Подьячий Разбойного приказа [Константин Константинович Костин] (fb2) читать онлайн

Подьячий Разбойного приказа

Глава 1

Слышали песню про оранжевое лето? Оранжевое солнце, оранжевое всё-то… Вот-вот. А вокруг меня — деревянное лето. Деревянные стены домов, из желтых, как яичница, бревен, деревянные ставни, деревянные двери, деревянные тесаные кровли, деревянные балясины крылец. Деревянные церкви, с деревянными чешуйчатыми куполами, с деревянными алтарями внутри, увешанные деревянными иконами. Деревянные мосты, деревянная мостовая, по которой стучат деревянные колеса деревянных телег, деревянные лавки, в которых торгуют деревянной посудой и продуктами из деревянных бочек, а над всем этим светит деревянное солнце…

Москва 17 века, что вы хотели.

Хотя стойте. Что-то я зарапортовался. Солнце не деревянное, а вполне обычное. Наверное, не стоило под ним стоять, пусть и в шапке-колпаке… а может, именно из-за него мне голову-то и напекло.

Я поймал недовольные взгляды других площадных подьячих, выглядывающих их своих лавок — деревянных, а как же — и спрятался в свою, в ожидании клиента.

Вокруг меня на площади кипела жизнь: кричали продавцы, рекламируя свой товар кто во что горазд, стучал топором плотник, заканчивая вырезать перекладины крыльца у лавки купца, грохотал желтыми сапогами отряд стрельцов в ярко-зеленых кафтанах, проехал в открытой карете солидный и важный боярин — лошадь подняла хвост и оставила около церквушки «ароматную» кучку — священник в черном облачении недовольно косился на непотребство, но молчал — с боярами рядится, что с волками грызться — топали каблуками крестьяне, бродившие по площади туда-сюда, от одного торговца к другому, а также сновали люди неопределенного рода занятий, возможно что — и даже скорее всего — среди них попадались и карманники, по нынешнему времени, за неимением карманов, именуемые мошенниками.

Я еще раз окинул глазом всю эту круговерть — клиента так и не было — и тяжело вздохнул.

* * *

Читали книги в жанре бояръ-аниме? Ну, это те, где могучие и древние боярские роды, плетущиеся интриги, магия во все поля и посреди всего этого безобразия — мальчик-попаданец с необычной и крайне могучей силой, одной левой раскидывающий противников, а другой — собирающих себе в гарем всех девушек покрасивее. Читали?

А на месте главного героя, того самого, что с силой и гаремом — представляли?

Нет? Даже и не читали?

Повезло вас, наверное.

А я вот — читал. И представлял.

Ну, как бы, а что еще делать молодому человеку семнадцати лет, который уже два месяца как стал совершенно взрослым, читай — поступил в институт и съехал от родителей на съемную квартиру. Не учиться же, в самом-то деле. Особенно если с силой — не то, что магической, а и самой себе обычной — не очень-то, а с гаремом и вовсе тухло. Только мечтать и остается.

И, видимо, кто-то излишне юморной решил помочь мне исполнить мои желания.

Добро пожаловать, молодой человек, туда, где бояр с их интригами — хоть завались. В Москву 17 века. Где бояре есть, а интернета, смартфонов — нет. Да даже огнестрельного оружия сложнее дульнозарядных карамультуков не завезли.

Не хотел быть обычным студентом — теперь ты подьячий, Максим Валентинов, вот тебе перо, вот печать, и ни в чем себе не отказывай…

* * *

В мясном ряду взревел бык, внезапно осознавший подвох, взлетели вверх щепки разметенной рогами ограды. Чудом отскочивший в сторону скотник щелкнул пальцами. Отлетевшие от пальцев яркие, даже в свете дня, искры ударили быка в нос — и тот, протяжно и обиженно замычав, рухнул на бок.

Лошадиная кучка медленно прошла сквозь доски мостовой и исчезла, оставив их в первозданной чистоте. Негоже улицу перед храмом в грязи держать.

Плотник последний раз провел лезвием топора, снимая последнюю тонкую, как бумага, стружку, полюбовался своей работой — и приложил ладонь к древесине, накладывая Слово крепости, придававшее прочность и неуязвимость к огню.

* * *

Я ведь не сказал, что здесь нет магии, верно?

* * *

Да, хоть это и Москва и век семнадцатый, но мир этот не наш и прошлое не наше. Здесь издавна существует магия, пусть и называемая волшебством, здесь каждый боярский род стоит на древнем Источнике, в котором заключена вся магическая мощь семьи, здесь вместо Алексея Михайловича с погонялом «Тишайший» правит царь Василий Федорович. И прозвище у него, конечно, есть, но озвучивать его не рекомендуется.

А Грозного и Смутного времени тут никогда не было…

— Здравствуй, господин подьячий, — подошел к моей лавке крестьянин в темно-красном, «вишневом» зипуне, — Память составить хочу.

Он кивнул на стоявшего рядом детину, тоже в зипуне, только серо-зеленом, «осиновом». Да, здесь темные одежды не в чести, я сам в долгополом кафтане «песочного» цвета щеголяю. Самый неброский из ярких выбрал.

— Наемная — копейку, заемная — две.

— Наемную, — крестьянин положил на дощатый стол тяжелую медную монетку, а сверх нее — поджаристый, еще горячий, калач.

Наемную, так наемную. Я сел за стол, достал перо и, опуская его в чернильницу, повел по листу плотной, как картон, бумаги аккуратную вязь о том, что Антип, сын Иванов, из деревни Малые Броды, нанимается в работники к Харитону, сыну Антонову, также известному как «Сом Антонов», из той же самой деревни…

Закончив составление документа, я взял со стола тяжелую печать и хлопнул ею в углу документа. И, хотя печать и не обмакивалась в чернила, на бумаге засиял, переливаясь не хуже голограммы, отпечаток, свидетельствующий, что договор заверен и теперь надежен, как Форт-Нокс — пусть его еще и не построили — так что ни Антипу, ни Харитону-Сому нарушать его не рекомендуется. Даже разорвать — имеется в виду, в буквальном смысле, на клочки — не получится, соберутся клочки обратно, срастутся, а на том, кто испортить документ решил, ляжет несмываемое клеймо. Не фигуральное, а самое настоящее, на лбу.

* * *

Я ведь не сказал, что у меня нет магии, верно?

* * *

Крестьянин уже уходил, коротко кланяясь и прижимая руку к сердцу, когда я увидел…

Шапка с собольей оторочкой, малиновый кафтан, сапоги сафьяновые, зелено-травяные, на высоком каблуке. Лицо чистое, бритое, на щеке — родинка, глаза светло-голубые, брови светлые, рост — два аршина семь вершков, особых примет не имеет, за исключением косого шрама на животе…

Ну, здравствуй, Соловушка.

Доставая из-за пояса печать, я медленно двинулся в его сторону, заходя со спины…

Но Соловей не был бы атаманом разбойничьей шайки, что таилась в бутовских лесах — не знаю, место, может, такое… — обнаглев в своих налетах до такой степени, что моему нынешнему начальству поступил прямой и недвусмысленный приказ «Устранить». Хочешь, не хочешь, а пойди и обеспечь. Поступил сигнал, что сегодня Соловей будет на рынке, по каким-то своим бандитским делам, вот и…

К чему это я? Ах, да — Соловей не был бы атаманом, если бы не обладал прямо-таки звериным чутьем. Возможно, не врут, возможно, он и вправду связался с силами за Гранью. Так или иначе — буквально за несколько моих шагов до него Соловей обернулся. Его взгляд уткнулся точно в меня, сканируя и явно сразу же понимая, кто я такой и откуда взялся.

А потом он побежал.

— Разбойный приказ! — заорал я и рванул вперед.

* * *

Я ведь не сказал, что я — именно площадной подьячий, верно?

* * *

Мать-мать-мать! Полдня насмарку! А ведь такое прикрытие было хорошее — кто там присматривается к площадным, кроме их самих, сидят, перьями скрипят…

Сапоги Соловья стучали впереди, народ расступался, не собираясь связывать ни с подьячим Разбойного приказа, ни с его клиентом — а вот будь он вором, давно бы уже организовалась стихийная погоня с участием всего рынка — дыхание моего не хватало на то, чтобы произнести нужное Слово, а у Соловья, видимо, на свое Слово тоже дыхалки не хватало.

Но ведь сейчас он вспомнит что-нибудь и уйдет, уйдет, зараза…

— Ааааа!!!! — заорал я и рванул вперед, на пределе сил и за их пределами. Если этого отчаянного рывка не хватит — Соловей уйдет, я просто свалюсь, наложенное на меня Быстрое Слово выжрет все силы еще до того, как подействует.

Ну же, ну же, ну же, ну…!

Есть!

Тигром прыгнув вперед, я из последних сил, на последних вершках, приземляясь, ухватил Соловья за сапог, атаман покатился по доскам мостовой — и моя печать, взмыв вверх палаческим топором, опустилась на его шею.

Сверкнул оттиск.

Всё!

Я разжал пальцы и, блаженно улыбаясь, перекатился на спину. Рядом замер скованный печатью Соловей.

Да, смартфонов здесь нет. Но знаете — мне и без них не скучно.

Глава 2

Я проснулся рано утром. Нет, не потому, что мне так уж хотелось вскочить пораньше, облиться холодной водой и весело побежать на службу. Нет, вовсе не поэтому.

В Москве сильно не разоспишься.

Думаете, петухи запели? Не-ет, к этим горластым будильникам я быстро привык, благо, у тети Анфии их не водится. Ну? Догадались? Даю подсказку.

Москва.

Златоглавая.

Церкви.

Бинго!

Под утренний трезвон десятков колоколов я откинул одеяло и лениво потянулся. Вообще-то мое утро обычно начинается иначе — думаете, про обливания водой я для красного словца сказал? — но сегодня добрый начальник, дьяк Алексей свет Ерофеев, разрешил мне чуть задержаться. Понимает, дай Бог ему здоровья, что у меня-то как раз здоровья сегодня — не ахти.

Во-первых, поймали мы вчера таки Соловья-разбойника. Не того, что в былинах на семи дубах сидел, а потом в глаз от Ильи Муромца получил, уж не богатыри мы, в Разбойном приказе, не богатыри… Нашего местного Соловья, что шайку разбойничью собрал, да проезжих людей обижал. Мы его всем столом выслеживали, а поймал — я.

Не потому, честно признаюсь, что так уж я крут, всего лишь младший подьячий, да еще и неверстанный, то есть, по-нашему — стажер. Год уже отслужил, еще пару лет — и введут в штат, поверстают, тогда и жалование положат. А за Соловья — может, и пораньше… Повезло, надо сказать, нас, стажеров, несколько штук на торговой площади торчало, площадными подьячими прикидываясь. Риск, конечно, необученную молодежь на матерого разбойника пускать, но… Немного у нас в Приказе людей, всех их местный криминал в лицо знает, так что пришлось тем, кто еще не примелькался, участвовать.

Повезло.

С другой стороны — мог уйти Соловей, мог. Я честно свои жилы рвал, так что награду, если она будет, получу заслуженно. Другим бы стажерам это объяснить еще, небось, зубами скрипят, аж стружка сыплется. Как же — не они!

Ничего. Понадобится — объясню. Меня Данила, из наших, приказных, стрельцов, научил, как непонятливым объяснять. Так, чтобы и доходчиво было, и ненужных следов на лице не оставалось.

Кстати, Соловья от нас забрали. Угадал я, связался он с силами, что за Гранью сидят. Так что почти тут же прискакали судные дьяки из Чародейного приказа, да и увели наш трофей к себе, в подвалы, чтоб выпытать там, кто его бесов призывать научил, да кому он это замечательное знание рассказать успел. И если вы думаете, что «выпытать» такое же иносказание, как и «прискакали», то не угадали вы вовсе. И прискакали они буквально, на конях, и пытать будут вполне себе по-настоящему… брр.

Никак не привыкну.

У нас, в Разбойном, тоже, знаете ли, не сигаретами угощают. Тем более, не изобрели их еще, сигареты эти.

Ну, а вторая причина, по которой мне сегодня тоскливо — снова Соловей виноват. Зверюга он матерый, есть, чем гордиться, так что решили мы, со своим столом, вечерком после службы в корчму заглянуть, по чарке медовухи выпить. «По чарке» — вот это, как раз, иносказание, медовуха — вещь некрепкая, как хорошее пиво, а чарка — посудинка маленькая, чуть больше кофейной чашки. Так что, сколько там чарок мы выхлебали — никто не считал. А так как закусывать медовуху здесь не принято — то и в голове, когда мы, наконец, вывалились наружу, шумело знатно. И дорогу домой я помню весьма смутно. Помню, улицы уже успели перекрыть цепями и у каждой из них передо мной опускались лезвия бердышей «Не положено!». Я гордо вертел на пальце свою печать и веско заявлял «Разбойный приказ!». Стражники, ухмыляясь, пропускали. Мы для них — вроде как свои, как опера уголовки для дэпээсников.

Хотя, честно говоря, не знаю, какие на самом деле у оперов с патрульными взаимоотношения. Никогда в жизни не интересовался, даже сериалы по НТВ не смотрел, и мысли никогда не было, чтоб в полицию пойти, иначе как за паспортом. А вот поди ж ты — в другом времени, в другом мире, а пришлось в ряды правоохранителей войти…

Посуда гремит, тетя Анфия намекает, что кто-то сильно уж разоспался.

Э-эх!

Я выскочил из-под одеяла бодрым козликом и поскакал во двор, к колодцу, совершать утренний моцион. Разве что вокруг бедер полотенце намотал. Здесь к обнаженке относятся не в пример более спокойно, чем в наше время — даже в банях вместе, представляете? — но я все еще стесняюсь.

Нечем мне пока похвастаться, чтобы голышом щеголять.

* * *

В белой нательной рубахе и просторных белых же штанах, что здесь вместо майки с трусами носят, я пробежал мимо проема, за которой тетя Анфия уже недовольно постукивала ложкой по краю миски с кашей.

Эх… Нет здесь еды нормальной, ну вот от слова «вообще». Это над интернетовскими шуточками про «маянезик», макарошки с сосиской и котлеты с пюрешкой хорошо хихикать, когда ты знаешь, что в любой момент можешь их сварить и съесть. А потом опять похихикать. А здесь их нет. Ни майонеза, ни макарон, ни сосисок, ни котлет, ни пюре. Просто — нет. Картошки — нет вообще, хоть жареной, хоть вареной, хоть фри, хоть фо. Хоть в депрессии, то есть — подавленной. Котлет — нет, сосисок — нет, колбас — нет. Майонеза — нет, кетчупа — нет, помидоров вообще — нет. Зато огурцов — хоть завались, хочешь, соленые, хочешь, квашеные… А маринованных — опять нет! Макарон — нет, риса — нет, селедки — нет, про какие-нибудь суши с хот-догами я и вовсе молчу… Зато, внезапно, есть пицца! Не поверите, но есть. Правда, называется она здесь «ветошник», я так понимаю, потому что в начинку идет всякая ветошь, то есть то, что из обрезков осталось, а выкинуть жалко. Но, говорят, пицца изначально такой же была, это потом ей напридумывали сложные рецепты с добавлением пафоса.

А за чашку кофе я бы убил, наверное…

Я тут подумывал, не стать ли мне прогрессором в области еды. Уж как минимум готовить-то я умею, с тех пор, как мама умерла, пять лет назад, и мы с отцом вдвоем остались, хочешь, не хочешь, а научиться пришлось. Только не в здешнего коня мой тамошний корм. Либо ингредиентов просто нет, типа картошки с помидорами, либо я слабо представляю, как сделать — вот как майонез делают? — либо попросту нет нужных инструментов. Той же мясорубки, чтобы котлет накрутить. И как ее сделать — я не знаю.

Нет, если вы подумали, что здесь голодают, с хлеба на квас перебиваются, то зря вы это подумали. Еды всякой тут завались, просто она… непривычная.

Была.

Сейчас-то уже привык.

А сколько сейчас времени-то?!

Я машинально бросил взгляд на запястье — на котором за ночь часов не появилось — и решил, что завтраком можно пренебречь. Потом, у пирожников перехвачу чего-нибудь. Забавно — мир другой, времена другие, тело и то другое. А я как питался фастфудом, так и продолжаю…

— Викеша, ты есть-то будешь?!

— Тетя Анфия, не буду! — крикнул я, запрыгивая в штаны.

Ширинку, и ту не изобрели еще…

Завязав веревочный пояс, я намотал портянки и вбил ноги в сапоги. Вот к сапогам претензий нет — мягкие, удобные, как будто в чулках по улицам бегаешь. Потом — рубашка, через голову, вроде поло, только рукава длинные и воротник сбоку застегивается. Тетка на рубашку ругается — здесь модно ходить яркими, как попугаи, а у меня она белая — рубашка, не тетка — и некрашеная — тоже рубашка, не тетка — и в ней я смотрюсь, как нищеброд какой-то. Ну не могу я в малиновом или еще какой-нибудь фуксии разгуливать! Мне вышивки по краям хватает!

Поверх рубашки — кафтан, корпоративного темно-зеленого цвета. Так-то формы у Разбойного приказа нет, но негласная традиция — ходить в темно-зеленом. А сапоги и штаны — черные. Дресс-код, ети его… Поверх кафтана завязан тканевый пояс в три обхвата. Местные в пояс кошельки прячут и всякие нужные вещи, как в поясную сумку, а к самому поясу цепляют кошелек, наверное, чтобы карманникам-мошенникам работу не затруднять. Вот тут я попрогрессорствовал немного — у меня, наверное, единственного в Москве, есть внутренние карманы на кафтане, и свои денежки я там храню. Тетка, когда я попросил их пришить, хмыкнула, странно покосилась, но ничего не сказала, все сделала как надо. Так что у меня на поясе только печать, да еще нож в ножнах. Здесь без ножа — как в наше время без смартфона, на улицу не выйдешь. Не в смысле, что так опасно — Разбойный приказ бдит! — да и ножи эти, узкие, с круглой рукояткой, никто за оружие не считает. Так, инструмент на всякий случай. Даже женщины их носят.

Деньги взял, нож взял, печать взял… Без печати — точно никуда, она и пропуск, и удостоверение, и оружие, при случае, и наручники, да и просто как печать. Без нее ни один документ не составишь.

Вроде все? Можно бежать?

А, нет, шапку забыл!

Самая моя нелюбимая часть одежды. Зеленый колпак с отворотами. Все носят — и ты носи. Здесь, скорее, без штанов на улицу выйдут, чем без шапки. А наденешь не то, что все носят, какую-нибудь кепку… На улице коситься будут, а в Приказе наш дьяк по шее даст, чтобы скомороха не изображал, или хуже того — иностранца. Иностранцев здесь еще не очень любят, это потом Петр Первый, если он здесь появится, завезет привычку перед всем иностранным кланяться, а здесь иностранец — личность априори подозрительная и все, что от них приходит — тоже. А других фасонов не завезли. Есть еще плоские шапочки, похожие на тюбетейки, тафьи называются, но их только дома носят, на улице в них — неприлично

Так что — носи колпак. Пусть околпачен будет враг.

Отвороты у моего украшены вышивкой. Потому что совсем без украшений — нельзя, нищеброд, что ли? А меховой оторочкой, как здесь любят… Во-первых, зачем мне летом мех на шапке? А во-вторых — с мехом этот колпак очень уж напоминает шапочки эльфов Санта-Клауса. Только помпона не хватает. Всё. Готов!

— Куда без еды? Опять весь день голодный носиться? — тетка Анфия стоит в дверях, уперев руки в боки, мол, все равно мне, на каком ухе у тебя твой колпак.

* * *

Нет, конечно, сказать она должна была как-то вроде «Ой ты гой еси, племянник мой честной, куда в путь-дороженьку собрался, без еды-питья сладкого, али не люба тебе стряпня моя?»… ну или как там люди в семнадцатом веке разговаривали? В общем, как нам на уроках истории рассказывали — а у меня по истории, между прочим, твердая четверка была — язык меняется, и нам и Пушкина-то не всегда можно понять, а он, как бы, на сто с лишним лет ближе к нашему времени, чем я сейчас.

Но, то ли мир здесь очень уж другой, то ли, что вероятнее, после попадания в это тело у меня какой-то автопереводчик настроился, но для меня все здешние обитатели говорят вполне понятно, привычно и естественно, человеческим языком. Не в смысле «Ок, давай гоу ко мне на хазу, пиваса напузыримся», я же сказал — человеческим языком. Обычным.

* * *

Кстати, вы как мою тетку Анфию представили? Такую сухонькую старушку в платочке, которая у печи крутится, посудой гремит, а-ля тетя Питера Паркера? Или, если вспомнить русских женщин времен до Петра — в кокошнике и сарафане, груди как арбузы, коса до пояса, фигура как у матрешки?

Ничего вы не угадали.

Здешние женщины медленнее стареют — подозреваю, все дело в использовании Слов — поэтому долго выглядят очень… кхм… горячими… Наверное, не стоит говорить — и думать — так про тетю, но она, если по-честному, мне не родная, и даже не двоюродная. Там сложная степень родства, которую я никак не могу запомнить, так что мы с ней практически и не родственники. Так что — наверное, можно. Кхм.

Тетя Анфия, если и похожа на тетю Питера Паркера, то разве что на ту, что из фильма «Человек-Паук: Возвращение домой». Такая, знаете ли, сорокалетняя красотка: высокая, почти ростом с меня нынешнего, а я сейчас тоже не карлик, два аршина, десять вершков… э… метр восемьдесят с копейками. Волосы по местной моде под синей шапочкой прячет, если бы не вышивка, напоминала бы те, что носят медсестры, но я знаю, что они длинные, ниже пояса, каштановые. Длинная белая рубашка, поверх которой — синий сарафан, с поясом на узкой талии. Хотя в нашем мире пояс на сарафане носили, кажется, под самой грудью, но вот здесь — именно так.

— Викеша?

Руки сильные, пальцы длинные, ноги… тоже длинные… и стройные… животик, такой… плоский… и груди… груди… э…

— Викеша?

Как арбузы, да… вот тут стеретипы… сетеретипы… шаблоны. Шаблоны не врут, они у нее именно такие, только не полосатые, а белые… наверное… ведь вся кожа белая, загар здесь не моден, значит, и…

— Викеша!

Я очнулся. Как-то я… это… отвлекся. Я же на службу бежал!

— Тетя Анфия, мне пора, я опаздываю!

Я чмокнул ее в щечку, выхлебал кружку кваса, ухватил ломоть хлеба и рванул к дверям, провожаемый недовольным возгласом тети:

— Опять не поел!!!

Кстати, она так на меня действует, вовсе не потому, что у меня никогда не было девушки. Мне вообще взрослые женщины не нравятся, вот, я помоложе предпочитаю. Да.

А девушки, если что, у меня уже были.

Две.

Честное слово.

Глава 3

Жуя хлеб, я бодро стучал каблуками по доскам тротуара.

Нравится мне здешняя Москва, вся деревянная — даже Кремль здесь деревянный, представляете? — дощатая, бревенчатая, золотится цветом свежей древесины, изукрашена деревянными узорами, где покрашено, где — так брошено, но все равно — красиво. Церкви деревянные, ввысь тянутся, золочеными острыми шатрами — купола луковицами здесь не в моде, хотя и встречаются — в богатых кварталах поднимаются в высоту четырехэтажные дома — бревенчатые, представляете? — но так-то дома в Москве в основном одно-двухэтажные, как в американских пригородах. Правда, живем мы с тетей в Замоскворечье, в черте города, очерченной внешней крепостной стеной. Но выглядит наша слобода все равно как пригород.

А настоящий пригород… Он за стеной. Там не так все красиво и солнечно, там на дома при постройке никто Крепкие да Огневые слова не накладывает, вот и чернеют они со временем, как и положено дереву, да и пожары там гуляют чуть ли не с регулярностью пригородных поездов.

Так что мне еще повезло.

* * *

Как вы, наверное, уже поняли, Слова здесь — что-то вроде заклинаний в Гарри Поттере. Только волшебная палочка для них не нужна и владеют ими буквально все. Даже я, восемнадцатилетний — и то уже шесть Слов знаю: Быстрое, Бодрое, Чистое, Резкое, Зоркое и… и еще какое-то. Все время про него забываю. А, Памятливое, для улучшения памяти.

Так вот: чтобы слово подействовало, его нужно произнести. Произнес ты, к примеру, Бодрое слово — и усталость как рукой сняло. Необязательно вслух, можно про себя, а вот прочитать, к примеру, уже нельзя Слово должно прям въесться в мозг. И вроде ничего сложного, состоит оно, обычно, из 10–12 звуков, ничего языколомного, хоть и осмысленного — тоже, другие Слова такие же заковыристые, как и Бодрое, лично мне названия исландских вулканов, типа Эльфкуетпудель. Только, несмотря на кажущуюся простоту задачи — что там сложного, запомнить хоть сто таких названий — в память они загружаются хуже, чем фильмы в HD-качестве через 3G-интернет с одной палкой.

Да еще и не каждый знающий Слово тебе его расскажет. А если и расскажет — не факт, что ты его запомнишь. А если запомнишь — не захочешь бесплатно свою волшебную силу тратить. Вот и горят дома в пригороде…

Волшебная сила, как понимаете — что-то типа маны, внутренний запас энергии, которая на Слова тратится. Раз произнес, два произнес, на третий раз — все, баста, сиди, жди, пока отдохнешь, мана, так сказать, накопится. Это только у бояр сил без счета, у них прямо подключение к Источнику. Ну и у тех, кто с силами из-за Грани связался, у них сила не своя, заемная. Плата, правда, великовата…

Что? Пример Слова привести? Так я же вам Бодрое называл, Вот, если хотите, учите, мне некогда, я на службу бегу.

* * *

Мимо деревянных бань, мимо качающихся вверх-вниз журавлей-насосов, по широкому Водяному мосту, поднимавшемуся горбом над Москвой-рекой и тянувшемуся почти на двести метров над водами реки. Деревянному, а как же. На семи арочных пролетах, да вдоль моста — одежные лавки, дома, часовни, между которыми несколько нелогично втиснулся кабак «Заверняйка»… Помните хрустальный мост в мультфильме про волшебное колечко? Вот, точно такой же, только настоящий и из дерева.

За мостом — Водяные ворота в крепостной стене что отделяет Замоскворечье от Китай-Города (по этим воротам мост и назвали, его позже построили, поэтому у него название такое, странное), за воротами — торговые ряды, где-то там, в этих лабиринтах лавок, лавочек и лавчонок мы Соловья и ловили, за торговыми рядами…

За ними — Красная площадь.

Правда, на ней ничего того, что приходит в голову при слове «Красная площадь» — нет. Мавзолея — нет, брусчатки — нет, памятника Минину и Пожарскому — нет, собора Василия Блаженного — и того нет. Вернее, собор есть, но он не такой красочный и называется просто Покровский. И тоже деревянный.

Ничего красноплощадного нет.

А вот часы на Спасской башне — есть. И даже куранты бьют. Правда, башня называется Фроловской. Чтобы через нее в Кремль попасть, нужно мост надо рвом перебежать, уже более скромный (да, здесь Кремль крепостным рвом окружен), а до моста…

Скрипки пиликают?

Ну точно — скоморохи. Шапки с бубенцами, да и вообще бубенцы на всех возможных местах нашиты, маски, скрипки — их здесь гудками называют — флейты, бубны… Балалаек нет почему-то. Кто пляшет, кто акробатические номера выкидывает, кто песни поет. Я раньше думал, что древнерусские песни все длинные и унылые — да фиг там был. Длинные и унылые — это, наверное, что-то вроде современных опер и гимнов. А скоморохи выдают здешнюю попсу и шансон. А некоторые так речитативом ударят — на рэп-батлах всех бы за пояс заткнули.

Я уже прошел было мимо — скоморохов я на Красной площади не видел, ага… — как вдруг увидел среди них высокого и узколицего типа, который на глазах восторженной публики лихо крутил сразу две сабли.

Так. Это Елман. Значит, где-то рядом ватага Краснолицего Фатьки. И это значит, что…

Мои глаза закрыли тонкие пальцы.

Я обреченно вздохнул.

* * *

Когда в прошлом году Фатькина ватага приходила в Москву, я был еще наивным чукотским юношей, не до конца пришедший в себя после переноса в волшебную Россию семнадцатого века. Наверное, на лице у меня невидимыми, но разборчивыми для понимающих людей, буквами, было написано «ЛОХ», поэтому очень скоро, пробираясь через толпу, я почувствовал на своем бедре нежные девичьи пальчики, уверенно пробирающиеся к моему… кошельку, естественно. Добраться до него Аглашка тогда не успела, я вывернул ей руку, девчонка увидела болтающуюся на поясе печать Разбойного приказа…

Скоморохи грабежами и разбоем не занимаются. Но и законопослушными людьми их сложно назвать: там, где прошли эти веселые ребята, стоило проверить, не унесли ли они с собой что-нибудь на память… вернее, нет — надо проверить, ЧТО именно они унесли, такого, чтоб совсем ничего не пропало — за скоморохами не водится. Ну и кошелек-другой срезать у рассеянного зеваки — сам бог велел, вернее, святой Ардалион, которого скоморохи считают своим покровителем.

Видимо, именно этот святой шепнул на ухо девчонке-скоморошке, решившей меня обокрасть, что делать, чтобы спастись. Она попыталась, совершенно абсурдно… меня соблазнить. А я… растерялся… Знаете, как-то не сообразил, что делать: девчонка в разноцветной куртке и широких штанах прижимается, ко мне и тянет губы, а я — стою и краснею. И даже пытаюсь вырваться. Нет, это не потому, что я какой-то девственник, у меня были девушки… две… просто…

Растерялся, да.

Ну и сказал, мол, иди, мол, отсюда… Мол. Она и ушла. Бегом. И на этом все бы и закончилось, но ведь этой козе скоморошьей понравилось меня дразнить. Как я на службу не иду — она тут как тут. Глазами своими серыми светит, ресничками хлопает, губки округляет и намекает, да с подковырочками, что она, за спасение от Разбойного приказа, да с таким молодым-красивым подьяьим… готова на всё. И прижимается!

Нет, я бы… просто она не в моем вкусе. Тощая, чернявая, как галка, нос этот ее острый, а я… а мне больше другие девушки нравятся. Такие, чтоб спокойные, тихие, скромные, а не этот… комок огня.

— Аглаша… — вздохнул я и снял ее руки со своих глаз.

— Викешенька, — надулись губки, а глаза ехидно щурятся, — когда ж ты меня Аглашенькой назовешь?

— Некогда мне, тороплюсь я, — попытался двинуться дальше, но меня цепко держали за кончик… Пояса, пояса кончик!

— А после службы? — она накрутила на палец кончик длинного свисающего колпака, как другие девушки, кокетничая, крутят волосы. Только у Аглашки они короткие, типа стрижки-пикси.

— А службы у меня поздно заканчивается, улицы цепями закрывают.

— Может, я тогда к тебе в гости приду? — а пальчик крутит, крутит колпак…

— Я у родственников живу.

— А я нет. Мы в Москве дом купили, теперь тут постоянно играть будем…

Только этого не хватало!

— Хочешь, приходи, покажу… дом.

— В другой раз. Потом, — я осторожно отцепил пальцы девчонки от своего пояса и побе… в смысле — пошел. На службу, да. Не торопясь. Совершенно не торопясь.

За спиной слышался веселый девчоночий смех.

Вторя ему мелодично звенели куранты Фроловской башни.

* * *

Здания Приказов протянулись вдоль всей улицы, уже за стенами Кремля. Высокие, трехэтажные, широкие крыльца с навесами поднимаются сразу на второй этаж — не я их строил, не знаю, почему так — по ступенькам крылец туда-сюда снует народ.

Я взбежал по крыльцу Разбойного приказа, коротко поклонился двумя стрельцам в темно-зеленых кафтанах у дверей, опирающимся на длинные алебарды:

— Будь здоров, Григорий, будь здоров, Илья.

— Здоров будь, Викентий, — так же коротко поклонились они мне.

Кстати, я, наверное, забыл сказать, да? Это в прошлой жизни я был Максим Валентинов а в этой — Викентий, сын Тимофеев. Правда именно так меня не зовут, потому что…

— Викешка! — закричали из окна.

Я вам потом расскажу.

— Будь здоров, дьяк Алексей, — тут уж поклон пониже. Здесь церемоний с этими поклонами — не меньше, чем у японцев.

— Здоров будь, Викешка. Быстрее беги, там у стола купец Антон Данилов-Чомгин с матерью. Ограбили их сегодня ночью, составь жалобу, да принимайся за дело.

Началось в колхозе утро…

Глава 4

Кстати, «Викешка» — это не потому, что меня дьяк не уважает или там с презрением относится. Я в Приказе на хорошем счету, просто здесь такая система обращений.

«Викешка» — это стандартное обращение вышестоящего к нижестоящему. И хоть сколько тебя уважать будут, а по-другому нельзя. Традиция. «Викеша» — это обращение к родственнику, точнее, к младшему родственнику, ну или просто к кому-то младшему (ну а если твой отец кричит «Викешка!!!» — значит, ты в чем-то провинился и перешел в категорию нижестоящего). Младший родственник старшего назовет «Викентий», полным именем, оно же, обращение по полному имени — знак равного положения. Обращение от нижестоящего к вышестоящему — полное имя с добавлением должности, «дьяк Викентий», если я когда-нибудь в дьяки выбьюсь. Имя с отчеством, «Викентий Тимофеев» — это официальное обращение, подразумевающее, что между нами никаких отношений, ни родственных, ни деловых — нет, и общаемся мы только по делу. «Викентий сын Тимофеев» — так к живому человеку и вовсе не обращаются, только в документах пишут, то разве что в шутку. Да, «Тимофеев» — это не фамилия, а отчество, фамилии в здешней Руси кому попало не положены. Потому что фамилия здесь обозначает имение, которым ты владеешь, а откуда у крестьянина, купца или приказного подьячего имение? Разве что дьяку за долгую беспорочную службу отпишут, в разряд дворян переведут. Буду тогда не просто «Викентий Тимофеев», а «Викентий Тимофеев Гадюкинский», к примеру. Ну а «Викентий Тимофеевич» — это уже обращение к боярину. Что мне не грозит — боярином здесь можно только родиться. Потому что у каждого боярского рода — свой Источник, и без этого него тебя боярином делать никакого смысла нет. Нет Источника — не боярин, всё просто.

Между боярами тоже свои тонкости обращения, кого по имени-отчеству, кого по имени-фамилии, кого как, но в них я уже не силен — я за год обитания в этом мире боярина вблизи видел только два раза и уж точно не обращался к нему. Так что вся эта хитропутаница мне и ни к чему. Ей-богу, проще в японских тянах, кунах, санах, сама и сенсеях разобраться…

Есть еще «Викешенька»… Так мамы к детям обращаются (а вот отцы — уже нет), и… это… девушки к возлюбленным… Но, сами понимаете, ко мне так не обращаются… Я… это… занят по службе сильно, мне не до глупостей.

* * *

Стол здесь — одновременно и название чего-то вроде отдела, и просто стол как таковой, предмет мебели. Разделен наш Приказ по участкам, потому что на всю Русь он — один. Нет каких-нибудь там псковских или воронежских разбойных приказов, там, на местах, в каждом городе — губные старосты. Смешное слово, конечно, только оно не от губ образовано, а от слова «губить». Не зря их в народе еще «погибельными» кличут… Эти старосты — типа РОВД, а мы, значит — типа центрального министерства. Ну а так как координация и согласование действий все равно нужно — на каждую часть Руси у нас отдельный стол. Северный, Сибирский, Новгородский, Псковский, Смоленский, Запорожский, Казанский, Астраханский… Ну и, как бы самый важный — Московский. Все грабежи, разбои, убийства и прочие безобразия, что на Москве творятся — на нашем столе лежат. В переносном смысле и в самом буквальном, стопками бумаг.

У вышеупомянутого стола косятся в мою сторону купец Данилов-Чомгин с матерью. И глядя на них — становится понятно, что первым «купец» упомянут только в силу традиции, потому что годков ему — от силы пятнадцать. А значит — не он с матерью, а мама с сыном.

В нашем мире взрослыми рано становились, потому что надо было успеть пораньше семью организовать и начать детей рожать. Медицина никакая, дай бог если десять родишь — трое выживут, а если начнешь рожать позднее — то последних детей и сама мама не выносит, не выдержит. Здесь же, благодаря Словам — здоровья у людей побольше, сами они покрепче, так что и рожать как из пулемета не требуется. Трое детей — уже достаточно. Ну, раз много рожать не надо — значит, можно и попозже начать, а тогда и взрослеть слишком рано смысла нет. В Москве совершеннолетие с семнадцати лет считается.

У крестьян, у которых со Словами немного похуже, конечно, все иначе…

Мама купца Чомгина, женщина, как и все здешние — в самом соку. Лет ей тридцать пять от силы, выглядит моложе — я вообще поначалу удивлялся, что здешние люди на лицо моложе, чем их ровесники в нашем мире — лицо румяное, щеки круглые, брови черные, явно подкрашенные, глаза голубые, размера среднего, на левой щеке две маленькие родинки, других особых примет не имеет… тьфу. На голове невысокий кокошник гребнем, а может и не кокошник — я и в нашем мире названий всех этих женских штучек, всяких балконетов, тонга, страплессов и кливеджей, не знал, а уж в этом-то… Ниже лица я смотреть не стал. Потому что там от дыхания вздымались такие… богатства… что я начинал забывать, что здесь вообще делаю. Сарафан лазоревый — все, что заметил.

Сын Антон Данилов одет был в тон маме — лазоревый же кафтан, расшитый узорами, шапка с меховой оторочкой… стоп! А чего не колпак?! Аккуратная такая полукруглая шапочка, без этого дурацкого остроконечного верха. Почему я таких не видел раньше? И почему у меня такой до сих пор нет?!

— Младший подьячий Викентий Тимофеев, буду искать татей, что на вас покусились.

Мама с сомнением покосилась на меня, чуть поджала пухлые, алые, чувств… короче, просто губы поджала, но ничего не сказала. Сына-корзина и вовсе сидел тюлень-тюленем. Понятно: раз именно он тут «купец», значит, Чомгин-старший благополучно помре, причем давно уже, и молодая вдова воспитывала сына не кнутом и пряником, а одними пряниками.

Я обмакнул гусиное перо в чернильницу, медную, с двуглавым орлом и надписью «Разбойный приказ» полукругом — были у меня мысли и насчет прогрессорства в этой области, но пока только мысли — и застрочил: «Сегодня, четвертого июня 7174 года, совершено ограбление купца Антона сына купца Данилова, прозванием Чомга, и его матери, Юлии дочери Ивановов, вдовы означенного купца…».

* * *

«…юбка нижняя, тонкого льна, белая, с вышивкой по краю красной нитью, особого узора… юбка нижняя, тонкого льна, белая… рубаха нижняя, тонкого китайского шелка, белая…».

Лицо у ограбленного купца горело так, что, кажется, даже красноватый отблеск на бумаги отбрасывало. Подозреваю, у меня самого сейчас лицо по цвету ничем не отличается. Ибо злобные тати ограбили несчастную вдову с сыном буквально догола. И сейчас я тщательно записываю, что именно у них отняли.

Сама вдова Юлия смотрела на меня спокойно и хладнокровно. Оно и понятно — нежная ромашка тянуть на себе торговлю астраханской кожей просто не сможет. Подозреваю, после ограбления она, прикрываясь одной ладошкой, преспокойно дошла до дома по улицам голышом — помните, я говорил, что здесь к наготе не в пример спокойнее относятся? — да еще и сына пинками погоняла. Странно, что грабители вообще смогли ее на испуг взять.

Два типа — описание каждого уже есть в жалобе — угрожая ножами, сняли с мамы с сыном всю одежду, когда означенная мама с сыном шли вечером по улице. Странно, что польстились на белье — обычно грабители так не зверствуют и белье все же оставляют — хотя «китайского шелка»… Надо пробежаться по тем, кто замечен в скупке краденого, да и просто поспрашивать у людей…

Закончив составление жалобы, я подписал ее сам, получил подписи от вдовы Юлии и ее сына, занес уже было печать… Потом посмотрел на бумагу, на кривоватые строчки и пару мелких клякс — у меня не было в школе чистописания, что вы хотите! — приложил палец и произнес Чистое слово. Кляксы исчезли, строчки выровнялись, буквы тоже слегка подравнялись. Ну вот — другое дело, теперь можно и печать.

Чистое слово — чуть ли не первое, чему учат подьячих. Потому что компьютеров с принтерами тут нет, автопроверки правописания нет… Ксероксов тоже нет. Мне сейчас всё это во втором экземпляре переписывать…

* * *

Вдова, еще раз задумчиво покосилась на меня, то ли сомневаясь в моих уверениях, что мы приложим все силы, то ли еще почему, встала и, разжав ладонь, оставила на столе щепоть крохотных серебряных копеек. Я коротко поклонился ей в ответ, смахнул монетки в свою руку.

А что вы хотите? Стажер-подьячий зарплату не получает вовсе и живет только вот с таких подачек. Впрочем, все это знают и всех все устраивает. Хочешь, чтобы твоего обидчика сыскали — плати. Как заплатишь — так и искать будут. За какое-нибудь пульное дело никто и не возьмется, если ясно, что много не заплатят (пульное — это не от пуль, а от пулы, монетка такая мелкая, одна сотая часть от копейки, на нее и не купишь почти ничего), а за другое дело, побогаче, чуть ли не до драки доходит.

Я покосился вправо, где Игнат, такой же стажер, как и я, записывал за купцом Леонтием Михайловым. У купца погорели склады, и тот обещал золотой дождь — в хорошем смысле этого слова — если поджигатели найдутся. Игнат кивал и твердо обещал. Я посмотрел на деревянную птицу, вырезанную для украшения на стене за его спиной, и хихикнул. Этот птах мне всегда глухаря напоминал…

Живот печально уркнул, намекая, что из-за вредины-Аглашки я так и не купил пирожков в торговых рядах. Ладно, сейчас, если больше никто не придет, все равно в Китай-город идти, по людям, там и схвачу…

На стол передо мной легли два аппетитно пахнущих пирожка с золотистой корочкой.

— С чем? — проглотил я слюну.

— С крапивой, — ответила Анастасия.

Тоже из нас, из младших подьячих, моя ровесница. В здешней Руси, с учетом наличия волшебства и Слов, женщины чем-то второсортным не считались, и дела купеческие вели и на службу поступали, а те, кто смог, к примеру, Огненное или Железное Слово выучить — тех и в войско взять не гнушались. Правда, некоторое снисходительное отношение все равно присутствовало, но, скорее, как у наших кадровиков «Все равно замуж выскочишь, потом забеременеешь, потом с детьми на больничном сидеть будешь — никакого толка от тебя».

Анастасия меня иногда подкармливает, вот так. Мне даже кажется, что она имеет на меня виды, в плане возможного замужества: она девчонка серьезная и вдумчивая. Даже кажется, намеки были. Но, как-то, до сих пор… не спрашивал я ее об этом… Нет, не потому, что я не знаю, как разговаривать с девушками, у меня были девушки (две), просто…

Она, конечно, симпатичная: волосы цвета меди, убраны под шапочку с небольшим кокошником, фигурка под сарафаном зеленого корпоративного цвета, такая… складная такая… Носик маленький, с веснушками… Очки, большие, круглые, в темной медной оправе, здесь многие очки носят, ну, по крайней мере, по сравнению с моим прежним представление о Руси 17 века… Серьезная, опять же, на службе ее хвалят… Но… Мне больше нравятся другие девушки, такие… пухленькие, да. Точно — пухленькие. Поэтому я с ней никогда и не заигрывал. А вовсе не потому что я не умею разговаривать с девушками.

— Спаси тебя Бог, Анастасия, — тихо произнес я, впиваясь зубами в пирожок. Мм, и вправду с крапивой и сыром. Между прочим — очень вкусно, ничего вы не понимаете.

Анастасия отошла от моего места — мне показалось или она как-то недовольно посмотрела на меня сквозь очки? Наверное, отблеск какой-то на стекле… — я затрепал оба пирожка…

И в этот момент все встали.

Я тоже вскочил. Потому что такая синхронность говорила только об одном.

К нам в помещение вошел глава Разбойного приказа, князь Дашков Петр Леонтьевич.

Боярин.

Мы все дружно и синхронно склонились в поясном поклоне.

* * *

Высокие боярские меховые шапки смотрятся забавно… на картинках. В жизни — по крайней мере, в это версии Руси — они смотрелись… серьезно. Ровный, гладкий мех — никакого сравнения с лохматыми шапками английских гвардейцев — придавал этой шапке сходство с солидной шляпой-цилиндром.

Расшитый золотом и самоцветами темно-зеленый опашень — типа длинного кафтана, только с высоким стоячим воротником — длинные рукава собраны в сборку иприхвачены у запястья широкими золотыми браслетами — иначе будут сзади волочиться метра на три — пальцы унизаны перстнями.

Сам князь, как и любой из здешних бояр, не напоминал стереотипный пузырь с жиром. Здешние бояре были высокими — выше среднего человека — и, да, крупными, здоровенными. Но это были габариты не толстяка, а скорее, штангиста, сплошные мышцы, судя по легкости движений.

Пол под сапогами князя ощутимо скрипнул. Пол, набранный из досок толщиной в ладонь, если не больше.

— Алешка… — коротко произнес он.

— Слушаю, Петр Леонидович, — согнулся дьяк, мой начальник, еще больше.

— К купцу Зубаку Никитину. Кража.

Ого. Первый раз вижу, чтобы САМ князь кого-то на расследование посылал, а не купец приходил. Непрост этот Зубак, ой непрост… Тем более, я про такого на Москве не помню, а, значит — из приезжих.

— Слушаюсь, Петр Леонидович.

А дальше князь произнес нечто неслыханное:

— И Викешку с собой возьми.

Глава 5

В приказной конюшне я шагнул было к стойлам с верховыми конями, но дьяк Алексей, мой начальник, который должен был отправиться к незнакомому мне купцу в одиночку и к которому зачем-то пристегнул меня глава нашего Приказа, покачал головой и указал на приказную карету. Служебный автомобиль, так сказать.

Я коротко поклонился и двинулся к карете. Понятно, почему она. Всем хороши кони: быстрые — ну, по здешним меркам — маневренные, проходимые, но разговаривать друг с другом, когда ты едешь верхом — невозможно. Вернее, возможно, конечно, но о содержании разговора узнает и половина улицы.

— Ты знаешь этого купца? — спросил меня дьяк, когда карета, качнувшись, выехала со двора. Если вы представили карету из мультика — в золотых завитушках, со стеклянными окнами и целой кавалькадой лошадей с такими помпонами на голове — то ничего вы не угадали. Кубическая коробка корпоративного зеленого цвета, с золоченым двуглавым орлом на дверце. Вместо стекол — кожаные шторки, и коня всего два. Больше двух коней — только для бояр и дворян. Двуконная-то карета — только для служебных выездов, отправься мы куда по частной надобности — пришлось бы скакать верхом. Ну, или кинуть копейку ямщику и добраться на ямской карете. Вот такой, как у нас. Так-то ямщики должны стоять в ожидании государевой почты, какой-нибудь важной перевозки или когда служащему понадобиться куда поехать по служебной надобности. Но ямщиков никто не контролирует — нет их на месте потому что уехал по делам или потому, что повез кого-то левого. Вот они и шабашат по мелочи.

— Первый раз слышу, — покачал я головой и не соврал.

— Петр Никитин, прозванием Зубак. Новгородский купец.

Я снова покачал головой. Я — из Пскова, вернее — Викентий, когда меня перенесло в его тело, он уже жил в Москве, по меркам двадцать первого века — недалеко и крупного купца вроде бы и можно знать. Но по здешним меркам Псков дальше от Новгорода, чем в наше время — от Нижнего Новгорода. В этом мире Русское царство задолго до Петра пробило себе выход к Балтике, правда, строить Петербург не стало, ограничившим Копорьем на берегу Финского залива — здесь его называют Котлиным озером — через который Новгород вел торговлю с Северной Европой. А Псков заточен на торговлю с Польшей, здесь протянувшейся от Балтийского моря до Черного, наглухо перекрыв Руси сухопутный путь в Европу. Разные направления, разные интересы.

— Торгует металлом и железными изделиями. Золота-серебра у него — как грязи.

Понятно. Типа олигарха, ну или в любом случае — человека, за которого может впрячься даже боярин. Вот только…

— Почему он сам татя не нашел?

У каждого более или менее крупного купца есть своя «служба безопасности» — верные люди, которые за своего хозяина любого вора или разбойника из-под земли достанут. Тем более что чаще всего они сами — из бывших «лихих людей», связи в тех кругах остались. Почему купец не обвел своих людей рамочкой и не отправил по следу супостата?

— Понимаешь, — кивнул дьяк, — Вопрос понимаешь, а ответ видишь?

Дьяк Алексей, скорее всего, и сам ответ видит, но у него такая манера обучения — вот тебе задача, придумай, как ее решить. Так что — думай, Викентий, думай… Слишком мелкая кража, чтобы суетиться? Не то — ради мелкой кражи князя не потревожат. Уже поискали сами и не нашли, мы — последняя надежда? Навряд ли — если уж люди купца не нашли, то Разбойный приказ, скорее всего, тоже ничего не найдет. Все следы уже остыли. Тогда почему?

Я поднял задумчивый взгляд и встретился с взглядом дьяка. Насмешливым и немного грустным.

Ой, блин…

— Потому что у нас есть способы, которых нет ни у кого?

— Понимаешь. Инструменты свои взял?

Я похлопал по кожаной сумочке на поясе, чувствуя, как внутри меня переворачиваются пирожки с крапивой.

И надо было мне со своими умными мыслями тогда вылезать? Ведь тот уникальный способ, на который намекнул дьяк — это я.

Карета остановилась. Приехали.

* * *

Купец Петр Никитин, прозванием Зубак, какими-то особыми зубами не отличался. Да и внешность имел невзрачную, обычный такой человек, в тусклом оранжевом кафтане, с аккуратно подстриженной острой бородой, голова по-старомодному брита, прикрыта плоской шапочкой-тафьей, вышитой мелким жемчугом.

Значит, вдвойне опасен — получается, прозвище получил не за внешность, а за особенности характера…

В Гостином дворе он имел свой постоялый дом, что тоже говорило о его богатстве. Именно к этому дому он нас и повел, поздоровавшись с дьяком и бросив быстрый взгляд на меня.

Крыльцо, высокое, с навесом, сам дом стоит на высоком каменном фундаменте, что для Москвы нехарактерно. Бревна сруба, потемневшие до цвета бледного чая, значит, Слов на них наложено много. Это не дом, это Форт-Нокс какой-то. Что там у него вынесли, сундуки с золотом? Все?

Купец провел нас по коридору к двери, обитой железом, потянул за ручку — я болезненно поморщился, но, понятное дело, ничего не сказал — открылась темная лестница, ведущая вниз, в подвал.

Вспыхнули факелы на стенах, я чуть вздрогнул, но тут же сделал серьезное лицо старого мудрого опера. Получилось не очень.

Начали спуск вниз. Лестница вилась винтом, потрескивали факелы, я осматривал ровные каменные стены и размышлял, сделало ли их такими какое-нибудь Каменное Слово или здесь находился скальный выход?

Да какая здесь глубина вообще?!

Когда мы спустились, кажется, на глубину трех этажей, перед нами появилась еще одна железная дверь. Зубак лязгнул ключами, открывая ее.

Коридор. Короткий. По обе стороны — двери. Две справа и две слева. Снова железные. На каждой — три замка.

Я открыл рот, чтобы спросить, сколько человек живет вместе с купцом.

— Сколько человек здесь с вами живет? — спросил дьяк Алексей.

Ага, уроки мне все же впрок пошли. Я правильно размышлял — если после ТАКИХ предосторожностей здесь что-то смогли украсть, значит, действовал кто-то из своих. Или в Москве завелся гениальный вор.

— Кроме меня — никого, — тут же ответил купец, видимо, тоже понимающий эту довольно простую мысль, — Когда привезли… украденное, я тут же всех отослал.

В этом месте я затупил, пытаясь понять, чего это Зубак так запросто признается в том, что к нему привозят краденое. Потом дошло.

Пока я тупил, он прошел к дальней справа двери и начал открывать замки. Один, второй, третий…

За железной дверью — железный сундук. С огромным навесным замком. Открытым.

— Замок так и был открыт? — это дьяк.

— Нет. Замок был заперт.

Оригинально. За тремя железными дверями, запертыми на три замка, в железном сундуке…

— …все двери тоже были заперты. На всех дверях наложено Чуткое Слово.

— Обычное или ваше?

— Мое личное.

С названиями заклинаний тут особо никто не заморачивается, кто придумал, тот и назвал, есть ли уже такое название или нет — всем пофиг.

Так. За тремя железными дверями, запертыми на три замка, в железном сундуке, в каменном подземелье, под Чутким Словом — лежало то, что сперли за одну ночь. Звучит как зачин сказки (если не считать часть про «сперли»). И если купец не страдает лунатизмом — то в Москве все же завелся гениальный вор.

Купец, прежде чем я успел его остановить, взялся за крышку сундука и откинул ее, демонстрируя пустое нутро.

— А в этих сундуках смотрели?

Помимо «нашего» — в помещении еще два сундука. Тоже железные. Один слева, другой справа. Запертые на такие же огромные замки. Закрытые.

— Смотрел, — купец невольно сдвинулся, как будто прикрывая спиной ближайший сундук. Можно подумать, мы сейчас кинемся смотреть, что он там прячет. Еще и замки поломаем, — Ничего не тронуто.

— Когда привезли украденное?

— Вчера вечером.

— Когда обнаружилась кража?

— Сегодня утром.

Так. Понятно. Какую-то ценную штуку Зубак привез на заказ. А раз больше ничего не взяли — был еще и заказ на заказ. Похоже, все же профессионал… Тогда я не очень пригожусь…

— Что украли?

— Венец… ам.

Купец захлопнул рот. Дьяк отвлек его короткими простыми вопросами и все же задал тот, на который Зубак упорно не хотел отвечать.

— Венец? — поднял бровь дьяк.

— Ларец. Из кипариса, резной, девять вершков на девять вершков, сверху — медная, спереди — накладка замка, медная.

— А внутри…?

— А что внутри — вам знать не положено, — неожиданно окрысился купец, — Что внутри то и внутри.

— Воры ларец откроют, камни выковыряют, золото в комок сомнут и продадут.

Навряд ли, если уж на заказ крали, то вещь портить не будут. А вот из ларца достать да в другой положить — могут. А тот, резной, из кипариса, в Москву-реку забросить с высокого моста. Да хоть и в Неглинку.

Купец засомневался. Помялся немного и нехотя произнес:

— Венец там. Девичий. Из золота, украшен изумрудами. По краю — в ряд, сверху — в виде лепестков, семь штук, по три изумруда на каждом. Лепесток в центре — чуть больше.

Корона какая-то… Уж не влили ли мы в политику?

— Дочке вез в подарок… — смущенно признался купец. Мне аж плюнуть захотелось. Такие навороты — из-за подарка девчонке?! Верно говорят — богатые с жиру бесятся.

Дьяк задумчиво посмотрел на купца, но ничего не сказал. Вместо этого повернулся ко мне:

— Давай, Викешка, работай.

Я опустился на колено перед сундуком. Отстегнул сумку и развернул ее. Скользнул пальцами по инструментам, которые лежали по ячейкам.

— А он сможет? — с сомнением спросил Зубак.

— Он — сможет, — уверенно сказал дьяк Алексей, как будто и не он давал мне подзатыльники, вбивая сыскную премудрость.

Начнем с самого простого… Я достал плоскую деревянную баночку, и посыпал крышку сундука щепоткой легкого белого порошка. На секунду мигнуло голубоватым светом — и больше ничего.

* * *

У каждого человека есть аура. Правда, здесь такого слова не знают, называя ее попросту «душой», хотя церковь и против такого определения. Потому что душа, которая душа, бессмертна и неуничтожима, а душа, которая аура оставляет отпечатки на всем, чего коснулся человек. Не навсегда, правда, но достаточно надолго. И по этим отпечаткам можно этого самого, коснувшегося найти. Вот тот Легкий Пепел — самый простой способ эти «отпечатки души» проявить. Настолько простой, что про него все воры знают, кроме разве что тех, что у бабушки варенье из горшочков воруют, поэтому любой вор первым делом посыплет то, чего коснулся щепотью Черного Песка. Но на Черный Песок у нас своя придумка есть…

Я поставил на верх сундука медную плошку, поместил в нее короткий огарок свечи. С виду обычный, если бы не цвет, серовато-голубой. Растерянно оглянулся — никак мне пока Огненное Слово не дается, аж затылок заныл — снял со стены факел, поджег фитилек.

Взвился вверх язычок необычного пламени, ярко-синего, от него покатились волны легкого голубого света по крышке сундука. Покатились… и погасли.

Нет ничего.

Ну, раз Голубая Свеча не помогла — попробуем еще кое-что…

Купец и дьяк устали стоять и сели на сундуки, наблюдая за мной. А чего наблюдать — не один раз уже все это сделано, хоть на обучениях, хоть на кражах, руки сами собой действуют.

Вот только…

Ни Рябиновая Капля, ни Крапивная Сеть, ни Ночная Плетенка — ничего не сработало. Не было на сундуке никаких следов ауры. Умный вор действовал, знающий… Даже про Ночную Плетенку знал.

Ну что ж. Я вздохнул.

Посмотрим, что этот вор сможет супротив технического прогресса.

То, что их могут найти по отпечаткам ауры — здешние воры знают. А про отпечатки пальцев — пока не в курсе.

Глава 6

Память современного человека — как помойка. В ней напихано столько абсолютно случайных знаний — ой, вот не надо, как будто вы, серфя по интернету, никогда не ловили себя на том, что с интересом читаете статью о миграции североатлантических пингвинов. В три часа ночи — что девяносто девять процентов из них не пригодится вам никогда. Однако как подсказывает нам опыт книг про постапокалипсис — в любой помойке можно найти что-нибудь ценное, если как следует покопаться.

Я покопался.

* * *

Так… Железо — это хорошо. Кованое, конечно, но потом его явно пытались отшлифовать, так что поверхность гладкая, хорошо хранящая отпечатки пальцев.

Я задумчиво посмотрел на крышку сундука. Темная она или светлая? Ну… Скорее, темная. Значит, плаун.

Отпечатки пальцев, если у вас под рукой нет специального порошка, лучше всего проявляются сажей — на светлой поверхности или…

Я взял мягкую кисточку и осторожно открыл крышку плоской деревянной баночки, с выжженной сверху картинкой то ли дракона то ли крокодила — никакого отношения к содержимому, просто купил на рынке — внутри которой лежал тонкий желтоватый порошок.

Ликоподий. Споры плауна булавовидного. Продававшиеся здесь под названием «плауново семя», для присыпания ран и ожогов. А еще на заре дактилоскопии, в Аргентине — а вы знаете, что впервые отпечатки пальцев начала использовать именно полиция Аргентины? — именно ликоподий использовался для проявления отпечатков пальцев.

Осторожно, мягкой кисточкой посыпаем поверхность крышки…

Со стороны, наверное, смотрится как бред — молодой парнишка в длинном зеленом кафтане и дурацком колпаке стоя на коленях, снимает отпечатки пальцев с железного сундука, под присмотром дьяка и купца.

Таак… Вот они, родные… Вот эти, верхние — это купца, только что полапавшего передо мной эту самую крышку. Еще должны быть его же утренние, когда он обнаружил пропажу, его же вечерние, когда он положил будущую пропажу в сундук… И отпечатки вора.

Только черта с два ты их увидишь — открывать крышку сундука удобнее всего, взявшись именно в этом месте, поэтому все отпечатки накладываются друг на друга. Вот эти — купца, почти легли на предыдущие…

Но все же давайте убедимся.

Я повернулся к Зубаку, протянул ему отполированную медную пластину:

— Приложите указательный палец, пожалуйста.

— Зачем? — напрягся он. До этого он считал, что наблюдает некий неизвестный ему способ снятия отпечатка ауры, поэтому ему даже было интересно. А вот эта часть ему непонятна. Непонятное же — пугает.

— Приложите, — вежливо произнес я, продолжая держать пластину.

Купец бросил взгляд на дьяка Алексея.

— Приложи, — кивнул тот.

Так. Посыплем порошком, аккуратно… Теперь у меня есть отпечаток купца для сравнения. Я поднес пластину к сундуку, присмотрелся… Надо будет лупу завести, плохо видно… Хотя, нет, достаточно, чтобы понять, что это — отпечатки купца. Не вора.

Что, думаете, наука в этот раз проиграла? Ха-ха. Кроме научного знания, нужно еще и бытовое соображение. Я посыпал порошком только ту часть сундука, за которую брались, когда его открывали. Но ведь закрывается он тоже не сам собой, верно?

Я прикинул, где можно было взяться за крышку, закрывая сундук. Да еще и так, чтобы эта самая крышка не грохнула, перебудив весь дом (пусть «весь дом» это один купец). Так… Здесь… Здесь… И вот, пожалуй, здесь.

Посыпаем порошком…

Ага!

Вот эти следы — купца, почти накладываются друг на дружку, видимо, он привычно брался за крышку в одном и том же месте. А вот это чья ладошка светлеет? Эти отпечатки мне незнакомы. И они — свежие, старые отпечатки просто не проявились бы.

Вот это — след вора.

Правда, как говорилось в одной шутке — след нельзя вздернуть на виселице за убийство, а тот, кто влез в подземную кладовую купца — слишком ловкий парень, чтобы попадаться мне ранее…

Ну а как вы думали? Я с отпечатками вожусь уже почти полгода. Дьяк Алексей поначалу относился к ним, как к безобидной придури, но, когда на месте покражи я обнаружил отпечаток, который смог опознать, как принадлежащий ранее попадавшемуся Прошке-Репе, и у того самого Прошки на хазе нашли украденное — дьяк погладил бороду и дал добро. Так что в моей коллекции — уже несколько сотен отпечатков, как человеческих… в смысле, снятых с арестованных и задержанных, так и найденных на месте преступления.

Сейчас и эти присовокупим.

Говорят, что с отпечатками пальцев связан один из самых частых киноляпов. Мол, они редко бывают такие четкие и разборчивые, как показывают, и вообще толку от них немного. Ну… Так-то да, вот прям чтобы четкие и разборчивые — редкость. Но…

Я достал из своего инструментария тонкую костяную иглу — купец на всякий случай отодвинулся: вдруг этому подьячему понадобится еще и кровь у него взять? Из пальца — приложил к краю отпечатка ладони и произнес Чистое Слово.

Отпечаток колыхнулся и налился густой чернотой.

Вот так. Волшебство приходит на помощь науке.

Правда, на железе сундука его почти и не видно, но нам отпечаток нужен не на сундуке, а на бумаге в архивах Приказа. Поэтому…

Убрав иглу, я взял тоненький пинцет и, аккуратно подцепив, снял отпечаток с сундука.

Всегда это поражало: в моем пинцете висит в воздухе отпечаток ладони. Не рассыпается, не комкается, да и вообще — отпечаток ладони висит в воздухе! Ни на чем, сам по себе!

Хватит восторгаться — это ненадолго, еще несколько секунд, и он таки рассыплется. Берем лист бумаги, подносим отпечаток — але-оп. Теперь на бумажном листе красуется черный четкий след ладони, со всеми завитками и узорами. Правда, не полный, все же — пальцы и верхняя часть, та, что под пальцами, но остальное мне без надобности. Мне по линии жизни этому вору гадать не нужно, мол, будет ли он жить долго и счастливо и найдет ли свою любовь. А все остальное — как на выставку. Правда, вот тут отпечаток какая-то линия пересекает, как будто трещина… а, нет, это шрам по пальцам прошел. Как будто вор когда-то за лезвие ножа хватался. И, судя по тому, что он остался жив — успешно схватился, не дал себя зарезать.

Я ж говорю — ловкий парень.

Теперь приложим печать — и отпечаток с бумаги не сотрется, хоть ты его ножом скобли.

— След снят, дьяк Алексей, — поднимаюсь я с пола, сворачивая полотно со своими инструментами.

* * *

— Не знакомы следы? — спросил дьяк уже в карете, когда мы выезжали с Гостиного двора.

— Не такая у меня хорошая память, чтобы все следы помнить… — развел я руками. Памятливое Слово для каждого отпечатка читать — замаешься.

— Но, — продолжил я, — не помню я таких, чтобы шрам на пальцах был.

— Какой шрам? — приподнял кустистые брови дьяк.

— Да вот здесь, — я показал на своей ладони, — проходит.

Дьяк внезапно подпрыгнул:

— Как проходит?!

Он схватил меня за руку и вывернул ладонью вверх, как будто пытаясь рассмотреть на ней этот шрам.

— Вот так, — недоуменно произнес я, повторяя движение, — от конца указательного к корню мизинца…

Похоже, дело мы скоро раскроем. Похоже, дьяк Алексей знает этого типа, вон как возбудился.

— Не может быть… — дьяк сел на свое сиденье и как-то даже осунулся, — Он же… Шесть лет как уже…

Он забормотал что-то, уже совсем неразборчивое.

— Дьяк Алексей… — осторожно произнес я, — Вы знаете, кто это?

Он поднял отсутствующий взгляд. Пару раз моргнул и сосредоточился:

— Так, Викешка. Что видел и слышал — забудь. Понял? Мал еще.

— Понял.

Не понял, если честно, но догадки имею. Либо в какие-то боярские разборки мы ненароком влезли, либо государево дело. И там и там пропасть ни за грош можно. Хотя грош здесь — в две копейки серебром, но и за две копейки пропадать тоже не хочется. Даже серебром.

Я лучше со своими простыми и безобидными грабителями, разбойниками и убийцами продолжу возиться.

