Немая. Книга 2 [Агаша Колч] (fb2) читать онлайн

Агаша Колч Немая. 2. Немая. Книга 2

Часть 1. Глава 1

— Даша, ты правда не обижаешься? — в который раз спрашивала меня Екатерина, укладывая в сундук одежду близняшек.

Сцепив зубы, старательно растягиваю губы в улыбке и отрицательно качаю головой — не обижаюсь. Хорошо, что рядом Дуняши нет, лгать могу спокойно. Хотя нет, не вру я. Нет у меня обиды на помощницу за то, что переезжает она к мужу и оставляет службу в мастерской. Даже рада за Катю, что обрела женщина семейное счастье с Саввой Первушичем. Большой дом, куда она вошла хозяйкой, выводок из четырёх шустрых деток, младшей ещё и двух лет нет, процветающее торговое дело мужа — всё это не оставит времени для работы в ателье. Да и положа руку на сердце, нет у неё в этом больше нужды. За му́жем она теперь, а не вдова, вынужденная бежать из родного города, спасая от очистительного огня себя и дочерей-близняшек.

Потопталась у порога, пока моя подруга, проследив за погрузкой последнего сундука, в повозку запрыгнула, и помахала ей вслед платочком. А потом уже обессилено рухнула в салоне на ближайший стул. Как я теперь без помощниц справляться буду?

Дуняша подросла, заневестилась, и Боянка, проводя правильную для этого времени и возраста воспитательную политику, привлекла девушку к ведению хозяйства. Хорошо уметь придумывать новые наряды, кроить их и качество шитья контролировать, но нужды в навыке обустраивать быт семейный никто не отменял. Бывает теперь моя названная сестрица в мастерской всего лишь пару раз в декаду.

На какое-то мгновение почувствовала себя так одиноко, словно только-только очнулась под кустом у реки. Но глубоко вздохнув и медленно выдохнув, пришла в себя. Что это я? Тогда у нагой и босой меня другая цель была — выжить. Еду добыть, к людям выйти. Спасибо светлым богам, получилось. Ещё и Пыха нашла и выходила. Теперь в моей жизни есть замечательный дед — чародей Осей Глебович Грифин. Почти два десятка швей, вышивальщиц и кружевниц в ателье работает. Не подруги, конечно, но и в особой недоброжелательности не замечены.

Та же Ружена трудолюбивая, старательная девушка. Прямо сейчас записывает в книгу принесённые со второго этажа свежепошитые комплекты, аккуратно складывает их в сумочки и расставляет на полках. Художницы-визажисты шуршат в своей комнате, проводя ежедневную ревизию оставшихся средств и наводят порядок после визита клиентки. Ветеран, дремлющий в уютном кресле, год назад приглашённый на должность пугала от зевак и повес, прижился в доме, почти родным стал. Почему же я себя чувствую так одиноко?

С управлением, если напрягусь, и одна справлюсь. Правда, не готова я к такому трудовому героизму. Привыкла уже жить и работать без авралов и ночных смен. Дисциплина, она же не только работникам вменяться должна, но и клиентов воспитывает.

— Дарья, — отвлек меня от грустных размышлений Мезислав Жданович, внимательно глядя на меня из глубины своего кресла, — составь компанию старику чайку выпить.

Ну да, «старик»! Кокетничает вояка. Видела я, как он флиртует с компаньонками наших клиенток, скучающими в ожидании хозяек. Усы подкручивает, глазами сверкает, улыбка на чисто выбритом лице, как у кота Чеширского. Опасен для дам наш сторож, ох как опасен!

В ответ на предложение ветерана поманила его за собой на кухню.

Чтобы работницы не вздумали обедать прихваченными из дома припасами на рабочем месте рядом с роскошными тканями и полуготовыми нарядами, по традиции первой мастерской, что была в доме Боянки, еду готовили на всех и обедали в небольшой столовой возле кухни.

— Трудно тебе придётся, девочка, без помощниц, — начал разговор ветеран. На этот очевидный факт я только плечами пожала, а собеседник продолжил: — Когда я сотней командовал, у меня больше десятка помощников было. — И ветеран принялся загибать пальцы. — Один был ответственным за обмундирование: отслеживал срок службы одежды и обуви, чтобы вовремя заменить изношенное, вычеты из жалования произвести за испорченное по небрежению. Другой отвечал за оружие, чтобы всё, что Устав требует, в наличии было, к тому ж чистым, исправным и готовым к бою. Третий за питание воев следил со всем тщанием, еда всегда была свежая и вовремя подавалась. Четвёртый за здоровье наше отвечал. Лекарь-травник у меня был знающий, из потомственных. Степняки в плен увели. Представляешь, пошёл травы заготавливать не сказавшись. Потом уже по следам поняли, что с ним случилось, когда искать бросились. Жаль парня… — отвлёкся от подсчёта бывший сотник, но долго предаваться печали не стал, вернулся к теме разговора. — Пятый за чистотой следил. Баня там, стирка, ну и всякое такое. Писарь ещё был. Указы воеводские хранил, мои под диктовку записывал, счета всякие вёл. Писанина, скажу я тебе, Даша, это ещё та морока, а без неё нельзя. Десятники, опять же, были. Заместитель. Один человек командовать может, но уследить за всем ему невозможно.

Я слушала и согласно кивала. Мне необходимо пересмотреть организацию работы. По цехам старших назначить, бухгалтера нанять, может быть, завхоза — за порядком в доме следить. Тут я дёрнулась: какой такой завхоз? Мне срочно нужен домовой!

И стоило подумать мне о домашнем духе, как кто-то подёргал меня за подол. Опустив глаза, увидела растрёпанного парнишку, едва достающего мне до колена.

— Звала, хозяйка? — спросил он.

Я покосилась на Мезислава, но он не обращал на меня внимания. Не то задремал, не то погрузился в воспоминания о былых сражениях, о боевых товарищах и прошедшей молодости.

— Не знала, что ты здесь живёшь, — мысленно ответила нечисти.

— Да, я недавно заселился, — смутился домовёнок. — Старшие сказали, что пора уже своим умом жить, вот я и нашёл себе дом. Тут почему-то не было наших. Ты не против, хозяйка?

— Только рада буду, — успокоила собеседника. — Звать тебя как?

— Круком меня кличут, хозяйка, — поклонился парнишка, а потом приосанился и доложил: — Жильё я осмотрел. Справное. Мыши завелись, гнездо вьют. Так ты бы, хозяйка, кота завела, что ли, пока не расплодились. А то, если хочешь, я сам тварюшку приманю.

Сдерживая улыбку, киваю. Так забавно Крук хмурит лоб и дёргает едва пробившиеся волоски на подбородке.

— Примани, тебе лучше знать какой нам нужнее. Что ещё посоветуешь?

— А послушаешь? — сомневается домовёнок.

— Послушаю. Знаю, что дурного не посоветуешь.

— Гони кухарку из дома, — решительно заявил Крук и замер, ожидая моей реакции. Вдруг не кухарку, а его погоню.

— Что так? — удивилась я. — Готовит вкусно, на кухне чисто, а если и ворует, то немного.

— Изведёт она тебе людей. Выживет мастериц из дому. Подклады делает, в еду травки кладёт плохие. Не травит, но отваживает от тебя и от работы, — объяснил домовёнок.

— Зачем ей это?!

Крук только ручками развёл — кто знает. Повёл взглядом на Мезислава и исчез как не бывало.

— Вот я и говорю, что помощники тебе нужны, Дарья, — резюмировал нашу странную беседу очнувшийся от дрёмы, ветеран.

Но о помощниках я уже не думала.

Кухарку взяли месяца три назад. До этого обед на всех готовила Екатерина, мотивируя это тем, что ей нетрудно и дочки помогают. Но когда у них с Саввой Первушечем роман воспылал, я отослала её из кухни. Недаром говорят, что у влюблённого повара всегда щи пересолены. С отстранённой мечтательностью Катя могла посолить компот или высыпать в грибную лапшу приготовленные для отвара ягоды. Каша подгорала, пироги не пропекались, лепёшки сушились до состояния жёсткой подошвы. И тут ко времени и месту тётка на пороге нарисовалась: «Кухарочка не требуется ли?». Что бы мне тогда задуматься, откуда дровишки, но я была в жутком цейтноте и просто кивнула головой, а рукой махнула в сторону кухни.

Так, надо подумать, что в ателье плохого за эти три месяца случилось. Дуняша и Катя друг за дружкой переключились на более важные для них дела. Может быть это простым совпадением? Может. Вышивальщица с лестницы упала и сломала руку. Хорошо, что летела не с верхних ступеней, а оступилась на двух последних. «Ох, уж эти длинные подолы!» — попеняла я тогда, вызывая лекаря из Академии. Других не признаю. Кость не пошла на излом, мышцы и нервные окончания не пострадали, но руку целитель порекомендовал держать в лубках не менее месяца. А потом ещё и восстанавливать моторику. Конечно, не брошу несчастную на произвол судьбы, буду треть жалования платить на время болезни, но вышивальщица мне нужна сейчас.

Ссориться чаще мастерицы стали. Причем на пустом месте. Я подумала, что усталость так сказывается, и решила девушек по очереди в недельные отпуска отправлять, но лучше не стало. А причина в том, что мне просто направленно вредят.

«Вот доберусь я до вас!» — пообещала я неведомым пакостникам и пошла собираться домой.

— Кому выгодно, говоришь… — дед поиграл губами, то вытягивая их в плотно сжатую трубочку, то насильно растягивая в широкую улыбку, при этом пальцы его непрерывно плели узор замысловатых мудр. — Согласен, вопрос поставлен верно. Ну и что ты думаешь?

Я перевернула и подвинула по столу лист с коротким списком, и две седые головы, чуть не столкнувшись лбами, склонились над ним.

В салоне ателье проходил тайный совет по раскрытию заговора и устранению кухарки-диверсантки. Совет состоял из моего деда-чародея, отставного сотника, а ныне блюстителя порядка в мастерской Мезислава Ждановича и меня. Был ещё и четвёртый негласный участник — домовёнок, но он таился, а я его свидетелем пока не призывала.

Собрались мы после того, как все работницы разошлись по домам, и никто случайно или нарочно не мог бы услышать наши разговоры. Привлечь к решению этой задачи моего охранника предложил дед, ссылаясь на то, что отставной воин человек бывалый, а мы люди цивильные и опыта в поиске тайных врагов не имеем. Я согласилась.

— Трое из списка рода боярского, а к ним, это все ведают, на хромой козе не подъедешь. Доказательства нужны такие, чтобы отмахнуться не смогли. Иначе в клеветники запишут и кнутами драть у позорного столба прикажут, — задумчиво барабаня пальцами по столу, высказался ветеран.

В комнате вновь наступила тишина. Не было среди нас желающих подвергнуться экзекуции. Значит, дело надо решать не с наскока, а осторожно и аккуратно.

— Даша, а почему ты этих, — дед потыкал пальцем в пять строчек на листке, — в злом умысле подозреваешь?

Для ветерана я только жестикулировала, а чародею ещё и мысленно комментировала. Показала два первых имени и изобразила пантомиму швейного дела: сначала двумя пальцами подвигала, словно ножницами режут, потом как иглой шов прокладывают.

— Эти дамы тоже шьют на заказ? — догадался Мезислав.

— Раньше они боярыням наряды шили, — озвучил мою информацию Осей, — а когда сначала молодёжь, а следом и матроны солидные фряжское носить стали, не захотели переучиваться. Должно быть, надеются, что как не станет внучкиной мастерской, то все вновь в парчовые трёхслойные сарафаны и шубы с рукавами до полу облачатся.

— Это вряд ли, — задумчиво почесал густую бровь сотник. — Не думаю, что столь глупы эти бабы. Злятся, конечно, но слух о том, что тебе царица-матушка благоволит, по столице ходит. Не по силам им, да и головы лишиться можно на таком деле. Но проверить стоит. Пригласи ты их к нам поговорить. В столовой чай накрой и посмотрим, как кухарка реагировать станет. Уверен, что если в сговоре они, то как-то да выдадут себя. А если нет, то сама думай, как жить вам в мире и за богатых заказчиц не драться.

Я кивнула. Давно вынашиваю мысль о панталончиках, корсетах, боди и прочих изящных женских штучках из тонкого льна или хлопковой ткани. Уже и эскизы есть и выкройки кое-какие сделала. Но сейчас, когда осталась без помощниц, ещё одно новое направление физически не осилю. Почему бы не заключить договор с коллегами? Или целиком идею продать. Пусть развивают перспективное направление. Нельзя быть жадной и стараться целиком охватить весь южнорусский модный мир. Подавиться можно.

— Вот и ладно, — хлопнул ладонью по колену Мезислав, — а я завтра найму возок и проедусь по старым друзьям-приятелям. Погутарить мне с ними треба. День без меня справишься, Дарья Милановна?

Ещё раз кивнула. Отрадно было видеть нешуточный интерес ветерана. В глазах появился азартный блеск, весь как-то подобрался, приосанился, кажется, даже усы встопорщились и стали гуще. Пусть развлекается. Получится или нет изловить злодеев, не знаю, а бодрости у старика уже прибыло.

Почувствовала пристальный взгляд в спину, повернулась и увидела, как Крук манит меня в сторону кухни.

— Вот смотри, хозяйка, — показал он мне на узелок, лежащий на рабочем столе. — Здесь сбор травок разных. По отдельности листики-цветочки, а вместе зелье коварное.

Потянулась было выбросить гадость, но остановилась. Пропажу кухарка сразу заметит, встревожится и затаится. А нам сейчас нельзя объявлять, что мы знаем о её подлых намерениях.

— Положи пока туда, где взял. Хотя постой! Давай немного отсыплем. Отдам деду. Может, алхимики из Академии антидот сделают, — распорядилась я. Увидела, как округлились на непонятное слово глаза домовёнка и объяснила: — Обратное снадобье. Так понятно?

В кухонном сумраке моргнули очи, как у кота подсвеченные жёлтым, а тёплая лапка протянула мне крошечный свёрток, шуршащий сушёной травой.

— Ещё с подкладами что-то сделать надо, — я задумчиво потеребила косу. — Из-за них, наверное, мастерицы ругаются.

— В них причина, — соглашаясь вздохнул Крук. — Попрошу старших, чтобы помогли убрать. Можно?

— Конечно, можно! — обрадовалась я. — И вот что… Скажешь, что они за работу в оплату возьмут. Хоть угощением отдарюсь, хоть одёжку пошью.

На том и сговорились.

Через четыре дня после совещания коллеги-конкурентки смело зашли в ателье, но остановились у входа, не зная, куда идти дальше. Дамы у нас не впервые. И просто так любопытничали, когда только-только «Стрекозку» открыла, и комплекты покупали, чтобы изучить и скопировать. Но сейчас у них другой статус — они мои гостьи.

Мы с Дуняшей ожидали приглашённых на переговоры в салоне и, приветствуя, вежливо присели в книксене. Одна из дам ответила тем же, вторая немного замешкалась, а потом небрежно кивнула.

— Мы рады, что вы откликнулись на приглашение, — начала «переводить» мои бессмысленные жесты Дуняша. — Пройдём в столовую, выпьем чаю, поговорим о делах.

Когда все расселись вокруг большого стола, моя помощница громко позвала:

— Цветава!

Вошла кухарка, обвела всех спокойным взглядом и посмотрела на девочку:

— Зачем звала, барышня?

— Принеси самовар и всё, что к чаю полагается.

Женщина кивнула и пошла порученное исполнять. Я выдохнула. Никак не отреагировала она на моих гостей, да и те на кухарку внимания не обратили. Служанки того не стоят.

— Здесь и работницы ваши обедают? — спросила та, что кивала, оглядывая открытые шкафы с посудой.

— Да. Дарья Милановна строго следит, чтобы в мастерских не было никакой еды, — ответила моя юная помощница.

— Правильно делаете. И я своим запрещаю в мастерской кусочничать. Пусть дома едят, — строго резюмировала собеседница.

Вторая пока молчала.

«Дунечка, спроси, как их зовут, а то неловко беседовать», — мысленно попросила я девочку.

— Ох, как конфузно вышло! — всплеснула она руками. — Мы же не представились…

— Да знаем мы вас! — отмахнулась «активистка». — Ты Дунька, она Дашка.

— А вас как звать-величать? — пролепетала Дуняша, ошарашенная таким хамством.

— Пава Андреевна я, Уйкина. Вдова, владею мастерской, что у центрального базара, — задрав нос и горделиво поведя объемным плечом, отрекомендовалась собеседница.

«С этой ни за какие коврижки работать не станем!» — поделилась я принятым решением с помощницей, и Дунечка согласно кивнула. Но получилось так, будто она на тёткины слова отреагировала.

— Да не кивать, а поясно кланяться надо, когда с достойной хозяйкой знакомство сводишь! — рассердилась Пава, отодвигая по столу чашку с чаем так, что горячий напиток выплеснулся на скатерть. — Не понимаю я, зачем звали, чего хотели.

— Познакомиться, поговорить о делах общих… — начала было Дунечка, но Уйкина не стала её слушать

— Нет у меня с вами дел общих, свиристелки, и не будет никогда. Прощайте! — спешно направилась она к выходу, но в салоне столкнулась с Мезиславом Ждановичем. — Ты тут ещё, козёл хромоногий, под ногами путаешься! — обругала ветерана и, хлопнув дверью, ушла.

От громкого звука все вздрогнули, и вторая гостья словно проснулась. Она посмотрела на меня с грустной улыбкой и сказала, певуче растягивая гласные:

— Простите, Дарья Милановна, Паву. Завистью больна душа её. Вот и досадует на всех, — говорила женщина спокойно, с доброй улыбкой, и скоро речь швеи перестала казаться тягучей, так гармонично сливалась она со всем её обликом. — Меня зовут Сияна Всеградовна Истомова, и я очень рада нашему знакомству. Давно собиралась, да не решалась.

Сияна честно призналась, что копировала наши спальные комплекты, но не для боярских жён и дочерей, а купчихам и зажиточным горожанкам продавала. Ткани и кружево брала попроще, так и цену ставила на порядок ниже. Когда же я предложила ей возглавить новое направление, она с радостью согласилась. Договорились, что также оставлю за ней производство более дешёвого белья, но немного по другим моделям и за десять авторских процентов.

— Как же хорошо, что совесть теперь меня грызть не будет. Поверьте, Дарья, не со зла делала так. Третью дочь пора замуж выдавать, каждую приданым немалым обеспечить надо. Вот и попутали тёмные духи, — каялась гостья. — Но теперь я оставлю мастерскую дочери, а сама к вам перейду. Мастерицы хорошие у меня есть. Будем ваши боди шить.

На очередном совещании рассказала я моим боевым соратникам, как прошла встреча с конкурентками.

— Как и говорил, не они кухарку прислали. Пава эта скорее в драку ввяжется и косы выдергает, чем тайный умысел затеет. А Сияну совесть замучает, если подлость сделает. Нет, не они это, — решительно вычеркнул из списка два пункта Мезислав.

— А что об этих скажешь? — ткнул узловатым пальцем в оставшиеся строчки Осей.

— Пока думаю, — почесал бровь ветеран. — Небыстрое это дело, лазутчика выследить. С наскоку, атакой не решить. Но люди уже работают.

— Мои люди тоже работают, — похвастался чародей и достал из кармана пузырёк тёмного стекла. — Вот, Дашенька, три дня по капле. Хоть в питьё, хоть в еду добавляй, и не будет больше отвар на работниц твоих действовать.

«Спасибо, деда!» — мысленно поблагодарила Осея, а потом по очереди обняла и расцеловала обоих стариков.

Глава 2

Адреналин, кипевший в крови благодаря расследованию, почти нейтрализовал гормональный шторм юного тела и позволил трезво… хм, относительно трезво взглянуть на свою жизнь.

Я практически забыла, что этот мир мне чужой, как и время, в котором живу, и даже то, что тело не моё, а неизвестной девочки-степнячки, и дед, ставший роднее родного, введший в свой род, всего лишь опекун, а не кровный предок. Меня приняли, и я легко укоренилась, как семечко одуванчика, занесенное ветром в даль далёкую.

Снятся иногда сны странные, непонятные, правда, мгновенно забываются, стоит окончательно проснуться и открыть глаза. Только ощущения после этого муторные: весь день тревожат то страх, то раздражение, то тоска. Но дела и хлопоты не дают времени на страдания, поэтому, отмахнувшись от непонятного, бегу, подхватив юбки, то в лабораторию опробовать пришедший в голову рецепт, то к Неёле с просьбой придумать новый узор кружева для отделки комплектов, то еду в лавку к купцу отобрать ткани для белья.

Всё это необходимо успеть в отведённое для работы время, чтобы вечером не спеша прогуляться с Осеем от мастерской до дома, где спокойно поужинать приготовленными неугомонным Душаном по моим рецептам вкусняшками. И уже за чаем поделиться тем, что произошло днём.

— Дарья Милановна, — в присутствии посетителей и работниц ветеран обращался ко мне исключительно по имени-отчеству, а когда я остановилась, то прихромал поближе и шепнул: — Вечером погутарить трэба. Непременно!

Согласно кивнула и побежала дальше. Меня уже ждал заказанный возок, чтобы отвезти в лавку Саввы Первушича. Ткани посмотрю новые и с Катей повидаюсь. Настроение такое, что готова горы свернуть.

Лошадка лениво трусит по мостовой, ритмично цокая копытами по плотно уложенным каменным плитам, а я уже в который раз мысленно отрабатываю детали костюмов для первого карнавального бала, объявленного мадьярским послом князем Любомиром Теодоровичем Пясто-Мышковским.

Свёкр Мирославы слыл известным любителем разнообразия и новизны, на чём они со снохой и «спелись». В течение месяца мне необходимо придумать и воплотить три парных маскарадных костюма: для царской четы, для посла с супругой и, конечно же, для князя с княгинюшкой, которые считали меня своей приятельницей и не чинясь заезжали в гости, да и к себе часто приглашали.

В результате двух бессонных ночей пришла идея облачить семейство Пясто-Мышковских в костюмы греческих богов. Любомиру Теодоровичу предложу образ Зевца-громовержца, а супруге его Здиславе Красимировне в пару мужу наряд Геры — покровительницы брака. Мирослава, недавно ставшая матерью, на мой взгляд, отлично сыграет роль Флоры, а Рознег — влюблённого в неё Зефира. Уже и несколько эскизов для обеих пар набросала. Пусть выбирают.

А вот Василий и Анна даже на маскараде должны быть выше всех. Поэтому хочу предложить венценосным особам костюмы Солнца и Луны. Золотой наряд, увенчанный короной из стилизованных лучей светила, для царя и серебряный с диадемой в виде полумесяца и с прозрачной вуалью для царицы.

Погрузившись в мысли, не заметила, что повозка уже несколько минут стоит на одном месте. Что там? Транспортных пробок в этом мире пока нет, значит, впереди происходит нечто, остановившее движение. Женское любопытство во все времена призывает к активности. Привстала с сиденья, желая увидеть причину остановки, приподнялась на цыпочки, вытянула шею, но широкая спина возницы наглухо закрывала обзор. С разочарованным вздохом хотела было присесть обратно, но невзначай повернула голову и увидела то, что пусть на один миг, но остановило моё сердце.

С высоты возка, на котором я стояла в полный рост, забор не скрывал высокое крыльцо дома и людей на нём. Молодой мужчина стоял вполоборота ко мне, ещё и склонился к девушке в накинутой на плечи цветастой шали. Его лица видно не было, а вот её сияющие глаза, счастливую мордашку и припухшие губы хорошо смогла рассмотреть даже отсюда. И то, как потянулась она к нему, нежно обвивая шею руками, и как платок соскользнул к ногам, открывая наготу тела. Пара бесстыдно слилась в долгом и страстном поцелуе. А мне захотелось умереть. Здесь и сейчас.

Тут возок тронулся, я покачнулась и, рухнув на сиденье, зашлась в беззвучных рыданиях. Трудно опознать человека, если видишь только спину, обтянутую форменным кафтаном Академии. Но не всегда нужна необходимость видеть лицо, чтобы понять, кто перед тобой. Шапку и кушак, сшитые собственными руками, я узнаю из тысячи.

— Катя, быстро сюда! — привел меня в сознание громкий мужской голос над головой.

Савва Первушич легко нёс на руках от возка к дому моё бесчувственное тельце и взволнованно звал жену.

Я что, от потрясения сознание потеряла? Глупость какая. Если не нужна жениху, то и он мне не нужен! Подумаешь, какой-то там Ерофей Васильевич. Дед говорил, что в столице таких на метр квадратный три пучка по грошику. А я ему верю.

Похлопала купца по руке, призывая поставить меня на ноги, но богатырь отступил лишь тогда, когда усадил в горнице на лавку и убедился, что больше падать не собираюсь. Тут и Екатерина подоспела с водой студёной. Наверное, послала служанку, чтобы свежей из колодца принесла. Аринка со Светанкой у стенки застыли с глазами, полными слёз — тоже переживают. Какие же они все хорошие! Рядом с такими людьми душой греешься.

— Даша, что случилось? — подруга внимательно смотрела на меня, ожидая ответа.

Я только рукой махнула. Может, и хотела бы рассказать, да не могу, а писать о таком не умею. Ничего, это же не самое страшное, что может с человеком случиться. Отчего-то вспомнились молодые воины на берегу реки, погибшие от жутких ран. Вот где ужас! А меня всего лишь парень бросил. Да и был наш с Ерофеем договор бесперспективным. Какая из меня жена?

Допила воду, тряхнула головой, старательно изобразила улыбку и раскрыла руки, демонстрируя готовность принять близняшек в объятья.

И в тот момент, когда девчонки прижались ко мне и четыре тёплые детские ладошки стали жалеючи гладить по волосам, лицу, плечам, я вдруг вспомнила, отчего потеряла сознание. Когда, скорчившись от боли в душе, беззвучно рыдала, оплакивая свою несчастную жизнь, то почувствовала, как Сила моя жаждет вырваться и поквитаться со всем миром.

Ох, испугалась же я! Ведь никто ни в чём не виноват. Ерофей? Так он живой человек, а не монах, взявший на себя обет безбрачия. Та девчонка, что выскочила проводить парня на крыльцо? Она, должно быть, тоже любит. За что же их?

Борьба по укрощению Силы вымотала меня до полного опустошения и потери сознания. Оно и к лучшему. В топке противостояния сгорела боль. А та пустота, что осталась вместо неё, постепенно заполнится. Да хоть бы и работой. Дел-то полно. И начну прямо сейчас.

Написала записку Савве с просьбой показать новые ткани. Может, что-то для карнавальных нарядов моих знатных клиентов подойдёт. Да и образцы новинок для каталожных альбомов не помешают. Хозяин встал было, чтобы проводить, но Катя почтительно, с мягкой улыбкой аккуратно потянула у него из руки ключ:

— Позволь мне, муж любимый, поводить гостью по складу?

Купец хмыкнул в усы и, отдавая тяжёлую узорчатую металлическую полоску, на несколько секунд задержал руки жены в нежном захвате своих больших ладоней. Встретились взглядами и зависли, не видя никого вокруг.

Отвернулась, чтобы нескромным вниманием не смущать супругов. Прислушалась к себе. Пустота. Нет ни боли, ни завистливой горечи. Правда, и радости за подругу нет. Холодная констатация факта — эти двое счастливы.

Бродя по складу, рассматривая шелка, бархат и атлас, удивилась пониманию того, что такое отстранённое эмоциональное состояние мне привычнее и понятнее, чем то упоение жизнью, которое я испытывала, живя в этом мире. Наверное, повзрослела, сделала вывод о себе самой и вернулась к выбору ткани.

Один из рулонов привлёк внимание непривычным цветом. Так как окраска ткани было делом трудоёмким и затратным, то в яркие цвета окрашивали только дорогие полотна, из которых шили наряды для богатых людей. Простой люд носил одежду более приглушённых, близких к натуральным расцветок. Этот шёлк по цвету был близок к цвету кожи человека. Только я увидела его, сразу поняла, как исполнить задуманные костюмы.

Помнится, в древние века греки облачались в элегантно задрапированные хитоны и пеплосы, а от ветра и холода укрывались гиматиями и хламидами. * В таких же одеждах они изображали и своих богов.

Сложного в исполнении такого костюма не было ничего, но я была уверена, что ни одна из моих клиенток не рискнёт появиться на балу в платье на голое тело. Да ещё и с незашитым правым краем. Можно, конечно, было попрать первоисточники и сшить наряд «по мотивам», но тогда весь смысл терялся.

А теперь я знаю, как и приличия соблюсти, и представить семью приятельницы в истинном облике обитателей Олимпа.

*Хитон — туника без рукавов или с короткими рукавами, подпоясанную на талии (у мужчин) или под грудью (у женщин). Пеплос — женская одежда, похожая на длинное просторное платье.

Гиматий — накидка в виде большого отрезка ткани, которым обвивали тело.

Хламида — плащ, верхняя одежда.

«И что у нас плохого?» — именно с этого вопроса хотелось мне начать тайное совещание, но, подумав, что чёрный юмор старички вряд ли оценят, просто вопросительно посмотрела на Мезислава Ждановича.

— Дру́ги мои, — обратился к нам с дедом ветеран, — хочу доложиться, что стало известно о кухарке Цветаве. Попросил я людей, ведающих в тайных делах, чтобы проследили они за бабой зловредной и выведали, с кем в сговоре она.

Бывший сотник подтянул к себе чашку, наполненную отваром кипрея с мятой, сделал пару глотков, прикрыл глаза от удовольствия, вернул чашку на блюдце и взглянул на нас с дедом.

— Мезислав, — дед неторопливо разгладил складки на скатерти, — я хоть и слабый чародей, но сплести заклинание на то, чтобы твой же костыль тебя пониже спины стукнул за то, что жилы мотаешь, сумею.

Отставной сотник независимо фыркнул, но продолжил, достав из кармана бумажку со списком:

— Так вот… Мы смело можем вычеркнуть боярыню Истиславскую — она недавно, после смерти мужа, в монастырь удалилась от суеты мирской. Вряд ли столь набожная женщина станет каверзы строить…

Я мысленно хмыкнула, вспомнив, почему внесла в список эту фамилию. Дама хотела заказать белоснежный спальный комплект в подарок своей дочери. Но на тот момент белого шёлка в лавках у купцов столичных не было. Ружена предложила выбрать из самых светлых образцов ткани, что были в наличии, но боярыня стояла на своём, утверждая, что только белое исподнее приличествует носить добропорядочным женщинам. Продавщица высказывала участие и сожаление, но покупательница сердилась всё больше. Похоже было, что дама чрезвычайно упряма и привыкла получать своё. Наконец, поняв, что купить желаемое не получится, она в сильнейшем раздражении направилась к выходу, бросив напоследок:

— Пожалеете!

«Не она так не она», — подумала я и продолжила слушать доклад.

— Эти, — ветеран ткнул в следующую строчку, — тоже невиновны.

Сестры Яровидовы давно мечтали шить себе платья в моей мастерской, но при этом всеми возможными способами старались сбить цену до малой серебряной монеты. Мне хватило одного раза, когда три платья, заказанные каждой из сестёр, остались невыкупленными в ателье. Отдавать наряды в долг, как предложили ушлые боярышни, я не собиралась. После того случая девицы ещё несколько раз делали попытки уговорить меня на сотрудничество, но я категорически отказывалась и предлагала сначала выкупить первый заказ, который давно уже их ждёт. На что сестрицы только фыркали, а я разводила руками: «На нет и суда нет».

— Осталось только одно имя, — пожевав губами, констатировал дед. И прочитал вслух, отодвинув лист на всю длину руки: — Боярыня Луготинская.

— Она, голубушка! — азартно закивал головой Мезислав Жданович. Выглядел он сейчас как охотник, загнавший в ловушку знатную дичь. Еще чуть-чуть, и можно будет чучело набивать. — Цветава родная сестра одной из приживалок боярыни. Жаль, что нет свидетелей сговора, но не впервой же на тебя Луготинская нападает?

Сотник вопросительно посмотрел на меня, и я через деда поведала о скандальном случае на прошлое Новолетье.

— Ну вот! Я же говорю, что она! — хлопнул себя по коленям ветеран.

— И что? — как-то слишком спокойно спросил чародей. — Не пойман — не вор. Наши догадки — это только наши догадки. Ты же сам предупреждал, что за клевету могут и кнутом выдрать. В таком деле нельзя торопиться, но надо как-то смочь исхитриться.

Мы с сотником согласно кивнули. Дед прав: поспешишь, людей насмешишь.

Решили оставить пока как есть. Старшие домовые убрали и нейтрализовали подклады, я же закончила поить работниц антидотом, и атмосфера в мастерской более-менее наладилась.

— Но оставлять так, как есть, нельзя! — упрямо стукнул костылём в пол воинственный ветеран.

Теперь согласно кивнули мы с дедом.

— Дарья Милановна, к вам скороход из дворца! — ворвалась ко мне в кабинет одна из работниц.

Я сложила и убрала в стол эскизы карнавальных костюмов, заперла дверь на ключ. Бережёного бог бережёт. Не хочется, чтобы на маскараде в посольстве встретились люди в одинаковых масках. Уже продумала, как наряды шить станем, чтобы никто посторонний не понял, что же это будет.

В салоне ждал молодой парнишка в форме служащего дворца. От нечего делать он, в удивлении приоткрыв рот, рассматривал коллекцию бабочек.

— Ох, сотворят же светлые боги такое чудо! — эмоционально воскликнул он, когда я подошла к нему, но, вспомнив, что на службе, смутился. — Не обессудьте, барышня. Вам послание от царицы Анны.

Он с поклоном передал мне обвитый шнурком и скреплённый восковой печатью свиток. Приняла с лёгким поклоном, как того этикет требует, сломала печать, сняла обмотку. Записка была короткой: «Даша, завтра часов в десять заедем. Анна».

Спасибо, что предупредили. Показала послание Ружене и ткнула пальцем в журнал. Умная девочка мгновенно всё поняла и принялась писать клиенткам предупреждения о том, что время их визитов переносится на… Потом сбегает к ратуше, где всегда можно нанять мальчишек-посыльных, и они разнесут боярыням наши извинения.

Несмотря на то, что начальник охраны царицы Анны очень не любит, когда в помещении есть посторонние, работниц из мастерской отпускать не собираюсь. Хватит того, что четырём заказчицам отказать пришлось. Хорошо, если не обидятся и придут в другое время. Но с венценосными клиентами не спорят, значит, готовимся к приёму.

— Что случилось, Дарья Милановна? — поинтересовался бывший сотник, видя нашу суету.

Показала записку. И видя, как глубокомысленно ветеран почёсывает бровь, поняла, что он что-то задумал. Спрашивать не стала. Захочет — сам скажет. А мне надо закончить эскизы костюмов для царской четы и прикрепить к ним образцы тканей, из которых они будут сшиты.

— Дарья, есть ли посторонние? — вместо приветствия спросил меня Грег, обходя салон и поочерёдно открывая двери во все помещения на первом этаже. В ответ на мой деланно недоумённый взгляд охранник тяжело вздохнул. — Когда ты уже будешь слушаться?

Я пожала плечами. Уверена, что от моих работниц царской чете угрозы нет. Но у воина служба такая — бдеть.

Быстрыми точными жестами командир распределил своих подчинённых по местам, где они должны были перекрывать доступ в салон, ещё раз внимательно осмотрелся и только после этого распахнул дверь.

Приветствуя венценосную пару, я присела в низком реверансе, а Мезислав Жданович вытянулся во фрунт. Ветерану Грег доверял и считал его чуть ли не внештатным бойцом своего отряда.

— Даша, давай без церемоний, — сразу предупредила Анна, позволяя распрямиться и усаживаясь в облюбованное креслице.

Василий рядом с женой присел, осмотрелся и насмешливо ко мне обратился:

— Что же ты, хозяйка, такая негостеприимная. Хоть бы чаю предложила, что ли.

Тут-то сотник и влез.

— Дозвольте доложить, Ваше-ство?

Обращался ветеран по-военному, сокращая титул до строевого приветствия. Царь благосклонно кивнул.

— Не советую здесь чай пить, — неожиданно прямолинейно заявил Мезислав. — Со злым умыслом питьё быть может.

Гости округлившимися глазами уставились на меня. Начальник охраны мгновенно подскочил и крепко схватил за руку выше локтя, а я только воздух ртом хватала, с обидой глядя на старика.

— Ваше-ство, — ахнул бывший сотник и начал путано объяснять, — должно быть, я неправильно сказал. Даша никак навредить не хочет. Это на неё злобствуют, а я предупредил, чтобы на вас, спасите светлые боги, не отразилось.

Атмосфера в салоне была ощутимо нервозной, вызывающей тревогу у всех присутствующих. Первым не выдержал царь:

— Да говори толком! — хмурился Василий, обращаясь к ветерану. — И сядь уже, не могу видеть, как на больную ногу кособочишься. Грег, отпусти девчонку, сказал же старик, что не она умышляет.

Старик, сдерживая привычное кряхтение, опустился в своё кресло, почесал бровь и только было открыл рот, чтобы объяснить ситуацию, как в дверь заглянул скороход:

— Ваше Величество, я привёл его!

— Очень хорошо! Грег, пропусти!

Охранник сделал шаг в сторону, освобождая проход, и на пороге появился Ерофей.

— Это ты лучше всех мысленную речь разумеешь — обратился к нему Василий.

— Так говорят, Ваше Величество, — почтительно поклонился парень.

— Как зовут?

— Найдёнов, Ваше Величество, студиоз шестого курса Академии чародейства.

«Почему шестого? — задумалась я. — Четвёртый же должен быть». Но ответа не последовало. То ли лучший менталист не слышал меня, то ли не счёл нужным отвечать.

— Ступай к Её Величеству, — приказал царь. — Ей со швеёй что-то обсудить надо. Толмачом побудешь. А ты, — Василий поманил пальцем бывшего сотника, — подсядь поближе да толком расскажи, что у вас тут за злодейства творятся.

Чтобы не мешать мужскому разговору, предложила Анне пройти в комнату визажисток, благо они сегодня на выезде работают у боярыни Буриславской. Учат её служанок красить госпожу новыми притираниями. И кресло там удобное, Анной уже опробовано.

Разложила на столе эскизы с тремя вариантами костюмов. Ткань в любом случае одна будет. Но отделка в каждом варианте своя. Где фасон строже — там украшений добавить можно, а где в модели есть складки да подрезы фигурные, дополнительная вычурность будет лишней. Парность тоже разбивать не следует. Костюмы дополняют друг друга и связаны между собой единым замыслом.

Мои объяснения Ерофей передавал слово в слово, не искажая сути и не добавляя отсебятины. У Дунечки с этим похуже будет. Она или общий смысл моего послания улавливает или когда я мысленно чуть ли не каждое слово выделяю. Поэтому перед важными переговорами приходилось репетировать.

— Спасибо, Даша, всё поняла. Дай мне пару минут подумать, — перекладывая с места на место и в который раз рассматривая рисунки, сказала Анна.

Мы с парнем отошли, чтобы не мешать царице принимать решение, в каких костюмах им с супругом предстоит блистать на маскараде.

Не желая выказывать своего интереса к бывшему жениху, присматривалась к Ерофею незаметно. Похудел, синяки под глазами. Должно быть, подружка горячая, — фыркнула про себя, старательно делая равнодушное выражение лица, но отворачиваться не стала. Кушак какой-то непонятный и шапка тоже… Это не то, что я шила!

— Ерофей, — мысленно обратилась я к погрузившемуся в свои думы студиозису. — Ты что в таких обносках ходишь? Неужто настолько не мила, что даже подарки мои выбросил?

— О чём ты, Даша? — едва слышно, чтобы не мешать царице, переспросил парень. — Я, почитай, больше четырёх месяцев из Академии не выходил — занимался. Сегодня прибежали к царю требовать, кинулся за одеждой — а ни шапки, ни кушака тобой сшитых нет в сундуке. Вместо них вот это. — Ерофей брезгливо повертел в руках мятую, засаленную шапку. — Надел только чтобы не простоволосым на улицу выходить. Невместно это по форме. А подарки я твои ценю и берегу. Вот смотри. — Поддёрнув рукав на левой руке, продемонстрировал запястье с кожаным браслетом, в который были вшиты камни с наговорами. — И вот…

Студиоз потянул из-за спины отросшую косу, чтобы показать ленту, подаренную мною в день приёма в Академию. Но волосы от быстрой ходьбы растрепались и рассыпались. Амулет легкого морока, отвода и помехи идентификации упал на пол.

Хоть и знала, что на меня магия оберега не действует, но всё равно увидела вокруг парня лёгкое марево. На мой взгляд, ничего не изменилось. Но со стороны кресла, где сидела царица Анна, раздалось приглушённое «Ах!». Увидела?

