут засвечены.
Так, вооружив нас до зубов наказами, посол тепло
пожал каждому из визитеров руку. На меня он произвел
впечатление маньяка.
Поселили нас в женевском отеле «Якорь». Отличался
он от других гостиниц, которыми наводнен этот город,
безалкогольным рестораном. Бдительный Интурист опа­
сался, как бы мы не спились от тоски по дому. Напрас­
ные это были опасения. Не знаю, какие изменения в

234

Евгений РУБИН

психологию советского гражданина, попавшего за ру­
беж, внесла перестройка, но до нее он в чужих странах
спиртное не покупал, а, напротив, при любой возмож­
ности продавал привезенное с родины. И уж коли что-то
оставалось, выпивал у себя в номере, предпочтительно
в одиночестве.
Питались мы в ресторане при отеле. Нас, впрочем,
это не очень-то'радовало. Во время и той, и следующей
подобных поездок я убедился: главная задача представи­
теля Интуриста и назначенного старостой группы лица
убедить принимающее агентство в том, что особенности
репортерской работы не позволяют нам являться на обе­
ды в гостиницу и что самое правильное заменить их на­
личными. Иногда маневр удавался, иногда нет. В Женеве
мы однажды, придя вечером в свои номера, обнаружили
на кроватях по дюжине шоколадных плиток. Их выдали,
чтобы журналисты не умерли с голоду, если опоздают к
обеду.
Кормили в «Якоре» роскошно. На обед подавали биф­
штексы, венские шницеля, бефстроганов, жаркое. Же­
лающие получали добавки. Недоволен кухней был лишь
наш Василь Василич. Он страдал язвой желудка, и для
него эти мясные разносолы были тяжелы. Выразил он
свое недовольство директору ресторана в дипломатичес­
кой форме через переводчика:
— Наш коллектив любит рыбу.
Ни один мускул не дрогнул на лице директора. То ли
он начитался всякой чуши о том, что в стране комму­
низма коллективные мужья, жены, дети, жилища —
обычная вещь, и подумал: почему бы не быть в ней и
коллективной любви к рыбе? То ли, как всякий работ­
ник общественного питания в Швейцарии, был вышко­
лен и умел сохранять невозмутимость, выслушивая лю­
бые требования клиентов.
Так или иначе, рыбу он в наш рацион включил.
В Швейцарии я встретил весну, в Югославии ее про­
водил. Поездка в Белград наделила меня опытом, необ­
ходимым каждому советскому командированному той
эпохи. В выездном отделе Всесоюзного спорткомитета меня
спросили, согласен ли я в Белграде жить вместе с ко-

Судьба проказница, шалунья

235

мандой. Я по наивности согласился. Лишь на месте выяс­
нилось, насколько легкомыслен был этот шаг.
Поместили нас в спортивном центре Кошутняк, вро­
де нашей олимпийской базы в Новогорске. Она тоже рас­
положена рядом со столицей, еще ближе, чем новогорс­
кая к Москве, километрах в десяти. Но из Кошутняка в
Белград общественный транспорт не ходил. Единствен­
ный способ — автобус, закрепленный за нашей сборной.
Таким образом, я оказался отрезан от Белграда.
Но это еще было полбеды. Комитетский чиновник не
объяснил мне, что жить с командой значит делить с ней
не только кров, но и стол.
И за этот стол у тебя еще до отъезда, в Москве, вы­
читают две трети суточных. Если учесть, что выезжаю­
щим в Югославию полагалось по три доллара на день (в
местной, конечно, валюте), станет понятным, в сколь
бедственное положение я попал.
Зато в Югославии я впервые имел счастье близко по­
знакомиться с тем, как работает большая советская
партийно-комсомольская пресса. На первом матче сбор­
ной СССР ко мне подошел и представился специаль­
ный корреспондент «Комсомольской правды» Павел
Михалев. Мы, почти ровесники, быстро сошлись. Он сразу
мне понравился: легкий в общении, умный, наделен­
ный чувством юмора человек. Узнав, что я прикован к
Кошутняку, Павел предложил, чтобы после Игр я оста­
вался ночевать у него в гостиничном номере.
— Правда, там всего одна узкая кровать, но это не
беда, — сказал он. — Пока ты пишешь отчет, я сплю.
Потом меняемся местами.
Так мы и делали. А по вечерам развлекались (мне уда­
лось продать испанскому журналисту фотоаппарат «Ту­
рист»). Однажды даже посетили бар со стриптизом. Зре­
лище, надо сказать, было убогое. Малопривлекательная
девица постепенно сбрасывала с себя в танце предметы
туалета. Завершал номер апофеоз: под барабанную дробь
она расстегнула лифчик, отшвырнула его, покружилась
на одной ноге и убежала за кулисы.
29 апреля наши играли со сборной Испании, страны,
с которой у СССР не было дипломатических отношений.

236

Евгений РУБИН

Москва приказала отменить обычный ритуал обмена
вымпелами: не вручать же представителям враждебной
державы кумачовый символ Страны Советов, на кото­
ром изображен наш герб.
Но что-то подарить сопернику при рукопожатии пе­
ред игрой — традиция, которую нарушить нельзя. И гла­
ва советской делегации, председатель Федерации баскет­
бола СССР Семашко (кстати, внучатый племянник на­
родного комиссара здравоохранения ленинских времен)
нашел выход. Он послал массажиста в цветочный мага­
зин, и тот вернулся с дюжиной крошечных букетиков
алых гвоздик. Их и вручили испанцам. Все получилось
чинно и корректно.
Наши выиграли матч легко, с разницей в 18 очков.
Как раз в тот вечер мы с Пашей побывали на стриптизе,
а ночью в его номере сочиняли по очереди свои репорта­
жи. После завтрака Павел предложил прочитать друг другу
написанное. У меня был обычный спортивный отчет, с
анализом игры, с показателями отдельных игроков.
Естественно, за без малого сорок лет, прошедших с
того матча, я забыл какие-то подробности статьи Миха­
лева. Но основную канву и развитие сюжета буду помнить
до конца дней своих.
Героем его очерка стал испанский баскетболист по
имени Хуан. Фамилия тоже приводилась — Павел взял
ее и имя из программки. По версии Михалева Хуан ро­
дился в Мадриде за год или два до прихода к власти
генерала Франко. Мать его работала на фабрике, отца он
едва помнит.
На матч с нашими Хуан шел, проникнутый ненавис­
тью к «красным», которую воспитывала в нем с младен­
чества фашистская пропаганда. Когда команды выбежа­
ли на площадку, он с удивлением увидел, что против­
ники — симпатичные молодые люди, улыбчивые и дру­
желюбные, ничем не отличающиеся от него, Хуана.
Идя после приветствий к своей скамейке, он вдруг
обнаружил у себя в руке букетик красных гвоздик. Отку­
да он? Ах да, его подарил Хуану один из русских парней.
И в этот момент перед героем очерка возникла фигура
того самого угрюмого человека в полувоенном синем

Судьба проказница, шалунья

237

френче, который появился в команде перед отлетом из
Мадрида у трапа самолета и сопровождал их повсюду в
Белграде. Теперь этот тип подходил к игрокам, злобно
вырывал у них гвоздики и бросал их в урну. Отобрать
букетик у Хуана он не успел: тот положил его в свою
спортивную сумку.
Уже поздно вечером, у себя в комнате, Хуан разби­
рал вещи в сумке, и ему попался на глаза букетик. Алый
цвет гвоздик воскресил в нем какие-то смутные детские
воспоминания. Он напряг память, и перед ним, сначала
размытым планом, а потом все отчетливее, стали всплы­
вать картины: по улицам Мадрида маршируют люди с
красными знаменами и поют Интернационал... Вой си­
рен и разгоняющие демонстрацию полицейские с ду­
бинками... Ночью в их квартиру врываются лица в штат­
ском и уводят отца... С тех пор Хуан отца не видел. Он
пытался расспрашивать мать, но та молчала.
Вот, оказывается, что это были за ребята, подарив­
шие ему гвоздики: они из страны, где победили едино­
мышленники его отца и где воцарилась власть рабочих и
крестьян. Хуан пожалел, что не смог пожать каждому из
них руку и сказать, что душой он с ними.
Такое произведение создал мой новый приятель Па­
вел Михалев. Его могучая фантазия даже перенесла ти­
пичный персонаж отечественной действительности —
Василь Василича — на испанскую почву. Я слушал и не
верил своим ушам.
— Паша, — дослушав, спросил я. — Зачем все это?
— Как зачем? У нас твой отчет отправили бы в корзи­
ну. Ты забываешь, что мы — «Комсомольская правда» и
материал этот идет в первомайский номер. У нас свои
традиции.
— Да, но в Испании фашизм. Ты представляешь себе,
что сделают с Хуаном, если там кто-нибудь прочитает
твой очерк? Ты же с этим парнем даже не поговорил, ты
все за него придумал. А ему, может, за твою выдумку
жизнью отвечать.
— Глупости. Кто в Испании этот номер увидит? Там и
понятия не имеют, что есть на свете «Комсомольская
правда».

238

Евгений РУБИН

В день выхода на работу я пересказал в своем отделе
историю рождения Пашиного творения. Все поохали,
поахали, но кто-то уверенно заявил, что читал перво­
майскую «Комсомолку», в ней такой статьи нет. Я по­
спешил в редакционную библиотеку. Статьи и в самом
деле не было. Я был одновременно и рад (выходит, воз­
вел Паша напраслину на советскую печать), и смущен
(факты, изложенные мной, не подтвердились).
Прошел год и наступил новый Первомай. По при­
вычке я просматривал утром спортивные рубрики цент­
ральных газет и увидал на четвертой полосе «Комсомол­
ки» большой заголовок: «Букетик алых гвоздик». Несколь­
ко строчек под ним были набраны черным шрифтом:
«Перебирая старые блокноты, я обнаружил в одном из
них засушенный цветок гвоздики. И вспомнил...» Даль­
ше шел очерк, который Паша прочитал мне в своем
номере белградской гостиницы.
Наши приятельские отношения с Павлом Михале­
вым сохранились и сейчас. Он стал крупной фигурой в
отечественной журналистике, взобрался почти на самый
верх служебной лестницы, стремительно промчавшись по
ее ступеням: литсотрудник спортивного отдела «Комсо­
молки», редактор этого отдела, секретарь партбюро ре­
дакции, заведующий международным отделом, соб. корр.
в Англии, в США.
Попав в Нью-Йорк уже в должности заместителя ге­
нерального директора ТАСС, он приходил ко мне в гос­
ти. Мы пообедали, выпили, вспомнили былое. Воскре­
шать в его памяти статью о Хуане я не пытался. Да он,
скорей всего, и не вспомнил бы. Советская международ­
ная журналистика, в которой преуспел Михалев, вся
покоилась на таких статьях.
На хоккейных чемпионатах в Тампере и Любляне я
был среди избранных — тех, кого газеты командируют
за государственный счет. По сравнению с сослуживцами
из «Советского спорта», которым удалось попасть в тур­
группы, я чувствовал себя миллионщиком. За две недели
пребывания вне родной страны мне полагались суточ­
ные из расчета 10 долларов в Финляндии и 3 в Югосла­
вии. Получалось целое состояние.

Судьба проказница, шалунья

239

Вообще-то предназначались суточные для определен­
ных целей — чтобы их обладателю было на что поесть и
оплатить билет в городском транспорте. Но фактически
ни на то, ни на другое командированные за границу де­
нег не тратили.
Наши иностранные коллеги не скрывали удивления
при виде тяжелых чемоданов, с которыми являлись мы в
отели для прессы. Они не догадывались, что в этих чемо­
данах, сумках, баулах мы тащили двухнедельные запасы
еды, которые состояли в основном из продуктов, не под­
дающихся быстрой порче: копченой колбасы, сыра, бу­
льонных кубиков, черных и белых сухарей, консервных
банок с частиком в томате, чая, растворимого кофе. Во
всех чемоданах хранились кипятильники. Л в некоторых,
чьи владельцы не сумели раздобыть этот нагревательный
прибор нужного напряжения, еще и трансформаторы.
В гостиницах, где мы останавливались, по вечерам
отключалось электричество. Являлся монтер, менял вы­
летевшую пробку, и лампы снова вспыхивали в номерах.
Но на следующий вечер все повторялось. Тщетно элект­
рики пытались выявить причину этого рецидива. Они и
предположить не могли, что это изголодавшиеся за день
члены советского журналистского корпуса, едва пере­
ступив порог своих номеров, одновременно включали
кипятильники.
Наши пожитки не были бы так тяжелы, если бы не
бутылки с «Московской» и «Столичной», которую везли
все, включая непьющих. В Финляндии, где потребление
спиртного ограничено законом, водкой торговали из-под
полы на вокзалах, главным образом цыгане, рискуя по­
пасть за решетку. К ним присоединялись самые отваж­
ные из наших, в основном фоторепортеры.
Однако большинство тащило спиртное не корысти
ради. Общение на турнирах с коллегами необходимо в
нашей профессии. Все мы заняты поисками новостей,
которые не успели раскопать соперники из других газет.
Источники такой информации — сотоварищи по про­
фессии из других стран. С ними происходит обмен ново­
стями. Происходит по старой традиции там, где приятель­
ство завязывается, а языки развязываются быстрей все­

240

Евгений РУБИН

го, — в пресс-баре. Потому там многолюдно в любой час
суток. И сидит народ за стойками и у столиков парочка­
ми, и гул голосов ровен, негромок и несмолкаем.
Мы, советские репортеры, тоже сиживали за столи­
ками и у стоек. Но только в качестве приглашенных.
Нельзя, однако, быть вечным гостем. Долг платежом кра­
сен. И при первой возможности мы заманивали иност­
ранцев в свои номера. Тут же на столе расстилались лис­
ты бумаги, из чемодана извлекались кильки, колбаска,
начавшая черстветь хлебная буханка и откупоривалась
бутылка с теплой водкой.
Обходились мы и без транспортных расходов. На ста­
дион возил журналистов автобус, по своим личным де­
лам мы ходили пешком на любые дистанции.
Весной 1966 года меня пригласил к себе в кабинет
Мартын Иванович Мержанов, редактор еженедельника
«Футбол», приложения к «Советскому спорту». У него я
застал Филатова. Их обоих редакция посылала на чемпи­
онат мира по футболу в Англию. Мержанов сказал, что
есть в группе, созданной ВЦСПС для провинциальных
профсоюзных деятелей, свободное место, и они с Фила­
товым хотели бы, чтобы его занял я. Они объяснили, что
чемпионат будет проходить в нескольких городах, что
работы предстоит много и им нужна моя помощь. Путе­
вка не дешевая — стоит на десятидневный срок 400 руб­
лей, но, сказал Филатов, гонорарами с лихвой окупит­
ся. Я согласился без колебаний. Англия, футбол, первен­
ство мира — этим все сказано.
Львиную долю срока пребывания в Англии я со своей
группой, в которую входили члены профкомов и пере­
довики с заводов Сибири, Урала, Средней России, про­
вел в городе Сандерленд, где играла матчи предвари­
тельного турнира советская сборная. Выдали нам по 12
фунтов стерлингов на брата. На стадион возили автобу­
сом. В дороге мои спутники обсуждали цены на товары и
удивлялись их нелогичности. Сосед по креслу, здоровен­
ный мужик из Красноярска, сказал мне:
— Мохеровую шаль решил жене купить. Зашел в ма­
газин прицениться. Оказывается, одна цена с бутылкой
водки. Выходит, здесь шмотки даром? Или, может, на
водку цены неподъемные? Ничего не пойму...

Судьба проказница, шалунья

241

— А чего тут понимать? — вмешался другой работяга.
— Все они делают со смыслом. Если бы у нас шаль сто­
ила столько, сколько пол-литра, я бы еще подумал, что
купить. А так и думать не о чем. На мохер и не глядишь —
все равно не по карману.
Матчи в Сандерленде игрались раз в три-четыре дня.
Когда их не было, я утром, позавтракав, уходил тру­
диться. Сам придумывал себе задания и аккуратно их
выполнял. Сандерленд — город маленький, но наш отель
отстоял в четырех-пяти километрах от каждого из объек­
тов, которые я себе наметил, — от стадиона, где трени­
ровалась сборная СССР, от гостиницы, где была рези­
денция вице-президента Международной федерации фут­
бола Валентина Гранаткина, от другого отеля, где посе­
лили надзиравшего за судейством Николая Латышева.
Филатов с Мержановым томились от скуки и жалова­
лись на отсутствие в Сандерленде музеев и театра. Фила­
тов захватил с собой в Англию рукопись книги и целы­
ми днями работал над ней. Я же не скучал, озабоченный
тем, как оправдать расходы на поездку.
Советская команда вьшла в четвертьфинал, и наши
дороги, мои и корреспондентов, разошлись. Они после-*
довали за сборной туда, где ей предстоял следующий
этап, кажется в Ливерпуль, а нас, профсоюзных турис­
тов, увезли в Лондон. В нашей лондонской программе не
было посещений футбола. В нее входили экскурсии в уни­
верситетский город Оксфорд и на родину Шекспира в
Стратфорд.
Упомянул я об этом вот к чему. Для меня так и оста­
лась загадкой причина этой трогательной заботы советс­
ких туристических бюро о повышении культурного уров­
ня тех, кого они отправляли за границу. В данном случае
— профоргов с неполным средним образованием, кото­
рые сделали серьезные бреши в своих скромных семей­
ных бюджетах, чтобы посмотреть футбол.
То же самое было с туристами в Италии и Швейца­
рии, Интурист называл эти поездки целевыми, т.е. рас­
считанными на людей, которые по роду деятельности
или из любви к спорту стремятся посетить спортивные
соревнования. Поездки и приурочены ко времени, когда

242

Евгений РУБИН

эти соревнования проходят. Нам же всюду подсовывали
посещения мест, которые к спортивному событию ни­
какого отношения не имеют. Народ ропщет, но подчи­
няется распорядку. Во-первых, из опасения, что Василь
Василич напишет донос. Во-вторых, от угрозы помереть
с голоду: денег на еду у туриста нет, а общие обеды и
ужины назначаются в тех городах, куда группа прибыва­
ет на экскурсию.
И никаких коммерческих целей Интурист в данном
случае не преследует. Ему дешевле купить каждому билет
на стадион, чем везти его, как говорится в народе, за
сто верст щи хлебать.
Конечно, заграничный туризм советских времен —
явление, которое касалось микроскопической части об­
щества. Хватало в те годы куда более животрепещущих
проблем. Но хотя эта была сама по себе локальна, она
отражала общие тенденции. Каждый день и каждый час
перед советским гражданином, чем бы он ни занимался
и к чему бы ни стремился, возникали неожиданные и
необъяснимые препятствия.
Попав в Америку, я долго не мог привыкнуть к тому,
что любое мое не выходящее за пределы разумного же­
лание, если я в состоянии заплатить, выполняется легко
и просто. Что здесь не бывает закрытых на учет магази­
нов. Что в химчистку можно пойти после окончания ра­
бочего дня. Что деньги в банке выдаются круглосуточно.
Что туристские программы выбираются по собственно­
му усмотрению. Что в магазин за продуктами не надо
идти с авоськой — там тебе бесплатно дают большие
пакеты из пластика. Что дверь в поездах метро захлопы­
вается только тогда, когда все желающие вошли в вагон.
Что если нет у тебя монеты для телефона-автомата, можно
позвонить бесплатно, за счет собеседника.
„Из таких вот тысяч мелочей состоит наше существо­
вание. В Америке этих мелочей не видишь — они не пре­
вращаются в неудобства. Приезжая в Россию теперь, я
убедился, что новые условия мало что изменили в этом
отношении, хотя нынешние россияне имеют в основ­
ном дело не с государством, а с частным сектором. Но,
видно, сознание, что командует не тот, кто платит за

Судьба проказница, шалунья

243

услуги, а тот, кто эти услуги предоставляет, вошло в
генетический код граждан бывшего Советского Союза. И
они легко мирятся с любыми неудобствами.
Зато опыт советской жизни, в частности и туризма,
облегчил мне ответ на один, я бы сказал, глобальный
вопрос, возникший передо мной в эмиграции. Америка
наводнена беженцами со всех концов света. Но ни одна
эмиграция не осваивается в ней так быстро и уверенно,
как наша, из России и прочих бывших республик СССР,
чей строй и весь уклад жизни глубоко чужды американ­
ским. Я думаю, происходит это и от приобретенной с
младенчества привычки преодолевать бесконечные и по
большей части искусственные барьеры, решать наду­
манные головоломные задачи, которые воздвигало пе­
ред советским человеком государство. Я использую сло­
во «ставило», т.к. теперь бываю в России наездами. Од­
нако уверен, не ошибся бы, употребив вместо прошед­
шего настоящее время.
Впрочем, ни меня, ни моих спутников по загранич­
ным вояжам эти мысли тогда не обременяли. Мы пребы­
вали в уверенности, что все устроено так, как следует, и
иначе быть не может. Лично я был счастлив от ощуще­
ния, что нахожусь в Англии, о которой столько читал и
землю которой теперь топчу подошвами своих ботинок.
В Лондоне, как и в Риме, нас тоже поселили на дале­
кой окраине, и тоже в общежитии монашек. По утрам я
получал в столовой корзинку с сухим пайком, добирался
вместе с группой до центра. Все уезжали, а я оставался в
окружении толпы, говорившей на языке, которого не знал,
смутно представляя, что день грядущий мне готовит.
Как известно, кто ищет, тот всегда найдет. В лондон­
ском пресс-центре я нежданно-негаданно встретил сво­
его старого друга Леву Костаняна. Его командировало на
чемпионат Агентство печати «Новости» и он устроился в
квартире своего бывшего соученика, работавшего в Ан­
глии и уехавшего в отпуск. Соученик оставил Леве вмес­
те с жилищем полный холодильник продуктов. Так ре­
шилась продовольственная проблема.
Костанян, правда, тоже не знал ни слова по-англий­
ски. Но свободно говорил по-португальски и немного по-

244

Евгений РУБИН

испански. И это обстоятельство позволило нам стать
первыми и единственными в стране журналистами, кото­
рым удалось взять интервью у великого футболиста той
поры — испанца Ди Стефано. Он приехал на чемпионат в
качестве корреспондента и однажды оказался нашим со­
седом по ложе прессы. Тут-то мы с ним и побеседовали.
В монастырь я возвращался перед рассветом, не чуя
ног от усталости, писал репортаж, принимал душ и сно­
ва отправлялся на охоту за новостями. И так — до отъез­
да в Москву, срок которого по воле Интуриста наступил
на неделю раньше, чем окончился чемпионат.
Когда я появился в «Советском спорте», тогдашний
редактор иностранного отдела Семен Близнюк сообщил:
— Ты один передал больше материалов, чем оба кор­
респондента вместе взятые.
Ни он, ни начальство повыше не скупились на похва­
лы моей работе на заграничных турнирах. Я уже стал ду­
мать, что прочно вошел в обойму тех, кого отправляют
в такие поездки без колебаний. Но мне еще только пред­
стояло узнать, что «прочность» — не то слово, которое
годится для характеристики этой обоймы.
В конце 1966 года «Советский спорт» получил очеред­
ное руководящее указание — опубликовать серию очер­
ков о выдающихся советских атлетах. Я не считал себя
очеркистом, однако мне давно хотелось написать о Бо­
рисе Майорове, которого близко знал, который нравил­
ся мне как игрок и как человек.
Очерк «Майоров против Майорова» имел в редакции
успех, какого я не ожидал. Перед каждым Новым годом
специальная комиссия во главе с признанным маэстро
Станиславом Токаревым определяла лучшие материалы
года по жанрам; проблемная статья, репортаж, очерк и
т.д. Лауреатам вручались награды — венгерские ручки
«паркер», ценные не сами по себе, а тем, что служили
знаком признания журналистского класса. Именовались
награды «золотыми перьями». Приз по разделу очерков
достался мне.
При раздаче на собрании «золотых перьев» Токарев
держал речь, в которой мотивировал выбор, сделанный
комиссией. Мой очерк, оказалось, выделяется тем, что

Судьба проказница, шалунья

245

образ героя дан в развитии. На этот вывод комиссаров
навел один фрагмент:
Майоров после матча проходит сквозь строй востор­
женных болельщиков, а те воображают, как их кумир
сейчас промчится в своей сверкающей «Волге» к новому
дому на проспекте Мира и поднимется в недавно полу­
ченную просторную квартиру из трех комнат, где его,
богатого и знаменитого, ждет молодая привлекательная
жена. В глазах поклонников-мальчишек он — небожитель,
для которого не существует неисполнимых желаний. А
между тем он, капитан сборной, обласканный властя­
ми, кавалер орденов, больше всего на свете хотел бы
вернуть то время, когда на него не давил груз обязанно­
стей, налагаемых положением образцово-показательно­
го гражданина, и он плевал в судей, дрался на скамейке
запасных с братом Женькой, изгонялся с поля за гру­
бость. Тогда, а не теперь он чувствовал себя счастливым
и с радостью возвратил бы те годы.
Я еще не успел попробовать, хорошо ли пишет «зо­
лотое перо», как был вызван к Новоскольцеву. Туда же
привели Токарева. Главный сообщил нам, что публика­
ция очерка признана во Всесоюзном спорткомитете гру­
бой политической ошибкой. Публично признавая, что
крупные спортсмены зарабатывают деньги, на которые
могут покупать автомобили и обставлять квартиры, мы
вооружаем врагов, пытающихся обвинить советский спорт
в скрытом профессионализме.
В комитете Новоскольцеву поставили на вид и велели
послать на первенство мира по хоккею в Вену вместо
меня, уже оформленного во всех инстанциях, моего со­
трудника и тезку Женю Бируна. Отобрать у меня «пар­
кер» главному не приказали. То ли потому, что он по­
стеснялся доложить при выволочке у начальства о моем
лауреатстве, то ли потому, что куплена была ручка на
средства месткома редакции, не подотчетные комитету.
Ситуация, в которой оказались и Новоскольцев, и
комиссия, выглядела настолько нелепой, что я даже не
особенно огорчился, оставшись без поездки в Вену. Кста­
ти, года через два ситуация эта почти повторилась, толь­
ко в неловкое положение по моей вине попало лицо повы­
ше шефа «Советского спорта».

246

Евгений РУБИН

Ведавший в журнале «Юность» информацией и
спортом давний мой приятель Геннадий Зерчанинов пред­
ложил нам — мне и моему коллеге Дмитрию Рыжкову —
взять интервью у хоккеистов разных поколений на тему
о том, как живется человеку в большом спорте. Мы по­
беседовали с тремя: уже сошедшим Константином Лок­
тевым, находившимся в расцвете Евгением Зиминым и
молодым Владимиром Шадриным. Кто-то из двух после­
дних — не помню теперь кто — сказал, что хоккейная
жизнь не сахар: спортивный век короткий, в тридцать
надо думать об уходе, а что делать дальше — неясно,
поскольку большой спорт не оставляет времени полу­
чить серьезное образование. На вопрос, что же делать,
чтобы исправить положение, последовал ответ: распрос­
транить закон, по которому артисты балета получают
пенсию в 35 или 40 лет, на мастеров спорта.
Накануне очередного Нового года мы с Рыжковым
получили письма из «Юности». Редактор журнала Борис
Полевой извещал нас о том, что наши интервью при­
знаны лучшим материалом года на спортивную тему,
благодарил и выражал надежду на дальнейшее сотруд­
ничество.
Письмо пришло утром, а днем позвонил Зерчанинов.
Полевому — между прочим, то ли члену, то ли кандида­
ту в члены ЦК, секретарю Союза советских писателей,
лауреату Государственных премий — попало в ЦК за
политическую близорукость. О каких пенсиях, да еще
ранних, можно говорить по отношению к студентам,
учителям, рабочим, военнослужащим, которые поигры­
вают в хоккей после трудового дня и ради отдыха? Автор
«Повести о настоящем человеке» сослался на то, что в
спорте профан, и пообещал впредь подобных ляпсусов
не допускать. Зерчанинову он поручил позвонить нам с
Рыжковым и попросить спрятать письмо подальше и
никому о его существовании не рассказывать.
Уж коли я отвлекся от рассказа о поездках за грани­
цу, развею законное недоумение читателя, который впра­
ве спросить: а на что же смотрела цензура, пропуская на
страницы печати мои политически незрелые творения?

Судьба проказница, шалунья

247

В официальном лексиконе той эпохи слово «цензура»
отсутствовало. Люди, которым надлежало этой цензурой
заниматься, в штатном расписании надзирающего за
прессой учреждения назывались «политредакторы». Им
мы носили на визу готовые к печати полосы. Приходи­
лось делать это и мне.
Стол, за которым сидел политредактор, был завален
грудами справочников, содержавших перечни запрещен­
ных для публикации сведений из всех сфер жизни. Служ­
ба цензора в том и состояла, чтобы не пропустить на
полосу ничего упомянутого в перечнях.
Когда набиралось определенное количество так назы­
ваемых вычерков, в редакции устраивалось общее собра­
ние, на котором цензор перечислял каждый наш промах.
Когда вычерки превышали другую, более высокую нор­
му, он обязан был отправить письменный доклад своему
начальству, и это было чревато неприятностями для на­
чальства нашего.
По-моему, газетная цензура была одним из самых
бессмысленных институтов тех времен. В 1958 году совет­
ский мотоцикл «ИЖ» завоевал третье место на соревно­
ваниях в Англии. Заметку об этом цензор снял из уже
готового номера «Советского спорта». По его справочни­
ку Ижевский мотоциклетный завод — секретное пред­
приятие, и упоминание о нем в печати является разгла­
шением военной тайны. Мы пытались объяснить политредактору, что перевели эту заметку из английской газе­
ты. В ответ он показал нам строчку из справочника.
В хоккейном чемпионате участвовала одно время ко­
манда СКА из Липецка. Ее показывали по телевизору. Но
называть ее своим именем мы не имели права: в Липец­
ке не может быть спортивного клуба армии, поскольку
этот город официально не имеет военного гарнизона. Мы
спрашивали у цензора, как же называть команду в таб­
лице турнира. Он равнодушно пожимал плечами.
Как-то в обзоре писем цензор вычеркнул слова: «Лей­
тенант Иванов пишет нам из Ярославля...» Оказалось,
в Ярославле, мирном городе, лейтенанту делать нечего.
А если он проводит там отпуск? В справочнике нашего
политредактора никаких указаний на эту тему не со­
держалось.

248

Евгений РУБИН

Употребление выражения «спортивные сборы» спра­
вочник запрещал: от слова «сборы» попахивает профес­
сионализмом. Но если в заметке говорилось: «Весной ко­
манда тренировалась в Сочи», — вычерк не следовал.
Мысль, что невозможно московской команде ездить на
тренировки в Сочи после рабочего дня, цензора не по­
сещала.
Впрочем, думать не входило в круг обязанностей политредакторов — как правило, пожилых мужчин, вы­
шедших в отставку офицеров Советской армии. Я не иро­
низирую. Каждая предназначенная для печатного изда­
ния строчка, прежде чем попасть к цензору, проходила
полдюжины фильтров. Она попадала на стол редактора
отдела, дежурного по номеру, ответственного секрета­
ря, главного редактора. Да и сам автор, опасаясь непри­
ятностей и взысканий, контролировал себя. Но власти
не скупились на содержание еще одного, лишнего глаза.
Так, на всякий случай.
Однако продолжу о своих заграничных поездках.
Епитимья, наложенная на меня за очерк «Майоров
против Майорова», окончилась в 1968 году, году Олим­
пиады в Гренобле. Меня туда отпустили с миром, правда
туристом, за свои кровные.
После окончания Игр мы провели четыре дня в Па­
риже и получили весь положенный иностранному турис­
ту набор экскурсий — в Лувр, собор Парижской Богома­
тери, на Эйфелеву башню и т.д. Однако в программе ока­
завшегося в Париже советского человека был еще один
обязательный поход. Он совершался без экскурсовода.
■ Этот адрес не хуже своего домашнего знал каждый
советский спортсмен и каждый артист тех ансамблей и
театральных коллективов, что постоянно гастролирова­
ли за границей. Заведение, к которому во время наездов
в Париж гастролеров из СССР стекались людские тол­
пы, именовалось «Текса» и располагалось неподалеку от
станции метро «Итальянский бульвар». Запоминать но­
мер дома не требовалось. По дороге от выхода из метро к
нему приходилось двигаться сквозь цепь идущих в обрат­
ном направлении соотечественников, нагруженных за­

Судьба проказница, шалунья

249

полненными до отказа пакетами и сумками. По этому
фарватеру и можно было, не занимаясь напрасными по­
исками вывески, которой не было, добраться до мрач­
ной подворотни, где находилась «Текса».
Туда и явилась утром накануне расставания с Фран­
цией в полном составе бригада корреспондентов «Совет­
ского спорта», освещавших Олимпиаду.
Размерами «Текса» напоминала двухкомнатную мало­
габаритную квартиру, только с потолками на двухэтажной
высоте и стенами, сплошь занятыми магазинными пол­
ками. Было, видно, здесь еще какое-то помещение, отку­
да хозяева заведения — говорившие по-русски евреи
польского происхождения — тащили и раскладывали по
полкам все новые кипы кофт, свитеров, нейлоновых пла­
щей и рубашек. Они величали свое заведение магазином,
хотя на самом деле это был обыкновенный вещевой склад.
В таких, как выяснил я, живя в Америке, хранятся давно
вышедшие из моды предметы, которые продают на улич­
ных развалах и в лавках для неимущих.
В обеих комнатах было тесно и душно. Возбужденная
публика металась от полки к полке. Хозяева метались вслед
за покупателями, явно опасаясь, как бы кто-нибудь не
выскользнул за дверь с неоплаченной покупкой.
Чтобы познакомиться с самой эффектной частью этого
зрелища, надо было поднять глаза к потолку. Там, на
ступеньке высокой стремянки, стоял человек в советс­
кой олимпийской форме — голубой куртке с гербом
СССР и серой меховой шапке. Это напоминало виден­
ный в кинофильмах штурм крепостных стен, когда осаж­
дающие взбирались наверх по легким лестницам, а осаж­
денные поливали их сверху кипящей смолой. Отважный
первовосходитель сбрасывал с полок вещи в толпу. В нем
я узнал Константина Жарова, заместителя главы совет­
ской делегации на Олимпиаде и заместителя председате­
ля Всесоюзного спорткомитета. К летящему товару про­
тягивались десятки рук людей, облаченных в такую же
форму, заслуженных и просто мастеров спорта, олим­
пийских чемпионов и призеров, чьи портреты только что
обошли все французские газеты.
Мы поняли, что нам, по выражению Остапа Бенде­
ра, «нечего делать на этом празднике жизни», и ретиро-

250

Евгений РУБИН

вались. «Приедем снова ближе к вечеру, когда основная
масса насытится», — условились мы.
Когда спустя несколько часов мы вернулись, было не
так многолюдно и накал покупательских страстей улегся.
Пол устилала оберточная бумага с отпечатками подошв.
Об утренних баталиях напоминала лишь фигура Констан­
тина Жарова, все еще не спустившегося с седьмого неба
«Тексы» на грешную землю. Он задумчиво перебирал
рубашки и плащи на полках, которые снова были запол­
нены вещами.
В Гренобле туристам выдали невиданное денежное
довольствие — по 400 французских франков (т.е. по 80
долларов) на душу. После посещения «Тексы» у боль­
шинства осталась еще небольшая сдача. Вот и решили
мы, три прожигателя жизни из «Советского спорта» и
один из «Московской правды», посвятить последнюю
парижскую ночь кутежу. Получив разрешений от своего
Василь Василича, мы поехали гулять по ночному рынку
на набережной Сены,'всемирно известному в те времена
как Чрево Парижа. Из всех развлекательных учреждений
Чрева мы, прельстившись названием, выбрали трактир
«Свиное копыто».
Уселись за столик, заказали немного еды и достали
из портфеля завернутую в газетную бумагу выпивку (та­
ковы, с одной стороны, сила домашних привычек, а с
другой — страх, что не хватит средств расплатиться) —
две бутылки шампанского, которое дарили в Гренобле
репортерам на всех приемах. Игорь Маринов убрал бу­
тылку под стол, наклонился к ней и стал раскручивать
проволоку на пробке. Мы застыли в напряженном мол­
чании, страшась попасться с принесенным спиртным.
Игорь все еще возился с пробкой, когда над нашим сто­
ликом нависла фигура в смокинге. Это был метрдотель.
Он говорил что-то наставительным тоном Маринову. При
мысли, что сейчас прогонят, а может, и в полицию по­
волокут, у меня вспотели ладони.
Когда метрдотель отошел, мы обратили взгляды к
Маринову, свободно говорившему по-французски. Тот
перевел его слова:
— Он просил обождать минуту, пока принесут спе­
циальные бокалы.

Судьба проказница, шалунья

251

Так нам удалось пополнить запас своих знаний о Па­
риже: в этом городе приносить с собой и распивать спир­
тные напитки можно, а пить шампанское следует из хру­
стальной посуды.
В гостиницу мы возвратились, когда уже рассвело. У
подъезда туристов ждали автобусы. Мы погрузили свои
пожитки и поехали в парижский аэропорт Бурже.
В аэропорту московском, Шереметьеве, меня и еще
двух или трех журналистов отделили от общей массы и
велели подождать, пока выпустят остальных. Потом меня
подозвали к стойке, и таможенник долго рылся в моем
скудном багаже — чемодане и дорожной сумке.
— Что вы ищете? — спросил я наконец. — Может, я
вам помогу?
— По нашим данным, — тихо сказал таможенник,
— вы везете три шубы из искусственного меха. Предъ­
явите их.
Действительно, в «Тексе» эти шубы отдавали по 150
франков за штуку, и шли они нарасхват. Видно, кто-то
из добровольных стукачей, уверенный, что быть в «Тек­
се» и не приобрести на продажу пару шуб человек не
может, донес и на меня. Но в моем случае у него вышла
ошибка. Пришлось отпустить меня с миром.
Последний раз я был от «Советского спорта» на со­
ревнованиях за границей в 1969 году. На чемпионате мира
по хоккею в Стокгольме впервые после «Пражской вес­
ны» предстояла встреча советской и чехословацкой сбор­
ных. Перед матчем над рядами зрителей появились пла­
каты, в том числе и на русском: «Свободу народу Чехос­
ловакии», «Долой советских оккупантов». Во время предыгровой разминки форвард чехословацкой команды Йожеф Голонка подъехал к нашей скамье запасных, взял
клюшку наперевес, будто это автомат, и нацелил ее на
советских хоккеистов и тренеров. Затем он приблизился
к скамейке вплотную и плюнул в Тарасова. Трибуны «Чосанесхофа» ответили на этот демарш овацией. По тому,
что вспыльчивый Тарасов не отреагировал на жест Бо­
лонки, я понял: команда получила соответствующую ин­
струкцию из Москвы.

252

Евгений РУБИН

В перерыве между первым и вторым периодами я встре­
тил Николая Озерова. Он выглядел растерянным и по­
никшим.
— Мне перед матчем позвонили из Москвы прямо
сюда, в студию, и передали перечень выражений, кото­
рые нельзя употреблять в репортаже. Его составил сам
Лапин, — Лапин был тогда главой Гостелерадио. — Вот,
погляди.
Озеров протянул мне блокнот. Я прочитал:-«атака»,
«нападение», «наступление», «оборона», «соперники»,
«друзья-соперники», «силовой прием», «преимущество»,
«победа», «поражение», «упорная борьба»...
— Я сейчас, как сапер, — печально усмехнулся Озе­
ров. — Ошибусь один раз, второго не будет.
Снова сошлись мы с ним у автобуса перед отъездом в
гостиницу. Его настроение резко изменилось — он был
весел и разговорчив.
— Приказ выполнил без единой помарки, — гордо
сообщил он. — Из Москвы это подтвердили и передали
благодарность Лапина.
Он сиял от счастья. Его можно было понять. Такое
доступно только профессионалу высшего класса. Обыч­
ный репортаж, который длится в общей сложности пол­
тора часа и в котором ведущий не имеет возможности
сделать паузу, неизбежно наполовину состоит из тех са­
мых слов, что запретил использовать Лапин. Озерову уда­
лось обойтись без этих штампов, к которым он вообщето прибегал еще чаше своих коллег.
Однако, насколько я знал Николая Николаевича, с
которым мы были пусть не друзьями, но довольно близ­
кими приятелями, радовало его не это, а то, что он уго­
дил своему боссу.
Озеров был человеком во всех отношениях достой­
ным. Вхожий к руководителю отдела пропаганды ЦК
КПСС Яковлеву, который курировал и спорт, и телеви­
дение, он использовал их отношения для помощи спорту
и спортсменам, хлопотал за них. Особенно много сделал
он таким образом для «Спартака» и тенниса — он считал
себя пожизненно спартаковцем и бьш в молодости пре­
красным теннисистом.

Судьба проказница, шалунья

253

Его интеллигентность и ясный ум исключали подо­
зрение в том, что ему по душе весь уклад тогдашней жизни
страны. Да он в разговорах наедине и не избегал резких,
ядовитых замечаний о порядках и о стоящих у руля дея­
телях.
Однако кто из нас лишен человеческих слабостей?
Одной из немногих слабостей Озерова было безгранич­
ное тщеславие. Если на горизонте всплывала перспекти­
ва получить награду — не орден, так медаль, не почет­
ное звание, так почетную грамоту — он преображался.
Исчезало чувство юмора и умение взглянуть на себя со
стороны. Николай Николаевич превращался в без лести
преданного служаку, рьяного исполнителя самых неле­
пых пожеланий начальства. И стремясь продемонстриро­
вать свои верноподданнические чувства, он без стесне­
ния кричал в микрофон на всю страну: «Нет, такой хок­
кей нам не нужен!» — об игре канадских звезд, которы­
ми восторгался, и всех противников советских команд
обвинял в грубости, а судей — в необъективности.
Когда Озеров готовил празднование собственного 50летия, он потерял покой и сон. На каком-тохоккейном
матче в Лужниках он дрожащими руками достал из пап­
ки две бумаги.
— Вот, почитай...
Оказалось, что это — ходатайства о присвоении ему
звания народного артиста СССР. Одно — от пяти народ­
ных артистов: Яншина, Станицына, Кторова, Прудкина
и Ильинского, старых футбольных болельщиков, а дру­
гое — от общества «Спартак». Человек тонкий и про­
ницательный, он не заметил комичности этого сочетания.
Речь шла об его награждении, и тут ему было не до шу­
ток.
Удивительно, но высшего актерского звания он, при
его-то знании всех ходов и выходов в правительственных
учреждениях, при его связях и напористости, в тот раз
так и не получил.
В долгий период царствования Николая Николаевича
на спортивном ТВ в Москве у него не было ни одного
мало-мальски приличного соперника. В Ленинграде ра­
ботал Виктор Набутов, в Тбилиси — Котэ Махарадзе. А в

254

Евгений РУБИН

Москве — какие-то безликие косноязычные тени. (Ва­
дим Синявский уже почти не работал даже на радио, а
на ТВ и вовсе.) Это казалось странным. Но со временем я
понял: все закономерно. При всей популярности Нико­
лая Николаевича, при всей его уверенности в себе ему
не нравилось, когда рядом появлялся тележурналист,
способный заставить публику усомниться в том, что он,
Озеров, единственный и незаменимый.
Однажды вести футбол по Центральному ТВ пригла­
сили Льва Ивановича Филатова, в ту пору редактора
еженедельника «Футбол-Хоккей». Пригласили раз, дру­
гой, третий. У Филатова появились поклонники — люди,
которым импонировала его спокойная манера, умение
анализировать игру, отсутствие категоричности в сужде­
ниях, его обширный запас слов.
Последним было приглашение провести матч СССР
— Италия. Весь тот день Филатов не мог скрыть празд­
ничного настроения. Он отправился в Лужники порань­
ше и предложил мне поехать с ним на редакционной
машине. Мы поднялись лифтом на верхний этаж Боль­
шой арены, где размещались и ложа прессы, и коммен­
таторская кабина. У дверей лифта его остановил какойто человек, отвел в сторону и тихо сказал несколько слов.
Филатов молча кивнул и тоже направился в ложу.
— Лев Иванович, вам туда, — показал я пальцем в
сторону кабин.
— Репортаж отменяется, — будто через силу прого­
ворил он. — Звонили из канцелярии Брежнева. Он хочет,
чтобы игру комментировал Николай Николаевич.
Как узнал Брежнев имя назначенного на матч теле­
комментатора, было нетрудно догадаться.
Примерно тогда же начал работать на ТВ серьезный
знаток футбола и прирожденный мастер разговорного
жанра Аркадий Романович Галинский. Первые же пробы
в роли комментатора показали: Галинский создан для
этого занятия. У него появилась своя передача, нечто вроде
нынешнего «Футбольного обозрения». Сказанное им в
репортажах и в этой передаче обсуждали, на его сообра­
жения ссылались в спорах болельщики. Я специально,
чтобы послушать Галинского, подчас предпочитал смот­
реть футбол не с трибуны, а по телевизору.

Судьба проказница, шалунья

255

И вдруг он исчез с экрана, а вскоре подал заявление
об уходе по собственному желанию. Он не скрывал, что
вокруг него сложилась в редакции атмосфера отчужде­
ния и каждая его передача заново прослушивалась руко­
водством и вызывала начальственное брюзжание: не те
интонации, не те слова, не тот подход к теме.
Галинский не грешил ни на кого. А я, сопоставив две
отставки от футбольного эфира — его и Филатова, ощу­
тил руку всесильного Озерова. И окончательно уверился
в своей правоте, когда эта рука коснулась меня, совсем
уж не готового к соперничеству с таким телегигантом,
как он.
Как-то мы встретились за кулисами лужниковского
Дворца спорта. Увидав в руке у меня баул, Коля спро­
сил, далеко ли я собрался. Я ответил, что получил при­
глашение от Ленинградского телевидения провести зав­
трашний матч местного СКА с московским «Спартаком»
и со стадиона еду на вокзал. Озеров, живший на Земля­
ном валу, предложил подбросить меня на своей «Волге»
до Комсомольской площади.
Утром на перроне в Ленинграде я столкнулся с выхо­
дящим из той же «Стрелы» частым партнером Озерова
по репортажам Яном Спаре. И поинтересовался, какими
судьбами он здесь оказался.
— Вечером веду репортаж с хоккея. А ты?
— И я...
Ян сказал, что решение о его командировке было
принято вечером. И успокоил меня:
— Ладно, как-нибудь поладим. Я предлагаю так: пер­
вый период поработаем вместе, во втором говори ты, в
третьем — я.
Режиссер, который должен был управлять передачей,
выглядел явно озадаченным, когда мы предстали перед
ним вдвоем. Ему ничего не оставалось, как согласиться
на вариант Спаре. Однако в антракте он передал указа­
ние из Москвы, чтобы остальную часть матча Ян ком­
ментировал сам. Когда тот ушел в кабину, режиссер из­
винился передо мной, заверил, что на гонораре этот ка­
зус не отразится, и объяснил: поскольку репортаж транс­
лируется на всю страну, командует не местное, а Цен­
тральное ТВ.

256

Евгений РУБИН

В последний раз я видел Озерова на Зимней Олимпи­
аде то ли 1984-го, то ли 1988 года, уже давно покинув
Россию. Он сильно постарел. Он медленно шел, одной
рукой опираясь на палку, другой — на плечо своей со­
служивицы Анны Дмитриевой. Аня мне улыбнулась и кив­
нула в знак приветствия. Взгляд Озерова скользнул по
мне, как по предмету неодушевленному.
Я не допускаю мысли, что он проникся ко мне презре­
нием или неприязнью. Уверен я и в том, что он, знавший
отношение к себе власть имущих, не опасался нажить
неприятности, если поздоровается с эмигрантом. Одна­
ко, рассудил Николай Николаевич, и в актив ему обще­
ние со мной не запишется. И не узнал старого знакомого.
...На том мировом первенстве, на котором Озеров
проявил чудеса профессионального искусства, чехо­
словацкая команда выиграла матч у советской, зато со­
ветская заняла первое место.
По этому случаю советский консул в Швеции устроил
роскошный банкет. Консул — сын Брежнева — встречал
гостей у входа в зал и каждому жал руку. Вино — разуме­
ется, белое, 40-градусное — лилось рекой. Чернышев зас­
нул в банкетном зале. Хоккеиста Женю Мишакова в бес­
сознательном состоянии отнесли в машину. Я, измотан­
ный двумя неделями бессонных ночей, в которые писал
и передавал по телефону свои репортажи, отчеты и ин­
тервью, почувствовал, что пьянею, и попросил постоян­
ного корреспондента АПН в Стокгольме Алексея Думова
отвезти меня на своей машине в гостиницу.
По недоразумению комитетский чиновник заказал мне
номер в отеле на одно число, а обратный авиабилет —
на другое, более позднее. Если бы не любезность двух
журналистов из ТАСС — репортера Володи Дворцова и
фотографа Славы Унда-сина, пришлось бы последнюю
ночь провести на улице. Но они разрешили мне пере­
спать на кушетке в их комнате. Туда я и явился с банкета.
В номере я разделся догола, налил в ванну воды пого­
рячее, погрузился в нее и заснул мертвым сном. Разбу­
дили меня хозяева ночью, и я перебрался на свой диван­
чик. А утром выяснилось, что нет моего чемодана с по­
дарками жене и принадлежащего ТАСС фотоаппарата,

Судьба проказница, шсыунья

257

которым снимал Унда-син. Видно, я, войдя, не запер
дверь на ключ.
Эта вторая пропажа сразила меня наповал. Аппарат
был дорогой, немецкий, и к нему объектив, длинный,
как телескоп. Чтобы уберечь фотографов от соблазна про­
дать за границей ценную вещь, ТАСС брал с них распис­
ку под письменным предупреждением о том, что в слу­
чае потери казенного имущества взыскивается его сто­
имость в пятикратном размере. Чтобы рассчитаться за
пропажу, мне пришлось бы бесплатно трудиться год.
Надо было что-то предпринимать. Но что? Дворцов
позвонил представителю ТАСС в Швеции и попросил
совета. Тот примчался и потребовал у администратора отеля
вызвать полицию. Нас опросили, составили акт о краже
вещей и обещали, если найдут вора, прислать похищен­
ное в Москву. Копию акта Унда-син предъявил у себя на
работе, и на этом основании его освободили от уплаты.
С потерей своего чемодана я смирился и считал, что
отделался легким испугом. Однако через несколько дней
меня вызвал Киселев. О моем приключении ему сооб­
щили в Спорткомитете — тассовец, конечно, написал
обо всем докладную записку в КГБ. Киселев упрекнул
меня в том, что я не известил его сразу по приезде из
Стокгольма. Я возразил, что известил бы, да не знаю, о
чем, — никаких проступков за собой я не вижу.
— Зато другие видят, — усмехнулся он. — За утерю
бдительности и употребление спиртного в зарубежной ко­
мандировке коллегия комитета рекомендовала воздержать­
ся от выдачи вам выездной характеристики в течение года.
«Воздержание» продлилось вместо года семь, но сле­
дующая, последняя в качестве советского гражданина,
поездка не имела отношения к моей работе. Рассказ о ней
мне кажется более уместным в одной из следующих глав.

Один день и вся жизнь
Помню год — 1963-й. Помню месяц — сентябрь. А вот
число и день недели, как ни старался, восстановить в
памяти не сумел.
9—3734

258

Евгений РУБИН

В мой маленький кабинет на третьем этаже «Советс­
кого спорта» просунулась голова Жени Бируна.
— Ты у кабинета Ирины Ивановны был? — поинтере­
совался он. — Если нет, пойди пройдись. Стоит поглядеть.
Дверь из комнаты Ирины Ивановны выходила на ле­
стничную площадку между вторым и третьим этажами. Я
понял, что там появился некто, вызвавший интерес в
редакции, но не торопился следовать совету тезки — я
не из слишком любопытных.
Голова Бируна исчезла, уступив место другой, Юры
Моргулиса.
— Ты уже видел? Нет? Две приличные «марципанки», — это было придуманное и введенное лично им в
редакционный сленг слово для обозначения молодой де­
вушки, которую стоит попробовать соблазнить.
Я не был безгрешным мужем, но и в ловеласах не
числился. Не то чтобы я был равнодушен к прекрасному
полу, но застенчивость и недостаток самоуверенности
служили сдерживающим фактором. Однако все мы ста­
новимся смелее и менее скованными во время застолья,
и изредка завязывались краткосрочные и необремени­
тельные романы. На трезвую голову, однако, выяснялось,
что вечер, на который назначено свидание, занят рабо­
той или дежурством в типографии, а если свободен, то
куда заманчивее провести его все с теми же Мариным,
Моргулисом, Пинчуком, с которыми тебя связывает так
много общих интересов. И рандеву под благовидным пред­
логом откладывалось на неопределенный срок.
В общем, я остался глух к повторному призыву пре­
рвать работу. Однако заглянул с тем же требованием еще
кто-то. Я понял, что это глас народный, перечить кото­
рому бесполезно, и встал из-за стола.
С высоты одного лестничного пролета мне представи­
лась картина, вызвавшая детские воспоминания о посе­
щении Мавзолея Ленина. Людской ручеек медленно дви­
гался мимо двух стоявших у окна девушек. Двигался без
остановки, как мимо гроба Ильича. Но как и в Мавзолее
на лежащего вождя, здесь каждый косил глазом на деву­
шек до тех пор, пока шейные мышцы позволяли вертеть
головой, и лишь затем ускорял шаг. В отличие от мавзолейной толпы эта была однополой.

Судьба проказница, шалунья

259

Со своими редакционными дамами мы ежедневно
проводили бок о бок по восемь часов, привыкли к ним,
перестали их замечать. Молодые женщины со стороны
редко баловали «Советский спорт» визитами — среди на­
ших авторов преобладали тренеры и спортивные журна­
листы. Тем более ярко выглядели две посетительницы от­
дела кадров.
Одна — с ярко-рыжими, отливающими бронзой во­
лосами, веснушчатая, с неровными зубами, плоская, как
доска, толстогубая и широконосая — могла бы служить
олицетворением непривлекательности, если бы не гла­
за, искрившиеся весельем, озорством и вызовом всем,
кто пытался пронзить ее своим взглядом.
Вторая принадлежала к породе женщин, на которых
оборачиваются прохожие — высокая, с длинными нога­
ми и фигурой манекенщицы, с копной темно-русых во­
лос и той же масти бровями вразлет, с серыми, чуть
раскосыми глазами и острыми скулами — чертами, не
дающими забыть о том, что в давние времена fycb томи­
лась под татаро-монгольским игом. Сходство с моделью
дополнялось длинными ухоженными ногтями и тонки­
ми острыми каблуками узконосых туфель.
На другое утро Бирун явился рано и встречал каждо­
го входящего в отдел торжественным объявлением:
— Обе сидят в машбюро!
Теперь в российских редакциях машбюро, вероятно,
нет — во всем мире журналисты сами печатают свои ста­
тьи на компьютерах. А в те годы мы писали от руки или
авторучками, или обмакивая перья в чернильницы —
тяжелые и вместительные у редакторов и пластиковые
«непроливайки» у рядового народа. Рукописи относили
машинисткам. В отделах пишущие машинки стояли лишь
на столах секретарш.
Машбюро «Советского спорта» представляло собой
целый зал, вдоль стен которого размещалось восемь сто­
ликов с машинками. За ними сидели, как определил этот
возраст диккенсовский мистер Пиквик, «леди средних
лет» — с неяркой внешностью и непритязательно одетые.
Их потухшие взгляды вспыхивали лишь в мгновенья,
когда на пороге бюро возникал силуэт мужчины. Устано­

260

Евгений РУБИН

вив, что это «свой», дамы теряли интерес. Если в зале
раздавался телефонный звонок или вошедший затевал
разговор, стук машинок прекращался и наступала пол­
ная тишина. В глазах сидящих за столиками загоралась
тайная надежда услышать сплетню, слух, новость, на
которые они испытывали вечный и неутолимый голод,
свойственный вообще людям, равнодушным к делу, ко­
торым занимаются ежедневно. А кого способно увлечь
переписывание чужих текстов?
Словом, машбюро знало все и обо всех. О семейных
раздорах и служебных романах, о затеваемых в отделах
интригах и намечаемых перестановках. Туда стекались со
всех четырех этажей все вести, как кровь из клеток тела к
сердцу, и оттуда растекались обратно, обогащенные до­
мыслами и фантазией машинисток.
Такое вот положение своеобразного центра редакци­
онной жизни давало этим обделенным судьбой женщи­
нам большую, пусть и неофициальную власть. Каждый
чувствовал себя в их руках. Каждый помнил, что дол­
жен, возвратившись из-за границы, вручить сувениры
машинисткам. Их боялись прогневить. К ним обращались
вкрадчивым тоном и с заискивающей улыбкой. А они
принимали эти знаки внимания как должное, смотрели
на нас свысока и были со всеми на «ты». Наше лакейское
поведение диктовалось еще и вот чем: не потрафишь да­
мам — и пожелтеет твоя рукопись от старости в папке
бюро, но не будет напечатана. И пожаловаться нельзя:
опала машбюро не сулит ничего, кроме неприятностей.
Вот почему сообщение Бируна и правда было сенса­
ционным: в змеиное логово впорхнули два юных наряд­
ных мотылька, рыжая Вера и русая Жанна; как отразит­
ся это на редакции в целом и каждом из ее тружеников
лично? К тому же, поскольку технический персонал не
отличается строгостью нравов ни в какой крупной газе­
те, большинство журналистов-мужчин сразу включилось
в соревнование за овладение сердцами новеньких.
Я принадлежал в данном случае к меньшинству. Не
потому, что руководствовался высокими моральными
принципами. Но, думал я, где мне, в мои-то без малого
34 года, гоняться за 20-летними девчушками, которых

Судьба проказница, шалунья

261

сразу облепили молодые и свободные от семейной ноши
парни?
Редакция арендовала спортивный зал Московского
архитектурного института на улице Жданова. Мы ходили
туда играть в волейбол. Возвращались пешком, обогнув
площадь Дзержинского. Жанна, хотя не имела ни малей­
шего понятия об этой игре, стала приходить в зал. На
обратном пути мы с ней как-то оказались немного поза­
ди остальных и шли, обмениваясь ничего не значащими
фразами. В одной из них она произнесла слово «муж». Я
принял это за неудачную шутку. И ответил в том же духе:
— Таких, как ты, еще не расписывают.
— Нет, правда, я замужем.
— Без предъявления паспорта не поверю.
— Завтра принесу. Только договоримся: если не вру,
ведешь меня в ресторан обедать. Если вру, обед с меня.
Согласен?
Предложение не привело меня в восторг: о чем я ста­
ну целый вечер говорить с девочкой, о которой только и
знаю, что она — Жанна и что она замужем? Но и отсту­
пать было неловко.
— Согласен. Когда у тебя будет свободный вечер, из­
вестишь.
Извещение не заставило ждать. Так мы оказались вдво­
ем в ресторане «Рубин» на Открытом шоссе, который я
выбрал, чтобы свести на нет возможность нежелатель­
ных встреч со знакомыми.
В редакции мы с Жанной обсудили вчерашнее мероп­
риятие, признали поход удавшимся и договорились по­
вторить его при случае. Он вскоре представился. Второй
вечер мы провели в ресторане «Черемушки» на другом
краю Москвы.
Машбюро и мой кабинет находились на одном этаже.
И я вдруг поймал себя на том, что чем бы ни занимался
за своим рабочим столом, непроизвольно напрягаю слух:
не открывается ли дверь в другом конце коридора и не
стучат ли по паркету Жаннины каблучки. Свою дверь я
теперь оставлял приоткрытой, чтобы ее не пропустить.
Она останавливалась и спрашивала, можно ли у меня
перекурить. Иногда интервалы между перекурами затя­

262

Евгений РУБИН

гивались. Тогда я нервничал, срывался со стула и мчался
в машбюро. Делал вид, что ищу нужную бумагу, но в
упор смотрел в угол, где Жанна сидела за тем самым
столиком, где когда-то Татьяна Сергеевна Малиновская
вдохновила Евтушенко на стихотворение «Первая маши­
нистка». Взглядом я просил ее: «зайди». И она заходила.
С тех пор минуло 35 лет. Мое рабочее место по-пре­
жнему — письменный стол. Только не в учреждении, а в
нашей нью-йоркской квартире. Здесь я пишу, редакти­
рую написанное, делаю вырезки из газет. Жанна где-то
тут — готовит обед, или смотрит телевизор, или читает.
Поглощенный собственными заботами, я о ее присут­
ствии забываю. Но только пока она дома. Стоит ей выйти
— в магазин, к соседке поболтать, погулять с собакой, и
я снова ловлю себя на том, что превращаюсь в слух: не ее
ли шагов этот звук на пути от лифта к входной двери в
квартиру? И я поминутно смотрю на часы. И чаще обыч­
ного достаю сигарету из пачки. Все как тогда, 35 лет назад.
Да нет, не все. Теперь время течет ровно. Тогда все
было наоборот. Когда я, подобно Фаусту, мысленно умо­
лял его остановиться, оно мчалось сломя голову, когда
торопил, плелось черепахой.
Мы проявляли чудеса изобретательности, чтобы не
расставаться. Я сочинял дома легенды о дежурствах в ти­
пографии, о поездках в Воскресенск, об опозданиях на
последние поезда, о том, что, выпив у приятеля, задре­
мал и проснулся утром. Она — о ночных сменах в маш­
бюро, о заболевших подругах, которых не могла оста­
вить, о собственных обмороках на службе, о сердечном
приступе у жившей в подмосковной Малаховке мамы. Мы
ночевали у ее подруг и моих друзей, вместе ехали на
работу и порознь, чтобы не вызвать подозрений, входи­
ли в здание «Советского спорта».
Я довольно часто бывал в командировках. И почти
всегда брал Жанну с собой. Она сопровождала меня в
Ленинград, Баку, Киев, Тбилиси, Горький, Кишинев,
Сочи. Получить номер в гостинице без брони и команди­
ровочного удостоверения было невозможно, и мы оста­
навливались у знакомых или снимали комнаты.
Однажды в Киеве мне удалось — спасибо трудивше­
муся там Диме Богинову — устроить ее в гостинице «Мос­

Судьба проказница, шалунья

263

ква», где остановился я, но на другом этаже. Всю ночь
коридорная следила за тем, чтобы Жанна не пробралась
ко мне в номер.
— Он мой муж, — пыталась уговорить ее Жанна. —
Мы просто еще не успели расписаться.
— Знаем мы этих мужей, — резко отвечала дежурная.
И подобревшим голосом: — Не верь ты, дочка, мужикам.
Все они жулики, все жениться обещают.
Дни и ночи этих настоящих и мнимых командировок
летели стремительно. И всякий раз в момент расставания
я впадал в уныние. Чувство — единственные узы, кото­
рые нас связывали. А вдруг у нее это чувство улетучится?
Или она спасует перед необходимостью вечно лгать и
вечно рисковать? Или в ее жизни появится кто-то более
молодой и свободный? О разрыве других уз, собствен­
ных семейных, мы не помышляли. В отличие от нее, у
меня было двое детей — второй ребенок, дочь, родилась
после начала нашего романа, — и Жанна не хотела быть
разрушительницей семьи.
В общем, мы жили с уверенностью, что стезя, на ко­
торую вступили, ведет к неизбежному тупику. Меня пу­
гала мысль о том, что каждый счастливый день его при­
ближает. И едва мы прощались и она скрывалась из виду,
я впадал в депрессию. И время останавливалось.
Несколько раз мы решали: все, расходимся. И про­
держались однажды неделю, не видя друг друга. На ее
исходе она постучалась в мою дверь и спросила:
— Можно у тебя покурить?
Ни для кого из окружающих, кроме моей жены и ее
мужа, наша связь не была секретом. Она уже длилась три
года, когда Жанну вызвал к себе ответственный секретарь
редакции, бывший правдист Иосиф Савельевич Иткин.
— Что ты пристала к женатому мужику? — строго ска­
зал он, плотно прикрыв дверь в кабинет. — И вообще,
что ты в нем нашла? Неужели не могла выбрать холосто­
го и помоложе? Заканчивайте эту канитель, пока не дошло
у него до неприятностей.
Иткин относился ко мне с симпатией и искренне хо­
тел мне добра. После его нотации Жанне не оставалось
ничего другого, как подать заявление об уходе. В наших

264

Евгений РУБИН

отношениях он ничего не изменил, но лишь усложнил
обоим жизнь. Я по разным поводам чуть ли не ежедневно
отлучался из редакции — поглядеть на нее, перекинуть­
ся несколькими словами и так сократить промежуток
между свиданиями.
Ее уход из «Советского спорта» ускорил развязку. В
один прекрасный весенний день 1968 года мы одновре­
менно собрали свои носильные веши и перенесли их к
Жанниной подруге Ире.
Началась пора скитаний. От Иры мы перебрались в
комнату, которую сняли у женщины, потребовавшей —
на случай, если сбежим — уплатить за полгода вперед.
Через месяц она нас прогнала, сославшись на приезд
родственников, а деньги не вернула. Выручил мой при­
ятель, поэт и переводчик Юрий Ряшенцев. Его соседка
по дому в переулке между Пироговской улицей и Ком­
сомольским проспектом сдала нам комнату на лето. Осе­
нью нас приютил мой друг детства Юра Фишкин. Но и
оттуда пришлось уезжать — дом готовили к сносу и жиль­
цов выселили. Следующее жилище — густонаселенная
коммунальная квартира с очередями в уборную на Суво­
ровском бульваре в доме, который вскоре поставили на
капитальный ремонт.
Как раз в период этих переездов меня отставили от
руководства отделом. Зарплата уменьшилась вдвое. Треть
ее я раз в полмесяца завозил на службу бывшей жене.
Сами мы едва перебивались от получки до получки.
Говорят, что нашей памяти свойственно сохранять
только добрые события. Возможно, так оно и есть. Но не
оно, это свойство, вызывает у меня воспоминания о той
поре как о прекрасной и безоблачной. Я просыпался ут­
ром и засыпал ночью, и Жанна была рядом. Больше мне
нечего было желать. Бытовые трудности казались на этом
фоне сущим пустяком.
Впрочем, лишь до тех пор, пока Жанна не сообщила,
что у нас будет ребенок. За время, остававшееся до его
появления на свет, требовалось решить квартирную про­
блему. Но как? Я не осведомлен о том, существуют ли
сейчас в России очереди на квартиры, санитарные нор­
мы, излишки жилплощади. Тогда существовали. И для
преодоления воздвигнутых этими понятиями барьеров

Судьба проказница, шалунья

265

требовались энергия, искусство, связи и везенье. Три
первые из этих качеств, как считал я сам и все окружаю­
щие, у меня отсутствовали.
Известно, что страх перед догоняющей человека злой
собакой рождает такие таящиеся в тайниках его мышц
силы, что он способен побить мировой рекорд по бегу, а
коли на пути встретит высокий забор, то и по прыжкам.
Между ними — забором и собакой — оказался я. И обя­
зан был прыгнуть выше головы.
Первым этапом этого бега с препятствиями были раз­
воды. Очередь разводящихся растянулась в суде на мно­
гие месяцы. И надо привести оставленного супруга в суд
или, на худой конец, принести его письменное, заве­
ренное печатью учреждения согласие на развод. Регист­
рировать брак — тоже очередь, а кроме того — испыта­
тельный срок, чтобы жених с невестой проверили как
следует свои чувства.
Я протирал штаны в канцеляриях суда и загса и, дож­
давшись приема, размахивал перед должностными ли­
цами бумагой, удостоверяющей, что невеста скоро ро­
дит, и клянчил сократить нам срок ожидания.
В Дом бракосочетания «Аист» на Ленинградском шос­
се Жанна пришла, гордо неся впереди себя живот, ок­
руглившийся за полгода беременности. Женщина-депу­
тат райсовета с алой лентой через плечо задала положен­
ные вопросы и предложила обменяться обручальными
кольцами. На двоих у нас было только одно, подаренное
Жанне матерью перед первым замужеством. Предприим­
чивая дама велела снять его, передала мне, и я надел
кольцо своей суженой на тот же палец, на котором оно
красовалось семь прошлых лет.
Еще до посещения «Аиста» перед нами вспыхнула
надежда на постоянное жилище. Нашелся благодетель —
фотограф из «Вечерней Москвы» Натан Слезингер. В стро­
ящемся кооперативном доме на улице 26 Бакинских ко­
миссаров он был членом правления и выяснил, что одна
трехкомнатная квартира на первом этаже пока не рас­
пределена.
— Я договорился, — сообщил Натан, — что она ваша.
Дом будет сдан в феврале. Первый взнос — четыре тыся-

266

Евгений РУБИН

чи. Нужны виза райисполкома и решение районной жи­
лищной комиссии.
Где достать деньги, мы знали. В день, когда мы узако­
нили свои отношения, мать Жанны подарила ей плати­
новую брошь с сапфиром, окруженным шестнадцатью
бриллиантами. Эту драгоценность презентовал ей покой­
ный муж, она была семейной реликвией, и, вручив ее
дочери, мать отвела меня в сторону и прошептала:
— Берегите ее и ни в коем случае не разрешайте Жан­
не продать.
Что я мог ей ответить? Не признаваться же в том, что
Жанна, заранее знавшая о грядущем даре, давно реши­
ла его судьбу.
Добывать нужные резолюции мы пошли в Ленинский
райисполком, предварительно записавшись на прием у
председателя. В прихожей толпился народ. Зазвонил теле­
фон на столе секретарши, она подняла трубку и громко
объявила:
— Прием на сегодня окончен. Председатель уезжает в
Моссовет на «Ленинские чтения».
Это была катастрофа. Вопрос стоял так: сегодня или
никогда — либо председатель сейчас напишет на на­
шем заявлении: «поддерживаю», либо квартиру отдадут
другим.
Я лихорадочно думал, что предпринять, когда в при­
хожую вошел из коридора маленький невзрачный чело­
вечек в помятом костюме. По дороге к председательско­
му кабинету он задел меня плечом, поднял глаза и вос­
кликнул:
,
■
— О, кто к нам пожаловал! Сам товарищ Рубин! Ка­
кими судьбами? — Он протянул мне руку и продолжал:
— Что там в «Спартаке» слышно? Говорят, Саша Яку­
шев заболел?! Они же без него пропадут...
При упоминании о хоккее я вспомнил, что видел этого
гномика за кулисами лужниковского Дворца. Он там око­
лачивался в перерывах и подходил то к одной, то к дру­
гой группе обсуждающих игру — послушать мнения зна­
токов. Сейчас мне было не до него. Я буркнул что-то и
отвернулся. А назойливый болельщик шмыгнул в каби­
нет председателя. И тут меня осенило спросить секретар­
шу, кто он. Она охотно ответила:

Судьба проказница, шалунья

267

— Первый заместитель председателя. Ведает жильем.
— Как имя-отчество?
— Иван Васильевич.
В этот момент человечек вновь появился в приемной,
и мне показалось, что у него за спиной выросли белые
крылышки. Он приказал секретарше:
— Пусть шофер идет вниз. Уезжаем.
А я кинулся к нему:
— Иван Васильевич, будьте отцом родным, спасайте...
— Что случилось? — растерянно спросил он и стал
надевать драповое пальто с потертым каракулевым во­
ротником. Пока он этим занимался, я изложил ему суть
дела. Дальше между нами состоялся короткий диалог.
— Размер квартиры?
— Тридцать квадратных метров.
— А сколько сдаете?
— Ничего. Там же бывшие семьи остаются.
— Тогда по закону не положено. Тем более на двоих. В
санитарную норму не укладываетесь.
— Но нас трое, — я показал на живот своей спутницы.
— Какой месяц?
— Седьмой.
— Не положено. Считается, когда семь полных.
— Но я член Союза журналистов, имею право на де­
сять метров сверх дополнительной жилплощади.
— Имеете, если они у вас есть. При получении не
учитывается.
— Так что же нам делать?
Он посмотрел на меня, подумал и закончил разговор:
— Жилищная комиссия завтра утром. Я сам там буду.
Придете сюда в двенадцать дня и получите у секретаря
заключение комиссии. Все решим, как надо. Не волнуй­
тесь. А вечером увидимся в Лужниках.
Он протянул мне узкую ладошку и выпорхнул в ко­
ридор.
Что такое, в сущности, везение? Это — оказаться,
как говорят американцы, в нужное время в нужном ме­
сте. Так получилось у нас. С Иваном Васильевичем с тех
пор мы постоянно встречались на хоккее и изредка уго­
щали друг друга коньяком (его продавали за кулисами
из-под полы только «своим», наливали в кофейные ча-

268

Евгений РУБИН

шечки и паролем служило обращение к буфетчице: «На­
лей мне чашку холодного кофе»).
Еще один, маленький барьер вырос, когда выясни­
лось, что ни один московский комиссионный магазин
не хочет заплатить нормальную цену за брошь. Это пре­
пятствие я перепрыгнул легко. Бакинский корреспондент
«Советского спорта» Юрий Дашевский, с которым мы
дружили, перерисовал брошь в свой блокнот, дома по­
казал рисунок ювелирам и порадовал меня вестью, что
там ее с руками оторвут за восемь тысяч. Добрейший
Николай Семенович Киселев дал мне командировку в
столицу Азербайджана.
Но Юра, как художник эпохи социалистического ре­
ализма, видно, переборщил, когда срисовывал брошь.
Ни один из пришедших к нему домой покупателей о вось­
ми тысячах и слушать не хотел. Лучшим было предложе­
ние 6 700 рублей. Жанна сделку санкционировала.
Ювелир — сутулый, с узкой бородкой, внешностью
подошедший бы на роль Шейлока, или владельца «Лавки
древностей», или «Скупого рыцаря» — достал из портфе­
ля большой газетный сверток и отсчитал — почему-то
пятерками, трешками и рублями — деньги. Они доверху
заполнили мой узкий чемодан — дипломат. В полночь я
попрощался с Дашевским и его женой Люсей, взял свой
бесценный «дипломат» и пошел к агентству Аэрофлота.
От его здания автобусы возили пассажиров в аэропорт.
Тут же толпились таксисты. Я сел в такси. Шофер по­
добрал еще трех попутчиков, и мы тронулись. Машина
быстро выскочила на пустое темное шоссе. Мне доста­
лось место на заднем сиденье между двумя брюнетами с
тоненькими усиками. Мозг пронзила мысль: а что, если
их вместе с шофером нанял ювелир, и они сейчас отбе­
рут чемодан, а меня выкинут на обочину? Я отгонял эти
подозрения, но, признаюсь, чувствовал себя не очень
уютно. Однако все обошлось.
В самолете, отлетавшем в три часа ночи, я безуспеш­
но пытался уснуть в обнимку с «дипломатом». Наконец,
изругав себя за трусость, закинул чемодан наверх и про­
спал сном младенца до прилета в Москву.
В январе наш дом, имевший 13 подъездов, 469 квар­
тир и занявший целиком одну сторону улицы 26 Бакин­

Судьба проказница, шалунья

269

ских Комиссаров, был сдан. В первых числах февраля мы
вселились в просторную, с иголочки квартиру, в кото­
рой еще никто не жил. 15 февраля в родильном доме Грауермана у Арбатской площади Жанна родила сына.
— Какое имя вы решили дать ребенку? — этим вопро­
сом встретила нас по возвращении из родильного дома
Александра Кузьминична, мать Жанны, приехавшая из
Малаховки помогать дочери и учить ее обращению с
младенцем.
Не дожидаясь ответа, она внесла предложение:
— Пусть он будет Казик, в честь своего покойного
дедушки. И разве не красиво звучит: Казимир?
Она просительно посмотрела на нас с Жанной, быс­
тро смекнула, что предложение не пройдет, и выдвину­
ла другое, видно, оставленное на худой конец:
— Не хотите Казик — не надо. Но хотя бы не назы­
вайте Сергеем. Терпеть это имя не могу.
На такой компромисс мы согласились.
Прожив у нас неделю, бабушка отбыла в Малаховку
— посмотреть, как там поживает без присмотра ее дом,
и вскоре примчалась обратно к внуку. Мы увидели из
окна, как она идет от троллейбусной остановки. И Жан­
ну осенило:
— Скажем маме, что были в загсе и дали ребенку имя
Абраша.
В семье Морено было принято устраивать розыгрыши
моей простодушной и легковерной теше. Она вошла, не
подозревая, какой удар ее ждет, и кинулась в детскую.
— Тише, — остановила ее Жанна, — Абрашенька,
кажется, спит.
До Александры Кузьминичны не сразу дошел смысл
сказанного. Потом она медленно подняла глаза по очере­
ди на Жанну и на меня и шепотом спросила:
— Какой Абрашенька?
— Наш. Мы уже и в загсе были. Хотите, сейчас метри­
ку покажу, — скороговоркой лепетала Жанна, пока мать
менялась в лице.
— Ну зачем же вы так? — наконец вымолвила она. —
Если не могли ничего путного придумать, назвали бы
хоть Сережей.