* * *

Возле нашего стола в Приказе никого не было, только Настя, которая при виде меня сердито отвернулась, сверкнув очками. Или просто повернулась? По ней не очень понятно. Вроде, не за что ей на меня обижаться…?

Дьяк Алексей, отпустив меня по приезду, сразу отправился в подвал, где у нас в сундуках одежда на все случаи жизни лежала. Значит, по тайной надобности в город отправится, переодевшись каким-нибудь крестьянином, или еще кем. Дьяк взял след. А меня не взял.

Ну и фиг с ним.

Мне не обидно вовсе.

Новых вводных не поступало, так что я двинулся к своему месту, прочитать жалобу вдовы купца, попредставлять, как она неторопливо снимает с себя все то, что подробно изложено в жалобе… шучу, мне этот список запомнить надо, ведь должен же я знать, что ищу.

Отгоняя невесть откуда пробравшийся в мое воображение образ вдовы, крутящейся у отполированного шеста в кокошнике и красных сапожках, я не заметил, как ко мне подошли сзади…

И хлопнули по плечу:

— Викентий!

А, это Данила, из стрельцов. Обучает меня всякой воинской премудрости: как правильно кулак сложить, чтобы удар резче прошел, да куда именно этим кулаком ткнуть, чтобы второй раз не бить, а то запыхаешься.

— Что-то ты давно на учебу ко мне не приходил. Смотри, ослабнешь, не то, что тати, куры ногами затопчут.

И правда, чего это я?

* * *

— Дядька Данила, — спросил я, когда он протянул мне руку, в очередной раз поднимая с земли, — А вы не знаете ли такого татя, чтобы шрам на пальцах, вот так?

Просто у Данилы тоже на ладони шрам, правда, не на пальцах, на самой ладони, вот я и вспомнил. А он в Приказе уж всяко дольше меня, вдруг и вспомнит.

— Вот здесь, что ли? — провел он по пальцам, как раз там, где шрам на отпечатке и проходил.

— Ага.

— Такой у Сергея Заморского был. Ох и ловкий же был тать! Слово какое-то знал, в любую кладовую мог влезть, любой замок открыть, хоть в боярскую, хоть в ца… королевскую, например. Он и в Польше бывал, по своим татевым делам и в Турции, и в Персии, говорят. Лихой был, ох лихой…

Оно и понятно, даже сам Данила его полным именем зовет, с уважением значит. Понятно, куда дьяк Алексей отправился — этого ловкого Серегу искать… Так, стоп.

— А почему — «был»?

— Так казнили его шесть лет назад, — безразлично отмахнулся Данила, — Голову отрубили, на Лобном месте… Ты учиться будешь, или нет?!

* * *

Сумерки опускаются на Москву. Еще не вышли часы дневного времени, еще не перекрыли цепями улицы, чтобы не шлялся кто попало куда попало, но поторопиться стоило бы — народу на улицах уже почти не видно.

Постукивают мои сапоги по доскам тротуара, колпак съезжает на затылок — а сам затылок аж чешется. Как будто чей-то взгляд уперся мне в спину и преследует от самой Красной площади. А оглянешься — так и нет никого.

Вроде бы.

Я коснулся ладонью рукоятки ножа, что за поясом. Нет у меня сейчас другого оружия, разве что печать, но ту еще попробуй сдернуть с пояса, да размахнуться как следует, чтобы самому себе по голове не угодить. Приемы работы с кистенем Данила мне показывал так, факультативно. Сказал, чуть попозже перейдем. Сабли у меня нет, не положена по должности, а табельный пистолет один на весь стол, да и тот в Приказе лежит.

Нет, определенно, кто-то за мной следит! Или вон тот невысокий типчик, что свернул в проулок — просто куда-то по своим делам шел?

Ладно, посмотрим, увидим…

* * *

Между заборами двух домов чернела узкая щель, кошке как раз, а человеку уже тесновато будет. Мимо пройдешь и не подумаешь, что там кто-то может спрятаться.

А ведь может.

За спиной вырос темный силуэт, горла коснулась острая сталь:

— Будь здоров…

Глава 7

В следующую секунду мой преследователь, к горлу которого я прижал нож, вывернулся каким-то ловким финтом, упал на колени, прокатился кубарем по тротуару, и вскочил на ноги, как резиновый, переворачиваясь в воздухе ко мне лицом.

Колпак во время этих акробатических этюдов упал, растрепанные черные волосы упали на лицо.

— Совсем дурак?! — фыркнула Аглашка, сдувая прядь с глаза.

— Сама дура, — по-детски огрызнулся я, убирая нож. Навыдумывал себе страшных врагов, а тут — девчонка, которая просто…

Кстати, а зачем она за мной следила?

— Ты что здесь делаешь? — мрачно спросил я.

— Гуляю, — показала она розовый острый язык.

— Далековато ты… загуляла.

— А мне, может… — она тихонечко подкралась ближе ко мне, — навестить одного знакомого надо. Слепого, глухого и на всю голову ударенного.

— Это кто? — не сообразил я сразу. Потом понял, что она опять дразнится.

Скоморошка — одетая «не по форме», в обычную одежду — ударила меня кулачком в грудь:

— Совсем дурачок, Викешенька? — тихо прошептала она и подняла взгляд.

— Викешенька? — произнес холодный голос.

Аглашка ойкнула, резко развернулась — и чуть не уткнулась своим острым носом в грудные богатства тети Анфии.

— А ты еще кто? — дерзко задрала нос девчонка.

— Живет он у меня, — скрестила руки на груди тетя.

— Ах, живет… — взгляд девчонки пробежал по моей тетке вверх-вниз, и Аглашка явно пришла к какому-то выводу, — Живет, значит?

Она резко развернулась ко мне:

— Все вы, мужчины, — выкрикнула она, — на одной колодке шиты!

Она отпрыгнула вбок и сломя голову побежала по улице вниз.

— Что за скоморошка? — все так же холодно спросила тетя.

— Скоморошка и есть, — я почему-то чувствовал себя виноватым. Правда, не понимал, в чем, — Из ватаги одной.

— Смотри, Викеша, — тетка повернулась и пошла к дому, — осторожнее с ней.

Я зашагал следом:

— Да я понимаю, — сказал я, — Все ж не где-нибудь, в Разбойном приказе служу.

— Эх, Викеша, Викеша… — тетя погладила меня по голове, — В татях да разбойниках ты, может, и понимаешь. А с девчонками — слепой, глухой и на всю голову ударенный.

* * *

— Вот. Возьми.

Я осторожно положил на стол перед Анастасией два пирожка. Подовые, как здесь говорят, то есть — печеные. Есть еще жареные, на сковородке, и пряженые — тоже жареные, но во фритюре. Да, слово «фритюр» здесь не знают — или не признаются — но в нем жарят.

Специально подовые взял, чтобы пальцы не испачкала маслом. С рыбной начинкой, потому что замечал, что их она чаще всего ест, и с видимым аппетитом.

Как-то задели меня вчера слова Аглашки с теткой. Мол, ничего ты не понимаешь в девушках, Джон Сноу. А сегодня, проходя через торговые ряды, я случайно наткнулся на скоморошку, которая сделала вид, что меня не знает, и прошла мимо. Тоже, как-то, знаете ли, царапнуло. Правда, потом она еще раз попалась мне навстречу, отчего я заподозрил, что случайности не случайны. Но все равно решил как-то тренировать свои навыки общения с девушками. А то у меня и в прошлой жизни опыта с ними не было… в смысле, был, конечно, у меня были девушки (две), но… этого, наверное, мало, чтобы разбираться в этих загадочных существах. В этой же жизни я и вовсе как-то отошел от этой стороны жизни…

Надо исправляться.

Анастасия подняла взгляд и посмотрела на меня через очки расширившимися глазами.

— Ты меня угощала, теперь тебя решил угостить.

Глаза гневно вспыхнули:

— Совсем дурак, что ли?

Да что не так-то?!

* * *

Такая «благодарность» — Анастасия надулась и перестала со мной разговаривать — выбила меня из колеи, поэтому, или почему другому, но у меня как-то все не заладилось.

Дьяк Алексей с утра не появлялся, видимо, отправился выслеживать того ловкого вора, как там его, Сергея Заморского, со шрамом через ладонь. Наверное, и вправду ловкий, если сумел с плахи сбежать. Как-то. Анастасия тоже куда-то отправилась по сыскным делам, в нашем помещении, обширном, разделенным на части резными столбами и длинными столам, заваленными бумагами — такой себе опен-спейс — практически никого и не осталось, все разбежались.

Я записал две жалобы: одна от торговцев, на то, что кто-то выдернул из их телеги штуку ткани, «сукно, цвета полового…» — судя по месту покражи и по манере исполнения, либо Димка-Утак, либо Федька-Кочедык — да еще одна от ремесленника из слободы, на пропавший инструмент. С мастеровым мы возились долго. Сначала я долго объяснял, что кражи на сумму меньше полурубля за кражи не считаются — мол, считай налог на лопоухость — а потом, когда тот отсыпал десяток копеек, и пришлось регистрировать, мы долго выясняли, что же у него такое украли. Я не понимал, а ремесленник не мог объяснить, что это за штука и для чего нужна. Я плюнул и записал «бобошник», в надежде потом узнать у более толковых людей, что это такое и как хотя бы выглядит.

Потом пробовал выучить Следовое Слово, но быстро отказался — оно сложное, и в мозг никак не ложилось. Перешел к Огненному, оно попроще, да и как-то надоело мне чиркать кремнем по огниву, чтобы свечу зажечь — а как сделать спички, не помню — но с ним тоже не получилось. Никого не было, никто больше не приходил, а сидеть без дела мне быстро стало бы скучно — я ж себя знаю — я перечитал жалобу вдовы купца Чомги, запомнил приметы двух злодеюг. Один молодой, высокий, плечи широкие, волосы длинные, вьющиеся, светло-русые, глаза синие, губы пухлые, нижняя губа толще верхней, на левом же виске — две родинки, одет в новый кафтан, смурого цвета, на ногах — сапоги с высоким каблуком, травянистого сафьяна, козьего, московской выделки (ну да, вдове торговца кожей — и не разбираться…), тисненого по голенищу. Второй — молодой, высокий, глаз карий, волос темно-русый, прямой, нос с горбинкой, губы тонкие, особых примет нет, одет в новый кафтан смурого цвета, на ногах — сапоги с высоким каблуком, красно-желтого сафьяна, козьего, московской выделки…

Надо бы пойти, пройтись по торговцам, поискать где эти два молодца в модных сапогах толкнули одежду купчихи и ее сына, но… Вот как-то не лежала душа, требовала взяться за что-то другое, отложившееся где-то в глубине память, но тихонько напоминающее о себе…

Вор.

Сергей Заморский.

В наших архивах должно быть что-то про него. Даже наверняка. Может, если перелистать бумаги, то найдется что-нибудь, подсказывающее, где его можно найти или как он умудрился выжить с отрубленной головой. Если учесть, что некроманты в здешней Руси не водились.

Удовлетворим свое любопытство за казенный счет, а если найдется след — то и с купца можно стрясти солидную премию. Конечно, трясти ее будет дьяк, мне — не по чину, но, по нашему разбойному обычаю, деньги, полученные за расследование от клиента, честно делятся на всех, кто участвовал.

Архив находился в соседнем здании, типа флигель. Я прошел туда по крытому деревянному переходу, протянувшемуся на уровне второго этажа, и спустился в подвал.

В каменном подвале за железной дверью — ничуть не хуже той, что у купца Зубака — ровными рядами стояли сундуки с бумагами. В каком-то из них лежали и те бумаги, что я составил за этот год… Когда-то историки достанут их и прочитают. Можно сказать, оставил след в истории. Ну, как смог — так и наследил.

Наш приказной архивариус, именуемый «ларник», дьяк Макарий, имел внешность прямо-таки антиархивариусную. Старый, с длинной седой бородой, он по комплекции напоминал Илью Муромца с картины «Три богатыря». Оно и верно — сухонькому, сгорбленному старикашке в очках тут делать нечего. Попробуй, поворочай сундуки, или даже просто укладки — деревянные ящики с бумагами — так мышцу накачаешь, куда там Скале Джонсону.

— Ну, что искать будем, Викешка? — Макарий достал из-под мышки толстую книгу-«азбуку», сиречь опись дел в алфавитном порядке.

— Сергея Заморского.

— А, — дьяк захлопнул раскрытую было книгу, — этого я и так помню. Вон тот сундук.

— Целый сундук? — пошутил я.

— Да, — серьезно сказал Макарий.

Пошутил, блин…

* * *

Час я сидел за столом в углу каменного подвала, перелистывая бумаги по нашему вору.

Ну, примерно, час. Часов у меня с собой не было, а часовщик, для того, чтобы попрогрессорствовать в этой области из меня не очень.

Свой трудовой воровской путь гражданин Заморский начал пятнадцать лет назад. Причем сразу очень круто — с ограбления городской казны в Белоозере. Или он ухитрился где-то потренироваться, не попавшись, или ему повезло найти учителя, который смог передать ему какие-то крутые Слова. Потом — кражи по всей России, поимки, побеги из-под стражи, почти легендарная личность, как Степан Разин, только не главарь шайки, а одиночка.

Кстати, Разина здесь не было.

Доходили слухи, заботливо задокументированные, что за кражей хрустального зеркала в Персии или ограблением казны польского короля Станислава, тоже стоит Заморский. Но доказательств не было, а до создания Интерпола еще триста лет.

И, так он куролесил девять лет, пока шесть лет назад веревочка не закончила виться. Сергей Заморский был опознан, схвачен, закован, осужден и казнен при большом стечении народа.

Всё. Конец истории.

И вот, через шесть лет, обезглавленный вор тырит корону из подвала купца и снова исчезает в неизвестности. Вместе с короной.

Как это у него получилось?

Я открыл еще одну укладку, в которой были сложен небольшие бумажки, на которых выписаны разнообразные «оперативные донесения», имеющие отношение, к «делу Заморского».

…видели в корчме в горшечной слободе…

…нищий на паперти церкви Василия-Исповедника говорил, что…

…девка из горшечной слободы, говорят, понесла от Заморского…

Хм… Нет, не сходится. Понесла она восемь лет назад, не успел бы сынок вырасти и перенять профессию отца. А если он — из сказочных героев, что растут не по дням, а по часам, то шрамы генетически не передаются. Может, у Сергея был брат-близнец? И казнили именно брата, а сам Заморский… Где-то скрывался шесть лет? Чтобы вернуться и отомстить? Ага, отомстить, украв венец у купца. Дорама какая-то получается…

Я еще раз перелистал бумажки. Хм, хм, хм… Что-то как-то часто упоминается та пресловутая горшечная слобода… Не то, чтобы прям постоянно, но в ней Заморского видели чуть чаще, чем в других местах. Может, про девку — не слух? И там у него — сын? И сейчас он именно там скрывается? Нет, навряд ли, если он такой заботливый папаша — не стал бы подставлять свою семью… а с другой стороны — он-то уверен, что все считают его мертвым. Ауру он стер, а про отпечатки пальцев, спалившие его, он не в курсе…

Прогуляться, что ли, до той слободы?

Где она, я знаю, дьяк Алексей меня долго гонял по городу: сначала пройди ногами, все запомни, а потом нему приди и расскажи, как куда пройти и что где находится, если встать вот тут и посмотреть вон туда. Хорошо, у меня память крепкая…

Так.

Я закрыл глаза и мысленно прошелся по той слободе, как по виду улиц в Гугл Мапс. Так… Вот здесь ее дом, примерно, ага…

Ну что ж, сходим, посмотрим, понюхаем…

* * *

Никуда сходить не удалось.

Когда я вернулся в наше служебное помещение, меня уже ждали.

— Викешка? Поехали!

И черта с два ты откажешь.

Даже не потому, что приказывает боярин, цельный князь Дашков, который, к тому же еще и мой прямой начальник.

Дело в другом.

Вы никогда не задумывались, КАКОЙ магией должны обладать бояре? Какими-нибудь ультимативными Молниями Пророка Ильи или там Огненным Смерчем Даждьбога? Чтобы самолично выходить на поле боя и гвоздить по площадям?

Ага, щас.

Любой боярин — прежде всего начальник. А начальник, как известно, ничего не должен делать сам, он должен только уметь организовать знающих людей.

Бояре приказывают — и не подчиниться им не возможно.

Потому что бояре — менталисты. Все, поголовно.

Глава 8

Кстати, если кто-то подумал, что меня повезли до места в карете князя… Не по чину каких-то подьячих возить в княжеской карете. Скажи спасибо, что князь вообще самолично за тобой пришел… что, между прочим, уже необычно и наводит на нехорошие подозрения…

Куда он меня тащит?

Так я размышлял, скача верхом вслед за каретой Дашкова. Мелькнули высокие бревенчатые стены Кремля, цвета темного золота — сколько Слов на них наложено… — копыта моей верной лошадки простучали по мосту через крепостной ров, ударил по ушам гомон торговых рядов, вот мимо проплыл Гостиный двор… Я выдохнул было, потому что заподозрил, что вызов князя как-то связан с той кражей у купца Зубака… А потом вдохнул обратно, потому что мы выехали на Никольскую улицу.

Про Рублевку слышали? Ну вот, Никольская — здешняя Рублевка. Улица, на которой, вдоль стен Китай-города, протянулись дворы бояр и князей. Да здесь даже у дворовых собак родословная длиннее, чем у меня!

Можно, конечно, предположить, для самоуспокоения, что мы сейчас проедем вдоль нее до самых Никольских ворот, выедем из Китай-города, а там уже попроще…

Размечтался.

Карета главы Разбойного приказа остановилась у ворот двора князя Телятевского, Василия Павловича. Я поднял глаза к небу, посмотрел на редкие белые облачка и помечтал о том, что все дело в том, что у служанки князя украли какие-нибудь коралловые бусы. А что? В самый раз для Разбойного приказа, кражи расследовать. Ну, или, молодая жена Телятевского — а он, спустя десять лет после смерти прежней жены, неожиданно для всех женился на молоденькой дворянке — потеряла куда-то перстенек с левого мизинца, топнула каблучком и сказала, пусть, мол, приказные носом землю роют, но перстень найдут.

Пусть это будет связано с женой, пожалуйста…

* * *

Молодая жена князя, Василиса, была такой… что сразу становился понятен поступок князя. Для здешнего общества князь, женатый на дворянке — мезальянс. Но удержаться он точно не смог.

Высокая, с полной грудью, размера так около четвертого, длинными ногами, плоским животиком, брови черные, как будто их нарисовали самыми дорогими сортами угля, длиннющие ресницы, обрамляющие огромные, голубые, как самое чистое небо, глаза, слегка приоткрытые губы цвета тех самых кораллов, которые, к сожалению, остались у княжеской служанки…

Василиса могла бы с полным правом носить прозвище Прекрасная. Но меня она, в данный момент, совершенно не привлекала. Этому как-то мешал нож, торчащий из ее груди.

Один удар — один труп.

Мертвая красавица лежала на полу посреди горницы. Кстати, горница — это не просто название для комнаты, горница — это помещение на верхнем этаже дома, неотапливаемое зимой, зато очень популярное летом. И в данной конкретной горнице мог бы поместиться целиком весь наш приказ. Еще и часть архива бы влезла, но, врать не буду, небольшая.

С другой стороны — у князя это не единственная горница в тереме.

Терем, к слову, это тоже не просто красивое название для дома. Терем — это деревянный дворец (каменный — это уже палаты).

Что мне в голову всякая ерунда лезет?

Я растерянно качнулся на каблуках, посмотрел на князя Дашкова, на князя Телятевского. Да, в помещении больше никого не было, я и два князя. Как маленькое зернышко между двух жерновов.

Телятевский нисколько не отличался от других бояр: все та же огромная фигура тяжеловеса, и при ней же — необычайная ловкость движений, по крайней мере, по лестнице на четвертый этаж, где лежало тело, он, вместе с моим начальником, Дашковым, взлетел быстрее меня. Борода, аккуратно подстриженная — длинные бороды здесь только совсем уже старики носили, а князю чуть за полтинник — расшитый золотом и драгоценными камнями кафтан темно-синего цвета, плоская шапочка-тафья, руки в перстнях…

А пальцы-то подрагивают. Любил, любил князь жену…

— Подьячий, — внезапно произнес Дашков, я чуть не подпрыгнул, — Ты способ знаешь, как следы снимать, если все отпечатки души стерты.

Алилуйя! Кроме шуток — князь ВООБЩЕ никаких вводных не давал, когда приказал «Поехали!», Гагарин, блин — хотя князьям Гагариным о месте главы приказа только мечтать — и то, что я успел взять свою сумку с инструментами, просто чудо. Сейчас стоял бы, мямлил невесть что…

— Да, Петр Леонтьевич, — низко поклонился я.

— Снимай, — он кивнул на тело мертвой Василисы.

Я подошел к телу, опустил на колено и посмотрел на нож. Хм. Костяная рукоять, в торце розовеет крупный ограненный камень, россыпь мелких самоцветов на кольце, отделяющем клинок от рукояти, да и само кольцо как бы не золотое… Дорогая игрушка. Не оружие убийцы, пусть даже и не наемного.

Перед моими глазами встала картина ссоры, заканчивающаяся тем, что в сердце красавицы вонзается нож. С одного конца ножа — ее сердце, а с другой… А вот кто с другой — мне и предстоит узнать.

— Нож трогал кто-нибудь? — деловито спросил я прежде, чем сообразил КОГО я спрашиваю.

Телятевский яростно сверкнул глазами, но, прежде чем он успел сказать хоть слово, я уже взвился с пола, чтобы тут же согнуться до земли в поклоне:

— Василий Павлович, можно ли узнать, прикасался ли кто-то к ножу до нынешнего момента?

— Дашков, — повернулся тот к моему начальнику, не отвечая, — Я просил у тебя помощи, чтобы твои люди убийцу моей Василисушки нашли, а не мне вопросы задавали.

— Викешка, — коротко сказал Дашков, — выйди.

Я выкатился за дверь, как будто телепортом вынесло. Интересно, он мне просто приказал или это был ментальный приказ? Я слишком редко с боярами общаюсь, поэтому понятия не имею, как этот самый ментальный приказ должен ощущаться.

За дверью — я так понял, мне сказали просто подождать, пока князья без лишних ушей пообщаются — стоял только охранник Телятевского, мужчина лет пятидесяти, высокий — что это мне все высокими кажутся? Я что, низкорослый?! — с густой бородой и волосам, зачесанными назад и открывающими широкий лоб. Темно-синий кафтан, за поясом — пистолет, другого оружия нет, что странно… А, хотя нет, не странно.

На тыльной стороне кистей рук, которые он положил на пояс, темнеет клеймо.

Чародейный холоп.

* * *

Холоп здесь — считай, что раб, живое имущество боярина. Почему боярина? Потому что только боярин, с его ментальными способностями, может наложить холопскую печать на человека.

Но если вы решили, что холоп — забитое и бесправное существо, сидящее на цепи в подвале, одетое в лохмотья и питающееся объедками, то вы очень сильно не угадали. Может, в нашем прошлом, но не здесь. Холоп — это имущество, забыли? Кто станет портить свое собственное имущество? Хотя бывает всякое,согласен… Держать холопа на цепи нет смысла — он и так никуда не убежит, холопская печать не отпустит. Причинить вред хозяину не сможет, в силу той же печати, ослушаться приказа — тоже, снова печать. Так и смысл над ним издеваться?

Хотя прав у холопа — как у табуретки, что да, то да.

Чародейный холоп — это человек, обладающий очень большой Силой, позволяющей применять мощные Слова. Если я, к примеру, выучу какое-нибудь ультимативное Слово, например, что-то типа Цепной Молнии, чтобы, значит, разрядом поубивало целую шеренгу противников, то… Нет, выучить я могу. И даже произнести. Толку не будет. Моего внутреннего запаса Силы попросту не хватит. А вот у этого парня рядом со мной — хватит. Ну или у боярина, у них же прямое подключение к Источнику.

Все люди, которые могут в буквальном смысле двигать Словом горы и осушать реки — нет, не фигура речи — все люди, обладающие такими возможностями, это либо бояре, либо боярские холопы.

Причем никто не ловит таким уникумов насильно и не верстает в холопы против воли. Все чародейные холопы стали ими сугубо добровольно. Просто такая уж ситуация на Руси, что другого выхода у них не было.

Если где-то появился человек с огромной Силой, то каждый боярин захочет получить его себе. Прежде, чем его привлечет другой боярин, чтобы усилить свою личную дружину. А если такой человек вдруг откажется… Тогда может его того — бритвой по горлу и в колодец? Нет, не каждого сильного и независимого непременно убьют. Но никому не хочется выяснять, повезет тебе или нет. Вот и идут сильные чародеи в холопы к боярам, чтобы в боярских разборках жечь и крушить во славу своего хозяина.

Боярская междоусобица — дело частое. Иногда целые рода под корень вырезаются, до последнего младенца. Нет, не фигура речи — никому не нужно, чтобы через двадцать лет какой-нибудь мститель всплыл.

— Викешка!

* * *

— Задавай вопросы, князь ответит. Только со всем уважением!

— Да, Петр Леонтьевич, — я отбил поясной поклон и повернулся к Телятевскому, — Василий Павлович, дотрагивался ли кто-нибудь до ножа после… после смерти?

Тот стиснул зубы — желваки явственно заходили — но ответил:

— Нет. Только когда следы души искали, но и тогда руками не дотрагивались.

Отлично. Есть шанс, что отпечатки пальцев сохранились. Проблема в том, что, если убийца — случайный человек, то мое положение сильно осложняется. Сам по себе опечаток пальца путь к преступнику не указывает.

— Василий Петрович, — еще один поклон, — мог ли это быть человек не с вашего двора?

— Нет, — тут же ответил князь, видимо, этот вопрос уже обсуждался, — Этот нож — это МОЙ нож, из моей оружейной.

Отлично! Значит, достаточно проверить тех, кто имел доступ в оружейку и сверить их отпечатки… ты сначала с ножа отпечатки сними, потом радуйся. А то выяснится, что их случайно стерли — и влипнешь, как муха в патоку.

Я коротко помолился святом Александру Невскому… что? Он наш официальный покровитель, в приказе его икона висит. А быть атеистом в мире, где есть магия, колдуны и демоны — особенно в ситуации, когда за твоими действиями наблюдают целых два князя — непозволительная роскошь. Если не сказать — глупость.

Приступим.

* * *

На листе бумаги чернели отпечатки убийцы, аккуратно перенесенные мною с рукоятки ножа. Особенно хорошо отпечатался средний палец.

Уф. Осталась сущая малость.

— Василий Петрович, — поясной поклон, — разрешите проверить руки у всех, кто в вашем дворе обитает?

Да, народа это дофигищща, всякие конюхи, повара, холопы и прочая прислуга, но что поделаешь…

— Не нужно, — отрезал Телятевский.

Я вовремя прикусил себе язык, прежде чем спросил «Почему?». Не надо лишний раз его драконить.

— Всех своих людей я уже допросил — не они это, — все же снизошел до пояснения князь.

И почему он так уверен… а, ну да. Допросил. Пусть читать мысли бояре и не могут — кажется — но уж заставить человека говорить правду, только правду и ничего кроме правды — могут.

Стоп.

А чьи отпечатки я тогда сверять буду?

Глава 9

Высокий парень лет двадцати, с роскошными золотистыми кудрями а-ля Лансель Ланнистер, с короткой бородой, в бирюзовом кафтане.

Высокий парень, тоже лет двадцати, может, чуть меньше, с вьющимися светло-русыми волосами, в лазоревом кафтане. Бороды нет.

Парень моего роста — слава богу, а то у меня уже комплексы по поводу роста начинались — в светло-красном кафтане. Волосы русые, короткие, бороды нет.

Девушка в кокошнике и сарафане винного цвета. На вид — лет восемнадцати, коса светло-русая, лицо круглое, румяное, глаза голубые.

Девушка в кокошнике сарафане винного цвета. На вид — лет семнадцати, а то и меньше, если первая сложена пропорционально, то эту можно назвать пухляшкой, лицо круглое, глаза голубые, коса светлая

Если кто из этой пятерки мне и понравился, то разве что последний пухлик. Легкая полнота ее совсем не портила, а круглые аппетитные щечки так и вызывали желание потискать их, как игрушу-сквиш. Но, если честно, то больше всего мне запали в душу ее глаза. Причем не те глаза, которые третьего размера, а те, что на лице. Остальные смотрели на меня с легкой и вполне заметной брезгливостью, пухляшка же распахнула свои ясные голубые глаза с таким нескрываемым восторгом, что можно было бы влюбиться.

Чего она на меня так смотрит?

Как будто первый раз в жизни подьячего Разбойного приказа видит. Хотя кто ее знает, может, какие-то романтические фантазии… Нет, девочка, ничего у нас не получится. Ну… Она не в моем вкусе. Я люблю взрослых женщин, а эта слишком молодая… И во-вторых — эта конфетка не по-моему хлебалу.

Передо мной расселись на лавке — дети князя Телятевского. Три княжича и две княжны. Вернее, один из них — не сын, а племянник, но для князя все равно, что сын. И вот именно с них я сейчас должен снять отпечатки пальцев и сравнить с теми, что на ноже. По неизвестной мне причине допросить их с помощью боярского волшебства князь не хочет или может. То ли это чересчур жесткая метода допроса и после нее становятся дураками (навряд ли, не мог же князь так просто пустить в расход всю свою челядь, дружину и помощников. Хотя…) или же боярским детям ставят защиту от ментализма, причем такую мощную, что даже отец не может ее пробить или снять. Я не знаю, а меня не проинформировали.

Получается, из всех находящихся в доме остались только эти пятеро. Жену князя убил кто-то из его детей. И я должен указать на убийцу. Или оправдать их всех, если отпечатки все же не принадлежат ни одному из них.

Стремно-то как!

— Подьячий, приступай.

Я достал полированную медную пластинку и подошел к первому из молодежи. Поясной поклон:

— Княжич, приложите сюда средний палец.

— Отец, — меня проигнорировали и обратились к Телятевскому, — А я должен это делать? По-моему…

— ДОЛЖЕН, — рыкнул князь.

Больше замечаний не поступало. Все дети князя покорно оставляли мне отпечаток пальца, я переносил его на бумажный листок, нумеровал, клал на низкий столик, стоящий перед Телятевским. Не то, чтобы это было обязательно, но — на всякий случай. Чтобы у князя не возникло мысли, что я что-то перепутал, случайно или намеренно. Он мрачно смотрел на бумажки, но никак происходящее больше не комментировал.

— Княжна, приложите средний палец.

Какие пальчики… Тонкие, длинные, с розовыми ноготочками… Интересно, как ее зовут…? О чем ты вообще думаешь?! Угомонись!

Я все же не удержался и осторожно придержал эти пальчики, якобы для того, чтобы сделать более четкий отпечаток. И она не отдернула руку!

Да что со мной такое?

Я мысленно дал себе пощечину. Может, она воздействует на меня? Специально, чтобы подразнить? Вернее, она на меня, конечно, действует… но я имел в виду ментальную магию.

Соберись, тряпка!

Ну вот, все отпечатки собраны, осталось их сравнить. Начнем с пухляшки-обаяшки. Так-то сразу видно, что ее пальчики меньше по размеру, но кто их, бояр, знает. Ведь никто не запрещал им кроме ментальной магии пользоваться и Словами. Может, эта девочка произносит какое-нибудь Огромное Слово и превращается в здоровенную громилу типа Халка. Хотя у Халка и отпечатки пальцев, наверное, должны меняться… Или нет?

Я поймал себя на том, что смотрю на два бумажных листа и размышляю над тем, совпадают ли отпечатки пальцев у Брюса Баннера и Халка.

Соберись!

Нет, у обаяшки отпечатки не подходили. Странно, но меня это обрадовали. Вот не хотелось мне, чтобы этот симпампончик был убийцей.

Вторая княжна… Тоже нет.

Княжич… Нет.

Второй княжич… Хм. Подождите…

Я пересмотрел обе бумажки, сравнивая и все больше и больше убеждаясь, что я встрял.

Отпечатки совпадали.

Может…

Нет. Все-таки совпадали.

Я кашлянул и посмотрел снизу вверх на окаменевшего князя. Я перебирал бумажки стоя на колене у столика, поэтому Телятевский видел все происходящее и прекрасно понял, что означала моя заминка.

— Кто? — тихо произнес он.

Я замялся. Никто мне княжеских детей не представил, и как обозначить хозяина отпечатков я не сразу сообразил. Не называть же его «номер два».

— Средний из юношей, Василий Павлович. Это его следы на ноже.

Телятевский встал. Резко, как будто собирался прыгнуть с места.

— Кеша, Коля, Женя, Клава — можете идти. Сережа — останься.

Княжичи переглянулись, моя ясноглазая… кхм… не моя… ну, вы поняли… явно что-то собиралась спросить.

— Клава — все вопросы потом. Идите.

О, ее зовут Клава… И… А мне-то идти?

Про меня, кажется, забыли. Оба князя, Телятевский и Дашков, подошли к княжичу Сергею. Тот недоуменно посмотрел на них:

— Что случилось, отец?

Телятевский бросил взгляд на пол, туда, где лежало тело его жены, сейчас куда-то перенесенное.

— Зачем ты убил Василису, Сережа? — тихо спросил он.

— Я? Василису?!

Честно говоря, прозвучало убедительно. Я занервничал еще больше. Может, я ошибся? Ну, например…

— Ты. Василису. Зачем?

— Отец!

— Следы на ноже тебя выдали.

— Не было на нем никаких следов!

Княжич захлопнул рот с такой скоростью, что лязгнул зубами. Но было уже поздно. Телятевский схватил его за грудки и поднял над полом. Потом затряс, как собака крысу, только сапоги зелено-травяного цвета заболтались в воздухе.

— Чем ты думал, когда ее убивал?! Ты знаешь, как трудно найти природную ведьму!!!

Так. Стоп. Я как-то потерял нить рассуждений. Я думал, князь переживает из-за смерти любимой, а тут выясняется, что она была ведьмой. И в этом качестве зачем-то была нужна князю, а его сын эти планы разрушил. И я только что об этом узнал. Интересно, успею ли я, до того, как про меня вспомнят, научиться проходить сквозь стены?

— Ты знаешь, что в Москве была одна-единственная природная ведьма?

— Может, обратишься к ней? — полузадушено прохрипел сын князя.

— Не могу! Потому что ее сегодня ночью убили!

— Зачем мне убивать Василису?! — княжич задергался и выбросил руку в мою сторону, — Это все он! Это приказной! Он меня оклеветал! Ладно бы следы души совпали, а то какие-то грязные пятна! Зачем мне ее убива-а-ать?

Князья медленно, как башня танка, начали поворачиваться ко мне… И меня озарило. Я вспомнил, откуда мне знакомы эти две родинки на левом виске княжича.

— Петр Леонтьевич, Василий Павлович, разрешите сказать? — согнулся я в земном поклоне.

— Говори, — ничего хорошего не обещающим голосом произнес Дашков.

— В Приказе лежит жалоба от купца Антона Чомгина с матерью, купеческой вдовой. Ограбили их позавчера, догола раздели. Двое, ножом угрожали. Один, молодой, высокий, волосы длинные, глаза синие, на левом виске — две родинки, на ногах — сапоги травянистого сафьяна…

— Лжет! — снова завопил княжич, — Лжет! Не было меня там, не грабил я никого!

— Есть такая жалоба? — спросил меня Дашков.

— Есть, — поклонился я, — В Московский стол поступила.

— Или ты на ходу приметы грабителя придумал, на Сережку глядя?

— Нет, Петр Леонтьевич, есть такая жалоба.

— Подьячий, — вмешался Телятевский, — А второй как выглядел?

— Молодой, высокий, глаз карий, волос темно-русый, прямой, нос с горбинкой…

Судя по лицу, князь еле удержался от того, чтобы не сделать своему сыну нос с горбинкой.

— Сашка… — прошипел он, — Вы с ним вечно в какие-то проказы влезаете, а теперь что — решили восемнадцатилетие отметить, на голую купчиху посмотреть?!

— Я хотел Силу опробовать… — пролепетал Сергей, заливаясь краской так, что было понятно: насчет купчихи князь угадал — Я же совсем недавно к Источнику допущен, на ком мне учиться? Вот мы и… Решили…

Не зря мне в этой истории с ограблением что-то странным показалось. Не раздевают грабители жертв догола, и купчиха уж слишком их испугалась, даже никакого сопротивления не оказала. Не ножа она испугалась, боярское внушение это было, нагнанный страх…

А княжича тем временем несло:

— Я забыл одежду этой дуры выкинуть, так в дом с ней и пришел. Хотел спрятать в горнице, а тут — Василиса. Как-то догадалась, что я сделал, сказала, что тебе расскажет, я сказал, что не надо, а она… А потом я случайно в нее ножом ткнул, а она упала…

Князь Телятевский подошел к сундуку, откинул крышку. Посмотрел внутрь, медленно наклонился и вынул куль из белого шелка. Бросил его мне — еле поймал — и повернулся к сыну:

— Я отлучаю тебя от Источника.

Спокойно так сказал, и гром за окном не прогрохотал, и корежить княжича не стало. Только он изменился в лице и начал как-то странно подергиваться, как будто мысленно что-то сделать — и не мог.

Боярское правосудие, быстрое и беспощадное.

— Отец, а надолго?

Слово князя упало, как топор:

— Навсегда.

— ОТЕЦ!!!

Пока отец с сыном разговаривали по-родственному, ко мне подошел князь Дашков. Посмотрел на меня, коротко хмыкнул. После чего глаза князя потемнели, зрачок расплылся на всю радужку:

— После того, как ты выйдешь из горницы, ты забудешь все, что здесь было. Тебя звали сюда потому, что грабителем купчихи и ее сына оказался один из людей князя Телятевского. Тебе отдали одежду и приказали никому не говорить об этом. Иди.

Я развернулся и на деревянных ногах зашагал к двери.

Глава 10

Ну и кто ж эту штуку попятил? Простенькое дело о похищении ткани из телеги грозило превратиться в висяк (пусть здесь таких выражений и нет. Димка-Утак, оказывается, завязал с преступным ремеслом… по крайней мере, на месяц, пока сломанная нога не срастется. Поймали его на краже и слегка покритиковали оглоблями. Федька-Кочедык не мог ничего украсть по техническим причинам — он у нас в подвале уже неделю сидит, тоскует, ждет перевода в тюрьму.

Кто-то новенький появился?

Я почесал переносицу. Надо бы прикинуть, кто из моих информаторов может знать о новом воре. Надо бы. Но думалось плохо. Никак не выходило у меня из головы вчерашнее происшествие.

Я серьезно боя… опасался, что князья, Дашков с Телятевским, меня прикопают где-нибудь в красивом месте, под кривой березой. Шутка ли — узнать о том, что младший сын князя убил его жену! Это уж не говоря о том, что тот же самый сын, с каким-то приятелем Сашкой, чтобы отметить восемнадцатилетие — раздели догола женщину в переулке. Просто чтобы посмотреть на нее. Девственники чертовы, голой женщины они не видели. Хотя, с другой стороны — откуда? Интернета здесь нет, картинки, которые продаются с оглядкой на Фроловском мосту — не дают всей полноты образа, служанок боярским волшебством зачаровывать… кстати, а правда, почему он служанок не попробовал? Ну, или не догадался, или боярские служанки защищены от менталистики, или побоялся, что в доме кто-нибудь поймает. Сестры, например, и поднимут на смех «Братик не видел обнаженных девушек, хи-хи-хи!»… А теперь — вечное отлучение от Источника, что, как понимаю, закрывает княжичу Сергею Васильевичу доступ к той самой менталистике и переводит его в разряд… не знаю, дворян, наверное. Если не мещан.

Но это его проблемы, мои — в другом.

Князья нашли более простой способ сокрытия своей грязной тайны, чем тащить мое тело и закапывать под березой, истинно боярский способ. Просто приказали мне забыть обо всем, что происходило в тереме князя Телятевского. Вы уже поняли проблему?

Я ничего не забыл.

Боярская магия на меня не подействовала.

Не знаю, почему. До этого мне казалось, что она на меня действует так же, как и на других, по крайней мере — желание кланяться появлялось вместе со всеми. Оказывается, это было не воздействие боярского волшебства, а просто давление княжеского авторитета. Возможно, на меня бояре вообще не могут влиять. Может быть, потому, что я — не местный, пришелец в теле подьячего Викентия. По крайней мере — других версий у меня нет. В любом случае — что мне теперь делать? Нет, понятное дело, нужно притворяться, что все подействовало как надо, не упоминать о том, что случилось у Телятевского и вообще постараться и вправду забыть. Не мое это дело, боярские внутрисемейные разборки, а вот если сболтну кому случайно — они окажутся МОИМ делом. И хуже того — я не знаю, что сделают бояре, если узнают о моем иммунитете к их воздействию. Не знаю, конечно, но элементарная логика подсказывает, что тех, на кого нельзя повлиять, не очень любят. И стараются либо вогнать в общие рамки, либо… Здравствуй, кривая береза.

Бояре не видят, подействовало их внушение или нет иначе князь сразу бы просек, что ничего не сработало. Но я ведь не знаю, как должен вести себя человек, которого они зачаровывают. Прикажут что-то еще, поведу себя нетипично, меня раскусят и… Здравствуй, кривая береза.

Что делать? Что делать? Что делать?

— Ткань ищешь?

Я чуть не заорал. Так погрузился в собственные невеселые мысли, настолько отключился от нашего вечного шума, что не заметил, как ко мне подошла Анастасия. Пока она до плеча не дотронулась.

— К-какую ткань?

— С телеги. Сукно, цвет — половый.

— Да…

— Федька с Димкой не виноваты?

— Н-нет…

Девушка наклонилась ко мне, горячее дыхание обожгло ухо, что-то мягкое коснулось моего плеча… Что-то? Это же…

— …понял?

— А?

— Ты что, меня не слушаешь? — Анастасия сверкнула очками и легонько ударила меня в плечо, — Я говорю, поспрашивала я… кое у кого. Поищи свою ткань в горшечной слободе, дом горшени Александра Давыдова, прозванием Волк.

Странно… Не помню я такого вора. Или и вправду новенький, или просто — не удержался горшеня от греха, уж больно плохо то сукно лежало.

— Постой, — я поймал Наст… Анастасию за руку. Она остановилась, не оборачиваясь.

— Спаси тебя Бог.

Она тихонько фыркнула и оглянулась, бросив лукавый взгляд через плечо:

— В другой раз, когда девушку захочешь угостить — пряники бери, а не рыбу. Дурачок!

* * *

Дом горшени Александра, прозванием Волк…

Обычный дом, ничуть не выделяющийся среди всех остальных на улице — золотистые бревна, три окна в ряд, с резными наличниками, раскрашенными яркими красками, резными же причелинами (это доски такие, которые по торцам кровли идут), деревянная конская голова, смотрящая на улицу с конца конька. Вот вообще никаких отличий от соседей. Разве что конь чем-то на волка похож, но это, скорее, мое воображение.

Мы с двумя стрельцами вошли во двор, шикнули на залаявшую было собачку, тут же скрывшуюся в будке — тоже резной, целый собачий дворец — и поднялись на крыльцо.

Я грохнул кулаком в дверь и тут же распахнул ее, входя внутрь:

— Разбойный приказ!

* * *

Светлое помещение, солнце пробивается сквозь полупрозрачные пластинки слюды, падая квадратиками на стол. За столом — три человека, мужчины, в разноцветных кафтанах.

Один, тощий и остроносый, с волосами, окружающими пятачок лысины и острой бородой, торчащей вперед. Судя по описанию — тот самый горшеня.

Второй, внушительный и объемистый, с бритой головой и толстыми щеками. Это не знаю.

И третий… Тот самый торговец, который мне жалобу на кражу сукна принес!

Троица замерла, в руках зажаты чарки, на столе перед ними — ендова, судя по запаху — с медовухой, и тарелки с какой-то закуской. Явно отмечали что-то, какую-то удачу, вон какие улыбки широкие… были.

Пройдя мимо застывшей троицы с медленно гаснущими улыбками — из чарки горшени на стол медленно лилась струйка медовухи — я остановился у лавки, на которой лежал сверток ткани светло-желтого цвета. Тот самый, половый.

— Ну что, — повернулся я и посмотрел на «обокраденного» торговца. Тот икнул, — Нашлась ваша пропажа.

* * *

Вот же ж хитрый гад! На рынок торговец ехал не один, а с двумя товарищами — нет, не с теми, с которыми пил — и выручку собирались поделить поровну. Но вот заело его, мол, мое сукно лучше, за него больше дадут, почему это я должен делиться с теми, у кого ткань хуже?! Дружба и товарищество во всей красе. Не зря еще в прошлой жизни я слышал, что бизнес с друзьями и родственниками вести нельзя. Где появляются деньги — там заканчивается дружба.

Вот и придумал торговец Димка Григорьев хитрый, по его мнению, план — тихонько передать сукно своему родственнику, горшене Александру-Волку, а друзьям развести руками, мол, это же Москва! Всё крадут! С них свою треть стребовать, а свое сукно потом тихонько продать и с родичем поделиться. Во-первых — половина больше трети, а во-вторых — деньги в родне останутся. А к нам в Приказ он поперся, чтобы, в случае чего, перед своими товарищами бумажкой помахать, мол, вот, смотрите, даже жалобу написал.

Но, как известно, скупой платит дважды, тупой платит трижды. Торговец откровенно не подумал, что Приказ и вправду сможет краденое разыскать. Так что теперь ему платить долю своим друзьям, да еще и нам с приказными стрельцами, чтобы мы горшеню, как вора, не скрутили — по двадцать копеек отсыпал.

Я пришлепнул печать на бумажку, в которой говорилось, что краденое сукно возвращено Дмитрию сыну Григорьеву, прозванием Первак, в полном объеме, жалоб и замечаний нет, в чем получена его личная подпись, при двух свидетелях.

Надо Насте ее долю отдать… или лучше пряников купить. Видел я на рынке, хорошие, красивые, с вареньем… или это будет походе на ухаживание? В раздумье я вышел на улицу.+

Довольные стрельцы вскочили на коней:

— Викентий, едем?

Я взялся было за повод своей лошадки — и остановился. Мы ж в горшечной слободе, верно? И если… Если пройти чуть ниже по улице и свернуть направо — выйдешь к дому Анфисы Ефимовой, дочери свистулечного мастера, продолжающей дело отца после его смерти. И предположительной любовнице вора Сергея Заморского.

Дьяк Алексей до сих пор в приказе не появлялся, видимо, поиски Заморского успехом пока не увенчались. Мог он пропустить Анфису? Ну, теоретически, конечно, мог, все люди ошибаются, но так-то он розыскник старый, опытный, если уж я, со своим годовым стажем службы в Приказе, вычислил эту Анфису, то дьяк должен был тут уже давно появиться. С другой стороны — кто мне мешает ее проверить? Проруха не только на старух бывает, дьяк тоже мог лажануться.

— Нет, я тут в слободе по своим делам заеду.

Стрельцы понятливо кивнули и развернули коней. Я вспрыгнул на своего скакуна и двинулся по улице.

* * *

В отличие от дома горшени, дом свистулечницы явственно выбивался из общего ряда. Краски на наличниках нет, цвет сруба — серо-желтый, то есть Огненное Слово на нем давно не обновляли, ставни закрыты… Так, а чего это они среди бела дня открыты?

Я оглянулся и подозвал к себе пробегавшего мимо мальчишку.

— Анфиса? Так уехала она, с дочкой, еще неделю назад. В гости к родне.

Облом.

Я еще раз посмотрел на пустой дом. Стоп. Пустой ли? Если как следует подумать — что лучшее место для того, чтобы спрятаться вору? Дом, в котором все знают — никого нет, и при этом — ты точно знаешь, что в нем никто не появится, а если и появится — то тебе не удивится. Потому что живет в нем твоя любовница, и, скорее всего, она специально уехала, чтобы дать тебе убежище.

Спрыгнув с лошади, я подошел к калитке. Дернул за резное кольцо. Заперто. Какая неожиданность. Говорят, в деревнях настолько не боялись воров, что никогда двери не запирали, просто палкой подпирали. Здесь тоже палкой подопрут, но только для того, чтобы показать — дома никого нет, не долбитесь в двери, хозяева скоро придут, подождите. А если уезжать надолго — замок все же повесят. Чтобы не вводить соседей в искушение.

Я достал нож, просунул его в щель и поднял засов. Разбойному приказу какая-то калитка не помеха.

Ну, так и есть — на двери чернеет замок. Не лает, не кусает, и в дом не пускает. Вт замок я так просто не открою — я отмычки в Приказе оставил — да и, казалось бы, раз замок снаружи, значит, в дом никто попасть не мог.

Не мог, значит…

Я поднялся на крыльцо и осторожно потрогал замок. Большой такой, тяжелый… Вырезанный из дерева вместе с пробоем, в который он якобы вставлен, и прибитый к двери. А вот если потянуть за ручку…

Дверь бесшумно приоткрылась. Вместе с «замком». Из темной щели пахнуло холодом и мерзким неприятным ощущением того, что мне здесь не рады.

Охранное Слово.

Даже не наложенное, а вплетенное в резьбу по полотну двери. Не очень сильное, но ощутимое.

Я достал из-за пояса печать и легонько хлопнул ее по двери:

— Разбойный Приказ.

Холод исчез. Мы имеем право войти в любой дом, если расследуем преступление, и охранные слова нам не указ. А я сейчас определенно расследую преступление.

В доме было темно и пахло нежилым: пылью, затхлостью и…

А вот этот запашок мне не нравится…

Достав из-за пояса нож — не был у меня сейчас другого оружия, не подумал — я шагнул внутрь…

И сразу понял, почему дьяк Алексей не появлялся в Приказе уже третий день.

* * *

Дьяк лежал посреди комнаты, раскинув руки, в луже темной засохшей крови. Из правой выпал нож с почерневшим лезвием. Мутные мертвые глаза смотрели в потолок, зрачок вытянулся в неширокий овал.

Часов шесть назад…

Судя по беспорядку, творившемуся в помещении — перевернутые скамейки, куча тряпья в углу, осколки битой посуды — дьяк Алексей не сдался без боя. То ли вор — а я не сомневался, что его убил Заморский — застал его врасплох, то ли сумел как-то обмануть, но они сцепились в бою. И дьяк, мой начальник, мой учитель розыскного дела, научивший меня всему, что я вообще знаю о розыске — сериалы о ментах тут не очень помогали — он проиграл. И погиб.

Я подошел к нему и наклонился над телом:

— Эх, Алексей Ерофеевич, Алексей Ерофеевич…

— Еще один приказный, — произнес тихий голос за моей спиной.

Глава 11

Я успел подумать о том, какая надпись будет на моем надгробии, где именно меня похоронят и поклялся сам себе, что, если вдруг я сейчас выживу, то никогда-никогда больше не сунусь в подозрительное место один. И без пистолета. А лучше — двух.

Все это я успел за то время, пока отпрыгивал в противоположный конец комнаты. Выхватил нож и развернулся.

Никто на меня не нападал.

За моей спиной вообще никого не было.

Никого.

Потом «куча тряпья» на лавке кашлянула и пошевелилась.

Я, осторожно направляя нож, подошел поближе. Да… Снимаю колпак, Алексей Ерофеевич. Ты свою жизнь незадешево продал.

Человек, закутанный в какие-то тряпки, был бледен, как покойник, и еле дышал. Кажется, его грудь была криво перемотана тряпками, пропитанными кровью.

— Приказный… — прошептал человек.

Я встал рядом с ним и, не церемонясь, перевернул его левую руку ладонью вверх. Вот он — тот самый шрам на пальцах. Сергей Заморский. Попался. Я перевернул руку вора ладонью вниз, тот не сопротивлялся.

Оп-па. Неожиданно.

Холопское клеймо.

С другой стороны — ничего неожиданного. Так-то какая разница — опытный волшебник. Любой боярин захочет такой экспонат в свою коллекцию, на всякий случай. Мало ли, вдруг что-то от конкурента понадобится стащить. Между боярскими родами войны никогда не прекращаются, только иногда они громкие, как тот случай в Мангазее, когда весь род вырезали, а чаще всего — тихие, когда друг другу пакости подстраиваются, чтобы твой враг ослабел, а ты — усилился. В таких раскладах ловкий вор ой как пригодится. Заодно и понятно, как это человек, которому голову шесть лет назад отрубили, лежит тут передо мной, пусть чуть, но — живой. Уж боярину-то не составит труда заморочить голову толпе так, чтобы они увидели казнь, прямо как настоящую.

— Приказный… — прошептал Заморский, — Помоги мне…

— Я исцелять не умею, — произнес я.

— И я… не умею… Такие Слова выучил… а Исцеляющее уже не смог… Дурак был… молодой…

— Так чем тебе помочь, Заморский?

— Узнал… Молодой, да ранний… Тот тоже ловок… был…

Рука указала на мертвого дьяка.

— Это мой начальник был. И учитель.

— Был… Отомстил он за себя… Недолго мне осталось…

Рука, еще секунду назад вялая и дрожащая, вдруг вцепилась в мое запястье:

— Помоги мне, приказный! Мне уже не жить, дочке моей помоги!

— Да чем я ей помогу? — я попытался отцепить вора, но тот ухватился крепко, до боли.

— Деньги… Есть у меня… Добыл… Украл… Собирал… Думал, перестану красть, с Анфисушкой жить будем… дочку растить… Поклянись…

— Не буду я клясться, — я, наконец, оторвался от вора.

Клятва здесь — это не просто так. Там, где есть Слова, изменяющую реальность, каждая клятва — тоже Слово. Вот так поклянешься, не подумав, а потом знать не будешь, как снять с себя эту клятву. А уж клятва умирающему — и вовсе не шутка.

— Клясться не буду, но чем смогу — помогу.

— Половину… Половину ей отдай, вторую… вторую себе… Тайник у меня… В Сокольниках…

* * *

На правом берегу Яузы, стоял летний царский дворец, там же, в лесу, прятался Соколиный двор. Туда Заморский категорически отговаривал меня соваться, мол, мне царские тайны ни к чему. С этим я был совершенно согласен, доходили слухи, что те, кто в Соколиный лес сунется — назад, что характерно, не возвращаются. Да и не надо мне туда, на тот берег.

Клад Сергея Заморского — на левом берегу.

Идешь вдоль берега, пока не выходишь туда, где Яуза делает крутой изгиб. Если сомневаешься, что это именно тот изгиб — мало ли как там речка изгибается — то от него за соснами видны крыши царского дворца. Вышел к изгибу — повернулся к нему спиной. Увидишь среди деревьев холм. Иди к холму. Обойди его вокруг и поднимайся к вершине. На полпути — лежит камень. Серый такой, не большой, не маленький. Берешься за край, переворачиваешь его… Смотришь на жирных червяков, плюешь и идешь дальше по своим делам.

Потому что клады просто так не кладут и не поднимают.

Говорят, некоторые клады прячут на «сорок голов человеческих», это я еще в той жизни слышал. Правда, тогда непонятно было, на кой класть деньги так, что без сорока лишних человек, которых надо прирезать, и копеечки не возьмешь. Как оказалось уже в этом мире «на сорок голов человеческих» означает, что взять клад сможет только тот, у кого на счету сорок человеческих жизней. Обычно такой заклад делают разбойники, которые именно столько народу перебили и они-то возьмут клад без проблем. А если ты пацифист и убил только тридцать девять человек — вместо клада увидишь только пустое место.

И это — еще гуманный вариант.

Клад можно положить и так, что вместе с ним, в качестве стража сокровищ, будет закопан… ну, если повезет, то пес. Может и человек оказаться. А то и не один. И вот если ты сдуру полезешь за таким кладом, со своими вялыми тридцатью девятью — придет тебя карачун. Нет, покойники не поднимутся, нет у нас на Руси ни зомби, ни упырей, ни вурдалаков.

А вот бесы есть. Создания из-за Грани.

Которые при таком раскладе вселяться в оставленного стража и любого неосторожного кладоискателя порвут на кусочки. В самом буквальном и некрасивом смысле этого слова.

Но клад Заморского — более лайтовый вариант. Не надо быть ни страшным душегубом, ни экзорцистом. Откидываешь камень, смотришь на червяков — и кладешь сверху связку головок лука. Семь штук. Земля расплывается и ты видишь крышку с рукояткой. Поднимаешь крышку, забираешь все, что найдешь, половину отдаешь свистулечнице Анфисе — и свободен.

Ах, да — если мало будет, то можешь в Бирюлевский лес отправиться. Сейчас там только Соловей разбойничает — в смысле, разбойничал, пока со мной не познакомился, хе-хе — а вот сто лет назад там обитала такая шайка, про которую до сих пор легенд ходят. Некоторые такие легенды и клад Черного Константина упоминают. Мол, все награбленное главарь где-то в лесу у деревеньки Бирюлево спрятал. Мест возможного нахождения называют… больше, чем деревьев в том самом лесу. Никто точного места не знает. Никто, кроме Сергея Заморского. А теперь и меня.

На берегу ручья лежит огромный камень. Лежит и лежит, вроде есть не просит, с места все равно не сдвинешь. Никто и не пробует. Но, если подойти к этому камню и ткнуть в него подковой с ноги рыжей лошади — тот откинется, как крыша люка, и откроется вход в пещеру. Вот там сокровищ… Клад Заморского по сравнению с ним — горстка копеек. На тех же условиях — половину себе, половину Анфисе.

— Но сначала… — вор уже не шептал, а хрипел, — Первый клад… Анфисе… Половину… Срочно надо… ей…

— Хорошо. Сделаю.

Я не собирался обманывать. Обманывать вообще нехорошо. Тем более — мертвых. А Заморский — считай, что покойник. Последние секунды живет.

— А венец…

Я замер.

— Какой еще венец?!

— Тот… что у купца… взял…

— Ты его не отдал?

— Не… отдал… Дашков… охотился… не… успел… отдай… Морозову… золотом… осыплет… с золота… есть… будешь…

Твою воровскую мать… несомненно, достойную женщину. Этот полумертвый гад только что втравил меня в разборки между боярскими родами такого уровня, после которых шансов выжить меньше, чем у мухи, попавшей между молотом и наковальней. С одной стороны — князь Дашков, мой, между прочим, начальник, с другой — бояре Морозовы, царские фавориты, пусть такого слова здесь и не знают. Отдашь Дашкову — Морозовы обидятся, отдашь Морозовым — Дашков разозлится. Оставишь эту дрянь валяться в Сокольниках — оба недовольны будут, им этот венец, похоже, позарез нужен, что тем, что другим. И землю они рыть будут на метр вглубь, пока не выйду на всех, кто хотя бы случайно коснулся этой гребаной короны! На меня — в том числе!

Заморскому хорошо — сейчас умрет и никаких проблем, а мне что делать?

Убил бы Зубака — «подарок дочке, подарок дочке…». За девчоночью цацку бояре не грызутся. Кстати, а что это все же такое?

— Что это за венец такой, что всем нужен?

— Ве… нец… что… на… хх…

Голос Заморского окончательно сошел на тихий сип. Я наклонился ближе к нему и услышал окончание. Лучше бы не слышал!

— Ис… точник…

На этом самый ловкий вор Руси умер.

А мне что теперь делать?!!!

Глава 12

Огненное Слово…

Нет.

Огненное Слово…

Нет.

Огненное Слово…

Когда-нибудь оно мне непременно сдастся. Ну простое же! Или все дело в том, что я не могу сосредоточиться, и меня одолевают мысли? На тему «Что делать?» и… нет, не «Кто виноват?». Кто виноват — и так понятно, один не в меру любопытный подьячий, полезший в дом и обнаруживший мертвого начальника и почти мертвого вора, утащившего у бояр какой-то очень ценный венец. После того, как я переступил порог того дома — выхода у меня уже не было.

Никакого.

Вернее — приемлемого для меня. Как говорится, нет безвыходных ситуаций, есть ситуации, выход из которых вам не нравится.

Отдать венец Дашкову? Ага, и получить пожизненную благодарность. Дней на пять, а то и на целую неделю. А там — закончилась жизнь, закончилась и благодарность. Викентий? Кто такой Викентий? Не знаем такого. Потому что это явно какое-то секретное дело и меня грохнут просто для того, чтобы я случайно кому чего не сболтнул. Или попытаются стереть память… нет, скорее всего, все же убьют. Не станут рисковать тем, что их противники смогут вернуть мне память. И это еще Дашков не знает, что на меня боярская магия не действует. Иначе — точно убьет, без вариантов.

Огненное Слово…

Отдать венец Морозовым? Все то же самое, только пожизненная благодарность продлиться еще меньше. Это вор Заморский для них — верный человек, холоп, а я — так, случайная личность. Из меня даже холопа делать смысла нет, никакими ценными талантами я не обладаю. Убить проще.

Огненное Слово…

Не отдавать никому? А мне он зачем? Даже если предположить, что Заморский перед смертью не бредил и венец — и вправду Источник… Ага, объявить себя основателем нового боярского рода. Викентий Тимофеевич Придурошный. Мангазейские бояре и городом владели и верные люди у них были, и золото-серебро сибирское, и пути торговые… И все равно их всех перебили, Источник отняли, на этом их род и закончился. А со мной и воевать не надо — пинка дадут, и венец отберут.

Огненное Слово…

Вообще сделать вид, что я ничего про венец не знаю, пусть лежит себе под камнем в Сокольниках? Так все заинтересованные личности сейчас Москву обыскивают, малейший след венца ищут. Рано или поздно выйдут на Анфису, потом спросят соседей, кто в дом приходил… Подьячий? Какой подьячий? Ах, в зеленом кафтане… Из Разбойного приказа, значит… А выглядел как? Ах, молодой, чернявый, красивый? Викешка, иди-ка сюда… И все сведется к вариантам «Дашков» или «Морозов», смотря кто первым меня найдет. Только благодарности не будет, поэтому и проживу я меньше.

Огненное Слово…

Да и нехорошо как-то. Сбежал я из дома свистулечницу, бросил в нем два мертвых тела. А одно из них, между прочим, мой учитель и начальник, начальник и учитель. Нехорошо как-то его просто так оставлять. Да и надолго его не оставишь — скоро Анфиса домой вернется, а тут такой подарок посреди дома. Рванет прямиком к нам, в Разбойный Приказ, о произошедшем узнает Дашков… Опрос свидетелей — выходят на меня. Куда не кинь, всюду клин.

Огненное Слово…

Ах ты ж…!!!

Сработало! Получилось! Вот только, так как я сосредоточился на кончиках пальцев, именно на них огонь и вспыхнул. Больно же, черт возьми!

— Не чертыхайся, — к моему столу подошла Анастасия, неодобрительно качнула кокошником, осуждающе сверкнула очками, — Накличешь, не отвяжется.

И правда, стоит все же завязывать. Это в моем прежнем мире «черт» и производные от него — безобидные ругательства, за которые даже детей ругать не станут (да и то только в России, в США, например, чертыхания — гораздо более грубые выражения, чем мат на сексуальную тем). А здесь, где за Гранью прячутся силы, которые не стоит упоминать лишний раз…

— Не буду больше, — серьезно сказал я, — Я тебе подарок принес.

С этими словами я достал небольшой холщовый мешок и положил на стол.

— Пряники? — Анастасия даже чуть растерялась.

— Да. Медовые.

— А за что?

— За то, что подсказала, где краденое сукно искать. И за то, что ты… хорошая… и красивая…

Я что, это вслух сказал?!

Девушка залилась краской, даже, кажется, алые отсветы на бумаге отразились. Или это от моих ушей? Судя по ощущениям, они горят, как лампочки.

— Ты… — Анастасия оглянулась, но немногочисленным подьячим было не до нас, каждый за своим столом занимался своими делами, — А зачем ты пальцы жжешь?

— Огненное Слово выучил, — с облегчением ушел я от смущающей темы пряников и красоты.

— Молодец, — серьезно посмотрела она на меня.

— Теперь я их семь знаю, — похвастался я. Правда, тема Слов и обсуждение их здесь считается чем-то слишком личным, поинтересоваться, сколько человек знает Слов — как в нашем мире спросить про цвет нижнего белья, но… Вот как-то захотелось мне распустить павлиний хвост перед Настей.

Кажется, зря…

Отреагировала она как-то неестественно: сначала улыбнулась, мол, я оценила шутку, потом, когда она поняла, что я не шучу — явственно побледнела. Быстро оглянулась вправо-влево и поддела ко мне, прижавшись упругим бедром. Зря, ой, зря — у меня приличная часть крови от мозга отхлынула.

Посмотрела на меня и задала неожиданный и странный вопрос:

— Викентий, а ты в браке родился?

— Как это? — не понял я. Кровь-то отхлынула.

— Когда ты родился — твои отец и мать женаты были?

На что это она намекает? И к чему вообще спросила?!

— Конечно, — по крайней мере, имеющаяся у меня память Викентия ничего про его незаконнорожденность не говорила. Его мама за его отцом точно замужем была.

— А они из каких родов? — продолжила внезапный допрос Настя.

— Да из каких родов? Отец — губный староста во Пскове, мама — из купцов, откуда-то с севера. Но она давно умерла, я ее и не знал почти.

Тут мы с Викентием оба оказались отцовскими сыновьями. Только моя мама пять лет назад умерла, а его — больше десяти.

Настя задумчиво посмотрела на меня, побарабанила пальцами по столу, опять посмотрела…

— Никогда и никому не говори, сколько Слов ты знаешь, — наконец, решительно произнесла она и встала. Пряники забрала.

— Почему? — вопрос прозвучал жалко. Она что-то знает, а я вообще не в курсе и сижу, как троечник перед училкой.

Настя опять быстро оглянулась:

— Знаешь, где я живу?

— Знаю…

В Китай-Городе, на берегу Неглинки, сразу за Пушечным двором. Там у ее мамы-вдовы — домик.

