Книга жёлтой росомахи [Константин Алексеевич Ширяев] (fb2) читать онлайн

Константин Ширяев Книга жёлтой росомахи

Глава 1 Корень чёрного и красного дерева

Ходко бежит жёлтый зверь краем ложбинки между ночных северных сопок. Мощные, широкие, когтистые лапы едва касаются белого снега. Яркая луна покрывает голубым светом жёлтую шерсть этого сильного зверя. Сегодня он – Росомаха. Ещё вчера он – медиатор меж миров – ключ от ворот Зла – был чёрным камнем в жаркой белой египетской пустыне. Позавчера – белой коровой, пасущейся на изумрудно-зелёных лугах Ирландии. Сёстры Севера с помощью медиатора сохраняли баланс между Верхним и Нижним мирами Земли, Западом и Востоком. Но дано было Им знание о последних временах.

Медиатор не был ни физическим телом, ни бестелесной субстанцией, ни живым, ни мёртвым существом. Он мог быть всем, поэтому не был чем-то определённым. Он был тем, кем был нужен в данный момент, чтобы никто не мог его найти, кроме Сестёр Севера. Найденный Советом Зрячих, он дал бы им безмерную власть, а это привело бы к Хаосу.

Сейчас медиатор должен был указать Сёстрам на точки, через которые они могли бы повернуть Ось времени, ибо уже началась Большая игра, битва за главную ветвь реальности, ветвь движения человечества к новому будущему. Каким будет это будущее – определит Большая битва.

Жёлтая Росомаха вбежала на самую большую сопку, нависшую над заснеженным северным городом, что разлёгся вдоль залива. Сейчас в заливе была большая вода и крепкий мороз вздымал из него высоко вверх столбы пара. Чёрное ночное небо становилось белым от уличных фонарей. Большинство окон города были тёмными – была глубокая ночь.

Росомаха внюхалась в морозный воздух. Взгляд маленьких глазок, похожих на красные угольки, как радар пробегал по домам лежащего внизу города. Наконец, глазки вперились в окно, в котором вдруг зажёгся свет. И Сёстры Севера увидели: откуда надо было начинать Большую игру. Но этого было мало. Раньше миром правили Числа. Теперь же мир изменился, и чтобы войти в Числа, нужны были отныне Буквы. И здесь медиатор не подвёл. Жёлтый зверь распластался на снегу и замер. С нарастающей силой в него начали входить тонкие светящиеся лучи Намерения, указывая верные ответы. Сотня, тысяча, миллион лучей…Вдруг всё неожиданно закончилось. Росомаха вскочила на лапы и начала вытаптывать на снегу замысловатые узоры, которые вскоре сложились в цифры:19 22 40 23 18 41 24 67. Потом появились тропки в виде букв: В П V P. Всё, медиатор свою задачу выполнил.

Жёлтая Росомаха нырнула в снег и растворилась в нём. Никто не должен был её найти. Сёстры вступили в Большую игру. Зрячие почувствовали это и уже пустили по следу медиатора двух помощников – инфернальных теней разрушительной силы – страх и ужас, Фобос и Деймос, дерево и воду. Мёртвые Боги должны были помочь им в поисках…

Но не впервой медиатору прятаться. Долго лежал камень в пустыне, но Тефнут – дочь Ра – глаз Ра – увидела его и прилетел за ним жаркий ветер из Нубии – но поздно.

И вчера белая корова только успела пожевать сладких зелёных трав в ирландских лугах, но увидело его злое око Балора, предводителя фоморов, и жестокая воительница Мориган уже почти накрыла белую корову плащём смерти – но поздно.

Сегодня Ильмарен, пролетая на крыльях северного ветра над заснеженной скандинавской тундрой заметил Жёлтую Росомаху – но поздно. Смешной маленький Чакля, как все гномы, умелый создатель подземных ходов, спрятал Росомаху в своей норе.

Ночь всё плотнее садилась на землю. Наступил час Быка. Город погасил огни, только в двух домах светятся два окошка. А в нескольких квартирах большой страны стала раздаваться трель телефонных звонков.

Глава 2 Ствол чёрного дерева

– Дзз-ддз, – телёфон на тумбочке успел два раза звякнуть, но Леонид Доброхотов решил быстро прервать весёлую трель, оглашающую его холостяцкую квартиру.

– Привет, дядя… Лёня! Как… себя… чувствуешь? – девичий голос в трубке неуверенно дрожит, слова, как бы нехотя, собираются в предложения.

– Анюта, у тебя всё в порядке? Что-то голос смурной. – Леонид со своей племянницей общается редко, но настроения дочки своего умершего старшего брата научился различать.

– А как же иначе может быть, мне ведь тебе надо сказать то, что я не хочу, даже не имею права, но всё равно скажу. Ведь ты единственный мне родной человек остался. В общем так: через несколько дней ты умрёшь.

– Очень смешно. Аня, 1 апреля ещё не скоро. Тебе что – сон какой-то приснился?

– Можно и так сказать.

– Ерунда это всё. Отчего же я, по-твоему, умру? Кирпич на голову упадёт или какой вирус меня сразит? А других вариантов-то нет. Ты же знаешь, я на здоровье ещё не жаловался.

– Не знаю от чего, но ты умрёшь во сне, а я отвезу тебя на автобусе на тот свет.

– Ха-ха-ха, – Леонид заливисто смеётся: – ты же даже водить не умеешь, ты же в телефонном кол-центре работаешь. Развеселила ты меня, Анюта. Фу, даже отпустило немного. Я ведь даже немного сейчас напрягся: типа, чем чёрт не шутит, бывают же вещие сны.

– Да, бывают, особенно у меня. Примерно раз в месяц. И да, ты прав – я не умею водить. Но вот уже 4 года мне снится такой вот сон. Я – водитель небольшого автобуса, ПАЗика. Раз в месяц у меня один ночной рейс. Я подгоняю автобус на остановку возле памятника Павшим героям войны, к тому, что рядом с твоим домом. Ровно в три часа ночи ко мне садятся разные люди – знакомые и незнакомые – и мы едем на тот свет. В первый раз, когда мне приснился такой сон, я проснулась в холодном поту. Подумала, что это просто ночной кошмар. А потом, через несколько дней случайно наткнулась на районную газету и увидела там некрологи именно тех людей, которых отвезла. Поэтому я сразу поверила в реальность того, что я заняла вакансию этого, как его…из греческих мифов…

– Харона?

– Да-да, он отвозил души умерших на тот свет на лодке.

– На лодке, заметь, а не на автобусе, – снова засмеялся Леонид, но уже не так весело. – Хотя прогресс не стоит на месте. Кстати, а почему не на самолёте, не на поезде, в конце концов. А где же полёт через чёрный туннель к свету, который ждёт в конце?

– Не знаю. Может другие туда так попадают, а вот мне достаются автобусные пассажиры. В общем, дядя Лёня, я предупредила, у тебя несколько дней, чтобы приготовиться к смерти. Никого об этом не предупреждала, а тебя хочу.

– Чушь это всё, Аня, тебе надо антидепрессанты попить. Наверняка это у тебя после смерти Саньки началось. Не смогла спокойно принять смерть отца и всё такое.

– Да, после этого.

– Ну вот, а я что говорил. Так что не бери в голову.

– Я тебя предупредила, – грустно произнесла девушка и положила трубку.

Вот такой странный диалог состоялся утром 1 декабря 2022 года в квартире Леонида Яковлевича Доброхотова, главного механика котельной.

Леонид – грузный, лысоватый мужичок предпенсионного возраста был человеком приземлённым. Взгляд его мутно-серых глаз редко устремлялся в небо в мечтательном порыве – он чаще смотрел под ноги. Доброхотов отлично разбирался в редукторах, задвижках, форсунках и совсем не интересовался искусством и философией. Все его познания по истории и литературе ограничивались школьным курсом и тем, что преподавали в техникуме. Впрочем, это не мешало ему существовать сносно. После учёбы он отслужил в танковых войсках, вернулся в родной город и сорок лет отработал в котельной, поднимаясь постепенно по карьерной лестнице: от слесаря до главного механика.

Семью Леонид так и не создал. Этому помешал его эгоизм. Он больше думал о своей свободе, комфорте, чем о других напрягах, которые, как он полагал, несёт семейная жизнь. Были, конечно, романчики, интрижки, но это всё было несерьёзно, так как любви он ни к кому не испытывал.

Впрочем, очень хорошо относился к старшему брату и его дочке. Жену же Сашки он на дух не переносил, в гости к брату не ходил, пока она не убежала с хахалем от Саньки.

Племянницу Анюту – девицу к двадцати годам вымахавшую в мощную белобрысую матрону под 100 килограмм – он даже обожал, с детства баловал подарками. А сегодняшний звонок Ани Леонида очень озадачил. Не ожидал он что у девушки так развито воображение.

«А вдруг это правда и что тогда делать?» – подумал Леонид. Он вернулся в тёплую постель, откуда его выдернул звонок племянницы, закинул руки за голову и начал вытаскивать из памяти знания о потустороннем мире. Книг по этой теме он не читал, поэтому в голову полезли кадры из американских фильмов про загробную жизнь. Основной мыслью во многих фильмах было: посмертие – это итог жизни.

Сами собой начали всплывать воспоминания детства, юности, молодости. Лёня закрыл глаза и на тёмном экране смеженных век, как на экране кинотеатра, замелькали сцены прошедшей жизни. Он жадно рассматривал жаркое солнце этого лета с его любовной лихорадкой – загорелые женские коленки, ягодицы, мелькающие в безумной карусели плотской страсти. И холодные звезды зимы, когда он, ещё совсем малыш, впервые вышел один в свой заснеженный двор с деревянной лопаточкой.

Доброхотов не был ни великим праведником, ни великим грешником. Самый обычный человек. Он никого не убил, не обокрал, не оболгал, не оклеветал и не предал. Почитал отца и мать. Да, злословил, но не по злобе. Прелюбы сотворял, но женам не изменял по причине их полного отсутствия.

«Если я чего и заслуживаю, то уж никак не ада», – посмеивался в усы Леонид.

Потом он задумался: почему в американских фильмах некоторые персонажи не могли сразу попасть в рай. В одной картине, они припомнил, герой не мог попасть в рай, потому что его земная жизнь состояла из трусливых поступков. Он боялся заступиться за слабого, боялся признаться в любви, боялся начальства.

Доброхотов, откинув мелкие грехи, вспомнил самые ужасные – до паники – случаи.

Первый раз произошёл, когда учился водить машину. В его техникуме в добровольно-принудительном порядке обучали молодёжь вождению. Инструктор заставил Лёньку выехать на учебном грузовике на улицу города на второй день занятий. Ехали медленно, но моргающие светофоры, ослепляющие светом фары встречных бибикающих машин вышибли из Доброхотова такой объём холодного пота, что мгновенно промокли не только нижнее бельё, но и свитер и ветровка.

Второй раз случился в Афгане. На Перевале под Пешаваром их танковая колона попала под обстрел. Лёнька сразу оглох от звуков выстрелов, нос забил запах пороха. Он был в панике, перестал соображать, ему захотелось бросить автомат и бежать. Он забился под машину ожидая: когда в мякоть его тела вопьётся осколок или пуля.

Потом, попадая под обстрелы, Леонид действовал с холодным рассудком, зная откуда ждать пули, выбирал удачные позиции для укрытия и успешно отстреливался. Конечно, был страх, но не панический, не безумный – до рвоты, как в первый раз.

Третий раз случился недавно. Он тогда с очередной подругой отдыхал в Египте. Забрались они в пирамиду Хеопса, спустились к центру – в абсолютно пустую камеру внутри, где, как говорили, раньше стоял саркофаг. Народу скопилось много. Было два потока – одни спускались в камеру по многометровому тоннелю, другие поднимались вверх по нему.

Доброхотов начал было подниматься и вдруг в тоннеле погас свет. До выхода метров сто, тоннель узкий (не большее двух метров в ширину), в котором застыли два многолюдных потока. Леонид вдруг почувствовал: миллионы тонн каменных глыб, из которых была построена пирамида, готовы раздавить его как букашку. Ему резко стало не хватать воздуха, паника раздирала его грудь, захотелось заорать от ужаса. Он начал рвать рубашку на груди, ногтями скрести гортань, хватать ртом остатки воздуха. Он умер бы от удушья, если бы вдруг свет опять не включили. Темно было всего несколько секунд, но для него они были бесконечными, ужасными.

«Нет», решил со смехом Доброхотов: «Трусость – не повод для оказаться в аду».

Перебирая другие фильмы, он обнаружил главную идею: дескать, Любовь ведёт в рай, а её отсутствие – в ад.

Лёня стал вспоминать свои «любови», но не смог зацепиться за что-то серьёзное. Нельзя же назвать настоящей любовью обычную сексуальную страсть.

Он встал с дивана, стал бродить по комнате из угла в угол. Масли накатывались, как волны, образовывая мешанину в голове.

Лёня закурил. Никотин успокоил словомешалку в мозгу.

«Ну почему я верю во всякий бред? Почему это я умру ни с того, ни с сего?» – чертыхнулся Леонид и включил радио – Ретро-FM.

На волнах этой стации в его квартиру ворвались песни и мелодии, которыми была расцвечена вся его жизнь – от детства до зрелости.

Доброхотов опять рухнул на диван, закрыл глаза, вслушиваясь в знакомые звуки. Он вспоминал всё, что высвечивали слова и напевы в анфиладе лет его пролетевшей так быстро жизни.

«Люди встречаются, люди влюбляются, женятся», – пели Голубые гитары. Эти слова перенесли его в лето 1971 года. Маленький шестилетний Лёша лежит в кровати в детском лагере в подмосковном городе Тучково. Малышей уложили в 9 вечера, а у старших ребят в это время на танцплощадке до полуночи массовка (тогда не было слова «дискотека»). Хит тех лет не даёт заснуть ребятишкам.

«Ма Бекер!» Вот уже голосит Лиз Митчелл из Бони М. 1979 год. Опять танцплощадка, но уже в пионерлагере под Киевом. Теперь Лёнька в первый раз вышел потанцевать под эту зажигательную музыку. Сюда его пригласила девочка из младшего отряда. Она влюбилась в 13-летнего мальчишку. А он этого и не замечал, голова его занята каратэ, которым его начал учить вожатый – студент киноинститута Вадим Павлов. Бони М стал любовью на всю жизнь – Лёня застрял на этапе «диско» и дальше не захотел «развиваться».

«Ну что сказать, ну что сказать», – грянула песня из телефильма «Ах, водевиль, водевиль, водевиль» с очаровательной Галиной Беляевой. В эту актрису Лёня мгновенно влюбился, как и половина мужского населения СССР. Фильм вышел зимой 1980 года и подсластил пилюлю от проигрыша наших хоккеистов американцам на Олимпиаде в Лейк-Плэсиде. Жаркое лето под Ростовом. Лёнька уже в трудовом лагере, собирает огурцы для Московской Олимпиады. Девчонки из его отряда в раздельных купальниках разгуливают с корзинками между грядок горланя: «Ежедневно меняется мода…». Их высокие грудки, плохо закрываемые лифчиками, загорелые стройные бёдра уже будоражат 15-летний молодой организм. В это лето Доброхотов научился играть на гитаре, что потом помогало ему соблазнять девушек.

«Чао, бамбино, сорри!» Лето1982 года. Мирей Матье. У Леонида появился диск «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады» и он его постоянно крутит. Он готовится к выпускным экзаменам под песни с диска и ни Смоки, ни Бони М, ни Матье ему не мешают. Как не мешает ему и чемпионат мира по футболу в Испании – это его первый мундиаль, от него в голове навсегда застревают названия стадионов «Санчес Писхуан», «Сантьяго Бернабеу», не засчитанный гол Шенгелия в матче СССР – Бразилия.

Лёня едет в автобусе поступать в техникум в Ленинграде, на выезде из города видит на обочине своих одноклассниц Ленку Сотникову и Риту Редько – они его тоже замечают, машут рукой на прощание. Больше он их не увидит. Обе погибнут в автомобильной аварии через несколько лет.

«Комната с балконом и окном пуста сейчас…» – поёт девичьими голосами ансамбль Мелодия. Эта группа перепела много иностранных песен, вот и эта – испанская, но только с русскими словами. И опять – блок воспоминаний. 1983 год. Учебка в Кубинке, что под Москвой. Лёня уже месяц в армии. Хлебнул дисциплины дубового армейского порядка, увидел пацанов со всей страны со странными произношениями, непонятными северному мальчику. Постоянно крутили пластинку с «Последним разом» в радиоузле военных строителей, которые возводили солдатский клуб. Лёньку часто посылали вместо строевых занятий на помощь стройбату – мешать раствор, таскать кирпичи.

«В каждой строчке только точки вместо буквы л…» – ещё один толчок для памяти. 1999 год. Группа Премьер-министр вдохнула новую жизнь в старую песню Гаджикасимова. Леонид и Ксения танцуют у него в квартире в Новый год – Восточная песня звучит в новогоднем Голубом огоньке. Лёня влюблён в красавицу Ксюшу, у них всё налаживается, но одно но: у неё есть маленькая дочка и это, в конце концов, их разводит в стороны. Доброхотов слишком любит свободу и не готов воспитывать чужих детей.

Незаметно под аккомпанемент старых песен Леонид проваливается в глубокий без сновидений сон.

Через три часа он резко – как будто его ударило током – подскакивает на диване. В квартире полная темень и тишина. Не слышно ни тиканья часов в спальне, ни журчания воды в туалете, ни бормотания холодильника нам кухне.

«Я умер или жив?» – первый вопрос адресует самому себе Лёня. Чувствует он себя нормально, ничего не болит, голова лёгкая от полного отсутствия глупых или тяжёлых мыслей. Единственно, что его смущает – тишина вокруг.

«Умер я или ещё сплю, проверить легко – пойду куда сказала идти Аня», – решает Леонид.

Быстро одевшись, Доброхотов выходит на улицу. Здесь тоже темно и тихо. Ни в одном окне ближайших домов не горит свет. Воздух, не смотря на зиму, тёплый, полный штиль. Лёня поднимается вверх по улице и выходит на автобусную остановку. Здесь уже стоит ПАЗик с включёнными фарами. Доброхотов пытается удивиться, но у него это не получается: «Значит точно – сплю. Ну что же, посмотрим, что дальше будет», – равнодушно размышляет он. Лёня заходит в автобус и видит на водительском месте Аню. Они приветствуют друг друга, но стараются делать вид, что не знакомы. Перед тем как сесть на сиденье, он оглядывает салон. Здесь всего три человека. Семейная немолодая пара – цыгане, и мужчина лет сорока.

Аня запускает двигатель и автобус плавно трогается. Он освещён только индикаторами приборной доски. Они бесшумно едут по проспекту мимо Лёниного дома. Уличные фонари не горят, но вполне светло – свежевыпавший снег подсвечивает снизу, а пасмурное небо, затянутое белыми облаками, отражает снежное сияние, что позволяет освещать путь на много миль вперёд.

На выезде из города автобус вдруг остановился. Цыганская семейная пара вышла.

– Аня, а они что – передумали умирать?

– Вероятно решено, что их время ещё не пришло.

– Можно мне тоже выйти?

– Это не я решаю, извини, дядя Лёня.

Автобус тронулся. Доброхотов, решивший подчиниться судьбе, уставился в окно. Тьма сгустилась, не видно было ни звёзд, ни луны, ни облаков. Только жёлтые столбы света фар бегут впереди мерно покачивающегося ПАЗика.

Внезапно фары и приборная доска гаснут и становится невыносимо темно. Впрочем, автобус всё равно едет. У Леонида создалось впечатление, что их машина летит в космическом пространстве, лишённом, правда, звёзд. Под и над автобусом будто бы бездна. А может так оно и есть…

Глава 3 Ствол красного дерева

– Дзз-дзз-дзз!! – телефон на кухне звонит не переставая.

Володя Пименов вставать не хочет, закрывает голову подушкой. Это не помогает – «ДЗЗ» слышно и под ней, хоть и тише.

«Ну, кому надо звонить в такую рань! Не буду вставать», – думает Володя. Городской номер телефона квартиры, которую он снимает уже полгода, он никому не давал – у всех есть мобильники. Тем более что квартирная хозяйка не велела брать трубку.