270

Евгений РУБИН

— Успокойтесь, — сказал я. — Вы хотели, чтобы ре­
бенок был Казиком, как ваш муж, а я — Абрамом, как
мой дед.
Если бы знала Александра Кузьминична, что на са­
мом деле моего дедушку звали Липманом, она, пожа­
луй, смирилась бы и с Абрашкой.
— Мама, — встряла в разговор Жанна, — но Абрам
— старинное славянское имя. Не понимаю, что вы име­
ете против.
— Жанночка, — голосом трагической актрисы отве­
тила та, — может, имя и славянское, но кто сейчас об
этом знает?
И после паузы добавила:
— Сделали ребенка несчастным на всю жизнь...
Прошло немало времени, прежде чем мы успокоили
тещу.
Жена настояла, чтобы сына нарекли Женей. Она объяс­
нила свое желание так: когда-нибудь он унаследует про­
фессию отца, а с ней и подпись: Евгений Рубин. Я,
польщенный ее мотивировкой, возражать не стал. Для
Жанны, русской женщины, неосведомленность об обы­
чаях моих предков естественна. А мне следовало бы знать,
что у евреев сын получает имя отца, только если тот умер.
Но я был такой же обрусевший еврей, как миллионы дру­
гих, выросших в дружной семье советских народов.
Сыну не суждено было стать моим коллегой. А вот
сама Жанна стала, стала еще до того, как мы узаконили
свои отношения. Летом 68-го Тарасов (журналист, а не
тренер), Галинский и я одновременно оказались в ко­
мандировке в Ленинграде. Я, как всегда, взял с собой
Жанну. Вчетвером мы пошли обедать в «Асторию». За сто­
лом Галинский высказал идею:
— А почему бы Жанне не попробовать себя в фоторе­
портаже? Она молодая, энергичная, общительная, у нее
хороший вкус...
Тарасов его активно поддержал. Ни мне, ни ей никог­
да не приходил в голову подобный план. Я тогда поду­
мал: с тем же основанием Галинский мог спросить, по­
чему бы ей не заняться вязанием платков или вышива­
нием гладью. Она никогда не держала в руках фотоаппа­
рат. Однако дома мы задумались: может, предложение

Судьба проказница, шалунья

271

Галинского не такое уж легкомысленное? К тому же луч­
шей и более реалистической программы у нас не было. И
решили: пусть попытается.
Мы купили в комиссионке за 25 рублей подержанный
аппарат «Зенит». Юра Моргулис показал, как его наво­
дить, как ставить выдержку, как строить кадр. Я догово­
рился в лужниковской многотиражке, что буду два раза
в месяц приносить хоккейное обозрение, а за это редак­
ция снабдит Жанну удостоверением, которое откроет ей
доступ на арены стадиона.
Первые результаты превзошли все ожидания. Один,
потом другой, потом третий снимок, сделанный Жан­
ной, появились в «Московской правде». Тогда она отпра­
вилась в журнал «Физкультура и спорт» к Тарасову, ко­
торый был там главным редактором:
— Николай Александрович, вы меня толкнули на этот
путь, вы и должны взять меня на работу.
— Принесите фотоочерк о каком-нибудь спортивном
герое, — вполне серьезно ответил Тарасов. — Если полу­
чится, считайте, что приняты.
Жанна выбрала героиню — первую в истории советс­
кого плавания олимпийскую чемпионку Галину Прозуменщикову. Очерк занял в журнале разворот. Тот номер
еще не вышел в свет, когда Жанна стала внештатным
фоторепортером ежемесячного журнала.
Теперь мы не расставались почти никогда. Она ездила
со мной на хоккей и футбол и трудилась у кромки поля.
Я сопровождал ее, когда она получала задания снимать
гимнастику или фигурное катание, и коротал время за
кулисами лужниковского Дворца.
Мир фотожурналистики — особый мир. В приличных
изданиях снимки оплачивались хорошо. Но количество
мест за этим столом яств ограниченно, и каждый захва­
тивший такое место бережет его от набегов посторонних.
Понятно, первые шаги Жанне помогли сделать мои свя­
зи. Однако это только полдела: благодаря связям сни­
мок, сделанный «чужаком», попадает не в корзину, а на
редакторский стол. Там все решает только качество. По
этой части ее работа была выше всяких похвал. Ее сним­
ки стали появляться в «Известиях», «Огоньке», «Неде­
ле», «Смене», в журналах, издаваемых АПН. Она настоль­

272

Евгений РУБИН

ко увлеклась новым для себя делом, что продолжала тру­
диться и тогда, когда до рождения нашего сына остава­
лось два месяца.
Зимой 1969 года работавший в южноамериканской ре­
дакции АПН Лева Костанян сообщил, что есть запрос
из Бразилии на фотографии о русской зиме и что АПН
оплатит их по пятерке за негатив. Жанна походила по
московским паркам и сделала десяток кадров, получила
в агентстве гонорар и забыла о них. И вдруг — звонок
Костаняна. Вот что он нам рассказал.
В АПН готовили традиционную выставку лучших фо­
тографий года. Из всех представленных должна быть выб­
рана одна: фото—эмблема вернисажа. Последнее слово в
выборе принадлежит генеральному директору агентства,
тогда это был Бурков. Но он отобранные отделом иллю­
страций забраковал и приказал принести все, что мож­
но в данный момент найти. Притащили несколько меш­
ков и завалили длинный стол в зале заседаний грудами
фотографий. Бурков брал снимок за снимком и раздра­
женно откидывал в сторону. Наконец его взгляд остано­
вился на одном.
— Да вот же он! — воскликнул Бурков. — Готовая
эмблема. И название есть: «Всюду новости».
Жанна сфотографировала на Суворовском бульваре
двух маленьких девочек. Они, в подпоясанных кушачка­
ми шубках, закутанные в платки, обутые в валенки,
шепчутся на фоне заснеженной садовой скамейки и по­
крытых толстым слоем снега газонов. Одна из девочек—
дочь нашего приятеля Натана Слезингера. Теперь она за­
мужем и живет в Бостоне.
Сказанное Бурковым вызвало ропот собравшихся. В
истории ежегодных выставок не бывало, чтсйбы фотогра­
фией года признавалась взятая у пришлого, не служаще­
го в «Новостях» репортера. Это был удар по престижу
агентства, гордившегося подбором своих знаменитых на
всю страну фотомастеров. Но начальник быстро прекра­
тил прения:
— Штатным наука — надо снимать лучше. Остано­
вимся на этом.
Снимок рядом с рецензиями на вернисаж обошел
десяток газет, в том числе «Известия» и «Литературку».

Судьба проказница, шалунья

273

Он занял половину пригласительного билета на выстав­
ку и всю стену при входе в зал, где эта выставка прохо­
дила. И везде пониже названия красовалось: «Фото Жан­
ны Морено». Сама она, кроме положенной пятерки, по­
лучила еще десятку в качестве премий.
Одновременно с ее первыми достижениями начался
мой головокружительный взлет. Вроде бы мои служебные
дела шли все хуже: из и.о. редактора отдела я превратился
в рядового сотрудника «Футбола-Хоккея». Зато моя жур­
налистская известность стремительно росла, я теперь не
знал отбоя от заказов. Из разных редакций звонили домой
и на работу с утра до вечера. Все требовали: «Напиши!»
Я стал повсюду желанным автором. Не проходило дня,
чтобы где-нибудь не напечатался. Мои статьи публикова­
ли десятки газет — от «Правды» и «Известий» до «Совет­
ской торговли» и «Челябинского рабочего», и десятки жур­
налов — от «Огонька» и «Советского Союза» до «Молодо­
го коммуниста» и «Дружбы» — ежемесячника Комитета
дружественных армий (кстати, платившего лучше всех).
Ко мне выстроилась очередь представителей изда­
тельств, желавших получить книги знаменитых спортсме­
нов в моей литературной записи. Так появились «Я смот­
рю хоккей» Бориса Майорова (в издательстве «Молодая
гвардия»), «Центральный круг» Валентина Иванова (в
издательстве «Физкультура и спорт»), «Записки вратаря»
Льва Яшина (в «Библиотеке «Огонька»).
Не прилагая никаких усилий, я проникал в издания,
никогда прежде не печатавшие материалов о спорте. К
таким относилась «Библиотека «Огонька», мы с Яши­
ным стали первопроходцами. Я еще не завершил работу
над книгой Майорова, когда получил предложение жур­
нала «Октябрь» дать туда отрывки, они появились в пяти
номерах. Впервые в истории советской печати пересек­
лись дороги спорта и толстого литературно-художествен­
ного журнала.
Тогда все это свалилось на меня как снег на голову. Я
долго не мог найти ответ на вопрос: чему обязан? Только
позже объяснил себе, в чем дело.
Члены семьи моей первой жены, населявшие пяти­
комнатную квартиру в доме у Красных ворот, в которой
жил и я, считали себя рафинированными интеллигента­

274

Евгений РУБИН

ми. Все были с университетским образованием — два
филолога, биолог, педагог, библиограф, юрист. К моей
профессии они относились со смесью снисходительнос­
ти и презрения как к занятию не для человека серьезно­
го. Так относится интеллектуал к поклоннику бульвар­
ного чтения, вроде «Библиотеки военныхприключений».
Если и удавалось мне работать дома, то в лучшем слу­
чае я пристраивался у кухонного стола, где кто-то мыл
посуду, кто-то болтал, кто-то играл с детьми.
Все круто изменилось, когда мы сошлись с Жанной.
Наш первый расход был сделан по ее настоянию — при­
обрели для меня пишущую машинку «Эрика» по совер­
шенно недоступной нам тогда цене. Где бы мы ни сели­
лись, Жанна выкраивала место для письменного стола.
На сдачу, оставшуюся после покупки квартиры за про­
данную брошь, она купила мебель не для столовой или
спальни, а финский кабинет с большим письменным
столом и роскошным креслом, в каких мне прежде ни­
когда не доводилось сидеть.
Годы в этом смысле ничего не изменили. Я и в Амери­
ке тружусь на безбрежном деревянном полотне письмен­
ного стола, где свободно разместились два компьютера,
принтер, телевизор и прочее, без чего можно обойтись,
но что создает человеку моей профессии добавочные удоб­
ства. Жанна позаботилась и о том, чтобы в кабинете была
чистота, и чтобы стены были убраны картинами, и чтобы
свет от ламп не раздражал резкостью и яркостью.
Сын мой, Евгений Рубин-младший, вырос в Амери­
ке. По-русски он говорит свободно, но читает с трудом.
Ему мои писания недоступны. Однако он воспитан мате­
рью в убеждении, что нет в мире ничего важнее, чем
труд отца. В его глазах я — великий мастер, и каждая
строчка, написанная мной, значительна и ценна. Сын
теперь женат. Его жена и ее родные не знают по-русски
ни единого слова. И тем не менее и сама Моника, и ее
родители, рядом с которыми мы с Жанной выглядим
неимущими, относятся ко мне с почтением. Главе се­
мейства приходится иногда общаться с выходцами из
России. Он в таких случаях не забывает сообщить, что
находится в родстве с «самим Евгением Рубиным». И все­
гда после этих встреч уверяет, что собеседник ответил:

Судьба проказница, шалунья

275

«Как же, знаю». Хотя я не убежден, что так оно и было
на самом деле.
В той, старой моей семье никого, в том числе и жену,
никогда не интересовало, что я там, примостившись не­
подалеку от газовой плиты, сочиняю. Жанна, едва мы
познакомились, стала моей постоянной первой читатель­
ницей. Я писал и воображал, как она оценивает напи­
санное, и старался, чтобы ей понравилось. Ничего не
изменилось с тех пор. По-прежнему я пишу, видя перед
собой единственного читателя и критика, и стараюсь зас­
лужить его похвалу.
В середине февраля 1978 года мы получили разреше­
ние на эмиграцию. Улетали из Москвы 8 марта. Все пос­
ледние дни и ночи вели нескончаемые разговоры с за­
полнявшими дом друзьями. Доминировала тема: как сло­
жится наша жизнь в Америке. Меня спрашивали:
— Что ты собираешься там делать?
В ответ я мямлил нечто неопределенное:
— Поглядим на месте... Может, лифтером устроюсь...
Может, в магазин — продукты из подвала на прилавки
носить... С голоду не помрем...
Жанна прерывала меня резко:
— То же делать будет, что здесь. Писать.
— Да кому там его писания нужны?
— Это твои не нужны. А его нужны, — со свойствен­
ной ей вообще резкостью отвечала она.
И вот ведь что самое удивительное: оказалась права.
У известного в 30-е годы поэта Иосифа Уткина есть
такие строчки:
Другой уют, другая крыша,
И тот же самый человек вдруг станет
на голову выше...

Это — про меня. Иногда, возвращаясь мысленно к
прожитому, я спрашиваю себя: а что было бы, если бы я
не совершил тех или иных ошибок? В частности, в пер­
вый раз женился бы на десять лет позже и на Жанне?
Нет, я не хотел бы избежать того, первого, брака. Все
познается в сравнении. Пока не появилась Жанна, я не
сомневался в том, что люблю свою жену и что счастлив
в браке. И лишь после встречи с ней понял, что пребы­
вал в заблуждении.

276

Евгений РУБИН

Жанна родилась и выросла в семье цирковых артис­
тов. «Семья Морено» писали о них в предвоенных афи­
шах. «Семья» — это Жаннины отец, мать и брат отца.
«Морено» — псевдоним, превращенный в фамилию, за­
писанную в паспортах родителей и метрических свиде­
тельствах детей. По цирковому амплуа семья Морено —
велофигуристы (кстати, все трое снимались в фильме
«Цирк» с Любовью Орловой, поставленном Григорием
Александровым). Однако еще перед войной отец Жанны
стал создателем первого в истории русского цирка атт­
ракциона «Мотогонки по вертикальной стене», и семья
пересела с велосипедов на мотоциклы. Они путешество­
вали по городам и весям страны с детьми и скарбом в
пульмановских вагонах, добирались до места назначе­
ния, ставили на площади «бочку» и давали дюжину се­
ансов в день, носясь по круглой стене на своих «харлеях»
без глушителей. На машине, управляемой отцом, воссе­
дал медвежонок.
Будущую жену, мать Жанны, Казимир Морено отыс­
кал в Тамбове и принял в свою труппу, когда той было
13 лет и она успела окончить четыре класса. Больше учить­
ся ей не пришлось. То ли из уважения к его грамотности,
то ли из-за разницы в возрасте, но она сохранила пре­
клонение перед мужем навсегда. Видно, отношение се­
мьи к кормильцу Жанна впитала с молоком матери. И
таким же молоком вскормила сына.
Пока наша связь не была узаконена свидетельством о
браке, мое окружение, даже люди старшего поколения
вроде Филатова и Тарасова, ее поощряло. Жанну прини­
мали как свою. Если я спешил на свидание, для началь­
ства это было уважительной причиной моего раннего
ухода с работы. Каждый готов был при малейшей воз­
можности дать нам приют и ночлег. Коллеги предлагали
в своих редакциях сделанные ею снимки.
Постепенное охлаждение — не всех, а самых близких
— началось, когда стало ясно, что происходящее — не
очередная любовная интрижка приятеля. Я перестал быть
завсегдатаем застолий в Доме журналиста. Я не задержи­
вался допоздна в редакции без крайней нужды. Меня на­
чали забывать официантки в «Севане» и уборщицы в пель-

Судьба проказница, шшунья

277

менной в проезде Серова. Я всегда спешил домой, к
Жанне.
Это было похоже на ревность — чувство, которое не
способствует симпатии к разлучнику или разлучнице.
Внешне охлаждение никак не проявлялось. Но меня пе­
рестали спрашивать, как там Жанна, скоро ли мы уст­
роим общее сборище, а когда я предлагал вместо «Сева­
на» ехать к нам, ссылались на отдаленность нашего жи­
лья от центра.
Во всем этом я ощущал подозрительность по отноше­
нию к ней и терялся в догадках: в чем можно ее заподоз­
рить? Не в корысти же: интересная, пользующаяся успе­
хом молодая женщина променяла почти такого же моло­
дого мужа, многообещающего ученого-физика, на обре­
мененного двумя детьми, не слишком обеспеченного
человека среднего возраста и устроенную, спокойную
жизнь — на бесквартирную, исполненную хлопот и ли­
шенную уверенности в завтрашнем дне.
Но, видно, так уж устроен человек XX века, или,
может быть, вернее сказать — человек, выросший в об­
ществе, в котором мы жили: он не хочет верить в чисто­
ту побуждений, ему легче сказать себе, что поступками
ближнего руководят меркантильность, хитрость, эгоизм.
Эта истина открылась мне накануне нашего отъезда в
эмиграцию. В разгар шумных многолюдных проводов Толя
Пинчук шепнул, что ему надо поговорить со мной на­
едине. Мы сели в его «Жигули», и он — наверно, из
опасения, что нас могут подслушать, — включил мотор.
— Ты делаешь роковую, непоправимую ошибку, уез­
жая с Жанной, — сказал он. — Это не только мое мне­
ние. Просто другие не могут себя заставить открыть тебе
правду. Ты ей нужен потому, что ты еврей. Ты для нее
средство передвижения. Без тебя ей не попасть в Амери­
ку. А там ты ей зачем? Там она себе поищет богатого
американца.
Что я мог на это ответить? Я даже не обиделся. Мы с
Пинчуком дружили 20 лет. Эпиграфом к его жизнеопи­
санию могло бы послужить название рассказа Владими­
ра Войновича «Хочу быть честным». Ради того, чтобы
потом не упрекать себя в сокрытии правды, он готов
был пожертвовать моим душевным равновесием: ведь в

278

Евгений РУБИН

момент нашего разговора путей к отступлению у меня
уже не было. Но я остался спокоен. Моя уверенность в
Жанне была непоколебима.
Мы живем в Америке третье десятилетие. И что ни
день я открываю в своей жене новое. Первые месяцы мы
перебивались на нищенское пособие еврейской благо­
творительной организации. Потом мне начали платить
крошечный гонорар на «Радио Свобода». Потом мы с
двумя новыми эмигрантами открыли газету, в которой
не зарабатывали ни гроша. Избалованная, забывшая о
нужде Жанна гнула спину сначала в ювелирной мастер­
ской, составляя цепочки, затем — на фабрике, завязы­
вая узлы на галстуках и получая два доллара в час. В газе­
те, которую мы создали, она выклеивала полосы и заве­
довала отделом рекламы. И всегда на ее плечах были за­
боты о доме и сыне.
Она уговорила владельца дома, в котором мы посели­
лись, снизить нам квартплату за то, что сама сделает в
квартире ремонт. И во всех трех комнатах, кухне и кори­
доре собственноручно выкрасила стены и потолки, и
вымыла полы, и выдраила до блеска дверные ручки.
Взвалив на себя этот груз, который согнул бы и муж­
ские плечи, она еще выкраивала время шить себе туале­
ты. Овладела этим искусством в эмиграции самоучкой и
достигла высшего мастерства, умеет шить все — от неза­
тейливого фартука до модного демисезонного пальто.
В Америке медицинское обслуживание дорого. Меди­
цинское страхование тоже. Много лет ни то, ни другое
было нам не по карману. Я помню все случаи, когда мы
обращались к помощи врачей.
Однажды поднялась до опасной отметки температура
у маленького сына. Другой раз он вывихнул лодыжку,
играя в баскетбол. Пришлось нам в Нью-Йорке лечить
зубы, заказывать очки. Вот и все. Нет, другие недуги не
обходили нас стороной, но врачует нас Жанна. Она об­
завелась книгами по народной медицине, травами, ви­
таминами, настойками. И лечит себя и нас, манипули­
руя ими уверенно и умело. А еще оказалось, что у нее так
называемые «электрические руки» — она умеет переда­
вать ими энергию, которая выгоняет из нас радикулиты,
гаймориты и прочие простуды.

Судьба проказница, шалунья

279

В 96 году мы купили маленький летний домик в ста
километрах от Нью-Йорка на берегу Атлантического оке­
ана. Жанна выкрасила его стены, починила крышу, по­
садила цветы, прорыла арыки для стока воды. Мне она
отвела в дачной жизни роль добытчика. Устав от сиденья
за письменным столом, я беру удочки и ловлю похожую
на российских пескарей рыбешку либо с берега, либо с
моторной лодки. Рыбу эту по-настоящему любит наша
собака, красавец-лабрадор по имени Мойша.
Средний американец ежедневно достает из своего
почтового ящика не менее десятка конвертов. Все расче­
ты — за квартиру, свет, отопление, телефон, купленную
машину — по кредитным картам происходят по почте.
Любая просрочка чревата штрафом. В груде конвертов
бесконечные напоминания об этих платах, предложения
льгот при выборе страховой и телефонной компании,
при подписке на газеты и журналы. Состоятельные люди,
чтобы не утонуть в этом море бумаг, держат секретарей.
У меня — бесплатный — Жанна. За двадцать лет я ни
разу не выписал банковского чека. Она делает эту уны­
лую, иссушающую душу работу безропотно и аккуратно.
Я не большой поклонник выходов в гости или в рес­
торан. Но когда эти выходы совершаются, Жанна напо­
минает мне ту девочку, которую я впервые увидел у две­
рей кадровички «Советского спорта», — с розовыми мин­
далевидной формы ногтями, в нарядах, словно их шил
для нее Армани, благоухающая и красивая. И я сам в эти
часы не верю, что она утром красила скамейки на терра­
се и копалась в земле.
И не только выходы в свет пробуждают во мне воспо­
минания о той девочке. Так же как тридцать пять лет на­
зад, у меня начинает кружиться голова, когда я смотрю
на ее длинные стройные ноги. Так же как тогда, у меня
пересыхает во рту, когда она появляется на пляже в от­
крытом купальнике.
И сам я, в свои без малого семьдесят, чувствую себя
рядом с ней молодым и способным на безрассудные по­
ступки.

Глава 7
Т Е А Т Р АБСУРДА
На сцене и за кулисами
Долгий, громкий, резкий звонок, наподобие школь­
ного, служил сигналом: всей редакции приказано со­
браться в конференц-зале. К таким звонкам привыкли.
Собрание-экспромт могло быть посвящено чему угодно.
То ли готов проект резолюции профсоюзного собрания
и надо его принять, то ли требуется одобрить решение
очередного пленума ЦК, то ли предложат записываться
желающим получить продуктовые наборы к Новому году.
Народ, как обычно по зову звонка, потянулся вниз,
в зал. Однако на этот раз сбор всех частей был объявлен
по иному поводу — предстоял «стихийный митинг». Сек­
ретарь партбюро дождался, когда все расселись, и про­
изнес:
— Товарищи, есть проект письма коллектива редак­
ции и издательства газеты «Советский спорт» в ЦК КПСС.
Сейчас я его оглашу. А потом, если не будет поправок и
дополнений, каждый подойдет к моему столу и поставит
под письмом свою подпись.
Затем оратор раскрыл папку с единственным листком
бумаги и приступил к чтению. В соответствии с текстом
наш дружный коллектив единодушно клеймил позором
академика Сахарова, предающего интересы родины и
действующего на руку ее врагам. Заканчивалась резолю­
ция требованием, точный смысл которого я за давностью
лет не помню. Мы требовали то ли выдворить Сахарова
из страны, то ли изолировать, то ли еще каким-то обра­
зом избавить от него советское общество.
Поправок и уточнений не было. У председательского
стола выстроилась длинная очередь. Подписавший пере­

Театр абсурда

281

давал ручку следующему и шел к выходу. У двери стоял
член партбюро Юрий Константинович Бондарь и спра­
шивал у выходящего:
— Подписал?
Получив утвердительный ответ, Бондарь выпускал
исполнившего свой гражданский долг на волю. А тот,
поскольку было обеденное время, сворачивал в столо­
вую, которая была здесь же, на первом этаже.
Мне не надо было заглядывать в глаза своим сослу­
живцам, чтобы определить настроение каждого стояще­
го в очереди. Я знал наперечет всех, кто выполнял эту
процедуру с радостью, близкой к восторгу. Таких было
полдюжины. Их настроение было продиктовано не столько
возможностью пригвоздить Сахарова к позорному стол­
бу, сколько нетерпеливым желанием лишний раз проде­
монстрировать на публике свое духовное единство с
партией. Они торопились поставить свои подписи в са­
мом верху листа.
Для прочих это было выполнением формальности —
неприятной, но от которой не отвертишься. Ход их мыс­
лей был примерно таков: отказ от подписи все равно
стал бы гласом вопиющего в пустыне, зато принесет мне
и моей семье неприятности, масштаб которых непредс­
казуем, а моя подпись ничего не изменит — их и без
моей миллионы.
Я пристроился в хвосте очереди и немного в стороне
и внимательно следил за Бондарем. Наконец дождался,
когда кто-то вовлек его в деловой разговор, и он осла­
бил бдительность. Мое сердце забилось учащенно, ладо­
ни вспотели. Я даже на секунду присел на стул, но заста­
вил себя подняться и пошел к двери.
— Подписал? — рассеянно спросил Бондарь.
Я молча кивнул и вышел. В висках у меня стучало.
До самого конца рабочего дня я ждал, не придет ли
кто-нибудь из партбюро с листом, заполненным закорюч­
ками, чтобы спросить, какая из них моя. Естественно,
никто не пришел. Мой маневр остался незамеченным.
Я прекрасно понимал, что совершил поступок не
столько героический, сколько жалкий, про какие гово­
рят: «Показал дулю в кармане». Смелые люди шли на

282

Евгений РУБИН

Красную или Пушкинскую площадь и там выражали свое
отношение к Сахарову и его единомышленникам гро­
могласно. Только такая форма протеста имела смысл. То,
что сделал я, и не было протестом против травли вели­
кого человека — о моем поведении все равно так никто
и не узнает. И выручило меня то, что я, скорей всего,
оказался одиночкой. Будь нас несколько, это вызвало бы
подозрение и виновников все равно бы замели. Не знаю,
как я действовал бы и что говорил, если бы считал это
предприятие очень уж рискованным.
И все же некоторое удовлетворение я испытывал. Я
представлял себе, как долго и беспощадно терзал бы себя,
поставив подпись.
Однако я вспомнил митинг в «Советском спорте» не
для того, чтобы спустя десятилетия покопаться в своих
переживаниях 30-летней давности. Если бы человеку со
стороны, не знакомому с тогдашними нравами и обыча­
ями, было доступно увидеть изнанку происшедшего в те
полчаса, он отнесся бы к этому, как к сцене из спектак­
ля. Скорей всего, трагикомического, поставленного по
мотивам произведений Оруэлла. Поставленного скверным
режиссером и исполненного никудышными актерами.
Сами участники не замечали искусственности того,
что делали. Они к таким спектаклям притерпелись. Этот
театр абсурда заполнял их жизнь с утра до вечера.
Заняв место в метро или троллейбусе, который вез
меня на службу, я раскрывал газету и первым делом на­
талкивался на заметки о таких вот «стихийных митин­
гах», о «едином порыве», который охватывал их участ­
ников, о высказываниях «скромных тружеников», их
«справедливых требованиях».
Дальше шли статьи о передовиках-животноводах, пе­
ревыполнивших свои социалистические обязательства. А
первое, что бросалось мне в глаза при выходе из метро
«Площадь Ногина», — километровая очередь у магазина
«Колбасы».
Едва ли не все, кому удавалось занять в городском
транспорте сидячее место, вооружались газетами. И про­
бегали глазами по заголовкам. Каждый сознавал, насколь­
ко стихийными были собрания в учреждениях, насколь­
ко един порыв собравшихся, какова цена утверждениям

Театр абсурда

283

о перевыполненных обязательствах тружеников села. Это
сознавали и авторы статей, и приказавшие их написать,
и читатели. И каждый понимал, что ложь, содержащаяся
в них, — ни для кого не секрет. Но все относились к этой
лжи как к некоему обязательному условию игры, а к
себе — как к исполнителям в ней тех или иных ролей.
Судя по естественности выражения лиц читателей, они
даже мысленно не улыбались. Над чем смеяться, если
так положено?
Я, родившийся и выросший в этой среде обитания,
как и все, привык к ее аномалиям, и они — так, по
крайней мере, казалось мне самому — не вызывали во
мне ни протеста, ни раздражения. Хотя по роду службы,
сперва в районной газете, потом в «Советском спорте»,
мне приходилось иногда выступать не только простым
статистом этого театра абсурда. Бывало, мне поручалось
в его спектаклях произнести: «Кушать подано». Но и к
этому я относился как к чему-то само собой разумеюще­
муся и неизбежному.
Особенно мне почему-то врезалась в память кампа­
ния, которую вела газета в начале 60-х годов. Своей чу­
довищной бессмысленностью она выделялась даже на
фоне тех лет. Просуществовала она около года, после чего
умерла и была забыта. Возможно, кроме меня, о ней те­
перь вообще никто не помнит. Называлась она лаконич­
но: «1+2».
Такого рода кампании, связанные со спортом, рож­
дались где-то в недрах ВЦСПС или ВЛКСМ. Их изобре­
татели докладывали свою идею руководству этими орга­
низациями, получив одобрение, придумывали название,
служившее одновременно лозунгом, и находили иници­
атора движения — комсомольскую ячейку передового
завода, фабрики, совхоза. Потом на бюро ЦК утвержда­
ли лозунг и приказывали средствам массовой информа­
ции «подхватить почин».
Формула «1+2» подразумевала, что каждый мастер
спорта предприятия-инициатора обязуется подготовить
двух атлетов такого же класса. Человеку, имеющему не­
которое понятие о спорте, не надо говорить, что атлет,
выполнивший норму мастера спорта в индивидуальных
видах, способен занять довольно высокое место на со-

284

Евгений РУБИН

ревнованиях мирового масштаба. Он занимается этим
делом с детства, под руководством специалистов, тре­
нируется ежедневно, ездит на сборы. И вот он вдруг бе­
рется за нерешаемую задачу — вырастить двух мастеров
спорта.
Но ни один облаченный ученым званием сотрудник
института, связанного со спортом, не посмел возразить
ни слова против кампании «1+2», а мы, газетчики, при­
нялись за распространение передового опыта, которого
не было и быть не могло. И я, заместитель редактора
отдела спортивных игр, заказывал и правил статьи на
эту тему и просил корреспондентов в республиках выяв­
лять отстающих. От отдела требовалась продукция, и от­
дел выдавал ее на-гора.
И сколько еще было на моем журналистском веку та­
ких вот всенародных движений!
Пожалуй, неправильно сказать, что мы — мои дру­
зья, с которыми не надо было кривить душой, и я —
были совсем уж безучастны ко всему этому. Вечером на
кухне за бутылкой водки мы часами упражнялись в ост­
роумии по поводу бесконечных починов. Но утром явля­
лись в редакцию и становились их глашатаями. А один из
нас, гораздый на выдумки Миша Марин, забрасывал
редакцию предложениями, как повернуть лозунг кампа­
нии, чтобы он выглядел реалистичней. Ни одно из таких
его предложений не прошло. Кто бы ни занимал пост
главного редактора, резолюция была одинаковая: не муд­
ри, а выполняй указание!
Редактор еженедельника «Футбол — Хоккей» Лев Фи­
латов, мой начальник в последние семь лет перед эмигра­
цией, был не только превосходным журналистом, но и
умелым руководителем. Он обладал редким искусством
обходить подводные камни и рифы в виде нагоняев и
выговоров за недостаточное внимание к «инициативам»
и «начинаниям» в футболе и хоккее. Не будучи ни дема­
гогом, ни членом различных бюро и комитетов, он по­
лучил орден «Знак Почета» и звание «Заслуженный ра­
ботник культуры».
В еженедельнике было 16 страниц, таких миниатюр­
ных, будто их вырвали из школьной тетради. А в круг
обязательных тем издания входили чемпионаты страны

Театр абсурда

285

по обоим видам спорта, жизнь сборных команд, обзор
событий в ведущих футбольных державах мира и еще
многое другое. Шла постоянная борьба между сотрудни­
ками за место. Проблемы партийного руководства хокке­
ем и жизни сельских футбольных команд не рефериро­
вал, понятно, никто: нас, кроме Филатова и его замес­
тителя Геннадия Радчука, было всего трое. И статьи об
этом вечно вытеснялись более животрепещущими, а глав­
ное, интересующими читателя. Да и писать на эти темы
никто не хотел и придумывал любые причины, чтобы
отказаться. А наш мягкотелый редактор находил эти при­
чины уважительными. Начальство пеняло ему на забве­
ние важнейших проблем, пока он не нашел выход, про­
стой и мудрый.
Филатов, как многие интеллигенты, питал слабость к
обойденным судьбой и обездоленным. В его кабинет по­
стоянно заходили поделиться своими горестями неуст­
роенные журналисты, одинокие стареющие машинист­
ки, засидевшиеся в девушках секретарши. Так появился
у нас выпускник факультета журналистики Минского
университета Виктор Асаулов. Он жил в Москве без про­
писки, снимал какую-то конуру за городом, ходил в
пиджачке с протертыми на локтях рукавами. Филатов
давал ему мелкие поручения, и гонорары за их выполне­
ние спасали Асаулова от голода.
Но Витя только выглядел слабым и простодушным.
Довольно скоро ему удалось запастись какими-то хода­
тайствами и прописаться. У нас как раз освободилось
место. Филатов его немедленно взял и превратил в гро­
моотвод, избавивший «Футбол —Хоккей» от молний, ко­
торые время от времени сверкали над нашими, и в первую
очередь самого Филатова, головами.
За Витей были закреплены две страницы каждого но­
мера. В начале недели он получал командировочное удо­
стоверение и отправлялся на поиски материалов, кото­
рые — как все заранее знали — предназначены не для
читателя, а для отдела пропаганды ЦК КПСС. Он, на­
пример, ехал в Донецк и за день до выпуска номера при­
возил интервью, данное первым секретарем обкома
партии о том, как вверенное ему учреждение осуществ­
ляет руководство массовым футболом области. Филатов

286

Евгений РУБИН

подолгу просиживал над материалом, чтобы придать ему
удобочитаемый вид. Интервью публиковалось. Все были
довольны: тема «Партия и футбол», говоря на редакци­
онном языке, «закрыта».
В следующий понедельник Асаулов ехал в районный
центр Краснодарского края и возвращался с очерком о
турнире детских уличных команд. Его, этот турнир, Витя
сам успевал организовать и никогда не знал точно, до­
ведено ли состязание сельской детворы до конца или
прекратилось в день отъезда нашего корреспондента.
Так «закрывались» требуемые руководством темы, и
Филатов бьш всегда готов, как щитом, укрыться творе­
ниями Виктора Асаулова.
Кстати, и сам Виктор не остался внакладе. Его заме­
тили наверху, ввели как общественника в состав руко­
водства профсоюзным спортом, и он стал довольно час­
то выезжать за границу с командами профсоюзных об­
ществ. Словом, во всенародном театре абсурда его выде­
лили из толпы статистов.
Уехав из России, я потерял Асаулова из виду. Верю,
что он сделал карьеру если не на ниве спортивной жур­
налистики, то на ниве профсоюзного движения. Не удив­
люсь, если теперь он преуспевает в частном секторе. Это
было бы естественно. Человек он практичный, смекали­
стый и неленивый.
Уже после того, как появился у нас Асаулов, в еже­
недельник прислали практиканта из МГУ Юру Цыбанева. Этот 22-летний молодой человек был полной проти­
воположностью внешне простоватому Виктору — начи­
танный, владеющий французским, умеющий изящно
изложить мысль. Одним своим качеством Юра напоми­
нал мне себя в его возрасте: он был страстным поклон­
ником футбола и хоккея.
Цыбанев заканчивал университет, и его наперебой
приглашали к себе заведующие многими отделами. Осо­
бенно усердствовал редактор международного отдела
Семен Близнюк. Он обещал Юре заграничные поездки и
при первой возможности — пост своего заместителя. Но
Цыбанев был глух к уговорам. Он давно лелеял мечту
работать под началом Филатова, которого боготворил и
которому стремился подражать. Однако у нас все вакан-

Театр абсурда

287

сии были заполнены. Юра терпеливо ждал. И дождался.
Как только освободилось мое место, его взяли.
Но еще до этого Юрин отец пригласил Филатова на
семейный обед. Оказалось, что не только Юра, но и
Цыбанев-старший, и его жена — давние почитатели на­
шего шефа. Филатов не сделал секрета из этого пригла­
шения. Вернулся он с обеда в отличном настроении. И
хотя не объяснял причину, мы о ней догадались. «Фут­
бол — Хоккей» отныне был обречен на светлое будущее.
Должность Юриного папаши называлась так: «Руководи­
тель группы помощников секретаря и члена Политбюро
ЦК КПСС тов. Суслова».
Естественно, из своего эмигрантского далека я не мог
следить за жизнью еженедельника, но знаю, что Филатов
проработал в нем до ухода на пенсию и проводили его на
заслуженный отдых с почетом. Его сменил знаменитый
футболист Виктор Понедельник. Но тот мог и сам за себя
постоять: он был женат на дочери председателя Совета
министров РСФСР Соломенцева.
Было начало 70-х годов, когда я ощутил в себе внут­
реннюю перемену. С каждым днем для меня становилось
все большей пыткой делать то, чем я спокойно занимал­
ся десятки лет: ходить на работу, где надо было постоян­
но играть кем-то придуманную роль,, сидеть на собрани­
ях, где и ораторы, и слушатели знали, что, произнося
речи, голосуя, кого-то поддерживая и кого-то клеймя,
втирают друг другу очки, выслушивать указания, в ра­
зумность которых не верили ни те, кто эти указания да­
вал, ни те, кому они адресовались. Из таких составляю­
щих складывались рабочие дни, недели и месяцы. Спря­
таться от всего этого нельзя было и дома.

О хлебе насущном
Жена Геннадия Радчука, заместителя Филатова, стра­
дала какой-то тяжелой хронической болезнью, и потому
сам он был постоянно озабочен поисками дефицитных
лекарств и диетических продуктов для нее и просто про­
дуктов для прокорма дошкольника-сына. Обстоятельства

288

Евгений РУБИН

сделали Гену крупным специалистом по добыванию вся­
ческого дефицита.
Однажды после нескольких выходных по случаю
7 Ноября мы сидели в его кабинете и делились впечатле­
ниями от дней безделья. Радчук рассказал о самом ярком.
Ему удалось получить спецзаказ на мясокомбинате име­
ни Микояна. Наборы были готовые и упакованные в ко­
робки. Выдававший их человек сообщил, что обладатель
талона на набор может приобрести еще по килограмму
говяжьих сосисок и докторской колбасы. Радчук сначала
отказался: ни то ни другое для праздничного стола, ко­
торый он собирался накрыть вечером для гостей, не го­
дилось. Однако все-таки купил.
— Утром Седьмого ноября мы с сыном решили на
завтрак попробовать по сосиске, — рассказывал он. — И
не могли остановиться. Ничего вкуснее я в жизни не ел.
Позвонил знакомому, который устроил мне поход на
комбинат, и он объяснил: оказывается, эти сосиски и
колбасу делают из хорошего мяса и не добавляют всякой
дряни. Идут эти продукты в кремлевскую столовую, в
стол заказов при Доме правительства и в буфеты для
членов коллегий министерств. Срок хранения — две не­
дели. Вышел срок — и непроданное развозят по опреде­
ленным магазинам. Так что случайно и простому люду
эта райская пища может перепасть.
Сотрудников «Советского спорта» тоже трижды в год
баловали заказами — к Новому году, 1 Мая и 7 Ноября.
Секретарши отделов заранее составляли списки. Записы­
вались все без исключения. Накануне праздника звонок
собирал нас в зале. К председательскому столу подходил
глава месткома и объявлял всегда одно и то же:
— Товарищи! Наборы получены и сейчас будут роз­
даны. Но их меньше, чем записавшихся. Как поступить,
решать вам. Либо устроим лотерею, либо вы объедини­
тесь в четверки, и каждая получит набор, который вы
полюбовно разделите.
Делить предстояло одну селедку, полкилограмма вен­
герской колбасы салями, половину копченого палтуса,
а также консервные банки с болгарской баклажанной
икрой, фаршированным перцем, сайрой и тресковой
печенью.

Театр абсурда

289

Некоторые, в том числе я, сразу покидали зал, доб­
ровольно сдаваясь в борьбе за четверть набора. Большин­
ство оставалось, надеясь на удачный поворот колеса фор­
туны.
В общем, получать и те царские наборы, что достава­
лись Радчуку в компании избранных, и те жалкие подач­
ки, которые кидал Всесоюзный спорткомитет своей га­
зете, было одинаково унизительно. Но, как говорится,
голод — не тетка. Конечно, «голод» — слишком сильное
слово, московский служивый люд не голодал, но про­
дуктовые проблемы занимали слишком много места в
жизни рядового человека. А тут яства с барского стола
сами идут в руки. Соблазн велик...
Я не обладал искусством Радчука заводить связи с зав­
магами. По утрам я, отведя сына в детский сад, обходил
несколько магазинов из стекла и бетона, выросших на
нашей улице-новостройке. Два имели одинаковое назва­
ние — «Гастроном», третий назывался «Овощи—фрукты».
Этот третий я обычно миновал. В нем торговали об­
росшей комьями земли картошкой, вялой капустой, реп­
чатым луком, похожим на смазочное масло повидлом и
ржавыми банками с молдавским борщом. В нем всегда
было холодно и пусто. Подходы к нему оживали лишь в
июне. В эту пору у его дверей появлялись три бабки —
жительницы соседней деревни Тропарево, от которой
получил свое имя наш микрорайон. Деревня умирала. На
ее месте планировалось построить какое-то научное уч­
реждение, и крестьян переселяли в городские дома. Баб­
ки, видно, ждали своей очереди. А пока они июньскими
утрами рассаживались на асфальте у магазина, расстила­
ли перед собой старые газеты и раскладывали на них
пучки молодой редиски, зеленого лука, укропа и салата
со своих приусадебных участков. Около них толпился на­
род. В магазин не'заходил никто.
Ну чем не театр абсурда — торговое предприятие с
дирекцией, штатом продавцов, кассиров и товароведов
не могло конкурировать с тремя нищими старухами из
разваливающихся изб деревни Тропарево.
Моей целью было поспеть в ближайший гастроном к
моменту открытия. У его двери уже собиралась прилич10—3734

290

Евгений РУБИН

ная толпа. Администратор отпирал замок изнутри, и мы,
толкая друг друга, мчались в мясной отдел. Считалось,
что утром там еще можно застать съедобное мясо. Иногда
мне удавалось занять очередь в первой десятке. Опередить
всех и встать у прилавка первой всегда почему-то умуд­
рялась представительница слабого пола.
Появлялась продавщица в перчатках с отрезанными
пальцами и не знавшем, что такое стирка, переднике. Ее
сопровождал мужчина в таком же фартуке. Он нес боль­
шой поднос, на котором лежали куски нарубленного
мороженого мяса. Стоявшая в очереди первой указывала
на лучший кусок. Продавщица кидала его на весы и по­
сыпала сверху горкой костей. Дальше шел диалог, повто­
рявшийся с завидным постоянством.
— Зачем же вы мне кости кладете? — унылым голосом
спрашивала покупательница, заранее знавшая ответ:
— Мяса без костей не бывает. Куда же их девать? Сама
я их буду есть, что ли? Тридцать процентов костей по
норме положено.
— Так тут больше. И они голые совсем.
В этот момент к разговору обязательно присоединялся
кто-нибудь из стоявших неподалеку:
— Ишь какая нашлась — костей не желает! Пусть либо
берет что дают, либо уходит. Только работать мешает.
Говоривший это никуда не спешил. Просто он очень
хотел угодить продавщице и получить в награду за ло­
яльность чуть меньшую горку костей. Впрочем, этот но­
мер не проходил. Продавщица в защите не нуждалась. Сила
была на ее стороне.
Время от времени монотонное движение очереди зас­
топоривалось. Случалось это тогда, когда на подносе ос­
тавались последние куски, самые, понятно, непригляд­
ные. Тот или та, чья очередь подошла в этот момент,
жалобно просил:
— Девушка, пусть рубщик вынесет новую партию.
— Не вынесет, пока эту не раскупят, — коротко и
ясно бросала охрипшим от холода голосом продавщица,
которой меньше всего подходило слово «девушка».
— Но тут же одни жилы, — робко возражала покупа­
тельница. Однако, поняв несостоятельность своих притя­

Театр абсурда

291

заний, обращалась к толпе: — Граждане, я свою очередь
пропускаю.
После некоторого общего замешательства находился
кто-то, обычно мужчина, стоявший в самом хвосте и,
видно, спешивший на работу. Всеми отвергнутый кусок
доставался ему. Только тогда продавщица выкрикивала:
— Гриша, выноси! — И на прилавке появлялся но­
вый поднос, на котором скрещивались ревнивые взгля­
ды претендентов.
От этих утренних мытарств меня избавил Радчук. Од­
нажды он сказал:
— Магазин «Мясо» на Ильинском бульваре знаешь?
Там есть служебный вход со двора. Спустишься в подвал,
спросишь Костю и скажешь ему, что ты из «Советского
спорта».
Так я познакомился с рубщиком мяса Костей. Я пред­
ставился, он вежливо протянул руку для пожатия, снял с
полки огромный кусок мякоти, острым, как бритва, но­
жом отрезал от него порцию и повертел ею передо мной:
— Годится?
«Еще бы!» — мысленно воскликнул я и кивнул голо­
вой. Костя бросил ее на весы, сделал какие-то вычисле­
ния на листе оберточной бумаги и назвал цену.
— Куда платить? В кассу?
— Мне. Когда понадобится, заходите еще. Я здесь всегда.
Я дал пятерку. Он аккуратно отсчитал сдачу, не взяв
сверх установленной цены — 2 рубля за килограмм — ни
копейки. «Наверняка — болельщик, — подумал я. — Бес­
корыстно помогает «Советскому спорту».
Уходил я через общий зал. Там была давка. Чтобы про­
бить себе путь к выходу, пришлось поработать локтями.
Обдумывая план следующего визита, я решил, что
для укрепления дружественных связей с Костей следует
пробудить в нем интерес к моей персоне. Пока он отре­
зал мне новый кусок, я предложил устроить ему под­
писку на наш еженедельник, которая была еще боль­
шим дефицитом, чем мясо. Открытой подписки не су­
ществовало вообще, но каждому г сотрудников выда­
валось по полусотне подписных квитанций для постоян­
ных и наиболее уважаемых авторов.

292

Евгений РУБИН

— Да я получаю, — просто ответил Костя. — Если у
тебя будут с этим проблемы, скажи — я могу достать
сколько угодно.
В другой раз я попытался соблазнить его билетом на
матч звезд НХЛ со сборной СССР. Ответ был тот же:
—- У меня пропуск в служебную ложу на все игры.
Однажды, спустившись в подвал, я с ужасом обнару­
жил, что на месте Косте стоит кто-то другой, вооружен­
ный Костиным топором, и рубит мясо. Но я напрасно
пал духом.
— Вы к Косте? — заметив мою растерянность, спро­
сил проходивший мимо мужчина. Костя как-то сообщил
мне, что это директор. Я узнавал его по никогда не сни­
маемой пыжиковой ушанке и старался не попадаться ему
на глаза, чтобы не бьггь изгнанным из этого рая. — Костя
здесь больше не работает. А мясо вам отпустит он. —Ди­
ректор указал пальцем на парня с топором.
С тех пор я стал ходить к этому парню, имени которо­
го так и не выяснил. Был он так же пунктуален при под­
счете цены и выдаче сдачи, как Костя. Как-то он попро­
сил меня:
—Ваши корреспонденты часто бывают за границей. Мне
нужны джинсы. Возьму за любые деньги. Но ношу я только
«Рэнглер». (Естественно, парень сказал «Вранглер».)
Я терялся в догадках: не за красивые же глаза они
продают мне это сказочное парное мясо без костей и не
берут ни гроша сверх государственной цены. Мое недо­
умение развеял всезнающий Радчук:
— Не твои рублевые подачки им нужны, а ты. Боль­
ше, чем они тебе. Обвешивают они там, наверху, в об­
щем зале. Но там публика платит в кассу. А им требуется
превратить излишек мяса в наличные. Они и продают тебе
то, что украли наверху, и навар делят.
У Жанны был знакомый по имени Юра, он работал
на складе специализированного магазина польских ку­
хонных гарнитуров у Покровских ворот. Удобные, ком­
пактные и дешевые, они были голубой мечтой каждого
новосела. Чтобы купить гарнитур честным путем, надо
было записаться в очередь, оставить домашний адрес и
ждать открытки из магазина. Срок ожидания — от года
до двух.

Театр абсурда

293

Юра встретил нас приветливо.
— Ну наконец ты себе кухню покупаешь, — обратил­
ся он к Жанне. — А то все о приятелях печешься. Как я
тебе завидую — в собственной квартире жить будешь. Моято семья в подвале ютится.
— Ты бы скопил денег и тоже купил себе коопера­
тивную квартиру, — наивно посоветовала Жанна, — не
так уже это и дорого.
— Денег у меня хватит весь наш дом купить, — пе­
чально усмехнулся Юра. — Да нельзя мне. У меня ведь
зарплата восемьдесят рублей.
Мы уплатили в кассу 120 рублей, вручили Юре три­
дцатку и на другой день привезли домой на грузовом такси
гарнитур, который до отъезда в эмиграцию верой и прав­
дой служил нам, а после — да, кажется, и сейчас еще
служит — Жанниным родственникам.
В Нью-Йорке возобновилась моя дружба с Романом
Кацнельсоном, который эмигрировал на два года позже
меня. В Москве он работал директором кафе «Молодеж­
ное» на нынешней Тверской. Некогда оно было прибе­
жищем «шестидесятников» — так называлось движение
молодых либералов, рожденное хрущевской «оттепелью».
В кафе читали свои стихи молодые тогда Белла Ахмаду­
лина, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко. Там
выступали джазовые солисты и ансамбли, в том числе
до сих пор существующий джаз-рок «Арсенал» во главе с
замечательным саксофонистом Алексеем Козловым.
Но Роман тех дней не застал. В его время это кафе не
отличалось от других подобных предприятий обществен­
ного питания.
Рому всегда окружали приятели — известные спорт­
смены. Он сорил деньгами, менял автомобили, носился
на них с недозволенной скоростью по центру города,
уверенный, что, в случае чего, ему с поклоном вернут
водительские права, отобранные милицией. На черно­
морских курортах он жил в гостиницах, куда простых
смертных на порог не пускали.
Меня всегда подмывало спросить у него об источни­
ках этого великолепия. Но в Москве такой вопрос был
бы бестактен. А в эмиграции я его задал.

294

Евгений РУБИН

— Ты небось думаешь, что я посетителей обкрады­
вал? — ответил он вопросом на вопрос. — Ошибаешься.
Да я, если бы и хотел, не мог. Ни деньгами, ни продук­
тами я не ведал. На то были материально ответственные
лица, заведующие складом и буфетом.
— Тогда откуда же твои доходы?
— Каждый вечер перед уходом с работы оба заведую­
щих вручали мне по пятьдесят рублей. В субботу и вос­
кресенье — тоже.
— Выходит, они публику обкрадывали и с тобой, де­
лились?
— И они никого не обвешивали и не обсчитывали.
Все делалось по инструкции Министерства торговли. В
ней указаны нормы естественной убыли. Например, мы
ежедневно получали большие партии осетрины горячего
копчения. Осетрина якобы крошится, когда ее режут. На
килограмм, который стоит семнадцать рублей, положе­
но убыли чуть не сто граммов. Есть нормы для других
сортов рыбы, для ветчины. На эту убыль, которой на
самом деле не было, зав. складом составлял акт, его под­
писывали сам он и представители общественности.
Спиртными напитками в чистом виде кафе торговать
не разрешалось. Мы подавали посетителям коктейли. А в
них входит коньяк, причем только дорогой. В инструкции
говорится: на каждый ящик коньяка допускается одна
разбитая бутылка. Шоферу, развозившему ящики по кафе
и ресторанам, вручалась бутылка «Столичной», и он под­
писывал акт о разбитой бутылке коньяка. Так зачем же
посетителей обманывать?
Меня этот рассказ скорее позабавил, чем возмутил: я
уже не принимал так близко к сердцу то, что творилось
в отдалившейся от меня на тысячи километров России. И
все же сумма, названная Романом, произвела впечатле­
ние: сто рублей ежедневно — это три с лишним Ленин­
ские премии в год!
—Что же ты делал с этими деньжищами? — спросил
я. — Их же потратить невозможно.
— С какими деньжищами? Мне от них почти ничего
не оставалась. В моем рабочем столе лежал список из со­
рока семи человек — от начальства ОБХСС, торговых

Театр абсурда

295

отделов Моссовета и райкома до участкового уполномо­
ченного и дружинников. Всем я должен был ежемесячно
платить, кому больше, кому меньше. Я подал уже заяв­
ление об эмиграции, но с работы не уволился, когда
меня вызвал из кабинета в зал метрдотель и показал на
двух сидевших за столиком старушек. Они, оказывается,
общественницы из комиссии по контролю за культурой
обслуживания трудящихся при горисполкоме. Мне уже
было безразлично, что они запишут в своем акте. Потому
в список я их включать не стал, а велел подать им хоро­
ший обед — с зернистой икрой, бифштексами, вином
— и передать, чтобы на большее не рассчитывали.
Мои сограждане — и я не был исключением — роди­
лись, выросли, повзрослели в этом мире кривых зеркал.
Так жили наши родители, такая жизнь ожидала наших
детей. Поколения моих сограждан с молоком матерей впи­
тали в себя сознание, что, может быть, и есть где-то на
Земле иной способ существования, но мы обречены на
этот.
Великий пролетарский поэт бросил лозунг, знакомый
всем со школьной скамьи: «Надо жизнь сначала переде­
лать, переделав, можно воспевать». Уж не потому ли ав­
тор лозунга вскоре застрелился, что понял невозмож­
ность ничего в своей стране изменить, и все-таки не от­
казался от ее воспевания — не переделанной, а приду­
манной?
Мое поколение о переделках не помышляло. Расска­
зывать шепотом анекдоты о трудовом подъеме и закры­
тых распределителях, о Чапаеве и чукчах — вот все, что
мы могли себе позволить. И в этом тоже был риск. Не зря
говорили, что если на дружескую попойку сходятся бо­
лее трех человек, один из них наверняка стукач. Кстати,
уже в брежневские времена был популярен благодаря
своей близости к жизни анекдот:
— За что сидишь? — спрашивает у заключенного со­
сед по койке.
— За медлительность, — отвечает тот. — Мы с при­
ятелем рассказывали свежие анекдоты. Когда расстались,
я пошел в КГБ доносить. Но пришел вторым — приятель
успел раньше.

296

Евгений РУБИН

Чем же в таком случае объяснить возникшее во мне
чувство неприятия действительности, в которой я преж­
де плавал как рыба в воде? Я долго не пытался докопать­
ся до причин, относя все на счет каких-то частных, вся­
кий раз других, поводов для недовольства. Лишь много
позже я, кажется, нашел объяснение.
Недавно, уже в 90-е годы, вышла книга моего старо­
го друга и коллеги Володи Дворцова, в которой он упо­
минает обо мне. Он пишет, что уехать из СССР меня
заставила травля, устроенная Анатолием Тарасовым: меня
сместили с должности редактора отдела, перестали вы­
пускать за границу. Это ошибочное умозаключение.
Никогда мне не жилось так вольготно, как в послед­
ние годы перед эмиграцией. Именно в эти годы я понял,
что такое настоящая любовь — к женщине и родитель­
ская. Я много, продуктивно и с увлечением работал. Я ни
минуты не сожалел о смещении с редакторского поста:
ни столько писать, ни столько зарабатывать, оставаясь
во главе отдела, я бы не мог. Эта отставка привела меня
в «Футбол — Хоккей», в котором, хвала Филатову, была
обстановка, почти нереальная для советского учрежде­
ния — доброжелательная, без окриков и взысканий, без
взаимного подсиживания.
Все помнят с детства притчу о китайской пытке: кап­
ля воды размеренно падает в одну точку — на темя при­
говоренного к казни — и, маленькая, легкая, медленно
разрушает его черепную коробку. Для меня такой каплей
стала возникшая на рубеже 60-х и 70-х годов массовая
эмиграция евреев в Израиль и Америку. Но прежде, чем
я ощутил, что мысль о ней сверлит мой мозг, прошло
почти десять лет, по-своему интересных и памятных.
Встречи с людьми и в эти годы, и раньше добавят со­
мнений и колебаний к тому миллиону терзаний, кото­
рые будут отдалять решение об отъезде.

Глава 8
Ш Т РИ Х И К П О РТРЕТА М
Трифонов
В пересчете на душу населения больше всего подписчи­
ков у газеты «Советский спорт», а покупателей — у ежене­
дельника «Футбол — Хоккей» было на Красноармейской
улице в Москве, в кооперативных домах творческих со­
юзов — писателей, кинематографистов, художников.
Самые заядлые болельщики из этого мира старались
не пропускать поездок на крупные турниры за рубежом.
Ходатайства «Литературной газеты», «Огонька», «Сме­
ны», «Молодой гвардии» позволяли включать их в жур­
налистские группы. И после окончания турниров повсю­
ду появлялись их статьи и путевые заметки.
Совместное пребывание за границей упрощает отно­
шения. Дома мне, возможно, и довелось бы свести ша­
почное знакомство с такими людьми, как Юрий Трифо­
нов, Лев Кассиль, Юрий Нагибин, Георгий Жженов,
Станислав Ростоцкий, неразлучная пара — Мориц Сло­
бодской и Яков Костюковский. Зато, побывав вместе в
разных странах, я со многими перешел на «ты».
С теми, кто периодически заглядывал в «Футбол —
Хоккей», приятельство не прервалось. Заглядывали глав­
ным образом писатели. Не ко мне, а к Филатову. И по­
тому, что человек он был обаятельный, и потому, что
литераторы видели в нем ровню: он превосходно вла­
дел пером, знал поэзию, был интересным собеседни­
ком. На правах старого знакомого участвовал в их раз­
говорах и я.
Особенно импонировала мне близость с Юрием Три­
фоновым. Я почитал его еще с институтских времен. Пер­
вая же его повесть, «Студенты», заставила меня запом­

298

Евгений РУБИН

нить имя автора. Она не была лишена слабостей, но ее
написал человек, тонко чувствующий язык, обладаю­
щий нестандартным мышлением, ищущий. После «Сту­
дентов» я следил за этим писателем и прочитал все его
вещи. Каждая следующая нравилась мне больше преды­
дущей.
Мы познакомились, если память мне не изменяет, на
первенстве мира по хоккею 1961 года в Швейцарии. Он
выглядел человеком довольно хмурым, предпочитавшим
в обществе не говорить, а слушать. Слушая, вниматель­
но смотрел на говорящего глазами, спрятанными за тол­
стыми стеклами больших роговых очков. Можно было
лишь гадать, как он относится к оратору — с одобрени­
ем, осуждением или с иронией. Но при встречах с Фила­
товым и со мной он становился более открытым и менее
скупым на слова.
Спорт Трифонов любил и изредка писал о нем газет­
ные статьи. Для него спорт был интересен как явление,
наглядно и полно выявляющее изнанку человеческого
характера со всеми его изломами, слабостями и досто­
инствами. Произведений о спорте у Трифонова не много.
Одно из них — прекрасный рассказ «Победитель шве­
дов», герой которого многим напоминал Эдуарда Стрель­
цова, другое — сценарий художественного фильма «Хок­
кеисты». Из-за этого сценария у нас с Юрой получилась
первая размолвка.
Перед выходом картины на экран был просмотр в Доме
кино. Пригласили тренеров, хоккейных деятелей,
спортивных журналистов. После просмотра было обсуж­
дение. Выходившие на сцену фильм хвалили. Общий смех
в зале вызвала одна фраза из выступления хоккейного
судьи Ильи Файнберга. Он сказал совершенно серьезно:
— Не секрет, что в образе тренера выведен наш заме­
чательный хоккейный педагог Анатолий Владимирович
Тарасов.
Комизм ситуации заключался в том, что сюжет «Хок­
кеистов» построен на конфликте сугубо отрицательной
личности — тренера, которого играл Николай Рыбни­
ков, — и столь же положительной — капитана команды
в исполнении Вячеслава Шалевича.

Штрихи к портретам

299

В рецензии мы тоже похвалили картину, но более сдер­
жанно, чем участники дискуссии на просмотре. Нам никто
не разрешил бы прямо написать о смелости авторов и
назвать в этой связи имя Тарасова. Но это читалось меж­
ду строк. В ту пору — на рубеже 50-х и 60-х годов — могли
положить на полку готовый фильм о колхозе, если его
концепцию сочтут ошибочной в Министерстве сельско­
го хозяйства, или о шахтерах, если начальство, ведаю­
щее угольной промышленностью, найдет героя недоста­
точно героическим. В ЦК комсомола или в Спорткомите­
те вполне могли быть недовольны тем, что «Хоккеисты»
развенчивают двойника Тарасова, при жизни признан­
ного великим и непогрешимым. В этом случае труд созда­
телей картины пошел бы насмарку.
Но мы и о том, что казалось нам недостатками, не
умолчали. Сам конфликт: герой-спортсмен — злодей-тре­
нер — был не нов. Да и нарисовал сценарист их двумя
красками — белой и черной.
Трифонов ничего не сказал мне о рецензии. Но по
холодности, которую он выказал при очередной нашей
встрече, я понял: Юра крайне мною недоволен.
То охлаждение было недолгим, но вскоре кошка про­
бежала между нами еще раз. О книге Бориса Майорова
«Я смотрю хоккей», литературную запись которой сде­
лал я, прослышали в журнале «Октябрь» задолго до вы­
хода ее из печати. Мне позвонил ответственный секре­
тарь журнала Юрий Идашкин и предложил прислать им
рукопись, с тем чтобы они выбрали отрывки и опубли­
ковали семь-восемь авторских листов из десяти, которые
были в книге. Я, с разрешения Бориса, согласился. От­
рывки печатались в нескольких номерах «Октября».
Когда вышел первый из них, Трифонов сделал мне
резкий выговор:
— Тебе должно быть стыдно за то, что твое имя фигу­
рирует в журнале Кочетова. Ты делаешь недоброе дело —
способствуешь росту читателей самого черносотенного
издания страны. Ведь имя Майорова в оглавлении — при­
манка.
Я пытался возражать. Говорил, что я спортивный жур­
налист и не имею отношения к литературной борьбе. Что

300

Евгений РУБИН

для меня почетно стать автором первого произведения
на спортивную тему, появившегося в толстом журнале.
Что журнальный гонорар, по моим представлениям, це­
лое богатство, и это для меня тоже не последнее дело.
Что, конечно, если бы у меня была возможность выби­
рать между «Октябрем» и «Новым миром», я без разду­
мий отдал бы книгу в «Новый мир», но ни он, ни другие
литературные ежемесячники никаких предложений нам
с Майоровым не сделали.
— Позвонил бы мне, — сказал Юра. — Я член ред­
коллегии журнала «Москва». Мы бы с удовольствием на­
печатали главы.
Упрек в сотрудничестве с «Октябрем», исходивший
от глубоко почитаемого мною писателя, сначала вызвал
у меня угрызения совести. Но, услыхав о связи Трифо­
нова с «Москвой», я успокоился. И прямо сказал ему:
— Не кажется ли тебе, что лучше напечататься в «Ок­
тябре», чем состоять в редколлегии «Москвы»? Чтобы
определить, какой из этих двух правофланговый в «чер­
ной сотне», нужны аптекарские весы. По-моему, хрен
редьки не слаще.
Спорить Юра не стал. То ли не нашел аргументов, то
ли счел, что дальнейшая дискуссия бесполезна.
Ну а на самом деле, разве это — не абсурд, рожден­
ный той действительностью: честный писатель, который
смело мог бы сказать о себе: «Не торговал я лирой...»,
интеллектуал и либерал, соглашается войти в редколле­
гию «Москвы», — журнала, воевавшего с малейшим про­
явлением либеральных настроений? Зачем Трифонову эта
синекура? «Не помешает» — другого ответа я не нахожу.
До отъезда в эмиграцию у меня не было случая уз­
нать, простил ли мне Трифонов «Октябрь». Выяснил я
это, уже живя в Нью-Йорке. Глава эмигрантской газеты
«Новое русское слово» Андрей Седых был одновременно
руководителем благотворительной организации «Литера­
турный фонд». Раз в год редакция вместе с «Фондом»
устраивала собрание для сбора пожертвований нуждаю­
щимся литераторам-беженцам из Советского Союза. На
одном из них, в 1982 году, писатель Василий Аксенов
подвел ко мне миловидную моложавую женщину.

301

Штрихи к портретам

— Женя, это вдова Юры Трифонова. В Нью-Йорке
она проездом по дороге в Канаду. Она услышала ваше
имя и хочет вам что-то сказать.
Я был польщен. И уж совсем возгордился, когда она
сообщила, что Юра рассказывал ей обо мне и относился
ко мне с симпатией.

Евтушенко
Другой писатель, общение с которым не могло оста­
вить меня равнодушным, — Евгений Евтушенко. Для меня
он был ближайшим и единственным прямым наследни­
ком любимого мною Маяковского.
Нет, далеко не все нравилось мне ни у того, ни у
другого. Но я с детства преклонялся перед виртуозным
стихотворным мастерством Маяковского — его искусст­
вом выбирать слова, его поэтическим слухом, его не­
сравненным талантом находить неожиданные и вместе с
тем единственно точные размер и ритм стиха, его алли­
терациями. Вспомните хотя бы строчки: «Бумаги гладь
оплевывая. Пером, концом губы. Поэт, как блядь рубле­
вая, Живет с словцом любым». Написать так не сумел
бы больше никто на свете. У Маяковского и при жизни,
и после смерти было много эпигонов. Евтушенко — не
подражатель, он — наследник.
С ним меня знакомили четыре раза. В первый — когда
ему было лет восемнадцать. Двоюродный брат, поэт Ани­
сим Кронгауз, пригласил меня поиграть на бильярде в
Центральном доме литераторов. Там азартно сражался с
кем-то в пинг-понг длинный парень в голубой тенниске с
белым воротничком. Анисим представил нас друг другу:
— Молодой поэт Евгений Евтушенко, молодой жур­
налист Евгений Рубин.
Мне, еще не сотруднику, но постоянному читателю
газеты «Советский спорт», это имя было известно. Тогда
мы обменялись рукопожатиями и разошлись.
Позже я раза два видел его, когда он заходил в конце
рабочего дня к моему начальнику Николаю Тарасову и
они вместе покидали редакцию. Евтушенко уже был

302

Евгений РУБИН

знаменит. Меня он не узнавал, и это было естественно:
мимолетная встреча и не должна была оставить след в
его памяти.
С той встречи минуло лет, наверное, десять, когда
брат познакомил нас снова. Мы пришли пообедать все в
тот же ЦДЛ. Через несколько минут в ресторане появил­
ся Евтушенко, оглядел зал и подсел к нашему столику.
Брат показал на меня и сказал:
— Это — Евгений Рубин из «Советского спорта».
— О! — воскликнул Евтушенко. — Я вас постоянно
читаю и давно мечтал познакомиться. Мне хотелось бы о
многом вас расспросить.
— Пожалуйста, — с готовностью ответил я.
Однако вопросов не последовало. Поэт недавно вер­
нулся из Мексики и стал рассказывать о том, как ехал в
машине с красавицей актрисой в загородную резиденцию
великого художника Сикейроса. За машиной гнались не­
известные и ее обстреляли. К счастью, все обошлось.
— Они думали заставить нас повернуть обратно. Они
не хотели моей встречи с Сикейросом, — заключил Ев­
тушенко. И тут же, без паузы, продолжил: — А до этого я
был в Испании. В Мадриде меня пригласили на крупней­
ший стадион Испании. Был митинг, и выступал сам ге­
нерал Франко. Он говорил о том, что испанским влас­
тям надо поучиться у советского руководства, которое
не допускает многопартийности, и что страной должна
управлять одна партия. Он говорил это явно для меня. На
следующий день мне предложили покинуть Мадрид.
В таком духе беседа шла до тех пор, пока Евтушенко
не распрощался с нами, сославшись на занятость.
Третье наше знакомство состоялось в 75-м году. Той
осенью Советский Союз посетила вторая команда звезд
канадского хоккея, но не НХЛ, Национальной хоккей­
ной лиги, а новой — Всемирной хоккейной ассоциации,
или ВХА.
Друг Евтушенко, Тарасов, уже работал в журнале
«Физкультура и спорт», и поэт изредка посещал Фила­
това. Дважды он приносил стихи о футболистах — раз о
Боброве, другой, кажется, о Хомиче, — которые мы с
радостью печатали. В одно из таких посещений он застал
у Филатова меня. Тот назвал мои имя и фамилию.

