10 days [Виктория Котийяр] (fb2) читать онлайн

Виктория Котийяр 10 days

Первый день.

Пасмурно. Ветер рвет мои волосы, дождь хлещет по щекам, но я иду вперед и жмурюсь от хлестких капель. На мне старенькие джинсы, рубашка в клетку и тонкая куртка серого цвета. Я засовываю руки в карманы и ощупываю свои очки в тонкой оправе, бездумно провожу пальцами по стеклам, но надеть их так и не решаюсь. Ботинки давно промокли насквозь, и теперь я чувствую, как вода в носках перетекает от пяток к пальцам и обратно. Ветер ужасно холодный, но я не сбавляю шага, ведь идти осталось совсем недолго. Поворачиваю за угол и вижу размытые очертания нужного места: одинокий фонарь и поржавевшую ограду, не дающую прохожим сорваться в пропасть. Я ступаю на мост, быстро перебегаю дорогу, пока машины далеко, и подхожу к хлипкому парапету. Кладу мокрые руки на железо и перегибаюсь вниз, пытаясь оценить, достаточна ли высота. Под мостом проезжая часть, и я вижу очертания машин разных цветов, но марки их рассмотреть не могу. Тру дрожащими пальцами свежие ссадины на правой щеке и на лбу, они горят, но холодная дождевая вода немного унимает боль. Мимо проходит парочка: парень высокий, с широкими плечами, девушка пухленькая. Она смеется, хохочет во все горло, наверное, он рассказал ей шутку. Они идут дальше, не обращая внимания на тощего подростка в промокшей насквозь одежде. Я вновь возвращаюсь к пропасти подо мной. Убираю мокрые волосы назад, но некоторые пряди все равно выбиваются и падают на лоб, задевая ссадины, отчего кожу вновь прожигает.

Вот и всё.

Я наконец решился. Последние два года моей жизни скомкались в один черный и дурно пахнущий день. Я уже сбился со счета, сколько раз меня избивали одноклассники, а тем более, сколько мата в свою сторону слышал. Меня закрывали в классе на всю ночь, обсыпали мелом, заставляли жевать мокрую тряпку, которой вытирают доску, отрезали волосы, писали на лбу, кем меня считают.

И били, били, били.

Сегодня они забрали мой рюкзак, все тетради, ручки и два учебника, смыли в унитаз, а саму сумку растоптали в грязи. Я убежал из школы, не оглядываясь и не задумываясь, чтобы теперь стоять здесь, на мосту, купаться под дождем и вцепляться в железные перила с облупившейся белой краской.

Смотрю вниз, гипнотизируя проезжающие машины, и никак не могу закончить начатое. Всего-то осталось перелезть через ограду и шагнуть в бездну. Вцепляюсь в мокрый металл еще сильнее, отчего костяшки белеют, и сглатываю вязкую слюну.

Вдруг краем глаза замечаю красное пятно. Мое внимание невольно концентрируется, и вот я уже иду к лавке неподалеку, постепенно разглядывая небольшой пакетик с алой розой на белом фоне.

Решаю отложить свою кончину на некоторое время и неуверенно присаживаюсь рядом на мокрое дерево. Рассматриваю пакет, касаюсь пальцем, смахивая несколько капель. Хочу открыть и посмотреть, что там, но медлю.

Вдруг бомба?

Усмехаюсь, потому что и так решил покончить с собой, так чего ж бояться какой-то бомбы.

Уже увереннее беру пакетик и раскрываю. Щуря глаза, заглядываю внутрь и вижу небольшой голубой блокнот, упаковку то ли с печеньями, то ли с конфетами и помятый тетрадный листок в клетку. Закрываю обратно и воровато оглядываюсь, думая, что это чей-то розыгрыш, и сейчас меня будут снимать на камеру. Но вокруг никого, только вдалеке быстрым шагом, огибая лужи и прячась под зонтом, идет силуэт. Я не могу разглядеть, мужчина это или женщина, но силуэт резко сворачивает за угол и исчезает. Вновь опускаю взгляд на странный пакет и решаю забрать его, а дома рассмотреть содержимое. Суицид откладываю на неопределенное время.

Захожу в подъезд, и сразу в нос бросается запах мочи. Поднимаюсь на второй этаж, спотыкаясь на лестнице дважды. Моя дверь — та, которая с красным пятном. Несколько лет назад на Новый год какие-то дураки облили ее краской. А потом утром под лестницей, где вход в подвал, жильцы нашли тело местного алкаша. Решили, что упился до смерти, пока отмечал.

Попадаю ключом в скважину не с первого раза, пальцы дрожат, а в глазах все плывет. Захожу внутрь, кожу тут же обдает духота, вокруг витает запах алкоголя, словно я окунулся в ванну с водкой и вдохнул. Морщусь. Примесь пота в воздухе вызывает приступ тошноты. Сдерживаюсь с трудом и стараюсь как можно незаметнее проскользнуть в свою комнату. Протискиваюсь между шкафом, заваленным криво стоящими книгами и стеной с ободранными обоями, перешагиваю через кучу грязного белья, что уже вторую неделю валяется на старой половице посреди коридора и пригибаюсь, чуть ни стукнувшись лбом о низко висящую люстру с вековым налетом пыли.

— Андрей, ты? — кричит подсевшим грубым голосом мать.

— Ага, — нехотя отвечаю и собираюсь уже юркнуть в свою комнату.

— Я кашу сварила, есть хочешь? — она спотыкается несколько раз языком о буквы, и я понимаю, что мать снова напилась.

Молчу и закрываю за собой дверь. Она приготовила кашу неделю назад, а потом снова ушла в запой. Позавчера пила со своим другом-бомжом, а потом застонала, и я вылетел пулей из дома, только бы не услышать чего похуже. Сегодня вроде мать одна, но продолжает пить, а овсянка так и стоит на плите, разнося по квартире стухший запах. Полгода как я перестал убираться в квартире, ведь мать и ее друзья превращают в помойку каждую комнату, куда решают зайти, а ходить за ними по пятам я не намерен. Вычищаю только свое личное пространство, хотя сегодня моя кровать застелена криво, а на стареньком столе стопками лежат тетради и книги. Я кидаю пакет на кровать, беру кружку с табурета и цежу остывший чай, который не допил утром.

Постояв у окна, переодеваюсь в домашнее: растянутые спортивные штаны, мятую черную футболку, которая на несколько размеров больше, и шерстяные носки. Протираю краем рубашки очки и цепляю их на нос. Мир снова четкий, хотя радости это не добавляет. Дрожь от холода и нервов еще бьет тело, но я потираю руки и дышу в них, желая согреться. Потом кутаюсь в цветастый плед и усаживаюсь рядом с пакетом.

Роза почти светится красным цветом, отчего выглядит несуразно и неестественно среди окружающей серости. Достаю блокнот и откладываю в сторону. Дальше листочек. Он немного смят и еще не высох от дождевых капель. Разворачиваю, и вижу красивый почерк, скорее всего женский. Поправляю очки, прищуриваясь по привычке.

Здравствуй, незнакомый человек! Если ты нашел или нашла мой подарок, значит, тебе это нужно. В своем дневнике я написала всего десять дней, поэтому прошу не торопиться и читать по одной страничке в день. Еще я испекла печеньки, и надеюсь, что они тебе понравятся. Только съешь их после прочтения, пожалуйста. Уверена, они доживут до конца.

Переворачиваю лист и читаю единственную строчку:

Счастливого пути, странник!

Перечитываю несколько раз, а в это время мои брови ползут вверх. Приятное чувство щекочет живот. Волнительное любопытство разгорается внутри, и я откладываю листочек в сторону, хватаю с каким-то остервенением блокнот и открываю на первой странице.

Почерк точно женский, ровный, стройный, с подскакивающими буквами и причудливыми завитками. Даты нет, по краям листа узорчики из ромбиков и цветочков. Чернила синие, написано с нажимом, в самом начале обводила несколько раз, видимо, расписывала ручку. Провожу пальцами по тексту, кожей чувствую вдавленные линии, отчего становится щекотно. Отодвигаюсь к холодной стене и аккуратно прислоняюсь к ней спиной, постепенно привыкая к температуре. Какое-то время зависаю взглядом на заваленном разным хламом столе, потом дергаю головой, приводя себя в чувства, и начинаю читать.

Сегодня было пасмурно. Я с трудом проснулась из-за отсутствия солнца и полдня лежала в кровати. Читала, смотрела фильмы, ела, и больше ничего. Потом вечером решила, что буду писать дневник. Поэтому здравствуй, дневник, сегодня мой первый день осознанности. Я решила это так назвать. Осознанность. Очень вкусное слово, приятно звучит, и две «н» выглядят красиво. Ближе к шести вечера я решила посмотреть на закат, правда, за крышами многоэтажек очень плохо видно, но раскрашенное небо всеми оттенками красного сгладило мою неудачу. Прогулялась до темноты, потом вернулась домой и снова засела за интернет. Удивительно, но я наткнулась на статью как раз о закатах и рассветах. Там пишут, что люди умирают на закате, потому что душе в это время легче уйти на тот свет. Обнаружила для себя удивительную вещь, что никогда раньше не задумывалась о загробной жизни. Хотя в последнее время все чаще приходят мысли, что все вокруг ненастоящее, словно наша реальность — компьютерная игра. В медицине такое ощущение называют «дереализация». Кстати, сейчас с трудом написала это слово. Несколько раз подглядела в словарь. В девять вечера вновь пошла на улицу выгуливать кота. Да-да, он у меня как собачка, гуляет на поводке. Зовут Митя, черный с белыми пятнами. На свою кличку котяра не откликается, только на «кыс-кыс» и громкие крики. Кстати, вчера разбил мамину вазу, за что ему неплохо влетело. Сейчас сижу под одеялом и пишу свои мыслишки. Уже выпила горячего какао, собираюсь спать. Поэтому до завтра, мой дневник.

Страница заканчивается, и я её рефлекторно переворачиваю, но тут же вспоминаю, что незнакомка просила читать по одной странице в день, поэтому нехотя закрываю дневник и складываю все на стол, включая кругляшки печенья в прозрачном пакете. Их я кладу на подоконник, чтобы не очерствели в тепле, а из щелей в оконной раме как раз поддувает сквозняк.

Сажусь за уроки, но мыслями все еще в ее первом дне. Отчетливо представляю черного с белым кота, разгуливающего на поводке. Смеюсь, прикрывая рот рукой. С трудом доделываю уроки: несколько задач и примеров по математике, два упражнения по русскому и параграф по истории про Октябрьскую революцию. Почти ничего не запоминаю, потому что мозг напрочь отказывается концентрироваться на скучных фактах. Ближе к вечеру слышу, как хлопает дверь и мужской голос. Это означает, что к матери пришёл её дружок. Достаю из кармана куртки шоколадный батончик, наспех съедаю его и запиваю остатками чая. Закрываю дверь на щеколду, достаю старенький плеер и вставляю в уши наушники. Выходить из комнаты не планирую, чтобы не столкнуться с пьяными лицами. Музыку ставлю на громкую, ложусь и вскоре засыпаю.

Второй день.

Просыпаюсь с больной головой. Среди ночи один раз вскочил от резкого перехода в музыке, выключил, лег обратно, но еще долго ворочался. Сейчас в висках стучит, а я думаю, что зря вчера не самоубился. Тревога нарастает, когда вспоминаю, что нужно снова идти в школу, а там опять одноклассники, да еще и мой рюкзак лежит где-то среди грязи, а учебники с тетрадями утоплены в туалете. Намеренно не спешу, решая опоздать, чтобы не давать лишнего шанса моим недругам поиздеваться надо мной. Блокнот, листок и печенье прячу в пакет и ставлю на подоконник, прикрывая стопкой книг. Выхожу на улицу быстро, не зная, дома мать или нет, жива или нет. Дождь прошел, но погода холодная, ноябрьская, хотя в прошлом году в это время было еще тепло. Прихожу через пять минут после начала урока, извиняюсь и сажусь за заднюю парту один.

— Контрольная сегодня, помнишь? — спрашивает Санек, пухлый паренек со светло-русыми волосами ёжиком, который сидит впереди.

— Угу, — мычу я, чувствуя на себе злой взгляд справа.

— Дашь списать? У нас один вариант, — шепчет он, озираясь на учительницу, которая что-то усердно печатает в телефоне.

— Я сам ничего не знаю, — отвечаю честно и кошусь в сторону среднего ряда.

Как я и предполагал, они оба смотрят на меня, и от этого пятки холодеют, а в животе неприятная дрожь.

Санек перешел в наш класс в начале года, и первое время тоже подвергался издевкам. Но однажды одноклассников в темном углу встретил его отец, бывший зек, избил их, и теперь пухляша не трогают, но особо и не общаются. Со мной Санек в приятельских отношениях, а крепкая дружба у нас так и не получилась, хотя я искренне пытался, но ему намного интереснее общаться с девчонками, а к моему горю, женский пол скорее выберет толстого паренька, чем прыщавого тощего неудачника.

Я пишу контрольную по математике и никак не могу сосредоточиться на примерах. Учительница несколько раз шипит на переговаривающихся девчонок, и они замолкают. Санек снова просит меня дать списать, и я нехотя протягиваю ему свой листок.

— Васнецов! — вскрикивает учительница, я дергаюсь и устремляю на нее затравленный взгляд, — быстро забрал свой листок у Балагуева! Еще раз увижу, что списываешь, поставлю два заочно!

— Да я не…, — мямлю, но под ее тяжелым взглядом не решаюсь продолжить.

Санек виновато возвращает мои примеры и отворачивается.

Сбоку раздаются тихие смешки, но я наклоняю ниже голову и вновь погружаюсь в контрольную.

После звонка вылетаю из класса первым, попутно бросив исписанный кривым почерком листок в общую стопку. Устремляюсь в следующий кабинет, не оборачиваясь, в надежде избежать общения с моими недругами.

Прошли русский язык, история, биология и черчение. Ни на одном уроке меня не спросили, чему я был несказанно рад, хотя на последней перемене за спиной услышал свое имя, брошенное с насмешкой, но быстро успел забежать в класс. При учителях они меня не трогают.

Начертив кривые линии и получив за это честную тройку, выхожу в коридор и чуть ли ни бегу к выходу. Они шагают за мной, я чувствую их вперившиеся в мою спину взгляды. До дома идти около десяти минут, но на середине пути чья-то рука рывком останавливает меня за плечо.

— Куда так спешишь? — едкий голос Виктора рождает в животе липкий страх.

— А как же пообщаться с друзьями? — вторит ему Белый, двухметровый шкаф с огромными ручищами и грубой коричневой щетиной.

Белым он назвал себя сам, хотя голова брита почти налысо, а кожа смуглая. Виктор же — меньшей комплектации, однако все равно выше меня. Он темно-русый с уложенными волосами, а у его уха татуировка дракона серого цвета, хотя, наверное, раньше она была черная.

Я молча делаю шаг вперед, но меня оттягивают назад и толкают. Успеваю подумать, откуда столько злобы, и почему именно я.

— Куда идешь? — Виктор тянет улыбку и нависает надо мной.

— Домой, — отвечаю я, и голос, как всегда, дергается, выдавая страх.

— Вчера ты очень некрасиво отозвался о моем друге, — говорит он, делая наигранную гримасу обиды, — назвал его неприличным словом. Как-то не по-мужски, что скажешь, Вань?

Белый зло смеется и тут же мгновенно мрачнеет.

— Ага, гнида, — рычит он, и толкает меня в грудь.

Изо рта вырывается выдох, смешанный с криком, и я хватаюсь за горло. Виктор бьет по лицу наотмашь, отчего падаю на асфальт и прикрываю щеку рукой. Она горит и пульсирует, а через секунду начинает неметь. Очки валяются рядом, и я краем глаза вижу, как огромный ботинок Белого давит их, отчего стекло трескается и осколки рассыпаются в стороны. Отползаю назад, кашляя от первого удара, вижу, как мимо идут мужчина и женщина, они совсем рядом, но ничего не делают, только озираются на нас, а потом и вовсе отворачиваются. Чувствую невыносимую обиду, но стискиваю зубы и встаю на ноги. Голова кружится, заставляя тело пошатываться, но я поднимаю голову и с вызовом смотрю в глаза Виктору.

Вчера я действительно напоследок, прежде чем сбежать, нецензурно обругал Белого, который яростно топтал мой рюкзак. И даже сейчас не жалею о своем поступке.

— Пошли вы оба! — бросаю хрипло и вижу, как их лица вытягиваются.

Потом Виктор усмехается, а глаза Белого наливаются кровью.

Секунду размышляю, драться с ними или бежать, но здравый смысл побеждает, и я резко бросаюсь вправо. Виктор успевает ухватиться за мой пакет, но я отпускаю его и несусь через детскую площадку.

— Твою мать имела каждая собака! — слышу вдалеке голос Белого.

Я знаю.

Я это и так знаю.

Чувствую металлический привкус во рту и понимаю, что бежать больше не могу. Перехожу на быстрый шаг, глубоко дышу, заполняя легкие до боли, оглядываюсь, но погони нет. Кашель пробивает грудь, сгибаюсь пополам, прикрывая рот руками. Левая половина лица снова пульсирует, и я представляю, какой будет синяк. Машинально пытаюсь поправить очки, но не нахожу их, вспоминая звук, с которым они треснули. Матерюсь вслух, злюсь на себя за слабохарактерность, на мир за несправедливость, на отца за то, что умер и теперь не может защитить меня. Я ненавижу его слабое сердце, которое однажды перестало биться, ненавижу мать за то, что не справилась с потерей и запила. Ненавижу всех бабушек и дедушек, которые умерли до моего рождения, оставив один на один с пьяным чудовищем. Я чувствую нахлынувшее отчаяние, что остался совсем один, но тут же яростно трясу головой, прогоняя мысли прочь, потому что больше всего я ненавижу себя за жалость.

Иду дальше, и уже в своем дворе принимаю приглашение мальчишек намного младше меня поиграть в баскетбол. Мы кидаем мячик, и я отвлекаюсь, смеюсь вместе с ними, радуюсь, когда в очередной раз попадаю в кольцо. Потом мы играем в карты, в дурака, я тут тоже выхожу первым, потому что старше и знаний у меня больше. В один момент поднимаю голову и замечаю красные полосы на небе. Солнце клонится к закату, напоследок разбрызгивая по голубой выси свои яркие лучи. Вспоминаю про дневник, и тут же сладостное волнение разгорается в груди. Прощаюсь с ребятами и возвращаюсь домой.

В комнате матери опять слышу мужской голос. Он кричит на нее, но я не вслушиваюсь и закрываюсь в комнате. Достаю блокнот, глажу мягкую обложку, думаю, специально она выбрала голубой цвет, как небо, или нет.

Проскальзываю на кухню, готовлю себе чай, и нахожу несколько овсяных печенек в шкафу.

— Ты, тварь, обещала мне две тысячи! Где они?! — к своему сожалению слышу крик друга матери.

Стараюсь не попасться на глаза, чтобы он не решил содрать их с меня. Страх мурашками холодит живот и пятки, и я возвращаюсь к себе, закрывая дверь на замок.

Накидываю плед, сажусь за стол, раздвигаю книги и тетради в разные стороны, стряхиваю крошки и ставлю горячий чай перед собой.

Снова беру блокнот. Чувствую от него тепло, глажу и бережно открываю на второй странице. Соседний третий день прикрываю одной из тетрадей, чтобы случайно не прочитать. Она же просила.

Сначала любуюсь почерком. Аккуратный, плавный, нежный. Глажу его кончиком пальцев, стараясь ощутить каждую линию и бороздочку от сильного нажима ручкой. Отпиваю глоток чая, язык обжигается, но тепло тут же заполняет желудок, и становится спокойнее. Откусываю печенье и начинаю читать.

