Портрет космонавта [Мария Герани] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Мария Герани Портрет космонавта

В магазине продавалось всё, что когда-то имело ценность, а ныне не могло привлечь даже любителей винтажа. Это была настоящая лавка старьёвщика и запах соответствующий. Пустые чайные коробки колониальных времён соседствовали с деревянными шкатулками советских кустарей, бумажные шахматы, ватные игрушки, чашки с олимпийскими медвежатами. Одним словом — всякое барахло.

И всё же Боб Савранский любил этот магазин, затерявшийся на Петроградской стороне, и раз в неделю, по вторникам, заходил к Аркадию Михайловичу, владельцу, поговорить. Так приходят к собрату, понимающему тебя с полуслова. Аркадий Михайлович был потрёпан жизнью, стар, рассказывая о былом, повторялся, и всё же помнил имена всех чокнутых фанатиков, готовых искать бриллианты в куче хлама — купить за рубль, продать за миллион. Иных уж нет, но дело их живо. Были ли его воспоминания реальностью или вымыслом, Боб не знал, но слушал с удовольствием, врать не мешал.

Савранский всегда хотел большего. А кто не хочет! Есть такие люди, really? Даже сейчас, когда казалось бы всё пространство исторических артефактов уже перепахано, время от времени появлялись слухи, что кому-то таки повезло. Слухи согревали душу как рождественский глинтвейн.

Он приходил в этот пыльный вертеп, не боясь испачкаться, и часами дышал затхлым, вредным для здоровья, но таким многообещающим воздухом. Глядя на Аркадия Михайловича, он иногда думал, что если ему не повезёт, его ждёт такая же унылая старость. И тогда, быть может, кто-нибудь из молодых вот так же будет скрашивать умным разговором и его беспросветные будни. Боб Савранский был осознанным молодым человеком и, занимаясь в некотором роде благотворительностью в отношении старшего товарища, вкладывал и в своё будущее. Впрочем, ему, конечно, повезёт.

Он даже находил забавным, когда они сидели в открытой подсобке за бархатными занавесками с бахромой, кисточками и пришпиленным ценником — неужели кто-то захочет купить эти поеденные молью пылесборники? — и разговаривали о предметах и людях, настолько далёких от того, что их окружало, что он иногда испытывал ощущение нереальности происходящего.

В тот вторник он припозднился. Отвозил заказчику добытую трудами праведными табакерку, предположительно XVIII век, а, впрочем, кто его знает, может, и новодел. Аркадия Михайловича на привычном месте не оказалось. Редких посетителей тоже не наблюдалось. Савранский потоптался, покашлял.

— Аркадий Михайлович, я пришёл!

Ответа не было. Он прошёл в подсобку, чего без Аркадия Михайловича никогда не делал. За бархатными занавесками было так тихо, а Бобу так неловко, что он было подумал оставить записку и уйти. Не дай бог ещё пропадёт что, потом отвечай.

Аркадий Михайлович сидел спиной к стеллажу, забитому пыльным хламом, и вроде был жив, но как-то странен, потерян и обессилен. Перед ним стоял мольберт, а на мольберте — то ли постер, то ли фотография.

— Аркадий Михайлович, дорогой, что же вы меня так пугаете? — Савранский изобразил облегчение после тревоги и почувствовал, что оно было искренним.

Аркадий Михайлович посмотрел на него. Взгляд его был не вполне осмыслен, но Боб неожиданно для самого себя уловил в нём какую-то боль.

— Знаете, Володя… — сказал торговец.

Савранский вздрогнул. Не от изменившегося голоса собеседника, а оттого, что тот назвал его подлинным именем.

— Знаете, Володя. Я всю жизнь мечтал найти что-то стоящее. Наверное, мы с вами в этом похожи. У меня были удачи, были провалы, а вот крупного успеха не было никогда. И теперь, когда это всё-таки произошло, я чувствую… Да не важно, что я чувствую! Я чувствую, понимаете?

Савранский ничего не понимал.

— Посмотрите, — торговец показал на мольберт, — посмотрите на это.

Савранский посмотрел на мольберт. Это был не постер и не фотография, а картина без рамы, сантиметров сорок в высоту — изображение какого-то космонавта в скафандре. Соцреализм, определил он сходу. На любителя.

— Аркадий Михайлович! — Протянул Савранский разочаровано.

