Дар светоходца. Враг Первой Ступени [Елена Гарда] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]
  [Оглавление]

Елена Гарда Книга I. Дар светоходца. Враг Первой Ступени

Иногда приходится долго ждать, пока сказка выберет рассказчика. Когда ты о ней забываешь, она находит тебя сама. «Я твоя сказка», — напоминает она, и с этого момента прорывается в сны, машет ладошкой из облака, птичьим клювом постукивает в окно. И ты понимаешь, что должен написать эту страницу.


Пролог небесный


Осенний лес был тих. Семь ветров сомкнули уста. Даже облака в небе остановили холодное своё кипение. Подрагивали еловые лапы под каплями сорвавшейся росы, покачивались бесконечно длинные невидимые паутинки. Солнце едва розовело в серых тяжёлых небесах. Играя розовыми бликами, река по имени Вечная бесшумно несла свои подводные тайны.

Подушка из хвоинок и пожухлых трав чуть слышно хрустнула…

Картина настолько застыла во времени, что человеческий глаз не уловил бы ничьего присутствия. Лишь зоркая серебристого оперения птица на вершине сосны знала. И ждала.

Невесомая стопа бесшумно опустилась на сонную лужайку в чаще. След был гигантским, а потому невидимым — лишь прогалина стала чуть глубже, но не смялся ни листик, ни цветок.

От второго шага этот след отделяла вечность в сотни лет. Но движение было не остановить. Другая стопа была уже занесена.

Птица покрутила головой, рассматривая нечто на высоте крон корабельных сосен. В золотистом глянце бусинок-глаз на мгновение отразилось холодное мерцание порфирного пламени.

— Кья-кья-кья, — крикнула птица, переминаясь лапами на смолянистой шершавой ветке.

В маслянистом зрачке отразились золотой лев и мистическая человеко-птица Гаруда, и стая мягколапых псов, и ещё много чего с резной картины вечных стихий и мирских страстей.

Сосны бесшумно раздвинулись, будто пропуская незримого путника-великана. С веток сорвалось ещё несколько росинок, стальным мерцанием колыхнулась бесконечно длинная паучья пряжа. Ещё один шаг был сделан. И снова стопа начала своё плавное следование. Золотая ноша его роняла над лесом холодный шлейф серебристо-багрового свечения.

В семи сторонах, в густом покое вечности застыли семь холмов. Им предстояло сонно хранить в себе бесконечную тайну Великого Начала.


Пролог земной


Лодка тихо покачивалась на волнах, её понемногу сносило течением. Вечную реку заволокло туманом, берег потерялся. Островки неба отражались в воде утренним розовым.

Корзина медленно наполнялась водой. Её слегка кружило течением, но она никак не отплывала от борта.

Рука потянулась за сигаретой. Писк становился беспокойнее.

Лёгкое облачко дыма.

Их было семь, и они никому не были нужны. Семеро. Глаза у всех ещё мутно-серые, цвет придёт через несколько месяцев. Пришёл бы, поправила себя она. Спинки толстенькие, клочковато-мохнатые, носы мокрые, пятнистые. Вода намочила лапы и короткие закорючки хвостов. Они возились в мокрой пелёнке, до этого они не знали воды и самые смелые пытались с ней играть.

Она выбросила затухшую сигарету в воду. Писк становился громче и тревожнее. Нет, они ещё не знали, чего стоит бояться больше, воды или этих белых рук. Ещё пару минут и корзина уйдёт на дно. Дольше ей не продержаться. И всё закончится, как много раз до этого.

Почему матушка игуменья назначила ей такое послушание, снова спросила она Вечную реку. Каждому по греху его, так отвечала сестра Варвара. Мол, всяк человек для своего особого послушания был рождён, и Господь ему его путь уготовил.

Мизансцена первая

Театр

История и герой уже вышли навстречу друг другу. Их столкновение неизбежно, к добру ли, к несчастью… Время иногда смеётся над планами, меняя ход событий и перемешивая роли до неузнаваемости. Тому виной слишком юный возраст её участников и слишком древний зрителей. Но часы запущены, стрелки расставлены…


— Начинается! — радостно теребя бороду, возвестил дед Егор, поворачиваясь к Каю.

* * *

На другом конце Древнеграда задребезжало стекло в грохнувшей о стену оконной створке. Заскулила собака, донеслись женские крики и в унисон им затихающие мужские увещевания.

Злые уверенные шаги разрезали цикадную тишину.

* * *

…Кай с дедом сидели в ложе бенуар Старого Театра. На театральной сцене происходили эпичные роения неистово преданных владыке витязей. Кай без труда предсказал бы линию движения каждого, поскольку этот просмотр (он мог сбиться со счёта, но, скорее всего, не сбился) был «сто пятым» на его памяти. Постановка возбуждала в старике необъяснимую не проходящую во времени любовь, и это заставляло Кая делить с ним каждое новое открытие театрального сезона.

Надуманность сюжетной линии нервировала его в той же мере, в коей и беспечность отдельно взятых персонажей. На скале, выступающей острым пиком из гущи леса, раскатисто горевал колоритный бородатый герой, и куплеты его скорби ударяли Кая в какую-то точку мозга, ответственную за крепкий сон. Над сценой стаями кружили призраки. По волнам несло ладью. Сцены перемежались манящим звоном. Герой мчал за ним.

В жизни так не бывает, думал он, чтобы снаряды падали и падали всё в ту же воронку, и чтобы люди ничему не учились, совершая одни и те же ошибки.

Каю очень хотелось спать. На носу сентябрь и третий курс, а о летних каникулах и памяти не осталось. Пару месяцев как он забросил на шкаф зачётку от своей альма-матер им. И. Сикорского. По форме с того момента у него начались каникулы, и самое время повеселиться на свой лад… если бы не дедовы «три кита». Последняя попытка внука к бегству была пресечена назиданием: «Человек по большей части сделан из книг. Недостающее дополняет театр. Если эти две части из него убрать, то остаток сводится чуть ли не к одному лишь желудку. Ты же не хочешь уподобиться желудку

Кай точно не собирался уподобляться желудку, но и связывать свою жизнь с книгами, с театром или с чем-то таким не собирался. Он намеревался выйти в инженеры ЭВМ или кибернетики (как пойдёт) — судьба ФИВТ* в его политехе пока ещё только решалась, но в сентябре 1985 факультет обещал заработать и студентов к себе потихоньку перетягивал (*Прим. авт. — комментарии к некоторым понятиям, именам собственным и цитатам приведены в последней главе книги). И пусть все три месяца каникул были безнадёжно испорчены — то практика, то курсы, то соревнования, — но Кай мечтал о начале семестра, его влекло будущее, связанное с тайной механикой мира, с машинами и системами, которые всё знают и даже отвечают на вопросы.

Его «Сикорский» для этого подходил лучше всего.

На сцене громыхнуло. Голову так и клонило к подлокотнику. Признаться, в его симпатичной кожаной книжечке с печатями «Сикорского» не хватало одной подписи. Вследствие необоримого внутреннего сопротивления он не сдал экзамен по Истории КПСС. И выбор в пользу театра, но в ущерб зубрёжке вопросов о ленинизме и компартии, не показался таким уж мучительным.

Он поморщился, поменял руку под щекой и направил невидящий взгляд на подмостки.

Дирижёр осенил воздух замысловатым альтовым знамением, и оркестр замер. Сцена скрипнула. Ангелы громко затопали. От кресла пахнуло чем-то старым.

Дед благодарно ударил в ладоши. Кай сделал вид, что изучает программку с коротким либретто, а вместо этого снова пожалел о хорошем сне, чтобы мягко и никто не будил…

Семья

Он значился последним отпрыском семейства Острожских и достаточно хорошо помнил себя лет с пяти. Своего полного имени, длинного и неповоротливого, он не любил и даже стеснялся, а паспортисты при одном взгляде на первую строчку документа закатывали глаза. Если точно, то полным именем за свои девятнадцать лет он ни разу и не представился, а друзья и близкие называли его Кай.

Родители его умерли очень давно, и Кай с младенчества воспитывался дедом. Если же быть совсем точным, а Кай любил точность в определениях, то родители его не умерли, а, «возможно, умерли», потому что о них он не знал ничего, кроме того, что их нет. И это был терминологический тупик.

Маленьким он принимал сказанное взрослыми на веру, став старше — начал задавать вопросы. Но любое упоминание о родителях приводило к тому, что дед Егор переводил разговор на другую тему, а чаще молча вставал и уходил. Кай наседал, сердился, выведывал хитроумными способами, но пробить его броню не сумел. Не помогли также знакомые и соседи — в дом у «нашей Софии» они с дедом переехали уже только вдвоём. Узнать о родителях он мог лишь от семьи, а семья его была дедом. И это был тупик генеалогический.

Кто-то удивится, «двадцатый век, вторая половина восьмидесятых — при желании можно узнать что угодно!» — …Всё так, но узнать ничего не удалось. Даже сверхосведомлённая тётка из «Стола справок» на его запрос рыкнула: «Данных нет». «Какая-то чёрная информационная дыра», ответно рыкнул Кай, сминая и выбрасывая узкую полоску справки.

«Чёрная-нечёрная, а просто плохо искал», — рационально заметит скептик. Порылся бы в альбомах, что-нибудь понял из домашних вещей… — О, так выглядит тупик археологический!

Никаких вещественных источников эпохи его рождения в доме не водилось. Больше того, Кай вообще не нашёл ни одного своего снимка из раннего детства, ни-од-но-го, хотя бы себя в ползунках. А ведь у каждого его одноклассника была такая фотография — счастливые мама с папой выносят стёганный свёрток из роддома. У каждого. Кроме него.

Разве не подозрительно?

Подозрительно. Вообще, как-то во времени всё перепуталось. Иногда ему казалось, что он этот самый момент на ступеньках помнит. Её, то есть мамины, волосы и чьи-то замшевые туфли в дырочку. Коричневые. Но такого быть не могло. Или вот… удаляющееся лицо женщины в его памяти, размытое каким-то волнующим туманом. Может и не её лицо вовсе, теперь не узнать. И почему волнующим — Кай тоже не смог бы объяснить. Но при мыслях об этом сердце его давало о себе знать где-то в районе горла.

Такое перемещение сопровождалось риском не вовремя расплакаться, а Кай не стал бы этого делать даже в случаях «можно», «пора» и «надо». Потому что «парни не плачут. И не досаждают другим своим любопытством». Так учила его Муза Павловна.

Дед Егор на всё имел собственную точку зрения. Здесь он где-то вычитал, что за свою жизнь человек проливает слёзы в объёме семи вёдер. И без этих семи вёдер в организме даже нарушается какой-то терапевтический антибактериальный баланс. Потому, вслед за автором твердил дед, плакать полезно для здоровья. Кай ни разу не видел деда в слезах, да и звучало это как-то противоречиво. Ведь от слёз и скорби можно и умереть.

Такая смерть долгое время представлялась Каю особенно страшной, очень медленной и прекрасной. Стыдно признаться… в детстве он иногда о чём-то таком мечтал, особенно когда злился на деда.

Пусть бы я умер от горя, думал он тогда. Чтобы все, кто знали его, тоже потом умерли от горя. Или нет… лежу я такой с кинжалом в груди. А вокруг все плачут. И чтобы история не заканчивалась и стала одной из самых страшных родовых тайн, и рассказы о ней ходили даже через многие века. Или, вот! История вдруг передумывает и спасает меня. И все жалеют, что плохо со мной обращались.

Но подрастая, Кай начал понимать, что от такой славы нет никакого проку. Уж если прославиться, то за какое-то сложное, но понятное геройство с невообразимой тайной в глубинных мотивах. Чтобы куда ни кинь, а всё загадка, и ключ к разгадке — новая загадка. Чтобы у тебя один заряд. И один выстрел. И чтобы надежда только на тебя, желательно, у всего Древнеграда. Или у всей Гардаринии. А то и…

Это новое открытие в своё время дало толчок другому нескучному упражнению — он начал придумывать загадки сам, среди которых в первую очередь крутились причины исчезновения родителей.

Получалась белиберда, но тревожная, щемящая. Ему представлялись мрачные каменные бастионы, черепичные купола, церковники с бездушными глазами, фонтаны… фонтаны… суровые переговорщики в портупеях, которые запугивают и разлучают влюблённых, и даже разломы земной коры, пожирающие город. Последнее — для того, чтобы непременно было страшно, потому что ничего страшного или пугающего с ним в жизни не происходило, а без этого ни кино, ни книжки ему интересными не казались. Интриги, тайны, предательства, алчность и стихия — чем не движущая сила захватывающего сюжета об особом герое?

Он так увлёкся этой фантазией, что перестал спать — ночами во мраке коридора ему мерещились злобные тени. Музе Павловне стоило больших трудов успокоить его. Мягко улыбаясь, она гладила его по волосам и приговаривала: «Не бойся, там никого».

Став ещё старше, в какой-то момент он понял, что представлять себя особым героем было и несерьёзно, и грустно. И хотя от этого делалось не так скучно и менее одиноко, всё сводилось к обычной жажде признания.

Кай мрачнел от этой мысли, это звучало как-то стыдно. Но в один прекрасный момент всё развеялось — он сообщил себе, что тайны при неправильном обращении могут портить людям жизнь, перестал мечтать и запретил себе фантазировать.

Дед понаблюдал-понаблюдал за ним и выдохнул с облегчением.

Кай взрослел, и характер его принимал всё более интровертные черты. Его не слишком занимали игры с одногодками, как и свойственные подросткам развлечения. Он жил в окружении трёх необычных стариков: «книжного червя», «питерской, из бывших» и «римского попа», как за глаза окрестили их соседи. По мнению последних, те совсем не походили на типичных советских граждан, и, по существу, ими и не были. Дед «жил» книжными мирами, Муза Павловна «жила» мирами Серебряного Века, Каргер — «мир» оставил давно. Он служил священником в католической церкви.

Такая неспешная размеренная жизнь, чьи самые бурные всплески были сопряжены с подгоревшим субботним пирогом или с приступом ревматизма у деда Егора, превратили Кая в не очень общительного домоседа. К семнадцати годам Кай не без удовольствия и даже тихой бравады признал комфортность своего существования. А деда просто любил, такого как есть.

Признаться, дед был невыносимо методичен, его скрупулёзность в суждениях граничила с занудством. И не было такого вопроса, который, влетев в его ухо, вылетел бы из другого без развёрнутого проработанного ответа. Дед Егор доверял книгам. Чем старше книга, тем больше к ней доверия. Он часто повторял за кем-то ещё более последовательным и методичным: «Чем дальше назад ты можешь заглянуть, тем дальше вперёд сможешь увидеть». Половину свободного времени дед посвящал книгам, оставшуюся часть — обсуждению прочитанного.

Вчера, например, вытряхивая Кая из скорлупы уединения и безделья, дед Егор зашёлся хрипловатым старческим смехом. Утирая слёзы и приговаривая «вот же, черти талантливые!», дед, зачитал вслух:


«Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом», — ну ты слышал такое, Кай, — дом-кра-том!!!


Кай на это вежливо кивнул, улыбаясь и изображая тактичный интерес.

«Здесь же что ни слово!.. Ха-ха!.. ну ты хоть уловил? Падали вниз! А куда ж ещё-то?!! Стремительным домкратом! Халтуу-урщик, вот же прохвост! А имя-то, имя — Ляпсус! Что ни имя, то просто кричит! Ах, златоусты оба…»

Тем утром свои мысли на этот счёт деду он решил не открывать, но, слушая его, заметил про себя, что раз уж автор задумал придать картине падения экспрессивную наглядность, то человеку с богатым воображением лучшего образотворческого эпитета не сыскать. И дело не в волнах. А в падении. Уж если грохнет такая хрень, то не соберёшь, с концами…

К слову, принципы дедовой педагогики опирались на трёх китов: «ты должен набираться ума», «ты должен спортивно развиваться» и «ты должен культурно расти». Сколько помнил себя Кай, так и было: пять дней в неделю учился в школе, попутно набираясь знаний в школьном клубе «Эрудит»; утро вторника и пятницы занимала конноспортивная школа; выходные — понятно, культуре.

Кай повзрослел, и к девятнадцати в его жизни мало что изменилось. И, как вы уже поняли, сегодня, к началу нашего знакомства Кай с дедом сидели в ложе бенуар Старого Театра — программа куда уж культурней. Несмотря на то что Кай опасался незаметно вырастить в себе тождественное количество занудства, он скорее, был рад, что похож на этого человека.

«Наша София»

Шагая домой из театра, Кай обнаружил, что в голове его снова крутится мысль о родителях, но разум, отяжелевший под горьковатым парковым настоем, бунтовал против любых серьёзных дум.

Отчего-то не по сезону зацвели каштаны… слишком поздно в этом году…

Он покосился на длинную фигуру рядом — дед отбивал шаги тростью по асфальтированной дорожке.

Кай давно не был ребёнком и понимал, раз они с дедом носят одинаковую фамилию Острожских, то мать по какой-то причине на отца его не записала. Чем тут было хвастать? Дело понятное. Вариантов на ум приходило не так много, а поводов для гордости ещё меньше. Но чтобы прям так уж годами уклоняться от неприятной правды? В подобные минуты Кай испытывал к старику смесь из остывшей досады и сострадания. Может и вправду самое лучшее думать, что родителей с ним разделила смерть? Против неё не попрёшь…

Внезапно сквозь безмолвие парковой аллеи прорвалось задорное «Бразес Луи-Луи-Луи…», и Кай вывалился из размышлений прямо в шум проспекта. Сквер закончился, они вышли к дорожному переходу.

* * *

В разгар выходных Древнеград не собирался засыпать. С площадок кафе доносились звуки музыки. Из полуоткрытых окон прорывались аккорды новостей и гул футбольных матчей. По проспекту ревели ночные гонщики, глухо тренькали трамваи и где-то монотонно цокали подковы конных экипажей: «Кремц-кремц-кремц». Неведомо каким образом среди всего этого грохота слух улавливал далёкий шум ручья и хлопанье крыльев.

— Э-эй… трибога в душу тарантас! Вот, лихач, — ругнулся дед, взмахнув тростью на нахального мотоциклиста. — Головы посносит, собирай вас потом…

— Дед, сам не таким был? И аппаратище под ним…

Дед снова сердито уставился на дорогу.

— Перья, случайно прилипшие к заднице, никого ещё орлом не сделали.

Бывший лётчик бурчал по-стариковски, но в этот раз Кай опасения деда разделял. Он перевёл взгляд под ноги. Утром в новостях показали, как на Золотоворотской на глазах у горожан огромный участок дороги разнесло взрывом бешеной мощи. В коротком ролике даже несколько секунд показывали столб из обломков кирпичной кладки, ржавого покорёженного железа, каменной крошки и грязи, заляпавший балконы и окна аж до шестого этажа. А воронка, которую в гневе рассматривали жители этих шестых этажей, в диаметре была не меньше тридцати метров.

Мэрия оправдывалась, «не взрыв, а прорыв», прорыв старой водопроводной трубы.

Как и мэрию Кая не слишком заботили городские сети, но отчего-то запомнился странноватый назойливый очевидец. Он всё лез и лез в камеру, тесня чиновника с репортёром. Из его выкриков можно было понять, что прежде чем его самого снесло с ног и всё вокруг заволокло рыжей пылью, до того как асфальт начал бугриться и вздуваться огромной подушкой, прямо на месте провала он разглядел нескольких людей, медведя и быка. Когда же гриб из глины, воды и подземных газов осел, и селевый поток затопил всю проезжую часть — никого не стало. Внутри воронки, зиявшей краями рваного асфальта, почему-то никого не обнаружилось.

«Вы меня слушайте, где? ГДЕ?!! Куда делись? Я вии-и-дел! Бесовский сговор! Я знаю! Что вы мне тут это?!!» — истерично вопрошал он.

Чиновник стеклянно смотрел мимо камеры и продолжал скрежетать, мол, граждане, меньше паники, мол плановая опрессовка труб, бывает. Остальное — фантазии.

Слева в ухе прозвучало:

— …и я о том же — стёкла в домах повыносило, дырища — не обойти не объехать. Говорят, оползень до камеры канализационного коллектора, еле остановили. Хорошо хоть стоки не задело, ага. Летело бы гов…

Похоже, к этому моменту мысли деда и Кая, сошлись, описав неправдоподобно сходную кривую.

— Сказали ж, опрессовка… — зевая, бросил Кай.

— Да врут, не привыкать. Вон в зоологическом музее парочку за «этим делом» словили, а на амвоне Лавры, рядом с ликами святых, подрались кришнаиты с православными. На колокольне «нашей Софии» голые блудницы с плакатами груди показывали — вот это новости. Кому нужны сбежавшие быки и медведи?

Кай усмехнулся. Дед, который, по обыкновению, ёрничал с большой творческой отдачей, продолжал:

— И что ты думаешь, — сторожа музейные разрезали болгаркой цепи, закрывающие вход на колокольню, впустили милицию и всех приняли, голых как есть.

Кай фыркнул.

— Сенсация для стариков, вроде тебя. Вот бы попы с болгарками да против блудниц — это был бы сюжетец! А так…

— Да уж… По болгаркам ты у нас мастак… — дед махнул тростью и покачал головой.

Кай покраснел. Хорошо хоть в темноте никто не мог увидеть ни его пунцовых щёк, ни его перебинтованной руки с пятнами крови и зелёнки.

Физический труд, и правда, не самая сильная его сторона. Шлифовка кадрана для солнечных часов по макету Горыныча (шефа клуба «Эрудит») обернулось очередным разочарованием. Старая полусточенная болгарка вывернулась будто живая, и в мгновение весь балкон был залит кровью. На крик подскочил дед и передавил ладонную артерию. К счастью, полотно прошло вскользь, но в итоге правую руку пришлось зашивать в медсанчасти. И всё это как раз перед походом в театр.

— А что говорит Каргер про эти взрывы? — перевёл тему Кай.

— Говорит, мол, подземные речки шалят… а быки и медведи… галлюцинации, короче.

Но Кай уже не слушал. Лёгкий ветер, приносивший аромат запоздалого цветения каштанов, дремотно шелестел листвой. Вдобавок откуда-то из кафе потянуло сдобной выпечкой, и в носу защекотало. Он почувствовал, что ужасно проголодался, и разозлился на деда снова. Тот ведь намеренно не захотел вернуться домой на такси, «пройдёмся, пройдёмся». Пахло очень вкусно. Кай знал, что у Музы Павловны к их возвращению готова тарелка блинов с кленовым сиропом, и сейчас, прихрамывая на своём протезе и кутаясь в длинный шёлковый палантин, она наверняка ждёт их под домом.

Так было всегда в дни их «культурной» программы.

От этих мыслей на душе стало легко. Раздражение улетучилось. У него есть семья. Два… нет, три добрых человека, которые всегда рядом. Есть Рагнар. Есть «наша София». У многих и этого нет.

В ухе по-прежнему монотонно гудело:

— Остолопы, трибога в душу…

Каю вдруг стало совсем весело.

— Дед, нету никаких богов! Будь они, летели бы девицы голые с нашей колокольни «стремительным домкратом».

Он шагал, улыбаясь мигающей в далёком небе звезде и утопив руки в карманы.

— Молодец, запомнил… — дед мерно выстукивал тростью по каменной кладке.

От Старого Театра до их дома — всего пара километров, и вскоре дед с внуком свернули на узкую улочку, ведущую к кварталу из тех, что называют «историческими». Очень быстро стемнело, в свете фонарей стал виден пятиэтажный дореволюционный дом из тех, что называют «царскими». Кай уже мог разглядеть высокие стрельчатые окна, пилястры и лепные украшения из тех, что мыть и чистить от птиц — то ещё удовольствие.

Они прошли мимо арочных ворот и повернули.

Кай поднял голову — в сотне метров от заборного вала, в лунном свете золотились купольные луковички «нашей Софии». Стройно белела расписанная под византийское кружево колокольня. Месячный свет скользил по вершинам деревьев, и отсюда, снизу, линии куполов и крыш выглядели ещё более загадочными.

Дед Егор любил повторять, что история Гардаринии писалась именно здесь, в «нашей Софии». Их дом выстроили на бывших монастырских землях, а за них полегло немало народу. Чьи кости хранят седые камни и древний двор собора, памяти уже не осталось, но веками кто-то нападал, а кто-то отбивался. И первые, и вторые нашли конец у этих стен.

От мыслей о костях и скелетах ему всегда становилось жутко, потому удобнее было считать, что дрожь, пробежавшая по телу, объясняется не думами о смертях и погостах, а густой ночной прохладой. Он зябко повёл плечами.

История

Время шло к полуночи. Они подошли к последнему перекрёстку.

— Что-то Музы Павловны не видно… — дед вглядывался в полумрак у подъезда.

— Ушла, наверное. Холодновато.

Кай поискал глазами свой балкон, затем привычно бросил взгляд в направлении Межевого переулка, залитого светом фонарей, и почувствовал острый холодок, будто сигнал.

Он оглянулся.

С незапамятных времён здесь царила чуждая всем формам легкомыслия атмосфера деловой активности пассивного свойства. Такой вот городской оксюморон. Тон всему району задала старейшая в Древнеграде часовая мастерская. Вслед за ней здесь пустила корни пара скучнейших контор — нотариальная и адвокатская. Дальше — лавка букиниста, она могла посоревноваться с соседями в толщине пыли на полках. Рядом же, скромным оплотом социалистической респектабельности, витринами блистали ювелирный магазин и антикварная лавка. Позже сюда перебралась пара посольств европейских государств глубоко нордического склада. Их флаги сейчас лениво колыхались на древках над солидными кованными оградами. Всё остальное дремало.

Кай здесь вырос, узнавал каждый булыжник и доску в заборе, каждого кота на водостоке. Но на этот раз его внимание зацепил какой-то изъян в холодном застывшем антураже — привычный порядок был нарушен. На узкой полосе газона под червлёным щитом с золотым коронованным львом, сжимающим в лапах серебряную секиру, в столбе света у стены, склонив голову к поджатым коленям, сидела светловолосая девушка.

Она была слишком яркой для этого места. И весь переулок озарился её присутствием. Ярким в ней было всё… но самым ярким — бирюзовая кофта или..?

Девушка съёжилась от холода.

Кай сделал несколько шагов, поворачивая за дедом Егором…

Затем снова посмотрел на девушку — его взгляд просто плавно переместился, будто она была горящим факелом на сером фоне.

Он остановился, несколько секунд раздумывая, а затем ноги, рассогласовываясь с планами мозга, понесли его в сторону одинокой фигурки.

— Дед, стой, я… я сейчас, — бросил он, совершенно не представляя, что собирается делать.

Дед от неожиданности замер на середине перекрёстка.

— Э-э, погоди! — опершись на трость, он с удивлением проводил глазами внука.

— Да тут… — Кай был уже в нескольких метрах от неё. — Человеку пойти некуда… И ночь.

— Мда-а-а… История… — дед Егор усмехнулся.

На звук голосов девушка повернула голову и, глубже вжимаясь в стену, запахнула свою яркую кофту.

Она окинула Кая таким сердитым подозрительным взглядом, что он снова засомневался и на секунду остановился.

Но фонарь качнулся, свет выхватил из тени её лицо, и Кай смог понять, что же такое яркое сбило его с пути. Цвет глаз. Её цвет глаз! Сиреневый, такого не бывает, но, оказывается, бывает! — и это открытие его очень сильно взволновало. Может потому, что с разделяющих трёх метров он не должен был разглядеть ничьих глаз, но он их видел.

Кай не хотел пугать её сильнее, но не смог приказать себе остановиться…

В этот момент от него, кажется, уже ничего не зависело, даже он сам, потому как в следующий одновременно случилось несколько событий, и развивались они с такой быстротой, что никто не сумел бы охватить всю картину целиком.

В траве, в полутора метрах от девушки что-то блеснуло, омерзительно живое и целеустремлённое.

На секунду Кай остолбенел, пытаясь оценить обстановку.

Рюкзачок. Смятая обёртка от мороженого. Змея.

В центре города? Серьёзно?..

У ног. Змея. Молоко.

У ног.

И ОНА ЭТОГО НЕ ЗНАЕТ.

Кай в два шага преодолел разрыв, схватил девушку за руку и что было силы потянул на себя, в сторону от леденящего душу скольжения. Девушка охнула, проследив за его взглядом, и, помогая себе рукой, вскочила. Последовал вскрик как от боли — в смеси грязи, травы и крови из её ладони торчал кусок битого стекла. На миг она растерялась, кажется, не осознавая, что пугает её больше — поступок Кая, змея или вид крови на руке. Она попыталась уклониться, одновременно выдёргивая из ладони осколок, но в следующий момент, обнаружив живую крапчатую ленту уже под ногами, завизжала, подпрыгивая.

Змея тоже испугалась, дёрнулась. Бурая спина блеснула зигзагообразным узором. Змея занесла свою треугольную голову в броске и поползла к ним…

Дед, наконец, тоже пришёл в себя и, подскочив, размахнулся своей тростью, но лишь взрыл землю, чертыхнулся и снова ударил. На миг змея скрылась в траве.

— Мистика тебя задери, да где ж ты?! — зло выкрикнул он, вглядываясь в полумрак под ногами, и снова замахнулся, ударяя вслепую.

Змея не спускала с Кая своих холодных глаз, огибая их по мягкой газонной траве, с шипением совершая бросок за броском, не то нападая, не то отпугивая.

В спину ударил внезапный порыв ветра, Кай почувствовал, что его сносит с ног.

В паре десятков шагов от них из сумерек появилась фигура Музы Павловны, концы золотистого палантина метались под порывом ветра, не давая сделать шаг. С годами ей было всё труднее двигаться быстро, протез совсем плохо слушался.

Последним участником, на глазах у всех, с неба в траву сверкающим разрядом упала острая трезубая молния. И всё превратилось в совершенное безумие.

Мистика

Нет, это была не молния, но серебристая птица, распластавшая крылья за спиной, пикирующая головой вниз, у самой земли выпустившая когтистые лапы и схватившая змею. Птица выглядела столь же величественно, как те, что на гербах, под которыми присягают на верность.

Широкие крылья били в воздухе, резкий клёкот птицы и шипение змеи смешались в какой-то агонической схватке. Змея извивалась, оплетая крепким телом лапы птицы, пытаясь впиться своим зубом в пышное оперение, но не причиняя ей вреда. Птица била клювом, стискивая плоть змеи когтями, но не могла набрать высоту. Хвост змеи обвил шею птицы, они уже не могли расцепиться, у глаз Кая метался неистовый комок из перьев и змеиного жгута.

Он на секунду зажмурился и вскинул руку, отшатываясь от кружащих в воздухе соперниц — крылья хлестали Кая по лицу. Он просто не мог отступить — у девушки подкосились колени, она безмолвно оседала на землю. Что бы не привело сюда эту птицу, она не могла одержать верх над змеёй, а та не могла отбиться от неё.

В какой-то момент всё произошло без его участия — он не помнил, как перебинтованной рукой сжал окровавленную ладонь девушки, другой рукой обхватил её за плечи и, оторвав от земли, будто ребёнка переставил с газона на дорогу.

Волосы девушки застилали ему глаза. Ничего не видя вокруг, он почти волочил её, оттаскивая подальше от схватки, надеясь, что она сможет встать на ноги, и они убегут. Однако, это оказалось только началом ужаса. В следующий миг Кай обнаружил что теперь под их ногами расползается и крошится асфальт, что воздух по какой-то причине скручивается в непонятные вихри вокруг их лиц и рук. Их обдало жаром. Одновременно, разум отметил, что слух будто проваливается в бесшумные ямы. Вперемешку с прорывающимся откуда-то рёвом.

Паника заглушала ужас. Он попытался одновременно следить за дракой и за расползающимися трещинами под ногами, но споткнулся о вывернутый камень. Потеряв равновесие, он начал опрокидываться на спину. Тонкие пальцы, вцепившиеся в его курточку, разжались. Птичий клёкот взвился к какой-то запредельной акустической частоте, раздался девичий визг, затем не пойми откуда прорвался глухой дрязг, и в следующий момент нечто багрово-чёрное, неописуемо страшное подобие несущейся на него крылатой горы в светящемся ореоле, смело Кая с ног.

И Кая не стало.

Хтоник

Он не видел часов, но вдруг понял, что стрелки остановились. Тело его зависло в воздухе.

Волна страха прокатилась от мозга к позвоночнику. Он видел себя сверху… Он много раз читал о подобном, но всегда относил авторов к разряду сказителей девяносто девятого уровня наглости. Чёрная масса, которая представилась ему на доли секунды крылатым валуном, разрасталась вокруг него непроницаемым туманом. Сам воздух сковал его, свиваясь в ощутимые кожей шипастые кольца, сверкая, раскаляя воздух багровыми языками. Он пошевелил плечом — шипы впились в тело и внутри всё начало гореть.

Последнее, что он видел — ярко-красные глаза чудовища и дымную его глотку. Встретившись с глазами Кая, они заполнили собой весь его разум.

* * *

Лицо деда Егора выражало страшное страдание. Дед не мог говорить, он не мог чётко вспомнить свой кошмар, он не мог вспомнить, почему он считал это всё таким реальным, почему он всю жизнь этого боялся… Его руки и ноги были холодны как лёд, мир вокруг потемнел, страх затопил его целиком.

Дед видел, что Кай провалился в горящий разлом, он услышал его крик, хриплый, пронзительный, режущий уши, словно ножом. В его руках была трость, но он не мог пробиться сквозь вихрь из огня и дыма, только в ужасе смотрел на тело Кая, дымящееся в невидимых оковах.

Он задрожал, увидев Кая умирающим, свою жену умирающей, умирали его дочери, умирали родители, всех своих друзей он видел умирающими, все умирали, и в самом конце он тоже умирал, один, абсолютно один. Это был его тайный кошмар, о котором он никому никогда не говорил. Он знал, что умереть в одиночестве, умереть от горя — его самое большое наказание.

Дед тихо заплакал.

* * *

Кай чувствовал себя мёртвым. Нельзя описать это какими-то точными признаками. Внутри был холод и отсутствие красок, снаружи огонь, буря. Между ними — лишь тонкая, но очень прочная нить, ведущая к мозгу. Мозг работал чётко, будто наконец освободился от утомительной бессмысленной связи с телом, которое лишь засоряло красоту обмена внешнего с внутренним.

Впервые в жизни, обретаясь в пограничном состоянии между жизнью и смертью, он узрел, но не глазами, а как-то иначе, истинное своё тело. Увиденное было не плотью, не материей, не анатомически правильным набором костей, сухожилий и мышц в оболочке из розовой кожи. Нет, его телом в тот момент стала сияющая золотисто-голубая дымка, фрактал с его ИМЕНЕМ. Будто капля акварели, расплывающаяся в стакане воды. Обманчиво бесформенная, но одновременно алгебраически множащая самоподобие в бесконечной рекурсии. Отвечающая не топологической, а дробной хаусдорфовой размерности, хоть он и понятия не имел, что все эти слова означают. Разумная капля, ведь он мыслил. Без чётких границ, часть Тварного. Принадлежащая Нетварному.

Он едва мог двинуть рукой, сотканной из множества плывущих вокруг его ИМЕНИ сияющих разноцветных нитей, и этот миг его жизни меньше всего подходил для признания существования всякой эзотерической мути вроде ауры. Но другого объяснения не подыскивалось.

Он ничего не знал о физике этого сияния. Он, как форма жизни, обратился в цвет, и это единственное спасло его от мгновенного стирания в окружающей палитре. Холодно работающий мозг сообщил, «цвет — это волны определённого рода электромагнитной энергии, которые после восприятия глазом и мозгом человека преобразуются в цветовые ощущения». Значит связь между мозгом и глазами пока жива. Надо постараться не потерять её.

Он должен вернуться. Должен.

Что-то внутри или снаружи помогает ему.

Голубое и золотое — это его защита.

* * *

Асфальт под ним бугрился, вздымаясь и расступаясь обугленными трещинами. Улицу поглощала растущая гигантская чёрная воронка. В голове всплывал обрывками какой-то невнятный речитатив. Мир вокруг не сопротивлялся, вспыхивая по линиям разлома обгорающим картонным муляжом.

Если бы Кай мог сказать хоть слово, то в этот момент он бы кричал от страха, он бы весь превратился не в цвет, а в звук. Теперь каждый миллиметр распадающегося на гранулы и нити тела отдавался резкой болью. Золотисто-голубое поле обвивали огненно-чёрные языки из бездонной пасти, он чувствовал, они способны его разорвать, а может испепелить, или расщепить. Он чувствовал, что его защита не усиливается, но слабеет с каждым вздохом. И дышит он или нет, но его невидимые материальные кости медленно готовятся перейти в что-то более мелкое чем песок.

* * *

«Я… умираю?», — мозг теперь был сам по себе, он отделялся от ИМЕНИ. Осколки мыслей, больше не принадлежащие его совершенному фрактальному телу, бились в тонущем в черноте сознании, они не знали, о чём они теперь. Их некому было думать.

Что-то раскалённое, будто хлыстом ударило поперёк его тела. Золотисто-голубая оболочка была разодрана и истончилась, он ощутил, как красивое яркое пятно цвета начало разделяться, терять краску, рассеиваться. Он превращался в серое. И это было совсем не то, что быть ярким акварельным средоточием жизни. Серое ещё не мертво. Но смерть точно проходит через этот цвет. От самого яркого, которое может быть никто и не замечал в тебе, Кай. Как и ты сам. Но к чёрному.

Вот где настоящее НИЧЕГО.

Чёрное не могло быть живым. Не могло быть хорошим. В чёрном нету цвета. Хуже того, в нём нету света, чёрное это признак отсутствия светового потока от объекта.

Чёрное — это ОТСУТСТВИЕ.

Нет. Точно, нет, подумало ИМЯ.

— Кай! — выдохнул какой-то голос в мире без цвета. — Кай! Будь здесь. Говори со мной!

«Кто это?» — глаза, связанные с этим именем, открылись в столбе мрака, мёртвые и пустые.

Где-то за пределами утягивающего его вихря из огня и камня, как за стеной, были цвет и жизнь. Почти не было серого. Совсем мало чёрного. Это ПРАВИЛЬНО. Но зрение, подчинённое разуму, которому больше не было нужды справляться с сумбуром мыслей, отметило жутковатую перемену.

* * *

Там, в цветном мире, у него, кажется, остались родные люди… или нет?

О, да… что-то такое он помнит. Он хочет, чтобы они жили.

Вокруг них, кем бы они ни были, всё необъяснимо застыло…

Кажется, время начало течь с разной скоростью.

Это был подарок. Подарок времени, неожиданная спасительная неправильность. Вихрь не подпускал внутрь, и не отпускал наружу. Но не причинял вреда никому, кто находился вне его границ. Потому что те, снаружи, застыли, обратились почти в камень.

Что с ними?

Один замер с воздетой к небу тростью, рассекающей воздух, след её движения мерцал застывшими серебряными искрами.

Кто-то с ползущим с плеч палантином, будто окаменел на полушаге с раскинутыми руками.

Яркое… самое яркое среди них словно оцепенело в падении, и длинные пряди волос заструились в воздухе, пряча сиреневое…

И ведь ещё было нечто… без собственного цвета.

Змея?

Он поискал. Её швырнуло в сторону, и она зависла в мучительном изгибе в нескольких метрах от земли.

Сознание Кая меркло.

Под натиском жара пышная осенняя зелень на ближних кронах усохла. Деревья обернулись черными сморщенными скелетами. Они тоже умирали.

* * *

В этот бесконечно медленный момент сквозь зажмуренные глаза его ослепила молния из миллиона красок, он услышал над собой стремительный свист крыльев.

«Кееек-кееек-кееек», — в этом звуке слышалось властное нетерпение.

Кай разомкнул ресницы и в мельтешении пятен света разглядел уже виденный им трезубый росчерк, ворвавшийся в самый центр вихря.

Это — спасение. Это — сама жизнь.

Он не знал почему.

Но знал это.

В слепящем сиянии он чётко разглядел сокола, птицу, на которую разный ток времени от чего-то не действовал.

Сокол и есть миллион красок жизни.

Глубокий вздох. Горный разреженный морозный воздух.

Мёртвым не нужен воздух.

— Кай! Ответь мне!

Бессмысленные звуки, опоздавшие на целую вечность, соскальзывали с пустоты вокруг Кая, мимо Кая: в пустоте разлома не было ничего, за что эти звуки могли бы зацепиться.

— Прочь, — голос был мёртв, настолько пуст, что даже холоду в нём не было места. — Вам не понять, — Кай слышал этот голос внутри своей головы. Его рот открывался без его участия, и звуки эти сплетались в слова сами, как будто жили в нём всегда.

Ведь смерть — это всего лишь иная степень комфортности его существования. Ему могло быть там хорошо, за гранью.

— Нет, — раздался голос. — Я не уйду.

* * *

Многохвостое чудовище взревело хором голосов и отшатнулось от рассекающих воздух, острых как бритва когтей.

Сокол завис над телом Кая, раскинув крылья.

В ушах Кая прогремело:

— ПОГОВОРИМ, ХТОНИК?!!

Каргер

В столб кипящего мрака шагнул Каргер.

Самое время было удивиться. Но такие простые чувства больше не были подвластны ему. Он лишь Зрил и Внимал.

И в круге огня и тьмы стоял весь правильный, непримечательно-однообразный и до беспамятства скучный друг деда Егора, священник Каргер.

И Кай узрел его. И это был он и не он. Больше — не он.

И Кай Внял ему.

И вернулся, и перестал быть лишь цветом и именем.

Всё вокруг стало голосом Каргера, и Кай мог поручиться, что эти его слова были произнесены не обычной человеческой речью. Но он сам от чего-то её понимал.

Кружащий над ними сокол склонил голову и издал пронзительный радостный крик, щёлкнув клювом.

Хтоник, так назвал его Каргер, ответил птице жутким рёвом. Воронка вихря, преодолевая внешнее сопротивление, расширялась в диаметре, в фасадах соседних домов трескались стекла, крошилась штукатурка. Столб асфальтной крошки, дыма и огня уже поднимался выше их крыш, от разрушения спасала только необъяснимая разница в течении времени здесь и там. Словно кто-то остановил вселенский маятник часов. И выключил звук.

Никакого правдоподобного объяснения этому не было, но правдоподобное и истинное — не одно и тоже.

Кай представил, что время, сгустившись, а может, наоборот, рассеявшись, защищало внешний мир от губительности своего воздействия, превращаясь в непреодолимый барьер. И сущность из мира невидимого, в который, судя по всему, его затягивало, этот барьер преодолеть пока не могло.

Каргер простёр руки ладонями вверх, низко опустив голову. Смертоносный вихрь из мрака и огня не причинял ему вреда, чёрное одеяние струилось вокруг его тела, повинуясь инерции вращения. Каргер упёрся подбородком в грудь, проговаривая непонятные слова. В воздухе еле уловимо почувствовалась вибрация, появилось слабое мерцание, что-то происходило в такт его словам.

Он вернул Время.

Каргер не отрываясь, мрачно смотрел на Кая.

— Говори со мной, мальчик, возвращайся, — слова врезались в кожу Кая острыми чёрными осколками льда.

Его сердце сжалось, и внезапно многое перестало иметь значение, важным остался только имеющийся шанс.

Чудовище взревело и разразилось дребезжащим хохотом:

— Ты опоздал, клирик, ты пришёл слишком поздно, — слова его гудели в каждом летящем камне,язык их был чужд уху, но его мысли были Каю понятны. — Твоё чаромудрие надо мной бессильно!

Золотистые глаза птицы встретились с взглядом Кая, и тот почувствовал, что она его не отпустит.

Он жадно наблюдал за Каргером. Пространство наполнилось мерцанием, почти неуловимым и рассеянным, но с каждым словом эти искры наливались цветом, переменчивым, неопределимым, они струились по стихийным траекториям, и казалось в их хаотичном биении не было никакой системы, но ещё через какие-то такты времени к ладоням Каргера начали стекаться голубые волокна, тончайшие. Сначала почти невидимые, дрожащие, не толще паутинки.

Движения его стали ещё более необычны. Как если бы в руках у Каргера был лук и он, геометрически точно отмерял очередной угол поворота и отправлял из него стрелу за стрелой. Вот только лука в руках у Каргера не было, но, запущенные невидимой тетивой светящиеся стрелы уносились в пространство вокруг них. Эти лучи не поражали никаких целей, но их полёт создавал в воздухе ясно различимый светящийся след. Этот след складывался в многоугольную звезду, которая не очень ярко прорисовалась над ними, когда Каргер тяжело опустил руки.

Весь этот парящий вокруг них каркас наполнялся новыми порциями света, сплетался в подобие купола, со всевозрастающей чёткостью и мощью оттесняя клубящийся густой чёрный туман от тела Кая.

Он ощутил, как его самого оплетает золотистое сияние, другое по природе чем голубое, но стекающееся к нему от той же творимой Каргером сферы. Какое-то знание помогало ему понять, что прорехи в его защитном поле благодаря этим нитям затягиваются, творя из живых растущих волокон спасительный покров.

— Отступись, хтоник, он Свет. Он не твой! — Каргер словно вытолкнул горящий светом знак вверх, и тот воспарил, меняя очертания и медленно вращаясь над их головами.

В этот момент на лице Каргера появилась кривая улыбка.

— Закон выше, клирик. Он Тьма. Он брешь. Таких положено убирать, — тысячерогое существо кружило вокруг, свёртываясь клубами и уклоняясь от ударов сокола со свистом тысячи его крыльев. Голос гремел, но без зла или страха. Казалось, эта игра его даже забавляет.

Кай то проваливался в беззвучие, терялся, то опять выныривал и затем снова глох. Слух улавливал обрывки слов, значимых или нет, он не мог понять. Что-то в нём, — а он не был уверен, что ещё имел глаза, — следило за Каргера.

Тот говорил легко, в его голосе также не было ни страха, ни угрозы. Со стороны могло показаться, что старые приятели играют в покер, в их речах не чувствовалось ненависти, а лишь желание взять ставку. И в этом был удручающий диссонанс. Потому что глаза Каргера… его глаза были затоплены тревогой.

Над ними как прежде парила птица. Каргер немного сократил расстояние до тела Кая,

— Он последний в линии, ты не знал? Он — последняя капля. Попробуй поставить его на Путь.

— Им нельзя было встречаться, — ответила тьма, смахнув хвостом из огня и мрака кусок стены из света. — Я не ошибаюсь.

Каргер не спускал глаз с Кая, но и одновременно противостоял пустоте, разверзшейся под их ногами. Она пожирала лоскуты творимого Каргером света, истончала защиту на теле Кая, всему этому необходимо было противостоять.

Кай ощущал, каким напряжением духа и физических сил, даже на грани человеческих сил, Каргеру удавалось удерживать их обоих за щитами магической сферы.

Каргер слабел и пытался выиграть время.

— Ты много раз бывал прав, изгой, но не в этот раз. Другого шанса может и не быть. Давай, попробуй!

— Я не помогаю и не мешаю крови. Мне ведомы Пути. Но вред, нанесённый кровью, смывается той же кровью!

Гигантское огнецветное лицо с оскаленным ртом нависло над телом Кая.

— Facti sanguinis esse parum! — впервые спокойствие изменило Каргеру. Он сгрёб в охапку несколько голубых лучей и по широкой дуге хлестнул ими по застилающей глаза тьме.

Тьма недовольно крякнула и отступила на несколько шагов, гигантское лицо рассеялось, оскалившись тысячей пастей.

— Думаешь, нам пора перейти на латынь? Ты застыл, власть и право не в твоих руках. Твой нейтралитет уже вреден. Слишком много житейского. Слишком много человеческого, — металлическим дрязгом пророкотал пожирающий их вихрь. — Слишком много терпимости. Не из-за этого ли Гардариния потеряла связь с Пламенником?

Из тысячи пастей вырвался дикий огонь, оплавив часть нитей спасительного купола. Они дрожали, роняя затухающий свет, вздрагивали и рассыпались холодными искорками, и умирали…

* * *

Если бы кто увидел этих троих издалека, подумал бы, что в асфальте пробился вулкан, а в его жерло из серого сумрака бьют грозовые протуберанцы. Увидев синеющие электрические дуги, он представил бы гром. Увидел бы клубы дыма, языки пламени, облака горячего пара. Противники кружили каждый в своей плоскости, нанося удары и ускользая от чужих в нежданных меридианах, будто слоях, и это было бы самым странным из увиденного. Но взгляд обычного человека не проникал сквозь воздушно-временной барьер. Удары чудовищного хвоста раз за разом рвали сам этот воздух, барьер этот стонал, и после каждого казалось, никто не в силах восстановить текучую целостность их прекрасного солнечно-небесного мира, золотисто-голубого… живого.

И всё же… Золотые с голубым нити Каргера снова и снова латали его, как и тонкую оболочку Кая, делая рваное снова целым.

* * *

Заслоняясь от огня, Каргер выставил перед лицом скрещённые руки. Кай вдруг увидел на его ладонях чёрные струйки — от каждого ногтя вниз, оплетая фаланги, они скатывались по запястьям в рукава. Он не различал их цвета, но понял, что это кровь.

Кровь пахла чем-то страшным. Её пары расплылись под куполом и врезались в непривычно обострившееся обоняние. Он никогда не думал об этом как о чём-то цветном. Но сейчас его чувства затапливало красным.

Этот цвет был самым сильным. Даже сильнее чёрного.

Затухающий слух уловил:

— И тебе, хтоник, пора выбрать Твердь. Кристаллимы тебе не по зубам. Цикл повторится или станет началом…

Он больше ничего не услышал, но понял, что это было что-то очень важное. Важное для него и для всех. Странность состояла ещё и в том, что всё это было ему откуда-то знакомо… Но он не помнил откуда.

Закрыв глаза и раскинув руки с опущенными ладонями, Каргер медленно вращался в сфере, не касаясь ногами земли. Глянцевые капли срывались с кончиков пальцев. Медленной нескончаемой моросью падали они, рисуя в полёте свой собственный узор. Они больше не добавляли цвета в пространство. Но, благодаря им, что-то снова изменилось.

Каргер проговорил ещё несколько непонятных фраз, и бездна, зияющая багровым и чёрным, потянулась к его ладоням голубыми волокнами, такими же, как те, что он вытянул из света. Почти прозрачные, они сплетались в тонкие нити света, нити обвивали друг друга, образовывая сияющие линии и опоры, и в какой-то момент Кай увидел, что Каргер уже не парит в воздухе — ноги его стоят на лестнице, ступени её вырастают из огненного мрака разлома и уносятся вверх, в самый центр горящего над головами знака из голубых и золотых лучей.

— Я не торгуюсь. Я забираю моё по праву. Ты слышал Речение. Укротись! — глухо рыкнула чёрная бездна. Багровые шипастые хвосты взрыли остатки асфальта, подняв каменный шторм и добавив сокрушительной мощи вихрю.

Затворы времени, похоже, были на пределе прочности. Вековые каштаны накренились почти до земли, стволы затрещали, и ветви неистово ударили по стенам соседних зданий, над крыльцом их подъезда оторвало козырёк, с крыши снесло несколько кусков черепицы.

Каргер соединил ладони перед собой и выдохнул какие-то звуки, но стали они написаны огнём. Руки его были полностью в крови. Кай вдруг понял, что рукава и спина его тоже промокли. Одежда Каргера была насквозь пропитана кровью

Кай заметил, что знак над их головами, многолучевой купол, обрёл совершенно чёткую форму. Две зеркально наложенных друг на друга фигуры, одна из голубых сияющих нитей, вторая из слепящих золотистых лучей внезапно слились в звезду, в глубь которой уходила лестница Каргера. В следующий миг купол исторг столь мощную волну света, что перерезал плотную завесу из мрака и залил сиянием каждый уголок каждый закоулок между домами на перекрёстке пустынных улиц. И мощь этого знака была настолько велика, что багрово-чёрный клубящийся вихрь из тысячи языков с гудящим металлическим рёвом отпрянул тысячей колец и зашатался.

— Ты осмелился ударить по мне Тьмой? Моей Силой?! МЕНЯ?!! МОИМ ЩИТОМ!? — тысяча гневных глаз вырвались из разлома.

— Ты, помнится, что-то говорил о моём чаромудрии!

В следующий миг звезда обрушилась вниз ливнем из голубых струй. Кай почувствовал прохладу и прилив сил. — Говоришь, дорога тебе Гардариния? Древо умирает. Нити духа тают. Тьма вышла из-под твоего управления. Слишком много терпимости. Слишком много страстей.

— Я скучаю, — буркнуло в ответ со вздохом, и взгляды из колец тьмы приняли почти застенчиво-милое выражение.

— Отступись от парня, и ты получишь Свет!

— Ты встанешь на Путь с ним?..

На секунду, а может это была вечность — Кай уже потерял понимание течения времени — установилась тишина. Каждая грань могучего знака опустилась вглубь развороченной бездны прозрачной мерцающей стеной. Лишь шелест крыльев и стук сердца о грудную клетку Кая отмерял смену мгновений. Если внутри него сейчас находилась душа, то она похолодела и сжалась до размеров льдинки, Кай понимал, что эта тишина решает всё.

— Ты встанешь на Путь?.. Ты знаешь цену, Ипсиссимус, — буря, или уже скорее лава, подобная вулканической, внезапно начала обретать плотность и форму, словно в руках ваятеля.

Кай уже просто не имел сил удивляться, но в этом обезумевшем жидком камне проявились очертания лица с валуноподобным носом и ртом. В суровых глазницах чёрными ямами загорелись глаза. Ничего ужаснее в своей жизни Кай не видел — живые бездонные глаза на лице из дымящейся раскалённой магмы. И, кажется, в этот момент назначалась цена за его жизнь.

— Я знаю цену, Патриарх, — тихо проговорил Каргер, опускаясь на одно колено и склоняя голову. Затихающий вихрь раздул складки его моццетты, и взгляду открылись блестящие пластины, прикрывающие плечи, на груди сверкнул какой-то знак.

Тишина стала нестерпимой. Казалось, от этой тишины лопнут барабанные перепонки. Или разорвутся сосуды, не выдерживающие бешеные толчки крови камерами сердца. Ну кто-то, разорвите её! Скажите хоть что-то…

— Вне Слова и Глупца, — проскрежетал старческий голос.

— Вне Слова и Глупца, — эхом проговорил Каргер, приложив пальцы к губам, а затем к металлическому знаку на груди.

Каргер встал, разогнувшись в полный рост, пошатнулся и снова согнулся, уперев руки в колени. Он с трудом восстанавливал дыхание. По опалённому в морщинах лицу стекал пот. Лоб и щёки были иссечены и кровоточили. Коротко стриженные жёсткие с проседью волосы и колючие брови были покрыты серым пеплом. Кожа на руках потрескалась от жара, длинные пальцы дрожали.

Он вынул из кармана сутаны нечто похожее на шарф и вытер им окровавленное лицо и шею, затем поправил колоратку и, присвистнув, поднял над головой руку — на неё спланировал сокол.

— Благодарю тебя, Мистика, — он погладил птицу по спине.

Соколицу ещё не покинул боевой раж, она крутила головой из стороны в сторону, но ответила усталым «ии-чип».

Кай видел, как ему тяжело. К своему удивлению, он впервые понял, насколько, в действительности, стар Каргер.

— Если бы не ты, совсем беда… — Каргер провёл рукой по взъерошенным крыльям, расправил несколько перьев. Птица смотрела на него немигающим строгим взглядом. — Ты же присмотришь за ними?

— Ии-чип…

— А тебе не пора ли возвращаться? — продребезжал хтоник недовольным голосом.

Мистика раскинула крылья, оттолкнулась когтистыми лапами и перелетела на соседнее дерево.

Каргер повернулся к лицу из застывшей магмы. Но вместо него уже вырисовалась огромная фигура, скорее человекоподобная… поскольку беспрестанно меняла лик. То медвежья голова покажется, то лицо бородатого старца, то бычья рогатая голова явит себя. То же самое относилось и ко всей остальной фигуре — мощные крылья сменялись огромными когтистыми лапами, лапы — человеческими руками, руки же — копытами. Кай подумал, что это снова проделки времени, словно оно просто замедлило скорость смены кадров.

Он не ошибался. Снаружи картинка тоже начала меняться. Застывшие в их течении бытия на несколько секунд тела деда, Музы и незнакомой девушки тягуче медленно продолжили своё изначальное следование. Это не было ещё полноценным живым движением, но с той стороны незримый маятник качнулся, и часы с натугой начали ход.

Трость деда медленно рассекала бурую стену вихря. Обдаваемый жаром и струёй раскалённой каменной крошки, он встретился плечом с непроницаемой стеной. Муза остановилась, закрывая лицо палантином. Девушка продолжила падение навзничь, медленно выставляя за спину руку. Змея, скрутившись в восьмёрку, шлёпнулась на асфальт и направилась прочь от растущих трещин в асфальте.

— А тебе придётся остаться… — загрохотало в ушах у Кая.

Каргер успокаивающе поднял руку.

— Я, Водчий всех Путей и Господин же всех дорог, властитель Нави…

— Прости за эннеаграмму, Велес, — прозвучал надтреснутый голос Каргера, в этот момент лицо его было очень спокойным и серьёзным, а глаза холодны. — И прибрался бы ты здесь, пока кто-нибудь не заметил.

— Прощаю… за доставленное удовольствие. Мой Щит не всякому академику даётся. Ты хорош, не спорю, — могучий седовласый старец в дорожном плаще, с длинной бородой, заправленной за кушак, наконец определился с внешним видом. Он воздел посох к сияющей композиции из двух наложенных друг на друга треугольников. Купол дрогнул, плавно поплыл к нему и нанизался на посох, и Кай почувствовал ощутимое изменение, самый момент, когда выровнялся ход времени этого мира с внешним. — И приберёмся. Как известно, Каргер, созидание — моя вторая натура.

Почти тотчас в свете фонарей рассеялась удушающая каменная буря, из развороченной земли под их ногами выплеснулась лава, на глазах заполняя рваные трещины, остывая и обретая вид и плотность асфальта. Пострадавшие фасады по камешку восстановили свой вид, трещины и выбоины затягивались родной штукатуркой.

— Единственная заповедь — не повторяться… без канализации в этот раз, — прогудел старец, мрачно осматривая перекрёсток. — Козырёк уж оставим так, если никто не против, — голова его в этот момент начала принимать форму бычьей, её увенчали мощные рога. — Для достоверности добавим картинке реализма, — Велес шевельнул посохом, и на многострадальный покорёженный козырёк подъезда сверху обрушилась огромная ветка каштана.

В следующий момент Муза, дед и девушка вернулись к естественному человеческому темпу, и их глазам открылась фантастически абсурдная сцена — неуклюже болтающийся в сине-золотом сиянии Кай, белобородый старец с завидными рогами и смиренный священник Каргер, окровавленные руки которого словно лианами были опутаны нитями света, уходящими к небу.

Дед Егор шагнул вперёд:

— КАРГЕР?!!

— Давай-ка вернём тебя, парень, — с этими словами Каргер сцепил пальцы обеих рук, и мерцающие лучи повлекли Кая вниз. Едва они коснулись земли, Каргер виновато кивнул деду.

Тупик Острожского

Сияющая сфера, сотканная из золотых с голубым лучей, начала рассеиваться.

Быть непосредственным участником этой дикой мистерии и одновременно сторонним наблюдателем себя самого в ней — опыт не из приятных. Он всё ещё лежал на асфальте, но уже ощущал себя в прежнем теле… Кай пошевелил руками, согнул колени, потёр ушибленные места — никакой боли. Только слабость.

Каргер протянул ему руку и помог встать. В ладонь острым краем врезалось что-то очень жёсткое, но Каргер не отпускал его руку.

— Я, Водчий всех Путей и Господин же всех дорог, Владыка Волхований и властитель Нави, я Равный среди Равных Престолов, и Высший среди Высших Престолов, Хранитель Миродрева Весемирья, предназначая такового неофита Корпусу Стражей, велением Универсума открываю Путь:


Наступит время западной звезды,

Предвестницей несчастий наречённой вотще,

И Трое Посвящённых примут новых,

Отверзнув Гнозиса врата во имя Света.

Язычница, чей дух не упокоен, рукою деспота

Навек заточена, лишь может разомкнуть

Цикл злонаследия, что бременем лежит

На череде потомков. И тот, кто в силе

Снять печати и прочесть, проложит путь

И кровь свою отдаст.

Закланник, Вор, Оракул, Берегиня,

Нежданный друг, Нежданный враг и Мистик

Мной званы и приговорены к Пути.

От рук их, в трёх стихиях окрещён,

Последний выйдет, благо буде жив,

Снеся хулу, что встанет над хвалою.

Сомкнутся стрелки, посолонь пройдя

Стеклянным морем, и взойдёт к истоку Свет.

И первая последнего признав, свой Путь

Исполнив, смерть обрящет в дар,

Могилы смыв грехи.

Главе честной вернуться должно ……….…

……….……… погребён четвёртою стихией.

Под знамением внука сыщут имя ………….

Ему же ……………………………………………………

…………………………….. и пламенник…………….

………….………………… пойдёт против отца.

Неволей грянувши на волю и зло.…..….

И ночь против ……………………………….……….

И смена смен пройдёт..………………………….

………………………………………………………………..

И вместе с доброю надеждой буде найден

заслон от звёздных градов, что заложен

благословенным был для нас и с этой силой

Оскудеша вражебное железо.

Раскинет …………………………….. Миродрево,

И лист его во век не ……………………………….

………………………………………….. одну седьмую

Тверди Весемирья.


И слову плотью бысть.


Кай стоял, и в кровь его одно за одним входили эти диковинные слова. Он по-прежнему понимал незнакомую речь, на которой происходило общение Велеса с Каргером. Однако где-то со второй половины суть слов соединить в какой-то смысл уже не мог. Ритм их менялся, в размере терялась законченность мысли. Между тем, это были не просто слова. С каждой произнесённой строфой они фиолетовой цепочкой загорались в воздухе, спиралью огибая стоящих в центре утихшего смерча Кая, Каргера и Велеса. Когда в ушах прогудело последнее слово старца, вокруг них фиолетовым светом мерцала каждая буква сказанного, словно они были высечены светом на внутренней стороне незримого цилиндра.

— Ну… может и не всё разборчиво, — тёмная бездна в глазах старца гулко хохотнула, — но вполне пригодно.

— Ты открыл лишь часть. И ты не назвал имя, нефилим, — Каргер смотрел на хтоника с кривой улыбкой на губах. — Без имени всё это пустой звук.

— Не хитри, светоходец, он и есть пустой звук, мошка, которую ты накрыл ладонью. Заслужит ли он имя, или таковою мошкой он и останется — зависит от многих вещей, и от него не в последнюю очередь. Одного Света мало. Найдёт силы пройти ясную часть, познает и скрытую. И ты дал клятву, — за спиной Велеса ударил по асфальту клубящийся багрово-чёрным мраком шипастый хвост.

— Этот Путь на несколько веков… Велес, ты не оставишь его одного, одного со всем этим, — Каргер не сводил глаз с хтоника.

И в этот момент Кай мог поклясться, что видел, как его рука в латной перчатке потянулась к бедру, и в складках его чёрного одеяния блеснула серебристая гарда. Всего лишь миг, и видение исчезло. А рука Каргера смахнула пот, заливающий глаза.

— Меня спросить не хотите?!! — внезапно обрёл дар речи Кай, до этого всё ещё наблюдавший сцену как бы сверху.

Хтоник медленно повернулся к нему. Глаза его удивлённо округлились.

— Тебя?.. Ты в тупике, парень. У тебя своих ходов пока нет.

— Но я… не знаю как.

— Я подобрал тебе спутников. Коли достоин, то за годик-другой узнаешь как. Путь он и есть путь, чтобы тупики все обойти. Да и… Ты не мог не заметить, Каргер, — холоднее добавил хтоник, поворачиваясь к старому священнику, — что Время уже на его стороне. Это немало. Я не сведущ в чтении в душах как в книгах. Я лишь открываю Пути. Но союз скреплён. И слову плотью бысть, — повторил он и оскалился в улыбке, насколько можно было распознать улыбку на его теперь медвежьей морде. — Да… и ещё вот это… Ab exterioribus ad interiora.

Последнее, что увидел Кай, была огромная когтистая медвежья лапа, сбивающая его с ног.

Сломанные Крылья

И пошёл Кай куда глаза глядят. А там… ну вы знаете: «…направо пойдёшь — коня потеряешь. Прямо пойдёшь — жив будешь, но себя не найдёшь…» Шёл он через горы и долы, через воды и бороды, шёл долго и пришёл наконец к огромной пещере, а у входа в ту пещеру уже ждала его фея-крёстная, — примерно так написал бы сказочник. Но ничего такого не произошло, потому что куда бы он ни шёл, никто из добрых персонажей ему не встречался…


Кай летел.

Его захлёстывало чувство упоения, восторг, кипящий в крови, он совершенно не чувствовал веса своего тела. Это не было похоже на гротескные полёты людей в фильмах, барахтающихся на страховочных шнурах, или на картинах, с плоскими фигурами, глупо висящими над облаками. Раскинув руки, он купался в солнечных лучах будто птица, испытывая радость от своего умения ловко кувыркаться и падать вниз головой, а потом, мощно поведя плечами, снова взмывать. Иногда он начинал терять высоту, это было неприятное чувство напряжения, какая-то обманность чувств, иррациональность, которую нужно было исправить.

Он всего лишь хотел спать. Так хотел, чтобы мягко, и чтобы долго. Но сейчас он падал и уговаривал сам себя, что вот сейчас, вот ещё через мгновение всё получится. Сейчас время для очередной части игры, как в поддавках, — ты на мгновение ощущаешь ужас свободного падения, и уже в следующее — снова ввысь.

Внутри неприятно заныло, он не мог ввысь, больше не получалось. Он стоял на траве, местность вокруг незнакомая… Он поднял голову вверх, над головой был ангел, белый, прозрачный как мираж, он видел его сложенные за спиной крылья. Он никогда не видел крылья так близко, только на рождественских открытках. Ангел был огромный как дом. Может даже как несколько домов, поставленных друг на друга. Ангел что-то держал в руках, но Кай не видел что — тот стоял к нему спиной.

Если бы Кай умел летать, он бы взмыл к нему, обогнул его и заглянул в румянощёкое лицо, он раньше никогда не видел лица ангелов. Кай сердился, потому что никогда не умел летать… Или умел? Он не помнил… Внутри поворачивался страх.

Рельсы под его ногами гудели.

«Кремц-кремц».

Рельсы уходили вперёд, очень далеко. Кай двинулся вдоль них. Под ногами раздался неприятный хруст. Смотреть под ноги было нельзя, он знал, что увидит там. Под ногами хрустело, с каждым шагом было всё неудобнее идти. Но он делал шаг за шагом. Гладкие землистого цвета кости хрустели, глазницы черепов скучно таращились в небо, вывернутые челюсти отрешённо улыбались. Он переставлял ноги, и какая-то сила не пускала его, каждый шаг давался с большим напряжением. Он не мог поднять ногу для следующего шага, особенно правая будто совсем налилась свинцом.

Багровый туман уже не позволял видеть. Откуда он взялся? Кай махнул рукой, отгоняя душный воздух. Впереди спиной к нему стоял ангел. Этот был ещё огромнее. Кай никогда не представлял, что ангелы могут быть размером с гору. Голова его уходила высоко в облака. Он начал медленно поворачиваться к Каю. Нет, нельзя, не поворачивайся! Кай не хотел видеть, он не знал, что у того в руках, просто не хотел видеть.

Нет, нет, не хочу. НЕЛЬЗЯ!

Ангел повернулся. В руках ангела была голова.

Ужас сковал его — то была голова Каргера…

Впадины скул обтянуло голубоватой кожей, в глазных впадинах шевелилось что-то омерзительно скользкое. Это блеснуло совершенным изгибом тела, затем показалась красивенькая маленькая треугольная головка, появилась бурая спина с зигзагообразным крапчатым узором, змейка выползла из пустого черепа и двинулась по ногам ангела. Обломанная височная кость упала вниз.

Змея спустилась на землю и спокойно улеглась на обломках крыльев. Кай только сейчас их заметил. Всюду были разбросаны белые перья.

Голова Каргера смотрела на него, просто смотрела и ничего не говорила. Она не могла говорить, потому что у неё был зашит рот.

Кай кинулся бежать. Ноги… Ноги снова не послушались. Он упал, отполз, спрятался за большой камень. Впереди трубой развернулся длинный коридор, света в нём было достаточно для того, чтобы представить его глубину. Там шевелились какие-то тени. Если они ищут его, то здесь за камнем его не заметят. В тоннеле в зеленоватом тумане слышался скрежет когтей, приближался звук медленно переставляемых копыт.

Он почувствовал, что тени уже вокруг него.

«Кремц-кремц».

Убежать, надо попробовать убежать. Он вжался в камень, перестал дышать, сердце громыхало в груди. Рука, несколько, шесть или семь рук уже были над его головой, он чувствовал совсем не бесплотные их прикосновения.

Слиться с камнем. Стать камнем, это хорошее решение.

Камень пошевелился.

Кай почувствовал укол ужаса. В самом сердце. У камня была тысяча глаз. Кай начал задыхаться. Он не мог подняться с колен.

Раз.

Два.

Три.

Четыре.

Пять.

Шесть…

Тяжёлый туман стекал каплями по онемевшим щекам, по плечам. Он опустил голову — слева на груди на белоснежной рубашке его сиял лучами какой-то знак из тусклого металла. Нельзя, чтобы эти руки, сотканные из тьмы, нащупали его.

«Кремц-кремц».

Кай посмотрел вниз — его колени были погружены в кровь. Он только сейчас понял, что среди чёрно-белого пейзажа это было единственно цветное пятно. Он сидел на коленях в озере крови.

Кай поднял глаза к каменному истукану.

Огромный каменный рот на лице без глаз пророкотал: «Я скучаю!»

От этих слов что-то сместилось на циферблате часов Великой Геометрии, и, раскинув руки, он медленно упал спиной в воду. Позади него было не озеро. Это было море. Голубая холодная стеклянная гладь поглотила его без остатка.

На груди, где только что сиял золотистый знак, расплылось красное пятно. Пальцы друга разжались. Кусочек окровавленной стали — кинжал с рукоятью в чёрной вязи — медленно ушёл ко дну.

«Я был неправ, — раздалось позади него, — мне нужно идти своим путём, а не твоим», донеслось угасающим эхом.

В лицо ему смотрел костистый звериный череп, и семь его стылых ледяных глаз исходили холодным голубым светом.

Из последних сил Кай взмахнул сломанными крыльями и взлетел…

* * *

Он вскочил в постели. Весь мокрый. Сердце колотилось о рёбра. Нестерпимо болело в области лопатки. Утро заливало спальню солнечным светом. Лёгкие порывы ветра колыхали занавески у открытого окна. Фух… Всего-лишь сон… Но что там было? Он летал. Что ещё? В ушах звенело. Он знал, что ему приснился сон, который обязательно нужно вспомнить. Между этим сном и явью существовала некая страшная и прямая взаимосвязь.

Он пошарил рукой под кроватью, нащупал бутылку с водой и жадно опустошил, будто провёл неделю в пустыне. Переведя дух, Кай откинулся на подушку, заслонив глаза рукой от утренних лучей.

Муза Павловна обычно говорила, что если приснилось что-то страшное, то надо лечь и «доснить» себе что-то хорошее, что-то из тех вещей, что ты любишь. Когда он спросил, что значит «доснить», как это вообще возможно — «доснить», Муза Павловна ответила, что, насколько ей известно из школьной программы, сон — это «небывалая комбинация бывалых впечатлений», и если вы, молодой человек, не управляете собственными впечатлениями и воображением, то кто же ими тогда управляет?

Кай тогда ничего не понял, но сам факт перехода Музой Павловной к обращению «молодой человек» обычно свидетельствовал о её невысоком мнении относительно его в тот момент умственной активности. Он решил не вступать в споры, но непременно потренироваться при случае. Увы, сегодня был совершенно не тот случай. Он чувствовал такое волнение, что сонливость как рукой смело.

И это ощущение не скоро растаяло, засев где-то под лопаткой неясной, упорной угрозой. Он перевёл взгляд на этажерку. Отряд бронзовых солдатиков британской армии безукоризненно держал строй. Он вспомнил как играл с ними в детстве, как гордился каждой фигуркой, ему стало тепло и уютно, это помогло выровнять дыхание, и немного успокоиться. Он потянулся в постели, и мрачно констатировал, что, кажется, ещё вырос, потому что голые лодыжки выглянули далеко за пределами кровати. Муза всегда говорила, летаешь во сне — значит растёшь. У изголовья на тумбочке стояли вовсе незнакомые бутылочки, лежал градусник и тарелка с чем-то, напоминающим компресс…

Он помассировал плечо, насколько сумел дотянуться. Больно… Этот сон никак не хотел убираться из головы. Вообще, в памяти всплывали какие-то смутные воспоминания, будто он когда-то посмотрел кино, помнил, как было страшно, но о чём фильм рассказать бы уже не смог.

Каргер! Почему Каргер?

Чётко он помнил только последние секунды кошмара, но в голове проносились те же образы, только в других сценах… Каргер, опутанный золотистыми и голубыми лучами, рваный асфальт, тысячи хвостов и тысяч глаз, каменный истукан с белой бородой, вихрь…

Кай хлопнул себя по лбу и, отшвырнув одеяло, помчался из спальни в гостиную. Он выглянул из окна, устремляя взгляд в сторону Межевого переулка. Отыскав глазами привычное сонное ничего и удовлетворённо сжав кулаки, он выскочил из гостиной и уже спокойным шагом пересёк кабинет.

В обычное время входить туда он избегал, дед тщательно оберегал эту свою тихую обитель, всякий раз выдворяя маленького Кая с мальчишками играться в другом месте. Был и особый шкаф, открывать створки которого было запрещено строго-настрого. В том шкафу было полно разных времён военной литературы, хранились там дедовы бархатные альбомы и коробки со всяким бесполезным хламом типа старых погон, звёздочек и каких-то наград.

Среди прочих безделушек манила Кая одна единственная — крошечная фигурка слона. У Кая в детстве было достаточно игрушек, но такой чудесной вещицы среди них не было. Золочёный слоник, покрытый белой эмалью и украшенный прозрачными камушками, нёс на спине боевую башенку с петелькой на макушке. Башенка была расписана красными узорами, попона на спине — голубой глазурью, а бивни и хлыст погонщика отливали позолотой. Перед башенкой у головы слона сидел чёрный погонщик. К ней дед вообще не разрешал прикасаться.

Книги — самые старые в тканевых переплётах, в раздутых кожаных обложках с любовной тщательностью расставленные по полкам или собранные в аккуратные стопки — были главным сокровищем дедовой ризницы. Когда-то совсем маленьким, года в четыре, Кай уничтожил старый выпускной альбом, память об академии. Сам не понимая зачем оторвал одну за другой фотографии дедовых сокурсников и восторженно изрисовал шариковой ручкой страницы альбома. Лощёные коленкоровые страницы всеми силами отталкивали от себя это высокохудожественное и эмоциональное граффити, но всё-таки сдались. Каю тогда попало по первое число, с тех пор заглядывать в тот шкаф, да и в кабинет, Кая не сильно тянуло. Но сейчас он был здесь не ради творческого самовыражения, а по делу.

Кай, спокойно дыша и уже почти улыбаясь, то и дело почёсывая нывшее плечо, выглянул в окно кабинета и уставился на площадку под своими окнами. Внизу у подъезда кипела работа, там было довольно шумно для раннего субботнего утра. В люльке автовышки, на почти разогнутой стреле, орудовала бензопилами пара рабочих. Они ловко срезали толстые ветви каштанов по обе стороны от рабочей платформы, ветви так срослись и сплелись, что образовали практически непроницаемую арку над входом в дом — пышные розоватые соцветия с шумом падали вниз. Здесь же, на подъездном козырьке, сыпал искрами сварщик, очевидно он приваривал обломанный ночным шквалом каркас крыши.

Перед подъездом стояла Кикимориха, толстая досужая соседка, которая всегда была в курсе всего. Они соседствовали по лестничной площадке, дверь её квартиры находилась напротив их с дедом. Она что-то деловито выстукивала своим указательным пальцем по груди двухметрового прораба, тот вежливо кивал и разводил руками. Ничто не указывало на фантасмагорическую природу ночной стихии.

Фух… Это был просто сон… Кай счёл Кикимориху достаточным и весомым аргументом для прощания с беспокойством и умиротворённо пошаркал обратно в спальню. В животе требовательно урчало, страшно хотелось кофе, и Муза Павловна наверняка уже приготовила утренний субботний пирог, а он ещё не умывался.

Кай повернул в ванную комнату, открыл воду, потянулся за душем. Плечо остро резануло болью. Смыв утренний сон чуть тёплой бодрящей водой и напевая под нос «Пелемень требуют наши сердца…», Кай обмахнул спину полотенцем и ступил на холодный кафельный пол.

Да что ж такое с этой спиной?

Обмотав полотенце вокруг бёдер, он провёл ладонью по запотевшему зеркалу и выкрутил шею, в надежде рассмотреть синяк или царапину на лопатке, которая досаждала ему всё утро. Но зеркало отразило не синяк…

Кай открыл рот. На плече бурым свежим ожогом горел отпечаток медвежьей лапы, с пятью мякишами и пятью же бороздками от когтей.

Кай попятился прочь от зеркала, он вбежал в свою спальню и остолбенел — на подоконнике сидел… сидела серебристая птицы.

«Мистика».

Память послушно вытолкнула имя.

«Ии-чип», — соколица смотрела на него немигающим серьёзным взглядом.

Нет, это невозможно… Он поднёс свои руки к лицу, из глубин памяти всплыло золотисто-голубое сияние, окутывающее его кожу… теперь он вспомнил, мерцающие волокна. Очень чётко. Он видел себя в окружении этого сияния, он видел Каргера, каким-то неведомым образом управляющего этими нитями.

Медвежья голова ещё была… Медвежья лапа!

Он выскочил в коридор, а потом на лестничную площадку.

— О, утро добренькое, Каюшка! — сладколикая Кикимориха с широкой улыбкой и глазами-буравчиками стояла на пороге своей квартиры, засовывая ключ в карман. Она цепко охватила взглядом его фигуру, — фирменный субботний пирог, я не ошибаюсь? Запах на весь подъезд!

— Доброе утро, Виталина Карловна… — Кай топтался голыми ногами по плетёному коврику на пороге.

— А я, вот, гоняла коммунальщиков. После того шквала! Я ведь глаз не сомкнула! Я с молодости очень чутко сплю! Неделю мусор валяется! Такую красоту угробили. Когда ещё двойное цветение застанем. Я все телефоны оборвала, конечно, всем всё равно, и мэрия спит как ни в чём не бывало, но в соседнем доме искрили провода, и у нас мигало, а на Межевом даже выбило несколько стёкол. И никому нет дела! Всё так бы и осталось, если бы я не дошла до Мэра.

Она всё никак не хотела шагнуть в свою открытую дверь, елозя взглядом по телу Кая. Её объёмистая грудь колыхалась, стиснутая трикотиновым платьем цвета жёлтого «запорожца». По виску стекала капля пота, а щеки блестели от жира. Она очень напоминала ему желток. — Кому же ещё позаботиться о сиротиночке, как не родному деду, как не соседушке…

— Спасибо, Виталина Карловна, — непонятно за что поблагодарил её Кай и босым как есть, удерживая полотенце на последних сантиметрах благочиния, метнулся к квартире наискосок, где жила Муза Павловна.

