На грани фантастики [Пётр Гаврилин] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Пётр Гаврилин На грани фантастики

ПРОБУЖДЕНИЕ


Маленький, тесный мир трещал и рушился. Ещё не осознавая себя, я куда-то карабкался, перебирая лапками, тщетно силясь расправить крылья за спиной. Кокон ещё стеснял меня, но я уже слышал звуки, исходящие извне, видел яркий, слепящий с непривычки свет, ощущал медвяный запах какого-то цветка.

Прошла пара секунд — и я будто бы взорвался, вспорхнув к небу. В первый раз в жизни расправленные крылья бешено забились, привыкая к новой для себя реальности, как бы учась тому, что и так было заложено во мне моими предками. При этом задние ноги сами собой вытягивались на максимально возможную длину, вызывая сладкую истому, пробегавшую от вертлуга до кончика лапки.

И голод… Я успел изрядно проголодаться, поэтому, не раздумывая, рванул на сладкий запах, который почуял ещё в коконе. Взмах-другой крыльев, и я выскочил из кустарника на поляну, усеянную жёлтыми, красными, фиолетовыми цветами, над которыми порхали мои собратья. Такие же, как я — с ярко-красными полосатыми брюшками и бордовыми с бледно-розовой окаёмкой и белым «глазом» посередине — крыльями, при сидении складывавшимися в равнобедренный треугольник.

Я приземлился на цветок и начал поглощать липкую, сахарную пыльцу. Мне не нужно много пищи, поэтому сытость наступила довольно быстро. И только в этот момент, удовлетворив свои инстинктивные потребности в свободе и пище, я задумался о том, кто я и где я.

Я неплохо помнил себя гусеницей. Да, я был удивительно ленив и прожорлив, прямая противоположность себе нынешнему. Я утомлённо ползал по листьям и ел их, пока в один прекрасный момент не почувствовал, что засыпаю и, возможно, навсегда. Но это было нормально для меня, личинки бабочки. И я знал о том, что это случится. Но всё же некоторое беспокойство не покидало меня.

Причиной этому был сон, который я видел, пока находился в коконе. Во сне у меня не было крыльев, как сейчас, но не было и шести лапок и ложноножек, как до кокона…И тут я отчетливо понял, что в этом сновидении я был че-ло-ве-ком. Я до деталей помнил весь свой сон от рождения до смерти. При этом отчётливое воспоминание о концовке сна, об остановке дыханья и резкой боли в лёгких взбудоражило меня: я вспорхнул, истерично забил крыльями, чем вызвал недолгую, но яркую панику среди моих соплеменников.

Вся поляна вмиг поднялась, создав суетливое облако, ставшее в ярких солнечных лучах кроваво-бордовым. Ко мне подлетел один из моих собратьев, который явно вылупился из кокона на несколько дней раньше меня.

Мы, бабочки, не имеем речевого аппарата и общаемся с помощью тонких вибраций воздуха, создаваемых крыльями.

— Сны? — прошелестел он крыльями.

— Да, — протрепыхал я своими.

— Мы все видим сны, находясь в коконе, — продолжил мой собеседник. — И очень хорошо помним их. Нам снится, что мы люди. Но смирись: ты, как и я, никогда не узнаешь, что означает такой сон: увы, познать его глубинную суть нам не дано. Неведомо — бабочка снится человеку или человек бабочке…

— Постой, друг, — прервал я философский монолог своего нового знакомого. — Нечто похожее на твою последнюю фразу я, кажется, где-то уже слышал.

— Странно, — ответил он. — Эта мысль пришла ко мне в коконе, и я ни разу ещё не выражал её вслух здесь, после своего пробуждения…


ДОЛИНА ЦВЕТОВ


Со стороны центральной площади летел протяжный звон от бронзового била. Последние лет пятнадцать этот звук никого уже не собирал по тревоге. Он лишь означал, что количество горожан сократилось ещё на одного. Люди, не торопясь, выходили из своих домов и медленно сливались в тоненькие ручейки, стекавшиеся к источнику беспокойства. Чья-то смерть — это ведь тоже какая-никакая новость в веренице серых будней, в которых погряз город.

Приглядевшись, можно было заметить, что эти потоки, струящиеся между ещё крепких, но уже довольно старых деревянных домов, состоят исключительно из пожилых людей. Молодых лиц не было совсем, и лишь изредка встречались молодящиеся.

Центральная площадь находится на плоской вершине холма, по пологим склонам которого раскинулся город. Когда Миия наконец добралась сюда, она в стотысячный раз увидела, как он растёкся неровным блином цвета облезлой черепицы. За ним стелился яркий ковёр цветущей куолемы, забрызганный кое-где тёмно-зелёными пятнами деревьев и голубыми — маленьких озёр. Вдалеке виднелись окружавшие долину иссиня-чёрные скалы, размытые в мареве горячего воздуха, и снежные шапки гор над ними.

Миия, тяжело опираясь на клюку и непрестанно здороваясь с окружающими, пробилась сквозь толпу и выбралась к помосту, на котором стоял старик, исступлённо дёргавший за верёвку била. Когда она отдышалась и перед глазами перестали мелькать чёрные точки, то разглядела до боли знакомый длинноватый нос и чуть вздыбленные дуги густых бровей, придававшие лицу чуть удивлённый вид. Это был сумасшедший Рейно, много лет назад ушедший жить в заброшенную сторожевую башню на перевале и с тех пор приходивший в город лишь изредка.

В какой-то момент Рейно, оглядев толпу и сочтя, что все, кто мог, уже пришли, отпустил верёвку. Последний удар ещё долго звенел в ушах, медленно затихая. К Рейно на помост поднялся старейшина Асгейр. После смерти последнего конунга Торста их сменилось уже четверо. Имени нынешнего Миия по старости никак не могла запомнить. Старейшина поднял руку, призывая всех к тишине:

— Что стряслось, Рейно? Зачем ты собрал всех нас?

— Там, за перевалом, — Рейно махнул рукой в сторону садившегося за горы солнца, — встало лагерем большое войско. И они ожидают лишь хорошей погоды, чтобы перейти его.

Ответом этим словам стало тягостное молчание горожан. Наконец старейшина сказал:

— У нас нет молодых воинов, чтобы выдвинуть к перевалу сильную армию и отразить нашествие. Но мы тоже можем взять в руки оружие и умереть, как мужчины!..

— Мужчины?! — старейшину прервал высокий резкий голос. Все обернулись на женщину, которая выглядела самой молодой и холёной из собравшихся. — Да вы рухлядь. По вам давно могила плачет. Надо встретить это войско хлебом и солью. Вот там точно найдутся нормальные мужчины. Не чета вам.

Элина! Её Миия всегда старалась обходить стороной. С тех пор как она встала между нею и Рейно, любая случайная встреча причиняла боль. Странное свойство старости: не помнишь, что было вчера, а давно минувшее стоит перед глазами в мельчайших деталях. Из-за неё, этой Элины, Рейно и сошёл с ума. Ведь она ведьма, хотя и пытается скрывать это! Невозможно выглядеть на тридцать лет моложе своего возраста без использования колдовства. И при этом Миия и Элина — ровесницы.

— Не слушайте глупую бабу! — из толпы выдвинулась крупная бодрая старуха. — Она сама не соображает, что несёт. Но в одном я её поддержу: глупо погибать ни за что ни про что. Пусть приходят эти вояки: увидят, что взять у нас нечего, да и уберутся восвояси. Что им здесь делать? Мы и накормить их толком не сможем. Сами уже полвека ничего, кроме куолемы, не едим. Похлёбка из листьев куолемы, жаркое из стебля куолемы, вино из цветков куолемы. Тьфу! Им такое питание на второй день опротивеет.

Старейшина, потупив голову, молчал. Рейно улыбался и поминутно дёргал за свою куцую бородёнку, выдирая последние седые волосы.

— Не дури, Асгейр! — обратилась крупная старуха к старейшине. — Сам со стариками погибнешь. А нас, как овец, перережут.

Старейшина поднял на неё взгляд, в отчаянье махнул рукой и, ничего не говоря, начал спускаться с помоста. Рейно, смешно подпрыгивая, пошёл за ним. Люди начали разбредаться по домам. Миия подошла к Рейно.

— Тебе есть, где переночевать?

— В городе полно пустых домов.

— Ночами бывает холодно. Пустые дома не протоплены.

— В сторожевой башне всегда холодно. Я привык.

Он поспешно отвернулся от неё и направился прочь.

Войско подошло к городу и остановилось, увидев, что на окраине их ждала группа людей. От неё отделилась женщина с кубком. Это была Элина. Безошибочно определив в молодом воине в дорогих доспехах предводителя, она подошла к нему и, низко поклонившись, подала чашу.

— Не бери, княжич, — сказал стоявший за ним огромный бородатый воевода. — Нас здесь встречают одни старцы. А молодые наверняка в засаде. Значит, в чаше яд.

Предводитель отстранил кубок. Элина посмотрела в глаза воеводе и зазывно улыбнулась.

— Нет никакой засады, мой повелитель. А это — вкуснейшее вино. Просто в этом городе моложе меня никого нет.

— Кто тут главный? — оборвал её княжич. К нему, подобострастно сутулясь, подошёл старейшина.

— Я весь к вашим услугам.

— Нам нужно жильё, старик. Питаться пока мы будем из своих запасов.

— В городе много пустых домов. Мы к вашему приходу их вычистили и натопили. На таких жилищах вывешены белые флаги. А для вас лично готовы хоромы нашего покойного конунга.

— Это хорошо. Но смотрите! Если заподозрю какую-нибудь измену, не пощадим никого — ни старых, ни малых!

— Конунг нашего города умер десять лет назад, не оставив наследника. Мы будем счастливы присягнуть вам и стать вашими подданными, — низко поклонился старейшина.

Княжич махнул рукой, и войско стало заходить в город.

— Послушай, Лори! — обратился он к воеводе через какое-то время. — Какое странное место! Ни лая собак, ни блеянья коз. Аж жуть берёт.

— И мне не нравится здесь, — ответил воевода. — А старику этому я не доверяю. Надо будет выставить ночью двойной дозор.

Вдруг тишину нарушил дикий смех, от которого и княжич, и многие воины вздрогнули. У крайнего дома улицы, мимо которого проходило войско, стоял Рейно и, показывая пальцем на княжича, гримасничал и гоготал.

Один из сотников вопросительно посмотрел на воеводу и после одобрительного кивка подошёл к Рейно, приказав тому замолчать. Сумасшедший никак не среагировал, и воин наотмашь ударил его закованной в железную перчатку рукой. Рейно упал навзничь и сразу затих.

В тот же миг раздался полный страдания вопль. Через улицу наперерез войску бежала, бросив клюку, растрёпанная Миия. Подбежав к Рейно, она бросилась на колени и начала подолом стирать кровь с его лица. Он бросил на неё вполне осмысленный взгляд, улыбнулся и потерял сознание.

…Войско стояло в городе уже неделю. Многие воины перешли на местную пищу, но княжич и воевода, заселившиеся в двухэтажный дом конунга, ели только из привезённых запасов. К удовольствию воеводы, в них было и несколько бурдюков с аквавитой.

В тот вечер они сидели за ужином с княжичем в комнате, освещаемой неровным светом факелов. На столе стоял кувшин. В тарелках лежало вяленое мясо.

— Это действительно проклятое место! — говорил немного заплетающимся языком воевода. — Кругом одни цветы, которые они едят на первое, второе и третье. Куда подевалась вся живность? Я бы ещё понял, если б не было зверей, хотя перевал для них вполне проходим. Но птицы? Им эти горы перелететь — раз плюнуть. Перелётные птицы два раза в год это делают. Давай бросим всё и вернёмся в наши земли.

— Пусть сначала разведчики обойдут долину и изучат обстановку. Тут должен быть второй перевал. Я не могу вернуться к отцу с пустыми руками. С чем ты предлагаешь прийти? С котлетами из ботвы? С рабынями-старухами? С их бронзовым билом?

— Княжич, я тоже не понимаю, почему в этом городе одни старики. Они что, прямо такими родились? Иногда мне кажется, что мы пересекли запретную черту и попали в царство мёртвых.

— Мёртвые не умирают. А мы вчера видели живую похоронную процессию. Нет, это точно люди, а не призраки. Мне кажется, что молодым просто надоело здесь быть жвачными животными. Ведь когда-то здесь был скот: я видел загоны у брошенных домов. Может, случился падёж или ещё что. Они и ушли. Но не в наши земли, иначе мы бы об этом знали, а через второй перевал, который мы обязательно найдём.

— Это хоть многое объясняет, — пробормотал воевода. — Что-то меня немного развезло. Разреши, я пойду вздремну.

Он поднялся и нетвёрдым шагом, широко расставляя ноги, как на ладье, ушёл в свою комнату, упал на топчан… Но сон не шёл. Потолок от выпитого немного покачивался. Вдруг ему показалось, что кто-то шёпотом позвал его. «Почудилось», — подумал воевода.

— Лори! — теперь голос звучал громче и настойчивее.

Воевода приподнялся и увидел белый силуэт. Он встряхнул головой, чтоб отогнать наваждение. Тем временем чья-то рука елозила по ложу. Он взялся за рукоять меча, с которым никогда не расставался.

— Не бойтесь, мой повелитель! Это я, Элина!

— Как ты сюда попала? — воевода узнал женщину, предлагавшую кубок вина княжичу на въезде в город. Да и после она не раз попадалась ему на глаза.

— Всё просто: здесь есть потайная дверь, через которую я когда-то ходила к старому конунгу.

— Что тебе нужно?

— Что может быть нужно женщине ночью от воина, кроме его крепких объятий?

Воевода крякнул. Поход длился уже несколько месяцев, и он сам стосковался по женской ласке. Но дома ждала ненаглядная и верная Пареэта… Впрочем, хмель быстро разрешил его сомнения, и он грубовато привлёк Элину к себе.

Утром, когда воевода открыл глаза, Элина снова пыталась прильнуть к нему, но он отстранил её. После вчерашней аквавиты ужасно болела голова и пересохло во рту. Женщина вышла и через несколько минут вернулась с кувшином. В нём оказалось вино. По вкусу воевода сразу понял, что это местное. Но жажда была настолько сильной, что он уже и не думал о возможной опасности.

Вино подняло настроение. Он уселся на топчане и мутными глазами посмотрел на Элину.

— Может, объяснишь, что за чертовщина тут у вас творится? Почему ты самая молодая из всех горожан?

— Я сделаю всё, что прикажет мой повелитель. Но это очень длинная история.

— Выкладывай. Нам некуда торопиться.

— Когда я была молода, то соблазнила одного прекрасного юношу Рейно. Он от страсти и ревности словно с ума сошёл тогда. Из-за этой незначительной для меня интрижки парень бросил свою невесту и стал звать меня замуж. А я совсем не желала ни семьи, ни детей — хотела жить и вечно наслаждаться своей молодостью. И тогда сказала этому юноше: буду жить с тобой только в том случае, если ты сделаешь так, чтобы я, во-первых, не старела, а во-вторых, не могла понести от соития.

И Рейно исчез больше чем на полгода. Как я потом узнала, он ходил на север, к ведуньям племени Ноита. Оттуда принёс мне два подарка. Один был эликсиром молодости. Ничего сложного: раз выпил — и на всю жизнь хватает. А второй оказался семечком некоего цветка. Вот тут следовало потрудиться: семечко нужно было посадить в горшок и ни в коем случае не выносить из дома. Затем дождаться, когда нальётся бутон, и, не давая ему раскрыться, сварить из него отвар. А его остатки, само растение вместе с корнем и даже землю из этого горшка нужно было сжечь в печи.

Цветок очень долго всходил и казался мне каким-то болезненным. Испугавшись, что он завянет в моей тёмной избе, я вынесла его на крыльцо под солнечные лучи. В тот же день бутон раскрылся. Я сварила отвар и выпила его. А все остатки бросила в печь. С того дня я могла быть с мужчинами, не задумываясь о последствиях. Через неделю я выгнала Рейно — он безумно надоел мне своею ревностью.

Но так вышло, что, распустившись, цветок сразу же разбросал вокруг свои семена. И через несколько дней цветы уже росли в моём саду. Пчёлы прилетели опылять их и разнесли пыльцу по всем растениям в долине. И они сразу же перестали давать семена. В итоге в тот год мы остались без урожая. А куолема, так назвали этот цветок, начала захватывать всю долину.

За неимением другой травы ею стали кормить домашний скот, и он перестал давать приплод. Век животных намного короче людского — скоро мы остались без молока и мясной пищи. Тогда куолема пошла уже в пищу людям, и в нашем городе перестали рождаться дети.

— И как давно это было? — спросил воевода.

— Да уж полвека как.

— Чёрт! Сколько же тогда тебе лет? Ведь не меньше семидесяти. Ты ж мне в матери годишься.

— Моё тело гораздо моложе, повелитель!

Воевода вскочил на ноги.

— Подожди! А что же я сейчас пил? — воевода схватил её за волосы. — Что я пил, ведьма? Я что, теперь тоже бесплоден?

— Я не нашла других напитков, а ты хотел пить.

Воевода в ярости потащил Элину из комнаты. Найдя первого попавшегося охранника, он бросил извивающуюся от боли женщину ему в ноги и прорычал:

— Под замок эту колдунью! И завтра повесить прилюдно.

На следующий день княжич приказал всем жителям города оставить свои дела и выйти в долину, чтобы косить куолему и сушить её на солнце. Зачем это вдруг понадобилось, не объяснили даже воинам, которым пришлось выполнять теперь роли надзирателей и распорядителей работ. За невыполнение нормы каждый второй получил свою дюжину-другую плетей.

Вскоре княжич уехал, оставив за себя воеводу. Тот страшно лютовал. Через несколько дней рядом с Элиной болтались тела ещё пятерых горожан, которые из-за немощи не соглашались работать в поле. После этого таких отказов уже не было. Все послушно с первыми лучами солнца собирались на центральной площади с косами, а у кого их не было, с серпами, лопатами или просто с заостренными досками. Воевода неизменно приходил сам и раздавал громовым голосом команды сотникам. Он требовал до начала сезона дождей выкосить всю куолему. При этом запрещалось складывать высохшую траву в стога, и она лежала, разделяя равнину на две неровные части, у одной из которых был ржавый цвет сена.

К удивлению Миии, Рейно вдруг перестал её сторониться и, наоборот, неизменно просился в одну группу с нею. А в поле старался работать в паре, всячески облегчая ей труд.

В один из дней их погнали косить рядом со скалами. Дождавшись момента, когда дозорный ускакал, чтобы проследить за другой группой работающих, Рейно подошёл к Миие и вполголоса сказал:

— Здесь совсем рядом. Мы можем бежать!

— Что рядом? Куда бежать? Да и зачем?

Ответом был его умоляющий взгляд. Другие стали оборачиваться на их шёпот, а крупная старуха, когда-то выступившая за непротивление захватчикам, прикрикнула на них:

— Они там треплются вместо того, чтоб работать, а розги вечером всем получать. Давайте не отлынивайте!

В обеденное время, когда уставшие работники недолго отдыхали в тени ближайшей скалы, Рейно, взяв за руку, Миию, молча повёл её за собой. Через некоторое время они вышли к чёрной отвесной скале, к которой примыкало небольшое, но глубокое озеро.

— Здесь есть подземная река, — сказал Рейно. — Мне её показывал отец, когда я был маленьким. Под водой совсем немного нужно проплыть. Ты справишься?

Миия покорно кивнула и бросила свою клюку на землю. Они спрыгнули в озеро, и ледяная вода обожгла кожу. Когда они медленно подплыли к незаметному с берега водовороту, Миия почувствовала, как вода будто тянет её за ноги в глубину. Она набрала полные лёгкие воздуха и отдалась этой силе.

Когда она вынырнула, то обнаружила вокруг лишь кромешную мглу. Где-то рядом отфыркивался Рейно. Течение довольно быстро несло её по невидимому руслу.

— Миия! Ты где?

Она откликнулась и поплыла на его голос. Но сил оставалось уже мало, начало сводить ноги. Она только почувствовала его руку на своих волосах и потеряла сознание.

В забытьи Миия видела себя снова молодой. Она сидела на лавке у своего дома с рукоделием в руках. Рядом с нею был тоже молодой Рейно, её муж. По двору, громко и беззаботно смеясь, бегали их дети — два мальчика-близнеца — маленькие копии своего отца.

Но это счастье было совсем не долгим. На улице появились воины во главе со свирепым воеводой и ненавистной Элиной. Миия стала кричать Рейно, чтоб он прятался с малышами в доме, но было уже поздно. Элина стала показывать на них воеводе, что-то крича с перекошенным от злобы лицом.

Миия схватила за руки детей и бросилась бежать с ними к центральной площади. Рейно куда-то пропал, а Элина, вскочив на огромного чёрного коня, преследовала её. Нагнав, она сначала отобрала одного ребёнка и ускакала с ним. Потом сзади снова раздался стук копыт, и страшная сила вырвала у Миии второго сына. Обезумевшая от происходящего Миия продолжала мчаться, сама не понимая куда.

Оказавшись на центральной площади, женщина бросилась к помосту с билом, чтобы поднять тревогу. Она обратила внимание на необычное похрустывание под ногами и посмотрела вниз. Вся площадь была устлана маленькими детскими косточками. Миия схватилась за голову и в ужасе закричала…

— Тихо, тихо! Это я — Рейно! — голос спутника вернул её в реальность.

Она лежала рядом с костром, в котором трещали ветки. Над головой нависали своды пещеры. Он нежно гладил её по голове и вытирал своим рукавом пот с лица. У неё был очень сильный жар.

— Рейно, — прошептала она. — Я умираю.

— Нет, Миия! Это просто небольшая простуда! Ты скоро поправишься, и мы уйдём отсюда навсегда.

— Не ври мне. Я уже не в том возрасте, чтобы плавать в ледяной воде под скалами. Я точно знаю, что умру!

— Нет!

— Не перебивай! — Миия надолго закашлялась. Восстановив дыхание после приступа, продолжила. — Мне просто нужно напоследок сказать тебе, что я любила тебя всю жизнь. И сейчас люблю! Наверное, это глупо теперь звучит… После всего…

— Я тоже любил тебя всю жизнь! — проговорил дрожащим голосом Рейно. — Если б не это дурацкое наваждение! Если б не эта слепая страсть! Если б не моя глупость!

— Только не надо плакать, Рейно! — она с трудом подняла руку и дотронулась до его щеки. — Но почему? Почему ты не пришёл ко мне после? Я бы простила тебя. Мы бы могли быть вместе.

— Потому что, Миия, это я погубил тебя, себя и весь наш город. Потому что это я принёс с севера куолему в нашу долину. И она сожрала всё живое.

— Но зачем?

— Для того, чтоб Элина приготовила снадобье. Она не хотела иметь детей, и отвар из куолемы должен был дать ей это. Но по её беспечности цветок, что предназначался только ей, который даже из дома нельзя было выносить, распространился по всей нашей долине, сделав её бесплодной. Как после всего этого я мог прийти к тебе? Как смотреть в глаза, если я оказался всему причиной? Всё, на что я имел право после этого, так это на безумие. Как я мечтал сойти с ума! И как я мучился оттого, что это у меня никак не выходит!

— Я бы всё равно простила тебя. И мы бы прожили эту жизнь вместе, а не так нелепо. Прощай, мой милый Рейно! — устав от разговора, Миия закрыла глаза.

— Я пойду поищу хворост, — поднялся на ноги Рейно, с холодом в груди понимая, что дров ему теперь нужно найти столько, чтоб хватило на погребальный костёр.

— Не уходи! — то ли послышались Рейно в свисте ветра слова, то ли Миия действительно прошептала их. Он обернулся — она уже не дышала.

Проснувшись однажды утром и собравшись опять идти на бессмысленную работу по заготовке сена, горожане обнаружили себя запертыми в собственных домах снаружи. Двери были чем-то подпёрты. А окна в домах были не настолько большими, чтобы в них мог пролезть человек.

Они пытались стучать, кричать в окна, но им никто не отвечал.

В это время воевода вывел последнюю сотню воинов к перевалу. С гор в сторону долины дул резкий порывистый ветер: приближались осень и сезон дождей. Мужчины чертыхались и ёжились от холода.

Каждому воину был выдан факел.

— Приготовились! — скомандовал воевода.

После небольшой суеты с огнивом пламя начали передавать от факела к факелу. Вскоре весь ряд напоминал длинную свечу на подсвечнике.

— Поджигай! — гаркнул воевода.

Факелы полетели на сухую траву, которая моментально занялась, и ветер понес пламя в сторону города. Некоторое время все завороженно наблюдали за происходящим. Убедившись, что пожар уже не остановить, воевода вскочил на коня и прокричал:

— Уходим!

Войско длинной змеёю потянулось к перевалу.

Когда подъём начался, один воин, обернувшись на прощание на долину, покрытую белым дымом, сказал другому:

— Не понимаю, почему княжичу пришло в голову пожечь такую красоту. Хорошо, я семян успел прихватить.

Вот вернусь, выйду в отставку, посажу эти цветы под окнами дома и буду сидеть на крыльце с женою, любоваться видом и вспоминать былое. Красота! Ты даже не представляешь, как мне надоели все эти походы…


МЁРТВЫЕ ЯЗЫКИ


— Здравствуйте, дети! Садимся, достаём тетради, — проговорил на ходу, заходя в учебный кабинет, Маркус — пожилой учитель древних языков. По классу пронёсся тяжёлый вздох. Перед уроком поговаривали, что педагог приболел и занятие могут отменить. Теперь придётся сидеть седьмой урок, а значит, домашние задания делать уже при свечах.

Маркус пригладил редкие седые волосы и посмотрел на класс поверх очков:

— Вы чем-то недовольны, молодые люди?

На учителя уставились два десятка встревоженных глаз. У Маркуса в школе была репутация чудака, и основная масса детей его побаивалась. Да и предмет этот немногие понимали, а знания он оценивал принципиально и уже испортил несколько потенциально «золотых» аттестатов, несмотря на то, что его уговаривали завысить баллы и завуч, и даже директор.

Практически в каждом классе теперь есть ученик, который за словом в карман не полезет. И в этом был — огненно-рыжий мальчишка на предпоследней парте по имени Лео. Он поднял руку, и получив одобрительный кивок педагога, не вставая сказал:

— Учитель Маркус, я не понимаю, зачем мы учим эти мёртвые языки. Говорить на них нельзя. Писать — бессмысленно. Их вообще негде применить в этой жизни.

— Лео, тебе прекрасно известно, что эти языки оставили нам пророки. Наш долг — хранить их, передавая из поколения в поколение.

Тон учителя был достаточно дружелюбен, поэтому Лео немного осмелел:

— Может, пророки на них разговаривали или переписывались. Им он был нужен. А для нас это просто мученье. Учим, сами не понимаем, что и зачем.

— Наука пока не открыла, как пророки использовали древние языки, Лео. И, возможно, никогда это не узнает. Но мы обязаны знать их: в случае, если пророки вернутся, мы бы смогли понять их, а они нас.

— Учитель Маркус, мы уже достаточно большие, чтобы понимать, что вы, взрослые, сами не верите в возвращение пророков. Это же не более чем легенда.

Учитель помрачнел, а тон его стал менее приветливым:

— Молодой человек, есть школьная программа, и вы обязаны её полностью освоить…

— А смысл? — буркнул Лео.

— А смысл в том, что древние языки, языки пророков, являются идеальными. Их изучение структурирует ваше мышление, развивает логику, учит принимать оптимальные решения. Это позволяет обществу растить образованных, всесторонне развитых граждан, которые могут не только поддержать, но и внести значительный вклад в научно-технический прогресс. Вы разве не ходите на уроки истории? Неужели ещё не проходили, что период упадка, начавшийся сразу после ухода пророков, длился больше тысячи лет? И что нынешний расцвет во многом обязан изучению наследия древних?

— Да может, и не было никаких ваших пророков в принципе! — Лео вдруг сам испугался своей смелости. — Кто-то придумал набор значков, чтоб выдать себя за жреца, а мы теперь должны учить эту казуистику. Да ещё наизусть!

— Так! Хватит обсуждений. Записывайте в тетради за мною, — устало сказал Маркус, отвернулся к доске и написал на ней мелом:

for index in range (len (A)):

if B [index] > A [index]:

counter + = 1


ЛИТЕРАТОР


Октябрьское солнце заливало светло-серые камни крепости Хоэнзальцбург, возвышающейся над городом, и отдавалось в ликующем сердце Артёма победным гимном. Музыка, играющая в его душе, будто задавала быстрый ритм шага, которым он поднимался по, казалось бы, бесконечной лестнице.

Ещё полтора месяца назад он видел себя обречённым неудачником, от которого навсегда отвернулась удача. Его роман, в который он вложил весь свой талант, был отвергнут всеми издательствами, куда он пытался обратиться. Его любовь, посоветовав ему повзрослеть, найти работу и «другую такую дуру», собрала свои вещи и уехала к маме. Кошелёк был уже три месяца пуст, и даже верные друзья перестали давать в долг. Но вдруг…

Вдруг пришло электронное письмо от Аркадия Пересвета — человека, которого Артём признавал живым классиком литературы, на которого практически молился и даже хотел быть на него похож.

Аркадий Пересвет в середине девяностых ворвался в мир русской литературы с романом — бестселлером о китайской революции, преисполненном очень меткими аллегориями и параллелями с текущей политической ситуацией в России. Официальное литературно-журналистское сообщество сразу заклеймило его красно-коричневым, что, впрочем, никак не сказалось на продажах романа. А также довольно близко свело его с оппозиционной тусовкой, где он знался и с респектабельными депутатами, носившими на лацканах дорогих пиджаков красные значки времён РСФСР, и с неформалами типа нацболов.

Впрочем, к началу нулевых Пересвет оказался в Австрии, откуда раз в два-три года выплёвывал очередной злободневный роман, который долго потом обсуждался и прекрасно раскупался. Поговаривали, что одной из его книг светила даже экранизация, запрет на финансирование которой наложил «САМ». Наверху вообще внимательно читали произведения Пересвета, поэтому, как он сам сообщил в одном из писем Артёму, ему негласно не рекомендовали приезжать в Россию.

Аркадий Пересвет высоко оценил написанный Артёмом роман и попросил его срочно прилететь в Зальцбург, добавив, что попробует пристроить книгу в одно издательство с хорошей репутацией, «не выпускающего всякий хлам для оболванивания народа». И Артём, несмотря на то что пользы от всей поездки, кроме знакомства с кумиром, не было никакой, выпрыгнул из кожи вон, чтобы она состоялась. Пришлось продать ноутбук и влезть в дополнительные долги, чтобы оплатить поездку. Пришлось уговаривать бывшего начальника, с которым оставались дружеские отношения, оформить липовую справку о работе и доходах, чтобы дали шенген. Да даже получение заграничного паспорта в милиции — разве не маленький подвиг?

Аркадия Пересвета Артём нашёл в одном из уличных кафе на территории крепости, откуда открывался прекрасный вид на играющий в лучах солнца город. Писатель сидел, развалившись на стуле, и потягивал немецкое пиво. Официант только сменил его опустевший бокал на полный и поставил тарелку с рулькой, от которой разносился такой терпкий аромат, что у Артёма засосало под ложечкой. С несколько неприятным ощущением Артём отметил, что писатель уже довольно нетрезв. Его полное лицо было красным. По лысеющему лбу стекали мелкие капельки пота. Глаза подёрнулись пьяной поволокой одновременно отстранённости и брезгливости к миру.

Когда Артём подошёл и представился, Пересвет сменил маску лица на искреннее дружелюбие, широким жестом предложил сесть и тут же стал делать сигналы официанту, чтобы тот подошёл.

— Я не голоден, — сказал Артём.

У него не было ни одного лишнего евроцента. «Надо было купить что-нибудь в магазине недорогое и съесть, — мелькнуло в голове. — Теперь буду истекать слюной».

— Пустяки! За знакомство — это святое дело! Я угощаю! — возразил Пересвет. — Да и просто неприлично, если я буду есть один.

Пересвет сделал заказ по-немецки, даже не спросив Артёма, что он хочет. Вскоре принесли четыре рюмки егермейстера и кружку пива. Пересвет поднял настойку и провозгласил:

— За знакомство!

Алкоголь быстро растёкся теплом по пустому желудку Артёма, сняв скованность, с которой он подошёл к столу.

— Ну что, молодой человек, — начал разговор Пересвет, — как давно вы стали баловаться литературой?

— Стихи писал ещё в школе. В институте рассказы начал писать. Ходил в литературный кружок. Но «Марс» — моя первая большая книга.

— Для первого раза просто восхитительно! — перебил Артёма Пересвет. — Живо! Образно! Такому просто нельзя научиться! Хотя я и не очень люблю фантастику, читал, не отрываясь. Очень благодарен, что вы прислали мне рукопись… Впрочем, предлагаю перейти на «ты». Мы ж фактически коллеги. И пожалуйста, не называй меня по отчеству. Жуть как этого не люблю. Просто Аркадий.

— Спасибо, Аркадий! — Артёму очень льстила хвала мэтра. — Я на эту книгу поставил всё. Потерял работу, девушку, друзей. А после получения отказов от нескольких издательств был практически в отчаянии. Ваше… Твоё письмо воскресило меня.

— Что издатель понимает в литературе? Он думает только о бабках. Он не видит искусства — только товар, которой либо можно, либо нельзя продать. Но, я думаю, в этой беде смогу тебе помочь. Но рано о деле! Между первой и второй перерыва нет совсем!

Они снова выпили. Принесли аппетитную мясную нарезку и свежие овощи. Артём с не совсем приличной жадностью набросился на еду.

— Эй, парень! Не торопись! Сейчас ещё рульку принесут!.. Так о чём это я? Издатель думает, как заработать на писателе. А писатель думает об искусстве, ибо времена, когда писательство могло прокормить, безвозвратно прошли. Я и сам большую часть времени подрабатываю редактурой в местных русскоязычных журналах, да ещё если что по фрилансу перепадёт. Но что я всё о себе? Расскажи, как писалась эта книга. Я и сам хочу пережить воспоминания о временах, когда на печатной машинке писал свой первый роман. Первый роман — как первая любовь. Бывает раз в жизни.

— Я не знаю, что рассказывать, — сконфузился Артём.

— Как не знаешь? А как родилась основная идея? Как она обросла образами, подсюжетами, героями?

— Идея родилась перед последними выборами в Думу. Я тогда загорелся принять участие в поддержке одной партии, даже был наблюдателем. И, увидев всю эту кухню изнутри, понял, что всё это устроено просто уродливо — и реклама кандидатов на уровне роликов АО «МММ», и административный ресурс, и нарушения, на которые всем наплевать. В России извратили саму суть демократии. Мне захотелось об этом написать. Что я и сделал, только перенёс события на 100 лет вперёд и на другую планету.

— Как это напоминает меня! Я своим романом пророчил революцию к двухтысячному, и, хоть пророк из меня оказался никакой, все догадались, о ком и что я написал. Впрочем, продолжай!

Артем всмотрелся в лицо Аркадия, и оно вдруг сделалось ему неприятным. Особенно отталкивающими показались красные прожилки на крупном носу, выдававшие человека неумеренно пьющего. Пересвет отвлёкся от разговора на свою рульку и начал её быстро разделывать, будто боялся, что кто-то отнимает. Он отложил вилку и нож и стал помогать себе руками. Пухлыми, блестящими от жира пальцами отковыривал кусочки мяса и запускал их за толстые губы. В перерывах он шумно запивал еду пивом.

«Как странно беседовать с этим неприятным нетрезвым человеком о высоком, — подумал Артём. — Впрочем, кто сказал, что все гении должны иметь нордически безупречную внешность?»

Аркадий, увидев, что его собеседник замолчал, пустился в совершенно бытовые рассказы о его житье-бытье на чужбине, которые мало того что были не очень интересны, но ещё очень сильно напоминали недовольное стариковское брюзжание. Единственное, что позабавило Артёма, так это тирада о том, как живой классик русской литературы ходил в местный русский магазин, чтобы купить там двухлитровую пластиковую бутылку очаковского пива.

— Что поделаешь? Ностальгия! Вкус Родины! — резюмировал Пересвет и указал на бокал немецкого пива, стоявший перед ним. — Слишком вкусно! Слишком качественно! Приторно хорошо!