— Приходи ко мне в гости — объясню, что к чему. И…

Она наклонилась к моему уху и жарко прошептала:

— За пряники… благодарность моя будет…

Если бы мы были в аниме — у меня бы сейчас кровь носом хлынула. Она же не… не ЭТО имеет в виду, правда?!

* * *

Всем хороши Торговые ряды, что хочешь можно купить, от испанского клинка, до китайского чая. Вот только с одеждой неприметных расцветок — проблемы. Не любят на Руси тусклых и темных цветов, всем подавай яркое, зеленое, голубое, красное, желтое, всех оттенков и узоров.

Нет, если вы в лес просто грибы пособирать пошли — яркая одежда самое то. Камуфляж тут ни к чему, грибы вас не заметят и не разбегутся, поверьте. А вот если вы, не дай бог, сломаете ногу или потеряете сознание — те, кто захочет вас спасти, не найдут вас даже если пройдут в двух шагах.

Но я, в данном случае, в лес не по грибы собрался, по более серьезным вопросам. И мне совершенно ни к чему, чтобы меня заметили за три версты.

Чтоб такое выбрать, понеприметнее…

Я поймал себя на том, что на полном серьезе присматриваюсь к глухо-черному кафтану, из тех, что носят священники. Здесь они рясы, всегда напоминавшие мне мантии волшебников, не носили, разве что во время богослужений набрасывали золоченые ризы. Заметят меня в таком в лесу или нет…? Я понял, что уже представляю себе длинный кафтан камуфляжной расцветки, как самый идеальный вариант.

Нет, пора определяться.

В конце концов я нашел более или менее подходящую одежду — короткий кафтан серо-коричнево-зеленого цвета, нечто среднее междугорчичным, табачным и болотным. Самое оно. И обошелся он мне в шестьдесят копеек, считай — даром. Потому что цвет немодный и вышивки на нем никакой.

* * *

Поначалу мне привычка жителей Руси украшать все, что не смогло убежать, узорами, казалась странной. Ладно, верхнюю одежду, еще можно понять, ладно — дома. А нижние юбки? А оружие? А какой-нибудь топор? Да, даже топоры не обходились без узоров, выбитых на металле и выжженных на топорище.

Как оказалось, странным тут был только я.

Все эти узоры — не просто так. Это все — защита. В мире, где каждый может наложить на тебя какое-нибудь нехорошее Слово, защита от него ой как не повредит. Не говоря уж про сглазы, которые суть — тоже Слова, просто случайные. А если вспомнить про созданий из-за Грани…

В общем — защита не помещает. Чтобы одежда не рвалась, топор бил прямо, а пистолет стрелял точно.

* * *

Яуза… Я осторожно поднял голову и посмотрел поверх камышей на ту сторону реки.

Сокольники.

Вернее — Соколиная Роща. По официальной версии — место, где царь наш батюшка Василий Федорович, изволит своей любимой забавой тешиться, охотой соколиной. Только официальная версия на то и официальная, чтобы с реальностью не совпадать ну вот ни насколько. Отчего-то ж в эту Рощу не пускают никого, от слова «вообще», отчего-то ж сокольничьи приписаны к Приказу Тайных Дел, про который все знают, что он вроде как есть, но его как бы и нет вовсе (такое себе No Such Agency), и чем он занимается — непонятно.

В общем, лезть в царские дела могут только совершенно безбашенные люди. Вроде вора Заморского, который рядом в Сокольниках себе тайничок оборудовал, да еще одного подьячего, которому мало того, что за его головой могут начать охотиться сразу две группировки бояр — он еще сюда полез.

Ну а что поделать — есть такое слово «надо».

Придумал я, вроде как, как проскочить между Сциллой и Харибдой (Что? У меня в школе четверка по истории была), то бишь — между Дашковым и Морозовыми. Что сейчас для меня самое опасное? То, что меня у дома Анфисы видели. У дома — видели. А как входил — нет. Зато могут следы ауры снять — как их стирать, я понятия не имею… вернее, имею, но для этого ингредиенты нужны, которые я с собой не ношу. Снимут, сравнят — и спросят, мол, что ж ты врешь, сукин сын, что в доме не был? А если был — значит, МОГ с татем проклятым Сережкой Заморским пообщаться! А ну, признавайся, где венец!

Что в таком случае мне надо сделать? Надо к тому дому ВТОРОЙ раз приехать. Мол, первый раз был, называл мне адресок дьяк Алексей, приехал, посмотрел, во двор заглянул, внутрь не заходил. А потом, через денек, засомневался, да и второй раз приехал. Тут уж замок увидал, в дом вошел, трупы обнаружил, тревогу поднял. А что на момент моего прихода — второго — вор уже давно мертв был, это сразу поймут. Поймут, что я вроде как не при делах — и отстанут.

Да, сколький вариант, сомнительный, согласен. Поэтому есть возможность, что придется мне рвать когти из Москвы. Не хочется жутко, мне здесь всё нравится, но жизнь заставит — не так раскорячишься. А чтобы когти рвать — нужны денежки. Которых у меня — не закрома. Нужно все же заначку Заморского потрошить, ту, что в Сокольниках. Деньги забрать, а венец оставить. Пусть бояре ищут. Кто найдет — того и счастье.

Согласен, опасно сюда соваться, где венец лежит. Мол, почему бы не в Бирюлевский лес пойти, там и венца никакого нет, и от царских тайн далече. Вот только сдается мне, что сунься я к кладу, что в Бирюлево — останутся от меня одни косточки. Уж очень настойчиво Заморский повторял, чтобы я СНАЧАЛА первый клад Анфисе отдал, а ПОТОМ в Бирюлево лез. Похоже, или про подкову он соврал или там еще одно условие есть. Разбойники все же прятали, люди злые, особенно до тех, кто на их честно награбленное доброе покушаться будет. Сунусь туда — полетят клочки по закоулочам. Мои клочки, между прочим. Кровавые.

Лучше уж в Соко…

Блин!

Я резко пригнулся. Авось не заметят…

По кромке противоположного берега прошли трое. Сокольничьи, наверное… В низких шапках с отворотами, серо-зеленых кафтанах, с мушкетами в руках. Идут, пригнувшись, как будто выслеживают кого-то.

Точно, сокольничьи. Кто ж еще…

Вот он, тот поворот реки, вон и крыши царского терема виднеются. Отсюда сворачиваем в лес, к холму…

Камень я нашел без труда. Поддел пальцами край — тяжелый, зараза… — откинул вбок. Червей не было, даже завалящей сороконожки или мокрицы — той не наблюдалось. Просто ровный участок земли.

Я достал из заплечного мешка связку лука и бросил вниз.

Волшебство… Сколько раз вижу — столько раз удивляюсь.

Рыхлая почва пошла рябью, заколыхалась — и исчезла. Вместо нее появился круглый деревянный шит, с полметра диаметром, с железным кольцом посередине.

За ним открылось неглубокое квадратное пространство: стенки из вертикальных досок, и, на глубине сантиметров двадцати — железный пол.

Больше ничего.

Пусто.

Глава 13

Я озадаченно посмотрел на пустой тайник. И стоило огород городить? Или Заморский напоследок решил приколоться?

Тьфу ты.

Это не дно вовсе. Это крышка окованного ларца, который почти впритирку вошел в проем тайника. Вон и две ручки сбоку. Я потянулся к ним…

И убрал руки.

Стоит ли оставлять на нем следы своей ауры? Я взял с собой несколько штучек, которые могут их затереть — покойный дьяк научил, царствие ему небесное — но, как говорит мой сыскной опыт, на каждую затирку могут найтись проявители.

Первая мысль — обмотать руки каким-нибудь тряпьем, да хоть полами кафтана. Мысль хорошая, но глупая. Отпечатки ауры — не отпечатки пальцев, они через любую тряпку лягут, иначе все воры давным-давно бы в перчатках ходили. Правда, через тряпку они будут несколько мутные и продержатся не несколько суток, а максимум два дня… Ладони в плане оставления следов ауры — самое «грязное» место у человека. Через подошву, например, след держится несколько часов, а, скажем, через локоть или живот — с четверть часа, не больше. Мощнее ладоней в этом плане только язык — следы от него держатся почти неделю. Но, знаете ли, воры редко оставляют следы языка…

Что мне-то делать? Брать или не брать?

Хотя… Если как следует подумать — тот, кто найдет венец, будет слишком рад для того, чтобы искать, кто там его обляпал своей аурой. По-моему так. А если этот кто-то найдет венец через несколько дней — моя аура и вовсе не сохранится. В особенности если присыпать его сухим листом хрена. Банальщина, конечно, но против первых нескольких способов проявления ауры пойдет…

И деньги мне, как ни крути, нужны.

Решено.

Перекрестившись и взявшись за ручки, я крякнул и выдернул ларец из тайника, как репу с грядки. Кажется, даже чпокнуло…

А, нет, это со стороны Сокольего Парка выстрел донесся. Как-то даже мурашки по спине пробежали. Крупные, прям не мурашки, а цельные муравьи.

Я взглянул на ларец. А может… Или все же не стоит… Или…

Нет, я умру от любопытства!

«Я делаю это зря, я делаю это зря, я делаю это зря» мысленно приговаривал я, отщелкивая замки ларца. Откинул крышку.

Осторожно заглянул внутрь…

И это вот из-за этого весь шум-гам?

Венец походил на золотую корону, такую, знаете, как в мультиках рисуют: золотой обруч, по краю — зубцы в виде лепестков. По краю — зеленые камушки-изумруды, они же на каждом зубце по три штуки. А ларец изнутри выглядит как ящик, сбитый из неструганных досок. Вроде бы, по описанию купца, он иначе выглядел, более… э… солидно. Заморский, что ли, переложил? Что без палева по улице нести. А так — венец выглядит как дешевый театральный реквизит, брошенный после спектакля…

Хихикнув, я сел на землю, снял колпак и надел венец, типа я коро…

ТВОЮ МАТЬ!!!

Сброшенный паническим взмахом руки, венец покатился вниз по холму. Правда недалеко — упал зубцами вверх.

Это. Что. Такое. Мать. Его. Было?!

Смотрели фильм «Властелин Колец»? Помните момент, когда Фродо надевает кольцо и оказывается в таком сумеречном мире, мире призраков? Вот — я только что побывал точно в таком же!

Всё черно-белое, то, что в радиусе примерно метров ста — стало полупрозрачным, даже земля, а то, что дальше — заволокло туманом.

Хорошо еще — назгулы не прискакали… блин!

А ведь в фильме они чувствовали, когда кто-то надевает кольцо! Что, если этот венец действует так же? И пусть за мной прискачут не назгулы, а самые банальные люди боярских родов — мне-то от этого не легче.

Мог бы и догадаться, пустая башка, что не станут бояре драться за какую-то корону с горстью изумрудов. У них этих изумрудов — все кафтаны обшиты.

Венец — это амулет.

* * *

В игрушках такие вещи называют артефактами, но на Руси такого слова не знают и зовут их амулетами.

Амулет… ну, по сути тот же артефакт: вещь, на которую наложили Слова, после чего она приобрела некие волшебные свойства. Сам я их делать не умею, просто нужных Слов не знаю, но так-то — ничего сложного. Например, Голубая Свеча, которая проявляет следы ауры — воск, смешанный с железной окалиной и добавкой нужного Слова. И всё. А Рябиновая Веточка — и вовсе просто сорванная с дерева ветка.

Я посмотрел на лежащий в отдалении венец.

Что ж ты такое…

Надеюсь, мне не надо тащить тебя к ближайшему вулкану?

* * *

Осторожно подняв венец палкой, я кинул его в ящик — могу поспорить, если по нему вдарит топором какой-нибудь Гимли, с этим венцом, чем бы он ни был, ничего не случится — и захлопнул крышку.

Нафиг, нафиг.

Ну, гражданин Заморский, надеюсь, дальше неприятных сюрпризов не будет?

Несколько полотняных мешочков. Ну как несколько… С десяток. Плотных таких, увесистых… А что в них?

Так… В этом украшения. Сразу нет. У меня на украшения после венца аллергия. Да и заподозрить могут неладное, если в воровском тайничке не найдут ничего, кроме венца. Смотрим другие…

О! Это я удачно зашел. Серебряные монеты. Да не копеюшки — полновесные рубли. Раза в два побольше, чем, например, десятирублевики двадцать первого века, и такие… увесистые. Сколько их здесь…?

На вид — примерно так с полсотни. Пятьдесят рублей. Я как-то пробовал перевести здешние цены на наши, так что, хотя точного соответствия и не подобрать, но, если прикинуть, что одна здешняя копейка — как сто тамошних рублей, то у меня в руках сейчас — полмиллиона. Не ослепительная сумма, конечно, но…

А вот миллион — уже другое дело. Во втором мешочке — тоже рубли. И в третьем… а вот в четвертом — талеры. На них, вместо двуглавого орла — какой-то взъерошенный лев.

Да, я помню, что на Руси рубли не чеканили — не было своего серебра, а ввозить Европа запрещала. Так это в нашем мире. А здесь — за милую душу. Где-то на Урале серебряные рудники уже лет с полсотни как работают. Говорят, золотые тоже…

Говорят…

Я заворожено посмотрел в очередной мешочек, небольшой, но самый увесистый. Золото… Золотые монеты… Червонцы… Каждый номиналом в десять рублей, пусть по размеру почти точно совпадают с нашим десятирублевиком, то есть меньше серебряного рубля, но стоит дороже. И их тут…

Сотня.

Десять миллионов на наши деньги.

Я затравленно оглянулся, как будто боясь, что к мне сейчас со спины кто-то подкрадется, и принялся лихорадочно запихивать мешки с монетами в плетеный короб, с которым я выбрался в лес, типа грибы собирать — ага, в начале июня… — руки дрожали, как будто я кур воровал…

Так. Стоп. Максим, угомонись. Успокойся. Ты не должен вести себя подозрительно. Иначе тебя остановит первый же стражник… ладно, от них я отмахнусь печатью Разбойного приказа. А вот если мной заинтересуются грабители… у них будет ОЧЕНЬ удачный день.

Поэтому, чтобы удачный день бы у тебя, а не у какой-то гопоты, которую ты даже не знаешь и поэтому таких подарков им делать не должен — веди себя спокойно!

* * *

До дома я добрался почти спокойно. Почти — потому что в полной мере прочувствовал смысл фразы «Жадность фраера сгубила». Нет, я успокоился, сложил все, что не забрал в тайник, поместил сверху ларец с проклятым венцом, закрыл крышкой, полюбовался на то, как на доски наплывает морок земляного слоя…

Вот только в свой короб я нагреб столько монет, что потянул он килограмм десять, не меньше! Я чуть кони не двинул, пока до дома добрался! Сразу все сказки вспомнил, про жадность человеческую, вплоть до «А это — под помидоры!».

Поверьте, лучший способ лечения жадности — это заставить жадину самому тащить свои богатства. На себе проверено.

Дома я запихал короб под кровать — тетя Анфия не полезет, она знает, что в работе Разбойного приказа есть вещи, в которые лучше не соваться. Запихал и поскакал в Приказ. Увы, на своих двоих — конь мне не по карману. Нет. Я не забыл, сколько денег притащил из леса. Но, если не хочу отвечать на вопрос «Откуда у подьячего без оклада деньги на коня?» — причем хорошо, если в помещении стола, а не в подвале — то про шикование лучше забыть. Пока. Пока я не придумаю, как легализовать внезапный клад.

В Приказе я появился уже глубоко после полудня, получил втык от дьяка Луки — типа зама начальника стола — развел руками, мол, по указанию дьяка Алексея прочесывал город в поисках краденого. А потом осторожно поинтересовался, чего это дьяка уже третий день не видно.

Лука задумчиво погладил узкую бороду:

— Сам не знаю… Как сквозь землю провалился. Уж не случилось ли чего?

— Сам волнуюсь, дьяк Лука.

— Он не говорил, куда собирался, когда ты его последний раз видел?

— Вроде бы татя какого-то собирался искать у его любовницы. В горшечной слободе.

— В каком доме — говорил?

— Бывал я недавно у того дома. Никого нет, на двери замок.

— Бери лошадь и езжай. Если кто дома, то все узнай — был ли, когда, куда собирался… А если нет — ломай замок, осмотри дом. Неладное чувствуется. Что-то у меня сердце не на месте…

Ну вот, простенькая комбинация провернута, и я с полным правом могу приехать в дом Анфисы, найти два тела и обляпать все своей аурой.

С такими довольными мыслями я трюхал по горшечной слободе… пока не увидел несколько телег, стоящих у дома Анфисы. И людей, которые выносили из него тела.

Опоздал.

Глава 14

Несколько человек в разноцветных кафтанах, ярких, по здешней моде, как раз сейчас выносили тело дьяка Алексея. Голова запрокинулась и борода, пропитанная засохшей кровью, торчала вверх.

Сейчас снимут отпечатки ауры, опросят соседей — и выйдут на меня. В Приказе меня все знают, не так уж нас и много, сразу поймут, кто наследил в доме.

Стоп. В Приказе действительно все знают друг друга. Тогда почему я не знаю никого из этих ребят? А если они не из Приказа — куда они тела собираются везти?

А вот сейчас и узнаем…

— Что здесь случилось? — спросил я, подъезжая.

Один из возниц, сидевший на телеге, сумрачно посмотрел на меня, явно желая отправить в пешее эротическое, но резонно опасаясь. Верхом здесь кто попало не ездит, вот так нахамишь, а потом неприятностей не оберешься.

— Людей убили.

— Сам вижу, что не от обжорства умерли. Куда тела везти собрались?

Возница промолчал, зато в разговор ввязался молодой парень в ярко-алом кафтане, с саблей на боку и с настолько наглым лицом, что сразу захотелось дать ему в дыню:

— В Разбойный Приказ, куда ж еще.

— Вы еще скажите, что вы из Приказа, — я спрыгнул с лошади. Да, знаю, верхом, случись что, сражаться удобнее, но я до сих пор этому мастерству не научился как следует. Да и сабли у меня нет. И пистолет опять забыл, раззява!

— Может и из Приказа, — наглый неожиданно оказался ниже меня. Ненамного, но его это явно задело.

— Неет, — протянул я, — Это я — из Приказа.

Я крутанул в пальцах свою печать.

— А вот вы кто такие?

Наглый нахмурился:

— Езжай куда ехал, приказный.

Вот это наглость. Нет, не то, чтобы я слишком задирал нос из-за того, что служу в Приказе, но как-то подпривык, что к нам, сыскным, относятся с уважением. Пусть не всегда искренним, но ТАК хамить не каждый осмелится.

— А я сюда ехал, — широко улыбнулся я. Ну как улыбнулся — оскалил зубы.

— А теперь езжай отсюда, — хохотнул Наглый. Надо же, какой бесстрашный, как будто в кармане запасная челюсть лежит. Или он считает, что его дружки, которые потихоньку подтягиваются к нему — и один из них, думая, что я этого не замечаю, подходит со спины — смогут меня скрутить, или…

Или за ним кто-то стоит.

Нет никого наглее, чем мелкая сошка, служащая кому-то очень и очень серьезному. Она чувствует свою безнаказанность и теряет берега.

— А вот сейчас все вместе соберемся и поедем, — пообещал я, — В Приказ, как и собирались. Там и расскажете, куда вы тело нашего приказного дьяка собрались везти и кто его убил. Уж не вы ли?

— Что это твой дьяк с татем в одном доме делал?

— Это вон с тем, что ли? — кивнул я на Заморского.

— Ага!

— А чего это у вашего татя холопское клеймо Морозовых стоит?

Лицо Наглого перекосило. В шахматах такое положение называется, если не ошибаюсь, «вилы» — что не скажи, все будет не то. Холоп ворует, и боярин об этом не знает? Значит, сил или умения не хватило на то, чтобы полноценную печать поставить, не дающую излишней вольности, то есть — называешь своего боярина слабаком. Холоп ворует и боярин об этом знает? Значит, ворует именно по приказу боярин, то есть — называешь своего боярина преступником. Нет, выкрутиться еще можно, сказать, например, что печать поддельная или…

Наглый выбрал самый тупой выход. Он поднял руку и показал мне увесистый золотой перстень:

— Здесь дела рода Морозовых.

А, так вот кто ты такой. Держальник, боярская пристяжь из обедневших дворян, ни кола, ни двора, одна дворянская гордость. Служат при боярах, как полноценные дворяне — царю.

Короткую паузу держальник воспринял, как свою победу в споре и решил закрепить ее. Разумеется, самым имбецильным способом:

— Проваливай, крапивное семя.

А вот это он зря. Сейчас обидно было.

* * *

У полицейских в любое время и в любой стране были прозвища. Менты, копы, ажаны, фараоны… Эти прозвища делятся на две группы. Те, которые полицейским нравятся и которыми они могут называть сами себя. В неформальном общении, разумеется. И те, которые служат только для оскорбления.

Строго говоря, «приказный», это тоже прозвище. Так можно назвать любого, кто служит в любом Приказе, примерное соответствие для нашего времени — «служивый»… хотя нет, в нашем времени это уже жутко устаревшее слово… Ну, примерно как обращение «военный» к любому, собственно, военному. В общем — неформальное, но допустимое.

А вот «крапивное семя»… Опять-таки — так назвать можно любого служащего в Приказе, если вы хотите его оскорбить, конечно, но назвать так подьячего Разбойного Приказа… Мы более болезненно относимся к этому прозвищу, возможно, из-за наших корпоративных кафтанов, темно-зеленого, «крапивного» цвета. В общем — все равно, что полицейского в лицо назвать «мусором». Спустить такое я не могу — меня просто не поймут мои же. Особенно — рядом с мертвым дьяком. Ведь получается, что это хмырь оскорблял и его.

Парень явно нарывался на неприятности. И они к нему пришли.

* * *

Не знаю, чего он ожидал. Может, и вправду думал, что я развернусь, запрыгну на лошадь и уеду?

Ну, он почти не ошибся. Я развернулся.

Для того чтобы с разворота впечатать ему кулак в нос.

Понеслась!

Сабля только у схватившегося за лицо наглого держальника.

Локтем в лицо того, что стоял сзади — настолько пах чесноком, что не промахнешься с закрытыми глазами.

Держальник убирает руки от окровавленного лица, набирает воздуха в грудь — и получает приказной печатью в лоб. Полежи под Тихим Словом, наши печати — это не просто игрушки.

Я разворачиваюсь к тому, что сзади, несколькими быстрыми ударами выбивают из него дух, после чего вбиваю в лоб печать. Лежи и не скучай.

Наглый и Задний только начали заваливаться на землю — приказная печать это вам не игрушка, амулет, на несколько часов парализует любого — возницы, их двое, спрыгивают с телег, еще трое, те, что несли тело дьяка, бросаются ко мне…

Быстрое Слово!

…и они как будто попадают в вязкую патоку, движения становятся медленными и тягучими. На самом деле — это я на несколько секунд, на большее моей силы не хватает, ускорился. Не Флеш, конечно, но в драке подспорье незаменимое.

Раз! Два! Три!

На трех лбах вспыхивают на мгновенье печати, накладывая Тихое Слово и на них. Из разжавшихся пальцев медленно летят наземь ножи и дубинки.

Я двигаюсь к возницам…

…и Быстрое Слово кончается. На меня как будто падает огромный мешок с ватой, даже ноги подкашиваются. Противная слабость в мышцах, всегда так. Я схватился за борт телеги. Ладно, возницы в драку не полезут…

Ты смотри, а!

Один и вправду поднял ладони, мол, сдаюсь. А вот второй…

Возница щелкнул пальцами и в меня полетели черные искры. Что-то вроде Глухого Слова, которым успокаивают буйную скотину — может, мне обидеться, как вы думаете? — только, кажется, более убойное.

Кажется — потому что на себе я эту дрянь не испытывал. Стрелец Данила учил меня на совесть — как выберусь из этой передряги, поставлю ему ендову с медовухой — поэтому, еще только увидев готовящийся щелчок пальцев, я уже падал на землю. Любой жест в драке может означать любое Слово — ну как, любое, Нежное или Ласковое точно не вариант — поэтому лучше быстро сдвинуться с того места, на котором ты находишься.

Вот так, как я и сделал.

И вот так!

Перекатившись по земле — туда, где я только что лежал, впились искры — я вскочил на ноги, и бросил в лицо разошедшемуся вознице… ну, то, что валялось на деревянной мостовой. Ездят здесь на лошадях, а Чистое Слово не всегда накладывают, ну и дворники, понятное дело, не успевают.

Возница брезгливо стер с лица остатки яблок — нет, не тех, что на деревьях растут — отдернул голову от моего кулака. А больше ничего и не успел — следом прилетела печать.

Шесть. А было… Семь?

— Я сдаюсь, сдаюсь, подьячий!

А, ну да. Семь.

— Сдаешься?

— Да!

— Сотрудничать со следствием обещаешь?

— Да! — навряд ли возница вообще понял, что я спросил. На его глазах только что рухнула картина мира — людей его хозяина отметелили посреди улицы.

— Ну тогда грузи.

— Что… грузить?

— Приятелей своих в телеги грузи. В Разбойный Приказ поедем. Вы ж туда собирались? Ну вот, считай — собрались. Шевелись, плотва!

Ах, да — нужно еще в дом успеть заскочить. Типа для того, чтобы убедиться, что там эта веселая компашка ничего не натворила.

Глава 15

Кто молодец? Я молодец!

Почти рухнувшая ситуация оказалась спасена буквально в один момент: следы моей ауры в доме Анфисы теперь надежно затерты свежаком, а князь Дашков получает в свои руки тело вора с клеймом Морозовых и повязанных людей тех же самых Морозовых, что дает ему железобетонно выгодную позицию в противостоянии боярских родов… в котором надежно забудется один маленький подьячий. Это уж не говоря о том, что дьяк Алексей будет похоронен по-человечески, а не закопан где-нибудь в лесу под… кхм… кривой березой или спущен в Москву-реку с камнем на шее и вспоротым животом. Да, простите за неаппетитную подробность — в Москве любой знает, что если хочешь утопить тело, то выпусти ему кишки, иначе они раздуются и утопленник всплывет.

Кто крут? Я крут!

Нет, правда — в одиночку скрутить семерых! Для опытного подьячего — плевое дело, а для меня — достижение. Раньше больше чем с тремя справиться не удавалось. А когда наткнулся на Антошку-Ржавого с четырьмя дружками — пришлось убегать… У него тоже было Быстрое Слово, пусть и свое.

Да, надо признать, что особого подвига в том, чтобы задержать людей боярина Морозова, все же нет. Пожалуй, с любым местным уголовником (кстати, их и здесь называют уголовниками, мол, прячутся за углом справиться было бы сложнее. Уголовник — он как голодный волк, за себя и свою жизнь загрызет любого и биться будет до последнего. А эти… Продолжая сравнение — избалованные домашние псы, которые не привыкли к тому, что можно получить сдачи и, сталкиваясь с отпором — просто теряются. Ну и плюс — это были не бойцы, а так… Грузчики, которых отправили привезти тела.

Но это я знаю, вот вы знаете. А все остальные будут знать только то, что я «семерых одним ударом».

Кто крут? Я крут!

Кто дурак? Я дурак…

Когда прошла эйфория от одержанной победы и в крови перестал бурлить адреналин, когда я получил свои пять минут славы — каждый в Приказе считал своим долго пожать мне руку, хлопнуть по плечу, обнять, или хотя бы с одобрением кивнуть — когда мой мозг вернул себе способность рассуждать здраво… Я понял, какого дурака свалял.

Боярин Морозов потерял часть своих людей, лишился возможности спрятать свое фигуральное грязное белье в лице мертвого вора Заморского, а также возможно продолжить идти по следу пропавшего венца, был пойман за руку в неприглядной попытке спрятать тело приказного дьяка и влегкую может быть обвинен в его смерти… Князь Дашков сотоварищи — я знаю только Телятевского, но это только потому, что не слежу за тем, кто из бояр в чью коалицию входит — наоборот, получил возможность шантажа, рычаг влияния на Морозова с его коалицией, плюс заслужил плюс в репутацию среди сотрудников Разбойного Приказа, вернув тело погибшего товарища…

Дашков получает одни плюсы. А что получает один подьячий?

Одобрительный кивок, минуту славы — и статус врага Морозовых. Вытянув свой хвост из проблемы с венцом, я радостно запихнул этот же хвост в другую мясорубку, не просто встряв в разборки бояр, но и недвусмысленно выбрав сторону. Нет, как подьячий Разбойного Приказа я для всех и так был человеком Дашкова, но… как бы это сказать… его человеком по должности. А теперь все, кому это интересно — будут считать меня его убежденным сторонником, то есть, если раньше для морозовских людей я был потенциальным противником, тем, с кем лучше не общаться, то сейчас я для них — мишень.

С другой стороны, а что я мог сделать?

Мозг тут же подсказал вариант — я мог не делать ничего. Сделать вид, что просто ехал мимо, развернуть лошадь и подождать, пока морозовские увезут тела и заметут следы. Потом приехать к дому, войти в него, вернуться в Приказ и честно отчитать — мол, когда приехал, никого не было, но в доме явно что-то произошло. И все — я больше никому не интересен… хотя нет.

Все равно не получилось бы.

Морозовские ведь успели снять следы моей ауры, я нашел в одной из телег стеклянный бутылек с ними. Нет, на глаз я ауру сравнивать не умею, но чьей еще она могла оказаться? В общем, прикинься я страусом — прожил бы ровно до того момента, пока Морозов не узнал бы, чьи именно следы нашли его люди. А там меня схватили бы на улице, на которой все возможные свидетели отвернулись бы в сторону, привезли бы в подвалы морозовского терема и там, используя метод терморектального криптоанализа, спрашивали бы, что я делал в доме Анфисы и не знаю ли, случайно, где венец.

Венец, венец… Вот еще один гемор на мою голову, вернее… ну, на том место, где геморрою самое место. Что это за штуковина? Зачем она нужна боярам? И что мне с ней делать?

Впрочем, что со всем этим делать — я, кажется, уже придумал.

Валить.

Да не «кого»! А «куда»! Куда угодно, лишь бы подальше от Москвы. На годик, как минимум. Что значит «со службы попрут»? Аа, так я же не просто собираюсь сложить вещички и скрыться глухой лесной чаще у дедушки Изота (какого-нибудь). Подьячих часто отправляют в другие города, типа в командировку, как раз минимум на год. Напрошусь куда-нибудь в Вологду, Казань, Смоленск или вообще в маленький городок, в котором из достопримечательностей только дуб, возле которого Макара задрал медведь семь лет назад, а живого боярина не видели вообще никогда. Посижу там, отдохну годик, а там про меня на Москве и забудут. А может мне и вовсе там понравится?

Князь Дашков, он тоже не дурак, он прекрасно все поймет, так что отправит меня из Москвы без проблем. Сам я к нему на поклон, конечно, не пойду, а вот через дьяка луку намекнуть можно.

От сердца окончательно отлегло и я, пользуясь тем, что Лука куда-то свалил, кажется, к тому же Дашкову убежал, а также тем, что очереди из обиженных грабителями и разбойниками возле нашего стола не наблюдается, решил устроить себе день отдыха. Восьмичасовой рабочий день еще не придумали, а учитывая специфику моей работы я могу спокойно сказать, что ушел «по делам следствия» — и свалить.

Что я и сделал.

Для начала я сбежал в нашу столовку, потому что тетя Анфия меня явно не ждет так рано, а из-за отката от Быстрого Слова есть хочется просто зверски.

* * *

«Столовка», конечно, на самом деле не столовка, просто в полуподвальчике одного из зданий Приказа есть кухня с небольшим едальным залом, где тебя всегда покормят любое время дня и ночи. Про «и ночи» — не шутка, руководители Приказа понимают, что преступники ночью спать отнюдь не ложатся, а если твой сотрудник думает только том, что бы перекусить и пугает воров урчанием пустого желудка — это не дело.

В кухне мне без слов протянули миску кальи — не знаю, почему здесь так называют обычный рассольник из соленых огурцов — несколько зажаристых птичек, то ли рябчиков, то ли дроздов — я предпочел думать, что это рябчики — и кружку кваса.

Квас здесь, кстати, имеет больше рецептов, чем пицца в Италии. В этот раз, к примеру, мне достался квас молочный, прохладный, пенистый — от слова «пена» — приятно кислыйпощипывающий язык.

Выхлебав калью — порции, здесь, конечно… — я, огрызая крылышко типа рябчика, окончательно успокоился и пришел к выводу, что надо завтра, с утра же, напросится на отъезд в другой город. Бог его знает, как Морозов отреагирует на арест своих людей, может и отомстить. И пусть мстить он будет не мне, я для него слишком мелкая цель, но… Отомстить-то он может, напав на какого-нибудь человека князя Дашкова. А кто теперь считается прям верным песиком этого самого князя? Ага, верно, начинается на «Ви…», кончается на «…кентий». В идеале было бы вообще прямо сейчас пойти к Луке и… да можно, наверное, прямо объяснить ситуацию. Он поймет. Дураков у нас не держат. Можно, конечно, но лучше отложить этот разговор на завтра. Нет, это не приступ прокрастинации. Просто местные, с одной стороны — народ неторопливый, и вот прямо сегодня отряд мстителей за мной не отправят, а с другой стороны — решается все быстро, и князь может отправить меня в Тверь или Саратов вотпрямщас, не успеешь и оглянуться, как уже будешь скакать по дороге, хвостом к Москве. Конским хвостом, конечно. А тем временем тетя Анфия полезет под мою кровать и несколько удивится, обнаружив там половину бюджета той самой Твери. Нет, сначала перепрятать деньги Заморского — не забывайте, мне еще Анфисе половину отдавать — со всеми попрощаться, купчихе, наконец, украденную одежду отдать, и только потом отправляться в путь-дорогу.

— Вот он где! — за стол ко мне присела Анастасия, — Все ищут, а он тут квасом наливается!

Она вгрызлась в хрустящие пирожки, похожие на небольшие чебуреки, которые поставил на стол повар с кухни. Да, официантов тут не водилось.

Плотный обед и хмельной квас настроил меня на ленивый и благодушный лад, поэтому я только спросил:

— Кто меня ищет?

— Ну, например, дьяк Лука.

Я насторожился. Но тоже лениво:

— Зачем он меня искал?

— Честно говоря, он тебя не искал, а просто спросил, куда ты делся? Пожал плечами и больше не спрашивал.

Я посмотрел на девушку. Рыжая, в очках, кокошник этот… Никогда не смотрел на нее, ну… как на девушку, для меня она была, скорее, надежным другом. Но вон то ее предложение прийти сегодня вечером в гости. Нет, она явно не имеет в виду ничего ТАКОГО… и такого тоже… а вот такого — в особенности! Фантазия, прекрати!

Я на секунду закрыл глаза, мысленно одел Настю обратно, после чего смог посмотреть на нее прямо:

— Я приду сегодня к тебе. Я же обещал.

Девушка посмотрела на меня странным взглядом — впрочем, для меня половина взглядов любой девушки странные — потом серьезно кивнула:

— Я буду ждать…

Воображение, прекрати!

— …моя мама тоже с тобой хотела познакомиться.

Воображение обиженно плюнуло и сердито отвернулось.

* * *

До ночной темноты было еще далеко, но солнце уже явственно клонилось к горизонту. Если не хочу прийти в гости к Насте затемно — нужно поторапливаться.

Мне еще деньги прятать.

А жизнь, между прочим, налаживается. Деньги — есть, серьезная работа и уважение коллег — есть, начальство — ценит, девушки… ну, вот Настя, например, в гости позвала. Достижение, между прочим, меня до сих пор девушки ни разу в гости не приглашали… если не считать Ирки-ДДС в общаге, но она была пьяная в дрезину… да и девушкой ее можно назвать только с большим допущением… А, уже здесь была скоморшка-Аглашка… кстати, что-то я ее давно не видел…

Когда из переулка появилась темная тень, я решил, что это Аглашка, опять за мной следила. Но потом понял, что тень несколько более высока… и широка в плечах… и вообще их трое…

Совсем здешняя гопота страх потеряла, на сыскного из Разбойного приказа среди бела дня прыгать. Цвет наших кафтанов всем известен, да и печать на поясе прекрасно заметна.

— Расскажи нам про венец, подьячий, — произнес тот, что вышел первым.

Да, похоже я недооценил боярскую скорость принятия решений…

Глава 16

Сглазил я, похоже, в тот раз, когда мысленно похвалился, что с тремя уголовниками справился. Вот тебе — как раз трое, и несомненно — уголовники. Давай, справляйся. Это тебе не боярский держальник, с помощниками, на силовой конфликт не заточенными.

Трое, в центре — невысокий, тощий, даже можно сказать, дрищеватый, по краям, как у Чехова — Толстый и Тонкий (что? У меня по литературе четверка была). Правда, Толстый, скорее — здоровый, бугаище такой, а Тонкий — высокий и стройный, со смазливой рожей девчачьего любимчика, бисёнен, мать его.

Одеты все три по-попугайски, не то, что ни один предмет одежды цветом не совпадает — даже кафтаны разноцветные, грудь, например, зеленая, рукава — желтые, полы и вовсе синие.

Хотя нет, приврал — колпаки на них одинаковые. Ну как — одинаковые, цветом разные, да и фасон не совпадает… А вот оторочка у всех трех — беличья, да плюс еще момент — на затылке беличий хвост свисает. Что-то мне это напомнило, но вспоминать некогда, нужно решать, что делать.

Толстый и Тонкий вопросительно посмотрели на Дрища. Тот кивнул:

— Знает.

Теперь те повернулись ко мне:

— Ну что, приказный, иди сюда, — поманил меня пальцем Тонкий, — Поговорить с тобой хотят.

— Ага, сейчас, — покладисто кивнул я, — Только шнурки на сапогах завяжу.

Разноцветная троица машинально опустил взгляд. Чтобы увидеть, что никаких шнурков на моих сапогах нет. А заодно — чтобы увидеть, как эти самые сапоги без шнурков развернулись и побежали в другую сторону.

Так уж получилось, что цели у меня и у троицы несколько совпадают — нам всем нужно безлюдное место. Им — чтобы вырубить меня дубинкой или так Глухим Словом и утащить к тому, кто там хочет со мной пообщаться по поводу венца. А мне — чтобы вырубить их (печатью, дубинки у меня, к сожалению нет… и пистолет, раззява, опять не взял!) и пообщаться без свидетелей. Чтобы узнать, кто это там такой общительный завелся. А спрашивать, поверьте, я умею. Я, как-никак, подьячий Разбойного Приказа, а не сестра Меланья из Новодевичьего монастыря. Помните, я как-то про наши подвалы упоминал? Ну вот. Думаете, нас, молодых подьячих, учили только перья очинивать? Никто не спрашивал, местный ли ты житель, или пришелец из гуманного будущего, который, может, не очень хочет на пытки смотреть, а уж тем более — участвовать в них. Знаете, почему иногда правду — подноготной называют? А я знаю. Меня тогда неделю мутило…

Мать твою!

Скоро сказка сказывается, да еще быстрее дело делается. И нескольких метров пробежать не успел, как понял, что пути отхода мне перекрыли.

Четвертый, из той же компании, такой же пестрый, и тот же беличий хвост на затылке. Один, но мимо него по улице не проскочишь. В руке — нож, не тот, обычный, что у каждого на поясе висит, здоровенный такой тесачище, чуть-чуть по размерам до мачете не дотягивающий… хотя нет. Точь-в-точь — мачете.

Туда — нельзя, сюда — нельзя… А вот, кстати — переулочек.

Я ввинтился в узкую щель между двумя высоченными заборами. С четырьмя справиться, будет, посложнее, но, если получится — лучше места для быстрого допроса не найдешь…

Ммать!!!

Я резко остановился, даже каблуками полосы в утоптанной земле прочертил. Круто, наверное, представлять себя волком, суровым и пафосным хищником, ауф. И очень неприятно осознавать, что ты из тех волков, которых загоняли под выстрел.

Выход из переулка перекрывал еще один Толстый, почти брат-близнец первого. А сзади, не торопясь, входила троица.

— Не бегай, — дружески посоветовал Тонкий, — А то тащи тебя потом, потного.

Я еще раз прикинул шансы и понял, что был чересчур самонадеянным. Не получится у меня этих ребят допросить, не тот случай.

Не знаешь, что делать — делай ноги.

Быстрое Слово!

Кха! Кха! Тьфу!

Я поднялся на ноги, прокатившись по земле и наглотавшись пыли. На каждого хитреца найдется свой болт, на каждое Слово — другое Слово. Кажется, Дрищ успел выкрикнуть Липкое Слово, треножащее таких, как я, знающих Слово Быстрое.

Появилось неприятное чувство, что я могу и не справиться…

— Ну что, — Тонкий двинулся в мою сторону, нисколько не опасаясь. Хоть Быстрое Слово и сбито — откат никто не отменял, я еле стоял на ногах, — Подставляй лоб. Разбойный Приказ.

В пальцах он крутил… печать. Точно такую, как у меня на поясе.

Да нет. Не приказный он. Я всех в Приказе знаю, такие расписные там не водятся. А печать… ну мало ли. В СССР, говорят, ментов из-за пистолетов убивали, может, и эта братва кого-то ради печати Приказа подрезали…

— Знаешь, — спросил я, рассматривая вальяжно шагающего Тонкого, — почему мне сейчас лучше, чем вам?

— Ну и почему же? — улыбнулся тот.

— Потому что вам нужно доставить меня живым. А у меня… — я достал из-за пояса нож, — …таких ограничений нет.

— Брось свинокол, — даже глазом не повел Тонкий, — А то у тебя ноги поломаются.

Он уже подошел совсем близко и, внезапно прыгнул вперед, замахиваясь печатью и целясь мне в лоб.

Ожидал он от меня чего угодно, только не того, что я упаду на спину. Только печать перед глазами проплыла, все буквы в надписи прочитать можно…

А потом я бросил в глаза Тонкому горсть сушеного хрена.

Когда в одной руке у тебя нож — на вторую уже никто не смотрит. Даже если ты заткнул ее за пояс, в котором у меня, как и у всех местных много чего интересного хранится.

Печать вылетела из пальцев Тонкого — нет навыка работы с ней, нифига не приказный… — и, блеснув, отлетела куда-то в траву под забором. Я взлетел с земли, пытаясь достать ножом ослепленного противника — и еле ушел от удара «дурман-травы». Так местные называют мешок с песком и дробью, который при удачном попадании глушит не хуже печати.

Зато кулаком в лицо приголубить успел, аж с ног сбил.

Подоспевший Дрищ — сука, никакой он не дрищ, быстрый, как каратист! — ловко крутил мешком на ремне, как кистенем. Где-то за спиной ворочался на земле и шипел сквозь зубы Тонкий. Да еще и Толстый приближался, аж земля вздрагивала, Годзилла клятый…

Можно было бы развернуться и попытаться проскочить мимо Второго Толстого — он там один, а здесь их трое. Но — нет. Уж больно продуманные ребята, наверняка там может оказаться какая-нибудь ловушка, вроде пары людей с сетью на крыше. А вот впереди — только Дрищ, Толстый, да Мачете на улице.

Рискнем!

Я ударил сапогом в лицо только-только вставшему на четвереньки Тонкому, наотмашь махнул ножом, отгоняя Дрища, уклонился от пролетающего мешка, начал произносить Быстрое слово…

На этом мои успехи и кончились.

Слово сбили в очередной раз — Дрищ попросту заехал мне ногой в ухо, не зря этот гад мне каратиста напомнил, ногами машет, как конь копытами. Я отлетел к глухой стене двухэтажного то ли сарая, то ли амбара, прижался лопатками к бревнам…

Получил удар мешком, вскользь, но ощутимо поплыл, дернулся вперед, а потом мне прилетело кулаком по губам. Отлетел опять к стене, приложившись еще и затылком.

— По лицу не бей, — прогудел Толстый, — говорить не сможет.

— А ведь предлагали по-хорошему… — вставший, наконец, с земли Тонкий красавчика уже весьма не напоминал. Левый глаз заплыл, щек опухла, как будто он неудачно воровал мед у пчел, да и в целом улыбаться ему уже не хотелось.

— А теперь…

Я отдернул голову — мешок гулко впечатался в стену, ударил ногой в живот Дрища, откинув его к противоположному забору — сильный, но легкий, как ежик из анекдота — подпрыгнул, уходя от подсечки Тонкого…

И опять влетел в стену, теперь уже получив в грудь от Толстого.

Надо было валить их по очереди, трое одновременно — не справлюсь.

Не справлюсь…

Троица прижала меня к стене, Тонкий машинально потянулся к поясу, видимо, забыв, что потерял печать…

— Кха!

В переулок влетело тело Мачете. Да, именно тело — из него брызнул такой фонтан кроваи, после которого долго не живут. В отличие от своего кинотезки этот Мачете прожил недолго…

Лязгнул огромный нож, выпав из мертвой руки, синхронно перешагнув через труп. В переулок вошли трое.

Одинаковые кафтаны темно-янтарного цвета, красные колпаки, бороды подстрижены на один манер, на боках — сабли. Причем Мачете они грохнули, даже не обнажая клинков.

Крутые ребята. Это еще кто на мою голову? То, что именно на мою, я даже не сомневался — смотрели они как раз на меня.

— Нам нужен этот подьячий, — спокойно и даже вежливо произнес один из новоприбывших. Они даже выглядели как-то одинако-безлико. Им бы еще черные очки — и вылитые агенты Смиты. Если бы те носили кафтаны, конечно.

— Опоздали, — подобрался Тонкий, — Мы его первые нашли, ищите себе другого.

«Янтарные» не стали упражняться в остроумии, один из них поднял руку. На пальце сверкнуло кольцо:

— Боярское дело.

— Надо же, — улыбнулся, почти ощерился Тонкий, — у нас тоже.

В его руке блеснуло точно такое же кольцо.

Я не удержался — мое чувство юмора меня когда-нибудь убьет. Поднял руку со своей печатью:

— Разбойный Приказ. Вы все арестованы.

* * *

Шутка, к сожалению, не прошла: «янтарные» меня обидно проигнорировали, а троица просто не поняла слово «арестованы», решив, что это какое-то оскорбление: болваны, арестованы… По крайней мере, я именно так понял реакцию Толстого — он врезал мне в живот и, когда я скрючился на земле, добавил ногой.

Расклад такой: с одной стороны —«янтарные», от неизвестного мне боярина, и что-то я сомневаюсь, что он хочет пригласить меня на кофе (тем более, что кофе здесь и не знают), с другой — троица в составе четырех человек (Второй Толстый подошел, сообразив, что его друзьям нужно подкрепление) и тоже от какого-то боярина. Одни из них — явно от Морозова, а другие — от кого-то еще.

Количество игроков, охотящихся за венцом, множится…

— Как делить будем? — сплюнул, поморщившись, Тонкий, — Чур нам голова, она знает то, что нужно… кому надо, тому и нужно.

— Нам нужен этот подьячий, — спокойно ответил «янтарный».

— Заладил, как ворон на дубу «нам нужен, нам нужен…». Нам нужнее.

«Янтарные», не вступая в бесплодные дискуссии, обнажили сабли. Троица синхронно достала ножи — явные родственники того, что был у Мачете. Второй Толстый произнес какое-то слово и поднял правую руку, кулак который начал исходить струйками дыма…

А посередине — я…

Шлеп!

У противоположного забора, прямо передо мной, откуда-то с неба упал сверток. Солидный такой, с гуся, пожалуй, величиной… хотя нет. С утку. Сверток шипел и дымился.

А потом загорелся, разбрасывая веселые зеленые искры и свистя.

Все невольно повернулись к нему…

И в этот момент сверток взорвался и я взлетел на воздух.

Глава 17

Перед глазами плыли разноцветные пятна, в ушах звенело — знатно жмхнуло! — но, чуть проморгавшись, я сообразил, что двигаюсь, конечно, вверх, но не так как обычно двигаются вверх после взрыва — я, как минимум, одним куском — да и туннель света не торопится появляться…

Да меня просто-напросто за шиворот тащат!

Пятна окончательно расселялись и я увидел… Аглашку. Скоморошка, в своем обычном наряде, штаны, да короткий кафтан, шустро бежала вверх по бревенчатой стене, перебирая руками и ногами, как огромный паук. Человек-паук, блин. Вернее, двумя ногами и одно рукой, второй она меня тащит.

Как она это делает? По отвесной стене, как по лестнице, вон — не пальцами цепляется, а просто ладонь на бревно положила, она и прилипла.

Как это?

В этот момент стена кончилась и мы оказались на тесовой крыше, не очень крутой, по ней можно было идти, если осторожно, конечно. Аглашка бросила меня на доски кровли и зашипела:

— Бежим! Они сейчас очнутся, а там не все дураки, и поймут, куда ты делся. Бежим!

И мы побежали.

По крышам.

Перепрыгивая через промежутки между строениями, благо, они стояли плотно.

Мы бежали.

А потом Аглашка упала на спину и сказала:

— А теперь лежим.

Я послушно лег рядом, слыша, как часто-часто бьется сердце. Аглашкино. Да ее… э… одежда на груди… да, одежда на груди… вздрагивает от ударов.

Руки девчонки тряслись. Я осторожно протянул свою руку и взял ее дрожащие пальчики. Тоненькие…

— А зачем мы лежим? — спросил я.

— Откат после Липкого Слова у меня, Викешенька… — прошептала Аглащка.

* * *

Я не знаю, кто придумывает Слова — и никто не знает, по крайней мере, из тех, с кем я общался — но над названиями эти люди сильно не заморачиваются. Слово ускоряет? Значит, Быстрое. Слово тормозит разогнавшегося, как будто тот влипает в паутину? Значит, Липкое. Слов позволяет бегать по стенам, прилипая руками и ногами? Значит, Липкое. Что, такое название уже есть? Да и фиг с ним.

* * *

— Ага, понятно… А я зачем лежу?

Скоморошка выдернула свою руку из моих пальцев и взвилась, как укушенная:

— Потому что ты дурак, Викешка! Стоишь надо мной, нависаешь, мне страшно! Вставай, чего разлегся!

Она пнула меня ногой в бок.

И мы побежали дальше.

— Аглашка, — спросил я на бегу, — У нас на Москве по зиме несколько домов ограбили. Тати по стене в окно горницы забирались. А как — непонятно. Ты ничего об этих случаях не знаешь?

Она яростно оглянулась на меня на ходу:

— П-приказный… Ой!

Я вовремя ее поймал — чуть не рухнула в проем между двумя амбарами — и прижал к себе. За что тут же получил кулаков в бок:

— Нечего меня лапать!

Было бы там что… Самой восемнадцать, а по фигуре — не больше тринадцати… Но этого я, естественно, не сказал.

— А куда мы так торопимся? — вопрос, что Аглашка делала на крыше и зачем меня спасла, я решил отложить на потом.

— Дурак! В Приказ твой!

Стоять, Зорька!

Я затормозил, схватив девчонку за руку:

— Не в Приказ нам надо! Ко мне домой!

— Зачем? — неожиданно покраснела она.

— Они меня потеряли. Значит, сейчас ко мне домой пойдут, чтобы меня подстеречь, да заодно узнать, где меня найти можно…

Сам бы так и сделал.

— …а у меня там тетя, — закончил я.

Аглашка посмотрела на меня и подозрительно прищурилась:

— Какая еще тетя?!

* * *

Тетя Анфия очень удивилась, когда окно со двора распахнулось и в него проскользнул сначала я, а потом какая-то растрепанная девчонка. Аглашка потеряла колпак по дороге, а ее волосы были коротко подстрижены.

— Викеша? Что…? И кто это?

Тетя и Аглашка уставились друг на друга, подбоченившись. Смерили друг друга взглядом.

Мне некогда было наблюдать, я бросился в комнату и принялся выгребать из-под кровати деньги, бросая их в заплечный мешок.

— Скоморошка, — вынесла вердикт тетя.

— Старушка, — отозвалась Аглашка.

Я бросил в мешок еще несколько полезных вещей и забросил его на плечи:

— Тетя! Некогда! Собери вещи — за мной идут убийцы! А это Агла…ша.

На меня сверкнули глазами обе, но тут до тети дошло слово «убийцы».

— А я тесто на пироги поставила… — огорченно сказала она и вихрем понеслась по дому.

Вот что я вам скажу — когда женщинам нужно, они собираются ОЧЕНЬ быстро. Я не успел моргнуть глазом, как под ногами тети лежали две небольшие, но плотно набитые походные сумы, а из сундука она доставала… пистолет.

Такой, знаете ли, как здесь говорят — кавалерийский. Размером не с привычный нам пистолет, а, скорее, с обрез.

Тетя сноровисто выдернула фитиль, подожгла его от углей в печи и ловко вставила в замок.

— На всякий случай… — начала она.

Входная дверь распахнулась, за ней стоял Толстый!

— А! — он увидел тетю.

— О! — он увидел пистолет в ее руках.

Реакция у Толстого была быстрой, дверь он успел захлопнуть…

Пиф! — вспыхнул порох на полке.

Паф! — грохнул выстрел.

В двери появилась дыра — кошка проскочит. А за дверью упало что-то тяжелое.

…вот отскочить от двери Толстый уже не успел.

Тетя Анфия резко развернулась ко мне — подол сарафана взметнулся, как плащ, в руке дымится пистолет, глаза горят, я даже залюбовался.

Валькирия!

— Уходим, они уже здесь! — крикнула Аглашка и прыгнула щучкой в окошко.

Тетя метнула в то же окно обе сумки, сунулась следом… и застряла. Почти точно изобразив популярную сцену из порнофильмов (я не смотрел, мне друзья рассказывали). К счастью, ненадолго, я даже не успел… испугаться, испугаться не успел. Тетя Анфия резко выдохнула и выскользнула в окно, что твоя змея, только каблучки сапожков мелькнули.

Следом о землю тяжело брякнули мои мешки и шлепнулся я сам.

А потом мы опять побежали.

Теперь втроем.

* * *

— Куда сейчас?

Мы сидели на берегу Москвы-реки, глядя на темнеющее небо, и думали о будущем. О ближайшем будущем. Короче — где провести ночь? Утром-то можно добраться до Приказа, а сейчас туда не попадешь — Кремль закрыт на ночь. Тут и по улицам-то не особо пройдешь — всё цепями перекрыто.

Я уже рассказал тете, что случилось, и узнал от Аглашки, каким образом случилась она. Оказывается, вредная девчонка следила за мной, чтобы перехватить, когда я пойду домой. С какой целью — она не уточнила. Тогда-то она и заметила группу типов, которые явно кого-то подстерегали. Из скоморошьей вредности она сбегала к своим, подготовила несколько сюрпризов, вроде «зайца» — того мешка, который изобразил светошумовую гранату — и засела в засаду на крыше амбара, чтобы напакостить засадникам, когда те нападут на свою жертву. То, что жертвой оказался я — стало приятным бонусом.

— Агла…я… — задумчиво спросил я, — Прошлым летом под Тверью несколько раз грабили обозы. Рядом с повозками падал мешок, с искрящимся и трещащим запалом, а когда обозники поворачиваются посмотреть, что это там такое — мешок взрывался, ослепляя и оглушая всех, кто был рядом. Приходили в себя уже связанные и ограбленые. Ты ничего об этих случаях не знаешь?

— П-приказный… — прошипела она. Более никак не прокомментировав мои слова.

Мы помолчали.

— А я тесто на пироги поставила… — задумчиво произнесла тетя Анфия, — Думала, раз эта суматоха никогда правильно не поест — пусть хоть пироги хорошие жует, а не рыночные. Пропадет теперь тесто. Перестоит.

— Давайте к моим в ватагу пойдем, — предложила Аглашка.

— Давайте не пойдем к твоим в ватагу, — не понравилась мне эта идея. Скоморошка спорить не стала, видимо, и предложение было так, от безнадежности.

К кому можно пойти, чтобы не подставить человека? Надежный, спокойный, молчаливый…

О!

— Есть у меня одна… знакомый… — начал я.

— Знакомый? — подняла брови тетя.

— Знакомый? — прищурилась Аглашка.

— Знакомая, — сознался я, — Анастасия, вместе со мной в Приказе служит.

— Знакомая? — прищурилась тетя.

— Знакомая? — подняла брови Аглашка.

— Знакомая, — отрезал я, — Мы можем у нее переночевать, она не откажет.

Тем более, сама приглашала… Правда, она приглашала меня одного, без двух напарниц, но, с другой стороны — она же ничего ТАКОГО не имела в виду? Ведь правда? А то этих девушек никогда не поймешь…

— Где она живет? — деловито спросила тетя.

— Возле Пушечного двора.

— В Китай-городе? И как мы реку переплывем?

— Можем снять одежду, — предложил я, — связать ее в куль…

— На меня чтобы при этом не смотрел! — отреагировала Аглашка.

— На меня можешь, — разрешила тетя, — Я не стесняюсь.

— На нее чтоб тем более не смотрел!

Я представил эту картину: плывем мы через Москву-реку, справа от меня — голенькая Аглашка, слева — голая тетя, а посередине — голый я. В одной руке — тюк с одеждой… а в другой — десятикилограммовый мешок с монетами. Чем я при этом гребу — даже и не спрашивайте.

— Нет, не выход. Надо лодку искать.

* * *

Лодку мы нашли всего за один серебряный рубль. Вернее — талер. Пусть ее хозяин, когда поутру обнаружит пропажу, а вместо нее — монету, подумает на каких-то ненормальных иностранцев.

На позаимствованной лодке мы пресекли Москву-реку, но, чтобы не тащить мешки через весь Китай-город — вышли на ней же в крепостной ров, по которому добрались до Неглинки. Грести на веслах я задолбался так, что лучше бы уж нес эти мешки на горбу. Хотя, наверное, если бы я их нес — думал бы о том, что лучше уж плыл бы на лодке. Человек такая тварь, вечно всем недовольна…

* * *

Собаки во дворе у Анастасии почему-то не было. Оно и хорошо — мы, пока от реки до ее дома добрались, и так всех собак перебудили.

Я постучал в дверь. Подождал. Что-то прошуршало, стукнул запор, дверь приоткрылась…

И слова сказать не успел — Настя тут же зажала мне рот рукой, схватила за кафтан и сильным броском забросила внутрь темных сеней.

— Ой, тетя Юлия, — громко заговорила она, — что ж вы на ночь-то глядя! Ну ничего страшного, заночуете!

С этими словами она затолкала в дом тетю Анфию и Аглашку, не спрашивая, кто это вообще, после чего повернулась ко мне:

— Ты сумасшедший?! — прошипела она, — Ты знаешь, что тебя ищут?

— Знаю… в смысле — кто ищет?!

— Приказ! Сказано — как только кто увидит, сразу тащить тебя к князю!

Оп-па-па…

— Зачем? — глупо спросил я.

— Вот этого нам не сказали. А ты так просто по улицам бродишь!

Она затолкала нас на кухню, где у печи стояла… ну, наверное, мама ее. Чем-то похожая на мою тетю Анфию: высокая, светлокожая, плоская шапочка прячет волосы, темно-красный, вишневый, сарафан, узкая талия, высокая грудь…

Кхм.

На присыпанном мукой столе лежали свежевылепленные пирожки, пахло тестом.

— А я тоже тесто поставила… — огорченно вздохнула тетя Анфия.

— А вы с какой начинкой пирожки делаете? — настина мама вытерла лоб рукой, оставив на нем мучные полосы.

— С яйцом и с творогом.

— А я с рыбой и с вязигой решила сделать.

— Ой, а вы рыбу пряжите?

— Мама Емилия, вы пока поговорите… и мальчик ваш пусть с вами посидит…

— Я девочка! — подскочила Аглашка.

В штанах, плоская, с короткими, лохматыми волосами. Даже я как-то засомневался — а она точно девочка? Я ведь не проверял…

— Ты уверена? — подняла одну бровь Настя. О, на ней очков нет! Непривычно смотрится.

— Уверена! — Аглашка топнула сапогом.

— Тогда, мама Емилия, поболтайте с тетей Викентия и вот этой… — снова оценивающий взгляд — …девочкой… А мы поднимемся в светелку. Поговорить.

Я ж говорил — здесь народ проще относится к таким вещам. Девушка с парнем поднялась в светелку? Значит, поговорить хотят, ничего другого никому и в голову не придет.

В светелке было темно. Впрочем, Настя тут же произнесла Огненное Слово и зажгла несколько свечей. Потом повернулась ко мне:

— Викентий…

* * *

Настя плавно изгибалась, медленно выползая из узкого сарафана, который сползал вниз, по ее плечам… груди… бедрам… Скользнул и упал на пол…

— Викентий…

Пальцы медленно развязали ворот рубашки, которая неторопливо последовала за сарафаном…

— Викентий…

Настя шагнула вперед. Из одежды на ней остались только кокошник, высокие красные сапоги с каблуками и тонкие стринги, вышитые по здешней моде красными крестиками.

— Викентий… — прошептала она.

Глава 18

— Викентий… Викентий!

Приятное видение рассеялось, осталась только Настя. Приятная сама по себе, но, к сожалению, настроенная только на разговор.

— Викентий? С тобой все в порядке?

Она дотронулась до моего лицо, побитого, как яблоко-падалица, прошептала Слово… Боль и опухоль сошли, наверняка и синяки пропадут.

— Д-да. В порядке.

— Тогда рассказывай: оттуда ты знаешь, что тебя ищут? Тебя нашли? В смысле — находили?

— Да. Я… убежал.

— Рассказывай!

Настя присела на лавку, скромно сдвинув коленки. Я оглянулся: стол, сундуки, табурет… о, табурет.

Подцепив его ногой, я сел…

На лестнице застучало, распахнулась дверь и в светлицу ввалилась Аглашка. Запыхавшаяся и взъерошенная. Впрочем… Она всегда взъерошена. Скоморошка мгновенно впилась в нас взглядом, как будто рассчитывая поймать нас на чем-нибудь неприличным.

Настя осмотрела ее, как какое-то необычное существо, после чего повернулась ко мне:

— Викентий, кто это?

— Это — Агла…я. Она мой…

Стоп. А кто она мне?

— Она мой… друг. Да, друг.

— Друг? — теперь Настя перевела взгляд на Аглашку.

Та подбоченилась:

— Да, друг. Знаешь, сколько раз мы с ним дружили?

Настя посмотрела на меня, на Аглашку, подумала, после чего усмехнулась уголком рта:

— Знаю. Ни разу.

— Она действительно друг, — вмешался я, пока скоморошка не ляпнула что-нибудь еще, — Она меня сегодня спасла.

В этот раз Настя оглядела Аглашку с некоторым уважением.

— Расскажи, — сказала она мне, — что там у вас приключилось?

— Погодите! — влезла Аглашка, — Кто я, я теперь знаю. А вот она — кто?

— Это Анастасия. Мы вместе служим в Приказе. Она — тоже подьячий и она… тоже друг.

— Знаешь, — Настя взглянула на Аглашку свысока, — сколько раз мы с ним дружили?

— Знаю, — скоморошка улыбнулась во все тридцать два зуба, — Ни разу.

Они слегка пофехтовали на взглядах, как это умеют девушки, после чего Настя повернулась ко мне:

— Ты ей доверяешь?

— Она меня спасла, — не задумавшись произнес я.

Аглашка задрала острый нос.

— Ну, смотри… Рассказывайте.

* * *

Я рассказал, что со мной произошло. Не упоминая венец, про который сказал Тонкий. Просто «шел — напали — пришли вторые — пришла Агнешка — убежали». Потом Настя рассказал, что происходило в Приказе. И я сильно задумался…

Мой сегодняшний прогул, похоже, меня спас. Сначала дьяк Лука спросил, куда я пропал, и это еще можно было бы списать на нормальное желание узнать, где шляется подчиненный. Потом, когда я, видимо, уже ушел из столовой, дьяк влетел в помещение стола и приказал всем, кто увидит Викентия — немедленно привести его к князю.

— Ты понимаешь, зачем ты нужен князю Дашкову? — Анастасия смотрела на меня так, как будто точно знала — зачем.

Зачем, зачем… Кажется, я тоже это знал. Князь откуда-то узнал, что я связан с венцом и… Хотя, нет: если бы он знал или даже просто предположил, что мне известно, где венец, то он не стал бы ограничиваться простым пожеланием привести меня, если кто-то меня случайно увидит. Он отправил бы за мной дьяков… или отряд стрельцов… или…

Я замер.

Нельзя отправлять за мной дьяков и стрельцов, они обязательно задумаются над тем, зачем какого-то подьячего нужно так срочно ловить. Задумаются, сболтнут кому-нибудь не тому, если вообще не работают на кого-нибудь не того. И этот самый кто-то может князя в моей поимке опередить. Посылать за мной нужно небольшую группу доверенных людей. Например…

Как вы думаете, есть ли у главы Разбойного Приказа знакомые среди уголовников? Я вспомнил, почему беличьи хвостики на шапках Троицы показались мне знакомыми. Была у нас на Москве шайка Васьки-Кузнеца… красавчика… так вот как звали Тонкого! Точно, была на эту шайку ориентировка, мол, с Васькой ходят Кузька-Молоток, да Марк-Твердила, да Петрушка-Огонек! И была в той ориентировке пометка, что, Ваську этого ловить исключительно на горячем, а если просто увидишь на улице — не обращать внимания.

Я-то на Морозовых грешил, а уголовников за мной мой собственный начальник послал. Не мог он ждать, пока я сам, доброй волей в Приказ приду. А вдруг я уже лыжи из Москвы смазал? Или Морозовы меня раньше поймают? Дашкв свистнул своих верных людишек и отправил за мной. А «янтарные», значит, скорее всего — от Морозовых.

Короче говоря — в Приказ мне завтра нельзя. Никто мне там не поможет, зато есть шанс познакомиться с нашими подвалами, не с той стороны, с какой обычно. Из Москвы надо бежать…

Вот что бы вы на моем месте сделали?