Штрихи к портретам

303

— Как удачно, что я могу именно сейчас познако­
миться с вами, — обрадовался Евтушенко. — У меня про­
пуска в ложу прессы для меня и моей спутницы на матч
звезд. Нельзя ли так сделать, чтобы мы сидели рядом с
вами, самым уважаемым мной знатоком хоккея?
Я обещал это устроить и по мере сил быть на матче
гидом при поэте. В Лужниках мы встретились как старые
приятели и обращались друг к другу по имени. Я приго­
товился к вечеру вопросов и ответов. Однако на протяже­
нии всего матча, включая антракты, Евтушенко говорил
сам. И о канадском хоккее, и о советском, и на другие
темы. Врезалась в память тирада, обращенная к спутнице-англичанке, позже ставшей его женой:
— Обрати внимание — присутствие на таких матчах,
как этот, становится делом престижа. Здесь сегодня весь
свет. И публика как на премьере в Большом...
А все же не такая, как была на матчах всех звезд НХЛ.
Жаль, что ты не видела. Тогда трибуны выглядели... — Он
замешкался, подыскивая сравнение, которое, впрочем,
быстро нашел, и сказал без ложной скромности: — ...Ну,
как на моих выступлениях здесь, в Лужниках.
Пробежало еще полтора десятилетия. Я уже был ньюйоркским старожилом и каждое утро ездил на «Радио
Свобода» делать свои передачи. И там в один прекрасный
день в общем зале, уставленном письменными столами,
за которыми трудились мои коллеги, носом к носу стол­
кнулся с выходившим из студии Евтушенко.
— Здравствуйте, Женя, — сказал я.
Он смерил меня взглядом, который не выражал ни
интереса, ни удивления, — должно быть, привык к та­
ким выходкам узнававших его в лицо поклонников. Я
растерянно пояснил, что зовут меня Евгений Рубин, и
напомнил, где и когда мы виделись в последний раз.
— А, Женя... — неуверенно вымолвил он. — Мне ка­
жется, у вас и Америке изменилась прическа. В Москве
вы были короче пострижены.
На том мы и разошлись. Но через неделю он позво­
нил мне домой. Он работал над романом, среди действу­
ющих лиц которого были футболисты, и ему нужно было
проверить то ли факт, то ли дату. Потом был еще звонок:

304

Евгений РУБИН

он разыскивал нью-йоркский телефон нашего общего
друга, поэта Александра Межирова.
Больше наши дороги не пересекались. Подозреваю,
что, если пересекутся, мне опять придется объяснять ему,
кто я такой.
Ничего в моем отношении к Евтушенко это не меня­
ет — великим людям свойственна рассеянность.

За себя и за того парня
Количество написанных мною книг невелико — пять.
Все пять вышли после того, как мы стали жить вместе с
Жанной. Создавая мне идеальные условия для работы
дома, она не подозревала, что делает это себе во вред.
Во мне решение эмигрировать созревало долго и мучи­
тельно. Я терзался сомнениями: не омрачит ли будущее
моих детей от первого брака обязанность упоминать об
отце-эмигранте в анкетах? Я опасался грядущей неизвест­
ности. Меня угнетала перспектива остаться без старых дру­
зей. Я томился мыслями о расставании навсегда с делом,
которое люблю. А она, молодая и бесшабашная, не обре­
мененная обязанностями перед оставленной семьей, по­
лагающаяся, как многие женщины, не столько на рассу­
док, сколько на интуицию, ежедневно убеждала меня,
что этот шаг не просто необходим, но единственно верен.
Между тем книги, которые я писал и собирался пи­
сать, тоже привязывали меня к России и Москве. Научиться
изъясняться на чужом языке способен даже старый чело­
век. Заниматься писательством или журналистикой мож­
но лишь на языке, которым владеешь с детства.
Книгами в полном смысле слова можно было назвать
далеко не все, что я написал. Среди этих пяти была бро­
шюрка «70 свистков» о сложных моментах в правилах
хоккея, которую мы сделали вместе с художником Лео­
нидом Немировским, и небольшой буклет «Хоккей» со
множеством иллюстраций, и среди них Жаннины сним­
ки. К ним и слово-то «книга» не очень подходило.
Стоило мне предложить какому-нибудь издательству
свою настоящую книгу о спорте, из той категории, ко­

Штрихи к портретам

305

торые выходили в сотнях тысяч экземпляров и раскупа­
лись в считанные дни, я получал встречное предложе­
ние: «Сделай литературную запись».
За неимением выбора я соглашался. И нашел это за­
нятие пусть и не приносящим записчику славы, но увле­
кательным. Возможно, потому нашел, что мне повезло с
людьми, соавтором которых я стал. Из них до начала со­
вместной работы я был знаком лишь с хоккеистом Бо­
рисом Майоровым. Футболистов Валентина Иванова и
Льва Яшина я прежде видел только с трибуны.
Литературная запись — жанр хотя и распространен­
ный во всем мире (журналисты пишут книги звезд спорта
и искусства, крупных хозяйственников и военачальни­
ков, даже президентов вроде Брежнева и Ельцина), но
вызывающий у записчика много вопросов, не имеющих
точных ответов. Должен ли журналист сохранять строй
языка того, чье имя стоит на обложке? Может ли выхо­
дить за рамки изложенного ему автором и что-то домыс­
ливать? До каких пределов распространяется самостоя­
тельность записчика в отборе фактов из жизни автора?
Одновременно со мной Толя Пинчук работал над кни­
гами пятиборца Игоря Новикова и баскетболиста Арме­
нака Алачачяна. Мы с ним спорили часто, до хрипоты и
безрезультатно. Он видел в литературной записи возмож­
ность для собственного самовыражения. Он доказывал:
— Нам ведь с тобой не дают писать книги Рубина и
Пинчука. Так где же еще в таком случае высказать то, что
я думаю? Тем более, что я, пишущий о спорте двадцать
лет, накопил больше размышлений о жизни и пробле­
мах спорта, чем так называемый автор.
— А если у него иной взгляд на эти проблемы, чем у
тебя, пусть, как ты считаешь, и ошибочный?
— Так переубедить его, доказать ему свою правоту я
сумею.
Допускаю, что переубедить спортсменов ему удава­
лось. Меня — нет. Для меня суть этой работы заключалась
в том, чтобы прочитавший книгу Бориса Майорова уз­
нал, что он за человек — о чем и как думает, почему
поступает так, а не иначе. Я считал, что моя задача —
заставить себя, пока пишу, смотреть на мир глазами того,
чью книгу ждут читатели.

306

Евгений РУБИН

— А если он просоветский болван? Или просто при­
митивная личность? — возражал Пинчук. — Если я стану
рассуждать по-твоему, я окажу ему медвежью услугу. И
спорту тоже: он ведь для читателя непогрешимый спортив­
ный герой, которому следует подражать.
— Не пиши. Или предложи издательству другую фигу­
ру. Но обманывать читателя нельзя. Он покупает книгу
Майорова или Алачачяна потому, что хочет знать, чем
дышат они, а не журналист Пинчук. Ты же себя счита­
ешь умным, интеллигентным, мыслящим и хочешь их
превратить в мыслителей.
Увлекшись, мы, как это вообще свойственно русским
людям, каким бы ни был пятый пункт их анкет, перехо­
дили на личности.
— Тебе, известному лентяю и халтурщику, твоя кон­
цепция удобна. Записал, что тебе говорят, — и книга
готова! — кипятился Пинчук.
— А твоя — от комплекса неполноценности и мании
величия, — парировал я. — Ты всюду норовишь вставить
свое имя и таким способом намекнуть: это я, Толя Пин­
чук, такой умный. Ты боишься, что из других источни­
ков этого никто не узнает.
Наши перепалки не приводили к ссорам, но и к сбли­
жению точек зрения — тоже. Каждый оставался при сво­
ем мнении.

Майоров
Книгу Бориса Майорова мне заказало издательство
«Молодая гвардия» для серии «Спорт и личность». А если
бы предложило самому назвать того, с кем я хочу со­
трудничать, это тоже был бы Майоров. Нас с ним свя­
зывали дружеские отношения, что облегчало работу. Но
даже не это главное. Больше меня привлекало в нем как
соавторе то, что он представлял собой редкий в мире
большого спорта человеческий экземпляр.
Российскому — тем более московскому — спортивно­
му болельщику не требуется расшифровывать понятие
«спартаковский дух». Оно подразумевает набор опреде­

Штрихи к портретам

307

ленных качеств: клубный патриотизм, доходящий до
фанатизма, полную самоотдачу в игре, готовность к са­
мопожертвованию ради победы «Спартака», почти рели­
гиозную веру в возможность этой победы независимо от
силы противника и еще многое.
Ни динамовского, ни торпедовского, ни армейского
духа нет в русской спортивной терминологии. Есть толь­
ко спартаковский. И это не случайно.
До войны в футбольном «Спартаке» играли братья
Старостины. Их было четверо, причем двое, старший —
Николай, а потом младший — Андрей, носили капитан­
ские повязки. Все они— кроме, пожалуй, Петра — обла­
дали перечисленными качествами сами и умели заразить
ими команду. Они-то и есть основоположники спарта­
ковского духа.
Однако я не уверен, что термин этот не забылся бы,
не появись в «Спартаке» конца 50-х годов три хоккеиста —
братья Майоровы и Вячеслав Старшинов. Это их игра и
их отношение к делу и своему клубу позволили поддер­
жать разожженный некогда Старостиными огонь. Из трой­
ки, которая может считать себя наследницей Старости­
ных, самым горячим, самым азартным, самым фана­
тичным был Борис Майоров. И, как его великие предте­
чи, именно он, пока играл, долго носил повязку капитайа «Спартака» и сборной СССР.
Было бы несправедливо, говоря о спартаковском духе,
забыть еще о Николае Озерове, верном и бескорыстном
хранителе этого огня, который его заботами не угас и
поныне.
Знаменательна одна черта, роднящая носителей спар­
таковских традиций. Они, в отличие от подавляющего
большинства людей, достигших в спорте вершин, вы­
ходцы из того слоя общества, который принято называть
интеллигенцией.
Старостины — известные театралы, не пропускавшие
ни одной премьеры, завсегдатаи московских творческих
клубов, дружившие с ведущими артистами Художествен­
ного и Малого театров, писателями, художниками. Ни­
колай Петрович и Андрей Петрович сами были яркими
журналистами. Андрей одной из своих статей дал загла­

308

Евгений РУБИН

вие, и сегодня повторяемое как афоризм: «Все потеря­
но, кроме чести».
Озеров — сын Николая Озерова, знаменитого бари­
тона из Большого театра, выпускник театрального учи­
лища и актер МХАТа, младший брат крупного киноре­
жиссера Юрия Озерова. Да и прославился он в теннисе
— спорте, которым занимались дети интеллигентных и
обеспеченных родителей. Мамы и папы приводили своих
чад на корт не для того, чтобы те, повзрослев, стали
зарабатывать ракетками на жизнь.
Майоровых рафинированными интеллигентами не на­
зовешь. Их отец — рядовой бухгалтер. Росли они не зная
ни достатка, ни уж тем более излишеств. Но, в отличие от
почти всех своих сверстников, ставших крупными футбо­
листами и хоккеистами, они не были детьми улицы. Ро­
дители заботились о том, чтобы близнецы прилежно учи­
лись в школе и получили настоящее образование.
Я употребил слово «настоящее» вот к чему. Среди ма­
стеров футбола и хоккея выпускников высшей школы
пруд пруди. Но едва ли не все они сперва выдвинулись в
спорте, а потом, не без протекции и ходатайств «сверху»,
получили в школах рабочей молодежи аттестаты зрелос­
ти, были — без такой формальности, как приемные эк­
замены, — зачислены в вузы и, не перелистав ни одного
учебника, окончили их. Львиная доля классных спорт­
сменов имела дипломы выпускников физкультурных
институтов. А, например, известный футболист Валерий
Воронин — Инфизкульта Грузии, где никогда не жил.
Майоровы, как и Старшинов, окончили Московский
авиационно-технологический институт. В нем нельзя было
сдавать зачеты и экзамены, переходить с курса на курс и
написать дипломную работу, пользуясь спортивным име­
нем. Этот вуз не был подведомствен Всесоюзному спорт­
комитету. Его преподавателям было безразлично то, что
три их студента составляют лучшую тройку обожаемой
всей Москвой хоккейной команды «Спартак».
Зачем было Майоровым разрываться между спортом
и вузом, если они с юности отдавали себе отчет в том,
что их жизнь — хоккей? Борис никогда не объяснял мне
это. Но я и без его объяснений понимал: так они воспи­

Штрихи к портретам

309

таны в семье, где само собой разумеется, что молодому
человеку следует иметь высшее образование, так поло­
жено. И ей же, семье, обязаны они тем, что выросли
равнодушными к таким типичным забавам молодежи со­
кольнической окраины, как выпивка и дуракавалянье на
заднем дворе.
Нехарактерность такой идеологии для мира большого
спорта очевидна. Но феномен Бориса Майорова заклю­
чается не в ней, а в том, что при всей его нетипичное™
именно ему выпала роль хранителя спартаковского духа,
роль капитана, вожака, атамана.
Он не был чужаком в спортавной стае, он был в ней
своим, хотя не подстраивался под остальных. С ним дру­
жили, ему доверяли, на него полагались, уверенные —
он не выдаст. Эта уверенность подкреплялась его поведе­
нием на льду. Он выходил на матч как на битву: не наде­
ленный ни крупным ростом, ни особой силой, он без
раздумий кидался в кулачные бои с противниками, ос­
корблял судей, изгонялся с поля, наказывался дисква­
лификацией.
Он не чурался компаний, но не участвовал в выпив­
ках. Он вместе со всеми слушал истории о проделках хок­
кеистов, убегавших со сборов через окно и возвращав­
шихся к утру через то же окно, добираясь до него по
водосточной трубе, но сам по ночам крепко спал, чтобы
подготовить себя к рабочему дню. Он гулял с толпой ос­
тальных игроков по улицам заграничных столиц, но не
искал в этах городах товар на продажу. Борис рассказы­
вал мне:
— Один-единственный раз ребята уговорили меня ку­
пить манто из мутона и загнать его в Москве. Ничего из
этого предприятия не вышло. Мне неловко было неста его
в комиссионку и выглядеть спекулянтом. Так оно и висело
дома несколько лет. Больше я на уговоры не попадался.
Это уже выходило за пределы понимания людей боль­
шого спорта. Скажи любому из заслуженных мастеров,
что ему не удастся заниматься скупкой и перепродажей
заграничного барахла, он бы просто-напросто бросил
спорт — не жертвовать же лучшей порой жизни ради 300рублевой стапендии.

310

Евгений РУБИН

Я не утрирую. В те годы — 50-е, 60-е, 70-е — суще­
ствовали у спортсменов неофициальные, но точные рас­
ценки поездок за рубеж. Приличной считалась та, в кото­
рой можно заработать три тысячи рублей. Все знали, где
есть спрос на отечественный товар — водку, зернистую
икру, фотоаппараты «Зенит» — и что надо покупать там,
за кордоном, чтобы с максимальной прибылью сбыть
дома. Поездка в Китай, Монголию и на Кубу считалась
чуть ли не ссылкой, в страны Восточной Европы — пус­
той тратой времени, государства «третьего мира» по этой
шкале котировались выше социалистических, но значи­
тельно ниже развитых.
Два «трехтысячных» путешествия приносили достаточно
денег на приобретение «Волги», которые чемпионам про­
давали вне очереди из какого-то лимита Всесоюзного
спорткомитета. «Волгу» эту подручные чемпиона отгоняли
в Ташкент или Тбилиси. Там она шла втридорога.
Были в большом спорте люди, пунктуально следовав­
шие завету Ленина: «Учитесь торговать!» Они гордились
своей ловкостью. Хотя быль, о которой вы прочитаете в
следующих абзацах, отвлечет вас от рассказа о Борисе
Майорове, но она характеризует нравы спортивных звезд
его поколения.
Фехтовальщик Умяр Мавлиханов вернулся с Олим­
пиады 1968 года чемпионом. Проездом из Мексики до­
мой он задержался в Москве. Остановился он в гостини­
це «Россия» и пригласил нас с Жанной зайти: пусть она
выберет себе мексиканский сувенир. В его номере на кро­
вати лежал рулон ткани, похожей на кружево. Жанна сразу
определила: гипюр. Я спросил, зачем ему это в таком
количестве, и еще пошутил: не собирается ли он швей­
ную фабрику открывать? Он объяснил: для выпускных
балов девушки шьют из гипюра туалеты и, поскольку в
магазинах его не достанешь, платят любые деньги. Вот
Умяр и привез триста метров.
Должно быть, чтобы развлечь гостей, он рассказал,
как обвел вокруг пальца владельцев маленькой еврей­
ской лавчонки в Мехико-Сити, у которых закупил партию
гипюра. Стороны долго торговались. Я не спросил, на
каком языке они это делали, но завершился торг, по
словам Мавлиханова, так:

Штрихи к портретам

311

— Неужели вы своему скидку не дадите?
— Да какой ты свой?
— Могу доказать.
— Пожалуйста.
Умяр, тогда уже капитан Советской армии, расстег­
нул брюки и показал свой детородный член. Хозяева лавки
не только сбросили цену, но еще добавили десяток мет­
ров гипюра. Они не смекнули, что мусульмане в России
тоже делают своим детям обрезание.
Мавлихановскими методами — кто более, кто менее
изобретательно — пользовались все советские атлеты, едва
пересекали границу. Борис не порицал их за это ни вслух,
ни мысленно. Но для него лично, как и для Майорова
Евгения, такой образ поведения не существовал.
Они во многих отношениях были в своем мире белы­
ми воронами.
Спортивные знаменитости постоянно окружены ще­
бечущими стайками хорошеньких девушек. Из этой сре­
ды обычно рекрутировались их жены. Чаще всего в те
годы это были либо тоже спортсменки, либо модели,
либо танцовщицы ансамбля Моисеева, «Березки», мю­
зик-холлов Москвы и Ленинграда.
Не многие из этих союзов выдержали испытание вре­
менем. Одних раньше, других позже, но печальная необ­
ходимость расставания со спортом подстерегала всех. Не
было больше командировок за границу. Не было превра­
щавшихся в праздник явлений на день-другой домой со
сборов. Гость, приезжавший с дорогими подарками, с
программой развлечений, превращался в постоянного со­
жителя, для которого надо готовить обед, с которым
не о чем поговорить, который, оказывается, громко хра­
пит во сне. Фактически только тогда супруги знакоми­
лись друг с другом, и это знакомство приносило им чаще
всего не радость, а взаимное раздражение. Недаром же
многие из браков больших спортсменов не выдерживали
испытания временем.
Борис Майоров долго встречался с будущей женой
Галей,, своей ровесницей, работавшей редактором в из­
дательстве, которое выпускало научную литературу, за­
езжал за ней на службу, провожал домой. Я постоянно

312

Евгений РУБИН

общался с ними — и тогда, когда они встречались, и
тогда, когда стали мужем и женой, — и чувствовал, что
она — скорей всего, безотчетно — смотрит на их брак как
на некий мезальянс, в котором она снизошла до супруга,
смотрит сверху вниз. Борис это отношение воспринимал
как должное: книги редактировать — не шайбу гонять. В
свои выходные он отвозил дочку Юто в детский сад, при­
возил обратно, успевал слетать за мясом на рынок, про­
извести осмотр окрестных гастрономов. Если оставалось
время, мыл посуду и готовил еду. Все это — чтобы Галя
могла отдохнуть с книгой после трудового дня.
Кстати, и Женя Майоров женился на женщине при­
мерно его возраста, вскоре после замужества защитив­
шей диссертацию и ставшей кандидатом химических наук.
Вот такие это были молодые люди, превратившие
«Спартак», который влачил жалкое существование на хок­
кейных задворках, в команду чемпионского калибра. Со­
вершили они это превращение втроем, вместе с Вячес­
лавом Старшиновым, который был на два года моложе
их и на год позже окончил тот же самый МАТИ. За то и
окрестили «Спартак» с их приходом «командой одной
тройки».
О том, какая нерушимая дружба связывает игроков
спартаковской тройки, много писали в годы, когда она
творила на льду свои чудеса. Казалось, иначе быть не
может: сверстники, студенты одного института, игроки
одной команды и одного звена. На самом деле братья
всегда относились к Старшинову прохладно. Потом, как
в жизни происходит часто, женитьба развела и их. Взаи­
мопонимание тройки на льду, готовность ко взаимной
выручке и отсутствие игрового эгоизма — следствие их
одинакового понимания своего спортивного долга, ув­
леченности игрой, неумения и нежелания мириться с
поражениями. Правильнее назвать их отношения не друж­
бой, а содружеством.
Но и в нем, этом содружестве столь нетипичных для
большого спорта личностей, Борис выделялся даром за­
жечь пылавшим в нем внутренним огнем всю команду,
будь то «Спартак» или сборная.
Работать с ним над книгой «Я смотрю хоккей» было
проще, чем со следующими соавторами. Мы уславлива-

Штрихи к портретам

313

лись по телефону о встрече и о теме беседы. Первую поло­
вину сеанса занимал монолог Майорова, вторую — некое
подобие пресс-конференции: я спрашивал, он отвечал.
Через неделю-полторы я приносил готовую главу, и, преж­
де чем приступить к очередному монологу, он прочиты­
вал написанное, и мы вносили в главу поправки.
Портативных диктофонов в редакциях тогда не выда­
вали, а собственный был для меня непозволительной
роскошью. И во время первого рабочего свидания Бо­
рис, прервав вдруг свою речь, удивленно и даже с неко­
торым раздражением спросил:
— Почему ты ничего не записываешь?
— Все, что интересно, я и без записи запомню, —
ответил я. — А о том, что неинтересно, и писать не стоит.
Получилась ли книга, судить не мне. Напечатали ее
тиражом сто тысяч экземпляров, и разошлась она за не­
сколько часов. Но это не свидетельствует ни о чем, кро­
ме популярности хоккеиста Бориса Майорова, чьи имя
и портрет красовались на переплете.
Еще до моего отъезда из России Майорова назначили
на какую-то ответственную должность в управлении хок­
кея Госкомспорта (так с некоторых пор стал именовать­
ся Всесоюзный спорткомитет). В Америке я узнал, что он
пошел на повышение и теперь — начальник этого управ­
ления. Я был рад за Бориса и уверен, что вот-вот он
двинется дальше по номенклатурной лестнице — станет
заместителем председателя комитета, то есть практичес­
ки заместителем министра, или инструктором сектора
спорта ЦК КПСС. Мне казалось, что он обладает для
этого всем необходимым — молодой, энергичный, об­
разованный, известный всей стране, умеет толково и
грамотно говорить.
Мой прогноз оказался ошибочным. Я не учел его оче­
видных недостатков: неумения угодничать, лебезить,
смотреть в рот начальству, соглашаться с тем, что счита­
ет неправильным, порядочности, которая диктует ему
поведение и поступки.
Зимой 1978 года в Нью-Йорк прилетала сборная СССР
по хоккею. Майоров, еще возглавлявший хоккейный де­
партамент, был ее главой. Я пришел в Мэдиссон-скверГарден на тренировку.

Евгений РУБИН

314

Советская делегация была многолюдна, и все в ней —
тренеры, игроки, администраторы — мои давние знако­
мые. Никто, кроме хоккеиста Валерия Харламова, кото­
рый подошел ко мне расспросить о жизни и передать
бутылку «Столичной» и баночку икры от молодого моего
коллеги Лени Трахтенберга, не позволил себе меня
узнать. Я не имел к ним претензий, сознавая, что это —
не проявление отношения ко мне, а совсем не лишняя
предосторожность.
Тренировка окончилась. У выхода я столкнулся с Бо­
рисом. Он радостно заключил меня в объятия. Мимо нас,
как войско мимо принимающих парад, двигались члены
советской делегации и дружно косили на нас глазами.
Наконец кто-то рискнул подойти к Майорову:
— Борис Александрович, автобус подан. Ждем только
вас.
Он ответил:
— Ну, потерпите, товарищи, дайте с соавтором по­
говорить...
Нет, не годился Борис Майоров для номенклатурно­
го поста. И вскоре его перевели на работу в ВЦСПС, а
потом в тренеры.
В 97-м году братья Майоровы, правда порознь, побы­
вали в Нью-Йорке и навестили меня. За обедом и тот и
другой с аппетитом опрокинули по нескольку рюмок. Они
могли себе это позволить: завтра им не нужно было вы­
ходить на лед.

Иванов
Следующей была книга Валентина Иванова. Почему
его? Иванова я выбрал сам, скорей всего по наитию.
В издательстве «Физкультура и спорт» придумали еще
более пышную, чем в «Молодой гвардии», рубрику для
книг популярных — действующих и сошедших — атле­
тов: «Сердца, отданные спорту». Мне позвонили из ре­
дакции и поинтересовались, нет ли у меня на примете
футболиста, с которым мне хотелось бы сделать книжку.
Я находился в приятельских отношениях с несколькими

Штрихи к портретам

315

футбольными асами, но без колебаний назвал Иванова,
хотя у меня с ним даже общих знакомых не было. Впер­
вые я увидал его вблизи и услышал его голос в день,
когда мы подписывали договор в издательстве. Он при­
ехал на эту процедуру с женой Лидией.
Я пригласил Ивановых в гости. Через неделю мы с
Жанной нанесли ответный визит. Неожиданно быстро мы
сблизились настолько, что уже не представляли себе праз­
дничных вечеров и семейных торжеств друг без друга. Мы
стали своими у них дома, они — у нас.
Трудились мы с Валентином обычно в нашей кварти­
ре. Перед тем как закруглиться, звонили Лиде. Та приез­
жала. Стол уже был накрыт. Трапеза затягивалась допоз­
дна. К минуте расставания в бутылках не оставалось ни
-капли.
Книга вьшла, но ничего в наших отношениях не из­
менилось. Да и теперь, когда мы с Жанной изредка и
ненадолго появляемся в Москве и успеваем повидать
только самых близких людей, Ивановы в их числе.
Зимой 1981 года, в разгар холодной войны, у нас в
нью-йоркской квартире как-то вечером раздался теле­
фонный звонок^ Я взял трубку.
— Я в Нью-Йорке, звоню по автомату из Мэдиссонсквер-Гардена, — услыхал я взволнованный женский
голос.
— Кто это?
— Лида Иванова.
— Лидочка! — радостно прокричал я.
— Потом, потом! — скороговоркой ответила она. —
Обо всем поговорим при встрече. Где и как нам пови­
даться без свидетелей?
Я назначил ей свидание на улице у служебного входа
в Мэдиссон-сквер-Гарден. Она назвала час.
Лида вышла к нам, несмотря на мороз, без пальто и
пугливо оглядываясь по сторонам. На ней была форма
советской делегации, участвовавшей в турнире по гим­
настике. На клубном коричневом пиджаке с золотыми
пуговицами красовался Герб СССР.
Мы юркнули в ближайшую дверь и оказались в запол­
ненном тысячами людей зале ожидания огромного же­

316

Евгений РУБИН

лезнодорожного вокзала, присели на лавочку. Лида ус­
покоилась и рассказала, что в Нью-Йорке она, по долж­
ности государственный тренер, работающий с девичьей
сборной страны по гимнастике, возглавляет советскую
команду, которая участвует в розыгрыше Открытого кубка
США.
— Я сижуза столом жюри, и рядом — Василь Васильич в юбке. И живу с ней в одном номере. Она не отпуска­
ет меня от себя ни на шаг. Еле удалось оторваться, чтобы
позвонить вам.
— А телефон как нашла?
— Поболеть за нас приходит много эмигрантов из
СССР. У выхода со стадиона выстраивается очередь за
автографами. Я рискнула спросить: не знает ли кто-ни­
будь телефон Евгения Рубина? Тут же кто-то протянул
мне записную книжку, раскрытую на букве «Р».
Лида была удивлена моей известностью в эмигрант­
ской среде. На самом деле таким способом она могла бы
найти едва ли не любого соотечественника. Эмигрантский
Нью-Йорк тех лет по численности и национальному со­
ставу населения напоминал какую-нибудь Жмеринку, где
все либо знакомы лично, либо наслышаны друг о друге.
Меня же поразила смелость Лидии Ивановой, жен­
щины осторожной и твердо знавшей, какими служебны­
ми неприятностями грозит ей встреча с не просто эмиг­
рантом, а сотрудником «Радио Свобода». Ее поступок был
проявлением подлинной дружбы.
Уже ради этого одного, приобретения настоящих дру­
зей, стоило браться за работу с Ивановым. Однако, на­
зывая в издательстве его имя, я не мог предвидеть, как
будут развиваться наши отношения. Мною в тот момент
руководили совсем другие побуждения.
С малых лет я был преданным поклонником футболь­
ной команды московского «Динамо» и, пока не занялся
спортивной журналистикой, сохранял ему верность. Од­
нако в середине 50-х годов у него появился соперник. К
раздвоению моих симпатий привело появление в «Тор­
педо» Эдуарда Стрельцова и Валентина Иванова. Я уже
не мог сказать, кому больше желаю удачи — «Динамо»
или двум этим футболистам.

Штрихи к портретам

317

Никогда — ни прежде, ни после — не доводилось мне
испытывать такого удовольствия и удовлетворения от
спортивного зрелища, какое я получал от лучших игр пары
Стрельцов—Иванов. Из-за них я старался не пропустить
ни одного московского матча «Торпедо». Я не был ориги­
нален: возможность полюбоваться искусством этого дуэта
привлекала на стадионы десятки тысяч людей.
Создавалось впечатление, что на поле Стрельцов и
Иванов вооружены настроенными на одну волну неви­
димыми передатчиками. «Торпедо» завладевало мячом, и
партнеры старались вручить его Иванову. Тот вел его впе­
ред с высоко поднятой головой, а Стрельцов тем време­
нем набирал скорость и вклинивался в оборону против­
ника. И какое бы пространство их ни разделяло, Иванов
находил Стрельцова и отправлял ему мяч, отправлял так,
что напарнику не требовалось снижать скорость, — мяч
удобно ложился ему на ногу.
У Стрельцова был страшной силы удар, и он пользо­
вался любым мало-мальски удобным моментом, чтобы
его нанести. Если же не удавалось, он откидывал мяч в
сторону, вроде бы куда попало, но там обязательно —
никто, включая их самих, не мог бы объяснить, почему —
оказывался Иванов.
Само собой подразумевалось, что ведущий в их паре —
Стрельцов. Глаз невольно вырывал из толпы игроков этого
изумительно сложенного богатыря, обладателя эффект­
ного белого чуба, стремительного бега и могучего удара.
Хрупкий, среднего роста, Иванов внешне не выделялся
ничем. В их мини-команде Стрельцов был бомбардиром,
Иванов — подносчиком снарядов. Стрельцов — коренни­
ком, Иванов — пристяжным. Стрельцов исполнял сольные
партии, Иванов подавал ему реплики.
Незаурядность Иванова была различима только зри­
телям, более или менее разбиравшимся в тонкостях игры.
Советский футбол никогда не испытывал дефицита
на хороших разыгрывающих. Все они, предшественники
и современники Иванова, были полузащитниками, то
есть управляли операциями команд из тылов, располага­
ясь позади форвардов, на пунктах, с которых открыва­
лась вся панорама поля и где у них был запас простран­
ства и времени для выбора направления развития атаки.

318

Евгений РУБИН

Иванов, сам форвард, распределял пасы между парт­
нерами, находясь на линии огня, в самом пекле. Секунд­
ное промедление — и на него кидались защитники, как
собачья стая на одинокого волка. Они не стеснялись в
выборе средств отбора мяча. Потому он обязан был при­
нимать самые неожиданные для противника решения в
мгновение ока и так же молниеносно их исполнять. Зато
его успешные маневры таили в себе куда большую опас­
ность для чужих ворот, чем дальние пасы полузащитни­
ков. Никто не умел в этих условиях вести игру так, как
он. И командный оркестр во главе с солистом Стрельцо­
вым под управлением дирижера Иванова звучал стройно
и красиво.
Пока Стрельцов был рядом, Иванов считался непре­
взойденным, но узким специалистом-диспетчером. Ник­
то не представлял себе, какие высоты доступны ему в
других разделах футбольной науки. Это стало ясно, когда
с его другом стряслась беда.
Сборная готовилась к чемпионату мира 1958 года в
подмосковной Тарасовке. Незадолго до ее отбытия в
Швецию к дому, где жили игроки, подкатил легковой
автомобиль с незнакомыми людьми. Вскоре они уехали и
увезли с собой Стрельцова. На тарасовскую базу Стрель­
цов уже не вернулся. Потом были суд и приговор — 12 лет
лишения свободы за покушение на изнасилование. Не стану
приводить подробности того громкого дела, о нем и се­
годня пишут футбольные историки и мемуаристы.
Уже без Стрельцова, но с Ивановым сборная стала
первым чемпионом Европы и заняла второе место на
следующем европейском первенстве. Еще более показа­
тельна впервые в 1960 году завоеванная «Торпедо» золо­
тая медаль чемпиона СССР. Иванову пришлось играть
«за себя и за того парня». Тогда-то во всей полноте обна­
ружилось, каков масштаб его таланта. Его имя поныне
фигурирует в списках советских футболистов, отличив­
шихся наивысшей результативностью.
Хоккейная статистика регистрирует не только заби­
тые голы, но и пасы, позволившие эти голы забить. По
их сумме определяется продуктивность игрока. Сейчас
такой подсчет принят и в футболе некоторых стран. Если

Штрихи к портретам

319

бы он использовался раньше и в СССР, Иванову при­
надлежал бы недосягаемый ни для кого вечный рекорд.
Обладатель такого футбольного интеллекта не мог не
быть в других отношениях личностью неординарной. Ис­
ходя из этого и своего давнего пристрастия к футболисту,
чья игра была для меня загадочна и привлекательна одно­
временно, я назвал в ответ на предложение издательства
«Физкультура и спорт» имя Иванова. И не раскаялся.
Иванов родился в рубашке. Как и Стрельцов, он вы­
рос- в семье, жившей на границе между бедностью и
нищетой. Он с матерью, братьями и сестрами ютился в
одной комнате. Воспитывала его улица. И, как и Стрель­
цова, воспитала в соответствии со своими понятиями о
жизненных ценностях.
Футбольная одаренность, которой наградила того и
другого природа и которую удалось распознать искате­
лям талантов, когда оба едва переступили порог совер­
шеннолетия, дала им материальный достаток, о каком
не могли мечтать их сверстники. Деньги сами сыпались
на них в виде приличной, зарплаты, валюты при выездах
за рубеж, регулярных премий за выполнение плана Мос­
ковским автозаводом имени Лихачева, которому принад­
лежало «Торпедо»: его игроки были включены в списки
ударников коммунистического труда, хотя видели завод­
ские цеха только во время экскурсий. Двум холостякам,
им не надо было думать об иждивенцах.
Куда их девать, эти деньжищи, ребятам, не имевшим
возможности в детстве полакомиться леденцом и не об­
ремененным минимальными духовными запросами?
Конечно, прогуливать, да поскорей: ведь завтра будут
новые премии, заграничные вояжи, зарплаты.
Гуляли они без оглядки, сознавая, что исправно за­
биваемые голы служат советскому футболисту индуль­
генцией при любых неприятностях, даже столкновениях
с законом. У них было достаточно поводов для уверенно­
сти в том, что им можно все.
Летом 1957 года сборной СССР предстоял матч с по­
ляками. В отборочном турнире к первенству мира коман­
ды набрали поровну очков и теперь должны были, встре­
титься на нейтральном поле в Лейпциге. Право высту­
пить на чемпионате получал один из двух — победитель.

320

Евгений РУБИН

Экспресс в Лейпциг отправлялся с Белорусского вок­
зала. Футболисты побросали свои пожитки на полки купе
и приникли к окнам. До третьего звонка оставались счи­
танные минуты, а Иванова и Стрельцова все не было.
Вот раздался и он, состав тронулся, набрал скорость.
Команда уехала без них, двух игроков, на которых воз­
лагались в матче особые надежды и без которых нечего
было рассчитывать на победу.
В книге «Центральный круг» я привел то объяснение,
которое дал тому опозданию Иванов. По его словам, за­
болела его сестра и друзья поехали ее навестить. Покину­
ли они больную своевременно, но долго ловили такси,
долго пробирались сквозь автомобильные пробки на улице
Горького к вокзалу и, когда выбежали на перрон, увида­
ли лишь хвост состава, миновавшего платформу.
Я и сегодня подозреваю, что Валентин сказал мне
тогда не всю правду и что истинная виновница проис­
шедшего — его сестра, вовремя не убравшая со стола
бутылку, в которой еще булькали остатки жидкости. Но
это — мое предположение.
Дальше события развивались так. На перроне припозд­
нившуюся пару встретил ответственный работник Все­
союзного комитета Антипенок, усадил их в служебный
«ЗИМ», шофер включил с места четвертую скорость, и
машина рванулась вдогонку за поездом. И догнали.
Когда они остались одни, Стрельцов тихо сказал:
— Кузьма, в Лейпциге надо забить гол. Иначе — про­
пали... — (Кузьма — прозвище Иванова, которому он обя­
зан своим отчеством — Кузьмич.)
Иванов вспоминает тот матч:
— Игра только началась, когда польский защитник
изо всех сил ударил Стрельцова по ноге. Эдик свалился,
попытался встать, но не мог, и его унесли с поля. Вер­
нулся он, хромая и кривясь от боли. Но свой гол всетаки забил. Такой он был игрок: если решил забить, по­
мешать ему не могло никто и ничто.
И я мог тогда забить, — продолжает Иванов. — Был
момент, когда я остался с мячом в ногах перед пустыми
воротами — вратарь валялся в другом углу. Я ударил тихо,
чтобы не промазать, и угодил в штангу. Я мог, да не

Штрихи к портретам

321

забил, а Эдик не мог, но все равно забил. Для него не
было в футболе ничего невозможного. Если бы не проси­
дел он шесть лет, а все эти годы играл, все убедились
бы, что не Пеле, а Стрельцов — величайший футболист
всех времен.
(Главу о Стрельцове в книге мы назвали «Он был силь­
нее всех на поле и слабее всех в жизни».)
Итак, гол они — пусть один на двоих — в Лейпциге
забили, а сборная СССР матч выиграла. И по возвраще­
нии в Москву никто не заикнулся об их наказании за
опоздание на поезд — опоздание, которое едва не сто­
ило советскому футболу участия в первом за всю его ис­
торию чемпионате мира.
С того матча в Лейпциге прошел год. Следующим ле­
том Стрельцова увезли из Тарасовки в наручниках. Ис­
чезли со сборов еще двое — нападающий Борис Татушин и защитник Михаил Огоньков. Исчезли и тоже боль­
ше не .вернулись. Их дисквалифицировали пожизненно.
Незадолго до отъезда сборной на первенство мира
приятель дал им ключи от своей пустовавшей дачи. Они
запаслись закуской и выпивкой, погрузили все это, а
также трех девиц в машину и на ночь глядя отбыли из
города. Об их загородной поездке никто бы не узнал, если
бы дама, предназначенная Стрельцову, не заявила на
другое утро в прокуратуру, что он покушался на ее деви­
чью честь. Ее подруги, видно, были сговорчивей и пре­
тензий к своим кавалерам не имели.
Я сомневаюсь в том, что Стрельцов совершил уго­
ловно наказуемое деяние. По своему адвокатскому опыту
я знаю: доказать факт изнасилования, если у потерпев­
шей нет свидетелей, чрезвычайно трудно, доказать по­
кушение на изнасилование вдвое трудней.
Однако то, что все трое совершили моральное пре­
ступление перед футболом и командой, бесспорно. Сбор­
ная завершала подготовку к важнейшему в жизни каж­
дого игрока и тогдашнего советского футбола в целом
событию. В такой период от всех требуется повышенное
чувство ответственности за свою спортивную форму, и
нарушение спортивного режима — предательство по от­
ношению к общему делу и товарищам по оружию, веду11—3734

322

Евгений РУБИН

щим аскетическую жизнь и изнурявшим себя на трени­
ровках.
Не исключено, однако, что всем троим это преда­
тельство сошло бы с рук, если бы не стечение обстоя­
тельств. Во-первых, они попали под колеса развернув­
шейся кампании по борьбе с так называемой звездной
болезнью. Во-вторых, вершители судеб советских граж­
дан, от которых зависело казнить или миловать футболи­
стов, не отдавали себе отчета в том, как высок уровень
профессионального футбола в мире. Уже были побежде­
ны в товарищеских матчах чемпион и второй призер про­
шлого первенства — сборные ФРГ и Венгрии, уже выиг­
рана Олимпиада в Мельбурне. Так почему бы и чемпио­
нат мира не выиграть? Даже специалисты еще не прини­
мали всерьез бразильцев. Вот и вооружилось начальство
сталинской мудростью: «Незаменимых у нас нет».
Через несколько лет Татушина и Огонькова прости­
ли, но пора расцвета обоих миновала, и ценности как
футболисты они уже не представляли. Стрельцов и после
шести лет, проведенных в неволе, сумел доказать, что
он по-прежнему велик. Но на то он и гений.
Какое, однако, отношение имеет к этому происше­
ствию Иванов?
Когда из фельетона в «Комсомольской правде» стало
известно о ночном загуле футбольных звезд, пошел слух,
что Иванов в нем тоже участвовал. «Как же иначе? Эдик
поехал, а Валька — нет? Быть такого не может», — при­
водили довод завсегдатаи футбольных трибун. «Почему
же тогда его не.замели?» — возражали сомневающиеся.
«Кузьма — хитрая лиса, вот и выкрутился», — резонно
отвечали уверенные — а их было большинство — в том,
что без Иванова поездка не обошлась.
Нет, Иванов в ней не участвовал. Хотя его приглаша­
ли и даже уговаривали стать четвертым. У машины он
расстался со Стрельцовым и его партнерами. Они поеха­
ли в одну сторону, он — в другую, домой.
Никто из посторонних не знал о том, что Иванов толь­
ко внешне оставался человеком, каким был прежние 23
года, прожитые на свете.
Начало перемене положил случай — тот самый, что
посещает счастливчиков, родившихся в рубашке. Перед

Штрихи к портретам

323

отправкой советской делегации в Мельбурн на Олим­
пийские игры 1956 года ее привезли в полном составе,
более пятисот человек, в Ташкент. Там на городском ста­
дионе был устроен митинг — с напутствиями и пожела­
ниями удачи.
Иванов находился на трибуне вместе с остальными
футболистами. Они перебрасывались шутками с сидев­
шими рядом выше девушками из команды гимнасток.
Валентин присоединился к общему разговору. Митинг
закончился, и компания распалась.
Та мимолетная встреча вряд ли оставила бы след в
жизни Иванова, если бы не совместное возвращение
делегации оттуда. В Австралию участники летели самоле­
тами. В олимпийской деревне каждая команда жила по
собственному расписанию, зависевшему от графиков
соревнований и тренировок. Домой олимпийцы плыли
на теплоходе «Грузия». Там-то, гуляя по палубе, Иванов
встретил одну из гимнасток, которых видел на стадионе
Ташкента, — самую юную, с белыми бантиками в ко­
сичках. Ей тогда было 18 лет, ее звали Лида Калинина, в
Мельбурне она стала олимпийской чемпионкой.
В тот день, когда друзья и коллеги, вместе с ним за­
воевавшие золотую олимпийскую медаль, уговаривали
Валентина присоединиться к их увеселительной прогул­
ке на дачу, Лидия Калинина уже была Лидией Ивановой
и ждала мужа, отпущенного, как и другие, на сутки со
сборов, дома. И он торопился к жене.
Уже будучи замужем, Лида сумела выиграть первен­
ство страны по гимнастике и в 1960 году на Олимпий­
ских играх в Риме получила свою вторую золотую медаль.
Ко времени нашего знакомства она была матерью двоих
детей, видной гимнастической деятельницей, заслужен­
ным тренером СССР, судьей международной категории.
Эти награды и эти служебные посты удостоверяют ее
выдающиеся качества спортсменки и деловой женщины.
Нет, однако, таких мандатов, которые удостоверили
бы ее самый, на мой взгляд, главный талант — искусст­
во управления семьей. Она не пользуется командными
методами — не повышает голоса, не требует, не предъяв­
ляет ультиматумов, не угрожает разводом. Просто ей уда­
лось создать в семье и постоянно поддерживать климат,

324

Евгений РУБИН

в котором все — и домочадцы, и гости — чувствуют себя
уютно и вольготно. И друзья у членов семейства общие. И
гостей полон дом. И стол ломится от угощений. И заси­
живаются пришедшие до утра.
Как-то я созвонился с Лидой и приехал к ней в от­
сутствие мужа. Мы проговорили часа два. Так родилась в
«Центральном круге» глава о женах спортсменов, о при­
чинах неудачных браков и ранних разводов. Мне кажутся
эта и другая глава — о Стрельцове — лучшими в книге.
Тот разговор убедил меня: Иванов, чей природный
талант к футболу, обеспечивший ему в молодости лег­
кую жизнь и не обязывавший задумываться о будущем,
превратился в серьезного, надежного человека и думаю­
щего, требовательного тренера благодаря Лиде. Между
тем старинный афоризм «муж и жена — одна сатана»
вполне уместен по отношению к их союзу: оба выросли в
бедности, в окружении бездуховности и пьянства.
В общении с Лидой развились дремавшие в Иванове
умение мыслить не только на поле, пользоваться в рабо­
те уроками своего прошлого, своих ошибок и своих фут­
больных учителей, внимательность к людям, с которы­
ми ему приходилось работать. Ничего этого не обещала
ему его футбольная молодость.
Иванов всегда преклонялся перед Стрельцовым-футболистом и любил его как человека. Навещал в тюрьмах
Кирово-Чепецка и Электростали. Став главным трене­
ром «Торпедо», взял своим ассистентом. Когда тот про­
штрафился на этой работе, устроил в торпедовскую фут­
больную школу.
Но, видно, Стрельцову не так повезло со спутницами
жизни — первой, дотюремной, и той, с которой он со­
шелся после освобождения. Ни одна, ни другая не заслу­
живают укора. Разве их вина в том, что они не обладали
качествами Лиды? Да и кто знает, как сложилась бы эта
семья, окажись на месте Валентина Иванова Эдуард
Стрельцов.
В разгар нашей дружбы с Ивановым мне довелось по­
бывать у Стрельцова. Он жил в большом доме на Чкалов­
ской, в двухкомнатной квартире, которую получила его
вторая жена, зав. секцией ЦУМа. Мы заранее договори­
лись об интервью, и я пришел к нему между 11 и

325

Штрихи к портретам

12 часами дня. Жена была на работе. Эдик сидел у кухон­
ного стола в обществе людей много моложе его. В одном
я узнал известного футболиста команды «Локомотив» Да­
вида Пайса. На столе стояли наполовину опустошенная
бутылка водки, кастрюля с вареной картошкой, тарелка
с нарезанной селедкой.
— Наливай себе и садись с нами, — сказал Стрель­
цов. — Поговорить успеем после.
Интервью не состоялось.
Так все дальше расходились пути двух, казалось ког­
да-то, неразлучников. Младшего его дорога в пятьдесят
лет привела к могиле. Старший вырастил сына и дочь,
обзавелся внуками, достиг в тренерской профессии уров­
ня своих выдающихся футбольных педагогов — Виктора
Маслова и Константина Бескова.
Мы с Жанной улетали в эмиграцию 8 марта 1978 года.
Проводы были за день до отбытия. А еще одним вечером
раньше неожиаанно, без звонка явился Иванов. Впервые —
без Лиды, которая была в командировке. Думаю, он этой
командировкой воспользовался для визита к нам. Осмот­
рительная жена уговорила бы его воздержаться от посе­
щения людей, которых отъезд автоматически превращал
во врагов народа и общение с которыми грозило отлуче­
нием от поездок за границу. Явился он с тремя бутылка­
ми коньяка, спрятанными в большом портфеле. Ни он,
ни я не могли предвидеть, что когда-нибудь встретимся
снова, и просидели за, как мы считали, последним раз­
говором до четырех утра. Надо ли добавлять, что, когда
мы поднялись из-за стола, в бутылках не осталось ни
капли.
Если бы «Центральный круг» создавался сейчас, в
книге осталось бы только название. Многое открылось
мне в Иванове значительно позже ее выхода из печати.

Яшин
Лев Иванович Яшин после ампутации ноги лежал в
московской больнице. Я давно находился в эмиграции и
узнавал о его состоянии из приходившей в нью-йоркскую
редакцию «Радио Свобода» газеты «Советский спорт».

326

Евгений РУБИН

Корреспонденты постоянно навещали его. Как и поло­
жено было в советской печати, когда она рассказывала о
положительных личностях, их отчеты звучали бодро (в
современной России так звучат лишь заявления пресссекретаря Ельцина, когда тому приходится объяснять,
почему его патрон попал в больницу). Но эта фальшивая
бодрость не могла скрыть факта, что жить Яшину оста­
лось недолго.
Основное место в отчетах занимали интервью. Яшина
просили делиться воспоминаниями о выступлениях в сбор­
ной, о встречах с иностранными звездами, спрашивали о
его взглядах на футбол. Он, судя по газетным корреспон­
денциям, отвечал на вопросы терпеливо и обстоятельно.
Я приносил эти газетные номера домой, снимал с
полки книжечку «Записки вратаря» и находил в ней гла­
вы на те темы, которые он обсуждал с журналистами
«Советского спорта». При сверке текстов выяснялось, что
они абсолютно идентичны. Интервьюеры переписывали
из книги абзац за абзацем, не меняя ни единой запятой.
Пока мы трудились над «Записками вратаря», я узнал
Яшина достаточно хорошо, чтобы представить себе, как
проходили его беседы с репортерами. Измученный мыс­
лями о смерти, запрещением курить, лежанием, равно­
душный ко всему, кроме не отпускавших его болей, Яшин
давал пришедшему книжку:
— В ней есть ответы на все твои вопросы. Возьми с
собой, найди и перепиши, — просил он.
Чтение собственноручно написанных когда-то фраз,
под которыми стояла чужая подпись, вызывало во мне
не раздражение, а, напротив, удовлетворение: раз Лева
разрешает использовать куски из книги на газетных по­
лосах, значит, доволен моей работой. Его одобрение было
для меня особенно важно вот почему.
Из предыдущих глав вы знаете, что для книги «Я
смотрю хоккей» нас с Борисом Майоровым выбрали
издатели, а для следующей, «Центральный круг», Ва­
лентина Иванова выбрал я. Для третьей, «Записки вра­
таря», Лев Яшин выбрал меня. Видно, о своем выборе
он не жалеет.
Сошлись мы с ним вот при каких обстоятельствах.

Штрихи к портретам

327

Главный редактор журнала «Огонек» Анатолий Софронов захотел сделать старое и популярное издание
«Библиотека «Огонька» еще более популярным и для этого
включить в него книги о спорте. Помимо страсти к чи­
нам, орденам и постам в руководящих партийных орга­
нах, у Софронова были еще две, пламенные и накрепко
связанные между собой: к футболу, а в нем — к москов­
скому «Динамо». Этим, я думаю, вызвано его категори­
ческое требование: автором первой книги огоньковской
«Библиотеки» должен быть Лев Яшин, и никто другой.
Приказ такого начальника, как Софронов, — закон
для такого подчиненного, как пожилой беспартийный
еврей Виктор Яковлевич Злачевский (его псевдоним —
Виктор Викторов), ведший в журнале спортивный отдел.
Он тут же позвонил Яшину и изложил предложение
«Огонька», которое соблазнило бы не только забывше­
го, как держать ручку, спортсмена, но и большинство
маститых писателей. Позвонил и получил отказ.
Мотив отказа может создать впечатление о Яшине как
о человеке нескромном, самовлюбленном и самодоволь­
ном. Яшин объяснил, что за ним уже много лет охотятся
желающие сделать запись его воспоминаний и он сам
заинтересован в их публикации. Но если на обложке сто­
ят слова «Лев Яшин», книга должна быть хорошей. А он
не уверен в том, что кто-нибудь, кроме Льва Филатова,
способен сработать без брака. Филатов же литературны­
ми записями не занимается, у него от заказов на соб­
ственные книги отбоя нет.
Так получился замкнутый круг: все хотят, но не мо­
гут, один может, но не хочет.
Я, когда писал «Записки вратаря», имел много пово­
дов убедиться в редкой скромности Яшина. Его отказы
рвущимся сотрудничать с ним не были проявлением ма­
нии величия. Отказывая, он исходил из факта, что —
справедливо это или нет — превращен в красу и гор­
дость, в знамя советского спорта и что, признанный в
мире величайшим вратарем всех времен, не имеет права
допустить, чтобы книгу, на обложке которой стоит его
имя, люди читали и недовольно морщились.
Виктора Яковлевича безвыходность ситуации привела
в отчаяние. Он дрожал от страха прогневить Софронова,

328

Евгений РУБИН

не привыкшего, чтобы перечили его желаниям. Злачевский поделился горем с журналистом «Советского спорта»
Виктором Понедельником, некогда большим футболис­
том, соратником Яшина по сборной.
От Понедельника я и узнал обо всех этих перипетиях
с книгой. Он хотел помочь огоньковскому коллеге и по­
звонил Яшину. Тот повторил доводы, которые привел
Злачевскому. Понедельник стал его уговаривать, пере­
числял имена журналистов, которые имеют опыт при­
знанных удачными литературных записей.
— Наконец, я упомянул твое имя, — продолжал Вик­
тор. — Упомянул так, на всякий случай, не питая ни ма­
лейших надежд. И вдруг он говорит: «Делать книгу с Евге­
нием Рубиным я бы согласился». А как ты, согласен?
Конечно, я был согласен. Во-первых, Яшин есть Яшин.
Во-вторых, эта работа обещала большие — во всяком
случае, по нашим с Жанной доходам — деньги: «Огонек»
обязывался до выхода книги напечатать ее целиком в
журнале, одном из самых гонорарных в стране. Сама книга
объемом в пять печатных листов (или 120 машинопис­
ных страниц) оплачивалась отдельно из расчета 300 руб­
лей за лист.
Наше шапочное знакомство состоялось в приемной
Софронова, который назначил нам свидание в своем
просторном, как футбольное поле, кабинете. Хозяин ка­
бинета — лауреат едва ли не всех существовавших в стра­
не литературных премий, секретарь Союза советских
писателей, выпустивший, в отличие от Булгакова и Пла­
тонова, полное собрание своих сочинений, — гостепри­
имно поднялся из-за стола, пошел нам навстречу и теп­
ло пожал руки. С этого момента я превратился для него в
неодушевленный предмет. Говорил он только с Яшиным.
Лишь прощаясь, вспомнил обо мне и кивнул головой.
Меня не уязвило это безразличие к моей особе. Я ведь
тоже не прочитал ни одной его вещи, не смотрел напи­
санных им пьес и выключал телевизор, когда шли филь­
мы по его сценариям.
Для более близкого знакомства я приехал к Льву Ива­
новичу домой. Меня ждали к обеду. Семья — жена Вален­
тина Ивановна и две взрослые дочери — была в сборе.

Штрихи к портретам

329

Ни икры, ни лососины, ни свежей зелени, так ласкаю­
щей глаз весной, ни прочих деликатесов, без которых не
обходилась ни одна трапеза, у Яшиных на столе не было.
Селедка, политая постным маслом и, словно одеялом,
укрытая слоем крупно нарезанного репчатого лука, лом­
тики полукопченой колбасы, винегрет — вот и вся за­
куска. Не отличались изысканностью и остальные блюда.
Потом пили чай с кексом из соседней булочной.
Был март. Через два-три дня футболисты московского
«Динамо» улетали на предсезонный сбор в Гагры, и
Яшин, начальник команды, — с ними. Я договорился с
Филатовым о том, что передам несколько репортажей с
Черноморского побережья, где едва ли не все команды
высшей лиги в это время готовились к чемпионату. Он
выхлопотал мне командировку, и я отправился вслед за
Яшиным. Там, в своей комнатушке на территории ка­
кой-то здравницы МВД, он рассказывал мне о своей
жизни и карьере.
Сравнительно легко далась нам биографическая часть.
Мы почти ровесники (я на полгода старше). И хотя его
военное детство было несравненно тяжелее моего — он
пережил и голод, и жизнь зимой в палатке, — такие
понятия, как эвакуация, бомбежки, затемнение, эше­
лоны, отоваривание продуктовых карточек, вызывали у
нас одинаковые ассоциации.
Однако когда мы отступали от разговоров о его воен­
ном детстве и юности, мне приходилось учинять Яшину
самые настоящие допросы. Не знаю, как чувствовал себя
после них он, я в свой гостиничный номер возвращался
измученный.
Из трех моих соавторов только Майоров отдавал себе
ясный отчет в том, что хочет узнать о спортсмене чита­
тель. Оба других охотно вспоминали эпизоды чемпиона­
тов, матчей, поездок по разным странам, но для меня
гораздо важнее было проникнуть в их внутренний мир,
понять, чем они дышат, как выбирают друзей, каков
круг их интересов. До всего этого надо было докапывать­
ся, проявляя настойчивость и терпение, прибегая к околь­
ным (или, как сказал бы редактор «Советского спорта»
Киселев, «околоточным») путям.

330

Евгений РУБИН

Труд этот хоть и изнуряющий, но стоящий каждого
потраченного часа и израсходованных сил. Копание в
чужой судьбе обогащает представлениями о жизни вооб­
ще и собственной в частности. Обогащает, пожалуй, тем
больше, чем меньше эти представления у него и его со­
автора совпадают.
В этом смысле я был дальше от Яшина, чем от Май­
орова, с которым дружил до совместной работы, и от
Иванова, с которым мы сошлись, едва познакомившись.
Люди, с которыми Яшин близко общался — ставшие
дипкурьерами бывшие динамовцы Виктор Шабров и Ге­
оргий Рябов, возглавлявший общество «Динамо» Моск­
вы Лев Дерюгин, — меня не привлекали. Я был далек от
его внефутбольных увлечений — охоты, рыбной ловли,
сауны. Сами эти увлечения предполагают мужскую ком­
панию и практически исключают общение семьями. Я
же в те годы охладел к холостяцким сборищам. Если
Жанны не было рядом, меня тянуло домой.
Один семейный вечер у нас с Яшиными все же со­
стоялся. Лева относился почти с отеческой нежностью к
Кузьме, хотя был старше всего на пять лет. Но, занятые
своими делами, они встречались редко, только на мат­
чах, где успевали кивнуть друг другу и перекинуться дву­
мя-тремя фразами. Вот я и устроил после выхода из пе­
чати «Записок вратаря» прием для Яшиных и Ивановых.
Ивановы явились с коньяком и шоколадным набо­
ром. По своему обыкновению, оба, нарядные и наду­
шенные, выглядели светскими людьми. Лева в передней
достал из авоськи и вручил мне бутылку водки:
— Поставь пока в холодильник.
Затем из той же авоськи он вынул что-то завернутое в
старую газету. Я сначала подумал: вобла. Но это оказались
две пары домашних туфель, в которые Лева и Валя тут
же, не входя в комнаты, переобулись, а обувь, в кото­
рой пришли с улицы, аккуратно, рядком поставили у
входной двери.
Вечер получился приятный, настроение у всех хоро­
шее. Просидели мы допоздна и договорились снова со­
браться тем же составом. Но когда, повстречавшись, вспо­
минали о договоренности, выяснялось, что кому-то из

Штрихи к портретам

331

шести, а то и всем недосуг, и откладывали новую встре­
чу на неопределенное время.
Яшин был мне симпатичен своей добротой, откро­
венностью, простотой, естественностью. Я чувствовал,
что симпатия у нас взаимная. Уже после выхода книги,
столкнувшись случайно за кулисами динамовского ста­
диона, мы подолгу болтали, иногда садились вместе на
трибуну, чтобы продолжить разговор. Наверное, самое
уместное слово для определения такого характера отно­
шений — «приятельство».
Однако, обмолвившись о том, что близкое знаком­
ство с чужим опытом и подходом к жизни обогащает, я
вроде бы перекинулся на другую тему. Нет, это был не
отход, а подход с целью помочь вам понять характер на­
ших отношений с Яшиным и степень нашей близости,
рожденной работой над его книгой.
Чем же обогатила эта работа мои представления о
жизни и людях?
Мало кому из нас, простых смертных, удается стал­
киваться в быту, накоротке с людьми, которых одарила
своей ослепительной улыбкой слава — настоящая, все­
мирная, прижизненная. Должно быть, отсюда довольно
распространенное мнение, будто она, слава, приходит к
своему избраннику не одна, а в сопровождении неразлуч­
ных с ней спутников — счастья и удачи. Собирая матери­
ал для книги Льва Яшина, я убедился в том, что это
заблуждение.
Нет и не было в истории спорта — советского или
российского — человека, который получил бы такую из­
вестность и такое признание, как Яшин. Наверняка най­
дутся желающие возразить: а как же Роднина, или Кор­
бут, или Бубка? Разве они не самые, каждый для своего
времени, великие? Спору нет — самые. Однако Яшин
возвышается над всеми названными и неназванными
спортивными гигантами уже хотя бы потому, что он до­
стиг вершины в том единственном спорте, чьи герои
известны в любом уголке Земли.
Не забудем и то, что в данном случае величайшим
впервые признали атлета из СССР без разделения спорта
на любительский и профессиональный. Остальных совет-

332

Евгений РУБИН

ских корифеев сравнивали с иностранными любителя­
ми, хотя были они скрытыми профессионалами.
Но был ли прославленный футболист Лев Яшин сча­
стлив и сопутствовала ли ему в жизни Госпожа Удача?
«Величайший футболист века» — определение, кото­
рым удостоен, кроме Яшина, один футболист — Пеле.
Но о том же Пеле мир узнал и увидел в нем футбольного
гения, когда тому было 17 лет. Фамилия Яшин ничего не
говорила уму и сердцу соотечественников и тогда, когда
ее носитель был пятью годами старше. Он пробивался к
славе долго и трудно, спотыкаясь и падая.
«Динамо» захватило его, уже 20-летнего, на весенний
сбор для пробы: в команде было два вратаря, причем оба
знаменитые — Алексей Хомич и Вальтер Саная, — и
третий не требовался.
Ходульная, использованная многими авторами лите­
ратурных произведений о спорте завязка: знаменитость
заболела и поневоле пришлось доверить ее место нович­
ку, а тот парировал все «мертвые» мячи, да еще, как Ан­
тон Кандидов у Кассиля, сам гол забил и прославился.
У Яшина все получилось как раз наоборот. Для него
первой пробой стал матч дублеров «Динамо» и сталин­
градского «Трактора». В середине игры вратарь противни­
ка выбил мяч, и тот полетел, гонимый попутным вет­
ром с моря, Яшин вышел ему навстречу, но не заметил,
что к мячу устремился игрок его же команды. Столкнув­
шись, оба они упали, а мяч ударился перед ними об
землю, высоко подпрыгнул и опустился в воротах. Если
и случался подобный вратарский конфуз еще когда-ни­
будь не в дворовом, а в настоящем футболе, история
этой игры его не сохранила.
В перерыве Яшин начал переодеваться, уверенный:
для него, как игрока команды мастеров, этот матч не
только первый, но и последний. Однако его не прогна­
ли, и он постепенно закрепился в дублирующем составе.
Скоро стало ясно, что Яшин — зрелый мастер и что
«Динамо» получило в его лице достойного преемника
легендарного Хомича. Однако покровитель команды,
представлявший подчиненное ему ведомство, Лаврентий
Павлович Берия судил иначе. Приехав на стадион и по­

Штрихи к портретам

333

знакомившись с динамовским составом на игру, он про­
износил одно слово: «Саная». Есть ли иные предложе­
ния, он, разумеется, не спрашивал.
Все же через полтора года после матча в Гаграх Яши­
ну вновь представился случай отличиться. Накануне игры
«Спартак» — «Динамо» Саная заболел, и Леву включили
в состав запасным. Но во время игры получил травму
Хомич, Яшину пришлось занять его место, занять впер­
вые в жизни на стадионе «Динамо» и в матче на первен­
ство СССР.
Хомич покинул поле, когда играть оставалось около
15 минут. Никаких чудес Яшин до финального свистка
не совершил, зато успел опростоволоситься. Гагринская
ситуация повторилась почти в точности. Только мяч, ко­
торый он собирался поймать, летел к нему от ноги спар­
таковца Алексея Парамонова, а столкнулся он с дина­
мовским полузащитником Всеволодом Блинковым. Счет
стал 1:1. Вместо победы «Динамо» получило ничью.
Пройдет 12 лет с того злополучного матча. В Чили, на
второе свое первенство мира, Яшин поедет олимпий­
ским чемпионом, чемпионом Европы, кавалером орде­
на Ленина, заслуженным мастером спорта.
Если приключения на стадионах Гагр и Москвы, при
всей своей огорчительное™ для Яшина, относятся к тра­
гикомическому жанру, то в Чили его подстерегала самая
настоящая трагедия.
Старт у сборной СССР сложился благополучно — она
заняла первое место в своей группе. Неудача постигла ее
в матче с чилийцами, победитель которого выходил в
полуфинал, то есть обеспечивал себе как минимум брон­
зовую медаль. Его советская команда проиграла со сче­
том 1:2 и выбыла из чемпионата.
Поражение тяжело переживали все. Но никто не мог
предположить, во что выльется оно для Яшина.
Телетрансляций из Южной Америки в начале 60-х го­
дов не было. О выступлениях своей команды и о подроб­
ностях игр советские футбольные болельщики узнавали
из газет. На матче советской команды, который состоял­
ся в г. Арика, присутствовали три корреспондента из
СССР, а возможность передавать репортажи в Москву

334

Евгений РУБИН

имел один, собственный корреспондент «Правды» в Чили
Олег Игнатьев. Он и отстучал в свою газету телеграмму
примерно такого содержания: «В неудаче сборной вино­
ват Яшин. Он пропустил два легких гола, обрекших ко­
манду на поражение».
О том, что он — единственный виновник неудачи,
Яшин узнал в московском аэропорту, где приземлился
самолет, которым футболисты прилетели из Сант-Яго.
Узнал, но не предпринял ничего, что сделал бы в его
положении любой из нас — скажем, призвал в свидете­
ли партнеров по сборной, тренеров, которые в те дни
давали многочисленные интервью на телевидении и в
газетах, выступали перед публикой с рассказами о чем­
пионате. Более того, он сказал: «Да, в том матче я мог
сыграть лучше».
В этом, на мой взгляд, феномен Яшина. Единствен­
ное, что он всегда готов, хотел и умел защищать, —
футбольные ворота. Во всем остальном он был беззащи­
тен. Ему никогда не хватало ни желания, ни воли, ни
характера постоять ни за себя, ни за свою семью. Когда я
поделился этим наблюдением с его женой, она со мной
согласилась.
— Когда он и его дружки — а может, не только друж­
ки — собираются где-нибудь в парной — а может, и не в
парной — и берут с собой ящик водки, — разоткровен­
ничалась обычно сдержанная Валя, — не мудрено загу­
лять и до утра. Ты сам мужик, понимаешь, что к чему.
Откуда я знаю, где он был и что делал? А у него пиджак
измазан чем-то вроде помады. Ну, соври: мол, задержал­
ся на работе, выпили, заснул... Ему даже оправдание
выдумать неохота. Молча раздевается и ложится спать.
Погляди на нашу мебель, — продолжала она, — ско­
ро развалится. Я — ему: давай съездим в магазин, при­
смотрим новую, Яшину вне очереди продадут. А он: схо­
ди сама, скажи, что ты моя жена...
Все это Валя рассказывала, когда я, решив повторить
опыт разговора с Лидой Ивановой, приехал к ней в от­
сутствие мужа. Но ее рассказ, как вы понимаете, было
невозможно использовать для мемуаров Яшина.
Сама Валентина — человек сильный и самостоятель­
ный, полная противоположность мужу — окончила Выс­

Штрихи к портретам

335

шую партийную школу при ЦК КПСС и работала в Мос­
ковском областном радиовещании редактором. И Леве
стремилась помочь, чем могла. Она и его втащила в ВПШ.
Яшина приняли туда, по-моему забыв спросить, есть ли
у него аттестат зрелости, и через положенный срок вы­
дали диплом.
— Другой бы с такими бумагами уже сам в Щ. рабо­
тал, а его из начальников команды турнули, — продол­
жала Валя. — И правильно сделали. У меня со времен
ВПШ остались связи с известными учеными — эконо­
мистами, международниками. Я ему обещала, что дого­
ворюсь, чтобы они перед динамовцами выступали. Не
хочет. Говорит, незачем все это. Его назначали начальни­
ком за имя. Яшин и прописку футболисту выбить может,
и квартиру, и устроить его в институт, жену на работу, и
детей — в садик. Для любого начальника это целое собы­
тие: сам Лев Яшин пришел. Но он ни в одном учрежде­
нии, которые всем этим ведают, не появился.
Естественно, я не мог передать Леве содержание раз­
говора с Валей, но все же попытался выудить у него
объяснение этой пассивности. Я, будто случайно, по пути,
заехал к нему на службу. Подполковника МВД Яшина
только что назначили (якобы с повышением — Яшина
иначе нельзя) заместителем начальника управления
спортивных игр общества «Динамо». Он сидел за своим
столом, на котором не было ни одной бумажки, в боль­
шой комнате, где стояло еще полдюжины таких же сто­
лов, в то время пустовавших.
— Обеденный перерыв?
— Да нет, совещание у начальника управления.
— Почему же ты не там?
— Мне там делать нечего. Они обсуждают вопросы,
которые меня не касаются.
— Ты-то чем в этом управлении занимаешься?
Лева печально посмотрел на меня, вздохнул, заду­
мался и сказал:
— А чем я должен заниматься? Я же футбольный вра­
тарь. Больше я ничего не умею. Только штаны здесь про­
тираю. Ты себе можешь представить Пеле за таким сто­
лом? Или Бобби Чарльтона? А я сижу...

336

Евгений РУБИН

И он покорно сидел. И в этой комнате, и в президиу­
мах бесчисленных торжественных заседаний и обществен­
ных комиссий, куда его, снова обласканного начальством
и публикой, возвратившими ему неофициальный титул
«Лучшего Всех Времен», избирали. И когда просили,
произносил речи. Все это — за триста рублей, положен­
ных ему по штатному расписанию.
Вот и тогда, в 62-м, после Чили, сам Яшин, верный
себе, не ударил пальцем о палец, чтобы снять с себя
обвинения в проигрыше сборной. Все произошло без его
участия.
То первенство мира окончилось, чемпионат страны
продолжился, и он опять встал в динамовские ворота.
Первый после перерыва матч «Динамо» был в Москве. По
радио, как всегда, объявили составы команд. Имя«Яшин»
трибуны встретили оглушительным свистом. Он стал еще
громче, когда Яшин вышел на поле. Потом, когда он в
первый раз поймал мяч, повторился. И не умолкал до
конца игры. Изредка этот свист перекрывался воплем: «С
поля!», «На пенсию!», «Иди внуков нянчить!»...
На втором матче ничего не изменилось. И на следую­
щем. Публика, для которой он месяц назад был иконой,
теперь остервенело топтала эту икону подошвами. В по­
чтовом ящике он находил оскорбительные письма, на
стеклах машины — издевательские надписи. Несколько
раз в окнах его квартиры выбивали стекла.
Яшин попросился в отпуск. Тогдашний тренер «Дина­
мо» Александр Семенович Пономарев охотно дал согла­
сие: играть в условиях такой обструкции трибун было
мукой для всей команды. Лева собрал пожитки и уехал в
деревню, надеясь на успокоительное действие свежего
воздуха, одиночества, охоты и рыбалки.
У здорового, полного сил 33-летнего мужчины от­
пуск не может быть бессрочным. Безделье на природе —
прекрасное занятие в перерыве между работой. Яшин за­
тосковал. Но никакой другой работы, кроме вратарской,
делать он не умел. А вратарскую не только умел, но и
любил. В деревне ему снилось пахнущее пылью футболь­
ное поле, мяч, который он ловит, полка с его амуници­
ей и кепкой в тесной динамовской раздевалке.