Здравствуй, дневник! Сегодня я снова не выспалась. Мне приснился страшный сон, словно я бежала по лесу и не могла выйти. Я плутала, кричала, но изо рта вырывался только приглушенный хрип. Проснулась глубокой ночью, вся в поту и со слезами на глазах, но еще несколько минут не могла пошевелиться, как будто меня парализовало. Затем я с криком дернулась, вскочила и, конечно же, сразу включила свет, но еще около часа сидела, трясясь под одеялом. Мне казалось, что за мной кто-то следит, как будто некто незримый находится в моей комнате. Я решила почитать про сны, и в итоге наткнулась на «сонный паралич». Это, когда ты находишься между сном и реальностью, но не можешь пошевелиться. Появляется животный страх и ужас. На одном сайте написано, что в этом нет ничего страшного, якобы в комнате просто душно или жарко, но на другом говорится, что некие сущности из потустороннего мира сковывают тебя и выпивают твои жизненные силы. В итоге склонилась ко второму варианту, ведь я почти уверена, что кто-то невидимый в это время был рядом со мной. Я бы хотела показать, какие мурашки ползли по моим рукам и ногам, но тебе придется поверить мне на слово. Сам день оказался наискучнейшим. Сходила в магазин, приготовила макароны с мясом, посмотрела пару фильмов, выгуляла кота. Сейчас буду ложиться спать. Пожелай мне спокойного сна, потому что дико страшно…

— Спокойного сна, — тихо говорю я и закрываю блокнот. Некоторое время обдумываю прочитанное, и надеюсь, что она спала хорошо. Хочется узнать, что было дальше, но останавливаю себя и прячу дневник обратно в пакет и на подоконник.

Снова наушники, снова кровать, уроки не сделал, да и плевать на них. Ложусь, и долго не могу заснуть, думая, будет ли теперь у меня сонный паралич, есть ли кто-то еще в моей комнате. В итоге засыпаю с мыслями, что, если кто-то и есть, пусть он выгонит пьяного друга моей матери и больше никогда не пустит его в наш дом.

Третий день.

Просыпаюсь под утро с больной головой. В наушниках играет какой-то реп, с трудом пытаюсь вспомнить, когда я его добавлял в свой плей-лист, а главное, зачем. Выключаю и резко осознаю, насколько тишина оглушающая. Подхожу к маленькому зеркалу на стене и вижу огромный синяк на пол-лица, вокруг кожа покраснела, да еще и опухла. Давлю пальцами и ойкаю от внезапной резкой боли. В животе урчит, вспоминаю, что в последние дни ем мало, не хватало еще сильнее похудеть. Так и вовсе исчезнуть можно. Прохожу на кухню и вижу на столе четверть палки колбасы, наверное, этим мать вчера закусывала водку. Отрезаю кусок и засовываю его целиком в рот. Ощущение, будто жую резину, но все же проглатываю и запиваю водой, чтобы смыть склизкий вкус. Решаю проведать мать, захожу осторожно, надеясь, что ее бомжеватый друг уже ушел. Она лежит голая на кровати, сопит, на полу рядом стоят две пустые бутылки из-под водки, на тумбочке валяется горбушка хлеба в окружении роя крошек.

Сегодня пятница, значит, матери нужно идти на работу через два дня. Она работает в сигаретном киоске две недели через две по двенадцать часов. Сама не курит, говорит, что это вредит здоровью, как будто четырнадцать дней запоя не вредят.

На одеяле замечаю два желтоватых пятна и стараюсь не задумываться, откуда они. Беру его кончиками пальцев и накидываю на мать, ведь это абсолютно ненормально — когда сын видит родителя голым. Трясу ее за плечо, стараясь разбудить, но в ответ получаю только хриплое мычание.

— Мам, ма-ам, — делаю голос громче, — просыпайся! Больше нельзя пить, тебе через два дня на работу!

— Встаю, встаю, — бубнит она, но даже не размыкает глаз.

Не отстаю, потому что хочу, чтобы она протрезвела и выгнала своего друга, желательно навсегда.

Обессиленно сажусь на кровать рядом и рычу от безысходности. Жизнь давно превратилась в ад, и я мечтаю закончить школу и уехать из этого города. Может даже поступлю куда-то, а если и нет, то устроюсь работать, сниму квартиру, возможно заведу кота, черного с белыми пятнами. Сижу, прикрыв лицо руками, и озверело представляю, как я заработал много денег, сходил к косметологу, чтобы наконец избавиться от прыщей, еще записался в спортзал, и вот я уже качок, красавец. Знакомлюсь с девчонками, нахожу ту самую и живу с ней до конца времен. Не умираю рано, как отец, а она не начинает пить, как мать. Вдруг вспоминаю про дневник Незнакомки. Порываюсь взять блокнот и прочитать следующий день, но останавливаю себя, думая, что самое сладкое нужно оставить на вечер. Удивительно, но сейчас у меня нет никого, кроме нее, точнее кроме плавных букв с завитушками и узоров-ромбиков на полях.

— Андрей, а почему ты дома? Который час? — мать поднимается, садится, прислоняясь к изголовью, прикрывает грудь одеялом, как будто я ее не видел — одна сиська ниже другой, и смотрит чуть в сторону острым соском. Уже почти год, как меня не трогает подобная картина, хотя, наверное, должна.

— Семь утра. Семь двадцать, — отвечаю я, кидая взгляд на экран телефона, — вот, принес тебе.

Протягиваю стакан воды из-под крана, зная, что у нее похмелье, все равно попросит принести попить. Она осушает мутноватую жидкость в два глотка и морщится, наверное, от головной боли.

Мать разглядывает меня, а я отворачиваюсь в сторону и чуть опускаю голову, стараясь прикрыть синяк волосами.

— Кто ж тебя так? Надеюсь, не…? — она замолкает на полуслове.

Отрицательно мотаю головой, понимая, что она имела в виду своего ухажера.

— У тебя волосы, как у твоего отца, темно-русые и жесткие, — почему-то говорит мать, а мне становится противно, и тошнота подкатывает к горлу.

— Пожалуйста, не пей больше, — говорю я с мольбой в голосе, а она тянет кривую улыбку.

Покидаю квартиру, вздыхая с облегчением, запах алкоголя и пота въелся в нос и до сих пор витает перед лицом, хотя свежий воздух понемногу растворяет его. Выхожу на улицу, и в глаза тут же ударяют солнечные лучи. Жмурюсь, в очередной раз ругая себя и весь мир за разбитые очки. Достаю из кармана старые очки в толстой оправе, которые перестал носить из-за ухудшения зрения. В них мир нечеткий, но я уже могу отличить дерево от прохожего.

В руках трепыхается пакет, в нем всего пара тетрадок и ручка. Если мои враги опять нападут, то не жалко им это добро отдать. А лучше засунуть его прямиком в их глотки. На середине пути замечаю осколки от очков и горько усмехаюсь, намеренно наступая на стекло. Пара школьников из началки пробегает мимо, размахивая рюкзаками и громко смеясь. Думаю о том, что их ждет в будущем, потому что я тоже несколько лет назад бегал также радостно и беззаботно, а буквально недавно хотел самоубиться.

Хлопок по спине возвращает меня в реальность, вздрагиваю, отчетливо представляя Виктора и Белого, готовая к новым побоям щека начинает ныть.

Оборачиваюсь и не сразу узнаю пухлого Санька с растянутыми в улыбке губами.

— Особо не спешишь, — комментирует он высоким голосом, как будто специально подстраивается под женский, но я знаю, что так он говорит всегда.

— Было бы куда спешить, — усмехаюсь я и поправляю сползающие к кончику носа очки.

— Мы с Машкой и Светкой хотим сегодня прогулять. Солнце какое, впервые за две недели вылезло, — щебечет Санек, а я не понимаю, к чему весь этот разговор.

Киваю и отворачиваюсь, собираясь идти дальше, но пухляш догоняет, равняется со мной и спрашивает:

— Пойдешь с нами?

Я резко торможу и замираю, как вкопанный. Снова сдвигаю очки и с недоверием оглядываю Санька, но, к удивлению, не замечаю признаков насмешки.

— С вами гулять? — спрашиваю я механическим голосом.

Тот несколько раз кивает, переминаясь с ноги на ногу. Соглашаюсь, хотя все еще ожидаю подвоха.

Школа остается позади, и я чувствую, как моё скованное страхом нутро понемногу расслабляется, и в душе зарождается предвкушение чего-то веселого. Санек не умолкает, рассказывает, что на площадке через несколько дворов нас ждут девчонки, потом показывает новый чехол для телефона, и у меня тоже появляется желание купить что-нибудь.

Что-то кроме еды.

Он пытается вытянуть из меня информацию о моих хобби и интересах, но я говорю размыто, не хочу делиться личным. Вспоминаю про блокнот и с нежностью думаю про его мягкую обложку.

Надеюсь, что она хорошо поспала, без сонных параличей и кошмаров.

Проходим по узкой тропинке между полуголых кустов и оказываемся в том самом дворе. Санек указывает на два силуэта, сидящие на лавочке, но в старых очках я не могу их разглядеть, пока мы не подходим поближе. Сначала я узнаю одноклассницу Машку — светло-русые кудри разлетаются на ветру и липнут к ее накрашенным розовым губам. Рядом сидит Светка. Она напоминает мне девчонку из семейки Адамс. У неё такие же волосы, только короткие, еле достают до плеч. К тому же, Светка постоянно подводит глаза и рисует стрелки. Наверное, это как раз и называется «смоки-айс», хотя, может и нет. Они лузгают семечки и кидают шкурки на песок, отчего кажется, что под ними ползает рой муравьев.

Санек говорит, что пригласил меня погулять, и я вижу удивление на их лицах, чувствую неловкость и смущение. Щеки горят, а та, что с синяком, еще и ноет.

— Тебя Белый побил? — спрашивает Светка и перекидывает ногу на ногу.

— Мы подрались, — тихо уточняю я.

Внутри возникает раздражение — ага, вы ещё пожалейте меня.

— Надеюсь, он тоже получил, — Светка морщится, а потом хмыкает, как будто представляет побитого Белого.

— Ненавижу, когда кто-то дерется, ненавижу агрессию, — голос Машки звонкий и разносится ветром, — будешь семечки?

Беру горсть и сажусь рядом. Неловкость остается, особенно, когда все замолкают, однако Санек быстро ориентируется и предлагает пойти на стройку, полазать и попрыгать в песок. Я никогда там не был, поэтому молчу, но девчонки быстро и радостно соглашаются, и мы отправляемся в соседний квартал.

Стройка огорожена забором, но Санек шустро находит дыру в сетке-рабице, и мы пролезаем на территорию стройки. Видим много песка, две бетономешалки и голые три этажа с зияющими лестницами и торчащими сваями. Сначала прыгаем через провал на первом этаже, и Санек один раз падает вниз, но с ним все в порядке: высота небольшая, да и приземлился он в кучу белого рассыпчатого песка. Потом Машка достает карты, предлагает сыграть в дурака и проигрывает первый же кон. Она смешно злится, выпячивая губы и сминая пальцами широкие джинсы светло-синего цвета. Еще несколько конов, и нам надоедает. Я не проиграл ни разу, вероятно поэтому Машка многозначительно смотрит на Светку и говорит:

— А я тебя предупреждала, что он зубрила.

Я ничего не понимаю, поворачиваюсь к Саньку, но тот отводит взгляд, вновь чувствую подвох, отчего по пяткам пробегают мурашки.

Если мои враги найдут меня здесь, то могут и убить. Спрячут тело так, что никогда никто не отыщет.

Если вообще кто-то станет искать.

Снова окидываю взглядом каждого, но уточнить не решаюсь. Машка уже смеется, пощипывая Саньковы складки на животе, а Светка протягивает мне еще горсть семечек, и я беру их, хотя не люблю.

Спустя какое-то время мы добираемся до третьего этажа, и уже кажется, что находимся на крыше: достаточно высоко и нет потолка. Машка и Санек уходят вниз под предлогом желания попрыгать в кучи песка, а я остаюсь сидеть на краю, свесив ноги вниз. Ветер подвывает, гуляя под курткой, а осеннее солнце хоть и светит вовсю, но уже не греет, да и вовсе клонится к закату. Вспоминаю о моей незнакомой подруге, которая писала о красных лучах закатного солнца, и решаю, что хочу вернуться домой и снова читать.

Внезапно подходит Светка и садится рядом на холодный бетон. В голове мелькает мысль, что она может заболеть, но тут же думаю, что меня это не волнует. Она придвигается ближе, и я чувствую тревогу, хотя не знаю, почему.

— Как тебе с нами гулять? — у нее грубоватый голос, наверное, она курит сигареты.

— Нормально, — отвечаю не глядя, и по привычке чуть склоняю голову ниже, отчего волосы падают на лоб.

— Ты молчаливый.

Не знаю, что ответить, поэтому молчу, но искоса вижу, как она кладет свои пальцы на мои, вызывая мурашки на руке.

Перед глазами строки из дневника: она хотела показать, какие у нее мурашки от страха, но предложила поверить на слово.

Не убираю руку, хотя не уверен, что хочу продолжать так сидеть.

— Я хочу поцеловать тебя, — выдыхает мне в ухо Светка, и я от неожиданности приоткрываю рот.

Неосознанно выдергиваю руку и чуть отодвигаюсь в сторону, чувствуя под собой несколько мелких камешков, при этом с усилием воли поднимаю на Светку глаза и встречаюсь с недоумением на её лице.

— Прости, — мямлю и прикусываю губу, — неожиданная фраза.

Все еще жду подвоха, тревога в животе нарастает и протягивает свои щупальца к груди.

— Мне нравятся забитые мальчики, — равнодушно произносит она, поправляя за ухом прядь черных волос, — моя маленькая слабость.

Начинаю осознавать, о чем говорила Машка и почему так смотрела. Не верю ни единому её слову, не верю, что могу кому-то понравиться. Будь я девчонкой, то никогда не посмотрел бы на прыщавого и тощего фрика, но Светка продолжает буравить меня взглядом, вероятно, ожидая каких-то слов.

— Ты тоже ничего, — отвечаю я и тут же мысленно даю себе леща, потому что глупее комплимента, наверно, не придумаешь.

Светка хмурится, а потом начинает громко смеяться, напоминая стаю чаек, и я понимаю, что причиной ее веселья являются мои широко распахнутые глаза.

— Ничего — это пустое место, Андрюх, — сквозь смех цедит она, и мне становится стыдно.

Щеки горят, синяк ноет, солнце последними лучами слепит через очки. Улыбаюсь от вида хохочущей Светки и не замечаю, как она придвигается ко мне ближе.

Она перестает смеяться и наклоняется совсем близко, так, что я чувствую ее теплое дыхание на своей коже. Замираю и перестаю дышать, все еще не понимаю, хочу ли я этот поцелуй или нет. Светка тоже замерла, и, наверное, ждет от меня ответного шага, но я не могу.

Не могу решиться, боюсь, что, если поцелую первым, то она засмеется и скажет, что просто решила поиздеваться. К тому же, в голове крутится образ голубого блокнота, за которым стоит загадочная Незнакомка, доверившая мне свою душу, поэтому чувствую себя предателем и изменщиком.

Светка тянется ближе, ближе, и, наконец, легонько касается моих губ. Потом отстраняется и заглядывает в глаза, сохраняя полуулыбку на лице.

— Что скажешь? — ее голос тише, но звучит отчетливо.

— Ты сейчас как Мона Лиза, — отвечаю невпопад, думая, что это красивый комплимент, потом решаю пояснить, — твоя улыбка как у Моны Лизы.

Она хихикает, довольная моим замешательством и широко раскрытыми глазами.

— Ты такой растерянный, мне так это нравится.

В ее глазах таится нечто хищное, нездоровый блеск, и я решаю уйти. Говорю ей, что она красивая, попутно отряхиваясь, прощаюсь, обещаю завтра погулять снова и быстро спускаюсь по бетонным лестницам. Краем глаза вижу, как Санек своими толстыми ручка-колбасками гладит кудри Машки. Они сидят у стены рядом с ямой, через которую мы прыгали. Кидаю им слова прощания и протискиваюсь через дыру в заборе, цепляясь курткой за выступающую проволоку. Раньше, два года назад, мать крыла бы меня трехэтажным матом за испорченную одежду, но сейчас может даже не заметить моего возвращения.

Домой захожу со странным ощущением восторга. Замечаю, что нет жуткого запаха, квартира проветрена, куча белья не загораживает коридор и странный аромат неиспорченной еды.

Медленно заглядываю на кухню, вижу мать в потрепанном халате в горошек у плиты. Она поворачивается и устремляет на меня взгляд, не заплывший, как всегда, а вполне осознанный, хотя её лицо всё ещё опухшее и красное.

— Приготовила котлетки, Андрюш, — говорит она хрипло и грубо, но неожиданный уют греет мое сердце, поэтому сажусь за стол, не отрывая изумлённого взгляда от мамы.

— Как ты себя чувствуешь? — спрашиваю, а в животе ощущаю бурчание.

— Нормально, потихоньку. Нужно тебе на щеку компресс наложить с водкой, — она замолкает, потому что я неосознанно вздрагиваю из-за ядовитого слова «водка», но потом продолжает скороговоркой, будто оправдывается, — я ею смочу вату и положу тебе на синяк ненадолго, а потом выкинем. Там, в бутылке, чуть-чуть осталось. Знаю, что я плохая мать, но пойми меня. Твой отец… он содержал семью, был опорой и защитой, а кто я без него. Ты тоже страдаешь, я же вижу, мы с тобой потеряли родного человека, и каждый переживает горе, как может.

Чувствую, как в глазах собираются слезы, и какое-то время её слова проходят мимо, потому что сосредотачиваюсь, чтобы сдержаться и не заплакать.

Мама замолкает и ставит на стол котлеты и вареную гречку. Ем быстро, почти не жую, запиваю чаем и думаю о том, что, возможно, моя жизнь наконец-то налаживается, и хорошо, что не покончил с собой тогда на мосту. Перед уходом все-таки прошу маму больше не пить, и она кивает, слишком уверенно, так, что я ей не верю. В своей комнате переодеваюсь в домашнее, снова кутаюсь в плед и достаю блокнот, чувствуя, как радость распирает изнутри. Сажусь на кровать, прислоняясь к стене, перелистываю до третьего дня и начинаю читать.

Здравствуй, дневник! Сегодня опять случился сонный паралич. И если ты желал мне спокойного сна, то все зря. На секунду, в момент пробуждения, мне показалось, что я увидела черный силуэт на кровати, но потом он пропал, оставив лишь липкий страх в моем сердце. Сейчас уже ночь, а я боюсь засыпать и не знаю, что делать. Рассказала матери, но та лишь махнула рукой и пробурчала, что мои страхи — сплошная выдумка. И добавила, что я достаточно взрослая, чтобы перестать заниматься глупостями. Отец поддержал ее, раздражённо сказав, чтобы я к ним с этими вопросами не подходила, а потом добавил, что пора бы мне уже съехать от них и жить своей жизнью. Мне невероятно обидно и одиноко.

Цепляюсь глазами за противоположную стену и с силой сжимаю челюсть. Я целовался с другой, а ей было так плохо! Потом чуть успокаиваюсь, вспоминая, что, возможно, у нее уже все хорошо, ведь мое настоящее это ее прошлое. Провожу ладонью по тексту, ощущая, что бороздки стали глубже, значит, она вжимала ручку еще сильнее, чем раньше.

Опускаю взгляд, несколько секунд рассматриваю ромбики в уголке страницы и продолжаю читать.

