Дверной косяк [Алексей Сухаров] (fb2) читать онлайн

Алексей Сухаров Дверной косяк

Дверной косяк

Дверной косяк.

Я сделал его уникальным воспитателем самодисциплины.

За каждый свой косяк я бился головой в дверной косяк.

За каждые грабли, на которые я вновь и вновь наступал, я, помимо удара по лбу собственно граблями, вознаграждал себя ударами в дверной косяк.

За каждую ошибку, недоработку или просчет я расплачивался ударами в дверной косяк.

Это как родительская порка ремнем, только лучше.

Неподготовленное практическое — косяк.

Загулялся допоздна — косяк.

Засиделся за компом — косяк.

Позволил себе лишнюю сигарету или стакан пива — косяк.

Со временем мои требования к себе стали еще жестче.

Не проснулся в семь — косяк.

А в выходные — в девять. Пять минут десятого — косяк.

Не прочитал за неделю книгу — косяк. А после — дочитывать.

Не дописал статью или не подготовил отчет — косяк.

Все вещи, которые я мог сделать сегодня, но откладывал на завтра, материализовывались ударами головой в косяк.

Методом дверного косяка я построил себе режим дня. Идеальный тайм-менеджер.

А на вещи, из которых как бы чего-нибудь могло бы выйти, мой организм отвечал покраснением на лбу как реакцией на последующий удар в дверной косяк.

Это значит, что я еще и на всякие глупости не отвлекался. Сугубо по делу. Иначе — косяк.

В один момент я понял, что живу скучно. Я посмотрел на себя в зеркало. Оттуда на меня смотрел задушенный самоограничениями малец с треугольной выемкой в центре лба. Я посмотрел на дверной косяк. Он был покрыт застывшими пятнами крови.

Я понял, что нужно что-то менять.

Но я не мог.

Я пытался загулять по клубам и питейным заведениям. Не вышло. Я, против своей воли, после ночной попойки просыпался в семь. В выходные — в девять. Кроме того, лишние сигареты или стаканы пива вызывали у меня рвоту. И аллергию. На лбу.

Я пытался ухаживать за девчонками, но они избегали меня из-за моей страшной треугольной выемки посередине головы. Мелочь, но неприятно.

Я не мог даже забить на всё и просто валяться на диване. Некая неведомая сила постоянно поднимала меня с него и заставляла мыть посуду, стирать одежду, писать статьи и готовить отчеты даже тогда, когда меня об этом никто не просил.

Я перепробовал все способы досуга и отдыха, включая путешествия. Безуспешно. Я понял, что от себя, с дверным косяком в голове, никуда не сбежать.

Косяк никуда от меня не делся, несмотря на все мои старания. Я стал его заложником. Теперь это он искал и преследовал меня. Когда я на секунду о чем-нибудь задумывался, расхаживая при этом по квартире, я обязательно ударялся об него головой. Случайно ли?

Я долго не оставлял попытки порвать эту странную связь с дверным косяком, избавиться от этой порчи, этого проклятия. Убить, заморить его, этого воспитателя самодисциплины и идеального тайм-менеджера. Я сходил с ума. В исступлении я бился головой в косяк снова и снова с такой силой, что, казалось, мой череп сейчас треснет и разлетится на части. Треугольная ямка во лбу становилась всё глубже, теперь она идеально входила в дверной косяк. Они прекрасно дополняли друг друга. Как болт и гайка. Как два кусочка мозаики.

Мне приходилось биться всё сильнее и сильнее, чтобы почувствовать боль. Дверной косяк с каждым днем проникал дальше в мою голову, и я боялся, что однажды он достигнет мозга.

Я лунатил. Я просыпался в холодном поту перед дверным косяком; по моей переносице стекала свежая кровь. Я бесился, закидывался снотворным и падал без сил на кровать. Но сколько бы таблеток успокоительного я не глотал, я всегда просыпался в семь утра. В выходные — в девять.

Однажды утром, после очередного приступа лунатизма, я понял, что так не пойдет. Бунт — не выход. Как и смирение. Необходим компромиссный вариант.

И я его нашел.

Я устроился мелким работником в одну неплохую компанию. Благодаря моей усидчивости и исполнительности, выработанной в процессе общения с дверным косяком, меня быстро заметили. Карьерный рост. Близкое знакомство с директором фирмы, ее спонсорами и заказчиками. Пять лет — и я становлюсь первым заместителем директора.

Теперь я — важная персона. Под моим контролем находятся сотни людей. Дверной косяк никуда так и не делся из моей жизни. Я просто нашел ему другое применение.

Я бью в него лбами других.

За каждую ошибку, недоработку или просчет.

(2015)

Секс измъ

— Маменька! — Лизавета встала посреди гостиной и, с обидой и вызовом, выразительно топнула ножкой. — Не могу я так больше, ******* хочу!

Маменька, то бишь, конечно, Марфа Петровна, представительница старого, вполне богатого и уважаемого дворянского рода, как бы помягче сказать, опешила. Что за тон! Что за выражения! Марфа Петровна, спустя мгновение придя в себя, уж было бросилась закрыть дочери рот, небось кто услышит, но Лизавета тут же отпрянула и выставила вперед пальчик, будто шпагой защищаясь на дуэли:

— Ежели ******* вы мне не позволите, маменька, то я ничего, никогда больше делать не буду, а то и в речку с горя брошуся, вот как! — Лизавета, раскрасневшись, схватила полы юбки и мигом выскочила из гостиной.

Стыд-то какой!

—

Ерофей Михалыч, отложив в сторону заляпанное перо и бумаги, почесал густую бороду, глубоко вздохнул, глянул куда-то в стену и тихо спросил:

— Так и сказала?

— Точно так и сказала, душа моя Ерофей Михалыч, так и сказала. Дескать, — здесь Марфе Петровне пришлось приглушить голос, — ******* хочет, аж мочи нет, токмо об том и думает. *******, говорит, подавай ей, а то ведь и убиться готова!

— И ведь не впервой такое от Лизаветы слышно-то. Я же наказывал занять ее чем-нибудь, ну что ж, не получилось?

— Ни в какую, душа моя Ерофей Михалыч. Гувернантки криком от нее кричат, даже Лидия Ивановна, храни ее Господь. Рисовать не желает, а то и красками прислугу с дуру пачкает, французским заниматься не просится и даже за пианино — любимое ее пианино! — совсем не усадишь! *******, токмо ******* в головушке светлой ее!

Ерофей Михалыч крепко задумался, а Марфа Петровна терпеливо сидела напротив, ничем не смея нарушить опустившуюся на кабинет тишину. Наконец, Ерофей Михалыч признался, что созрело у него на уме:

— Может, — начал он медленно, — придется бы и навстречу Лизоньке нашей пойти. Оно, конечно, неправильно вовсе, но как тут иначе? Девице летом минувшим шестнадцать исполнилось, может, природой это все дано, натурально, как говорится. А ежели мы ей запретим — то тут и до беды недалеко.