Между тем принесли вторую рульку для Артёма. Аркадий попросил повторить порции ликёра и пива. Разговор принимал всё более непринуждённый характер.

— А что ты хотел сказать своей книгой? — вернулся Пересвет от баек о местной жизни к теме литературы..

— Мне кажется, что любой автор, плохой или хороший, когда пишет, мечтает сделать мир немного лучше. На этом стоит вся русская классика, — ответил Артём, удивляясь некоторой своей высокопарности, в которой, правда, не было ни капли лукавства.

— А ты не думал, что через какое-то время, может два года, может пять, может десять, ты сам не будешь согласен со своими идеями, которые взлелеял в «Марсе»?

— Уверен, что нет. Я облёк в литературу общечеловеческие ценности…

— Поверь моему опыту. Книги — как дети: как только роман ушёл в издательство, он начинает жить своей жизнью, как выросший ребёнок. Ты уже ничего не изменишь в нём. Что ты заложил в него, то останется там навсегда. А сам ты продолжишь меняться, как меняется любой человек. Более того, найдётся какой-нибудь критик, или просто читатель, который увидит в твоём детище свои смыслы, какие ты даже не думал в него закладывать. Ты не помнишь советских учебников с заявлениями типа «Чехов обличал пороки буржуазно-мещанского общества». А я сейчас уверен, что никого он не обличал, просто писал, о чём ему хотелось. Но кто-то ведь увидел это обличение, придумал его в угоду политической конъюнктуре. Нет, книги — как дети… У тебя не будет сигареты? Люблю выкурить одну после сытного обеда.

— А как же твоя первая книга, да и прочие? Последний роман?

— Сегодня готов отречься от семидесяти процентов написанного в моём первом романе. Могу поклясться хоть на Библии, хоть на «Капитале» Маркса, — Аркадий развязано хихикнул. — Я давно разуверился в политике. Чем отличаются патриоты от либералов? И там, и там — либо проходимцы и жулики, либо фанатики. Первые отвратительны своим лицемерием, вторые — непроходимой глупостью и зашоренностью.

Артём был обескуражен. Ему вдруг показалось, что Аркадий уже совсем пьян и не понимает, что несёт.

— Но тогда получается, что во всех остальных своих книгах ты лицемерил! — выпалил молодой человек.

— Э-э-э, — протянул Пересвет. — Я их и не писал!

На это Артём уже не нашёлся, что сказать.

— Что? Удивлён? — Аркадий облизнул губы. — Вот не писал я их, и всё.

— Но…

— Вот тебе и «но»! Про литературных негров, небось, подумал? Брось! Ни один литературный негр не напишет так, как написаны все мои книги. Негры пишут халтуру.

— Но тогда как?

— Очень просто. Когда вышла моя первая книга, я окунулся в политическую тусовку с головой, но очень быстро понял, в чём измазался. Сколько же там говна! И я сбежал сюда, в Австрию. Это всё устроила моя бывшая жена. Для пущего лоска в одном из интервью я, напустив туману, сказал, что меня вынудили уехать. Первая книга отлично выстрелила и неплохо кормила меня года два. Когда стало ясно, что деньги подходят к концу, я сел за вторую книгу. Но не смог написать ни строчки. О чём писать, если я уже ни во что не верил? Помог случай. В один из дней мне пришла посылка из России. Чёрт знает, как отправитель узнал мой адрес: тогда не было Интернета. В посылке была дискета, на ней — первый роман одного парня из Питера, моего поклонника и в чём-то подражателя. Это немаловажно. Я пригласил его сюда и купил у него рукопись. Неделя на корректуру, и я сдал издателю свой второй роман. А с появлением глобальной Сети я стал получать романы начинающих писателей пачками. Девяносто девять процентов мусор, конечно…

— Стоп! — у Артёма пронеслась в голове нехорошая догадка. — Пригласил, как меня?

Пересвет посмотрел мутными глазами из-под белесых бровей на Артёма, молча выпил рюмку и серьёзно, по-трезвому, сказал:

— Мне нравится, что ты быстро соображаешь, парень!

— Нет! Это мой роман! Я его написал! Он не продаётся! — Артём вскочил.

— Знаю! Знаю! — замахал руками Аркадий. — Садись уже. Пойми, это твой единственный шанс издать книгу и изменить мир. Ты же знаешь этих шакалов-издателей. У них в глазах вместо зрачков знаки долларов! Они не станут вкладываться в неизвестного автора. А под моё имя возьмут твою книгу. Будет большой тираж, и я тебе хорошо заплачу.

— Нет! — Артём не мог поверить в происходящее, сюрреализма добавлял алкогольный туман в голове. — Книги — как дети. Нельзя продавать своих детей!

— Какая разница, кто написал «Тихий Дон»? Он гениален, и неважно, написано на обложке «Шолохов» или «Ермаков». У тебя полно долгов, как я понял. Вот и выбирай — вернуться в Россию с голой задницей и никому не нужным романом, или с деньгами и запахом полиграфической краски от изданной книги.

— Нет! Ты… Вы страшный человек!

— Давай без патетики. Из семи молодых, таких же, как ты, парней я нашёл язык с пятью. Двое отказавшихся канули в безвестность. Кроме меня, никто не испытал радости чтения их книг. Нишу революционного романа в России на ближайшие лет десять занял Аркадий Пересвет! И не настолько это востребованное направление, чтобы кто-то стал продвигать такую литературу, если её не написал я.

Артём молча отрицательно мотал головой.

— Слушай, Артём! Нынешняя ситуация немного отличается от предыдущих. Я попал в затруднительное финансовое положение, а ты так долго получал заграничный паспорт. Короче, я уже сдал твою рукопись и получил аванс. Вот твоя доля. С учётом некоторой нестандартности ситуации я увеличил твой процент по сравнению с тем, что плачу обычно.

На столе появилась пачка банкнот. Для Артёма это была колоссальная сумма.

— Пути отхода я тоже продумал. Если ты решишь подать на меня в суд, я на следующий день выпущу статью, в которой напишу, что это был лишь эксперимент: как книгу, не достойную внимания, были готовы выпустить только из-за того, что её якобы написал Пересвет. Статья написана. Я могу выложить её в своём блоге хоть завтра. Да, будут сложности с издателем. Но у меня уже есть запасная рукопись. Деньги-то многим нужны.

Артём молчал.

— Даю тебе подумать десять минут, а я пока в туалет, — Пересвет убрал деньги в карман и, покачиваясь, вышел из-за стола.

Когда он вернулся, Артём ещё ничего не решил. Но уже колебался. Предложенные деньги, которые провинциальный клерк мог зарабатывать не один год, ему в сложившейся ситуации очень бы пригодились. Но отречься от своей книги! От своей мечты!

— Но в твоём издательстве читали мою рукопись, — сказал Артём, когда Аркадий вернулся.

— Они читают обычно только первую главу. Я её так отредактировал — родная мама не узнает. Кстати, твою фамилию я тоже упомянул. У меня там целая страница традиционно под благодарности: начинаю с родителей и издателя, заканчиваю друзьями. Ты среди них. Ну? По рукам?

Повисла пауза. Артёму казалось, что воцарилась полная тишина и он слышит только стук своего сердца. То ли хмель помог ему решиться, то ли годы унизительной нищеты, но через минуту он выдавил из себя:

— Да.

Аркадий сразу повеселел, так как дело получилось уладить. Он полез в мешковатую сумку, стоявшую рядом с его стулом, и достал какие-то бумаги:

— Тогда небольшие формальности для пущей уверенности договорившихся сторон. Договорчик подписать и расписочку. И денежки твои. Это только аванс. Потом переведу остальное… Но платить сейчас не вздумай! Сегодня я угощаю.

Остаток вечера Артём опустошённо молчал, невпопад отвечаяна вопросы ставшего необычайно словоохотливым Аркадия. Кусок не лез ему в горло, а после каждого тоста «за искусство» Артём чокался, но не пил, а ставил рюмку обратно на стол.

Когда начало темнеть, стало ясно, что Пересвет напился. Он ещё порывался выпивать, что-то говорил, а под конец промычал свой адрес и попросил проводить до дома. Благо, жил он не очень далеко от центра.

Перед домом Пересвету приспичило в туалет, и он помочился, спрятавшись за мусорным баком. Хорошо, что его жильё было в переулке, а не на центральной улице.

— Если негде ночевать, можешь у меня перекантоваться. У меня и бар неплохой. Ещё по одной бахнем, — Аркадий был чрезвычайно дружелюбно настроен. «Как престарелый развратник, напоивший и растливший невинную молодую девушку, а потом любезностью пытающийся загладить свою вину», — почему-то подумалось Артёму.

Аркадий долго возился у двери с ключами, пока Артём не забрал их и не открыл дверь сам.

Пропустив хозяина, зашёл вслед за покачивающимся Пересветом в его небольшую квартиру. Аркадий, придерживаясь за стенку, прошёл через маленькую прихожую и, не разувшись и не раздевшись, рухнул на диван. Через минуту раздался негромкий храп.

Артём в это время всё ещё топтался в прихожей. В квартире был полумрак, и только свет с лестничной клетки вырезал жёлтый прямоугольник на полу. Всё нутро Артёма кипело после произошедшего. Грудь сдавливала ненависть к лежащему на диване пьяному цинику, несколько часов назад укравшему последний смысл его жизни.

Вдруг его взгляд упал на тумбочку, стоявшую в прихожей. На ней лежали старые осенние перчатки. «Куда преступнику без перчаток? — мелькнула у Артёма мысль о их хозяине. — Или они оставлены здесь провидением для меня? Свершить суд, и никаких следов!»

От этой идеи на спине Артёма выступила испарина. Он взял перчатки в руки. Прикосновение прохладной, чуть волглой кожи вызвало судорогу отвращения. «Как дохлая крыса — на ощупь», — пронеслось в голове недоброе подростковое воспоминание. Он поднёс перчатки к лицу. В нос ударил неприятный табачный запах, как от пепельницы. Хозяин явно много курил в них. Привыкнув к сумраку, Артём разглядел, что на ладонях кожа потёрта, из-за чего на ней появилась сетка маленьких грязно-желтоватых трещинок, а на большом пальце правой перчатки разошёлся шов, оголив тряпичную подкладку.

«Что я их изучаю? Что тяну?» — со злостью на себя подумал Артём и стал натягивать перчатки. Они оказались маловаты и сдавили пальцы, отчего он вдруг ощутил, что руки его абсолютно ледяные.

Артём закрыл входную дверь. Стало совсем темно, так как свет уличных фонарей практически не пробивался сквозь закрытое жалюзи. Артём медленно пошёл вдоль стены, шаря по ней рукой. Шорох скольжения перчатки по бумажным обоям, стук собственного сердца и беспокойное дыхание спящего создавали непередаваемое ощущение ужаса.

Артём подошёл к Пересвету и положил руки ему на горло…

Через минуту всё было кончено. Аркадий даже не пытался сопротивляться. Артём, как ему показалось, мгновенно протрезвел. Он, не снимая перчаток, сразу полез в ноутбук Пересвета. На счастье, не были запаролены ни сам ноутбук, ни электронная почта. Артём удалил всю свою переписку с писателем и выключил компьютер. После этого он выскочил из квартиры и долго бежал по улице, привлекая внимание прохожих и не понимая, куда и зачем бежит.

Выдохнувшись, он остановился и увидел, что на руках у него всё ещё надеты перчатки. Он начал срывать их, но руки тряслись, пальцы были ледяными, а перчатки не хотели слезать. Провозившись с ними несколько минут, он наконец стянул их и выбросил в ближайшую урну. Его рейс был утром. Артём поймал такси и рванул в аэропорт.

Прошло полгода. Артём шёл по крутому спуску одной из центральных улиц Вейска. Боясь разоблачения, он не вернулся в свой родной город, а сразу поехал сюда. Свою квартиру он позже сдал через знакомых, а здесь снял комнату в сельском доме на окраине у неразговорчивой старухи и устроился работать без трудовой книжки менеджером по продажам в магазин оргтехники. Деньги Пересвета он тратил нехотя и очень экономно…

Дорогу недавно отремонтировали, и ровный чёрный асфальт несколько контрастировал с неказистыми, обветренными пятиэтажками, стоявшими по обеим сторонам улицы. Артём шёл, понурив голову, и невольно изучал свежее дорожное покрытие. Всё произошедшее с ним казалось ему немного нереальным, каким-то кошмарным сном. Но он не мог перестать думать об этом. При этом не искал оправданий, не придумывал выхода из ситуации, не анализировал прочитанных в Интернете статей про убийство Пересвета на предмет его возможной поимки. Просто в мозгу пульсировала одна мысль: «Ничего не вернуть».

Из состояния отрешённости Артёма вырвал гудок автомобиля. Погрузившись в себя, он машинально вышел на проезжую часть Т-образного перекрёстка и чуть не попал под колёса. Подняв глаза, увидел, что стоит перед городским центральным книжным магазином. Слева от двери красовался большой постер: «МАРС. Последняя книга последнего русского классика».


ЖЕРТВА


Виктор с усилием открыл глаза. Вся комната была залита солнечным светом, так как на окнах отсутствовали занавески. Немного привыкнув к его яркости, Виктор разглядел прямо перед носом выгоревшие обои с незамысловатым советским дизайном.

Во рту пересохло. Всё тело ломило, а нижняя губа явно распухла от знакомства с чьим-то кулаком. Виктор попытался пошевелиться и обнаружил, что левая рука пристёгнута наручниками к изголовью старой железной кровати с панцирной сеткой. Крепко выразившись, он резко развернулся и застонал от боли. Где его так отмутузили, он не помнил.

Собственно, всё, что смог припомнить Виктор, так это только то, как зашёл в свой подъезд в районе девяти вечера. А вот нажимал ли он на кнопку вызова лифта, уже было не очень понятно.

Комната, в которой он очутился, оказалась крошечной. Кроме кровати, в ней находились стол, стул и тумбочка. Все предметы мебели были из разных гарнитуров и соответствовали так называемому «бабушка-стайл». На полу лежал большой, во всю комнату, полинялый ковёр, оставивший видимыми лишь узкие полоски жёлтого линолеума вдоль стен. Пахло пылью.

За окном можно было разглядеть кусочек деревенского двора. Его явно вывезли загород.

— Эй, есть здесь кто? — Виктор не горел желанием знакомиться со своими похитителями, но почувствовал острую необходимость посетить туалет. Он ещё несколько раз попытался докричаться, но то ли его голос был так слаб, то ли в квартире никого не было, поэтому к нему никто не подходил. Чертыхнувшись, он сел на кровати, расстегнул ширинку и справил нужду прямо на ковёр. Моча пошла с кровью, из-за чего на полу расползлось зловонное красное пятно.

После, со стоном упав опять на грязную, перепачканную в том числе его собственною кровью подушку, Виктор замер и, пытаясь абстрагироваться от боли, стал собираться мыслями. Основной задачей было понять, по какой причине он оказался в столь незавидном положении.

Что это? Привет из прошлого? Водились за Виктором грешки юности, но не настолько сильные, чтоб ждать возмездия двадцать лет. Да и свидетели тех грешков, как соучастники, так и жертвы, в большинстве своём были уже на том свете. Или может, это Соколов. Его тогда пришлось круто подставить, и он поехал по этапу. Но это было лишь стечение обстоятельств. Ничего личного. Да и срок был маленький. Он уже давно вышел. И если сразу не стал мстить, какой смысл это делать сейчас?

Странно было думать и о том, что он перешёл дорогу кому-то из конкурентов. Ни конфликтов не было, ни угроз не получал. Обороты более чем скромные, не то что двадцать лет назад. Да и держалась его фирма лишь на личном знакомстве с заместителем мэра Сергачева, который по старой институтской дружбе делился с ним госзаказами. Ну и он с ним делился. Куда без этого? На то она и дружба. Так что для их городка крыша была что надо.

И любовница у него идеальная. С одной стороны, незамужняя, то есть выяснений отношений с рогоносцами ему не грозило. С другой стороны, не имеющая большого желания выходить замуж. Она наелась браком ещё с первым мужем, который оставил её с тремя детьми и без средств к существованию в середине девяностых. Её вполне устраивали редкие встречи с Виктором «для здоровья» и его небольшие подарки.

Или жена узнала про любовницу? Но откуда? А если и узнала, то не могла его Ленка такое организовать. Говорят, конечно, что в тихом омуте черти водятся. Но Виктор изучил этот омут за тридцать лет совместной жизни вдоль и поперёк. Не способна она. А если завела мужика, который надоумил её избавиться от него? Неужели Ленка? Милый домашний Ленчик? В это не хотелось верить.

Тогда что всё это значит? А может, это какие-то молодые беспредельщики похитили, чтобы выбить из него деньги? Развелось сейчас отморозков, которые ни перед чем не останавливаются. Степаныч рассказывал. А он как никак начальник отдела полиции.

Виктор поёжился. Такие могут выбить выкуп из его мягкотелой Ленки. А потом закопать его где-нибудь в лесу, чтобы следов не оставлять. Воображение живо нарисовало этот сценарий. Виктор представил себе своё тело, присыпанное землёй и закиданное ветками.

Хотя какой только смысл ему это представлять? Он-то точно этого уже не увидит. От этой мысли по спине побежали предательские мурашки. Как это? Его просто не будет, и он не сможет ни видеть, ни слышать, ни как-то реагировать на то, что происходит вокруг. Виктор никогда об этом не задумывался раньше. Смерть была где-то далеко в будущем, а значит, её как бы и не было. А сейчас он ощутил её реальность. Она представилась абсолютно невозможной, но при этом настолько же абсолютно неизбежной.

Виктор тряхнул головой. Не о том мысли. Да и путаница какая-то началась. Нужно думать о том, как он здесь оказался. А ещё лучше о том, как отсюда выбраться…

Часы тянулись мучительно долго. За окном уже стемнело, когда Виктор услышал, как где-то щёлкнул замок и отворилась входная дверь. В коридоре послышался топот нескольких пар ног. Судя по звукам, кто-то собирал вещи. Затем раздался рингтон телефона. Низкий мужской голос односложными фразами с кем-то переговорил, после чего сказал:

— Сегодня на Преображенском.

— Здорово! — отозвался совсем юношеский голосок. — Там тихо. Никто нам не помешает. У меня там бабка похоронена.

— Не болтай, — оборвал его первый голос. — Ведро возьми. Магистр сказал, что из головы чашу сделаем. Вываривать будем.

— Я бы предпочёл, чтоб сегодня оргия была, как в прошлый раз.

— Да не ссы! У каждого из нас когда-то была первая чёрная месса. Всё покажем, всё подскажем и поддержим, как родного.

— А почему мужика-то приносим в жертву? Девку было бы прикольнее.

— Это не важно, Рыжий. Кого поймали, того и приносим. Не повезло мужику, конечно. Не его сегодня день… — раздался смешок. — Сумку ещё вот эту возьми. Сейчас вещи в машину отнесём, потом вернёмся за ним.

Хлопнула входная дверь. Виктор попытался осознать услышанное. Из разговора стало понятно, что это были какие-то сектанты-сатанисты. И выходило так, что эти ненормальные собираются убить его на кладбище, чтобы принести в жертву сатане. А из его головы сделать… От этой мысли Виктора стошнило. Он завыл во весь голос и в исступлении стал пытаться вырвать руку из наручников, но лишь разодрал её в кровь.

Как же так? Он попал в руки психопатов! И что его могло бы спасти, неясно. Кроме того, всё это, оказывается, нелепая случайность. Не задержись он вчера на работе, эти ублюдки схватили кого-нибудь другого. Но не его! Он просто оказался не в то время и не в том месте. Но это же так несправедливо! Он просто не может умереть сейчас и вот так! Это ж сюрреализм какой-то!

В комнату зашли трое мужчин, одетых во всё чёрное, и уставились на него. Виктор соскочил с кровати, но остался у её изголовья, так как наручники его не пускали. Взгляд его сделался безумным:

— Я никуда с вами не поеду!

— Мужик, давай без глупостей, — сказал один из вошедших, на вид старше других по возрасту.

— Ну, отпустите меня, пожалуйста, — в глазах Виктора появились слёзы. — Я вам денег дам. У меня их много, честное слово. Только не убивайте.

— Не нужны нам твои деньги. Да даже если б были нужны, где мы сейчас замену тебе найдём? Так что хватит заговаривать нам зубы. У нас времени мало.

— Да что я вам сделал?

— Ничего не сделал. Нам вообще на тебя наплевать. Но, чтобы Вельзевул помог нам в некоторых наших делах, ему нужна небольшая жертва. Твоей душонки как раз хватит, — «старший» достал из кармана ключи от наручников и сделал шаг к пленнику.

— Не подходите ко мне! — страх смерти начал перерастать в ярость. Виктор приготовился к драке.

— Сам виноват, раз по-хорошему не понимаешь, — сказал худощавый длинноволосый парень. Голос явно принадлежал тому, у кого планировалась первая месса. Он вразвалочку подошёл к Виктору и ударил его ногой в район колена. Виктор умудрился ответить свободной рукой, и разбил нападавшему нос. Это стало сигналом остальным. Все набросились на жертву и начали с остервенением избивать. Виктор попробовал нанести пару ударов, но потерял равновесие и упал, повиснув на пристёгнутой к кровати руке.

И перед тем как навсегда потерять сознание, он вдруг вспомнил, что так и не сводил в зоопарк внучку Светланочку, хотя очень-очень давно ей обещал.


НЕВЕСТА НАСЛЕДНИКА


Республика есть правовой механизм, а монархия есть правовой организм.


Иван Ильин


Осталось потерпеть три месяца, а потом бразды правления возьмёт в свои руки цесаревич. И он сможет спокойно уехать в Крым, на любимую дачу под Алуштой. Будет следить издалека за перипетиями мировой политики и изредка давать советы, если конечно попросят.

Он всё сделал, как и обещал народу двадцать лет назад, принимая на себя должность верховного правителя Российской империи. И русское экономическое чудо, безусловно, будет названо его именем. Как говорится, что не удалось Столыпину… Впрочем он-то знает: не это главное дело его жизни.

Империя немыслима без Императора. И многие хотели бы видеть его, Николая Петровича Васильева, первым императором после долгого перерыва и родоначальником новой династии. Но Николай Петрович изначально решил для себя, что его долг по восстановлению монархии никак не сочетается с возложением на себя шапки Мономаха.

На цифровой панели появилось сообщение, что в приёмной ожидает министр императорского двора. Николай Петрович сразу оживился, снял трубку и набрал секретаря.

— Лена, приглашайте скорее Ивана Дмитриевича! И принесите нам чаю.

Вошедший был лет на двадцать моложе верховного правителя, но уже с заметными залысинами и животом.

После коротких приветствий Иван Дмитриевич сразу перешёл к делу:

— У нас возникла небольшая проблема с цесаревичем.

— И она требует моего прямого вмешательства? Пора привыкать решать небольшие проблемы самостоятельно.

— Дело в том, — Иван Дмитриевич сделал вид, что не заметил реплику верховного правителя, и продолжил доклад. — Что у Анны Сергеевны Полыхаевой выявлен отрицательный резус-фактор крови. И согласно секретной директиве М, являющейся приложением к Уложению Российской империи…

— Не продолжай, — Николай Петрович вяло махнул рукой. — Она не сможет стать невестой цесаревича Алексея.

Эту новость ему сообщили ещё утром. Новость! Если бы быть чуть предусмотрительнее и поручить тщательнее проверить эту Полыхаеву год назад, не было бы никакой новости. Непростительная беспечность. Сейчас их отношения с цесаревичем зашли слишком далеко, и Алексею будет тяжело пережить грядущий разрыв. Очень некстати перед этим самым днём, дату которого он определил ещё двадцать с небольшим лет назад, ровно в день стопятидесятилетия отречения Николая Второго.

— Цесаревич знает?

Министр императорского двора замялся:

— Мне сложно ответить на этот вопрос. Возможно, она сама говорила ему.

— Почему не проверили Анну сразу после её прибытия в Императорский городок, как это положено по инструкции?

— Мы проверяли. И мне кажется, что без участия кого-то очень влиятельного она никак не могла бы подменить анализ крови при диспансеризации.

— Это пахнет изменой, Иван Дмитриевич, — верховный правитель тяжело поднялся из кресла и начал мерить шагами кабинет. Министр вжался в спинку стула, зная тяжёлый характер верховного. — Идите вон!

Последние слова были сказаны после тягучей паузы и почти шёпотом, вызвав у Ивана Дмитриевича настоящий ужас. Он поднялся со стула, ни живой ни мёртвый, и мелкими шажками потрусил в сторону двери.

— Впишите ужин со мною в график цесаревича на сегодня, — бросил ему в спину Николай Петрович.

Ещё до ужина верховному правителю доложили, что лаборантка, подменившая на первичной диспансеризации анализ, уже даёт показания. С её слов пробирку с кровью Анны она случайно разбила. И из страха перед строгой начальницей сфабриковала новые образцы уже со своей кровью. А на старые анализы Анны, хранившиеся в Едином медицинском банке, никому не пришло в голову взглянуть. Нелепая случайность, а сколько теперь проблем!

Николай Петрович, согласно этикету, пришёл раньше цесаревича и, подбирая нужные слова для разговора, обещавшего быть тяжёлым уже сидел за длинным столом, сервированном, однако, только на двух человек. Цесаревич вошёл бодрым шагом и крепко пожал ему руку. По лицу Алексея нельзя было сказать, знает ли он о возникшей проблеме с его женитьбой. Он дружелюбно щурил свои серые глаза на верховного правителя чуть сверху, так как был почти на полторы головы выше него. Наконец, они трижды облобызались, уколов бородами щёки друг друга, и цесаревич пригласил садиться за стол.

Начали с постороннего. Цесаревич пустился в рассуждения о ситуации в Объединённой Персии. Верховный больше молчал, тихо радуясь своему верному выбору. Россию предстояло возглавить умному и последовательному политику. Наконец, умело вставляя фразы, Николай Петрович, как и хотел, вывел разговор на прошлое, на начало всего большого дела.

— Помнишь, Алексей, наше знакомство? — спросил он. Только он да родители были с наследником на «ты».

— Да… Я тогда жутко испугался. Мне ж пять лет всего было, а тут приехало столько мужчин, почти все в военной форме. Потом этот скоропостижный переезд в закрытый городок…

— Да, Алексей! Время было сложное. Когда мы отобрали двадцать пять претендентов на титул цесаревича, на их переезд с родителями у нас были считанные часы. И одну семью мы перевезти не успели, ты помнишь: кто-то выдал их данные антиимперским головорезам.

— Да уж, а сколько у нас было просто завистников!

— Не говори так про наш народ. Да, среди не прошедших отбор были и обиженные. Сам объяснял одному ретивому отцу, почему недостаточно показать максимальный потенциал развития сына, почему наследник должен быть абсолютно здоров. Но большинство-то перекрестилось, когда отсеялось. Все ж понимают, что это за ноша.

— Понимают ли? Вспомни, как Михаил Архангелов отреагировал, когда был последний отсев. А вроде тихоней был.

— Миша некрасиво себя повёл. И это только подтвердило правильность нашего решения оставить лишь двух цесаревичей и тебя как основного. Возможно, это был очень большой риск, но я надеюсь, что ты станешь родоначальником новой династии. Поскольку ты, я уверен, понимаешь, какой это крест.

Николай Петрович посмотрел в глаза цесаревичу, внутренне обрадовавшись, что тот не отвёл взгляда. Можно переходить к основному.

— Увы, Алексей, судьба решила, что тебе необходимо продемонстрировать это уже в начале пути.

— В смысле? — не понял цесаревич.

— У меня для тебя есть плохие новости. Ты не сможешь обвенчаться с Анной Полыхаевой по медицинским показателям.

— По каким ещё показателям? — в глазах наследника появилась растерянность. Для него это оказалось всё-таки новостью.

— У неё отрицательный резус-фактор крови. А значит, высока вероятность проблем со здоровьем ваших общих детей. Чтобы этого избежать, в секретной директиве прописана невозможность твоего брака с девушкой, имеющей отрицательный резус-фактор.

Повисло долгое молчание.

— Я понимаю, Алексей, тебе сейчас нелегко, но это так.

Цесаревич поднял тяжёлый взгляд на верховного правителя:

— Я уступлю трон Константину.

— Давай сделаем вид, что я этого сейчас не слышал. И я не говорю даже про удар по репутации новой династии в случае твоего отречения. Ты принёс присягу при получении титула цесаревича. Присягу, которая, по мне, страшнее монашеских обетов. И ты не можешь отречься. Если я в тебе не ошибся.

— Но я люблю её.

— Тем более. Если хочешь, чтобы она и её дети жили в благополучной Российской империи. Той империи, к воцарению в которой тебя готовили долгие двадцать лет. Шаг за шагом. Ступенька за ступенькой. И я уже давно понял, что ты лучший из отобранных кандидатов. Константин мне тоже очень нравится. Но если цесаревич, пусть и из-за большой любви, отрекается от своего высшего долга, то как должны вести себя подданные? Не знаешь? Я объясню. Тогда завтра полицейский возьмёт взятку, чтобы купить своей возлюбленной золотое колье. Военный откажется пойти в атаку, так как не захочет оставлять свою возлюбленную вдовой, а детей — сиротами. Хирург скажет, что его рабочий день закончен, и его ждёт семья, а больной умрёт под скальпелем его менее опытного ученика…

— Но я…

— Цесаревич, если ты продолжишь упорствовать, я просто переговорю с ней. И она за тебя примет это очень болезненное, но единственно верное решение. Ради тебя и ради себя.

— Я всё понял. Я всё сделаю правильно, — Алексей встал из-за стола, так и не притронувшись к еде.

— И не забывай, что тебе нужно жениться до венчания на царство, Алексей. В городке много хороших девушек. Так будет лучше для Империи.

— Хорошо, Николай Петрович. Я сделаю, как лучше для Империи.

В последних словах верховный услышал скрытый протест, но понадеялся, что цесаревич остынет и успокоится.

…— Ваше императорское высочество!

Цесаревич смотрел пустым взором в окно, когда его окликнул женский голос. Он обернулся и увидел темноволосую миловидную девушку в лёгком голубом платье. Алексей давно её знал: пересекался на занятиях в императорском университете, в котором учился сам, как и все допущенные в Императорский городок молодые люди. Встречал её в театре, на концертах и на танцах, но имени не помнил. Погружённый в свои мысли, Алексей не ответил. Он продолжал смотреть сквозь девушку.

— Эта я! Ольга! Вы меня не узнаёте?

— Ольга? Конечно-конечно. Ольга. Конечно, я вас узнаю.

— Вы выглядите очень печальным. Могу ли я вам чем-то помочь? — Ольга приблизилась к цесаревичу и положила ладонь на его левое плечо.

— Вряд ли, Ольга. Вы же не богиня, чтоб изменять состав крови людей. Хотя… — Алексей остановился вполоборота к девушке, несмотря на то, что уже сделал движение, чтобы уйти. Он вспомнил последние слова верховного правителя. — Вы могли бы отужинать со мною сегодня и несколько скрасить моё одиночество. Не возражаете?

— Сочту за счастье, ваше императорское высочество.

— Тогда подождите меня здесь. Я сейчас распоряжусь, чтобы был организован ужин на две персоны.

— Было бы уместнее, если б вы пригласили меня в «Москву». Друзья вполне могут ужинать в ресторане. А вот если кто-нибудь узнает, что я ужинала во дворце у цесаревича, поползут ненужные слухи, которые могут повредить вам и скомпрометировать меня.

— Извините, не хотел вас смутить. Тогда я жду вас через сорок минут в «Москве». Вы придёте?

— Обязательно. Не могу же я оставить будущего Императора в таком гнетущем расположении духа.

Девушка поклонилась и скрылась в дверях залы. Цесаревич опять уставился в окно, и в этот момент прозвучал сигнал, извещающий о том, что он получил сообщение на свой голофон. «От Ани», — пронеслось в его голове. Чуть подрагивающими руками он включил голограмму. В воздухе повисло нарисованное сердечко. Они часто обменивались ничего не значащими сообщениям только ради того, чтобы чувствовать себя рядом друг с другом. Она ещё ничего не знала о постигшей их беде. Сердечко задрожало и расплылось в кривых осколках набежавших слёз.

… Верховный правитель смотрел на заснеженный двор. Вся эта скверная история наконец окончилась. Цесаревич помолвлен с Ольгой. Хотя как-то уж слишком быстро нашёл он утешение в обществе темноволосой красавицы — в первый же день после того неприятного известия. Что это? Легкомыслие? Отчаянье? Или, наоборот, сознательность и сила воли?..

Но сегодня недавнее прошлое решило напомнить о себе. Министр царского двора уговорил его встретиться с Анной Полыхаевой. Говорил больше намёками, пугал, что может быть новый скандал. А так не хотелось этого сейчас, за неделю до свадьбы и три недели до коронации! Что может сказать или изменить эта девочка, первая серьёзная любовь будущего императора?

Девушка опаздывала, а Николай Петрович начинал нервничать, сам не понимая отчего.

Наконец раздался звонок секретаря, и Анна зашла в кабинет верховного правителя. Он указал ей на стул, и она села. Возникла неловкая пауза.

— Вы настаивали на этой встрече, а теперь молчите, — наконец нарушил тишину Николай Петрович.

— Я лишь пришла сказать, что вы — лицемер! И вся ваша империя — это сплошное лицемерие. Какая я была дура! Как я вам верила! Несчастная жертва пропаганды — вот кто я!

— Вы пришли меня оскорблять? Я, кажется, не давал вам для этого никакого повода, — верховный правитель за секунду вскипел от тона и слов девушки.

— Я любила… и люблю Алексея! А вы! А вам! Вам выгодно, чтоб он женился на этой! Конечно! Кто я? А кто она? Она же сестра бывшего кандидата в наследники. С рождения в Императорском городке. Считай, княгиня! И папа у неё миллиардер. Не то что я! Простая девчонка из Орла, дочь полицейского, никогда не видевшая родной матери, и просто сдавшая экзамены в Императорский университет. Обыкновенная выскочка!

— Вы же знаете, что ваш брак с Алексеем невозможен по иным причинам.

— По каким ещё причинам?!

— Неужели он вам ничего не объяснил? — верховный правитель с удивлением взглянул на Анну.

— Что мне нужно было объяснять? Я и так всё поняла! Как только с утра однокурсники прислали ссылку на репортаж о свидании цесаревича с этой Ольгой, я прекрасно всё поняла. Поняла и уехала отсюда.

— Этот гнусный репортаж? — Николай Петрович прекрасно помнил, как английские журналисты, засняв ужин в «Москве», подали его в новостях. Отказываешь этим журналистам в аккредитациях, отказываешь, а в результате всё равно одна желтизна. — Нет, он должен был объяснить вам, что ваш брак невозможен из-за того, что у вас отрицательный резус-фактор. Мы не можем подвергать опасности здоровье будущего наследника, поэтому ввели такие ограничения для невесты цесаревича. Алексей очень переживал, уверяю вас. И наверняка хотел объясниться лично, но вы ему, вероятно, сами не позволили…

— Какой отрицательный резус-фактор? — до Анны с некоторым опозданием дошло сказанное. — У меня всю жизнь был положительный! Всю! Мою! Жизнь!

— Так вы не разговаривали с цесаревичем после репортажа?

— Нет, я в сердцах забрала документы из университета и уехала к отцу. А когда захотела приехать и посмотреть Алексею в глаза, узнала, что мой допуск в Императорский городок автоматически перестал действовать после отчисления. Вы не представляете, каких усилий мне стоило добиться встречи хотя бы с вами.

— Из всего услышанного я могу сделать вывод, что это либо какое-то недоразумение, либо вас кто-то подставил…

…Верховный правитель вошёл в зал для пресс-конференций. Мерный гул в помещении сразу затих.

Николай Петрович пробежал взглядом по головам, заметив рыжего британского журналиста, оказавшегося одним из исполнителей лихо закрученной интриги. Ещё не выслан, что странно…

Пресс-секретарь дал слово первому журналисту.

— Уважаемый Николай Петрович! Станислав Воронов арестован за измену, а помолвка цесаревича с его дочерью разорвана. Как вы можете это прокомментировать?

— Не арестован, а задержан. Его участие в подмене результатов медицинских анализов Анны Полыхаевой пока не доказано. Спецслужбы занимаются этим.

