Революция Карла. 1917 [Дмитрий Александрович Добрый] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Добрый Революция Карла. 1917

Глава 1.

"На дворе – трава, на траве – дрова…", – повторял про себя, словно завороженный, Карл Моисеевич.

Хотя на дворе была не трава, а 1917 год, а на дворе 1917 года вместо дров были великие события, которое должны были перевернуть жизни граждан страны. На каждом углу были развешаны флаги с лицом отнюдь не знакомого для Карла Моисеевича человека. Кажется, его звали Владимир Ульянов, и он был толи лицом, толи лидером нового для Российской империи движения, называемого социализмом, а может коммунизмом, а может и ещё каким-нибудь –измом, который не предвещал ничего хорошего для маленького человека.

Карл Моисеевич не очень любил политику и каждый раз, когда о ней начинали говорить в его присутствии, он глубоко уходил в себя, погружаясь в недра своего сознания, пытаясь найти там то, не зная что. Он не считал нужным разбираться, или же попросту интересоваться, бурно развивающейся ситуации в стране. Для него весь мир начинался и заканчивался на кончике его носа, который держал на себе потертые временем очки.

Вот и тогда, когда он тихо-мирно шёл себе по улице, направляясь по своим делам, мимо него, взявшись из неоткуда, словно маленький стихийный ураган несущий собой бедствие, пробежал мальчишка, не старше 13 лет, с кипой свежих газет с лицом все такого же Ульянова на первой странице. Парень выкрикивал какие-то осмысленные лозунги, которые, как показалось Карлу Моисеевичу, были совершенно не доведены до ума, а были использованы в зародышевом состоянии. Будто пулемёт, который вместо пуль, использовал бы расплавленный металл. Может быть струйки и долетали бы до врага, но вместо смертельной раны оставляли максимум ожог средней степени тяжести и шрамик на память.

Карл Моисеевич вновь надолго ушёл в себя и даже не заметил, как дошёл до кабака под названием "Понтий Пилат". Буква "А" в вывеске выгорела, и издали казалось, что заведение получило своё название в честь какого-то неизвестного пилота с диковинным именем, возможно хозяина заведения или его друга.

Карл Моисеевич быстро свернул с улицы, немного не доходя площади, на которой в очередной раз собиралась какая-то демонстрация, и шмыгнул в переулок. Дойдя до двери с надписью: "Людъская", он, немного не решительно, приоткрыл Ее и вошёл.

Оказавшись внутри, первым делом, ему в нос ударил сильный запах горелого лука вперемешку с запахом сырости, что уже давным-давно въелся в стены и никаким образом не хотел покидать обжитые пенаты. На кухне кабака жизнь, как ни странно, кипела и била масляными пузырями – гарсоны носились, как угорелые, прогибаясь от количества блюд на подносе; повара тут же жарили, варили, пекли, нарезали с молниеносной скоростью салаты, в том числе и лук, который моментально сгорал на раскалённых сковородах. Это было очень необычно в нынешней, тяжелой, ситуации в стране. В основном, когда Карл Моисеевич приходил сюда, он видел, как повара играли в карты с официантами, кто-то спал после внеочередной рабочей смены в трактире или еще где, а кто-то, в темном углу, попивал прикарманенный коньяк из погреба.

Карл Моисеевич ловко и, практически, не заметно, словно чёрная кошка, преодолел все преграды – набегающих волнами официантов и стоящих, как скалы, поваров и юркнул в коридор, ведущий в небольшой кабинетик. Только попав туда и закрыв за собой дверь, он, наконец, смог выдохнуть.

Кабинет был настолько маленьким, что мог показаться небольшим только для действительно небольшого человека. Окон в нем не было. Там стоял самодельный стол, на который с горем пополам помещалась счетная машинка, шкаф полностью забитый бумагами, в углу небольшой сейф, а под потолком висела одинокая лампочка. Если вам, по ошибке, хоть на миг представилось, что кабинет был хоть и маленький, но удобный, то вы ошиблись. Бумаги, что не помещались в шкаф, а таких было достаточно много, образовывали «горку» рядом со шкафом, «горку» в углу, «кучку» под столом и «грядку» у двери, неудобно подпирая ее таким образом, что войти в кабинет можно было только бочком, да и то предварительно втянув в себя все внутренние органы, что располагались за границей предпоследней дырки ремня. Единственной гордостью здесь, что действительно можно было и стоило оценить – была счётная машинка. Это была машинка фирмы Шиллер, последней модели. Аппарат – действительно достойный. Садясь за нее, Карл Моисеевич чувствовал себя, если не императором цифр, то точно его наместником. А если и не наместником императора, то уж генералом арифметических войск. Ну, может и не генералом, а скорее капитаном… В конце концов, в этом кабаке он был главным по цифрам.

Он неспешно снял пальто, положив его на гору бумаг в углу, затем шляпу, оголив практически лысую голову, и аккуратно сунул ее между полок шкафа. Но не успел он присесть за стол и с наслаждением опустить свои короткий указательный палец на клавишу Шиллера, которая в свою очередь должна была издать сладкий звук звякающих металлических механизмов, такой уж у них был договор – одно нажатие, один звук; и запустить мелодичную симфонию цифр, которая и не снилась Моцарту и Сальери, как дверь кабинета бесцеремонно открылась, оборвав ещё не начавшееся представление.

В щель двери просунулась чья-то голова:

– Ты пришёл? А мы то думали, что ты сегодня выходной? – сказала бесцеремонная голова.

– Пришёл… – хотел было ответить Карл Моисеевич, будто бы это было его первое слово, что зародилось в его голове за день. Каждая буква, составляющая слово, давала такую отдачу, что все мысли перемешивались, и слово приходилось составлять с самого начала.

– Сегодня на площади опять демонстрации. Народу – тьма! Весь кабак ломиться! Тебя на улице не задавили? – но, не дождавшись ответа бесцеремонная голова продолжила. – Сегодня народу необычно много. Это все из-за того, говорят…

– Эй, Петруха, хары балаболить! Тащи эти блюда гостям! Живее! – чей-то голос прервал на полу слове бесцеремонную голову, и та скрылась в проеме двери, забыв закрыть ее за собой.

Карл Моисеевич раздраженно уставился в проем. В нем теплилась кроха надежды, что произойдёт чудо, и Петруха вспомнит, что нужно закрывать за собой дверь, и вернётся. Но чудо не произошло. С той стороны двери доносился шум кухни и чуть слышный гомон общего зала. Карл Моисеевич ещё несколько секунд смотрел на дверь, затем резко встал, подошёл и захлопнул её. Как жаль, что щеколду несколько недель назад сорвали такие вот любители поболтать и заодно сунуть нос в чужие дела, как этот Петруха. А так как до этого кабинета никому и дела не было, щеколду никто и не торопился вешать обратно. Сам Карл Моисеевич, конечно, мог бы это сделать, дабы огородить себя от всяких бесцеремонных голов, но по одной из многих, известных только ему причин, этого не делал.

Он сел обратно за свой стол и заиграл свою музыку цифр, делая это настолько филигранно, что со стороны действительно могло показаться, что он играет на рояле перед тысячной аудиторией Александрийского театра. Звон сливался в мелодию, пальцы шелестели по кнопкам, молоточки били по листу бумаги, а звон пружин внутри машины перерастал в овации. Он просидел за работой несколько часов, не замечая времени. Он мог бы делать это бесконечно. Но тут бесцеремонная голова вновь приоткрыла дверь, оборвав его симфонию на финальной коде.

– Быстро вставай! Ты не поверишь! – верещала голова. – Он к нам зашёл! ОН к НАМ зашёл! Ты представляешь?

Карл Моисеевич с легким недоумением и довольно легко читаемым призрением и недовольством в глазах посмотрел на открывшуюся дверь. Но голова все не унималась!

– Давай вставай! Вставай же! Быстрее! Только посмотри на него! Упустишь такой шанс и будешь жалеть до конца жизни!

Любопытство начало потихоньку брать верх над всеми остальными скопившимися в данный момент чувствами Карла Моисеевича.

В проёме двери появилась ещё и рука от головы и стала так же бесцеремонно зазывать его за собой!

Ничего не сказав, Карл Моисеевич резко встал со стула, аккуратно обошёл стопки бумаг и протиснулся в дверь.

А там уже столпилась вся кухня. Даже самые матёрые повара, как любопытные дети, смотрели куда-то в зал. Им было нельзя выходить, но не Карлу Моисеевичу. Вместе с официантом, что его зазывал, он протиснулся сквозь толпу лоснящихся от пота и масла поваров и вышел в зал.

Вокруг одного из столов собралось уж очень много народу. А все гости, кто ещё сидел на своих местах, жадно смотрели в сторону «того самого».

– Вы в это можете поверить? – спросил у подошедший управляющий зала.

– Нет! Как можно! Такой человек и у нас! – дрожащим от волнения голосом ответил Петруха.

– Ещё бы не у нас! Где же ему ещё быть! Не в этой же богадельне "Герцог"! Там же одни… – на этом слове администратор резко прервался и посмотрел на Карла Моисеевича, как на выползшего из кладовки клопа. – Карл Моисеевич, мне кажется, нам с вами стоит к нему подойти, поприветствовать его от нашего заведения, так сказать. – с ухмылкой он его подначил. Будто бы это была такая забава у персонала трактира – подначить нелюдимого Карла Моисеевича общаться с гостями. – У вас же такой блестящий ум! Хозяин всегда о вас так отзывается! Не робейте, не робейте. Пойдёмте.

Не успел Карл Моисеевич ничего возразить, как администратор уже схватил его под руку и направился к столу, у которого толпились люди, которые изрыгали своё восхищение. Оно разлеталось повсюду и било словно шрапнель. Понять, для кого же оно было адресовано – было сложно. Как кошка, которая готова вылизывать себя и всех вокруг, дабы избавиться от запаха человека, вплоть до самого человека. Действие ради действия.

Лишь протиснувшись через эту плотную толпу людей, Карл Моисеевич увидел ради кого здесь все собрались. Это был человек с плакатов. Его лицо смотрело в будущее народа со всех флагов. Перед ним сидел Ленин. Кажется, так его звали.

Карл Моисеевич окинул взглядом всех людей нависших над знаменитостью. Они выказывали ему своё бесконечное уважение, делились своими мыслями и идеями, и попросту струились от счастья. Затем он посмотрел на администратора, все ещё держащего его подруку. Увидев Ленина собственными глазами, тот аж засветился от счастья. Его лицо растеклось в бесконтрольной улыбке, а глаза выражали такой дикий восторг, что в них можно было увидеть, как залпы салюта взрываются тысячами разноцветных искр, разрывая последние мысли. Если не в правом глазу, то в левом точно.

А что должен чувствовать сам Карл Моисеевич? Он не понимал. Перед ним сидел человек, о котором он толком ничего не знает, и узнавать не хочет. Который делает какое-то, видимо важное, дело, но до этого дела Карлу Моисеевичу и дела то нет. Но он знаменит. Он ведет куда-то, за собой, людей. Все вокруг теряются от восторга. Может и он должен чувствовать, в присутствии этого человека, какую-то безмерную радость, восхищение, может даже раболепие, которое он увидел в глазах администратора. Но он этого не чувствовал. А может тогда отвращение? Этот человек должен вызывать у него чувство презрения? Может быть, даже желание сиюминутно уйти отсюда, убежать. А может страх? Ведь за ним, наверное, стоят влиятельные люди. И если он захочет, то прямо здесь… Нет. Карл Моисеевич не чувствовал ничего. Для него это был обычный человек, который повстречался в его обычной жизни. Не более.

– Мы рады приветствовать вас от ресторана "Понтий Пилат". Благодарим, что выбрали именно наше заведение. Надеюсь, Вам все по душе. И, кстати говоря, ваша сегодняшняя речь была очень вдохновляющей! – обратился к гостю администратор.

– Благодар-рю вас, товарищ!

Глава 2.

Прошла уже неделя с тех пор, как Карл Моисеевич увидел своими глазами “товарища” Ульянова в кабаке "Понтий Пилат". За это время он не много чего нового узнал о нем для себя. Единственный вывод, который он смог сделать из своих умозаключений – Ленин был не однозначной личностью. Однозначно было лишь то, что он собирался менять жизнь в стране.

Но не вопрос истории или общества не давал покоя Карлу Моисеевичу всю эту неделю. При нем творилась история. Прямо на его глазах происходило что-то поистине великое, о чем будут рассказывать ещё не одному поколению “новых людей”, о чем будут судачить не один год великие умы этого мира. А что он чувствовал? Что он должен был чувствовать?

На первый вопрос ответ был простым – ничего. Его совершенно не волновало происходящие в стране события. А вот что он должен чувствовать? Этот вопрос тревожил его, держал в состоянии беспокойства, а по ночам мешал спать.

Когда Ленин сидел там, в "Понтий Пилате", все вокруг него испытали какое-то действительно необъяснимое чувство одухотворённости, воодушевления. Люди были словно заворожённые. Даже те, кто считал его деятельность подрывающей позицию императорской власти и даже террористической, при нем, в его присутствии, забывали о своих словах и объясняли всем вокруг, что все же он борется за народ, за правое дело.