— Быть беде, быть! — загорелась Марфа Петровна. — Вы, быть может, душа моя Ерофей Михалыч, и знать не знаете, да вам я говорить и не хотела, чтоб не гневить, так ведь мужики наши, крепостные, уж судачат вовсю, дескать, дочка хозяйская все ******* требует, как одержимая, только про ******* все ее мысли. Утопиться она не утопится, но ведать-то нам не дано, черт дернет ее с кем из этих мужиков… Бедная, бедная Лиза!

Ерофей Михалыч нахмурил брови пуще обыкновенного:

— К Фомке Хлысту холопа, что про дочь мою рот свой поганый разевать надумает, мигом же отправлять По пять плетей каждому сыну собачьему, кто в таких суждениях замечен останется. И вам я дело сие поручаю, Марфа Петровна.

— Сделано будет, душа моя Ерофей Михалыч.

— Что до Лизаветы… Есть недалече отсюда поместье, Крюковых. Сын их, Николай, ранее в Государевых архивах служивший, сейчас дело отца перенимает. Молод да неглуп. Написать, что ли, им? Лучше уж так, чем с холопами-то.

— Напиши, душа моя Ерофей Михалыч, напиши! Чай, угомоним дочурочку нашу!

—

Ерофей Михалыч, пригладив бороду, громко крикнул вглубь поместья:

— Лизавета! Зайди!

Лизавета, насупившись, смотрела на грозного отца своего, ожидая исхода.

— Поговаривают, что ты, Лиза, последнее время ведешь себя плохо. Буянишь, от наук отказываешься, Лидию Ивановну обижаешь, храни ее Господь. И все бы ничего, да вот, дескать, носишься ты по поместью и, — тут Ерофей Михалыч, как и его супруга ранее, приглушил голос, — ******* просишь! Разве ж это дело для юной дворянки? Отвечай!

— Да! — держала ответ Лизавета. — Прошу! ******* хочу! Вот ******* бы, а больше ничего мне и не надобно! А ежели вы мне, папенька, запрещать будете, я ******* сама пойду — или вообще, руки на себя наложу!

Смотрел отец на бойкую да неуступчивую дочурку свою, смотрел — да и заулыбался.

— Слышал я и про это, Лиза, а нам такого с матерью твоей допустить никак нельзя. Посему, вот, — Ерофей Михалыч протянул дочери письмо, — ответ. Крюков Николай Палыч, прибудет завтра в два часа пополудни, так сказать, на rendez-vous. Обещаешь ли ты, Лиза, французский, в таком случае, не бросать? Обещаешь?

Лизавета дочитала письмо, и все нутро ее переполнилось счастьем и загорелось в предвкушении.

— Oui! Oui, mon chéri! — залепетала она, бросилась в объятия папеньки и принялась целовать его руки.

— Прелесть ты моя, ну, ну, полно. Прибереги ж челомканья да для других оказий.

—

Лошади остановились прямо у ворот. Из кареты вышел Николай Палыч с густо напомаженными волосами и в свежесшитом сером сюртуке. Он мельком глянул, как, в назидание прочим, Фомка Хлыст пускает кровь болтливому мужичку, и направился к поместью. Здесь, на пороге, его уже ожидали Ерофей Михалыч и Марфа Петровна. После недолгих приветствий все трое вошли в дом.

Ерофей Михалыч не стал мучать гостя хождением вокруг да около:

— Дело, как вы понимаете, Николай Палыч, тут сурьезное. Буду с вами откровенен, Лизавета у нас — девица удалая. Вот как мужчина мужчине, — Ерофей Михалыч приглушил голос, — *******, говорит, хочет, ******* ей подавай и все тут. Ну-с, вот мы вас и позвали. Как вы считаете, справитесь? Готовы ли, Николай Палыч?

Николай Палыч немного занервничал, но тут же собрался, как и подобает дворянину.

— Постараюсь не разочаровать, Ерофей Михалыч. ******* так *******.

— Ну-с, вот и хорошо.

Ерофей Михалыч и Марфа Петровна проводили гостя до дверей гостиной:

— Ежели что понадобится, Емельян, крепостной, будет вам прислуживать, — шепнула Крюкову Марфа Петровна. Тот жестом дал понять, что услышал ее.

— Ну, с Богом!

Николай Палыч приоткрыл дверь гостиной и вошел внутрь. Маменька и папенька прислонили головы к стене, чтоб прислушаться.

Но прислушиваться не пришлось, потому что слышало все поместье. Визги, присвисты и смех довольства были настолько громки и искренни, что Ерофей Михалыч невольно улыбался, а Марфа Петровна утирала слезы. Еще бы: Лизавета, девочка, единственная дочурка, впервые за минувший год — счастлива.

Последующие шесть часов из гостиной то и дело раздавалось:

— Емельян! Еще чаю!

— Емельян! Подушки!

— Oui! Oui! Oui! — доносилось чаще всего.

В какой-то момент стало уж совсем неприлично. Лизавета позвала:

— Лидия Ивановна! А давайте нам музыку!

Смущенная гувернантка, теребя в руках пенсне, прошла в гостиную и уселась за пианино. Играла долго и самозабвенно. В момент наивысшего напряжения Лизавета закричала так, что поместье, как избушка в Теремке, чуть не развалилось:

— Храни вас Господь!

И все затихло.

Из гостиной вышел Николай Палыч, поправляя на ходу сюртук. Лицо его было красным, а помада текла по лбу и щекам вместе с потом.

— Приедете к нам еще? — поинтересовался Ерофей Михалыч.

— Всенепременно, — ответил гость.

Лошади застучали копытами.

Лизавета проскользнула мимо родителей, улыбающаяся и довольная:

— Емельян! Помыться бы!

Ерофей Михалыч и Марфа Петровна смотрели друг на друга и тоже улыбались. Сегодня они провернули очень неплохое дельце, а теперь им в головы одновременно закрадывалась одна такая смелая и замечательная мысль.

—

Примечания:

1)

rendez-vous

— рандеву, т. е. “встреча”, “свидание”

2)

oui

– “да”

3)

mon chéri

– “мой дорогой”

4)

******* — “замуж”

(2022)

Цветы

Компания из нескольких десятков человек спокойно выпивает в углу. Негромкие разговоры, стаканы, закуски. Как гром среди ясного неба — объявление от чрезмерно активной девушки в белом:

— Девчонки-девчоночки, собираемся, не киснем! Вот туда встаем, пожалуйста. Ну, живее, живее!

Компания поворачивает головы в сторону назревающей суеты, позабыв о еде, выпивке и разговорах.

Дюжина девушек детородного возраста выстроилась в три небольшие шеренги, а заводила в белом, прихватив маленький, аккуратный букетик цветов, продолжала вещать:

— Букет, девчоночки, букетик! Готовы? Точно готовы? Тогда на счет “три”. Ага? Раааааааааааааааз…

Каждая из дюжины девушек старается подвинуть, оттолкнуть соседку от предполагаемой ей траектории полета цветов.