Торговец, казалось, пришёл в себя, вскочил с места, выбежал из подсобки:

— Минуточку!

Савранский услышал, как тот закрывает входную дверь и выключает свет в зале. Когда свет погас и в подсобке, ему сделалось не по себе. Торговец включил старую зелёную лампу на полке над мольбертом. Савранский был уверен, что она не работает.

— А теперь? — Спросил Аркадий Михайлович и отошёл в сторону. — Ну, смотрите же, смотрите!

Боб Савранский повернул голову и пошатнулся. В желтоватом свете он увидел то, что никак не укладывалось в голове. Соцреализм исчез. Космонавт оказался живым, тёплым и даже как будто подмигивал. Он прижимался грудью к краю холста и смотрел на них, как через экран телевизора. На чёрном небе, начинавшемся прямо за его спиной, из глубины световых лет проступали далёкие звёзды. В подсобке, где пыль поглощала любые запахи, даже табачный дым, вдруг запахло бесконечностью. История искусства прошелестела книжными страницами. Бесспорно, это был шедевр неизвестного искусствоведам направления. Боб, он же Володя Савранский попятился, зацепил ногой стул и свалился на него:

— Аркадий Михайлович, что это?

Торговец посмотрел на него глазами побитой собаки и вздохнул:

— Если бы я знал, если бы я только знал.

— Откуда это у вас? — Савранский бросился к портрету.

Он водил по нему пальцами, боясь прикоснуться к холсту, словно звёздный омут мог поглотить его. Нет, только холст и подрамник, холст и масло, больше ничего, но краски, краски, манера письма — что там «Лунная ночь на Днепре». И ещё этот космонавт. Из всех космонавтов в лицо Савранский знал только Гагарина, но это был не он. В нижнем углу вместо имени автора змеилась неразборчивая закорючка и год — 1965-й.

Торговец, казалось, не замечал бобиковых сомнений:

— Моя бывшая соседка решила переехать на старости лет из коммуналки в отдельную квартиру и вот нашла, в закромах. А я купил. На любителя. За четыре тысячи деревянных рублей.

— О, вас можно поздравить! — Сказал Савранский рассеяно.

— С чем? Я даже не знаю, как это продать!

— Может быть, я могу чем-то помочь? — Савранский наконец вспомнил, зачем он здесь.

— Можете, — заявил торговец. — Только не там, где думаете.

Наступила неловкая пауза. Торговец пристально смотрел сквозь него. Савранский смутился и, кажется, покраснел. Аркадий Михайлович выключил «рентген»:

— Вы обаятельный молодой человек, Володя, вы производите впечатление честного человека. Сходите к ней. Она наверняка что-то знает, но мне говорить не хочет. Здесь недалеко, в доме Лидваля.

— О чём вы? — Спросил Савранский в недоумении.

— Ираида Сергеевна, соседка моя бывшая, — шумно выдохнул торговец.

— У которой вы купили картину?

— Я вам об этом только что сказал. Попейте с ней чаю, вы обаятельный. Узнайте хотя бы, как он к ней попал. А впрочем, всё, что получится. Если вообще получится, — торговец вздохнул и неожиданно добавил: — Пожалуйста, очень прошу вас!

— Конечно, Аркадий Михайлович, о чём речь!

Савранский был так обескуражен, что забыл спросить, в чём состоит интерес Аркадия Михайловича, которому зачем-то понадобились такие сантименты, на которые он, как ему казалось, не был способен. Продать картину можно было и без лишних телодвижений.

— Сколько же она может стоить? — Задумчиво произнёс он вслух. — Хотя бы приблизительно.

Торговец посмотрел на него внимательно и произнёс загадочно:

— Место этому портрету в музее.


Коммунальная квартира, где жила Ираида Сергеевна, разъезжалась. Входная дверь была открыта, старый стул с продавленным сиденьем подпирал её. Рабочие в синих комбинезонах выносили коробки и мебель. В пустом коридоре не горел свет. Из потолка, где когда-то был светильник, торчали провода. Савранский с купленной по дороге коробкой конфет казался сам себе нелепым и лишним элементом на этой картине.