— Викентий, — тихо спросила Анастасия, — давно хочу тебя спросить — с кем ты постоянно разговариваешь? Я уже давно замечаю — ты часто тихонечко шепчешь, как будто общаешься с кем-то невидимым.

Я растерялся. Как бы ей объяснить… Манера у меня такая: мысленно комментировать собственные действия, словно разговаривая с несуществующей аудиторией. Такой разговор с самим собой, но только вроде бы и не с собой. Только как об этом рассказать? Согласитесь, общение с самим собой — не самый здоровый признак… ну вот, я опять разговариваю с несуществующими людьми!

— Викентий, — продолжила Настя, — если ты связался с тварями из-за Грани и завел себе одну — скажи честно. Я не отдам тебя Чародейному Приказу, но мне нужно точно знать.

— Нет! — подпрыгнул я, — Я ни с кем не связывался! Это я… сам с собой разговариваю. Привычка у меня такая.

— Дурацкая привычка, — Аглашка закинула ногу за ногу.

— Викентий, ты мне не лжешь?

— Нет, — я посмотрел ей прямо в глаза. И получил тычок в бок от Аглашки. Носком сапога — вставать с лавки ей было лень, а больше она ничем не дотягивалась.

— Тогда скажи мне — кто ты такой?

У меня прям сердце екнуло. Что она имеет в виду? Она поняла, что я — не настоящий Викентий, а пришелец в его теле? Или что?

— Человек, — быстро ответил я.

— Что человек, я и сама заметила, — отмахнулась Настя, — А вот что ты за человек? Аглая, ты знаешь, сколько Слов он знает?

Глаза скоморошки округлились.

Я искренне не понимал, в чем тут дело. Что не так с моими словами?

— Сколько Слов ты знаешь, Викентий?

Так… Быстрое, Бодрое, Огненное, Чистое, Резкое, Зоркое и… и еще одно… А, Памятливое.

— Семь, — осторожно сказал я.

Да что?! Девушки смотрели на меня как на пришельца.

— А ты знаешь, что обычный человек не может выучить больше пяти?

КАК?!

— Но… я же выучил…

— В том-то и беда. Ты — выучил.

— Но…

Тема количества Слов вообще не поднималась в разговорах. Я думал — считалась слишком личным. Оказывается — нет. Знать слишком много Слов — плохой признак. Признак…

Признак чего?

— Если человек выучит шестое Слово — он забудет одно из тех, что знал. Больше пяти Слов не знает никто. Кроме…

Давай, Настя, добей меня.

— Кроме кого?

— Кроме колдунов, — тихо произнесла Аглашка.

Мне поплохело. Может, я чего-то о себе не знаю? Может, Викентий и вправду, до моего появления, связался с бесами? Они его душу утащили, а моя случайно оказалась в его теле. А что, версия, которая многое объясняет… хотя нет. Моя-то душа ничего от бесов не получала, а Слов я знаю семь. Или они на тело завязаны?

— Я что… колдун?

И тут же чихнул. Нет, не потому, что, по давней примете, нечаянно сказал правду. Просто Анастасия бросила мне в лицо щепотку сушеной травы.

— Нет, — сказала она, — Не колдун. Иначе от адамовой головы, смешанной с царь-травой, его бы перекорежило.

Я чихнул еще раз.

— А то, что он чихает…? — влезла Аглашка.

— Это ничего не значит.

Мы, похоже, вернулись к тому, с чего начали — что со мной не так?

— Выучить больше пяти слов из всех людей могут трое. Кроме колдунов, — менторским тоном произнесла Настя, — неограниченное количество слов могут выучить бояре и их дети…

Не мой случай. Мой отец, конечно, относится к «сынам боярским», но это — что-то вроде титула, на самом деле с боярами он в родстве не состоит.

— А может он — незаконнорожденный? — снова влезла Аглашка.

— Нет, — обиделся я. Правда, речь шла не о моей маме, а о маме Викентия, н овсе равно обидно.

— Ну, может, твоя мама познакомилась с молодым-красивым бояричем…

— Нет!

— Нет, — сказала Настя, — в таком случае, ничего не получилось бы. Оба родителя должны быть боярами и состоять в браке.

— Ну, может…

— Между собой в браке.

— А.

— Значит, — начал загибать пальцы я, — Колдуны, но это не я, я с силами за Гранью не связывался. Бояре, но я не боярин. Боярские дети, но мои родители…

— Неверно, — перебила меня Настя, — Колдуны. Бояре и их дети. И природные колдуны.

Так. Непонятно.

— А природные колдуны — это кто?

— Это те, кто получил силу из-за Грани, не связавшись с бесами, а по рождению. Девушка рождает девушку, та рождает вторую, вторая — третью, и вот от этой третьей, если родится девочка — станет природной ведьмой, а если мальчик — природным колдуном. Они могут пользоваться силами из-за Грани, но душа у них не проклята.

Понятно. Типа эксплойт такой.

— Ты поэтому спросила, в браке ли я родился?

Понятно, что под «девушка рождает…» подразумевается не девственница — они только у католиков рожают и то зафиксирован только один случай — а девушка, забеременевшая до брака.

— Да.

Я подумал. Нет, в воспоминаниях Викентия не было ничего такого, что могло бы сказать, что он родился до брака. Или хоть что-то о его матери. Или о ее маме. Или о вообще о родственниках мамы…

Сдается мне, что с моим рождением все же не все гладко. Может, я и вправду природный колдун? Не ведьма уж точно. Хотя… Да нет, я не об этом!

— Что-то я недавно слышал о природных ведьмах… — потер я лоб. В памяти явно крутилось это словосочетание, но в связи с чем?

— На рынке шептались, что кто-то ищет природную ведьму, — сбила воспоминание Аглашка. Хотя, может я тоже на рынке слышал?

— Кто? — дернулась Настя.

— Кто-то, — развела руками скоморошка, — Я не ведьма, у меня ее нет — мне неинтересно.

— Так, — я хлопнул ладонями по коленям, — Я совершенно точно не ведьма. И насчет колдуна — пока неясно. Предлагаю спросить у моей тети, что там было с моей мамой и моим рождением и было ли хоть что-то.

Может, дело не в венце? Может, Дашкову и вправду нужен я, как природный колдун?

Глава 19

— Конечно, помню, — обиделась тетя Анфия, когда мы все втроем призвали ее к себе наверх, как самому большому специалисту по моим родственным связям. На память Викентия надежды никакой и я подозреваю, что дело не в том, что это не моя родная память, он просто по жизни был таким склеротиком.

— В пятьдесят пятом году, в январе. Зять Тимофей тогда на север направлен был, в Мангазею, следствие вести по поводу боярской войны. Не сам, конечно, молод был еще, вот как ты, Викеша, только-только подьячим Разбойного Приказа стал. Царский ловчий, Матюшкин Афанасий Иванович, назначен был главой розыска, а отец твой при нем был. Тогда рода боярские, Морозовы и Осетровские схлестнулись так, что кровь в реке, что через Мангазею текла, красной стала…

Голос тети стал плавным и каким-то напевным. И, хотя рассказывала она про страшные события, этот голос меня несколько… будоражил… Я заерзал и положил ногу на ногу. Меня пихнули в бок, мол, не мешай слушать.

— …к декабрю все и закончилось. Были Осетровские — и не стало их. Весь род пропал, а Источник их Морозовым достался. Не зря они с тех пор большую силу забрали, у самого трона сидят. Боярам позволено войны вести, но — не переходя черты. Детей, например, убивать нельзя, женщин, огнем сжигать, с бесами вязаться… Но, — тетя вздохнула, ее высокая грудь качнулась ТАК… Она издевается. Точно.

— …кто ж во время войны правила соблюдает? Перебили всех Осетровских, вплоть до младенцев крошечных. А по розыску, что Матюшкин провел — все по чести было. Мол, случайно погибли, никто не хотел. Даже, вроде бы, церковь за помин невинных душ поставили. Там, в склепе, они все и похоронены, Осетровские-то. А отец твой… Он честный у тебя, Викеша, ты не думай об отце плохого. Просто… С боярами рядиться, что с волками грызться. Если царский ловчий сказал, что все честно, то тот, кто по-другому думает, по той же самой реке в океан и уплывет. Если повезет — то мертвым. А в океан Тимофею никак нельзя было. Он же в той самой Мангазее себе жену и нашел. Твою мать, Викеша, Ирину, из простых, слободских, но, сам знаешь, главное вино, а не меха. Это бояре только с боярами роднятся, им кровь разбавлять нельзя, а сынам боярским — можно. Обвенчались они еще в Мангазее, год, кажись, Тимофей с Ириной там прожили. Ты там и родился, в Мангазее-то…

Рассказ, конечно, интересный, но то, что я — законнорожденный, можно было и покороче рассказать. Дату рождения Викентия я точно помню, 14 ноября 7155 года, то есть… Так… Да, как раз, чуть больше девяти месяцев прошло. Даже не по залету.

— Тогда — кто он такой? — толкнула меня в бок Аглашка. Блин, какой кулачок у нее острый! Точно синяки останутся. Нет, я, конечно, не против, чтобы на моей спине оставила следы девушка, но при несколько других обстоятельствах. И не Аглашка ни в коем случае! Она же тощая!

Проклятая фантазия, и без того взбудораженная тетиным голосом, тут же предложила несколько вариантов, которые подсказывали, что Аглашка — очень даже ничего. С определенных ракурсов. При определенных обстоятельствах. Да блин! Фантазия, прекрати!!!

Я моргнул, прогоняя последнюю картинку, на которой скоморошка изогнулась особенно эротично, и обнаружил, что на меня смотрят три пары женских глаз.

Анастасия прищурилась и наклонила голову:

— Я думаю, он все же колдун. Просто не признается.

— Ты ж его этим обсыпала… царской головой, — наклонила голову в другую сторону Аглашка.

— Типун тебе на язык! — толкнула ее в бок тетя. Ага! Не только мне в синяках ходить! — Услышит кто, беды не оберешься. Царь наш, дай Бог ему здоровья, не любит, когда по его голову говорят, особенно если — в отдельности от остального теля.

— Так нет тут никого, — мама Насти махнула рукой, сказала, что чужие тайны ей без всякой надобности, и отказалась участвовать в обсуждении.

— Кто знает, — тетя была непривычно серьезна, — Говорят, царские послухи по ночам по улицам ходят, да Длинным Словом слушают, кто что говорит. Лучше помалкивай.

— Мы и так такого натворили, — махнула рукой Аглашка, — что плаха для нас, как царская милость будет. Попадись мы боярам в руки — жить будем недолго и очень неприятно.

Все замолчали. У меня в голове крутились какие-то наполеоновские планы, вроде того, как я хитрым образом стравлю Морозовых и Дашкова, они перебьют друг друга, а остатки прикончу я.

Ага, как же.

Даже не смешно — мальчишка-подьячий, две девчонки, подьячая да скоморошка, и тетя Анфия, со своим пистолетом, собрались боярские рода шатать. Они сотни лет на своих Источниках сидят и даже царю их силы лишить… не под силу.

Хм. Источники…

Да нет, бред. Нет, если я смогу повредить Источник Морозовых, к примеру, про меня, в начавшейся суматохе, могут и забыть. Вот только один из самых скрываемых секретов любого боярского рода — это местонахождение Источника. Тут еще больше без шансов.

Стоп.

Что там говорил умирающий Заморский? Венец — это Источник? А что, если… Кто сказал, что Источник — это что-то большое? Может, наоборот — Небольшое? Как венец? Может, это и есть Источник Морозовых? Его украли и… и их воровской холоп, вместо того, чтобы тащить его хозяевам, прячет его в лесу. Не сходится тут что-то, не сходится…

Девушки — считая тетю, которая в компании девушек сама начала вести себя как девчонка — уже спелись, потыкали меня в бока с двух сторон, поняли, что я где-то не здесь, пообсуждали тему моей возможности изучения чересчур большого количества Слов, ни к какому выводу не пришли, посерьезнели и начали размышлять на тему «Куды бечь?». В смысле — куда нам с тетей теперь прятаться от бояр, которые костьми лягут — а вернее всего, других костьми положат — но нас найдут.

Что-то в наших размышлениях было неправильным. Я мысленно покатал эту неуловимую странность, как яблочную шелушинку, застрявшую между зубами, и все же понял, что мы делаем неправильно.

Мы гадаем, что теперь делать, куда уезжать из Москвы и где прятаться от бояр — и при этом не знаем, из-за ЧЕГО мы собираемся прятаться. Нас, меня, гоняют как зайца… как волка, а то сравнение с зайцем мне не нравится… гоняют, как волка… как двух волков… трех… одного волка и двух волчиц… тьфу ты.

Я потер глаза. Мысли уже путались.

Так, собрался!

Я не знаю, из-за чего меня пытаются схватить, то ли из-за венца, то ли из-за моих непонятных способностей, то ли из-за того и другого разом… Что это означает?

Что надо узнать, в чем дело, тормоз!

* * *

— Хорошая мысль, — одобрила Аглашка, — Сходим завтра к Дашкову, да и спросим, мол, чего это вы, князь, своих псов за Викешенькой отправили…

Настя сверкнула глазами, тетя Анфия подняла брови. Аглашка показала им обеим язык, острый и розовый. Еще и пошевелила им. Змея.

— Нет, — когда я осознал, в чем проблема, голова заработала четко и ясно, — До князя на мне добраться. Значит, надо брать за япки того, кто пониже полетом.

— А те, кто пониже — не знают, ничего, — хмыкнула Анастасия.

— Знают, — уверенно сказал я, — Есть такие, что знают. А я знаю их.

Тут я осекся. Под «теми, кто знает» я имел в виду шайку Тонкого, то есть Васьки-Кузнеца. Он, если помните, про венец-то знает! Вот только беда в том, что про него не знают мои девчонки.

Я обвел глазами всех троих. Мои девчонки… Приятно звучит. Возб… в смысле — воодушевляющее.

Я вздохнул и все им рассказал. Ну, не то, чтобы совсем всё: про то, что я знаю, где венец, я все же умолчал. Мол, расследовал дело о краже венца, потом нашел мертвого вора, который его украл, венца при нем не было и, видимо, князь считает, что я мог его украсть.

— Запытает, — вздохнула Аглашка, — До смерти. Не поверит, что не знаешь, где венец.

— Боярин же, — вмешалась Анастасия, — ему и пытать не надо. Боярской силой прикажет — Викентий сам все расскажет. А потом запытает, конечно. От злости, что ошибся.

Про то, что я магии бояр не подвержен, я тоже умолчал. А то выяснится, что это — тоже особенность колдунов, а мне и так страшно.

— Венец с изумрудами… — задумчиво произнесла тетя, — Помнится, была легенда про Изумрудный Венец. Мол, кто его наденет — от того ни один клад не скроется, хоть ты какими Словами его прячь и хоть каких бесов в стражники приставляй.

Я даже как-то расстроился. Я напридумывал себе какую-то имбу, которая может перевернуть мир, а тут — какой-то… металлоискатель. Хотя… Вроде бы, когда я его надевал — у меня под ногами заначка Заморского-вора была. И никак не отображалась, осталась точно в таком же черно-сером цвете, как все остальное.

— А венец-то тут при чем? — спросила Аглашка.

— Когда за мной Кузнец с товарищами пришел, он про венец упомянул, мол, отдавай… ну или как-то так. Так что про венец — он знает.

— Знает, да не расскажет.

Мы с Анастасией переглянулись и у нас на лицах появились совершенно одинаковые улыбки.

Нам — расскажет.

В Разбойном Приказе нас учили… спрашивать.

Глава 20

Спал я плохо. Потому что добрая настина мама постелила мне там же, в светлице, кинув на пол матрас, набитый сеном. Нет, сено мне спать не мешало, свежее, душистое, мягкое, не шуршащее, а лишь мягко шелестящее. В общем, на этом матрасе я заснул как убитый. Бы. Если бы вышеупомянутая мама не положила бы там же, рядом со мной, на матрасах, Аглашку, Настю и тетю Анфию!

Я еще никогда не спал в одной комнате с девушкой… в смысле, у меня были девушки… две… вы же помните, да? Но вот так, чтобы прямо ночью, в одной комнате, на соседних постелях… Такое у меня в жизни было всего один раз — если не считать двоюродную сестру, бабушка положила нас вместе, когда мне было девять лет — когда после отмечания первой стипендии наша группа заснула почти в полном составе в одной комнате общежития.

Нет, если кто-то подумал, что меня наличие девушек в комнате смущало или как-то напрягало — то нет! Я был стоек… в смысле, тверд… в смысле… в смысле, никаких мыслей у меня не было! И я бы спокойно уснул, но ведь эти козы лесные всю ночь бродили туда-сюда. То одна мимо меня пройдет, то другая… Вот чего им не спится? Я даже лежал не на дороге к лестнице!

В итоге наутро все были хмурые, невыспавшиеся и недовольные. А ведь нам еще языка брать.

* * *

Рыбку ловят на червяка, а человечка — на его привычки.

Доверенный человек Дашкова, он же — главарь разбойничьей шайки Васька-Кузнец, тот, кто знал, что такое венец, имел одну такую привычку. Каждый день, перед тем, как окончательно забиться в свое разбойничье логово — то есть, в довольно симпатичную двухэтажную избу, с резными украшениями и балконом-галеерей вдоль второго этажа — он заходил в кабак, выпить водки.

Водка здесь вполне себе присутствовала, продавалась только в кабаках, где, в свою очередь, продавали только водку. Мол, пришел, выпил — и гуляй отсюда. Хочешь есть — иди в корчму! Я сначала, когда только-только оказался здесь, думал, что все дело в том, чтобы народ быстрее напивался, еще гадал, в чем смысл — ведь с закуской человек явно больше выпьет, больше денег в казну принесет. А потом я узнал, что водку здесь, собственно, и не пьют. Вернее, не пьют в том смысле, в каком ее пьют в наше время. Здесь водку пьют, чтобы набраться сил — устал, зайди в кабак, хлебни чарку и снова воспрянешь — чтобы согреться зимой, чтобы вылечиться от простуды. В общем, водка здесь — стимулятор, лекарство, согревающее средство. Только не напиток. На праздники, от радости или с горя — здесь пьют медовуху или пиво. А к тем, кто пьет водку именно как алкоголь — отношение примерно как в наше время к тем, кто пьет боярышниковую настойку, мол, совсем опустившиеся люди.

С какой целью хлебал водку Васька — то никому неведомо, но каждый вечер он заходил в кабак у часовни преподобной Апполинарии и выцеживал свою чарку. Да не простую, а на семи травах настоянную. Кто его знает, может, без успокоительного он уснуть не мог, жертвы его разбойного промысла приходили, протягивая окровавленные пальцы, а может — для укрепления… чего-нибудь. Это неважно. Важно то, что всегда можно сказать, где Васька-Кузнец будет вечером.

Как мы это узнали? Ну, про то, где Васькино логово — была оперативная информация, так сказать, а про его привычки… Так ведь он не посреди леса жил, посреди Москвы, здесь в самом темном и безлюдном месте тебя хоть кто-то да увидит. Особенно соседи. А если увидят — то и запомнят. А если запомнят — то и расскажут. Нет, парнишке в кафтане крапивного цвета, цвета Разбойного Приказа — ничего не расскажут. Недоверие к правоохранительным органам на Руси аж вон с каких времен тянется. Ну, а если спросит человек в возрасте, с волосами, сединой траченными, да бородой, начинающей седеть? Да еще если человек этот вежливый, да понимающий, не столько сам языком треплющий, сколько внимательно тебя слушающий, да иногда исподволь поток твоих слов в нужное русло поворачивающий? Как же не рассказать про то, какой сосед поблизости обитает, да какими забавными привычками обладает.

Как известно, самый лучший собеседник — тот, что сам молчит, а тебя слушает.

* * *

Где мы такого человека раздобыли, если в моей команде я, да девчонка-скорморошка, да тетя-домохозяйка, да девушка-подьячая из Разбойного Приказа — и никто из них на мужчину в возрасте непохож?

Ну, сначала я думал Аглашку соблазнить… совратить… тьфу ты, уговорить. Но…

— Я это не одену!

— Надену, — машинально поправил я. Если чему интернетные баталии меня и научили, то это разнице между «одеть» и «надеть», «-тся» и «-тья» и Пупсенем и Вупсенем (у Пупсеня кепка, а у Вупеня повязка, теперь и вы это знаете).

— И не надену тоже!

Чем она недовольна? Вполне приличный сарафан… Правда, худая и плоская со всех сторон Агашка выглядела в нем, как переодетый мальчик. Особенно если вспомнить ее коротко — и косо — постриженные волосы…

В общем, пришлось пойти стопами Наполеона. Нет, не поджигать Москву. Делать все самому. Да, тот седоватый дяденька — это я.

В Разбойном Приказе учили многому — как идти по следу, и как этот самый след вообще обнаружить, как снимать отпечатки ауры, как скрутить здоровяка, который больше тебя в два раза и пьян, как фортепьян, как справиться в драке с тремя и как убежать от четырех, как спрашивать так, чтобы тебе отвечали и как спрашивать так, чтобы не оставалось следов…

Искусству грима тоже учили.

Парик и накладная борода были у меня, среди множества интересных вещей, накопившихся у меня за год службы в Приказе, краски, позволяющие нарисовать морщины и шрамы, нашлись у Насти — видимо, она тоже была не прочь поколлекционировать всякие интересные и нужные штуки — а кафтан непонятно-пожухлого цвета сохранился у меня еще с того момента, когда я отправлялся потрошить нычку покойного Заморского.

В общем, у Кузнеца не было ни малейшего шанса против нас.

* * *

Вот только именно сегодня вечером этот гад двинулся в загул со всей своей шайкой. Тьфу ты, нет, чтобы подумать — ведь у них, после знакомства с моей тетей и ее пистолетом, стало на одного члена команды меньше. Как я узнал, общаясь с соседями Васьки-Кузнеца, тетя Анфия положила Кузьку-Молотка, вот с горя по безвременной утрате разбойнички и отправились по корчмам, заливаться медовухой.

Какой уж тут кабак с водкой. Похоже, мы сегодня в пролете. А это плохо. Это очень плохо — время утекает сквозь пальцы, в любой момент на мой след могут встать если не люди Морозовых, так люди Дашкова. Кстати, я бы поставил на Дашкова. В конце концов, он глава Разбойного Приказа, у него есть люди, умеющие ИСКАТЬ.

Хорошо еще, что в этом мире нет такой, обычной для фэнтези, штуки, как поиск по крови. Мол, поколдовал над капелькой, пошептал, поджег — и узнал, где сейчас находится тот, кто ту капельку обронил. Нет, к счастью. К моему, естественно. Вот Разбойному Приказу было бы облегчение. По слухам, бояре могут чувствовать, где их кровь находится, в том смысле, что чуют всех своих родных, включая незаконнорожденных. Что я могу на это сказать — хорошо, что я явно не бастард Дашкова или Морозова. И мои несколько необычные способности объясняются чем-то другим. Я начал склоняться к мысли, что сверхнормное количество Слов, которые я знаю — это просто лимит Викентия, плюс мой лимит. То есть, все могут выучить пять Слов, а я — десять. До десятки я еще не добрался и если выучу одиннадцатое Слово — придется придумывать другую версию…

Есть! Есть Бог на свете!

Покачивающаяся и что-то распевающая — надо признать, в унисон — компания разбойников и грабителей уже почти подошла к своему логову, как вдруг Васька воспрял, выпрямился и взмахнул рукой, мол, вы, ребятушки мои, идите дальше, а мне срочно надо. Нет, не туда, а в кабак, за ежевечерней чаркой водки.

Девочки, на исходную…

* * *

Красавчик Васька — следы от моих ударов уже сошли, то ли травы хорошие, то ли целительские Слова подходящие — вышел из кабака, утирая ладонью губы. И было ему, судя по лицу, очень и очень хорошо.

Ровно до того момента, пока на затылок не опустилась короткая дубинка, лишая сознания, а в губы не ткнулось горлышко глиняной бутылки.

Глава 21

Еще на стадии планирования взятия «языка» мы столкнулись с одной проблемкой.

Как быстро и надежно вырубить человека — нас в Приказе учили. Я, не сходя с места, вам семь способов назову, причем не просто так, а тех, которыми владею, а я — не самый прилежный ученик.

Как скрутить и перетащить любого, вне зависимости от его состояния и желания быть куда-то перетащенным — тоже учили.

Как спрашивать так, чтобы тебе ответили — учили тем более, в Приказе это один из двух китов, на которых стоит сыск… правда, китов, по легенде, трое… ну, нам, в Приказе, и двух хватило.

А вот как сделать так, чтобы человек, которого мы быстро и надежно вырубим, скрутим, перетащим и допросим — не побежал и не рассказал свои хозяевам о том, что его вырубили, скрутили, перетащили и о чем именно спрашивали… Вот этому нас как-то забыли научить.

Нет, один надежный способ есть… Ноя как-то не готов перерезать горло человеку только потому, что он мне мешает. Даже, вернее — может помешать. Как-то это… Но не давать же ему в руки нож и не устраивать честную дуэль, в самом-то деле!

Аглашка начала было рассказывать, что знает один настой, на малине и семи травах, после которого человек совершенно точно не вспомнит, что было вчера. Дай бог, чтобы свое имя вспомнил без подсказок. Я открыл было рот, но скоморошка тут же сказала, что если я хочу спросить, не знает ли она что-то про приезжих мастеровых, которые проснулись утром с головной болью, потерей памяти и потерей наличности — то нет, она об этом ничего не знает. Особенно если меня интересуют отец и сын часовщики — при них она особенно точно ничего не знает.

Я не стал настаивать, и даже задумался было над ее предложением, но тут Настя сообщила, что ее мама, совершенно случайно,может сварить настой на семи травах — других и без малины — который обладает гораздо более интересными свойствами. Этот чудо-настой мало того, что с гарантией лишал человека памяти о том, что происходило последние сутки — он еще и развязывал язык не хуже какой-нибудь сыворотки правды. То есть, человек начинал считать окружающих лепшими друзяками, которым непременно надо рассказать все, что их интересует. Потом этого человека срубало окончательно, и он засыпал до самого утра, а проснувшись — совершенно ничего не помнил.

Отличная штука. Во-первых, я не очень люблю допрашивать тех, кто не хочет говорить — а Васька-Кузнец стопроцентно на разговор не настроен — все эти кровь, крики, вонь паленого мяса… А во-вторых, если мы станем спрашивать Ваську так, как нас учили, то хоть сто раз лишай его памяти — утром он будет очень удивлен, обнаружив на теле свежие порезы, ожоги и недостаток пальцев и ушей. Тут и дурак поймет, что у него что-то выпытывали. И что сделает человек, который ничерта не помнит, зато знаком с князем, обладающим, как и все бояре, ментальной магией? Вот-вот. Боярин эту самую память быстро вернет, против магии любой настой, хоть на семи травах, хоть на семидесяти — не катит.

А так — очнулся утром с головной болью, потерей памяти и без явных следов насилия. Ничего не заподозрит.

Наверное.

* * *

Васька глотал настой настиной мамы и прямо на глазах начинал обмякать. Возможно, этому, конечно, поспособстовал удар дубинкой, обшитой кожей, тут уж не знаю.

Нет, можно было бы и просто приказной печатью его хлопнуть, это быстрее, надежнее и меньше следов, но… По рассказам знающих людей, когда человек приходит в себя после приказной печати — он сразу понимает, что его вырубило, мол, ощущения специфические и ни на что не похожие. Не будем рисковать. Грабители — а мы косим именно под грабителей — приказными печатями не пользуются, а вот дубинками очень даже.

Вместе с Настей — она в мужской одежде, позаимствованной в сундуках родного Приказа, вполне сошла за парнишку, даже не очень и тощего — мы заволокли Ваську, что-то дружелюбно лепетавшего, в проулок, протащили в щели между заборами, отодвинули доску, заранее выломанную, и занесли его во двор одного из домов.

Я, в облике пожилого и располагающего к себе собеседника, прошел по этой улице и выяснил, в каком из домов, ближайших к нашей цели, нет хозяев. То ли в гости уехали, то ли просто бросили хозяйство и уехали, то ли что — никто точно не знал. Но дом стоял пустым. Я на всякий случай обшарил его, так, чтобы случайно не наткнуться на мумию прежнего хозяина, который никуда не уезжал, а тихо двинул кони.

Ничего не нашел, если что.

В дом мы Ваську тащить не стали, занесли в баню, где уже подпрыгивала от нетерпения Аглашка… да одетая подпрыгивала, что вы в самом-то деле! Кто бы эту баню топил?!

По дороге я понял, что быть прогрессором, даже в таком, казалось бы, простом деле, как уличный гоп-стоп — не так-то легко, как кажется. Я решил надеть на нас с моими девушками… моими подружками… подельницами, в общем… решил надеть на нас маски, вроде тех, что носят всякие криминальные личности и личности, с криминалом борющиеся (до сих пор не знаю, как они друг друга не путают). Черные, с прорезями для рта и глаз. Зверски неудобная штука, доложу я вам, все время съезжает, глаза закрывает, да еще и нитки в рот лезу. Ну или у кого-то — то есть у того прогрессора, который самолично делал эту маску, руки не под портняжное ремесло заточены.

Васька-Кузнец сел на пол, прямо на зашуршавший веник, прислонился спиной к полку и заулыбался:

— Ребята, а вы что, черти?

Судя по довольной улыбке, он мечтал познакомиться с чертями с самого рождения.

— Ага, — я раздраженно поправил маску, — еще какие.

Поздравляю, вы теперь одеты, как чёрт.

— А вы меня к себе за Грань утащите?

— Если будешь плохим мальчиком, — я исподтишка погрозил кулаком Аглашке, которая сидела на полке, свернув ноги калачом и тихонько угорала.

— А еесли хороошим…? — голос Васьки начал плыть, как у обкуренного.

— А если будешь хорошим — отпустим. Ответишь нам на пару вопросов — и пойдешь домой, спатьки.

— Хорошооо…

— Помнишь, ты вчера приказного подьячего ловил?

— Помнюю… Хозяин сказал, если он про венец знает — хватаать…

Мы переглянулись. Я наклонился к Ваське и напряженно спросил:

— Что за венец?

— Не знааю… Хозяин сказал, скажи, чтобы он про венец сказаал… Если Марк по лицу поймет, что приказный знает про венеец… Тогда хватаать… Марк хорошо по лицам читаает…

— А что за венец — ты знаешь?

— Не знааю…

Я со злостью сплюнул. Столько возни — и все впустую! Если не считать того, что я теперь точно знаю, что встрял по полной. Эти гады наверняка рассказали князю про то, что я отреагировал на слово «венец» и, значит, что-то про него знаю. Тут малейшего подозрения достаточно, чтобы сначала под боярскую магию попасть, а потом, если князь заподозрит, что она на меня не подействовала — то и на дыбу.

— Погоди, — Настя произнесла это таким хриплым басом, что я сам испугался. Потом сообразил, что она мужской голос имитирует. Мало ли у Васьки память покрепче окажется.

— Может, ты слышал что-то про венец? — сказала она, — Вспоминай!

Васька честно задумался. По крайней мере, я надеюсь, что он задумался, а не наблюдает за танцем розовых феечек. Уж больно у него лицо… незадумчивое.

— Слышаал… — наконец произнес он, закрыл глаза и начал заваливаться на бок. Настя толкнула его загнутым носком сапога в бок, Аглашка стащила колпак и отвесила главарю разбойников щелбан. И гордо выпрямилась, довольная своим подвигом.

— Что ты слышал?

— Хозяин с Телятевским разговариваал… Он сказал, что у него дома бумаги есть старинныеее… Где сказано, как венец заставить показываать…

— Что показывать?

Надеюсь, не телепрограмму…

— Не знааю… Он не сказаал… Сказал, что ему жена покаажет…

Ну, что там ему жена покажет — это мы и сами знаем. И вообще — «он», «ему»…Кто на ком стоял?

— Чья жена?

— Телятевскогооо…

Ну, его жена точно никому ничего не покажет. Убили ее как бы.

— А венец тут при чем?

— В бумагах сказанооо…

— А где эти бумаги хранятся?

— У Телятевскогооо…

— Где хранятся, ты слышал?

— Мы что, пойдем грабить боярский терем? — охнула Аглашка. Правда, по-моему, не от испуга, а от восторга, наркоманка адреналиновая.

— Не слышааал…

Отлично. Мало того, что нам, для того, чтобы узнать, что там за венец, нужно проникнуть в дом боярина — так еще и обыскать его сверху донизу.

— А как ты думаешь? — Настя попыталась придать голосу девичью вкрадчивость, что, в сочетании с хриплым басом, давало совершенно феерический эффект. Не будь Васька накачан этой дурью — уже давно орал бы от страха.

— Сундууук… — Васька начал раскачиваться из стороны в сторону, — В горнице сундууук… В том сундуке — ларееец… В том ларце боярин бумаги своих хранииит… Там могут быть…

— Бумаги про венец тоже там лежат?

— Может быыыть… — Васька окончательно завалился на бок, обнял веник и, блаженно улыбаясь, засопел.

Я выпрямился… ну, насколько позволяет это сделать банный потолок… и почесал ушибленный затылок. Ну низкие в банях потолки, низкие.

— Ты и вправду хочешь к Телятевскому забраться? — судя по спокойному, и теперь вполне девичьему, голосу, Настя ничего против не имела. Аглашка счастливо округлила глаза и изо всех сил кивала головой, мол, она за любой кипиш, кроме голодовки.

— Пока не знаю… Нужно подумать. Это вам не Ваську-Кузнеца скрутить. Кстати, что с ним делать будем? Здесь оставим?

— Можно и здесь… — Настя задумчиво посмотрела на красавчика-разбойника, — Только… Его нужно раздеть?

— Как?! — не понял я. Нет, не так — ВООБЩЕ не понял я.

— Догола, — спокойно ответила она.

Аглашка неожиданно густо покраснела.

— Зачем? — кажется, я тоже…

— Ну, во-первых, мы же хотели, чтобы он подумал утром, что его ударили по голове и ограбили. А что это за грабители, что деньги забрали, а одежду не тронули? Вон она у него какая богатая.

Логично. А… А во-вторых? Я посмотрел на Настю, на ее коварную улыбку — маску она сняла — и почему-то подумал, что если я спрошу — то ответ мне не понравится.

Но я спросил.

— А во-вторых?

— Если бы ты проснулся утром голышом и ничего не помнящим о том, что было — ты бы стал кому-нибудь рассказывать?

— Нет!

— Вот и он не расскажет. Кто будет раздевать?

— Не я! — от Аглашки уже можно было прикуривать.

— Я тоже… как-то… Меня обнаженные мужчины не привлекают…

Настя вздохнула:

— Опять всю работу делать девочке…

Глава 22

Как вы думаете, что самое сложное в проникновении в боярский дом? Кто сказал — вовремя оставить завещание?! Самое сложное в проникновении в боярский дом — это то, что ты понятия не имеешь, что там внутри. Это в наше время все параллельно, перпендикулярно и симметрично — вот коридор, вот двери. А сейчас даже в обычном городском домике можно с непривычки заблудиться, а уж в боярском тереме… Мы еще когда с Дашковым к Телятевскому ходили, я это заметил — все двери разные, поди пойми, какая куда ведет, то ли в следующий коридор, то ли в спальню боярской дочки, то ли в кладовку с морковкой. Нет, может, те, кто в теремах часто бывают, те интуитивно понимают, что здесь где. Но я-то не боярин!

Кстати, я опять вернулся в состояние «неизвестный науке зверь». Помните, я решил, что мой предел — десять Слов, пять — Викентия, да пять — моих? Дудки. Я уже одиннадцать выучил. Плюсом к тем, что раньше знал — Липкое от Аглашки, Кошачье от Насти, да Собачье — опять от Аглашки. Так что кто я — опять неясно. Очень и очень сильно надеюсь, что Викентий все же не связался с силами за Гранью…

Я вздохнул и потер глаза. Почему-то учишь Слово, вроде бы, без участия зрения, а глаза устают — дай боже. У Насти есть еще одно полезное Слово, Длинное, которым можно разговоры подслушивать. Вот только не дается оно мне, хоть тресни!

— Настя, — спросил я свою коллегу по Приказу, пусть я, вроде как, теперь не правоохранитель, а беглый преступник, собственной безопасности на меня нет, — А ты, три дня назад, когда сказала, что Васька не захочет никому рассказывать, про то, что голый и беспамятный проснулся, что имела в виду?

— Что ему стыдно будет, — пожала она плечами и перелистнула страницу. Теперь понятно, почему она вечно в очках — любую свободную минуту читает. Странно, в приказе за ней такой любви к чтению не замечалось. Да и книга непонятная — не на русском. И не на английском. А она ее свободно читает.

— За что стыдно?

— Ну, что его, главаря разбойников, какие-то случайные грабители до нитки ограбили. А ты что имел в виду?

— Э… и я то же самое.

Каждый понимает в меру своей испорченности. Все время забываю, что здесь отношение к наготе гораздо спокойнее, чем у нас и обнаженность необязательно ассоциируется с сексом.

Нет, Длинное Слово категорически учиться не желает. Как и, в свое время — Слово Следовое. Не каждое легко в память ложится. Придется идти на дело по принципу гражданина Наполеона — сначала влезем, там разберемся. Нет, можно, конечно, подождать еще пару дней, я Длинное Слово не знаю, но Настя-то знает. Она несколько раз, в разных обличьях, конечно, проходила мимо Телятевского терема, но, даже с Длинным Словом, ничего полезного не услышала. Это только в фильмах герой включает прослушку — и тут же узнает именно то, что хочет узнать, потому что его противники, вместо того, чтобы поговорить о погоде или о видах на ту рыженькую из бухгалтерии, начинают обсуждать то, что, по логике, оба должны прекрасно знать и так. Рано или поздно Настя, конечно, услышала бы что-то, относящееся к бумагам, которые рассказывают о венце, но…

— Ага! — в проеме появилась голова Аглашки.

Да, именно это я и имел в виду. Если я — человек терпеливый и ждать могу долго, Настя тоже упорная, тетя Анфия и вовсе восприняла наш переезд, как приход в гости и радостно помогала маме Насти по хозяйству… То вот эта петарда долго ждать не может. Ей, видите ли, скучно. «У всех проблем одно начало — сидела девушка, скучала». Ее дома долго не удержишь, она и эти-то три дня неизвестно как продержалась. Надо заканчивать с Телятевским и переходить к следующему пункту. Какому — зависит от того, смогу ли я пробраться в терем боярина, найду ли бумаги и будет ли там написано хоть что-то важное.

— Ага, — согласно кивнул я, не очень понимая, что Аглашка имела в виду.

— Я все слышала! — заявила скоморошка обвиняющим тоном и ткнула в меня пальцем.

Я напрягся. Вроде мы с Настей ничего такого и не делали, но ощущения — как будто что-то все же делали и нас на этом поймали.

— Всё — это что?

— Вот как ты ее называл?

Настя перевернула еще одну страницу, демонстративно не замечая нас. Но явно улыбаясь про себя.

— А как я ее называл? — вроде бы никаких «солнышек, заек и кисок» не звучало. Да и не подходят к Насте такие ванильные клички.

— Настя! — в меня снова ткнули пальцем.

— Ну да… э…

Ну вот, опять. Опять я прокололся на том, что забыл местные реалии. Ведь «Настя» обращение очень личное. Не ласковое обращение к любимое девушке, но практически родственное.

— Ну да, — приободрился я, — Мы все здесь в одной лодке, практически, стали одной семьей, вот и Настя для меня стала почти сестрой…

Книга медленно закрылась и не менее медленно легла на стол. Настолько медленно, что я сразу понял, что сказал что-то не то.

— Сестрой? — уперла руки в боки Аглашка.

— Ну да.

— Настя?

— Ну да.

— А я?

Блин.

— Я для тебя кто?

— Друг, — твердо сказал я.

— Друг?

— Друг.

— Друг, — произнесла за моей спиной Настя, — Друг, значит. А я — сестра…

Ааа!!! Куда от вас бежать?!!

* * *

Я мягко спрыгнул с забора на траву во дворе. Нет, не с самого верха забора — иначе я просто-напросто поломал бы ноги, забор у Телятевского высотой не меньше, чем в два человеческих роста. Пришлось пользоваться Липким Словом и сейчас…

Руки и ноги затряслись так, что я не удержался и просто лег на землю.

Откат…

Нужно переждать эту трясучку, сейчас она пройдет… Вот только…

Земля подрагивает. Бегут ко мне.

Меделянцы. Псы.

Нет, это не фигуральное выражение — самые натуральные псы. Собаки. Здоровенные, черные, глаза светлые, в темноте кажутся белыми. Натуральные демоны. Баскервильская псина среди них сошла бы за свою. Так-то ими медведей травят, и мне искренне жаль мишек, но по ночам выпускают во двор, чтобы какие-нибудь подьячие, решившие попробовать себя в домушничестве, раскаялись в своем решении.

Говорят, они никого не слушаются, только хозяина и псаря.

Псы, хакая уже почти подбежали ко мне, как я, наконец, смог произнести Собачье Слово.

Уф. Сработало.

Нет, так-то я и без того знал, что аглашкино Слово сработает, позавчера мы его испытывали через забор, но, одно дело — через забор слушать, как хрипло рычащие псы вдруг замолкают и расходятся и совсем другое — видеть, как они бегут к тебе. А вдруг вот именно сейчас оно не сработает? Даже следов не найдут — меделянцы, как в той загадке, не лают и не кусают. Они загрызают и сжирают. Буквально.

Здоровенные псины, только что летевшие в мою сторону, пробежали мимо и растерянно остановились. Слово заставило их просто перестать обращать на меня внимания, меня для них как будто и нет, так что теперь собаки пытаются понять, а зачем они, собственно, сюда бежали.

Могу поспорить, на них лежит Слово, которое не позволяет воздействовать на собак Собачьими Словами. Но тут — вечное соревнование брони и оружия. Есть Собачье Слово, которое успокаивает собак, есть Антисобачье Слово, которое не дает успокаивать их, есть новое Собачье Слово, которое игнорит Антисобачье и есть новое Антиосбачье, которое не дает себя игнорить…

Аглашкино Слово — совсем новое, против него Слов еще не придумали.

Повезло.

Вытерев слюну, вытекшую из уголка рта — таков откат Собачьего Слова — я подошел к стене терема и взглянул вверх.

Ночью боярский терем — неприступная крепость. Все двери заперты. И не на замки, которые можно взломать, а просто на засовы изнутри. Засов не взломаешь. Есть окна, но они не открываются. Рама вделывается наглухо, можно, конечно, разбить стекло, но это, во-первых, громко, а во-вторых — стекло здесь вставляется в окна маленькими кусочками, цветными витражами, в свинцовом переплете. Фактически здешние окна — зарешечены.

Тяжело здесь ворам живется…

Впрочем, если бы украсть совсем никаким образом нельзя было — у Разбойного Приказа было б куда как меньше работы.

Есть способы проникнуть в самый законопаченный дом, есть. Печные трубы, чердачные окна, подвалы… Или маленькие окошки, которые, в отличие от широких обычных окон, открываются, для проветривания.

В тереме Телятевского одно такое окошко было. Вернее, было их, наверняка, больше, но только одно открывалось каждый вечер.

Вон оно, на четвертом этаже. И сейчас открыто.

Глянув на развалившихся неподалеку меделянцев, я прошептал Липкое Слово и двинулся вверх по стене.

Хорошо было Человеку-Пауку — прислонил ладони к стене и вперед, в смысле, вверх. А я, пока научился правильно руки-ноги переставлять, чтоб в нужный момент они прилипали, а в другой нужный — отлипали, сколько потов сошло. Часа два, наверное, мучился. Ночью, на китайгородской стене. Особенно тот момент, когда руки у меня отлипли, а ноги — нет. Так и повис, вверх ногами. На высоте метров пяти. Неприятное ощущение…

Но сейчас все шло как надо. Руки-ноги, руки-ноги, я полз по стене аки граф Дракула к невинной девице. Вот и оно, искомое окошко. Ширина как раз чтобы протиснуться — его размеры я заранее прикинул, чтобы потом, в ночь операции, не выяснилось, что я не пролезаю.

А я — пролезаю.

Я медленно втекал в окошко, как сгусток ночной тьмы, бесшумный и бесплотный, как клочок тумана, как сумеречный свет, как…

— Кто вы? — произнес голос из темноты.

Я вздрогнул и упал внутрь помещения, как панда с бамбука.

Глава 23

На секунду я завис, не сообразив, что делать, но тут же вспомнил, что я — ниндзя, бесшумный и неуловимый, после чего развернулся в сторону неизвестного мне человека, одновременно выхватывая из-за пояса нож.

Не тот ножичек, который здесь носят с собой все — и за который в наше время можно было бы поиметь неприятности, как за ношение холодного оружия — но и не те «типа мачете» которыми размахивала банда Васьки-Кузнеца. Такой, знаете ли… О! Фильм «Рэмбо» смотрели? Вот, примерно такой я завел себе нож, только без зубцов. Начищенный до блеска, чуть ли не отполированный.

Клинок ножа уставился на того, кто находился в комнате…

Девушка?

Она сидела на кровати, с распущенными волосами, хлопая ресницами спросонок и кутаясь в простыню. Ну… как — кутаясь… Простыню она просто прижимала к груди, оставляя открытыми руки, плечи, бока… в общем, ясно было видно, что девчонка спала голышом. Знакомая какая-то девчонка… Особенно вот эти щечки, которые таки хочется потискать…

Я попал.

Это не просто какая-то случайная служанка, которая спала в своей каморке, это — дочка Телятевского. Я ее видел в тот день, когда убийство жена боярина расследовал, как там… Клавдия? Да, точно — Клавдия.

Вот я дураааак… Нет, чтоб заранее подумать о том, что в кладовке или другом нежилом помещении окно на ночь открывать не будут, только там, где люди спят! Нет, чтоб заранее об этом подумать! Я б тогда и лез аккуратнее и каких-никаких сонных порошков припас!

И чего это боярская дочка в такой каморке ночует? Тут же из мебели — только кровать, да столик с табуреткой. Овальное зеркало на стене. И полочка еще…

В этот момент девчонка, так и не дождавшись от меня ответа и приняв, видимо, молчание и неподвижность за отсутствие плохих намерений, потянулась к вышеназванной полочке и, щелкнув пальцами, пробормотала Огненное Слово. А, ну да, это я сейчас под Кошачьим Словом в темноте вижу, она-то нет.

А зачем я тогда ножом размахиваю, она ж его не видит?

С этой мыслью я прыгнул вперед и прижал девчонку к постели, зажимая ей рот.

— Пикнешь… — в этот момент мне вспомнился один дурацкий анекдот и я не смог продолжить.

— Пи… — пискнула княжна. То ли тоже знала этот анекдот, то ли хотела показать, что моих угроз не боится, то ли… Я же ей рот зажал.

— Будешь кричать? — спросил я ее. Девчонка отчаянно замотала головой, распахнув свои огромные глазища. От страха, надо полагать: спишь себе спокойно, а тут вдруг в окно вваливается какая-то ниндзя… Да, я надел черную одежду. И маску. Я ее переделал, теперь она не сползает. Правда, я все равно чувствую себя идиотом. И еще я чувствую, что лежу на обнаженной девушке. На которой из одежды только простыня.

Я лежу на обнаженной девушке?!

Тут Клавдия почувствовала, что я почувствовал, что лежу на обнаженной девушке и как-то неправильно поняла цель моего проникновения.

— Не надо… — прошептала она, — Пожалуйста…

Да блин!

— Я тебя просто свяжу, — тихо произнес я, — Свяжу и уйду. Утром тебя освободят. Ты меня понимаешь?

Девушка часто-часто закивала. Потом также часто замотала головой. Что ей непонятно?

— Что?

— Я тебя узнала, — прошептала она, — Ты — подьячий Разбойного Приказа. Ты приходил к нам, когда Василису убили. Я твой голос узнала.

Раздался оглушительный грохот. Это рухнули мои планы.

Да ерш твою медь! Всё продумать, все предусмотреть, натереть руки смесью трав, чтобы не оставлять следы ауры, взять с собой порошок, который перебивает любой след лучше сушеного хрена, спрятать лицо, на случай неожиданной встречи с кем-то бессонным, сделать ВСЁ, чтобы меня не могли найти, когда обнаружится пропажа бумаг — и проколоться на девчонке с неуместно хорошей памятью на голоса!

Вот что мне теперь делать? Не убивать же ее в самом-то деле!

— Это не я, — ляпнул я от неожиданности.

— Это ты, — Клавдия заерзала подо мной, пытаясь лечь поудобнее, — Я на тебя еще тогда внимание обратила.

Что это за придыхание в ее голосе мне послышалось? Она что… влюбилась? В меня?! С первого, мать его, взгляда?! Да нее, бред какой-то.

Я понял, что княжна не собирается вырываться или звать на помощь и слез с нее. Клавдия села на кровати, а потом встала с нее, по-прежнему прикрываясь простыней. И при этом стоя спиной к зеркалу, так что я без труда мог рассмотреть ямочки на ее щечках. Нет, не на тех, что на лице.

Она подняла на меня свои ясные глаза:

— Возьми меня… — прошептала девушка.

А? Что? В смысле?!!!

— Возьми меня с собой.

— Куда?!

— К себе.

Клавдия приободрилась, и даже голос стал более твердым. Как будто… как будто она давно обдумывала идею насчет сбежать из дома. И тут я так удачно подвернулся… навернулся в окно.

Да нет, куда я ее возьму? У меня у самого дома нет, живем у мамы Насти. Вместе с тетей и Аглашкой. Представляете, как они обрадуются, если я еще одну девушку в дом притащу? Да еще и боярскую дочку, нежную мимозу, которая на соломе не спит и какую-нибудь фуагру на завтра кушает. Или, не знаю — паштет из соловьиных язычков.

Так, стоп, я что — всерьез обдумываю мысль насчет взять с собой девчонку?!

— Не могу, — сказал я, с неудовольствием чувствуя, что мой голос звучит жалко и неубедительно, — У меня нет…

Дома.

— Логова? — подсказала Клавдия.

— Какого логова?!

— Разбойничьего, — уверенно сказала она.

Какого?! Что за бред она несет?!!

— У меня нет логова… я вообще не разбойник!

— Ты влез в мое окно, — в целом логично парировала она.

— Но я… не к тебе…

— Но чтобы что-то украсть, верно?

Блин. Не поспоришь.

— Да, чтоб что-то украсть. Но не потому что я — разбойник! Мне просто кое-что нужно из того, что принадлежит твоему отцу.

Звучит, как бред. Честное слово.

Клавдия села на кровать и явственно задумалась.

— Я поняла, — сказала она, — Ты сейчас занялся кражами, но не собираешься заниматься этим всю жизнь.

Я сел на табурет.

— Да. В целом все верно. Я собираюсь вести жизнь обычного обывателя. Гончарную мастерскую открою.

Надеюсь, уголовная романтика, которая набилась в ее симпатичную головку и заставляет считать меня благородным разбойником а-ля Робин Гуд — или о ком там сейчас грезят романтичные барышни? — не выдержит такой грубой прозы жизни.

— Но сейчас ты занимаешься кражами, — неа, выдержала, — Я хочу тебе помогать!

— Ты мне очень поможешь, если вот прямо сейчас не позовешь никого на помощь…

— Не позову, клянусь!

— …и не отправишься за мной следом, когда я отсюда уйду.

Нет, я не выдержу! Эти огромные глаза, налитые слезами… Отказать ей — все равно, что ударить щенка.

И все же — нет! Я буду тверд! Я имею в виду — весь, целиком!

— Клавдия, ты не понимаешь, чего просишь, — уговаривающим голосом произнес я, — Ведь это будет не та жизнь, к которой ты привыкла…

И тут княжна ударилась в слезы.

* * *

Быть младшей дочкой князя — нелегкое дело, оказывается. Когда, сквозь тихие всхлипы, Клавдия начала говорить, что привыкла к трудностям, я поначалу думал, что под «трудностями» она имеет в виду что-то вроде сломанного ногтя или «папа не дал денег на новый айфон, хожу, как лохушка с прошлогодней моделью!».

Да вот нет.

Боярские дочки воспитываются в суровых условиях загородных поместий, где их учат всему что может понадобиться той, что когда-нибудь станет хозяйкой такого же поместья и станет во главе рода: от доения коз до приема родов. И нет, я не преувеличиваю, Клавдия реально все это умела и делала. Мне кажется, напугать сломанным ногтем девчонку, которая рубила головы курам, невозможно. Она и в хижине в глухом лесу сможет выжить, хоть в одиночку, хоть с семью гномами.

Но слезы ее были вызваны не этим — если кто-то подумал про психологическую травму, то мимо — проблема, из-за которой Клавдия с ужасом смотрела в будущее, заключалась в словах «…станет хозяйкой поместья…».

Во главе ее рода стоит отец, хозяйкой поместья является его жена, после смерти отца — жена старшего сына. А ее, младшую дочь, отдадут замуж за какого-нибудь боярского сына, и она станет хозяйкой чужой усадьбы.

Чего она категорически не хочет.

Не потому что — чужой. А потому что — хозяйкой.

Есть люди, которые просто по своей натуре не приспособлены к тому, чтобы быть начальниками, чтобы руководить людьми. Нет, это умные, толковые, смелые люди… когда они отвечают за самого себя. А когда они берутся за управлению хотя бы десятком других людей — все валится из рук. Толковый солдат — необязательно толковый сержант. Только некоторые этого не понимают, и рвутся к власти.

Клавдия — понимала. Ее отец — нет.

Когда она попыталась просто заговорить с отцом на тему остаться в семье, ей было четко и прямо сказано, что она — младшая дочь, и ее главная задача в жизни — молчать и слушать. Сначала — отца, а потом — мужа. Которого ей выберет отец.

Может, в нашем мире, в нашей истории, это и сработало бы. Но здесь, где женщина не хуже любого мужчины может владеть Словами, у женщин могло существовать и свое собственное мнение на собственное будущее. И если отец это мнение слушать не хочет — она выберет себе будущее сама.

Да, Клавдия уже готовилась совершить побег из дома. Она осознавала, что разбойники, как и любые преступники — личности мерзкие и неприятные, поэтому присоединяться к ним не собиралась. Наоборот — наслушавшись рассказов давнего друга отца, Дашкова, о работе Разбойного Приказа, она собиралась пойти в сыск. Не в Москве, в одном из русских городов. Чтобы жить спокойной жизнью, расследуя преступления и ни от кого не завися. Без отца, без мужа, без никого.

А знаете, кто виноват в том, что она решила стать сыскарем?

Я.

Дашков, оказывается, частенько хвастался успехами своих подчиненных перед другом, и княжне, не менее частенько эти разговоры подслушивавшей, запал в душу некий Викентий. Вот почему она так на меня в тот раз смотрела — впервые увидела своего кумира. И он ей понравился: молодой, красивый — хм — спокойный, уверенный в себе — хм-хм — в общем, девичье сердечко покорено. И это мнения не изменил даже подслушанный через несколько дней другой разговор, в котором Викентий упоминался уже исключительно плохими словами, как человек, не оценивший хорошего к нему отношения, плюнувший в колодец, из которого пил и укравший что-то, о чем даже в собственном доме два князя разговаривали исключительно намеками.

Тот Викентий, которого она знала, не мог быть простым и банальным вором. Если он что-то украл — значит, так было нужно.

И вот этот Викентий, девичья мечта, смельчак, не побоявшийся ни разбойников, ни бояр, вваливается в ее окошко. Разве это не знак того, что она должна уйти вместе с ним?

Я гладил княжну по лопаткам — кстати, когда я усел пересесть на кровать? — и понимал, понимал, понимал… Понимал, что она сегодня уйдет со мной. И пусть Аглашка с Настей меня убьют. Бросить эту несчастную девчонку здесь я не мог.

Глава 24

— Что ты хотел у отца забрать? — деловито прошептала мне Клавдия, когда мы с ней крались по темным переходам терема. Зрелище, наверное, то еще — девчонка в мужской одежде, в полукруглой шапке с меховой оторочкой, с плотно набитым мешком за плечами, которому привязаны сапоги. И позади нее: черная тень в черном кафтане с развевающимися полами, как у вампирского плаща — я его расстегнул снизу до пояса, иначе по стене лезть было неудобно — с лицом, замотанным черным шарфом. Ниндзя-вампир. Главное — никому не глаза в таком виде не попадаться. Примут за нечисть, и по твоим следами отправится не Разбойный Приказ, а Чародейный. А это такие волки, с которыми лучше не связываться никому. Если Разбойный Приказ — вотчина князя Дашкова, Приказ Тайных Дел — верные псы царевы, то Чародейный Приказ вообще непонятно кому служит. Нет, понятно, что против нечисти а вот за кого… Подозреваю, даже сам царь не сможет выцарапать из застенков Чародейного приказа того, кто туда угодил. Более того — никто не знает, где эти самые застенки находятся. Да, вот так. Где Приказ Тайных Дел квартирует — все знают, пусть он и тайный. В Сокольем лесу, если что. А вот где Чародейный разместился… Самое главное — все знают, что в Москве. А вот где… По слухам здание Чародейного Приказа зачаровано, так, чтобы случайный человек не только попасть в него — увидеть его не мог.

— Викентий?

— Извини, задумался. А… что ты спросила?

Мы вышли на лестницу и двинулись вниз. Бесшумно, ни одна ступенька не скрипнула. Я — в мягких сапогах, княжна — вовсе босиком.

— Бумаги. В которых про венец говорится.

— Что за венец?

Я коротко рассказал о цели своих поисков, стараясь не упоминать того, что знаю, где этот самый венец находится. Мол, облыжно обвинен и скрываюсь, хочу узнать, за что вообще страдаю.

— А, это как в сказках? Изумрудный Венец? — прошептала девушка.

— Наверное. Тот, который клады икать помогает.

— А, ну этот не самый интересный… Вот здесь.

С одной стороны — важные вещи логичнее хранить в сундуке под кроватью в собственной спальне (до сейфов тут еще не додумались, но окованный железом и укрепленный Словами сундук ненамного хуже). С другой же — эти вещи, бумаги те же, часто нужно обсуждать с кем-то, кому-то показывать, передавать, получать… Каждый раз в свою спальню человека приглашать? Или самому бегать туда-сюда? Несолидно. Не по-боярски.

Для работы с документами у князя Телятевского было заведено особое помещение на первом этаже. Типа кабинет. Кабинет боярина.

Дверь заперта.

— Ключ есть? — прошептал я. Так-то у меня с собой набор отмычек, но, по-честному, с достаточно сложным замком, вроде тех, что делают в Новгороде или привозят из Италии, я не справлюсь.

— Ага, — шепнула мне на ухо Клавдия и показала узорный ключ, — Я копию сделала.

Какая продвинутая княжна… Ей палец в рот… Фантазия, нет! Фантазия, фу!

Не подозревавшая о том, какие грязные мысли ходят в моей голове, Клавдия нагнулась к замку… да что ж такое-то, а?!

Замок тихо скрипнул, дверь открылась.

— Что с тобой? — удивленно спросила княжна, глядя на то, как я пытаюсь глубоко дышать.

— Нет-нет, все хорошо, это я так… успокаиваюсь.

— Я могу тебе помочь?

— Нет! — шепотом вскрикнул я.

«Да!!!» — не согласилась фантазия.

— Давай уже откроем сундук и уйдем.

— Давай, — Клавдия благодарно прижалась ко мне на секунду… садистка! Я чуть ли не бегом рванулся в кабинет.

Небольшое помещение. Высоко вверху — небольшое окошко, закрытое кованой решеткой, кошка не проскочит. Да и мышка — не факт.

Стол. На столе несколько небольших ларцов, чернильница, стакан с писчими перьями, свеча. Кожаное кресло. В углу — огромный железный сундук. С огромным замком.

— А от него ключи есть?

— Да. Отец их прячет в…

Клавдия вспрыгнула на кресло, плотно закрыла окно деревянной резной заслонкой, после этого зажгла свечу и удивленно уставилась на стол.

— В ларце…

— В каком из них?

На столе стояло три — продолговатый, окованный темным железом, типа маленький сейф, золотой с голубой эмалью, и деревянный резной.

— В зеленом с узорами. Только его здесь нет.

Я быстро пооткрывал все три ларца, на случай, если князь Телятевский просто решил переложить ключ в другое хранилище, обновить, так сказать, интерьер. Фиг. В железном — чернильные принадлежности, в эмалевом — бутылочки с чернилами, в деревянном — печати.

— Ключа нет, — губы Кладвии задрожали, — Что делать?

— Первым делом — успокоиться. Как ты собиралась в сыске служить, если тебя каждый пустяк пугает?

— Думаешь, у меня не получится? — совсем расстроилась она.

— Все получится… — я опустился на колени… да не перед княжной, а перед сундуком! Достал набор отмычек, открыл мешочек с Голубой Пылью и бросил щепотку невесомого порошка на сундук и замок.

На замок она опустилась спокойно, а вот на крышке сундука засверкало несколько искорок.

— Что за Слово наложено?

— На замке — ничего. А на крышке — Липкое.

Зашибись. Взялся неосторожно — и стой до утра, приклеившись к сундуку пока хозяева не освободят. И самое главное — как его снимать, я не знаю.

— Не страшно, — успокоила меня Клавдия, заглянув через плечо, — Оно на кровь Телятевских не срабатывает. Ты открой замок, я открою крышку.

Уф. Ну тогда ладно…

Я взялся за отмычки… И меня пробил холодный пот.

— Клавдия… — медленно произнес я, — А это правда, что бояре чувствуют свою кровь?

И, значит, Телятевский с легкостью узнает, где находится его дочка. И я сам, своими собственными руками, собирался привести этот самоходный «маячок» в дом, в котором прячусь? От того самого Телятевского, в частности?

— Правда — спокойно произнесло это маленькое чудовище.

— Кла…

— Но у меня есть амулет, который кровь прячет. Мне его Василиса сделала. Она знала, что я сбежать хочу.

С этими словами княжна достала из-за пазухи шнурок и показала висевший у нее на шее какой-то засушенный корешок.

— Она сказала — даже отец меня найти не сможет.

Это… успокаивает. Немного — ведь Клава явно не испытывала поделие своей мачехи.

Переведя дух, я взялся за замок и через несколько минут он щелкнул, открываясь. Княжна с натугой открыла тяжелую крышку.

— Я хотела деньги взять, чтобы было на что жить.

Продуманная девочка.

— Бери, — я кивнул на мешочки, сложенные в сундуке, а сам протянул руку к плоской кожаной сумке, из которой торчали свитки…

Взялся за нее…

И понял, что времени у меня осталось совсем немного.

— Бежим! — крикнул я, хватая сумку и несколько мешков с деньгами.

— А…

— Бежим! — второй рукой я схватил Клаву за локоть и потащил к дверям, — Показывай, где выход!

Напоследок я, на секунду отцепившись от княжны, щедро сыпанул в кабинет порошок, сбивающий со следа.

На замке никаких Слов не было. А на сумке — было. Чуткое Слово. И теперь князь знал, что до нее кто-то дотронулся. И вот-вот поднимет тревогу.

Уже поднял.

Когда мы выскочили в коридор — терем уже встал на уши. Слышались крики, лязг оружия, топот ног, перекрывавший все звук рык князя.

Клава растерялась поначалу, и мне пришлось ее буквально тащить за собой. Но потом сориентировалась и даже подсказала на бегу путь к выходу.

— Княжна?!

Клава пронеслась мимо какого-то мужика в белых штанах и рубахе — с постели сорвался — зато при сабле. Он удивленно проводил ее взглядом, потом повернулся в мою сторону…

Нна!

Не знаю, что за порошок я сыпанул ему в лицо — некогда было раздумывать, но, похоже, сбивающий со следа, с сушеным хреном в составе — однако глаза запорошило качественно.

Он взмахнул саблей — те, кого можно ошеломить таким пустяком, как пыль в глаза, на Руси не выживали — но я увернулся и скользнул вслед за Клавой к распахнутому выходу.

Да ерш твою медь!

Эта… блондинка… вместо того, чтобы бежать, стояла столбом посреди двора, глядя на запертые ворота. В нашу сторону бежали меделянцы, их, что ли, испугалась?

Бормоча на ходу Собачье Слово, я катился по ступеням высокого крыльца и бросился к Клаве:

— Беги!

Сзади уже стучали сапоги.

Ох ты ж…!!!

Девчонка подняла руки, и от нее в сторону ворот полетел огненный шар. Разнесший в щепки и ворота, и приворотные столбы, и часть забора.

Так это она Огненное Слово произносила?

— Ай-я-яй! — завизжала княжна, подпрыгивая на месте. Откат от обычного Огненного Слова на несколько секунд холодил пальцы, а откат от этого, видимо, уходил в землю, проморозив ее и покрыв инеем траву.

А Клава как была босиком, так босиком и осталась.

— Быстрое Слово знаешь? — пробежал я мимо нее, размахивая зажатой в руке сумкой. Клава рванула за мной.

— Знаю!

— Давай!

Судя по топоту за спиной, нас могут нагнать…

— СТОЯТЬ!

Голос князя прокатился волной по окрестностям. Упала тишина. Замерли все даже те, кто бежал за нами.

Все, кроме нас с Клавой.

Быстрое Слово!

И мы оба скрылись за бывшими воротами.

* * *

— Хорошо… — прошептала, задыхаясь, Клава, когда мы, упав на землю в каком-то проулке, пережидали откат.

— Хорошо… — согласился я. Никогда еще не лежал с девушкой так близко, практически в обнимку… Я имею в виду — на земле, да-да, на земле. У меня были девушки. Две.

— Хорошо, что отец обратил Повеление на меня, а не на тебя.

Что за Повеление… а, боярская магия, ментальный приказ.

— Почему ты думаешь, что на тебя?

На меня-то боярская менталистика не действует, а на нее почему не подействовала.