— Двааааааааааааа…

И только одна, заплаканная, печальная и забитая, неуверенно, бессильно и безуспешно пытается покинуть толпу.

— Три!

Маленький, аккуратный букетик выбрасывается из рук заводилы в белом с очевидно не рассчитанной силой: он перелетает всю толкающуюся дюжину и попадает прямо в голову заплаканной, отстранившейся девушки. Она инстинктивно поднимает ладони к лицу и спустя момент оказывается перед своими товарками, заводилой в белом и всей честной компанией с букетом в руках.

Секунда на осознание произошедшего.

— Следующая! Ты следующая! — кричит заводила в белом.

— Следующая, ну надо же! — произносит кто-то в толпе. Дюжина девчонок обступает поймавшую полукругом, компания в углу выпивает и закусывает.

— Следующая, следующая, следующая! — раздается со всех сторон, а заплаканная девушка ищет глазами хоть кого-нибудь, кто не будет так рад ее горю.

Дело было на похоронах.

(2023)

Море в капле

Яна и Света вышли из лаборатории на послеобеденный перекур. Их белоснежные халаты сильно контрастируют с апрельской слякотью.

— Еще пару часов — и все, — вкусно затягиваясь, смакует Света.

— Что “все”? — интересуется Яна.

— В отпуск, — коротко и довольно сообщает первая.

Яна непонимающе вглядывается в коллегу, а та, смекнув, что где-то здесь зарождается зависть, подкидывает дровишек:

— К четырем уйду, собираем с мужем вещи и ночью улетаем. В пять утра по нашему — море, солнце и песочек. Красота.

— Везет, — цедит сквозь зубы Яна.

Она суетно докуривает и ищет, где бы побыстрее притушить длинный, дамский ментоловый бычок.

— Я себе для этого случая такой купальник прикупила, слушай, — продолжает Света, догоняя неслушающую и разобиженную Яну. — Фиолетовый, с бретельками…

Ну и сволочи же.

Яна садится на стул, делает из чашки глоток и пытается успокоиться. Неа, дело тут отнюдь не в зависти, как подумалось Свете, — более того, даже не в Свете самой. Яна сейчас вспоминает свой разговор с начальством меньше месяца назад — тогда они отнекивались, извинялись, дескать, Ян, ну никак сейчас в отпуск, работы навалом, потерпи немножечко, как все разгребем, так первая пойдешь. А она очень хотела, это, можно сказать, было ей необходимо — ее так утомили бесконечные колбы, реактивы, препараты, микроскопы, центрифуги и прочее, прочее, что еще чуть-чуть — и ударит психоз. Яна как могла стиснула зубы, пробирку от натуги в них зажала, чтобы продолжить ходить сюда шесть дней в неделю, утопая в однообразных и рутинных действиях с пипетками и растворами, ожидая, надеясь и веря, что вот уже скоро Андрей Геннадьевич подкрадется, по плечу хлопнет да скажет, ну что, Янка, с понедельника, заказывай билеты — а вот сегодня она узнает, что отпуск получила Света и, судя по всему, без всякого на то сопротивления. Нет, ну не сволочи ли?

Сволочи, конечно, и Яна уже было привстала со стула, чтоб вломиться в кабинеты начальства этажом выше и устроить конкретный разнос, но опомнилась и присела обратно. Это выход, конечно, но в него придется выйти с вещами, да и мужа, с приличным доходом, как у Светы, у нее нет. Ругань и увольнение — вариант, но не лучший. Да, она отдохнет и куда-нибудь слетает, что уже совсем неплохо. Но а дальше-то что — путь обратно ей будет заказан. Дальше-то куда?

Яна сгорбилась, уперлась ладонями в щеки и теперь зло оглядывает место своего рабочего заточения. Через три лабораторных стола, прямо у двери на склад, стоит, выпячивая грудь, счастливая и стервозная Света. Она как будто уже на отдыхе и как будто уже напялила на себя фиолетовый, с какими-то там бретельками, купальник: флиртует, пока муж не видит, с худым, низким и щетинистым (и оттого совершенно не ясно, сколько ему лет) грузчиком, кажется, Колей. Он, очевидно, смущается от такого внимания, но с каждой минутой общения становится все смелее. Понятное дело, что ничего ему не светит, а действия Светы интуитивно понятны всем, кроме мужчин: метит территорию и, вполне вероятно, разминается перед возможным курортным романом с кем-нибудь гораздо более симпатичным, солидным и статусным, желательно с гражданством другой страны. Яна более не в силах смотреть на эту странную парочку, отворачивает голову в противоположную сторону и вдруг замечает на соседнем столе готовый к работе и анализу аппарат. Между двумя тончайшими усиками аппарата, опутываемая, будто паутиной, лучами света, зажата крошечная капля воды почти идеальной формы. Яна чуть не подскакивает со стула от озарения, а план ее дальнейших действий созревает быстрее лабораторной плесени.

Ей нужно попасть на склад, мимо Светы и случайной жертвы ее заигрываний. Честно говоря, склад вызывает у Яны исключительно негативные эмоции: высокий потолок и широко расставленные стены, огромное количество забитых доверху полок, повсюду коробки handle with care, баллоны extreme caution и летучие жидкости flammable, в общем, того и гляди накосячишь, что с природной неуклюжестью Яны не выглядит как вариант фантастический. Короче, стресс, но сейчас она проникнет туда, чтобы в перспективе от него избавиться.

Яна делает вид, что легко и уверенно шагает на склад, но мимо Светы, поймавшей кураж, так просто не протиснешься:

— Чего, Ян, закончилось что-то? — одним только тоном она обозначает превосходство над своей страшненькой подружкой.

— Ага, реактив.

— Ты хоть не споткнись там, — усмехается Света.

Какая же сучка, думает про себя Яна, пробираясь сквозь стекло колб и плотную, вздутую пластмассу бочек. Где-то там, в самой глубине склада, затаилась нужная ей емкость. Новейший, экспериментальный препарат. Использовать только по назначению, соблюдая протокол безопасности D.

Яна встала прямо перед емкостью и на мгновение задумалась, как будто не была уверена в том, знакома ли она с протоколом D, но затем смело потянулась к стеллажу слева и достала из картонной коробки нужную пробирку. Ей все равно придется его нарушить, этот протокол. Исключительной плотности стекло. Не поддающаяся реакциям крышка. Только она подходит для нашей экспериментальной, божественной влаги.

Яна покинула склад, стараясь выглядеть как можно менее подозрительно. Тут же обращается ко Свете, упреждая возможные от нее вопросы:

— Отлучусь на минутку?

— Ладно уж, — все так же стервозно и самоуверенно кивает Света.