Штрихи к портретам

337

И в один прекрасный день ранней весны 1963 года
Яшин сел в свою «Волгу» и, не заезжая домой, явился
на «Динамо».
— Хочу играть, — признался он Пономареву.
— Что ж, попробуй. Но только не в Москве, здесь
тебя не примут.
Все для Яшина началось сначала. Как много лет на­
зад, тряский автобус вез дублеров по дорогам Подмос­
ковья и сгружал их у стадиончиков с деревянными лав­
ками вместо трибун, с лишенными травы полями, с
раздевалками, в которых нельзя было помыться после
игры из-за отсутствия душа и горячей воды.
Играл Лева хорошо, и его стали нводить в основной
состав, но только когда «Динамо» играло в других горо­
дах. Сезон шел к концу. И вдруг в разгар осени на головы
миллионов советских футбольных болельщиков обруши­
лись сразу две новости: Лев Яшин — лауреат приза, ко­
торым награждается лучший европейский футболист года,
и он же, Яшин, приглашен выступить в «матче века»
между сборными мира и Англии, посвященном столе­
тию английского футбола.
Запад признал Яшина, и чилийского грехопадения
будто не было: соотечественники тут же открыли сердца
вратарю республики. И когда накануне матча в Лондоне
обнаружилось, что обвинения Яшина в поражении на
чемпионате мира напрасны, публика отнеслась к этому
как к факту, в котором никогда не сомневалась.
Реабилитировал его человек по имени Фернандо Ри­
вера, который на первенстве мира возглавлял сборную
Чили и которого назначили тренером сборной мира. Уже
в Англии, накануне «Матча века», он дал интервью, где
назвал Яшина лучшим вратарем мира и сослался, в част­
ности, на злополучный матч СССР — Чили. Там, сказал
Ривера, Яшин играл великолепно, и два мяча, что влете­
ли в его ворота, не взял бы ни один вратарь на свете.
Вот вам и звездный час, час исполнения желаний,
час триумфа. Разве это не счастье?
Но счастлив лишь тот, кто чувствует себя счастливым.
А как Яшин?
Да, Яшин пережил этот час. Или, может быть, точ­
нее — месяц от сборов в поездку до возвращения домой.

338

Евгений РУБИН

А потом вновь и со все большей настойчивостью боли в
животе стали напоминать о приобретенной за последний
год язве желудка и головные боли — о низком кровяном
давлении и старых травмах от сотрясений мозга после
ударов головой о штанги ворот. Он курил с детства, и
чем дальше, тем больше (ему, единственному советско­
му спортсмену, было разрешено курить в раздевалке, даже
в перерыве между таймами). И теперь, в 34 года, это
обостряло его недуги.
О днях, проведенных в обществе суперзвезд, съехав­
шихся на «матч века», Лева вспоминал с удовольствием.
По улицам британской столицы их возили в роскошном
автобусе, который сопровождал эскорт: впереди неслась
похожая формой на сигару машина, а за ней и позади
автобуса — мотоциклы с полицейскими в белых мунди­
рах. Автобус трогался, и взвывали сирены, умолкавшие
лишь на остановках. Прохожие провожали кавалькаду
изумленными взглядами.
— Так возят королей и премьер-министров, — рас­
сказывал Яшин.
А парни, которых вез этот автобус, как только вхо­
дили в раздевалку, уже ничем не отличались от наших
динамовских дублеров: завязывали друг другу шнурки
на бутсах двойными узлами, забрасывали чужие гетры
на люстру и громко хохотали, довольные собственным
остроумием.
Однако и тогда, в Лондоне, атмосфера абсолютной
безоблачности царила в сборной мира для всех, кроме
Яшина. Были минуты, когда соратники по команде не­
вольно, сами того не желая, заставляли его почувство­
вать: он, Яшин, не совсем ровня остальным.
Как-то он остановился на лестничной площадке отеля
поболтать с двумя партнерами по сборной, знаменитыми
форвардами — испанцем ди Стефано и бежавшим в Ис­
панию венгром Пушкашом. Все участники матча только
что получили в подарок швейцарские наручные часы, ка­
ких Лева никогда прежде не видывал: плоские, как пятак,
сверкающие в лучах люстр, как бриллианты. Ди Стефано
вынул свои из кармана и сказал, что надо испытать их на
прочность. Он подбросил часы в воздух и подъемом пра­
вой ноги нанес ими такой удар в стену, что на ней оста­

Штрихи к портретам

339

лась вмятина. Закончив тест, ди Стефано даже не нагнул­
ся поглядеть на рассыпанные по полу винтики. А Пушкаш
усмехнулся и пригласил собеседников в бар.
— Там, у стойки, — вспоминал Лева, — Пушкаш
достал толстый бумажник, набитый долларами. Я такого
количества за всю свою жизнь не только не получил, но
даже издали не видел.
Яшин не был ни завистливым, ни корыстным. И со­
знание, что «у советских собственная гордость», было
воспитано в нем с детства. Но он невольно смотрел на
буржуев из сборной мира не свысока, а как бедный род­
ственник. И особую болезненность этому чувству прида­
вало сознание, что в их компании он во всех остальных
отношениях не просто равный, а первый среди равных.
Так что звездный час тоже был не без червоточины.
Приниженность бедных родственников советские фут­
болисты ощущали всегда, едва оказывались за границей.
Тщетно старались они скрыть эту приниженность. Извест­
ный в свое время антрепренер швед Ланца, устраивав­
ший зарубежные гастроли клубных и сборных команд
СССР, на случай встреч с советскими гостями держал
во внутреннем кармане пиджака пачку конвертов. В каж­
дом лежало двести долларов.
Обнаружив в группе прибывших кого-то из звезд,
Ланца доставал конверт и молча вручал.
— Я уже давным-давно перестал играть и приезжал за
границу как торпедовский тренер, — говорил мне Ва­
лентин Иванов. — И все равно конверт получал. Ланца
это делал автоматически. У него рефлекс выработался на
знакомые лица.
Яшин этих конвертов не брал, полагая, что ему, человеку-знамени, не пристало брать у чужака подачки.
Между тем в сравнении с другими известными соотечественниками-спортсменами он не был зажиточным че­
ловеком. Как и Борис Майоров, он не занимался в поезд­
ках коммерческой деятельностью. Но если Майорова ос­
танавливала брезгливость, то Яшина та же самая причи­
на, что долго мешала ему найти литзаписчика: полпред
советского спорта не может «уронить лицо». Впрочем, не
было бы этой причины, нашлась бы другая, способная

340

Евгений РУБИН

оправдать лень и непрактичность, покидавшие его толь­
ко на футбольном поле.
То ли от условий, в которых прошла его юность, то
ли таким уж он родился, но Яшин был безразличен к
комфорту, модной одежде, дорогим ресторанам. Из на­
ших долгих разговоров я уяснил: огорчала и раздражала
его не стесненность в средствах, а несправедливость. Он
привел мне в пример одну давнюю поездку «Динамо»:
— За границей каждому советскому игроку по инст­
рукции положен процент из того, что получает клуб, но
не больше восьмидесяти долларов. Нам в Австралии, где
мы провели две недели, столько и заплатили. Всем поров­
ну, мне и Юре Авруцкому одинаково. А в контракте чер­
ным по белому записано: если Яшин на матч не выйдет,
«Динамо» получает вместо 50 тысяч долларов — 8 тысяч.
Лева почему-то выделил Авруцкого. Тот подавал в
молодости надежды, но ничего путного из него не выш­
ло, и, рано сойдя, он устроился обслуживать карусели
в детском парке. А пока играл, и дома, и за границей
его включали в основной состав эпизодически. Авруцкий — тот наверняка был сторонником принципа все­
общего равенства.
Еще один яшинский звездный миг — его прощаль­
ный матч в Лужниках. Играли московское «Динамо» и
сборная мира. Прощание было трогательным. В перерыве
между таймами он вручил свои вратарские перчатки мо­
лодому динамовцу, Владимиру Пильгую.
Когда соратники выносили Яшина за кулисы на ру­
ках, по его щеке поползла слеза. Филатов поручил мне
сделать маленький репортаж с последнего матча велико­
го вратаря, и я, стоя у кромки поля, видел эту слезу
собственными глазами. И подумал, что вызвана она этой
трогательной процедурой.
Лишь позднее, познакомившись с Яшиным лично,
как следует его узнав и научившись улавливать невиди­
мые миру движения его души, я понял: в ней, душе,
скребли кошки. С той минуты у него было отнято дело,
без которого он терял интерес к жизни, отныне ему пред­
стояло до пенсии прозябать в какой-нибудь канцелярии,
чтобы не потерять подполковничьи погоны и 300-рублевое жалованье.

Штрихи к портретам

341

Нет, ни счастливчиком, ни удачником не был этот
человек, превзошедший славой едва ли не всех своих
соотечественников.
Даже с записчиком мемуаров ему не повезло. Закон­
чив работу для «Библиотеки «Огонька», мы условились,
отдохнув, продолжить труд и превратить тоненькую кни­
жечку в большую, с иллюстрациями. Но я понял: нельзя
ставить отъезд из СССР в зависимость от заказов на кни­
ги. И подал заявление в ОВИР.
Не знаю почему, но другого партнера для работы над
книгой Лева не подыскал.
За несколько недель до смерти Яшина наградили Зо­
лотой Звездой Героя Социалистического Труда, хотя к
тому времени он давным-давно не трудился. Эта награда
не могла уже принести ему ни радости, ни облегчения
телесных страданий. Способно ли осчастливить лаком­
ство человека, чей желудок не принимает ничего, кроме
манной каши?
Яшин знал, что его дни сочтены и что Золотая Звезда
украсит лацкан пиджака, в который его обрядят перед
похоронами.

Глава 9
ПАН И Л И П РО П А Л
Сон в руку
Я стою на верхней площадке пятиметровой вышки
над выгороженным в озере плавательным бассейном и
стараюсь не смотреть вниз. Стою долго, потом отхожу,
разбегаюсь и опять останавливаюсь у края. Снова отхожу
и возвращаюсь уже не бегом, а медленно. Остается су­
щий пустяк — оторвать сначала левую, потом правую
ногу от дощатого настила. И левая уже повисла в воздухе.
А с правой я ничего не могу поделать. Она не хочет под­
чиняться приказу и прилипает к полу.
Внизу с блокнотом в руке ожидает, когда я наконец
прыгну, женщина в купальном костюме. Она то покри­
кивает на меня, то жалостливо просит пощадить ее, ус­
тавшую от ожидания и опоздавшую на обед. Мне нелов­
ко выглядеть трусом перед этой молодой, стройной, при­
влекательной блондинкой, но я ничего не могу с собой
поделать...
Это — воспоминание полувековой давности. Членов
сборных команд по разным видам спорта Московского
юридического института отправили на три недели в лет­
ний оздоровительный лагерь, находившийся на окраине
небольшого подмосковного города Глухово, рядом с
Ногинском. Меня взяли не за спортивные заслуги — их у
меня не было, — а как заслуженного болельщика, не
пропускавшего институтских соревнований.
Кроме участия в тренировках, которого от меня, по­
нятно, не требовалось, каждый из прибывших обязан
был сдать нормы на значок ГТО-2. С грехом пополам я
сдал почти все: бег на разные дистанции, стрельбу из
малокалиберной винтовки, лазание по канату, отжима­

Пан или пропал

343

ние от пола. Оставались прыжки. Сдающий мог выбирать
из трех — в длину, в высоту или с пятиметровой вышки.
Ни в первом, ни во втором я не дотянул до нормы. И
полез на вышку. И простоял там несколько часов.
Меня подбадривали, надо мной подтрунивали, меня
даже пробовали столкнуть в воду. Потом интерес ко мне
пропал, меня оставили в покое и, когда настал час обе­
да, ушли в столовую. Все, кроме меня и молодой блон­
динки — преподавательницы кафедры физкультуры, ко­
торая принимала зачеты по прыжкам.
Наступило время послеобеденного отдыха, когда я
прыгнул — самым уродливым способом, «солдатиком».
На какую-то долю секунды сердце мое замерло, а затем
я с удовольствием ощутил, как ступни коснулись про­
хладной воды, разрезали ее поверхность, и я медленно
погрузился на глубину. Выплыв, я облегченно вздохнул.
Все оказалось так просто и даже приятно. Если бы не
угроза остаться без обеда, я бы прыгнул еще. Я подумал:
«Отложу на завтра». Однако назавтра желание почему-то
пропало.
Наверно, никогда не вернулся бы я памятью к этому
пустяковому эпизоду, если бы однажды он мне не при­
снился. Через какое-то время сон повторился. И так —
на протяжении многих лет. Но если тогда, наяву, я до­
летел до цели, то ночью я просыпался, когда находил­
ся в полете.
Как пел Булат Окуджава, «ни кукушкам, ни ромаш­
кам я не верю». И никогда не верил. Но этот сон о про­
шлом — по случайному, вполне возможно, совпадению —
оказался для меня вещим.
Так — в нерешительности, в безмолвной борьбе со
страхом перед ожидающей меня неизвестностью — про­
шли последние годы моей московской жизни. Как тогда,
когда взобрался на вышку, я сделал для себя вывод: иного
пути, кроме прыжка — прыжка в эмиграцию, — у меня
не может быть. Но для этого надо было оторвать ноги от
платформы — от привычной жизни, от профессии, от
круга друзей и близких.
Однако если, прыгая в озеро, я понимал, что при­
воднение в худшем случае грозит мне ушибами, то этот

344

Евгений РУБИН

прыжок в неизвестность был чреват опасностью куда бо­
лее тяжелых последствий, и не для одного меня, а для
Жанны и Жени, за которых я несу ответственность.
Я не признавался себе в том, что боюсь сделать по­
следний шаг, — теоретически все было нами решено еди­
ногласно, даже с участием маленького Женечки, кото­
рого мы однажды спросили, хочет ли он переехать в
Америку, на что он сразу ответил:
— Да! — и вразумительно обосновал свое желание: —
Там сколько угодно жевательной резинки.
(Из каждой заграничной поездки Ивановы привози­
ли ему любимую жвачку, и наш сметливый ребенок на­
мотал это на ус.)
Себе я объяснял свои колебания возникавшими одна
за другой уважительными причинами, требующими от­
ложить отъезд. Среди них была и та, о которой я уже
упоминал: работа над литературными записями и обе­
щаемые этой работой гонорары.
Сборы в эмиграцию действительно требовали непо­
мерных для нас расходов. Не менее трех тысяч рублей
надо было оставить на содержание дочери от первой жены
с тем чтобы она могла нормально существовать до со­
вершеннолетия. Полагалось заплатить — не помню точ­
но, сколько, но много — за отказ от гражданства. По
тогдашнему правилу эмигрирующий обязан был возмес­
тить государству выражавшиеся в тысячах рублей расхо­
ды на свое высшее образование. Наконец, со.дня подачи
заявления об эмиграции я автоматически становился
безработным, а ожидание разрешения могло затянуться
на годы.
И я говорил Жанне:
— Вот сделаю книжку, соберем денег и — вперед...
Зарабатывать деньги трудно, экономить еще трудней.
Забота о пополнении денежного запаса носила у нашего
семейства перманентный характер и оправдывала в соб­
ственных глазах мое малодушие.
Долгое время было и другое, действительно существен­
ное, обстоятельство, диктовавшее необходимость повре­
менить с последним шагом. Мой старший сын Алексей
не захотел после окончания школы поступать в вуз и,

Пан или пропал

345

естественно, угодил на военную службу. Было очевидно,
что в случае моего бегства из СССР его по возвращении
из армии неминуемо ждет безработица. Я считал своим
долгом встретить сына и помочь ему устроиться. Когда он
заполнит «Листок по учету кадров» и будет принят на
работу, вопрос о том, куда девался отец, никто ему за­
давать не станет.
На трудоустройство сына ушло года полтора. Мой мо­
лодой коллега Леонид Трахтенберг заведовал отделом
спорта в газете «Московский комсомолец». Сын, с моей
и Божьей помощью, написал несколько заметок на
спортивные темы, которые газета напечатала. (Наличие
опубликованных статей было обязательным условием для
поступления на факультет журналистики МГУ.)
Один мой близкий приятель, преподаватель факуль­
тета Слава Аникеев, позаботился О том, чтобы прием­
ные экзамены обошлись без двоек. Жена другого, вели­
кого хоккеиста Анатолия Фирсова, Надя, работавшая сек­
ретарем все того же факультета, сама отнесла председа­
телю приемной комиссии бумаги Алексея Рубина — чле­
на ВЛКСМ, демобилизованного воина, русского (сын
унаследовал 5-й пункт анкеты от своей матери), Надя и
сообщила мне по телефону о том, что сын принят. А я
явился с этим известием на его свадьбу. Совесть моя была
чиста: «все, что мог, я уже совершил». Правда, сын бро­
сил МГУ, не добравшись до третьего курса, а затем и
сотрудничество в «Московском комсомольце». Но удер­
жать его от этих шагов я был бессилен.

Всюду родимую Русь узнаю
Никогда прежде не удавалось мне путешествовать с
таким комфортом. Маленьким мальчиком я представлял
себе, что двухместное купе, белоснежное белье, предуп­
редительные проводники — доступно только какому-ни­
будь американскому мистеру Твистеру, толстяку в ци­
линдре и с сигарой.
Мы с Жанной ехали в Чехословакию по приглаше­
нию моего старого друга Владо Малеца — заместителя

346

Евгений РУБИН

редактора братиславской газеты «Чехословенский спорт»,
с которым трудились бок о бок на многих хоккейных
турнирах. Владо заблаговременно предупредил:
— Присылай мне сколько сумеешь материалов к ме­
сячнику советско-чехословацкой дружбы и за все полу­
чишь в Братиславе гонорар.
Я спросил, когда начинается и заканчивается месяч­
ник. Владо просто ответил:
— Начался давно, не заканчивается никогда.
Словом, в Братиславе нас с Жанной, которая сдела­
ла к моим заметкам фотографии, ожидали приличные
деньги, и мы могли позволить себе и саму поездку, и это
купе в вагоне для буржуев.
После нескольких часов пути мы — главным образом
Жанна, которая впервые пересекала границу родной стра­
ны, — чувствовали себя интуристами. Это впечатление
развеяла остановка на пограничной станции Чоп.
На платформе, едва освещенной тусклыми фонарями,
было столпотворение. Из конца в конец состава, огибая
горы корзин, мешков и чемоданов, метались люди. К каж­
дому вагону бьш приставлен милиционер. Мужчины раз­
махивали перед ними какими-то бумагами. Жены стояли
рядом. Многие держали на руках орущих детишек.
Наконец проводники впустили пассажиров в вагоны.
Толпа хлынула в наш, как прорвавшая плотину вода, и
быстро заполнила все купе. Вслед за отъезжающими вошли
пограничники, таможенники, проводники и милицио­
неры. Кто-то скомандовал: «Всем занять свои места в купе
и освободить проходы от вещей». Коридор опустел. Пред­
ставители власти приступили к проверке и пересчету
людей и багажа. Лишнее требовали оставить. Вопли стали
еще оглушительнее. Перспектива потерять часть скарба
заставила матерей присоединиться к своим ревущим ча­
дам. Но таможенники были неумолимы. Вещи летели на
перрон через окна. Те, что не успевали поймать провожа­
ющие, падали в грязь. Из раскрывшихся узлов и чемода­
нов вываливались кастрюли, тряпки, подушки.
Когда проверяющие без стука заглянули к нам в купе,
проводница коротко объяснила:
— Сюда не надо. Это — наши.

Пан или пропал

347

Дверь затворилась. Мы еще ходили в «наших», хотя
сами в душе уже приобщились к людям, заполнившим
на станции Чоп полупустые вагоны поезда Москва —
Вена. Это был маршрут, по которому уезжало из СССР
большинство эмигрантов — жителей Украины, Белорус сйи, разных городов России.
Мы сошли в Братиславе. У остальных конечным пун­
ктом была Вена, служившая перевалочной базой для всех
эмигрантов из СССР. Оттуда они потом разъезжались по
нескольким направлениям — кроме США и Израиля в
Канаду, Австралию, Германию.
Помимо Братиславы мы побывали в Таллине и Праге.
С «Пражской весны» минуло семь лет, и внешне ничто о
ней не напоминало. Пожалуй, в Братиславе и Долине не
только внешне. В Жшине я встретил уже ушедшего по
возрасту из большого хоккея Йожефа Голонку — того
самого, что на первенстве мира 1969 года был капита­
ном сборной Чехословакии и плевал в Анатолия Влади­
мировича Тарасова. Теперь он дал мне интервью, в кото­
ром говорил, что питает к советским хоккеистам самые
добрые чувства.
А вот в Праге каждое произнесенное по-русски слово
вызывало раздраженные взгляды исподлобья. В рестора­
нах не ставили, а швыряли тарелки на стол. В магазинах
делали вид, что не понимают русского. В отелях забывали
менять постельное белье.
Я, поездивший по заграницам, это замечал. Жанне,
пребывавшей в состоянии эйфории от безграничного
выбора товаров, обилия продуктов, чистоты на улицах и
всего прочего, что за рубежом приводит советского че­
ловека в восторг, эти проявления неприязни казались
мелочами. Я понимал: отныне ее требования ускорить
наше прощание с родиной станут еще энергичнее, чем
были до сих пор.
На работе Филатов поздравил меня с тем, что я сно­
ва выездной. Я возразил, что с таким выводом лучше
повременить, и напомнил ему старую пословицу: «Ку­
рица не птица — Финляндия не заграница». Теперь вме­
сто Финляндии, которая стала заграницей, следует на­
зывать Чехословакию, или Болгарию, или Польшу.

348

Евгений РУБИН

— Давайте проверим, так ли это, — сказал Филатов.
И именно на Финляндии. Вы знаете, еженедельнику не
положены зарубежные командировки. А мне хотелось бы,
чтобы на первенстве мира будущего года по хоккею в
Финляндии мы имели корреспондента. Оформляйтесь в
туристическую группу. Расходы мы вам компенсируем
гонорарами.
В знак благодарности я вручил своему редактору ин­
тервью с Голонкой. В ближайшее воскресенье оно было
напечатано, а уже в понедельник разразился скандал.
Киселев приехал от комитетского начальства убитый и
передал Филатову решение коллегии. Оба они получили
взыскания. Филатов — за публикацию интервью с чело­
веком, который неоднократно демонстрировал свою не­
приязнь к нашей стране, Киселев — за утрату контроля
над еженедельником.
Филатов пытался объяснить: мы потому и поместили
интервью, что оно опровергает мнение, будто Голонка —
враг советского хоккея. Киселев лишь развел руками: ре­
шение состоялось и обсуждать его бессмысленно. И ве­
лел носить ему еженедельники на просмотр перед вы­
пуском. Он был дисциплинированным солдатом партии.
Все необходимые характеристики для поездки в Фин­
ляндию я получил без промедления. Оставалось пройти
инструктаж и уплатить за путевку. Но ни то, ни другое не
потребовалось. Моего имени в списке туристов не оказа­
лось. Филатова это огорчило больше, чем меня. Он при­
знался, что связывался с новым тренером хоккейной
сборной Борисом Кулагиным, тот обещал привести в
действие свои связи, но, видимо, подвел.
В тот же вечер Кулагин позвонил мне домой:
— Я все выяснил, но это не телефонный разговор.
Приезжай завтра на тренировку в «Кристалл», там пого­
ворим.
Я приехал, когда тренировка была в разгаре. Кулагин
поручил ее продолжать своему помощнику, отвел меня
в сторонку и прошептал:
— У меня в КГБ есть хороший знакомый генерал. Он
все разузнал. Ты в прошлом году провожал кого-то уле­
тавшего из Шереметьева в Израиль?

Пан или пропал

349

— Провожал. Старого друга Гену Житловского.
— Там тебя и засекли. И за это выкинули из поездки.
Больше того, попало за халатность тем, кто допустил
твой выезд в Чехословакию. Сейчас исправлять положе­
ние поздно. Но я взял с него слово, что к следующему
чемпионату все будет в порядке. Только ты не высовы­
вайся понапрасну.
— Боря, — ответил я Кулагину, с которым дружил и
мог быть откровенным, — ты зря хлопотал. Следующего
раза не будет. Если я не могу общаться, с кем хочу, мне
поездки за рубеж не нужны.
Он хотел что-то возразить, но, подумав, только и
сказал:
— Что ж, я тебя понимаю.
До эмиграции я больше не побывал ни в одной геогра­
фической точке западнее Москвы. Зато исколесил многие
места, расположенные северней, восточней и южней. Об
этих путешествиях я собираюсь рассказать потому, что
каждое из них лило воду на мельницу Жанны.
За 17 прожитых с первой женой лет я воспользовался
отпуском, чтобы отдохнуть, лишь однажды: после свадь­
бы мы провели три недели в курортном местечке Леселидзе на берегу Черного моря. Жанна считала, что мне,
ежедневно и подолгу сидящему за пишущей машинкой,
надо время от времени менять обстановку и образ жизни.
И мы с ней в отпускное время уезжали куда-нибудь обя­
зательно.
В первый раз это была деревня Бородино в Калинин­
ской области, неподалеку от города Осташкова. Соблаз­
нил нас порыбачить на озере Селигер мой старый друг и
коллега Толя Коршунов, человек на редкость одаренный:
мастер спорта по современному пятиборью, яркий жур­
налист, искусный кулинар, страстный рыболов и соби­
ратель грибов.
Почти два десятилетия, с середины пятидесятых го­
дов, когда я служил в газете «Колхозная правда», не
приходилось мне сталкиваться с деревней. За это время
ничто не изменилось в ее жизни к лучшему.
Мы сняли комнату в избе-пятистенке. Хозяйка — се­
мидесятилетняя бабка по имени Настя — выделила нам

350

Евгений РУБИН

две кровати и кушетку в сенях. Усталые с дороги, мы
легли спать. И через несколько минут одновременно про­
снулись. Мы не могли понять, в чем дело, пока не зажг­
ли свет. Стены, потолок, простыни на наших ложах по­
краснели от нашествия клопов. Ночь ушла на неравную
битву с ними. Утром, едва живые, мы отправились за
провиантом. Хозяйка объяснила:
— Магазин сельпо в соседней деревне, верстах в трех
от нас. Там и водки возьмете. А раз в неделю к нашей
пристани причаливает пароход с экскурсантами. Там в
буфете и масло сливочное, и повидло, и колбаса бывают.
В сельпо, к которому вела дорога, покрытая толстым
слоем жидкой, как тесто для блинов, глиной, продавали
слипшиеся конфеты «подушечки», черный непропечен­
ный хлеб, постное масло и водку местного разлива в
запечатанных коричневым сургучом бутылках с синева­
тым отливом.
Мы пожалели, что не запаслись консервами, но ус- •
покоили себя: у Насти или ее соседей будем покупать
зелень, огурчики, редиску, молоко, ловить рыбу, соби­
рать грибы и проживем полмесяца на вегетарианской
диете. Наши благие намерения уничтожило сообщение
хозяйки: ничего, кроме картошки, капусты и лука, здеш­
ние крестьяне не сажают, а коровой владеет только пред­
седатель колхоза, но он молоком не торгует.
Дома нас уже поджидал, видно, спавший, когда мы
приехали, но уже успевший опохмелиться Настин сожи­
тель Митя. Он был в пиджаке, явно предназначенном
для размещения трех военных медалей. Как мы вскоре
установили, пиджак он не снимал даже на ночь. Но не
потому, что хотел и во сне выглядеть кавалером боевых
наград. Просто к вечеру Митя напивался до бессозна­
тельного состояния. И почти ежедневно, прежде чем отой­
ти ко сну, бегал по избе и участку с большим кухонным
ножом за Настей.
Нюх на выпивку у Мити был собачий. Как ни прятали
мы от него водку, Митя, если где-нибудь оставалась хоть
капля, от нас не отходил. По мере опьянения он все гром­
че и многословней объяснялся нам в любви, говорил,
что отныне не сможет жить без нас, людей, которые ему

Пан или пропал

351

ровня, с которыми у него, городского человека, есть
много общего и который пропадает, имея дело с «этой
деревенской дурой». Так он называл Настю, иждивен­
цем которой был, хотя та сама жила впроголодь, и с
которой не хотел регистрировать брак.
Настя числилась в колхозе, но там давно уже никому
не платили, а пенсия колхозникам не полагалась. Митя
ездил за своей военной пенсией в Осташков, но возвра­
щался домой лишь после того, как всю ее пропивал. Тем
не менее за две недели, которые мы провели у Насти,
мы ни разу не видели его трезвым. Степень его опьяне­
ния зависела от времени суток. Где он добывал деньги на
водку — загадка, которую мы так и не разгадали.
И она, эта загадка, не единственная. Где и как они
умывались — другая. В избе не было даже обычного жес­
тяного умывальника. Когда мы спросили Настю, она от­
ветила:
— Хожу на озеро.
— А зимой?
Она неопределенно пожала плечами.
Была, правда, у нее замечательная банька по-черному. Но прежде чем ее истопить, надо было наносить с
Селигера сорок ведер воды, притащить с берега, распи­
лить и расколоть на дрова большое бревно, разжечь печ­
ку. У нас, трех здоровых мужчин, уходило на это полдня.
Ей такое было вообще не по силам, а убежденный без­
дельник Митя столько работы за все свои шестьдесят с
лишним лет не переделал.
Только в самые первые дни, до того как распробова­
ли местную водку, мы дивились Митиной жестокости по
отношению к сожительнице. Если бы пришлось ее отве­
дать тысячу лет назад князю киевскому Владимиру Ве­
ликому, не слетели бы Q его уст бессмертные слова: «Ве­
селье Руси есть пити».
Эта жидкость не могла вызвать ничего, кроме голов­
ной боли, учащенного сердцебиения и депрессии. Один
из участников нашей поездки Игорь Образцов, молодой
журналист, только что женившийся на красивой девуш­
ке Лене, выпив несколько рюмок, разбил о спину своей
новобрачной гитару.

352

Евгений РУБИН

Я спросил Настю, чем они с сожителем питаются,
кроме картошки, если денег она не зарабатывает. Настя
ответила:
— Хожу по грибы. Всю зиму едим только их, сушеные.
У нас в лесу грибов пропасть. Я их в Осташков вожу
продавать. На то и хлеб покупаю.
Клопов мы кое-как одолели — спали не выключая
свет, ножки кроватей поставили в жестянки, наполнен­
ные водой. Однако днем им на смену выходили полчища
тараканов. Сражаться с ними мы даже не пытались.
Так жила вся деревня, кроме семьи колхозного пред­
седателя. Его жена была единственной молодой женщи­
ной, ее недавно родившийся первенец — единственным
на всю округу ребенком.
По утрам мы поднимались ото сна вместе с хозяйкой
и тоже отправлялись собирать грибы. Белые в эту пору
уже отошли, но мы охотились за черными и белыми груз­
дями, лисичками, рыжиками. Коршунов их виртуозно
солил, и все мы привезли в Москву по полному ведру.
Ночью мы занимались браконьерством. Настин сосед
дал нам невод напрокат. Мы раздевались у озера и входи­
ли в ледяную — была середина сентября — воду. Двое
тащили невод вдоль берега,.а я двигался с шестом им
навстречу, загоняя рыбу в сеть. Закончив операцию, мы,
лязгая зубами от холода, выскакивали на сушу. Там Жанна
накидывала на нас прихваченные с собой одеяла и на­
ливала по полстакана водки для обогрева. В сеть попада­
лись щуки, язи, жерехи.
Никогда — ни до, ни после того отпуска — не бывал я
в местах такой красоты. Бородино стояло спиной к лесу —
могучему, густому и девственному, — в подобном, долж­
но быть, прятался, поджидая свои жертвы, Соловей-раз­
бойник. Лицом деревня выходила на Селигер. Я видел и
Байкал, и Женевское озеро. На мой вкус, Селигер, с его
островами-клумбами пастельных тонов, с его тихой, от­
ражающей светло-голубое небо водой, прекрасней.
И в обрамлении этой сказочной прелести доживали
свой век полсотни нищих, никому не нужных, забытых
Богом и людьми стариков и старух.
Следующим летом знакомый, ехавший на своих
«Жигулях» в Коктебель, предложил захватить нас с со-

Пан или пропал

353

бой. Мы приняли предложение без колебаний. Крым, Чер­
ное море, музей Чехова, дом Волошина, Дом творчества
писателей — чего еще желать? Привлекало и то, что у
Коктебеля репутация места, куда в курортную пору съез­
жаются интересные люди — литераторы и живописцы, а
некоторые живут там постоянно. И это не удивительно.
Теплое море, покрытые плоской галькой пляжи, зарос­
шие мягким мхом склоны гор — все должно пробуждать
в художнике вдохновение.
По сравнению с прочими «дикарями» — так называ­
ли людей, рискнувших явиться на морской курорт без
путевок, — мы устроились по-царски. Нам сдали отдель­
ную, хотя и проходную, комнату. Таких в доме было еще
две, а также маленькая терраска. И каждый клочок про­
странства, как в солдатской казарме, заняли узкие кро­
вати. В палисаднике стояли раскладушки. Как и владель­
цы других домов, наша хозяйка брала деньги не за ком­
наты, а за койки. Их, этих коек, было штук двадцать.
Водопровод отсутствовал. Удобства — рукомойник и убор­
ная — находились во дворе. Чтобы пробиться к ним, надо
было постоять в очереди, первой из многих очередей,
которые ждали нас, «дикарей», ежедневно.
Утром, позавтракав привезенными из Москвы рыб­
ными консервами и дарами щедрой крымской природы,
которые продавались на местном базаре, мы собирались
многолюдной компанией и шли на пляж. По дороге ктонибудь сворачивал к столовой и становился в очередь. В
отличие от так называемых «живых» очередей, эта со­
стояла из представителей компаний вроде нашей. Дежу­
рили в ней посменно, и к середине дня последний
дежурный приносил на берег судки с обедом для всех.
Столовая, единственная в поселке, не баловала клиен­
тов разнообразием блюд. На первое давали щи и суп с
картофелем, на второе — серебристый хек с макарона­
ми и гуляш.
Пляж делился деревянным забором на две части. На
одной, неогороженной половине, к десяти утра негде
было даже присесть. Но мы ее миновали и шли к другой,
принадлежавшей Дому творчества. Наша спутница Ната­
ша Винокурова, отдыхавшая в Коктебеле с дочкой каж­
дое лето, обзавелась прочными связями в писательской
12—3734

354

Евгений РУБИН

здравнице, и мы, вручив привратнице вместо курортных
книжек по рублю с человека, проходили на пляж для
избранных. Правда, время от времени администрация
устраивала облавы с проверкой мандатов, и нас выдво­
ряли за порог. В таких случаях требовалось дождаться конца
облавы и раскошелиться еще на рубль.
Помещение душевой, одной на весь поселок, нахо­
дилось на территории Дома творчества. Посторонним вход
был воспрещен и туда. Но Наташа, пользуясь все той же
бумажной купюрой, как отмычкой, открывала нам дос­
туп к горячей воде. Ходили мы в душ раз в неделю и
тратили на сидение в предбаннике целый день: людей со
стороны вроде нас набиралось много и все мы должны
были ждать до тех пор, пока не закончат мыться отды­
хавшие по путевкам.
Уже после нашего отъезда в доме, где мы снимали
комнату, произошла трагедия. Хозяйка в гигиенических
целях вымыла бензином пол и стены уборной. Пятилет­
няя девочка, чтобы скоротать время пребывания там,
прихватила с собой спички. От первой же деревянная
будка вспыхнула. Пока ломали дверь, закрытую на засов
изнутри, девочка сгорела.
Я благодарен судьбе, приведшей меня в Коктебель.
Там встретил я людей, которые стали мне близкими и с
которыми я сохранил дружбу, несмотря на то что, раз­
деленные многими часовыми поясами, государственны­
ми границами и «холодной войной», мы не виделись пол­
тора десятка лет, да и теперь видимся урывками, во вре­
мя редких моих, наездов в Москву.
Пристрастие к карточным играм не считается досто­
инством. Но именно оно, увлечение преферансом, по­
знакомило меня с двумя из тех, с кем я подружился в
Коктебеле. Поиски партнеров навели меня на Сережу
Долина. Мы сошлись сразу.
Такой тип интеллигента свойствен только России: бес­
корыстный, деликатный, все понимающий, равнодуш­
ный к карьере, терпимый к человеческим слабостям, ува­
жающий чужое мнение, но имеющий обо всем собствен­
ное. Дети не ошибаются в выборе взрослых друзей. Сергей
окружен детворой всегда. Мальчишки и девчонки до­

Пан или пропал

355

школьного возраста тут же переходят с ним на «ты» и
беспощадно его эксплуатируют, заставляя водить себя в
зоопарк, в детские театры, просто катать на машине.
Талантливый физик, защитивший кандидатскую дис­
сертацию совсем молодым, он так и не проявил своей
научной одаренности. Нищенское жалованье научного
сотрудника заставляло Сергея откладывать серьезные
планы и размениваться на рефераты, внутренние рецен­
зии, проверку чужих экспериментов. Характеристика, ко­
торую дал себе Остап Бендер — «джентльмен в поисках
десятки», — подходила Сергею и прежде. А теперь, когда
российские ученые бедствуют, подходит тем больше.
Сергей познакомил меня с другим преферансистом,
актером Театра Вахтангова Михаилом Воронцовым. Сей­
час он заслуженный артист России. Но, насколько я по­
нимаю, присвоено это звание Воронцову за выслугу лет.
Ни одной крупной роли в театре, где служит и сегодня,
он не сыграл. Хотя, по-моему, рожден артистом.
Лопе де Вега говорил, что настоящий артист должен
уметь петь, танцевать, фехтовать и скакать на лошади. Не
уверен, что Миша владеет искусством выездки, но ос­
тальным требованиям великого испанского драматурга
Воронцов соответствует. Пением под собственный акком­
панемент на гитаре он и сейчас зарабатывает деньги в
концертах. В «Принцессе Турандот» он вьщелывал на сцене
такие кульбиты, что ему мог бы позавидовать акробат, и
отплясывал так ловко, что его приняли бы в ансамбль
Моисеева.
Кстати, Воронцов и сам драматург. Это он инсцени­
ровал для своего театра бабелевскую «Конармию». И уже
в 90-е годы у Вахтангова пользовалась успехом обрабо­
танная им для сцены классическая сказка. Ее мне по­
смотреть не удалось: я бываю в Москве летом, когда те­
атры на каникулах. А вот сделанный Мишей спектакль
по мотивам рассказов Зощенко я видел. Вместе со своим
всегдашним напарником в концертах Вячеславом Шале­
вичем и вахтанговской актрисой Марианной Вертинской
и Аллой Ларионовой Воронцов показал его русскоязыч­
ной публике в США.
В том, что Воронцов не стал знаменитостью, думаю,
сказалось невезение — он постоянно был в натянутых

356

Евгений РУБИН

отношениях с тогдашним главой театра Рубеном Симо­
новым. Но главное — занят он был вечно, как Сергей
Долин, «погоней за десяткой»: телевидение, озвучива­
ние мультфильмов, концерты, инсценировки чужих про­
изведений давали прибавку к стопятидесятирублевой зар­
плате, положенной по штатному расписанию артисту
первой категории академического театра, но отнимали
энергию и время. Как написал в стихотворении «Юби­
лейное» Маяковский: «Но ведь надо заработать сколько!
Маленькая, но семья».
В Коктебеле мы задолго до подхода к морю определя­
ли, там ли Воронцов. Если на месте — отгороженный
участок пляжа превращался в концертный зал под от­
крытым небом, в театр одного актера. Взгляды всех заго­
рающих были обращены на Мишу. Слышался только его
голос, прерываемый взрывами хохота.
Ничего, кроме невыдуманных историй, он не расска­
зывал. Он не готовил своих сольных выступлений. Просто
брошенная кем-то фраза наводила его на случай из жиз­
ни. Эти случаи цеплялись друг за друга, и получался кон­
церт.
Вот образчик устного творчества Михаила Воронцова.
Вахтанговцы приехали на гастроли в Одессу. Был фев­
раль и редкие для этого города холода. Владимир Этуш и
еще кто-то из актеров зашли в парикмахерскую на Дери­
басовской побриться.
— О, какая честь! — воскликнул пожилой еврей-па­
рикмахер, усаживая в кресло Этуша и принимаясь за
работу. — Товарищ Этуш, скажите, пожалуйста, как вам
нравится наш прекрасный город?
— Да, город прекрасный, — без всякого энтузиазма
подтвердил Этуш. — Но мы погибаем от холода: в гости­
нице, куда нас поселили, не работает отопление.
— Это ужасно! — воскликнул парикмахер. — Но я вас
научу, что делать. Ваш руководитель товарищ Симонов
должен срочно написать заявление на имя директора го­
стиницы.
Он помедлил секунду и продолжал, не прекращая
бритье:
— Да, и у вас в театре пять народных артистов СССР.
Они тоже должны написать заявления. Каждый в отдель­

357

Пан или пропал

ности. Вы и другие народные артисты СССР — тоже. Но
не коллективные, а свои. И вообще все работники театра
должны написать заявления директору.
Этушу надоела болтовня парикмахера:
— Да какой толк от этих заявлений!
— Как — какой? Очень большой. Директор соберет
их, и ему будет чем топить.
Закончив повествование, Воронцов шел купаться, и
пляж пустел: все кидались в море вслед за ним, чтобы не
опоздать ко второму отделению.
Накануне нашего отъезда в эмиграцию Миша явился
попрощаться. Мы оба были уверены: это прощание —
навсегда. К счастью, мы ошиблись. Пусть редко, но мы
видимся. По возрасту Воронцов теперь пенсионер. И жи­
вотик появился. И седина в его черных и курчавых, как у
цыгана, волосах. Но он так же неугомонен, как четверть
века назад, когда мы познакомились, так же неистощим
в рассказах, так же всегда готов перепить за столом мо­
лодых и здоровых собутыльников.

Слепаки
В какой-то день мы вместо нашего пляжа пошли на
другой, песчаный. Он называется «Мертвая бухта» и на­
ходится в пяти километрах от поселка. В наше отсутствие
Миша отыскал двух преферансистов. И вечером, когда
мы встретились, рассказал очередную быль, правда со­
всем не смешную.
Игра была в разгаре, когда к его партнерам подбежал
какой-то человек. Они пошептались, поднялись и объя­
вили, что должны срочно уходить. На Мишинвопрос,
куда спешить людям, отдыхающим в солнечном Кокте­
беле, последовал ответ:
— Мы здесь не отдыхаем, мы в командировке. — И в
нарушение служебного долга ввели Воронцова в курс
своих обязанностей: — Нас послали следить за Слепаками. Куда они, туда и мы. Пока они дома, можно и иску­
паться, и в карты поиграть. Но они, гады, непоседливые.
Сейчас вот в горы собрались...

358

Евгений РУБИН

Впервые я увидел людей, ради которых прилетели в
Коктебель три чекиста, на базарной площади, у конеч­
ной остановки симферопольского автобуса. Из него вышли
четверо: красивый мужчина с молодым лицом, большой
седой бородой и того же цвета густой шевелюрой, жен­
щина в очках с такими толстыми стеклами, какими
пользуются очень близорукие люди, и два парня — вы­
сокий юноша и хрупкий кареглазый подросток. Это были
Владимир и Мария Слепаки и их взрослые дети Сашка и
Ленька. Приятель, чьей машиной мы воспользовались,
чтобы добраться из Москвы в Коктебель, прямо на пло­
щади нас познакомил.
Кто такой Владимир Слепак, я знал и раньше. Среди
соратников академика Сахарова по диссидентскому дви­
жению он представлял ту ветвь, которая боролась за
свободу выезда советских евреев на их историческую
родину — в Израиль. Его имя появлялось на страницах
партийной прессы в статьях, разоблачавших сионистов.
Я и вообразить не мог, что когда-нибудь познаком­
люсь с Владимиром Слепаком лично. Его облик совсем
не соответствовал моему представлению о том, как дол­
жен выглядеть человек, отважившийся выйти на нерав­
ный и безнадежный бой с советским режимом. Он был
румян, улыбчив, носил модный в ту пору джинсовый
костюм и провожал заинтересованным взглядом каждую
обладательницу стройных ног и смазливого личика.
Для меня и теперь загадка, как может сохранять та­
кой оптимизм, такое умение наслаждаться жизнью, та­
кое душевное здоровье человек, за которым 24 часа в
сутки следит недреманное око власти, отрядив для этой
цели все имеющиеся в ее распоряжении средства, вклю­
чая КГБ. И ждет любой промашки этого человека, чтобы
расправиться с ним так, как умеет только она, совет­
ская власть.
Собственно, власть и превратила Владимира Слепака
в борца и героя. В 50-е годы он, молодой инженер, рабо­
тал на строительстве оборонных сооружений. Через два­
дцать лет эта работа послужила поводом к отказу Слепаку в его праве на эмиграцию. Борясь против произвола
по отношению к себе, он стал правозащитником всех
отказников — евреев и не евреев.

Пан или пропал

359

Началась эта деятельность Слепака на рубеже 60-х и
70-х годов, когда ему не было сорока. Согласись Володя
ее прекратить, перед ним открывалась возможность спо­
койного существования. Но компромиссов в вопросе о
принципах для этого веселого, на вид легкомысленного
человека не могло быть. И он обрек себя на жизнь под
колпаком КГБ, колпаком, который это учреждение не
позаботилось даже закамуфлировать.
Как-то в Коктебеле у нас зашел общий разговор о
кинофильмах. Маша высказала свое мнение об одном,
не помню теперь названия.
— Маша, — прервал жену Володя, — мы же с тобой
эту картину не видели. Или ты бегаешь в кино тайком от
меня?
Маша наморщила лоб, пытаясь что-то вспомнить.
Вспомнила и удовлетворенно сказала:
— Я видела этот фильм, когда ты сидел по первому
Никсону. — Она имела в виду первый визит бывшего
тогда вице-президента США Никсона в Москву.
Слепака сажали и «по второму Никсону», и «по Кис­
синджеру», и «по съезду КПСС», и «по пленумам ЦК».
Сажали без предъявления обвинений, без санкции про­
курора. А когда мероприятие оканчивалось или гость по­
кидал Москву — выпускали. И били не раз для острастки.
И постоянно напоминали: «Каждый твой шаг, каждое
движение просматриваются, каждое слово прослушива­
ется нами».
...У набережной, отделяющей пляж от Дома творче­
ства, в один прекрасный вечер остановились, скрипнув
тормозами, два «жигуля». Из обоих вышли мои давние
приятели. Из головной машины — известный журналист
Александр Авдеенко, из другой — известный артист Игорь
Кваша.
Ехали они в Ялту, а к нам завернули на денек-другой,
как теперь говорят, потусоваться. Им нужна была комната.
Я повел их по известному мне адресу, они быстро сторго­
вались. Бросив пожитки, Саша помчался к родителям,
отдыхавшим в писательском Доме. Игорь остался его ждать.
Ожидание затягивалось. Вечер уходил впустую.
— Сейчас мы его мигом найдем, — вдруг осененный
какой-то идеей, объявил Кваша и извлек из кармана

360

Евгений РУБИН

прибор, известный под названием «уоки-токи». Они зах­
ватили. с собой по такому передатчику, чтобы перегова­
риваться в пути.
Не успел Игорь настроить свое приспособление, как
дверь отворилась и на пороге встали двое военных с зе­
леными погонами пограничников. Оба были вооружены
автоматами. Без объяснения причин они потребовали,
чтобы Кваша следовал за ними. Тому ничего не остава­
лось, как отдать себя в руки властей.
На набережной он появился взволнованный проис­
шествием и довольный его исходом. Он рассказал, что
его отвели на пограничную заставу. Берег Черного моря —
граница с Турцией, и всякий, кто в этой зоне включает
радиопередатчик, подозревается в том, что он агент ино­
странной разведки. Его могут продержать взаперти как
угодно долго для расследования. Кто знает, чем бы за­
кончилось все это невинное приключение, если бы Ква­
ше не пришли в голову спасительные слова:
— Ну что вы, ребята, какой я шпион? Я же артист, я
играю роль Карла Маркса в картине «В середине века».
Его узнали и немедленно освободили: человек, кото­
рый играет Маркса, не может быть врагом Страны Сове­
тов — для пограничников это было истиной, не требую­
щей доказательств.
Расстались они друзьями. На прощанье Игорь обра­
тился к своим новым поклонникам с вопросом;
— Ребята, а как вы меня запеленговали? Случайно?
И получил исчерпывающее объяснение. В доме, кото­
рый я подыскал для Кваши и Авдеенко, было две ком­
наты. Я потому и знал о наличии незанятой, что другую
снимали Слепаки, которые во время нашего визита на­
ходились на набережной. А у пограничников приказ — не
спуская глаз следить за домом, где разместились Слепа­
ки. И не только глаз, но и антенн: вдруг те захотят пере­
дать шпионскую информацию туркам.
Пограничники не взяли с Игоря слово держать эту
информацию в секрете. Его рассказ стал в тот же вечер
известен Слепакам. Но, слушая, они и бровью не повели.
Они к такому давно привыкли.
Курортная дружба возникает с такой же легкостью,
как и умирает. При расставании новые друзья обменива­

Пан или пропал

361

ются телефонами, два-три раза созваниваются, но, за­
нятые служебными и домашними заботами, откладыва­
ют свидание. А потом впечатления от совместно прове­
денных дней тускнеют и взаимная тяга исчезает.
Наша дружба со Слепаками в Москве продолжалась.
Там мы, понятно, общались не так часто, как в Кокте­
беле, но регулярно. Они предпочитали встречи у нас дома.
Не хотели никого подводить: каждого, кто переступает
порог их квартиры, говорили они, берут на заметку.
Не было случая, чтобы они явились к нам в услов­
ленный час. К их приезду картошка обычно остывала и
водку приходилось возвращать на ее место в холодильни­
ке. Причину опоздания мы знали: Слепаки вышли из
дому, заметили, что за ними тянется «хвост», и петляют
по городу, пересаживаются из метро в троллейбусы, из
трамваев в такси, пока не сочтут: сопровождающие по­
теряли их след. Бывало, правда, что я выглядывал из окна
и видел праздношатающуюся вдоль тротуара парочку и
припаркованный в неположенном месте у мостовой ав­
томобиль.
Обычно Слепаки приезжали не с пустыми руками.
Книг, которые они привозили, мне хватало до их следу­
ющего посещения. Благодаря им я задолго до эмиграции
прочитал солженицынские «Архипелаг ГУЛАГ» и «Ав­
густ 14-го», выпуски самиздатовской «Хроники текущих
событий», работы Амальрика, Шафаревича, Федосеева,
попавшие в СССР номера журнала «Континент» и еще
множество произведений, за каждое из которых читаю­
щий мог поплатиться. А уж распространитель литерату­
ры такого рода — тем более.
Но Слепаки не боялись никого и ничего. Сомнева­
юсь, что я носил бы им запрещенные книги, если бы
мы поменялись местами — Володя был бы членом КПСС
и принадлежал к цеху, представителей которого Хрущев
назвал подручными партии. Слепаки верили в изначаль­
ную порядочность людей, которых выбрали себе в дру­
зья, и не желали видеть в них двурушников. И интуиция
никогда их не подводила.
Мы с Жанной были в гостях у Слепаков всего раз, да
и то потому, что настояли на этом визите. Жили они в

362

Евгений РУБИН

самом центре Москвы — в доме на нынешней Тверской,
смежном со зданием Моссовета, том самом, где первый
этаж занимал книжный магазин «Дружба», который спе­
циализировался на торговле литературой социалистичес­
ких стран.
Мы поднялись на шестой этаж. У двери в квартиру
Слепаков стоял стул, на нем лежала подушечка. Кругло­
суточный дежурный отлучился куда-то, должно быть, по
естественной надобности.
— Когда спуститесь вниз, — сказал Володя, — обра­
тите внимание на «Волгу» у подъезда. Она тоже там все­
гда и сопровождает нас во всех прогулках.
Мы засиделись допоздна. Ужинали, выпивали, болта­
ли. Зашел по поручению Анатолия Щаранского его млад­
ший брат. Выйдя из квартиры, мы нашли обитателя сту­
ла на посту. «Волгу» — тоже. В ней горел свет. Двое на
переднем сиденье мирно читали газеты.
Так жили Слепаки все 17 лет, что им отказывали в
разрешении на выезд. Жили, точно зная, что каждый их
шаг просматривается, каждое слово прослушивается и
даже ночью в постели они не остаются наедине: вмонти­
рованные в стены комнат микрофоны обеспечивают слав­
ным чекистам полную осведомленность не только об их
правозащитной деятельности, но и о частной жизни.
Кто, находясь непрерывно на протяжении долгих лет
в такой атмосфере, не превратился бы в ипохондриков,
неврастеников, мизантропов? Кто не заболел бы мани­
ей подозрительности? Душевное здоровье Слепаков не
сумели подорвать никакие испытания.
Я поделился с Володей и Машей своими планами
эмиграции и попросил совета: как раздобыть необходи­
мый для подачи заявления вызов из Израиля от род­
ственников, которых у меня там нет? Володя ответил,
что заботу об этом он берет на себя. Через полгода после
того разговора я нашел в своем почтовом ящике конверт
с обратным адресом: «Израиль».
Уверен, что многолетние надругательства государства
над этой семьей преследовали, кроме всего прочего, цель
показать всем потенциальным беженцам, какое будущее

Пан или пропал

363

уготовано упрямцу, отбить у них охоту к перемене мест.
Если так, власти допустили роковую ошибку: пример
Слепаков имел обратный эффект. Я исхожу из собствен­
ного опыта. Близкое знакомство с ними положило конец
моим колебаниям. Оно показало мне, что к человеку,
поступившему так, как он считает правильным, внут­
ренняя свобода приходит даже тогда, когда физически
он этой свободы лишен. Я увидел, как украшает челове­
ка твердость в следовании к своей цели и бескомпро­
миссность перед лицом ожидающих его на избранном
пути невзгод.
Приглашение из Израиля лишь ускорило наш послед­
ний шаг. С момента его получения мы были уже не жиль­
цы в своей стране. Не одни мы, все знали, что послания
такого рода из Израиля перлюстрируются и те, кому они
адресованы, берутся на заметку.
Уже живя в Америке, мы получили известие о том,
что Володю снова арестовали. На сей раз, кажется, в свя­
зи, или, пользуясь терминологией Слепаков, «по Мос­
ковской Олимпиаде». Но по окончании этого события
Володю не отпустили домой, как после прошлых арес­
тов, а препроводили в сибирскую ссылку. Маша после­
довала в ссылку за мужем, и там они провели около двух
лет, до того самого дня, когда его выдворили — с пере­
садкой в Москве — из СССР. Сыновей Сашу и Леню
отпустили раньше.

Как я был артистом
Большой десант, в котором находились мы с Жан­
ной, высадился в сочинском аэропорту. Идея нашего галапредставления родилась в мозгу Евгения Кравинского,
эстрадного конферансье по профессии и футбольного
болельщика по призванию. Все свободное от пребывания
на подмостках время он думал о футболе, говорил о
футболе и даже писал о футболе в издания, которые со­
глашались печатать его эссе.
Кравинский взял в соавторы писателя и режиссера
Марка Розовского, и вдвоем они создали нечто гранди-

364

Евгений РУБИН

озное, в чем Женя пригласил участвовать меня. Называ­
лось это пышно:
БОЛЕЙТЕ НА ЗДОРОВЬЕ. ЭСТАФЕТА МАСТЕРОВ
ЭСТРАДЫ, СПОРТА И КИНО
Гастроли занимали весь август, и, соблазненный воз­
можностью за счет Росконцерта провести неделю бар­
хатного сезона в курортной столице страны, я согласил­
ся на время очередного отпуска стать артистом. Кроме
Сочи, нас ожидали Хоста, Краснодар, Ставрополь,
Нальчик и Луганск.
Открывал концерты оркестр под управлением Анато­
лия Кролла, заключал любимец публики певец Юрий
Антонов. В промежутке между ними выступали исполни­
тель роли Остапа Бендера в фильме «12 стульев» Арчил
Гомиашвили, участники популярной телепередачи «Ка­
бачок 12 стульев» Зиновий Высоковский и Рудольф Ру­
дин и еще полторы дюжины артистов, не обладавших
такой известностью.
В пути мы теряли одних спутников — тех, у кого кон­
чался отпуск или начинались другие гастроли, повыгод­
ней, — и обзаводились новыми. В Ставрополе в наш друж­
ный коллектив влился Сергей Мартинсон, в Днепропет­
ровске — Иван Переверзев.
Я выступал в чрезвычайно ответственной роли. Я вы­
ходил на эстраду во втором отделении, приглашал туда
и интервьюировал по очереди футбольных ветеранов
Эдуарда Стрельцова, Виктора Понедельника, Игоря
Численко, Владимира Кесарева, которые участвовали в
нашем турне и были главной приманкой для публики.
Трудно сказать, почему наше представление называ­
лось так, а не иначе. Должно быть, объединяющим • нача­
лом служила единственная декорация — деревянный пье­
дестал почета, установленный в левом от зрителей углу
эстрады. На его вершину время от времени взбегал шус­
трый молодой человек Раф Могилевский — привезен­
ный из Белоруссии конферансье.
Не скажу, что два уважаемых автора создали шедевр
эстрадного искусства, но залы на полторы-две тысячи
мест и даже трибуны городских стадионов заполнялись.

Пан или пропал

365

Наш предводитель Кравинский постоянно пребывал
в состоянии близком к истерике. Гомиашвили умудрялся
за день выступить в трех сочинских залах, и никто не
знал, поспеет ли он к своему номеру. То и дело исчезал
Антонов. Кравинский дежурил у входа в концертный зал
и всматривался в даль. Завидев взмыленную от бега звез­
ду, он давал сигнал, и Кролл взмахивал дирижерской
палочкой. На подмостках Юра появлялся в момент, ког­
да оркестр заканчивал вступление к его песне. Нам он
потом по секрету сообщал, что летал самолетом местно­
го рейса на свидание. Улетал и Мартинсон — на утрен­
ние концерты в соседние города.
Страшный удар постиг Кравинского в самый разгар
турне. На концерт в Хосте пришла отдыхавшая в тамош­
нем санатории сотрудница Госкомспорта. На утро в Мос­
кву полетела телеграмма: «Стрельцов выходит на сцену в
пьяном виде и этим позорит советский спорт». Ответная
телеграмма, на имя директора группы Бескина, содер­
жала требование немедленно отправить Стрельцова в
Москву. Женя плакал. Стрельцов был его идолом, его
божеством. Без Стрельцова все предприятие теряло для
него привлекательность.
Впрочем, донесшая на Эдика дама была не так уж
далека от истины: вполне трезвым товарищи по путеше­
ствию не видели его ни разу. Ежевечерне перед началом
концерта Кравинский произносил одну и ту же фразу:
— Стрельцов дал мне слово, что сегодня не примет
ни капли. Так что можно не волноваться.
И при этом дико волновался. Когда Эдуард появлялся
за кулисами, Женя заглядывал ему в глаза, обнюхивал,
вслушивался в его речь: достаточно ли она тверда — и по
совокупности всех признаков решал, выпускать ли его
на эстраду или поручить мне сделать объявление о том,
что Стрельцов захворал.
В Сочи по утрам труппа полным составом стягивалась
к пляжу при гостинице «Жемчужина», на который нам
как знатным гостям города выдали пропуска. Опоздав­
ших было двое — Высоковский и Стрельцов. Совместное
сеяние разумного, доброго, вечного сдружило этих прежде
незнакомых людей. Не знаю, проводили ли они вместе

366

Евгений РУБИН

вечера, но на пляж прибывали парочкой после полудня.
Они двигались нетвердой походкой, каждый для вернос­
ти опираясь на плечо шедшего между ними подростка
Кости — сына Кравинского. Они останавливались у на­
шей группы, и Высоковский голосом пана Зюзи обра­
щался к моей жене:
— Жанка, сколько ни стараюсь, не могу понять, по­
чему ты загорела с головы до пят, а у меня только руки
от локтей и ниже.
Не дожидаясь ответа, друзья в сопровождении Кости
отбывали под навес на краю пляжа, где находился бар.
Каждому артисту полагался помимо оплаты проезда,
гостиницы и суточных гонорар «за выход», размер кото­
рого определялся званием выходящего. Существовала
специальная шкала. Я не подходил ни под одну графу.
Пришлось министру культуры издать специальный при­
каз, которым я, как член Союза журналистов СССР,
приравнивался к той категории, чей выход на сцену сто­
ил 11 рублей. Это было примерно столько, сколько пла­
тили лауреатам республиканского конкурса молодых ма­
стеров эстрады.
Однако когда я пришел за первой получкой, меня
ждал сюрприз: администратор бригады не только не дал
мне денег, но еще потребовал с меня. Он объяснил, что
расходы на переезды и жилье Жанны превышают зара­
ботанное мною. Такой оборот дела не входил в наши пла­
ны. Я понимал: без меня слово «спорт» надо из афиши
вычеркивать, а это убивает замысел авторов и лишает
все мероприятие изюминки. И встал на путь шантажа. С
администратором препираться я не стал, а потребовал у
Кравинского, чтобы нам взяли авиабилеты в Москву.
Соглашение было достигнуто в считанные минуты.
Директор издал распоряжение о назначении Жанны по­
мощником режиссера со всеми вытекающими финансо­
выми последствиями. Вернее, мы полагали, что со всеми.
Не может быть, чтобы служащему не причиталась зар­
плата и командировочные. Мы их так и не увидели, а
спросить постеснялись. Дйректор, надо полагать, решил,
что бесплатных переездов и проживания в отелях с нас
достаточно, и был прав: расходы покрыты, а на доходы
мы не претендовали.

367

Пан или пропал

Сомневаюсь, чтобы не выданные Жанне деньги воз­
вратились в казну. Не таковы были нравы в советских
концертных организациях. Между прочим, через несколь­
ко месяцев после возвращения в Москву мы получили
известие: наш директор Бескин сидит.
В таком турне, как наше, помреж — прислуга за все.
Жанна следила, чтобы не нарушался порядок номеров,
чтобы участники были готовы к выходу на сцену, помо­
гала солисткам натягивать платья, подставляла плечо
Мартинсону, когда он, тогда уже старенький, кряхтя и
охая, взбирался по скрипучим ступенькам на подмост­
ки, сколоченные у края футбольного поля стадиона в
Краснодаре. Глядя на Мартинсона, я понял, что такое
настоящий артист. При первых звуках аккомпанемента
он молодел и порхал по эстраде, как мотылек.
Жене работа нравилась, будила в ней воспоминания
детства, когда она колесила по городам и весям России
с родителями и их партнерами, среди которых были мед­
ведь и обезьяна. Кстати, в книжном магазине Луганска я
набрел на «Цирковую энциклопедию», содержавшую
заметки о ее родителях и брате отца — их постоянном
спутнике в аттракционе «Семья Морено». По приезде в
Москву я подарил «Энциклопедию» своей теще Алек­
сандре Кузьминичне.

Заявление об уходе
21 августа 1977 года я вручил Филатову заявление об
уходе с работы по собственному желанию. Он прочитал,
растерянно посмотрел на меня и после паузы спросил,
чем вызван этот странный шаг. Я ответил, что перегру­
жен заказами издательств и журналов и, чтобы не нару­
шить сроки договоров, должен запереться на полгода дома
и писать не покладая рук.
Ничего лучше я выдумать не мог. Филатов не стал
растолковывать Мне, что для такой работы можно взять
отпуск за свой счет. Он наверняка все понял. Оставил
меня в своем кабинете, взял заявление и торопливо вы­
шел. Вскоре вернулся и сообщил, что Киселев удовлет­

368

Евгений РУБИН

ворен названной мною причиной и с завтрашнего дня я
свободен. А я пошел очищать от бумаг рабочий стол, за
которым просидел семь лет и за которым теперь пред­
стоит сидеть моему преемнику.
Этот труд прервал заместитель Филатова Геннадий
Радчук, попросивший зайти к нему. В своем кабинете он
запер за мной дверь на английский замок, достал из сейфа
начатую бутылку коньяка, налил его в стаканы, придви­
нул один мне, другой себе и только тогда нарушил мол­
чание:
— В Израиль едешь?
— В Америку.
— Филатов сам не свой. Сидит мрачный и подавленный.
Мы чокнулись и выпили. Радчук разлил остаток и про­
должал:
— Ты не обижайся, но на твои проводы я не приду. И
если встретимся там, за кордоном, не знаю, как буду себя
с тобой вести. Ты меня пойми. Это вы с Филатовым —
писатели. Мой заработок — заграничные поездки. Ну,
разопьем мы с тобой на проводах или там бутылку, ктонибудь обязательно стукнет, и стану я невыездным. А мне
семью кормить.
Радчук явно преувеличивал мою литературную ода­
ренность, ставя меня на одну доску с Филатовым, а свою
занижал: профессионал он был высокого класса. Но за
свое будущее тревожился не без оснований. Радчук окон­
чил Институт международных отношений, свободно го­
ворил по-английски, и его два-три раза в год посылали
переводчиком со спортивными делегациями. Из-за гра­
ницы он привозил больной астмой жене лекарства, ко­
торые у нас можно было достать разве что в аптеке крем­
левской поликлиники.
Я сказал Радчуку, что вполне его понимаю, во всем с
ним согласен и для меня он навсегда останется порядоч­
ным и добрым человеком.
Так завершилась моя служба в «Советском спорте»,
служба, которая продолжалась 19 лет и 1 месяц.
Я мог бы продлить ее на неопределенное время — до
тех пор, пока не получу разрешение на эмиграцию. В та­
ком случае моя фамилия сохранилась бы в ведомости на

Пан или пропал

369

зарплату, что было для нас с Жанной, не имевших сбе­
режений, немаловажно.
Но я не хотел ставить в неловкое положение ни себя,
ни сослуживцев. Представлял себе, что прихожу утром в
редакцию и они, не будучи мне ни врагами, ни недо­
брожелателями, не знают, как себя вести — здороваться
ли, разговаривать ли? Присаживаться ли за один столик
в буфете? Садиться ли рядом на собраниях? Спрашивать
ли, как продвигаются мои дела с отъездом? Может, ни­
какими неприятностями им общение со мной не грозит,
а может, в подходящую минуту поставят кому-то это лыко
в строку.
И уж совсем трудно пришлось бы сотрудникам еже­
недельника. В крошечной комнатке нас трое. Сидим мы к
плечу плечо. Как быть им? Игнорировать меня, с кото­
рым вчера вместе ходили на стадион, дежурили по но­
меру, пили водку? А мне? Участвовать в общих беседах
или молчать восемь часов? Каким бы ни был ответ на
любой из этих вопросов, возникала натянутая, искусст­
венная ситуация. И в этой атмосфере нам пришлось бы
проводить все рабочие дни.
Да и что мне было делать в редакции? Поручить по­
ставившему себя вне общества и во всеуслышание зая­
вившему об этом лицу писать свои и редактировать чу­
жие материалы для советской газеты — нельзя. Но писа­
ние и редактирование и есть моя работа. Сидеть сложа
руки в окружении по горло занятых людей было бы для
меня сущей мукой. И я предпочел сидеть в ожидании
решения своей судьбы дома.
В редакции больше не показывался. За справкой о том,
что у «Советского спорта» нет ко мне материальных пре­
тензий, ездила Жанна, еще одно заявление: «Прошу ис­
ключить меня из рядов КПСС в связи с выездом на по­
стоянное местожительство в Государство Израиль» — я
послал почтой, а партбилет, тоже почтой, отправил в
райком. Не поехал я и на партийное собрание, несмотря
на напоминания по телефону и на то, что редакция —
впервые за все 19 лет — прислала за мной машину к
подъезду.
О том, как Жанна повстречалась в отделе кадров с
Виктором Васильевым, с которым мы считались друзья­

Евгений РУБИН

370

ми, и Дмитрием Ивановым, с которым были во вражде,
я писал. Об открытом партсобрании мне сразу доложил
много лет помогавший мне вести в еженедельнике хок­
кей Гена Ларчиков.
Председательствующий, редактор международного
отдела Семен Близнюк, огласил мое заявление, назвал
меня человеком с двойным дном, волком в овечьей шкуре
и попросил Филатова дать оценку моей работы. Тот ска­
зал, что не имел ко мне претензий по службе, а какой я
журналист, каждый может судить сам.
Затем сотрудник отдела массовых видов спорта Вик­
тор Колядин внес предложение исключить меня из партии
не в связи с мотивом, который указан в заявлении, а за
измену родине. Ставить на голосование это предложение
не стали. Близнюк объяснил, что измена — уголовное
преступление, факт которого может быть удостоверен
только приговором суда.
На том прервался мой 24-летний партийный стаж.

Не имей сто рублей
Среди бумаг, которые ОВИР требовал от просителей
разрешения на выезд, было и целое произведение — о
его родственных связях с приглашавшим, о том, доста­
точно ли этот приглашавший обеспечен, удовлетвори­
тельны ли его жилищные условия. Так родное государ­
ство проявляло заботу о будущем благополучии своих быв­
ших граждан.
Допускаю, что у меня были какие-то дальние родичи
в Израиле, бежавшие от погромов начала века, или от
петлюровцев, или от махновцев, или от большевиков. Да
и у кого из евреев, родившихся на территории, образо­
вавшей СССР, их нет? Но кто они, где живут, происхо­
дят ли от предков отца или матери, я понятия не имел. И
не обладал достаточной фантазией, чтобы изобрести
новую ветку на своем генеалогическом древе и посадить
на нее женщину, которая подписала бумагу о нашем
приглашении в Израиль, — ее имени я теперь не помню.