Он деликатно постучал в указанную ему дверь и, не дождавшись ответа, вошёл. Старуха сидела за круглым столом, покрытым тяжёлой бархатной скатертью. Постель с горой подушек, трюмо с подсвечниками, на комоде по старинке — кружевная салфетка. Казалось, она не собирается никуда съезжать. Правда, на окнах отсутствовали занавески.

Ей было лет девяносто. По рассказам Аркадия Михайловича старуха давно выжила из ума. И всё же её глаза смотрели на Савранского живо и осмысленно. Он ожидал чего угодно, но только не того, что произошло. Старуха открыла рот и закаркала. От неожиданности он ударился плечом о дверной косяк и выронил конфеты. И только тогда понял, что она не каркает, а смеётся.

— Надо же, — сказала старуха, вытирая слёзы, — какого младенца ко мне подослал. Словно молочный поросёночек. Садись, чего стоишь. В ногах правды нет.

Боб Савранский аккуратно сел за стол, положил поднятые конфеты и понял, что надо импровизировать. Бабка, видать, умная, на кривой козе не объедешь.

— Интерес мой, Ираида Сергеевна, вот какого свойства, — начал он медленно, как бы раздумывая, но старуха прервала его.

— Ишь, как заговорил! Пришёл про портрет выспросить, так выспрашивай.

Савранский повинно склонил голову, признавая правоту собеседницы, и неожиданно искренне сказал:

— Поразительная живопись, просто поразительная! Аркадий Михайлович говорит, что место ему в музее, но я не знаю музея, где хранилось бы что-то похожее.

— Можно подумать, — хмыкнула старуха, — ты все музеи мира объездил.

— Клянусь, Ираида Сергеевна, — Бобик приложил руки к сердцу, — в студенческие годы из Эрмитажа не вылезал!

— Аркадий Михайлович твой пятьдесят лет на этот портрет пялился, пока не съехал. За полвека сердце даже не ёкнуло. А теперь боится, как бы его удача большой бедой не обернулась.

Савранский похолодел от этих слов.

— У меня сложилось впечатление, что он не хочет его продавать, — сказал он осторожно.

— Пусть хоть продаёт, хоть отдаёт. Не его это судьба, так и передай. — Старуха стукнула ладонью по столу.

«Всё-таки, она сумасшедшая», — подумал Савранский. — «Какой-то странный разговор!»

— Ираида Сергеевна, нам бы хотелось знать, кто написал это чудесное полотно, и кто изображён на нём.

Старуха посмотрела на него долгим пронзительным взглядом:

— Кто изображён — не знаю.

— Как этот портрет попал к вам?

— Он не попадал. Он всегда был.

— Что это значит?

— А то и значит. Этот портрет написала я.

Бобик посмотрел на старуху. Она определённо была сумасшедшей.

— Постойте, Ираида Сергеевна, что-то тут не сходится.

— Что именно? — Сказала старуха вполне осмысленно. — Ваш Аркадий Михайлович наверняка сообщил, когда направлял вас ко мне, что я всю жизнь преподавала рисование в школе.

— Да, но…

— Учитель рисования, по вашему мнению и мнению недалёких обывателей, не может так писать? А между тем я была неплохим копиистом и всю жизнь изучала старых мастеров. Вермеер, Корреджо, Рафаэль, Тициан. Эти имена что-либо говорят вам?

— Конечно-конечно! Но это же совершенно иная манера, иная эпоха. Кроме того, вы сказали, что не знаете, кто изображён на портрете. Как это возможно?

Старуха помолчала, задумавшись, а потом произнесла:

— Всю свою жизнь я прожила в этом доме, в этой квартире и в этой комнате, с аркадиями михайловичами, их тазами, велосипедами, рваными носками и бигудями их мадам. Но это не имело ровно никакого значения, потому что я жила не здесь, а в жарких переулках Неаполя, Флоренции, Рима, среди их садов, фонтанов, мостов. Я различаю краски их неба и земли, чистых вод кастальских ключей, лимонных деревьев и их плодов. Лавры! Я вижу тончайшие оттенки света и тени, тона и полутона. Я могу пройти между ними на цыпочках. Я умею слышать симфонию цвета, музыку миров, находить в тысячеголосом хоре по голосам. Я училась и, наконец, достигла совершенства. А ваш Аркадий Михайлович скупал в это время иконы за бесценок. У старух. Видимо, мечтал разбогатеть. А ведь мы с ним ровесники.