Яна спешит по апрельской слякоти, более не беспокоясь о белоснежности халата, к расположенной неподалеку детской площадке, пока бирюзовая, схожая с бензином жидкость в ее кармане игриво прыгает по стенкам пробирки и бьется в не поддающуюся реакциям крышку. Самое главное уже сделано, а сейчас осталось по мелочи — так сказать, приятные хлопоты. Яна пролетает вдоль никем не занятых, в связи с сезоном, горок, качелей и каруселей прямо к песочнице. Местами оттаявшая, она, как и подобает песочнице, содержит в себе много грязного, сырого песка. Яна поморщилась, но все же зачерпнула нужное количество в заранее приготовленный контейнер. Оглянувшись по сторонам, как преступник, и убедившись, что рядом никого нет, она быстро вернулась обратно к дороге.

Следующая точка маршрута — мебельный магазин. Яна и здесь не стала задерживаться:

— Складной шезлонг, будьте добры.

Продавец продемонстрировал несколько доступных моделей. Яна остановилась на светло-зеленом.

— Отличный выбор, — заявил продавец.

Сложив шезлонг в крупный целлофановый пакет, Яна поторопилась обратно. Почти четыре вечера. Жизненно важно сейчас не наткнуться на Свету. Яна предусмотрительно встала в отдалении, закурила и стала выжидать подругу, которой и до врага недалеко.

Вот и она. Крутит попой, накидывает модную сумочку на плечо и прощается с худым и низким Колей, что так по-джентльменски вышел ее проводить. Она кокетливо машет ручкой и топает в противоположном от Яны направлении.

Сотрудники постепенно покидали лабораторию. Яна старательно создавала иллюзию деятельности, периодически проверяя, на месте ли спрятанный под столом пакет с шезлонгом. Все ближе к шести часам и все тише становится в здании. Начальство с этажа выше тоже завершало рабочий день.

— Чего, Янка, домой не торопимся? — Андрей Геннадьевич, одетый в симпатичную весеннюю куртку, улыбался, придерживая портфель.

— Сейчас уже, скоро, — отвечала Яна, размешивая и растрясывая бесцветную и бесполезную в данной ситуации кислоту.

— Ну ладно тогда. До завтра.

Хлопнула дверь, и Яна привстала, подкравшись к аппарату с каплей, усиками и светом. В оглушающей тишине она схватилась за ручку, опуская каплю как можно ближе к поверхности стола.

Андрей Геннадьевич. Какой же приятный мужчина, всегда уважительный и свойский, даром что начальник. Вполне молодой и красивый. Если бы и втягивать кого-то в такую авантюру, то только его.

Яна хватает пинцетом песчинку, обрызгивает ее чистой водой — мало ли чего — и аккуратно вкладывает ее в каплю. Песчинка опускается на дно. Иглой шприца лаборантка вводит вплотную к песчинке малюсенький шарик воздуха. Яна шумно выдыхает от напряжения.

Жаль, что у Яны никогда не хватало смелости — ни на то, что вместе отправиться в импровизированный, совершенно безумный отпуск, ни даже на то, чтоб просто притвориться, что после работы им сегодня с Андреем Геннадьевичем совсем чуть-чуть по пути.

Яна достает шезлонг из пакета и кладет его на стол. Вынимает из кармана пробирку с бирюзовой, схожей с бензином жидкостью. Сбрасывает с себя халат и обувь, оставаясь лишь в нижнем белье. Совершенно ничего особенного — другими словами, не фиолетовый, с какими-то там бретельками, купальник, но ведь и море будет не настоящим. Залезает на стол с ногами и вглядывается внутрь пробирки.

Шум со стороны склада пугает ее до чертиков. В лаборатории появляется тот самый Коля, и Яна инстинктивно сжимается. Коля и сам прилично шокирован открывшейся его глазам неприличной картиной.

— Мы там это, закончили, — сообщает щетинистый грузчик.

— Хорошо! — нетерпеливо выкрикивает Яна.

— Через задний выйдем тогда, ну?

— Угу.

Разгоряченный дважды за день Коля все же решается поймать удачу за хвост.

— Может, помочь чем? — пикантно настолько, что противно, интересуется Коля, разглядывая полуобнаженную лаборантку.

— Валите отсюда уже!

Коля разочарованно гримасничает и исчезает за дверью склада.

Яна решает более не искушать судьбу и действовать решительно. Крышка слетает с пробирки. Бирюзовая жидкость льется на нее, ее белье и шезлонг. Ни капли на стол, на пол или еще куда-либо — иначе все пойдет прахом. Яна закрывает пробирку и чувствует, как она тяжелеет в ее руках, быстро увеличиваясь до колоссальных размеров. Ее глазами это выглядит почти как аттракцион — все вокруг резко становится далеким, она будто падает с самолета лицом вверх. Процесс ускоряется, Яну практически тошнит и валит на спину.

Все, что она сейчас видит — это огромная капля воды на горизонте, опутываемая, будто паутиной, лучами света. Яна берет под мышку шезлонг и идет к капле, наступая на собственные отпечатки пальцев. Она никогда бы ранее не подумала, что этот стол настолько грязный.

Яна понимает, что теперь ей необходимо преодолеть толщу воды. Нужна будет скорость. Яна бежит, подмечая, что в маленьком теле это делать все так же непросто, как и в теле большом, но в данном случае жалоб на одышку от нее не поступит.

Обидно, что она не озаботилась о напитке, но с другой стороны — пронести его сквозь воду было бы почти невозможно.

Яна прыгает и рассекает поверхность капли, на пару секунд задержав дыхание и прикрыв глаза. И вдруг — она чувствует под своей ногой мягкую, приятную, теплую поверхность. Лаборантка расслабляет веки и окидывает взглядом пространство вокруг.

С кремами для загара было бы проще, но, может быть, в следующий раз?

Все получилось.

Яна лежит на шезлонге, сложив руки под голову. Свет ламп греет ее бледную кожу почти естественным теплом, а в “небе” кружат инфузории-туфельки.

Даже быстрее, чем эта долбанная сучка Светка, думает про себя Яна.

Новейшего, экспериментального препарата, увеличивающего объекты до прежних размеров, в лаборатории не оказалось.

(2022)

Летняя прокрастинация

Летнее утро. Я разлепил глаза, прокрутил новости в соцсетях и вышел в общий туалет.

К моему удивлению, унитаз содержал в себе огромный кусок человеческого дерьма.

Коммунальщики обещали отключить воду сегодняшним утром. На сутки. Якобы ремонтные работы. Увидев гигантский котях в унитазе, я об этом вспомнил.

Тот неизвестный, который этот котях сюда наложил, видимо, об отключении воды не знал. Или вспомнил, но слишком поздно.

Теперь этот нерукотворный памятник будет неплохим напоминанием тем, кто про обещание коммунальных служб относительно сегодняшнего утра забыл.

Я, неумытый, решил, что хуже не будет, и добавил к памятнику своего гранита.

Я, неумытый, оделся, обулся и вышел из дома. Лето, солнце, жара. Изможденные июльской погодой горожане лениво брели: кто на работу, кто уже с нее, кто по делам, кто на берег реки. Везде, кроме берега реки, горожан ожидала пустыня.