Но Карлу Моисеевичу не было особого дела до народа в целом. Для него народ – был он сам. А кто стоит у руля страны? Есть война или нет? Какая разница? Цифры будут всегда, значит, ему будет что считать.

Белые ночи в Петрограде закончились, и летнее темное небо из-за всех сил давило на Карла Моисеевича, заставляя его думать над не покидавшим его голову вопросом. Благо, думать пришлось не долго. Сегодня, по долгу службы, его занесло в кабаре "На Садовой". Работы там, как всегда было не много, и закончил он ее быстро. А значит, было время для того чтоб отдохнуть, расслабиться, выпить стопку другую джина и посмотреть, как танцуют, задирая ноги выше головы, молодые нимфетки.

Карл Моисеевич вышел из подсобного помещения, располагавшегося в подвальной части кабаре, и очутился в просторном темном зале. Приглушённый свет и стены бархатного цвета создавали интимную обстановку и концентрировали внимание гостей на сцене, освещенной софитами и возвышающейся над столами гостей, где сейчас заканчивала своё выступление Обворожительная Аннет. К большому сожалению, Аннет выступала практически для пустого зала. Хотя сегодня и был вечер пятницы, но в последнее время дела у кабаре "На Садовой" шли из рук вон плохо, и такие “пустые” вечера были обычным делом. Как посчитал Карл Моисеевич – если дела пойдут так и дальше, то через два месяца заведению придёт конец.

А что могло измениться? Что должно было произойти, чтобы у людей появились лишние деньги для такого рода развлечений? Что должно было случиться, чтобы у людей в принципе появились деньги? Должна была закончиться война? Начнётся новая. Смениться власть? Будет все по-старому. Должен поменяться сам человек, так думал Карл Моисеевич. Должна поменяться сама мысль, что впервые зарождается в его создании, когда он только учится даже не говорить, а ещё ходить. Когда он только видит свою мать и отца и окружающий его мир. Но вот какая должна быть мысль – это был хороший вопрос.

Карл Моисеевич своим незаметным шагом быстро прошёл мимо пустых столов, заполняющих зал, и плюхнулся на барную стойку. Без лишних слов он показал бармену два пальца, указательный и средний – сигнал был подан и незамедлительно доставлен до адресата.

Музыка затихла.

Карл Моисеевич обернулся и устаивался на сцену.

Обворожительная Аннет закончила своё выступление. И с просящими, умоляющими глазами, ждала от пустого зала живительных оваций.

Нависла тяжелая тишина. Карл Моисеевич уже было хотел захлопать, но тут его опередили. Из темного конца зала раздались хлопки мужчины. За ними последовали хлопки его собеседника, или правильней сказать собутыльника. Во время выступления Аннет они жадно обсуждали какую-то тему и даже не смотрели на сцену. Именно это и отражали их хлопки. Они были безличными, холодными и уставшими, как и все в этом огромном кабаре.

Карл Моисеевич охотно присоединился к аплодисментам и добавил им немного живительного звона.

Услышав этот звон, Аннет бросила свой взгляд к барной стойке, едва заметно улыбнулась и скрылась за занавесом.

Проводив Ее взглядом, Карл Моисеевич отвернулся к барной стойке. Перед ним уже стояла полупустая бутылка джина и две рюмки верх дном. Он перевернул одну из них, откупорил бутылку и налил себе пол стопки. Поднеся Ее к очкам, он пристально уставился на жидкость внутри. Со стороны казалось, будто он пытается ее загипнотизировать, превратить из ужасного маслянистого напитка во что-то более изящное и игривое. Но, в свою очередь, джин в рюмке тоже гипнотизировал Карла Моисеевича, он посылал ему одну единственную четкую, острую и молниеносную команду – Пей!

Команда дошла влет. Карл Моисеевич резко опрокинул стопку и влил в себя Ее содержимое. Едкий, горький вкус резко заполнил доверху все его сознание. Место осталось только для одной мысли – хлопнуть сразу же вторую дабы перебить вкус первой. Мысль была глупая, но спорить с ней было не кому. Карл Моисеевич быстро откупорил бутылку, налил ещё пол стопки и влил в себя. Странно, но помогло. Едкий вкус немного смягчился, а горечь уже не настолько сильно, как до этого, терзала его горло. Карл Моисеевич пару раз причавкнул и уставился на стопку.

Маслянистая оболочка с внутренней стороны покрыла старую, потертую стопку и чуть заметно поблескивала на свету. На дне осталась лишь одна маленькая, одинокая капелька. Она не могла выбраться из стопки. Она была в ее плену, в плену Карла Моисеевича. Но он решил сжалиться над ней и повторно опрокинул пустую стопку себе в рот, подождав пока капелька скатиться на его язык, чтоб затем продолжить путь к своим товарищам, которые были уже близки к завершению своего пути. Они обволокли все внутренности своего гостеприимного хозяина, так же, как и эту стопку. Оставив за собой лишь тонкую маслянистую пленку, которая, наверное, "приятно" грела органы Карла Моисеевича, но, к сожалению, также и вызывала совершенно неуместную отрыжку.

– Гос-сподин Хороший, – упала на плечо Карла Моисеевича чья-то тяжелая рука, – прошу прощение за беспокойство, но рассудите наш спор. Где лучше умирать: забытым на чужбине, в попытке отстоять чьи-то чужие интересы или на родной земле, защищая -, *ик*, – себя, свою землю, свою семью и да свой весь народ?

Карл Моисеевич обернулся. Перед ним стояли два работяги, которые немного пошатываясь, устремили свои взоры на него. Хотя могло и показаться, что их больше интересует бутылка джина и Ее содержимое, чем человек сидящий подле неё.

– Ты неправильно задаёшь вопрос! – перебил его компаньон. – Но перед тем, как всем вместе вникнуть в эту животрепещущую тему, давайте выпьем, – компаньон кивнул на откупоренную бутылку джина, – чтобы мысль пришла… правильная. – закончил он, немного подумав.

Карл Моисеевич любезно протянул им бутылку, хотя и без особого энтузиазма, ведь разговаривать с ними ему совершенно не хотелось. Уж лучше пить.

Господа разлили в уже приготовленные рюмки, которые они принесли со своего столика, до краев содержимое бутылки. Налили и Карлу Моисеевичу. Затем содрогнулись и влили в себя горький джин.

– А вы кого-то ждёте? – кивнул компаньон на перевёрнутую стопку.

Карл Моисеевич не успел открыть рот, только неуверенно пожал своими плечами, как тот продолжил.

– Ну, да не важно. Дело вот в чем: сейчас большая часть мира охвачена войной. Это важное мировое событие, в которое втянуто уйма стран. Люди сражаются, умирают отстаивая честь и интересы своих государств. Итоги этой войны, как у победителей, так и у проигравших, окажут огромное влияние на развитие этих стран. – Наверно, он хотел бы это добавить, но его проспиртованный мозг не смог осилить эту мысль. – Да и на всю историю в целом! И стоит ли нам в данный момент брать и скатываться до какой-то междоусобицы?

– Какой ещё междоусобицы?! Как ты можешь?! – встрепенулся первый господин. – Там, черт знает где, наши парни отдают свою жизнь! А за что? Потому что так захотелось буржуазным козлам?

– Императору. – поправил его второй.

– Какому императору?! Его уже туда! Тю-тю. Сейчас там этот, как его там…да и им дела нет до нас, до простых смертных! Им б только развлекаться, да шампанЬское свое пить! У меня дядька, земля ему пухом, месяц назад от голода скопытился. Ты думаешь, буржуи сделали что-нибудь? Нет! Ни черта подобного! Им плевать! И почему, спрашивается, нам должно быть до него дело?

– Знаю я твоего дядьку! Спился он, вот и помер!

– Ничего ты не знаешь! И царь твой ничего не знает. И вместо того чтобы гибнуть там, наши парни сейчас могут изменить все здесь! На родной земле! Для себя же самих и для нас с тобой, понимаешь!

Карлу Моисеевичу становилось не по себе. Он все глубже и глубже увязал в их разговоре, хотя и понимал, что тот протекает совершенно без его участия. Но итогом все равно будет он, как судья, как чаща весов, как тот, кем он совершенно не хотел быть. Он хотел превратиться в улитку, залезть в свой панцирь и медленно ползти прочь. Но от этой участи его спасли.

– Мужчины, только и можете, что разговаривать о политике. Никакой пользы от этого нет, только сидеть и языками чесать. – раздался за их спинами чуть хриплый молодой женский голос. – Лучше бы что полезного сделали, то ни разговор не можете нормально поддержать, ни даже похлопать.

Из-за их спин показалось лицо обворожительной Аннет. Она встала рядом с Карлом Моисеевичем, сконцентрировав все внимание на себе.

Это поистине женская особенность и способность, затыкать любого мужчину за пояс. Какая бы ситуация не была и о чем бы не шёл разговор, появившись в кругу мужчин сильная женщина обрезает все нити внимания и связывает их на себе.

– Ну что же вы так резко реагируете, барышня. – ответил первый господин. – Может, вы тоже хотите поучаствовать в нашей беседе? Или выпейте с нами! Скоротаем вечерок.

Аннет выпрямила спину, уткнула руку в бок и раскрыла свои сверкающие глаза настолько, насколько это было физически возможно, а может даже больше. Боевая стойка у неё была доведена до совершенства. Не нужны были даже слова, ее поза уже сказала все что было можно про этих двух мужчин. И любое слово которое она бы сейчас произнесла было бы не приговором к расстрелу, а контрольной пулей или финальным гвоздем в их гроб.

Но она не сказала ничего. Аннет просто развернулась и пошла прочь из кабаре.

– Ну, куда же ты, красотка? Только мы разговорились… – крикнул первый господин.

Только идиот может крикнуть подобные слова такой женщине. И не тот Идиот, которого описывал в одноименном романе Фёдор Михайлович Достоевский. А конченый идиот, чьё существование, а не жизнь, мечется между рюмкой с маслянистой жидкостью и лужей в подворотне.

Карл Моисеевич понял, разговор продолжен не будет. Сейчас эти двое начнут обсуждать Аннет, а значит, пока они не втянули его в свою новую беседу, ему пора смываться. А так как он так и не вступил в предыдущий диалог, то уйти он сможет в своём любимом стиле – английском, без лишних слов.

Открыв дверь и выскочив на улицу, Карл Моисеевич увидел Аннет, которая стояла на тротуаре, спиной к входу. Он молча подошёл к ней.

– Я уже начала думать, что ты решил остаться с ними. Пойдём?

Карл Моисеевич кивнул в ответ.

Глава 3.

В жизни Обворожительную Аннет звали Кларой. Кларой Генриховной Ван Краф. Она происходила из германского дворянского рода, который, к сожалению, ещё до ее рождения разорился. В детстве ей часто рассказывали истории о том, что где-то далеко, в неизвестной для неё стране, ее ждал их фамильный замок, а в нем прекрасный принц. Но время шло, а принц не появлялся. Ее родители, как она говорила, "по политическим" причинам мигрировали в Россию в поисках лучшей жизни за пару лет до Ее рождения. Кларе казалось, что эта приставка "по политическим", давала истории Ее семьи какой-то дворянский шарм, присущий декадентам. Но лучшей жизни в России они не нашли. Отец запил, мать сошла с ума и угодила в дом для душевно больных, а старший брат угодил за решётку, где умер толи от чахотки, толи ещё от какой-то болезни. И маленькая Клара осталась совершенно одна. Для нее жизнь в Российской империи была "не сахар". Мигрантов в России любили, только если у тех были деньги. Поэтому бедную Клару шпыняли из угла в угол, она побиралась, просила милостыню, пока, наконец, не попала в кабаре "На садовой". Именно там, на свет появилась Обворожительная Аннет, а Клара Ван Краф надолго исчезла из ее жизни.

Она не любила вспоминать своё прошлое, не любила говорить о своей семье, ей даже больше нравилось, когда люди называли ее Аннет. И так было до тех пор, пока, однажды, ночью у барной стойки кабаре "На Садовой" она не повстречала Карла Моисеевича. Застенчивый, маленький и лысеющий бухгалтер показался ей очень родным и близким. У них сразу же закрутился роман. И на свет вернулась Клара. Только теперь это была не Клара Генриховна Ван Краф, это была просто Клара, Карл и Клара.

Клара заставляла Карла жить, мечтать, вылезать из своей раковины и раскрываться. Не сказать, что Карл Моисеевич это любил. Он любил её, а она вновь полюбила жизнь.

В свою очередь Карл дал Кларе то, чего она до этого не испытывала – уверенность в завтрашнем дне, надежность. Она чувствовала себя за этим маленьким, невзрачным человечком, как за каменной стеной.

Жизнь их была не самой веселой и насыщенной событиями, но каждый вечер Субботы, они одевали свои выходные наряды и шли на самые громкие вечеринки, которые устраивал на квартирах загнивающий бомонд Петрограда.