Увидела. Встала, подошла близко, внимательно всмотрелась в лицо. Ерофей, которого мы с дедом так и не поставили в известность о нашем предположении о его происхождении, взирал с высоты своего роста на царицу с недоумением.

— Стойте здесь! — приказала Анна и быстро вышла из комнаты.

Я схватилась за голову. Если смогла бы, застонала. Что сейчас будет?! Опомнилась и осторожно, на цыпочках подбежала к двери, без скрипа — спасибо хозяйственному домовёнку — приоткрыла щёлочку, припала глазом.

Василий с недоверием слушал, что шепчет ему жена. Отстранился, в глаза супруге заглянул с явным вопросом: «Правда ли?» и шагнул в нашу сторону.

Отскочить и занять своё место я успела прежде, чем дверь распахнулась.

Василий, храня царственную невозмутимость, пропустил в комнату Анну и плотно закрыл дверь. Только после этого он внимательно посмотрел на Ерофея.

— Как зовут тебя, парень? Полное имя. Сколько лет? Кто твои родители? — хрипло спросил царь.

— Ерофей Васильевич Найдёнов, полных лет предположительно двадцать… хм… или двадцать один. Точнее не знаю. Потому что найден приёмной бабкой в ночь на Ивана Купала семнадцать лет назад дитём малым. Родителей не помню, — спокойно отвечал студиоз, но я видела, как сильно он сжимал шапку в руке, скрывая волнение. — Ваше Величество, а вы почему интересуетесь? Что-то о родных моих знаете?

Вместо ответа Василий схватил со стола зеркало, встал вплотную к сыну и вытянул руку так, чтобы в отражении были видны оба лица. И для кого он это больше делал — для себя или для Ерофея — было непонятно. Генетическая экспертиза, если она в этом мире существует в каком-либо виде, была не нужна. «Волос к волосу», как в сказках говорится о похожих людях. Об этих двоих можно было сказать так же.

— Я долго тебя искал… сын. Уже и после того, как на Анне женился, — царь тяжело опустился на край кресла, вертя в руках ненужное уже зеркало. — И вот нашёл.

Последние слова были сказаны с непонятной интонацией. Словно человек, мечтавший о чём-то, наконец получил долгожданное, а что с этим делать, не знает.

— У вас есть сын. Наследник, — как-то кривовато усмехаясь, ответил Ерофей. — Я вам не нужен, Ваше Величество.

Ох, сколько же обидной горечи в словах его было! За всё. За фамилию Найдёнов, за сиротство, за страхи пережитые. И за то, что не видит радости отца от встречи со взрослым сыном. Порывисто, желая скрыть слёзы подступающие, парень обеими руками принялся нахлобучивать на голову маловатую для него шапку, которая не могла скрыть сверкающие влагой и злостью глаз. Ещё минута, и, наплевав на этикет и сословное различие, уйдёт Ерофей, хлопнув дверью.

— Постой! — рявкнул Василий, понимая намерение парня. Осмотрелся, увидел у стены тяжёлую резную лавку, ткнул в неё пальцем: — Сядь! Дождался, когда сын выполнит приказ, и сам к нему подсел. Толкнул плечом и мягко сказал: — Поговорить надо.

Я стояла, боясь вздохнуть поглубже, чтобы не заметили и не прогнали. Хоть и понимала, что не стоит в секреты такого уровня нос любопытный совать, и то, что жених мне потом всё равно расскажет без утайки. Но так хотелось узнать не в пересказе, а из первоисточника.

Василий, прежде чем начать разговор, обвел глазами комнату, остановив взгляд на Анне, а после и на мне. Подумал немного и сказал:

— Идите,девочки, — и когда я, пропустив царицу вперёд, закрывала за собой двери, добавил, — всё равно же всё у нас потом выпытаете.

В салоне Мезислав из своего кресла с видимым удовольствием наблюдал, как двое стражников выводили из кухни Цветаву. Хвала Светлым богам, руки ей не заламывали и тычками не гнали. Женщина хоть и понуро, но шла сама. Увидела меня, остановилась и поклонилась, коснувшись рукой пола.

— Прости, барышня.

И всё. Больше ни слёз, ни слов о помиловании или смягчении участи. Опустошение и тоска. Сквозь прозрачную витрину было видно, как подсадили женщину в возок, как по обе стороны от неё охранники сели, как лошадка споро увозила бывшую кухарку от нормальной жизни в застенки тюремные.

— Жалеешь её? — спросила Анна, внимательно наблюдавшая за эмоциями, отражающимися на моём лице.

Кивнула. Да, жалею. Понятно, что глупость и жадность не лечатся, но то, что невыгодно менять свободу на деньги, и дураку же понятно. А вот эта баба не поняла.

— Не жалей, не стоит того. Вот из-за такой же продажной служанки остался твой Ерофей сиротой. — Царица грустно улыбнулась моим вскинутым в удивлении бровям. — Если хочешь, могу поведать то, что сейчас супруг твоему жениху рассказывает. — Я усиленно закивала и мысленно попросила домовёнка чаю нам заварить. Похоже, разговор предстоял долгий.

Глава 3

В руках Анны чашка с остывающим чаем, а взгляд через прозрачное стекло витрины устремлён не то в даль времени, не то в бескрайность ярко-голубого неба. Да и рассказ безадресный, словно захотелось женщине перебрать воспоминания своей жизни как бусины в шкатулке.

— Невестой царевича Василия я стала чуть ли не в первые мгновения жизни. Он тогда юнцом четырнадцатилетним гостил у моего отца — ярла приграничного — вместе с посольством царским. Во время пира по случаю рождения дочери отец хлопнул слегка захмелевшего отрока по плечу и предложил: «Люб ты мне, парень, и хотел бы я назвать тебя сыном, но есть у тебя отец. Зато теперь у меня дочь родилась, а у тебя пока нет жены. Стань моим зятем, царевич!». И пока пьяненький посол, сидевший рядом, раздумывал, выгоден ли такой брак Южно-русскому царству, Василий, возомнивший себя взрослым и готовым принимать решения, сказал своё решительное «да». Тогда и имя мне дали не норманское, как того хотела матушка, а по совету жреца нового бога, жившего у нас в замке, Анной нарекли. Отец повелел и кормилиц, и нянек, и служанок, ходивших за мной, из царских земель брать. Потом и учителей из Светлобожска выписал и приказал, чтобы все они говорили со мной на языке жениха.

Я понимающе кивнула. Так вот почему Анна по-русски говорит так чисто. Мудрое решение принял её отец когда-то, избавив впоследствии от трудности вживания в чужой язык. А так можно сказать, что будущая царица впитала его с молоком кормилицы.

— Когда мне исполнилось пятнадцать лет, мне объявили, что через год я покину родину. Свадебный караван повезёт меня к жениху, которого я не видела никогда. Долог путь и опасен, но была я покорна воле отца, понимая, что дочь ярла не о себе думать должна, а о предначертании своём. Но тут случилось непонятное. Одним днём, без объяснений, выслал отец из замка всех моих учителей и служанок, оставив только нянюшку старую. Шептались, что пришло какое-то донесение от соглядатаев из Светлобожска, но что в послании том было, точно никто не знал. Ярл же приказал мне усиленно учить язык саксов — соседей западных. «Должно быть, женился царевич, — предположила нянюшка, расплетая мне косы на ночь. — Вот и лютует батюшка». Странно мне было, что из-за такой малости наследник мог отказаться от выгодного союза с приграничным ярлом. Подумаешь, буду не первой, а второй женой — эка невидаль. У отца три жены, и без счёта признанных бастардов от наложниц в замке на разных должностях служат. «Глупость какая! — ответила я тогда няньке. — Главное, чтобы Василий не обделял никого из жён подарками и вниманием». А та только дробным таким старушечьим смешком зашлась и сказала, что я глупенькая. Да удивилась тому, что непонятному и ненужному учителя меня наставляли, а главное упустили. Тогда и рассказала, что в царстве у мужа может быть только одна жена. Гаремы с наложницами тоже жрецами всех богов осуждаются.

Анна отпила остывшего отвара, беззвучно поставила чашку на блюдце и невидящим взглядом обвела салон. Мезислав Жданович притаился в своём кресле, умело притворяясь спящим, Грег проводил стражников и остался на улице, воинов, охраняющих другие входы, не видно. Никто не мешал её откровениям.

— Удивительно мне слышать такое было. Единственная жена. Не могла понять, хорошо это или плохо, и всё у нянюшки расспрашивала, что да как. «Не тревожь сердечко, голубка, — отнекивалась старушка. — Просватают к англам или бриттам, а у их князей по три жены как закон. Не хочу, чтобы думала, что могла единственной стать». Но я всё равно думала. И радовалась, что не сватает меня никто. Не до свадеб стало в наших краях — война началась. В любую минуту могла я стать не невестой, а наложницей или вовсе рабыней. Наверное, отец так же думал, когда велел снарядить два самых больших своих драккара* и загрузить их моим приданым и дружиной для охраны. «Не знаю, что там Василий делает, — сказал мне на прощание отец, — но официального отказа от помолвки не было. Поезжай к жениху, дочь! Верю, что царь русский родичу в помощи не откажет». Как тайно шли, прячась в тени скал и во фьордах, боясь попасть в плен, рассказ отдельный. Труден переход был: дважды по суше на брёвнах катили суда наши от одной реки в другую, отбивались от людей лихих, по берегам добычу стороживших, но за три месяца, к концу лета, добрались до Светлобожска. За пять дней на самом резвом скакуне был отправлен гонец с грамотой, что невеста сговоренная прибудет скоро. Пока по морю плыли, пока трудности по рекам преодолевали, почти не думала, как встретят, а тут страшно стало. Так страшно, что хоть поворачивай назад к отцу под крыло. Но я помнила о чести и не могла так поступить. Только плакала по ночам, думая, помнит ли жених о слове своём, не отправят ли меня прямиком в монастырь как постылую и ненужную. Вот и причал виден. Берег людьми усыпан, наверху спуска царь на жеребце белом в плаще алом, а внизу фигура тёмная. Встречают. Как только сходни спустили, споро подошёл тот тёмный, мазнул взглядом по мне, руку подал с поклоном лёгким. Тогда-то я и увидела Василия впервые. Встретили, приветили, в терем проводили, царь грамоты отцом писаные принял, на обед за стол царский пригласили. Всё по вежеству и достоинству, но только чувствовала я, что не рад мне супруг будущий. А потом нечаянно прознала, почему так.

*Драккар — деревянный корабль древних скандинавов, длинный и узкий, с высоко поднятыми носом и кормой.

Анна потянулась было к чашке, но она пустой оказалась, а я так заслушалась, что забыла о гостеприимстве и этикете. Вскочила, чтобы на кухню сбегать, но царица остановила:

— Пустое. Недолго рассказывать осталось. — Собираясь с мыслями, оправила кружево на рукаве, серьгу яркую в ушке покрутила и, вздохнув, продолжила. — Хоть и осень пришла уже, но дни стояли тёплые, солнечные. Мне такое дивно и непривычно было. Дома-то уже и заморозки ночные в это время, и солнышко за тучами часто не видно, а тут днём на пригреве жарко. Вышли мы с нянюшкой на балкончик с рукоделием, тихо сидим. Слышим, внизу под нами бабы устроились с работой какой-то. Руки заняты, а языки что помело. Вот и болтают всё, что на ум взбредёт. Тут я и услышала грустную историю о любви царевича Василия и юной травницы Беляны. Как встретились в лесу дремучем, как благословил их Ла́до любовью неизбывной, как решили они с того дня идти рука в руку до костра погребального. Да только где избушка травницы, а где палаты царские. Не рады были такой невестке отец с матерью Васины, отказали в благословлении родительском. Разобиделся царевич и ушёл за любимой. Жили у реки на берегу крутом, хоть и небогато, но в любви и радости. Сыночка родили через год. Жили-не тужили. Может, со временем сладилось бы, полюбили бы царь с царицей внука, кабы не беда страшная. Ссора ссорой, но от дел царевича никто не освобождал — командиром чародейского отряда он служил. А тут вести дошли, что набег большой степняки готовят — вот и отправился Василий ворогов воевать. Как он там сражался, рассказчица умолчала, но о том, как получил грамотку, в которой прописано было, что Беляна его с сыном в огне вместе с домом сгорели, поведала. И о том, что взъярился царевич от такого известия горького, и бросился на врагов в одиночку, и положил всех, но и сам упал бездыханным. Тётка та умела душевно сказывать. После слов её рыдали все. И служанки, что работу внизу справляли, и мы с нянюшкой на балкончике своём. Но сказительница, видно, привыкла к такому, поэтому продолжила повествовать о том, как привезли царевича домой. Слабый — руки поднять не может, ноги не держат, но рвётся к избушке, где они с Беляной жили. Отвезли его туда в телеге, чтобы смог сам пепелище узреть, убедиться, что не обманывают его. Насилу целители чародейские выходили Василия. Долго лечили, а когда оправился немного, стал виновных искать. Не поверил, что молнией дом поразило. И нашёл ведь! Сильным он воем был, боялись его враги. Решили, что если не могут тело ранить, то душу ему порвать надо. Не скрывал царевич любви своей к Беляне и сыну, все знали, как дороги они ему. Этим и воспользовались злодеи. Подкупили девку, что помогала травнице по хозяйству, научили, что и как сделать. Вот в ночь на Ивана Купала и подожгла. Вроде как костров много, искру занесло, дом и вспыхнул. Да не учла дура, что чародеи могут и в шары свои посмотреть, и вода рядом речная, которая ничего не забывает, а чародеи водные с неё говорить могут. Всё увидели, всё тайное прознали. Кроме одного — куда сынок малолетний исчез.

Анна встала, чуть заметно потянулась, разминая спину, прошлась по салону, а потом вдруг спросила:

— Ты почему не сказала Ерофею, чей он сын?

Я встала. Хоть и нет особого пиетета у меня перед коронованными особами — не в то время и не в том мире моё сознание сформировалось, — но понимаю, что сидеть, когда царица стоя тебе вопрос задаёт, невместно.

Хороший вопрос «почему». Да только как ответить? На деда сослаться, что, мол, он запретил, так сама уже девочка взрослая, умею за свои поступки отвечать.

— Мне тоже хочется узнать, почему?

— И мне…

Василий с Ерофеем смотрели на меня вопрошающе с совершенно одинаковым выражением лиц. «Двое из ларца» — мелькнуло в сознании, а потом уже попеняла себе, что не заметила, как они вышли из комнаты визажисток.

— Не была твёрдо уверена в этом. Не хотела понапрасну от учёбы отвлекать. И до сих пор не представляю, чем это может закончиться, — мысленно ответила, глядя в глаза студиозусу.

— Даша говорит, что не была уверена в правдивости догадки, — озвучил часть моего ответа «переводчик».

Но похоже, что такого ответа было достаточно. Анна передала мне выбранный эскиз карнавальных костюмов и последовала за Василием к выходу. Я присела в глубоком реверансе, Мезислав Жданович мгновенно «проснулся», вскочил и вытянулся во фрунт, Ерофей почтительно склонил голову. Еще через минуту ушли расставленные Грегом охранники. Визит царской четы, изменивший наши судьбы, закончился.

— Чаю бы… — жалобно посмотрел на меня парень, и я, согласившись, пригласила его на кухню.

— Даш, ты не подумай чего… — наблюдая, как на столе появляются вазочки и мисочки с печеньем, сладкими сухариками, вареньем и мёдом, заявил Ерофей. — То, что Василий признал меня сыном, не отменяет нашего договора. Так ему и сказал, что жениться ни на ком другом не намерен. Правда, — жених виновато заглянул мне в глаза, — это года через два будет. Не раньше. Понимаешь, я когда учиться начал, понял, что наука чародейского воя мне не очень интересна, что ли… Не знаю, как сказать. Тесно мне в этом как-то. Переговорам не учат. Ведь не всегда обязательно драться. Прежде чем кровь людскую проливать, можно вначале попробовать договориться. Целительских знаний тоже мало. Учат переломы сращивать, раны заживлять, ожоги лечить, но я ещё хочу разобраться, как проклятия снимать. — Сказал и покосился на меня, а я на него уставилась. — Тебя же прокляли на немоту, да? — кивнула, соглашаясь. — И целоваться ты со мной из-за этого не можешь? — пожала плечами. — Скорее всего, так. Вот и надо учиться, чтобы не догадки строить, а точно знать, как убирать гадость эту. Потому-то я и принял решение закончить боевой курс не за шесть лет, а за четыре. А познав основы чародейства и умея управлять Силой, в оставшиеся два года целительство расширенно изучить и ещё что-нибудь полезное. — Ерофей потянулся рукой через стол, аккуратно положил свою большую неухоженную — с мозолями, заусенцами, сломанными ногтями — ладонь на мою. — Ты прости, что долго не навещал. Когда ты рядом, хочу схватить, прижать к себе и не отпускать долго-долго. Чтобы и дыхание твое слышать, и стук сердечка, и вкус губ твоих с пыльцой одуванчика чувствовать… Так сильно хочу, что сдерживаться больно. Но дважды видел, как корчит тебя от такого. Первый раз не понял, и во второй раз не сразу дошло. Вот и решил, что пока не найду способ проклятие снять, не буду тревожить тебя… И себя тоже. Наверное, сказать надо было, предупредить, да всё как-то… Прости, Даш? — парень слегка сжал мою руку. Я кивнула. И уже немного успокоившись, жених спросил: — А что с шапкой-то не так? Случайно услышал отголосок эмоций сильных, с подарками связанный, но не понял причины.

Пришлось вытащить из дальнего угла памяти картинку, увиденную на высоком крыльце чужого дома и «показать» Ерофею.

— Ого! — парень сначала смущённо улыбнулся, а потом поняв, что из-за шапки и кушака я подумала, что это он был, опешил. — Даша, это не я был! Светлых богов свидетелями беру, не я!

Теперь уже я гладила его руку. «Верю. Поняла, что ошиблась. Тот и телом немного плотнее и ростом чуток пониже. Ошиблась и плохо о тебе подумала. Прости».

Так и сидели, протянув руки друг к другу через стол, глядя в глаза и забыв о чае, который остывал в наших чашках, пока у под дверью не услышали нарочито громкий стук костыля и покашливание отставного сотника.

— Даша, девкам твоим обедать давно пора. С голоду, понятно дело, не помрут, но от работы пустое брюхо сильно отвлекает.

— И впрямь засиделись, — с сожалением согласился Ерофей. Встал, взял с лавки подброшенную невесть кем замызганную шапку, поморщился. Пообещал сердито: — Я вора этого непременно сыщу и холку знатно намылю. Чтобы другой раз неповадно было.

Вышли из-за стола гуськом, к двери потянулись. Он впереди, я за ним. Но у порога остановился и резко оберулся:

— Можно я тебя обниму?

Глазищи на пол-лица. Волнуется.

Осторожно киваю — надеюсь, что «простит» мне такую вольность проклятье моё, — и первой делаю шаг навстречу.

Светлые боги, как же у него сердце-то бьётся. Выскочит ведь! Хотя моё в такт ему стучит. Руки нежные, теплые. Вот не отпускал бы никогда. Так и стояла бы…

— К-хе, к-хе!!! — за дверью.

— Да идём уже, идём!

Кажется, ничего не изменилось и всё идёт своим чередом, но краски ярче, ароматы острее, жизнь радостнее. Какая малость — знать, что любима, что Ерофея не отвратило от меня ни проклятие, ни признание его царевичем. Мы по-прежнему редко видимся, но раз в неделю дед с доброй улыбкой передаёт мне свитую в трубочку записку на бересте. Много на клочке, сорванным с полена, не напишешь, но слова «стрекозка моя», с которых начинается каждое послание, дают силы ждать и верить. Верить в то, что найдётся способ снять это про́клятое проклятие и мы сможем быть вместе.

Маскарад наделал много шума. Костюмы, придуманные и сшитые мной для семьи посла, поначалу шокировали всех, но когда разобрались, то долго удивлялись задумке.

Хоть было исполнено всё просто. Из ткани, присмотренной на складе Саввы Первушича, сшили простые платья для женщин. Прямой крой, длинный узкий рукав, скромнейший вырез под горло. И уже на эту целомудренную основу надели цветные эффектно задрапированные хитоны и яркие гематии, украшенные по краям вышивкой. Издали цвет нижних платьев сливался с цветом кожи, и казалось, что дамы, поправ приличия, облачились столь легко и откровенно.

— Слышала бы ты, Дашенька, как дорогая свекровь отчитывала одну из дам, которая пыталась что-то осуждающее сказать о нас. — Милослава очень точно повторила надменное выражение лица матушки Роднега и, чуть преувеличив акцент, сказала: — Удифляюс, сшколь порочшны фашси фантасзии, милейсшая. Не сшледует о подобном публичшно объявлят. Сштыдитесь!

По такому же принципу сшили и мужские костюмы. Прямые рубахи с узкими рукавами, портки, зауженные к низу. Золочёные сандалии с длинными ремешками, которые обматывали икры почти до колен. Конечно же, яркие хитоны и хламиды, скрепленные крупными фибулами. В руках Светлобожский Зевс держал изогнутый в виде молнии посох, а Зефир восхищал дам тонкой тростью с множеством невесомых прозрачных нитей, что развевались от малейшего движения, символизируя ветер.

Василия после праздника стали величать «Наше Солнце». Начали те, кто видел его костюм на балу, а следом подхватили все. Сначала царь сердился на такую приставку к своему титулу, а потом махнул рукой: «Надоест — забудут». Не забыли. Так и остался Василий Четвёртый в памяти народа южнорусского «нашим солнышком».

В суете подготовки к маскараду не забыли и о боярыне Луготинской.

— Вздорная баба, — начал свою речь Мезислав Жданович. — Приходится она нашему солнцу царю Василию не то семиюродной сестрой, не то девятиюродной племянницей. Сама толком не знает, но на каждом углу хвастается родством с венценосной особой. Тем и пользуется. Она и к Дарье ввалилась с требованием не просто обшивать её за три грошика, а ещё и гордиться этим. Когда же от ворот поворот получила, обиделась и поклялась отомстить. Поначалу были мелкие пакости, но Дарья их не замечала, чем злила эту сдёргоумку* до белого каления. Поэтому она и решилась на гулянии девок ряженых подослать. Не выгорело. А злость-то копится, гадюка собственным ядом травится. Послали кухарку. Спасибо, домовой у тебя, Даша, усердный. Ты бы ему молочка ставила каждый вечер и ватрушки клала. — Я покивала: и молоко ставлю, и ватрушку кладу. Как же без этого. — На допросе Цветава без кнута и дыбы рассказала всё, как есть. То, что сестру её, что боярыне служила, в поруб по навету посадили, а ей сказали, если не хочешь, чтобы сестрица сгинула, иди и делай. Вот и делала. Даже и не знаю, то ли жалеть глупую, то ли через задницу розгами учить. Не могла, что ли, к старшине пойти да пожаловаться?

Чародей, внимательно слушавший рассказ приятеля, иронично хмыкнул:

— Хорошо нам рассуждать, когда с царицей чаи распиваем, а царевич к внучке сватается, — помолчал, пожевал губы, покрутил пальцами мудры и продолжил. — А баба бедная, должно быть, верила, что никто против сродни царя-батюшки не пойдёт. Ещё и ей за наговор кнута всыплют.

Сотник почесал бровь и согласно кивнул.

— Так и думала.

— И что теперь? — перевёл мой вопрос дед.

— Боярыню вместе с мужем услали в дальнее поместье…

— Мужа-то за что? — вскинулся дед.

— За попустительство. Женился — воспитывай.

Я мысленно застонала и закатила очи долу. Средневековый мужской шовинизм. Но старички моего феминистского выступления не заметили, и сотник продолжил:

— Сестру Цветавы из поруба выпустили, допросили, отправили восвояси…

— А кухарка? — мы с дедом напряглись, ожидая ответа.

Никогда не знаешь, как поступишь, когда шантажируют жизнью, здоровьем или свободой близкого человека. Ну не травила же она нас, — подумалось мне.

— Всыпали тридцать розг, косы обстригли и отпустили.

И всё равно мне её жалко…

*Сдёргоумка — полудура (старорусский)

Глава 4

Уже отвыкла выходить из дому одна, но сегодня придётся — дед захворал. Кашлял всю ночь, нос заложен, голос пропал. Нет, не так, как у меня. Шипит нечто нечленораздельное и малопонятное. Злится, что плохо его понимаю. От этого сильнее кашляет. В Академию рвался. Насилу уговорила дома остаться, отлежаться пару дней, а не геройствовать. И без него Ёрш, не к ночи помянут будь, справится.

Уходя в мастерскую, наказала домовому и банному лечить чародея, не слушая ворчаний и не обращая внимание на угрозы, что изгонит всю нечисть со двора. Хорошенько прогреть в бане, попутно устроив ингаляцию из настойки эвкалипта, растереть ступни и ладони «вонючей мазью», после чего надеть тёплые носки, бельё и уложить в постель. Поить чаем с малиной и мёдом. Через час переодеть в сухое, постель тоже поменять. И потом, по необходимости, ещё раз. Бельё и постельное выварить, чтоб заразу истребить на корню.

— Потеть будешь, как мышь под метлой! С по́том болезнь выходить станет. Нельзя в мокром белье ни лежать, ни ходить. Ещё хуже заболеешь, — объяснила вытаращившему на меня глаза деду. Не умеет старик болеть.

Вдобавок шутливо пригрозила, что, если будет сопротивляться, то я лично займусь целительством. И тогда ему точно не поздоровится.

«Вонючую мазь» — от запаха её морщились все — я изобрела случайно, уронив как-то коробку с горшочками, в которых хранила разнообразные масла. Никак не могу смириться с мыслью, что парфюмерия — это не моё. Бывая на базаре и в лавках с редкостями, продолжаю скупать ароматные масла и настойки в надежде «а вдруг получится!»

Большинство сосудов или разбились, или треснули. Содержимое растеклось и смешалось. Ругая себя за криворукость, бросилась на ликвидацию последствий катастрофы. Вдохнула аромат нечаянно полученной смеси, и вспомнились ощущения жгучей прохлады на висках и между бровей, пощипывание крыльев носа и слезящиеся от резкого запаха глаза. А ещё неудобная миниатюрная коробочка, открывая которую умаешься.

Вдруг озарило, что смесь этих масел может стать основой замечательной мази, помогающей при простуде. Собрала всё до капельки, тщательно процедила от осколков и мусора, смешала с воском. Полученное разлила по малюсеньким горшочкам, заказанных для косметических притираний.

Дед, учуяв необычный аромат, обозвал бальзам «вонючей мазью», но пользу признал и при нужде пользовался, растирая на ночь грудь или натирая на теле точки, которые я ему показала.

Идя по улице, по сторонам головой не крутила — невместно это благовоспитанной барышне, да и задумалась о том, что надо мальчишку с запиской от деда в Академию отправить. Поэтому не заметила, как выбежала из приоткрытых ворот подворья Богдана Силыча Дуняша.

— Даша, постой же! — схватила меня за руку запыхавшаяся девочка. — О Ерофее замечталась? Не слышишь ничего.

Я отмахнулась от шутницы. Что мечтать, если время не пришло вместе нам быть. Год ещё учиться жениху моему. Да и нет пока никаких подвижек в снятии проклятия.

— Все книги и свитки по наложению и снятию заклятий, что есть в Академии в свободном доступе, прочитал. В отдел тайных знаний пока не пускают, но я обязательно туда прорвусь. Не может быть, чтобы никто ничего о таком не знал, — рассказывал парень во время нашей последней встречи, когда он вырвался навестить меня. — И вот в чём беспроторица*. Везде, понимаешь, Даша, везде указ есть — не навреди! То есть, если точно не знаешь условий, не видишь плетений, не уверен в силах своих — лучше не лезть. А у тебя такое… — Ерофей горестно вздохнул. — Всё разом: условий не знаем, плетений не вижу, поэтому и не уверен.

Помню, погладила я тогда жениха по руке, переплела мои тонкие пальцы с его сильными, а он ещё и своей большой тёплой ладонью этот узел накрыл. Прижались плечами, словно воробьи на ветке. Так и просидели молча, пока время не прошло отпущенное. Приникла на минутку к груди широкой, послушала, как сердце гулко бьётся, и убежал мой милый в Академию — дальше учиться и искать возможность снять с меня злосчастное проклятие.

*Беспроторица — безысходность (древнеславянский).

— А ты чего из дома убежала? Боянка отпустила? — вынырнув из воспоминаний, мысленно спросила подружку.

— А! — теперь уже отмахивается она. Но, помолчав немного, ответила. — Сватать меня сегодня придут. Вот я и сбежала.

Остановилась, развернула Дуняшу к себе лицом, в глаза посмотрела:

— Как сватать?! Тебе же всего …

— Скоро четырнадцать будет! Еще год, и старшина разрешит замуж отдать. А эти, — Дунечка кивнула за спину, — заранее решили застолбить. Славная у вас девка, говорят. И у Дарьи Милановны училась, и брат у неё работящий да самостоятельный, не бзыря* какой. И собой хороша, со всех сторон справна.

— И что?

— Даша, там жениху едва-едва десять годков минуло! Стоит, глазёнками моргает, сопли рукавом утирает, на котят пялится. Жо́них-баламошка*.

*Бзыря — повеса, шатун (древнерусское).

* Баламошка — дурачок, полоумный (древнерусское).

— Неужто Боянка тебя за такого отдаст?! — мысленно ахнула я.

— Не отдаст, конечно, но и я позориться не хочу, привечая таких сватов.

— Самой-то по сердцу ли кто? — поинтересовалась у девочки, но та равнодушно пожала плечами.

— Рано мне о таком думать. Я как ты хочу. Сначала самостоятельной стать. Лавку свою открыть или мастерскую, а потом уже присматривать мужа. Да не абы какого, а чтоб ровней был. Вон как Савва Первушич у Катюшки нашей. И не беда, что вдовец с дитя́ми — посмотри, он жену сильно любит и к девчонкам нашим как к своим относится.

Согласно кивала словам подружки, удивляясь её рассудительности. Об одном жалела — что рано она повзрослела. Сначала в сиротстве своём, а потом работая рядом со мной и Катей.

— Ох, Дашенька, посмотри! — вдруг дёрнула меня Дуняша.

Мы уже подходили к «Стрекозке», а навстречу нам через ратушную площадь шествовала кавалькада пёстро одетых всадников.

— Степняки! — выдохнула девочка.

— Родичи Дарьи Милановны в гости пожаловали, — ехидно фыркнула за спиной одна из близняшек-визажисток, которые одновременно с нами подошли к ателье.

Но мне было не до девиц. Я во все глаза смотрела на группу странных людей, которые в центре города выглядели неуместно и чужеродно.

Впереди на лохматой низкорослой лошадке трусил забавный человечек преклонного возраста в лисьем малахае, в тёплом полосатом халате, подпоясанном ярким платком с кистями и в узорчатых сапогах с загнутыми носками. В одной руке он держал поводья, с ладони другой не сводил глаз. «По азимуту идёт» — мелькнула малопонятная мысль.

За стариком следовали шесть всадников на коняжках потрясающей красоты. Лёгкие, тонконогие, с диким взглядом пронзительно-чёрных глаз. Казалось, позволь, так они не только галопом поскачут вдоль по улице, а взлетят к облакам низким и скроются в них, слившись серебристо-серым цветом. Воины, восседающие на этих волшебных кониках, взирали раскосыми глазами на происходящее с невозмутимыми лицами, словно ничто их не касалось. Только ворсинки меха в пышных лисьих хвостах, свисающих с верхушек шеломов, играли на ветру, да по матовой глади тонкой кольчуги изредка солнечный луч скользил.

— Красота какая! — шёпотом восхитилась Дуняша.

— Дикари, — высокомерно прокомментировала Людмила, но с места не тронулась, ожидая развития неожиданной ситуации. Всё же не каждый день увидишь такое.

— Ну что ты, Людочка. Посмотри, какие краски, какая композиция, — принялась увещевать старшую сестру Белослава. — Такое хоть на холсте, хоть на доске писать.

И художницы заспорили, стоит ли подобная картина расхода красок.

Мне было не до них. Чуть дыша, смотрела, как спешился чудной старик, как, не отрывая глаз от своей раскрытой ладони, двинулся в нашу сторону. Не доходя шага три, поводил рукой, словно ища что-то, и вдруг рухнул наземь у моих ног. Распластался по мостовой и забубнил нечто-то непонятное.

— Дуня, беги за Руженой. Она тюркский знает, — мысленно распорядилась я, не представляя, что дальше делать. Не то поднимать старика с холодных камней, не то рядом падать, не то сбежать и закрыться в «Стрекозке», надеясь, что степняки ошиблись и не меня они вовсе искали.

Растерянно обвела взглядом площадь. Несмотря на то, что день только-только занимался, народ, пока ещё жидкой толпой, собирался поглазеть на редкое зрелище, окружая нас живым кольцом. Всадники, припавшие на одно колено, старик, раскинувшийся у моих ног морской звездой, и я в полной растерянности.

Правда, за спиной, помимо ехидных сестричек, уже стоял отставной сотник, грозно опирающийся на костыль, цокали по мостовой каблучки Ружены и Дунечки, бежавших на помощь, да ещё несколько работниц выскочили из мастерской.

Как хорошо, что я не одна.

— Даша, он говорит, что ты Мелек Кютсаль рода. Что после твоего исчезновения боги от них отвернулись. — Наклонившись к старику, стоя чуть ли не на четвереньках, Ружена вслушивалась в бормотание посланника и переводила мне его слова. — Он от имени Метин-кагана умоляет тебя вернуться в род.

— Дуняша, пусть Ружена попросит старика подняться и пригласит его в салон. Там и поговорим, а здесь мы только людей забавляем.

Отдав распоряжение, резко повернулась и пошла в ателье. Какой каган? Куда вернуться? Мой дом в Светлобожске.

— Крук, — позвала я, едва переступила порог, — растопи самовар да собери на стол что-то к чаю на… — я прикинула, кого на переговоры пригласить следует, — … на пять человек. Да поставь на огонь большой котёл воды для отвара. Нам ещё отряд воев покормить надо.

— Так, может, сготовить что? — тут же отозвался работящий домовёнок.

— Не надо. Пока чаем обойдёмся. Сейчас кого-нибудь пошлю в пекарню и к мяснику, прикупить колбасы и хлеба. Перекусят с дороги, а там будем решать, что с ними дальше делать.

— А кто они, Хозяйка? — не смог скрыть любопытства домашний дух.

— Утверждают, что родичи.

Крук только лапками изумлённо всплеснул и умчался выполнять поручения.

Прибежала Дуняша:

— Даша, Руженка со Жданычем ведут старика к нам. Всадники, что с ним прискакали — ох и красивущие! — с колен встали, на улице под оградой ждут. — Призадумалась на секунду и спросила: — Да-а-аш, а кто такая Мелек Кютсаль?

— Не знаю я, Дунечка! Не спрашивай меня ни о чём, и так голова кругом, — взмолилась я и, вспомнив, что хотела накормить охрану посланника, попросила: — Пошли кого-нибудь из девочек-учениц в пекарню и к мяснику. Пусть купит три каравая и шесть колец колбасы.

— Двоих отправлю, — кивнула помощница и, взметнув подолом, умчалась вверх по лестнице.

Оставшись одна, я на минуту закрыла глаза и потёрла лоб. Граждане, что происходит?

Старик-посланник, завидев меня в салоне, вновь попытался распластаться на ковре у моих ног. Хорошо, что Мезислав Жданович, увидев моё испуганное лицо, крепко ухватил степняка под локоть и что-то залопотал тому на ухо.

Мы с Руженой удивлённо переглянулись.

— Не замечала за нашим воякой таких знаний, — тихо сказала продавщица, встав у меня за спиной.

Но сотник её услышал, хитро прищурился на девушку и ус залихватски подкрутил.

В голове роилась масса вопросов, но по законам гостеприимства степняков, прежде чем гостя расспрашивать, следует его накормить или хотя бы напоить чаем. А тот, в свою очередь, если путешествует с охраной, не сядет за стол, пока слуг не накормят. Спасибо тебе, дедушка, что ты так интересовался жизнью кочевников и мне об этом рассказывал. Вот и довелось применить знания на деле.

— Всё сделала, — прибежала Дуняша и громким шёпотом спросила: — А вы что здесь?

— А мы тебя ждём, барышня! — ответил ей ветеран.

Через полчаса, когда все приличия были соблюдены, а представитель рода уже не пытался под каждым моим взглядом к ногам падать, я задала первый вопрос.

— Как зовут тебя, уважаемый?

Озвучивала меня Дуняша, переводила на тюркский Ружена, а Мезислав Жданович кивал, не то одобряя мои вопросы, не то подтверждая правильность перевода.

— Зеки-ага́, прекрасная госпожа, — склонил голову чуть ли не до столешницы старик. — Я дядя по отцу и второй советник нашего господина. Ссылаясь на наше родство и мой опыт, поручил Метин-каган, да продлят духи степей его года, найти и вернуть в род нашу Мелек Кютсаль. Только мне доверил господин амулет поиска, созданный шаманкой Кара Гизем*. Твоей прабабкой, прекрасная госпожа.

— Объясни толком, уважаемый Зеки-ага́! Я ничего не могу понять, — взмолилась я.

Как оказалось, пять лет тому назад, во время кочевья, исчезла единственная дочь великого Метин-кагана. Все жёны и наложницы правителя дарили ему только сыновей. И было это гордостью правителя. Но восемнадцать лет назад в гарем была взята юная девушка, найденная каганом во время охоты. Хоть и без желания красавицы, но стала она наложницей господина и в положенный срок родила дочь. Правда, недолго прожила после этого. Малышке ещё и года не исполнилось, как истаяла юная мать. Прорицатель, читающий судьбы по звёздам, предрёк новорожденной невероятную судьбу и объявил, что станет она хранительницей степи. Те, кому следует выслушивать предсказания, покивали, пряча улыбки за рукавами богатых халатов, да и отмахнулись. Кто же в наше время верит астрологам?

А девочка действительно стала ангелом-хранителем рода. Каганат начал прирастать землями и людьми, в степи паслись отары с неисчислимым поголовьем овец и коз. Таких прекрасных коней, какие рождались в табунах в эти годы, не помнил никто. У оседлых землепашцев урожаи были настолько богатые, что с лихвой хватало не только до нового урожая, но и оставалось на продажу.

Конечно, люди старели, болели и умирали, но со дня рождения девочки в течение двенадцати лет ни разу не случилось какого-либо поветрия или мора, нередко посещающих селенья степняков.

Как это часто бывает, очень скоро такая жизнь стала нормой. К хорошему привыкают быстро. Хвалили мудрое правление Метин-кагана, приносили жертвы богам и духам степи, и все словно забыли о предсказании.

Даже когда девочка исчезла, особо никто, кроме близких, не обратил на это внимание. Чего только в степи не бывает. Каган разослал на поиски дочери воев на два дня пути по всем сторонам света, а остальные продолжали жить так же, как и раньше.

— Искали долго, но юницу словно демоны унесли, и никто не мог сказать, куда она исчезла, — не поднимая глаз от скрещенных на столе ладоней, вещал советник великого кагана. — Минул год, и, кажется, каждый в степи вспомнил, кем нарёк девочку прорицатель. Хранительница степи пропала, а вместе с ней ушла и благодать. По весне случился страшный пожар. Огонь полыхал до самого неба. Выгорали пастбища, гибли птицы, звери и отары вместе с чабанами, которые не успевали откочевать в безопасные места. Следом за пожаром пришла красная лихорадка, забравшая больше половины детей в каждом стойбище. Летом непрерывно лили дожди, превращая обожжённую землю в безжизненное болото. Зима была лютой, снежной, голодной. Каган открыл сундуки с золотыми запасами и отправил караван в Османский султанат, чтобы купить зерна. Только это и помогло выжить зимой. После тяжёлого и страшного года наш народ так полностью и не оправился. То падёж на скот нападёт, то неурожай у землепашцев, то поветрие злое.

Слушала старика, сочувствовала бедным людям, а лицом старательно изображала, что не могу понять, как я связана со всеми этими событиями. Где степь, а где я? Что этот человек от меня хочет? Да, моё тело генетически относится к степнякам. Но и только.

— Ошибся ваш амулет, уважаемый советник. Не могу я быть Мелек Кютсаль и хранительницей степи. Нет во мне ни силы такой, ни ощущений требуемых. — Дуняша, удивлённо подняв брови, озвучивала мои мысли, Ружена нехотя переводила, Мезислав Жданович недовольно хмурился. Поднялась из-за стола. Следом вскочили все. — Мне искренне жаль ваш народ, Зеки-ага, но помочь ничем не могу.