Потные подмышки и прилипшие к задницам юбки. Взъерошенные, всклокоченные волосы. Горожане под тридцатиградусным зноем — один в один выброшенные на берег рыбы.

Я заплатил за стакан кваса из бочки на улице — пить больше нечего. И пошел к реке. На автобусе не поехал: я увидел в нем консервную банку из выброшенных на берег рыб. С прилипшими к задницам юбками и взъерошенными волосами.

Лето, солнце, жара.

***

Возвращаясь вечером с реки, я видел в лицах рыб-горожан некоторое облегчение и воодушевление. Жара несколько спала, а души вспотевших бедняг грела приятная мысль об утреннем душе.

Но нет.

Утром вода не появилась. Нерукотворный памятник с новыми и новыми кусками гранита это прекрасно демонстрировал.

Прокручиваю новости в соцсетях. Говорят, руководство коммунальных служб ушло в незапланированный и, более того, самовольный отпуск.

Летняя прокрастинация. Никому не хочется работать. Даже руководству коммунальных служб. По слухам, они поглядели на масштаб необходимого ремонта, поняли, что вновь запускать систему в настолько обветшалом состоянии опасно для премий и поощрений сверху, и решили немного повременить. Полениться. Потянуть кота за хвост перед неизбежным. Полежать на диване и посмотреть телевизор. Ведь сами они, вероятно, водой обеспечены.

Комментарии руководства газетчикам получить не удалось. Да они и не слишком старались это сделать — настроения нет. Говорят лишь, что, по слухам, глава коммунальной службы заперся дома и страдает от депрессии. Простые работяги коммуналки, не получив указаний, пошли под навес пить пиво, спасаясь от палящего солнца.

Я вышел в общий туалет, посмотрел на его состояние и понял, что к произведению искусства внутри унитаза уже нельзя ничего добавить. Хоть и очень хочется.

Я, неумытый, оделся, обулся и вышел из дома. Заплатил за стакан кваса из бочки на улице. И пошел пешком к реке. На автобусе не поехал по понятным причинам.

Сегодня на берегу собралось гораздо больше людей, чем вчера. В основном, народ отдыхает. Снимает с себя рубашки с потными подмышками и прилипшие к задницам юбки. Загорает. Прокрастинирует.

Есть и те, кто оказался здесь по делу. Кто-то моется, с шампунями и гелями для душа, не стесняясь своей наготы. Кто-то стирает запревшие вещи. Кто-то набирает воду из реки в огромные чаны для домашних нужд.

Меня тоже настигла нужда. Большая. Слишком большая, чтобы держать ее в себе. Я удалился в кусты неподалеку от берега и сделал там свои неотложные дела.

Я быстро вернулся назад к реке и прыгнул в воду прямо в шортах и футболке. Ботинки оставил на берегу. Проплыл метров пятьсот-шестьсот вдоль берега, пока не достиг безлюдного, спокойного места. Там я выбрался на сушу и сел обсыхать.

В двадцати метрах от себя я заметил мужика, удящего рыбу. Я подошел к нему и, поздоровавшись, спросил, как улов.

— Ох, хорошо! — ответил мужик. — Эти голожопики в центре всю рыбу распугали, так она сюда и плывет, да и прям мне на крючок. О как, посмотри-ка, опять!

Мужик дернул леску, и небольшой окунек плюхнулся на берег подле моих ног. Я посмотрел на задыхающуюся рыбку. Я ошибался. Она выглядит гораздо лучше наших горожан.

***

Я разлепил глаза и прокрутил новости в соцсетях. В общий туалет решил не заходить.

Я, неумытый, оделся, обулся и вышел из дома. Бочек с квасом на улице заметно прибавилось — пить же больше нечего. Разве что пиво под навесом.

Я заплатил за стакан кваса и пошел к реке, по обыкновению, пешком. На берегу со вчерашнего дня ничего не изменилось. Загорают, прокрастинируют, моются, стирают и таскают воду огромными бидонами.

Я некоторое время посидел на песке. Почему-то мне жутко захотелось удалиться в кусты недалеко от берега, на сей раз просто из интереса. Преступник всегда возвращается на место преступления.

К моему удивлению, я обнаружил, что место моего преступления стало местом преступления для кое-кого еще. Я увидел, что на моем вчерашнем отхожем месте теперь сидит какой-то мужик и, как и я сутки назад, закладывает основы мироздания.

Он недоуменно на меня посмотрел, не отвлекаясь от процесса.

— Извините, — сказал я и быстро вернулся назад к реке.

Видимо, нерукотворных памятников понаставили в туалетах по всему городу. И теперь люди тянутся ближе к природе.

Я заметил на песке бесхозный шампунь и гель для душа. Решил, что я ничем не хуже других. Снял с себя всю одежду и, намыливаясь, зашел в воду, совершенно не стесняясь своей наготы.

Я понял, что совмещаю приятное с полезным. Я не только моюсь, но и своей голой жопой гоню рыбу к мужику с удочкой в шестистах метрах отсюда.

Закончив, я сел обсыхать. Обсыхая, я вспомнил, что не ходил на работу уже три дня. Ну и ладно. У меня настроения нет.

Поэтому я оделся, обулся и пошел пить пиво под навес.

Под навесом я встретил простых работяг коммуналки, не получавших указаний от руководства. Я кивнул им и поднял бокал, светя уже потной подмышкой. Простые работяги коммуналки светили мне тем же.

***

Я разлепил глаза и понял, что заболел. Ангина. Лето, солнце, жара. Холодный квас из бочки на улице и холодное пиво под навесом. Купания в реке голышом. Вот я и слег.

Я проглотил несколько таблеток, обрызгал горло антисептиком и вновь завалился спать.

Мне даже стакан воды никто не принес. Не потому, что я одинок. Потому, что воды до сих пор не было.

К вечеру мне позвонил начальник с работы. Он только что заметил мое отсутствие. Я ему сказал, что болею, поэтому лежу дома.

— Я тоже, — признался начальник. — Летняя прокрастинация. Депрессия. Ангина.

— Понимаю, — ответил я.

На следующий день мне стало лучше. Прокручиваю новости в соцсетях. Сплошные срочные сообщения.

Говорят, река пересыхает. По неестественным причинам.

Я вспомнил людей, таскающих воду колоссальными жбанами.

По слухам, хозяин бочек с квасом на улицах заказал себе солидный участок за городом под коттедж.

Ожидаемо.

Говорят, некие ребята организовали автобусные маршруты в другой город в бани и душевые. Специально для тех, кто стеснялся своей наготы слишком сильно, чтобы мыться в речке у всех на виду. До того, как она начала пересыхать.

Я представил себе, что происходит в этих автобусах. Особенно на пути “туда”.

По слухам, поголовье рыб в реке резко сократилось. Еще до того, как она начала пересыхать.

Вот как?