— Как ровесники? — Спросил ошеломлённый Савранский.

— Неужели я выгляжу настолько старше этого блёклого крысёныша? Впрочем, это моя плата, я смирилась.

— Подождите, подождите, но зачем же вы тогда продали ему портрет? Истинно за бесценок!

Старуха опять засмеялась, словно закаркала:

— Да потому, юноша, что цена в этом деле не имеет ровно никакого значения. Я бы и бесплатно ему отдала, если бы не хотела увидеть этот взгляд опьянённого сладострастием хорька. Мне пора уходить. Пришло время отпустить портрет.

Бобик мало понимал, о чём она говорит. Да это его уже и не волновало.

— Кто же изображён на нём?

— Я.

Он решил, что ослышался:

— Что?

— Вы всё правильно поняли, юноша. Это автопортрет.

— Но ведь на нём же мужчина! — Савранский повысил голос.

— А разве мы себя знаем до конца?

— Невероятно!

Савранский был поражён: как он мог так вляпаться?

— Полагаю, Аркадий Михайлович меня на портрете не узнал, — ядовито добавила сумасшедшая старуха. — Вам-то простительно.

— Ираида Сергеевна, простите великодушно, зрение садится, да здесь и темновато, — заюлил Савранский, показывая на окно.

Старуха протянула костлявую руку к шнуру и включила свет.

— А так?

Савранский потерял дар речи. Перед ним сидел космонавт с портрета и улыбался. Савранский похолодел.

— Пора! — Сказал космонавт и опустил скафандр.

Свет медленно затухал. Мимо Савранского к окну проплыла тень. Он повернул голову ей вслед и увидел, как сливаются в одно оба окна, и как горит в глубине парка космическая тарелка станции метро «Горьковская».

Савранский рванул к выходу.

Он мчался по Каменноостровскому проспекту в ранней ноябрьской темноте, сбивая прохожих и разбрызгивая лужи. Подбегая к магазину, он врезался в толпу и получил от кого-то заслуженный тычок. Это привело его в чувство. Он протиснулся вглубь и увидел человека в пиджаке, лежащего лицом в луже. Силуэт человека в жёлтом свете фонарей показался Савранскому знакомым. Да, это был он, Аркадий Михайлович собственной персоной.

— Что, что с ним? — Спросил Савранский какого-то мужичка.

— Самокатом сбили. Гоняют не по-детски, уж и лето прошло, а всё гоняют. Давно пора запретить эту хрень.

— Он жив?

— А шут его знает! Сейчас скорая приедет, разберётся.

— Надо же посмотреть, может, жив, — неуверенно сказал Савранский.

— Сам и смотри, если такой умный! — Просипел мужик и исчез в толпе.

Савранский потоптался на месте, не решаясь притронуться к неподвижному телу. Магазин был в двух шагах от этого места, он и не заметил, как прибежал, и открытая дверь манила из-за спин. После некоторых сомнений, он решил, что Аркадию Михайловичу помочь в любом случае не сможет и юркнул внутрь.

В магазине никого не было. Савранский прошёл в подсобку и сразу увидел, что портрет так и стоит на мольберте. Только зелёная лампа погашена и в полутьме подсобки на портрете не видно космонавта. Савранский зажёг свет. «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» Космонавта действительно не было, только равнодушные звёзды всё также висели в глубине космоса. И на столе остывали две нетронутые чашки кофе.

Савранский пялился на то место, где полагалось быть космонавту и не знал, что ему делать теперь — вернуться к телу торговца и всё-таки проверить, жив ли тот, или уйти и забыть об этой странной истории навсегда. Он внимательно оглядел подсобку, словно это действие могло ему чем-то помочь. Здесь кто-то был после него? Кто-то знакомый, потому что с кем попало Аркадий Михайлович кофе бы пить не стал. Впрочем, погоди-ка, кофе он бы ни с кем пить не стал. Не пил он его и не держал даже!

Савранский понюхал содержимое чашек, сначала одной, потом второй. Кофе, и явно не растворимый. Странно, очень странно, откуда он здесь взялся. Чашки были ещё тёплые, но ни кофейника, в котором его могли сварить, ни термоса, в котором могли принести, не наблюдалось. У него разболелась голова, и он поспешил выйти на улицу.