Пан или пропал

371

Однако эта трудновыполнимая, как я думал, задача
оказалась на удивление простой. Мы поехали по данному
нам знающими людьми адресу. Дом, двухэтажный и де­
ревянный, находился на углу Трубной площади и Рож­
дественского бульвара. В комнатушке, такой тесной, что
в ней едва помещались стол с пишущей машинкой и два
стула, нас радушно приняла немолодая дама. Мы пред­
ставились, сослались на направившее нас к ней лицо,
дали прочитать приглашение и вручили тридцатку. Она
спрятала деньги в кошелек и без лишних слов взялась за
работу. Машинка стрекотала полчаса беспрерывно. Ле­
генда о женщине, любимой кузиной которой была моя
мама, которая осталась без близких и которая из-за пре­
клонного возраста и нездоровья нуждается в постоянном
уходе, не содержала ни единой опечатки.
На наше счастье, правило, обязывающее эмигранта
возвращать деньги, истраченные государством на его
высшее образование, отменили. Но это не снимало не­
обходимости добывать средства к жизни. Тем более, что
я не спешил нести бумаги в ОВИР, стремясь хоть как-то
отдалить себя от «Советского спорта» и избавить редак­
цию от нареканий за близорукость, которая помешала
коллективу своевременно разглядеть во мне идеологи­
ческого врага.
Не зря говорится: была бы шея — хомут найдется. Есть
у Жанны младший брат Станислав, или попросту Ста­
сик, который и сейчас живет в Малаховке. По-моему,
такие рождаются только в России. Не существует на све­
те ручной работы, которая была бы ему недоступна. Он
умеет построить дом, оснастить его электропроводкой,
собрать радиоприемник из разрозненных деталей, выто­
чив недостающие, перебрать автомобильный карбюра­
тор, починить часы.
Стасик трудился на оборонном заводе, а по выход­
ным подрабатывал тем, что шабашил у себя в поселке:
ремонтировал электричество, красил крыши, рыл ко­
лодцы, ставил столбы, строил заборы. У него не было
отбоя от заказов малаховских домовладельцев. Помимо
репутации мастера своего дела он имел еще более ред­
кую для шабашника советских времен: заказчик не

372

Евгений РУБИН

опасался, что Стасик напьется до положения риз в пер­
вый же обеденный перерыв и появится, лишь когда про­
пьет до последнего гроша аванс.
Человек Стасик не религиозный, однако верный той
из десяти заповедей, что призывает помогать ближнему.
Думаю, исходя не из собственных интересов, а из этрй
заповеди он и предложил мне, немолодому и неумело­
му, стать своим подручным и работать исполу. Я, понят­
но, согласился.
В пятницу мы приезжали всем семейством в Малахов­
ку, ночевали там и рано утром вдвоем со Стасиком от­
правлялись трудиться. Он, этот двухдневный труд на све­
жем воздухе, приносил нам достаточно денег, чтобы
дожить до следующего уик-энда.
Появились у меня и другие источники дохода.
Году, наверное, в 65-м — я заведовал тогда отделом
спортивных игр «Советского спорта» — ко мне явился
довольно молодой человек в черном вытертом до метал­
лического блеска костюме. Звали его Александр Рошаль,
и был он заслуженным тренером РСФСР по шахматам —
спорту, который реферировал наш отдел. Он хотел сме­
нить тренерскую профессию на журналистскую. Мы про­
говорили часа полтора, я попросил его сделать какуюнибудь статью на пробу, он обещал, но не принес.
Через некоторое время я встретил его в редакции снова.
Мы поздоровались как старые знакомые, и он сообщил,
что принят в новое приложение к «Советскому спорту» —
еженедельник «64».
Рошаль и сейчас, через 35 лет, работает в «64». Только
еженедельник давным-давно отпочковался от газеты, а
Алик, кажется, еще раньше, стал его главным редакто­
ром. Но в пору своего журналистского дебюта он имел
обыкновение приносить мне материалы, которые сам
считал значительными. Он доверял моему вкусу и не воз­
ражал против прикосновения к своим статьям моего ре­
дакторского карандаша.
Перед нашим отъездом Рошаль был уже одним из
наиболее известных и авторитетных шахматных журна­
листов страны и писал первую свою книгу. Его соавто­
ром был любимец партии и правительства чемпион мира
Анатолий Карпов, и за ходом работы над книгой наблю­

Пан или пропал

373

дал сам Тяжельников — зав. отделом пропаганды ЦК
КПСС, лично опекавший Карпова. Он требовал, чтобы
рукопись была сдана к сроку, а Рошаль, занятый слу­
жебными делами, поездками на турниры, свиданиями и
бракоразводным процессом, запаздывал.
Однажды вечером Алик приехал к нам домой с пред­
ложением:
— Займись редактированием книги. Я буду доставлять
тебе куски, а ты готовь их к печати. Я выяснил, что в
издательствах такая работа стоит тридцать рублей за пе­
чатный лист. Я бы рад платить тебе больше, да мне не по
карману.
Поначалу я отказался: какие могут быть денежные
расчеты между друзьями? Я напомнил ему, что охотно
возился с его рукописями даже тогда, когда был заня­
тым человеком, а теперь для меня, бездельника, это бу­
дет развлечение. Рошаль, однако, настаивал на своих
условиях решительно.
— Либо будет так, как я сказал, либо никак, — заклю­
чил он.
Мне стало ясно: он потому и явился, что хочет дать
мне в трудный час подработать — редакторы нашлись бы
в издательстве и платило бы им государство.
Меня это проявление дружеских чувств растрогало.
Однако еще больше — смелость Рошаля. Мало того, что
ему придется навещать меня, которому работающие в
«Советском спорте» побаивались даже звонить. Если тай­
на нашего сотрудничества откроется, ему наверняка не
избежать очень серьезных неприятностей.
Он стал регулярно привозить мне новые отрывки и
брать готовые. Но как-то пропал на неделю. Когда явил­
ся, я ему выговорил:
— Вот получим разрешение на выезд, и останешься
без редактора.
— Не бойся, не останусь, — ответил он. — Попрошу
Тяжельникова, и тебя до окончания работы над книгой
задержат.
Другую запомнившуюся мне навсегда остроту он из­
рек 12 лет спустя. Редакция «Радио Свобода» послала меня
сделать интервью с кем-нибудь из участников Открыто­
го чемпионата Нью-Йорка по шахматам. Я вошел в зал,

374

Евгений РУБИН

где на 20-ти или 30-ти досках играли участники, и сразу
увидел расхаживающего между столиками Рошаля. Он
тоже заметил меня, и мы кинулись друг другу навстречу.
Однако, не дойдя до меня двух шагов, Алик притормо­
зил, протянул руку и сказал:
— Наша страна находится сейчас на таком этапе, когда
пожать тебе руку я уже могу, а обнять еще нет.
Теперь прогресс в России зашел так далеко, что мы
не только обнимаемся прилюдно, но при наездах в НьюЙорк Рошаль с женой останавливаются у меня, а я, ког­
да бываю в Москве, живу у них в большой квартире
многоэтажного и многоподъездного дома на набережной
Тараса Шевченко.
Приезжая в Москву, я обязательно вижусь и с дру­
гим своим тогдашним работодателем — Леонидом Трах­
тенбергом. С ним я познакомился еще раньше, чем с
Аликом.
Мне позвонил в «Советский спорт» из Люберец ста­
рый приятель Федя Подорский. Когда я служил в «Ух­
томском рабочем», он выпускал многотиражку люберец­
кого совхоза «Поля орошения», а после моего ухода пе­
решел в районную газету.
— У нас, за твоим столом и на твоем стуле, сидит
теперь семнадцатилетний мальчик, — сказал Федя, —
выпускник средней школы. Получает полставки — трид­
цать рублей. Спорт любит до самозабвения и мечтает стать
спортивным журналистом. Не возражаешь, если я при­
шлю его к тебе?
Мальчик, влюбленный в спорт и спортивную журна­
листику, — все, как было у меня в детстве. Да еще и
сидит за моим столом. Мог ли я возражать против его
прихода?
На следующее утро Леня Трахтенберг, длинный, су­
туловатый юноша с печальными, чуть навыкате темны­
ми глазами и длинным с горбинкой носом, стоял пере­
до мной. Я спросил, о чем он хотел бы написать для
«Советского спорта». Он без ложной скромности отве­
тил, что готов вечером поехать на стадион и сделать ре­
портаж о футбольном матче «Спартак» — «Динамо». Я
сразу понял, насколько Леня зелен в нашем деле, если
не знает, что писать о центральном событии чемпионата

Пан или пропал

375

доверяется лишь журналисту с именем и репортерским
опытом, а дебютант, если хочет вызвать к себе интерес,
должен приносить свою, другим недоступную и неведо­
мую тему.
Леня, оказавшийся смекалистым парнем, скоро стал
своим человеком в отделе. Но я сознавал: в обозримом
будущем ему трудно рассчитывать на постоянную работу
в «Советском спорте»: за спиной всего десять классов,
да и другие анкетные данные не те. И я порекомендовал
его в газету «Московский комсомолец». Там он прижил­
ся и был через некоторое время принят в штат редак­
ции, сохранив при этом связи с «Советским спортом».
Сейчас он — маститый журналист, желанный автор в
любом издании, публикующем материалы о спорте. Уве­
рен, что нет в России футбольного болельщика, которо­
му не было бы знакомо имя Леонид Трахтенберг.
Когда мы готовились к отъезду, он уже был достаточ­
но известен. Тогда и начался новый этап нашего сотруд­
ничества. Однажды он привез ко мне домой хоккейного
тренера Николая Эпштейна. Лене поручили взять у того
интервью. Сделал это вместо него я. Леня попросил на­
печатать без подписи интервьюера. Гонорар вручил мне.
И так он поступал многократно.
И еще в этой связи должен упомянуть одного челове­
ка — Анатолия Чайковского, главного редактора журна­
ла «Физкультура и спорт», в котором Жанна служила
внештатным фоторепортером. Его перевели в журнал из
«Советского спорта», так что мы давно друг друга знали,
однако это были отношения сослуживцев, и не более того.
Но когда Жанна после подачи нами заявления в ОВИР
прекратила являться в журнал, резонно посчитав, что от­
ныне она там persona non grata, Толя позвонил ей:
— Ни о чем не беспокойся и продолжай работать, как
работала. Только снимки будем публиковать без твоей
подписи. Но в самом главном месте — в бухгалтерской
ведомости — она останется.
Чайковский теперь практически на покое. Пост кон­
сультанта в журнале, который он долго редактировал,
оставляет ему много свободного времени для разъездов
по миру вслед за женой, знаменитым тренером по фи­
гурному катанию Еленой Чайковской.

376

Евгений РУБИН

И Леня Трахтенберг, и Толя Чайковский, и Алик Ро­
шаль встали на небезопасный путь, дав работу и зарабо­
ток нам с Жанной. Я рад тому, что мне их отблагодарить
нечем — они хорошо живут и продуктивно трудятся.
В ноябре 1977 года мы отнесли собранные бумаги в
районный ОВИР. Теперь от нас ничего уже не зависело.
Оставалось ждать повестки с приглашением в городской
ОВИР, где нам сообщат, пан я или пропал.
Про людей, ведущих такой образ жизни, какой вели
в Москве мы с Жанной, говорят: « У них открытый дом».
К нашему быту это определение подходило почти бук­
вально: мы запирали входную дверь только на ночь. Все
остальное время визитеры открывали ее без звонка, вхо­
дили, раздевались и разбредались по комнатам. Префе­
рансисты шли на кухню, любители игры «Эрудит» — в
столовую, сражаться с Жанной, некоторые устраивались
в спальне у моего письменного стола и болтали в ожида­
нии ужина.
После нашего похода в ОВИР гостей не стало замет­
но меньше, но некоторые завсегдатаи исчезли, зато по­
явились новички, с которыми мы общались и прежде,
но которым было некогда или лень таскаться на нашу
окраину.
Оказавшись в неординарных обстоятельствах, откры­
ли в старых знакомых черты, прежде незнакомые. Я не
даю этим чертам оценку. Не даю еще и потому, что не
знаю, как сам повел бы себя в их шкуре. К чему рвать на
груди тельняшку, если этот жест — не более чем демон­
страция и не сулит ничего тому, ради которого ее рвут,
зато чреват опасностями самому владельцу тельняшки?
Мои многочисленные друзья по «Советскому спорту»
даже звонить перестали. Лишь Геня Ларчиков аккуратно
информировал меня по телефону о жизни родной газеты
и том резонансе, который получила моя акция. Из его
докладов до сих пор помню один. Он подвозил в своих
«Жигулях» на стадион чиновника из управления хоккея
Госкомспорта Андрея Старовойтова, занимавшего еще
и важный пост в Международной хоккейной федерации.
По дороге Старовойтов сказал Ларчикову:
— Передай своему учителю, чтобы не распускал там
язык. А то мы ему дыхание-то перекроем.

Пан или пропал

377

Андрей Васильевич как в воду глядел: уже на третий
месяц американской жизни я вел передачи по «Радио
Свобода». Тем не менее рука Москвы лично меня не кос­
нулась. Работая, я испытывал те же помехи, что и все
журналисты «Свободы»: наши голоса доходили до Рос­
сии искаженные мощными глушилками.
Другую любопытную информацию принес мне Ро­
шаль. Его вызвал по шахматным делам заместитель пред­
седателя Госкомспорта Ивонин. В его кабинете Алик за­
стал все того же Старовойтова. Они о чем-то тихо сове­
щались и при появлении Рошаля замолкли. До него доле­
тел лишь обрывок последней фразы Старовойтова:
— Да черт с ним, пускай едет. Никаким компроматом
он не располагает и навредить нам ничем не может.
Рошаль не сомневался в том, что речь шла обо мне.
Думаю, так оно и было. Видимо, решая, давать ли добро
на выезд людям, не причастным к государственным сек­
ретам, КГБ запрашивал мнение учреждений, которым
подчинялся подавший заявление.
В ноябре зачастили к нам два человека, к которым я
издавна питал самые лучшие чувства, — два Александ­
ра, Нилин и Марьямов. Спортивных журналистов их клас­
са теперь почти не осталось. Они принадлежат к тому, и
в мое время довольно редкому, типу пишущих о спорте,
кто хочет и умеет разглядеть за голами, рекордами, по­
бедами и поражениями их творцов. Разглядеть и объяс­
нить себе и миру, чем они интересны и как преломляют­
ся в спорте их человеческие качества. Оба превосходно
владеют пером. Саша Нилин и тогда писал не только о
спорте, но и о театре, и о книгах. Саша Марьямов уже
сделал первые свои сценарии для кино. Теперь он лауре­
ат Государственной премии, которой награжден за фильм
«Футбол нашего детства». Нилин сейчас шеф-редакгор
ежемесячника «Спортклуб».
До того, как стало ясно, что мы в этой стране больше
не жильцы, мы тоже виделись постоянно, но на нейт­
ральной почве — на стадионах, в Доме журналиста, в
«Советском спорте», в других редакциях. Отныне эти ад­
реса были для меня заказаны. И два Александра стали
приезжать ко мне. Это не было бравадой. Просто им хоте­

378

Евгений РУБИН

лось продлить наше общение на то время, что осталось
нам сидеть на чемоданах.
С директором кафе «Молодежное» Ромой Кацнельсоном меня познакомили года за два-три до нашего отъез­
да в эмиграцию. Он принадлежал к племени яростных
болельщиков, не пропускал ни одного московского мат­
ча, будь то футбол или хоккей, дружил со спортивными
звездами, принимал их у себя в кафе. Он часто подвозил
меня, «безлошадного», в своей машине на стадион, до­
ставлял после игр домой. До поры до времени мне каза­
лось, что привязан Ромка не столько ко мне, сколько к
моему положению в спортивном мире.
Я понял, что заблуждаюсь, когда моя связь с этим
миром прервалась. Роман стал приезжать к нам чуть ли
не ежедневно. Дверь он открывал ногами — руки были
заняты пакетами с едой. Не знаю, как прокормили бы
мы без него постоянно толкущуюся у нас, вечно голод­
ную и жаждущую выпивки ораву гостей.
Наша разлука с ним была недолгой. Он помог, чем
мог, собраться в эмиграцию матери и младшему брату с
семьей, жившим в Бобруйске, и, когда они осели вНьюЙорке, присоединился к ним. От Бруклина, где они по­
селились, до нашего Квинса дорога неблизкая — на ма­
шине, если нет пробок, минут сорок. Так что видимся
мы довольно редко. Зато по телефону разговариваем не
менее трех раз на день.
Художник Леонид Немировский, с которым я сделал
когда-то небольшую книжку «70 свистков», напротив,
заглядывал к нам часто, благо жил неподалеку. Не изме­
нил он себе и перед нашим отъездом. Но теперь его путь
к нашей двери стал сложен и долог. Прежде чем ее от­
крыть, Леня по часу выстаивал, спрятавшись за дере­
вом, на другой стороне улицы. Он всматривался в окна
нашей квартиры, нет ли посторонних, и внимательно
наблюдал за входящими в подъезд: не к нам ли это об­
щие знакомые. Лишь уверившись, что мы одни, набирал
в легкие побольше воздуха, перебегал через дорогу и
врывался к нам.
Я бы так и не узнал, как проделывал все эти манипу­
ляции Леня Немировский, если бы он не рассказал о
них сам. Свою боязливость он объяснял так:

Пан или пропал

379

— Мои родные провели столько лет в лагерях, что я
напуган на весь свой век.
Не так-то просто ответить на вопрос, кто заслуживает
большего уважения: не знающий страха или заставив­
ший себя его преодолеть?
Мой ныне покойный сосед по дому Витя Рабинович
был режиссером на студии в Останкино (его псевдоним
Виктор Викторов). Совершая ежевечерние прогулки со
своей красавицей эрдельтерьером Дези, он либо загля­
дывал к нам на огонек, либо останавливался у окна по­
болтать. Едва ли не в каждом разговоре звучал его воп­
рос: когда же мы наберемся храбрости отнести бумаги в
ОВИР? Наконец я сумел его успокоить:
— Все в порядке — сегодня отнесли.
С этой минуты сосед забыл наш адрес. Я часто наблю­
дал, как они с Дези идут мимо нашей квартиры и умная
собака собирается завернуть к окну привычным маршру­
том, а Витя тянет ее в другую сторону и отворачивается,
чтобы не встретиться взглядом со мной или Жанной. Его
обаятельная жена Ляля изредка звонила справиться, как
дела. С Витей за четыре последних наших московских
месяца мы не обмолвились ни словом.

Казенные хлопоты
Повестку из ОВИРа мы получили в середине февраля.
В ней указывались день и час нашей явки за ответом и
номер комнаты дома в Колпачном переулке, где мы этот
ответ получим. Вторая цифра в номере, вписанном от
руки, была рукой же и исправлена. Как ни старались,
мы не могли разглядеть, в какую комнату должны при­
быть — 21-ю или 22-ю. Мы изучали открытку с лупой,
давали ее на экспертизу гостям. Все лишь неопределенно
пожимали плечами.
Эта мелкая помарка привела нас в состояние, близкое
к панике. Дело в том, что каждый ждущий от ОВИРа ре­
шения своей участи знал: если тебя вызывают в комнату
№ 21 — ответ положительный, если в комнату № 22 —
отказ. Мы строили домыслы. Хорошо, если это простая

380

Евгений РУБИН

опечатка. А если нет? Если некто, имеющий на то пол­
номочия, отменил разрешение, данное его подчинен­
ным, и потому клерк внес поправку?
Жанна раскидывала карты, пыталась угадать наше
будущее по хорошим и дурным приметам. У нее, вечной
оптимистки, получалось, что «сердце успокоится даль­
ней дорогой». Я вспоминал сказанное Старовойтовым в
присутствии Рошаля и Ларчикова и допускал, что он —
не последняя инстанция в определении моего будущего.
Жанна оказалась, как почти всегда, права. В комнате
№ 21 женщина в милицейской форме с погонами стар­
шего лейтенанта вручила нам бумагу с указанием, что
мы должны через 20 суток покинуть страну, и инструк­
цию о том, какие ценности разрешено и какие запреще­
но вывозить из СССР.
Власти милостиво разрешали людям, проработавшим
всю жизнь и законопослушным гражданам, взять с со­
бой на семью 400 граммов серебра, по две бутылки вод­
ки, по 125-граммовой банке черной икры и обменять в
банке на валюту советские деньги, с тем чтобы получить
на каждого члена семьи по 130 американских долларов.
На черном рынке доллар шел за три рубля, но гордое
Советское государство установило свою котировку, со­
гласно которой он стоил 78 копеек, и, к нашему удо­
вольствию, продавало нам доллары по этой цене.
Запрещалось брать с собой бриллианты, изделия, пред­
ставлявшие художественную ценность, даже если их ав­
тор — сам эмигрант (вопрос о художественной ценности
решало Министерство культуры РСФСР), антикварные
изделия, книги, вышедшие до 1948 года, и еще многое
другое.
Запрещающие пункты инструкции касались нас едваедва. За десять лет совместной жизни мы ни картинами,
ни предметами старины не обзавелись. Жанна сдала в
комиссионку бриллиантовое колечко — подарок матери.
Я отнес оставшуюся после смерти мамы камею из сло­
новой кости работы скульптора Голубкиной в музей ее
имени и получил 500 рублей. Роман Шодерло де Лакло
«Опасные связи» в издании Academia, вышедший в 30-е
годы, — единственная вещь, потеря которой меня огор­

Пан или пропал

381

чила. Книгу купил у меня за 80 рублей приятель-коллек­
ционер.
Расставаться с вещами без жалости я научился у мамы
во время войны, когда она, чтобы все мы были сыты,
тащила на барахолку свои самые любимые украшения и
посуду. Нам же с Жанной без этих продаж просто не
хватило бы денег на отъезд. 2800 рублей, причитавшихся
мне от кооператива за возвращенную квартиру, нам не
принадлежали — они предназначались на содержание
дочери от первого брака. А заплатить мы должны были за
отказ от гражданства, за авиабилеты до Вены и за поло­
женные нам на троих 390 долларов.
После всех расплат выяснилось, что мы не так уж
бедны — еще оставалось 1300 полновесных советских
рублей, которыми мы имели полное право распорядить­
ся по собственному усмотрению. Не будучи оригиналь­
ными, мы, как все эмигранты до и после нас, решили
истратить их на вещи, которые можно подороже продать
в одном из перевалочных пунктов на пути к конечной
цели — в Вене или Риме.
Что в ходу на рынках европейских столиц, было обще­
известно. Беженцы, добравшиеся до Израиля и США,
передавали свой опыт отъезжавшим. В их письмах содер­
жался перечень товаров, которые следует брать на прода­
жу. Письма зачитывались вслух в уличных очередях перед
ОВИРом и голландским посольством — оно представля­
ло Израиль, не имевший с СССР дипломатических отно­
шений. Слушатели наскоро конспектировали послания.
Удивительный и обширный это был перечень: ружья
для подводной охоты и прищепки для сушки белья, фо­
тоаппараты и спички, кораллы и простыни, крепдешин
и палехские шкатулки.
Мы остановили свой выбор на немецком фотоаппа­
рате с тремя дополнительными объективами. Все вместе
как раз и стоило столько, сколько мы могли истратить.
(Жанна продала их на вещевом рынке Американо в Риме,
и на вырученные итальянские лиры мы съездили во Фло­
ренцию и Венецию.)
В эти последние недели перед отъездом мы торопи­
лись — поспеть бы сделать все в отпущенный срок. По

382

Евгений РУБИН

утрам к нашему подъезду подкатывали «Жигули» Толи
Пинчука, который отдал себя на это время в мое полное
распоряжение, и мы дотемна разъезжали по городу, ула­
живая свои дела. К вечеру сходились гости, которые за­
сиживались до рассвета.
Спешка оказалась напрасной. В дорогу мы тронулись
даже немного раньше указанной в повестке даты. В кассе
на Фрунзенской набережной мне предложили несколько
рейсов на выбор. Я не мог отказать себе в удовольствии
вручить Жанне билеты как подарок к Международному
женскому дню и остановился на 8 марта.
Сам по себе сбор вещей почти не отнял времени. Мы
были чуть ли не единственной эмигрантской семьей из
тех, что покидали Советский Союз в 70-е годы, которая
не воспользовалась услугами багажной конторы. Нам не­
чего было сдавать. Все наше добро уместилось в два боль­
ших, два маленьких чемодана — Жанна упаковала в каж­
дый по подушке — и в две коробки с книгами и посудой.
Почти под занавес этих сборов произошел случай,
который мы до сих пор вспоминаем как анекдот, но ко­
торый мог иметь печальные последствия.
Мне никак не удавалось запереть один чемодан, и я
заглянул внутрь — нельзя ли уплотнить его содержимое.
На самом верху лежала небольшая стопка книг: журнал
«Континент», «Доживет ли Советский Союз до 1984 года»
Амальрика, миниатюрные фотокопии со страниц вышед­
шего где-то издания «Архипелага ГУЛАГ». Стопку эту я
отложил для возврата Слепакам, обещавшим прийти
попрощаться. Мать Жанны — большая любительница чте­
ния, но женщина, не осведомленная о существовании
самиздата, — заметила книги и, решив, что мы их бе­
рем, упаковала их в чемодан. Представляю себе, как по­
забавила бы эта маленькая библиотечка таможенников!..
Но это еще не все. Проходя поближе к вечеру мимо
другого настежь раскрытого чемодана, я обнаружил в нем
те же книги. Александра Кузьминична всегда отличалась
упрямством.
8 марта в 6 часов утра от нашего дома на улице 26
Бакинских комиссаров отчалил караван из 8 легковых
машин. «Ил»-18 улетал в час дня, но группе пассажи­

Пан или пропал

383

ров, отныне терявших советское гражданство, приказа­
ли явиться к семи. Возможно, сделано это было для того,
чтобы расставание с родиной показалось нам менее бо­
лезненным: бригада служащих ,таможни приступила к
досмотру наших вещей за 40 минут до вылета, и пять
часов мы бессмысленно слонялись по аэровокзалу. Воп­
рос, что будет с нами, если обыск затянется, витал в
воздухе. И когда у стойки появился молодой мужчинабригадир, кто-то задал ему этот вопрос вслух.
— Тогда не полетите, — просто ответил он.
— И что? Будем ждать следующего?
— Нас это не касается. А сейчас прошу всех раскрыть
чемоданы.
«Всех» оказалось немного — восемь человек. Кроме
нас с Жанной и Женей-младшим, этим рейсом отбыва­
ли в эмиграцию две супружеские четы и одинокая немо­
лодая женщина.
Глава одной из маленьких семей, как выяснилось уже
в самолете, отставной полковник, не выпускал из рук
авоськи, из которой торчал гриф завернутой в газету ба­
лалайки. Его жена, одетая в тяжелое зимнее пальто, ото­
роченное по бортам черно-бурыми лисами, поминутно
жаловалась на высокое кровяное давление и головную боль.
Трудились таможенники довольно споро, пока не доб­
рались до одинокой дамы. В ее клади нашли сотню спи­
чечных коробок, принялись неторопливо раскрывать ко­
робки и высыпать спички на стойку. Дама опешила.
— Зачем? — робко спросила она.
— Чтобы выяснить, нет ли в этих коробочках чегонибудь, кроме спичек, — услышала она в ответ.
Моторы нашего лайнера заработали, он стронулся с
места, и в нем воцарилась напряженная тишина. Видно,
в тот миг мозг каждого пассажира пронзила мысль, выс­
казанная мне шепотом на ухо Жанной:
— Женя, нас, кажется, повезли не на запад, а на
восток.
Передний салон самолета пустовал, в хвостовом на
трех рядах разместились друг за другом восемь человек.
Никто, кроме маленькой группы эмигрантов, этим рей­
сом в Вену не летел. Неужели машина с опознавательны­
ми знаками СССР, заправленная тоннами бензина, с

384

Евгений РУБИН

экипажем и стюардессами поднялась в воздух ради того,
чтобы вывезти из страны кучку отщепенцев? Необыч­
ность ситуации привела в уныние даже всегда уверен­
ную, что все будет в порядке, Жанну.
Долетели мы, однако, без происшествий. Нас даже
накормили обедом и раза два угощали лимонадом.
От трапа до входа в здание венского аэропорта мы
двигались сопровождаемые полудюжиной солдат в тем­
ных мундирах и с автоматами наперевес. В соответствии с
международными конвенциями мы имели статус пере­
мещенных лиц, а государство, где такие лица находятся,
обязано проявить заботу об их сохранности.
Конвой подвел нас к длинной стеклянной галерее,
которая вела в здание аэропорта. При входе в нее мы
вздрогнули от неожиданности: двери отворились сами. Тут
наше шествие остановили и попросили обождать, пока
явится представитель организации, которая занимается
нашим устройством в Вене.
В общем молчании жена отставного полковника затя­
нула всем надоевший еще в Москве мотив: ей плохо, у
нее высокое давление, скверное самочувствие. Эти жа­
лобы прервал веселый голос владелицы спичечных ко­
робков, имя которой — Лидия Семеновна — мы узнали
во время полета:
— Милочка, освободите свою шею от кораллов и сра­
зу почувствуете облегчение. Здесь у вас их уже никто не
отберет.
Все рассмеялись, в том числе полковница, тут же
последовавшая совету Лидии Семеновны. Глядя на дю­
жину коралловых ниток, только что своим весом приги­
бавших ее к земле, на лисьи хвосты, пришитые к обшла­
гам ее пальто, я вспомнил Остапа Бендера, который, по
выражению Ильфа и Петрова, «построил» себе шубу на
соболях, спрятал на животе тяжелые драгоценности и
так пытался нелегально перейти румынскую границу.
Ильф и Петров придумали эту историю, чтобы развен­
чать Великого Комбинатора. Наша спутница по путеше­
ствию в Вену не заслуживала ни осуждения, ни издева­
тельств. Остап был аферистом, а она и ее муж с балалай­
кой на продажу хотели сохранить хоть малую толику того,

С женой и сыном

На рыбалке в Атлантическом океане

В пресс-центре Сеула

С Жанной

Сын окончил школу

С хоккеистом Сергеем Немчиновым, 1998

-

На пароходе в Мексике

С женой сына Моникой и Павдом Буре

к Г !*

Дома

С внуком

Пан или пропал

385

что нажили честным трудом и что хотело отнять у них,
не совершивших никаких преступлений, государство.
Все снова затихли. И вдруг как по команде вздрогнули
от звука взрыва, огласившего галерею. Одновременно в
руках инженера, прилетевшего в нашей группе, что-то
вспыхнуло. Солдаты вскинули и направили на него свои
автоматы. Инженер побледнел, растерянно огляделся и
молча поднял вверх руку с дымящимся спичечным ко­
робком.
Природа взрыва прояснилась сразу и для всех, вклю­
чая солдат. Инженер закурил и, не найдя, куда бросить
спичку, решил прибегнуть к популярному в России спо­
собу — запихнул ее, горящую, обратно в коробку. От ее
пламени синхронно вспыхнула сера на остальных.
Хорошее настроение вернулось к обитателям галереи.
— Я бы не против, чтобы так здесь заканчивались все
наши потрясения, — сказала Жанна.
— Вот давай и будем считать это приметой, — пред­
ложил я.

Вена без вальса и Рим без каникул
Пахло щами, постным маслом и пеленками. По длин­
ному коридору бродили женщины в стоптанных шлепан­
цах и засаленных халатах, надетых, хотя была середина
дня, на мятые ночные рубашки. Над их головами покои­
лись сооружения из бигуди. В этот антураж очень есте­
ственно вписались бы примусы и керосинки, какие сто­
яли на кухонных столах в нашей довоенной коммуналь­
ной квартире. Здесь, однако, кухни не было. Пищу гото­
вили прямо в комнатах. Там же сушилось белье. Пример­
но так выглядела ночлежка в спектакле МХАТа по пьесе
Горького «На дне».
На самом деле это была никакая не ночлежка, а, судя
по вывеске на парадном подъезде, отель «Цум Тюркен».
Он находился неподалеку от центра одной из самых умы­
тых, ухоженных и нарядных европейских столиц — Вены.
Мы и пять наших спутников по полету, готовившиеся
пополнить население отеля, примостившись на жестких
3—3734

386

Евгений РУБИН

диванчиках в вестибюле, ожидали женщину, чье имя знал
каждый из сотен тысяч советских эмигрантов 60-х, 70-х
и 80-х годов. Это имя фигурировало в каждом письме и
каждом телефонном звонке на родину уехавших. В тоне
пройзносивших его вслух звучали нотки неприязни и
уважения, иронии и зависти. Словом, мы ожидали ле­
гендарную мадам Бетину.
Бурный эмигрантский поток тек через Вену. В вен­
ском аэропорту едущих в Израиль отделяли и отправля­
ли в пригород, в замок Шенау. Подавляющее большин­
ство остальных попадало в распоряжение Бетины. У вен­
ского филиала всемирной еврейской организации ХИАС,
взявшей на себя заботу и расходы по доставке евреевбеженцев из СССР к месту назначения, был — по-мое­
му, бессрочный — контракт с Бетиной. Ей выделялись
ассигнованные на наше проживание средства и поруча­
лись функции квартирмейстера. Разница между тем, что
разрешал тратить на наем жилья для каждого ХИАС и
что тратила Бетина, составляла ее доход.
Бетина родилась в Одессе и была вывезена на Запад
ребенком. Она разбогатела на подрядах ХИАСа и для нас,
неофитов, была первым соотечественником, преуспев­
шим в мире частного предпринимательства. Это вместе с
ее уверенной, но не слишком грамотной русской речью
и внешним обликом — маленькая, коренастая, невзрач­
ная женщина неопределенного возраста — и вызывало
ту гамму чувств, которая легко различалась у произно­
сивших ее имя. Эпитет «мадам» очень ей подходил. Но не
в том смысле, в каком употребил его Вертинский: «Ма­
дам, уже падают листья...», а в том, который подразуме­
вают, когда речь идет о хозяйке публичного дома.
А пока мадам Бетина опаздывала, мы коротали время
в беседе с портье — бледным, худосочным человеком
лет тридцати, — бывшим ленинградцем. Он прилично
говорил по-немецки и задержался в Вене, соблазнен­
ный возможностью подработать. Получал нищенское жа­
лованье, снимал дешевую комнатушку и подумывал о
том, чтобы остаться здесь совсем, рассудив, что лучше
синица в руках, чем журавль в небе. Для нас он олице­
творял иное, менее привлекательное, чем у Бетины,
существование, которое могло ожидать нас в эмиграции.

Пан или пропал

387

Явившись, Бетина не извинилась за опоздание. Она
оглядела нас быстрым взглядом и сказала, что в этой
гостинице есть только два свободных номера, в других
отелях, с которыми она связана, нет вообще ни одного,
а посему она сняла частную квартиру и добровольцы мо­
гут ехать туда, но им придется жить всем вместе в одной
комнате. Едва она закончила, жена владельца балалайки
поднялась с диванчика и протянула ей листок бумаги.
— Это заверенная печатью поликлиники справка, —
пояснила она слабым голосом. — По состоянию здоровья
мне требуется отдельная комната.
Бетина не сочла нужным отвечать на это заявление
болезненной дамы и даже не посмотрела в ее сторону. А
мы переглянулись с Лидией Семеновной, с которой ус­
пели сойтись в дороге, и выразили готовность ехать на
частную квартиру. Перспектива поселиться, пусть и не­
надолго, в этой клоаке, называемой отелем, была на­
столько безрадостна, что мы предпочли ей общежитие.
Мы еще распаковывали вещи, когда в комнату без
стука вошел посетитель. Он не поздоровался и не назвал
себя, а сразу взял быка за рога:
— Что везете на продажу?
Мы перечислили свой товар, Лидия Семеновна не
забыла про прищепки для белья. Этот предмет посетите­
ля не заинтересовал, за остальные он назначил смехо­
творную цену и, как положено купцу, приготовившему­
ся к долгой торговле, добавил:
— В Риме и того не дадут. Там сейчас столпотворение
наших и рынок завален этим добром.
Он еще сидел в комнате, когда явился следующий
перекупщик. Потом пришли еще. Должно быть, Бетина
или члены ее свиты за определенную мзду снабжали этих
людей адресами только что прибывших. Их, этих людей,
было много. Ежедневно нашу квартиру осаждали новые
лица. Возвращались и уже побывавшие — узнать, не пе­
редумали ли мы. Друг друга они не стеснялись, все были
между собой знакомы.
Никому из них мы ничего не продали. Не только по­
тому, что боялись продешевить. Очень уж непривлека­
тельно они выглядели — сумрачные лица, злые глаза,

388

Евгений РУБИН

скверная одежда, запах пота. В каждом их слове, жесте и
взгляде читалось откровенное желание обобрать своих
соотечественников, своих товарищей по эмиграции. С
такими не хотелось иметь дело.
Как и почему задержались они в Вене? Как получили
вид на жительство в Австрии, где им не полагалось оста­
ваться дольше чем на несколько недель? Не могу сказать.
У меня они вызывали ассоциацию с саранчой или мел­
кими паразитами вроде клопов и крыс.
В квартире было две комнаты. В отведенной нам все
пространство занимали двухэтажные койки. В другой Бетина тоже поселила две семьи. С одной из них мы были
вместе позже отправлены в Рим, вместе летели из Ита­
лии в Нью-Йорк и хорошо познакомились. Я тогда ду­
мал, что история их бегства, откровенно рассказанная
главой семьи, веселым и бесшабашным 32-летним пар­
нем Димой, уникальна. Но уже в Риме понял, что Дима —
фигура во многих отношениях типичная для нашей эмиг­
рации.
У него многозначительная фамилия — Подлог. Едут
они из Львова. Отец жены Люды — бывший партизан.
Герой Советского Союза, депутат Верховного Совета
Украины и член бюро обкома КПСС, сам работал ди­
ректором трикотажной фабрики, а зятя пристроил в
управление местной промышленности заместителем на­
чальника отдела сбыта.
Попасться на жульничестве Дима до отъезда не успел.
Тюрьма ему грозила за избиение в пьяном виде лейте­
нанта милиции, который пытался задержать его за слишком быструю езду на автомобиле. Тесть выручил Диму
из-под ареста и обещал, что дело будет прикрыто. С этой
целью народный избранник собрал все сведения об из­
битом милицейском офицере, выяснил, что тот давно
стоит в очереди на улучшение жилищных условий, и
явился к нему с предложением: лейтенант берет назад
свою кляузу, а за это получает вне очереди трехкомнат­
ную квартиру в новом доме. Потерпевший правдоиска­
тель отказался от сделки. Димин тесть по этому поводу
сказал ему сочувственно:
— Ну и дурак. Димку я все равно вытащу, а ты так и
помрешь в своем подвале.

Пан или пропал

389

В отношении Димы Людин папа слово сдержал. Одна­
ко его не покидала тревога — как бы легкомысленный
зять не набедокурил снова. К тому же начали всплывать
финансовые проделки Подлога на службе. Эмиграция,
рассудил папаша, для Димы единственный верный спо­
соб избежать заключения. Действительно, в Риме Дима
получил письмо с родины, в котором перечислялись
фамилии его бывших сослуживцев, взятых под стражу и
ожидавших суда.
Дав добро на эмиграцию дочери, лишавшей его вся­
кой надежды увидеть ее когда-нибудь снова, папаша для
перестраховки поставил в известность сотоварищей по
руководству областной парторганизацией в такой форме:
— Мой еврейский зять поддался на удочку сионист­
ской пропаганды. И Людка за ним едет, боится остаться
матерью-одиночкой.
Начальник местного УВД в разговоре наедине пред­
ложил Диминому тестю выход:
— Хочешь, мы им откажем?
— Пусть едут, — ответил тот. — Гнать их надо отсюда,
чтобы я его, негодяя, никогда больше не видел и о нем
не слышал.
Не успели Дима с Людой и детьми пересечь границу,
как ее отца посадили. Обвинили в крупных хищениях го­
сударственной собственности. Во Львов приехал замес­
титель Генерального прокурора СССР. Выступая по теле­
видению, он сказал:
— Факты хищений доказаны. Мы не посмотрим на
то, что во главе преступной группы стоял народный ге­
рой, мы его расстреляем, чтобы другим неповадно было.
Хозяйственные преступления в республике приняли не­
бывалые масштабы.
(В Риме Дима узнал, что Людин папаша приговорен к
условному наказанию и отправлен на пенсию. И вскоре в
Нью-Йорк, в гости к дочери, приезжали по очереди мать
и отец.)
Дима в Италии был очень занят. Два-три раза в неде­
лю ему приходили по почте посылки из Америки. Тестьблагодетель, пока дочь с мужем готовились к отъезду,
снабжал получивших разрешение на эмиграцию земля­

390

Евгений РУБИН

ков, чем-либо ему обязанных, нитками кораллов выс­
шего сорта в не вызывающих подозрений количествах. И
те, прибыв в Нью-Йорк, по его сигналу отправляли эти
кораллы в Рим.
Субботы и воскресенья Дима проводил на рынке «Американо». Его запястья и шею украшали связки крупных
кораллов. Он поигрывал своим товаром, как цыганка
монистами, и покрикивал на чистом итальянском:
— Коралло-натурало! Коралло-натурало!
Дима жаловался на римскую почту: она якобы переполовинивает нью-йоркские посылки. Тем не менее в
Америку он улетел, заработав на кораллах пятьдесят ты­
сяч. Долларов.
В Нью-Йорке мы однажды приехали к Подлогам в
гости в Бруклин. Дима показал мне открытый им рядом
с домом небольшой магазин русских продуктов. (Мы за­
стали там покупателя-эмигранта. По словам Димы, тот
женился на американской еврейке, которая строго со­
блюдает религиозные обряды и того же требует от супру­
га. И он, дома во всем подчиняясь жене, каждое утро
тайком от нее забегает в магазин — полакомиться люби­
мыми охотничьими сосисками.) Дело у Димы пошло, и
он открыл в сердце русскоязычного Нью-Йорка, на улице
Брайтон-Бич, другой магазин с шикарным названием
«Привоз» и коптильню при нем. Но это произошло в пору,
когда мы перестали встречаться и перезваниваться.
Однако в эмигрантском Нью-Йорке все знают все обо
всех. Узнал и я, что Дима разошелся с Людой, стал за­
всегдатаем Атлантик-Сити, одной из американских сто­
лиц азартных игр, и эта страсть разорила его до нитки.
А в начале 90-х годов я прочитал в газете большую
статью о Подлоге. В ней говорилось, что он приговорен
за торговлю наркотиками к 26 годам заключения. Лет через
пять-шесть его имя промелькнуло в печати еще раз. Со­
общалось, что ходатайство Димы о снижении срока на­
казания отклонено, что в неволе он стал рьяным адеп­
том иудаизма и что в тюрьме ему обеспечили возмож­
ность выполнения требуемых верой многочисленных об­
рядов и дают кошерную пищу.

Пан или пропал

391

Я задаю себе вопрос: не сокрушается ли Дима теперь
о своем бегстве из СССР как о роковой ошибке, загу­
бившей его жизнь? Если бы удалось мне с ним пови­
даться, я бы ему сказал:
— Не кори себя, Дима, это был правильный шаг. Если
уж сидеть в тюрьме, то лучше в американской.
Слова «эмиграция» и «эмигранты», которыми в Со­
ветском Союзе определяли это явление — легальный
выезд из страны евреев и самих уезжающих, — неверны.
И государства, которые нас принимали, и междуна­
родные организации, которые оказывали нам матери­
альную помощь при переселении, видели в нас бежен­
цев от режима.
Америка предоставляла нам, пользуясь ее официаль­
ной терминологией, refuge, убежище. То самое убежи­
ще, которое, по своей традиции, превращенной в за­
кон, она дает всем, кто подвергается на родине гонени­
ям по политическим или религиозным причинам. Разни­
ца между нами и беженцами из других стран состояла в
том, что — и это было подтверждено законодательно —
каждому отдельному советскому еврею не требовалось до­
казывать, что он гоним из-за своей национальности, веры
или политических убеждений. Была принята презумпция:
каждый еврей в СССР подвергается дискриминации изза своего еврейства.
До столкновения с соотечественниками в Вене и Риме
я наивно полагал, что всех устремившихся на Запад лю­
дей заставили сняться с насиженных мест, оставив там
родственников и бросив имущество, именно эти причи­
ны. Дима и кучка атаковавших нас перекупщиков каза­
лись мне исключениями.
Однако со временем я понял: подлинно политических
беженцев в нашей среде далеко не большинство. Куда
больше таких, кто просто воспользовался своей принад­
лежностью к еврейству, чтобы сбежать из России. Но
сбежать по причинам, далеким от тех, по которым дава­
ла нам приют Америка.
Собственно, многие тоже были гонимы: кто страхом
перед тюрьмой за дела, на которых они уже, подобно

392

Евгений РУБИН

Диме, успели попасться, кто памятуя старую истину,
гласящую: как веревочка ни вейся, конец будет, кто в
уверенности, что уж коли преуспели они, занимаясь ча­
стным предпринимательством в стране, где оно кара­
ется, то в Америке, где частная инициатива поощряет­
ся, их ждет богатство.
Были в этом потоке люди, соблазненные надеждой
разыскать на Западе уехавших когда-то в начале века
родственников, которые, согласно семейным легендам,
стали миллионерами, и получить толику от их милли­
онов. Некоторые даже умудрились запастись адресами этих
родственников, хотя никогда с ними прежде не перепи­
сывались и в анкетах на вопрос: «Имеются ли родствен­
ники за границей?» — отвечали «нет». Правда, как ска­
зал поэт, «надежда разбилась о быт» едва ли не у всех. В
Америке я постоянно слышал жалобы на родичей-скупердяев, дарящих приезжим предназначенные на выб­
рос черно-белые телевизоры и снабжавших их бесплат­
ными советами на тему, как надо жить в Америке.
Тысячи погнала в путь мечта о мире товарно-продук­
тового изобилия, которого они никогда не видели в сво­
ей стране. Эту струю в эмигрантском потоке тоже следу­
ет, пусть с некоторой натяжкой, отнести к категории
искателей свободы, особенно женщин. Что же это, как
не ограничение свободы, если человек скован обязанно­
стью посвятить себя гонке за дефицитом, чтобы накор­
мить, одеть и обуть свою семью? А что сказать о доле
женщины, обреченной всю жизнь таскать тяжелые кор­
зины и носить уродливые, не идущие к лицу наряды —
иными словами, делать то, что сулит ей самое страшное
для представительницы прекрасного пола последствие —
преждевременную старость? Так можно ли укорять ее за
желание покончить с этим унизительным существовани­
ем и испытать, что такое жизнь без непрестанных, иссу­
шающих тело и душу забот о том, как раздобыть — нет,
не меха и бриллианты для себя — предметы первой не­
обходимости для своих детей?
Помню, как мать моего соседа по дому на улице
26 Бакинских Комиссаров в телефонном разговоре с дочерью-эмигранткой, находившейся в Риме, спрашивала,

Пан или пропал

393

купила ли та своему ребенку джинсы. Когда она повеси­
ла трубку, сосед выговорил ей:
— Мама, ты задаешь глупые вопросы. Кому нужны в
Риме джинсы? Они же продаются там на каждом шагу.
Словом, с пестрой публикой столкнулись мы, еще не
доехав до Америки. Потребовалось много времени уже
после того, как мы осели в Нью-Йорке, чтобы вырвать­
ся из этого кольца окружения.
Но пока мы провели 11 суток в Вене, ожидая, когда
дойдет до нас очередь перебираться в Рим, заполняя тре­
буемые бумаги и часами просиживая у кабинетов офи­
циальных лиц, которым надлежало по долгу службы по­
беседовать с каждым эмигрантом лично.
В ХИАСе нас приняла приветливая женщина — заме­
стительница директора венского отделения. Она внима­
тельно изучила мою анкету и сказала с сожалением:
— Конечно, честным быть похвально. Но как бы вам
не пожалеть о своей откровенности. Штаты, как прави­
ло, отказываются принимать бывших членов КПСС, если
они исключены из партии не за инакомыслие, а в связи
с выездом в Израиль. Скорей всего вас туда не пустят.
Она не открыла для меня Америки. Об этой линии
иммиграционных властей США было общеизвестно. Мы
с Жанной обсуждали, как быть: сказать правду или
скрыть, что я — бывший коммунист. Я понимал: если я
слукавлю, мысль о возможности разоблачения и его не­
избежном последствии — депортации — будет преследо­
вать меня до конца дней и навсегда лишит покоя. С об­
щего согласия я написал правду и никогда не имел по­
вода в этом раскаяться.
Вечерами мы гуляли по опрятным улицам и площа­
дям Вены, глазели на витрины промтоварных магази­
нов, съездили трамваем на Пратер — так называется один
из крупнейших луна-парков Европы. И однажды, захва­
тив с собой Лидию Семеновну, были в кино. Восьмилет­
него Женечку мы оставили на попечение соседки Люды
и расщедрились на билеты. Хотя этот расход нам, не при­
выкшим обращаться со свободно конвертируемой валю­
той, казался непозволительным, соблазн вкусить запрет­

394

Евгений РУБИН

ного плода побуждает к расточительности. Словом, мы
пошли смотреть порнографический фильм.
В большом зале набралось, включая нас, полторы
дюжины зрителей, и все, кроме моих дам, мужчины выше
среднего возраста. Фильм был с макетом — погонями,
пытками, убийствами, пистолетами и кинжалами. Одно­
му герою отрезали половой орган, одной героине вспо­
роли живот.
Только воспоминание об уплаченных за вход шил­
лингах заставило нас досидеть до конца. За два с лишним
десятилетия последующей жизни на Западе я больше ни
разу не смотрел картины этого жанра, хотя бесчислен­
ные кинотеатры, специализирующиеся на порнофиль­
мах, многие годы занимали несколько кварталов 42-й
улицы Нью-Йорка и только недавно их стали выселять
оттуда под предлогом реконструкции.
Наше пребывание в Вене было коротким. Через
11 дней нас отправили в Рим. Видно, я чем-то пригля­
нулся сотруднице ХИАСа, предупредившей, что нас мо­
гут не впустить в США. Дима попросил замолвить за него
словечко и отбыл со своими домочадцами в Италию тем
же поездом, что и мы.
В том длившемся одну ночь путешествии мы имели
повод вспомнить о нашем официальном статусе переме­
щенных лиц. На обеих площадках вагонов, где ехали эмиг­
ранты, дежурили автоматчики. В ста километрах от Рима
поезд сделал короткую остановку и в вагоны вбежал де­
сяток молодых людей. Столько же выстроилось по другую
сторону окон. Вбежавшие быстро бросали стоящим на
перроне наши веши, а те перегружали их в автобусы. За­
тем по автобусам рассадили нас. Так, по шоссе, мы въе­
хали в Вечный город и по его улицам добрались до гос­
тиницы.
Вся эта операция была, как нам объяснили в рим­
ском ХИАСе, для обеспечения нашей безопасности. На
многолюдном столичном вокзале оберегать приезжих от
возможных покушений и провокаций много трудней, чем
в изолированном от посторонних автобусе.
В автобусах нас сопровождали те же загорелые муску­
листые парни, что занимались нашим багажом. Нам ска­

Пан или пропал

395

зали, что они из мафии, которая взялась — естественно,
за вознаграждение — доставить нас в отель целыми и
невредимыми.
Римская гостиница не шла ни в какое сравнение с
апартаментами мадам Бетины. У нас были нормальные
комнаты и двухразовое бесплатное питание. К. тому же
ХИАС-кормилец выдал небольшое денежное пособие. Все
было бы совсем хорошо, если бы срок пребывания в отеле
не ограничивался несколькими днями, в течение кото­
рых каждой семье предписывалось снять квартиру. На это
тоже полагались определенные денежные суммы.
Однако найти сносную комнату на выделенные день­
ги можно было два-три года назад. К концу 70-х цены в
Ладисполи и Остии — приморских городках под Римом,
где селились эмигранты из СССР, — подскочили втрое.
Эмиграция росла количественно, и пропорционально рос
спрос на квартиры. Они дорожали, и с каждым месяцем
все трудней становилось находить свободные.
Мы постучались в двери десятка домов Остии, но всю­
ду получили от ворот поворот: свободных комнат не было.
Пришлось идти на площадь перед почтой — маклеры
собирались там и поджидали клиентов. Комната немед­
ленно нашлась.
Остия — город на берегу Тирренского моря — дели­
лась на три части, которым местное население придума­
ло выразительные названия: «фашистский район», где
жил народ состоятельный, «коммунистический» — с об­
шарпанными домами и квартирами похуже, и между
ними — «нейтральный». Комнаты в первом были нам не
по средствам. Провести два-три месяца ожидания реше­
ния свой судьбы во втором очень уж не хотелось. За 90
тысяч лир в месяц мы сняли комнату в «нейтральном».
В другой комнате нашей квартиры жила молодая пара
с маленьким ребенком. Они были из Черновцов, эмиг­
рировали в Израиль, сбежали оттуда и подали заявление
консулу США в Риме на американскую визу. Ожидали в
Остии виз десяток их родственников и еще множество
выходцев из СССР, эмигрировавших в Израиль и поки­
нувших его. ХИАС их не опекал. Этим людям надо было
как-то зарабатывать на жизнь, и из них главным образом

396

Евгений РУБИН

рекрутировались маклеры и римские коллеги венских
перекупщиков.
Еще были среди них владельцы легковых машин, куп­
ленных на вывезенные из Израиля деньги. Они катали
желающих в Неаполь, где экскурсантов из СССР инте­
ресовали не столько развалины Помпеи, сколько инкру­
стированные столики, которые производились на тамош­
ней фабрике и которые, по слухам, можно было выгод­
но продать в Америке.
Ежевечерне наша соседка по квартире, тезка моей
Жанны, долго выбирала туалет, прихорашивалась, на­
ряжала трехлетнего сынишку и они всем семейством шли
к почте на тусовку. Собственно, эмигранты толпились
там с утра до полуночи. Они собирались кучками и часа­
ми что-то горячо и шумно обсуждали, помогая себе для
убедительности жестами. Тут же шла торговля всякой
мелочью вроде сигарет «ТУ-134» и «БТ», посуды, рас­
писных платков. Сюда же сходились спекулянты, квар­
тирные жучки, владельцы машин. Сюда же являлись ка­
кие-то темные личности, приезжавшие в Остию из Гер­
мании. Этих людей по разным причинам не приняли
США, они одним им ведомыми способами проникли в
ФРГ и жили там нелегально. В Остии у них остались дела,
тоже нелегальные.
На площади возникали и разрывались деловые связи,
вспыхивали ссоры, порой переходившие в рукопашные
бои, и заключались перемирия.
В итальянских магазинах довольно дешево продава­
лись кожаные куртки и пальто, по каким в СССР опре­
деляли людей состоятельных и бывавших за рубежом. Зав­
сегдатаи площади у почты — и мужчины и женщины, —
стремясь выглядеть респектабельно, оделись в кожу. Ме­
стное население дало всем нам за это кличку «комис­
сары».
Мы тоже сначала посещали эти сборища. А затем
Жанна наложила на эти походы запрет и так его обосно­
вала:
— Если мы не прекратим сюда ходить, ты станешь
антисемитом.
В ее шутке была немалая доля правды. Не говоря уже о
многочисленных родственниках, с которыми мои родите­

Пан или пропал

397

ли поддерживали тесные отношения, у них — а когда я
подрос, и у меня — легко завязывалась дружба с еврея­
ми. Принадлежность к нации, которая чувствует себя
неравноправной с другими, рождает солидарность, об­
легчает возникновение близости. Это не значит, что я
был готов заключить в объятия каждого еврея. Были сре­
ди них люди, к которым я испытывал неприязнь, с ко­
торыми не ладил, враждовал. Но все они были из моего
мира, со всеми я разговаривал на одном (русском, есте­
ственно) языке.
С массой евреев того сорта, с каким свела меня эмиг­
рация, я прежде не сталкивался. И сделал для себя от­
крытие, которое воспринял болезненно: советское ев­
рейство состоит далеко не из одних интеллигентных и
милых людей.
По воскресеньям жизнь на площади до вечера зами­
рала. Народ с чемоданами и баулами нестройными ряда­
ми валил к первой электричке. Каждый надеялся опере­
дить всех и занять лучшее место на римской барахолке
«Американо», функционировавшей только по воскресе­
ньям. В Остии из русскоязычного населения оставались
лишь кормящие матери с грудными детьми и один отец
с ребенком — я с 8-летним Женей.
Если бы я мог предвидеть, что когда-нибудь буду пи­
сать книгу воспоминаний, обязательно посетил бы ры­
нок «Американо», через который прошли все соотече­
ственники, занесенные эмигрантской судьбой в Рим. По
рассказам Жанны, зрелище это было живописное и не­
забываемое. Но писать с чьих-то слов, пусть даже соб­
ственной жены, — все равно что раскрашивать нарисо­
ванную другим картину.
Жанна была нашим представителем на «Американо».
Она трудилась в одиночестве, окруженная шумной ора­
вой мужчин, расталкивавших конкурентов локтями. Тем
не менее она не только успешней всех сбыла свой товар,
но и проявила себя тонкой физиономисткой.
Несколько воскресений Жанна потратила впустую:
желающие купить фотоаппарат объявлялись, но давали за
него гроши. Соотечественники-спекулянты ей говорили:
— Вот видишь, надо было сбыть аппарат мне. А теперь
и захочешь — не возьму.

398

Евгений РУБИН

Наконец однажды к ней обратился человек в сутане,
осмотрел аппарат и спросил, сколько стоит фотокамера.
По неписаному, но свято соблюдаемому рыночному пра­
вилу Жанна заломила тройную цену. Однако аббат, в
нарушение этого правила, и не подумал торговаться. Но
у него не было с собой наличных, и он предложил вы­
писать чек. Назвал банк, который носит название «Банк
Святых Духов». Мы видели такую вывеску в Остии. Жан­
на согласилась. Аббат вручил ей чек и попросил быть на
этом месте через неделю: он принесет деньги и купит
объективы.
Бывалые соотечественники, видевшие, чем распла­
тился с моей женой священник, подняли ее на смех. Ей
предлагали пари сто к одному, что она никогда.не уви­
дит ни его самого, ни денег. Мы с ребенком, встречав­
шие Жанну на вокзале, застали ее в смятении.
В понедельник банк был закрыт до обеда, что еще про­
длило терзания моей жены. Когда дверь банка наконец
открылась и Жанна вручила клерку чек, тот попросил
показать удостоверение личности. Таковые перемещенным
лицам не полагались, и чек ей вежливо вернули без опла­
ты. Однако моя упрямая жена не сдалась. Она обратилась к
первому попавшемуся посетителю банка и попросила его
предъявить чек. Тот без колебаний согласился и вручил ей
указанную в чеке сумму. Жанна была так растрогана, что
попросила своего спасителя зайти к нам домой и презен­
товала ему бутылку шампанского, которую мы хранили,
чтобы отпраздновать отъезд в Америку.
Полный триумф ожидал ее в следующее воскресенье.
Служитель культа оказался человеком слова. Он явился
на «Американо» и купил объективы. Скептики были по­
срамлены.
Мы же, не откладывая дело в долгий ящик, купили
бесплацкартные билеты на поезд и втроем отправились
по маршруту Рим — Флоренция — Венеция — Рим. Не
стану описывать эти города — «и почище нас были ви­
тии». Поездка произвела на нас такое впечатление, что
мы твердо решили, как только вернемся, совершить дру­
гую, на юг Италии, в Неаполь и на остров Капри. Но
этот план сорвала повестка из ХИАСа, которая ждала

Пан или пропал

399

нас в Остии. Меня вызывали, чтобы вручить авиабилеты
в США и американские визы.
Несмотря на мое партийное прошлое, меня впустили
в Америку. Еще до поездки во Флоренцию иВенецию нас
принял консул США. Предварительно в ХИАСе сделали
перевод на английский написанного мною объяснения
причин, заставивших меня стать членом КПСС. Консул с
ним ознакомился и счел причины уважительными.
После посещения консульства неясным оставалось
одно — в какой город нас направят. Мы просились в
Нью-Йорк: мне, родившемуся и выросшему в Москве,
трудно было представить себя живущим в провинции,
пусть и американской. Но мой голос был совещатель­
ным. Решающий принадлежал ХИАСу, который руко­
водствовался множеством соображений, и желание эмиг­
ранта было далеко не самым главным.
Явившись за билетами, я повел себя довольно глупо:
получил все необходимое, искренне поблагодарил клер­
ка, который меня принимал, попрощался и только на
полпути к вокзалу вспомнил, что на радостях не удосу­
жился узнать, где же мы обоснуемся в США. Пришлось
идти обратно. У двери к моему клерку была такая же длин­
ная очередь, как та, которую я уже сегодня раз выстоял.
Меня не хотели пропускать вне очереди. Но когда я ска­
зал, что уже был здесь, но не спросил, в какой город
нас посылают, толпа расступилась. Общий смех свиде­
тельствовал о том, что меня приняли за юродивого.
Обратную дорогу к поезду в Остинз я проделал весе­
лым аллюром: нас направили в Нью-Йорк.
В полночь с 31 мая на 1 июня мы приземлились в
нью-йоркском аэропорту имени Джона Кеннеди. Эта
полночь четко разделила мою жизнь две части и положи­
ла начало ее новому летосчислению.

Глава 10
Н О В Ы Е А М ЕРИ КА Н Ц Ы
Привыкнуть и/или примириться
Такая ли уж это абсолютная истина, что сказка —
ложь?
Кажется, только сказочный простак царь Салтан, у
которого первыми советницами были «ткачиха с пова­
рихой, с сватьей бабой Бабарихой», мог поверить гон­
цу, донесшему:
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь,
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку.

Или прав не Пушкин, а современный мудрец, про­
возгласивший: «Мы рождены, чтоб сказку сделать бы­
лью»?
Перед этой дилеммой встает каждый переселившийся
в Америку.
Европеец ее открыл. Европейцы, бежавшие сюда из
своих стран, положили начало всем ее институциям,
обычаям, писаным и неписаным правилам жизни. Сло­
вом, Европа — ее родительница. Но, едва переступив
порог Америки, начинаешь думать, что Старый Свет
произвел нечто, совсем на себя не похожее, «неведому
зверюшку», и что разделяет два полушария не океан, а
космос, и ты попал не на другой континент, а на другую
планету.
Как разумно объяснить, почему вода здесь замерзает
при +32 выдуманных неким Фаренгейтом градусах и ки­
пит при 212, хотя промежуток между точками таяния и
кипения от 0 до 100 так логичен и естествен для опреде­
ления этих состояний?

Новые американцы

401

Или зачем усложнять себе жизнь, беря за единицу
длины дюймы, футы и мили? Ну ладно, фут можно раз­
делить на двенадцать дюймов, что тоже, согласитесь, куда
сложнее, чем метр на десять сантиметров. Но миля вооб­
ще не содержит в себе целого числа этих самых унций и
футов, а значит, без калькулятора не разберешься. То же
самое с мерами веса и объема. И все попытки заменить
их мерами десятичной системы терпят крах.
В языке, на котором пишет Америка, главное предло­
жение не отделено от придаточного знаком препинания.
Зато само это главное, или простое, часто разрезается
запятой. Почему? Ведь устная речь требует в первом слу­
чае интонационного разделения двух частей фразы, а во
втором — нет.
Начертанием букв американский алфавит не отлича­
ется от латинского. Зато произношением!
Самолет, который весь мир называет «Дуглас», здесь —
«Даглас», хотя в этом слове вторая буква «у». Она же сто­
ит в фамилии Бурк. Значит, он по-американски Барк?
Ничего подобного. Здесь он — Борк.
Есть в США штат Арканзас. Так и пишется —
ARKANSAS. И так его называют во всем мире. Кроме
самой Америки. Пишется это слово здесь так же. А произ­
носится «Аркансо». Никакие логические построения не
приведут нас к разумному ответу на вопрос: почему?
Верно, произношение и пунктуация — из английско­
го, на котором говорят американцы. Но есть звуки, кото­
рые они выговаривают на свой лад, не так, как британ­
цы. А ту часть языкового наследства древних латинян,
которую сохранила вся Европа, кроме Англии, они сбе­
речь вообще не пожелали.
А где могла Америка почерпнуть свою, почти патоло­
гическую, страсть к аббревиатурам? Американцы норо­
вят сократить не только все названия и имена, но и це­
лые фразы до первых букв составляющих их слов. Нет
ничего удивительного, когда эти сокращения касаются
названий учреждений. На родине мы тоже ежеминутно
ломали себе язык бесконечными КП СС, ВЦСПС,
ВЛКСМ, ИМЯ, КГБ. Америка заткнула нас тут за пояс.
Американец живет не в Лос-Анджелесе, а в «Эл Эн». Он

402

Евгений РУБИН

водит машину не по шоссе имени Рузвельта, а по «Эф
Ди Ар». Самолет, на котором нас доставили в США,
приземлился не в аэропорту имени Кеннеди, а в «Джей
Эф Кей».
Я иду по своему переулку и вижу соседа. Он привет­
ственно машет рукой и восклицает: «Хай!» Когда я услы­
хал это странное слово впервые, у меня мелькнуло по­
дозрение: наверное, переделали на свой манер гитлеров­
ское «Хайль!». Но я ошибся. Вместо «Здравствуйте!» в ан­
глийском пользуются выражением: HOW ARE YOU? В
переводе это — «Как вы?» или «Как поживаете?». ХАЙ —
первые буквы трех слов, из которых состоит приветствие.
Что сказали бы вы, если бы услыхали вместо «Как жи­
вешь?» — «КЖ» или вместо «Добрый день!» — «ДД»? Я и
теперь иногда попадаюсь на эту удочку, услышав «Хай»,
я, польщенный участливостью соседа, начинаю лихора­
дочно подбирать английские слова для ответа, но когда
хочу произнести первый звук, вижу его спину. Пробор­
мотав «Хай», он просто выполнил долг вежливости. Уз­
нать, как я живу, совсем не входило в его планы.
Не менее половины выходных — а летом едва ли не
все — американцы проводят на вечеринках. В теплые дни
владельцы собственных домов устраивают их на своих
лужайках. Популярны и пикники. Я стараюсь под любым
предлогом увильнуть от приглашений на эти сборища. Они
проходят по одной схеме. Угощение размещается на двух
столах. Один занят закуской — не приготовленной хо­
зяйкой, а купленной в супермаркете и всюду, в общем,
одинаковой. На другом — бутылки.
Гость подходит к первому столу, берет вилку и нож
из белой пластмассы, бумажную тарелку и накладывает
на нее снедь. Сделав осмотр бутылок на другом, он вы­
бирает выпивку. Потом окидывает взглядом разбившееся
на группы общество и присоединяется к одной.
Так они могут стоять часами, изредка покидая собе­
седников, чтобы пополнить содержимое тарелок и ста­
канов или послушать, о чем толкуют в других группах.
Ни общих тостов, ни общего застолья на этих собраниях
не бывает. Каждый жует свою пишу и потягивает свое
питье в одиночку. Даже темы бесед в группках — и те

Новые американцы

403

стандартны: о планах на отпуск, о выгодных и невыгод­
ных страховках, о взносах за купленные в рассрочку дома,
об акциях, которые следует или не следует покупать.
Ассортимент спиртного достаточно велик, водки —.
несколько сортов. Но я прикасаюсь к стеклу бутылок, и
желание налить себе пропадает: все бутылки теплые. Я в
замешательстве. Это видит радушный хозяин, который
озабочен тем, чтобы гости были довольны. Я робко спра­
шиваю, нет ли холодной водки. Вместо ответа он пока­
зывает мне на заполненную кусочками льда хрустальную
вазу. Я, еще не пригубив и даже не налив, ощущаю на
кончике языка вкус разбавленной водки, вкус не менее
отвратительный, чем водки теплой, и отхожу от стола.
Недавно я разменял третий десяток лет американской
жизни, но все еще не привык к этим градусам, футам,
галлонам и унциям, к буквам, которые пишутся так, а
произносятся этак, к теплой водке и веселью без засто­
лья. Видно, уже и не привыкну: лет жизни вообще, а не
американской я разменял восьмой десяток.
Слова «привыкнуть» и «примириться» — не синони­
мы. Примирился я со всем этим давно и, в общем, без­
болезненно. А в первый после 15-летнего отсутствия при­
езд в Москву, прочитав в газете, что сегодня ожидается
20 градусов тепла, поймал себя на мысли: сколько же
это получится по Фаренгейту?
Но на старте новой жизни все это ошарашивает, и
чувствуешь себя в чащобе непривычных понятий и явле­
ний заблудшей овцой. Кажется, что без поводыря из нее
не выбраться. А где его взять, поводыря, если ты не мо­
жешь различить ни слова в потоке английской речи, об­
рушивающемся на твою бедную голову, и живешь в ок­
ружении таких же овец, как ты сам? Бывалые эмигранты
уверяют, что верный и самый быстрый способ адапти­
роваться в этих условиях — завести любовницу-американку.
Раньше или позже приспосабливаешься к новым ус­
ловиям и не разделив постель с представительницей ко­
ренного населения. Есть, однако, в натуре и американ­
цев, и самой этой страны противоречия, которые обна­
руживаются не сразу. Удовлетворительного объяснения

404

Евгений РУБИН

им за два десятилетия, проведенные в Америке, я так и
не сумел найти.
В сознании, поведении, образе жизни американца,
по крайней мере среднего — с людьми из высших слоев
здешнего общества мои дороги не пересекаются, — до­
минирующее место принадлежит деньгам. Я не видел або­
ригена, который, заработав хоть 100 тысяч, хоть 100 мил­
лионов, сказал себе: «Стоп! Теперь поживу в свое удо­
вольствие». Не сказал потому, что всегда живет в свое
удовольствие, которое состоит для него в том, чтобы уд­
ваивать, утраивать, удесятерять свой капитал.
При покупке дома он первым делом ставит перед со­
бой вопрос: «А сумею ли я его продать с выгодой?» Если
нет, все остальные достоинства обесценены. Не купит он
ни драгоценный камень любимой жене, ни понравив­
шуюся самому картину, если не придет к выводу, что на
них можно в случае чего заработать.
При виде витрины французского продовольственного
магазина и у только что сытно пообедавшего человека
просыпается аппетит. Сама витрина смотрится как про­
изведение искусства — так подобраны сочетания лежа­
щих за сверкающим стеклом продуктов, такой естествен­
ной свежестью веет от них, что тянет отведать все. И со­
четание цветов и линий в витринах магазинов одежды,
белья, обуви такое, что просто невозможно пройти мимо.
И это — не только в Париже, а в любом маленьком го­
родке, каких попалось мне множество во время автомо­
бильного путешествия по Франции. Я видел витрины
Брюсселя, Рима, Лондона, Стокгольма, Хельсинки, Ам­
стердама. Раз они так привлекательны в столицах, то на­
верняка хороши и в других городах этих стран.
Ничего похожего нет даже на 5-й авеню Нью-Йорка —
улице самых модных и дорогих американских магазинов.
Их витрины так же унылы, убоги и однообразны, как и
советских продмагов. Но не потому, что их хозяевам не
на что нанять искусного дизайнера, а потому, что они
знают психологию своего покупателя. Для него главное
— хорошая цена, все остальное — потом. И окна магази­
нов сплошь заклеены бумажными плакатами, на кото­
рых написаны цены тех товаров, на которые сегодня скид­

Новые американцы

405

ка. Взор американца ласкает реклама, обещающая ему
экономию, зовущая купить вещь или продукт, на кото­
рый сейчас скидка есть, а завтра не будет. На такую рек­
ламу американец клюнет скорей, чем на являющую со­
бой чудо эстетики.
Мне не приходилось встречать американца-гурмана.
Сейчас по всему миру расплодились забегаловки под
вывесками MCDONALD’S, BURGER KING, WENDY’S.
Произвела на свет все эти заведения Америка. И дала
общее прозвище — «быстрая еда». Кормят в них невкус­
но. Хлеб какой-то ватный, кофе жидкий, чай чуть теп­
лый. Зато пообедать в них можно за четверть часа. Потому
они привились и стали в Америке самыми посещаемыми
предприятиями общественного питания, особенно в обе­
денные перерывы. Американец не хочет просидеть лиш­
нюю минуту за обеденным столом. Он спешит к своему
рабочему месту: а вдруг в эту минуту ему удастся зарабо­
тать лишний доллар?
Эти доллары американец не тратит, он их инвестиру­
ет. Он охотно отдаст сына в самое дорогое учебное заве­
дение, но — лишь в случае, если диплом этого заведения
обещает его чаду перспективу службы, доход от которой
превысит расходы папаши на учение.
В России о людях такого склада говорят: «скряга, ску­
пердяй». На рынках Архангельской области я не раз слы­
шал ворчание по поводу жадности покупателей: «Торгу­
ется, как жид». Чтобы избежать упреков в скаредности,
россиянин прикрывает заботы об экономии мотивами,
ничего общего с денежными не имеющими. Американец
не видит в этих заботах ничего постыдного. Напротив, в
его глазах расчетливость — достоинство, признак дело­
вой сметки и практичности.
Есть в этой стране обычай: делать на Рождество по­
дарки родным и близким. Следующий после Рождества
день — единственный, когда в магазинах выстраиваются
очереди сдающих сувениры, которые здесь принято вру­
чать с чеками, чтобы получивший подарок мог без про­
блем поменять его или сдать в магазин за наличные.
Американец понимает слово «гулять» исключительно
в буквальном смысле. Таких слов, как «гульнуть» или «за­

Евгений РУБИН

406

гул», в его обиходе нет. Купеческие замашки, в глазах
соотечественников украшающие русского человека (о
таких с одобрением говорят: «рубаха-парень»), чужды
американцу. Швырять деньги на ветер, по его понятиям,
безумие.
Не будем вдаваться в обсуждение вопроса, положи­
тельное или отрицательное это свойство американского
характера. Но то, что он полная, диаметральная проти­
воположность характеру, почитаемому в России, где его
обладателя любовно называют «широкая русская нату­
ра», — очевидно.
Так в чем же тут требующее объяснения противоре­
чие? Вроде бы, напротив, все сказанное свидетельствует
о цельности натуры среднего американца. Однако к это­
му противоречию мы только подобрались.

Люди и звери
Беженец, покинувший свою родину из-за гонений,
вызванных его национальностью, религиозными или
политическими убеждениями, вступает на землю Аме­
рики. Ничего он для этой страны не сделал, и неизвест­
но, сделает ли когда-нибудь. Но она открывает ему, чу­
жаку, не только свою дверь и свои объятия, но и свой
кошелек. Она дает ему дом, кормит и поит до тех пор,
пока он не обживется в незнакомой стране. Деньги на
это она дает беженцу не в долг, а навсегда. И это — при
ее практичности и умении считать каждый цент.
За 70-е и 80-е годы население США пополнилось
многими сотнями тысяч эмигрантов из СССР. И каждый
из них первые месяцы жизни на новом месте получил
денежное пособие в размере прожиточного минимума,
средства на приобретение мебели, талоны на оплату по­
купок в продуктовых магазинах. Его в это время бесплат­
но лечили, обучали английскому языку и подыскивали
ему работу. Для нетрудоспособных и стариков льготы со­
хранились до конца их дней.
И никто не попрекнул нас за выброшенные на нас
миллиарды долларов. Ни от кого не слышали мы, что

Новые американцы

407

облагодетельствованы чужой страной. И никто не кричит
на всех перекрестках, что человек человеку в США —
друг, товарищ и брат.
Вскоре после приезда в Нью-Йорк я встретил своего
московского коллегу Юрия Шаламова. На родине он был
фотокорреспондентом «Комсомольской правды», потом
журнала «Советский Союз». Мы с ним бок о бок труди­
лись на спортивных соревнованиях во многих городах и
странах. В Москве мы были приятелями, в Нью-Йорке
подружились. Он познакомил меня со своей матерью
Верой Филипповной, которой было изрядно за семьде­
сят. Ее американская жизнь прошла у меня на глазах. О
прошлой я узнал от Юры.
Вера Филипповна — ленинградка. Ее муж погиб на
фронте, сын тоже воевал, но остался жив. Блокаду она
провела в родном городе. Эта уже тогда не молодая жен­
щина дежурила во время авиационных налетов на кры­
ше своего дома, тушила зажигательные бомбы и удосто­
илась медали «За оборону Ленинграда». Когда сына при­
гласили в «Комсомолку», Вера Филипповна переехала с
ним, его женой Леной и их маленьким сынишкой Ми­
шей в Москву.
«Комсомолка» выхлопотала им комнату в коммуналь­
ной квартире. Юра с Леной работали, бабушка воспиты­
вала внука и жила на их иждивении.
Наконец на улицу Шаламовых пришел праздник — в
жилом доме «Правды» им выделили двухкомнатную квар­
тиру. Но они — о, эти неблагодарные лица еврейской
национальности! — захотели оставить прежнюю свою
комнату Вере Филипповне. Однако бдительные жилищ­
ные органы своевременно пресекли шаламовские козни.
Так и не получила эта женщина собственного угла в род­
ной стране.
В Америке она сразу перестала быть иждивенкой сына.
Ее взял на полное довольствие штат Нью-Йорк. Кроме
всего прочего, ей, как всем ее сверстницам, бежавшим
из СССР, прислали бесплатную сиделку. Та проводила у
Веры Филипповны полный рабочий день — водила гу­
лять, убирала, стирала, ходила за продуктами, следила
за тем, чтобы она вовремя принимала лекарства.