Говорят, что содержание органических веществ в кустах на берегу реки увеличилось в три раза по сравнению с нормой.

Хм……

***

Я разлепил глаза. Горло почти не болело. Я вышел в общий туалет. К моему удивлению, унитаз в себе больше ничего не содержал.

Я дернул ручку умывальника.

Лето, солнце, жара. Вода.

Я пролистал новости в соцсетях. Действительно, руководители коммунальных служб вышли из депрессии. По слухам, им сверху пригрозили, что их депрессия может затянуться на более длительный срок, когда они не получат премий и поощрений.

Говорят, работы могли бы закончить еще вчера утром, если бы простые работяги коммуналки не были чересчур пьяными.

Я почему-то не испытал особой радости от возвращения воды в каждый дом. Я уже привык к иному способу существования. Так я был ближе к природе. Все горожане были ближе к природе. Они даже рыб своим видом напоминали, хоть немного до них и не дотягивали.

Я пошел в туалет по нужде. Большой. И не смыл. Не потому, что забыл. Потому, что не хотел.

Я, неумытый, оделся, обулся и вышел из дома. Горожане все так же щеголяли потными рубашками и прилипшими к задницам юбками, только рожи у них были счастливые. Изображавшие облегчение и воодушевление.

Я заплатил за стакан кваса из единственной оставшейся бочки на улице. И пошел, по обыкновению, пешком, к реке. Говорят, пересохшей.

(2015)

Ставок больше нет

Раннее утро. Паспортный контроль. Непринужденно улыбаюсь белокурой девушке в белоснежной блузке. Она улыбается в ответ и щелкает печатью по паспорту и билету.

— Нью-Йорк — отличный город. Я уверена, вы здорово проведете там время.

— За этим и лечу, — подыгрываю ей.

Я бы взял у нее номер телефона, да боюсь, уже не пригодится.

Она подает мне небольшой документ с большим пустым полем внизу.

— Распишитесь, пожалуйста.

Вот и оно.

Выдерживаю секунду, вглядываясь в документ. Отвечаю с наигранным смущением:

— Зрение немного подводит.

— Со светом гораздо лучше, — подмечает девушка, но не подает ни фонаря, ни лампы. Легко киваю в ответ на ее очевидное бездействие, расписываюсь в большом пустом поле внизу и возвращаю документ на стойку. Девушка подсовывает под рукав моей рубашки красную пластиковую карточку:

— Приятного полета!

Я бы не смог взять у нее номер телефон ранее — до вчерашнего дня. Постеснялся бы. А сейчас стесняться нечего. Но и надеяться не на что.

Я читал об этом пару лет назад в конспирологических статьях — тех самых, что наивно и с радостью раскрывают пользователю сети самые страшные тайны человечества и настоящее устройство общества. Тех самых, что сокрыты от любопытных глаз, как пиратское затонувшее золото, на второй странице запроса в поисковике.

Что ж, буду верить, что она хотя бы будет за меня болеть. Больше не будет никто.

1976 год, авиакатастрофа над Гималаями. Самолет, потеряв любой намек на управление, влетел в пик, сложившись в гармошку. Никто из восьми десятков пассажиров, равно как и экипаж, ожидаемо не выжил. Что интереснее: не осталось абсолютно никаких данных. Ни переговоров. Ни черного ящика. Ничего. Только восемь десятков искореженных тел на заснеженных склонах Гималаев.

Люди торопятся и толкаются, стремясь поскорее оказаться внутри салона — ажиотаж. И не потому, что все места на рейс будут заняты и никто не захочет ими меняться во имя удобства отдельных индивидуумов. Могу сказать больше: самолет будет на четверть, и то и на треть, пустовать. Цель проста — избежать давки. Не сейчас, когда давятся, чтоб быстрее побороть волнение, упасть в назначенные кресла и наконец-то приступить к счастливому пути без пути назад, а позже, чтобы хотя бы слегка повысить мизерные шансы.

1982 год, авиакатастрофа в канадской тайге. Данные о происшествии повреждены или засекречены. При крушении чудом выжил один мужчина. Его нашли на болоте в километре от места трагедии в совершенно неадекватном психическом состоянии: он истерично смеялся, рвал на себе волосы и продолжал повторять одни и те же слова о том, что всех переиграл. Вплоть до недавнего времени жил в особняке в скандинавской глубинке. До самой своей смерти он отказывался от любых комментариев относительно произошедшего.

Я усаживаюсь на свое место — второе в ряду — и соседей у меня не обещается, так что мне уже, в каком-то смысле, повезло. Складываю паспорт в карман куртки. Беру в руку красную пластиковую карточку и рассматриваю ее. Все, как и обещали организаторы: порядковый номер, множитель возможного выигрыша, пожелание удачи. Четыре пунктирные линии. Я аккуратно разламываю карточку по этим линиям, кладу получившиеся кусочки в рот, разжевываю, как жвачку пластинками, и запиваю водой из бутылочки в рюкзаке. Все, как и обещал организаторам.

1996 год, авиакатастрофа над Антарктидой. Совершенно неясно, выжил ли кто-нибудь во время падения, но к моменту появления спасателей все точно были мертвы и обморожены до состояния неузнаваемости. Самое таинственное: среди тел нашли четыре трупа с огнестрельными ранениями, но орудие убийства отыскать так и не удалось. Они были убиты еще в самолете или после крушения? Кто был убийцей и остался ли он среди тел? Могла ли стрельба в салоне стать причиной трагедии? Слишком много вопросов и слишком мало ответов.

Наблюдаю за пассажирами, спешно заполняющими салон. Молодой очкарик со скудной бородкой. Хромая, горбатая и откровенно некрасивая мадам старше тридцатки. Мужичок предпенсионного возраста с обязательным пивным животиком — такого скорее встретишь в супермаркете около дома, чем на рейсе до Нью-Йорка. Семейная пара средних лет. Молодая пара с МЛАДЕНЦЕМ. Это за гранью моего понимания, но если это вдруг поможет…

Уверен, что патологоанатомы у них тоже “свои”.

2003 год, авиакатастрофа над необитаемыми островами Тихого океана. Трое в усмерть пьяных выживших, которые, до прибытия помощи, организовали настоящую охоту друг за другом, используя в качестве оружия бутылки и тупые предметы с самолета. Тогда все списали на шок, после — лечили бедняг от посттравматического стрессового расстройства. Десятилетний юбилей кошмарной катастрофы отмечали уже вместе — в дорогущих костюмах на нестареющих телах и с не менее дорогущими часами на запястьях. Что произошло в то утро на борту — неизвестно по сей день.

Пассажиры, оказавшись в креслах, все как один повторяют необходимый ритуал: они чем-то шуршат в ладонях, а затем запивают водичкой. Грудной ребенок утопает в громких криках и слезах, пытаясь сглотнуть неудобную и неприятную пластиковую жвачку, отчего весь салон принимается недовольно, но негромко, бурчать.