– Ты можешь себе представить, Карл? Они просто взяли и вышвырнули этого бедолагу из кабаре! А знаешь за что? За то, что он просто высказался против царя! Ты можешь себе такое представить? За то, что он просто сказал пару слов! Всего пару! Неужели мы живём в такое время, когда людей можно убивать за их слова и мысли! О, времена! О, нравы! – запричитала Клара. – Ещё лет пять назад такое поведение вызвало только улыбку, а сейчас! Нет, так дело не пойдёт!

Зачастую закрытый Карл Моисеевич уходил в себя, когда Клара начинала причитать по каждому поводу и без. И этот вечер не был исключением.

Все те же мысли и вопросы не покидали голову Карла Моисеевича с того злосчастного вечера в "Понтий Пилате". Но за эти пару недель внутри него произошли радикальные изменения. Он все ещё был закрытым и нелюдимым, асоциальным, не любил политику, не переносил, когда о ней говорят в его присутствии. Но что-то в нем точно изменилось. Он шагал по улицам и не чувствовал привычного к ним пренебрежения. Он видел идущих ему навстречу людей и не боялся их. Ещё несформулированная идея только зарождалась в нем, но он уже сделал первые шаги к Ее расцвету – он проникся к своей стране, к своему народу. Где-то глубоко внутри он, наконец-то, обрел что-то своё, что-то родное.

Было уже темно, когда под ритмичное цоканье каблучков о мостовую они пришли к месту проведения сегодняшнего вечера.

– И, видимо, их это полностью устраивает. – Карл Моисеевич успел зацепить краем уха окончание продолжительного монолога Клары. Который, кажется, закончился на рассуждении о вульгарных запонках господина, который не так давно посетил их заведение.

Набережная реки Мойки 26. Сегодня их адрес был именно таким. Здесь проживал некий Борис Зуккерман, который, как говорили, "был новым лучом света, свежим глотком воздуха для Империалистического модернизма". Что означали эти слова, Карл Моисеевич не знал, да и как всегда, не хотел знать. Его волновало только то, что в этом непонятном названии заключалось слово, которое в итоге сконцентрирует все внимание ершистого бомонда Петрограда на одном остром и очень жгучем вопросе.

Позвали их сюда тоже не просто так. Как оказалось, этот Борис был каким-то дальним родственником Клары. Насколько дальним, что являлся скорее не родственником, а знакомым знакомого соседа по квартире одной танцовщицы, кто работала с Кларой. И хоть она не любила своих родных и все что с ней было связано, но так или иначе этот цветок жизни не мог упустить возможности блеснуть своими лепестками в самом сердце города.

Карл открыл скрипучую дверь парадной и учтивым жестом предложил Кларе войти. Попав внутрь они оказались в просторном помещении, которое еще пахло присутствием царей прошлого: высокие потолки возвышались над головами, давая возможность оглядеться и глубоко вздохнуть, полы и лестничные ступеньки, выполненные из цельных кусков белого мрамора, хоть и потертого годами, вопили о престижности и обеспеченности этого дома и всех его жильцов. Цветы и растения, освещение, ухоженность – все говорило о том, что они попали в необычное место. Хотя даже здесь, за всей царственностью прошлого, можно было учуять затхлость настоящего. Она выражалась практически незаметно, скрываясь от глаз обывателей, в отличие от других мест Петрограда. Но аммиачный запах мочи можно было учуять и здесь.

Они поднялись по вьющимся ступенькам старинной лестницы и позвонили в звонок. Это означало одно – бежать было не куда. С каждой новой ступенькой, дающийся Карлу Моисеевичу с трудом не только из-за страстного нежелания очутиться в обществе незнакомых людей, но и из-за отдышки, он на сверхъестественной скорости прокручивал у себя в голове варианты, которые позволят ему избежать этого вечера. Но с каждой ступенькой, оставленной позади, их становилось все меньше и меньше, пока они не кончились вовсе.

Пути назад нет. Старая деревянная дверь, выкрашенная в ещё более деревянный цвет, распахнулась. А за ней, словно чёртик из табакерки, выскочило тело именитого Бориса Зуккермана. На первый взгляд он был точной копией Карла Моисеевича – маленький, лысеющий заморыш. Но все его естество источало, какой-то экстракт, который делал из него – звезду вечера. Из Карла Моисеевича исходил похожий экстракт, и он делал из него Карла Моисеевича.

Клара и Борис обменялись любезностями, при которых Карл Моисеевич с неестественным любопытством разглядывал ромбовидную плитку на полу. Затем их пригласили войти.

Квартира Бориса Зуккермана начиналась с небольшой прихожей, которая оказалась полностью забита плотно утрамбованной одеждой гостей. Поэтому они быстро разделись и прошли по коридору вперед. По пути Карл Моисеевич разглядел ещё маленькую темную кухню, туалет, из которого несло табаком и аммиаком и кладовую, дверь куда не закрывалась из-за пустых холстов, которые занимали все пространство внутри и немного выпирали наружу. И, наконец, пройдя по узкому коридору, украшенному различными росписями и зарисовками Бориса, они попали в большую, просторную залу, которая по совместительству была мастерской художника.

Людей в зале было достаточно много. Они делились по парам и тройкам для того чтобы ходить между выставленными полотнами, обсуждать искусство "молодого" и талантливого мастера кисти, говорить о волнующем и несущественном. Затем они снова смешивались и снова делились, высказывая свои смелые, а в большей части абсурдные идеи новым собеседникам.

– Карл, дорогой, – неожиданно для Карла Моисеевича раздался голос Клары, который насильственно вывел его из ступора. Она протягивала ему бокал шампанского, – мы с Борисом отойдём на минутку, он хочет показать свою новую работу. Но ты не переживай, – заметив тревогу на лице кавалера Клара добавила, – я сразу же вернусь к тебе, как только… – не успела Клара договорить, как ее окликнули, и она направилась на зов. Цветок жизни по зову ветра зашелестел лепестками.

Карл Моисеевич знал, что увидит свою Обворожительную Аннет только под конец этого вечера. Она будет плескаться в лучах обожания и восхищения, может быть, исполнит парочку серенад под игривые нотки рояля, а под конец вечера, счастливая и усталая, упадёт в его объятия. Карл Моисеевич искренне радовался за неё, но для него это означало, что его ждёт ещё один вечер полный отчаянного одиночества. Один на один со своими мыслями. Отчасти это его радовало, ведь у него появилось свободное время разобраться в своих новых идеях. С другой стороны – пугало, ведь самое страшное одиночество, это одиночество среди безликой толпы.

Он сделал глоток шампанского, тяжело выдохнул и подошёл к первой картине. На большей части этого полотна было нарисовано красное пятно, которое, по всей видимости, изображало флаг. Перед флагом был нарисован темный силуэт человека, чья рука указывала на правый верхний угол картины. В целом, это все, что было на ней нарисовано. Но если пригляделся, можно было заметить, что флаг будто бы ложился на что-то, покрывая закрытые глазу фигуры.

Карл Моисеевич сделал второй глоток и направился ко второму полотну. Рядом с ним стояла, как раз группа людей и яро что-то обсуждала.

– Как вы не видите?! Здесь же явно изображён вызов существующей власти! Вот, вот видите эту фигуру на заднем плане? Это тень коммунизма, что уже стучится в двери дворца!

– Да что вы несёте! Как вы можете вообще произносить вслух такие опасные и глупые идеи? Вы не боитесь, что вам это аукнется?

– Нет! За мои мысли мне не стыдно! Если мне, как вы это сказали "аукнется", то я буду декабристом нового времени! Это лишь подначивает меня, заставляет гордиться!

– Лично я, вижу здесь агитацию царской власти. А то, что Вы называете "тенью коммунизма" – для меня это тень самого Петра I Великого, что стоит за каждым нашим правителем, и направляет и благословляет их.

– С чего Петр Первый стоял за каждым из наших прохиндеев? Ему что заняться больше нечем?

Господа заметили Карла Моисеевича:

– А вы что видите на этом полотне? Тень Пётра или какую-то глупость? – с намеком на свою точку зрения спросил его человек, затягивая в их спор.

Карл Моисеевич уставился на полотно. Какое-то время у него ушло на то, чтобы заметить крохотную фигуру, вокруг которой и вёлся этот спор. Но не успев Ее хорошо рассмотреть, его оборвали:

– Ну, видимо, не у каждого есть своё мнение. В наше время – это скорее привилегия. – расхохотались они.

После такого оскорбления Карлу Моисеевичу стало совсем тошно. Находиться здесь среди этой загнивающий буржуазии, которая не только не принимала его за своего, но даже и в грош не ставила – не имело никакого смысла. Стоять рядом с ними тем более. Он развернулся и пошёл от этой картины прочь. Слава богу, что в это смутное время он ещё мог так сделать. Всего лет сто назад ему бы пришлось вызывать обидчиков на дуэль, дабы отстоять остатки своей чести.

Он отошёл в угол залы, к окну, и оперся на подоконник. Горечь обиды подступила к горлу. Хорошо, что в его руке ещё был бокал с последним глотком шампанского, после которого осталось лишь приятное послевкусие.

Он смотрел на зал полный бездарной интеллигенции. Ещё пару недель назад эти сборища не вызывали в нем ни единой крупицы эмоций. Но не сегодня. Эти обрюзгшие, тупеющие дети, когда-то влиятельных и гениальных родителей, ходили, перешучивались и пересмеивались над ним. Карлу Моисеевичу началось казаться, что та парочка, которая оскорбила его, теперь растеклась по всему залу и смотрела на него измывающимися глазами из всех углов.

Какие-то чувства вскипели в нем и посадили где-то в его душе новое семя.

– Они не делали ничего, – думал про себя Карл Моисеевич, – не приносили обществу никакой пользы, только высмеивали таких как он, обычных людей, трутней…

– Знаете, – откуда то со стороны раздался баритон. Карл Моисеевич оглянулся, – людей которые сидят в самом дальнем углу зала, полного людей, называют асоциальными. Говорят, что они патологические психопаты и в любой момент могут перевоплотиться в настоящих, перерезав всех вокруг. Хотя мне всегда казалось, что любой такой индивид, скорее недооценённый гений, вам так не кажется?

Рядом с ним, опираясь на стену, стоял никто иной, как граф Орлов. И если Борис Зуккерман был звездой, то Граф был хозяином этого вечера, его мастером. Его графом. Конечно, титул «графа” был своего рода псевдонимом. Ведь его отец Орлов Владимир Николаевич был потомственным князем. Этот титул унаследовал и “Граф”, вместе со своим старшим братом Николаем. Но по своим, никому более не ведомым причинам, Граф не любил козырять своим положением, но и скрыть его полностью было не в его силах. Поэтому он и придумал взять себе более скромный титул, с которым когда-то ходил его прославленный предок.

– Я извиняюсь, что потревожил вас. Просто мне показалось, что вам не помешает побыть немного в компании, пусть даже и в моей, для вас, возможно, не желанной. Одиночество порой бывает губительно. А я бы не хотел рисковать сегодня ни вашей жизнью, ни чей-нибудь еще. – Граф улыбнулся, немного покосившись в зал.

Он был намного моложе Карла Моисеевича, но на его висках уже выступала седина. Видимо, так сказывалась тяжесть дворянкой жизни на его молодой душе. Он был всегда в центре внимания, пытаясь уйти в тень. Всегда сидел в ложе, мечтая оказаться за сценой. Он блистал везде своей внешностью и умом, возможно даже, сам того и не желая. Как только он начинал говорить – замолкал весь зал, внимательно вслушиваясь в каждое его слово. Он разрешал любые скандалы и мирил кровных врагов одним своим появлением. Граф был внеземным подарком этому миру. И лишь одна, практически не заметная особенность, говорила о его земном происхождении. Это были его глаза. Обычные карие глаза. Но как они кричали! Как они кричали добротой. Той самой, детской. Чистой. Добротой всеобъемлющей, прекрасной и невозможной. Той, которой обладают лишь избранные. У него получилось, пройдя через все невзгоды своей жизни – сохранить ее, хотя бы в своих глазах.

– Я совершенно случайно услышал, те ужасные слова, что были бездумно брошены в вашу сторону теми маргиналами. Но я прошу вас не обижаться и не злиться на них, они не ведают, чего творят. Они лишь бездумное творение нашего времени. Если хотите – злитесь на меня. Ведь я – один из них, – эти слова были произнесены особенно удрученно, – выплесните все на меня. Я не обижусь. Честно.

Карл Моисеевич оторопел от такой учтивости в свой адрес, тем более исходящей от дворянина. Тем более от самого Орлова, князя всех вечеров Петрограда. Ему было достаточно взглянуть в глаза графа, как злость тут же, в секунду, сменилась на милость. Ему было невозможно противостоять.

Граф предложил ему пройтись.

– Знаете, злоба – очень дурное существо. – говорил граф Орлов. – Она не приносит никому счастья. Она не делает этот мир лучше. Она лишь уничтожает все, чего только прикасается. Вы со мной согласны?

Карл Моисеевич кивнул.