— Потому что, — противным тоном зубрилки-Гермионы сказала Клава, — что если бы Повеление обратилось на тебя, ты бы остановился.

— А ты нет? — обиделся я.

— Нет. На бояр и боярских детей Повеление не действует. Ничье. Никогда.

Глава 25

Когда я раньше слышал выражение «как пыльным мешком по голове», я почему-то всегда представлял удар пустым пыльным мешком. Типа, тряпкой хлестнули и глаза запорошили. Только сейчас я понял, что чувствует ударенный пыльным мешком — это когда тебя по башке тяжелым шарахнули, в глазах слезы и вдохнуть не можешь.

Магия бояр не действует на боярских детей? Но… Получается… Да нет! Не может быть!

Нет, так-то мне пофиг на родословную Викентия и на нравственность его мамы, но — не складывается. Не складывается! Полностью получает все способности боярина только его законный ребенок, то есть, рожденный от боярина и его жены, состоящих в законном браке. Мама Викентия была замужем за отцом Викентия, а он, пусть и называется «сын боярский», но ни к одному боярскому роду отношения не имеет и боярской магией не владеет.

На Руси есть бояре — владеющие вотчиной, передающейся по наследству землей, которую никто, даже царь, не может у них отнять, и имеющие доступ к Источнику. Среди бояр можно выделить князей, которые, по сути, ничем от бояр не отличаются. В настоящее время. Просто предок князя когда-то был самовластным правителем, а предок боярина всегда кому-то служил, не царю, так тому самому князю. Кроме них есть дворяне — получившие поместье, землю, которая по факту принадлежит царю. А дворянин ею владеет до тех пор, пока служит царю. Он сам или его потомки. Еще боярин, в случае войны, выставляет войско, а дворянин идет воевать сам, с отрядом боевых холопов.

А между боярами и дворянами прослойкой сидят дети боярские. Вотчины у них нет, есть поместье, но, в отличие от дворян, выставляют собственное войско. Вернее, отряд, большое войско с поместья не соберешь и без Источника им сильно не поуправляешь. В мирное время сын боярский занимает высокую должность, на наши деньги — начальник РОВД, городской судья, начальник управления ФСБ, начальник таможни… Раньше на такие должности шли исключительно настоящие дети бояр, но потом то ли бояре перестали размножаться с нужной скоростью, то ли должности плодились быстрее, но — детей бояр стало не хватать. А в законе как бы уже прописано, мол, вот такая должность — только для сына боярского. Но тогдашний царь долго думать не стал — не хватает детей боярских? Назначаю боярскими детьми своих верных дворян! В общем, здесь вертикальная карьера несколько проще, чем в наши допетровские времена.

Так, сейчас мы с Клавой отдышимся и рванем дальше, а пока нужно продолжить обдумывать тему с моим возможно — возможно! — боярским происхождением.

Мой отец — не боярин, значит, я чистокровным боярином быть не могу. Даже если предположить, что моя мама ему изменила — тогда я бы родился как бы вне брака и боярскую магию не унаследовал бы. Есть еще один вариант…

Я приемный.

Нашли меня папа с мамой, лежавшим где-то в лесу, плачущим и пачкающим пеленки с вышитым гербом… Ага, так дети бояр и валяются по лесам. Возможность поиска по крови, не забыли? Разве что из рода никого в живых не осталось…

Мать твою!

Островские! Тьфу ты — Осетровские! Тот род мангазейских бояр, который был вырезан Морозовыми в пятьдесят пятом. Что, если Викентий — последний отпрыск рода?

Не, опять не срастается. Война между Осетровскими и Морозовыми началась летом пятьдесят четвертого, к декабрю всех перебили, а я только в ноябре пятьдесят пятого родился. По крайней мере — крестили меня именно в ноябре пятьдесят пятого, у меня на крестике именно эта дата выгравирована. Не лежал же я в том лесу целый год!

Но эту мысль стоит провентилировать. И желательно — в Мангазее. Все равно мне в Москве больше делать нечего…

— Прошел откат? — повернулась ко мне Клава. Лицо ее так близко-близко…

Я кашлянул и вскочил.

— Прошел! Идем!

И подал руку.

* * *

Я рассчитывал, что сейчас приведу Клаву в дом к Насте, там мы отдохнем, поспим… в разных постелях! Ипотом, на свежую голову, я что-нибудь решу.

Но, как говорится, хочешь рассмешить Бога…

— Стой! — я вовремя тормознул и придержал разбежавшуюся Клаву. Затащил ее за угол и осторожно выглянул из-за него.

Все пропало. Если бы кому-то понадобилось составит словарь устойчивых выражений, то иллюстрацией к статье «Все пропало» можно было бы нарисовать то, что я увидел.

Дом Насти был оцеплен стрельцами в темно-оранжевых кафтанах и с факелами.

В руках — мушкеты, то есть, эти… пищали. Дурацкое слово, так и представляешь детскую пищалку, поэтому я вечно его забываю. И если кто-то думает, что пищаль — это здоровенная тяжелая, неповоротливая дура, которую нужно перезаряжать чуть ли не полчаса, то… то в целом он прав. Пищаль такая и есть. Только на здешние пищали не одно Слово наложено. Поэтому одним выстрелом можно пробить бревенчатую стену. Насквозь. И попасть точно в того, кто за этой стеной стоит. Прямо в сердце. С расстояния в километр.

Ну, насчет километра я приврал, но точность здешних пищалей такова, что снайперы нашего времени курят невзатяг. Вот только почему они еще не изрешетили избу, а вместо этого кричат что-то неразборчивое?

— Тебя вызывают, — прошептала выглядывающая через мое плечо Клава. Так горячо прошептала, что я чуть не забыл, что вообще здесь делаю.

Меня? А, ну да — ведь это я тот якобы похититель, который утащил венец и единственный теперь знает, где он спрятан. И это при этом, что я его не похищал! Правда… я знаю, где он спрятан… Но не потому, что похищал его! Но стрельцам такие тонкости неизвестны, зато они точно знают, что если случайно грохнут меня — их хозяин, кто бы он ни был, будет недоволен тем, что последняя ниточка к венцу оборвалась. Так что придется им…

— А теперь говорит, что, если ты не выйдешь, то они войдут в дом и перебьют всех, кто там находится.

Ну или так.

— Женщина какая-то вышла, — продолжала будоражить меня своим дыханием Клава. Дыханием и еще тем, что прижалась к моей спине своими мягкими… Стоп, какая женщина? Куда вышла?

На крыльце действительно кто-то стоит. Кажется… кажется настина мама. Что-то объясняет.

— Говорит, что никаких мужчин в доме нет. Только женщины и девушки. Стрельцы между собой говорят, что… свиньи.

— Какие свиньи?

— Стрельцы свиньи. Говорят, что женщины и девушки это хорошо. Можно…

Она опять замялась.

Черт! Черт-черт-черт! Надо что-то делать!

— Идем! — я потащил Клаву за руку.

Если эти стрельцы действуют так же, как наши приказные, во время арестов, то они обязательно должны оставить позади дома засаду. Если те, кто находится в доме, не захотят ни сдаваться, ни идти напролом и попытаются сбежать — попадут в ловушку. И вот эту засаду, которая не должна быть многочисленной — я смогу перебить, напав со спины.

Некрасиво? Неблагородно? А собираться изнасиловать девушек в доме, просто потому, что могут — это как, благородно? Со свиньями бороться, чистым не бывать.

— Куда мы? — Клава пыхтела, но не отставала.

— Туда, — информативно ответил я, выглядывая из очередного проулка на задворки настиного дома.

Ну да, как я и думал — несколько человек залегли на земле, между лопухами, прижались к заборам, прячутся за поленницей. Один, два… пять… Пять.

Много. Как-то я несколько иначе себе это представил, мол, я, ловкий и бесшумный, крадусь от одного к другому, убивая их ударом ножа. Но эти засадники находились слишком близко друг к другу. Даже если я наброшусь внезапно — положу двух, в лучшем случае трех. А потом положат меня. И девчонки останутся заперты в доме. Да и вообще — лажа какая-то получится…

Выстрел!

Грохнул выстрел!

Кто-то начал стрелять!

Засадники вскочили и бросились к задней калитке. Стопились у нее, явно пытаясь открыть и увидеть, что там во дворе случилось.

А там явно что-то случилось. И продолжало случаться.

Отчаянный голос кричал, без остановки произнося какое-то Слово, снова и снова. И это Слово звучало так жутко, что я, как и засадные стрельцы, замер, чувствуя, как кровь стынет в жилах.

Только они застыли надолго. А я нет.

Выхватив нож, я прыгнул вперед.

Ниндзя я или кто вообще?

Ниндзя из меня, конечно, тот еще… Стрельцы успели оглянуться, меня еще поразили белые, аж в темноте светящиеся лица. А больше они ничего не успели.

Удар ножом в горло.

Тычок печатью в лицо.

Взмах ножом — кровь из распоротой шеи бьет веером.

Локтем.

Коленом.

Взмах печатью, как кистенем.

Удар ножом.

Еще удар.

Я крутанулся вокруг себя и замер. Рядом со мной упало несколько тел. Кто из них не убит, а просто парализован печатью, но мне не до сортировки — что-то случилось с моими — моими, черт возьми! — девчонками и за них я сейчас любого загрызу своими собственными зубами и потопчу своими собственными ногами. Возможно, еще и плюну сверху.

Калитка прекрасно открывалась снаружи, если знать секрет. Я распахнул ее и побежал к крыльцу. Сзади шлепала босыми пятками Клава… когда она обуется уже?!

На крыльце у самой двери лежала мама Насти. С огромной окровавленной дырой в груди.

Зачем? Вот зачем эти идиоты начали стрелять?! Зачем она вышла наружу?!

И Настя… Настя, ты-то что натворила?!

Среди множества Слов наверняка есть и Слова черные, Слова темные…

Слова Мертвые. Слова Смертельные.

Слов Убивающие.

И сдается мне, именно их Настя и кричала.

Потому что все стрельцы, что стояли полукругом на улице у ворот настиного дома, сейчас там же — лежали. Не двигаясь.

Бледная Настя, смотрела на дело рук своих — фигурально выражаясь, вцепившись пальцами в крылечный столб. А потом она разжала пальцы и медленно сползла вниз.

Господи, у нее же откат! А какой откат у убивающих слов…?!

НАСТЯ!!!

Глава 26

Нет, Настя не умерла. Это я так… запаниковал. Я вам больше скажу — даже стрельцы выжили. Все-таки Мертвое Слово — слишком жесткая штука для того, чтобы ее знала простая девчонка, пусть даже и служащая в Разбойном Приказе. Она забросала их Глухими Словами, которые не убивают, а только вырубают на время. Просто Настя, в шоке от гибели мамы, глушили Словами уже и так потерявших сознание стрельцов, в бесплодной, надо сказать, надежде, что большое количество Слов их все-таки убьет. Ну примерно как дубинкой — один удар по голове вырубает, а если лупить по голове снова и снова, то человек, скорее всего помрет.

Кстати — напрасная надежда. Слово все же не дубина и работает несколько иначе. Все, чего добилась Настя — ее ударило откатом и теперь она уже вторые сутки лежит без сознания. Должна скоро прийти в себя. Наверное. Я надеюсь.

Хотелось бы вас обрадовать, что и Настина мама тоже выжила, но — увы. Кто-то из стрельцов не понять с чего все же пальнул, а свинцовая пуля калибром с некрупное яблоко — это не то, после чего можно выжить.

Мы, кстати, еще и вовремя убрались — я подхватил Настю, из дома выскочили Аглашка с тетей Анфией и мы убежали через заднюю калитку, не дожидаясь, пока на шум заявится кто-то еще.

Первыми «заявилась» группа быстрого реагирования из царских стрельцов — выстрелы возле Пушечного Двора никто игнорировать не станет, мало ли что там творится, от прорыва диверсантов до полноценного нападения.

Стрельцы прочесали улицу, дом и окрестности, ничего не поняли, почесали головы под колпаками и вызвали тех, кто деньги получает за то, что расследует всякие странные вещи.

Моих коллег, я так понимаю — уже бывших. Разбойный Приказ.

Приказные успели только забрать тело настиной мамы — отчего я надеюсь, что ее все же похоронят достойно — потому что почти сразу, уже совсем непонятно почему, на сцене появились судные дьяки из Чародейного Приказа. Пришли, поводили жалом, и исчезли, никому ничего не объяснив. Но оставаться там, где высока вероятность появления тварей из-за Грани — отчего-то ж чародейные возбудились? — никто не захотел. Прибыли люди боярина Морозова, забрали оглушенных стрельцов — это его отряд оказался — сцепились с приказными, потому что Приказ — под Дашковым, а тот с Морозовыми на ножах. Кончилась свара тем, что все схватились за сабли. Поорали, погрозились, после чего после чего прибыли с одной стороны — Дашков, с другой — Морозов. И свара перешла на новый уровень. Бояре друг на друга не кричали, оружием не размахивали, но расстались недовольные друг другом. Как два пса, которые перегрызлись из-за кости. А кость в итоге убежала.

Неприятно осознавать, что эта кость — я.

* * *

Стрельцы, конечно, это войско, которое подчиняется царю. И только царю. Так оно и есть. На войне. А вот в мирное время как-то потихоньку выясняется, что каждый полк кормит, поит, одевает и вооружает — конкретный боярин. А, как известно, кто девушку угощает — тот ею и пользуется. Бояре пользовались стрельцами, как своей личной армией, в своих междоусобицах, ну и или вот так — когда надо показать наглому подьячему, что он ухватил кусок не по зубам.

Хотелось бы, конечно, погордиться, но собрали такой отряд все же не против меня одного, а чтобы, в случае чего, отбить меня от конкурентов.

Царь-батюшка Василий Федорович, конечно, был таким раскладом, мягко говоря, недоволен, но сложилась эта ситуация уже давно и ломать ее через колено чревато большой кровью. Нет, царские стрельцы разнесут любой боярский стрелецкий полк. Один. Но есть опасение, что остальные бояре не станут спокойно смотреть, как покушаются на их старинные вольности и выступят в защиту.

Вот все и хранят статус кво.

* * *

Тем временем, «кость», то есть я, вместе со своим боевым гаре… своими деву… да блин! С девчонками вместе! Находился в бане.

Вы что сейчас представили?!

Да, в бане. Но не в натопленной бане! Просто в бане!

В той самой, кстати, в которой мы допрашивали покойного красавчика-разойника, Ваську-Кузнеца. Просто это было единственное место в городе, которое никак не связано ни с одним из нас. И хозяева вернутся еще не скоро, успеем убраться из Москвы.

Настя лежит на полке, а мы разместились кто где. Даже Клава, хотя я и опасался, что она все же окажется изнеженной и капризной — сидит на полу, прислонившись спиной к холодной каменке, и жует холодный пирожок с рыбой, запивая квасом из глиняного кувшина.

А, да, я забыл рассказать, почему Васька — покойный. Нет, не потому, что он от стыда полез в петлю. Тут все серьезнее.

Хуже.

Печальнее.

Ваську убили приказные.

Да, стрельцы Разбойного Приказа. Нет, не, как можно было бы подумать, тайком и ночью. Ранним утром, вполне официально — штурманули дом, где шайка Васьки обреталась, и всех положили, кого саблями, кого бердышами.

Дашков зачистил следы.

И все бы ничего… Перебили разбойников — туда им и дорога, им на том свете давно прогулы ставят. Да вот беда…

Не одни они были.

Не знаю, зачем…

Не знаю, почему…

Не знаю, как так получилось…

В логове Васьки в эту ночь были скоморохи.

Ватага Краснолицего Фатьки.

Ватага Аглашки.

Ватага ее друзей, практически — ее единственная родня.

Их тоже убили.

Всех.

* * *

Так что, фактически, у всех из нас — обрублены корни, держащие нас в Москве. Жестко обрублены, с кровью. Убита мама Насти, убита ватага Аглашки, меня травят, как зайца по полям, мои же собственные коллеги, тетя Анфия — вместе со мной, от Клавы отец наверняка уже отрекся, и убьет ее своими собственными руками, попадись она ему на глаза.

Хорошо еще, что всей моей родни на Москве — только тетя. А она в надежном месте, вон сидит на перевернутой кадушке, осторожно греет Огненным Словом воду в деревянном ковше. Суп хочет сварить. Что поделать — печь хоть и под боком, а не растопишь, соседи враз заинтересуются, что это за дым из бани, когда в доме никого нет. Благо, хоть тетю и Аглашку особо никто в лицо не знает — а если переодеть и перекрасить чуток, так и вовсе никто — и утром они выскользнули, прошлись по рынку, принесли еды и свежие новости, плохие и всякие. Иначе откуда бы я узнал, что там творилось на улице после нашего бегства?

Тетя в безопасности. Есть, конечно, риск, что бояре могут попытаться отыграться на моем отце — что там от Москвы до Пскова? — но за это я не беспокоюсь. Нет, не потому что я такой черствый человек и даже не потому, что это не мой отец, а Викентия, и я его даже в глаза не видел. Я в теле Викентия оказался уже тогда, когда тот в Москву приехал.

Просто — не грозит моему отцу опасность.

Во-первых — я ему письмо написал. Первое, надо признать, за все время моей жизни в Москве. Но здесь письма от нечего делать и не пишут, бумага-то не дешева. Так что — письма пишут только по серьезным причинам. Вот как у меня, например. Написал, мол, так, мол и так, батюшка мой Тимофей, влип твой сын в неприятности, в просторечии именуемые боярскими интригами. Подозревают, что я некую ценную вещь похитил, о чем я ни сном, ни духом, но и на дыбу мне как-то неохота. Так что придется мне, батюшка, пятки смазывать из Москвы. Когда все утихнет — отпишусь, а, возможно, и сам приеду, приму отцовское порицание за то, что не оправдал надежд и с Приказом придется распрощаться. Но опасаюсь я, батюшка, что бояре — и тут я подробно расписал, кто конкретно, в подробностях — могут против вас, отца моего, злоумыслить что-нибудь нехорошее. Так что — примите меры. Предупрежден, значит — вооружен.

Во-вторых — это в Москве Морозовы да Дашковы с Телятевскими большие фигуры. А во Пскове воеводой сидит боярин Нащокин, из рода, который получил Источник чуть больше ста лет назад, и по этому причине старых бояр и князей несколько недолюбливает. Последняя боярская война за псковский источник пятнадцать лет назад закончилась. Победой Нащокина, естественно. Так что Нащокин сидит там так плотно, что любая попытка мутить что-то во Пскове сразу же станет ему известна и приведет к очередной войне. Каковая никому не нужна.

Ну и в-третьих — отец у меня не хрен собачий, а погибельный староста. Самим царем на эту должность утвержденный, это помимо того, что народом выбранный. И прыгать на него — все равно что идти против царя. А тот терпелив-терпелив, да может и разгневаться. Опять. А бояре еще после прошлого раза нервно икают…

Будем надеяться, что с отцом все будет хорошо.

* * *

Кстати, а чего это я сижу? Все вроде как думают, что я планы строю, как жить дальше, а я тут, если честно, смотрю, дышит ли Настя… в смысле, смотрю как она дышит… ну… нет, не на грудь ее пялюсь! Смотрю, как дышит!

Так вот, вместо того, чтобы смотреть на ее… дыхание… порылся бы лучше в письмах, которые с риском для жизни попятил у Телятевского. Там должно — просто обязано — быть что-то, что подскажет, что делать.

Я раскрыл кожаную сумку, достал пачку бумаг. Письма, ага. Молодец, сразу их опознал. Свитки, с разными печатями и без них.

Так. Так, так, так…

Письмо от вологодского воеводы… От польского подскарбия… От казацкого атамана… От кого-то непонятного, что отписывает о происходящем в Астрахани… От еренского казначея… От кого-то непонятно, кто отписывает о происходящем в Мангазее…

Оп-па, стоять.

Я вчитался в строки, аккуратные, но, мать его, написанные здешним вычурным почерком, читать который не проще чем немецкий готический шрифт.

«…поиски продолжаются, однако, князь, с прискорбием вынужден сообщить, что поиски в очередной раз не увенчались успехом. Источник Осетровских по-прежнему для нас недоступен…»

Я опустил листок. Вот это новость. Все уверены, что Морозовы получили источник разгромленных Осетровских — моих, предположительно, родных — отчего и получили такую силу, а они, оказывается, до сих пор его ищут. Интересно… А если я, предположим, и вправду из Осетровских и найду этот Источник… Ага, его Морозовы и Телятевские уже почти двадцать лет ищут, а тут ты пришел — раз, два и нашел.

Что там дальше?

«…ждем прибытия природной ведьмы…».

Так. Снова интересно. Зачем ждут — не сказано, но из общего смысла письма понятно, что ведьма должна как-то найти Источник. А ведьмы у князя-то и нет. Была она и ту сынок ножичком зарезал до смерти. Испортил отцу все планы. Не удивлюсь, если в наказание отец его отправил смотреть, откуда растет трава. Времена сейчас суровые…

Что еще?

«…говорят, что в городе опять видели Кондратия. Что еще раз подтверждает, что Источник все еще здесь. Стережет его Кондратий…».

Что за Кондратий, от кого Источник стережет, и как, и какое вообще отношение к Источнику имеет — неизвестно. На месте разберемся.

План готов.

Мы едем в Мангазею.

Глава 27

Пальцы Насти чуть дрогнули… стоп, а как давно я держу ее руку в своей? Судя по потемневшим глазам Клавы — давно.

Настя в себя приходит!

Девушка открыла глаза, чуть прищурилась и всмотрелась в меня.

— Ты жив…

Я сжал ее пальцы. Я-то жив, а вот твоя мама…

— Мама умерла… — спокойно, как-то подозрительно спокойно произнесла Настя, — А стрельцы?

— Не буду врать, они выжили.

— Плохо… Плохо…

Настя зашевелилась и села на полке. Чуть качнулась, приложила ладонь ко лбу, обвела помещение взглядом.

— Баня? Это та самая, где мы Кузнеца пытали?

— Кузнец тоже мертв.

— Как и моя ватага, — буркнула Аглашка, явно тоже недовольная тем, что я нахожусь слишком близко к девушке… к другой девушке.

Настя потерла виски:

— Кто вообще выжил в Москве?

— Все остальные, — развел руками я.

— Хочешь покушать? — Клава не выдержала и протиснулась к Насте, мягко оттеснив меня от нее. В руке она держала горшок с чем-то дымящимся. Суп, что ли.

Настя задумчиво посмотрела на нее.

— Ты кто?

— Я? Клавдия.

— Откуда ты взялась… Клавдия?

— Я… с Викешей… — княжна чуть отступила назад, ее глаза округлились от некоторого испуга.

Глаза Насти сверкнули. В мою, между прочим, сторону.

— С Викешей, значит? С Викешей?

— Это Клава, — влез я, оттирая пухляшку с ее супчиком, — Она помогла найти мне нужные бумаги в тереме князя Телятевского.

— А сама она там как оказалась? — голосом Насти можно было полировать алмазы.

— Она… ну… она дочка князя. Она сбежала из дома. Вместе со мной… то есть!

Поздно. Настя вскочила, застонав и схватившись за голову, но тут же выпрямившись обратно:

— Ты! Ты соблазнил дочку князя!

— Нет!!! — хором вскрикнули два ярко-алых человека. То есть, я и Клава.

Довольно щурящейся Аглашке только попкорна в руках не хватало, она наслаждалась ситуацией.

— Я просто сбежала, — попыталась объяснить Клава, — С Викешей, но без него. В смысле, не потому, что он мне нравится… Нет, он мне нравится, но сбежала я не поэтому… И с ним не поэтому… Сбежала, в смысле…

Настя чуть наклонила голову и прищурилась, разглядывая опустившую голову и ковыряющую доски банного пола носком сапожка Клаву.

— Ладно. Допустим. И ее, наверное, ищут? А ты помнишь, ВИКЕША, что бояре чувствуют свою кровь?

— У меня есть амулет, — там, где дело не касалось взаимоотношений с противоположным полом, Клава была спокойной и серьезной, — Отец не найдет меня.

— Ты уверена?

— До сих пор же не нашел.

— Что-то я никогда не слышала о таких амулетах…

— Это боярские тайны, — Клава скрестила руки на груди.

— И много у тебя таких тайн, княжна?

Клава все же растерялась.

— У нас у всех куча тайн, — снова влез я. Я предполагал, что Настя, после того, как очнется, может впасть в «голубой экран смерти», вспомнив о гибели мамы. Но все трагические новости она как будто откладывала на дальнюю полочку мозга, мол, я подумаю об этом попозже, вместо этого непонять с чего взявшись третировать Клаву.

— Каких? — Настя резко повернулась ко мне и неожиданно осеклась, под моим внимательным взглядом.

— У меня, например, родинка на попе, — хихикнула Аглашка, — На левой.

— Мне амулет сделала Василиса, — покраснела Клава, — Жена отца. Она природная ведьма была…

Настя помолчала, опустив взгляд.

— …а еще, — Клава вздохнула, как будто собиралась нырнуть в ледяную воду, — У меня тоже на попе родинка есть. Вот.

Тоже мне тайна. На левой. Нечего к зеркалу спиной стоять.

— Ну, раз никто больше тайн рассказывать не собирается — расскажу я, — я присел на край полка, — Значит, так…

— Значит, так, — вмешалась тетя Анфия, все это время тихо возившаяся в углу с обедом. Это у нее Клава супчик утащила, — Пока все не поедят — никаких больше тайн. А родинка на попе у меня тоже есть.

Тетя по-девчоночьи хихикнула и показала острый язык.

* * *

После тихого обеда, все гремели ложками, черпая щи из одного горшка и отгоняя Аглашку, которая не столько ела, сколько пыталась выудить кусок мяса пожирнее. Следом мы допили квас, и зажевали его икрянниками, кусочками запеченной икры.

А потом я рассказал. Всё. Мы все здесь в одной лодке.

Про то, что я могу выучить больше пяти слов. Про то, что на меня не действует магия бояр (в этом месте Клава распахнула свои глазищи). Про то, что я, возможно, имею какое-то отношение к истребленному роду Осетровских, правда, до сих пор непонятно — какое. Про то, что вычитал в письмах Телятевского — про потерянный Источник, про продолжающиеся поиски. Про украденный венец. Про то, зачем за мной погнались сразу и Морозовы и Телятевские.

— Ты прости меня, Настя, — с трудом выговорил я, — За то, что из-за меня твоя мама погибла.

— Она не из-за тебя погибла. И даже не из-за меня. Она погибла потому, что Морозовы натравили своих стрельцов на мой дом!

Вот, кстати, меня в нашем мире часто раздражало непонятное желание найти виновных там, где виновный точно известен. Ах, кто же виноват, что девушку вечером в паке изнасиловали и убили?! Наверное, полиция, которая не следила за порядком, родные, которые были к ней недостаточно внимательны, школа, что как-то не так ее воспитала, ее парень, который не пригласил ее на свидание… Бред. Виноват насильник и убийца. Точка. А то за всеми этими «поисками виноватых» про него и забыть могут.

— Викеша, — Настя взяла меня за руку. Из угла, в котором сидела Аглашка, злобно зашипели, — Пообещай мне, что поможешь мне отомстить.

— И мне! — подпрыгнула скоморошка, — И мне отомстить! У меня ватагу убили!

— Мне не надо… — тих произнесла Клава, — Мне некому мстить. Но я с вами. Я немного знаю и мало умею — но я все же боярская дочка. Нас учили.

— Я тоже с вами, маленькие мстители, — вздохнула тетя Анфия, — А то вы ж обязательно забудете покушать вовремя. По Викеше знаю, все время из дома с куском хлеба во рту убегал.

Я продолжил рассказ. Собственно, там уже немного и осталось. Про то, что я знаю, где венец.

— Изумрудный Венец? — охнула Клава, прижимая ладони к щекам, — Как в сказке? А какой он?

— Ну, такой… Изумрудный…

— Да нет, какой из трех?

Вот это номер.

— А их что — три?!

— А ты что, сказку про три колдовских венца не знаешь?! — не меньше моего удивилась Клава.

Оказалось, что эту сказку не знает никто из присутствующих, кроме собственно Клавы. Которая ее услышала в детстве от няни.

Если вкратце — было когда-то царство Биармия. И у его правителя было три венца. Изумрудных, потому что украшены изумрудами. Колдовских, потому что слушались они только колдуна. Ну или ведьму, не суть. К заигрыванию с силами из-за Грани в Биармии относились гораздо спокойнее, чем на Руси.

Так вот — венца было три.

Первый, как правильно рассказала в свое время тетя, позволял искать клады. Надеваешь его на голову — и земля становится прозрачной, а все клады, наоборот, как будто огнем горят.

Второй показывал природные богатства. По тому же принципу — земля прозрачная, а ты видишь, где руда железная, где медная, а где, скажем, камни самоцветные.

И третий венец… Он находил Источники.

В моей голове как будто паззлы защелкали, становясь на свое место и показывая цельную картинку.

Бояре ищут Источник Осетровских. Бог его знает, то ли он более мощный, то ли их Источники со временем выдыхаются, то ли просто так, чтоб было. Кто-то из них подсуетился и сумел раздобыть Третий Венец. Об этом узнали остальные, и началась свистопляска с взаимными кражами, вырыванием трофея из рук и убийствами. Потом все замкнулось на мне и теперь меня ищут все. Плюс — для того, чтобы от венца была польза, нужен колдун. Или ведьма. Но с тем, кто связался с тварями из-за Грани, у здешних просто аллергия. Возможно, тщательно привитая Чародейным Приказом. Поэтому бояре — как минимум, Телятевский — решили воспользоваться багоюзом, в лице природной ведьмы. С одной стороны — ведьма, а с другой — договора с загранными тварями не заключала. Вроде и можно. Но один сынок-извращенец — лучше б Телятевский так сыновей гонял, как дочек строит! — поломал всю стратегию. Да еще и венец из рук уплыл.

Какой из этого следует вывод? Нужно отправляться в Мангазею. Теперь не просто следы моего происхождения искать, но и, чем черт не шутит — Источник найти.

Говорите, у меня природной ведьмы нет?

Пока я размышлял, Клава, воодушевившись моим примером, рассказал о себе, о своей жизни и о том, почему решила сбежать. Правда, тот момент, когда она заочно влюбилась в смелого и отважного подьячего, могла бы и опустить. Вон, Настя, то краснеет от этих откровений, то белеет, аж веснушки выступают.

— Ну, кто следующий рассказать про свои тайны? — спросил я, глядя на Настю. Та смущенно отвела взгляд, потом с вызовом глянула на меня — и снова опустила глаза.

— Настя, — медленно произнес я, — Расскажи, сколько Слов ты знаешь?

Быстрый взгляд, расшившиеся глаза:

— Ты догадался?!

— Недавно, — не стал притворяться слишком уж проницательным я, — Сначала мне показалось, что Слов ты знаешь вроде как побольше пяти. Потом я узнал, что ты живешь вдвоем с мамой. Она вроде как и вдова, но, похоже, у нее мужа никогда не было. Потом, когда ты бросалась Словами вчерашним вечером. Слишком много силы истратила, у обычного человека столько нет. Ну и, когда к твоему дому пришел Чародейный Приказ — я все уже понял.

— Судные дьяки тоже там были?!

— Мы тебя к тому времени уже унесли, — успокоил я ее.

— Я что-то не поняла, — влезла Аглашка, — Так сколько Слов Настя знает-то?

Та помолчала, потом решилась:

— Двадцать восемь. Я — природная ведьма.

Ну да. Та самая, что «девка родит девку, та — третью…».

Ну и команду я себе собрал: бывший подьячий, скоморошка, природная ведьма, бывшая княжна… И тетя — она же командная мама. И этой толпой мы, сидя в чужой бане, стоим планы по страшной мсте аж нескольким боярским родам.

Как бы тут умом не подвинуться.

Аглашка порылась в холщовой сумке, с которой они ходили на рынок, достала свежую морковину и с хрустом откусила:

— У всех такие тайны, прям жуть, — пробубнила она с набитым ртом, — А у меня только родинка на попе. Даже обидно.

Шутка была немудреная, но все неожиданно рассмеялись.

Глава 28

— Я тридцать пять слов знаю, — неожиданно произнесла Клава, покачиваясь рядом со мной на телеге под скрип тележных колес. Надо бы смазать оси, ведерко с дегтем покачивается на задке нашего транспорта.

— Тридцать пять! — повторила она чуть громче. В голосе явственно слышалось «Но я же лучше этой твоей ведьмы! Лучше!».

Ох, девчонки, что же мне с вами делать…

Хорошо хоть тетя в танцах вокруг меня не участвует. Только, я уверен, тихонько посмеивается, глядя на девчоночий хоровод. Ладно бы они хотя бы между собой дружили — хотя я с ужасом представляю ситуацию, в которой эти три монстры объединяются против меня — так ведь нет. Насте почему-то сразу поперек души встала Клава, княжеской дочке не нравилась болтливая и вертлявая Аглашка, а Аглашка воспринимала в качестве конкурентки исключительно Настю, относясь к Клаве как к подружке. Или к подушке — вон и сейчас она разлеглась на телеге, положила голову на клавины коленки и дремлет, прикрыв лицо колпаком.

Кстати, никакой Аглашки тут и нет. И Клавы нет. Больше того — и меня нет.

Просто по дороге, ведущей в Тулу, катит повозка — не шаткая и разваливающаяся на ходу крестьянская телега, а солидный транспорт, практически фургон, предназначенный для дальних странствий — в которой едет за знаменитыми тульскими пряниками семья купцов. Муж, жена, две дочери-близняшки и сын-хулиган. В роли мужа — ваш покорный слуга, в роли жены — тетя Анфия, сестричек изображают Клава и Настя, они и вправду чем-то похожи друг на друга, обе пухленькие и хорошенькие, ну а Аглашке сам бог велел стать мальчишкой, с ее-то фигуркой.

У Насти был приличный запас грима, притащенный домой из Приказа, однако мы об этом не знали. И, когда эвакуировались из настиного дома, подхватили всё. Кроме грима. Пришлось при изменении облика пользоваться тем, что припас я, гораздо менее предусмотрительный. В итоге мы все стали чернявыми — другой краски для волос у меня не было — я обзавелся роскошной бородищей а-ля пират Тич, и морщинами, состарившими мое лицо лет на десять. Новую одежду, повозку и двух смирных лошадок-каурок мы прикупили в московских Торговых рядах, в которых, как я говорил, можно купить всё.

В таком вот замечательном виде мы и выехали из Москвы, через Серпуховские ворота. Не скрою, я вздохнул с облегчением.

Перед поездкой нам пришлось совершить еще два важных дела.

Я ведь обещал Заморскому передать половину денег его любовнице Анфисе и ее ребенку? А я, знаете ли, не собираюсь обманывать мертвых. Плохое это дело.

Дом свистулечницы все еще стоял пустым. То ли она еще не вернулась из своей поездки… О другой версии думать не хотелось. От бояр, конечно, можно ожидать всего, но ребенку ведь и десяти лет еще нет. Так или иначе, а деньги я ей оставил. Правда, моя щедрость не простиралась до того, чтобы сложить монеты кучкой на столе, накрыв сверху запиской «Это тебе». Дом пустой, мало ли кто в него влезет, а передавать деньги ворам или соседям я точно не обещал.

Деньги мы с Настей закопали ночью под углом дома. Почему с Настей? Потому что она, в отличие от меня, знала, каким Словом нужно ставить условие на взятие клада. Иначе опять же — достанется кому попало. А так — взять деньги сможет или человек по имени Анфиса, или ребенок человека по имени Анфиса. Или мне. Ну, в случае, если Морозовы все же решили, что женщина, знающая о Заморском, им совершенно без надобности.

Вторую часть денег я оставил в тайнике Заморского, том самом, что на берегу Яузы прячется и связкой лука открывается. Все равно ж туда надо было идти, венец забирать. В конце концов, где-то в Мангазее, куда мы едем, прячется Источник Осетровских. А у меня и Третий Венец и природная ведьма — полный комплект. Правда, я еще не решил, что буду делать, когда и если — его найду. Когда найду — тогда и буду думать.

В общем, половина денег покойного вора — под домом Анфисы, четверть — в тайнике у Соколиного леса… А оставшаяся четверть и венец — спрятаны в тайнике, оборудованном в повозке. Ловко так оборудованном, не зная где — фиг найдешь. Аглашка постаралась. Скоморохи частенько в своих повозках прятали… разное… на дороге найденное…

Вот и катим мы по дороге. Тетя дремлет, Аглашка спит, Настя следит за тем, чтобы коняшки не решили, что щипать траву на обочине интереснее, чем тащиться куда-то по солнцепеку, Клава пытается завязать со мной разговор, а я…

Я, если честно, просто отдыхаю.

Тишина, спокойствие, светит солнце, над полями поют жаворонки… Послышались характерные шлепки, запахло лошадиным навозом… Ну да, не без этого… И все равно — хорошо!

Путешествие — вообще занятие медитативное, особенно, если ты не крутишь ни руль, ни педали, не подпрыгиваешь на лошадиной спине и не топаешь своими собственными ногами. Лежи на мерно катящейся повозке, смотри в небо и ни о чем не думай.

Следующая остановка на нашем пути — село Подол. Доберемся мы до него только к вечеру, а до этого — кати себе и кати. Никто тебя не преследует, никто за тобой не гонится…

Как будто опровергая мои ленивые мысли, послышался топот копыт. Кто-то мчался в нашем направлении со стороны Москвы.

Я даже не пошевелился. Во-первых — рядом со мной прилегла Клава, прижавшись своими теплыми и мягкими… э… боками… А во-вторых — я по звуку слышу, что конник — один. Навряд ли нас, с учетом всех обстоятельств, будут ловить в одиночку.

Подтверждая мои размышления, раздался резкий свист, и мимо нас пронесся царский гонец в алом кафтане, подгоняющий гнедого коня. На боку — медный рожок, но этим понтярщикам проще отгонять проезжающих со своей дороги свистом. Понт у них такой.

Я бы сказал, что он оставил нас глотать пыль, но как раз пыли на дороге и не было.

* * *

Я не уверен, какими были дороги в нашей Руси семнадцатого века — у меня четверка по истории! — но зато точно знаю, что не такими, как здесь. Потому что ТАКИХ дорог и в России двадцать первого века было немного…

Слова, разумеется, снова Слова.

Берем человека, который владеет мощным Каменным Словом — и отправляем его по дороге от Москвы до, скажем, Вологды. И там, где он проходит, обычная русская грязь, лужи и колеи — то есть, то, что в России называют дорогой — превращается в каменный монолит, уходящий в землю метра на два. Ну, это в очень упрощенном изложении, по факту я не знаю, что там внутри, под каменной полосой дороги Москва-Тула. Да и один человек, даже с самым мощным Словом дорогу будет делать сто лет, наверняка работала целая бригада.

В общем, теперь на Руси есть дорожная сеть из каменных трасс. Сказал бы — прямых как стрела, но за прямыми линиями здесь не гонятся, как пройдет, так и ладно. И протянуты они только на север и восток. То ли та дорожная бригада, про которую я говорил, надорвалась и не закончила свой труд, то ли русские цари, постоянно отбивающиеся от нападений то Польши, то кочевников, решили, что не стоит помогать своим же собственным врагам передвигаться с комфортом до самой Москвы. Не знаю. Знаю только, что южнее Тулы дорог уже нет. Вернее, есть, но в более привычном русском стиле. По рекам.

* * *

От центральной дороги, по которой плыла наша повозка, отходила более узкая, идущая к какому-то селу. Как я понял, что к селу? Потому что она тоже каменная, пусть и уже. Значит, на другом конце этой дороги живут достаточно обеспеченные люди, чтобы нанять человека с нужным Словом.

Так-то в селе еще должна быть церковь — основное отличие села от деревни — но за лесом ее не видно. Почти возле самого съезда росла роскошная елка, ровная, аккуратная, симметричная, хоть сейчас на Новый год в Кремль.

Правда, новогодние елки здесь не ставят. По той простой причине, что Новый год на Руси начинается не 1 января, а 1 сентября…

И тут я вдруг понял, что я идиот.

Глава 29

Я ведь попал в тело Викентия прошлым летом, и встречу Нового года застал. Новый год, он же Семенов День в здешней Руси отмечали совершенно не так, как у нас: ни деда Мороза, ни Снегурочки — какие мороз со снегом в конце лета? — мешка с подарками тоже не наблюдалось. И вообще, праздник был не столько детским, сколько женским. Девичьим, если быть совсем уж точным. НА рассвете глухо бахнула пушка, зазвонили колокола, прошел крестный ход, а потом, после официальной части началось собственно веселье. На площадях вкопали столбы с забавной куклой наверху, а также с гостинцами и призами тому, кто на столб вскарабкаться сможет. Девушки в праздничных ярко-красных платьях водили хороводы, ходили от двора ко двору с тлеющей головешкой, «даря огонь», устраивали торжественно-веселые похороны мух и тараканов, в маленьких гробиках, вырезанных из морковок и реп…

Да не в этом дело! А в том, что год начинается в сентябре! Понимаете? Что значит — «нет»?! Даже я уже понял!

Осетровских начали мочить летом пятьдесят четвертого, а закончили к декабрю. Отец Викентия приехал в Мангазею в январе пятьдесят пятого. Женился тогда же. Я родился в ноябре пятьдесят пятого, то есть, по моим подсчетам — через девять месяцев после свадьбы… Дудки! Пятьдесят пятый год здесь наступил в сентябре, а, значит, следом наступил ноябрь пятьдесят пятого, а только потом — январь.

Викентий родился за два месяца до приезда его отца в Мангазею. Как раз в те дни, когда добивали последних Осетровских. И, похоже, добили не всех. Чья-то беременная жена выжила, родила маленького мальчика и где-то ухитрилась скрываться до января. А потом — и причина этого мне неясна — открылась моему отцу и тот согласился ее прикрыть, признать сына своим и увезти во Псков.

Я — боярин по рождению. Офигеть.

Значит я был прав, когда решил ехать в Мангазею. Там, на месте, и расставим все точки над «и», «ё» и прочими буквами. А потом, возможно и раздадим всем сестрам по серьгам.

Главное — до Мангазеи доехать.

* * *

Подол немного смахивал на американский городок из вестернов — длинная и широкая главная (она же — единственная) улица, вымощенная досками, вдоль улицы протянулись дома, постоялые дворы — я насчитал семь штук — церковь, кабак вместо салуна, почтовая станция-ям, где можно было поменять лошадей, если ты, конечно, ехал по государственной надобности… или имел лишние деньги…

Не хватало разве что банка, перекати-поля и заунывной музыки. Ну и еще слишком много народа бродило по улице, для типичного вестерна-то. К тому же вокруг города Дикого Запада обычно тянулась степь, а здесь — зеленые холмы, поросшие лесом, слева золотились под закатным солнцем бревенчатые стены монастыря.

Из кабака выскочил гонец — не тот, что нас давеча обогнал, тот уже далеко отсюда — залихватски выпил чарку водки, вскочил на коня — гаишников на тебя нет, за вождение в нетрезвом виде — и, приложив к гриве коня ладонь, что-то произнес. Конек, до этого понурый, мол, хозяин, а можно не надо, тут же взбодрился, фыркнул и рванулся вперед, только доски мостовой загрохотали.

Поперек Подола протекала река Пахра, через которую протянулся длинный деревянный мост, с проездными башнями на обоих берегах. Вот в его сторону гонец и рванул.

— Зря он это сделал, — жизнерадостно произнесла Аглашка, которая отдохнула, выспалась и теперь горела жаждой деятельности и общения.

— Почему? — прищурился я, глядя на черную точку, в которую превратился гонец.

— Под Бодрым Словом лошадь, конечно, пойдет быстрее, но ведь потом ее откатом ударит. Может прямо на ходу подохнуть.

Я посмотрел на веселую скоморошку.

— Аглаша…

— Нет, я об этом ничего не знаю!

— О чем?

— А вот о том, что ты хотел спросить. А то вечно, стоит что-то сказать, так сразу «Аглаша, а ты ничего не знаешь про то, кто ограбил купца Волкова, боярина Медведева, да дьяка Лисицина?». Можно подумать, я тут самый главный тать в округе

— Да я не об этом!

— Точно?

— Точно.

— А о чем?

Тьфу ты. Заболтала меня, уже забыл, о чем хотел спросить… А, да!

— Аглаша, а сколько Слов ты знаешь?

— Триста тридцать три! — тут же ответила она и показала мне язычок, — Так что нос утри!

Вруша. Она же врет, правда?

* * *

Вот чего здесь не хватает, так это вывесок. Вернее, вывески-то здесь были, некоторые даже светились в темноте, если хозяин заведения не поскупился на Слова. Торговые ряды по вечерам смотрелись сюрреалистически: помесь киберпанка, с его сияющими улицами, и русских народных сказок, с бревенчатыми теремами и кафтанами. Киберслав такой.

Так вот — вывески здесь были. Только на них не писали нифига! Хотя вроде народ здесь, по большей части, и грамотный, даже крестьянские дети читать-писать всегда умели, но вот не писали на вывесках буквы. Только картинки, которые, типа, должны подсказать, что здесь находится. И если с торговыми лавками это помогало — калач, значит, хлеб, иголка, значит, одежду шьют… или готовой торгуют… А здесь — семь постоялых дворов и поди пойми, какой из них «Варлама-Передка», который вроде бы самый лучший, по рассказам знающих людей, и как его отличить от двора «Гаврилы-Бирюка», где медовуху водой разбавляют и в мясо не пойми чего могут подсунуть…

— Чего задумался? — хлопнула меня по плечу неугомонная Аглашка. Тут же отхватившая шлепок по предполагаемой родинке от тети Анфии, — Ай! Ты чего?!

— Не забывай, что ты — наш сын, а это — твой отец. Больше уважения, а то нас заподозрят, в чем-нибудь.

— И уж точно — запомнят, а наша цель совсем в другом, — пробурчал я.

— Простите, батюшка! — вредная скоморошка бухнулась на колени посреди повозки, — Нет мне прощения, накажи меня по-отечески! — бросила на меня хитрый взгляд из-под колпака и прошептала, подмигивая, — А лучше — совсем-совсем по-другому!

Я прямо почувствовал, как у меня начинает тлеть кафтан на спине, там, где в меня уперлись взгляды Насти и Клавы.

— Ты бы лучше подсказала, где здесь постоялый двор Варлама, — буркнул я.

— Так вон он, — Аглашка указала на тот двор, у ворот которого висело что-то, что я принял за странные очки, — Только туда скоморохов не пускают… а, ну да.

* * *

— Куда едете? — с вежливым любопытством спросила жена хозяина, открыв дверь в нашу комнату, которую сняли, на втором этаже постоялого двора Варлама.

— В Москву, за товаром, — машинально ответил я, растерянно глядя на открывшийся инерьер.

«Подвинься, Падди! И ты подвинься, Джо!»

Песня Green Crow сама собой зазвучала у меня в ушах.

Помните, я говорил, что здесь спокойнее, чем в наше время относятся к наготе? Ну, или это мы такие, сексуально озабоченные, а здесь народ поприличнее и не сводит всё к сексу. Так вот — это местное спокойное отношение распространяется не только на наготу, но и на постель.

Нет, в доме, обычно, постель у каждого члена семьи своя. Но на постоялом дворе такими мелочами не заморачиваются — семья? Вот вам комната! А то, что в ней всего одна кровать — так она ж большая! На семерых хватит, а вас всего-то пятеро!

За моей спиной послышалось несколько полуиспуганных вздохов — мои девочки тоже увидели кровать — и один такооой мечтательный, что я несколько напрягся. Тем более, что автора вздоха я не опознал.

— Так, — я повернулся уже с самым спокойным лицом, какое смог изобразить, мол, спать вместе? В одной кровати? Пфф! Легко! — Размещайтесь, располагайтесь… Еленочка, душа моя, проследи за детьми.

Я хлопнул тетю по попке — не потому что хотелось, а потому что по коридору кто-то прошел и надо было отыграть роль «мужа» — и поежился, почувствовав, как мимо меня пронеслись аж три разъяренных взгляда.

— Конечно, Герушка, — тетя обожгла меня горячим взглядом. Эм… Она же тоже отыгрывает роль? Отыгрывает, да?

Так!

Я прошел в комнату и подошел к окну.

— Заприте дверь.

Вот, когда говоришь строгим голосом — всегда слушаются. А не дразнятся. Вот так с женщинами и надо себя вести — строго!

Жаль, у меня не всегда получается…

Я подтащил к окну табурет и выглянул наружу, высунувшись чуть ли не по пояс. Так… Ага…

Уже почти совсем стемнело, а окно выходит на крышу конюшни. Если вылезти и пройти вон там, то…Отлично.

Я с наслаждением оторвал бороду и полез в мешки, за флягой с водой, чтобы смыть грим. Еще и переодеться нужно…

* * *

Через полчаса в дверь одного из постоялых дворов Подола — не тот, который Варламов — постучали.

— Кто? — недовольно спросили из-за двери, которую уже заперли на ночь.

— Проезжающий, переночевать, — ответил я.

Заскрипел засов, дверь приоткрылась, упала полоска света, от лампы, которую хозяин держал в руке. Даже не сомневался, что откроет — лишняя денежка никогда не лишняя.

Хозяин, хмурый мужчина, среднего возраста, с внушительным животом и совершенно не вызывающей уважения жидкой рыжеватой бородкой, окинул меня взглядом. Молодой парнишка, в темно-зеленом кафтане, чернявый, щетина темнеет на щеках…

В руке «парнишки» появилась печать.

— Разбойный приказ.

Не получится у хозяина подзаработать сегодня — государеву службу положено селить бесплатно.

Глава 30

Вы, наверное, уже задумались — какого лешего этот тип, вместо того, чтобы скрываться, как он, собственно, и делал до этого, нарядившись купцом, заявляется на постоялый двор в своем собственном облике, да еще и представляется своим собственным званием? И почему он — то есть я — собирается ехать в Мангазею, которая, на минуточку, на севере — ну, на северо-востоке — а сам в это время едет в сторону Тулы, то есть — на юг?

Ну, возможно, вы уже и сами догадались. А тем, кто не догадался, я расскажу (я просто горд своей задумкой, поэтому мне не терпится похвастаться).

Я путаю след.

Мне нужно оставить явное указание на то, куда я направился, чтобы те, кто пойдет по моему следу, решили, что знают, где меня искать. Рано или поздно — и я подозреваю, скорее, рано — боярам надоест искать меня в Москве и они двинутся широким кругом вокруг столицы, по всем дорогам, по которым я могу уехать. Так вот — пусть лучше ищут меня на пути к Туле, а не к Мангазее.

Почему — к Туле? Ну, потому что это направление прочти противоположно тому, куда я еду на самом деле. Север и северо-восток — сразу нет, слишком явное указание на Мангазею. Запад и северо-запад — слишком явное указание на Псков, могут решить, что я рванул просить помощи у отца, плюнуть на возможные проблемы и развязать войну с Нащокиным. Тоже не вариант. Остается юг.

По моему плану мы должны были приехать в Подол, здесь я отмечусь на постоялых дворах, в случайных разговорах намекну на то, что еду в Тулу, где у меня есть некий друг-товарищ-покровитель, к которому я и хочу обратиться за помощью. Правда, есть риск, что бояре заподозрят неладное в том, что я так прямо называю себя, но остается надеяться, но решат, что я просто слишком молодой и тупой.

Кстати, а чего это хозяин двора такой довольный? Как будто к нему не бесплатный жилец пришел, а Дед Мороз, с мешком подарков.

* * *

— Господин подьячий! Вас мне Бог послал!

— Никто меня не посылал, — растерянно пробурчал я, — Кроме царя-батюшки. Что у вас тут случилось?

— Кража, господин подьячий…

— Иван Максимов.

— Подьячий Иван Максимов, кража у нас! Обокрали! Помогите, не откажите!

Черт. Черт-черт-черт!

* * *

Я не могу отказаться. При поступлении на службу в Приказ, мы все приносим присягу. Подписываем ее на листе бумаги. А поверх ставится печать. Не простая печать, а волшебная, вроде той, что шлепают на договорах и наемных памятях. А в той присяге, в частности, есть слова, мол, обязуемся не проходить мимо татьбы, грабежа, разбоя, дущегубства и прочих преступлений. Не дословно так, но примерно что-то вроде. Типа, нельзя игнорировать, когда тебя просят о помощи, как служащего Разбойного Приказа. Вроде бы, если все же проигнорировать, то никаких последствий, но в моем положении рисковать не хочется. Я назвался подьячим Разбойного Приказа, хозяин постоялого двора Афанасий обратился ко мне за помощью, как к подьячему — отказать нельзя.

С печатью на лбу мне будет сложнее скрываться.

* * *

— Гонец Антон Викторов.

— Подьячий Разбойного Приказа Иван Максимов.

Я честно попытался отказаться в рамках правил, спросив, почему бы хозяину постоялого двора не обратится к местному губному старосте. Выяснилось, что обокрали не самого Афанасия, а одного из его клиентов. И ладно бы — просто клиента. Обокрали царского гонца. И ладно бы — просто обокрали…

Украли письмо.

Не зря гонец бледный, как вампир, и хлебает воду чарками, не пьянея. Потерянное письмо — равно отрубленная голова. А вот так. Афанасию голову, конечно, не отрубят, но неприятностей он огребет по самые не балуйся. И получит неиллюзорный шанс познакомиться с просторами Сибири, где медведей и лосей много, а с постоялыми дворами беда. Лосям и медведям они ни к чему.

— Антон? — вопросительно протянул руку гонец, предлагая перейти на неофициальное обращение.

— Иван, — я пожал руку, — Где украли?

— Да вот здесь, в горнице…

Гонец Антон решил, что до Азова, куда следовал его путь, еще две недели пути, и задержка в самом начале на часок не помешает…

Так. Стоп. Непонятно. Что можно делать «часок» в комнате на втором этаже постоялого двора, если ты — гонец? Поесть? Можно на яме, там кормят гонцов. Поспать? Часок? Еле отъехав от Москвы? Выпить? Если просто попить — так для этого не нужно не то, что снимать комнату, в постоялый двор заходить, колодцы на каждом шагу. А если выпить… Я с сомнением поглядел на гонца. На алкаша, который без выпивки не может, вроде не похож. И то, что он скоро добьет жбан, стоящий на столе — не показатель, нервничает человек. Нас учили опознавать «горьких пьяниц», он на них не похож. И как стимулятор — тоже навряд ли, от Москвы всего тридцать-сорок верст, не успел бы так устать…

Хм.

— А вы, гонцы, в дороге водку пьете?

— Конечно. Без нее не продержишься.

Ну да, водка здесь идет как стимулятор… Жаль, хорошая была бы версия: мне вспомнился тот, другой гонец, который выпил в кабаке. Мне почему-то показалось, что он — фальшивка, ненастоящий гонец и именно он украл письмо.

— Так все же — зачем тебе понадобилось на постоялый двор?

Гонец замялся.

* * *

В общем, как оказалось — шурши ля фам. Гонец Антон оказался тем еще Елисеем, и тайком встречался с девицей из купеческой семьи. «Девицей», разумеется, только по мнению родителей — после общения с гонцом она ею стопроцентно не была. Влюбленные, узнав, что Антона отправляют в дальний путь, решили оторваться напоследок и девица, что-то соврав родителям, уже ждала его в Подоле, с собственным подолом, находящимся на плечах. Фигурально выражаясь.

Подружка гонца к похищению никак не была причастна: когда он обнаружил пропажу — через часок, ага — она все еще была в комнате и из одежды на ней были только браслеты. Сумку прятать было негде.

— Кто входил в комнату?

— Я, Тоне… моя любимая… И всё.

— А Афанасий?

— Нет. Он сразу сказал, что след нельзя затоптать.

Отлично. Попробуем. Я скинул с плеча мешок. Я ж, по легенде, в Тулу еду, а так далеко и без вещей — подозрительно. Вот я мешок для прикрытия и собрал. Удачно, потому что в него, кроме одежды «Герасима», накладной бороды и грима, я положил еще и сыскные принадлежности. Даже набор для снятия отпечатков. Хотя его все же лучше выкинуть нахрен — кто, кроме подьячего Викентия им пользоваться будет? Подозрительно. А с другой стороны — те, кто знает, что это за коробочка, знают и меня в лицо.

Попробуем для начала Голубую Свечу…

Я опустился на колени.

Вроде бы прошло не так и много времени, следы ауры от ног не должны затереться. Жаль, что я так и не выучил Следовое Слово, но, будем пользоваться тем, что есть.

Ччерт!

Хотел поджечь свечу Огненным Словом, а вместо этого задел ее пальцем и сбил. Свеча покатилась по полу — и закатилась под кровать. Гонец с интересом смотрел на происходящее с табурета, явно считая, что так и выглядит сыскной ритуал.

Я полез за свечой — и застрял, распластавшись на полу. Рукав за что-то зацепился и ни туда ни сюда. Обозлившись, я дернулся — и освободился. Ценой дырки в рукаве кафтана. А продавец уверял, что ему сносу нет…

Достав, наконец, свечу, я поставил ее на пол, потянулся поджечь… и снова сбил. Свеча снова закатилась под кровать.

Так. Что-то не так. Я в жизни не был таким неуклюжим. Что происходит, чё…?

Я зажал рот ладонью.

Похоже, я уже дочертыхался. А ведь знал же, знал, что нельзя произносить это слово, особенно на эмоциях.

Упоминание нечисти, любой, произносимое в сердцах, особенно, на негативных эмоциях, то есть, как ругательство, может приоткрыть путь за Грань. Сильной твари оттуда таким путем не проникнуть, но какой-нибудь мелкий бесенок, их тех, что будет толкать под руку, мешать и портить — вполне мог.

Я оглядел комнату. Не рассмотришь, не умею я бесов видеть, не знаю нужных Слов. Но могу поспорить — бесенок где-то тут. Ладно, зато я знаю, как от него избавиться. Благо я все равно уже на коленях.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бежит от лица Его ненавидящие Его…

Судя по лицу, гонец начал подозревать, что ритуал пошел куда-то не туда.

* * *

После молитвы Честному Кресту все пришло в норму — мелкому бесу больше и не надо — свеча встала, как прибитая и загорелась с первой попытки. На полу засветились тусклые, уже выцветающие следы.

Так вот эти, самые яркие — мои… Эти сапоги — гонца, вон они туда-сюда ходят… Эти маленькие сапожки — явно его зазнобы… Так, а эти босые ножки…? А, ну да — она же. Чего это она тут босиком бегала? Эти ласты — сам гонец, тоже босиком…

Я поднялся и отряхнул руки.

— Ну, что? — жадно спросил гонец, глядя на меня как на ангела-спасителя, — Помоги мне, подьячий, не забуду, отплачу!

Ну, мне уже сунул мешочек с монетами Афанасий, да и ты, гонец, явно не богат.

— На том свете угольками, — отмахнулся я, — Не было здесь в комнате больше никого, только ты, да я, да подруга твоя.

Затереть следы ауры, конечно, можно, но тогда и остальные следы пропали бы. Так что — сумку попятили не здесь.

— А как…

— Вспоминай, где ты ее последний раз точно видел?

Гонец потер виски:

— Перед входом во двор. На крыльце поправлял.

— Что потом делал?

— Сразу внутрь прошел и по лестнице поднялся.

— Через зал?

— Да.

Спрашивать, кто был в зале — бесполезно, даже если гонец их и вспомнит — где их искать, да и как бы они… Стоп!

— С кем ты столкнулся, когда проходил зал? — спросил я, точно зная, что так и было.

— С другим гонцом. Он за столом сидел и как раз поднялся. Чуть меня с ног не сбил.

Бинго! Все-таки моя интуиция меня не подвела! Тот гонец был замешан в этой байде, был! Что-то в нем было, значит, неправильное, что я не заметил, но подсознательно отметилось.

— Кафтан темно-синий, штаны голубые, сапоги желтые?

— Точно! Думаешь — он?

Ну а кто? Обычный прием мошенников-карманников — налететь на жертвы и срезать кошель. Тем более, что наш Финист-Ясный Пингвин летел на крылья любви и не заметил бы, даже сними с него штаны.

— Где ж его теперь искать? — гонец опять поник.

— Видел я его, в кабаке выпил и в сторону Серпухова поскакал.

Вот оно! Вот что я подсознательно отметил — «гонец» взбодрил лошадь Словом. Зачем, если в Подоле есть ям, где меняют уставших коней? Значит, не гонец это был!

Обокраденный гонец вскочил с табурета. Только для того, чтобы упасть на колени передо мной.

— Иван! Помоги! Холопом твоим стану навеки! Помоги догнать!

Глава 31

Погоня, погоня, погоня, погоня, в горячей крови! Бешеная скачка под ночным небом, луна, серебряным диском освещающая наш путь и черный силуэт противника, который становится все ближе, и ближе, и вот уже наш враг поднимает коня на дыбы, резко останавливается и спрыгивает на землю, обнажая клинки шпаги и кинжала…

Постойте, какой шпаги? Французские ковыряла на русской земле приживутся только в восемнадцатом веке и то стараниями известного селекционера Романова П.А. Причем это в нашей истории, а здесь на троне по-прежнему Рюриковичи, а Романовых нет в природе.

Я встряхнул головой, отгоняя непрошенные фантазии, и посмотрел на умоляющее лицо гонца.

— Не догоним. Он нас на несколько часов опережает…

— Догоним! Я Слово знаю! С ним конь пятьдесят верст в час делает, не меньше!

А потом падет, небось.

— Антон, не могу. Я до утра в Подол вернуться не успею.

— А куда ты едешь?

— В Тулу.

— Так и мне в ту же сторону! Еще и быстрее окажешься!

— Мне не надо быстрее. Мне надо выехать из Подола утром.

— А…

— Приказ.

Гонец поник. Явно не от обиды на меня — от понимания, что обстоятельства бывают выше нас. А приказы, как известно, не обсуждаются. Разве что потом, в курилке и матом.

Мне даже стыдно не стало за ложь. Будь я один — да ради бога, уже скакал бы с гонцом, хотя бы для того, чтобы посмотреть на лошадь, которая пятьдесят кэмэ в час делает. Но у меня девчонки. И они будут нервничать, если я не вернусь в ближайшее время. Я-то по плану должен снять комнату до утра, оставить след — и свалить обратно к ним.

Антон, впрочем, недолго грустил. У него был след, был план и он, по глазам видно, прямо чувствовал, как его голова, уже почти отрубленная, прирастает обратно. Горячо поблагодарив меня и выбив-таки обещание встретиться в Москве через месяцок, он рванул вниз по лестнице, на ходу выкликая хозяина постоялого двора.

Кстати, надо и мне к нему спуститься. Комнату-то мне так и не дали.

Лестница была, как и все на Руси, деревянная, из могучих досок, которые ваше время назвали бы, скорее, широкими брусьями. Я проскакал по ней, как по клеткам классиков… и на предпоследней ступени запнулся. Почувствовал, что падаю…

Чёрт!

И мой лоб встретился со стеной. Такой же деревянной и такой же могучей.

А потом кто-то выключил свет.

* * *

Колокола звонят… Или это у меня в ушах звенит? Да нет, колокола, утро уже, надо на службу соби…

Утро?!

Я вскочил.

Комната. Кровать. Окно, за которым розовеет рассвет.

На кровати — никого. Ну, кроме меня.

Где я?

Последнее, что помню… Я дотронулся до лба и зашипел. Шишка вспухла такая, что будь я женат, у меня уже возникли бы вопросы к жене.

При этом голова, на удивление, не болела. И вообще я чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Оно и неудивительно — дрых до самого утра…

Утра!

Ч… Ч-ч-ч-… Нет, никаких больше «ч». Отныне и навсегда — только блины. Такие круглые, золотистые, поджаристые, в общем…

БЛИН!

Там же девчонки с ума сходят!

Я рванулся к выходу из комнаты и чуть не вошел и без того пострадавшим лбом в ребро внезапно раскрывшейся двери.

— Подьячий Иван! — радостно воскликнул хозяин двора, — Доброе утро! Вы уж простите меня, но я осмелился вас в эту комнату перенести. Когда вы… ну, это…

Он указал на мою шишку.

— Жена моя у вашей постели посидела, потом говорит — не трогай больше мальчика. Он уже не в беспамятстве, а просто заснул.

Да уж. Учитывая, как я спал последние дни — спойлер: плохо — ничего удивительного, что организм воспользовался первым же удобным случаем, чтобы выспаться.

— И вещи ваши здесь, не сомневайтесь, ничего не пропало, все прибрано…

Да, мой мешок лежал у кровати.

— И одежда почищена, и сапоги…

Я пошевелил босыми пальцами ног. В данный момент на мне было только белье, а одежда и впрямь просто сияла чистотой, а глядя в сапоги можно было бриться.

— Я просто хотел с утра спросить, что утром кушать будете.

— Утром я ничего кушать не буду, спасибо тебе за гостеприимство, Афанасий. Пора мне в дорогу.

Хозяин понятливо выкатился в коридор. Я подошел к мешку, достал из него Голубую Свечу и зажег. Нет, и впрямь не заглядывали в мешок — чужие следы только на лямках. Доверяй, но проверяй — не надо мне, чтобы потом, когда Афанасия спросят обо мне, он вдруг вспомнил, что у подьячего в мешке кафтан лежал и борода накладная. А то тогда могут и припомнить, что мужичок в точно таком кафтане и с точной такой же бородой тут проезжал, как раз в это время. Вспомнить — и встать на след.

* * *

Я прошел по крыше конюшни к окну и осторожно постучал в него. Окошко тут же распахнулось, я скользнул внутрь… и получил подушкой по голове. А подушки здесь увесистые, так что поверьте, килограмм пуха немногим лучше, чем килограмм железа.

— Ты… — шлеп, — Где… — шлеп, — Всю… — шлеп, — Ночь… — шлеп.

— Да хватит вам! — я выхватил одну из подушек и тут же получил щелбан в лоб. Прямо в шишку, — Аааай!!!