К моему ряду подходит странноватый, престарелый лысый мужчина. Красная пластиковая карточка дрожит в его руке, как одинокий, забытый лист березы на октябрьском безжалостном ветре. Он вглядывается в кресла. Вглядывается в меня. Говорит:

— Что это за места? Зрение немного подводит.

— Со светом гораздо лучше, — отвечаю.

— А, — довольно гримасничает лысый и продолжает движение вглубь салона.

2016 год, авиакатастрофа в Индийском океане. Жесткая посадка на воде. Рекордное количество переживших крушение — двадцать. Вроде бы все здорово, но возникла проблема: одна из дамочек, почуяв, чем пахнет, острыми осколками стекла прорезала свои ноги до костей. А где кровь — там и акулы. Вытащить из бойни удалось всего шестерых. Их дальнейшая судьба неизвестна, но уверенно можно сказать — полученные травмы, откушенные ступни и оттяпанные пальцы никуда от них не делись. Ну, то есть вы поняли, что я имею в виду.

Организаторы просят участников быть чуть внимательнее к своему окружению — мало ли чего, но некоторые пассажиры воспринимают это слишком буквально и начинают проверять всех подряд кодовыми фразами.

Прямо перед взлетом у одной девчушки, видимо, отказали нервы, и она бросилась к выходу. Персонал агрессивно затолкал ее обратно и всадил в плечо тройную дозу транквилизаторов, уложив поникшее тело в свободное пространство бизнес-класса.

И это только пятерка самых известных и подозрительных случаев, всего описывается больше тридцати. Установить связь между крушениями никому так и не удалось. Ну, кроме конспирологов со второй страницы запроса в поисковике.

Самолет отрывает шасси от взлетной полосы и взмывает в воздух, быстро набирая высоту.

В общем, эти диванные детективы утверждают, что существует некая компания невероятного влияния и возможностей, которая предлагает всем желающим попытать счастья в безумной игре и постараться выжить в авиакатастрофе, сценарий которой каждый раз разный. Несметные богатства в обмен на гигантскую ставку из денег и человеческой жизни.

Невыспавшаяся стюардесса лениво и как будто нехотя сообщает о правилах безопасности на борту, а две ее ассистентки доносят информацию жестами, слегка пританцовывая в предвкушении. Они рассказывают о ремнях, кислородных масках и прочих атрибутах полета — особенно этого. Стюардесса заканчивает и, зевая, вопрошает куда-то в потолок:

— Зрение, что ли, немного подводит…

Любой адекватный человек скажет на это: ага, конечно. А еще факт в том, что Земля, на самом деле, плоская. Или что всем миром управляет двенадцать влиятельных масонских семей. Или что СПИДа не существует. Или что-нибудь про Нибиру.

Салон хором реагирует:

— Со светом гораздо лучше!

Но любой летящий на этом рейсе подтвердит, что это — абсолютная правда.

— А вот хер вам, — ухмыляется стюардесса, — рано еще. Поспите пока.

Свет в салоне гаснет, и несколько десятков пассажиров погружаются во тьму. Из собственных мыслей, надежд, мольбы и тревоги.

Я тоже могу подтвердить.

Наверное, спать прямо перед смертью с вероятностью более чем в 99,99 процентов — не лучшая идея. Но я использую возможность, чтобы хотя бы чуть-чуть подремать. Силы могут пригодиться на дальнейшую борьбу — если она действительно случится.

Моя ставка — 480 тысяч долларов. Продал все, что мог продать. Мой множитель — 997. Выплата в случае победы — почти 500 миллионов зелеными. Если мой множитель окажется самым высоким среди выживших, то сумму разделят на количество счастливчиков. В моих же интересах остаться единственным.

Сквозь дрему я слышу, как сзади меня перешептываются два парня. Из их разговора я узнаю, что один из них волнуется больше обычного, потому что летит в первыйраз.

И сразу в последний? Отчаянно.

Небо за иллюминатором постепенно светлеет, а в салон потихоньку пробираются лучики солнца, что сегодня на десять тысяч километров ближе, чем обычно.

Поворачиваюсь к парням.

— А какая разница? Самое страшное обязательно произойдет.

Потягивающиеся стюардессы у кабины пилота готовятся к исполнению служебных обязанностей.

Летящий в первый раз парень посмотрел на меня с какой-то странной, нездоровой ненавистью.

В проеме появляются тележки с едой и напитками.

Больше не буду вмешиваться. Этот чувак может в панике и вилку мне в спину воткнуть.

Уверен, что алкогольные напитки будут сегодня в приоритете. Так и есть: бухло идет нарасхват. Я тоже не отказываюсь:

— Бурбона, пожалуйста!

Пассажиры плотно налегли на стаканы, закусывая едой из контейнеров, и вскоре напряжение сошло на нет — атмосфера остыла и трансформировалось во что-то, издали напоминающее дружеские посиделки.

Когда я прочитал эти самые конспирологические статьи о таинственной компании с бешеными, нечеловеческими выплатами за почти гарантированную смерть и — тут же — о счастливчиках, предположительно обеспечивших себя и своих близких на многие поколения вперед, я, конечно, им не поверил. Но захотел проверить.

Молодой очкарик со скудной бородкой мило общается с горбатой мадам в длинной темно-синей юбке. Пара с ребенком прикрепили того ремнями к креслу и заткнули ему рот, а сами бурно обговаривают предположительные траты. Мужичок с пивным животиком нашел себе брата-близнеца — по крайней мере, с таким же животиком — и теперь они оторваться друг от друга не могут за обсуждением рыбалки.

Процесс не был быстрым — компания действительно хорошо запряталась. Я сбился со счета, сколько раз мной был выбран неверный путь, а не те люди крутили пальцем у виска, предлагая обратиться за психиатрической помощью.

Нервная девчушка, накачанная транквилизаторами, пришла в себя и уже успела ужраться текилой. Только что она пробежала вдоль салона в туалет, заблевав множество кресел по пути.

Но в конечном итоге, у меня получилось, и я вышел на организаторов. И да, это не было простым любопытством.

Убирать за девчушкой никто не стал. Во-первых, какая разница, если самолет и так разобьется, а рвать будет добрую половину летящих, а во-вторых — стюардессы сами были заняты выпивкой и общением. Когда я попросил очередную порцию бурбона, ко мне подошла та самая, что зевала в начале полета и выключала свет. Она осмотрела меня сверху вниз, прикусила нижнюю губу, нацедила напитка мне и себе и вдруг — прыгнула мне на коленки.

Я был подавлен и неудовлетворен. Ангедония. Апатия. Астения. Еще много других неприятных и невеселых слов на букву “А”. Мне было крайне постыло, и я подумывал расстаться с жизнью.

Она выпивала, сидючи на мне, как на табуретке, и вела непринужденную беседу — ту самую, что никогда не перескажешь за неимением в ней хоть какого-нибудь содержимого. В какой-то момент мне надоел ее бубнеж, и я крепко схватил ее за задницу.