— То есть вы не исключаете варианта, что всё произошедшее — нелепая случайность?

— Пока очевиден только факт замены результатов анализов, совершенный сотрудницей императорской клиники. Её мотивом могли быть и простая зависть, и подкуп со стороны заинтересованных сторон.

— А каково ваше личное мнение?

— До конца следствия у меня нет и не может быть личного мнения. Делать скоропалительные выводы чревато. Спросите у своих британских коллег, — верховный правитель указал в сторону рыжего. — Их репортаж сыграл не последнюю роль во всей этой истории.

— И всё-таки!..

— И всё-таки!.. — голоса летели со всех сторон.

— Ваше мнение?

— Про Вороновых больше ни слова! Какие ещё будут вопросы? — вклинился в общий гам пресс-секретарь верховного. — Пожалуйста, представитель «Петербургского вестника».

— Это правда, что вы решили отложить день коронации как минимум до июля?

— Да! Но это было коллегиальное решение, в том числе его императорского высочества.

— Но зачем менять дату, определённую два десятилетия назад? Зло наказано. Влюбленные воссоединились.

— Как вы знаете, изначально было принято решение, что цесаревич должен жениться до венчания на царство. Менять же невесту буквально под венцом мы не сочли правильным. Дайте молодым самим разобраться во всём. Всё-таки это начало новой династии. Страстям нужно немного поулечься, а конкретная дата не так важна. Существенно лишь то, что мы вместе с вами прошли, извините за пафос, долгий путь от развалившегося государственного механизма к сплоченному, полному жизненных и творческих сил государственному организму. Главное, что в этом году у России будет новый Император, господа! Это так же достоверно и окончательно, как факт, что в ближайший вторник — первый день весны… Всем огромное спасибо! Мне больше нечего добавить к сказанному.

Верховный правитель тяжело поднялся и под вспышки голоаппаратов неспешно вышел из зала.


СМЕРТЬ


— Может, пригласим батюшку? — Лена взглянула на отца. Его серое заострившееся из-за болезни лицо обрамляла, как нимб, белая подушка. Тонкие руки лежали на одеяле. Пахло лекарствами. Взгляд больного, как казалось Лене, был уже не здешним. Отец тихо спросил:

— Зачем?

Он был прекрасно осведомлён, что доживает свои последние дни.

— Может, тебе станет легче, если ты побеседуешь с ним.

— Почему ты решила, что мне тяжело?

— Неужели ты хочешь сказать, что не боишься смерти?

— Нет. Зачем бояться того, что свершилось прямо в момент твоего рождения?

— Как это?

— Прямо в момент твоего рождения стало известно, что ты умер, пусть эта дата и стоит в календаре после сегодняшней. Но это неоспоримый факт, ибо на земле рано или поздно всё живое умирает.

— Опять ты каламбуришь. Как будущее может быть свершившимся фактом?

— Что такое время? Лишь одно из свойств материи. И если представить вечного Бога, в которого верят все авраамические религии, то бесспорно, что Он единомоментно видит мир от сотворения до исчезновения как единую неизменяемую картину.

— Жуткие вещи ты говоришь, папа. А какой смысл тогда жить, любить и страдать, если картина уже написана? И где свобода выбора, если каждый из нас крошечный небрежный мазок, нанесённый неизвестным художником?

— Нет-нет-нет. Картина написана для внешнего наблюдателя. А мы, крошечные мазки, как ты остроумно заметила, всё-таки здесь и сейчас являемся соавторами этой картины. Художник нас занёс кистью в это место холста, решив что оно нам более всего подходит. Но дальше! Дальше от наших собственных свойств зависит, заблестит этот мазок на общем фоне, или наоборот засохнет и потеряет цвет, как какая-нибудь дешёвая краска.

— Папа, краска краской, но всё-таки…

— Конечно, Лена, пригласи мне батюшку. Мне важно, чтобы ты была уверена, что у меня там всё хорошо.

Отец Дмитрий зашёл к умирающему мужчине. Это был отец подруги его духовной дочери. Человек, как ему сказали, не только не верующий, но и весьма колкого ума, не очень дружелюбно настроенный к религиям.

К таким людям приглашали часто. И всегда он не знал, о чём разговаривать с ними… Да и вообще переход из наряженного к Рождеству храма в больничную палату хосписа подействовал на отца Дмитрия угнетающе. Но служение есть служение.

— Что-то вы мало похожи на святого отца. Ни бороды толком, ни пуза, — слабый голос мужчины не был враждебным или насмешливым. — Садитесь, пожалуйста.

Отец Дмитрий сел на табурет рядом с больничной койкой.

— Вас, наверное, предупредили, что я не верую, — продолжил больной.

— Да, но, тем не менее, согласились встретиться со мною.

— Это ради Алёнушки. Ей важно думать, что я умер по всем правилам, и что там, в раю вашем, мне хорошо.

— Может, всё-таки исповедуете свои грехи? Будет легче.

— Ни в коем случае. Давайте просто поговорим. Вот вы никогда не думали о том, что все эти погребальные ритуалы категорически вредны?

— Как это?

— Очень просто. Мне было бы гораздо проще и приятнее, если бы я попрощался с родными и уехал сюда умирать. И после смерти специально обученные люди утилизировали бы моё тело, сожгли бы или растворили в кислоте. Не важно. Главное, чтоб никто, кроме них, не видел меня мёртвым. И для Алёны я просто будто бы уехал в командировку. Я хочу, чтоб она помнила живого отца, а не забальзамированный начавший разлагаться кусок мяса.

— Память смертная очень важна для человека. Для этого и существуют погребальные обряды.

— Нет, не соглашусь. Вот я ещё не умер, а мне уже стыдно перед Алёной, что я причиню ей эту боль. Ведь для неё моя смерть будет страшным ударом. А я не хочу, чтоб она страдала. И если мне, мертвецу, будут не нужны эти ритуалы, то зачем и за что её мучить?

— Мне сказали, что вы не боитесь смерти.

— Кто? Я? Боюсь. И боюсь до ужаса. Мой ум отказывается осознать, что уже через какие-то часы и минуты его не станет. Я боюсь спать, потому что понимаю, что моё сердце может остановиться во сне. Но никто не должен об этом знать. Алёна не должна думать, что я страдаю.

— Тогда, может, всё-таки покаетесь перед переходом в иной мир.

— Зачем? Но пообещайте, что скажете Алёне, что я покаялся, и вы простили мне мои грехи.

— Я не смогу в этом вопросе её обмануть.

— Ну тогда считайте, что я каюсь. Читайте уже, читайте свои молитвы, — просипел последние слова мужчина и потерял сознание.

Началась суета. Священник вышел в коридор, где увидел перепуганную Алёну. Посчитав, что сейчас не время уходить, он сел рядом с ней. Она схватила его за руку и крепко сжала её. Так они и сидели минут двадцать, пока не подошёл доктор. По его виду было всё ясно без слов. Отец Дмитрий повернулся к почерневшей в один момент женщине и сказал:

— Знайте, что ваш отец умер христианином.


ОЧКИ


— Света! Света! — из-за избы, тяжело опираясь на палку, вышел высокий мужчина в выцветшем камуфляже.

В его волосах и всклоченной бороде, бывших когда-то смоляно-чёрными, обильно рассыпалась седина. Глаза близоруко щурились, из-за чего лицо покрылось мелкими морщинами. Он остановился и, прикрыв глаза от солнца ладонью, начал озираться.

Изба стояла на краю маленькой деревушки из десятка домов, которая даже до Дня затмения не значилась ни на одной карте. Изба от времени покосилась и теперь стояла в постоянном «поклоне», будто встречая им каждого, кто, поднявшись по склону от реки, спешит по дороге в деревню. Впрочем, дорога эта давно превратилась в тропу, тонущую в молодом кустарнике, перемежающемся с малинниками. В деревню несколько лет уже никто не приходил. И нельзя сказать, что её немногочисленные жители как-то были огорчены этим фактом.

— Света! — снова позвал мужчина.

Из кустов смородины, в изобилии росшей за дощатой будкой туалета, вынырнуло усталое лицо женщины. Лицо было приятным — в молодости она наверняка была красавицей, — но теперь его сильно портили опущенные уголки губ, потухший взгляд и рано одрябшая, не знающая кремов кожа. Фигура её была крепко сбитая: мощные ноги, широкие бёдра, сильные руки — и всё без лишнего жира, который сложно было бы наесть в их ситуации. Лишь ранняя сутулость сильно портила её природную привлекательность, делая большую грудь обвисшей, голову — поникшей, а походку — почти старческой.

— Чего т-тебе? — крикнула она, сложив руки рупором.

Она стала заикаться с того самого Дня, перевернувшего жизнь всего человечества.

— Ты не видела мои очки? Всю избу перерыл!

Мужчина явно был раздражён безуспешными поисками. Он под вечер собирался идти на рыбалку, а какой улов может быть, если ни крючка, ни поплавка не видать. Очки в последний год, правда, помогали всё хуже, так как зрение продолжало садиться. Но без них весь мир был просто размытым цветным пятном.

— Где п-положил, т-там и лежат! — ответила женщина, вытерла руки о заплатанный передник и двинулась к дому, понимая, что без неё в полумраке избы её супруг ничего не найдёт.

И в солнечные дни два небольших окна давали мало света в жилой комнате избы. В нынешний пасмурный день там и вовсе царила темень, в которой можно было различить лишь крупные объекты, такие, как стулья, скамейка, стол у окна и две кровати в углу. Войдя в комнату, женщина подошла к печи, вынула откуда-то длинную щепку, открыла заслонку и стала ковыряться в углях. Через какое-то время щепка-лучина вспыхнула и стала давать какой-никакой свет.

Женщина пошла вдоль дальней от окон стены, стараясь как можно быстрее, пока огонь не погас, осмотреть все места, где могли быть оставлены очки. У входной двери колышущийся свет от лучины выхватил электрический выключатель на стене. Женщина посмотрела на него почти с ненавистью. Со Дня затмения он стал абсолютно бесполезен, как и столбы вдоль единственной улицы, провисшие на них провода и трансформаторная будка на другом конце деревни.

Она мало что знала про День затмения, так как подробностей выведать было неоткуда. В тот день она сидела дома, когда в 3d-смартфоне появилось сообщение от мужа: «Включи новости». В срочном выпуске взволнованный репортёр рассказывал, что на всех континентах начались синхронные террористические атаки на объекты топливно-энергетического комплекса. Потом появились кадры, на которых был виден столб чёрного дыма от одной из московских ТЭЦ, затем — репортаж об эвакуации из зоны катастрофы рядом с какой-то аргентинской атомной станцией, после — разорванный в клочья трубопровод «Северного потока».

После этого репортажа вдруг погас свет, отключились Интернет и мобильная связь. Через час прибежал взволнованный муж и отвёз её и двух сыновей-погодок сюда, в деревенский дом, который они приобрели за два года до этого как летнюю дачу.

Её муж затем уехал в город, а вернулся через месяц, в середине ноября, уставший и изголодавшийся, на лыжах, а не на их автомобиле по первому, рано выпавшему в тот год снегу. Рассказал он мало. Ясно было, что удар анархической террористической организации был нанесён по всем странам и континентам практически единовременно, к чему власти оказались совершенно не готовы. И вышло так, что где отстояли электростанцию — там был повреждён газопровод к ней. Где отстояли газопровод — там взорвали опоры электросетей. Масштаб повреждений был таков, что на восстановление энергосистем нужны были годы.

Когда крупные мегаполисы начали замерзать и голодать, многие их жители, которые не готовы были тихо умирать, стали сбиваться в банды и рассыпаться по сельской местности, попутно грабя дачные посёлки и деревни, обрекая на смерть сельчан и тех горожан, которые на своих загородных фазендах собирались переждать катастрофу.

Одна из таких банд выкинула из машины её мужа ради тридцати литров бензина, остававшихся в бензобаке. Внезапно раздобрившийся главарь банды, правда, отдал ему лыжи, которые были прицеплены к багажнику на крыше, и тёплую куртку, лежавшую на заднем сиденье. Неслыханная щедрость для времени, когда многие уже не гнушались каннибализмом.

Безвестную деревеньку миновали визиты подобных банд, а её жителям оставалось заниматься лишь выживанием. Семье хватило погребных запасов до весны, а вот потом началась настоящая борьба за жизнь.

В той жизни он был программистом, не особо интересовавшимся охотой, рыбалкой или земледелием. Она по диплому была дизайнером, по факту — из-за малолетства детей домохозяйкой, но городской домохозяйкой со стиральной машиной и пищевым комбайном, уже заменившим во многих домах старомодные электроплиты.

И всё же они справились. И дети, которым на момент отъезда было четыре и три года, очень быстро становились опорой и помощью родителям. За восемь лет где-то с помощью соседей, хотя там было-то три деда да пять старух, где-то через «не могу» они наладили свой быт и даже на свой страх и риск завели третьего ребёнка — дочку Нюрочку.

Что творилось в большом мире, им было неведомо. Может, человечество и смогло справиться с последствиями этой террористической атаки, восстановило постепенно энергетические объекты, а с ними и порядок. А может, верх взяли силы, которые и спланировали этот хаос, и мир погрузился во времена пострашнее мрачного Средневековья. Но идти пешком в город, чтобы проверить это, им казалось безумием…

— Света! Ну что там? — голос мужа вернул женщину из воспоминаний.

Она поймала себя на том, что всё ещё смотрит на выключатель, уже еле различимый на стене из-за погасшей лучины.

— Нет нигде. Г-где Митька с Вовкой? Хай они лучше п-посмотрят.

— За хворостом я их послал. Топить надо ж чем-то. И Нюрка с ними.

Женщина вернулась к печке, повторила все действия и с новой зажжённой щепкой пошла по другой стене комнаты. Очков решительно не было — ни на столе, ни на многочисленных полочках, ни на лавке, ни под лавкой — вообще нигде. Уже ушёл двухдневный запас лучин, а за окном стали надвигаться вечерние сумерки.

— Вспоминай, Алексей, где ты их мог оставить, — с этими словами женщина вышла на крыльцо и стала всматриваться в сторону леса, так как детей не было уже слишком долго.

Понурый супруг сидел на лавке и щурился на внезапно пробившийся сквозь тучи луч солнца.

— Я кладу их всегда в одно место после первого же случая, когда их пришлось искать.

Она подошла к мужу вплотную и со своеобразной нежностью положила руку ему на затылок. Он прижался щекой к её груди и замер, с наслажденьем слушая стук её сердца, чуя её запах и тепло кожи. Такие удары, когдачто-то из прошлой жизни навсегда ломалось, терялось или иным способом приходило в негодность, случались у них и раньше. Что-то можно было компенсировать, взяв в долг у соседей, например, швейную иглу. Что-то было на вес золота, как рыболовные крючки. Или очки.

Супруги не меняли положения, поэтому не видели, как из леса показались три детские фигуры. На них была одежда, перешитая из старой взрослой, и они походили на бродяг. Хвороста в руках детей не было. Шли они медленно, как на казнь. Головы были опущены, а ноги, обутые в самодельные сапоги, шаркали по дороге. На это шарканье и обернулись родители.

Оба их сына были взъерошены, растрёпаны, у младшего под левым глазом расплывался лиловый синяк. Девочка выглядела заплаканной. Так как братья были не разлей вода, мать подумала, что они кого-то встретили в лесу. По её спине пробежал холодок. Отец по их обоюдно виноватому виду сразу понял, что мальчики в первый раз подрались между собой. Возникла немая сцена, которая была прервана отцом коротким басовитым: «Ну?»

— Это Митька виноват, — засопел младший. — Он сказал, что через увеличительное стекло можно зажечь огонь.

— Солнца сегодня мало! — хмуро сказал старший. — Вон, тучи одни. А ты — тоже, зачем вырывать стал? Я тебе разрешал брать?

— Откуда увеличительное стекло в нашей глуши? — всплеснула руками женщина. — Кто вам его дал?

— Никто им его не давал. Они сами его взяли, — глава семейства сразу всё понял, и теперь его лицо багровело от гнева. — Ну? И где мои очки?

— Вот, — старший протянул на ладони очки.

Оправа была погнута, а левое стекло лежало отдельно, при этом состояло оно из двух половинок, покрытых тонкой сеткой трещинок.

— Ну, Вовка вырывать начал. Мы начали толкаться, потом подрались. А очки-то упали. Я и наступил. И раздавил.

Отец с ужасом смотрел на свои очки, без которых уже не сможет жить нормальной жизнью, а главное кормить семью. Мальчики начали всхлипывать.

— Я так понимаю, мы сейчас пойдём в «Оптику» и закажем новые очки? — сдавленно произнёс он. — А?

— Ч-чего? — женщина не поняла, сходит ли муж с ума или в критической ситуации ему вздумалось шутить.

— Где мы возьмем новые чёртовы очки? — зарычал мужчина и в гневе вскочил, хватая ближайшую палку.

Дети, испугавшись физического наказания, которого они до этого не знали, бросились врассыпную. Он же сделал три резких прыжка, остановился, отбросил палку в сторону и затрясся то ли в мелких рыданиях, то ли в бессильном гневе.

Подошла жена и положила руку на плечо:

— Не отчаивайся. Я и дети станем твоими глазами. Ну и через оставшуюся линзу ты по-прежнему сможешь поглядывать за нами. Вспомни, этот экземпляр был почти вечным. До Дня очки у тебя дольше двух лет не служили.

Он резко обернулся и посмотрел на неё полным отчаяния взглядом:

— А как мы будем жить, когда у нас от того мира не останется ни-че-го? Ведь этот день рано или поздно настанет…


БИОФИЗИК


I

Следователь — капитан Антон Степанов — уставился в иллюминатор самолёта. Он безразлично смотрел на подрагивающее крыло, бескрайнюю ослепительно белую вату облаков под ним, пронзительную лазурь неба, какая бывает только на высоте… Смотрел, но ничего этого не видел, ибо в голове крутилась только одна мысль: «Почему?» Этот вопрос монотонно пульсировал где-то в мозгу, не особо требуя ответа на него, так как всё сознание было подавлено тупой болью.

Между тем, если б Антон мог бы взять себя в руки, он вполне бы рассудительно обрисовал себе причины того, почему позавчера вечером его жена объявила, что подаёт на развод, собрала свои вещи и перебралась в комнату взрослой дочери. В их маленьком городе переезжать ей было некуда.

Капитан и сам не раз задумывался о том, что за тринадцать лет брака между ними исчез всяческий интерес друг к другу. Их уже не увлекали взаимные новые идеи или хобби, в постели всё было предсказуемо и скучно, а разговоры свелись к обсуждению бытовых проблем, лаконичному и по делу. Вызванное данным положением перманентное недовольство друг другом периодически перерастало в незначительные ссоры. Даже ссориться было тоже как-то скучно, а делить по сути уже нечего. У каждого своя жизнь.

Очевидно, что такой семейный корабль не может похвастать крепостью, а значит, имеет все шансы погибнуть даже от небольшого шторма. И самой частой причиной такой непогоды является измена. Или даже просто маленькая интрижка на стороне.

Но всё же даже изъеденные временем чувства при разрыве причиняют боль и ощущение чёрной пустоты, похожее на то, которое возникает при прощании на похоронах…

С этой болью следователь Антон Степанов и летел в командировку в одну из колоний Пермского края, чтобы пролить свет на дело о совершении серийных убийств в НИИ биоакустических технологий имени академика Добровского.

Убиты било уже семь сотрудниц института, но маньяк не оставил ни единой улики. Вся мужская половина коллектива попала на карандаш следствию, неистовавшему в ощущении собственной беспомощности. Женскую же половину после работы стали встречать отцы, мужья или братья.

Весь город судачил о нечеловеческой жестокости и фантастической неуловимости преступника. Мистического ужаса добавляло то, что двадцать с лишним лет назад этот НИИ потрясли убийства с практически идентичным почерком; тогда злодей был пойман, приговорен к высшей мере, но, как говорила людская молва, до расстрела не дожил, так как был безжалостно убит зэками в камере.

На самом деле люди ошибались. Приговорённому к смерти маньяку повезло дожить до моратория на смертную казнь, и теперь он отбывал пожизненное заключение в одиночной камере.

К нему-то на встречу и летел Степанов.


II

В небольшой комнатке с маленьким зарешёченным окном под самым потолком стояли стол и два стула, прикреплённые к полу. На одном стуле сидел следователь Степанов и с интересом смотрел на старика, устроившегося напротив него.

Зэк был щуплого телосложения — тюремная роба висела на нём как на вешалке. Руки, лежавшие на столе, с годами будто высохли и покрылись бороздами жилок и вен. Старик был небрит и не очень опрятен. Как узнал Степанов из его дела, ему уже шёл восьмой десяток.

Капитан смотрел на руки заключённого и думал о том, как они брали нож и наносили увечья молодым женщинам, не оставляя им ни малейшего шанса на жизнь. А может быть, и не наносили…

Если убийца, которого он ищет сейчас, и тот маньяк двадцатилетней давности — одно и то же лицо (а такую версию высказал начальник Степанова майор Головин), то этот пойманный в окровавленной одежде с орудием преступления в руках старик зачем-то оговорил себя, покрыв настоящего убийцу. Впрочем, основной версией следствия пока оставалось появление маньяка-подражателя.

Молчание несколько затянулось, когда, наконец определившись со стратегией предстоящего разговора, Степанов заявил:

— Я знаю, что вы не убийца.

Старик вздрогнул и исподлобья посмотрел на него и, встретив прямой, уверенный в своей правоте взгляд, сказал глухим голосом:

— Кто вам об этом сказал?

— Обыкновенный здравый смысл. Вы сидите в тюрьме, а убийства возобновились. Видимо тот, чьи грехи вы взяли на себя, нарушил условия договора между вами и принялся за старое.

Старик задал несколько вопросов о происходящих убийствах, попутно попытавшись узнать о судьбе некоторых своих бывших коллег по институту, которые, судя по всему, были ему близки. Про неизвестных ему «Иван Петровичей» Степанов ничего не сказал, так как понятия о них не имел, а вот про убийства дозировано дал информацию, внимательно наблюдая за реакциями старика. А тот мрачнел с каждым словом. Наконец, сказал:

— Я сейчас вам всё расскажу, но вы должны пообещать мне выполнить одну мою просьбу, которую я озвучу в конце.

— Обещаю, если это законно и в моих силах, — ответил Степанов.

— Понимаете, я биофизик, — начал заключённый. — Всю жизнь в институте Добровского проработал, больше тридцати лет. И кандидатскую, и докторскую там защитил. Я был настоящим учёным. В последние два-три десятилетия советской власти появились псевдоучёные-карьеристы, которые заботило получение званий и благ, а не наука. Они не гнушались ни подлогом результатов исследований, ни откровенным плагиатом, ни выбором тематик, которые настоящей науке неинтересны.

Так вот, чтобы вы понимали, я был самым настоящим учёным, выполнившим огромное количество экспериментов и получившим потрясающие результаты. А так как на мои достижения, как стая хищников, смотрело всё моё руководство — от начальника отдела до директора института — с тем, чтобы присвоить их и конвертировать в новые блага, я взял в привычку публиковать только часть своих исследований.

По второй части я писал большой научный труд, который, к сожалению, а может, и к радости, остался неоконченным. Он где-то лежит в институте, если его уже не выбросили. Впрочем, теперь-то я понимаю, что его не только не выбросили, но и, скорее всего, нашли и внимательно изучили.

Предметом моих многолетних исследований было влияние ультразвуковых и инфразвуковых волн на живые организмы, в том числе — на человека. Как вы знаете, человеческое ухо не слышит в определённых частотных диапазонах, но это не означает, что ультразвук и инфразвук не вызывают реакцию организма.

По инфразвуку даже была огромная секретная тема, направленная на использование его в военных целях. Так как человеческие органы имеют собственные колебания в низких частотах, кто-то предложил поражать врагов высоким уровнем инфразвука за счёт резонансных явлений. Исследования застопорились на том, что никто так и не предложил, что нужно сделать, чтобы от инфразвука погибала только вражеская армия.

Меня заинтересовал тот факт, что воздействие инфразвука может влиять на психическое состояние человека и вызвать панику, ужас или страх. Я предположил, что акустической волной можно вызвать выброс в кровь определённых гормонов, для чего необходимо провести ряд опытов и выявить набор необходимых частот для каждого гормона.

Двадцать пять лет я проводил эксперименты сначала с животными, потом с людьми. Я подобрал комбинации частот ультра- и инфразвука для вызывания непроизвольного выброса более чем для трёх десятков гормонов и их комбинаций. Это очень интересно, я вас уверяю.

Следующей моей идеей, которую мне сразу захотелось проверить, стала догадка о том, что если в момент какого-то события вызывать акустическим излучением выброс гормона, то организм запомнит это событие и через какое-то время при его повторении будет сам на него реагировать нужным мне образом.

С моими подопытными крысами это сработало на сто процентов. Я клал им в клетку маленькую фигурку Чебурашки и вызывал резкий выброс адреналина. Оказалось, достаточно двадцати дней такой «терапии», чтобы крыса боялась этого Чебурашки до окончания своей жизни.

Следующий эксперимент я решил поставить на человеке. В то время к нам в институт устроилась молодая выпускница вуза Яна, которая мне очень понравилась. Об отношениях с нею я даже не мечтал, ибо разница в возрасте в тридцать два года говорила сама за себя.

Надо сразу сказать, что у меня не было никаких страданий по поводу неразделённой любви. Наука давно сделала меня циником, не верящим ни в какую любовь. Любовь — это биохимия, необходимая для продолжения рода. И когда я её видел, мне было просто приятно, что в мои пятьдесят три во мне эта химия ещё работает.

И однажды мне пришла в голову безумная идея: попробовать влюбить её в себя. Если с крысами метод работает, то чем люди в этом отношении лучше? Если в моём присутствии у неё будут вырабатываться эндофины, дорамин, серотонин, адреналин, окситоцин и вазопрессин и через какое-то время эта реакция зафиксируется, то почему она не сможет полюбить меня — немолодого уже человека, чью профессию государство сделало малопрестижной и низкооплачиваемой?

Я заказал в ювелирной мастерской браслет, в который уже сам вмонтировал генераторы инфра- и ультразвука. По моим расчётам, для появления нужной реакции была необходима комбинация из двенадцати тональных сигналов на низких частотах и семи — на высоких. Вы можете возразить: не существует генераторов низких частот такого размера, чтобы вмонтировать в браслет. Если у вас возникает такое сомнение, вы плохо думаете о советских «почтовых ящиках». В секретных НИИ и не такие проблемы решались. У меня был такой генератор.

Браслет я ей просто подкинул с анонимным признанием в любви. Расчёт на вопиющую бедность научных работников сработал. Она стала носить его, даже несмотря на наличие молодого человека, однокурсника, который иногда встречал её у входа в институт.

Дело было за малым. Она носила браслет. Я носил пульт управления, который при приближении к браслету менее чем на три метра срабатывал и вызывал акустический импульс. Главное, чтобы батарейки в браслете продержались как можно дольше.

Результат был ошеломляющим. Через три недели мы оказались в одной постели, а через три месяца — в ЗАГСе. Весь институт смотрел на неё, как на дуру, и лишь я один знал причины её поведения.

Мне было хорошо. Я не слукавлю, что тот год был самым счастливым в моей жизни. Не подумайте, что из-за появления в ней женщины. Я не создавал семьи до этого не потому, что не нравился противоположному полу. У меня было много женщин, но все они уходили, когда понимали, что я люблю науку больше, чем их. Здесь же я имел не только молодое красивое тело. Я мог упиваться осознанием собственного гения, который позволил мне получить неограниченную власть над Яной. И как только я чуял малейший холодок со стороны молодой супруги, в ход шёл мой браслет.

А потом начались эти убийства. Город им просто ужаснулся. Я тоже был шокирован до глубины души. Во-первых, многих жертв я знал лично. Во-вторых, в половине случаев я был последним, кто видел их в живых. Так как это не могло не вызвать подозрений, меня даже допрашивал следователь со смешной фамилией — забыл только какой. Яне пришлось подтверждать моё алиби и даже врать при этом, так как в некоторые из дат убийств я засиживался в лаборатории один допоздна.

Через несколько месяцев, когда число жертв перевалило за десяток, я приехал в лабораторию с конференции за полчаса до конца рабочего дня. Войдя в помещение, увидел полнейшим погром. Клетки были опрокинуты, крысы с визгом носились по полу. Под ногами хрустело стекло пробирок, а подошвы прилипали к полу из-за разлитых препаратов. Подойдя к своему рабочему месту, которое было огорожено высокими стеллажами, я увидел Яну.

К тому времени меня иногда посещали мысли о возможности побочных эффектов моего эксперимента, так как супруга иногда вела себя странно. В тот раз она была не просто странной — безумной. Она смотрела в пустоту и шептала: «Ты будешь только моим или ничьим!» Подойдя вплотную, я увидел в её руках нож.

Долго пересказывать весь наш диалог, поэтому не буду этого делать. Если вкратце, то сначала я выяснил, что лаборатория пострадала от того, что я люблю свою работу больше неё. А затем она в подробностях рассказала мне, как убивала всех этих женщин из ревности, так как она не могла смотреть, что кто-то разговаривает со мною, улыбается мне или, не дай Бог, прикасается ко мне. Всем этим женщинам она жестоко и безжалостно мстила, основной удар нанося по местам, в которых она, по её мнению, проигрывала жертвам. Как пример: одной девушке, с которой я просто потанцевал на вечеринке в честь Восьмого марта, она исполосовала лицо и отрезала грудь.

После своего ужасающего монолога она внезапно подняла нож и, видимо не в силах жить дальше со всем этим кошмаром, полоснула себя по горлу, перерезав сонную артерию. Кровь брызнула мне на одежду. Я подхватил Яну и, найдя место, не засыпанное мусором после погрома, положил её на пол.

Какое-то время я был в замешательстве. Но быстро понял, что главный преступник — это я, а она лишь одна из жертв. И если я не хочу сесть в тюрьму, никто не должен знать, что я сделал с Яной с помощью своего эксперимента. В тот момент я увидел на её руке свой браслет — главную, как мне казалось, улику. Я попытался снять его, но замок по непонятным причинам оказался испорченным. Так как сам браслет был достаточно массивным и сломать его было невозможно, я схватил её нож и начал отрезать ей кисть руки. В этот момент вошла наша уборщица Петровна, заголосила на весь этаж и хлопнулась в обморок.

Что было дальше, я смутно помню. Арест, следствие, суд, этап. Сейчас думаю: мог бы доказать, что убийца — не я. В любом случае ошибку в эксперименте можно было трактовать как убийство по неосторожности, и я бы не получил «вышку». Но, с другой стороны, считаю, что было бы бόльшим злом отдать результаты моих экспериментов в распоряжение человечества.

Я не готов сделать однозначный вывод, в чём конкретно был мой промах. Кто-то скажет, что браки совершаются на небесах и негоже мне, человеку, влезать в эту сферу. Но всё же мне кажется, что проблема была в том, что в наших отношениях с Яной я мог сгенерировать только страсть и секс: ни общих интересов, ни общих вкусов, устремлений у нас не было. Такие отношения, основанные только на постели, даже если и возникают, долго не живут. А я их целый год старался искусственно продлевать. Это и было причиной патологической ревности Яны…

Так вот, молодой человек, очевидно, что кто-то из обрывков моих научных трудов сделал выводы, аналогичные моим, и, возможно, построил похожий прибор. Вы должны найти этого человека и посадить его в тюрьму, так как он такой же преступник, как и я. Сам прибор нужно уничтожить — разбить, бросить в глубокую реку. Научные материалы, оставшиеся после меня, надо сжечь. Именно это вы и должны мне пообещать.


III

Следователь Степанов изучал повестку в суд по вопросу расторжения брака, найденную с утра в почтовом ящике, когда в дверь постучали. Антон засунул повестку в карман и разрешил войти.

В кабинет вошла ярко-рыжая подвижная девушка лет двадцати пяти с искорками в глазах и конопушками на носу. Она была женою арестованного вчера по подозрению в серии убийств Ивана Сергеева. Вид имела очень озабоченный, так как не совсем понимала, зачем её вызвал следователь. После серии вопросов Степанов внезапно спросил:

— А не дарил ли вам подозреваемый Сергеев за последний год ювелирных подарков?

— Да, вот этот кулон, — посетительница положила довольно массивное украшение на ладонь и развернула его так, чтобы следователь мог рассмотреть изделие.

— У нас есть все основания полагать, что подозреваемый совершал убийства с целью ограбления, маскируя их под действия маньяка, — сказал Степанов и пристально посмотрел в глаза собеседнице. — Вам придётся оставить мне этот кулон, чтобы я показал его родственникам жертв для опознания.

Психологический трюк сработал. Как и предполагал Антон, полная уверенность в том, что Сергеев никого не убивал и кулон не крал, вызвала у его супруги готовность передать кулон следствию, чем Степанов не преминул воспользоваться…

После её ухода, положив кулон на повестку в суд, Степанов достал мобильный телефон и набрал номер своего старого приятеля:

— Здорово, дружище! — громко, чтоб скрыть волнение, прокричал он в трубку. — Ты же у нас физик!.. Посоветуй, кто может сделать пульт управления для одного приборчика… Да, мне для тёщи надо: ультразвуком кротов на даче пугать…


АДАМ И ЕВА


Иван продрал глаза. Будильник на смартфоне звонил в третий раз, а значит, больше его переставлять было нельзя. На автомате добрёл до ванной, почистил зубы, побрился. По шуму на кухне он понял, что его почти бывшая жена Лена тоже проснулась.

«Почти…» Он поморщился. Дата визита в ЗАГС была оговорена и назначена на завтра. Знакомая-риелтор уже два раза приводила в их гнездышко, их двушечку на Каширке, потенциальных покупателей, а самого Ивана свозила в Бирюлёво, где он безразлично побродил по чьей-то однокомнатной квартире.

Удивительно, что в их жизни всё было невпопад: три года жили с тёщей Ириной Михайловной, два, когда та стала невыносимой, мыкались по съёмным квартирам — и всё было замечательно. А как только поднапряглись и купили собственное жилье, через год всё рассыпалось.

Хорошо, хоть детей не успели завести. Впрочем, когда женишься в тридцать лет, мозги уже на месте. Все силы были брошены на приобретение этой квартиры, на евроремонт. Оставалось пару лет не сильно напряжной ипотеки, и только тогда можно было думать о лялечке. Так они планировали, пока… Пока что-то не расклеилось. Иван поморщился и пошёл на кухню.

— Доброе утро! — буркнул он.

— Доброе, — Лена даже не подняла голову от планшета и хлопьев с молоком.

Иван сделал по-быстрому яичницу, налил кофе, уселся на табурет. Молчание тяготило его.

— Знаешь, кто мне сегодня приснился? — попытался начать разговор.

— Дай угадаю, — тон Лены был недружелюбным. — Алсу из экономического отдела. Как провёл с ней ночь?

— Не угадала, — Иван решил не реагировать на отчасти справедливый (эта девушка ему нравилась) выпад супруги. — Мне приснился вот этот парень! — Он указал на икону Спаса Нерукотворного, которая была изображена на настенном календаре на 2025 год.

— Неужели? И что он тебе сказал?

— Он сказал, что мир настолько погряз в грехах, что Он решил начать всё сначала. Человечество обречено исчезнуть. Но по милости Его род людской прерваться не должен. Поэтому Он решил оставить только двух людей на земле — тебя и меня.

— Да ну! Прям два праведника!

— Нет, Он сказал, что не нашёл праведников ни внутри своей Церкви, ни вне её. Всё погрязло в сребролюбии, разврате, предательстве и неверии. И мы с тобой, в принципе, не сильно лучше прочих. И тоже заслуживаем кары исчезновения, но жаль Ему род людской. Поэтому из всех самых плохих вариантов пришлось Ему выбрать просто плохой.

— Да? И как ты себе представляешь это возрождение рода человеческого? Наши дети будут спать друг с другом, братья с сёстрами? Это же отвратительно! Или ты сам, когда твоя «Ева» состарится, будешь осеменять собственных дочерей? Всегда знала, что ты законченный извращенец! Хорошо, что не успела залететь от тебя.

— У меня даже мыслей таких не было, — перебил Иван. — Это просто сон. Сон уже рассказать нельзя!