— Но, Даша… — начала было Дуня, однако я уже бежала по лестнице к себе в кабинет.

И там, схватив со стола первый попавшийся под руку образец ткани, уткнулась в него лицом, сползла по стене на пол. Меня трясло от рыданий, злости и страха.

«Нашли! Зачем они меня нашли? У меня всё-всё хорошо. Любимая работа, любимый жених, любимый дед, любимые друзья. Я устроила свою жизнь. Где они были, когда я голой брела вдоль реки или пряталась от оглушённого гормонами деревенского парня? Вспомнили вдруг, явились: “Спаси, дорогая!” Как спасать? Поехать под охраной в степь и стать почётной пленницей? Да идите вы все полем, степью, пешим ходом! Папочка-каган объявился. Осчастливил, паразит. Маму уморил, теперь со мной так же поступить хочет? Небось и женишка уже заготовил, чтобы привязать навеки. А вот фигушки вам, родичи узкоглазые! Не дамся. У меня жених чародей. Он меня защитит. Царь с царицей почти родня, неужто отдадут? В крайнем случае, к послу мадьярскому в ноги упаду и попрошу политического убежища. Не хочу в степь! Не хо-чу!»

Я рыдала, мысленно проговаривая весь этот бред, мутной накипью бурливший в голове; при этом какая-то часть меня словно со стороны с холодным вниманием рассматривала и анализировала ситуацию.

Поняла, что приехали за мной, с первого мгновения, как только увидела степняков на площади. Не умом поняла. Душой, сердцем, внутренним чутьём, интуицией — слово-то какое заковыристое — но поняла сразу. И знала: всё, что говорит советник — правда. Почему?! Почему я всё это знаю? Ведь память того, что было со мной до того самого ракитового кусточка, ко мне так и не вернулась.

Но как же я не хочу возвращаться в степь!

*Мелек Кютсаль — священный ангел (тюркский)

*Кара Гизем— тёмная тайна (тюркский)

Когда, от души наревевшись, погоревав о своей несчастной доле и вконец измочалив несчастный кусок ткани, я спустилась в салон, чужих там уже не было. Ружена с помощью Дуняши наводила порядок на полках, бывший сотник не то дремал в своём кресле, не то о чём-то глубоко задумался.

— А где все? — мысленно спросила я у девочки.

— Ты о посланнике спрашиваешь? — Киваю: да, о нём. — Так они во дворец царский поехали. Сказал, что у них там посольство большое, представляться Его Величеству нужно. А к нам он по пути завернул, ибо амулет внезапно активировался и повёл к тебе.

Вот оно как… Посольство, значит. То есть назад срочно не торопятся. И завтра меня в степь, перекинув через лошадиный круп, замотанную в ковёр, не повезут. Тогда что я паникую? Может быть, вовсе без меня обойдутся?

Я облегчённо выдохнула. Хлопнула в ладоши, привлекая внимание, и через Дунечку попросила Ружену неотлагательно отобрать образцы ткани, из которых можно сшить яркие стёганые халаты для дома. Мужские и женские. Уверена, что после прибытия большого посольства степняков они обязательно войдут в моду. Надо поторопиться, дабы конкуренты не опередили. Идея-то в воздухе кружи́т.

Дед, выслушав мой подробный рассказ о встрече со степняками и невероятном заявлении Зеки-ага́, вопреки привычке долго размышлять над новой информацией, задал волнующий его вопрос сразу:

— Дальше-то что делать будешь?

В мастерской о том же спросили. Ответ ожидали по-разному. Дуняша, возбуждённая невероятными событиями, свидетельницей которых ей посчастливилось стать, — нетерпеливо, чуть приоткрыв рот. Казалось, вцепится сейчас в руку и начнёт трясти: «Скажи скорее! Мо́чи нет ждать!». А вот Ружена и ветеран одинаково настороженно. «Стрекозка» стала их домом. Соглашусь я стать Хранительницей Степи, уеду в каганат к… хм… к отцу — что станет с ними?

Не стала томить друзей долгим ожиданием ответа.

— Халаты шить буду, — недоумевая от моей приземлённости, озвучила Дуняша ответ с лёгкой обидой в голосе.

Мне тут такое невиданное приключение обещают, а я… Эх, я!

Зато Ружена с Мезиславом облегчённо выдохнули, переглянулись, ободряюще кивнули друг другу. Похоже, тревога сблизила этих совершенно разных людей. Они и так не враждовали, а теперь, наверное, подружатся.

От Осея халатами отмахнуться не могла. Поэтому обняла его, чмокнула в щёку и пообещала:

— Дед, я тебя одного не оставлю. Может быть, Метин-каган и отец мне, пусть так. Но самый родной человек для меня в этом мире — ты.

Пусть со стороны казалось, что ничего не изменилось, но жизнь с ног на голову перевернулась. Ещё и Ружена с сотником взялись обучать меня тюркскому.

— Ну и пусть сказать не можешь, — увещевала упрямая девушка, — но понимание-то тебе не повредит.

Сопротивляться было бесполезно. В повседневном общении со мной они попросту перешли на язык моих этнических предков. Что бы я ни делала, к чему бы ни прикасалась, один из моих учителей стоял за спиной и зудел назойливой мухой, называя на тюркском вещи, цвета, существительные, прилагательные, глаголы и числительные.

Должна была признать, что метод их оказался действенным. Тут, наверное, ещё и память тела свою роль сыграла, но через неделю я легко понимала простые предложения, с которыми ко мне обращались наставники.

Конечно же, все мастерицы, не занятые на заказах, шили халаты. От яркости ткани пестрело в глазах, от разнообразия моделей голова шла кругом. Простёжку делали прямой, диагональной, фигурной, комбинированной. Отделку из контрастных оборок, кружев, меха и вышивки. Фасоны предлагали свободные, приталенные, в пол и до середины бедра. Ни одного повторения, каждое изделие уникально.

Халаты мы шили трёхслойными. Но в отличие от подлинной одежды степняков, слой шерсти между нарядным верхним из шёлка или атласа и нижним из самого нежного льна, был очень тонким, почти невесомым. До меня в этом мире и в это время таких вещей не было.

Мастерицы, несмотря на трудоёмкость изготовления, любовались каждой законченной вещью и попросили разрешения сшить нечто похожее для своих близких. Позволила, конечно, но с условием, чтобы их изделия увидели свет не раньше, чем мы начнём продавать халаты в «Стрекозке».

Если бы не дед, заходивший за мной в конце дня, я бы работала круглые сутки. Всё, что угодно, лишь бы не думать о том, как найти выход в ситуации, в которой выхода нет.

Понимая, что от участи Хранительницы Степи не отвертеться, оставить деда одного в пустом доме тоже не могу. Тащить старика с собой, лишив привычного комфорта — бесчеловечно. Может быть, он, гонимый любопытством исследователя, и поедет, но вряд ли выдержит дальнюю дорогу и неустроенность кочевой жизни.

На одной чаше весов жизнь и благополучие многих тысяч человек, на другой — здоровье человека, который, презрев условности и правила Академии, принял в семью бездомную немую девочку. Выбор без выбора. Каким бы делом ни занималась, отвлечься от бесконечных мыслей, как решить задачу, в которой нет правильного ответа, не могла.

Ураган, именуемый Мирославой, в салон ворвался неожиданно.

— Дашенька, я соскучилась! Но ты даже представить не можешь, какое это бедствие, когда у ребёнка режутся зубки! Акамир постояннокапризничает и на секунду не отпускает от себя. Сын не желает оставаться ни с няньками, ни с кормилицами. Спасибо свекровушке, отпустила на часик проветриться. Показывай, что у тебя нового, — тараторила приятельница, одновременно успевая раскланяться с Мезиславом Ждановичем, улыбнуться Ружене и кивнуть визажисткам, выглянувшим из своей комнаты на неожиданный гам в салоне. Вдруг остановилась и руками всплеснула: — Даша, ты ужасно выглядишь. Много работаешь?

Киваю.

— Что за необходимость? Деньги нужны? Нет? Почему тогда?

Пожала плечами.

— Так правда то, что тебя в степь вернуть хотят?

Киваю.

Княгинюшка не глядя опускается на первый попавшийся стул, словно разом силы кончились. И стало понятно, что шумная бравада напускная и молодая женщина искренне переживает о моей судьбе.

— Поедешь? — участливо спрашивает приятельница, стараясь заглянуть мне в глаза.

Киваю со вздохом. Куда денусь…

— А как же Осей Глебович?

Не удержалась. Отвернулась, чтобы слёзы скрыть от боли мучающего меня вопроса. Мирослава обняла за плечи, погладила по спине и вдруг оттолкнула слегка.

— Даша, я всё придумала! Мы его к себе заберём.

Мои брови от удивления вскинулись, а слёзы мгновенно высохли. Как заберут? Дед не кот, чтобы его в корзинке из одного дома в другой перенести. Упрямство мэтра в Академии стало нарицательным. Не пойдёт он к чужим.

— Ты не поняла! — всегда удивлялась умению приятельницы понимать мою мимику. Твёрдо уверена, что мысли не читает, но как-то чувствует мои эмоции. — Мы его не приживалом возьмём. Я… нет, Рознег его учителем к нам пригласит. Для меня. Давно собирались. Матушка считала, что невместно молодой боярышне над книгами чахнуть. Писать мало-мальски умею, счёт знаю, и этого достаточно. А как беседы куртуазные вести? Как изящно осаживать завистниц злоязычных? О чём буду разговаривать с Акамиром, как подрастёт? Учиться просто необходимо! — каблучок элегантной туфельки стукнул об пол, подчёркивая серьёзность заявления. — То, что Осей Глебович в Академии преподаёт, добавит весу в глазах моей родни. А то, что украшен сединой и морщинами, успокоит мужа. Решено! — и ещё раз каблучок впечатался в пол салона. А потом уже мягче: — Ты согласна, Даша?

Киваю. Учиться необходимо всегда, какой бы повод для этого ни был. Согласна и с тем, что решение Мирослава интересное предложила. Дело за малым — понравится ли такой вариант деду. «Пусть Рознег пригласит его до моего отъезда», — вывожу свою просьбу на досочке.

— Сегодня же упрошу мужа, — обещает приятельница. — А теперь покажи, что ты нового нашила. Я бы хоть весь день с тобой проговорила, но домой пора. Сын ждёт.

Халаты привели княгиню в восторг. Она гладила яркую ткань верхнего слоя, одобряла отделку и тёплую лёгкость уютной вещи. Перемерила штук пять или шесть, но никак не могла сделать выбор.

— Даша, ну скажи, какой лучше? С оборками или с кружевами? Здиславе Красимировне я с мехом возьму, а себе какой? — страдала Мирослава, а потом, приняв решение, бесшабашно махнула рукой. — Оба беру!

Глава 5

Шпиль, венчающий высокую крышу центрального храма, ярко вспыхнул, отражая первые солнечные лучи, и люди, окружившие наш небольшой караван, как-то разом отступили. Пора. Традиция такая в Светлобожске — трогаться в путь на утренней заре. Подумать не могла, что столько желающих проводить соберётся.

Два дня назад во дворце устроили большой приём по случаю отбытия посольства, где со мной попрощались самые родовитые заказчицы. Благодарили за наряды, говорили добрые напутствия, дарили всякие полезные мелочи, что могли пригодиться как в пути, так и на новом месте. Просили скорее вернуться.

Вчера утром в «Стрекозке» собрались все работники мастерской, поставщики, Катя с мужем. Желали мне лёгкого пути, обещали, что будут скучать. Опытные купцы, не раз ходившие с обозом за товарами, давали дельные советы, как вести себя в дороге, чтобы доехать до места живой и здоровой. Женщины обнимали, плакали, совали в руки корзины с припасами. И опять просили поскорее вернуться.

Больше всех переживали Ружена и Мезислав Жданович. На них, да ещё на Сияну оставляла я мастерскую. Портнихе — основная работа: подбор тканей, крой, шитьё, контроль качества. Продавщице, ставшей экономкой моего непростого заведения, предстоит заниматься денежными вопросами. Сотник, как самый опытный и закалённый в боях, взял на себя управление в целом. Обещали помогать и подсказывать друг другу, если нужда такая будет.

Жаль, но от приёма заказов на шитьё нарядов пришлось отказаться. Дуняша единственная могла бы с этим справиться, но упёрлась, как молодой барашек, убеждая всех, что без меня даже не зайдет в «Стрекозку». Надеюсь, отшивая все виды белья, чулки, пояса и халаты, клиентов мастерская не растеряет. На прощание я подкинула Сияне ещё и несколько новых эскизов легкомысленных, нарядных и так любимых дамами пеньюаров.

Художницам отдала рецепты изготовления декоративной косметики. Людмила хоть и вредная девка, но толковая и цепкая, а Белослава во всём сестрицу поддерживает. Главное, что клиентки ими довольны и курсы они ведут интересно. Так рассказывают о макияже, что и я заслушивалась, когда на уроки к ним заглядывала. Упросила деда пустить девчонок на постой в опустевший дом. Там же лаборатория, необходимая для работы, запасы материалов и упаковок. Да и не дело это, когда дом нежилой.

Дома прощалась с самыми близкими, пригласив на поздний обед Богдана Силыча с Боянкой и Дуняшей. Ели плохо, разговаривали мало.

— Даша, ты вернёшься? — со слезами спросила добрая соседка.

Кивнула. Вернусь обязательно. Что мне там делать, если я никого не знаю. Убедятся, что ошиблись в своих ожиданиях, и вернусь.

А когда гости разошлись, мы с дедом сели в его комнате, обнялись и почти всю ночь проговорили. Обо всём. О том как встретились в первый раз: «Стоит такая пигалица, худющая, чумазая, но страсть какая настырная. Вцепилась в мантию, в дом не пускает и бумажкой перед носом трясёт!», как быт налаживали: «Я словно в былые годы вернулся, когда матушка жива была», как Ерофея учили, как ходили складками прощаться с бабой Марысей. Многое вспомнилось с душевным теплом и лёгкой печалью.

— Ты же вернёшься?

— Обязательно вернусь, дед. Правда, не знаю когда. Через год или два, может быть, даже через пять, но вернусь. Ты ведь меня дождёшься?

— Дождусь… ты только долго не задерживайся.

Три недели, как дед ушёл в отставку из Академии и переехал в дом посла в качестве учителя Мирославы. Домовой с банником печалятся — как ещё с постояльцами уживутся? Но тихонько радуются тому, что дому не грозит пустым стоять, и тому, что при деле будут. Дичает нечисть без людей, вредной становится.

И всё же… Ещё от дома не отъехала, а уже тоскливо на душе.

Одно хорошо — Ерофей едет со мной.

Перед приёмом Его Величество пригласил нас в свой кабинет. Вручил бывшему студиозусу, неожиданно ставшему послом, несколько свитков в богатых чехлах, обвязанных золотыми шнурами и скреплённых красными печатями для передачи кагану.

— Поезжай, сын. Не люб тебе путь воинский — учись дипломатии. Мирное соседство со степняками дорогого стоит. Не прошу набеги прекратить — норов у них не тот, — но расположенность правителя постарайся обеспечить, — напутствовал Василий Ерофея. — Горячку не пори, слушай, что боярин Судислав советовать станет. Он человек в посольских делах опытный. — Повернулся ко мне. — При тебе, дева, говорю не таясь. Хоть ты и дочь степей, и судьба теперь у тебя другая, но выросла-то здесь. Верю, что не станешь вредить царству моему. Без зла уезжаешь?

Покивала. Без зла, но с тяжёлым сердцем и без охоты.

Анна подошла, обняла нас по очереди, поцеловала, благословляя. Ерофею ладанку на шею повесила.

— Возвращайся, сын. Мы ждать будем. — А мне на ушко шепнула: — Береги его.

Несмотря на такие длительные и обстоятельные прощания, на ратушной площади, откуда посольский обоз отправится в путь, всё равно собралась толпа провожающих. Кто-то ради любопытства пришёл, кто-то порадоваться и лично убедиться, что конкурентка наконец-то уезжает, кто-то искренне печалясь о разлуке.

И вот наш караван тронулся в сторону южных ворот. Я смотрела в небольшое заднее окно кареты на белые платочки, машущие нам вслед, едва сдерживая рыдания. Прощайте, мои дорогие, я обязательно вернусь! Обязательно!

Для путешествия степняки подарили мне лошадь. Чёрная, с белой звёздочкой на милой морде, с шёлковой пышной гривой и таким же шикарным хвостом. Нетерпеливо перебирая точёными ножками, она с любопытством косилась на меня. Обожаю этих прекрасных и умных животных, но издали. Даже погладить боюсь, а мне сесть на неё предлагают. Кажется, лошадка обиделась, когда я предпочла карету, что одолжила для поездки царица.

Ерофей пока на своём скакуне рядом едет, но, думаю, скоро в карету пересядет. Академия содержит большие конюшни. Стойла для лошадок состоятельных учеников, для саврасок, обслуживающих огромное хозяйство учебного заведения и для коняшек, на которых тренируются безлошадные студиозусы. До поступления парню негде было освоить навыки верховой езды, да и во время учёбы уроков по выездке немного. Проскакал три круга в загоне, не свалился — зачёт. Дальше, если нужда есть, сам опыта набирайся. Только некогда тренироваться — других немаловажных предметов список длинный. Вот и старается молодой посол, пусть через силу, но выехать из города верхом достойно. Но степняки всё равно ехидно поглядывают на парня и улыбки едва сдерживают. Далеко пока Ерофею до тех, кто считает себя родившимися в седле.

Поглядывая с сочувствием на жениха, думаю, что неминуемо и мне скоро предстоит, преодолев страх и неуверенность, пересесть на Ночку… или Звёздочку?

— Ерофей, узнай у кого-нибудь, как зовут мою лошадку, — мысленно прошу парня, когда он приблизился к карете чуть ли не вплотную. Тот устало кивает. Тяжело ему, но гонор держит. Решаю чуточку схитрить: — Хотела поговорить с тобой, но на ходу неудобно. Может пересядешь в карету?

— Скоро остановка будет, чтобы обоз перестроить. Тогда и пересяду. Тебе не срочно?

— Нет. Подожду.

Заодно и тему для разговора придумаю. Путь длинный, говорить-не переговорить нам с тобой, друг милый.

И вновь прилипла взглядом к окну. Южная окраина Светлобожска значительно отличалась от северной. Больше всего она походила на зажиточное село. Весёлые палисадники перед одноэтажными домами с расписными ставнями. Гуляют куры и кое-где гуси. На задворках, наверное, и козы пасутся. Петухи орут, приветствуя новый день. Покойно, уютно, чисто.

Оттого, что не спала всю ночь, а карета мягко покачивалась, убаюкивая грустные мысли, я откинула голову на высокую спинку удобного диванчика, прикрыла глаза и не заметила, как уснула.

Прощай, столица.

«Эх, дороги, пыль да туман»… Знакомо-незнакомые слова крутились в голове, хоть и не совсем соответствовали действительности. Дорога была. Но она, слава светлым богам, не пылила, а тёмной, прямой, бесконечной лентой уходила за горизонт.

Ранняя весна. Солнышко только-только землю подсушило. Колёса и копыта сгладили зимние колдобины и ухабы, выровняв поверхность до идеального состояния, и ехать комфортно не только в моей карете, но и в телегах и возках. Увы, долго это не продлится. До летней пыли, тончайшей пудрой покрывающей путников с головы до ног, мешающей дышать полной грудью и не дающей толком посмотреть вдаль, чуть больше месяца осталось. Надеюсь, мы к тому времени доберёмся до каганата.

Зато были туманы. По ночам выползали они из лощин и оврагов. Холодными, влажно-липкими щупальцами окутывали место ночёвки плотной белёсой влагой, меняя цвета, звуки, настроение. Хорошо, что степняки каждый вечер ставили для меня небольшой шатёр, который обогревался жаровней с горячими камнями. В тёплый походный уют туманам хода не было. Но укладываясь спать на узкой раскладной лежанке, я настороженно вслушивалась в шорохи за тонкими стенами моего временного жилья и просыпалась от близких звуков. Казалось, кто-то ходит кругами, желая войти внутрь.

— Даша, туман — это всего лишь взвесь мельчайших капелек воды, и ничего больше, — успокаивал меня Ерофей, когда по утрам я жаловалась ему на непонятный ночной страх. — Ты как ребёнок темноты боишься. Хочешь, буду в твоём шатре ночевать?

Хочу, но никто не позволит. Получив моё согласие на возвращение в степь, Зеки-ага с демонстративно-почтительным уважением взялся опекать меня. Вернее, перевоспитывать на свой манер. Нельзя напрямую разговаривать с охраной, возчиками и всеми, кто не входит в ближний круг. Нельзя, чтобы посторонний мужчина — не отец и не брат — ехал со мной в одной карете. Нельзя вкушать пищу рядом с низкорождёнными. Нельзя, нельзя, нельзя…

Поначалу я молча соглашалась. Многие запреты плотно пересекались с правилами приличия столицы и были привычны. В городе. Но в пути, на мой взгляд, многие условности отодвигались на второй, а то и третий план. Почему я должна есть одна в своём шатре? И почему не могу подёргать за рукав стражника, чтобы он обратил на меня внимание? Да, я сглупила, не взяв в дорогу компаньонку, но представить себе не могу, кто захотел бы тащиться со мной за тридевять земель в невесть какие дали. Мы едем всего третий день, а я уже до оскомины устала от непрерывных наставлений Зеки-ага.

Вдруг карета резко остановилась, вернув меня из полудрёмы в реальность. Выглянула в окно. Мимо, от головы обоза, проскакал Ерофей. С каждым днём он всё меньше отдыхает рядом со мной и больше времени проводит в седле и или в возке боярина Судислава Храброва — советника посольства.

Высокое назначение автоматически не даёт знаний и навыков, вот и натаскивает зубр дипломатии молодого посла в тонкостях хитросплетений непростой науки.

И всё же, что там случилось? Гонимая любопытством, открыла дверцу, встала на подножку, пытаясь за мужскими спинами увидеть, что привлекло их внимание. Но разобрать ничего не смогла и уже хотела сесть назад, когда девчачий визг и вопль: «Даша!» сорвали меня с места.

Хорошо быть статусной особой. Передо мной мгновенно расступились, давая проход к телеге, на которой стоял мой сундук. Мой открытый сундук. Кто и с какого перепуга посмел трогать мои вещи? Но вопрос мгновенно стал неактуальным, когда я увидела, что из открытого ящика на меня смотрит взъерошенная, немного виноватая Дуняша.

– Ты как здесь? — хором с Ерофеем спросили мы. Только он громко, а я мысленно.

— Ну… — затянула девочка, озираясь на мужчин, с любопытством её рассматривающих, и, окончательно смутившись, замолчала.

— Вылазь! — приказала я подружке, понимая, что начудила она знатно.

— Даш… — начала было та, но я уже повернулась к спешившемуся жениху.

— Пожалуйста, распорядись, чтобы помогли ей выбраться, накормили, напоили и привели в карету, — попросила я посла и вздохнула. — Вот мало мне проблем. Теперь ещё и это.

После вынужденной остановки обоз тронулся. Карета мягко качнулась, но я почти не обратила на это внимание, рассматривая помятую, всклоченную Дуняшу и слушая её рассказ:

— Ох, Даша, знала бы ты, как меня зависть накрыла, когда услышала, что тебя в степь зовут. А ты такая: «Вы ошиблись…». Как можно было отказываться от такого?! Не невольницей увозят, Хозяйкой зовут. Как мне хотелось оказаться на твоём месте. Свободной скакать на прекрасном коне куда захочешь, косы за спиной развеваются, следом вои красивущие в кольчугах, в шеломах с хвостами… Ух! А мне жениха сопливого сватают и всё время говорят, что это нельзя, то нельзя, и так тоже нельзя. На всё запреты. Вот я и решила, что убегу за тобой следом. А тут случай такой…

Помнишь, когда обед прощальный был, посыльный приходил, спрашивал, когда сундуки готовы будут? Я же сама ему перевела, что уже готово всё, в «Стрекозке» у входа стоит. Могут в любое время грузиться. Он тогда ответил, что ближе к рассвету подгонят телегу и заберут. Поняла тогда, что судьба это. Домой вернулись, сказалась расстроенной и к себе ушла пораньше. Собрала белья немного, платье запасное, гребешок, ленты и потихоньку из дома улизнула. В мастерской-то все входы-выходы знаю, нетрудно было внутрь пробраться. На кухне бутыль утащила — водой запаслась, кусок хлеба кто-то оставил, тоже прихватила. Одежду твою вынула из сундука, узлом в скатерть связала, рядом с сундуком положила. Написала записку, что уехала с тобой и пусть не ищут. Положила в книгу, где Руженка записи ведёт, так, чтобы она увидела дня через два или три. Иначе погоню бы Богдан Силыч снарядил. И залезла в сундук.

— Как же ты там не задохнулась и не… хм… В уборную же надо было? — спросил Ерофей, внимательно слушая признание беглянки.

— Сундук у тебя, Даша, плохой! С виду крепкий, а дно щелястое, так и не задохлась. По нужде… тут да, трудно пришлось. Едва до стоянки ночной дотерпела. Думала, что обмочусь. Выбралась как мышка и бегом в кусты, а ноги затекли. Едва-едва до ковыляла.

— Так охрана же! — опять встрял парень в рассказ.

— Глаза я им отводила, — едва слышно прошептала Дуняша. — Умею я такое… Всю ночь по лагерю бродила. Свежим воздухом дышала, в общем котле каши немного оставалось — поела. К твоему шатру, Даша, сколько раз подходила. Объявиться хотела, но побоялась, что назад отправишь. Нагуляюсь за ночь, а днём спала, чтобы не страдать от жажды и… прочего. И в другую ночь так же.

«Авантюристка!» — мелькнула в сознании странное слово. Что значит точно, не помнила, но понимала, что очень оно подходит Дунечке.

— Что делать будем? — мысленно спросила я Ерофея, признавая его старшинство в посольстве.

— Выдрать надо! — резко ответил тот.

— Почему? — вскинулась девочка.

— По заднице. Крапивой.

Дуняша надула губы. Она-то себя героиней чувствовала, а её крапивой.

— Ты подумала о том, что чувствовали Боянка и Богдан Силыч, когда поутру не нашли тебя в светлице твоей девичьей? — спросила беглянку.

— Разозлились, наверное…

— Зная соседку, думаю, что она от горя и заболеть могла. А ещё думаю, обидно ей очень. Мало сделала для тебя?

— Так я же не прошу! Сама она… — вскинулась Дуняша. — Она хочет, а меня заставляет.

— И что же она тебя такое страшное делать принуждает? — с горькой усмешкой спросил Ерофей.

В силу нелёгкого жизненного опыта он понимал, что эгоистичный подростковый бунт, когда думаешь только о своих желаниях, считая, что весь мир с дурацкими правилами поведения, нормами морали, устаревшими ограничениями настроен против тебя, может не просто навредить, но искалечить, а то и вовсе уничтожить. Чем могла закончиться для легкомысленной девчонки прогулка по ночным улицам в одиночку? А то, что доски на дне сундука оказались плохо подогнаны, и вовсе удача. Иначе нашли бы на одной из стоянок посиневший от удушья трупик.

— Ну… — девочка задумалась.

Не глупая же, понимает, что Боянка ей добра желает. Жаль только, что пока суть «что есть добро» у них разнится.

Домой девочку не отправили. Не связывать же её, а в ином случае сбежит.

— Пусть едет. Глядишь, убедится, что жизнь в степи не мёд с сахаром, — разрешил Ерофей. — Но я бы выдрал!

Боянке написала письмо с обещанием присмотреть за Дуняшей и отправила со встречным обозом в Светлобожск.

Эх, дороги…

— Уважаемый Зеки-ага́, — на короткой остановке жестом пригласила я советника в карету; дождавшись, когда тот устроится на мягких подушках и примет от Дуняши, ставшей моей компаньонкой, пиалу с холодным отваром, спросила: — Кого из своих людей вы, мудрейший, посоветуете нам в учителя верховой езды?

Ерофей, знавший о моих планах, озвучивал вопросы на тюркском слово в слово.

Старик чуть было не поперхнулся от услышанного, но сделал вид, что жидкость в сосуде плеснулась от неровного хода кареты.

— Зачем вам это? — откашлявшись, задал он встречный вопрос.

Сделав вид, что не понимаю, повернулась к послу, дабы услышать перевод.

— Ездить по степи, — состроила я самое невинное выражение лица. — Карета, после того как доставит нас до каганата, отправится назад. Да и вряд ли между стойбищами есть хорошие дороги. Как же я смогу навещать людей, нуждающихся в поддержке Хранительницы Степи?

— Не надо никуда ездить. Женщина должна сидеть у очага или у колыбели, а не по степи на коне мотаться, — недовольно проворчал Зеки-ага, а потом спохватился и попросил Ерофея: — Не переводи это. Скажи, что вряд ли после столь долгой разлуки отец отпустит её в степь.

— Ерофей, — поторопилась я мысленно предостеречь парня, — переводи, о чём он просит. Советник отлично понимает по-русски.

Судя по безмятежному лицу новоиспечённого посла, это был уже известный факт — или за время учёбы он хорошо научился скрывать свои эмоции.

— Зачем же вы тогда подарили мне такую прекрасную лошадку? — я качнула головой в неопределённом направлении за пределы кареты. — Кстати, как её зовут?

— Танели, — проворчал советник кагана. — По-вашему Ветер на Рассвете. А лошадь дарят в знак уважения. Никто не ждет от тебя, о прекрасная, что ты будешь на ней ездить.

— Хорошо. Если среди ваших людей нет достойных наставников, я попрошу помощи у посольских. — Я сделала вид, что не понимаю запрета.

От моего заявления бедного Зеки-агу чуть не перекосило. Он и так из всех сил старается огородить меня от лишнего, с его точки зрения, общения. Ерофея рядом со мной терпит только из-за его высокого статуса и в качестве переводчика. Наверное, старик уже тысячу раз пожалел о том, что прикинулся незнающим русский язык. Но переигрывать теперь поздно. Одним днём такие знания не появляются. Тут он сам себя перехитрил. На что надеялся, явившись ко мне без толмача? Должно быть, ополоумел от радости, увидев, что амулет поиска взял след давно утерянной Хранительницы.

— Хорошо. Выделю вам человека. Только когда учиться станете? Не на ходу же.

— Утром перед завтраком и вечером перед ужином. Начнём с получасовых уроков, а там видно будет.

Посланник нервно дернул шнурок связи с кучером. Карета остановилась, и Зеки-ага́ с нарочитым достоинством покинул наше общество.

Отодвинув оконную шторку, завистливо наблюдала, как он лихо, не касаясь стремени, вскочил на свою лохматую лошадку, подведённую кем-то из слуг. И то, как он хлестнул того по спине нагайкой, разорвав ударом ветхий халат до рубашки.

— Нашёл на ком злость выместить, — покачал головой Ерофей и вздохнул, сочувствуя. — Ну и родня у тебя, Даша.

— Родня у меня это Осей Глебович, Боянка с Силычем и Фома с Дунечкой. А эти… — я качнула головой в сторону окна, — пока они мне никто.

— Зачем же ты тогда согласилась ехать? — изумилась подруга, внимательно слушавшая наш разговор.

— Ох, Дуняша… — я потёрла пальцами виски, — трудно на это коротко ответить. Много всякого причиной было. Первое, точно знаю, если бы я не согласилась добром, увезли бы силой. Василий такого однозначно не потерпел бы: или погоню отправил, или приказал войскам в степь вторгнуться. Выручили бы меня или нет неизвестно, а вот то, что из-за этого могла начаться новая война, несомненно. Представь, сколько бы людей погибло. — Дунечка в изумлённом ужасе прижала ладошки к щекам. — Второе, верить или нет предсказаниям — выбор каждого. Но то, что лежит на мне груз ответственности, я чувствовала всегда. Только не понимала, какой именно. Пыха подобрала, деда опекала, Ерофею помогала, вас с Фомой от соседа ушлого отбила, Катю с девчонками приютила, сотника пригрела, Неёле работу дала — всё по потребности душевной было. Физически мимо несчастных пройти не могла. Думала, из-за того, что сама пережила страшное, а после слов советника там на площади, поняла, что в другом причина. Боги меня обязали. А с ними не спорят. Знаешь, сколько ночей я проревела от страха и нежелания бросать привычную жизнь? — Девочка слушала не перебивая, но было видно, как на её мордашке от слов моих меняются эмоции. — Вот ты сказала, что я Хозяйкой в степь еду. Надеюсь, заметила уже, сколько запретов на меня вешают? Думаю, готовят мне участь ангела-хранителя, но сидящего в золотой клетке. Какие там косы по ветру и скачки на быстрой лошадке…

Подружка бросилась мне на шею, уткнула мокрое от слёз лицо в плечо.

— Дашенька, прости меня! За зависть, за побег дурацкий, за то, что не понимала, какая ты… — девочка замялась, подыскивая слово.

— Невероятная, — подсказал Ерофей, словарный запас которого был в разы богаче.

— Да ну вас! — отмахнулась я и сменила тему. — Дуняша, тебе учиться надо. И не только на лошади ездить. Язык учи. Каждый день, каждую минуту. Если поехала со мной, то не развлекаться, а помогать будешь. Ерофей не сможет следом толмачом ходить, не по статусу ему, да и не везде его пустят. В женские шатры хода мужчинам нет. Сама я почти всё понимаю, но говорить-то тебе придётся. Ещё я травник с собой захватила, вместе станем изучать. Знания эти полезные. И вот… — я достала из дорожной сумки клубок ниток и иглу. — На стоянке найди того бедолагу и зашей ему халат. Я бы и сама могла, да боюсь, не позволят мне, а если настаивать стану, ему ещё больше нагорит.

Подруга понимающе кивнула.

Остаток дня, выпроводив из кареты Ерофея, мы шили компаньонке штаны. Мои, что я ещё дома приготовила, Дуняше не подходили. Она была немного ниже меня ростом и основательно шире в бёдрах. Крепенькая девушка выросла из моей подружки. А я всё такая же тонкая и звонкая.

Комплект для верховой езды кроили по принципу амазонки. Не ходят в это время и в этом мире женщины в штанах. Мало что не поймут, могут и камнем запустить или куском навоза. Потому поверх портков, заправленных в сапожки, надевалась юбка с запахом. Блузка могла быть любая, но по утрам и вечерам было ещё свежо, потому дополнили наряд жилетами.

Разглядывая Дуняшу, примеряющую обновки, подумала, что не хватает ей высокого головного убора с вуалью. Представила, отмахнулась и забыла. Что-то часто всякая непонятность в голову лезет.

И вот стоим мы с компаньонкой такие нарядные у шатра моего, ждём, когда нас верховой езде учить начнут, и видим, что ковыляет к нам тот самый слуга, которого Зеки-ага́ нагайкой отходил.

— Чего он? — хмыкнула подружка. — Догадался, что собираюсь халат ему заштопать?

А тот уже у ног в траве валяется:

— Милостивая госпожа, — бормочет на чисто русском языке, — Хозяин приказал учить вас.

— Учи, но прежде встань.

— Условие есть, — кряхтя поднялся с земли мужичок. — Если вы откажетесь от меня, то он отвесит мне десять горячих нагайкой по голой спине.

— А если нет?

— То отсечёт голову, коли не сумеете до конца пути самостоятельно своих коней обихаживать и ездить на них.

— И чего ты хочешь?

— Откажитесь от меня. Вы такие юные, слабые, не сможете ни седло на спину лошади закинуть, ни подпругу затянуть, ни вычистить коня толком. Не говорю уже о том, чтобы в седле уверенно держаться. Времени мало.

Хитёр советник кагана. Откажемся у этого учиться — другого не даст. А зная, что закладом жизнь человеческая стоит, как принять такое условие? Вдруг и впрямь не справимся.

— Что делать будем, Дунечка? — мысленно спросила подругу.

Та только плечами пожала, а потом спросила конюха:

— Ты хорошо учить будешь?

— Насколько позволите, барышни.

— Это как?

— Можно после каждого слова кланяться и просить почтительно что-то сделать, а можно… — мужичок вздохнул и махнул рукой. — Но с вами так нельзя.

Я улыбнулась и крутанула головой, понимая, что имел в виду конюх. Другая учёба была куда как жестче. Тут и слово крепкое будет, и подзатыльник при случае прилететь может. Это и объяснила Дуняше.

— Я бы взялась, — фыркнула подруга. — Что я, не слышала, как Силыч работников костерит?

— Я тоже берусь. Мне это просто необходимо.

— Ну что ж, девоньки, — почесал затылок конюх, — тогда не обессудьте. Голова моя на кону, поэтому спуску не дам.

— А что будет, если мы за время пути мало-мальски обучимся всему, что требуется? — озвучила Дуняша мой вопрос.

— Зеки-ага́ обещал отпустить меня.

Мы с недоумением уставились на мужичка. А тот оттянул высокий ворот рубахи и показал кабальный ошейник. Конюх был рабом. Дела… То, что в Южно-Русском царстве есть холопы, новостью не было. Но холоп не раб. Зачастую это люди, на время взятые за долги в бесплатные работники. Срок отработки определял старшина, к которому и обращались в таких случаях. Отслужив положенный срок, а то и раньше, если откупиться сможет, человек вновь становился свободным и мог идти куда пожелает.

Бывало, что родители от безысходности отдавали детей шести-семи лет в ремесленные мастерские «на побегушки». Там ребятишкам несладко приходилось, но и с голоду они умереть не могли. Подросших пристраивали мастерству учиться. Те, кто имел расположенность к делу и старание должное, могли до подмастерьев подняться, а то и вовсе в семью войти, женившись или выйдя замуж за кого-то из родичей мастера.

Но рабство в царстве не поощрялось.

— Как же так, дядечка? — со слезами на глазах спросила Дуняша.

— Набежали, повязали, угнали, — не вдаваясь в подробности, ответил раб. — Пошли к коникам, барышни.

Мы и пошли, но учитель наш остановился и недоумённо осмотрел с головы до ног.

— А куда это вы так вырядились, голубушки? Бегом переодеваться в простецкое. Начнём с того, что будете учиться сёдла поднимать. Потом на лошадь садиться будете. А после урока их следует почистить. Упреете, извазюкаетесь, помнётесь.

Мы переглянулись, пожали плечами и вернулись в шатёр. Скинули юбки и жилеты, блузки сменили на просторные рубахи, косы подобрали и повязали платками.

— Другое дело. Теперь пошли! — одобрил конюх.

— Дядечка, а звать-то тебя как? — спросила Дуняша, подстраиваясь под шаг мужичка.

— Вот оно как… — прошептал тот, и глаза влажно блеснули. Потом вдохнул шумно, долго, с силой зажмурился, отгоняя непрошенные слёзы и только после этого ответил. — Почти забыл уже имя своё. Всё «раб», да «раб». А зовут меня Ратко. Дядька Ратко.

Просчитался хитромудрый Зеки-ага. Степняки пользуются трудом рабов, но презирают их, брезгуют общаться. Должно быть, думал, что и мы откажемся от такого учителя либо будем учится без должной охоты. Не знает посланник, что такое жалость баб русских. Ничего, что одной четырнадцать едва-едва исполнилось, а у другой тело высокородной степнячки. Душа-то у обеих русская. Ради себя так бы не старались, наверное, а за свободу земляка…

— Смотрите, барышни, — Ратко подвёл нас к телеге, тщательно укрытой плотной холстиной, отбросил край и показал уложенные в ряд сёдла, старательно закреплённые и проложенные чистой ветошью. Очевидно, чтобы не потёрлись от дорожной тряски, не попортились от пыли и влаги. — Вот это седло твоей лошадки, пресветлая госпожа. Оно уже подогнано по размеру её спины, здесь же потник и подпруга. Всё, что нужно для того, чтобы правильно оседлать. А это, барышня, для твоего коника.

Сёдла значительно отличались друг от друга. Модели одинаковы, а вот отделка… Для моей Танели обтянут тиснёной узорчатой кожей, края рядами серебряных клёпок украшены. Для Дуняшкиного коня, которого нам пока ещё не представили, седло было попроще, но тоже новое и даже с виду очень удобное.

— Теперь пойдём за лошадками, — объявил дядька Ратко, доставая из потрёпанной сумы, перекинутой через плечо, две морковки. — Это для знакомства. А впредь держите в запасе ломоть хлеба с солью, но морковка или яблоко тоже подойдёт.

Чем ближе подходила я к группе лошадок, тем сильнее билось сердце. Светлые боги, жуть-то какая! Как такое большое животное может позволить мне оседлать себя, да ещё и возить на себе?

— Танели, Танели, — заворковал конюх, подзывая мою красавицу, — иди с хозяйкой познакомься.