В спину ему понеслись причитания: «Ой… а это ещё что у него? Подурели совсем с этими татуировками! Ка-а-ай…»

Кай решительно толкнул дверь Музы и почему-то на цыпочках скользнул в её прихожую.

Он остановился и отдышался. Меньше всего ему хотелось объяснять Кикиморихе историю происхождения медвежьей лапы на лопатке. Он мысленно отругал себя за неосторожность. Ну отчего было не одеться? Почему не прикрыть плечо футболкой или полотенцем, на худой конец? Но главное не это — всё-таки ночью был шквал, и бдительная соседка, мимо которой муха незамеченной не пролетит, ничего подозрительного, кроме погодных катаклизмов, не заметила.

Кай немного успокоился. Бывают же и совпадения… Ну птица… ну залетела случайно… Наверняка дед и Муза там, ждут его к завтраку, кофе, кофе, кофе… Да, и ему просто необходим кто-то трезвомыслящий.

Он сделал пару шагов и почему-то шёпотом, будто боясь получить отклик, позвал: «…дед, бабМуз…» и не услышал никакого ответа.

Из кухни доносился ароматный и успокаивающе домашний дух цветаевского пирога. Кухня была пуста. Он почти радовался этому, почти надеялся, что там никого не будет — могли же дед с Музой пойти на рынок.

Нет. Он пока не готов. В голове, если честно, всё ещё полная каша…

Он остановился на несколько секунд, переводя дыхание.

Нет. Всё нормально, нормально.

Он попытался упорядочить мысли, по привычке соединив указательные пальцы на переносице. Это не помогло, потому что следом за этим полотенце упало на пол. Свалив стопку газет, Кай, внутренне истерически хохоча, закрутился в узком коридоре, вылавливая уголки полотенца, опутавшего его ноги. Он вернул полотенце на бёдра и потуже завязал концы, затем также на цыпочках прошёл в гостиную…

Однако следующий шаг принёс ему ещё большее удивление. В комнате находились чужие люди.

* * *

В кресле сидел черноволосый длинноногий мужчина. Возле изящной старинной витрины стояла девушка, склонившись к самому стеклу и рассматривая коллекцию фарфоровых статуэток — любовь и гордость Музы Павловны. Вторая девушка, он не сразу заметил её в дальнем углу комнаты, сидела на пороге балкона, обхватив себя руками за плечи. На краешке дивана, устремив взгляд в окно, сидела очень красивая молодая женщина с подобранными вверх пепельными волосами, одетая в тёмно-синее платье. Он видел её со спины, но такой изгиб шеи, такая талия и линия плеч, и… и… и… всё остальное могли принадлежать только невероятно красивой женщине.

Все, кроме неё, повернули головы в его сторону.

Кай очень удивился. Он не знал, кто эти люди и почему они находятся в квартире Музы. Но они не удивились. Он так же не знал, будет ли уместно задать этим людям вопрос о том, где, собственно, хозяйка. Конечно, для Музы он был всё равно что родной внук, но весь его вид… голые пятки… мокрые волосы и полотенце… Попади он ей на глаза, она бы убийственно отчитала его за такую бестактность по отношению к её гостям. Скорее всего, это деловая встреча, — к Музе часто наведывались коллекционеры, — и кажется он её портит. Таким людям вовсе нет дела до его ночных бредней.

Да, бредней. Вот самое правильное слово.

И тут Кай осознал всю глупость своей детской истерики. Он даже обрадовался, что ни дед, ни Муза не видели его диких метаний последнего часа. Он представил, что сказала бы ему на это Муза: «Молодой человек…»

В этот момент черноволосый мужчина потянулся за тростью и начал вставать с кресла, а светловолосая молодая женщина повернула к Каю своё королевское лицо:

— Молодой человек, я бы порекомендовала вам вернуться к себе и надеть наконец штаны. Иначе, боюсь, первое впечатление может быть испорчено, — проговорила она голосом Музы.

Внутри Кая всё оборвалось.

Цена

Она смотрела на него, и лицо её было очень печальным. Кай растерялся, честно не понимая, что происходит, и что ему на самом деле делать…

В какой-то момент мозг перестал метаться в поисках разумных объяснений.

Пойти и надеть штаны, вот что, — совет был дельным.

Кай развернулся и вышел в прихожую. Это была спасительная мысль. Он вернулся в их с дедом квартиру, избавился, наконец, от своего дурацкого полотенца, быстро оделся и направился к выходу.

Может, убежать? Глупо, конечно.

Перед дверью Музы он с полминуты постоял, а затем снова вошёл в квартиру.

— Ну вот… это наш Кай, — в дверях гостиной стоял высокий молодой мужчина, опиравшийся на знакомую трость. Вид у него был очень взволнованный. Его слова адресовались двум совсем юным девушкам, которых Кай заметил в первом акте этой причудливой пьесы.

Русоволосая девушка — сейчас Кай узнал в ней ту, с сиреневыми глазами, которую пытался спасти от змеи прошлой ночью — сделала несколько шагов к нему. Пару секунд в молчании они с любопытством разглядывали друг друга, на её губах появилась странная кривая улыбка, а потом она сказала:

— Это моя вина, в самом скучном и тихом уголке огромного города ты умудрился вляпаться в историю!

— Э-ээ… — её слова смутили его.

— Кай, познакомься, это наша гостья, История, — мужчина сжал его плечо рукой.

— История, знаю, звучит непривычно, — сиреневые глаза улыбались, — меня так назвал папа, не удивляйся. Можешь звать меня просто Тори.

Кай чувствовал, как воздух покидает лёгкие. Ресницы вокруг её глаз казались фиолетовым дымом.

— Ладно… Тори… Ну, в смысле, очень приятно. Меня зовут Кай, — Кай смутился ещё больше.

Девушка развернулась на одной ноге, словно выполняя танцевальное па, взметнув при этом русыми волосами, переходящими в пшеничное золото на концах, и уселась в свободное кресло.

Мужчина неловко переступал с ноги на ногу. Он достал из кармана носовой платок и шумно высморкался: «Трибога в душу…»

Каю снова стало не по себе.

— Наша вторая гостья… в некотором роде… Мы зовём её… — мужчина, казалось, подбирал более точное выражение.

Кай посмотрел на хмурую девушку, сидевшую на пороге балкона.

— Это Карна, — подсказала ему из кресла История, — она не очень разговорчива.

— Привет, Карна, — Кай почувствовал холодок, пробежавший по спине.

Карна ничего не ответила и не поменяла позы.

Да, одного взгляда на её отчуждённый вид хватало, чтобы понять, насколько это закрытый человек. Лицо скрывала косая чёрная чёлка, волосы росли ассиметрично, оголяя шею с одной стороны лица и уходя острыми клином до середины плеча с другой. Вся её фигура, казалось, излучала ощутимый холод. Она не нашла в себе желания изобразить улыбку на лице или хотя бы из вежливости кивнуть. Казалось, что она борется с порывом уйти отсюда. Кай снова почувствовал холодок.

— Кай… не будем тянуть, — вздохнув, красивая женщина поднялась с дивана и, подойдя к нему, взяла его за руки.

Каю захотелось зажмуриться. На стене, за её плечом, висел большой фотопортрет, тон изображения и образ выдавали возраст снимка — где-то 20-е годы, начало века. Он очень хорошо знал этот портрет Музы Павловны, потому что маленьким часто расспрашивал про него. На портрете она была запечатлена в полный рост, ещё совсем молодой, вероятно после выпуска из института. Одета она была в униформу сестры милосердия — тёмное платье с белым передником, с нашитым на нагруднике знакомКрасного Креста, с повязкой на левой руке с таким же знаком. Из-под белой головной косынки, завязанной сзади под волосами, выбивались светлые вьющиеся пряди волос. Рука её покоилась на белой балюстраде, спокойный взгляд красивого лица был направлен прямо на фотографа. И эти идеальные черты лица были сейчас перед ним, разве что живые.

— Ты кое-чего не знаешь. Мы должны тебе как-то объяснить, хотя это не просто, — голос Музы, а в том, что это была Муза, у Кая уже не было сомнений, был полон грусти.

— Каргера больше нет… — мужчина поймал взгляд Кая, хотел добавить ещё что-то, но видно было, что ему достаточно тяжело справиться с чувствами. Он снова извлёк из кармана свой платок и отвернулся.

— Понимаешь… Ты — часть чего-то большего, всегда ею был. Мы не знаем всего, — Муза говорила тихо, но в ушах у него гремело. — Это какая-то другая сторона Мира, скрытая, древняя. Неподвластные нашему пониманию Силы. И, очевидно, в этом твоё предназначение. Но мы не знаем…

— Каргер спас тебя. Это был какой-то договор, — молодое воплощение деда Егора смотрело на него с волнением и болью.

Каю были знакомы эти жгучие глаза под густыми бровями, чёрные беспорядочные вихры с посеребрёнными висками, усы и борода, слегка удлиняющая его лицо. Кай смотрел и думал, как же рано тот поседел. Эта мысль показалась ему настолько неуместной, что окончательно вывела его из состояния ступора, и он, наконец, подал голос:

— Что произошло с Каргером?

Дед и Муза переглянулись.

— Может сядешь уже наконец? — в разговор снова вступила История, в голосе её слышались командные нетерпеливые нотки.

Муза и дед Егор вернулись на свои места, Кай последовал за ними.

Девушка по имени История продолжила:

— Мы же говорим тебе, мы мало чего знаем. Ты сразу будто умер, и тебя затащило в смерч. Мы почти не видели, что было внутри, ты же исчез. Непонятно откуда вырос столб огня и пепла, начал трескаться асфальт, всё начало рушиться, и после этого мы ничего не помним… правда, потом мы кое-что разглядели. Ты был как живой. Мы точно слышали, как Каргер согласился уплатить какую-то цену, и ты даже встал на ноги, и тогда этот страшный рогатый старик выдал какую-то тарабарщину и приложил тебя лапой. Ты снова выключился, и мы подумали, что теперь ты точно умер. Мы перенесли тебя домой, и Муза Павловна неделю за тобой ухаживала, пока ты не вернулся.

— Неделю? — для Кая это была совершенная неожиданность. А потом он вспомнил, что Кикимориха говорила, будто много дней вызванивала коммунальщиков. Вот это да, значит он валялся больным семь дней!..

— А Каргер?

— Каргер… Он просто стоял и смотрел, как мы суетимся вокруг тебя. А потом опустился на колени. Я подумала, что он молится. Не знаю, как точнее объяснить, он несколько минут так стоял на коленях, а потом упал на спину.

— Мы вызвали скорую… но было поздно… — дед Егор опустил глаза и ладонью смахнул что-то с ресниц. — Они подумали, что сердце остановилось. Но он оказался весь в крови. Ран не было совсем. Ничего не понятно.

— Это невозможно… — только и смог сказать Кай.

Дед Егор пожал плечами.

— Похоронили уже. Вся парафия собралась. Народу съехалось со всего света. Мы не знали, что его так уважали…

— А вы?.. — Кай наконец решился высказать вопрос, на который им давно пора было ответить. — Почему вы такие? Почему так… выглядите?

Крохотный уголок сознания ещё таил надежду на то, что он ошибается, что противоестественное явление молодых Музы и деда Егора имеет какое-то простое объяснение, например, перед ним правнучка Музы и троюродный племянник деда, приехавшие погостить к ним в Древнеград.

— Ты вообще что-нибудь помнишь? — снова вмешалась в разговор История. — Помнишь, перед тем как ты отключился, Каргер сказал, что это путь на несколько веков?

Кай напряг память. Если принять, что всё это было не сном, а ужасной необъяснимой явью, то он должен был помнить. Он был недвижим и опутан этим золотисто-голубым полем, и он без конца проваливался куда-то в другие эфиры, его отсекало от внешних звуков, но слова Каргера всплыли в памяти достаточно чётко, и он проговорил их вслух:

— «Этот путь на несколько веков… Велес, ты не оставишь его одного со всем этим…»

— Во-от! Этот, которого ваш Каргер назвал Велесом, тот медведь с рогами, он сначала сказал что-то типа «эти слишком много растратили, но это мы подправим», и потом ещё «а тебе, дитя беспутное, здесь вообще-то делать было нечего». Потом грохнул своим посохом и что-то сделал с ними, потому что они этот момент не помнят, а я не знаю. И потом все трое стали так выглядеть, — закончила История.

— Не понял, кто трое? Там было только три человека — дед с Музой и ты. Ты не изменилась.

— Кай, видишь ли, людей было трое. Но ты забыл… про…

— Ну… Птица ещё была…

— …и змея. — дед Егор скосил глаза в сторону балкона.

— Ты хочешь сказать… в смысле, вы хотите сказать, что она… что это?

— Карна. Которой и правда там было нечего делать, — сухо закончила История. — Может быть это всё из-за неё. С какого она на меня накинулась? И Каргер ваш погиб из-за неё.

Такого Кай точно не мог себе представить. Карна не выразила каких-либо признаков внимания к их разговору. Она хмуро смотрела в сторону, и этот вид ограждал её от навязчивого внимания не хуже, чем, к примеру, могло бы ограждать стекло террариума.

— Как змея может стать человеком?.. — это был глупый и в общем грубый вопрос, на который ни у кого не было ответа, Кай это понимал. Он точно показал себя полным идиотом и ему захотелось вернуть свои слова назад.

— Все мы носим маски… — услышали они тихий холодный голос из угла комнаты. От этого звука каждому стало не по себе. После чего Карна вернулась к состоянию безмолвного созерцания.

На балконе раздался шорох. В дверной просвет Кай увидел на перилах птицу, Мистику. Да, теперь это не спишешь на случайность или игры фантазии.

Муза встала, разгладив платье.

— Кай, нам всем надо многое обдумать. Многое ещё предстоит обсудить. Но не сегодня. Ты чуть не погиб. И нам очень не хватает… нам всем надо проститься с Каргером… — голос ей изменил, она произнесла его имя еле слышно. Сделав пару вздохов, она продолжила, — но если ты умрёшь с голоду, то получится, что нам с Егором Георгиевичем вернули молодость напрасно. Идёмте, пора завтракать.

Внезапно Кай ощутил дикий голод, просто невыносимый. И он был совершенно обессилен. Казалось, они разговаривали целую вечность, после этих откровений он чувствовал только ещё большее непонимание. Но к этому добавился тяжелейший груз — понимание вины за смерть Каргера.

Каргер-Каргер… Вот кого ему сейчас не хватало. Вот кто мог бы ему рассказать, что произошло на самом деле. Сколько лет он помнил деда, столько же рядом был и Каргер. Старый друг, молчаливый неприметный священник. Что он знал о нём? Сколько бы вопросов он ему сейчас задал?

Кай вздохнул и пошёл на кухню, Муза раскладывала пирог по тарелкам.

— Кай!

Он обернулся на голос молодого мужчины, который с этого момента заменял ему единственного родственника и опекуна, деда Егора.

— Вот, возьми. Это было у тебя в руке, когда мы тебя принесли домой. Я подумал, что это важно.

В руке деда блестел знак Каргера.

Дар Каргера

Кай взял знак Каргера в руки. В груди бешено застучало.

Сейчас при свете дня он мог его спокойно рассмотреть. Знак имел форму овала и выглядел очень старым. Он поскрёб ногтем по тёмному тусклому металлу с высеченными на нём золотыми символами. В верхней части в обрамлении лучей золотилась инкрустация в виде солнца; снизу вверх, через всё тёмное поле, к центру солнца восходили ступени лестницы. Лучи делали края вещицы довольно острыми. По окружности вилась какая-то надпись, но он не сумел её прочесть.

Он держал в руках эту вещь и ощущал дрожь. И в первую очередь подумал о походах крестоносцев или миссии Рыцарей Круглого Стола, — людей, связанных орденскими узами. В ночь гибели Каргера Кай заметил знак у него на груди. А потом, в самом конце, когда тот помог ему встать на ноги, Каргер вложил ему что-то острое в руку, значит то был этот рыцарский орден. Кай совершенно забыл о нём и мог потерять. И вот теперь дед Егор снова вручил ему волнующий дар Каргера.

Кай спрятал его в карман джинсов и отправился поедать свою порцию цветаевского пирога.

За завтраком, да и вообще в субботу, к событиям той ночи больше никто не возвращался. Каждый чувствовал определённую неловкость и не пытался завязать разговор.

Из того что Кай понял, обе гостьи, История и Карна в первую же ночь остались у Музы Павловны — она отвела девушкам по комнате, и те без возражений приняли приглашение. Казалось, что никто из них не понимал отведённой им роли, которая всё же Велесом задумана была, но и без этого у каждой было чувство, что именно сейчас им не стоит расставаться.

Кай жевал пирог и рассматривал женщин, собравшихся за столом.

Тори и Карна казались его ровесницами, может на год-два моложе. Муза, несмотря на своё строгое чёрное платье, выглядела просто потрясающе, он подумал, что было бы неловко обратиться к ней с прежним «БабМуз». Энергия двадцатилетней била в ней через край, но она казалась оживающей куклой, которой ещё только предстояло научиться быть человеком. Она никак не могла привыкнуть к необыкновенной послушности и живости своего нового тела, руки всё ещё по-стариковски искали опоры. Ноги, теперь обе совершенно здоровые, выбирали место для следующего шага, но телу уже это не требовалось. Беспрестанно хватая очки и через минуту снимая их или протягивая руку к вазочке с лекарствами, Муза всякий раз озиралась на окружающих. Разница в прожитых годах давала о себе знать не столько на психологическом уровне — ей надо было свыкнуться с таким чужим своим телом. Разрыв был очень большой.

Он перевёл взгляд на Тори — девушка, судя по всему, не испытывала дискомфорта, ни физического, ни психологического, находя пирог вкусным, компанию терпимой и приключение сверхзабавным. Она показалась ему открытым и жизнерадостным человеком. Благодаря её неумолчной болтовне, к всеобщему облегчению, никому из, по сути, незнакомых людей не приходилось из вежливости подстёгивать затухающий разговор.

Кай так же не упустил, что её прямолинейность иной раз коробила окружающих. Тори была резка, прямолинейна и даже временами заносчива. Особенно это смущало Музу Павловну, привыкшую к определённым границам в отношениях. У Истории же проблем с демаркацией не наблюдалось. И… странно… но это по какой-то причине очаровывало Кая ещё больше.

Глядя на Карну, вообще невозможно было что-либо определить. За день она так и не прибавила в разговорчивости, тяготела к уединению и тёмным местам, почти ничего не ела. И если в Музе Павловне, которая по прихоти хтонического божества рассталась с шестью десятками прожитых лет, конфликтовал опыт духа и текущий биологический возраст, то… что можно было сказать о Карне? О каком опыте духа можно было говорить, чтобы понять её возраст? Не о змеином же?

Кай рассматривал их всех и не понимал, радоваться ему или печалиться. Неизвестность пугала, и это не добавляло ему желания приближать час неприятных открытий. При этом оставался один вопрос, который подстёгивал его к разговору.

Выхода не было…

* * *

Кай глотнул обжигающего кофе и отставил чашечку в сторону.

— А вы уже придумали, как объяснить соседям и друзьям исчезновение двух пенсионеров, Егора Георгиевича Острожского и Музы Павловны Ладожской? И появления на их месте до странности похожих на них людей с такими же именами? — от курьёзности вопроса мрачные мысли напрочь улетучились.

— Ну, Кай, мы ж неделю не показывались никому… и ничего, — дед, потягивая чай, откинулся на диванчике, вытянув ноги через всю кухню. — Как-то разрулится.

— Нет-нет, Егор Георгиевич, что вы! — по лицу Музы Павловны было видно, что план деда совсем не тянет на план, — одной Виталины Карловны хватит, чтобы в два счёта вывести нас на чистую воду.

Все затихли. Фактор Виталины Карловны нельзя было не учитывать. Казалось, только Карна сохраняла полное равнодушие к проблеме.

— Соседка? — переспросила История, и где-то после минутной паузы, решительно заявила, — с ней мы справимся, легенду я устрою.

Муза Павловна с любопытством взглянула на Тори, ожидая продолжения, но выспрашивать детали не стала, а Тори уже погрузилась в свои мысли. Кай с дедом и Музой переглянулись совсем как в старые времена — как родные, и их молчаливые взгляды единодушно выразили согласие подождать.

— Ну раз так, то и прекрасно, История! — подбодрила её Муза Павловна. — Я тут ещё подумала… Может, нам пока перебраться в Белозоревку? Вы как? Там старожилов и не осталось совсем, дома под дачи распродали, а отдыхающие мало кого знают. Там мы точно избежим вопросов, и заодно подышим деревенским воздухом.

— О! У меня давно припасена «Энциклопедия огородника». Вот и применю знания. Давно пора там у вас порядок навести.

Муза улыбнулась.

Кай вспомнил их прошлогоднюю поездку в деревню. Места там были заповедные, усадьба, которая принадлежала ещё деду Музы Павловны, стояла на берегу речки Зорянки. С участка через галерею высоких сосен и берёз можно было выйти прямо к деревянной пристаньке, у которой в зарослях камыша на солнышке грели бока с десяток лодок. Дед с Каргером тогда весь день ловили рыбу, а Кай с книжкой в руках болтался в гамаке, натянутом меж двух старых берёз. Каргер не раз упоминал забавную историю местной достопримечательности — графского замка с призраками. Он хорошо знал эти края, иногда они заглядывали и в его дачный домик в посёлке чуть дальше по трассе. Каргер был до невозможности серьёзен, дед тогда лишь качал головой, Кай фыркал от смеха.

В общем, идея Музы Павловны была хороша, каждый день проволочки грозил им риском разоблачения и неприятными расспросами, потому решено было выезжать как можно быстрее.

Бог даст, то и завтра.

Заминка состояла в двух вещах: первой — Кай непременно хотел перед отъездом заглянуть в конноспортивную школу, с чем никто не спорил, и второй — вопрос гардероба для Музы и деда Егора. Тори сразу заметила, что люди их возраста так не одеваются и, что хуже, категорически не носят подобной обуви. Так что если стоит задача интегрироваться в среду того поколения, в котором им предстоит прожить современную версию их жизней, то им просто необходимо срочно переодеться.

Дед хлопнул себя по коленкам и радостно провозгласил: «Йюхху! Шопинг!»

Муза от удивления вскинула брови.

Когда Муза в свою очередь под давлением «юности» сочла доводы Истории разумными, та предложила отправиться за покупками немедля. Кай попросил освободить его от этой миссии, а дед Егор, второй раз за полчаса приведя Музу Павловну в полный ступор, заявил: «Эх, давненько я барышень не катал!», весьма охотно отправился в гараж за машиной.

* * *

Выпроводив компанию, Кай вернулся домой — ему не терпелось получше разглядеть орденский знак, он уже даже знал, с чего начнёт, с дедовой «Энциклопедии по Геральдике».

Он вынул орденский знак из кармана. Сердце снова учащённо забилось. На сколько он мог судить — вещь была старой. Очень старой и, похоже, очень дорогой. Он присмотрелся к символам на ней повнимательнее: на вершине лестницы на фоне солнца были высечены три чёрточки, складывающиеся в треугольник. Над ними угадывался крест. Диск солнца по контуру, как и многочисленные его лучи, были усеяны драгоценными камушками.

Кай перевернул знак тыльной стороной. В нижней части был выгравирован символ, очень напоминающий королевскую лилию, а может это был трезубец. Знак был слегка вогнутый и, к удивлению Кая, не имел никакого крепежа. Чудно, ни петельки, ни закрутки, ни булавки, ни прищепки… Как же он держался на груди Каргера? Загадка.

Кай так увлёкся, что не заметил, что рассматривает орден уже в дедовой библиотеке. Где-то здесь у деда должна лежать лупа. Каю очень хотелось прочитать витую надпись, скорее всего это был девиз представителей ордена. Эх… вечно не найдёшь, когда быстро нужна…

Кай перелистал соответствующий раздел энциклопедии, такого в точности знака он не нашёл. Чаще всего встречались типовые элементы в виде солнца или звезды, крестов разной формы, корон и геральдических животных. Но такой лестницы он не встретил ни на одном эскизе или фотографии.

В голове крутилось не меньше сотни вопросов к Каргеру — тому самому Каргеру, скромному старику, который бывал у них дома по несколько раз в неделю, болтал с дедом, подшучивал над Каем, возил его в конноспортивную школу и не более. А теперь… По какой-то причине выкупил его жизнь ценой своей собственной.

«Кем же ты был, Каргер? Рыцарем какого ордена? Кем я был для тебя?..»

Кай поразился неожиданной мысли о том, что с годами тайн и вопросов вокруг него самого только прибавляется.

Был ещё один бесспорный факт, и Кай не спешил проговаривать его даже про себя, потому что это требовало осмысления, а к этому он готов не был.

Всё указывало на то, что Каргер был магом. Достаточно сильным магом, чтобы противостоять хтоническому чудовищу, говорить с ним на одном языке и заключить с ним какой-то договор. Если бы кто-то попытался выдать подобное за правду неделей раньше, Кай без размышления отнёс бы рассказчика к недостойной братии сказителей девяносто девятого уровня наглости.

И вот сейчас понятный мир вокруг Кая пошатнулся. Железобетонные истины стали не таким уж и железобетонными. Как оказалось, магия и чародеи существуют не только на страницах фэнтези. Больше того — существуют боги… ведь кем же им быть, если они способны превратить змею в человека или вернуть старику молодость, при том, что наукой доказана необратимость хода времени и процессов старения? А если существуют боги, то это означает, что процветающие в мире религиозные культы разного толка не являются только лишь «опиумом для народа», как говорили марксисты и Остап Ибрагимович Бендер. Во всяком случае, неоспоримость этой аксиомы в глазах Кая оказалась под значительным сомнением.

Кай вспомнил один из многих споров деда с Каргером.

Родственник обычно стоял на чётких позициях материалистической науки, которая способна всё в мире перевести на язык формул. Если что-то не укладывалось в известную учёным и инженерам формулу, значит такую формулу всего лишь предстоит открыть, а не подмешивать в оправдание всякие там божественные, духовные и личные начала.

Каргер как обычно терпеливо выслушивал доводы деда Егора, потягивал горький кофе и отвечал, что сегодня наука, в которую дед так верует, — это не постижение истины, а подгонка известного под желаемое. И советовал деду выкинуть всю эту «образованщину» из головы. Такое чудное слово — «образованщина»… Кай запомнил.

По словам Каргера, наука сегодня лишь описывает явление, выводит некую поверхностную закономерность и благословляет инженеров на использование её в условном агрегате, будь то штопор или водородная бомба. Да, и ещё учёные научились давать «говорящие» названия этим явлениям. Со времён древних греков в словосложении полный порядок.

ВСЁ.

На этом «всё» Каргер тогда сделал ударение, и Кай почувствовал себя в обиде за всё человечество. Будто ноша за это поверхностное понимание законов мироустройства давила и на него лично. Словно он сам где-то не доработал.

Дальше Каргер добавил, что цель познания — не в создании каталогов названий и формул, а в понимании системы, увязывающей в себе хитросплетения видимой нашим глазом вселенской механики. Она уже есть, работает без участия «познавателей», просто какие-то её законы пока недоступны нашему осмыслению. Факт научный не тождественен истине, потому в основе многих выводов лежит ошибка идентификации.

Кай тогда запомнил и это выражение Каргера. Ошибка идентификации. Идентификации чего? Факта? Истины? Вот не спросил же… и дед пропустил мимо ушей, горячо споря и тыча пальцем в замятую статью из журнала «Наука и жизнь»: «Да вот же написано! Что ты на это ответишь?!!»

«Всё не то, чем кажется», пожимал Каргер плечами, скользя по странице совершенно отчуждённым взглядом. Каргер будто бы и не стремился оспорить заявления деда, но в словах его, даже непонятных, ощущалось больше силы.

Сейчас Кай лучше понимал, почему спорщики не слышали друг друга. Спор раз за разом выводился на новый круг дедовым: «Тогда что такое это твоё религиозное учение? Оно для меня тоже далеко от истины».

Дед в Бога не верил, и отрицание высших сущностей признавал за одну из аксиом. Ведь учёные до сих пор не смогли дотянуться до ангелов руками, не сумели загнать в рамки формул и чудеса христианства. Каргер посмеивался, а дед кричал: «Кабы пощупать кого… ну, там… эфирную крылатую деву! Тогда, трибога в душу, соглашусь с тобой и больше рта не открою».

«Гляди-ка ж ты, Кощунник, замахнулся! Деву ему подавай… Ангел за спиной не устраивает?..»

Дед дурашливо оглядывался и шарил в пустоте за спиной руками. Каргер качал головой.

«Пойми главное — сила религии в её незыблемости. Она защищает свои доктрины, не копается в них и не подвергает сомнению принятое как факт. Наука, наоборот, развивает сама себя, и парадокс в том, что сама же опровергает свои недавние истины».

Вообще Каргер не казался конфликтным или упрямым человеком, даже сколько-нибудь сильным человеком он не казался. Кай почувствовал, как по спине его снова пробежал холодок.

Как всё обманчиво…

Если поразмыслить, то дедова вера в закон и формулу, которые ещё не открыты учёными, полностью применима и к догматам религии.

Кай попытался перечислить факты, наполняющие новую истину.

Каргер был не только священником. Каргер никогда не говорил и никогда не давал каких-либо намёков на свою вторую ипостась. Наравне с догматами религии, он владел и таинствами магии, знаниями о сущностях иной стороны мира. Которые весьма материальны, как оказалось, и могут быть пощупаны и исследованы, если им придёт в голову явить себя науке как факт. Опять-таки, Каргер был католическим священником, но даже Кай, человек к религиям безразличный, знал, что церковь официальная отрицает и порицает магию… как же это могло в нём уживаться? Значит ли это, что Каргер практически ставил знак равенства между религией, наукой и магией?

Кай почувствовал, что от переполняющих мыслей у него начинает болеть голова. Ему срочно нужно было вдохнуть воздуха.

Он схватился за голову обеими руками и выскочил на внутренний балкон. Свежесть окатила его, прибавив ясности мыслям. Орден в руке сверкнул, поймав луч солнца сквозь листву деревьев.

Красиво как…

Он скользнул взглядом по пешеходной дорожке, как раз в сторону стен посольства. Там не было ничего, что могло бы подтвердить недавнее происшествие. Ни одного факта. И это противоречило истине. Эта истина так же превращала в ничто попытки науки отрицать и порицать религию и магию вместе взятые.

Что же тогда получается — человечество действительно ещё не допущено к этому знанию? Или уже напрочь забыло о нём, а Каргер и такие как он, возможно, люди, которые носят такой же орден — помнили и хранили?

Тот нескончаемый спор между дедом Егором и Каргером казался Каю скучным и заумным, но может быть стоило принять за аксиому главное из сказанного Каргером, «Всё не то, чем кажется»? И поискать подтверждение этому.

Вдруг это поможет понять, что пытался донести до него Каргер и ради чего спас?

* * *

Кай снова уставился на переливающиеся камушки в линиях лучей и солнечного диска. Он слегка поменял наклон ладони, и над каждым камушком заиграла маленькая радуга. Жаль, что он не антиквар, в вопросах идентификации подобных вещей необходим намётанный глаз… энциклопедия тут не поможет.

В следующий момент Кай хлопнул себя по лбу — куда проще, не терять время, а сходить в «Антикварный» на Межевом! Вот же тупица… Здесь же рукой подать!

Он быстро обул кеды и выскочил из квартиры. По-кошачьи преодолев лестничные пролёты с третьего этажа на первый, он оказался на улице. Коммунальщики закончили свои работы, спиленные ветки были убраны, на асфальте валялись раздавленные розовые соцветия.

Кай сделал несколько шагов и сорвался на бег. У витрины антикварного магазина он замедлил ход. Дёрнул латунную фигурную ручку двери, внутри тренькнул колокольчик. Кай едва сдерживал возбуждение. Дверь не поддалась. Суббота… Как он не подумал?.. Пару мгновений он ещё разглядывал витрину, даже приложил ладони к стеклу и попытался что-нибудь рассмотреть в глубине, потом, совершенно разочарованный, отступил и повернулся уходить. В задумчивости он достал орден из кармана и побрёл в сторону дома. Кому же тебя показать?..

— Я ждал тебя, — раздался скрипучий голос.

Время

От неожиданности Кай налетел на какое-то препятствие, слишком поздно заметив старичка, размером с брюкву и такого же цвета, на ногах — крохотные детские кеды. Его необычные золотистые волосы поблёскивали сединой.

Кай согнулся, уперев руки в колени, и уставился на человека. Тот ответно сверлил его неприязненным взглядом. Правда его взор был направлен в сторону, мимо Кая.

— Я ждал тебя, — повторил старичок в кедах.

— Меня?.. Извините, я не хотел…

Старик придвинул к нему своё коричневое морщинистое лицо и схватил его за руку. Хватка была уверенной и крепкой. Что-то в его взгляде было не так. Где-то внутри кольнуло неприятное ощущение. Кай не сразу понял, что на него смотрят незрячие глаза.

— Я ждал тебя. Идём, — и старик за руку повлёк его к соседней настежь открытой двери.

Кай не успел возразить, но сопротивляться не стал и вслед за стариком шагнул через порог. Они прошли через небольшую затхлую прихожую и оказались в пятистенном вестибюле, из которого выходило пять дверей, включая ту, через которую они вошли. Одну из пяти стен, самую широкую, украшало старинное панно, рельефная роспись по штукатурке с пола до потолка. Изображение было очень натуралистичное, хотя некогда очень яркие краски сейчас слегка поблёкли. Сюжет панно составляло изображение огромных башенных часов, астрономической средневековой астролябии с зодиаком и символами планет, которую Кай часто встречал на туристических плакатах, но с ходу не смог вспомнить, что это и откуда.

Старик уверенно выбрал ближайшую от них дверь справа и приложил к ней ладонь, дверь распахнулась. Они оказались в тёмном и узком коридоре, дверь за ними закрылась, и старик пошёл вперёд. Кай последовал за ним, на языке вертелся вопрос, куда его ведут, зачем ждали, но внутренний голос подсказывал, что эта встреча как-то связана с тем его ночным происшествием. Он просто шёл, ничего не спрашивая, доверившись неприятному незнакомцу, и в какой-то момент он вдруг понял, что они идут довольно долго, может быть десять минут, а может уже и час.

Коридор был прямой и уходил в гору, на пути им не встретилось ни одного окна, ни одной лампочки, они шли в полумраке и никуда не сворачивали. Наконец впереди появились какие-то признаки выхода, за полтора шага до двери крохотный слепой старик развернулся к Каю и безошибочным движением схватил его за руку. На этот раз он приложил к двери ладонь Кая, почти сразу послышался щелчок и долгий скрежет металла, будто за дверью проворачивались тяжёлые шестерни, делая множество оборотов и с каким-то индустриальным грохотом запуская смежные механизмы. Дверь, как и в прошлый раз, распахнулась сама.

Однако за дверью никаких механизмов не оказалось. Они оказались в залитом светом помещении. Света было столько, что окружающий их интерьер не имел цвета, в этом молочном слепящем потоке всё теряло собственные краски, стены были расчерчены полупризрачными абрисами прямоугольных и круглых предметов, и лишь окружающие звуки, довольно громкие, подсказали Каю, на что он смотрит — стены зала были увешаны часами. Больше всего это походило на часовую мастерскую, ту самую, старейшую в их городе, просто он никогда в неё не заходил.

Над головой, там, где Кай ожидал увидеть потолок, оказался прозрачный купол, и источник слепящего света сразу стал понятен — сквозь стеклянный свод ярко сияло солнце, практически заслоняя собой ярко-синее небо. Чем дольше он на него смотрел, тем очевиднее становилось, что над ними не гладкое стекло, а, скорее, хрусталь с множеством граней, проникая сквозь которые дневной свет так многократно преумножался. Плюс Кай заметил, что хрустальный купол не был недвижим — он вращался против часовой стрелки в горизонтальной плоскости. Часовые стрелки тоже имели место, они крепились к центру купола, только все они были разной длины и двигались с разной скоростью и в разном направлении. Кай успел насчитать минимум девятнадцать стрелок, потом сбился.

В какой-то момент Каю показалось, что вращается не потолок со стрелками, а пол, на котором он стоял. И вообще, чем дальше проникал его взгляд, тем больше всё вокруг напоминало ему планетарную модель, с большими и малыми кольцами меридианов, пересекающихся с кругами тропиков, горизонтом и экватором, он чувствовал себя заключённым внутри армиллярной сферы, которую им показывали на астрономии.

— Извините… Вы что-то хотели мне сказать? — Кай почувствовал нарастающее раздражение. Старик только что был рядом, всё время шёл впереди него, а сейчас словно растворился в молочном белом сиянии. — Кто вы?..

Ответа не последовало. Кай попытался осмотреться, он точно помнил, что они вошли в дверь, которая оставалась за его спиной. Но сейчас там была лишь сплошная стена, увешанная такими же разными часами. Но двери не было. Очевидно, сфера, внутри которой они оказались, уже повернулась на несколько градусов.

Кай потёр глаза ладонью, зрение никак не хотело привыкать к такой резкой смене освещения. Открыв глаза, Кай чуть не вскрикнул — прямо перед ним, в дюйме от его носа, маячило лицо старика, так близко, что он ощущал старческий запах, лекарств? овсяной каши? табака?.. Незрячие глаза старика очень неприятно таращились в разные стороны,

Кай понял, что это вообще не глаза, а стеклянные протезы, едва ли они могли хоть что-то видеть. Глазницы и лоб пересекало несколько страшных багровых шрамов, он мог разглядеть неровно сросшиеся складки век, рваные рубцы на коже, исказившие форму глаз. Внутри Кая шевельнулась боль, точно ему самому пришлось пережить это нечеловеческое страдание, будто его глаза доставали ножом.

Старик привстал на цыпочки и прикоснулся своими пальцами к лицу Кая и легонько ощупал его. Кай никогда ничего подобного не испытывал. Весь отмеренный ему природой запас терпения и вежливости пришлось призвать на помощь, чтобы не оттолкнуть неприятного субъекта. В нём боролось недоумение с негодованием, его учили уважать старость и проявлять терпимость, но он не бессловесная марионетка, не собачка на поводке. Может старик и вовсе сумасшедший? И он…

— Так и собираешься провести всю жизнь в чашке Петри? — проскрежетал старческий голос.

— Какой чашке?..

— В лабораторной чашке, чашке Петри, юноша, с активностью уровня инфузории-туфельки. Плыть тупым концом вперёд.

— Почему сразу тупым?.. — буркнул он сердито, покраснев от возмущения. — Вообще, я ухожу. Где выход?

— Выхода нет. Время может практически всё, но он связан законами.

— Зачем вы меня сюда привели? — слова Кая прозвучали резко.

— Время может практически всё, если соблюдать договор, — продолжал старик, будто не слыша его вопроса. Он снова исчез, при этом голос его то удалялся, то приближался в слепящем столбе света. — А согласно договору, Время встал на твою сторону.

Кай напрягся. Что-то такое говорил и Велес той ночью. Про время, которое ему не подчиняется. Может всё это как-то взаимосвязано, чокнутый старик не зря привёл его сюда?..

— Что такое время? Почему вы говорите о нём как о чём-то живом?

— Нет ничего живее Времени. Даже Свет и тот есть Смерть. Это одна из его граней. Иногда…

Старик наконец вынырнул из обесцвеченного мира часов. На его переносице сидели очки, даже не очки, а окуляры, самые нелепые и огромные, которые Кай мог представить, они держались на широком кожаном ремешке, который обхватывал седую голову старика. Их линзы до абсурда увеличивали стеклянные глаза старика, но было очевидно, что через их стёкла тот мог видеть. Вопрос — как?!

— Глаз видит благодаря человеку, юноша, а не человек благодаря глазу, — старик, казалось, прочитал его мысли. Кай смутился и отвёл взгляд от чудовищных шрамов. Старик продолжал бормотать. — Это не я сказал, Парацельс сказал.

Часы — количество их оценить было невозможно — на все лады издавали довольно нервирующее тиканье. Откуда-то издалека продолжал доноситься тяжёлый металлический гул, таинственный механизм не прекращал свой ход. Эта досаждающая какофония, очевидно, нисколько не мешала старику нести свою беспредельно загадочную чепуху, но уже порядком нервировала Кая.

— Ты уже понял, что у тебя в руке? — огромные глаза старика, казалось, сошлись у переносицы. Он протянул к нему открытую ладонь.

Кай стиснул в ладони знак Каргера.

— Стоило отдать тебя хтонику, — сердито забормотал старик, — но Время остановил стрелки, а значит, ты чего-то стоишь. Путь начертан, с него нельзя сойти.

— Так… э-ээ..?

— Посмотри сюда, слепец, — старик ткнул покорёженным пальцем на циферблат больших часов, видневшихся в белом мерцании. — Время замкнул по кругу прошлое, настоящее и будущее. Из этого кольца есть только один выход — смерть, тогда твои стрелки замрут и Время потеряет к тебе интерес.

— Я не собираюсь умирать, — Кай начал злиться. — И причём тут вообще орден?

— Считай этот знак твоим страховым полисом. Вместе с велесовой печатью на плече, — с губ старика слетел скрипучий смешок.

— Можете объяснить, что всё это значит — ключи, пути, печать? Кто этот хтоник? Каргер мне ничего не успел сказать… — Кай ухватился за ниточку разговора, не давая старику снова переключиться на изречение своих загадок.

— Надо было слушать, юноша. Он был при тебе всю твою жизнь. Довольно бессмысленную, должен сказать… — старик ткнул ему в грудь крючковатым пальцем. — Он, наверняка, сказал тебе немало. Думай. Никто другой не сможет тебя просветить. Уста Времени запечатаны. Если такой светоходец, как Каргер, вступил ради тебя на Путь, значит считал, что ты готов.

Кай в отчаянии смотрел на старика. Голова его шла кругом, а может всё дело было в том, что пространство вокруг смещалось в каком-то непредсказуемом свободном вращении. Хрустальный купол с его разнокалиберными стрелками уже находился почти у них под ногами, и сквозь его прозрачные своды в помещение всё так же ярко вливался белый слепящий свет, вперемешку с лоскутами ярко-синего неба.

Кай посмотрел на стрелки внимательнее. Некоторые были длинные, глянцевые, на некоторых поблёскивала позолота, были и совсем короткие, они практически не двигались и очень напомнили ему часы со сдохшей батарейкой на их с дедом кухне. Стрелки были ещё не совсем мёртвые, они судорожно подрагивали на месте, но двигаться уже не могли. Были и вполне рабочие стрелки, они меряли время в привычном темпе и выглядели вполне заурядно, стрелки как стрелки.

— Кто вы?

— Я смотритель стрелок. Можешь звать меня мастер Йозеф.

— Откуда вы меня знаете? Почему сказали, что ждали меня?

— У меня для тебя послание…

— От кого?..

Старик снова взял его за руку и потянул в сторону. Кай шагнул следом. Учитывая, что пространство вокруг них жило какой-то своей химерной жизнью, упираться было бессмысленно. Старик поправил свои гротескные окуляры и нащупал в парящем солнечном свете у них под ногами одну из стрелок купола. Он дёрнул головой, приглашая Кая на неё встать. В руку вложил фонарик: «Подсветишь, если что»…

Это было вещее чувство узнавания. Он коснулся ногой стрелки и почувствовал её тихое гудение и вибрацию, но в следующий момент она уже вовсе не была стрелкой, а скорее рельсом, уходящим очень далеко в белый ослепительный свет.

— Только далеко не заходи, из эмбриона я тебя не вытащу… — старик снова растворился.

Исчезли и умолкли часы на стенах вокруг них. Кай встал на стрелку и его повлекло вперёд, перед глазами начали проноситься какие-то сцены, рассыпаясь длинным веерным шлейфом, словно мимо него пролетал белый облачный поезд с мелькающими в каждом его окне краткими фрагментами чьей-то цветной жизни. Кай не сразу понял, что это как раз его собственная ретроспектива…

Это оказалось весьма забавным занятием, заглянуть назад, в прожитые им годы, жаль только, рассмотреть удавалось совсем редкие сцены. Он находился в гостях у собственной памяти. Или в плену? Ему было любопытно, будто ребёнку, переворачивающему камень. Линии, краски и фигуры проносились мимо него. Одни лишь слабыми, расплывчатыми тенями. Другие более чёткие, но их отражения были похожи на стереоскопический фильм, с блеклыми, затуманенными кадрами. Он понимал… ведь это произошло уже давно…

Кай пошёл вперёд, навстречу потоку из хроники его жизни. Навстречу ему наплывали образы — друзья и знакомые, его никто не замечал, он был для них такой же тенью, как и они для него. Он узнавал их стёртые изменённые лица. Называл по именам, и иногда, прежде чем сцена рассеивалась и сменялась лавиной других, ему удавалось хорошо рассмотреть и узнать событие, даже вспомнить, когда оно происходило.

Он останавливался то тут, то там, пытаясь понять, в чём же состояло послание Каргера. Школьные дни проносились в образцовом порядке. Вот он в Лицее, Горыныч, его преподаватель физики, вручает ему приз за победу в республиканской олимпиаде по информатике — тяжеленный куб с сидящим на нём «Мыслителем» Родена. А Кай красиво передаёт эту увесистую штуку обратно физику, вроде как в знак признания заслуг старика. Но если по-честному, ему было лень тащить такую махину домой.

Это было совсем недавно…

Вот они с Данилычем взяли титул на Кубке по конной выездке два года назад… на Метелице. Вдобавок, ему вручили ещё и приз в номинации «Восходящая звезда». События мелькали, какие быстрее, какие словно затормаживали свой полёт, давая себя рассмотреть. Учебные будни, встречи, дни рождения… Это они с дедом в театре… дедова любимая опера с седобородым страдальцем и двенадцатью девами… бессмысленно вспоминать, когда.

Кай шёл по своему детству. Он шёл наугад. Яркие вспышки воспоминаний жгли и терзали его. Книжка-раскраска, игрушечный разноцветный паровоз, золотистый кот на скамейке, рассыпанная по полу мозаика. Здесь какая-то добрая тётка на новогоднем утреннике подарила ему альбом для фотографий за лучший маскарадный костюм, он был пингвином. Кстати… где этот альбом? Забыл совсем, это первый класс, не иначе…

Кай сделал ещё пару шагов. Туман вокруг стал уплотняться, сереть. Его окружали неясные смазанные блики, какой-то сумбур, глухие полутона прорезали мельтешащие вокруг него неизвестные фигуры. Он ничего не мог разглядеть. В отдалении неожиданно рявкнуло: «Шалава буржуйская! Родину продавать?!!» Кай остановился и оглянулся.

Стрелки под ногами не было, он будто завис в чужой истории. Видимо не туда забрёл… На самом деле, всё это было до невозможности нереальным. На грани сна и яви. Позади было также ослепительно пусто, как и впереди… Но если впереди было его прошлое… возможно, на другом конце стрелки его будущее? Что если послание ожидает его именно там?

Надо нащупать стрелку. Кай осторожно двинулся в обратную сторону и быстро вышел на свою стрелку. Вернулось приятное ощущение пружинящей под ногами линии.

Отсчёт событий пошёл в обратном направлении. Вот они с дедом переезжают в их дом, к «нашей Софии», таким мрачным он не помнил деда Егора за всю жизнь. Хм-м… А это они в какой-то скучной конторе… Нотариальной что ли? Кай совершенно этого не помнил. Дед держит его за руку. Кай видит картину снизу-вверх, похоже, он совсем маленький. Дед расписывается в каких-то бумагах. Ему вручают что-то похожее на конверт и шкатулку, обитую фиолетовым бархатом. Размером с толстую книгу. Интересно, надо бы расспросить деда…

Вот они в дачном домике у Каргера, в Белозоревке. На чердаке. Каю лет десять, и этот момент он помнил. Самого старика Кай опознал совершенно точно. Каргер достаёт из оружейного сейфа любимое ружьё и показывает деду, тот в восторге цокает языком, вскидывая его к плечу. В шкафу виднеется несколько ружей, старинных, резных, на полке аккуратными рядами разложены коробки с патронами.

СТОП!

Кай замер перед этим воспоминанием, боясь спугнуть неустойчивое изображение. Каргер пристально смотрел на стоящего в белом тумане Кая, или… ему это только показалось? Рука поднялась и указала на сейф. Нет, он не ошибся. Глаза держали его в фокусе неотрывно. В глубине сейфа светится какая-то яркая эмблема… Кай даже подсветил себе фонариком. Это же знак Каргера, золотая лестница на фоне солнца! Вот это да! Сцена рассеялась.

Сердце радостно кувыркнулось, Кай припустил вперёд, неизвестно, как много времени ему отведено часовщиком, чтобы получить послание. Старик сказал, что Каргер был возле него всю жизнь, значит должно было остаться что-то. Он решил сосредоточить свои мысли только на Каргере, возможно, это поможет отфильтровать ненужные ему сейчас сцены…

Так, получается… Вот они с Каргером у того в приходе, Каю лет тринадцать, это… в храме на Аскольдовой горе. Кай вспомнил, как у него сдуру вырвалось, что выдавать такую затрапезную постройку за храм большое нахальство. Здание церкви и правда было совсем маленьким, больше похожим на светскую парковую ротонду. Каргер тогда только чуть стиснул пальцами его плечо и усмехнулся. Что он тогда сказал?.. Кай соединил указательные пальцы на переносице… В следующий момент в ушах явственно прозвучал голос Каргера: «Храм не там, где величие воплощено в камне. Храм там, где голос крови брата твоего вопиет к Нему от земли, и Он обитает в нём».

Кай тогда ничего не понял, но по выражению лица Музы почувствовал, что сморозил глупость, и попытался отшутиться. Получилось ещё грубее: «А Бог твой, получается, глухой. Все вопиют, как ты говоришь, молятся, молятся, а толку никакого! Сгнил, небось, уже, или где-то бродит».

«Под твоими ногами столько древней святой крови, что странно тебе её не слышать…» — проговорил Каргер ещё более непонятные слова, уже не улыбаясь, и после этого повёл их с дедом и Музой в подземную крипту. Но Кай продолжал дурить и наотрез отказался спускаться под землю. Сцена сменилась каким-то расплывчатым невнятным пятном.

Да… было дело…

Снова младшая школа. А это ещё что?.. Кай застыл на месте. Он смотрел на это существо и понимал, что видел его не впервые. Как он мог забыть? Как он мог забыть?!!Это существо являлось ему в страшных снах не меньше года. Ведь молодой сержант тогда увидел тоже самое, испугался и пальнул в него из ракетницы… Но он сам настолько убедил себя в том, что чёрный гость ему просто померещился, что всеми силами разума загнал его в дальний угол памяти, где складировался самый бесполезный и плохо осознаваемый хлам из пережитого и выдуманного. Даже сейчас, мельком захватив край сцены, Кай почувствовал неприятную знакомую резь в области горла и шеи. Совсем как тогда. Совсем как в детстве, когда врачи, не находя никаких подходящих симптомов — ни свинки, ни ангины — прописывали ему компрессы, сироп шиповника и витамины. А Баба Рая, первая его учительница, скривив рот, называла его симулянтом и притворщиком.

Это с чёрной головой-лампочкой надо хорошенько вспомнить!

Кай побежал дальше, стрелка была достаточно узкой, не шире его ступни, но, удивительное дело, он больше не боялся с неё соскользнуть. Его ноги словно были с ней единым целым.

Кай чувствовал, что пора возвращаться. Часовщик предупредил, что далеко заходить нельзя. Кай уже забыл почему. Он неуверенно переминался с ноги на ногу, заглядывая туманную даль обоих концов стрелки.

Была не была! Он решил пробежать ещё немного вперёд. Он сделал пару вдохов-выдохов, выравнивая дыхание и мысли, хрустнул пальцами, встряхнул плечами и побежал. Стрелка пружинила и выгибалась, но не отпускала его. В какой-то момент он почувствовал, что бежит с зажмуренными глазами. Ноги сами находили опору. В конце концов… это же его собственная жизнь. Он не мог промахнуться.

Наконец Кай ощутил какую-то тягу в сторону. Он остановился и открыл глаза. И увидел… молодого деда, не совсем такого, каким его вернул Велес. Он был похож и не похож…

Сердце Кая сжалось. Дед выглядел очень плохо. Небритые щёки и борода со странными мочалистыми косичками, всклокоченный чуб, изодранные вытертые добела джинсы, с дырками на коленях… На шее и запястьях он рассмотрел татуировки, какой-то разноцветный драконий хвост…

Кай постарался затормозить сцену, непонятным образом ему удавалось управлять их сменой. Почему такой вид? Откуда татуировки? Он бы сам никогда… Неужели дед Егор попал в тюрьму? Как же судьба его побила…

Но что-то… что-то было не так. Дед сидел, соединив указательные пальцы у переносицы. Дед так никогда не делал…

Дед сидел на диване перед широкой чёрной картинной рамой. Но это не было картиной, это был… вроде бы телевизор. Но очень тонкий, не толще двух сантиметров. Дома у них стоял огромный телевизор «Радуга», он был таким же громоздким, как и холодильник, только полированный под дерево. А здесь… Что-то было не так. Кай занервничал. Деду лет тридцать. Тогда Каю… Кай ещё тогда не был рождён и стрелка его реальной жизни не могла показывать деда в таком возрасте. Что-то в этом было неправильное. Не так.

Кай прислушался.


«Самолёт Папы приземлился в аэропорту «Летч» в субботу в 13.30 по местному времени. Здесь понтифика встречал сам президент, пренебрёгший всеми правилами дипломатического протокола, а также глава греко-католиков кардинал Любомир Гузар и глава Католической Церкви в Гардаринии кардинал Марьян Яворский…»


Кай остановился, заставляя себя смотреть. Папа появился на трапе самолёта. Понтифик был очень стар. Папа медленно спустился по трапу самолёта. Президент в ожидании поморщился от солнца и откусил конфетку.

Сцена отчего-то казалась важной тому, кто поставил его на стрелку. Важной, но… Гардариния не имела президента. А вот аэропорт был гардарининский. Кай начал терять интерес, с усилием заставляя себя вслушиваться в слова из телевизора.

Понтифик говорил что-то о преемственности хранителей веры, о том, как ещё в первом веке во время своего миссионерского похода апостол Андрей дошёл до древних киевских гор, и его посещение касалось не только прошлого… что он сам видел новый свет, который просветит землю Гардаринии. Свет, который обновит выбор, сделанный в 988 году князем Владимиром….

Что-то в словах понтифика… что-то… Зачем апостол Андрей в первом веке дошёл до киевских гор?.. Свет… Новый свет… Первый век… Андрей Первозванный… Тогда ещё никакого Древнеграда не было и в помине. Папа сказал ровно то, что сказал…

Кай взъерошил волосы на макушке.

Дед на диване в точности повторил его жест, оба они уставились на экран.

Диктор продолжал репортаж.


«Из аэропорта Папа поехал на Аскольдову могилу, где посетил храм св. Николая, который до революции был православным. Там похоронен отлучённый от …»


Дальше звук провалился. Кай не разобрал несколько фраз. Затем снова чётко расслышал:


«В храме Папа совершил молитву и затем пересел в папамобиль и отправился по улицам Древнеграда».


На цветном экране виделось лицо старого мужчины, крупным планом. Одетый в голубую холщовую пелерину, с плоской шапочкой на голове, его речь заглушал голос диктора. Кай задумался. Это лицо он видел. Или увидит… не знаю. Потом… когда-то… Или давно? Кай сам удивился ощущению.

Неправильно. К голосу диктора подмешивались язвительные нотки. За спиной мужчины мелькали виды Древнеградского парка. И ротонда. Та самая, из другой сцены, у Каргера в храме. Мужчина продолжил речь, но Кай уже не слушал. Он понял, что казалось ему неправильным. Он видел это лицо. Но это случится потом. В будущем.

И это был не дед. Это он сам там на диване. И татуировки с драными штанами его собственные. И косицы в бороде. Ха-ха… Значит пора браться за голову. Этот его бродяжий вид намекает на вовсе незавидное существование в будущем…

Кай сказал себе, что горевать о будущем не время, а стоит подумать о том, как выбираться. Наверное, он заступил за черту. В своё будущее. Потому, как тот, будущий Кай, тоже знал это лицо с добрыми глазами, лицо понтифика. И это важно. И это надо не забыть.

Двинуться дальше? Нет, что-то говорило ему, что нельзя.

Кай не знал, что делать. Любопытство не отпускало. Неожиданно для себя он закрыл глаза и пару раз крутанулся на стрелке. Риск бежать наобум велик. Но выбор сделан. Под ногами что-то хрустнуло. Кай бежал, надеясь обогнать свою жизнь, пролетающую у него перед глазами. Стрелка уходила вдаль, рельсы уносились вперёд, куда-то очень далеко, и что там, он рассмотреть не мог. Под ногами хрустело, с каждым шагом было всё неудобнее бежать. Смотреть под ноги не хотелось. Нет, это он уже видел. Но это не его прошлое. И это не его будущее. Это его сон.

Гладкие, сминаемые им землистого цвета кости, хрустели. Глазницы черепов безучастно на него таращились, вывернутые челюсти скалились. Впереди в темноте двигались какие-то тени. Он в тоннеле, и в тоннеле этом темно, впереди лишь мигает какой-то рассеянный зелёный свет.

«Кремц, кремц»…

«О… я знаю что будет дальше…»

Тоннель, холодный и заброшенный, явно созданный рукой человека. Кай, замедлил шаг, готовясь к тому, что холодные когтистые руки, сотканные из тьмы, набросятся на него, как тогда во сне.

Он снова вынул из кармана знак Каргера. Тот подмигнул ему тусклым бликом будто старый друг. А потом неожиданно из солнечного диска в центре знака ударил золотой луч, будто лестница ниспала ступенями на самую землю. Тьма расступилась, идти стало легче. Впереди вырисовалось белое прямоугольное пятно, напоминающее домик со скатной крышей. Кай снова побежал, время было на исходе, он это чувствовал.

«Кремц, кремц»…

Тоннель расширялся, превращаясь в круглую искусственную пещеру с высокими сводами. Стены её были грубо стёсаны, из длинной узкой щели под самым потолком струился зеленоватый свет, падая на объект в самом центре, который Кай принял за домик.

Это был не домик, а высокий гроб из розоватого мрамора, саркофаг, установленный на возвышение, к нему со всех сторон вели каменные ступени.

«Кремц, кремц»…

Стены прямоугольного ящика и двускатной крышки были покрыты крупным резным орнаментом. В крышке виднелось оконце, но Кай был слишком далеко, чтобы заглянуть туда. Кай направил луч света на фронтальную стену саркофага и не поверил своим глазам. В торце его блистало золотое солнце, к центру которого восходили ступени, растущие от постамента.

Рядом с каменным гробом, прямо на каменном полу, лежало несколько, может шесть, возможно восемь, полуистлевших человеческих тел. Кай опасливо отступил назад, опасаясь растоптать останки. Беглого взгляда было достаточно, чтобы заметить на скелетах форменные галифе тёмно-синего цвета, крупные красные звёзды, окантованные золотом на рукавах над манжетами и разбросанные по полу гильзы. Под ногами что-то скрипнуло — Кай чуть не поскользнулся на лакированном козырьке фуражки. Красный околыш и тулья синего цвета с кровавым кантом.

«Кремц, кремц»…

Тревожное напряжение кольнуло его под рёбрами. Парализованный этим зрелищем, Кай будто погрузился в продолжение своего сна. Он опустил глаза — глянцевая стрелка всё ещё была под ногами, значит всё вокруг — это некая проекция его будущего. Он не видел самого себя, как это происходило в сценах из его прошлого, и был готов оборвать кадр, но кадр всё не заканчивался. Лоб Кая покрылся испариной. Ему хотелось выбраться из этого замкнутого контура. Но он, спотыкаясь, продолжал идти вперёд.

«Кремц, кремц»…

Клубы тьмы сгустились вокруг его лица, уплотняясь, обволакивая его фигуру, принимая причудливые формы. Его окружили какие-то новые звуки. Скорее похожие на далёкий плач или женское пение. От этих наслаивающихся один на другой голосов стыла кровь. Он слышал какой-то мерзкий будоражащий шелест, какое-то шевеление, нетерпеливую возню. Кай начал отступать, пытаясь отмахнуться от назойливого морока, вытолкнуть из сознания эти страдальческие стенания, эти стоны, переходящие в рыдающий вой, но всё безуспешно.

Он почувствовал чьё-то прикосновение, словно это были жадные пальцы. Руки, десятки рук удерживали его за плечи, ощупывали грудь, выворачивали шею, выдавливали глаза, зажимали рот и нос, не давая сделать вздох. Кай начал задыхаться. Длинные пальцы сомкнулись на его горле, они были настолько длинные, что обвивали шею всё новыми и новыми витками, усиливая давление будто змеи.

Он схватился за эти руки, пытаясь ослабить хватку, но ничего не нащупал. Его душила тьма, из горла вырвался хрип, воздуха почти не осталось… В ужасе он осознал, что не может сопротивляться этим бестелесным прикосновениям. Под ногами упруго вздрогнула стрелка часов, голоса потонули в тикающем шуме, ворвавшемся в пещеру, и голова Кая прояснилась.

Сам не зная, чего он ожидает от этого действия, он всей ладонью впечатал в грудь орден Каргера, свою единственную связь с реальностью. Он попятился назад, боясь потерять стрелку.

«Позвать мастера Йозефа»… «позвать мастера»… «позвать его»… «позвать»… «поз»… Сознание тускнело… «позвать»… воздуха почти не осталось… «позвать»… он не мог издать ни звука. Он пошатнулся и упал на одно колено.

Мерцающая иссиня-чёрными гранями рука с десятками пальцев пронзила орден насквозь. В этот момент всё внутри взорвалось тошнотворной болью.

Это не моё будущее! Это сон… СОН…

А потом он увидел себя…

В том месте, где за миг до этого был прижат знак Каргера, где секунды назад билось его сердце — в том месте больше не было ничего. Он видел себя с огромной бескровной раной, с безобразной зияющей чёрной дырой в груди. Из неё капало и стекало по футболке что-то, очень напоминающее смолу. Он стоял на коленях, как тогда во сне, на каменном полу в луже собственной крови, он больше не мог шевелиться, вцепившись в собственное горло, пытаясь разжать несуществующие душащие его руки. Перед ним в дымящейся багровой пене лежало его живое золотое сердце. На нем был высечен золотой диск солнца в окружении искристых лучей, к центру солнца восходила золотая лестница.

«Каргер, спаси!», — пронеслось в его голове.

Но Каргер был мёртв.

Сердце билось на полу, отсчитывая мгновения его бессмысленной жизни с активностью инфузории-туфельки в лабораторной чашке.

«Каргер», — сквозь стиснутые зубы простонал Кай.

Секунды вытекали из его золотого сердца вместе с пузырящейся кровью. Кай закрыл глаза.

«Каргер…» — выдохнул он без сил.

Жуткий стенающий вой вдруг затих.

«Кремц, кремц»…

Его отпустили руки, когти разжались.

Тени, звуки, толкотня прекратились.

Он больше не был их добычей.

Потому что пришёл, и Кай это почувствовал, пришёл хозяин всего. ВСЕГО. И в следующий миг перед его лицом загорелось семь голубых точек.

И это были глаза.

И ничего другого вокруг он больше не замечал.

Со звёзд подул холодный ветер.

Семь рогов целились ему в грудь, наплывая гнилой костяной головой. Семь голубых точек, не мерцающих искр, а ровно и вечно стынущих хладом глаз, за стенками которых не жизнь, но что-то позади неё, вне её…

Рот в этом гнилом черепе открылся.

Кай заорал: «КАРГЕР!!!»

И существо повторило тихим эхом: «Кар-гер».

«Кееек-кееек-кееек».

Через мгновение он услышал стремительный свист крыльев над головой, и мощные когти выдернули его из этого кровавого плена.

«Мистика…» — Кай с облегчением закрыл глаза.

* * *

В глаза резанул ярко-синий цвет, он закашлялся.

Он ощутил старческий запах… лекарств? овсяной каши? табака?.. Он лежал на спине, над ним нависло уродливое лицо с огромными окулярами.

— Бестолочь… Идиот!.. Острога стоеросовая!!! И как вас только отбирают?..

Кай улыбнулся ему как старому другу.

— Простейшее дело не может сделать, чтобы всех живий с кремцами не всполошить.

— Вы не объяснили… — Кай начал приподниматься на локтях. Проклятое белое марево вокруг снова нестерпимо слепило глаза.

— Время никогда ничего не объясняет «до». Время доходчиво втолковывает «после».

— Я понял… — голос сошёл на хрип. Он не мог надышаться.

— Бестолочь… Где вас только принцев таких находят?! Толку с вас Корпусу… Без десятка телохранителей шагу сделать не могут… — продолжал плеваться старик, ощупывая Кая. — Цел хоть? Кабы не птица Велесова, я б тебя не достал. Чуть стрелку свою не истребил, талант.

— Можно мне будет прийти снова?

— Приходи, недоросль. Ты хоть что-то рассмотреть успел? Или всё мимо? — мастер сурово свёл глаза к переносице.

Кай едва сдержал смех.

— Да… Что-то увидел. Но не всё. Но многое. Я бежал, просто, искал послание Каргера.

— Ну хоть так. А то некоторых ставь-не ставь, всё едино, ни вспомнить нечего, ни зацепиться не за что, просвистело мимо за пять секунд, будто в унитаз смыло, — старик поправил свои окуляры и снова забормотал. — Кому нужна такая жизнь?.. Не жизнь, а скисшее молоко. А этот… Такую стрелку чуть было не изничтожил… самую прочную, самую длинную…

Купол со стрелками снова занимал своё место над головой. Кай, кажется, начал понимать.

— Эти все стрелки… они мои?

— Твои, твои…

— И я могу выбрать, на какую из них встать? По какой мне идти? — Кай во все глаза смотрел в уродливые окуляры старика. — Ну… или, к примеру, выбрать плыть тупым концом вперёд?

— Дошло наконец… — лицо старика первый раз за всё время озарила улыбка. Морщины разгладились, безобразные шрамы стали не так заметны. Он стал похож на кота с большими круглыми глазами.

Кай хотел спросить, как такое возможно, но догадывался, что какой бы ответ не дал ему старик, он не поймёт.

— Можно мне будет прийти снова, мастер Йозеф? — Каю захотелось смеяться и обнять этого чудаковатого вредного мастера, смотрителя чужих жизней.

— Сказал уже, можно. Только не части. Проблемный ты. Без тебя дел хватает, за каждым надо углядеть, каждую стрелку отладить, — старик наконец выпрямился. — Дверь там. Иди, никуда не сворачивай.

Кай тоже поднялся. Вскользь неловко приложил руку к груди, боясь нащупать в ней дыру, и с облегчением обнаружил, что сердце было на месте и билось в нормальном ритме. Карман успокоительно оттягивал знак Каргера.

— Куда же я сверну? Там же не было поворотов?

— С тебя станется… — мастер Йозеф махнул рукой, отступил и под мерные звуки тикающих часов растворился в белом сиянии.

Обратный путь по тёмному коридору Кай преодолел всего за пару минут. В пятистенном вестибюле на этот раз виднелась лишь одна дверь, и через мгновение он выскочил на улицу. Уже стояла ночь.

Кай никогда прежде не любил свою жизнь так сильно, как в эту минуту. Спасибо тебе Время за то, что ты остановил стрелки… Кай очень хорошо помнил то загадочное замирание пространства за пределами устроенного Велесом вихря, как оно «заморозило» деда, Музу, змею и Историю, благодаря чему их не затянуло в воронку, и улица избежала разрушений.

«Ии-чип», — на ветке старого платана сидела Мистика.

Кай знал, что он под защитой.

— Спасибо тебе, Мистика, — крикнул он на всю улицу.

«Спасибо тебе, Каргер…», — проговорил он про себя и помчался домой, подгоняемый начинающимся дождём.

Первый контакт

Кай полночи не мог уснуть. В голове просто горело от сумбура воспоминаний. Столько всего он увидел. Увидел ли то, что должен был?

Он пронёсся по своей реальной жизни, не обращая ни на кого внимания. Да, ведь столько лет рядом был Каргер, а Кай относился к нему как скучному и обыденному весеннему визиту участкового врача — просто старик, просто бывает в их квартире.

Некоторые вещи он вспомнил, но до сих пор не понял их значения. Самым ярким всполохом засело воспоминание о Зарнице. Когда-то он о нём просто забыл. Сейчас те обстоятельства не казались ему ни обыденными, ни простыми.

Пожалуй, то был первый звоночек. Первая его встреча с иным миром. И он совершенно вытеснил её из памяти.

Кай начал припоминать. Тот случай запомнился совершенно другой интонацией, от него было неприятно просто потому, что годы его младшей школы были отравлены фактом существования такого человека как Баба Рая. Как и многое другое, обидное и ранящее, эта часть забылась, затёрлась, выветрилась из головы. Но тогда, именно тогда он испугался, он никогда так не пугался, ни до, не после. Не считая встречи с Велесом.

Очень чётко всплыла картина из давнего прошлого — он посреди зелёной лужайки, короткие шорты, голые колени, искусанные комарами и порванные шнурки. Отряд Зарницы, возглавляемый Бабой Раей, с рюкзаками и палками, шагает через широкую лесную прогалину. Солнце напекает за шиворот, нести даже пустые чугунки и одеяла тяжело, всем хочется пить, сонливая тишина вокруг разбивается нестройной речёвкой и педагогическими издёвками классной дамы.

Да, это было в классе третьем… Воспоминания стали ярче. Унылая дружина, набегавшись, напрыгавшись и истратив воду и силы, растянулась парами аж до леса. Внизу у дороги их ждали армейские грузовики. Оставалось минут семь пути

Кай держался подальше от Бабы Раи со старостой, он с удовольствием замыкал фалангу, напевая что-то своё, размахивая палкой и сбивая головки чертополоха. Вдруг он почувствовал звук… Не услышал, а почувствовал — ласковый, убаюкивающий, притупляющий внимание. Он приостановился и прислушался. Звук приближался и пугал.

Последние несколько пар одноклассников утонули в сомкнувшемся полевом сухостое. Он понял, что остался совсем один. Он помнил также, что по непонятной причине свалился с ног, его будто что-то захлестнуло, как удавкой передавив горло.

Он задохнулся, закашлялся, совершенно лишённый возможности кричать, схватившись за шею и озираясь, выбрался из ремней тяжёлого рюкзака и встретился взглядом с этим

Голова существа, смотревшего на него, напомнила ему хрустальную подвеску от люстры, только чёрную и огромную. Она странным образом действовала на него, тянула его к себе, будто магнитом и улыбалась, хотя никакого лица Кай в нём не различал. Кай упирался ногами кашлял и хрипел, отбиваясь руками, но не было ничего видимого, что отвечало бы за этот грубый физический контакт — ничего не было на шее, ни рук, ни верёвок. И всё же его втягивало в эту чёрную дымчатую пелену под кристальной головой, и горло страшно болело.

Он не помнил, сколько времени происходила эта борьба, ему показалось, что вдали за косогором раздались крики: «Кай! Кай Острожский, где ты?» Но он не мог им ответить. Он чувствовал, что прикосновение чёрной пелены обжигает его кожу, иголками впиваясь в шею и руки. Он страшно испугался и что есть силы начал орать.

В следующий миг трава позади существа качнулась и расступилась, и к сцене присоединился невысокий парень в солдатской форме. Он несколько секунд остолбенело рассматривал хрипящее упирающееся тело ребёнка и чёрное облако с кристальной головой над ним, потом, выкрикнув: «Стой, стрелять буду», быстро вынул из кармана блестящий предмет и нажал на спусковой крючок.

Не успела из ствола вырваться красная вспышка, с громким свистом рассыпая искры и дым, существо отпустило Кая. Ринувшись на источник залпа, кристаллоголовое существо мгновенно поглотило весь красный заряд, его чёрное облако приобрело добавочные красные тона, которые клубясь и рассыпая вспышки, преобразовалось в единую чёрную дымную фигуру, после чего, смеясь и улыбаясь, медленно покатилось прочь от совсем юного солдатика и ребёнка.

В местах его касания с землёй оставался различимый след выжженной травы и почвы. И, кажется, в следующий момент из высокого сухостоя с рыком выскочила дикая собака и кинулась вслед за этим чёрным куском кристалла.

Но… честно говоря, в этой части воспоминаний Кай совсем не был уверен.

Парень подхватил Кая за руки, похлопал по щекам, отряхнул и, заглянув в глаза, помог ему удержаться на ногах первые несколько минут. Кай будто учился дышать заново. Горло невыносимо болело. Вместе они вернулись к машине.

Эта история осталась тайной. Солдатик никому из подшефной школы об этом происшествии не рассказал, разве только своему начальству. А Баба Рая, сидевшая с детьми в брезенте, за обратный путь вылила на него очередной ушат христианского человеколюбия, обвинив в том, что все отряды уже уехали, и одни они, из-за «вечно-где-то шляющегося-отстающего-позорного-звена, голодными болтаются по лесу!»

Кай тоже хотел есть и со временем поверил в свою вину, а про существо и дикую собаку забыл.

После сегодняшнего напоминания на стрелке Кай вспомнил всё в мелочах. Что или кто это было, почему оно напало на него и почему «съело» свет из ракетницы и ушло, на эти вопросы не было ответа. Он не видел ничего подобного ни в кино, ни на картинках, ни в книгах дедовой библиотеки. Когда-то он даже ходил с Музой в парк аттракционов с ужасным заезжим Бестиарием, но и там ничего подобного не встретил. Сейчас Каргер своим посланием настоятельно предлагал ему с этим разобраться.

Что ж, пора, думал Кай, засыпая. Наверное, пришёл ход и для этого.

Но сперва к Рагнару.

* * *

Кай встал очень рано и, никого не разбудив, с первым трамваем выехал в «Счастливую подкову». Сделав пару пересадок в пустом транспорте, он в одиночестве вышел из автобуса на пустынную обочину и добрался до грунтовки, ведущей к конюшне. Он шагал и в памяти его всплывали счастливые и не очень воспоминания, связанные с его спортивной жизнью.

Он не помнил уже, кому из взрослых пришла в голову идея отдать его десятилетнего в конноспортивную школу, и как эту школу нашли, но возглавил реализацию идеи никто иной как Каргер.

СДЮШОР «Счастливая подкова» действовала под патронатом посольства Дании. Несколько конюшен, манежи разной величины, луга и небольшая роща занимали пару гектаров угодий у красивой реки.

Маленького Кая на занятия дважды в неделю по утрам отвозил Каргер. Первое время тот просто «катался». Всё казалось новым и чужим — много новых слов, совершенно непривычный уклад, забавные традиции, и самое главное… лошади. Кай их… боялся.

Обычно их встречал тренер Данилыч, бывший олимпийский чемпион по троеборью. С Каргером они встречались как давние друзья, но Кай, как и многим другим вещам, не придавал этому значения и не задумывался на тем, что могло свести таких людей вместе. Он обычно шёл к своему шкафчику в раздевалку, а Каргер, перекинувшись парой фраз с Данилычем, куда-то всякий раз исчезал, напутственно бормоча: «Ну, у меня дела, старайся…»

Появляясь снова ровно через час, он задавал тренеру один и тот же вопрос: «Как у нас успехи?» Тренер рассказывал. Кай стоял молча.

Теорию и технику безопасности Кай усвоил очень быстро. А вот занятия по психологии лошади пропустил мимо ушей. Очень скоро он освоился и уже не путался, когда его посылали в берейторскую, безошибочно отличал выездковый плац от конкурного поля, знал, где шорно-седельная и ковочная мастерские, и как позвать ветеринара.

Первые годы Кай занимался с разными лошадками. И в общем относился к этим поездкам как к обязаловке. Никакое чемпионство его никогда не манило. Он исправно тренировался, осваивал азы манежной езды, и из седла уже его выбить было сложно. Потом пошла выездка — пируэты, пассажи, плие. Всё как в балете, только танцует лошадь. Потом начал прыгать. Команда «Счастливой подковы» соревнования никогда не пропускала, и Кай незаметно для себя и всех стал надеждой и гордостью школы.

Через год-другой проехал конкур 80 см, потом сотку и понял, что защитил разряд. Ещё спустя год проехал 110, так что дали второй. Так дошёл до 140. С лёгкостью.

Эта жизнь со временем очень увлекла Кая, теперь он рвался в школу сам, даже не ради тренировок, наград и славы. Лошади стали частью его жизни. Он охотно подменял конюхов, научился ухаживать за лошадьми, инструктором водил смены учеников по лесам-полям. Всё это научило его крепко сидеть в седле, не бояться скорости и выходить из любых внештатных ситуаций, которые в полях не редки. Да и поглазеть на взрослых спортсменов тоже было всегда любопытно — даже иностранцы встречались — всё же школу патронировало иностранное посольство.

Эту жизнь для него открыл Каргер…

Сейчас Кай понимал, как бездарно потрачено им время. Эти частые поездки нисколько не сблизили их с Каргером — они практически не общались, и Кай так ничего и не узнал об этом скромном человеке. Правда, однажды тренера отвлекли на телефонный звонок, и он ушёл в берейторскую, а конёк, отпущенный с поводьев, вышел из прогулочной левады и привёл их к удалённому манежу. Там Кай, открыв от изумления рот, увидел, как Каргер в своей чёрной сутане и моццетте гарцует верхом на стройной белой кобылке, несётся по манежу, перемахивает через полутораметровые барьеры и широкие канавы, нисколько не замедляясь на поворотах.

И вот теперь Кай здесь. А Каргера больше нет.

И от него у Кая вдобавок к ордену остался ещё один странноватый подарок…

* * *

Кай шагал, и его вновь затопила горечь признания неудачи. Признание неудачи — именно так можно было оценить результат их отношений с Рагнаром. Одним словом, дела шли из рук вон плохо.

Этот чистокровный ипподромный скакун достался Каю практически с бойни, худой, психованный и очень недоверчивый. Ну как сказать достался… год назад сам Каргер его и присмотрел.

Первое появление жеребца произвело на всех неизгладимое впечатление, и Кай помнил этот день будто вчерашний. Вёл конь себя просто отвратительно, вели его с двух сторон на лейцах, с палками в руках, но в него невозможно было не влюбиться — он был грациозен и что-то было необычное в его характере… не такое как у других. Данилыч был совершенно счастлив и всё твердил, что таких ганноверцев на аукционах и за сто пятьдесят тысяч марок у немцев невозможно было отбить.

— Забирайте, — сопровождающий с радостным облегчением передал Данилычу пачку документов. — Не советую сильно тратиться на хорошую амуницию.

— Чего так?

— Этот зверь на прошлой неделе порвал две попоны, колокольчики Анки и подвес к ликиту. До этого были разорванный налобник и сломанный бич и два хлыста. А ещё летом на корде эта скотина растерзала перчатки. И трок. Тоже не один. Ах, да, ещё он погрыз два недоуздка и испоганил чомбур. Причём он умудрился сломать карабин резким движением головы. И погрыз чьё-то ведро. А в бочке он пытался сожрать накордник. И выбить там дверь. И мёдом не корми, дай порвать корду.

Конюх, передавая поводья, предупредил Каргера, что жеребец очень опасно сопротивляется при надевании любого оголовья и показал шрам на лбу.

Кай пропустил его слова мимо ушей — в тот момент он смотрел на Данилыча с Каргером умоляющим взглядом. Данилыч ждал решения Каргера.

Каргер снова окинул взглядом животное, после чего всего лишь кивнул, и Данилыч махнул рукой. Рагнара отдали Каю.