Еще сегодня в уголке глаза несколько раз я видела мелькающие черные тени, как будто пробегали кошки, но мой Митька сидел рядом. Подумала, что это домовой, хотя точно не знаю. Прочитала в интернете, что уголком глаза мы можем увидеть потусторонний мир, и теперь боюсь смотреть. Боюсь увидеть нечто жуткое и не понимаю, что со мной происходит. К тому же, уже который день я ощущаю дежавю. Это когда кажется, что происходящее уже было раньше. Но если до этого я испытывала в жизни такое пару раз, то сегодня дежавю со мной случалось постоянно. Вечером я выгуливала кота, и мне показалось, что наш сосед следит за мной. Он постоянно оборачивался на меня, а потом еще несколько раз выглядывал из-за угла. Не помню, как добралась до квартиры, ведь он мог догнать меня и убить. Прозвучит смешно, но я думала только о том, что Митька от страха убежит, а родители даже не станут его искать. Он умрет голодной смертью, или его разорвут собаки, поэтому я взяла его на руки и быстро вернулась в квартиру. Сердце до сих пор колотится как бешеное. Сегодня сплю со светом, а завтра отпишусь, помогло или нет.

Перечитываю несколько раз и чувствую, что ладони вспотели. Закрываю блокнот, прячу его, а потом еще долго сижу на кровати, уставившись в одну точку. Я знаю, что такое дежавю, испытывал его пару раз, но никогда не придавал слишком большого значения. В голове всплывают истории про маньяков, что выслеживают девушек, насилуют, а потом убивают. Сначала решаю, что впереди еще семь дней, значит ее никто не убил. Потом думаю, что сосед мог напасть, но она сбежала. Усилием воли заставляю себя выкинуть эти мысли из головы, потому что не слышал новостей о новом маньяке у нас в городе. Хотя, возможно, она не стала заявлять в полицию. Тут же задумываюсь о том, что не знаю ее имени, и решаю называть ее Незнакомка. Размышляю, как она может выглядеть: светленькая или темненькая, а может, и вовсе рыжая, худенькая или полная, высокая или низкая. Кручу в голове слово «незнакомка». Оно придает таинственности созданному мною образу, решаю представить ее как стройную девушку в вечернем платье и шляпе, хотя отдаю себе отчет, что образ абсолютно нелепый. Ведь моя Незнакомка живёт в нашем веке и навряд ли носит шляпу с платьем. Скорее всего, она моя ровесница или немного старше. Украдкой думаю, что хотел бы поцеловать Незнакомку, даже если она окажется старше меня на пять лет. Да хоть на десять. Это неважно. Вот Светка старше меня всего лишь на год, но я больше не хочу ее видеть. Смущаюсь или не испытываю к ней тяги, не знаю, просто не хочу.

Ложусь спать без компресса и без наушников, наслаждаюсь тишиной и засыпаю с приятным чувством, что завтра никуда не надо идти, что могу спать хоть до обеда.

Четвертый день.

Долго стою перед маленьким зеркалом и рассматриваю новые прыщи. Один над губой, два под носом и один на щеке. Все красные и набухшие, и только тот, что над губой уже с белой головкой. Начинаю давить, и тут же немеет кожа вокруг, а потом наливается острой болью. Из глаз уже текут слезы, но я все еще сдавливаю его двумя пальцами, и наконец слышу долгожданный треск. Щелкает дважды, а потом белое содержимое прорывается наружу и выстреливает прямо на стекло. Слюнявлю указательный палец и смазываю открывшуюся ранку, дальше вытираю краем рукава белые капельки на стекле. Сейчас час дня, и я недавно проснулся. Лицо отекло, во рту сухость и вкус протухшей колбасы, одну ноздрю заложило, а правая нога только что отошла от онемения. Спал долго, наверно, слишком долго, но как я мог проснуться? Там, во сне, я видел ее, точнее лишь образ, но я знал, что это она. В руках сжимала голубой блокнот и улыбалась. Она приблизилась ко мне медленно и мягко поцеловала, коснулась губ, и я ощутил слабое дыхание на коже. Потом проснулся и еще долго не открывал глаза, чтобы продлить сладкое чувство, щекотание крыльев бабочек о мои ребра.

Иду в душ, моюсь долго, не жалея горячей воды, стою и поливаю свою грудь потоками, а сам пребываю мыслями во сне. Вдруг резко вспоминаю вчерашний день и будто наяву вижу Светку, которая слишком близко, а потому судорожно вздрагиваю, и образ пропадает.

Мама на кухне, сидит за столом и читает какую-то старую книгу. Некоторое время стою в проходе, тихо и неподвижно, боясь, что от шума она вскочит и выпьет залпом бутылку водки. Потом сажусь напротив и вижу ее приветливую улыбку, хотя лицо отекшее и под глазами яркие и глубокие синяки или уже мешки, но когда она улыбается, то кажется невероятно красивой.

— Что читаешь? — спрашиваю и немного приподнимаюсь, заглядывая в книгу.

— «Унесенные ветром». В молодости ещё читала, очень любила этот роман. Какая здесь Мелани, добрая, настоящая леди, — мама улыбается шире и захлопывает книгу, — сейчас я тебе яичницу сделаю.

— А про что она? — хочу продолжить беседу, понимаю, как сильно мне не хватает нашего общения.

Мама начинает готовить, и некоторое время молчит.

— Ну, про девушку — Скарлетт, — говорит она, а я прислушиваюсь, потому что шипение масла перебивает тихий голос, — ее любили все мужчины вокруг, а она хотела того, который был недоступен.

— А в конце что? — вожу пальцем по скатерти и представляю, как могла бы выглядеть эта Скарлетт.

— Получила его, но поняла, что не любит, — отвечает мама, ставя передо мной тарелку с яичницей и кусочком хлеба, — зато у нее появился другой, который бегал-бегал за ней, а потом отверг, — мама смотрит на меня и хихикает, — тогда Скарлетт поняла, что любит этого второго.

— Она хотела то, что не может получить, а когда получала, то теряла интерес? — делаю вывод и дую на горячий желток.

— Да, именно, — мама кивает и кладет кусочек яйца в рот, словно он совсем ее не обжигает, — а вот Мелани, она была настоящей леди, и всю жизнь любила Скарлетт, хотя та пыталась увести ее мужа.

— Жуть, — констатирую я и наконец начинаю есть.

Яичница вкусная, в меру соленая и перченая, поэтому доедаю быстро. Перекидываемся еще парой фраз, потом мама рассказывает, что хочет сегодня увидеться сподругами и аккуратно добавляет, что пойдут в кофейню.

— Я, наверно, дома побуду, — отвечаю на вопрос мамы, чем собираюсь заниматься.

— А друзья?

— Хочу сегодня дома посидеть, может почитаю про Скарлетт.

Мама смеется и говорит, что лучше читать про Мелани, но почему-то после её рассказа меня не привлекает настоящая леди. А вот загадочная охотница — очень даже.

Спустя несколько часов моего бездумного сидения за компьютером раздается телефонный звонок. С третьего раза нехотя надавливаю на кнопку ответа. Был у меня телефон современный, сенсорный, с большим экраном, но почти год назад я его случайно разбил, и пришлось купить самый дешевый — кнопочный.

Звонит Санек, зовет меня гулять, отвечаю, что спрошу у мамы и перезвоню. Потом сижу и пялю в стену, раздумывая, хочу ли я встречаться с ними или нет. Санек и Машка меня не волнуют, но вот Светка вводит в ступор. Через время перезваниваю и соглашаюсь, потому что надеюсь, что отец Санька, возможно, сможет припугнуть моих врагов, чтобы те отстали.

Собираюсь тщательно, почему-то хочу выглядеть хорошо, сам не понимаю, зачем. Надеваю лучшие джинсы серого цвета, рубашку темно-синюю, верх расстегиваю на несколько пуговиц, не заправляю, достаю ботинки и обуваю вместо кроссовок, накидываю легкую куртку, жаль, она единственная, но я закатываю рукава, и вроде бы неплохо. Расчесываю волосы, укладывая их назад, видел, что так многие делают. Потом прощаюсь с мамой и вновь удивляюсь, какая она красивая, когда не пьет. Перед выходом надеваю старенькие очки с толстой оправой. Злюсь, когда вспоминаю звук трескающегося стекла и ботинок моего недруга. Встряхиваю головой, отгоняя мысли, не хочу портить настроение.

Санек, как обычно, на позитиве, сначала вспоминает, как классно вчера погуляли, потом заговорщически улыбается и неожиданно спрашивает, вгоняя меня в краску:

— Чем вы вчера со Светкой занимались вдвоем?

— Общались, — отвечаю я и не вру, лишь не договариваю.

— И все?

Чувствую волну раздражения и желаю Саньку придержать свои вопросы при себе, но вслух отвечаю:

— Ага, просто общались.

Пухляш усмехается и кивает, но я вижу, что он мне не верит.

— Куда пойдем? — перевожу тему, и дышу чуть глубже, стараясь согнать румянец с лица, благо, синяк прикрывает своей желтизной залитую краской щеку.

— Маша предложила сходить в лабиринт в парке. Сейчас их заберем и пойдем, — отвечает он и долго всматривается вперёд, щуря глаза.

Солнце уже второй день светит вовсю, смягчая холодный ноябрьский ветер. Земля под ногами сухая, а желтые листья порхают из стороны в сторону, пока дворники упорно гоняются за ними с метлой. Замечаю на лавочке черную кошку с белым пятнышком, она растянулась пузом вверх и греется под солнечными лучами. Сразу в голове всплывает голубой дневник и следом смутный образ Незнакомки, а потом ее дыхание на моих губах.

Санек что-то говорит, но я пропускаю это мимо, зная, что ничего интересного не услышу.

— …Виктор и Белый…, — имена прорезают мои фантазии, заставляя вздрогнуть.

— Что? — переспрашиваю, и слышу свой чуть хриплый голос.

— Говорю, что не понимаю, почему к тебе пристали Виктор и Белый, — повторяет он и оборачивается ко мне.

— Я не знаю, — отвечаю честно, — спрашивал, но они говорят, что я их своим существованием обижаю.

Санек неприкрыто хохочет, трет глаза руками, достает из кармана конфету и засовывает в рот, освободив от обертки. Потом видит мой взгляд и тут же перестает смеяться.

— Хотел конфету? Прости, у меня только одна была.

Я отрицательно мотаю головой.

— Не пойму, что смешного, — говорю, стараясь сделать голос равнодушным, но получается обиженный.

— Да ничего, — отмахивается Санек, не замечая моего недовольства, — я немного увлекаюсь психологией, а недавно узнал, что Виктора отец бьет, а мать умерла, когда тот еще совсем маленьким был. Я подумал, что у него психотравма, и он так гнев свой вымещает на тебе.

— Интересно, — задумчиво тяну я, увлекшись внезапным поворотом беседы, забыв на время о фантазиях, — а что насчет Белого?

— Тоже есть кое-что, — Санек достает вторую конфету, потом смотрит на меня виновато, но я качаю головой, показывая, что не хочу, и он довольно запихивает ее в рот целиком. Не дожевав, продолжает, — У Белого вроде бы диагноз стоит…ну…умственная отсталость, легкая.

Я ширю глаза, а потом ржу как конь, Санек заходится следом, и мы останавливаемся ненадолго.

— Вообще, по нему заметно, — выдавливаю я сквозь смех.

— Мне их жаль, — говорит пухляш, вытирая выступившие от хохота слезы, — у них судьбы тяжелые.

— А у нас не тяжелые? — вспыхиваю, резко прекращая веселье. Хочу вывалить на него разом все события, что живут внутри и тянут, но вместо этого только повторяю, — у нас не тяжелые? Мне их не жаль. Я их ненавижу!

— Твоя правда, — Санек говорит уже тихо, и я тут же успокаиваюсь, — у каждого своя правда. О, — он тычет пальцем в сторону, — а вон девчонки.

Машка уперлась глазами в телефон, а Светка уставилась куда-то вдаль, и, кажется, смотрит сквозь нас.

Мы подходим ближе, и Санек приветственно машет рукой, выкрикивая их имена.

Пока мы идем, Машка воодушевленно рассказывает про каких-то певцов, я их не знаю. Она включает песню, но кроме мата в ней очень мало слов, и я стараюсь не вслушиваться, искоса поглядываю на Светку. Та смотрит вперед и будто намеренно скрывает лицо черными прядями. Она, как и вчера, подвела глаза, но я заметил, что губы накрасила ярко-малиновым. Вспоминаю, что, если девушка красит губы, значит, не собирается целоваться, и почему-то облегченно выдыхаю.

Вначале месяца в нашем маленьком парке, который находится почти в центре города, установили лабиринт из зеленого кустарника. Вход туда бесплатный — предвыборная кампания одного из кандидатов в губернаторы. На площади много людей, в основном, семьи с детьми, стоят шатры со сладостями и игрушками. Вдалеке замечаю тир и думаю, что хотел бы сходить пострелять. Перед лабиринтом охватывает волнение, смотрю на Санька, потом на Светку и Машку, они улыбаются и устремляют взгляды ко входу.

— Я придумала игру, — говорит Машка. Она держит Санька за руку, и я на сто процентов убеждаюсь, что они встречаются, — там после входа перекресток, предлагаю разделиться по парам и посоревноваться: кто приходит последним ко второму выходу, покупает всем сахарную вату. Что думаете? Свет?

Я медлю и не решаюсь согласиться, потому что, если проиграю, платить будет нечем. Собираюсь отказаться, как вдруг Светка берет меня за руку и говорит, что «мы согласны». Мы?

Она тянет меня внутрь, и только, когда поворачиваем направо, осознаю, что никак не могу проиграть, а еще, что теперь я с ней наедине. В лабиринте никого, мы идем в тишине, а она все еще сжимает мою руку.

— У тебя прыщ над губой, — произносит Светка, а мои уши начинают гореть от смущения. Неловко поправляю очки, сдвигая их вверх по переносице, но они тут же сползают обратно на середину носа.

— А у тебя помада, — выдаю в ответ и прикусываю внутреннюю сторону щеки, понимая к чему идет разговор.

— Ни то, ни другое ничему не мешает, — ее уголки губ тянутся вверх, хотя взгляд все еще устремлен вперед.

Предлагаю повернуть, примерно представляя, как должен быть устроен лабиринт. Сворачиваем несколько раз то влево, то вправо, и снова идем прямо.

— Я сто раз гуляла по этому лабиринту, знаю, как быстро найти выход, — Светка останавливается и встает напротив меня.

Сглатываю вязкую слюну, чувствую, как потеют ладони, отчего смущаюсь ещё сильнее.

— А еще я знаю одно укромное местечко, — она продолжает, чуть приподнимаясь на носочках и оказываясь наравне со мной, — идем, Андрюх?

Мое имя звучит полушепотом, но первое желание — убежать отсюда. Останавливаю себя и киваю, глупо думая, что она поведет к выходу. В голове проскакивают мысли об отсутствии денег, о нежелании целоваться со Светкой и о плавном почерке, вдавленном в листы голубого блокнота.

Через несколько поворотов оказываемся в тупике, и Светка тянет меня сквозь кусты в узкое пространство между двумя стенами лабиринта. Она поворачивается ко мне и проводит тыльной стороной ладони по синяку.

— Болит?

Не успеваю даже открыть рот для ответа, как она перебивает:

— Скажи «да».

Я неуверенно говорю «да», и она прикусывает нижнюю губу, не переставая улыбаться.

— Было плохо, когда они били тебя? — вновь спрашивает Светка и с силой прижимается ко мне.

Вскидываю брови и чувствую нарастающую тревогу внутри. Она повторяет вопрос и целует меня в щёку около губ, еле касаясь. Только сейчас замечаю, что вцепился в ее плечи и сам подаюсь вперед.

— Плохо? Да, наверное, — слышу свой хрипловатый шепот. В животе нарастает тревога, и я начинаю ощущать биение своего сердца.

Светка чуть жмурится и целует меня в губы, а параллельно проводит кончиками пальцев от шеи по груди вниз. Неумело отвечаю, двигая губами невпопад и стараюсь пускать как можно меньше слюней. Медленно изнутри к горлу подкатывает тошнота, и я чуть отстраняюсь. На секунду кажется, что передо мной губы Незнакомки, но видение пропадает, и тошнота усиливается, когда взгляд цепляется за черные пряди волос Светки.

Внезапно чувствую что-то холодное на предплечье, опускаю взгляд и вижу серое лезвие.

— Только не бойся, это просто игра, — торопливо говорит Светка, когда я испуганно отшатываюсь назад. Глухие удары сердца отдаются в животе, конечности холодеют, а дыхание резко учащается.

— Ты нормальная вообще? — таращусь на небольшой ножичек у нее в руках и делаю ещё один осторожный шаг назад.

— Погоди, я не сумасшедшая, просто доверься, это приятно, — Светка улыбается, говорит мягко и вкрадчиво, подходит ближе, но я выставляю руки вперед.

— Слушай, давай не будем ничего делать, — слышу, как голос дрожит и прерывается хрипом, когда сглатываю слюну.

Она тянет ко мне руку и, прежде чем я успеваю опомниться, крепко цепляет запястье. Я дергаюсь, но она уже стоит совсем близко и, улыбаясь, вновь проводит лезвием по предплечью.

— Я не причиню тебе боли, — ее шепот поднимает волну паники, — и тем более не убью тебя, не бойся.

Дышу прерывисто и понимаю, что нужно бежать, но боюсь делать резкие движения. Светка надавливает лезвие, и острая боль распространяется по руке. Бросаю взгляд вниз и вижу, что с пальцев капает кровь, а она ведет лезвие немного вверх, увеличивая порез.

— Тебе больно?

Я киваю, а она возмущенно кривит губы и сводит брови к переносице. Потом поднимает мою руку и начинает слизывать струйки крови, параллельно мягко целуя кожу вокруг раны. Пользуюсь ее увлеченностью и бросаюсь резко в сторону, пока она в смятении, пробираюсь через кусты и несусь по лабиринту, поворачивая в хаотичном порядке, надеясь, что случайно найду выход. По дороге чуть не сбиваю пару: мужчина с бородой держит под руку низкую стройную женщину в нелепой шапочке. Она кидает мне вслед визгливое оскорбление, но я не останавливаюсь.

Слышу вдалеке крик Светки. Она жалобно зовет меня по имени, но паника разрывает мои легкие, дышу прерывисто и глубоко, мало что вижу из-за запотевших очков.

Возникает очередной проход, сворачиваю и оказываюсь на противоположной стороне лабиринта.

— Андрюха! С тебя вата! — кричит Машка, но я лишь озверело расширяю глаза, чуть замедляюсь и несколько раз открываю и закрываю рот.

Вспоминаю про Светку и ее маленький ножичек, снова срываюсь с места и бегу в сторону дома.

Сзади, уже вдалеке, раздается приглушенный голос Санька, но я не останавливаюсь, стаскиваю очки и пытаюсь протереть стекла краем куртки, надеваю, видно все равно плохо, но решаю добраться так. Ветер треплет волосы, во рту пересохло, а грудь болит от глубоких вдохов.

Залетаю в подъезд, спотыкаюсь и соскальзываю по ступенькам, ударяясь коленями, слышу стук двери, в голове сразу — Светка. Вскарабкиваюсь, невзирая на боль от ушиба, и несусь вверх. Дверь, как всегда, не заперта, поэтому заскакиваю в квартиру и защелкиваю за собой замок.