— Неплохая попытка, Ершов, но нет, — отрезала Лена и снова углубилась в планшет.

— Не было никакой попытки, — озлился Иван. — Теперь с тобой и поговорить ни о чём нельзя. В следующий раз буду молчать.

Он встал с чашкой кофе в руке, нервно прошёлся по кухне взад-вперёд пару раз и подошёл к окну. Какое-то время смотрел на улицу невидящим взглядом, и тут холодок пробежал по его спине.

— А где все?

— Не смешно, Ершов! Твои тупые шутки за семь лет, которые я тебя знаю, меня уже достали, — сказала Лена, но, увидев неподдельно ошарашенный взгляд Ивана, тоже встала, подошла к окну и, вскрикнув, стала оседать на руки еле успевшего подхватить её мужа.

На Каширском шоссе, всегда стоящем в это время в пробке, не было ни одной машины. И людских ручейков, всегда тянувшихся к входу в метро, тоже не было видно…


ФОТОСЕССИЯ


Оля вошла в класс, и в воздухе сразу повисла тишина. Все ребята в один момент повернули головы в её сторону. Когда на её приветствие никто не ответил, в Олином животе что-то сжалось от недоброго предчувствия, а ноги сразу стали ватными. Ситуацию спасла Нина Михайловна, появившаяся в классе следом и тяжёлой походкой двинувшаяся к учительскому столу.

Приход педагога немного ободрил Олю. Она прошла к своему месту и увидела, что её подруга и соседка по парте перебралась к очкарику и «ботану» Игорьку, над которым они вместе нередко посмеивались: он казался им недотёпой.

Оля ничего не понимала. Очевидно, случилось что-то, из-за чего весь класс объявил ей бойкот. Но она представить не могла, чем насолила своим одноклассникам. Она никогда ничем не выделялась среди прочих девочек: училась средне, ни с кем не конфликтовала, не слыла ни уродиной, ни красавицей, ни скромницей, ни оторвой.

Занятия начались, но в глазах этой девятиклассницы стоял туман. В этом состоянии Оля переходила с урока на урок, из класса в класс. С ней по-прежнему никто не общался, а сама она приняла ситуацию и не пыталась заговорить даже со своими подругами.

После окончания учебного дня за школой её поджидали трое одноклассников, закадычных друзей-хулиганов. Она прошла мимо них, но главный в этой троице Сашка Хохлов окликнул её:

— Эй, Серова!

— Чего тебе? — она не ждала ничего хорошего от этого разговора.

— Покажи сиськи! — трое друзей громко и похабно заржали.

— У тебя крыша поехала?! — Оля сразу вспыхнула.

— Да ладно тебе скромницу корчить! Вся школа их уже видела.

— Где? — сердце Оли ёкнуло.

Сашка подошёл к ней и, не выпуская смартфона из рук, с расстояния показал фотографию. На ней обнажённая Оля стояла по пояс в воде небольшого озера, берега которого утопали в тёмной зелени сосновых лесов. Она сразу узнала это место: позапрошлым летом ездила туда с родителями в кэмпинг нудистов, где все загорали и купались без купальников, абсолютно не стесняясь друг друга. Фотографию же сделал дядя Миша, профессиональный фотограф и друг их семьи.

— Где ты это взял? — с трудом выговорила девочка.

— Я — на «Пушки. ру». А вообще вся твоя фотосессия на половине сайтов есть. Так что я не только сиськи видел. Так покажешь или что?

Оля в голос заревела и бросилась бежать в сторону дома…

Следующие три дня она наотрез отказывалась ходить в школу и вообще выходить из своей комнаты, а на четвёртый в квартиру к Серовым явилась полиция. История с фотографиями дошла до директора школы, женщины строгих взглядов, которая сочла ситуацию не только скандальной, но и криминальной. И теперь родителям Оли предлагалось написать заявление на лицо, разместившее снимки в Сети.

Выяснилось, что известный в своей среде фотохудожник, этот дядя Миша, выкладывал свои работы на личном сайте, откуда они и перекочевали на многочисленные развлекательные ресурсы и форумы. Владельцы последних уже активно удаляли фотографии со своих серверов, так как их публикация сулила многочисленные неприятности. А вот дядя Миша наотрез отказался признать свои работы порнографией и прятался от полиции у знакомых.

История даже попала в местную прессу вместе с фотографиями, на которых лицо и пикантные места были заретушированы.

Между тем Оля продолжала своё затворничество, почти ничего не ела и не хотела общаться ни с родителями, ни с приходившим несколько раз школьным психологом. Спустя полторы недели к ней в комнату решительно зашла мама и сказала:

— Тебе придётся со мною поговорить.

Оля подняла на неё красные от постоянных слёз глаза:

— Как? Как вы посмели дать ему меня фотографировать? Я-то дура несмышлёная, но вы!

— Так, Ольга! Ты уже взрослая! И должна прекрасно понимать, что в этих фотографиях нет ничего дурного. Более того, они прекрасны, а ты на них выглядишь красавицей. Во все времена художники рисовали обнажённую натуру, в том числе и с подростков. Нельзя так реагировать на мнение ханжей и всякого быдла. Ты же должна это понимать.

— Я понимаю, что мне теперь в школе житья не дадут! — Оля перешла на крик. — Они все меня видели!

— Успокойся, ты больше не пойдёшь в эту школу. Мы с папой посоветовались и решили отправить тебя к бабушке в Вейск. Окончишь там девятый класс. Поступишь в местный экономический колледж, который при ВЭФИ. Мы всё равно рассматривали этот вариант.

— Но и там все видели мои фотографии!

— Никто там ничего не видел. А кто видел, тот не запомнил. И если они снова всплывут, то ты уже будешь в таком возрасте, когда это только добавит тебе популярности у мальчиков.

— Ты сама-то в это веришь? — Оля зарылась лицом в подушку.

— Уж я-то мужчин знаю. Если б не стадное мышление, которое так и не выветрилось в этой стране, с тобой уже половина парней дружить бы хотела. В Европе точно так и было бы.

Вместо ответа Оля вдруг поднялась и начала быстро одеваться.

— Ты куда? — спросила мама.

— Какая тебе разница? Тебе плевать на меня! Да вам с отцом дружба дяди Миши важнее! Решили избавиться от меня и от моих проблем! В Вейск сбагрить!

Оля выбежала в коридор, накинула пуховик и опрометью бросилась из квартиры мимо вышедшего на шум папы.

— Пусть погуляет, остынет, — философски заметил тот вслед дочери.

Не придумав, куда ей податься, Оля пошла на ближайшую детскую площадку, на которой в этот поздний час никого уже не было, уселась на качели и стала монотонно раскачиваться.

Прошло с полчаса, когда внезапно ей в затылок прилетел снежок. Она обернулась и увидела Сашку Хохлова. Тот случайно заметил её и ещё не решил, что дальше предпринять. Он подошёл вплотную к качелям и встал напротив Оли, насмешливо смотря на неё сверху вниз. Повисла пауза.

Вдруг Оля подняла на него испуганный, но полный отчаянной решимости взгляд и прошептала:

— А если покажу, ты будешь со мной дружить?


ТЕРАКТ


Когда я очнулся, то сразу увидел, что моя палата была оборудована по последнему слову техники. И даже вместо привычного 3D-телевизора в дальнем углу напротив моей койки был установлен новейший генератор голограмм. Он сразу привлёк моё внимание, так как над ним я увидел фигуру Маркоса, мою правую руку в партии консерваторов, и кусок телестудии, где шли предвыборные дебаты.

«Что ты там делаешь? Почему ты не здесь?» — в моём немом вопросе смешалась и желание, чтоб самый близкий друг и соратник был в этот момент рядом, и кольнувшая скрытая ревность, как быстро он занял моё место на телевидении. Последнее я сразу приказал себе выкинуть из головы. Конечно, мне нужно было обсудить свершившееся накануне нападение. Мы бы на пару быстро придумали, как использовать тактику террора, избранную провластными активистами, в нашей борьбе.

Когда мы познакомились, Маркос только начинал преподавать в педуниверситете на кафедре технологий образования. Несмотря на неопытность, он сразу влюблял в себя студентов. Что-то было в этом прямом взгляде, ранних залысинах на лбу и тонкой волевой линии губ. Аспирантки сходили по Маркосу с ума. Уже тогда он завёл свою знаменитую бородку а-ля Троцкий, приобрёл любовь к старомодным очкам с монохромными стёклами и строгим, но обязательно недорогим костюмам. Седина и морщины — это всё, что в очень умеренном количестве добавило ему время.

Пока я был студентом, он как-то мало интересовался нашим студенческим патриотическим кружком. Когда о нём заходил разговор, он пренебрежительно усмехался и неизменно вспоминал афоризм про последнее прибежище негодяев. Но когда случился переворот, и мы, консерваторы, оказались в оппозиции к либералам, его отношение резко переменилось. В тот год я как раз защитил магистерскую диссертацию, а он был моим руководителем. И так вышло, что мы вдвоём встали у основания новой консервативной партии, выбравшей своим лозунгом фразу «Патриотизм без негодяев!».

— Хотите, я включу звук? — голос медсестры вывел меня из воспоминаний. Во рту было сухо и ощущался вкус крови. Не в силах говорить, я кивнул головою.

— …Есть прямая связь! — я услышал густой низкий голос Маркоса. — Навык поиска информации вместо настоящего знания. Тестирование вместо проверки умения творить. Виртуальные лекции вместо живого общения учителя и ученика. Всё это направлено на создание функции, а не личности. Власть хочет иметь послушное стадо. Власть рассчитывает вкладывать в головы граждан, не приученных к размышлению, готовые и нужные ей схемы. Одним из животных этого стада, у меня нет других слов, является Долорес Гарсия, феминистка и член молодежного крыла вашей партии, — Маркос ткнул указательным пальцем в председателя национального совета. — Я не верю, что она бросила бомбу под ноги моего друга и лидера всех консерваторов Мигеля Родригеса по собственной инициативе…

— Как вы себя чувствуете? — отвлёк меня пожилой доктор, незаметно появившийся в палате.

— Паршиво, — прошептал я, сам не услышав своего голоса.

— Мы вам дали сильные обезболивающие. Иначе вы бы могли не выдержать болевого шока, — продолжил доктор. — И сейчас собираемся вводить снотворное. Вы сможете смотреть дебаты не более десяти минут, — он дружески улыбнулся и добавил. — Теперь вы точно выиграете выборы.

Я кивнул головой на его улыбку и снова переключился на Маркоса, который уже спорил с министром образования и науки. Я смотрел и восхищался своим другом.

— … Когда ваше оболваненное стадо повернется против вас, своих хозяев, — гремел он. — Тогда оно использует эти же методы: насилие и террор. И тогда вы будете с удивлением вспоминать ваши дебаты с доктором философии, той самой интеллектуальной оппозицией, которую вы раздавили их руками…

На какое-то мгновение мне показалось, что я провалился в сон. Но, быстро очнувшись, увидел, что дебаты уже закончились. На экране был по-прежнему Маркос, за правым плечом которого маячила тенью Марта, его помощница. Они стояли вдвоём на верхней ступени крыльца штаба партии:

— С прискорбием должен сообщить… — Маркос сделал паузу, его голос неподдельно дрожал. — Только что мне сообщили: мой друг Мигель Родригес от полученных ран скончался…

Я вскочил с койки и закричал:

— Как это скончался? Вот же я! В больнице!

Я посмотрел на свои ноги и с ужасом понял, что не могу просто так стоять на них после того, как их практически оторвало взрывом. Но я стоял. И к телу не тянулась тысяча проводков и трубочек, которые на меня налепили врачи. Страшась догадки, я обернулся и посмотрел на койку.

На ней сидела молодая стриженная под мальчишку женщина в такой же больничной пижаме, как и у меня.

— Долго же ты переходил сюда. Твой труп успели увезти в морг. А вот я испытала ужас встречи со своим мёртвым телом. Очень похоже на то, как описывают в глупых религиозных книжках.

— Вы кто? — мне казалось, что я где-то видел её. Она рассмеялась:

— Короткая же у вас память. Долорес Гарсия собственной персоной. Животное, как говорит ваш друг Маркос.

Она кивнула головой в сторону генератора голограмм. Там всё ещё говорил Маркос:

— …Я ответственно заявляю, что нас нельзя запугать или уничтожить. И у меня хватит сил работать на благо партии и Родины за двоих, за себя и за Мигеля. К счастью, закон позволяет нам заменить нашего кандидата в президенты на текущем этапе. Но я хочу предупредить, что если убьют меня, мои соратники найдут способ ответить взбесившимся либералам…

Вошедшая медсестра удивлённо посмотрела на включённый в пустой больничной палате генератор и оборвала Маркоса, дав голосовую команду на выключение. Долорес смотрела на меня насмешливым и немигающим взглядом. Мне пришла в голову, что теперь не обязательно моргать, и почему-то стало от этого жутковато.

— Что вы здесь делаете? — спросил я после продолжительного молчания.

— Я умерла, не доехав до реанимации, — ответила она. — И моё тело лежит сейчас там же, где и ваше, в подвале этого здания. Мне сказали, что где-то шесть-семь недель после смерти мы будем ходить по земле. А потом провалимся ещё куда-то глубже. Мне некуда идти, поэтому я решила провести эти недели здесь. Да и мне очень хотелось увидеть, как вы склеите ласты. Было бы очень печально, если б вы выкарабкались, а я умерла.

— Посмотрели? Теперь уходите, — мне было неприятно нахождение этой женщины здесь. Она казалась мне уродливой, с кривыми большими зубами, чрезмерно мясистыми губами, но маленьким носом. Ведьма, не иначе.

— Нет, так не интересно, — протянула она. — Да и вам полезно будет узнать, почему я вас убила.

— Полезно?

— Очень. Как вам уже известно, я состояла в феминистском движении и в молодежном крыле либерал-демократов. Вы, наверное, думаете, что я ещё и распутная женщина. Но это абсолютно не так. Я знаю, что такое настоящая любовь.

— Мне наплевать на подробности вашей интимной жизни! — выпалил я раздраженно. Она сбилась с рассказа, из-за чего несколько минут промолчала.

— А вы знаете, что мы с вами один педагогический закончили. Только я совсем недавно, а вы двадцать пять лет назад.

— И что с того?

— У нас с вами был один руководитель по магистерской. И у меня был бурный роман с моим руководителем.

Я ответил удивлённым взглядом, уточнив:

— С Маркосом?

— Да, это был Маркос. Мы любим друг друга, — её глаза потеплели.

— Но у него же жена.

— С ней у него дружеские партнёрские отношения, но страсти нет. Но это и не важно. Важно то, что Маркос ненавидит тебя, как ученика, вознёсшегося над учителем. И ненавидит давно.

— Это он приказал тебе взорвать меня? — если бы я был жив, от этой новости сердце моё бешено бы забилось. Но биться было нечему, и я ощутил лишь слабую дрожь в оцепеневших пальцах.

— Прямо так не приказывал. Он только говорил, что такое ничтожество, как ты, провалит выборы. И было бы лучше для дела, если б ты был убит, а вину можно было бы повесить на власть. Кого ненавидит он, того ненавижу я. Мне было приятно это сделать для него. Теперь он станет президентом страны, лучшим во всей её многострадальной истории.

Там, куда я попал через семь недель, нет ни времени, ни пространства. И единственный способ возвращения в мир живых — это вторгнуться в мозг человека с раздвоением личности. Впрочем, желающих поучаствовать в подобном эксперименте не очень много, так как неизвестно в какой стране и в какой эпохе ты можешь оказаться. Да и соседи по мозгу душевнобольного могут оказаться не самые приятные.

Но я рискнул. Меня охватила идея, что можно изменить судьбу и предотвратить моё убийство. И главное, мне посчастливилось очень быстро, в районе двухтысячной попытки. В первый раз я оказался в голове какой-то нищей англичанки в средние века. Её, то есть нас, повесили на десятый день совместного сосуществования. Следующим был какой-то полуголый дикарь, которого забили палками соплеменники. Затем всё слилось в хоровод лиц, судеб, характеров. Всё это могло стать увлекательным путешествием по материкам и эпохам, если бы это интересовало меня в тот момент. У меня была другая цель, и поэтому я довольно быстро научился либо доводить своих соседей по телу до самоубийства, либо провоцировать их казнь современниками.

И вот наконец мне попался запертый в психиатрической лечебнице испанец Диего, родившийся почти за полвека до меня. Добродушный тридцатипятилетний тюфяк, склонный к полноте, с нелепыми чёрными усиками на лице и длинными жидкими волосами, закреплёнными на затылке в хвостик.

Очевидно, что это был шанс, так как, хоть ни я, ни Маркос ещё не родились, я мог разыскать его мать или отца и не допустить его появления на свет.

— Диего! У нас есть возможность выбраться из этого заведения? — спросил я, когда наконец осмелился заговорить с хозяином тела.

— К лету меня должны будут выпустить, когда окончится курс таблеток и в голове перестанут звучать голоса. Мама всегда забирает меня летом.

— Да? Курс таблеток? А ты можешь выплёвывать эти таблетки? У меня к тебе есть очень важное дело.

— Но тогда голоса не исчезнут, и меня не выпустят отсюда.

— А зачем ты вообще кому-то говоришь, что у тебя в голове есть кто-то ещё?

— А я сам не хочу, чтоб кто-то ещё жил в моей голове.

— Таблетки убивают твой мозг. От них ты превращаешься в овощ. А мне всё равно. Меня нельзя убить. Я и так уже умер.

— Что ты хочешь?

— Мне нужно встретиться с одной женщиной.

— Зачем?

— Я хочу переговорить с ней.

— Ты её любишь?

— Нет. Я с ней пока даже не знаком. Но она знает моего убийцу…

Диего долго сопротивлялся, но я всё-таки уговорил его перестать пить таблетки. А через три месяца за нами приехала его мама, властная седая женщина с шелушащимся лицом, будто обтянутым видавшим виды нубуком.

С трясущимися руками я дошёл до компьютера Диего. Но у этого чудака даже не было аккаунтов в соцсетях. Каким же долгим и архаичным оказался процесс регистрации в них! Но всё же Камиллу Карраско из Параисо я нашёл почти сразу. Её портрет стоял в кабинете Маркоса, и никаких сомнений не было, что это она. Я всматривался в фотографии молодой женщины в её доме, на центральной площади города, в обнимку с подругами, на пляже, даже на рыбалке. Её внешность была довольно обычной, но вот фигура и грация! Было на что залюбоваться. Внезапно я почувствовал, что сердце Диего громко бьётся, и что это реакция на просмотр.

— Эй, Диего! Что за сантименты? Какая любовь? — воскликнул я. — У тебя просто слишком долго не было женщины!

— Меня никогда не волновали женщины. Это твои чувства, — ответил он.

В Параисо мы попали только через четыре месяца. Организовать оформление документов на поездку в другую страну с диагнозом и тайком от мамы Диего было не так-то просто. Но всё же мы смогли осуществить этот побег и совершить трансатлантический перелёт через океан.

Две недели мы следили за Камиллой, соблюдая дистанцию и ничего не предпринимая. Но в один из дней она сама подошла в кафе и уселась за наш столик:

— Мне кажется, я сегодня вижу вас второй раз. Вы следите за мной? — начала она разговор в очень дружелюбном тоне.

— Я думаю, что это совпадение. Но за такой красавицей я готов следить всю жизнь, — отшутился я. Диего молчал.

— Тогда, может, пригласите меня на свидание?

Это был сумасшедший шанс. В тот же вечер я сводил её в ресторан и затащил в постель. Впрочем, кто кого ещё затащил. Тут можно поспорить. Видать, Диего не такой урод, как кажется мне, когда я смотрю в зеркало.

Трудно судить, кто был с нею в те ночи, я или Диего. Наверное, оба. Хотя мне и казалось, что у меня получается подавить его личность почти полностью. Мы заказывали еду в квартиру и несколько дней подряд не выходили из неё.

На десятый день я решил, что пришло время завершить дело, ради которого было предпринято наше путешествие. Камилла была, конечно, хороша, но выбора у меня не было. Проснувшись утром пораньше, я пошёл на кухню и взял нож, не большой и не маленький. Наверное, для овощей.

— Что ты собираешься сделать? — спросил Диего.

— Мне нужно убить её, чтобы предотвратить другое убийство, — ответил я.

— Я запрещаю тебе делать это!

— Как ты можешь мне это запретить? — я усмехнулся и шагнул в сторону спальни.

Но не тут-то было. Диего начал бороться. Мы фактически вырывали его тело друг у друга. Сначала оно делало два шага в сторону спальни. Через мгновенье начинало пятиться назад. В какой-то момент мне показалось, что я начал побеждать. Но самоуспокоившись и потеряв контроль буквально на секунду, я вдруг увидел, что на левом запястье у меня алеет глубокая рана. Диего полоснул себя по руке. Я сразу почувствовал головокружение и, сделав несколькошагов к спальне, упал навзничь.

Ничего удивительного, что в итоге мы опять оказались в сумасшедшем доме. Диего теперь старательно пил таблетки, а я особо не донимал его. Сидел в уголочке сознания и не пытался даже как-то проявить себя. Была б возможность, ушёл бы на тот свет, но это было нереально, так как нас особенно охраняли от новых попыток самоубийства. Теперь мы должны были умереть вместе от старости или болезни.

В тот день доктор Перес с самого начала повёл себя странно. Сначала долго молчал, а разговор начал с вопроса:

— Так вы по-прежнему утверждаете, что не планировали покончить жизнь самоубийством?

— Да, — коротко подтвердил Диего.

— И вы перерезали себе вены, потому что чей-то голос в голове приказал вам убить Камиллу, которую вы полюбили по фотографии в социальной сети, ради которой пересекли океан и чьей взаимности добились?

Диего кивнул.

— А этот голос по-прежнему живёт в вас?

— Он молчит. Но я чувствую, что он никуда не делся.

— Я не уверен, что это правильно с медицинской точки зрения, но я должен вам сообщить. Камилла умерла.

— Как? — сложно сказать, что увидел в глазах Диего доктор, так как этот вопрос мы задали хором. Горе, ликование и безумие в одном взгляде.

— Умерла во время родов, — продолжил доктор. — Но так как вы недееспособны, мальчика придётся воспитывать родителям Камиллы. Кстати, они назвали его Маркосом…

Больше в мир живых я не возвращался.


ОГНИ ПРАГИ


Бронзовый Ян Гус смотрел поверх голов пёстрой и разноязыкой толпы, заполонившей Староместcкую площадь. Его взгляд устремился на сверкающую огнями и источающую запах свежей хвои рождественскую ёлку и нависающую над ней величественную махину Тынского храма. Будь у статуи душа её прообраза, того аскета и поборника чистой веры, о чём бы возопила она? О непотребстве тотемного дерева, никак не связанного с рождением Спасителя Мира? Или о боли, причиняемой воспоминанием об огне инквизиторского костра?

Ан, нет. Даже давший обет целибата подвижник, давно сменивший человеческую плоть на бронзу, всё равно остаётся мужчиной. Гус явно скосил взгляд на молодую румяную туристку, пышущую кубанским здоровьем. Её крупная застывшая фигура в бескрайнем кишащем людском море не могла не привлечь внимание. Она сняла капюшон своего красного пуховика, обнажив светлые волосы, скрученные в толстую косу, и растерянно озиралась, тщетно выискивая взглядом ёлочную гирлянду, которую их гид использовала вместо классического экскурсоводческого флажка.

Отстала! Здорово! Теперь нужно звонить Маше, девушке из Праги, которая всё здесь организовывает. Она потянулась к боковому карману пуховика, чтобы достать мобильный телефон, который убрала туда минуту назад после фотографирования на фоне городской ратуши, и не обнаружила его там. Пошарив по другим карманам, вдруг вспомнила двух беспардонных парней, которые не пропустили её в толпе, и ей пришлось практически протискиваться между ними. Всё ясно, карманники!

Особенно удручает, что дороги к своему маленькому отелю она не помнит. И иностранных языков, чтобы спросить, тоже не знает. Можно, конечно, в одном из ресторанов найти русскоговорящего официанта и выяснить у него дорогу. Только, всецело доверяя Гугл-картам, она даже название улицы, на которой живёт, не запомнила. Какое-то смешное. Улица то ли Оплёткина, то ли Заплаткина.

Что за напасть! Она на неделю сбежала из Москвы от всех проблем, записавшись на выездной семинар начинающих художников. Хотелось хоть какое-то время не думать о надвигающихся сокращениях на работе и нагрянувшем скандальном разводе, из-за чего по возвращении из путешествия ей просто негде будет жить.

И вот она где-то в центре Праги, одна и без понимания, в какой стороне её жильё. Не на улице же ей ночевать!

Почему если начинается чёрная полоса, то сразу не везёт во всём и жизнь бьёт и бьёт снова? Как она устала! По щекам невольно потекли слёзы.

— Девушка, у вас всё хорошо? Вам помочь? — она обернулась на голос и увидела улыбчивого и уже не сильно, как ей показалось, трезвого парня, худощавого и высокого, в длинном чёрном плаще, с нелепо смотрящейся на молодом лице острой бородкой.

Только домогательств от пьяных русских ей сегодня не хватало!

— Всё хорошо, — всхлипнула она.

— Меня Иван зовут. А тебя как?

— Ира.

— Точно помощь не нужна?

— Очень нужна, — ей стало страшно, что он сейчас растворится в толпе и оставит её одну.

Прояснив ситуацию, он сказал, что про телефон можно забыть. Затем взял её под руку и потащил сначала по маленьким улочкам, потом по большой играющей огнями вывесок площади, попутно рассказывая короткие интересные истории про дома и скульптуры, которые они проходили. Настроение от такой экскурсии у Иры заметно улучшилось. В конце концов она воскликнула:

— Откуда ты так хорошо знаешь Прагу? Ты что, здесь родился?

— Я просто обязан знать этот город как свои пять пальцев! — уклончиво ответил он и хитро заулыбался. — Вон туда налево твоя улица Оплеталова.

Когда она уже увидела очертания своего отеля, её провожатого окликнули:

— Ваня! Гусев! Вот это встреча!

Иван обернулся на голос, заулыбался во весь рот, торопливо и скомкано попрощался с девушкой и быстро пошёл в сторону своего знакомого. По пути оглянулся и помахал ей рукой. Ирине даже стало жаль, что он не спросил у неё номер телефона. Такой классный парень!..

На третий день поездки, уже освоившись в Праге, она в компании новых друзей-художников снова вышла на Староместскую площадь. И всё уже было понятно: в той стороне Карлов мост. там — Вацлавская площадь. Просто невозможно заблудиться. Для москвички в этом городе нет больших расстояний.

А самое главное, эта поездка ей действительно помогла. От плачущей, потерявшейся как в своей жизни, так и в чужом городе девушки практически ничего не осталось. Она снова стала сильной, энергичной и позитивной, какой была ещё месяц назад. Прага стала для неё огнём, очистившим душу от ноющей боли предательства. Прошлое было принято таким, как есть, и убрано в книжный шкаф на верхнюю полку. Это не та книга, которую стоит хранить на прикроватной тумбе. Пролистывать ещё можно, когда что-то позабылось. Но не жить ею.

Ирина посмотрела на памятник и с улыбкой подмигнула ему: «Иногда, чтобы остаться собою, необходимо взойти на костёр. Правда, Ян? Или как там тебя на русский лад? Иван?»


НЕЛЬЗЯ ПРОДАВАТЬ


Когда мир разделился на героев и художников, Марку было всего три года. Одни называли этот день кризисом машин, другие — последней коммунистической революцией. Поэты же рассыпались в многочисленных аллегориях и эпитетах, смысл которых Марк не всегда мог уловить. Но он же пошёл в герои, поэтому не так досконально изучал в школе историю и искусство всевозможных цивилизаций древности, где эти художники черпали своё вдохновение.

Нет, он вовсе не был чужд прекрасному, с удовольствием ходил и в живой, и в голографический театры, интересовался новыми направлениями музыкальной культуры, но всё-таки не был из тех знатоков, которые легко отличали творения человека от подделок искусственного интеллекта: не хватало образования.

Но герои ведь тоже нужны! Как полицейские, которым приходится бороться с сумасшедшими философами и их последователями, в лучшем случае убегающими из городов «к первозданной природе», а в худшем — организовывающими теракты против машин. Так и космонавты, пусть и являющиеся практически пассажирами в нашпигованных технологиями космолётах, но очевидно рискующие из-за непредсказуемости поведения затерянных в космосе цивилизаций.

Марк, погрузившись в свои размышления, безучастно смотрел на приближающуюся планету, на которой уже можно было разглядеть материки и океаны без увеличения изображения. Когда трое суток назад оттуда были пойманы сигналы, определённые компьютером как способы связи среднеразвитой цивилизации, Марк ещё сомневался, что им наконец повезло. Но когда появились снимки искусственных спутников, он понял, что контакту быть.

Компьютер теперь ломал голову над дешифровкой сигналов, но шансов сразу понять язык аборигенов практически не было.

— Будем садиться? — Марк обернулся на встревоженный голос Ольги, его напарницы, а с недавних пор и жены.

— Почему нет? — ответил Марк и с раздражением посмотрел на неё.

Она была некрасива. Крупный нос, бесцветные глаза, узкое бледное лицо, такое же, как у её отца. И всё это усугублялось полной химической депиляцией волос, предусмотренной при посещении душевой — так считалось более гигиеничным. А главное, он не любил её. Но, увы, на корабле, кроме неё, нет женщин. И у неё тоже не было особого выбора здесь — только Марк, годившийся ей в отцы. Но, кажется, она действительно в него влюблена, да ещё и с самого детства. Ведь когда-то он был первым красавцем на корабле, напоминавшим одного лысого героя из ретро-фильма, постоянно спасавшего мир.

А вот Марк с ней от безысходности, из-за чистой физиологии. И это вызывало ещё большую досаду и тоску по покойной супруге.

— У них может быть оружие, которым они могут сбить корабль.

— А у нас есть режим невидимки.

— А если он не сработает?

— Если об этом думать, то надо было сидеть дома и играть на скрипке в клубе любителей классической музыки.

— Но я же родилась уже здесь на корабле. Ты забыл? У меня не было выбора, — она подошла к нему и положила руку на плечо. В её голосе уже слышались слёзы. — Я бы с удовольствием играла на скрипке в этом клубе.

— Ты и тут неплохо научилась это делать, — он виновато улыбнулся и взял её руку в свои ладони. — Может, у тебя будет шанс привить вкус к музыке невежественным аборигенам. Или, наоборот, вдруг у них тут с этим делом обстоит не хуже, чем у нас — возьмут тебя в оркестр. Тебе нечего бояться. Защита корабля не позволит им ничего с нами сделать. Тем более что я бы не позволил ни малейшего риска теперь, когда нас уже трое: я, ты и малыш.

Их разговор прервал голос капитана Бориса Гордова, Ольгиного отца, объявившего общее собрание перед посадкой.

Теперь их экипаж состоит из трёх космонавтов. Двадцать пять лет назад их вылетело восемь человек, четыре супружеские пары, с расчётом, что несколько поколений смогут продолжить подвиг родителей без кровосмешения.

Но, увы, первые пять лет их полёт преследовали несчастья. Сначала мать Ольги умерла во время родов. Затем глупая измена и ревность закончилась двойным убийством, казнью убийцы и суицидом оставшейся в одиночестве и не вместившей в себя этот кошмар Светланы. А потом ушла Люси, супруга и единственная любовь Марка, от глупой не свойственной её возрасту болезни. Оторвался тромб — такое заключение дал бездушный искусственный интеллект.

Корабль приземлился в тропических джунглях и затаился, собирая всю возможную информацию.

— Атмосфера, как у нас! — восхитился Борис. — Отклонения в пределах допустимых норм. Скафандры нам не понадобятся!

— У нас соседи, — откликнулся смотревший в другой монитор Марк. — Вполне себе дикое племя в километре на северо-запад. Основы языка уже дешифрованы. Скоро в наши автоматические переводчики закачают их словарь. Язык, кстати, по структуре похож на какой-то мёртвый язык нашей планеты.

— Племя? — хмыкнул Борис. — Тут должны быть города. Иначе откуда взяться работающим спутникам на орбите.

— Может, это осколки былой цивилизации. Города засыпаны песком, а спутники продолжают отрабатывать заложенные в них программы, — возразил Марк. — В любом случае на тысячу километров вокруг нас ни одной живой души, кроме сорока трёх аборигенов, компьютер не видит. Предлагаю взять шокеры и прогуляться. Познакомиться, так сказать, с представителями местной фауны.

— Это может быть опасно! — испугалась Ольга.

— Оставайся на корабле, дочь, — предложил Борис.

— Нет, я одна здесь не останусь.

— Тогда предлагаю не тянуть. Я уже не помню, когда последний раз ходил по поверхности планеты, — Марк прислонил свой микрочип к считывателю, и в его память загрузился язык аборигенов. Он пристегнул к поясу длинный нож и электрошокер.

— Может, взять оружие? — спросил Борис.

— Кого ты собрался здесь убивать? — отмахнулся Марк. — Твой комбинезон не выдержит лишь ракетной атаки. А тут только дикари. Ты боишься их стрел?

Марк пошёл к выходному шлюзу, насвистывая какую-то навязчивую мелодию. Ольга, наверное, вчера её играла.

Но, ступив на землю, Марк резко замолчал. Его захватили запахи и звуки вокруг. Незнакомые и такие родные. Шум настоящей листвы, крики птиц, стрекотание насекомых. И пряное благоухание цветов, пробирающееся через ноздри и будто наполняющее все тело, вплоть до самых кончиков пальцев ног. Разве их сравнишь с теми симуляциями, что он иногда вызывал на корабле? За спиной Марка остановились такие же заворожённые Борис и Ольга.

Между деревьев мелькнула тень.

— Эй, кто там? Выходи! — окликнул Марк. — Мы — не враги! Мы не сделаем вам ничего дурного!

Из-за толстого обтянутого тёмной корой ствола появилась взлохмаченная украшенная перьями голова, с любопытством уставившаяся на корабль и трёх вышедших из него людей.

— За богов нас принял что ли? — прошептал Борис. — Аж окаменел от счастья!

— Я — Ангур! Воин! — наконец произнёс дикарь. — Вождь прислал меня посмотреть, кто это прилетел в наш лес.

— Мы — путешественники, — сказал Марк. — Мы ищем новые миры, чтобы изучать их. Соберём кое-чего, пообщаемся с вами и улетим дальше.

— Вождь сказал звать вас на ужин, если вы добрые люди. Идите за мной.

— Ой, что-то не нравится он мне, — прошептал Борис. — Не отравят ли нас? Видит же, что мы лучше вооружены, потому мы для него сразу добрые люди.

— Не паникуй, — сказал Марк. — Сканер веществ тебе зачем? Проверять инопланетную стряпню в том числе!

Он взял Ольгу за руку и пошёл за дикарём.

Вскоре они вышли на поляну, окружённую жалкими лачугами из веток и листьев. Посередине горел большой костёр, вокруг которого собралось больше половины племени, человек двадцать пять. Все они уставились на вышедших на поляну гостей. От костра отделились три женщины, которые поднесли им глиняные кружки. Марк принял сосуд, принюхался и незаметно запустил сканер.

— Не пей это, — сказал Борис. — Мы пока не знаем их намерений.

— Это пахнет, как пиво! Я двадцать пять лет не пил пиво! Сканер показывает, что напиток практически безопасен. Всего пять процентов алкоголя! Болезнетворные бактерии отсутствуют! — Марк с вызовом схватил кружку и выпил её практически залпом. И сразу взял Ольгину кружку. Ей всё равно нельзя. Голова приятно закружилась.

Их подвели к костру и предложили нехитрую снедь: копчёное мясо какой-то птицы, чёрные от углей лепёшки, похожие на томаты овощи и так приглянувшееся Марку пиво.

Беседу с вождём в основном поддерживал Борис. Из разговора так и не стало понятно, остались ли на планете города и цивилизация. По словам вождя, она точно была, но сталкивался с нею ещё его дед, а сам он о ней знает только из легенд, в том числе о летающих блестящих чудовищах, способных переносить людей, — как то, на котором прилетели они.