Рагнар был идеально сложен и лёгок как стрела, но нрав имел более чем скверный. Жеребец понимал только язык хлыста, временно смирялся только под самым жёстким «пыточным» трензелем, но в самый разгар заезда упрямо сходил с дорожки, козлил, делал свечку и обязательно сбрасывал жокея. По рассказам, он сменил многих наездников, но последнее слово всегда оставалось за ним. Он не принимал правил и ни в какую не признавал человека.

— Жёстче, жёстче работай поводом, — кричал Данилыч. Но и это не помогало. — Старайся! Трензель построже, развязки, цепочку «Пессоа»…

Чем больше Кай «старался», тем менее покладистым становился Рагнар. Заходя в денник всегда можно было рассчитывать на удар ногой или укус. Об общении без лакомств и помышлять не стоило, а когда Кай пытался его почистить, тот прижимал немаленького парня к стене.

Рагнар категорически отказывалась быть не то чтобы Кая, а вообще чьим-либо.

— На бойне ему самое место, зря выкупили, — спустя месяц махнул рукой Данилыч, разглядывая синяки Кая и смазывая стёсанную кожу йодом.

Каю горячо хотелось заслужить доверие коня и с новой неделей он заходил на новый круг. Но с каждым днём становилось только хуже. В один из дней, когда Кай и Рагнар понуро сверлили друг друга взглядом с двух метров, в манеже появился Каргер.

— Крепкий орешек?

Кай промолчал, только в сердцах швырнул хлыст на траву. Чем дальше, тем больше Кай не мог понять, как Рагнар мог работать в забегах и считаться ипподромной лошадью, если он не выносил прикосновения.

— Надо набраться терпения.

— Сколько?

— Никто не знает. Может месяц, может год… У лошади подорвано доверие к человеку. А восстановить его гораздо труднее, чем просто завоевать. Просто наказанием, тем более от бегового коня, ты ничего не добьёшься.

— Я ничего ему не делал…

— Так начинаются мирные переговоры.

— В смысле?

— Не играй в хозяина. Погладил, похвалил, сахар! Идёте с манежа — взял ногу, поставил, похвалил, погладил, похвалил, морковка.

— Ерунда всё это… Он бешеный.

— Рагнару не повезло с людьми, ему нужно научиться им заново доверять.

Кай набрался терпения и начал всё сначала. Но конь не сдавался. Проблемой было даже просто подойти к нему. Одевание оголовья и впрямь оказалось большой проблемой, тот оказался хитёр и изворотлив как уж. В миллиметре до недоуздка — нырк! — и уже на другом конце плаца. На манеже, верхом его злило присутствие поблизости других жеребцов, даже под седлом он то и дело подлавливал момент, чтобы ударить кого-нибудь или пофлиртовать с кобылами. Обычным делом было рвануть в сторону и порвать корду, или свалить с ног кордового, то есть самого Кая — шоу не из самых приятных, когда новички на крестьянских кобылках считают тебя неумехой и валятся со смеху. Кай падал раз по пять за тренировку и без тортиков на плацу уже не появлялся.

Каргеру Рагнар нравился, несмотря на его проделки.

— Он меня кусает…

— Либо это приглашение к игре, либо проверки, — заметил Каргер как-то, посмеиваясь.

— Почему проверки?

— Он ведь как и ты тоже не слушал на занятиях по «Психологии человека»…

— Я слушал… — мотнул головой Кай и покраснел.

Каргер улыбнулся.

Если Кай всё-таки добрался до «Пособия по Психологии лошадей», то Рагнар продолжал издеваться.

Ещё какое-то время Каргер молча наблюдал, одобряя старания Кая. Но с каждым занятием становилось всё яснее, что регулярные неудачи ломали характер не жеребца, а наездника, и только тогда Каргер вмешался.

— Ладно, давай попробуем старый способ, начнём с правильного крепежа.

Кай передал ему корду, и после несложных манипуляций старика стал свидетелем необыкновенного эффекта. Добежав до открытого пространства, Рагнар дёрнулся, намереваясь по своему обыкновению удрать, но Кая не удалось сдвинуть с места и на дюйм.

Такого изумления в лошадиных глазах Кай ещё не разу не видел. Рагнар подскочил, привстал на дыбы, развернулся и удивлённо уставился на Кая. Что это?

Каю осталось с ответной, вызревшей за год, издёвкой пожать плечами.

«И здесь ты был прав, Каргер…»

* * *

И вот прошёл год. Они всё ещё не вместе. Но уже и не врозь.

Кай быстро переоделся и зашёл в конюшню. Сегодня Кай рассчитывал вывести его на прогулку в поля, решив не заниматься упражнениями в манежах. Он снарядил лёгкое седло, комфортное тонкое железо и приспустив поводья, неспешно двинулся верхом.

Особенных изменений в характере чёрного красавца не наблюдалось, но прогулки их перестали быть нескончаемым спаррингом. Между ним и Рагнаром наметились зачатки доверия.

Седельная сумка с морковкой и яблоками мерно покачивалась в такт хода. С другой стороны спины Кай приторочил шлем, который уже давно не носил на занятиях, но взял, уступив причитаниям Данилыча.

Кай ехал и размышлял о видениях, которые послал ему Каргер на стрелках у мастера Йозефа. Что это вообще за форма хранения информации? Кто её копит, где она лежит, и как такие как Каргер, получают к ней доступ?

Вот есть старик в смешных окулярах, сколько лет он стоит на страже человеческих стрелок? Насколько он посвящён в планы Велеса и вообще Времени, раз они все между собой так уж на короткой ноге? Велес говорил о Корпусе, о Вратах Гнозиса, о каких-то Посвящённых, которые встретятся на его Пути. Эти люди (или не люди) тоже давно и глубоко посвящены в тайну.

Кай смахнул мошку со лба.

Рагнар сам выбирал направление, пощипывая травку. Сегодня, как никогда Рагнар был уступчив и спокоен. Кай размышлял о том, как сообщит о своих успехах деду. Он хотел рассказать об этом Каргеру ещё пару занятий назад, но так и не нашёл времени для общения…

Они зашли довольно далеко, построек школы уже не было видно, запахло рекой. Солнце было очень ярким, ветерок едва шевелил конскую гриву. Кай расстегнул несколько пуговиц на жакете и вздохнул. Сейчас все они, дед, Муза, обе девушки и он бегут от привычного мира. Путь, начертанный чудовищем, уже вклинился в их жизни, и их собственные пути уже смяты. И, похоже, навсегда…

Внезапно прямо перед ними что-то со свистом врезалось в землю, Кай чуть привстал на стременах. Конь начал пятиться и громко ржать, мотая головой. Кай стиснул бока лошади ногами и склонился вперёд, чтобы увидеть, что могло взбудоражить животное. Прямо под ногами он увидел осколок чёрного кристалла.

«Кристаллим», прозвучало в голове. «Снова».

Чем бы ни был этот кристаллим, но Кай видел такой объект не далее, как вчера. Это не могло быть простым совпадением. Что-то из двух, вчерашнее воспоминание или сегодняшнее повторение, пришло в свой час. Рука его непроизвольно потянулась к шее в ответ на острую резь. Он попытался отступить. Он уже знал, чем могло бы закончиться такое столкновение.

Несколько секунд превратились в бесконечно долгие минуты нарастающей паники. Пока тот казался простым камнем, довольно большим и слишком красивым — чёрные грани отливали голубым зеркалом цвета неба. Кай даже засомневался, может быть это другой камень или чья-то злая шутка — напугать норовистое животное и с хохотом наблюдать, как тот волочёт по просеке неудачливого наездника. Но через несколько секунд этот камень перестал быть просто камнем.

Как восемь лет назад на глазах осколок начал расти и подниматься в воздух, вокруг него образовалась чёрная подвижная пелена, какой-то клубящийся непрозрачный туман, что с каждым мигом всё больше напоминал танцующий вокруг многогранника балахон. Но самым удивительным было то, что все контуры существа были неестественно геометрическими. Кай не помнил этого из своего детского забытого опыта. На их плоских гранях искрилось солнце и отливал синевой небосвод.

Трава под ним словно выгорала — под копытами Рагнара расползалось идеально ровное чёрное мёртвое пятно. Кай снова почувствовал острую резь в области воротника, будто поперёк шеи кто-то провёл острым ножом. Его неотвратимо тянуло к этому опасному существу с огромной головой, похожей на горящую чёрным светом гранёную лампочку. Казалось, это существо также не особенно управляло собой — оно примагничивалось к Каю будто против своей воли.

Он постарался запомнить эту голову без лица. Чем бы оно ни было, огромные отверстия подобно ноздрям втягивали в себя пространство вокруг, кроме этих ноздрей существо не имело ни глаз, ни каких-то иных человеческих черт, при этом всё его естество источало радость.

Помимо света от чёрного кристалла исходил какой-то звук, ласковый, убаюкивающий, притупляющий внимание. Опасный… Кай испытывал непонятную слабость и сонливость. Остро болело место, где шею облегал воротник. Кай попытался ослабить застёжку, забыв, что она и так расстёгнута до середины груди. Боль вокруг шеи усилилась, точно её стягивала тугая проволока. Трепещущий без ветра чёрный полупрозрачный балахон уже почти обвивал коня вместе с седоком. Они никак не могли вырваться из этого места, будто их поймал магнит.

Фигура же разрасталась, сияющий чёрный кристалл достиг уровня глаз бешено рвущегося из ловушки Рагнара. Невнятный шёпот стал резче, к нему добавились неприятные свистящие звуки. Рагнар в ужасе забил копытами и встал на дыбы, отступая от чёрного ужаса под ногами. Кай никак не мог его успокоить — уздечка была слишком лёгкая.

«Кристаллическая структура, объёмноцентрированная полигональная форма. Рассеянная газообразная ткань с включениями протопланетной пыли, монооксида и диоксида углерода, метана, аммиака, угарного газа, циана», — вспыхнуло в мозгу Кая, хотя он и не помнил, когда он успел это выучить. — «Правая диагональ, ториевое разбиение, фотодиссоциация, 20 МГц», — не успел додумать Кай, как его правая рука взметнула хлыст и наотмашь по диагонали стеганула существо.

Раздался чудовищный вскрик, это не был зов живого существа, но рёв и скрежет крошащегося стекла. Чёрный туман под ним всколыхнулся и разлетелся клочьями.

Хлыст ударил снова. Существо рассыпалось сверкающей стекольной острой крошкой. Чёрной кварцевой пылью частицы осели на поляну с выжженной травой. Призрак растворился, на месте него на выжженной поляне остался тусклый кристалл.

И тут Рагнар понёс.

— Стой, Рагнар, стой!

Кай не мог его остановить ни окриками, ни ногами. Кай не хотел рвать ему губы, а Рагнар нёсся, не разбирая дороги, перемахивая через поваленные деревья, проходя юзом низины, сметая низкий сухостой.

Буквально в десятке шагов Кай понял, что перед ними река, и они сейчас свалятся с обрыва. В доли секунд Кай перекинул ногу через седло и, рискуя свернуть себе шею, спрыгнул с обезумевшего животного. Он покатился в кусты, сильно ободрав руки и лицо. Рагнар, не успевая сбросить темп, будто птица полетел в реку. Раздался громкий всплеск воды, затем испуганное жалобное будто плач, ржание.

Кая, тяжело дыша, перекатился на спину. От сумасшедшей гонки дрожали мышцы, шея горела от рези, от ушиба свело плечо и локоть. Но времени на себя не оставалось. С трудом поднявшись на ноги, он мгновенно оценил — уступ был довольно крутым, не меньше двух метров над водой, никакого подхода с берега к воде, только нырять. Край реки широко зарос камышом и тиной, несколько лодок в дальних кустах затянуло трясиной.

Река в этом месте доходила метров до восьми в ширину, ускоряя течение на каменистых уступах и сверкая лентой пены. Рагнара захватило потоком.

Кай сбросил жакет, побежал вдоль берега и, увидев под обрывом чистую воду без зарослей, бросился вниз. Рагнар боролся со стремниной, тихая речка внезапно превратилась в бурлящий жадный поток. Конь вытягивал шею, старался плыть, крутил головой в поисках берега. Глаза его дико вращались. Выгребая ближе к камышам, он пытался нащупать опору, но только запутывался в зарослях и снова уходил к середине.

Кай быстро нагнал его, Рагнар слегка успокоился. Кай знал на зубок из учебника, что «при переправе вплавь ездоку лучше всего вытянуться по корпусу лошади, не тянуть поводом и не мешать её естественным движениям в воде». Но даже то, что Кай пытался плыть рядом, держась за гриву, не очень-то спасало положение. Крен корпуса в бок был очень сильный, надо было исхитриться и освободить животное от седла, сумки и шлема, которые набрав воды, сместили центр тяжести и тянули его ко дну. Нет ничего опаснее, если лошадь с седлом и вьюком ляжет на бок, не в состоянии принять прежнего положения оно тонет. Лучше всего было бы разрезать подпругу, но под рукой ничего не было.

— Тихо, мальчик, тихо, тихо… — бормотал Кай.

Он обхватил руками скользкое туловище, нащупал в воде пряжки подпруги и, уклоняясь от молотящих в воде копыт, освободил Рагнара от неповоротливой ноши. Тяжеленое седло удалось забросить на корягу, промелькнувшую где-то рядом, сумка пошла ко дну, шлем тоже исчез под водой, но потом неожиданно всплыл, будто мяч. Кай швырнул его в сторону берега.

Из воды показался круп и грудная клетка коня. Кай поймал в воде повод и, скользя сапогами в глинистой жирной чаче, начал тянуть его на себя, к берегу. Он пожалел, что не сбросил сапоги, они только мешали передвигаться. Рагнар, фыркая и хрипя, потянулся за ним и даже смог освободить передние ноги. Кай возликовал.

Тут бы надо было перехватить его, но у Кая не было ни корды, ни строп, ни других вспомогательных средств, и под собственным весом животное стало съезжать обратно в зыбучий ил. Вместо того чтобы поплыть, он продолжал искать ногами опору, встав на вертикальную свечку, и в один момент, начав заваливаться назад, с рыдающим ржанием полностью ушёл под воду. В следующий миг из воронки показалась голова, облепленная мокрой гривой, конь хватанул носом воды и начал захлёбываться. По глазам несчастного животного Кай понял, что тот сдаётся. Рагнар перестал грести.

Чуть ниже по течению Кай заметил застрявшую в корягах лодку, это было спасением. Он рванул к ней, и нащупав ногами дно, легко высвободил её из клубка рыболовной сети и веток. Вёсел в ней не было, но нашёлся шест.

— Сюда, Рагнар, держись, — Кай боялся потерять поводья. — Сейчас, сейчас, сейчас… — в панике повторял он.

Он забрался в лодку, потянулся, едва удерживая равновесие, и схватил Рагнара за уши, потом перехватилсярукой за затылочные ремни и насколько можно вытряхнул воду из ноздрей ослабевшего животного. Тот не сопротивлялся, вода сносила его безвольное тело к середине реки, глаза его были полны горечи и страха.

— Ничего, мальчик, ничего, — подбодрил его Кай, потом затянул голову на борт лодки и начал выгребать на мелкое место, чтобы конь смог найти твёрдую опору.

Через десять минут, обессилившие, в грязи и тине, оба лежали на берегу. Кай отплёвываясь и едва шевеля ногами в стопудовых сапогах, подполз к лежащему на боку Рагнару.

— Ты цел?

Он смотрел в мокрую испуганную морду и думал о том, как же долго он ждал этого дня. Он знал, что никогда не забудет его. Именно в такие дни, пройдя сквозь страх, потери и обречённость, сказка соприкасается с реальностью. А ещё в эти дни по-настоящему живёшь.

Он перекинулся на спину и, успокаивая дыхание, подумал, что если повспоминать, то таких дней окажется очень мало. Их можно пересчитать по пальцам одной руки. И это печально. Потому что из таких дней должна быть соткана вся жизнь.

Глаза Рагнара, лежащего на боку, выражали те же самые мысли. И, наверное, если бы у него была возможность сказать что-то на человеческом языке, то он бы сказал, что этот день запомнит на всю жизнь. И таких дней можно сосчитать по количеству копыт на его ногах. А может и вовсе, это был первый в его жизни раз, когда человек стал ему не хозяином, не соперником, не мучителем, а просто другом. Ни в седле, ни с уздечкой, ни ради чего-то трудного… Просто чтобы носом тыкнуть в руку, просто чтобы доверять человеку.

Он коснулся руки Кая даже не губами, а кончиком ворсинок на губах.

Карна

Кай вернулся из «Счастливой подковы» часам к восьми и, незаметно пробравшись в свою комнату, скинул там узел с мокрой формой и сапогами. Перед дорогой всем хотелось понежиться в постелях подольше, и на его приход никто не обратил внимание. Он быстро раскидал мокрые вещи по вешалкам, слегка расправив измятую ткань, улёгся и тотчас провалился в счастливый сон с крылатыми чёрными конями.

Ему не суждено было досмотреть его до конца, потому что много ранее, с шести утра, начал реализовываться план Тори по дезинформации соседей. Разбудила их всех как раз Виталина Карловна Кикиморина.

Виталина Карловна вставала очень рано, иногда казалось, что она бодрствует круглые сутки, поскольку каждая минута снижения бдительности, например, сна, стоила ей утраты каких-нибудь новостей из жизни подъезда. Так или иначе, но в 9-30 сонную тишину квартир деда и Музы Павловны друг за другом прорезали длинные трели, а это значит, что Виталина Карловна удерживала внутри себя тайну не менее трёх с половиной часов. А это очень долгий срок.

Кай вышел первым, накинув на плечи покрывало, потирая сонные глаза и почёсываясь.

— Ой, ты прости меня, марципанчик мой, но тут Музпалне и Егоргеоргичу пришли телеграммы. Кажется, вчера… Не пойму, правительственные что ли? На-ка, глянь. Почему-то в мой ящик кинули. Это спасибо ещё я очень чутко сплю, я всю ночь глаз не сомкнула, я как чувствовала. Я ещё вчера весь день хотела спуститься, но ко мне приехали гости из Пскова, никак не могла вырваться…

Кай продолжал в молчании смотреть на соседку расфокусированным взглядом. За спиной Кикиморихи щёлкнул замок — это приоткрылась дверь квартиры Музы Павловны. В небольшом проёме, сверкая стёклами очков, в полумраке показалась фигура в толстом махровом халате до пят, с большим тюрбаном на голове. Голос восьмидесятилетней Музы Павловны проговорил:

— Доброе утро, Виталина Карловна, что случилось? Прошу прощения, я только из душа, боюсь просквозит, — голос Музы выдавал старческую одышку и покряхтывание.

Кикимориха стремительно развернулась и, вглядываясь в тень подъездных сводов, кинулась на голос, протягивая бланк телеграммы. Фигура двадцатилетней Музы Павловны отступила на шаг вглубь квартиры.

— Музпална, вот, волнуюсь за вас с Егоргеоргичем. Почтальон что ли новый? Ума не приложу. Пришли вам тут приглашения на приём старейшин нашего района. Так жаль… так жаль… Ах, пропустили… Здесь же сказано, «для получения наградных знаков и поощрений от Горсовета». Какая неприятность! — радостно закончила Кикимориха и снова развернула своё грузное тело к Каю, который, ничего не понимая в происходящем, уже практически снова погрузился в сон. Покрывало почти сползло с его плеч. Он молча протянул руку за телеграммой. Кикимориха рассматривала его голый торс совершенно бодрым взглядом, её пальцы цепко сжимали бланк, Кай потянул на себя, она не отпускала, ещё малейшее усилие и бланк бы порвался, но тут Муза забряцала дверной цепочкой, будто бы намереваясь открыть дверь.

Кикимориха снова подалась на звук и выпустила телеграмму. Но Муза дверь не открыла, лишь только вытянула руку за своим бланком.

— Спасибо, спасибо, Виталиночка, что поделать… Что поделать… Это честь для нас… Жаль мы не знали… Ну если что-то ещё на наше имя придёт, вы уж не задерживайте, пожалуйста. Чтобы не затерялось. Нам с Егором Георгиевичем обещали оздоровительные курсовки на Балтику… По обмену… Представьте только — с годичным содержанием и лечением. Мы так мечтали поехать… Ну что ж… ничего не поделаешь. Не судьба…

Излив напоследок поток заверений и утешений, Виталина Карловна наконец убралась в свою квартиру. Хотя по взгляду её было видно, что ей всё ещё есть что сказать.

Кай в раздражении закрыл дверь, прошаркав в спальню, со стоном рухнул на постель и тут же уснул. Дверь квартиры Музы Павловны, наоборот, открылась и из неё мимо квартиры Кикимориных незаметно проскользнула чья-то тень.

Утренний визит Кикиморихи чётко вписывался в разработанный Тори план, о котором Кай почти ничего не знал. Это был только первый раунд, и Каю, по мере погружения в детали, лишь оставалось подивиться её изобретательности.

Накануне вечером, завершив покупки и оставив деда с Музой Павловной и Карной в кафе, Тори зашла в большой канцелярский магазин и спустя четверть часа вышла оттуда с небольшим бумажным свёртком. В нём впоследствии нашлись пара конвертов, несколько бланков телеграмм, открытки, с десяток разного размера марок, упаковка белого серпантина, наборной штемпель, чернильная ручка с бутылочкой чернил, клей, ножницы, отрывной блокнот с видами Древнеграда на страницах и ещё какие-то конторские приспособления. Затем она повела Музу Павловну и Карну за собой, и через десять минут они вернулись с пачкой полароидных фотографий, на которых все трое были запечатлены в невыразимо сестринских позах.

После ужина, расположившись за кухонным столом и немного поразмыслив, она принялась за работу. Дед и Муза поочерёдно предложили ей свою помощь, потом пару раз попытались втянуть её в разговор, но быстро сдались. История молча и сосредоточенно воплощала свой секретный замысел, и результат не заставил себя ожидать — к полуночи на стол легли две казённого вида телеграммы, открытка и письмо. Тори довольно хлопнула в ладоши, затем быстро схватила свои творения и исчезла в прихожей. Пару секунд спустя звякнула цепочка на входной двери. Таким образом были «доставлены» телеграммы, которые наутро так вовремя обнаружила в почтовом ящике Виталина Карловна.

* * *

День заходил ясный, никаких следов вчерашней непогоды, которая пришла с совершенно безобидным дождиком, переросшим в сильнейшую грозу и потоп, не замечалось. Для поездки в Белозоревку лучшего дня и не выберешь.

Вдоволь насмеявшись утренним злоключениям Кикиморихи, все с воодушевлением принялись за еду. По кухне плыл аромат свежего кофе. В углу на буфете монотонно тараторил телевизор:


«…причинами таких аномальных явлений, как позднее цветение каштанов в этом году, можно считать экологическую ситуацию и погодные условия. Каштан, как ни странно, реагирует на геомагнитные потоки космического свойства. В результате — нарушение главных биологических механизмов воспроизведения зелёной массы дерева».


Кай с удовольствием уплетал жареную яичницу с сосисками, вспоминая свои утренние приключения. Ему очень хотелось рассказать о своём сближении с Рагнаром, дед и Муза знали печальную историю их войны. Но в этом случае ему пришлось бы упомянуть о странном столкновении с «пришельцем», или как он его неожиданно для себя определил, «кристаллиме». Это прозвучало бы жутко и угрожающе. И он решил, что день для этого неподходящий. Все они и так натерпелись за неделю.

Тори и Карна подкладывали себе в тарелки какие-то уныло-постного вида творожки, хлопья и йогурты. Дед, сложив на чайном блюдце стопочки нарезанного сыра, колбасы и солёных огурцов, вдумчиво намазывал маслом половину батона, судя по всему, готовя его как плацдарм для высадки всей этой нарезки. Муза сидела, подперев голову руками.

Кай незаметно поглядывал на своих стариков. Выглядели они совсем непривычно. Тори своё знала дело и хорошенько поработала над их внешним видом. Муза отставила свои синие шерстяные платья, избавилась от туфель с допотопными пряжками. Теперь не было нужды и в старомодных хлопковых колготах, под которыми Муза полжизни прятала свой протез. Сердце его сжалось от этой мысли… Изящные ступни теперь были обуты в модные лодочки на небольшом каблуке.

Тонкая голубая безрукавка и длинная синяя юбка очень ладно облегали её фигуру, всё же Муза не изменила любимым цветам. Пепельные волосы были подобраны вверх красивой заколкой. Ногти на руках блестели нежно-розовым лаком, а руки… Кай подивился красоте рук. Хотя в прошлой жизни искать красоту в руках девушки подумал бы в самую последнюю очередь. Единственной узнаваемой вещью оставался её любимый шёлковый золотистый палантин с бордовым кантом по краям — с ним она расстаться не могла.

Тори сперва категорически помотала головой, потом всё же, критически осмотрев вещь, согласилась, что палантин ничуть не старомоден. Она ещё несколько раз брала его в руки, внимательно рассматривала на просвет, накидывала на плечи, встряхивала и, будто с сожалением, возвращала. Кай не знал как растолковать этот её интерес, но финальный образ Музы был ею одобрен, и палантин его отлично дополнял.

Карна из похода по магазинам вернулась в чёрной футболке с короткими рукавами, которые она подвернула до самых плеч, чёрных штанах и чёрных ботинках с высоким голенищем. В коридоре висела короткая кожаная курточка, очевидно тоже из её набора. Кай подивился тому, как столь тонкие хрупкие ноги способны перемещать вес этой милитаристической брони. Но Карна двигалась с совершенной лёгкостью, будто невесомая тень, и иногда он ловил себя на странной мысли, что перед ним всё ещё не человек, а… ну может быть дух, что не имеет плоти как таковой. Нет, прикоснуться к ней он не посмел бы, хоть любопытство и толкало к чему-то такому. И Кай лишь пытался получше её разглядеть.

Дед тоже был переодет — в трикотажную рубашку и тёмно-синие джинсы. Он-то как раз, в самый ответственный момент оказал нежданное сопротивление — напрочь отказался сбривать свою бороду. Тори с парикмахером, после десяти минут уговоров и борьбы за каждый сантиметр его волос, подобрали для деда Егора кроткую стрижку с пышным чубом и придали бороде более собранный вид. В итоге дед остался доволен собой, но эта борода на самом деле была ему очень к лицу и нисколько его не старила. После парикмахерской и брадобрея он прошёлся перед витриной магазина, с сомнением рассматривая в отражении свой новый образ.

Уже в машине он с тоской покрутил в руках свою любимую трость и мрачно закинул её за спинку заднего сиденья.

Кай бросил незаметный взгляд на старика. Он сам, по правде говоря, был вылитый дед Егор — длинный, кареглазый и темноволосый, только без бороды. Им часто говорили, что если бы Кая маленьким выкинули на перекрёстке, то его и тогда бы отнесли к Егору Острожскому, так они похожи. Дед и в свои «за шестьдесят», хоть со спортом и не дружил, среди соседок «нашей Софии» был на хорошем счету как «мужчина видный, с хорошей армейской выправкой, из бывших лётных. Серьёзный». Соседки всегда всё знали лучше.

В отношении деда Кай с ними соглашался, но сам плохо представлял, как выглядит, потому что редко смотрелся в зеркало, а когда смотрелся, отражавшийся образ не вызывал вопросов. Кай лишь знал, что нравится девушкам, и что они тоже ему нравятся.

Ещё он знал, что у него самый высокий рост в группе. И это печалило его в большей мере чем радовало. Это мешало его занятиям в «Счастливой подкове» — он стремительно перерастал в холке своих лошадей.

Дед Егор был рад своей новой физической форме. Пару раз Кай заметил, как тот, проходя мимо большого коридорного зеркала, замедлял шаг, втягивая живот и рассматривая своё лицо; приглаживал бороду и поправлял усы.

Как и в случае с Музой, Каю уже было неловко называть его «дедом» — на вид тому было не больше двадцати. Кай поймал себя на мысли, что в этих обновках, для посторонних людей они вполне могли сойти за братьев. Кай всегда хотел иметь брата.

И всё бы ничего, но в глазах деда поселилась какая-то иная строгость. Ничего общего с его обычным серьёзным видом.

Это было… это была скорбь. Боль утраты, которой не было выхода. Не сейчас, не в эти сумбурные дни, слишком всё впопыхах. Но Кай почувствовал в старике нарастающие отчуждение, пустоту, уныние, с которыми тот не мог справиться. Дед вздыхал, незаметно тёр глаза и нос, иногда замолкал в момент общей беседы, уносясь мыслями далеко от предмета разговора.

Без сомнения, виной всему была смерть лучшего друга, верного Каргера.

Кай, к сожалению, ничем помочь не мог.

* * *

На телеканале подходил к концу рекламный блок, и диктор монотонно загудел:


«…в Древнеграде снова ЧП. В районе Владимирского бульвара в результате вчерашнего ливня образовался провал грунта. В считанные минуты потоком смыло три автомобиля. Древляне отмечают, что на этом участке коммунальщики буквально неделю назад отремонтировали дорожное покрытие.

Напомним, что в последнее время такие случаи в Древнеграде не являются редкостью. Третьего августа в центре на Капонирном Валу произошёл обвал дорожного покрытия под автомобилем. К счастью, все транспортные средства были застрахованы.

Мэрия и дорожные службы призывают жителей подтопляемых районов: «Будьте внимательны и осторожны!»


Все переглянулись и одновременно произнесли: «Велес».

— О жертвах, как обычно, не сообщают, — сухо заметила Муза, не поднимая глаза.

— Ну и страшный он был… тот рогатый медведь… — Тори поёжилась, — где теперь все эти водители? Не представляю, что он делает с теми, кого не удаётся отбить. Что он вообще хотел с тобой сделать?..

Кай, Муза и дед отставили свои чашки.

— Я имею ввиду, зачем он всё это творит?

Кай на секунду задумался, и ответ пришёл очень быстро:

— Ну… он скучает. Так он сказал Каргеру. А кто-то понял, что означает его «…я… Равный среди равных Престолов», типа такого что-то? Карна, ты знаешь, о чём это?

Карна не ответила. Но тотчас вскочил дед и заявив:

— Сейчас разберёмся с вашими престолами! — через минуту вернулся с энциклопедией.

Водя пальцем по статьям на букву «П» и дойдя до «Престола», дед зачитал:


«Престолы — святые бесплотные духи, составляющие один из девяти ангельских чинов, о которых упоминается в Святом Писании. Христианский святой и мыслитель Дионисий Ареопагит указывал в трудах, что Престолам присваивается место третьего чина первой степени, то есть ближайших к Творцу. На них Господь восседает как на престоле и изрекает Суд Свой. Они охраняют духовное становление каждой нации, оказывают помощь человеческим сообществам в случаях, когда людям предстоит совершить деяние, от исхода которого зависит множество судеб. По христианскому учению все ангелы — суть служебные духи, сотворены Богом прежде создания материального мира, над которым имеют значительную власть».


Карна пожала плечами, ничего не добавив.

— Значит… никакое он не чудовище? Ангел, типа? — спросил Кай, глядя на неё.

Вообще в своём недавнем сне он видел ангелов другими. С крыльями из перьев. Летающих. Но раз их так много… чины всякие… может и выглядят по-разному…

Дед Егор, будто прочтя его мысли, продолжил чтение:


«В видениях пророков и апостолов ангелы представали людям и как шестикрылые (когда Ангелы не сходны человеку по внешнему виду, тогда крылья их — как струящиеся потоки благодати) и в виде колёс, усеянных глазами, и в виде существ с четырьмя лицами на голове, и как мечи огненные вращающиеся аки колесницы, а то и в виде причудливых животных и т. д.»


— Во как, — закончил дед, захлопнув энциклопедию.

— Каргер называл его разными именами. Не помню всех… но больше всего хтоником. А! И ещё нефилином.

— Ты хотел сказать Нефилимом, — мягко подсказала Муза.

Кай не спорил, продолжая вопрошать взглядом.

Муза пояснила:

— Если не углубляться в апокрифические версии Библии, то нефилимы — это по сути своей падшие ангелы, которые потеряли свой особый статус по причине неуёмней гордыни.

— Ладно, ангелы-неангелы… пусть остаётся хтоником, чудовищем, гадом, — сердито заключил дед. То, что он хотел тебя утащить, я никакому ангелу никогда не прощу.

В этот момент раздался тихий, почти шипящий голос, и все вздрогнули от неожиданности.

— Ты слышал Путь, вы все слышали. И видели, — Карна отставила в сторону стакан молока. — Ему нужно оживить Миродрево через Пламенник. Для этого нужен Свет. А Свет в вас. В людях. В древлянах его больше всего. Вот он и собирает.

Кай смотрел на неё круглыми глазами. То, что казалось ему самой большой проблемой, могло разрешиться прямо сейчас, и он ухватился за соломинку:

— Ты что-то помнишь, Карна? Честно говоря, я почти ничего. Вернее, я тогда мало что понял, а потом неделю валялся без сознания… вы мне сами сказали…

Тори повернулась к ним, оторвав взгляд от телевизора.

— Я тогда упала и почти ничего не успела увидеть. Неплохо было бы послушать снова этот его Путь, как вы с тем подземным другом его называете, — на лице Истории отразилась неприкрытая неприязнь.

Карна встретила её взгляд прямым ответным. Все уже привыкли к тому, что История не упускала случая отпустить колкость в её адрес. Карна хорошо держала удар, но никогда не била в ответ. Возможно, её равнодушие злило Историю ещё больше.

— Да, Карночка, К моему огорчению, слова Велеса нам всем тогда были мало понятны, да и волнение… все растерялись, — поддержала их Муза Павловна. — Ты не могла бы пересказать, хотя бы приблизительно… в общих чертах?

Карна покосилась на Музу, потом перевела мрачный взгляд на Кая:

— Не могла бы. Пересказать не могла бы.

Муза Павловна, закусив губу, потянулась к окну, будто поправляя занавеску. Дед Егор накрыл своей ладонью её руку.

— Я могу только… это… — последнее слово Карны, прозвучавшее как вздох, гулко отдалось в ушах каждого многократным эхом, пространство кухни заполнилось отголосками затухающего, переходящего в шёпот звука. Но этот шёпот не угасал. Карна закрыла глаза. Воздух над головами задрожал… окружающие предметы покрылись какой-то рябью, создавая иллюзию плывущего раскалённого воздуха, словно в пустыне. Через несколько мгновений вокруг стола, вокруг них, источая жар, строка за строкой, складываясь в слова и фразы, начали проявляться горящие фиолетовые буквы.

Муза ахнула. Дед крутил головой, проговаривая вслух обрывки загорающихся и затухающих строф: «время западной звезды»… «трое посвящённых»… «Врата Гнозиса»… трибога в душу тарантас…

История, вскочив со своего стула и отпрянув к окну, заткнула уши. Кай, не обращая внимания на капельку пота, стекающую по виску, как заворожённый вчитывался в висящие строки, спотыкаясь на каждой фразе: «цикл злонаследия»… «на череде потомков»… «жертвой»… «грехи могилы»… «главе честной вернуться должно»…

Кай почувствовал, что изображение теряет чёткость. Следующие строки всплывали совершенно неразборчивым потоком. Буквы не складывались в осмысленное. Он уловил странный звук в перепонках, будто под воздействием белого шума, как на испытании прибора на факультативе с Горынычем. Неясное и тревожное шипело в ушах беспорядочным акустическим сигналом.

Все замерли. Страшное осмысление поразило их разом, всех одновременно. Взгляд Кая на секунду застыл на лице Музы Павловны.

«Закланник», — прошептала она и тут же прикрыла рот ладонью.

Лучше бы он этого не слышал. Лучше бы и вовсе не видеть эти испуганные глаза вокруг. Вот зачем он хтонику. Вот какую цену тот назначил Каргеру. И тот согласился…

Не каждый день твой путь или судьба на долгие годы, а, по словам Каргера, даже на несколько веков, загорается над кухонным столом. Цепочки слов в медленном кружении вспыхивали в воздухе фиолетовыми бликами, как и той ночью спиралью огибая сидящих за столом. Но, к сожалению, после того, как начерталось последнее «и слову плотью бысть», слова Пути буква за буквой растворились в дневном свете. Через несколько минут лишь слабая фиолетовая дымка кружила под потолком. А потом и вовсе испарилась.

Карна почти не дышала, руки её безвольными плетями сползли со стола, она словно уснула… Муза Павловна спохватилась первая. Она схватила её за руки, те оказались холодными, слишком холодными. Она кинулась к плите, схватила горячий чайник и обдала кипятком полотенце, быстро свернула его и приложила ко лбу Карны, голова её была ледяной.

— Грейте, растирайте ей руки, или она не проснётся, — чётко скомандовала Муза, и Тори с дедом бросились к окоченевшему телу. — Кай, неси ещё полотенца.

Несколько минут Карна не дышала и не шевелилась, вообще никак не реагировала. Муза обложила её горячими полотенцами, и температура тела понемногу начала повышаться. Минут через десять она едва заметно повела головой, потом раздался тихий вздох, очень похожий на шипение. Казалось, теперь она просто спит.

Кай ясно помнил, что в ту ночь хтоник что-то говорил о дереве, если его, кажется, напоить, то оно расцветёт или в таком духе. Но сейчас этих слов не было. То есть этот кусок присутствовал, но зрительно его невозможно было различить. Потом более чётко проявились всякие благословения и панегирики, как в старинных одах. Не интересные вовсе строки, но их он прочитал хорошо. Он посмотрел на взволнованную Музу, и кажется она думала сейчас о том же.

— Судя по всему те последние строфы Карне не запомнились, — предположила Муза Павловна, переводя взгляд со спящей девушки на обрывки тающего над головами фиолетового марева.

Тори откинула волосы с лица и глаза её сверкнули.

— Не запомнились? А что если и вовсе не открылись? Может этой змее о них и знать не положено?

Кай не согласился.

— А нам? Тоже не положено? Мне? Я тоже не услышал. Услышал какие-то в конце восхваления, толку с них? Исполнять как?

История умолкла, сердито зыркнув на Карну.

— Что в них вообще такого было? — бросила она.

— Про дерево там и каких-то родственников что ли. Сыновей или племянников. Семейное что-то… Я не запомнил.

— Спросим. При случае у Велеса, — хлопнул себя по коленям дед и встал. — Может и вовсе так задумано.

— А что если он и сам не знает всего? — задумалась Муза. — Может быть такое, что эта часть и ему неизвестна?

— Может, — раздался слабый голос Карны. — Он лишь открывает Пути. А Пути и ему неисповедимы.

Ещё через несколько секунд она с шумом втянула воздух, будто загоняя его в заиндевевшие лёгкие, а затем открыла глаза.

— Карночка, деточка, не надо было… — Муза обтирала её лоб и шею парующими полотенцами. — Обошлись бы как-нибудь… Ты же знала…

— Что знала? — встрял дед.

— Ох… дура старая… это я виновата…

— Что знала? — снова требовательно осведомился дед.

— Что она змея, — сверкнула глазами Муза. — Холоднокровное существо. Такая отдача тепла для неё могла закончиться вечным сном. Вечным.

— Нет, я хотела сама… — прошелестел шёпот Карны. — Я уже в порядке, простите.

История быстро вышла из кухни. Взгляд её фиолетовых глаз отражал смешанные чувства. Кай проводил её взглядом.

Карна почти пришла в себя, Муза Павловна всунула ей в руки большую чашку горячего молока. Кажется, это ей помогало.

Через минуту История вернулась в кухню с листом и шариковой ручкой в руке, она с холодным видом уселась на свой стул и начала писать, изредка поднимая глаза, будто роясь в памяти. Через несколько минут понятная часть текста Пути ровными каллиграфическими строками был изложен на бумаге. Непонятная состояла из единичных слов, совершенно не складывающихся в единый смысл.

— Ловко у тебя выходит, — дед Егор с искренним восхищением рассматривал листок.

— Можешь начинать воплощать, — История подтолкнула лист к Каю, подтянув ноги на стул и уткнувшись подбородком в колени. Потом повернула голову к деду и уже теплее произнесла, — у меня фотографическая память. Мне нужно только один раз хорошо посмотреть — и я уже никогда не забуду.

Кай молча смотрел на исписанный листок. В его голове толкалось несколько десятков вопросов: от «кто все эти люди?» и «разве бывает стеклянное море?» до «что здесь следует толковать дословно, а что метафорически?», но произнёс вслух он только один.

— Тори, а где все запятые?

Тори неожиданно смутилась.

— Я записала как есть, вернее, как показала Карна. У неё там и точек тоже не было. Я сама поставила. Как по смыслу.

Карна равнодушно пожала плечами.

— Ну это хотя бы объяснимо, — дед взъерошил свою буйную шевелюру. — Тогда, хоть утро и затянулось, не вижу смысла откладывать отъезд до вечера. Действуем по плану Тори. Бог не выдаст, Кикимориха не съест.

Подкинув и поймав в воздухе ключ от машины, дед вышел из кухни. За ним все остальные.

Последней выходила Тори.

Она оглянулась и, убедившись, что в кухне больше никого нет, быстро наклонилась и поцеловала Кая в щеку.

Он даже не успел удивиться или что-то сказать, она уже убежала.

— Хорошо бы запятые… — только и сумел выговорить он.

Ремарка Юстиции

Кикимориха и вправду не съела, хотя, её роль на сегодняшнее утро ещё не была до конца сыгранной.

В половину одиннадцатого кто-то снова позвонил в их дверь. Кай вышел открывать и снова обнаружил на пороге Виталину Карловну. От утренней девятичасовой сцены эта отличалась лишь тем, что Кай был в штанах и футболке, а Виталина Карловна в платье цвета зелёного «запорожца». На этот раз в руках она держала открытку, густо обклеенную марками и плотный конверт.

— Каюшка, марципанчик мой, Музпалне и Егоргеоргичу снова почта в мой ящик пришла. Баловаться что ли кто-то вздумал? — Кикимориха просто сияла. — К вам тут гость едет, ты уж прости, я нечаянно прочитала на открытке. Ты не подумай, что меня это интересует. Это же открытка. Её кто хочешь может прочитать. — Она вытянула шею, пытаясь заглянуть через плечо Кая, очевидно, в намерении увидеть деда. Но это было не так просто, Кай практически полностью закрывал собой дверной проём. — Егоргеоргич! Встречайте сына ва-а-ашего двоюродного бра-а-та, приезжает поступать в наш Национальный Университет.

— Он в ванной, — сухо проговорил Кай, затем повернул голову и прокричал вглубь квартиры, — дед, к нам Жорка едет, поступать хочет в Универ.

Из глубины квартиры раздался «старческий» голос деда:

— Надо ж, Жорка-то! Когда успел вымахать-то?! Небось и ростом с меня уже будет, почти ровесник тебе! Нехай едет!

Виталина Карловна удовлетворённо кивнула и вручила Каю открытку. В руках её оставался конверт, клапан которого очень подозрительно топорщился.

— Здесь вот ещё для Музы Павловны письмо. Ничего не пойму. Я ж вынимала всё. Похоже, вскрыто на почте, видишь, совсем расклеилось, чуть фотографии не потерялись. Но я собрала всё аккуратно, — Кикимориху снедало любопытство.

— А, это, — отмахнулся Кай, — да не страшно. Они звонили на прошлой неделе. Это три племянницы Музы Павловны, с Дальнего Востока, они хотели пожить у неё, за квартирой последить, пока Муза Павловна с дедом в санатории полечатся. На днях обещали приехать. С Дальнего Востока. Древнеград посмотреть, всё такое… Мы вам ключи оставим, если что. Если вы не против?

— Не сомневайтесь, я и пригляжу, и подскажу, если что и жизни научу.

Кай вздрогнул. Перспектива получать уроки жизни от Кикиморихи не прельщала вовсе.

Не перегнуть… а то потом не отделаемся…

Позади раздалось шлёпанье тапок.

Кай обернулся. Мужчина с лицом, полностью покрытым бритвенной пеной и опасным станком в руке, выглядывал из-за его спины.

Голос деда проскрипел:

— Неловко, Виталина! Такая орава, столько забот, да ещё и Кай мой. Волнуюсь я что-то. Кто за ним приглядит?.. Молодые, ветер в голове один… Вот может Анну Сергеевну снизу попросить?.. Она помоложе вас будет. Не знаю… Не тяжело ли вам будет?

Взгляд Виталины Карловны горел страстным «не тяжело».

— Ни-ни, Егоргеоргич! Вы что!? Какая Анна Сергеевна ещё может быть? Мы ж по-соседски с вами. Эта Анна Сергеевна, скажу я вам, — женщина без чётких мировоззренческих позиций. А муженёк — тот вообще пьёт. И семья не выписывает ни одной газеты или журнала. О чём вы вообще!

Дед кивнул, пожал ей руки через плечо Кая (тому пришлось слегка присесть) и размахивая намыленным станком, потешно бросился назад, к ванне.

Как и ожидалось, Кикимориха была не против. А очень даже «за».

К тому времени, когда дед с Каем вынесли чемоданы и сумки во двор, а Муза Павловна в очках на пол-лица, завернувшись в свой узнаваемый издалека шёлковый палантин, уселась в машину, Виталина Карловна дружелюбно махала им рукой с балкона, выкрикивая вслед сердечные пожелания хорошего отдыха и обещания присматривать за обеими квартирами сколько понадобится.

Они поздравили себя. Хоть ворох писем и пришёл почти скопом, план сработал, теперь они могли в любой момент предъявить соседям молодые версии Музы и деда Егора. Кикимориной скормили фальшивку за фальшивкой, её любопытство и тщеславие сделали всё остальное. А страсть к пересудам гарантировала быстрое распространение новости среди жильцов подъезда.

Ближе к полудню со спокойной душой путники тронулась в путь. Для сегодняшнего утра событий и так было чрезмерно много. Пора было заняться более важными делами, чем ублажение соседей.

* * *

Что такое Путь, и каким образом Кай должен его пройти, до сих пор никому понятно не было, но раз все нити вели к Каргеру, с него и следовало начинать.

Кроме прочего, вчера, дождавшись возвращения компании из поездки по магазинам, Кай успел коротко пересказать им свою одиссею в часовой мастерской. Обрывочные послания, которые Каю удалось ухватить в том жутковатом измерении часов и стрелок, давали им кое-какие зацепки. Единственное, о чём он умолчал, это о тоннеле и странном саркофаге. Во-первых, это слишком походило на его сон, тот недавний кошмар, а он совсем не хотел обсуждать с кем-то свои сны, не девчонка же. А во-вторых, просто не захотел пугать их всеми этими кровавыми подробностями. Слишком это всё было фантасмагорично.

Кай не мог не признать того, что выглядело всё донельзя реально. Хотя, после встречи с кристаллимом и Велесом, говорить о чём-то нереальном было уже неуместно. Кай внутренне пожурил себя за то, что хранит слишком много тайн от своих близких. Раз уж Велес отметил каждого из них, они имеют право знать больше. Он пообещал себе рассказать им остальное в ближайшее подходящее время.

* * *

Белозоревское Суходолье испокон веку значилось захудалым графским уделом. Известность ему принёс лет сто пятьдесят назад один из последних владельцев, тот самый, что построил там нескромный каменный замок с круглой башней, бойницами, рвом вокруг крепостных стен, конюшней и псарней.

Какое-то время, перебравшись в замок всем своим двором, господин граф изволил давать там театральные постановки, привлекая к своим пиршествам духа всю уездную аристократию. Бывало, что под волнующими пассажами вагнеровских опер трепетал заповедный лес и содрогались волнами тихие воды Зорянки. Его Сиятельство являли себя плебсу на самой высокой башне в облачении Зигфрида и желали видеть вокруг исключительно только фей и гордых Валькирий, сея в мир зёрна образованности и культуры.

Земли там были жирные, и крестьянские семьи в поисках новой жизни начали стекаться под крыло эксцентричного богатея. Граф, «ради развития лучших свойств человеческой натуры», наказал всех детей учить грамоте и, «лучшим из источников радости почитать музицирование». Через время вагнерианец свои возвышенные искания перерос, церковь и школу приходскую благодетельствовать не пожелал, дорогу в деревню не выправил, какое-то время поразмышлял над перспективами строительства некоего химического заводика, а позже забрал свои капиталы и вовсе унёсся в Париж.

Крестьяне, «ради развития лучших свойств человеческой натуры», свезли детей на телегах в соседний уезд, помыкались по бездорожью и на всякие «источники радости» плюнули, но так бы и осели, если бы не нежданная проблема. В деревню начали стекаться призраки.

То ли Его Сиятельству, после многократного бдения над партитурами божественных вагнеровских прелюдий удалось достучаться до Космоса, то ли место это само по себе было плохим, но ни в лесу, ни в домах крестьянам не стало спасу от этой неупокоенной братии.

Выйдет хозяин вечером на завалинку трубку набить, — жаловались крестьяне уездному начальству, — а тут на ровном месте оранжево-жёлтым пламенем займётся покойницкий образ, да белой дымкой глаза заволочёт, да с таким отвратным чесночным духом, хоть иконы выноси! Или в другой раз явится душа блудная в бледно-зеленоватом свечении. Какая из них тихая попадётся, а какая и буянить начнёт, бывало, лишь силуэт и слабое зеленоватое мерцание, а иногда нелюдь искрами или молниями рассыплется по дому. При встрече с ним народ ощущал замогильный холод, а сердца живых сковывал смертельный ужас. С десяток домишек так и вовсе сгорело.

Уездное начальство только отмахивалось, советуя сократить потребление местного самогона да поменьше музицировать Вагнера. Но последней соломинкой, сломавшей верблюжью спину крестьянского долготерпения, стали горящие воды реки Зорянки. В аккурат под грозой… не слишком широкая Зорянка занялась беловатым пламенем. Многие даже слышали стоны неприкаянных душ.

Семьи постепенно начали перебираться в город. Графская деревенька с каменным замком и сотней заброшенных изб полвека пребывала в запустении.

Судьба Белозоревского Суходолья кардинально изменилась в конце девятнадцатого века, после начала строительства в уезде Артиллерийского Кадетского Корпуса, за которым появился небольшой военный городок для царских офицеров, а потом началось строительство особняков для высоких полковых чинов, среди которых был и некий полковник Ладожский. Следом за офицерами в те очаровательные места, овеянные мятежным вагнеровским романтизмом, потянулись их семьи с детьми, няньками и прислугой. По понятным причинам, как кадетам, так и офицерам, у которых и без того развлечений было невпроворот, было не до призраков. Бессонные ночи за балами, картами и дуэлями не способствовали налаживанию контактов с этой тяготеющей к тишине братией.

После революции там же обосновались богемные сообщества пролетарской элиты, дачные посёлки художников, литераторов и музыкантов. Эти люди, наделённые в сравнении с военными более тонкой душевной организацией, под воздействием более лёгких эфиров призраков не боялись, а даже всячески искали с ними встреч. Однако, если таковые и были, то плоды их творчества не оставили никаких свидетельств.

Так поместья и дачи переходили из рук в руки, с годами Белозоревка превратилась в престижный экологически чистый район застройки. Близость к Древнеграду и наличие лесов и реки сделали дачи там очень востребованными, цены на них уходили за облака. Новые поместья росли как грибы, с ними росли и заборы, скрывающие отдельно взятые истории успеха, дороги расширялись, местный храм процветал. И только Зорянка продолжала молчаливо и неспешно нести свои хладные воды сквозь тенистые кущи и иногда гореть.

* * *

Кай был рад перемене мест. Всю дорогу, сидя на переднем сидении, он вчитывался в написанные рукой Тори строки Пути, и если о некоторых вещах он мог хотя бы строить предположения, то часть фраз оставалась для него тайной за семью печатями.

Ему очень хотелось обсудить со спутниками свои догадки, но дед был за рулём, и, хоть рука его теперь была тверда, а глаз зорок, Кай решил в дороге его не отвлекать. Карна, закутавшись в мягкий плед, сжалась на заднем сидении у окна, Тори с отсутствующим видом уставилась в противоположное окно, а Муза Павловна, сидя между ними, держала обеих за руки.

За окном мелькали нежные пасторальные краски, полупрозрачные солнечные поля, с пока ещё яркой августовской зеленью, серебристые озёрца, коровьи стада и сельские домики. Лето удалось очень жарким, солнце заливало окрестности ярким тёплым светом, деревья не выдавали хотя бы малого намёка на присутствие ветра. Высоко в небе угадывался силуэт парящей птицы, Кай радовался, Мистика.

На душе у Кая было легко и светло, и не хотелось думать о собственном тяжёлом предназначении. То, что оно не будет лёгким, подсказывали упоминаемые в Пути «враги», «жертва» и «злонаследие». Наверняка Каргер хорошо понимал о чём речь, из его разговора с хтоником было понятно, что Кай был нужен им обоим, не ясно только зачем. Успокаивало одно — затаскивать в огнедышащую бездну его больше никто не собирался, Каргер его выкупил.

Из самого простого в Пути упоминалось, что наступит некая дата с появлением какой-то «западной звезды», и трое посвящённых откроют врата магии и гнозиса, высшего знания или вселенского разума, насколько Кай додумал эту строку. Не понятно только, для него ли персонально, или речь шла обо всём мире?

Собственно, больше всего Кая интересовала группа участников грядущего подвига. Кто они, эти «Закланник, Вор, Оракул, Берегиня, Нежданный друг, Нежданный враг и Мистик»? Кандидатура Мистика несколько вырисовывалась, птица по имени Мистика подходила, но остальные? Дед, Карна? Муза-Берегиня? Каргер тоже принадлежал к Корпусу? Мог он быть Нежданным другом? Но ведь он умер. Или нет? Кай очень хотел, чтобы ответ был «нет». Ещё был часовщик. И что там уж… Кикимориха тоже была…

Но самая многообещающая ипостась — Закланник. Это то, о чём он думает? Это роль жертвы? Не хотелось бы…

Ещё больше ему хотелось узнать, нет ли какой-нибудь волшебной дверки, через которую можно было бы сбежать с концами и забыть обо всём… Вдруг Карна не расслышала просто…

Кай даже себе не хотел признаваться в страхе, но он боялся.

Интересно, а как давно Каргер оставил ему своё послание у мастера Йозефа? Знал ли он, предвидел ли вмешательство Велеса? И если бы Кай не увяз в той проклятой пещере, возможно, он сумел бы увидеть больше знаков… Что, если бы он прошёл дальше?.. Ведь стрелка не заканчивалась в обоих направлениях. И тут Кай подпрыгнул на сиденье так, что дед от неожиданности ударил по тормозам.

— Ой, дед… я заснул, я не хотел… — Кай уставился в окно.

Вот болван… Это же было под самым носом… так просто… Если бы он не развернулся на моменте новогоднего утренника и не двинулся в обратную сторону, он мог увидеть самые ранние сцены из своей жизни. Он мог увидеть маму или даже папу. Возможно, ему открылась бы тайна их исчезновения. Он едва сдержал порыв развернуть машину.

Кай сложил пальцы у переносицы.

Ладно… мастер Йозеф разрешил приходить. Вернусь и попрошу его снова поставить меня на стрелку. А что если встать на другую стрелку? Что если во множестве вероятностей судьбы они могли бы быть сейчас с ним? Лучше об этом не думать, решил Кай и вместо этого спросил:

— Дед, ты не помнишь, в классе первом на новогоднем утреннике какая-то тётка подарила мне альбом для фотографий за костюм пингвина? Не помнишь, где он?

Дед закрыл верхний люк и усмехнувшись покосился на Кая.

— Так ты ж уже не влезешь в него, под два метра вымахал… Но если хочешь, можем новый заказать…

Заднее сиденье взорвалось хохотом. Кая бросило в жар.

— Ой, остряк! Знаешь ведь, я тебя не про пингвина спрашиваю! Я про фотоальбом, — Кай шутя треснул деда локтем в плечо.

Он и сам сдерживал смех из последних сил. Забавно вышло. Тем не менее, он не мог не заметить, что дед от ответа увильнул. Это обычно означало только одно…

Он не стал возвращаться к этой курьёзной теме и обратился к деду с новым вопросом:

— Дед, а дед, а ты уже рассказал девушкам, откуда у тебя этот бундесверовский уазик?

Дед сверкнул белоснежными зубами. Остальные с интересом прислушались.

— Нет пока… но, если кому-то интересно… — дед поправил зеркало заднего вида так, чтобы видеть пассажирок на заднем сиденье. Я тогда давно ушёл из армии на гражданку, — лицо деда на миг помрачнело, но он быстро совладал с собой. — Занимался тем-этим, сколько мог посидел дома, полистал библиотеку, порыбачил, поездил с однополчанами на охоту, а потом потянуло меня назад, в небо.

Взяли меня в фирму, заправлял там всем такой известный Маклин, Боря-цеховик, бандюк бандюком с целым автопарком машин. Очень он иномарки уважал, любил кортежами передвигаться по городу. Ещё и лёгкий самолёт держал для срочных встреч. Вот его я и возил. Как-то раз приземлились мы с ним на местном аэродроме, уже по взлётке выруливали, даже наших безопасников видели, и тут налетели конкуренты, и началась стрельба. Бориных водителя и охрану почти сразу положили, его подстрелили слегка, мы с ним чудом до машины добрались, на руках его вынес. Ну и дальше… вывез. Машину тоже обстреляли, ещё и гранату вслед кинули… времена такие были, только успевай уворачиваться. Но мы ушли, правда дырок нам наделали и бампер взрывом снесло… трибога в душу тарантас…

Боря тогда сильно расчувствовался, сказал, что жизнью мне обязан. А в Гелендваген этот, сказал, больше не сядет, хотел смерть обмануть, мол, если хочешь, то забирай. Вот я и забрал, Боря его ещё и починил, сильно уважал автомобили. Теперь, вот, осталась память о моей недолгой «криминальной» карьере. Всё просил Каргера его освятить… — голос деда потух, — Каргер сказал, освятить-то можно, хуже не будет, но сам отказался это делать. Вот такая история…

* * *

Дед плавно вошёл в поворот и съехал на грунтовую дорогу. В замке зажигания маятником блеснул брелок с трёхлучевой звездой. Они пересекли небольшой сосняк, миновали берёзовую рощу, и вскоре впереди вырисовались первые белозоревские усадьбы, ещё несколько километров мимо полей и огородов, и дача Ладожских встретила ихквадратами цветущих разноцветных астр.

Муза закружилась, раскинув руки и напевая на знакомые стихи:


«Август — астры,

Август — звёзды,

Август — грозди

Винограда и рябины

Ржавой — август!»


Кай знал, что Муза в юности была знакома с семейством Марины Цветаевой, и искренне верил, что цветаевский пирог готовился Музой по их рецепту. Но о прошлом Музы задать вопрос так ни разу и не решился. Слишком много боли она пережила за свои восемьдесят пять лет, и об этом никогда разговоров не заводили.

Все вывалили из машины, разминая затёкшие ноги. История с интересом осматривала усадьбу, Карна, по своему обыкновению, отчуждённо забилась в тень. Муза пошарила рукой между кирпичами за водосточной трубой и извлекла оттуда связку ключей. Дед разгружал вещи и заносил их в дом. С особой любовью он вытянул из багажника рюкзак, наполненный книгами.

Кай был до крайности возбуждён. Ему не терпелось поскорее попасть в дом Каргера — ещё дома, после многочасовых обсуждений, он уверовал в то, что там его ждут ответы.

Муза Павловна, которая никогда не спешила с выводами, посоветовала не надеяться, что загадка решится так просто. Раз уж ни один из них ничего такого о Каргере за всю жизнь не заподозрил, значит хранил он эту тайну весьма тщательно, и были у него на то серьёзные основания.

Кай спорил, стоя на том, что Каргер всё же оставил ему послание через старого часовщика. И в послании показал именно свой чердак.

Муза какое-то время отмалчивалась, а потом неожиданно сдалась. Начать надо с того, кто эту тайну нам оставил.

Преисполненный надежд, Кай ждал, когда дед закончит с хозяйственными хлопотами, и они съездят к дачному дому Каргера. Однако, разобравшись с вещами, расселив Карну и Историю по свободным спальням и заняв отведённую им с Каем комнату, дед Егор неожиданно заартачился:

— Не спеши… Ты разве забыл? Сегодня девятый день… со дня смерти. Хочу помянуть его… так положено.

Кай онемел от возмущения. Это был удар под дых.

Какой ещё девятый день? Нашёл время устраивать поминки.

Кипя от злости, Кай вышел во двор. После яркого солнечного дня стало резко холодно. Над мертвенно-бледным лесом нависали сизые облака. Кай подумал, что если бы не разгар лета, то по всем признакам ещё до наступления темноты стоило бы ждать снега. Он побродил по огороду. Всё заросло густой травкой. Палая прошлогодняя листва почти истлела, от неё тянуло прелью как в городском парке.

Он взял грабли и пару раз протянул их по дорожке. Стало не на много лучше. Он отбросил грабли и повис на калитке, разглядывая холм вдалеке. Ему удалось убить минут пять, злость на деда не проходила. Он вышел за забор, высматривая в кронах деревьев Мистику и думая, что было бы здорово её покормить. Она, наверное, устала — столько километров в полёте.

Он пару раз свистнул. Потом пощёлкал пальцами — этот знак Мистика среди многих распознавала безошибочно. Но Мистика не отзывалась.

Душа требовала действия, немедленного. Он спустился к речушке, побросал камушки, понаблюдал за жабами и сдался. Убить удалось не больше получаса. Здесь время тянулось даже ещё хуже, в разы медленнее.

Не гулять же ему всю ночь.

Вот почему, почему, стоит ему на шажок приблизиться к разгадке, что-то ему непременно мешает? Почему так? Вот с чего это вдруг дед распился?

Кай вернулся в дом. Дед совсем размяк.

— Проклятый я… Проклятый. Всех потерял. Всех, — плакал он, обняв руками голову. — Где жена? Где дети? Теперь и ты, Каргер.

Муза присела рядом, дед нетвёрдой рукой налил ей в стопку, плеснув мимо. По салфетке расплывалось пятно, воздух наполнялся водочными парами.

Кай скрипел зубами, но молчал. Дед заел водку огурцом и снова налил, в этот раз не предлагая Музе. Она промокнула лужицу на столе и подсунула ему сухое полотенце.

Становилось ясно, что никакой поездки сегодня не получится. Снаружи полным ходом темнело. Дед хмелел всё больше, и речь его становилась путанной и невнятной.

— Я виноват. Костик. Я… — вздыхал дед. — Ушли все, одна за одной. И ты тоже. Ушли. Из-за меня.

Муза молчала.

Кай раздражённо подумал, что самое время ей начать утешать горемыку, как в плохих драмах, убеждать, что нет его вины в том, что люди умирают. Но Муза отчего-то молчала.

Почему, кстати, она молчала?

Кай незаметно посмотрел на Музу.

Почему дед так себя винит? Дед Егор, так подумать, был записной молчун. Про дочку свою, то есть про маму Кая и так ясно, скоро двадцать лет уже как ни слова не вымолвил. Но не только о них. Дед Егор почти никогда не рассказывал ему про бабушку. Где она умерла и отчего? На могилу к ней ездили, но времени там проводили совсем немного. Дед оставлял несколько цветков, разыскивал смотрителя и платил ему за следующий год присмотра за оградкой.

Вообще всё это и без Велеса было подозрительно. Очень надоело. И очень злило.

Неужели дед не понимает? Да, не понимает со своим молчаньем. Ведь медвежеголовое чудовище не из него собиралось выкачать весь Свет, хоть Карна и не видит в этом ничего плохого. Не его касался Путь. НЕ ЕГО.

Внутри Кая порвалась какая-то пружина, которая все эти дни удерживала его от взрыва.

— Может ты забыл, что католиков поминают на седьмой день? Твоя рюмка водки ему совершенно безразлична и тебе тоже не поможет…

Лицо деда побелело. Кай замер на полуслове. Он почти сразу пожалел о сказанном, но было поздно.

Муза Павловна очень спокойно проговорила:

— Смерть ещё не ушла, а ты уже оборвал нить.

Кай вздрогнул.

Откуда Муза могла… он ведь никогда никому?..

Он действительно видел, как смерть обрывает нить.

Когда-то в детстве, ещё первоклашкой он почувствовал, как смерть забирает чужую душу. Тогда про душу он ещё ничего не знал и о смерти не думал. Просто запомнил.

С лучшим другом Славкой они подходили к школе, и Кай, запутавшись в шнурках, сбросил ранец и немного отстал. Вот и всё. Быстро затолкав шнурки в носок, он разогнулся и увидел, как тело Славки мячиком взлетело над капотом чьей-то машины. Потом был хлопок и хруст. Славкин ботинок и синий костюмчик лежали на асфальте. Внутри под синей тканью угадывалось что-то похожее на куклу. В этот момент Кая будто дёрнуло за нитку из-под рёбер. Ощутимо потянуло. Его затошнило. В глазах поплыло и закружилась голова. Кай сам почувствовал себя куклой на верёвочке.

Он так и остался стоять на тротуаре. Вокруг случилась невыносимая тишина и время словно сгустилось. Люди беззвучно и очень медленно кинулись к костюмчику на асфальте. Кая тошнило. Приехала скорая. Милиция. Дед. Тишина давила на уши. Невидимая нить тянула и будто выворачивала его желудок. Тогда он не имел представления и о желудке, но потом она, нитка, всё же лопнула.

Он навсегда запомнил это чувство в своём теле. Славка показал ему язык, помахал рукой и больше не возвращался.

Кай повзрослел, но так и не смог избавиться от этой убеждённости. Он и Славка, и все его близкие — это соединённые нитями куклы, соединённые общей ниткой в какой-то точке под рёбрами. А нить — ведёт куда-то далеко вверх. И без неё кончается жизнь.

Вот сейчас Муза сказала о том же. Нить Каргера перерезана? Перерезана им самим? Смерть ушла или нет? Или может нож был в руках Кая?

Это было невыносимо.

Кай вскочил из-за стола, сгрёб брелок с ключами от машины и кинулся из дома, грохнув с досады калиткой. Через несколько секунд двигатель машины взревел, и он уехал. От радужного настроения не осталось и следа, внутри всё клокотало.

* * *

«Не хотите — не надо, — билось в висках, — я сам со всем разберусь. Сам. В конце концов, это мой Путь. Вас никто не заставляет!»

Кровь шумела у него в ушах, пальцы на руле дрожали. Дорогу к дому Каргера он знал хорошо. Ключи от дома обычно хранились под оконным отливом. Мысль о том, что он совершенно не представляет, как найти ключ от оружейного сейфа, ведь именно там он заметил символ золотой лестницы, его несколько охладила. Но…

Что если он прав, что если в доме Каргера найдутся какие-нибудь дневники, схемы, или даже, чем чёрт не шутит, адресованные ему указания? Нет, он не надеялся найти там пошаговое руководство к действию, но чувствовал, что он в пяти минутах от прорыва.

С десяток ближайших домов уже по-дачному мирно дремали. Впереди белел домик Каргера. В отличие от соседних участков его дом, огороженный ярко-синим низким штакетником, был полностью открыт чужим взорам.

Дачный посёлок Каргера планку, заданную белозоревскими нуворишами, не опустил. Заборы и засовы вдоль улицы такие, будто во дворы этих замков вот-вот внесут золотовалютный запас Гардаринии. Личность небогатого одинокого священника с его скромным жилищем всегда вызывала у белозоревских мирян необъяснимый нездоровый интерес. И ещё больший, и объяснимый у торгашей, мечтающих подтолкнуть старика к продаже участка.

Кай как-то предложил Каргеру озаботиться забором повыше, чтобы народ перестал таращиться. Каргер тогда лишь рассмеялся и, показав рукой на особенно высокую соседскую стену, сказал: «Разве этим скроешь то, что человек пытается спрятать? Самое тайное лучше всего хранится у всех на виду — люди устроены так, что наиболее очевидные вещи осознаются ими в последнюю очередь».

Да, Каргер, ты многого наговорил за время дружбы с дедом. Наверное, что-то говорил специально для меня. Может и положил что-то на видном месте. Картинки показал. Лошадку подобрал. Но что из этого было важным? Намекнул бы как-то при жизни…

Кай заглушил мотор и, хлопнув дверью, вышел из машины. С минуту он постоял перед входом. Он был готов и не готов. Сомнение настигло его, когда до прорыва оставалось лишь несколько минут.

Он верил в это. Верил. Но…

Отчего-то скребло внутри, он тревожно оглянулся и ту же заметил Мистику, она уселась на дождевую трубу. Её присутствие успокаивало.

Калитка внезапно открылась, сухие петли скрипнули. Не слишком приветливо, но всё же это могло сойти за приглашение. Он не стал закрывать калитку и зашагал по мощёной дорожке.

Заросшая травой плитка мягко пружинила под ногами, клумбы, возделанные суровой мужской рукой, были заплетены сине-фиолетовым барвинком. Давно нестриженные кусты, усыпанные душистыми белыми цветками, цеплялись за одежду.

Он снова подумал, что, возможно, сейчас за ним кто-то наблюдает, но отступать было поздно.

На крыше что-то скрипнуло. Мистика встрепенулась и повернула голову — откуда-то из глубины двора донёсся крик. Короткий, оборванный женский крик. В паре окон мигнул свет. Кай остановился и вытянул шею, заглядывая в освещённое окно.

Снова голос. Уже мужской, требовательный. Кай мог бы поклясться, что расслышал что-то похожее на: «Быстрее! Церемонию без этого не провести. Где-то должно быть записано… Ищи лучше. Он — ключ ко всему».

Кай в изумлении отпрянул. Первой мыслью было уйти, не ломиться же к чужим людям…

Вторая мысль — он вообще не думал здесь кого-нибудь найти.

И третья… похоже, за окнами дома происходил обыск.

Все три мысли противоречили тому, что Кай знал о Каргере и его доме. Каргер жил одиночкой. Бобылём. Ничего ценного в доме не держал. Никаких родных или близких здесь сроду не появлялось. И ключи от дома всегда лежали под цветочным горшком.

Не посмотреть ли мне на этих неожиданных гостей поближе?

Всё решилось в одно мгновение, снова раздался сердитый возглас, и Кай, вместо того чтобы спасаться бегством, двинулся к дому.

У застеклённой входной двери Кай на секунду остановился, снова прислушался, но из-за ставней больше не доносилось ни звука, и к тому же свет погас. Он толкнул дверь и вошёл.

Когда-то совсем давно он бывал здесь, всё вокруг напоминало о прежней безмятежной жизни. И застывшие ходики на стене, и фотографии в допотопных потемневших рамках. Тканные дорожки и стопки книг. Даже толстый слой пыли на вещах и тонкие бесцветные нитки паутины, свисающие с потолка. Всё было таким милым, забытым. Всё покоилось в тишине. И эта тишина была нарушена, взрезана каким-то напряжением.

В коридоре на полу не было следов, кроме его собственных. В гостиной было темно, лишь под дверью на втором этаже лежала полоска света. Свет шёл с верхней площадки, прямо с чердака, оттуда и послышались ему сердитые голоса.

Надо подняться.

Кай на цыпочках пересёк комнату, занёс ногу на ступеньку, на мгновение замерев, когда под ногой скрипнула половица. Он подошёл к двери кабинета и прислушался. Где-то повернули ключ… тишина… и шаги. Выждав секунду и переведя дух, Кай толкнул чердачную дверь.

Те, кто спорили за дверью, среагировали с невероятной быстротой. Комната была пуста. Абсолютно. Два по меньшей мере человека испарились. Кай ощущал растущее волнение, предчувствие необратимой опасности, но теперь кругом не было ни звука, ни шевеления.

Он почти крался, шаг за шагом аккуратно выбирая места для ног среди разбросанных по полу рулонов старых обоев, груды глиняных черепков, пустых рамочек без стёкол, непарных сапог, изглоданных мышами стопок перевязанных жёлтых газет, поломанных стульев и блестящей россыпи серебряных патронов. Здесь также не было человеческих следов. Всё, до чего доставал взгляд, было щедро затянуто паутиной и укрыто пылью. Кроме патронов…

Пачка с несколькими внутри валялась чуть в стороне. По их блеску было ясно, что патроны украсили мусорную кучу на полу совсем недавно.

Патроны точно хранились в сейфе. Сейф виднелся немного дальше. Он был вскрыт и пуст.

Хорошо. На виду так на виду. Что у нас здесь на самом видном месте?..

Он прошёлся вдоль стен, осматривая чердачные завалы. Столы, ящики, сейф, всё под толстым слоем пыли.

Церковные брошюры. Плакат с видом на памятник с Михайловской площади. На постаменте центральной скульптуры виднелась надпись, грубовато обведённая красным карандашом.

Он снял плакат и поднёс его к окну, вчитываясь в слова:


«Сия первая вниде в Царство Небесное от Руси, сию бо хвалят рустие сынове яко начальницу».


Свернув плакат, он переложил его под мышку. Надо получше рассмотреть его дома.

Дальше… Рваная коробочка от патронов ПЗ / ПЗА / ПЗАМ / «Змея», банка пороха с надписью «Сокол». Хм-мм… запылённый вечный календарь, с застывшим 9 февраля будущего года.

Наверняка дата имела какое-то значение, но почему же будущий год? Какое событие ждал Каргер 9 февраля 1986 года?

Кай сунул кубик с датой в карман и пообещал себе через год о нём вспомнить.

«Сокол» и «Змея» — вполне можно счесть указанием на друзей. И ещё что-то он мог проглядеть, но главное содержал архив. И теперь его не было.

Кай выглянул в окно — никого… и даже спросил себя на всякий случай, не показалось ли ему это всё? Не нафантазировал ли он как в детстве, творя в своих фантазиях иную реальность?

Да, возможно, такое уже случалось, и на самом деле здесь никого не было, и всё было в порядке… За исключением одного «но». Здесь под деревянными балками крыши, подбитой кусками стекловаты, стояло облако дыма. Только что здесь курили.

Он пришёл вовремя.

Но его опередили.

Сейф Каргера был открыт. И пуст.

Эмблема и архив исчезли.

* * *

Для десяти часов утра солнце обжигало совсем безжалостно. От вчерашней непогоды не осталось и следа. Со стороны леса плыли успокаивающие запахи хвои, берёзовых почек и цветущих трав. В ярко-голубом небе в солнечных лучах парила Мистика.

За завтраком Тори, Карна и Муза тревожно переглядывались, не смея заговорить. Рядом с помятым лицом сидел дед Егор.

Кай тоже молчал и больше никого никуда не звал. Зачем, если они опоздали?

Вернувшись на усадьбу Ладожских уже под ночь в тот злополучный поминальный день, Кай, не глядя друзьям в глаза, выложил на стол кубик с датой 9 февраля 1986 года и плакат с обведённой надписью. Остальное пересказал почти без эмоций. Пустоту, которую он ощущал в душе, никто из друзей не смог бы залечить, потому он просто ушёл спать.

Кай заснул только под утро, а проснувшись, обнаружил, что солнце совсем высоко.

Быстро поев, дед с Тори и Карной двинулись к машине. Муза мягко потянула его за собой. Кай не спорил и не возражал. Он торжествовал. Наслаждался провалом и болью. Он был прав. И если бы его послушали…

Но, хоть сейф Каргера уже опустел, осмотреть дом снова всё же стоило.

* * *

Друзья обогнули фасад по дорожке и оказались у крыльца. Он был здесь лишь несколько часов назад и сразу понял, что они снова опоздали.

Входная дверь была оклеена какой-то цветной лентой и опечатана. Этого Кай никак не ожидал. Они оторопело замерли перед входом. К дверному косяку была приколота формального вида бумажка.

— Вчера также было? — поинтересовалась Тори.

Кай взлетел по ступеням и сорвал бумагу. От волнения строчки перед глазами сливались и никак не хотели соединиться в сколь-нибудь осмысленный текст. С какого-то раза Кай уловил смысл: «во исполнение статьи закона о… согласно заявлению… фактом, подтверждённым свидетельством о смерти Каргера Константина Михайловича… на двадцатый день… оглашение закрытого завещания… приняты меры по охране наследства и управлению им в интересах законных наследников… по месту жительства наследодателя, что по адресу…»

Документ был составлен на вензелевом бланке какой-то древнеградской нотариальной конторы. Внизу листа находились хорошо различимый оттиск печати и бисерная подпись, очевидно, нотариуса, Живаго Ю.Ю.

Дед виновато молчал. Кай от досады выругался и отшвырнул документ в траву, сел на ступени и закрыл глаза рукой.

Лучше б ему тут окаменеть…

Карна сердито подняла объявление и передала Музе с дедом.

«Мы в машине», услышал он за спиной тихий голос Тори, и через несколько секунд остался один.

Он откинулся спиной на ступени порога, лежать на его жёстких рёбрах было совсем не удобно, но двигаться хотелось ещё меньше.

Быстро как всё… Вчера ограбили. Сегодня опечатали. Между этими двумя событиями втиснуться я успел, но никого не застал. Кстати… Интересно было бы узнать, кто такие эти законные наследники, и где они были всё это время?

Живаго, Живаго… какой же ты быстрый…

Было ясно одно, кем бы они ни были, они автоматически становились препятствием к воплощению остатков его не бог весть какого плана. Как было объяснить им столь специфический интерес Кая к личным вещам Каргера? Поверят ли они в отсутствие меркантильных мотивов с его стороны? Поймут ли они, что на кону стоит его жизнь? Не рассказывать же им о рогатом хтоническом чудовище…

Сами по себе в памяти всплыли слова, которые он сотню раз слышал от Данилыча, своего тренера-конника: «В верховой езде простительно всё — потерять контроль над лошадью, неспособность её поднять, ошибки в технике. Но спину лошади можно покидать только по самостоятельному решению».

У Кая было чувство, будто его, опытного наездника, без пяти минут чемпиона в своём «классе», на ровной дороге сбросила со спины кроткая смирная кобыла. Данилыч внушал ему и другим наездникам, что в конной жизни, как, впрочем, и в обычной, не нужны сорвиголовы. Ситуацию всегда нужно просчитывать наперёд — пускай за две секунды до самого неожиданного поворота, но в голове всадника должна быть сложена чёткая схема действий. На данный момент Кай не имел в голове никакой схемы действий, никакого плана. Вчера он ещё был. Сегодня нет.

Ещё пару минут он просидел в полной неподвижности, вытянув ноги попрёк дорожки, в голове крутилась мысль, не стоит ли попытаться залезть в дом через окно, но вспомнив, что все его действия сейчас как на ладони у зорких соседей, Кай в окно лезть передумал. Да и Муза не одобрила бы.

Удивительно, за последние десять минут всё стало ещё хуже, хотя десять минут назад казалось, что хуже уже быть не может. Именно в этот момент, когда была доказана его правота, ему хотелось, чтобы решения принимал кто-то другой. Непостижимое свойство человеческой психики. Наслаждаться потерей и страдать от побед.

Белозоревские хроники

Время до оглашения завещания Каргера тянулось томительно долго. С одной стороны, Кай воспринимал их как досадное препятствие, отнимающее бесценное время, с другой стороны, они вполне могли сойти за оправдание его и их в целом бездеятельности, поскольку что делать дальше никто из них не представлял.

Бумагу, сорванную с двери, прочли все поочерёдно, главным образом в поисках даты. Выходило, что это само «оглашение» завещания должно состояться в квартире у Каргера через десять дней.

Ого, быстро как…

Внизу листа виднелась ремарка, которую он сразу не заметил: «Прочим заинтересованным лицам считать данное уведомление приглашением».

Что сказать… мысль о существовании неведомых «наследников» или «прочих заинтересованных лиц», о которых сообщалось в приглашении, потрясла деда Егора и Музу Павловну гораздо сильнее чем Кая.

Оба дружили с Каргером долгие годы. Знали, что он вдовец. Что после смерти жены ушёл от мира и нашёл утешение в вере. Дед не помнил, где и когда точно это происходило, но рассказал, что Каргер принял рукоположение в сан священника, защитив для этого необходимые философию и богословие, и всю свою жизнь посвятил епархии на Аскольдовой Горе. По крайней мере, такова была видимая сторона его жизни.