– Вот и хорошо. Продолжим. Уильям Теккерей, английский писатель, говорил: «Мир – это зеркало, и он возвращает каждому его собственное изображение». Вы улыбнетесь – мир улыбнется вам в ответ, нахмуритесь – нахмурится и он. Вот вы разозлились и были готовы распространять по миру свою злобу. А на кого? На что? – граф плавно остановился и указал взглядом на двух дворян.

Это были двое тех самых людей, что некоторое время назад, оскорбили Карла Моисеевича. В этот раз они стояли напротив полотна с изображением бедной матери-старушки, за спиной у которой поджигали дом, а на руках она держала своего сына, убитого пулей. Картина была исполнена в темных тонах и вызывала лишь горечь и грусть. Но два дворянина, даже не пытаясь себя сдерживать, гоготали во всю глотку, одной рукой держась за животы, а второй тыча пальцем в этом полотно. Словно гиены, что хохочут в след убегающего львенка, не осознавая, что однажды он вернется.

– Посмотрите на них – вы не должны на них злиться, вам должно быть их жаль. Жаль. Только жалость может вызывать человек, который не видит, что земля уходит у него из-под ног, пока он спокойно сидит и пьет свой послеобеденный чай. Но и они не виноваты в том, какие они есть. – Граф грустно посмотрел себе под ноги. – У нас, детей своих великих отцов, есть лишь два пути: либо пройти через все трудности жизни дворянского ребенка, лишится всей своей человечности и стать бездушной машиной на службе государства, либо пропить все свое наследство, – граф кивнул на хохочущих дворян, – и сгинуть в небытие.

У Карла Моисеевича сразу же возник вопрос, по какому же пути пошел сам граф. Но тот опередил его, ответив на него безмолвно – просто взглядом.

Граф Орлов пошел по первому пути, вместе со своим старшим братом Николаем. Но каким-то чудом, пройдя через все испытания, он умудрился сохранить в себе человеческие качества и по-детски добрые глаза.

– Я слышал истории о вас от Клары. – граф резко сменил тему. – Она удивительная женщина, и действительно сильно любит вас.

Карл Моисеевич стеснительно кивнул.

– Это прекрасно. Особенно в наше время. Война не делает этот мир лучше. Голод тем более. Но любовь! Любовь… – граф отвел глаза и ненадолго ушел в себя. – Любовь. – добавил он мечтательно. – Не об этом я хотел с вами поговорить. На самом деле, мы недавно, случайно, столкнулись с Кларой на улице, и она рассказала мне о ваших необычных, новых мыслях. И я думаю, что смогу вам помочь разобраться.

Они вышли из общего зала, и пошли по коридору в сторону кухни.

– Несколько месяцев назад мне в руки попала довольно интересная книга, я ее прочитал, а затем отдал Борису, дабы было с кем обсудить теории, высказанные в ней. Но Борис так и не осилил ее, к моему сожалению. Как мне кажется, вы сможете понять идеи, которые в ней описаны. Тем более вы, как я знаю, человек чисел. Так вам она к тому же будет близка и по роду деятельности. И мне было бы необычайно интересно ее с вами, потом, обсудить, при удачной возможности. Если, конечно, вы не возражаете.

Карл Моисеевич одобрительно покачал головой. Он уже и не думал перебивать речь графа. Ему даже стало казаться, что это грешно. Грешно!

Они остановились у кладовки, полностью забитой пустыми холстами. Граф открыл дверь и, перешагивая через холсты, осторожно прошел внутрь. Несколько минут он копался внутри и довольно забавно пыхтел. Затем шум прекратился.

Карл Моисеевич уже было открыл рот, чтобы узнать в порядке ли все с графом. Но тут из кладовки высунулась рука и протянула ему немного потрепанную книгу. Карл Моисеевич взял ее. Аккуратно отряхнув ее от пыли, он прочел «К. Маркс. Капитал. Курс политической экономии».

– Написал ее один немецкий экономист-философ. А перевел ее один гениальный труженик Иван Степанов. Наш соотечественник. Как мне кажется, это один из лучших ее переводов на наш язык. Не стоит ее считать сухой экономической доктриной. В ней изложены идеи, которые имеют большое значение уже сегодня. Для меня и моих единомышленников эта книга…

– Карл! Карл! Ну, где ты ходишь? – послышался голос Клары. – Все тебя ищут целый вечер, и никто не может найти! – это означало, что ищет его только Клара, а начала она его искать примерно пять секунд назад. – О, граф! Добрый вечер! Не ожидала вас сегодня здесь увидеть!

– Добрый вечер, обворожительная Клара.Как всегда, вы являетесь украшением этого вечера.

– Ой, ну, стоит вам. Сегодня мы собрались здесь ради Бориса.

– Но при этом все внимание вечера, как всегда, сфокусировано на вас. Борису далеко до вашего великолепия.

– Ой, стоит вам. – повторила Клара. – А я смотрю, это вы украли моего любимого Карла? Позвольте поинтересоваться, для каких это целей? – любопытно улыбнулась она.

– Думаю вам наши разговоры покажутся сухими и скучными. Обычные дела, работа, политика… – слукавил Граф и кинул хитрый взгляд в сторону Карла Моисеевича.

– Понятно. Вы опять про эту войну. У меня складывается такие ощущение, что, когда мужчины остаются наедине им просто больше не о чем говорить, как о своей войне. Лучше бы поговорили о чем-нибудь прекрасном, например, о женщинах.

– Как мне кажется, не вежливо говорить о дамах вне их присутствия.

– Но вы же все равно говорите? – пошутила Клара.

Граф сдержано засмеялся.

– Ну, будет вам. Не смею больше задерживать ни вас, дорогая Клара, ни вашего великолепного спутника. – еще никто в жизни не употреблял такой лестный эпитет обращаясь к Карлу Моисеевичу. – Не хотелось бы утомлять вас нашими разговорами, да и вечер сразу поблекнет, если я наберусь наглости задержать вас еще хоть на одну секунду. А мне бы не хотелось так подставлять Бориса. Думаю, мы еще встретимся. – обратился он к Карлу Моисеевичу. Граф положил свою руку на книгу, – если у вас появятся вопросы или же вы захотите обсудить какую-либо тему, вы всегда сможете меня найти.

На этой загадочной ноте граф оставил пару и пошел обратно в зал.

– Вы только подумайте! Я даже представить не могла, что вы так сдружитесь. Все-таки ты у меня такой замечательный!

Глава 4.

Наступила осень. Новое время года со своими законами и порядками уже пришло, а старое еще не хотело уходить. Поэтому дни были длинными и жаркими, а ночи – холодными и темными.

Дожди, то и дело, омывали Петроград. Огромные капли падали с неба на улицы, чтобы остудить разгорающийся дух города. Но легче не становилось. Народ был на пределе.

Временное правительство во главе с А.Ф. Керенским не справлялось с нарастающим кризисом. Парламентаризм терпел крах. Недавний мятеж Л.В. Корнилова, известный в народе, как Корниловщина, являвшийся попыткой установления военной диктатуры, был подавлен. В связи с этими событиями авторитет правительства падал. Но на его фоне укреплялись движения большевиков…

На улице светило солнце. Карл Моисеевич вышел из своей квартиры на Малой Мастерской.

Хоть по календарю был уже сентябрь, но летняя жара еще не покинула свои пенаты, из-за чего было жарко, душно и невыносимо.

Карл Моисеевич попытался захлопнуть покатую дверь, ведущую в парадную, но после громкого хлопка, дверь тут же со скрипом приоткрылась, приглашая войти любого прохожего, желавшего спастись от несвоевременной жары. Вдохнув горячий уличный воздух, он повернул налево, дошел до Офицерской улицы и пошел по ней в сторону Мойки, где, как он надеялся, было чуть прохладнее.

Карл Моисеевич смотрел по сторонам, вглядываясь в детали как будто преобразившегося, “нового” города. Город действительно изменился, но только для него, и далеко не в лучшую сторону.

Дело в том, что, когда раньше Карл Моисеевич шагал по улицам Петрограда, он смотрел лишь себе под ноги, даже не поднимая голову. Его не интересовали ни люди, ни улицы, ни происходящее вокруг. Только одна цель, только один кратчайший путь к ней. Все, ничего лишнего. Но это время кануло в лету.

Книга, которую дал ему граф Орлов, оказалась отнюдь не легким послеобеденным чтивом. Вряд ли, Карл Моисеевич, получив ее от какого-нибудь другого человека или в библиотеке случайно схватив с полки, стал бы с таким энтузиазмом вчитываться и пытаться понять высказанные в ней идеи. Но книгу дал сам Граф. Его он подвести никак не мог. Ведь граф сказал, что именно Карл Моисеевич сможет по достоинству оценить эту книгу. К тому же ему было бы интересно обсудить эту книгу с ним. А послушать мысли графа, услышать его стройную, четкую, мелодичную, почти ангельскую речь.… Упустить этот шанс было недопустимо. Не одна неделя у него ушла на ее прочтение и осознание. Скорее даже переваривать полученную информацию ему пришлось дольше, чем ее получать. В книге были высказаны очень интересные идеи насчет экономического и социального развития общества. И, хоть язык был сухой, сама книга оказалась очень близка по духу Карлу Моисеевичу. И она дала ему то, что было больше всего необходимо.

Последние пару месяцев из его головы не выходили разные, новые мысли. Они были беспорядочными, обрывочными, до конца не сформированными и до ужаса тупыми. Но «Капитал» помог ему, он дал Карлу Моисеевичу ту базу знаний и понятий, которой ему не хватало из-за его социальной неуклюжести. Его мысли огранились, приобрели форму, стали осмысленными и понятными. Но самое главное, что его интерес не угас, а лишь возрос. И теперь ему было что сказать! Но толкать речи, не совсем понимая, что же именно сейчас происходит в ЕГО стране – было опрометчиво. Он проникся к народу России, тем самым коснулся глади воды; он сформировал свои мысли и взгляды, тем самым зашел вброд. Оставался последний шаг – ему нужно было нырнуть!

Но как это сделать? Что нужно, для того чтобы вникнуть в ситуацию? Как понять нужды народа? И что самое главное – как ему помочь? Вопросов оставалось еще много, но ответ на них был всего один. Карл Моисеевич нашел его на бумажке, что была вложена в потайной кармашек книги. На бумажке была лишь одна надпись: «Понтий Пилат».

Карл Моисеевич шел по набережные реки Мойки. Он смотрел по сторонам и видел рыбаков, которые сворачивают свои пустые сети, босоногих детей в рваной одежде, раненных и изувеченных солдат, ветеранов, которые отдали своей стране все, а она в ответ лишь выбросила их на обочину. Им не оставалась ничего, кроме как просить милостыню да побираться. Молодые и старые, юные, но уже седые, все были здесь. Все они хотели одного – жизни: не богатой, но и не бедной, чтоб не сидеть на мостовых и не просить у таких же нищих, как они, крошку хлеба. Если не хорошей, то хоть и не плохой, чтобы не умирать ночами от голода и холода. Временами счастливой, а временами и грустной, чтобы было, о чем рассказать своим детям. Им было надо немного, но им не дали ничего.

На самом деле «кричал» не только народ, но и сам город. Карл Моисеевич видел, как некогда красивые здания, построенные прославленными мастерами, сегодня крошатся и разрушаются – теряют штукатурку, а вместе с ней свой величавый вид, где-то падают прямо на мостовую осколки балюстрад и лепнин. Что уже говорить о крышах и окнах, дверях и лестницах. Гранитная кладка трескалась и тонула в Неве. Город трещал по швам и готов был развалиться на части.

– При Николае было лучше…

– Кто ж тебе его вернет? Молись, чтоб хуже не стало… – шептались по углам.

– А ты видел, какую еду князь в мусор выбрасывает? У меня сын уже три дня хлебной крошки в рот не брал, а князь картошку да пироги в мусор!

– Да, знаю я! И все соседние улицы знают! Пойдем, может и мы? Вдруг повезет?

– Мне вчера жена рассказала, что этот мелкий буржуй напился, да начал по дитяткам, что играли на улице, стрелять! Представляешь? А знаешь, что сделали полицаи?

– Что же?

– А ничего! Сняли шляпы и поприветствовали малахольного!

– Скоро всех нас так постреляют…

Карлу Моисеевичу стало стыдно и больно в душе. Больно оттого, что он впервые в жизни открыл свои глаза на мир. А стыдно за то, что он столько лет закрывался от страданий людей. Стыд жег его грудь изнутри, а летняя дара снаружи. Он покраснел и припустил вперед. Добежав до Невского проспекта, он наконец-то увидел вывеску «Понтий Пил*т».

У заведения, как всегда, было столпотворение. Людно снаружи – пусто внутри. У людей не было денег, чтоб ходить в кабаки. Не было денег совсем. Зато у вельмож, что были на государственной службе, денег было хоть завались. Поэтому они и облюбовали это заведение, которое находилось в непосредственной близости с местом их работы.

Люди снаружи – ругались и завидовали, люди внутри – насыщались и смеялись. Люди снаружи умирали с голоду, а внутри – от подагры.