– Есть только одно исключение – если это межгород, – несколько раз говорила Татьяна Васильевна. – Мне должна звонить сестра из Штатов. Тогда бери трубку и записывай: что она хочет мне передать.

Они с сестрой в ссоре, ни по мобильнику, ни по интернету не общаются, а Володя единственное связующее звено между не поделившими наследство сестрами.

Телефон не умолкает.

«Звонок длинный, похожий на междугородний», – обреченно подумал Володя, вылезая из тёплой постели: «Пар в универе сегодня нет, и я мог поспать ещё часа три».

Кафельный пол коридора, ведущий на кухню двухкомнатной квартиры, холодит ноги, и Вова окончательно просыпается.

– Алё! Кто звонит? – кричит в трубку Володя.

– Кимка, привет! – слышит он какой-то очень знакомый голос.

– Никакой Кимки здесь нет, вы ошиблись номером, – Вова собирается положить трубку, но его останавливает вопль: – Стой, Володя, не клади трубку! Извини, я думал, если назову твое сакральное имя, то сразу зацеплю тебя на разговор, а он очень важный не только для тебя и для всех.

«Кимка» – Вову как током дёрнуло. Действительно, еще школьником он писал детективные рассказы, в которых героем всех сюжетов был шестиклассник Ким – альтер эго Вовки. Иногда он мысленно себя именовал Кимом. Об этом никто не знал.

– Что вы хотите?

– Давай на «ты», мы не чужие люди.

– А вы, то есть – ты – кто?

– Скажу правду – не поверишь, а врать не хочется.

– Хорошо, а как к тебе обращать?

– Никак пока, а то скажу – в обморок упадёшь. – со смехом доносится из трубки: – Говори просто «ты». Понимаешь, меня уполномочили пригласить на очень важную встречу. Пар в универе у тебя сегодня нет, и ты мог бы поспать пару часиков, но надо, чтобы ты сейчас взял ноги в руки и подскочил в одну кафешку неподалеку от тебя. Заодно и позавтракаешь. «Чебуречную» возле Василеостровской ты знаешь.

– Да, часто с однокурсниками там пивко попиваем, когда сессия…

– За третьим от входа столиком, – перебивает его незнакомец, – тебя будет поджидать мужичок в сером костюме. Ты должен быть там через полчаса.

– Не успею, мне надо умыться-побриться, одеться.

– На это у тебя уйдет 5-7 минут. Знаю, что ты умеешь по-военному. В армии вообще за 35 секунд одевался – лучший сержант войск противоракетной обороны, – смех в трубке.

– Кстати, не надевай свой джинсовый костюм, он у тебя слишком новый. Помню, у тебя были серые брюки и старый серый джемперок. Ты должен выглядеть проще.

– Откуда ты помнишь про джемперок, если и я про него забыл?

– Судьба у меня такая – всё помнить.

– Всё это подозрительно. И вообще, я никуда не хочу ехать!

– А ехать тебе никуда и не надо. Тебе до «Чебуречной» 12 минут хода. Но если ты не придёшь, тебе будет очень стыдно, когда предстанешь перед Богом.

– Я предстану перед Ним лет через семьдесят, – рассмеялся Володя.

– Как сказать. Через полчаса не придёшь, через час предстанешь.

–Что? – Володя напрягся.

– Да шутка, шутка, старый анекдот, – засмеялся в трубке незнакомец. – На самом деле, Вова, очень важна эта встреча для многих людей. И потом, что ты как старпёр, неужели в тебе пропал дух романтизьма и не хочется прикоснуться к чему-то незнакомому, таинственному, которое перевернёт всю твою жизнь.

– Всё, еду! – весело крикнул Володя.

– Да, люблю я нагнать жути, – удовлетворённо хихикнул незнакомец и положил трубку.

Володя быстро собрался и через двадцать минут был в кафе. Он дошёл бы быстрее, но некоторые проходные дворы с недавних пор боязливые жильцы закрыли железными воротами с кодовыми замками. Несколько лет назад ворот не было, и Володя доходил дворами до метро за 10 минут.

Было обеденное время, но час пик для «Чебуречной» ещё не настал. В двух залах этого заведения было много свободных мест. В первом зале заняли только один стол. Два дивана с высокими спинками по краям стола, стоящего прямо у окна, образовывали своеобразный «отдельный кабинет». Такое почти замкнутое пространство обеспечивало приватность бесед. У самого окна сидел мужичок (действительно, в сером костюме) и разглядывал прохожих, фланирующих по пешеходной. В этот тёплый день их было много. Кто шёл с литургии из Андреевского собора, расположенного на этой же линии на углу Большого проспекта, кто шатался по магазинчикам, коих было немало на этой улице.

– А-а, Володя! Здравствуйте, – произнёс мужичок, вставая и протягивая руку для рукопожатия. На вид ему было лет пятьдесят. Среднего роста, худощавый, седовласый и, самое главное, неприметный: серый помятый костюм, рубашка неопределённого цвета и сам он какой-то «неопределяемого» цвета, как его рубашка, застиранный до полной потери индивидуальности. Единственное, что было на нём примечательного – очки в дорогой золотой оправе. Впрочем, после рукопожатия он сразу их снял и положил в футляр, который тут же спрятал в хозяйственную сумку, стоящую на подоконнике. Туда же он положил тетрадку и ручку. Вероятно, перед приходом Володи, он что-то записывал, а без очков ему это было трудно сделать – дальнозоркость мешала. Серые глаза (а какие же ещё могут быть у такого невзрачного типа) смотрели по-доброму, но несколько растерянно, как будто он не знал, как себя вести дальше.

– Меня зовут Николай. Не сомневался, что вас убедят прийти сюда, найдут нужные слова.

– Тот, кто мне звонил, не только их нашёл, но и, наверное, следил за мной, обшарил мои вещи. Иначе, откуда бы он узнал про мой серый джемперок?

– Это не только ваш джемперок, но и того, кто вам звонил, он знает в каком году и в каком месте моль прогрызала дырочку на нём. Он всю вашу жизнь знает, не то, что гардероб.

– В смысле? – растерялся Володя.

– Да, Владимир Петрович, вы сегодня разговаривали с самим собой, только с будущим.

– Вы что – психбольной или я ещё сплю?

– Справка из психдиспансера, что я шизофреник, у меня есть на всякий случай, но она предназначена не для вас, а как защитный вариант для компетентных органов. А то, что вы не спите, я докажу, – и мужичок пребольно ущипнул Вову за руку. Тот вскрикнул:

– Вы что, обалдели, больно!

– Ну, вот – не спите, – засмеялся Николай. – Да вы садитесь.

Вова сел.

– Я заказал нам чебуреки, а ещё оливье, харчо и котлету с пюре. Владимир Петрович говорил, что ваши любимые блюда. В этом кафе не только чебуреки жарят, но и полноценные блюда предлагают.

– Вам кафе за рекламу доплачивает?

– Нет, что вы, – засмеялся Николай. – Я здесь впервые. Это Володя-старший – назовём его так – рассказал мне о кафе, когда выбирали место для встречи.

– Во-первых, у меня нет с собой денег.

– Что вы, что вы, какие деньги, я угощаю.

– Во-вторых, – перебил его Володя, – я не умею разговаривать с шизиками. Вас ведь целая шайка. Один вынюхивает про клиентов, звонит, другой кормит бесплатно зачем-то. Может вы педики, молодых парней в свои сети затягиваете? Катькина садика и ваших клубов вам мало.

– Аха-ха-ха, – звонко рассмеялся Николай, вытирая слёзы, выступившие от смеха. – Такой версии я еще не слышал. У нас, действительно, большая сеть, но там работают не только парни, но и девушки, а ещё мужики и бабы, старики и старухи. Но мы не занимаемся извращениями, скорее – наоборот. Ладно, я пойду на раздачу: вроде бы выкрикнули мой заказ. Вы поедите и сразу подобреете, как многие сытые люди.

Николай ушёл в другой зал, где находилась раздача блюд.

Володя лихорадочно раздумывал: «Что делать, что делать? Уйти? Так они всё равно найдут, адрес знают, да всё про меня знают. Сбежать на вокзал, уехать куда-нибудь? А смысл? Учёба накроется. И потом, что им всё-таки от меня надо? Очень интересно узнать! Нет, сначала узнаю, а потом буду делать резкие движения».

Подошёл Николай с подносом, заставил стол тарелками, и они приступили к трапезе и беседе.

– Володя, шутки в сторону. – произнёс Николай после некоторого молчания. – Поговорим серьёзно.

– Именно этого я и хочу.

– Давай перейдём на «ты».

– Хорошо.

– Иногда я буду говорить азбучные истины, а иногда то, что тебя шокирует, поэтому, если что непонятно – спрашивай, что смогу – объясню. Постараюсь быть проще, доходчивей.

– Да, будь проще, – попросил Вова.

– Ты прекрасно знаешь, что видимый нами мир четырёхмерен. Причём, время – величина постоянная и непреложная. Нельзя путешествовать во времени, попасть в будущее, нельзя изменить что-то в прошлом. Только Бог может управлять временем, хотя это ему и не нужно, ведь может быть время – это одна из ипостасей Бога, кто знает. Впрочем, я отвлёкся. Много лет тому вперёд было решено, что завтра делается вчера. В прямом смысле. Какие сегодня посеешь зёрна, такие завтра получишь всходы… Раньше это было пущено на самотёк. Люди жили сегодняшним днём; думая о завтрашнем дне, делали что-то для него. Они «строили» будущее с мечтами о лучшем. И что же? Разве они мечтали о двух мировых войнах, о Хиросиме, о миллионах погибших в постоянных военных конфликтах?! Так вот, одного гения озарило: ты не можешь путешествовать во времени, но время может путешествовать в тебе и строить будущее.

– Как это?

– Объясню позже этот механизм, – нетерпеливо ответил Николай.

– А-а, понял! Как экстрасенсы – Ванга, Нострадамус, Кейси – видели будущее, – высказал предположение Вова.

– Это не совсем то. Представь себе время в виде большой горы. На вершине – это прошлое – находится шар – это история мира, человечества. Миллиарды лет назад возникла гора, и шар получил толчок. В начале спуск был пологий, шарик двигался медленно, увеличиваясь в размерах и вбирая в себя, то, что лежало на пути. Иногда он встречал препятствия и от него отлетали куски – гибли люди, народы, цивилизации, утрачивались какие-то знания, но потом – шар-то всё равно катился – появлялись новые знания, народы. Постепенно спуск становился всё круче, на что уходили века, теперь менялось за несколько лет. Скорость увеличивается. Ещё представь себе, что те, кто находятся перед шаром, то есть в будущем, видят, то есть знают, что на его пути находятся деревья – экологические катастрофы, камни – войны, об которые может разбиться шар или что-то большое отколется. Эти люди решают: надо спилить это дерево, отодвинуть камень или посадить кусты, которые смягчат удар шара. Но для них, будущих, эти деревья, камни, находятся в прошлом, значит, спилить эти деревья должны люди прошлого. Их надо об этом попросить. Как? Надо создать в прошлом большую сеть, которая будет заботиться о будущем. Люди в этой сети даже могут не знать о своей работе на будущее. Но кто-то из руководителей должны знать о ней.

Был такой писатель Владимир Орлов, недавно умер. В своём романе «Альтист Данилов» он пишет о своей догадке. У него там сатирически изображена группа людей, образовавших общество ХЛОПОБУДЫ или БУДОХЛОПЫ – хлопоты о будущем. Примитивно, но верно передана мысль.

Так вот, сегодня люди создают ресурсы, строят заводы, копят деньги, изобретают гаджеты, делают гениальные открытия. Руководители отправляют эти ресурсы на решение задач, которые наиболее выгодно «выстрелят» в будущем и помогут народам, населяющим определённые территории.

– Территории? Не государства? – удивился Володя.

– Строительство будущего – вещь дорогая, сложная. Этим занимаются конгломераты государств, объединённых одной территорией. Однако будущее одних земель не совпадает с будущим других земель. Поэтому между, условно говоря, западными землями и восточными идёт война за лучшее будущее для них и у каждой земли своя правда, свои понятия о добре и зле.

– А когда началось строительство будущего?

– После Хиросимы. Нельзя было допустить гибели человечества.

– Да, после неё не было мировых войн, но было много локальных.

– Это и была борьба двух земель за место под солнцем.

– Николай, а как же руководители получали знания: что надо делать для будущего?

– Конечно, нельзя переместить из будущего материальное тело руководителя, но можно было с младых ногтей внушать ему определённые знания, алгоритм действий, рассчитать его путь на многие годы вперёд.

Есть такое понятие: информационное поле. В нём нет прошлого и будущего – они там существуют вместе. Мыслеформы нематериальны и для них нет преград в этом поле. Некоторые экстрасенсы умеют управлять своим ментальным телом, чтобы взглянуть в прошлое или будущее. В далёком будущем научились переправлять мыслеобраз человека в любую ментальную оболочку материального тела человека из прошлого, и он начинает видеть далеко вперёд и оперировать знаниями, недоступными для современников.

– Вы там всем нужным людям вселяете мыслеобразы?

– Нет, только в очень редких случаях. Обычно человека, который нам очень нужен, мы начинаем сопровождать с самого детства, внедряя в его среду наших людей. В школе, институте, армии, на работе они рядом с ним, помогают в учёбе, карьере. Исподволь ему доносят нужные мысли. Иногда идёт контакт через сны, через внутренний голос. И только, когда он готов, ему говорят о его целях и задачах.

– Прямо какое-то масонское общество, «иллюминаты», «череп и кости» и прочие тайные ложи типа мирового правительства.

– Строители Запада используют разные тайные общества, правда в тёмную, и весьма эффективно для них. На Востоке этого нет, и мы часто отстаём от Запада и иногда локально проигрываем. Правда, нам помогают тайные тысячелетние знания Севера и Востока, мы проигрываем некоторые битвы, но мы не проиграли войну.

Да, да, идёт негласная война за влияние над территориями, есть жертвы, поэтому и тебе надо быть осторожным. Я расскажу, что надо делать. Ты вошёл в наш круг и Запад может тебя заметить и убрать с доски – лишние игроки им не нужны, так как неизвестно, что ожидать от новичка.

– Начнём с того, что я ещё не вошёл в ваш круг. Всё что ты рассказал похоже на бред сумасшедшего или фантастическую сказку в духе Айзека Азимова. Типа романа «Конец Вечности». Но я сказки перестал читать ещё в детстве. Назови хоть один факт, чтобы я поверил.

– Хорошо, задавай вопросы.

– Кто из тех, кого я знаю, человек будущего?

– Президент. Работа с ним началась ещё в школе. Исподволь ему внушали мысль о его высоком предназначении. И он в неё поверил. И даже однажды проговорился. В восьмом классе, можешь спросить у его одноклассников, когда всех ребят спросили: кем они хотят стать, прозвучали разные ответы – врачом, военным, артистом и т.д. Твой тёзка ответил – президентом!

– В СССР не было такой должности!

– Иногда американцы называли наших лидеров президентами, так как они были Председателями Президиума Верховного Совета.

– То есть, вы довели его до президентства и дальше он действует самостоятельно?

– Да, но не совсем. Мы продолжаем его хранить.

– То есть?

– Не могу тебе все случаи рассказать. Но, например, в 2004 году были выборы президента России. Ходорковский уже сидел в тюрьме. Но, как спрут, управлял некоторыми процессами. Главный враг – президент, нет его – нет проблем, думал МБХ. 4 марта, в день выборов, президент должен был выйти из Кремля и пройти пешком. «Неожиданно» в этот день загорелась крыша Манежа. Когда ЧП происходит возле Кремля, по правилам в воздух поднимается вертолёт для контроля ситуации. В этот раз, по плану МБХ, в нём должен был находиться снайпер. Не буду говорить о подробностях, но вертолёт не взлетел.

– Это ничего не доказывает, это лишь говорит о профессионализме наших спецслужб.

– Ты ещё о совпадении и случайностях скажи.

– Допустим. А почему вы его выбрали?

– Нам импонировал его образ поведения, характер. Он не делал резких движений, поэтому был непредсказуемый. Это мы в нём культивировали потом. В университете его звали Акулой.

– Почему?

– Он никогда не бросался очертя голову на того, кто навредил ему. Но враг всё равно не уходил от наказания. Есть такие акулы, которые постепенно сужают круги вокруг жертвы и потом, когда уже никто не ожидает, она делает выпад. Раз – и готово!

– Сколько он ещё будет править?

– Сколько положено. Давай заканчивать с разговорами о будущем. Перейдем к делу. Иди домой, собирай вещи – ты переезжаешь.

– А как же учёба?

– Разберёмся. – Николай протянул Вове пакет с логотипом «Пятёрочки». – Вот твои новые документы, деньги, мобильник, адрес, ключи от квартиры – это пропуск в твою новую жизнь.

– А зачем это всё?

– Ты должен исчезнуть из этой жизни. Я же говорил, как только тебя мы выбрали, на тебя обратят, если ещё не обратили внимание, наши оппоненты с западных земель. Они, конечно, не знают – чем ты будешь заниматься, ты и сам этого не знаешь, но они на всякий случай захотят тебя уничтожить. Чем меньше людей будущего у нас, тем легче им. Придёшь домой, быстро собирайся. Потом будет звонок – получишь инструкции. Ну, давай прощаться.

Оба встали из-за стола и пожали друг другу руки.

– Будь теперь предельно внимателен и осторожен. Если увидишь слежку за собой, старайся уйти от неё. Прощай, Володя.

– Прощай.

Через полчаса Вова уже занимался укладкой самых необходимых вещей в свой старенький рюкзак. Документы он оставлял в комнате. По новому паспорту он теперь был Голиков Валентин, который жил на улице Вавиловых, дом 5. Туда он и собирался выехать. От сборов Володю отвлёк резкий телефонный звонок. Звонка он ждал, но всё равно от неожиданности сердце аж зашлось и дробно заколотилось.

– Да, слушаю.

– Ты собрался? – без предисловий спросил мужской голос. Это был голос министра обороны.

– Да.

– Быстро переезжай куда следует, а завтра мы с тобой едем в один монастырь в Псковскую область. Машину я за тобой пришлю к 8 утра.

– А почему в монастырь?

– Монастыри – это молитвенники за наше будущее. Нам надо получить благословение тамошнего старца. Только после этого мы начнём тебя обучать всему.

– Понял, еду.

– Поезжай на общественном транспорте, так безопаснее. – произнёс министр и положил трубку.

«Ну, уж нет. У меня есть моя любимая «девятка», и я её не брошу. По крайней мере, проедусь на ней последний раз». Этого Володя не успел сказать министру – в трубке короткие гудки, а номера звонившего он не знал. Вишнёвый ВАЗ 2109 – «девятка» – досталась Вове от отца, машине было 12 лет. Пороги прогнили, кое-где на кузове вишнёвый цвет перешёл в ржавый, но двигатель был хорош и ходовая часть в норме. Вова спустился во двор, сел в машину, кинул рюкзак на заднее сиденье, завёл двигатель и тронулся в путь. Выехал осторожно из двора-колодца через арку и помчался по Малому проспекту. Володя немного отвлёкся от дороги, мысленно выстраивая свой маршрут до улицы Вавиловых и не заметил, как справа из проулка на него летит грузовик.

Удар, грохот в ушах, страшная боль в мозгу и темнота в глазах. Сознание Володи стало размываться и распадаться на куски. Откуда-то из темноты доносились глухие звуки: бу-бу-бу. Потом звуки приобрели радужный цвет и стали превращаться в разборчивые, но постепенно затухающие слова. Последнее, что он услышал, это диалог толстого, жирно-масляного голоса и тощего голоса, с трещинами, как на засохшем дереве.

«Масло»:

– Думаешь, они успели поработать с матрицей?

«Дерево»:

– Не знаю, время покажет. Сколько парню ещё осталось?

«Масло»:

– 27 секунд. Дядя Миша делает всё чётко. Никогда нас не подводил. Что ему, кстати, за это подарят?