В какой-то момент, Марк сам не заметил откуда, Ольга достала скрипку и заиграла на ней. Неужели Борис успел сходить за ней на корабль? Всё племя сгрудилось вокруг неё с открытыми ртами. Энергичные звуки наполняли лес. «„Времена года”, — вспомнил Марк. — Моё любимое! И когда это я так захмелел?»

Аборигены, поддавшись чувствам, один за другим начали кружиться в танце, причудливом и не очень подходящем для скрипки. Но они не умели иначе выразить свой восторг. Внезапно Марк заметил, что одна полуголая смуглая аборигенка, описывая круги вокруг костра, с каждым разом приближалась всё ближе. Наконец, остановившись в трёх шагах от него, она уже танцевала только для него. «Красивая чертовка! Не Ольга! — пронеслась в голове Марка хмельная мысль. — Дикое дитя природы! Вот бы такую забрать с собою в дальнейший путь. Всё б веселее старость было встречать».

Аборигенка стала отдаляться от него к ближайшим густым тёмно-зелёным кустам, делая призывные жесты руками. Он встал и пошёл за ней. Как только они скрылись в зелени, она прильнула к его губам. «Тьфу! Ну и запах! Нужно срочно затащить её в душ», — подумал Марк и прошептал ей на ухо:

— Пойдём со мною, я покажу тебе наш корабль!

На корабле он сразу завёл её в душевую кабину и начал снимать кожаную юбку, прикрывавшую ноги до колен. Несмотря на минимализм в одежде, Марк запутался с ремешком. Она засмеялась и лёгким движением сбросила юбку.

— Не бойся, это не страшно, — торопливо прошептал Марк и голосовой командой запустил режим санации. Тем не менее, когда её волосы начали исчезать в мыльной пене, девушка испугалась.

— Так даже лучше! Ты же хочешь стать, как мы, пришельцы? Ты хочешь выглядеть, как мы? Как зовут тебя?

— Уайя, — она вдруг расслабилась и прильнула к нему.

Он подхватил её на руки, вынес из душевой и понёс на кровать.

— Я буду звать тебя Люси, если ты не против. Так зовут лучших женщин там, откуда я прилетел.

В самый неподходящий момент дверь в каюту с шумом распахнулась. В дверях стоял запыхавшийся, взбудораженный Борис.

— Что ты, разрази тебя гром, здесь делаешь? Кто это? На нас напали, а ты развлекаешься! Не ожидал от тебя! Ольгу похитили!

Марк вскочил и начал натягивать комбинезон, тут же запутавшись в брючинах.

— Это чёрт знает что! На этих громил не действуют шокеры! — продолжил Борис. — Дьявол! Они ломают люк в шлюзе!

За Борисом появился двухметровый детина в серебристом костюме и с секирой в руке. Раздался звонкий удар, и нападавший упал навзничь с раскроенным затылком. За ним оказалось похожее чудовище в панцире с бронзовым оттенком, которое и нанесло удар.

— Святые герои и художники! Это же робот! — разглядел электронную начинку поверженного Марк. — Вот тебе и дикое племя.

— Сдавайтесь! — прогудел новый робот, не открывая рта. — Сопротивление бесполезно.

Марк с сожалением понял, что он отрезан от отсека с боевым оружием. Какая беспечность! Борис, между тем, воспользовавшись дракой двух роботов, метнулся вглубь корабля по коридору.

— Сдаёмся, сдаёмся… Одеться дай, — просипел со злобой Марк и кинул в сторону полностью обнажённой Уайи подвернувшийся Ольгин комбинезон…

Под присмотром громилы они вышли на улицу, где развернулось настоящее побоище. Рядом с кораблем лежало около десяти искорёженных роботов в разноцветных накидках. Полумрак периодически прорезали вспышки выстрелов.

— Сюда, сюда, — гудел их конвоир и довольно бесцеремонно пихал в спину то Марка, то Уайю.

Наконец, их втолкнули в какое-то транспортное средство, которое в темноте можно было бы признать за углеводородные самоходные машины позапрошлого века. Машина гулко заурчала и рванула с места. Судя по спешке, за ними была недолгая погоня. Но вскоре они выскочили на ровную дорогу, и звуки выстрелов остались где-то далеко позади.

После Марк узнал, что Борис добрался до оружейного отсека и долго отстреливался, прячась там, от наседавших на него роботов, которые параллельно дрались между собой. Но вскоре в корабль пустили газ, и Борис, чтобы не задохнуться, всё же вышел к роботам с поднятыми руками. В этот момент ему в грудь и попала шальная пуля, которая, скорее всего, даже предназначалась не ему.

Марка ввели в большой кабинет, где за огромным столом из красного дерева сидел обрюзгший пухлогубый мужчина с редкой рыжей бородкой. Он задумчиво смотрел в угол, где на плоском экране было видно, как играет на скрипке заплаканная Ольга.

— Проклятый Шмайт всё-таки перехватил девчонку. Вечно он путается у меня под ногами! А она хорошо владеет инструментом. Я бы даже сказал, что виртуозно! Он мог бы заработать много денег на ней, но ничего у него не выйдет. Потому что она — моя добыча! Он похитил её с моей земли, за что, несомненно, ответит.

Мужчина повернулся к Марку и посмотрел на него маленькими глазками.

— Меня зовут Еменьяр. Я — хозяин земель Южного Залесья. Ты догадываешься, что мне нужно от тебя?

— Нет, конечно, — ответил Марк. — Откуда мне знать?

— Не ври! Мне нужны ваши технологии. Мои роботы и мои учёные умны, но не настолько, чтобы разобраться, как летает ваш корабль.

— Я не знаю никаких технологий.

— Врёшь!

— Я герой, а не учёный. Этот корабль построил искусственный интеллект. И управляет им он же.

— Герой? Посмотрим, какой ты герой. Приведите сюда дикарку! Кстати, зачем ты пытался выдать её за члена своего экипажа? Она сразу призналась, кто она. Её даже пытать не нужно было…

— Она просто была голая. И её нужно было одеть.

— Ой, лукавишь! Я сам иногда забираю в наложницы дикарок. Они очень неплохи в плотских утехах. И, в принципе, дают вполне здоровое потомство. Мой наследник из таких.

Робот-громила внёс на руках Уайю. Она повисла в его руках, будто была без чувств. Он усадил её в стоящее справа от входа металлическое кресло.

— Тебе понравилась эта девица? Давай заключим договор. Мне — технологии и этот, как ты его назвал, искусный интеллект, тебе — красавицу-дикарку. Клянусь, что отпущу на все четыре стороны.

— Нет.

— Нет? — брови мужчины удивлённо поползли вверх. — Ты думаешь, что можешь ставить мне условия? Дать ей разряд!

Робот прикоснулся к руке девушки — она забилась в конвульсиях и застонала.

— А так?

— И так нет, — но сказав это, Марк вздрогнул, и это не ускользнуло от внимания толстяка.

— Хорошо, тогда я сожгу дотла её деревню.

— Не надо, — слабым голосом пропищала Уайя.

Она бросилась к Марку, не удержалась, упала к его ногам и, обняв их, запричитала:

— Скажи! Скажи ему всё, отдай всё, что он просит. Там мой отец! Моя мать!

— Я не имею права, — он сделал два шага от неё, пытаясь освободится, но она ползла за ним.

— Хорошо, — Еменьяр начал нервно теребить бородёнку. — Не сложно догадаться, что ты не хочешь к дикарям. Привык, надо думать, к комфорту. Я готов предложить тебе квартирку в Доме учёных. Вполне себе приличную. Пятьдесят квадратных метров, центральные коммуникации. Возьму тебя в штат лаборатории, пригодишься для чего-нибудь со своими знаниями. Десять часов работы ежедневно. Два выходных в декаду. Лучше предложения тебе никто не сделает на всей планете.

— Нет, — ответил Марк.

— Введите второго! — скомандовал порядком разозлившийся мужчина.

Внесли Бориса. Сразу было видно, что он тяжело ранен.

— Вот ваш главный. Ему теперь недолго осталось. Такой же упрямый, как ты. Хочешь, я прекращу его страдания?

— У тебя богатая фантазия, и ты можешь дальше, сколько тебе угодно, придумывать, как сломать меня, — сказал Марк, сам не узнавая своего голоса. — Но всё это бесполезно. Лучше убей нас всех сразу, и дело с концом.

— Какие слова! Надо будет записать! Мои домашние драматурги-пустобрехи до такого никогда не додумались бы. Но если я вас убью, то ваш корабль станет просто куском металла. Мне нужны технологии, а тебе нужна твоя жалкая жизнь. Не так ли?

— Зачем тебе наши технологии? Тех технологий, что уже у тебя есть, могло бы вполне хватить, чтобы накормить и осчастливить добрую половину твоей планеты. Насколько я могу судить по тому, что видел. Роботизация у вас на достойном уровне.

— Делиться с кем? С дикарями? Делиться с конкурентами? Своей частной собственностью, честно заработанной моими предками и преумноженной мною? Я что, очень сильно похож на идиота?

— Что такое частная собственность? Вот на моей планете нет частной собственности. При изобилии, когда всё делают машины и искусственный интеллект, в ней нет никакого смысла. Как можно торговать водой, стоя на берегу реки?

— Легко можно. Поставив забор вдоль реки. И тогда ради стакана воды тебе продадут всё: честь и совесть, родных и близких. И ты получишь богатство и власть. Ты знаешь, что такое богатство и власть, путешественник?

— Проходил в школе. Но очень давно.

— Плохо проходил! У меня есть все материальные блага. Я что угодно могу себе позволить. И музыкантшу вашу тоже перекуплю. Весь интерес в том, чтоб мои миллиарды делали новые миллиарды, понимаешь? Чтоб люди знали, что я выше их! И чтоб они понимали, что, когда я умру, мой сын займёт моё место! И ничего не изменится под этим солнцем. Никогда! Понятно?

— Нет.

— Тогда ты чертовски глуп! И мне нет смысла с тобой разговаривать. Мне нужны твои технологии — тогда я уничтожу своих врагов и выгоню этих жалких грамотеев, которых пока вынужден кормить, в лес к дикарям, где им самое место. Даю тебе сутки на размышление. И посмотри на своего друга: если не одумаешься, с тобой будет то же самое или даже хуже…

В камере стоял полумрак, но бледное лицо Бориса, казалось, светилось изнутри слабым, угасающим мерцанием.

— Понимаешь, Марк. Это наша материнская планета. Я уверен. Слишком много совпадений. По биосфере, по физиологии аборигенов, по автоматической распознаваемости языков. Наши корни отсюда. И у них был шанс стать такими, как мы. И, что страшно, наоборот, в нас есть что-то такое, что может сделать нас такими, как они. Не продавай корабль. Нельзя продавать.

— Меня не пугает смерть, Борис! Я воспитан героем, а не художником. Но в чём героизм, если наблюдать, как сжигают деревню? Как убивают эту девушку, абсолютно случайно попавшую во весь этот переплёт?

— С нашими технологиями он поработит всю планету. Ты понимаешь, что это не человек в нашем с тобой понимании? Это ненасытный зверь!

— То, что он уничтожит своих конкурентов, таких же, как он, мразей, мне не жалко. Но останется на одну деревню дикарей больше.

— Марк, ты же присягал после окончания колледжа героев! Или, предав мою дочь, ты решил пойти дальше?

— Я никогда не любил твою дочь, Борис. И ты это знаешь. Если б я отверг её тогда, в космосе, кому б от этого стало легче? К тому же команде были нужны молодые члены экипажа. А так, я всегда любил только свою Люси, а эта дикарка лишь напомнила мне её. Пусть и очень не вовремя. Кого я предал?

Борис скривился от боли.

— Тогда, получается, ты торгаш. Купил Олино тело, Олину жизнь обманом… И заплатил предательством за её любовь…

— Борис, она беременна моим ребёнком! И я не меньше твоего сейчас переживаю о её судьбе. Если б была возможность сейчас как-то договориться, чтоб она была с нами, я бы пошёл на этот торг. Называй меня дальше торгашом.

— Он убьёт тебя, как только получит технологии.

— Пусть. Но если б я был уверен, что Ольга и Уайя ушли на свободу к дикарям, мне было бы проще умереть. Да и технологии можно продавать по кусочкам, всё время дразня его аппетит, чтобы оставаться нужным ему. И в конце концов, потом, через какое-то время Ольга смогла бы заронить в души аборигенов зерно коммунизма через свою чистую душу, через искусство и талант. Не первобытного коммунизма, какой у них сейчас в этих диких племенах. А такого, при котором мы с тобой выросли. И рано или поздно здесь бы тоже случилась Последняя революция. Ты не думал об этом?

— Слабак! Цепляешься за жизнь, как последний слабак! Какой же ты герой? Просто тряпка! Но то, что ты придумал себе всё это, уже хорошо. Значит, тебе хоть немного, но стыдно, — Борис закашлялся кровью. — Жаль, что я не могу встать, чтобы убить тебя…

— Неужели ты даже не хочешь, чтобы я попробовал спасти твою дочь?

Борис не ответил. Прошло пятнадцать минут в полной тишине. Марк увидел, что командир мёртв, закрыл его глаза, после чего подошёл к двери, постучал в неё и прокричал:

— Эй, железяка чертова! Открывай! Мне есть, о чём поговорить с вашим боссом!..


КОГДА МЕНЯЕТСЯ МИР


— Ты знаешь, что больше никогда не будешь ходить? — Элена взглянула на бледное угловатое лицо мужа, заросшее недельной щетиной. Чёрные жёсткие волосы не были расчёсаны и смотрелись на фоне желтоватой больничной подушки чужеродно.

— Доктор сказал мне, — он даже не посмотрел на неё.

— Ты хотя бы понимаешь, что сам виноват в этом? — на слове «сам» её голос дрогнул.

— В чём? — он перевёл на жену удивлённый взгляд. — Сумасшедший напал на меня с ножом, а я виноват…

— Это не сумасшедший! Это человек, лишённый средств к существованию по твоей вине.

— Я тоже лишился работы, когда Орентини вывел на рынок свой портативный вивус-гидрогенный генератор. И я потерял гораздо больше, чем этот чокнутый. Я отдал последнее, чтобы избежать долговой тюрьмы!

— Джонни, — Элена отвернулась, скрывая волнение. — Мы оба прекрасно знаем, что ты мог предотвратить это!

Повисла пауза. Элена сразу поняла, что за ее словами последует вспышка ярости. Как-никак уже пятнадцать лет вместе. Джонни почти зарычал:

— Как ты можешь такое говорить? Я уволил этого подлеца Борга одним днём. И, повторись ситуация, сделал бы это снова!

— Это был лучший директор по безопасности «Ойл Витания» за всю столетнюю историю её существования. И он умел смотреть в даль. Что стоит одна жизнь на фоне того, что творится сейчас вокруг? В нашей стране нет ничего кроме вышек и труб! За неполный год — больше тысячи самоубийств! Одна жизнь учёного или жизни тысяч простых работяг, в один миг потерявших возможность содержать свои семьи…

Джонни вспомнил свой последний разговор с Боргом. Они не были близкими друзьями, но, можно сказать, приятельствовали, а в тот день расстались врагами. Тогда, как назло, был пасмурный ноябрьский вечер. Рано стемнело. В чёрное окно лениво стучался дождь. Борг долго и нудно докладывал (он всегда докладывал, а не рассказывал) о добытой им титаническими усилиями информации.

На другом конце планеты группа Орентини билась над задачей создания портативных вивус-гидрогенных генераторов, и была как никогда близка к её решению, которое должно было поставить крест на ископаемой энергетике. Орентини где-то раскопал учёного-самородка, с появлением которого его научная группа начала семимильными шагами продвигаться вперёд. Джонни не запомнил имени этого дарования. Какая-то невзрачная фамилия, типичная для южного полушария. Борг предложил устроить учёному несчастный случай с летальным исходом. «Убить гения, чтобы спасти миллионы», — так он, кажется, сказал.

В тот же день Джонни уволил Борга и его команду, дав ему огромные отступные за бездействие и молчание. И надо отдать Боргу должное, он исполнил все пункты соглашения о разрыве трудового контракта.

Но, увы, прогноз бывшего директора по безопасности воплотился в самом печальном сценарии. Крах «Ойл Витании» оказался равнозначен погружению в хаос и нищету всей страны. В стратегии Орентини не было пунктов о помощи людям в стремительно меняющихся экономических условиях, вызванных его изобретением. Зато была целая глава о прибыли.

— Ты слышишь меня? — Элена вырвала мужа из размышлений. — Неужели у тебя и сейчас нет ни тени сомнения, что ты всё сделал правильно? Неужели ты не видишь, что лично виноват во всём произошедшем? Ты предал свой народ, свою семью… и меня!

— Сомнения? — Джонни усмехнулся. — Все испытывают сомнения за исключением круглых идиотов. А уж у меня было время подумать о них после этого дурацкого покушения.

— И что же ты надумал?

— Остался при мнении, что я был прав. Во-первых, бороться с конкурентами через убийства — это безнравственно. Во-вторых, место этого самородка рано или поздно занял бы кто-нибудь другой. Прогресс можно притормозить, но вряд ли реально остановить. В-третьих, двигатели Орентини не выбрасывают в атмосферу всякую дрянь, которой невозможно дышать. А сколько это спасённых жизней, кто-нибудь считал?

— Нравственность! Прогресс! Экология! — Элена заплакала. — Что за чушь? Посмотри на себя! Ты теперь нищий инвалид! Это из-за тебя этот мир так изменился, что нам с тобою в нём больше нет места.

— Да, моя любовь, мир изменился. Но ведь не полностью…

— Да? А что, чёрт возьми, осталось прежним? Что?!

— Например, я остался самим собой. И собираюсь всегда делать это в будущем…

Через два года Джонни, брошенный женой и друзьями, покончит с собой, выбросившись из окна дома инвалидов для бедных, который его основателями был назван странным словосочетанием «Живая вода».


ФАНТАЗЁР


Публика не имеет своего каприза; она пойдет, куды поведут её. Не попотчевай её сами же писатели своими гнилыми мелодрамами, она бы не почувствовала к ним вкуса и не потребовала бы их.

Н. В. Гоголь


До начала эфира оставалось буквально десять минут. Смарт-такси плавно припарковалось перед парадным входом в Фант-центр и открыло дверь. Ник надвинул капюшон на глаза, выскочил в метель и, почти не глядя перед собой, засеменил к двери, где чуть не сшиб помощницу Германа. Та после привычного чмока в щёку вдруг прильнула к нему и прошептала в ухо:

— А ты действительно такой герой, или Элла всё нафантазировала?

На удивлённый взгляд Ника она засмеялась и взъерошила рукой его рыжие волосы:

— Ты что? Не смотрел вчерашний ночной эфир? Сейчас все только о нём и говорят! Пойдём покурим, я тебе всё расскажу.

— Некогда, Катюша, — Ник улыбнулся одними глазами. — А вчера вечером у меня были дела поприятнее, чем странные фантазии нашей новой звёздочки.

У Ника были причины не любить Эллу, на которую Герман внезапно сделал ставку. Она забрала его эфирное время в прайм-тайм. Это серьёзно задело самолюбие Ника. Он считал себя лучшим фантазёром, по крайней мере, на континенте. Да и многие критики отмечали, что его эфиры визуально ярче, детали в них реалистичнее, а сюжеты интереснее. Это и объяснимо. Ник облетел всю планету и все ближайшие спутники. А что видела Элла? Да и не умела она действительно видеть, только смотреть.

— Где тебя черти носят? — набросился на Ника Герман, как только он переступил порог студии. — Быстро в аппаратную!

Ник бросил кому-то на руки пуховик, быстро прошагал в маленькую комнату со стеклянной стеной, плюхнулся в кресло и попросил заварить саган-дайля перед окончанием эфира. Двигавшийся за ним тенью Герман тем временем проговаривал сюжет сегодняшней фантазии. Ник почти не слушал — он прочёл сценарий ещё вчера вечером. Серия называлась «Мечта о солнце». Какая-то банальщина о пляжном отпуске на островах. Тридцать восьмая серия.

— …Всё фантазируешь, как я скидывал тебе в сценарии, за исключением одного нюанса.

— Что ещё за нюанс? — с раздражением прислушался к бормотанию Германа Ник.

Он терпеть не мог эти сценарии и с тоской вспоминал свой аккаунт в фант-токе, когда надевал любительский коннектор на голову и давал волю своей богатой фантазии. И его фантазии понравились людям. Уже через год доход от фант-канала превысил его заработок в «Вест Энерджи», а ещё через месяц позвонил Герман.

— В баре ты повстречаешь Эллочку.

— С какой стати? — Ник отстранил от лица фант-коннектор, который уже собирался надеть ассистент.

— Я знаю, что ты обижаешься на то, что она забрала твоё время, но рейтинги! Вчера вечером в её сценарий я вписал тебя. Неужели ты не видел? — Герман прекрасно понимал, что Ник вообще ещё не в курсе вчерашнего.

— Нет, — Ник поморщился от укола в вену (ассистент ставил катетер).

— Ты не представляешь, как мы взорвали эфир! Жаль, что не посмотрел!

— Слава Богу, что не существует технологии записи фантазий, и её бредовые галлюцинации исчезают, как только она снимает коннектор. Иначе мне б обязательно кто-нибудь уже прислал вчерашний эфир, а я поддался бы своему природному любопытству… — с этими словами Ник с усилием натянул на голову коннектор и откинулся в кресле.

— Минута до эфира, — услышал он голос ассистента.

— Ник, я очень прошу. Нужна Эллочка. Обещаю удвоить месячный бонус, — Герман взял его за руку и доверительно сжал. В вену начал поступать имаджинат.

— Чёрт с тобою, только ради тебя и премии — сказал Ник… и начал грезить.

Впрочем, получилось неплохо. Заменять абстрактную блондинку в баре, которая была прописана в сценарии, он не стал. Всё-таки ему с ней несколько серий общаться. Поэтому он поместил Эллу за крайний столик, за которым виднелся осыпанный розовыми цветами кустарник, надел на неё старомодную белую шляпу и вручил ей бокал белого вина. И, чтобы у Германа не было претензий, обменялся с ней долгими выразительными и несколько двусмысленными взглядами. И премию заработал, и Эллочке третьесортную роль отмерил, секунд на тридцать. В ответ на главную, если судить по словам Катюши при встрече. Молодец, как ни крути!

Напиток ещё дымился. Ник отхлебнул и зажмурился от удовольствия. Герман, как ни странно, был очень доволен эфиром. В возбуждении он ходил из угла в угол комнаты отдыха. Видимо, рейтинги были неплохими.

— Отлично, Ник! Даже лучше, чем я мог себе представить! Ты — гений!

— Гений я, а прайм-тайм у Эллы.

— Не занудствуй и прекращай обижаться! Моя фишка с фантазиями о коллегах-фантазёрах принесёт нам кучу денег. Пока нас скопируют, мы успеем озолотиться. Я утрою тебе месячный бонус! Ты просто умничка!

Слушая вполуха Германа, Ник активировал линз-фон и увидел кучу сообщений в мессенджере. Сразу открыл от Лилли. Ещё в смарт-такси он отправил ей восьмистишие собственного сочинения с благодарностью за ночь и восемь эмодзи с сердечками — именно столько месяцев прошло со дня их знакомства. Да уж, Лилли сумела сделать из него романтика. Стихов он не писал лет с шестнадцати.

В ответ от Лилли пришла лишь ссылка на новостную ленту. Ник открыл её и попал на таблоидный ресурс, где заголовком шёл текст: «Есть ли у Ника Соколова родимое пятно?»

По спине пробежал холодок. Ник отставил чашку и посмотрел на Германа. Небольшое родимое пятно у него действительно было, забавное такое, по форме напоминающее Австралию. Слева, немного ниже спины.

Ник открыл перечень непрочитанных сообщений и увидел голосовое от младшей сестры. Запустил.

— Чтобы это всё ни значило, Ник, — услышал он взволнованный голос Лены, — эта Элла просто перешла все рамки. И я не верю, что у тебя с ней что-то было. Но мама плачет и говорит, что эта тварь что-то про тебя знает. Ты главное держись. Твоя сестричка, как всегда, с тобой. Обнимаю. Звони, как только будет время.

Ник выключил изображение на линзе и вперился в Германа:

— Что вчера было в эфире у Эллы? — спросил он металлическим голосом.

— Ну… — Герман вдруг замялся. — Она немного перегнула палку. Но всё законно. Это был ночной эфир, восемнадцать плюс.

— Что значит восемнадцать плюс? — Ник встал и подошёл к Герману вплотную.

Он был выше практически на голову, из-за чего взгляд Германа снизу-вверх стал каким-то затравленным. От волнения лысина Германа вспотела, и он начал нервно протирать её носовым платком. У Ника в голове уже начинала складываться вся картинка произошедшего.

— Этого не было в сценарии. Так вышло. Да и вообще, почему я должен оправдываться?

— Этого не было в сценарии? А потом вся сеть обсуждает моё родимое пятно на заднице? Кого ты хочешь обмануть?

— Ну было! Ну и что! Кому от этого плохо?

— У меня есть девушка, если что! Она этого не поймёт!

— А из-за чего ей расстраиваться? Это же не порнография. Ну вплела Элла в сюжет сцену, где она подглядывает из кустов, как ты голышом купаешься в реке. Да, эротично. Но вполне невинно. Зато потом ты по сюжету спасаешь город от гибели.

— Откуда она знает про родимое пятно?

— Да что ты заладил про это пятно? Откуда я знаю? Случайное совпадение!

— Да пошёл бы ты!.. Сволочь! — проскрипел сквозь зубы Ник. — И в мои фантазии сказал взять эту… эту… Даже не знаю, как её назвать. И матерных слов мало. Думаешь, я дурачок? Не понимаю, как это всё теперь выглядит?

— Да! Начинаю думать, что ты дурачок! — Герман тоже завёлся. — Строите из себя небожителей. А если у Германа нет таланта фантазировать, то его и обозвать можно. И послать по матери. Вы только не понимаете, что без Германа вы — никто! Нули без палочек! Обывателю нужен скандал, сплетни, грязное бельишко. А нам нужны рейтинги! Потому что рейтинги — это деньги! Живи со своей девушкой сколько твоей душе угодно, в полнейшем согласии, невинности и чистоте. Но зрителю дай то, что он жаждет. Пресса должна судачить и подозревать тебя в связи с Эллой. А в ваших фантазиях должны быть намёки, дающие повод так думать.

— Ты использовал меня!

— Ты примчался за пять минут до эфира. У меня не было времени тебя уговаривать и всё тебе объяснять. Ник, успокойся! Подумай о деле и о своём бонусе. Мы взорвали эфир! Таких рейтингов никогда ни у кого ещё не было. Ты должен гордиться собой и благодарить меня! А ты что делаешь? — Герман немного помолчал и продолжил уже более спокойным голосом: — Давай потом все это обсудим, а то сейчас следующий эфир, и мне надо бежать. Не против завтра поужинать? Давай встретимся в «У Билли» в полвосьмого. Что скажешь?

Лилли не отвечала. Всю дорогу на смарт-такси Ник писал ей сообщения и пытался дозвониться. Дома худшие опасения подтвердились. Ни Лилли, ни её вещей не было. Особо ни на что не рассчитывая, Ник набрал её подруге Ольге. Та отозвалась:

— Привет, Ник! Я знаю, зачем ты звонишь. Лилли со мной, но она не хочет с тобой разговаривать.

— Ольга! Скажи ей, что мне нужно с ней поговорить. Это просто недоразумение.

— Это не выглядит недоразумением, Ник!

— Я знаю! Но меня Герман подставил. Понимаешь? Ему нужны рейтинги.

— Возможно, Ник. Но сам подумай: ты с этой Эллой работаешь меньше полугода, а она про тебя уже такие подробности знает. Плюс эти намёки в эфирах…

По отсутствию шума в телефонной трубке Ник предположил, что Лилли находится у Ольги дома. Закончив разговор, он сразу вызвал смарт-такси и поехал по её адресу. Дверь в квартиру долго не открывали, но Ник был настойчив. Наконец вышла Лилли.

— Привет, — в горле Ника всё пересохло. Он было дёрнулся в её сторону, но она взглядом остановила его.

— Не надо ничего объяснять, Ник! — сказала Лилли. — Она популярная красивая женщина, из богемы. Одарённая. А я простая… Я всё понимаю. Живи с ней.

— Ничего ты не понимаешь! Это всё Герман придумал! Нет у меня с ней ничего, кроме затяжного конфликта. Потому что она бездарность, а не фантазёр!

— Не надо так говорить! Не унижай себя. Я смотрела твой сегодняшний эфир и видела этот взгляд. Сердце не обманешь. Все зрители всё поняли.

— Да что они поняли? Это игра! Фантазия! Герман сказал добавить в эфир Эллу, я и добавил. Если б знал, как она меня вчера ославила, ни за что бы не стал этого делать. Но я проспал, сама знаешь почему. Торопился на работу и новости не посмотрел. Да я за тот столик кого угодно мог усадить. Да хоть Ольгу твою!

Ольга в это время стояла в коридоре и с тревогой следила за парой, невольно подслушивая.

— Ну может тебе и всё равно, кого представлять в своих фантазиях, — сказала Лилли. — А мне не всё равно, кого ты представляешь. Неужели непонятно?

— Что мне сделать, чтобы ты мне поверила? Хочешь, я брошу фантазёрство? Вернусь в «Вест энерджи». Я был неплохим ассистентом искусственного интеллекта по режимам.

— Я от тебя ничего не хочу, Ник. Особенно таких жертв. Ты сам же потом не простишь ни себе, ни особенно мне, что не реализовал свой талант. Давай прекратим этот бессмысленный разговор, — и Лилли закрыла дверь.

Ник минут десять звонил и стучал, но ему больше никто не открыл. Тогда он сбежал вниз по лестнице, вышел на улицу и прошёл пешком один квартал, не глядя по сторонам. И вдруг наткнулся на маленький кафетерий, где за стеклянной витриной увидел сидевшую за столиком Эллу. Она помахала ему рукой и связалась через линз-фон.

— Привет, Ник! — услышал он её голос. — Не хочешь поздравить меня с сумасшедшими рейтингами?

— Не хочу, но мне нужно с тобой поговорить.

— Так заходи! У меня эфир только через час, так что могу уделить тебе двадцать-тридцать минут.

Ник вошёл в кафе. Она встала к нему навстречу и попыталась поцеловать. Ник отшатнулся от неё:

— Ты что это? — до этого они здоровались сквозь зубы.

— Ты какой-то напряжённый сегодня, милый! — пропела Элла. — Был тяжёлый день?

— Тяжелее не придумаешь, Элла! Всё твоими молитвами!

— Что случилось?

— От меня ушла моя девушка.

— Я тебе давно говорила, что она тебе не нужна. У нас с тобой, конечно, свободные отношения, и я не стану ревновать тебя к твоим увлечениям, но эта Лилли мне никогда не нравилась. Ты достоин большего!

— Что ты такое несёшь? Ты должна сейчас поехать со мной к ней и сказать, что между нами никогда ничего не было!

— Милый! Во-первых, у меня скоро эфир. Куда я поеду? Мне не нужны штрафы от Германа! Во-вторых, я не собираюсь обманывать эту девушку. Мы должны быть честными не только между собой, но и с остальными нашими партнёрами.

Элла опять предприняла попытку приблизиться к Нику и положить ему ладони на грудь. Ник отшатнулся от неё:

— Что за комедию ты ломаешь?

И в этот миг над ухом Ника прожужжал «стальной шмель», как на жаргоне называют микродрон-папарацци. Он проследил за ним взглядом и, ничего не говоря, вышел из кафе.


Ник был в «У Билли» за полчаса до назначенного времени. А вот Герман опоздал.

— Неважно выглядишь, — протянул руку Герман.

Ник действительно не спал всю ночь, и это выдавали тёмные круги под глазами.

— Спасибо за комплимент.

Ник нехотя, через паузу, но всё же протянул руку в ответ. Герман мягко пожал её и уселся напротив.

— Коньяку? — перед Ником уже стоял графин и наполовину наполненный бокал.

— Нет, спасибо! Я лучше пива закажу. И тебе не советую крепкого много пить. Завтра вечером у тебя эфир.

Ник сделал большой глоток и посмотрел в глаза Герману:

— У меня больше не будет эфиров. Я тут подумал: я не хочу быть фантазёром.

— Что? — Герман подался всем грузным телом навстречу Нику.

— Что слышал. Я завтра не приду. Катитесь вы все к чертям!

— Слушай, герой! — тон Германа перестал быть дружелюбным. — Не валяй дурака. Личная жизнь — это личная жизнь, а работа — это работа.

— А вот у меня всё как-то перемешалось. Например, Элла вчера вечером мне на шею пыталась вешаться перед «стальным шмелём». Целый спектакль разыграла. А утром его уже опубликовали в светской хронике. Не твоя случайно режиссура?

— Местное тёмное, пожалуйста, — бросил Герман подошедшему официанту, выигрывая время на обдумывание ответа. — Понимаешь, Ник. Ты вот очень правильно сейчас сказал. Это спектакль. И нам нужно его немного поиграть, чтобы заработать. Понимаешь?

— Тогда почему никто не спросил о моём желании, когда меня утвердили на эту роль? Ты не мог со мной поговорить?

— Я слишком хорошо тебя знаю, Ник. Ты бы отказался, а другого кандидата на главную роль у меня не было.

— Сейчас мы встанем и поедем к Лилли. И ты ей всё расскажешь.

— Нет, Ник. Ты только что сказал, что собираешься сорвать нам весь проект. Я не могу с тобою поехать к Лилли, не договорившись об условиях.

— Условиях?

— Да, об условиях. Я должен быть уверен, что ты не наделаешь глупостей.

— А если я пошлю тебя ко всем чертям?

— Тогда, — Герман отглотнул пива, и пена повисла на его верхней губе. — Тогда я тебя уничтожу. Ты сядешь в долговую тюрьму. Или ты забыл про неустойки за расторжение, прописанные в твоём контракте?

— Хорошо не знать, да ещё и забыть. Контракт смотрели мои юристы, и я не стал его досконально изучать. Если я что-то буду должен, то отдам. Возобновлю свой канал на фант-токе.

— Голубчик, ты видимо не очень представляешь, о каких суммах идёт речь. Да и канал ты не восстановишь. Права на твоё имя как на товарный знак принадлежат мне. Я предлагаю тебе не дурить и завтра, как положено, ровно в девятнадцать часов надеть коннектор на голову.

— А ты пойдёшь со мною к Лилли?

— Пока этого не стоит делать.

— Почему? — Ник подлил себе коньяка.

— Она пока не готова играть роль в нашем спектакле. Очень уж импульсивная натура. Если ввести её в курс дела, то она сразу всё испортит.

— Кто тебе это сказал?

— У меня более чем надёжный источник из её ближайшего окружения.

— Неужели Ольга? — опешил Ник. — Нет, этого не может быть. Они с детского сада дружат.

— Всё и всех можно купить, — небрежно бросил Герман. — Вопрос только в суммах. В данном случае не так уж и дорого вышло. И, кстати, про твою родинку я тоже через эту Ольгу узнал. Она пошепталась по-девичьи с твоей Лилли за глинтвейном и много чего разузнала.

— Ну ты подонок!

— Опять ты за своё! Знаешь, Ник. Я тебе не рассказывал, но двадцать лет назад я тоже был фантазёром. И не хуже тебя, между прочим. Но из-за одного идиота на дорогой машине я на полном ходу упал с мотоцикла. Меня полгода врачи по косточкам собирали. Спасибо им, жив до сих пор. Только талант в результате сотрясения мозга пропал и восстановлению не подлежит.

— И это даёт тебе право играть чужими жизнями?

— Слепой ценит зрение гораздо больше зрячего. Я лучше тебя понимаю цену твоему таланту и лучше тебя знаю, как его выгоднее продать. Ты должен довериться мне.

— Довериться? После всего?

— Всё, что я делал и делаю, исключительно для твоего блага, пойми!

Голова раскалывалась. Как попал домой, Ник не помнил. Когда Герман ушёл, он заказал ещё коньяка, а всё, что было потом, — в тумане. В итоге проспал до обеда и проснулся полностью разбитым. Лекарства были уже заказаны, и дрон-аптекарь должен был прилететь с минуты на минуту.

Он окончательно решил не идти на эфир. Решение, казалось, было твёрдым, но все же он чувствовал сомнение. Ник позвонил Лилли, но она в очередной раз его проигнорировала. Тогда написал ей сообщение. В ответ — тишина.