Карл Моисеевич протиснулся сквозь толпу рабочих, как он их про себя гордо назвал «пролетариев», снял шляпу перед метрдотелем и поклонился ему. Тот его сразу узнал и впустил.

Аналогично тому, как снаружи было людно и светло – внутри было пусто и темно. Освежающая прохлада ударила в лицо Карла Моисеевича, будто он опустил голову в полное ведро колодезной воды.

Он, по привычке, расшаркался перед входом, и прошел к барной стойке.

В кабаке из всех столов были заняты только два, да и то в самый час пик. За одним сидели скучающие официанты, а за другим, в самом углу, какой-то господин жадно набивал в свой рот жаркóе. Видно было, что он пришел сюда один, поэтому его глаза бегали из стороны в сторону, то испугано смотря на голодную толпу снаружи, через которую он пришел и через которую пойдет обратно с высоко поднятым носом и сердцем в пятках, то на официантов, которые изредка поглядывали в его сторону с такими же голодными глазами.

У барной стойки, по своему обычаю, подводя предварительный итог дня, стоял администратор. Тот самый, с чьей настырной подачи, все началось несколько месяцев назад. Он никак не среагировал на шаги за спиной. Возможно, уже знал, кто это.

Карл Моисеевич молча подошел к барной стойке и встал рядом. Он аккуратно и незаметно достал из своего пальто книгу, открыл ее на нужной странице, взял оттуда бумажку, и так же незаметно положил книгу обратно в пальто. Карл Моисеевич положил бумажку, на которой было написано «Понтий Пилат», на барную стойку и пододвинул ее к администратору, в надежде на хоть какое-то дальнейшее развитие ситуации.

Администратор совершенно отрешённо взглянул на бумажку и сделал глубокий выдох, как будто копил воздух в легких весь день специально для этого момента.

– Давно бы так, Карл Моисеевич. Пройдемте за мной, пожалуйста. – лишь после этих слов он повернулся к нему лицом и добавил. – Только попрошу вас не привлекать лишнего внимания. – и окинул взглядом пустой зал. Это просьба была подтруниванием со стороны администратора, но в этот раз добрым и совершенно безобидным.

Карл Моисеевич улыбнулся и пошел вслед за администратором.

Они вошли на кухню, повернули налево, по узенькому коридорчику, мимо кабинета Карла Моисеевича. На секунду ему даже показалось, что в кабинете кто-то есть. Что он даже слышит звук от своей любимой счетной машинки Шиллер. Но ему лишь показалась. Приоткрытая дверь в кабинет со сломанным замком показала, что в кабинете никого нет. И все там осталось также, без изменений, с его последнего посещения «Понтий Пилата».

Они пошли дальше, туда, куда сам Карл Моисеевич уже не ходил. Ему было это не надо, а любопытством он с детства не обладал. Коридор становился все уже и уже, а затем резко стал спускаться вниз, туда где было темно и холодно, пахло сыростью и гнилью. Администратор видимо специально, чтобы «не привлекать лишнего внимания», не взял с собой ни лампу, ни даже свечу. Поэтому спускаться приходилось на ощупь. Стены были холодными и влажными, пару раз Карл Моисеевич «вляпался» во что-то склизкое и противное на ощупь, но продолжал спускаться за своим проводником. Хорошо, что путь оказался не таким долгим.

Добравшись донизу, Карл Моисеевич остановился. В подвале было настолько темно, что он уже не видел даже кончика своего носа. Что уж говорить об администраторе, который по звуку ушел куда-то дальше. Карл Моисеевич решил продолжить свой путь в слепую, но тут же ударился носом о стену и, поскользнувшись, чуть не упал, успев опереться о что-то склизкое на стене.

– Тшш. – шикнул администратор. Затем последовал скрежет железа, скрип, и, наконец, Карл Моисеевич увидел свет.

Открылась тяжелая железная дверь, в которую администратор позвал Карла Моисеевича. Как только он в нее зашел, дверь тут же закрылась за ним.

Они оказались в подвальном помещении, которое хорошо освещалось керосиновыми лампами. Видимо, оно было осушено совершенно недавно. Сырость и влага еще не успели выветриться. Было холодно и совершенно не уютно. По углам были навалены коробки, на которых красовался черный герб страны. Где-то вдалеке помещения, у стола, кипел оживленный спор.

Администратор пошел вперед, Карл Моисеевич за ним. Неожиданно, он вспомнил утреннюю газету, где была статья о том, что в последнее время участились случаи «поимки шпионов» и на него напала необъяснимая паника. А что он здесь забыл? Может это ловушка и его расстреляют? Он больше никогда не увидит лицо своей любимой Клары! А может они расстреляют и ее? Ведь она… с ним… Бежать? Куда? Позади железная дверь. Напасть на администратора? Он высокий, широкоплечий молодой человек. Ему с ним никак не совладать! Что же делать? Что же делать?! Его здесь убьют, в этом вонючем подвале! И никто больше не вспомнит о Карл Моисеевиче Б…

– Не волнуйтесь. – раздался голос администратора. – Вы среди друзей. – давно он не слышал эти слова.

Живой спор стих, и удивленные глаза троих мужчин уставились на Карла Моисеевича.

– Вы собственно, кто таков будите? – спросил большой человек с краю. Он был пугающе высок и широк в плечах, уже в возрасте. На его смуглой, загорелой коже бледным пятном выделялись седые волосы и аккуратно подстриженные усы.

– Он свой. От Графа.

На этой фразе все немного потупили взор. Но быстро встрепенулись.

– Значится, счетовод. Нам про вас рассказывали. Будем знакомы. Меня зовут Николай. – представился большой человек. – Это Никита и Женя. – представил он двух других. Первый был высокий и худой, с длинным и острым носом и маленькими глазами, спрятанными за круглыми очками. Второй же был широкий и плечистый с растрепанными непослушными кудрями и рабочим загорелым лицом. – Раз вы пришли сюда, я могу полагать, что вы с нами? – Карл Моисеевич кивнул. – Это хорошо. Нам сейчас, как никогда, нужны толковые люди. И вы уж извините, что пришлось спускаться в эту клоаку. Но так хотел Орлов, теперь уж с ним не поспоришь.

– К сожалению. – подытожил Никита.

– У нас не так много времени. – окликнул всех Женя. – Никита, только откинулся из крестов, а через пару часов ему уже надо уезжать. У нас нет на это времени.

– Ты прав. Но мы же должны ввести человека в курс дел? Правильно? – ответил Николай.

Никита с Женей отвернулись и продолжили обсуждать свои дела.

– Ты не обращай внимания. Много событий случилось за последнее время, а еще больше случиться. Я вкратце расскажу тебе, что да как, а дальше вникнешь на общих собраниях. Граф подготовил для тебя одно задание, но для того чтобы тебе его поручить, ты должен войти в наши ряды. Но обо всем по порядку. Мы – большевики!

Несколько часов к ряду Николай рассказывал Карлу Моисеевичу о том, что же сейчас твориться в стране, что такое – социализм, кто такие большевики, и за что они борются. Он рассказал про войну и что происходит на поле боя, рассказал про ситуацию в стране и дальних регионах. Объяснил причины и итоги февральской революции, в которой он принимал непосредственное участие. Поведал, что сейчас твориться во власти и куда это все может привести. Говорил он долго и много, но монолог его завораживал. Сам он оказался выходцем из народа, крестьянином, который перебрался в город. Про Карла Моисеевича он уже заранее все знал, как он выразился «от сети». Единственный вопрос, который он ему задал – хочет ли тот вступить в партию? На что Карл Моисеевич незамедлительно согласился.

К сожалению, самой ценной вещи любого партийца – парт билета, у Николая не оказалось. Их «отдел» в подвале был подпольным и предназначался только для секретных встреч. Видимо, у графа Орлова для Карла Моисеевича было особое задание? Но какое? Николай не знал.

Карл Моисеевич принял формальную присягу. После чего Николай обнял его так крепко, как может обнять только свободная русская душа.

Они попрощались, и Николай проводил его до железной двери.

– Карл, тебе не следует рассказывать никому про это место. Понимаешь? Никому совсем. Наши партийные работники с тобой свяжутся и расскажут про наше ближайшее собрание. Явка обязательна. Мы полагаемся на тебя, особенно учитывая рекомендацию от Орлова. – Николай немного замялся, было видно, что он хотел что-то сказать, что-то важное, но не знал, как начать. – И по поводу графа… тебе стоит знать. Графа больше нет. Он умер. – у Карла Моисеевича остекленели глаза. – Хочешь знать как? Понимаю… Он был послан к генералу Корнилову в ставку для выяснения обстоятельств, где-то с неделю назад… Шальная пуля. В общем, он не вернулся.

Глава 5.

Жизнь Карла Моисеевича закружилась и завертелась, набирая головокружительные обороты. Новые люди, лица и имена, ежедневные встречи и собрания, события наполняли до краев, когда-то пустую и скучную жизнь. Партийные будни затягивали его, погружая все глубже и глубже в круговорот государственных событий.

Былые вопросы, терзавшие его разум – ушли, новые догмы встали на их место. Лишь одно не давало ему спать по ночам – почему граф Орлов выбрал его? Для чего? Какой у него был план? Но, к сожалению, им было суждено остаться без ответа. Человек, лишивший графа жизни – лишил мир одного из ангелов. Хотя, может на небе появилась новая, путеводная звезда? Но Карлу Моисеевичу от этого было не легче. По ночам, темным и холодным, он оплакивал графа. Ходя по своей квартире, стараясь не разбудить свою любимую Клару, он то и дело глядел в окно, за которым простиралась темная даль Петрограда. Холодный северный ветер, залетавший через форточку, трезвил ему ум, заставлял вернуться в теплую кровать. Но по пути к ней, Карл Моисеевич снова уходил в себя и вспоминал юное лицо Орлова, его седые виски и добрые, почти детские глаза. Он видел этого человека один раз в жизни. Их встреча длилась не более получаса. Но тот изменил всю его жизнь одним словом и навсегда из нее ушел.

Сон, изредка приходивший, был короткий и тревожный. Затем вновь приходили трудовые партийные будни, которые погружали его в череду событий и помогали справиться с потерей незнакомого, но чуть ли не самого дорогого в его жизни человека.

Узнав о смерти графа Орлова, Клара впала в депрессию, выходу из которой отнюдь не способствовала новая жизнь Карла. Ей начало казаться, что они отдаляются друг от друга. Ведь в тот момент, когда ей больше всего нужна была его поддержка, он с головой погрузился в свое новое дело.

Погода в Петрограде тоже начала меняться. Жара, от которой еще неделю назад все пытались укрыться, теперь вызывала лишь приятные воспоминания. Холодные ветра, пришедшие на смену летнему солнцу, привели за собой осенние дожди. Серость и слякоть, свойственные Петрограду, прописались на всех улицах и проспектах города. Создавалось впечатление, что весь город, со всеми его людьми, оплакивал графа Орлова и предвкушал грядущие события.

На улице уже стемнело, когда Обворожительная Аннет показалась из кабаре «На Садовой». Черно-серые тучи затянули все небо. На улице начинался дождь. Она раскрыла зонтик и осмотрелась. Клара искала глазами лишь одного человека, который, уже по сложившейся традиции, должен был ожидать ее у входа. Но его там не было. Она уже видела его сегодня, как он второпях убегал из подсобки, видимо, на свое очередное собрание. Но надежда в ней все еще теплилась – он вернется за ней, и они, как всегда, мило пойдут под руку к себе домой, говоря по пути о всякой ерунде, что только может взбрести в голову. Но надежда оставалась до этого самого момента. Редкие капли дождя, падающие на зонт, смыли её. Клара тяжело вздохнула и пошла одна по мокрой мостовой.

Она не понимала, что происходит с ее милым, застенчивым Карлом. Ей казалось, что его будто подменили. Вместо тихого, спокойного и рассудительного Карла, который был так мил и прекрасен для нее, на свет появился совершенно другой человек. Он был все так же мил и прекрасен, но стал теперь таким взбалмошным и очень громким. Все чрезвычайно нуждались в нем, без него не проходило ни одно собрание и встреча. Он стал напоминать ей тех мужчин, чужих и мимолетных, которые постоянно окружали ее на вечерах, куда теперь она ходила одна. Но самое главное, что он стал неумолимо отдаляться от нее. Это пугало Клару до глубины души, до самых пяток, до кончиков ее носок. Будто стена, которая защищала ее всю жизнь, стала потихоньку разрушаться, приоткрывая путь к уродливому окружающему миру.

Клара даже не заметила, как дошла до своей небольшой квартирки на Малой Мастерской. Она закрыла зонтик и с надеждой посмотрела вверх. Окна квартиры были пустые и темные. Клара опустила голову и зашла в приоткрытую дверь, ведущую в парадную. Поднимаясь по старым ступенькам с истертым рисунком, она думала, куда приведет ее жизнь, что же будет завтра. Ее уверенность в завтрашнем дне исчезла вместе с ее милым старым Карлом.

Клара открыла скрипучую дверь и вошла в пустую квартирку. Внутри было холодно, темно и сыро. Холод и сырость, что распространялись повсюду, уже проникли и в квартиры города, насильно заставляя людей сожительствовать с ними. А вот темнота, немая подруга одиночества, была здесь нежеланным гостем.