«Дерево»:

– Теперь он сможет заглянуть в мозг любого человека, не используя свой любимый молоток, хе-хе-хе, – хрипло заскрипел-засмеялся деревянный голос.

«Масло»:

– Зачем дяде Мише такие мощные способности?

«Дерево»:

– Сейчас мы его используем как шар в боулинге, который сбивает нужные нам кегли. Но у Совета Зрячих на дядю Мишу другие виды. После сегодняшнего подарка он станет пулей, которая уничтожит последнее препятствие, стоящее перед Советом. И тогда Нити Времени сами упадут в руки Зрячих.

«Масло»:

– А если пуля по имени «Миша» промахнётся?

«Дерево»:

– Молись, чтобы этого не произошло, потому что в противном случае нас не станет.

«Масло»:

– Нас сотрут?

«Дерево»:

– Мы просто не проявимся в этом мире…

Володя, наконец, полностью выпал из сознания. Естественно, он не чувствовал, как из его виска быстро вытекает тёмная кровь на серый камушек возле раздавленной машины. И на этот серый камушек проезжей части Малого проспекта Северного города Большой страны, расположенной на огромном континенте Планеты, летящей во мраке безмерной Вселенной, неожиданно легла большая пушистая снежинка. Появлялись и взрывались мириады звёзд, сталкивались галактики, а где-то в глубине одного из миров пошёл снег. И погасла ещё одна Вселенная… И тут же зажглась новая…

Глава 4 Ветвь красного дерева

Он

В этот весенний воскресный день Павел Волков решил отметить свой день рождения. Собственно, родился он вчера, но ему стукнуло 40 лет, а эту дату обычно не празднуют – дурная примета. Поэтому сегодня он отмечал 40 лет и один день. Вообще, Паша не любил свои дни рождения. «С каждым днём всё ближе к смерти», – говаривал Павел. «Впрочем, смерть – это всего лишь результат жизни», – добавлял он. А ещё Паша не любил весну – именно весной происходило, то, что кардинально меняло его жизнь. Как-будто, кто-то проверял его на прочность или на вшивость. К тому же, в этом году весну природа рожала долго и мучительно. То схватит, то отпустит. Заморозки – теплынь, солнце – снег, штиль – ветер. Вот и вчера: было жарко, даже резко «распукнулись» почки, кусты и деревья покрылись зеленоватой неуверенной дымкой. И Паша с друзьями решили съездить на Кольский залив, пожарить шашлыки. А сегодня с ночи задул «ветеран» (так Павел называл ветер, переходящий в ураган) и решено было собраться в его двухкомнатной квартире. Нет, здесь было вполне комфортно. Большая холостяцкая кухня неплохо оборудована – электроплита с грилем, мощная вытяжка и даже небольшой камин. Можно даже было жарить шашлыки, печь картошку. Но это, конечно, было не то: на природе-то лучше. Впрочем, выбора уже не было.

Специально Паша никого не звал – кто помнит и уважает – тот придёт. Ему даже было интересно узнать: кто помнит и уважает? И вот сегодня трое друзей-одноклассников – Варелик, Сава, Колян – завалились к Паше всей гурьбой сразу после обеда. Они гудели в детские дудки, махали шариками и флажками. Пока Паша в прихожей разоружал и раздевал их (приятели были почему-то одеты в новые спецовки с надписью на спине «Норильский никель», хотя там никто их них не работал), они по очереди прокричали поздравлялки, обслюнявили пьяными поцелуями (где-то уже успели поддать) и вручили подарки. Павел провёл весёлую троицу в большую комнату. Если в свою спальню он никого не пускал, то большая комната была отдана под холостяцкие пирушки. Мощный музыкальный центр с четырьмя колонками по углам комнаты, цветомузыка, большой телевизор с видеопроектором, стенка с баром, забитым алкоголем, большие мягкие кресла, диван, ковры на стенах и на полу. И, самое главное, плотно зашторенные гобеленами окна. Летом они защищали от ночного солнца полярного дня, а зимой – от любопытных, желающих узнать: дома ли Паша. «В этой комнате у тебя всё оборудовано для соблазнения особей женского пола», – сказала как-то одна из Пашкиных подруг. А Паша и не спорил.

В гостиной друзей ждал разминочный фуршет: на журнальном столике хозяин выстроил батарею бутылок с наливками, настойками собственного изготовления. Варелик, большой красномордый белобрысый увалень, сразу налил себе «волчаровки» – так друзья называли самопальный коньяк, который Павел настаивал на дубовой коре.

– Варелик, не увлекайся, – предупредил Паша. – Подожди горячего. А то опять нахлестаешься и чего-нибудь учудишь.

Валера Стёпкин был добродушный парень, друзьям готовый отдать последнюю рубашку. Но по пьяни становился дурным и неуправляемым и лез в драку, не разбирая: сколько передним ним противников. В одной из драк в отпуске в Геленджике ему выбилиглаз каблуком. Валера был неухоженным и непутёвым. Был несколько раз женат, обобран жёнами до нитки, выкинут из квартир, которые им покупал. Сейчас он жил с мамой, работал грузчиком в супермаркете, где ранее трудился заведующим. Последний развод выбил его из колеи, он начал пить, водка подмяла его под себя и кинула из князей в грязи, то бишь, в грузчики.

– Павлик, abgemacht! – весело прорычал Варелик, блеснув стеклянным глазом и знанием немецкого языка. Их класс изучал немецкий и единственное иностранное слово, которое задержалось в его голове, был abgemacht, то есть – договорились.

– Сава, мне нужна твоя помощь с мясом, – попросил Паша второго своего одноклассника. Сава сидел в кресле, из фужера потягивал через трубочку мятную настойку. Не выпуская её сквозь зубы прохрипел: – Jawohl, mein General¹, – и не двинулся с места.

– Блин, если мы окончательно перешли на немецкий то…aufstehen²! Марш-марш на

кухню! – громко скомандовал Павел. Савва вскочил и строевым шагом промаршировал на кухню. Во всей этой компании он был самый шебутной. Шутки-прибаутки из него сыпались как из дырявого мешка. Сава имел уголовный вид: наголо бритая башка, маленькие серые колючие глаза, всегда небритый, нос облупленной бульбочкой. Поджарая фигура, как у лагерного доходяги. Он любил сидеть возле своего подъезда на корточках и,

сплевывая через щербину в зубах, хриплым голосом выдавать «на гора» бабулькам, сидящим на лавочке, какие-нибудь тюремные байки. Немудрено, что очень многие считали, что Савва когда-то сидел. Но это было не так. Савелий Сергиенко был майором ВВС в отставке. Служил в посёлке Высокий, летал на бомбардировщиках дальней авиации ТУ-95. Однажды, после долгого заокеанского перелёта, у Савелия открылась язва (перенервничал, как он объяснял потом), ему вырезали пол желудка и комиссовали. Сейчас он работал слесарем в котельной и был вполне доволен жизнью. За три года гражданской жизни успел жениться, завести ребёнка и развестись – был уличён в многочисленных изменах. Впрочем, у Савы была своя версия развода со Светкой – красивой, дородной бабой, и в последнее время (прошёл всего месяц после расставания) он всем её рассказывал, причём, в разных интерпретациях.

– Колян, вруби видик – вчера свежие видеоклипы записал – и присмотри за Валеркой, – попросил Паша, уходя на кухню. Среди Пашкиных друзей Николай Зиновьев был менее всего подвержен пагубным страстям. Это был кареглазый коренастый крепыш. В школьные годы у него была шикарная копна чёрных курчавых волос, но к сорока годам от неё остались одни воспоминания. Коля с детства был молчуном, одержимый с первого класса одной мечтой – стать моряком. Если всех детей находили в капусте, то Коляна нашли в морской капусте. Книги, фильмы его интересовали только про море. После школы он сразу поступил в мореходку, тем более, что их родной город, стоящий в конце северного Лукоморья России, располагал шикарным мореходным училищем им. И. Месяцева. После мореходки Колян служил на Северном флоте, на крейсере «Мурманск». Демобилизовавшись, Коля на судах Мурманского морского пароходства стал ходить налево – то есть в загранку. Выход из Кольского залива направо – это Северный морской путь, Коляну там не климатило. За двадцать лет дослужился до старпома. В перерывах между рейсами женился, родил трех детей, застукал жену с любовником, развёлся. Николай много лет считал себя счастливым, но потом стал замечать, что его счастье стало скукоживаться, скукоживаться и, наконец, стало таким маленьким, что при желании его можно было затолкать в спичечный коробок, как таракана. Море надоело, семьи нет, дети его не любят. Он поставил на себе крест, однако решил устроить жизнь холостяка Пашки. Сегодня в голове Коляна сидела идея – как женить Павла, единственного из их компании, не познавшего счастья семейной жизни. Колян тайком пригласил на Пашкин день рождения Наталью, свою тридцатилетнюю соседку по лестничной площадке, и теперь ждал звонка в дверь с минуты на минуту.

Паша, не ведающий о грядущем семейном счастье, привел Сава на кухню, вытащил из холодильника кастрюлю с маринованным мясом и поставил её на разделочный столик.

Сава отодвинул Павла от стола и приступил к «священнодействию» – когда он колдовал над мясом, ему лучше было не мешать. Впрочем, ловко орудуя ножом, он ловко орудовал и языком.

– Павлуха, трепать тебя за ухо! Чё грустный, как тот капитан, который недавно хотел меня надурить?

– Какой капитан? – Паша приготовился слушать очередную Савкину байку, то ли из его жизни, то ли из чужой – у него это не поймешь, ради красного словца соврёт – не дорого возьмёт.

– Сослуживец мой бывший. Заезжал я недавно, когда был в отпуске, в Оленегорск, к друзьям-однополчанам. И позвали они меня на охоту – я же лучший стрелок в полку был. Все это знали, но один паразит – капитан Орбели – решил меня при всех опозорить. Как потом выяснилось, он перед охотой выхолостил два патрона. Полдня наша шайка проходила-пробродила по лесу, все патроны потратили, но ничего не подстрелили. Возвращаемся к машинам, и этот капитан начинает меня чморить:

– Хреновый ты стрелок – ни одного трофея с охоты не принёс!

Я ему про сильный ветер, про то, что не сезон. А он:

– Да ты просто мазила, если я встану в двадцати шагах с голым задом, ты и то промахнёшься.

– Нет, Рубен, – говорю: – не промахнусь.

– Промахнёшься, ставлю ящик коньяка!

– Рубен, ты дупой рискуешь…хотя, что это я армянину говорю? Иди, вставай!

Полез я за патронами и ни одного не нашёл, у ребят спросил – ни у кого нет.

– Не получится проверить мою целкость – нет патронов.

– А у меня остался один. – говорит Рубик, подаёт свой холостой патрон и идёт отмерять двадцать шагов.

Я хотел уже вставить патрон, но смотрю на него: два нуля. Блин, думаю, ему попенгаген порвет на британский флаг. Я, конечно, Рубена не люблю, но не до такой же степени. И вспомнил, что с прошлой охоты завалился у меня за подкладку патрон с пятёрочкой.

– Ну, и?! – спросил Павел.

– В общем, коньяк он мне проспорил, – гыгыкнул Сава.

Паша засмеялся, но вскоре осёкся – его взгляд упал на ошейник с поводком, который лежал на широком подлокотнике кресла, стоящего слева от камина. У Паши защемило в груди, он застонал, как от зубной боли. Это был ошейник Чипа, которого он неделю назад отвёл на укол.

Чип – малый чёрный пудель – был членом Пашиной семьи 13 лет. В последний год они остались одни – Пашины родители погибли в автокатастрофе под Москвой. После этого пудель стал сильно сдавать. Начали выпадать зубы, выкакаться нормально стало для собаки проблемой. Но Чип не жаловался, просто иногда, смотрел на хозяина своими умными чёрными глазками как-то очень грустно. А потом пришли судороги. Раз в день, под вечер пудель падал на пол, и его начинало корёжить. Паша с содроганием слушал, как

тельце Чипа бьётся об пол. Длились судороги пару минут. Потом Чип вставал и шёл к Паше и, если тот сидел, залезал к нему в кресло и прижимался к хозяину телом, пытаясь согреться.

Паши хватило на три дня. В конце концов, он пошёл с Чипом в ветлечебницу. Врач, осмотрев собаку, назвал какой-то непонятный диагноз.

– Что-что? – переспросил Паша.

– Надо усыплять, лечить бесполезно, старый уже пёс, – твёрдо сказал ветеринар.

Паша дал согласие. Чипа положили на стол. Паша дал другу его любимую шоколадную конфету – раньше за неё Чип мог душу продать, бежал со всех лап, когда слышал шелест разворачиваемого фантика. Но Чип только послюнявил конфету и выплюнул. Может, он уже что-то чувствовал. Доктор как-то быстро сделал укол, Чип даже не дёрнулся, а через несколько секунд пёс начал засыпать.

– Чип, Чипик, – позвал его Павел.

Чип тихонько шевельнул своим хвостиком, из его правого глаза выкатилась слеза, и пудель уснул навсегда.

– Идите, мы всё сделаем, как надо. – произнёс врач.

Паша положил ошейник с поводком в карман и побрёл домой. Душа саднила, он чувствовал себя убийцей. Хотелось плакать, но слёз не было. Дома Павел положил ошейник на кресло на кухне – туда, где он всегда лежал и откуда Чип приносил его в зубах хозяину, когда хотел гулять или, когда Паша говорил пуделю: «Дай гулять!» (глупая команда, придуманная отцом, но Чип её понимал и несся за поводком).

– Ну, вот шеф, – прервал грустные воспоминания Савва: – Мясо готово, я понёс в комнату.

– Давай, а я сейчас овощей настругаю и принесу.

Павел принялся нарезать огурцы, помидоры, лук, болгарский перец, прислушиваясь – не стучат ли в дверь?

Дело в том, что он ожидал важного гостя, точнее гостью – Маришу. Они были знакомы пять лет, и Паша считал её своей второй любовью. Первая была в далекой юности и кроме боли и огорчения ничего не оставила в душе. Впрочем, это был важный опыт для доверчивого мальчишки, этакий тест-драйв земной любви.

С Маришей было всё по-другому. До неё у Павла было немало женщин, но он ни к одной не прикипал сердцем. Внешне она была похожа на Скарлет Йоханссон: такие же щёчки, по-детски припухлые губки, фигурка – «песочные часы». Её медно-рыжие волосы и серо-стального цвета глаза произвели большое впечатление на Павла. И это было нормально. Когда эта медно-стальная красотка заходила в комнату, мужчины терялись от её красоты. Кожа Мариши, как у всех рыжих, была тонкой, прозрачно-нежной – голубые жилки просвечивались – и это придавало ей вид, как и всем рыжим девушкам, какой-то незащищённости, неспособности противостоять злу. Казалось, что Мариша, как сказано в Писании, получив удар по правой щеке, подставит левую. Однако на самом деле, если её, фигурально выражаясь, ударяли по одной щеке, она, условно, так врезала в ответ, что условная челюсть условно вылетала у обидчиков. Остра была Мариша на язык, чрезвычайно умна и талантлива. Этим-то, а не только внешностью, привлекла она Пашу.

Они познакомились случайно (хотя ничего случайного не бывает, ведь случайность – это не угаданная закономерность), в компании общих друзей, и как-то сразу само собой у них всё закрутилось и очень скоро они оказались в объятьях друг друга.

Паша влюблялся в Маришу постепенно, она входила в его сердце толчками – как гвоздь вбивается в дерево с каждым ударом молотка – с каждой его фрикцией, с каждым его импульсом жизни, с каждым её возгласом наслаждения в конце их любовных битв. Он входил в неё как в царский дворец, получая царские же почести. В самом начале их отношения были основаны на безумной страсти двух молодых, красивых организмов. Потом они стали получать наслаждения просто от общения, разговоров друг с другом – им было интересно и тепло вдвоём. Обнимая и целуя, Паша в порыве нежности называл Маришу Малыша, а для неё он стал любимым Волчком. И вовсе не из-за фамилии Волков. Марише нравился мультфильм Норштейна «Сказка сказок». Главный герой – Волчок, который «ухватит за бочок» – был, по её мнению, похож на Пашу.

Павел стал часто ночевать у Мариши в двухкомнатной квартире её мужа, который недавно ушёл от неё, но оставил жильё бывшей жене. «Молодожёны» даже стали жить, как семья. Он приходил с работы, приносил еду, она кормила его ужином. У Паши это было впервые. Обычно его романы длились неделю, а с Маришей всё зашло далеко. Павел даже сделал ей предложение. Мариша обещала подумать. Думая, она покупала пинетки, распашонки, впрочем, не давая определённого ответа. Ей было хорошо с Пашей и без штампа в паспорте. А Павлик предложения больше не повторял, и, как оказалось, правильно сделал. Он Малышу любил, но в её любви сомневался. Однажды спросил напрямую, глупо:

– Ты меня любишь?

– Я тебя обожаю. Обожамлик мой!

Прямого ответа не было, но его устроил и этот. А напрасно. Паша слишком поздно понял, что Марише начала претить однообразная жизнь, даже классная в сексуальном смысле. Ей хотелось новых ощущений. Однажды Паша пришёл переночевать и когда они укладывались на перину Маришкиной шикарной кровати, он обнаружил на прикроватной тумбочке мужские часы с жёлтым металлическим браслетом.

– Что это? – сдавленным голосом спросил Паша.

– Заходил приятель, оставил случайно, – был ответ.

У Паши как будто что-то оборвалось в животе, у него вдруг внутри образовалась пустота. Ему стало очень больно и холодно на душе. Точно также он снимал с себя часы и клал их именно сюда, когда под ним на перине сверкала белизна голого Маришкиного тела, а на Паше из одежды оставались только эти часы. Он их снимал, чтобы не поцарапать нечаянно её кожу.

– Вы трахались?

– Что ты, он их просто снял и забыл.

Близнец, бесполезно что-то выяснять, подумал Паша, а вслух заорал:

– Ты врёшь, как дышишь!

Не говоря более ни слова, он оделся и ушёл. Навсегда.

Мариша осталась больной занозой в его душе, но любовь умерла. Мариша убила её одним ударом.

Однако хорошие отношения у них сохранились, они иногда перезванивались. Однажды они встретились случайно. Павел пригласил её в гости. Посидели, выпили, и всё закончилось, как и раньше, безумным сексом. Он довёл Маришу до судорог, до признания, что он всё равно лучше в сексе её нового мужа (хозяина часов с жёлтым браслетом). Но это уже ничего не меняло в их жизни. Впрочем, если ей была нужна какая-нибудь помощь, Павлик всегда помогал. И если Паше было что-то надо, Малыша расшибалась в лепёшку, но выручала своего Волчка.

Вот и сегодня Паше понадобились деньги, и он позвонил Марише, и она сразу же пообещала их привезти. Павел не говорил, что у него день рождения, но в тайне надеялся, что она не забыла об этом. Почему-то ему было бы очень приятно получить от неё поздравление. Волчок был уверен, что Малыша всё помнит.

Он ждал звонка в дверь и дождался.

Она

Раньше у Мариши была масса комплексов по поводу своей внешности. То, как она считала, волосы слишком жидкие и прямые, и она их постоянно мучала плойкой. То жира слишком много на бедрах и животе, и она постоянно мучала свой желудок диетами. В 16 лет она не считала себя красавицей и думала, что не будет пользоваться успехом у мужчин. И как только первый же мужчина сделал ей предложение, она тут же выскочила за него замуж. Так же скоропостижно они разбежались: муж был никакой – серый, неинтересный. Зато теперь, когда она почувствовала себя настоящей женщиной, её потянуло к неординарным мужчинам. И они стали встречаться на её пути. Один был психиатром, другой журналистом, третий – егерем. Романы были бурными, но скоротечными.