Умное животное неохотно приблизилось и смотрело на меня, нервно подрагивая кожей.

— Иди, поговори с ней, — легонько подтолкнул меня в спину Ратко.

— Даша немая. Она не может говорить, — возмущенно зашипела Дуняша.

— Но не безмозглая же! — в таком же тоне ответил наш наставник. — Лошади отлично чувствуют, как относится к ним человек. Думай о ней хорошо, отдай морковь, погладь с любовью, не делай резких движений.

«Девочка моя, — мысленно потянулась я к Танели, — давай дружить, лапушка? Ты мне очень понравилась с первого взгляда, но у меня никогда не было лошадей. Ты первая, и мне очень хочется подружиться с тобой. Красавица, умница, самая лучшая из всех, кого я только видела».

Думая так, я плавно приблизилась к лошадке и протянула морковь, лежащую на открытой ладони. Теплые губы едва коснулись кожи, и тут же раздался аппетитный хруст. Подношение было принято. Как и поглаживания.

«Ты великолепна, моя Танели!» — пыталась я донести до животного своё отношение к ней. И казалось, лошадь меня понимала. Не так, как Пых, но настроение в целом улавливала. Ткнулась мне в шею, щекотно обдав тёплым дыханием, осторожно толкнула головой, подставляясь под поглаживание.

— Веди её к телеге с сёдлами, — распорядился конюх.

Хм, легко сказать — «веди». А как? Одно дело обниматься, стоя на месте, и другое куда-то вести. У неё даже узды нет.

«Танели, детка, пойдём со мной», — позвала лошадку. Взяла за прядь гривы, легко потянула за собой, и она послушно пошла. Не помню, испытывала ли я когда-либо такой восторг. От избытка чувств из-за того, что большое животное слушается меня, я остановилась, обняла лошадиную голову, отмеченную белой звездочкой, и от всей души поцеловала: — «Ты моё прекрасное чудо!»

Дуняше достался послушный флегматичный серый коник, на морде которого легко читалось его отношение к жизни: «Могу скакать, могу не скакать. Не скакать лучше, но если очень надо, то поскачу. Желательно не очень быстро и куда-то недалеко».

Хочешь рассмешить богов — расскажи им о своих планах. Для того, чтобы за короткое время овладеть навыком ухода и езды на лошадях, двух часов в день мало. Мы вставали до рассвета, в туманных сумерках брели к табуну, забирали Танели и Серку, угощали заранее припасёнными вкусняшками, седлали лошадок и забирались в сёдла.

Я, конечно, знаю, что в каждом деле много тонкостей, но даже не подозревала, сколько их в осёдлывании. Прежде чем накинуть потник, необходимо тщательно проверить место, куда ляжет седло. Вдруг там какой-то мусор остался, и тогда бедное животное будет страдать от потёртостей. Да и само седло не абы куда кладут. Всегда думала, что на середину спины. Ан нет, есть специальное место. Там у лошадки меньше всего нагрузка на позвоночник. Как затянуть и проверить правильность прилегания подпруги, сделать так, чтобы под ней не образовались складки кожи, с какой стороны садиться в седло, как ставить ногу в стремя… Сколько всяких мелочей необходимо запомнить и сделать до того, как сказать: «Но!»

Благо, что учителем Ратко оказался отличным.

— Так а чё? — смущённо отвечал он на мою благодарность. — Я ж всю жизнь с лошадьми. Люблю их, как детей своих любил бы. И они это понимают. Умные тварюшки.

На третий день после начала занятий мы с Дуняшей, завершив утреннюю тренировку, сели не в карету, а тронулись в путь на своих лошадках и смогли проехать в седле больше часа. Потом всё же пересели, сославшись на жару. Каждый день после остановки на ночёвку конюх гонял нас на рысях, заставляя держать спину, не заваливаться на шею и делая ещё сто тысяч различных замечаний. Постепенно вырабатывалась выносливость, оттачивалось умение и даже начало нравиться.

Глава 6

Нас встречали. С громким гиканьем вокруг обоза носились всадники. Кто-то высоко подбрасывал и тут же ловил на ходу шапки, кто-то на всём скаку вставал на седло ногами и приплясывал, показывая свою радость и удаль.

Я сидела на Танели, которую вели под уздцы два воя личной охраны Зеки-ага, ни жива ни мертва. Граждане, как же страшно! Люди верят в то, что в степь вместе со мной вернутся тучные стада, обильные пастбища, вкусная сытная еда, здоровье и благополучие. Всё это они связывают со мной. А если ожидаемое не случится? Что, если те благодатные годы, которые закончились для них пять лет назад, были простым совпадением и мой приезд ничего не изменит в их жизни?

Что тогда со мной сделают? Ладно, если просто изгонят — мне есть куда идти. А если решат принести в жертву духам степи?

Я порывисто вздохнула и крепче вцепилась в луку седла. Вдоль лица мелодично звякнули серебряные подвески. Вчера вечером в мой шатёр вошла юная девушка, которую я раньше в нашем обозе не видела. На руках у неё в лёгком сквозняке трепыхалось нечто бело-розовое.

— Зеки-ага велел утром надеть, — с поклоном объяснила она на ломанном русском. — Я помогу.

Разложила на ковре белоснежную нижнюю рубашку, такие же тонкие шальвары, к ним нежно-розового цвета тунику до колен с высокими боковыми разрезами, плотные шальвары и лёгкий кафтан без воротника. Всё украшено причудливой искусной вышивкой. Шёлком по шёлку с серебряной нитью. Из сумки достала объемный свёрток и тяжело опустила рядом с нарядом.

— Это… — и жестами показала на уши, шею, запястья.

— Кажется, украшения, — предположила Дуняша, с любопытством взирая на одежду.

А гостья укрыла всё выложенное тончайшим полотном и сама рядом на ковёр присела.

— Ты чего? — обратилась к ней моя компаньонка.

— Айше здесь, — ткнула она тонким пальчиком сначала себе в грудь, потом похлопала ладошкой по ковру под собой, а потом, глядя на меня, заявила: — Айше твоя.

«Кажется, соглядатая советника. При ней молчи», — предупредила я Дуняшу. Та понятливо кивнула.

И вот везут меня разнаряженную как кукла, в шелка, увешанную как новогодняя ёлка украшениями, укутанную как невеста, в тонкое покрывало под сень шатров кагана.

Где-то за спиной встал посольский обоз Южно-русского царства, во главе с Ерофеем. В карете Дуняша прилипла к оконцу, впитывая новые впечатления. А в самом конце обоза трясётся на телеге с сёдлами и прочей упряжью дядька Ратко. Вольную ему Зеки-ага ожидаемо не дал, но голова на плечах и спина не исполосована нагайкой.

Чем ближе продвигалась процессия к большой белой юрте, тем плотнее становилась толпа, окружавшая нас. Женщины бросали под ноги Танели пучки душистых трав, мужчины потрясали чем-то металлическим и острым. «Наверное, сабли», — подумала отстранённо. Меня мало интересовало то, что происходило вокруг. Всё внимание было сосредоточено на мужчине, стоявшем на возвышении, застеленном коврами. Тот тоже пристально вглядывался в меня, пытаясь рассмотреть через слои вуали, скрывающей меня с головы до ног.

Близкое родство этого человека с Зеки-ага было видно с первого взгляда. Такой же невысокий, кряжистый, кривоногий. Шрам, проходящий через левую щёку, оттянул угол глаза вниз, а верхнюю губу поддёрнул вверх, перекосив лицо в подобии кривой усмешки. Похоже, это и есть Метин-каган — отец моего тела. Какое счастье, что везут меня ему не в жёны и не в наложницы! Дочерью как-нибудь побуду.

Шагов за десять шествие остановилось; мои сопровождающие повалились наземь и нараспев принялись восхвалять кагана, выказывая почтение своему правителю. За ними упали ниц и встречающие. Танели нервно запрядала ушами, всхрапнула. Боясь, что лошадка дёрнется и наступит на кого-то, я подобрала брошенные поводья, погладила её по шее и спешилась — благо на земле оставалось немного свободного пространства. Неловко чувствовала себя, возвышаясь над людьми, ковром распростёртыми под конскими копытами.

Метин жестом поманил к себе. Да я бы подошла — мне нетрудно, но не могу Танели бросить. Непривычная к скоплению народа лошадка была неспокойна. Но передать поводья некому, и ступить некуда, не по спинам же склонённым ступать. Жестами постаралась донести это до кагана.

Тот понял и негромко что-то приказал. В ту же минуту на ноги вскочили ближние ряды, а за ними поднялись и все остальные. «Пыли сейчас будет…» морщась от предчувствия того, что люди вот-вот начнут охлопывать себя, приводя одежду в порядок, подумала я. Но никто даже рукой по халату не провёл. Земля у ног вождя священна?

Тем временем кто-то взял из моих рук узду, кто-то подхватил под локоток и направил туда, где ждал меня правитель степного народа каган Метин.

— Здравствуй,… эээ… дочь, — поприветствовал меня властитель, и, видя, что я не отвечаю, приказал кому-то: — покрывало сними.

Айше, возникшая рядом словно из-под земли, ловко стянула с меня вуаль, не зацепив при этом ни одной висюльки из многочисленных украшений, оттягивающих уши, шею и запястья.

Тяжесть взгляда, рассматривающего меня, ощущалась чуть ли не физически. Ладно, папочка, сам напросился. Слегка приподняв скромно опущенную до этого голову, отвечаю спокойным взглядом. Даже к плечу немного её склонила и изобразила чуть заметную улыбку. Не приветливую, а вежливую.

— Красивая, — констатировал каган. — На мать похожа как две капли воды. Но такая же гордая и непокорная. Пошли в дом!

Повернулся ко входу, предусмотрительно распахнутому стражниками, и шагнул в юрту.

Переступив порог, я на мгновение ослепла. После яркого солнечного дня полусумрак внутри помещения показался полной темнотой. Но скоро глаза привыкли, и света, падающего через отверстие в сферической крыше, стало достаточно, чтобы осмотреться.

Первое впечатление могло вместиться в одно слово: «нарядно». Стены, образующие круг, увешаны коврами с ярким орнаментом. По белому полю красный геометрический узор. На противоположной от входа стене ковёр увешан разнообразным холодным оружием. Небольшие ножи и длинные сабли, в богато разукрашенных ножнах и без. Вдоль ковровых стен стоят объемные сундуки, с громоздящимися на них подушками в пёстрых наволочках и сложенными одеялами. Над головой переплетаются натянутые полотнища. Под ногами толстая кошма. В центре из камней выложен очаг. Не зажжён — надобности нет, — но дым от огня, похоже, вылетает в то самое отверстие в центре крыши.

Пока осматривалась, Метин-каган удобно расположился за очагом, лицом у к входу. Резное креслице с невысокой спинкой гнутыми ножками и подлокотниками было в юрте одно. Значит, мне предстоит или на полу сидеть, или стоять.

— Что же ты молчишь, дочь? Не помнишь язык предков? Или и впрямь нема, как мне о том докладывали?

Раздражённо посмотрела на Зеки-ага, успевшего просочиться следом за нами и устроившегося за спиной правителя на большой подушке. Что же ты, хитромудрый, не организовал переговоры как следует? Тот поёрзал слегка, а потом склонился к кагану.

— Солнцеликий, Дерья общается с миром через девчонку, близкую к ней, — не понижая голоса, по-тюркски доложил он. А зачем, если я не понимаю, о чём они говорят.

В который раз мысленно поблагодарила я Ружену и Мезислава Ждановича за науку и предусмотрительность.

— Игде она? — недовольный промедлением, приподнял бровь властитель.

— Уже послал за ней. Сейчас приведут.

— Красивая? — покосился на советника Метин.

— Обычная, — немного задумчиво ответил старик, посматривая на меня. — Но, боюсь, что будь она даже прекраснее Луны, о владыка, не стоит её вниманием осчастливливать.

— Почему?

— Дерья её чуть ли не за сестру держит. Обидеться может. Зачем нам из-за такой малости ссориться с Хранительницей Степи?

— Ты прав, мудрейший.

Старательно делая вид, что не интересуюсь разговором, продолжаю рассматривать убранство юрты. Но выводы для себя сделала. Они во мне нуждаются настолько, что не хотят ссориться. Отлично! С этой информацией можно торговаться за свободу.

Как Дуняша хотела? Чтобы скакать по степи и косы по ветру за спиной? Это программа минимум, лапушка. Мне надо выторговать не только свободу передвижения, но и разрешение на реформы. Иначе я здесь навсегда останусь. А мне этого не хочется.

В Светлобожск хочу, домой к деду, в «Стрекозку». И замуж за Ерофея.

С первой встречи со степняками на площади и до выезда из столицы прошло почти семь месяцев. И всё это время я лихорадочно училась. Училась быть Хранительницей Степи.

— Дарья, — строго, несмотря на боль, притаившуюся в глубине глаз, сказал мне дед после того, как я со слезами и терзанием носового платка, рассказала ему о визите Зеки-ага и о том, что нет у меня другого выхода — весной уеду в степь, — это мужественное решение. Но! — чародей пожевал губами, покрутил пальцами мудры и продолжил. — Если берёшь на себя такую ответственность, то полагаться лишь на волю неба нельзя. Люди будут ждать, что с твоим приездом их жизнь изменится. Помни, что ты не волшебница и щелчком пальцев ничего не исправишь. Давай возьмём за основу, что они изначально не только верят в тебя, но и слушаться станут. Значит, ты можешь людей учить чему-то новому. Только глупцы, делая одно и то же, ждут иного результата. Говорят, у них долгие годы неурожай. Охотно верю, что природа была немилостива к ним. Но сами-то они что делали? Бросали зерно по весне в землю и только? Удобряли поля? Орошали их? Стада… Где пасут? Завозят ли новых производителей? Болезни в стойбищах. Ох… — старик опять замолчал, невидящим взглядом рассматривая узоры скатерти и разглаживая несуществующие складки. — Не так давно в одном научном трактате я вычитал, что хворь в теле человека начинает развиваться от мельчайших живых существ. Твари эти настолько малы, что глазами не увидеть, хоть их и тьма вокруг нас. Они легко перелетают от больного к здоровому по воздуху, попадают в нутро человеческое вместе с едой и водой. Но если соблюдать чистоту тела, одежды и посуды, пить только кипячённую воду, следить за сохранностью еды, то причин для болезней будет куда как меньше. У степняков слишком сильны традиции. С одной стороны, это помогает выживать в суровых условиях кочевой жизни, но с другой… Вот почему наряды, тобой придуманные, стали желанны сначала для боярынь, а потом почти для всех женщин столицы?

— Они удобнее традиционных трёхслойных парчовых, крытых обязательной шубой. В них легче двигаться. Имея два-три таких платья, при желании можно так их сочетать, что никто не подумает, что этот наряд уже надевался не раз.

— На мой взгляд, главное, что они удобны, а всё прочее от лукавого, — позволил себе лёгкую улыбку дед. Правда, тут же нахмурился. — Я к тому говорю, что должна быть готовность новое принять и начать этим пользоваться.

— У степняков нет такого желания?

— Боюсь, у них нет того, кто к этому подвигнет.

Сказав так, дед вопросительно уставился на меня внимательным взглядом. Что я могла ответить? Не чувствую в себе тяги к прогрессорству. «Опять слово чудное», — мельком отметила для себя.

— Не смогу я, дед!

— Тебе решать, стрекозка. Одно знаю — не усидишь ты за пяльцами в шатре.

Согласно кивнула: «Не усижу». Что же делать? Вряд ли мой навык кроя и опыт управления мастерской понадобятся в степи. А в вопросах земледелия, скотоводства и целительства я совершенно ничего не понимаю и не смогу помочь дельным советом. Посмотрела на деда, перекладывающего книги и свитки на полках; зная его, понимала, что не просто так он заговорил об этом. И оказалась права. На стол лёг свиток.

— Это записки ботаника, которого долгие годы занимал вопрос улучшения плодородия почвы посредством высадки определённых растений. А вот это, — на стол лег второй свиток, — его же труд о повышении урожайности. Почитай.

— Дед, я в этом ничего не понимаю!

— Знаю. Поэтому и предлагаю учиться. Раньше весны Зеки-ага в обратный путь не отправится: дела посольские, распутица, холод зимний. У тебя есть немного времени. Завтра я в библиотеке Академии поищу нужные книги и свитки. За несколько месяцев ты не успеешь стать целителем или ботаником, но я постараюсь, чтобы ты могла понимать основы.

— Мне оставить работу в мастерской?

— Ни в коем случае! Не надо, чтобы кто-то знал, чему ты учишься.

— Почему? Что в том плохого?

— Не знаю. Но есть у меня предчувствие, что лучше тебе не выказывать, что ты всерьёз готовишься помогать степнякам.

С того дня каждая свободная минута была посвящена обучению. Чародей, задействовав весь свой громадный опыт преподавания, изо всех сил помогал мне. Утром я слушала лекцию по ботанике, которую дед читал мне на ходу. Вечером, по пути домой, отвечала на проверочные вопросы. После ужина штудировала толстенный учебник по основам целительства. В выходные дед тащил меня на базар в скотные ряды, и там я выслушивала наставления от опытных овцеводов о породах, разведении и болезнях домашнего скота.

После двух месяцев интенсивной подготовки я взбунтовалась.

— Дед, я больше не могу! У меня в голове каша-малаша. Овцы в чулках, зелёные платья повышенной урожайности, тюркский вперемешку с латинским из учебника по целительству.

Чародей, осматривая меня поиграл губами, убедился, что выгляжу достаточно плохо, и согласился:

— Иди спать. Утро вечера мудренее.

Наутро было воскресенье, и я весь день отсыпалась. Сползала на первый этаж, чтобы посетить уборную, выпить чашку чая и опять забиралась под одеяло. К вечеру поняла, что спать больше не могу, а в голове пусто.

— Дед! — топая босыми ногами по ступеням лестницы, кубарем скатилась вниз. — Я всё забыла! Ничего из выученного не помню!

— Уверена? Ответь мне, какие симптомы оспы ты знаешь?

Оспа… Страшная напасть, регулярно собиравшая страшную дань людскими жизнями. Не спасали от неё ни магия чародейская, ни злато-серебро. А тех, кого болезнь не забирала, клеймила своими отметинами. Мне повезло в том, что незабвенная баба Марыся оберегла навсегда от заразы. Прибежала в один из дней из села, схватила за руку, ничего не объясняя, и потащила в поле, где паслось деревенское стадо. Отмахнулась от пастуха и подвела к корове. У той язвочки на вымени. Поддела одну такую ножом, положила мне на руку и процарапала через неё кожу до крови.

— Тэрпи, дэтина. Бачишь, як оно… Оспа в сели. А так можэ и не заболиешь.

«Прививку бабулька сделала», — усмехнулась тогда и забыла. А вот сейчас, когда дед спросил, вспомнилось, что не грозит мне стать жертвой поветрия.

Симптомы назвала правильно, так же правильно ответила и на остальные вопросы деда.

— Просто ты выспалась, отдохнула, вот и улеглось в голове всё. Можешь учиться дальше.

— Деда, а чародейству поучишь? — попросила, мысленно отчаянно махнув рукой.

— Поучу. Вдруг да пригодится, — как-то излишне спокойно согласился Осей.

— Академия изменила отношения к женщинам-магичкам? — обрадовалась я.

— Официально пока об этом не сообщают. Но недавно Совет обсуждал уменьшение рождения одарённых. Раньше в Академию каждый год поступало от двухсот человек, а в этом году всего пятьдесят приняли.

— И что решили? — заинтересовалась я результатом заседания.

— Решили, что дар растворяется среди неодарённых. Сильные чародеи рождаются, когда и отец и мать маги. А мы извели чародеек. Те, кто есть, или таятся, или навсегда уезжают из царства, — дед виновато, словно это он в такой ситуации повинен, развёл руками. — Так вот, решили признать гонения ошибкой тогдашнего Магистра — благо он давно умер — и позволить женщинам магичить.

Всю дорогу я мечтала о том, как буду применять полученные знания, чтобы улучшить жизнь людей. Но наблюдая за тем, как меняется отношение ко мне Зеки-ага, понимала, что воли не дадут. А тут каган со своим советником, сами того не зная, подарили мне прекрасную возможность вырваться из заготовленной золотой клетки.

Где там Дуняша? Уже не терпится начать переговоры.

— Дерья, тебе следует вернуться в род, — заявил каган.

Это я считала, что будут переговоры, а они с дядей Зеки решили просто продиктовать свои условия. Присесть не предложили, то ли уверенные в том, что много времени наше общение не займёт, то ли невместно женщине сидеть рядом с правителем.

Услышав это заявление, я осмотрелась и потянула Дуняшу к сундуку. Взяли там по свёрнутому одеялу и подушке, вернулись в центр юрты. Не обращая внимание на недоумённые лица родни, устроили себе удобные сиденья. Хоть мы, получается, и ниже кагана, восседающего на креслице, но всё ж не на голой кошме. Хранительница я или нет?

Усевшись, с полным вниманием уставилась на правителя. Теперь я готова слушать. Кажется, он всерьёз опасается ссориться со мной. Очами сверкнул на моё своеволие, но не рыкнул, из шатра не выгнал и даже повторил уже сказанное:

— Дерья, тебе следует вернуться в род.

Забавно они моё имя коверкают. Отчего-то приняли то, коим дед меня нарёк, хоть и выговаривают на свой лад. Неужто забыли, как меня раньше звали? Пусть так будет. Тут я уступлю.

— Дуняша, посмотри на меня удивлённо и пожми плечами. Каган говорит по-тюркски, а мы этого языка не знаем, — мысленно попросила я подругу, всё ещё возившуюся на подушке в попытке устроиться поудобнее.

Это меня дед дрессировал красиво садиться на пол и ловко вставать, напоминая, что стульев и лавок в юртах нет. А Дуняша попала как кур в ощип, учиться придётся на ходу.

Девушка выполнила мою просьбу, талантливо изобразив непонимание. После чего мы вопрошающе уставились на мужчин.

— Зеки, переводи! — раздался командный рык.

По всему видно, что терпение правителя закончилось и третий раз он повторять не собирался. Советник недовольно повозился, хмыкнул и озвучил вопрос на хорошем русском. Только лёгкий акцент выдавал то, что этот язык ему неродной. Я удивлённо вскинула брови, показывая, что даже не догадывалась о хитрости посланника.

— Хорошо, — «расшифровала» мой жест Дуняша. И тут же задала вопрос: —Дарья хочет узнать, где мы будем жить?

Вопрос о выходе из рода Грифиных был для меня болезненным. Слова Зеки-ага о том, что несчастья начались после того, как род отца потерял меня, я поняла по-своему. Не только моё отсутствие в степи, но и то, что я вошла в семью деда, выйдя из-под опеки кагана, лишило степняков покровительства Хранительницы.

— Ну как же так, дед? — до слёз злилась я, когда тот посоветовал вернуться в клан кагана. — Ты отказываешься от меня, что ли?

— Глупостей не говори! — строго прикрикнул чародей, хлопнув ладонью по столу. — Закон жизни таков, что женщина безболезненно из рода в род переходит. Не случись вернуться тебе в степь, вышла бы через год или два замуж. Войдя семью мужа, приняла бы покровительство его предков. Всё равно бы Грифиной не осталась.

Поэтому сейчас этот вопрос меня волновал намного меньше обустройства быта.

— В женском шатре жить будете, — даже не задумавшись ни на минуту, как о само собой разумеющемся, ответил Зеки-ага.

— А сколько там человек сейчас проживает?

— Хм… ну я там не бываю, поэтому точно сказать не могу, — почесал голову под шапкой советник и перевёл суть нашего разговора правителю: — Девчонки интересуются, сколько баб в общем шатре живёт.

— Десять или двенадцать. Не считал. Да какая разница? — недовольно ответил Метин. Ему не хотелось тратить свою жизнь на такие мелочи.

— Дуняша, готовься. Сейчас мы будем отстаивать свою самостоятельность. Иначе нас загонят в юрту, где одновременно проживают двенадцать жён и наложниц кагана. Я в этом гадюшнике жить не хочу, — мысленно предупредила я подругу.

Несмотря на воинственный настрой, лицом старательно изображала наивную беззаботность. Надо будет — и зареветь смогу. Не тот человек Метин, чтобы условия ему диктовать. Против силы всегда сила найдётся. Мы будем показывать мягкие лапки, а о когтях, таящихся в розовых подушечках, они и сами догадаются. Со временем.

— Дарья говорит, что не сможет в таком скоплении народа духам степи молиться о милости для рода, — скромно потупившись, словно стесняясь, что беспокоим столь великих мужей, объявила моя переводчица.

Всё. Больше ничего говорить не надо. Пусть остальное сами додумывают и предлагают варианты.

— Что скажешь, мудрейший? — выслушав перевод, спросил Метин дядюшку.

— Может, и впрямь поставить отдельную юрту? С бабами ей трудно придётся. Будет время на интриги тратить, не до молитв станет. И охранять удобнее. Разбить шатёр поближе к степи, пусть своим хозяйством живут. Они девки самостоятельные. Пока обозом ехали, я к ним приглядывался, — косясь на нас, принялся вслух размышлять Зеки-ага.

Я же, боясь даже случайно выдать себя, дотронулась до плеча Дуняши и спросила мысленно:

— Не видела ли, где посольство разместилось?

Девушка отрицательно головой покачала и тихо прошептала:

— Отстали они. Утром, когда мы тронулись и тебя увезли, на месте остались. Наверное, позже подъедут. Не переживай, Дашенька. Никуда твой ненаглядный не денется.

Я улыбнулась и погрозила ей пальцем. Ишь, подначивать принялась!

— Дерья, — Зеки-ага поднялся с подушки. — Милостивый правитель наш Метин-каган дарует тебе юрту отдельную со всем, что в хозяйстве необходимо. Охранников из войска своего десяток даёт. Служанка Айше при тебе останется. Двух рабов для нужд хозяйственных дарует также.

— Дарья ещё хочет раба Ратко в конюхи, чтобы за лошадками нашими Танели и Серко уход был, — так быстро вставила Дуняша, что я об этом и подумать не успела. В одной фразе две просьбы вместить умудрилась. И дядьку Ратко из-под воли посланника вывести, и Серко к руками прибрать.

— И раба Ратко за лошадьми приглядывать, — поморщившись, добавил советник. — Довольна ли?

Я кивнула, но, подумав немного, спросила:

— Какое содержание на всё это хозяйство выделено будет?

Мужчины переглянулись, и Зеки-ага с тяжёлым вздохом опустился на подушку.

Переговоры продолжаются.

— Дарья спрашивает — что, в стойбище так плохо с водой, что вы гостей даже чаем не угощаете? — всё с тем же смиренным видом озвучила мой вопрос Дуня через час переговоров.

Помимо приличного содержания для себя, своих близких и слуг, я выторговала право не выходить замуж без моего на то согласия только лишь по воле отца; также выторговала полную свободу передвижения по стойбищу. Хотела и по степи, но тут каган уперся, что из стойбища только с его согласия. Ладно, уступила. Зато получила в прямое подчинение охрану из десяти воинов.

И всё это без споров и криков, а только на тяжких вздохах, несчастном выражении лица и надутых губках. Но лучше бы орала и стучала кулаком по столу. Устала от такого лицедейства сильней, чем на тренировке у Ратко.

Замечательно то, что, если поначалу мои родичи уступали со скрипом, то к концу, похоже, они тоже устали. Попроси я сейчас уступить вот эту юрту, Метин, махнув рукой и плюнув себе под ноги, ушел бы, уводя за собой Зеки.

— Вы не гости. Чай у себя пить будете. — Похоже, мы так надоели кагану и его советнику и желание выпроводить нас было настолько сильным, что мужчины забыли о гостеприимстве. — Айше, проводи госпожу!

Мы с Дунечкой с достоинством поклонились — реверансы и книксены здесь точно не оценят — и вышли на свежий воздух.

— Ну у тебя и терпение! — шёпотом восхитилась подружка. — Я бы давно уже взяла что дают и ушла. Лишь бы не сидеть столько. Хоть и на мягкой подушке.

— Привыкай, Дуняша. Восток дело тонкое. Здесь прямых путей нет.

Глава 7

В сопровождении обещанных каганом воев мы шли за Айше мимо юрт и странных домов, почти целиком вкопанных в землю. Свободного места между жильём для беспрепятственного прохода было достаточно. Ещё и кое-где встречались пустые участки со следами недавной стоянки: ямки от кольев, оставленный мусор в виде разбитых мисок или ветхой ткани, обглоданные собаками кости.

— Люди-то где? — спросила Дунечка, кивая на пустоты.

— Ушли, — пожала плечами служанка. — Весна. Кочевать пора.

— А эти?

— Осели. Пашут, торгуют, делают… — Айше пнула глиняный черепок.

— Посуду?

— Да! По-су-ду, — радостно улыбнулась девушка, старательно повторив слово. — Мало-мало русский знаю.

— Ещё что-то делают? — вернула Дуня нашу провожатую к интересующей её теме.

— Ещё… эээ… шерсть, — и она, не зная, как сказать, потёрла одну ладонь о другую.

— Валяют? — переспросила моя подружка и дотронулась до войлочной стены ближайшей юрты.

— Да! Ва-ля-ют. — Было видно, что Айше нравится учить новые слова.

— Ты бы не только её учила, но и сама на тюркском говорить пыталась, — мысленно посоветовала я Дуняше.

Несмотря на то, что наше шествие привлекало к себе внимание — люди выходили из жилищ, рассматривали нас, приложив козырьком руки ко лбу прикрываясь от яркого солнца — но близко никто не подходил. Встретили торжественно, покричали, поскакали, радость свою показали и занялись делами. Даже собаки, лежащие в тени юрт, не бежали следом, облаивая чужаков.

Стойбище было немалым. Шли мы больше получаса. Хоть и слышала, что Зеки-ага предложил поставить мою юрту в отдалении, но всё же опасалась, что захотят поблизости устроить. А жить в этой сутолоке и вони, появляющейся от скопления жилья, необорудованного канализаций — хм, интересно, что это и где такое водится? — не хотелось. Но увиденное развеяло страх и превзошло ожидания.

От крайних юрт и домов белоснежный шатёр стоял не ближе трёхсот метров. К нему уже успели протоптать свежую тропу, но, в основном, растительность вокруг была не тронута.

— Даша, — едва дыша прошептала Дунечка, — это сон?

Картина впечатляла. До самого горизонта простиралось поле цветущих тюльпанов. Сочные лепестки алого, жёлтого, сиреневого цвета блестели под лучами полуденного солнца, и казалось, что моё новое жильё парит над россыпью драгоценных камней.

— Только ради этого стоило сюда приехать! — выдохнула подруга. — Смотри, какой простор необъятный, Даша. И всё это твоё.

— С ума сошла? — одёрнула я девушку и мысленно, и за руку. — Это не моё, а кагана.

Не хватало мне ещё, чтобы кто-то подумал, что я тут буду за власть бодаться. Нет уж, мне такого и даром не надь, и с деньгами не надь!

Мне бы домой к деду, в «Стрекозку» — как-то они там без меня? — в лабораторию или к столу раскройному. Да, согласна, красота вокруг невероятная, но полюбоваться этим дня два — и хватит. Мне же здесь жить предстоит. Тюльпаны отцветут и исчезнут. Что останется?

— Дуня, не вздумай на порог наступить, когда в юрту заходить будешь, — предупредила я подругу, вдруг вспомнив древний обычай степняков.

— Почему? — остановилась подруга, с лёгкой опаской поглядывая на вход.

— Кто знает. Примета такая, вроде как защиту дома порушишь. Просто не наступай, и всё.

— Хорошо, не буду, — повела плечами девушка.

Каган не поскупился. Всё, выделенное мне на обзаведение, было новым. Войлок стен, ковры и ткани не пропитались дымом открытого очага, огонь в котором поддерживают кизяком. Подушки и одеяла не засалились от долгого использования. На посуде не было сколов и трещин. Сундуки сияли свежей краской и поблёскивали неуспевшими окислиться шляпками гвоздей. Даже столик с парой стульев, больше на низкие табуретки похожих, что считалось чуть ли не роскошью, стояли на почётном месте — за очагом напротив входной двери.

— Айше, чай есть? — начала хлопотать по хозяйству Дуняша.

— Сяс огонь запалю, — заторопилась служанка.

Но я, заметив, что мои вещи уже занесли и сгрузили у входа в юрту, остановила её. Открыла металлический ларец для хранения горючих камней, выбрала несколько и кивком попросила отнести к уличному очагу.

Наверное, можно было и внутренний очаг разжечь, но день солнечный, и в юрте было не холодно и не жарко. Нарушать этот приятный баланс не хотелось. Может быть, в ночь и активирую несколько камушков, чтобы не мёрзнуть во сне.

Во время обучения обслуги обращению с камнями постоянно ловила на себе недоумённые взгляды. И охранники поглядывали, и сами слуги. Кажется, невместно дочери кагана с очагом возиться. Ничего, привыкайте, дорогие. Надеюсь, скоро вы устанете удивляться и начнёте принимать все мои чудачества спокойно.

— Госпожа, — окликнул меня знакомый голос, когда я хотела вернуться в юрту. Дядька Радко торопливо подошёл и в ноги бухнулся. — Спасибо, госпожа, что к себе забрали. Обещаю служить верно и честно.

Я похлопала мужичка по плечу, и, когда он поднял голову, жестом приказала встать на ноги. А когда встал, погрозила пальцем.

— За что сердишься, госпожа? — удивился конюх.

Потыкала пальцем в землю и резко отрицательно махнула рукой.

— На колени не падать? — киваю. — Тогда как же?

Я скорчила рожицу и развела руками: «Вот так же!»

Была бы Дуняша рядом, сказала бы, что мне достаточно того, чтобы лошадки наши были ухожены и здоровы. Но Радко, кажется, и так это понял.

— Спаси тебя светлые боги, Дарья Милановна, — едва слышно прошептал он.

Моё полное имя от Дуни узнал, когда обучал нас верховой езде, но я ему строго-настрого запретила ко мне так обращаться. Если донесут кагану, то вряд ли ему моё отчество, дедом придуманное, понравится. По сути, следует меня Метиновной величать, но пока слух режет.

А там видно будет.

На чай позвали командира нашей охраны. Познакомиться надо, узнать, как и где вои жить будут, чем помочь могу.

– Кудрет имя моё, Хранительница. Мы с тобой родились в один год. Только ты в дни Белой росы, а я в Дождевую воду. Мать сказывала, что поначалу наши колыбели рядом стояли, пока матушка твоя не захворала. Потом уж тебя прабабка-шаманка к себе забрала.

Я задумалась, услышав непонятные названия времён года, и чуть было не пропустила главное:

— Ты брат Дарьи? — не меньше меня удивлённая Дуня эмоционально точно озвучила вопрос.

— Да. Я один из двадцати восьми сыновей нашего солнцеликого господина Метин-кагана, — слегка смутился воин нашему вниманию. — Поэтому мою десятку и отправили охранять тебя. Ну ещё и потому, что по-русски хорошо говорю. Мать научила.

«Дела!» — пыталась я осознать происходящее. Знала я, что у кагана сыновей много, но вот то, что они все мои братья, дошло только сейчас. Уже и не знала, радоваться или пугаться такому.

— Ты, Дерья, не бойся. Все разом в гости не придут, — понял моё смятение Кудрет. — В стойбище нас сейчас пятеро, и я старший. Другие братья заняты кто чем. Шестеро у султана в армии служат — опыта воинского набираются. Семеро в Академии вашей учатся — дар у них. Трое старших наместниками в провинциях. Остальные с караванами ходят. Со временем каждый тебя навестит. Мы рады, что у нас есть сестра, и мы гордимся тем, что ты Хранительница Степи.

Не ожидала столько родни разом получить. А ещё где-то прабабка-шаманка есть. Вот с кем хочу познакомиться больше всего. Вопросов к старушке много накопилось.

бживались с трудом. Хоть и привыкли мы с Дуней за время поездки к ночёвкам в шатре, но там быт обустраивали не мы. Не болела душа за обслугу и охрану. Даже мыслей не было, где спят, что едят. Сейчас это мои люди, и я в ответе за их благополучие.

Через день рядом с моей разбили ещё две юрты, но поплоше. Одну — большую — поставили для себя стражники, вторую я попросила Кудрета устроить для слуг. Не могут же люди на земле под телегой спать.

Гигиену и нужду телесную тоже не пустишь на самотёк. Одно дело ближние кустики в походе, другое — продолжительное время на месте жить. По-быстрому обтереться влажными полотенцами или получать удовольствие от облака душистого пара и горячей воды в достаточном количестве, чтобы косы промыть — это большая разница. Всё, всё по-другому в оседлой жизни.

Экспертом призвали дядьку Ратко. Давно живёт среди степняков, знает, как они обустраиваются. Вместо того, чтобы советы давать, конюх просто взял двух рабов и повёл их строить уборную. Выкопали яму, сделали над ней настил с дырой, стены поставили из плотных матов, сплетённых из прошлогоднего камыша. Из камыша же и крышу сделали, накрыв её старой вытертой шкурой.

Но посмотрев, как утром к одиноко стоящему строению выстроилась нетерпеливая очередь жителей наших юрт, почесал Радко затылок и повёл после завтрака свою бригаду рядом ещё одну уборную ставить. А к вечеру в небольшом отдалении от первых двух закончили и третью.

— Зачем так много? — спросила Дуняша, которой всё было интересно.

— Так вон тот, — дядька ткнул пальцем на только что законченный домик для раздумий, — будет ваш, бабский. Шоб не стеснялись. А те два для мужей. Нас-то поболе будет.

— Разумно, — согласилась девушка. — А мыльню мог бы спроворить?

— Мыльню? — конюх задумчиво посмотрел на небо, почесал затылок. — Подумать надо…

Как-то не так я представляла себе жизнь в степи. Слишком много хлопот навалилось. За каждой мелочью бежали к хозяйке, то есть ко мне. Мне хотелось в степь уйти, травы собрать — они как раз силу набирают — а меня спрашивают, чем стражников кормить.

— Кудрет, — взмолилась я к концу первой декады через Дуняшу. — Нет ли у тебя на примете толковой женщины, готовой взять все хлопоты по хозяйству на себя? Отвечать за припасы, готовку, уборку и стирку.

— Сам хотел предложить тебе, да всё не решался. Можно я матушку из женского шатра заберу? Она ловкая, готовит вкусно и со слугами хорошо управляться может.

— Каган против не будет? — насторожилась я. Не хочу с отцом ссориться, как и он со мной. Пусть нет у нас привязанности семейной, но любой мир лучше всякой войны.

— Спрошу, конечно же, но, думаю, что не будет. Троих сыновей мать родила кагану, восемнадцать лет не брал он её на своё ложе. Нет больше нужды в ней, верю, рад будет отпустить, — спокойно, словно о ком-то постороннем, а не о родителях своих рассуждает, ответил брат.

— А сама… ой, а зовут-то матушку твою как? — Дуняша начала озвучивать мой вопрос о согласии женщины перейти ко мне, но спохватилась, что имени той, о ком говорим, не знаем.

— Памук, — светло улыбнулся парень. — Она такая же мягкая и нежная.

Знакомое слово включило в сознании вихрь прекрасных картинок белоснежных гор на фоне ярко-голубого неба, прозрачных ручейков, с тихим журчанием стекающих по покатым уступам, толпы пёстро одетых людей, босиком бродящих между сверкающих белизной скал, похожих на завалы ваты. Мелькнуло видение и пропало, оставив смутное беспокойство: что же это было?

— А что это — «памук»? — вернул в реальность вопрос подруги.

— Растение такое. У него осенью шапочка белая пушистая вырастает. Мягкая и нежная. Из неё потом ткань ткут.

— Хлопок это, — мысленно перевела я для Дуни. Вот только показалось мне, что она и сама знала, просто хотелось так незамысловато втянуть Кудрета в беседу.

Да ладно? А ведь и вправду поглядывает на десятника Дуняша с интересом. Незаметно старается, но шита её маскировка белыми нитками. Что ж, вкус у подруги хороший. Не в папу братец уродился. Резкие черты степняка размылись русской кровью матери. Высок, тело тренированное, но не массивное, а гибкое и лёгкое в движении. Лицо открытое, взгляд кошачий с хитринкой задорной под чёрными тонкими бровями, скулы высокие, но не резкие. Нечего сказать, хорош, чертяка! Не смазливой лубочной красотой, а той опасной юной мужской, что заставляет трепетать женские сердца, а девичьи щёчки румянцем заливает.

— Дуняша, охлони! — мысленно одёрнула я названную сестру. — Хочешь в гареме жить среди многих жён и наложниц и ждать очереди своей? Слышала же, что о матери он рассказывал. Неужто доля такая тебе желанна?