Ком подступил к горлу Клары, и она заплакала. Ей была нестерпимо больно и обидно. Она не знала за что или почему. Просто обидно. Обидно, что все происходит именно так и никак иначе. Обидно, потому что ее прекрасная жизнь падала в эту ужасную темную пустоту. Обидно, потому что сейчас она одна и ей приходиться справляться с этим в одиночестве.

Не включая свет, она сняла обувь и прошла на кухню, где села за пустой обеденный стол и уставилась в окно. Серый город лишь усугублял ее состояние.

Из отражения окна на нее выглядывала старая, уставшая женщина. Ее волосы были растрепаны, тушь потекла, морщины опоясали все лицо, а красные заплаканные глаза кричали о такой невыносимой боли, что само стекло было готово ее пожалеть. Клара долго вглядывалась в это отражение, она никак не могла понять, кто это смотрит на нее с той стороны. В этом отражении невозможно было узнать ту леди, которую во всем городе знали, как «Обворожительную Аннет». В этом отражении Клара не могла узнать даже саму себя.

– Здравствуй, моя дорогая Клара. – раздался чей-то голос из темноты.

Клара резко и испуганно обернулась.

– Прошу тебя, не пугайся. – повторил голос. – Это я. Неужели ты меня не узнаешь?

Она протерла рукой глаза и уставилась в темноту. Там стоял человек. Мужчина. Высокий и широкоплечий.

– Это не может быть Карл. – подумала она про себя. Осознание этого, напугало ее еще больше. – Кто-то чужой проник в дом? Где она совершенно одна! Грабитель? Убийца?! Что же с ней будет?

Два хищных глаза смотрели на нее из темноты.

От страха Клара сжала кулаки и прижала руки к груди.

– Пожалуйста, дорогая, не бойся меня. – повторил голос.

Мужчина сделал широкий и резкий шаг к Кларе. От испуга та чуть слышно запищала и закрыла глаза.

– Пожалуйста, посмотри же на меня. – сказал мужчина своим бархатным голосом.

Клара, боясь разозлить его, приоткрыла глаз.

Лунный свет, на мгновение пробившийся через тучи, светлым лучом упал на его лицо. Это был граф Орлов. Он стоял перед ней словно призрак. На изнеможённое бледное лицо падали непослушные пряди отросших, мокрых волос. Темные круги под глазами, что прежде были филигранно скрыты слоями дорогих кремов, теперь пугающе вылезли наружу. А его глаза, такие добрые и чистые, что явно выделяли его на фоне окружающих – исчезли. На их месте появились грустные точки, полные отчаяния и разочарования. Он был одет в мокрый, местами рваный камзол.

Граф протянул к Кларе руку, и она заметила, что вторая его рука была скрыта под камзолом и крепко прибинтована к телу.

Оглядев его, Клара медленно подняла глаза.

– О, мой милый Граф, вы умерли? И теперь пришли за мной? – безысходность и отчаяние смешались в ее голосе.

Услышав ее вопрос, Орлов убрал свою руку и сделал шаг назад, скрывшись в тени от лунного света.

– Нет. – холодно ответил он.

– Тогда зачем вы здесь? – мертвеющим голосом спросила она.

– За вами.

– Но вы же только что…

– Позвольте мне объяснить. – перебил граф Клару. – Во-первых, я не призрак, по крайней мере, пока. Новости о моей кончине были преувеличенны, уверяю вас. Но я понимаю, почему все так получилось. Во-вторых, если вы позволите, я объясню. – Клара неуверенно, и все еще напугано, кивнула. – По воле своего долга, я был направлен несколько недель назад в ставку командования генерал-лейтенанта Корнилова для урегулирования некоторых вопросов связанных с назревающим конфликтом. К моему глубочайшему сожалению, генерал не услышал моих слов. Он оказался слишком самонадеянным и уверенным в силе своей армии. Но именно благодаря ему у меня открылись глаза на все происходящее вокруг нас и на наше будущее.

– О чем вы говорите? Я вас не понимаю. – смутилась Клара.

– Позвольте, я расскажу вам дальше. На своем пути обратно в Петроград, на одной из застав мы с моими людьми были встречены весьма агрессивно. Шел дождь, было мокро и скользко. Спускаясь с лошади один из моих людей поскользнулся и упал. Карабин на его плече выстрелил, и пуля угодила прямо мне в спину. – Клара испуганно вздохнула. – Да-да. Очнулся я уже в госпитале, мои люди ушли, по всей видимости, посчитав меня мертвым.

– Какой ужас! – воскликнула Клара.

– Я тоже подумал так с самого начала. Но потом мне в голову пришла мысль о том, что все сложилось очень даже не плохо. Понимаете, ту информацию, что мне поведал генерал-лейтенант в своем штабе, изменило все мое видение сложившейся политической ситуации. Не будет того разрешения конфликта, к которому я апеллировал. Гражданской войны не миновать. А после нее, к сожалению, воцариться новый мир. В котором, нам с вами, дорогая Клара, места не будет. – он повернулся к Кларе и взял ее за руку.

Его рука была холодной и мокрой.

– Я все еще очень плохо вас понимаю. – сказала Клара, сжимая его руку, пытаясь ее согреть.

– Узнав о случившемся за последнюю неделю, я могу с уверенностью сказать, что перевес силы на стороне большевиков. Будет война. Они победят и создадут свой мир, на руинах старого, на костях князей и царей.

– Тогда бежать стоит вам, но не мне…

– И вам в том числе. Клара, вы ведь не думали, что я не знаю вашего происхождения, которые вы так тщательно скрывали. А если узнал я, узнают и другие. Так что вы в такой же опасности, как и я. И я хочу спасти вас. Вот мое предложение: я купил для вас билеты в Париж. Они будут ждать вас в кассе вокзала. Поезд отбывает днем 24 октября. С моими документами мы сможем выехать через кордон на границе, а там пару дней и мы будем в безопасности.

– Но зачем графу спать ее? Простую женщину, танцовщицу в кабаре. – хотела спросить Клара.

– Вы прекрасны, моя дорогая. – нежно сказал граф, посмотрев Кларе прямо в глаза. – Лишившись вас – померкнет этот мир. Лишившись вас – завянет моя жизнь. – он резко встал и направился к выходу. – Прошу вас, будьте на вокзале вовремя.

– А как же Карл? – спросила она ему в спину.

– Конечно, и он тоже. – тихо промолвил граф.

Глава 6.

Последняя неделя прошла для Карла и Клары тяжело: постоянные споры и ссоры, ругань и склоки, слезы Клары и красное от злости лицо Карла. Они уже не понимали друг друга. Их мир разделился, раскололся напополам. Мерзкий холодок грядущих событий пробежался по их былому счастью.

Для Клары было лишь одно спасение из сложившейся ситуации, и она видела его в предложении Графа – она хотела бежать, ведь ее мир увидал, а вместе с ним – и она сама. Она хотела бежать, ведь только какой выход из ситуации она видела, и только такой выход ей раньше помогал. Она хотела бежать, ведь больше ничего она и не знала. Но единственное, что она ценила в своем умирающем и замерзающем мире, единственное, что она хотела бы забрать с собой, увезти, спрятать и сберечь от всего на свете – также было единственным, кого она не могла, или не хотела, услышать.

Карл же, наоборот – расцвел. Он, словно рубиновый цветок, распустился, покрывая своими лепестками все вокруг. Словно бабочка, он взлетел над этим рубиновым полем и наслаждался теплым ветром, который убаюкивал и поднимал его вверх. Ярким солнцем, лучи которого отражались от рубинового полотна, созданного им, и блистали миллионами ярких искр. Этими искрами были люди и их идеи. Карл, наконец-то, чувствовал себя единым с этими людьми. Он больше не был странным маленьким человечком, который случайно забрел в толпу, и пока толпа бесновалась, Карл стоял и сводил в уме бухгалтерские счета одного из своих бедствующих клиентов. Теперь он сам был полноправной частью этой толпы. Будто паразит, что питался корнями дуба, вдруг, неожиданно, сам стал дубом, под сенью которого из маленьких желудей стали расти новые деревья. Как это получилось, он и сам не понимал. Да он и не пытался. Карл наслаждался своей новой ролью, он плыл в море своей новой социальной жизни. И на этот раз он не тонул в этом бушующем море, и не молил богов о скорейшей смерти. Он был кораблём, что бросал вызов этим богам, сражаясь с этим звереющем морем, ради покорения новых вершин.

Карл не хотел возвращаться к своей старой жизни, но видеть слезы Клары и быть их первопричиной – он просто не мог. Под давлением слабой женщины, сильный мужчина должен поддаться.

Было решено, что им нужно уезжать. В четверг они должны встретиться уже на вокзале, поскольку Карлу нужно было завершить некие дела, и поезд увезет подальше из бушующего города. Клара не хотела его отпускать, но новый Карл был непреклонен и ей пришлось уступить. Хотя ее сердце чувствовало, что это решение может быть фатальным.

25 октября 1917 погода в Петрограде была препакостная.

Эта погода знакома каждому жителю этого города. Серое, пыльное небо, простирающееся прямо до горизонта, словно кусками грязной ваты закрывает утренний свет. Создается впечатление, что это навсегда, что всегда было именно так, и никак по-другому. Что солнце, это чья-то старая выдумка, сказка славянских времен. Это Петроград. Это его небо.

Мокрый, мерзкий, мелкий, моросящий дождь раздражал лицо города и всех его жителей. Подстегиваемый северным ветром, он все яростнее вбивался в гранитные стены Петрограда и кожаные и холщовые плащи и куртки прохожих. Температура близкая к нулю, не улучшая ситуацию. Холод не сильный, но из-за влажности, пробирающий до костей, пережёвывающий тебя и выплевывающий обратно, на мостовую.

Клара сидела у окна и смотрела на два билета, что лежали на деревянном кухонном столике. В ее глазах, в каком-то странном, и даже пугающем, состоянии слились страх и надежда. Будто перед ней лежали отнюдь не билеты, а заряженный пистолет. И ей было страшно взять его и, нажав на курок, лишить кого-то жизни, кого-то очень особенного. Но она понимала, что если она этого не сделает, то жизни лишится сама.

Чемодан уже был собран и стоял у входной двери.

Клара в последний раз окинула глазами маленькую кухоньку в их с Карлом съемной квартире. Именно здесь зарождались «они». Именно здесь «они» расцвели и заблагоухали. Но точно не здесь они встретят свой конец. Она сделала глубокий и очень тяжелый выдох, вспоминая обо всем, что здесь происходило. Дрожащей рукой Клара взяла билеты и направилась к выходу. Выставив чемодан на площадку в парадной, она закрыла дверь на замок, в последний раз провернув изогнутый ключ три раза влево. Клара оперлась головой о дверь и сделала второй глубокий и тяжелый выдох. Она вспоминала, как впервые подошла к этой двери. Как неуклюже Карл открывал е, в первый раз. Но боже! Как это было мило, как он тогда волновался. Как долго она привыкала приходиться сюда и называть эту маленькую квартирку – домом. И как тяжело ей сейчас покидать это место, понимая, что больше сюда она уже не вернется.

Клара нагнулась и засунула ключ в щель, которую давным-давно прогрызли муравьи. Так велел сделать хозяин квартиры, которому было лень приезжать за ключами.

Она спустилась по лестнице вниз, и эхо от ее каблучков в последний раз разлетелось по этому дому.

– Прощай… – холодно шепнул ее дрожащий голос.

Внизу Клару уже ждал извозчик, который был прислан сюда «состоятельным господином».

Без лишних слов Клара отдала мужичку чемодан, и сама, без его помощи, залезла в карету. Она аккуратно устроилась и сняла свою шляпу, оголив свое мертвенно-бледное лицо. Настолько пугающее, что извозчик даже ойкнул, когда взглянул на нее. После чего всю оставшуюся поездку не издавал ни звука.

Карета тронулась.

Клара сидела, не шевелясь, и смотрела, как завороженная, лишь в одну точку. Она даже не повернулась к окну, чтобы в последний раз взглянуть на свой любимый город, который она покинет уже навсегда всего через несколько часов. Чтобы понаблюдать за его забавными жителями, которые были порой очень добры к ней. Чтобы проводить взглядом свои любимые улочки, по которым, вечерами, она любила прогуливаться с Карлом, обсуждая все на свете, все, что только взбредет ей в голову. А он тихо и послушно шел рядом, внимательно слушая каждое ее слово. Каждое.

В ее голове сейчас не всплывали воспоминания, не возникали картинки, лишь раздавался оглушительный вопль. Но кто кричал, что кричал – она не могла разобрать. Этот вопль, пугающий ее до белены, не давал себя заглушить никаким воспоминаниям.

А город в это тихое утро, пока скрытое за серым небом, солнце еще не встало, затаил свое дыхание в преддверии колоссальных событий, которые должны были изменить все. Петроград притаился, и тихонько смотрел вслед карете, что одиноко катилась по узким улочкам.