Паша Волков – стивидор рыбного порта – глянулся Марише сразу. Высокий, стройный, черноглазый – греческий полубог. Когда они сошлись поближе, она млела от запаха его золотистой кожи, обтягивающей красивое тело, от длинных волнистых волос, от небольшой и круглой, как у молоденьких девушек, попки. Однако взял он Маришу не этим – были у неё и посимпатичнее мужики. Павлик увлёк её своими рассуждениями. Самое приятное было для Малыши, после бурного секса, лежать у него на груди и слушать его мурлыканье – а он умел мурлыкать как кот – или колыбельные про серенького Волчка, про усталые игрушки, про рыбок в пруду. А иногда Паша рассказывал ей сказки, истории и она чувствовала себя маленькой девочкой, как в детстве, когда мама ей на ночь что-то читала. Забавно, но его ночные истории даже помогали. Паша иногда ей рассказывал о жизни Петра I, и как-то на экзамене по истории (Мариша училась в МГУ на филолога) она начала «плавать», но вдруг в её памяти всплыла одна из Пашиных «колыбельных» о детстве Петра. Мариша старательно пересказала услышанное и получила от экзаменатора хорошую оценку.

Вообще, Павел заставлял её задуматься об общеизвестных истинах. Он говорил ей иногда: – Ты видишь мир в одной плоскости и у тебя «замылился» глаз, и ты уже чего-то не видишь. Ты как будто в комнате, в которой всё привычно, но иногда не можешь что-то найти. А ты, условно, залезь на шкаф и увидишь конфетку, которую ленивая Мохова из фильма «Утомлённые солнцем», не могла увидеть десять лет. Смени плоскость и увидишь новое. Не переставляй, условно, мебель, не прогибай мир под себя, а смени свою позицию, своё отношение к миру.

Паша был этакий весёлый психолог. Умел, кстати, обезоружить людей смехом. Были у него методы против костьсапрыкиных, трамвайных хамов. Мог он хлестнуть своей вежливостью от уха до уха, и лицо хама неожиданно само расплывалось в улыбке и конфликт исчерпывался.

Впрочем, Мариша обожала Павлика не за ум или внешность. Он сразу показался ей каким-то уютным, нежным, мягким. Она называла его Волчок, как персонажа из мультфильма «Сказка сказок». Мультяшный Волчок был такой же, как Паша – трогательный, «плюшевый», домашний. В мультике Волчок не «тащил во лесок», а убаюкивал беспокойных детушек, трогательно заботился о них. Так и её Волчок нежно заботился о Малыше. Ей было безумно приятно свернуться калачиком у него под боком и сладко дремать, ощущая тепло его тела и спокойствие души. Малыше было с Волчком покойно и тихо на душе.

Но всему приходит конец и даже спокойствие надоедает. Мятущейся душе Маришки захотелось чего-то другого, дерзкого. И оно пришло. Она встретила Его – Мишу. В его коричневых глазах светился таинственный огонёк, похожий на те, что горят в ночи в окнах домов, пролетающих мимо окон скорого поезда. Марише всегда было интересно узнать: что там, за этими окнами. Она как мотылёк полетела на этот огонёк. Он был необычен. Старше её на двадцать лет. Суров, как будто сделан из камня. Никогда она не могла понять, что можно ожидать от него в любой момент: смеха или крика, удара или поцелуя. Она всегда была в напряжении, в тонусе и её страсть к спокойному Волчку иссякла и появилась страсть к взрывоопасному Мише.

Мариша познакомилась с ним, когда Волчок уехал в Питер сдавать экзамены в Макаровку – Государственный университет им. адмирала С.О. Макарова. Миша разместил в интернете объявление о поиске переводчицы с английского, посулил хороший оклад. Мариша знала язык в совершенстве, да и деньги ей были нужны. Она приехала на собеседование, увидела чернявого крепкого сложения мужика и пропала – как кролик утонула в глазах удава. Он быстро взял власть над ней. Мариша его не любила, но её всё время тянуло к нему. Вскоре она переехала в его квартиру, и стала жить его заботами. Готовила еду, стирала, убирала.

В нём была сила, внешность излучала уверенность и опасность. У Мариши было чувство, что она стоит на краю пропасти и есть опасность туда ухнуть. Это Пушкин про её ощущения сказал: «есть упоение в бою и бездны мрачной на краю», и «гибельный восторг» Бабеля – это тоже про её отношение к новому любовнику.

Миша часто куда-то уезжал, ей становилось скучно. Мариша хотела помогать ему не только по хозяйству, но и по работе, но она не могла понять – чем он занимался. Он, например, покупал квартиру, они немного жили, делали вместе евроремонт и продавали её. Потом переезжали в более дорогое жилье, в более престижном районе, и всё повторялось вновь – ремонт, перепродажа. Более 6 месяцев в квартирах не задерживались.

Скоро они переехали в шикарную квартиру в сталинском доме на проспекте Ленина. Но из планов Миши Мариша поняла, что он нацелился на скорую перепродажу и переезд в столицу. Два дня назад он внезапно уехал в Москву, и Мариша начала маяться в этих апартаментах, как птичка в золотой клетке. Ей эти переезды из дома в дом, постоянные отлучки стали надоедать. Поэтому, когда позвонил Волчок, она очень обрадовалась. От его голоса тёплые воспоминания нахлынули на Малышу доброй волной, и она чуть не заплакала. Волчок просил некоторую сумму в долг. Для него это была солидная сумма, а для неё – мелочь, Миша оставлял денег столько, сколько ей хотелось, и не спрашивал отчёта о потраченных средствах.

Условившись о встрече, Малыша бросилась собирать купюры из разных мест, куда Миша распихивал наличку – банковскими картами он никогда не пользовался. В платяном шкафу она обнаружила чемодан, в котором лежала куча галстуков в упаковках. Один из них Малыше приглянулся, и она тут же вспомнила, что у Волчка день рождения. «Вот и подарок готов», – подумала Мариша: «Нужна только хорошая коробочка». Она подняла чемодан и увидела под ним очень необычный деревянный футляр. Он был размером с небольшой пенал, покрыт серебряной инкрустацией в виде непонятных иероглифов. Он производил вид старинной вещи цены немалой. Внутри коробка была обита красным бархатом. И, самое главное, он был пуст.

– Самое то, для моего подарка, – воскликнула Мариша. Она положила в футляр галстук и деньги и отправилась к Волчку. Ей хотелось успеть, пока не вернулся Он. Мысленно Мариша назвала Михаила ОН и никак иначе.

Зверь

Он сразу почувствовал неладное – как будто в сердце что-то кольнуло. Звериное его чутьё не подвело: Мариша сделала то, что ни в коем случае не должна была делать – брать его Вещь. Он только что приехал после очередной «кровавой жатвы» (так он называл свои задания) и хотел отдохнуть, как доберется с вокзала домой. Он стал всё больше уставать. Задания его становились всё сложнее. Несколько месяцев назад, например, в Питере было очень непросто, ему пришлось вспомнить навыки вождения КАМАЗа и схему расположения улиц и переулков Васильевского острова. Он сделал всё чётко, как и было показано в задании: смертельное ДТП и незаметный отход дворами. А задание он получил, как всегда, во сне. Вообще сны – это была его вторая и очень важная часть жизни.

Всё началось в юности. Мишу мать бросила в 13 лет. Сделала она это тонко. Завербовалась на Камчатку, а сына подбросила своему отцу, жившему в небольшой карельской деревушке. Обещала, что как только обустроится на месте, сразу заберёт Мишу к себе. Однако изначально она этого делать не собиралась. Нашла себе мужика, вышла замуж, а отцу послала документ с отказом от сына.

Дед Коля сразу сообщил об этом Михаилу. По простоте душевной дед думал, что оформит опекунство, а Миша скоро забудет о матери. Миша и забыл. Только вместе с этим он навсегда забыл, что такое Вера и Любовь. Осталась только Надежда. Надежда, что когда-нибудь он отомстит матери.

Вопреки тому, что происходит с такими сиротами, Михаил не пошёл по наклонной. Он стал усиленно заниматься боксом, борьбой, в сельской библиотеке перечитал все книги по единоборствам. Начал качаться на тренажёрах, и к 15 годам это был уже крепкий сильный паренёк с железными кулаками. В деревенских драках всегда выходил победителем, и местные пацаны его уважали.

Получив паспорт, Миша уехал в Петрозаводск, поступил в автотранспортный техникум, жил в общаге на улице Мелентьевой. После окончания учёбы работал автослесарем в таксопарке. Но вскоре ему надоела эта хлебная работа. В душе у Миши с 13 лет поселилась какая-то мрачная дыра, которая высасывала хорошие эмоции и выплёвывала наружу только плохое. Михаил становился всё грубее, нахальнее, самоувереннее. Он стал получать удовольствие от чужой боли и унижения.

Однажды он ехал в автобусе с очередной своей зазнобой, и ему показалось, что соседний паренёк посмотрел на его девушку как-то не так. Миша сразу бросился на парня и стал методично, как молотом, вышибать из пацана жизнь. Если бы зазноба не повисла на Мишиных руках, он бы убил парня. Михаилу понравилось, что никто не заступился в автобусе за юношу, они только жадно и молча впитывали всё глазами – значит, они боялись Мишу. Он сошёл на ближайшей остановке, отправил девушку домой, а сам пошёл в своё общежитие. По дороге он «обсасывал» свои новые ощущения. Миша почувствовал власть – он был властен убить или помиловать. Он наслаждался тем, что кто-то плавает в своей крови, которую из него выбили Мишины кулаки.

После этого начались сны. Они были подробные и жуткие. В первом сне он увидел того парня – как тот загибается в реанимации, а потом лежит в морге. Миша не знал, что на самом деле стало с тем юношей, да его это и не интересовало. Теперь в его жизнь пришли сны, которые стали главной частью его существа.

Каждый сон это был красочный фильм про убийство, в котором главным героем был он. Михаил оказывался на знакомых или совсем незнакомых улицах, шёл по определённым адресам, находил в тайниках какое-либо оружие: нож, обрез, пистолет. Или наоборот – брал в открытом доступе что-то обычное, например, инструмент, который становился орудием убийства. На заброшенной стройке он брал кувалду, в незапертой слесарке – молоток, в подсобке мясного магазина – топор. Далее во сне всё было расписано пошагово. Он приходил на определённый адрес и ожидал определённого человека. Затем, в зависимости от оружия и окружающей обстановки, резал, стрелял, проламывал голову. Или душил голыми руками – во сне Михаил получал от этого особое наслаждение, несравнимое даже с сексуальным. Пробуждение всегда было лёгким, он просыпался полный сил. Однако его мучал вопрос: почему ему снятся такие картины?

Один сон начал многократно повторяться и Миша, наконец, понял, что нужно делать. В один из дождливых октябрьских вечеров он поехал на Первомайский проспект и в подъезде дома №5 поднялся на лестничную площадку второго этажа. Через 15 минут мимо него к выходу из подъезда прошёл человек в бежевом пальто. Миша окликнул «бежевого» и когда тот обернулся, Михаил резко выбросил вперёд правую руку и двумя пальцами – указательным и большим – вырвал у человека кадык. Хрипя и булькая кровью, «бежевый» рухнул замертво. Миша осторожно перешагнул через труп, стараясь не испачкаться кровью, и отправился домой. Михаил почувствовал, как будто гора упала с плеч – он понял, что должен делать теперь по жизни: прислушиваться к своим снам. Этой ночью он впервые спал без сновидений. Утром, отправляясь в таксопарк, он случайно заглянул на свою почтовую полочку в фойе общежития. На ней лежал толстый конверт без марки и адреса. Миша вернулся с ним в комнату и сразу же вскрыл послание. В конверте лежала очень большая сумма денег, ключи и оформленные на Михаила документы на квартиру, расположенную на улице Репникова. В этот же день он уволился из таксопарка и переехал в новое жилище.

Теперь он стал ожидать новых снов-заданий. И они не заставили себя долго ждать. Миша всё аккуратно исполнял, и каждый раз находил в почтовых ящиках конверты с деньгами или документами на машины – за год успел сменить три иномарки – или на квартиры – несколько раз он переезжал с адреса на адрес, из одного города в другой. Он оставил Петрозаводск, жил в Мончегорске на Морошковой улице, в Апатитах на улице Ферсмана, затем переместился в Мурманск на улицу Шмидта. Меняя города, он меняли любовниц. В Мурманске он подцепил Маришу. Она его устраивала по всем параметрам: послушная его воле, преданная и хозяйственная. Он не посвящал её в свои тайны, использовал в тёмную и думал, что так дальше будет продолжаться, и Мариша шагу не ступит без его разрешения. Но он ошибался.

Иногда, после выполнения особо непростых заданий, Михаил не получал материального вознаграждения. Зато он приобретал кое-что важнее. Однажды он почувствовал огромную силу в руках, и для проверки этого чувства легко отломил ручку пудовой гири.

После «командировки» в Волоколамск, где с помощью газовой конфорки убил семью из трёх человек, он получил в дар невероятно чуткий слух. Миша теперь, если хотел, мог слышать, например, что говорят люди в ста метрах от него.

Один дар его озадачил. Он вытащил из почтового ящика – Михаил жил тогда в Мурманске уже на улице Ленина – необычную шкатулку и записку. На черной картонке размером с визитку серебром светились слова, написанные замысловатым шрифтом: «Те доверие. Се жизнь твоя без меры, если он рядом, но се смерть твоя, если утратишь». Шкатулка, размером со школьный пенал, была пустой, но он понял, что должен её беречь и никому не то что не передавать, но и не показывать даже. Впрочем, полагая, что в своём доме он полновластный хозяин, Миша поступил небрежно – спрятал коробочку в платяном шкафу. Он хотел сделать для неё мощный сейф, но не было сейчас на это времени – поступило срочное задание. Засовывая коробочку под стопку белья, Миша почувствовал себя Кощеем Бессмертным – у того тоже было нечто подобное, правда, круглое и белое, острое и стальное.

После «кровавой жатвы» в Никеле (в трансформаторной подстанции сгорел электромонтёр) Михаил получил в дар уникальный нюх. Он научился управлять своим обонянием и при желании мог учуять, то, что ему нужно, за километр. Сразу же по возвращении в Мурманск он в туалете обдал струёй своей мочи эту шкатулку. Теперь он смог бы найти её по запаху, где бы она ни была. И вот, сегодня, зайдя в квартиру, он понял-унюхал – коробочки нет! Он метнулся к шкафу, перерыл всё – так, на всякий случай, вдруг он ошибся. Но нет, шкатулки не было. Он сел на пол и задрал нос к верху. Слабый шлейф запаха его мочи ещё витал в воздухе и вёл в определённом направлении. Он вскочил на ноги и выбежал на улицу. Небо цвета свиного сала, хмурилось над городом. Однако уже появились первые признаки весны: с площади Пяти углов неслись запахи распустившихся почек и свежеокрашенных скамеек. На улице Полярных Зорь пели птицы и стучали отбойные молотки. Миша втянул носом холодный воздух и пошёл точно по следу, который вывел его на Кольский проспект.

Он и Она

В коридоре раздался весёлая трель дверного звонка. Паша кинулся к входной двери. На пороге стояла Мариша. Она была как всегда хороша: небесно-голубой плащ подчёркивал бледность её лица, медь волос и сталь глаз.

– Малыша! – обрадовался Павел.

– Волчочек! Праздравляю! – радостно пискнула Мариша.

– Проходи, что же ты стоишь, – Паша пропустил гостью в прихожую, снял плащ.

Без плаща Мариша была ещё более ослепительна: чёрный комбинезон из латекса плотно облегал стройное тело, выгодно подчёркивая высокую грудь и упругую попку.

– С днём рожденья! – с этими словами Мариша протянула Павлу небольшой пакетик.

– Спасибо, Малышечка, ты настоящий друг, – Паша расчувствовался, чуть ли не до слёз, от того, что Мариша очень быстро выполнила его просьбу и про день рождения не забыла.

На голоса в коридор из большой комнаты выглянул Сава.

– О, Мариша! Ты – как всегда – цветёшь и пахнешь. Милости прошу к нашему шабашу!

– Привет, Сава. Как дела?

– А я, Мариш, развёлся со Светкой, понимаешь.

– А что так?

– Не сошлись карахтерами с её родителями – старорежимные они. Гвозди бы делать из этих людей – больше бы было в мире гвоздей. Они хотели, чтобы я пел «распрягайте, хлопцы, коней», но по-испански, а я не умею. Тёща нудит и нудит. Я ей: Мадам, вы мне не интересны, то, что вы ещё только начинаете есть, я уже давно выкакал.

– Ну, тогда не знаю: поздравлять тебя с разводом или сочувствовать, – засмеялась Мариша.

– Не бери в голову, бери в живот – у нас тут мясо стынет, давай к столу скорее, – Сава сделал приглашающий жест в комнату.

– Сейчас-сейчас! Пошепчемся немного на кухне, а потом придём, – сказал Паша.

– О кей, мой генерал, – буркнул Сава и неверным шагом протопал в гостиную, из которой доносилась громкая музыка.

Павел с гостьей прошли на кухню. Мариша сразу плюхнулась в кресло у камина. Паша погасил верхний свет, разжег камин и сел в соседнее кресло. Затем достал из пакетика футляр и открыл его. Паша рассеянно изъял оттуда деньги, галстук и стал разглядывать коробочку с некоторым недоумением. Какое-то нехорошее чувство стало расти в его душе.

– Откуда это у тебя? – тихо спросил Паша.

Услышав тон его голоса, Мариша напряглась. Она начала понимать, что сделала что-то не так. Она вдруг почувствовала, что Он её уже ищет и придёт сюда за футляром.

– Этот футляр у Миши валялся пустой, вот я его и позаимствовала.

– Миша… как у тебя с ним? – спросил Паша так же тихо.

– Непонятно как-то. То всё хорошо, то ругаемся. В последнее время он стал часто пропадать куда-то, стал какой-то странный. Мне даже страшно с ним иногда. Мне кажется, он легко может меня убить, если захочет.

– Если он такой, зачем взяла его вещь?

– Красивая же штука, правда? Тебе нравится?

– Штука необычная, но что-то мне не по себе от неё, – слабым голосом произнёс Павел. Он ощутил, что чем крепче сжимает футляр, тем больше мутнеет его сознание. Перед глазами появилась белая пелена, сквозь которую просвечивались серебристые иероглифы, буквы, рунические знаки, нарисованные на коробке. И, что поразительно, Паше стал их читать и понимать: ЧТО НАДО ДЕЛАТЬ.

– Что с тобой, Паша? – спросила Мариша и взяла его за руку. Как только её пальцы коснулись пальцев Павла, девушку прошиб пот, и она «поплыла» – впала в транс. Впрочем, они оба стали как сомнамбулы. Однако Паша вдруг вскочил с кресла, подошёл к Маришиному, взял ошейник Чипа и одел его на шею Марише.

Самое удивительное, что Мариша восприняла это как должное и даже села, как собака, у его ног. Точнее, она была похожа на пантеру в своём черном комбинезоне. Её зрачки расширились и остекленели, взглядом она упёрлась в дверь кухни. Паша тоже уставился на дверь. Он чувствовал, что его сознание раздвоилось. Одна часть вдруг ощутила липкий страх – он понял, что за своей вещью сюда придёт страшный человек, который убьёт его и Маришу.

Вторая часть Пашиного сознания работала как часы. Абсолютно хладнокровно, как на автомате, действовали его руки. Левой рукой он легонько натянул поводок, пальцы правой руки оторвали шёлковую обивку футляра и извлекли из небольшого углубления прозрачную чешуйку, размером с ноготь.

Мариша вдруг села на широкий подлокотник Пашиного кресла, приняла позу сфинкса и замерла в напряжении, как будто приготовилась к прыжку. У обоих в головах начал отстукивать ритм метроном, где каждый удар – это шаг приближающегося к ним Михаила.

Он, Она и Зверь

Он быстро нашёл дом и квартиру, где была его собственность. Злоба мутила сознание, но органы чувств работали как никогда обострённо. Без труда выбив дверь, он влетел в квартиру. Здесь было шумно из-за музыки. Из полутёмного коридора он шагнул в гостиную. В сизом мареве табачного дыма моргала цветомузыка, на экране большого телевизора мелькали какие-то фигуры. В комнате было трое. Он сразу их «сканировал». У одного кроме пьяного угара в голове ничего не было. «Пустышка», подумал он. Второй спал и видел шторм во сне. Третий ещё соображал.

– Где хозяин, – просипел Миша.

– На кухне… А ты кто, почему я тебя не знаю? – Сава, а это был он, взял обеими руками Мишу за ворот его кожаной куртки. – Что молчишь, в заду дыханье спёрло?