408

Евгений РУБИН

Часть своей пенсии Вера Филипповна тратила на по­
дарки родным, другую хранила в банке и в трудные для
семьи Шаламовых периоды помогала им деньгами, ра­
зумеется без отдачи. А когда они покупали дачу, внесла
свою треть ее цены.
Дожила Вера Филипповна до 93 лет. Я вспоминаю ее
каждый раз, когда думаю о стране, которая нас приняла.
Думаю и стараюсь понять, как совмещается в ней и ее
населении расчетливость и бескорыстие, стремление ис­
пользовать деньги так, чтобы они приносили новые день­
ги, и готовность делиться своим богатством с чужестран­
цами, которые палец о палец не ударили для ее блага.
Средства на содержание беженцев — и не только из
страны победившего социализма, а отовсюду —Дядя Сэм
черпает из налогов, которые платят его подданные. Чер­
пает, урезывая расходы на полицию, которая оберегает
их жизнь и имущество, на ремонт школьных зданий, где
учатся их дети, на содержание парков, где они дышат
свежим воздухом, и еще на тысячу вещей, которые они
считают необходимыми для своего благоденствия. А в
случае с беженцами изменяют себе, не получая за это
никакой компенсации.
Останки Веры Филипповны покоятся на одном ньюйоркском кладбище. На другом Шаламовы похоронили
тоже члена своей семьи, собаку Дашу. Даша скончалась
почти такой же старой — по собачьим, разумеется, мер­
кам, — как Вера Филипповна: ей было 17 лет. На могиле
Даши — гранитная плита, на ней выгравированы ее имя,
даты рождения и смерти.
Такие почести собаке — обходятся они довольно до­
рого — можно принять за капризы обеспеченного сосло­
вия. Как и специальные отели, где состоятельные люди
оставляют четвероногих домочадцев, отлучаясь из горо­
да, и где есть номера однокомнатные и двухкомнатные,
с телевизорами и без. Такие гостиницы действительно
доступная не каждому роскошь. Но хоронить собаку на
кладбище — обычай. Делают это люди всех состояний.
В Америке нет бездомных псов. Есть заблудившиеся.
Их помешают в собачьи приюты. Сюда приходят желаю­
щие обзавестись собакой. Телевидение время от времени

Новые американцы

409

дает репортажи из этих общежитий, выбирая те, в кото­
рых собаки содержатся в собачьих условиях — в плохо
вымытых клетках, скученности, голоде. Такие разобла­
чения чреваты для виновников крупными штрафами.
Что же до хозяина, бьющего своего пса и застигнуто­
го свидетелем на месте преступления, его могут отдать
под суд и наказывать по закону, карающему за жестокое
обращение с животными.
В летний день, какие изредка выдаются в Нью-Йорке —
40-градусная жара и от влажности воздуха нечем дышать,
— я был свидетелем такой сцены. Полицейскому что-то
не понравилось в стоявшей у тротуара машине. Он загля­
нул внутрь, подергал за все дверные ручки и убедился,
что автомобиль заперт. Полицейский замешкался на пол­
минуты. Потом достал из кобуры пистолет, взял его за
ствол и на глазах у ошеломленной публики разбил руч­
кой боковое стекло. Он, оказывается, разглядел, что в
раскаленном автомобиле изнывает пес. Голова собаки —
тяжело дышащей, с вывалившимся языком — показа­
лась из окна. Полицейский дождался владельца машины,
сделал ему строгое внушение и удалился с сознанием
выполненного долга. Собачий мучитель погладил живот­
ное по голове и включил зажигание.
Есть с некоторых пор 'собака и у нас — золотистый
лабрадор. Сын купил ее в 2-месячном возрасте за 800 дол­
ларов, принес домой на ладони и представил его нам.
— Мойша. Я назвал его так сразу, как только увидел
его печальные, чуть навыкате карие глаза, — сказал он.
Дело было вечером на даче, когда Мойша занемог. Он
подходил ко всем нам по очереди, сиротливо прижи­
мался к каждому, тяжко вздыхал, взглядом просил о
помощи. Он то присаживался на секунду, то нервно бе­
гал взад-вперед. Моя жена, до зубов вооруженная позна­
ниями в области народной медицины, врачует нас сама.
Но поставить диагноз бессловесному существу, которое
не может сказать, что у него болит, она не решается. Мы
поняли: нам предстоит бессонная ночь.
Положение казалось тем более безвыходным, что от
дачи до Нью-Йорка, где можно постучаться в знакомую

410

Евгений РУБИН

дверь с вывеской «Ветеринар», 100 километров. Казалось
нам с Жанной, но не сыну, ставшему к 25 годам настоя­
щим американцем. Он выбрал из телефонной книги но­
мера окрестных ветеринарных лечебниц. В одной ответили.
Туда мы добрались на машине за 15 минут. Куда доль­
ше пришлось ожидать очереди на прием. Впереди нас были
собака и кошка, сидевшие на коленях у своих хозяев.
Дежурный врач установил, что Мойша, размахивая в
приступе восторга хвостом, ударил его обо что-то и по­
вредил, и дал успокаивающее. Пес проспал до утра. Но в
воскресенье его мученья возобновились, и сын решил
везти больного в город, к лечащему врачу. Позвонил в
поликлинику. Секретарша ответила, что факс с диагно­
зом Мойшиного недуга они уже от принявшего ночью
собаку доктора получили и что постоянного врача Мойши нет на месте, но его найдут по пейджеру, и он позво­
нит нам на дачу.
Мойшу вылечили. С тех пор он здоров, и все было бы
хорошо, если бы не одна беда: он девственник. Он слиш­
ком деликатен, чтобы напасть на первую встречную суч­
ку, да и не знает, с какой стороны к ней подойти. В
специальном клубе породистому псу подберут невесту тех
же кровей, что течет в нем, и инструктор поможет всту­
пить с ней в интимную связь. Но прежде Мойше должны
сделать усыпляющий укол и во сне взять вытяжку из спин­
ного мозга, чтобы определить, нет ли у него передаю­
щихся по наследству заболеваний. Мы никак не решим­
ся на эту жестокую операцию, хотя понимаем — рано
или поздно придется.
Мойше стукнуло 3 года.
Все это: наблюдающие за собакой ветеринары, кото­
рые не только лечат ее, но и следят за соблюдением сро­
ков положенных ей прививок, ассистенты при случках,
витамины в таблетках, ошейники, избавляющие от на­
падения клещей, — не для избранных четвероногих и не
только для собак, а для всего домашнего зверья. Все это —
то, о чем мы в СССР и помыслить не могли.
Америка не знает изречений типа: «Собаке — собачья
смерть» или «Злой как собака». Любовь к животным —
такая же черта нации, как практичность и расчетливость,
хотя, по идее, это качества несовместимые.

Новые американцы

411

Эта любовь вошла в генетический код американца. Она
передается от поколения к поколению. Здешние дети не
боятся животных. У нашей двери на даче перманентная
очередь малышей, желающих погулять с Мойшей. Аме­
риканский ребенок готов отдать собаке или кошке лю­
бимую игрушку и любимое лакомство.
Звери платят людям тем же. Белки расхаживают пара­
ми по нью-йоркским тротуарам, как по глухому лесу. Уви­
дав приближающегося человека, они не убегают, а вста­
ют в знак приветствия на задние лапы. В палисадниках у
домов им всегда припасены орехи, сухари и прочие яства.
И ведь никакой пользы от всех этих четвероногих на­
хлебников, одни хлопоты и расходы. Собаки, привык­
шие к хорошему обращению со стороны человека, не
способны охранять дома. Кошки, избалованные обиль­
ным, специально кошачьим питанием, не ловят мышей.
Из уличных белок не шьют шуб.
Пристрастие населения к животным доходит до того,
что по. улицам городов дефилируют демонстрации с тре­
бованием запретить производство и ношение мехов.

М елочи жизни
Приехав после 15-летнего отсутствия в Россию, я по­
нял: упрощающие быт удобства, которые существующий
на скромную зарплату американский провинциал считает
мелочами жизни и без которых эту жизнь себе не пред­
ставляет, не снились «новому русскому» с его миллиона­
ми, загородными домами и навороченными машинами.
Верно, теперь «новые русские» — и не только новые —
запросто пользуются всеми достижениями технического
прогресса. Но многого из того, что заставляло меня широ­
ко раскрывать глаза в первые американские дни и чего
сами здешние жители даже не замечают, большинство
русских — хоть новых, хоть старых — еще (?) не имеют.
Мне приходится иногда совершать довольно далекие
рейсы на своем автомобиле — в Вашингтон, в Фила­
дельфию, в Бостон, в Балтимор. Первый был Монреаль:
команда ЦСКА приехала туда играть с местным клубом

412

Евгений РУБИН

«Монреаль Канадиенс». Изрядная часть дороги проходит
по штату Нью-Йорк. Она пересекает лесные массивы и
бескрайние поля, на которые, кажется, не ступала нога
человека. Перебегает автостраду непуганое зверье — ено­
ты, ондатры, олени, зайцы. Ничто не указывает на бли­
зость человеческого жилья.
Едешь, едешь, и за каким-то поворотом вырастает,
будто из воздуха, площадь, залитая асфальтом. На ней —
автомобильная стоянка и несколько сооружений.
Одно — бензоколонка. Рабочие, заливающие бензин,
протирающие мокрыми тряпками и щетками стекла ос­
тановившихся заправиться машин, могли бы вместо се­
рых носить белоснежные комбинезоны.
Другое здание, одноэтажное, похожее на коттедж, —
ресторан. В вестибюле — киоск с сегодняшними газета­
ми, свежими журналами, сигаретами, жевательной ре­
зинкой. Тут же — телефоны-автоматы, готовые соеди­
нить вас с любым городом мира. В уборных — стерильная
чистота, холодная и горячая вода. Пахнет, как в яблоне­
вом саду. В ресторанном зале вас накормят за пять ми­
нут, а если спешите, установят заказанные блюда в спе­
циальные картонные контейнеры — берите в машину,
ешьте и пейте без отрыва от руля.
Эти зоны отдыха выглядят оазисами в пустыне. Но
оазисы создала природа, а здесь к местам, отстоящим за
сотни километров от жилья, кто-то провел воду, элект­
ричество, протянул телефонные провода. Откуда явля­
ются в эти круглосуточно функционирующие заведения
официантки, продавцы, повара, заливщики бензина?
Куда деваются после смены?
Через два-три месяца после приезда в Нью-Йорк я
случайно встретил знакомого по Москве преферансиста
и пригласил к нам поиграть. Засиделись мы за картами
допоздна. Гость проиграл, полез было в карман за день­
гами, но вспомнил, что днем ходил за покупками и по­
издержался.
— Если не лень, прогуляемся, — предложил он. —
Зайдем заодно в банк, и я рассчитаюсь.
Я подумал: заигрался человек и перепутал день с но­
чью — в такое время банки посещают только взломщики.
Однако он знал, что говорил.

Новые американцы

413

У двери банка оказалась щель, в которую он вложил
маленькую твердую карточку из пластика. Дверь отвори­
лась. За ней находилось штук пять автоматов, и при каж­
дом — такая же щель, как рядом с дверью. Приятель
повторил свой маневр с карточкой, и автомат проснул­
ся. На его экране загорелись набранные зелеными буков­
ками слова: «Сообщите Ваш личный код». Убедившись
по набранным приятелем цифрам, что имеет дело с кли­
ентом банка, автомат спросил, на каком языке хотел бы
тот объясняться — на английском или испанском? Ответ
был дан путем нажатия нужной кнопки. Дальнейшая бе­
седа проходила на английском.
«Что Вам нужно — взять деньги, положить деньги,
переложить их с одного счета на другой?» — спросила
умная машина.
«Взять», — ответил клиент, и на экране выскочили
числа: 20, 50, 100, 200, 500. Клиент потребовал сотню.
Автомат выплюнул пять двадцаток, поинтересовался, не
нужно ли клиенту от него других услуг, поблагодарил за
визит и пригласил заходить в любой момент.
Я рассудил: автомат предложил выбор из двух языков
в связи с тем, что испаноязычное население — второе
по численности в Америке. Я тогда не подозревал, что
банковские автоматы на Брайтон-Бич и в его окрестнос­
тях владеют еще и русским. В Джексон-Хайте, где живем
мы и где уже в мое время поселилось много выходцев из
Китая, их научили объясняться и по-китайски, в райо­
не, который называется «Маленькая Италия», — поитальянски.
Задолго до изобретения мобильных телефонов произош­
ла у меня неприятность — я опаздывал на работу. Я пред­
ставлял себе картину: студия свободна, звукорежиссер и
диктор ждут сигнала к началу передачи, а ведущего нет. И
никто не знает, что он, ведущий, сидит в неподвижном
поезде метро, который может оставаться в таком состоя­
нии еще долго, до тех пор, пока не явится врач, вызван­
ный к потерявшей сознание пассажирке, не освидетель­
ствует ее и не прикажет вынести на носилках.
На перроне телефоны-автоматы. Я подхожу к одному,
чтобы позвонить в редакцию «Радио Свобода», и обна­

414

Евгений РУБИН

руживаю, что мелочи у меня нет. Я беспомощно озираюсь.
И тут появляется мой спаситель, по моему растерянному
взгляду догадавшийся, в чем дело. Он просит меня назвать
фамилию и номер нужного мне телефона. Затем снимает
трубку, нажимает на автомате кнопку «О», произносит то
и другое и вручает трубку мне. В ней я слышу голос секре­
тарши, которой рассказываю о своих бедах.
Оказывается, «О» — код телефонного оператора. Тот
набирает указанный вами номер и спрашивает ответив­
шего, согласен ли он оплатить разговор с мистером Рубиным. Если да — вас соединяют.
Позже я выяснил, что можно таким способом позво­
нить из автоматной будки в любую точку земного шара.
Правда, в другую страну надо звонить за свои деньги. Опу­
стите в автомат столько монет, сколько прикажет опера­
тор, и беседуйте — хотите с Токио, хотите с Рейкьяви­
ком, хотите с Сингапуром. Кончилось ваше время, опера­
тор попросит либо прощаться, либо подбросить монет.
Банковские и телефонные автоматы, возникающие из
небытия автоколонки и рестораны и еще многое в этом
роде поражало мое воображение так же, как в юности
цирковые фокусы Кио, разрезавшего пилой живую жен­
щину и выпускавшего из ружейного дула стаю голубей.
Я приходил с работы и пересказывал увиденное Жанне.
Она, в свою очередь, делилась своими открытиями. Вспо­
миная сегодня о впечатлении, которое производили они
на нас, мы смеемся: так реагировал наш ребенок, когда
ему показали качели и подарили заводного мышонка.
Вот несколько из запомнившихся мне рассказов жены
о вещах, поражавших ее в далекие и близкие времена и
вызывавших в ней наплыв положительных эмоций:
— Сегодня у нас включили газ. Явился молодой негр,
повозился у плиты и говорит, что все в порядке. Я хотела
проверить, так ли это, но не нашла спичек. Спросила,
нет ли у него. Он смекнул, зачем они мне, повернул
ручки, и конфорки вспыхнули. Улыбнулся, подарил ко­
робку спичек и ушел.
— На окне магазина рядом с нами повесили объявле­
ние: «Цыплята — 4 фунта на доллар». Это вдвое дешевле,
чем везде. Вхожу, а полка, где они должны лежать, пус­
тая. Я пожаловалась кассирше на невезение. Она утешать

Новые американцы

415

меня не стала, а вручила бумажку — «рейн чек» называ­
ется. По ней я могу купить цыплят за эти деньги когда
угодно, пусть они стоят хоть десятку.
— Помнишь, мы весной купили дачные стулья в мага­
зине «Калдор»? Они стоили по двенадцать долларов за
штуку, а теперь, когда лето кончилось, их распродают по
шесть долларов. Хорошо, что я была там с соседкой-американкой. Она мне объяснила, что если чек на ту покупку
у меня сохранился, я могу его предъявить сейчас и полу­
чить разницу между теперешней ценой и тогдашней. Чек я
нашла. Так что тридцатка нам будто с неба свалилась.
— Наша приятельница Мила еле сводит концы с кон­
цами, а игрушки у ее сына такие, будто его мать милли­
онерша. Оказывается, она купила первую, когда Митьке
было три годика, в очень дорогом фирменном магазине
игрушек. И с тех пор каждые полгода возвращает, а вмес­
то старой, которая ему надоела, выбирает за ту же цену
новую. Парню уже двенадцать лет, а Милка все меняет, и
все без доплаты. И собирается делать это до его совершен­
нолетия.
Да что Мила! Она мне рассказала, что наши россий­
ские дамы с Брайтон-Бич таким способом покупают себе
платья в модных магазинах перед каждым походом в ре­
сторан или в гости. Наденут раз и сдают. Говорят, размер
не подошел или мужу не понравилось.
— Я давно присмотрела на Пятой авеню ту замшевую
куртку, что подарила тебе на день рождения. Спросила,
сколько стоит, и поняла: нам не по карману. И призна­
лась в этом продавщице. Она сказала, что к началу весны
будет распродажа замшевых изделий за половину тепе­
решней цены. Но не могу же я ежедневно ездить на Пя­
тую авеню узнавать, началась ли распродажа и не раску­
пили ли куртки. «И не надо, — говорит продавщица. —
Оставьте мне свой телефон, я вам накануне снижения
цен позвоню». И сдержала слово.
— На днях позвонили из телефонной компании и пред­
ложили перейти к ним из той, которая нас обслуживает.
Пообещали, если согласимся, прислать в награду чек на
сто долларов. Вот он. Сегодня нашла в почтовом ящике.
— Помнишь, мы поменяли телефонную компанию?
Теперь мы снова в прежней. Премия за возвращение —

416

Евгений РУБИН

сто долларов. И никаких обязательств пожизненной вер­
ности...
Но — стоп. Иначе эта часть книги грозит превратиться
в бесконечный перечень достижений на ниве бытового
обслуживания населения.

Всякое ли начало трудно?
Из аэропорта нас отвезли в бруклинский отель «СентДжонс». Его квадратное многоэтажное здание, занима­
ющее целый квартал, похоже на средневековую кре­
пость, только без бойниц. В 20-е годы это, говорят, была
самая фешенебельная гостиница Нью-Йорка. Теперь дом
пришел в ветхость, как и основная масса его обитате­
лей — доживающих свой век на иждивении города пен­
сионеров.
• Нам отвели номер на втором этаже. Грязно-серые сте­
ны оживляли рыскающие по ним во всех направлениях
рыжие тараканы. По наружной стороне оконных рам бе­
гали маленькие шустрые мышки. Изредка они присажи­
вались и с любопытством оглядывали нас, вторгшихся
на территорию, которую считали своей. Ни вентилято­
ров, ни тем более кондиционеров в номерах не было, и
их обитатели задыхались в душной, влажной жаре, какая
выдается, наверное, только в Нью-Йорке.
Здесь предстояло прилетевшим в Америку нашим рей­
сом эмигрантам прожить месяц, ожидая вызова в учреж­
дение, именуемое НАЙАНА.
НАЙАНА — аббревиатура, обозначающая название ев­
рейской организации в Нью-Йорке. Среди ее функций —
распределение между прибывшими из СССР беженцами
государственных пособий, помощь в поисках квартир и
устройстве на работу. В этом учреждении довольно боль­
шой аппарат служащих, которых оплачивает штат НьюЙорк. Близнецы НАЙАНА, только под другими имена­
ми, существуют в тех штатах, где скопление эмигрантов
особенно велико.
Это вообще свойство Америки: всякая крупномасш­
табная филантропия начинается созданием учреждения,

Новые американцы

417

ведающего отпущенными средствами, — с директорами
и ассистентами, инспекторами и консультантами, сек­
ретаршами и курьерами, кабинетами и приемными, ком­
пьютерами и телефонами. Служащим устанавливается
приличное жалованье. У всех оплаченные отпуска. На всех
отчисляются суммы в фонды безработицы и медицинс­
кого страхования.
Впрочем, еще в большей мере, чем благотворитель­
ных, это сверхъестественное раздувание штатов касается
государственных учреждений. Внешний вид всех одина­
ков: гигантские, как футбольные поля, залы, уставлен­
ные тесно прижавшимися друг к другу письменными
столами, за которыми сидят клерки, а где-то с краю
приютилась клетушка надзирающего за ними средней
руки управляющего.
В этой готовности мириться с мириадами лишних слу­
жащих есть и некое рациональное зерно. Таким образом
увеличивается количество рабочих мест. Лучше платить
зарплату человеку, занятому хоть каким-то трудом, чем
пособие неработающему бездельнику.
И все же есть ненормальность в том, что расходы на
надзор за распределением пособий и пожертвований
филантропов больше, чем траты на эти пособия и саму
благотворительность.
Но такова Америка. Числом бюрократов на душу на­
селения она могла бы потягаться разве что со страной, в
которой мы выросли и которая некогда объявила себя
государством победившего социализма. Те и здешние
бюрократы похожи, как родные братья, погруженнос­
тью в бумажную лавину и медлительностью. Разница меж­
ду ними в том, что американские оснащены компьютер­
ной техникой, которая обновляется с появлением любо­
го усовершенствования в этой области, и внешне чрез­
вычайно предупредительны. Сочетание медлительности
и стремления отказать просителю с отменной вежливос­
тью подчас вызывает еще большее раздражение, чем хам­
ство мелких российских чиновников.
Всякое соприкосновение с американским бюрокра­
тическим миром пробуждает желание дойти до самого
высокого начальства и раскрыть ему глаза на бессмыс14—3734

418

Евгений РУБИН

ленность миллиардных трат. Но понимаешь, что проби­
ваться к начальству надо сквозь весь этот многослойный
аппарат, и утешаешь себя старинной мудростью о чужом
монастыре и своем уставе.
Однако я отвлекся. Вернемся в отель «Сент-Джонс».
«Всякое начало трудно» — любимое изречение моего
покойного друга Михаила Марина (в миру — Миши
Меллера), почерпнутое, по его словам, в трудах Карла
Маркса. Мы с Жанной часто повторяли его на первых
порах американской жизни. Правда, не для того, чтобы
друг друга подбодрить. В нашем исполнении этот афо­
ризм звучал несколько иронически: мол, и классики не
всегда изрекают абсолютные истины.
Мелкие бытовые трудности не портили воцарившего­
ся в нашей семье хронически хорошего настроения. Мы
не могли позволить себе прогулок по красе и гордости
Нью-Йорка Манхэттену — поездка вдвоем на метро в
оба конца стоила 2 доллара, — но по утрам шли в парк
рядом с отелем, откуда открывается вид на реку ИстРивер, на Бруклинский мост и ту часть Манхэттена, где
Уолл-стрит и небоскребы прозванного «Близнецами»
Международного торгового центра.
Мы не могли раскошелиться на изысканные продук­
ты, но Жанна умудрялась из куриных ножек и сосисок
творить шедевры кулинарного искусства.
Изредка за нами заезжал мой московский друг Геня
Дятловский и катал нас по 5-й авеню и Бродвею. Он
оказался в Нью-Йорке на полтора года раньше нас, го­
товился к экзамену на врача, а пока работал санитаром.
Геня успел купить подержанный «бьюик» величиной с
танк, в котором мы и совершали свои ознакомительные
прогулки. Возвращались мы поближе к ночи. Жанна и
Женечка ложились спать, а мы с Геней до утра играли в
разновидность преферанса для двоих, которая называет­
ся «с болваном». Может быть, именно непомерная страсть
моего друга к управлению автомобилем и преферансу
привела к тому, что медицинский экзамен он сдал лишь
с девятой попытки.
Мы как раз собирались в очередную поездку по Ман­
хэттену, когда в номер постучался портье и велел мне

Новые американцы

419

следовать за ним. Он отвел меня вниз к своему столу,
показал на снятую с телефонного аппарата трубку и про­
изнес одну из немногих понятных мне тогда английских
фраз:
— Take it («Возьмите это»).
В трубке я услышал незнакомый голос:
— Моя фамилия Юрасов. Я — сотрудник «Радио Сво­
бода». У нас есть обычай приглашать на встречи с рус­
скоязычными журналистами редакции более или менее
известных людей, прибывших из Советского Союза. Нас
интересуют впечатления очевидцев. Вы поговорите, от­
ветите на вопросы и получите за это сто долларов. Со­
гласны?
Разумеется, я согласился: 100 долларов были для нас
по тем временам целым состоянием.
Провожая меня после беседы к выходу, Владимир
Иванович Юрасов — крупного роста и могучего сложе­
ния пожилой человек, после войны служивший в совет­
ской военной комендатуре Берлина, носивший полков­
ничьи погоны и сбежавший в Америку — сочувственно
сказал:
— Жаль, что наше мюнхенское руководство считает,
будто спорт — дело несерьезное, не имеющее право на
место в наших передачах. А то вы могли бы вести у нас
эту тему.
— Не беда, — ответил я. — Я ни минуты не тешу себя
иллюзией, что найду работу по специальности. Если бы
не упрямство жены, я бы и пишущую машинку в Моск­
ве оставил.
Эти слова вызвали неожиданную реакцию у моего
собеседника.
— Раз вы не строите иллюзий и не претендуете на
место, равное тому, какое занимали в своей стране, вам
будет здесь хорошо.
На том мы и распрощались. Но, как вскоре выясни­
лось, не навсегда. Дня через два служащий отеля снова
вызвал меня к телефону. Опять звонил Юрасов.
— Женя, — уже тоном давнего приятеля сказал он, —
я переправил запись вашей беседы в Мюнхен. Им это
показалось интересным. Не хотите ли приехать к нам еще
раз? Я буду задавать вам вопросы в студии, а вы на них

420

Евгений РУБИН

отвечать. Передача пойдет на Советский Союз. Ваш гоно­
рар — сто долларов.
После нового посещения вместе с Юрасовым меня
провожал Юрий Гендлер, бывший ленинградец, эмиг­
рант с четырехлетним стажем, который через несколько
лет возглавил русскуюредакцию в Нью-Йорке, а потом
и в Мюнхене, а тогда — рядовой репортер. Он удивил
меня, почти слово в слово повторив при прощании ска­
занное Юрасовым:
— У вас будет все в порядке. И заниматься будете
журналистикой. Америка — страна, где каждый профес­
сионал занимается своим делом.
Я расценил это почти дуэтом произнесенное обеща­
ние светлого будущего как принятую среди старых эмиг­
рантов форму утешения и ободрения новых, но все же
возразил Гендлеру:
— Боюсь, вы заблуждаетесь. Все потребности Амери­
ки в пишущих по-русски журналистах удовлетворены. Ни
в газете «Новое русское слово», ни у вас вакансий нет. А
больше наш брат нигде не требуется. Мне рассказывали,
что один мой коллега работает в Нью-Йорке швейца­
ром, другой устроился в Чикаго рассыльным.
— Я не знаю людей, о которых вы говорите, — сказал
Гендлер, — но подозреваю, что им, по уровню их про­
фессионального мастерства, и в СССР полагалось бы
делать то, что они делают здесь. Если вы помните, что
они там писали и о чем, то согласитесь со мной.
Спорить я не стал, но про себя подумал: когда чело­
век сам устроен, ему тем более приятно подбодрить не­
устроенного, что это ничего не стоит и за ошибку с него
никто не взыщет.
В общем, их прогнозы звучали неубедительно. Да я и
не хотел им верить. Жизнь научила меня, что лишние
обольщения — это лишние разочарования и что превра­
щение первого во второе — болезненный, оставляющий
на душе шрамы процесс.
В третий раз Юрасов позвонил мне уже по домашне­
му телефону.
— Женя, наш разговор в студии понравился Мюнхе­
ну. Вас просят дать десять заголовков к передачам о спорте.
Там выберут одну тему, и вы сделаете материал на де­

Новые американцы

421

вять минут. Эго три страницы. Гонорар сто семьдесят пять
долларов.
Четвертый, и последний, звонок (с тех пор мы обща­
лись уже без посредника-телефона) состоялся после того,
как передачу прослушали и одобрили в Мюнхене. Юрасов
радостно передал мне задание готовить остальные девять
и начитывать их в студии раз в неделю.
С той поры спортивная рубрика получила на «Радио
Свобода» права гражданства, которые сохраняет по сей
день.
Так я — неожиданно если не для Жанны, то для себя —
и с легкостью необыкновенной преодолел первый и са­
мый трудный для всякого обживающегося в чужой стра­
не барьер: я работал. Сознание, что отныне занимаюсь
делом, которое знаю, что могу распрощаться с ненавист­
ными мыслями о курсах счетоводов, санитаров или клер­
ков, что ко мне возвратилось былое положение кормильца
своей семьи, делало меня в собственных глазах триум­
фатором.
Жанна, которая уверяла всех наших московских зна­
комых, что я буду в Америке заниматься журналисти­
кой, преисполнилась гордости за свою проницательность
и пользовалась любым поводом поиздеваться надо одной
моей, по ее характеристике, бредовой идеей.
Я прочитал в «Новом русском слове» объявление о
том, что требуется семья для ухода за кортами в штате
Нью-Джерси, что семья эта обеспечивается бесплатной
квартирой при кортах.
— Немедленно, пока нас никто не обогнал, едем в
Нью-Джерси, — потребовал я.
Жанна посмотрела на меня как на сумасшедшего и
не удостоила ответом. Вместо этого она позвонила в
НАЙАНА и изложила женщине, которая называлась на­
шей ведущей, мое требование. Та попросила передать мне
трубку и сказала:
— Мистер Рубин, сидите спокойно дома и пишите.
Если у вас будут денежные трудности, мы дадим вам
пособие еще на два-три месяца. Вы — единственный из
всех, кого приняла с начала нынешней эмиграции
НАЙАНА, напечатались в «Нью-Йорк тайме». Мы за вас
спокойны.

422

Евгений РУБИН

Я и поныне не уверен, что напрасно не попытался
устроиться уборщиком на кортах. Меня соблазняла в этой
работе возможность бесплатных занятий сына теннисом.
Нам платить за такое обучение своего — по-моему,
спортивно одаренного — ребенка было бы не по карма­
ну. Вот и думаю я иногда: стал бы наш парень теннис­
ным профессионалом, его папа и мама превратились бы
в миллионеров, и я вернулся бы к спортивной журнали­
стике...
Мечты, мечты, где ваша сладость?
Но тогда я поблагодарил мисс Робинс — так звали
нашу ведущую, свободно говорившую по-русски, — по­
обещал впредь не делать опрометчивых шагов, но от даль­
нейшей материальной поддержки отказался. Тут я цели­
ком полагался на свою жену. Никто на свете, кроме нее,
не смог бы обеспечить нам сносное существование на те
175 долларов в неделю, которые платили мне за спортив­
ные передачи. Из телерепортажа о людях, собирающих
милостыню в вагонах метро, я узнал, что их недельный
заработок втрое превышает мой.
Однако довольно скоро Жанна смогла вздохнуть по­
свободней. В Нью-Йорк приехал Алексей Левин (вторая
буква в его фамилии не «е», а «ё»), занимающий в ре­
дакции «Свободы» какой-то высокий пост. Он вызвал
меня к себе и, хотя видел впервые и был моложе меня,
обратился запросто:
— Старик, а ты бы мог делать раз в неделю шоу на
полчаса, чтобы было в нем три части с музыкальными
перебивками: одна о советском спорте, другая об амери­
канском, третья — на твое усмотрение. Введем диктора,
чтобы был второй голос. Можешь давать интервью со
спортсменами или журналистами. Платить будем по 275
долларов. И старая твоя передача остается.
Так, на исходе первого же года эмиграции, я ворвал­
ся в нижний слой самого многолюдного в американском
обществе среднего класса. Этот факт удостоверяла кар­
точка «Сити банка», открывавшая мне днем и ночью до­
ступ к его автоматам и собственным сбережениям, кото­
рые умудрилась сделать Жанна.

Новые американцы

423

Мисс Робинс упомянула о появлении моей статьи в
«Нью-Йорк тайме», самой авторитетной и уважаемой в
США газете, с просмотра которой, говорят, начинает
свой рабочий день каждый американский президент. Ис­
тория этой статьи такова.
Когда я еще работал в еженедельнике «Футбол — Хок­
кей», на ежегодный розыгрыш приза «Известий» приеха­
ла молодая журналистка из американской газеты «НьюЙорк тайме» Робин Герман. Переводчиком при ней был
сотрудник «Советского спорта» Павел Дембо. Он представил
нас друг другу и сказал, что делает это по просьбе Робин.
Она и ее коллеги, объяснила Робин, читают в переводе
мои статьи, и это помогает им лучше узнать советский
хоккей. Я пригласил Пашу и его подопечную к нам домой
на обед.
Ранней осенью 78-го года я разыскал в Нью-Йорке
Робин, и теперь уже она повела нас с Жанной обедать в
ресторан, а оттуда в кафе — пить кофе и есть мороженое.
Когда-то она выучила несколько русских слов, у меня
был такой же запас английских. Расхрабрившись, я с
помощью Жанны произнес монолог, прерываемый дол­
гими паузами, во время которых подыскивал нужные
слова. Говорил я вот о чем:
Москва готовится к Летней Олимпиаде 1980 года. Вла­
сти делают все для того, чтобы пустить миллиону зарубеж­
ных гостей пыль в глаза, показать, что в СССР царит
свобода, наличие которой — обязательное условие для
страны—хозяйки Олимпийских игр. А во избежание не­
нужных контактов иностранцев с лицами, которые могут
заронить в гостях подозрение, что им втирают очки, из
столицы на время Игр вышлют инакомыслящих, алкого­
ликов, психических больных, судимых. Запланировано
усилить московскую милицию подразделениями из
провинции, подтянуть воинские части, ограничить движе­
ние частных автомобилей по центральным улицам, впус­
кать иногородних в Москву только по специальным про­
пускам.
Для всего мира, развивал я сво мысль, само собой
разумеется, что Олимпиада немыслима, например, в
Южной Африке, Китае, Чили или Камбодже. Но поче­

424

Евгений РУБИН

му-то никто не протестует против ее проведения в СССР,
таким образом молчаливо признавая, что это демокра­
тическое государство, в котором соблюдаются права че­
ловека.
По тому, что Робин молча, не возразив ни слова,
выслушала эту речь, я рассудил, что она ничего не по­
няла из сказанного мною на чудовищном английском.
Однако через день она позвонила и передала предложе­
ние заместителя заведующего спортивным отделом «НьюЙорк тайме» Френка Лидски написать о том, что я ей
рассказал. Материал, переведенный редакцией, появил­
ся в субботнем номере на той полосе спортивной сек­
ции, где публикуются проблемные статьи.
Кампания, приведшая к бойкоту Московской Олим­
пиады многими странами, открылась через год с лиш­
ним после публикации моей статьи, и вызвало ее втор­
жение советских войск в Афганистан. Но как бы там ни
было, первым произнес в прессе слово «бойкот» я.
Упоминаю я об этом без всякой гордости. Тогда мною
руководили горечь и обида, естественные для каждого,
кто чувствует себя отторгнутым своей страной. Мои рас­
суждения о том, что в Советском Союзе нет свободы и
что устройство там Олимпиады поможет затушевать этот
факт, были верны. Но я не подумал об интересах спорт­
сменов. Игры проводятся раз в четыре года, а спортив­
ный век короток. Только тем из лучших, кто оказался
долгожителем, может посчастливиться попасть на Олим­
пиаду дважды. Остальным шанс увековечить свое имя в
истории спорта выпадает один раз. Гуманно ли лишать их
этого шанса?
Но я еще был под свежим впечатлением от того, что
творилось на моей родине, и «сердца горестные заметы»
мешали «ума холодным наблюденьям».
В редакции «Нью-Йорк тайме» статью приняли хоро­
шо. Я понял это по тому, что Лидски заказал мне еще
одну — о сборной СССР по хоккею, которая вскоре дол­
жна была прибыть в Нью-Йорк. Робин передала его слова:
если бы я умел писать на английском так, как пишу на
русском, «Таймс» пригласила бы меня на работу. Но на
английском я не умел никак. И теперь не умею. И не жа­

Новые американцы

425

лею об этом. Говорить можно на многих языках. Писать —
если это твоя профессия, — по-моему, только на родном.
Заплатила мне богатейшая газета мира сущие копей­
ки — по 200 долларов за статью. Робин объяснила:
— Если бы под статьями стояла подпись не «Рубин»,
а, например, «Киссинджер», гонорар был бы раз в три­
дцать больше.
О другой причине, понятной мне, Робин не догады­
валась. Невежественные владельцы американских газет
понятия не имеют о ленинском наказе: «Газета должна
делаться руками рабкоров». В этой стране все материалы
пишут штатные сотрудники за зарплату. В авторах со сто­
роны, если их имена не станут приманкой для читате­
лей, а значит, не помогут увеличить тиражи, соответ­
ственно — доход, здесь никто не заинтересован.
Еще одну статью о советской сборной я написал для
теперь уже не существующего журнала «Хоккей», кото­
рый принадлежал Национальной хоккейной лиге.
Тем мои контакты с американской прессой и ограни­
чились. С русскоязычной — в лице единственной тогда
на территории США газеты «Новое русское слово» — не
возникло вообще никаких. Она выглядела жалкой и про­
винциальной, имела ничтожный тираж и платила такой
гонорар, который не мог привлечь журналиста, если он
не умирал с голоду. А я уже прилично зарабатывал, и
мои передачи слушали, несмотря на глушилки, милли­
оны людей в России, как еще совсем недавно слушал
такие передачи я сам.
В общем, у меня были основания считать, что, если я
не потеряю своих первых завоеваний, мечтать мне в но­
вой жизни больше не 6 чем. Но, видно, недуг, которым
больна вся Америка, поразил и меня.
Изречение «Все мы довольны своим умом, но никто
не доволен своим положением» распространяется на каж­
дого американца. Нет в этой стране кустаря-портного,
который не рвался бы превратить свою мастерскую в мод­
ное ателье для звезд кино. Владелец бензоколонки копит
деньги, чтобы обзавестись второй и со временем стать
многополистом в своей округе. Депутат городской легис­
латуры — по-нашему, горсовета — только и ждет случая,

Евгений РУБИН

426

чтобы выдвинуть свою кандидатуру в Конгресс США. Се­
натор одержим мечтой перебраться из Капитолия в Бе­
лый дом. Глава компании «Микрософт» Билл Гейтс, ко­
торый зарабатывает несколько миллионов долларов в сут­
ки, трудится не покладая рук, чтобы расширить сферы
своего влияния, проглотив родственные фирмы.
В условиях Америки такой образ жизни и образ мыс­
лей вызван не столько корыстолюбием или карьеризмом,
сколько необходимостью. Здесь нельзя не стремиться рас­
ширить свое дело и сферы своего влияния. Здесь — либо
прогресс, либо регресс, третьего не дано. Или ты потес­
нишь конкурента, либо он сделает это с тобой.
Я мог не опасаться быть проглоченным или отступить.
Но эпидемия не выбирает свои жертвы.

«Новый американец»
— Если бы нам удалось раздобыть в долг немного де­
нег, — сказал я Алексею Орлову, — мы могли бы от­
крыть спортивный еженедельник такого формата, как
«Футбол — Хоккей». Потребитель нашей продукции на­
шелся бы. Среди эмигрантов много болельщиков.
До эмиграции Орлов был литсотрудником маленькой
газеты «Ленинградский рабочий», и я часто заказывал
ему отчеты о футбольных и хоккейных матчах в Ленин­
граде. В Нью-Йорк он прилетел на год раньше меня и
работал в научно-исследовательском медицинском уч­
реждении, где кормил подопытных кроликов и чистил
их клетки.
Его ответ на предложение стать газетными магнатами
потряс меня до глубины души:
— Не спеши. Боря Метгер носится с идеей, чтобы мы
втроем открыли не спортивную, а общую еженедельную
газету, и какой-то бизнесмен из Нью-Джерси обещал
ему помочь получить в банке ссуду.
С Борисом Меггером — племянником писателя Меттера, автора сценария популярного фильма «Ко мне, Мух­
тар!» — я познакомился в Италии. Мои координаты он,
тоже ленинградец и старый приятель Орлова, получил у

Новые американцы

427

Толи Пинчука. На родине он где-то служил и, по его
словам, подрабатывал, делая передачи для телевидения.
В Америке готовился к экзамену на почтальона, а пока
кормила семью его жена Таня, работавшая, как и в
СССР, фармацевтом.
Вот тебе и Боря Метгер! Меня привели в восхищение
его умение мыслить масштабно, не размениваясь на ме­
лочи вроде спортивной газетки, и практичность — он
способен не только мечтать, но и знает, как бороться за
эту мечту.
Я больше всего опасался, что Борис откажется от сво­
его плана, если сдаст экзамен на право разносить пись­
ма за 7 долларов в час, и попросил Гендлера, чтобы тот
заказал Боре что-нибудь для «Свободы». Правда, после
двух испытаний Меттера забраковали, но, к счастью,
это не прибавило ему желания таскаться по улицам в
дождь, холод и солнцепек «с толстой сумкой на плече».
Битва Меггера за заем длилась почти год. Сражался он
в одиночку — мы ничем помочь ему не могли. И победил.
Пусть его успех был не полным: вместо обещанных
30 тысяч долларов дали 16 тысяч, — мы преклонялись
перед деловой сметкой нашего партнера и без колебаний
отвели ему роль главного редактора газеты, которой он и
название придумал — «Новый американец».
В первых числах января 80-го года мы сняли комнату
в доме на углу 14-й стрит и 5-й авеню Манхэттена и
нашли издательство, владельцы которого согласились за
скромную цену набирать наш 32-страничный еженедель­
ник, делать корректуру и готовить номера к печати. Из­
дательство это под названием «Энифототайп» живо и
теперь. Тогда оно принадлежало трем молодым эмигран­
там из Черновцов и пожилому американцу, добывавше­
му для него заказы.
Жалованье мы себе положили 15 тысяч долларов в
год, но решили, что будем получать его, когда газета
станет прибыльной. Тогда и за свои нынешние труды зад­
ним числом рассчитаемся. Жанне мы вручили пост от­
ветственной за рекламу, но зарплату не установили.
Мы собирали материал для первого номера и грезили
о будущем. О том, как преобразуем «Новый американец»

428

Евгений РУБИН

в ежедневную газету. Оно, это будущее, казалось нам
недалеким. Мы были уверены: читатель — эмигрант на­
шей волны быстро поймет, что его газета — современ­
ный, знающий его запросы и говорящий с ним на од­
ном языке «Новый американец», а не провинциальная
старушка «Новое русское слово», которая пишет о со­
браниях бывших казачьих офицеров и «балах институ­
ток» и забыла о таких жанрах, как репортажи, очерки,
интервью, то есть о живом разговоре с читателем.
...Пройдет немногим больше 3 лет со дня рождения
«Нового американца», и он прикажет долго жить. А «Но­
вое русское слово» процветает: его тираж с 70-х годов
вырос вдвое и, когда-то едва набирающее заметок на
4 полосы, оно теперь перед уик-эндом выходит на 70-ти
страницах.
Да, мы оказались плохими пророками. Мы, кажется,
учли все, кроме собственной ментальности, рожденной
и развитой в нас прошлой жизнью. Но я пойму это не
скоро, а мои соучастники того начинания, кажется мне
почему-то, не поняли этого и сегодня...
Выпуск первого номера мы отложили на конец фев­
раля. «Радио Свобода» формировало бригаду для освеще­
ния зимней Олимпиады 80-го года в Лейк-Плесиде. Рус­
ская редакция включила в ее состав меня. Таким обра­
зом, «Новый американец» становился единственным в
истории неанглоязычных изданий США, которое будет
получать информацию с Олимпийских игр из первых рук.
Над моими репортажами будет красоваться: «От нашего
специального корреспондента в Лейк-Плесиде». Это сра­
зу покажет потенциальному читателю: мы — не чета бед­
няге «Новому русскому слову», не имеющему средств
послать своего корреспондента даже на метро в Бруклин.
А о том, что слова «наш корреспондент» — блеф, так
как оплатила мою командировку «Свобода», никто в Аме­
рике не узнает. И мы решили: мой репортаж из ЛейкПлесида должен быть гвоздем первого номера.
Все было сделано, так, как задумано. Моя телесная
оболочка находилась в Лейк-Плесиде, а душой я был в
Нью-Йорке, где сейчас эмигранты рвут из рук киоске­
ров «Новый американец» и поздравляют друг друга с
рождением своей, близкой и понятной им газеты.

Новые американцы

429

Отрезвил меня звонок Жанны.
— Ты даже представить себе не можешь, что они тут
натворили! — не сдерживая бешенства, кричала она. —
Получился какой-то уродец. Когда приедешь, сам уви­
дишь. Кстати, никто даже не позаботился развезти его по
киоскам. Так и валяются в редакции груды первого но­
мера. А о том, что будет со вторым, я и думать боюсь. В
редакции сплошное застолье. К середине дня собирается
толпа гостей и начинается фиеста. Никто ничего не дела­
ет. Я на них ору, а они смеются. По-моему, они и сами
понимают, что без тебя не обойтись, и отложили следу­
ющий выпуск до твоего возвращения.
Что мне было делать? Бросить работу и уехать в НьюЙорк я не мог. Обсуждать с партнерами жалобы Жанны
бесполезно. Оставалось терпеливо дожидаться окончания
Игр и надеяться, что моя жена гиперболизировала мас­
штабы бедствия.
Нет, она не преувеличивала. Мне это стало ясно при
первом взгляде на газету, которую я принялся листать,
едва переступив порог своей квартиры и прежде, чем
после полумесячного отсутствия обнял жену и сына. За­
головки набрали таким же мелким шрифтом, как текст.
Нельзя было понять, где начинаются и где кончаются
заметки. Сами эти заметки были разбросаны по страни­
цам в хаотическом беспорядке. Номер выглядел так, будто
это его назвал Остап Бендер жертвой аборта. Меня даже
немного утешило, что его не развезли по киоскам: ку­
пивший его брезгливо отдернул бы руку от следующего.
Когда ко мне вернулась способность трезво оценивать
ситуацию, я понял, что мои соратники, возможно, уме­
ют сочинять статьи и заметки, но не имеют ни малейше­
го понятия о том, как делается газета: что такое макет,
как выбираются шрифты для заглавий, как распределять
по полосам крупные материалы и мелкую информацию.
Корить мне за случившееся следовало не их, а себя.
Это я не позаботился выяснить, знакомо ли им газетное
дело. Не пришло мне в голову и то, что хозяева издатель­
ства — хорошие полиграфисты, но никогда не занима­
лись производством газеты. Радуясь тому, что я отбываю
в командировку, мои партнеры положились на «Энифото-

Евгений РУБИН

430

тайп», а с его владельцев какой спрос? Они набрали и
откорректировали номер, показали сделанное заказчи­
ку, а тот работу принял.
В восьмистраничном «Советском спорте» был заведен
раз и навсегда порядок — каждый отдел сам готовит от­
веденные ему страницы: выбирает для материалов и загла­
вий шрифт, ширину строк, указывает места всех заме­
ток на полосе, делает необходимые сокращения, зака­
зывает фотографии соответствующего размера. В наших
письменных столах лежали пачки макетных бланков,
брошюрки с образцами шрифтов, наборы цветных ка­
рандашей, ножницы, металлические строкомеры. Из по­
коления в поколение журналистов «Советского спорта»
переходила эпиграмма, созданная в 50-е годы сотрудни­
ком международного отдела Володей Адуевским:
Трудно нам без строкомера
Делать вовремя газету,
Можно б строчки мерить хером,
Д а на нем делений нету.

В общем, я осознал, что отныне мое рабочее место не
в редакции, а в типографии. Туда я отправлялся из дому,
туда мне привозили материалы, оттуда я поздним вече­
ром уезжал домой.
Номера приобрели нормальный вид. Меггер связался
с одной из компаний, которая занималась развозкой по
киоскам и магазинам периодики, и мы заключили с ней
контракт. Все приходило в норму. Если не считать того,
что очень уж неравномерно распределились у нас на­
грузки.
Подготовка к печати 32 страниц не снимала с меня
обязанности заполнять какую-то их часть своими мате­
риалами. Плодовитый Леша Орлов добросовестно обес­
печивал отведенные ему разделы. А Боря Меттер не де­
лал вообще ничего. Он появлялся в редакции во второй
половине дня, после того как приводил из школы сына.
Нанятая им секретарша, добродушная дородная женщи­
на лет тридцати пяти по имени Ляля, эмигрировавшая с
сыном из Ленинграда, должна была заменять его по ут­
рам, отвечать на звонки, разбирать почту, переправлять
мне готовые заметки.

Новые американцы

431

Приходя в редакцию, Меттер неторопливо набивал
табаком трубку, становился у окна и задумчиво смотрел
вдаль. Есть снимки Сталина примерно в такой позе. Боря
и усы носил кончиками книзу, как покойный вождь.
Правда, были они пшеничные, и напоминал он благо­
даря этим усам казачьего атамана. Метгеру они служили
оружием покорения женских сердец — делом, в котором
он мнил себя большим докой. Если верить его расска­
зам, в каждой комнате Ленинградского телецентра была
дама, с которой он переспал.
Мне думается, что это в известной мере плод Бори­
ной фантазии. Трудно допустить, что человек с гнилы­
ми, издававшими скверный запах зубами пользовался у
женского пола таким уж стопроцентным успехом. Во вся­
ком случае, покорить секретаршу Лялю ему не удалось.
Мне она однажды пожаловалась:
— Я совсем не недотрога. Но Боря, когда мы остаемся
в редакции наедине, хочет обязательно овладеть мной на
раковине умывальника. А мне это неприятно.
Тем не менее сам Меттер верил в свою неотразимость.
Эта вера едва не погубила «Новый американец» сразу
после рождения. Однажды владельцы типографии реши­
тельно показали мне на дверь.
— Чтобы ноги вашей не было у нас! — заявил Толя,
старший из хозяев-эмигрантов.
Я попросил объяснить, что произошло, и услыхал:
— Вчера вечером Галя пришла с обеденного переры­
ва бледная и со слезами на глазах. Меттер вызвал ее на
свидание, приставал, уговаривал бросить нас, обещал
работу и хорошее жалованье в редакции. Мало того, что
вы вечно нам должны, вы еще пытаетесь соблазнять на­
ших работников. Забирайте свои бумажки и ищите дру­
гое издательство.
Меня не удивил их меморандум. Молоденькая аппе­
титная наборщица Галя обладала качеством, которое наш
редактор особо ценил в слабом поле, — большим бюс­
том, и он просто не мог удержаться от попытки ее
обольстить. В растерянности я пролепетал что-то о склон­
ности Меггера к розыгрышам и шуткам. Возмущенные
Толя, Юра и Нолик ничего не хотели слушать.

432

Евгений РУБИН

— Тогда дайте мне хоть позвонить от вас, — взмолился
я и, получив разрешение, набрал номер редакции. Меттера, как обычно в первой половине дня, не было. Я рас­
сказал обо всем, что произошло, Орлову, предложил един­
ственный, на мой взгляд, при сложившихся обстоятель­
ствах выход и заручился его согласием. Затем призвал всю
тройку и попросил спокойно выслушать меня.
— Вы правы на сто процентов. Мы заслужили изгнание.
Но даю вам честное слово, что вы больше не увидите
Метгера на своей территории. Он снят с поста редактора.
Для убедительности я взял со стола вторую страницу
еще не вышедшего номера, в левом верхнем углу кото­
рой мы печатали состав редакции. Я вычеркнул фами­
лию Метгера под словами «Главный редактор» и поста­
вил вместо нее свою.
Толя, Юра и Нолик еще немного поупрямились, но
постепенно успокоились, сочтя, что получили достаточ­
ную сатисфакцию за моральный ущерб.
Вечером я снова позвонил Орлову. Он сказал, что свое
свержение с трона Боря воспринял с грустью, но без
возражений.
А через месяц был новый взрыв.
Я получил письмо из Москвы. Тот самый Паша Дембо, который был переводчиком при Робин Герман, пи­
сал, что вступил на мою стезю и ОВИР уже назначил
дату его отбытия в эмиграцию. Дембо — рижанин. Начи­
нал он свою газетную карьеру в местной «Советской
молодежи», работал, перебравшись в Москву, в инсти­
тутской многотиражке, а потом — в секретариате «Со­
ветского спорта». Газетный процесс он изучил доскональ­
но. Для меня появление такого помощника было бы спа­
сением: я чувствовал, что взвалил на свои плечи непо­
сильный груз. Мне ведь еще, чтобы зарабатывать на жизнь,
приходилось ночами делать передачи для «Свободы». Я
показал письмо Дембо своим соратникам, и они одоб­
рили идею взять его к нам на службу.
Я сообщил об этом Паше и указал сумму его будущей
зарплаты — 130 долларов в неделю. Она, писал я, мень­
ше, чем получает приличный рабочий за день, но пере­
биться в ожидании лучших для «Нового американца»

Новые американцы

433

времен им — он ехал с женой и дочерью — позволит.
Дембо ответил, что счастлив опять трудиться со мной и
готов сколько угодно долго ждать наступления поры про­
цветания «Нового американца». Через неделю после при­
земления в Нью-Йорке Дембо явился на службу.
Между тем до процветания нам было еще дальше,
чем перед рождением первого номера. Доход от газеты не
покрывал расходов. Покупали «Новый американец» не­
плохо, но нам оставались крохи от той тысячи долларов
в неделю, которые приносила продажа. 20% выручки за­
бирали киоскеры, другие 20% — компания, развозив­
шая газету. А надо было еще оплачивать помещение, пла­
тить издательству, типографии и т. д.
Пресса США благоденствует за счет предприятий,
которым продает свои страницы под объявления. Амери­
канские рекламодатели в нас не нуждались — рынок рус­
скоязычных потребителей был тогда ничтожен. А биз­
несмены-соотечественники мыслили разумно: к чему
тратиться на рекламу в еженедельнике тиражом 5 тысяч
экземпляров, если ее может распространять ежедневная
газета, тираж которой вшестеро больше? Успевшие раз­
богатеть владельцы магазинов, ресторанов, страховых
контор, врачи говорили нам: «Читать вас приятней, чем
«Новое русское слово», а рекламировать свой товар вы­
годнее там». Кое-какие объедки с барского стола стара­
ниями Жанны нам подбирать удавалось, но они лишь
немного замедляли процесс уплывания 16-тысячного
займа.
Он уплыл бы весь, до последнего цента, если бы не
наш отказ получать зарплату до тех пор, пока не придут
лучшие времена. Мы даже авторов заманивали не гоно­
рарами, а обещаниями будущей службы.
И когда после какой-то пустяковой размолвки с Дем­
бо Меттер с Орловым явились в типографию и объяви­
ли, что решением, принятым большинством голосов,
Паша уволен, я подумал: заботятся об экономии. Но они
тут же развеяли мое заблуждение.
— На его место идут двое — Петя Вайль и Саша Генис из «Нового русского слова», — сказал Меттер. —
Они согласились работать у нас за те же 250 долларов в
неделю, что получают там.

434

Евгений РУБИН

От негодования я на миг потерял дар речи. Возмутило
меня даже не то, что новый расход ускорял наше паде­
ние в финансовую пропасть, а то, что увольнение стави­
ло Пашу и его семью в катастрофическое положение. Он,
как устроившийся на службу, потерял право получать
пособие от НАЙАНА, а иных средств к существованию
у него не было.
В бешенстве я вскочил со своего стула и заорал:
— Вы — мерзавцы! Если вы тронете Дембо, я немед­
ленно ухожу!
Дома, придя в себя от шока, я сумел проанализиро­
вать ситуацию и действия сторон в этом конфликте. Мои
партнеры сделали ставку на мою вспыльчивость и избра­
ли Дембо в качестве спички, которая должна вызвать взрыв.
Они добились того, чего хотели: я пригрозил уходом. Меттер был обижен смещением с редакторского кресла, Ор­
лов, как мне рассказывал один из наших авторов, жало­
вался на то, что я слишком строг и не даю никому дух
перевести. Потому оба, предвидевшие, как развернутся
события, в ответ на мою угрозу промолчали и спокойно
дали нам с Пашей и Жанной проследовать к выходу.
Наверное, догадайся я сразу, какова подоплека де­
марша Орлова и Меттера, я заставил бы себя сдержаться
и начать дискуссию — мне совсем не улыбалась перспек­
тива лишиться дела, в которое я вложил столько труда и
которое полюбил. Но я считал: моя угроза смертельно
напугает устроителей нового дворцового переворота —
ведь только мы с Пашей и владеем профессией газетчи­
ков — и они пойдут на попятный. Однако я промахнулся.
Вайль работал в «Новом русском слове» ответственным
секретарем, Генис — метранпажем. Все газетные пре­
мудрости были им известны не хуже, чем мне.
Так или иначе, последствия моего ухода были нео­
братимы: мои пути с «Новым американцем» разошлись
навсегда. Я воспринял это как трагедию. Не представляю
себе, долго ли пребывал бы я в состоянии депрессии,
если бы поздно вечером Жанна не позвала меня к теле­
фону. Звонили владельцы «Энифототайп»: они хотели бы
завтра навестить меня, чтобы обсудить кое-какие пред­
ложения.

Новые американцы

435

Три гостя привели с собой четвертого, незнакомого
мне Юрия Штейна — человека известного в эмиграции
благодаря жене Веронике — родственнице Александра
Солженицына. В Нью-Йорке она ведала книжным кол­
лектором, который должен был переправлять в СССР
запрещенные там книги и журналы.
Предложение было одно, сформулированное коротко
и ясно:
— Давайте вместе откроем свою газету. Бензин (мате­
риальное обеспечение и издательская техника) — наш,
идеи (литературная часть) — ваши. Обязательное усло­
вие: вы берете своим заместителем нашего друга Юру
Штейна. На зарплату он не претендует. Если возражений
нет, мы сегодня же изгоняем «Новый американец» и зав­
тра приступаем к работе над новой газетой.
Возражений у меня не было, и мы ударили по рукам.
На радостях я тут же придумал название — «Новая газе­
та»...
Я не посвящал бы вас в подробности возникновения
«Нового американца» и моего с ним разрыва, если бы
эта газета не стала заметным фактом истории не только
эмигрантской печати, но и российской печати вообще.
Заметным его сделало участие Сергея Довлатова — писа­
теля, возведенного после смерти в ранг классика совре­
менной русской литературы. Он присутствовал и при рож­
дении газеты, и при всех событиях первых месяцев ее
жизни.
Не упоминал я его имя до сих пор умышленно. Довла­
тов — фигура, о которой надо рассказывать отдельно.

Довлатов
Было лето 1979 года. Запись моей передачи закончи­
лась. Я собирался домой, но меня остановила секретар­
ша русской редакции Берта.
— Юрасов пригласил на три часа появившегося в НьюЙорке ленинградского писателя Довлатова, — сказала
она. — Не хочешь его послушать?

436

Евгений РУБИН

Я остался. Мне, одному из немногих в Нью-Йорке,
было уже тогда известно это имя — Сергей Довлатов.
Мой однокашник по Московскому юридическому
институту Виктор Перельман основал в Израиле ежеме­
сячный журнал «Время и мы». Он, когда приезжал в
Америку, попросил меня сделать для журнала статью и
предложил быть его представителем, или, попросту го­
воря, помогать распространять здесь журнал. Статью «Кор­
чной и Карпов», материал для которой я почерпнул,
редактируя книжку Рошаля, Перельман быстро напеча­
тал. Уезжая, он оставил мне свежие номера журнала для
продажи. В одном были отрывки из «Записных книжек»
Довлатова. Уже хотя бы поэтому я считал себя обязан­
ным познакомиться с ним лично.
Когда слушатели собрались в конференц-зале, из-за
стола, обращенного лицом к публике, поднялся баскет­
больного роста красавец в голубом джинсовом костюме,
жгучий брюнет с небольшими аккуратными усиками и
карими, отливающими бархатистым блеском грустными
глазами. В нынешние времена обладателей такой внешно­
сти называют «лицо кавказской национальности».
Он показал собравшимся сжатую в кулак ладонь и
. сказал:
— Могу спорить, что вы не отгадаете, какой предмет
спрятан у меня в руке. Это — микрофотопленка, на ней
все,'написанное мною. Знакомая француженка вывезла
ее за границу и передала кое-что в «Континент» и «Вре­
мя и мы».
Бархатный баритон Довлатова вполне соответствовал
его внешнему облику. Он заставлял себя слушать, хотя
его обладатель, казалось, не делал для этого ничего. Он
вел рассказ, не выделяя ни слова, в одной тональности,
в которой угадывалась скрытая ирония — по отношению
к себе и к тому, что он говорил. А говорил он о нравах,
царивших в ленинградской писательской организации,
о том, как, изгнанный с литературной службы, работал
сторожем на барже, как его вызвали в КГБ и предложи­
ли эмигрировать в Израиль, а на замечание: «Но во мне
же почти нет еврейской крови», —‘ответили: «Пусть вас
это не беспокоит, мы позаботимся о том, чтобы вы полу­
чили визу».

Новые американцы

437

Все — и содержание сказанного, и манера говорить —
выдавало в Довлатове яркую личность.
После беседы был традиционный для таких встреч
а-ля фуршет. Вышли из редакции мы вместе. Выясни­
лось, что ехать нам на метро в одну сторону. По дороге
успели перейти на «ты» и, расставаясь, обменялись те­
лефонами.
Еще в метро я решил, что Довлатов — тот человек,
который нужен будущей газете, и при встрече с Меттером и Орловым предложил взять его к нам четвертым
партнером. Орлов согласился без раздумий, а Метгер ре­
шительно возразил:
— Ни в коем случае. Зачем нам делить прибыль на
четверых?
После долгого спора, в котором я доказывал, что бес­
смысленно делить шкуру неубитого медведя и что сей­
час главная задача — привлечь одаренных людей, Меттер сдался. С того момента, как я изложил суть дела Дов­
латову, наша тройка превратилась в четверку.
Нас с Сергеем связало еще одно занятие. Мои ровес­
ники по эмигрантскому стажу московский писатель Марк
Поповский и киевлянин Вадим Консон, который — так
он, во всяком случае, говорил — до переезда в Америку
писал репризы для эстрадной пары Тарапунька—Штеп­
сель, затеяли устный журнал «Берег» и привлекли нас с
Довлатовым участвовать в его выпусках.
Еврейские центры и синагоги в тех местах Нью-Йор­
ка и его окрестностей, где поселилось много наших со­
отечественников, отдавали нам на несколько часов свои
помещения, и мы развлекали собравшихся беседами на
вольные темы. Поповский делился воспоминаниями о
своих московских встречах с академиком Сахаровым,
Консон шутил, Довлатов читал выдержки из позже став­
шей знаменитой «Невидимой книги», пробовавшая со­
чинять рассказы Юлия Троль проверяла их качество на
слушателях, я рассказывал о спортивных звездах, о за­
кулисной стороне советского спорта, отвечал на вопро­
сы любопытных болельщиков.
Послушать нас собиралось человек по сорок—пятьде­
сят, главным образом пожилых людей. Билет стоил 3 дол­

438

Евгений РУБИН

лара. Предполагалось, что, за вычетом расходов на мик­
роавтобус, доставлявший нашу команду к залу, и прочих
расходов, деньги будут делиться между всеми поровну.
Прожил журнал недолго. Недавно мне попалась ста­
тья Поповского, где он пишет о своем детище и упоми­
нает, что всего было 15 выпусков. Мы с Сергеем отчали­
ли от «Берега» после четвертого, не получив за свои тру­
ды ни гроша. Ушли в знак протеста, причем Довлатов
встал на защиту моих прав. Учредители, рассказал он
мне, призвали его, чтобы вручить первую получку — дол­
ларов около тридцати, а он спросил, учли ли они при
распределении гонорара меня. Ему ответили, что и без
Рубина заработок ничтожный, а он, Рубин, не та фигу­
ра, которая могла бы служить приманкой для зрителей.
И Довлатов заявил, что в знак-солидарности со мной
отказывается от денег и от дальнейшего сотрудничества
с «Берегом». Я, как главная жертва эксплуатации чело­
века человеком, разумеется, присоединился к бойкоту.
Довлатовский жест потряс меня до глубины души. Это
теперь эмигрант нашего призыва платит 200 долларов за
билет на концерт Киркорова только для того, чтобы,
увидав его в первом ряду, дальние и близкие знакомые
дивились, а враги зеленели от зависти. В те далекие вре­
мена жена Сергея Лена, работавшая наборщицей в «Но­
вом русском слове», 8 часов в день гнула спину, чтобы
заработать тридцатку за смену. (Сам Довлатов тогда не
приносил домой ни гроша.)
Меня не растрогал бы поступок Довлатова, если бы
он жертвовал собой ради друга. Но таких знакомых, как
я, у него было в Нью-Йорке с десяток. Не мог я считать
его поступок проявлением уважения к некоторой моей
известности. Правда, он уверял, что еще в Ленинграде
слышал мою фамилию, но, по-моему, говорил это,
желая сделать мне приятное: спортом Сергей не интере­
совался совершенно.
Словом, по мере приближения дня, когда Меггер
приказал нам явиться для подписания документов о том,
что мы получили банковский кредит, Довлатов все рос в
моих глазах и к самому этому дню поднялся на недосяга­
емую высоту.

Новые американцы

439

Наконец этот исторический день наступил. Собираясь
звонить Довлатову, чтобы передать праздничную новость,
я предвкушал удовольствие от его счастливого смеха, от
буйной радости, которую он не станет сдерживать. Но
услышал я в трубке скучный голос, пройзнесший слова,
явно приготовленные заранее:
— Ребята, я с вами во всем, кроме денег. Рисковать
деньгами я боюсь. Так что отправляйтесь в банк без меня.
Приехав на процедуру подписания денежных обяза­
тельств, я объяснил партнерам, почему со мной нет
Довлатова. Орлов, по своему обычаю, промолчал — он
вообще предпочитал роль статиста. Меттер тоже отреаги­
ровал внешне спокойно, но, думаю, в душе порадовал­
ся: не придется делиться будущими миллионами с лиш­
ним партнером.
Меня боязливость, неожиданная в этом большом,
могучем физически и, судя по многим признакам, бес­
шабашном человеке, несколько покоробила. Однако и
уважительные причины для его отказа я находил. Какникак, мы с Орловым что-то зарабатываем, Меггер за­
ручился поддержкой труженицы-жены, а Лена, возмож­
но, не захотела, чтобы муж влезал в четырехтысячный
долг. Словом, я не видел оснований свергать Довлатова
с созданного мною же пьедестала.
О бесшабашности Сергея я судил и по его творениям
(он всегда вел рассказ от первого лица и был его лири­
ческим героем), и по его поступкам. Довлатову принад­
лежал до сих пор не побитый никем из сотен тысяч эмиг­
рантов рекорд: перед вылетом из Ленинграда в Вену он
напился до такого состояния, что во время остановки в
Будапеште свалился с трапа, и самолет продолжил путь
без него, оставленного на ночь в вытрезвителе венгер­
ской столицы. Известны мне были ленинградские при­
ключения Сергея, о которых он рассказывал без всякой
похвальбы и истинность которых подтверждали его зна­
комые по доэмигрантской жизни. Да и не стал бы трус
сочинять произведения, которые грозили тюрьмой.
В общем, по моим понятиям, все в Довлатове выдава­
ло настоящего мужика. Лишь много лет спустя я убедил­
ся в том, что он — не исключение, а, наоборот, под­

440

Евгений РУБИН

тверждение истины, которую не уставал втолковывать
мне с детства мой дедушка Липман Нисонович Кронгауз, потомок харьковских раввинов: нет на свете абсо­
лютных трусов и храбрецов, безразличных к славе и чес­
толюбцев, умников и глупцов, скромников и наглецов,
а каждый из нас наделен всеми качествами — одними
больше, другими меньше, — и проявляются те или иные
в зависимости от обстоятельств.
Я уже рассказывал, что первый номер «Нового-аме­
риканца» был сделан в мое отсутствие, а ко второму я
вернулся из Лейк-Плесида и занимался им сам в типо­
графии. Довлатов завозил мне свои материалы утром по
дороге в редакцию. Он сдавал их минута в минуту, как
обещал, идеально выправленными, без единой помар­
ки, с подколотыми к рукописям иллюстрациями — час­
то собственными шутливыми рисунками.
С каждым номером он брал на себя все большую на­
грузку, но качество заметок от этого не страдало. Кроме
написанных им статей он подбирал выдержки из книг
знакомых литераторов, живших в других городах США,
созвонившись с ними предварительно и получив их раз­
решение на публикацию.
Я не мог нарадоваться на его работу. Я не представлял
себе, что бы мы делали без Довлатова.
Тем более страшным был нанесенный Довлатовым
удар. Удар, которого я никак не мог предвидеть, а пото­
му и найти способ зашиты от него.
В один из понедельников Довлатов не явился в типо­
графию. Поначалу меня не насторожило его опоздание —
мало ли что может задержать человека, пересекающего
городским транспортом такой город, как Нью-Йорк. За­
волновался я поближе к вечеру, когда узнал у помогав­
шего нам студента ЛеШи Кафанова, что накануне вече­
ром тотпокидал редакцию вместе с Сергеем и они пе­
ред расставанием немного выпили в соседнем баре.
Я позвонил Довлатовым домой. Трубку подняла мать
Сергея. На вопросы о том, где ее сын и что с ним, она
лаконично отвечала: «Не знаю». Лены тоже дома не было.
О ее местонахождении Нора Сергеевна сообщила: она у
родственников в Нью-Джерси — и дала номер телефона.