Больно же!

Злость и тревога тут же были забыты и меня в три пары рук потащили на кровать. В другой ситуации я бы даже, наверное, обрадовался. Наверное. Хотя — я и сейчас не расстроился! Когда тебя жалеют и лечат — это прияяятно!

— Вот, — Настя щелкнула пальцами, стряхивая откат Целебного Слова, после которого я перестал походит на хуманизацию аликорна, — А теперь давай, рассказывай, где ты шатался всю ночь?

— Известно, где, — хихикнула Аглашка, — По девкам.

Вот… язва. Знает же, что я… это… скромный очень.

— Ах вон оно что… — протянула Настя, — А мы тут переживаем, ночь не спим, крутимся под одеялом, от жары и духоты изнывая, даже рубашки снять пришлось…

Издеваются. Я с трудом отогнал фантазии. Нет, они точно издеваются. Я повернулся к Клаве, за сочувствием и пониманием.

— Правда, что ли, по девкам? — распахнула она свои глазищи.

Аааа!!!

— Отставить смех! — рявкнул я, — Всем принять маскировочный облик!

— Так мы уже, — развела руками Настя, как бы показывая, что они все уже в образах.

— Кроме тебя, — опять Аглашка. Отшлепаю. Вот, честное слово, отшлепаю. Отец я или не отец?! Должон я сына учит или не должон?!

Я потянулся к мешку, в котором лежала борода — и понял, что забыл его у Афанасия.

Золотистый… Масляный… Поджаристый… Огромный такой…

БЛИН!!!!

* * *

Вылезая в то же окно и пробежав опять по крыше конюшни — я тут скоро тропу набью, ей-богу! — я застрял на пару минут, ожидая, пока две какие-то кумушки закончат свой очень важный разговор и уйдут из проулка. Спрыгнул вниз и пулей рванулся к Афанасию.

— Подьячий Иван! — тот обрадовался мне, как давно потерянному сыну, — А я уже и не знал, что делать, вещи-то вы свои забыли! А куда направились — я-то и не знаю! Но вы не сомневайтесь, не пропали бы они, так бы у меня и лежали. Но нет худа без добра — я вам как раз угощение в дорогу приготовил!

И вместе с забытым мешком мне вручили лубяной кузовок с пряжеными пирожками. Пахло от него… у меня даже живот квакнул. И всякие глупые фантазии из головы вылетели. Осталась только одна — как я сейчас усядусь на повозке и кааак заточу эти пирожки в одно лицо! Половину — точно!

С такими мечтами я подошел к крыльцу постоялого двора Варлама — и у первой ступени столкнулся со своими девочками.

Блин! Блин-блин-блин! Столько блинов, как будто в «Теремок» зашел. Так размечтался, что поперся прямиком через входную дверь!

Глаза Насти расширились, я еще успел подумать, что она, как и все остальные, явно не ожидала меня увидеть и сейчас опять получу порцию едких шуточек… А потом я понял, что она смотрит мимо меня и лицо такое… Как будто у нее в руках автомат, а там, по улице, идет ее злейший враг.

Я оглянулся.

Тут блинами не обойдешься…

По улице действительно шел настин злейший враг. В количестве трех штук.

Темно-оранжевые, «янтарные», кафтаны. Которые любят носить люди боярина Морозова. А также его стрельцы. Те самые, что убили ее маму.

Мне казалось, Настя спокойно перенесла ее гибель, здесь вообще к смерти относятся спокойнее, чем мы, мол, ушел в лучший мир, все там будем… Оказывается, не перенесла.

Глаза белые, лицо каменное, губы шевелятся…

Да она же Слово произносит!

Полыхнуло, Клава с визгом упала в лопухи, на нее приземлилась Аглашка, а мимо меня, в сторону морозовских полетел огромный огненный шар.

Глава 32

В следующую секунду полетела сама Настя. Но не в сторону морозовских, конечно, а вниз с крыльца, приземлившись на завизжавших девчонок и окончательно образовав кучу-малу.

Спихнув огнеметательницу, я выпрямился и, скорчив грозную рожу, вытянул руки со скрюченными пальцами вперед. Мол, видите? Это я файербол кастанул! Я, грозный Викентий! Бойтесь!

Люди Морозова бояться не собирались. Пусть и не ожидавшие атаки на ровном месте, они отреагировали мгновенно, рассыпавшись в стороны и пропустив шар огня мимо себя — он влетел в забор, бесследно расплескавшись по доскам — после чего начали разворачиваться в мою сторону.

И увидели то, что увидели — потеряшку-Викентия, который запустил в них огнем, и каких-то девчонок, которые, испугавшись шара, попадали с крыльца.

Правильно. Так все и было. Так и думайте.

Блин. Блин-блин-блин!

Морозовские долго не задумались — увидев меня, они тут же рванули вперед, к крыльцу, только полы кафтанов захлопали. Лица суровые, прямо как у того робота из жидкого металла в старом «Терминаторе». Если робота одеть в кафтан и колпак. И бороду еще прицепить.

Скользнув на ледяном пятне — откат от Слова, как и в свое время у Клавы, прошел вниз — я стартанул к уже знакомому проулку.

Липкое Слово!

Только свернув за угол и пропав из глаз топочущих по мостовой преследователей, я прыгнул вверх и, приклеившись к стене, побежал вверх огромным пауком. Поднявшись на уровень второго этажа, я вывернул к крыше, по которой сегодня уже неоднократно побегал. Но двинулся не по самой крыше — услышат топот — а все так же, по стене, над верхними наличниками окон. К своему, так и приоткрытому.

Кубарем вкатился в комнату, быстро закрыл окно, стараясь не стукнуть створками, сбросил мешок, так и болтавшийся за спиной, выхватил из него бороду, плюнул на нее, буквально, размачивая подзасохший клей, прилепил к подбородку и принялся раздеваться.

— Ой! — вбежавшие в помещение девчонки увидели меня, и Клава густо покраснела. Хотя чего там краснеть — я был в том самом белье, которое закрывает тело больше, чем стандартная летняя одежда в двадцать первом веке.

Поправив бороду, сдвинувшуюся вбок за время раздевания, я запихнул одежду и мешок в другой мешок, побольше, толкнул его в угол и прыгнул под одеяло.

Вовремя: уже через несколько секунд в распахнувшуюся дверь сунулся кто-то из Морозовских. Дальше я не видел, так как закрыл глаза и притворился спящим.

— Кто здесь у вас? — это морозовский.

— Не видишь, что ли? — зашипела Аглашка противным дискантом, — Сестру мою напугали своими огнепыхалками! Плачет, бедненькая!

Тихий всхлип.

— И меня тоже! — а вот Клаве скандальные нотки явно не удались. Скорее, у нее получилось что-то жалобное.

Морозовский молчал. Ушел, что ли?

— А это кто? — а, нет, не ушел, растерялся, похоже.

— Отец наш! Болеет он, днями лежит!

Допрашиватель вздохнул… а, нет, носом потянул.

— Ты что это?! — взвилась скоморошка, — Не пьяный он, болеет, сказал же!

«Сказал»? А, ну да — она же типа мальчик. Хотя мальчик за такое поведение давно получил бы леща.

Прозвучал звук леща, а затем — звук захлопнувшейся двери. Из коридора слышались приглушенные голоса — морозовские шерстили комнаты постоялого двора, пытаясь найти бесследно исчезнувшего меня.

Удачи, чё…

* * *

Нет, все же путешествие — это хорошо! Особенно тогда, когда ты путешествуешь из села, где тебя чуть было не поймали.

Да уж, собирался оставить ложный след — и выполнил этот план на все триста процентов.

Подол наверняка уже стоит на ушах: мы успели выкатиться из него до того, как к Морозовским прибыло подкрепление. Где-то через час, когда мы мирно катили по дороге в сторону Москвы, мимо нашей повозки проскакал отряд конников, в несколько десятков человек. На нас они даже не посмотрели, видимо, решили, что преследуемый я должен рвануть от Москвы по прямой.

Правильно, правильно, так и думайте. Вы еще должны переговорить с Афанасием, узнать от него про мои планы касательно Тулы — и искать меня в том направлении.

А мы, тем временем, не торопясь покатим на север, на север, на север…

В Мангазею.

До моего плеча осторожно дотронулась легкая рука.

— Спасибо, — тихо произнесла Наст.

— За что? — я все так и сидел, сгорбившись, на облучке повозки, держа в руках поводья. Лошадка мерно бежала, постукивая копытами по каменному полотну дороги.

— За то, что… Что отвлек их от меня. Я… Понимаешь, я, как только эти кафтаны увидела, у меня как будто темнота перед глазами упала. Только одна мысль и была — что убить их надо…

— Тебя кто такому Огненному Слову научил? — спросил я, нисколько не сомневаясь в ответе.

— Клава…

Кто бы сомневался. Ну и что мне с этими двумя своенравными девками делать? Пороть? Не получится. Во-первых, вышли они из того возраста, когда это могло подействовать. А во-вторых — пороть девчонок, которые умеют бросаться файерболами, не очень умная мысль, вам не кажется? Разве что с их согласия, но это уже не наказание, а развлечение какое-то.

— Можно тебя попросить… — начала Настя.

— Настя, — перебил я ее, — А можно тебя попросить?

— Больше так не делать?

— Нет. Каждый раз, когда ты увидишь людей боярина Морозова — вспоминать, что я тебе пообещал, что мы им отомстим. И я — отомщу. Скоро отомщу. Страшно отомщу.

— Правда?

— Я тебя когда-нибудь обманывал?

— Ну да. Помнишь, когда мы у Ефимки-Памятка обыск в доме делали, ты мне сказал, что за сундуком что-то блестит?

— Сравнила… — смутился я, — То — какой-то сундук, а то — месть!

Я тогда просто пошутил. Откуда я знал, что ее рукав зацепится и Настя застрянет в неудобной позе гнутой березки?

— Обещаешь?

— Обещаю.

По моей щеке в легком поцелуе скользнули губы. Дальше я ехал, глупо улыбаясь.

* * *

— Мне эта одежда надоела!!!

Не успели мы свернуть с дороги, чтобы остановиться на ночлег на лесной полянке, как Аглашка запрыгала, срывая с себя мужскую рубаху.

— Хочу быть девушкой!

И я даже знаю, с чего это вдруг в Аглашке, по-моему, всю жизнь таскавшей штаны, вдруг загорелось это желание.

Мы уже проехали Москву и теперь двигались к своему пункту назначения… то есть, тьфу-тьфу-тьфу — месту назначения. Не надо нам тут «пунктов назначения»… Так вот — Москву мы проехали, но все равно пришлось заехать в столицу, чтобы прикупить кое-что в Торговых рядах. Что именно? Ну а сами как думаете — до Мангазеи три тысячи верст. И, пусть до нее проложена точно такая же каменная трасса, как та, что шла до Тулы, но все равно наше путешествие займет не меньше пары месяцев. То есть, подъедем мы к пункту… тьфу, месту назначения — уже к сентябрю. А Мангазея у нас, между прочим, место далеко не курортное — она за Полярным кругом находится. И оттого, что сам термин «полярный круг» еще не выдумали — теплее там не будет. Климат в Мангазее, как в… блин, я даже не знаю города, который в современной России за Полярным кругом находится! У меня по географии четверка была!

Да, вы угадали — теплой одежкой запасались. Валенки, шерстяные чулки, свитера — называемые здесь теплыми рубашками — рукавицы, меховые шапки-треухи, наподобие тех, что в фильмах носят монголы и всякие дикие кочевники, шапки вязаные, меховые кафтаны, полушубки…

Аглашке особенно приглянулся один полушубок, на лисьем меху, обшитого тканью веселого розового цвета. Она долго ходила вокруг него, как та самая лиса, вздыхала, косилась в мою сторону. В общем, я ей его купил.

Восторженно пища, скоморошка затащила меня в укромный уголок, какую-то щель между лавками, и попыталась расцеловать в знак благодарности. В щеки, не подумайте чего эротического. Расцеловать. Напрочь забыв, что она сейчас — вообще-то мальчик. Отрезвил ее только возмущенный вопль: «Совсем содомиты обнаглели! Средь бела дня!»

Пришлось убегать. Давясь хохотом, от самой ситуации, и от возмущенного пыхтения красной, как мак, Аглашки. Вот после этого случая она мужскую одежду и разлюбила.

— Вот так! Да!

Из-за кустов, в которых переодевалась Аглашка, на поляну выскочила самая настоящая девушка: в сарафане, кокошнике, все как полагается. Косы, правда, нет, но это дело наживное. А вот тот торжествующий танец, который на радостях забацала наша девушка, больше подошел бы каким-нибудь новозеландским маори, брейкерам или еще каким дикарям. Могу только сказать, что девушки в сарафанах так не скачут.

— Иииииэх! — Аглашка лихо крутанулась на каблуке сапога и, сделав прогиб назад по-скоморошьи, встала на руки.

Забыв, конечно, что она теперь девочка. В девочковой одежде.

Я успел закрыть глаза рукой. Только услышал шорох, с которым подол сарафана упал Аглашке на голову.

Глава 33

Как известно — женщина на корабле к несчастью. И хотя капитан Джек Воробей утверждает, что без женщины на корабле совсем худо, но он — персонаж вымышленный, поэтому его точку зрения мы рассматривать не будем. А вот настоящие моряки в своем мнении о женщинах были совершенно правы.

С чего я это взял, если у меня нет не то, что корабля, даже самой захудалой лодки? Ну и что? Зато женщин у меня, на борту моей повозки — целых четыре! И я могу вас заверить — это сумасшествие!

Честно говоря, я уже начинаю склоняться к мысли, что мое переселение в этот мир — не просто так. Что, если я умер, и всё вот это вот — загробный мир? Мой персональный ад, с моим персональным наказанием за плохое поведение в прошлой жизни? Сидел целыми днями дома, передвигаясь по городу исключительно на метро? На, получай — никакого метро, зато и домой приходил только поспать, и иногда, если повезет, поесть. А сейчас и вовсе дома нет, зато путешествий — хоть чем хочешь жуй. Представлял себя героем бояръ-аниме? Представлял-представлял, самому себе-то уж не ври. Ну вот — получи бояр, магию, приключения. Не знал, как подойти к девушке? Так теперь их у тебя целых четыре! На любой вкус! Можно сказать — гарем собран!

Правда, тут моя мысль обычно сбоила. Потому что я как в прошлой жизни ничего в девушках не понимал, так и в этой никто не научил. Идти по следу, пользоваться Словами, драться, стрелять из пистолета и бить ножом — научили. А как разбираться в девушках — нет.

И мои напарницы в этом мне совершенно не помощницы. Наоборот — то ли от скуки, то ли от не знаю чего, но они каждый день придумывают что-то новое. Да, даже тетя Анфия!

* * *

Наша повозка вот уже несколько дней потихоньку катится по каменной трассе на северо-восток, в сторону Мангазеи. Северного города, в котором находится разгадка тайны моего — в смысле, Викентия — происхождения, потерянный Источник рода Остеровских, и, я надеюсь, разрешение всех моих проблем с Морозовыми и Дашковым. После того следа, что я оставил в Подоле — блин, как-то пошло звучит… — все заинтересованные бояре явно ищут меня в южном направлении. По крайней мере — никаких признаков поисковых отрядов на нашей дороге не встречались. Видимо, мы хорошо запутали след, к тому же еще раз поменяв внешность и лошадь. Аглашка, правда, предлагала не покупать новую, а просто перекрасить старую — и нет, к тому случаю с исчезновением коней из конюшни в Китай-городе она совершенно непричастна! — но я, к счастью, усомнился в ее способностях ветеринара-стилиста и предложил не красить сразу всю несчастную лошадку, а попробовать на одном кусочке. Из-за того ярко-желтого пятна на заднице пришлось сделать скидку покупателю нашего четвероногого транспорта…

Да, вот это я и имел в виду: стоит выпустить хоть одну из вида, как ей тут же приходит в голову очередная «гениальная» идея и хорошо, если последствия будут безобидными.

Та же Аглашка, например, твердо решила стать настоящей девушкой, нацепила на себя кокошник, сарафан… в которых и ходит так, как привыкла — размашистыми мужскими шагами. Она в этом сарафане — еще и с короткостриженными волосами — меньше похожа на девушку, чем тогда, когда штаны носила…

Погодите-ка.

Я с сомнением посмотрел на скоморошку — сказал бы, что бывшую, но все ее поведение доказывает, что бывших скоморохов не бывает — которая достала из вещей скрипку и тихонько дергает струны, то ли настраивая, то ли просто балуясь.

Мы свернули с дороги в лесок и разместились на полянке, отдохнуть, перекусить и готовиться ко сну. Нет, можно было бы и на постоялом дворе остановиться, они на трассе «Москва-Мангазея» — да и на любой дороге Руси — через каждые тридцать верст расположены. Можно было бы, но мы все же немножечко скрываемся, так что не надо оставлять лишний след и лишних свидетелей. Мы, в конце концов, не сицилийская мафия, чтобы убирать каждого, кто нас видел. Все чем-то заняты: Настя ускакала к ручью, Клава ушла переодеваться, тетя Анфия разводит костер — и я более чем уверен, что развернулась ко мне… кхм… спиной она при этом специально, Аглашка мучает скрипку…

Да, Аглашка.

А она точно девушка?

Я с сомнением поглядел на девчонку в кокошнике и сарафане. Если судить по фигуре… То фигуры у нее нет. Тощая, плоская… Я потряс головой. Да нет, бред, конечно, не может она быть мальчиком.

Или может?

Я ведь ее голой не видел. А тот случай, когда эта оглашенная встала на руки в сарафане — я глаза закрывал. Правда, остальные девчонки ее точно видели… а что, если они давно поняли, что Аглашка — мальчик и просто не знают, что Я этого не понял? Секрет Полишинеля — секрет, который знают все, поэтому тот, кто его не знает, про него и не услышит, мол, зачем рассказывать то, что и так всем известно? Хотя, у мужчин должен быть кадык! Точно!

Я посмотрел на горло Аглашки… и понял, что не знаю, как кадык должен выглядеть. Я как-то никогда не обращал внимания на чужие горла, я, в конце концов, не граф Дракула. Нет, если бы тут, рядом, оказался мужчина, я бы просто методом сравнения определил разницу, но здесь из мужчин только я, а собственный кадык мне не рассмотреть…

Да нет, не может быть, ерунда какая-то в голову лезет.

В общем, Аглашка неумело изображает девушку, Настя переключилась в свой обычный режим кудере — тихая, спокойная… пока не увидит людей боярина Морозова. Правда, после того файербола в Подоле — да что за название у этого села?! — она на них ни разу не бросалась. Может, потому, что контролирует себя. А может, потому, что мы ни разу с тех пор морозовских не встречали. Такая себе помесь кудере и янгире.

Правда, японцы рехнулись бы, попытавшись классифицировать мой боевой гарем по своим обычным полочкам.

Кудере у меня нетипичное… нетипичная. Цундере и вовсе нет. Если не вписывать на эту роль Аглашку. Которая меня по голове, конечно, не лупит, но вредности в ней на целую сотню цундерей.

Яндере нет — и слава Богу! Как-то не хочется мне гадать, не подсыпает ли, скажем, Клава отраву в суп остальным девчонкам, чтобы я остался с ней и только с ней…

На этом момент размышлений я увидел, как Клава сыплет в суп, кипящий в котелке на костре, какой-то белый порошок из деревянной баночки.

Сердце сказало: «Моя остановочка».

— Клава! Не сыпь так мноо, пересолишь!

— Ой, простит, тетя Анфия, я задумалась.

Тьфу ты. Это все от безделья. Не зря мой отец говорил — кстати, оба отца, что тамошний, что здешний — что если человек страдает от ничегонеделния, у него в голове всякие мысли дурацкие заводятся. Как мозговые черви.

Пойти, что ли, грибов посмотреть…?

* * *

Из леса я вернулся с приличной корзинкой белых грибов. Рановато они в этом году, но мне повезло.

— Спасибо, батюшка лес, — тихо прошептал я, — за щедрый подарок.

Кстати, одно из самых больших отличий здешней Руси от нашей — здесь нет леших, домовых и прочих банников с овинниками. Духов места, в общем. Вернее, их и в нашей Руси, скорее всего, не было, но у нас люди в них верили. А здесь — даже и понятий таких нет.

Понятий нет, а духи места — есть. Просто здешний дух дома, к примеру, это не смешной чумазый мальчонка с сундучком сказок, а… Просто дух дома. Душа дома, так сказать. И увидеть ее не проще, чем душу человека. И, как и каждая человеческая душа, дух дома, дух леса обладает своим характером, своими привычками, своими симпатиями и антипатиями. Если дух дома к тебе настроен отрицательно — жить в доме тебе будет неуютно. Сам не поймешь, почему. Так что к духам места лучше относиться дружелюбно — слов благодарности они, может, и не поймут, но доброжелательное отношение уловят.

— О, грибы! — обрадовалась тетя, — Давай их сюда!

И при этом завязки ворота рубахи у нее ослаблены, так, что когда тетя наклонилась к корзинке… Она специально это делает! Клянусь!

Я рассерженно отошел к повозке. Тетя, ну тебе-то я какое плохое зло сделал?! Я и так с вами в постоянном напряжении… То есть — на взводе… Тьфу ты! Стресс у меня! Вот!

— Викеша…

Я чуть не заорал. Клава! Когда к тебе подкрадываются сзади и шепчут — это, знаете ли, пугает.

— Что…

— Не поворачивайся!

Чего там у меня за спиной происходит? Голая там Клава, что ли?

— Викеша, посмотри на меня и скажи, я тебе ТАКОЙ понравлюсь?

Вот и Клава не может без того, чтобы не устроить мне что-нибудь. Я такого типажа в аниме и не припомню — ведет себя вроде как нормальный человек, но в общении со мной превращается в такую няшу-стесняшу. Мимишную, конечно, ах зубы сводит. Эти ее щечки… А глаза… Но вот эти щечки и глаза уверены, что не могут мне понравится и постоянно что-то придумывают. То она уверяет меня, что знает больше Слов, чем Настя, то помогает тете готовить… Сейчас-то что придумала?

Я осторожно повернулся, готовый, в принципе, ко всему.

Мда. Кокошник, под ним — красное, смущенное лицо, ниже — кафтан, а еще ниже — штаны.

Одна в девушку переодевается — и если выяснится, что Аглашка на самом деле мальчик, я ее прибью! Я же с ней целовался! Не взасос, но в губы!

Одна в девушку — а другая вот, в мальчика переоделась. Самой же неловко, ноги сжала, так, что коленками могла бы орех раздавить, а краснеет, как будто эти самые ноги не в штанах, а голые до самых подмышек.

— Не нравится?

Ну вот и что ей сказать? «Нравится» — так она так и будет ходить, через силу, через стыд, азачем мне ее мучения? «Не нравится» — так она сразу это на свой счет перенесет, мол, это я ему не нравлюсь, и будет расстраиваться.

— Ты мне нравишься, а штаны — нет. В штанах вон, пусть Аглашка ходит, когда ей надоест сарафан таскать.

Понятно, с чего вдруг такая идея: Клава решила откосплеить Аглашку, мол, она в штанах ходила, она Викеше нравится, значит, и я в штанах должна попробовать.

К счастью, больше гениальных идей сегодня девчонки мне не подкидывали. Если не считать предложения Аглашки пойти ночью купаться. Но все так устали за день, эта поездка, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок, цок-цок-цок — утомляет, что послали ее лесом. А одной ей страшно. Или неинтересно.

В общем, все улеглись спать возле тихонько тлеющего костра, и я тоже начал было уже засыпать… Как вдруг проснулся.

Ну вот, опять это ощущение.

После Подола меня иногда настигало чувство, как будто на меня кто-то смотрит. Прямо вот чуть ли не мог пальцем указать, с какого направления пялятся. Что за непонятица? Каких-то поисковых Слов у бояр нет — или Клава, мой спец по возможностям бояр, их не знает — тогда что со мной творится?

Глава 34

— Спаси тебя Бог, добрый человек, — отец Агафон ловко запрыгнул на облучок нашей повозки.

Честно говоря, если бы я издалека рассмотрел цвет его кафтана — ни за что бы не остановился. Здешние священники и монахи ряс, в отличие от нашего мира, не носят, предпочитая обычные кафтаны, как и миряне, разве что цвета выбирают поспокойнее. Монахам так и вовсе уставом положено носить серую одежду. Вот и мне издалека показалось, что по дороге перед нами бодренько шагает самый обычный монах: серый кафтан, скуфейка, посох постукивает по камню… И только подъехав поближе, я увидел, что кафтан на нем — черный.

Черные кафтаны на Руси носили только отцы-экзорцисты, судные дьяки из Чародейного Приказа, монахи из некоторых монастырей… В общем люди, с которыми не каждый захочет столкнуться.

Из откуда же, интересно, мой попутчик…

— Как же не помочь-то? — развел я руками. Сейчас я был за водителя — девчонки натянули тент на повозку и сидели внутри, болтая о чем-то своем, девичьем и наверняка готовя мне очередной сюрприз, после которого у меня волосы зашевелятся даже в недавно сбритой бороде.

Отец Агафон — на Руси монахов «братьями», как в Европе, не называли — кстати, бороду имел. Узкую, сходящуюся в острие, прямо таки копье, а не борода. Под стать бороде было и лицо, узкое, как топор, и острый нос… И острые, как шилья, глаза.

— Так ведь ты не хотел меня подвозить, — глянули на меня эти острые глаза.

— Откуда… в смысле, почему вы так решили?

Монах поднял палец вверх. Я машинально взглянул туда же, но ничего не увидел. Кроме того, что, похоже, дождь собирается.

— Мне Бог говорит.

Мда. Когда ты говоришь с Богом — это молитва, а когда Бог с тобой — это шизофрения. Это в нашем мире. А здесь, в мире волшебных Слов, бояр-менталистов и тварей из-за Грани… Кто знает? Наверное, только тот самый Бог и в курсе.

— Не хотел, — согласился я, — Но подвез же.

— Куда ты, отрок, с четырьмя девицами путешествуешь?

— В Ростов, — ответил я.

Вроде бы, я стряхнул боярскую погоню со следа, но, говорят, когда заяц перестает путать след — он попадает на зуб лисе. Отговорка «в Тулу» здесь не прокатит, не то направление, но и называть каждому встречному конечную точку наших странствий я тоже не собираюсь.

Кстати: я всю жизнь думал, что Ростов — на юге. Оказывается, нет — к северо-востоку от Москвы. Хотя мне, если честно, всегда казалось, что на северо-востоке — только Мытищи, а за ними — сразу тундра… что? У меня по географии четверка была!

— И снова обманываешь ты меня, отрок, — спокойно проговорил монах, — Но есть у тебя на то причины, да и не меня ты обмануть тщишься, так что грех твой невелик.

Вот… блин. Да этот отец Рентген меня насквозь видит! Не зря, не зря чернокафтанных не любят!

— А то, что нечистого даже в мыслях не поминаешь — это хорошо.

Монах коротко взглянул на меня и улыбнулся:

— Не бойся, отрок. Твои тайны — твоими и останутся, а мне их знанием пользоваться и вовсе причин нет.

— Откуда вы, отец, такой прозорливый? — буркнул я, наполовину и впрямь желая узнать, откуда такое счастье мне на голову свалилось. А на другую половину — просто озвучив эмоции.

— Из Буянского монастыря.

Вот это номер!

* * *

Монастыри на Руси — не просто собрание бездельников, которые целыми днями молятся и больше ничего не делают. Даже если не обращать внимания на то, что монахи, как минимум, сами себя обеспечивают всем необходимым для жизни — каждый монастырь имеет и свою специализацию. Есть монастыри, что служат чем-то вроде дома престарелых или месса содержания инвалидов — есть дажемонастырь, где собраны одни слепые — есть те, где, наоборот, детей-сирот собирают. Есть монастыри, которые я бы даже назвал исследовательскими, и изучают там не вещи типа «Сколько чертей можно уместить на кончике иглы?», а вещи, вполне научные и даже практичные — от истории, и библиотекам этих монастырей позавидовала бы даже Ленинка, до травяных бальзамов. В конце концов, на Руси сотни монастырей, есть чем заняться.

Но Буянский даже среди них выделяется.

Находится он, натурально, на острове Буяне. Не том, который сказочный и на котором дуб с золотой цепурой и кот со сказками. Самый обычный остров, где-то на Дону. Ну, был бы обычный, не стой на нем монастырь. Монастырь, монахи которого решили, что их цель — нести в этот мир добро, кое они видят в искоренении зла. Любого, от тех же сил из-за Грани, до лихоимства. Понятное дело, что людей с такими повадками любят в народе и не особенно-то — в вершинах власти. Поэтому монахов Буянского монастыря не выпускают в мир прежде, чем они научатся защищать себя. Мол, если ты сам себя защитить не можешь — как ты будешь защищать остальных? Так что монах Буянского монастыря — армия из одного человека, и умение раскидать отряд разбойников одним посохом, а то и без него — далеко-далеко не главное из их способностей.

* * *

— А сейчас куда идете? — спросил я про себя, снова кляня тот момент, когда не рассмотрел цвет кафтана.

В нашем Приказе, как и в любой госструктуре на Руси, монахов Буянского монастыря не любили. При мне они до Приказа не добирались, но мне хватило рассказов. Очень уж тонка грань между мздоимством — собиранием денег с приходящих за то, что ты им поможешь, и лихоимством — вымоганием этих самых денег. Тонка и далеко не факт, что твое понимание совпадет с пониманием буянского монаха.

— В Сергиев Посад.

Уф. Недалеко. Скоро избавимся от этого настораживающего гражданина. Кто его знает, что там ему еще Бог расскажет…

— А твой путь дальше пойдет, — вдруг продолжил отец Агафон и его взгляд затуманился и потемнел, как будто он глядел куда-то далеко, за край горизонта, — Много преград будет на твоем пути, много трудностей, но и награды будут из тех, что не каждому выпадут…

Это он, что, о том, что я могу найти Источник?

— …будут у тебя и друзья верные, и враги настоящие, и любовь тебя ждет, причем ближе, чем ты думаешь. Поднимешься ты туда, куда никто не поднимался, столкнешься с противником, с которым еще никто не сталкивался…

Монах замолчал.

— А… а потом? — спросил я, чувствуя, как волосы шевелятся даже там, где не растут. На пятках, например. А вы бы не напряглись, получив такое масштабное пророчество от буянского монаха?

— А потом вы все умрете, — буднично ответил добрый отец Агафон.

— Как?!

— Ну, по-разному. А ты что, вечно жить собирался?

Тьфу ты. Юморист чернокафтанный и юмор у тебя цвета кафтана.

Монах снова посмотрел на меня, порылся в своей суме и протянул мне крохотный стеклянный пузырек, в котором перекатывалась буквально капля жидкости.

— Что это?

— Подарок от меня. Когда понадобится — откроешь.

— А когда понадобится?

Он серьезно посмотрел на меня:

— Ты поймешь.

* * *

Я уже подошел было к двери нашей комнаты, которую мы сняли на постоялом дворе, но остановился.

Сергиев Посад, собственно, не был Сергиевым Посадом, то есть, городом, как в наше время. Это было кольцо поселений вокруг Троице-Сергиевского монастыря, образованное слившимися воедино селами, официально — разными. Но в народе эта конструкция уже носила название Сергиева Посада.

В отличие от Буянского монастыря, Троице-Сергиевский монастырь умел соблюдать баланс, поэтому был одинаково любим и уважаем и простым народом и властями, вплоть до царя, неоднократно здесь бывавшего (благо, Москвы недалеко). Авторитетом он обладал прямо как… хотя я даже не знаю в нашем двадцать первом веке организации, настолько же уважаемой. Заработав нехилый моральный капитал, монахи Троице-Сергиевского монастыря умело перевели его в капитал материальный, став самым богатым монастырем на Руси. Собственные лесопилки, собственные огороды, собственные сады, но особенно славен он своей рыбой.

Вокруг Посада — огромная система прудов, где выращиваются все виды озерной и речной рыбы, какие только обитали на Руси. От осетров и белуги до линей и ершей. Кроме угрей, которые отказывались размножаться и почему-то — обычных серебристых карасей, только золотые.

Так что, погуляв по здешнему рынку, я отхватил знатного леща, в смысле — купил копченого, здоровенного, как поднос и прямо-таки смотревшего на меня своими копчеными глазами и шепчущего «Купи меня, Викентий, я тебе еще пригожусь… Если пива возьмешь».

И вот с этим подарком я пришел на постоялый двор, подошел к двери комнаты, где заселились мои девчонки — я выбил себе отдельную комнатку, во избежание — и что я слышу оттуда? Подозрительную возню, скрип кровати и какие-то вздохи и стоны!

Интересно, чем они там занима… нет, явно не ЭТИМ! И нет, мне неинтересно, занимаются ли ЭТИМ девочки на Руси… вернее, теперь уже интересно, но вопрос несвоеременен.

Плюнув, я попросту толкнул дверь.

Настя и Клава, прижав Аглашку к кровати, безжалостно ее щекотали. Та от смеха уже даже сопротивляться не могла.

— Ну и что это вы тут устроили?

Настя оглянулась и сдула упавшую на глаза прядь:

— Хотим, чтобы она нам свой хвост показала, а она отказывается.

Аа, понятно… Стоп!

— Какой еще хвост?!

— Ну смотри, — Настя села на кровати, как скромная девочка, — У тебя есть природная ведьма — это я, есть боярышня — это Клава, есть обычный человек — это тетя Анфия. Значит, на долю Аглашки остается обычная ведьма. У каждой обычной ведьмы есть хвост. А она отказывается его показывать!

— Может, это тетя Анфия — ведьма? — пробормотал я, ошарашенный этой логикой.

— Нет. У нее же нет хвоста.

— Откуда вы знаете?

— Она показала.

Господи, с кем я связался… Это хорошо, что я такой добрый и терпеливый, а то кто-то получил бы леща лещом.

* * *

Я проснулся. Резко, как будто сон выключили. Снова это, уже знакомое, ощущение чьего-то внимательного взгляда. Правда, есть и существенное отличие.

Обладатель этого взгляда стоит у моей кровати.

Девушка. Стройная. Невысокая. Голая.

— Будь здоров, — она улыбнулась и приветственно помахала рукой.

Я уже говорил, что не умею общаться с девушками? Меня этому никто не учил. Но что делать вот в такой ситуации — учили.

— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его…

Ну а что еще делать с девушкой, которая мало того, что голая, так еще и полупрозрачная, а еще обладает парочкой острых рожек на голове?

Глава 35

Бесовка… чертовка… в общем, это рогатое существо — выставила вперед кисти руки и резко ими замахала:

— Стой! Стой-стой-стой-стой-стой!

Ага, щас. Я не очень много знаю о тварях из-за Грани, но точно знаю одно — неопасных среди них нет. А самые опасные — те, что разумны.

Я продолжил молитву. Чертовка печально дослушала до слов «…и со всеми святыми вовеки. Аминь» и растворилась в воздухе. Я перевел дыхание. Вот же… блин. Похоже, это она прицепилась ко мне тогда, в Подоле. Сколько раз мне говорили «Не чертыхайся!», сколько раз я сам себе говорил то же самое, и вот — доигрался. Ладно, хоть молитва ее изгоняет… к сожалению, ненадолго. Нужно, наверное, сходить к специалистам, например, к монахам, благо, до самого знаменитого монастыря Руси… ну, если вспомнить Буян и Соловки, одного из самых известных — рукой подать.

Завтра схожу…

* * *

Разумеется, никуда я завтра не пошел. Во-первых, по здравому размышлению, я решил, что это плохая идея. Мало ли, как относятся к человеку, к которому прицепилась тварь из-за Грани. Вдруг его оставляют в монастыре или отдают в руки отцам-экзорцистам? Или сразу — в Чародейный Приказ. А я не знаю, что там со мной могут сделать. И не хочу узнавать.

Ну, и во-вторых — я поленился. Так что, по извечному мужскому принципу я решил «Само как-нибудь пройдет» и никуда не пошел.

Мы покатили дальше.

Проехали Ростов, город, как оказалось, славный тем, что здесь родился богатырь Алёша Попович. Ну, это я, положим, знал, мультфильм смотрел. А вот то, что Алёша, по легенда, был не туповатый амбал, рассчитывающий на силушку богатырскую, а хитрый и ловкий проныра, как раз силушкой и не обремененный — это для меня оказалось внове. Ну, а то, что он оказался сыном именно попа соборного, тут мульт не соврал — ничего удивительного. В Ростове находилась резиденция архиепископа, больше похожая на огромную деревянную крепость-кремль, да и помимо нее церквей и монастырей было огромное количество. Я посмотрел на огромные колокола на звоннице и искренне посочувствовал местным жителям.

Проехали Кострому… блин, про нее я тоже думал, что она на юге! Я уж молчу, что через Кострому протекает Волга, по моему мнению, тоже река южная. У меня по географии четверка была! Кострома меня поразила. Во-первых, размерами она была ненамного меньше Москвы, и свой Кремль у нее тоже был. Я так понимаю, в здешней Руси город без своего Кремля — как-то даже и неприлично, не город, а так, поселок городского типа. Во вторых, в Костроме было множество мастерских, по выделке кож, ткацких, ювелирных, работающих на уральских серебре и золоте. Изделия, конечно… Я просто в шоке был, настолько тонкая работа, каждое изделие буквально выплеталось из тонкой металлической нити, такое себе кружево из серебра. Костромская скань, называется. Наверняка, мастера с помощью Слова работали, без них такого точно не сделаешь.

Ну и, раз Кострома стоит на Волге — здесь полно купцов. Даже англичане в местном Гостином дворе есть. Хотя они здесь за некую экзотику идут — основная торговля все же по Волге, а она до Англии не доходит. На реке буквально толклись деревянные корабли-струги. И если вы представили какую-нибудь лодку с веслами — то нифига вы не угадали. В длину метров так двадцать-тридцать, в ширину тоже метров десять, с разноцветными парусами, иногда золотящиеся струганной древесиной бортов, иногда — крашеные, чаще всего — в красный цвет, для нарядности. На некоторых стругах я видел и пушки, видимо, эти купцы отправлялись в не очень безопасные места.

В этом месте я подумал о том, что мы сами отправляемся в не очень безопасные места: Урал, Сибирь, волки, медведи на улицах… Это уж не говоря о разбойниках и местных жителях, тоже не особо-то дружелюбных.

А, ладно, прорвемся.

У меня пушек, конечно, нет. Зато есть Настя и Клава, обе владеющие Огненным Словом и могущие забросать любую шайку файерболами. Правда, не очень долго — два-три, потом у девчонок Сила заканчивалась. Но большая шайка на одинокую повозку не полезет, а с маленькой мы справимся. Наверное.

В общем, надо этот вопрос еще обдумать…

* * *

Как в воду глядел: буквально после города Судиславля, что за Костромой, мы наткнулись на разбойников.

Город, кстати, немаленький, тоже обзавелся своим Кремлем, и, помимо торговли, известен своими грибами, которые, по словам местных жителей, хоть косой коси. Примерно, как с рыбой в Сергиевом Посаде — грибы здесь были всякие, сушеные, соленые, квашеные, моченые… А уж названиями этих грибов можно было тренировать память: боровики, колосовики, плакури, волнушки, белянки, грузди, чернушки, желтушки, зеленушки, краснушки, козляки, моховики, маслята, опята, рыжики…

Возможно, все дело в том, что здешние леса были, скорее, болотами, в которых можно завести не то, что польский отряд, а целую польскую армии. Правда, досюда поляки навряд ли когда-нибудь добирались. В конце концов, Судиславль от Москвы — неделя езды к востоку.

Также, возможно, именно наличием болот объясняется тот факт, что здесь расплодились разбойники. В болотах, не зная броду, можно долго искать тех, кто брод знает — белорусские, вернее, полесские партизаны не дадут соврать (да, у меня по истории четверка была!) — и очень удобно прятать тех, кто может нажаловаться на тебя местному губному старосте.

И вообще — удобно: из Сибири идут караваны с товарами, шкурки, серебро, золото, самоцветы, в Сибирь идут караваны с товарами, одежда, обувь, продукты, мыло…

Из всего вышеперечисленного у нас было только мыло: Кострома своим мылом была известна и мои девчонки не смогли пройти мимо, накупив несколько кувшинчиков с ароматными запахами. Да, здешнее мыло было больше похоже на гель для душа.

Но навряд ли эти ребятки мылом удовлетворяться…

* * *

Наша лошадка безразлично потянулась к дрожащей листве дерева, лежавшего поперек дороги. Ну а то — не было, не было, а потом — бац! И прямо перед мордой вкусняшка упала. Чего б не пожевать…

У нас такого ощущения не было. Из оружия — только пистолет, который тетя Анфия не забыла прихватить с собой, да еще два самоходных огнемета, Настя и Клава. Как-то этого маловато, против десяти-то стволов…

Ребятки, уронившие дерево, уже вылезли из леса и стояли на краю дороги, усмехаясь в нашу сторону. Десяток, все правильно. Разнаряжены, как будто на свадьбу собрались, а не на гоп-стоп — одежда яркая, ткань дорогая, вся расшита-усыпана золотом и самоцветами, на пальцах перстни, в ушах у некоторых — серьги, оружие тоже узорчатое, изукрашенное… Ну, оно и верно — они же в разбойники подались не для того, чтобы в лохмотьях ходить, за красивой жизнью. А она, жизнь, без красивой одежды в стиле «дорого-богато» как-то красивой и не кажется. Вот и разряжаются, что те павлины.

Сабли, пока что — пока — в ножнах, два ружья, у остальных — пистолеты. Да, они здешние, то есть — однозарядные, кремниевые… тьфу, кремневые, но их в сумме — десять. А нас — пятеро. На каждого по два. Хватит с запасом.

— Ну что, паренек, могу тебя обрадовать, — широко улыбнулся один из разбойников, судя по ярко-красному кафтану, и здоровенному золотому кресту на толстой золотой цепи — главарь, — Дальше вам можно уже и не ехать. Доставайте денежки, да и езжайте себе с Богом обратно. Времени не потратите, скорей домой вернетесь.

Не поверите, но я почувствовал облегчение. Я боялся, что сейчас услышу что-то вроде «А девочек нам оставь, мы с ними развлечемся». Но, то ли у братцев-разбойничков проблем с женским полом не было — может, их, в разбойничьем логове, подружки ждали — то ли здешний криминал не был так повернут на сексе, как в наше время. Помните, я говорил, что здешние люди вообще к сексу спокойнее относятся?

Ладно, будем думать на ходу…

— Есть у меня встречное предложение… — я лениво присел на край повозки, еще не успев придумать, что за предложение я сейчас озвучу. Настя и Клава встали по обе руки от меня и явно приготовились бросаться огнем. За спиной щелкнула замком пистолета тетя Анфия.

— Что еще за предложение? — улыбка главаря как-то поблекла. Видимо, я вел себя ОЧЕНЬ нетипично, а все необычное — если не пугает, то настораживает.

— Босвы иохтите брудьё с устрека и ухандыриваете в воскарь, — вдруг вышла из-за моего плеча Аглашка. В своем сарафане, в кокошнике — и все с теми же мальчишескими ухватками, — Чон — пащина шибрый, но нетар-нетар, гида и оскесится. Шик из декана васамого только здю бунчит.

А?! В смысле… ЧТО?! Что это за глокая куздра?

— Карюка, ботва стельмошная? — судя по лицу, главарь был ошарашен не меньше меня. А судя по тому, что он заговорил на том же языке — он ее прекрасно понимал.

— Мас из гали Света-Крясника.

— Чон — не чон, — главарь ткнул в меня пальцем.

— Не чон. Нетар хлябе Света. Варзухал чон ховрея. Ионая мас из гали и осталась.

— Корьим чон шик скудрошен?

Аглашка тихонько прошептала краем рта:

— Викешенька, скажи Клаве, пусть огнем бросит.

— Клава, — лениво бросил я, изображая не пойми кого, но, судя по тому, что глумливые взгляды разбойников превратились в опасливые, меня представили кем-то серьезным и опасным.

От княжны вылетел файербол и ударил в крону дерева, росшего у дороги. Листья занялись трещащим пламенем.

— Масова кустра шикова. А корь чон сабан — посколди покантать. Масу масыге скудрошно.

Главарь с открытым ртом посмотрел на меня, на горящее дерево, на Клаву…

— Карьян — с дульясом, а кубасья — с трущевкой… — прошептал кто-то за его спиной.

— Прощения просим, — разбойник скинул колпак, — Не признал вас…

Он замялся, явно не зная, как меня назвать.

— Князь, — процедил я, не открывая рта. По спине пробежала горячая капля пота. Хорошо еще, что горячие капли больше ниоткуда не пробежали.

Бровь Главаря приподнялась:

— Из каких князей будете? — в его глазах возникло сомнение.

— Я не князь, — так же лениво произнес я, — Я — Князь.

Не знаю, насколько у меня получилось произнести заглавную букву — у Доктора Кто как-то получалось же! — но, судя по реакции шайки — получилось.

Они оказались настолько любезны, что даже оттащили дерево с дороги, и, постояв немного с краю, растворились среди деревьев.

Я шлепнул лошадь вожжами и мы покатили дальше. Пока место происшествия не скрылось за поворотом.

— Уф… Окульпашили, — Аглашка как-то обмякла, — В смысле — обманули. А то я чуть не описалась.

Глава 36

Есть на Волге веселый город Хлынов. Честно говоря, впервые об этом городе я услышал только здесь, на Руси, в нашем мире его почему-то не было. Впрочем, про Магазею я тоже не слышал. Может, Хлынов захирел и исчез, превратившись в небольшое сельцо, а может — его переименовали во времена СССР и забыли вернуть прежнее название. Не знаю, у меня по истории четверка была!

Почему Хлынов — веселый? Не знаю, наверное, история сказывается — основали его лихие ребята, новгородские пираты-ушкуйники. Ну а каким должен быть город, основанный пиратами? Разумеется, веселым, залихватским, плюющим на законность там, где она мешает жить. Мне Хлынов чем-то напомнил Одессу. Не настоящую — в настоящей я никогда не был, а Одессу фольклорную, Одессу, как ее все представляют, Одессу «Ликвидации» и «Мишки-Япончика». Так и казалось, что сейчас на шумных улочках Хлынова появится Давид Гоцман, в расстегнутом кафтане и сдвинутом на затылок колпаке, сплюнет шелуху от семечек — или от кедровых орешков, которые здесь продавались на каждом углу — и скажет «Ну вот — картина маслом».

Хлынову повезло оказаться на самом пересечении торговых путей: через него шли и рыба с севера, и шкурки с северо-востока, и чай с юго-востока, и ткани с юга, по Волге, поэтому здесь можно было встретить и русских, и татар, и китайцев и вездесущих англичан…

Хм, англичан…

Я проводил взглядом одного такого англичанина, выделявшегося из русской толпы широкополой шляпой с перьями и загнутыми полями — русские такие не носили — шпагой вместо сабли и коротким, по сравнению с русскими кафтанами, камзолом ярко-алого цвета. Насколько я помню историю, где-то в это время в Британии должны распространиться пуритане, носящие черные одежды и не любящие роскошь. Но это — в нашей истории. Здесь пуритан не было, не было даже протестантов вообще, и англичане продолжали оставаться добрыми католиками.

— Аглаша, — повернулся я к своему гиду по Хлынову. Скоромошка чувствовала себя здесь, как рыба в воде, и с удовольствием рассказывала, где можно недорого и вкусно перекусить, где можно продать товар, который достался тебе совершенно случайно, где можно найти нелегальное оружие, а где — неприятности.

— А? — спросила та, с интересом к чему-то прислушивающаяся, аж уши шевелились.

— Где здесь одеждой торгуют?

— Так закупились же.

— Мне… особая одежда нужна.

— В Торговых рядах, — произнесла она, все еще вслушивающаяся во что-то мне неслышимое. Даже упустила случай съязвить, по своему обыкновению, что-нибудь, про мою одежду.

— Что там? — не выдержал я.

— Слышишь? — подняла Аглашка палец.

Я прислушался. Сначала ничего не слышал. Ну, ничего, кроме уличного шума. А потом в этот шум вплелась, как красная нить в канат, звонкая мелодия скрипки. Вернее, гудка, такой себе разновидности скрипки.

Кто-то играл на гудке лихую и веселую музычку, опять-таки вызывающую ассоциации с Одессой. Так и казалось, что сейчас зазвучит: «Купите бублички, горячи бублички, купите бублички, да поскорей!».

Меня вообще поначалу удивляла здешняя музыка — раньше я думал, что на Руси пели только протяжные и заунывные песни. Да фиг там был — быстрые и танцевальные мелодии здесь котировались нисколько не меньше. Скоморохи других и не играли…

Тьфу ты, скоморохи, точно. Аглашка услышала своих. Не свою ватагу, конечно, перебитую в Москве, а просто — скоморохов, расчувствовалась…

— Нет, ты послушай, как он играет! — воскликнула она.

Ну, что я говорил?

— Да это же просто ужас! Вообще играть не умеет! Сейчас я ему покажу!

И скоморошка тут же исчезла в толпе, только и успев крикнуть, что вернется на постоялый двор.

Никогда не понимал девушек, никогда…

* * *

Помимо всего остального Хлынов запомнился нам суматохой, которую устроила Аглашка на рыночной площади, затеяв, так сказать, гудок-баттл с местными скоморохами. Баттл чуть было не перерос в полноценную баталию, но эта чума вовремя сбежала. Довольная собой, как сытый питон.

Еще город мог бы запомнить лично мне, потому что я наткнулся на узкой улочке на своего «крестника», Гермошку-Земелю, татя и мошенника, которого я самолично арестовывал в Москве полгода назад. А он, изволите ли видеть, по Хлынову разгуливает, хотя еще полтора года должен в тюрьме сидеть. И уши у него что-то на месте. А должно быть одно (да, гуманизмом здесь не страдали. И даже не наслаждались. Впрочем, спрашивать у Гермошки, как же так получилось, я не стал, а он меня попросту не заметил, прошел мимо. Благо, я как раз шел на постоялый двор с тюком «особой одежды» и попросту прикрыл лицо.

А вот чем Хлынов точно запомнился надолго так это купленными здесь оберегами от комарья и прочего кровососущего гнуса. Без таких оберегов по здешним лесам было не проехать — того гляди, не просто выпьют всю кровь досуха, а еще и в лес унесут, и косточки обглодают. Обереги, купленные нами у одного хлыновского торговца, отгоняли мошку далеко и надежно… ровно два дня. Хотя ушлый торговец уверял, что Слова на них наложены такие хорошие, ну такие хорошие, что когда я, не дай Бог, конечно, все же помру от старости, дай Бог, конечно, то моя многочисленная и безутешная родня, несомненно, положит мне эти качественные обереги прямо в гроб, отчего еще года два после похорон к моей могиле будет бояться подлететь любой комар.

Одно слово — веселый город…

* * *

Когда я представлял, как мы пересекаем Уральский хребет, представлялось почему-то высоченные каменные скалы до самого неба, через которые надо перебираться, перепрыгивая через бездонные провалы и взбираясь но отвесные склоны.

Реальность оказалась гораздо прозаичнее. Дорога вилась, поднимаясь и опускаясь ничуть не круче, чем на обычной трассе, вроде «Беларуси» или «Балтии», вдоль дороги поднимались максимум холмы, горы Урала синели то справа, то слева, не приближаясь и не отдаляясь, как будто играя с нами в догоняшки…

А потом Урал кончился. Началась Сибирь.

Казалось бы — ну как можно понять, что вот именно здесь пролегла граница? Оказывается — можно. Только здесь я понял, что меня отпускает. Все время, что мы ехали через Урал, меня не отпускало ощущение присутствия чего-то огромного, чего-то живого, не злого и не доброго — безразличного к копошению букашек на его спине, но определенно — живого.

Похоже, дух места есть не только у домов и лесов…

* * *

Если у этого постоялого двора тоже был дух места, то это был очень мрачный дух. Такой, знаете ли, сгорбленный, уродливый, одноглазый, похожий на Игоря — помощника доктора Франкенштейна.

Точно, именно такие ассоциации этот двор и вызывал — стоявший на вершине холма, чуть в отдалении от дороги, высокий, с острыми козырьками крыш, сложенный из потемневших, почти черных бревен, что, после ставших привычными золотых срубов Москвы, как-то настораживало. Этакий готический замок на древнерусский манер.

Хозяин постоялого двора носил заковыристое имечко Полихроний и выглядел под стать своему обиталищу. Бледный, с крючковатым носом, замотанный в какую-то хламиду, он не походил на вампира только потому, что моя фантазия наотрез отказалась представлять вампира с длинной бородой до самого пояса. Тут же предложив альтернативный вариант — злодей, который подсыпает в питье постояльцам сонное зелье, а потом режет их и из мяса делает котлеты с пирожками, а-ля Суинни Тодд.

В этом месте я понял, что моя фантазия уж слишком разыгралась. Я, в конце концов, не в детской сказке, где злодей должен выглядеть как злодей. В реальной жизни хозяин постоялого двора, режущий гостей, выглядел бы как добродушный и веселый толстячок, а не как тощий бледный тип с внешностью носферату.

Так что мы спокойно остановились на ночлег в нашем первом постоялом дворе в Сибири.

Перекусили, чем бог послал, то есть холодным мясом с хлебом и терпким травяным чаем — бог был не очень щедр, после чего принялись готовиться ко сну.

Единственная проблема, которая возникла — нам предложили на пятерых две комнаты. И они обе были слишком малы для четверых. Я как-то уже привык размещаться по схеме «Один — четыре», четыре девчонки — в одной комнате, я один — в другой. А тут кого-то одного придется взять с собой… Кого-то одну. Девчонки, осознав это, столкнулись с дилеммой: с одной стороны, каждая была не против того, чтобы ночевать со мной, с другой — каждая этого боялась.

Гордием выступила тетя Анфия, заявив, что она, как моя ближайшая родственница, будет ночевать со мной. И точка.

Ах, да, я забыл упомянуть — кровать в каждой комнате была одна. И мне предстояло лечь с тетей в одну кровать. В одну кровать с женщиной. Меня это как-то, знаете ли, напрягало… Нет-нет, я, конечно, был в постели с женщинами, помните, я говорил, что у меня были девушки, две девушки — помните же, да? — но тут как-то…

Как оказалось — нервничал я совершенно напрасно. Тетя, хотя и попыталась подразнить меня словесно, но почти тут же широко зевнула и быстро уснула.

Я осторожно скользнул под одеяло, проклиная здешний обычай выделять одно одеяло на всех — насколько было бы проще, будь у нас с тетей РАЗНЫЕ одеяла! — и, чувствуя горячее тело, понял, что ночь мне предстоит тяжелая и бессонная, потому что уснуть в таких условиях я ТОЧНО не смогу.

С этой мыслью я и уснул. Тут же.

Глава 37

— Вставай… Вставай… Вставай…

Ну мааам… ну еще пять минуточек…

— Вставай… Вставай… Вставай…

Нет, на самом деле я помню, что мамы рядом нет. Она умерла, давно и в другом мире. Просто вспомнилась интернет-шутка. Но вставать действительно не хочется. Хочется спать. Так, как спал до этого, без снов, без мыслей, без чувств.

— Вставай… Вставай… Вставай…

Нет, ну какая настырная девчонка. Вот зачем я должен вставать? Здесь так хорошо, тепло и уютно, тетя Анфия прижалась ко мне горячей спиной, сверху — тяжелое одеяло, после долгой дороги по сырости и холоду — самое то.

Не буду вставать.

— Вставай… Вставай… Вставай…

Ну вот, теперь она еще и плачет. Мне, правда, не видно, я так и не открыл глаз, но уши-то я не закрывал. Ненавижу девичьи слезы. Сразу начинаешь чувствовать себя таким… мерзким… Девочки не должны плакать. Нет, когда это — слезы-манипуляция, тогда пусть рыдают хоть в три ручья. Помню, был случай, у нас в группе, одна девчонка подкатила ко мне, мол, ей трудно, ничего не получается, а если она задание не сделает — ей будет атата от преподавателя. А я точно знаю, что ничего для нее сложного в этом задании нет, ей просто лень, вот она и нашла себе ослика, который, по ее мнению, сейчас радостно ее выручит. Может, и выручил бы, но у меня у самого столько заданий было, что на ее хотелки времени ну никак не оставалось. Я и рявкнул, мол, сама делай. У девчонки сразу глаза расширились, а потом как налились слезами — на ее всхлипы даже наш староста обернулся. Отчитал меня за то, что нет у меня чувства взаимовыручки, и сам взялся за ее задание. А «несчастная» девочка слезки вытерла, и ускакала с подружками курить.

— Вставай… Вставай… Вставай…

Но эти слезы — не такие. Я же слышу.

Придется все же вставать.

Так. Не получается. Мало того, что руки-ноги — как ватные, так еще и глаза — будто к каждой реснице по гирьке привязано. Это ж надо — так заснуть. Так крепко, так…

Неестественно.

Мысль о том, что меня чем-то опоили, плюс рыдания незнакомой девчонки — впрочем, голос, кажется, знаком — плюс мысль о том, что я все же мужчина — все это дало мне силы встать.

Ну как — встать…

Я сел, покачиваясь, на кровати и медленно, чувствуя себя Вием, поднял веки.

Ничего не изменилось. Как было черно, так черно и осталось.

Коначье… Коащье… Окшачье… Кошачье Слово!

На Бодрое слово меня уже не хватило, оно посложнее Кошачьего, так что будем работать с тем, что есть.

Комната. Как будто залитая серым рассветным светом. Пятьдесят оттенков серого, как есть. Дверь. У двери — девчонка. В ней — что-то странное, но что — мой не до конца проснувшийся мозг еще не понимает. Девчонка что-то делает, согнувшись, как будто царапает дверь ногтями, при этом, жалобно всхлипывая, зовет меня, одновременно пытаясь пнуть меня ногой… а, нет, не меня — тетю Анфию. И, хотя нога у девушки и длинная — до кровати она не дотягивается.

А, вон что странно в ее облике — длина платья. Одета незнакомка как любая здешняя девушка — сарафан, кокошник, вот только длина сарафана… Скажем так — если девушка наклонится еще чуть-чуть сильнее — то цвет ее нижнего белья можно будет определить даже издали. Подол заканчивается примерно там же, где начинаются ноги, разве что на сантиметр длиннее. Может, даже — на семь миллиметров.

Как она в таком виде ходит? И что она там, у двери, делает…?

А.

Девчонка держит засов. Вернее — пытается удержать, как будто тот намазан скользким маслом или мылом. А засов при этом дергается и явно пытается отодвинуться в сторону, открыв дверь и впустив внутрь того, кто пыхтит и тихо бубнит снаружи. Явно именно этот загадочный Бубнила — и есть тот, кто хочет вломиться ко мне в комнату. А девчонка, значит, пытается меня защитить.

И получается это у нее — с трудом.

Вообще — какого… этого… блина — я спросонок плохо придумываю эвфемизмы… зато вон какое умное слово могу вспомнить… Так вот — какого блина я сижу на кровати и туплю, когда тут за меня, можно сказать, бьются?

Эта мысль придала мне сил, и я встал окончательно.

Не знаю, что там за Бубнила, но совершенно точно уверен, что в нынешнем своем ватном состоянии я не способен дать отпор даже мыши, если та вдруг решит на меня напасть. К счастью, для таких случаев придумали оружие.

Я полез в сумку и достал оттуда монструозный мистолет… пстлет… пистолет тети Анфии.

После этого я совершил целых три подвига — по подвигу на каждый шаг — подошел к двери и отодвинул свою спасительницу.

Та пискнула, засов со щелчком отошел в сторону, как будто его отодвинул какой-то невидимка — засовы не имеют обыкновения самостоятельно перемещаться — дверь бесшумно распахнулась…

И шагнувший было вперед хозяин постоялого двора почти уткнулся крючковатым носом в ствол моего пистолета.

Что-то подсказывало, что он приперся сюда не для того, чтобы подоткнуть мне одеяльце перед сном. Наверное, нож в одной его руки и мешок — в другой.

Оказывается, если человек выглядит как злодей — то он и впрямь может оказаться злодеем. Что бы там не говорили диснеевские мультики, предлагающие непременно увидеть за страшной и уродливой внешностью доброе сердце.

Хощяин отреагировал мгновенно:

— Простите, я ошибся, — сказал он и шустро развернулся.

Будь я чуть пободрее — я бы, наверное, даже задумался о том, что человек, может, и впрямь ошибся? Ага, чисто случайно полил нам сонное зелье, чисто случайно открыл запертую изнутри дверь, чисто случайно вошел в комнату, взяв с собой ножик… Каскад случайностей. Но я был слишком сонным, поэтому задуматься у меня не получилось. Зато получилось очень ярко и отчетливо представить, что этот урод до меня успел зайти в комнату к моим — МОИМ! — девчонкам. Картина мертвых окровавленных тел встала перед глазами настолько ярко, что адреналин впрыснуло в мои вены, как закись азота — в двигатель гоночного автомобиля.

Я даже сам за собой уследить не успел. Вот только что передо мной была удаляющаяся спина хозяина — и вот он уже лежит на полу, прижатый моим коленом, связанный какими-то веревками. И рот заткнут тряпкой.

Какой я быстрый, однако. Хотя, когда я так говорю, девушки почему-то хихикают.

Оставив хозяина на полу коридора — нас в Приказе учили связывать так, чтобы человек не мог вырваться, хоть ты на сутки его оставь — я уронил на пол пситолет… пистлет… пистолет и побрел назад в комнату, чувствуя, как адреналин испаряется, оставляя место только жуткой усталости и желанию упасть и уснуть.

Но мне не позволили.

Ни упасть, ни уснуть.

* * *

Девчонка-спасительница сидела в моей комнате, на краю стола, болтая длинными босыми ногами и крутя в руке кончик длинной косы.

— Давай поговорим! — бодро произнесла она, и ее коса зашевелилась и самостоятельно убралась за спину. Это не коса вовсе. Это хвост. Блинный, с пушистой кисточкой. А коса — тоже есть. На голове. Вместе с кокошником, из-за которого выглядывают рожки.

Это она. Та самая бесовка, которая один раз ко мне уже приходила.

Как там молитва начинается…

— Поговорим! — она умоляюще сложила руки перед лицом — Один разговор! Пожалуйста!

Если бы я был в более нормальном состоянии — в жизни бы с бесовкой не заговорил. Но мой отравленный снотворным мозг не увидел ничего необычного в том, чтобы пообщаться с тварью из-за Грани.

— Давай, — вяло кивнул я и сел на кровать, — Говори.

Бесовка неожиданно растерялась. Похоже, она не ожидала, что я и впрямь соглашусь на разговор, или рассчитывала долго меня уговаривать.

— Я тебе помогла, — она подняла палец и указала пальцем на дверь.

— Спаси тебя Бог, — абсолютно не подумав, кивнул я.

Бесовка зашипела и оскалила острые зубки.

— Извини, — так же сонно качнул я головой.

— Я тебя спасла!

— Согласен.

— Без меня тебя бы зарезали!

— Согласен.

— Ты мне должен!

— Не согласен.

— Как это?!

— Я тебе не просил меня помогать и меня спасать. Значит — никаких долгов между нами нет.

— Шшшш!

— У тебя всё?

— Нет! Нет-нет-нет-нет-нет! Подожди! Я хочу поговорить!

— Говори.

Бесовка посмотрела на меня, слегка покачивающегося… ладно, не слегка. Я нонял, что меня качает из стороны в сторону, с амплитудой камертона, и прекратил это.

— Ты можешь говорить вообще?

— Да. Еще я слушать могу. Говори.

Она раздраженно дернула хвостом:

— Меня зовут Дита…

Жаль, что ты не негритянка. Тогда бы ты была Афро-Дита… Так. Максим, отставить глупые шутки. Слушай внимательнее. Ты не каждый день с бесами общаешься.

— … и я из тех, кого здесь называют «твари из-за Грани».

Я понятливо кивнул, мол, догадался.

Бесовка-Дита задумчиво посмотрела на меня, что-то прикинула и продолжила:

— И ты должен мне помочь!

Я обдумал эту фразу. Но так и не понял, что она должна означать. Подозреваю я бы и в более вменяемом состоянии ее не понял.

— Помочь в чем? Вернуться обратно за Грань?

Диту передернуло:

— Нет! Я не хочу обратно! Мне здесь нравится!

А неприятное это местечко, там, за Гранью…

— Тогда в чем я должен тебе помочь?

— Посмотри на меня! — потребовала она, — Что ты видишь?

Я посмотрел на двух абсолютно одинаковых Дит… закрыл левый глаз — осталась только одна. Одна девчонка, с рожками, хвостом, миленькая, полупрозрачная…

— Ты призрак? Твое тело нужно похоронить?

— Нет! Тело мне нужно получить!

— А где оно?

— Да нигде! Ты должен помочь мне вселиться в любое тело… ну, симпатичное, конечно…

Так. Бесовка просит, чтобы я помог ей войти в чужое тело. Симпатичное. Бесовка. Просит. Меня.

Все равно не понимаю.

— Почему я должен тебе помогать? Да еще и в похищении чужих тел?

Дита спрыгнула со стола и медленно подошла ко мне. Наклонилась, так, что я мог рассмотреть зрачки ее глаз, совершенно человеческих кстати, никаких вертикальных зрачков и прочих ужасов. Еще я мог рассмотреть… ну… вырез у нее был глубокий… кхм.

— Потому что ты, — прошептала она, — тоже тварь из-за Грани. Ты вселился в чужое тело. Научи меня, как ты это сделал.

Я?! Тварь из-за Грани?! Хотя… В определенном смысле она, конечно, права. Вот только…

— Я — человек, — констатировал я очевидный факт.