Миша легонько ударил Саву указательным пальцем в переносицу и тот упал, как подкошенный. Ещё не достигнув пола, Сава был уже мёртв.

Он метнулся на кухню. Картина, которую увидел там, поразила его. В большой тёмной кухне пылал камин. Отсветы пламени освещали рядом стоящее большое кресло и стройного парня в белой рубашке, сидевшего в нём. Парень сидел прямо, как будто кол проглотил. Глаза, в которых плясали отблески пламени, смотрели на вошедшего равнодушно. Под правой ладонью парня лежал ЕГО футляр!

«Вот он, родной! Сейчас я тебя верну к папочке», – мелькнула радостная мысль. Впрочем, радость сменилась чёрной ненавистью: «Ах ты, щенок, я тебе сейчас шею сверну двумя пальцами».

Одним трупом больше одним меньше в штабеле его мертвецов – он за это не отвечает. Он чувствовал, что кто-то большой стоит за его спиной и прикроет, если что-то пойдёт не так. Он кинулся к парню, но вдруг услышал: МОЖНО! Из полумрака кухни перед ним выскочило какое-то животное – большая кошка чёрного цвета. Он на секунду остолбенел, увидев, что это была вовсе не пантера, а его Женщина! Она утробно рычала, белые зубы злобно оскалились, а глаза так яростно горели, что даже Мише стало не по себе. Этой секунды остолбенения Паше хватило, чтобы бросить чешуйку себе в рот.

– Спокойно, Мариша, – произнёс Павел чужим голосом и добавил хрипло, поглядев на Мишу: – Твои грехи безмерны, срок твой исчислен, – и показал Мише язык. Чешуйка растворяясь, светилась розовым светом на языке.

Справившись со столбняком, Миша прыгнул на Павла, выставив вперёд правую руку с растопыренными пальцами. Большой и указательный пальцы были уже готовы сомкнуться на горле парня и уже пошли навстречу друг к другу, но они же первыми и растворились в воздухе. Потом исчезла ладонь, рука. Миша ещё находился в полёте, но какая-то невидимая сила стирала – как тряпка стирает мел со школьной доски – живую плоть летящего человека. Исчезла голова, плечи, торс, ноги. Всё это произошло бесшумно, в какие-то доли секунды. Не стало гостя, несущего смерть.

Несколько минут Паша и Мариша сидели в полной прострации. Первым очнулся Павел.

– Что это было с нами?

– Не знаю, Волчок, мне так страшно.

– Малыша, я чувствую, как будто поучаствовал в чужом спектакле в качестве куклы.

– Я тоже была как марионетка.

– Мы убили его.

– Если бы не мы, то он нас.

– Согласен. Мы, вероятно, сделали то, что должны были.

– Да.

– Но меня не оставляет чувство, что после этого убийства в мире что-то изменится.

– В нашем с тобой? – робко спросила Мариша.

– Не только в нашем с тобой, – задумчиво ответил Павел.

Молодые люди замолчали, уйдя в свои мысли и, конечно же, не услышали сдавленное деревянно-масляное шипенье, которое неслось из каминного дымохода.

«Масло»:

– Мы не уберегли дядю Мишу! Наш главный враг – Старшая Сестра Севера – останется жить и теперь Нити Времени попадут в её руки! Она, ты ведь знаешь, всегда хотела изменить одну дату в прошлом. Теперь скелет её желаний обрастёт мясом реальной возможности.

«Дерево»:

– Да. У Сестёр много доброты, но не очень много разумения.

«Масло»:

– Но ведь рядом с ними Великие Учителя, которые понимают – к чему может привести изменение некоторых ключевых фаз прошлого. Может быть они смогут отговорить Сестёр от сотворения непоправимой ошибки?

«Дерево»:

– Махатмы не смогут этого сделать – они слишком любят Сестёр Севера.

«Масло»:

– Что с нами сделает Совет Зрячих?

«Дерево»:

– Ничего. Ведь нельзя наказать или простить то, чего нет… Старшая Сестра нас переиграла и теперь нас не….

Последнее слово звякнуло, как оборванная струна и вскоре затихло.

Глава 5 Лист красного дерева

– Д-з-з-з, – раздаётся по всей квартире.

Виталик, резко откинув одеяло, вскакивает с кровати. «Ах, ты боже мой, я же машинально завёл будильник, а сегодня-то воскресенье – выходной день – в университет не надо! Виталик ударил кулаком по старому огромному будильнику и тот замолк, напоследок грустно хрюкнув.

– Вот я растяпа, – произносит вслух Виталий: – Мог бы спать ещё пару часов. Ладно, надо вставать, всё равно уже не усну.

Виталий Половинкин, студент физфака Ленинградского государственного университета восемнадцати лет от роду, как есть – в трусах и в майке – встал с кровати и босиком вышел в длинный коридор своей коммунальной квартиры. Здесь, кроме Виталия и его дяди Николая, живут ещё пять семей. Сегодня воскресное утро и все стараются выспаться, поэтому очереди в туалет и ванную нет. Виталик, поплескавший в душе, выходит с полотенцем на шее в большую 15-метровую кухню. От яркого солнечного света, отражаемого белым кафелем стен, кухня кажется ещё больше. У каждой из пяти семей есть свой кухонный закуточек с неизменным примусом, стоящим на столе и шкафчиками, повешенными на стенах. В своём уголке у окна уже хозяйничает Ирина Григорьевна в строгом сером платье – она кормит манной кашей свою внучку Машу. Виталик поприветствовал соседей. Ирина Григорьевна – крупная, грузная седовласая женщина лет шестидесяти – весьма строга с людьми, в коммуналке её побаиваются все, кроме Маши. Под взглядом васильковых глазок пятилетней внучки строгая бабушка тает как воск. Сегодня на Маше белое платьице с синими цветочками, девчушка сама, как цветочек, сидит на стуле, болтая ножками. Сегодня Ирина Григорьевна проверяет Машу на знание русских пословиц и поговорок.

– Без труда не выловишь… Машенька, я забыла, как там дальше, – жалобно спрашивает она.

У Маши этот номер не проходит – она за версту чует фальшь в голосе взрослых.

– Забыла? Вспоминай! – строгим голоском говорит внучка.

– А-а! Не выловишь и рыбку из пруда, – обречённым голосом завершает поговорку бабушка.

– Молодец, бабуля! Дядя Виталя, – обращается Маша к подошедшему к своему кухонному столику юноше: – Ты сегодня опять к Респираторным колоннам пойдёшь?

В коммуналке все, не только Маша, знали, куда студент бегает на свидания.

– Господи, несчастный ребёнок, сразу понятно – чем чаще всего она болеет, – горестно вздыхает Ирина Григорьевна. – Не Респираторным, а Ростральным, Маша, запомни, наконец. Только-только отучила говорить её ферваль, вместо февраль, а теперь ещё эти колонны.

– А мне так больше нравится, – смеётся заливисто Машенька и показывает бабушке розовый язычок: – Всё, бабуля, я на горшок, – вдруг заявляет Маша о своих правах на трон, вскакивает и бежит в туалет. Там для неё дедушка смастерил «трон»: вставил Машин горшок в резной стул с высокой спинкой в готическом стиле – стул старинный, достался их семье ещё от прадеда, купца второй гильдии. Когда Маша сидит задумчиво на «троне», держа руки на подлокотниках, домочадцы стараются её не отвлекать, говоря: «Мария Фёдоровна думает».

Машеньку – белокурого, голубоглазого ангелочка – обожали все обитатели коммуналки. Она без стука входила в любую комнату и была желанным гостем. Все старались её угостить, одарить чем-нибудь, но Маша всегда отказывалась: «У меня всё есть!» На вопрос: «Как дела?» отвечала неизменно: «Хороши!» Так её научила бабушка. Ирине Григорьевне нелегко было растить внучку – родители её второй год были в экспедиции на Диксоне – но женщина старалась не показывать виду.

Завтрак у Виталия не занял много времени, потому что он сегодня состоял из куска чёрного хлеба, густо посыпанного сахаром, да кружки чая. Через десять минут юноша при параде – в отглаженных черных брюках и голубой тенниске – уже выходил на лестничную площадку. Там же в это время запирал входную дверь сосед из квартиры напротив. Он был известным писателем, поэтому вся квартира принадлежала только его семье.

– Здравствуйте! – гаркнул Виталий.

– А-а, тёзка! Привет-привет, – весело произнёс сосед – мужчина лет пятидесяти с почти нетронутой сединой чёрной шевелюрой. Его улыбчивое лицо сразу располагало к простому общению. Да и одет он был по-простому: лёгкая ветровка и белые брюки.

– Как там поживает наш заяц Коська? Когда узнаем о его новых похождениях? – спросил юноша.

– Узнаешь из новой «Лесной газеты», – ответил писатель: – а ты, что же, до сих пор читаешь детские сказки?

– Ваши? Да! – улыбнувшись во весь рот, ответил Виталий.

– Весьма польщён. Виталик, проводишь меня до трамвайной остановки?

– Конечно.

Они вышли из дома, что стоял на углу Малого проспекта и 3 линии и направились в сторону Среднего проспекта. Там, напротив католической кирхи, была остановка шестого трамвая. Белое солнце в нежной голубизне неба настолько раскалило воздух Северной столицы, что дажетополиный пух спрятался в тень.

– Видишь ли, тёзка, – произнёс задумчиво писатель: – есть у меня одна идея. Сын у меня подрастает, лет через 5-10 обзаведётся своей семьёй. И вот я задумал разделить свою квартиру.

– Как это? – спросил Виталий, представив хоромы писателя. Там был длиннющий широкий коридор, шесть комнат – по три с каждой стороны коридора. Туалет, ванная были возле выхода на чёрную лестницу.

– Перегорожу коридор вдоль – сделаю стену. Потом забетонирую чёрный вход, а там, в прихожей, сделаю вторую кухню. Гениально, а?

– Здорово.

– Так вот, мне привезут строительные материалы, ты поможешь мне принести их из машины?

– Конечно, о чём речь!

– Вот и славно, – обрадовался писатель. – Кстати, всё время забываю спросить – как там твой дедушка поживает? Очень он мне понравился, когда гостил у вас несколько лет назад, – спросил неожиданно писатель.

Действительно, дед Терентий приезжал из их деревни в Архангельской области. Дедушка хотел проверить: как устроился внук у его младшего сына Николая. Старший сын Алексей (отец Виталия) вместе с женой погибли от холеры в Туркестане, и все заботы о внуке дед поручил бездетному и неженатому Николаю. Дед Терентий одно время был председателем колхоза и пользовался большим авторитетом в деревне. И не только как руководитель, но и как лекарь и провидец. Многих он поставил на ноги, многим предсказал будущее, которое, как говаривали бабки в деревне, сбылось. Были у деда и враги. Кто-то из них написал в партбилете Терентия Половинкина матерное слово из трёх букв. За это его выперли с руководящей должности. Дед стал пасечником и был этим вполне доволен – могло быть и хуже.

– Дед письмо прислал намедни, – отвлёкся Виталик от своих воспоминаний: – Кланяется вам.

– И ему привет передавай. Да напиши про моего тетерева из книжки: я написал её задолго до нашего знакомства, – со смехом произнёс писатель.

– А ещё дед пишет, что война будет, – невежливо перебил юноша.

– Откуда он это может знать из своего захолустья? – озадаченно пробормотал писатель.

– У него есть какая-то книга, вот по ней он и гадает.

– Чернокнижник он у тебя, стало быть, – опять засмеялся писатель: – И ты веришь в эту ерунду?

– Нет, конечно, я же комсомолец.

– Правильно. А немцам сейчас не до войны. Разговаривал я вчера со своими приятелями – они третьего дня приехали из Германии. Так вот, все там только и говорят о срочной госпитализации их фюрера, дескать, почки у него стали отказывать.

– У нас про это не пишут.

– Ну, может ещё и напишут. А вот и остановка. Спасибо, Виталий, за компанию. Я поехал в издательство, – с этими словами писатель сел в только что подошедший трамвай под номером 6.

Виталий проводил взглядом «шестёрку» и пошел в сторону стрелки Васильевского острова. Там через час у него было назначено свидание.

На углу Среднего проспекта и 1 линии его окликнул знакомый голос:

– Витёк, какими судьбами?

Это был Жорик – Гриша Карнаухов. Они были ровесниками, жили сейчас в одном дворе. Только Виталий после десятилетки поступил в ЛГУ, а Жорик после школы связался с дурной компанией и стал частым гостем в районном отделении милиции. В лице Жорика угадывалось что-то лисье – рыжие усы, острый носик, хитрые глазки. Он был весьма тщедушного вида, но пиджак и брюки носил на два размера больше – так он думал, что выглядит солиднее. На самом деле это было комичное зрелище. Но если кто-то смеялся, Жорик сразу бросался в драку и с ним старались не связываться. Особенно стал наглеть Жорик, когда связался с шайкой таких же хулиганов. Во дворе строил всех пацанов от 10 до 17 лет. Пытался задирать он и Виталика. Виталий, хоть был невысок, но вполне атлетически сложен, занимался в школе боксом и пару раз отправил Жорика в нокаут. Тот затаил было злобу на Виталю, но однажды студент спас хулигана. Как-то Виталий случайно оказался на Петроградской стороне и увидел, как возле памятника Горькому местные пацаны мутузят почём зря несчастного Жорика. Виталий, не раздумывая, бросился на парней и отбил горе-хулигана. После этого случая Жорик стал считать Виталия своим другом.

– Нет, это ты – какими судьбами? Ведь тебя, я слышал, на прошлой неделе, забрали в милицию. Говорят, вы с дружками ларёк на восьмой линии грабанули.

– Вину мою не доказали, так что я сегодня первый день как на свободе.

Жорик старался в разговоре с Виталием жаргонных и грубых словечек не употреблять, так как тот категорически отказывался понимать хулигана.

– Отпустили, действительно, быстро, потому что я одну хитрую штуку с мусорами, пардон, милиционерами, провернул. Рассказать – какую?

– Ну, давай, не томи.

Приятели пошли по Тучковому переулку и Жорик начал:

– В камере нас было человек десять. Скучно до одурения! Сделали из газет карты, стали резаться – хоть какое-то развлечение. Вертухай, то есть этот, как его… надзиратель, увидел в волчок, тьфу – в глазок – сразу вызвал подмогу. Нас всех сразу построили, обыскали: нет карт! Ушёл надзиратель – и мы опять за карты. Он увидел: опять шмон, в смысле, обыск и опять ничего. Позвали они начальника. Он тоже смотрит в глазок – мы играем. Он влетает в камеру с охраной, обыскивают нас – нет карт! Раздели нас догола. На мне из одежды осталась одна татуировка.

Виталий видел её. На впалой груди Жорика синими буквами было написано: НЕ ЗАБУДУ. А что не забудет – не написано. То ли краска кончилась, то ли забыл, что не забудет.

– Уходят они злые, как черти – ничего не нашли, – продолжает Жорик. – Сегодня этот начальник вызывает меня к себе. Говорит: «Если расскажешь, куда карты девали – отпущу. Тем более что улик серьёзных против тебя лично нет. Но могу продержать здесь тебя ещё месяц-другой, а могу и отпустить.

Видать сильно ему покоя не даёт эта загадка.

– Точно отпустите? – спрашиваю.

– Слово офицера, – отвечает.

– Ладно. Гражданин начальник, когда вы вбегали в камеру, я колоду карт тихохонько клал вам в карман, а когда уходили, также тихохонько забирал обратно.

– Ну, ты пройдоха, – начальник заржал, аж слёзы потекли. – Ладно, свободен, – говорит. И вот я на воле.

– Ловок, ты, однако, если не заливаешь, конечно, – засмеялся Виталий.

– Зуб даю, так всё и было, – засмеялся в ответ Жорик: – У меня на воле много дел. Жизнь, как детская рубашка – коротка и обоср…э-э, пардон, изгажена. Мне надо много успеть и не сильно запачкаться, – начал философствовать Жорик.

– Ну, всё, пришли, – прервал его Виталий: – У меня здесь встреча тет-а-тет, – за разговором они дошли до Биржи, и студент выразительно посмотрел на хулигана.

– Понял-понял, не буду мешать. Пока, Витёк! Буду нужен – знаешь, где меня искать.

Виталий подошёл к Южной Ростральной колонне, той, что ближе к Республиканскому мосту (ленинградцы называли его по-прежнему – Дворцовым) и увидел Полечку, свою однокурсницу.

Она была одета по-спортивному: белые парусиновые теннисные туфли, коричневые шаровары, белая блуза, серый беретик. Освещённая ярким солнцем, она как будто светилась. Поля заметила Виталика, улыбнулась, помахала ему рукой и направилась к нему. Пока она шла, он не отказал себе в возможности ещё раз полюбоваться ею. Высокая, тоненькая, с прямой спинкой, она не ходила, а летала быстро и легко. Ему казалось, что улыбка на её бледном личике освещала всё вокруг. Так же как в первый раз, когда он увидел Полю на первом занятии на установочной сессии. Тогда она влетела в аудиторию широко улыбаясь и Витальке показалось, что комнате стало светлее от её белозубой улыбки. Зелёные глаза Полечки прятались за круглыми очками-велосипедами, но они её совсем не портили, а придавали вид трогательной беззащитности. Она и была такой: трогательной и наивной, как его соседка-ангелочек Маша. Так с первого раза показалось Виталию. Вообще его первое впечатление всегда было точнее последующего. Оно разом выявляло сущность крупными мазками – ярко, чётко. В последующем всё размывалось рутиной, бледнело. Вот Виталик сразу увидел, что Поля абсолютно бесхитростная и доверчивая. В её присутствии невозможно было врать, говорить неприличные вещи. Рядом с ней парни начинали вести себя как рыцари. Всем хотелось понравиться Поле, но она выбрала в качестве своего рыцаря Виталика. Наверное, потому что они были похожи – оба были наивными детьми, по сути.

Поля подбежала к Виталию, и он сразу взял её маленькую ладошку в свою широкую ладонь и осторожно сжал.

– Здравствуй, Полечка, – робко пробормотал он.

– Привет, Виталий, – так же тихо произнесла она.

Дальше рукопожатий у них дело не доходило. Для Витальки она была небожителем, ни о чём земном он и подумать не мог. Он её боготворил, а Поля не знала, как себя вести и очень смущалась. Бывало, когда они ехали в трамвае и случайно касались друг друга бёдрами, то оба краснели.

Сегодня они пошли по намеченному позавчера маршруту: вдоль набережной в сторону Петропавловской крепости, по Кировскому мосту, вдоль Летнего сада и Марсова поля, по улице 3 июля к проспекту 25 Октября (коренные питерцы сказали бы – по Садовой к Невскому). Поток к кинотеатру «Аврора» – там сегодня шёл «Чапаев».

Было жарко. Поля сняла беретик, и её волосы цвета спелой пшеницы разлетелись по плечам. Волосы были такими тонкими и пушистыми, что в лучах солнца показалось Витальке, что Полина голова стала как одуванчик.

На небе начали роиться клочья облачков цвета нестиранной серой шерсти. Их становилось всё больше и больше, и они стали наползать на солнце. Виталию даже показалось, что небо моргнуло. Становилось заметно темнее и прохладнее. Невские волны почернели – с воды исчезли весёлые солнечные блики. Когда ребята вступили на Кировский мост, Виталик вдруг задумчиво спросил:

– А что бы ты сделала, если бы узнала, что завтра все погибнут и ты тоже.

Этот вопрос юноша задавал многим – проверял на порядочность. И чаще всего пацаны отвечали: пить – курить буду, пить буду, баб любить до смерти буду.

Поля ответила:

– Ты никому не скажешь, ведь я комсомолка?

– Не скажу.

– Я пойду в церковь молиться и исповедоваться…

«Ангел, что ещё можно сказать», – подумал Виталик, но вслух произнёс:

– Значит, ты веришь в Бога?

– Все во что-нибудь верят.

– А я не верю в него, – запальчиво крикнул Виталий.

– А кто же всё создал?

– Ну-у…природа.