Муза, в очередной раз пробежав глазами документ, предположила, что речь могла идти не обязательно о детях, это могут быть и братья или даже родители. Но, как ни крути, им не приходилось слышать от Каргера хотя бы намёка на их существование. Все годы их знакомства Каргер был одинок.

Тори, наоборот, нисколько не удивилась. Она внимательно прочитала текст сообщения, покрутила лист, изучая его со всех сторон и заявила:

— И что? Есть такие родственники, которых не жаль и забыть. На некоторых и целую жизнь не жаль потратить, не то что каких-то тридцать или пятьдесят лет… Может быть, родня его состояла из воинствующих атеистов, может они сами знаться с ним не захотели после рукоположения, или как там это называется.

— Не обязательно, — раздался голос Карны. — Он мог сам избегать своих родных, чтобы не подвергать их опасности. Или не имел права иметь семью.

Тори, не поворачивая головы к Карне, будто не слыша её слов, подытожила:

— Это значит, что вы — Кай, Егор Георгиевич и Муза Павловна — были для него больше чем семья и дурацкие обеты. И уж точно, это хороший повод нам сходить на оглашение завещания. Ведь мы не знаем заранее… а вдруг наследники согласятся нам помочь?

Её слова прозвучали убедительно. Она по своему обыкновению бесстрашно и чётко ответила на вопрос, который не давал покоя каждому из них. И речь не шла о любопытстве, отнюдь.

Дед и Муза очень любили Каргера. Он был им родным, таким же, какими за многие годы они стали друг другу. Им было очень нелегко смириться с открывшейся двойственностью его личности.

Муза Каргера защищала. Дед отмалчивался, но всем было заметно, что его терзали разочарование и печаль. Дед Егор был подавлен. Тихие поминки, устроенные им в память о том Каргере, которого он знал сорок лет, не могли помочь избавиться от этой боли. Кай замечал, как дед незаметно смахивал с ресниц невидимые слёзы. Дед вздыхал, качал головой, вечерами опрокидывал очередную рюмку водки и только приговаривал почти беззвучно: «Эх, Костик, Костик…»

Из этого состояния его вывела Муза Павловна:

— Вот что я вам скажу, Егор Георгиевич. Мы не в том возрасте, чтобы одним махом вычёркивать друзей. От Константина Михайловича мы с вами никакого зла не знали. Он спас нашего Кая. Мы не знаем его мотивов, нам не известна его миссия. И надо ли? Я, в любом случае, не готова менять память о дружбе на подозрения. И вам этого сделать не позволю.

Она просто погладила его по голове, а он благодарно сжал её руку.

В тот вечер все разошлись спать в тягостном настроении, но дачное солнечное утро развеяло остатки скорби, и всё пошло своим чередом.

* * *

Их дачные размеренные дни время от времени перемежались обсуждением строк Пути. Утро, как правило, могло начинаться вопросом в духе сегодняшнего:

— Интересно… кто же «пойдёт против отца»? — со странным раздражением спросила Тори, держа в руке лист с записями.

— Да, вот кто же..? — тихим эхом вторила Карна.

Кай пожал плечами, отвечая:

— У нас на всю компанию в лучшем случае один отец наскребётся. Думаю, мы заметим.

— Или нет, — закончила разговор Муза, помещая на середину стола блюдо с цветаевским пирогом.

Познавая характеры друзей, Кай всё больше думал над ролями участников Пути:


Закланник

Вор

Оракул

Берегиня

Нежданный друг

Нежданный враг

Мистик.


Он пытался вписать в открытые строки имена своих друзей. Отчего-то Хтоник определил именно такие роли.

На сегодня картина была неясна. Их пока что шестеро: он сам, Тори, дед Егор с Музой, Карна и Мистика.

Подумав, он распределил роли так:


Закланник — Я

Вор —???

Оракул —???

Берегиня — Муза

Нежданный друг — История? Карна?

Нежданный враг — опять же Карна?

Мистик — Мистика.


Пока что лишь три позиции были железно заняты. В них у Кая сомнений не было. Он никогда бы не присвоил роль «Берегини» кому-то кроме Музы, воспитавшей его вместо матери. Или Мистика, чьё имя и появление в истории говорило само за себя. Дальше уверенность таяла.

Если деду вернули молодость, значит ему есть место в списке. Тогда кто он? «Вор» или «Оракул»? Всё же дед не пророчил и ничего туманного не изрекал. Никем из «нежданных» он быть не мог. Назови Кай его «Вором», дед, наверное, обиделся бы на всю оставшуюся жизнь.

Выходило так, что деду на сегодня места не было… Так же и с девочками. Был же ещё старый часовщик… а вдруг он «Оракул»?

С ними он пока что эти роли не обсуждал. Неудобно задавать вопрос в духе «не вор ли ты по духу?».

Но в участниках, вероятно, и был ключ к исполнению Пути. Ведь если нужен Вор, рассуждал он, то где-то есть и замок, который придётся вскрыть. Или тайник без спросу опустошить.

Велес и говорил Каргеру о ясных и неясных в Пути заданиях, все их нужно заметить, понять, угадать. И потом откроется смысл того сумбурного потока слов, записанных на бумаге.

Пока получалось не очень.

* * *

Оставшееся время, проведённое в Белозоревке, запомнилось счастливым временем веселья и ничегонеделания. Радостей глобального масштаба ждать не приходилось, но как-то всё разрядилось.

Он без натуги засел за учебники — до пересдачи экзамена по Истории КПСС оставалось меньше четырёх недель. Муза Павловна хлопотала по хозяйству, Тори проводила время, загорая на лужайке перед домом. Мистика кружила в небе, а дед Егор с Карной отлично поладили за удочками на берегу Зорянки, благо это занятие приветствовало тишину и не располагало к болтовне. Именно это отвечало настроениям обеих сторон.

Мало по малу и дед приходил в себя. Он перестал пить, но… начал спать. В том смысле, что обычно дед вставал по армейскому расписанию, и это означало для него и окружающих наполненное книгами и пересыпанное шутками утреннее бодрствование. Сейчас он так же обложился книгами, но выходил из своей спальни не раньше часу дня, вид имел заспанный, недовольный и озабоченный. Причиной тому была не скорбь, и это уже радовало, но что-то другое, и это беспокоило.

В один из таких дней ни свет ни заря Кай приоткрыл левый глаз. Тихо покачивалась ситцевая занавеска, изредка посвистывала какая-то ранняя птичка. Белёсая полоска неба подрагивала в далёких предрассветных солнечных тонах, но вообще утро ещё не наступило.

Вот он, главный недостаток жизни в деревне — удобства на улице. Будильник показывал… Не-е-ет… лучше не знать.

Сбивая голыми пятками капли росы с вьюнка, затянувшего тропку, Кай ёжась добежал до деревянной скрипучей двери. Покосившееся строение, возведённое в дальнем конце длинного огорода каким-то предком Музы, поскрипывало несмазанными дверными петлями.

Потянув за щеколду, он вдруг почувствовал, что в эту минуту здесь не один.

Он оглянулся.

Так и есть. Посреди огорода в позе медитирующего японского воина на перевёрнутом ведре сидел дед.

Он не шевелился. Рука его покоилась на черенке воткнутой перед ним лопаты. Дед смотрел прямо перед собой, и даже глаз на него не скосил.

Это было странно. В обычное время Кай окликнул бы его, но сон тянул назад, в тёплое забытьё, а нужда толкала в спину вперёд. И было не до раздумий.

Кай шагнул в деревянное строение.

Всяко бывает. Гуляет человек в четыре утра… ну дышит свежим воздухом.

Кай вышел.

Дед всё также сидел в пол-оборота. Вид его был примечателен ещё тем, что на ногах были огромные болотные сапоги, на голове шляпа-афганка, из остального — трусы. На коленях покоился большой том.

Кай потёр глаза и почти бесшумно прокрался назад.

«Всё ясно… — он махнул рукой. — Начитался чего-то снова. Потом расспрошу», — подумал Кай, ныряя под сохранившее тепло одеяло. И едва голова его коснулась подушки, как он провалился в дрёму.

В тот же миг, со стороны огорода донеслось: «Трибога в душу… ага!»

Но Кай этого не слышал, и вообще вспомнил об этом только следующим утром, когда, разбуженный звонким жабьим хором, поискал бутылку с водой и бросил короткий взгляд в окно.

На огороде белела фигура, и это без сомнения был дед Егор на ведре.

При вопросе за обедом, «а что это ты утром…», полусонный дед так вчитался в газетную статью, что Кай понял, ответа не будет. Остальные ничего не заметили.

Несколько дней дед ходил нервный и отрешённо массировал водянки на ладонях. Он появлялся из своей комнаты в обед. Ежедневно за бочкой с дождевой водой Кай находил вымазанные землёй болотные сапоги и лопату. Кай задумался, не виной ли всему внезапно постигший родственника сомнамбулизм и решил расследовать это дело.

На третий день Кай подготовился. Он завёл будильник и проснулся за секунду до его звонка. Ни один звук не выдал присутствие зрителей в странном утреннем ритуале.

Огород был идеально разровнен граблями, ни одной поломанной канавки, ни одного сбитого бурунчика. Дед нашёлся в прежней позе на прежнем месте в прежнем одеянии, с лопатой в руке. Округа парила в лёгком туманце, участок окутывала тишина, ни ветерка, ни даже птичьего свиста. Ведро под дедом в накатившей мистичности обрело символизм, с которым не уступило бы космо-черепахе, несущей Мир.

Однако ничего интересного не происходило.

Накинув одеяло на плечи и прильнув к окну, Кай собирался досидеть до самого ухода деда, но в сизом утреннем полумраке смотреть было совершенно не на что. Прошло сорок минут, дед на пару градусов повернул голову. Лица его Кай не видел, а поза ни о чём новом не сообщала. Скуки ради, он понаблюдал за дедом ещё минут пятнадцать, потом раззевался и вернулся в постель.

Дед иной раз не стеснялся выглядеть слегка сумасшедшим, обычно потом вместе смеялись над каким-то очередным проявлением его одержимости. Дед как-то умел погружаться в новые идеи с головой. И тогда и в этот раз должно было существовать какое-то простое объяснение. Но если уж дед включился в свою любимую «молчанку», то как ни старайся, не разговоришь.

К концу недели Кай начал скучать.

Развлечение утратило новизну, дед одинаково не менял позы, и Кай начал склоняться к мысли, что Тори была права. На днях она заявила, что загар, красивые волосы и целые зубы — это совершенно обязательный набор для современного человека. И ещё джинсы.

Карна заметила, что зубы да, но джинсам, загару и волосам предпочла бы обнаружить в человеке мозги. «Никогда не хотела обменять?», — спросила она, указав жестом в сторону развешенных на верёвке трёх пар джинсов Тори.

«Ты считаешь, мне нужны дополнительные мозги?» — холодно бросила Тори.

«Не дополнительные. Основные бы не помешали», — прошипела Карна, не поднимая головы, и перелистнула страницу дедовой «Энциклопедии огородника».

Дед вступил в их перепалку с каким-то своим мнением о приоритете чтения, театра и подтяжек, но сдался. Муза шутя увещевала всех троих, а Кай думал, что не согласился бы обменять волосы Тори ни на какие мозги — ни первые, ни вторые.

Совершив финальный утренний подъем, Кай решил прекратить слежку.

Наверное, пора выйти и просто расспросить. Прямо сейчас.

Стрелка замерла на четверти пятого. Кай натянул шорты и майку и вышел во двор. Снаружи послышались шаги. Где-то в это время соседка приносила к калитке кувшины с утренней дойки.

О, молочко!

Кай быстро и главное бесшумно сгонял к палисаднику. Обвязанные марлей кувшины оказались там, где он ожидал их найти. Он занёс их в кухню и, слегка замешкавшись в поисках алюминиевой кружки, наконец, начал наполнять её молоком. В следующий миг в сердце ёкнуло, «это» наконец «началось».

Кай помчался к заднему двору. Дед Егор больше не сидел. Громыхая ведром и поминая трёх богов с тарантасом и без, он носился по копанному и то здесь то там впивался лопатой в рыхлый парной грунт. Взрыв землю на пару штыков, он как заправский маркшейдер, выбрасывая ноги в болотных сапогах далеко вперёд, перемещался к новой лунке. Через три удара лопатой он терял интерес и к ней и снова перебегал.

Так он перескакивал с места на место ещё раз шесть, оставляя после себя геоглифы, не уступающие в загадочности линиям на плато Наски. Делал он это с такой необъяснимой сосредоточенностью и азартом, что Кай не смог объяснить себе, почему всё это время, утопая по колено в рыхлом грунте, он сам нога в ногу носился вслед за дедом. Причём с кувшином и кружкой молока в руках…

Однако неопределённость была разрешена.

* * *

Муза с девочками накрывали на стол. Обещая дождь и непогоду, небо затянуло тёмными облаками, но в беседке было уютно, потому как первую половину дня очень по-летнему палило солнце.

На пороге беседки появился дед, и вид его был грозен и торжественен одновременно. Он опирался на лопату. Ведро в его руке покачивалось, и оттуда доносился шум возни и скрежет чего-то твёрдого о железо.

Кай привстал и заглянул в ведро.

На дне его копошился меховой мешочек размером в рукавицу.

Облака расступились, и лопата в руке деда сверкнула отполированным лезвием.

— У-ти, масенький! Егор! Никогда не видела… — Тори присела на корточки, заглядывая в ведро. — Папа говорил, кротик может утащить весь урожай с участка. И подрыть корни растений.

— Мог бы. Но теперь с этим покончено, — голос деда был исполнен гордости.

— Так вот за кем Вы гонялись все две недели… — заключила Муза, вытирая руки о передник.

— Сказал бы мне, управились бы за час, — пожала плечами Карна и отвернулась.

Кай почувствовал, что покраснел.

— Ты собираешься..?

— Покончить с этим чудовищным «кротством» на моей земле! В том смысле… на Вашей, Муза Павловна.

Дед театрально раскланялся. Муза покачала головой.

«Чудовище» слепо улыбалось, запрокидывая голову к небу и тыкаясь узкой мордочкой в алюминиевые стенки ведра. Длинные плоские когти скребли по гладкому металлу, но вылезти не помогали.

Кай почувствовал жалость. Ему захотелось погладить замятую на боках чёрную шёрстку.

— Он что-то утащил у нас? Не такой уж он…

Но дед не дал договорить.

— Эта дерзкая выхухоль сожрала все мои нервы, — отрезал он и весьма решительно потряс лопатой. — Нарыла ходов и кочек. Могла стащить весь урожай. Как у соседей. Я разговаривал с…

Кай больше не слушал его. Карна склонив голову на бок, задумчиво проговорила:

— У выхухоли хвост в чешуе, длинный. А тут… смотреть не на что. Этот род очень быстрый. Тоннели метров по восемьсот… между участками. Они перемещаются быстрее некоторых четвероногих. Но едят они в основном червей, которые собираются в их кормовых ходах.

Кай снова взглянул на лопату деда. И понял, что не хочет видеть казнь.

Дед, в собственном потоке хулы в адрес пленника, слов Карны не услышал.

— Да, на вид он милый, но я положу этому конец. На нашем участке его не будет, — дед Егор рубанул воздух рукой и, ухватив свою острую лопату, лёгкой поступью пересёк двор и скрылся за углом дома.

Дзынькнула цепочка на калитке.

Кай отвернулся и пошёл в дом. Почему-то затошнило.

* * *

За ужином разговор не клеился. Кай не хотел смотреть на деда. Тот, напротив, за последние недели, кажется, впервые ел с видимым удовольствием.

— Так что кротик, Егор?.. — необычно тихо спросила Тори.

— Нету больше крота, забудь, — ответил дед спокойно и продолжил есть.

Тори сверкнула глазами и вышла из-за стола. Муза вздохнула, провожая Тори взглядом.

Карна отставила стакан с молоком. Она втянула носом воздух, будто пробуя его на вкус, и одобрительно кивнула деду. В этот момент Кай ощутил, что напротив него сидит хищник, со своим отношением к праву сильного. Он об этом раньше не думал, но ощутил, как страшно было бы оказаться звеном её пищевой цепочки.

* * *

Прошло несколько дней, инцидент с кротом отошёл на задний план, но забыт не был. Тори почти ни с кем не разговаривала, дед Егор время от времени находил повод пройтись вокруг огорода и по возвращении всем своим видом являл довольство положением дел.

Кай повторял экзаменационные темы, заставляя мозг отключиться от внешних раздражителей. Это получалось плохо, потому что куда бы он не спрятался, за углом то и дело сыпали колкостями Тори с Карной. Дед Егор зачитывал вслух какие-то советы из своей «Энциклопедии огородника». Муза что-то отвечала. Кукарекали соседские петухи. Гомонила дачная радиоточка.

Он со вздохом перетаскивал свой лежак всё дальше и дальше от дома, но проклятая лопата деда, это ужасное орудие убийства, постоянно попадала в поле его зрения. Наконец он переставил топчан к самой кромке огорода, за колодцем и клумбой в бархатцах, и наугад раскрыл страницу учебника.

Здесь было тихо. На некоторое время ему даже удалось погрузиться в повторение, как вдруг…

Едва уловимое изменение в пейзаже кольнуло в какую-то недремлющую точку сознания. Он вытянул шею и повернул голову, но ничего не увидел.

Он сдвинул афганку, вытер со лба набегающий пот, и оглянулся по сторонам. Ничего.

Он вернулся к чтению.

Но вот снова. Какое-то… шевеление. Он привстал.

И снова ничего.

Кай почувствовал себя неуютно. Будто рядом была опасность.

Он прислушался. В установившейся тишине откуда-то снизу донеслось тихое шуршание.

Он замер и присмотрелся снова.

Земля в шаге от него зашевелилась. Появилась трещина. Потом возник бугорок. Потом исчез и возник новый в двух метрах от первого.

Повинуясь порыву, Кай забрался с ногами на лежак. Земля в любую минуту могла разверзнуться, как уже бывало раньше. Мысль о Велесе с его любовью к «созиданию» была не последней в числе его гипотез, но всё же пока была отметена по причине несоразмерности проявлений с его стилем.

Стоя на четвереньках и вглядываясь в странное поведение грунта, он крикнул:

— Дед! Муза! Все сюда!

Ещё через мгновение Кай заорал что есть мочи:

— ДЕЕ-ЕД!

Друзья появились через несколько мгновений, Кай не успел бы досчитать до пяти.

— Что? ЧТО?!! Кай, что случилось? Кто? Что с тобой?!!! — наперебой спрашивали друзья.

Испуг на их лицах, взволнованные позы и лопата наперевес в руках деда, унять хохот не помогли.

— Дед! Ты куда крота дел?!! — обхватив себя руками за живот, сквозь слёзы спросил Кай.

— За калитку вынес… в траву… — недоумённо ответил дед, подсаживаясь к нему.

— Ты же убил его? — полуутвердительно спросила Тори.

— С ума сошла?!! Он ушёл. Уполз. Я отпустил его. А причём тут крот?..

— К тебе друг пришёл. Встречай.

Возле ноги деда Егора начал расти аккуратный холмик. И между крупицами земли, кажется, даже несколько раз мелькнул знакомый плоский коготь. Несколько чёрных грудок упало на дедов тапок.

Дед, переминаясь с ноги на ногу, обиженно уставился на друзей. Муза и Тори утирали слёзы, согнувшись пополам. Карна, присев на корточки, молча улыбалась.

Кай откинулся на лежак, он больше не мог смеяться, просто записал для себя «Энциклопедию огородника» в никчёмное бесполезное приобретение.

* * *

Пожалуй, это время стало моментом в их принятии друг друга. Прибыв сюда чужими людьми, день за днём они прежде всего учились понимать ситуацию и себя в ней. Ожесточение постепенно отпускало, горечь утраты смягчалась в простых дачных буднях. Страх перед будущим отступал. И крепло доверие.

Даже Мистика, которая по понятным причинам оставалась таинственным непостижимым существом из другого мира, защитившим Кая на стороне Каргера, постепенно открывалась.

Бывало, она улетала, и друзья не видели её по полдня. Посовещавшись, Кай с Тори пришли к выводу, что дело в охотничьем инстинкте, и решили побаловать Мистику каким-нибудь птичьим лакомством. Продавец в дачном зоомагазине имел поверхностное представление о рационе соколов и посоветовал им несколько разных пакетиков из гастрономической карты для перепёлок.

Карна отнеслась к этой их затее скептически, прошипев что-то похожее на «это хищник, а не курица». Но эти сухарики, зёрнышки и шкварки выглядели и пахли аппетитно даже для человека, и Кай высыпал привезённое на блюдце в беседке, надеясь, что Мистика обрадуется их вниманию.

То утро было занято сбором малины. Полноценным сбором его назвать уже было нельзя, ягод оставалось совсем мало, кусты росли густо и бескультурно, а желающих полакомиться не убывало. Как только в небе появился силуэт Мистики, отставив полупустые чашки, Кай с Тори поманили Мистику спуститься к ним. Соколица, спланировав к столу беседки, потянулась крыльями, встряхнулась, потопталась, поворачиваясь вокруг своей оси. Несколько секунд она рассматривала строгим взглядом содержимое тарелки, после чего надменно прошагала мимо их угощения, всем своим видом подтверждая, что она не курица.

Кай протянул руку, предлагая ей лакомство с руки, но Мистика, метнув взгляд в небо, резко оттолкнулась когтистыми лапами от стола и быстро набрала высоту. Расправив сизые крылья над их головами, она зависла высоко в синеве, но не прошло и нескольких минут, как стальной трезубой молнией ринулась вниз, почти вертикально обрушиваясь на низко пролетавшего голубя.

Они не успели ахнуть, а жертва не успела увернуться — удар когтей пришёлся по касательной по спине голубя, и он сорвался в неуправляемое падение с перебитым хребтом. Мистика же, затормозив и развернувшись после атаки, на лету подхватила кувыркающуюся в воздухе добычу и, кинув горделивый взгляд в их сторону, полетела прочь.

Не смотря на шок, друзья не могли сдержать своего восхищения.

— Видали, какова наша красавица?! — из зарослей на другом краю лужайки неожиданно вынырнулдед. — Секунда и ррр-р-раз! Ах, красава! О, орешки, где взяли? А вкусныы-ые!

Кай с Тори не успели открыть рот, как дед сгрёб с блюдца приманку, на ходу вкинул в рот пару шкварок и стремительно растворился в малиннике. Они переглянулись и, давясь от смеха, поплелись отнимать корм у деда.

Карна, пряча усмешку, последовала за ними, и обоим слышалось шипящее: «…не забывай, хищник — не курица».

Брешь в Завещании

В назначенный день, рано позавтракав и собрав пожитки, компания погрузилась в машину и отправилась домой в Древнеград. Было решено ехать сразу к дому Каргера. Он жил в центре, недалеко от храма на Аскольдовой Горе. По хорошей погоде дед с Каем, бывало, захаживали к нему в гости — их кварталы разделяло каких-то три с половиной километра.

Кай был на удивление спокоен. Нотариус Живаго выскочил на их пути будто чёрт из табакерки. Изменить они ничего не могли, всё что можно было обсудить они давно обсудили, потому, самым удачным методом подготовки к встрече с неприятелем оказался совет деда Егора «заканчивать сушить себе мозги и хорош паниковать раньше времени».

На деле это удавалось не всем. Дед по дороге травил анекдоты, от которых История и Карна давились смехом людей, провожающих друга на эшафот, Муза Павловна отрешённо вглядывалась в небо, наблюдая за полётом Мистики, Кай переключил все свои мысли на обдумывание предстоящей встречи. Но не с нотариусом Живаго, которого Кай заранее представлял заматерелым холодным буквоедом, а с мастером Йозефом, старым часовщиком. Ожидание это действовало как спасительный охлаждающий компресс и по меньшей мере мешало ему во весь голос закричать: «Всё пропало!..»

Но нет, не всё пропало. Кай мечтал попросить мастера разрешить ему снова пройти по стрелке. Рвался он туда с двумя целями — во-первых, чтобы поискать пропущенные (возможно) в прошлый раз намёки Каргера и, во-вторых, ради того, чтобы заглянуть поглубже в собственное детство, увидеть маму и папу. Эта мысль поддерживала и ободряла его в Белозоревке, и сейчас он особенно не хотел с ней расставаться.

На входе в подъезд белело объявление, при ближайшем рассмотрении оказалось, что это копия письма, лежавшего у деда в кармане. Они поднялись на третий этаж, на двери Каргера виднелись такие же следы опечатывания, как и на даче, затоптанные обрывки жёлтой ленты валялись на полу. Дверь была приоткрыта. Оставалось десять минут до указанного в приглашении времени. Их встретила пожилая женщина с чёрной лентой на рукаве, было видно, что она здесь всем распоряжалась. Она пригласила их пройти в кабинет Каргера.

В квартире было полно народу, некоторые молчаливо расхаживали по коридору, многие сидели на стульях, расставленных рядами в кабинете Каргера. Среди них, судя по одежде, было немало представителей духовенства. В дальнем конце комнаты несколько пожилых мужчин в деловых костюмах беззвучно обменивались репликами, у каждого в руках были папки с документами, у одного из них, самого важного с пышной седой шевелюрой, был серьёзного вида портфель.

Кай решил, что кто-то из них и есть «нотариус Живаго Ю.Ю.».

На одном из стульев в первом ряду Кай заметил молодую женщину в тёмном платье, она одиноко сидела у окна, застенчиво опустив голову и сложив руки на коленях. Он не нашёл в её облике каких-нибудь следов траура, вроде кругов под заплаканными глазами или чёрной косынки на голове, но почти не сомневался, что это и есть та самая нежданная наследница Каргера.

Все четверо тоже уселись на свободные стулья и стали ждать.

С каждой минутой Каю становилось всё скучнее и скучнее. Он рассматривал прибывающую публику, стены, глазел в окно. Церковники столпились у стены перед большой фотографией. Кай встал и подошёл ближе. При своём росте, чуть приподнявшись на носки, Кай увидел, что это двойной портрет, датированный 1978 годом. Один из запечатлённых людей — средних лет мужчина в круглой плоской шапочке. В папской шапочке, в этом не было сомнений. И рядом с ним Каргер. Ещё не такой седой, с привычным колючим ёжиком на макушке.

На стене рядом висело ещё одно фото, по виду — пятидесятилетней давности. На нём был изображён высокий пожилой мужчина в офицерском кителе и фуражке, рядом с ним — два молодых мужчины в светской одежде. Подпись была сделана латинскими буквами, вероятно, на польском языке, и Кай прочёл, что это некто Кароль Войтыла, отец, и Кароль Войтыла, сын. Третьим стояло какое-то неразборчиво написанное имя. Фотография была очень изношенной, угол её заломился и обтрепался, сеточка трещин пересекала выцарапанные на фотосоставе слова. Но мимолётного взгляда Каю хватило понять, что на этих фотографиях с разницей в 30 лет улыбается один и тот же человек. Кароль Войтыла, сын. Кай не слыхал такого имени. Но точно видел лицо.

Около десяти запоздавшие расселись по свободным местам, остальные столпились в дверях и под стенами. Седой мужчина с портфелем пересёк комнату и открыл окно, становилось душно. Кай затаил дыхание, боясь пропустить хоть слово. Но седой вместе со своим портфелем тут же извиняясь вернулся к своему месту в первом ряду. В следующий момент молодая женщина из первого ряда, подойдя к письменному столу Каргера, объявила:

— Меня зовут Юстиция Юлисовна Живаго, я старший партнёр нотариальной конторы «Живаго и К», Подольский нотариальный округ, Лицензия на право нотариальной деятельности номер…

Кай от изумления открыл рот. Как такая скучная стезя может быть интересна столь молодым красивым девушкам? Они переглянулись с дедом Егором, на лице того читались похожие мысли.

История, вскинув брови, внимательно рассматривала Юстицию Юлисовну. Судя по всему, столь необыкновенное имя старшего партнёра Живаго поразило её даже больше чем собственное. Надо же… Юстиция…

Муза Павловна и Карна не выдавали никаких эмоций.

Нотариус Живаго тем временем зачитала какие-то выдержки из законов и процитировала документы необходимые для начала процедуры вскрытия и оглашения завещания. Поток юридических терминов и сухой тяжеловесный канцелярит всегда действовали на Кая усыпляюще. Решаясь на эту поездку, он, конечно, не рассчитывал найти мероприятие весёлым, но настолько мертвецки-скучной процедуры он не ожидал. Какое-то время он старательно вслушивался в эти колючие неповоротливые фразы, а потом внимание его начало ослабевать.

Кай очнулся, когда седой мужчина с портфелем, снова рассыпаясь в извинениях, встал со своего стула и попросил слово. Он представился действительным членом Гардарининской Академии Наук и от лица всего научного мира попросил принять во внимание характер творческого наследия доктора исторических наук, профессора Каргера К.М., в прошлом заведующего кафедрой археологии и искусствоведения, выдающегося историка архитектуры и много ещё всего такого, чего Кай не запомнил.

Кай слушал его с удивлением. Оказывается, ко всему прочему Каргер был археологом… Оказывается, существовали исследования и научные труды Каргера, и они имели, как сказал седой, непреходящее значение для академической науки… Вот это да!

Кай выглянул со своего места и уставился на деда круглыми глазами. Тот в ответ пожал плечами: «Я думал, ты знал…»

Пожалуй, выступление академика было самым оживлённым событием за время, проведённое здесь. Тот закончил своё воззвание и, обливаясь потом, уселся на прежнее место, а Кай от нечего делать начал разглядывать обстановку кабинета.

Кай боролся со сном, взгляд его безразлично скользил по потолку и окнам.

Светло-серые в несколько слоёв шторы, подобранные снизу толстыми жгутами, были подвязаны к крючкам с львиными головами. Письменный стол по старой моде под зелёным сукном, на нём — большая лампа с зелёным абажуром на тяжёлой бронзовой подставке.

Кай задержал на ней взгляд чуть дольше — подставка в виде бронзовой модели Сатурна выглядела очень необычно. Он много раз видел модели планет и солнечной системы на занятиях в школьном «Эрудите», конечно же видел и Сатурн. Не понятно было одно — эти бронзовые кольца, словно удерживаемые силой гравитации космического тела, по-настоящему вращались вокруг планеты. Кай не смог придумать версию, объясняющую работу этой модели. Он решил в конце подойти и рассмотреть её внимательнее.

На стене за спиной нотариуса, которая в этот момент показала всем присутствующим большой подписанный в нескольких местах белый конверт, висела гравюра с видом на старинный храм.

— Напоминаю, наследники имеют право подать заявление, свидетельствующее об их желании получить свою долю имущества, по истечении шести месяцев со дня открытия наследства. Временем открытия наследства признается день смерти наследодателя, — Юстиция Юлисовная обвела собрание взглядом. — Есть вопросы по процедуре?

Присутствующие снова загалдели, зашуршали папками, заскрипели стульями.

— Вопросов нет. Тогда продолжим…

Кай едва сдержал зевок.

Шесть месяцев. За это время наследника можно попробовать уговорить.

Вот кофе сейчас вовсе не помешал бы…

Нотариус тем временем, разъясняя каждый шаг, вскрыла конверт и достала из него конверт поменьше, на котором тоже синело несколько подписей и печатей. Присутствующие кивали.

Нотариус распечатала и этот конверт и достала из него желтоватый лист бумаги и третий конверт.

Этот, последний, выглядел совсем старым, бумага имела вид потемневшего плотного пергамента, скреплённого сургучной печатью.

Раздался взволнованный гул, зрители в рядах подались вперёд, паркет под ногами скрипнул.

Неожиданно монотонные комментарии нотариуса прервал густой низкий голос: «Возражение!»

Слушатели повернулись в его сторону. Позади всех стоял сухопарый высокий мужчина в чёрной сутане, подпоясанной фиолетовым кушаком, на короткостриженых волосах виднелась круглая фиолетовая шапочка, он кашлянул и прогудел: «Мы выдвигаем возражение против рассмотрения в наследуемой массе возмещения Прелатского Палладиума. Согласно параграфа третьего Хартии Енохианской Капитулы, выгодополучателем означенного возмещения могут быть только кровные наследники первой линии, а таковых усопший не оставил, или же наследники в сане духовенства, а также наследники в ранге рыцаря».

Он стоял, крепко сжимая пальцами спинку стула, всей своей статью выражая торжество и непримиримость.

На лицах части присутствующих читалось непонимание, Кай тоже ничего не понял, хотя… В кармане его лежал орденский знак Каргера с изображением золотой лестницы в лучах солнца, а это могло означать, что он всё же знает об этом немного больше остальных. Только не знает, что знает.

По реакции Юстиции Юлисовны Кай определил, что этот вопрос не загнал её в тупик. Он уже было наклонился к Музе Павловне, чтобы спросить, что за штука такая «Предательская Капсула», и слышала ли она когда-нибудь про «Енотовский Палантин», или как там их, как вдруг за его спиной знакомый голос произнёс:

«Это страховой полис».

Кай чуть не подпрыгнул на стуле. По спине его пробежал холодок, он тут же оглянулся, но не увидел никого, кому этот голос мог бы принадлежать. Все смотрели мимо него, на мужчину, заявившего протест. В воздухе ощутимо витал горький запах кофе. Кай тряхнул головой, решив, что, наверное, задремал и снова прислушался к словам нотариуса.

Юстиция Юлисовна отложила бумаги в сторону, а потом спокойно и чётко произнесла:

— Возражение не может быть принято во внимание, спасибо. Напомню присутствующим, что сословная организация гардарининского общества была упразднена декретом «Об уничтожении сословий и гражданских чинов» в ноябре 1917 года. Конституционный принцип равенства нашего государства базируется на всесословности. — Мужчина в фиолетовой шапочке уже собрался что-то возразить, однако нотариус не дала себя прервать и продолжила. — Тем не менее, на этот счёт усопший оставил совершенно чёткие указания и подтверждение сословной принадлежности наследника. Можете ознакомиться, — она передала ему один из документов.

Со всех сторон неслось взволнованное перешёптывание. Сейчас все всматривались в лицо сухопарого церковника, пытаясь понять, как он воспримет полученные сведения.

Тот изучал документ, а Юстиция Юлисовна поправляла на столе стопки бумаг. В её движениях не было и намёка на нервозность, она сидела очень спокойно и также спокойно протянула руку и коснулась бронзовой модели Сатурна под зелёным абажуром…

Кай успел услышать: «Мы будем судиться!», и недовольный гул тотчас стих.

Он уловил, что вокруг что-то переменилось. А затем и увидел.

Сатурн по-настоящему ожил.

* * *

Кольца Сатурна начали разрастаться, они продолжали обращаться вокруг своей бронзовой планеты, одновременно заполняя комнату концентрическими волнами сияния. Не было сомнений — источником помех служила лампа с зелёным абажуром.

Кай смотрел на бесчисленное множество этих удивительных тонких колец и не мог взять в толк, почему никто не ахает от такого невероятного зрелища. Кольца искрились разноцветным металлическим блеском, они вращались вокруг планеты на разных скоростях, и имели разную толщину, но самым поразительным в них было то, что кольца не были сплошными, их составляли мириады сверкающих частиц.

В какой-то момент вся комната наполнилась радужными волнами света, пульсация их всё ускорялась, и затем Кай перестал различать цвета — неописуемая радуга слилась в сплошной белый цвет. Комнату наполнила мерзлота. Кай почувствовал, что за спиной кто-то стоит.

Он обернулся.

Это был Каргер, он стоял в холодном молочном вихре металлических частиц и не спеша пил кофе. Почему-то Кай не испугался, наверное, потому что никогда до конца не верил в гибель Каргера и очень ждал этой встречи.

Каргер улыбался и молчал, он был настолько живой, что Кай потянулся к нему рукой.

— Ну ты как, держишься? — голос Каргера звучал негромко и мягко. Он был в своей обычной чёрной до пят одежде. Под подбородком белело кольцо колоратки. Вся его фигура излучала умиротворение.

Кай замер, боясь спугнуть видение. Ему хотелось задать сотни вопросов, таких важных и срочных, но в горле пересохло от волнения. От жалости к себе защипало в глазах. Он на миг отвернулся, боясь и одновременно надеясь на то, что Каргер исчезнет, а вслед за ним уйдут все горести последнего месяца, и его жизнь вернётся в то милое и скучное невозвратное далёко.

— Ты простишь меня? — Каргер поймал его взгляд. — Я ничего не мог поделать. У таких как мы нет выбора… Нас Предназначают.

— Как? — сорвалось с губ Кая, и он тут же почувствовал, насколько сейчас неважен ответ на этот вопрос. Гораздо важнее было знать «почему?»

Но Каргер ответил на его невысказанный вопрос:

— Мы — Светоходцы. Ты и я. Мы множим Свет и Просвещение.

— И я?.. — Кай поспешил поправиться, — зачем это всё?

— Свет — это ткань, материя не хуже любой другой. Всё вокруг это Свет. Жизнь питается Светом. Забери у человека его Свет, и он засохнет, как цветок. — Голос Каргера звучал немного тише. — Как ни странно, но Тьма — это тоже материя. Много веков баланс нарушался. Тьма разрасталась, порождая всё большую армию материальных сущностей. Тьма научилась пожирать Свет. Мы — мешаем. Тебе напомнят.

— Напомнят? Я же ничего об этом не знаю…

— Конечно же знаешь… Последние сто лет это знание есть в каждом учебнике физики. Всё не то, чем кажется. Но люди устроены так, что самые очевидные вещи…

— …осознают в последний момент, — договорил за него Кай, чувствуя себя маленьким и обиженным.

Каргер с улыбкой кивнул:

— Значит, ты всё же иногда слушал то, что я говорил… — он словно бы сделал шаг назад, удаляясь от Кая. Весь его облик дрогнул, пошёл лёгкими волнами, как неустойчивое голографическое изображение,

— Каргер, не бросай меня! — Кай был в отчаянии. Как же так?.. Он ещё не успел найти правильные слова, ему нужны ответы, так не хватает твёрдой руки. Но что-то внутри подсказывало, что Каргер должен уйти, что не может оставаться. — Скажи хотя бы… что я должен сделать? Я не знаю…

— Разгадай Путь… — Каргер отступил ещё на один шаг, голос его звучал немного глуше. Сатурнианская металлическая пыль продолжала своё вращение вокруг лампы, Кай находился в самом центре кольца света, но непроницаемую искристую белизну уже нарушали еле заметные радужные вкрапления.

— Ты можешь объяснить?! — Кай почти кричал, ему было всё равно, что их услышат нотариус и вся эта толпа искателей какого-то наследства. — Помоги мне!!!

— Я не могу. А ты сможешь. Ради них.

— Ради кого?

— Музы. И Егора.

— А ч-что..?

— Их не станет. Или ты представлял иное?

Кай похолодел.

Он не представлял. И не думал. Но теперь ему казалось, что это очевидное и главное. Никто не будет возвращать деду старость, а Музе деревянную ногу. Их просто не станет. Как и Карны. И… он помрачнел ещё больше, и Тори. Они уйдут. И он останется один.

Или..? И он тоже?

Все эти мысли горячим шквалом пронеслись в его голове. Он не осмелился произнести этого вслух, убеждая себя, что Каргер не может об этом говорить, но, на деле, боясь его ответов.

— А ты, Каргер, если я не смогу… ты тогда вернёшься?

— Нет, — тот легко рассмеялся, — моя ставка не сыграла, рекламации не принимаются.

Каргер медленно покачал головой. В руке его по-прежнему была чашка дымящегося ароматного кофе.

— Это твой Путь. Всё в твоей голове. Я больше не могу учить… — неясные очертания лица Каргера ещё немного размыло, будто мерцающие в воздухе частицы света унесли с собой часть красок. — Это убьёт тебя.

— Скажи хотя бы… хотя бы с чего начать?.. — Кай чувствовал, что Каргер и правда не может ему ничего сказать. — Как мне узнать?..

— Мастер Йозеф…

— Я был у него! Но мало понял!

— Я оставил ему что мог… Я не знал, что будет полезным… Знал, что рано или поздно за тобой придут… Егор не хотел… и я посчитал своим долгом рассказать тебе о ней…

— О ней? О ком, о ней?.. О КОМ, О НЕЙ?!!

Образ Каргера стал почти прозрачным. Голос звучал совсем издалека, теперь Кай с трудом улавливал обрывки затухающих фраз. — Начни с начала… сила в слове…

— Ты ещё придёшь?! Каргер, ты же не умер?..

В молочном мерцании весь облик Каргера был почти прозрачным, он удалялся, едва шевеля губами:

— …ищи из снов… всё в повести времен… история лукава… орден приведёт… они суть одно и…

Холод отступал. Лицо Каргера растворялось в колеблющемся свете. Радужные концентрические круги сжимались, нисходя к истоку, смыкаясь вокруг бронзового тельца планеты и исчезая в нём. Бледными красками в полуразмытых очертаниях начала проявляться обстановка кабинета, сперва нечётко, затем всё ярче и натуральнее. Трепетала тюлевая занавеска.

Кай чувствовал себя совсем потерянным.

Как же глупо! Каких-то несколько минут! Ни о чём… Пустые утешения. Загадочные слова. Как всё тупо! Как всё бессмысленно…

Кай встал. Только сейчас он заметил, что комната опустела. «Заинтересованные лица» давно разъехались по домам, но ничего полезного из всей этой нотариальной дребедени не получилось, нечего было вообще сюда ехать.

Он выглянул в окно, бледный солнечный диск спускался к горизонту. Поискал глазами машину деда, но двор был пуст, значит уехали. К причудам времени он уже привык и просто внутренне махнул рукой.

Кай сунул руки в карманы и подошёл к гравюре, висящей на стене за столом Каргера. Выполненный в старинной манере, поразительно объёмный и натуралистичный, на ней был изображён старинный храм с забитыми окнами. Над маковкой возвышался крест, а от него мощным лучом куда-то ввысь уходил столб сияния. Нарисованное, конечно, сияние, такое же чёрно-белое как вся гравюра. Храм с крестом возвышался над суровой скалой в окружении воды. Рядом в лесной чаще был изображён замок с зубчатым валом. Над башнями замка реял рыцарский штандарт, на флагштоках развевались флаги поменьше. Под холмом чуть в стороне — одинокая гробница. На каменном кресте, на верхушке сидел ворон.

Кем ты был, Каргер?.. Сколько тебе лет? О чём ещё мы не догадывались? Не твой ли это замок? Не твоя ли могила?

Кай тяжело вздохнул, отгоняя злые мысли. Признаваться в этом было тяжело, но всё это время он надеялся на какую-то помощь, подсказку, дружеское плечо. Он почувствовал себя ребёнком, беспомощным, ни на что не годным без поддержки старших. Он просто плыл по течению, чем тебе не инфузория-туфелька?.. Всё в его судьбе решали взрослые или случайность.

Кстати… вот ещё вопрос, случайно или нет Юстиция Юлисовна дотронулась до Сатурна и запустила сеанс с Каргером? Стоит над этим подумать, появился он не без участия этой бронзовой штуковины…

После секундных раздумий Кай выдернул штепсель из розетки и смотал шнур. На столе лежала стопка бумаги, он быстро написал на листке несколько строк расписки и добавил к ним своё имя. Двери квартиры были открыты, Кай подхватил настольную лампу под мышку и не оглядываясь вышел.

Без особых надежд он поискал взглядом во дворе машину деда, но его, вероятно, просто потеряли. Фокусы, которые проделывало время, его уже не удивляли, сейчас, похоже, он снова провалился в какую-то временную прореху, в другое его течение. Нужно просто дойти до дома и найти своих. Но сперва к старому часовщику. Каргер хотел показать что-то О НЕЙ, но Кай не увидел. И сейчас это было главным.

* * *

Лампа оказалась очень тяжёлой, нести её было неудобно, абажур на вид выглядел очень хрупким — фарфоровым, кружевным, но Кай намеревался дотащить её любой ценой, всё-таки, как и орден, этот необычный артефакт был напоминанием о Каргере, и заодно будет не лишним хорошенько изучить его возможности.

Обливаясь потом и чертыхаясь, Кай добрался до Межевого переулка, было не слишком удобно тащиться к мастеру Йозефу с такой громоздкой ношей.

Возле порога, выгибая плюшевую спину, потягивался большой медно-рыжий кот. Кот был очень красивый, на широкой сладкой мордочке в обрамлении длинных усов и бровей радужно переливались огромные зелёные глаза. Закончив с потягиванием, он уселся на ступени и странным взглядом уставился на свой пушистый хвост.

Кай почти добрался до часовой мастерской, как вдруг его окликнул незнакомый голос:

— Занятная вещица… Желаете продать?

Кай оглянулся.

В полумраке у витрины «Антикварного» на низком стульчике, обмахиваясь газетой, сидел грузный мужчина в переливчатом жилете. Кай видел его впервые. Тот единственный раз, когда магазин ему понадобился, закончился встречей со смотрителем стрелок. Тогда он хотел оценить орден Каргера. Сейчас этот вопрос отошёл на дальний план. Ему был нужен именно мастер Йозеф.

— Желаете продать? — снова спросил мужчина.

Кай был готов поклясться, что в этот момент кот скрутил мохнатую когтистую фигу в сторону антикварщика. Но нелепость этого предположения заставила списать видение на игру света и тени — уже в следующий момент кот старательно вылизывал когтистую лапу с чёрной подушечкой.

— Нет, это… это моя…

Кот будто кивнул, а затем двинулся в сторону часовой мастерской и, забавно перебирая крепкими широкими лапками в мохнатых штанишках, исчез в полумраке.

Кай проводил кота взглядом и оглянулся на мужчину на стульчике.

— Прелестная… тонкая работа! — продавец привстал, рассматривая лампу с восхищением. Он погладил зелёный абажур. — Позволите? Отличное состояние… Лампада… вот эта часть… не позднее семнадцатого века. Вот сюда, в бронзовую ёмкость планеты, заливали масло, и от него питался фитиль. Видите, абажур изнутри в копоти? Электричество подведено позже. Ах… шедевр! Волшебная ж вещь!

— А фарфор? — спросил Кай, думая о коллекции Музы Павловны.

— Вы решили, что это фарфор?!! — обрадованно воскликнул хозяин магазина.

Кай вскинул бровь.

Мужчина был рад выдать новую справку.

— О, нет… Это, без сомнения, серафинит. Невероятно тонкая резьба, я рискну предположить, прошлого тысячелетия. Позволите догадку? Вы открыли в себе дар?

Антикварщик взглянул на Кая с таким многозначительным прищуром, что тот вздрогнул и слишком быстро спросил:

— В каком смысле?

— За серафинитом охотятся экстрасенсы и астрологи — помогает сосредоточиться, прицелиться, сконцентрироваться. В общем, усилить ясновидение. Есть дар?

— Не знаю. Нет… Не думал об этом, — смешался Кай. — Честно говоря, мне в «часовую»,

Антикварщик всё цокал и цокал языком, провожая лампу сожалеющим взглядом. Но Кай уже думал о своём.

Он вежливо буркнул: «Извините, в другой раз», и направился к соседнему фасаду с яркой свежевыкрашенной вывеской «Ремонт часов». На двери была табличка поменьше с надписью:


«Время не терпит опозданий».


Кай дёрнул за шнур колокола, внутри раздался сигнал зуммера. Через минуту дверь открылась, и он вошёл внутрь мастерской. Тесная прихожая была пуста, в нос ударил запах лака и дерева.

Кай ожидал услышать старческие шаги и сердитый скрипучий голос, но вокруг стояла тишина. Он поставил свою лампу на пол, толкнул дверь и шагнул в вестибюль.

Навстречу ему вышел мужчина лет тридцати в нарукавниках и фартуке. На голове его поблёскивал тонкий стальной обод, на котором крепилось аккуратное стёклышко.

— Чем могу помочь? Мы уже закрываемся.

— Простите! А можно позвать мастера Йозефа? Можно позвать..?

— Нет у нас таких, — мастер поправил свою налобную лупу.

— Мастер Йозеф… Старый часовщик?

— А ты не ошибся местом, дружок?

Кай осмотрелся.

Что-то изменилось, что-то было не так. Вестибюль, который запомнился ему своими необычными пятью стенами, сейчас выглядел совсем крохотным, с одним единственным выходом — широкой во всю стену аркой в дубовых панелях. Зал мастерской был открыт будто на ладони. В дальнем углу в полумраке он рассмотрел стол с изогнутой длинношеей лампой, сеющей неяркий свет.

Оппа… а где панно с астролябией? Та полувыцветшая картина с золотыми старинными часами… во всю стену?..

Он ничего не понимал.

— Слепой часовщик, мастер… — произнёс он, запинаясь.

— Ты бы хоть сам подумал, дружок, ну как часовщик может быть слепым? Чешских сказок начитался?

— Но… он сам меня позвал… Я уже был здесь. Две недели назад.

— Не мог ты быть здесь две недели назад, дружок, мы сегодня открылись после ремонта. Здесь полгода строители работали, не веришь, вон сидит их прораб, ждёт расчёт. Извини… мы закрываемся.

Кай вышел из вестибюля, поднял свою нелепую ношу и ещё пару секунд в сомнении потоптался, рассматривая стены.

Какой-то идиотизм. Куда он запропастился, этот мастер Йозеф? Не выдумал же я его сам?

Кот, сидящий на прежнем месте, отрицательно покачал головой, после чего легко спрыгнул с парапета и растворился в сумерках.

Кай устал от знаков. Он был готов запустить бессмысленную лампу вслед этому ходячему образчику беспечности.

Он чувствовал себя опустошённым. По чьей бы воле он ни был пленён и избран, по велению ангела, Велеса, Времени или чёрта лысого, он не понимал, чего от него хотят, куда ему идти и что, в конечном счёте, искать.

В эту минуту фигура речи тренера Данилыча наполнилась для Кая новым содержанием — он не просто свалился со смирной кобылы… он застрял ногой в стремени и теперь беспомощно волочился за ней по земле.

Дурацкие Имена

Кай был раздавлен. Сказать, что он был огорчён — считай, промолчать. Он днями не выходил из своей комнаты, а если и выходил, то не поднимал глаз и ни с кем не общался. Если общался, то всё больше нападал и огрызался. Безысходность будила в нём такую ярость, которую потом трудно было куда-то приспособить.

Он ни на минуту не расставался с орденом, сжимая его в кармане. Часами лежал на кровати, уставившись неподвижным взглядом на зелёную лампу с абажуром из серафинита, такую же бесполезную, как и всё, что оставил после себя Каргер.

Он злился сложной и запутанной злостью, которая отбивала всякую охоту что-то делать. Ту внезапную встречу с сатурнианской проекцией Каргера Кай домашним коротко описал, но при малейшем их приглашении обсудить сказанное, он взрывался. Злость, смятение и раздражение исходили от него жаркими волнами. Каргера он уже почти ненавидел, мастера Йозефа презирал, Велеса проклинал.

В конце концов, первой не выдержала Муза Павловна, на которую чаще всего смотрели лишь как на многотерпимого ангела. В какой-то из дней за завтраком она отставила чашку с чаем и, перебив его очередную резкость, спросила:

— А ты думал, что мы будем, пританцовывая шагать по дороге из жёлтого кирпича?

Кай умолк. На лице его застыла кривая улыбка, обычно сопровождавшая внутреннюю панику.

— Я спрашиваю, молодой человек, ты думал, что древнее как мир чудовище решило побаловать тебя лёгким приключением?

Рука Кая непроизвольно потянулась к ноющему отпечатку лапы на плече, он поморщился.

— Я не думал…

— Я вижу, что ты не думал. А пора уже собраться с мыслями и подумать. Ты должен быть частью решения, а не частью проблемы. Осознай это.

— В смысле?

— В том смысле, что участники Пути не утешать тебя должны и не вытягивать из депрессии. Ты во главе, веди, и мы с тобой.

— Но я не знаю, куда вас вести? Мне ничего не сказали.

— Читай ещё, ищи.

— Что, чёрт возьми, я должен ещё прочитать?!! — запальчиво воскликнул Кай, смахивая со стола толстенный том.

Книга шлёпнулась на пол, развернув страницы веером. Он сердито на неё посмотрел.

Нельзя сказать, что Кай верил в то, что ответы на его вопросы находятся в книгах, потому что и в прошлой мирной жизни действительно полезного для себя в них не нашёл. И хоть дед читал Каю много, с самого рождения, ростки книголюбия в ребёнке зачахли. Первая самостоятельно прочитанная книжка стала тем камнем, что, выпав на грудь из его ослабевших во сне рук, послужил надгробием этому благородному занятию.

Муза нагнулась и подняла книгу с пола.

— Нужно убрать из уравнения неизвестное, «Х», — спокойно ответила Муза.

— Убрать? Как убрать? Моё уравнение состоит из одних только неизвестных!!! — заорал Кай.

— Значит, ты уберёшь их одно за одним.

В глазах Кая отражалась покорная тоска.

Взгляд Музы смягчился.

— Что говорил тебе Каргер в самый последний раз: путь, повесть, история? Что ещё?

— Сны, — пожал он плечами с угрюмым видом.

— Сны?.. — спросил как обычно бодрый и собранный, намытый и причёсанный дед Егор, гоняясь вилкой по блюду за скользкой сарделькой.

— Да… сны… — кивнул Кай и осёкся. В них было то, о чём он друзьям до сих пор не рассказал. Он не смог сдержать краску, опалившую щёки.

— Ты помнишь какие-то необычные сны? — Муза смотрела на него сердито и требовательно.

Он помнил свой необычный сон. Слишком необычный, чтобы рассказывать о нём, и слишком страшный, чтобы о нём забыть. Ещё меньше походило на случайность то, что видение на стрелке было его точным продолжением. Правда, до сих пор ему не приходило в голову связать сон с виршами Пути. Но… что если Муза права?

Дед наконец загнал сардельку в угол и уже готовился наколоть её на вилку. Кай рассеянно следил за его манёврами.

— Да… я видел такой сон. Страшный, — он медленно подбирал слова. — И потом… такое же было на стрелке. Один и тот же тоннель. И там был гроб. Каменный.

…Дерзкая непокорённая сарделька, ловко вывернувшись, прицельно вылетела в открытое окно.

…История поперхнулась кефиром.

…Карна посмотрела на него круглыми глазами, что было ей совсем не свойственно

…Муза Павловна положила в тарелку деда Егора новую горячую сардельку из кастрюльки.

Рассказ дался ему очень тяжело, но вздох за выдохом, сплетая слова в неповоротливые фразы, он очень ярко передал каждый эпизод, описал каждую мелочь.

Муза не сводила с него глаз:

— Это не пустое. Это может быть связано с указанием в Пути на «язычницу, чей прах не упокоен». С этим и надо разобраться в первую очередь. Надо поискать в книгах.

Дед сцепил руки у подбородка. Взгляд полнился счастливым предвкушением многочасовых библиотечных изысканий.

— А ты помнишь тех людей, мёртвых, возле гроба? — спросил дед Егор. — Давай-ка вспомни, как выглядела их форма? Может быть мы сможем определить год, и что-то можно будет поискать в газетах.

Кай описал форму. Её он видел издалека и под слоем пыли, но там в пещере он раздавил ногами фуражку, и очень хорошо запомнил её красный околыш и синий верх. И тёмно-синие, почти чёрные галифе на людях. Ещё в тот момент в глаза ему бросились нелепые гигантские окантованные золотой тесьмой красные звёзды на рукавах мертвецов. Современные военные таких не носили.

Дед Егор, задумчиво ероша чуб, делал пометки в блокноте.

— Не помнишь какие-нибудь детали того саркофага? — подключилась История. — Не зря же тебе показалось, что он очень древний. И такие штуки обычно не теряются.

Кай помнил. Его удивило оконце в мраморной крышке. Зачем гробу окно? На крышке узор, растительный орнамент. А на торце ему показалось знакомым изображение лестницы и солнца, они будто врастали в ступени постамента под ним.

Он рассказал.

— А что там за рельсы были? К тоннелю же вели рельсы? — вопрос Карны прозвучал обычным шипением, но они уже не вздрагивали при этом звуке.

Кай напряг память. Он шёл по костям, дорога была усеяна черепами и скелетами, под ногами вибрировало что-то, как если бы это были шпалы в приближении поезда. Хотя в видении у мастера Йозефа это были не рельсы, а металлическая стрелка. Но если довериться первому ощущению, то так гудеть и трястись под ногами могло в железнодорожном тоннеле. Вопрос, почему транспортный тоннель заканчивался пещерой, залитой зелёным светом, и что там мог делать гроб?

Кай рассказал и об этом.

Он вдруг почувствовал прилив сил. Будто раньше эти мысли в его голове застоялись, затянули ряской сознание. А сейчас он их разгрёб и вышел на большую чистую воду.

Тотчас в памяти всплыли те назойливые звуки, не то плач, не то пение, костистая голова, уткнувшиеся в грудь рога и стылые синие огоньки семи глаз.

Следом иглой в сердце вонзилось цокающее «кремц, кремц».

Он рассказал, как мастер Йозеф ругал его за то, что он поднял каких-то живий и кремцов. О таких существах никому не приходилось читать или слышать. Никому, кроме Карны.

— Это очень плохо, — прошелестела она.

История с сомнением посмотрела на Карну:

— Что ещё за живии? Что-то я о таких не слышала.

— Чем меньше ты слышишь, тем лучше, — Карна внутри привычно свилась в ледяные кольца. — Тебя одно имя их может убить. Высушить полностью. Как губку.

Тори слегка сникла, умолкая.

— Нас живии не трогают, но ваш слух воспринимает их самих как «пение», вас они отпугивают. А мы ощущаем их призывы на низких частотах.

— И они были возле тебя там — в тоннеле? Ты слышал там… пение? — Муза Павловна старалась выглядеть храброй.

Кай кивнул.

— А как узнать этих тварей?.. — взволнованно спросил дед.

— Живии они… создаются с Той Стороны, для ловушек, — Карна помолчала, подбирая слова. — Потом душат и утаскивают.

— Что за ловушки? Кем создаются?

— Теми, кто хочет и умеет спрятать. Есть закрытые тайные места. Или даже клады. Встречи с ними можно избежать. Они развешивают свои сети, их можно спутать с летящей паутиной.

Да, внезапно подумал Кай, вспоминая детские прогулки с Музой. По осени в солнечный день обычно полно таких летящих паутинок… особенно в лесу. Он любил лежать на траве, замечая летящие в воздухе нити… Там паутинка блеснула, здесь к одежде прицепилась, на лицо упала…

— Эта паутина — их щупы. Живии — бывают ростом выше деревьев, они ищут добычу, хранят секреты. Надо их сбрасывать и бежать. Люди просто исчезают. И никто их никогда не находит. Так хранятся тайны Той Стороны.

— И пауки есть, если паутина? — стиснув зубы, спросила Муза.

Карна кивнула:

— Тело им и достаётся. Паукам. Они могут не есть несколько недель, месяцев, даже год…

— Кстати да! — бодро поддакнул дед. — Я читал, что вес пищи, которую съедают все пауки мира за год больше, чем масса всех людей, живущих на Земле, и если бы пауки питались людьми, то могли бы сожрать все человечество за три дня!

Муза Павловна терпеливо возвела очи горе.

— Дыра в груди… — тихо проговорил Кай. — У меня была дыра в груди. Сердце на полу. В видении у мастера Йозефа.

— Ясное дело, — заключила Тори. — Тебе уже дважды показали то, что кто-то спрятал. И последствия, если ты влезешь в тайну. Этих людей, что прятали, тоже «спрятали». Их, получается, застрелили вместе с тайной, которую они туда поместили. Их никто не нашёл. А ловушку закрыли, с помощью живий. И, наверное, кремца.

— А эти кремцы опасные? — стараясь не выдавать волнения, спросил Кай. Их преследующее цоканье будило в нём необъяснимый ужас. — Откуда берутся?

— Вообще-то… я про кремца ничего не знаю. Слышала, что это семиглазое чудище с семью рогами. Он один вроде. Сам по себе. С ним точно лучше не встречаться.

— А что кремец делает с жертвами?

— Кремц, кремц, увёл и всё. То, что он тебя преследует, наверное, плохо.

— Ой, нет… Я дальше не хочу слушать, — Муза содрогнулась.

Кай сидел, не произнося ни слова. Всё его радостное возбуждение «большой чистой воды» иссякло, вытесненное накатившей тошнотой.

— И меня душил кто-то. Как змеи меня обвили и стискивали горло. Они как змеи…

Муза закашлялась, но это прозвучало весьма фальшиво.

— Да ладно вам, — Карна усмехнулась. — Есть такое…

— Да уж… весёленько там у вас, на Той Стороне, — дед хлопнул себя ладонями по коленям. — Пойду-ка я лучше пороюсь у себя в шкафчиках. Вдруг что-то встретится про саркофаг… Может кто из вас сгоняет в Центральную Библиотеку? Есть намётки. Надо подшивки газет перелистать…

— Вот ещё веселье, — запротестовал Кай, радуясь перемене темы, — сейчас ехать, это умереть в пробке. Сегодня в городе марафон. Все улицы перекрыты. Прошлогоднего хватило… Три часа…

— И что делали в той пробке? — спросила Карна.

— Да что… Дед пару раз выходил потянуться и попрыгать, а сам вместо этого, юрк! — и в книжный киоск. Вернулись домой с набором памятных монет в честь победы в 1912 году, портретом дедушки Пушкина и «Руководством по плетению из нижневолжской бересты».

Все рассмеялись.

— Ой, остряк. Хорошее руководство купил. Так в библиотеку сгоняешь?

— Не надо никуда гонять, — с внезапным ожесточением перебила его История. — Я знаю, кто нам поможет.

— Кто? — в один голос спросили дед Егор, Муза и Карна.

Кай взглянул на неё с надеждой.

— Как думаете, почему у меня такое дурацкое имя? — отвечая вопросом на вопрос, История не улыбалась.

— Почему? — одновременно спросили друзья.

— Потому что есть один… идиот… академик, доктор исторических наук. Он любит свою историю больше жизни, — в сиреневых глазах Тори блеснула злая искра. — И он мой папа.

* * *

Остаток дня все провели в радостном нетерпении. К отцу Тори было решено отправиться завтра в полдень, так чтобы встретить его на подъездной дороге. По какой-то причине История не хотела заходить в дом и настаивала на том, чтобы перехватить отца на въезде.

Кай почувствовал новый прилив оптимизма и решил всё же разобраться со странным «поведением» часовой мастерской.

Он снова выскочил во двор, и к его огорчению, двери мастерской снова были заперты. У порога стояло покорёженное ведро с остатками засохшего цемента и валялись обломки веника.

Хлопнув кулаком по дверному полотну, он собрался уходить, но его остановил знакомый голос.

— О, я вас помню, юноша! Не решились-таки продать свою волшебную лампу?

На соседнем пороге, заложив большие пальцы в проймы переливчатого жилета, стоял знакомый уже антикварщик. Кай почему-то никогда не мог увидеть его заранее. Он был готов поклясться, что улица была пуста, а здания разделяло не больше пяти метров.

«Может антикварщик следил за улицей в перископ?», — мелькнула совсем глупая мысль.

Кай усмехнулся, разворачиваясь, но вдруг вспомнил, что изначально к часовой мастерской его привёл вовсе не интерес к мастеру Йозефу, а вопрос к специалисту по антиквариату.

В кармане лежал орден Каргера, Кай счёл момент подходящим.

Кай подошёл к хозяину магазинчика.

— Нет, всё ещё не продаю. Здравствуйте… Другое… Я хотел показать вам это.

— Тогда прошу, — толстячок предложил ему войти в зал.

В полумраке магазина Кай вынул из кармана орденский знак и положил на подсвеченную витрину.

Антикварщик поправил очки.

— Ого… Дружок, не поделишься своим поставщиком? Что ни экземпляр, то всё интереснее… Я бы дал очень хорошую цену! Позволишь? — антикварщик протёр орден бархатной тряпицей и переложил на стекло микроскопа.

— А что в нём такого интересного?

— Всё. И если я не ошибаюсь, то это sidereus. Метеоритное железо.

— Прям с неба? Как вы определили?

— Вот эти линии. Взгляни-ка, — он придвинул к Каю микроскоп. — Совершенная геометрия. Гармония строгого хаоса. Видманштеттенова структура.

В большом приближении Кай действительно увидел тончайшие серебристо-белые насечки, удивительно ровный игольчатый рисунок, немного напоминавший микросхему в морозном узоре.

— Кто такой этот Видман… ман-шитин? Ювелир, который всё это нарисовал?

— Ювелир?.. — антикварщик расхохотался. — Определённо, работа ювелирная… Но, скорее, это работа Бога.

— Я думал, насечки нанесены вручную.

— Что ты! Это небо постаралось! Небесная разновидность металлографической структуры сплавов. Практически абсолютная прочность, всё благодаря иридию. Там в космосе он выдерживает немыслимые перегревы и минуса. На Земле же… Пережжённую или перемороженную сталь исправить невозможно, она становится совершенно негодной. Ещё никому на Земле воспроизвести её не удалось.

— Иридий… он редкий? Ценный?

— По цене гораздо дороже платины с золотом. Во всём мире в год добывается не более трёх тонн. По свойствам… — иридий невозможно окислить, повредить кислотой, расплавленными солями и даже «царская водка» не сможет стереть с иридия блестящий слой. Не нагревается, не ржавеет. Он идеален. И, в таком виде практически вечен.

Кай задумался. Он был уверен, что сам знак представляет ценность, историческую или художественную. Именно как изделие с историей. О металле он вовсе не думал.

— А что вы думаете о самом ордене, о знаках на нём?

— Я не часто держал подобное в руках. О Корпусе Стражей света и Академии Золотой лестницы слышал, но никогда не верил в их существование. Лестница к солнцу… в небо… ну, тут надо отпустить фантазию на волю.

Кай решил не сдаваться.

— И кто они?

— Думаю, что маги. Как минимум,умеющие ходить по ступеням солнечного света.

— А орден?

Антикварщик печально посмотрел на Кая.

— Бесценный артефакт. Уверен, что он обладает магическими свойствами. Но связан ли с добром или злом, сказать не могу. Может быть смертоносным, я уверен. Только надо уметь управлять его силой. Понимать природу. Так ты не продашь? — антикварщик понимающе улыбнулся.

Кай мотнул головой.

— А камушки?

— Брюлики всего лишь. Почистить и заиграют. Но главная ценность не в них

— А в чём? — Кай затаил дыхание.

— Вот здесь на тыльной стороне, взгляни.

Кай увидел резной знак.

— Это очень похоже на фамильный герб рода Рюриковичей. Я даже уверен, что это личный знак князя Владимира.

— И что это значит?

— Это может означать, что сей предмет должен быть датирован Х веком… Только предмет. А металлу тысячелетий не счесть.

— Ого!

Кай взглянул на часы. Он начал быстро прощаться, заверяя продавца в том, что если у него возникнет желание продать что-то из коллекции, то первым делом он придёт к нему.

Антикварщик проводил его с искренним сожалением и уже на пороге тепло посоветовал Каю беречь эти вещи и, по возможности, никогда не расставаться с ними. Даже за очень большие деньги.

* * *

Пока Кай разбирался с природой орденского знака, дед Егор всё же отправился в свой кабинет поискать похожее описание форменной одежды. Это помогло бы сузить временной период и найти отправную точку, правда никто не понимал какого события, но с чего-то надо было начинать.

Не сразу, но деду удалось найти что-то похожее, он был весьма доволен собой. Дождавшись Кая, он сгрёб в охапку свои энциклопедии, захватил лупу и притащил всё это к Музе на кухню. Сияющему деду просто невозможно было отказать, и Кай, отложив свои открытия, поплёлся вслед за ним.

Все уселись вокруг стола, и дед как заправский книжный червь очень дотошно и нудно изложил им ход своего исследования, иллюстрируя моменты особого озарения выдержками из дневников разного служивого люда тридцатых годов, тыча лупой в страницу со страницей.

Оказалось, что дело упиралось в правильную идентификацию расцветки фуражки, и не каким-нибудь красным цветом, а краповым, и не синим сукном, а васильковым, то есть «тульёй василькового цвета с малиновым кантом и краповым околышем». Такие комбинации расцветок быстро нашлись. Шили их для сотрудников госбезопасности начиная с весны 1935 года и до лета 1937 года, и если совсем точно, то для высших чинов центрального аппарата НКВД. Потом цвет тульи фуражки изменился на светло-синий вместо василькового.

В отличие от девушек, Кай не очень чувствовал разницу между васильковым и светло-синим. Но более точно догадку деда подкрепляли красные звёзды с золотой каймой, вышитые над манжетами погибших. Такие знаки отличия просуществовали в НКВД всего ничего, с марта 1936 года и до июля 1937 года. Покрасоваться они успели только на рукавах самого высокого начальства, комбригов, комдивов и командиров корпусов, а потом были отменены.

Дед поочерёдно показал Каю варианты фуражек, лычек, форменных кителей и галифе разных лет. Кай согласился, что именно такие были на погибших. Период сузился почти до года. Такой точности в определении даты события дед и сам не ожидал. И если они верно истолковали подсказки Каргера, то это давало им хорошую наводку для начала поисков тоннеля и саркофага.

Деду Егору, по всей видимости, представлялось, что его ошеломляющий доклад нисколько не уступает в зрелищности представлениям великого Гудини. Кай знал, что в такие минуты деда не остановить, и был ему очень благодарен, но с трудом подавлял зевок за зевком. Он пока не мог придумать, как эту информацию применить на деле.

Чтобы как-то занять себя, Кай придвинул ближе вазочку с грецкими орехами, тихонько выдвинул ящик стола и достал оттуда Щелкунчика, орехокол. Стараясь не создавать много шума, Кай раскалывал крепкую скорлупу и раздавал ядра девушкам.

Наконец дед раскланялся, сворачивая свои блокноты. Тори захлопала в ладоши и, вскочив со стула, радостно объявила:

— Это же замечательно! Мы расспросим папу, он наверняка расскажет что-то ещё. И жаль, что нам не удалось пообщаться с наследником Каргера. Он мог бы позволить взглянуть на исследования и труды вашего друга. Вдруг бы и там что-то интересненькое нашлось!

Кай чуть не подскочил на стуле.

Вот о чём он совсем забыл!

Даже не спросил, чем закончилась вся та бодяга с оглашением завещания. Он же вывалился из реальности в тот самый момент, когда важный церковник перебил нотариуса и начал грозить необъявленному наследнику судами, а когда вернулся в кабинет Каргера, то никого уже не застал.

— И кто этот наследник? — Кай переводил взгляд с одного лица на другое.

Дед пожал плечами.

— Я не выдержал. Когда они начали собачиться за какие-то там поповские бумажки, мне захотелось всем им навалять по мордасам. Я ушёл, не стал ждать.

— А я решила поискать тебя, — виновато опустила глаза Муза. — Ты вдруг пропал… и я подумала, может нужна помощь. Поискала в квартире и спустилась во двор к Егору Георгиевичу. Мы остались у машины, решили дождаться девочек и тебя, а потом… Костя был бы очень огорчён, стыд какой.

Кай вопросительно перевёл взгляд на Тори. Сиреневые глаза девушки тянули его как магнитом.

Та уверенно кивнула и продолжила рассказ своей части.

— Мы с Карной немного посидели, посмотрели на весь этот сыр-бор, потом нотариус Живаго всех этих дядек усадила, зачитала им закон, принесла всякие шкатулки и показала документы крикливому старикашке. Тот и заткнулся. Но наследника, как раз, на оглашении и не было. Юстиция сказала, что он отсутствует.

Раз наследника не было, тем более он ничего не пропустил, раздражённо отметил Кай, стискивая рукоять Щелкунчика.

Орех даже не затрещал.

— Да. Отсутствует. Или нет… — Тори в сомнении посмотрела на потолок. — Юстиция сказала, что наследник сейчас не с нами. Но тут не о чем жалеть. Это, вообще, буржуй какой-то оказался.

Кай оторвал взгляд от ореха. Какая же она классная…

— Если ты помнишь, то там было много конвертов, — тихо проговорила Карна. — Самым важным был последний, старинный, с сургучом на рыжем пергаменте.

Кай кивнул — этот конверт он запомнил, находясь ещё в кабинете Каргера.

— Ну вот, я и говорю… Юстиция, значит, зачитывает имя наследника, и тут поднимается ТАА-А-АКОЙ галдёж, просто кошмар! КТО! ЧТО! ГДЕ! Все давай размахивать руками, толкаться, перекрикивать друг друга. Было почти ничего не слышно, да и на слух я запоминаю плохо, мне надо прочитать или посмотреть, тогда навечно, — Тори снова крутанулась на носках пальцев, и уселась на свой стул.

Кай, любуясь, надавил на рукоять орехокола. Тори продолжала щебетать.

— В общем, какое-то длинное заморское имя, я не запомнила. Его же там всё равно не было. Каргер же тоже не русский по фамилии, вот и наследник немец какой-то. Типа Христофор Фридрих… нет, Фердинанд Константин… ну как-то так…

— Нет… Как-то так.

Голос Карны прозвучал даже тише чем прежде, но он продолжил витать по кухне словно эхо, разгоняемое дуновением ветра. Его глухие звуки множились и распадались на несколько октав, то затухая, то нарастая. В воздухе над столом проявилось фиолетовое мерцание.

Секунду другую Кай, Муза Павловна, дед Егор и История в замешательстве смотрели на появившееся свечение.

Карна застыла с закрытыми глазами. Раскалённый воздух дрожал, искажая цвета и формы окружающих предметов. Фиолетовые искры кружили, сливаясь в символы, парили над столом, будто подыскивая своё место в строке.

Знаки над головами колыхнулись, отхлынули волнами, снова качнулись и сложились в высеченные мерцающим фиолетом слова:


Кристиан Фредерик Хенрик


…Муза молча покосилась на деда.

…Дед Егор закашлялся.

…Кай, который как раз намеревался с плеча надавить на голову Щелкунчика, покраснел до кончиков ушей.

…Дерзкий непокорённый плод, преодолев сопротивление воздуха, покинул площадь кухни, повторив полётный маршрут недавней сардельки.

…За окном раздалось возмущённое «кьяк-кьяк-кьяк».

…Карна открыла глаза.

В этот раз от Карны не потребовалось чрезмерное усилие. Она слегка поёжилась, разгоняя кровь в окоченевших руках и ногах, и тоже взглянула на горящее имя. Как и Тори, имя было ей незнакомо.

История с любопытством разглядывала онемевших участников сцены.

— Ну да! Именно так Юстиция и назвала. А что? Что вас так удивило? — спросила она весело, сверкнув сиреневыми глазами.

Никто не отвечал ей.

— Э-эй! Да что с вами всеми?! Мы сможем потом у нотариуса Живаго узнать адрес этого Кристиана. Не расстраивайся, может чуть больше времени на розыски потратим, просто жаль, что он не пришёл.

Кай кашлянул в кулак и в отчаянии посмотрел на деда Егора. Тот отвернулся.

— Тори… он, в смысле наследник, НЕ «не пришёл». Он ушёл.

— Ты видел его? Ух ты! А мы почему не видели? Где сидел? Какой на вид — старый, молодой? Наш, говорил с ним?

Кай ответил таким голосом, каким обычно отоларинголог произносит своё «сорок восемь… шестьдесят шесть».

Кай аккуратно отодвинул от себя Щелкунчика.

— Молодой… Э-ээ… Наш. Парень он, короче…

Тори вся светилась любопытством. Кай продолжил.

— Давно надо было… Не у тебя одной дурацкое имя. «Кай» — меня так с детства называют, но вообще-то я Кристиан Фредерик Хенрик. Мама так назвала, — Кай перевёл взгляд на окно. — Не знаю, кого или что она любила больше жизни, может и историю, как твой папа, но вот такое имя она мне дала.

Несколько секунд Тори сидела с открытым ртом.

— Так чего ж вы все такие хмурые?!! Значит, ты и есть тот самый наследник Каргера! Значит, через полгода сможешь вступить в наследство и прочитать его исследования. Раз он был кем-то там в археологии и истории, может он про гроб и покойников тех написал даже. Не зря же он тебе выбрал! А может и ещё что-то оставил… поинтереснее.

Кай уже и так знал, что такое интересное Каргер ему оставил. В ушах словно прозвучал знакомый хрипловатый голос: «Это страховой полис».

— Он оставил мне ту штуку, за которую так бились церковники. Возмещение Прелатского Палладиума согласно Устава Енохианской Капитулы, — безошибочно выговорил Кай, — не спрашивай, не знаю, что это такое.

Дед Егор вышел из кухни.

Секундой позже хлопнула входная дверь.

Грани Света

С самого утра погода портилась, небо тяжелело, наливаясь стальными цветами, облака клубились и рвались под порывами шквального ветра. Не верилось, что совсем недавно их терзало невыносимо жаркое лето. В машине было тепло и спокойно, но пришлось захватить куртки и зонты.

Езда убаюкивала, и в голове Кая неспешно крутились мысли о двух девушках, сидевших сейчас на заднем сидении рядом с Музой.

Тори казалась простой и открытой, она влилась в их жизнь так легко, что никто ни разу не задал ей вопрос о её родителях, доме и вообще о том, что привело её к посольству на Межевом переулке в ту роковую ночь. Об этом никто не говорил, но как-то сразу чувствовалось, что для Тори эти расспросы были бы неприятны.

С Тори можно было поболтать и посмеяться, а через минуту, схватив ветровки, уже выскочить на улицу и бродить по улочкам Древнеграда, сшибая ногами опавшие каштаны и рассказывая школьные байки. Кай быстро привык к ней, и когда порой он не находил её в квартире у Музы, то недоумённый вопрос «а где История?» срывался с языка практически без его участия.

История отлучалась не часто, но с её отсутствием в доме становилось как-то пусто. Возвращалась она обычно опустошённой и подавленной, Муза даже находила в её лице признаки болезни или, как минимум, нездоровую бледность. Спустя время её отпускало, она возвращалась к своему обычному дружелюбию и общительности, на лице её появлялась привычная кривая улыбка, сиреневые глаза зажигались искрами, и всем как-то сразу становилось веселее.

Карна была совсем другой. Она никогда не искала общения, она была сама по себе. Её холодные замечания обычно были колкими и меткими, но никого не обижали, просто в них впоследствии непременно обнаруживалось «второе дно», и со временем Кай научился запоминать эти брошенные вскользь фразы. Почему-то Кай чувствовал в ней надёжного союзника.

Иногда казалось, что она где-то не с ними, но, как и Мистика, она всегда оказывалась там, где требовалось. Карну тоже никто ни о чём не расспрашивал. И даже не столько потому, что их пугала или отталкивала её таинственная инкарнация, а от того, что не готовы были воспринять масштаб её тайны.

Она мало говорила о себе, и Кай, дед и Муза Павловна приняли её такой, какая она есть.

Между собой Тори и Карна по-прежнему не особо ладили. Карна смотрела на неё с отстранённой подозрительностью, объяснений этому Кай не находил. Тори в свою очередь не упускала случая открыто уязвить Карну, и, хотя их словесные перепалки обычно укладывались в рамки домашнего нейтралитета, но эта неприязнь всё же огорчала Музу и деда. И, конечно, Кая. Потому что Тори… он не хотел с ней расставаться даже ненадолго.

И вот сегодня они могли узнать о жизни Истории чуть больше.

Оказалось, что семейство Собески проживало недалеко от Древнеграда, в местечке Княжий Брег. Кай в тех краях не бывал ни разу, потому с радостью отложил экзаменационные билеты и засобирался в дорогу.