— Ты, — фыркнула Дита, — не человек. Вернее, твое тело — тело человека, но сам ты, вовсе не он. Ты видишь меня, в конце концов, даже когда я не показываюсь, я не могу до тебя дотронуться, не могу тебе никакого вреда причинить…

— А кто мне пакостил в Подоле? Ну, там, где я искал следы укравшего сумку?

— Я не пакостила!

— А отчего у меня все из рук падало?

— Это потому что ты сам по себе такой неуклюжий! И тупой! Я же просто вижу, что ты — в чужом теле!

— Но у меня нет рогов. И хвоста.

— Я знаю, — досадливо махнула она рукой, — Ты не из-за нашей Грани, из-за какой-то другой. Но ты же смог выбрать себе это тело…

— Нет.

— Что значит «нет»?!

— «Нет» — это как «да», только наоборот.

Бесовка попыталась пнуть меня ногой, но та скользнула сквозь меня, даже не задев.

— Я не вселялся в это тело. Меня вселили, — пояснил я.

Дита огорченно вздохнула:

— Повезло… А в чем твоя Задача?

Я задумчиво потер нос, пожал плечами:

— Какая Задача?

— Ну, для чего тебя в этот мир перенесло?

— Да вроде бы ни для чего…

Она снова приблизила свое лицо к моему, почти вплотную:

— Как тебя, говоришь, зовут?

— Ты про мое здешнее имя или про настоящее?

— Любое!

— Викентий.

— Точно не Иван?

— Почему — Иван?

— Потому что ты — дурак! Ты что, думал, тебя сюда перенесли, вселили в тело, и все это — просто так, чтобы ты развлекался? Когда тебя переносит из-за Грани — ВСЕГДА ты получаешь Задачу!

— Но…

Я закрыл рот. Хотел было сказать, что никто мне никаких задач, ни с маленькой буквы, ни с большой, не ставил, но вдруг осознал одну неприятную вещь.

Я не просто не знаю, зачем меня перенесло в этот мир.

Я НЕ ПОМНЮ, как здесь оказался.

Глава 38

В бояръ-аниме обычно все просто — вот главный герой гибнет в бою, становится «жженым псарем», или попросту встречается с Грузовик-куном, и вот он уже в другом теле, получает по морде в туалете (почему-то популярный зачин в боярках). Так или иначе — момент переноса в другой мир четко описан. В моей же памяти этого момента — нет. Вот я учусь в институте, хожу на пары, живу в общаге — и вот я служу в Приказе, хожу на обыски и аресты, живу с тетей. И между этими состояниями — лакуна. Нет перехода. Я его не помню. Самое мое раннее воспоминание о пребывании в теле Викентия — лето прошлого года, я иду на службу в Приказ… и для меня это — уже привычное действие, то есть я уже какое-то время находился в Москве, в этой Москве. Но ведь по логике — должен быть хоть какой-то, хотя бы минимальный период осознания и привыкания…

Не помню! Ничего не помню!

Я с некоторым испугом посмотрел на Диту, все так же болтавшую ногами, сидя на столе. У меня мелькнула было неприятная мысль, что я на самом деле — тварь из-за Грани, бес, по неизвестной причине решивший, что он — человек из другого мира… Да не, бред какой-то. У меня рогов нет, и хвост не растет. Да и сама бесовка говорит, что я — не из-за их Грани.

И все же — куда делся кусок моей памяти?!

— Расскажи мне поподробнее — что за Задачи такие?

* * *

В ходе дальнейшего разговора с Дитой я узнал, я думаю, больше о тварях из-за Грани, чем любой другой человек в этом мире. Хотя за отцов-экзорцистов и судных дьяков я бы не поручился.

Мирок, где жили бесы, черти и прочая нечисть, был местом неприятным, очень напоминающий Ад, даже в скупом описании бесовки. Неудивительно, что они при каждой удобной возможности просачивались в этот мир, даже неразумные твари, те самые черти, чей интеллект был на уровне крыс и мышей — и те рвали когти, а также рога, хвосты и прочие части тела. Любая трещина в мироздании, призыв доморощенного демонолога, ведьмы или колдуна, да даже неосторожное чертыхание — и в этом мире появляется очередная тварь. Которые, еле-еле появившись, тут же начинают делать то, что им кажется правильным, логичным и необходимым.

Разрушать.

Причем, понятие «разрушать» было очень широким. От мелких пакостей, порчи и зловредностей, до убийств, пожаров и насилия. Даже относительно безобидные суккубы и инкубы — здесь их называли «огненными змеями» — и те разрушали, невинность, целомудрие, супружескую верность, но — разрушали.

Благо еще, что возможностей попасть в этом мире у бесов было немного, отцы-экзорцисты и судные дьяки не зря ели свой хлеб, иначе они давно разломали бы его, по самой своей природе. Но, так или иначе, каждая разумная тварь, придя из-за Грани, отчетливо понимала, что имеет Задачу. Одни — помогать ведьме или колдуну, другие — вселиться в человека и действовать его руками, третьи — развращать молодежь, четвертые — убивать, рвать на куски… Эта Задача сильно облегчалась тем, что бесы для обычного человека были невидимы и бесплотны, зато сами имели полную возможность делать с человеком все, что заблагорассудится. Именно поэтому Дита сразу поняла, что я — необычный человек, потому что я ее видел, и при этом она до меня не могла даже дотронуться. Я до нее, кстати, тоже, мы провели эксперимент — рука проходит как сквозь пустоту. Правда, бесовка осталась недовольна и сказала, что для эксперимента можно было взять ее за другую часть тела. Кто виноват, что у меня перед глазами были именно они? Все равно же ничего не почувствовал…

Значит, каждый приходящий из-за Грани получал разрушительную Задачу… Забавно, подумал я, если вспомнить наши книги о перенесшихся в другой мир, то в них, чаще всего, так или иначе, но тоже ставилась Задача. Только обычно не разрушительная, а созидательная — спасти СССР, от разрушения или от войны, спасти боярский род от забвения или вымирания, спасти кого-нибудь от маньяка… Получается, что герои наших книг — тоже твари из-за Грани. Только с положительным знаком. И если здешние твари — бесы, то есть, демоны, то, получается, герои наших книг…

Ангелы?

Бред какой-то. Чего только в голову не придет, когда среди ночи, отравленный сонным зельем, общаешься с бесовкой. Кстати!

— Дита, ты ведь тоже из-за Грани.

— А ты догадливый. Что меня выдало? Одежда, да? Я так и знала, что не смогла ее точноскопировать.

— Кстати, а что вы там у себя носите?

Дита хмыкнула и, окутавшись дымкой, сменила наряд. Охтыж…

— Спасибо, я посмотрел. Верни то, что было до ЭТОГО.

Надеюсь, я смогу когда-нибудь ЭТО развидеть…

— Ага, вот так мы и ходим. Сам понимаешь, здесь мне нравится больше.

— Погоди…

Забыл, что хотел спросить. А, да!

— Дита, раз ты — из-за Грани, значит, получается, ты тоже должна иметь Задачу?

— Ну… да… — вильнула бесовка глазами.

— Ииии… Какую?

Чувствую, ответ мне не понравится…

Нет, не угадал.

— Я не помню, — ответила она.

* * *

Дита, точно так же, как и я, не помнила момент своего перехода в этот мир. И точно также, как и у меня, у нее в этом провале памяти исчезла та загадочная Задача, которую она должна была получить. И которую должен, по ее логике, получить и я.

— Мы точно связаны друг с другом, — констатировала она, — Мы слишком похожи. Это явно не просто так.

Я не ответил. Я все еще переваривал мысль о том, что я — какая-то пешка в игре каких-то неизвестных космических сущностей. Пешка, имеющая какую-то задачу, которая мне неизвестна и не факт, что мне понравится или совпадет с моими планами.

Мерзкое чувство собственного бессилия.

А с другой стороны…

Мы еще побарахтаемся! Я никаких Задач не помню, ни на какие задания не соглашался, значит — имею полное право послать их туда, где не светит солнце! Что они мне сделают за невыполнение Задачи?

— А что случалось с теми, кто не выполнял свою Задачу?

— Не знаю, — зябко поежилась бесовка, — Они никогда не возвращались, чтобы это рассказать.

Блин.

Нет, все-таки — пошли они все! У меня своя задача, мне тут с собственным происхождением разобраться бы. Может, в нем, кстати, как раз и обнаружится ключ к неизвестной мне — и неизвестно, существующей ли вообще — задачи моего появления в этом мире.

Как хорошо было героям боярок — они о таких вещах не задумывались. У них — плюшки и гарем, а у меня…

Плюшки и гарем.

Правда, плюшки несколько зачерствевшие, да и с гаремом проблемы — в нем четыре девушки, которые… Вернее, три девушки и тетя, которая явно не девушка. Так.

Мне вдруг вспомнились слова монаха, отца Агафона. Он наговорил много, но мне вспомнились те, что про «путешествие с четырьмя девицами». Тетя Анфия — не девица, а монах был человеком чересчур прозорливым, чтобы это не понять. Значит…

— Дита, а ты давно за нами идешь?

— С этого вашего… С Подола.

— А ты, случайно… не девственница?

— Дурак! — крикнула бесовка, чуть покраснев, — Для чего, по-твоему, я тело хочу?!

Так в моем гареме оказалось пополнение.

Глава 39

Дальнейший путь до Мангазеи был откровенно скучным.

Если от Москвы до Урала — примерно половина нашего пути — постоянно встречались если не города, то городки, если не городки, то села, если не села, то хотя бы разбойники на дорогу вылезали, то от Урала до Мангазеи — три города крестом, да две деревни пестом. На точно такое же расстояние. Нет, постоялые дворы встречались с прежней регулярностью, стоит только солнцу начать клониться к закату, как уже точно знаешь — скоро возле дороги встретится постоялый двор, с мощным забором, узкими окнами-бойницами, похожий на небольшую крепость. Свидетельство того, что здесь, вообще-то не так давно, по историческим меркам, меньше стал лет назад, гремели бои между русскими, решившими сделать Сибирь своею, и татарами, полагавшими, что «это наша корова, и мы ее доим». Местные жители вносили свою лепту, нападая и на тех и на других, мол, старик-шаман сказал мне, твой черед, не трусь, сынок.

Потом, правда, татар прогнали, местные, остяки, вогулы, юраки (вообще не знаю, кто это такие), разобрались, что русские хотят всего лишь мирно покупать шкурки и больше ничем не интересуются, после чего дружно заняли их сторону. Правда, русские считали, что местные платят ясак — налог шкурками — но, так как за ясак они получали железные товары, ножи, топоры, иголки, то местные решили, что эти странные русские просто называют ясаком торговлю. Недовольны были только бывшие вожди племен и татары, но их мнения никто не спрашивал. Так что ни на нас, ни на постоялые дворы, где мы ночевали — никто ни разу не напал. Самое значительное происшествие за месяц пути по Сибири — на дорогу из лесу вышел лось. Постоял задумчиво, мы постояли, на него посмотрели, потом сохатый развернулся и ушел обратно. Ну, еще вдалеке между деревьями пробегали волки куда-то по своим волчьим делам, может, на вызов спешили, санитары в серых халатах, в общем, мы их не заинтересовали.

Возле острогов и около постоялых дворов виднелись крестьянские поля — в конце концов, не тащить же продукты через всю Русь? — и я даже задумывался, как можно было убедить крестьян перебраться в откровенно неуютную Сибирь. Потом, правда, увидел у них холопские клейма и вопрос отпал. Их тоже никто не спрашивал.

В Сургуте нас неожиданно догнала газета. Да-да, на Руси была газета! Я помню, что первую газету завел аж Петр Первый, в следующем веке, но здешняя Русь плевать хотела кто, что и где завел и здесь была своя периодическая печать!

Названия газета не имела, все равно одна-единственная, с другими не спутаешь, да и называлась не «газетой», а «вестями», но, как говорится, роза пахнет розой, хоть розой назови ее, хоть как. Писались в ней исключительно новости, то бишь, то где произошло. Сначала по миру, потом — на Руси, ну а потом, я так понимаю, если место оставалось — про всякие мелкие события, вроде крокодилов, выползших из реки и пожравших случайных прохожих. Шучу, про крокодилов здесь не писали, откуда они на Руси.

Понятное дело, что газету не продавали в ларьках, слишком дорогой, по нынешним временам, продукт, ее выписывали себе бояре и дворяне побогаче. Но, царским указом, воеводы обязаны были покупать один экземпляр каждого номера и вывешивать «в местах, где народ толпится». В Сургуте — и, я полагаю, везде — это была рыночная площадь, так что именно на ней мы и увидели, как снимают старый экземпляр и вешают новый, накладывая на него Слова, позволяющие газете провисеть минимум неделю, под дождем, снегом и шаловливыми ручками, желающими унести ее на память.

Так, что у нас на стене нового?

На польской границе — затишье, там проходят выборы короля и им не до Руси. У голландцев — обострение с англичанами, обстрелян из корабельных пушек Лондон. Лиссабон тряхануло землетрясением. Лиссабон, Лиссабон… а, Португалия. В нашем мире не каждый вспомнит, что это вообще за государство и где находится, а тут, смотри-ка — конкурент Испании… По крайней мере, в Америке между ними какие-то терки. Как и у англичан и французов, тоже что-то делят в Новом Свете. В Париже открыта Академия Наук и началась эпидемия чумы. А, еще и крестьянское восстание. Турки попытались отбить обратно Крым, получили люлей от черноморских казаков. После чего казаки, видимо, воодушевленные победой, подняли бунт, на подавление которого отправлены стрельцы из Москвы… А, это уже отечественные новости пошли.

Так-так, что у нас тут, на Руси святой, кроме казацкого бунта? Не пишут ли, случайно, что-нибудь о некоем подьячем Разбойного Приказа, предательски бежавшем со службы?

Ни слова. Даже как-то обидно. Хотя, как человек, имеющий некоторое отношение к розыску, могу сказать, что объявления о розыске, «сыскные листы», на общее обозрение не вывешивают, а доводят, так сказать, секретной почтой, до воевод и погибельных старост.

Кстати, о старостах? Про Псков ничего нет? Все ли там в порядке с отцом Викентия?

Так… Ничего… а, нет, вон, про Псков — задержаны лица, распространявшие панические слухи о грядущем конце света. Мол, от Рождества Христова прошло ровным счетом 1666 лет, а это, ясен пень — верный признак того, что миру конец, грядет Антихрист и все такое. Мда. Логика — пипец. Ну, у нас, с 2012-ым годом народ не хуже с ума сходил… «Указанные лица биты кнутами и приговорены к ссылке в монастырь». Ну, это по-божески, благо здесь народ по религии с ума не сходит, и всем глубоко пофиг, сколькими ты там пальцами крестишься, хоть двумя, хоть тремя, хоть шестью.

Больше интересных событий не было. Поэтому остаток пути до Мангазеи я предавался размышлениям о самой главной проблеме, мучающей меня, вплоть до ночных… э… кошмаров, да.

Похоже, меня прокляли.

* * *

Нет, ну правда! Судите сами: я — вроде бы не урод (да, я смотрелся в зеркало, нет, мне не стыдно), вот уже третий месяц путешествующий в компании четырех, считая тетю Анфию (пяти, считая Диту) девушек. То есть при мне тут целый полнокомплектный гарем (разве что лоли нет, но они мне никогда не нравились. Я вообще детей как-то не люблю), причем каждой — каждой! — из этого гарема я нравлюсь. И… что? А ничего! Вот совершенно вообще — ничего! Я ни с одной из них даже ни разу не целовался!

Что это, если не проклятье? Что, я вас спрашиваю?!

Ладно, если бы они просто ревновали меня друг к другу — а они ревнуют! — и не давали возможности, так сказать уединиться — а они не дают! Я имею в виду, такой возможности! — но ведь с каждой из них практически невозможно хоть чуть-чуть сблизиться, чтобы перейти от крепко-дружеских отношений к более близким… э… глубоким… э… расширенным… да, блин! В общем, вы поняли, да?

Аглашка треснет по голове, а потом еще и высмеет, язва этакая.

Настя просто промолчит, а потом посмотрит… так, что захочет сквозь землю провалится.

Клава испугается, сожмется в комочек, так, что почувствуешь себя последней свиньей.

Тетя Анфия посмеется, и потреплет по голове… как маленького!

Ну а с Дитой все понятно — она согласна на все, но не имеет возможности предоставить доступ к телу, за неимением тела.

Я, правда, ни с одной из них еще не пробовал сблизиться, но я же не слепой и не тупой. Я в Приказе служил, преступников ловил, меня ножами били — да, даже шрам есть! — я кражи и убийства расследовал — я уж, наверное, могу логически вычислить, как на меня отреагирует девушка, верно? Вот и приходится мне, молодому, симпатичному, умному, без пяти минут боярину — мучиться, не зная, как хотя бы начать разговор на эту тему…

Что это, если не проклятье?

Ведь не может же быть, что дело во мне, верно? У меня были девушки раньше! Две!

* * *

Про Диту, кстати, остальные девушки уже знают. Просто эта невидимая — никому, кроме меня — егоза перестала от меня скрываться и теперь частенько достает вопросами и разговорами. Согласитесь, девушки быстро записали бы меня в ненормальные, увидев, как я общаюсь с пустотой. Конечно, поначалу тот факт, что теперь с нами странствует еще и бесовка, их несколько напряг, но я убедил девушек, что Дита — наш человек, вреда от нее не будет, только помощь, так что, вроде бы, все было в порядке…

* * *

— А как она выглядит? — распахнула глазищи Клава.

Вот это подстава. Как описать девушку другой девушке, при условии, что первая тебя слушает, а второй ты нравишься? Вернее — вторым, потому что все остальные тоже слушают.

Описать как есть? Начнется ревность, а девчонки и так друг на друга посматривают косо. Клава и вовсе, того и гляди, в очередной раз решит сменить имидж. А я не хочу, чтобы она ходила с открытыми ногами! Комары заедят!

Описать нейтрально? Сама Дита обидится, вреда от нее вроде бы пока не было, но ключевое слово — пока. Она, в конце концов, бесовка, существо, склонное к разрушению. Нет, мне она, конечно, ничего сделать не может, но остальным-то — может.

— Как выглядит-то? — скрестила руки на груди Аглашка.

— Да, давай, рассказывай, как я выгляжу, мне самой интересно, — Дита томно легла на кровать вдоль стены. Холодает уже, хотя и август вроде на дворе, поэтому ночевки под открытым небом мы прекратили, только постоялые дворы.

— Ну… Девушка. Среднего роста. Стройная. Волосы русые… ну, вернее, такие, серо-русые, она вся немного в серый цвет отдает… Волосы серо-русые, заплетены в косу, глаза черные, нос средний, губы округлые, зубы мелкие, острые, особых примет нет…

Я запнулся, поняв, что начал переключаться в режим «описание преступника».

— Вернее — есть. Рожки на голове, в ладонь высотой, красного цвета, и хвост, тонкий, длинный, с кисточкой на конце.

— А одета во что?

Дита хихикнула и одежда с нее исчезла.

Вот… бесовка!!!

* * *

Хозяина того постоялого двора, что опоил нас сонным зельем, мы честь по чести сдали местному губному старосте. Звали его — не старосту, а хозяина — Васька Климов, и его давно уже подозревали в таких вот проказах, только поймать не удавалось.

Меня опросили, поинтересовались, кто таков, да цель путешествия. И это очень хорошо, что у меня хватило мозгов, хоть и травленных, понять, что эта история, так или иначе, но пойдет по Сибири, где народу не так уж и много, и мое обличье, которое я собирался открыть только в Мангазее, нужно принимать уже сейчас. Иначе возникнет вопрос — откуда вы взялись у нас в Мангазее, если до сих пор о вас ничего слышно не было? И почему вы так похожи вон на того молодого человека, который поймал отравителя-хозяина на постоялом дворе перед Тюменью?

В общем, я теперь не только не Викентий не подьячий. Я вообще не русский.

Глава 40

Кем лучше всего быть на Руси? Кому, так сказать, живется весело, вольготно на Руси? Разумеется, боярину. В крайнем случае — дворянину. Ну и еще — царскому служивому, от ярыги и стрельца до какого-нибудь сокольничьего. Им, кроме царя да еще командира — никто не указ. Поэтому, если ты хочешь путешествовать по Руси и не иметь проблем — тебе нужно быть дворянином, боярином или государевым слугой. Правда, тут — как в сказке. Той, что про птичку. Хвост вытащила — нос увяз, нос вытащила — хвост увяз. Не так уж и много на Руси бояр с дворянами, не по пальцам одной руки, конечно, но все роды на слуху. Назовешься чьей-нибудь фамилией — и не факт, что тот, с кем ты общаешься, с этой фамилией если не знаком лично, то хотя бы слышал. О фамилии — слышал, а вот о двоюродном племяннике со стороны снохи — нет. И вымышленная фамилия тут тоже не подойдет. Нет на Руси «просто фамилий», каждая — от поместья или вотчины, и первый же вопрос: «Это где такое?». Даже не из желания поймать самозванца — просто из вежливости или любопытства. Это у де Тревиля прокатило, выехал из провинциального городка Труавиля сын просто буржуа, на наши деньги — мещанина, а в Париж въехал благородный дворянин де Тревиль. С ворохом бумаг, подтверждающих древность его рода, аж от самого праотца Адама. Это во Франции такое пройдет, там этих нищих шевалье с пятнадцатью экю в кармане — пруд пруди, кто их всех перечтет, и если появится еще один — то и пес с ним. У нас, на Руси, порядок и учет! Бардака в этом учете, конечно, тоже хватает, но особенность этого бардака в том, что как только на него понадеешься — как он тут же куда-то испаряется. Остаются только учет и порядок.

В общем — если хочешь стать на Руси самозваным дворянином, то придется стать иностранцем.

Китай, Персия и прочая Азия — не подходят, устану глаза к вискам оттягивать. Ну не похож я на китайца! Значит — будем становиться европейцем.

Идеальный вариант — это Испания с Португалией. Испанские доны и идальго, вместе с португальскими фидалгу в настоящий момент на Руси — большая редкость, и встретить соотечественника мне не грозит. Идальго с фидалгу сейчас в Новом свете решают, на каком языке будет говорить Америка. Плюс — их в Испании не меньше, чем диких обезьян в Бразилии, как я уже сказал — появления еще одного никто и не заметит. И еще один плюс — я по внешности чернявый, есть во мне что-то благородное, испанское. Если в профиль. И в темноте.

Вариант чуть похуже, но тоже неплохо — Франция. Шевалье там тоже много… забавно, а ведь примерно в нынешние годы д’Артаньян и должен окаянствовать, миледи казнить… а, нет, поздно. Он, если мне память не изменяет, приехал в Париж в 1625 году, потом — двадцать лет спустя, потом — десять лет спустя… Мда, шевалье д’Артаньян уже лет десять должен лежать в сырой земле, получив пушечным ядром в грудь. Промахнулся я.

Также неплохи варианты с Италией и Германией. Они, как и в наше время — расколоты на множество государств, хоть королем какого-нибудь Ост-Грюнвальда объявляй — никто и не почешется выяснять, что это за дыра. Плюс — частенько воюют между собой, так что очередной немец или фрязин, решивший поискать счастья на чужбине, никого не удивит.

Польша и Швеция, читай — вся Скандинавия — варианты похуже. Они граничат с Россией, искренне считают, что у нее как-то очень много земель накопилось, так что — давай, делись. Нет, не шучу, где-то с полгода назад, как рассказывали на Москве, польский король Станислав прислал нашему царю письмо, где с детской простотой так и заявлял, мол, венценосный брат мой, у тебя очень много земли, по справедливости ты должен часть отдать Польше. Нам нужнее. В общем, отношение к полякам и шведам примерно как в СССР к немцам году так в сорок шестом.

Самый плохой вариант — англичанин. Нет, рыцарей и прочих сэров в Англии тоже немерено, вот только, как назло, именно англичан в Мангазее — пруд пруди. Торгуют они с Русью вовсю, отгоняя ногами голландцев, которые тоже не отказались бы всунуть свой длинный нос. Так что шансы встретить земляка, или человека, который бывал в Дарбартоншире и точно знает, что никаких сэров Баскервилей там отродясь не водилось — максимальны.

Англичанин — самый плохой и шаткий вариант. Но, к сожалению, из всех языков я знаю только английский. Не считать же японские «коннитива», «сайонара», «аригато» и «они-чан-бака».

Придется быть англичанином.

Так что к Мангазее сейчас подъезжает не Викентий или там Иван, а самый настоящий Бартоломью Крауч-младший. Да, я фанат Дэвида Теннанта, но Доктор Кто и Кроули не очень подходят.

Глава 41

— Вот сюда, Варфоломей Иванович.

Что-то мне как-то разонравилось быть англичанином. Если кто-то не понял, то Варфоломей Иванович — это я. Варфоломей Иванович Кравуч, прошу любить и жаловать. Как-то читал я, где-то на просторах интернета, рассуждение, что русское простонародье в старину не могло выговорить нерусские имена и фамилии и непременно их коверкали. Нессельроде — Кисельвроде, вот примерно так вот. Не знаю, может в нашем времени и не могли, а здесь все всё прекрасно выговаривают. Фамилии если и коверкают — то чисто для прикола, а не из-за невозможности выговорить. А имена просто-напросто переводят на русский. Имена, правда, по правилам не переводятся, но это в наше время, здешним русским на это правило наплевать, вон, с креста вон той церкви.

Это мне еще повезло в том, что я лоханулся с именем. Давно я Потного Гарри читал, забыл, что полное имя Крауча — не Бартоломью, а Бартимеус. Иначе был бы я сейчас не Варфоломеем, а каким-нибудь Вартимеем.

С реки подул резкий ветер, я поежился и натянул поглубже на уши шляпу. Ту самую широкополую шляпу а-ля Д’Артаньян — я почему-то думал, что они кожаные, на самом деле фетровые — на которую я с превеликим удовольствием променял колпак. Я же англичанин, а конце-то концов. Если б вы знали, как мне эти колпаки надоели! И радовался я своей новой шляпе… пока не выяснилось, что в условиях Севера она, мягко говоря, не спасает. Вернее, самой голове — тепло, а вот уши мерзнут, и чуть ли не в трубочку скручиваются. Как бы не пришлось опять к колпаку возвращаться…

Да, Мангазея — город, как ни крути, а заполярный. Европейская мода здесь не подходит. Ибо, как говорят знающие люди, сибиряки не мерзнут в морозы не потому, что привыкли, а потому что правильно одеваются.

Вообще, как вы представляете русский город за полярным кругом? Даже я, хотя и понимал всю абсурдность такого мнения, представлял что-то вроде заметенных снегом избушек посреди ночной тундры, по которой бродят олени и волки, а вдалеке, в снежной метели, виднеются огромные силуэты мамонтов.

Ну, во-первых, снега здесь пока еще нет. Конец августа, это даже за Полярным кругом — лето. Во-вторых — до тундры мы не доехали. Мангазея стоит посреди пусть северной, но тайги, окруженная лесистыми холмами.

С другой стороны — город все же заполярный. И здесь есть полярный день. И зимой, наверное, ждет полярная ночь. Но это зимой, а сейчас сутки состоят из дня, в течение которого солнце ползет по небу, сумерек, серых, но достаточно ярких, чтобы не называть это ночью и собственно ночи, периода, когда наступает темнота и продолжается аж целый час или даже два. И во время этой темноты на небе сверкает северное сияние. Я, конечно, видел его раньше, на картинках, в видеороликах, но, знаете — в реальности оно гораздо круче. Просто неописуемо, я не знаю, как это назвать, когда над тобой в небе развеваются гигантские светящиеся полотна… Это круто! Когда мы первый раз его увидели — стояли, глядя в небо и разинув рот.

Ну и, наконец, сама Мангазея рвет шаблоны любому. Тянется, тянется каменная нитка дороги, пересекая тайгу, пока, наконец не выходит к реке, забитой кораблями, стугами, шнеками, кочами, как московские улицы в пятницу вечером. А на противоположном берегу реки, на высоком холме, золотится крепость. Крепость в Заполярье — звучит, как оксюморон, если не вспомнить о том, что здесь еще не так давно существовала неиллюзорная возможность получить набег местных жителей, науськанных татарами или просто, решивших разжиться барахлишком за счет тех, кто не подумал подготовиться к обороне. Высокие бревенчатые стены, с угловыми башнями, узкими бойницами, украшенные по краю деревянной резьбой, отчего выглядят немножко прянично. Внизу, у подножья холма, вдоль реки протянулись портовые склады, а за ними поднимались вверх узкие и высокие крыши домов местных жителей, желтеющие тесом. И совсем на заднем плане, на фоне леса, тянулись к небу шатры двух высоченных церквей и из-за крепости, Мангазейского Кремля, выглядывал крупный деревянный дом, похожий на замок.

Глядя на реку, я понял, что я, мягко говоря, несообразительный человек. Типа, раз есть дорога — значит, надо ехать по дороге. А то, что все торговые пути на Руси проходят по рекам, и можно было, теоретически нанять корабль или купить место на идущем в Мангазею — это я как-то не подумал. С другой стороны — чем, интересно, руководствовался царь, когда приказал проложить эту дорогу? Это ж не просто послать человека с Каменным Словом, чтобы он прошел аж тысячу километров, это ж надо построить постоялые дворы, расселить возле них крестьян, организовать смену лошадей, причем ближе к северу — возможность замены на лохматых лошадок, привычных к морозам, для чего, между прочим, нужно закупить этих самых лошадок…

В общем — не знаю.

* * *

Переправившись на бревенчатом пароме через реку, мы, я с моим гаремом, нашли постоялый двор поспокойнее, девчонки заселились, а я отправился вверх по холму, в Кремль, к воеводе.

Ну, не к нему самому, кто я такой, чтобы меня сам воевода принимал, но зарегистрироваться в местном отделении Сибирского Приказа, раз уж я собираюсь здесь поселиться, я должен.

В приказной избе — которая выглядела не как избушка, а как солидный высокий терем — меня внесли в толстую книгу, как «английского дворянина Варфоломея Ивановича Кравуча с женщиной и девушками». Почему я вдруг стал Варфоломеем — я уже говорил, «дворянин» — потому что «боярином», сиречь, лордом мне не стать, и список их ограничен, и не бродят они практически в одиночку, да и доступа к Источнику у меня нет. «Женщина» — это тетя Анфия, а девушек у меня целых три. Вообще-то четыре, но попытку вписать в список бесовку я даже представлять не хочу. Уверен, что где-нибудь в городе, под видом скромного гончара или стрельца, найдется судный дьяк…

По легенде «женщина и девушки» — вдова с дочками, которая является моим партнером… да не таким, о чем вы только думаете, извращенцы! Вдова, естественно, русская, среди множества талантов тети Анфии знание английского языка все же не значится. Да и остальные девчонки им не владеют. Так что я — английский дворянин, а тетя Анфия — вдова купца с дочками. Мы с ней якобы заключили договор — она мне обеспечивает быт, еду, постель, одежду, а я за это ее защищаю в дороге до Мангазеи и дальше. Вполне достойное занятие для бедного дворянина, который хочет исследовать возможные торговые пути на север и восток. Здешние русские, как и англичане, не видят ничего плохого в том, что дворянин займется торговлей. Правда, есть риск, что мангазейские купцы могут увидеть во мне конкурента и потихоньку закопать под елкой… Благо, елок здесь много, половину Англии закопать можно, никто и не найдет. Поэтому я, чтобы не выглядеть этим самым конкурентом, заинтересован не мехами — основным товаром Мангазеи — не сибирскими серебром и золотом, не уральскими самоцветами, не «рыбьим зубом», сиречь, моржовыми клыками, не рыбой, не кожей, не железом… да, разнообразен торговый оборот Мангазеи, разнообразен…

Я — охотник за слоновой костью.

Да, звучит как бред, но, при необходимости, я могу подробно обосновать наличие слонов в окрестностях Мангазеи. Пересказать рассказы неких путешественников, привозивших откуда-то отсюда слоновую кость, и даже показать фигурку сонного Будды, которую, якобы, вырезали из кости сибирских слонов. Собственно, фигурка, купленная на рынке в Хлынове, мне идею и подкинула. Плюс — хотя никто и никогда не слышал о слонах в Сибири, но я-то, как человек из будущего, точно помню, что в Сибири добывали мамонтовую кость. Где это происходило я, конечно, не помню, может, и вправду рядом с Мангазеей, а может — в тысячах километрах от нее. Сибирь, она большая… Но, если кость копали в наше время — могли копать и в семнадцатом веке, местные жители. И слухи о «подземных слонах» могли ходить. Могли. Что, в случае если кто-то захочет мою легенду перепроверить — лишний раз ее подтвердит.

А мне просто нужен обоснуй, какого лешего я брожу по лесу в окрестностях города. Где-то же здесь спрятан Источник Осетровских.

Но это потом. Для начала мне нужна база. Съемный домик, в котором я буду жить со всей своей девчоночьей толпой. Вот я, за серебряную монету, подрядил местного ярыжку провести меня по городу, показать где здесь и что, и заодно — помочь найти съемный дом. Что, как мне рассказал ярыга Влас — задача нетривиальная. Население города растет чуть быстрее, чем успевают строить, пусть даже русские мастера с топором в руках готовы хоть церковь за один день построить.

— Красавчик, заходи к нам!

Я даже вздрогнул. Мы с ярыгой проходили мимо порта, где кряжистые мужики с гиканьем катили бочки, то ли с вином, то ли с медом, то ли с беличьими шкурами. Ну а что должно быть в каждом порту, пусть даже он на реке, посреди Сибири и вообще за Полярным кругом? Правильно, кабаки и доступные женщины. За кабаками дело не стало, их здесь много, от вполне русских, до английских пивнушек-пабов. И, как я вижу сейчас, доступные женщины тут тоже присутствуют.

Вдоль стены портовой бани — англичане, может, к баням и не привыкли, но англичан здесь, процентов десять остальные-то русские — стояли несколько девиц. Из тех девиц, которых «девушками» можно назвать только с большой-пребольшой натяжкой.

Кокошники на головах, косы на груди, расшитые сарафаны, длинные распахнутые шубки — и при этом накрашенные лица, аж глаза режет. Девушки на Руси вполне себе знакомы с косметикой, брови, губы, ресницы и щеки красят, но умеренно, здесь же… Лица белые, как у японских гейш, на щеках — красные круги, глаза обведены черным, губы красные, как у вампирш… Это что, кому-то нравится?!

— Нравлюсь? — подмигнула одна из девиц, и, чуть повернувшись боком, выставила в боковой разрез сарафана — от края подола почти до пояса — длинную, стройную и, надо признать, красивую ножку в красном сапожке на высоком каблучке.

Девица, кстати, очень даже и ничего…

Тут я вздрогнул, и рванул вперед, под звонкий смех девиц. Нет, не подумайте ничего такого, я вовсе не их испугался — чего мне их боятся, у меня девушки уже были. Две — просто… Помните, монаха из Буянского монастыря, того, что предсказал мне, что я найду любовь там, где не ожидаю? Воот… Знаете, я как-то не ожидаю найти любовь сред припортовых девиц и отсюда следует вывод, который меня, собственно, и напугал…

— Нет, вы только посмотрите! — ярыга, поспешавший за мной, всплеснул руками, — Ну как же это?! Опять!

Я проследил за его взглядом. Церковь. Вернее, церкви — две, стоят на двух невысоких холмах. Деревянные, светлые, с высокими шатрами — купола здесь в моду не вошли — по высоте одинаковые… хотя, та, что справа, вроде бы, чуть повыше будет. Совсем чуть-чуть.

— Осетровский храм опять выше! — продолжал причитать ярыга.

Стоп. Что значит «опять выше»? Он что, регулярно высоту меняет?

* * *

Как объяснил мне ярыга Влас, та церковь, что справа — родовой храм бояр Осетровских, прежних хозяев Мангазеи… был, пока они все не были перебиты. А потом царь решил, что отдавать под боярскую руку такой кусок не стоит, и забрал город себе. С тех пор Мангазея под царской рукой, и в Кремле сидит царский наместник. И, чтобы этот самый переход обозначить — рядом с храмом Осетровских построили второй, городской храм. Чуть выше, мол, не может церковь бояр быть выше царской.

Мангазейцы ходят на службы исключительно в городской храм, при осетровской церкви живет, конечно, священник, отец Азарий, но на какие деньги — никто не знает, десятину ему никто не платит.

Но вот какая незадача: то ли строители ошиблись, то ли земля просела, но уже через несколько дней после постройки выяснилось, что Осетровская церковь — выше. Чуть-чуть, на ладонь — но выше. Воевода почесал в затылке и приказал надставить сруб городского храма на один венец. Сказано — сделано, городская церковь опять стала выше. И пробыла выше целую неделю. Пока кончик креста Осетровской опять не поднялся над ней.

И это противостояние продолжается уже двадцать лет: что только не делали, и венцы надставляли, и крест длиннее ставили, и крест на Осетровской церкви приказывали уменьшить — ничего не помогало. Подозревали отца Азария, но тот разводил руками и задавал логичный, в общем-то вопрос: «Что я, по-вашему, с ней делаю?». Вот, кажется, последний год городской храм в этом противостоянии все же победил — и опять Осетровская церковь поднялась выше.

Я задумчиво посмотрел на нее, как будто собираясь напряжением мысли разрешить эту загадку. На самом деле я подумал о другом. О том, что именно в этой церкви лежат, похороненные, убитые Осетровские.

Надо ее посетить. Надо. Но потом.

— А это что за терем? — чтобы отвлечь ярыгу от растерянного созерцания наглой победы одной церкви над другой, я указал на высокий, пожалуй, пятиэтажный дом, стоявший на краю города. Не дом, а целый замок.

— Это вотчина Осетровских. Тем же, что церковь поставили.

— Там же, кажется, кто-то живет?

Дом не выглядел заброшенным замком с привидениями.

— Да, его бояре Морозовы заняли.

Я чуть прищурился. Надо же. Оказывается, в предположительно моем родовом замке свили гнездо мои враги. На замок мне наплевать, я его первый раз в жизни вижу, а вот сам факт наличия здесь Морозовых, которые наверняка продолжают искать Источник…

Скучно не будет.

Глава 42

— Нет, Барти, твой диалект — это нечто неописуемое! Да я половину сказанного тобой не понимаю!

Я мог бы ответить тем же — Джозеф разговаривал на таком лютом Ye Olde Englishe, что я, человек, которого прекрасно понимали американские знакомые, когда я общался с ними по Скайпу — и который прекрасно понимал их — разговаривал с ним с большим трудом.

Я изначально понимал, что мой английский при всем моем желании нельзя выдать за «настоящий английский». Фокус в том, что настоящего английского в здешнем времени еще нет — свой собственный диалект есть в каждом регионе, в каждом городе, в каждой деревне, чуть ли не на каждой улице, и англичанин из Суссекса с трудом поймет выходца из Камбрии. Вернее, понять-то поймет, но отметит, что разговаривает не с земляком. А вот откуда собеседник — не сообразит. Поэтому в качестве своей английской «родины» я выбрал Нортумберленд, северный регион Англии, на самой границе с Шотландией. Каковая — Шотландия, все еще независимое королевство, с вялотекущей войнушкой на границе, в том самом Нортумберленде, так что в языке этого региона понамешано черте чего, и моему «восточнонортумберлендскому» выговору никто не удивится.

Собственно, так и получилось.

Как я упоминал, мы, с моими девчонками решили прикупить себе дом. Но, в связи с тем, что город рос медленнее, чем население, свободные дома были здесь большой редкостью. К счастью, мне повезло с ярыгой. Тот прекрасно знал город и окрестности, и подсказал, что мне, как англичанину, стоит поискать в Английской слободе.

Несмотря на название — вернее, несмотря на первую половину названия — в слободе не было ничего английского, обычные русские бревенчатые дома, с небольшими оконцами и богатой резьбой. Даже паб выглядел как самая обычная русская корчма. Поэтому дом, который нам достался, был вполне привычен, никаких тебе каминов, высоких решетчатых окон с поднимающимися рамами, кресел и клетчатых пледов. Русская беленая печь, лавки, шкуры неопознанных зверей. В общем — нам понравилось.

Наутро, пока девчонки окончательно размещались, обживались, создавали уют, я вышел на улицу — и тут же встретился с нашим новым соседом. Каковой и пригласил меня к себе, поболтать о старой доброй Англии.

Джозеф Фокс, из Стаффордшира — да, я тоже мысленно хихикнул — выглядел так, как мог бы выглядеть человек, максимально непохожий на англичанина. Лет тридцати, невысокий, широкоплечий, круглое лицо с лохматыми бакенбардами, объемистое пузцо, из тех, про которые говорят «живот не от пива, живот — для пива», мощные волосатые руки, каштановые взлохмаченные волосы. Ему бы еще белый глаз — и вылитый Азазелло из сериала. Только без котелка, в шляпе с полями, такой же, как у меня.

Человеком он оказался неплохим, жизнерадостным и общительным, вот только… Мое сыскное чутье подсказывало, что симпатяга Джозеф не так прост. Он как-то очень ловко ушел от ответа на логичный и заданный мною без всякой задней мысли вопрос — с какой целью он здесь? А и правда — зачем в торговом городе поселился англичанин, если он не купец? Джозеф ни словом не упомянул о том, чем занимается, зато довольно умело вытягивал из меня информацию о том, откуда я родом, чем занимаюсь по жизни и зачем приперся в Мангазею. Благо, что легенда мною продумана до мелочей — во время нашего двухмесячного путешествия по Руси времени для этого у меня был даже не вагон, а целый состав.

— Крауч, Крауч… Знакомая, вроде бы, фамилия. Кажется, при дворе его Величества Карла есть королевский нарезчик мяса Джордж Крауч. Не твой ли родственник?

Хитрый вопросик, с подковыркой. Черт его знает, вправду ли есть такой Джордж. Признаться, что да — родственник? А его на самом деле и нет вовсе. Сказать, что нет, точно не родственник. Но ведь родственник при королевском дворе — это полезное знакомство, пусть даже нарезчик мяса. Не будет ли подозрительным категорический отказ?

— Джордж, Джордж… У моего отца есть троюродный кузен Джордж, о котором, вроде бы, я ничего не помню. В нашем замке о нем не часто упоминали. Сколько лет тому Джорджу-нарезчику?

— Кажется, мой ровесник, — с любопытством посмотрел на меня Фокс.

— Хм. Вроде бы тот кузен чуть постарше будет… Но ненамного… Может, и он. А вот скажи мне еще…

Через некоторое время после моих въедливых расспросов Джозеф явственно пожалел о том, что вообще завел разговор про этого нарезчика. По крайней мере, несколько раз попытался свернуть разговор на другую колею. В итоге я, вздохнув, подытожил, что установить однозначно, является ли тот королевский Джордж моим свежпридуманным дядей или нет, установить не представляется возможным. Пообещал написать отцу и тогда разузнать точнее.

Потом мы с Джозефом выпили еще немного джина, который, если честно, жутко отдавал сивухой и смолой, зато был привезен из самой Голландии. Закусили клюквой. Вот, в отличие от этого джина, клюква была отличной — крупной, величиной с вишню, как будто ее собирали не под Мангазеей, а под Чернобылем, сочной, в меру кислой.

Я вообще люблю клюкву.

* * *

Ближе к середине кувшина я раскрыл Джозефу свою «коммерческую» тайну.

— Знаешь, Барти, — задумчиво сказал он, — Другой бы посмеялся над тобой. Это ж надо придумать — слоны! В Сибири! Но не я. Я самолично разговаривал с человеком, который клялся мне, что видел в сибирских реках бегемотов.

Да уж. Бегемоты в Сибири — это покруче моих слонов.

— А где сейчас этот человек?

Фокс чуть ли не впервые за все время разговора стал серьезным:

— Погиб. Несчастный случай.

* * *

Добив джин, мы с Джозефом перешли на «ты» — да, в здешнем английском, в отличие от современного, есть слово «ты» — и отправились погулять по городу.

Стаффордширец — нет, все же не привыкну так называть человека — «показал мне город», то есть то, что я и так уже видел вчера, прогулявшись с ярыгой. Хотя некоторые моменты вчера остались не охваченными.

Например, верфь, по крайней мере, так ее назвал Фокс — место, где делали корабли на продажу, накладывая на них Крепкие слова. Не те крепкие слова, которым славятся моряки, а Слова, которые позволяли бы корпусу корабля выдержать, если его вдруг зажмут льды. Не ледоколы, конечно, но пройти по Северному Ледовитому дальше на восток вполне способны.

Потом мы встретили на улице проскакавшего мимо нас человека в серо-зеленом кафтане, которого Джозеф назвал царским сокольничьим.

— Сокольничьим? — искренне удивился я, — Здесь же — север! Разве здесь летают соколы?

Фокс второй раз посерьезнел:

— Знаешь, Барти, не наше это дело. Где русский царь сказал, там его соколы и летают.

Интересненько…

От прогулки в сторону припортовых бань я вежливо уклонился. Как-то не хотелось опять попадаться на глаза тамошним девицам, которые чересчур болтают языком не так, как должны.

— Ну и зря, — не стал настаивать Джозеф, — Русские бани — это самая замечательная вещь в этой холодной стране! Бани и меха! Ты обязательно должен туда зайти!

Судя по отсутствию намекающих подмигиваний и сальных ухмылок, Фокс под «сходить в баню» имел в виду именно сходить в баню.

Потом мы вышли к окраине города, и я второй раз услышал захватывающую историю про соперничество двух церквей в высоте.

— Вон там, — толстый палец Джозефа указал на потемневший бревенчатый дом, на который, судя по всему, не озаботились наложить Слова, — живет священник старой боярской церкви, отец Азари. Мы можем сходить к нему, он покажет нам церковь.

— Как-то неловко. Нет, мне, конечно, интересно…

Еще бы неинтересно — получить такой предлог посетить церковь, где похоронен уничтоженный род Осетровских. Возможно — если я все правильно понял — там лежат погребенными родственники Викентия, то есть, теперь — мои родственники. Возможно, там я смогу получить какую-то ниточку, которая приведет меня к Источнику…

С реки дунул сильный порыв ветра, холодного и режущего, кажется, еще немного, и он отхваит мне уши. Я натянул шляпу поглубже и поклялся страшной клятвой, что как только найду Источник и получу боярскую силу — нафиг уеду из Мангазеи! Туда, где тепло! Круглый год! Основывать свое собственное государство где-нибудь на Гавайях или в Австралии!

— Ничего неловкого. За требы он получает немного, и, хотя после смерти сына, ему много денег и не надо, но все-таки на что-то жить он должен. Десятину-то платят городскому храму.

Ну, если рассматривать наш поход в церковь не как праздное любопытство, а как благотворительность…

— Пошли!

Я все равно собирался туда пойти, но попозже. Слишком уж подозрительно — приезжий англичанин, в первые же дни, ни с того ни с сего, идет в полузаброшенный храм. Зачем? Почему? И самое главное — кто задаст себе эти вопросы? И до каких ответов додумается? А так — железное обоснование, мой новый приятель меня потащил.

Когда мы подходили к дому священника, в темной, почти почерневшей стене открылось окно, из которого и выглянул отец Азарий.

Мамадорогая!

Помните популярный в свое время ролик «Вы кто такие? Я вас не звал!». В том ролике был дед с огромной бородищей. Так вот — по сравнению с бородой отца Азария она курила невзатяг. Фактически — в окно выглянула одна борода, из которой блеснули глаза.

— Вы кто такие? — спросил нас священник. Недружелюбно, надо сказать, спросил.

Глава 43

Впрочем, продолжать дальше по канону священник не стал. Возможно, потому что не смотрел Ютуб. Перевел взгляд на англичанина… ну, в смысле — на настоящего англичанина.

— А, это ты, Осип… С чем пожаловал? Кто это с тобой?

— Земляк мой, — несколько преувеличил Джозеф. От Стаффордшира до Нортумберленда — как от Москвы до Костромы, через полстраны нужно проехать, с английскими смешными расстояниями это серьезное путешествие. Но, видимо, Фокс решил, что в чужой стране все англичане — земляки.

Отец Азарий что-то пробурчал, вряд ли дружелюбное, скорее — «Понаехали…», и, убрав свою бородищу, закрыл окно изнутри.

Я посмотрел на англичанина, тот пожал плечами, мол, стоим, ждем.

Ждали недолго, дверь дома со скрипом распахнулась и на крыльце появился священник уже в полный рост. Среднего роста, среднего телосложения, в темно-сером меховом кафтане, черной шапке-клобуке, отороченной облезшим мехом неопознаваемого зверя. Ну и борода, естественно, занимающая всю грудь, седая, спутанная.

Отец Азарий окинул меня взглядом, глаза остро блеснули из-под кустистых бровей:

— Еще один англичанин? Чего хотели?

— Показать храм хотел.

— Вон он стоит, смотрите. Можете даже вокруг обойти.

— Да нам бы внутрь…

— Креститься в истинную веру желаете? — священник оживился и потер ладони. Впрочем, было видно, что он просто глумится над Джозефом.

— Нет, — Фокс хмыкнул и перекрестился, — Я католической вере изменять не стану.

— Приятель твой креститься желает?

Я промолчал, потому что не успел отреагировать на резкую смену собеседника — отец Азарий повернулся ко мне.

— Что молчишь, язык проглотил? Как звать тебя?

— Бартоломью Крауч-младший.

— Что тебя в храм истинной веры привело, отрок Варфоломей?

— Любопытство, — я все же немного пришел в себя. Эта борода меня выбила из колеи.

— Церковь тебе не скоморошьи пляски, чтобы попусту любопытничать, — отрезал он.

— А если не попусту? — я решил, что он намекает на оплату, но священника мой ответ несколько удивил. Он снова повернулся к Джозефу:

— Что, еще один…

— Нет! — быстро ответил тот, — Он к… моему вопросу касательства не имеет. Просто… Должен же человек знать историю города, где живет. Если могилам не поклониться —так скоро и забудут, что за люди такие были. Ну и…

Он полез в карман — о, а я думал, их еще не изобрели — и положил в ладонь священнику серебряную монету:

— На храм.

Тот хмуро пошевелил бровями:

— В храме не шуметь, пальцами не тыкать, к погребенным — с уважением. Пошли.

* * *

У подножия холма, на котором стояла церковь Осетровских, протекал неширокий ручеек. Когда-то, возможно, через него был перекинут мостик, сейчас же от него осталось полусгнившее бревно, мокшее в воде.

Отец Азарий ловко перепрыгнул ручеек, только полы кафтана взметнулись, мы с Джозефом прыгнули следом, не так ловко, у священника явно каждодневные тренировки.

— Как вашему храму удается всегда быть выше городского? — спросил я.

— С божьей помощью.

— А городской что, другому богу посвящен?

Священник что-то пробормотал, но отвечать не стал. Джозеф ткнул меня локтем в бок, мол, помалкивай.

От двери церкви открывался роскошный вид на Мангазею.

— С колокольни — еще лучше, — шепнул Джозеф, — Отец Азарий нас проведет.

Впрочем, и отсюда город золотился стенами домов, серебрился гладью реки, искрился разноцветными парусами кораблей, как дорогая резная шкатулка, украшенная эмалью.

— А вон там что за река протекает?

За городом, охватывая высокий мыс Кремля, от основной реки, Таза, отходила еще одна, поуже, скрывавшаяся в зелени тайги.

— Это Осетровка, — произнес из-за спины священник неожиданно уважительным голосом, — Именно на ее берегах род Осетровских стал боярами. От нее название и получил.

Неожиданно. Не Мангазейских, не Тазовских, не как-нибудь еще. Значит — не просто так. Видимо, именно на ее берегах основоположник рода и нашел Источник. И если моя мысль окажется неверной, и Источник спрятан все же не в церкви — нужно будет искать на берегах этой речушки.

* * *

Разумеется, за время путешествия мы попробовали надеть на Настю Изумрудный венец, просто чтобы посмотреть, что увидит в нем не обычный человек, а природная ведьма.

Разумеется, результата мы не получили.

Источники все же не растут повсюду, как грибы — да и грибы повсюду не растут — так что обнаружить его именно там, где мы надели венец, было бы зряшной надеждой. К сожалению, венец не указывал направление на искомое, как я втайне надеялся. Настя в нем увидела ровно то же, что и я — в радиусе метров ста все стало черно-белым, полупрозрачным, даже люди. Одежда, видимо, тоже становилась полупрозрачной, потому что при взгляде на меня девушка отчаянно покраснела и потом категорически запретила мне надевать венец в присутствии кого бы то ни было. На сто метров — мир теней, а дальше — непроницаемая стена туман. В общем, возможности ясны — если ты подойдешь к Источнику на расстояние ближе ста метров, то ты его увидишь. Если нет — то нет. Возможно, Источник будет как-то подсвечиваться, чтобы отличать его от простого камня, предмета или как там Источники выглядят. Возможно. Выясним на месте.

Одна проблема — по моей мысли Источник спрятан в церкви. Обоснованных причин так полагать у меня нет, назовем это сыскной интуицией. Но, как мне кажется, навряд ли священник позволит прийти в церковь целой толпе, да еще примерять какой-то венец. Особенно если он и вправду как-то связан с истребленным родом, возможно — является хранителем Источника. В общем — в церковь придется проникать тайком. А для этого — хотя бы разведать, что там и где.

* * *

Дверь церкви была не заперта, то ли днем она не запиралась, то ли в принципе… хотя, нет — ушки для навесного замка на ней были. Видимо — если мы пойдем на дело ночью — придется вспоминать то, чему меня учили в Приказе. Не должен здешний замок быть очень уж сложным…

Я перекрестился, входя, и наклонил голову. Внутри храма ничего неожиданного не было — бревенчатые золотистые стены, уходящие вверх, где лился свет из световых окон барабана, иконостас, закрывающий проход к алтарю, иконы на стенах — святые смотрят с них с укоризной — пропитавший всё запах воска и ладана, под ногами тяжелые плахи пола, которые не то, что не скрипят, даже не шелохнутся. Это хорошо — не станут скрипеть, когда мы с девчонками сюда влезем…

Так, окна узки, через них не получится… А что там за дверь в углу? Служебный выход на улицу?

— Вот здесь, — отец Азарий встал перед аналоем и распростер руки, как бы указывая сразу на все, — молились Богу Осетровские. Здесь они крестились, здесь они венчались, здесь их отпевали. Эти стены видели всю жизнь каждого члена рода, слышали их молитвы и исповеди.

Вроде бы, насколько я помню, погибших членов рода похоронили в церкви, похоже, именно в этой. Но где? И как вообще это должно выглядеть?

— Простите, батюшка, — обратился я, — А где погребены члены рода? На родовом кладбище?

Может, в каком-нибудь склепе за церковью?

— Они все — здесь, — несколько торжественно произнес священник, — Здесь, под этими стенами, которые были свидетелями их жизни и дали последний приют после смерти.

Он указал под ноги:

— Они в крипте храма.

* * *

Та дверка в углу оказалась проходом не на улицу, а в крипту — подземелье под церковью. Я решил было, что это что-то вроде подвала, но какой там подвал — погреб бы еще вспомнил… — тут самое натуральное подземелье. Кто, интересно, и сколько времени все это копал?

Длинный коридор, до конца которого свет факела в руке священника не доставал и коридор казался бесконечным. По обе стороны — ниши в рост человека. На дне каждой ниши — гроб, из темного, почти черного дерева, может быть, мореный дуб, может — наложены мощные Слова. В торце каждого гроба — табличка с именем-отчеством и датами рождения и смерти.

Я, ощущая какое-то смятение — и озноб, холодно здесь, пипец — зажег Огненным Словом свой факел и шагнул вперед, молча рассматривая таблички.

Антон Александрович. Родился 9 июня 7090 года. Умер 11 ноября 7155 года…

Василиса Юрьевна. Родилась 21 марта 7097 года. Умерла 11 ноября 7155 года…

Феоктист Александрович. Родился 6 августа 7110 года. Умер 10 ноября 7155 года…

Серафим Александрович. Родился 28 июля 7116 года. Умер 11 ноября 7155 года…

Георгий Александрович. Родился 10 февраля 7123 года. Умер 14 ноября 7155 года…

Ирина Борисовна. Родилась 12 мая 7133 года. Умерла 14 ноября 7155 года…

Ви…

Я замер.

Маленький гробик, как будто на карлика… или на младенца. На нем — табличка.

Викентий Георгиевич. Родился 14 ноября 7155 года. Умер 14 ноября 7155 года.

Родился в мой день рождения. С моим именем.

Это мой гроб.

Я — Осетровский.

Глава 44

К выходу из церкви я шел несколько растерянным. Нет, не потому, что нашел практически стопроцентное подтверждение тому, что я — Викентий из рода Осетровских. Последний из рода. Нет, не поэтому — я и так это знал. Просто… Столько похороненных — и даты смерти практически совпадают. Разбежка в два-три дня. И если вы думаете, что младенец Викентий был в этих гробах единственным ребенком — вы сильно ошибаетесь. Самым младшим ребенком — кроме Викентия — была Мария Феоктистовна, пяти лет.

Я честно пытался сдержать фантазию, но она не поддавалась, упорно рисуя картины того, что происходило в этих краях восемнадцать лет назад.

Ночной город, засыпанный снегом, освещаемый только блеском северного сияния. Огромный, темный дом, практически замок — твердыня Осетровских. И по белым сугробам к этому дому катятся черные волны нападающих. Вот ворота, из тяжелых лиственничных плах, разлетаются в огненном шаре, то ли файербол, запущенный Огненным Словом, то ли более простой вариант — подрыв пороховой миной. Вот в своих постелях вскакивают сонные женщины, дети, мужчины, не ожидавшие нападения — никто не ждал, что враг сумеет накопить такую силу. Бросаются в отчаянные самоубийственные атаки холопы, защищающие хозяев — и гибнут один за другим, разделенные, убиваемые поодиночке. Вот атака, казалось бы, захлебнулась — вспыхнула огненная стена, поднятая чародейным холопом, сгорают в беспощадном пламени нападающие… Но нет — слишком много их, невзирая на потери, они рвутся вперед и вперед, подгоняемые Повелением своего боярина, и вот — гаснет огонь, пронзенный саблями падает защитник рода. Грохочут выстрелы пистолетов, грохочут сапоги ворвавшихся в дом, грохочут Слова, сталкиваясь друг с другом… Сабли рубят сопротивляющихся, ножи перерезают глотки сдающимся, кровь заливает дом, течет потоками по полу, стекает, капая, по ступеням лестниц… И где-то вдалеке, проваливаясь в снег, задыхаясь, бежит прочь от погибающего дома молодая женщина, прижимая к груди сверток с младенцем…

Нет, конечно, я не знал точно, как были убиты Осетровские. Может, врага в дом впустил предатель, может вообще не было никакой битвы, захватили врасплох и перерезали сонных… Все может быть. Но мне почему-то кажется, что все было именно так.

С этими, грустными, надо сказать, мыслями, я шагнул в дверь… И тут же влетел обратно внутрь, получив удар в грудь и покатившись по полу.

В первый момент мне показалось, что меня лягнула лошадь. Такого опыта у меня не было, но, как мне кажется, ощущения именно такие.

Джозеф и священник, обсуждавшие что-то свое и поэтому чуть задержавшиеся, разошлись в стороны. Англичанин, прищурившись и чуть пригнувшись, медленно водил рукой у левого бока, как будто пытаясь нащупать что-то невидимое. Священник засунул руки за темно-серый, сливающийся с кафтаном, кушак и был спокоен, как удав.

В церковь входили трое.

Здоровенные мужики, да, именно это слово сразу приходило на ум — мужики. Широченные плечи, огромные руки с тяжелыми кулаками, бороды пучком. Меховые колпаки на головах, лихо заломленные набок, темно-лиловые, как будто крашеные соком черники, кафтаны, тяжелые сапоги, судя по грохоту, с которым они опускались на пол — подкованные.

Троица остановилась и посмотрела на меня, поднимающегося с пола.

— Так, ну ты, малец, иди себе, куда шел, отсюда. Ты, англичанин, тоже проваливай. У нас с отцом Азарием разговор будет.

Дальше они, не обращая больше внимания ни на меня, ни на Фокса, двинулись к священнику. Один из громил похлопывал по ладони небольшим стяжком — увесистой палкой. Солидно, против старика-священника-то.

Сам отец Азарий, кстати, смотрел на пришедших совершенно спокойно. Даже как-то ненормально спокойно. Не так, как смотрит наивный человек, не понимающий, что ему грозит, не так, как смотрит глупый человек, считающий, что его не тронут. Как-то иначе он смотрел.

А как именно — я не успел понять. Я встал на ноги.

— Дров не заказывали. Проваливайте отсюда.

Громилы даже не поняли, кто это с ними разговаривает. Потом один из них недоуменно повернулся ко мне:

— Иди отсюда… англичанин.

Если сейчас эти бугаи нехолощеные что-нибудь сделают со священником — попасть в церковь мне будет гораздо проще. Но допустить, чтобы при тебе избили старика… Невозможно.

Видимо, то же самое подумал и Джозеф, оставивший попытку нащупать отсутствующую шпагу и доставший из-за пазухи широкий нож.

Кстати, есть вероятность, что это — охотники за Источником. И если я сейчас развернусь и уйду, то могу поцеловать мой — да, вашу мать, мой! — Источник на прощание. И то воздушным поцелуем, потому что меня к нему не подпустят.

Но эта мысль пришла потом. Когда я уже твердо решил, что не уйду отсюда.

Один из громил — настолько похожих, что я даже не различал их — хохотнул и достал длиннющий нож, точно такой же, каким меня когда-то давным-давно — два месяца назад — пугала шайка Васьки-Кузнеца.

— Брось ковырялку, — прогудел он Джозефу.

— Опустите оружие, дети мои, — спокойно произнес священник, — Не дело это, кровь в божьем храме проливать.

— Твой храм еще не сгорел только потому, что на нем Слов лежит больше, чем блох на собаке, — естественно, громилы и не подумали убирать оружие. А вот Джозеф свой клинок опустил.

Да что тут ждать? Быстрое Слово!

Я рванулся вперед, к замершим, еле шевелящимся громилам…

И налетел скулой на тяжеленный, как пудовая гиря, кулак.

Один из громил тоже решил не тянуть. И он тоже знал Быстрое Слово.

«Нечестно!» — мелькнула детская обидка. Он и так здоровенный, зачем ему еще и скорость?!

Его кулак прошел вскользь, практически погладил меня, но этого хватило для того, чтобы меня снесло вбок. Блин, как будто под локомотив угодил… Ну и как с ними справляться? Через несколько секунд Быстрое Слово закончится, я рухну от отката… он тоже, конечно, рухнет, но от этого не легче — еще двое останутся и справятся ли с ними Джозеф и батюшка — не факт, не факт…

Думая так, я увернулся еще от одного удара, отпрыгнул назад — и уткнулся лопатками в бревна стены. И огромный, как стенобитный таран, кулак уже летел мне в лицо.

Как я успел уйти вниз — сам не знаю.

Громила успел понять, что меня там, куда он бьет, уже нет, а вот остановить удар — не успел. Физика, бессердечная сука, будь ты хоть сколько разогнан быстрым Словом, а инерцию никто не отменял.

Удар, казалось, даже, церковь содрогнулась, хруст ломающихся костей, громила на секунду ослеп от боли. И не увидел, как я все же проскользнул мимо его длинных рук и впечатал кулак в висок.

Убить не убил, но вырубил надежно. Нас все же хорошо учили в Приказе, неплохо учили…

А потом Слово кончилось. И начался откат.

Я качнулся и с трудом удержался на ногах. Шагнул, пошатываясь вперед. Еще двое осталось, еще двое…

С ними справились и без меня.

Как всегда и бывает после Быстрого Слова — на секунду все движения окружающих ускорились, как в старинных немых фильмах. Джозеф замолотил кулаками как ветряная мельница — крыльями, и каждый удар попадал в цель. Град ударов пронесся по руке громилы, отбивая ее, отсушивая напрочь. Лязгнул, падая на пол, нож, а следом, качнувшись, рухнул его хозяин, получивший удар в челюсть.

— А? — недоуменно оглянулся третий громила, осознавший, что остался один. Поднял дубинку, глаза забегали под густыми бровями, перебегая с Джозефа на меня и обратно, решая, кто из нас двоих самый опасный противник.

И совсем забыл про отца Азария.

Священник неторопливо шагнул назад, взял с клироса кадило и, взмахнув им, как кистенем, угодил точно в висок громиле. Ой, батюшка, какие у вас интересные ухватки…

Отец Азарий с интересом посмотрел на рушащегося здоровяка, осмотрел кадило, прошептал «Прости меня, господи…», отер его рукавом кафтана и положил обратно на аналой. Наклонился к вырубленному, повернул голову вправо-влево.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес старик, — Крови нет. А я говорил — проливать кровь в божьем храме нельзя.

Он отряхнул ладони и посмотрел на нас. Меня, еле стоящего на ногах и тяжело дышащего Джозефа.

— Помогите мне их на задний двор вытащить, — распорядился отец Азарий.

— Зачем? — не понял я.

Священник укоризненно взглянул в мою сторону:

— Я же сказал — нельзя кровь в божьем храме проливать.

Глава 45

Моей бесовке очень повезло, что она бесплотная. Иначе она точно отхватила бы по попе. Ну, просто потому что — как ее еще наказывать? Я, конечно, подозреваю, что ей это наказание, скорее, понравится, но все равно — должна же она как-то расплачиваться за свои косяки?

Какие именно?

Мы договорились с Дитой, что она, раз уж все равно никому не видима и бесплотна, будет ходить со мной, чтобы, в случае чего — выручать или хотя бы макнуть остальным, где искать мое бездыханное тело. Ну, или бежать быстрее, до того, как тело станет бездыханным.

Правда, как оказалось, в церковь Дита войти не может — ну а что вы хотели, бесовка же. Но могла бы хотя бы поблизости побыть! А что сделала эта свинка Пеппа? Пошла погулять по окрестностям! Ей, видите ли, скучно!