Девушка растерянно посмотрела на меня, я кивнула, подтверждая свои слова. Но, кажется, туман первой влюблённости из хорошенькой головки Дунечки развеиваться не собирался.

Вот же ещё напасть-то какая!

— Девочка моя, как же ты выросла! Какой красавицей стала! — обняла меня женщина, которую Кудрет привёл на следующий день. — Не надеялась даже увидеть тебя ещё когда-нибудь. Но хвала светлым богам, свиделись.

Растерянно улыбаюсь в ответ на её слова. Вижу, что женщина искренне рада встрече, но я не готова обниматься в ответ. Пока мы чужие. Привыкнуть надо немного. Жестом приглашаю в юрту, где уже суетится Айше, накрывая стол к чаю.

— Уважаемая Памук, — начала было Дуняша переводить мои слова, но женщина перебила её, положив руку на плечо.

— Девочки, зовите меня тёткой Помилой. Мать с отцом так назвали, рада буду слышать имя родное.

— Хорошо, тётушка Помила. А по батюшке как?

— Благояровна, — ответила женщина, светло улыбаясь, но за улыбкой в голосе слышалась лёгкая печаль. Видно, несмотря на то, что живет она в степи почти тридцать лет, тянется душой к дому родному.

— Так величать и будем, — с почтением к старшей склонили мы с Дуней головы.

С появлением матушки Кудрета жизнь стала налаживаться. Первым делом она провела ревизию всего, что у нас есть. Взяв в помощь Дуняшу, вручила ей писчую палочку и чистый свиток пергамента. С улыбкой, вставляя чуть ли не в каждую фразу прибаутку или поговорку, Помила перетрясла все наше небольшое хозяйство. Учла не только количество припасов, посуды и ковров, но и состояние каждой вещи описала.

— Зачем, тётушка? — не преминула удовлетворить своё любопытство её помощница.

— Смотри, вот кошма на полу. Хорошая, новая. Но со временем износится, потрётся. Можно истоптать её до состояния паутины, а потом выбросить. Старое под новое не покрасишь. А можно года через три поменять, вычистить и сделать что-то полезное. Например, одеялки для лошадей. Зимой укрывать, чтобы не мёрзли животинки. Так добро дольше прослужит. Но чтобы сделать, время нужно. Каждый день хлопочешь и всего не упомнишь. Умелые руки не знают скуки. А так записи посмотрю и пометки себе сделаю, когда на что час-другой выделить. Написанного пером не вырубишь топором. Или миска треснула. Можно выбросить, а можно в мешок черепки собрать и дорожку просыпать, что к порогу юрты ведёт. Знаешь зачем?

— Чтобы грязь внутрь не тащить, — понимающе закивала Дуняша.

— Умница, детка! — невесомо погладила по гладко причёсанной голове девушки Помила и легонько прижала к себе. — И волос долог, и ум не короток.

Переложив обязанности по ведению хозяйства на Помилу, я облегчённо вздохнула и, взяв с собой пару солдат и конюха, уехала в степь за травами.

— Характер человека связан с животным, в чей год ему доведётся родиться. Да и на весь год зверушка тоже сильно влияет. Какая погода, какой урожай, смертность опять же или рождаемость, удача милость окажет или несчастья преследовать будут.

Тонким острым костяным ножом я срезала растущие в изобилии вокруг полезные травки, складывала их по видам в кучки на расстеленной холстине, а за спиной стоял Кудрет, внимательно осматривая окрестности, охраняя меня и развлекая рассказом о летоисчислении и календаре степняков.

— Год делится на четыре времени года и на двадцать четыре сезона. Весна — это начало весны, дождевая вода, пробуждение насекомых, весеннее равноденствие и злаковый дождь.

Услышав знакомое «дождевая вода», я резко повернулась, чтобы привлечь к себе внимание. Ткнула в брата пальцем, подняла руку над головой и, медленно её опуская, принялась быстро перебирать пальцами, пытаясь изобразить капельки, падающие с неба.

— Да. Я родился в это время, — улыбаясь забавности моей пантомимы, подтвердил Кудрет и продолжил рассказ. — Лето — начало лета, малая полнота, семена, летнее солнцестояние и большая жара. Ой! Забыл сказать, что сезон длится пятнадцать дней. Ну, кроме определённых дней, конечно. Летнее и зимнее солнцестояние, весеннее и осеннее равноденствие.

Слушала парня, кивая время от времени и удивлялась его правильной речи и умению интересно рассказывать. Словно по писаному читал.

— Осенью родилась ты, сестричка. Начало осени, прекращение жары, белая роса, осеннее равноденствие, холодные росы и выпадение инея. Вот как раз в канун равноденствия ты и появилась на свет.

«Дома, в Южно-Русском царстве, в это время Новолетие празднуют», — с грустью подумала я и вздохнула. Дома… хоть и родилось моё тело в степи, но никак не могу почувствовать сродства с этой землёй, с этими людьми. Постоянное ощущение временного. Вздохнула незаметно, не желая отвлекать Кудрета от рассказа своими переживаниями, сцепила зубы, чтобы не заплакать, и срезала очередной стебель зверобоя.

— Зима — это начало зимы, малые снега, большие снега, зимнее солнцестояние, малые холода и большие холода. Самое сложное и тяжёлое время в степи. Обильные снегопады ведут к бескормице и падежу животных. Люди тоже часто голодают. Старики говорят, что зима — время Смерти. Чтобы не так страшно было слышать вой ветра за стенами и думать, что Дикая Охота ищет новую жертву, принято у очага рассказывать сказки и легенды. Считалось хорошей приметой, если в стойбище на зиму останавливался сказитель. Всячески ублажают его, чтобы подольше задержался, подарки делают.

Казалось бы, простое описание незатейливого быта, но я себе уже несколько мысленных пометок сделала, какие вопросы задать кагану.

Солнце подходило к зениту, и пора было заканчивать с травами, как бы ни хотелось ещё послушать брата. С трудом встала, распрямляя уставшую спину, и заковыляла на затёкших ногах по высокой траве к мирно пасущимся коням.

— В другой раз продолжу, — закидывая за спину тяжёлый узел с травами, пообещал Кудрет. — Поедем домой, матушка к обеду ждёт.

На следующий день к вечеру пожаловал гость. Сам Метин-каган почтил великой милостью, переступив порог моей юрты. Стражники застыли, сжимая древки копий, рабы распластались по земле там же, где стояли, Помила опустилась на колени, смиренно склонив голову. Только мы с Дуняшей отличились. Я всего лишь в пояс поклонилась, подружка земной поклон отбила. Не принято у нас, если нет за тобой вины, на колени вставать.

Правитель хмыкнул на такое, но ничего не сказал. Прошёл на почётное место, сел к столу.

— Сказывай, Хранительница, зачем звала.

Я звала? Когда? Только с Кудретом поделилась, что есть важный разговор к кагану и надо бы Зеки об этом попросить. Хорошо всё же, что начальником стражи у меня сын властителя, а не безродный кочевник. Ему и толмачом послужить на сей раз пришлось.

— Дошли до меня слухи, о великий, — начала я, — что часто зимой люди твои терпят нужду. Голодают, страдают от холода, болеют. И стада твои также мытарятся, и падёж бывает такой, что к весне половина поголовья лишь выживает.

— Зима — время смерти, — философски ответил Метин. — Предки наши так жили, и сыны так жить будут.

— Будут, — согласилась я. — Если ничего не изменить.

Достала из ларца, в котором хранила свои записи, свиток и протянула брату.

— Читай!

Похоже, не только Помила учила сына. С листа бегло переводить без привычки трудно, но Кудрет справился. Зачитывал мои наблюдения с пояснениями, как исправить можно. Хоть и старался эмоции не выказывать, но время от времени то поглядывал на меня удивлённо, то бровь заламывал: «Что, так можно было?»

А ведь не было в том свитке ничего невероятного. Корма запасать. Сейчас в степи трава по пояс. Декады через две пожухнет и завянет под жарким солнцем и суховеем. Если сейчас выгнать народ на сенокос, то живность не будет зимой от голода дохнуть. Болеют зачастую от тесноты и отсутствия привычки соблюдать чистоту вокруг жилья. Сколько крыс и мышей шныряет между юртами, разнося заразу, сколько куч мусора навалено в стойбище для их благоденствия. Выделить рабов с тележками — и пусть ежедневно собирают и вывозят отходы куда-то подальше за околицу. Или как тут окраина называется? Руки всем мыть обязательно несколько раз в день. Прям приказом кагана вменить. Целителями обеспечить каждое крупное стойбище, а тем, в свою очередь, проводить обучение травниц и повитух.

Много чего было в списке само собой разумеющегося, на мой взгляд, обыденного для жизни в столице Южно-Русского царства, вычитанного в свитках учёных и услышанного от знающих людей, но непонятного и непривычного для моей новой родни. Кому тот мусор мешает? Руки мыть, тратя драгоценную воду, которой порой даже на чашку чая нет? Загоны для овец и так строят из жердей, чтобы не разбежались по степи. Траву запасать? Так она в степи и зимой есть, если южнее откочевать. Пусть немного, так на то и зима. Зачем менять то, что предки веками в традиционные устои выстрадали?

Надо отдать должное правителю — слушал терпеливо, не перебивал, виду не подал, что что-то не нравится. А когда Кудрет окончил чтение, спросил:

— И с чего начать посоветуешь, Хранительница?

— С чистоты и сенокоса.

Каган задумчиво покивал каким-то потаённым мыслям, а потом объявил волю свою.

— Вот ты и займись этим. Зеки-ага поможет. Кудрет тоже. Можешь брать людей, коней, денег сколько надо, — сказал и осёкся. Похоже, мысль о предстоящих тратах немного остудила размах властителя. — Хм, денег дам, но в меру. Покажи, как советы твои смогут людям моим помочь.

Ментин-каган давно уже вышел из юрты, а я всё ещё сидела, глядя в открытый дверной проём, словно оглушённая. И все тоже молчали. Не принято перечить вождям. Чревато это для ослушавшихся. Даже если ты дочь правителя и Хранительница степи, небом назначенная.

Трусливая мыслишка юркой мышкой металась в сознании: «Посоветовала на свою голову!». «Инициатива наказуема», — всплыла в сознании ярким лозунгом не очень понятная, но отчего-то показавшаяся крайне уместной фраза. Вот оно надо было мне высовываться? И вдруг чётким ответом жар, вспыхнувший в районе солнечного сплетения, разогнал сомнения — надо. Не просто надо, а доля у меня такая. Миссия.

Не то забытые, не то нездешние слова, невесть откуда вплетающиеся в мысли, раздражали, но при этом я знала, что именно они правильно и точно называют происходящее. Торжественно и громко, как слова жреца в храме. Думая так, понимаешь, что надо вставать и делать.

Хлопнула в ладоши, привлекая внимание, и объявила через Дуню:

— Не время спать. Собираем совет. Думу думать будем, как волю солнцеликого исполнить.

И вот уже побежал стражник за Зеки-ага — какой совет без его мудрости, — споро зачёркала писчая палочка по новому листу пергамента, записывая, что, кому, как и когда делать, а вскоре и вода в чайнике закипела, дабы могли взбодриться назначенные отвечать перед Метин-каганом за благополучие степняков.

Глава 8

— Дарья, вспомни, ты Хранительница Степи! Тебе не нужна помощь чародейская. Достаточно самой приказать, и всё сладится по желаемому.

Ерофей с чувством опустил пиалу на стол. И как только не раскололась?

«Вспомни!» — мысленно передразнила я молодого посла. Рада бы приказать, так не делают же. В рот смотрят, ждут, что я такого скажу, что всё разом изменится к лучшему: больные выздоровеют, голодные насытятся, бедные разбогатеют одним днём. А вот фиг вам, граждане!

— Знаешь, — начала я думать направленно, чтобы парень меня чётко понимал. Разобралась уже, что когда мысли на эмоциях, как молнии в ночном небе, мечутся, считать можно только состояние. — В одном свитке, что дед подсовывал, готовя к поездке, прочитала такие слова: «Не дай голодному рыбу. Он съест её и когда вновь проголодается, то будет ждать от тебя ещё. Дай ему снасти, научи пользоваться ими — и тогда он всегда сможет накормить и себя, и своих близких».

— И что? — не поняв, куда я веду разговор, переспросил Ерофей.

— А то, что проведи я сейчас сенокос своими силами, от меня этого будут ждать и на следующий год, и все последующие. Пока силы мои не иссякнут. Пусть сами потрудятся, а я помогу только. И ты поможешь, и другие одарённые, что живут в степи. Не так уж их и мало. Может ведь вой чародейский траву на срез под корень заклясть?

— Хм… а ты знаешь такое заклинание? — удивлённо вскинул брови собеседник и потянулся рукой к затылку, но вспомнив, что невместно послам ответ там искать, руку отдёрнул.

— Так в том помощи у тебя и прошу, — я склонила голову, выказывая уважение к знаниям бывшего студиозуса. — Может, вспомнишь что подходящее?

— Хитруля, — ласково улыбнулся Ерофей, незаметно дотронувшись до кончиков моих пальцев. И понизив голос так, что и я с трудом услышала, пообещал: — Я постараюсь, лапушка.

— Ещё дай нам людей посольских, что знают, как сено правильно сушить и в стога метать. Знаешь, наверное, что просто скосить траву недостаточно, её ещё и сохранить до зимы нужно. Я уже попросила уважаемого Зеки-агу, чтобы распорядился в стойбищах таких найти. Наверняка есть среди рабов сельчане бывшие. Они будут учить кочевников.

— Кто рабов слушать станет? — грустно вздохнул парень. Ерофею, как и мне, было неприятно видеть, что земляки в неволе томятся. Но изменить это пока было не в наших силах. Одним днём такое не изменишь. Даже если денег собрать и выкупить всех несчастных, то новых закабалят.

— Те слушать станут, кто не захочет терять зимой скот, хоронить детей и стариков своих, умерших от голода, кто захочет сам дожить до следующей весны.

Наверное, если бы я смогла вслух сказать, то звучали бы эти слова жёстко и внушительно, но мыслеречь лишена эмоциональной окраски. Разве что ладонью по столу прихлопнуть, но невместно это юной женщине. Пусть и звание Хранительницы носящей.

— Понял тебя, Хранительница. Сделаю всё, что в силах моих, дабы помочь народу солнцеликого Метин-кагана, — официально-строго завершил нашу встречу посол.

После чего встал, коротко поклонился и вышел из моей юрты в сопровождении Кудрета.

Зеки-ага, сидевший в отдалении и следивший за переговорами с помощью Дуняши, которой я наказала озвучивать меня как можно точнее, пересел поближе.

— Не понимаю, зачем нам посольские? Что мы, сами не справимся? — высказал своё мнение советник.

— На следующий год у нас будет возможность справляться самим. Там и узнаем. А сейчас непомерную гордыню стоит усмирить и принять помощь с благодарностью, — ответила я и протянула старику пиалу с чаем. — Угощайся, мудрейший.

«Ох, нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота!»— который день вспоминается забавная фраза в ответ на любое сопротивление в изменении бытовых устоев.

Вновь и вновь каждый старается напомнить, что я Хранительница.

Не я, граждане! А та девочка, что жила в этом теле до меня. Это её боги милостью такой наградили. Или проклятием наказали. Только со стороны кажется, что всё легко и просто. «Махнула царевна правой рукой — озеро сделалось. С кувшинками цветущими, с камышом и осокой по берегам. Махнула левой рукой — лебеди белокрылые полетели над головами. Покружили малость, сели на воду, да поплыли парой, глаз радуя». Такое только в сказках бывает, а на деле ни одному чародею не по силам. Разве что иллюзию создать — царя да гостей его на пиру порадовать.

Нет во мне такого дара, чтобы степь мне подчинилась. Я её вообще не чувствую. Только вижу, как земля, травой поросшая, до горизонта стелется, как овцы неспешно пасутся, слышу, как жаворонки в вышине звенят, сурки на пригорках посвистывают, змеи в траве шуршат. И нет у меня ко всему этому никакой особой любви. Потому и пользуюсь проверенными технологиями, дающими положительные результаты. Даром я, что ли, перед поездкой училась день и ночь? «Не пропадёт мой скорбный труд…» — вспоминается смутно знакомое. Надеюсь, не пропадёт и не будет скорбным.

Да даже если бы и была я Хранительницей и силу имела — это не значит, что я самолично должна обустраивать уборные. Требуется их хотя бы по две на три-четыре семьи. Мужская и женская. Может, мне ещё и мусор вокруг юрт собирать прикажете? С ведром, совком и веником по утрам по стойбищу в качестве разминки пробегаться. Как можно не понимать, что крысы не просто вредители, грызущие всё, что до чего зубы дотянутся, но и переносчики страшных болезней? Таких, от которых полстепи за неделю вымрет.

Хорошо, что стены у юрты войлочные, мягкие. А то в отчаянии порой голову разбить хочется. Болото! Как есть болото.

Едва уснула, отогнав нерадостные мысли, как меня позвал Пых.

Давно мы с питомцем не виделись, лишь обменивались картинками того, что видим, подкрепляя их эмоциональными волнами любви и нежности. Я ему дорогу, по которой путешествовали, да степь цветущую показывала, он мне — горы с ледяными вершинами, коз, скачущих по незаметным уступам отвесных скал и каким-то неведомым чудом удерживающихся на них, гордых орлов, парящих в бездонном небе. Нет преград для нашей обоюдной привязанности. Соскучилась по котейке своему до боли сердечной.

И вот почувствовала: он здесь, рядом, ждёт.

Прихватив в охапку одежду и обувь, тихо как мышка выскользнула из юрты. Спят мои охранники, обняв копья. Ох и нагорит же им завтра от Кудрета, но сегодня мне это на руку.

Иду в сторону уборной — если кто и увидит, то не задастся вопросом, почему я ночью по лагерю шляюсь. Но не доходя нескольких шагов до «скворечника», сворачиваю в степь, одеваюсь спешно и припускаю бегом.

Трава, которую завтра-послезавтра скосят на сено, высотой выше колен и путает ноги. Бежать трудно, но так не терпится запустить пальцы в пышную гриву, услышать сопение холодного носа, уткнувшегося в шею, и умиротворяющее «пых» на выдохе, что не обращаю внимание на препятствия. Сейчас отбегу подальше от стойбища, чтобы собаки не учуяли зверя и не подняли переполох, и тогда уже позову питомца.

Над головой полная луна светит. В её призрачном холодном свете всё кажется нереальным. Словно вокруг меня волны, что гонит лёгкий ночной ветер. Куда только? К берегу или напротив, в глубину уносят? Дыхание от бега сбивается, останавливаюсь передохнуть немного. Оборачиваюсь, чтобы посмотреть, как далеко я от стойбища, и замираю от увиденного.

На меня беззвучно неслась свора огромных, чёрных как смоль собак. Глаза красными углями горели на оскаленных мордах. И не было никакого сомнения в том, что гонит их одно желание — убить.

— Стоять! — сила приказа была такова, что даже сердце моё послушалось, остановившись на минуту. Так мне показалось.

Обычный человек не может такой волей обладать, ведь голос был негромкий. Псы замерли метрах в пяти от меня. Просто замерли. Желание растерзать меня не исчезло, это отчётливо читалось в их глазах, но ослушаться они не смели.

С трудом отведя глаза от чудовищ, посмотрела на странную кавалькаду, приближающуюся ко мне.

Первое, о чём подумала — кони и собаки те кровные родичи. Конечно, биологически такое невозможно, но цвет шкур, пылающие красным глаза и хищный оскал несомненно роднили этих чудовищ.

А когда подняла взгляд на всадников, то показалось, что это уже было. Ночь, девочка в степи, жуткие собаки и кони и не менее страшные всадники. Не ошибаюсь я, только было это пять лет назад и закончилось очень плохо.

— Ты кто? — голос, приказавший замереть собакам, равнодушный взгляд невероятно красивых, холодных глаз, поза человека — человека ли? — для которого власть это не привычка, а само существование.

Пусть не могу произнести ни слова, а подчиниться воле обязана. Но как?! Хорошо, что за годы немоты мастерство пантомимы довела до совершенства. Правда, показать не успела. К вопрошавшей подъехала юная дева, тоненькая, нежная, как первый весенний цветок, склонила голову и сказала:

— Великая Госпожа, это же та девчонка, что объявила себя Хозяйкой Степи и… — дева захихикала, — потребовала, чтобы мы убирались с её земель. Помнишь?

Ой, мамочка! От ужаса я сжалась, втянула голову в плечи и закрыла лицо руками. Какой же дурой надо быть, чтобы перед этой — кстати, а кто она? — потрясать своим невнятным званием. Удивительно, что жива после такого. Хотя, какое там жива? Тельце-то под кустом у реки валялось. Понимать надо, где, когда и перед кем демонстрировать родовую гордость. Осторожно поднимаю глаза на ту, которую только что назвали Великой Госпожой, и вижу, что с другой стороны к ней подъехал могучий воин.

— Мара, далась тебе эта степнячка. Отдай её собакам и поехали дальше. Скоро светать начнёт, а мы тут толчёмся.

Мара?! Великая Госпожа, Последняя Гостья для каждого сущего, Тёмная Богородица, Чёрная Матерь, Снежная королева, Марена. Сколько имен, а смысл один — богиня смерти. И та малявка, чьё тело мне досталась, с ней бодаться решила. Безумная!

— Успеем, — легким взмахом, как от комара, отмахнулась от спутника та, что возвышалась надо мной на коне, сотворённом из тьмы. — Так что ж ты молчишь, хм… Хранительница?

— Позволь напомнить, Великая, — опять вмешалась девица, — ты же её голоса лишила. Дабы глупости не болтала.

— Вот как? — идеально очерченные брови изволили чуть-чуть приподняться, демонстрируя удивление. — Так и живёшь немой?

Я развела руками — а куда мне деваться?

— Думаю, ты уже осознала, что молчание золото, и я тебя прощаю. — Уголки губ едва обозначили улыбку, а пальцы сплели замысловатый невидимый узор, щелчком отправленный в мою сторону.

В то же мгновение по горлу прокатился ком расплавленного металла. Боль была такой, что я, схватившись за шею обеими руками, упала в траву на колени, захлёбываясь беззвучным криком. Похоже, кому-то рядом тоже плохо было, но он хоть сипеть мог, а я… Светлые боги! Это же я! Я сип из себя выдавливаю! Да, пока это не полноценный звук, да и откуда ему взяться после стольких лет молчания, но хоть что-то.

— Леля-сестрица, дай девочке водицы испить, — приказала Марена.

Леля? Что делать богине любви рядом со смертью? — задала я сама себе вопрос, с изумлением наблюдая, как юная красавица легко спешилась рядом со мной. Не чинясь, достала из сумки, наискось переброшенной через тело, бутылочку в ладонь высотой, обёрнутую берестой, и вложила мне в руку.

— Не больше одного глотка, — предупредила, погрозив пальчиком. — Это мёртвая вода. Может заживить, может восстановить, но убить тоже может. Помни — всё в меру.

Ух ты! Мёртвая вода. Пора бы устать удивляться событиям сегодняшней ночи и бояться происходящего, но всё равно замерла на миг, силами собираясь, прежде чем глотнуть из фляжки. Взглянула в весёлые глаза Лели — видно же, что забавляется, — мысленно махнула рукой и сделала глоток.

Да твою ж… По всем законам природы моё горло должно рассыпаться на мелкие осколки. После нестерпимого жара — невероятный холод, который не охлаждает, а жжёт пуще прежнего. Невероятным усилием воли сунула посуду в девичью руку и, погружаясь во тьму, боком свалилась в траву.

— Эй, — меня кто-то толкал. Не больно, но вполне ощутимо. — Вставай уже. Хватит валяться.

Открываю глаза. Луна по-прежнему высоко в небе, кажется, даже на пядь не сдвинулась. Значит, недолго без сознания была. Осторожно сглатываю. Боли нет. Откашливаюсь. Боли нет. Рядом стоит богиня весны, любви и красоты. Это она соизволила меня ножкой потолкать в плечо, чтобы девка глупая поднялась и продолжила развлекать Великую Госпожу Марену.

Легко встаю. Кланяюсь, коснувшись земли рукой, и даже голова не кружится.

— Благодарю тебя, Тёмная Мать, за милость, — говорю — граждане, я говорю! — богине, едва сдерживаясь, чтобы не завопить от радости.

Едва заметный наклон головы показал, что я услышана. А дальше что?

А дальше был Пых. Он упал с неба на землю между мной и замершими собаками. Грива чуть ли не дыбом стоит, хвост нервно бьёт по бокам, кожистые крылья заслоняют меня от опасности. Мой герой!

— Пых, ты крылья отрастил? — восхищаюсь я вслух, подныриваю под крыло и утыкаюсь носом в шерсть на загривке. — Пышенька мой любимый.

Кот поворачивает голову и смотрит на меня с изумлением. Ещё бы не удивляться — питомец впервые услышал мой голос.

— Откуда у тебя этот зверь? — возглас получился очень эмоциональным. Марена не смогла скрыть ошеломления.

— Нашла, — я с трудом отвожу взгляд от жёлтых очей моего самого первого друга в этом мире. — У реки, где очнулась после встречи с вами. Там ещё два изрубленных мужских тела было. А Пых… он с голоду умирал. Едва выходила. Вот в какого красавца вырос мой котик.

Запускаю пальцы в густую гриву питомца и радуюсь тому, что он сейчас здесь, рядом. С ним мне не так страшно.

— Ле-е-е-ль, — тянет Великая Госпожа через плечо, не отводя взгляда от моего питомца, — скажи, как случилось, что подаренный мне Велесом котёнок умирал с голоду неведомо где?

— Потерялся, должно быть, когда убирала за вами с Кощеем. Порезвились вы здесь знатно. Он охрану её порубил, а ты…

— А я девчонку отпустила.

— Наверное, я неправильно поняла, — легкомысленно отмахнулась богиня любви. — Сгребла всё, что валялось, и в реку сбросила. Рыбам и ракам на прокорм.

М-да… Есть ли разница, каким разделом человеческой жизни заведует богиня. Наплевать им на нас с небес своих. Живы, нет ли, главное, чтоб не мешали.

— Зверя верни. Мой он. — Этот приказ Марена подкрепила ментальным давлением. В голове зашумело, и кровь из носа капнула. Правда, тут же прошло всё, и голос богини смягчился: — Ты же сама видишь, что кот непростой. Мантикора имя его. Из выводка Велеса, а у него вся живность такая. Людям на глаза попадётся — изведут. В свите моей безопаснее будет.

Слушала, кивала, а пальцы всё сильней вцеплялись в гриву Пыха.

— Как я могу его отдать? Он всегда свободным был. Захочет, сам с вами пойдёт, — ответила, едва сдерживая слёзы.

— Если умный, то добром пойдёт. А ты не реви, не в клетке жить будет. Увидитесь ещё, — пообещала Великая Госпожа, потом вдруг хитро́ прищурилась и продолжила: — Вот что, девочка. Удивила ты меня сегодня и знатно порадовала. За то выполню любое твоё желание. Что хочешь?

— Пусть кружевница Неёла из Святобожска здоровой станет и вновь сможет ходить, — сказала, даже на мгновенье не задумавшись. Словно из души вырвалось. Потом долго удивлялась себе. Ни деду долголетия, ни себе силы Хранительницы пожелала, а вспомнились вдруг неуклюжий стул с колёсиками на ножках, да перила вдоль кровати в девичьей светёлке.

— Да будет так!

Глядя вслед быстро удаляющейся кавалькаде, я пыталась понять, что же это было. На Дикую Охоту, кажется, не похоже. В легендах, что читала ранее, и всадников больше, и не боги они вовсе, а павшие герои из Вальхаллы*. И уж точно не принято у охотников вступать в разговоры с теми, кого по дороге встретят. С дичью не разговаривают — её загоняют, убивают или собаками травят. А мне мало что вернули голос и память, так ещё и наградили, желание исполнив.

* Вальхалла — небесный чертог, который находится в обители богов Асгарде. Правит этим местом могущественный Один, который в германо-скандинавской мифологии почитается как отец всех богов. Слово «вальхалла» принято переводить как «дворец павших».

Пыха только забрали, но он сам пошёл с ними, добровольно. Надеюсь, что плохо ему не будет. Надо же — мантикора. Подозревала, что непрост мой котик, но чтобы так… В чародейской книге, где я искала описание видовой принадлежности питомца, об этом чудовище написано, что у него две головы, хвост скорпиона, ростом оно с лошадь, на голове рога и лицо человеческое. Фу, глупость какая! Мой Пыша не такой. Ну да, шип на конце хвоста есть, грива и крылья тоже, но ростом в холке всего по грудь мне будет, и мордаха нормальная, кошачья.

Ещё раз посмотрела в ту сторону, куда ускакали кони, развернулась и побрела назад в стойбище. День сегодня предстоял трудный, а я не спала ни минутки. Ничего, сейчас приду, вскипячу воду, заварю себе чай из трав свежесобранных, взбодрюсь, соберу совещание, уточню, что у нас к сенокосу готово и что ещё сделать надо. Ещё по дворникам и золотарям вопросы решать предстоит.

Я старательно думала о чём угодно, только не о возвращённой памяти. Слишком уж неприятно было знакомиться с собой прошлой.

Вересова Алевтина Дмитриевна, сорока семи лет от роду, русская, не замужем, детей нет, родителей уже нет, близких родственников нет. Даже подруги близкой нет. Нет ничего, кроме работы. Имущество есть, счёт в банке — но ведь это не самое главное для человека.

Работа заменила всё. «Ваш идеальный ремонт» назывался мой бизнес. От дизайна до уборки после окончания работы. Слово «идеальный» основополагающее. Всё должно быть сделано так, чтобы даже мысли о плохом отзыве не мелькнуло. Не говоря уже о рекламациях и жалобах.

Насколько заботилась о клиентах, настолько же была придирчиво требовательна к сотрудникам. Какой больничный, когда заказчики ждут эскизы? Что значит, электричество у клиента в доме отключили и поэтому вы не могли закончить в назначенное время? Пусть так никто не делает, но госпожа N желает именно такое сочетание материалов, значит, так и сделаем. И вообще, рекомендую всем заткнуть своё мнение в… подальше.

Наверное, поэтому звали меня за глаза Вад. Это была не просто аббревиатура, а направление. «На совещание в ад идёшь?» — «Куда ж я денусь». Жёсткой системы штрафов и лишений премии мне отчего-то было недостаточно. Ещё я орала. По поводу и без. Сказать гадость и унизить сотрудника было не то чтобы в радость, но совесть не пробуждало.

В тот день помощник сисадмина, мальчишка двадцати лет, опоздал на работу на час. И надо было бедняге столкнуться со мной на входе, когда я клиента до порога провожала. Светлые боги, что я орала. Даже вспомнить стыдно те слова, что вывалила на голову несчастного. Слушать оправдания не пожелала.

А причина у парня была серьёзная. Бабушка, с которой он жил, простудилась сильно. Под утро температура поднялась, он вызвал скорую. Пока дождался бригаду и выслушал рекомендации врача, пока сбегал в аптеку за лекарствами и попросил соседку присмотреть за старушкой, пока по утренним пробкам добрался до офиса, час опоздания и набежал.

— Хочешь ухаживать за больными бабками — сиди дома, — выдала я в конце разноса. — Пиши заявление на увольнение!

— Ну ты и сука! — едва слышно выдохнул парень, зло схватил со стола чистый лист, ручку и чуть ли не единым росчерком написал «Увольняй!», число, подпись — и лист летит мне в лицо.

— Сопляк! — ору вслед хлопнувшему дверью уже бывшему сисадмину. А потом всем, кто в этот момент был в офисе: — Что рты разинули? Марш работать, а то тоже вон вылетите.

Это было утром, а после обеда у меня на столе лежала стопка заявлений на увольнение. Написали все, даже уборщица тётя Паша, которая всегда меня жалела и защищала перед сотрудниками.

С ужасом смотрела я на бумагу, в гневе раскиданную по столу, понимая, что это конец моего бизнеса. Из-за какого-то мальчишки и его никчёмной бабки! Мой зам Костик не даст людям разбежаться, соберёт всех под свою руку, только в другом месте, и клиентов сманит, сволочь. А я уже не смогу восстановить ни коллектив, ни репутацию.

В голове нарастала боль, перед глазами полетели чёрные мошки, правая рука повисла плетью, а рот, кроме невнятного хрипа, ничего не выговаривал. Тело обмякло и соскользнуло из кресла на пол. Некому было вызвать скорую, сбегать в аптеку и хоть как-то помочь. Я умерла на своей любимой работе в полном одиночестве.

Эх, Леля! И за что ты мне память вернула? Да, я сама попросила, в качестве компенсации за то, что пять лет назад ты выбросила беспамятное тело девочки-степнячки в реку вместе с порубленными Кощеем охранниками. Но как мне теперь с такими воспоминаниями жить?

Брела, едва переставляя ноги, ориентируясь на светлеющую полоску горизонта, на запах, присущий жилью, на редкий лай собак и думала о том, как я смогу утром взглянуть в глаза Ерофею, Дуняше, Помиле. Они-то думают, что я добрая и отзывчивая, а на деле…

Придавленная тяжестью вины за прошлое, не заметила, как дошла до своей юрты, сбросила промокшую от росы обувь и одежду, бессильно легла на постель и свернулась калачиком.

— Даша, ты где была? — сонно пробормотала Дуняша.

— Спи, лапушка. Всё поутру расскажу, — пробормотала я, проваливаясь сознанием во тьму.

Тьма. И не понятно, жива я или вновь умерла. В который раз? Сколько уже отметок Великой Госпожи на этом юном теле?

— Две, — последовал ответ на неозвученный вопрос.

Голос был знакомый.

— Тёмная Мать! — склоняюсь в низком поклоне. — Забрать пришла?

Мрак постепенно светлел, концентрируясь в непроницаемо-чёрную фигуру

— Нет, не время ещё. Понять хочу, как случилось, что душа, ушедшая из другого мира, из другого времени, попала в это тело.

— Прости, но не отвечу, — я покаянно развела руками. — Самой интересно, как такое случиться могло и почему так сильно изменился характер.

— Это просто. — Из сгустка тёмной, бесформенной фигуры выскользнула изящная рука и легкомысленно отмахнулась от вопроса. — Математику учила?

— Да… — растерянно протянула я, не понимая, каким краем богиня смерти связана с точной наукой. Баланс жизней сводит, что ли?

— Ты забыла ещё одно моё имя. Снежная Королева. Красота каждой снежинки выверена с точностью до микрона. Как тут без математики?

— Это что же… — я на миг задумалась. — Минус на минус, получим плюс? Характер юной капризной, своенравной девчонки умножили на дрянной, злобный нрав зрелой бабы и получилась я?

— Другого ответа у меня нет, — не увидела, но почувствовала улыбку собеседницы. — Мне пора. До встречи, Хранительница. Возьми на память.

В ладонь опустилось что-то тяжёлое, круглое, холоднее льда. Кажется, именно это ощущение меня и разбудило.

Или Дуняша, безбожно трясущая за плечо:

— Даша! Даша, мне сон удивительный приснился. — И восторженно глядя прямо мне в глаза, принялась взахлеб рассказывать: — Будто ночью пришла ты с улицы, а я спрашиваю, куда, мол, ходила. А ты, представь себе, говоришь, — это слово подруга выделила и громкостью, и звучанием — разделив на слоги, и мимикой — округлив глаза, — «Утром всё расскажу». Представь, вдруг правда?

— Не сон это был, Дунечка, — ответила я, на всякий случай придерживая девушку.

Но она всё равно плюхнулась попой на кошму.

— Светлые боги! — прижала ладошку к щеке.

«Скорее, Тёмная Богиня», — подумала я, помогая Дуняше подняться.

Глава 9

Утреннее чаепитие, о котором я мечтала ещё ночью, превратилось в суетливое сборище. Каким-то невероятным образом весть о моём чудесном исцелении мгновенно облетела стойбище. Не успела ещё вода для чая закипеть, как через порог юрты перешагнул Метин-каган, а следом за ним Зеки-ага.

— Что ты думаешь об этом, мудрейший? — принимая пиалу, на дне которой плескался горячий ароматный напиток, спросил каган советника о случившемся после того, как услышал мою версию ночной истории.

Ночью через сон словно кто-то позвал в степь. Да так настойчиво, что справиться с этим сил не было. На зов шла будто в беспамятстве. Там нечто непонятное, тёмное, почти невидимое, спросило, поняла ли я, что молчание золото. Я покивала. Тогда это нечто дотронулось до моей шеи. Дальше не помню. Очнулась от холода, мокрая от росы, и побрела назад, благо, что от стойбища недалеко ушла. Поняла, что говорить могу, когда Дуне ответила, но сил радоваться уже не было. Упала на подушку и уснула.

Что думаю об этом? Думаю, что будучи юной и несдержанной, обидела кого-то из духов степи. Вот и наказали меня немотой и изгнанием. А сейчас пришло время, и я не только вернуться смогла, но и проклятие с меня сняли.

— Не любят духи, когда им перечат… — начал было размышлять советник, но вихрем влетевший в юрту Ерофей не дал ему закончить глубокомысленные рассуждения.

— Дашенька, это правда? Проклятие снято? — парень, очумевший от радости, никого не замечал.

Просто подхватил меня на руки, закружил и вдруг неожиданно остановился, приподнял на уровень лица и, глядя в глаза, осторожно чмокнул в губы.

Да твою ж… Немоту богиня сняла, но оказалось, что целоваться мне по-прежнему нельзя. Поняла это, когда приступ удушья знакомо сдавил горло и заставил по-рыбьи хватать воздух широко открытым ртом.

— Да как же это? — растерялся Ерофей, аккуратно ставя меня на ноги, но не забывая придерживая одной рукой за плечи, а другой за талию и глядя несчастными глазами.

— А так! — каркнул кто-то дребезжащим голосом. — Не твоё — не трогай!

Посол опомнился — вокруг нас люди, а он ведёт себя неподобающе. Хотел было отступить на шаг, но теперь уже я вцепилась в него, показывая всем, что если меня отпустить, то свалюсь. Ну и пусть, что дышать уже могу и слёзы глаза не застилают, но мы так редко бываем вместе…

— Отпусти парня, Дерья, пусть идёт. Нам тут дела семейные обсудить надо, — распорядился всё тот же голос.

— Я позже зайду, — шепнул мне на ухо Ерофей, коротко поклонился всем разом и поторопился уйти.

Кажется, ему было крайне неловко за свой порыв. Зато я едва сдерживала ликование. Наверное, каждой женщине отрадно знать, что чувства к ней отключают у мужчины разум. Мой сдержанный, ответственный и воспитанный Ерофей даже поздороваться с каганом забыл, желая убедиться, что наконец-то я избавилась от проклятья. «Съешь лимон, Даша!» — мысленно одёрнула самою себя и вернулась к обязанностям хозяйки дома, дабы достойно встретить ещё одну гостью.

Но та не ждала, когда её с уважительными поклонами под белы рученьки проводят к почётному месту. Самостоятельная старуха, опираясь на замысловатую клюку, решительно обходила очаг, шествуя в направлении стола, накрытого к чаю. По всему видно, что эта почтенная дама везде чувствует себя хозяйкой, и не мешают этому ни седые нечёсаные патлы, выбившиеся из-под драного платка, ни обтрёпанный подол замызганного платья, ни облезлая до лысых прорех старая меховая жилетка. Степной вариант Бабы-Яги, подумала я, разглядывая незваную гостью.

— И мы пойдём, пожалуй, — поднялся каган. — Зеки, у нас дел полно, а мы тут…

За всё это время он никак не выказывал своего присутствия или недовольства, молча наблюдал за происходящим, попивая мелкими глотками чай, который подливала ему Помила, сидящая у его ног. А тут вдруг заторопился к выходу, старательно отводя взгляд от бабки. Даже очаг обошёл с другой стороны, дабы оказаться от неё подальше. Что это он так?

— Беги, беги, — насмешливо проворчала старуха, глядя ему в спину. — От себя не убежишь, духов степи не обманешь.

И поковыляла дальше. У стола, осмотрев низкие стулья, приказала Помиле:

— Убери это. Подстели одеяло и подушку дай, — решительно распорядилась гостья и, глядя, как женщина быстро выполняет её приказ, одобрительно покивала. — Ну всё, можешь идти, мы тут сами управимся.

Сказала и с видимым удовольствием плюхнулась на подготовленное для неё сидение, с любопытством разглядывая выставленное угощение.

Мы остались вдвоём. Я, как гостеприимная хозяйка, с почтением подливала гостье чай, подвигала поближе блюдо с пирогами, вазочки с мёдом и засахаренными фруктами, ожидая, когда та заведёт разговор. Но старуха молчала. Я уже догадалась, что это та самая легендарная прабабка-шаманка, но не выказывала ни любопытства, ни нетерпения.