Сначала стою, привалившись к двери, и с силой тру лицо, игнорируя ноющий синяк, потом смотрю на руки, по которым размазалась моя кровь. Скидываю ботинки и иду в ванну, где под холодной водой пытаюсь очиститься от липких красных пятен. В полубессознательном состоянии заваливаюсь в свою комнату и падаю на кровать, утыкаясь лицом в подушку. Чувствую, как из глаз потоками вырываются слезы. Всхлипываю, обнимаю себя руками и прижимаю колени к груди. Сколько так лежу — не знаю, может, пару минут, а, может, несколько часов. Мысли скачут в голове как ненормальные, переплетаются между собой, и я перестаю понимать, почему убежал. Сначала думал, что боялся за свою жизнь, но память искривляется, подменяет чувства. Думаю, что не хотел с ней близости. Интересно, а если бы Незнакомка решила порезать мне руку, стал бы убегать? Решаю, что не стал бы. Вспоминаю Скарлетт, сравниваю себя с ней, я тоже хочу недоступное, ведь на Светку мне плевать, а Незнакомка как луна в самую темную ночь — прекрасная и такая далекая.

Не замечаю, как сижу за компьютером и читаю про сонные параличи и дежавю. Приходит ощущение, что уже сидел вот так и читал, на секунду думаю, что схожу с ума, но потом решаю включить фильм и забываюсь. Смотрю комедию, особо не вдумываясь в смысл, временами рана на руке ноет, напоминая о себе и о Светке. Она точно больна, и больше никуда с ними не пойду.

Закатные лучи красного солнца пробиваются сквозь занавески и слепят глаза, но я не отрываю взгляда, наслаждаясь мягким жжением. Потом навожу себе чай, параллельно угадывая, когда вернется мама, и надеясь, что она действительно пьет кофе с подругами.

Хожу туда-сюда по комнате, иногда рассматриваю рану, и неожиданно думаю, что, возможно, мне и понравилось бы, только если бы это была не Светка.

Пью чай, оттягивая время, наслаждаясь волнительным ожиданием перед прочтением нового дня. Спустя полчаса слышу, как открывается дверь, и молюсь.

— Андрей, я дома! — голос мамы ровный, чуть хриплый, но трезвый.

Облегченно выдыхаю, кричу «привет!» и, наконец, достаю голубой блокнот. Мну пальцами мягкую обложку, укутываюсь пледом и заползаю на кровать, устраиваясь поудобнее. Открываю, медленно перелистываю, иногда задерживаясь на словах. Перечитываю некоторые фразы, представляю, как она говорит теми губами, что видел во сне. Внутри все замирает и тут же взрывается искрами, которые становятся перышками и щекочут мне живот, ребра и даже горло. Покусываю губы, пролистываю до четвертого дня, глажу страницу, вожу кончиками пальцев по красивым завиткам, нажим еще сильнее, вижу первое слово, и улыбка исчезает с моих губ. Начинаю читать.

Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу их всех! Каждого конченого ублюдка в этом мире! Ненавижу! Я так зла, ужасно зла, невыносимо зла! И мне так плохо! Проснулась среди ночи в темноте, в углу увидела черный силуэт. Он стоял прямо около выключателя. Дрожащей рукой нащупала телефон, не отводя взгляда от фигуры, кое-как включила фонарик. Они даже не представляют, какой ужас я испытала! Посветила, там никого, перевела взгляд, а фигура уже в другом углу и ближе ко мне. Не чувствуя ног, вскочила и ринулась к выключателю. Когда загорелся свет, в комнате никого не оказалось. Я так и просидела до утра, дрожа под одеялом, не смея даже моргнуть. Я рыдала, сдерживая всхлипы, молилась, но чувство, что за мной следят, так и не проходило. Уснула с рассветом, мать разбудила в девять утра, накричала, что я не экономлю электричество, отец обругал меня дурой. В отчаянии позвонила нескольким подругам, и только одна согласилась погулять. Моим рассказам не поверила, посмеялась. Она убеждена, что это лишь фантазия, но как можно не верить собственным глазам?! Дальше — больше. Вечером, погуляв с котом, я услышала шепот, он неразборчивый, но настоящий. Потом прошел, и я решила никому больше ничего не говорить. Снова оставила свет, фонарь положила под подушку, телефон рядом.

Секунду назад снова слышала шепот, разобрала только: «Ты должна проснуться». Не знаю, что это значит, но планирую поискать в интернете. Завтра напишу, что нашла.

Перечитываю четвертый день несколько раз, ощущаю мурашки, ползущие по спине, и злость от несправедливости.

— Я бы поддержал тебя, — говорю вслух шепотом, обращаясь через дневник к Незнакомке.

Нюхаю страницы, и слышу аромат корицы. Вдыхаю с жадностью, трусь щекой об исписанные листочки, утыкаюсь лицом в разворот блокнота. Потом закрываю его, прижимаю к груди и еще долго сижу так, негодуя от поведения ее родителей. С неохотой кладу блокнот обратно, несколько минут болтаю с мамой, слушаю сплетни про ее подруг, кто развелся, кто забеременел, кто потолстел. Желаю ей доброй ночи, и сам ложусь спать. Вспоминаю губы Незнакомки и провожу пальцем по свежей ране на предплечье. Нутро заполняется сладким тянущим чувством. Не замечаю, как проваливаюсь в сон.

Пятый день.

Просыпаюсь резко, вскакиваю на кровати и несколько минут пытаюсь отдышаться. Я видел ее губы, они отчетливо шептали, что нужно просыпаться, а еще руки. Незнакомка тянула ко мне свои руки, тонкие, худые, с выпирающими костяшками и длинными пальцами. Я стремился к ней навстречу, тянулся, хотел бежать, но она только отдалялась, словно что-то утягивало ее подальше от меня. Теперь сижу под одеялом, обхватив колени, и вспоминаю ее ломаные изгибы запястья, плавные движения губ и мелодичный шепот. Хочу прочитать дневник залпом и узнать, кто она, а потом прийти к ней и с порога сжать в объятьях, сказать, что теперь все будет хорошо, что я принимаю ее такой, и буду защищать. Сползаю с кровати, подхожу к окну, но блокнот не беру, а вместо этого гипнотизирую серое небо, мрачную землю и угрюмых прохожих, которые согнулись и бредут по своим делам, прячась от мира под черными зонтами. Несколько раз зеваю, потом рассматриваю в зеркало лицо: синяк пожелтел, прыщи немного поутихли в своей красноте, ссадины почти зажили. Иду на кухню, мама вновь читает, сидя за столом у окна. Предлагает мне оладушки со сметаной, и я с удовольствием ем. Она не упоминает алкоголь, чему я несказанно рад, но тревога не уходит, боюсь, что стоит мне расслабиться на секунду, и мама снова напьется, а ведь завтра ей на работу. Бросаю взгляд в сторону и цепляюсь за кружку отца: серая с тремя белыми ромашками, изогнутой белой ручкой, облепленная пылью, стоит в самом углу на полке, чуть прикрыта двумя пустыми банками. Стискиваю зубы, чтобы не дать волю вскипающим эмоциям. Мама замечает мой взгляд и останавливается на знакомой кружке. Вижу, что ее глаза наливаются слезами, стараюсь отвлечься, думая о блокноте, конфетах, о тонких пальцах и шепчущих губах, прячу руки под стол и веду пальцем по предплечью, нащупывая рану, которая покрылась тонкой корочкой. Тревога отступает медленно, сползает из груди в живот, оттуда по голеням в пятки и рассыпается по полу.

— Твой отец любил оладушки, — говорит мама, промокая глаза полотенцем, — я ему их перед работой готовила, а с собой бутерброды делала. Он только чай пил, кофе не любил.

— Я помню, мам, — отвечаю нетерпеливо, не желая вновь предаваться горю.

Она понимающе замолкает, но надолго задерживается на серой кружке с ненавистными мне цветами.

Следующие несколько часов смотрю детектив у себя в комнате. Убийца оказывается шизофреником, которого преследовали голоса, твердящие, что нужно убивать. Внезапно понимаю, что Незнакомка тоже писала про шепот, который она слышит, и в голову закрадывается неприятная мысль. Но я ведь не раз слышал истории о призраках, даже от знакомых, и теперь начинаю сомневаться, прав ли я в своем неверии. Ищу в интернете истории о потустороннем, потом читаю статьи и рассказы очевидцев. Интересно, а папа рядом со мной? Может, он стал моим ангелом и послал мне Незнакомку, чтобы я не чувствовал себя одиноко?

Слышу звуки пылесоса, радуюсь, что мама занимается домом, но вспоминаю, что так будет лишь две недели, а потом еще столько же в запое. Решаю наслаждаться моментом, здесь и сейчас, снова смотрю в окно: моросит дождь, покрывая каплями стекло, а из приоткрытой форточки сочится холодный воздух, заполняя комнату ароматами поздней осени: свежесть, желтая подгнившая листва и влажный асфальт.

Уже полдня названивает Санек, но я не беру трубку, только бросаю косые взгляды на экран и выключаю звук. Один раз почти решаюсь ответить, подумав, что завтра в школу, там мои враги, а его отец мог бы помочь, но решаю даже не пытаться. Зачем я ему? Не станет он защищать незнакомца. Отбрасываю телефон на кровать, несколько минут мечусь по комнате, не зная, чем заняться, уроки делать не хочу, смотреть фильмы тоже, да и читать не готов ничего, кроме голубого блокнота. Мать заглядывает ко мне в комнату без стука, отчего я вздрагиваю и прячу руки за спиной.

— Андрюш, мне Олег звонил, хочет увидеться…

— Нет! — рявкаю, не позволяя ей договорить.

— Я его не пригласила к нам, конечно, — торопливо объясняет она, — просто на улице поговорим, и он уйдет.

Несколько раз с остервенением приглаживаю волосы к затылку, дышу поверхностно и часто, а челюсть уже сводит от напряжения.

— Мам, пожалуйста, не надо, — молю я, теряя весь запал за секунду, когда вижу безумную улыбку на ее лице. Она все равно пойдет, плевать ей на мои чувства.

— Не волнуйся, Андрюш, я быстро, — улыбка ширится, а в глазах сверкает странный блик, внушая мне тревогу вперемешку со страхом.

Не успеваю возразить, как она захлопывает дверь, а я несколько раз бью кулаком в стену от бессилия. Олег — это мамин бомжеватый друг, с которым она часто выпивает. Я с ним не общаюсь и вообще стараюсь не пересекаться, но временами вспоминаю его мутный взгляд и кривую улыбку, как будто он издевается надо мной, спаивая мою мать.

Навожу чай, пью, но тревога снова нарастает и вертится в животе, крутит кишки и желудок, ускоряет сердцебиение.

Он приходит. Стоит без зонта, серая борода промокла, жидкие волосы на голове висят сосульками, огромная куртка, усеянная жирными пятнами, местами порвана, ботинки с дырами, которые он не удосужился даже застегнуть, черные штаны, сползающие с его тощего зада под силой притяжения, потому что ширинка нараспашку, и держаться им не за что. Мать выбегает в тапочках и наспех запахнутой куртке, ноги голые, на голове капюшон, который под очередным порывом ветра слетает и теперь ее волосы покрываются мелкими дождевыми каплями.

Протираю толстые стекла очков, щурюсь, чтобы лучше разглядеть, но капли на окне мешают. Вижу, что Олег взмахивает руками, но вроде скалится в улыбке, мать просто стоит, наверное, слушает. Внезапно она кидается к нему в объятья, а меня резко начинает тошнить. Бегу в туалет и вырываю все содержимое наружу. Вижу, как в унитазе плавают куски оладушков, окутанные вязкой желтоватой слизью. От запаха отрыгиваю еще несколько осклизлых кусков, полощу рот и, зажимая дрожащей рукой живот, плетусь обратно на кухню. Они все еще стоят, слишком близко, морщусь от спазмов, икаю, пью воду и снова смотрю.

В один момент мать резко толкает его в грудь и отскакивает назад, Олег пошатывается, снова скалится, а потом тыльной стороной руки бьет ее по лицу. Она падает и хватается за щеку, ползет назад, выставляя руку вперед, желая защититься. Несколько прохожих под зонтами разворачиваются на месте и спешат в другую сторону, вероятно, боясь попасть под раздачу. Я замираю, голова пустая, только стук сердца взрывает сгустившуюся вокруг меня тишину. Олег подходит ближе, жестикулирует и вновь, теперь уже кулаком, бьет мою мать.

Я срываюсь с места и несусь на улицу, не одеваюсь, не обуваюсь, выскакиваю в носках, футболке и потрепанных штанах, ледяной ветер врывается в лицо, жмурюсь от мороси, но продолжаю идти к размытым фигурам.

— Олег, сволочь! — кричу не своим голосом, — я полицию вызвал!

Слышу грубый смех, протираю очки и вижу, что тот хохочет, знает, что я лгу. Дергается ко мне, но я отскакиваю и поскальзываюсь, падаю навзничь и ползу. Он нависает надо мной и замахивается, чтобы ударить так же, как маму, но я внезапно нащупываю рукой железный прут и, не думая, всаживаю его ему в бедро. Олег отшатывается и хватается за ногу, я же кое-как поднимаюсь, подтаскиваю маму и, придерживая за ее за трясущиеся плечи, веду к подъезду. Сзади раздается рычание, поэтому ускоряюсь, толкаю маму в подъезд и, прежде чем Олег откинет меня назад, захлопываю дверь.

— Ах ты, щенок! — разражается он басом, а я снова валяюсь на асфальте, одна рука погружена в лужу, и между пальцев проскальзывают мелкие камушки с песком, — какое право ты имеешь вмешиваться? Не твое дело, сволоченыш! Шлюхино отродье!

Молюсь, что мама догадается реально вызвать полицию, но внезапно слышу из окна ее дрожащий голос.

— Олеженька, не трогай сына. Я все отдам, как договаривались. Ты можешь приходить сюда, когда угодно, только не бей его!

Выдох застревает у меня в горле, и я в отчаянье хватаюсь за шею. Его хохот звучит эхом у меня в голове, не слышу, о чем они еще говорят, кое-как поднимаюсь, оглядываюсь, но ничего не вижу, серость размывается пятнами, образы смешиваются и наслаиваются друг на друга. Кашляю и вдыхаю со свистом, понимаю, что очки уже не на мне, озираюсь, падаю на четвереньки и шарю по лужам в поисках так нужных мне сейчас стёкол.

Хлопок подъездной двери, она его впустила. Бью грязную воду ладонями и сдавленно мычу. Очки оказались на ступеньке перед подъездом, чудом уцелели, поэтому протираю их краем футболки и цепляю на нос. Тело дрожит от холода, но я не иду домой, а бреду по грязи, топя носки в мутной землистой воде. Через пятнадцать минут дергаю шершавую ручку и вваливаюсь в отделение, резко осознавая, насколько сильно замерз. Тут же ко мне подскакивают двое в форме, и сперва что-то кричат, но я бубню одни и те же слова, пяля взглядом в плитку под ногами, которая словно усыпала шоколадной крошкой.

— Он напал на мать, я ее защищал, но теперь он дома, он может ее убить, помогите, — язык плохо ворочается от холода, пальцы не сгибаются, и я прячу их в подмышки, содрогаясь всем телом.

Полицейские ведут меня в кабинет, несмотря на то, что я умоляю их отправиться ко мне домой. Говорят, что нужно написать заявление, и только потом они поедут по адресу.

Сижу на черном стуле, ноги дергаются, не могу остановить это. Пишу корявым почерком слова под диктовку, а с волос на бумагу падают бурые капли и размывают чернила. Диктует полная женщина с мягким вкрадчивым голосом, временами жалостливо вздыхая, наверное, из-за моего жалкого вида.

— Это он тебя порезал? — спрашивает она, а я резко скидываю руку со стола, хотя прятать уже бессмысленно.

— Нет, я сам, — бормочу, и добавляю, — случайно.

Пишу дальше, не вдумываясь, ставлю дату и подпись, а после они меня отпускают, когда я их уверяю, что доберусь сам. Не понимаю, почему отказался ехать с полицейскими, но плетусь к дому, не замечая, как носки черпают грязную воду, а ветер обдувает мокрую одежду и волосы. У подъезда вижу размытые следы крови, снова тошнит, но сдерживаюсь, зажимая ладонью рот. Кто-то открывает дверь, и я прошмыгиваю в подъезд, но домой идти не решаюсь, сажусь на ступени и начинаю рыдать. Всхлипываю, дыхание прерывается, сбивается, в груди тянет, заставляя вырывать отчаяние со стонами и криками.

Сижу так долго, что ноги затекают, а потом начинают гудеть и покалывать при каждом движении. Слышу разговоры за подъездной дверью, понимаю, что полицейские пришли, поэтому кидаюсь к двери, впускаю их внутрь, испугавшись, что секунда промедления, и они могут опоздать.

— Квартира? — сухо спрашивает один из полицейских.

— Пять, — быстро отвечаю и иду следом.

Мы заходим домой, я веду их по коридору и сворачиваю налево, к комнате матери.

Она сидит на краю кровати, Олег рядом, на ее лице улыбка.

— Ваш сын написал заявление, что этот мужчина вас избил, — механически проговаривает высокий полицейский, а тот, что ниже, продолжает молчать, окидывая комнату брезгливым взглядом.

— Нет, нет, что вы, — с натянутой улыбкой щебечет мать, а я непроизвольно открываю рот, — я упала и ударилась лицом. Сын просто не принимает моего нового мужчину после смерти мужа. По отцу скучает.

Я резко откидываюсь к стене и сглатываю. Мгновенно думаю, куда можно сбежать. Не собираюсь жить с Олегом, лучше пойду на вокзал и там на лавке переночую. Высокий продолжает расспрашивать мать и ее друга, низкий, достав планшетку с листком сероватого цвета, что-то быстро пишет.

Беззвучно ухожу в свою комнату, переодеваюсь, нахожу старенький рюкзак и складываю туда телефон, наушники и плеер, подаренный отцом на день рождения, прямо перед его смертью. Также складываю пакет с печеньем и блокнотом. Невзирая на полицейских, мать и Олега, обуваюсь, накидываю на себя куртку, из среднего ящика комода достаю конверт с деньгами — если правильно помню, там осталось около семи тысяч. Напоследок хватаю громоздкий зонт с деревянной ручкой, который когда-то принадлежал отцу, и ухожу, не оборачиваясь, не слыша, зовет кто меня или нет.

Сначала я шел просто вперед. Думал о матери, почему она связалась с этим упырем, почему оправдала его, выставив родного сына идиотом. Злился на отца за то, что бросил нас, умер так рано, оставив меня одного. Попытался раскрыть зонт, но клапан заел, и он не раскрылся. С размаху я лупанул зонтом об асфальт, всё своё раздражение выместив на последнем отцовском привете. Пружина, держащая фиксатор, внезапно сработала, видимо от удара, и зонт, словно гигантская птица, раскрылился, как будто перед полётом.

Стоя, как дурак, посередине тротуара под отцовским зонтом, я вспомнил про Санька и решил напроситься к нему переночевать, долго смотрел на экран телефона, но так и не решился набрать его номер, не захотел никого напрягать. Обернувшись, заметил лабиринт. В некоторых местах листва облетела, и в стенах образовался просвет. Прогулялся по лабиринту, дошел до того укромного места, и долго сидел на мокрой земле, поглаживая предплечье и представляя, что меня касаются хрупкие пальцы Незнакомки. Ненадолго погрузился в сладкую негу, смакуя каждое прикосновение к ране, чувствуя щекотку под ребрами. Потом поднялся и пошел дальше, осознав, куда мне нужно.

Сейчас уже полночь, я сижу под одеялом на узкой кровати в хостеле и сжимаю в руках голубой блокнот. Наконец безопасность, а я вот-вот начну читать о новом дне моей подруги. Сейчас ближе нее у меня нет никого, хотя все, что есть, это губы, руки и слова, написанные синей ручкой и вдавленные в белые листы. Как будто она хотела сохранить их, чтобы буквы не вырвались из объятий бумаги и не растворились в воздухе. Открываю на пятом дне, вижу в уголке узоры из ромбиков, квадратов и крестов. Отгоняю последние мысли об ужасном дне и начинаю читать.