Толпа уже рассосалась. Тела Аркадия Михайловича на асфальте не было. Ну вот, где теперь его искать? Надо было всё-же дождаться скорой! И спросить не у кого. И что теперь делать с магазином? Савранский попытался вспомнить, были ли у торговца родственники и, конечно, не вспомнил. Кажется, они это никогда не обсуждали. Из Дома Лидваля Аркадий Михайлович съехал одним из первых, только-только начали рассасываться коммунальные квартиры, выкупаемые более удачливыми согражданами.

Где торговец нынче жил, Савранский тоже не знал. Были ли у него родственники? Об этом не говорили. Так что же делать? Пойти в полицию? Да ладно, и что он там скажет? Про исчезнувшего космонавта?

И тут ему пришла мысль. Он вернулся в магазин, тщательно осмотрел прилавок и нашёл в картонной коробке связку ключей. Один из них подошёл к входной двери. Бинго! Савранский выключил кассу, выключил свет, выключил всё. Поставить магазин на сигнализацию без кода было невозможно, поэтому он просто закрыл дверь на ключ и отправился домой. Всё равно время позднее, а завтра с утра он будет обзванивать больницы, найдёт торговца и тогда уже решит, что ему делать дальше. Просто гора с плеч!

Он шёл по Каменноостровскому назад к Дому Лидваля, только на всякий случай по другой стороне. Проходя мимо злосчастного дома, даже не оглянулся на него, быстро проскочил подземный переход, и, выйдя наверх, вдруг понял, что на метро домой не поедет, а сядет на трамвай. Вот и люди стоят в ожидании. Зачем ему на трамвай, который куда нужно не шёл, Савранский не подумал, но в метро он категорически не хотел.

Было темно и сыро, и по вечернему времени холодно. Люди подходили и подходили, а трамвай всё не шёл и не шёл. Он стоял в толпе и думал, что если бы не события, свидетелем которых он оказался, жизнь его была бы совсем неинтересной, что ему нужно выйти сухим из воды и что он с удовольствием съел бы сейчас пару булочек и выпил чашку кофе, потому что давно ничего не ел и не пил. Чтобы немного согреться, он стал переходить с места на место. Сначала ему это удавалось, но людей становилось всё больше, почти как в час пик. Наконец стало так тесно, что Савранский был зажат со всех сторон. Это его удивило.

— Простите, — обратился он к соседу, примерно своего возраста парню в кепке, — вы не знаете, откуда столько народу? Концерт, футбол, сеанс чёрной магии?

Парень посмотрел на него как на умалишённого:

— Трамвая ждут, не видишь.

— Какого?

Парень усмехнулся:

— Кому в рай, кому в ад. Сам-то чего здесь стоишь? Не знаешь, что выбрать?

Савранский решил, что ослышался.

— Простите?

— Кто же так прощенья просит? — Раздался у него за спиной знакомое карканье.

Он медленно, не веря себе обернулся и увидел старуху Ираиду, завёрнутую в пуховый платок, крест-накрест перетянутый на груди и завязанный вокруг талии. Савранский покачнулся, поплыл и, падая на асфальт, услышал звонок подходящего к остановке трамвая.

— Готов, — сказал кто-то над ухом.

— Всегда готов, — прокаркала старуха. — Грузите сердешного.

Потом наступили тишина и темнота: Савранский потерял сознание.


Он проснулся от запаха кофе и — о чудо! — свежей выпечки. Он очень хотел есть, но сразу вспомнил о том, что произошло накануне. А когда вспомнил — помрачнел. «Неужели я умер? Да нет, этого просто не может быть! А если может?» Он осторожно огляделся и понял, что лежит абсолютно раздетый. «Этого ещё не хватало!»

В комнате было полутемно и кроме раскладушки, на которой лежал Савранский, больше ничего не было. И всё же комната показалась ему смутно знакомой. Окна! Это были старухины окна. Савранский вскочил, запутался в простыне, в которую был завёрнут, и чуть не упал. А за окном в сером питерском тумане маячил знакомый каменноостровский пейзаж. Он находился в Доме Лидваля, к гадалке не ходи. Да что же это за хрень-то такая!

Савранский не стал долго раздумывать, стартовал к двери и чуть не налетел на вошедшую с подносом девушку. На подносе стояли кофейник, чашка и корзинка с булочками. Савранский застонал.