Допив чай, бабка перевернула пиалу, показывая, что сыта, смахнула несколько крошек от пирожка со стола в ладонь и забросила их рот. Всё это время она внимательно смотрела на меня, словно желая что-то увидеть. Наконец спросила:

— Душу внучки куда дела?

Прозвучало это неожиданно, как в детской сказке-страшилке, когда рассказчик в ходе повествования резко выбрасывая руку, вопрошает: «Где моё сердце?». Отреагировала я соответственно. Ойкнула и замерла, уставившись на шаманку.

— Ка-какую душу?

— Внучки моей. Дерьи, — спокойно, не выказывая ни раздражения, ни злости, словно несмышлёнышу повторила старуха. А потом спросила самою себя: — Вот только почему заклятие осталось? — И шаманка, задумчиво подёргивая тёмные волоски, растущие на подбородке, принялась размышлять вслух, как это делают люди, привычные к одиночеству. — Душа ушла, тело осталось, и запрет на непотребства сохранился. Должно быть, так. — Найдя удовлетворивший её ответ, старуха вновь вперила в меня изучающий взгляд. — Рассказывай!

Я рассказала всё. И как очнулась под кустом у реки, как воевала с раками и ночевала у костра, как встретила Пыха и бабу Марысю, как бежала из деревни и шла складками в столицу, как познакомилась с Богданом Силычем и прижилась в доме Осея Глебовича, как опекала меня Боянка, а потом уже я помогла осиротевшим детям. И о знакомстве с Ерофеем рассказала, и нашей с чародеем помощи ему в поступлении в Академию. И о том, что оказался найдёныш сыном царским. Длинный рассказ получился. Пусть и без подробностей, но событий за пять лет много было.

О ночной встрече в степи с кавалькадой божественных всадников тоже рассказала. Как и о вернувшейся памяти.

— Повезло тебе, — шаманка принципиально избегала называть меня по имени. — Хорошие люди тебя окружили в этом мире. Добром, трудолюбием и отзывчивостью ты от них заразилась. Наверное, поэтому всё хорошее, что было в душе твоей, проявилось, а плохое не смогло всходы дать. А может, умерев, смогла очиститься от лютой злобы, что жила в твоём сердце. Кто знает… — старуха смотрела куда-то невидящим взглядом, то ли думая о чём-то своём, то ли блуждая там, куда непосвящённым нет входа. Вдруг, словно кто толкнул её, покачнулась слегка и вышла из транса. — Что ж, живи. Если Тёмная Мать тебе простила обиду, кто я такая, чтоб ей перечить. Вижу, в теле внучки моей не пакостный дух, чего я боялась, и верю, что не будет вреда от тебя в степи. Может, и хорошее что сделать сможешь.

Бабка завозилась, собираясь подняться. Я хотела было помочь, но та остановила движением руки, оперлась на посох и пусть кряхтя, но сама встала на ноги. Благосклонно приняла приготовленный заранее заботливой Помилой узелок с угощениями и пошла к выходу. У порога, словно вспомнив что, повернулась и издали небрежным жестом будто что-то с меня смахнула.

С удивлением смотрела я вслед невероятной бабке, которая чуть ли не щелчком пальцев только что сняла с меня заклинание, запрещающее добрачные отношения, которое сама же и наложила более пяти лет назад. Сразу дышать стало легче, словно груз с плеч сняли, и краски ярче, и запахи острее.

Ох уж эти запахи! Надо срочно решать задачу с уборкой мусора, а то так и задохнуться недолго.

Идея скосить, высушить и сохранить траву на зиму внесла в быт степняков невероятную сумятицу. Основным аргументом против новинки было то, что предки так не делали.

— Ты пойми, Хранительница, что и отец мой зимой кочевал, и дед, и дед деда. Как же я осяду? — глядя на то, как соседи учатся держать косу, делать замах и твёрдо нести лезвие вдоль земли, срезая пласт травы, говорил очередной упёртый традиционалист.

— Кочуй на здоровье, — пожимаю я плечами, понимая, что главной причиной является лень. — Только вот скажи, из какой пиалы ты кумыс пьёшь? Из дедовой?

— Зачем из дедовой? — раскосые глаза собеседника округлились. — Я каждый год себе новую покупаю. Бьются часто при переездах. Из щербатой пить и самому неприятно, и для гостей неуважительно.

— А халат на тебе прадеда? — продолжаю я задавать «глупые» вопросы.

— Что ты такое говоришь, Хранительница? Какая одежда столько лет носиться будет? Не часто, но шьют мне жёны и халаты новые, и портки, и рубашки.

— Так почему ты считаешь, что традиции не могут изнашиваться и трескаться, мешая жить удобнее и богаче? Разве всё новое, что ты приносишь в свою юрту, вредит тебе?

Собеседник задумчиво запустил пальцы под шапку и почесал затылок.

— Хорошо. Я попробую, — нехотя, словно одолжение мне делает, пообещал собеседник. Но тут же добавил: — Если сдохнут мои овцы этой зимой, то кого винить стану?

— Себя, — спокойно ответила я. — Потому что из-за упрямства запасёшь мало сена, или класть его будешь не в кормушки, а под ноги животным бросать станешь, и они втопчут еду в навоз, или загон тёплый не поставишь, оставив овец под открытым небом. Причин для падёжа много быть может.

Рука кочевника опять потянулась к затылку.

— И такая дребедень целый день! — процитировала я с детства знакомые слова, жалуясь вечером Дуняше, которая с утра неважно себя чувствовала и осталась сегодня в стойбище. — Цепляются за старое и не хотят меняться.

— Ты же сама говорила, что привычка — это вторая натура, — вяло улыбнулась подруга, которой лучше не стало.

— Дуняша, что у тебя болит? Я думала, что у тебя первый день месячных, но ты горишь вся, — потрогала лоб девушки.

Очень тревожно мне было за Дуню. Заболеть в таких условиях можно чем угодно, а целителей я не видела. Может, в посольстве есть? Послать кого-то к Ерофею что ли?

— Голова болит, и тело ломит, — ответила больная, облизнув яркие сухие губы.

— Подожди чуток, сейчас пить дам, — я подбежала к столу, где всегда стоял кувшин с кипячёной водой. Пить простую воду из колодца я строго-настрого запретила всем. И слугам, и охране.

Тут в юрту вошла Айше, неся охапку просушенных одеял.

— Скажи, — позвала я служанку, — целитель у кагана есть?

— Как не быть? — всплеснула руками та. — Есть, конечно. Немолод уже правитель, пусть хранят его добрые духи, за здоровьем пригляд нужен.

— Это и молодым не помешает, — проворчала я и вышла из юрты.

Кудрет с видимой неохотой согласился сходить за лекарем.

— Я заплачу целителю, — подбодрила я его.

— Не в том дело, — продолжая оправлять одежду, отозвался брат. — Не любит каган, когда его людей по пустякам другие дёргают.

— Да какой же пустяк? — всплеснула я руками. — Дуняша огнём горит. Боюсь я, что ночью ещё хуже станет.

— Дуня заболела? — словно очнулся парень. — Так что ж ты молчишь-то!

Он чуть ли не бегом припустил в сторону стойбища. Да так споро, что нечаянно столкнул меня крепким плечом с дорожки.

Ой, как интересно! — думала я, глядя Кудрету вслед. Кажется, не напрасно подружка по брату вздыхает. И я могу быть спокойна. Он врача, если что, силой притащит.

По счастью, у Дуняши была всего лишь простуда. Не захотелось ей ждать, когда вода нагреется, и после жары облилась холодной, из колодца — только не подумала, что в степных глубоких колодцах вода куда как холоднее, чем в привычных с детства мелких столичных. Целитель поворчал на дуру-девку, что с головой не дружит, посоветовал отвары, полоскания и велел жар резко не сбивать.

— Пусть болезнь от внутреннего огня сгорит. Девка молодая, сердце крепкое, сдюжит. Потом полежит дня два-три и оклемается. А если уберу жар до нормы, то долго болеть будет.

Я согласилась, поблагодарила, вложила в руку ворчливому лекарю серебряную монету и предложила:

— Может, чаю выпьете, уважаемый?

— А и выпью. Что ж не выпить-то с молодой красивой девицей, — согласился тот.

Пока Айше суетилась, накрывая стол, я спросила о том, что меня волновало больше всего:

— Часто ли в селениях мор бывает и какой?

— Отвечу только лишь потому, что ты Хранительница Степи. А так-то невместно деве такие разговоры вести.

— О цветочках и вышивке приличнее, но не так полезно, — съязвила я.

— Мор чуть ли не каждый год бывает. Болезни разные. То срач… к-хм… слабость кишечная нападёт. То у деток гортань белым обложит так, что они задыхаются от жара и кашля, то оспа… — целитель вздохнул, видно, что-то вспомнил, но продолжил. — Болячек гадких хватает.

— Меня от оспы бабка Марыся прививкой спасла, — машинально ляпнула я, тоже задумавшись о том, что трудно выживать в условиях низкой культуры гигиены и при отсутствии эффективных лечебных препаратов.

— Что? — У собеседника глаза на лоб полезли. — Что она сделала с тобой?

Пришлось рассказывать о событии пятилетней давности, аккуратно добавляя знания о прививках из прежней жизни.

— Ты говоришь, что если кого-то специально заразить коровьей оспой, то человеческая уже не страшна будет?

— Ну я такое утверждать не могу. Говорю только то, что бабуля рассказывала. Могу ещё шрам показать от той ранки, — поддёрнула рукав, демонстрируя почти незаметный на гладкой коже у локтя круглый след.

— Интересно-интересно, — бормотал целитель, рассматривая шрамик, — как же зовут-то его? — От этой заразы даже магия не помогает, а ты такое чудо мне показала.

— Баба Марыся училась в Академии на целительницу, была талантливой травницей и могла бы принести много пользы людям, если бы не… — я замолчала, вспоминая страшный рассказ, услышанный ночью перед разлукой в далёком селе, название которого я так и не узнала.

— Да, натворили тогда бед мэтры из Совета. Сколько жизней сгубили, сколько талантов… — собеседник согласно покивал, поправляя мой рукав.

— Пожалуйте угощение отведать, — с поклоном пригласила Айше, прерывая наши грустные раздумья.

Утром, едва рассвело, примчался посыльный от кагана:

— Хранительницу к властителю требуют. Срочно!

От этого вопля я и проснулась. Всю ночь около Дуняши сидела и дремала, вполглаза следя за температурой подруги. Но, хвала Светлым Богам, обошлось. Под утро с помощью Помилы обтёрли девушку от обильного пота, переодели в чистую сухую рубаху, перестелили постель и уложили отдыхать и выздоравливать.

Самой же мне спать не дали. Невместно это — заставлять правителя ждать. Помила с Айше даже чай не позволили выпить. Только косу наспех переплели, в кафтан новый нарядный облачили и вытолкали из юрты в четыре руки, зловредные бабы.

Брела по стойбищу в сопровождении горластого посыльного и двух охранников и тихо радовалась изменениям. Никто уже не выливал помои на дорожки между юртами. Горы мусора, возвышающиеся ранее почти у каждого жилья, исчезли. На свободных участках красовались уборные.

Надеюсь, подумала я, что скоро элементарные правила войдут в привычку и соблюдать их станут не за страх, а на совесть.

В юрте кагана мне пришлось ещё раз повторить то, что я рассказала целителю. Отец, Зеки-ага, лекарь и ещё два незнакомых дядьки внимательно слушали мой импровизированный доклад о пользе прививок.

— От каких ещё болезней поможет такая царапина? — задал вопрос кто-то из присутствующих, но я не поняла кто, поэтому ответила, глядя на Метина.

— Баба Марыся говорила, что от каждой болезни своя… эээ… царапина нужна. Но мне она сделала только от оспы.

— Уже немало, — невнятно сказал кто-то, и я опять не отследила, кто.

Помолчали. Я сидела, скромно потупив глаза, гадая, что же надумают мудрые мужи, а те — я это чувствовала — с любопытством рассматривали меня. Первым молчание нарушил правитель.

— Делать что-то необходимо, мудрейшие. Нас с каждым годом становится всё меньше. Вскоре вместо тьмы останется сотня, а то и десяток. Пока это не очень заметно, но мы́тари в этом году подати собрали менее, чем в прошлом, а в прошлом было хуже, чем два года тому назад.

— Так Хранительница же в степь вернулась, теперь всё будет хорошо! — кто-то попытался успокоить и кагана, и себя.

— Вернулась, — согласился каган. А потом сказал то, что я ожидала услышать меньше всего: — И с первого дня начала улучшать нашу жизнь. Пока дошли к моей юрте, сколько раз в дерьмо наступили? Ни разу! То-то, а кто подсказал уборные ставить и мусор каждый день вывозить из стойбища?

— Ну да, чище стало, воняет меньше. Но как это нам поможет, Хранительница?

Пришлось, опять ссылаясь на бабу Марысю, — благо никто не мог информацию проверить — читать лекцию о пользе чистых рук и опасности грязи в быту. Даже не предполагала, что столько знаю и помню на эту тему. В прошлой жизни только биологию в школе учила, от скуки в поликлиниках читала санбюллетени, развешанные по стенам, да изредко вполглаза смотрела тематические передачи по телевидению. Нежданно-негаданно пригодилось.

— Царапать-то кто будет? — задал толковый вопрос один из советников кагана. Умница — зрит в корень. — Целителей у нас мало, везде не поспеют.

— Но есть же травницы, знахарки, повитухи, шаманы, — напомнила я мудрейшим. — Те, кому доверяют, те, кто и так лечит. Научить этих людей недолго. Главное инст… хм… подробно рассказать, что за чем и как делать. Надеюсь, справятся.

Это планировать легко, а на деле… Попробуй объяснить сначала местному младшему медицинскому персоналу, зачем творить такое непотребство, а потом и людям, непосвящённым в лечебные тайны. Слава Духам Степи, что каган самолично решил пример показать. Вышел на свой помост, откуда с подданными общался и на глазах изумлённой публики закатал рукав до локтя.

Отцу прививку делал целитель Доган, а потом уже я царапала кожу его руки через жидкость, взятую из пузырька с вытяжкой из вымени больной коровы. Также на глазах у всех. Мудрым мужам — советникам кагана деваться было некуда. По очереди поднялись они на возвышение, закатали рукав и протянули руку для неведомой в этих краях процедуры. На хмурые лица я старалась внимание не обращать, как и на испуганные взгляды десятки воинов Кудрета, мужественно пришедших на прививку в полном составе.

«…на прививку вызывают, братцы, нас!» — вспомнились слова детской песенки, в которой герой жался к стенке, желая скрыть дрожь в коленях.

Эффект толпы возымел действие, и мы с почтенным Доганом в тот день привили ещё пятьдесят человек. Всех предупредили, что к вечеру в теле может появиться небольшой жар. Но это не страшно, к утру всё пройдёт.

Через декаду, убедившись, что все «поцарапанные» живы и здоровы, и сам властитель такое позволил с собой сделать, степняки начали активно прививаться.

Не могу сказать, что всё прошло гладко. Умерло два человека. То ли совпало так, то ли несовместимость какая была или знахари что-то неправильно сделали, но люди умерли. Старенький дедушка в дальнем стойбище и мальчишка лет трёх, вечно крутившийся между юртами кагана. Чей он был, никто, кажется, не знал. Бегал и бегал. Схватили, оцарапали, выпустили. А через два дня мёртвым нашли. Кто, что, почему? Ответ однозначный — помер малец от придумки демонской.

Как же хорошо-то, что каган Метин правитель решительный и прогрессивный. Рявкнул на шептунов-наушников:

— От прививки двое умерло, а от оспы, когда придёт она в степь, половина вымрет. Лучше, что ли?

Притихли. Смирились или затаились? Ох, не моё это — интриги придворные. Мне бы что-то полезное придумывать и реализовывать в жизнь. И пусть всё вокруг встаёт на дыбы, пусть суета и дым коромыслом, зато интересно и чувствуешь свою полезность. Как с сенокосом. Сопротивлялись, ворчали, пятками упирались, как бараны, ведомые на закланье, а сейчас ходят вокруг стогов, языками цокают и сами себе дивятся, что столько корма на зиму запасли.

Но всё имеет свойство заканчиваться. Вдруг разом стало тихо и скучно. Каждый день похож на предыдущий. Завтрак, обед, ужин, конные или пешие прогулки, разбор лечебных трав, разговоры ни о чём. Одно счастье, что в прогулках этих нас с Дунечкой сопровождали Ерофей и Кудрет. Брат часто, почти каждый день, хвостиком ходил за своей Дуняшей. Посол намного реже бывал — занят делами ежедневными, учится опять же… Боярин Судислав и законы заковыристые зубрить заставляет, и в переговорах натаскивает ежедневно, и ещё много чего разного вдалбливает. «Посол — это не только расшаркивания на паркетах и прочие политесы на глазах у дам, посол — это кладезь знаний всевозможных и умение их вовремя применить с пользой для государства Южно-Русского», — не единожды повторял он своему подопечному.

— Скучно-то как, Даша, — однажды за чаем сказала подруга. — Никто не бежит звать тебя решать дела срочные или к кагану вызвать. Тихо, как на погосте. Может, откроешь здесь новую «Стрекозку», всё при деле будем?

— Тоже думаю об этом, но надо бы с отцом посоветоваться, чтоб не только нам интересно было, но и каганату польза, — пообещала я Дуняше, соглашаясь с тем, что жить стало тоскливо.

Метин, услышав мой вопрос, чем бы таким заняться, отмахнулся:

— Дерья, не до бабьих развлечений мне. После весенней стрижки шерсть продать повыгоднее надо. Вот думаю, то ли до зимы подождать, когда цены повыше будут, то ли сейчас, потому как казна пуста.

— Вы что, шерсть сырцом продаёте? — изумлённо вскинула я брови.

— Сырец — это как?

— Ну не изделиями, а просто материалом.

— Дочь, какие изделия? Кошма да валенки. Возни много — прибытка мало. Русские сами валяют, норманам везти далеко слишком. Османы и мадьяры в валенках не нуждаются.

— А это смотря как возиться, — задумчиво протянула я.

Несмотря на вздорный характер, Алевтина была дама любознательная. Да и одинокие вечера мотивировали к поиску в интернете способов занять руки и голову. Однажды она увидела симпатичных фантазийных зверят, сделанных из шерсти при помощи иглы. Заинтересовалась, но, как человек практичный, расширила поиск вещей, свалянных из шерсти. Зависла надолго. И сейчас эти картинки слайдами замелькали в моей памяти.

Второй «Стрекозки» в степи не будет, но вот как шерсть продать подороже, я, кажется, знаю.

— Отец, дай мне месяц, и я постараюсь помочь тебе в этом.

После успешной заготовки сена и прививок Метин, удивляясь сам себе, стал смотреть на меня не как на талисман удачи, а как на деятельного и умного человека. Часто заходил к нам в юрту чаю попить, расспросить о том, как и чем жила в Светлобожске. Хоть и неговорил вслух, но видела я — гордится тем, что единственная дочь не была приживалкой или содержанкой при чародее, а собственным трудом и знаниями заработала авторитет среди русской знати. Да и у меня к Метину отношение изменилось. О дочерней любви речи пока быть не могло, но, познакомившись с ним поближе, я стала искренне уважать кагана. Не просто властность тешил на посту своём, а правил разумно и даже в чём-то прогрессивно. Новое не отметал разом, а изучал сам, советовался с ближниками и при видимой пользе старался применить в хозяйстве.

Наверное, поэтому захотелось и не разочаровать, и помочь.

Глава 10

Первое, что пришло в голову после обещания, данного кагану — это толстые катанные тапки. Метин сказал, что ни османы, ни мадьяры в валенках не нуждаются. Но я-то знаю, что тёплая домашняя обувь им была просто необходима. Вовремя вспомнились жалобы приятельниц Алевтины по Фейсбуку, живущих в Турции и на Кипре, о трудностях зимовки. Дома, построенные из камня, облицованные мрамором, предназначены для выживания в жару, но холодная промозглость влажных зим отчего-то в этих жилищах не учитывалась. Отапливать дома электричеством или газом — этак и в трубу финансовую вылететь недолго. Счета придут невероятные. Вот и кутаются бедняжки поверх термобелья в свитера и тёплые спортивные костюмы, дополняя комплект стёгаными жилетами, а на ноги, чтобы не заболеть, натягивают толстые вязанные носки.

Да и не встречала, ни в одной из своих жизней человека, который после долгого трудового дня не захотел бы скинуть уличную обувь и переобуться во что-то тёплое, лёгкое, уютное. Вот через эту потребность я и решила заработать денег.

Засадила Дуняшу за травник, дала задание отыскать растения, которыми можно шерсть окрашивать, а сама попросила Помилу проводить меня в ремесленный район стойбища. Одну всё равно никто бы не отпустил, и так хвостом два стража везде таскаются. Хоть и стараюсь на них внимания не обращать, но свободной себя не чувствую. Да и язык ещё плохо знаю. Вернее, как умная собака — понимаю всё, но правильно сказать не всегда получалось. Одно дело в сознании учить язык, запоминая значение слов, другое говорить. Артикуляция моя пока не заточена на мягкую тюркскую певучесть. Всё получалось несуразно и малопонятно для местных. Но я ежедневно, то с Помилой, то с Кудретом разговариваю на тюркском затрагивая различные темы. От бытовых до религиозных.

Проходя по нешироким улочкам селения, радовалась тому, как всё изменилось вокруг. Всего-то два с половиной месяца прошло, а нет больше мусорных гор. На их месте некоторые хозяйки разбили грядки, некоторые цветы высадили. «У нас подсмотрели» — хмыкнула я про себя, но не огорчилась, а порадовалась.

Это мы с Дуняшей, когда заскучали занялись обустройством прилегающей территории. Организовали задний двор, куда выселили наших лошадок, предварительно построив для них конюшню, навес под телегу и сено и сарай для десятка кур и двух козочек, которые снабжали нас свежими яйцами и молоком.

Конечно же строили не мы. Я только руководила. Рассказала и показала, как можно сделать саман, как укладывать его в стены на влажную глину, как сделать лёгкий турлучный сарай из гибких жердей, утеплив их камышом и обмазав всё той же глиной.

— Дашенька, откуда ты всё это знаешь? — всплёскивая руками ахала Дуняша, дивясь тому, как быстро возводят хозяйственные постройки.

— Я же говорила тебе, что готовилась к поездке в степь. Читала много, у опытных людей спрашивала. Вот и пригодились знания, — излагала я подруге придуманное оправдание.

Не рассказывать же ей, что лет в тринадцать гостила Алевтина всё лето в деревне у бабушки на Украине. Соседи, пользуясь сухой, жаркой погодой обновляли дворовые постройки. Снесли старый и смастерили новый сарай из свежесрубленных жердин. Вкопали по углам крепкие колья, закрепили на них поперечные слеги, и переплетая между ними тонкие жерди, за пару дней соорудили высокие щелястые стены будущего сарая. Потом забили пустоты соломой и камышом, обмазали глиной. За неделю под жарким южным солнцем она спеклась чуть ли не в кирпичную плотность.

— Вот так, детка, из говна и палок можно построить что-то полезное, — посмеиваясь над удивлением горожанки, объяснил сосед. — Лет пятнадцать, если трещины вовремя подмазывать, простоит. А то и поболе, если Господь даст. Потом новый поставим.

А ещё было незабываемое событие, которое сельчане называли «по́мочь». Лепили саман. Участвовали чуть ли не всем селом. Женщины постарше готовили на всех еду, мужики мельчили и просеивали сухую глину, резали солому, и сбрасывали всё это в широкую, но глубиной не более полуметра яму. Потом смесь заливалась водой и начиналась самое интересное. Молодые женщины, девчата и парубки, детвора от мала до велика, прыгали в эту грязюку и топтались по ней, превращая в вязкую, пластичную субстанцию. В какой-то момент кто опытный, руководящий процессом, давал топтунам команду на отдых, чтобы смогли отдышаться на брёвнышках в тени и не мешали выкидывать из ямы приготовленную для формирования массу. Глину утрамбовывали в примитивные формы, сколоченные из досок, затем, дав слегка подсохнуть выкладывали до полной просушки на отведённое для этого место. И всё начиналось заново: сухая глина, резанная солома, вода и босые ноги, топающие в этой незамысловатой смеси.

В памяти Алевтины отложилась невероятная усталость, до зелёных мух в глазах, но и нежелание уйти отдыхать, оторвавшись от компании весёлых, громких людей. Обед, которым кормили всех участников «по́мочи», мало отличался от того, чем потчевала бабуля, но он был невероятно вкусным. Да и есть рядом с такими же проголодавшимися куда веселее, чем одной. Вычерпав до дна полную миску борща, готова была попросить добавки, но подоспел компот с вишнёвым пирожком…

На нашем строительстве поначалу трудились только рабы, но вскоре к ним присоединились и жители ближайших юрт. Пришли полюбопытничать, чего такого мы делаем, а когда услышали подробный рассказ о том, что можно сделать из высушенных на солнце глиняных, смешанных с резанным камышом и старой соломой, блоков, заинтересовались. Чтобы опыта набраться стали помогать бригаде рабов, которой руководил дядька Ратко.

— Этак мы у тебя, Хранительница, научимся, а потом и себе сараи и загоны для скота построим, — шутливо пригрозил один из степняков.

— Только рада буду, если вам это на пользу пойдёт.

На освободившемся месте Помила распорядилась грядки вскопать и решила посадить немного картошки.

— Давай, мы очистки посадим, — предложила я тётушке, жалея и без того не великие запасы.

— Да что ты такое говоришь, Дерьюшка? Что из них вырастит? Только время потеряем, — хотела было отмахнуться женщина, но я настояла.

Каково было её изумление, когда через полторы декады из земли выглянули тёмно-зелёные, немного сморщенные ростки.

— Вот недаром говорят: «Век живи — век учись», — любуясь всходами дивилась Помила. — Помнится, мы в селе целиком клубень в лунку кидали. А оно вишь как можно было.

— Так в посадке глазки главное. А они на кожуре остаются, когда картошку чистишь. — приобняла я матушку Кудрета.

Нравилась мне эта добрая, хозяйственная женщина. Как-то незаметно смогла она стать для нас с Дунечкой родной. Мы с подругой не помнили своих матерей, а у Помилы не было дочерей. Вот и восполняли мы друг другу недостачи эмоционального тепла.

Мастер, валявший шерсть, работал на улице под навесом. Помогала ему вся семья. Руно теребили, распутывая колтуны, выбирая мусор и грязь застрявшие в шерсти, начёсывали в плотные пласты, которые и добавлялись для уплотнения изделий.

Заметив, что мы с Памилой присматриваемся к работе, мужчина остановил процесс создания очередного валенка. По одному его слову женщины и девочки бросились кто к плите, кто в юрту, а сам он вытерев руки о тряпицу пошёл к нам навстречу.

— Только в ноги не падай, — заранее замахала я на хозяина юрты руками. — Лучше скажи, как зовут тебя, добрый человек.

— Докужтуг*, милостивая госпожа, — низко поклонился степняк. А распрямив спину, заметил моё удивление необычному имени, пояснил — Отец мой мечтал, чтобы стал я богатым человеком, владельцем табунов прекрасных скакунов. Он думал, что имя приманит ко мне удачу.

*Докужтуг — девять лошадиных хвостов.

— Давай, попробуем приманить её вместе, — предложила я. — Вот что мне надо…

Коротко рассказав зачем, подала рисунок, на котором было изображено, что хочу заказать — нечто похожее на кломпы — деревянные башмаки голландской бедноты, только на плоской подошве и из плотного, толстого войлока. На пробу.

Мастер похмыкал подумал и предложил:

— Можно два варианта сделать. Помимо таких, как ты, Хранительница, хочешь, можно ещё и чуни короткие валять. Вот до сюда — и Докужтуг резанул ребром ладони по собственной щиколотке. — С широким мягким голенищем и жёсткой пяткой, чтобы надевать удобно было.

Я согласилась. Оговорив с мастером цвет изделий, срок заказа и цену, мы с Помилой позволили уговорить себя отведать угощений. Нельзя отказаться если в дом пришёл. Хоть в гости, хоть по делу, но уважь хозяина, раздели с ним лепёшку, испей чаю, благослови жилище.

Домой мы пришли под вечер.

«За что боролись…», — подумала я, массируя затёкшую спину и отодвигаясь от рабочего стола. Но жалобой это не было. Мне нравилось то, что у нас получалось.

Понимая, что форму тапок быстро подхватят и будут с лёгкостью копировать, я решила сделать наши работы уникальными, украсив мордочками тех самых забавных зверушек, увиденных когда-то в интернете.

Тонким угольком легко наметила носик и глаза кота, обозначила расположение полосок и, вбивая толстой иглой чёрную шерсть в белый войлок, стала «рисовать» мордочку зверушки. Не с первой попытки взялась я за тапки. Сначала пробовала изобразить что-то простое на ровной поверхности ненужных обрезков. Сколько испорченных вариантов со злостью было выброшено в огонь, счёту нет. Зато сейчас на округлой поверхности кошачья моська получалась как живая. Для пущей достоверности ещё и объемные ушки прикреплялись, и тонкие вибриссы из конского волоса.

С первыми удачными тапочками Помила с Дуняшей носились как дети с любимой игрушкой, не желая выпускать из рук. И когда я предложила им сделать себе такие же, с энтузиазмом принялись учиться кропотливой работе. К нашим урокам сначала присоединилась Айше, а потом и девчушки из соседних юрт.

— Даша, тебе впору школу рукоделия открывать, — однажды пошутила подруга, заставив меня крепко задуматься.

Действительно, сколько пар тапок мы втроём сможем разукрасить? Пусть десяток в месяц. Большого прибытка это не даст. Тапки не платье, за них золотой не попросишь. Самое большее — серебрушку малую, и та не целиком в казну пойдёт. Вычесть стоимость шерсти, мастеру за валяние заплатить да рукодельнице не меньше — что там останется? Грошики. Объёмом брать надо, а это значит, что необходимо людей привлекать. Не только детей и подростков, но и стариков.

С этим и пошла к кагану.

— Ой, позабавила ты меня, Дерья! — отец рассматривал пару, которую я украсила специально для него.

На тапках со всем прилежанием постаралась изобразить оскал тигра. Получилось, честно говоря, не очень. Не было перед глазами образца, пользовалась памятью Алевтины, а она на сей раз подкачала. Но не котика же умильного кагану дарить. Тигр для властителя самое то.

Налюбовавшись подарком, отец внимательно меня выслушал. Готовя презентацию проекта, я сделала сравнительные расчёты прибыли от продажи шерсти-сырца и изделий из неё. Разница на первых порах выходила незначительная.

— Но, — горячо отстаивала я свою идею, — будет практически поголовная занятость. Люди начнут зарабатывать честным трудом, а не жить с доходов от набегов. Мужчины перестанут гибнуть и получать увечья. Женщины в случае потери кормильца не приживалками в семьи родичей пойдут, а смогут себя содержать сами. Да в конце-то концов, в соседних государствах перестанут думать о кочевниках как о подлых шакалах, нападающих стаей исподтишка. Изменить отношение и привить уважение к степнякам как к трудолюбивому честному народу — разве это не стоит трудов наших?

— Вот ты как повернула… — словно про себя сказал Метин, задумчиво постукивая подошвами тапок, которые он так и не выпустил из рук, друг об друга. — Не просто денег заработать, а жизнь изменить предлагаешь?

— Да. Предлагаю, — прямо ответила я. — Ты сам говорил, что подданных твоих с каждым годом становится всё меньше. Конечно, тут и болезни моровые виноваты, но считаете ли вы, сколько молодых сильных мужчин гибнет в набегах? Сейчас почти у каждого степняка по две-три жены и выводок детишек, но не каждый в силах достойно содержать их. Понимаю, что иначе нельзя — мужчин на всех женщин не хватает. А если перестать воевать? Учить мальчиков мирному труду, а не ратному.

— Тогда сильные соседи придут на наши земли и поработят нас.

— Уверен? Скажи, если бы мадьяры, русские и османы объединили усилия, то за сколько дней прошли бы мечом и огнём твою степь? Честно говоря, не знаю, почему они терпят до сих пор. Была бы я царицей Южно-Русской, давно бы в степи паслись мирные отары.

— Но-но! — сердито одёрнул меня каган. — Ты Хранительница Степи, а не царица какая-то там. И не надо тут…

Метин замолчал, рассеянно глядя на тигриный оскал. Молчала и я, дивясь своей горячности. Хотела же только об ученических центрах рукоделия в крупных стойбищах поговорить, а вон оно куда вывернула.

— Тапками соседей закидать, — вдруг фыркнул отец и с хитрым прищуром посмотрел на меня.

— Не только тапками. У меня много идей в запасе есть. Но для их реализации…

— Для чего? — не понял властитель.

Вот же… Я уже не раз замечала, что с возвращением памяти Алевтины вернулся и словарный запас делового человека двадцать первого века. Стараюсь не вставлять в свою речь непонятные людям слова, но нет-нет, да и вырываются, вот как сейчас.

— Ну, это… — я замялась. Так слёту и не заменишь на простецкий язык, да ещё и на тюркском. — Делом исполнить, а не просто думать об этом.

— Говорили мне уже, что ты много чародейских слов знаешь и часто их в разговорах пользуешь. Пугаются люди, думают, что колдуешь. Постарайся проще говорить, понятнее, — посоветовал отец.

Я согласно кивнула: «Постараюсь».

Вернувшись домой и наскоро перекусив, я было схватилась за перо и бумагу, чтобы записать наметившуюся схему профессионального обучения, но после двух строк остановилась. А чему учить собираюсь? Какие ремёсла культивируют в степи? Что может быть востребовано в соседних государствах? Меня же кроме тапок в последние три декады ничего не интересовало.

Оказалось, и шкуры выделывали, и шили из них разное, начиная с верхней одежды и заканчивая бурдюками для хранения жидкостей. Женщины вышивали, ткали ковры, а для этого пряли шерсть и окрашивали её в несколько цветов. Ковры были примитивными. Изяществом узоров, тонкостью нитей и сочетанием цветов с османскими или персидскими сравниться не могли, но и задача у них была другая — сохранять тепло и мягкость.

Мы то с Помилой, то с Дуняшей ходили по мастерским нашего стойбища или ездили по ближайшим, разыскивая известных мастеров, расспрашивали их о ремесле, записывали имена и чем промышляют. Потом я старательно систематизировала информацию для окончательного анализа. Дополняла проекты описанием технологий, известных Алевтине. Облегчённые укороченные дублёнки — будут очень хороши в нашем регионе, потому что зим суровых здесь нет, а мех всегда приятен. Перфорация и вышивка по коже — с одной стороны просто, с другой невероятно украшают привычные вещи. Даже обрезки меха можно интересно использовать, комбинируя остатки целой шкурки. Да и валяние намного разнообразнее, чем просто тапочки.

Но для того, чтобы всё это приносило прибыль, необходимо централизованно организовать производство и обучение людей профессиям. Наверное, один человек может и шкуру выделать, и сшить из неё что-то, но вряд ли конечный продукт будет высочайшего качества, за который требовательный покупатель заплатит высокую цену. Поэтому будем искать лучших мастеров в каждом деле и платить им за обучение желающих. А ещё чествовать всячески, ибо не только деньги важны человеку, но почёт и уважение тоже.

Записывала мысли и идеи несколько дней подряд, читала, правила, переписывала, дополняла и вновь переписывала — и наконец-то набело вывела заголовок документа: «Уклад обучения делу ремесленному для благополучия жизненного».

Руны выводила старательно, почти не дыша. С черновиками проще было — я их скорописью писала, а тюркские закорюки, увы, так и не освоила. Но у Метин-кагана умников в Совете много, вот и пусть потрудятся на благо степи.

Помимо описания изделий для каждого ремесла, я ещё и образцы решила приложить к «Укладу». Для наглядности.

Сподвигла меня к этому очередная разборка сундуков, затеянная Помилой.

— Вещи, Дунечка, непременно время от времени нужно проветривать и осматривать, чтобы не слежались они, чтобы моль не завелась, — поучала она будущую сноху. Хоть и не сговаривались пока молодые люди, но их пылкие взгляды и короткие свидания украдкой секретом ни для кого не были.

— С чего бы ей завестись? Мы же в каждый сундук мешочки с сушёным лавандовым цветом положили, — слабо возражала подруга, не строптивости ради, а порядка для. Чтобы будущая свекровь знала, что не овцу бессловесную в семью берут, а девицу с характером.

Не было зла или неприязни в этом диалоге — обе души друг в друге не чаяли. Дуняша уже время от времени называла Помилу матушкой, а та от слов таких светилось ярче солнышка летнего, неизменно называя девушку доченькой.

Хоть и ворчала моя сестрица названая, но сундуки разбирала споро. Тут-то я и заметила невесть откуда взявшийся шёлковый халатик. Алевтина его бы пеньюаром назвала, а какое назначение у местных эта вещичка имеет, я так и не поняла. Зимой в ней холодно, летом… Ну разве что тёплым вечером набросить до уборной пробежаться.

Взяла, покрутила в руках, подумала. Серебристый однотонный шёлк, отделки нет. Не любят такое дамы этого времени. А если…

Лето клонилось к закату. В августе степь далеко не такая нарядная и яркая, как по весне была. Травы пожелтели и выгорели, цветы не сплошным ковром стелются, а редкими блёклыми куртинами пчёл приманивают. Только редкие островки зелени радуют взгляд путника, уставшего от серо-жёлтого унылого однообразия. Явно или подземные воды близко к поверхности подходят, или родник из-под земли пробился, питая влагой растения. Мы с отцом уже объехали большинство таких мест и обсудили планы по обустройству прудов.

Выкопать котлован всем миром, берега засаадить деревьями для укрепления, рыбы подходящей запустить не так уж и сложно. Зато всегда будет водопой для скота, еда для людей и полив для полей.

— Только чародеев земли и воды привлеки к этому делу, — посоветовала кагану, — пусть проверят, откуда поток водяной идёт. Может такое случиться, что выше по течению кто-то уборную поставил, и всё это в пруд стекать будет.

Отец удивлённо приподнял бровь, но спорить не стал, а только кивнул за спину парнишке, что конспект наших бесед вёл. Метин не так давно завёл это новшество:

— Вроде никогда глупым не был, но, беседуя с тобой, Дерья, иногда мыслью не поспеваю за твоими… эээ… реко… рекомендациями, — каган старательно выговорил заковыристое слово, понравившееся ему звучанием, Потом перечитываю о чём говорили и всегда есть над чем подумать.

Всё это молнией промелькнуло в сознании, пока дошла до рабочего места, оборудованного на улице под навесом — там я экспериментировала, пытаясь воплотить в реальность очередную заинтересовавшую меня картинку из кладовых памяти Алевтины. Что-то удавалось, что-то нет, что-то делалось на новый лад, но я не уставала искать свежие идеи, которые могли бы выделить продукцию степняков на рынках и прилавках.

Давно уже хотелось сделать нечто нарядно-утеплённое. Такое, чтоб не только глаз радовало, но и тело согревало. Для начала я халатик аккуратно распорола и разложила на составляющие. Валяние окрашенной шерстью по шёлку уже опробовала, но все на каких-то клочках училась. Кажется, пришёл час для чего-то более глобального.

Картина предосенней степи вдохновила меня на создание нежного рисунка: стебли трав на серебристо-бежевом фоне. Выбрала пласты окрашенной шерсти нужных оттенков и принялась раскладывать их по ткани от тёмного к светлому. Неуверенная в своём мастерстве, травинки решила вышить по готовому изделию.

— Ну что ж… Неудачный результат — это опыт, — утешала я себя народной мудростью, глядя на уменьшившиеся на треть в процессе валяния запчасти к халату.

— Даш, что тут у тебя? — заглянула томимая любопытством Дуняша. — Ох ты ж Светлые боги, красота-то какая!

Спору нет, получилось красиво и необычно. Но вот только на кого эту красоту надевать? Девчушек подходящего размера в стойбище много, но мне отчего-то жалко отдавать первый, пусть и не вполне удавшийся, образец.

Подруга поняла меня без слов. Подошла поближе, едва касаясь кончиками пальцев, погладила ещё слегка влажную ткань, пошепталась сама с собой и вдруг чуть ли не взвизгнула:

— Знаю, что делать!

Из сундука, в который мы собирали обрезки кожи, меха и кружев, Дунечка выбрасывала на стол то, что больше всего подходило по цвету. Потом отодвинула меня и принялась раскладывать замысловатый пазл. Недостающую ширину мастерица наставила тонкой кожей, длину подола, рукавов и воротник сложила из невероятного микса кружев и меха. Сметала всё на живую нитку и велела надеть.