– Значит, всё дело в названии. Ты веришь, что всё создала природа, а я – что Бог. Только он не старик с бородой, сидящий на облачке, а что-то другое, не могу объяснить, как он выглядит. Ты же тоже не можешь объяснить, как выглядит Природа, которая всё создала.

– Непонятно мне – откуда это у тебя – ты же, действительно, комсомолка, – начал было Виталий.

– Извини, – перебила его Полина: – Я что-то лишнее сболтнула, давай закончим нашу прогулку. Не провожай меня, я дорогу знаю, – Полина посмотрела на Виталия. Её ясные глаза как будто в душу парню взглянули. Во взоре девушки была боль и недоумение.

Она повернулась, быстро пошла к остановке и села в подошедший трамвай.

Виталий стоял как вкопанный, и не мог понять: что произошло. Его как будто кольнуло в сердце – он понял, что обидел девушку-ангела. Его бросило в жар, потом ему почему-то резко захотелось спать – такая странная реакция на стресс. Виталий побрёл домой.

На углу 1 линии и Среднего проспекта под репродуктором скопилась толпа, в которой яблоко могло упасть только в виде сухофрукта.

– Что случилось? – спросил он у высокого интеллигентного вида старика в твидовом костюме.

– Со следующего месяца снижают цены. На 20% на масло, на 10 % на гречу, 25% на хлебобулочные изделия, – радостно прокричал старик, видно он был глуховат, да и репродуктор громко вещал.

Действительно, Левитан бодро что-то говорил о заботе партии и правительства о трудовом народе. Но Виталик не стал слушать, а грустно поплелся дальше.

Вскоре он дошёл до квартиры, встал в распахнутых дверях своей комнаты и рассеянно оглядел её. Она ему вдруг показалась угрюмой. Выцветшие зелёные обои с мелкими золотыми цветочками, бесцветный поцарапанный паркет, два больших, давно немытых окна за серыми полосатыми занавесками. Даже мебель навевала на него тоску. Облезлый топчан за коричневой старой ширмой – на нём спал дядя Коля, Виталькина не застеленная кровать со спинками, на которых красовались никелированные шарики, массивный бежевый комод на кривых ножках, платяной шкаф с маленьким стеклянным окошечком наверху одной из дверных створок. Не раздражали юношу только стоящий посреди комнаты большой круглый дубовый стол, заваленный газетами, да висевшая над столешницей лампа с зелёным абажуром. За окном темнело, к городу подкрадывались сумерки белых ночей, и Виталий включил свет. В комнате сразу стало уютнее: на столе появился яркий круг света, за границами которого поселился мягкий зелёный полумрак.

Виталий сел за стол, взял ближайшую газету – это была «Ленинградская правда» – и стал рассеянно просматривать заголовки, не вникая в тексты, не разглядывая блёклые фотографии. В голове Виталика при прочтении всё слилось в один нелепый заголовок: «Великая Сталинская забота Замечательный документ Колхозники горячо приветствуют постановление партии о дополнительной оплате труда Выполнять суточный график по всем показателям Выдающиеся работы ученых Ленинграда На строительстве Свири-2 Самолет Черевичного готовится к старту Заявление правительства Англии Приезд норвежской делегации Недостаток хлеба во Франции».

Виталий понял: сегодня чтение газет – это не его стихия. Он отложил «Ленинградскую правду» и заметил на столе раскрытый фотоальбом. Тут только сейчас племянник вспомнил, почему в выходной день родного дяди нет дома.

Три дня назад Виталик вернулся вечером из Университета и застал сидящим за столом дядю Колю в рабочей спецовке. Николай Терентьевич указательным пальцем правой руки перелистывал фотоальбом, а тыльной стороной ладони левой руки вытирал слёзы. Виталий даже испугался. Его дядя – коренастый мужик с широченными плечами, большущими кулаками, грузчик Ленинградского Морского порта с пятнадцатилетним стажем – плакал как ребёнок. Его обветренное красное морщинистое лицо, карие глаза не знали ранее ни слёз, ни улыбки. Так, по крайней мере, думал племянник.

– Дядь Коля, что случилось?

– Ты тут давеча оставил на столе книжку поэта Блока. Я сегодня её от скуки начал листать и прочёл такие стихи, такие стихи…словом, душу они мне перевернули.

– Какие стихи? – спросил юноша, вновь поражаясь – на этот раз многословности дяди. Обычно Николай был неразговорчивее их комода.

– Вот они, – дядя взял коричневый томик, открыл на нужной странице и начал сбивчиво читать осипшим голосом:

Девушка пела в церковном хоре,

О всех усталых в чужом краю,

О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою.

Так пел её голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече,

И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли,

Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у Царских Врат,

Причастный Тайнам, – плакал ребенок,

О том, что никто не придет назад.

– И что тут не так? – спросил племянник.

– Всё так, Витюша, всё так и есть. Больше всего меня зацепил последний стих. У меня так сердце сжало от мысли, что я никогда уже не увижу отца, мать, наш родной дом – потому что…никто не придёт назад. Я взял наш альбом и вот уже час глаза на мокром месте, – с этими словами дядя протянул племяннику старую пожелтевшую фотографию. Виталий видел её не раз: там была запечатлена семья Терентия Половинкина на фоне их дома – большого бревенчатого сруба с мансардой и окнами с резными наличниками. В палисаднике с тонкими берёзками Терентий выстроил домочадцев. Жена Клавдия – совсем молодая белокурая женщина в нарядном сарафане, пятилетний Коля – белобрысый забавный малец без штанов, в одной длиной белой рубахе. Сам Терентий по случаю неординарности события – фотографирования – одет во всё новое: картуз, косоворотку, полосатые штаны, хромовые сапоги. На его круглом молодом лице застыла довольная улыбка, чуть прикрытая черными усами.

– Никогда это не вернётся, отца-мать не увижу, сердце болит от этого, – тихо сказал дядя

– Дядь, почему не увидишь, у тебя с понедельника отпуск будет, езжай.

– Ты не понял, я не увижу нашу семью, дом из моего детства. Там сейчас всё по-другому. Деревья в палисаднике выросли. Раньше я их мог ладошкой обхватить, а сейчас и двумя не обхвачу. Отец – тогда молодой и кудрявый красавец – сейчас дряхлый старик. Мать уже в могиле. Не увижу той тропки у дома, по которой бегал я голоногий к речке. Она заросла бурьяном. И дом уже не тот: крыша прохудилась, пол провалился. Отец писал. Он сейчас жить к сестре переехал – к тёте Агнии. Виталик, ты вот на физика учишься. Скажи, может когда-нибудь изобретут такую штуку, чтобы можно было в прошлое вернуться?

– Нет, дядь Коль, машина времени только в фантастических рассказах бывает.

– Жаль… Но ты прав – надо ехать домой. Застану отца ещё живым. Помогу по хозяйству, крышу подлатаю, забор поправлю. Поговорю с отцом, о чём не успел или не хотел поговорить раньше. Может, сердце перестанет болеть от тоски.

– Езжай, конечно, – пробормотал Виталий, уязвлённый тем, что раньше не замечал в родном дяде такой тонкой, ранимой души.

Дядя в тот же вечер собрал вещи, а утром уехал на вокзал.

Виталий отогнал от себя воспоминания об этом недавнем разговоре с дядей, так как почувствовал себя дурно. Он встал, добрался до своей кровати и рухнул на неё, не раздеваясь. Слабость была в теле ужасная. Виталий даже на время забылся. Сколько провалялся на постели, он не понял, но подскочил, как ужаленный и кинулся к столу. Быстро нашёл клочок бумаги, карандаш и начал писать письмо.

«Здравствуй, Полина! Мы сегодня расстались очень нехорошо, неправильно. Я совсем не о том хотел с тобой поговорить. Но рядом с тобой я робею и начинаю вести себя, как дурак. Простишь ли ты меня когда-нибудь?

Я хотел тебе сказать вот что. Я не говорил этого ни одной девушке на свете. Когда я тебя в первый раз увидел, то…»

Виталий встал со стула и начал ходить по комнате вперед-назад, пытаясь найти нужные слова и не находил. Хотелось сказать многое, а как это втиснуть в рамки слов-предложений – не знал. Как объяснить, что с её приходом у него в душе поселилось счастье, тепло на сердце становилось, когда она входила в аудиторию. Радость заполняла его существо, когда она улыбалась ему своей робкой улыбкой. Когда портилось настроение, то стоило лишь только подумать о Поле, как все неприятные мысли улетучивались. Он мог всё утро ходить радостный, зная, что сегодня он увидит Полю, а потом целый день счастливый, от того, что увидел её. Но нынешняя встреча, точнее то, что она обиделась на него, была как нож в сердце. Виталий застонал, как от зубной боли, вспоминая о своём глупом вопросе. Он снова сел за стол и продолжил писать.

«…то понял, что люблю тебя, Полиночка. Я хочу жить только для тебя, а если надо – то и умереть за тебя. Скажешь – отдай всю свою кровь по капле – отдам. Если ты не простишь меня, отринешь, то из моей души вырвут главный стержень жизни. Из неё просто уйдёт солнце…а жить во мраке…стоит ли?»

Потом юноша ещё подумал и написал:

Туго сердце в груди колыхнулось,

Оборвалась в сердце струна.

И со счастьем жизнь разминулась,

Исчерпав свой лимит весь до дна.

Завтра солнце взойдёт на востоке,

Жизнь ударит кого-то ключом,

И польются потопа потоки,

Я же буду уже не причём.

Виталий сложил исписанный листок, положил в конверт – дядя их много купил, чтобы деду писать – заклеил его и задумался. Он не знал, что ему делать с этим письмом: написать Полинин адрес и отправить по почте или отдать ей лично в руки. Мысли заметались.

Его взгляд вдруг упал на отрывной календарь, висевший на стене. Виталий подошёл к нему, посмотрел на будильник и машинально отметил, что наступило завтра и надо оторвать вчерашний листок. Он так и сделал, а потом вслух произнёс текст, напечатанный на календаре:

– Восход 3.35

Заход 22. 26

Долгота дня 18.50

Понедельник

23

Июнь

1941 год.

Глава 6 Ветвь чёрного дерева

…Вскоре возникли по курсу ПАЗика и заморгали огоньки. Они выстроились в горизонтальную линию, обозначив наличие какого-то города вдалеке.

Через час они уже въезжали в этот город, застроенный серыми домами. Небо стало светлеть, но цвета это городу не добавило.

ПАЗик остановился возле трёхэтажного серого дома с колоннами.

– Всё, приехали, – хмуро произнесла Аня.

– Мы уже на том свете?

– Я не знаю, как это называется, но вы остаётесь здесь. А мне надо обратно. Прощай, дядя Лёня.

– Прощай, племяшка, – с тоской в голосе произнёс Леонид и покинул автобус, который тут же отправился в обратный путь.

Тусклый свет пасмурного неба освещал невесёлую картину: серые однообразные 2-3-этажные строения, грязный асфальт, кое-где прикрытый клочками серого снега. Солнца не было, но свет с низкого неба лился равномерно, не оставляя шанса чёрным теням.

«Псесимистическое зрелище, как сказала бы блондинка за углом», – произнёс Лёня, ступив на асфальт. На рай это не похоже, на ад тоже.

Людей не было видно. «И птички не поют, деревья не растут», – хмыкнул Доброхотов.

Действительно, никакой растительности и живности не наблюдалось.

Леонид прошёлся по дорожке к зданию с колоннами и сразу отметил интересную особенность в себе. Его ничего не беспокоило теперь. Есть-пить-до ветру сходить ему не хотелось. Перестала беспокоить печень. О хондрозе ничего не напоминало. Тело было лёгким, а голова пустой. Доминировало лишь чувство скуки смертной, тоски и безнадёги.

Топать к зданию было неприятно и нелегко – периодически приходилось выдёргивать ноги из зыбучих песчаных луж.

Лёша вошёл в просторный холл здания. Пол был устелен большущим оранжевым паласом. Направо уходил коридор с настолько высоким потолком, что его, в принципе, не было даже видно. Вдоль одной из стен располагались огромные ворота, обитые медью, пол выложен плохо обтёсанными камнями.

Коридор слева был самым обыкновенным – на полу жёлтый линолеум, пластиковые двери, навесной потолок, стены покрашены салатовой краской.

Доброхотов пошёл в правый коридор – просто так, из любопытства. На первых вратах жёлтой охрой был нарисован человек с волчьей головой. Леонид попытался войти в ворота, но смог лишь приоткрыть одну из створок на сантиметр. Ничего не было видно, в щель донеслись звуки глухого голоса: «Я не делал зла, я не крал, я не лгал, я не убивал священных животных, я не был причиной слез, я не завидовал…»

«С моими грехами мне точно не сюда», – со страхом подумал Лёня, закрывая створку. Он уверенно пошёл в левый коридор. Толкнул первую попавшуюся дверь и оказался в обыкновенном офисе: белые стены, шкафы до потока, стол с компьютером, жалюзи на окне.

За столом сидел скучающего вида клерк сорока лет в сером костюме. Белая рубашка была застёгнута на все пуговицы.

– ФИО, – произнёс застёгнутый.

– ДЛЯ, – ответил Доброхотов.

– Что ДЛЯ?

– А что ФИО?

– Фамилия, имя, отчество, – размеренно пробубнил застёгнутый.

– Доброхотов Леонид Яковлевич, – усмехаясь ответил Лёня. – Неужели и у вас на том свете нет автоматического учёта тех, кто к вам попал.

– Вы не на том свете.

– А где я?

– Не важно.

– Как не важно! – возмутился Лёня. – Я умер или нет?!

– И да, и нет.

– Так не бывает.

– Много вы понимаете.

– А-а, понял, я заснул и вышел в астрал.

– Типа того.

– И что теперь делать?

Застёгнутый взял бумажку, быстро что-то написал и отдал Лёне.

На бумажке был указан адрес: «Вторая улица от площади, серый барак, третий подъезд»

Леонид вышел на улицу. Хмурое небо, слякотная от подтаявшего снега земля. Ни день, ни вечер – совсем не понятно, что на дворе.

Лёня бредёт, хлюпая по грязи. Кругом скучно, серо. Без труда находит вторую улицу серых одноэтажных бараков среди разноцветных строений. Заходит в третий подъезд и попадает в большое помещение наподобие гаража, только без машин. По стенам зелёного цвета стоят грязные верстаки, заваленные инструментами, какими-то ящиками разных размеров. Гараж освещён слабо, и поэтому Лёня не сразу увидел фигуру, медленно отделившуюся из тёмного угла. Фигурой оказался мужчина высокого роста в синем комбинезоне.

– Что нужно? – без предисловий обратился незнакомец грубым хрипловатым госом.

– Вот, – Лёня протянул записку застёгнутого.

– А-а-а, – голос незнакомца смягчился. – Помощника прислали, наконец.

– А чем надо помочь? – безразлично спросил Лёня.

– Пошли, покажу.

Они подошли к одному из верстаков.

– Вот тебе инструмент, – незнакомец протянул Леониду миниатюрный скребок. – Вот заготовка, – он пододвигает большой ящик, заполненный белыми чешуйками размером с ноготь. – Ты должен скребком с чешуи белый налёт соскрести. Очистки уложить в этот пустой ящик – мы его потом отправим в топку.

Незнакомец показывает, как надо это делать: бормоча под нос, он аккуратно соскребает налёт – ровная стружка падает в пустой ящик. Скоро чешуя становится прозрачной, и её незнакомец укладывает в отдельную коробочку, похожую на школьный пенал (только очень красивый, исписанный какими-то знаками), где на бархатной красной подушечке лежат штук сто таких же чешуек.

– Самое главное, – говорит незнакомец: – снимая стружку, произноси: «Господи, помилуй»!

– Зачем? – удивился Лёня.

– Налёт – это грех, без молитвы ты не отделишь грех от защитного панциря. А панцирь этот есть часть кольчуги нашего демиурга. Надо побыстрее очистить миллиард чешуек панциря, чтобы кольчугу собрать – скоро битва. Конечно, не только мы с тобой этим занимаемся. Во всех бараках это делают.

– Какого ещё демиурга? – спросил вдруг Лёня. – Куда я попал, что это за место?! Что со мной? Я умер или нет?!

– Какой ты душный! Умер-шмумер – лишь бы был здоров, как говорила тётя Соня с Привоза.

– Ты с Одессы?

– С неё.

– И давно ты оттуда умер?

– Глупый ты. Как тебя зовут?

– Лёня.

– А я Григорий. Так вот, смерти, как таковой, нет. Как там у поэта: «Неправда, друг не умирает, он просто рядом быть перестаёт». Ты просто перестал находиться в том мире, хотя тушка твоя ещё лежит и может уже смердит…хе-хе, – хмуро улыбнулся Григорий.

– Тушка смердит? Значит, я всё-таки кони двинул.

– Да не ты, а оболочка твоя. Душа-то твоя бессмертна. Более того, душа никогда не рождалась и никогда не умрёт. Просто переходит из одного тела в другое.

– Да ладно, это типа, как у Высоцкого: хорошую религию придумали индусы и что-то там, мол, мы не умираем насовсем…

– А ты не веришь в переселение душ?

– Нет.

– А ты в Бога вообще веришь?

– Нет, я атеист.

– Ну вот ты и попал в такое скучное место, ненамного отличающееся от твоего прежнего. Кто во что верит, то ему и дают. Если бы ты был истинным католиком, сейчас был бы в чистилище. А если викингом, то бегал бы с луком за оленями в Валгалле.

– Хорошо, тогда объясни. В христианстве, которому 2000 лет, человек только один раз живёт, а в индуизме, которому 4000 лет, душа всё время перерождается – какая религия правильная? – озадаченно спросил Лёня.

– Я не знаю, как на самом деле, но у меня есть предположение. Много лет назад человечеству дал Бог знания правды-истины. И люди, зная что жить много раз придётся, забили на прогресс – время есть, куда торопиться, будем медитировать. Вот и застряли твои индусы на пороге технического развития. Отравила их правда-истина. И тогда Бог решил изменить тактику, он сказал: однова живём, поэтому живите правильно и деятельно, осваивайте эту Землю, “делайте” науку, развивайте технику – у вас времени в обрез, потом только в ад или в рай. И тут, брат Лёня, прогресс и попёр. Освоила христианская цивилизация и землю, и моря, и воздушный океан. И остальные цивилизации стали в фарватер, в след за Западом, дабы пользоваться благами научно-технической революции. Типа, всё пошло по правильному руслу. А всё почему? Как это тебе объяснить? Вот родился ребёнок и его начали кормить правильной едой – сбалансированной пищей – белками, жирами, углеводами, то есть мясом, овощами, фруктами. А ребёнок возьми и помри. Потому как его надо было сначала молоком кормить, а не “правильным” мясом, не готов он ещё был к нему. Вот индуизм это и есть мясо, а христианство – молоко. Пока человечество молодое, его надо кормить молоком, и только когда повзрослеет – мясом. Вообще я не умею красиво объяснять про религию, про жизнь, про смерть. Это тебе лучше твой куратор расскажет.

– А кто это такой?

– Я не знаю, кто это – ангел-хранитель твой или родственная тебе душа – кто будет вести тебя по этому миру, объяснять: что, да как, что с тобой дальше будет.

– А тебе твой куратор всё объяснил?

– Да, только я не собираюсь с тобой делиться – это моё дело. Одно скажу: я, да и ты тоже, по ходу надолго здесь застряли, не скоро ещё попадём на тот свет.

– Так мы ещё не попали на тот свет?

– Нет, конечно, это ещё надо заслужить. У нашего мира столько слоёв…мы на самом близком к Земле. Мир – многослойный пирог – и все слои надо пройти, сбрасывая земные путы…Кто-то сказал, что у Бога невероятное чувство юмора. Подозреваю, что это так. Ты вот упомянул индусов – они же запустили тему о постоянных переселениях душ, о карме, о колесе Сансары. Сегодня человек наслаждается властью, он раджа, с золота ест, а завтра – пария, из помойки объедки доедает, все его пинают. Или вообще на другой планете ишаком работает. А всё для чего? Думаешь, что кармические долги отрабатывает, грехи искупает? А вот не совсем так! Опыт его душа нарабатывает. Очистка кармы – это побочный эффект. Опыт, видите ли, главное для души. В прошлой жизни человек был святым подвижником, мухи не обидел, а в нынешнем воплощении – убийца и насильник. Во, сюжет! А всё почему? Да, наверное, потому что такие пердимонокли забавляют Всевышнего. Ладно, заболтался я с тобой. Надо дело делать.