— Дита, если бы меня там убили?

— Но не убили же!

Железная логика. Хотя, нет: железная логика хотя бы ржавеет, эта же не поддается никакому воздействию.

— Дита, вот представь — меня все же убили…

— Не хочу я всякие ужасы представлять. Как же я — без тебя?

Она прильнула ко мне, что выглядело бы эротичным, если бы на улице не было около нуля. По крайней мере, ветер дул настолько мерзко-холодный, что единственное желание, которое вызывала полупрозрачная девушка в полупрозрачном сарафанчике — это закутать ее в меха и напоить горячим чаем, вернее, с учетом реалий Руси — травяным отваром.

— Вот еще раз меня бросишь — и узнаешь, каково это, без меня.

— Ну, я подумала — что там может случиться? Это же церковь!

Ну да, ну да, что может случиться…

* * *

Отец Азарий тогда осмотрел три лежащих на полу церкви тела — или, учитывая их габариты, туши — после чего распорядился:

— Отрок, принеси веревки из амбара… на заднем дворе он.

Увязал старик-священник трех громил так ловко, как будто изучал искусство шибари. Выпрямился, посмотрел на три узла, и сказал:

— Ну, всё, добрые люди, дальше я с ними уж сам справлюсь. Идите с богом.

И мы ушли. Не знаю, чем руководствовался Фокс, я же просто не хотел смотреть, как священник будет прятать тела. То, что тела будут — он намекнул достаточно прозрачно. А вот то, что с ними произойдет дальше — я смотреть не хотел. Сдается мне, это не самое приятное зрелище.

* * *

Дита, решившая, видимо, что я замолчал, потому что дуюсь на нее, прижалась совсем уж бессовестно — хорошо, что я этого не чувствую — и просящее заглянула в глаза:

— Обещаю, что никогда-никогда не брошу тебя.

— Не смей мне угрожать, — усмехнулся я.

Бесовка растерялась, но тут же поняла и рассмеялась:

— Когда мы с тобой узнаем, зачем нас призвали сюда из-за Грани… из-за Граней — тогда я, наверное, тебя оставлю. Но, если честно — совершенно не хочу. Мне нравится здесь, мне нравишься ты…

Она бросила быстрый взгляд, чтобы посмотреть, заметил ли я намек. Я сделал кирпичное лицо, хоть стены из него клади.

— Ты обижаешься?

— Нет.

— Правда?

— Правда.

— Правда-правда?

— Как жаль, что у тебя нет тела…

— Тебе на самом деле жаль?!

— Конечно.

Дита расцвела. Потому что не поняла, почему я об этом жалею.

* * *

Нет ничего лучше, чем прийти домой с холода. Даже если ты в этом конкретном доме — в первый раз. Дом — это не стены и пол с потолком. Дом — это место, где тебя ждут и любят. А если этого нет, то это не дом, а так, жилище.

Меня здесь, несомненно, любили и определенно ждали. По крайней мере, запах еды сбивал с ног, вязал по рукам и ногам и тащил на кухню. К сожалению, запах это делал фигурально, а вот мои девчонки тащили меня вполне реально. Причем — вовсе не на кухню, а показать мне, какой замечательный дом они отхватили.

Да, да, отличный дом, замечательный дом, превосходный дом, да-да, вы умницы, все замечательно устроили, а печь можно посмотреть…? На лестнице, ведущей на второй этаж, мой желудок взвыл так печально, что всем стало стыдно. Особенно мне.

Наконец меня накормили до отвала, после чего меня одновременно накрыло сытостью, выпитым с Фоксом джином, отходняком от стычки, да и просто усталостью. И я начала засыпать…

Все же гарем — это приятно. Даже без того, чего обычно ожидают от гарема.

Меня перенесли на… хотелось бы, конечно, на кровать, но, увы, всего лишь в кресло… подложили подушки, накрыли тяжелой меховой полстью, принесли горячую кружку с чем-то брусничным, разминали мне плечи… О, да, девочки, да… Не хватает только чтобы Аглашка играла на ситаре, Настя помахивала опахалом, а Клава танцевала танец живота… О, да…

Господи, какой бред в голову лезет.

Я встряхнулся и попытался сосредоточиться:

— Так. Я разведал церковь. Возможно, Источник в ней. Еще я там видел мою могилу. Завтра ночью идем. В церкви с венцом. Замок вскроем. Источник найдем.

Судя по наступившей недоуменной тишине — сосредоточиться у меня не получилось. А что я не так сказал-то? Все правильно — церковь, могила, ночь.

— Какую церковь? — спросила Настя.

— Какую могилу? — спросила Клава.

— Какой замок? — спросила Аглашка, — И кого венчать будем?

Тетя ничего не спросила. Потому что ее в комнате не было. Наверное. Глаза слипались, и я видел плохо.

Я подумал немного и, наконец, сообразил, что про мою идею насчет церкви, как хранилища Источника Остеровских, никто не в курсе. Не говоря уж про могилы и всё остальное.

Кофе бы сейчас… Но на Руси кофе нет. Придется держаться на одной силе воли, без всякого кофеина. Я попытался произнести Бодрое Слово… или хотя бы вспомнить его. Безуспешно. Отпил из протянутой кружки…

Бррр! Это что за…? Хотя…

Горько-вяжущий отвар неожиданно взбодрил не хуже лира кофе. Да что там кофе — не хуже литра энергетика!

— Это что такое? — я взглянул в кружку, где плавали какие-то стружки. Пахло приятно, цветами.

— Маралий корень, — сказал тетя Анфия… а, так вот где она была, за моей спиной стояла, — Я на рынке сегодня присмотрела. У нас он дорог, а здесь подешевле.

Маралий? Марал — это вроде бы олень такой? То-то я прямо оленем запрыгал… в хорошем смысле слова «олень». Если у этого слова есть хороший смысл.

В общем, я, пока действует этот олений энергетик, коротко рассказал о том, что сегодня произошло, какие мысли пришли мне в голову и какие планы в связи с этим выстроились.

Меня внимательно выслушали.

— Значит, — задумчиво произнесла Настя, — проникнуть ночью в церковь, чтобы с помощью венца посмотреть, не спрятан ли в ней Источник?

— Да, — кивнул я.

— А зачем для этого в церковь лезть? Ведь Изумрудный венец все призрачным делает. Прекрасно можно рядом с храмом постоять.

Я понял, что олений корень на меня подействовал. Причем еще до того, как я его выпил. А и правда — зачем в церковь-то лезть.

— Чтобы гроб с телом Викентия вскрыть, — вмешалась Аглашка, — А вдруг там — настоящий Викентий, в смысле — Осетровский?

Точно. Подействовал. Об этом я тоже не подумал…

— Так что — надо в церковь проникать, надо. Замок — пустяк, я его открою, без ключа и гвоздя.

— Аглаша…

— Нет, я не знаю, кто вскрыл замки у купца Луки Петрова! Это не я!

— Да я не об этом… Так. Что еще за замки у купца Луки?!

— А ты не знаешь? Тогда я просто пошутила.

— Аглаша!

— Восемнадцать лет уже Аглаша!

Дита, невидимая никем, кроме меня, каталась на полу от хохота.

— И завтра ночью лучше не идти никуда, — тихо произнесла Клава.

— Это еще почему? — я вдруг понял, что гарем — это совсем даже не здорово. И это они еще между собой не ссорятся!

— Завтра первое сентября.

Дети в школу пойдут, что ли… а, стоп.

Завтра — Новый год.

Глава 46

— Как я выгляжу, Викешенька? — Аглашка повернулась вокруг своей оси и закинула мушкет на плечи, как коромысло.

Я с трудом удержал серьезное выражение на лице. Нет, не то, чтобы она была смешной, но сам ее облик вызывал забавные ассоциации. Сегодня — первое сентября, Новый год на Руси, и все девушки (это праздник, скорее, девчоночий, чем семейный) надевают самые нарядные одежды. А какой цвет на Руси считается нарядным? Правильно — красный. Вот на скоморошке сейчас — красный, ярко-алый кокошник, рубашка с красной вышивкой, темно-вишневый сарафан, черная короткая коса перекинута через плечо, руки положены на заброшенный на плечи мушкет… Да, уже забавно получилось, тянка из аниме в стиле girls with guns, так она, помимо этого, для пущей нарядности прицепила на кокошник — звезду. Красную. Пятиконечную.

Получился этакий символ России сразу всех исторических периодов. Рубашка с красной вышивкой — Русь домонгольская, богатырская, кокошник — Русское царство, мушкет (да знаю я, что называется эта дура — пищаль! Но мне это название кажется дурацким, мушкет — круче) — Российская империя, ну и красная звезда — СССР.

Мушкет, понятное дело, не настоящий, вырезанный из дерева и раскрашенный. Пронырливая Аглашка уже успела с кем-то спеться — за один день! — и будет участвовать в какой-то самодеятельной новогодней сценке, вот для этого ей деревянный мушкет и нужен. Настоящий она, боюсь, не удержала бы.

Интересно, а можно ли наложить на деревянное оружие какое-нибудь Слово, чтобы оно стало по-настоящему стреляющим? Нет, ну а что? Вырежу себе кучу оружия… ага, потом вырежу себе еще и деревянных солдат, и буду как Урфин Джюс, с армией дуболомов. Главное — сделать им лица так, чтобы перерисовать было нельзя.

Господи, какой бред в голову лезет…

— Ты отлично выглядишь, Аглаша, — показал я большой палец, сделав вид, что не заметил обращение, как к возлюбленному.

— А я как выгляжу, Викешенька? — противно-слащавым голосом спросила Настя. В отличие от простой, как гудок, скоморошки, она просто дразнится.

— И ты просто очаровательна, Настя.

Аглашка явно задумалась, что лучше — быть отлично выглядящей или очаровательной. Настя нехорошо прищурилась, вот она явно для себя этот вопрос решила и, похоже, не в свою пользу…

— А я как выгляжу, Викешенька?

Клава, ну ты-то со мной так за что? Ты же хорошая девочка, а не язва, как эти две. Я посмотрел на княжескую дочку. Ее большие ясные глаза еще не наливались слезами, но явно было, что она и вправду хочет, очень хочет услышать слова одобрения. Господи, что там с ней делали в ее семье, что мне теперь приходится разгребать целые горы ее неуверенности в себе?

— Ты, Клава, сегодня особенно мила и прелестна.

И я опять не соврал. Все мои девочки прекрасны, как сегодня, так и каждый день. Повезло же мне, наверное… Или нет. Я еще не определился.

Глаза Клавы просто засветились обожанием. Глаза Аглашки, наоборот, сощурились, мол, а как же я?! И она явно задумалась, как ей переплюнуть прелестную Клаву и очаровательную Настю вместе взятых.

— А я как выгляжу, Викешенька?

Тетя Анфия! Тебе-то я что плохого сделал?! Тетя давилась смехом, изогнувшись в соблазнительной позе в нарядном сарафане.

— А я, Викешенька? А я?

Дита, невидимая никому, кроме меня, каталась от хохота, дрыгая длинными ногами. Она как-то выпытала у меня, что носят «за моей Гранью» и сейчас сменила одежду на наряд горничной: черное платье, такой длины, что ее правильнее было бы назвать не «длиной», а «коротиной» — но было ненамного ниже пояса, кружевной фартучек и белые бантики на рожках. Бесовка, одно слово…

— А давайте уже пойдем, а? — взмолился я.

* * *

Город, когда мы вышли из дома, уже кипел весельем. Множество красивых девушек с румяными щечками, в нарядных шубках — и зачем, спрашивается, сарафаны надевали? Д-девушки… — пение, хороводы, огромные чаши с медовухой, подходи, угощайся, сновали уличные торговцы с лотками пирожков, блинов, калачей, кувшинами сбитня, чая, бочонками кваса, да и просто воды, плясали скоморохи, пищал резкий голос Петра Ивановича Уксусова, то бишь просто кукольного Петрушки…

— Ай-я-яй, дяденька, пусти, а то мамке расскажу!

Я вывернул руку мальчишки и короткое острое лезвие, которым он тянулся срезать с моего пояса кошель, лязгнуло о доски мостовой.

— Скажи своей мамке, пусть тебя лучше учит. У меня мошны-то и нет вовсе.

Мальчишка сплюнул, пробормотал «англичашка…», и исчез в толпе. Я оглянулся — мои девчонки уже разбрелись кто куда, и решил зайти в ближайшую корчму, выпить чаю, а то, хоть и лето только что кончилось, но за Полярным кругом погода уже далеко не летняя.

За девчонок я не боялся: если кто-то вдруг решит обидеть природную ведьму или княжескую дочку, владеющих Огненным Словом, то я об этом и так узнаю. По громким крикам и запаху горелого мяса. Клава не отойдет от Насти, и за всеми тремя присматривает Дита… если, конечно, опять не заскучает… Ну и тетя с ними, присмотрит, чтобы никто не потерялся.

А я — в корчму. Чаю мне, чаю!

* * *

В корчме было тепло и уютно, потрескивали дрова в печке, булькала вода в чайниках, пахло свежей выпечкой, по стенам для украшения и дополнительных заедок к чаю висели связки баранок.

Я сел за ближайший стол.

— Чаю!

— Какого? — спросила меня разносчица, пухлощекая девица, румяная, как тот самый чайник, — Китайского, русского, алтайского, брусничного, смородинового, липового, зверобойного, душица, ромашка, мята?

— Что, прям все это есть? — ошалел я от этого перечня. «Китайский» — это обычный, я имею в виду, обычный в двадцать первом веке, чай, он на Руси еще в новинку и дороговат, но в Мангазее, как городе более близком к Китаю и в принципе достаточно богатом, он уже привычен. «Русский» — из иван-чая, да и все остальные я встречал… но не все в одном месте же!

— Ну, лгать не буду — липовый кончился, — несколько разочарованно произнесла девица. Ах, вон оно что — я-то наряжен англичанином, вот она и решила утереть нос «англичашке». А у того нос и не утерся.

— Ну, тогда давай китайского.

Мне принесли дымящийся чайник с чаем и кружку, мол, наливай, сколько душе угодно, поставили тарелку с бубликами такой величины, что это уже целый бубель. Я с наслаждением отхлебнул горячий ароматный напиток и лениво подумал, что должен, наконец, стать прогрессором, как все приличные герои бояръ-аниме, и изобрести самовар. А то какая-то Русь тут не очень русская — чай пьют не из самоваров, водку не любят, блины едят без икры, балалаек нет, матрешек нет, ватников нет, ушанок и тех нет, медведи по улицам не ходят… пусть хотя бы самовар будет.

— …да еще и братцы Тихоновы пропали, как корова их языком слизала… — донесся до мен неспешный разговор двух женщин за соседним столиком. Я навострил уши. Конечно, не знаю никаких Тихоновых, но есть у меня сильное подозрение, что это та самая троица громил, которые имели несчастье напасть на нас в церкви. Кстати, надо будет проведать Фокса, как он там… И дослушать, что говорят в городе про исчезновение братцев-хватцев.

— Кондратий их схватил, точно тебе говорю!

— Понятно, что кондратий, а пропали-то куда?

— Так я ж и говорю… а, невестушка, ты ведь у нас в Мангазее недавно и не знаешь про Кондрата! Сейчас расскажу! На Руси говорят, мол, чтоб тебя Кондратий схватил, а ведь это от нашего города, от Мангазеи, пошло. Жил у нас, лет двадцать назад…

* * *

В общем, двадцать лет назад жил в Мангазее человек. Ну, не один, понятное дело, человек на весь город, просто этот конкретный человек необычным был. Звали его Кондратием, по простому — Кондрат, и служил он боярам Осетровским. То ли холопом их был, то ли просто их верным человеком, про то слухи умалчивали, только, когда перебили Осетровских, не было Кондрата в городе, уезжал куда-то по делам, а когда вернулся — поздно было уже, всех убили. Не выдержало сердце у него, что не сберег хозяев свих, пал на землю и умер тут же, не приходя в сознание…

Про «не приходя в сознание» — это я мысленно от себя добавил. Уж больно сказочно все у рассказчицы выходило, до смешного.

Пал, значит, Кондрат, и умер. Но не было его душе покоя, не сберег ведь он хозяев, значит, так что не удержала его земля. Каждую ночь… вернее, не прям — каждую-каждую, но каждый раз, когда Луна заходит за тучку, медведь — за кучку или три раза каркнет филин (тут тоже мнения расходились) — Кондратий встает из своей могилы и бродит по темным улицам, ищет себе жертву. Огромный он, в черном кафтане — насчет розовых джинсов ничего неизвестно — в черной широкой шляпе на английский манер, из-под которой горят красным светом его злобные глаза…

В этом месте я снова не выдержал и подумал, что, судя по описанию, по Мангазее бродит Калеб из старой-престарой компьютерной игрушки. Сам не играл, но арты видел.

И как только встретит он того, кого посчитает жертвой — тут же вытягивает руку и произносит Мертвое Слово. Слово, от которого любой человек тут же падает бездыханным. А Кондрат возвращается в свою подземную могилу, до следующей подходящей ночи… Потому что нет его черной душе покоя…

Даже не знаю, почему меня так этот рассказ заинтересовал. Выглядело все как простая городская легенда, да и Мертвые Слова — где-то рядом с Лох-Несским чудовищем и йети с бигфутами. Все говорят о них, но никто с ними не стакивался. Возможно, конечно, потому что те, кто сталкивался — уже никому ничего не расскажут… Но что-то в этом рассказе цепляло, какое-то воспоминание…

Стоп. «В городе опять видели Кондратия. Он стережет Источник». Что-то такое говорилось в письме Телятевскому от неизвестного мангазейского агента. Не стал бы князь обращать внимания на пустые слухи. Значит, этот Кондрат — зацепка. Возможно, если он и вправду стережет Источник, стоит опросить людей, да нанести на карту точки, где этого Кондратия видели? Если, конечно, Источник не удастся найти в церкви.

В этом месте я хмыкнул, подумав о том, что на роль Кондратия, если Источник — в церкви, идеально подходит отец Азарий. Одет в черное, церковь стережет — все сходится. Викентий Холмс раскрыл дело.

Я допил остывший чай и встал из-за стола. Ладно, шутки шутками, но надо готовиться. Ночь, казалось бы, время долгое, но мы — за Полярным кругом, тут всей ночи — час, от силы. А нам с Настей за это время нужно успеть осмотреть церковь. Чтобы никто не удивился, увидев девицу в Изумрудном венце. А если Источник там — то еще и церковь вскрыть и вытащить его оттуда. И в мой гроб заглянуть, вправду ли пустой. И Аглашку отгонять, если она за нами увяжется — а она увяжется, к бабке не ходи.

Столько дел, столько дел…

Глава 47

Наступила короткая заполярная ночь. Зимой она, конечно, будет гораздо длиннее, но до зимы мне ждать некогда. Честно говоря, я рассчитываю до зимы отсюда куда-нибудь исчезнуть, куда-нибудь в более теплые места. Не люблю морозы…

Итак, наступила ночь — и наш отряд выдвинулся на дело.

Впереди крался по узким и темным улочкам я, как командир, как главный вдохновитель и как единственный мужчина среди нас всех. Темный кафтан, на голове вместо английской широкополой шляпы — осточертевший колпак. На случай внезапного столкновения с кем-нибудь, чтобы у того самого кого-нибудь отложилась в голове русская внешность. Авось тогда не догадаются искать среди англичан… В руках — мешок с Изумрудным венцом. Такая ценная штука, и при этом — в мешке, как картошка. Кстати, картошки на Руси еще и нет.

Позади меня кралась Настя, как единственная среди нас природная ведьма, без которой и Венец — бесполезная железка с зелеными стеклышками, и весь этот поход не имеет смысла.

За Настей кралась Аглашка. Как большой специалист по вскрытию замков и как зануда, которой не удалось доказать, что мы с Настей эти самые замки тоже вскрывать умеем.

За Аглашкой кралась Клава. Которая, узнав о составе команды, долго не находила себе места, а потом попросилась с нами, потому что — внимание! — она боится оставаться дома одна. Нет, тетя Анфия не считается. Одна — и ей будет страшно! А бродить по ночным улицам, участвовать в проникновении в церковь, с риском наткнуться на… да хоть на того же таинственного Кондратия, хранителя Источника — это ей не страшно. На самом деле — понятно, что она просто не хочет остаться в стороне, в надежде, что это участие принесет ей плюсики, когда я буду выбирать между ней и, к примеру, Аглашкой. Я иногда чувствую себя призовым кубком, за который сражаются и чьего мнения особо-то и не спрашивают…

За Клавой кралась тетя Анфия. Просто потому что: «Все пошли, и я тоже пойду. Пирожков возьму, вдруг вы проголодаетесь». Вообще, общение с нами тетю явно испортило. Она, ранее серьезная и хозяйственная, начала вести себя как девчонка, взять, хотя бы, ее желание постоянно меня поддразнивать в шутку на тему «А я тебе нравлюсь?». Надеюсь, по крайней мере, что — в шутку…

За тетей Анфией… а, нет, за ней никто не крался. Диту я запустил вперед, разведать обстановку и, если вдруг увидит какого-нибудь Кондратия, или кого-нибудь похожего по описанию — срочно бежать назад и предупредить.

Так. Стоп.

Если Дита — впереди, то кто это идет следом за тетей?

Я остановился и обернулся.

Настя остановилась и обернулась.

Аглашка остановилась и обернулась.

Клава остановилась и обернулась.

Тетя Анфия остановилась и обернулась.

Медведь, который шел за ней следом, остановился. Только оборачиваться не стал.

Медведь?!

Зверюга, все это время бесшумно топавшая за нашей колонной по ночной улице, поняла, что его раскрыли, и, фыркнув, потянулась к узелку в руках тети Анфии.

— Ой, мамочка… — прошептала Клава и вытянула вперед руку, явно готовясь произнести какое-то Слово.

— Тетя, — я практически подбежал, чтобы защитить моих девочек, — ты что, и вправду взяла с собой пирожки?

— С рыбой.

Фейспалм.

— Да он ручной, — вмешалась Аглашка, — Вон, у него ошейник. Значит, безобидный. У нас в ватаге тоже был свой ручной медведь.

— Что-то не помню я у вас медведя, — проворчал я.

— А, он потом Харлама подрал и мы его закололи, — беззаботно махнула рукой скоморошка.

Ручной, значит… Безобидный…

— Тетя, отдай ему пирожки, и пойдем уже дальше.

— Я пирожки не для медведей пекла!

— Тетя!

Что я говорил? Как девчонка ей-богу!

Впрочем, тетя повредничала, но за пирожками потянулась. Ловко кинула один, затем другой.

Хам! Хам! Медведь быстро мотнул башкой, ловя угощение на лету, потом задумчиво посмотрел на узелок с остальными пирожками. На Настю с Клавой, вставших в совершенно одинаковые позы — боевые позы, о чем вы подумали, извращенцы! — видимо, осознал, что если потребует еще пирожков, то мы можем решить заменить их на медвежьи бифштексы средней прожарки. Мотнул башкой и лениво потрусил дальше по улицам города.

Пронесло…

* * *

— Ничего не вижу, — сказала Настя и сняла венец.

Мы подошли к церкви где-то метров на пятьдесят, так, чтобы радиус действия венца захватывал ее с гарантией. Потом выбрали местечко потемнее, в каких-то кустах — в кустах, с девушками, р-романтика, ети ее… — освещаемые только всполохами северного сияния. Уличные фонари здесь горели только в порту, который, похоже не прекращал работать круглосуточно, в Кремле, на центральной площади и вокруг дома-крепости, которая раньше принадлежала Осетровским, а сейчас была оккупирована Морозовыми. На жилых улицах фонарей не было — и некому тут бродить ночами, все спят, да и ворвань, которая использовалась в фонарях, жутко воняла рыбой. Я вообще думал, что ворвань — это несуществующее вещество, для игрушки Dishonored, оказывается, просто китовый или там моржовый жир.

Засели мы, значит, в кусты, Настя надела венец — а теперь говорит, что ничего не видит.

— Темно?

— Да нет, все как будто луной подсвечено…

— Источника не видишь?

— Ничего не вижу. Все насквозь — кроме церкви. Она для взгляда непроницаемая. Вот подземелья под ней вижу, а внутрь самой церкви заглянуть не могу.

Подземелья? А, крипта…

— Под землей ничего похожего на Источник нет?

— Нет.

— Значит, надо в церковь все же лезть…

Может, венец не позволяет смотреть внутрь святых мест — и не хотелось бы думать, что внутри церкви он может просто не работать — а может, на церкви наложены какие-то особые Слова.

— А я говорила… — радостно прошептала Аглашка и достала плоский кожаный мешочек. В таком нормальные девушки косметику носят, а эта оторва — отмычки. И разумеется, она ничего не знает про взлом замков в богатых домах…

* * *

Аглашка тяжело вздохнула и вытерла пот с лица. И это при том, что на улице — холодина, и при том, что до замка она еще и не добралась.

Мы — не добрались.

Мы втроем, я, Настя и Аглашка, больше никто во взломе замков все равно ничего не понимает, даже Дита, которая поначалу лезла под руку с советами, так вот, мы втроем вот уже полчаса ковыряемся, уже светать начинает, а снять все слои защиты еще не можем. Блин, да я купеческие закрома видел, на которых меньше защиты было! Если в церкви нет Источника — тогда к чему это всё? Он точно там!

— Уф! — радостный выдох. Получилось, наконец-то. Нет, не открыть замок, всего лишь снять с него защиту, которая могла долбануть взломщика чем-то нехорошим.

— Открываем?

— Неет… — пробормотала Аглашка, вглядываясь в скважину замка, — Теперь надо проверить, не накладывались ли Слова внутри замка… Тааак…

Нет, к счастью, до такого паранойя отца Азария не доходила, Аглашка утыкала замок стальными спицами, как святого Себастьяна — стрелами, но, в отличие от святого, замок все же сдался.

Щелчок — и черный калач замка повис на петлях. Дверь бесшумно открылась — я еще в дневной приход запомнил, что она не скрипит — и наш отряд втянулся в церковь. Кроме, разумеется, Диты. Бесовка, все-таки.

Еле видимые в темноте на нас смотрели с икон лики святых. Мы не грабители, перекрестился я, мы ничего чужого не возьмем… кроме своего.

— Давай, Настя.

Проникнувшись обстановкой — если вы никогда не были в темной ночной церкви, вы нас не поймете — моя природная ведьмочка встала в центре и медленно, даже немного торжественно, опустила венец на голову.

Могу поклясться, что в изумрудах венца блеснули зеленые искорки!

Настя постояла несколько секунд, начала медленно поворачиваться вокруг своей оси…

— Ну? — не выдержал я.

Она молчала подняла палец и продолжила поворачиваться.

— Ну?!

— Не нукай, — огрызнулась Настя, — не запряг.

— Вот как запрягу…!

— А чего это ее первую?! — возмутилась Аглашка, — Я тоже хочу!

Ааааа!!!

— Ну?!!!

Настя сняла венец:

— Нет здесь ничего.

Как нет?!

— Как нет?!

— Да никак нет. Изнутри все четко видно, только наружу выглянуть нельзя. Нет здесь ничего необычного, все такое же серое, как и обычно.

— Может, еще посмотришь? — мысль о том, что весь этот ночной поход — зазря, не укладывалась в голове. Источник должен быть здесь! Ну не может же быть такого, что он — в другом месте!

— Да я и так два раза посмотрел. Нет ничего. Ну, или я что-то делаю не так. Может, к этому Венцу Слова особые нужны.

Да навряд ли… Артефакты на Руси, то бишь — амулеты, обычно не требуют какой-то дополнительной активации…

Отгоняя от себя мысль, что ключевое слово в этой фразе — «обычно», я вздохнул, смирился и развел руками:

— Значит, нет. Будем в другом месте искать.

— Пойдем домой? — спросила тетя Анфия, — Хотите пирожков, пока не остыли?

Я огорченно откусил половину пирожка с сочной рыбной начинкой и уже повернулся к выходу, как мой взгляд упал на неприметную дверь в углу.

Точно. Гроб.

— Я еще в крипту спущусь.

* * *

— Это и есть твой гроб? — спросила неделикатная Аглашка, даже не подумав о том, как это фраза прозвучала. «Твой гроб»…

Клава молча провела пальчиков по буквам «Викентий», видимым в дрожащем свете факела — кто-то из девчонок поджег его Огненным Словом.

— Мой, мой… — проворчал я и воткнул острие стамески в щель между крышкой и… интересно, как называется нижняя часть гроба?

Хрупнуло, выскочили из пазов деревянные гвозди-чопики, и крышка чуть приподнялась. Изнутри ничем не запахло, впрочем, мне,по службе приходилось открывать старые могилы — они ничем таким не пахли.

— Подержите, — я не глядя протянул назад стамеску, перекрестился и, выдохнув, одним рывком поднял крышку.

В гробу лежало тело младенца.

Глава 48

Мать твою, блинную! Меня чуть Кондратий не обнял! Не тот, что здесь по ночам по улицам шатается, фигуральный, но от этого немногим легче. Я уже успел подумать о том, что чудовищно ошибся и не имею к Осетровским никакого отношения. Сердце прям на пол упало. Но тут до меня дошло, что ни одно тело, даже невинно убиенного младенца, спустя двадцать лет не будет выглядеть таким… свежим.

Я осторожно протянул руку и ткнул «тело» в щеку.

— Ой, мамочки… — прошептал кто-то за спиной, похоже, впечатлительная Клава.

Ну да, как я и подумал — щека «младенца» была твердой, как дерево. Потому что деревянной и было.

Кто-то — ну а кто, как не мама Викентия, Ирина? — двадцать лет назад ухитрилась подсунуть убийцам вместо тела своего сына — куклу. Хм. Ирина?

Я положил крышку «своего» гроба на месте, нажал — деревянные чопики с хрустом встали на положенные месте — и шагнул к соседнему. Тому, в котором должна лежать та самая Ирина.

Этот гроб был побольше, пришлось повозиться, поковырять стамеской, а потом еще и крышку снимать — домовины на Руси делали из дуба, да не из досок, а из выдолбленных колод — но, в итоге, в этой гробу обнаружилась…

Еще одна деревянная кукла. Изображающая молодую женщину.

Так. Непонятно. Поначалу-то я решил, что Ирина нашла где-то среди детских игрушек в доме — а маленькие дети у Осетровских были, вон, неподалеку лежат — деревянную куклу-младенца, да и подсунула в люльку. Но навряд ли Осетровские были настолько продвинутыми, чтобы делать куклы взрослых женщин в полный рост. Похоже, остался кто-то верный роду, кто сделал куклы и подложил их в гробы…

Ладно, эту загадочку мы потом разъясним, сейчас зафиксируем то, что я — все же Осетровский, а Источника Осетровских в церкви нет — и на этом закончим на сегодня.

Будем искать дальше. Но это уже не сегодня.

* * *

Наш отряд печально крался по ночным улицам, освещаемым северным сиянием. Потом мне пришла в голову мысль:

— А зачем мы крадемся? — я посмотрел на своих девчонок.

Те посмотрели друг на друга, потом на меня — и развели руками. И правда — зачем? Если нас вдруг увидят — мы просто гуляем. Что, нельзя?

Наш отряд бодро шагал по ночным улицам. Аглашка что-то тихо напевала, тетя Анфия дожевывала пирожок, Клава… — тоже с пирожком в зубах. Блин, аж есть захотелось! Ладно, потерплю до дома… И вдруг мне пришла в голову еще одна мысль:

— Ведь если нас увидят, то кто-то может связать наше шатание по улицам и проникновение в церковь.

Нет, мы все вернули на место, закрыли замок, стерли отпечатки ауры всеми способами, какие только знали — и навряд ли священник в заполярном городе знает их больше, чем подьячие Разбойного Приказа — но мало ли что…

Наш отряд печально крался по ночным улицам…

Пока не напоролся.

* * *

— Стоп.

Я резко остановился и в меня врезалась Аглашка, потом ее прижала ко мне также не успевшая затормозить Настя, потом пискнула успевшая замереть Клава, которую все-таки снесла не успевшая остановиться тетя, отчего Клаву влепило в спину Насти…

— Что случилось? — задушено спросила практически сплюснутая Аглашка.

— Впереди.

На улице перед нами стоял человек. В черном кафтане — ну или темном, ночью не разберешь — в широкополой шляпе, какую русские не носили, скрывающей опущенное лицо. Человек стоял и молча смотрел на нас — могу поклясться, что из-под шляпы горели красным светом его глаза.

— Кондратий… — ахнула Клава.

Возможно, в другой раз я бы испугался, но не сегодня. Меня и так разозлило отсутствие Источника в церкви и полное непонимание того, где его теперь искать, а тут еще какой-то красноглазый хрен будет меня пугать. Да пошел он, вместе со своими Мертвыми Словами!

— Настя, Клава, готовьте файерболы!

— Что готовить? — недоуменно поинтересовалась Настя. Клава была готова выполнить что угодно — но, судя по лицу, пока не знала, что именно. И, судя по краснеющему лицу, подумала что-то не то.

— Огненное Слово.

— А файербол — это что такое?

— То же самое, но по-английски.

— Ты совсем англичанином стал… — пробурчала Настя.

Обе мои огнеметательницы встали рядом со мной, с обеих сторон и вытянули вперед руки.

Кондратий, видимо, решил с нами не связываться. Развернулся и шагнул в проулок.

— За ним! — выкрикнул я, и первым рванул вперед.

Если это — Кондратий, значит, он — хранитель Источника! И, значит, знает, где он! Надо его спросить! В конце концов — я же Осетровский и этот Источник — мой!

Я, правда, не успел подумать о том, как буду убеждать Кондратия в том, что я — Осетровский, и что буду делать, если он не станет дожидаться разговоров и сразу бросит Мертвое Слово — или банально выстрелит из пистолета — но, к счастью, или к сожалению, я еще не решил, когда мы подбежали к проулку, зажатому между двух высоких бревенчатых стен — там никого не было.

От слова «вообще».

Кондратий как сквозь землю провалился.

Я быстро поднял голову, но, если Кондрат владел Липким словом, то он успел скрыться. То же, видимо, решила Аглашка, но, в отличие от меня, долго думать не стала — прошептав Слово, она прыгнула на стену и побежала вверх огромным пауком. Если, конечно, встречаются пауки в сарафанах.

— Никого не видно, — отрапортовала она сверху, оглядывая крыши.

Я посмотрел на нее, смущенно опустил взгляд — ветром колыхало подол и взгляду открывало несколько больше, чем Аглашка хотела бы показать… по крайне мере, здесь и сейчас — посмотрел на землю. Будь здесь мостовая, еще можно было бы подумать, что Кондрат поднял какую-то потайную дощатую крышку и спрятался под ней, но в утоптанной земле не смог бы скрыться даже крот.

Правда, призрак, что ли…

* * *

Долго унывать я не умею. Просто не вижу смысла. Поэтому, погоревав по поводу провалившегося похода в церковь — примерно с час — я лег спать, а утром мы все проснулись бодрые, отдохнувшие и готовые к новым свершениям. Тем более, что у меня появилась еще одна хорошая идея.

Источник может быть спрятан в доме Осетровских!

Правда, дом сейчас занят Морозовыми, и маловероятно, что они оказались такими умственно отсталыми, что двадцать лет живут в нем, не замечая Источник. Но, с другой стороны — я ведь до сих пор не знаю, какого размера этот Источник, может, он величиной с, скажем, икону. Тогда его легко можно запихнуть в тайник, который не обнаружишь, пока не раскатаешь дом по бревнышку. И то — тайник может быть выдолблен внутри бревна. К тому же, возможно, боярин должен находиться рядом с Источником, чтобы его, боярина, Сила не падала. Тогда дом — самое логичное место для Источника.

Хотя, чего я гадаю на кофейной гуще? У меня же есть специалист по боярской магии!

* * *

Не знаю, что подумала Клава, когда я влетел на кухню, где все мои девчонки завтракали, и со словами «Ты мне срочно нужна!», потащил ее вверх, в горницу. Но, когда я начал задавать вопросы про Источники, в ее огромных глазах явственно нарисовалась смесь облегчения и разочарования.

— Нет, — покачала она головой, — Как выглядит и где находится наш родовой Источник, я не знаю. Это тайна, которую раскрывают только сыновьям и то не всем.

Это правильно, подумал я. А то попадется такой раздолбай, как клавин брат, так он растреплет эту страшную тайну приятелям просто так, чтобы похвастаться.

— А какого размера он, не знаешь? — с надеждой спросил я, — Хотя бы примерно.

Клава задумчиво подвигала руками, в интервале от «апельсина» до «арбуза» и обратно, потом расставила их до «мечты рыбака»… а, это она просто развела руками.

— Я не знаю. Даже примерно.

— А боярин, для того, чтобы своей Силой пользоваться, должен рядом с Источником находиться?

— Нет, конечно. Иначе как бы боярин на войну отправлялся? С собой Источник везти — так его и захватить могут.

Логично… Но, блин, неудачно! Получается, Источник может и не в доме быть! Что тогда — лес прочесывать? Так вокруг нас — тайга. В ней не то, что Источник — танковую армию Вермахта можно спрятать, и фиг кто найдет.

— А боярин вообще должен как-то Источник… — я пощелкал пальцами, надеясь нащелкать подходящее слово, — …навещать?

— Конечно. На него многие родовые ритуалы завязаны.

Уф. Все ж попроще. Значит, он не за тридевять земель закопан, иначе сразу же подозрение бы у всех возникло — чего это боярин за эти самые тридевять земель мотается постоянно. В каком-то месте, которое можно регулярно посещать без палева… блин, церковь идеальным бы вариантом была! Но там его нет!

Где-то в доме? С одной стороны — под рукой, с другой — при любом вторжении есть риск Источник потерять. Враг если не сопрет, так уничтожит…

— Клава, а Источник вообще можно сломать?

Княжна задумалась. Пошевелила щечками… блин, какие они у нее все же милашечные! Так и хочется потискать!

— Нет, — наконец, ответила она. Вовремя, иначе я бы все же покусился на эти щечки, — Точно не знаю, но слышала, как отец в разговоре упоминал, что после Источник сломать нельзя. Можно только переподчинить, хоть это долго и сложно.

— После чего? — не понял я.

— Не знаю. Это отец так сказал: «…после Источник уже не разрушишь». А после чего — не сказал.

Понятно, почему такая охота за этим Источником идет. Переподчинишь — силу своего рода удвоишь. Впрочем, это и так было понятно. Значит, Источник где-то в доступном, но тайном месте. Скорее всего — в пределах города. Задачу это ненамного упрощает — Настя не может прочесывать улицы с венцом на голове — но все же город, это не тайга. И начнем мы, наверное, все же с дома. Как говорится — хочешь спрятать, положи на видное место. Может, Морозовым в голову не пришло, что Осетровские могут спрятать Источник прямо в доме, вот как следует там и не искали. Лежит, например, закопанный в подвале…

Какая-то мысль пробежала в голове. Махнула хвостом и была такова. Я почесал в затылке, но мысль не вернулась. Ладно, потом поймаю… Итак, следующее место, где мы будем искать Источник — бывший дом Осетровских. Он там! Нутром чую!

— Спасибо, Клавочка! — я все же не удержался и потискал ее щечки. Такие мягонькие!

Дверь в горницу скрипнула, распахнулась и внутрь упала Аглашка. Которая явно подслушивала у двери, но не удержалась на ногах.

— А что это вы тут делаете? — спросила она с пола. За дверью кто-то хихикнул. Блин, да они что, всей толпой пришли подслушивать?

— Думаем, как жить дальше.

— Ты что, — Аглашка вскочила на ноги, — только с ней собрался дальше жить? Без нас?!

Клава ожидаемо заалела, я вздохнул:

— С вами со всеми, не переживай.

Аглашка прищурилась и уперла руки в боки:

— Тогда почему ты ее Клавочкой назвал, а?! Меня ты Аглашенькой никогда не называл!

Вот блин. Который раз уже путаюсь в этих обращениях.

— Аглашенька! Клавочка! Настенька! — за дверью пискнули, — Фиечка! — за дверью охнули, — Я вас всех люблю! Честное слово!

Глава 49

Мне казалось, что проверить дом Морозовых — бывшее родовое гнездо Осетровских — на предмет наличия в нем Источника — относительно простое дело. Ну да, боярский дом, ну да, он должен охраняться… Видели мы такие боярские дома, со стены на уровне третьего этажа. И внутрь проникали, и письма выкрадали, и даже княжескую дочку попятили, пусть и по ее собственному пожеланию. А здесь-то — хо-хо! Как два пальца об асфальт! Дом-то — не постоянная резиденция, Морозовы на Москве обитают, не в Мангазее, так что здесь, в лучшем случае — слуги, которые поддерживают дом в должном состоянии, да охрана, которая наверняка от безделья больше бухает медовуху и квасит квас.

Так я думал. До того, как присмотрелся к дому повнимательнее.

Во-первых — дом стоял не в городе, а на холме в стороне, этакий средневековый замок. От города к нему тянулась одна-единственная дорога, а вся растительность на холме была тщательно уничтожена, даже трава скошена по самую землю. Тут даже просто подойти поближе, присмотреться, типа, я случайный прохожий, который просто здесь гуляет — не получится. Неоткуда возле Дома — я сам не заметил, как мысленно стал называть его с большой буквы — взяться случайному прохожему, а если таковой вдруг и возьмется — то подозрения вызовет сразу же.

Во-вторых — Дом окружала стена, немногим отличающаяся от крепостной. Высоченная, с крытой галереей поверху, с узкими бойницами, в которых мелькали проходящие часовые. Неет, охрана здесь не расслабилась вовсе… Да и сама стена… Вон, рядом с городом — Мангазейский Кремль. И вокруг него — тоже стена. И тоже из бревен. И, хотя бревенчатая стена кажется смешным атавизмом, признаком отсталости — ключевое слово здесь «кажется». На эти стены можно наложить такое количество Слов, что от них любые ядра будут отскакивать, как резиновые мячики. И если сравнить стену Кремля и стену вокруг Дома — сразу становится понятно, где этих Слов больше. Стена Мангазейского Кремля золотится цветом свежего дерева, на Руси любят именно такую расцветку, серая потемневшая древесина — признак бедности и нищеты. Стена же Дома потемнела от наложенных Слов до цвета темного янтаря… хотя, может и нет от этого. Морозовы, насколько я понимаю, предпочитают этот цвет — и их посланники, те, что столкнулись с шайкой Васьки-Кузнеца, носили янтарные кафтаны, и их стрельцы тоже, и те, с кем мы столкнулись в Подоле. Может, конечно, это просто расцветка такая, но я бы не поставил на это последние деньги. Да и непоследние, пожалуй, тоже…

В-третьих — перед основной стеной Дом окружает еще одна стена, проходящая примерно по середине холма. Эта стена выглядела откровенно несерьезной: в высоту — метра два, максимум, да и не из бревенчатого сруба она, а просто из толстых, заостренных вверху бревен. И этой своей несерьезностью она и напрягала — я никак не мог понять, накой она вообще нужна. Разве что… Выпускать собак по ночам, бегать вокруг Дома, чтобы и собаки не разбежались и те, кто захочет тайком пробраться в Дом, не успели далеко добежать.

И при этом — ни крепостного рва, ни каких-нибудь заостренных кольев, как я видел на картинке в учебнике истории. Складывалось ощущение, что Дом готовили защищать не от приступа или штурма, а конкретно от тайного проникновения. Забавно будет, если выяснится, что Морозовы посчитали отделенный от всего на свете город лучшим местом для того, чтобы спрятать СВОЙ Источник…

Я сложил подзорную трубу, в которую рассматривал Дом из леса. Рынок в Мангазее немногим отличался от московских Торговых Рядов — при большом желании здесь можно было найти хоть черта в ступе. Нет, реально — я видел здесь такую статуэтку. Я бы, конечно, вместо нее предпочел бинокль… да не вместо статуэтки черта! Вместо подзорной трубы! Но бинокль здесь либо еще не изобрели, либо я все же преувеличил возможности мангазейских торговцев. Да и труба, надо сказать, попалась паршивая — изображение в ней расплывалось, а по краям расслаивалось радужной каемкой. Но хоть что-то…

— Ну что там? — азартно спросила Аглашка. Подозреваю, ее больше интересовал не Дом, в который она все равно не попадет, а возможность поиграться с моей трубой. Подзорной, я имею в виду.

— Пока неясно…

Вернее, ясно одно — так просто, на чистой наглости, в Дом не проникнешь. Даже на сто метров подобраться к нему, чтобы Настя могла рассмотреть, есть ли в нем Источник — задача нетривиальная. Это уж не говоря о том, что на Доме, как и на церкви, могут быть наложены Слова, не позволяющие рассмотреть с помощью Венца, что там внутри. Одна надежда, что Дом — все же не церковь…

Я еще раз посмотрел на маленькую стену. Что-то мне вот такая конструкция напоминала, что-то, уже виданное…

— Викешенька… — прошептали мне в ухо. Я мысленно застонал. И вовсе не от удовольствия. Аглаша, не надо…

После моего вчерашнего признания в любви сразу ко всем моим девчонкам, считая тетю, естественно, ничего не закончилось. Я, как уже узнавший свой «гарем», мог предположить, что они на этом не успокоятся, но я надеялся, что у меня будет хотя бы пара спокойных дней, пока девчонки переварят эту новость.

Агащас.

— Викешенька, а ты меня любишь?

— Люблю, — не стал врать я.

— Очень-преочень?

— Очень-преочень.

Надеюсь, мне не будет предложено вот прямо здесь доказывать, насколько сильно я ее люблю? Тут лес, мох, сыро и вообще холодно…

— А других тоже любишь?

— Тоже люблю.

— Очень-преочень?

— Очень-преочень.

— А кого больше всех?

Вот! Вот этого вопроса я и боялся!

— Аглаша, мы на разведке…

И ты, между прочим, сама напросилась. А остальные не возражали… почему-то.

Так. Стоп.

— Аглаша, а скажи-ка мне… Аглаша… Аглаша, что ты делаешь?

Тонкая ладошка скользнула между застежками моего кафтана и принялась неторопливо расстегивать ворот рубашки.

— Что ты там спросить хотел?

— Я…

Блин. Мысли путаются… Что я спросить хотел-то? Что-то хотел… Какие холодные пальцы…

— Да, ты, — промурлыкала Аглашка, проведя пальчиками по моей груди под рубашкой, — У тебя вопрос какой-то был?

— Был…

Так. Викентий, собраться! Ты чего это поплыл?!

— Аглашенька, — ласково спросил я совершенно не дрожащим голосом… я сам я не дрожал, да. Совершенно, — скажи мне, вы случайно не тянули жребий на то, кто сегодня пойдет со мной на разведку в лес?

Уж очень резво она вызвалась и, самое главное — остальные восприняли это как должное. Как будто заранее все определили.

— Неа, — безмятежно улыбнулась скоморошка.

Фух. Все же у меня более или менее нормальная команда.

— Мы на тебя в кости сыграли.

Аааа!!!

Я прямо услышал девчоночье хихикание, с которым они бросали кости. Погоди-те… Я и вправду слышу хихиканье!

На поваленной сосне сидела, покачивая ногами, Дита и смеялась, глядя на то, как меня соблазняют, б-бесовка! Мало того, что подсматривает, так еще и дразнится!

Из одежды на бесовке были только… честно говоря, я не знаю, как это называется, такие браслеты, которые носят на щиколотке. Вот, они.

Аглашка зарыла глаза и потянулась ко мне губами, прижавшись всем телом… Смущенно кашлянула и чуть отстранилась. Я тоже, кажется, смутился. Не, ну а что она хотела, после вот этого вот всего?! Нормальная реакция!

А потом скоморошка прижалась снова, поймала мои губы и…

Мы целовались. Мы всего лишь целовались. Даже без языка.

Но впечатления у меня осталось такое, как будто я все же лишился девственности… В смысле… э… я ее давно лишился! У меня были девушки! Две! Просто… ну, в этом-то мире никого не было? Вот. Я это и имел в виду. Честно!

Да еще и Дита хохочет!

* * *

— Викешенька…

Настя! Ради Бога! У нас ответственное мероприятие! Ты же не будешь спра…

— А ты меня любишь?

Девушки…

— Люблю.

— Правда-правда?

— Правда-правда.

— Сильно-сильно?

У меня дежавю какое-то.

— Сильно-сильно.

— Больше, чем других?

— Нет, точно так же, как и других.

Настя разочарованно вздохнула и отвернулась. Я обратился в слух — она не плачет, случайно? Ну не умею я с девушками… это… в смысле — разговаривать вот на такие темы!

Нет, кажется спокойна…

Мы, на общем совете, решили, что не стоит тянуть кота за хвост, животное не виновато — отправляться на разведку к Дому нужно этой же ночью. Подойти к самой стене, надеть венец, проверить, если ли в Доме Источник — да-да, нет-нет — а потом уже, исходя из полученных знаний, строить планы. Может, его там и нет вовсе, а мы тут голову сломаем, как в Дом попасть?

И вот, мы с Настей стоим в лесу, кажется, даже, у тех самых деревьев, возле которых мы с Аглашкой… э… исследовали окрестности Дома… Холм залит серым светом, но это не Луна, как можно было бы подумать, это Кошачье Слово работает. Сейчас по главной стене пройдет патруль часовых — и мы рванем вперед, к маленькой стене. По моим подсчетам, от этой стены радиус венца должен захватить Дом.

— Благодарю.

Не понял.

— За что, Настенька?

— За то, что не соврал.

— В чем? — затупил я.

— В том, что не стал уверять, что любишь больше жизни и уже точно — больше других. Я бы тогда подумала, что ты обманываешь. Потому что венец-то только в моих руках работает.

Об этом я, если честно, и вовсе не подумал. Что подумал — то и сказал.

— Вот за честность твою, Викешенька, и благодарю.

С этими словами Настя развернулась и впилась в мои губы поцелуем.

Почему МЕНЯ все время целуют?! Это я здесь мужчина и это Я целовать должен! С этими мыслями, я взял инициативу в свои руки… или в свои губы, как правильнее? А, пофиг!

Естественно, проход стражи мы пропустили. Дита с нами не пошла, потому что она, видите ли, плохо ориентируется в темноте. Бесовка-то! Подозреваю, она просто заленилась. Или сейчас смотрит на нас из-за кустов и ржет. Ой, достанется ей тело — отомщу. Сразу отомщу. Страшно отомщу.

Ммм, Настя…

* * *

Вот часовой, мелькающий в бойницах галереи, скрылся за углом стены…

— Вперед!

Мы побежали, пригибаясь, вверх по холму. Я отсчитывал секунды. Десять… Одиннадцать… Двенадцать…

— Ложись!

Мы упали на траву. Мокрую и холодную, надо сказать. В общем, совершенно при других обстоятельствах я бы хотел поваляться на траве с девушкой. Уж точно — не отсчитывая секунды.

Одиннадцать… Двенадцать…

— Вперед!

Вот мы и под стеной. Сели, прислонившись спинами к бревнам, тяжело дыша. Отсюда нас не заметят, стена закрывает. Будем надеяться, что дальности венца хватит…

По первоначальному плану мы должны были перебраться через этот забор и добежать до главной стены. От нее до дома расстояния точно хватило бы. Но потом я вспомнил, где видел вот такую конструкцию: главная, большая стена, а вокруг нее — небольшая. Все-таки уроки в школе нужно учить. И, хотя по истории у меня была четверка, но я вспомнил картинку из учебника: то ли римское укрепление, то ли еще какое — бревенчатая стена с башнями, а перед ней — поле, усеянное замаскированными волчьими ямами, с кольями на дне. А перед этим полем — как раз небольшой забор. Просто для того, чтобы кто-то случайно в яму не ввалился.

В общем, я решил не рисковать. Надеваем венец от маленькой стены. Ну его нафиг, выяснять — волчьи ямы там, или противопехотные мины. Даже если просто чесноком усеяли — приятного мало. Потому что чесноком на Руси называли не только антивампирский овощ, но и железные рогульки о четырех шипах: как не кинь, один шип обязательно вверх торчит. Наступишь — подошву сапога пробьет влегкую.

Я давно уже отдышался, чего Настя-то так пыхтит?

— Викеша…

И что это у нее голос такой испуганный? Я медленно повернул голову вправо.

Бледная Настя сидела у стены, замерев. А перед ней стоял медведь, заинтересованно ее обнюхивающий.

Мать твою блинную…

— Настя, Огненное Слово…

Блин, почему Я его до сих пор не выучил?! Блин-блин-блин!

— Я его забыла…

БЛИН!

В этот момент, когда я решил было, что к нас пришел не медведь, а песец — причем полный — медведь фыркнул Насте прямо в лицо и, аккуратно перешагнув через ее ноги, двинул ко мне

— Чего тебе надо, косо… Михайло Потапович?

Мало ли, он из обидчивых? Как говорят американцы: «Пес — просто пес, пока он не зарычит. А тогда он уже — мистер Пес».

Медведь шумно втянул воздух ноздрями. И я каким-то непонятным чудом его узнал!

Это он! Тот самый медведь, который встретился нам вчера ночью! Вон, и ошейник тот же!

— Нет у нас сегодня пирожков, — прошептал я, — В следующий раз принесу…

И узнал же, зверюга…

Где-то за стеной зашумели, забегали, кажется — засвистели. Медвед насторожил коротенькие ушки, посмотрел на меня, фыркнул, мол, что в следующий раз — с пирожками! И, переваливаясь, двинулся вдоль стены. Только обрывок цепи под ошейником позвякивал.

Я вытянул руку вперед. Пальцы дрожали крупной дрожью. И никак не успокаивались.

— Я думала, конец…

— Я тоже…

У меня вдруг появилось страшнее желание закурить. Хотя я никогда не курил.

Настя дрожащими пальцами развязала узелок с венцом и поднесла его к голове. Коротко выдохнула, зажмурилась и надела.

Посидела некоторое время с закрытыми глазами. Я не торопил, прекрасно понимал, что после встречи с медведем нервы у нее не в дугу. Хоть ты валерьянку на всякий случай с собой носи. Или пирожки…

Дыхание Насти постепенно выровнялось, и она открыла глаза. И даже в сером свете Кошачьего Слова было видно, как ее глаза расширились до анимешных значений:

— Викеша… Викешенька… Я его вижу!

— Источник? — даже не поверил я.

— Да! Он золотым светом сияет! Это точно он!

Я подполз к ней поближе и обнял за плечи:

— Настенька, запомни, пожалуйста, где он в доме.

— А он не в доме, — восторг от того, что цель наконец-то найдена, все еще не отпускал ее.

Так. Стоп.

— А где?

Расширенные глаза Насти вонзились в стену, видя то, что мне было недоступно. Тонкий пальчик вытянулся вперед, указал в направлении Дома — и медленно двинулся вниз.

— Вон там. Под Домом. Под землей.

Глава 50

Нет, то, что Источник наконец-то обнаружен — это хорошо. А вот мест, в котором он обнаружен… Я, честно говоря, втайне надеялся, что он все же не в Доме. Проще прочесать берега реки Осетровки, а потом тайком его выкопать, чем все же лезть в этот Дом, который укреплен, как Форт-Нокс. К тому же Настя не смогла назвать его размеры, мешало золотое сияние. Может, там — здоровенная каменная глыба, которую просто так в карман не положишь и не унесешь. Получается, для того, чтобы его забрать — нужно перебить, или как-то иначе нейтрализовать, всю охрану Дома. А я, знаете ли, далеко не Халк, чтобы в честном бою такую толпу народа побеждать… впрочем, размер толпы еще нужно уточнить.

Впрочем, есть и плюсы. Плюс. Один. Маленький.

По словам моего специалиста по Источникам — то есть, Клавы — для присоединения к Источнику и, соответственно, получения всех Сил боярина, нужно либо позволение от главы рода, либо, если ты последний в роду — прикосновение к Источнику. Причем, не метафорическое какое-нибудь, а самое настоящее, ладошкой. То есть, мне достаточно тайно проникнуть в Дом, не потревожив охрану, дойти до подвала, найти, где спрятан Источник, прикоснуться к нему, так же незаметно убраться оттуда — и всё. Все силы источника — при мне, а охранять его, причем сами того не зная, будут Морозовы.

Ну да. Плевое дело.

Аглашка, получив вожделенную подзорную трубу, теперь днями отирается в лесу возле Дома, изучая способы проникновения и возможные бяки, каковые этому проникновения могут помешать. Как единственный в моей команде специалист по проникновениям и бякам.

Настя, как ведьма, пусть и природная, должна была иметь в своем арсенале какие-нибудь средства усыпления, оглушения и лишения сознания. Если уж совсем незаметно не получится.

А я сейчас общался со специалистом по всяким боярским бякам, которые могут встретиться на пути к Источнику. С Клавой, то бишь.

* * *

— По краю стены может проходить резьба. Вот такая вот…

Клава нарисовала углем на досках стола причудливый узор и отряхнула пальцы от сажи.

— …он Липкие Слова снимает. Не все, конечно, но большинство.

Паршиво. Я очень на Липкое Слово рассчитывал. А теперь есть вероятность того, что оно снимется, как только я до верха стены доберусь. А падать оттуда — высоко…

Кстати, под стеной, вернее, между высокой и малой стеной — действительно прятались волчьи ямы. Мало того, что замаскированные, так еще и наверняка какими-то Словами прикрытые. Как я узнал? Ну так настин венец ведь не только Источник видит, но и просто сквозь землю и стены видеть позволяет. И хотя такое его использование — все равно что с помощью телескопа Хаббла за голыми девушками подсматривать, но мы не преминули подсмотреть… тьфу ты, то есть, посмотреть намежстенное пространство с помощью венца от леса. Там всё этими ловушками усыпано. Еще она проблема…

— Викешенька… — Клава, заметив, что я ушел куда-то мыслями, замолчала, а потом, посмотрев на меня своими огромными голубыми глазами, решилась, — А ты меня любишь?

— Люблю, Клавочка, — ласково улыбнулся я.

— Так же, как остальных? — с надеждой спросила она.

Нет, все же воспитание, которому подвергаются боярские дочери — что-то нездоровое. Как же оно психику ломает, если девчонка согласна, чтобы ее любили ХОТЯ БЫ так же, как остальных? Быть самой любимой, как Аглашка, она даже не претендует. Потому что настолько не уверена в себе, что явно считает себя недостойной любви.

— Так же, — снова улыбнулся я.

— Правда-пра…ммм

Я прервал ее вопрос поцелуем.

— Правда-правда, Клавочка.

И знаете — вот это вот сияние в ее глазах… Да я теперь готов горы свернуть, не то что в какой-то там Дом влезть! Штурмом его взять! В одиночку! Голыми руками!

Хотя, нет — насчет голых рук я все же преувеличил.

* * *

Переполненный энтузиазмом, я прошагал на кухню, где тетя Анфия колдовала — фигурально выражаясь — над рыбными пирожками. Ну, чтобы при случае угощать Михайлу Потапыча, мало ли он опять сорвется с цепи.

— Вике… — больше тетя ничего сказать не успела. Я обнял ее и крепко-крепко поцеловал. Прямо в губы. Ну… если честно, мне пришлось слегка привстать на цыпочки — тетя повыше меня — но она, надеюсь не заметила.

Когда я ее отпустил, тетя стояла, ошарашенная, хлопая круглыми, как у совы, глазами.

— Фиечка, я тебя люблю! — заявил я, переполняемый все тем же ощущением личного всемогущества.

Тетя села.

— А как же девочки? — растерянно спросила она.

— Их я тоже люблю. Я вас всех люблю. Совершенно одинаково.

— Уф… — тетя Анфия вздохнула с облегчением, — А то я испугалась, что… Ну, в смысле — я для тебя немножко старовата.

— Тетя, ты нисколько не постарела, — не покривил душой я, — и не менее прекрасна и очаровательна, чем молоденькие девочки.

— Ох, проказник вырос… — тетя слегка покраснела, хихикнула и чмокнула меня в макушку.

* * *

— Викешенька… Викешенька… Викеша!!!

— А?! — вскочил я, не понимая спросонок, что происходит.

Надо мной нависала Дита. Уперевшая руки в боки, и грозно постукивающая ногой.

— Нам нужно поговорить! — заявила она, увидев, что проснулся и сел на кровати.

— О чем? — ночь на дворе, какие разговоры?!

— О нас с тобой.

— А что с нами с тобой?

Дита заложила руки за спину и прошла туда-сюда:

— Ты! — она резко развернулась и ткнула в мою сторону пальцем, — Ты уже поцеловался со всеми своими девушками!

— Ну да, — не стал отрицать я. Значит, эта бесовская вредина все же подсматривала за нами с Настей в ту ночь.

— Со всеми! Кроме меня!

— Погоди, — не понял внезапной претензии я, — Ты ведь не можешь меня коснуться, а я тебя. Как мы должны целоваться?

— Как хочешь! Придумай что-нибудь!

— Но…

— Ты меня не любишь!

— Люблю!

— Докажи!

— Ну и как?

— Целуй!

Ох-хо-хо…

— Стой, — приказал я и встал с кровати.

— Как? — Дита, явно настроенная на полуночный скандал, растерялась, — Как встать?

О чем она вообще думает?! Или это я о чем-то не том подумал?

— Смирно стой, — распорядился я и подошел к ней, — Вытяни губы.

Дита послушно вытянула их и закрыла глаза. Вот что у девушек за привычка? Хотя… Сам же закрываешь их при поцелуе…

— Открой глаза.

Глаза бесовки послушно распахнулись. Она чуть отшатнулась, увидев мое лицо рядом со своим. Я протянул свои губы и коснулся ее бесплотных губ.

Я ничего не почувствовал и Дита, я уверен, тоже, но для нее, судя по всему, был важен сам факт. Ресницы часто-часто захлопали.

— Викеша… Викешенька… Я…

Она развернулась и сбежала прямо сквозь стену. Потом просунула голову обратно:

— Я для тебя всё сделаю! Всё, что хочешь!

И скрылась окончательно.

Я лег в кровать, закутался в одеяло и закрыл глаза. Меня переполняло чувство уверенности в себе. Ведьмочка, бесовка, скоморошка, взрослая женщина, княжна — и все они любят меня!

Да я… я… всё могу!

* * *

Чувство всемогущества продержалось до самого утра следующего дня. И разлетелось на осколки.

Как говорят, хочешь рассмешить Бога — расскажи ему о своих планах. Господи, я ведь тебе ничего не рассказывал! Вот зачем ты так надо мной посмеялся?!

Дита утром решила отправиться в Дом в качестве разведчика. Верно — она проходит сквозь стены, ее никто не видит, зато она сама может увидеть и запомнить все, что нужно.

Вот только ничего разведать она не успела. Дита прилетела ко мне, вся на нервах и сказала, что в Доме кого-то ждут — с самого утра суматоха, все моют, скребут, наводят порядок и готовят торжественные блюда.

Я рванул к дороге и успел как раз к тому моменту, когда к подъему на холм подъехали три кареты. И не поленился же кто-то тащить их через всю Русь — раньше такого транспорта в Мангазее не наблюдалось.

Кареты открытые — день сегодня на удивление солнечный и безоблачный — поэтому можно было рассмотреть тех, кто прибыл в Дом.

Молодой парень, чуть старше меня, наверное. Кафтан янтарного цвета, расшитый золотом, лихо заломленный колпак с собольей оторочкой — нашел кого удивить в меховой-то столице Руси — взгляд а-ля «Я вас всех здесь куплю и продам». Уже по взгляду можно понять — боярский сынок, а тут я удачно услышал, что его назвали.

Алексей Антонович.

Понятно, что за птица нас посетила. Средний сын Морозова. Самый непонятный вариант. Старший сын — понятно, наследник, все такое. Младший сын в сказках — удачливый дурак. А со средним — непонятно. Темная лошадка.

Второй шла карета с…

О. Боже. Мой.

Во второй карете ехал ангел.

Девушка. Молодая, лет двадцати от силы. Высокий кокошник, золотая коса лежит на высокой груди. Брови черными дугами, кожа белая-белая, прямо светится, ресницы длинные, от их хлопков наверняка ветер поднимается, синие, как два сапфира глаза, алые, пухлые, сладкие губы…

— Викеша, — прошептала за моей спиной Дита, — Я хочу это тело…

— Я тоже… — заворожено произнес я, — В смысле — что?!

— Викеша, обещай мне, что отдашь это тело мне для вселения! Прошу! Прошу-прошу-прошу!

— Да как я это сделаю?!

— Я не знаю! Но если сможешь — отдай! Мне не надо другого, я хочу быть такой… такой прекрасной!

— Дита, ты и сейчас прекрасна.

Бесовка, явно очарованная проехавшим мимо нас идеалом красоты, запнулась:

— Правда? Ты, правда, так думаешь?

— Правда, — кивнул я и коснулся пальцем полупрозрачной щеки.

Дита чуть всхлипнула. Я повернулся посмотреть, кто там в третьей карете…

И сам чуть не всхлипнул.

Женщина. В возрасте, лет пятидесяти, не меньше, но сохранилась очень хорошо, что, впрочем для женщин Руси, скорее, правило. Невысокая, можно даже сказать, маленькая. Темная одежда, черные волосы, тонкие, сжатые в нитку губы, острый, колючий взгляд.

Этот взгляд лазерным лучом скользнул по людям на улице, на мгновенье вызвав у меня желание спрятаться. Но я сдержался — я ее знаю, видел в Москве, но она-то меня нет.

Плохая, очень плохая новость.

Проникновение в Дом только что крайне осложнилось.

В Мангазею прибыла сама боярыня Морозова.

Конец

Nota bene

С вами был Цокольный этаж, на котором есть книги. Ищущий да обрящет!

Понравилась книга?

Наградите автора лайком и донатом:

Подьячий Разбойного приказа

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Глава 41

Глава 42

Глава 43

Глава 44

Глава 45

Глава 46

Глава 47

Глава 48

Глава 49

Глава 50

Nota bene