Как же я жалела, что нет в стойбище зеркал! Очень хотелось увидеть на себе этот шедевр.

— Иди чаю попей, что ли, — чуть ли не взашей выгнала меня Дуняша. — И Айше кликни, мне помощь нужна.

— Так я могу… — заикнулась было я, но получила резкий ответ.

— Всё, что могла, ты уже сделала!

А через два дня мне вручили потрясающей красоты пальто, которое, на мой взгляд, можно было назвать произведением портновского искусства. Помимо эстетики, вещица была лёгкая и тёплая.

— По такому принципу можно шить жакеты на тёплые весенние или осенние дни, — разглядывая подарок, предложила я.

— Даша, ты уже определись, на каком языке говоришь, — вздохнула Дуняша. — Что такое «жакет» и «прицип»? И откуда ты только слова такие берёшь?

Вот же…

Но слово прижилось. И теперь группа энтузиастов целыми днями возились с «приципжакетами», реализуя самые смелые фантазии в сочетаниях цвета и материалов. Сколько должно ещё лет пройти, чтобы манекенщицы в этом мире вышли на подиумы в одежде в стиле бохо, так полюбившемся дизайнерам двадцать первого века? Ладно бы я представила этот слегка безумный вариант, можно было на память Алевтины сослаться, но у Дуняши-то откуда всё это?

Я не вмешивалась. Пусть девчата порезвятся. Если творческого человека постоянно загонять в означенные рамки, то получим унылого исполнителя, далеко не всегда старательного.

«Ну распорем, если не примут покупательницы их «шедевры». Шерсть есть, красители не покупные. Ярким валянием украсим те же тапки или дубленки, к примеру, а мех и кружева тоже найдём, куда пришить. Да и недорогие кусочки-то. Шкурки кота камышового, сурка степного, лисиц и зайцев в базарный день за три грошика пуд продают. А они вон как сшивать их между собой наловчились. Залюбуешься. Незабвенный сын турецкоподданного гражданин Бендер, не покривив сердцем, мог бы сказать: «Вам подсунули гораздо более ценный мех». Кружева девочки сами плетут. С такими дизайнерами не пропадём», — успокаивала я себя, глядя на растущий ряд непривычно ярких лёгких пальто.

Не все ученицы захотели участвовать в этой творческой вакханалии. Куда проще понятные умильные мордочки котиков, зайчиков, мышек и собачек на тапках изображать. Или серьёзные взгляды волка, рыси и тигра. Образцы мы с Дуняшей нарисовали в достаточном количестве. Стоило перевести контуры на войлок, выбрать подходящую шерсть и решить, какого размера будут уши — и простор для созидания готов.

Далеко не всем нужен экстрим. Спокойное течение работы и жизни для многих приятнее и не вгоняет в стресс.

«Люди разные нужны, люди разные важны», — думала я, глядя на своих учениц и растущую гору тапок.

— Даша, надо бы кого-то либо к османам послать, либо в Светлобожск, за тканью, — как-то под вечер объявила Дуняша. — У нас шёлк заканчивается.

— Может, прежде чем продолжать валять… эээ… «приципжакеты», мы изучим покупательский спрос? Вдруг их никто покупать не будет? А мы столько ткани и шерсти изведём… — попыталась остудить подругу я.

— Ты что?! Как такое может не нравиться? Да у нас их с руками оторвут! По золотому платить будут, как за твои платья! — горячилась Дуня.

— Тогда сделаем так, — остановила я её. — Поезжай со своими изделиями к османам сама. Тапки и дублёнки заодно продашь. Доход с основных товаров в казну сдашь, а на деньги от своих пальтушек можешь закупить шёлк, бисер, нитки — всё, что понадобится. Договорились?

— К османам? — ахнула девушка. — Одна, что ли?

— Почему одна? С охраной, с опытными купцами — но за продажу своих «приципжакетов» отвечать будешь сама.

Глаза и рот подруги округлились в выражение: «Ух ты! Новое приключение!». А я подумала о том, что, по сути, она пока ребёнок.

Пятнадцати девочке ещё нет.

Степняки люди на подъем легкие, обоз быстро собрали. К повозкам кагана присоединились возы купцов, гружёные собственными товарами. Караван получился хоть и небольшой, но надёжный. Каждый, кроме Дуняши, умеет сам за себя постоять, плюс охраны два десятка в сопровождение берут. Один десяток — Кудрета.

Прощались тоже недолго, но напутствий Дуне наговорила с короб.

— Торгуйся. За бесценок не продавай, задорого не покупай. Себя блюди! Помни, то, что парень вечером говорит, утром забывает. Кудрет парень хороший, но мужем пока ещё не стал.

— Даш, ты как бабка старая дребезжишь, — кошкой фыркала подружка. — Помню я всё и о чести девичьей, и о делах торговых. Не переживай попусту — всё хорошо будет.

Кудрету тоже досталось:

— Ты уж пригляди за ней, — в который раз дёргала брата за рукав. Тот в ответ только улыбается — приглядит. — И сам держись в рамках приличий, а то не посмотрю, что брат.

— Дерья, я жениться на Дуне хочу, а не в траве повалять, — сердито отвечает Кудрет, клюёт в щёку, изображая братский поцелуй, и убегает к обозу, бросая на ходу: — Иди в дом, женщина!

Паршивец!

— Не грусти, Дерьюшка, — по-матерински гладит по голове Помила. — Всё будет ровно так, как Боги судят. От наших слёз и метаний сердечных не зависит ничего. Месяц скоро пролетит. Вернутся — свадьбу справим, юрту отдельную им поставим. Не знаешь, много ли приданого за Дуняшей дадут?

Упс! А ведь и верно, приданое собрать надо. Ложки-плошки-поварёшки, подушки-перины-одеялки… Так чего ж я сижу-то!

Из сундука схватила кошель, высыпала на ладонь пять золотых и выскочила вон из юрты:

— Ратко, седлай Танели срочно!

Когда я догнала едущую верхом Дуняшу, обоз ещё далеко от стойбища не отъехал.

— Проводить захотела? Или не все наказы дала? — засмеялась, увидев меня, опьяненная свободой подруга. Едет не самовольно, а с разрешения — совесть чиста. Но без постоянного пригляда, как взрослая. У кого хочешь голова закружится.

— Вот, держи, — незаметно ссыпала ей в ладонь монетки. — Спрячь подальше.

— Купить что-то надо? — увидев, сколько денег я ей дала, удивлённо вскинула брови девушка.

— Приданое себе купи. Пока едешь, список составь всего, что требуется. Надеюсь, денег хватит. А если нет, у кого-то из купцов займи — по приезду отдам.

— Ты чего так всполошилась? — продолжала удивляться Дуняша.

— Помила о свадьбе вашей с Кудретом заговорила и о приданом спросила. Верю, что не корысти ради, но ты же видела, что тут принято на второй день свадьбы приданое в дом мужа переносить. И как об этом потом судачить будут, должна догадываться. Чем больше сундуков, перин, ковров и коробов с добром, тем больше почёта молодой жене в стойбище будет, — на ходу просвещала я будущую невесту. — Количество, конечно, важно, но ты больше на качество внимание обращай. Перины и подушки в сёлах поспрашивай. Может, будут у кого новые на продажу. Дай задаток, на обратном пути заберёшь.

— Даша, ты и правда, как бабка старая, — выслушав меня, захихикала девушка. — Кто сейчас на приданое смотрит? Главное, чтобы человек хороший был.

— Согласна, — кивнула я. — Но в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Принято в степи, что достоинство невесты в богатом приданом? Значит, у тебя такое будет. Станут считать, сколько из нашей юрты в дом Кудрета сундуков перенесут? Значит, сделаем так, что они со счёта собьются. Ты меня поняла?

— Поняла, — всё так же весело хихикая, отмахнулась Дуняша. Подъехала вплотную, потянулась, чмокнула меня в щёку и, поддав каблуками в бока Серки, поскакала догонять обоз.

Пока назад возвращалась, размышляла на тему приданого. Все навыки рукоделия, что имеет девица, всё своё мастерство вкладывает она в вещи, которыми наполняет сундук. Ткёт полотно из льна или шерсти, потом кроит из него рубахи, юбки, сарафаны, передники, платки. Украшает их вышивкой обережной, кружевом самовязаным, прошвами затейливыми. Знает, что каждую, даже самую немудрёную, вещицу сваха внимательно рассмотрит. И обязательно приметит, как тонко была нить спрядена, достаточно ли качественно ткань отбелена или окрашена, насколько аккуратны и прочны швы и как искусна разноцветная вышивка. Всё переберёт, каждую ленту и тесёмку оценит, чтобы потом разнести слух по округе о неподражаемой рукодельнице или о косорукой неумёхе.

Конечно, семьи побогаче могут себе позволить и полотно покупное, и кружево заморское, и платья атласу яркого, в купеческой лавке выбранные, но личные навыки никто не отменял. Даже в боярских теремах девиц вышивать и вязать учат. Пусть пригодится это только для того, чтобы время скоротать или в подарок родне что-то вышить, но прослыть печной ездовой* никто не хотел. Во всех светлицах девичьих стояли пяльцы, корзинки с шёлковыми нитями, шкатулки с бисером и стеклярусом.

*Печная ездова — лентяйка.

«А ещё в приданое дают дома, скарб разнообразный, скот, украшения и злато-серебро», — подумалось грустно. Только где всё это взять? Накопления у меня были, и немалые. Но я не стала их с собой в степь брать. Что-то оставила в обороте в мастерской, что-то в тайнике под поленницей прикопано, что-то отдала в рост в банк мадьярский. Сколько-то и с собой есть. Надо с умом распорядиться, чтобы не сочли степняки мою названную сестрицу бесприданницей.

Удивительное дело, но в этом мире у кочевников приданое было важнее калыма. Хоть и его тоже выплачивали за невесту родителям. У Дунечки родителей нет — умерли, когда девочке едва-едва три года исполнилось. Растила их с братом Фомой прабабка. После её смерти мы с Боянкой опекунство оформили. Соседка далеко, а мне зачем калым? Пусть на обзаведение молодым останется всё, что Кудрет собрал для этой цели.

Ах, как же быстро время летит! Давно ли тот день был, когда два осиротевших, чумазых от размазанных слёз, перепуганных от перспективы стать закабалёнными, ребёнка бросились мне на шею с воплем: «Сестра!». И вот уже о замужестве младшей думаю. А у Фомы, наверное, своё потомство не за горами. Вроде шёл разговор о женитьбе скорой перед отъездом моим.

— Даша! — раздалось чуть ли не над самым ухом. — Зову-зову, а ты словно спишь с глазами открытыми.

Ерофей с улыбкой смотрел на моё растерянное лицо. Действительно, чего это я так в воспоминания погрузилась? Танели, поводья которой я отпустила, потихоньку плелась, больше интересуясь травой под копытами, чем продвижением к дому. Куда это она меня завезла?

В этой части стойбища я не бывала. И всё здесь было непривычно. Казалось, те же юрты, но обустроено вокруг иначе. Навесы по-другому сделаны, коновязь…

— Ты в гости заехала? — спросил посол и добавил, объясняя: — Это наша слобода, посольская. Место выделили, юрты дали, рабов в помощь. Обжились неплохо. Даже баньку поставили. Видишь? — парень махнул в сторону строения, сложенного из камня. — Внутри полки́ сделали, каменку сложили, на пол камыш кладём, чтобы по земле мокрой не ходить. Мыльня, правда, не как дома, но всё же…

Слушала объяснения, кивала и мысленно благодарила умницу Танели за то, что, пусть и нечаянно, но завезла меня сюда.

Соскучилась я по Ерофею, по его неспешной степенной речи, жестам, полным сдержанной силы, нежным взглядам. Парень умолк на полуслове, долго, не отрываясь смотрел в глаза, потом выдохнул:

— Я тоже соскучился. Очень.

Мы разом повернули коней в степь. Туда, где нет охраны и чужих глаз. Туда, где никто не призовёт к службе и выполнению долга возложенного. Туда, где мы сможем побыть вдвоём. Разве что коршун, круживший высоко в предосеннем небе, видел, как мы спешились у чьего-то стога и, отпустив лошадок погулять, упали в сухую траву. Целовались до кружения головы, до распухших губ, до синяков на шее. И ничто не мешало нашим поцелуям. Ни запретное заклятие прабабки-шаманки, ни охрана, которая проморгала наш побег, ни мысли о том, что же будет дальше.

Мы наслаждались счастьем.

Конец первой части.

Часть 2. Глава 1

Пылали яркие костры, затмевая своим светом и луну, и звёзды. Шумели люди, отгоняя привычную ночную тишину далеко в степь. Ароматы жареной баранины и свежеиспечённых лепёшек будили аппетит даже у сытых людей. Меня же чуть не до обморока доводили.

Стойбище широко празднует Новолетье. Днём степняки показывали свою удаль, соревнуясь в скачках, борьбе, стрельбе из лука и метании копья в цель. Зрители то восхищённо вопили, приветствуя победителя, то насмешливо улюлюкали проигравшему, то умильно ахали, когда недавние соперники братались после состязания. Равнодушных не было.

Мы с отцом весь день прилежно исполняли почётные роли Властителя и Хранительницы степи. Сидели на возвышении в резных неудобных креслах, поднимали чаши с бузой*, приветствуя участников, махали платком давая отмашку старта, награждали победителей и улыбались, улыбались, улыбались. Хмурое лицо на Новолетье — плохая примета, а на нас постоянно кто-то да смотрит. Кто там сказал: «Улыбаемся и машем»? Точно обо мне сегодня.

*Буза — слабоалкогольный густой и сладкий ферментированный напиток. Приготовляется методом брожения из пшеницы, кукурузы или проса. Аналог кваса.

— У меня уже лицо болит, — пожаловалась я отцу, в очередной раз растягивая губы улыбкой.

— Терпи, немного осталось. Скоро солнце скроется за край земли, и мы сможем пойти отдыхать, — посочувствовал Метин и, заметив группу людей, смотрящих на нас, приветственно поднял чашу в их сторону.

Поднимать-то мы их поднимали, но при этом не ели и не пили. Маковой росинки во рту не было, дабы в уборную не бегать. Невместно это начальству. «Ага, и пукаем мы бабочками!» — сглатывая голодную слюну, устало подумала я.

Это моё второе Новолетье в степи, второй раз изображаю невесть кого, вместо того, чтобы веселиться со всеми, отмечая свой день рождения.

Да, в конце весны два года будет, как живу здесь. Сколько всего случилось за это время. Вспомнилось, как будто вчера было тревожное ожидание возвращения первого обоза с товарами, отправленного в османскую столицу. Переживала и о том, как примут наши новинки избалованные покупатели, и о том, как Дуняша с поручением справится. Но беспокоилась напрасно. И тапки, и облегчённые нарядные полушубки ушли влет. В преддверии промозглой зимы люди, привыкшие за лето к жаре, искали тёплую одежду и обувь, а тут купцы из степи пожаловали со своими необычными, но красивыми и уютными вещами.

Дуняшины «приципжакеты» оптом закупили в гарем султана, как и грозила мне сестричка, по золотому за штуку. Об этом взахлёб она рассказывала, повиснув у меня на шее после полуторамесячной разлуки.

— Даша, если бы ты видела того мужика, что со свитой ходил по базару. Сам разнаряженный с головы до ног, яркий такой, гордый. Представляешь, глаза чёрным подведены, как у нас девки делают, чтоб красивше быть. Мне потом Кудрет шепнул, что и не мужик он вовсе, — понизила голос Дуня, сообщая пикантную новость, но тут же переключилась на главное. — Увидел, веером этак замахал сильно-сильно, словно жарко ему стало, а потом подошёл поближе и начал рассматривать. Каждый узелок на вышивке, каждый шовчик потрогал. Кружеву удивился очень. Не думал, говорит, что в степи такое плетут. А потом мы торговались. Даша, если бы не было его охраны рядом, которые близко никого не пускали, то купцы со всего базара пришли бы смотреть на наш торг. Правда, поначалу захотел он говорить только с моим мужчиной. Ибо невместно столь юной деве делами ведать. — Дуняша, изображая собеседника, высокомерно поджала губы, глаза слегка прищурила и пальчики рук домиком у подбородка сложила. — Но Кудрет ему ответил, что хозяйка вещей этих я, и цену мне назначать. Даша, представляешь, он прямо так и сказал: «Хозяйка вещей этих»! Тот мужик, что не мужик, помялся немного и говорит, словно милость оказывает: «За всё золотой дам». Ох, как же я разозлилась! Тапки по серебрушке разбирают, как пирожки горячие, а он дюжину «приципжакетов» за один золотой купить хочет. Счаз! Вот я и ответила: «Согласна. Золотой за любой!».

Подробный рассказ и о жарком торге, которого доселе тот базар не видел, и о том, как покупатель дивился тому, что каждую пальтушку упаковали в чехол, в котором их перевозили, и как хвалил её покупатель за мастерство создания неведомых доселе прекрасных кафтанов, и за непревзойдённое умение торговаться был представлен в лицах.

— Он мне в конце даже браслетик подарил на память. Сказал, что если трудности будут, могу к нему обращаться. Стоит браслет этот страже на входе в дворец султанский показать, и меня к нему проводят. Вот! — И Дуняша с гордостью, как заслуженный орден, продемонстрировала мне золотой ажурный браслет. — А ещё…

Ещё были заказы: на тапки, на облегчённые дублёнки и на валяные кафтаны, украшенные мехом и кружевом. Заказали купцы для перепродажи, заказали богатые покупатели для себя и на подарки, заказали столько, что я схватилась за голову.

— Дуняша, мы не справимся!

— И не надо, — отмахнулась подруга. — Мы на месте с дядьками купцами посоветовались и решили, что нам на базаре своя лавка нужна. Большая. Сбросились деньгами — благо все хорошо поторговали — и купили. Один остался место обживать и не торопясь распродать остатки, чтобы не по бросовым ценам, как обычно делают, когда домой торопятся, а неспеша и по достойной цене. Будем ему каждый месяц обоз отправлять, чтобы полки пустые не были…

— А деньги? Деньги возить — это сколько же охраны гонять каждый раз.

— Так банк на что? — удивлённо вскинула бровки девушка. — Кудрет как сын кагана и уполномоченный в делах его, открыл счёт, положил туда три четверти вырученных с продажи тапок и полушубков денег, остальные для текущих расходов привёз отцу. Теперь, если нужда будет, не надо везти воз серебра, чтобы закупки делать. И процент на остаток, опять же.

Я смотрела на Дунечку и думала о том, что не заметила, как повзрослела моя названая сестрица. Из чумазой, робкой, неграмотной девчушки, торгующей носками, превратилась она вдруг в хваткую, бойкую юную бизнес-леди. «Господи, дай ей ума не погрузиться в дела с головой полностью. Пусть осозна́ет, что счастье не только в работе и количестве заработанных денег, но и в людях, которые рядом. В дружной, любящей семье. В детях…» — вдруг мысленно взмолилась я, почувствовав в девушке заразу азарта, которым болела Алевтина.

— Дунь, охолони немного! — призвала я её. — Ты что, замуж уже не собираешься?

— Почему это? Собираюсь, конечно! Два воза приданого привезла. Смотреть будешь?

— Буду!

Последующие два дня в моём мини-стойбище всё женское население было плотно занято разбором, сортировкой, рассматриванием и оценкой багажа Дуняши.

— Мне кажется, после такого смотра на шоу под названием «Перенос приданого» уже никто не придёт, — пошутила я, вновь ввернув слово из лексикона Алевтины. Прикусила язык, но поздно. Слово не воробей…

— Куда не придут и почему? — задумчиво переспросила «богатая невеста», внимательно сличая наличие вещей со списком.

— «Шоу» — это бритты так говорят о лицедействе публичном или потехе скоморошьей. А не придут потому, что расскажут наши помощницы о каждой подушке, о каждой ложке во всех подробностях всем желающим слушать.

— Пусть им, — отмахнулась Дуняша, — мне не жалко. А чтобы лучше запомнили, ты им прикажи и второй воз разобрать. Там твоё приданое упаковано. Я всё на двоих покупала. Или ты замуж бесприданницей пойдёшь?

Светлые боги, как же я люблю баранину! А после дня жёсткого поста — особо нежно и трепетно.

— На следующее Новолетье я не буду весь день сидеть нарядной чучелкой и забавлять народ радостной миной, — предупредила отца, разливая по пиалам горячий зелёный чай, имея в виду, что пойду веселиться вместе со всеми.

Лучший напиток для того, чтобы «осадить» баранину — это зелёный чай. В меру крепкий, с листиком свежей мяты, ещё и жажду хорошо утоляет.

— Знаю, — беря протянутую чашку, спокойно ответил Метин. — Прабабка твоя сказала, что ты уйдёшь из степи.

— Гадала?

— Она просто знает, — как-то грустно ответил отец. Шумно отпил и продолжил: — Ты ведь не помнишь свою мать. Мала была, когда она ушла… Всё, как старая Кара Гизем предсказала. Не хотела шаманка мне внучку отдавать, но Лале сама упросила отпустить её и снять охранное заклинание. Тебе, наверное, наговорили, что я силой мать твою увёз? Не верь никому! Лале была моей последней любовью. После её смерти я больше никого не хотел. Мать твоя шаманкою была. Не такой сильной, как Кара Гизем, но это по молодости. Знала она, что от нашей любви ты родишься и сила твоя будет больше, чем степь. Потому и назвала тебя так*. — Метин вздохнул. — Без края степь, но для тебя мала. Другая у тебя дорога. Спасибо, что помогла жизнь народа моего в новое русло повернуть. Прошлая зима сурова была, но скоту хватило корма, горячие камни согрели юрты, а на деньги, которые теперь есть в каждой семье, люди смогли купить и муку, и овощи, и крупы. — Каган допил чай, перевернул пиалу, показывая, что сыт и напился вдосталь. Посмотрел на догорающие костры и продолжил: — Не знаю, какой будет грядущая зима, но сеном запаслись все с избытком. И картошки вырастили столько, что до следующего урожая хватит. Сыроделы, которых ты посоветовала позвать, учат всех желающих, и теперьовечье молоко тоже стало ценностью. Школы ремесленные опять же. Права ты оказалась — вещи выгоднее делать, чем из набега привозить. Правда, прабабка твоя говорит, что делаешь ты всё это не силой, а умом. Не знаю, потому спорить не буду. Об одном попросить хочу. Останься в степи до лета. Слышал, посольство русское по весне меняться будет, вот и поедешь в Светлобожск со своим царевичем.

Я покосилась на отца. Нам с Ерофеем казалось, что мы очень осторожны и о свиданиях наших не знает никто. Похоже, только казалось, и секрет наших отношений давно уже всем известен.

— И ты не против?

— Чему тут противиться? Любой девке замуж выходить рано или поздно. Вопрос — за кого. Дочь простого кочевника кто угодно взять может. Хоть хан, если понравится очень. Правители своих дочерей замуж отдают расчётливо: чтобы породниться с сильным соседом и союз дружественный заключить, хорошо бы при этом ещё и чести не уронить. Сложно правильно рассчитать наперёд. Часто совсем юную красавицу отдают замуж за престарелого вдовца, или третьей женой в гарем, или чуть ли не за три моря провожают. О чувствах девушки никто не думает — должна, и всё тут. Тебе же повезло несказанно. И царевич достался, и по любви замуж пойдёшь. Рад я, Дерья, что единственной моей дочери такая удача выпала.

*Дерья — океан; Лале — тюльпа; Кара Гизем — чёрная тайна (тюркский).

«Вроде как благословение получила от папеньки», — думала я, шагая к своему маленькому стойбищу, расположившемуся неподалёку от последней юрты поселения кагана. Позади топали три стражника. Не то почётный караул, не то охрана. Только кто на меня в степи нападать станет?

Прав отец — сделано за это время много. Но в этом не только моя заслуга. Во-первых, сам каган. Ни одного моего предложения не игнорировал. Каждое обдумал и на совете обсудил. Я улыбнулась, вспомнив, как мы с ним пропагандировали картошку. Степные последователи Петра Великого.

Не могу сказать, что кочевники плохо к овощам относятся. Картошку, особенно выходцы из царства, очень даже любят, но традиционно едят варёную в мундире.

Каган пожаловал к нам в тот день, когда мы с грядок Помилы собрали урожай. Крепкие, ровные клубни серо-розового цвета радовали и качеством, и количеством.

— Зачем вам это? — поинтересовался гость.

— Есть будем. Хочешь попробовать? — ответила я.

— А, давай! — как-то азартно махнул рукой Метин, словно я ему в «русскую рулетку» сыграть предложила.

Мы с Дуняшей в четыре руки быстро начистили чуть ли не ведро картошки. Часть поставили варить, часть нарезали тонкими ровными брусочками, а часть я натёрла на примитивном устройстве, притворяющимся тёркой.

Через полчаса на дегустацию были предложены драники с каймаком. Следующим блюдом шла румяная, жареная на сливочном масле картошка с солёными хрустящими огурчиками. Контрольным блюдом стали картофельные вареники, политые маслом с обжаренным золотистым луком.

— Уф, — отдувался папенька, распуская пояс. — И это всё было из тех… — он сжал кулак и покачал им, видимо, проводя параллель между размерами и крепостью. — Вкусно-то как! Почему мне такого раньше на стол не подавали?

Вопрос был адресован Помиле. Кажется, коллектив женского шатра — это не просто гарем кагана, но ещё и бесплатный обслуживающий персонал. Чтобы женщины не скучали, они шьют и ремонтируют одежду своего господина, следят за её чистотой. Ещё и кухарят, чтоб совсем от скуки не помереть. Хотя их там много, а мужчина у них один. Надо же чем-то помимо интриг заниматься.

Помила только плечиком повела:

— Готовили из того, что на кухню привозили.

— Памук, может, вернёшься? Отдам под твоё начало кухню, — вдруг предложил Метин матушке Кудрета.

Мы с Дуняшей переглянулись — неужели согласится?

Женщина лёгким быстрыми шажками подошла к кагану, опустилась перед ним на колени, взяла руку и поцеловала с почтением. Подняла голову и, глядя прямо в глаза, ответила:

— Нет, мой господин. Я родила тебе трёх прекрасных сыновей, служила долгие годы. Ты отпустил меня, и мне здесь нравится. Девочки меня любят, уважают. Никто никому здесь козней не строит. Позволь остаться?

Тяжёлая рука опустилась на голову Помилы со сдержанной нежностью.

— Ты права. Прошлое не воротишь. Оставайся, — Метин задумчиво гладил бывшую наложницу по поседевшим косам, то ли минувшее вспоминая, то ли думая о будущем. Мы притихли, чтобы не потревожить покой правителя. Но тот встрепенулся и делая вид, что шутит, спросил: — А кто мне такие яства готовить будет?

— Пришлите кого-нибудь, мы научим. Сложности никакой нет. Было бы желание, — пискнула Дуня.

С того дня каган стал ярым фанатом картошки. Весной закупили несколько телег на посадку. Экспертом-агрономом пришлось выступить мне. Я вновь предложила экономный вариант — сажаем очистки, а картошку сами съедим. Так и сделали. У каждого стойбища теперь по приказу властителя были разбиты картофельные поля, и раз в месяц кто-то обязательно приезжал к нам на мастер-класс по приготовлению новых блюд.

С прудами тоже отлично получилось. Чародеи земли и воды, коих в степи нашлось немало, объединились и каждый мини оазис превратили в благословенное место, обсаженное тонкими ивами, которые через несколько лет должны украсить берега красиво цветущими кустарниками и растениями-медоносами. Для скота, чтобы не подходили близко к воде, были устроены специальные поилки с заслонками. Поднял — потекла вода, наполняя длинные колоды. Удобно, и сил много тратить не надо, черпая воду из бездонных колодцев, которые летом часто пересыхают.

В одном из котлованов маги случайно наткнулись на богатые залежи горючего камня. С того дня над степью перестал витать аромат сгоревшего кизяка. Каган поначалу задумался, как неодарённые смогут пользоваться волшебным артефактом — не будут же чародеи каждое утро бегать по стойбищу, чтобы активировать очаги. Пришлось делиться собственным опытом, когда один маленький камушек всегда оставляла в печи. А из искры, как известно, разгорится пламя.

Перешагнув порог юрты, я облегчённо выдохнула. Приятно после такого суетного дня остаться одной. Дуняша с Кудретом после свадьбы поселились в моём стойбище, в своей просторной юрте. Помила, не желая мешать молодым, жила со мной, но большую часть дня, пока сын был на службе, металась между нашими жилищами, следя за порядком, управляя слугами и напоминая безголовым девчонкам, чтоб вовремя поели и чай попили. За глаза Дуняша называла свекровь «мамочка-наседка».

Но сейчас, когда все на празднике, я наслаждалась тишиной и покоем. Со стоном блаженства сняла тяжёлую нарядную одежду и бросила её на сундук. Надо бы повесить проветрить, но лишний раз шевелиться не хочется. В ларец вперемешку упали кольца, широкие браслеты, колье из плотно скреплённых чеканных золотых пластин, серьги, венец. Хорошо бы рассортировать, но просто опускаю крышку. Потом, всё потом. А сейчас спать. Вытянуться усталым телом на удобной постели, расслабиться и закрыть глаза.

«До чего же утомительное занятие быть символом», — подумала я, засыпая.

Тьма только на первый взгляд казалась однородной. Если всмотреться, то можно разглядеть различные оттенки. Чёрный, ещё чернее, пронзительно-чёрный. Всё это хаотично клубилось, делая пространство вокруг меня пугающе живым. Хоть и знала, что здесь никого нет. Одна я. Некого бояться.

— Бояться всегда есть кого… или чего, — раздался тихий шелест из тьмы.

— Сейчас светлец зажгу, и тебя не станет, — пригрозила тому, что хотело меня напугать.

— Уверена, что сможеш-ш-ш-шь? — вопрос прямо в ухо, словно кто-то рядом стоит. Но нет же никого!

— Есть! Всегда кто-то есть… Дерья.

— Дерья! Дерья же! Проснись! — тьма трясла меня за плечо. — Проснись! Открой глаза, Дерья!

«Зачем открывать, если всё равно темно?» — подумала я, просыпаясь. Надо мной склонилась Помила. Увидев, что я её узнала, женщина облегчённо вздохнула:

— Слава Светлым богам! Что с тобой, девочка? Ты стонала и металась.

— Сон плохой, — потрясла я головой, разгоняя ночные мороки.

— Куда ночь, туда и сон! — осенила меня бережным знаком добрая тетушка. — Вставай, прибирайся* и чай пить будем.

— Подожди, — удержала я хлопотунью. — Скажи, знаешь, где шаманка Кара Гизем живёт?

— Знаю. Зачем она тебе? — нахмурилась женщина, но поняв, что руку не отпущу, пообещала: — Провожу, если надо. Но сначала чаю попьём.

*Имеется в виду оденься, умойся, причешись.

В степи с пустыми руками в гости не ходят. Что-то нужное обязательно в дом принести положено, а когда к пожилому человеку идёшь, непременно уважение подарком выказать требуется. На сундуке расстелила тёплый платок с длинной густой бахромой, на него поставила тапки. Выбирала долго. С мордочкой котика как-то несерьёзно, с оскалом звериным — вдруг поймёт не так. Хорошо, что нашлась пара с затейливым растительным узором. «Хм… кстати, неплохой вариант. Надо бы запустить в производство. Не все люди зверушек любят, а так нейтрально», — мелькнула мысль, но я её тут же отогнала. Не о том думаю. Что ещё? Чай, сладости османские, что купцы с обозом недавно прислали — да и хватит, пожалуй. И так узелок внушительный получился.

Осёдланные лошади — Помила распорядилась — нас ждали у входа, как и три верховых стражника. Куда же без них? Увидев, как матушка Кудрета ловко в седло вскочила, не удержалась от возгласа:

— Тётушка Помила, так ты лихая наездница!

— Что ж ты хочешь, деточка? Каган только лет семь как осел, а так-то мы кочевали. В степи дорог нет, в арбе по кочкам трястись то ещё удовольствие. Научилась, как видишь, — улыбнулась мне женщина. — Бывало, и с ребёночком на руках ездила. Сейчас-то уже не та стала. Постарела.

Ехали часа два. Как Помила ориентировалась, ума не приложу, но выехали чётко на три потемневших от времени юрты, стоящих неподалёку от речки. Навстречу выскочили огромные псы. Они сели на землю и тихо, предупреждающе зарычали.

— Ждём, дальше нельзя идти, пока старуха не позволит, — спешилась моя спутница.

— А долго?

— Это знает только сама Кара Гизем.

Стражники ловко расседлали лошадок и отпустили пастись, нам же для отдыха расстелили кошму. Помила из небольшого плетёного короба достала пирожки, сыр, сушёные фрукты и пиалы, в которые разлила холодный чай. Аудиенцию шаманки ожидали с комфортом.

Вдруг собаки, сидевшие до этого спокойно, разом вскинулись и побежали к стойбищу. Мы со спутницей тоже насторожились. У откинутого полога самой большой юрты стояла шаманка.

— Ну и чего вы там расселись? — ворчливо спросила она. — Заходи, коли приехала. И чего вам дома не сидится? Всем что-то надо, все чего-то просят. Эх, люди-люди…

Удивительное дело — говорила старуха негромко, больше ворчала даже, но слышали мы её хорошо.

— Пошли, — Помила вскочила, даже ничего убирать с кошмы не стала. — Старуха ждать не любит.

— А ты останься! — последовал приказ. — Нет у тебя ко мне дела, вот и пей свой чай не торопясь.

Тьма в юрте, куда я шагнула за хозяйкой, была точно такой, как во сне. Чернота клубилась у ног, по углам и за спиной. Свет, падающий в круглое отверстие над очагом, не мог пробиться через эту темень и рассеивался под потолком.

— Проходи, чего встала, — слова шаманки словно дорожку расчистили через сумрак, и я увидела куда идти.

Почтительно поклонившись, подала приготовленный узелок с подарками:

— Прими, уважаемая, не побрезгуй.

— Хорошо, что обувку догадалась принести. Слышала я, что задорого вы её продаёте, только откуда у бедной старушки деньги на такую роскошь. А это что? Сласти османские? Хм… — Кара Гизем сунула в рот пропитавшийся медовым сиропом кусок нежнейшей пахлавы и стала жевать, прикрыв глаза.

Пока старуха наслаждалась редким лакомством, я постаралась незаметно осмотреться. Но всё та же тьма не позволила мне сделать это. Таится шаманка, не желает, чтобы сторонние люди потом обсуждали её быт. Правильно, наверное. Чем больше тайн, тем сильнее интерес, тем страшнее и невероятнее сплетни. Значит, больше почитания и веры в силу её.

— Вкусно, — прожевала хозяйка, запила чем-то из пиалы, смахнула крошки и спросила: — Надо чего?

— Спросить хотела…

— Ой, что там твои вопросы! — небрежно отмахнулась шаманка. — Замуж выйдешь, из степи уедешь, детей народишь. Всё?

— Ээээ… — растерялась я. — Немного о другом спросить хотела.

— Ну?

— Не повредит ли степи мой отъезд?

— Хм… беспокоишься? Правильно. Знаешь ли, что любой человек может повлиять на течение жизни многих? — Я кивнула. — Ты дел тут уже наворотила. Сказала я Метину, что повернула ты дорогу кочевников в другую сторону, и вряд ли они теперь вернутся к прежнему. Хорошо это или плохо? Кто знает? Может быть, боги? У них спроси, — старуха растянула тонкие сухие губы в ехидной улыбке. — Ответят, коли в настроении будут.

Шаманка цапнула ещё один кусок вкусняшки, целиком сунула в рот, облизнула пальцы и, снова прикрыв глаза, громко зачмокала. Издевается или даёт возможность обдумать услышанное? Права старуха, любое моё действие вызовет последствия. Останусь и начну тут прогрессорством — слово-то какое противное! — заниматься или вернусь в Светлобожск — всё равно что-то, да будет. Уже само то, что в тело её правнучки чья-то воля засунула сознание взрослой тётки из другого мира и времени, о многом говорит. Ждут от меня чего-то высшие силы. Знать бы, чего.

— Ты вот что запомни. Силы в тебе немеряно. Но пока ты девкой живёшь, только искрами малыми пользоваться можешь. Вот как с мужиком ляжешь, так и доступ откроется. Сторожись после того, как через это дело наслаждение испытаешь. Дел можешь натворить страшных, коли не совладаешь с силой-то. Хорошо бы кто-то знающий рядом был. Чародей там сильный али ведун опытный. Ещё лучше, ежли бы он и стал твоим первым.

Я только глазами на слова такие хлопала. Память Алевтины услужливо подкинула картинки замысловато сплетённых голых тел, от которых вспыхнули и уши, и щёки.

— Это обязательно? — хрипло спросила я.

— Лучше бы так, а там как получится, — последовал ответ.

Глава 2

Зима не прошла — пролетела. Помня о том, что скоро уже — вот-вот — домой в Светолобожск вернусь, старалась изо всех сил не только память о себе хорошую оставить, но и дела наладить так, чтобы потом без меня ничто не сбоило.

Хотела Дуняшу за себя оставить — всё же многое она умеет, и хватка у неё деловая есть, — но вскоре после Новолетья увидела вдруг, что засветилась в ауре моей подруги искорка золотая. Сроду не смотрела я так на людей, а тут вдруг зрением боковым зацепилась. Мало про себя ахнула, так ещё будто кто за язык дёрнул:

— Дунечка, да непраздна ты!

Все услышали. И Кудрет, и Помила, и Айше, что стол к чаю накрывала. Уставились на меня — верно ли? А я только плечами пожала: а я что? Я ничего. Как акын, что вижу — то пою.

Кудрет Дуню на руки подхватил, в глаза заглядывает, а та маком пунцовым заливается. Да, подташнивает уже неделю как по утрам, но не подумала даже. Помила в подушки присела, слёзы вытирает: дождалась! Старшие-то сыновья всё за делами никак не женятся. Есть, наверное, байстрюки неучтённые, но этот внук — обязательно внук будет! — законный наследник.

Айше тихой мышкой к выходу скользнула. Должно быть, спешила службу сослужить — доложить кому следует о новостях наших. Останавливать её никто не стал. Ну наушничает девчонка Зеки-ага, так и пусть ей. Мы плохого не замышляем, и тайн от кагана у меня нет.

Помила на должность руководителя производства тоже не подходила — «мамочка-квочка» обо всех заботится, каждого обогреет, и только. Её организаторских способностей хватает исключительно на домашнее хозяйство. Рукоделие для неё как досуг, но не источник доходов.

И кто у нас остаётся?

— Кудрет, ты как натетёшкаешься с женой, найди время переговорить со мной, — попросила я брата.

Не до конца осознанная безумная мысль мелькнула, но я успела схватить её, не давая спрятаться между завалами ежедневных планов и задач. А почему бы и нет? Брат невольно в курсе наших дел, время от времени помогает советами и в ведении бухгалтерии смыслит. Не сам ведь он будет валять, шить или кружево плести. Командует же он сейчас полусотней воинов, уверена, что и с этим делом справится. Да и Дуняша всего лишь беременна, а не смертельно больна. Будут друг другу помогать. Глядишь, полная загрузка не оставит брату времени на разведение гарема.

Вот так и сложилась семейная команда управленцев. Кудрет руководитель, Дуня технолог, Помила завхоз. А я, пользуясь памятью Алевтины, взвалила на себя обязательство за четыре месяца обучить их эффективным методам работы и правильному взаимодействию. Не хватало четвёртого человека — ответственного за организацию обучения. Но в ближайшем окружении такого пока не было.

А ещё мы отметили юбилей Метин-кагана. Случайно узнала, что родился папочка в середине месяца хэмэл — березень по-южнорусски, или март, если пользоваться памятью Алевтины, — и исполнялось правителю в этом году шестьдесят лет. Как такое событие пропустить?

Готовилось мероприятие втайне. Зеки-ага было поручено любыми доступными способами отвлекать властителя от нашей суеты.

Выбрали место для тоя*, чародеи земли разровняли и уплотнили просторный участок, чародеи воздуха создали купол от холода, дождя и ветра. А стены сделали из привычных каждому кочевнику решетчатых раздвижных стен, утеплённых войлоком.

*Той — пир, праздник (тюркский)

Пока строили уступчатый помост для семьи кагана и обычные для гостей, я думала, как развлекательную программу интересной и запоминающейся сделать. Не просто же поесть-попить собрали людей. Можно было нанять скоморохов из царства, но, боюсь, обвинят меня в предвзятости. Пришлось срочно слать гонца к купцу, обжившемуся у османов. Через неделю чуть ли не контрабандными тропами — а как иначе тайну сохранить? — приехала группа танцовщиц, жонглёров, факиров и музыкантов. А ещё я обратилась за помощью к военачальнику Берк-элмену. Сначала воитель никак не мог понять, зачем воинам строем ходить и поворачиваться разом. Но когда я с горем пополам объяснила, что это будет зрелищная демонстрация его умения командовать людьми и проявление почтения к правителю, дядька сдался. Самолично гонял бедолаг с утра до вечера на импровизированном плацу.