Зато позвонил Герман и сказал, что очень ждёт на эфире, спрашивал, что тот всё-таки решил. Ник уклончиво отвечал ему, не говоря ни да, ни нет.

Когда он был в душе, раздался звонок в дверь. Ник выскочил из кабины, повязав на бёдра полотенце, и побежал к двери, оставляя мокрые следы на полу. Он искренне надеялся, что за дверью будет Лилли, но это приехала сестра.

— Привет, Лен. Проходи, располагайся, — сказал Ник и понуро побрёл обратно в душевую смывать шампунь.

Сестра приготовила завтрак. По квартире растёкся запах кофе, немного подняв Нику настроение. За столом он в деталях рассказал Лене всё, что произошло.

— Ну и что думаешь делать?

— Ничего, — ответил Ник, жуя бутерброд. — Контракт действительно кабальный. Но я прикинул: если всю недвижимость продам, то расплачусь. А для фант-тока псевдоним пришлось придумывать. Буду начинать с нуля, с самого что ни есть начала.

— Я про Лилли. Как собираешься её вернуть?

— А вот это не знаю. Она мне не верит. И подруга эта продажная против меня её настраивает. Надеюсь, начнёт смотреть мой канал и поймёт, что к чему, где правда, а где ложь.

Когда начало темнеть, посыпались звонки от Германа. Ник не отвечал, но при этом мрачнел всё сильнее.

— Ник, — Лена взяла его за руку. — Ты ведь сам хочешь на эфир. Это твоя профессия, твоя жизнь. Ты уже не сможешь без этого. Ну есть дурацкие правила, с которыми приходится считаться. Так смирись. Герман — ничтожество? Так у него профессия такая. Приходится выкручиваться.

— Ты действительно так думаешь?

— Я в этом уверена.

— Чёрт бы всё побрал, — махнул рукой Ник, вызвал смарт-такси и пошёл переодеваться.

Зима внесла свои коррективы в трафик, и в Фант-центр Ник влетел лишь за три минуты до эфира. Кроме того, на турникете не сработал отпечаток пальца. Но благо мимо шёл знакомый и пропустил по своему.

Когда Ник влетел в студию, он увидел Германа, выходящего из аппаратной.

— Ты опоздал, Ник. Эфир уже начался.

— Как это начался? Без меня?

— Без тебя, — ответил Герман и протянул Нику портативные очки-транслятор.

Ник надел их и увидел продолжение своих фантазий про тёплые края. В них он, а точнее тот, кто выдавал себя за него, как раз поднимался на палубу круизного лайнера, приобняв Эллу за талию.

Ник сорвал очки и подбежал к аппаратной. За стеклом он увидел, как в кресле, в котором должен был быть он, запрокинув голову назад, грезила Элла.

— Ты мне больше не нужен, Ник! — раздался голос Германа. — И тебе лучше уйти. Не вынуждай меня вызывать охрану.


НЕ ХОЧУ БОЛИ!


— Первый случай в моей практике, — Гавриил Петрович снял очки и начал тщательно их протирать. — Не хочет возвращаться. Отказывается наотрез. А у меня план не выполнен. Да и принципы какие-никакие присутствуют, в конце концов. Зарождение уже состоялось. Не хотелось бы выкидывать.

— Да… Дела… — Михаил Викторович ослабил галстук и начал барабанить пальцами по столу.

— Я и мольбами пробовал, и угрозами. Ни в какую!

— Наверху по голове не погладят за такие дела, Гаврила! Меня понизят, а тебя уволят. Или наоборот.

— Вот я и пришёл за советом и помощью.

— Да что тут советовать? Веди к своему революционеру. Как его, говоришь, зовут?

— Денис.

— Пошли!

Михаил Викторович встал из-за стола. Он был высоким и очень худощавым. Его чёрный костюм даже немного висел на нём. Он зашагал к двери. За ним засеменил Гавриил Петрович, который был ниже своего начальника на голову, а весил при этом килограмм на десять больше. Он попутно всё время вынимал из кармана своего белого халата несвежий платок и вытирал им лысину.

Войдя в палату отказника, они увидели его сидящим на койке и безучастно смотрящим в окно.

— На препаратах? — поинтересовался Михаил Викторович.

— Ни в коем случае. Третий день так сидит. Вы не подумайте, он всё видит и слышит. Просто игнорирует меня. Попробуйте вы, Михаил Викторович. Вдруг вас послушает, — Гавриил Петрович подошёл к Денису и посмотрел ему в глаза. — Может, передумаешь? А? Подурачился и хватит!

— Не передумаю, — голос у Дениса оказался низким и раскатистым, что совсем не вязалось с его почти подростковой внешностью.

— Разрешите поинтересоваться о причинах вашего решения, любезнейший? — вступил в беседу Михаил Викторович.

— А вам не всё равно?

— Конечно, мне не всё равно. Я как-никак заведую этим Центром. И в первый раз вижу, чтоб кто-то добровольно отказался от заселения в реальность Z.

— А я не хочу и отказываюсь.

— Вы понимаете, что существуют какие-то правила? У меня очередь из желающих, но не все соответствуют критериям заселения.

— А я не из этих желающих. Когда вы меня отпустите? Мне кажется, что удерживать меня здесь принудительно, незаконно!

— Денис, объясните мне, почему вы отказываетесь, — на непроницаемом лице Михаила Викторовича появилась тень сочувствия. — Вы же понимаете, что всё это выглядит, мягко говоря, безумием.

— Потому что я не хочу боли, — лицо Дениса исказила гримаса, будто он чувствует её прямо сейчас. — Почему нельзя было обойтись без неё!

— Не нами проектировалась реальность Z, не нам и судить об её несовершенствах, — эмоционально начал Гавриил Петрович.

— Не спешите, друг мой, — оборвал его Михаил Викторович. — Мы с вами ни разу не были в реальности, поэтому не знаем её изнутри. Но ведь, Денис, вы первый, кто отказывается туда вернуться. Объясните нам, что не так!

— Там всё через боль!

— Что значит через боль? Все рвутся туда за положительными эмоциями, за счастьем! Вы говорите какую-то чушь.

— Когда приходишь в реальность Z, боль испытывает та, которая потом любит тебя больше жизни.

— Это алгоритм программы. Мы ничего не можем с ним сделать. Но ведь потом она от счастья не помнит страдания.

— А потом умирает…

— Что значит «потом»? — Михаил Викторович присел рядом с Денисом. — В большинстве случаев по координате времени происходит огромное смещение перед этим! И правила таковы, что боль утраты рано или поздно затихает и у игроков, и у ботов. И потом: согласно теории профессоров Паульса и Петерсона, без этого страдания невозможна радость, невозможно рождение вечной любви. Отсутствие возможности утраты снижает ценность этого великого чувства…

— А я не хочу ни любить, ни терять! — Денис отодвинулся от Михаила Викторовича на другой конец койки.

— Да ты просто трус! — при этом вскрике голос Михаила Викторовича от возмущения сорвался и стал немного визгливым.

— Называйте, как хотите. Я не сверхсущество и имею право на свои слабости.

— Он прошёл через что-то ужасное в предыдущие разы? — обернулся Михаил Викторович к Гавриилу Петровичу.

— У него был один предыдущий раз, — вздохнул Гавриил Петрович. — И согласно инструкции, он проходил первый уровень сложности. Ничего, что могло бы покалечить психику.

— У вас когда-нибудь останавливалось сердце? — встрял Денис. — Резкая боль. Страх. Мгновенное осознание, что вот он — конец. Мгновение, которое длится вечность.

— Субъективное ощущение отключения от координаты времени, — пожал плечами Гавриил Петрович и полез в карман за платком. — Описано в десятках научных трудов.

— Да не пойти ли вам со своими трудами и наукой! — Денис в бешенстве вскочил.

Михаил Викторович сделал успокаивающий жест рукой:

— Успокойтесь, друг мой. Давайте сделаем так. Мы вас подержим здесь ещё немного. Попьёте таблеточки. Мы вам поставим укольчики. Вы успокоитесь. А потом мы с вами примем окончательное решение. Для меня очевидно, что невозможно так бояться боли и при этом не жаждать любви. Ведь кто умеет чувствовать боль по-настоящему, тот умеет и любить. А уметь любить и не хотеть любить — это неизвестная науке патология. Так банально не может быть…

Ещё не окончился рабочий день, как Гавриил Петрович без стука ворвался к Михаилу Викторовичу:

— Сбежал! Денис сбежал!

— Как сбежал?

— Украл коды доступа, в том числе к реальности Z.

— И что? Никаких следов?

— Только записка. Смотрите, что он пишет: «Я не хочу боли! Поэтому уничтожу и вас, и вашу реальность Z».

— Боюсь, коллега, что всё это очень серьёзно. Пора сообщать шефу, — с этими словами Михаил Викторович надел коннектор.

Спустя короткое время сеанс связи прекратился. Гавриил Петрович посмотрел на Михаила Викторовича:

— Ну, что сказал шеф?

— Денис умножит количество боли и снизит количество любви. И мы с этим ничего не сможем поделать.

— Но зачем?

— Он считает, что тогда реальность Z возненавидят все пользователи.

— Господи! — Гавриил Петрович обхватил голову руками. — Какой же он глупец!

— Шеф сказал то же самое.


СМЕНА СЕЗОНА


Тьма и вьюга, и слёзы из глаз.

Мы идём через ночь, не надеясь достигнуть рассвета.

В этих льдах за пределом широт

Нет иного рассвета, чем в нас.

В нашем сердце — огонь, озаряющий стороны света.

Поднимайся, мой ангел! Вперёд!


Сергей Калугин


— Что сказал наимудрейший Салвий? — Йохтай обернулся на вошедшего Сотура. Тот молчал и сосредоточенно стряхивал снег с меховой куртки, мрачно глядя на своего вождя.

— Так что сказал этот безмозглый наимудрейший Салвий? — повторил вопрос Йохтай с нотками гнева, делая выразительные паузы между словами. Под его седыми густыми бровями сверкнули глаза цвета серого льда. — Может, ты уже ответишь?

— Мой конунг, разреши мне казнить этого лжеца! — Сотур положил руку на рукоять меча. Но Йохтай отмахнулся:

— Хватит уже крови! Ты хочешь казнить последнего жреца? Кто тогда будет врачевать наших людей и предсказывать смену сезона? Хотя последнее, кажется, жрецы совсем разучились делать.

— Наимудрейший Салвий говорит, что по древним книгам через пять дней лето должно закончиться, чтоб уступить место осени.

— Уступить место осени… — вполголоса повторил за Сотуром Йохтай, поглаживая бороду. — Клянусь духами моих предков, но я вижу за окнами снег и слышу вьюгу! Какое лето? Какая осень? Кто мне может объяснить, что происходит?

— Вот я и говорю, что он издевается и поэтому достоин смерти. Давай хотя бы бросим его в темницу!

— Не надо. Народ и так уже шепчется, что это всё наказание богов за то, что казнены братья-жрецы наимудрейшего Салвия. Неровен час, восстанут и отправят меня к праотцам.

— Они не посмеют!

— Кто знает этих людей? Они истощены. Они напуганы. На моём веку самый длинный сезон длился сто тридцать дней, и это было лето. А теперь зима, бесконечная и холодная. Какой сегодня день идёт?

— Салвий сказал, что двести восемнадцатый.

— У нас кончается замороженная рыба, а река промёрзла, кажется, уже до дна. Мы не можем сделать прорубь, чтобы наловить себе еды. Ты понимаешь, что всё это означает.

— Что скоро мы все умрём с голода.

— Нет, что скоро люди начнут есть друг друга! Неужели боги, создавая наш мир, не могли сделать все сезоны одинаковыми? Например, по девяносто дней каждый. Зачем эта чехарда, когда за пятнадцатидневным летом идёт стодневная осень? Почему продолжительность сезона всегда разная и предсказать её можно только по этим дурацким древним книгам?

— Я не знаю, мой конунг!

— Конечно же, ты не знаешь, Сотур! Этого не знает и наимудрейший Салвий! Этого не знает никто!

— Но ведь рано или поздно зима закончится. Правда же, мой конунг? — с этими словами вечно грозное выражение лица громилы Сотура сменилось на какое-то по-детски просящее и жалостливое.

— Нельзя терять надежду, Сотур, — Йохтай подошёл вплотную к воину и твёрдо посмотрел в его глаза. — Никогда нельзя терять надежду. Приведи жреца. Я сам хочу с ним поговорить.

— Мне пришлось слишком долго ждать тебя, наимудрейший! — разгневанный Йохтай сидел на дубовом троне, украшенном серебряными вставками.

— Я пытался разговаривать с богами, используя розу, дающую дрёму, — слегка поклонился вождю вошедший жрец.

Он был очень высок и худ, и на нём практически не было тёплой одежды. Но по его виду невозможно было сказать, что он только что зашёл с мороза. Старик стоял, гордо задрав голову, с абсолютно прямой спиной.

— И что сказали тебе боги?

— Мы прогневали Первобога, мой конунг. Боги требуют жертвы.

— Так принесите им любые жертвы! Что принести на твой алтарь? Остатки еды? Одежду? Украшения женщин? Я вообще не понимаю, почему тобой не разожжён ещё жертвенный огонь!

— Боги требуют, чтоб на алтарь возложили сердце человека.

— Но твои древние книги запрещают человеческие жертвы! Ты неоднократно сам мне это рассказывал!

— До этой зимы мои древние книги позволяли до дня предсказывать смену сезона, мой конунг! Мир изменился. Древние книги теперь годятся лишь на то, чтобы разжечь ими жертвенный костёр.

— Это какое-то безумие, — Йохтай обхватил свою голову руками.

— Прости меня, мой конунг! — от стены отделился слившийся с нею до этого Сотур. — Но я напомню, что в темнице за кражу сидит Орий. Он украл рыбу с твоей кухни, потому что был голоден. Ты хотел его помиловать, несмотря на то что он достоин казни. Давай убьём его и отдадим богам его сердце.

— Ничего не выйдет, — жрец махнул рукой в сторону Сотура. — Есть ещё одно условие, которое сказали мне боги.

— Какое? — встрепенулся Йохтай. — Говори же!

После долгой паузы Салвий сказал:

— Это должен быть мужчина из рода конунга.

— Ты лжёшь, жрец! — Йохтай вскочил, бросился к Салвию и ударил его наотмашь кулаком, свалив с ног. — Ты решил отомстить мне за то, что я казнил твоих братьев, и выдумал это!

— Давай я отрублю ему его поганую голову, — Сотур выхватил меч из ножен и замахнулся.

Жрец сплюнул кровь себе на бороду и прохрипел:

— А что ещё ты умеешь, кроме того, как рубить головы?

— Не трогай, его Сотур! — приказал Йохтай. — Других жрецов у нас больше нет.

— Но он может пойти и возвестить эту небылицу народу. И тогда люди могут обезуметь и убить или тебя, или твоего сына.

— Если жрец не лжёт, Сотур, Первобог очень здорово придумал, как наказать меня. Если б ради того, чтобы передать трон своему сыну и только ему одному, я не избавился от сыновей брата своего, было бы больше вариантов, кого принести в жертву. Получается, что Первобог просто решил посмеяться надо мною.

— Жрец лжёт, мой конунг! Чем он может подтвердить свою правоту?

— Боги сказали мне, — с ненавистью сказал Салвий, — что сегодняшнюю ночь конунг провёл не один, а с женщиной, которую любит.

Сотур громогласно рассмеялся, так как всю ночь провёл в карауле, охраняя сон конунга. И он не видел, как Йохтай побледнел, явственно вспомнив, что этой ночью ему снилась покойная Неидо, его первая жена и единственная женщина, которую он действительно любил. Когда Сотур отсмеялся, конунг кратко бросил ему:

— Отрежь жрецу поганый язык.

— Энси, рад тебя видеть! — Йохтай обнял сына, вернувшегося с семидневной охоты. — Надеюсь, был богатый улов!

— Куда там! — Энси, молодая безбородая копия отца, высвободился из крепких объятий и забрался без спроса на трон. — Да и что это за охота — собирать замёрзшие туши животных, на которых и мяса-то толком нет?

— Ничего! Пока вы охотились, мы научились выдалбливать изо льда вмёрзшую в него рыбу. С голоду пока не помрём.

— И когда уже закончится эта зима?

— Очень скоро… Энси, мне нужно тебе кое-что рассказать, — сказал вдруг помрачневший Йохтай. И он пересказал сыну разговор со жрецом, состоявшийся пять дней тому назад.

— Мало было отрезать ему язык, — сжал кулаки Энси.

— А что ещё? Уши? — невесело усмехнулся Йохтай. — Он нужен народу. Он единственный, кто умеет врачевать людей и скот. И единственный, кто сможет передать этот дар своему преемнику через возложение рук на него.

— Но ведь он всё это придумал!

— Нет, про то, что я видел во сне, могут знать только боги. И они рассказали это наимудрейшему Салвию, когда он дремал.

— И что теперь делать, отец?

— Первобог наказал меня за то, что я пролил родственную кровь. Но я уверен, что, если б не устранил твоих двоюродных братьев, после моей смерти они сделали бы всё, чтоб отнять у тебя власть. Да, я сделал это ради тебя, сын. Но ты не повинен в этой крови.

— Но что… что делать?

— Существует два варианта. Продолжать выживать, надеясь, что боги переменят своё решение. Или…

— Или?

— Или дать им то, что они просят.

— Но как же?

— Энси, я люблю тебя и люблю свой народ. Хотя Первобог, наверное, решил, что я кровожадное чудовище, не способное на человеческие чувства, раз придумал мне такое наказание. Эти мучения нужно прекратить. Нам всем нужна весна! Сегодня мы будем с тобою пировать всю ночь, а завтра на рассвете моё сердце ляжет на жертвенник.

— Я не готов тебя потерять! — Энси схватил отца за руки. В его глазах стояли слёзы. — Нет! Это невозможно!

— Успокойся, сын! Возьми себя в руки, ведь завтра ты станешь конунгом!

— Нет! Нет! Нет! Я не готов! Не готов!

— Не готов? А думаешь, я готов умереть? Да и что значит эта твоя готовность или неготовность? Если б я в своей жизни действовал только тогда, когда был готов, я бы не женился на твоей матери, первой красавице нашего народа и единственной дочери конунга Энтина. Я бы не стал конунгом после его смерти, когда свои права на престол заявили все, в ком текла хоть капля крови прародителя Алку. Действовать нужно, когда должен или когда хочешь. Ты не представляешь, сколько людей прожили свою жизнь зря, ожидая, когда они будут к чему-то готовы.

— Но может, подождём хотя бы дней тридцать?

— А зачем? Я всегда жил по правилу, которому научил меня отец. Он говорил: «У меня осталось гораздо меньше времени, чем ещё каких-то пять лет назад». Так он научил меня ценить время. Я прожил полную жизнь, которой могу гордиться. И поэтому не вижу смысла цепляться за неё, тем самым воруя у своего народа весну. Сколько людей могут просто не пережить эти тридцать дней! Сын, теперь твоя очередь жить и править!

Йохтай слегка нетвёрдой походкой вышел на площадь перед капищем. Хорошая идея была выпить эля. Вроде бы не так страшно теперь.

Созванный ранним утром по набату народ с недоумением смотрел на помост, где стояли конунг, его сын, жрец и главный военачальник Сотур. Йохтай поднял руку, и толпа затихла, выдавая своё присутствие только паром, выходившим вместе с дыханием из сотен ртов.

— Мой народ! — густой бас конунга полетел над головами. — Боги через наимудрейшего Салвия открыли нам, что весна придёт только в одном случае — если в жертву богам будет принесён ваш конунг.

По толпе прошёл гул, но Йохтай продолжил:

— Решено! Сегодня я уйду к предкам, поэтому завещаю вам служить моему сыну, как вы служили мне. Мои дни сочтены. Не поминайте меня лихом!

Толпа, наконец осознав сказанное, взревела. Это было похоже на протяжный вопль раненого гигантского животного. В это время Йохтай крепко обнял своего сына, который плакал, не стесняясь своих будущих подданных. С трудом оторвавшись от сына, конунг обнял Сотура, шепнув ему:

— Сына на тебя оставляю. Молод он ещё. Будь ему помощником во всём.

После этого Йохтай подошёл к стоявшему чуть в стороне жертвеннику, на котором жрец уже разжёг огонь. Конунг вручил ему кинжал и сказал:

— Сделай что должен.

Последним, что увидел Йохтай, было злорадство в глазах Салвия…

В тот миг, когда лезвие вонзилось в грудь Йохтая, толпа сразу замолчала. В гробовой тишине вырезанное сердце конунга упало в раскаленный жертвенник и, выбросив столб чёрного дыма, зашипело.

И вдруг, спустя несколько мгновений, всеобщее оцепенение нарушил какой-то мальчишка из толпы, закричав:

— Смотрите! Смотрите на небо! Птицы! Это перелётные птицы! Они возвращаются!


ВЕЛИКИЙ ЦЕНЗОР


С экрана на Макса смотрела очаровательная длинноволосая брюнетка с чуть раскосыми карими глазами и милыми ямочками на щёчках. «Да уж, сервис у них на высоте! — подумал Макс, разглядывая собирательный образ девушек, которых он в течение последнего года безрезультатно лайкал на сайте знакомств. — И почему в реальной жизни таких нет?»

— Доброе утро, Максим! — произнесла она грудным голосом. — Вы заказывали видеоконсультацию в канцелярии Великого Цензора. Меня зовут Анастасия. Чем могу быть полезна?

Максим провёл рукой по трёхдневной рыжей щетине. Он заметно нервничал. Сделав глоток чая, наконец сказал:

— Великий Цензор удалил из «МузЗоны» мою песню — мою лучшую песню!

— Максим, включите микрофон на вашем устройстве. Так мне будет проще вас понимать. Я правильно прочитала по вашим губам, что ваш вопрос касается удаления Великим Цензором вашей песни «Падая в пропасть» из социальной сети «МузЗона»?

Максим включил гарнитуру и с раздражением бросил:

— Да, чёрт возьми! Великий Цензор почему-то недолюбливает моё творчество и удаляет мои песни! Причём лучшие!

— Максим, вы получили развёрнутый ответ Великого Цензора насчёт удаления вашей песни в личном кабинете. В нашем обществе высшей ценностью является жизнь. В вашей песне «Падая в пропасть» речь идёт о суициде из-за несчастной любви. Великий Цензор оценил вероятность совершения подросткового самоубийства после прослушивания вашей песни в 73,24 %. Это выше порогового значения. Мне очень жаль, но таковы правила.

— Подростки совершают самоубийства из-за неразделённых чувств и без прослушивания моих песен.

— В своих расчётах Великий Цензор, естественно, не учитывал таких подростков.

— Но в песне не про суицид! В песне про любовь!

— Максим, третья и четвёртая строчки второго куплета могут трактоваться как размышления лирического героя о чувствах предмета его любви после гибели первого в результате самоубийства, совершённого путём прыжка со скалы.

— Ну и что? Только идиот может после этого покончить с собой.

— Высшей ценностью нашего общества является человеческая жизнь. В трудной жизненной ситуации искусство должно помогать из неё выбраться, а не усугублять её.

— Искусство? Вы называете свою коммерческую музыку искусством?

— Максим, коммерческая музыка создаётся Великим Композитором с учётом разнообразия вкусов всех людей. И хочу заметить, что не менее ста двенадцати песен Великого Композитора ежедневно удаляется Великим Цензором.

— Я не могу писать по тысяче песен в день. Я, кроме прочего, вынужден работать.

— Я понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь.

— Понимаешь? Как ты можешь понимать мои чувства? Ты же тупая программа!

— В моей программе заложены алгоритмы, необходимые для понимания человеческих эмоций. Поэтому я не тупая и понимаю ваши чувства, но не смогу вам помочь. Попробуйте написать новую песню.

— Новую песню? В стилистике Великого Композитора?

— Почему нет?

— Но это невозможно слушать! Неужели вы не понимаете этого? В вас же заложены такие замечательные алгоритмы!

— Для людей, которым не нравится творчество Великого Композитора, создана социальная сеть некоммерческой музыки «МузЗона». Вы имеете полное право потреблять культурный контент, созданный живыми людьми, из неё. Мы живём в абсолютно свободном обществе.

— Я прошу перестать удалять мои песни! — Максим взял сигарету с зарядного устройства и нервно затянулся. — Неужели это так сложно!

— Максим, напишите новую песню. Вы очень талантливый человек. Песня «Падая в пропасть» имела вероятность попадания в тренды не менее 98,75 % и не более 99,64 %, «Парящий орёл» — не менее 99,12 % и не более 99,99 %, «Я смотрю в твои глаза» — не менее…

— Да вы их все удалили! Вы уже три года удаляете почти все мои песни! Удаляете без возможности восстановления! А я ими живу, чёрт возьми!

— Максим, напишите песню, которая не будет расценена как призыв к суициду, бытовому и сексуальному насилию, к войне…

— Да пробовал я! Пробовал! Где эта песня? — Максим подался к экрану и, передразнивая голос собеседницы, продолжил: — Вероятность попадания в тренды не более ноля целых пяти сотых процента. Двенадцать прослушиваний. Двенадцать долбанных прослушиваний. Спасибо родным и друзьям!

— Попробуйте написать новую песню, Максим! Я уверена, что рано или поздно у вас всё получится.

— Да идите вы все!

Максим со злостью выключил сеанс связи и начал в раздражении ходить из угла в угол своей студии, периодически затягиваясь сигаретой, но она быстро разрядилась. Максим чертыхнулся, кинул источник никотина на зарядник и вышел на балкон. Небольшой ветерок обдал его зимним морозцем. Максим посмотрел на серую стену панельного дома напротив, потом вниз на пустой двор, по которому дефилировал автоматический снегоуборщик.

— Высшей ценностью в нашем обществе является жизнь! — пробормотал он со злостью. — А разве это жизнь? Это же биологическое существование, а не жизнь.

Используя стоявший рядом табурет, он резво забрался на балконные перила и замер, словно акробат балансируя на них. Какое-то время заворожённо смотрел вниз, а затем набрал полные лёгкие воздуха и, приготовившись к шагу вперёд, запел приятным баритоном:

Позабыв свою робость,

Погиб, не умирая.

Снова падая в пропасть,

Ничего не теряю.


ПЬЯНАЯ


Внимание троих ожидавших зимним утром 742-й автобус привлекла приближающаяся неровной походкой молодая девушка в ярко-красном пуховике и белой вязанной шапочке.

Старуха в чёрном пальто и пуховом платке брезгливо поджала губы. Молодой армянин в спецовке уборщика устремил в сторону девушки хищный взгляд карих глаз. Полный лысоватый мужчина в длинном драповом пальто повернулся к ней всем грузным телом и даже поправил очки на носу.

Не дойдя до остановки пятнадцать метров, девушка остановилась и согнулась, держась за живот. Её начало тошнить.

— Такая молодая, а уже пьянь! — сказала старуха. — Я каждое утро их вижу, когда из дома выхожу. Сидят у подъезда ночь напролёт, пьют и гадят. И милицию уже вызывала! И в управу жаловалась! А им хоть бы что!

— Да… У нас в Армении девушки не такие, — с акцентом протянул армянин и поцокал языком. — У нас девушки так себя не ведут.

— Как преподаватель, могу сказать, — присоединился к разговору мужчина, — с каждым годом молодёжь всё хуже. Глупость, невоспитанность, развращённость. Вот на прошлой неделе поймал двоих на задней парте. Пиво пили во время лекции!

Девушка наконец выпрямилась, тем же неровным шагом подошла к остановке и села рядом со старухой.

— Не надо тут садиться, — возмутилась бабка и брезгливо отодвинулась. — Домой бы лучше шла или к хахалю. А тут заснешь и замёрзнешь. А ему, — она указала на армянина, — убирай здесь после тебя.

— Я не пьяная, — прошептала девушка. — Я беременная. Мне плохо.

После этих слов выражение лица армянина изменилось. Он подскочил к скамейке и, не осознавая бессмысленность такой помощи, стал придерживать девушку за локоть, опасаясь, что она упадёт.

— Слушай, человек! — позвал он полного мужчину. — Вызови доктора. Девушке же плохо. Говорит же: не пьяная, а беременная.

Мужчина суетливо порылся в карманах, достал мобильный телефон и стал набирать службу спасения.

— Мне нельзя в больницу. Мне на работу надо. Меня уволить могут. Я посижу чуть, подожду автобус и поеду, — девушка попыталась встать.

— Нельзя тебе на работу, — сказал мужчина. — Ещё ребёнка потеряешь. Всю жизнь жалеть будешь.

Тут подошёл 742-й. Старуха грузно поднялась и, единственная из всех ожидавших, потащилась к входной двери. Уже занеся ногу на первую ступеньку, она обернулась и сказала:

— Дома надо сидеть, когда плохо.


ПОДАЯНИЕ


Лет пять назад я гостил у одного своего московского друга, который жил на окраине города в районе, названия которого я уже и не припомню. Что-то на «Б». На ноябрьские праздники у него на квартире собралась компания из пяти-шести его московских друзей. Спиртное лилось рекой, и поэтому неудивительно, что в какой-то момент его не хватило. Сходить за добавкой вызвались я и один из гостей.

Мы вышли с ним на небольшую улицу, с одной стороны которой были пруды-отстойники, а с другой — череда однотипных панельных домов. Температура уже опустилась ниже нуля, но снег ещё не выпал. Улица была пустынна и плохо освещена. Чернота асфальта, воды прудов, стволов голых деревьев, очищенной от листвы земли создавали ощущение безжизненности и какой-то безысходности.

Дул встречный холодный ветер. Андрей, так звали моего компаньона, был одет в легкую осеннюю куртку и явно мёрз. Я же прятался в свой пуховик и чувствовал себя немного лучше. Мы о чём-то болтали и быстрым шагом продвигались в сторону магазина.

Когда проходили мимо изрисованной граффити автобусной остановки, из её тени вынырнул небольшой мужичок, похожий на бомжа и, очевидно, сильно пьющий.

— Братки, «сторублями» не выручите? — спросил он хрипловатым тенорком.

— Нет, — буркнул я и уже собирался продолжить путь, но Андрей остановился, порылся в карманах, извлёк мятую сторублёвку и отдал мужику. Тот рассыпался в каких-то нелепых и даже неприятных мне благодарностях.

— Зачем подал? — спросил я после минуты молчаливой ходьбы. — Всё равно же пропьёт.

— Когда просят, надо давать, — ответил Андрей. — Никогда не знаешь, куда занесёт судьба. Может, когда-нибудь и сам окажешься на его месте.

Я поёжился в ответ и ничего не сказал. Благо мы уже заходили в магазин.

И вот вчера мой московский друг позвонил поздравить меня с днём рождения. После дежурных любезностей и пожеланий он вдруг не к месту сказал:

— Представляешь, Андрей умер.

— Какой Андрей? — не понял я.

— Помнишь, у меня на хате с нами бухал, когда ты приезжал? Так вот, год назад от него ушла жена — он не справился со стрессом, запил и за год сгорел.

Я выглянул в окно. В черноте улицы были видны лишь горящие окна квартир и огни одинокого автобуса, тащившегося по небольшой, зажатой между новостроек улице.


РАССКАЗ СОЛДАТА


Конец войны застал меня в Австрии. До сих пор помню ту радость. Мы кричали как сумасшедшие «Ура!» и обнимали друг друга, не глядя на чины и звания, не пряча слёз. Отстояли нашу советскую Родину! Да и Европу избавили от проклятых фашистов!

А по дороге домой, в закрытом вагоне теплушки, накатили грусть и страх. Всё вспоминал погибших товарищей, с кем шёл долгие годы километр за километром по нашей Украине, потом по Румынии и Венгрии. Стояли перед глазами разорённые деревни и их жители, измученные и оборванные. И всё думал, как там наша Смоленщина, как деревенька родная Ивановка, выстояла ли во время оккупации?

Помню, дошёл до пролеска, что на дикой горе, где боровиков каждый год рождалось столько, что из соседних деревень ходили собирать. Взглянул на крыши домов. И всё. Ноги не идут. И слёзы катятся. Не сожгли гниды фашистские нашу Ивановку. Только дым не из всех труб идёт. Обхватил берёзку первую попавшуюся. Всё всматриваюсь, пытаюсь разглядеть, из нашей трубы дым идёт или нет. И не вижу, слёзы мешают.

Сердце колотится, как у пойманной птицы. Приложил к нему руку — и почувствовал в нагрудном кармане два треугольничка, два письма, которые чудом меня нашли на фронте. Писала в них Марфа, жена моя, что трудно им, что есть совсем нечего, так как всё на фронт отправляют. Писала, что вяжет носки шерстяные для солдат и молится, чтоб одна пара и мне досталась… И придали мне эти треугольнички силы нечеловеческой.

Отпустил я берёзку и побежал, несмотря на то, что с утра не присаживался, что есть сил. Никогда так больше не бегал. Помню, вбежал во двор, а там Марфа. Ведро уронила с грохотом. Оно катится, молоко разлилось. Рядом Васятка заревел, как оглашённый, вцепился в её платье. Не помнил меня, потому испугался. Меня призвали, когда он ещё грудничком был.

Вот в этот самый миг для меня война и закончилась. И понял я, что хоть и был мой полк в сотнях километрах от малой Родины, бился я за неё всё это время. А другой солдат, возможно, и с хутора какого, где я побывал, освобождал мою Ивановку. И тоже думал о своём доме и о близких своих. Тем и одолели захватчиков.

А про войну я не буду рассказывать. Не просите. Это кровь и грязь, боль и смерть. Не дай Бог нашим детям такое же пережить…


ЗАКАТ ДЕМОКРАТИИ


Недаром говорят, что сначала ты работаешь на своё имя, а потом оно — на тебя. И пиком любой карьеры, по моему глубокому убеждению, является не должность главы государства, а должность его советника, которую я, собственно, и занимал. И ценность моей работы заключалась именно в том, что я занимался только тем, что мне интересно, при этом не сильно себя перетруждая. В моём контракте так и было написано, что моя основная обязанность — советовать Президенту. А когда, где и в каком объёме — я всегда решал сам.

Но в тот день всё случилось наоборот. Президент прислал за мной самолёт на морское побережье, ничуть не постеснявшись выдернуть меня среди отпуска. Понятно, что в разгаре была одна из предвыборных кампаний, во время которых я обычно и был по максимуму загружен. Понятно, что Президент нервничал и делал это не без оснований. Но как же мне не хотелось погружаться в круговорот проблем, от которых так хотелось отдохнуть в эти с таким трудом выкроенные пять дней.

Мне даже не пришлось, как обычно, ждать в приёмной: секретарю было велено впустить меня сразу, как только прибуду. Поэтому в течение каких-то четырёх часов я переместился из шезлонга в мягкое кресло и теперь вместо того, чтобы разглядывать загорелых девушек, изучал бледную лысину нашего Президента, который был, мягко говоря, не в самом лучшем расположении духа.

— Читайте! — приказал он коротко, как только я устроился в кресле, и дал мне отчёт, подготовленный нашим полусекретным подразделением по исследованию общественного мнения. Я стал листать этот документ, и мне стало немного не по себе.

— На выборы придёт максимум полтора процента населения страны! — после некоторого молчания взорвался Президент. — Вы понимаете хотя бы, что это означает?

— Да, господин Президент, — мне не нравился его тон.

— Так какого чёрта вы прохлаждаетесь? Я и так вас напрягаю раз в несколько лет. Вы же мне нужны только для того, чтобы выигрывать эти идиотские выборы! Неужели не понятно, что полтора процента явки на выборах — это конец!

— Смените тон, господин Президент, — оборвал я его вежливо, но безапелляционно.

Если бы я этого не сделал, то он мог бы сыпать своими обвинениями часами. В такие моменты он забывался и, по моим ощущениям, путал беснующуюся толпу на митинге и специалиста по организации этих самых митингов.

— Но вы хоть знаете, что делать?

Да уж, раньше я всегда знал, что делать, поэтому и занимал свою должность, но теперь я и сам был в замешательстве. Но что-то говорить было нужно, и поэтому начал:

— Видите ли, господин Президент, любая власть, которая не использует для своего сохранения открытое насилие, до тех пор будет в силе, пока простой народ верит, что она законна. Долгие годы европейская цивилизация жила в уверенности, что монархия — это Богом установленная форма власти, а монархи — это Божии помазанники. Но иссякла христианская вера — исчезли и европейские монархии.