Голова и так разваливалась от лавины дат, имён и событий.

* * *

Дед скоро вырвался из потока машин и выскочил на трассу, объявив, что минут через сорок они будут на месте. Посоветовал пристегнуться и, покрутив рукоятку, настроил радио на любимую волну. Начался дождь, небо то и дело подсвечивали далёкие зарницы. Радио сыпало предупреждениями автомобилистам о том, что непогода пришла надолго, и в области объявлено штормовое предупреждение.

Кай не думал о том, какие вопросы он хочет задать академику Собески. Ему хотелось отпустить всё на самотёк, поскольку все предыдущие их планы ломались и шли наперекосяк. Он безразлично смотрел в окно, залитое струями дождя, едва различая сизые краски лесов и полей вокруг. Кай знал, что где-то в небе над ними летит Мистика.

Вдали блеснула молния. Небо вспыхнуло багрянцем. Через некоторое время громыхнуло.

Его охватило беспокойство. Он впервые задался вопросом, а как птицы пережидают грозу? Наверное, прячутся на ветках деревьев или под крышами домов. Когда-то на уроке физики им объясняли, что во время грозы в туче накапливается большой положительный электрический заряд, а в земле под тучей за счёт индукции накапливается отрицательный заряд. Чёрт с ней с индукцией, он помнил только, что молния притягивается от плюса к минусу, причём к наиболее острому выступу, связанному с землёй, какому-нибудь торчащему пруту, дереву или даже идущему человеку.

Он не вникал глубоко физику этого явления, тем более Горыныч тогда признался, что всё это из области теоретических исследований, потому что о природе молний человечество сейчас знает не больше, чем двести пятьдесят лет назад. Из этой теории, птица не имеет соединения с землёй, поэтому на ней не возникают электрические заряды, которые могли бы притянуть к себе молнию. Но ему было легче думать, что Мистика всё-таки нашла для себя укромное местечко, например, забилась в какое-нибудь сухое дупло, и ей ничего не угрожает.

Кай улыбнулся, в памяти всплыла сцена с орешками для Мистики. Он снова порадовался тому, что не видит её в небе.

Видимость на дороге стремительно падала. Машин почти не было, дворники плохо справлялись с напором дождя. Он смутно различал окрестные пейзажи. Не успел Кай подумать, что худо придётся тому, кого дождь застал в поле, как очередная ветвистая вспышка света прорезала сумеречный горизонт, и тут же прогремел гром. Гроза была прямо над ними.

Муза Павловна переносила поездку хуже всех. Она вцепилась побелевшими пальцами в подлокотник и ахала при каждом раскате грома. Грозовая туча следовала за ними по пятам.

В какой-то момент дед затормозил, проскочив нужный поворот, и начал медленно сдавать назад. В этот момент снова полыхнуло, потом ещё раз, и целый каскад вспышек прорезал небо, осветив за окном широкую возделанную ниву аж до окраин синего леса.

Кай не мог поверить глазам. Посреди поля в центре бескрайней площади росло огромное развесистое дерево. И под ним стоял человек. Их разделяло не менее трёх десятков метров, он переминался с ноги на ногу, очевидно пережидая ливень.

Все остальные тоже его увидели. Дед решительно надавил на сигнал на руле, раз, потом снова, и обернулся:

— Потеснимся? Кому-то придётся сесть Каю на руки. До ближайшего села…

Но он не успел договорить.

В следующую секунду дерево превратилось в продолжение гигантской серебристой сети, растущей из чёрного небесного свода. Свет сорвался вниз колоссально мощным зигзагообразным росчерком, проходя сквозь древесный ствол и разливаясь по почве плазменными потоками. Крона, ствол, каждая ветка дерева и его корни налились сиреневым электрическим свечением, их блеск пронизывал толщу земли, будто разлитая по невидимым жилам плазма.

Это зрелище длинною лишь в несколько долей секунды запечатлелось на сетчатке глаз и словно парализовало ужасным пониманием — человека под деревом больше нет…

Вокруг снова потемнело. Молния угасла почти одновременно с громовым раскатом, крона была рассечена ровно по центру, у самой земли ствол дерева пылал обожжённой алой раной.

«Трибога в душу тарантас…»

Дед быстро накинул на плечи плащ-палатку и выскочил из машины. Дождь начал стихать. Кай накрыл голову курткой и побежал вслед за дедом. Ноги грузли в распаханной земле, он бежал, поскальзываясь и оступаясь на грубых вывернутых комьях. Не хотелось верить в худшее, но по виду деда, который замер под деревом, он почувствовал, что помочь уже ничем нельзя.

Мужчина стоял возле горящего дерева. И он был мёртв. Смерть постигла его так быстро, что лицо даже не успело переменить выражение, на нём читалось удивление. Если в человеке есть душа, то она покинула это тело за секунду до гибели, отняв у смерти радость от вкушения его предсмертного ужаса.

Рука, согнутая в локте, наверное, сжимала сигарету. Глаза и рот были открыты, взгляд направлен в небо, и если бы не цвет кожи, то его можно было принять за живого. Он был совершенно закопчён, лицо было покрыто сажей. Одежда его была распущена на тонкие полоски и трепетала на ветру, её обрывки валялись на земле. Сквозь прорехи в одежде от тела отделялся не то дым, не то пар. Сам крепкий как дуб мужчина будто врос в землю.

Кай поравнялся с деревом. Развороченный ствол дерева с какой-то безысходностью вспыхивал багровыми угольными бликами, ветви теперь касались земли и обиженно хлестали их по одежде. Ветер сорвал с его головы капюшон, дед Егор боролся со складками армейского плаща. Земля под ногами парила и дымилась, будто тяжело вздыхала.

Кай в последний раз взглянул в обожжённое лицо мужчины, пора было уходить. Он сомневался… Он хотел спросить у деда, может в таких случаях ещё не поздно провести искусственное дыхание и запустить остановившееся сердце. Что если человек просто парализован? В ответ на его вопрос мужчина словно пошевелил рукой, и через пару мгновений она рассыпалась. Вслед за ней по лицу мертвеца поползла улыбка, обнажая зубы. Но это была вовсе не улыбка, а лишь игра ветра, который выдувал из ещё дымящейся плоти куски кожи, превратившиеся в невесомый пепел.

Дед развернулся и пошёл к машине, смахивая тыльной стороной ладони воду с лица и волос.

— Идём, надо вызвать милицию и скорую. Тут уже не поможешь.

Кай уже развернулся вслед за дедом и вдруг увидел нечто необычное. Ещё более необычное чем всё остальное…

Над головой Кая на кончике мокрой багряной ветви висел жёлудь. Необычный жёлудь, белый. Он был слишком инороден для этого места, звал и просился в руку. То ли от удара молнии в нём ожили внутренние соки, а может это ветер, дождь и пар, поднимающийся от развороченной плоти дерева, играли в свою игру, но этот жёлудь пульсировал опаловым белым. Будто дышал.

Кай потянулся и сорвал его. Понятно, жёлудя здесь быть не могло, потому что дерево, убитое молнией, было липой.

По форме плод напоминал мутный белый кристалл, он имел гладкую шапочку, по виду каменную, никак не древесную. И весь жёлудь с его кубическими гранями полыхал изнутри белым огоньком.

Дед окликнул его. Кай стиснул жёлудь в руке и побежал к машине.

На обочине они счистили грязь с обуви и как смогли обтёрли подошвы о мокрую траву.

Рядом, он только сейчас это заметил, и сердце его неприятно кувыркнулось, лежало тело мёртвой собаки, похожей на овчарку. Огромная пасть оскалена, морда сильно обожжена. Длинная чёрно-рыжая шерсть, облепив впавший живот и тонкие лапы, свалялась под струями дождя. Полуприкрытое веко оставляло тонкую полоску глазного яблока, казалось, что собака прищурилась и зорко вглядывается в даль. Как и человек под деревом, это существо встретилось со Смертью совсем недавно. В отличие от парящей в небе птицы, у них была крепчайшая связь с землёй и удары молнии они принимали в полную мощь.

Кай машинально взял тряпку, которой дед стряхивал воду с плаща и, обернув ею скользкую мохнатую голову животного, оттащил тело с обочины под куст калины. Так было нужно в этот страшный день.

Остаток пути они проделали в полной тишине. Гроза уходила, по радио сообщали о проделках стихии. О жертвах пока не упоминалось, лишь в Древнеграде на Бессарабских Холмах снова чрезвычайное происшествие. В грунте образовался провал — с десяток машин, стоявших в пробке под дождём, за считанные секунды ушло под землю. Судьба водителей пока неизвестна.

— Когда же он наиграется и подавится?!! — воскликнула Тори. — Убивать людей молнией забава даже повеселей, чем утягивать их под землю!

Всем и без имени стало ясно, о ком идёт речь. Ехали молча, Кай не мог избавиться от воспоминания о ползущем по лицу мужчины оскале. Он ещё никогда не видел мёртвых людей так близко. Наверное, мужчина не успел даже испугаться, просто смотрел в небо, тихо затягивался дымом и надеялся, что дождь вот-вот пройдёт.

— Это не Велес, — тихо сказала Карна. — Молнии — это не он.

— А кто тогда? — Кай повернулся к ней.

— Не знаю. Есть Закон. Свет отделён от Тьмы. У каждой Стороны своё оружие.

— Стороны воюют? — будто очнувшись, проговорила Муза Павловна.

— Нет. Просто так назначено с самого начала.

— Что ж там было… в этом начале?.. — автоматически спросил Кай.

— В начале было Слово, — автоматически ответила Муза.

Через пару секунд его озарило понимание.

— Стойте! Каргер же сказал мне начать с начала… «Начни с начала… сила в слове…» — Кай даже удивился, почему он сразу не обратил внимание на эти слова. — Ещё раз, что было в начале, откуда это?

— «В начале было Слово», это всем известно, — снова процитировала Муза. Молодые смотрели на неё подбадривающим взглядом. — О, Господи, ну нельзя же быть такими дремучими! Не желаете веровать, ну хоть поинтересуйтесь для общего развития. Это же культурное наследие человечества.

История, Карна и Кай пожали плечами.

— Библия это. Евангелие от Иоанна. И если уж говорить более точно, то в начале было не Слово, а Логос. Греки этому Логосу поклонялись ещё в пятом веке до нашей эры. Хоть это название слышали? — лицо Музы выражало крайнюю степень разочарования.

— А причём тут греки? — уставился на неё Кай.

— Молодой человек, вы же не могли забыть, что христианство мы приняли под опекой Византии, то бишь греков?

— Мог, — проворчал он, не поворачивая головы.

Из интересного на уроках истории Кай запомнил только рассказ об «их Софии» из «Повести временных лет», летописи времён Нестора Летописца. Несколько строк позволили Каю оценить степень романтизации убийств и грабежей, творимых пращурами на захваченных землях. Потомкам эти благородные воители достались уже «героями». Князья, воеводы, ханы, попы… Да жили ли эти люди вообще?

Голос Музы прорвался в его внутреннее бормотание.

— Кай, у тебя через неделю пересдача по Истории…

— Так История КПСС же…

Муза отмахнулась.

— Христианское учение пришло к нам в десятом веке с княгиней Ольгой и укоренилось при князе Владимире. Писарей и чтецов в те века было по пальцам перечесть, и верующие переводили греческую литературу из Константинопольской Патриархии. Каргер бы вам об этом лучше расска… — Муза Павловна осеклась и отвернулась.

— Каргер много чего бы лучше рассказал, — буркнул дед Егор и открыл боковое окно, — мы на месте. Я в милицию, а вы уж без меня тут. Позже встретимся.

Ливень стих. Дед высадил их под самыми воротами дома Тори, и ей пришлось смириться с тем, что отца ей всё-таки придётся навестить, перешагнув родной порог.

* * *

Тори вынула из кармана связку ключей и открыла нарядную калитку. Все четверо вошли во двор и двинулись по разноцветной брусчатке. С обеих сторон их окружали голубые пихты, на их игольчатых лапах дрожали капли воды.

Слух уловил журчание и щебет женских голосов в невыразимо прекрасном пении. Муза закрыла на миг глаза и еле слышно обронила:

— «Лакме»… Делиб… «Дуэт цветов»… как же чудесно.

Это было и вправду чудесно.

Кай приостановился, рассматривая большой дом.

Окна и крыша блестели от влаги, веранды и балконы были опоясаны белоснежными балюстрадами. Газоны подстрижены, растения в пруду подобраны по цветам.

«БУМК».

Звук, вернее тяжёлый удар по ноге, вывел Кая из раздумий о состоятельности семейства. Для остальных сцена осталась незамеченной, друзья оторвались метров на восемь вперёд.

Он опустил глаза. На кроссовке лежала оранжевая резиновая кость. Всё в существе, владеющем костью, было устрашающе большим и опасным. Кроме влажных глаз и носа и, пожалуй, легкомысленно-несерьёзного хвоста. Белая лапа, приподнятая для приветствия, была не тоньше его собственной руки. Кай подал кость псу, в ответ руку лизнул розовый язык.

Тотчас задребезжала откинутая оконная створка, и со стороны дома донеслось: «Ах ты скотина дурная! Так ты нас охраняешь!? Кого попало облизываешь?!! ПШЁЛ ОТСЮДА!!!»

Большой пёс, сгорбившись, зацепил зубами свою кость и потрусил куда-то вглубь красивого сада.

Кай догнал друзей на извилистой садовой дорожке.

— Почему же ты не хотела заходить сюда? — Муза восторженно осматривала разноцветную клумбу и прелестный мостик, перекинутый через каменистый ручей.

— Почему? Думаю, сейчас сами узнаете, — не поднимая глаз ответила История, вся как-то сжавшись в комок и утопив руки в карманы.

Они подошли к центральной веранде.

Дверь беззвучно отворилась.

Навстречу им вышла женщина в светлом струящемся платье. Высокая стройная золотоволосая красавица с огромными сиреневыми глазами на белоснежном лице. Длинные шелковистые завитки волновались под порывами ветра. Она словно излучала вокруг мягкое сияние. Взяв со стола корзинку с нежными мохнатыми колокольчиками, она перекинула её на запястье и наконец взглянула на гостей.

Кай замер, открыв рот, он не сомневался, даже лёгкий вздох мог спугнуть это полупрозрачное ангельское видение. Казалось, от красоты женщины в воздухе поплыл медовый и дурманящий аромат сон-травы.

Белой рукой она заправила несколько густых прядей за ухо и с прекрасных губ сорвалось:

— Нагулялась, дрянь?

История повернулась к друзьям, лицо её было подсвечено самой злой из её улыбок, в сиреневых глазах в этот момент плескалась бездонная кромешная тьма:

— Будем считать, что с моей матушкой вы уже познакомились.

Академический Кингчесс

Кай, Муза Павловна и Карна застыли в оцепенении.

Кажется, в один миг захлебнулись сладкоголосые певуньи, поникли цветы и в ручье сдохли рыбки.

Тори молча поднялась по ступенькам, не поворачивая головы к матери. В тот же миг на пороге дома появился коротенький круглый немолодой человечек. История чмокнула отца в щёку и что-то шепнула ему на ухо.

Он на мягких лапках обошёл свою великолепную жену и, склонившись, поочерёдно поднёс к губам обе её ручки, промурлыкав нечто похожее на «моя лапушка, не будь злюкой». После этого, радушно раскинув руки, бархатным голосом обратился к гостям:

— Прошу в дом, господа! Прошу в дом! Будем знакомы, меня зовут Аристарх Янович!

Кай, дурачась, будто в спину его толкнул шаловливый бес, ринулся к академику, взбежал на пару ступенек и, протянув ему руку для приветствия, представился:

— Очень приятно, Кай Острожский, друг Тори…

Не успел он договорить, как академик, чуть потягиваясь на носках туфель, затряс его руку и радостно прогудел:

— Какая замечательная старинная фамилия! Острожские, знаете ли, угасшая ветвь князя Владимира! Ведут свою линию от… — но он не договорил, в этот момент взгляд его упал на лицо Музы Павловны, которая ещё не успела отойти от шока, а затем на Карну, стоявшую на дорожке с отсутствующим видом.

Кай, принимая правила игры, артистично словно конферансье повёл в воздухе рукой и проговорил:

— Аристарх Янович, позвольте представить моих спутниц. Муза Павловна Ладожская…

Академик в три шага сбежал к ней по лестнице и, схватив её за руку, проурчал:

— Ладожские, ну, дорогая моя! Известно ли вам, что вашим фамильным гидронимом вы обязаны скандинавам? Я бы сказал, что род будет постарше рода Невских и Донских вместе взятых. Если подумать… век седьмой-восьмой, Старая Ладога!

— Надо же, никогда не задумывалась, — Муза сдержанно улыбнулась в ответ.

— А кто эта милая леди? — академик дружелюбно повернулся к Карне.

— Я Карна, — кивнула та.

Брови академика Собески поползли вверх.

— Интересно, интересно… судя по семантике, ваше имя происходит…

— Да, я знаю, откуда происходит моё имя, — резковато прервала его Карна. — Вообще-то, дождь тут…

Аристарх Янович тотчас спохватился и снова заприглашал всех в дом. Его прекрасную супругу они больше не встретили.

Академик сообщил, что пообщаться им удобнее всего в его кабинете, по такой непогоде он совсем недавно растопил камин. В кабинете он рассадил их в кресла и позвонил в маленький колокольчик.

В дверь заглянула пожилая женщина, он попросил у неё напитки для гостей и наконец уселся за большой письменный стол.

— Я весь внимание, дитя моё, — он ласково посмотрел на дочь и откинулся на спинку высокого кожаного кресла.

По пути сюда они успели договориться, что знакомить академика с полным текстом Пути, наверное, не стоит. О гробе и тоннеле сказать придётся, но о стрелках и снах лучше не упоминать. А там как пойдёт.

Кай начал первым:

— Аристарх Янович, мы получили описание одного места с необычным объектом. Мы думаем, он представляет историческую ценность… Он спрятан в искусственной пещере…

— Весьма интересно, продолжайте… — подбодрил его отец Тори, сложив руки лодочкой под подбородком.

— Этот объект… он очень старый… — Кай запнулся, соображая, как лучше объяснить.

— Пап, это огромный гроб с окном в крышке, — перебила его Тори.

Академик подался вперёд. Кай сердито посмотрел на Тори и продолжил:

— Как я сказал, он спрятан в пещере, к которой ведёт длинный тоннель. Саркофаг стоит на постаменте со ступенями. Выглядит как мраморный, с резными узорами. Крышка саркофага двускатная, — он остановился, а потом не понятно зачем добавил, — такая… домиком. И вот с одного боку в ней есть круглое отверстие.

— Любопытно… любопытно… — Аристарх Янович смотрел на него очень внимательно. — Какого цвета был мрамор? Можете ли описать какие-нибудь декоративные элементы на крышке или, например, резьбу на торцах?

Кай не слишком хорошо помнил, как выглядели узоры на поверхности саркофага. Он не подходил близко и не рассматривал. Что до цвета мрамора, то он мог и ошибиться, потому что сверху на постамент лился зелёный свет. Но внутренний голос подсказал ему, что мрамор был розовым.

Продолжая подбирать слова с тем, чтобы не выдать источник информации, он сообщил:

— Мрамор розоватый, кажется. На боковой стенке саркофага какой-то рисунок, что-то похожее на сплетение крестов с листьями. А на торце изображено восходящее солнце…

— …и лестница, — холодно закончил за него академик.

— Да, — просто кивнул Кай, — и лестница.

Аристарх Янович снова откинулся на спинку кресла, утонув в его мягких складках, и перевёл взгляд сузившихся глаз на дочь:

— Ты решила меня разыграть? Бросить кость старому дураку?

— Нет… о чём ты? — Тори слегка испугалась.

— Вы описали мне хрестоматийный объект, утраченный в начале столетия.

— Но…

— Не перебивай, — в голосе Аристарха Яновича зазвенел академический металл.

— Да, пап…

— Этот объект упоминается во всех учебных пособиях по медиевистики и возглавляет позорную опись утраченных человечеством реликвий. Его безуспешно разыскивают историки, археологи, государственники, церковники, авантюристы и даже наследники.

— Но…

— Я говорю!!! — рявкнул Аристарх Янович. — По достоверным источникам в последний раз его видели в начале века во время раскопок Десятинной церкви в Древнеграде.

— О чём ты говоришь, папа, мы не понимаем, — совсем тихо спросила Тори.

— О мощах святой Равноапостольной княгини Ольги, о чём же ещё? — прогремел академик Собески, поднимаясь на ноги и выходя из-за стола. — Голову мне морочишь? Права была мать… а я защищал!

Кай никак не рассчитывал на такой поворот событий.

— Послушайте, Аристарх Янович, это совсем не розыгрыш.

Отец Тори продолжал расхаживать по кабинету. Несмотря на свой маленький рост и объёмный живот, он выглядел грозно, глаза его недобро буравили гостей.

Кай постарался унять волнение и продолжил:

— Мы не читали про медиевистику… но есть описание этого места, очень чёткое. Мы смогли бы его узнать, если нам немного подсказать.

— Каким образом вы получили описание? — резко бросил Аристарх Янович, не поворачивая головы.

— Посредством видений, — спокойно произнесла Муза Павловна.

Академик остановился, сплёл руки на груди и перевёл взгляд на потолок. Несколько секунд он раскачивался с пятки на носок, а потом скосил глаза к Музе и спросил:

— Вы сами себя слышите?

— «Бойтесь испытывать умом то, чему надо верить», — к Музе Павловне вернулось её обычное самообладание. — Это не мои слова. Мне их сказал Епископ Серафим Звездинский в августе 1937 года, перед расстрелом в ишимском лагере.

— Вы тогда ещё не родились, голубушка! — хохотнул Аристарх Янович. — И вообще, простите… я не знаю, почему я Вас так назвал… это не моё слово. «Голубушка…» — он покатал слово на языке, будто пробуя его на вкус, и развёл руками.

Муза Павловна медленно расстегнула пуговку на манжете блузы и закатала рукав. На внутренней стороне руки виднелись четыре расплывшиеся буквы: «Ч.С.И.Р.».

— Вы хорошо знаете историю. Мне не нужно объяснять вам, что это такое.

По лицу Аристарха Яновича было ясно, что ему не нужно объяснять, что это такое:

— Член семьи изменника Родины… Но как?!!

— Просто поверьте.

Отец Тори переменился в лице.

— Я официальный представитель официальной науки. Я её глас и око. Я стою на страже её чистоты, борясь с квазитеориями и псевдодевиациями, которые паразитируют на теле науки и ведут к деформациям её ценностного ядра, — он потряс руками в воздухе.

— Аристарх Янович, но если благодаря нашим данным этот саркофаг найдётся именно в том месте? Что скажет официальная наука? — Муза застегнула рукав.

Академик снова уставился в потолок. Неожиданно в комнату с подносом вошла прекрасная хозяйка дома. Она подошла прямиком к Каю, и пока он брал единственную чашку с блюдцем и насыпал сахар, очень пристально его рассматривала. Он отпил глоток, но она ещё какое-то время не отходила, и Кай в смущении поднял на неё глаза.

«Спасибо», — с опозданием выдавил он, и мама Тори вышла из комнаты, никому больше ничего не предложив. Академик проводил её удивлённым взглядом, но промолчал.

Каю на миг стало не по себе. Это было очень неожиданное чувство… Сидя перед трескучим камином, Кай вдруг ощутил, как по хребту пробирается дрожь. Ему показалось, что холод, поселившийся в этом доме не изгнать даже дюжине каминов, пылающих день и ночь.

— Хорошо, допустим, — чуть остыв, хозяин кабинета прошёл к своему креслу, уселся и снова сложил руки лодочкой под подбородком. — Я хочу знать всё.

Все четверо отрицательно замотали головами.

Он примирительно поднял руки.

— Хорошо, я просто хочу знать больше, Продолжайте, Кай Острожский, не пренебрегайте деталями.

Им оставалось только принять правила игры, навязанные академиком. Кай начал свой рассказ с тоннеля. Описал пещеру, снова саркофаг и постамент. Рассказал о телах погибших там людей и поделился выводами деда Егора о форме сотрудников НКВД.

Взгляд академика исполнился интересом. Всё же любопытство возобладало над недоверием.

— Звучит весьма правдоподобно. В данном случае я могу сообщить вам информацию, которой располагает наша Академия Наук. Саркофаг княгини Ольги бесценен. Даже коммунистическое непроходимое пренебрежение к нашим корням не оправдывает версию о его случайном исчезновении.

Академик вновь соскочил с кресла и подошёл к книжному стеллажу. Он почти сразу нашёл нужный ему том и вернулся с ним к столу.

— Самые первые упоминания об упокоении княгини Ольги можно найти в небезызвестной «Повести временных лет», практически во всех её списках, за малыми расхождениями в изложении. Они на удивление скупы, но содержат упоминание о том, что княгиня Ольга была похоронена в 969 году по христианскому обряду, завещав не совершать по ней тризну.

— Что это значит, пап? — спросила Тори.

— Эм-м, да, конечно. Тризна — это, так сказать, развесёлые языческие поминки. Часть погребального обряда у восточных славян из песен, плясок, пиршества и военных состязаний в честь покойного. Всё это проходило непосредственно рядом с местом погребения после сожжения покойника. Ольга не дала себя сжечь, а велела похоронить в земле. До этого момента всё понятно?

Кай, Тори, Муза Павловна и Карна кивнули.

— Тогда продолжим. В «Повести» имеется короткое упоминание о том, что при святом князе Владимире в 1007 году мощи святой Ольги были перенесены в Десятинный храм Успения Пресвятой Богородицы и положены в специальный саркофаг, в какие принято было класть мощи святых на православном Востоке. Из этого следует, что именно в ту пору княгиня почиталась святой. Ну и, естественно, это первое упоминание о существовании саркофага. Вот, собственно, и всё, что написал летописец.

Однако в одиннадцатом веке через сто лет после её смерти появилось довольно любопытное свидетельство почтенного Иакова Мниха, в монашестве Черноризца, которое принято считать подлинным.

Позвольте, я зачитаю фрагмент из его труда под названием… тут длинно… «Память и похвала русскому князю Владимиру, како крестися Владимер и дети своя крести и всю землю Рускую от конца и до конца, и како крестися бабка Владимера Ольга, преже Владимера». В моём распоряжении копия его списка от 1494 года. Кстати, княгиня Ольга в крещении приняла имя Елены, так и упоминается:


«Бог прослави тело рабы Своей Олены, и есть в гробе тело её честное, и неразрушимое пребывает и до сих дней. Блаженная княгиня Ольга прославила Бога всеми делами своими добрыми, и Бог прославил её.

И ино чудо слышите о ней: гроб камен мал в церкви Святыя Богородицы, ту церковь создал блаженный князь Владимир, и есть гроб блаженныя Ольги. И на верху гроба оконце сотворено — да видети тело блаженныя Ольги лежаще цело.

Иже с верою придёт, отворится оконце, и видит честное тело лежаще цело и дивится чуду таковому — толико лет в гробе лежаще телу неразрушившемуся. Достойно похвалы всякой тело то честное: в гробе цело, яко спя, почивает. А другим, иже не с верою приходят, не отворится оконце гробное, и не видет тела того честного, но только гроб».


Читая эти строки, Аристарх Янович весь лучился от восторга, очень напоминая Каю собственного деда. Тот также, по всей видимости, недоумевал из-за отсутствия аплодисментов. Но слушатели молчали, осмысливая непонятную церковно-славянскую речь.

— Разве это не удивительно?!! Это означает, что не всем было явлено чудо нетления мощей Равноапостольной княгини Ольги, а только истинно верующим. И что покоилась она там сотню лет будто живая. И только истинно верующий мог узреть это оконце открытым. И что, собственно, оконце это существовало!

Кай слушал академика, и в голове его вырастали картины одна другой ярче. То он представлял себе, как подходит к саркофагу и видит сквозь оконце глаза великой святой. То внезапно осознавал, что никогда не интересовался вопросами веры, а потому ему лично это оконце и вовсе не открылось бы. Вот Каргеру… да… ему бы точно открылось… Кроме этого, где-то на закорках памяти неясно вспыхивала и гасла какая-то догадка, но он никак не мог поймать её.

— Что это нам даёт? — спросила Карна.

— Что даёт? Это даёт почву для анализа. Давайте трезво рассмотрим факты, — академик Собески принял наиболее серьёзный вид из явленного сегодня арсенала. — Первое: описания косвенно указывают на один и тот же предмет, их связывает необычное оконце. Если вы говорите правду, если вы не вычитали его описание в каком-нибудь музейном каталоге, значит вы получили информацию «свыше». Не будем сейчас разбираться в терминологии, примем как есть.

Второе: знаки отличия на форме погибших дают нам указание на период, в котором случилось некое событие с участием представителей самого мощного карательного органа нашего государства, НКВД. Судя по нашивкам, это высокие должностные лица, самый цвет, можно сказать. В их ведении находились по-настоящему опасные и значительные тайны, которые могли подорвать основы нашей внутренней государственной политики.

Мы имеем временной промежуток с весны 1936 года до лета 1937 года. Это совпадает с периодом проведения раскопок в Десятинной церкви. Есть вероятность… я подчёркиваю, есть вероятность того, что саркофаг никуда не исчез, его организованно вывезли и спрятали. А участников и свидетелей этой операции просто уничтожили. Это вполне сообщается с методами, принятыми в этом органе. Подавление религиозных устремлений народа было одной из их главных задач. Но есть и нестыковки… — Аристарх Янович прервался, повернув голову на стук в дверь.

Дверь открылась, на этот раз на пороге стояла пожилая женщина, которую они уже видели. Она внесла поднос с посудой, высоким термосом и тарелкой с зефиром вшоколаде и каждому по очереди предложила взять чашки: «Три тшаса тня. Прошу, сдес кофе, укошайтес…»

Кай уловил не совсем чистое произношение женщины, она говорила не на родном языке.

— Не томи, пап, какие нестыковки ты заметил? — поторопила его Тори, раздавая чашки с блюдцами и разливая кофе из термоса. По комнате пошёл густой бархатный запах. Закончив, она улыбнулась женщине в переднике. — Спасибо, Беата Олафовна.

Женщина приветливо улыбнулась, добавив:

— Секотня с гозмагин из ваш сат.

Аристарх Янович благодарно кивнул, втягивая носом очень резкий аромат из чашки, и продолжил.

— Мы черпаем информацию из летописей. Но есть мнение, что большинство летописных средневековых памятников — более поздняя подделка. В описываемый период среди наших предков христианство не было столь сильным и распространённым, тогда процветало язычество, но в летописях делается чрезмерный нажим на религиозные мотивы. Это и понятно, грамотных людей тогда было мало, хроники создавались монастырями. Летописи должны были работать на укрепление веры, воспевание князей ради абсолютизации их власти и продвигать идеи христианизации.

Но, на самом деле, у княгини Ольги ничего не получилось. Только подумайте, княжеская власть была безраздельна. Но христианство под её началом не прижилось, не пошла за ней даже её собственная дружина, хотя за неповиновение в те века можно было и головы лишиться. Сын Святослав не принял веры, оставаясь язычником. Возможно ли это? Может дело в том, что не была она для современников святой?..

Это лишь научная гипотеза, большинство верующих сочтут её святотатством, но посмертное обеление — для церкви дело рядовое. Аргументы, которые не вписываются в идеологическую канву просто не выпячивают. Нам известно, что Ольга пришла к христианству уже под закат жизни. Известно, что на её совести чудовищные грехи… Более пяти тысяч древлян, убитых её приказом. Месть за мужа князя Игоря вошла в историю — будто волна за волной заливала Ольга кровью древний Искоростень; ненасытная, жестокая расправа, хотя и вполне оправданная по меркам её соплеменников-язычников. Нелегко смыть такой грех с души, и не известно, утолила ли княгиня свою скорбь. Это не слишком вяжется с ликом святой. Это ли не вопрос? Хотя…

Аристарх Янович чуть закашлялся, отпил пару глотков из чашки и продолжил, обводя гостей взглядом:

— …хотя, в христианстве, дорогие мои, можно последним своим поступком попасть в рай, но кто они — те свидетели, которые узрели истинное духовное перерождение княгини при её жизни? Ведь окружали её практически одни язычники, вера её была им чуждой. Возможно, мы имеем дело с более поздней поэтизацией её образа, с красивым вымыслом. Княгиня, мать, мудрая и волевая женщина, талантливая властительница, поднявшая государство. Ведь она действительно была весьма подходящим объектом для канонизации, уникальным, первым государственником такого уровня. Всё же я склоняюсь к тому, что на самом деле нет и не было никакого саркофага, никакого оконца и никаких мощей, а вам, Кай Острожский, всё это просто приснилось.

Аристарх Янович снова сложил руки лодочкой под подбородком и умолк, глядя на Карну с таким видом, будто завершил лекцию перед студенческой аудиторией и ожидал вопросов.

Она кивнула ему и спросила:

— Как вы считаете, могли бы к княгине относиться такие слова: «Язычница, чей дух не упокоен, рукою деспота навек заточена, лишь может разомкнуть цикл злонаследия, что бременем лежит на череде потомков. …»

— Хм-м… Очень интересно… о каком же бремени речь? Сказать по правде, если искать в периоде с десятого по одиннадцатый век, я не нахожу более подходящего персонажа для этих строк… — академик Собески выглядел совсем счастливым. — Кстати, если догадка о тридцать седьмом годе верна, то и упомянутая «рука деспота» совершенно однозначно указывает на период расцвета сталинского террора. Очевидно, она была «заточена» по его приказу.

Кай зачарованно слушал академика. И тут Каю наконец удалось поймать ту мысль, которая будто муха зудела в его голове и никак не хотела оформиться в вопрос. Повесть… повесть временных лет… повесть… перечитай повесть времён…

— Каргер говорил перечитать повесть… Что если это было именно о «Повести временных лет»? — проговорил он рассеянно и тут же понял, что сказал лишнее.

— Каргер?!! — академик Собески чуть не подпрыгнул на кресле. — Вы говорите Каргер? Константин Михайлович, я правильно понял?

Муза Павловна молча кивнула.

Аристарх Янович обвёл взглядом всех присутствующих с таким торжествующим видом, будто собирался раскрыть им тайну века:

— Каргер К.М. руководил группой славяно-русской археологии, он и был тем археологом, который проводил в тридцать седьмом раскопки в Десятинной церкви. В его трудах детально описан найденный ими каменный ящик со скатной крышей с оконцем в крышке. Каргер Константин Михайлович и его группа были последними, кто видел эту реликвию воочию. После этого по неизвестным причинам их исследовательская группа была расформирована, а сам Каргер по доносу некоего Кауля был отстранён от работы и исчез на долгие годы, оставив своих студентов, среди которых был и ваш покорный слуга. Тогда же и был утрачен саркофаг. Каргер, кстати, в 40-50-х копал и подворье Софийского Собора. Если кому и известна судьба княжеских саркофагов, то только Каргеру! Вот мы и подобрались к деталям… — академик смотрел на Кая новыми глазами.

Если до этого в нём боролись остатки сомнений, то теперь под магическим действием имени Каргера они совсем развеялись.

Кай почувствовал, что они на правильном пути.

«Что я за тупица…» — отругал себя Кай в очередной раз.

Ведь Каргер оставил ему подсказку на плакате с памятником святой Равноапостольной княгине Ольге. Там же говорилось — первой она войдёт в царствие небесное от Руси! Первая! Надпись была высечена на камне и обведена Каргером. Это слово несколько раз встречается в Пути. Они никак не могли понять, кто эта «первая» и кто «последний» из Пути. Вместе с Тори они даже поехали на Михайловскую площадь, чтобы получше всё рассмотреть. На памятнике была и вторая табличка — «Дар Государя Императора городу…». Может и цари имеют какое-то значение для его Пути?!! Нет. Это слишком. Там ещё скульптура Андрея Первозванного, и Кай так и не нашёл связи с его именем. Вернее…

Здесь он врал себе. Было упоминание… На стрелке. Тогда в телевизоре он услышал слова папы римского об апостоле Андрее. Тот был здесь в первом веке. И принёс свет. Фигурально или… или в прямом смысле принёс? И свет как категорию духа или как корпускулярно-волновой свет?

Он замотал головой, как бывало делал Рагнар. Нужно ли всё принимать так дословно? На плакате были ещё Кирилл и Мефодий, славянские просветители, создатели алфавита и литературного языка… Что в них-то? Кроме жирного намёка — НАЧНИ ЧИТАТЬ…

Кай вытер испарину на виске.

Он не мог избавиться от ещё одного сомнения, которое и поспешил высказать:

— Но ведь вы сами сказали, что к моменту смерти она… то есть княгиня Ольга уже приняла христианство, как же Велес мог назвать её язычницей?

— Деталей всё больше… Однако же удивительный у вас круг знакомств, Кай Острожский, — усмехнулся Аристарх Янович. — Сперва Каргер… Теперь Велес… Многое бы я отдал за возможность пообщаться с Велесом. Это ваш источник?

Кай что-то невнятно пробубнил в ответ. Но академик продолжил сам:

— Видите ли… Есть во всей этой истории червоточинка… Летопись не называет причин, по которым Ольга решила посетить Константинополь — столицу Византии, колыбель христианской веры. Они могли быть разнообразными: от необходимости обновить договор, заключённый покойным князем Игорем, до поиска выгодного брака для сына. Греческие летописи свидетельствуют, что по пути туда Ольгу сопровождал племянник и сорок три купца. Это наводит на мысль о переговорах по торговым делам или о подборе знатной невесты. И тут — БАЦ! — главным результатом её визита в веках стало принятие Ольгой Христовой веры.

А теперь самое интересное: существует легенда о том, что Ольгу лично крестили император Константин VII Багрянородный с патриархом Феофилактом. Та же «Повесть временных лет» содержит байку о том, как мудрая Ольга перехитрила византийского царя. Тот, подивившись её разуму и красоте, захотел взять Ольгу в жёны, но княгиня отвергла притязания, сыграв на том, что не подобает христианам за язычников свататься. Тогда-то и крестили её царь с патриархом. А когда царь снова начал домогаться руки и тела княгини, та напомнила ему, что теперь она царю приходится дочерью, крёстной дочерью. Император, признав красоту игры и хитроумие княгини, отступил, богато одарил её и отпустил домой…

Кай в какой-то момент перестал воспринимать информацию. Из всего, что Кай запомнил на уроках Истории выходило, что достоверность этой «Повести» при малейшем сопоставлении с другими оригинальными источниками часто трещит по швам. Но на деле, не существовало никаких первых настоящих-пренастоящих оригинальных источников. Начинал хронику писать один дьяк, годков через пять продолжал другой придворный летописец, за казнённым вторым появлялся третий, за помершим третьим появлялся кто-то дюже критичный к изложенному до него, и в общем, пока набирался объём лет в тридцать, первоначальный пергамент, за ветхостью и злокозненностью антигосударственной деятельности мышей, можно было переписывать. Потому и нет никакого «оригинала».

Привирали так же и сами летописцы, угождая своим владыкам, ну то меньшее зло. Кроме того, древние историографы были весьма неточны в изложении. Погрешность от пятидесяти до ста лет в таких вопросах дело обычное, переписчики летописей приправили эти неразборчивые рукописи где отсебятиной, а где и просто похожими, но бессмысленными письменами (например, древне-каллиграфичное «мэ» не отличить от «жэ»).

Академик продолжал и Кай вынырнул из полусна.

— …таким образом не исключено, что Ольга приняла крещение не по зову души, а желая использовать этот шаг в какой-то сложной политической игре, возможно сделала это под давлением, желая защититься от назойливого ухаживания. На страницах летописей остался лишь намёк на реальную дипломатическую интригу. Этого мы уже никогда не узнаем, никто и никогда не оспорит её Равноапостольный статус. Как и не узнает, о каких дарах шла речь…

Академик умолк и впился зубами в зефир.

В наступившей тишине раздался шипящий голос:

— Свет. Она получила в дар Свет.

— Точно, Карна, так и есть! Там же в конце «и взойдёт к истоку Свет». Какому истоку? Куда? — Тори вопросительно посмотрела на отца.

— Какому истоку, спрашиваешь?.. — взгляд Аристарха Яновича блуждал по потолку. — Ну-у-у, наверное, вам лучше спросить у Велеса! Он-то об истоках света знает всё, — академик разулыбался, после чего встал, давая понять, что желает завершить разговор.

Все тоже засобирались.

— Друзья мои, я бы с удовольствием поделился своими ещё более «неудобными» для официальной науки теориями, но вынужден откланяться. Простите, не провожаю, с минуты на минуту у меня видеоконференция с коллегами из Копенгагенского университета. Дитя моё, ты останешься?

— Нет, папа, нет, мне тоже пора, — История крепко обняла его и поцеловала в щёку.

Академик, сунув руку в карман, извлёк оттуда портмоне, и в руках его зашелестела свёрнутая пачка денег. Он приобнял дочь за плечи, провожая гостей до коридора, затем спешно удалился.

Все были слегка ошеломлены таким количеством внезапно открывшейся информации. Они достигли вестибюля, Муза уже ждала их снаружи на веранде, как вдруг из полумрака коридора донёсся резкий хлопок. От неожиданности Кай налетел на Карну, все оглянулись, обнаружив, что прямо под ноги Истории приземлилась большая сумка, кое-как набитая вещами, торчавшими из полузастёгнутой змейки.

Из смежной комнаты послышался неразборчивый голос Аристарха Яновича, что-то похожее на «лапушка» и «не будь злюкой», в ответ чётко прозвучал мелодичный голос мамы Тори:

— Одумается — приму.

История молча нагнулась, дрожащими негнущимися пальцами запихнула в сумку вещи и подняла её с пола. Золотистые волосы сбились и упали на лицо. Бесцветное. Жалкое.

Не проронив в ответ ни слова, она вышла на веранду. Кай с Карной попрощались с пустым вестибюлем и вышли следом за ней.

Кусты колыхнулись. Сквозь мокрую зелень показался знакомый кожистый нос и брови домиком.

— Иди ко мне, малыш… не обижайся, — Тори почесала «малыша» между ушами. — Давай, кину.

Малыш подал свою резиновую кость, и Тори, размахнувшись, по высокой дуге запустила её к забору.

С радостным похрюкиванием, пёс унёсся в поисках своей игрушки.

Тори бросила косой взгляд на веранду.

«Зачем тебе живые вокруг?»…

Кай не был уверен, что верно расслышал её последние слова. Он по чувствовал, как в этот момент сжимается его сердце.

За воротами их уже ожидал дед Егор. Быстро забравшись в машину, они двинулись домой в Древнеград.

По пути друзья наперебой рассказывали услышанное от отца Истории. Ему удалось распутать самый важный отправной стих, самую большую, как им казалось, загадку Пути. Дед Егор внимательно слушал, пару раз даже приостанавливая машину, а в конце и вовсе, сойдя с трассы к обочине и заглушив мотор, развернулся к ним. Дослушав до конца, он восхищённо поцокал языком и сказал:

— Жаль меня там не было. Какой захватывающий кингчесс… Ах, побаловали!..

Тори и Карна одновременно вскинули брови. Дед, посмеиваясь, раскрутил на пальце брелок от Гелендвагена.

— Это такая занятная шахматная партейка, которая начинается с пустой доски, совсем без фигур. Обе стороны начинают её с Короля. А потом с каждым новым ходом выставляют на шахматную доску всё новые фигуры.

Тори с Карной всё ещё не понимали.

— Академик заставил вас выставить на доску одну фигуру за другой, и нашему Королю особенно повезло, что защищали его в этот раз целых три Королевы!

Звезда с Дурной Репутацией

Пришёл февраль.

Получив чудотворный пинок от Музы Павловны, подсказки историка Собески и под новым углом оценив содержание плаката с памятником княгине, первопечатникам и апостолу, страница за страницей Кай продирался сквозь церковнославянские зазубрины «Повести временных лет». Он пытался осилить Ветхий и Новый Заветы, от которых безотказно впадал в сон, от смешения дат, названий и имён в голове его уже была полная каша.

Последние полгода он безуспешно ломал голову над тем, какую, собственно, звезду, в прямом или фигуральном смысле, имел ввиду хтоник, и даже какое-то время всерьёз рассматривал приход «западной звезды» с точки зрения зарубежного шоу-бизнес-небосвода. Но никаких особенных фигур этот небосвод в тот год не породил, потому эта версия была задвинута в дальний угол.

А разрешить вопрос совершенно неожиданным образом помог Горыныч, руководитель Клуба «Эрудит», куда Кай всё ещё любил заглядывать, хоть свободного времени оставалось совсем мало.

Горюнов Архип Иванович был преподавателем физики и в своё время по совместительству читал лекции по Астрономии. Ни на что особенно не надеясь, Кай по случаю спросил, говорит ли ему о чём-нибудь фраза «Наступит время западной звезды, Предвестницей несчастий наречённой вотще»?

К своему удивлению, ответ он получил моментально: «Острожский, вы что же?.. Никак готовитесь полюбоваться на эту красавицу? Нам с вами невероятно повезло, такое случается раз в 75–76 лет, внукам будете рассказывать о том, что видели! Комета Галлея, как же не знать?!»

Продолжать демонстрацию собственного невежества Каю не очень хотелось, всё-таки студент, а не школьник. Вокруг них с Горынычем уже собиралась толпа зевак, но он всё же пересилил себя и спросил, какие такие несчастья эта Комета предвещает?

Горыныч остолбенело посмотрел на него, мысленно взвешивая, то ли тот над ним подшучивает на публику, то ли каждый из них говорит о своём. Потом, решив всё-таки, что вид у Кая серьёзный и к шуткам не располагающий, порылся в столе и извлёк оттуда огромный астрономический Атлас, после чего, отыскав нужную страницу, поправил очки и процитировал:


«В си же времена бысть знамение на западе, звезда превелика, луче имуща аки кровавы, восходяща с вечера по заходе солнечном, и прибысть 7 дней; се же проявляша не на добро: посемь бо быша усобице много и нашествие поганых на Руську землю, си бо звезда аки кровава проявляющи кровопролитие…»


Горыныч выдержал паузу и добавил:


«1066 год, Нестор Летописец, «Повесть временных лет», Лаврентьевский список».


Наступил черёд остолбенеть Каю. С прошлого лета на этажерке в его комнате пылился деревянный кубик вечного календаря с датой «9 февраля 1986 года». Кай же он мог забыть? Вот о чём предупредил его Каргер.

Вот оно… Всё совпало… И слова антикварщика об ордене приобрели иной смысл. Это всё как-то взаимосвязано с Космосом, это всё не отсюда.

Нельзя сказать, что Кай ничего такого не слышал в последнее время, но он совершенно не связывал эту информационную лихорадку с целью своих поисков. Кроме того, Комета со звездой в его понимании автоматически отождествляться не хотела.

Все телескопы планеты, каждый астроном мира, все до единого стоящие на орбитах небесные аппараты космических держав зафиксировали появление вблизи их планеты столь редкой гостьи — Кометы Галлея. Газетные заголовки пестрели сообщениями и снимками из Космоса. Эфиры радио и телевидения заполонили репортажи и шоу, перемывающие одну нелепее другой гипотезы, вбрасывая всё более «достоверные» данные, всё более «убедительно свидетельствующие» о том, что и гибель легендарной Атлантиды, и падение Тунгусского метеорита были прямыми следствиями прохождения раз в семьдесят шесть лет у кромки Земли этого таинственного небесного тела со столь скверным характером.

За многие тысячелетия своего существования смекалистое человечество в чём только не обвиняло эту Комету. Тут и повышенная болидная активность, и нарушение гравитационного спокойствия, и изменение климатических условий, и даже вымершие динозавры и сошедшие ледники, напрочь изменившие облик Земли. Многие лжепроповедники загодя готовили свои паствы к концу света или на худой конец к третьему пришествию. Но комета пришла, а жизнь не остановилась, и проглотив невротический ком в горле и истово осеняя небо крестным знамением, пророки объясняли столь печальный промах актом Божьего Промысла, приведшего к спасительному укорачиванию хвоста сей дьявольской ехидны.

Весьма успокаивающим моментом было то, что хтоник считал, будто Комета названа предвестницей зла напрасно, «вотще», а значит никаких серьёзных катаклизмов миру ожидать не стоило. Это уже не мало.

Вечером, поделившись открытием с домашними, Кай понял, что неотвратимо наступает нечто важное, тот самый момент, за которым последует открытие врат магии и знаний для юного племени, что бы это не означало.

Дед быстро сходил в библиотеку за собственным экземпляром «Повести временных лет», с помощью лупы отыскал соответствующий год и слово в слово зачитал отрывок, процитированный Горынычем. Сомнений не оставалось.

Истерия по звёздной гостье длилась до конца апреля, занимая лучшие умы человечества. Самые отчаянные межпланетные станции сновали вокруг неё как мошки, и пятёрка космических исследовательских кораблей, так называемая «Армада Галлея», принесла человечеству массу подлинных снимков её ядра, опровергнув самые волнительные теории об инопланетном корабле, якобы патронирующем свою «дочку» раз в 76 лет.

Судя по снимкам, Комета представляла по форме гигантскую угловатую картофелину угольного цвета, никаких намёков на присутствие в её теле инопланетного разума замечено не было. Дед Егор, шутя вооружившись лупой, поискал на снимках дверь, ключ, засов и даже парящий следом книжный шкаф со знаниями — ничего, дословно указывающего на этапы Пути:


«И Трое Посвящённых примут новых,

Отверзнув Гнозиса врата во имя Света».


Комета показалась землянам лишь на семь дней. Причём в самом своём непредставительном виде. Древние астрономы описывали комету как несущийся в небе меч. В 530 году н. э. в царствование Юстиниана I появилась на западе Византии большая, внушающая ужас звезда, от которой шёл вверх белый луч и рождались молнии. Некоторые называли её факелом. Она светила двадцать дней, и была засуха, в городах — убийства граждан и множество других грозных событий. 684 году древние германцы жаловались и подавно, мол эта «хвостатая звезда» была ответственна за продолжавшиеся в течение трёх месяцев непрерывные ливни, погубившие урожай, сопровождавшиеся сильными молниями, убившими множество людей и скота.

Но в 1986 году в Гардаринии увидеть её удалось лишь раз, глубокой ночью в виде неясного свечения.

Правда ещё какое-то время её можно было детально наблюдать в телескопы, а потом она исчезла из поля зрения. Но, как оказалось, характеру своему не изменила…

* * *

Было ли это совпадением, теперь сказать сложно. Но несчастья не заставили ждать. И первым был взрыв на атомной станции в Белоложье, потрясший Гардаринию и соседние государства.

Все знали всё. И никто не знал ничего. Утром по телевизору сообщили о крупном пожаре на объекте недалеко от города Припять. Кай и остальные во все глаза смотрели в экран телевизора. Холодный голос вышколенного диктора центрального телевидения не допустил дрожи в интонациях, не разжёг истерию, не подтолкнул панику, ёмко, сухо, в основном о том, что ситуация под контролем, и никаких поводов для опасений. От этого голоса всё замирало.

Газеты молчали. Из телепередач можно было вынести совсем малое. Кое-что проскакивало на зарубежных радиоволнах.

Кай вслушивался в скупые фразы:


«…на город упал дождь радиоактивных кусков графита».

«…металлический привкус во рту в 30-километровой зоне».

«… в небо поднялось токсичное облако».

«…работники станции изо всех сил стараются не допустить ещё большего повреждения ядра реактора».

«…жители собираются на мосту, чтобы лучше разглядеть огонь над реактором».

«…дети играют с кружащим над головами пеплом».

«…куски радиоактивного графита встречаются повсюду, контакт с ними приводит к почти моментальной смерти».


Дикторы сказали закрыть окна, сделать влажную уборку, пить побольше жидкости. И люди послушали. Да, ещё были рекомендации, что нужно пить красное вино, а кто-то говорил, что лучше водку… Многие не верили в прогнозы, слушали спокойные голоса вышколенных дикторов, не спешили. Радостно крестились, что это не война и не бомба.

Всё ещё работало. Пожарные перекачивали мегатонны воды через свои гидранты в разрушенный реактор, лётчики с вертолётов засыпали его песком и свинцом, которые поглощали гамма-излучение. Медики принимали пострадавших ликвидаторов пожара. Туда отправляли целыми предприятиями. Эти люди возвращались. Чаще всего надолго в госпиталь. И оттуда больше на работу не выходили.

Признаки тяжёлой необратимой болезни проявлялись даже у практически здоровых людей.

Страх расползался, люди бежали сами, не дожидаясь эвакуации. Бежав, боялись рассказывать другим, почему бегут.

Потом, много позже, через сотни тысяч радиоактивных токсичных секунд, люди оставили те земли. Птицы улетели. Звери, оставшиеся в живых, ушли, оставив поляны галантусов, усыпанные радиоактивным пеплом.

Домашних животных расстреляли. Но погибли не все. Брошенные хозяевами собаки сбивались в стаи. Голодные, облезлые, несчастные, они одиноко бродили пустынными улицами, выискивая печальными глазами доброе человеческое лицо. Но добрых лиц в Припяти не осталось. Какое-то время сердобольцы ещё пытались их отстреливать, не давая мучиться от радиации, но потом махнули рукой, спасаясь бегством, вывозя скарб и семьи.

Их бегство можно было сравнить с гибелью «Титаника», люди с ужасом в глазах пытались найти свободное место в спасательных шлюпках. Разница в том, что корабль затонул мгновенно, а в Белоложье люди были обречены на медленное вымирание.

Все ещё дышали, двигались, говорили, но умерли в тот первый день. И не было того, кто мог бы сказать, сколько их.

А скоро в тех местах остались одни лишь собаки…

Виновна ли была в этом небесная гостья, сказать не мог никто. Просто многим хотелось возложить на кого-то вечную кару за поражение целого поколения.

А те, кто остались… те отчаянно захотели жить. Им стало катастрофически не хватать радости и любви, и уверенности в завтрашнем дне. И многие постарались начать жить заново, оглянулись и будто очнулись, встретившись глазами с теми, кого ни за что на свете не согласились бы отпустить. А многие набрались храбрости и сделали то, что давно стоило сделать.

И Кай был среди них.

Неоконченная пьеса

Они неспешно двигались в потоке таких же парочек — молчаливых парней и девушек, которым ещё только предстояло сделать свой первый поцелуй. Те, у кого эта стадия уже была позади, проводили свидания на задних рядах кинотеатров или в тёмных углах кафе. Да, теперь это было именно свидание.

Девушка Кая жила в соседней квартире на одной с ним площадке. Каждый день они вместе завтракали, делали покупки, распутывали загадки. Они делили тайны, подшучивали друг над другом, иногда ссорились. Но он не мог не быть ей другом дольше часу — редко используемые дальние струны души начинали трепетать траурным реквиемом. Потому не больше чем через час он находил способ с ней помириться.

Карна наблюдала за его манёврами с нескрываемым сожалением, но всегда молчала.

Тори не молчала, она никогда не забывала распечь Кая за его вину, мнимую или действительную. И Кай не спорил улыбаясь. Даже в такие минуты он любил наблюдать за ней, ему нравился её хрипловатый голос, фиолет глаз и шёлк волос. Он знал, что вёл себя как киношные подкаблучники, а это означало, что его симпатия к ней сильнее, чем ответная. Оказывается, это может быть даже приятным.

Но когда их соединило настоящее свидание, он почувствовал, что до этого момента ничего и не чувствовал вовсе.

Этой весной оттепель то и дело сменялась морозами со снегопадом, и весна до апреля никак не могла отвоевать своё календарное время. Деревья и провода на Прорезной сверкали сотнями длиннющих сосулек, и, если прислушаться, можно было услышать их тихое позвякивание на ветру. Ветер не был сильным, он всего лишь не давал снежинкам касаться земли. И в мигающем свете фонарей сказочно медленно окружили их искристые звёздочки.

Кай с удивлением наблюдал падающий на её лицо свет. Это было почти совсем как тогда, на Межевом переулке, когда он впервые рассмотрел её сиреневые глаза. Свет и снежинки добавляли мягкости, усмиряли резкие подвижные черты, лицо светилось. Как и тогда, в его внезапно обострившемся чувстве без названия, она показалась ему необыкновенно уязвимой. Её хотелось согреть и защитить даже от этих невинных снежинок.

Сейчас они брели по сияющим ночным улицам Древнеграда. Смеясь, откусывали дымящиеся перепечки, которые обжигали руки через бумажный пакет. О чём-то болтали, не запоминая тем, и каждую следующую минуту он выяснял, что, оказывается, совсем не знал Тори. Всё было таким же, и всё стало иным.

Секунду-другую по прихоти ветра до них доносились звуки трамваев, потом пришла тишина. Она стала странно подталкивающей.

Он сделал глубокий вдох.

Да… сейчас…

Он оглянулся. Фонари, затрещав, погасли. Прорезная была пуста. Куда-то делись все прохожие. Огромные каштаны заслоняли свет от дальних освещённых кварталов, и лишь в окнах засыпающих многоэтажек местами блистали огоньки. Случайно ли, нет, сейчас они были совсем одни. И если бы это была сцена из книги, то автор написал что-то похожее на «напряжённо и томительно одни». Но настоящее свидание не описать ни в какой книге.

Кай приостановился, взял Тори за руки и потянул к себе. Он и раньше целовал девчонок, но тогда этого требовал момент, а сейчас… он хотел.

Они стояли рядом, так близко, что ей пришлось откинуть голову назад, чтобы заглянуть ему в глаза. Она улыбнулась краешком рта и проговорила:

— Поздно уже. Надеешься поймать такси?

— На что я действительно надеюсь, так на это, — склонившись, он тихонько поцеловал её в губы.

Она напряглась, но ответила.

Она могла бы отстраниться, и Кай бы отступил, но она не сделала этого. Её губы были холодными и шершавыми, такими мягкими…

Когда он выпрямился, Тори опустила голову.

— Уверен, что нам это нужно? — голос прозвучал совсем тихо.

Наступила очередь Кая задумчиво смотреть ей в глаза.

— Давай хотя бы попробуем?

Тори ответила не сразу. Пауза успела отозваться в нервах тревожным расстроенным аккордом, но всё же тихий голос её прозвучал согласием:

— Давай.

— Надеюсь, это не убьёт нас… — он показался себе последним идиотом и усмехнулся.

— Надеюсь.

Секунду-другую она не шевелилась, затем кивнула, отведя волосы с глаз, чуть приподнялась на цыпочках и нашла его губы.

Они стояли всё ещё в полушаге друг от друга, по-детски слившись губами, близко ровно настолько, чтобы не испортить эту минуту объятьями. Сердце Кая радостно кувыркалось, его охватило безудержное счастье, трепеща где-то у горла проникновенным рваным нон легато.

«Надеюсь, это не убьёт нас…», снова прозвучало в голове.

Вдалеке в который раз затрещал-заискрил фонарный столб, над головой загудели провода, улица мигнула жёлтым раз, другой, и в следующий миг что-то больно резануло Кая по щеке. Рот будто обожгло, он отдёрнулся, Тори ахнула и тоже отскочила.

Это не могло быть правдой… Его язык ощупал проколотую губу, ощутил вкус крови. Он не мог поверить собственным глазам. Он целую вечность поворачивал голову, чтобы увидеть её лицо, тоже в крови, а затем столько же опускал взгляд под ноги, чтобы рассмотреть острые осколки огромной сосульки, рассёкшей их поцелуй всего каких-то сто тысячелетий назад… Чья-то шапка отлетела на дорогу, Тори держалась за окровавленный рот, Кай, с трудом шевеля кровоточащей губой, проговорил:

«Снова…»

Мгновение назад Кай сжимал руки Тори, сейчас он напряжённо наблюдал за растущей между ними трещиной в асфальте. Дыра разрасталась, асфальт вздувался и дымился, и рваные просветы между ним заполнялись яркими горячими языками пламени. Всё это он уже видел, тогда, в Межевом переулке. Всё, кроме снежинок, которые в морозном воздухе закручивало потоками и мгновенно превращало в пар.

В ту ночь он как-то остался жив, его выкупил Каргер. То была не слишком равноценная сделка, если считать мерилом жизнь за жизнь. У Каргера хватило на это аргументов. Хтонику хватило на это власти. Каргер свою жизнь отдал, Кай свою получил назад. Но не просто так, а с условием исполнить Путь. Кай до сих пор не знал, почему Велес выбрал именно его. Что-то в устройстве нашего мира было полностью подчинено этому подземному богу. Он дал новую молодость двум старикам, змее — человеческий облик, он в считаные минуты превратил улицу в руины, а потом так же быстро стёр следы разрушений.

Он всех их соединил, и в этом даже можно было найти смысл. Но у Кая не было ни одного объяснения, ЗАЧЕМ ВЕЛЕС СЕЙЧАС ПОВТОРЯЕТ СВОЁ ПРЕДСТАВЛЕНИЕ.

Устрашение?

Уже не страшно.

Напоминание?

Уговор Кай пока не нарушил.

Случайность?

В последнее он верил меньше всего.

Он больше не видел сиреневых глаз Тори, она отступила, заслоняясь от жара рукой. В темноте на заснеженной дороге раскалённые трещины алели очень ярко. Теперь их разделял разлом шириной не меньше четырёх метров. Одно было ясно — перескочить на сторону Тори он бы уже не сумел.

Кай, оглушённый и ослеплённый, в густом пепле и раскалённом воздухе, пытался найти переход, а девушка напротив него обнимала себя за плечи, не отводя взгляда с его лица.

Велес не появился, но, кажется, вошёл в раж. Переулок рушился на глазах. Факелами вспыхивали столбы. Взрыв снёс лавку с противоположной стороны дороги. Потом накатил дым. Густой серый покров расстелился по улице, превратил сияющий вечер в пылающую жаровню, окаймил горизонты в огонь и мрак, и будто ударной волной с крыши сорвало несколько пролётов шифера. Под ногами прорывались горячие гейзеры, улицу окутало паром.

Кай пятился, судорожно соображая, что можно предпринять. Он боялся, что если отведёт взгляд, то она исчезнет. Тори отступала вслед за разрастающейся трещиной, не произнося ни слова. Сейчас он различал лишь абсолютно чёрный её силуэт. Пламя должно было высвечивать лицо и фигуру, но почему-то нет…

Его обдало дрожью при виде этого бесконечно чёрного, далёкого и глухого силуэта. Думать об этом было некогда, главное, что…

«Да не знаю я, что главное… ВЕЛЕС! Иди к чёрту!», — заорал Кай и упал на колени.

Но Тори всё ещё была рядом, даже в своей безжизненной пугающей черноте.

Он никак не может её потерять… нет, нельзя… никак… не могу. Никогда!

— ТОРИ!

Всё главное в его жизни слилось в это имя.

Она не ответила, но подняла руку.

Затем её поглотил непроницаемый едкий дым.

* * *

Незаметно пронеслась весна. Нет, правильнее сказать, она не пронеслась, а мучительно тянулась, высасывая из Кая последние жизненные силы. В борьбе с холодами и непогодой она никак не могла одержать победу, но в отместку принесла много потерь Древнеграду и его жителям.

И ему лично тоже — он всё же потерял Тори.

Нелепая проделка Велеса разворотила между ними улицу. Глупая сосулька разбила им губы, замешав память о первом поцелуе на кровавом привкусе во рту. Той ночью они добрались домой по отдельности, и, кажется, никто не мог объяснить как. Улица наутро вернулась к прежнему состоянию. А вот их с Тори чувства — нет.

Поспав не дольше пары часов, Кай вскочил. Его всё ещё трясло. Едва умывшись, он постучал в квартиру Музы, но Тори дома не было. Муза, не зная о вчерашнем происшествии и больше волнуясь о том, что не смогла убедить её позавтракать, рассказала, что девочка, собрав вещи и поцеловав Музу в щёку, ушла.

Такое случалось и раньше, Тори уезжала к родителям. Но в этот раз Кай знал, дело в другом.

Он весь день прислушивался к голосам из телевизора. О разрушении на Прорезной — ни слова. Значит, Велес пошалил-пошалил и снова незаметно для людей «прибрался».

Проклятый ты Велес…

Через неделю Тори вернулась, лицо её, казалось, стало бледнее, глаза суще, руки тоньше. Он хотел обнять её и успокоить. Но по стиснутым губам понял, что нельзя.

Не сговариваясь, они больше не вспоминали о том свидании. Он слышал, что это проходит легко. Но ничего больнее Кай не мог и представить.

Они теперь не смеялись и не гуляли вместе, но при этом взгляды их, самые случайные, примагничивались с чем-то невысказанным. Он утешал себя, приписывая ей страдания и тоску, замечая ответные знаки, но потом объяснял, что их, скорее всего, не было. Кай знал, что стоит им столкнуться в комнате, он по-прежнему заполнял своей тягой к ней всё пространство, внутри него горячо стучали невидимые белые клавиши, но она…

Тори вела себя так, будто они находились в разных комнатах и перекрикивались через стену, лишь передавая друг другу информацию. Без чувств и без особого интереса. Теперь их общение происходило будто через эти «стены», особенно когда они приближались к тому опасному месту под названием «наше настоящее свидание».

Может быть, она ждала, что он рассмеётся, чмокнет её в нос, схватит за руку и, сорвав с вешалки ветровки, утянет за собой на Пейзажную аллею. Там, смеясь и заглядывая в рамы замёрзших художников и в нотные тетради уличных музыкантов, они будут кружить между мольбертами и пюпитрами, и со смехом вспоминать о той дурацкой сосульке. И честить Велеса за его неумение развлекаться менее сокрушительными способами. Но Кай так не умел. Теперь не умел. Не с Тори.

* * *

Весь май он терзался непониманием и осторожно пытался улучить момент для разговора наедине. Это было совсем непросто, рядом с Тори всегда оказывался кто-то из домашних. Но в какой-то счастливый день их всё же оставили один на один.

Это была единственная счастливая его минута — минута «до». Он взял её за руку и шепнул, помнит ли она, что они пообещали друг другу тогда на Прорезной? «Хотя бы попробовать», не больше. В груди его запели белые клавиши, и сладко защемило под ложечкой. Но она ничего не ответила. Это был самый страшный ответ для него. Это был прежний ответ через стенку, без чувств и без интереса: «Не будем больше об этом». И после этого всё остальное превратилось в бесконечные минуты — минуты «после».

Весь июнь он бежал из квартиры на улицу. Больше он не мог оставаться в этих тоскливых стенах настолько один. И первый урок, который он вынес из этого лета — никогда не следует одному бродить по тем местам, где вы были вдвоём. Второй урок — разберись в том, чего ты на самом деле хочешь и сколько готов ждать. И третий — проверь, а способен ли ты на это?

Эти уроки, зазубренные им к началу июля, звучали очень правильно, но ни черта не работали. Замкнувшись в четырёх стенах своей спальни, он слушал белую музыку в себе, ждал и разговаривал сам с собой, но справиться с болью так и не смог.

Дед Егор и Муза лишь печально наблюдали за ними со стороны. Ему с ними повезло. Очень хорошо, что в его комнату никто не врывался, никто не призывал к бодрости, не ругал, не отчитывал и к жизни принудительно не возвращал. Он страдал и был рад, что не должен демонстрировать свои чувства другим. А ночами в его душе звенели беззвучными струнами грустные гаммы, он вспоминал её голос, и глаза, и золотистые с переходом к русому волосы. И тот поцелуй.

Наверное, когда-нибудь ему удастся подобрать слова и объясниться с ней. И она согласится выслушать его. Это будет разговор не как через стенку, но хотя бы как сквозь телефонную трубку. Он может даже не видеть её глаз и не знать, задрожат ли её губы при его словах.

Только лишь вопросы и только лишь ответы.

Он спросит, так ты забыла меня? Это правда?

И она ответит, нет. Просто как раньше уже не может быть.

Он спросит, что он сделал не так? Что испугало её? Неужели сосулька?

Она ответит, что им помешала вовсе не сосулька. И не Велес. А… (пусть это будет кто ещё, такой же могущественный и страшный).

Он услышит это и поклянётся. Спасти. Защищать до последнего дыхания. И, если этого будет мало, умчать куда глаза глядят, навсегда, но главное, вместе.

Тогда она спросит, ты так сильно любил меня? Это правда?..

И он ответит, что ради неё не против пережить ещё одно крушение Древнеграда, устроенное хтоником. И после этого скажет, что на самом деле он такой дурак и слабак… и просто очень сильно и, наверное, на всю жизнь влюбился в неё.

А может быть, он умрёт, так и не объяснившись. Печально, говорил он себе, печально, если о нём только-то и вспомнят, что «он жил ради неё и умер в глупой, тщетной, эгоистичной надежде увидеть её снова». Он где-то прочёл эти слова. Какой-то лихой парень с книжной страницы, с таким же разбитым сердцем изливал свои чувства возлюбленной. Сейчас Кай понял, что так бывает не только в книжках.

Минуты «после» летели, и ничего не менялось. При виде Истории он немел, бодрился, и пытался улыбаться. А она, опустив глаза, старалась пройти мимо незамеченной.

Быть может, если бы ему удалось как следует посмотреть ей в глаза, он многое понял. Но она смотрела в сторону, сей экзистенциальный кризис затягивался, и Кай не мог от него освободиться.

* * *

Это лето было отмечено не только печальными партитурами в тёмных тональностях ре-диез-минор. Он устал от своих страданий и начал побаиваться, что окружающие приучатся воспринимать его как отверженного влюблённого и неудачника, исключительно сквозь призму книжных страданий юного Вертера, ночных бдений Бонавентуры и платонических терзаний какого-нибудь Новалиса — героев пера немецких «романтиков», с которыми иногда носился дед.

В какой-то момент, взглянув в зеркало, он увидел, что страшно оброс и ещё больше похудел. Какая-то сила вытолкнула его из дверей квартиры, и пышная тётя, в форменном фартуке и с фестивальным начёсом на голове, очень быстро вернула его к нормальному виду в цирюльне за углом.

Уворачиваясь от едкой одеколонной струи и стряхивая остриженные пряди волос с колен, он вдруг понял, что на самом деле в нём ничего не сломалось, он ничего не потерял и ничуть не упал. Просто за тем миром мыслей и чувств, который он знал прежде, в нём вырос ещё целый мир, о котором он не имел никакого понятия. И теперь он осознанно и спокойно дверь в этот мир закрывает.

Его История остаётся за этими дверями.

Навсегда или нет он не знал. Но музыка в нём затихла. Не потому ли, что проклятая Комета наконец скрылась в лучах Солнца, и астрономы перестали её наблюдать?

Демарш Небесного Тела

Вскоре самым заурядным образом прояснился ещё один важный вопрос — где находятся те Врата Гнозиса, и когда эти неведомые Трое Посвящённых их «отверзнут»?

Где-то на Троицу Кай обнаружил в почтовом ящике письмо. Вернее, два одинаковых письма на своё имя и на имя деда Егора. Событие это было весьма интригующим, потому что отправителем писем значился Древнеградский Национальный Университет. Распечатав свой конверт, не отходя от почтового ящика, он обнаружил в нём Уведомление о зачислении на Физический факультет Университета по специальности «Фотоника» и Приглашение на собеседование. Документы были написаны багровыми чернилами на гербовом плотном листе серого цвета.

В Приглашении чёрным по белому, а вернее багровым по серому значилось, что, в результате предварительного рассмотрения Ходатайства о приёме его кандидатуры, Аттестационная комиссия установила его принадлежность к числу абитуриентов, имеющих право на зачисление по собеседованию, на зачисление в пределах установленных квот и на первоочередное зачисление. Ввиду чего ему следовало прибыть для собеседования. Оба листа были подписаны проректором по развитию и связям, неким Ю.Л. Небесным.

Новость сама по себе была отличная, от неё хотелось петь и танцевать, и лишь маленький штришок заставлял Кая сомневаться в том, что это не ошибка — он не подавал документы на поступление в Древнеградский Национальный Университет, никогда. Впрочем, в письме шла речь о некоем Ходатайстве, и он подумал, что возможно такие Ходатайства когда-то давно рассылала его школа. Второе письмо было адресовано деду Егору, он решил,что это сообщение для родителей и опекунов.

Вконец озадаченный, он заглянул в почтовый ящик Музы Павловны и извлёк оттуда ещё три идентичных конверта. Это переводило событие в разряд не просто интригующих, а требующих тщательного исследования. Он сгрёб все конверты и помчался наверх, сразу к Музе, где сейчас чаёвничал дед Егор.

Он раздал письма и с нетерпением вглядывался в лица читающих.

— Это может означать только одно. Перед нами распахивают «врата Гнозиса», — проговорила Муза Павловна. — Я так понимаю, мы все зачислены?

Карна и История кивнули. Дед уставился в лист, лицо его не выражало никакой радости.

— Это что ж значит? Нам с вами учиться по второму кругу, Муза Павловна? — он недовольно поскрёб бороду. — Да ещё и где — на факультете фотонной физики. Кто-нибудь знает, что это за каша и с чем её едят?

— Поищи в Энциклопедии и не бурчи, дед, — Кай воспрял духом, и незаметно взглянул на Тори. — Какая тебе разница? Мы разве не этого ждали почти год?

— Этого, этого… Надо узнать, нам зачтут уже сданные предметы. Интересно… где мой вкладыш с оценками к Диплому?.. И где сам Диплом?.. — дед Егор, не откладывая в долгий ящик, угрюмо поволочил ноги к себе, наверняка заняться поисками Диплома с вкладышем.

— Ой, Карна, у тебя оказывается фамилия есть? — Тори заглянула в её листок и нарочито растягивая слоги прочитала вслух, — Кар-на Ви-пе-ра-бе-рус. Очень звучно.

— И по смыслу, — прошипела Карна.

— Так, здесь сказано, что мы должны явиться на собеседование 21 июля, — Тори опять посмотрела на Карну. — С документами и эссе о себе. Интересно, и что ты им сообщишь?

— Не сомневайся, зачитаются, — бросила Карна.

— Знаете, что это означает? — Муза будто не слышала их. Она радостно продолжила. — Я только сейчас это поняла! Это значит, что Путь начал исполняться. — Муза Павловна разгладила руками серые листы на столе перед ней. — И ещё я поняла кое-что. Ведь у сторон, о которых говорила Карна, наверняка есть достаточно могущественные и сильные воины, но им эту миссию не доверили. Почему?

Все молча смотрели на Музу.

— Потому что они не осилят. Или потому, что никто кроме Кая не в состоянии выйти из неё победителем. Этот Путь не горе и не беда, это огромная для них надежда, а для нас честь. Шанс, выпадающий не всем и не каждому.

— Значит что-то совсем страшное происходит, и никто не объясняет… — Каю всей душой хотелось развеселиться от её слов, но что-то не получалось. — Всё это слишком мрачно звучит и точно кончится плохо.

— Мы же рядом. Значит всё будет хорошо, — воскликнула Тори. И тут же умолкла, будто жалея о своей несдержанности.

Кай зло посмотрел на неё.

О, да, это была тонкая фальшивая нота. Её ведь, Тори, здесь никто не удерживал. И помощи её никто не просил.

Муза Павловна, перехватив его взгляд, почему-то улыбнулась.

— Иногда реки выбрасывают на берег рояли. И этому нет ни одного легкомысленного объяснения. Это всегда драма…

Кай вздрогнул. Ему показалось… Муза, конечно, не могла не знать о его чувствах. Но знать о музыке, которая звучала в его душе когда-то… не могла, точно.

Он даже какое-то время думал над её словами, взвешивая, не стоит ли ему обидеться на сравнение с роялем. Потом всё-таки остыл, напомнив себе, что в его драмах, личных и общественных, никто из них не виноват, ни дед, ни Муза, ни Карна с Историей. Жалость к себе недавно уже сыграла с ним злую шутку, заходить на новый круг ему не хотелось.

В конце концов, не сравнила же Муза его с какой-нибудь дудкой.

Рояль так рояль.

* * *

За такими раздумьями время до встречи в Университете пролетело совсем незаметно. К концу июля, совершенно измотавшись в бесцельных догадках и предположениях, Кай был готов бежать на собеседование хоть к Небесному проректору, хоть к проректору из Преисподни.

Написание эссе о себе оказалось той ещё подножкой. В мыслях постоянно всплывала глупая чашка Петри. Всякий раз, усаживаясь за чистый лист бумаги, он представлял ничтожно крохотное тельце в ластах и солнцезащитных очках, тихо дрейфующее по периметру прозрачной плоской чаши. Всякий раз его неприятно задевало воспоминание о мастере Йозефе, и он снова откладывал написание эссе на последний момент.

Наконец наступило 21 июля. Всю ночь накануне Кай писал, перечитывал, вычёркивал и выводил непослушные слова. Затем, сделав кружок по комнате и перечитав, отправлял всё в мусорную корзину и начинал сначала. В итоге он написал в колонку несколько коротких строк с датами своего рождения, обучения, побед в соревнованиях и олимпиадах. Получилось скупо, зато достоверно и без самолюбования. Собрав документы в сумку и блуждая горячечным взглядом по комнате в поисках чего-нибудь забытого, а на самом деле оттягивая момент встречи с неизведанным, Кай вытолкнул себя из комнаты.

Внутренне сжавшись в комок, но стараясь не выдавать волнения, он присоединился ко всем за завтраком у Музы Павловны. Он рассеянно возил вилкой по тарелке, пытаясь сам себя убедить, что пока яйца и сосиски похожи на яйца и сосиски, с миром всё в порядке. Наконец он поднял глаза. Обнаружив, что ни Карна с Тори, ни Муза Павловна с дедом не выказывают каких-нибудь признаков нервозности, он немножко успокоился. А вдруг и в самом деле этот Путь никакие не горе и не беда, а, как сказала Муза, огромная честь?

Вскоре они уселись в машину и отправились в Университет. Спустя полчаса дед Егор припарковался на стоянке перед центральным входом.

На площади перед фасадом, как и внутри Университета, было очень людно. Возле парадного входа они увидели огромный плакат, сообщавший прохожим о том, что сегодня в Университете «День открытых дверей». Университет отличала суровая и монументальная архитектура. И вдобавок совершенно уникальный цвет стен. Стены этого очага науки просто неистово вопили насыщенным красным цветом — настолько насыщенным и кроваво-красным, насколько возможно. Даже беглый взгляд через дорогу на огромный портик с восемью колонами, подбитый смолянисто чёрным декором, вводил визитёров в благоговейный трепет, а у особо впечатлительных отнимал дар речи.

Вдобавок к пламенеющей величественности фасада, внутри их встретили классические интерьеры с обилием портретов на стенах и драпировок на окнах, лепные потолки и многосвечные люстры. День был, и правда, открытых дверей, по коридорам прогуливались группки зевак, осматривающих здание и заглядывающих в помещения, среди них угадывались волнительные отрядики родителей с чадами. Взад-вперёд сновали юные абитуриенты с ворохом рекламных проспектов в руках, пробегали деловитые студенты с раздутыми рюкзаками, с пухлыми кожаными портфелями под мышкой важно шествовали седоголовые профессора. Что особенно нервировало — все они, кажется, знали, куда идут. В то время как кучка будущих фотоников совершенно дезориентировано закладывала уже третий вираж по этажам, пытаясь выяснить, в каком же месте все-таки будет проходить собеседование.

В очередной раз поднявшись по мраморной лестнице, украшенной арочной колоннадой, они оказались у застеклённой конторки. На ней была прибита красивая табличка с надписью «Администратор», под ней в прозрачном кармашке была вставлена бумажная полоска с надписью: «Блаженко Степан», но никакого Степана в ней снова не нашлось. Напротив стойки крутилось несколько растерянных визитёров, толпа прибывала, скучивалась и рассасывалась, именно в этот момент остро ощущался дефицит администраторов… Время поджимало. Дед зорко окинул взглядом все изгибы и закоулки этажа и стремительно пошагал в противоположном направлении, Кай и остальные двинулись следом.