Новые американцы

441

Лена, с которой у меня сразу сложились дружеские
отношения, выложила все залпом и без утайки:
— Он в запое. Я ушла от него навсегда. Я хотела сде­
лать это после прошлого, но он поклялся, что никогда
не возьмет в рот ни капли. И опять обманул. Больше я
ему не верю.
— Не торопись... Подумай ... С кем не бывает... — мям­
лил я в трубку первые пришедшие на ум слова.
— Тебе легко говорить, — сквозь слезы продолжала
Лена. — Ты не видел его в таком состоянии. Он превра­
щается в животное. Он может выкинуть из окна мебель.
Может выскочить полуголый в магазин за водкой. Он
мечется по квартире, как дикий зверь. Когда он засыпа­
ет, мы привязываем его тушу веревками к кровати. За­
пои у него длятся неделями. А потом — депрессия. Когда
она наступает, я не знаю, вышел он из дому за моло­
ком, которым лечится, или принесет пиво и начнет ку­
ролесить снова.
Мысль о том, что гибнет газетный номер, я отогнал,
сказав себе: как-нибудь выкрутимся. Другая мысль, прон­
зившая меня молнией, показалась мне спасительной. Я
повысил голос, чтобы вторгнуться в этот поток слов:
— Лена, прошу тебя, вернись домой. Даю слово, что
этот запой у Сережи действительно последний. Я никог­
да не лгу. Доверься мне. Я все беру на себя.
Лена упиралась долго, но вяло. По ее тону и по тому,
что она дала себя уговорить, я понял: ей и самой хоте­
лось вернуться.
Довлатов появился в редакции недели через полторы.
Его лицо осунулось и почернело. Он потерял голос и не
говорил, а сипел. Однако я не стал дожидаться, когда он
окончательно придет в себя, и приступил к выполнению
своего плана.
Главная роль в нем принадлежала моему старому дру­
гу Гене Житловскому. В Москве он окончил Первый ме­
дицинский институт и перед эмиграцией работал врачом-наркологом в диспансере на Смоленской площади.
Жалованье он получал, как все рядовые советские док­
тора, пустяковое, но всегда был при деньгах и еще по­
могал растить двух племянников — детей брата. От меня

442

Евгений РУБИН

у него не было секретов: источником его материального
достатка служила подпольная частная практика. В иност­
ранном медицинском журнале он нашел статью о мето­
де лечения алкоголиков, не входившем в число тех, ко­
торые санкционированы Министерством здравоохране­
ния СССР.
В Америке алкоголическая болезнь — не позор. Да и
посвящать окружающих в свой недуг никто не обязан. В
США существует даже организация под названием «Об­
щество анонимных алкоголиков». Решил выздороветь —
обратись к эскулапу. Он выяснит, желаешь ли ты стать
трезвенником, лежа в больнице, или предпочитаешь ам­
булаторный путь.
В СССР хронических пьяниц лечили принудительно и
обязательно в стационаре. О водворении в клинику чело­
века с диагнозом «алкоголизм» положено было доводить
до сведения общественности и его служебного началь­
ства. Все это вместе взятое сулило пациенту такой лечеб­
ницы верный волчий билет. Потому алкоголики стара­
лись держать свое заболевание в глубокой тайне, а люди,
приведенные жизнью к пониманию необходимости вер­
нуться на стезю трезвости и одновременно страшившие­
ся огласки, искали частных целителей.
И некоторые находили Геню. Он врачевал клиентов
на дому и не меньше их заботился о сохранении тайны:
ему этот промысел грозил крупными неприятностями.
Управлялся он в один сеанс. Он являлся к больному с
партнером-реаниматором, на случай, если после укола,
сделанного Теней, человеку станет так худо, что его при­
дется возвращать с того света. Перед инъекцией пациен­
ту давали немного выпивки, а после с него бралась под­
писка, что он предупрежден об ужасных последствиях,
которые ему грозят, если еще раз пригубит рюмку. Впро­
чем, укол отбивал у человека эту охоту, и ему станови­
лось дурно даже от запаха спиртного.
В Москве я свел Геню с тремя моими друзьями —
журналистом, тренером и театральным режиссером. На­
кануне отбытия Тени в эмиграцию вся тройка устроила
ему проводы в Доме журналиста: был заказан шикарный
обед и много выпивки. Обед ели сообща, а бутылки про­

Новые американцы

443

фессиональный борец с пьянством Геня опустошил в
одиночку.
Теперь он, считал я, единственный, кто способен
спасти самого Довлатова и помешать разрушению его
семьи. Обращение Сергея к легальной медицине исклю­
чалось: ее вмешательство требовало таких денег, каких у
всех основоположников «Нового американца» вместе не
было в помине. А Геню я попросил осуществить опера­
цию бескорыстно.
Серьезные колебания вызвало у Гени то, что он еще
не сдал положенный для получения американского дип­
лома экзамен. Он не имеет права заниматься врачебной
практикой и, если о сделанном им уколе узнают лица,
наблюдающие за соблюдением законов, угодит за решетку.
И как санитар, он не сможет ни пригласить реанимато­
ра, ни расплатиться с ним.
Тем не менее мой человеколюбивый друг согласился
посетить Довлатова. Меня же он предупредил, что шприц
наполнит безобидным новокаином, от которого не уми­
рают, а все остальное — рюмка водки до инъекции и
подписка насчет вероятности жуткого исхода после —
будет настоящим. На этот трюк, сказал Геня, попадают­
ся многие.
Довлатов, в котором сильно было чувство вины за то,
что он подвел газету, беспрекословно подчинился мое­
му требованию пригласить Геню. Я познакомил их, и они
договорились о времени сеанса.
В условленный час я сидел у телефона, ожидая вестей
об исходе операции. Ждал долго. А когда дождался, в
первый миг не поверил своим ушам.
— Сережи нет дома, и неизвестно, когда придет.
Однако Геня не разыгрывал меня. Сергей сбежал и по­
просил домашних передать гостю, чтр придет нескоро.
На следующее утро он смущенным голосом сказал
мне:
— Ты попроси у Германа извинения. У меня страх пе­
ред медиками наследственный, от Доната — так, по
имени, он называл отца. — Когда его направили на рен­
тген, он смертельно испугался и спросил у медсестры:
«Скажите, это очень больно?»

444

Евгений РУБИН

— Новый запой тебя меньше пугает? — возразил я.
— Его не будет. Я все обдумал. Меня губит то, что не
могу остановиться после первой рюмки. Но от первой-то
я могу отказаться без Гениной помощи.
Через две недели запой у Довлатова повторился. По­
вторил все то, что пытался сделать при прошлом, и я.
Опять сбежавшая в Нью-Джерси Лена дала склонить себя
к возвращению. Сергей, приходивший в себя еще доль­
ше, чем в прошлый раз, согласился на новый укол, а
обманутый в лучших чувствах Геня — на новый визит.
С некоторыми деталями благополучно, без малейших
конфликтов завершившейся второй попытки меня по­
рознь ознакомили довольные собой участники.
Лекарь:
— После укола Сережа сильно побледнел и сказал,
что теряет сознание. Пульс у него действительно был уча­
щенный. Когда он себя почувствовал лучше, я дал ему
расписаться в бумаге и добавил, что ровно через два года
действие укола прекратится и он сможет спокойно вы­
пить. «Но, — говорю, — советую вызвать меня. Так, на
всякий случай, для страховки». При расставании он спро­
сил, сколько должен за визит. Я рассудил: человек так
устроен, что не ценит бесплатные услуги и не верит тем,
кто их оказывает, — и назвал сумму сто долларов.
Пациент:
— Сам-то укол — пустяки. Но почувствовал я себя сра­
зу так, будто вот-вот умру. Все же я успел заметить, как
он выбросил какую-то обертку в мусорное ведро. И когда
он ушел, достал оттуда эту бумажку. Что в ней написано
по-английски, я читать не стал — все равно ничего бы не
понял. Но там рисунок — череп, а под ним кости.
Сергей пригласил Геню ровно через два года. Но не за
тем, чтобы тот засвидетельствовал прощание Довлатова
с жизнью полного трезвенника. Он попросил моего дру­
га, который за этот срок получил на службе повышение
и превратился из санитара в лаборанта, сделать новую
инъекцию. И не пил еще несколько месяцев. Но на этот
раз двухлетней епитимьи не выдержал.
— Погубил меня Мишка Шемякин, — назвал Довла­
тов имя известного художника, с которым дружил еще в

Новые американцы

445

Ленинграде, когда я спросил о причинах срыва. —Я был
рядом с его студией и зашел. Он сразу полез за бутылкой.
Я сказал, что не пью, и объяснил почему. Мишка спра­
шивает: «А ты не у Гени случайно лечился?» Я кивнул
головой. «Так он же шарлатан. Он и меня уколол. Через
полмесяца после укола я напился — и жив-здоров». В сту­
дии Шемякина я и «развязал».
Я и не знал, что приятный шелест зеленых бумажек в
кармане побудит расторопного Геню продолжить свою
гуманную деятельность по искоренению пьянства среди
соотечественников.
Рассказ Довлатова о причинах своего срыва я услы­
шал несколько лет спустя, при встрече в связи с нашим
примирением. До нее мы постоянно виделись на «Свобо­
де», но я делал вид, что не замечаю его попыток поздо­
роваться: Довлатов перестал для меня существовать че­
рез две или три недели после Гениного посещения.
Орлов и Метгер предъявили мне ультиматум, касаю­
щийся Дембо (тот, что описан несколькими страницами
выше), в присутствии Довлатова. Они подошли вплот­
ную к моему столу, а Сергей молча стоял в дверях. Когда
Метгер кончил, Жанна подняла на Довлатова глаза и
сказала:
— Сережа, эти двое — оболтусы. Но ты же умный и
все понимаешь. Так скажи что-нибудь.
Ответа не последовало.
От любви до ненависти один шаг. Я его сделал, про­
читав в первом вышедшем после моего ухода номере
«Нового американца»:
«Главный редактор Сергей Довлатов».
Я был причастен к возрождению Довлатова как чело­
века и литератора. Пусть это звучит нескромно, но мои­
ми стараниями в его семье воцарилась нормальная жизнь,
которой Лена, его мать Нора Сергеевна и дочь Катя были
лишены годы. За то время, что Сергей не пил, они с
Леной произвели на свет сына Колю. И трудился он как
никогда прежде продуктивно: создал «Иностранку» и
«Невидимую газету», редактировал «Новый американец»,
делал передачи для «Радио Свобода». Его предательства я
никак не ожидал.

446

Евгений РУБИН

Мотивы, которыми руководствовались Орлов и Меттер, были мне известны: они обвиняли меня в диктатор­
стве, резкости, считали мою требовательность чрезмер­
ной. Но что побудило присоединиться к ним Довлатова,
перед которым я благоговел?
Кроме пьянства у него была еще страсть, гранича­
щая с болезнью, — тщеславие. Оно в данном случае и
победило порядочность. «Новый американец» приобре­
тал общеэмигрантскую известность не только в США,
но и в Канаде, его глава становился заметной личнос­
тью в русскоязычной общине. И по мере роста популяр­
ности газеты росла мечта Сергея увидеть «Новый амери­
канец» с жирной надписью на второй странице: «Глав­
ный редактор Сергей Довлатов». И в момент раскола он
почувствовал: путь к мечте открыт. И хотя сознавал, что
совершает сомнительный поступок, ничего не сумел с
собой поделать.
Думая над природой его предательства, я вспомнил
признание, сделанное им в одном из наших бесконеч­
ных разговоров. Я как-то обмолвился, что не захватил в
Америку, да и не хранил никогда своих книг, вырезок
со своими статьями, материалов с упоминаниями о себе
в газетах и журналах.
— А я, — возразил Сергей тоном, в котором, как
обычно у него при подобных признаниях, сквозила иро­
ния по отношению к себе, — храню каждую заметку, где
есть фамилия «Довлатов». У меня уходит уйма времени и
сил на их розыск. Я, если узнаю, что где-то названо мое
имя, пусть в двадцатистрочной заметке, пишу знакомым
и прошу, чтобы нашли и переслали мне статью. Иногда —
несколько раз, с напоминаниями. И не успокаиваюсь,
пока не разыщу то, что хочу.
В этом специфическом честолюбии проявлялась про­
тиворечивость довлатовской натуры. Я употребляю эпи­
тет «специфическое» не случайно. Сергей свято относил­
ся к своему писательству, не делая себе скидок, не при­
знавая компромиссов, но не скрывал, что для него жур­
налистика — не более чем способ зарабатывать деньги.
Над литературными произведениями он трудился
ежедневно по нескольку часов и думал о них постоянно.

Новые американцы

447

Бывали, говорил он, дни, когда ему не удавалось напи­
сать больше трех строчек.
Он прекрасно знал русскую классику и умудрялся в
Нью-Йорке добывать новые книги ценимых им совре­
менных авторов.
— Я не обычный читатель, у меня к чтению корыст­
ный интерес, — не скрывал Сергей. — Я стараюсь у каж­
дого мастера найти отмычку, которой он пользуется, что­
бы понравиться публике, и то, что могу в его творчестве
почерпнуть для себя. У меня и собственный прием есть.
Ты не встретишь у меня фразы, в которой два слова на­
чинались бы с одной и той же буквы.
Преклонение перед словом шло у него от матери Норы
Сергеевны — бывшего ленинградского корректора. Прежде
чем познакомить меня с ней, Сергей предупредил:
— Внимательно следи за каждым своим словом. Для
матери человек перестает существовать, если у него сквер­
ный язык. Тут она не признает мелочей. Брякнешь чтонибудь совсем невинное, например «пара дней», или
«туалет» вместо «уборная», или «кушать» вместо
«есть», и она запомнит это. И ты на всю оставшуюся
жизнь станешь для нее человеком второго сорта. Она мне
с детства внушала, что «два» и «пара» — несовпадающие
понятия. «Парой» можно называть только парные пред­
меты — пару сапог, пару носков, супружескую пару. А
пара дней, домов, знакомых не бывает. Их может быть
только два.
Кстати, и остроумие Довлатова, и его манера подшу­
чивать над собой, и его умение укладывать свои мысли в
форму лаконичную и афористичную — во многом от
Норы Сергеевны. Во всем этом она немного напоминала
великую актрису, ныне покойную Фаину Георгиевну
Раневскую.
Я изредка, а Жанна часто говорили с ней по телефо­
ну, и оба получали удовольствие от этих бесед. Жанна,
повесив трубку, еще долго продолжала смеяться над рас­
сказами Норы о своей ворчливости, о Лениной забыв­
чивости, о склонности сына покупать себе туалеты на
барахолке, об услышанных в магазине словечках из лек­
сикона еврейских местечек.

448

Евгений РУБИН

Последний наш телефонный разговор состоялся не­
дели за две до ее кончины.
— Женечка, разрешите наш спор с Леной. Помните,
после смерти Сережи я звонила, чтобы попросить про­
щения за некоторые его поступки по отношению к вам?
— Отлично помню.
— А Лена твердит, что этого не было. Я всегда говори­
ла, что у нее гнилая память.
Потом трубку взяла Жанна. Начала она с обычного в
разговоре с женщиной, которой пошел 92-й год, вопроса:
— Как вы себя чувствуете?
— Уже не двигаюсь, но еще свое говно по стене не
размазываю...
Но это — к слову о Довлатове-писателе и о природе
некоторых особенностей его стиля. А вот — о Довлатовежурналисте.
Вскоре после нашего примирения мне поручили на
«Радио Свобода» составлять и вести 27-минутную переда­
чу «Соединенные Штаты сегодня». Раз в полмесяца Дов­
латов делал для нее заметку — обычно о том, как чувству­
ют себя в новой стране и адаптируются к ней эмигранты.
Случалось, какая-то формулировка в ней казалась мне
неясной или какое-то слово не самим удачным. Я смело
обращался с материалами большинства авторов, но при­
касаться к рукописям Сергея робел и спрашивал у него: а
не лучше ли нам здесь выразиться так, а не этак?
—Да что ты церемонишься? — неизменно отвечал он.
Это же халтура. Делай, как считаешь нужным, я заранее
со всем согласен.
И это была не поза. К своим журналистским творени­
ям он относился безразлично и даже несколько презри­
тельно. Заметки его тем не менее служили украшением
передач — писать плохо он не умел. Но самому Довлатову
реакция людей, которые живут на другом краю земли,
которых он никогда не увидит и мнение которых не уз­
нает, была безразлична. Да и неизвестно еще, дойдет ли
его голос до этого гипотетического слушателя, или его
забьют глушилки.
А читатели «Нового американца» были его соседями
по дому, по очереди в магазине «Моня—Миша», кото­
рый специализировался на торговле русскими продукта-

Новые американцы

449

ми, они ходили к нему в гости. Ему было жизненно важ­
но, гуляя со своей собакой Глашей по 108-й улице, где
всегда толпа и русскоговоряших в ней куда больше, чем
англоязычных, услыхать за своей спиной: «Это Довлатов.
Неужели не знаешь? Редактор «Нового американца».
Сразу после моего разрыва с «Новым американцем» в
газете появилась рубрика: «Колонка редактора». Ни один
номер вплоть до ухода из редакции Довлатова не вышел
без его «Колонки». Большинство людей, купив газету,
начинали чтение с написанных Сергеем маленьких эссе
на самые разнообразные темы. Подкупал доверительный,
интимный, моментами даже заискивающий тон заметок.
В одной колонке Довлатов так прямо и написал: «Мы
доверяем читателю больше, чем себе».
Я читал их с завистью. С одной стороны, был соблазн
ввести у себя в «Новой газете» нечто подобное под иной
рубрикой. С другой — я отдавал себе отчет в том, что
писать заметки с таким изяществом и блеском не сумею.
А делать хуже — значит проигрывать конкуренту в борь­
бе за читателя.
У меня есть изданная в Петербурге в 1996 году книга
«Малоизвестный Довлатов», и в ней, в виде отдельного
раздела, — все 66 «Колонок редактора» с предисловием
автора. Он и название сборнику дал — «Марш одиноких».
Захотелось возвратиться памятью к делам давно ми­
нувших дней, и я прочитал их все 66, одну за другой. Это
занятие открыло мне глаза на многое, чего я не мог раз­
глядеть, читая заметки каждую отдельно. Я вдруг обнару­
жил, что эти эссе представляют собой набор банальнос­
тей, облаченных в наряд, привлекающий блестками ос­
троумия и красотой точных и одновременно неожидан­
ных фраз.
По-моему, Довлатов-писатель не позволил бы себе
выпускать из-под своего пера те мыльные пузыри, кото­
рые легко вылетали из-под пера Довлатова-журналиста.
Вот некоторые сентенции, которые выглядели в его
изложении так, будто это открытые им, Сергеем Довла­
товым, истины. В своих «Колонках» он сообщал, что:
«...читатель «Нового американца» — это обыкновен­
ный человек, простой и сложный, грустный и веселый,
рассудительный и беспечный»;

15—3734

450

Евгений РУБИН

«...газета является независимой свободной трибуной.
Эта трибуна предоставляется носителям разных, а зача­
стую и диаметральных мнений»;
«...есть в советской пропаганде замечательная черта.
Напористая, громогласная, вездесущая и беспрерывная
— советская пропаганда вызывает обратную реакцию»;
«...интеллигентность путают с культурой. С эрудицией.
С высшим образованием или хорошими манерами. Даже
с еврейским происхождением»;
«...мы восхищаемся Солженицыным и потому будем
критически осмысливать его работы»;
«...зовут меня все так же. Национальность — ленин­
градец. По отчеству — с Невы»;
«...хочется верить, что Соединенные Штаты найдут
возможность помогать беженцам и дальше. Потому что
Америка — страна классической демократии»;
«...мы выражаем интересы шестидесяти тысяч бежен­
цев из Союза. Наиболее жизнестойкой части советского
еврейства. Всех тех, кого благородно приютила загадоч­
ная и непонятная Америка»;
«...народ — это совокупность человеческих личностей.
История народа — совокупность человеческих биогра­
фий. Культура, религия — необозримая совокупность че­
ловеческих деяний и помыслов. Повышенное располо­
жение к себе — есть нескромность. Повышенное распо­
ложение к своему народу — шовинизм»;
«...обеспечив себя зерном, большевики увеличат во­
енные расходы. Высвободят средства для осуществления
милитаристских планов»;
«...истинное мужество в том, чтобы любить жизнь,
зная о ней правду»;
«...тоталитаризм — это вы. [В интересах объективности
должен пояснить: Довлатов обращается в данном случае
не к советским вождям, а к владельцу «Нового русского
слова».] Тоталитаризм — это цензура, отсутствие гласно­
сти, монополизация рынка, шпиономания, консерватив­
ный язык, замалчивание истинного дара. Тоталитаризм —
это директива, резолюция, окрик. Тоталитаризм — это
чинопочитание, верноподданничество и приниженность».
То, что с пафосом пророка провозглашает Довлатов в
этих строчках, сгодилось бы и для передовиц «Правды»,

Новые американцы

451

если вместо «США» написать «СССР» и вместо «комму­
низм» — «империализм». Это настолько тривиально, что
даже Довлатову, с его абсолютным слухом на слова,
приходится иногда заимствовать правдинские обороты.
Хотя и ими он пользовался творчески — нет в его «Ко­
лонках» предложений, в которых два слова начинались
бы с одной и той же буквы.
Представляю себе, как скверно было на душе у Сер­
гея, когда он отправлял свои эссе в набор. Он знал, что
их увидят его друзья и соратники по газете Петя Вайль и
Саша Генис, для которых нет на свете ничего выше ли­
тературы, а в ней — выше писательского стиля. Но он
превозмогал себя. И скорей всего, находил оправдание в
том, что они, прочитавшие каждую строчку повестей,
рассказов, «Записок» Довлатова, отнесутся к его замет­
кам снисходительно.
А может, и не терзала его мысль об избранных чита­
телях, может, он заранее признался им в том, что зна­
чит для него газетная работа. И как бы вынес их мнение
за скобки, оставив внутри скобок мнение пяти тысяч
менее требовательных потребителей своей продукции.
Скорей всего, так оно и есть. Иначе он не решился бы
посвятить одну из «Колонок» собаке Глаше, другую —
тараканам.
Нельзя требовать от пишущего, чтобы он не выходил
за пределы определенного круга тем. У Чехова в бытность
его Антошей Чехонте обыковенная пепельница вызыва­
ла рой образов и ассоциаций. Писать можно обо всем,
лишь бы это было интересно читать. Но «Колонка редак­
тора» — не «Уголок натуралиста», она выражает пози­
цию газеты по ключевым, принципиальным вопросам.
Животный мир — за их пределами.
Впрочем, свое эссе о тараканах Сергей постарался
превратить в проблемную статью. И проявил чуждое себе
— литератору — и присущее себе — журналисту — легко­
мыслие. Он пишет, что среди редких преимуществ СССР
над США — отсутствие тараканов. Здесь они вездесущи и
неистребимы, а в Союзе их нет. Я, как всегда остроумно
замечает он, снимал в доме маленького городка комна­
ту, где сквозь щели в полу проникали собаки. А тарака­

452

Евгений РУБИН

нов не видел. Ни там, ни в России вообще. Но — простим
этот грех Америке, призывает Довлатов. Во-первых, та­
раканы — существа безвредные и чистоплотные. Во-вто­
рых, хотя есть они в этой стране, зато не найдешь в ней
червивого яблока и гнилой картофелины, «не говоря уже
о старых большевиках».
, Платон мне друг, но истина дороже! Не мог Довла­
тов, подолгу живший вне Ленинграда, заблуждаться на
счет отечественных тараканов. Не мог не знать, что не­
сметные полчища прусаков — обязательная принадлеж­
ность деревенской избы, порожденная вековой грязью,
в которой тонет российская деревня, и неизбывной изза русских печей, отсутствия нормальных уборных и во­
допровода. Не мог не знать, что «таракан запечный» —
чисто русское словосочетание. Не мог не знать, что в
Америке, со стерильной чистотой маленьких городков,
из которых эта страна в основном и состоит, большин­
ству населения о тараканах известно лишь по газетным
статьям про жизнь в тюрьмах и в застроенных много­
этажными зданиями мегаполисах.
К слову, я живу в шестиэтажном здании самого на­
сыщенного небоскребами города мира. Лет десять назад у
нас в доме сменились хозяева. И в течение недели выве­
ли тараканов. Те позорно бежали и навсегда забыли об­
ратную дорогу. Нет, Довлатов не заблуждался. Но так ве­
лик был соблазн услышать от соседей, от пенсионеров,
режущихся в «козла» на набережной у Брайтон-Бич, от
домохозяек, толпящихся в магазине русских продуктов:
«Во, дает!» — что не мог ничего с собой поделать.
Конечно, он предпочел бы литературную славу, ту,
что улыбнулась ему незадолго до смерти и стала общена­
родной, когда он умер. Но в 80-е годы его проза не про­
никала в Россию сквозь железный занавес, а в Америке
российский книжный рынок ничтожен — широкие мас­
сы эмигрантов к изящной словесности равнодушны.
Не грело Довлатова и то, что он — единственный после
Набокова русский писатель, которого напечатал журнал
«Нью-йоркер». С американцами он не общался, а сооте­
чественники, кроме полудюжины рафинированных ин­
теллектуалов, о таком издании не слыхивали.

Новые американцы

453

И он искал удовлетворения своему честолюбию в
«Колонках редактора». И чтобы убедить себя и других в
популярности «Нового американца», готов был выдавать
желаемое за действительное. Вот выдержка из предисло­
вия к «Маршу одиноких»:
«О нас писали все крупные американские газеты и
журналы. Я получал вырезки из Франции, Швеции, За­
падной Германии. Был приглашен как редактор на три
международных симпозиума. Вещал по радио. Пестрел на
телевизионных экранах».
Можно признать наличие в этом утверждении некото­
рой доли истины при одном условии — если заменить
«мы» на «я». Но Сережа предпочел местоимение множе­
ственного числа, чтобы не вызвать упреков в бахвальстве.
На самом деле не «Новый американец», а его повести
были переведены на несколько языков и на них в этих
странах откликнулись литературные критики. Не Довлатов-редактор, а Довлатов-литератор приглашался на меж­
дународные симпозиумы, на которые вместе с русскими
писателями съезжались американские слависты.
Что же до телевидения, то русскоязычное ТВ возник­
ло уже после смерти Сергея. По-английски же он мог
разве что поздороваться и спросить, который час. Какое
уж там «пестррние» на экранах...
В одной довлатовской «Колонке» приводится письмо
ленинградских друзей Сережи. До них, оказывается, дош­
ли несколько разрозненных номеров «Нового американ­
ца». Друзья хвалят газету — «живую, яркую, талантливую»
— и призывают «помнить о нас» — тех, кто остался в
Союзе, и о собственном прошлом, «от которого не уйти».
Есть в стилистике письма особенность: не нашел я в
нем предложения, в котором два слова начинались бы с
одной и той же буквы. Что ж, привычка — вторая натура.
Увлекшись работой, Сережа забыл, что не он, а некий
анонимный друг — автор этого письма.
Довлатову-писателю не раз приходилось слышать уп­
реки: вот вывел меня Серега в своей повести и половину
наврал. Мне, например, он под разными предлогами долго
не дарил «Невидимую газету». А когда наконец вручил с
автографом, признался:

454

Евгений РУБИН

— Я все тянул из боязни, что ты сочтешь один персо­
наж списанным с тебя и обидишься: мол, наделил я
тебя не твоими чертами. Но я не пишу портреты. Мои
образы собирательные, в них взято у всех понемногу.
Потому я им и имена даю вымышленные.
Нет, я не был на него в обиде. Право писателя наде­
лять свои персонажи качествами разных людей. У журна­
листа такого права нет. Профессиональная этика запре­
щает ему цитировать придуманное самим письмо, утвер­
ждать, что редакция ежедневно получает сотни конвер­
тов, когда их на самом деле не больше трех штук, писать
о финансовом преуспеянии газеты за полтора месяца до
ее гибели от отсутствия средств.
Ставшая афоризмом строка великого поэта: «Служенье Муз не терпит суеты» полностью приложима к Довла­
тову. Суетлив и не требователен к себе он был в журнали­
стике. Но среди семи муз, которые были известны еще
древним грекам, музы по имени Журналистика нет.
Я пишу о Довлатове и не могу отделаться от сомне­
ний: не слишком ли прямолинейна концепция, выбран­
ная мною, чтобы объяснить противоречия между двумя
Довлатовыми — литератором и журналистом? Мои ко­
лебания не беспочвенны. В разговорах он беззлобно под­
смеивался над эмигрантами, о которых писал. Но есть в
жизни эмиграции одно явление, которое он, справедли­
во или нет, искренне ненавидел, — газета «Новое рус­
ское слово». Ненавидел ее, говорил он, убогий, вышед­
ший из употребления язык, ее провинциальность, ее
второсортность. По его глубокому убеждению, это изда­
ние душит попытки создать в Америке современную рус­
скоязычную прессу и пользуется грязными приемами,
чтобы, как сказано в его «Колонке», «монополизировать
рынок» (он имел в виду газетный рынок).
Разве не могло быть так: принимая редакторский пост
в «Новом американце», он сказал себе: в моих руках, а
не Рубина газета будет способна сразиться с «Новым
русским словом» за подписчика? Разве исключено, что,
не брезгая подтасовками в своих эссе, лебезя перед чи­
тателем, он говорил себе: это — жертвы, приносимые
на алтарь борьбы с «Новым русским словом» и оправ­
данные высокой целью?

Новые американцы

455

Да, все могло быть. Человек чаще всего — цельная
натура. А этот человек был во многих отношениях щепе­
тильно порядочен и деликатен, бескорыстен и щедр. Он
порвал с устным журналом «Берег», когда узнал, что
меня обошли при распределении гонорара. Он и из «Но­
вого американца» ушел потому, что купивший его делец
по фамилии Дескал пожелал диктовать журналистам на­
правление и линию газеты.
А вот как мы с Сергеем заключили мир. Это произошло
в середине сентября 1982 года, накануне превращения
еженедельника «Новая газета» в ежедневную газету «Но­
вости». («Новый американец» уже прекратил существо­
вание.)
Посредником в примирении стал наш с Довлатовым
общий шеф на «Радио Свобода» Юрий Гендлер. Он по­
звонил мне домой из редакции.
— Серега просил узнать, не пошлешь ли ты его на
три буквы, если услышишь в трубке его голос? — спро­
сил Гендлер, правда не прибегая к иносказаниям, а на­
зывая веши своими именами.
— Не пошлю, — ответил я: как все вспыльчивые люди,
я давно остыл, а признание довлатовского мастерства и
таланта осталось.
Пока мы говорили с Гендлером, Сергей стоял с ним
рядом. Я понял это по тому, что между первым звонком
и следующим прошло ровно столько секунд, сколько
требуется, чтобы набрать номер.
— В нашем конфликте правда была на твоей стороне.
Я остро чувствую свою вину и прошу у тебя прощения, —
в своей манере, без интонаций, монотонно, говорил
Довлатов. — Мне бы хотелось, чтобы мы встретились как
можно скорей. Мне надо многое с тобой обсудить. Сразу
скажу одно. Ты начинаешь великое дело, и, как бы все
ни обернулось, я с тобой.
В назначенный час я ждал его у ближайшей к моему
дому станции метро. Он предложил зайти в пиццерию.
Но Жанна, осведомленная о нашем свидании, уже на­
крыла стол, и я повел его домой.
Мы втроем по российской привычке уселись на кухне.
Было за полночь, когда я проводил его до метро.

456

Евгений РУБИН

Обсудить со мной Сергей хотел один вопрос: чем он
может быть мне полезен в ежедневной газете. Мне уже к
тому времени наняли двух переводчиков, двух корректо­
ров, двух наборщиц, метранпажа и всем положили не­
дельное жалованье. Бесплатно должен был работать только
я до тех пор, пока газета не перестанет нести убытки. Я
предложил Довлатову стать моим замом и назвал сумму
зарплаты. Он ответил:
— Я к тебе пойду. Но при одном условии: никаких
зарплат. По крайней мере сейчас. А там видно будет.
И снова, как когда-то, он был самым лучшим, са­
мым надежным и беззаветным работником. Писал свои
статьи, должно быть, ночами. На работу являлся к деся­
ти утра, домой я его завозил к полуночи, по дороге из
типографии, где печатали газету.
Рассказ о том, как и почему я был изгнан из «Ново­
стей», — в следующей главе. Это случилось через три
месяца после ее рождения, в канун Нового года. Довла­
тов остался. И доработал до апреля, когда она закрылась.
Забыл, видно, свое телефонное обещание.
Его второе отступничество не пробудило во мне ни
возмущения, ни обиды. Страсти по газете уже не жгли
мое сердце. С годами мне передалась атмосфера терпимо­
сти, которой проникнута американская жизнь. Я знал,
что к моему увольнению Сергей касательства не имел, и
на мое место поставили не его, а другого человека.
Мы по-прежнему виделись на «Свободе». Он прино­
сил мне заметки для «США сегодня», и я с удовольстви­
ем включал их в передачу. Мы оба перестали грезить га­
зетой. Сама собой оборвалась нить, которая нас связы­
вала и не давала разойтись далеко даже при обоюдном
желании сделать это.
По профессиональным интересам ему были куда ближе
Вайль и Генис. Они настолько же превосходили меня в
литературной эрудиции, в знании и понимании литера­
турного процесса, насколько я их — в знании изнанки
спорта, к которому Довлатов был безразличен.
Встречаясь в редакции «Свободы», мы с Сергеем иног­
да подолгу болтали. Изредка пили вместе чай на довлатовской или нашей кухне. Это были отношения добрых
знакомых — и не более того.

Новые американцы

457

Когда Сергей исчезал на какой-то срок, я легко за­
менял его заметку, запланированную для передачи, дру­
гой. Однажды причиной его долгого отсутствия была
поездка на писательский конгресс в Испанию. Он летал
туда в личном самолете какого-то техасского миллиарде­
ра вместе с его женой, которая была причастна к устрой­
ству конгресса как благотворительница. В других случаях
Сергея отрывали от работы на «Свободе» приглашения
выступать в отдаленных от Нью-Йорка университетах.
Пропадал он и из-за запоев. Протрезвев, являлся в
редакцию и безуспешно пытался начитывать свои замет­
ки в студии — из его горла вырывался только хрип.
Каждый запой оставлял на нем следы, как оставляли
их пороки на портрете Дориана Грея. Он грузнел, седел,
старел. Недуг прогрессировал. Жанне он как-то пожало­
вался:
— Самое мучительное в этом состоянии то, что я ли­
шился сна. С некоторых пор, едва задремлю, просыпаюсь
от ощущения, будто по мне ползают какие-то отврати­
тельные скользкие существа.
Так чувствовал себя он. А чувства, которые испыты­
вали его домочадцы, не сдержавшись, выразила во вре­
мя очередного приступа у сына Нора Сергеевна, позво­
нив Жанне:
— Хоть бы он не проснулся! Освободил бы всех нас
от мук!
Я сочувствовал и ему, и его семье, но ничем не мог
быть им полезен. Сергей теперь был осведомлен о том,
что Геня обманывал его, а другими средствами я не рас­
полагал.
В середине августа 90-го года Нью-Йорк задыхался от
зноя. Было начало недели, когда Довлатов, долго не по­
являвшийся на «Свободе», пришел почерневший, без­
голосый, с потухшим взглядом. Так он обычно выгля­
дел, когда выходил из запоя. Поближе к концу дня стал
прощаться.
— Серега, ты домой? — спросил я, желая предложить
ему себя в попутчики.
— Нет, в Бруклин, — просипел он.
Те, кто слышал этот ответ, поняли: быть рецидиву.
Нетрудно было представить себе, как он пьет и теряет

458

Евгений РУБИН

рассудок, как чувствует себя — покрывшийся липким
потом и обессиленный этой жуткой жарой, этим возду­
хом, в котором, кажется, не осталось кислорода.
— Ты с ума сошел! Езжай домой и выспись. Бруклин
обождет, — попытался урезонить его Вайль, а вслед за
ним другие.
В похмельном состоянии все мы упрямы и уверены,
что протрезвели. Довлатов был глух к уговорам и уехал в
Бруклин. Больше на той неделе в редакцию он не загля­
дывал. Домой — тоже.
В пятницу, придя с работы, я переоделся, захватил
свежий «Огонек» — с недавнего времени его стали про­
давать в киосках районов, где живут эмигранты из Рос­
сии, — вывел из гаража машину и через час с неболь­
шим был на даче.
Журнал я привез для Жанны. В нем были рассказ Дов­
латова и интервью с ним.
Прочитав, Жанна произнесла тоном, каким объявля­
ют войну:
— В понедельник еду с тобой в Нью-Йорк. И на «Сво­
боду» тоже. Пусть при мне повторит то, что тут написано.
Я и сам заметил абзац в интервью, выведший из рав­
новесия мою жену. Довлатов рассказывал о депрессии,
одолевшей его в первые месяцы эмиграции, о том, как,
не зная, куда себя деть, целыми днями валялся на дива­
не, и как однажды его осенило: надо создать газету!
Интервьюер называл Довлатова основателем и, с
Сережиных ли слов или нет, первым редактором «Ново­
го американца».
В Нью-Йорк Жанна и в самом деле поехала вместе со
мной. Не в понедельник, а в воскресенье. И не в редак­
цию «Радио Свобода», а в похоронный дом «Парк Сайд»,
на панихиду.
Сергей лежал с подогнутыми коленями в коротком и
тесном гробу. После панихиды длинная вереница авто­
мобилей проследовала за гробом на кладбище.
Умер в пятницу утром в Бруклине, в квартире какойто женщины.

Новые американцы

459

«Новая газета»
16 лет спустя после того, как окончилась моя газет­
ная одиссея, позвонил из пражской редакции «Радио
Свобода» журналист Иван Толстой. Он занимается исто­
рией послевоенной русскоязычной прессы в Америке и
коллекционирует эмигрантские периодические издания.
У него есть почти полное собрание «Новой газеты». Меня
он просит написать и прочитать по радио семиминутную
заметку о том, как эта газета возникла и как жила.
Заметку я написал и легко уложился в отведенное
время. Мог, думаю, если бы потребовалось, сократить ее
минуты на две. А мог бы сотворить целый том.
Когда восстанавливаешь в памяти неблизкое прошлое,
события и люди рисуются не совсем такими, какими
казались тогда, когда видел их крупным планом. Детали
всплывают не сразу. Сначала — общий план.
На нем я отчетливо вижу согбенную фигуру, бреду­
щую по ухабистой дороге. Его, побирушку, выкинули из
приюта. Кто-то подаст хлебную корку. Кто-то пустит пе­
реночевать. Утром калика перехожий, еле переставляя
ноги, плетется дальше в смутной надежде, что там, у
горизонта, его ждут и готовят ему стол и кров. Кто ждет?
Бог знает.
Этот нищий — я. Совладельцы издательства «Энифототайп» Юра, Толя и Нолик терпели мое присутствие
довольно долго. Я и мое дело им нравились. Ради меня
они обманули своего партнера-американца. Сказали, что
я клиент их типографии, хотя приняли меня в долю. Ес­
тественно, обман рано или поздно должен был раскрыть­
ся: на банковский счет издательства не поступало от
«Новой газеты» ни цента. Когда американцу это надоело
и он потребовал гнать меня в шею, им не оставалось
ничего другого, как выполнить волю партнера.
Впрочем, они не очень-то и сопротивлялись. Они ведь
хотели объединиться со мной не для того, чтобы вместе
сеять разумное, доброе, вечное. Они верили, что газета
будет приносить приличный доход, который позволит им
избавиться от американца. И когда уразумели, что ей

460

Евгений РУБИН

предстоит длительная борьба за выживание и до доходов
дело, возможно, не дойдет никогда, попросили меня
поискать партнеров побогаче и потерпеливей.
Наш альянс длился года полтора. Расстались мы без
взаимной вражды. Более того, Юра, Толя и Нолик выка­
зали нечастое для бизнесменов благородство. Я пообещал
им оплачивать набор газеты, а они за это согласились ка­
кое-то время не выселять меня из той комнатушки на тер­
ритории издательства, где я трудился над номерами.
Позже, когда оплачивать стало совсем уж нечем, нам —
Жанне, мне и присоединившемуся к нам Павлу Палею
— пришлось собирать пожитки. Но еще до этого меня
покинул единственный наемный служащий Паша Дембо. Он устал гоняться за Синей птицей в виде работы по
специальности и существовать на 130 долларов в неде­
лю, он поступил на курсы программистов. Приданный
«Энифототайпом» мне в замы Юрий Штейн ушел так
же, как пришел, — вместе с парнями из Черновцов.
Как и «Новый американец», мы жили впроголодь,
еле дотягивая до очередного чека за проданные в киос­
ках номера. Иной раз нечем было оплатить почтовые рас­
ходы за отправку газеты подписчикам. Почта — учрежде­
ние государственное, в долг она не верит. И Жанна, вор­
ча и тяжело вздыхая, лезла в сумочку, где лежали деньги
на продукты для нашей маленькой, но не страдающей
отсутствием аппетита семьи.
Эмигрантам последнего десятилетия трудно поверить,
что в эпоху «Нового американца» и «Новой газеты» два
еженедельника на всю русскоговорящую Америку не
могли свести концы с концами и постоянно балансиро­
вали на грани жизни и смерти. Сегодня в Нью-Йорке
выходят десятки таких еженедельников.
Неподалеку от моего дома, на углу 82-й стрит и 37-й
авеню в Квинсе, есть магазин, торгующий прессой эт­
нических меньшинств. Одна его полка занята выходящи­
ми в Нью-Йорке газетами на русском языке. Все это,
кроме «Нового русского слова», еженедельники. Вот на­
звания, которые мне удалось запомнить: «Курьер», «Рус­
ская реклама», «Русский базар», «В новом свете», «Ин­
тересная газета», «Печатный орган», «Новый меридиан».

Новые американцы

461

В киосках на Брайтон-Бич — столице эмиграции — этих
газет, журналов и журнальчиков гораздо больше. В ЛосАнджелесе, Филадельфии, Чикаго, Атланте, Балтиморе
тоже есть своя русскоязычная пресса.
Мы из кожи вон лезли, выпуская газеты на тридцати
двух страницах. Я перелистал нынешние и глазам своим
не поверил: в «Курьере» и «Русской рекламе» по 130 —
140 полос, в других — по 50—60. Газеты забиты платны­
ми объявлениями.
Возможно, нынешние еженедельники не купаются в
долларах — работающие в них жалуются: платят малова­
то. Но и не умирают.
Разное говорят о причинах их относительного благо­
получия. Одних будто бы содержат местные богачи, что­
бы убытки от газетного бизнеса позволили им умень­
шить облагаемые налогом суммы дохода от своих преус­
певающих предприятий. Другие, согласно сплетням, со­
зданы с целью отмывать деньги новых российских муль­
тимиллионеров. Какую-то газету кормит «Московский
комсомолец», какую-то — Аэрофлот.
Ясейчас далек от местной русскоязычной газетной
кухни и не берусь судить, велика ли доля правды и есть
ли она вообще в этих слухах. Для меня очевидно одно: та
волна, что докатилась сюда из СССР в 70-е годы, не­
сравнима с девятым валом, нахлынувшим на берега
Нового Света в послеперестроечный период. Несравни­
ма не столько количеством, сколько материальным по­
ложением.
Язык не поворачивается назвать нынешних пришель­
цев беженцами. Покидавших родину тогда она выпуска­
ла, предварительно ограбив до нитки. Единицам вроде
Димы Подлога, с которым вы уже знакомы, удавалось
утаивать от государственного грабежа и переправлять в
Америку кое-какие крохи. Остальным приходилось, что­
бы не стоять на улице с протянутой рукой, считать каж­
дый цент.
В Нью-Йорке при уборке домов и квартир пришед­
шие в ветхость вещи не выбрасывают на помойку, а вы­
ставляют на улицу. Их собирают в определенные дни спе­
циальные грузовики и увозят на загородные свалки. Наши

462

Евгений РУБИН

ровесники по эмигрантскому стажу облегчили труд му­
сорщиков. Они добирались заблаговременно до этих груд
хлама, разгребали мусорные кучи и все, что развалилось
не окончательно — кушетки, столики, тумбочки, тор­
шеры, настольные лампы, испещренные трещинами та­
релки и поломанные телевизоры, — уносили домой.
Хотите верьте, хотите нет, но в моей квартире до сих
пор стоит найденная на улице тумба для белья. Правда,
знакомый столяр, постучав по ее бокам, установил, что
сделана тумба из красного дерева.
«Новое русское слово» выходило прежде шесть раз в
неделю. В будни номер стоил 25 центов, воскресный —
полтинник. Беженец средней руки подсчитывал годовой
расход, и получалось, что он образует заметную дырку в
семейном бюджете. Тратиться еще на одну газету пред­
ставлялось необязательной роскошью.
Но у «Нового русского слова», которое постарше ле­
нинской «Правды», был еще постоянный круг подпис­
чиков — люди, покинувшие Россию в начале века, пос­
ле октябрьского переворота, в годы войны. Ни язык, ни
тематику двух еженедельников-выскочек, выползших из
чрева презираемой ими еврейской эмиграции, они не
только не признавали, но брезговали взять в руки.
У эмигрантов 80-х и 90-х годов власть не отнимает ни
денег, ни ценностей. Нужду в Америке испытывает лишь
тот из них, кто нуждался там, в России, да и те приеха­
ли, списавшись со вставшими давным-давно на ноги
родственниками.
Мой старинный знакомый и коллега, прежде чем по­
лучить добро на эмиграцию, посетил США с женой —
выяснял, хорошо ли им тут будет на заслуженном отды­
хе. Когда власти дали ему разрешение, отправил в НьюЙорк жену, а сам же застрял в Москве еще на год —
продавал квартиру, дачу, «Волгу», картины, старинную
мебель, которую любил и коллекционировал. Думаю, при­
вез он в Америку несколько сотен тысяч долларов.
Другой знакомый вообще не хотел эмигрировать —
ему, адвокату, и дома жилось хорошо, — но сделал это
по настоянию сына. Сын — как теперь называют принад­
лежащих к его сословию, «крутой» или «новый русский»

Новые американцы

463

— потребовал, чтобы отец с матерью и внуком уезжали.
Он объяснил причину: в России наступили времена, когда
такие же, как сам он, «крутые» могут убить или сделать
заложниками членов семьи соперника. Сын лично доста­
вил родителей и свое чадо в Нью-Йорк, снял и обста­
вил дорогую квартиру, купил хороший автомобиль. Если
ностальгия начинает уж очень одолевать пожилых супру­
гов, они оставляют внучонка с няней и летят на родину —
навестить сына, пообщаться с друзьями, посетить новые
спектакли московских и петербургских театров.
Оба моих пожилых знакомых получают как нетрудо­
способные пособие от штата. А те, кто помоложе, поку­
пают химчистки, прачечные, пекарни, кафе, обзаводят­
ся лицензиями на право торговать недвижимостью, стра­
ховать имущество, водить лимузины. Словом, занимать­
ся делами, которые позволили тысячам их предшествен­
ников, приехавших одновременно с нами, расстаться с
нуждой и встать на ноги. А некоторые неофиты окуну­
лись в новый, неведомый их предтечам бизнес — по­
ставляют дефицитные товары в Россию, где наладили
деловые связи заблаговременно, до отъезда в США.
Приятельница Жанны насчитала в Нью-Йорке девя­
носто два русских ресторана. Чтобы устроить в любом из
них торжество на двадцать—тридцать персон, надо ре­
зервировать места за два-три месяца. Цена — от 150 до
300 долларов с пары, в зависимости от великолепия шоу,
которое предлагает ресторан. Самый шикарный и самый
поэтому дорогой — «Распутин», рассчитанный на пол­
тысячи гостей. Желающие устроить там банкет должны
внести аванс за полгода.
«Новое русское слово» теперь стоит 60 центов по буд­
ням и доллар по воскресеньям. Большинство еженедель­
ников — полтинник. Две-три десятки в неделю, выбро­
шенные на ворох газет, для эмигранта 90-х годов — пус­
тяк. Покупает он все, что попадется под руку, и несет
престарелым родителям. Те не умеют читать по-англий­
ски и скучают, нянча его детишек.
В пору появления на свет прежних еженедельников
владелец «Нового русского слова», опасавшийся конку­
ренции, заявил своим рекламодателям:

464

Евгений РУБИН

— Запретить давать рекламу в «Новую газету» не могу,
но предупреждаю: увижу там ваше объявление, отменю
скидку на него у себя. Будете платить в полтора раза до­
роже.
Сегодня его угрозы никто бы не убоялся: у ежене­
дельников тоже приличный тираж. А желающих привлечь
своими объявлениями внимание русскоязычной публи­
ки столько, что хватило бы еще на дюжину газет.
Помню, моя наивная жена добилась приема у адми­
нистратора сети продовольственных магазинов «Вальдбаумс». Она думала: раз магазины эти торгуют кошерны­
ми продуктами и к еврейским праздникам готовят осо­
бый ассортимент — значит, должны проявить интерес к
такому покупателю, как еврей-эмигрант из СССР. При­
няли Жанну любезно. Сказали, что рады были бы по­
мочь новорожденной газете, но, как говорят французы,
«положение обязывает» — обязывает крупную корпора­
цию воздерживаться от помещения рекламы в этничес­
кие издания, чтобы не уронить свой престиж.
«Вальдбаумс» — козявка рядом с опутавшей своими
сетями всю планету телефонной компанией AT&T. Она
теперь покупает в русскоязычных газетах полосы, чтобы
сообщить о льготных ценах на звонки в Россию и другие
бывшие советские республики. Русский рынок стал при­
манкой для крупнейших фирм.
А мы задыхались от безденежья. И никогда не были
уверены в том, что номер, который мы готовим, не ста­
нет последним.
Наверное, самым разумным для нас с Жанной, бро­
шенных авторами и соратникам и-волонтерами, было бы
прекратить это сражение с ветряными мельницами. Но
прекратить — значило признать себя побежденными и
оставить поле боя конкурентам. И мы, как гвардия, ко­
торая умирает, но не сдается, продолжали борьбу.
Ангел-хранитель, принявший облик Павла Давыдо­
вича Палея, слетел ко мне в момент почти полного от­
чаяния.
Я стоял у подъезда дома, в котором мы живем. Из
машины, притормозившей рядом с подъездом, вышел
худощавый седой мужчина, поздоровался и, уловив в

Новые американцы

465

моем взгляде недоумение, сказал, что мы уже однажды
встречались. Он подрабатывает, фотографируя гостей
большого русского ресторана в Бруклине. Пока те насы­
щаются, выпивают, танцуют, он успевает отпечатать
снимки и продает их желающим увидеть свое изображе­
ние на фоне бутылок и яств. В этом самом ресторане Па­
лей заметил и запомнил меня.
Дальше он сообщил, что был другом Владимира Вы­
соцкого, много знает о нем и хотел бы, чтобы это узна­
ли все. Он обращался к журналистке Людмиле Кафановой, с которой давно знаком. Она пишет статьи в «Но­
вом американце». Кафанова сказала, что газета может
отвести Высоцкому не более страницы, и согласилась
записать воспоминания Палея. Когда приступили к рабо­
те, какие-то странные звуки заставили его прервать рас­
сказ. Он поднял глаза на Кафанову и понял, откуда они
исходят. Та похрапывала во сне.
— Сейчас, — продолжал Палей, — увидев вас, я по­
думал: может, «Новая газета» моими заметками о Вы­
соцком заинтересуется? Денег мне не надо. Для меня это
дань памяти друга.
Я ответил то, что и должен был: да, заинтересуется и
отдаст повествованию о Высоцком столько места, на
сколько хватит у Павла воспоминаний.
Оказалось, что живет Палей с женой, сыном и доче­
рью в двух кварталах от нас. Он стал приходить к нам
почти ежевечерне.
Рассказчиком он проявил себя превосходным. Мы
расставались далеко за полночь. Следующую ночь я по­
свящал записи рассказанного. Затем мы эту запись про­
читывали и устраняли неточности.
Павел ПАЛЕЙ
ПОВЕСТЬ О ВЫСОЦКОМ
— двумя этими крупно набранными строчками открыва­
лись центральные развороты «Новой газеты» шестнад­
цать недель подряд.
Палей теперь заезжал за нами по утрам и отвозил в
редакцию. Там задерживался — помочь упаковать газету
для рассылки подписчикам, отнести на почту мешки с

466

Евгений РУБИН

очередным номером, подбросить Жанну в Бруклин за
чеком от рекламодателя. И все это — бескорыстно.
Я чувствовал себя неловко, не зная, чем отплатить
Павлу за оказываемые нам бесконечные любезности. И
однажды, когда он вез нас, тогда еще «безлошадных», в
своем «бьюике» на работу, сделал ему предложение, ро­
дившееся здесь же, в машине, и потому неожиданное не
только для него, но и для меня:
— Паша, хочешь быть моим партнером? Только не
отвечай сразу, а подумай как следует. Учти, что, во вся­
ком случае в ближайшие месяцы, это партнерство не
сулит тебе ничего, кроме нервотрепки.
Палей моему совету не последовал. Он согласился сразу.
И продемонстрировал на поприще менеджера неимущей
газеты чудеса ловкости и изворотливости.
Эта его ловкость, его дружба с великим бардом, его
бессеребренчество, вся его жизнь, о которой он поведал
мне своим чуть хриплым, будто раз и навсегда просту­
женным голосом, какие я слышал в Северодвинске от
бывших зеков, сделали для меня Палея чем-то вроде
иконы. Я верил в него и верил ему беспредельно.
Для его жизнеописания, переданного с сохранением
его слов и его оборотов речи, без всяких авторских до­
мыслов подошло бы заглавие: «Повесть о настоящем че­
ловеке».
Эпизоды из своего прошлого он приводил как бы к
случаю:
— А вот я, когда пошел в тридцать девятом в армию
добровольцем...
Из этих разрозненных отрывков у меня сложилась
цельная картина его необычайной судьбы. Восстанавли­
ваю ее по памяти.
Девятнадцатилетним мальчишкой Палей попал на
войну с финнами. Там был — кажется, за поимку’ «язы­
ка» — награжден орденом Красного Знамени. Потом по­
ступил в Ленинградский институт киноинженеров. Ни
окончить его, ни воевать с немцами не пришлось. Павла
посадили по доносу приятеля за антисоветский анекдот.
Началась Отечественная война, и население тюрем,
не исключая подследственных, вывезли из Ленинграда.

Новые американцы

467

Однажды Палея по приказу следователя привязали го­
лым к дереву рядом с болотом. Над ним вились тучи ко­
маров, которых он не мог отогнать. Комары пили из него
кровь. Издевательства изувера-следователя привели к
тому, что Павел откусил ему нос.
Приговорили Палея по статье 58-10 Уголовного ко­
декса, карающей антисоветскую агитацию и пропаган­
ду, к высшей мере наказания, но заменили расстрел за­
ключением в лагерях.
Все 17 лет неволи он провел в местах, о которых сло­
жена песня: «Колыма, Колыма, прекрасная планета, две­
надцать месяцев — зима, остальное — лето». Там научил­
ся водить машину и стал шофером полуторки. Гонял ее
по тундре, по ее едва различимым в глубоком снегу и
покрытым льдом колеям. Возил, что прикажут, в том чис­
ле лагерное начальство.
После освобождения его долго не пускали в Ленинград.
Жил он то ли в Новосибирске, то ли в Красноярске. Там
и нашел себе жену Аллу — коренную сибирячку.
Еще в лагере Палей подружился с молодым парнем,
угодившим в заключение прямо из казармы. Если память
мне не изменяет, осудили парня за то, что ударил офи­
цера, который домогался его любимой девушки. Потом
был неудачный побег из тюрьмы и — новый срок.
Тогда-то они и сошлись — Палей и Туманов. Тот са­
мый, что в послеперестроечную эру стал известной всей
стране личностью. Прославился он новаторскими мето­
дами организации добычи золота и тем, что стал благо­
даря этому новаторству сказочно богат.
После освобождения Туманов организовал первую в
советской истории старательскую артель, до нее добы­
чей золота занимались только государственные предпри­
ятия. Производительность труда и заработки членов арте­
ли достигли небывалой высоты.
Туманов, по долгу дружбы и из благодарности за за­
боту и помощь в период заключения, взял Палея в ар­
тель и назначил коммерческим директором. Получал
Павел — вместе с премиями и прогрессивкой — две ты­
сячи сто рублей в месяц. На приисках бывал наездами.

468

Евгений РУБИН

Постоянно находился в Москве и Ленинграде задолго до
того, как получил вид на жительство в режимных горо­
дах. Артель круглый год оплачивала содержание номера
для него в гостинице «Россия».
Занимался Палей хождениями по министерствам и
ведомствам — добывал трейлеры, бульдозеры, спирт, де­
фицитные продукты, одежду, лес, вагоны для доставки
всего этого добра в Сибирь. Возил он к старателям и
Высоцкого, и тот написал после поездки песню, правда
не вошедшую в его золотой фонд.
Снова посадили Павла, кажется, в 77-м, когда он
уже подал заявление в ОВИР. Тогда, признает он, поса­
дили за дело. На запасных путях станции Вятка обнару­
жился неизвестно чей вагон с лесом. Стали разбираться
и выяснили, что угнан он за взятку, полученную от Па­
лея, и в Вятку попал по чьему-то недосмотру.
На этот раз Павел пробыл в тюрьме недолго. Его от­
пустили с миром и формулировкой «за недостатком
улик», и он с женой и детьми улетел в Америку.
Свои сбережения он вложил в крупный самородок
малахита. Доставить камень к новому местожительству
Павла должен был его друг. Но то ли таможня ограбила
друга, то ли он надул Павла, но в Нью-Йорке Паша
приземлился гол как сокол.
Прослушав быль о приговоре к расстрелу за анекдот, я
вспомнил свое юридическое прошлое и несмело заметил:
— Но ведь по статье 58-10 нет расстрела, ее макси­
мальная мера — Десять лет лишения свободы...
— Да кто тогда считался с законами?! — услыхал я в
ответ именно то, что хотел. Больше всего я боялся, что­
бы какая-то неточность в рассказах Палея не заронила
во мне сомнение в его прошлом героя и мученика.
Возникали у меня и еще вопросы, но я их отгонял; не
заподозрил бы Паша, что я проверяю его правдивость. Я
повторял себе его объяснение: в нашей стране любая
сказка может оказаться былью. Оно, это объяснение,
развеивало все сомнения, которые могла породить его
«Повесть о настоящем человеке».
Видно, мысль о возможности таких сомнений посе­
щала и его. Он часто и настойчиво подносил к моим гла­

Новые американцы

469

зам потертую от долгого ношения в кармане справку,
заверенную расплывшейся лиловой печатью. Справка
удостоверяла, что ее предъявитель — кавалер ордена
Красного Знамени.
Нет, я ни в чем не сомневался. Я торжествовал: такой
богатырь духа, не сломленный самыми жестокими ис­
пытаниями судьбы, подал мне руку помощи. Значит —
выстоим.
Фотоаппарат, служивший Палею источником малень­
кого, но дохода, он забросил. Жена-портниха и дочьклерк взяли заботы о домашних финансах на себя. Он же
целиком погрузился в заботы о финансах газеты. Меня
он полностью избавил от этого хлопотливого и ненавист­
ного мне занятия.
Первым делом он порвал с компанией, развозившей
по Нью-Йорку тысячи газет и журналов на разных язы­
ках. Ее заменили два молодых человека, взявших развоз­
ку на себя. Не знаю, как удавалось им на своих машинах
доставлять газету в сотню киосков к шести утра. Меня
это не касалось: идея Павла не может быть ложной.
Компания раз в месяц присылала нам чеки за про­
данные газеты. Пашины курьеры привозили ему раз в
неделю наличные. Втроем они усаживались вокруг стола,
заваленного помятыми зелеными бумажками и горами
мелочи, и пересчитывали выручку. Об итогах партнер меня
не информировал, да меня это и не заботило.
Иногда он меня радовал сообщением: «Продались не­
плохо». Но чаще огорчал: «Опять продажа упала». И нахо­
дил новые источники продления жизни «Новой газеты».
Как-то-, когда мы, по словам Палея, совсем поиздер­
жались, на помощь пришел его племянник, живший
далеко от Нью-Йорка. Дядя напомнил ему о том, что
когда-то оплатил все его расходы, связанные с эмигра­
цией, и тот прислал денег.
Прибегал мой партнер и к займам на неопределен­
ный срок у людей, которых знал издавна. Кто-то отбы­
вал вместе с ним наказание и был спасен моим другом
от голодной смерти, у кого-то соседом Павла по нарам в
лагерном бараке был брат, и Палей делился с ним своей
пайкой.

470

Евгений РУБИН

«Энифототайп» мы покинули. Его заменил найден­
ный Палеем человек по фамилии Берест. В войну бежал с
Украины, со временем купил типографское оборудова­
ние, но заказов было мало. Чтобы машины и наборщица
не простаивали, взялся за сравнительно скромную плату
обеспечить техническое обслуживание «Новой газеты».
Но и эта плата стала для нас высока. И снова выход
нашелся. Я отвозил по вечерам заметки в «Новое русское
слово». Там втайне от владельца, но с согласия его по­
мощника, который брал с нас за это копейки, их наби­
рали работницы ночной смены.
Все остальное мы делали дома. Другой Пашин пле­
мянник, мастер на все руки Генка, соорудил деревян­
ный станок. Мы его поместили в коридоре своей кварти­
ры и наклеивали на прикрепленные к нему листы гран­
ки будущих полос. Корректор Роза Бронская, которая
полюбила нашу газету и согласилась помогать ей бес­
платно, и я работали за обеденным столом.
Вряд ли была со времен Иоганна Гутенберга типогра­
фия, включая и нелегальные, которая выпускала свою
продукцию в таких условиях. Дневной свет не проникал
в коридор. Его заменяли обыкновенные электрические
лампочки под высоким потолком, они горели почти круг­
лосуточно. Дважды мы получали повестки с угрозами
отключить за неуплату электричество. Добросовестные
авторы являлись читать гранки и делали это, лежа на
ковре в гостиной. Наклеивал гранки на макетные листы
наш 11-летний ребенок. Иногда он перепутывал абзацы,
а Роза не успевала заметить его оплошность. Зато читате­
ли замечали сразу и откликались возмущенными пись­
мами. Весь пол квартиры устилали бумажные обрезки. С
одного бока они были покрыты клеем, с другого — строч­
ками набора, от прикосновения к которым чернели руки.
Обрезки прилипали к мебели, обуви, одежде, посуде,
попадали в наши постели.
Еще в ту пору, когда нас приютила черновицкая трой­
ка, владелец и редактор «Нового русского слова» Андрей
Седых (это — псевдоним покойного Якова Моисеевича
Цвибака) пригласил меня стать его правой рукой — от­
ветственным секретарем редакции.

Новые американцы

471

Подозреваю, что он хотел убить сразу двух зайцев. Его
газета разрасталась, а делали ее по-прежнему в основ­
ном случайные люди. С другой стороны, пусть оба по­
явившихся у «Нового русского слова» конкурента были
ему не опасны, все же лучше на всякий случай избавить­
ся хотя бы от одного. Седых вполне логично рассуждал:
приняв приглашение, я должен буду покончить с «Но­
вой газетой».
О том, что Якова Моисеевича раздражают два ежене­
дельника, я знал. Он отказался поместить объявление о
подписке на «Новую газету». Я возразил, что он поступа­
ет вопреки закону, и я могу обратиться в суд. Седых доб­
родушно возразил:
— Вы правы, ваш иск суд удовлетворит. Но вы закро­
етесь задолго до этого. Всех ваших денег не хватит на оп­
лату адвокатов. А у меня еще немного останется.
Какие бы надежды ни связывал Седых со своим пред­
ложением, я после совещания с Палеем решил его при­
нять. Я верил, что сумею выкроить на еженедельник вре­
мя. Кроме того, при встрече с помощником Седых Вале­
рием Вайнбергом я обсудил с ним возможность сделать
мою газету воскресным приложением к «Новому русскому
слову». Ему эта идея показалась интересной.
Проработал я у Седых 11 месяцев. Сначала мне пла­
тили 400 долларов в неделю, вскоре добавили еще 25.
Сто из них я отдавал Палею на семейные расходы.
Родные и друзья моих родителей, знавшие меня с
пеленок, утверждали, что я самый ленивый человек на
свете. У меня и прозвище было Илюша, с намеком на
Илью Ильича Обломова. Я не спорил, в душе признава­
ясь себе, что моя репутация заслуженна.
Как же, спрашиваю я себя сейчас, немолодой уже
человек, для которого труд всегда был тяжелой обузой и
любое состояние, кроме безделья, наказанием, мог вес­
ти такую жизнь?
В течение года я ежедневно являлся к девяти утра на
службу. В обеденный перерыв бежал в «Новую газету». По­
том до шести вечера опять становился наемником Седых.
Потом возвращался в свою редакцию. Домой приезжал
поздно вечером и садился делать передачи для «Свободы».

472

Евгений РУБИН

В субботу я заменял Якова Моисеевича, а свой выходной,
среду, проводил у себя в редакции и на радио.
А мне ведь уже было изрядно за пятьдесят.
Генераторами энергии, которую, наверное, можно
было бы измерять лошадиными силами, — энергии, мне
прежде не свойственной, служили переполнявшие меня
энтузиазм, жажда реванша за обиды на бывших партне­
ров и стремление к самоутверждению. Ни одно из этих
чувств было мне неведомо в первые полстолетия жизни.
И вот на старости лет пробудились.
Работа в «Новом русском слове» меня тяготила. Я чув­
ствовал себя человеком, занятым расчисткой авгиевых
конюшен — делом, с которым не справился и полубог
Геракл. Еженедельные обозрения самого Седых, бывше­
го репортера парижской газеты Милюкова, были лучом
света в этом царстве графомании. Он почти всю свою
взрослую жизнь провел вне России, но устно и пись­
менно изъяснялся на хорошем русском языке. От прочих
материалов, которые заполняли газету, исходил запах
нафталина. Их присылали ровесники Якова Моисееви­
ча, которые писали от скуки, писали о России, хотя не
имели о сегодняшней ни малейшего понятия и пользо­
вались вышедшими из употребления оборотами речи.
По воскресеньям страницу целиком занимала статья,
подписанная: «Академик Николаев». Героями его опусов
были занимавшие в течение трехсот лет российский трон
члены династии Романовых. Состояли статьи из перечня
деяний коронованных особ, который излагался малогра­
мотным языком. Не верилось, что автор — академик.
Все прояснилось, когда Яков Моисеевич привел в мой
кабинет Николаева, пожилого человека, который и говорил-то по-русски не без труда и с ошибками. Он ока­
зался болгарином, никогда не жившим в России. На ро­
дине, по его словам, еще до войны стал академиком.
Оттуда и бежал в Америку.
Материалы Николаева и других небрежно и неумело
редактировали сотрудники и приносили мне, они лежа­
ли на моем письменном столе высокими стопками. Я гля­
дел на них с тоской, и на ум приходило не помню отку­
да почерпнутое: «Таскать вам не перетаскать!»

Новые американцы

473

Иногда мое терпение лопалось, я открывал дверь в
кабинет Седых, смежный с моим, и показывал ему ис­
пещренный вопросительными знаками, исчерканный
правками материал. Я горячо и шумно доказывал, что
статья безнадежно плоха и что печатать ее — значит не
уважать свою газету. Он ждал, когда я умолкну, и наста­
вительным тоном, как урок, который мне надлежит вы­
зубрить, повторял одно и то же:
— Женя, если мы решим печатать только хорошие
статьи, нам нечем будет заполнять номера. С нас хватит и
двух приличных материалов в неделю. Мы — небольшая
этническая газета со скромными средствами и малень­
ким выбором авторов.
С годами «Новое русское слово» разбогатело и разрос­
лось, особенно после смерти Якова Моисеевича. Но не­
требовательность к качеству материалов, отношение к
себе как к провинциальному, второсортному изданию,
унаследованные от него, сохранились.
После очередного наставления Седых меня подмыва­
ло заявить ему об уходе. Сдерживало сознание, что это
лишит нас существенного подспорья в виде зарплаты и
что придется проститься с надеждой спрятать «Новую
газету» от окончательного оскудения под крыло «Нового
русского слова». И я скрепя сердце корпел над творени­
ями бесчисленных графоманов.
Вообще атмосфера, царившая в редакции, была уг­
нетающей. Служащие сидели за своими столами притих­
шие, боясь обменяться репликами, пошутить. Их лица
освещались улыбками лишь при виде лилипутского рос­
та толстенького облысевшего человечка с глазами навы­
кате — их хозяина Андрея Седых. Если, проходя через
общую комнату к себе в кабинет, он одаривал ответной
улыбкой кого-нибудь лично, на фаворите скрещивались
способные его испепелить взгляды исподлобья.
Он, которому было изрядно за семьдесят, никогда не
отказывал себе в удовольствии ущипнуть или потрепать
по щечке даму из тех, что помоложе, а осчастливленная
вниманием босса в ответ кокетливо хихикала. Дам маломальски привлекательных он по очереди приглашал ото­
бедать с ним в хорошем ресторане и, разумеется, полу­
чал восторженное согласие.

474

Евгений РУБИН

Это жалкое поведение служащих типично для здеш­
них предприятий, принадлежащих эмигрантам из СССР.
Американское учреждение «Радио Свобода» — полная
им противоположность. За законностью действий адми­
нистрации в нем следит профсоюз, у которого есть и
средства, и превосходные юристы, чтобы не дать трудя­
щегося в обиду. Начальство знает: произвольное уволь­
нение работника обойдется себе дороже.
Корпорации, созданные для культурного обслужива­
ния эмигрантов из Союза, даже с миллионным бюдже­
том, принадлежат к разряду так называемого «малого
бизнеса». Какой уж там профсоюз! Отстаивать свои пра­
ва служащему в споре с хозяином приходится за соб­
ственный счет. А это — дорого.
Но если бухгалтер, автомеханик, сапожник, програм­
мист в случае увольнения безработным не останется, то
бывшему школьному учителю, плановику, библиотека­
рю, делопроизводителю, изгнанному из такой кормуш­
ки, как «Новое русское слово» или русское телевидение,
даже профессионалу-журналисту другой не найти. Пото­
му и действует в этих учреждениях принцип: хозяин —
барин, хочет — казнит, хочет — милует. Потому и ест
рядовой труженик глазами начальство.
Я, до прихода к Седых не работавший в Америке по
найму, столкнулся с такими нравами впервые. Тяжелое
впечатление от этой обстановки, вероятно, усугубилось
явным недружелюбием, с которым было встречено мое
появление. На вакантный пост ответственного секретаря
прочили ветерана Бориса Бочштейна (кстати, професси­
онала, а прошлом фельетониста «Московской правды»).
Его окружение, рассчитывало, что он поможет кому-то
сесть на свое место, кому-то просто укрепить позиции. И
вдруг им в начальники дают чужака, который неизвест­
но, кого приблизит к себе, а кого невзлюбит. Народ тайно
роптал, а я ловил на себе косые взгляды сослуживцев.
Но дать себе волю и бросить службу не мог. Даже пос­
ле того как Вайнберг сообщил, что Яков Моисеевич,
который вообще не любит экспериментов, категоричес­
ки против воскресного приложения и на этой идее сле­
дует положить крест. Дело в том, что у Палея родился

Новые американцы

475

очередной проект спасения, и мое пребывание в «Новом
русском слове» должно было способствовать его осуще­
ствлению.
Павел посещал меня на работе почти ежедневно. И
заглядывал мимоходом к Вайнбергу — поздороваться,
задать дежурный вопрос: «Как жизнь?» Его обаяние, его
умение выказать симпатию тем, кому он хотел понра­
виться, не могли не вызвать ответного расположения. Он
быстро сблизился с Вайнбергом и его верным адъютан­
том Мишей Бительманом, которого Валерий предста­
вил мне так: «Знакомься, мой великий визирь».
Все чаще Палей шел прямо к ним, минуя мой кабинет.
Когда теплота их отношений достигла нужного* с точ­
ки зрения Паши, градуса и два его новых приятеля уви­
дели в нем личность, достойную доверия, он изложил
им свой план. Согласно этому плану «Новое русское сло­
во» должно по примеру «Новой газеты» расторгнуть кон­
тракт с развозочной компанией, передав доставку номе­
ров в киоски Паше и двум его ассистентам. Нас, мотиви­
ровал свое предложение Палей, эта реформа спасла от
финансовой гибели, вас — обогатит.
Его визиты в редакцию становились все более про­
должительными. Он приносил Вайнбергу бумаги с рас­
четами и выкладками. Об их переговорах я знал только
одно: они, выражаясь на языке дипломатов, проходили
в теплой, дружественной обстановке. Судя по отзывам
Вайнберга о моем партнере, Палей его убедил. Стороны
уже почти ударили по рукам. Седых не мог быть препят­
ствием: хозяйственные заботы он перепоручил своему
менеджеру и в его деятельность не вникал.
Для меня так и останется на всю жизнь загадкой, чем
был вызван крутой поворот в развитии этой истории. Что
за подвох они, хитрющий Бительман и простодушный
Вайнберг, отыскали в палеевском проекте? Почему со­
чли себя обманутыми?
В один прекрасный день Вайнберг явился в мой каби­
нет:
— Твой Паша — ворюга. Зря ты ему доверяешь. — Он
сказал это так беззлобно, что я подумал: «Небось неус­
тупчивостью Павла недоволен».