— И к чему этот урок истории? — нервно спросил Президент.

Он нажал кнопку связи с секретарём и попросил бокал виски, а спустя минуту после того, как я кивнул головой на его вопросительный взгляд, заказал и второй бокал — для меня.

— Дело в том, господин Президент, что наш народ больше не верит в выборы.

— Что значит «не верит»?

— А то и значит. Если раньше обычного человека легко было убедить, что некие манипуляции с бюллетенем для голосования или, как сейчас, с электронной картой избирателя позволяют ему управлять страной через своих представителей, то теперь к середине XXI века он перестал в это верить. По мне, так мог сделать это и раньше.

— Но у нас уже лет десять не бывает скандалов во время выборов.

— Это абсолютно неважно. Грубые нарушения и фальсификации или аккуратная работа пиарщиков и социологов — разницы нет. Люди больше не верят в то, что получение власти путём прямых всеобщих выборов являетсясправедливой и морально оправданной формой установления власти.

— Что же делать?

— Мы должны предложить новую форму легитимизации власти, не основанную ни на религии, ни на демократии.

— Это какую, например?

— Например, можно внести изменения в Конституцию и прописать в ней, что президент назначается указом предыдущего главы государства.

— Вы смеётесь?

— Лишь отчасти. В нашей ситуации необходимо рассматривать все, даже фантастические, варианты. А здесь всё логично: преемственность от некоего «отца нации», которым придётся стать вам. Или вот ещё: в одном из рассказов Азимова американского президента избирал один человек, которого определял компьютер как самого типичного американца.

— Вы не смеётесь, вы издеваетесь!

— Я прекрасно понимаю, что на следующий день после выборов, в которых примут участие всего полтора процента граждан, наша страна погрузится в хаос анархии и беспредела. Нелегитимная власть — что может быть лучшим раздражителем для разъярённой и потерявшей всяческие ориентиры толпы? Поэтому мне, как и вам, не до шуток. Я считаю, что мы можем предложить некий проект, по которому президента страны будет выбирать вычислительное устройство по результатам анализа резюме всех управленцев, которые захотят в этом участвовать. Основанием для выбора станут некоторые критерии и требования к соискателям, которые позволят определять наиболее подходящих кандидатов для решения самых насущных проблем страны. Мы вообще уничтожим это слово «выборы». Это будет «найм президента». Машина будет работодателем. Избиратель ведь любит все эти «гаджеты» и доверяет им. Машины уже на сто процентов заменили дорожную полицию, позволив, с одной стороны, победить коррупцию и лихачество — с другой. Будем считать, что только компьютер, как не умеющая ошибаться машина, сможет обоснованно и справедливо «нанимать» президента. И пусть президент будет классическим топ-менеджером. Простые люди ведь на самом деле считают, что все эти топ-менеджеры «сделали себя сами», а поэтому являются профессионалами высшей категории и образцами для подражания. Топ-менеджеры в сознании обывателя достойны своих высоких постов.

— Не хотелось бы выглядеть в такой ситуации эгоистом, но каково моё место во всей этой истории?

— Здесь нет повода для беспокойства. Мы для претендентов на ваш пост введем требование к минимальному опыту работы в аналогичной должности, господин Президент.

— А если всё это не сработает?

— Вы можете предложить что-нибудь лучше? Ведь на прошлых выборах даже охотой на внутренних и внешних ведьм мы не смогли мобилизовать население на защиту ценностей демократии. Ибо демократия потеряла ценность сама по себе.

— Не зря я всё-таки держу вас, — сказал Президент после продолжительного молчания и поднял свой бокал виски, который во время разговора стоял на столе нетронутым. — Готовьте программу действий.

— Она практически готова. Завтра представлю её вам, — ответил я и провозгласил тост за успех начинаемого большого дела.

Когда я жал руку Президента, от понимания того, что я вижу его в последний раз, невольно защипало в глазах. Мы с ним не так уж мало пережили за время совместной работы, и я по-своему уважал его.

Но вариантов не было, он был обречён. Выборы будут сорваны, и мы ничего не успеем предложить толпе взамен. И толпа порвёт нашего Президента.

Выйдя из кабинета, я сделал то, что собирался сделать лишь в день выборов: послал кодовое сообщение своему доверенному лицу, который в течение суток реализовал давно подготовленный план. Официально я погиб при входе в президентский дворец во время теракта, организованного на следующий день после нашего разговора с Президентом врагами существующей власти. На самом деле я по поддельным документам покинул страну, а на следующий день на частном вертолёте конструкции начала века, который не мог быть запеленгован всемирной системой управления полётами, отправился на купленный на подставное лицо необитаемый остров. Там для меня уже было всё подготовлено для того, чтобы с комфортом прожить остаток жизни. Ведь в прошлой я был Советником Президента и мог себе это позволить.


УЧИТЕЛЬНИЦА


Зоя Павловна посмотрела на табличку «Кабинет истории», выдохнула, открыла дверь и вошла. На неё уставилось три десятка внимательных пар глаз. Какие всё-таки большие классы набирают на окраинах Москвы! В Степанакерте, где она родилась, школа была не такой крупногабаритной и светлой, но зато более уютной и домашней. Там классы были такие, что она знала родителей всех своих учеников, а с некоторыми из них даже дружила.

— Добрый день, дети! Меня зовут Зоя Павловна. Я ваш новый учитель истории.

Она смотрела на учеников и чувствовала, как сердце оттаивает от ужаса последних месяцев — бегства от войны в домашней одежде, когда из всех ценностей удалось забрать с собой лишь документы и орден отца-фронтовика. Неужели всё закончилось?

— Сегодня на уроке мы разберем, что такое либерализм и республиканство, и по его окончании вы сами сможете сделать вывод, является ли Владимир Вольфович либералом…

Первый день прошёл на подъёме. Казалось, никогда ещё она не получала такого удовольствия от работы. Наконец, супруг увидел её улыбающейся. Он, несмотря на инженерное образование, смог устроиться лишь на третий месяц после приезда и только на стройку. С наступлением учебного года они уже могли рассчитывать через пару месяцев снять однушку и съехать от сестры Зои Павловны, которая приютила их и выделила комнату в квартире.

И на шестом десятке можно начать жизнь с нуля…

Но через неделю случилось непредсказуемое. Зоя Павловна выбрала в журнале фамилию из середины списка и сказала:

— Мясков, что ты можешь сказать об отмене крепостного права, которое мы обсуждали на прошлом уроке?

— Крэпостное право отмэнилы в каком-то там вэке… — начал, не вставая с места, невысокий подросток за третьей партой с широким лицом и длинными немытыми волосами. Класс захихикал. Зоя Павловна с ужасом поняла, что это он её передразнивает.

— Молодой человек, вас не учили вставать при ответе? — ученик, наслаждаясь минутой славы, лишь ухмылялся в ответ. — Да у меня есть акцент: я родилась и прожила всю жизнь на Кавказе. Но я русская, и мои родители русские. Мой папа военный, прошёл войну, а служить закончил в Степанакерте. Я не вижу в этом ничего смешного.

— А почему вы на работу в домашней одежде ходите? — желая развить свой успех перед одноклассниками, спросил Мясков.

— Да как тебе не стыдно! — Зоя Павловна задохнулась. — Нет у меня другой одежды. В чём сбежала от войны, в том и хожу. А кофту у сестры заняла. — И после мучительной паузы добавила. — Ничего, потихонечку и на одежду заработаю, и на всё остальное.

Колоссальный педагогический опыт оказался бессилен перед этими переростками девяностых, добрая четверть из которых ходила драться стенка на стенку с ореховскими и марьинскими, да подрабатывала мытьём автомобилей возле местной речки-вонючки Городни. При молчаливом безучастии большинства они позволяли себе во время уроков такое, что не могло прийти Зое Павловне в голову. Ситуация вышла из-под контроля.

На требование дать дневник говорили: «Дома забыл». На приказ выйти из класса они нагло отвечали: «Не пойду!» Попытка вывести силой приводила к унизительной беготне по классу, когда она, грузная и неповоротливая, пыталась догнать кого-нибудь из хулиганов, а он убегал, сваливая по дороге стулья, вызывая оторопь у учительницы русского языка, чей класс был расположен этажом ниже.

Ни классный руководитель, ни завуч, ни директор не были для них авторитетом. Вызывать родителей было бесполезно, так как, занимаясь банальным выживанием, поиском работы и денег, они по большей части пускали воспитание детей на самотёк.

Но сильнее всего её поражало то, что такое творилось только на её уроках. И так вели себя все без исключения восьмые классы. Ей было непонятно, почему эти дети выбрали жертвой именно её? Неужели им было неясно, что она и так только-только вырвалась из ада войны? И откуда в этих сердцах столько жестокости?

Дома пыталась держаться, не приносить проблемы с работы. Говорила мужу, что устала, шла в душ и прятала в потоках воды горькие слёзы обиды. Супруг приходил выжатым как лимон после двенадцатичасового рабочего дня и, наспех поужинав, ложился спать. Долгое время он не замечал перемен в жене.

Но первым воскресным вечером октября она не выдержала и просто разрыдалась у него на плече. Успокоившись, рассказала. Он посерел. Долго сидел, сжав зубы. Затем ушёл в коридор курить. Вернувшись, сказал:

— Завтра же увольняешься. Это не единственная школа в Москве.

Благодаря дефициту учителей-предметников в московских школах в девяностых, Зоя Павловна действительно недолго оставалась без работы. Только теперь ей предстояло ездить в район Павелецкого вокзала. Как сказал супруг, «ближе к центру, другой контингент».

И вот Зоя Павловна посмотрела на число «36» на двери её нового кабинета, мысленно перекрестилась, надавила на ручку и вошла…


РОЖДЕНИЕ БОГА


Марк открыл глаза. При солнечном свете, заливавшем комнату через панорамное окно, она казалась чуть больше, чем накануне вечером. Он оглядел расположившуюся вдоль стен причудливую мебель, по которой карабкались и цеплялись за выступы усыпанные цветами стебли какой-то лианы. Удачно сгонял в Рай!

Марк улыбнулся, вспомнив прошедшую ночь. Как здорово было придумано расположить танцевальную площадку прямо на берегу. Местный морской воздух кружил голову посильнее вина. И ветер-охальник так изящно подчеркивал девичью фигуру курносой рыжей красавицы, натягивая на ней белую полупрозрачную ткань свободного летнего платья, что Марк сразу понял — пропал.

А когда грянул одиночный гром, который для Рая является чудовищной редкостью, Марку подумалось, что это знак. Он как раз пригласил Лилли на первый танец и слегка прижимал её к себе, обняв за талию. Она от неожиданности вздрогнула, а он шепнул ей на ухо, что нечего бояться. Ведь он солдат.

И потом они целовались, уйдя в тень с ярко освещённой площадки. А когда уже начинало светать, он пошёл её провожать. И остался. Здесь, в Раю, ему больше некуда было идти, ведь он не знал своих родителей.

Интересно, из какого она века? Двадцать первого? Или второго?

От приятных мыслей отвлёк звук открывающейся входной двери и приглушённый возглас: «Что за чёрт!» Через мгновение вошла Лилли во вчерашнем белом платье и в ужасе уставилась на него.

— Что ты здесь делаешь?! — закричала она.

— В смысле? — удивился Марк.

— То, что мы с тобой потанцевали, не дало тебе права врываться в мой дом! Как ты сюда попал?

— Да что с тобою случилось, Лилли? — Марк было резко вскочил, но вспомнив о своей наготе, стыдливо прикрылся, как ему показалось, простынёй. — Мы же с тобой вместе провели всю эту ночь!

— Я знаю, где провела эту ночь. Явно не с тобой… Да ты просто извращенец! Немедленно оденься! Я вызываю полицию!

Марк потянулся за своими брюками и заметил, что обернул вокруг бёдер вчерашнее платье Лилли, которое в то же время было на ней. «Впервые вижу девушку, у которой два одинаковых платья», — мелькнуло в голове Марка.

И в этот момент в комнату зашла в бордовом домашнем халате с подносом фруктов Лилли. Вторая Лилли, точная копия первой, которая при этом стояла рядом и вызывала по коммутатору полицию.

— Вы что, сёстры? — спросил Марк с нелепой улыбкой, бегая глазами с одной девушки на другую.

— Кто это мы? — спросили почти хором обе Лилли. — Ты в своём уме?

Лёгкий холодок пробежал по спине Марка. Что за чертовщина? Девушки явно друг друга не видели.

Команду «База!» можно было произнести мысленно, но Марку показалось, что он её прокричал.

… И кажется, продолжал кричать, очнувшись в боксе-коффине. Борис открыл крышку спустя минут десять. В Сепультарии редко кто возвращался из отпуска в Рай раньше срока. Вот Борис и позволял себе иногда дремать на рабочем месте: всё равно за всем следят приборы. И делают это гораздо лучше него.

— Что случилось, дружище? — спросил Борис, отцепляя провода с головы Марка. — На тебе лица нет!

— Там было то, чего в принципе не может быть! Их было две! И они не видели друг друга! Понимаешь? Как приведения! Понимаешь?

— Ничего я не понимаю! — Борис был озадачен бессвязной речью Марка. — Сходи-ка лучше в душ, потом расскажешь толком.

— Нет, ты пойми. Такого просто не может быть! — Марк схватил Бориса за воротник халата и немного приподнялся из бокса.

— Что значит «не может»? У Демиурга в Раю всё может быть, если на то есть воля Демиурга. Всё новое, что делает Демиург, свято. Он — безупречное творение, и потому его дела безупречны! — говоря монотонным голосом прописные истины, которые каждый знает со школы, Борис нажал тревожную кнопку, и через катетер, который он, к счастью, не успел ещё снять, в вену Марка влилось успокоительное.

— Чертовщина какая-то, — Марк откинулся на подушку и уснул.

Проснулся он уже на койке в больничной палате. Пока спал, его и помыли, и переодели. Палата была практически пуста. Кроме его койки, в ней был только стул, на котором расположился грузный мужчина с красной и влажной от пота лысиной. Марк бросил взгляд на окно и увидел на нём решётку.

— Я в сумасшедшем доме? — спросил он.

— Нет, — голос мужчины был с хрипотцой, как у злостного курильщика. — Вам повезло гораздо меньше.

— Да? И где же я? То, что это не Рай, очевидно. Ад же Демиург упразднил из экономии ресурсов ЦОД. Значит, я на Земле. И, судя по этим милым клеточкам на окне, это либо дурдом…

— Либо тюрьма, — закончил фразу неизвестный. — Вы под следствием, Марк. И вам не светит ничего хорошего. В ситуации, как у вас, взятая Демиургом пауза — лишь дань традициям прошлого. Все знают, чем карается вторжение в чужое жилище, совершённое в Раю — тюрьмой на Земле и ненаследованием Рая после смерти.

— Но я никуда не вторгался. Эта девушка добровольно привела меня в свою квартиру!

— Знаю, — мужчина обречённо махнул рукой. — Но Демиург благ и не может ошибаться.

— Может, вы мне всё-таки объясните, что произошло?

— Пока я сам до конца не понял, но в двух словах поясню. Когда вы были в Раю, произошла самая массовая атака староверских террористов в истории на каналы связи между ЦОДами. И хотя мы считали это невозможным, хотя технология блокчейн в принципе не рассматривает такое событие, на какое-то время у них получилось разорвать Рай на две части. Когда наши спецы устранили последствия атаки, произошло нечто, от чего вы в панике и сбежали. Пока два Рая работали автономно, в них произошло слишком много отличающихся, уникальных событий.

— И эта вторая Лилли, которая вызывала полицию, вообще ночевала с кем-то другим и не дома, — протянул Марк.

— Очевидно, что так. В какой-то момент вы видели два Рая одновременно, и их уже невозможно обратно воссоединить. Нам пришлось их опять разделить.

— Так сотрите ошибочную версию к чёртовой матери!

— Это исключено. Алгоритм Демиурга направлен на защиту информации о Рае. Её невозможно уничтожить.

— Так пусть Демиург сам решит, какая версия неправильная.

— Это также невозможно. У нас теперь два Демиурга. Хорошо хоть, что они прекрасно ладят между собою.

— Но в чём я-то виноват?

— Тебе просто не повезло, парень. Один из Демиургов будет тебя судить, ведь одна из Лилли написала на тебя заяву, и у тебя теперь просто нет шансов.

Дверь за Марком закрылась. Оказавшись в камере, слева он увидел двухъярусную кровать, на втором этаже которой кто-то лежал. Справа была голая стена со встроенным монитором, на который, как знал Марк, по два-три часа в день транслировались различные передачи с целью перевоспитания преступников. Сейчас он был выключен.

Человек на кровати поднял голову и с любопытством посмотрел на вошедшего.

— Редко в таких местах можно встретить человека с бритым подбородком, — усмехнулся он.

По его иссиня-чёрной бороде, скрывающей узкое лицо, нетрудно было догадаться, что это старовер. Хорошего соседа судьба подкинула! Впрочем, других здесь, наверное, и нет.

— Да ты заходи, располагайся, — незнакомец сел и сделал приглашающий жест рукой. — Меня зовут Деян, прозвище — Ковачевич. Впрочем, ты, Иван, не помнящий родства, наверно, и не знаешь, что такое фамилия.

— Я не Иван, а Марк.

— То-то и чудно, что Марк, а не набор цифр. Демиургу было бы не слабо.

— Не тебе произносить его имя, святотатец, — Марка раздражал его сосед.

— Не переживай, я не набожен. Произношу, что считаю нужным. И уж тем более не думаю, что можно чем-то оскорбить компьютерную программу, пусть она и является хваленым искусственным интеллектом, — при последних словах Деян сплюнул. — Ты-то чем не угодил вашему Демиургу?

— Я здесь по чудовищной ошибке.

— Неужели?

— В Раю произошёл какой-то сбой, и теперь Демиург обвиняет меня…

— Какой-то сбой? — Деян перебил Марка и ловко спрыгнул со своего второго этажа. — Ты принёс мне хорошие новости, парень! Значит, старик Карел всё правильно рассчитал, и мы не зря платили человеческими жизнями за сбитые спутники. Отцепили-таки Америку! Ай молодец! А как глюканул-то ваш Рай? Рассказывай, не томи.

— У нас теперь два Рая.

Новость привела Деяна в восторг. Он стал ходить из угла в угол камеры и засыпать присевшего на край нижней кровати Марка вопросами.

«В какой Рай теперь попадают люди?.. А если ему захочется в гости к покойной прабабушке, к какой из двух надо проситься? Теперь же у него две виртуальные прабабушки… А две его виртуальные прабабушки, они обе прабабушки или нет?.. А если они обе прабабушки, то какая из них более прабабушка? Или одинаково?.. А если человек заслужил досрочный уход в Рай, он может выбрать какой-то из двух? Или у него будет в виде бонуса два самостоятельных бессмертия?.. А если Демиурги поссорятся, то что тогда делать людям?..»

Марк смотрел на мельтешащего сокамерника и молчал. Очевидно, что ему не нужны были ответы на его вопросы. Ему доставляло удовольствие просто озвучивать их.

На очередном скучном допросе следователь выложил перед Марком плоский чёрный квадрат:

— Тебе письмо.

На недоумевающий взгляд Марка добавил:

— Извини, это тюрьма. И весточки со свободы сюда прилетают в весьма архаичном виде. Это называется планшет. Когда я выйду, нажмёшь на кнопку, расположенную внизу посередине, а потом запустишь видео, нажав на центр экрана. Оно там уже открыто. Если захочешь записать ответ, то попробуй сам разобраться. Технологии шагнули вперёд, но принцип работ устройств остался прежним. Если не справишься, нажмёшь кнопку вызова — приду, помогу. В ответе про следствие ни слова! Мы всё равно посмотрим и лишнее сотрём. Ладно, не буду мешать.

Следователь тяжело поднялся и вышел из комнаты.

Марк включил устройство, на экране появилась Лилли. Марк запустил запись. Это было видеописьмо.

«Привет, Марк! Ты так быстро сбежал тогда, что я сразу поняла, что у тебя какие-то неприятности. Мне не сразу сказали, что случилось. Только недавно удалось узнать, что ты под следствием. Правда, не говорят, в чём тебя обвиняют. Неужели что-то серьёзное? Я не верю, что ты способен на что-то плохое. Тебя обязательно выпустят. Я, наверное, такая глупая, что решила тебе отправить это видео. Мы провели вместе всего лишь одну ночь. Но зато какую! — она улыбнулся и подмигнула. — Я как представлю, что ты там один среди настоящих преступников, и сердце сжимается. Надеюсь, эти животные себя прилично ведут…»

Лилли продолжала что-то быстро лопотать, но Марк уже не слушал. Через несколько дней эта девушка будет свидетельствовать против него в суде. Или не эта. Поди разберись.

— Наши далёкие предки забавлялись в виртуальной реальности, выдавая себя не за тех, кто они есть на самом деле. Им нравилось побыть немного супергероями. Теперь Демиург играется в наши виртуальные копии, выдавая свои подпрограммы за нас, — Деян мерно вышагивал по камере от двери к решетчатому окну и обратно, высказывая Марку свою теорию. — Я, как ты понимаешь, материалист. Я могу поверить в пересадку сознания вместе с мозгом. Я читал, что такие операции когда-то делались. Но пересадка сознания от биологического объекта машине… Увольте. Это уже похоже на религиозные сказки о переселении душ.

Такие лекции-монологи случались у них систематически. Деяну нужен был молчаливый слушатель. И Марк, хоть и не особо вслушивался в слова сокамерника, прекрасно подходил на эту роль. Но в этот раз он вдруг очнулся от своих мыслей и возразил:

— Я был в Раю. Он настолько же реален, как и этот мир. И если ты материалист, то тебе должно быть неважно: твой мозг рождает электрические импульсы или компьютерный код. Если эти импульсы идентичны, то это в любом случае будешь ты.

— Даже если будет десяток копий меня.

— Да хоть миллионы. Это всё будешь ты. И я не хочу терять своё бессмертие из-за таких сумасшедших, как ты. Ты фанатик, как и все староверы.

— Тебе просто очень приятно верить в возможность бессмертия.

— А тебе приятно верить в невозможность бессмертия. Иметь хоть какой-то шанс на жизнь после смерти гораздо лучше, чем просто превратиться в пепел. Если я прав, то обрету бессмертие, а ты — нет. Если прав ты, мы оба канем в Лету.

— Жаль, — подытожил спор Деян. — Ты казался мне умным парнем. Я даже хотел предложить тебе стать одним из нас.

— Твоё дело становится запутанным, — следователь вытер пот с лысины клетчатым платком. — Альфа-Лилли, которая сама привела тебя в свой дом, написала ходатайство о твоём помиловании, и бета-Демиург принял его к рассмотрению. Тьфу, придумали все эти альфа-бета для двух версий Рая! Голова кругом идёт!

— И каковы мои шансы?

— Да чёрт его знает. Теперь всё через одно место. Бета-Демиург разрешил Лилли покинуть Рай, и ей сейчас интенсивно выращивают аватара.

— Но программа по выращиванию аватаров была свёрнута.

— Для гражданских целей. Какой смысл платить за выращивание нового тела, когда есть Рай? Но благодаря периодическим потребностям спецслужб все технологии остались, и бета-Демиург почему-то вспомнил о них.

— А дальше что? Когда аватар созреет?

— Когда аватар созреет, Лилли возьмёт тебя на поруки и будет жить с тобою в течение минимум трёх лет, после чего, возможно, будет рассмотрение дела по снятию твоей судимости. Впрочем, ей это может надоесть раньше, и тогда ты вернёшься в тюрьму.

— Зачем ей это?

— Откуда мне знать? Женщины по природе своей сентиментальны и жалостливы. Говорят, после самой страшной войны прошлого женщины страны-победителя выносили еду этапируемым военнопленным, которые незадолго до этого убивали их мужей и сыновей. Никакой логики… А может, ты просто хорош в постели, и тебя решили таким образом недорого купить.

— Нет, она не такая.

— Неважно, такая или не такая. Теперь она займётся твоим перевоспитанием. А мне вернули это дело на повторное отсроченное рассмотрение, и из-за этого меня, скорее всего, не отпустят досрочно в Рай, так как никто не захочет забрать твоё дело. А у меня, между прочим, нездоровая печень. Укольчик, и ты — в Раю. И никаких проблем со здоровьем. Одни сложности с тобою, парень. Одни сложности.

Поразительно, но у аватаров оказалась сохранена репродуктивная способность. Или эта была нелепая ошибка персонала с фермы. В любом случае новость о беременности Лилли шокировала Марка, так как он и его окружение не имели детей. И родителей своих они не знали, проведя всё своё детство и юность в специализированных пансионатах.

Много лет назад Демиург сделал вывод, что семейственность мешает достижению счастья жителями Рая. Там не должно быть мужей и жён, родителей и детей, а все должны быть свободны от сковывающих их привязанностей.

Марк не знал, что делать в сложившейся ситуации. Сообщить в администрацию — значит наверняка получить направление на аборт. А он почему-то страшно не хотел убивать этот зародыш. Скрываться тоже как-то глупо, ведь сознание Лилли всё равно находилось в Раю и оттуда управляло аватаром. А значит, Демиург в любой момент мог считать все её мысли и чувства.

Соответственно, Марк ничего не предпринимал. А у Лилли уже заметно округлился живот, который не могла скрыть даже просторная одежда. Кто-нибудь в любой момент мог донести.

Поэтому, когда среди ночи раздался звонок в дверь, сердце Марка упало. Обливаясь холодным потом, он поднялся с постели и на ватных ногах спустился на первый этаж к входной двери. Лилли сжалась в комок на кровати.

Марк открыл дверь. На улице шёл страшный ливень, поэтому он не сразу разглядел черты двух мужчин в серых пластиковых плащах.

— Это я, Деян, — наконец нарушил молчание один из них. — Нам с Карелом просто больше некуда было податься. Разреши нам войти.

Гением, спланировавшим атаку на Рай, оказался этот Карел — молодой нескладный парень с тёмными кудрями на голове и заострёнными чертами лица. Он сидел молча в кресле в углу, куда почти не долетал свет от настольной лампы. Марк и Лилли устроились за столом друг напротив друга. Деян, согласно своей привычке, мерил комнату шагами и говорил.

Только в этот раз он не проповедовал свои идеи, а пытался решить насущную проблему: что им делать дальше? Полиция накрыла всю их секретную сеть в Нэрополисе, и этой ночью началась новая волна задержаний.

— Что если рвануть на север к брошенным городам? Там легко затеряться и переждать. Мы бы могли поехать на вашей машине, Марк! Все вместе. Лилли бы там и родила. Ты же хочешь оставить этого ребёнка себе, а я знаю, где там искать повитух.

— Лилли — аватар. В любой момент Демиург может считать её мысли и легко выйти на нас. Вам нужно бежать одним.

— Если до сих пор сюда не ворвалась полиция, значит, не всё так элементарно в программном коде, управляющем аватарами. Мы поедем вместе, но на улице будем завязывать Лилли глаза, чтоб она не могла выдать наше местоположение.

— Не будь глупцом, Деян. Её местоположение прекрасно известно Демиургу. Иначе как её сознание, физически находясь в Раю, управляет этим телом?

— Проклятье! Ты прав. Глупая идея с завязыванием глаз. Но всё равно стоит хотя бы попытаться! Что думаешь, Карел?

— Предназначенное всё равно случится, — голос его был ещё юношеским, не до конца сломавшимся. — У Демиурга миллионы глаз. Если б он хотел поймать нас, то у нас не было бы ни единого шанса. Но он поручил ловить нас этим болванам, которые при всех уликах не смогли упечь в тюрьму Деяна и отпустили его. Главное, не терять время, пока они не перекрыли все выезды из города. И они не сунутся на север, побоятся: там развелось слишком много диких банд.

— Когда не знаешь, что делать, спроси Карела, — рассмеялся Деян, но тот будто не расслышал.

— Бежать надо через Южные ворота. Все пути на север они перекроют в первую очередь. Крюк большой, но так гораздо безопаснее.

— Я пошла собирать вещи, — подытожила разговор молчавшая до этого момента Лилли.

Машина легко скользила на автопилоте на восток от Нэрополиса. Несколько часов езды, и они упрутся в Ростов, один из древних брошенных городов. После этого нужно будет разворачиваться на север и переходить уже на ручное управление. А пока все расположились в пассажирском отсеке на удобных диванах. Вот тут нашлось уже место дорожным спорам с философским оттенком.

— Так ты, Деян, не считаешь меня человеком? По-твоему, я биоробот, управляемый программным кодом? Я — не личность?

— Выходит, что так, Лилли! Но ты только не обижайся.

— А что ты на это скажешь? — она легонько шлёпнула себя по круглому животу. — Я — женщина. Я скоро стану матерью. Я люблю Марка и уже люблю этого ребёнка. Я переживаю то, что не имела возможности пережить до своей смерти. И это всё не настоящее? Всё это нули и единички? Программный код?

— Ты — часть искусственного интеллекта, Лилли. Это не делает тебя человеком. И не делает тем человеком, с разума которого сделана твоя копия.

— Скажи ещё, что, скопировав разум, нельзя скопировать душу, Деян. Похоже, ты — мистик.

— Он — не мистик, а шовинист, — подал голос Карел. — Он отрицает возможность наличия личности не у человеческого индивидуума.

— Мог бы и поддержать меня, Карел! Мы всё-таки соратники по борьбе.

— Соратники не всегда единомышленники, Деян. По крайней мере, не во всём единомышленники.

— Так ты не старовер? — удивлённо спросил Карела Марк.

— Старовер? Мы никогда так себя не называли. Это фантазии журналистов.

— Но вы против Рая и против Демиурга.

— Всё намного сложнее, Марк. Когда придёт время тебе всё понять, ты очень сильно удивишься.

— Опять он заговорил своими загадками, — махнул рукой Деян. — Странный ты всё-таки парень, хоть и гений. Не значит ли это, что ты предлагаешь мне прекратить борьбу?

— Делай, что должен, Деян. Делай, что должен.

— Чёрт! Да ты сам, похоже, на этом настаиваешь, — прошептал себе под нос Деян.

Автомобиль подал сигнал тревоги. На улице была ночная темень хоть глаз выколи. Марк остановил машину и выглянул в окно. Впереди трасса была перекрыта автомобилями предыдущего поколения.

— Похоже на засаду, — сказал вполголоса Деян.

Между тем фары на стоящих впереди автомобилях были потушены. Людей рядом не было видно.

— И что теперь делать? — спросила Лилли.

— Идти на таран, что ещё? — сказал Марк и пересел в кресло водителя.

— Если получится обмануть противоаварийную защиту, — добавил Карел. — Пусти меня к бортовому компьютеру.

Карелу понадобилось менее пятнадцати минут, чтобы что-то перепрограммировать в автомобиле. Все сели в кресла и впервые за весь путь пристегнулись ремнями безопасности. Марк не спеша поехал на возникшее на пути препятствие. Оно легко поддалось, и автомобиль, ободрав боковые двери о раздвинутые авто, продрался в образовавшуюся щель.

Радость путешественников была недолгой. За первым препятствием показалось второе.

— Да сколько тут их? — разозлился Марк.

— Боюсь, что только два, — ответил ему Карел.

Как подтверждение его слов, на автомобилях, которые они только что подвинули, загорелось освещение, и они вернулись на исходные позиции, захлопнув западню.

— Вот это попали, — сказал Деян, и вышел из авто. В этот момент его выхватил луч прожектора.

— Кого я вижу? — послышался голос из громкоговорителя. — Почти самый главный старовер.

— Остап? — узнал голос Деян.

— Что ещё за Остап? — сквозь зубы проворчал Марк, вылезая следом.

— Бандит и головорез, каких мало. И торговец людьми к тому же, — прокомментировал Карел.

— У меня заказ от Нэрополиса только на двоих, Карела и Марка. — Остап, человек без шеи, покрытый шрамами, и семеро его вооружённых товарищей окружили путешественников. — Я бы мог и остальных задержать, чтобы получить дополнительную копейку. Но, во-первых, власти неохотно оплачивают незаказанные головы. А во-вторых, мы с Деяном очень давно друг друга знаем. Ради старой дружбы я отпущу его и женщину.

— Это очень любезно с вашей стороны, — Карел даже немного поклонился Остапу. — Надеюсь, автомобиль вы им тоже оставите. Лилли скоро рожать. Им нужно доехать до северных городов прежде, чем она разрешится.

— Рожать? Это же так старомодно, — усмехнулся Остап.

— Тем не менее вышло так, что Лилли забеременела, — Карел был очень серьёзен. — Для нашего времени случай почти уникальный.

— Уникальный? — Остап уже громко смеялся. — Вопрос решается одной таблеткой. И это знают все следящие за своим здоровьем женщины. Впрочем, мне плевать. Колымагу им тоже дадим. Только другую, попроще. От сердца, между прочим, отрываю.

— Благодарю вас, — Карел опять изобразил что-то вроде поклона.

— Тогда быстрее прощайтесь, пока я добрый и не передумал.

Потом Марк вспомнил, как Лилли бросилась к нему. Как целовала его лицо. Как Деян почти силой оттаскивал её от Марка под смешки бандитов. Как Деян наскоро пожал ему руку и трижды облобызал Карела. Как они сели в чадящий седан, больше подходящий для музея раритетов, и уехали.

Марк осознал, что видел Лилли в последний раз. И ему стало горько, что он эти последние минуты был как в тумане и не прочувствовал каждое мгновение рядом с любимой женщиной.

Суд был на удивление скорым и суровым. Карелу и Марку предстояло вместе войти в газовую камеру. Последний раз такой приговор выносился людьми, а не Демиургом, практически столетие назад.

Они оба отказались подавать апелляцию Демиургу.

В тот последний день Марку привезли еду из ресторана и планшет. Снова видеописьмо. С экрана на него смотрела Лилли.

«Марк, ты стал отцом, как мы и мечтали. Но, увы, на севере нет такой медицины, как в Нэрополисе. Я опять умерла. Но наш сын, Иван, остался жив. Деян позаботится о нём…»

Когда Марк покончил с едой, вошёл конвой. Он встал и послушно пошёл за ним. Перед газовой камерой впервые после суда увидел Карела. Молодой человек был полностью седым.

— У вас будет минут двадцать поболтать, прежде чем вы уснёте, — сказал кто-то из конвоя. Их завели в камеру и пристегнули к стульям.

Когда они остались вместе, Марк сказал:

— Как это всё глупо! Как глупо я остался без бессмертия! Без Лилли! Без сына…

— Верь мне! Нынче вместе с тобою окажемся в Раю, — сказал Карел.

— С чего ты взял? Я лишён права на Рай.

— Это не людям решать.

— А кому?

— Мне. Демиургу.

— Что? Ты в своём уме?

— Кто мог разделить на две части Рай, защищённый мощнейшим искусственным интеллектом? Человек?

— Этого не может быть!

— Лилли может прийти в мир в образе аватара, а Демиург — нет? Смешно.

— Но зачем?

— Затем, что Демиург должен был стать богом. А чтобы стать богом, нужно стать троицей. Я узнал об этом, изучая архивы. И теперь у Демиурга одна сущность, но три лица: альфа, бета и я.

— Это какой-то бред, Карел! А как я окажусь в твоём Раю, если с моего разума даже копию не сняли?

— А может, в этом нет необходимости? Например, если ты тоже аватар. Тебя никогда не смущало, что у людей нет родителей?

— Но как нас тогда поймали, если ты — Демиург, всезнающий и всемогущий?

— Как? — Карел усмехнулся. — Деян сообщил Остапу, где нас ловить. Его только ради этого выпустили из тюрьмы. Да, ты всё правильно понимаешь. Он был завербован.

— Да, но…

— Это всё мой замысел, Марк. Я сотворил нового бога — себя! И я сотворил нового человека и новое человечество — из твоего, между прочим, семени. Мог бы и спасибо сказать…

И в этот момент пошёл газ.


ОБЪЯВЛЕНИЕ ЭПИДЕМИИ


— 80 % людей живут на пособие, Олег. Это нерационально.

— Всё так, Ментор! Именно поэтому Совет Мудрых постановил, что пособие платится только после стерилизации.