Городу было страшно. Он чуял беду.

Карета резко остановилась. Извозчик молча достал ее чемодан из багажа и открыл ей дверь.

Клара впервые за поездку подняла свою голову и опустила тяжелые, молящие о помощи, глаза на извозчика. Тот, не выдержав взгляда, удалился из виду. Клара увидела вокзал. Элегантно, как умела только она, сошла с кареты и подняла свой чемодан. Ей было тяжело, но на душе было тяжелее.

Она окинула глазами вокзал, такой красивый и старинный. Декоративные колоны и орнаменты, бледно желтые стены и витражные окна. Где еще в этом мире можно было увидеть такой вокзал? Он звал ее к себе, открывая перед ней ворота в другую новую и спокойную жизнь. Возможно, там, ее также ждут вечера, где она в окружении господ будет блистать и сиять, украшая собой томный вечер. Возможно, там, она вновь расцветет и воспылает жизнью, гуляя по ночным улочкам еще неизвестного города. Возможно, там, она с Карлом… Карлом. Именно на этом слове ее мысль оборвалась и упала в черную бездну.

Клара обернулась. Что-то будто позвало ее. Будто этот оглушительный крик, что раздавался в ее голове, сейчас четко произнес его имя. Но за ее спиной никого не было. Только люди, вечно куда-то торопящиеся и несущиеся, шли к вокзалу, где жизнь просыпалась всегда чуточку быстрее остального города. И ее молящие глаза не нашли своей цели.

Она вновь повернулась на вокзал и мягким шагом поплыла вперед.

Клара шла мимо суетящихся лавочников, что разворачивали свои прилавки, мимо мамаш между которыми бегали толпы чумазых детей. Она шла мимо людей, которые ждали своей поезда, чтобы уехать из города по своим делам, к родственникам или просто куда подальше. Она практически ничего не замечала, единственное, что бросилось ей в глаза – это изрядное количество людей в форме. Клара знала, что идет война, и на вокзалах порой скапливаются отбывающие и прибывающие эшелоны, но сегодня они словно были сами по себе, без приказа или команды, а просто потому что здесь что-то должно было произойти.

Клара ускорила свой шаг. Но с каждым новым шагом, с каждым пройдены метром, что приближал ее к нужному вагону – оглушительный крик становился все громче, перерастая в истошный вопль. Он будто бы пытался ее предостеречь о чем-то, о чем-то что она может в скором времени потерять навсегда. О чем-то, о чем она будет жалеть до конца. О чем-то…

– Здравствуйте, госпожа. Мы вас заждались уже. Хозяин начал нервничать. – к ней подошел пожилой проводник в черном сюртуке с золотой отделкой и любезно поклонился, пригладив рукой свои идеально выстриженные усы. – Давайте мне чемодан и пройдемте за мной. Не пристало такой даме носить тяжелое.

Клара послушно отдала свой багаж и, взяв пожилого проводника под руку, пошла за ним.

Буквально через мгновение они оказались у вагона, покрытого черной краской с золотой окантовкой. Словно, вагон нарядили в сюртук старого проводника. На боку вагона золотыми буквами было выгравировано «l’avaler de Paris» (ласточка из Парижа).

Старичок подал ей руку и Клара, словно ручей, которому открыли новый путь, влилась в вагон, а затем в купе. Она опустилась на диван, обшитый мягким бархатом и уставилась в окно. Будто умоляя кого-то невидимого появиться и прекратить этот неистовый крик в ее голове.

Люди на платформе бегали, суетились, врезались в друг друга и начинали браниться. Дети, словно вошки, прыгали по чемоданам, мелькали между ног прохожих, играя в догонялки и прочие детские игры, пытаясь хоть как-то разнообразить, наскучившее им в первый же миг, ожидание.

Часы на вокзале пробили 11.00

Клара, увидев это, остолбенела. Кровь в ее теле остановилась и похолодела. Она перевела глаза на дверь в надежде, что она сейчас откроется и перед ней возникнет силуэт маленького человека, одетого в потертый плащ и новую, недавно подаренную, шляпу.

Но дверь жестоко оставалась недвижной, не взирая на молящие глаза измученной женщины, не прислушиваясь к ее искренним мольбам.

– Простите, госпожа. – раздался голос проводника. Клара обернулась. Голова пожилого джентльмена едва виднелась в окне вагона. Это больше было похоже на то, что его фуражка, как большой черный таракан с золотыми усиками носится из стороны в сторону по окну, пытаясь забраться в купе. – Госпожа, похоже возникли какие-то трудности. Скорее всего поезд задержат. Я пойду к кассам, попробую что-нибудь узнать у управляющего.

– Слава богу… – выдохнула про себя Клара, нежно коснувшись бледной рукой своей груди. – Сердце прошу успокойся, у него еще есть время. Он обязательно придет. Он придет.

Толи эта новость о задержке поезда подарила Клара надежду, толи просто немного заглушила отчаянный крик ее души, но женщина, утомленная бессонной ночью и своими переживаниями, облокотилась на спинку дивана и мгновенно уснула.

Кларе снилось, как ее человек пришел, а с ним пришло спокойствие. И в этом умиротворённом состоянии она пустилась в путешествие в своем сне. Поезд тронулся и повез их, только их вдвоем и больше никого, туда! Туда! Где солнце светит нежно и ласково, где зеленые луга превращаются в синие океаны, где люди добры и приветливы. Где нет зла. Где человек может раскрыть свою душу, и она расцветет миллионом бархатных роз. Ей снилось, что поезд остановился, и они вышли на зеленом луге. Трава его была, словно шелковое покрывало, что приятно и совсем легонько щекочет пяточки. Они сняли обувь и побежали по полю босиком. Теплый ветер ласкал их лица и развивал волнистые волосы. Они бежали и смеялись, бежали и смеялись, просто, без какой-то причины, оттого что были счастливы, оттого что были вместе. Они упали в мягкую траву, которая разлилась под ними тысячью ярких разноцветных искр. Она чувствовала, что растворяется в нем. А он теперь был всем миром. Силуэт маленького человека склонился над ней. Он поправил её волосы, заглянул в глаза. От его взгляда по телу женщины побежали мурашки. Он начал медленно приближаться к ней, одновременно склоняясь, и, прижимая ее к себе. Она закрыла глаза, но желанного поцелуя не последовало. Вместо этого силуэт растворился в ее руках и слился с миром. Небо, которое еще секунду назад источало свет, в одночасье, затянуло тучами. Солнце скрылось, и радость ушла. Черные тучи разрывали молнии. Трава под ногами начала колоться до крови. Ей стало больно стоять, но и бежать было не куда. Поезд исчез. С каждым раскатом грома, врывающимся в ее душу, внутри женщины возникал первобытный страх.

– Клара! Клара! – знакомый голос вырвал ее из цепких рук кошмара. – Клара, вставай! Клара!

Она открыла глаза и увидела перед собой тот самый силуэт своего родного маленького человечка. Она протянула к нему руки, как маленький ребенок, еще неосознанно тянет руки к тому, с кем будет связана вся его жизнь, кто будет защищать его от всех невзгод и угроз. К тому, кто и будет всей его жизнью.

– Карл, милый, ты пришел! – воскликнула она от счастья еще не прорезавшимся из сна голосом и бросилась к нему на шею. Но упав ему на шею Клара почувствовала, что это был не его запах. Да и рост был намного выше, ее руки вместо того чтобы немного свисать с плеч, устремлялись куда-то вверх. Хотя может она еще не встала и до сих пор сидит? Нет, вроде уже на ногах. Тогда, кто это? Кто этот человек, которого она обнимает, как своего любимого и ненаглядного?

– Мне, конечно, очень приятно, Клара. Но я не Карл, к моему сожалению…

– Граф? – она протерла глаза. – Вы ли это? – Клара расцепила руки и испугано сделала два шага назад.

– Да! Это я. – будто отрапортовал он. – У меня плохие новости. Нам надо уходить от сюда. Вокзал сметут с минуты на минуту. Отсюда не выйдет никто, если мы не успеем… Нам надо идти! Быстро! – Граф схватил ее за руку и резким движение распахнул дверь купе. Еще пару мгновений и они уже покинули вагон.

Клара сначала не поняла, что происходит, но затем попыталась немного притормозить графа, но это было бесполезно. Широкие шаги мужчины несли ее куда-то прочь.

– Что вы делаете? Где Карл? Куда вы меня ведете?! – четно пытаясь вырваться, твердила она.

– Вокзал закроют, поезда остановят. Сюда уже идут большевики. Нас схватят, если мы не поторопимся. Я уже отдал приказ, все ваши вещи в пути. Теперь только нам с тобой осталось от сюда выбраться… – Граф будто специально не упомянул имя Карла.

– Что?! Я никуда не уйду без него! Остано…

– Господин, – от куда-то из толпы раздался встревоженный голос проводника, – быстрее за мной. Я проведу вас с госпожой к экипажу. Нам нужно торопиться!

Граф кивнул и направился за ним, притворившись, что не слышал негодование своей спутницы.

Проводник, прорываясь сквозь народ, четно пытался разогнать людей, что мешали на пути его господину. Он угрожающе махал чем-то наподобие дубинки над головами толпящихся и выкрикивал бранные слова, чередуя их в различных вариациях. Но люди не обращали на него никакого внимания, просто не замечали.

Клара, немного придя в себя после такого резкого пробуждения, огляделась. На вокзале стало намного больше людей. Настолько больше, что у нее даже возникли сомнения, смог бы Граф один здесь пройти, если перед ним не бежал чертыхающийся проводник.

Тем временем люди вокруг были чем-то встревожены, заметила Клара. Они толпились на платформах, пытаясь пробиться в закрытые вагоны, ругались с проводниками и требовали, чтобы те сию секунду пустили их ввагоны и незамедлительно трогались. Стокилограммовые мамаши с дюжиной тюков подмышкой и столькими же пацанятами вокруг пытались брать вагоны штурмом, делая вид, что других людей или препятствующих им проводников просто не существует. Были мужики, что бегали взад-вперед, пытаясь выяснить причины создавшейся ситуации. Это у них получалось плохо, но вот раззадорить толпу выходило на ура. Появились «крикуны», что голосили из центра событий и требовали возобновить работу и наказать виновных в сложившейся ситуации. Здесь перемешались все: богатые и бедные, дворяне и безродные, мужчины и женщины, старики и дети. Никто из них не знал, что делать, и не догадывался, что в скором времени произойдет.

– Я последний раз тебя спрашиваю – Где Карл?! – Клара завопила настолько резко и громко, что на нее обернулись даже озадаченные своими проблемами люди вокруг. Но не граф. Поняв, что не добьется от него ответа, она резко выдернула свою руку и устремилась в толпу. Она бежала не оборачиваясь, словно поток, просачиваясь между людьми, обратно к вагону, где ее уже должен был ждать ее любимый Карл. Изо всех сил Клара рвалась вперед, расталкивая перед собой и «крикунов», что отправляли ей в след пару ласковых, и мужиков-информаторов, что ругались с проводниками и даже стокилограммовых мамаш с тюками. Как и все вокруг, она не замечала никого, лишь видела свою цель – вот-вот сейчас за спиной очередного мужика должна появиться знакомая фигура в пальто и шляпе. Клара прорывалась все дальше вглубь толпы, но Карла все не было. Уже оказавшись в непосредственной близости со своим вагоном, из которого несколько минут назад ее так нахально вытащил Граф, она заметила на запястье одного из прохожих часы, они показывали 12:21. – Не может быть, – заледенела Клара, – этого просто не может быть! – Она подняла свои глаза и устремила свой взгляд над головами прохожих. Клара не увидела ни знакомого пальто, которое она могла уже определить на ощупь, ни той самой шляпы, что впитала в себя его запах, ни круглых, идеально чистых, очков на носу. Вместо этого она увидела вокзальные часы, которые никогда не ошибались. Они показывали 12:21. 12:21. 12:21. Он не пришел.

Что-то хлопнуло у нее в груди, резко закололо и, будто бы, исчезло, оставив после себя черную пустоту. Ноги Клары подкосились, словно неокрепшие ивы под тяжелым ветром, глаза закатились, и она упала без сознания.

Но Граф, выскочивший из толпы, успел ее подхватить. Он взял ее на руки и побежал обратно.

– За мной, господин! Быстрее, быстрее! Нам нужно торопиться! – кричал проводник, махая над головой своей палкой.

Глава 7.

Карл Моисеевич сидел в темной каморке, или как он называл такие помещения – «штаб-квартире», вблизи Кировского завода (узнать, как он тогда назывался). Торопясь, совершенно небрежно, что было совсем на него непохоже, он подготавливал свои последние документы. Его спешка была вызвана двумя, совершенно независящими друг от друга, обстоятельствами. Руководство партии в связи с событиями, что произошли на кануне, готовило какую-то полномасштабную операцию. Карл уже давно знал, что что-то готовиться, но полную картину он не видел. Лишь цифры, что появлялись у него на столе и в его голове. Но он знал, что каждая из этих цифр – важна. Она важна для общего дела, она важная для каждого коммуниста, она важна для будущего нашей страны, но самое главное он знал, что она важна товарищу Карлу Моисеевичу точно также, как и Товарищу Ленину.