С этими словами Григорий пододвинул к Лёне пустой ящик и пенал с чешуйками и вернулся к своему верстаку.

Лёня взял в руки чешуйку и стал очищать её от белого налёта, бормоча «Господи, помилуй».

Снимая слой за слоем, Лёня сделал чешуйку прозрачной, аккуратно уложил её в пенал на красную подушечку, потом взялся за следующую.

Так потекло время. Росла гора очисток в ящике, множилась стопка заполненных пеналов. Ни есть, ни пить, ни спать, ни в туалет Лёне не хотелось. Он работал, как автомат.

– Стой! – вдруг крикнул Григорий. – Пора отвезти готовую партию в ангар.

Григорий сложил заполненные пеналы с чешуйками в большой ларь на колёсах. «Эцих с гвоздями», – мысленно назвал его Леонид.

– Кати ящик в здание напротив выхода, во-он в те ворота (Григорий указал в окно на соседнее строение), только входи через левую створку.

Лёня выкатил «эцих» из гаража и покатил к ангару – огромному длинному и высокому белому дому. Ворота были действительно с двумя створками из матового стекла. Серый день они подсвечивали голубым, холодным светом. Леонид толкнулся в правую створку – она легко отворилась и перед ним открылся огромный белый зал, в котором полы и стены светились бледно-синим цветом. Потолка не было видно – он был очень высоко. Зал был абсолютно пуст.

– И куда это складывать, кому отдавать? – спросил вслух Лёня. Тишина ему ответила эхом его голоса.

– Ах, да! Григорий сказал, что надо в левую створку входить, а я в какую?

Лёня, пятясь, выехал на улицу и вошёл в нужную створку. Попал он тот же зал, но тот да не тот…Весь он был заполнен огромной и длинной – метров сто – конструкций. Это был остов невероятного размера птичьего пера. Вокруг него суетилось много народу в белых одеждах. Кругом стояли ящики пеналов с чешуйками, и люди крепили к остецам пера эти чешуйки. Остов постепенно становился объёмным, наливался мощью.

– Чего встал?! – вдруг кто-то гаркнул над ухом Лёни. Он вздрогнул: в зале был небольшой шумок от шелеста одежды и бормотания людей, и этот возглас был слишком громким на этом фоне. Громкоголосым оказался маленький мужичок с быстрыми чёрными глазкам.

– Откуда вы все взялись, ведь секунду назад заходил сюда и никого здесь не было, – удивлённо произнёс Леонид.

– Ты, знать, заходил через створку реальности, а не во врата непроявленного мира.

– Так ворота одни и те же.

– Те же, да не те. Так и в жизни. Несведущий смотрит – и ноль. А посвящённый – видит.

– Как всё сложно. Куда ящик ставить?

– Оставь возле ворот – заберут.

– Значит, готовите панцирные перья для крыльев? Сколько их надо?

– Несколько миллионов.

– Если по одному собирать, так можно вечность этим заниматься.

– Во-первых, таких ангаров несметное количество. Во-вторых, уже собрано большинство. А в-третьих, время здесь идёт по-другому и вся вечность у нас в запасе, и мы никуда не опаздываем, не торопимся. И, вместе с тем, поспешаем, ибо время битвы уже скоро.

– Какой битвы? Типа, между Землёй и Небом – война?

– Ты, видно, только что попал в этот слой?

– Да.

– Битва за Землю и битва на Земле идут постоянно. В Верхнем и Нижнем мирах стражи стран, народов, разных цивилизаций рвут друг друга всё время. А на Земле идут войны, одни страны завоёвывают другие, одни народы порабощают другие, одни цивилизации гибнут, другие воцаряются. И на Земле всё время гибнут люди, льётся кровь, а это лишь отражение того, что в Верхнем мире стражи бьются насмерть.

Вот и сейчас пришёл час битвы. Стражи Востока сцепились со стражами Запада. Кто победит наверху, та власть и воцарится на Земле.

– Вот бы увидеть этот бой!

– Ты, наверное, увидишь, если твой куратор не будет против.

– Нет у меня куратора.

– Странно. Проводник должен был быть с тобой с первого мига, как ты здесь оказался.

– А может он – полупроводник, на полставки, – усмехнулся Доброхотов. – Ладно, пойду я, а то, может быть, он меня за воротами поджидает.

Леонид вышел на улицу и вдруг увидел своего одноклассника – они с ним дружили до окончания школы, а потом судьба раскидала их по стране и больше друзья не виделись. Лёня знал, что Виталик служит на подлодке на Тихоокеанском флоте. Друг выглядел также, как и в 10 классе: крепкосложенный брюнет с большими чёрными глазищами. На нём были синий костюм и белая рубашка.

– Виталька! Привет! Ты как здесь?

– Вот ты где! – радостно крикнул друг. – Ты же не должен был тут оказаться. Я тебя не здесь искал. Извини, что опоздал, не встретил.

– Что значит – не встретил? Ты что ли, мой куратор?

– Да, куратор, гид, проводник, попечитель – зови как хочешь.

– Ты здесь уже, значит, давно, раз можешь быть гидом?

– Да, восемь лет.

– То-то ты мне последние годы снишься часто. Ну веди меня, Сусанин-герой, по закоулкам этого мира.

– Всё-таки я не понял – почему ты здесь. Твоё время ещё не пришло. Не чувствую я Намерения Свыше провести тебя по всем мирам. А если нет Намерения, то у меня нет силы провести тебя. Опустить на дно, где «скрежет зубовный» и поднять до вершин, где Всё и Вся сливается с Абсолютом в единой песне Любви. По уму я должен был показать тебе всю жизнь твоей души со времён оных. Ты должен был понять где ошибался, грешил, а где был прав. Через какое-то время, по твоему желанию, конечно, ты решил бы воплотиться, чтобы приобрести необходимый опыт или выполнить какую-то возложенную на тебя миссию. Впрочем, это всё общие места, если ты читал эзотерическую литературу, то должен это знать. Но я не могу тебя ни поднять, ни опустить – ты как будто прикован к этому слою. Значит, ты не умер, ведь сюда можно и во сне попасть. Не понятно почему ты так долго здесь торчишь.

– Я чешуйки для демиурга очищал. И мечтаю увидеть последнюю битву.

– А! Вот и разгадка! Значит, ты один из немногих непосвящённых, кто должен её увидеть. Я тебе помогу. Она вот-вот начнётся.

– Что, и кольчуга демиурга уже готова?

– Конечно, время здесь вещь относительная. Если надо – тормозит, если надо – ускоряет ход. Идём.

Они прошли мимо гаражей, ангаров, завернули за административное здание и … провалились в белую бездну.

Лёня перестал ощущать пространство: где верх, где низ было не понять. То ли он летел, то ли он висел в ослепительной белой вате. Звук исчез, и тишина стала такой плотной, что обрела вдруг запах – терпкий и бодрящий запах апельсинов. Лёня был близок к состоянию паники. Раздался голос Виталика и за него Доброхотов ухватился, как утопающий за соломинку. Голос становился громче, но интонации оставались прежние – тёплые, ободряющие. Это помогло Лёне «ощутить почву под ногами», то есть почувствовать уверенность в себе. Сначала он не разбирал слов, но потом – по мере повышения громкости – начал понимать их смысл.

Виталий тоном доброго учителя разъяснял другу то, что никак не могло уложиться в Лёниной голове.

– Вселенная не ограничивается мирком, в котором ты живёшь. Мир состоит из множества самых разных слоёв, которые находятся и выше и ниже твоего мирка. Одни существуют параллельно твоему, другие – чередуются один за одним. И время тоже многослойно. И законы справедливости, понятия добра и зла, жизни и смерти тоже отличаются. Тебе будет трудно поверить, но Солнечная система твоей Вселенной, где только Земля обитаема, в других мирах совсем не такая. Там и Юпитер, и Марс, и Венера населена живыми существами. Только Господь объемлет всё это. И всё исходит из Него, и всё входит в Него. И души изначальные, от Него исходящие, отряжены во все миры для воплощения единой задачи – обретения опыта жизни. Будь то душевная искра от Матрицы Души, отражаемая в камне или цветке или божественный огонь в животном или человеке. Цель: через тяжёлые оковы материи, а затем свободный выбор человека вернуться к Любви, ибо от неё всё пошло и к ней вернётся. Но всё это обретает форму только через борьбу Света и Тьмы, Добра и Зла. Следует помнить, также, что в этой борьбе, если горячиться-торопиться, они иногда меняются местами. Этот процесс длиной в бесконечность на много этапов разбит. Земля проходила эти этапы и каменном и бронзовом веке. Сейчас, в пластиковом веке, назову его так, ты может увидеть очередную Битву. Много их было, много ещё будет. Всего ты увидеть не можешь, но я направлю твой взор на три параллельных мира: на твой и те, что выше и ниже твоего.

Скажу сразу: твой мир сейчас – ристалище. Люди, конечно, обладают свободой выбора между Добром и Злом. Но! Есть несколько уровней управления событиями на Земле. Есть сонм высокоразвитых существ, которые с помощью разных средств – эгрегоров страстей, привычек, наций – выбирают человеко-орудия. Они, в свою очередь под управлением этих сущностей, иногда сами того не осознавая, ведут людей, народы к тому или иному событию. Так, например, Гитлер развязал войну, насыщая своих кукловодов энергией боли, крови, страдания, смерти миллионов людей.

Над высокоразвитыми сущностями есть ещё более могущественные создания – демиурги. Они создают события, определённые условия, используя время, тектонические движения, переходы в параллельные миры и многое другое для того, что установить свой порядок.

После того, как ты прибыл в этот «предбанник», в Европе твоего мира началась война. Демиурги Светояр и Бестинг вышли напрямую друг против друга. Инфернальные сущности нижнего мира, подгоняемые иерархами верхнего мира, натравили свои человеко-орудия – руководителей Запада – на Россию. Полем битвы стала Украина. Свой мир ты увидишь человеческим зрением. Сущностей увидеть невозможно, как нельзя увидеть, например, электрический ток, хоть он и существует. Их ты почувствуешь внутренним взором – я пошлю тебе некоторые эманации, а твой разум дорисует мысленные картины, в меру твоей фантазии и интеллекта. Смотри.

Голос Виталия смолк и перед взором Леонида померк ослепительно белый свет, он очутился в кромешной мгле. Через мгновение в темноту вплыли три светящихся облака – белое, синее и красное. На каждом засуетились, замельтешили какие-то знаки, символы, фигуры. Чтобы понять, что там происходит Доброхотов начал фокусировать свой взгляд на каждом облаке.

В синем облаке, как в кино, он увидел поле боя на Украине. Ему удавалось видеть и вблизи, и вдали – можно было, при желании, менять ракурс.

Вот окоп и испуганный солдатик, испачканный своей и чужой кровью. Он выползает из-под горы трупов, чтобы, наконец, впустить в грудь воздух, пропитанный смрадом горелого мяса и пороха.

Вот мощный взрыв и разлетающаяся на куски, хата.

А вот железная армада танков, входящая в город у Чёрного моря. Люди стоят вдоль дорог, со слезами и робкой надеждой разглядывают солдат, сидящих на танковой броне.

Доброхотов переметнул свой взгляд на красное облако.

От картины, что он увидел, его передёрнуло – настолько она была мерзкой. В багровых сумерках на чёрной земле мечутся огромные тени. Два отвратительных монстра сцепились друг с другом. Огромный бордового цвета бесформенный урод с большой шишкастой головой на длинной шее и бесчисленным количеством щупалец впился миллионами острых зубов своей широченной пасти в горло другого, ещё более уродливого существа с коричневой кожей. Коричневый не сдаётся – его длинные щупальцы пытаются выдавить глаза бордового, разорвать ему пасть.

В ужасе Леонид переводит взор на белое облако. В ярко голубом небе, среди серебристых туч кружат два крылатых существа. Они похожи на людей, но огромны, как горы. Их бледные лица божественно красивы, а тела, покрытые кольчугой, безупречно сложены. Большие белоснежные крылья бесшумно рассекают воздух, удерживая их друг против друга. Наконец тот, что облечён в серебряную кольчугу, сверкающую, как солнце, неуловимым движение правой руки разит противника молнией. Золотая кольчуга соперника не выдерживает удара. Тяжелораненый враг, сложив крылья и теряя перья, падает вниз – в Океан. Огромные океанские волны, поднятые этим падением, разрушают берега ближайших континентов.

В красном облаке мелькает новая картина. Захлёбываясь от крови, бордовый монстр вырывает глотку у коричневого. Криком дикой радости бордовый оглашает весь свой мир. Со всех уголков этого мира на крик начинают выползать монстры разного размера и цвета. Со страхом и почитанием они протягивают бордовому свои щупальцы, всецело отдаваясь его власти.

В синем облаке тоже иная – мирная – картина. В Киеве солнечный весенний день. По Крещатику в парадном строю идут полки русских десантников, пехотинцев, моряков, за ними движется колонна боевой техники – танки, самоходные орудия, бронетранспортёры.

Внезапно все видения погасли – как будто тёмном зале кинотеатра внезапно прервали фильм. И вдруг неожиданно во тьме начал разгораться красный огонёк. Он становился всё больше и всё явственней стал наливаться цветом крови…

Глава 7 Крона красного дерева

…И погасла одна Вселенная… и тут же зажглась новая.

Сначала пришёл звук – звук звенящей тишины.Потом пришёл свет, точнее, ощущение отсутствия света – ощущение липкой глубокой тьмы. Звуки стали обрастать мелодией, складываясь, как кубики в пирамидку. Сначала прозвучали слоги, потом слова, потом, когда пирамидка сложилась, она резко ухнула, и хлынул поток мыслеобразов, которые вмещали больше смыслов, чем тесные человеческие формулировки. Тьма захлопнулась резко, и Володя Пименов увидел необъяснимое: Пространство и Время поменялись местами. Вселенная в белом мареве расстелилась фиолетовой бесконечной дорогой, а мгновенья, секунды, минуты, часы, года, века, тысячелетия кружились вокруг сверкающими всеми цветами радуги островами, похожими на мыльные пузыри, которые по завершению своего срока, беззвучно лопались.

Володя увидел слепяще-белую фигуру и узнал в ней …себя. Сразу ему было дано понять, что он, Володька, это есть тень этой Слепящей Матрицы. Он понял, что все мыслеобразы, все новые понятия, знания идут от него. Непрерывным потоком от «Слепящего» – так его назвал Володя – изливалось чувство озабоченности, сострадания и любви.

Володя попытался себя осознать. Ощущения были очень странные, как будто с него сняли стопудовые гири. Было очень легко и свободно. Он понял, что если захочет, то полетит. Но не было понятия – куда лететь. Он не знал – где верх, где низ. Чтобы говорить, ему теперь не нужен был язык, чтобы слушать – уши. Володя не мог ощутить своё тело – теперь он был как сгусток энергии.

Перед Володей, как будто в кино, мгновенно прокрутили фильм о создания мира.

Изначальный Взрыв… Протовещество, разлетаясь во все стороны, стало создавать пространство – зажигались звёзды, сворачивались галактики, гасли сгустки плазмы, образуя планеты.

Вместе со взрывом появились Они – Распорядители Времени. У Них не было определённого образа – потому что Они могли быть всем. Лучом света, туманностью, человекоподобным существом. Володя видел, как один из Распорядителей держа на ладони галактику, распределял течение Времени. Где-то оно шло быстро, где-то медленно, где-то вообще замерло. Возникали параллельные вселенные, со своими течениями времени. Но нигде время не текло вспять. За этим Они следили строго.

Картины сотворения Мира растаяли, и Володя хотел было подумать об их правдивости, но в то же мгновенье увидел мир взором Слепящего. Его испуганный взгляд был направлен в одну точку мироздания… «И погасла ещё одна Вселенная… И тут же зажглась новая…» …казалось им с Земли. Слепящий вдруг изменился в размерах. Одной ногой он встал на Солнце, другой на звезду Бетельгейзе в созвездии Ориона. И только этот исполин смог увидеть, что это зажглась не новая Вселенная и не Сверхновая звезда. Красный огонёк становился всё больше. Это открылось Око Распорядителя Времени, и взор его обратился к ничтожной песчинке – Земле. Око наливалось кроваво-красным огнём и это не сулило ничего хорошего планете людей. Люди повернули время вспять, и за это им придётся заплатить. При создании в каждый обитаемый мир закладывалась разные «мины отложенного действия». Но миры исчезали по своей вине и «мины» тут были не причём. И только Землю ждала незавидная участь. Сама «мина» не уничтожала цивилизации. Просто она давала толчок, чтобы цивилизация изменилась или…исчезла.

Глава 8 Крона чёрного дерева

У Паскаля Виларди сегодня был последний день работы в лицее – завтра он уходил на пенсию. Он шёл на работу по улочке Бернули, стараясь наступать на подмёрзшие за ночь лужицы – март выдался в Париже прохладным – ледок хрустел под ногами как свежий огурец на зубах и Паскалю это нравилось. Солнечное утро, бирюзовое небо, лёгкий ветерок бодрили его. Он не испытывал от ухода на заслуженный отдых ни радости, ни грусти. Жизнь, как сказано в пьесе его любимого русского драматурга Чехова, прошла, как будто и не жил. Самым ярким пятном в его судьбе было студенчество, точнее «красный май» 1968 года, когда он и его однокурсники бузили на улицах Парижа – били стёкла, жгли машины, строили баррикады. Не то чтобы он был против Генерала – Виларди-старший служил в танковом корпусе де Голля, и когда президент пятой республики скончался через два года, оба – отец и сын – рыдали навзрыд. Просто Паскалю нравилась атмосфера вседозволенности, нравилось скандировать на баррикадах: «Запрещено запрещать!», или выламывая камни из мостовой, орать «Под булыжниками пляж!»

Впрочем, ему это сошло с рук – Сорбонну он закончил и новоиспечённым магистром философии пришёл в 1976 году на бульвар Батиньоль в лицей Шапталя, и почти полвека отработал здесь преподавателем философии.

Семейная жизнь сложилась убого. Женился он по любви, но детей с Софи – маленькой очаровательной брюнеткой – у них не было. Через 15 лет брака они взяли сироту из приюта мадам Тушар. Софи души не чаяла в малыше. Но у неё оказалось очень маленькое сердце – всю любовь она отдала сыну, а для Паскаля места не осталось. Супруги стали чужими людьми и 20 лет их объединяла только крыша над головой. Жак – когда-то красивый мальчик – превратился в толстого мордатого увальня. Сказалось то, что Софи слишком баловала его сладостями в детстве. Теперь этот увалень целыми днями валялся на диване, трескал печенье и пялился в телевизор. Сказать, что он не слушался Паскаля, значит, ничего не сказать – для парня он был пустым местом. Софи Жак любил по-своему, и когда она робко попросила сына найти себе хоть какую-то работу, чтобы ей полегче было тянуть семейную лямку, он устроился за гроши помощником к бакалейщику, державшему лавку на их улице, недалеко от площади Европы.

Паскаль готовил, обстирывал, обшивал себя сам. Живя такой жизнью, он оброс апатией, как камни с годами обрастают мхом. Он махнул на себя рукой, перестал следить за собой. Ходил всегда какой-то пожёванный, в рваных носках. И не потому, что не было денег на новые носки, а потому что ему было всё равно.

На его внешний вид в лицее старались не обращать внимания, потому что, как преподавателя, Пуделя здесь ценили. Пуделем его звали, конечно, за глаза, из-за его волос – они были как шерсть пуделя – мелко завитые, как у Пьера Ришара. Он, кстати, и был похож чем-то на этого артиста. Такой же долговязый, худой, нескладный, с всегдашней жалкой улыбкой на лице. Да и само лицо с годами становилось поношенным, потёртым, морщин прибавлялось, а волос – наоборот. Возраст свой он кожей чувствовал. Паскаль утратил вкус к жизни, но у него осталась одна страсть – чтение. Когда он шёл из библиотеки с сумкой полной книг, то чувствовал вожделение к непрочитанным страницам. От предвкушения наслаждения от чтения у него кружилась голова. Это влечение не шло ни в какое сравнение с сексуальным.