— Извините, — сказала девушка громким шепотом, заталкивая его обратно в комнату, — ваша одежда ещё не высохла.

— Отпустите меня!

— Не надо бегать голым по квартире, и шуметь не надо: все ещё спят. Одежда высохнет, и вы пойдёте домой. А пока можно выпить кофе.

— Я больше не буду, Ираида Сергеевна!

— Я не Ираида Сергеевна, я — Ирина.

— Володя, — прошептал Савранский.

— Очень приятно! А почему вы называете меня Ираида Сергеевна?

— Я думал, она — это вы.

— Нет, я это я. Но это очень странно. Так звали мою бабушку, которую вы не могли знать. Она умерла уже. Возможно, жила в этом доме, но это не точно. Мы недавно сюда переехали.

Савранский на всякий случай решил не говорить, что Ираиду Сергеевну он видел вчера и даже говорил с ней, возможно, в этой самой комнате.

— Простите, а как я здесь оказался?

— Ну, как же! Вы спасли картину.

— К-какую картину?

— Бабушкину! Вы погнались за вором и отбили её. Папа всё видел. Потом вы упали в лужу, одежда намокла, а на дворе ночь. Неужели вы ничего не помните?

Савранский помнил, что всё было совсем не так.

— А можно взглянуть на картину?

— Конечно, только тихо.

Они пробрались на кухню. По дороге Савранский завернулся поплотнее в простыню и оглядел коридор. Это был всё тот же старухин коридор, только отремонтированный. Картина стояла на столе, прислонённая к стене. Рядом лежали остатки упаковки — крафтовая бумага и бечёвка. Да, это был он — портрет космонавта, и космонавт был на месте, только ничего необычного в нём не было — соцреализм как таковой. В правом нижнем углу Савранский обнаружил неразборчивую подпись художника и 1965-й год.

— А можно включить свет?

Ирина посмотрела на него как на ребёнка и дёрнула за шнур настенной лампы. Никакого эффекта! Савранский выдохнул.

— Папе она очень нравится, — сказала девушка.

Савранский посмотрел на неё. Красивая! Но всё-таки странно всё это. И то, что с ним случилось накануне, и что он опять в этом доме, где жила непонятная старуха. И что же всё-таки случилось с торговцем?

— Вы знаете Аркадия Михайловича?

— Нет. А кто это?

— Да так, знакомый любитель искусства. Как раз накануне мы обсуждали с ним портрет, очень похожий на ваш. То есть, не на ваш… — Савранский смутился. — С похожим сюжетом.

— Вообще-то здесь нет сюжета. Это же портрет. Вы знаете, мой папа тоже разбирается в искусстве.

— Он искусствовед?

Ирина рассмеялась:

— Он физик, просто любит искусство. А вот я когда-нибудь стану знаменитым художником. Но до этого далеко. А вы чем занимаетесь?

— Да так, — скромно сказал Савранский. — Как раз изучаю искусство.

— Тогда мы найдём общий язык. Кажется, ваш кофе остыл. Я подогрею, хотите?

— Очень хочу! — Совершенно искренне сказал Савранский. — И если можно, с булочкой.

— Конечно можно! — Ответила Ирина.


Когда через час сытый и довольный Савранский покинул квартиру в Доме Лидваля, унося с собой номер её телефона и разрешение звонить в любое время, она закрыла за ним дверь и с неодобрением посмотрела на вышедшего в коридор Аркадия Михайловича. Он был в том же пиджаке, в котором лежал в луже — с огромным неопрятным, уже засохшим пятном.

— Так нельзя, — сказала Ирина, — надо почистить.

— Почищу. Ну как он тебе? — Спросил торговец осторожно.

— Подойдёт. Мне нравится его реакция на необычное. И спектр эмоций. Естественнонаучных знаний маловато. Продолжим.

— Он мне как сын.

Ирина нахмурилась:

— Хочу напомнить, дорогой коллега, что это мой эксперимент, а ваша искуственно-интеллектуальная задача — систематизировать данные. Кофе будешь? С булочкой.

— Буду, — вздохнул Аркадий Михайлович обречённо.

— Тогда переоденься.

И Ирина пошла на кухню.

— Она действительно твоя бабушка? — Крикнул ей вслед Аркадий Михайлович.

— Пра… пра… пра… — ответило эхо.


Октябрь — ноябрь 2022 г.