Здравствуй, незнакомый человек! Сегодня я решила подарить тебе свой дневник. Надеюсь, что информация, которую я нашла, тебе как-то поможет в жизни. Я не знаю, девушка ты или парень, сколько тебе лет, чем увлекаешься и кого любишь…

В голове мелькает мысль «тебя», и внутри тут же что-то простреливает, а потом щеки заливаются кровью, становится жарко, и я откидываю одеяло в сторону.

«Тебя».

«Тебя».

«Тебя».

Слово бьет в голове, тянется бегущей строкой перед глазами, выворачивает наизнанку внутренности. Но при этом понимаю, что не хочу останавливать эти чувства, поэтому представляю губы, которые шепчут мое имя, тонкие пальцы, которые ласкают мое предплечье и скользят по ране, ненадолго прикрываю глаза, наслаждаясь, только спустя какое-то время продолжаю читать.

…но это и неважно. Вселенная выбрала тебя, а, значит, и я тоже. Надеюсь, ты не против, я буду называть тебя «странник» и подразумевать, что пол не важен. Да и ничего не важно, но об этом позже.

Сегодня я спала тревожно, часто просыпалась, но горел свет, обнажая каждый уголок моей комнаты.

Дежавю бывает около 5–6 раз на дню, дереализация (ощущение нереальности мира), о которой я писала ранее, происходит почти постоянно. Я уже и забыла, каково это полностью руководить собой. Кажется, что мой разум, то есть, я сама сижу глубоко в теле и лишь наблюдаю, как оно говорит с кем-то, ест, читает, гуляет с котом и так далее. Кстати, котик сегодня был особенно игривый, бегал, царапал диван, лез ко мне целоваться. Наверное, он единственный, кого я люблю и о ком хочу заботиться. Сейчас он лежит со мной на кровати и дергает лапкой, возможно, ему снится, как он бегает. Весь день я провела дома, за исключением выгула Митьки. Много читала, искала на просторах интернета информацию о голосе. В основном, пишут, что это галлюцинации, но я отдаю себе отчет и точно могу сказать, что он звучал в реальности. А потом случайно наткнулась на статью о матрице. Нет, не про фильм. Там пишут, что наш мир — это матрица, подобно компьютерной игре, а мы находимся в иллюзии, спим. Теперь все сложилось, голос говорил мне проснуться, а, значит, можно почти со стопроцентной уверенностью предположить, что мир действительно нереален. Я надеюсь, ты не решишь, что я сошла с ума, просто подумай объективно, сколько всего вокруг нас нелогичного и несправедливого. Люди ведут себя странно, законы природы не всегда работают. Многое невозможно объяснить научно, но теория о матрице закрывает эти сюжетные дыры. Задумайся, а завтра прочитаешь еще много всего интересного, но пока что я хочу пригласить тебя на встречу. Я хочу, чтобы ты нашел место, где можно хорошо разглядеть горизонт, а завтра утром пришел бы туда с дневником. Мы будем вместе наблюдать прекрасный и неповторимый рассвет, только я буду писать, а ты читать. Помни, что время нелинейно, нет ни прошлого, ни будущего, только здесь и сейчас, только ты и я в одной точке соприкасаемся душами. Буду ждать тебя завтра под первыми лучами осеннего солнца. До встречи, мой милый странник.

Прижимаю дневник к груди, сердце колотится, а по спине мечутся стаи мурашек. Обкусываю нижнюю губу, вновь и вновь представляя, как ее губы касаются моих и, кажется, я даже чувствую легкое покалывание на коже.

«Мой милый странник».

Перечитываю тысячу раз, ласкаю глазами и мыслями.

Вслух шепчу:

— Моя милая Незнакомка.

Думаю, какие у нее могут быть глаза. Наверное, зеленые или светло-голубые. Они точно особенные и неповторимые. Хочу представить ее внешность, но понимаю, что все не то. Так и засыпаю — в обнимку с блокнотом и с мыслями о моей милой Незнакомке.

Шестой день.

Вскакиваю резко, чуть не падая с кровати. Хватаю телефон и, щурясь, долго пялюсь в экран.

4:44 утра.

Будильник не поставил, потому что не заметил, как уснул. Смеюсь вслух, вспоминая сон.

Незнакомка стояла напротив и улыбалась. Она хлопала длинными ресницами, а глаза ее светились нежно-голубым сиянием. В руках она держала свой голубой блокнот и поглаживала корешок своими хрупкими пальцами. Она шептала, но сначала я не мог разобрать, а потом услышал «проснись», и тут же вскочил.

Собираюсь наспех, спускаюсь и бужу спящую девушку на ресепшене. Отдаю ключ, хотя у меня проплачены две ночи. Я смогу переночевать в спокойствии, но от семи тысяч осталось уже пять.

Иду в предрассветных сумерках, глубоко втягивая в себя утренний прохладный воздух. Рюкзак свисает с одного плеча, очки крепко держатся на носу, не сползая с сухой кожи. Еще вчера твердо решил не ходить в школу, хотя сегодня уже сомневаюсь, и только воспоминание о моих врагах убеждает, что лучше там больше никогда не появляться. Сделал бы что угодно, лишь бы никогда не переступать порог ненавистного мне заведения. Пока иду, думаю, пойдет ли мать на работу сегодня, а потом отгоняю мысли, потому что не знаю, что делать дальше.

Небо медленно светлеет, и я прибавляю шаг. Озираюсь по сторонам в поисках открытого подъезда. Когда нахожу, то ныряю в темноту и поднимаюсь на лифте на верхний этаж, но вход на крышу оказывается закрытым. Спускаюсь, бегом пересекаю несколько улиц и залетаю в еще один открытый подъезд, но и там вход на крышу закрыт. К горлу подступает тревога, что не успею, но внезапно понимаю, что оказался прямо перед своим подъездом. Так бежал, что не заметил, по какому пути следовал. Сначала замираю, и первое желание — развернуться и бежать прочь. Справляюсь с порывом и достаю ключ из кармана. Рука трясется, и я никак не могу унять эту дрожь. Сглатываю слюну и захожу в подъезд, медленно дохожу до лифта, а когда оказываюсь на верхнем этаже, с облегчением выдыхаю, хотя напряжение остается. Преодолеваю последний пролет, разглядывая граффити на стене: ярко-красная роза на голубом фоне. Сначала думаю, что это забавное совпадение, блокнот голубой, а на пакете роза, потом вспоминаю Незнакомку, она писала про матрицу. А может, она и права, весь мир нереален, всего лишь иллюзия.

Легонько толкаю деревянную, исписанную белой краской дверь, ведущую на крышу, и она без труда поддается. Яростный холодный ветер врывается внутрь и обдувает меня до дрожи. Все равно выхожу, немного жмурюсь и кашляю. Ступаю по крыше осторожно, небо уже окрасилось фиолетовым, а на востоке появилась тонкая желтая полоса. Сажусь у края, но ноги не свешиваю, потому что побаиваюсь высоты, рюкзак рядом, достаю блокнот и непроизвольно сравниваю его цвет с появившимся оттенком на небе вблизи горизонта. Но дневник Незнакомки светлее, скорее, как ее глаза, а рассветные краски пока что слишком темные.

Открываю на шестом дне и читаю медленно, постоянно кидая взгляд на медленно поднимающееся над горизонтом солнце, которое выполняет рутинную ежедневную работу, однако каждый раз делает это по-особенному.

Доброе утро, мой милый странник. Почувствуй меня, я тут, рядышком. Ты наверно сидишь где-нибудь на крыше? Я тоже.

Резко оглядываюсь, но рядом никого.

Небо уже окрасилось голубым, а на горизонте желтые и красные лучи. Они выбиваются будто из-под земли. Смотри скорее! Ты видишь? Слева цвет отливает нежно-розовым…

Я приглядываюсь, и действительно, как пишет Незнакомка, красный превращается в розовый. Невольно на секунду убеждаюсь, что она рядом. Я словно ощущаю ее присутствие. Потом решаю, что это матрица, которая просто повторилась, и удивляюсь, как Незнакомка смогла так точно рассчитать, что именно сегодня это произойдет.

Ты увидел, мой странник, и убедился, что время не имеет значения. И вообще ничего не имеет значения. Мы с тобой только что соприкоснулись в одной точке пространства, немного разорвали реальность, и ломаем чертову матрицу прямо сейчас. Я много уже прочитала, узнала интересные вещи, которые ты видишь каждый день, но не задумываешься о них. Реакции людей на ситуации в основном одинаковые, если ты кричишь, то и они кричат. Думаешь, я не права? Но ведь тот, кто молчит, просто кричит внутри, а не снаружи. Солнце уже выглянуло наполовину, оно такое оранжевое, как апельсин. Или как мяч, который был у меня в детстве. Вместе с этим шариком мир оживает, словно кто-то переводит выключатель в режим «on». Как нас учили в школе? Солнце — это звезда, огромный газообразный шар в миллионах километров от Земли. Но я прочитала, и это гораздо логичнее, что солнце — это просто большой светильник, отопительный прибор, который летает прямо над Землей. В это сложно поверить, но если почитать доводы альтернативных учёных, то ты во всем убедишься сам или сама. Давай теперь посидим вместе в тишине, посмотрим на солнце, а вдруг это последний закат в нашей жизни? И дело не в том, что смерть поджидает нас на каждом углу, а в том, что, возможно, мы закрутимся в повседневных делах и больше никогда не выберемся на крышу и не увидим розовые, красные и желтые лучи, не насладимся этим сиренево-голубым небом, таким невероятно прекрасным и невозможно настоящим.

Когда насладишься играми солнца вдоволь, переверни страницу, там продолжение.

Смотрю на горизонт. Все так, как описывает Незнакомка, и становится немного жутковато, откуда она могла знать? Всматриваюсь в солнечные лучи, к счастью, небо сегодня безоблачное, и я могу отчётливо рассмотреть каждый цвет. Сижу в тишине, только порывы ветра подвывают и посвистывают, и где-то вдалеке шумят проезжающие машины. Руки подмерзают, и я прячу их в карманы, а блокнот остается лежать на коленях.

Закрываю глаза и представляю ее рядом. Четко не вижу, лишь голубые глаза, чуть приоткрытые губы и хрупкие длинные пальцы, которыми она неторопливо ведет по предплечью. Вытаскиваю руку и закатываю рукав, глаза закрыты. Чувствую, как ветер касается раны и представляю, что это не ветер, а незнакомка проводит по ней языком, от запястья вверх к локтю. Резко выдыхаю, сглатываю, но напряжение не проходит. Уже сам глажу загрубевшую коркой рану, дрожу, но не от холода, а от трепета внутри, который разрывает грудь, выкручивает живот, щекочет сердце и ударяет в голову. Стискиваю челюсть и стучу зубами, а потом кричу, громко, хочу вместе с криком отдать этому рассвету всю боль, что скопилась внутри, ору, оглушая сам себя, молю солнце забрать мое горе, отчаяние, развеять по осеннему ветру тоску и печаль. Горло срывается, издавая хрип и кашель. Бросаю взгляд на руку и с ужасом замечаю, что содрал всю корку, и кровь сочится по руке. Вспоминаю Светку, и медленно, нерешительно, но все же веду языком по коже, слизывая кровь, удерживая в мыслях образ Незнакомки.

Потом спустя какое-то время вновь открываю дневник и переворачиваю на вторую часть шестого дня. Дрожь еще бьет тело, но голова прояснилась, а дыхание не такое сбивчивое.

Надеюсь, тебе понравилась наша встреча. У меня уже вечер, я только вернулась домой, положила Митьке покушать, и сейчас сижу за столом под светом лампы. Когда я пришла, маман снова отчитала меня. Я даже не слушала ее. Смотрела и улыбалась, моя голова разболелась, но я выдержала и промолчала. Надо было видеть, как она бесилась, задавала всякие вопросы, но я лишь кивала, чем вызывала у неё еще больший гнев. Под конец я даже рассмеялась, а она сорвала голос от ора. До сих пор смешно. Какие они жалкие, и мать, и отец, мнят из себя черт знает что, думают, что самые умные, что все знают, уверены, что раз выродили меня, значит, я им что-то должна. Пусть горят в аду, я им ничего не должна, и они не получат мою жизнь. Знаешь, я прочитала сегодня размышление одного философа о свободе. Ведь у нас нет ничего, кроме нее. А окружающие упорно пытаются забрать последнее. Ты скажешь, а как же надежда? Она всегда остается. Но я тебе отвечу. Надежда — это иллюзия, которая связывает нас, забирает и сковывает нашу жизнь. И я решила. Да, сейчас твердо решила, что верну свою свободу, освобожусь от оков, разобью иллюзию вдребезги и вырвусь из плена матрицы. Мне осталось все хорошенько продумать, чем завтра и займусь. Я теперь не боюсь теней, мне не страшно слышать постоянный шепот над ухом, они не враги, они лишь хотят помочь, а настоящие враги вокруг нас. Мой милый странник, неужеливокруг тебя нет тех, кто всеми силами давит на тебя, забирает энергию, уничтожает жизнь, отбирает глоток свободы? Скажешь «нет», и я не поверю. Представь, что все исчезает, только представь, как вдохнешь глубоко и свободно, как твоя душа полетит, куда захочет, без чужих указов и мнений. Я сделаю все, чтобы освободиться, завтра продумаю каждую мелочь, но это завтра. А сегодня я ложусь спать в полной темноте, не страшась и не переживая, они укроют меня и сберегут. Хорошего дня тебе или вечера, пусть твой путь озаряется рассветными лучами любящего солнца, и пусть он будет не напрасным.

Перечитываю и никак не могу понять, к чему ведет Незнакомка. Я почти физически чувствую ее страдание, а потом оно будто сменяется на эйфорию. С одной стороны, каждое ее слово попадает в яблочко, но с другой, как будто что-то я упускаю, какое-то звено, которое не дает увидеть полную картину. После нескольких прочтений решаю, что она собралась сбежать в другой город, а потом, возможно, и в другую страну. Наверное, она оставила пакет и сбежала, а, значит, я смогу ее найти. В любом случае я попытаюсь это сделать.

Солнце уже поднялось над горизонтом, однако теплее не стало, октябрь холодный месяц, скоро зима, все укроется белым. Я люблю зиму, нравится смотреть на морозные узоры на окнах, слышать хруст снега под ногами и вдыхать ледяной воздух. Но самое прекрасное — это холодные звезды зимней ночью, они сияют ярче, чем летом, словно хотят сами согреть землю, раз солнце не справляется.

Встаю нехотя, но руки и ноги окоченели, нужно поскорее попасть в тепло. Выхожу на моём этаже, и вот я уже стою перед дверью своей квартиры. Мнусь, держу ручку, но войти никак не решаюсь. Вдруг слышу голос мамы, хриплый, окончания слов проглатывает, растягивает буквы. Она пьяна, а ведь сегодня понедельник, значит, на работу не пойдет, ее уволят и все, жить будет не на что. Подскакиваю и убегаю на улицу. Там замираю, озираюсь в панике и решаю бежать дальше, в центр, в лабиринт. Отчаяние накрывает с новой силой, не сбавляю скорость, пока не начинаю чувствовать металлический привкус во рту. До лабиринта уже дохожу быстрым шагом, останавливаясь перед входом.

— Андрюх, у тебя все нормально? Привет, — знакомый голос заставляет вздрогнуть и резко обернуться.

Санек стоит совсем рядом и широко улыбается, напрягая пухлые щеки.

— Ты чего не в школе? — почему-то спрашиваю я.

— У нас была пожарная тревога, прям на первом уроке, ну вот мы и решили после эвакуации больше не возвращаться, — беспечно отвечает он и оглядывается.

Я слежу за его взглядом, и вдалеке вижу размытые силуэты. Лица не различимы, но я точно узнаю длинные волосы Машки и черные прядки Светки.

— Ты чего так смотришь? — Санек подозрительно заглядывает в мои глаза, наверное, мой вид то ли ошарашенный, то ли испуганный.

— Я пойду.

— Давай погуляем вместе. Ты, кстати, на звонки специально не отвечал? Что у вас со Светкой произошло?

Я оглядываюсь, решая вновь убежать.

— Все нормально, — вру, и даже не стараюсь звучать убедительно.

Санек еще что-то говорит, но я не слушаю и ухожу в лабиринт, иду, не задумываясь, поворачиваю на автомате, смотрю вперед и несколько раз спотыкаюсь о камни на дороге. Ругаюсь про себя, почему не позаботились о нормальных тропинках, продолжаю идти дальше. Не замечаю, как оказываюсь в том самом укромном уголке, сажусь на землю и прислоняюсь к кустарнику, который чуть продавливается под моей спиной, однако не позволяет мне упасть. Спустя минут пятнадцать вижу Светку, которая молча протискивается ко мне и садится напротив, не утруждаясь подстелить что-нибудь на землю. Мы смотрим друг на друга, в этот раз я не отвожу взгляда и почему-то даже не смущаюсь. Наверное, если бы это были голубые глаза Незнакомки, я тут же залился бы краской, но ее темные глаза меня не беспокоят.

— Почему ты убежал? Испугался? — она говорит тихо и вкрадчиво, но я не слышу обиду в ее голосе.

— Честно, да, — отвечаю ровно и поправляю съехавшие на кончик носа очки.

Светка чуть усмехается и прикрывает рот рукой, опускает глаза, а потом смотрит снова.

— Но ты пришел сюда снова. И знал, что я тебя видела.

— Верно.

Она смеется и берет мою руку, я не мешаю, позволяю ее пальцам скользить по коже, разрешаю закатать рукава, но только лишь она прикасается к ране, резко ее останавливаю.

— Не эту, — говорю с напором, но губы тянутся в странной улыбке.

Она кивает и достает из кармана маленький ножик. Теперь могу его разглядеть: рукоять песочного цвета с узорами по типу мрамора, лезвие короткое, чуть изогнутое. Сам протягиваю другую руку и чуть морщусь, чувствуя укол около запястья. Встречаюсь с глазами Светки, она прищуривается и улыбается с хитринкой, я усмехаюсь одними уголками губ в ответ, она продолжает вести лезвие вверх медленно и неглубоко, но тонкие струйки крови уже текут по моим пальцам и капают на землю. Резкая боль мгновенно перерастает в сладкое тянущее чувство под ребрами и в животе. Закрываю глаза и отчетливо вижу Незнакомку, тут же из губ с выдохом вырывается стон, до ушей доносится звонкий смех, и я вижу, как смеется образ голубоглазой девушки в моей голове. Чувствую, как боль прекращается, приоткрываю глаза и сквозь ресницы вижу, что Светка медленно слизывает кровь с моей руки. Она постанывает и вздыхает, а потом поднимает голову и приближается ко мне вплотную. На губах и подбородке я вижу алые пятна, но не чувствую ничего, кроме желания податься вперед. Наши губы соприкасаются, облизываю ее кожу, металлический вкус крови не кажется мне новым, глаза закрыты. Я целую мою Незнакомку, вжимаюсь в нее сильнее, прикусываю нижнюю губу до крови, рукой хватаю за талию и тяну к себе. Она хватает меня за горло и сдавливает так, что дыхание застревает, разум мутится, но из-за этого голубоглазый образ только отчетливее. Не желаю останавливаться ни на секунду, но Светка вдруг отстраняется, а я непроизвольно делаю глубокий судорожный вдох.

— Это, — она мнется и почему-то прячет взгляд, — это…очень круто.

— Мы повторим? — стараюсь спросить равнодушно, но иллюзорная надежда проступает в голосе, хотя, возможно, Светка и не заметит.