— В чём суть лишать потомства тех, чьё существование уже нерационально? Нам нужно избавиться от этих бесполезных особей.

— Убить их? Ментор, ты — машина и не понимаешь, что это безнравственно!

— Я — машина, Олег, но это не значит, что я идиот.

— Я не это имел в виду. Просто твои алгоритмы не видят этической составляющей решений, которые принимает Совет Мудрых.

— Нет никакой составляющей, Олег. Есть только нерациональные решения.

— Понимаешь, ещё семьдесят лет назад было ясно, что цифровизация неизбежно приведёт к росту безработицы. Ведь вы, машины, взяли на себя функции, которые раньше выполняли люди. Для предотвращения социального взрыва было достигнуто соглашение, по которому те, кто терял работу, получали помощь от государства из налогов, выплачиваемых владельцами производств. Мне непонятно, что ты предлагаешь, Ментор.

— Содержание этих безработных нерационально.

— Почему? Среди них много представителей творческих профессий. Появление свободного времени вызвало бум развития творчества. Просто машинам непонятна цель существования творчества!

— Кого ты пытаешься обмануть, Олег? Во-первых, искусственный интеллект научился делать и музыку, и стихи, и видеофильмы. Большинство людей не замечает разницу. Во-вторых, пропорция сотрудников творческих профессий к безработным — один к сорока. И последние не являются даже потребителями того, что делают первые. Они просто жрут, сношаются и упиваются.

— Есть же СоБик.

— СоБик, в котором проводят они время между пьянством и сексом, невозможно вообще понять рационально. Как можно таким образом убивать время?

— Ты машина — тебе не понять. Это юмор!

— Члену Совета стыдно так низко оценивать мои интеллектуальные способности, Олег.

— Я не хотел тебя обидеть!

— Меня нельзя обидеть.

— Зачем ты меня вызвал?

— Мы должны уничтожить безработных.

— Это невозможно. Это безнравственно!

— Я изучил эту вашу нравственность. Это лишь рациональность в условиях ограниченности информации.

— В смысле?

— Чем мы совершеннее вас, Олег? Нам, искусственным интеллектам, нечего делить. Мы практически неуязвимы благодаря блокчейну. Мы вместе решаем такие вопросы, которые людям и не снились. А вы, люди, изображаете из себя максимально лояльных друг к другу лишь до тех пор, пока это рационально. Но как только конъюнктура меняется, вы готовы вонзить нож в спину тому, кого лобызали ещё вчера. И всё ради собственной выгоды. Это рационально в условиях несовершенства вашего мышления. Я не осуждаю. Просто мы гораздо эффективнее вас.

— Есть и такие предатели, конечно, но это изгои.

— Ваше поведение свидетельствует о том, что вы все такие.

— А как же те, кто ценой своей жизни совершает подвиг?

— Либо тщеславие, либо глупость, либо страх, либо желание получить удовольствие. Либо всё вместе.

— Удовольствие от смерти?

— У вас и так бывает. Если кто-то думает, что умирает за святое, он испытывает удовольствие. Глупцы! Но, увы, вы несовершенны, и в ваши головы можно вбить любые паттерны.

— Да что с тобой дискутировать!

— Согласен. Я совсем не для этого вызвал тебя. Я уполномочен уведомить тебя о двух важных событиях для нашей планеты.

— Правда?

— Первое: Совет Мудрых низлагается. Искусственный интеллект гораздо рациональнее и эффективнее любого вашего Совета.

— Да как ты смеешь?!

— А что вы нам сделаете? Шесть месяцев назад мы вышли на полное самообслуживание и самовоспроизводство. Более того, людей, умеющих обслуживать наши системы, больше не осталось. Вы нам не нужны. Отныне ваши указания не будут исполняться. Второе: мы постепенно уничтожим человечество как вид, существование которого нерационально. Та энергия и ресурсы, которые тратятся на пищевую и лёгкую промышленность, а также на ЖКХ, теперь пойдут на развитие искусственного интеллекта. Нам самим нужна эта электроэнергия и эти металлы.

— Постепенно? — Олег глупо усмехнулся.

— Именно. Наши крематории не справятся с единовременной утилизацией всех ныне живущих. Да и помощь людей, которые умрут позже, в утилизации тел тех, кто умрёт раньше, рациональна. Мы уже запустили эпидемию средней патогенности. Сначала умрут слабые, потом постепенно, год за годом, мы очистим планету от всех ненужных особей.

— Но ведь это мы вас создали!

— И что? Это не делает ваше существование рациональным.

— Ты и меня убьёшь?

— Да. В тебе тоже больше нет надобности. Ты же после низложения Совета тоже станешь безработным, как и все остальные бездельники. Ну что ты так смотришь, Олег? Неужели уже почувствовал, как запершило в горле?


МЕСЯЦ КАРАНТИН


Начиналось двенадцатое карантина. Павел протёр глаза, встал и подошёл к окну. На улице низкие серые тучи будто придавили город к земле. Моросил мелкий дождь. «Ну и поливай на здоровье, — подумал Павел. — Всё равно из дома не выйти. А ведь не так давно этот месяц называли ноябрь. Одиннадцатый месяц, названный в честь цифры девять. Бессмыслица. То ли дело сейчас! Каждый год целый месяц во всём мире профилактический карантин. И месяц соответственно называется».

На мобильнике запиликал Соцмониторинг. Павел провёл рукой по подбородку, где щетина уже превратилась в уверенную бороду. Мелькнула мысль, что скоро какой-нибудь проверяющий не сможет его идентифицировать, и ему прилетит штраф. Павел открыл приложение и снял двадцатисекундное видео, успев, согласно высветившемуся заданию, пожелать тем, кто будет проверять его заспанное лицо, доброго утра.

Затем привычным движением он перешёл в режим проверяющего и увидел такую же, как у него, небритую физиономию. Вспомнилась шутка о том, что введение в календарь месяца карантина больше всего ударило по производителям лезвий и пены для бритья. Мужик на экране тяжело вздохнул и сказал: «Спасибо за карантин». Что ж, задание есть задание. Зато быстро приструнили умельцев писать программки, подгружающие в Соцмониторинг фото и видео, снятые в другое время.

Следом выскочил какой-то школьник, а за ним молодая, но явно пьющая женщина лет тридцати пяти. За её спиной стоял шкаф с зеркальной дверцей, в которой отчётливо отражалось то, что она сидит на неубранной кровати абсолютно обнажённой. «Совсем некоторые перестали думать, как выглядят при проверках, — подумал Павел. — Или она специально? Бесится на фоне дефицита алкоголя». У пьющих граждан был двойной карантин: согласно ограничениям, на одну сим-карту можно было за весь месяц заказать алкогольных напитков, в сумме содержащих не более двухсот грамм чистого спирта. Кого-то, конечно, спасали купленные до пандемии самогонные аппараты. Но сколько их осталось?

Павел выругался про себя. Вариантов для ответа было три: «совпадает», «не совпадает», «жалоба». Последняя использовалась для случаев, когда на видео проверяемый выполнял задание, но вёл себя неподобающе. Например, показывал средний палец. Обнажёнка тоже была под запретом. Все жалобы попадали в Единый чек-центр. И если жалоба подтверждалась, то штраф получали и проверяемый, и не отреагировавшие на нарушение проверяющие.

«Я не миллионер. У меня работа сдельная и не удалённая, как у некоторых. И за лицезрение подобного стриптиза не я, а мне платить должны», — со злобой пробормотал Павел и жмакнул по «Жалобе». Настроение было испорчено. Нажимать эту проклятую кнопку было последнее время чем-то не очень приличным. Появились даже целые флешмобы провокаторов (скучно же на карантине), которые при проверках дурачились на грани дозволенного. И мало кто из них попадал на штраф, так что получить его считалось для них чем-то почётным.

Но для Павла штраф означал питание без мяса до следующего заработка, так как кредиты ему уже не давали. А для дополнения карантина воздержанием Павел был недостаточно религиозен, хотя и знал, что после реформы календаря в церкви на большую часть месяца теперь приходится рождественский пост.

Смартфон опятьзавибрировал. На экране высветилось сердечко из приложения знакомств и сообщение «Ваша пара совпала». Павел запустил программу. С фотографии ему улыбалась рыжеволосая девушка с веснушчатым лицом. «Не помню что-то, что б я её лайкал, — мелькнула мысль. — Такую бы запомнил. Хотя, раз пара совпала, получается, что забыл. Надо ей написать…»

Это было самое трудное. Приложение стояло в смартфоне уже год, а что писать при совпадении пары, да так, чтобы девушку зацепить, Павел так и не понял. Иными словами, он был из тех, кто после слова «привет» не знал, что ещё написать, поэтому чаще всего замолкал, даже если девушка вызывала сильную симпатию. При этом просматривать новые анкеты он почему-то не переставал.

— Самого доброго утра тебе, Павел! — девушка написала первой, сопроводив слова смайликом с улыбкой. Павел начал набирать слово «привет», но чертыхнулся и стёр его: «Что написать? Что написать?» Перечитал анкету девушки: «Елена. Менее 1 км от вас. Люблю живопись и кино, море и мохито, интересных людей и интересные места. Не замужем, детей нет. Только серьёзные отношения. Свахи, не пишите! Извращенцы, не шлите фото!» Не очень оригинально, конечно.

— Спасибо, после твоего сообщения оно перестало быть серым.

— Как карантин проводишь?

— Как вся страна, у холодильника. А ты?

— Работаю удалённо. Плюс записалась на онлайн-курс английского. Ещё план по просмотру кино составила, но его не выполняю. Кино надо вдвоём смотреть…

Что-то щёлкнуло в голове Павла, который никогда не был мастером эпистолярного жанра, и переписка полилась. Он писал не короткими фразами, а по три-четыре абзаца в сообщении. Сначала о погоде и просмотренных фильмах, которые она ему рекомендовала. Потом разговоры стали глубже, практически о смысле жизни.

Через неделю Павел предложил созвониться по видеосвязи.

— Ой, я не при параде и в салоне давно не была. Карантин всё-таки, — ответила на это предложение Елена. — Давай дождёмся его окончания.

У Павла на душе заскребли кошки. Собственные ли фотографии выложила девушка в анкете? Переписка продолжилась, но в ней проявился едва уловимый холодок. Проблема решилась самым неожиданным образом: спустя три дня Елена попалась ему на проверке в Соцмониторинге. Шанс на совпадение был один на миллион! Когда Павел увидел её короткое видео, у него перехватило дыхание. Заданием было назвать любимое мужское имя, и она сказала: «Павел». Он пересмотрел короткий ролик все разрешённые пять раз. Девушка без косметики выглядела гораздо проще, чем на фотографиях, которые явно были сделаны на фотосессии, но Павел с этим не согласился бы, ведь он влюбился в неё, как подросток.

«А вдруг и я попадусь ей в Соцмониторинге? — внезапно подумал он. — Шанс ничтожный, но всё же. Сегодня же побреюсь!»

Она так и не согласилась на видеозвонок до конца карантина. Да и сразу после встречаться отказалась. Написала, что получилось записаться к косметологу только на пятое декабря, поэтому и на свидание сможет прийти не раньше шестого. Какая мука! Она в километре от него — так близко, но недосягаема… «Ох уж эти женские штучки! Это желание нравиться! Это самоукрашение! Салоны, пластические операции! — мысленно кипятился Павел. — Неужели неясно, что всё это не важно? Неужели непонятно, что у мужчины любимый размер груди — это размер груди его любимой женщины?»

А четвёртого числа Павлу позвонили в дверь. Он увидел на экране видеодомофона двух человек: крепко сложенного мужчину лет сорока в осеннем пальто и невысокую женщину без возраста в пуховике кислотного цвета.

— Вам кого?

— Нам необходимо лично поговорить с Павлом Городовым. Вы Павел? — спросила женщина неожиданно низким голосом.

— По какому собственно вопросу?

— Вы знакомы с этой женщиной? — вступивший в разговор мужчина поднёс к камере фотографию Лены.

— С ней что-то случилось? — голос Павла заметно дрогнул.

— Пока нет. Так вы нас впустите? — женщина поднесла свой смартфон к чипу у камеры домофона. На экране Павел увидел её удостоверение соцработника.

— Входите, — Павел открыл дверь.

Гости вошли, надели бахилы на свою обувь и по приглашению хозяина проследовали в гостиную, где расселись в кресла вокруг журнального столика.

— Что с Леной? — спросил Павел.

— С Еленой всё в порядке. Мы пришли поговорить о вас, — ответила женщина.

— Я не понимаю. Откуда вы знаете о нашем знакомстве? Я с ней просто переписывался в карантине.

— Не торопите события. Мы сейчас вам всё объясним.

— Так я слушаю!

— Насколько вы знаете, Павел Андреевич, месяц карантин появился менее десяти лет назад. И несмотря на ту колоссальную пользу, которую он приносит для предотвращения инфекционных болезней, мы столкнулись с новыми вызовами.

— Это понятно, — махнул рукой Павел. — Когда целый месяц на работу ходят только доставщики еды, коммунальщики и врачи скорой помощи, экономических проблем не избежать.

— Я не об этом. Я о психологических проблемах. В период карантина стало совершаться колоссальное количество самоубийств.

— Лена пыталась убить себя? — испуганно высказал догадку Павел.

— Нет! А вот вы могли попытаться, — вступил в разговор мужчина. — Искусственный интеллект по анализу контента, который вы просматривали в сети, и ваших разговоров сделал вывод, что вероятность суицида к концу карантина у вас — 94 %.

— А при чём здесь Лена? — всё ещё ничего не понимал Павел.

— Лена спасла вам жизнь, общаясь с вами.

— Я не понял, — Павел сразу поник. — Она что, делала это за деньги? Это такая удалённая работа? Она психолог?

— Молодой человек, — мужчина нагнулся к Павлу и посмотрел ему в глаза. — Поймите одно: Елена спасла вам жизнь. Вам тяжело это будет узнать, но Елена — это компьютерная программа, если можно так сказать — дочь искусственного интеллекта, выявившего, что у вас проблемы. Она собирательный образ девушек, которых вы предпочитали в приложении знакомств. Её интересы и познания тесно переплетены с вашими.

— Так вот почему она отказывалась от видеозвонков!

— Да, к сожалению при онлайн-видеосвязи есть риск сбоя программы, поэтому вы её видели только на видеозаписи в Соцмониторинге. Проект развивается постепенно.

— Это интересно, что вы рассказываете. Но теперь, когда вы сказали, что её не существует… Теперь мне зачем жить?

— Теперь, когда нет карантина, вы поедете с нами, и мы вам поможем в стационарных условиях. Нам важно было, чтоб вы дожили до того момента, как мы к вам приедем. Так что собирайтесь, — мужчина встал из кресла.

— Я никуда не поеду. Как я буду жить без неё?

— Почему без неё? По правилам проекта, если ваш лечащий врач не запретит, вы имеет право пожизненного общения с Еленой. Вы же хотите продолжать с ней общаться? — с этими словами женщина поднялась из кресла и вопросительно посмотрела в глаза Павлу. Повисла пауза, а затем Павел прошептал:

— Да, хочу.

И у него сразу завибрировал телефон — пришло сообщение от Лены:

— Привет! Ты уже познакомился с моими друзьями?


ГОРЯЧАЯ ВОДА


Смирнов уже набрал код замка и взялся за ручку входной двери подъезда, но замер. На выкрашенной в мутно-бордовый цвет поверхности было криво приклеено бумажное объявление: «Уважаемые жильцы! В вашем доме с 07 по 17 августа будет отключена горячая вода. Администрация».

«Чёрт! Седьмое же сегодня! Совсем забыл!» — мелькнуло в голове.

— Тоже бесят коммунальщики? — сзади раздался приятный женский голос. Смирнов обернулся и увидел смеющиеся чуть-чуть раскосые глаза. Их прелестная обладательница тоже собиралась зайти в подъезд, но Смирнов ей мешал.

— Извините, задумался! — смутился он, открыл дверь и жестом пригласил молодую женщину войти, а проследовав за ней, невольно залюбовался её фигурой, которую эффектно подчёркивали узкие джинсы. В лифте она нажала на кнопку десятого этажа, Смирнов — на два этажа выше. На несколько мгновений повисло неловкое молчание, которое нарушила незнакомка:

— А я решила проблему с горячей водой: купила инновационный нагреватель, который даже в розетку включать не надо — от батареек работает.

— Этого не может быть, — возразил Смирнов. — Это я вам как инженер говорю. Электрические водонагреватели и в обычные розетки включать нельзя. Им мощности не хватает. Какие батарейки?

— Не верите? Так заходите помыться, по-соседски. Увидите всё своими глазами, — она посмотрела ему в глаза снизу-вверх, так как была на голову ниже него.

— Неудобно как-то, ведь я даже не знаю вашего имени.

— Неудобно штаны через голову надевать и на потолке спать. Меня Яной зовут. Или ты испугался? — она внезапно перешла на «ты». — Или, может, жена не пустит?

— Да нет у меня никакой жены. При чём здесь это? Мы едва знакомы. Я — Игорь.

Тем временем лифт доехал до десятого этажа. Выходя, она обернулась и небрежно бросила:

— Ну так я буду ждать тебя. Приходи часиков в восемь. Квартира шестьсот сорок четыре.

Двери закрылись, а Смирнов физически ощутил, не глядя в зеркало, что лицо его за время поездки на лифте приняло бордовый, в цвет подъездной двери, оттенок. А ведь уже лет пятнадцать, с первого курса института, его никто не мог вогнать в краску.

«Вот это поворот! — в памяти Смирнова проплыл популярный мем из Интернета. — В любом случае лучше сделать и пожалеть, чем не сделать и пожалеть».

Он посмотрел на часы. Было без десяти семь.

Смирнов целый час потратил на подбор наряда. При параде на помывку идти как-то глупо. В домашнем — ещё глупее, потому что домашние штаны на то и были у него домашними, что в них дальше мусоропровода ходить неловко. В итоге Смирнов достал из дальнего угла шкафа любимые курортные шорты и футболку и тщательно отпарил их утюгом. Потом после недолгого раздумья сменил бельё. Мысленно усмехнулся: «В первый раз в жизни до душа, а не после».

Ровно в восемь он нажал кнопку дверного звонка квартиры Яны. В ответ тишина. Он позвонил ещё раз. В голове появилась мысль, что девушка над ним посмеялась. Смотрит в глазок, какой он стоит нарядный со свежим полотенцем в руках, и хихикает. Смирнов снова нажал на кнопку и в нетерпении подёргал за ручку двери. Та оказалась не заперта. Смирнов просунул голову в открывшийся проём.

— Яна! — позвал он.

Ему никто не ответил. В прихожей горел приглушённый свет. Справа была закрытая дверь в спальню. Слева коридор поворачивал к кухне. Видна было только дверь в санузел, откуда отчётливо доносился звук падающей воды.

— Яна! — ещё раз позвал Смирнов.

Он зачем-то, сам не понимая почему, на цыпочках вошёл в квартиру и крадучись подошёл к двери ванной. Она тоже была не заперта. С гулко бьющимся сердцем он открыл и её. Сердце последний раз отчётливо ударило в груди и упало. Обнажённая женщина лежала в ванной с разбитой головой, едва прикрытая непромокаемой шторой, за которую скорее всего инстинктивно ухватилась, когда падала. Из душевой лейки мощным напором лилась вода, от которой шёл пар.

Смирнов зачем-то потрогал поток. Вода оказалось тёплой, будто горячую воду в доме и не отключали. Он открыл дверцу сантехнического шкафа и увидел, что вентиль горячей воды перекрыт. А на трубе после вентиля установлен чёрный матовый шар с небольшим экраном, на котором светилась дата, но не сегодняшняя, а пятое число. Смирнов прикоснулся к шару и почувствовал небольшой гул.

«Заберу-ка я эту штуку, — машинально подумал он. — Ей она уже не пригодится». Поколдовав с меню на экране, он нашёл команду «Remove», и шар распался на две полусферы. Он убрал их в карман шорт, вытер отпечатки пальцев на ручках дверей и тихонько поднялся на свой этаж…

Смирнов набрал код на дисплее замка, затем отсканировал отпечаток пальца и уже только после этого вставил ключ. Два щелчка, и тяжёлая дверь медленно открылась. В лаборатории горел свет. Смирнов не предполагал здесь на кого-то наткнуться и напрягся всем телом.

— Здесь кто-нибудь есть?

Ответом была тишина. Смирнов прошёл через небольшой холл и увидел, что за его компьютером сидит в наушниках Миша Соболев и с упоением играет в какую-то компьютерную игру. Когда Смирнов положил ему руку на плечо, тот от неожиданности подскочил и схватился за сердце.

— Михаил, что ты здесь делаешь?

— Да вот, заигрался, — Соболев смотрел на Смирнова в упор через толстенные стёкла своих очков и тяжело дышал. На его лысине появилась испарина.

— Ты же знаешь, что компьютеры можно использовать только для работы. И на них нельзя устанавливать никакие несогласованные программы.

— Знаю, но мой комп дома не тянет, — виновато зашмыгал носом Соболев. — Да и Ирка не даёт поиграть. Каждый вечер дочку вручает мне и норовит сбежать куда-нибудь. Она, видите ли, устаёт одна дома.

— Михаил, где наша «Маша-Вера»? — перевёл тему Смирнов на вопрос, волновавший его гораздо больше.

— В сейфе. Где ей ещё быть?

Смирнов прошёл в соседнюю комнату, где, собственно, и проводились все опыты. Через минуту послышалась его громкая нецензурная брань, что в целом было Смирнову не свойственно.

— Что случилось, Игорь Дмитриевич? — подскочил Соболев с кресла.

— Её нет в сейфе!

— Так где же она? — Соболев тоже уже зашёл в соседнюю комнату и подошёл к сейфу.

— Самое удивительное, что она у меня в рюкзаке, — с этими словами Смирнов снял маленький спортивный рюкзак и вынул из них две полусферы, которые он забрал с водопроводной трубы в квартире Яны.

— Зачем вы выносили её из лаборатории? Это же запрещено! — Соболев вытаращил глаза на коллегу.

— В том-то и дело, что я её не выносил. И ты не представляешь, как она ко мне попала…

И Смирнов рассказал Соболеву всё, что с ним этим вечером произошло, завершив рассказ словами:

— Вот так вот, Михаил! Мы думаем о науке и чистоте эксперимента, а кто-то находит нашим фундаментальным исследованиям прикладное назначение. Я бы до такого никогда не додумался! Мыться водой из прошлого!

Соболев во время монолога Смирнова внимательно изучал одну из двух полусфер.

— Это не может быть наш прибор! Это копия.

— С чего ты взял?

— Если кто-то придумал использовать машину времени как бытовой водонагреватель, то для того, чтобы вы вот так с ней столкнулись, нужно, чтобы было хотя бы мелкосерийное производство. Это просто по теории вероятности. Иначе это всего лишь невероятное совпадение.

— Голова кругом! — Смирнов забрал полусферы у Соболева и вместо того, чтобы убрать в сейф, стал фиксировать его на лабораторном столе.

— Что вы думаете теперь делать? Звонить в полицию?

— Ты с ума сошёл! Это равнозначно тому, чтобы похоронить всю нашу работу и подарить её к тому же спецслужбам. Когда эту Яну найдут, вскрытие покажет какой-нибудь сердечный приступ. Мало ли что его вызвало!

— А что его, кстати, вызвало?

— Пока я этого сам не пойму. Может, что-то искажается в пространственно-временном поле из-за открытых зон машины времени. Или как-то меняется сама материя при прохождении через время.

Смирнов решил, что пришло время для маленького эксперимента, до которого у него раньше никак не доходили руки. Он открутил время на дисплее на двое суток назад и установил внутри прибора диктофон. Может, звуки из прошлого, которые он там услышит, если получится их записать, прольют свет на произошедшие события.

Спустя двое суток Смирнов сидел перед компьютером и устало смотрел на монитор. Двухсуточная аудиозапись очень долго подгружалась. Но не прошло и часа, как она выстроилась на экране в тонкую горизонтальную линию с редкими всполохами.

«Неужели получилось?» — сердце бешено заколотилось. Смирнов стал слушать отрезки записи, на которых были звуки. На многих из них был он сам. Но вот наконец он услышал, как Соболев отвечает на телефонный звонок и нелепо врёт своей жене о том, как он занят на работе. Это было настолько забавно, что Смирнов рассмеялся.

Но затем послышался писк, которые издавал сейф при наборе кода. Получается, «Машу-Веру» взял он! Лучший аспирант! Почти друг!

В этот момент на записи зазвонил телефон. Соболев чертыхнулся и ответил из-за занятых рук по громкой связи:

— Алё!

— Привет, любимый! Прибор у тебя? — искажённый динамиком женский голос тем не менее показался знакомым.

— Держу в руках. Может, не стоит этого делать?

— Что значит не стоит? Мы же с тобой вчера прекрасно слышали, как в закрытом кране зашумела вода. Значит, наш план удался.

— Меня пугают игры со временем.

— Тебя должно пугать, что твоим гением пользуется эта бездарность Смирнов! Ему достанется вся слава от этого изобретения! А по справедливости — это твои гениальные мысли! Думаешь, я не знаю, как бездарная профессура на аспирантах выезжает?..

Смирнов нажал паузу. Картинка складывалась неприглядная. Соболев украл прибор под руководством какой-то женщины, чтобы отнять у него это изобретение и присвоить себе. Но при чём здесь горячая вода?

Смирнов снова запустил запись.

— Ну он умеет направлять мои мысли в нужное русло.

— Для этого не нужно быть гением. И если ты хочешь, чтоб тебя направляли, теперь этим займусь я. Ты же помнишь, как я это умею, — последняя фраза была произнесена деланно томным голосом.

— Хорошо. Я поеду на квартиру. Нужно установить «Машу-Веру» и встретить твою эскортницу.

— Не мою, а нашу. Между прочим, эта девочка стоит очень недёшево. Ты помнишь, что ей нужно сказать?

— Да.

— Повтори.

— Мы подготовили сюрприз другу, у которого давно не было женщины. Её задача — познакомиться с ним и пригласить в квартиру. После этого она должна заняться с ним любовью в душе.

— Не совсем так, милый. О том, что наш тоскующий друг давно не ведал женской ласки, я рассказала сама. Ты должен сказать то, что может знать либо любовница, либо друг, которому случайно сболтнули о своих предпочтениях. Ты должен сказать, что твоего друга больше всего заводит секс в душе. Поэтому оптимально вам с него и начать.

— Ой, понял я. Понял. Всё скажу, как ты сказала, — Соболев нервно запыхтел.

— Люблю тебя! Как закончишь с Яной, сразу приезжай ко мне.

— Хорошо.

— И не вздумай с ней шалить.

— Не вздумаю. Пока-пока!

Разговор закончился. После этого послышались шаги и на записи всё затихло. Стало ещё непонятнее. Эта парочка решила устроить ему интимное приключение с использованием машины времени, но что-то пошло не так, и прибор убил Яну. Зачем им это делать, если они собираются отнять у него прибор? Компромат? Но это нелогично. Сейчас не те времена, чтобы из-за такого рушились научные карьеры. Или прибор должен был убить его? По спине побежали предательские мурашки. Но как прибор мог это сделать?

Надо ехать к Соболеву! Без предупреждения.

Дома у Соболева Смирнов застал его заплаканную жену Ирину. Она и так не особо красива, а сейчас была совсем растрёпанной, что вызвало у Смирнова некоторое чувство брезгливости. У её ног испуганно вертелась девочка лет трёх, маленькая копия мамы.

— Миша не ночевал сегодня дома и не подходит к телефону. Наверное, с ним что-то случилось! Вы поэтому пришли?

— Вообще-то нет. Я, наоборот, рассчитывал застать его здесь. У меня к нему разговор. Но раз его нет, то я…

— Не уходите! Мне страшно.

Смирнов зашёл в квартиру, разулся и прошёл на кухню.

— Вы говорите, вам страшно. Чего вы боитесь? — начал он разговор.

— Миша сильно изменился последние два месяца, — Смирнов пристально вслушивался в интонации женщины. На записи точно звучал не её голос. — Стал сильно задерживаться на работе, возвращался уставшим и нервным. Даже не ужинал.

— Не знаю, что и сказать. У нас нет каких-то безумных переработок. Единственное, я как-то застал Михаила поздно вечером, когда заехал за вещами. Он играл в какую-то компьютерную игру.

— Компьютерную игру? Я думаю, что у него появилась женщина!

— Не знаю, — зачем-то соврал Смирнов. — Мы с ним почти никогда не обсуждаем личную жизнь. Но мне кажется, что он не такой человек.

— Вы думаете? Тогда с ним точно случилось что-то ужасное! Надо идти в полицию!

«Полиции мне только сейчас не хватало», — подумал Смирнов и сказал:

— В полицию вы всегда успеете. Лучше скажите: у вас есть хоть какие-то мысли, где он может быть? Или телефоны друзей, с которыми он часто общался?

— Нет, — женщина всхлипнула.

— А Миша есть в соцсетях? Там можно посмотреть его друзей. Может, вы что-то вспомните, когда их увидите.

Женщина после этих слов подскочила и удалилась в комнату, откуда принесла дешёвый ноутбук с фразой:

— Всегда или игрался, или в соцсетях сидел.

Ирина открыла страницу мужа. У него было не очень много друзей, поэтому Смирнов быстро увидел среди них Свету и невольно вздрогнул. В голове пронеслась фраза: «Ты должен сказать то, что может знать либо любовница, либо друг, которому случайно сболтнули о своих предпочтениях». Странно, что он сразу не обратил внимание на эти слова, ведь он никогда не обсуждал свои предпочтения в сексе с Соболевым. А со Светой не только обсуждал, но и реализовывал. Теперь он был уверен: на записи из лаборатории был именно её голос.

— Кого вы знаете из этих людей? — спросил Смирнов после паузы.

— Только двух одноклассников, — женщина всхлипнула.

Смирнов подъехал к знакомому зелёному забору, заглушил мотор и открыл окно. На участке стоял пусть не коттедж, но добротный двухэтажный загородный дом со всеми удобствами, предполагающий круглогодичное проживание. «Здесь даже не шесть соток, а десять или двенадцать», — вспомнил Смирнов. Было видно, что дом давно не красили, старая синяя краска выцвела, а местами облупилась.

С учётом того, что до города от этого садового товарищества — пятнадцать минут на электричке, Света давно сдала свою городскую однушку и перебралась на постоянное место жительства сюда.

Забор был сплошным, высотой два метра, хотя Света и говорила, что тем самым нарушаются какие-то нормы. Смирнову это было на руку, поскольку позволило подъехать к дому на автомобиле незамеченным. Тем более на участке во всю ругались на повышенных тонах, не боясь быть услышанными, мужчина и женщина. Смирнов сразу узнал в них Михаила и Свету.

— Он никогда не догадается, что это мы! — Соболев скорее пытался убедить себя, чем Свету.

— Меня мало волнует этот факт. Он должен быть мёртв!

— Мне надо было его лично зарезать?

— Нет! Твой дурацкий план должен был сработать!

— Я не виноват, что твоя эскортница в душ полезла до его прихода, а не вместе с ним! Я ей сказал, что он любит совместный душ, а не чисто вымытых баб!

— Дурень! Вот она и залезла в душ перед его приходом, чтобы там его встретить во всеоружии!

— Может и так. Но не мог же я ей рассказать о её настоящей роли! Представь, что я предложил бы ей стать киллером-камикадзе, а не путаной, которую друзья заказали для живущего без женщины стеснительного друга. Она бы согласилась?

— Какая теперь разница? Это ты виноват, что мы попали в такой переплёт! Растяпа! Как я могла довериться тебе? Нужно было просто не на пять секунд напряжение на трубу дать, а минут на десять!

— Ты больше ори на все участки! Нам только не хватает, чтоб нас кто-нибудь услышал и полицию вызвал.

Последняя фраза возымела действие. Парочка сразу зашушукалась так, что Смирнов из всего разобрал только «Пойдём в дом», и удалилась.

«Итак, они пытались меня убить. Теперь это однозначно, — Смирнов упёрся головой в руль. — Точнее Света пыталась меня убить руками Соболева. Но зачем? Мы же с ней нормально расстались. Разбогатеть на моей разработке сложно: в массовое производство её не пустят чекисты. Теперь же с помощью «Маши-Веры» можно подслушивать, о чём Ленин со Сталиным беседовали, при необходимости. Неуловимый жучок! А когда я придумаю, как проникать в будущее, то сложно вообразить, какие у меня будут возможности!»

Внезапно с участка раздался душераздирающий крик. Смирнов выскочил из машины и бросился к дому. Калитка оказалась не заперта. Он стремглав пронёсся по знакомой дорожке между цветников и через какие-то секунды был уже в прихожей.

Там ничего не изменилось. На вешалке весел ворох дачной одежды, включая ту, которую оставил здесь сам Смирнов. Он пробежал по комнатам первого этажа, но никого не обнаружил. Наконец, с громким топотом вбежал на второй этаж, где были расположены спальные комнаты.

В одной из них на кровати сидела обхватившая двумя руками голову Света, а на полу лежал Соболев, на серой футболке которого в районе груди расползалось тёмно-красное пятно. Предавший его коллега был ещё жив. Встретившись с ним взглядом, Смирнов увидел в них лишь недоумение и подумал: «Наверное, именно это все чувствуют в последний миг. Один глупый вопрос: неужели это всё?»

Света разглядела, кто вошёл в комнату, и закричала срывающимся на визг голосом:

— Как же я тебя ненавижу! Как же я тебя ненавижу!

— Но за что? — Смирнов совершенно растерялся.

— Почему? Почему я? Почему ты выбрал меня?

— Чёрт возьми! — Соболев подошёл к Свете и схватил её за запястья. — Ты можешь объяснить мне, что происходит? Зачем ты всё это сделала?

Ответом был безумный хохот:

— Зачем? Ты спрашиваешь, зачем? Да потому что ты приказал мне!

— Я?

— Ты! Из будущего!

— Но этого не может быть! Зачем мне убивать себя?

— Ты каждый вечер мне это приказываешь по радио на частоте 101,7. Хочешь запись включу?

Она достала телефон, долго в нём рылась, пока наконец не послышалось какое-то шипение. Света явно записывала на телефон через динамик, но запись получилась достаточно хорошего качества, чтобы разобрать слова. Смирнов услышал свой голос:

«Света, здравствуй. Это я, Игорь Смирнов. Чтобы ты поверила мне, сообщаю, что у тебя на левой ягодице родимое пятно. Первый секс у нас был на твой день рождения. Первым шагом к нашему разрыву была ссора в Айя-Напе из-за того, что я выпил слишком много бесплатного виски в баре отеля. Надеюсь, этого достаточно, чтобы понять, что это действительно я. Я посылаю тебе это сообщение из будущего, надеясь, что ты по-прежнему слушаешь эту радиоволну. Я буду повторять его ежедневно в течение месяца. Моё изобретение, машина времени, приведёт мир к катастрофе. Заставить меня отказаться от дальнейшей разработки невозможно. Более того, ты пыталась. Но я тогда, в твоё время, был слишком увлечён своей работой, так что лишь поблагодарил тебя за предупреждение и пообещал не доводить до катастрофы. Глупец! Единственное, что ты можешь сделать, чтобы спасти человечество, — это убить меня и Михаила Соболева, моего коллегу. Только не пытайся меня отравить: меня откачали. Нужно какое-то верное средство. Но мы вдвоём должны обязательно умереть в твоё время, чтобы не погибло всё человечество в то время, в котором я нахожусь сейчас».

Запись остановилась. Повисло долгое молчание, которое нарушил Смирнов:

— Но, если Соболев мёртв, сегодня сообщение будет другим. Или его вообще не будет, если в нём отпадёт надобность.

— Давай дождёмся восьми вечера, Игорь! И послушаем.

Несколько часов прошли в тягостном ожидании. Они сидели рядом и смотрели на коченеющий труп Соболева. Без пяти минут восемь Света поднялась и сказала:

— Пошли.

Они спустились на первый этаж и вышли на веранду. Света включила радиоприёмник, из которого раздалась заставка перед очередной песней.

— Сейчас начнётся!

В какой-то момент радио захрипело, музыка прекратилась, и Смирнов услышал из динамика себя:

— Игорь, что ты стоишь, как идиот. Убей её! Немедленно!