476

Евгений РУБИН

Однако замечание Валерия оказалось далеко не так
безобидно, как я думал. Я уяснил это, когда меня выз­
вал Седых.
— Ваш Палей — жулик. Передайте ему, чтобы его ноги
больше не было у нас в редакции.
Вспылив по своему обыкновению, я прокричал в ответ:
— Это те, кто на него клевещет, жулики. А он — кри­
стально честный и порядочный человек!
Чуть остыв, я вернулся в кабинет шефа и уже спокой­
но попросил:
— Что вам стоит принять и выслушать Палея? Тогда
вы сами легко убедитесь в моей правоте.
Нет, не убедил Паша старика. Хотя и был им принят.
Приказ о том, что вход в редакцию Палею воспрещен,
остался в силе.
А я в знак протеста освободил «Новое русское слово»
от своего присутствия. И сделал это с тем более легким
сердцем, что получил «добро» от Палея, который сказал:
— Уходи оттуда. Больше тебе там делать нечего.
«Новая газета» продолжала второй год выходить без
перебоев, но, как говорится, не жила, а мучилась. Па­
лей, по его словам, все больше запутывался в долгах. Во
мне крепла уверенность в том, что мечта о ежедневной
газете несбыточна.
К этой теме Павел был внешне безучастен. Но однаж­
ды вдруг спросил, много ли денег потребуется, чтобы
приступить к выпуску такой газеты. Я взял несколько дней
на размышления, которые привели меня к неутешитель­
ному выводу: около полутора миллионов долларов.
Ежедневное издание нельзя делать такой горсткой
людей, как еженедельник. Нужны наборщики, метран­
пажи, переводчики, правщики, корректоры. Нужны
собственные или взятые в аренду наборные машины.
Нужно достаточно большое помещение. Нужен контракт
с информационным агентством типа Рейтер или Ассошиэйтед Пресс на поставку свежей информации и фо­
тографий. Нужно, чтобы заявить о себе, первый десяток
номеров раздавать бесплатно, как листовки, в тех мес­
тах, где селятся эмигранты из Союза.
Но все это — полдела. Нам, внушал я Палею, пред­
стоит долгая борьба за покупателя и подписчика. Чело­

Новые американцы

477

век привыкает к газете, которую разворачивает много
лет, как к своему месту за обеденным столом и старым
шлепанцам. В незнакомой ему непривычны шрифт, рас­
положение материалов, тематика, число страниц. Чтобы
его к себе приучить, требуется время.
Еще важнее вселить в потенциальном рекламодателе
уверенность: это не однодневка, с ней можно иметь дело,
у нее достаточно читателей для того, чтобы его объявле­
ния нашли отклик. И тут у нас нет иных союзников,
кроме времени.
Но, как говорил Великий комбинатор, время, кото­
рое мы имеем, — это деньги, которых у нас нет. В нашем
случае это означает готовность к долгим расходам при
мизерных поступлениях от продажи. На подписку и рек­
ламу надежды нет — для этого надо утвердиться. Я счи­
тал, что прибыль газета начнет приносить года через пол­
тора. До тех пор держать нас на плаву должен надежный
денежный запас.
Как ни странно, сумма, которую я назвал, не по­
трясла Павла своей грандиозностью. И весь мой спич он
воспринял без аффектации. Он только спросил:
— А о том, как назвать ежедневную газету, ты думал?
— Это самое простое, — усмехнулся я. — Была бы
газета, за названием дело не станет. Ну хотя бы — «Но­
вости».
— «Новости»? По-моему, годится.
На том наш, как я полагал, пустой разговор и закон­
чился. Однако примерно через месяц Палей к нему вер­
нулся. Он сказал, что приступил к поискам вкладчиков и
что кое-кто уже выказал интерес к его предложению. Пока
таких немного и раскошелиться они могут общими си­
лами тысяч на тридцать—сорок. Но лиха беда начало.
В первых числах сентября 82-го, вконец измученный
работой, я решил устроить себе недельный тайм-аут. Сде­
лал впрок одну газету, положенные радиопередачи, снял
комнату под Нью-Йорком на берегу океана и увез туда
жену и сына.
Открыв по возвращении свежий номер еженедельни­
ка, я едва не лишился сознания. На видном месте красо­
вался анонс: «С 23 сентября наша газета становится

478

Евгений РУБИН

ежедневной и будет продаваться во всех магазинах и ки­
осках, где вся пресса на русском языке».
Я кинулся к Павлу за разъяснениями. Он ответил, что
иначе поступить не мог. Он уже не только собрал коекакие деньги для «Новостей», но и начал их тратить.
— Если в ближайшее время я не покажу им «Ново­
сти», они меня растерзают, — продолжал он. — Ты не
паникуй. Тысяч сто семьдесят у нас уже есть. Постепенно
будут все. Я на Колыме спас от смерти одного парня. Его
двоюродный брат — самый влиятельный человек на Брай­
тоне. Он говорит, что обязан мне по гроб жизни. Здесь
его слово — закон. Он и некоторых вкладчиков нашел, я
гарантировал, что вся брайтонская реклама будет нашей.
А это — те же деньги. Небось слыхал имя — Евсей Агрон? Так это он.
Такого имени я не слыхал. Но это не играло роли. Вы­
бора у меня не было: газета анонсирована и до 23 сен­
тября две недели. Надо срочно набирать команду и гото­
вить запас материалов, или, на газетном жаргоне, «за­
гон».
Агрон устроил нам и нашим женам роскошный обед
в русском ресторане «Парадайз». Он и сам был с моло­
дой женой — певицей Майей Розовой. До эмиграции она
работала в популярном эстрадном оркестре Олега Лундстрема. В Нью-Йорке, пока не вышла замуж, пела в ка­
ком-то ресторане.
В разгар трапезы над Агроном, восседавшим во главе
стола, склонился хозяин ресторана. Застыв в позе вопро­
сительного знака, он долго и подобострастно расспра­
шивал, доволен ли высокий гость угощениями и нет ли у
него особых пожеланий — лучший повар города Киши­
нева мигом приготовит все, что угодно Евсею.
Эта сцена показала мне, насколько важная птица наш
опекун. Я шепнул Павлу:
— А он не попытается диктовать нам содержание га­
зеты?
— Если и захочет, не сумеет. У нас договоренность:
наша с тобой доля в корпорации пятьдесят один про­
цент. Решаем мы, а нас не расколешь.

Новые американцы

479

Корпорация требует банковского счета. Палей отпра­
вился туда с переводчиком — своим зятем Витей. Вер­
нулся и доложил:
— У них должны быть образцы подписей президента
корпорации и казначея. Пришлось дать им свою и Витину.
Жену Вити и свою дочку Лену он назначил бухгалте­
ром с зарплатой 250 долларов в неделю. Себе Павел ус­
тановил жалованье 400 долларов, Жанне как заведую­
щей рекламой — 220. Я от оплаты труда отказался. Ска­
зал, что подожду до лучших для газеты времен.
Комната, которую снял Палей под редакцию, раз­
мерами напоминала школьный спортзал. От нее отдели­
ли небольшую часть и разгородили стенкой на две по­
ловины — кабинеты для меня и Павла. По вторникам
он принимал в своем Алика и Борю. Втроем они напря­
женно трудились над подсчетом бумажных купюр, се­
ребра и центов.
С первого дня мы выпускали семь номеров в неделю. Я
решил, что отсутствие выходных даст нам некоторое пре­
имущество перед «Новым русским словом». Седых, кото­
рый уверял своих сотрудников, что «Новости» ему не кон­
курент, на самом деле, видно, побаивался нас. Я сужу об
этом по одной его акции: впервые за три четверти века
«Новое русское слово» стало выходить без выходных.
Словом, все шло по плану. За единственным исклю­
чением. Еврейское похоронное бюро, два врача, одно
меховое ателье и один страховой агент — вот и все объяв­
ления, которые удалось раздобыть Жанне. Попытки Паши
требовать рекламу именем Агрона не увенчались успехом.
Рестораторы и магазинщики ссылались на временные
трудности и кормили нас обещаниями на будущее. А пока
аккуратно снабжали рекламой «Новое русское слово». Но,
рассуждал я, это не моя забота.
Я бы и вовсе не думал о хозяйственных и денежных
проблемах, если бы не жена. Перед завтраком и на сон
грядущий она выкладывала передо мной один и тот же
набор вопросов:
— Почему ты не спрашиваешь, сколько денег приво­
зят ребята?

480

Евгений РУБИН

— Почему тебе неизвестно, сколько кладет в банк Лена
и что творится с нашим счетом?
— Почему ты, хозяин газеты, понятия не имеешь о
том, как расходуются деньги?
— Почему ты не контролируешь Палея?
Я отмахивался от нее, как от жужжащего над ухом
комара. Но она не унималась. Тогда, чтобы снять с пове­
стки дня тему, я выговаривал ей раздраженным тоном:
— Если ты хочешь поссорить меня с Павлом, то зря
стараешься. Он пользуется моим полным доверием. Чем
приставать ко мне со своими подозрениями, лучше вспом­
ни, сколько он сделал для нас.
Она унималась, однако ненадолго, потом все начи­
налось сначала. И так — три месяца. До того дня, в кото­
рый меня выгнали с работы. И тогда я услышал от своей
жены то, что слышу периодически:
— Вот видишь, я же тебе говорила...
31 декабря мы сделали полосы пораньше, заперли свой
спортивный зал, сказали друг другу: «С наступающим!» и
разъехались готовиться к встрече Нового года. Зазвонил
телефон.
— Женя, это Хейфиц. Желаю вам и вашей семье сча­
стья в новом году, — произнес голос в трубке.
Я был знаком с Аликом Хейфицем, интеллигентным
человеком с мягкой улыбкой и протезом вместо одной
ноги. Палей знал его еще по Ленинграду. Там он имел
ученую степень кандидата технических наук, был специ­
алистом по компьютерам. В Нью-Йорке предпочел за­
няться скупкой и продажей антикварных изделий. В «Но­
вости» он наведывался как офицер по связи Агрона.
— Я звоню по поручению Евсея, — продолжал Хей­
фиц. — Нас крайне беспокоят финансовые дела газеты.
Она не приносит ничего, кроме убытков. Вкладчики
нервничают.
— Но я ведь предупреждал, — раздраженно перебил я
собеседника, — что убытки придется терпеть еще долго,
полтора года.
— Да, предупреждали. Но мы посоветовались с Пал
Давыдычем. Он видит причину малых денежных поступ­
лений в другом. Он считает, что вы делаете не такую га­
зету, какая интересует наших эмигрантов. Не знаю, прав

Новые американцы

481

ли он, но мы решили попробовать делать «Новости» в
ином составе. После Нового года вы можете не выходить
на работу...
Так, второй уже раз, будучи совладельцем предприя­
тий и в обоих имея солидную долю, я остался ни при чем.
Через несколько дней после новогодних поздравле­
ний Хейфица «Новости» превратились в еженедельник,
а в марте тихо скончались.
В мае следующего года «Новости» напомнили о себе с
того света грозным письмом из налогового управления.
Оно требовало уплаты налога за доходы газеты. В Амери­
ке с этим учреждением лучше не конфликтовать. Тебя
заносят в его компьютер, и пока ты числишься в долж­
никах, прощайся с покоем. В письме указывалась сумма
долга — пять с половиной тысяч долларов. С тем же успе­
хом мы могли уплатить миллион.
На приеме у инспектора Жанна предъявила захвачен­
ный со свойственной ей предусмотрительностью чек на
зарплату. Его подписал президент корпорации Палей. Чи­
новник попытался в нашем присутствии найти его коор­
динаты в телефонной книге. Но тот, тоже человек, умею­
щий смотреть далеко вперед, изъял из книги свое имя —
здесь это может сделать каждый за скромную плату.
— Простить налог мы не можем, — так поставил воп­
рос чиновник. — Наведете нас на след Палея — вы сво­
бодны. Не сумеете — платить вам.
Узнать Пашин адрес было делом техники. Мы отпра­
вились к его дому, на котором красовался номер, заш­
ли в подъезд со списком жильцов и указанием номеров
квартир.
Больше нас налоговые власти Нью-Йорка не беспо­
коили.
И дальновидные люди не застрахованы от ошибок.
Должно быть, Паша пожалел о том, что когда-то на­
звался груздем — провозгласил президентом себя, а не,
как мы условились, меня. Да и мог ли он предвидеть, что
этот шаг обойдется ему в приличную сумму?
Время врачует раны. И делает это быстро, если мес­
том лечения выбран покрытый мелким белым песочком
и омываемый в феврале теплым морем пляж курортного
городка Пуэрто-Плата. Туда, в Доминиканскую Респуб-

16—3734

482

Евгений РУБИН

лику, повезла меня Жанна оправляться от шока. По ут­
рам я играл в теннис с ребенком (так мы называем сво­
его сына и теперь, хотя он уже сам отец). Днем купались
и загорали. После ужина беседовали, сидя у голубого бас­
сейна при отеле и прихлебывая коктейли, которые раз­
носили официанты в смокингах.
Досуг располагает к неспешным размышлениям. Пра­
вомерно ли, беседовал я сам с собой, видеть врага в
каждом, кто заставил тебя страдать и кого тыобвиняешь
в предательстве и неблагодарности? Что было бы в дан­
ный момент со мной, если бы не выкинули меня из га­
зет, которые рождены при моем участии?
Наверняка не валялся бы сейчас на пляже, а торчал в
редакции, истощая серое вещество мозга и растрачивая
нервные клетки, выкуривал за день две пачки сигарет и
в конце концов дождался очередной язвы на своей мно­
гострадальной двенадцатиперстной кишке. К газетной
тачке я был бы прикован на годы. И не расстался с этой
добровольной каторгой и тогда, когда бы (лучше, пожа­
луй, сказать «если бы») газета встала на ноги.
А ты, неблагодарный, считаешь недругами тех, кому
обязан наступившей вдруг жизнью без тревог и душев­
ных потрясений.
Подобные вечера вопросов и ответов я устраивал себе,
нежась под летним солнцем Канкуна, Акапулько, Риоде-Жанейро, Санто-Доминго, острова Сент-Мартин. Или
стоя с удочкой на берегу океана, плещущегося у двери
нашей дачи. Или путешествуя с друзьями на машине по
городам и весям Европы.
Я без раздражения вспоминал измену Палея, убив­
шую газету, которую я породил и вынянчил. Но нимб,
долго осенявший его чело мученика режима, поблек и
не мешал трезво оценивать его слова и поступки. Ослеп­
ленный этим ореолом, я списывал на режим многое из
того, что должно было вызвать у меня, бывшего юриста,
подозрения.
Даже при Сталине никого не осуждали на казнь за
анекдот. Если хотели уничтожить, наклеивали ярлык из­
менника родины, террориста или заговорщика, собирав­
шегося свергнуть советскую власть. Нет в статье, по ко­
торой наказали моего бывшего друга, такого срока —

Новые американцы

483

17 лет. Максимальный — 10. Куда типичней такой приго­
вор для уголовника.
В 54-м, когда я работал адвокатом в Северодвинске,
окруженном исправительными лагерями, оттуда уходи­
ли переполненные эшелоны амнистированных. Неужели
забыли про ни за что ни про что попавшего в заключе­
ние по пустяковому поводу мальчишку и его орден?
На Колыме он, шофер, пользовался относительной
свободой передвижения. Но политических не расконвои­
ровали. В заключении он кого-то спас от голодной смер­
ти, чью-то участь облегчил. Но люди, сидевшие за пре­
ступления против государства, не пользовались в неволе
такими возможностями. Об этом мы знаем по книгам,
которые написали Солженицын и Шаламов.
Впрочем, и ссылку Палея на то, что все могло быть в
нашей стране чудес, не сбросишь со счетов. Но однажды
тот самый его племянник Генка, который сбивал станок
для выклейки газеты, поссорился с дядей и явился к
нам домой излить душу. Из этого, тоже не вполне досто­
верного, источника мы узнали, что сидел Павел по уго­
ловному делу и что уже после его освобождения, когда
трудился он в старательской артели Туманова, угодила
на восемь лет за решетку его подруга жизни Алла. Ей
устроили обыск в поезде из Сибири в Москву и обнару­
жили золото с прииска.
Этот набор сведений, когда предстают они перед то­
бой не поодиночке, а скопом, рисует портрет, далекий
от того, что сложился в моем воображении. И тут еще
арест в связи с вагоном леса, обнаруженным в Вятке. И
освобождение без суда и следствия человека, который
вот-вот покинет страну. И эта фантастическая месячная
зарплата в две тысячи сто рублей...
В той эмигрантской волне, к которой принадлежали
мы с Палеем, Америку наводнили доктора наук и изоб­
ретатели, директора заводов и заведующие институтски­
ми кафедрами, борцы с советским режимом и ведущие
конструкторы. Один знакомый показал мне, спортивно­
му журналисту, обладателя кубка СССР по современно­
му пятиборью. Они сообщали о сво'"' званиях, не опаса­
ясь разоблачений. Холодная война исключала возможность
проверить, так ли уж велики их заслуги перед человече­

484

Евгений РУБИН

ством и был ли кто-нибудь из них узником совести. Ны­
нешние эмигранты в этом отношении осторожнее и дер­
жатся скромнее. Наши современники по эмиграции при­
думывали себе биографии. Кто мог предвидеть, что на­
ступит время, когда ложь будет легко обнаружить.
Наверняка никто не занимался проверкой правдиво­
сти сведений, которые я почерпнул о прошлом Палея от
него самого. Он ведь не претендовал в Америке на долж­
ности, требовавшие такой проверки.
Есть в юридической науке раздел — теория доказа­
тельств. Косвенные улики могут служить достаточным
доказательством только в том случае, если, собранные
вместе, складываются в неразрывную цепь. Уже после
нашего разлада вплелись в эту цепь новые звенья.
Павел за подделку чека просидел восемь месяцев в
американской тюрьме. Его друг и эмиссар Агрона Хей­
фиц тоже попал в тюрьму, швейцарскую. И совсем пло­
хо кончил сам найденный Палеем главный опекун «Но­
вой газеты». Сначала в Агрона стрелял некто, видимо
нанятый претендентом на его положение «крестного отца»
Брайтона, и ранил в шею. А когда тот выздоровел, по­
следовал другой, более точный выстрел. Так погиб Евсей
Агрон.
Верно, все это — аресты самого Палея и его друга,
убийство его покровителя — произошло после кончины
«Новой газеты» и не имеет отношения к ее эпопее. Но
какой-то свет на личность Палея, который искал себе
соратников в определенной среде, эти события проли­
вают.
Хотя, возможно, получившаяся цепь и не имеет всех
звеньев.
Точно так же у меня есть основания лишь подозре­
вать, что он был не чист на руку, когда мы вместе тру­
дились. Нас с Жанной поражала та широта, с которой
Павел устраивал многочисленные семейные празднества.
Едва ли не всякий раз к этим торжествам в его квартире
появлялись обновки — дорогие лампы, посуда, вазы.
Павел, не зарабатывавший тогда ни копейки, обыч­
но сообщал: купил на выигрыш по лотерейному билету.
Другого столь удачливого игрока, как он, мне довелось
встретить лишь раз в жизни — старший брат Жанны же­

485

Новые американцы

нат на его дочери. Он заведовал большой автобазой в
Ташкенте. Трем своим детям купил дома. И все — на
выигрыши в спортлото.
Однажды гостиную квартиры Палеев украсила так
называемая «стенка» — сооружение из дерева с много­
численными отделениями и застекленной секцией для
хрусталя. Паша, не дожидаясь вопросов, сказал:
— Глупая Ленка решила старику-отцу подарок сде­
лать. На что мне этот сундук? Только место занимает.
Вскоре мы были приглашены на новоселье к только
что вышедшей замуж Лене. В гостиной стоял близнец
Пашиной «стенки». Лена гордо объяснила:
— Папа купил сразу две — нам и себе. Мне нравится.
И снова я держу в руках не цепь, а разрозненные зве­
нья. Правда, уж очень их много набралось, этих звеньев.

Марш обреченных
Сегодня о «Новом американце» вспоминают часто, о
«Новой газете» — почти никогда. Вспоминают потому,
что «Новый американец» был первым и что стал фактом
биографии Сергея Довлатова. Или, возможно, правиль­
ней будет сначала назвать Довлатова, а потом первород­
ство «Нового американца».
А ведь пока мы существовали параллельно, моя газе­
та расходилась не хуже, чем довлатовская. И продержать­
ся сумела дольше. И не моим конкурентам, а мне уда­
лось осуществить мечту, которую мы лелеяли сначала
вместе, потом порознь, мечту о ежедневной газете, пусть
ее жизнь оказалась короткой.
Между тем мы были куда бедней их. Меттер, некогда
добывший заем для создания «Нового американца», отыс­
кал заимодавца еще раз, теперь — государство. Есть в
Америке закон, который разрешает одалживать новым
эмигрантам деньги на учебу. Меттеру удалось найти ка­
кие-то пружины, приведшие этот закон в действие. Сам
он, брат Гениса Игорь, Сергей и Лена Довлатовы полу­
чили по пять тысяч долларов и все передали на счет газе­
ты. Лена рассказала, что долг преследовал мужа до конца
дней и уплатил его не Сергей, а Меттер.

486

Евгений РУБИН

Не думаю, что моя газета была хуже «Нового амери­
канца». От моей его отличал задушевный — я бы даже
сказал, интимный — тон, заданный в «Колонках редак­
тора». Читающему едва ли не в каждой строчке твердили:
мы тебя любим, ты нам как член семьи, — и, словно
малое дитя, гладили по головке. А если подшучивали над
ним, то сразу давали понять: мы сами такие же, мы и
над собой смеемся.
По мне, эта манера уместней для капустника.
Я такую газету делать не хотел. Да если и хотел бы, вряд
ли сумел. В моем распоряжении не было тройки Вайль —
Довлатов — Генис, с легкостью стиля коренника и уме­
нием показать свою эрудированность пристяжных. У меня
был единственный пишущий помощник — перебежчик
из «Нового американца» Александр Батчан. Но и он ско­
ро получил приглашение от «Голоса Америки» и стал
московским корреспондентом этой радиостанции. Теперь
Алик заведует ее нью-йоркским бюро.
Не только мне был не по вкусу облик, который при­
обрел «Новый американец». Потому переметнулся ко мне
Батчан. Потому оказались авторами не той, а моей газе­
ты литераторы, чьим сотрудничеством могло бы гордиться
издание покрупней моего.
Я имею в виду прежде всего Юза Алешковского. До
эмиграции он был известен своими книжками для детей.
Узкий круг посвященных знал, что он сочинил песню,
которую шепотом пела вся страна:
Товарищ Сталин, вы большой ученый,
В языкознанье знаете вы толк.
А я простой советский заключенный,
И мне товарищ — серый брянский волк.

После переезда Алешковского в Америку были изда­
ны написанные и в России, и в эмиграции произведе­
ния, прославившие его как крупного прозаика. Его веши,
все до единой, написаны в форме монологов. Я не спе­
циалист, но думаю, что Юз — основоположник в Рос­
сии жанра, который я бы назвал «роман-монолог», и уж
точно, он единственный, кто достиг в этой форме под­
линных высот.
Когда Алешковский подружился с «Новой газетой»,
уже вышли «Николай Николаевич», «Кенгуру», «Рука»,

Новые американцы

487

«Синенький скромный платочек». Но многое из напи­
санного им еще ждало своего издателя. Юз готов был
отдать все это нам. Взял я только цикл очерков, объеди­
ненных общей рубрикой: «Последнее слово подсудимо­
го». От остального пришлось отказаться: все произведе­
ния Юза, кроме этих «Последних слов», произносимых
обвиняемыми в суде, насыщены матом. Его нельзя уб­
рать или заменить нецензурные слова начальными бук­
вами. Тогда бы остались, как поется в старой песне, «в
каждой строчке только точки». Мат — не довесок, не ук­
рашение в вещах Алешковского, а органическая часть
его стилистики.
Но пустить мат в газету было равносильно ее убий­
ству. Ее бы просто перестали покупать. Невероятно, но
факт: речь подавляющего большинства живущих в Аме­
рике выходцев из России густо приправлена матерщи­
ной, и присутствие детишек мало кого от нее удержива­
ет, а матерное слово, набранное типографским шриф­
том, публику шокирует.
К нам, а не в «Новый американец» принес свои ра­
боты Аркадий Львов, по моему дилетантскому мнению,
прямой и единственный наследник писательской тради­
ции своих земляков-одесситов Бабеля,-Катаева, Ильфа
и Петрова, Славина. Уверен, что его роман «Двор», его
«Одесские рассказы» еще ждут оценки, признания, из­
вестности, которых достойны.
Аркадий показывал мне вышедший в Париже на фран­
цузском языке «Двор» и восторженные газетные отзывы
на роман. Но сомневаюсь, что греют душу Львова и это
издание, и эти похвалы людей, которым чужды одес­
ский двор и изуродованные довоенной жизнью судьбы
его обитателей. А на родине автора «Двора» и сегодня
знают мало.
Львов не только беллетрист. Он занимался историей
хазаров, литературными исследованиями. К их числу от­
носится серия статей «Очерки еврейской ментальности».
Статьи эти — о русских советских писателях, в чьих жи­
лах есть еврейская кровь, от Пастернака и Бабеля, Ман­
дельштама и Багрицкого, Гроссмана и Горбатова, Инбер и Алигер до Чаковского и Долматовского. Аркадий
пишет о том, как еврейство повлияло на жизненную

488

Евгений РУБИН

позицию и как отразилось на их творчестве. Со многим
из того, что утверждает Львов, хочется спорить. Но помоему, это — не слабость, а достоинство. Во всяком слу­
чае, читал я его статьи — и перед отправкой в набор, и
потом заново в газете — с интересом.
Другой одессит, Марк Гиршин, пришел к нам с ру­
кописью позже вышедшего романа «Брайтон-Бич». Со
своими героями, живущими в «Маленькой Одессе» —
так прозван в Америке Брайтон-Бич, — Гиршин близко
знаком по жизни в большой, настоящей Одессе — с их
психологией, замашками, лексиконом, жаргоном. «Брай­
тон-Бич» не назовешь сатирой. Но ее привкус ощущаешь.
Вероятно, потому и вызвал он так много резких отзывов
обитателей «Маленькой Одессы». Все мы улыбаемся при
виде шаржей на себя. Зато карикатура если и вызовет у
изображенного на ней улыбку, то кислую и кривую.
По лености и легкомыслию я не вел подшивку «Но­
вой газеты». Растерял и отдельные номера. И сколько ни
старался, так и не припомнил фамилию киевского пен­
сионера, который позвонил мне и попросил прочитать
его рукопись. Я скрепя сердце согласился.
Со времен работы в «Советском спорте» я побаива­
юсь пишущих пенсионеров. Заранее знаешь: у тебя в ру­
ках творение, пригодное только для редакционной кор­
зины. А отказать — значит быть готовым к долгой тяжбе,
жалобам, письмам в ЦК. В Америке, слава Богу, ЦК нет.
Здесь никакой пенсионер не заставит тебя поместить свой
опус. Но месяцами отнимать у тебя время и трепать не­
рвы ему по силам.
Рукопись оказалась толстой — страниц двести. Я взял­
ся за нее дома, положив рядом пачку сигарет, которые
должны были облегчить мне неравную борьбу со сном.
Прочитал страницу, другую и — увлекся, хотя рука сра­
зу потянулась за карандашом. Едва ли не каждая строка
нуждалась в правке. Но труд пенсионера из Киева заслу­
живал того, чтобы увидеть свет.
Он сумел собрать огромный документальный матери­
ал о власовском движении, о том, как и из кого форми­
ровалась армия во главе с бывшим советским генера­
лом, который попал в плен к немцам, о нем самом и его

Новые американцы

489

окружении, о боях с участием его войска, о его взаи­
моотношениях с оккупантами.
На этом фундаменте построены выводы автора. Суть
их в том, что не идейные побуждения бросили власовцев
в объятия Гитлера, а уверенность в поражении Совет­
ского Союза и забота о будущем благополучии в госу­
дарстве, которое возникнет на месте СССР.
Я предпослал этому обширному очерку короткое
вступление. Напоминал в нем, что мнение автора и мне­
ние редакции — не одно и то же, и обещал дать место в
газете всем, кто имеет иную точку зрения на власовское
движение.
Желающих вступить с киевским пенсионером в дис­
куссию не оказалось. Правда, устный отзыв мне приве­
лось выслушать. На «Радио Свобода» часто заходил быв­
ший власовский офицер Рюрик Дудин, известный дву­
мя своими страстями — хлебосольством и антисемитиз­
мом. Мы столкнулись в коридоре редакции, и, вместо
обычного приветствия, он отчеканил:
— Женя, после того, как вы позволили себе напеча­
тать клевету на наше патриотическое движение, я не вижу
для себя возможности подавать вам руку.
По правилам офицерского этикета мне, наверное, по­
лагалось бросить ему перчатку. Но я, пусть и офицер,
однако — запаса. Да и был я в тот день не при перчатках.
А потому просто сказал:
— Рюрик, я вам искренне благодарен. Вы освободили
меня от неприятной обязанности здороваться с вами.
Имела успех и «Повесть о Высоцком». Я предлагал
Палею выпустить ее отдельной книгой и долго не мог
понять, почему он противится. Просветил меня приле­
тевший из Москвы в гости, кажется, к сыну общий друг
Павла и Высоцкого администратор Театра на Таганке
Валерий Янклович.
— Хорошая вещь, — оценил он «Повесть». — Но и
наврал Паша много. И что в последние годы не пил Во­
лодя. И наркотиками будто никогда не баловался. И что
его гибель — дело рук КГБ.
Мне бы следовало и без подсказок усомниться и в
том, и в другом, и в третьем. Но я, ставший уже привы­
кать к обычаям американской прессы, упустил из виду,

490

Евгений РУБИН

что Палей как читатель воспитан в стране, где умерший
герой должен был предстать перед народом личностью
образцово-показательной, без малейшего пятнышка на
своем героическом мундире.
Самой тяжкой и обременительной частью в журнали­
стике всегда было для меня репортерство. Нюх на где-то
рядом спрятавшуюся сенсацию и искусство раскопать ее
даны не всякому. Репортеры и в больших газетах — на
вес золота. Потому что настоящая газета не может суще­
ствовать без сенсаций. А как быть маленькой, которая
тоже хочет выглядеть настоящей? Если бы и нашелся
нужный мне репортер в русскоязычной Америке, пла­
тить ему все равно было бы нечем.
Пришлось мне самому влезать в репортерскую шкуру.
Из того, что я совершил на этом поприще, с удоволь­
ствием вспоминаю о двух находках.
В приюте для престарелых одного из районов НьюЙорка — Стэйтон-Айленд — я обнаружил и проинтервь­
юировал отца Сергея Королева — основоположника со­
ветской космонавтики. Фамилия его — Король. В момент
нашего знакомства ему было 93 года. Он встретил Вто­
рую мировую войну научным сотрудником селекцион­
ной станции в Ставрополе. Занимался своим делом и во
время войны. Когда немцы покидали оккупированные
южные области России, ушел вместе с ними.
Установить, что писал при заполнении анкет в графе
«родители» самый засекреченный человек Советского
Союза, я, разумеется, не мог. Не уверен, что это и се­
годня, когда в России воцарилась гласность, известно
кому-нибудь, не считая лиц, допущенных к особо важ­
ным архивам. Я, во всяком случае, никогда и нигде, кроме
«Новой газеты», не прочитал об отце академика Коро­
лева ни строчки.
О другой своей находке я читал. О ней как о сенсации
через пятнадцать лет после моей статьи рассказала «Ком­
сомольская правда».
Этот человек — Евген Стахов, создатель подпольной
организации, имя которой дал своему роману Александр
Фадеев. В «Молодой гвардии» Фадеев превратил Стахова
в Евгения Стаховича, сделал из украинского патриота и
националиста предателя, а из выполнявших его мелкие

Новые американцы

491

поручения краснодонских парней и девушек школьного
возраста — героев. После выхода романа им и в самом
деле посмертно присвоили звания Героев Советского
Союза, а Фадеева, который оклеветал Евгена Стахова,
наградили Сталинской премией первой степени.
О таких, как Стахов, народ слагает легенды. Он нена­
видел советскую власть, но фашизм — еще больше. Он
мечтал о свободной Украине без большевиков. Однако
ближайшей его целью было изгнание оккупантов. И для
этого он, разъезжая по Украине в форме немецкого офи­
цера и ежеминутно рискуя жизнью, повсюду создавал
группы, подобные краснодонской, действовавшие у нем­
цев в тылу. Во время их отступления Евген очутился по
делам в Венгрии. Он не хотел возвращаться в страну со­
циализма и перебрался в США.
Стахов провел у нас дома весь вечер. Он говорил пе­
ремежая русскую речь с украинской. Крепкий и широко­
костный, он выглядел много моложе своих семидесяти
лет. В то время он работал преподавателем в каком-то
нью-йоркском колледже. Сравнительно недавно общий
знакомый передал мне привет от Евгена. Что делает он
теперь, не знаю. Верю, что жив-здоров.
Алешковский и Львов, Король и Стахов, «Повесть о
Высоцком» и «Брайтон-Бич» — не так уж мало, если
разложить это на два с чем-то года жизни еженедельной
газеты. Ее постоянным читателям есть что вспомнить. Или,
может быть, просто мне хочется так думать, а на самом
деле то, что мы делали, давно и прочно забыто. Пробе­
жало ведь с той поры почти двадцать лет. А газета, гово­
рят, живет один день.
Однако уверен я, что не забыт один факт истории
«Новой газеты». И не только втянутыми в то событие
эмигрантами, но и группой знаменитых на весь Союз
гостей из Москвы.
Дело было в самом начале 80-х годов, в разгар холода
ной войны. Теоретически эмиграция не закрылась, но
практически выезд беженцев из страны был прекращен.
Подавшим заявления в ОВИР не говорили ни «да», ни
«нет». Ушедшие с работы не могли вернуться, сдавшие
квартиры — получить их обратно. Люди попали в поло­
жение, в каком за два-три года до них находились отказ­

492

Евгений РУБИН

ники. Но тех были десятки, возможно, сотни, этих —
тысячи, а скорее, десятки тысяч.
В такое вот время «Новое русское слово» как ни в чем
не бывало объявляет: к нам едут советские артисты!
Организовал гастроли некий Виктор Шулъман. Это был
не первый устроенный молодым тогда импресарио кон­
церт для русскоязычного зрителя. В Нью-Йорке уже вы­
ступали опальный бард Владимир Высоцкий, переехав­
шая в Израиль актриса Московского еврейского театра
Анна Гузик, такие же беженцы, как мы, Савелий Кра­
маров и Аида Ведищева.
В условиях, когда полностью замер культурный обмен
между СССР и США на государственном уровне, Шульман сумел раздобыть своим клиентам частные визы. Вме­
сто обездоленных беженцев в Америку ехали обласкан­
ные властью и награжденные почетными званиями гаст­
ролеры — Нани Брегвадзе, Лариса Голубкина, Андрей
Миронов, Иосиф Кобзон. Послушать их и проводить ап­
лодисментами приглашали людей, чьих близких заперли
в советской клетке.
Я написал статью об аморальности и устроителей га­
стролей, и разрекламировавшей их газеты, которая на­
зывала себя рупором антикоммунизма. Мы призвали эмиг­
рантов бойкотировать концерт и пикетировать здание
Квинс-колледжа, где он был назначен.
У входа в колледж собралась огромная толпа. Над ней
развевались самодельные плакаты со словом «Позор» на
каждом. За те два часа, что демонстранты простояли у
входа, к кассе не подошел никто. Из купивших билеты
заранее пройти в зал решились единицы. Зал, когда в
нем полтора года назад пел Высоцкий, переполненный,
теперь был почти пуст.
Выходит, не зря в школе, институте, бесчисленных
кружках политпросвещения мне вдалбливали ленинский
девиз: «Газета — это не только коллективный пропаган­
дист и агитатор, но и коллективный организатор». Осна­
щенный опытом демонстрации у Квинс-колледжа, я сам
мог бы читать лекции на эту тему.
Вайнберг, тогда администратор, а сейчас владелец и
главный редактор «Нового русского слова», несколько
лет не разговаривал со мной, но со временем наши доб­

Новые американцы

493

рые отношения возобновились. Шульман не простил мне
того бойкота, ударившего его по карману, и поныне.
Провести демонстрацию мы сумели. Сохранить газету —
нет. Ни мы, ни наши конкуренты. Теперь я понимаю по­
чему: мы совершили попытку с негодными средствами.
Я имею в виду не деньги.
И не ищу виновников. И не вижу за собой права свали­
вать все на бывших соратников, а себя обелять, еще рим­
ское право выработало вечный принцип поиска истины в
споре: Auditor et altera pars — («Да будет выслушана другая
сторона»). Вы же знакомы с версией одной стороны.
Есть, мне кажется, причины нашего падения, кото­
рые не зависят от личных недостатков и частных ошибок
тех, кто впрягся в газетный воз и не сумел вытянуть его
на гору успеха.
Мы приехали из страны, где почитаются вечными
истины, сформулированные Горьким: «Если враг не сда­
ется, его уничтожают» и «Кто не с нами, тот против
нас». Зубоскалившие над лозунгами, которыми нас с
детства пичкало государство, мы тем не менее многие из
них впитали в плоть и кровь. Всякое инакомыслие, лю­
бое мнение, которое расходится с нашим, отвергалось.
Никакой компромисс с его носителем не считался воз­
можным.
Эту непримиримость, это неумение сотрудничать,
прислушиваться друг к другу, это стремление искать по­
воды для конфронтации, а не для примирения — черты,
которые вошли в генетический код советского человека,
— мы захватили с собой в эмиграцию.
Говоря «мы», я не исключаю и себя. Поставь я и ос­
тальные создатели «Нового американца» то, что нас со­
единило, выше собственных амбиций, газета, возмож­
но, выстояла бы до притока следующей эмигрантской
волны и жила бы сегодня.
Почти одновременно с «Новым американцем» родился
в Нью-Йорке маленький и, в общем-то, никудышный
журнальчик «Калейдоскоп». Он жив-здоров, я его вижу в
газетных киосках. Когда с еженедельником порвал Дов­
латов, туда пригласили издателя «Калейдоскопа» Альф­
реда Тульчинского. Пригласили в надежде, что он знает
какой-то секрет, который позволит спасти «Нового аме­

494

Евгений РУБИН

риканца». Тульчинский подал в отставку через считан­
ные дни. Мне он однажды объяснил мотив ухода:
— Если у газеты или журнала такого масштаба один
владелец, издание может выплыть. Если двое — они пе­
регрызут друг другу горло.
По-моему, очень верная и глубокая оценка советской
ментальности.
Я не политик. И живу далеко от России. Но я внима­
тельно читаю все, что пишут о ней здешние газеты и
журналы. И всегда ставлю будильник, чтобы не пропус­
тить выдержки из передачи «Время», которые показыва­
ет ранним утром здешнее русскоязычное телевидение.
Репортажи из Думы — парад амбиций, эгоизма и не­
терпимости к инакомыслию. Каждый партийный вождь,
будь то коммунист Зюганов, либерал Явлинский, наци­
оналист Жириновский, клянется в любви к своей стране
и ее народу. Она, эта любовь, — надежнейшая платфор­
ма для поисков общего языка и взаимных уступок, то,
ради чего стоит проявить терпимость, даже если ты счи­
таешь правым только себя. Однако все остервенело, пе­
реполненные ненавистью друг к другу и презрев свои
клятвы, тянут одеяло на себя. Все предпочитают разор­
вать его в клочья, но не уступить.
Ладно, было бы это на самом деле одеяло, а не мно­
гострадальный народ России.
Вы скажете: мелкая философия на глубоких местах.
Может, так оно и есть. А может, тому, кому довелось
пожить внутри двух разных миров и получить возмож­
ность сравнивать, виднее?
Соединенные Штаты — страна, рожденная компро­
миссом. Это — аксиома, это общеизвестно и общеприз­
нано. Ее Конституция и все поправки к ней, три ветви
ее власти — плод взаимных уступок отцов американ­
ского государства. Компромисс между политическими
партиями, сословиями, полами, этническими меньшин­
ствами, совладельцами предприятий — основа благо­
получия страны.
Выходцу из Страны Советов надо долго вариться в ее
котле, чтобы пропитаться этим сознанием. Я ни секунды
не сомневаюсь в том, что сегодня мы, надышавшись воз­

Новые американцы

495

духа Америки, при всех разногласиях, нашли бы общий
язык.
Нью-йоркский дом, в котором мы живем, уже после
нашего приезда купили у прежнего владельца двое. То,
что пересеклись их дороги, кажется невероятным. Одно­
го квартиросъемщики зовут запанибратски Френки, дру­
гого почтительно — м-р Сиив. Один — католик, эмиг­
рант из Южной Америки, он и на испанском говорит в
основном междометиями. Другой — правоверный еврей,
уезжающий на религиозные праздники в Израиль. Один,
по-моему, даже спит в заляпанной краской брезентовой
робе, другой носит пиджачный костюм, а изредка и гал­
стук. Служит ли где-нибудь м-р Сиив — не знаю. Френки
работает слесарем и водопроводчиком в таком же доме,
как наш, что дает ему бесплатную квартиру.
Невозможно допустить, что они симпатичны друг дру­
гу, бывают друг у друга в гостях, просто беседуют на
отвлеченные темы. Тем не менее их союз нерасторжим.
Потому что для них высшая цель — успех дела. Эта цель —
цемент, которым скреплено их содружество. Об его проч­
ности говорит то, что недавно они обзавелись вторым
домом. Не удивлюсь, если скоро станут владельцами
третьего.
Готовность при любых обстоятельствах ставить инте­
ресы дела выше личных и, если это на пользу дела, пря­
тать в карман гонор и чувство собственного превосход­
ства над соратником — типичные свойства американ­
ского характера. Как прониклись духом этой страны наши
домохозяева, не коренные американцы, объяснять не
берусь. По всей вероятности, облегчило им задачу то,
что они — выходцы из стран, не строящих социализм.
Эти двое для начала купили жилой дом. А если бы
считали более прибыльным, открыли бы автомойку, или
промтоварный магазин, или фабрику мягких игрушек.
Мы трое или с примкнувшим к тройке Довлатовым
— четверо хотели одного — заниматься тем, чем занима­
лись в России. Нас объединяло многое и помимо этого.
Больше всего — пропитое. Мы вышли из одной среды и
принадлежали к одному поколению, мы говорили на
одном языке не только в буквальном смысле. Достаточно
было вымолвить одно слово, просто упомянуть дату, го-

496

Евгений РУБИН

род, событие, имя: «41-й», «Колыма», «Пражская вес­
на», «Чапаев», «бровастый», «чукча», — это рождало в
нас поток ассоциаций, у всех одинаковых. Мы почти в
ногу прошагали маршрут от России до Америки. Наши
жены, едва познакомившись, перешли на «ты».
Но когда мы взялись за общее дело, нам, только что
считавшим себя друзьями, хватило нескольких недель,
чтобы проникнуться взаимной неприязнью, перессорить­
ся и разбежаться.
Ничего подобного не случилось бы, если бы мы по­
вторили свой опыт теперь, достаточно долго прожив в
Америке.
Губительной была и еще одна привычка, вывезенная
в своем эмигрантском багаже каждым, навсегда поки­
нувшим Советский Союз.
Не счесть родившихся в государстве трудящихся на­
родных мудростей типа: «Труд создал из обезьяны чело­
века и превратил его в осла», «Работа не волк, в лес не
убежит», «Дураков работа любит».
Снова обращаюсь к Горькому. Один персонаж его пье­
сы «На дне», Сатин, говорит другому, Барону: «Зачем
работать? Чтобы быть сытым? Человек выше. Человек
выше сытости. Барон! Выпьем, Барон, за человека!»
Возможно, великий пролетарский писатель просто
хотел сформулировать кредо босяка? Не знаю. Знаю толь­
ко, что Сатин — из тех героев советской литературы,
чьими устами обязана глаголить истина.
Я прожил в СССР 50 лет. Половину из них работал.
Профессия сводила меня с людьми всех сословий. Гос­
подствующий принцип отношения к труду был для всех
одинаков: сделать за свою зарплату как можно меньше.
Служащий знал, что не усердие, а умение ладить с
начальством и правильно выступать на собраниях обе­
щает ему повышение в должности и зарплате. Работяге
обеспечивала премию за выполнение плана бутылка вод­
ки, вручаемая бригадиру в день закрытия нарядов. Крес­
тьянин — хоть работай на колхозной земле от зари до
зари, хоть покуривай на завалинке — все равно ничего
не получал на свои трудодни.
Только шабашники да кустари-одиночки чувствова­
ли: больше работаешь — лучше живешь. И то не все. Пи­

Новые американцы

497

сатель — тоже кустарь-одиночка. Но Всеволоду Кочетову
было безразлично, купит ли кто-нибудь его роман «Сек­
ретарь обкома». Гонорар по высшей ставке и Сталинскую
премию — а глядишь, и Ленинскую — ему обязательно
дадут. Не мог же он не понимать, что уже одно это назва­
ние — «Секретарь обкома» — способно отпугнуть читате­
ля. Зато, не сомневался Кочетов, оно понравится агит­
пропу ЦК. Человек более требовательный к своему твор­
честву, чем он, Фадеев дал своему последнему, так и не
оконченному произведению имя, годное разве что для
учебника, — «Черная металлургия».
Едва ли не со дня рождения «Новый американец» за­
жил веселой и беспечной жизнью. Поближе к концу дня
в редакции становилось тесно от гостей. Кто-то бежал за
выпивкой и закуской. На письменных столах расстилали
бумажные полотенца. Из шкафа доставали посуду. Расхо­
дились затемно, довольные собой и друг другом.
У меня этот образ жизни нашего предприятия вызы­
вал приступы тихого бешенства. В «Советском спорте» я
сам был непременным участником, а иногда и инициа­
тором дружеских попоек. Здесь частнособственнический
инстинкт пробудился во мне раньше, чем в моих сотова­
рищах. Мои ворчанье и злобные взгляды на первых порах
как-то сдерживали размах пирушек. За то и прослыл я
невыносимо строгим и придирчивым. Но я ушел. И нача­
лась сплошная фиеста.
Если помните, уйти меня заставило увольнение Дембо, который зарабатывал у нас 130 долларов в неделю, и
прием на его место Вайля и Гениса, которым стали пла­
тить по двести пятьдесят. Они были и одаренней Дембо,
и в компании куда интересней. Но такой расход газета
тогда не могла себе позволить. Их приглашение было пер­
вым шагом к разорению.
Тут же последовали другие шаги. Набрали еще со­
трудников. Некоторым дали жалованье, прочих балова­
ли приличными гонорарами. Довольно скоро решили и
сами получать зарплату. Метгер ездил по редакционным
делам на такси. И никто не перетруждался на работе.
Кончились средства — заняли у государства. Разбазари­
ли их — уступили газету постороннему. Тому надоело —
он ее закрыл.

498

Евгений РУБИН

Статистика свидетельствует, что самые живучие из
небольших предприятий в Америке — семейные. Насту­
пает трудный момент, и члены семьи работают без зар­
платы. Работают не глядя на часы и без отрыва от произ­
водства жуют свои сэндвичи. Такой момент может растя­
нуться на месяцы и годы. Пока дети, братья, племянники
выручают. Когда встанет глава семьи на ноги, разочтется.
Рождение моей газеты ускорило кончину «Нового
американца». Но его болезнь была неизлечима. Просто
без конкурента дольше тянулась бы агония. Трудиться с
туго затянутыми ремнями, как умеют американцы, мало
кому из нас дано. А жаль.
Объективно у первого еженедельника эмиграции были
прекрасные перспективы. Эмиграция пошла в рост. Через
год-другой стали прибывать новые беженцы. Старые боль­
ше не считали копейки, а наиболее удачливые и пред­
приимчивые открыли бизнесы и нуждались в рекламе.
Возникли предпосылки для второй ежедневной газеты.
Выяснилось, что людей для работы в ней хватает.
К середине 80-х русскую редакцию «Радио Свобода»
возглавил Юрий Гендлер — тот самый, который пред­
сказал, что я буду заниматься в Америке журналистикой
и прогноз которого сбылся. Он принялся за поиски уме­
лых профессионалов. Пробовал всех, кто просился сам и
кого ему рекомендовали. Одних привечал, другим веж­
ливо указывал на дверь. И собрал под свои знамена на­
стоящую гвардию.
Присоединились к ветеранам — Довлатову, мне и Ев­
гению Муслину, выпустившему на родине десяток науч­
но-популярных книг, — Вайль и Генис, с которыми в
свое время без сожалений рассталось «Новое русское сло­
во». Вернулся прежде недооцененный Борис Парамонов
— философ по образованию и по призванию и, на мой
вкус, публицист высшей пробы. Наиболее уважаемые
российские издания гоняются теперь за его статьями,
эссе, комментариями, рецензиями.
Кроме Довлатова стал выходить в эфир с писатель­
скими заметками Алешковский. Вести еженедельную пе­
редачу «Американские политологи об ОХР» поручили
Львову. С современной американской музыкой регулярно
знакомил приехавший из Москвы популярный компо­

499

Новые американцы

зитор Александр Журбин. Пришла сидевшая дома и по­
могавшая мужу, книжному издателю, Марина Ефимова
и показала себя первостатейной журналисткой. Настоя­
щей находкой оказалась бывшая жена Пети Вайля Рая. В
ней, годами подменявшей ушедших в отпуск машинис­
ток, проснулся неутомимый и неудержимый репортер.
Все, кого я назвал, кроме штатного сотрудника «Сво­
боды» Муслина, нигде не работали, тосковали от вы­
нужденного безделья и кинулись бы наперегонки, пома­
ни их пальцем ежедневная газета.
Фоторепортеров не надо было ни разыскивать, ни звать.
Мой старый друг, достигший в этом ремесле известнос­
ти на родине Юрий Шаламов, только прослышав от меня
о планах создания еженедельника, пообещал снабжать
его снимками — и свежими, и из архива — и делал это,
не получая ни копейки, исключительно из любви к сво­
ему ремеслу. Так же бескорыстно работал он и на «Но­
вую газету». (Правда, любитель широких жестов Палей
обещал платить Шаламову, но остался после закрытия
«Новостей» должен 800 долларов.)
О моей жене, тоже опытном профессионале, и гово­
рить нечего. Но такая, вобравшая в себя классных
журналистов всех жанров, газета так и не родилась. И
эмиграции осталось довольствоваться чтением случайных
перепечаток неизвестно откуда, которыми их пичкают
ветхое, но непотопляемое «Новое русское слово» и стая
расплодившихся уже в 90-е годы еженедельников.
Но может, так и должно быть? Может, гениальный
афоризм Черчилля: «Каждый народ заслуживает свое
правительство», — годится и в том случае, если вместо
«народ» сказать «общество», а вместо «правительство» —
«пресса»?

Какой ни есть, а все

—

родня

— Ах, я сегодня была так апсет! — слышу я за своей
спиной пронзительный женский голос, но не успеваю
выяснить, что огорчило его обладательницу. Мое внима­
ние отвлек вздрогнувший и потянувший за собой леску
поплавок.

500

Евгений РУБИН

Лето мы проводим на даче у океана. Раньше мы свою
снимали, с некоторых пор она — наша собственность.
Всего в поселке двести домиков. Четверть теперь принад­
лежит бывшим советским гражданам, три четверти —
по-прежнему американцам. Домики непригодны к жиз­
ни зимой и продаются без земли, на которой стоят, а
потому дешевые. Питомцы двух миров уживаются. Но
большой взаимной любви нет.
Состоятельный американец такую дачу не купит. Это,
по местным представлениям, обиталище для людей ма­
лообеспеченных. Из аборигенов домиками владеют се­
мьи пожарных, отставных полицейских, мелких служа­
щих, управдомов, продавцов. Те из наших, что не успе­
ли стать миллионерами, не обзавелись еще и сословным
гонором. Компьютерщики, врачи, хозяева автомастерских
вспоминают, как завидовали богачам, имевшим дачи на
Черноморском побережье, и покупают коттеджи в на­
шем поселке, не думая, престижно ли это.
А купив, принимаются за благоустройство. Пристраи­
вают террасы, сажают кипарисы, обзаводятся модной
мебелью. Главы семейств приезжают на выходные в «мер­
седесах», «лексусах» и «вольво». Новенькие, только что
из магазина, их автомобили выглядят особенно роскош­
но рядом с машинами американцев, кашляющими, чи­
хающими на ходу и грозящими вот-вот развалиться от
дряхлости.
Виллами своих земляков-миллионщиков наш сосед
любуется издали, когда попадает по делу в район бога­
чей, в его представлении — небожителей. А за тем, как
обставляют свой быт эмигранты, он наблюдает каждый
день. И у него впечатление, что эта пришлая публика,
осев в его стране, бесцеремонно оттирает его на задний
план. Отсюда и пусть не проявляющийся внешне, но яв­
ственно ощущаемый антагонизм.
От поселка к океану ведет лестница. Американец, спу­
стившись с нее, сворачивает налево, эмигрант — напра­
во. В уик-энды жизнь бурлит на обеих половинах. Наша
хотя и не такая многолюдная, зато куда более шумная.
Гул голосов не умолкает ни на минуту, все стараются
перекричать друг друга и сопровождают свои монологи
выразительной жестикуляцией.

Новые американцы

501

Признавшаяся в том, что она сегодня «апсет» дама,
хотела раскрыть душу стоявшему рядом со мной удиль­
щику. Начала она свою громогласную исповедь, еще спус­
каясь по лестнице.
Я со своим ведерком, удочкой и коробкой, где держу
снасти, естественно, сворачиваю на правую половину.
Стою в ожидании клева и ловлю обрывки разговоров.
— Вылезай сейчас же из воды, а то оставлю без динера! — кричит бабушка внуку.
— Мы вчера были в ресторане и так инжоили!
— Знакомые купили трехбедрумный дом в тридцати
майлах от города. Ливингрум — пятьсот скверфит. С пу­
лом. Правда, аутсайд, на бекярде, — доносится до меня
чей-то голос, в котором слышишь восторг и зависть.
— Уговаривали меня взять стоки «Джонсон энд Джон­
сон», когда они попши даун. Послушался бы, имел бы
хороший профит, — сокрушается за моей спиной баритон.
Я спросил одну из постоянных обитательниц пляжа,
почему слово «волонтер» в ее устах звучит как «волонтир», а «профессионал» — как «профешенал». Она отве­
тила с кокетливой улыбкой:
— Не могу вспомнить, как это по-русски называется.
С некоторыми дачниками я познакомился через годполтора после их приезда в Америку. Пятилетний сы­
нишка одного ворвался к нам с ревом: его ударила де­
вочка-школьница. Та шла следом.
— Я же нечаянно, — оправдывалась она.
— Вот видишь, Эллочка сделала это не нарочно, —
пыталась успокоить сына мамаша, сидевшая у нас.
— Какое это имеет значение? — сквозь слезы прокри­
чал мальчик. — Все равно больно!
«Какие обороты! Какой запас слов у этого крошки!» —
подумал я. На следующее лето повзрослевший крошка с
трудом подбирал русские слова и говорил с акцентом.
Еще через год понимал, о чем его спрашивают по-рус­
ски, но отвечал на вопросы по-английски. Отец искрен­
не горевал: забывает ребенок родной язык. Я поинтере­
совался, почему его это тревожит. И услыхал в ответ:
— Я мечтал передать сыну сокровища русской куль­
туры.

502

Евгений РУБИН

Я хотел его успокоить, сказав, что человек, который
говорит «кэш» вместо «наличные» и «апойнтмент» вмес­
то «прием», вряд ли сумеет стать посредником в переда­
че культурного наследства. Подрастающее в Америке по­
коление нашей эмиграции теряет русский язык. Тому
есть простое объяснение: в школе, делая уроки, сидя у
телевизора, играя со сверстниками, они пользуются толь­
ко английским. Дома у них есть свои комнаты. И русский
отмирает за ненадобностью, как рудимент.
Однако вот что трудно объяснить, если согласиться с
этим тезисом. Район Нью-Йорка (или, на языке моих
дачных соседей, «эрия», а также «коммюнити»), где мы
живем, напоминает этническим составом Древний Ва­
вилон — ирландцы и евреи, пуэрториканцы и колум­
бийцы, корейцы и китайцы, индусы и пакистанцы, по­
ляки и русские. Мимо нашего дома возвращаются из
школы ребята — ученики разных классов. Все держатся
поближе к своим. И все говорят между собой на языке,
который унаследовали от родителей. Исключение —дети
выходцев из России и бывших советских республик. Только
для них родной язык — английский.
Между тем наших ребят, как и прочих, тянет к своим.
У нас на даче они с американскими сверстниками не
дерутся, но и не играют. И 99 процентов молодых выход­
цев из России, окончивших в Америке школу, получив­
ших высшее образование, работающих в американских
учреждениях, выбирают себе в мужья и жены соотече­
ственников. А говорить по-русски не хотят.
Есть у меня такая гипотеза на этот счет. У детей чут­
кий слух. Он улавливает уродливость волашока, которым
пользуются взрослые, он вызывает бессознательное, ин­
стинктивное отрицание.
Вот и думаю я, что видоизмененный афоризм Чер­
чилля следует распространить на отношения прессы и в
данном случае эмиграции. Мало кто из потребителей рус­
скоязычных газет в Америке «Белинского и Гоголя с ба­
зара принесет».
Проходя в уик-энды вдоль правой от лестницы сторо­
ны пляжа, я гляжу на переплеты книг, которые захвати­
ли с собой почитать, укрывшись под зонтиками, отды­
хающие. Не приходилось мне видеть на их обложках фа­

Новые американцы

503

милий Аксенова, Довлатова, Битова, Толстой. Куда ни
глянь — Севела, Тополь, Незнанский.
К чему им Парамонов с Алешковским и Вайль с Генисом?
Сказано это не в укор эмигрантам. В мире распростра­
нено мнение, что Россия — самая читающая страна на
свете. Иностранца, которому привелось воспользоваться
московским метро, впечатляет картина: все пассажиры
углубились в книги. Что это за книги — иностранцу не­
вдомек. Я когда-то ездил общественным транспортом
ежедневно. Теперь спускаюсь в метро, когда бываю в
Москве. Раньше в руках пассажиров пестрели томики
«Библиотеки военных приключений», теперь — те же
Незнанский и Тополь.
Возможно, утверждение, что отношением к духовным
ценностям эмиграция — копия страны, откуда она выш­
ла, выглядит уязвимым. В нашей, скажем, начисто от­
сутствуют крестьяне. В ней служащих больше, чем рабо­
чих, евреев — чем русских, южан — чем северян, при­
ехавших из крошечной Бухары — чем из таких городов с
миллионным населением, как Владивосток, Иркутск,
Челябинск, вместе взятых. Словом, все пропорции нару­
шены. Правомерны ли параллели?
Любимый конек моей жены, которого она оседлала
давно и с которого не слезает: семидесятилетняя партий­
ная диктатура породила новую нацию — советскую. Со­
ветских людей — евреев и антисемитов, министров и сви­
нарок — роднят одинаковый подход к жизни и одинако­
вая психология.
До какого-то времени мне казалось это утверждение
надуманным. Я и сегодня не считаю его правильным на
100 процентов. Но по мере того как пополняется эмигра­
ция новыми тысячами детей разных народов — приез­
жими из России, Белоруссии, Узбекистана, Молдавии,
Украины, — нахожу в словах Жанны все больше здраво­
го смысла.
Я уже писал о роднящих нас отношении к труду, не­
терпимости и подозрительности. Все мы похожи друг на
друга, как братья и сестры, еще многим. Тем, например,
что видим в любом государстве, не только родном, вы­
бросившем нас за свои пределы, но и американском,

504

Евгений РУБИН

которое нас приголубило и пригрело, врага. Что едины в
своем расизме: евреи, страдавшие на родине от антисе­
митизма, относятся к неграм как к людям третьего сорта.
Что для нас все казенное — ничье, на нем не грех по­
греть руки.
Одни из свойственных советскому человеку черт дос­
таточно ярко проявлялись и там, на родине. Другие —
для меня, во всяком случае, — высветились в эмиграции.
К ним я отношу высочайшее искусство приспосабли­
ваться к среде обитания.
Лишь в первые дни новой жизни находились такие,
кто требовал от организаций, принимающих эмигран­
тов, устраивать их на работу, обеспечивать путевками в
дома отдыха, их детей — бесплатным обучением в вузах.
Но и эти немногие быстро смекнули, что к чему. Они
очутились в стране, являвшей собой антитезу той, в ко­
торой родились и выросли, — стране, где благосостоя­
ние обеспечивают преданные на родине анафеме част­
ная собственность, частное предпринимательство и лич­
ная инициатива. И обжились в ней куда легче и безболез­
неннее, чем выходцы из стран с родственным амери­
канскому укладом жизни.
Когда я поделился этим наблюдением с одним удач­
ливым бизнесменом — бывшим киевским инженером,
он дал мне столь же простое, сколь и убедительное объяс­
нение:
— Ну уж коли я там не пропал, то здесь-то...
Я бываю на Брайтоне не чаще чем раз в год. Эти поезд­
ки — целевые: я привожу туда на экскурсии московских
гостей. С одной стороны, чтобы дать им отдых от перепол­
нявших туриста нью-йоркских впечатлений. С другой —
чтобы собственными глазами увидели, в каком благопо­
лучии и преуспеянии протекает жизнь их соотечествен­
ников.
В любое время года я первым делом веду приезжих на
набережную, которая соединяет Брайтон-Бич-авеню с
пляжем. В центре набережной — беседка, где коротают
дни, сражаясь в карты, в шахматы, в «козла», передавая
друг другу местные сплетни, пенсионеры.
Здесь же, у пляжа, на котором, как и на набережной,
летом кипит жизнь, ресторан «Гамбринус» — за столи­

Новые американцы

505

ком, выставленным в теплые дни на воздух, мы запива­
ем свежим бочковым пивом в пузатых кружках воблу и
присоленные креветки.
От моря до авеню — рукой подать. Дорогу по тротуа­
рам этой улицы длиной не более километра и в выход­
ные, и в будни приходится прокладывать локтями. Пер­
вые этажи домов — магазины, прачечные, химчистки,
страховые и адвокатские конторы, аптеки, меховые ате­
лье. Некоторые вывески начертаны на двух языках — ан­
глийском и русском. Другие — только на русском. Мой
приятель метко пошутил:
— Когда на Брайтоне слышишь английскую речь, пер­
вая мысль: иностранцы приехали.
Такие вот «иностранцы» здесь — хозяева всех овощ­
ных лавок корейцы. Но и они заговорили по-русски: жизнь
заставила.
Мы заглядываем в окна кафе и закусочных. Свободных
столиков нет. Впрочем, утолить аппетит можно прямо на
улице. Лоточники торгуют пирогами с капустой, рассте­
гаями, чебуреками, беляшами, бутылочным квасом.
Одна из достопримечательностей Брайтона — продук­
товый магазин «Интернейшнл фуд». На первом этаже я
покупаю закуски для угощения московских гостей: ры­
бец, балык, осетрину, копчушки, твердокаменную сы­
рокопченую колбасу, нежно-зеленые малосольные огур­
чики и алые, истекающие соленым соком помидоры —
то и другое продавец вылавливает из бочки. Навтором
этаже кондитерские изделия: торты «Киевский» и «Сказ­
ка», конфеты «Мишка», «Ну-ка отними», «Раковая шей­
ка», грузинский чай, халва.
Владеет магазином легендарная личность — Марик из
Одессы. Этому маленькому крепышу принадлежат еще
коптильня и двухэтажный ресторан «Националь», рас­
положенный рядом с магазином. Чтобы попасть сюда
вечером в уик-энд, надо резервировать места за месяц.
Марик — друг и покровитель звезд российской эстра­
ды. Самые знаменитые поют перед жующей, чокающей­
ся, произносящей тосты публикой «Националя», осо­
бенно охотно в периоды, когда дома происходит очеред­
ное крушение рубля.

506

Евгений РУБИН

В «Национале» и других многочисленных ресторанах
Брайтона и его окрестностей принято отмечать семейные
торжества: свадьбы простые и серебряные, помолвки и
круглые даты, бармицвы (13-летие еврейского мальчика)
и батмицвы (12-летие еврейской девочки). Есть люди, у
которых расписаны все субботние вечера на год вперед.
Считается дурным тоном являться на два банкета в
одном и том же наряде. Платья дам и костюмы мужчин
должны быть от «Версачи» или «Армани». «Кевин Югайн»
и «Энн Тейлор» — уже не очень прилично. Веши амери­
канского производства вообще котируются как барахло.
Шеи, груди, запястья и пальцы рук дам унизаны драго­
ценностями. Те же части тела кавалеров украшают тол­
стые золотые цепи с крестами или шестиконечными звез­
дами, браслеты, перстни. Из марок часов предпочтите­
лен «Ролекс».
Вот вам еще признак, который роднит оставшихся
дома и уехавших на чужбину людей одной нации — со­
ветской. Чем в данном случае отличаются новые русские
от брайтонской аристократии, состоящей преимуществен­
но из евреев? Тем лишь, что на Брайтоне российские
тусовки устраиваются в дни семейных праздников.
«Все крупные состояния нажиты нечестным путем», —
я цитирую текст телеграммы, которую послал Остап Бен­
дер Александру Ивановичу Корейко. Если бы меня спро­
сили, как нажиты крупные эмигрантские состояния, я
бы не взял на себя смелость Великого комбинатора и воз­
держался бы как минимум от обобщающего слова «все».
Вы помните, что мой партнер по «Новой газете» и
распорядитель ее финансов Палей отказался от услуг развозочной компании и передал ее функции Боре и Алику —
«двум отчаянным джентльменам», как величал двух ге­
роев цикла своих рассказов Генри.
Позже дачные соседи, поднаторевшие в бизнесе, рас­
крыли мне глаза на смысл той рокировки. Компания по­
сылает за проданные газеты чеки, «отчаянные джентль­
мены» сдают наличные. Чек надо класть в банк, налич­
ные можно — в карман. В конце года банк сообщает
налоговому управлению о доходах корпорации. От их
размеров зависит сумма налога. Наличные, сами пони­
маете, не учтешь.

Новые американцы

507

Палей не был первооткрывателем метода снижения
налогового бремени. Пионеров теперь так же невозмож­
но найти, как создателей народных частушек. То и дру­
гое — плод коллективного творчества. Бывшие советские
граждане, вступившие на стезю предпринимательства,
стараются по мере возможности избавляться от вмеша­
тельства банков в свои дела. Им пришлось по душе аме­
риканское правило, по которому каждый налогоплатель­
щик сам представляет отчет о своих доходах.
И опять не могу отказать себе в удовольствии вспом­
нить Ильфа и Петрова. Персонаж «Золотого теленка» —
житель коммунальной квартиры— говорит: «Ну, раз го­
сударство жильцам волю дает, теперь, значит, как по­
желаем, так и сделаем». Наутро, это уже сообщают авто­
ры, «Воронья слободка» запылала, подожженная с че­
тырех сторон.
Пассаж из «Золотого теленка» — тоже свидетельство
родства душ людей, выросших рядом, но волею судеб
разъединенных Атлантикой.
Я не располагаю статистикой, касающейся американ­
ских судов и мест заключения. Но, основываясь на газет­
ных сообщениях и судьбах некоторых знакомых, догады­
ваюсь, что лиц, отбывающих срок за уголовные деяния,
а также находящихся в бегах и разыскиваемых, наша
эмиграция выдвинула не меньше, чем другие. Относи­
тельно, конечно. Она ведь уступает другим стажем и чис­
ленностью.
«Все мое ношу с собой», — гласит изречение, достав­
шееся нам от древних латинян. Мы тоже привезли с со­
бой в Америку все свое — жизнеспособность и подозри­
тельность, практичность и предубеждения, неприятие
инакомыслия и неумение относиться к себе критически.
Я гляжу на словесный портрет эмиграции, который
изобразил на этих страницах, и думаю: положительная
получилась личность или отрицательная? Привлекатель­
ная или отталкивающая?
В определенные дни недели Жанна аккуратно запол­
няет карточку нью-йоркской лотереи. Если угадаешь шесть
номеров из пятидесяти одного, выиграешь не менее трех
миллионов долларов. Бывают выигрыши и по десять мил­

Евгений РУБИН

508

лионов, и по тридцать. Специалисты в области теории
вероятности пришли к выводу, что шансы назвать те шесть
номеров, что выпадут из лототрона, так же велики, как
угодить под удар молнии на '.лице Нью-Йорка.
Тем не менее моя жена верит в успех. И даже раз­
мышляет вслух о том, как мы распорядимся своими мил­
лионами. Среди ее планов — покупка в самом дорогом
районе Манхэттена квартиры, занимающей верхний
этаж, — такие здесь называют «пентхауз». Подарить дом
живущему под Москвой брату. Подарить дачу в окрест­
ностях Нью-Йорка нашему ребенку, у которого родил­
ся сын Мишка. Совершить кругосветное путешествие на
океанском лайнере.
Я терпеливо слушаю и киваю головой. А про себя от­
мечаю, что нет в этом перечне самой, на первый взгляд,
естественной покупки. Ни слова о даче на океанском
побережье, там, где селится нью-йоркская элита, вмес­
то нашего утлого летнего домика в поселке для ниже
среднего обеспеченных американцев.
Я не задаю вопросов. Все понятно и так.
Помните, что отвечает в песне Высоцкого муж Ваня
жене Зине, когда та пытается бросить тень на шурина?
Послушай, Зин, не трогай шурина
Какой ни есть, а все — родня...

—

Нет, свой домишко мы не променяем ни на какие
хоромы. Потому что стоит он в поселке, где мы окруже­
ны своими. Плохими ли, хорошими ли, но нашими.

СО Д ЕРЖ А Н И Е
Гамлетовский вопрос................................................................... 5
Глава 1. МАЛЬЧИК ИЗ ПРИЛИЧНОЙ СЕМ ЬИ.....................8
Детская болезнь на всю жизнь........................................... 8
Почти заграничная поездка...............................................14
Кому война, кому мать родна...........................................15
Дом правительства..................................................
25
Глава 2. ДЕНЬ ЗАКРЫТЫХ ДВЕРЕЙ......... ............................46
Попытка с негодными средствами..................................46
Мы все учились понемногу................................................49
Лишние лю ди......................................................................55
Зал Вышинского................................................................ 59
Глава 3. СЛУЖУ СОВЕТСКОМУ СОЮЗУ .............................68
Блюстители закона............................................................. 68
Подручные партии............................................
85
Глава 4. ЭТО БЫЛО В СПОРТИВНОЙ РЕДАКЦИИ....... 118
По этажам газетной лестницы........................................118
Братская могила................................................................127
От сержанта до генерала.................................................. 138
Глава 5. ЧТО НАША ЖИЗНЬ? ИГРА................................... 152
Час зачатья и полвека спустя..........................................152
Тарасов................................................................................163
Чернышев.......................................................................... 183
Эпштейн............................................................................ 188
Богинов...... .........................
194
Тихонов.............................................................................. 206
Глава 6. СУДЬБА ПРОКАЗНИЦА, ШАЛУНЬЯ.................. 217
Ветер дальних странствий................................................217
Один день и вся ж изнь....................................................257
Глава 7. ТЕАТР АБСУРДА....................................................... 280
На сцене и за кулисами...................................................280
О хлебе насущном...............
287

510

Евгений РУБИН

Глава 8. ШТРИХИ К ПОРТРЕТАМ......................................297
Трифонов...........................................................................297
Евтушенко.........................................................................301
За себя и за того парня................................................... 304
Майоров.............................................................................306
Иванов...............................................................................314
Яшин.................................................................................. 325
Глава 9. ПАН ИЛИ ПРОПАЛ................................................. 342
Сон в руку.........................................................................342
Всюду родимую Русь узнаю............................................ 345
Слепаки..............................................................................357
Как я был артистом.........................................................363
Заявление об уходе................
367
Не имей сто рублей..........................................................370
Казенные хлопоты...........................................................379
Вена без вальса и Рим без каникул...............................385
Глава 10. НОВЫЕ АМЕРИКАНЦЫ.........................
400
Привыкнуть и/или примириться.......................
400
Люди и звери...........................................................
406
Мелочи жизни...................................................
411
Всякое ли начало трудно?............................................... 416
«Новый американец».......................................................426
Довлатов.............................................................................435
«Новая газета».................................................................. 459
Марш обреченных............................................................485
Какой ни есть, а все — родня........................................499

Евгений Рубин
ПАН ИЛИ ПРОПАЛ!

Редактор

И.В.Захаров
Художник

А.В.Кокорекин
Верстка

К.А.Лачугин

Издатель Захаров
Лицензия ЛР №065779 от 1 апреля 1998 года.
Адрес: 103104, Москва, Сытинский тупик, 6—2.
(Рядом с пл. Пушкина)
Телефон: 203-0382.
Директор И.Е.Богат.
Подписано в печать 10.11.99. Формат 84x108/32. Гарнитура Таймс.
Печать офсетная. Объем 32 п. л. Тираж 5000 экз. Изд. № 43. Заказ № 3734
Отпечатано с готовых диапозитивов в ОАО «Типография «Новости»
107005, Москва, ул. Фр. Энгельса, 46
ISBN 5-8159-0043-5

Борис Акунин
ТУРЕЦКИЙ ГЛМЬИТ

Борис Акунин
СМЕРТЬ АХИЛЛЕСА

:

: :

Борис Акунин
CTATCKII11 (О Н К ТН И К

Библиофилы и эрастоманы!
Первые издания четырех романов Б. Акунина
можно приобрести в конторе Захарова
Телефон (095) 2030382

Duke University Libraries

к

II 111D
ll №111111II
)01366300»j

J

! гитут.

По распределению меня направили
в адвокатуру города Северодвинска.
Возвратившись в 1955-м в Москву,
занялся журналистикой.
В 1958-м сбылась детская мечта:
меня приняли в газету «Советский спорт».
Там я работал до

791од эмигр

В Нью-Йорке меня вскоре после приезда
пригласили в качестве спортивного
комментатора на радио «Свобода».
Там же, в Нью-Йорке, я пытался издавать
собственную газету.
Служба в «Советском спорте» свела меня
с такими гигантами, как Фетисов и Ларионов,
Иванов и Яшин, Харламов и братья Майоровы...
Всех не перечислишь...
А еще Довлатов...
А что скажет людям мое имя,
описание моей жизни, и не только в спорте?..

Евгений Рубин

а
11