Там, в самом конце крыла виднелась арка. На стук деда и покашливание из двери выскочила совершенно суровой наружности конопатое существо, ростом вровень с дедом, тонкое и прозрачное как жердь. Со шваброй в руке. Не успел дед проговорить: «Уважаемая, не подскажете…», как в ответ протрубило как отрубило «да достали вы уже», швабра была угрожающе направлена на непрошенных гостей. Дед боковым зрением скользнул по приклеенной скотчем бумажке, с надписью: «Справок не даём», долю секунды раздумывал, а потом откинул рукой волосы со лба, галантно вытянулся по струнке и кажется оторвался от земли в полупоклоне:

— Бог мой… что за ангел…

Девушка со шваброй онемела. Секунду-другую Кай ожидал, что швабра будет пущена в ход. Но на его глазах дед мягко взял швабру из рук застывшей уборщицы, ещё секунду, и её рука оказалась в его руках, а потом дед откуда-то извлёк лохматое блёклое соцветие бегонии, безыскусно свисавшее на колючем стебле и по виду давно не знавшее поливов.

Но букет сработал. Перед ними в тот же миг возникла млеющая и пунцовеющая одновременно живая репродукция боттичеллевой «Весны», как есть под аркой, в алом струящемся покрывале вокруг чресел, с заломленной в неге головкой.

Дед поедал её глазами:

— Это вам…

— Давай, что там у тебя, — усмехнулась конопатая натура и выдернула из пальцев деда не кусок коричневой бегонии, а лист Приглашения.

Минутой позже они удалялись от арки, разглядывая схематичный план здания, на котором богиня отметила место их назначения. Вдогонку Боттичеллева Весна крикнула «ще раз висмыкнешь квитку з горщику, вбью».

Судя по плану, кабинет проректора располагался на втором этаже. Стены коридора были увешаны самыми мрачными портретами. Красная ковровая дорожка мягко пружинила под ногами, массивные двери во многих аудиториях были открыты, возле них скапливались очереди из любопытствующих, в самые многолюдные заглядывали и они.

Наконец впереди показалась нужная дверь. Муза Павловна заглянула туда первая и обнаружила небольшую приёмную очень современного вида. У окна нашёлся полусонный секретарь, который дремал, примостив голову на стопку папок. На бейджике было написано «Блаженко Степан. Администратор». Встрепенувшись, Степан сообщил, что проректор сейчас занят — он проводит собеседование с «льготниками».

Дед Егор высунул голову из-за спины Музы и радостно сообщил секретарю:

— Мы «льготники» и есть!

— Тогда вам в двести пятую. Через Галерею Ректоров и направо, — похоже, эта фраза далась Администратору на последней секунде бодрствования, после чего он снова упёрся лбом в стопку папок и заснул.

— Бедное дитя… — вздохнула Муза Павловна. — Похоже, учёба не оставляет времени даже на сон…

Дед с сомнением посмотрел на неё, а потом на Кая, но комментировать не стал.

Наконец миновав очередную казённого вида помпезную анфиладу, названную секретарём Галереей Ректоров, они оказались у аудитории № 205.

Коридор был забит народом, в воздухе ощущалась нервозность.

На собеседование приглашала сухонькая старушка в кримпленовом костюмчике с безжизненным клоком оранжевых волос на макушке. Она сидела на высоком стуле перед входом в аудиторию и, заглядывая в папку, отправляла очередного соискателя к проректору. Иногда она, не отрывая глаз от своей папки, отпускала замечания в духе «немедля слазь с подоконника» или «да не подпирай же стены, дылда стоеросовая, они не упадут». При этом, результат выполнения команды её, судя по всему, не слишком интересовал, потому что все как один по-прежнему подпирали стены, и на подоконниках народу только прибывало.

Кай неспешно переводил взгляд с одного лица на другое, задаваясь вопросом, не с ними ли ему придётся заглянуть в «отверзнутые врата Гнозиса».

— Не очень-то они похожи на колдунов и всяких стражей… — его мысли обогнал дед.

— А ты надеялся увидеть здесь Мерлина с Гендальфом? — внутренне Кай порадовался, что мысль, которая показалась ему донельзя глупой, посетила не только его голову. Хотя… Вот он сам, наверное, в глубине души ожидал встретить здесь кого-то в звёздной мантии или в панцирных доспехах.

— Все какие-то слишком… обычные, — сказал дед и уселся на подоконник.

Будущие студенты и вправду выглядели довольно обычно, хоть и разношёрстно. Навскидку возраст их колебался от семнадцати до двадцати пяти, одежда и манеры их очень разнились, но каждый с любопытством провожал и встречал взглядом входивших и выходивших из дверей двести пятой аудитории.

Пожалуй, самыми необычными в этом коридоре были представители весьма почтенного семейства, в котором безошибочно угадывалось четыре поколения, включая юношу с такими пунцовыми щеками, что их насыщенность смело могла сравниться с вопиющей краснотой университетского фасада. Немолодые, но довольно бойкие мать с отцом держали за руки двух близняшек с пышными бантами, годиков по пять каждой, чуть в стороне, опершись на две одинаковые клюки, спиной друг к другу застыли два совершенно одинаковых скрюченных дряхлых деда, с одинаковыми длинными белоснежными бородами. И в центре всей этой выразительной композиции стоял несчастный юноша, на плече которого тяжело покоилась узловатая коричневая рука, принадлежащая, без сомнения, главе семьи — высокой совершенно прямой жгуче-черноволосой старухе с такими острыми глазами, что было боязно встречаться с ней взглядом. По возрасту старуха вполне могла приходиться матерью двум старикам с клюками, что наводило на мысль о её рождении в веках давно ушедших. Юное чадо сгорало от стыда, но не имело ни одного шанса на побег.

Тори рассматривала семейство с нескрываемым удивлением. Особенно её заинтересовали старики, стоявшие спиной друг другу.

— Этим двум валетам лет под сто восемьдесят, не меньше, — не выдержала она.

Кай усмехнулся.

Кроме семейства взгляд притягивал высокий молодой человек, с анатомически-скульптурным лицом, одетый в необычный чёрный пиджак длиной до колен, кажется, такие называются сюртуками. Кроме белоснежного воротничка и идеально выглаженных брюк, производимое им впечатление завершало отражение хрустальной люстры в глянце его туфель — безусловно, это был выходец из состоятельной семьи. Белые волосы франта были гладко зачёсаны назад, взгляд безразлично пронзал синеву неба за окном. Он опирался на весьма броскую трость, в своей нескромности ничуть не напоминавшую трость деда Егора, и представлял собой живое доказательство существования Божественной пропорции, которой позавидовали бы Леонардо Да Винчи и Ле Корбюзье.

Рядом на подоконнике, сплетя руки на груди и покачивая ногой в шипованных ярких бутсах, сидел широкоплечий рослый парень. Лицо его напоминало побитую гусеницей картофелину. Прямые волосы беспорядочно ершились, вытянутый свитер а-ля Хемингуэй видал лучшие времена.

Мимо них по коридору нервно расхаживала рыжеволосая девушка. Настолько же яркая, насколько и миниатюрная, она запросто могла сойти за школьницу. Лицо её лучилось улыбкой, будто она сдерживала себя от желания рассмеяться. Просто зефирная Белоснежка с глазами оленёнка Бемби, всех далматинцев или русалочки Ариэль. Из-под короткого розового пальтишка выглядывала юбка в горошек. Девушка беспрестанно заглядывала в свою розовую сумчонку на длинной золотой цепочке, суетливым движением вынимала крохотное зеркальце и поправляла идеально расположенные локоны, потом водворяла зеркальце в сумчонку, а сумчонку на плечо, с которого та сразу сползала. После чего ритуал повторялся.

— Ну вот какая из неё магичка? Дунул и улетит, дюймовочка, — шепнул дед и скосил глаза в её сторону.

В стороне под стенкой стояла девушка совершенно противоположной наружности, казалось, вся её фигура была лишена красок и практически сливалась со стеной. Бесцветные юбка с блузой, отороченной старомодными кружевами, делали её подростковую фигуру ещё более угловатой. Лицо застыло в скорбном отрешении, глаза опущены, руки кротко сложены. Платок на голове, глубоко закрывающий лоб и скрывающий волосы, завершал впечатление простоты и аскеты.

— Верующая что ли? — дед неодобрительно покачал головой. — Совсем забитая…

Тори смерила её полным равнодушия взглядом, губы её неприятно искривились.

— Никакая, — бросила она, даже не пытаясь приглушить голос.

Девочка внезапно подняла на них глаза, это были совершенно кукольные огромные черные глаза на пол-лица, их взгляд зажёг и оживил всю её стать, не оставив и следа от невыразительности и забитости. Вся её фигура будто вспыхнула, объятая лёгким голубоватым пламенем.

Кай вздрогнул, не понимая почему. Карна резко повернулась.

— Может просто девочка из деревни приехала, — Муза ответила ей тёплой улыбкой и кивком.

Каю захотелось отвернуться от этого взгляда.

— На те вот… Панночка… — дед вскинул брови.

— Панночка… — меланхолично повторил Кай.

Вдруг в конце коридора поднялся какой-то шум. Он повернул голову и взгляд его приковала неожиданная пара. «На треть, на треть, на треть», — смешно выкрикивал странно одетый мужчина, и удивительно красивая высокая женщина пыталась его успокоить. Она будто сдерживала его, поглаживая по плечу, но суть их разговора Кай частично уловил. «На сколько укоротился?» — спрашивала она. «На треть, на треть, на треть», снова взволнованно тараторил тот. «Этому есть объяснение?» — она с трудом вклинилась в его поток. Он удивлённо уставился на неё: «Логично же — стал меньше, потому что его кто-то расходует».

Женщина нахмурилась, и от этого её лицо стало даже красивее. В этот момент к этим двоим подошёл мужчина в камуфляжной форме. Он так же вступил в разговор, внимательно слушая слова чудаковатого мужчины. Тот продолжал горячиться. От нечего делать Кай прислушался к их разговору, но в следующий момент маленькая старушка прокричала: «Лингвистов больше нет? Лингвисты-ы-ы!!! Есть кто?»

Ответом ей была тишина. Она полистала свою папку и что-то черкнула в ней карандашом.

Это его отвлекло. Шумная пара и мужчина в камуфляже удалилась.

Его будущие соученики перестали дышать.

— Значит нет… Готово. Кто там у нас дальше?.. — она снова порылась в своей папке, роняя листы на пол, после чего объявила, — тогда приглашаем Генетиков. Генетики!!! Прошу сюда! Ой… стоп, стоп! Фотоники, сейчас пойдут Фотоники.

По коридору прокатился гул, Кай с дедом и девушками переглядывались, пытаясь угадать, кто сидит рядом с ним на подоконнике — Лингвист с Генетиком или же… или же таинственный Фотоник.

Старушка поправила очки и зачитала, кажется, сомневаясь в увиденном:

— Випера… берус… хоссспади… дал же бог фамилию… Випераберус, Ладожская, Острожский, э… снова… нет, Острожский Е., Острожский К., Собески. Живо.

Кай почувствовал новую волну паники. Ещё шаг, и его судьба впишется в предначертанный хтоником поворот.

Дед Егор твёрдой рукой взял его за плечо и подтолкнул к двери. Со стороны можно было подумать, что идут два брата — столько в их лицах и осанке было сходства. Кроме внешне незначительной разницы в возрасте, всего в пару лет, отличало их только наличие бороды на лице деда Егора.

Следом за ними шагнули Муза Павловна, История и Карна. За показным спокойствием, сердца их выстукивали нервную дробь.

Дверь открылась, и они оказались в огромном зале. Стены помещения были такими же кроваво-красными, как и стены самого Красного корпуса. Аудитория имела куполообразный потолок с лепными гербами, увитыми гирляндами из лавра. Изгибы красных стен были отделаны белыми в потолок пилястрами, в нишах пестрели гобеленовые панно, в углах царственно раскинули веерные листья пальмы в огромных кадках.

Пространство между окнами в глубине аудитории занимал большой ростовой портрет некой царственной особы в мундире с золотыми эполетами. У боковой стены между двумя нишами громоздился высотой под два метра узкий шкаф из дерева с массивным карнизом, крупной резьбой, росписью и отделкой.

Особо примечательной деталью интерьера служил огромный тяжёлый овальный стол в центре аудитории. Внутри его «баранки» была пустота. Вокруг стола Кай насчитал две дюжины стульев с бархатными спинками, а во главе его в высоком массивном кресле разглядел персону собственно проректора по развитию и связям, Ю.Л. Небесного.

Они прикрыли за собой дверь и подошли к столу.

На них смотрел рослый широкоплечий мужчина средних лет. Он не производил впечатление учёного мужа, его в равной степени можно было принять за банкира или владельца спортклуба. Он был прекрасно черноглаз и подчёркнуто самодовольно лыс. Безупречный серый костюм под белую рубашку, галстук в тон, титановый корпус часов на запястье, выглядывающий из рукава под запонку, довершали образ делового человека, у которого с развитием и связями был полный порядок.

Проректор выглядел немного усталым, ему было жарко плюс ко всему скучно. Перед ним лежал толстый изношенный учебный журнал, напротив виднелся старинный прибор со старомодными пресс-папье и чернильницей, из которой торчало ободранное перо; слева высилась стопка папок; справа под пачкой сигарет Кай заметил рекламный проспект с яхтой на обложке.

— Почему вас так много? — властно бросил проректор. Он слегка растягивал слова. Брови его были недовольно сдвинуты. — Выйдите и заходите по одному. Какая фамилия первая?

Карна шагнула вперёд.

— Випераберус. Но нас пригласили всех вместе. Мы… Фотоники.

Проректор не то вздрогнул, не то поёжился. Каю показалось, что он слегка поменялся в лице, побелел что ли.

— Началось… — буркнул проректор. Затем нырнул под стол, откуда через пару секунд выглянул с небольшим сундуком. Водрузив сундук на стол и смахнув пот со лба, он пошарил в кармане и извлёк ключ. Открыв крышку и с видимым усилием вынув оттуда деревянный ящичек, служивший, судя по всему, картотекой, взял в руки первую карточку. Только это была не карточка, а серебристого цвета пластина размером с небольшую тетрадку.

— Садитесь, — нервно проговорил он, и все пятеро уселись за стол напротив него. Он развернул свой большой журнал.

— Слушаю, Випера…бе-рус, — проректор взглянул на металлическую пластину, — Карна. Что вы хотите нам сообщить?

Этот его вопрос был настолько неожиданным для всех, что Карна, не найдясь с ответом, прошипела:

— Ничего.

Муза тихо ахнула. Но проректор ни капли не смутился.

— Отлично. Чем меньше я услышу, тем лучше для всех нас. По результатам собеседования вы зачислены на Физический факультет по специальности «Фотоника». Поздравляю, — он что-то коротко записал в своём журнале, вернул металлическую карточку в деревянный ящичек и извлёк оттуда следующую серебристую пластину. Затем перевёл нервный взгляд на пачку сигарет, лежавшую в удалении, на яхту в голубых брызгах и покосился на остальных. Всё указывало на то, что в этот момент проректор предпочёл бы не копаться в студенческих досье, а покурить и желательно на море.

Но господин Небесный взял себя в руки и сосредоточился на работе:

— У меня здесь следующий… следующая — Ладожская, Муза.

— Это я, — кивнула Муза Павловна.

— Надеюсь, вы тоже не хотите ничего сообщать нам о себе?

Муза Павловна, едва сдерживая улыбку, кивнула:

— Если можно.

— Конечно, девушка, конечно! Даже нужно. Особенно таким красавицам!

Кажется, к проректору возвращался привычный цвет лица. Он снова что-то черкнул в своём журнале и слово в слово пробарабанил вердикт и поздравления, адресованные минутой раньше Карне. После этого он заглянул в деревянный ящичек и положил на стол очередную металлическую карточку.

Проректор вздохнул и снова посмотрел на гостей. Скулы у него были жёсткие, лоб высокий, на вид Кай дал бы ему лет пятьдесят с небольшим, и если бы у него были волосы, то, Кай почему-то подумал об этом, в них не было бы ни одной серебряной прядки.

Единственный и явный дискомфорт приносило ему перо, которым он делал записи. Внося в журнал свои пометки, он то и дело дул на чернила, крутил в пальцах костяной нож для разрезания бумаги и снова окидывал пришельцев цепким взглядом. Потом пожал плечами и повернулся к огромным часам, громко побившим за его спиной.

Похоже, он куда-то торопился и начал ещё больше скучать.

Кай тоже начал скучать, потому что становилось ясно — от проректора Небесного им ничего узнать не удастся. Но когда?.. Кто-то же должен поговорить с ними. Хоть как-то объяснить, что их ждёт. Не успел он подумать об этом, как услышал возмущённый вскрик проректора Небесного:

— Вы снова меня напугали, профессор Савонарола!

Все оглянулись и с удивлением обнаружили за своими спинами крайне необычного визитёра — очень худого высокого мужчину в тёмно-коричневом одеянии, сильно напоминающем монашескую рясу. Капюшон на плечах, грубый верёвочный пояс и выбритая на голове тонзура дополняли первое впечатление. В дополнении к зеркалу, цепочкой прикреплённому к его поясу, всё это выглядело довольно необычно. Мужчина, похоже, вошёл не из коридора, в котором толпились студенты, а через потайную дверь в нише, так же выкрашенную в тон стен. Теперь Кай её заметил, дверь осталась приоткрытой.

Профессор Савонарола не двигался, оставаясь в полумраке ниши, сплетя пальцы в замок на уровне пояса. Кай не мог разглядеть его лица, но подивился неожиданной игре освещения: резкие складки его лица были залиты кроваво-красным светом, отражённым от алых стен.

В отличие от профессора, лицо проректора, кажется, лишилось последних красок. Он ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговичку на рубашке и начал как-то неловко выбираться со своего трона, но профессор коротким взмахом руки остановил его.

— Прошу простить меня, Юрий Людвигович, я не хотел, — голос профессора Савонаролы был на удивление звучен и мягок, как у профессионального чтеца.

Проректор Юрий Людвигович продолжал стоять, перебирая руками листы на столе и склонив голову. Весь его вид выражал желание исчезнуть за дверью.

Он откашлялся.

— Не хотите сами провести собеседование? Мы тут ваших… отбираем… — он запнулся, — фотоников…

«Что вы, что вы…», — губы Профессора Савонаролы шевелились почти беззвучно, он сделал шаг вперёд, вглядываясь в лица сидящих вокруг стола Кая, деда Егора, Музы Павловны, Истории и… Карны…

Продолжая что-то сбивчиво бормотать, проректор Небесный протянул профессору Савонароле серебристую пластину, все снова перевели взгляд на него. В этот момент Кай разглядел на оборотной стороне металлической карточки выгравированное солнце и ступени.

Дед, видимо, тоже заметил этот символ и тихонько подтолкнул Кая в бок. Это уже был ни много ни мало, а знак. Кай обрадовался и уже с каким-то облегчением приготовился выслушать очередную порцию поздравлений. Но в следующий миг, сотрясая стены, зал осветила мощная вспышка света, раздался громогласный крик, что-то грохнуло, проректор в ужасе шарахнулся в сторону и упал в своё кресло, кто-то опрокинул стул, над столом сгустился серебристый туман, в ушах прогремело чёткое «ЯВИ СЕБЯ, ЕХИДНА!» В следующее мгновение на стол будто с потолка шлёпнулась бурая змея с зигзагообразным крапчатым узором.

От неожиданности все отпрянули от стола. Профессор Савонарола, напротив, подскочил к змее. Правая рука его была воздета над головой, пальцы были напряжены так, будто он сжимал в руках нечто более материальное, чем воздух. Когда к собравшимся вернулась способность соображать, они осознали, что Карны рядом с ними нет, что профессор Савонарола на самом деле держит в руке луч света, который конусом падает на стол, и что змея в этом столбе света полностью обездвижена.

Как Кай ни старался владеть собой, он задохнулся от изумления.

— Карночка… — только и смогла прошептать Муза Павловна.

Юрий Людвигович чуть слышно прошептал: «Уберите змею… уберите немедленно змею…»

Весь облик профессора Савонаролы светился неистовым торжеством.

Сейчас Кай смог рассмотреть его совершенно удивительное лицо с огромным орлиным носом… Глаза профессора потемнели, всё лицо разгладилось, зубы оскалились в какой-то фанатичной улыбке. Он медленно двигался вокруг стола, не выпуская змею из искристого круга света на столе.

Кай не долго раздумывая кинулся к профессору и схватил его за свободную руку.

— Она наш друг! Освободите её! Верните!

Профессор Савонарола не пошевелился, лишь улыбка ещё больше искривила его губы. Он метнул горящий взгляд в сторону Кая, и того словно оттолкнуло от его руки.

— Из-под земли ты явилась, туда и отправляйся, ехидна! — профессор Савонарола начал отводить назад левую руку, будто с усилием натягивая тетиву огромного лука. Змея в круге света выглядела так, будто бы на неё давил столб света весом в несколько тонн.

— Из-под земли её достал Велес! — крикнул Кай, не зная, как его остановить, — это он нас сюда прислал, всех! Вот, посмотрите, это он оставил!

Кай, путаясь в рукавах, быстро стянул с себя свитер и рубашку и выставил плечо.

— Так-так-так! Надо же! За отсутствием положенного дара у нас тут Велесова печать! — казалось, профессор Савонарола пришёл в ещё большее бешенство. — Теперь уже низвергнутые нефилимы ходатайствуют у нас перед Святым Небом! Неудивительно, что одни лишь нечестие, грубое идолопоклонство, хищничество, зависть и человекоубийство, гордыня и честолюбие, лицемерие и ложь, алчность и беззаконие господствуют повсюду!

В этот момент в чувство пришёл проректор по развитию и связям. Одёрнув костюм и откашлявшись, он наконец вмешался:

— Профессор Савонарола, если эта… так сказать… змея… наша студентка… а Карна Випераберус зачислена на ваш факультет за минуту до вашего появления, — судя по его тону проректор с большим трудом наскрёб в себе порцию храбрости для этого заявления и тщательно подбирал слова, — то я бы попросил вас воздержаться от применения к ней ваших… инквизиторских методов.

— Покаяние! — мягко прохрипел Савонарола, ещё больше насупив брови, — вот что спасёт всех!

В этот момент, разрушая пропитанную паникой тишину, раздался какой-то совсем уже не понятный скрежет и треск. Вокруг них, словно в глубине стен, а может и где-то выше потолка, распространялось глухое гудение, бряцание и грохот. С таким звуком могли проворачиваться гигантские шестерни или разъезжаться пролёты разводного моста. Все, включая профессора Савонаролу, замерли и задрали головы, блуждая взглядами под потолком и по стенам в поисках источника шума.

— …плохо же тебя сожгли, проповедник… — откуда-то из далека донёсся скрипучий старческий голос. Сердце Кая подскочило к горлу.

Профессор едва заметно опустил руки и развернулся всем корпусом на звук. Сейчас он был похож на хищную птицу, внезапно увидевшую противника.

Постукивание, дрязг и шуршание нарастали, они словно блуждали в пространстве, теперь казалось, что источником шума был узкий деревянный шкаф, что стоял справа от них. Глаза церковника метались, осматривая стены и потолок.

Кай только сейчас заметил, что никакой это не шкаф, а огромный застеклённый футляр с дверью — перед ними были напольные маятниковые часы. Он даже не успел додумать свою мысль, как часы ожили, наполнив застывшую тишину аудитории громким нервным тиканьем. Маятник начал раскачиваться, стрелки на циферблате сорвались со своих мест, с идиотической скоростью описывая круги навстречу друг другу.

— …ещё это бестолковейшее изобретение… — сердито проворчал глухой голос внутри, следом раздалось какое-то низкоутробное недовольное фырканье, переходящее в обиженное рявканье с примесью кошачьего взвизга.

В следующее мгновение дверь футляра часов с дрязгом отскочила. Дальше, к непередаваемому изумлению участников этой дикой сцены и особенно проректора Небесного, часы начали распадаться на запчасти, отделяясь от механизма слой за слоем и, словно нанизанные на невидимую ось, повисая в воздухе, при этом не прекращая своего анормального вращения. К противоестественно громкому тиканью добавился совершенно сумасшедший бой. При каждой встрече зависших над головами стрелок содрогался корпус часов, погрузив всех в неподдающуюся описанию какофонию.

Через секунду из-за косо повисшей дверки часового шкафа показалась стариковская рука с искорёженными подагрой пальцами, следом вторая рука с зажатым в ней небольшим молоточком. Брови Савонаролы сошлись у переносицы. Затем из футляра высунулся крохотный кед… потом всклокоченная золотистая с проседью шевелюра, потом сверкнули стекла в огромных окулярах, и наконец их взорам предстал мастер Йозеф.

— Идите пока, милейший, прогуляйтесь, — дребезжащий старческий голос обращался к проректору.

— Разумеется. С удовольствием.

Обрадованный проректор поспешил выйти из комнаты, «…О, боже… этого я уже не выдержу… — едва дыша бормотал проректор Небесный и, вытирая пот, на полусогнутых ногах отступил к двери, а затем с каким-то белужьим рёвом выскочил в коридор.

— Пустое изобретение, говорю я вам! — мастер Йозеф строго посмотрел ему вслед своими несоразмерно большими глазами за стёклами самых причудливых окуляров на свете. — Пусть пока водички попьёт…

Затем он прошаркал к профессору Савонароле и ткнул его своим маленьким молоточком:

— Не самоуправничай! Велес так назначил. Не тебе отменять.

Лицо профессора Савонаролы начало медленно заливаться красной краской — теперь уже по естественным причинам.

— Говорю тебе, сними чары, верни ей прежний облик. Путь начертан.

Профессор не двигался. На багровеющем лице снова проявилась улыбка, но так она была страшна, что Кай начал сомневаться, удастся ли старому часовщику отстоять Карну.

— Время — встал — на их — сторону, — проговорил старик чётко и раздельно.

Профессор тотчас сжал правую руку в кулак, погасив конус света, после чего выкинул два пальца и еле уловимым жестом черкнул ими в воздухе.

В следующее мгновение с громким хлопком и вспышкой света змея взлетела под потолок, и едва только рассеялось серебристое мерцание в воздухе, Карна снова появилась на своём стуле. Она обводила стол невидящим взглядом. Её качнуло.

Муза Павловна тотчас кинулась к ней, подхватывая за плечи, Карна без сил откинулась на спинку стула. История взяла со стола графин с водой и наполнила стакан. Кай поправлял свою одежду, а дед Егор в это время шагнул к мастеру Йозефу.

— Спасибо, мастер Йозеф. Вы… так вовремя.

— Хорош бы я был смотритель стрелок, если бы я опаздывал. Время не терпит опозданий, — как обычно загадкой ответил мастер Йозеф.

Кай бросил косой взгляд на профессора Савонаролу, сомневаясь, говорить при нём или не стоит, но затем всё же решился:

— Я приходил к вам в мастерскую… Но мне сказали, что вы… Что вас не существует…

— Не обращай внимания. Слепцам ведь своих глаз не вставишь, — старик, кажется, пребывал в отменном настроении, и Кай рискнул расспросить его побольше.

— Но ведь там всё выглядело совсем по-другому? И там не было того длинного коридора…

Мастер Йозеф пребольно стукнул его своим маленьким молоточком по плечу. Кай ойкнул от неожиданности.

— Ты всё ещё сомневаешься в том, что я есть? — через круглые толстостенные линзы на него смотрели огромные смеющиеся глаза. — Коридоры ему подавай.

В этот момент профессор Савонарола, который всё это время мрачно наблюдал за церемонией приветствий, громко кашлянул, обращая на себя внимание. Он держал в руках три металлические пластины, напоминая всем о цели их визита в Университет.

— К несчастью, — холодно проговорил он, недобро сводя брови, — господина проректора отвлекли насущные проблемы, но формальности должны быть соблюдены. В отличие от проректора меня интересуют ваши заслуги, послужившие основанием для льготного зачисления, и я приложу максимум усилий для того, чтобы разобраться в них в мельчайших подробностях. Но не сейчас. В коридоре ожидают по-настоящему достойные кандидаты, мы не можем долее их задерживать.

Дед Егор, Кай и История сердито посмотрели на него.

Профессор продолжил:

— Таким образом, по результатам собеседования на Физический факультет по специальности «Фотоника» зачислены Острожский Е., Острожский К. и Собески И… Следите за корреспонденцией.

Он поместил их карточки обратно в картотеку, склонился над столом и сделал пометки в пыльном кондуите проректора. Затем, выпрямившись и вложив во взгляд столько презрения, сколько смог, процедил:

— Вынужден покинуть вашу радушную компанию. Мастер Йозеф, — он кивнул старику, после чего развернулся и исчез за потайной дверью.

— Нам будет не хватать тебя, Иеронимо, — едко проскрипел старик ему в след. — Так, нам действительно надо пошевеливаться. Портал уже остановился, а новый грохоту наделает, придётся вам выйти через дверь. И мне пора убираться отсюда.

Присутствующие не смогли скрыть радостного облегчения — после всего пережитого перспектива лезть в футляр напольных часов им мало улыбалась.

— Где мне найти вас? — Кай так боялся, что мастер Йозеф снова исчезнет на долгое время, что схватил его за рукав. — Я хотел снова…

— Там же где и раньше.

— Но…

— Время никогда не течёт вспять. Только вперёд. И как ты уже знаешь, у него много путей. Ты просто промахнулся.

— А этот… профессор Савонарола… он и есть тот, Посвящённый? — впервые за всё время вступила в разговор История.

— Верно. Один из ваших будущих наставников, а что?

— Э-э-э…

— Да, слегка жестковат. Но дело своё знает, — старик запихнул свой молоточек за пояс, извлёк из кармана замусоленный носовой платок и повозил им по стёклам своих окуляров. — Непросто заработать авторитет среди лучших, а в нашем деле выживают только лучшие… Гардарининские Стражи многим ему обязаны. Хотя… Соломея тоже умница.

— Но как такому психу вообще можно доверять? — История не сводила с него глаз. Карна в этот момент уже почти оправилась от шока и поднялась на ноги. К ней возвращался её обычный отстранённый холодный вид.

— Можешь мне поверить — доверять нельзя никому. А психи они тут все, — серьёзно сообщил ей мастер Йозеф.

После этих слов он махнул им рукой на прощание и тут же скрылся за потайной дверью. На мгновение Каю почудилось, что в воздухе мелькнул медный кончик пушистого хвоста, но уже в следующий миг открылся центральный вход в кабинет, и на пороге возник Юрий Людвигович, который, как и Карна, видимо тоже пришёл в себя, а посему выглядел властно и уверенно.

С каменным выражением лица он прошёл мимо них к столу и снова занял свой трон. Они сделали несколько шагов в сторону выхода. Он молчал, провожая их тяжёлым взглядом. Они остановились, не совсем понимая, что им делать дальше. Формально профессор Савонарола завершил собеседование и объявил им о приёме в Фотоники. В то же время вежливость подсказывала им, что всё-таки проректор должен их отпустить.

Но он молчал, сложив руки перед собой и мрачно глядя на них.

Неловкое молчание разрушила Карна.

— Я, кажется, обязана вам спасением. Может, я всё-таки расскажу вам о себе? — она развернулась и подсела к проректору на самый ближний стул.

— Випераберус… Я уже знаю о вас достаточно, — в голосе Юрия Людвиговича уже не было дрожи, в нём слышались только нотки сарказма. Кай подумал, что тот злился на себя и на них за то, что дал слабину под напором профессора Савонаролы.

Карна улыбнулась ему своей самой тёплой улыбкой.

— Тогда мы можем идти?

Проректор сердито кивнул.

— Нехорошо получилось, — Карна продолжала лучисто улыбаться ему.

Проректор помедлил несколько секунд, со стороны можно было подумать, что он борется с собой.

— Бывает и хуже, — наконец ответил проректор, вынимая из-под разбросанной стопки папок рекламный проспект с яхтой. — Но есть вещи, которые не объясняются ни диалектикой, ни материализмом. Их нужно просто принять… Идите, Карна Випераберус, идите. И попросите следующего… вашего… фотоника.

День Знаний

Совсем скоро после так называемого собеседования каждый из друзей получил письмо из университета — написанное, как и первое багровыми чернилами на плотной серой бумаге. Уже без волнения, даже с улыбкой, прочитали друзья о том, что всем им надлежало прибыть первого сентября к началу занятий в университет. Как привет от старого знакомого нашли они под уведомлением подпись проректора по развитию и связям, Ю.Л. Небесного.

Письма не содержали ни списка учебников, ни рекомендаций о подготовке к занятиям, потому оставшиеся летние недели были проведены в Белозоревке. Для Кая эти каникулы стали прекраснейшим временем, потому что он перестал бояться.

Изматывающее, мучительное ожидание первых месяцев подготовило его к любому развитию событий. Всё это время они с дедом Егором и друзьями нащупывали ниточки, которые помогли бы хоть слегка приоткрыть завесу тайны, перед которой он чувствовал себя и бессильным, и безоружным. За эти месяцы многое ими было передумано и обсуждено, они перечитали километры книжных строк, цепляясь за прозрачнейшие намёки, подкинутые им снами, видениями, обрывками сведений от Каргера.

Они даже что-то поняли…

От первоначального страха Кай перешёл к состоянию ярости, а ярость следом сменилась терпеливым ожиданием. В какой-то момент он понял — тайное знание, свалившееся на его голову с подачи Велеса, для большей части человечества всё ещё остаётся выдумкой и сказкой. За тысячелетия мировой истории из этого знания в открытый доступ человеческих знаний не просочилось практически ничего. Они не нашли даже каких-либо упоминаний о существовании ордена, к которому принадлежал Каргер, не встретили ни одного хотя бы беллетристического описания прохождения Пути, открытого волею Велеса. Никакие хроники прямо или косвенно не отвечали на поставленные перед Каем вопросы.

НИЧЕГО.

Кай не то чтобы перерос свой ужас и шок от той единственной встречи с Велесом, просто со временем он перестал относить его к худшему из зол. Возможно, его ободряло отношение к нему Карны. О скрытой стороне Мира она знала больше их всех, и Кай был уверен, что знай она что-то такое, от чего зависела бы его жизнь, она бы ему непременно сообщила. Иными словами — Карна и Велес были рядом, последний не бог весть какой ангел-хранитель, но с ним был заключён договор, а значит в нынешнем статусе он не был им врагом.

Опять же, слова Карны о том, что Эта Сторона не может и не станет убивать Светом, наводила на мысли о набирающей силы Той Стороне… Увы, Кай до сих пор имел лишь смутное представление о сторонах. Ясно было одно — светоходец Каргер был на этой стороне, значит противостоял той стороне. И, судя по всему, эта граница проходила где-то на водоразделе евангельских понятий о свете и тьме, добре и зле, святости и грехе. Глубже вникать Кай не хотел, поскольку на дыбы вставали внутренние залежи материалистической теории. А спора с самим собой Каю сейчас только и не хватало.

В конце концов на Путь он был поставлен не по своей воле, и исполняется этот Путь пока что тоже не по его хотению. Подподушкой у него лежит Орден Золотой Лестницы. Что двигало Велесом, Кай понять не мог, но последнее, что сделал Каргер в своей жизни, это вложил ему в руку этот орден. Этот его не то дар, не то бремя ведёт к Академии этой самой Золотой Лестницы, значит курс верный.

* * *

Открыв глаза в шесть утра первого сентября, Кай был внутренне подготовлен к множественным поворотам событий.

Почёсываясь и лохматя волосы, он заглянул к деду в комнату и застал его за необычным занятием. Дед достал из шкафа все свои любимые рубашки с длинным рукавом, отгладил их с паром и аккуратно развесил на плечиках в шкафу. Потом, после кратких раздумий, голубую всё же снова вынул и повесил на спинку стула. Затем выглажена была пара брюк в тонкую полоску. Минутой спустя с верхней полки гардероба дед достал красивую плоскую коробку, откуда были извлечены коричневые подтяжки с кожаными вставками на перекрестии на спине. Дед проверил зажимы — крокодильчики работали исправно.

Кай, зевнув, скептически наблюдал за его приготовлениями.

— Дед, а дед… а брюки же бывают и без стрелок. Ты знал? — Кай показал на свои джинсы и усмехнулся.

Дед Егор промолчал, занимаясь наведением порядка в шкафу.

— Ну хоть без галстука?

— Без галстука, так.

Кай улыбаясь смотрел на деда.

— А джинсы, значит, нет?

— Значит, нет.

— С рукавом длинным упаришься.

— Ничего, подверну.

— Дед, но так никто не одевается больше. Ещё и борода эта… для учёбы сбрил бы, ты ж собирался…

— И борода эта останется.

— Тогда готовься к бою. Тори не сдастся.

— Я давно не боюсь юных дев, — дед наклонился пониже, пряча улыбку.

— Ты теперь молодой, ты помнишь? Должен одеваться как молодой.

Дед выпрямился и почесал шею под бородой.

— Я должен одеваться как мужчина.

С этими словами, отглаженные и сложенные по стрелкам, новые джинсы и новая трикотажная рубашка перекочевали Каю в руки.

— Носи, наследник мой.

— Я теперь тебя не переживу, не надейся.

Дед обнажил зубы, изображая улыбку и ворчливо выталкивая Кая из комнаты.

Будущие студенты позавтракали в непривычной тишине и вскоре были готовы ехать на встречу с тайной. Эти и другие будоражащие мысли толкались в голове Кая всю дорогу в университет.

* * *

Как и в прошлый раз в Университете было полно народу. Открытие нового учебного сезона обычно сопровождалось собранием в Актовом зале. Кай с друзьями присоединились к потоку будущих и настоящих студентов. По пути Музе Павловне в руки всунули большой лаковый буклет, но читать или рассматривать его было некогда, все спешили в поисках нужного этажа и зала.

Зал оказался длинным и светлым помещением с множеством высоких арочных окон, убранство его составляли привычные для университета пышные шторы, колонны, портреты учёных и огромные люстры.

Профессура разместилась в президиуме на сцене, там для них были выставлены кресла в три яруса, потому всех было видно. Кай поискал глазами профессора Савонаролу, к своему успокоению не нашёл его, зато увидел проректора Небесного. Тот имел вид представительный и важный.

Кай крутил головой по сторонам, разглядывал людей и думал, что, судя по тогдашней реакции проректора Небесного на визит профессора Савонаролы, а следом на ещё более эффектное явление мастера Йозефа, множество людей добровольно или вынужденно посвящено в это тайное знание, в существование сил и сущностей, встреча с которыми для рядового большинства может завершиться чем-то более серьёзным и страшным, чем превращение змеи в человека, а человека в змею. По этим казённым коридорам бродят студенты и профессора, и каждый из них может оказаться Посвящённым или таким же, как и Кай, стоящим на Пути по чьей-то прихоти.

Или, может, до поры до времени мирно, дрейфующим в своей Чаше Петри…

День знаний открывала торжественная часть, она быстро завершилась и ничего необычного не открыла — никаких следов вмешательства сверхъестественных сил, никакой магии.

С приветствиями выступали ректор, проректоры и деканы факультетов, глава студенческого братства, глава попечительского совета и среди прочих даже заведующий университетской библиотекой.

Напутственные речи сменились показом кинохроники об истории создания Университета, и, хотя проектор трещал, а картинка дёргалась, Кай посмотрел её с интересом.

Голос за кадром сообщал, что начиналось всё со строительства Красного Корпуса, и, хотя возводился он в ту пору на пустыре, окружённом оврагами, закладка фундамента здания Университета была отмечена со всей помпезностью — летом 1837-го года в Софийском Соборе прошла торжественная литургия.

Дед заёрзал в кресле и с гордостью расправил плечи, всё-таки упоминалась «наша София», для него это была практически вотчина.

В старину под будущий фундамент было принято закладывать всякие обереги и талисманы, не обошлось без этого и здесь — где-то в глубине каменных кладок замурованы и по сей день лежат медная табличка с годом начала строительства, камень, взятый с фундамента Десятинной церкви и три монеты — из платины, золота и серебра. А для пущей значимости тогда же была выпущена специальная медаль с ликом российского императора Николая I с одной стороны, и с крестом в сиянии с надписью: «Во Свете Твоём Узрим Свет!» с обратной.

— Ага, вот чей портрет мы видели в красной аудитории! — шепнула История на ухо Каю.

— Гораздо интереснее, чей Свет они собирались узреть… — пробормотала еле слышно Карна.


«После священной службы, — вещал диктор, — отцы города, будущие профессора и студенты совершили Крестный ход с иконами и хоругвями по пути, который теперь называется Владимирской улицей, тогда ещё деревенские окрестности с одичавшими собаками и бездорожьем.

Главным зданием всегда оставался Красный корпус. Со временем построили Ботанический Сад и почти сразу на самом высоком из холмов над здешними оврагами выросли здания Университетской Обсерватории».


В кадре мелькали террасы оранжерей, необычные постройки обсерватории в форме восьмигранной башни, павильоны с меридианным кругом, огромным телескопом, астрографом, спектрографом и ещё кучей старинных астрономических инструментов. Их современные версии Кай использовал на занятиях в лицейском клубе «Эрудит», но такие огромные старинные экземпляры он был бы не прочь посмотреть вживую.

Кадры черно-белой восстановленной киноплёнки сменились цветной хроникой, Кай начал скучать, внимание его угасало. Диктор вещал голосом Левитана:


«…таким же вымыслом является легенда о безымянной реке, которая якобы протекает под Красным корпусом через некие таинственные арочные своды. На поверку ими являются обычные ливнестоковые коллекторы, через которые в Ботанический сад отводится дождевая вода. Там студентам бывать тоже запрещено»…


На этом фильм закончился, и в зале вновь включили свет.

В этот момент над рядами студентов пронёсся лёгкий гул, наполненный любопытством, скорее смешливый, чем озабоченный.

Дед Егор покачал головой и смеясь заметил:

— Жаль, в ректорате не догадались сразу раздать пригласительные на посещение этой ихней подземной реки… Мастера тонкого намёка, трибога в душу тарантас…

Муза Павловна рассеянно рассматривала страницы подаренной книги, но мысли её были заняты чем-то другим.

Ректор снова вышел к кафедре и радостно раскинув руки проговорил: «Добро пожаловать в стены нашего Университета! Мы хотим гордиться вами! Будьте достойны нашего славного имени и в труде, и в учёбе!»

Раздались аплодисменты, и на этом торжественная часть была завершена. Захлопали сиденья кресел, студенты начали выбираться из зала, создалась толкотня и суматоха — Кай с дедом, Музой Павловной, Тори и Карной старались не потерять друг друга. На выходе они заметили стенд, в его стеклянных кармашках были разложены стопки расписаний для разных факультетов и курсов. Первогодки сбились вокруг него в очередь, тайком переглядываясь и присматриваясь друг к другу, старшекурсники равнодушно проходили мимо. Дед через головы стоящих достал пять расписаний из общего кармашка с надписью: «ФОТОНИКИ» и раздал их Музе, Карне, Истории и Каю.

В брошюрке оказалось не только Расписание, но ещё и прозрачный мешочек с шестиугольным значком. Чёрное глянцевое поле рассекала золотая буква «Ф», стилизованная под изображение атома с электронами, кружащими по орбите. Значок предлагалось прикрепить к одежде и проследовать в Большую Физическую аудиторию № 329.

Расписание на вторую половину Дня Знаний выглядело следующим образом:


1 сентября, БФА № 329:

13.30 — презентация Физического факультета

14.00 — напутственное слово первокурсникам;

14.30 — демонстрационные опыты по специальности «Фотоника»;


Кроме того, в расписании упоминались и другие дни учебной недели,


2 сентября, Обсерватория:

17.00 — дружественное застолье.

5 сентября, Галерея № 7:

10.00 — тестирование и распределение по кафедрам.


Кай покрутил значок и прикрепил к рубашке.

— Ну… тогда пошли, перекусим и поищем БФА № 329. Кстати… что это такое, БФА, кто-нибудь знает? — обратился он в толпу.

За спиной раздался девичий голос: «Это же музей. Мы летом ходили с братом. БФА это Большая Физическая Аудитория. В ней почти всё как при царе было».

— Эээ… Будем знать, спасибо. Ну, пока ничего необычного.

— А что мы могли услышать необычного на торжественной части? Она же общая, — негромко проговорила Муза. — Вот здесь, взгляните, в расписании есть демонстрационные опыты, правда на них всего полчаса отвели, но это уже любопытно.

— И тестирование, кстати, тоже штука многообещающая, — дед Егор запустил пальцы за резинки подтяжек на груди и хлопнул ими. — Последний раз меня тестировали в… Ай… и не вспомню, в сороковых…

— Правда, дед? А меня что-то больше дружественное застолье интригует.

— Тогда, фотоники, время съесть по сосиске, — скомандовал дед, хохотнув, и все, пребывая в прекрасном настроении, отправились искать буфет.

В буфете было полно народу. Им с трудом удалось занять освободившийся столик, и вскоре дед принёс поднос с кучей всякой всячины.

Вообще студенты были разные — шумные и молчаливые, радостные и пугливые, взрослые и совсем юные. Большинство держались компаниями и было видно, что все они старые друзья и рады вернуться в родные стены. Теперь среди толпы было интересно опознавать своих, фотоников, по таким же как у них значкам — эти как раз появлялись по одному, без друзей, что было не удивительно, если отбор происходил способом, через который прошёл Кай.

Кай рассматривал лица студентов, ему казалось, что некоторых он уже встречал на собеседовании. Среди прочих, в какой-то момент в буфет смеясь вошли парень с девушкой, у обоих на груди чернели шестигранные значки. Они были одного возраста, походили на брата и сестру, нисколько не смущались и, не прекращая болтовни, встали в очередь.

— Ну вот… Наших прибыло, — мотнул головой дед Егор.

— И люди, между прочим, ни капли не переживают, — заметила Тори. — Значит, некоторые приходят сюда учиться добровольно, а не выполнять какой-то Путь.

— У каждого свой Путь. У этих — учиться, — как обычно, между прочим, обронила Карна.

— А у меня? — Кай оторвался от своего хот-дога.

Карна не успела ответить.

В этот момент в дверях буфета началась какая-то толкотня и шум. Из коридора донеслась ругань, несколько человек заскочили в буфет, будто уступая дорогу, а потом в помещение, едва не снеся высокий столик у входа, спиной вперёд влетел парень. Каю под ноги шлёпнулась кожаная папка, в воздухе что-то блеснуло, парень устоял на ногах и не опрокинулся на спину только потому, что через дверной проём за свитер его держали четыре громадные руки. Кудрявые черноволосые владельцы этих рук, такие же громадные, как и их конечности, ударились друг о друга в момент пересечения порога и, застряв в дверной коробке, образовали затор.

— Оппа… Двое из ларца, одинаковы с лица! — присвистнул дед. Муза неодобрительно качнула головой.

Вся эта сутолока не вызвала в буфете никакой особенной реакции. Буфетчица, не поворачивая головы, рявкнула «ану-ка-брысь-ат-сюдва» и продолжила разливать кофе из кофейника. Народ наблюдал за стычкой с любопытством. Кай начал вставать со стула. Парень сумел сохранить равновесие и быстро выпрямился, потёр ушибленную челюсть и, выставив локти вперёд один выше другого, тараном кинулся в атаку. Чертыхаясь, вся шайка вылетела обратно в коридор, и какое-то время шум то удалялся, то приближался.

— Вон, достань… — Карна показала глазами на чёрный блестящий значок, отлетевший в угол за батарею.

Кай нагнулся за папкой, потом быстро поднял значок — ага, чёрный шестигранник со знакомой буковкой «Ф», — и вышел в коридор.

— Молодые люди, молодые люди, вы же в храме науки! Полегче! Что ж вы сразу кулаками махать?! — не поворачивая головы бросил на ходу маленький старичок в мешковатом костюме, один из тех, кто только что занимал места в президиуме на сцене. Но слова его прозвучали совсем не назидательно, а даже как-то ободряюще, и потонули в нарастающем гаме. Он приостановился и с минуту постоял в коридоре, призывая всех к миру. Вскоре перепалка сама собой сошла на нет, старичок нырнул в какой-то поворот, а парней растянули по углам. Участники потасовки и зрители разошлись каждый в свою сторону.

Кай подошёл к парню, потерявшему папку. У того горела красным скула, он потирал набитые костяшки пальцев. Глаза ещё зло сверкали, сердито поправляя свой растянутый свитер, он повернулся к буфету. Удаляющаяся парочка громил с огромными ручищами, заметно прихрамывая и хватаясь за бока, всё ещё громко и прочувствованно выстраивала и посылала вдогонку противнику сложные лингвистические конструкции из обсценной лексики.

— Это твоё, кажется… — Кай протянул ему папку и значок.

Тот что-то буркнул и взял папку подмышку. С сомнением посмотрел на значок, но тоже взял. Видимо адреналин ещё кипел в его крови. Через пару секунд, зажав папку между колен, он неловко прикрепил значок к свитеру.

Кай узнал этого парня. Он запомнил его в первый день на собеседовании по свитеру а-ля Хемингуэй и бутсам.

— Я тоже на Фотонике, — Кай ткнул пальцем в свой значок и затем, сам не зная почему, добавил, — пошли к нам за столик.

— Ну-нафиг… — зло бросил парень.

— Ээ-э… Слушай, у тебя кровь из носа, на, возьми, — Кай порылся в карманах и протянул ему свой носовой платок.

Тот вытер тонкую струйку крови под носом и пробормотал что-то, напоминавшее слова благодарности.

— Я Кай… Острожский, — представился он и протянул тому руку.

— Хорунжий Руслан, — парень ответил рукопожатием и добавил, будто исправился, — Хорунжий я и точка.

— Мы там, у окна, подходи, — повторил Кай и пошёл в буфет.

Парень пожал плечами и пошёл за ним. В своём вытянутом крупновязанном свитере он и без драки выглядел взъерошенным и слегка помятым, а сейчас вид его был ничуть не лучше.

Пожалуй, на данный момент эта стычка парней оказалась самым интересным событием дня.

Сдвинув два стола и добавив стул, все расселись и познакомились. Девочки с интересом рассматривали виновника забавного инцидента. Муза Павловна тотчас придвинула к нему тарелку с хот-догами и слойками, решительно запретив ему покупать что-то ещё. Руслан сходил на кассу за соком и без стеснений навалился на еду.

Поначалу Руслан показался не слишком общительным, но вскоре остыл, разговорился и всеобщее внимание было посвящено ему безраздельно.

Он жил в другом районе Древнеграда, закончил школу одновременно с Каем и пришёл сюда с Физфака авиационного института. Им, конечно, было любопытно узнать причину драки, ещё больший интерес вызывали способ и причины зачисления его на «Фотонику», но, с другой стороны, все понимали, что сами не смогут ответить Руслану полной искренностью. Не рассказывать же ему обо всех фокусах Велеса, которые тот с ними проделал?

Но про драку Хорунжий рассказал им сам:

— Не сошлись… в вопросах моды.

Карна прыснула, что с ней случалось крайне редко. Тори поправила волосы и подняла глаза, внимательно изучая его не очень гладкое лицо, затем перевела взгляд на выглянувшую из-под свитера татуировку на запястье, затем на серые глаза. Руслан, казалось, ничего не заметил.

— В смысле?.. — дед озадаченно посмотрел на свои фасонные подтяжки и приталенную рубаху сезона-1972. — Этим гориллам в пиджаках показалось, что я нарушил дресскод, — сказал Руслан, лениво дожёвывая хот-дог.

— Не расстраивайся, — Муза Павловна смотрела на него с улыбкой.

— А чего мне расстраиваться?! Я ж и так его нарушил! — он усмехнулся. — А потом мне показалось, что они нарушили моё личное пространство. И пришлось… обменяться уроками этикета. Физически.

Руслан театрально размял кисти рук, вызвав взрыв смеха у девушек за их столом и не только. Оказалось, многие с интересом рассматривали их компанию.

Наконец, расправившись с сосисками и пирожными и уже слегка заскучав, они сверили часы, но до презентации оставалось ещё около получаса — уходить было рано. Тори и Карна листали книгу об Университете, дед допивал свой чай и вглядывался в план-схему этажей, которая обнаружилась в брошюре, а Кай от нечего делать снова спросил:

— А эти гориллы тоже были наши, фотоники, я их на собеседовании не помню?

— Значков не заметил, — пожал Руслан в ответ плечами. — Да тут на районе и без наших хватает интересных персонажей. Я вот пока шёл через ботсад пару старых друзей встретил.

— Тоже поступили в этом году?

— Конь так не ходит.

— Ээ-э… Не понял?

— У них в этом районе свой интерес. Ты же хронику смотрел?

— Вроде да, а что там?

— Про реку подземную внимательно слушал?

— Так сказали же — простая ливнёвка.

— Простая, да не простая, — Руслан чуть понизил голос. — Эти все коллекторы построены до революции — по ним местами может грузовик проехать. Там под землёй целые пещеры образовались, со сталактитами и сталагмитами не хуже природных, есть и настоящие зыбучие пески. Может слышали, «Пещера Красных Сталактитов», «Сказочный грот»? — Руслан обвёл сидящих за столом восторженным взглядом, — …натёк «Алтарь»?

Никто не слышал ни о чём подобном.

— Ну, в общем, правильно… Это тайна, конечно. И я не должен был говорить. Мы её не сильно разглашаем, — Руслан откинулся на спинку стула и заложил руки за голову.

— А кто эти «мы»? — спросила Карна.

— Диггеры.

— Что за диггеры?

— Да так, можно сказать, клуб по интересам…

Карна вопросительно вскинула брови.

— Карна, да? Движение такое, диггерство, исследование подземных сооружений. Просто городские власти стараются нас под землю не пускать, но от нас и польза большая бывает.

— Это что ж за польза? — дед Егор с сомнением посмотрел на Руслана. — Бежать впереди несущегося поезда и ползать в кабелях высокого напряжения? Жизнью только зря рисковать. Если б только своей, то ладно.

— Не, Егор, не только это, хотя это тоже крутое дело. Древнеград весь на оползнях стоит. Под асфальтом с десяток забытых подземных речек, когда-то закатанных под землю, они тоже нашими были найдены. Наши парни многие подземелья исследовали, очень точные карты составили, ну вот мы и подсказываем монтёрам… ну… рабочим-подземщикам, какие из их систем находятся в аварийном состоянии, когда ждать обрушения домов.

— Никогда бы по своей воле туда не полезла… брр-р, — Тори содрогнулась.

Карна смотрела на Руслана с какой-то тоской во взгляде. Он продолжал, захваченный своими воспоминаниями.

— Вот и зря. Под землёй свой мир, Нижний, его не всякий поймёт. Наши там много чего видели, особенно в удалённых дренажных штольнях, даже нечисть встречается, мутанты всякие, ходячие грибы. Есть места, где света нет вообще. Это правда опасно. Никаких факелов, особенно когда забредаешь в тупик. Можно просто задохнуться или даже взорваться от скопившегося газа, — глаза его мечтательно засияли. Он чуть понизил голос. — Ещё хуже места, где тишина стоит мёртвая, я в таком был. До такой степени тихо, что начинаются галлюцинации, ну, там, плач младенца или бряцанье цепей. Найти неизвестное ответвление или проход — большая удача… Мне друг рассказывал, как река по потолку текла, и время остановилось.

— Руслан, ну ты тоже, скажешь… Река по потолку… — хмыкнул дед. — Сам видел?

— Не, не сам, но это всё точно, детский плач или женский вой будто, проверено. Я своими ушами слышал, как наш проводник рассказывал про глухие светящиеся пещеры под старинными погостами. Говорил, мол, призраки из стен выходили, тянулись к ним костлявыми руками, а потом так и проваливались в пол или под воду. Блуждающие огоньки, там, бывает, подлетают, тянут свои щупальца. Не веришь, Егор, пошли вместе, покажу.

— Скажи ещё… — внезапно дед осёкся и уставился на Кая во все глаза.

Кай сидел с каменным лицом. Как можно более равнодушным тоном он спросил:

— Ты может слышал… Есть в Древнеграде заброшенные тоннели с железнодорожными путями? — сердце его стучало где-то в районе ушей.

— Слышал ли я? — Руслан с видом знатока снова откинулся на спинку стула. — О древнеградских тоннелях я знаю всё, тут ты, Кай, по адресу…

Дед, Муза, История и Карна переглянулись. Руслан не заметил их многозначительных взглядов. Кай решил не бросать тонкую ниточку:

— Известно, что он существовал в тридцать шестом году… И рельсы… там должны быть рельсы и…

Руслан, не дожидаясь деталей, кивнул со знающим видом и без сомнений объявил:

— Объект номер один. Жуков остров.

Дед, Муза, История и Карна снова переглянулись. Кай ещё боролся с пересохшим горлом, намереваясь вытолкнуть из него свой главный вопрос о возможной пещере, как вдруг все одновременно ойкнули и схватились руками за значки на груди.

— Он дёргается… — прошептала Муза.

— Меня куда-то тянут… — Тори склонила голову, рассматривая чёрный шестигранный значок на груди.

— Какой умный значок… — еле слышно прошипела Карна.

Дед снова присвистнул, вызвав второе внушение от Музы. Руслан вцепился было в значок пальцами, намереваясь снять, но Муза остановила его:

— Оставь, вдруг это пропуск.

Тот пожал плечами.

— Тогда — подъём, — Кай решительно встал, — пора.

Сделав пару шагов, они обнаружили, что значок осмысленно направляет их в нужную аудиторию. Кай заметил, что впереди него в тесной толпе снующих взад-вперёд студентов очень резко высвечивается направление движения, тогда как всё остальное, выпадающее из этого фарватера, казалось чуть размытым. Поначалу дед Егор сверял путь по схеме, но это оказалось лишним. Значок вёл себя как какой-то разумный навигатор, и это вполне можно было записать к началу демонстрации чудес.

Очень скоро они оказались у Большой Физической аудитории № 329. Створки дверей были широко открыты, и вся аудитория была видна как на ладони. Ряды скамей и столов подобно античному амфитеатру уходили вниз и заканчивались там своего рода сценой с огромной грифельной доской и длинным в несколько метров столом с кучей каких-то устройств и приборов. Там же виднелась деревянная кафедра.

Аудитория была практически забита студентами, но попасть в неё оказалось не так просто. Что до значков с буквой «Ф», то Муза оказалась права — парень на входе объявлял вновь прибывшим, что пропуском в аудиторию служит значок, вложенный в брошюру. Перед дверями столпились студенты, многие в поисках своих значков рылись в карманах и портфелях и суетливо крепили их к одежде.

Дед прошёл мимо парня первым. Кай увидел, что из рамки на дверях скользнул тонкий голубой луч, видимо распознавший значок, и дед оказался внутри. Вторым шагнул Кай. Перед дверью он на секунду остановился. Фарватер по-прежнему резко высвечивался, но впереди себя он ощущал какое-то невидимое глазу сгущение пространства. Голубой луч лизнул значок, Кай мягко преодолел незримый затвор и замер в изумлении.

Вот она… Академия Золотой Лестницы.

День Настоящих Знаний

Дед присвистнул. Следом за ними в аудиторию вошли Руслан, Муза, Тори и Карна, все с интересом осматривались по сторонам.

— Вот это да…

Сработал ли значок, но стоило им пересечь порог, обстановка изменилась до неузнаваемости. Картинка, которую они видели стоя перед дверью, разительно отличалась от этой. Аудитория по-прежнему ярусами уходила вниз, но это было что-то сродни огромному подземелью с высокими сводами. Потолок, если он и был, глазом не различался. Помещение опоясывали семь или восемь рядов сидений с партами, узкие проходы лучами разделяли ряды на три сектора. Проходы сходились к центру. Внизу виднелся круглый каменный постамент диаметром метров в десять, не то сцена, не то арена. Со всех сторон будто из ниоткуда струился свет, источник его был непонятен, но аудитория была хорошо освещена, и глаза к нему быстро привыкли.

Кай оглянулся — ошибки не было, позади он увидел полуразмытый проём всё тех же распахнутых дверей, через которые они только что сюда вошли. Студенты продолжали прибывать, и дед Егор потянул всех вниз поближе к центральной площадке.

— Ты с нами? — оглянулся Кай на Руслана.

Тот кивнул и пошёл следом.

Наконец, все заняли места в третьем ряду; неожиданно, но отсюда вид на постамент открывался им на уровне глаз, а не далеко под ногами, как казалось, сверху.

— Полвторого. Мы как раз вовремя, — шепнула Муза, взглянув на часы на руке. Кай почувствовал, что сердце его просто выносит ребра.

Почти одновременно с её словами по рядам пронёсся изумлённый гул. В центре амфитеатра начали происходить дивные изменения. Как-то незаметно для всех перед глазами возник искрящийся гранями объект. Он напоминал гигантскую лампаду, на мощных цепях свисающую с потолка, но поскольку свода видно не было, то казалось, будто цепи возникали из ниоткуда. Внутри лампады, будто в куске горного хрусталя, мерцал порфирный холодный свет, рассыпая серебристо-багровые блики по рядам и стенам амфитеатра. Вся эта картина была какая-то ошеломляюще волшебная.

— Приветствуем вас, фотоники! Приветствуем вас в Академии Золотой Лестницы!

Слова прозвучали столь неожиданно, что зал снова ахнул. Все оторвали взгляды от нереально красивой лампады над головами и обнаружили в центре амфитеатра три фигуры, стоящие друг к другу спиной, образовывая правильный треугольник. Лица этих троих были обращены к трём секторам зала.

— Савонарола… — прошипела Карна.

Руслан бросил на неё изучающий взгляд.

Действительно, на площадке внизу, сложив руки у пояса, в прежней же тёмно-коричневой рясе стоял профессор Савонарола. Длинный и сухой, с глубоко запавшими чёрными глазами и хищным носом он производил довольно жуткое впечатление. Рядом с ним стояла высокая женщина. Длинные чёрные волосы её украшал двурогий золотой венец. Третьим был примечательный человек, чей облик Кай никак не мог уловить. Кай не смог бы объяснить, в чём же его примечательность также, как и не сумел бы его описать. Он смотрел на него, видел его и не видел одновременно, он не знал, как тот выглядит, какого он возраста и не мог бы сказать, какая на нём одежда.

Слова приветствия были произнесены женщиной. Она стояла к нему вполоборота. Холодная, царственная, сильная. Вскоре он обнаружил, что постамент внизу медленно вращается, и в какой-то момент с их сектора стало видно её лицо. Да, так и есть, черноволосая, статная, бессердечная и справедливая властительница земных и не земных тайн. Длинный шлейф её платья, отражая блики от хрустальной лампады, переливался медными прожилками, по нему будто скользили ящерки. Но это, сказал он себе, конечно, было оптическим обманом, подпитанным сюрреализмом происходящего. Без всяких колебаний Кай записал её в богини. Он не смог бы определить, сколько ей было лет. Да и кто бы мог с точностью назвать возраст камня?

Кай провёл ладонью по глазам, стряхивая наплывший морок, и вдруг вспомнил. Эту женщину он здесь уже видел. В день собеседования она усмиряла пожилого мужчину в коридоре, их пара не могла не привлечь внимания: она — идеал и совершенство, и он — неряха и чудак в старомодном тёмно-синем плаще. Он кричал шёпотом (это выглядело очень смешно) и, постоянно озираясь, размахивал руками. Что же такое он кричал? «На треть, на треть, на треть», — подсказала память.

Женщина продолжала свою речь.

— Мы ждали этого момента довольно долго. Врата Гнозиса открываются примерно раз в семьдесят пять лет с прохождением над нашим миром Кометы Галлея. Каждый из вас, избранных Временем, будет иметь возможность изучать доктрины Магии под нашим руководством в течение пяти лет. И мы надеемся, что наш Пламенник, — женщина указала рукой на колдовской искрящийся порфиром светильник, — станет для вас авророй, указующей путь на сумеречном небе познания.

Среди вас нет случайных людей. Каждый избран по Праву Крови, по Праву Ремесла или по Праву Таланта. Но у каждого из вас есть право выбора — разделить с нами тайну Академии и навсегда скрепить свои уста молчанием или отринуть своё Предназначение, навсегда забыв о нас. Очень надеемся, что многим из вас будет по пути с нашими славными традициями Света. И если вы не черны внутри…

По рядам пронёсся лёгкий шепоток.

— Она имела ввиду, что у каждого есть право отказаться? — Тори выглянула из-за деда и поймала взгляд Кая.

Кай промолчал, сейчас он мог бы с твёрдостью сказать, что не хочет отказываться.

— Ну нафиг. Как по мне, это слишком бомбово, чтобы отказываться, — ответил за него Руслан.

Кай быстро повернулся к нему:

— Ты что-то знаешь?

— Не-а, но узнаю. Надоело быть обычным.

— А что значит «черны внутри»?.. — начал было дед, но его перебила Муза.

— А что значит «многие»?.. — хмуро проговорила Муза. Что будет с теми, кому не «по пути с традициями Света»?

— Как у Велеса… Разговор короткий… — рубанул ладонью дед Егор.

— Те примкнут к Тьме, что тут неясного… — бросила Карна.

— Их тоже учат здесь? И тех, кто «черны внутри»? — прошептала Муза.

— Всех учат здесь, магия имеет цвета. Цвет и сторону мы выбираем сами, — ответила Карна, но в её словах было что-то жалящее, и это означало, что разворачивать свою мысль она не собирается.

Все молча переглянулись и снова уставились в центр амфитеатра.

Женщина на сцене соединила ладони перед собой и звучным голосом объявила:

— Будем знакомы, меня зовут Соломея Медвяна. Я — Магистр Силы. С нами, — и Соломея развернула правую руку в сторону Савонаролы, — Магистр Теорий — профессор Савонарола. С нами же, — она развернула левую ладонь ко второму мужчине, — Магистр Практик — профессор Лиходед. Мы удостоены Временем звания Троих Посвящённых новой каденции Магистерия.

Возможно, некоторые из новичков понимали, о какой такой новой каденции шла речь, чем закончилась старая, и что за штука такая «Магистерий». Но для большинства слова Магистра Силы были набором непонятных вещей, студенты неловко поглядывали друг на друга, затем послышались редкие неуверенные хлопки, в итоге их подхватил весь зал.

Трое Посвящённых сдержанно поклонились. Соломея Медвяна продолжила, зал внимал ей в полной тишине.

— Вы испытываете понятное волнение, но всему своё время. Обучение начинается с базисного уровня познания, расширяя горизонты вашего мышления постепенно. Вскоре вы всё узнаете и всё поймёте. Магистерий исполнен желания готовить новые поколения Стражей Гардарининского Корпуса, развивая в избранных дарованный им Свет. Приглашённые нами эксперты уже на следующей неделе проведут тестирование ваших способностей, и ваш поток будет распределён в соответствии с доступной вашему набору физикой Силы. Оценив потенциал каждого из неофитов, Магистерий утвердит курс вашего обучения. Вы вольны так же выбрать любое количество дополнительных дисциплин из программы обычных специальностей Университета.

Тори снова выглянула из-за деда Егора и не хуже Карны прошипела:

— Нас что — разделят?

Кай пожал плечами. Такое ему не приходило в голову.

Магистр Силы продолжала:

— Мы не собираемся вас разделять. Процесс обучения этого не требует. Обращаю внимание самых рассеянных: связь с Академией и Посвящёнными осуществляется с помощью значков, которые, как вы уже должны были догадаться, служат проводниками в тайные приделы обучения в нашем Университете. В дальнейшем, мы надеемся, вы разовьёте в себе способность обходиться без их помощи, но на первых уровнях обучения — они ваши навигаторы, постарайтесь их не потерять.

— Классная штука… вот бы такую вещь в машину. Загадал адрес — она сама тебя ведёт. Цены бы ей не было… Но не изобретут же никак, — мечтательно проговорил дед Егор. Муза Павловна шикнула на него, и дед умолк.

— Хочу вас предупредить… — Соломея Медвяна окинула ряды таким ледяным взглядом, что Кай почувствовал, как плечи и руки покрываются мурашками. — Академия Золотой Лестницы открывает свои двери лишь в семи странах мира, Гардариния среди них. Тайна её существования три тысячи лет сокрыта от немажей. Соблюдение секретности является главным непреложным условием присоединения неофитов к нашему Ордену. Значок нельзя передавать чужакам, и лучше его не терять. Орден способен вовремя распознать и исправить случайную небрежность в обращении с информацией, а также отличить её от злого умысла. Орден беспощаден к своим врагам. Потому, на базисном уровне познания у меня есть для вас только одно требование — «Сдержанность»!

Зал затих, кажется, студенты вообще перестали дышать.

Магистр повела правой рукой, как бы передавая слово Магистру Теорий.

— Могу себе представить… — насупившись прошипела Карна.

Профессор Савонарола сделал полшага вперёд. Он был совершенно спокоен. При наличии некоторой доли оптимизма, можно было бы истолковать гримасу, искривляющую его губы, как улыбку.

— Магистр Медвяна напомнила нам о праве, которое привело сюда наших новых студентов. Но среди прочих она забыла упомянуть право протекции, — начал профессор Савонарола вкрадчивым тоном. — Хочу отметить, что это худшее из оснований для зачисления в Академию, с которым я борюсь всеми доступными мне способами. И я приложу максимум усилий для выдворения таких везунчиков из этих стен. Я привык докапываться до сути вещей.

В этот момент вращения постамента Савонарола поравнялся с сектором, в котором сидел Кай. Тот был уверен, что слова профессора были обращены именно к нему. Он вспомнил, как взвился Савонарола при упоминании о Велесе, как он обвинял того во всех грехах человеческих.

Кая бросило в жар — Савонарола смотрел прямо на него.

Магистр качнулся с пяток на носок, словно раздумывая, затем продолжил.

— Не сомневаюсь, что для части неофитов пять лет обучения обернутся потерянными годами. Едва ли они смогут перейти от ярморочных фокусов с гнутыми ложками к владению Протомагезисом уровня Сотворения. Однако вы здесь, значит контракт заключён, — Савонарола недобро сверкнул глазами. — Я далёк от того, чтобы поощрять в вас идеи равных возможностей. Вы не равны. В зале сидят таланты и бездари, трудяги и самородки, неудачники и отмеченные небесным покровительством. Равны вы только в одном — вы пока что первичный дарвиновский бульон, и жизнь в нём пока что не зародилась…

Соломея Медвяна с мягкой улыбкой чуть повернула голову к профессору Савонароле. Профессор, чьё лицо в этот миг излучало библейское миролюбие, отвернулся и продолжил.

— Забудьте о книжных и киношных архетипах волшебников и добрых фей, не примите нас за ваших добрейших дядюшек и тётушек, чей смысл жизни заключается в несении вам тепла и любви, а также в прощении ваших милых шалостей. Магистерий займётся вами с должным усердием, это я вам могу обещать. Потому на базисном уровне познания у меня для вас есть только одно требование — «Послушание»

Он сделал паузу и окинул аудиторию взглядом. Никто не издал ни звука.

— Повторите за мной, — глухо потребовал профессор Савонарола, склонив голову на бок.

— «Послушание», — так же глухо выдохнул зал.

Он удовлетворённо кивнул.

— Есть ещё одно маленькое неприятное правило, которое традиционно приходится оглашать мне. Не знаю почему…

В зале раздались смешки. Савонарола дурашливо надул губы, а потом улыбнулся страшной улыбкой. Соломея нахмурилась.

— В стенах Академии запрещены романы.

Ободрённые улыбкой Магистра студенты зашептались и снова захихикали.

— Нас известят почти сразу, не сомневайтесь. Решение коллизии в том, — продолжил Магистр, покачиваясь на каблуках, — что один из участников романтических посягательств покидает нашу Альма Матер с совершенно чистой памятью. — Зал загудел. Савонарола улыбался, — вы также сможете покинуть Академию вместе, но опять же — с чистой памятью, от вашего романа не останется и следа. Прошу вас не переходить границы дружбы. Фотоники не должны рисковать собственным даром, он слишком ценен, а последствия необратимы. Ни суда, ни свидетелей защиты. Не помогут и родители.

— Спасибо, синьор Магистр, думаю вы уже очень доходчиво всё объяснили, — снова подала голос Магистр Соломея Медвяна.

«Почему? Что за глупые предрассудки?..», — раздавалось со всех сторон. Муза испуганно посмотрела на Кая. Тори покраснела. Кай сидел не шевелясь. Карна улыбнулась не хуже Савонаролы. Дед пробрюзжал что-то вроде «кого это остановит…».

Савонарола был спокоен, а взгляд его даже ещё более цепок.

— Напоследок маленькое наставление о непреходящей силе Теории. Теория — это тот фундамент, на котором возведена крепость вашего духа. Шаткость, неуверенность, разлад в убеждениях — маяки, приманивающие зло, — глаза Савонаролы под жёсткой линией бровей в этот момент отразили порфирный отблеск лампады. — Будьте готовы — у зла тысячи лиц, и каждое способно очаровать легковерных и слабых духом. Внешне зло весьма притягательно. Глас его медоточив. Хитроумие его неизмеримо. Многие склонны находить в нём поэзию, красоту и даже эротизм. Особенно падки на его обаяние те, кто не прошёл через опыт страдания и не испытал горечь утрат. Не надейтесь, что зло надолго оставит вас его сторонним воспевателем. Пока вы колеблетесь, Тьма ищет брешь в вашем Свете, ищет черные области и затем наносит удар по самым близким. Не бойтесь сгореть в огне Теории, потому что огонь есть тот же Свет! Когда я говорю «Тьма» — я говорю «Зло», когда я говорю «Зло» — я говорю «Грех»…

Последнюю фразу он произнёс почти шёпотом, но в аудитории не нашлось бы ни одного человека, который её не услышал, последнее его слово ещё несколько мгновений грохотало в ушах студентов. Магистр Савонарола стоял, выкинув правую руку вперёд, а левую чуть отведя в сторону, никто не заметил в какой момент в его руке появился золотой крест, размером не больше его ладони, но в аудитории не нашлось бы ни одного человека, который посмел оторвать взгляд от этого креста.

Лица многих выражали экстренное желание покаяться. На лице Савонаролы читалось: «Не сейчас…»

— И последнее, — профессор опустил крест. — На своих занятиях я желаю слышать от вас лишь два слова: «Да, магистр» и «Нет, магистр», пока я не позволю говорить. Вам это понятно? — Савонарола склонил голову на бок.

Зал грянул: «Да, магистр».

Савонарола кивнул, сложил руки на уровне пояса и сделал шаг назад, заняв своё место в правильном треугольнике.

— Здравствуйте, дети! Благодарю за эстафету, переданную мне досточтимым Магистром Теорий, — начал третий Посвящённый, чей облик по необъяснимым причинам так и оставался загадкой для Кая, — но я по праву Магистра Практик в Теориях не силён.

Голос его был очень бойким, вместе с тем мягким и сиплым, каким-то неуловимым, как и его внешний вид — невозможно было определить его тембр, невозможно было определить даже мужской он или женский, но он не вызывал того оцепенения, который вызывал голос профессора Савонаролы.

— То, что называется магическим познанием, диаметрально противоположно современной науке. Люди (я имею в виду не конкретных людей, а наш вид вообще) овладели Практиками, данными нам природой, но доступный нам уровень развития Теории не позволяет «проверить алгеброй гармонию». Инженерия же требует описания сути явлений в виде чисел и уравнений.

Учёные мужи блуждают в потёмках и всё ещё чрезвычайно далеки от понимания природы вещей, а уж тем более от природы, так скажем, НЕ-вещей. И все попытки объяснить феномены, выпадающие за рамки очевидных законов ньютоновской механики (но которые, кстати, могут вполне соответствовать современным теориям квантовой физики), выглядят местами даже наивно, как какие-нибудь поповские нравоучения, уже давно далеко оторвавшиеся не только от Святого Писания, но и от здравого смысла…

Магистр Практик вежливо кивнул Магистру Теорий, который в этот момент был больше похож на каменное изваяние. Магистр Практик продолжил как ни в чём не бывало.

— Напутствия моих коллег породили в ваших разумах много вопросов, что ж, дети, я очень этому рад. Потому что на базисном уровне познания у меня для вас есть только один совет: «Сомнение». Подвергайте сомнению всё, что слышите и видите, не доверяйте ни чему. И это первейший залог победы в познании и в бою. Всё не то, чем кажется.

По залу пронёсся взволнованный ропот.

Каю эти и другие его слова показались смутно знакомыми. Каргер в спорах с дедом говорил чуть ли не то же самое. Он толкнул деда в бок, но тот уже тихонько посапывал.

Дед Егор встрепенулся.

— Опыты уже были? — прохрипел тот, потирая бок.

— Не было пока. Давай слушай, важные вещи говорят, — шикнул на него Кай.

— Я не сплю! — возмутился дед совершенно искренне.

Магистр Практик тем временем продолжал:

— Госпожа Медвяна упомянула, что Орден беспощаден к своим врагам. Предваряя вопросы, скажу одно — всему своё время. Беспощадность — это страшное свойство души, какой бы высокой моралью оно не было оправдано. Освойте сперва мирные сферы, хотя бы вырастите с помощью магии цветок.

Базисный уровень познания позволит вам понять физику вашей Силы, прочувствовать её сильные и слабые места, укрепиться в Теориях. Нам неведомо, что у вас внутри, евгеника нынче не в чести. Нам только предстоит выявить и оформить составные элементы вашего дара, результат слепой путанной природной селекции. На первом уровне вам предстоит наработать собственный стиль, возможно, объединиться в команду с теми, кто преуспевает в Практиках, которые вам даются хуже. Техники магии, используемые в бою, относятся к высочайшему уровню сложности. Но это всё в будущем.

Вы должны быть готовы,дети. Бездумно брошенный недоброжелателю вызов может привести вас к смерти. На вас огромная ответственность не только за свою судьбу, но и за положения Сторон, за равновесие Света и Тьмы, за Миродрево, за Предназначение…

Он умолк. Затихли и студенты. На верхнем ярусе с противоположной стороны раздалось какое-то шевеление и покашливание.

Профессор повернулся на звук.

Раздался дрожащий голос.

— Вы сказали… То есть не вы, а Магистр Силы сказала, что мы можем использовать своё право отказаться от Предназначения.

Кай поискал глазами по рядам и к своему удивлению нашёл того пунцовощёкого паренька из того коридора перед аудиторией № 205, которого держали в кольце четыре поколения его семьи.

Девушка, сидящая рядом, чуть отстранилась от парня, смешно поджав губы и скорчив смешную рожицу. Она держала в руках зеркальце, в которое рассматривала своё отражение. Каждая прядь её пышных волос располагалась в идеальной художественной продуманности. Кай узнал в ней ту крохотную красивую девчонку с собеседования, в розовом пальтишке.

Парень заметил её ужимки и растерянно посмотрел на неё. Она снова хихикнула, поведя плечами и перекидывая волосы на спину. Он начал садиться. Но в последний момент резко сжал руку в кулак и выпрямился.

Магистр подбодрил его.

— Да-да, не стесняйся. Говори-говори.

Все три Магистра покинули свои места и подошли к краю постамента. Кай заметил, что площадка внизу больше не вращается, Магистры остановились прямо напротив сектора, откуда раздался вопрос. Соломея Медвяна и Савонарола не произносили не слова. Лица их были спокойны.

— Я хочу уйти…

Ряды охнули. Кай снова толкнул деда в бок.

«Да не сплю я, не сплю», — дед Егор потёр ладонью глаза и уставился на неожиданную сцену.

— Ты готов отречься? — третий Посвящённый говорил очень мягко.

— Да.

— Готов ли ты всё забыть?