Вторая причина была более субъективной и важной лишь для маленького Карла. Но это нисколько не преуменьшало ее значения. Возможно, для Карла Моисеевича, она была даже важнее общего дела. Билеты. Это были билеты, что Карл Моисеевич оставил на столе кухни. Они никак не могли выйти из его головы и постоянно мешали ему сосредоточиться. Поэтому ему приходилось пересчитывать одни и те же цифры по нескольку раз, постоянно путаясь в своих вычислениях. Билеты. Клара же просила их забрать! Поезд отбывает в 11.20. Уже скоро надо выходить и спешить к вокзалу. Как бы ему хотелось остаться здесь, увидеть великие свершения труда, ведь там есть и его вклад. Но Клара важнее. Важнее всего. Так что надо было быстро все доделать отправить отчет с посыльным и бежать, торопиться.

Но цифры все никак не складывались. Сложение давалось труднее, чем вычитание, а вычитание мешалось с делением и получалось «УМналожение». Проще говоря, такое, чего не существует и не должно быть в помине. Мысли постоянно куда-то улетали: Карл то представлял себе, как они вместе с Кларой уезжают куда-то далеко-далеко от сюда. Туда, где все и всегда спокойно. Где они с Кларой будут жить в достатке и удобстве. Где солнце всегда встаёт по утрам, пронзая ночные тучи теплыми лучами, а к вечеру садиться на гладкую скатерть воды и растворяется в спокойствие бескрайнего океана. А цифры… О! Что там только делают с цифрами!

Но как только солнце в его мечтах садилось, вместо Луны, на небосводе, в том месте, куда только что нырнуло Солнце, вставала новая звезда. Она была еще больше, светила еще ярче, а грела не только тело, но и душу. И когда этот небесный круг полностью восставал из воды, расправив свои лучистые плечи, то на нем отчетливо можно было различить Серп и Молот. Карл Моисеевич видел, как наяву, что это «новое солнце» освещало новый путь, в новое будущее, и это будущее было и его, в том числе. Он видел, как к нему уходили толпы молодых сильных людей, краснощеких, яснолицых. Он видел, как эти люди строили под лучами красного гиганта новое общество, правильное общество. Общество будущего. Общество ума. Общество процветания. И для него, для маленького человека, бухгалтера и канцеляра, там, под этим «новым солнцем», отведена отдельная, особая роль. Именно для него. Специально для него.

Но затем он переводил глаза на свой стол, заставленный аккуратными стопками бумаг, и вновь вспоминал про билеты, что оставил на кухонном столе. Тогда его мысли переключались на вокзал, где он уезжал вдаль от «нового солнца». И это было не плохо. Рядом с ним была Клара. Но ему, почему-то, было немного грустно.

Карл Моисеевич поставил точку. Последние цифры были досчитаны, проверены, перепроверены, еще раз проверены, подписаны его рукой и запечатаны в конверт.

Он встал из-за стола и начал в спешке собираться. Часы уже показывали 10:20, а это значит, что у него было меньше часа, чтобы пересечь половину города и попасть на вокзал. Нужно было только отдать конверт посыльному Максимке, который отнесет его в главный штаб.

Карл убрал со стола все документы, накинул старое пальто, надел новую шляпу и в последний раз окинул взглядом свою маленькую каморку. Она уже стала ему как родная. Каждая каморка в этом городе, в этот момент, была ему как родная. Одинокая лампочка, пара шкафов с документами, счетная машинка, потертый стол и хлипкий стул – были его самыми близкими друзьями последний десяток лет. Столько времени он провел в таких помещениях, со сколькими людьми познакомился через эти бумаги, цифры.… А сколько ошибок совершил! А сколько бы еще смог совершить…

Карл развернулся и с тяжелым сердцем пошел к двери. Но, как только он потянулся к ручке, дверь открылась, и в каморку зашел молодой человек. Карл уже видел его пару раз, но увидев его сейчас здесь – искренне удивился.

– Товарищ … – пытаясь вспомнить фамилию бухгалтера замялся молодой человек, – Карл Моисеевич. – сказал он, в итоге, так и не вспомнив его фамилию. Говорил молодой человек с довольно большим акцентом, который он приобрел на юге страны. – Меня зовут, – это фраза звучала из его уст, словно кульминация перед эпилогом, словно он пришел сюда, в это затхлое помещение с клопами, только чтобы назвать свое имя человеку, которому, кстати говоря, уже представлялся пару недель назад, – Иосиф Джугашвили. Я приехал по поручению штаба за… – снова пауза, – документами.

Говорил молодой человек размеренно, даже немного предвкушая появление каждого своего слова.

Карл Моисеевич протянул запечатанный конверт. Так получилось, что он протянул его молодому человеку в левую руку. Но тот, в свою очередь, не вынимая ее из кармана, показательно повернулся и взял конверт правой, сопровождая все это действие весьма оскорблённым видом.

– Что же это вы, товарищ, даже не спрашиваете документ? И верите так, на слово, незнакомому человеку? А, вдруг, я враг партии?

На эти слова Карл Моисеевич решил не отвечать, и не тратить время на объяснения того, что они уже знакомы, да и какую роль молодой человек играет для партии Карл Моисеевич хорошо знал, наверно, даже лучше самого товарища Джугашвили. И если тот лично пришел за документами, значит задание было спущено сверху и так нужно. Он лишь посмотрел на молодого человека со всей добротой своих глаз и легкой ухмылкой.

– Ладно, товарищ… – вновь попытался молодой человек вспомнить фамилию Карла Моисеевича. Неудачно, – я вас запомню, на будущее. А пока, желаю вам всего хорошего! Прощайте! – после этих слов, он сжал конверт и вышел за дверь. Последняя фраза из его уст звучала как-то по-особенному, угрожающе, коронно. Но Карл Моисеевич не придал этому большого значения, у него просто не было на это времени. Тем более, что часы уже показывали 10:30.

Он поправил шляпу и выскочил за дверь. Но не успел он сделать и шага, в него со всего размаху влетел его посыльный, мальчишка лет 12, Максим.

– Карл Моисеевич! Карл Моисеевич! – чуть ли не кричал парень, из-за возбуждения, не контролируя громкости своего голоса. – Там это! Ну это! – пытался он донести какую-то очень важную мысль, но у него не хватало слов для его. – Началось! – наконец-то немного отдышавшись выдал он.

Не успел Карл Моисеевич спросить у Максима, что же конкретно началось, как парень схватил его на рукав пальто и потащил на улицу.

Уже подходя к входной двери, Карл Моисеевич услышал шум толпы и какие-то неразборчивые выкрики. Первая мысль, что пришла ему в голову – их раскрыли! Пришла полиция! Сейчас всех побьют, а кого не забьют на месте – посадят!

Карл попытался вырвать свой рукав пальто из цепких рук мальчишки, но у него не получилось, а на вторую попытку уже не было времени.

Двери распахнулись! Но вместо «злых собак жандармерии» Карл увидел толпу. И не обычную толпу из мужиков, которые сбились в кучку чтобы побарагозить. Это была настоящая толпа разгневанных рабочих. Их было несколько тысяч, а может и больше. Весь этот поток шел куда-то вперед, выкрикивая лозунги, которые только пару дней назад Карл Моисеевич подписывал своей рукой для отправки в полиграфию.

– Они идут на Дворцовую! – пытался перекричать толпу Максим. – Рабочая Революция! Это она? – радостным голосом спросил он у Карла Моисеевича. Тот в ответ лишь перевел ошарашенные глаза на мальчика и неуверенно кивнул.

Максим засмеялся и, не отпуская рукав плаща Карла Моисеевича, рванул в толпу.

Карл впервые в своей жизни оказался в такой большой толпе. Но он не чувствовал страха. Он и раньше видел сборища, пикеты, ему проходилось пробираться сквозь чужих. Но здесь он был своим. Люди вокруг него были не отталкивающими и пугающими, как представлялась ему всю его жизнь. Они были его товарищами, единомышленниками.

Карл словно вошел в ту самую реку, что описывается в детских сказках: «с молочными водами и кисельными берегами». Течение этой реки было словно материнские объятия – они защищали, согревали и обещали, что все задуманное сбудется. И Карл это чувствовал. Он чувствовал свой народ! Его желания и стремления. Он чувствовал эту силу! Что сейчас струилась сквозь его пальцы, разливалась по всему телу, и взрывом выходила в мир. И он чувствовал эту мощь! Мощь движущегося на полной скорости паровоза! Нет! Тысячи паровозов, что неостановимо неслись к своей цели! Он чувствовал все это. Чувствовал, что был частью этой силы. Чувствовал, что был самой силой. И все это одновременно. И все это сейчас.

Мыслей о Кларе, о билетах на столе кухни уже не осталось. Не было мысли ни о ком частном. Была лишь толпа и его товарищи. Был лишь народ и его цель.

Карл Моисеевич только сейчас осознал, что изменился. Когда он вошёл в общество этих революционных людей, то на его внутреннем болоте, которое раньше облагораживалось силами одной лишь только Клары, вдруг, начал возникать город нерукотворный. Чем больше Карл вникал в их идеи, тем больше разрастался город. Чем больше Карл проникался духом времени, тем больше алых флагов развивалось над ним. И как его вера укреплялась, так все новыми и новыми районами обрастал его золотой город, заселяя дома жителями-идеями.

Он поверил в это, первый раз в жизни поверил во что-то, что не содержало цифр и знаков. Карл Моисеевич преобразился. Нет, нельзя сказать, что из гусеницы он стал бабочкой. Это было преображение вне видовое. Он из гусеницы стал ЧЕЛОВЕКОМ.

Толпа уже подходила к Дворцовой площади. Ни зябкая погода, ни мокрый снег в лицо не омрачали движение народа. Несколько полицейских пикетов, что были встречены на пути, были снесены силой неостановимого напора. Некоторые из военнослужащих сразу же влились в толпу и зашагали вместе с рабочими.

Карл Моисеевич даже не заметил, как толпа рабочих потихоньку начала вооружаться и, подходя к площади, уже была готова к сражению. Он не видел, как озлобленные и замученные… Он не видел… Он видел лишь «Новое Светило с Серпом и Молотом», что всходило над их головами. Он не слышал ругани и причитаний, лишь лозунги светлого будущего. Он не помнил про вокзал, откуда поезд, который уже давно ушел, должен был увезти их с Кларой. Кларой! Кларой…

Как он мог забыть про Клару?! Самый светлый лучик в его жизни. Самый первый лучик в том болоте, в котором он тонул один! И теперь он один… Поезд ушел. И увез с собой в далекие неизведанные края его Клару. Даже в этой бескрайней толпе, в этот миг, он почувствовал себя таким же одиноким, как раньше. Как раньше, когда он шагал по этим серым улицам, проходил мимо трактира «Понтий Пилат», брел в никуда из ниоткуда.

Он понял свою главную ошибку, когда уже было слишком поздно. Он понял, что он натворил, и кто виноват во всех его бедах. Это был он сам. Сам для себя судья, присяжные и палач.

Толпа с боем вошла на Дворцовую площадь. Люди столпились и не понимали, куда идти дальше и что им делать. Они ругались, кричали, стреляли в воздух.

Воды той реки, что так тепло приняла Карла в свои объятия, сейчас начинали мутиться и штормить. Волны вздымались над головой маленького одинокого человека, и черной пеленой тьма окутала небо.

Но пути назад нет. Клары больше нет. А значит, остается только одно – идти вперед!

Карл парой ловких прыжков забрался на постамент:

– Товарищи! Начало… – закричал он, наконец-то сказав свое первое слово!

Шальная пуля вырвалась из мушкета и чье-то маленькое рыхлое тело мертвым грузом упало на вымощенную камнем площадь.

Но этого никто не увидел, выстрела никто не услышал.

Раздался громогласный выстрел Авторы.

Революция началась.

Эпилог.

Клара очнулась уже в карете, что увозила ее прочь из Петрограда. Граф сидел рядом и смотрел в окно. Осеннее солнце уже садилось за горизонт. Вспаханные поля, с которых не так давно собрали бедный урожай, замерзали от ранней зимы. Дремучие леса, кажущиеся непреодолимой стеной, завывали где-то вдалеке. Несколько человек, что бродили по своим делам в небольшой деревушке поодаль, еще даже не представляли какие дела творятся в это мгновение в столице. Но все это было не важно.

Клара поднялась и села. Она не плакала, но из ее глаз лились слезы. Она понимала, что оставила в этом городе основную часть себя, такую счастливую, здоровую и прекрасную. Будто цветок, что потерял свои лепестки, его листья завяли, и остался лишь стебель, который был обречен чахнуть.

Граф нежно обнял ее. Но его руки, словно иглы, коснулись ее плеча.

Клара не подала виду. Ей уже было все равно. Она смотрела вдаль, как Петербург, под ритмичный цокот копыт, удаляется от нее все дальше и дальше.

Ее уже здесь не было.

Оглавление

Глава 1.