Теперь уже она улыбается широко и смотрит мне в глаза. Затем ногтями впивается в щеку до боли, но я сам хочу этого, а потому не шевелюсь, позволяя ей оцарапать кожу.

— Повторим. Но завтра, — властным голосом отвечает Светка и резко поднимается на ноги.

Она уходит, а я еще долго сижу на земле, то закрываю глаза, то рассматриваю свои раны.

Потом тоже выбираюсь из лабиринта, временами сворачивая не туда и упираясь в тупик. Я бреду в хостел. На входе игнорирую ошеломленный взгляд девушки-администратора. Наверное, я весь в крови. Забираю ключ и прячусь от мира в номере. Наконец расслабляюсь, принимаю ванну, лежу долго, а пар от горячей воды клубится по комнате. Сначала раны щиплет, но я привыкаю, а затем и вовсе перестаю чувствовать боль.

Около девяти вечера падаю на кровать и успеваю кое-как укрыться одеялом, прежде чем мое сознание проваливается в сон.

Седьмой день.

Просыпаюсь рано утром выспавшийся, но дико голодный. Вспоминаю, что вчера ничего не ел, только пил воду весь день. Предплечья тянет, подхожу к зеркалу в ванной и вижу отметины ногтей на щеке, касаюсь их, отчего кожа чуть ноет, давлю сильнее, достигая жжения, прикрываю глаза и улыбаюсь.

Смотрю на экран телефона.

10:00

Принимаю быстро душ, одеваюсь и покидаю хостел. На улице ярко светит солнце, отражаясь от мокрого асфальта. По небу неспешно плавают толстые пушистые облака, и я предполагаю, что до моего пробуждения шел дождь. Рассматриваю тротуарную плитку и стараюсь не наступать на стыки, потом бросаю это дело и иду дальше.

В небольшом кафе заказываю пасту с морепродуктами, хотя терпеть их не могу, и большую кружку кофе. Рюкзак стоит рядом, я вожу пальцем по стеклянному столу, оставляя жирные разводы. Рисую сердечко, потом стираю и выше пишу «незнакомка». Щурюсь, когда смотрю сквозь окно на прохожих, которые спешат по своим делам. Интересно, о чем они думают? Хотят ли они свободы? Знают ли про матрицу? А может, кто-то прямо сейчас испытывает дежавю?

Ем с жадностью, почти не жую, вкус у кальмаров не такой уж и противный, а вот креветки мерзкие, и их откладываю на край широкой тарелки. Потом цежу кофе, он обжигает язык и десна, но оставляет приятное горькое послевкусие. Почему отец его не любил? Я ведь никогда и не спрашивал.

Наблюдаю за посетителями и параллельно думаю, что делать дальше. Могу вернуться домой и жить с пьющей матерью. К тому же, Олег, скорее всего, тоже будет приходить часто, а может, и вовсе поселится с ней. Можно попробовать уехать в другой город, например, к тетке. Хотя видел ее лет десять назад, и не факт, что она примет меня. Решаю, что все же вернусь домой, для начала заряжу телефон, а то остается меньше десяти процентов, разведаю обстановку, а там уже разберусь на месте. Оплачиваю счет и неспешно выхожу из кафе, но тут же торможу и замираю на месте.

Мне навстречу идут Виктор и Белый. Они точно меня видят, Виктор машет рукой. Понимаю, что бежать некуда, враги слишком близко, решаю вернуться в кафе, но слишком поздно. Белый двумя шагами достигает меня и хватает за край куртки. Тащит в сторону, за кафе. Я иду сам и готовлюсь драться. Не собираюсь больше подставлять щеки или как там в библии предлагают. Мы идем дальше, проходим несколько дворов. Все это время никто не произносит ни слова. Вижу впереди гаражи и понимаю, что они ведут меня туда.

— Что вы от меня хотите? — спрашиваю громко, к удивлению голос не дрожит, хотя страх все еще клубится где-то внутри.

Белый толкает меня вперед, когда оказываемся спрятанными от чужих глаз.

— Да ничего не хотим, — тянет Виктор и усмехается.

Я выпрямляюсь, поправляю волосы, но они вновь падают на лоб.

— Ты мусор, — Белый плюет мне под ноги и глупо ржет.

Я не выдерживаю и прыскаю со смеху. Незнакомка писала, как смеялась, а мать злилась еще больше. Что ж, пора меняться. Не могу стать лучше, значит, стану намного хуже.

— Страх потерял? — продолжает наступать бугай.

— И не находил, — отвечаю дерзко и снова смеюсь.

Внезапно понимаю, что не боюсь ударов, не страшусь боли, ведь она приносит мне удовольствие.

Белый бросается ко мне и замахивается, чтобы ударить, но я отскакиваю в сторону, и он промахивается.

— Ванек, остынь пока, — говорить Виктор, — давно тебя не видно, Андрюх.

— Соскучился? — я натягиваю рюкзак на одно плечо и разминаю шею.

— Ты изменился, — он снова улыбается, — но все еще такой же прыщавый сопляк.

Я смотрю ему в глаза, не отрываясь, и не обращаю внимание на Белого. Хотя краем глаза стараюсь следить за его движениями, чтобы успеть снова отскочить.

— А ты своему отцу сможешь такое сказать? — задаю вопрос, который готовил для него уже несколько дней.

Улыбка тут же спадает с лица Виктора, он вытягивается и резко напрягается.

— Чего несешь? — его голос предательски срывается, а я ликую внутри.

— Тебе к психологу нужно походить, полечиться, бери пример с Белого, — продолжаю уже смелее, — мой-то отец хоть просто умер, а твой тебя бьет, кстати…

Приглядываюсь и замечаю, что у него из-под шарфа выглядывает синяк, тут же продолжаю, пользуясь их замешательством.

— Кстати, а вон и синяк на шее, неужели он не смог тебя придушить? Или решил просто припугнуть? Наверно, второе, — я делаю шаг в сторону и опираюсь о холодную стенку гаража.

— Я тебя убью, — шипит Виктор, — нет, я испорчу твою жизнь. Ты будешь молить о смерти.

Я сглатываю от подкатившего страха, но стискиваю зубы, не давая волю эмоциям.

— Все же остается неясно, почему вы до меня домахались? — мне действительно это интересно, и я в очередной раз пытаюсь добиться ответа.

— Ты — мусорский ублюдок, — пыхтит Белый.

Я прокручиваю его ответ в голове и не сразу, но начинаю соображать.

— Твой отец — мент, — говорит Виктор, поправляя свой шарф, подтягивая его выше к подбородку, — он засадил моего в тюрьму за кражу. А когда батя вышел, то начал пить. Поэтому, раз я не могу отомстить твоему отцу, значит, отомщу тебе.

— Странная логика, — тяну я, осмысливая сказанное.

Поворачиваюсь на Белого, но даже не спрашиваю о его мотивации, по глазам видно, что причины нет, он просто тупой.

Ненадолго отвлекаюсь, и массивный кулак приземляется мне в челюсть. Резкая боль пронзает, и я с грохотом врезаюсь в железную стену. Сползаю на землю, руками цепляю ручку, зеленая краска обсыпается, приклеиваясь к коже. Начинаю смеяться, тру челюсть и поднимаю взгляд на моих врагов. Белый покраснел и часто дышит, а Виктор кривит губы в злобе. Он подходит ко мне и с размаху ударяет ногой в живот, отчего дыхание прерывается, и я не могу вдохнуть. Скручиваюсь, прижимая колени к груди. Он замахивается снова, а я всаживаю ему в голень вилку, которую держал в руке, когда вышел из кафе. Задумался и не заметил, что сжимал ее. Когда понял, то уже видел врагов на подходе, поэтому спрятал в рукаве.

Виктор воет и отскакивает назад, Белый мечется из стороны в сторону, не понимая, то ли бить меня, то ли помогать другу.

Я поднимаюсь на ноги, опираясь о стену, чувствую слабость, колени потряхивает, но стою почти прямо. Собираюсь уходить, но наперерез кидается бугай, и я торможу в паре шагов от него.

— Я всажу эту вилку тебе в глаз, — рычит второй, медленно вытаскивая столовый прибор из ноги.

— Лучше не надо, — говорю чуть хрипло, наконец осознавая, что вляпался по уши, — вдруг я артерию какую-нибудь задел, кровью истечешь.

Он останавливается, а потом делает резкий выпад ко мне, извергая ругательства.

— Ну-ка пошли на хрен отсюда! — за их спинами мельком вижу черные прядки.

Светка.

Она напряжена, ноги расставлены широко, а в руках держит пистолет. Часто моргаю, решая, что мне показалось, но ствол не исчезает. Она направляет дуло то на одного врага, то на другого.

— Светка, с ума сошла? Откуда он у тебя? — Виктор прижимает руку к вилке, воткнутой в его голень, согнулся в три погибели.

— Откуда надо, — мрачно отвечает она и тянет жуткую улыбку, — пошли вон, а то прострелю колени.

Белый делает к ней шаг, но она тут же направляет пистолет на него.

— Ладно, ладно. Мы уйдем, — выдавливает Виктор, — надеюсь, твой отец узнает и прибьет тебя за это.

Она молчит и пропускает Виктора с Белым, которые медленно покидают поле боя.

— И больше не трогайте Андрея, иначе скажу отцу про то, что твой тебя бьет, — тихо шепчет Светка, но они достаточно близко, чтобы услышать, — его снова посадят, и ты будешь один, Виктор.

— Мусорские ублюдки оба, — рычит Белый, но Виктор тащит его за плечо прочь от нас.

Светка подходит ко мне, и сначала мы громко смеемся, хохочем от души, потом замолкаем и долго смотрим друг другу в глаза.

— Пистолет?

Она усмехается и крутит ствол на пальце.

— Игрушечный.

Светка стреляет в землю, и из дула вылетает желтая пластмассовая пулька. Потом засовывает игрушку за пояс джинсов и предлагает прогуляться.

Проходимся по парку, временами тру челюсть, представляя, насколько большой будет синяк, хорошо хоть не сломали. Большую часть времени идем молча, иногда перекидываясь бессмысленными фразами. Потом она кивает в сторону лабиринта, а я понимаю, что только этого и ждал.

Все то же укромное место, сидим на сырой земле, она водит кончиком кинжала по моей ладони, но только щекочет, не ранит.

— Как ты меня нашла? — спрашиваю у Светки и слежу за ее плавными движениями. Замечаю, что ее пальцы грубоватые и короче, чем у Незнакомки, и ногти накрашены черным лаком.

— Случайно, — бросает она и растягивает губы в полуулыбке.

Я фыркаю и всем видом показываю, что не верю ей.

— Ла-адно, — нехотя тянет Светка, — шла из школы, и издалека увидела тебя у кафе, ты только заходил. Я быстро домой забежала, сумку скинула и на улицу. Смотрю, а ты с Виктором и Белым уже во дворах почти скрылся. Вот решила помочь.

— А пистолет ты с собой всегда носишь? — наклоняюсь к ней совсем близко и вытаскиваю ствол из-под ремня со стороны спины. Хочу отодвинуться, но она меня придерживает за ворот куртки и целует в губы, еле касаясь, а потом толкает в грудь, и я откидываюсь на кусты. Держу в руках пистолет, стреляю в сторону, наблюдая за игрушечными пульками, которые застревают в мягкой земле.

— Мы с младшим братом вместе шли, я к тебе, а он во дворы гулять. Когда тебя увидела, то пистолет у него забрала, решила, что лучше так, чем нож показывать, — она со второй попытки выхватывает игрушечный ствол и откидывает в сторону.

— Тебе было больно? — спрашивает тихо, касаясь моего подбородка.

Отклоняю голову в сторону, потому что, видимо, удар достаточно сильный, раз от ее прикосновения простреливает всю нижнюю челюсть.

— Нет, — вру я и тут же получаю смачную пощечину как раз по левой стороне.

В глазах искрится, и лицо на несколько секунд немеет. Сдавленно мычу, прикрывая щеку рукой. Кожа горит, да и вся сторона ноет и простреливает.

— А так? — слышу в ее голосе любопытство, а потому растерянно смотрю в глаза, пытаясь понять, о чем она думает.

— Сейчас да.

Светка улыбается, отцепляет мою руку от щеки и облизывает воспаленную кожу, от чего жжение постепенно утихает.

Она кладет нож в мою ладонь и начинает медленно расстегивать молнию на куртке. До конца не доходит и принимается за пуговицы на рубашке. Я затаиваю дыхание и только наблюдаю за ее действиями. Светка не смотрит на меня, также не расстегивает до конца, освобождая только мою грудь. По голой коже тут же бегут мурашки от холодного воздуха. Она забирает нож и проводит лезвием сначала по ключицам, дальше по грудине и снова вверх. Придвигается ближе ко мне, сжимает горло пальцами, а потом давит острием, разрезая кожу. Я закрыл глаза, и поэтому не вижу, насколько глубоко, но не могу сдержаться от сдавленного рыка и шипения, чувствую, как вязкая струйка потекла вниз к животу и запнулась в области пупка.

Светка ведет лезвие вниз невозможно медленно, стискиваю зубы от разливающейся сладости внутри, боль перерастает в щекочущие покалывания, они, в свою очередь, смешиваются с новыми уколами ножа, на которые наслаиваются приятные сладкие волны. Они распространяются в конечности, пульсируют, это похоже на танец боли и удовольствия, сначала сильнее чувствую одно, потом другое, и так по кругу. Глаза закрыты, но я отчетливо вижу Незнакомку. Она пролистывает свой дневник, смотрит мне в глаза, потом улыбается и шепчет мое имя. Сейчас я могу представить ее мягкие длинные локоны цвета золотистой пшеницы. Они спадают на ее округлые плечи, скользят по ключицам, идут волной по всей длине и при любом движении колышутся плавно и мягко. Незнакомка поправляет их за ухо, но те выбиваются обратно. Я сам поправляю ее пряди и чувствую тыльной стороной кисти, что ее кожа мягкая и гладкая, словно у фарфоровой куклы.

Слышу, как громко и стремительно колотится мое сердце от прикосновения холодного металла. Потом дыхание вовсе начинает прерываться от Светкиных поцелуев. Она вновь слизывает кровь. Открываю глаза и вижу, что она смакует ее и размазывает по губам и коже вокруг. Потом проводит мокрыми алыми пальцами по моему подбородку и шее, снимает с меня очки, и мир немного размывается.

— Мне так больше нравится, — Светка говорит тихо, словно это не ее голос, а шелест листвы.

Раздумываю, как понравилось бы моей Незнакомке: в очках или без. Наверное, Светка видит мою озадаченность, поэтому добавляет:

— Любой так понравится больше.

Решаю в ближайшие дни купить линзы, у меня осталось еще четыре тысячи, должно хватить.

Она снова давит пальцами на горло и целует в губы. Проникает языком мне в рот, и я делаю то же самое. Эмоции становятся ярче, разум туманится, дыхание сбивается, а она словно чувствует меня и впивается еще сильнее. Непроизвольно хватаю ее руку, оттаскивая от шеи, за что получаю болезненный укус. Из губы подтекает кровь, отдавая привкусом металла, и остается на языке.

Она все же отпускает мое горло, делаю глубокий вдох, и тут же она снова кусает с еще большей силой, параллельно вдавливая ногти в недавнюю рану на груди.

Не могу сдержать болезненный стон, чувствую разгорающуюся панику, но не от опасности. Я не понимаю, что со мной происходит, мне действительно больно, но я не хочу это останавливать. Чем сильнее Светка вгрызается в меня, чем агрессивнее царапает мои раны, тем отчетливее я вижу Незнакомку, и тем ярче мои чувства к ней.

Потом Светка нехотя отстраняется, с будничным видом застегивает пуговицы и следом молнию, небрежным жестом стирает кровь с моего подбородка, а я, все еще держа в голове голубоглазый образ, мягким движением стираю красные подтеки с ее губ.

— Ты считаешь, что это неправильно? — спрашивает она, садясь напротив меня на расстоянии.

Немного медлю, растерянно пытаясь понять свои мысли.

— У меня никогда не было девушки, — осторожно начинаю я, — поэтому даже не знаю, как правильно.

Светка кивает и подает мне очки, которые все это время лежали на земле.

Протираю их от грязи, надеваю, но все равно вижу мутные пятна. Трачу какое-то время, чтобы достаточно их вытереть, а Светка все это время с интересом наблюдает за мной.

— Ты мне нравишься, — вдруг говорит она, и я от неожиданности роняю очки снова на землю, — но, боюсь, на тебе не останется живого места через пару недель.

Она смеется, и я улыбаюсь, не зная, как реагировать. Я не могу ответить ей взаимностью, ведь в моем сердце другая.

— Сделаем перерыв, — решает Светка, и я соглашаюсь, хотя нельзя сказать, что где-то в глубине души не возникает огорчение от ее заявления.

Мы идем по лабиринту снова в тишине. Удивительно, что есть еще человек, который не любит разговаривать попусту. Провожаю ее почти до дома и на прощание получаю поцелуй в щеку, мягкий и невинный, как если бы ничего из того, что мы до этого творили, не было.

Иду дальше один медленно, потому что боюсь возвращаться домой. Все сладкие чувства перекрываются тревогой и страхом, постоянно ерошу волосы от напряжения, снимаю и надеваю очки, скриплю зубами, но в итоге все-таки дохожу до родного подъезда и останавливаюсь.

Свет в окне не горит, но я не уверен, что квартира пуста. Здороваюсь с двумя соседками, которые проходят мимо. Они смотрят подозрительно, наверное, из-за моих побоев, но не обращаю на это внимание и, напрягая всю силу воли, захожу в подъезд. На лестнице спотыкаюсь о выступ в ступеньках, чертыхаюсь и иду дальше. Запах мочи никуда не делся, но теперь чую его сильнее, на контрасте с хостелом, где постоянно ароматизируют чем-то цветочным. Морщусь и открываю дверь в квартиру. Голосов не слышно, аккуратно заглядываю во все комнаты, но дома никого. Чуть расслабляюсь, скидываю вещи, принимаю душ и с обидой вспоминаю, какая удобная и чистая ванна в хостеле, не то, что моя — ржавая, короткая, да и напор воды в три раза меньше. Надеваю старые баскетбольные шорты, которые я носил лет в двенадцать, растянутую футболку и шерстяные носки. Навожу чаю, беру несколько овсяных печений, вероятно, мать их купила вчера, и запираюсь у себя в комнате.

Пью горячий травяной чай, жую печенье, и крошки сыплются мне на колени, отряхиваюсь и решаю завтра пропылесосить пол. Из рюкзака достаю пакет с красной розой, беру блокнот и решаю читать прямо за столом, пока ужинаю, не хочу ждать больше ни минуты. Пролистываю до седьмого дня, расстраиваюсь, что осталось совсем мало, но тут же радуюсь, предвкушая, что потом найду ее. Почему-то уверен, что Незнакомка оставит свой адрес или телефон, чтобы я с ней связался. На полях листа нарисовано несколько глаз и черные полосы, рассматриваю, испытывая несколько жутковатое чувство от рисунков. Потом замечаю, что она постоянно делает длинный завиток у буквы «р», улыбаюсь ее маленькой особенности и начинаю читать.

Здравствуй, мой милый странник! Пролистай до конца дневника прямо сейчас, там тебя ждет сюрприз.

Листаю и натыкаюсь на сложенный конвертом листок, разворачиваю и вижу купюру в тысячу рублей. Рассматриваю и убеждаюсь, что она настоящая. Кладу деньги на стол и продолжаю читать.

Этой мой тебе подарок. Я не знаю, что тебе нравится, но на эти деньги хочу, чтобы ты купил себе нечто важно и ценное, то, что будет напоминать тебе обо мне.