— Я… готов… Но, я, наверное, не смогу. Вся моя семья…

— Да-да… Право Ремесла? — профессор Лиходед смотрел на него с участием, хотя по-прежнему никто не смог бы описать, как он выглядит и во что одет. Залу позволительно было лишь считывать его эмоцию, но облик не выдавал ни одного штриха его внешности.

Парень кивнул.

— Почему?

Тот покраснел, как тогда в коридоре. Он вцепился одной рукой в спинку своего стула.

— Я ненавижу это. Я не хочу. Я не хочу выбирать Сторону. Зло — это ваш Орден.

— Но ты знаешь правила.

— Да.

— Ты занимаешь позицию врага Академии.

Паренёк пожал плечами и сердито вскинул подбородок. Он смотрел на них с неожиданным презрением и силой.

— Уверен?

Парень не поменял позы и не опустил головы.

В следующий миг профессор Лиходед выкинул вперёд руку — никто не успел моргнуть, как тело мятежного фотоника было выдернуто из-за стола и, взмыв на высоту нескольких метров, зависло почти над постаментом. От шока тот даже не успел закричать, пару секунд он беспомощно дёргал руками и ногами, пытаясь опуститься вниз, на лице его возникла испуганная виноватая улыбка.

С возгласами, студенты повскакивали со своих мест, не смея отвести взглядов от шокирующего зрелища. В следующий миг тело парня опрокинулось вниз головой, затем выгнулось дугой, раздался сдавленный вскрик, потом ужасающий хрип, словно у него выбило воздух из лёгких, и лицо и тело его начало меняться прямо на глазах.

Какое-то время студенты как заворожённые смотрели на эту картину. Понимание того, что происходило на их глазах, пришло не сразу и не ко всем. Минута, вторая, третья… А потом в рядах началось движение, кто-то в ужасе завизжал, закрывая лицо руками, кто-то попытался спрятаться, кто-то схватил свои вещи и начал пробираться между сидящих, расталкивая всех на своём пути. А потом зал взорвали паника, животные инстинкты и безумие.

— Эй… ээ-эй… вы что творите?! — дед Егор, сидевший с краю сектора, рванулся по проходу вниз, к профессору. Кай взобрался на парту и, перемахивая через столы, понёсся следом, Карна зашипела и кинулась за ними, Руслан тоже выскочил, Тори отшатнулась, Муза, с застывшей улыбкой на лице, не сводила глаз с тела.

Многие кинулись к выходу, снося парты и опрокидывая друг друга, и тут же поняли, что они в западне. Возможно, так работал значок на их груди — они не могли приблизиться ни к выходу, ни к центру амфитеатра. Ещё более ужасало то, что перед выходом из аудитории и в проходах между секторами теперь столпились какие-то люди, раньше их там не было. Они стояли молча, не шевелясь, но что-то подсказывало, что из коридора они никого не выпустят.

Профессор Лиходед, грустно уставившись на сбившуюся в проходе толпу с перекошенными лицами, сделал неуловимый жест, и тело жертвы охватило неясное жёлтое свечение. Оно разрасталось до тех пор, пока не заключило всего его в лучистый шар света, и тело его начало оплывать, будто восковая кукла над пламенем. Пленённый огнём неофит ещё пытался кричать, из горла его рвалось сипенье, но это уже был не голос.

Кожа бугрилась и плавилась, стекая вниз серыми струями, черты лица совершенно размылись, из глазниц выскользнули глаза и прыгая раскатились по постаменту. Мышцы рук и ног на их глазах расплетались на волокна и уносились вверх, вены тянулись бесконечными струнами, свиваясь в отвратительную трепещущую сеть. Всё это парило над рядами амфитеатра в мерцающих багровых бликах лампады, словно облако невообразимо перепутанной пряжи.

Профессор отступил на несколько шагов, без сомнения довольный созданной картиной, затем черканул ладонью об ладонь, и, вызвав абсолютную истерику в рядах, голова парня покатилась по партам вниз, окропляя всех горячими брызгами крови. Из останков подвешенного в воздухе тела веером ударил фонтан крови.

Люди, застряв в проходах, кто стоя, кто без сил упав на колени и зажмурившись, в ужасе цеплялись друг за друга. Не было лица, не забрызганного кровью, беззвучные слёзы стекали, оставляя дорожки на щеках, в волосах запутались ошмётки и крошево из костей и плоти. Внизу у самого постамента сгрудилась кучка буянов — несколько парней и девушек, подобно деду Егору с Каем и Русланом, пытались пробиться сквозь невидимый заслон к Магистрам, ругая тех на чём свет стоит.

Профессор Лиходед с улыбкой окинул взглядом сотворённое им фантасмагорически кровавое месиво. Взглянув вниз, он нашёл укатившуюся голову парня, подошёл к ней и поднял. Затем, покрутив её как мяч, подкинул вверх. Онемевшие едва живые студенты следили за его манипуляциями. На крышке одной из парт, закинув ногу на стол и подперев голову рукой, сидел беловолосый парень: хмуро сдвинув брови, он с интересом наблюдал за происходящим.

Как положено мячу, голова пару мгновений крутилась в воздухе, и в следующий миг всеобщему обозрению предстало совершенно глупое гигантское глазное яблоко, тупо осматривающее ряды, а багровое облако превратилось в невероятных размеров надкушенный бутерброд с сыром. Всё это с абсурдным спокойствием плыло над совершенно чистым амфитеатром.

Сцену поглотила неизмеримая тишина.

Студенты, на несколько минут лишившись дара речи, балансировали где-то на грани человеческого понимания. Онемение слилось в тягучее надрывное безмолвие, которое прорезали невероятно чёткие, равномерные будто щелчки метронома, удары их сердец.

Удар… Ещё один… Темп замедлялся… Снова удар… Кажется ритм сбился, пропуская один толчок… Ещё… Пауза… И в следующий миг зал взорвался криками. Студенты неловко вставали с колен, отряхивались, рассматривая свои девственно чистые руки и лица, переглядывались и поправляли волосы. Полы и стены аудитории были такими же опрятными, какими встретили их в первые минуты. Большинство уже двигалось к своим местам, по пути с ожесточением передвигая и поднимая столы и стулья, разыскивая свои сметённые паникой вещи.

— Трибога в душу тарантас… — прошептал Кай.

Дед Егор только открыл рот.

С третьего ряда, сложив руки под подбородком, на них с улыбкой смотрела Муза Павловна.

На верхнем ярусе с противоположной стороны абсолютно пустого сектора, с лицом спокойным как у ангела сидел мятежный неофит, пожелавший несколько минут назад отречься от своего Предназначения. У него был вид человека, которого внезапно разбудили. Он слегка морщил брови, будто силясь вспомнить беспокойный сон.

— Дети, — профессор Лиходед заговорил мягким сиплым голосом, в нём звучало беспокойство, — ваша реакция доказывает, что вы плохо меня слушали. Разве я не советовал вам сомневаться во всём, что подкидывает вам зрение и слух? Всё не то, чем кажется, помните?!!

Ответом ему было тяжёлое молчание.

Соломея Медвяна выступила вперёд:

— Итак, будем считать, что демонстрационные опыты по Фотонике прошли успешно! Магистр Практик продемонстрировал вам кинетизм Света, мастерство Иллюзии, силу Внушения, технику Сотворения. Почему таким способом, спросите вы? Потому что ваше тестирование уже началось.

Профессор Медвяна и профессор Савонарола захлопали в ладоши, слегка поклонившись профессору Лиходеду и кивая молчаливым людям, взиравшим на происходящее в амфитеатре с верхнего яруса.

Лиходед грустно улыбнулся в ответ.

— Ты что-то хотел спросить? — магистр Практик мягко смотрел на парня в верхнем ряду.

Тот, похоже, ничего не помнил. Он всё ещё непонимающе смотрел на ряды разгорячённых студентов, замерших от ужаса и восхищения. Он неуверенно провёл рукой по волосам, будто соображая, что он собирался сделать. Его лицо было белее мела. Казалось, что ещё секунда, и он упадёт.

Магистр Соломея едва заметно кивнула головой, и на столе перед парнем оказался стакан с водой. Тот дрожащими руками схватился за него и осушил.

Затем посмотрел на свою соседку. Та нервно теребила сбившиеся волосы, безуспешно пытаясь восстановить утраченное совершенство. Она, очевидно, потеряла своё зеркальце, а вместе с ним доказательства своей неотразимости.

Парень покраснел. Он стоял с открытым ртом и почему-то не сводил с неё глаз, будто ещё секунда, и она оторвётся от земли и навсегда покинет его.

Профессор Лиходед кашлянул.

— Ты хотел воспользоваться каким-то правом?

— Д-да… — парень будто очнулся.

— Ну же…

— Можно я… Я хочу стать лучшим. И я не боюсь стать беспощадным. Я это хотел сказать, — он поставил стакан и сел.

— Отлично, Марьян Варивода, значит так тому и быть, — кивнул Магистр Практик с самым серьёзным видом.

Внезапно раздались хлопки. Кай увидел, что на одном из ярусов стоит маленький человечек в чёрном халате и отчаянно аплодирует. Магистр Лиходед слегка ему поклонился. Мужчина продолжал хлопать, в надежде, что его поддержат. Но все словно окаменели.

Зал несколько секунд молчал, а потом загромыхали стулья. Все встали и медленно двинулись по проходам к выходу.

* * *

Вернувшись домой, Кай молча поужинал и, попрощавшись со всеми до завтра, ушёл в свою спальню. Он долго не мог уснуть несмотря на то, что чувствовал себя абсолютно вымотанным. Глядя в потолок и улыбаясь своим мыслям, он вспомнил, как мастер Йозеф сравнил его беззаботную жизнь с активностью обитателей чашки Петри. Ну и что в конце концов? Если это было его детство? Такое мирное и спокойное, без особенных потрясений, разве у человека не может быть спокойного детства? И, к примеру, какое детство могло быть у того парня, по имени Руслан Хорунжий, мечтающего забраться поглубже под землю? Или у Истории, по непонятным причинам ненавидимой собственной матерью и гонимой по жизни будто одинокий лист на ветру? Раз уж на то пошло, чем такая активность лучше?

И какую жизнь, на самом деле, могут открыть для них эти трое Посвящённых, их удивительные Магистры?

Кай покрылся потом при воспоминании о фокусах, которые без видимых усилий проделывал с пространством неведомый Лиходед. А профессор Савонарола? От его взгляда и голоса внутри всё, наоборот, покрывалось ледяной коркой. Кстати, в том кабинете на собеседовании его магия была ничуть не менее впечатляющей чем сегодня у Лиходеда. Кай предпочёл бы ошибиться в своём предположении, будто тот настроен против него.

Кай ещё долго перебирал в голове открытия Дня Знаний.

Как ни велик был шок от пережитого, всё ж первый день обошёлся без валерьянки. На выходе из Большой Физической аудитории № 329 неофитов провожала Магистр Силы Соломея Медвяна. Мягко и приветливо брала она каждого за руку и что-то каждому тихонько шептала на ухо. Взбудораженные студенты с дикими взглядами как-то незаметно оттаивали — их стушёванные взоры светлели и испуганные сморщенные лица разглаживались, переставали дрожать пальцы.

Был и ещё один загадочный момент, Кай совсем забыл о нём и вспомнил лишь дома под утро. Уже в дверях Муза Павловна, которая ни на мгновение не поддалась общей панике в амфитеатре, задумчиво спросила:

— Если это Свет, то какова же тогда Тьма?

Соломея задержала её руку в своей и тихо сказала:

— Ты помнишь, я уверена, ты помнишь.

Муза вскинула на неё глаза. Кай мог поклясться, что в них мелькнул ужас.

Соломея Медвяна ответила ей печальным долгим взглядом.

— Он вернётся. Но ты выберешь не его. Вам дано лишь несколько минут.

На мгновение взгляд Музы затуманился, в следующую минуту она была совершенно спокойна.

— Спасибо. Нам хватит, — Муза улыбнулась и вышла из аудитории.

Это был очень короткий, но совершенно загадочный обмен репликами. Кай немного знал о судьбе Музы Павловны, но то, что он знал, было ужасно. Соломея Медвяна, которая впервые видела Музу, заглянула в неё как в книгу за считанные секунды, рассказав и о её прошлом, и о её будущем.

Магистры действительно творили невероятные с точки зрения обычного мира вещи, это было ясно.

Но даже не это лишало его сна. Кай вспомнил тот чудовищный вихрь, которым когда-то связал его Велес. Тогда же Каргер окутал тело Кая какими-то золотистыми нитями и, преодолевая нечеловеческое сопротивление, извлёк из кипящей бездны голубые волокна света и соткал из них полусферу, каким-то образом обезоружив хтоника.

Единственный вопрос стучал теперь в его висках — неужели такие силы были подвластны и Каргеру? И следом надежда — неужели эти силы откроются и ему самому?

Некому было задать этот вопрос.

Кай покосился на тускло мерцающую лампу с зелёным абажуром из серафинита. Он до сих пор не разобрался, как она тогда вызвала Каргера. Было бы здорово задать все эти вопросы ему самому.

Он зажмурился и уснул. Ведь завтра предстояло ещё одно небольшое знакомство с Академией — дружественное застолье и не где-нибудь, а в Обсерватории.

* * *

Ровно в 17–00 дверь в небольшое совершенно тёмное здание открылась. Неофиты неуверенно потянулись внутрь. Наконец кто-то нащупал выключатель, и помещение озарилось белым ярким светом.

В зале Обсерватории было просторно, обычные студенческие парты и скамьи располагались обычным порядком. Одну стену занимала широкая чёрная доска. Каю сперва показалась, что она ничем не отличается от школьной. Но, подойдя ближе, он обнаружил, что это не доска, а скорее окно, выходящее прямо в чёрное звёздное небо. Стекло в нём заменяла какая-то парящая плотная субстанция. Весьма любопытная… Кай приблизил лицо к её границе, пытаясь рассмотреть, из чего она состоит. В этот момент он почувствовал чёткий сигнал шестигранного значка на груди — «Тебе не хочется потрогать её рукой». И Каю и вправду перехотелось.

Стены по кругу от доски были уставлены стеллажами, полки их занимали разнообразные глобусы небесных сфер и телескопические приборы, на антресолях высились груды рулонов карт. Кроме наличия сотен не на что не похожих серебристых блестящих приборов, этот учебный класс отличался от такого же в его родном «Сикорском» ещё и размерами. Класс был огромен. И Каю казалось, что по мере того, как в помещение входят неофиты, его размеры тоже добавляются. Окна в какой-то момент шириной превысили высоту, хотя в начале Кай отметил, что окна имели несовременную узкую сводчатую форму. В воздухе совершенно неуместно витал запах жареной картошки. Кай поискал глазами источник столь необычного аромата, но не нашёл ничего похожего на плиту или сковородку. Хотя один из приборов на шкафу курился белым дымком. И Кай решил, что запах этот есть продукт какой-то необычной реакции, нужной владельцу этого астрономического рая.

Дед, быстро втянув носом воздух, тут же подхватил Карну и Музу под руки и, что-то нашёптывая обеим поочерёдно в уши, незаметно увлёк их через сквозные двери на лужайку снаружи.

Тори не последовала за ними, взглянув на Кая, она присела на лавку у входа.

В груди его что-то мягко и тепло задрожало. Может быть сейчас? Может быть снова?

Кай, не раздумывая, опустился там же на перильце, их руки коснулись друг друга за долгое время впервые. Другие девушки восприняли столь явный знак внимания с неодобрением. Некоторые даже отвернулись, поджав губы. Мужская половина фотоников разбрелась по аудитории, разглядывая приборы на стеллажах, повторяя опыт Кая с классной доской и ожидая какой-нибудь отмашки к действию. Но пока никто из Академиков не появлялся.

Все чувствовали неловкость и избегали встречаться глазами с сокурсниками. Наконец появилась Магистр Соломея Медвяна, следом за ней вошёл очень маленький мужчина в очках и чёрном хозяйственном халате. Она попросила мужчин присоединиться к господину Розмаринову, указав на коротышку, после чего тот быстро организовал перестановку парт в длинный стол буквой «П».

Некоторые девушки немного разочарованно вздохнули, многим наверняка виделось, что Соломея сейчас взмахнёт волшебной палочкой, парты ловко взлетят и перестроятся сами, в зал забегут крошечные эльфы с грудами тыквенных пирожных на подносах, под потолком заструятся караваны горящих свеч. Но Соломея, с улыбкой предваряя вопросы студентов, сообщила, что Посвящённые приняли решение лишний раз не пренебрегать секретностью, потому что Обсерватория, хоть и удалена от основного Университетского здания, находится в любимом парке горожан, и в любой момент их неосторожные действия могут стать центром внимания немажей.

В следующий момент из открытых дверей донёсся сигнал клаксона, у дверей урчала небольшая машинка, в фургоне которой нашлось всё необходимое для их «дружественного застолья». Девушки, деловито отстраняя парней с дороги, высыпали наружу, разбирая невесомые коробочки тортов и пирожных. Парни подхватили ящики фруктов и упаковки соков. Очень быстро столы были накрыты, посуда расставлена, чай и соки разлиты, и все расселись.

Соломея выглядела очень весёлой. Она хлопнула в ладоши и, после установления тишины, снова поздравила всех с началом учёбы.

— Я попросила бы вас всех скорее познакомиться друг с другом, чтобы наша вечеринка стала началом ученического партнёрства, которое переросло бы в крепкую дружбу. Очень важно сберечь это чувство единения и сквозь годы учёбы пронести дух крепкого безоговорочного доверия друг к другу.

Все вежливо захлопали. Господин Розмаринов даже привстал, он хлопал громче всех.

Соломея с улыбкой попрощалась и, оставив всех на попечение маленького человечка в чёрном хозяйственном халате, исчезла.

Фотоники приступили к еде, но знакомиться всё же не спешили, в воздухе витала нервозность и тревога. Если бы не твёрдое указание Магистра Соломеи, большинство охотнее бы сбежало домой, размышляя над вопросом, как лучше всего спрятаться, исчезнуть, потеряться, лишь бы никогда не возвращаться в стены Академии. И не прибегнуть ли к способу Марика Вариводы, чтобы уж стереть всё из памяти одним махом…

Атмосфера за ужином царила гнетущая, хотя дед Егор и господин Розмаринов изо всех сил старались развеселить компанию. Кай попытался устроиться рядом с Тори, но неожиданно его опередил Марик Варивода, а с другой стороны её прижал студент, который представился необыкновенным именем Логвин Лилье. В результате сложных манёвров Кай оказался соседом этого самого господина Розмаринова, весь вечер донимавшего его рассказами о нововведениях в отправлении учёта, разработанных и внесённых им ради процветания Академии.

Дед Егор с Музой и Карной сидели на другом краю стола, их почти не было видно. Кай подумал, что с момента обращения эти трое нормально-то и с людьми не пообщались, всё нянчились с его проблемами. Ведь они теперь молодые и красивые, и могли бы найти для себя что-то новое в необычном мире молодости. Он решил не отрывать их, пусть познакомятся с другими студентами.

Кай от скуки то и дело поглядывал на Тори, но из-за того, что её постоянно закрывал собой Марик Варивода, чаще встречался глазами с ним. Каю почему-то казалось, что при виде кая этот парень страшно пугался. Во всяком случае, он поглядывал на Кая с опаской. Правда, после представления Магистра Лиходеда на этого краснощёкого парня многие тоже поглядывали в волнении. Кай списал это на всеобщую нервозность, потому что по большому счёту, ему не было никакого дело да Марика, в волнении или без.

Снаружи темнело. Вечер был тёплый, но с уходом солнца в воздухе потянуло колючим холодком, словно зима подгоняла осень уступить ей место.

Вскоре женская половина приглашённых всё же перезнакомилась, девушки оккупировали подоконники, и по их виду было ясно, что им есть что сказать друг другу. Большинство парней вскоре разбрелись по парку, некоторые совсем ушли, включая Розмаринова, но несколько самых отчаянных уселись играть с дедом Егором в карты. Кай, насупившись, перевёл взгляд на Руслана Хорунжего.

— Это надолго. И скучно.

— Я посмотрю, пожалуй.

Тори вообще исчезла из поля зрения. Кай признал, что настроение было безвозвратно испорчено.

Оставив картёжников, он вышел из здания Обсерватории и медленно побрёл по парку Ботсада. Он размышлял над тем, почему ему было так неприятно видеть, как Варивода подсаживается к Истории, по крайней мере он решил попытаться быть рассудительным и искал для этого какое-нибудь тихое местечко.

Ботсад, каким его знали древнеградцы, никогда не был тихим, совсем рядом на проспекте ревели потоки автомобилей. Откуда-то доносился гитарный бой и дружный хохот. Студенты всё-таки нашли способ поднять настроение, по рукам пошла бутылка в бумажном пакете. Кай усмехнулся, пить не хотелось.

В конце концов он набрёл на пустынную полянку неподалёку от Обсерватории. Улёгшись на сухую траву, Кай заложил руки под голову и уставился в белёсую пелену неба. Сейчас небо было неинтересным, но там, далеко за тучами, звёзд было не перечесть. Горыныч говорил, что точного числа не знал никто, может быть, целый миллион. Каю всегда казалось, что ответ на все загадки жизни кроется где-то там, среди звёзд, ведь жизнь пришла оттуда, он в этом не сомневался. Однако, сколько он в небо ни вглядывался, ответ не давался.

Кай не считал себя несчастным человеком. Но душа его оставалась неспокойной. Кай не смог бы объяснить, в чём дело и что не так, потому что сколько бы его не учили, он никогда не умел правильно рассуждать. Вернее, в детстве он так много думал и рассуждал, что, когда его начали к этому понуждать в школе, он совершенно утратил своё умение. Он перестал быть рассудительным. Он, скорее всего, стал решительным. Не думать, но действовать, и это обычно помогало. В чём в чём, а в этом он был по-настоящему хорош. Раньше… Но с этим Велесовым заданием у него ничего пока не получалось. Он не знал, как действовать. Нужно было думать, понимать и рассуждать.

Вот и сегодняшняя проблема с Тори требовала именно рассуждения, и Кай пытался рассуждать, всматриваясь в тусклое небо с надеждой, что оно как-то поможет, что ответ придёт оттуда. Но звёзд не было, в груди скребло и ответ не приходил.

Мысль о Тори засела в голову, и выгнать её оттуда не получалось. Кай вспомнил своё ощущение постоянной неуверенности рядом с ней. Он никогда не испытывал того спокойствия, которое даёт полная уверенность в чьей-то симпатии или любви. Он попытался убедить себя в том, что в её поведении нет никакой угрозы — по крайней мере, не из-за Марика Вариводы. Но мысль не уходила. То, что казалось невозможным, теперь прорисовывалось очень яркими сценами в его голове. Марик брал Тори за руку. Его ладонь опускалась на талию и уходила под свитер. Его губы накрывали губы Тори. Тори откидывала голову и смеялась счастливым смехом. Рука Марика ползла ниже…

Внутри резануло неожиданным странным звуком. Словно кто-то коротко взял аккорд на низкой октаве, взял и бросил. Звук взревел, сотряс всё внутри него и тотчас же заглох.

— Вот зараза! — вслух выругался Кай, и какой-то автомобиль радостным взрывом шины громыхнул ему в ответ.

Они были друзьями. Раз.

Тори всё ещё ему очень нравилась. Два.

Когда-то он даже поцеловал её, считая своей девушкой, и она ответила ему, но вспоминать об этом не хотелось. Три.

Всё как-то испортилось в один миг. С тех пор он всеми силами берёг то, что осталось. Тень их дружбы.

Всё закончилось болью. С того момента он ни разу не прикоснулся к её руке. Не дотронулся до плеча. Не посмел в шутку ущипнуть или пощекотать.

И не сказать, что он больше этого не хотел, но что-то останавливало его. Приблизительно так же, как шестигранный значок остановил его полчаса назад. «Тебе не хочется коснуться её… не хочется поцеловать», звучало в голове предупреждение. И Кай отступал.

Сейчас он снова остро осознал — она не могла быть чьей-то девушкой. Да, ключ был именно в этом. Ему нравилось знать, что он единственный и самый близкий её друг. Кай вдруг почувствовал, что не смог бы вынести её потерю. Нет, повторил он про себя в отчаянии, чувствуя, что губы не слушаются и лицо начинает дрожать. И отдать Тори их новому знакомому, доброму парню Марику, он тоже не был готов.

На минуту Кай позволил себе поддаться мечте, белые клавиши снова расплескали в душе щемящую лазурь, но в груди так застучало, что он зажмурился. И тут из кустов неподалёку донёсся сердитый окрик, за которым мгновение спустя последовал хлопок. Нет, никакая это не шина… это выстрел. Второй выстрел…

Всё замерло на миг, как будто звук положил конец весёлому карнавалу, будто кто-то через невероятную огромную воронку откачал из пространства вокруг все иные звуки один за одним, затем Кай услышал чью-то приглушенную ругань и быстрый топот. Группа людей пробежала довольно близко от него и растворилась в темноте.

— Назад! Вернитесь! — раздался чей-то крик, и Кай понял, что этот голос ему знаком.

В следующий момент он уже сорвался с места.

Он пробежал метров пятнадцать, отделявших его от лужайки перед Обсерваторией.

Ещё через миг по парку пронёсся восторженный гул и улюлюканье.

Кай бежал, сметая студентов. Он не видел ничего перед собой. Он хотел лишь одного — найти Тори. Убедиться, что она в безопасности.

Он быстро нашёл своих, макушка деда Егора была видна со всех сторон. Девочки, Карна и Муза, стояли за его спиной. Он не видел только Тори…

Он налетел на деда, едва не столкнув его с ног, тот ошарашенно уставился на внука. В следующий момент за спинами взметнулось облако золотистых волос — Тори разогнулась и поднялась с корточек, она завязывала шнурок. Сердце ревниво кольнуло, ему было всё равно, что о нём подумают. Кай кинулся к ней, прижал её к груди, вдохнул запах волос; его будто обожгло изнутри, но в следующий миг они отступили друг от друга.

Тори смущённо поправила волосы. Карна сердито смотрела на Кая, дед взволнованно отступил.

За спинами раздавалось нестройное:

— Вот это да-а-а!

Ему было всё равно, что весь факультет сейчас смотрит на него. Он выпрямился и расправил плечи, засунул руки в карманы и вызывающе обернулся к толпе.

Но неофиты были заняты обсуждением какого-то другого события. Некоторые, конечно, посматривали на их компанию, но реплики относились не к нему. Он прислушался:

— Как его Магистр Лиходед уделал!

— Тот и пикнуть не успел!

— А Розмаринов-то, Розмаринов…

— Я думала, он ушёл, а он вдруг как дунет!

— Лиходед — моща!

Муза настороженно покачала головой.

— Кай, где ты пропадал? Я перенервничала.

— А что здесь произошло? Я слышал выстрел, и потом свисток как милицейский.

— Поехали домой. Потом расскажем. Магистр-таки пренебрёг соображениями безопасности и показал нам ещё несколько фокусов.

По всему было ясно, что за время его отсутствия, полюс оценки вечеринки сменился с северного на совершенно южный. Сомнения и страхи сменились новым настроением — неофиты были совершенно и полностью влюблены в Академию в целом и, по непонятной пока причине, лично в Магистра Лиходеда, внешность которого никто за эти дни так и не смог рассмотреть…

Жуков Остров

Слова их нового знакомого, Руслана Хорунжего, о Жуковом Острове возбудили целую волну новых исследований. Друзья какое-то время ещё сомневались, стоило ли посвящать парня в их миссию. Симпатии были на его стороне, но решили не спешить и присмотреться поближе, просто ради того, чтобы не напугать. Кай не хотел терять нового друга, вдруг он откажется иметь дело с потусторонней чертовщиной, о которой-то и рассказать путно нечего. Хотя… у него было стойкой ощущение, что если бы Руслан узнал всё… то не отказался бы.

Жуков Остров занимал площадь более полутора тысяч гектаров. Строго говоря, в географическом смысле он островом не являлся, просто береговая линия Матвеевского залива была густо иссечена рукавами и притоками речушек Вита и Коник, практически отделяя обширный участок этой изумительной по красоте живой природы водой. Подходы к нему были затруднены не только водным барьером — пешеходный доступ затрудняла дамба, огороженная бетонным забором, автомобильному проезду мешал банальный шлагбаум на контрольном пункте.

Кай был много наслышан об этом месте и о том, что если путнику всеми правдами и неправдами удавалось проникнуть в зону заповедника, то все попытки попасть в нужный квадрат сводились на нет незыблемостью института права частной собственности. Заповедник Жуков Остров, формально ещё откликаясь на звание Государственного Заповедника, как выяснилось, пребывал в частном владении важного лица, настолько важного, что имя его называть отказывались все.

Перед шлагбаумом на табуретке сидел дедок в треуголке, свёрнутой из газеты. Это и стало первым препятствием. Кай подошёл поближе и, пожёвывая колосок, проговорил отстранённо-восторженно «Ну какая же красота вокруг!» Затем потянул носом острый лесной запах свежести и реки и как бы невзначай присел на шлагбаум.

Страж тоже вдохнул широкой грудью, после чего ответил, бурно жестикулируя и указывая руками одновременно во все стороны света и за плечо через вверх.

Какое-то время, скрестив в задумчивости руки, Кай разглядывал старика в газетной шапке и размышлял над загадочным: «навить не намагайся, учора тут якесь малесеньке, рябесеньке телятко гамцяло, цього жебракуватого пригостив паляницей, так вони потим нишпорили в запилли, чигали в шелягах и, аби не панькатися, зметикували и, крадькома, налаштували тенета в манивцях на царини, тоди прибули милициянты та, врешти решт, спирвали разом до йихого великого цабе, и доси човгають навпрошки чагарями проз кавунове бадилля, з цим недорикуватим покидьком у лантуси. Ще й цима покидьками моя файна клямра зникла. Йдить звидсы, сынку».

Всё, что он мог на это ответить:

— Куда?

Дед важно махнул рукой в сторону рощи за поворотом дороги:

— Туда.

Уходя, Кай вежливо поблагодарил деда, тот сделал всё что мог. Пришлось идти в обход и наугад, строя маршрут с учётом вероятности избегания появления неких агрессивных и вороватых «покидьок» и по определению благородных «милициянтив».

Решив забросить пробный камень, Кай, дед Егор, Карна и История попытались проникнуть внутрь заповедника на Жуковом Острове через центральный вход. Муза, ссылаясь на свой «моральный возраст», обычно наотрез отказывалась участвовать в подобных авантюрных предприятиях, потому вылазке в заповедник предпочла поход в музей.

На требование охранника предъявить пропуск Министерства Экологии или разрешение, подписанное лично Аркадьевичем, им осталось только развести руками и признать, что план «А» провалился. Единственным профитом этой попытки стала огромная карта заповедника в виде барельефа, занимающего всю стену у главных ворот. Внимательно изучив её, Тори по возвращению домой воспроизвела карту на бумаге.

Муза Павловна на следующий день попыталась прояснить вопрос в Министерстве Экологии, однако сведущий человек нашёлся там лишь с двадцать пятой телефонной попытки и лишь ради того, чтобы проинформировать их о «неподведомственности объектов частной собственности государственному надзору».

Тогда, в соответствии с планом «Б», примерив личину заблудших туристов, компания предприняла марш-бросок по периметру заповедника, в надежде отыскать козью тропу, недоступную обзору замаскированных камер наружного наблюдения. Несколько попыток закончились тем, что из заповедных кустов им навстречу шагнули ещё более натуралистичные кусты, неброско поблёскивая оружейными стволами. Долее испытывать судьбу не было смысла, потому пришлось признать капитуляцию и отступить.

Оставался последний шанс — таинственный Аркадьевич, выдающий «контрамарки».

После небольшого мозгового штурма был разработан и утверждён план «В», который возвращал их к ВОХРовцу на центральном входе. Так и порешили. Кай с надеждой смотрел на деда Егора, всё-таки у того наличествовал многолетний опыт налаживания контактов с людьми в форме, армейская закалка и покрытая инеем фляжка в данной миссии могла оказаться не лишней. Ехать слишком рано смысла не имело, дед заявил, что истинные хозяева жизни раньше десяти утра кофеи не пьют и челобитные не принимают. Да и вообще их сейчас с Кипра не вытянешь, потому шансы застать всемогущего Аркадьевича изначально стремились к нулю.

На следующий день Муза Павловна предложила взять паузу и уговорила Карну с Тори сходить с ней на знаменитую выставку гравюр Альбрехта Дюрера под названием «Апокалипсис». Шанс упустить было нельзя совсем никак, потому что уже завтра экспозиция уезжала домой, в Музей изобразительных искусств имени А.С. Пушкина.

* * *

Кай с дедом Егором всё же решили попытать счастье номер три и уже уселись в Гелендваген, и даже практически тронулись, когда из подъезда выскочила Карна и заявила, что к Апокалипсису она совершенно равнодушна, потому что знает о нём всё, что ей нужно. Все рассмеялись и очертя голову ринулись в очередную авантюру.

Кай смотрел в окно и улыбался, но совсем по иному поводу. Спускаясь утром к машине, он заглянул в почтовый ящик. Такое случалось редко — он опередил Кикимориху. Его ждало письмо, на его имя.

Он вскрыл конверт, содержание его не удивило. Он ждал чего-то в таком роде. Внутри, кроме собственно письма, обнаружилось ещё два бланка, которые ему предлагалось заполнить и подписать, один экземпляр оставить себе, другой — отправить по указанному адресу.

Стоя в подъезде, он ещё раз внимательно прочитал сообщение и сложил бумаги обратно в конверт, поздравив себя с тем, что это решение ему прекрасно подходит. На данном этапе. Он решил пока никому об этом не говорить. Некоторые моменты требовали простых действий, а не бесконечных совещаний.

Они быстро добрались до нужной развилки у самого заповедника, но машину решили поставить в некотором удалении, на одном из заброшенных подъездных путей, которые они заранее высмотрели на карте. Оставшиеся сто метров вполне можно было преодолеть пешком, прокладывая путь мимо затянутого ряской болотца и колючих кустов ежевики.

Природа вокруг просто ласкала глаз… Дрожащее в туманной дымке утреннее солнце смягчило незатейливые окружающие краски, лес благоухал ароматами уходящей осени, одиночные птичьи трели заглушали монотонное жужжание насекомых, воздух был чист и удивительно бодрил. Пауки плели свои невидимые сети, наивные мухи со сказочной непосредственностью снова и снова попадались в их серебряный плен. Неожиданно раздалось мягкое урчание подъезжающей к воротам машины. Где-то в стороне забарабанил дятел.

Они незаметно подобрались к центральным воротам, из-за кустов наблюдая за чёрным Майбахом с расстояния, позволяющего услышать переговоры водителя с дежурным. Затем за забором, где-то в глубине двора эхом прокатились щёлкающие обрывки команд, передаваемых по рации, ворота с низким гулом начали медленно отъезжать. Снова забарабанил дятел… и вдруг тишину леса прорезала автоматная очередь. Колёса автомобиля с резким хлопком подпрыгнули. Грянул выстрел, другой, третий… прокатилось эхо, кто-то вскрикнул… Голос, усиленный не иначе как через громкоговоритель, скомандовал всем выйти из машины. Ещё через мгновение началась пальба.

Кай с дедом и Карна неловко пятясь отступили за небольшой холмик и упали в покрытую росой траву. Из ворот высыпала охрана в черных бронежилетах, но под таким огнём пробиться к боссу в Майбахе не представлялось никакой возможности. Ворота с низким гулом поехали назад. Из кустов с другой стороны леса выскочили бойцы в спецназовском камуфляже. Завязалась нешуточная перестрелка, среди наступающих и отстреливающихся появились первые потери. Рации с обеих сторон гремели уже в полный голос, отборный мат сотрясал кроны векового тиса, водитель Майбаха даже не успел закрыть окно, его голова понуро свесилась на руль. Он был мёртв или серьёзно ранен. Кай понимал, что ситуация для визита к Аркадьевичу складывается совсем не подходящая — надо было уходить пока не поздно. Они переглянулись с Карной и дедом и без слов поползли к своей машине.

Ловчее всего ползти, по понятным причинам, удавалось Карне. Кай в этой номинации совершенно не блистал. Ветки кустов и палые листья лезли ему в глаза, длинные ноги и плечи постоянно цеплялись за пеньки и проваливались в ямки, руки были в ожогах от крапивы, Кай тихо чертыхался, понимая, что деду с его ростом приходится не легче. Он уже проклинал себя за идею оставить машину на удалении, но тут осознал, что деда с ними уже несколько минут как нет. Он перекатился на спину, пытаясь проникнуть взглядом сквозь гущу подлеска, но за ними пышной зеленью раскинулось уже метров пятьдесят заповедного эндемического леса, никакой взгляд не способен был прорезать эту толщу; к его ужасу пальба не прекращалась, а деда Егора нигде видно не было.

— Карна, — в отчаянии просипел он, голос его провалился в фальцет, — что делать?! Где он?

Карна замерла, чуть приподняв на несколько секунд голову, перестала дышать, а затем, будто описывая картинку, стоящую перед глазами, еле слышно зашептала:

— Он в паре метров от ворот… так… уже у машины… теперь их трое… кажется, один не двигается… да… два человека… отступают… движутся в нашу сторону… пора, уходим, они нас догоняют.

Кай колебался лишь несколько ударов сердца. Потом тихо выругался, решительно развернулся и кинулся навстречу деду. Карна зашипела и с силой вцепилась руками в ворот его футболки, вид её выражал только одно намерение: «двинешься — укушу», но секунду спустя кусты, отделявшие их от площадки перед воротами, колыхнулись, и в зарослях трав и гуще листьев показались две макушки — одна голова была лысая, вторая несомненно принадлежала деду Егору. Кай с облегчением выдохнул и пополз догонять Карну. Через несколько бесконечных минут они забрались в салон, дед с бритоголовым мужчиной полубегом с треском преодолевали последние метры, напролом по заросшей ежевикой поляне, впрыгнув в машину за секунду до взрыва, сотрясшего лес.

Лысый заслонил голову руками и сжался на переднем сидении, белоснежная рубашка его была вымазана в крови. Дед Егор рванул передачу, вдавил педаль газа, и машина выскочила из зарослей бузины с обочины на боковую дорогу, их весьма чувствительно подбрасывало на рытвинах и кочках, но шум стрельбы удалялся, и паника понемногу отпускала.

Лысый мужчина, сцепив зубы, чертыхаясь и постанывая, каким-то диким осоловелым взглядом озирался по сторонам, вцепившись обеими руками в кожаный подлокотник, и при каждом падении машины в колею поджимал короткие ноги будто всадник на родео. Чуть позже, когда адреналин в крови слегка улетучился, он уселся более расслаблено, вытер загорелую лысину носовым платком и напряжённо осмотрелся.

Будто смахивая пыль, он провёл окровавленной рукой по полированным панелям центральной консоли автомобиля, отделка из красного дерева заиграла солнечными бликами, на секунду палец его замер на кнопке дископриёмника, затем он поднял глаза вверх и отвернул солнцезащитный козырёк над головой. Оттуда вывалилась золочёная иконка размером с ладонь. Он молча покрутил её в руках и вернул на место.

Немного успокоившись, он скосил глаза в сторону водительского кресла, будто размышляя и взвешивая слова, затем развернулся всем корпусом и с сомнением в голосе прохрипел:

— Слышь, брат, я тебя откуда-то знаю… И тачку твою… тоже… Я не ошибаюсь?

Дед расплылся в улыбке.

— Нет, Боря, ты не ошибаешься… И Гелендваген твой, точно, — дед лихо вписался в поворот, подпрыгивая на ухабах, преодолел ещё метров пятьсот и надавил на тормоз у высоких бронированных ворот. — Вот мы и на месте, Борис Аркадьевич, если я ничего не перепутал. А ты не хотел больше в машину садиться…

Аркадьевич, очевидно, это был именно он, прищурившись и скривив губы, пару мгновений вглядывался в лицо деда Егора. Через несколько секунд в выражении его лица появились признаки узнавания, ещё несколько секунд сменили подозрительность в его глазах на изумление.

— Жора, ты что ли?.. Что-то молодой сильно, не?..

Дед, развернувшись к нему лицом и раскинув локти от торпедо до спинки своего сиденья, смеясь ответил:

— Так стволовые ж клетки… чудеса творят, Борис Аркадьевич, минус тридцатник, наука!..

Борис Аркадьевич схватил деда за плечи и как-то по-детски, совершенно бесхитростно обнял его. Дед ответно похлопал его по спине в промокшей рубашке.

— Дорогой ты мой, Жоржоржич, ну как мне благодарить тебя?! — в глазах Бориса блеснула искренняя слеза, он неловко смахнул её, продолжая сотрясать деда за плечи. — Откуда ты такой взялся?! Второй раз меня вытягиваешь…

Из ворот навстречу им высыпали люди в красивых чёрных костюмах, деловито пронизывая взглядом окрестности, за ними почти бежал мужчина в белом халате и с чемоданчиком в руке. Бориса Аркадьевича буквально под руки вытащили из Гелендвагена и, взяв в трепетное кольцо, повели в дом. Дед вышел следом, махнув Каю и Карне рукой. Те последовали за ним.

* * *

Несколько часов спустя, уже остыв от приключения, приведя себя в порядок и хорошенько поев, с запотевшим графинчиком домашней настойки, подносом с разносолами и закусками на мозаичном столе, ониразместились на увитой плющом веранде. Эта площадка примыкала к просторному гостевому домику, который опасно раскинулся на вершине обрывистого утёса, нависшего над широкой излучиной реки, где на водной глади покачивались упитанные утки.

Кай и Карна расслабленно сидели снаружи на скамейке, в их ладони с любопытством тыкалась мягкая задорная взъерошенная морда розовой длинношёрстной альпаки. Первые несколько минут она недоверчиво принюхивалась, тянулась к ним длинной шеей и отступала, стоило им протянуть к ней руку. Потом страх в миндалевидных глазах сменился на дружелюбие, и Кай время от времени скармливал ей небольшие кусочки нежной полупрозрачной морковки. Карна, подтянув под себя ноги, улыбалась ужимкам ласковой попрошайки, но Кай замечал, что она не упускает ни слова из разговора деда Егора и Бориса Аркадьевича.

Кай решился задать вопрос, который не давал ему покоя с самого Жукова Острова:

— Как ты это сделала?..

— О чём ты? — Карна повернулась к нему лицом.

— Ну… как ты узнала, там в лесу?.. Про деда… что они возвращаются? — Кай всегда испытывал затруднение, когда ему приходилось задавать Карне вопросы о её специфических способностях. Она не так часто их проявляла, но ему было неудобно касаться темы её истинной сущности. — Ты… как будто видела сквозь заросли.

— Я и видела.

Кай не подгонял её, он уже привык к тому, что если она захочет, то расскажет сама.

— Как тебе это объяснить?.. Знаешь, прибор есть такой… тепловизор? Приблизительно представляешь, как действует?

Кай приблизительно представлял. Карна объяснила сама:

— Он улавливает тепловое излучение вокруг объектов. Мы тоже.

От этого «мы» Каю снова стало не по себе.

— Да много разного… Мы можем воспринимать вибрацию от земли, «слышать» волны низкой частоты и «видеть» в инфракрасном диапазоне, ты, может знаешь. Это такие разноцветные спектры, различаются от холодного к горячему, особенно от теплокровных. На воле это достаточно примитивные навыки, но мышь поймать помогают в два счёта… — похолодевший Кай пропустил улыбку, скользнувшую по лицу Карны, — как видишь… они иногда и человека могут выручить.

— Д-да… ясно… буду иметь ввиду… — Кай был готов сменить тему. Карна снова подавила улыбку, но в следующий момент раздался хохот деда и Бориса Аркадьевича, и Карна снова прислушалась.

Дед Егор и Боря, похлопывая друг друга по плечам, вспоминали прошлое и делились новостями. Достижения деда, конечно, были не столь впечатляющими, хотя самые последние перемены он озвучивать не стал. Борис Аркадьевич же, настроившись на ностальгический лад, хвастал во всю:

«Да забудь ты это — цеховик, бизнесмен, депутат, то, сё… фигня всё это. Я вот себе британское гражданство намутил. И герб шотландского клана».

«Зачем ещё?» — донёсся голос деда Егора.

«Жоржоржич, ты сам подумай, родословная аж с XVII века, тартан, слышь, оранжево-серый с синим. Я пока не сильно въехал во все их штуки, но это сейчас самая волна у нас… Через год посвящение… старейшины… вождь… там, глядишь, и в пэры выйду, даст бог… их парламента…»

Дед Егор что-то невразумительно хрюкнул.

Кай зевнул и отвернулся. Он не помнил, что такое тартан. Шляпа, вроде, шотландская или кошель поясный мужской… не интересно.

Борис Аркадьевич, напоследок пожаловавшись на рейдерство со стороны злоимцев, чему свидетелями сегодня все они и стали, махнув последнюю рюмку настойки и щёлкнув пальцами в кусты за обновлением графинчика, с влагой в глазах наконец поинтересовался, какими судьбам занесло их в его палестины.

Ещё на домашнем совете было решено в случае успеха не посвящать неведомого Аркадьевича в детали их плана и не открывать полностью своих интересов к «объекту № 1». В зависимости от ситуации своё желание посетить заповедник «в целом» и осмотреть сталинский тоннель «в частности» можно было обосновать нуждами академическими, например, для дипломной работы для Истфака.

Дед Егор, собрав максимум безразличия в голосе, так ему об этом и сказал, небрежно качнув головой в сторону не то Кая, не то Карны.

Лицо Бориса Аркадьевича приобрело оттенок перепуганного народного депутата Верховного Совета. Он разлил по рюмкам настойку и, не приглашая деда, влил её себе в рот.

— Петра моего жалко… царствие ему небесное… — Борис Аркадьевич задохнулся, мотнул головой, обмакнул толстое колечко лимона в блюдце с солью и мрачно сжевал. — Слушай сюда, брат, заповедник покажу, вопросов нет, а тоннель под грифом секретности. Ход туда затоплен, допуск только по высочайшему соизволению. Прости, не могу помочь.

Лицо Кая выразило целую бездну разочарования. Удача, казалось, только-только протянула к ним руку, до цели оставалось каких-то пару графинчиков домашней настойки, и вот… Дед тоже опрокинул свою рюмку, закусил прозрачной пластинкой хамона и сказал:

— Боря, надо.

Борис Аркадьевич уставился на него совершенно трезвым проницательным взглядом и чётко произнёс:

— Плохое это место, Жора, тёмное. Я бумаги смотрел, там всё вымарано, всё засекречено ещё на полста лет вперёд, к таким вещам лучше не прикасаться.

— Что вы знаете об этом? — раздался тихий голос Карны.

— Что я знаю? — Боря будто впервые увидел её. — Там погребена проблема. На строительство «объекта № 1» в тридцать шестом кинули двенадцать тысяч мастеровых — двенадцать тысяч, ты себе это можешь представить? Средней руки город. БАМ начинали строить с двумя с половиной тысячами человек. И каждый, каждый прошёл такой допуск, который нам сейчас и не снился. Пятьдесят лет прошло, но тайна не всплыла, ни слова в газеты не попало, ни один не рассказал, что там было задумано, что там происходило. Послушай меня, Жоржоржич, забудь, …

— Мы всё равно туда попадём, с вашим согласием или без, но с вашим — будет проще. И вам будет не так стыдно, ведь вы нам обязаны.

Борис Аркадьевич откинулся к резной спинке мраморной скамьи, затем потянулся, хрустнув суставами, будто со сна и посмотрел на неё с интересом.

— А она у вас с ядом, да?..

— Да, — хором ответили Кай и дед Егор.

Боря погладил рукой лысину, затем поставил локти на стол и посмотрел на них исподлобья, будто размышляя. Потом перевёл затопленный обидой взгляд на Карну.

— Думаешь, мне самому было не интересно? Да я раз двадцать туда людей посылал. Да каких парней! Я эту землю намутил ради этого тоннеля. Думаешь, у меня земли мало?

— И что? Что узнали эти люди? — Карна гипнотизировала его холодным жёстким взглядом.

— Люди?.. — Боря уставился на неё мутными глазами, покачивая головой из стороны в сторону, — нет их больше, тех людей. Ни один не вернулся.

— То есть?..

— Двоих нашли… водой вынесло… В разное время, с одинаковой дырой в груди… с выгоревшими глазами. Седых полностью, при оружии. Остальных не нашли…

Борис Аркадьевич вынул из деревянной коробки сигару с красным ободком, покрутил в руках маленькую золочёную гильотину, затем отщипнул головку и затянулся. Пополоскав дым во рту и выпустив его спустя две-три секунды, он отрешённо уставился на растущую полоску нагоревшего пепла. Дым был очень ароматным. Он продолжил:

— Как можно позволить себе сдохнуть в заповеднике среди такой чистоты и красоты? Ещё и с волыной в кармане. Не знаешь? Вот и никто не знает. Рации глохнут сразу после входа в тоннель. — Боря снова затянулся, не сбивая пепел, немного поигрался с клубами дыма, выпуская их колечками и положил сигару на край пепельницы. — Слушай сюда, брат, был ещё один паря, зимой по льду пошёл, сам вызвался. Сказал, знает, что там и как себя защитить. Через неделю нашли обледеневшего возле отводного коридора, в теле — ни капли крови, как и ни одного кровеносного сосуда. Правда вены нашлись потом, недалеко, свёрнутые в моток лежали, — Боря без выражения посмотрел на Карну. — Знаешь, сколько в человечьей тушке вен? Около шестисот километров. Ты всё ещё хочешь туда попасть?

Карна молчала.

— Да, — прозвучал голос Кая, — хочу. Придётся.

— Знаете, ребятки, — без всяких объяснений поменял тему Борис Аркадьевич и снова наполнил рот сигарным дымом, — я знаю, что в этом мире за всё надо платить. И каяться Богу. Мне один иеромонах сказал, Варсонофий, имя такое. В Таинстве покаяния, значит, разрываются векселя, в смысле уничтожается рукописание наших грехов. В таком духе. Ты вот так живёшь-живёшь и не замечаешь, что уже в долгах. А по долгам надо платить. Или каяться. Нет долга верней, чем записанный на векселе…

Кай с Карной молча кивнули. На лицо деда начала наползать хмельная улыбка. Кай понял, что этот бой они выиграли.

— Ну… раз вы говорите, что не против там умереть… То не смею возражать. Только два условия: первое — зимой туда пойдёте, по льду шансов больше, меньше греха мне на душу. И второе, — в этот момент Борис Аркадьевич был до крайности похож на старуху-процентщицу, — найдёте там сокровища — они мои. Согласны?

Кай с дедом и Карной переглянулись и одновременно кивнули.

— Лот продан, — Боря хлопнул ладонью по столу, затем словно к чистому роднику прильнул к горлышку запотевшего графинчика, после чего извлёк из кармана ручку и, смахнув крошки с бумажной кружевной салфетки, написал на ней печатными буквами:


«ЗАПУСТИТЬ».

Ошибка идентификации

Итак, наутро их ждало тестирование.

Кай проснулся в половине шестого, так резко и окончательно, словно в ухо ему кто-то скомандовал «подъём!». Предстоящее испытание за те несколько секунд, что он лежал неподвижно, заполнило все уголки его сознания, и он решительно поднялся с кровати, будучи не в силах этого больше выносить.

Дед Егор крепко спал, лёжа на спине и широко раскрыв рот. Он даже не пошевелился, пока Кай скакал по комнате в поисках своего рюкзака, который дед вчера набил книгами. Пытаясь не думать о том, что к концу дня «за отсутствием положенного дара» они уже могут не быть сокурсниками с дедом Егором, Кай тихо прошёл на кухню и занялся приготовлением кофе.

Из обрывков разговоров в День открытых дверей они сделали вывод, что фотоников зачисляли только по результатам собеседования. Никакой обычной экзаменационной проверки никто не проходил, и это могло означать, что предыдущие программные знания к их учёбе имели малое отношение. Из-за этого тестирование представлялось многим чем-то вроде полосы препятствий под открытым небом или проверкой на сообразительность, а то и вообще аналогом шоу «Мы ищем таланты». В любом случае, всем было до крайности любопытно.

* * *

Добравшись до Университета, друзья поднялись к будке Администратора, где присоединились к группе знакомых лиц. Незнакомых тоже хватало, но их в дополнение к шестигранным значкам отличал лихорадочный блеск в глазах и зеленоватая бледность щёк. С таким же лицом почти следом за ними, взъерошенный будто сонный воробей, из прибывающей толпы вынырнул Руслан Хорунжий. Они поздоровались как друзья.

Порывшись в рюкзаке, дед Егор извлёк расписание, где местом занятий на пятое сентября значилась некая Галерея № 7. О месте расположения её никто представления не имел, а пытать счастья в ожидании Блаженко Степана из «Администраторской» компания единодушно отказалась — там снова никого не было.

Дед бросил краткий задумчивый взгляд в сторону арки в конце крыла, туда где в прошлый визит нашлась суровая девушка со шваброй, на что Муза с улыбкой заметила:

— Так как? Снова на поклон к херувиму с обоюдоострым мечом?

— Лёгкий авантюризм украшает мужчину… — Руслан подтолкнул деда плечом в направлении к романтической арке.

Все рассмеялись, дед дурашливо закивал головой, но на повторный подвиг не решился. Это слегка разрядило напряжение, да и отчаиваться им пришлось недолго. Вскоре они снова испытали на себе «отеческую» назойливость факультетских значков. Толпу фотоников «сотрясло» почти одновременно. «Навигация» включалась столь неожиданно, что девочки с визгом подпрыгивали, парни, не желая выглядеть глупо и оглядываясь на сокурсников, сыпали ругательствами. Пару минут, и все двинулись вдоль указанного контура.

Резко вычерченный путь вывел их из здания Красного Корпуса во внутренний квадрат двора. Они пересекли мощёную булыжником площадку и упёрлись в тупик под окнами корпуса. Дальше хода не было, потому что «видоискатель» значка ограничил обзорность условной чёткой границей. Минут за пятнадцать на этом островке двора собралось около семидесяти парней и девушек, и Кай занял себя разглядыванием прибывающих.

Лёгкой походкой, заливаясь смехом, пересекла брусчатку огневолосая пара, похожая будто близнецы. Кай запомнил их по буфету. В сопровождении высокой старухи и двух белобородых стариков появился Марьян Варивода, щеки его горели как и прежде, родственники как и прежде уходить не спешили. Важной поступью прошествовал высокий горделивый блондин с тростью. В дальнем конце площадки бесцветным фитильком застыла девушка в платке и блёклых одеждах. Кай с удивлением заметил, каким неприятным взглядом смерила её Тори, но внимание его снова переключилось. Как ледокол сминая толпу, притопал огромный детина с чёрными кудрявыми волосами, за ним пришла девушка с повязкой «Староста» на рукаве. Люди продолжали прибывать, и Кай замечал среди них всё больше знакомых лиц.

В десять часов ровно неожиданно для всех в стене напротив прорисовалась высокая прямоугольная арка с коваными воротами. Судя по всему, арку и ворота видели только обладатели замечательных шестигранных значков.

Тут же будто из ниоткуда появился известный по прошлым встречам невысокий лысоватый человечек в чёрном хозяйственном халате и большим журналом под мышкой. Кай не смог бы забыть его примечательную наружность и не менее примечательное имя — его звали «господином Розмариновым». Сверкнув круглыми стёклами очков, тот погремел ключами в замке и распахнул ворота. Кай подумал, что для людей без «зоркого» значка всё это выглядело так, будто завхоз ощупывает облупившуюся штукатурку на цоколе.

Студенты молча прошли в арку. Внутри обнаружились уходящие под землю ступени. Потянуло застоявшимся воздухом.

Они в ожидании уставились на господина Розмаринова. Человечек в чёрном халате шагнул вперёд, и студенты восторженно ахнули — на каждом его новом шаге позади него оставалась точная копия его самого, до тех пор, пока почти всё пространство под аркой не заполнилось двумя дюжинами совершенно идентичных Розмариновых. Каждый из них, не прибавив ни слова, указал им рукой на спуск.

— О! Подземельице какое-никакое! — кинул через плечо Руслан. — Денёк задался! За мной!!!

Добавив лающий смешок и, не заставляя себя просить дважды, он первым нырнул в полумрак подземного хода.

— Руслан… так а… Задание-то какое? — с трудом сдерживая дрожь, покосилась на молчавшего Розмаринова Муза и отважно вошла следом. Тори без слов последовала за ними. Карна, взглянув на Кая, с мрачным лицом шагнула за Тори. Дед пожал плечами и, согнувшись, переступил порог. Кай поспешил за ними, остальные фотоники выстроились в очередь.

Спуск оказался тесным и низким, освещение было неровным, местами таким слабым, что Кай терял из виду спину идущего впереди деда. Идти приходилось гуськом по одному. Первые пару минут раздавались нервные смешки, студенты перебрасывались шутливыми фразами, девушки ойкали и вздрагивали от прикосновений.

Стены покрывал толстый слой обвалившейся местами штукатурки, из-под неё выглядывал красный дореволюционный кирпич с артельными печатями. Лестничные пролёты то и дело поворачивали под неожиданным углом. Иногда им приходилось подниматься в гору, пересекать площадки и с очередным спуском уходить на ярусы ниже, туда где каменная кладка стен становилась ещё грубее и крупнее. Иногда под ногами начинало хлюпать.

Значок на груди чётко высвечивал маршрут под ногами, но навигатору явно не хватало указателя «подмостового габарита», подумал Кай. Им с дедом Егором пришлось уже по паре раз зацепиться макушками за низкие потолочные балки, и Кай сердито потирал ссадины.

Чем сильнее сгущалась темнота вокруг, чем круче лестница меняла направление и уклон, тем больше открывалось ходов в стенах, и тем длиннее растягивалась процессия, разделяя студентов темнотой. Звуки шагов затихали, реплики повисали в пустоте без ответов. Воздух становился влажнее и теплее. Лампочки подозрительно жужжали, встречаясь под глиняным сводом всё реже, свет их подрагивал.

В какой-то момент Кай понял, что на лестничном марше он совершенно один.

— Дед?!! Карна!.. — наконец не выдержал он.

В ответ не раздалось ни звука, даже не было эха. Он прошёл ещё несколько пролётов вниз.

— Руслан!..

Впереди что-то противно затрещало. Он присмотрелся к тёмному углу — стену метра на два, шелестя суставами и бесцветными хитиновыми крыльями, живым ковром покрывала колония кузнечиков. Стены вокруг уже были явственно дикого происхождения, может слегка подправленные рукой не слишком взыскательного архитектора. Это очень напоминало ему стены пещер Древнеградской Печерской Лавры с её некрополем, но там понятно — двенадцатый век…

Кай оглянулся. Он стоял в центре однообразно тёмной галереи, помещения без всяких видимых уклонов и, что интересно, без стен. Неужели заблудился? Он раскинул руки, но до стен не дотянулся — слева и справа от пола простиралась плотно глухая пустота. Последняя встреченная лампочка осталась метрах в четырёх позади, и лишь далеко впереди под потолком угадывался какой-то другой источник света.

Наконец и позади затрещало, та лампочка мигнула, потухла, снова сверкнула, и его поглотила тьма. Он потрогал рукой шестигранный значок на груди. Тот, казалось, «уснул», пунктирная линия курса исчезла, значок перестал вести… Может он сломался?

Соломея Медвяна, та красивая Магистр Силы, упоминала вчера каких-то экспертов, так что в первую очередь нужно добраться до них… где-то поблизости должен найтись зал или аудитория, в общем то место, где будет проходить тестирование. А может где-то рядом есть и аварийная кнопка?

Он ещё несколько секунд потоптался на месте, подождав, пока глаза привыкнут к темноте, снова крикнул и, не получив никакого ответа, сориентировался на слабый свет впереди и побежал.

С удовлетворением отметив, что не чувствует страха, он быстро преодолел пространство, разделяющее его с целью этого стремительного перехода, и обнаружил в итоге падающий сверху рассеянный поток света. После чего в задумчивости констатировал, что здесь галерея заканчивается тупиком. Над головой угадывалась небольшая отдушина, диаметром не больше руки. Она уходила высоко вверх, пропуская в подземелье тусклый столбик дневного света. Под отверстием виднелась кучка свежей земли, будто отдушину недавно прочищали. Но толку от неё никакого не было, разве что воздух был немного свежее.

Наверное, он пропустил какой-то переход… Кай развернулся и двинулся в обратную сторону. Кругом по-прежнему ни зги. Он сделал по паре шагов в право-влево — стен не было. Продвинулся ещё немного, и почувствовал, что нога не находит опоры. Было похоже на то, что он на узкой платформе, и та обрывается в какую-то пустоту. Кай двинулся дальше. Через двадцать шагов он уткнулся в стену…

Это уже было не смешно. Он же откуда-то сюда пришёл. Как коридор может заканчиваться тупиками с обоих концов? И когда их успели замуровать?

— Эй!.. Ээ-эй! Есть тут кто? Куда мне идти?

Он снова потрогал рукой свой шестигранный значок. Тот не подавал никаких признаков активности.

Кай исследовал руками потолок — в этом месте он сходился под уклоном вниз. Глинобитный свод был мокрым, наверное, от испарений, пальцы местами нащупывали следы небольших обрушений, потолок рассекали трещины. На тонких безжизненных нитях от старых корней свисали грудки земли.

Кай перерос боязнь темноты. Его не страшила так же и высота. Нервировала и раздражала неясность его положения. Он предпочёл бы думать, что эта ловушка и есть часть тестирования. Но внутренний голос нашёптывал, что он заблудился. От этого становилось совсем не по себе.

Ладно… Кай соединил указательные пальцы на переносице.

Если это один из этапов тестирования, то чего от него ждали эксперты? Думаем…

Он помещён в тёмный каменный мешок. Первым делом нужно отыскать выход. Возможно, в задачку входит работа света, внешнего или внутреннего. Набор вариантов был невелик, ни о первом, ни о втором способе он пока представления не имел. Оба выхода из галереи были наглухо запечатаны; потолок не имел никаких лазов; отдушина, которая пропускала слабый свет и воздух, теперь от него отсечена, да и пробраться в неё могла разве что змея. Не человек, точно. Пока что свободный выбор его состоял лишь в возможности шагнуть в пропасть — по желанию влево или в право.

Шею кольнула дрожь. Он нервно утопил руки в карманы джинсов, примеряя на себя перспективу разбиться в лепёшку, и тотчас чуть не подскочил от радости — в кармане лежал Орден Золотой Лестницы.

Не помню, чтобы брал его с собой. Но как же кстати! Как там было в том видении на стрелке у мастера Йозефа?.. Самое время попробовать.

Орден приятно холодил руку. Кай поднял его над головой, попытался сосредоточиться на прошлом образе, и в следующий миг, точь-в-точь как в той грёзе, из солнечного диска в центре знака ударил золотой луч. Луч рассыпался на сотни концентрических кругов, заливая сиянием всё пространство тоннеля, потом сгустился, снова собрался в луч и лёг на землю широкими ступенями.

Кай накрыл орден ладонью, отменяя своё действие. Лестница рассеялась. Тогда он направил металлическую пластинку ордена в глубину пропасти, и белое пятно света подобно пятну прожектора скользнуло по отвесной стене на расстоянии метров пяти от него, и довольно далеко внизу высветилась ещё одна галерея, расположенная перпендикулярно его дорожке. Теперь обе они выглядели как пересечение разноуровневых мостов, разве что нижняя имела стену.

Окинув панораму взглядом, он оценивающе присвистнул.

В какой-то момент ему показалось, что в свете луча отразились два круглых блика, будто от очков на чьём-то лице, но вернув луч на то место, Кай ничьего присутствия не обнаружил. Тогда он навёл свой импровизированный фонарь почти отвесно вниз, и сияющие ступени равномерно опустились до самого пола. Отсюда, сверху, стены нижнего яруса выглядели ещё более дикими и не обработанными, и, если бы не внятно различимая архитектурная идея, Кай решил бы, что пещеры нерукотворны.

Оставалось решиться на последний, достаточно глупый с точки зрения члена Клуба «Эрудит», шаг — всего лишь спуститься по этой лестнице вниз. Даже не будучи членом никакого клуба, сторонний наблюдатель смог бы с уверенностью сказать, что этот смертельный номер ничуть не безопаснее чем простой прыжок в пропасть.

Хотя… говорил же Каргер, что оба они светоходцы, и может пришло время открыть в себе этот дар?

Но… Луч следовал за его рукой. Как на него, собственно, встать, на свет?

Будто в ответ на его вопрос, ступенеобразная конструкция из света отделилась от ордена в его руке и, упав от уровня его галереи к далёкому нижнему уровню, застыла.

Путь был готов. Два уровня были соединены сияющим лестничным пролётом.

Оставляя на потом ответ на вопрос, как он выберется со сломанными ногами с нижнего яруса, Кай поставил стопу на прозрачную золотистого цвета ступень и ощутил весьма материальное сопротивление пространства. Чуть оттолкнувшись от пола, он перенёс вес тела на ступеньку и встал на неё обеими ногами.

Это выглядело очень рискованно. От глиняного пола его отделяло полметра сияющего ничего. Он сделал шаг вниз и отметил про себя, что это оказалось совсем не трудно. Разве что не помешал бы поручень, мелькнуло в его голове, было бы легче удерживать равновесие. И словно цепляясь за командный микрон его мысли, под его рукой упруго завибрировали перила.

Ого! Что и сказать…

Кай положил орден в карман и двинулся вперёд, уже меньше опасаясь свалиться в пропасть.

На нижней террасе так же не было уходящих коридоров, по которым можно было выйти, но его ждала загадка — из стены в этом уровне выводило три вырубленных в скальной породе арки. Поскольку коридоры верхней галереи были замурованы, выход следовало искать через три эти арки, и начать он решил с левой.

Недостатка в свете не было, подумав, Кай мысленно попросил лестницу не исчезать и осмотрелся. Под бременем лет массивные балки арок заметно осели, а серые, покрытые пятнами лишайников стены, выцвели и иссохли.

Снова сжав в ладони металлический острый диск ордена, Кай заглянул внутрь. Взгляду его открылась небольшая абсолютно круглая по форме пещера, опоясанная рвом полным воды. Кай перешагнул короткий мосток.

Площадка впереди была выжжена и засыпана угольями и пеплом, местами в темноте белели крупные кости. В центре возвышался каменный чёрный столб метра три высотой. Резьба на нём изображала человеческую фигуру с парой скрещённых на груди рук и четырьмя ликами, обращёнными к четырём сторонам света. Пасти их скалили натурально костяные кабаньи челюсти. И главным достоинством каждой из морд были выступающие острые бивни.

Голову этой невероятной фигуры увенчивал блестящий обод с четырьмя налобниками, каждый заострялся в высокую острую пику.

Сам по себе столб был не живее любого памятника или скульптуры. Но загадочным было то, что столб этот тлел красным жаром, будто в голове идола кипела и дымилась огненная лава, отбрасывая блики на уродливые свирепые морды. И он безусловно был живым. В темноте грозно вспыхивали несимметрично посаженные алые глаза, белые зрачки их отыскали Кая почти сразу.

Вдобавок, по периметру пещеры, скользя по воде и отдаваясь в нервах, зазвучал гул непрекращающегося набата, от него по спине поползли мурашки. Выглядел этот жертвенник впечатляюще, очень мистично и даже страшно. Кай подумал, что Академия потрудилась, добившись потрясающей реалистичности объекта. Он мысленно оценил и живописующую точность деталей, гораздо круче Комнаты Страха в цирке. Жаль, поделиться впечатлениями было не с кем.

Кай едва успел подумать, стоит ли ему подходить к этому идолу поближе, как в мозгу отдалось не то рычание, не то угрожающий шёпот, и в следующий миг он понял, что его оторвали от земли и стискивают каменные руки, а острые бивни кабаньей морды впиваются в горло. Он не ожидал такой резкой атаки, вернее, он совсем не ожидал атаки от игрушечного божка, каким всё ещё воспринимал столб. Он попытался вырваться, где-то понимая, что испытание уже началось, и от него требуются ответные действия, но каменные объятья неумолимо стискивали его рёбра. Воздух покидал лёгкие. Миллиметр за миллиметром смыкались на шее кабаньи челюсти.

Высвободиться у него не получилось. Больше того, ему показалось, что в ушах раздалось довольное урчание, и по ключице потекло что-то горячее — всё это переставало походить на учебную проверку. Руки идола не отпускали и, цепко удерживая, неумолимо притягивали его к острым раскалённым пикам. Игра становилась совсем не правильной…

Кай упёр ступни в каменное туловище. Рискуя порезать руку, ухватился левой рукой за ближнюю заточенную пику, правой попытался разжать хватку недоброго хозяина пещеры. Ему удалось высвободиться на расстояние выставленного локтя, этого хватило на то, чтобы сделать глубокий вдох. В голове неожиданно для него самого всплыл образ меча, мгновением позже отозвавшись холодной тяжестью рукояти в его ладони.

Вот, значит, как это работает…

Размахнуться мечом ему было не с руки. Потому он как смог черкнул мечом от себя — и, хотя раньше ему не доводилось упражняться с рыцарским боевым оружием, такого удара оказалось достаточно. Кипящая лавой голова каменного идола отлетела к выходу. От удара о пол во все стороны рассыпались раскалённые брызги, острые пики пробороздили царапины в каменном полу, четыре пасти злобно задудели.

Кай свалился вниз, отбив колени, хрипя и отплёвываясь, стуча кулаком в грудь и восстанавливая дыхание. Отдышавшись и вытерев губы, он перенёс вес тела на меч, поднялся и двинулся к выходу. Позади раздался отрывистый рёв.

Оглянувшись на чёрное каменное тело идола, Кай обнаружил, что четырёхликая свирепая голова как и прежде возвышается над столбом. Кипящие пламенеющие потёки изливались по стволу, будто у головы шевелились волосы. Налитые кровью глаза с белыми зрачками сверкали. Кай почувствовал, что его будто магнитом притягивает назад.

Надо убираться, ясно, что в этой комнате делать больше нечего. Хватит с меня первобытно-пещерного ритуального искусства. Выход не здесь.

Кай перемахнул мосток и, оказавшись у сияющей лестницы, снова уставился на три арки.

Прежде чем выбрать второй ход Кай снова осмотрелся по сторонам — так ли уж необходимо заходить в эти пещеры-западни? Возможно, он проглядел другой выход? Он задрал голову вверх… Может вернуться? В ответ на его сомнения на верхней галерее мелькнула какая-то тёмная фигура. Где-то в тенях прозвучало неразборчиво что-то похожее на «Ультрафиолет…» Он окликнул, не слишком рассчитывая на ответ, и ответа не получил.

Что ж, если за всем этим кто-то наблюдает, это даже лучше. Значит пройдём все три пещеры. Значит вперёд.

Кай сосредоточился на цели найти выход и, выровняв дыхание, стиснув в левой руке орден, а правой крепко взявшись за меч, решил попытать счастье с крайней правой дверью. Не успел он додумать про себя эту мысль, как в следующий момент из стены прямо на него шагнули близнецы. Те двое весёлых примечательных близнецов, брат с сестрой, выглядели запыхавшимися и разгорячёнными, будто только-что играли в салки.

— Ничё так лестница у тебя! Как тебе игрушка, Острожский?!! — прокричали они с широкими улыбками в два голоса.

— Справляюсь… — едва успел ответить и помахать им вслед Кай, как они уже нырнули в противоположную стену.

Парочка исчезла. Кай совершенно успокоился, значит нет поводов для волнения — наверное для каждого продуманы свои испытания. Эти ребята додумались не разделяться.

Эх… жаль, мы не додумались.

Он осторожно вошёл внутрь. Комната, а это была никак не пещера, поскольку имела окна, в которые врывался целый океан света, сперва напомнила ему хрустальную сферу, в которую приводил его Мастер Йозеф. Разве что не было навязчивого тиканья часов.

Пространство внутри заливал похожий слепящий молочный свет, заставляющий глаза зажмуриться. Почти сразу стало ясно, что это не помогает. Свет слепил его даже сквозь закрытые веки, остро ударяя по нервам. Кай выпустил меч и зажал руками глаза, меч в такой ситуации был совершенно бесполезен.

Прищурившись сквозь пальцы, он попытался найти глазами выход, но комната, казалось, кружила, будто дирижабль, оторвавшийся от земной пристани. Тело не ощущало под собой силу тяжести, поверхность под ногами тряслась как кисель. Это было неприятно, но терпимо. И это ничто по сравнению с тем, как воздействовало на его сознание неистовое молочное излучение.

Кай испытал нестерпимую резь, словно в глаза ударил миллион фотовспышек одновременно. Он сгорбился, защищая локтем лицо. Ему стало очень жарко. Тело будто начало гореть под кожей. Парализованный светом разум вытолкнул на поверхность сознания картинку — микронными светлячками сквозь поры этот свет проникал и сгущался в его крови.

Он потрогал рукой щёку — она была холодная. Но внутри него всё раскалилось, давление стучало в висках, ему показалось, что внутри начали запекаться сосуды.

Нужно что-то придумать, нужно как-то вырваться…

Комната продолжала вращение. Он потерял равновесие и упал на одно колено.

Что я должен сделать? Какой образ вызвать на помощь?

Ничего не приходило на ум. Голова разрывалась от боли.

Что, что я могу?!! Что-то такое уже было… произошло тогда в огненном вихре Велеса… Память отозвалась голубым бликом. Тело его тогда выдало какое-то защитное поле, оно не позволило Велесу разорвать его в клочья. Кай тогда ещё подумал, что так действует защитная аура.

Так где ты, чёрт тебя побери, аура, почему ты не спасаешь меня?!! Или ты и есть свет?

Или это не то?!! Что это за тестирование такое? Почему им ничего не объяснили? Как это всё работает? Ну хоть что-то?!!

Если подумать, там на Межевом и был его внутренний Свет. Он возник сам по себе, защищая его от протуберанцев тьмы. Если сейчас этот защитный механизм не включился, выходит, тот голубой Свет не способен оттолкнуть этот другой свет. Тот голубой кокон на его коже всё же был слаб, и он впитывал и поглощал добытые Каргером сияющие волокна, латая таким образом прорехи. Свет множил Свет, но отражал Тьму. Сейчас это было бы бесполезно.

Мышцы переставали его слушаться.

Что если?.. Если против этого Света остаётся обратное ему оружие — Тьма? Что там писали в учебниках Физики? Как её призвать? Бывает вообще луч чёрного света? Или можно как-то погасить весь этот свет, если его невозможно отразить?

Кай снова нащупал орденский знак. Проклятые светляки, кажется, забили все лёгкие. Он с трудом делал вдох и с ещё большим трудом — очередной выдох. Из глаз лились слёзы, он почти ослеп, тело его горело изнутри как факел.

Не могут же они убить меня прямо на тестировании?!! Но… Этот Свет пожирает меня…

Не понимая, что он делает, Кай негнущимися пальцами придавил орден к груди, тусклый тёмный метал соприкоснулся с чёрной эмалью шестигранного значка и… оба предмета ожили.

Кай почувствовал, что орден начал оплывать в его ладони, растекаясь жидкой амальгамой, покрывая руки, плечи и всё его тело будто живыми литыми доспехами. По солнечному диску на его груди, как в некоем подобии вогнутого параболического зеркала, по спирали поплыли золотые символы, постепенно набирая вращательное движение. Воронка внутри солнечного диска разрасталась, и через десяток секунд стало ясно, что этот вихревой канал из чёрной с золотом полупрозрачной материи поглощает молочное излучение, заливающее комнату.

Кай раскинул руки и перестал дышать. Он не мог дышать. Но он больше и не нуждался в кислороде. Сияние медленно затягивалось внутрь и бесследно в нём исчезало. Будто в водовороте растворялось оно в Кае, охлаждая его изнутри. Всё белое, входя в этот канал обращалось в чёрное, чёрное прекращало существовать. Тогда на Межевом его страшила потеря цвета, переход от серого к чёрному равнялся смерти. Сейчас — убийство света равнялось спасению.

Он начал остывать.

Чёрт с ним… Путь этот адский свет уходит сквозь него… пусть девается куда хочет. Лишь бы избавиться от этой муки.

Он снова начал дышать, смог открыть глаза, и, хотя радужку всё ещё слепило и жгло, но уже не больше, чем при взгляде на яркое солнце в жаркий летний день.

Он не мог определить, сколько времени всё это продолжалось, просто в какой-то момент внутри Кая стало темно и холодно. Оказалось, что это гораздо приятнее чем состояние горящего факела.

Какое-то время спустя Кай осознал себя сидящим у зыбкой стены. Смятым, лишённым сил, но холодным. Трудно было понять, где верх, где низ в этом беспорядочном коловращении пространства, но его колдовские зеркальные доспехи уже высвободили его тело и приняли форму орденского знака. Кай выпрямился… слишком резко, и боль заплясала у него в животе и в груди. Он подумал даже, что сейчас потеряет сознание. Но потом боль стихла.

Он чуть склонил голову и опустил глаза. В том месте, где за миг до этого был прижат знак Каргера, где разрасталось и жило золотое солнце — в том месте зияла сквозная бескровная рана. Края её источали чёрное смолянистое вещество, капающее на джинсы. Выглядело это ужасно. Сил для шока уже не было. Как и для страха.

Он с усилием приподнял руку и поймал несколько капель. Пахло дёгтем. Он растёр вязкую жидкость пальцами. Она превратилась в пепел и тотчас ссыпалась.

Он кивнул и снова откинул голову к стене.

И это я тоже видел. Значит так нужно… Жив. Готов идти дальше. Хоть и с дырой внутри.

Внезапно он вновь услышал слабый шум — словно весь мир превратился в огромные часы, а он ощутил себя частью механизма. Кай усмехнулся.

Это же настолько просто…

Он закрыл глаза, сосредоточился и мысленно поставил ногу на металлическую гладкую поверхность стрелки.

«Просто назад», — приказал он.

Потом он открыл глаза. Вокруг было серо, будто в комнате в пасмурный день, он поднял голову, прямо перед его глазами светилась арка, ведущая наружу. Она больше не исчезала. Стрелка вела строго к выходу. Вокруг него ещё слабо мерцало редкими перистыми обрывками, но комнату перестало штормить.

Он встал, чуть пошатываясь, поднял с пола орден и меч и вышел. Здесь можно было смело заканчивать. В этой пещере так же не было другого выхода.

Галерею по-прежнему подсвечивал сияющий остов лестницы. Какой бы эфемерной она не казалась, Кай устало повалился на её нижнюю ступень, и спину его тут же обхватило что-то мягкое, будто спинка уютнейшего кресла.

Его всё ещё била дрожь. Ноги так дрожали из-за адреналина, что даже сидя он с трудом удерживал равновесие. Тело ощущало редкое жалящее покалывание. Он надеялся, что это «светлячки» покидали его кровь.

Кай вытер рукой пот с лица. Дышалось уже более свободно, к мышцам возвращалось послушание. Сердце выравнивало ритм.

Сердце?

От запястья к плечу дёрнуло будто током. Это взбодрило. Он поднёс руку к глазам — тончайшие почти невидимые голубые нити дрожали на тыльной стороне ладони.

А вот и вы, мои друзья… Вовремя. Никакой раны. Почти не болит. Неплохо… Наблюдаю явление феноменальной регенерации?

Вся его одежда была изорвана в клочья. Если каждый студент прошёл через такие же испытания, то на выходе Галереи № 7 соберётся толпа оборванцев в лохмотьях. И как они сбираются сохранять тайну Академии?

Интересно… что там дед Егор и Муза, девочки?..