Жизнь для меня ничего не стоила.

Стюардесса отвесила меня жирную пощечину и игриво заявила:

— У меня вообще-то муж есть!

Встала с колен и наклонилась к моему лицу, посмеиваясь:

— Пока что!

И ускакала к подружкам.

А если жизнь ничего не стоит — то почему бы на нее не сыграть?

Ну и пожалуйста. У меня тоже есть. Белокурая красотка в белоснежной блузке с паспортного контроля.

Доказано, что самолет — самый безопасный вид транспорта. Правда, к сегодняшнему рейсу это не относится.

Мы неумолимо приближались к финальной точке нашего пути и наших жизней.

Самолет начинает потрясывать.

— Уважаемые пассажиры, с вами говорит пилот рейса № 1806, — раздается по громкой связи. — Мы приближаемся к городу Нью-Йорку. Мы УПАДЕМ прямо на город Нью-Йорк. Ожидаемое время крушения — через двадцать минут.

И как только я принял этот факт — что совсем скоро я приму участие в игре и на жизнь, и на смерть — все у меня тут же наладилось. Я действовал четко. Общался уверенно. Спал очень крепко. Наслаждался каждым проведенным мгновением.

Пилот продолжал:

— Самолет теряет управление. Потому что я больше им не управляю. Ха!

Но я и не подумал отказаться от участия. Я понял, что наслаждение жизнью тождественно равно принятию скорой смерти.

Пилот и его помощник навеселе появляются в проходе, в самом деле бросив штурвалы:

— Мой множитель — тысяча двести восемьдесят три! У кого-нибудь есть больше? Ха! Миллиард баксов на рыло, да ты только представь!

Помощник пилота дергает за какой-то рычаг, и по всему самолету включаются тревожные, мигающие и крутящиеся аварийные огни — прямо как на безумной рейв-вечеринке.

Я запускаю ладонь в карман куртки и обнаруживаю, что, помимо паспорта, там есть что-то еще. Маленький клочок бумаги. Я подставляю клочок под красный, вращающийся, как юла, свет и вглядываюсь в написанное под оглушающий рев сирен. Номер телефона с кодом хорошо известного мне города. Белокурая девушка на паспортном контроле подсунула его в мои документы.

Пилот ломано, пьяно танцует, что-то выкрикивает и воет, как приглашенная звезда праздника, что пытается раскочегарить гостей:

— Зрение. Немного. Паааааааааааадвоооооооооооооооодииииииииииииит!

— Со светом гораздо лучше!

— Сто пудов! — подтверждает пилот, подбрасывая собственный пах под самый потолок.

Я так и представляю, как будет написано в обновленных конспирологических статьях: 2023 год, авиакатастрофа над Нью-Йорком. Самолет рухнул прямо на вечно оживленные улицы мегаполиса. Никаких обнародованных данных и никаких черных ящиков. Выжил только один, счастливый, довольный и удивительно спокойный, учитывая обстоятельства, мужчина немного за тридцать. Ему очень повезло: он обошелся без серьезных травм и ментальных потрясений. На текущий момент этот мужчина ходит по морям и океанам на шикарной, одной из самых больших и дорогих в мире, яхте в сопровождении белокурой красавицы в белоснежной блузке, работавшей на паспортном контроле аэропорта, с которого и стартовал тот злополучный рейс.

В иллюминатор уже различимы небоскребы огромного города, сиденья ходят ходуном, сирена визжит, как свинья, и это значит, что настало время для самого интересного. Все, как и обещали организаторы.

Остывшая атмосфера теперь накалилась и приобрела совершенно разнузданный характер. По всему салону туда-сюда летают брошенные стаканчики, недопитые бутылки и сорвавшийся с ремней безопасности младенец. Молодой очкарик со скудной бородкой прямо сквозь темно-синюю юбку насаживает горбунью, а та орет так громко, что ее стоны перебивают даже децибелы сошедшей с ума сигнализации. Накаченная транквилизаторами девчушка подставляет себя в проходе под удивительно мобильный пах отказавшегося от службы пилота. Последний супружеский долг отдают друг другу и семейные пары. И только два брата-близнеца с пивными животиками мирно и спокойно молятся — наверное, какому-то рыбному богу.

Откуда-то сверху валятся кислородные маски. Я делаю пару живительных вдохов.

Добрая половина салона ожидаемо блюет.

Я поворачиваю голову к двум парням позади меня, и с ужасом замечаю, что они, с трудом справляясь с тряской, отчаянно дерутся на пластиковых вилках.

Точно как на безумной рейв-вечеринке.

Я подсаживаюсь поближе к разборке и вслушиваюсь в их воинственные крики, пытаясь абстрагироваться от инфернальных стонов горбатой мадам неподалеку:

— Это она мне телефон оставила!

А?

— Мне, дебила кусок!

Вообще-то мне?

Кажется, у странноватого трясущегося пенсионера случился инфаркт, но никому до этого нет никакого дела.

Вот же меркантильная белокурая сучка. Ее шансы добыть себе выигравшего богатенького дурачка гораздо выше, чем у нас по отдельности — выжить.

Парень, который летит в первый и последний раз, с наскока атакует товарища вилкой в шею, и та, ломаясь, впивается несчастному прямо в артерию. Тонкая струйка крови вырывается из сосуда и с силой брызжет на соседние иллюминаторы. Убийца замечает меня, как свидетеля его деяния, и неотрывно смотрит в мои глаза с какой-то странной, нездоровой ненавистью.

Пенсионер, схватившись за сердце и не в состоянии согнуться, мотается по салону и, если честно, чем-то очень напоминает сносимый памятник.

Я ни за что на свете не стану разочаровывать летящего в первый раз парня, взявшего в последние секунды своей жизни грех на душу.

Ревущий младенец пролетает мимо с бутылкой рома в руках.

Самолет уже скользит над крышами зданий, собирая на двигатель стаи птиц. В любой момент мы рухнем прямо на оживленные улицы “Большого яблока”. Я пристегиваюсь и погружаю рот в кислородную маску. Я максимально настраиваюсь на успех. Я думаю о том, что смогу совладать с крушением.

Огонь охватывает заднюю часть салона.

О том, что занял единственно верную позицию и сделал все правильно.

Попавшийся на пути строительный кран перерубает крыло надвое.

О том, что меркантильные суки должны сдохнуть нахрен.

У этого придурка больше не осталось вилок, ведь правильно?

О том, что я выживу и начну совершенно новую жизнь, в которой никогда не найдется места подобному хаосу.

Самолет ляпнется брюхом сразу на сотню автомобилей в трафике.

О том, что огромная куча зеленых, как лист подорожника, купюр вылечит все мои бывшие и будущие раны.

Меня окатывает волной из бухла, пепла, крови, рвоты и младенческой мочи.

О том, чт

(2022)

Оглавление

Дверной косяк

Секс измъ

Цветы

Море в капле

Летняя прокрастинация

Ставок больше нет