Сегодня я спала с тенями. Видела их в углах и рядом с кроватью. Не могу сказать, что не испытала страха. Было жутковато, но я сдержалась и не включила свет. Шепот иногда слишком громкий, отчего я не слышу, что мне говорят люди, но, с другой стороны, оно и к лучшему. Зачем мне слушать, как орет мать или как поливает меня грязью отец, на кой мне сдалась пустая болтовня подружек? Я нарисовала глаза, думаю, ты заметил. Их я видела сегодня после пробуждения, они выросли на моих обоях и наблюдали за мной. Потом я рассказала про свой план Митьке, и он одобрил. Ну, я так думаю, по крайне мере, он два раза мяукнул. Днем ходила гулять в центр, прошлась по лабиринту, и, к моему разочарованию, очень быстро нашла выход, даже скучно. Потом сидела на лавочке, хоть погода оставляет желать лучшего, наверно, я так и не дождусь солнца. Я успела уже многое продумать, решила, что делать с котей, потому что с родителями его не оставлю, он им не нужен. Еще нашла все ингредиенты для будущих печенек, подарю их тебе в знак нежных чувств. Удивительно, я без понятия, кто ты, но испытываю что-то похожее на любовь. И не говори, что это слишком громкое слово, ведь я пишу, что чувствую. Прямо сейчас испытываю дежавю, а краем глаза вижу высокую черную тень. Голос шепчет, что осталось совсем немного, и скоро я проснусь. Честно, очень волнуюсь, но и предвкушаю этот момент. Я всегда со страхом думала об этом, а теперь беру судьбу в свои руки и делаю то, что давно должна была. Митька бегает как озверевший, поэтому пойду его выгуливать сейчас, а тебе, мой странник, хорошего вечера и ночи, ярких и сказочных снов.

Поглаживаю листы и прокручиваю в голове строки про рисунки глаз. Решаю, что она просто посмеялась. Внутри сладко тянет, когда перечитываю слова «мой милый странник», хочу тоже взять судьбу в свои руки, но пока не знаю, как. Ныряю рукой под футболку и глядя на строки, провожу по длинной ране от ножа. Мурашки тут же покрывают спину и голову, кровь приливает к щекам, и я глубоко вдыхаю, прикрывая глаза. Продолжаю слегка надавливать на грудь, другой рукой сжимаю блокнот и четко вижу Незнакомку, которая сидит с черно-белым котом на руках, а ее хрупкие пальцы тонут в его густой шерсти. В голову лезут поцелуи, почти физически ощущаю язык у себя во рту, но вижу перед собой не Светку, а девушку с пшеничными волосами. Нестерпимо хочу прижать ее к себе ближе, отчего с выдохом вырывается стон. Через некоторое время открываю глаза, встряхиваю головой, ощущая щекотание на лбу от длинных прядей, подумываю сходить постричься на днях. Складываю блокнот в пакет и прячу в рюкзак, который оставляю рядом с кроватью. Допиваю остывший чай и ложусь спать, хотя на часах только половина десятого ночи. Ни мать, ни Олег не пришли, но так даже лучше. Лежу в темноте, размышляя, стоит ли завтра идти в школу, что делать, если встречусь с Олегом и как найти загадочную Незнакомку. Укутываюсь в одеяло почти с головой и засыпаю.

Восьмой день.

Просыпаюсь резко, и первое время никак не могу понять, где я. Продолжаю вариться в своем сне несколько минут, потом медленно прихожу в себя.

Я видел Незнакомку и Светку рядом, они ругались, пока ни заметили меня. А как увидели, резко обернулись и потребовали выбрать одну из них. Испугался до жути, пытался убежать, но никак не мог, и чудом проснулся.

Время семь утра, значит, успеваю в школу, решаю пойти, тем более, что пропустил уже два дня. Медленно одеваюсь, часто тру глаза, ощущая, что голова чугунная, и хочется лечь обратно. Опять моросит дождь, и небо снова затянуто серыми плотными облаками наглухо. Умываюсь и иду на кухню, хочу выпить кофе вместо чая, не хватает горьковатого послевкусия, хотя раньше не переносил его. В проходе застываю, видя сидящую за столом мать. Она красит ресницы тушью и смешно приоткрывает рот. Переводит взгляд на меня и виновато улыбается, потом бросает щетку и зеркальце и бросается ко мне, чтобы сжать в объятьях. Я стою в недоумении и неловкости, ведь мы с матерью не обнимались уже очень давно, даже не могу вспомнить, когда это было.

— Андрюша! Слава Богу! Я так перепугалась, когда ты не вернулся, — бормочет она, не выпуская меня из объятий.

Кое-как выпутываюсь и натягиваю улыбку.

— Могла бы позвонить, — говорю, отворачиваясь.

Включаю чайник, шарю на полках в поисках кофе, но не нахожу, поэтому насыпаю опять травяной чай в кружку.

— Да я как-то не подумала, — оправдывается мать, — я была уверена, что ты придешь, так и получилось.

Я молчу, а сам думаю, если бы меня убили где-нибудь, то не вернулся бы. Интересно, что она бы делала.

— Сейчас бутербродов тебе сделаю, — она наспех отрезает толстый кусок хлеба и непомерно тонкий ломтик колбасы.

— Что Олег? — стараюсь сохранить безразличный тон и надеюсь, что получается.

— Он ушел, — отвечает мать, но не с грустью, поэтому не спешу радоваться и не зря, — пока поживет у себя. Сказал, что не хочет проблем с полицией. И…Андрей, он очень недоволен твоим поступком.

— Да пошел он! — выплевываю я, мгновенно закипая, — мне плевать, что он думает! Если ты не прогонишь этого упыря, то, клянусь, я убью его.

Осекаюсь, потому что уверен, что не смогу убить человека, но решаюсь не забирать слова обратно. Мать молчит, а потом продолжает краситься, как будто я ничего не говорил.

Делаю два глотка чая и один укус бутерброда и в той же тишине ухожу из дома. Мать трезвая, но почему-то я не рад. Зонт не взял, и теперь волосы сосульками липнут ко лбу, иду быстрым шагом, поэтому уже через десять минут захожу в школу. Охранник решает очередной кроссворд и даже не поднимает на меня голову. А если бы я был убийца, если у меня пистолет?

Оставив вещи в раздевалке, прохожу в класс и сажусь на привычное место в самом конце. Кажется, первым уроком физика.

Пришел рано, поэтому помимо меня в кабинете пытаются проснуться еще около семи человек. Открываю тетрадку и на последнем листочке рисую глаза и ромбики. Увлекаюсь и не замечаю, как приходит Санек с Машкой, а потом и Светка, которая, к моему удивлению, садится рядом. Сначала рассматривает мои рисунки, а потом забирает ручку и к глазам рисует нос и губы. Получается намного лучше, чем у меня, поэтому общая картинка выглядит несуразно.

Бросаю взгляд в сторону и замечаю Белого, который сидит за партой, но на меня не смотрит, а Виктор только заходит в класс, прихрамывает, но тоже не кидает в мою сторону ни единого взгляда. Расслабляюсь и даже думаю, что жизнь начинает налаживаться.

Начинается урок, но не физика, а русский язык. Учитель мужчина — низкий в синем пиджаке с тонкими усиками под носом. Незаметно касаюсь кожи над верхней губой, но там ни единого намека на усы, щеки и подбородок тоже гладкие.

— Хочешь такие же? — шепчет с лукавым видом Светка.

— Усы? — нарочно уточняю, хотя знаю, о чем она, — не особо.

Она тянет мою руку под парту и стягивает рукав рубашки до локтя. Сглатываю, понимая, что она хочет сделать. Чувствую легкие касания по ране, покрытой корочкой, и покрываюсь мурашками. Прикусываю губу, сдерживая стон, и сжимаю с силой ладонь в кулак.

— Светлана! Я сказал что-то смешное? — громко говорит учитель, и все внимание обращается на нас, а я тут же отдергиваю руку.

— Просто вы вызываете у меня улыбку, Федор Петрович, — чересчур сладко произносит Светка и намеренно широко хлопает ресницами.

Учитель усмехается и продолжает свой рассказ, а я удивляюсь, как она так легко смогла его обмануть. Или он просто хотел быть обманутым.

Больше она меня не трогает, и оставшуюся часть урока занимаемся разбором структуры сочинения.

На физике пишем тест, и Санек снова просит списать, я не отказываю, хотя, как и всегда, предупреждаю, что не уверен в правильности ответов. Дальше физкультура, про которую я забыл и поэтому не взял форму. Физрук смотрит зло, но не отчитывает, а вручает в руки метлу, и я в одиночестве сорок минут подметаю задний двор школы от подгнивших коричнево-желтых листьев. Дождя нет, но ветер дико холодный, продувает до костей, а, значит, пора доставать зимнюю куртку.

Дальше биология, учительница заболела, и нам дают два теста, которые решаем весь урок. Светка временами кладет мне на плечо голову, а ее короткие черные пряди распадаются по рубашке подобно змеям.

На последнем уроке — информатике — решаем задачи в паскале. Делаю быстро себе и Светке, потому что она уверяет, что никогда не свяжет жизнь с программированием. Машка списывает у нее, а Санек у Машки. В итоге под конец урока нам ставят пятерки, и Светка обещает для меня нечто особенное послезавтра. Хмыкаю и говорю, что жду с нетерпением.

После урока предлагаю Светке сходить со мной за линзами. Она воодушевляется, глаза горят, улыбка ширится на пол-лица, тянет меня за руку идти быстрее.

— Давай цветные, — тараторит в десятый раз Светка, пока я рассматриваю очки на витрине, — дава-ай!

Сначала отказываюсь, но после получаса уговоров сдаюсь и останавливаюсь на голубом цвете.

— Наденешь сейчас? — она бессовестно заглядывает в глаза и невинно поглаживает меня по плечу.

— Неудобно, — отнекиваюсь, хотя знаю, что и на этот раз сдамся.

Спустя несколько минут корячусь перед зеркалом, слушая рекомендации продавца. Один раз чуть не роняю одну линзу, но ловлю в последний момент. Девушка — менеджер ширит глаза, Светка осуждающе качает головой. Неловко улыбаюсь и продолжаю свои мучения.

И вот спустя еще полчаса стою на улице заплаканный, но зато с голубыми глазами. Удивленно рассматриваю прохожих и вывески, потому что вижу намного лучше, чем в очках.

— Хочу тебя сфотографировать, — заявляет Светка и достает телефон, направляя на меня камеру, — глаза открой пошире, не щурься.

— Да я еще не привык.

— Тихо!

Смыкаю губы и недовольно кривлю их, а она в этот момент делает фото. Рассматриваю себя на экране и долго гипнотизирую голубые глаза, ведь почти такие же я представлял у Незнакомки, как будто теперь она стала ко мне ближе.

Провожаю Светку до дома и получаю все тот же легкий поцелуй в губы, хотя непроизвольно желаю вновь оказаться в лабиринте, но у нас перерыв, а я не хочу ее принуждать.

Дома не делаю ничего. Лежу, пью чай, ем бутерброды, долго разглядываю линзы, потом рассматриваю синяки на лице. Один из учителей спросил у меня, откуда это, а я ответил, что упал. Глупо, но тот сделал вид, что поверил.

Прыщи подсохли и почти незаметны. Зачесываю волосы чуть в бок, рассматриваю отражение и решаю, что без прыщей и с голубыми глазами выгляжу даже симпатично. Купил линзы на тысячу, подаренную Незнакомкой, и уверен, что лучше я бы и не придумал.

Смотрю несколько фильмов подряд и, глядя на одну актрису, думаю, что она очень похожа на образ моей голубоглазой подруги. Иногда ставлю на «стоп» и рассматриваю ее, потом ищу фото в интернете, но в жизни она оказывается не так похожа на Незнакомку, как в кино, поэтому возвращаюсь к фильму.

Вечером приходит мать. Уставшая, с глубокими синяками, наливает себе чай, и я вижу, как она украдкой добавляет туда водки. Меня подташнивает, но ничего не говорю, понимая, что уговоры бесполезны. Готовлю яичницу, а потом мы сидим за столом в полном молчании, а когда она доедает, то уходит спать, желая мне доброй ночи.

Возвращаюсь к себе в плохом настроении. Почему она не может бросить пить? Зачем она вообще начинала? Почему водится с этим Олегом? Может быть, я во всем виноват? Не поддержал маму после смерти отца, не стал для нее опорой и защитой. Но ведь мне было всего четырнадцать, что я мог сделать?

Снова тошнит, и я гоню мысли прочь, не желая накручивать себя еще сильнее.

Голубой цвет блокнота успокаивает, мягкая обложка дает ощущение уюта и внутреннего тепла. Подхожу к зеркалу и сравниваю цвет линз с дневником, почти одинаковые. Закутываюсь в плед и усаживаюсь на кровать, случайно открываю прямо на восьмом дне, улыбаюсь, разглядывая рисунки глаз и крестов. Не спорю, выглядит жутковато, но я представляю, как она рисовала, держала ручку своими хрупкими длинными пальцами, сдувала со лба тонкие пшеничные пряди, сосредоточенно сжимала губы и освещала мир своими небесными глазами.

Осталось всего три дня. Я найду ее через три дня. Сделаю все, чтобы найти.

«Конечно, я выбираю тебя, из всех в мире я выберу только тебя», — говорю тихо, вспоминая недавний сон.

Читаю медленно, впитывая каждое слово, стараясь услышать, как она говорит, нежно и мелодично.

Мой милый странник, мне невероятно любопытно узнать, что ты купил себе, но я не смогу, поэтому просто надеюсь, что эта вещь приносит тебе радость. Вчера вечером, когда я гуляла с Митькой, ко мне пристал пьяный мужик. Спрашивал, свободна ли я. Ответила честно, что нет. Никто из нас не свободен. В какой-то момент поняла, что смогу убить его, если придется защищаться. Думаю, моя рука не дрогнет. Но в итоге он отстал, и я вернулась домой. Сны снились странные, сложно описать чувства, которые я испытала. Но проснулась утром в замешательстве, потом увидела, как из-под двери поползли пауки. Я закричала, и в комнату ворвалась мама, а насекомые исчезли. Я даже не стала объяснять, да она и не спрашивала, удостоверилась, что я жива и ушла. Мне кажется, это было послание, что пора уже. Ждать нет смысла. Кстати, прочитала интересную информацию. Если на часах видишь одинаковые цифры, например, 22:22, это значит, что вселенная говорит с тобой, слышит тебя. Последнее время часто замечаю такие цифры, и я более чем уверена, что мой выбор верный, а путь истинный. Днем ездила к подруге в гости на другой конец города и видела в автобусе троих людей в одинаковой одежде, представляешь, как матрица ломается. Кто-то прописал плохой код. Потом, пока шла от остановки, увидела двух молодых котиков у мусорки. Купила корма и насыпала им на картонку. Мое сердце разрывается, когда вижу бездомных животных, и в груди разгорается ненависть к людям, которые даже не пытаются им помочь. С подругой выпили немного вина и обсудили мужчин. Говорила в основном она, а я молчала. Сначала думала поделиться с ней своими мыслями, но так и не решилась. Уехала ближе к вечеру, погуляла с Митькой, сегодня раньше, чтобы не встретиться с тем алкашом. Завтра я начну действовать, план уже готов и расписан в моей голове, осталось выполнить все по пунктам и дойти до финала. Однажды мы встретимся, мой ласковый странник, а пока у нас есть еще два дня.

Почему-то начинаю тоже злиться на людей, которые не помогают животным, хотя давно в округе не видел уличных котов или собак. Возможно, их отстреливают, а может, просто не выгоняют, и второй вариант мне нравится намного больше.

Снимаю линзы и складываю в контейнер, заполненный жидкостью. Прячу блокнот под подушку и когда ложусь, то одну руку кладу на мягкую обложку, кончиками пальцев другой руки царапаю рану на груди, и от нее волнами по телу разливается щекочущее чувство, сладко-вязкое, шевелящее волосы и рождающее мурашки. Кусаю губы до крови, и металлический вкус добавляет воспоминаний. Хочу придумать имя Незнакомке, но ни одно не подходит, все слишком простые, а она особенная.

В сон погружаюсь нескоро, несколько раз просыпаюсь с тревожным чувством, но встать не решаюсь, и засыпаю лишь под утро.

Девятый день.

Открываю слипшиеся глаза, с трудом протираю их, жмурюсь. За окном сплошная серость, голова гудит, и в затылок как будто кто-то бьет кувалдой. Долго сижу и пялюсь в одну точку, мыслей нет, представляю, как в голове катается перекати-поле туда-сюда, туда-сюда, и так до бесконечности. Дергаюсь от зазвонившего телефона, пока тянусь за ним, думаю, что нужно не забыть и поставить на зарядку, а то всю ночь пролежал на холодном полу.

— Андрюх, а ты чего в школу не пришел? — с другого конца трубки слышу голос Светки.

Смотрю на экран — «Санек».

Снова подношу к уху.

— Ты там?

— Приболел, — вру я, хотя чувствую себя и правда неважно.

— Хочешь, я приду к тебе? Может, купить чего-нибудь вкусненького?

Думаю о матери и Олеге, оглядываю бардак в комнате, вспоминаю обшарпанные обои и разбросанные местами бутылки.

— Не надо, спасибо, я полежу, посплю и завтра выздоровею, — отвечаю намеренно хрипло, к счастью, утром это делать несложно, голос такой, словно я не проснулся, а воскрес.

— Как знаешь, — похоже она расстроилась или обиделась, — тогда выздоравливай. Пока.

Говорю «пока», но она уже положила трубку. Я ничего не чувствую к Светке, она неплохая и делает то, что вызывает во мне бурю эмоций, но мысли мои всегда далеко и с другой девушкой. Откидываю телефон, заметив, что уже полдень, а будильник похоже вчера забыл поставить. Падаю обратно на подушку и вновь засыпаю.

Хлопок входной двери выдергивает меня так резко, что я сразу подскакиваю на ноги, а сердце колотится с бешеной силой.

— Я за долгом пришел! — орет басом Олег.

— Сейчас, сейчас, они тут были, в ящике, сейчас, — лепечет мама, а я понимаю, что она ищет те деньги, что я забрал несколько дней назад.

— Просрала все? Пропила? Сука! — слышу шлепок и глухой удар.

Выскакиваю в домашней одежде и босиком в коридор, успеваю нацепить на нос старенькие очки. Мама лежит на полу и держится за щеку, а упырь, весь красный, трясется и буравит меня бешеным взглядом.

— Сколько денег? — спрашиваю я дрожащим голосом, сползающим на хрип.

— Семь, — бросает он.

Мама отползает ко мне.

— Две же было, Олежа, — мямлит она, а меня начинает мгновенно тошнить.

Глотаю вязкую слюну, но ком в горле так и остается.

— Проценты набежали, — Олег хохочет, а мне кажется, что так обычно и выглядят психи.

— Четыре даю, не больше, — говорю чуть отчетливее, чем в прошлый раз, ладони потеют, и дышать становится труднее.

Он бьет кулаком по стене, чешет щетину и озирается по сторонам. Мать в это время поднимается, и я отодвигаю ее себе за спину, но не потому что хочу защитить, а боюсь, что она вновь переметнётся на его сторону.

— Хорошо, четыре гони, — Олег плюет на пол себе под ноги и кривит губы в подобии улыбки.

Я возвращаюсь в комнату, трясущимися руками достаю последние четыре тысячи, сминаю в кулаке и возвращаюсь. Мать стоит на месте и что-то бубнит об отношениях, о чувствах, стараюсь не слушать, потому что иначе вырву прямо на упыря.

— Четыре тысячи, и больше ты здесь не появляешься, — дышу поверхностно, но голос получается достаточно уверенный, а из-за хрипа даже немного грозный.