Он не мог представить их в подобных сражениях.

Он дотронулся до щеки — чистый лёд. Сделал глубокий вдох и выдох. Отметив, что в этот момент своим дыханием он смог бы легко заморозить средних размеров аквариум, он запрятал орден в карман джинсов.

Быть холодным не так плохо.

Он чувствовал себя почти отлично.

Идти в третью пещеру не хотелось совсем, однако выбора не оставалось. Плюс безумно хотелось пить.

Он закрыл глаза и воспроизвёл в своей голове самую холодную запотевшую бутылку минеральной воды, какую только смог представить. На ступеньке рядом с ним появилась бутылка воды.

Он хмыкнул, не пытаясь в этот миг понять, как это всё происходит и откуда берётся. На его глазах рушился Ломоносовский Закон Всеобщего Сохранения Материи. Или всё-таки в каком-то магазине подтверждался? Не важно. Он жадно отпил, уже не очень удивляясь. Всё-таки он маг. Будущий маг.

Он вылил остатки воды себе на лицо. Покалывание внутри практически прекратилось. Он поднялся и снова взял меч, пару раз подпрыгнул, пытаясь взбодриться и заодно проверить готовность своего тела, и, больше не раздумывая, направился к средней арке.

Кай вошёл внутрь. На первый взгляд средняя пещера показалась, совершенно пустой. В отличие от двух других, она никак специально не освещалась и была очень велика. Стены, сложенные из голубоватых мерцающих глыб, изливали в пространство естественное холодное свечение. Он подождал, пока глаза свыкнутся с этим полумраком, покрутил головой и вдруг заметил под сводом гигантскую покрытую инеем люстру. Взгляд скользнул дальше — верхнюю часть стен опоясывал внутренний балкон, такой же обледенелый и искрящийся льдом. Похоже когда-то оба яруса были замысловато отделаны и увиты розами и плющом. Сейчас, посеребрённая изморозью, вся эта красота застыла в вечном морозном совершенстве.

Всё же помещение больше походило не на комнату или пещеру, а на затканный инеем парадный зал дворца. Теперь, опустив взгляд ниже линии балконов, он сумел различить множество ледяных полупрозрачных колонн. Между ними могли кружить пары.

Он сделал ещё несколько шагов к центру, ноги заскользили как по льду. Колоны словно расступились, замороженные плющи и розы качнули листьями, и вдалеке блеснул свет. О счастье, на противоположной стене показался новый ход!

Стараясь не поскользнуться, Кай как мог быстро пересёк прекрасный зал и нырнул в новый проход. В открывшемся тоннеле было холодно, по-зимнему дул ветер. Кружили снежинки. Кай поднял воротник рубашки, защищая лицо, но даже не поёжился.

Быть холодным не так плохо, снова подумал он.

Тоннель сменился лабиринтом переходов. Кай пробирался вдоль них, не думая о возвращении назад. Местами можно было бежать, местами ход сужался или и вовсе превращался в ледяную горку, с которой было опасно спускаться на ногах. Он несколько раз поскользнулся и упал, проносясь на спине мимо боковых ответвлений. Тогда, обдирая пальцы о ледяные торосы, он с трудом поднимался вверх и обследовал пропущенные ниши в стенах. Все они были пусты.

Становилось всё холоднее. Ветер иногда свистел в ушах, облепляя его искристым роем острых снежинок. Он трогал стены: как и прежде лёд. Над головой сверкали сосульки.

Он пока не пользовался орденом, но мысли его кружили вокруг идеи, не растопить ли этот дворец в ледяной горе? Или сложить из осколков зеркала слово «вечность»?

В какой-то момент Кай всё же почувствовал накатывающую дрожь. Внешний холод оказался сильнее поселившегося в нём внутреннего. Всё вокруг намекало, что этот холод мог оказаться опаснее и клыков каменного идола, и горячего молочного излучения.

Очередная ледяная стена всё не заканчивалась. Он запыхался, остановился. Оперся рукой о стену и, чтобы перевести дух, прижался к её прохладной прозрачной поверхности. Дыхание по-прежнему не выдавало облачков пара, он ощущал, как инеем покрываются даже его щёки. Ветер поднимал с пола колючую порошу, крошил под потолком тонкие сосульки, от этого вокруг позвякивало. С новым порывом ветра в глазу его остро кольнуло. Будто льдинка застряла внутри и не хотела таять. Он зажмурился, потёр веко, сбивая иней на ресницах. Чертыхнулся, пытаясь согреть дыханием ладони, потёр снова. Он мигал и мигал, но это не помогало.

Ну вот, мне всю жизнь это предсказывали. Самое время появиться ледяным саням, запряжённым курами, и следом девушке с красной розой.

Каждая тётка в магазине, услышав имя, тотчас с умилением выдавала: «Веди себя хорошо, а то увезёт Снежная Королева! Ой, увезёт!»

И вёл я себя хорошо, и увезти меня сподобился пока что только рогатый медведь.

Глаз по-прежнему кололо. Он отлепился от стены и снова перешёл на бег, стараясь не обращать внимание на резь. Вскоре длинный переход закончился и вывел его в каменныймешок.

Кай захохотал, обхватив живот и сгибаясь пополам. Это можно было приравнять к фиаско. Убить день на то, чтобы выбраться из одного каменного мешка и прямиком упереться в такой же, без окон и долгожданных дверей! Он снова засмеялся и, пару минут стоя согнувшись и пытаясь выровнять дыхание, весьма громко высказывал мнение об устроителях этого замечательного пробега. И снова смеялся.

Успокоившись, он полез в карман за знаком Каргера. Только он и мог помочь. И ещё стрелка под ногами, которую он приготовился вызвать. Он переложил меч в левую руку, как в друг в углу слева раздался резкий скрежет. Он непроизвольно дёрнулся на звук, чуть сильнее чем требовалось стиснул металлическую пластинку и вогнал в ладонь острые лучи ордена. Заледеневшие пальцы разжались.

Кажется, и эта комната не собиралась так легко его отпускать, мелькнуло в голове. Нервно вглядываясь в полумрак на звук шума, боковым зрением он отметил, куда, гулко звякнув, по дуге покатился Орден Золотой Лестницы.

Луч света из центра солнечного диска ударил в свод пещеры. На отвесной стене, нескладно выпростав кожистые крылья, прилепилась огромная рогатая летучая мышь. Кай в своей жизни видел не так уж много летучих мышей, но эта ему показалась неправильной. Слишком большой. И рогатой. В дальнем углу снова раздался скрежет.

Кай резко обернулся…

* * *

— Тори, ты здесь?!! Тебя тоже сюда закинуло? Ты цела? Я еле вырвался!

Он кинулся к ней.

Тори молчала. Лицо её было вымазано, золотистые волосы спутались. Плечи застыли. В уголках глаз собрались слёзы.

— Господи, я так рад! Ты видела кого-то из наших?

Она шагнула навстречу. Так близко к нему её прозрачные сиреневые глаза ещё не были. Или нет?.. Точно были, там, тогда, зимой… о, как там было хорошо! Он уже забыл, оказывается, он выше её на целую голову. Оказывается… Как же хочется до неё дотронуться.

«О боже, нет, — в панике подумал Кай. — Что, если это… если это ловушка»

Он не сводил с неё глаз.

Тори не пошевелилась, слегка дрогнули брови и всё… Как та чужая «Тори за стеной», она поёжилась будто от холода и откинула с лица волосы. Внутри него с острой болью провернулась гигантская кровавая шестерёнка, совсем как тогда, в первые мгновения, когда он увидел её у посольства на Межевом. Больше чем обнять её, ему захотелось её согреть.

Застывшие пальцы коснулись её шеи. Рука была ледяная, он почувствовал, что прикосновение ей неприятно. Но она не отстранилась. Из проколов в ладони, от запястья по рукаву, липко стекала почти чёрная кровь. Он испачкал её, но и тут она не высказала недовольства.

Сиреневые глаза, мокрые от слёз, смотрели на него испытующе. Потом взгляд скользнул на руку. Потом снова на лицо.

— Ты будто изо льда… прозрачный…

Она вынула из кармана носовой платок и, чуть отстранившись, перевязала его рану.

Кай, не веря себе, на миг закрыл глаза.

Беспощадная шестерёнка натянула ноющую струну, что сквозь сердце уходила в область солнечного сплетения. Терпеть это было невыносимо. Он взял её лицо в ладони и притянул к себе.

Я кажусь тебе холодным?

Стылыми пальцами окровавленной руки он распрямил спутанную прядь волос, упавшую ей на глаза.

— Я хотел сказать тебе…

— Кай…

Как давно она не называла его по имени. Струна натянулась ещё больше, создавая вакуум где-то в районе живота.

— Я думал, это конец. Мы потеряли столько времени… Я потерял тебя.

— Прости…

Он не мог больше носить это в себе.

— История… Вот так история! В общем, я, оказывается, не могу без тебя.

Зачем он врал себе, он всегда это знал, с самого первого дня.

— Кай…

Невидимая глухая и испуганная часть его сердца не могла позволить ей договорить. Система воздушных мехов внутри него подала в лёгкие слишком большую порцию воздуха. Он задохнулся. Осёкся. Покраснел. Боясь опоздать, еле слышно выдохнул:

— Люблю тебя.

— Прости…

Тори отступила, закрывая лицо руками.

— Я испачкал тебя? — он посмотрел на свою перебинтованную руку и спрятал её за спину. — Не бойся, мы вместе.

— Я… Нет…

Он отвёл её руки за спину, положил ладони на талию и коснулся губами её лба.

— Тори…

— Кристиан Фредерик Хенрик Острожский… — еле слышно начала Тори.

Прежде, чем он успел разрешить себе об этом подумать, он наклонил голову и коснулся губами уголка её рта.


…От неё пахло звёздами.


…Ещё солнечными бликами на лепестках водяных лилий.


…Бирюзой тающего айсберга в ледяной каверне.


…Трепещущим на острие молнии озоном.


Тори закрыла глаза и обняла его за шею. Внутренняя шестерёнка резко провернулась, обрывая тонкие капилляры и обдавая жаром низ живота. Плечи выдали дрожь. Вся его кровь устремилась навстречу ей.

— Как же я люблю тебя.

Он чуть согнул колени, чтобы заглянуть в её сиреневые глаза.

— Люблю тебя…

Никогда раньше его голос не выдавал такой нежности, во всём мире никто и никогда не сказал столько о своей любви, сколько в тот момент прошептали его губы.

— Люблю тебя!

Он снова нежно поцеловал её и уже не отрывался.

Он не увидел её губ.

— Ты должен был умереть…

Откуда-то из угла или из-под потолка донеслось тихое шипение. История будто очнулась.

— Тори… Нет! Всё же хорошо! Мы прошли!

— Умереть… — множилось эхом нарастающее шипение.

В груди начала опадать защитная стена, она крошилась и рассыпалась на крупицы, кирпич за кирпичом. Скрипнула и качнулась шестерёнка, натянулись гибкие связи, жар и боль волной хлынули к ней навстречу, снося плотины, затопляя невыразимым желанием разум и усмиряя страх.

— Прости. Прости. Прости. Прости. Прости…

Она вытерла глаза ладонью.

— Что ты говоришь такое? — на короткий миг он потерял фокус, перед ним всё поплыло. Проклятый осколок мешал разглядеть её лицо.

— Прости. Я не могу…

На него накатила внезапная слабость. Он понимал, что не успевает ей всё сказать. Внутри него разрастался какой-то болезненный чёрный вакуум, кирпичики продолжали крошиться и уноситься навстречу чёрной бездне. Он всё ещё улыбался своей звезде.

— Я увидел тебя… Тогда… И понял, что ты часть меня, — он попытался прижать её к себе, но руки не послушались, повисая безжизненными плетьми. — Я не умею объяснять. Ты знаешь.

— Не умеешь.

Он заглядывал в её лицо невидящим взглядом. В полумраке на полу, за её спиной послышалось какое-то движение, какой-то неясный звук.

«Там что-то есть… Или кто-то… Как я не заметил это раньше?» — мелькнуло в его сознании и тут же потухло.

— Тори… Давай больше никогда не расставаться? Ты будто уносишь часть меня.

— Я знаю.

— Не могу объяснить… Без тебя внутри только боль.

— Боль, — шипящим эхом отдался голос Тори.

На этот раз в плывущей чёрной пелене Кай явственно различил, как её губы открылись и проговорили последнее слово. Плечи его опали, он почувствовал себя совершенно разбитым. Стоял, свесив голову, и не шевелился.

Затем очень медленно Тори шагнула в сторону, медленно наклонилась и подняла с пола что-то круглое, блеснувшее тусклым металлом.

— Больше… не… отпу… щу… — он с трудом выталкивал слова сквозь стиснутые зубы, — тебя…

Ноги его подогнулись, он упал на колени, успев опереться окровавленной рукой о стену. За спиной Тори раздался стон. Кай безуспешно попытался заглянуть в глубину тёмной комнаты позади неё и, снова забыв об этом, поднял на неё невидящие глаза.

Не понимая почему ему так трудно, он с большим усилием выговорил:

— Давай… уби… раться… отсюда…

Тори покрутила в руках тускло поблёскивающий предмет. Это был Орден Золотой Лестницы.

Лицо Кая на миг прояснилось.

Тори подкинула знак в воздух и словила его.

— Ты должен умереть, — она наклонилась к нему. Её губы не шевелились, но он это услышал.

Улыбаясь, он протянул к ней руку, ожидая, что она вернёт ему знак Каргера:

— Здорово, что ты нашла его, — он попытался встать.

Она стояла, склонившись над ним. Золотистые, вымазанные его кровью пряди, снова скатились на её лоб, от волос повеяло холодом.

— Ты должен умереть…

— …он должен быть всегда со мной, — рука оставляла на стене кровавый след. Он что-то бормотал, всё пытаясь объяснить свою мысль.

— …но я этого не позволю! — яростно прокричала Тори и с обезумевшим взглядом внезапным резким движением вниз от плеча выбросила руку с зажатым орденом.

В следующий миг пол под их ногами начал разламываться. Посреди комнаты в скальной породе пролегла ветвистая трещина, она раскроила пол и, кроша камень, начала взбираться по стенам. Весь облик Тори начал распадаться на мириады крошечных стальных иголок.

Кай сидел, не в силах пошевелиться. Казалось, пожирающая пещеру линия разлома прошла прямо через его голову, пронзив череп нестерпимой болью. Как тогда, на Межевом, из образовавшейся расселины под ногами в пещеру прорвался оглушительный рёв и скрежет, но не животный или человеческий, и даже не индустриальный, а какой-то неземной, неведомый, потусторонний. Так мог реветь вулкан, так могла рваться и крушится земная твердь при встрече с астероидом, так могли реветь кольца Сатурна.

Кай зажал уши. Собрав остатки сил, он сфокусировал взгляд на фигуре Тори. Проклятый глаз… проклятый лёд. Но это была вовсе не Тори. Уже не Тори…

Он окаменел.

Лицом к нему стояла высокая старуха с очень яркими глазами, ему показалось, сиреневыми, с яркими малиновыми губами, с коричневым морщинистым лицом и звериными загнутыми рогами… Стать её быстро набирала в росте, голова уже почти упёрлась в потолок, и её тёмная бесформенная фигура начала скрючиваться в химерную уродливую горгулью, продолжая разрастаться и заполнять собой пространство пещеры. Сиреневые глаза существа — от человека в ней почти ничего не осталось — безмолвно полыхали хищной чернильной тьмой; кожистые обгоревшие крылья, исковерканные и выгнутые под неестественными углами, разворачивались во всю ширину гигантской пещеры, острые когти на концах крыльев скребли по стенам. Позади выглядывал схожий с драконьим каменный хвост.

Кай отупело рассматривал существо.

Огромная когтистая рука — чёрная, в складках кожи и наростах — сжимала Орден Золотой Лестницы. В её уродливых пальцах он раскалился докрасна, будто защищаясь. Но загрубевшая складчатая кожа чудовища этого не почувствовала. Существо наступало на Кая — одновременно взгляд был направлен на меч, откатившийся в сторону.

— Тори!

Рёв из расселины всё нарастал, трещина расширялась, отдаляя Кая от странного существа. Пещера становилась всё теснее, горгулья заполняла собой всё пространство, покорёженные крылья сворачивались в складки и мешали её движению. Глядя на меч, она попыталась и не могла взлететь, она сама себя заперла.

Тори это или нет, надо немедленно убираться отсюда, будто проговорил ему в ухо значок фотоника.

Кай совсем забыл о нём и с удивлением поискал его на груди.

Нет, вслух ответил он значку. Надо вернуть орден Каргера, надо дотянуться до меча. Это не Тори. «Только не Тори», — было набито на внутренней стороне его радужки, и Кай напряжённо вчитывался в эту строку внутри себя.

Шкура на руках горгульи начала дымится, орден теперь побелел, как кусок металла под кузнечными мехами. Горгулья наконец почувствовала, по-птичьи закрутила головой, разглядывая руки.

Стены пещеры крошились, меч, валявшийся в нескольких метрах, съезжал в сторону старухи, Кая самого начало затягивать в центр ревущей расселины. Он воспользовался её замешательством и поборов страх, с невероятным усилием, рванулся, пытаясь выбить орден из рук старухи.

Безуспешно. В этот момент пещера вдруг содрогнулась, откуда-то сбоку раздался громогласный совершенно звериный рык, определённо львиный, и он не мог представить того льва, которому мог бы принадлежать этот голос. Он отлетел к стене и не увидел, но считал внезапное изменение невидимого материального пространства — между ним и горгульей, отбросив их в разные стороны, до самого пещерного свода выросла невиданная играющая порфирными бликами во гранях стена.

— Из-под земли ты явилась, туда и отправляйся, ехидна, — раздался слабый безжизненный голос.

Голос Карны.

Агатовая горгулья с сиреневыми глазами рассыпалась мириадами игл и густым вихрем унеслась в черноту расселины.

* * *

Кай пришёл в себя. Он лежал на спине, и тело его окутывало знакомое голубое сияние, кожа была оплетена будто вуалью.

Он потянулся рукой в карман. Карман был пуст. Поискал глазами вокруг себя. Ничего. Орден исчез.

Кажется, он слышал голос Карны. Её тоже не было.

Он нащупал рядом стену и облокотился на неё спиной. Провёл рукой по груди — вроде всё цело. Провёл рукой по лицу — почему-то на лице была вода.

К чёрту.

Он повернул голову на свет — да… справа от него виднелись ступени и их заливал дневной свет. Выход. Прямо здесь.

Кажется, тестирование закончилось. Он подтянул колени, встал, опираясь на стену, потом разогнулся, отряхнул с одежды каменную крошку и пыль, взъерошил волосы и пошёл на выход.

Идти стало легко. Каждая новая ступень словно прибавляла сил. Глаз перестал болеть. Гнетущее чувство безнадёжности отступало.

На последней ступеньке он почувствовал, что всё произошедшее в подземелье или Галерее № 7, как её называли университетские, было всего лишь лёгким приключением. Не более.

На выходе из арки, под стенами корпуса уже собралось человек восемьдесят. Кай не был последним. Дед и Руслан сидели на парапете и, увидев его, шутливо захлопали. Он вяло махнул им рукой. Муза стояла рядом, улыбаясь. Карны не было видно.

Тори… Тори тоже не было.

Он ухватился за кованую решётку ворот. Ему не верилось, что он свободен, что зелёный и голубой мир распахнут перед ним, и что он дышит тёплым, прозрачным воздухом. Кай потёр глаз, в уголке снова кольнуло. Наконец догадавшись вынуть платок из кармана, он снова поморгал и увидел, что в ладонь ему упал острый кусочек стекла.

Он помотал головой, не желая оценивать случившееся, и завернул осколок в платок. Незаметно вытер слёзы с щёк и дал себе команду успокоиться.

Человечек в чёрном хозяйственном халате что-то помечал в своём большом журнале, прислонив его к стене. Шариковая ручка постоянно отказывалась писать, и он потрясал ею в воздухе, бормотал что-то невнятное, после чего наводил написанное заново.

Кай встретился с ним глазами.

— Альбедо никудышнее, позволю себе заметить, заношу. НИ-КУ-ДЫШ-НЕЕ… — донеслось до Кая. Он на секунду приостановился и заглянул в журнал человечка. — Тут гнать надо, мда-с, промах, никудышная отражательная способность… Послушаем, что скажет магистр Соломея, понабирали не пойми кого…

Кай утопил руки в карманах и пошёл к своим.

— За всю мою память… Тесты не врут, осмелюсь доложить… — продолжал бормотать человечек. В этот момент из темноты Галереи № 7 появился кто-то новый. — Хо-хо… Блуждающий огонёк, нет сомнений. Концентрация эманаций… заношу. Следующий…

— Садись. Ты как? — дед потянулся, хрустя пальцами и улыбаясь самой безмятежной улыбкой.

— Хорошая такая аркадка, — на лице Руслана читалось такое же спокойное довольство самим собой. Он с удовольствием затягивался сигаретой, пуская в голубое небо белые еле видимые кольца. — Не прочь ещё разик пробежаться…

Кай сел, стараясь привести мысли в порядок. Из арки вынырнула парочка близнецов. Кай вгляделся в их лица — улыбки… Что всё это означает?

— Аврора Бореалис. Оба… Нет… Обе… мм-м… Обое. Мда-с. Каждый. Тормозное излучение… смотрим… четыре ангсмтрема по шкале… впечатляет. Заношу, — человечек делал свою работу.

Следом выходили всё новые и новые тестируемые, иногда Каю не было слышно, что тот помечал возле их имён.

Из подземелья выпорхнула миниатюрная девушка, которую Кай заметил на собеседовании. «Гало, хм-м», пробубнил под нос писарь с журналом, люди продолжали выходить, «как есть Брокенский призрак, впечатляюще. Тер-галоидность на уровне… Заношу».

Кай повернул голову к Руслану.

— «Гало» — интересно, что даёт эта способность?

— Почему именно «Гало» тебя так заинтересовали? — Руслан проследил за его взглядом и, заметив крохотную носительницу статуса «Гало», с усмешкой поправился: — …заинтересовала.

Кай пожал плечами, он действительно не знал, что ответить. На душе скребли кошки.

На помощь пришла Муза Павловна.

— Я знаю, что в когнитивистике «гало» или «эффект ореола» — это такое искажение, помогающее воспринимать все частные особенности человека исключительно на основании одного лишь общего первого впечатления.

Кай с Русланом переглянулись.

— А попроще?

— Проще? Ну… многие ошибочно думают, что если человек красивый, значит он и умный, и добрый. И наоборот — тот кто некрасив для них автоматом сер и никчёмен. Ложный вывод на основании первого взгляда.

— Ничё и не ложный. Я и красивый, и умный, и добрый. Мне мама говорила, — дед Егор сделал «красивое» лицо и принял позу, по его мнению, «умного» «доброго» человека.

Все прыснули. Кай чувствовал, что ему становится немного легче дышать.

— Тебя как… занесли? — спросил он у Руслана.

— Мираж, кажись. — усмехнулся Руслан, пожёвывая тонкую травинку. — Музу, вон, Радугой обозвали.

— Егор Георгиевич тоже Радуга, — ответила Муза. — Ты, кстати, не встречал Тори? Или Карну?

Кай не знал, что ответить… кажется мир рассмеялся ему в лицо.

— Луч, занесено, — бойко отрапортовал человечек, едва бледный как никогда Марик Варивода переступил порог подземелья.

— Карна всё время была рядом. А потом все куда-то исчезли, — дед покрутил головой по сторонам и сделав страшные глаза добавил, — ну, наша-то Карна там не пропадёт.

— Не пропадёт, — раздался тихий голос за их спинами.

Карна стояла рядом. Кай молча кивнул ей. Та ничего не сказала.

— Куда тебя определили, Карночка, — Муза схватила её за руку.

— Куда же… Тень я, — голос Карны не выражал ни радости, ни разочарования.

— А когда ты вышла? Мы высматривали тебя. Кстати, ты не знаешь, где Тори? — дед вытянул шею и прислушался к голосу маленького человечка. Тот как раз заносил в свой журнал результат высокого белокурого парня, который обычно не расставался со своей тростью. «Красный…, как есть Красный… Мда-с. Блестяще. Занесено», — прозвучал вердикт. Кай не сумел расслышать второе слово, хоть господин Розмаринов и произнёс его дважды. Парень прошёл в сторону.

Карна подняла глаза на Кая. Он стиснул зубы.

— Там в подземелье История запуталась, и её забрала мать, — Карна опустилась на траву и равнодушно продолжила. — Мне вообще показалось, что мать не в восторге от этого её зачисления в фотоники. Её, вроде бы, забрали насовсем.

Кай почувствовал, как обрываются внутри тонкие струны, ведущие куда-то к горлу. Во рту пересохло. Он наклонился, делая вид, что завязывает шнурки на кедах.

— Насовсем забрали? — в один голос произнесли дед с Музой.

— Так они сказали… — Карна зевнула.

— Симпатичная девчонка. С ней было весело, — Руслан переместился с парапета на траву и улёгся рядом с Карной.

Из галереи № 7 продолжали возвращаться студенты. Иногда доносились обрывки бормотания человечка с журналом. Ультрафиолет, Искра, Искра, Искра, зачастили ж вы, Паргелий, Молния, снова и снова Маяк и Искра, каждый из испытуемых был тщательно занесён в журнал человечком в очках. И ни о ком больше тот не высказался в таком духе, как о Кае: «никудышный, гнать надо…»

Кай отвернулся, отчего-то защипало в глазах. Молодец, Карна. Так лучше. Всем лучше. Потом… Всё потом.

Очень скоро вся группа собралась на площадке перед кованными воротами. Студенты, следуя примеру Карны и Руслана растянулись на травке. Кай потом понял, что результат тестирования услышали не многие. Большинство так же не знали свой вердикт. Никто особенно не обсуждал происходящее в подземелье. Похоже, для каждого было подготовлено персональное испытание. И не всем такое страшное, как Каю.

Ладно. Пусть я и никчёмен. Можете считать моё зачисление промахом. Может быть Велес возьмёт и передумает. Наверняка ему будут известны результаты тестирования. Он вполне мог ошибиться. А если он ошибся, и Каргер зря встал на Путь, тогда может быть Велес и вернёт его? Зачем ему заложник, если у Кая нет никаких ни полезных, ни опасных свойств? Сказал же тот умный человек, что у Кая отрицательное что-то там… Не запомнил. От этих мыслей на сердце немного полегчало. Тем более вся группа фотоников возвращалась в Красный корпус на подъёме, все сияли и радовались прохождению теста. Успешному ли? Утро вечера мудренее…

Кай почувствовал страх. Даже больший чем стыд. Уйти отсюда… Ни за что. Это его мир. Он часть этой тайны. Это не могло быть ошибкой. Да что этот мелкий очкарик мог знать о промахах. Да ещё и кого — самого Велеса!

Нет. Не верю. Всё не то, чем кажется. Пускай разбираются.

Человечек отпустил всех домой, сообщив, что окончательные результаты тестирования будут доведены неофитам завтра. Всем прибыть в БФА № 329 к девяти утра. Расписание занятий могут забрать на факультетском щите на выходе.

Кай заставил себя выкинуть из головы образ Тори, превращающуюся в безобразную горгулью. Сейчас главное — не потерять Академию. Потом он придумает, как вернуть орден Каргера.

Он почему-то знал, что для этого ему придётся отыскать Велеса самому.

Враг Первой Ступени

Открытия Кая, связанные с опознанием «западной звезды», подкрепились на следующее же утро после тестирования. Он не спал почти всю ночь. Подземелье возвращалось и накатывало на него всё новыми и новыми страхами. Белый разящий туман, кипящая лавой кабанья морда, дёготь на руках… Тори… Снова и снова вставала она перед его глазами. Она забрала орден Каргера. Кая бросало в дрожь от одной этой мысли. Когда он ей понадобился? Что это вообще было?

Рассветное солнце пробивало через занавески слепящим белым светом. Он ощущал себя поломанным. Никчёмным. Чувствовал, что до смерти хочет спать. Глаза просто склеились, но спать было невозможно из-за жгучего солнечного луча.

Кай как автомат поднялся, завернулся в тёплое одеяло, выглянул в окно и не поверил своим глазам. Гладь небесного свода была разделена на два уровня. На верхнем в золотисто-розовых облаках раскинулся большой город. С домами и высокими шпилями замков, с дымовыми промышленными трубами, в золотистом мареве даже вырисовывались силуэты деревьев и машин… Всё это напоминало остров, плывущий над головой.

Кай уставился на этот импрессионистский пейзаж. Сонливость выветрилась без следа. Никогда прежде подобного в небе он не видел. Может это то, что называют небесной твердью? Может здесь и обитают созданные Великим Началом ангелы? Может туда уходят души умерших?

Приблизительно так выглядел бы рукописный пейзаж на куполе какого-нибудь храма. Но город был не рукописный. Он был живой. Каждую секунду в нем что-то менялось, и Кай не сразу понял, что. Это были едва заметные искорки, они вспыхивали над городом, совершали свой полёт и исчезали в перине золотисто-розовых облаков. Не было сомнений, прошивая эту толщу, эти вспышки появлялись черными точками на своде привычного земного неба. Это зрелище можно было описать как звездопад, но неправильный, днём звёзд не видно.

Кай открыл створку и высунулся из окна как можно дальше. Через минуту Кай узнал силуэт города — это было зеркальное отражение Древнеграда с его церквями на холмах и мостами через Вечную реку, с аркой размером с радугу на главной площади и огромным памятником гордой воительницы на горе. Это был небесный Древнеград. Ещё через минуту Кай понял — розовые искорки это кристаллимы. Это слово он когда-то давно услышал в своей голове. Он не знал его значения. И теперь оно пригодилось. Вот откуда они берутся и как попадают на Землю. Из небесного отражения Древнеграда.

Интересно… другие тоже это увидят?

Он выскочил из спальни и побежал позвать деда. Уж дед точно не останется равнодушным к этому зрелищу. Дед в трусах с лупой в руке восседал в кресле, закинув ногу на ногу. На коленях его лежала какая-то энциклопедия. С плеча как тога свисало покрывало.

— Трибога в душу… Кажется настало время… Ведь это там было всегда, а Кай? — дед Егор пришёл в неописуемое волнение. — Мы просто этого не могли видеть. А теперь можем. Значит мы прошли тестирование и нас признали своими!

Кай помрачнел. Надолго ли… крутилось у него в голове. Если маленький человечек в очках оказался прав, то, возможно, на объявлении результатов тестирования ему придётся услышать свой приговор.

Он не стал ложиться. Вскоре все вышли к завтраку, Муза с дедом обменивались восторгами от увиденной в небе панорамы. Карна как-то была особенно холодна. Чудный пейзаж в небе ни капли не возбудил её, будто она его там сто раз видела… Затем все собрались у машины и поехали в Университет.

* * *

У дверей БФА № 329 их встретил уже знакомый Степан Блаженко, администратор. Он сообщил, что аудитория будет занята другим факультетом, а им велено идти в Читальный зал филфака на третьем этаже.

— А какое занятие будет? — спросила Муза у Администратора.

— Какая-то «Теория слова» что ли, я не понял, — на бегу крикнул Степан и умчался администрировать.

— Если «Теория», значит Саван, — услышал Кай за спиной и повернулся. Это были близнецы Василишины. Кай уже знал, что девушку зовут Дана, а брата её Денис.

— А ему идёт, — подмигнул Денису дед.

Значок на груди сразу взял ориентир и вывел их к старейшей университетской библиотеке. Они пересекли Галерею Ректоров. Кай шёл с трудом переставляя ноги, больше всего ему хотелось прислониться к стене и уснуть под портретом какого-нибудь Михаила Ломоносова или Петра Могилы. В библиотеке они ещё не были, и, заполняя помещение, студенты с интересом оглядывались по сторонам. Им навстречу на цыпочках прошуршала махонькая старушка с безжизненным клоком оранжевых волос на макушке, та, которая вызывала их на собеседование. Она беспрерывно шикала на них и взмахами руки направляла к открытым двустворчатым дверям в глубине библиотеки. Кто-то из студентов столкнулся в проходе и, зацепившись за какую-то этажерку, громко ойкнул.

— Не орать. Рассаживаться тихо, — рявкнула она.

Марик Варивода от неожиданности подпрыгнул. Примечательным выглядело то, что сегодня был первый день, когда почтенное семейство со всеми его старейшинами не сопровождали парня до аудитории, вероятно этим объяснялся его на удивление равномерно розовый цвет лица.

Огромный читальный зал был пуст. Впереди стояла кафедра и преподавательский стол. По стенам — книжные шкафы, столы расставлены полукругом.

Едва все успели рассесться, как в зал степенно вошёл Магистр Савонарола. Он подошёл к столу, пролистал журнал, который нёс с собой и перешёл к кафедре.

— Начнём, неофиты. Тератургима Слова. Предмет, который расширит горизонты вашего понимания мира. Есть вещи, услышав которые человек как правило успевает раскрыть свой универсальный зонтик скепсиса, и не пропустить ни капли истинного знания в свою черепную коробку. Однако их стоит воспринимать дословно. Всё начинается с теории, какой бы фантастической или нелепой она ни казалась. Сомнение движет познанием…

Кай заранее приготовился услышать на этом занятии множество нелицеприятных вещей и потому заранее переключил часть своего сознания на воспоминания о событиях в подземелье. Савонарола, казалось, мало обращал внимание на поведение слушателей и монотонно продолжал.

— Итак, теоретическая физика объясняет происхождение Вселенной следующим образом: Вселенная (как физическая реальность в виде физического вакуума, содержащего виртуальные частицы) возникла конечное время назад из гипотетически допустимого квантового поля («существовавшего» в виде математических уравнений) с помощью не поддающегося проверке механизма квантового тоннелирования из «квантового ничто» в реальность.

Кай поймал себя на том, что голос Магистра вне зависимости от темы и характера изложения имеет свойство вгонять его в сон. Было не хорошо, но один глаз Кая уже практически закрылся. Вернее, он практические не открывался.

Магистр сжал руку в кулак, а потом будто щепоть выбросил в центр полукружья перед столами комок света. Раздались восхищённые возгласы. Кай постарался выпрямить спину. Перед ними проявилась светящаяся полупрозрачная модель земного шара, парящая как в космическом пространстве. Небосвод над шаром окутывала синяя мерцающая дымка, в которой угадывались россыпи звёзд и сгущения в поясе Млечного пути.

Профессор Савонарола продолжил.

— Версию материалистической науки вы, надеюсь, запомнили. После прочтения же стиха третьего из первой главы Книги Бытия: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет», развитый сомнением разум представит миллиарды фотонов, которые, став свободными некоторое время спустя от начала мира, осияли первозданным светом всю Вселенную. И это произошло не само собой, не случайно, а по замыслу Великого Начала. Те из вас, кто читал учебники «Физики», не мог не заметить, что принятая научным сообществом космологическая теория происхождения мира согласуется с христианской доктриной о сотворении мира…

Савонарола взмахнул рукой, и слева от него возникла большая школьная доска, прозрачная будто стекло. На ней на глазах у всех начали появляться фиолетовые строки формул и кривые графиков. Студенты наблюдали за его действиями затаив дыхание. Кай чуть не уронил голову на парту, но заставил себя прислушаться.

— К примеру, теорема о сингулярности Борде-Гута-Виленкина математически точно доказывает существование начала времени — точки отсчёта, «до» которой времени как такового не было, что подтверждает одну из истин христианства — истину о начальности мира и…

Незнакомый длинноволосый парень вскинул вверх руку. Профессор любезно повернулся к нему:

— Вы перебили меня. Это не в моих правилах, но на первый раз я вас прощаю. Слушаю.

— Евгений Кубракевич. Можно просто Кубрик, — аудитория грохнула смехом. Магистр с интересом вскинул правую бровь. — Это всё классно, что вы говорите. Но гораздо интереснее, почему наша Академия носит название Золотой Лестницы? Нам не рассказали.

Зал тихо перешёптывался. В памяти большинства ещё свежи были воспоминания о дерзновенной попытке демарша Марика Вариводы и ответной реакции Магистра Лиходеда. Кто знает, какой фокус мог выдать менее сговорчивый Магистр Савонарола.

Савонарола откинул голову набок и несколько секунд рассматривал лицо Евгения Кубракевича, примечательное почти полным отсутствием подбородка. Он явно пытался отращивать усы, чтобы выглядеть солиднее, но те росли редкими и тонкими и нисколько не добавляли ему мужественности.

— Посчитали, Евгений Кубракевич, что кругозора средней подготовки неофита для этого достаточно, — медленно ответил он, окидывая взглядом ряды. — Но я не удивлён. Интеллект большинства присутствующих и вправду рыхловат, мне, вероятно, придётся опуститься к базовым вещам.

Савонарола взмахнул рукой, и модель вселенной, а также и доска с начертанными на ней теоремами исчезли.

— Хорошо, небольшой экскурс к первоистокам.

Дед толкнул Кая в плечо. Кай взъерошил волосы, отгоняя сон.

Савонарола приложил ладонь ребром ко лбу и на секунду закрыл глаза. Через несколько мгновений в его руках оказалась светящаяся каменная пластина размером с том Большой советской энциклопедии. С обоих сторон на ней просматривался писаный крупными буквами текст, материал Кай определил бы как зелёный нефрит.

Держа пластину на вытянутых руках перед собой, Магистр начал читать.


«Ставшим на Путь Познания крылатым наследникам должно было преодолеть четыре Ступени Золотой Лестницы. Путь их был долог и страшен, ибо каждый новый шаг по ней — это встреча с новым Врагом.

Первый Враг — Страх. Если наследник дрогнет пред лицом неизвестного и обратится в бегство, этот первый из Врагов положит конец его поискам знаний. Преодолеть страх просто — не убегать. Преодолеть страх сложно — не убегать. Понявший, что нет иного выхода, свободен от него до конца своих дней, получая в награду уверенность в себе.

На следующем шаге вверх по Золотой Лестнице наследника подстерегает второй Враг. Это — Уверенность в себе. Она рассеивает Страх, она же и ослепляет. Ибо сильна вера в то, что для него всё открыто, а это ведёт к прекращению работы мысли. Чтобы одолеть этого Врага надо победить Уверенность в себе, зная, что за уверенностью может скрываться заблуждение. Обуздав Уверенность в себе, наследник обретает истинную силу».


Савонарола оторвал взгляд от нефритовой пластины и обвёл глазами лица вокруг. Он читал медленно. Делая ударения и паузы. Студенты слушали очень внимательно. Кай чувствовал, что звучит сейчас нечто по-настоящему важное.


«Теперь же наследник занёс ногу для третьего шага. Сила, к которой он так долго стремился, наконец принадлежит ему. Ему доступно всё, и все желания — закон. Это и значит, что перед ним третий Враг: Сила! Она есть — самый грозный Враг. Легче всего — просто сдаться: ведь, в конце концов, её обладатель действительно непобедим. Человек, побеждённый собственной силой, умирает, так и не узнав, что с нею делать.

Противостояние этому Врагу лежит в понимании — Сила, которую он якобы покорил, в действительности ему не принадлежит и принадлежать никогда не может, и лишь безмерная любовь способна усмирить этого всесильного Врага. Любовь заставляет отдавать всё, что имеешь и умеешь, включая собственное Всесилие, Миру. Всё теряет смысл. Смысл обретает лишь дарение любви.

Постигнув эти Ступени — Страх, Уверенность и Силу, и оставив за спиной три опаснейших Врага — Страх, Уверенность же и Силу — наследник должен признать, что всё остальное преодолеть поможет Любовь. Тогда он мудрец, и третья ступень навсегда под его ногой».


Савонарола исподлобья взглянул на аудиторию. Стояла полная тишина. Он по-прежнему держал пластину на вытянутых руках.

— Имя нашей Академии происходит из этой заповеди. Ступени. Путь к совершенству через борьбу со своими бравадами. И если вы внимательно слушали наставления Посвящённых, то должны были запомнить три главных рекомендации для овладения первой ступенью. Сдержанность. Послушание. Сомнение. Я бы добавил Смирение и Вдумчивость. Надеюсь, всё ясно. Доставайте ваши конспекты. Учебники получите потом. Теперь приступим к… — Савонарола повернулся к ним спиной. Студенты зашуршали портфелями, на столах начали появляться тетради и ручки.

Дед пытался вытянуть из-под змейки блокнот, тот никак не поддавался.

— Четыре… Вы сказали, что ступеней четыре, — Магистр резко повернулся на голос. — Простите, вы стояли спиной. Муза Ладожская. Магистр, вы умолчите о Враге Четвертой Ступени?

Савонарола, казалось, внутренне улыбнулся. Он сделал несколько шагов к центру аудитории. Муза встала.

— Сочтём это за проявление вдумчивости. Над смирением нам ещё предстоит поработать, — Савонарола отложил свою табличку в сторону, присел на край стола и, скрестив руки на груди, продолжил:


«И здесь, на четвертой Ступени Познания, наследнику надлежит осознать, что пред ним Враг четвёртый — Любовь. Её победить нельзя, ведь она вольна отнять разум, ослепить, подчинить злу. И возродить в сердце и Страх, и Уверенность, и Силу. Поддавшись, наследник вступает в свою последнюю схватку, и затаившийся Враг разит его, превращая мудреца в ведомое Любовью оружие.

Но если мудрец вырвет из сердца Любовь, которая больше не сможет его ранить, тогда его в самом деле можно назвать Человеком Знания. И доказательством служит жертва, и лишь на тот краткий миг Ипсиссимус достоин встать обеими ногами на четвёртую Ступень Золотой Лестницы».


Кай вздрогнул и выпрямился. Ипсиссимус! — год уже как он безуспешно пытался вспомнить это слово. Именно так на очередном вираже словесной дуэли Велес назвал Каргера. «Ипсиссимус»… А Каргер после этого назвал его… как же он его назвал… «Патриарх», вот как.

Ипсиссимус. Значит это отринувший главного могущественного Врага. Любовь. Значит Каргер прошёл все Ступени Познания…

Савонарола окинул взглядом аудиторию.

— Муза Ладожская, надеюсь, ваш пытливый разум удовлетворён. Теперь приступим к…

— Глеб Володар, — голос высокого беловолосого парня уверенно и чётко прервал Савонаролу, умышленно, осознанно.

Кай давно заметил этого беловолосого парня с тростью, тот запомнился ему ещё на собеседовании. Кай с первого дня не сомневался, что это абсолютный фотоник. И вообще, по виду очень тянул на злого спесивого колдуна, в этом Кай почему-то тоже не сомневался. Ещё бросалось в глаза и раздражало, что этот Володар вёл себя как особо важная персона и не упускал момента поглумиться над любыми промахами сокурсников. Люди не спешили отвечать ему тем же, опасались, что ли. Но в общем он и ошибок-то ещё не совершил. И впрямь тянул на совершенство.

Володар не обращал внимания на взгляды вокруг. Он намерен был получить ответ на свой вопрос.

— В этой, как вы сказали, заповеди, упоминаются наследники. Кто они такие, эти крылатые наследники?

— Утрачено, — отрезал Савонарола. С этими словами нефритовая пластина исчезла. — Продолжим.

Володар остолбенел. Мгновение он решал, как ему реагировать, однако, не дав продолжить ни Магистру, ни Володару, на ряд ближе к кафедре снова взмыла рука, девичья. Кай узнал в ней ту крохотную девушку с собеседования.

Профессор Савонарола нервно бросил:

— Слушаю, — теперь с залом разговаривал удав.

— …гелевейко…

— Громче.

— Ангелина Вейко. У меня вопрос. Кому-то удалось… то есть, кто-то согласился постичь знания Четвертой Ступени? Ипсиссимусы вообще существуют?

— На священных Скрижалях высечено шестнадцать имён. Трое приняли сан в Гардаринии. Но человеку не дано называть их имена. Ипсиссимус вне мира и глупца.

— Простите, что это значит?

— Такой маг вне мирской суеты и примитивного человеческого разума. — Савонарола выбрасывал каждое слово, они будто ножи в руках метателя, свистели в воздухе. Слушатели замерли. — Круг его забот далёк от земного обиталища. Он вечен. Он посвящён в тайны мироздания. Это, если говорить современным языком, допуск наивысшего уровня.

Дюймовочка, похоже набралась храбрости ещё на один вопрос. Кай чувствовал, что Савонарола закипает.

— Но ведь никто не захочет жить без любви… Разве кто-то согласится добровольно отказаться от неё? — по рядам прокатилась волна девичьих смешков. — Даже такие как вы… — девушка осеклась и замахала руками, и брови Савонаролы взлетели ещё выше, — я имела ввиду, служителей церкви, которым нельзя… — на этот раз у Ангелины Вейко получилось ещё хуже. Девушка покраснела. — В смысле, что вы посвящаете свою любовь Богу. Даже и кота нельзя любить?..

В зале нарастал гул. Кто-то выкрикнул: «Да уймись ты уже, Гелевейка».

Савонарола поднял руку, призывая к тишине.

— Я рассчитывал на вашу зрелость. Но из всего сказанного вас заинтересовали лишь мои альковные тайны. Вы, cara mia, пребываете в заблуждении, что вам довелось одолеть врага Первой ступени Познания — Страх. Однако, это поправимо. Для вас всё только начинается. — Савонарола говорил очень тихо. — Вы уловили мою мысль, Ангелина Вейко?

«Что день грядущий мне готовит?» — академически точно пропел мужской голос. Аудитория взорвалась смехом. Все обернулись. Кай знал, кому принадлежало бельканто.

— Да, магистр… — Ангелина села, на вид ни жива, ни мертва.

Вокруг неё зашушукались с ещё большим жаром. Савонарола по какой-то причине злился. Он безотчётно теребил рукой зеркальце на поясной цепочке. Что-то его крепко зацепило. Глаза его сощурились.

— И что за смысл в такой жизни? — раздался с задних рядов голос отважного певца. — Зачем нам стремиться в эти, как их, пипистимусы?

Несколько парней снова загоготали. Профессор Савонарола вскинул голову.

— Имя!

— Стево Шабашов, — прозвучал чистый как мёд голос. Кай отметил про себя, что вокально-сценический образ артиста пребывал в резком диссонансе с внешней оболочкой, он выглядел совершенным бандитом.

— Вы нарушили мой запрет, — зашипел он не хуже Карны. — Не сметь говорить без разрешения! Мы не услышим вас до конца дня, — Савонарола был уже по-настоящему разъярён. Он щёлкнул зеркальцем по ладони.

Огромный как гора парень закашлялся. Он очень походил на одного из двух амбалов, повздоривших в первый день с Русланом. Кай не запомнил тогда их лица, а Руслан не подавал виду, что между ними когда-то был конфликт. Но это точно был он. Кашель его не утихал с минуту, до тех пор, пока не обратился в задушенный сип. Кай оглянулся и поискал его глазами. Парень сидел, схватившись руками за горло, глаза его заливали слёзы. Он не мог продохнуть от кашля. Вокруг нервно зашушукались. Соседи по партам отодвинулись от него, всем видом давая знать мирозданию с правосудием, что они не вместе.

— Может воды? — быстро спросил Савонарола и сделал жест, исполненный готовности.

— Да, магистр, простите, магистр, — еле слышно выдавил парень.

В этот момент лицо Савонаролы озарилось тёплым сочувствием. Кисть его продолжила движение, он поднёс руку к глазам.

— Вода в буфете. Через… — он провёл пальцем по стеклу часов, — двенадцать минут сможете туда попасть.

Раздался нестройный гул.

Профессор повернулся к остальной аудитории.

— Я не сторонник задорной полемики и вялой апологии. Сейчас, отвечая на вопрос вашего товарища, я открою вам важнейшую тайну смысла жизни.

Зал перестал дышать. Несчастный Стево Шабашов продолжал давиться кашлем. Муза вынула из рюкзака бутылку с водой и пустила её по рядам.

Савонарола отпустил недобрый взгляд в её сторону, но ничего не сказал и продолжил.

— Так вот. Смысла жизни нет! В ваших особенно.

Кай тут же представил себя в центре чашки Петри…

Савонарола продолжил.

— Десять лет школьной программы в ваши черепные коробки вдалбливали, что истина — в науке, а если наука не может что-то объяснить, то этого и не существует. Да, я верю и утверждаю, что мир — это Божие творение. Но, в отличие от первых христиан, я обладаю знаниями о строении Вселенной, и мне неизмеримо сложнее проповедовать вам о прогулках по воде, потому что усвоенные мною законы физики эту возможность опровергают…

Кай сощурился. Это почти в точности совпадало со словами Каргера. Савонарола внушал аудитории страх и неприязнь, но он, очевидно, говорил правильные вещи. Просто Кай не могвключить внимание. Снова и снова он проваливался в воспоминания о событиях в подземелье. Страшная тварь с огромными крыльями крушила пещерный свод, дёготь из груди капал и капал ему на ладони, Тори бросала ему в лицо «Ты должен умереть»…

Он закрыл лицо руками. Карна молча посмотрела на него и, по обыкновению, ничего не сказала…

Они редко общались, а теперь ещё меньше. После происшествия на тестировании, после исчезновения Истории, Кай не знал, как выразить свои чувства. Карна спасла его. Он понимал, но до конца не хотел признавать, что все это время был в сетях особы, выдававшей себя за кого-то другого. Вернее, кого-то другого, выдававшего себя за его друга. За его любовь. Но это был страшный обман. Сильный страшный недруг, чья ненависть несла лишь одно желание — убить Кая. Она так и сказала: «Ты должен умереть».

И будто смягчая его невысказанную горечь, рядом тихо прозвучало:

— Человека определяют его враги.

Кай резко вскинул голову:

— Но за что?

— Когда-то узнаешь.

— Она жила с нами, я считал её своей… нашим другом. Если бы не ты, — лицо Кая посерело.

— Нет, не я. У всех хищников есть инстинкт самосохранения и…

— Что ты имеешь ввиду? — оборвал её Кай.

— …и совершенствования вида.

— Эмм-м…

— Время всех рассудит. Когда все фигуры встанут на доску. — Карна усмехнулась одними губами. — Кингчесс же…

В памяти смутно всплыло воспоминание. Тот день, когда они все вместе возвращались из дома родителей Истории… Дед тогда сравнил их встречу с академиком Собески с шахматной партией. Кай вспомнил необъяснимое поведение матери Истории. Они стали свидетелем отвратительной перебранки, это и вспоминать было мерзко. Невероятно красивая женщина, какой-то волшебной неземной красоты, открывала рот лишь для того, чтобы выплеснуть гадкую порцию злобы на дочь.

Сердце Кая больно дёрнулось. Тори… Он снова увидел её ладную стройную фигуру, бледное лицо со слегка неправильными чертами, светлые медовые пряди завитками, спадающими на лицо, иногда в них путались солнечные лучи, удивительные сиреневые глаза и привычную кривую улыбку. Были и более красивые девушки, но вышло так, что он не мог жить без этой.

— Если только найду её… — слова зло сорвались с языка.

— Нет её, ни на земле, ни под землёй. Но это ещё не конец. Может быть даже только начало.

Оставшиеся двенадцать минут тянулись невыносимо долго. Карна с Музой записывали лекцию. Дед с Русланом, похоже, тоже боролись со сном, во всю зевали и тёрли глаза, но не отставали.

Савонарола снова извлёк светящиеся модели Вселенной, которые подобием конуса вырастали из маленькой точки, он бесконечно увеличивал область в точке исхода, и над головами студентов летали атомы, протоны, нейтроны и в конце концов кварки и глюоны. Честно говоря, выглядело это всё довольно зрелищно, свет в его руках работал как вполне материальный предмет.

Но Кай не уловил ни слова. Мозг Кая словно затянуло ореховой скорлупой, через которую не проникало ни одной сторонней мысли. Отличный образ, подумал Кай, пришёлся бы по вкусу мастеру Йозефу. Он взглянул на часы на стене. Скоро перерыв…

— Итак, ваше первое домашнее задание, — слова профессора выдернули Кая из полудрёмы, — понять стих с первого — по десятый главы один первой книги Библии — книги Бытия Ветхого Завета.

По рядам аудитории пронеслось разочарованное «Уу-у-у….»

— У нас тут церковно-приходской филиал? — раздался голос из середины ряда за спиной Кая. — Мы пришли не заветы и проповеди учить.

Савонарола равнодушно повернул голову в сторону говорившего.

— Вы не способны уловить. Я не учу вас вере в Бога или чёрта. Я учу вас знанию, которое вы ошибочно отождествляете с вымыслом. Попробуйте принять информацию. Разместить её в своём разуме аффилированно от уроков воскресной школы и понять, что тот, кто это записывал, знал, а не грезил. Для восприятия теории конформной циклической космологии ваша черепная коробка пока не готова. Не будет готова в ближайшие двести лет.

— Снова сказочки для полусумасшедших старушенций…

— Да хватит вам уже! — неожиданно вступила Муза. — Всё же понятно объяснено.

Савонарола снова внимательно посмотрел на неё и неожиданно перешёл к совершенно благостному настроению.

— Эта подсказка поможет вам разбудить свой разум, традиционное образование сделало его не восприимчивым к простым вещам. Однако, с учётом современных открытий в физике, астрономии и космологии не так трудно подойти к осознанию того, что первые слова в Книге Бытия — первой книге Библии — не вымысел человеческого сознания, но реальность, начало начал, причина, благодаря которой мы сегодня существуем. Повторю, стих с первого — по десятый. К следующему занятию сдать эссе о точках соприкосновения Теории Большого Взрыва и доктрины creatio ex nihilo на десять страниц. Теперь можете вернуться к БФА № 329. Господин Розмаринов вас уже ожидает.

Он забрал свой журнал и быстро вышел из зала.

— Господин Розмаринов, снова? Этот бесцветный гном что-то примелькался, — Руслан закинул рюкзак на спину.

— Муза Павловна, никак Саван сумел вас расположить? — дед, смеясь, подхватил её портфель. Она просто порхала и светилась от возбуждения.

— Знаете, Егор Георгиевич, возможно, это был самый интересный урок за всю мою жизнь… — Муза многозначительно подмигнула деду.

— Скука смертная, — просипел Хорунжий. — Спасибо цыганскому барону, повеселил.

— Спасибо Кубракевичу, хоть узнали что-то про саму Академию, — отозвался Кай.

— Кубрик молоток, Стево дерзкий, да… — кивнул дед.

— Не могу дождаться уже результатов, — проговорила Муза. — Что означают все эти Светляки и Радуги. Может там объяснят? Как вытерпеть эти тридцать минут…

Все тронулись обратно к БФА № 329.

Кай почувствовал, как на плечи его снова взвалили груз весом в несколько тонн. Возможно, через тридцать минут его ожидал позор. И прилюдное изгнание.

«Никчёмен», снова прозвучало в ушах. Лицо вспыхнуло краской.

«Ты должен умереть» — звонко отдалось в ушах. Кай смахнул морок и зашагал следом.

И пора уже всем рассказать.

* * *

Они снова подошли к аудитории БФА № 329. У дверей их ожидал очень нервный человечек в чёрном хозяйственном халате и черных очках — тот, с тестирования, которого Савонарола назвал Розмариновым. По внешнему виду его можно было допустить, что Розмаринов всю ночь сражался с вурдалаками. Он подпрыгивал и вздрагивал при каждом шаге и шорохе за спиной. Увидев Кая и компанию, он неожиданно рявкнул: «Острожский, Кристиан, ко мне!» Кай удивлённо пожал плечами и подошёл.

Студенты заходили в аудиторию, Кай с человечком молча стояли у входа. Дед с Музой, Карной и Русланом ушли занимать места, крикнув: «Не опаздывай!». Кай кивнул, проводил их глазами и снова посмотрел на человечка с журналом. Тот молча и со знанием дела, будто обученная лошадь, кивал головой каждому проходившему и делал какие-то пометки в своём кожаном журнале. Казалось, что он считает убитым время, когда он кого-нибудь куда-нибудь не заносил.

— Вы что-то хотели?

— Стой и не мешай мне делать мою работу.

Кай переступил с ноги на ногу и присел на край тумбы у дверей аудитории. Народ прибывал, знакомые парни и девушки улыбались и махали ему, затем исчезая в проёме. Терпение Кая подходило к концу. Маленький человечек так и стоял, с важным видом заглядывая в свой истёртый журнал.

— Вы меня задерживаете, я опоздаю, — не выдержал Кай.

— Я тебя не задерживаю, — сердито заявил человечек. Потом, сглотнув, рявкнул, — быстро в аудиторию, а то опоздаешь!

Кай посмотрел на Розмаринова, и решив, что спорить с сумасшедшими бессмысленно, молча зашёл в БФА № 329.

* * *

И тут мы подошли к необходимости сделать Отступление, поскольку этот внезапный инцидент имел серьёзную подоплёку. К сожалению, ни Кай, никто из его друзей свидетелем нижеописанной сцены не был. Потому для понимания причин нам стоит вернуться на полтора часа назад, к тому моменту, когда Магистр Савонарола начал свой урок в библиотеке филфака.

* * *

В это время в Зале Учёного Совета происходило гораздо более важное событие, которое и послужило причиной переноса утреннего объявления результатов тестирования. Зал Учёного Совета был полон. Двумя полукругами в нём были выставлены кресла президиума, их занимало не менее трёх десятков персон с важными лицами. По нарядам и внешнему виду можно было сказать, что эти люди далеко не гардарининцы. Многие курили, переговаривались как давние знакомые, заглядывали в свои блокноты, делали пометки и даже пересмеивались, но не теряли ни грамма важности в лицах. В общем работали.

Между этими двумя полукружиями рядов возвышались три особых кресла. Они предназначались для троих Посвящённых — Магистра Силы, Магистра Теорий и Магистра Практик. Однако, одно из кресел пустовало. В зале не было Магистра Савонаролы.

Звучный нежный голос Магистра Медвяны объявил:

— Прошу ещё немного вашего внимания, уважаемые господа, и предлагаю заслушать главу квалификационной комиссии, нашего Конкордатора, господина Розмаринова.

В центр круга, лицом к Посвящённым и президиуму вошёл маленький человечек в чёрном хозяйственном халате и черных квадратных очках. Под мышкой он держал большой истёртый журнал.

— Спешу выразить вам своё почтение, драгоценная наша госпожа Соломея, глубокоуважаемый Совет Магистерия, — ответил Розмаринов неожиданно приятным, переливистым голосом, играя блеклыми кустистыми бровями.

Лука Лиходед добродушно кивнул ему и проговорил:

— У нас остался единственный вопрос — по неофиту Острожскому, Кристиану.

— Рад служить вам. Что вы желаете услышать?

— Обоснование вашего заключения.

Розмаринов расплылся в уверенной улыбке…

Здесь мы прервём наше Отступление, чтобы не открыть больше чем требуется, и шагнём на полтора часа вперёд, как раз к самому началу оглашения результатов тестирования.

* * *

…Кай посмотрел на Розмаринова и решив, что спорить с сумасшедшими бессмысленно, молча зашёл в БФА № 329. Тонкий луч в дверном проёме лизнул поверхность шестигранного значка. Студенты двинулись к своим местам, и вскоре все очень быстро расселись.

Пламенника с его порфирным сиянием над головами в этот раз не было. Рассеянный свет лился с потолка, но такого праздничного мистического впечатления, как в первый день, не производил. Неожиданно под потолком зазвучал голос Соломеи Медвяны и через несколько мгновений она появилась в центре амфитеатра в своём обычном ослепительном блеске.

— Приветствуем вас, фотоники! Приветствуем вас в Академии Золотой Лестницы!

Магистр Соломея на постаменте была не одна. Рядом с ней сгорбившись стоял маленький человечек в чёрном халате и очочках. Кай смотрел на них, пропуская удары сердца и забывая дышать.

— Надеюсь, наши испытания вас развлекли. Мы постарались чтобы каждый из вас столкнулся лицом к лицу с необычными препятствиями. Предсказуемо, вам удалось решить задачу теми способами, которые соответствуют вашим задаткам. В дальнейшем, вы не только разовьёте самые сильные свои стороны, но и освоите смежные разделы магии, вам не свойственные, на первый взгляд. Хочу вас предостеречь — не думайте, что цель Академии дать вам умение наколдовать армагеддон на войска противника, попутно открывая порталы для сил света, из которых вам в помощь повалят архангелы. Это совсем непросто, да и не нужно в современном мире. Вы останетесь прежними людьми, лишь с некоторым навыком творения или нанесения магического урона. Ваше предназначение не в том, чтобы открывать форточки силой мысли и разжигать огонь щелчком пальцев. Даже я, поверьте, так не делаю.

По залу прокатилась волна смешков вперемешку с разочарованным перешёптываниями.

— Магия даст вам редкий бесценный инструментарий, колдовство — это часть нашей работы, а работа требует плана, режима, системы, развития. Вы по-прежнему будете пользоваться руками, помешивая сахар в своём чае. Это шутка, — Магистр переждала очередной всплеск эмоций. — Что важнее, не думайте, что магия всесильна. Если кому-то из вас придёт в голову в ходе эксперимента обезглавить товарища, это не значит, что кто-то из Магистров, щёлкнув пальцами, сможет всё отменить. Нет. Магна Кварта, кроме четырёх бесконечно многообразных компонентов, содержит ваш личный код по классу сертификации, вашу подпись и ещё много чего. Нет универсального колдовского «стирателя». Увы. На то, чтобы разбить чужую Магна Кварту, можно потратить месяцы. А голова, как вы понимаете, столько ждать не может.

По залу прокатилась волна смеха.

— А вот это была не шутка, — закончила Соломея.

Магистр подождала, пока эта весёлый гомон спадёт, и продолжила:

— Нам пора озвучить результаты тестирования. Классы сертификации установлены. Здесь особенно важную роль играли спектры ваших тел. Это своего рода ваши «паспорта». Поток оказался весьма неоднородным… — Магистр строго окинула взглядом ряды амфитеатра.

Кай весь сжался.

— …и Магистерию пришлось хорошенько поразмыслить над результатами некоторых неофитов…

Карна поймала его взгляд и неожиданно накрыла его руку своей. Это был настолько непривычный жест с её стороны, что Каю стало ещё хуже. Или лучше? Он не понял. Нет, лучше. Волна спокойствия окатила его тело.

— …и, к сожалению, не обошлось без потерь. Расставание с каждым из вас — большая утрата для Академии.

Магистр протянула руку господину Розмаринову, и в руках её оказался уже знакомый им журнал.

Кай залился краской. Это крах…

Вдруг перед ним появилась серебристая пластина размером с ладонь.

— Сертификаты перед вами, — прозвучал мелодичный голос. По рядам пронёсся растерянный вздох. Студенты смотрели на свои пластинки. На каждой было высечено изображение Лестницы, восходящей к лучистому солнечному диску.

Дед выглянул из-за Музы.

— Ну что, фотоники, трибога в душу тарантас! — и перевернул свою пластинку. — Радуга, не обманули!

Здесь и там студенты с нижних рядов вскакивали, с верхних рядов свешивались, заглядывая в соседские пластинки. Хихикали «Искры», братались «Маяки» и самые редкие и забавные нервически выкрикивали свои классы и восторженный заинтригованный хор поздравлял их с каким-нибудь «Гелиофобом» или «Люминофором», те у кого совпадали классы сертификации махали друг другу через весь амфитеатр.

Кай сидел сгорбившись, оттягивая ужасную минуту. Теперь кровь совсем отлила от его лица, он чувствовал, как леденеет кожа. По залу прокатывались волны шепотков, то здесь, то там пробивались смешки, атмосфера разрядилась, все уже открыли свои пластинки. Этот беспокойный и волнительный этап остался позади.

— Ну, Кай, давай, — подтолкнул его в плечо Руслан.

— Ага, интересно же, — дед встал за спиной Кая.

Карна снова поймала взгляд Кая. Он вопросительно посмотрел на неё.

«Всё будет хорошо», — читалось в её взгляде.

Кай непослушными пальцами взял в руки тяжёлую серебристую пластинку и перевернул…

— «Чёрный»… — почти беззвучно прочитал он. Ряд выше и ниже нестройно охнул. По рядам пролетел шепоток. «Чёрный, у нас Чёрный»… «А что это?» «Чёрен внутри?»… «Я боюсь его».

Кай смотрел на табличку, и высеченные на металле буквы расплывались. Судя по названию, что бы оно не означало, такой вердикт ничего хорошего не сулил. Это как чёрная метка, сигнал собирать вещи.

Всё-таки никчёмен, с горечью признал Кай. Розмаринов не ошибся.

* * *

Теперь мы вполне можем вернуться на полтора часа назад, в Продолжение этого важного Отступления, чтобы всё-таки услышать авторитетное мнение господина Розмаринова, по заданному вопросу.

— Я его дисквалифицировал. Он непригоден. Мда-с. Отрицательное альбедо, нонсенс, выражаясь мягко. Его отражательная способность нулевая. В нашей Академии с таким делать нечего. Согласно регламенту.

— По данному случаю у нас есть альтернативное заключение. Мы склоняемся к решению принять ко вниманию этот документ, — раздался голос Соломеи Медвяны.

Маленький человечек дёрнул шеей, глаза под очками забегали.

— Какой документ? Чей ещё документ? — визгливо спросил он, и трясущаяся рука его потянулась к Магистру.

В следующей момент собравшиеся и сам Розмаринов увидели перед собой лист бумаги с отпечатком медвежьей лапы. Розмаринов поймал лист на лету. Члены Учёного Совета уважительно закивали головами. Мужчина с длинными рыжими усами молча барабанил пальцами по столу.

— Это что? — брови Конкордатора картинно поползли куда-то к волосам, — возмутительно! Какая-то лапа? У меня опыт! Безупречный послужной список! Ни одного промаха. Это подтверждено высокой… А это?!! Какая-то грязная лапа…

И сделал весьма воинственный полуоборот в сторону махонького старичка в крайнем кресле.

Соломея недовольно повела подбородком.

— Желание измерить ровность в конечном счёте сводится к измерению неровности, — терпеливо и мягко прервала она его тираду. — Нас вовремя поправили, и мы благодарны за руку помощи, протянутую одним из первых Престолов. Вас оправдывает только то, что вам не приходилось сталкиваться с даром Чёрной дыры.

— Чёрной дыры? — Конкордатор отважно поправил перекосившиеся очки.

— Вам недостаёт опыта оценки нетипичных состояний. Попрошу нашего глубокоуважаемого Ивана Ивановича дать вам пару уроков, — проговорила Соломея Медвяна, поворачиваясь к рыжеусому члену Совета.

Тот согласно вскинул руки.

— Осмелюсь… ещё никогда Посвящённые не оспаривали мой вердикт, — маленький человечек набычился и как-то даже стал выше ростом. Он потряс в воздухе своим большим журналом. Голос его задрожал от возмущения. — Если я неугоден…

Рыжеусый мужчина деликатно включился в беседу:

— Арбитраж оценивал соискателей по различным шкалам, поверьте, самыми инновационными методами. Из них наиболее точен — метод прецизионной корпускулярной фотометрии. И его вывод не противоречит мнению Престола Велеса.

Сидящие в креслах мрачно переговаривались, кивая с недовольными взглядами.

Соломея, вдруг топнув ногой, соединила большие и указательные пальцы рук.

Конкордатор начал опасливо пятиться.

— Прекратите! Прекратите ваши штучки! Я найду на вас управу! Найду себе другое место, где меня будут ценить сообразно заслу…

Соломея резко сцепила четыре пальца в замок…

Розмаринов захлебнулся в потоке недовольства и замер.

…Магистр подалась корпусом вперёд:

— Дар Чёрной дыры — огромная редкость для мага! — лицо Соломеи начало приобретать черты хищной птицы. — И большое несчастье для Земли!

Голос действовал на мозг как резак по стеклу. Розмаринов снова стал меньше ростом.

— Вы могли проморгать эту проблему. Её нужно держать под неусыпным контролем, укрощать и направлять к Светлой Стороне, а не вышвыривать необученного носителя в открытый мир.

Господин Розмаринов смотрел на неё почти дрожа. Он теребил свой истёртый журнал, прижимая его к груди будто виноватый батрак перед паном шапку.

— Я не знал… драгоценная госпожа, позвольте загладить… искупить, — начал заикаться маленький человечек.

Над Розмариновым нависли хищный бронзовый клюв и огромные миндалевидные глаза хрустальной птицы. Над птичьей головой рассыпали блики кристально прозрачные рога.

— Я не хотел… мне посоветовали… — заканючил он, приседая на дрожащих ногах.

— Убеждена, что посоветовали.

— Авторитетный, очень знающий… — заикался Конкордатор, с бегающим взглядом.

— Не сомневаюсь, что авторитетный. Потому Совет прощает вас.

— Служу советскому…

В президиуме раздался сочный хохот.

— Простите… волнение… служу Академии. Нет, Великому Началу. Я бессменно… Все шестьсот лет… Верен долгу… спасибо…

— С этого момента, вы не спускаете глаз с неофита Кристиана Фредерика Хенрика Острожского.

— Заношу, моя госпожа! — Розмаринов подобострастно нырнул в журнал, широко размахнулся в плече и демонстративно внёс какую-то запись.

— Это не означает, что вы должны постоянно мешать ему жить.

— …так точно, по-сто-янно-ме-шать-е-му-жить… Занесено! — уткнувшись в свой журнал, Розмаринов пришёл в себя, будто зачерпнул оттуда уверенности. — Уж будьте благонадёжны, всё будет в наилучшем порядочке!

Соломея Медвяна вернулась к нормальному облику, со вздохом откинувшись к спинке кресла.

— Совет благодарит вас, — устало обронила она. Повернув голову к учёным мужам, печально добавила, — успели…

Все согласно закивали.

Больше ничего интересного в Зале Учёного Совета не происходило. Теперь отправимся на полтора часа вперёд к финальной части оглашения результатов тестирования.

* * *

Всё-таки никчёмен, с горечью признал Кай. Розмаринов не ошибся.

Сейчас на весь зал она объявит, что ему в Академии не место. Это слишком. Он уже начал подниматься со своей скамьи.

Как сквозь слой ваты он услышал голос Магистра Соломеи.

— И нам грустно сообщать вам известие о том, что стены Академии покидает Крис

Кай закрыл глаза рукой и свернулся в узел над столом.

— …тина Кондулайнен. Её удалось перевести в Академию Золотой лестницы по месту службы её родителей. Они военные атташе в Велико…

Кай выдохнул. Карна крепко сжала его руку.

— Уж лучше быть Чёрным, чем Гелиофобом. Это я тебе как змея говорю.

Он с благодарностью посмотрел ей в глаза. Она подмигнула.

Голос Соломеи Медвяны снова возник в ушах:

— Так же с большой печалью мы сообщаем о расторжении ещё одного контракта…

Кай чувствовал, что сердце всё же проломит сегодня его рёбра.

— Нас покидает… История Собески. По семейным обстоятельствам. Поздравляю с началом учебного года!

Конец Книги 1.

Продолжение в Книге 2. «Дар светоходца. Враг Второй Ступени»…

Авторские комментарии к Книге 1

«Он намеревался выйти в инженеры ЭВМ или кибернетики (как пойдёт) — судьба ФИВТ в его политехе пока ещё только решалась…»

ФИВТ — Факультет информатики и вычислительной техники Политехнического института им. Игоря Сикорского.

***

«Чем дальше назад ты можешь заглянуть, тем дальше вперёд сможешь увидеть»… — фраза приписывается Уинстону Черчиллю (1874–1965), британскому государственному и политическому деятелю, бывшему премьер-министру Великобритании. Черчилль знаменит не только как блестящий политик и выдающийся оратор, но и как обладатель Нобелевской премии в области литературы. (Определить первоисточник не удалось.)

***

«Волны перекатывались через мол и падали вниз стремительным домкратом…» — цитата из творчества Никифора Ляписа-Трубецкого, персонажа романа «Двенадцать стульев», (1927 г.) И. Ильф, Е. Петров.

***

«Шлифовка кадрана для солнечных часов по макету Горыныча (шефа клуба «Эрудит») обернулось очередным разочарованием…»

Кадран — плоская поверхность с размеченными часовыми делениями — циферблатом. Как правило, это элемент солнечных часов, которые работают по принципу отбрасывания тени от объекта, например, центрального шеста. Такой шест (или любой аналог) называется «гномоном».

***

«Factisanguinisesseparum!» — Он жалуется, что мало пролито крови. (лат.)

***

«Затихающий вихрь раздул складки его моццетты, и взгляду открылись блестящие пластины, прикрывающие плечи, на груди сверкнул какой-то знак».

Моццетта — короткая накидка, которая охватывает плечи и застёгивается на груди. Она является элементом церковного облачения части духовенства Римско-католической церкви.

***

Он вынул из кармана сутаны нечто похожее на шарф и вытер им окровавленное лицо и шею, затем поправил колоратку …»

«Колоратка — элемент облачения клириков и иных священнослужителей в западных Церквях, представляющий собой жёсткий белый воротничок с подшитой к нему манишкой, застёгивающийся сзади и надевающийся под сутану.

***

«Прости за эннеаграмму, Велес, — прозвучал надтреснутый голос Каргера…»

Эннеаграмма — девятиугольная фигура из двух фигур, вписанных в круг (итого образована тремя фигурами). В некоторых философских концепциях — фундаментальный символ ряда скрытых мистических мировых законов.

***

«Кай мог поклясться, что видел, как его рука в латной перчатке потянулась к бедру, и в складках его чёрного одеяния блеснула серебристая гарда…»

Гарда — часть эфеса шпаги или любого клинкового холодного оружия, защищающая руку от удара лезвием шпагой противника. Обычно изящно отделанная.

***

«Abexterioribusadinteriora…» — (лат.) От внешнего к внутреннему.

***

«Муза Павловна ответила, что, насколько ей известно из школьной программы, сновидения — это «небывалые комбинации бывалых впечатлений» — фраза принадлежит выдающемуся физиологу Ивану Михайловичу Сеченову, «Рефлексы головного мозга» (1863). Труд Сеченова был встречен как вызов официальному мировоззрению, основанному на христианской религии.

***

«…всё вокруг напоминало ему планетарную модель, с большими и малыми кольцами меридианов, пересекающихся с кругами тропиков, горизонтом и экватором, он чувствовал себя заключённым внутри армиллярной сферы, которую им показывали на астрономии».

Армиллярная сфера — астрономический прибор для определения небесных координат светил. Она имитирует модель солнечной системы, в которой основные круги небес (эклиптика, небесный экватор и зодиакальный круг) представлены кольцами. Отсюда название прибора (от лат. Armilla — кольцо).

***

«Кай падал раз по пять за тренировку и без тортиков на плацу уже не появлялся». — Традиция прижилась во многих конюшнях и имеет давние корни. Если гусар падал с лошади, это считалось ужасным позором. Поэтому, всех свидетелей происшествия, упавший должен был напоить до такой степени, чтобы о его позоре никто не вспомнил. Отсюда и традиция приносить алкоголь. В современном спорте алкоголь заменен тортиками для друзей.

***

«Это, вероятно, серафинит. Невероятно тонкая резьба, не знаю какого тысячелетия…»

Серафинит — название минерала, который напоминает своим узором ангельские перья. Этот кристалл имеет зелено-голубой или оливковый оттенок и перламутровый блеск на изломе. Также камень славится целебными и магическими характеристиками, широко используется экстрасенсами и целителями, чтобы погружать людей в транс.

***

«На стрелке. Тогда в телевизоре он услышал слова папы римского об апостоле Андрее…»

Апостол Андрей или Андрей Первозванный — был одним из 12 апостолов, избранных Иисусом Христом и первым призванным к этому служению, поэтому Андрея и называют Первозванным. Когда на апостолов сошёл Святой Дух, они получили дар разговаривать на языках тех народов, к которым им по жребию выпало идти проповедовать. По пути из Скифии апостол отправился на север вдоль Днепра и посетил места где, теперь стоит Киев. Об этой истории рассказывает Нестор Летописец в своём знаменитом труде «Повесть временных лет». Это событие относится к I веку, о нём упоминает папа римский Иоанн Павел II во время своего пасторского визита в Киев в 2001 году.

***

«Жаль меня там не было. Какой захватывающий кингчесс … Ах, побаловали!..»

Кингчесс — «королевские шахматы», в которых партия начинается на пустой доске, а фигуры появляются в процессе игры. Перед началом игры весь комплект шахматных фигур располагается в резерве, и противники вводят свои «аргументы» битвы постепенно.

***

«С прошлого лета на этажерке в его комнате пылился деревянный кубик вечного календаря с датой 9 февраля 1986 года…»

В день 9 февраля 1986 года комета Галлея достигла перигелия, ближайшей точки к Солнцу, во время своего второго визита в Солнечную систему в XX веке.

***

«Ой, Карна, у тебя оказывается фамилия есть? — Тори заглянула в её листок и нарочито растягивая слоги прочитала вслух, — Кар-на Ви-пе-ра-бе-рус…»

Випераберус (лат. «Vipera berus») — Обыкновенная гадюка вид ядовитых змей рода настоящих гадюк семейства гадюковых.

***

«Альбедо никудышнее, позволю себе заметить, заношу. НИ-КУ-ДЫШ-НЕЕ… — донеслось до Кая…»

Альбедо — от лат. «albedo», белизна. В самом общем виде так называют долю упавшего излучения, отражённого твёрдой поверхностью или рассеянного полупрозрачным телом. Поскольку величина отражённого излучения не может превосходить величину падающего излучения, то это отношение, то есть альбедо, всегда заключено в пределах от 0 до 1. Чем выше его значение, тем большая доля падающего света будет отражена.

***

«Начнём, неофиты. Тератургима Слова. Предмет, который расширит горизонты вашего понимания мира…»

Тератургима — по-старогречески означает «чудотворения».

***

«Вы, cara mia, пребываете в заблуждении, что вам довелось одолеть врага Первой ступени…»

Cara mia — с итальянского, «Моя дорогая».

***

«К следующему занятию сдать эссе о точках соприкосновения Теории Большого Взрыва и доктрины creatio ex nihilo на десять страниц…»

Creatio ex nihilo — это латинское словосочетание, которое можно перевести как творение «из ниоткуда» или «из ничего». Это контрастирует с доктриной creatio ex materia, что переводится как «творение из материи» и означает, что Вселенная образовалась из вечной материи, но материя должна быть создана некой вечной беспричинной причиной.

***

«Здесь и там студенты с нижних рядов вскакивали, с верхних рядов свешивались, заглядывая в соседские пластинки… …восторженный заинтригованный хор поздравлял их с каким-нибудь «Гелиофобом» или «Люминофором», те у кого совпадали классы сертификации махали друг другу через весь амфитеатр…»

Гелиофоб (от др. — греч. «солнце» + греч. «страх») — в обычном понимании, слово обозначает организм, избегающий света в следствии страха инсоляции, например, обитатель пещер, глубоководных зон морей и озёр.

Люминофор (перевод с лат. «тот, что несёт свет») — в обычном понимании, слово обозначает вещество, которое поглощает энергию и в результате сложной химической реакции преобразует её в нетепловое излучение, особенно ярко видимое в темноте (способность люминесцировать).


Оглавление

  • Мизансцена первая
  • Сломанные Крылья
  • Цена
  • Дар Каргера
  • Время
  • Первый контакт
  • Карна
  • Ремарка Юстиции
  • Белозоревские хроники
  • Брешь в Завещании
  • Дурацкие Имена
  • Грани Света
  • Академический Кингчесс
  • Звезда с Дурной Репутацией
  • Неоконченная пьеса
  • Демарш Небесного Тела
  • День Знаний
  • День Настоящих Знаний
  • Жуков Остров
  • Ошибка идентификации
  • Враг Первой Ступени
  • Авторские комментарии к Книге 1