Несколько поколений ребят прошли перед Паскалем, и с каждым годом он чувствовал, что ему всё труднее преподавать философию. На его взгляд, дети становились всё тупее и тупее. Какой там Гегель, Шопенгауэр, Кант! Объясняя высокие философские понятия, Паскалю Виларди приходилось с каждым годом подбирать всё более и более простые слова и примитивные примеры.

Вот и сегодня у него был урок в классе, где два-три ученика могли хоть что-то уяснить, а остальным философия казалась китайской грамотой и плевать он на неё хотели.

Паскаль зашёл в давно знакомый и давно надоевший лицей, построенный в стиле ампир, поднялся в свой кабинет на втором этаже. Окинул класс взглядом. Все его шестнадцатилетние лбы были в сборе. Всё, как всегда. На задних партах братья Аббас – Махмуд и Иса – играют в карты. Жерар Пети, как всегда, спит. Оди Мбене и Тоти Нвала таскают друг друга за волосы – эти два чёрных оболтуса всё время то дрались, то мирились. Красотки Эдит Грюнберг и Мари Шериф прихорашиваются, глядя в зеркальца. Остальные: Антуан Сури, Симон Лебомпрэ, Фарида Куше, Филипп Клери – уставились в свои мобильники.

На приход учителя реакция слабая – только Филипп снял свои длинные ноги с парты, да негры перестали драться. Эдит, войдя в экстаз от самосозерцания – то есть удовлетворившись тем, что она сделала со своим смазливым личиком – откладывает зеркальце, складывает руки на парте, и, наклонив головку, устремляет умилительный взгляд на учителя, картинно хлопая большими ресницами.

Сегодня в классе был джинсовый вторник – одноклассники между собой договорились приходить в этот день в джинсовой одежде. Только негры пришли, как всегда, в драных чёрных футболках и белях штанах.

– Здравствуйте, господа лицеисты!

– Здравствуйте, господин учитель, – нестройно звучат в ответ несколько голосов.

– Тема сегодняшнего занятия: «Есть ли Бог?»

Класс перестал шушукаться.

– Сегодня же философия, а не богословие, – произносит Филипп.

– Философия, то есть любовь к мудрости – это и есть поиск Бога, высшего смысла Бытия. Как вы считаете, есть ли Бог? – обращается Паскаль к классу.

– Аллах Акбар, – весело кричит Иса с последней парты. Все дружно гогочут.

– Бог есть, – робко произносит Мари.

– Чем докажете?

– А чего доказывать, об этом в Библии и в Коране написано, – бубнит себе под нос Филипп.

– Нет Бога, – говорит вдруг резко Антуан: – Если бы был, он не допустил, чтобы моего пятилетнего братика убил маньяк в прошлом году.

– Прозвучали две точки зрения, – подытожил Паскаль Виларди.

– Есть ещё третья, – смеётся Филипп.

– Какая?

– А фиг его знает – есть или нет. Этого нам никогда не понять.

– Действительно, трансцедентальный взгляд на сущее тоже есть.

– Трандель…, трамбем…чего? – шепчутся в классе.

– Трансцендентальный – выходящий за пределы нашего опыта, понимания, непознаваемый. Вот ты, Филипп, знаю, физикой увлекаешься. Ты веришь в её законы?

– Да, они доказаны экспериментами.

– Хорошо, что гласит Второй закон термодинамики?

– В изолированной физической системе энтропия со временем не уменьшается.

Класс загудел, мол, не понятно. Паскаль пояснил:

– Скажу проще. Любая система без внешнего воздействия стремится к энтропии, то есть к беспорядку – хаосу и, в конечном итоге, разрушению. Вот пример. Взгляните в окно, что вы видите?

– Старый Пежо господина директора, 2010 года выпуска, – весело крикнули в классе.

– Верно. Если его оставить там на 20 лет – что будет?

– Куча ржавчины, труха будет.

–Точно, он придёт в состояние покоя. А если я посажу в землю жёлудь – что будет, он тоже станет трухой?

– Нет, дуб вырастет.

– И опять, верно! Но тогда нарушится Второй закон термодинамики, доказанный экспериментами. Отсюда вывод – на органику действуют ещё какие-то силы. Назовём их – божественными. Иначе, как объяснить, что из маленького семени вырастает тридцатиметровое дерево. Ни один учёный не объяснил: как из оплодотворённой клетки появляется человек. В каждой клетке есть геном человека. Но почему одна клетка при делении становится кожей, другая – костями, третья – кровью, четвёртая – мозгом. Вылетела из вулкана магма, остыла, стала камнем, прошли тысячелетия, он превратился в пыль, унесённую ветром. Но вот влетела из папы в мамину яйцеклетку семя, и постепенно оно стало Филиппом – длинноногим парнем с голубыми глазами папы и кудрями мамы (в классе захихикали). А может кто-то при создании человека находится рядом и даёт команду, посылает сигналы клетке. И этот кто-то имеет божественное происхождение – Бог, Ангел, Демиург, Создатель – назовите, как хотите.

Класс притих, даже братья Аббас перестали резаться в карты.

– Да, но ведь в Библии сказано, что Бог есть любовь! – произнесла вдруг Фарида, самая невзрачная девочка в классе, этакая маленькая серенькая мышка.

– Верно. Но тема нашего занятия – есть ли Бог. А что есть Бог – это уже другая тема. Но я попытаюсь кратко ответить. Это очень сложный вопрос. Бог есть Любовь – есть такой ответ. Но что есть Любовь? У каждого есть свой ответ на это. А значит, миллион ответов. Может, они все верны, а может и нет. Животные находят себе пару – это инстинкт. Люди находят свои половинки – это тоже инстинкт? Говорят, что это химический процесс. Появились в воздухе феромоны, потекли флюиды, сработали различные рецепторы, выработались определённые гормоны и человек сходит с ума от другого. Не слишком ли просто – как в мире животных. Химия-химия…а может быть – физика.

Мужчины, говорят, любят глазами. Попали волны видимого спектра с изображением женщины на сетчатку глаза мужчины, совпало это изображение с идеальным образом, давно нарисованном в мозгу, и всё – пошла химия. Кто объяснит: почему он выбрал её. Ведь в принципе все одинаковы: две руки, две ноги, голова, тело. Разница лишь в цвете волос, глаз, форме молочных желёз, размерах ягодичных мышц. А вот, поди же: эту хочу, а другую – нет.

А женщины, говорят, любят ушами. А что это значит? Подобрался чарующий тембр голоса или прозвучали красивые слова, и затуманился разум женщины? Как объяснить, что прекрасные девушки влюбляются в негодяев, которые приносят несчастья. А некоторые прекрасные, умные, добрые мужчины не находят себе пару и умирают, не познав любви?

Кто создаёт эти пары? Интуитивные подсознательные чувства женщины, которая сразу определяет – какое потомство будет от того или иного мужчины? Почему же так много неполноценных детей рождается у генетически сильных родителей? А может, плотская любовь – это не способ продолжения рода человеческого? Всё гораздо сложнее и проще. Есть плотская любовь, а есть высокая, бескорыстная, такая как любовь матери к ребёнку, детей к родителям или к другу, за которого готов отдать жизнь.

Философия ищет ответы в разных религиозных воззрениях, но общая картина складывается плохо.

У иудеев считается, что чистая любовь, данная людям, искажается испорченной человеческой сущностью. При создании человека злая демоница Лилит вселила в человека эйцехоре – семя дьявола – и плотское стало преобладать над высоким, так как мало людей, у которых это семя не проросло.

Индусы считают, что любовь – это созидание, а созидание – это движение, вибрация мира. Они изображают Шиву вечно танцующим, движущимся, вибрирующим. Как только он остановится – закончится вибрация и мир погибнет.

Словом, что такое Любовь, я не знаю. Может быть вы, когда полюбите по-настоящему, откроете эту тайну.

Подумайте над этим. Только над этим. О создании всего остального думать не надо – мозги закипят. И, главное, больше читайте. Это поможет вам чаще пользоваться своим разумом, чаще, так сказать, включать свет на чердаке. Это вам моё последнее пожелание.

На сегодня всё – все свободны.

Лицеисты весело загомонили, уходя из класса. Кабинет быстро опустел. Паскаль ещё посидел пять минут на своём старом потёртом стуле за старым столом. Ему было опять досадно, что с 16-летними лбами разговаривал, как с дошкольниками.

Паскаль осмотрел класс: бледно-зелёные стены, старинный книжный шкаф с бюстами древних философов на самом верху. «Прощайте, Сократ и Вольтер! Надеюсь, что больше вас не увижу». Наконец, он встал и вышел в коридор. Тихо закрыл за собой дверь и пошёл к чугунной ажурной лестнице, ведущей на первый этаж. Он в последний раз смотрел на стены лицея, задрапированные тёмно-зелёной материей, стилизованной под старинные гобелены. В каждом простенке висели репродукции картин, хранящихся в Лувре: Леонардо Да Винчи, Микеланджело, Веронезе, Вермеера.

В холле первого этажа он увидел своего ровесника, старинного друга – преподавателя химии Гуго Лорензутти, который разглядывал висевшую у входа «Мону Лизу».

«Ну вот, сейчас, как обычно скажет: привет, дон Паскуале, и добавит: у тебя сегодня праздник – последний день в лицее, значит, с тебя праздничный обед в кафе нашего друга Луи».

Краснолицый толстяк всегда был энергичен, бодр, весел и всегда был рад полакомиться за чужой счёт. И такой разговор был вполне ожидаем. Однако в этот раз всё было иначе.

– Здравствуй, дружище, – произнёс задумчиво толстяк.

– Привет, Гуго! У меня сегодня праздник – последний день в лицее – выхожу на пенсию, приглашаю тебя к Луи. Ты готов напиться?

Вместо ответа Гуго произнёс:

– Посмотри на эту картину, точнее – на штырь, на котором она висит.

Паскаль уставился на металлический гвоздь, на веревку, прикреплённую к раме.

– Штырь, как штырь.

– Ещё 10 секунд, и, если я правильно понял, ты увидишь страшное – начало конца.

Паскаль ещё раз посмотрел на гвоздь и увидел: серый стержень вдруг стал покрываться пузырящейся светло-зелёной пеной. Ещё мгновение и гвоздь стёк зелёной струйкой по стене. Картина с грохотом рухнула на пол вестибюля, и рама разлетелась на четыре части. Подбежал охранник – старый Поль, бывший ажан – начал охать, ахать, а Гуго взял недоумевающего Паскаля под руку и вывел его на улицу.

Они вышли в скверик напротив парадного входа в лицей.

– Что произошло? Ты опять экспериментируешь? Ты чем-то обработал штырь?

– Я к нему не прикасался. Сейчас пойдём к Луи, и я постараюсь тебе всё объяснить.

– Кстати, а почему ты в таком странном одеянии: древний какой-то пиджак, военные бриджи и ботинки. Тебе не хватает только каски.

– Всё объясню позже.

Они прошли два квартала по бульвару Батиньоль, миновали театр Эберто, повернули на улочку Бедан и зашли в кафе «Троя», которое держал их старинный друг Луи Гражан.

В этом небольшом кафе было пусто и мрачно. Красные обои с золотыми цветками, семь столиков из чёрного дерева, кресла, обтянутые чёрной кожей, тускло мерцающие настольные лампы создавали не столько интимную, сколь гнетущую атмосферу.

Друзья заняли дальний столик в углу, заказали бурбон и утку. Точнее, заказывал Паскаль, а Гуго мрачно глядел на него.

– Ну, выкладывай – что случилось? – спросил Паскаль.

Гуго Лорензутти в упор уставился на Паскаля Виларди своими большущими чёрными глазами. Они были очень грустными. Его красная кожа стала бледной, щёки впали, осунувшееся лицо, обрамлённое седыми длинными волнистыми волосами, было само воплощением скорби. С таким видом он сошёл бы за святого старца, если бы не выдающаяся вперёд тяжёлая нижняя челюсть.

– Понимаешь, дружище, ночью я увидел сон – очень яркий и детальный, подробный. Это кошмар. Как любой кошмар, мне хотелось бы его забыть. И я забыл, если бы сегодня «Мона Лиза» не упала со стены. Именно с этого начался мой сон.

– А что было дальше во сне?

– Расскажу. Но сначала объясню кое-что. Ты философ, а не химик, поэтому разжую тебе попроще, как это ты делаешь своим ученикам. Ты знаешь, что железо при взаимодействии с кислородом, окисляется, то есть, ржавеет. В разных ситуациях это происходит с разной скоростью, но ведёт к одному результату – железо превращается в пыль. Я не буду тебе рассказывать об атомной структуре, и почему этого не происходит с некоторыми другими благородными металлами – золотом, платиной, серебром. Потому что мой сон был только о железе.

Человечество использует железо везде, где только можно и нельзя. Транспорт, строительство, любые коммуникации, вооружение и так далее. Железные изделия с годами ржавеют, и человек их по мере необходимости заменяет. Железной руды в недрах очень много. Но механизм коррозии никак не остановить – это данность.

Так вот, я увидел во сне, что в какой-то момент скорость процесса окисления увеличилась в тысячи раз. Я не знаю, может, это было заложено при возникновении химических элементов в недрах молодой Земли или произошло какое-то внешнее воздействие, например, излучение на 26 элемент таблицы Менделеева. Тем не менее, в моём сне все железные вещи стали испаряться, превращаясь в зелёную жидкость. Всё, где было железо – рушилось, ломалось, превращалось в труху.

– Всё рушилось в один момент? – спросил ошарашенный Паскаль.

– Нет. Во сне было не понятно, когда это произойдёт: завтра, через месяц или через минуту. Может быть, это зависит от времени извлечения железной руды из земли. Может это зависит от времени создания – обработки железа на металлургическом заводе.

Рассказывая, Гуго распалялся всё больше и больше. Его чёрные глаза горели нездоровым блеском. Он размахивал руками, брызгал слюной, красочно рисуя картины скорого будущего. А оно показалось ужасным. Паскаль будто увидел всё наяву.

…Район Дефанс. Один из небоскрёбов в – здание из стекла и бетона – незыблемое, как скала, в мгновенье ока покрывается зеленоватой дымкой. Это растворяется стальной каркас здания. Стёкла лопаются, сверкая, разлетаются во все стороны. Небоскрёб складывается как карточный домик, становясь братской могилой для всех, кто находится внутри.

…Трасса Париж – Орлеан. По двум параллельным путям несутся на встречу друг другу два скоростных поезда. Мгновенье – и на скорости 300 км в час пять вагонов и локомотив уже летят по зелёной реке – там, где только что были рельсы. Этот состав со всеми пассажирами на огромной скорости улетает под откос. Второй поезд мелькает зелёной дымкой и все 500 человек сидя – как их застала ураганная коррозия – падают под откос с другой стороны трассы.

… Всё это происходит не только во Франции. Мгновенье и десяток миллионов авиапассажиров – целое государство по численности – падают с неба на землю из разрушенных самолётов во всех частях света.

… Во всех морях и океанах сотни тысяч людей оказываются в воде.

…Автотрассы завалены погибшими.

…Города лежат в дымящихся руинах.

…Мировой эфир замолк навсегда – нет радио телевидения, телефонии, интернета.

Воображение Паскаля уносится далеко. Перед его мысленным взором мелькают картины, которые не только пугают, но и обнадёживают.

Вот на месте Эйфелевой башни – большое зелёное озеро. А Египетские пирамиды – целёхоньки – им ничто не угрожает. Колизей, Стоунхендж, Китайская стена – культурные коды человечества остаются на месте.

Но людям сейчас не кодов. Начинается борьба за выживание.

– Есть только один плюс во всём этом ужасе, – возвращает Паскаля к реальности Гуго.

– Какой же?

– Всё оружие в мире превращается в пыль. Даже ножи, сабли, вилы. Люди теперь не смогут убивать друг друга тысячами, миллионами. Они теперь не смогут захватить часть какой-то страны с помощью танков, самолётов, ракет. Максимум что смогут – захватить разрушенный склад с мукой или мясом и защищать его руками, зубами, палками, камнями, кусками пластика, керамики. Людям будет не до войн и политики – им бы выжить только. Всё начнётся с нуля. В городах уцелеют каменные, кирпичные, деревянные дома. Но люди пойдут в леса – только там они смогут прокормиться. Готовить пищу на кострах, охотиться на дичь, сажать овощи, строить жилища из деревьев или жить в пещерах. Каменный век вернётся.

– Страшный сон, – промолвил хрипло Паскаль. – А может, обойдётся, – его последние слова заглушает грохот – это упала входная дверь в кафе. Друзья увидели, что на месте дверных петель зелёные пятна.

Официантка Селестина бросилась выяснять – в чём дело.

– Пойдём! Процесс начался! – говорит Гуго.

Минуя Селестину, они выходят на улицу. Там всё спокойно. Но это кажущееся спокойствие.

– Паскаль, у тебя же есть хибара под Таверни, мы там бывали не раз.

– Да, досталась от деда.

– Она же сложена из камня, крыша из тростника. Она не рухнет. У тебя и мебель старая деревянная, печь каменная, посуда медная – помню, как мы варили варенье в медном тазике. Пошли к тебе.

– Пошли, конечно. Далеко, правда, идти, но ехать нельзя.

– А куда теперь торопиться? Кстати, я-то холостяк, а ты может быть за Софи и Жаком зайдёшь?

– Ты знаешь о моих отношениях в семье. Дай мне хоть в конце жизни пожить спокойно.

Друзья медленно пошли в сторону улицы де Ром, а оттуда в направлении северных предместий Парижа. На минуту пришлось остановиться – растворились металлические пряжка ремня Гуго и пуговицы на бриджах. Гуго достал из портфеля скотч, подвязал штаны, и друзья продолжили свой путь, то там, то тут перешагивая через зелёные лужи – бывшие автомобили.

Вдруг Паскаль резко остановился посреди дороги.

– Знаешь, Гуго, я сегодня на уроке за любовь агитировал. А сам, оказывается, полное дерьмо, с претензией на удобрение, философ драный. Давай всё-таки зайдём за женой и сыном. Я должен их спасти, потому что…потому что…, ну ты понимаешь, – Паскаль Виларди вдруг захлюпал носом и отвернулся.

Гуго молча кивнул головой, и они бодрым шагом отправились в сторону дома Паскаля.

Эпилог

– Дзз-дзз-дзз!! – телефон на тумбочке звонит не переставая.

Доброхотов выпал из липких объятий ночного кошмара. Мгновенно его прошибает мысль: значит, это был всего лишь сон!

– Господи, какое счастье, спасибо Тебе! – говорит он вслух. Он счастлив. Апокалипсис только приснился.

– Дзз-дзз-дзз!! – телефон не умолкает.

– Неет! Трубку не возьму, – злорадно думает Леонид. – Хоть обзвонитесь.

Он нахлобучивает подушку на голову, заворачивается плотнее в одеяло и мгновенно засыпает.

Телефон замолкает.

Вместо послесловия

Всё изложенное здесь – это сон. Я просто вспомнил то, что будет и записал. Сон, не примите за реальность. А, впрочем, примите и за реальность – ведь половина из написанного – правда. Это как у Фёдора Достоевского в романе «Подросток». Помните? Версилов, расколов икону, сказал: «Не прими за аллегорию, Соня, я не наследство Макара разбил, я только так, чтобы разбить. А, впрочем, прими хоть и за аллегорию: ведь это непременно было так!»

Примечания

1

Jawohl, mein General – Слушаюсь, мой генерал (нем.)

(обратно)

2

Аufstehen – Встать (нем.)

(обратно)

Оглавление

Глава 1 Корень чёрного и красного дерева

Глава 2 Ствол чёрного дерева

Глава 3 Ствол красного дерева

Глава 4 Ветвь красного дерева

Глава 5 Лист красного дерева

Глава 6 Ветвь чёрного дерева

Глава 7 Крона красного дерева

Глава 8 Крона чёрного дерева

Эпилог

Вместо послесловия

*** Примечания ***