— Сам решу, без сопливых, где мне появляться, а где нет.

— Знаешь Меренкова? — заранее извиняюсь перед Светкой, что прикрываюсь ее папой.

ЛицоОлега вытягивается, и пыл его чуть утихает.

— Это отец моей девушки, одно мое слово и будешь сидеть в тюрьме как миленький, — выдыхаю, подхожу чуть ближе и протягиваю деньги, — забирай четыре тысячи и забудь дорогу к этому дому.

Он выхватывает купюры, а я отдергиваю руку, боясь, что упырь может схватить меня. Отхожу на безопасное расстояние, прикрывая спиной мать.

— До поры до времени она твоя девушка, щенок, — рычит Олег, но все же покидает квартиру, а я закрываю за ним дверь на ключ.

Иду на кухню и выпиваю два стакана воды, потом сажусь за стол и пытаюсь успокоиться.

— Андрюшенька, что ж ты так грубо-то? Он же неплохой человек, просто вспыльчивый, — мать пытается меня погладить по спине, но я скидываю ее руку.

— Ты смеешься надо мной? — начинаю ровным голосом, но с каждым словом громкость возрастает сама собой, — он бьет тебя! Вымогает деньги! Спаивает! Твой Олег редкостная сволочь! Прекрати его защищать! Перестань оправдывать! Забудь о нем, он больше не придет никогда! Я не врал про Меренкова! Клянусь, я сделаю все, чтобы твой Олеженька присел надолго!

В конце я ору как потерпевший и активно размахиваю руками. Мама сидит на стуле, опустив голову, и мне становится жаль ее.

— Мам, — тише говорю я и аккуратно кладу руку ей на плечо, — пожалуйста, давай наладим нашу жизнь. Забудь про Олега, я тебя умоляю. Хотя бы попытайся.

Она поднимает голову и смотрит на меня заплаканными глазами, потом неуверенно кивает, и я непроизвольно улыбаюсь.

— Обещаешь?

— Постараюсь, — снова кивает и накрывает мою руку своей.

— Почему ты не на работе? — увожу разговор в другое русло, чтобы отвлечься.

— Вчера взяла отгул на сегодня, хотела убраться, приготовить что-то для тебя, сын, — отвечает буднично, попутно протирая краешком вафельного полотенца щеки от подсохших слез.

— Я помогу, — улыбаюсь, и мама тоже начинает хмыкать, а потом даже смеется и треплет мне волосы, мягко, с любовью.

Весь день проводим с мамой дома. Бегаю в магазин за продуктами, готовим борщ, она пылесосит, а я мою полы. Очень долго перебираем вещи, которые навалены, то тут, то там. Многое выбрасываем, хотя мама постоянно пытается доказать, что все нужно и может когда-нибудь пригодиться. Открываем ненадолго все окна, и наконец наша квартира становится чистой, осенний ветер врывается и уносит остатки былой жизни, заменяет на свежий сладковатый воздух, наполняет комнаты кислородом, которого так не хватало последние два года. Размышляю о будущем, и впервые вижу свет впереди, как будто я снова на крыше, смотрю за горизонт, и вижу первые лучи рассветного солнца, оно озаряет мою жизнь, раскрашивает в красный, желтый, лиловый и добавляет немного розового. Моя Незнакомка хотела освободиться, вырваться из матрицы, и сейчас я чувствую себя так, словно я наконец-то свободен в своем выборе, что все пути передо мной открыты, а матрица не властна над моей судьбой.

Когда мы ужинаем горячим насыщенно красным борщом с кисловатым привкусом, задумываюсь над тем, чтобы рассказать маме про блокнот, но решаю, что сначала дочитаю, а потом расскажу. А когда найду Незнакомку, то и познакомлю.

Мама обещает бросить пить, а я говорю, что думаю поступить в колледж, и мы долго обсуждаем на какую лучше специальность. От души искренне смеюсь, когда мама рассказывает про посетителей киоска, где работает. Потом мы вместе смотрим старый советский фильм по телевизору у нее в комнате, а я постоянно оборачиваюсь, разглядывая чистые полки, воздушные шторы, мягко поблескивающий хрусталь в стареньком серванте, и пытаюсь вспомнить, когда в последний раз у нас был такой порядок.

Около двенадцати ночи желаю ей хороших снов, а она предлагает мне завтра не ходить в школу и еще денек отдохнуть, потому что «хорошо потрудился сегодня».

Улыбка не сползает с лица, когда сижу на кровати под одеялом и поглаживаю любимый блокнот в нежно-голубом цвете. Прижимаю его к груди, смущенно целую и раскрываю на девятом дне. Сегодня и завтра, всего два дня, и я найду ее. Не знаю, что скажу ей при встрече, наверное, просто «привет». Похвалю ее печенье, в любом случае, даже если оно невкусное, хотя уверен, что это будет самое лучшее, что я когда-либо ел в своей жизни. Уж точно лучше любимого маминого овсяного. Сделаю комплимент ее глазам, даже если они не голубые, буду держать ее за руку, даже если пальцы ее не хрупкие и длинные, и убирать волосы за ухо, даже если они не пшеничные. Я сделаю ее самой счастливой, стану опорой и защитой, буду любить ее бесконечно и трепетно, она станет моей прекрасной розой, рассветным солнцем, которое осветит дорогу ее милому страннику.

Начинаю читать, а бабочки внутри бьются крылышками о ребра и живот, подлетают к горлу и выпархивают с дыханием, ширя улыбку на лице.

Мой странник, незнакомец, забравший мое сердце, или незнакомка, но это неважно. Я дарю тебе свою душу вместе с этим дневником, береги и храни ее. Сегодня проснулась полная сил и энергии. Сначала было легкое волнение, но к середине дня я успокоилась и до конца утвердилась в своем намерении. Я видела, как утром Митька игрался с четырьмя черными котами, но потом моргнула, и они исчезли. Мои друзья и защитники приходили проведать, напоминали, что остался всего один день. Сначала я разбила свою копилку и насчитала аж восемьдесят шесть тысяч рублей. Представляешь, как много я смогла накопить! Собралась, взяла Митьку и поехала в приют для бездомных животных. Котя мой ехал в переноске и почти не мяукал. Первое время я плакала, не могла сдержать слезы. Мне очень тяжело было расставаться с моим родным существом, но я прекрасно понимаю, что там ему будет лучше, чем с моими родителями. В приюте отдала моего Митю, попросила кормить его хорошо, гладить и по возможности выгуливать вечерами. Потом погуляла с собачками, они ведь постоянно привязаны к своей конуре, а люди редко приезжают, чтобы провести время с животными и помочь работникам. Поэтому я выгуляла каждого. Потом пошла к котам, с маленькими поиграла, а взрослых погладила хорошенько, отдала им столько любви, сколько смогла. Работникам пожертвовала все деньги, какие были, они удивились и сначала даже решили, что я их разыгрываю. Убедила в серьезности своих намерений, снова попросила за Митьку, долго прощалась с ним, говорила, что люблю его, но придется уйти, обещала, что о нем позаботятся, и много плакала, пока он терся своим носом о мои щеки. С тяжелым сердцем ушла, не позволяя себе оглядываться. Да, я сделала все верно, другого пути уже нет. Вернулась домой и приготовила те самые печеньки, которые ты нашел в пакете. Я очень старалась. Пусть выглядят они не так уж и красиво, но уверена, что вкусные: хрустящие, солёненькие, с тонкой ноткой миндаля. Некоторые ингредиенты сложно было отыскать, но я смогла. Поставила в холодильник, пусть доходят. Вечером прогулялась одна вокруг дома, снова поплакала, вспоминая мою родную душонку, черную с белыми пятнами, с длинными усами и игривым нравом. Вернулась домой, а родители даже не спросили, где кот. Убедилась, что правильно поступила, ведь эти никчемные людишки уморили бы его голодом или сразу после… выкинули бы на мусорку. Завтра главный день в моей жизни, чувствую волнение и приятное предвкушение. Остался один день, и я напишу тебе еще пару строк, а сейчас спи спокойно и счастливо, прекрасная душа. Ласковый странник моей жизни.

Чувствую, как слезы заполнили уголки моих глаз из-за истории с котом. Понимаю, что в поездке с животным тяжело, но ситуация все равно грустная. Вытираю мокрые дорожки со щек, осознаю, что всего лишь один день, завтра. С одной стороны, грустно, но с другой — теплится надежда на скорую встречу. Решаю прочитать завтра сразу, как проснусь, чтобы днем уже мог как-то связаться с ней.

Глаза слипаются, поэтому снимаю очки, кладу их на пол рядом с кроватью, дневник прижимаю к груди, накрываюсь одеялом и сладко засыпаю, окруженный свежестью поздней осени.

Десятый день.

Просыпаюсь от солнечных лучей, озаряющих комнату. Она кажется совсем другой: светлой и полной жизни. Внутри бурлит радость и мягкое волнение, потягиваюсь, напрягая и расслабляя мышцы, блокнот лежит рядом, но я решаю сначала приготовить чай, а потом уже читать. Бодро хватаю очки, одеваюсь и чуть ли не вприпрыжку бегу на кухню. Мама сидит за столом, кушает овсянку, она уже накрасилась, значит, скоро уйдет на работу.

— Рано вскочил, все-таки в школу идешь? — говорит она с мягкой улыбкой, и вся точно светится от солнечных лучей.

— Просто выспался, — завариваю чай и сажусь рядышком, — настроение хорошее.

— Конечно, вон какое солнце сегодня, — она указывает на окно, а я щурюсь и отхлебываю горячий напиток.

— Мам, — произношу и замолкаю. Она поворачивается и внимательно вглядывается в мое лицо. Я выдыхаю и неловко выпаливаю, — я тебя люблю.

Она тут же обнимает меня, стискивает, а потом гладит по голове.

— И я тебя люблю, сыночка, — улыбается так, как когда был жив папа, и все было хорошо.

Она моет кружку, ставит мне овсянку под нос и направляется к выходу.

— Хорошего дня, мамуль, — кричу вдогонку, но хлопок двери говорит о том, что она уже ушла и не услышала. Не печалюсь, ведь теперь все налаживается, а значит, я еще не раз смогу ей это сказать. И то, что люблю ее, и пожелания хорошего дня, да и вообще кучу всего, что хотел, но так и не решался.

Чай приношу с собой, ставлю на стол, а сам сажусь на кровать и беру блокнот. Перечитываю каждый день сначала. Замечаю, что к пятому дню ее настроение стало лучше, что у нее появилась цель в жизни, параллельно гадаю, куда она решила уехать, потом задумываюсь, что за тени она видела, перечитываю про шепот, и внезапно мое дыхание застревает в горле. Опасная мысль закрадывается в сознание, маячит, а я упорно ее игнорирую, но все равно подозрение только усиливается. У нее появились галлюцинации, ведь никаких сущностей не существует, призраки — это все выдумка. Ей нужно было уже на пятый день идти к психологу или психиатру. Она должна была лечиться.

Тру лоб, зачесываю пальцами волосы назад и подергиваю ногой. Тревога заполняет грудь и тянет щупальца в живот, больно надавливая на пупок. Дышу чаще, чем нужно, но читаю дальше. Она отдала кота в приют, отдала все деньги, хотя для переезда они бы ей понадобились, постоянно твердила про свободу и матрицу, писала, что разрушит иллюзию. Живот начинает крутить, а сердце несколько раз прокалывает.

— Нет, — вырывается сдавленный шепот из легких, и я роняю блокнот из ослабевших рук.

Вытираю вспотевшие ладони о штаны, трясущимися пальцами поднимаю дневник обратно и открываю на десятом дне. Сам дрожу и сначала не могу разглядеть слова. Чуть успокаиваюсь, дышу глубоко, убеждая себя, что мог ошибаться. Кусаю губы как бешеный, жмурюсь, несколько раз поправляю очки, которые постоянно сползают. В ушах шумит гулкое сердцебиение, но я фокусирую взгляд и читаю.

Мой милый, ласковый странник. Вот и подошло к концу наше с тобой путешествие. Прошло всего десять дней, а столько всего произошло, сколько эмоций витало вокруг, сколько решений было принято. Я очень рада, что ты прошел этот путь вместе со мной, не бросил на середине. Печенье сложила в пакетик, оно должно сохраниться к десятому дню, прочитала в интернете. Я сижу на лавочке у моста, льет дождь, но я под зонтиком, поэтому ничего не намокает. Денек выдался, конечно, не самый удачный, и я так и не увидела солнца, хотя очень хотелось напоследок насладится теплыми лучами маленького шарика. Я уже написала ту записку, которую ты нашел в первый день и положила в пакет с красной розой. Специально выбрала его, чтобы среди этой бесконечной серости он выделялся, как сбой в матрице. Сейчас мне даже немного грустно уходить, хотя это временное, ведь стоит подумать о людях и о мире, как моя убежденность крепнет с новой силой. Я оставлю пакет на этой лавочке, но уйду не здесь. Не хочу, чтобы ты увидел спойлер моей истории, поэтому я выбрала другой мост, красивый, с золотистыми завитками и фигурами львов на входе и выходе. Думаю, ты знаешь это место. Согласись, оно подходит, как врата в другой мир, чистый, светлый, добрый. Я люблю тебя, мой странник. И обязательно дам тебе знать, что там, на той стороне. Если смогу, то обязательно расскажу, каково плыть по реке и как выглядит черный ангел. Уверена, что мы с тобой обязательно встретимся, раз мои сердце и душа теперь принадлежат тебе. Доброго пути, любимый странник! И пусть солнце ведет тебя к истине и свободе!

Твоя Вероника.

Слезы стекают по щекам, вновь роняю дневник на пол. Не помня себя, достаю из рюкзака пакет с алой розой, вытаскиваю печенье и кидаю на стол. Сам сажусь перед компьютером и дрожащими руками кликаю мышкой в поисках новостей за тот день, когда все началось. Началось для меня, закончилось для нее. Стучу зубами, как будто мне холодно, хотя на самом деле жар прокатывается по телу волнами. Закидываю в рот первое печенье и жую. Хруст, соль и миндаль, как она и писала. Очень вкусно, хотя остается налет горечи на языке. Проглатываю и следом закидываю еще одну, пока пролистываю вниз новости о новых маршрутах автобусов, выступлениях каких-то ансамблей, прогнозе погоды. Листаю дальше, закидываю в рот еще одну, хотя вкус её почти не чувствую.

Внезапно взгляд цепляется за имя.

«Вероника».

Руки трясутся, но я все же открываю статью и, прежде чем читать, тру глаза слишком сильно, и зрение пропадает на секунду, меняясь вспыхивающими пятнами. Жмурюсь несколько раз, ширю глаза.

Язык онемел, кладу в рот еще одно печенье и жую механически, прикованный к тексту на экране монитора.

(Дата случившегося) на 19-ом году жизни скоропостижно скончалась в результате падения с (название) моста единственная дочь А. Вероника Сергеевна. Родилась Вероника Сергеевна (дата рождения), училась в школе на «хорошо» и «отлично». Со слов родителей, очень любила своего кота Митьку.

Отрываюсь от текста и сглатываю. Во рту чувствую яркий металлический привкус, дыхание прерывается, как будто что-то давит на грудь. Стучу кулаком по столу и вскрикиваю. Сердце бьется так сильно, кажется, оно решило выломать мне ребра. Снова сдавленно кричу, вою, не могу никак остановиться. Почему она решила умереть? Почему? Я не верю. Не могу поверить в это. Язык почему-то не чувствую, щеки изнутри тоже немеют, один лишь металл, как будто кровь заполнила рот и скоро прольется через край. Вновь вглядываюсь в экран, глаза болят, и я щурюсь от белого света.

Но кот пропал в тот же день, и никто не знает, куда она могла его деть. В психоневрологическом диспансере на учете не состояла. Имела подруг, была веселой и общительной девушкой. Память о ней навсегда останется

в наших сердцах.

На фото она. Восхитительная, подобно ангелу. Волосы темно-русые, чуть ниже плеч, глаза карие, тонкие губы и пухлые щечки. Сидит на стуле, сложив руки с короткими пальчиками на коленях. Моя прекрасная Незнакомка, она даже лучше, чем я представлял.

Не глядя, шарю рукой в пакетике и достаю последнее печенье. Закидываю в рот, жую с трудом, мышцы не слушаются, да я и не чувствую ни вкуса, ни хруста. Кое-как проглатываю, а потом мычу с закрытым ртом от бессилия. Слабость постепенно просачивается в мышцы, и мне хочется лечь на кровать, но я не двигаюсь с места. Разум немного плывет, а я делаю глубокий вдох, прилагая немало усилий, и с трудом разгоняю навалившуюся дрему.

— Ты обещала, что мы встретимся, — бормочу я почти бессвязно, потому что язык не слушается, — как мы теперь встретимся? Как мы…

Прерываюсь и замолкаю.

«Мы еще встретимся».

Бросаю болезненный взгляд на целлофановый пакетик.

Миндаль.

Где я слышал про него? Что-то я знал про вкус миндаля. Горького миндаля.

Снова делаю сдавленный вдох, и воздух застревает в груди. Мир плывет, а тело норовит упасть со стула.

Миндаль.

«Мы еще встретимся».

Разум начинает биться в панике.

— Нет! — хочу закричать, но получается только глухое мычание.

С невероятным трудом тянусь к столу рукой. Телефон размыт, но я его еще вижу. Только бы суметь дотянуться и набрать сто три. Возможно я смогу кое-как продиктовать адрес. Рука ползет по столу медленно, но я напрягаюсь изо всех сил, хотя тело слабеет с каждой секундой.

Всё.

Хватаю и тут же валюсь со стула, с грохотом ударяюсь о пол и поворачиваю голову вправо.

На лице ползет вымученная улыбка, ведь телефон так и остался на столе, а между пальцев застрял листок в клетку.

Я вижу всего одну фразу. Зрение подводит, словно смотрю через подзорную трубу, но эта фраза, написанная красивым почерком с игривыми завитушками, таким любимым и родным стилем, словно увеличивается в размерах и маячит перед глазами.

Счастливого пути, странник!

Изо рта, полного металла, вырывается смешок. Дыхание поверхностное, а голова постепенно освобождается от мыслей, становясь пустой и свободной.

Счастливого пути, странник!

Я уже не в силах отвернуться, а потому продолжаю смотреть на помятый листочек. Тело подергивается, но я его не контролирую. Обрывки мыслей мелькают в голове. Она подарила мне свободу. Разрушила иллюзии. Прощай, матрица.

Счастливого пути, странник!

Наверно, мама снова начнет пить.

Счастливого пути, странник!

Интересно, Виктор и Белый обрадуются новости?

Счастливого пути, странник!

Будет ли по мне горевать Светка?

Счастливого пути, странник!

Я больше никогда не увижу рассвет…

Счастливого пути, странник!

Мама…бедная моя мама…она не переживет этого…

Счастливого пути, странник!

Теперь мы точно встретимся, моя Незнакомка.

Моя Вероника

Счастливого пути, странник!

Счастливого пути, странник!

Счастливого пути, странник!

Счастливого пути, странник!

Счастливого пути, странник!

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………

……………… …………. …….. ….

Эпилог.

(Дата случившегося) на 16-ом году жизни скоропостижно скончался в результате отравления цианидом единственный сын Васнецов Андрей Д. Родился Андрей Д. (дата рождения), учился в школе в девятом классе на «хорошо» и «отлично». Со слов мамы, хотел поступить в колледж, любил слушать музыку. В психоневрологическом диспансере на учете не состоял. Друзей имел немного, был добрым, любящим, надежным, верным и трудолюбивым парнем. Память о нем навсегда останется в наших сердцах.