В стойбищах набрали несколько десятков юношей примерно одного роста и телосложения, и я поручила Помиле научить часть парнишек носить подносы с пиалами, наполненными кумысом и бузой, а другую часть аккуратно разливать напитки гостям, томимым жаждой.

Хотела было отказаться от традиционных плова и шурпы в пользу фуршета, но после объявления о таком святотатстве думала, что меня саму на углях вместо барашка зажарят. Махнула рукой — делайте как знаете.

И вот настал день праздника. Гостей проводили в нарядно украшенный коврами и яркими тканями зал. Рассадили согласно статусу и предупредили: когда дойдёт их очередь поздравлять, распорядитель пришлёт мальчишку. На удивление распределение мест обошлось без склок и скандалов. То ли осознание торжественности момента подействовало, то ли тридцать батыров, одетые в одинаковые нарядные кафтаны и шапки и замершие у входа с копьями в руках, то ли необычность обстановки — но гости были безропотно послушны.

Помост, предназначенный для юбиляра, выстроили уступами в форме пирамиды. Первая ступень для гарема кагана, вторая для сыновей, и верхняя площадка с позолоченным троном — для самого правителя.

Затрубили рога, и в зал вошёл нарядный Метин. Он остановился у входа, осматривая гостей, помосты, украшения, а я заметила, как он старательно удерживает невозмутимое выражение лица.

Наученные гости долго распластанными у ног сиятельного не лежали. По удару барабана они скоренько поднялись, чтобы чествовать господина куда как более интересным образом и по сценарию. Вымуштрованные воины в две шеренги растянулись по проходу лицом друг к другу и из скрещенных копий образовали арку, по которой каган шёл к своему месту.

Когда юбиляр уселся и ему подали наполненную чашу, а гости вернулись на свои местам, началось воинское представление. Батыры синхронно перестраивались, стучали древками копий об пол, переваливались через спины друг друга и вновь строились в ряды. Поочерёдно падали как фишки домино, вскакивали и скрещивали копья в постановочной схватке и вновь выстраивались в ровные, как по линейке, ряды. Всё происходило под монотонный барабанный бой и было идеально отлажено. Один удар — одно движение.

Я поймала взгляд Берк-элмену и постаралась мимикой выразить свое восхищение. Воинский начальник сиял ярче полуденного солнца. Ещё бы — такое представление степняки видят впервые. Когда после финального удара барабана вои замерли, последний раз стукнув древком об пол, баскак шагнул в образовавшийся проход, неся на вытянутых руках нечто продолговатое, покрытое шёлковым платком.

— Мой господин, — сказал он, встав на колени у подножия пирамиды, — прими мой дар. Пусть это оружие не только украшает стены юрты, но и рубит головы твоим врагам.

Платок соскользнул на пол, открывая взглядам богато украшенные ножны и хищно изогнутую саблю. У тех, кто понимал, вырвался восхищённый вздох. Я кроме крупных драгоценных каменьев на рукояти и ножнах особой ценности не увидела. Железка и железка.

Потом юные официанты принялись разносить угощение и напитки, а гости с удовольствием пробовали еду, одобрительно кивали и поднимали чаши во славу кагана. Задребезжали медные бубенчики бубна, заплакала флейта, нежный смычок извлёк из кобыза томный стон, и из-за ширмы на пустую середину зала выбежали три танцовщицы, закутанные с головы до ног в яркие покрывала, которые в ходе танца разматывались, открывая гибкие женские фигуры…

Когда праздник закончился и в зале осталась только семья, каган сказал:

— Сегодня был неведомый доселе праздник. Было много музыки, веселья и подарков, было много гостей и речей, славящих меня. Но хочу вам сказать, что самый большой мой подарок — это то, что все мои сыновья сейчас собрались под одной крышей. Я вижу, как вы возмужали, какими могучими батырами стали, какими сильными чародеями. Мне есть чем гордиться — жизнь прожита не зря, у меня достойные наследники, — Метин поднял чашу, приветствуя сыновей. А пригубив, продолжил: — Но больше всего я рад, что духи степи подарили мне дочь. Дерья, я знаю, это ты устроила праздник. Знаю, как старалась удивить и порадовать меня, как переживала за каждую мелочь. Думаю, что ты очень устала и нуждаешься в опоре. Поэтому…

Метин сделал кому-то жест, и к помосту подошёл Ерофей. Они с боярином Судиславом присутствовали на празднике, речь поздравительную говорили. Подарили раковину, выполненную из золота и выложенную изнутри бархатом, на котором покоилась крупная, размером с хороший фундук, розовая жемчужина. Завидев эту красоту, весь гарем в восхищении закатил глаза. Я не заметила, когда послы ушли с праздника — следила за тем, чтобы гостей развели по спальным местам, и очень огорчилась тому, что не перекинулась с любимым хотя бы парой слов.

И вот он идёт ко мне по приказу кагана. Не сводит взгляда, сдержанно улыбается, а я ничего не понимаю. Что происходит, граждане?

— Дерья, волей своей и по договорённости с послом, отдаю тебя царевичу Ерофею в жёны, — объяснил отец и, смеясь, добавил: — А то ты сама замуж выйти времени не найдёшь.

Я было открыла рот чтобы возмутиться: «Как это, не спросив моего согласия, без кольца и преклонения колена замуж отдают?» Но вовремя поняла, что это не я — Дарья — эмоциями фонтанирую, а Алевтина, памятью которой в последнее время активно пользовалась.

Удивительное дело: я не ассоциировала себя ни с бывшей хозяйкой тела Дерьей, ни с Алевтиной, чьи обрывки сознания помогли мне выжить в этом мире. Словно взяла от них лучшее и стала совершенно новой, уникальной личностью. Безмерно благодарна обоим, но влиять на свой характер и поступки не позволю. Я — это я.

У девушки, выросшей и воспитанной во времена средневековья даже мысли о публичном скандале не может возникнуть. Поэтому смиренно потупила глазки. Замуж так замуж. Тем более отдаёт меня отец не в гарем третьей женой, а за любимого.

— Сегодня уже все устали, поэтому праздник в вашу честь будет завтра, — объявил отец. — А сейчас всем отдыхать!

Да! Отдыхать это своевременно и необходимо. Трое суток перед папочкиным юбилеем спала урывками. Самая сладкая мечта на сегодняшний момент — это мягкая подушка и тёплое одеяло.

— Даша, моя юрта ближе всего, — наконец-то заговорил жених… или уже муж? — Понимаю, что тебе сейчас не до… кх-м… Ты просто будешь спать столько, сколько захочешь, и я никому не позволю тебе мешать. Согласна?

Спать? Конечно, согласна. Готова вон на тех подушках лечь. Но Ерофей подхватил меня на руки и… Больше я ничего не помнила. Провалилась в сон. Усталость и стрессы последних дней настолько меня обессилили, что даже взволноваться о предстоящей свадьбе не смогла.

Зато выспалась.

Разбудил меня громкий шёпот:

— Тише! Я вам говорю: тише! Куда ты это ставишь? Здесь подушки и одеяла. Корзины с посудой туда ставь. Да тише же, говорю! — шипела на кого-то Помила. Именно её увещевания быть аккуратнее и двигаться бесшумно не дали мне спать дальше.

Я потянулась на мягком ложе, на котором провела ночь, и осмотрелась. Постель была отгорожена ширмой, и много увидеть я не смогла. Вот кафтан мой нарядный висит, переброшенный через одну из створок перегородки, вот сапожки стоят. Остальная вся одежда на мне. Прямые солнечные лучи падают в отверстие в крыше — значит, полдень уже. Ого, я заспалась!

Спустила ноги с кровати. Ух ты, у Ерофея настоящая кровать, а я-то чего себе не догадалась из царства выписать? Кое-как распутала пальцами сбившуюся причёску и собрала волосы в косу. Разгладила ладонями по телу платье и надела кафтан. Хороша невеста, нечего сказать! Ворон пугать с огорода.

В целом я не против замужества, но не с бухты-барахты же. Подготовиться надо, платье красивое сшить, девичник устроить… А меня перед фактом поставили — жена. Первый раз замуж выхожу и так скомканно. Обидно.

— Помила, что происходит? — выглянула из-за ширмы.

— Так приданое твоё переносим, — последовал ответ.

— Сейчас?!

— А когда ещё? Ночь в доме мужа провела, он тебя поутру с позором не выгнал. Значит, пора приданное переносить, — пальцем указав, куда очередной сундук ставить, ответила тётушка.

— За что выгнать-то? — непонимающе тряхнула я головой. — Что за дикость?

— Мало ли какая причина могла быть, — устало присела Помила на тот самый сундук, что только занесли. — Невеста девственность потеряла с кем-то, а то и вовсе не женского полу оказалась, или ещё бывает старуху за юную деву выдали, напоив её омолаживающими отварами. — И вдруг вновь подскочила и уже в полный голос: — Осторожнее! Это подарок кагана дочери. Если разобьёте, то он вас на кол посадит, а я перед тем самолично руки оторву.

Бедные слуги, напуганные перспективой страшного наказания, замерли со своей ношей, а я пыталась рассмотреть, что за ценность они несли. А когда опознала в громоздком предмете большое зеркало в золочёной резной раме, зажала рот обеими руками — чтобы визгом своим не перепугать несчастных окончательно.

Моя мечта наконец-то сбылась! Зеркало! У меня будет зеркало в полный рост. Да только ради этого я готова замуж выйти.

Кстати, а где муж мой?

Наблюдая, как устанавливают подарок отца, опирая его на гору одеял и подушек, — откуда столько взялось? — я осматривала юрту. Обставлено всё было на привычный по дому деда Осея манер. Обеденный стол и стулья нормальной высоты, горка с посудой прикрыта чистой нарядной занавеской, за ширмой кровать, на которой я сегодняшнюю ночь провела, рабочая конторка, пирамида из нескольких сундуков. Должно быть, в них одежда хранится. На стенах ковры. У входа вешалка для верхней одежды.

Правда, сейчас половина юрты завалена моим приданым, и от прежнего уютного порядка холостяцкого жилья осталось воспоминания.

— Даша, доброе утро! Проснулась, стрекозка моя? — муж или пока ещё жених? — стремительно вошёл в юрту. Чуть было не споткнулся об вовремя неубранный с прохода сундук и шагнул ко мне. — Выспалась, душа моя? Не хотел никого пускать, чтобы ненароком не разбудили, но тётушку твою не остановишь. Положено так, и всё тут.

Он нежно смотрел в моё заспанное лицо, гладил по спутанным волосам, но я видела, что Ерофей о чём-то тревожится.

— Что-то случилось?

— Не с этого наша семейная жизнь должна была начаться. Иначе всё себе представлял, но… — тонко очерченные брови царевича сошлись на переносице, — ночью гонец прискакал. Отец требует, чтобы я срочно в Светолобожск вернулся. Причину не называет, но просит не медлить. Могу ли попросить тебя, душа моя?

— Всё что угодно, — думая о том, что попросит с ним ехать, согласилась я.

— Прежде чем отбыть в столицу, должен кагану доложить об отъезде, проститься честь по чести, сказать, что дела боярину Судиславу передаю, — киваю понимающе. — Но ты же знаешь, как трудно к правителю на приём попасть. За месяц записываться надо.

О да! Неторопливый уклад жизни кочевников полностью отражался и на придворных кагана. Прошение, переданное в канцелярию, легко могло затеряться или нечаянно быть забытым среди таких же прошений и докладов. Аудиенцию можно ждать неделями, а то и месяцами, если проситель не догадался «поклониться» надлежащим образом. Но послу надо было срочно.

— Давай я сейчас приберусь, чаю выпьем и пойдём отца благодарить за подарки, — предложила мужу. — Там и скажешь всё что хотел.

— Понравилось зеркало? — улыбался Метин, радуясь, что угодил подарком. — Дуняше спасибо скажи, она подсказала.

Удивительное дело, степняки все иноземные имена на свой лад переиначивали, но подругу мою никто по-другому не называл. И Кудрет, и слуги, вот и каган невестку ласково величает Дунечкой. Хорошая она у меня, жаль расставаться будет, но у каждого человека свой Путь, своя судьба.

— Жену пока здесь оставишь? — вопрос отца вырвал из размышлений, и я, не успев сориентироваться, что невместно жене поперёд мужа отвечать, ляпнула: — Нет! Я с Ерофеем поеду.

Сказала и поняла, что всех поставила в неловкое положение. Кагана — кажется, он не успел закончить вопрос, а я его перебила, мужа — выказав неуважение, и себя — показав всем, какая я невежа.

— Ой, простите… — пискнула едва слышно и спряталась за широкую спину посла.

— Плохо я дочь воспитал, — вздохнул отец, обращаясь к зятю. — Надеюсь, что хоть тебя слушаться станет.

Стояла, низко опустив голову, кусая губы и ругая себя на чём свет стоит.

— Дарья хорошая дочь, и я уверен, что отличной женой и матерью будет, — выступил в мою защиту Ерофей. — Переволновалась в последние дни очень. Простим её… эээ… отец?

— Простим, сын! — легко согласился каган, а потом добавил: — Вот и ещё один сын у меня появился. Для ровного счёта ещё бы одного…

— Какие ваши годы, солнцеликий! Да вы же ещё десяток родить можете, великий! — чуть ли не хором залебезили ближники, но Метин только отмахнулся.

— Поезжай, посол, если того долг требует, — закончил правитель аудиенцию, а потом тихо добавил: — Не хочу Дерью отпускать, но сам тебе в жёны отдал. Пусть едет, — а потом ещё тише: — Береги её, царевич, одна она у меня.

Глава 3

Хоть и географически располагается степь вдоль Чёрного моря, но март — не совсем ещё весна даже в этих тёплых краях. По ночам вода в лужах и дорожных размоинах покрывалась тонким хрустким льдом, но ближе к полудню грязь чавкала под копытами наших лошадей.

Как там Дуня мечтала? Лететь по степи на быстром коне так, чтобы косы по ветру за спиной? Ха! Три раза. Скорость регулировал командир сводного отряда сопровождения. Пять посольских охранников и десяток степняков сопровождали нас в пути.

Трое по команде выезжали вперёд, трое прикрывали тыл, остальные кучковались рядом. Нам с мужем ни словом ласковым не перекинуться, ни до руки не дотронуться — слишком всё на виду. Да и не было для этого времени. Спешили в Светлобожск. Ночевать в придорожных деревушках останавливались затемно, вставали на рассвете и, быстро позавтракав, седлали лошадей. Днем короткий обеденный отдых, и опять по коням.

Держалась я, сцепив зубы, на упрямстве и про себя уже сто раз пожалела, что ввязалась в эту дурацкую авантюру. Ну поехала бы через пару недель с обозом. Спокойно, не торопясь, отдыхая от седла лёжа в повозке на мягкой перинке. Нет же, кто-то дёрнул за язык, помчалась за мужем. Декабристка, блин! На попе, кажется, уже мозоли набила. Одежда пропахла потом и моим, и конским. Золотой даю за день отдыха и баню!

Вот только не берёт никто — мы спешим, и всё потом.

Когда на горизонте показались стены столицы, облегчённо вздохнули все. Командир отряда осенил себя обережным знаком, степняки достали из-под халатов амулеты, поцеловали и, приложив ко лбу, творили краткую молитву. На глазах настроение у всех изменилось. Разгладились морщины, помягчели взгляды, появились улыбки. Мужчины чаще стали двигать плечами, разминая затёкшие спины. Видимая цель путешествия ободрила всех.

Никто не ждал неприятности на подъезде к городу.

Лёгкий ветерок вдруг окреп до резких порывов, срывающих шапки, швыряющих в лица песок вперемешку с придорожным мусором. Кони всхрапывали и топтались на месте, не желая идти вперёд. Видимость сузилась до десятка шагов. За темнеющей с каждой минутой пеленой исчезла городская стена, крыши зданий, шпиль храма. Нас словно отсекло от всего мира.

Приближающаяся тьма только на первый взгляд казалась однородной. Если всмотреться в неё пристально, можно было разглядеть различные оттенки. Чёрный, ещё чернее, пронзительно-чёрный. Вдобавок прошлогодние листья, травинки, перья птиц, мелкие веточки. Всё это хаотично клубилось, делая пространство вокруг нас пугающе живым, злым, колючим и холодным. И ещё очень знакомым, недавно виденным. Хоть и знала, что не одна я в круге этом, но не видела и не слышала никого. Хотелось кричать, но голоса не было.

Светлые боги, неужто немота вернулась?

Все эти эмоции вытесняли из души тепло и радость, исчезли недавние желания поскорее добраться до жилья человеческого, увидеть деда, Мирославу, Василия и Анну. Хотелось одного — лечь, свернуться калачиком, накрыть голову руками и уснуть. Навсегда.

— Даша… Даша. Даша! — кто-то встряхивал меня в такт словам. — Даша!

На призыв с трудом открываю глаза. Ничего не изменилось. Темно и холодно. Только не на лошади сижу, а лежу на сырой вонючей соломе. Только голова на чьих-то коленях.

— Даша!

— Что? — через силу выталкиваю из себя вопрос. Ура! Не онемела. И голос опознала — Ерофей. — Где мы?

— Не знаю, — муж сопроводил ответ тяжёлым вздохом. — Кажется, мы в ловушку магическую попали. На дороге кто-то поставил. Думаю, что меня ждали. Эх, надо было тебя у отца оставить.

А вот нет. Я даже подскочила, чуть не врезавшись в подбородок любимого головой. Хорошо, у боевого чародея реакция отменная оказалось — обошлось. Мгновенно забылись мысли о том, что напрасно потащилась в этот поход, и боль в отбитой о седло попе прошла.

Что за дела, граждане? Мало свадьбу с платьем и фатой заиграли, теперь ещё и на мужа, ни разу не попробованного, покушаются? Не отдам! Моё!

Ох… Осознав, что за мысли формируются в моей многострадальной головушке, я поняла, что это сознание Алевтины рвётся к власти.

— Даша, что с тобой, моя стрекозка? — как-то неуклюже, плечом легко толкнул меня муж.

Глаза уже привыкли, и было понятно, что тьма неполная. Глубокий сумрак, но в нём что-то видно. Вот белеет лицо Ерофея, вон из-под двери узкая полоска тусклого света просачивается. Больше ничего не вижу: ни стен, ни окна, ни есть ли здесь кто-то ещё.

— Ты не ранен, лапушка? — бережно ощупываю плечи любимого, желая дотронуться до руки.

— Нет, но на мне наручи, что силу блокируют. Я сейчас даже светлец зажечь не смогу. И в рыло тому, кто это сделал, дать не смогу тоже. За спиной руки сковали, вымески*, и к стене приковали. Но ты всё равно за мной держись, Дашенька. У меня спина широкая.

*Вымесок — выродок (древнерусский).

— А меня почему не связали? — я повертела свободными ладошками, как в детстве делали, показывая чистоту рук.

— Ты же не чародейка, и силы у тебя нет. Ни телесной, ни магической, — Ерофей потёрся небритой щекой о мою, потом потянулся губами. Я не противилась, напротив, обвила руками его за шею, горячо отвечая на поцелуй.

Вспомнились мне вдруг слова старой шаманки об условии моего доступа к силе. Так почему не сейчас? И я потянулась к поясу на штанах мужа. Тот от такого бесстыдства даже каблуками сапог в пол упёрся, пытаясь отодвинуться.

— Нет, Даша, нет! Не хочу, чтобы твой первый раз был в холодном подвале на куче грязной соломы!

— Не похоти ради, лапушка, пользы для, — горячо прошептала я в губы мужу, настойчиво продолжая теребить упрямую завязку. — Если не сделаем это сейчас, то может случиться, что на том наши жизни и закончатся.

Ох, не хотела я привлекать к такому интимному делу третье… хм, сознание, но придётся. Вряд ли мы с Ерофеем с нашей неопытностью и его связанными руками сможем мне с первого раза наслаждение доставить. А условие именно этого требует.

Алевтина, твой выход!

Отчего перед глазами звёзды взорвались, я так и не поняла. То ли от того, что смогла до пика блаженства добраться и там, душой рассыпавшись на миллиарды атомов, покружив во вселенной, вновь стать целой рухнуть назад в тело, то ли от того, что сила моя вырвалась из заточения. Но было это ярко, остро, неповторимо.

А почему неповторимо? Я посмотрела на запыхавшегося мужа — теперь-то точно муж — и плотоядно улыбнулась. Может, закрепим результат? И по глазам его видела, что он не против.

Стоп! Я в темноте вижу? Та тусклая полоска из-под двери давно уже исчезла, в нашу камеру и крохи света не поступает. А я вижу.

Игривые мысли испарились как снежинка в пламени костра. Это так сила проявляется во мне?

— Ерофей, давай я наручи сниму, — предложила я в запале.

Мне же теперь всё по плечу, всё могу, всё сумею.

— Как ты это делать собралась?

— Магией, — кокетливо улыбнулась мужу. — У меня теперь силы валом!

— Глупенькая моя, — чуть грустно улыбнулся любимый. — Кандалы антимагические. Силу не только сдерживают, но и поглощают. Их только ключом, обычным незачарованным ключом открыть можно.

— Ну и зачем мне чародейство, если я тебя освободить не могу? — уткнулась я носом в грудь мужа.

— Сама выбирайся. Помощь приведи. Иди, Даша, иди! Спасибо тебе за дар бесценный, за то, что пожелала стать моей.

— Ты словно прощаешься, — схватилась я за голову, и пальцы наткнулись на шпильки, которыми я закалывала косы, чтобы не лохматились на ветру весеннем. — Ну-ка поворотись-ка… эээ… муженёк, давай попробую снять эту гадость с тебя.

— Что ты придумала? — Ерофей неуклюже завозился в соломе, пытаясь окончательно не потерять приспущенные штаны.

— Лучше скажи, как сделать холодный светлец, чтобы солому тут не поджечь, — попросила я чародея, помогая с завязками, и под терпеливые пошаговые инструкции начала создавать освещение.

Нет во мне криминального таланта, признавалась себе, ломая третью шпильку. Казалось, ещё чуть-чуть, и замок сдастся, но нет.

— Попробуй как бы через металл смотреть. Может, увидишь устройство механизма и поймёшь, куда шпилькой давить, — посоветовал узник.

Я видела, как он устал поднимать связанные за спиной руки повыше для моего удобства, но ни одного упрёка, ни одной жалобы. Лапушка мой.

— Это как? — заинтересовалась предложением.

Последовала небольшая лекция о проникающем взгляде. Учителем Ерофей был великолепным. Не с первого раза, но мне удалось увидеть замок словно на рентгеновском снимке. И я наконец-то поняла, как его открыть.

Жаль, что не успела.

— Свет гаси! — скомандовал Ерофей. — Идёт кто-то. Затаись, не показывай, что сила в тебе проснулась. Притворись слабой и беспомощной, а потом ударь насмерть. Боюсь, что злодей, выступивший против нас, очень сильный и опытный чародей.

Последние слова муж шептал уже под лязг открываемой двери. Хорошо ему наставлять, когда он четыре года боевой магии учился, а я до сегодняшнего дня только камни горючие активировать могла.

Яркий свет ослепил привыкшие к темноте глаза, и мы щурились, пытаясь увидеть, кто стоит на пороге.

— Дарья?! Ты как здесь? — голос, полный изумления, показался смутно знакомым, но вспомнить не могла. — А может, так и лучше?

Последние слова были произнесены явно не для нас. Кажется, этот человек привык разговаривать сам с собой, вот привычка и подвела.

Первым узнал вошедшего Ерофей:

— Горислав Борисович?

— Узнал! — искренне обрадовался вошедший. — Узнал старика, царевич. Порадовал учителя, пострелёнок.

Узнала и я главного местного инквизитора, главу чародейского Совета, что следит за законностью действий всех магов Южно-Русского государства. Интересно, он нас спасать пришёл или, наоборот, благодаря его изощрённому коварству томимся мы с мужем в застенках сырых.

— Какими судьбами, учитель? — озвучил мой вопрос Ерофей.

— Видишь ли, мальчик, — чародей небрежно взмахнул рукой, и у двери появилось резное мягкое креслице, в которое мужчина тяжело опустился, — я не кокетничаю, говоря, что стар. Мне и вправду немало лет. И пришло время исполнить мечту, довести до конца цель моего древнего рода. Незаслуженно забытого, отринутого от первенства, почти исчезнувшего, но не смирившегося. Никогда не задумывался о совпадении названия столицы и моей фамилии? — Дождавшись недоумённого пожатия плечами от собеседника, мэтр продолжил: — Во-о-о-от… мало кто об этом думает, а ведь это мой далёкий предок основал город. Это он поставил первый охранный контур, прочитал изначальное заклинание. Следственно, земля эта по праву первенства принадлежит моему роду. То есть мне. Как и всё царство. — Мужчина прикрыл глаза, то ли пережидая приступ слабости, то ли вспоминая что-то. — Давно уже боремся мы за власть, но каждый раз безуспешно. Прапрадед мой некромантом был. Поднял покойников в надежде, что бросятся испуганные людишки за помощью, а он платой за избавление от напасти попросит корону царскую. Хороший план был, жаль, сил только на поднятие хватило. Дотла сгорел. Там же в пиктограмме. Пришлось обычным чародеям умертвия гонять. Прадед хитрее к делу подошёл. Будучи сильным менталистом, смог вусмерть рассорить наследников, внушив им взаимную неприязнь. Надеялся, что братья поубивают друг друга, а он тихой сапой и приберёт в руки царство ничейное. Новразумила их мать, не дав руки кровью братской окропить. Поделили государство на две части, добром разошлись. Дед решил, что прямолинейность такая малорезультативна, и стал через царицу действовать. Нашептал ей, что, сместив мужа, сама на трон сесть сможет. А с бабой он бы легко справился. Но опять провалом закончилось. Ладно хоть мысль тогдашнему Магистру смог удачную внушить — извели магичек, ослабло потомство чародейское. С гулькин нос осталось, и те бессильные. Но не наша семья. Мы всегда знатных ведьм в жёны брали. Умели находить. — Горислав Борисович опять замолчал. Всё это время чародей говорил спокойно, без лишних эмоций, но мне было безумно страшно. Так откровенничают только перед смертью — или палача, или жертвы. — У отца тоже не получилось извести царский род. Василий мало что пережил смерть жены и сына, так ещё и второй раз жениться смог и наследника народил. Но я всё просчитал, и теперь-то уж точно получится. Ты, Ерофей, прости, но тебе предстоит умереть. Иначе никак. На тризне твоей погибнут Василий с Анной и Иваном — наверное, отравятся грибами. Не решил пока ещё. Из всей венценосной семьи останется одна Дарья. И, поверь, я постараюсь, чтобы её на трон возвели. Она же и вдова царевича, и дочь кагана, и невеста сильнейшего чародея — очень достойна царицей стать.

— Какого чародея? — не поняла я.

— Меня, Дашенька. Ме — ня, — криво усмехнулся глава Совета. — Поженимся сразу, как траур закончится. Особой страсти я тебе не обещаю, но на пару наследников меня ещё хватит.

— Да с чего вы решили, что я соглашусь на это? — возмутилась я, из-за спины Ерофея, который в бессильной злобе на бывшего наставника только и мог кулаки сжимать.

Чародей, вальяжно восседавший в своём креслице, охотно ответил:

— С того, что ты, глупышка, очень любишь окружать себя привязанностями. Осея, деда названного, любишь? Подружку свою безродную Дуньку тоже любишь. Даже каган тебе вроде по сердцу пришёлся. Это так, навскидку, но список тех, ради кого ты не только замуж, а на костёр пойдёшь, намного больше. В общем, захочешь, чтобы они все жили — согласишься.

От столь наглого заявления у меня дыхание перехватило. Хотелось мерзкого старикашку разорвать на мелкие кусочки, сжечь, а пепел по ветру развеять. Но я не знала таких страшных заклинаний. Вместо этого вырвалось привычное:

— Да чтоб ты всрался, козёл старый! Да чтоб ты весь на жидкий понос изошёл, урод!

Сказала и вспомнила, откуда у меня это проклятие в памяти появилось. Бабуля Алевтины так ругалась на пьяницу-соседа, когда тот бузить под её окнами начинал. Детские впечатления — дома так не ругались — мало что застряли в голове женщины, так ещё и мне с её памятью передались, вот и выскакивают на эмоциях. Не только выстреливают в виде ругательства, но ещё и работают как мгновенно исполняющееся проклятие.

Ни защиту поставить, ни колдануть в ответ злодей не успел. Сотворение магического действия — это, в первую очередь, концентрация. А какое может быть сосредоточение, когда собственное тело предаёт самым позорным образом.

В подвале и так не розами пахло, а когда моё пожелание начало исполняться, то и вовсе дышать нечем стало. Старик замер в своём кресле, с ужасом прислушиваясь к процессам, происходящим в его организме.

— Даша, нам бежать надо, — прошептал мне на ухо Ерофей. — Мне кажется, сейчас здесь будет большой вонючий магический взрыв.

— А как? Ты же на цепи, — чуть не плача, подёргала я злосчастную железку.

К моему удивлению, штырь, удерживающий цепь, легко выскочил из стены. То ли мы его расшатали, пока… хм… открывали мне доступ к силе, то ли время его пришло, но Ерофея больше ничто не удерживало в камере. Замок и в другом месте сможем открыть.

Стараясь не наступить в то, что собиралось в лужу под креслом бывшего главы Совета, мы выскочили в коридор и прикрыли за собой дверь. Со скрежетом задвинулся массивный засов, и мы перевели дыхание.

Куда теперь?

Коридор в оба конца не был освещён, но справа немного светлее.

— Туда! — предложил Ерофей, и первым шагнул в указанном направлении.

Идти со скованными за спиной руками в темном незнакомом месте очень неудобно. Ни рукой за стену придержаться, ни ощупать пространство впереди себя, но муж, хоть и медленно, но уверенно шёл к свету. Я, придерживая тяжеленую цепь, чтобы не бряцала слишком громко, устало побрела следом.

Становилось светлее, но коридор делал поворот и что там за ним было неизвестно. Может свобода, а может приспешники злодея, которые вряд ли нам обрадуются. Остановились прислушиваясь, но тишину подземелья нарушало только наше взволнованное дыхание и нечаянное позвякивание звеньев цепи.

— Кажется, мне не только силу блокировали, но и ум, — вдруг спохватился Ерофей. — Даша, опусти-ка цепь на пол.

С облегчением выполнила приказ, освобождаясь от ноши, а любимый присел, посопел возясь не то с наручами, не то с цепью, пару раз приглушённо ругнулся сквозь зубы и слегка запыхавшись встал в полный рост. Руки по-прежнему были скованны, но уже не за спиной, а впереди. И сильные тренированные ладони сжимали грозное оружие — сложенную вдвое цепь.

— Как это? — с восхищением смотрела на своего чудо-богатыря.

— Просто это, Дашенька. Немного смекалки и тренировки. Прости, что заставил тебя тащить эту тяжесть. Не о том думал, — и он так улыбнулся, что я вспыхнула, понимая, о чем были его мысли в последние несколько минут.

Вот уж точно не о том. Нам спасаться надо, а любиться потом будем.

Комнатушка, скрывающаяся за поворотом, по всем признакам была сторожкой или караулкой. Широкая лавка, что при необходимости могла и топчаном побыть, узкий стол с задвинутыми под него трёхногими табуретками, полка с парой грубых кружек, ведро с водой. Здесь не живут, здесь несут службу.

Но всё моё внимание притягивала связка ключей, небрежно брошенная на столе. Открыли хозяину дверь в камеру и отошли по нужде? Или темница просто на задвижке и надобности в них нет больше после того, как наручи застегнули и замком цепь замкнули? Да какая разница! Цапаю кольцо с нанизанными на него ключами разной величины. Ого, тяжёлые.

— Ерофей, давай наручи снимем? — в который раз предложила я мужу, перебирая разнообразные отмычки. — Вот этот, кажется, подойдёт.

Ключ подошёл, и когда кандалы, ограничивающие не только движение, но и магию, с лязгом упали на стол, царевич даже вздохнул полной грудью.

— Ох, Дашенька, не доведите светлые боги узнать тебе когда-нибудь, что это за гадость. Кажется, не только силу блокируют — душу выпивают, — приобнял на секунду, чмокнул куда-то в висок и пошёл к выходу.

Милое дело, когда рядом профессионал. Пусть даже малоопытный, но хорошо обученный. Открывать дверь «с ноги» Ерофей не стал. В узкую щель посмотрел, куда нам идти предстоит, удобнее перехватил цепь, приказал держаться за спиной и только после этого вышел.

Двор, обнесённый высоким частоколом, гнедая лошадка, запряжённая в повозку, двое мужиков в одинаковой одежде ведут неторопливую беседу. И всё. Ни войска лиходейского, ни стражи вооружённой. Похоже, нас тут не боятся.

До повозки мы прошли почти половину пути, когда те двое оглянулись:

— А вы чего здесь? — вдруг вскинулся один.

— Спросить хочу, дяденька, — недобро ухмыляясь, ответил Ерофей, раскачивая цепь, утяжелённую замком амбарным. — До города довезёте?

— А хозяин где? — поинтересовался второй и уточнил: — Горислав Борисыч…

— Там он остался, — не сводя глаз с собеседников, царевич мотнул головой нам за спины. — Сходи проверь. Может, помощь какая нужна.

Заговаривая зубы, парень ни на миг не остановился, наступая на сторожей. Ещё шаг, и уже лошадку под уздцы держит. Тут один из мужичков словно очнулся:

— Но-но! Не замай!

— А то что? — не меняя недоброго выражения лица, спросил Ерофей и резко крутанул цепь. — Драться будешь?

Но возница драться не хотел. Чего за чужое добро свою голову под удар подставлять? Вона как зло усмехается ворог, да цепку покачивает. Тюкнет по темечку — и ага. Нет уж, вы тут сами как-нибудь. Все эти трусливые мысли бегущей строкой промелькнули на перекошенной испугом физиономии возницы, и, приняв правильное решение, он просто рванул куда-то вдоль ограды. Хотя мог и за подмогой побежать.

— Даша, быстро в повозку, — скомандовал муж, а сам обратился ко второму служке. — До города далеко? Охрана наша где?

— Не знаю, боярин, — хмуро ответил тот. — Приказано мне было в камере пленника ждать. Тебя, значит. А вас двое вывалилось. Тебя, как приказано было, пока без памяти был, сковал и на цепь, значица, а девку так оставил. Потому как по ней никакого приказу не было. Сколько до города? Да кто ж ведает. Дорога зачарована. Может, сто вёрст, а может верста, но всё равно не проедете. — Подробно ответив, решил, должно быть, что теперь имеет право повторить свой первый вопрос: — Горислав Борисыч где?

— Там, — отмахнулся Ерофей. — Ворота открывай и ступай к нему. Может и поможешь чем, хотя вряд ли уже…

Пусть и неторопливо, как бы нехотя, но ворота нам сторож открыл. Царевич шлёпнул кобылку вожжами по спине, и возок выкатился со двора.

— Что, вот так просто? — удивилась я, то и дело оборачиваясь, боясь погони.

— Не знаю, стрекозка, — вполоборота повернувшись ко мне, ответил муж. — С одной стороны, чудно́ такое, с другой, — Ерофей запустил пятерню в волосы на затылке, — мэтр по рождению хоть и из чародейской семьи, но не знатен. Дружину держать ему не по уставу, потому много людей в услужении быть не может. Да и видно же, что гордыня его обуяла, на силу свою понадеялся.

— Дай-то светлые боги! — искренне взмолилась я, поудобнее устраиваясь на сиденье.

Ехали недолго, никуда не сворачивали, но остановились ровно у тех ворот, из которых и выехали.

— Приехали… — растерянно прошептала я.

— Что за… — ругнулся Ерофей, разворачивая лошадку.

Ехали молча, не отвлекаясь на разговоры и внимательно следя за дорогой.

— Стой! — дернула своего возницу за рукав и ткнула пальцем в место, показавшееся мне подозрительным.

Две пушистые ёлочки росли у дороги рядом друг с другом. Но были они ровно под копирку сделаны. Цвет хвои, высота, расположение веточек и даже сухая прошлогодняя трава у ствола точь-в-точь такая же. Так в природе не бывает. А дальше пошли другие деревья, но и они были отражением тех, что росли рядом с ёлкой.

«Матрица!» — мелькнуло в сознании явно что-то из памяти Алевтины.

— Зеркало! — воскликнул Ерофей и, видя моё непонимание, объяснил: — Заклинание такое заморочное. Чтобы скрыть что-то, берут отражение ближайшего пространства и накладывают на то, что спрятать хотят. В поле кусок поля, в лесу часть леса. Ещё и рассеянным вниманием дополнено. Если точно не знать, что искать и внимательно не всматриваться, то и не найдёшь. А ты, умница моя, заметила.

Царевич соскочил с повозки и, вытянув руку, дотронулся до одной из ёлочек. Дрогнули веточки, осыпался какой-то мусор.

— Эта настоящая, — сделал вывод мой естествоиспытатель и протянул руку к соседней ёлочке.

Рука беспрепятственно прошла сквозь иллюзию. К возку Ерофей возвращался с самым довольным видом. Взял смирную лошадку под уздцы и смело шагнул к дереву, стоящему рядом с ёлкой. Коняшка упёрлась. Не было у неё желания в сплошной лес лезть.

Ни угрозы сдачи на живодёрню, ни обещания морковки или яблочка на кобылку не действовали. Демонстрируя своё отношение к словам незадачливого возницы, животинка приподняла хвост и выдала горку пахучих «яблок». В весеннем лесу завоняло нечищеной конюшней.

— Может ей глаза завязать? — предложила я, стаскивая с головы платок. — Она не будет видеть препятствие и пойдёт за тобой.

Хоть и потряхивала каурка головой, пытаясь стряхнуть с морды непонятную тряпку, и шагала осторожными мелкими шагами, но послушно пошла, управляемая твёрдой рукой Ерофея.

Приоткрыв от удивления рот, смотрела я, как сначала в чуть затуманившимся изображении исчез муж, потом лошадь, потом передняя часть возка, а затем дерево вплотную приблизилось к моему носу. Лёгкое покалывание открытых участков тела, и я вижу другую картину.

В проёме дороги виднелась недалёкая опушка и дорога укатанная вдоль неё. А ещё дальше, за высокими стенами, сияет на солнце шпиль храма всех светлых богов, виднеются белые черепичные крыши царского дворца и красные боярских домов. Городские ворота открыты настежь, готовые принять и гостей столицы, и возвращающихся из странствий путников.

— Если вдруг ещё кому-то придёт в дурную головушку помешать нашему возвращению, я такое проклятие для него придумаю, что Гориславу Борисовичу позавидует! — грозно пообещала я и погладила спину Ерофея, на миг придержавшего лошадку. — Поехали, милый. Домой хочу, сил никаких нет.

Глава 4

Наша повозка неспешно катила по направлению к столице. Несмотря на то, что солнце уже клонилось к закату, гнать уставшую кобылку Ерофей не стал. Успеем. Адреналин, кипевший в крови во время встречи со злодеем и во время побега, притих. Хотелось сейчас только тишины и покоя.

А ещё хотелось побыть вдвоём. Я перебралась на перёд возка поближе к любимому, прижалась к сильному плечу, с удовольствием вдохнула его запах. Несмотря на то, что мы некоторое время провели в грязной камере на затхлой соломе, к царевичу эти «ароматы» не пристали.

— О чём задумался, лапушка?

— Да вот думаю, как бездарно можно жизнь прожить, потратить талант силы немалой на злодейство, — почесав бровь, со вздохом ответил муж. — Ладно бы только свой, но столько поколений семьи жили одной целью — извести царей русских.

— Знаешь, мне кажется, они все были немного сумасшедшими. Не теми юродивыми, что на паперти веригами потрясают, а умными, даже гениальными, но безумцами. Одержимыми идеей. Если бы у них были другие цели — гуманные, то могли бы много хорошего сделать.

— Похоже, что так, — согласился со мной Ерофей. Приобнял одной рукой, прижал к себе и сказал, сменив тему разговора: — Всё никак не привыкну, то ты моя жена.

— Как-то ещё Василий с Анной к этому отнесутся, — вздохнула я, но уворачиваться от поцелуя не стала.

— Мы их ищем по всей округе, а они тут… — прогремел над головой чей-то голос. И слышалось в этом возгласе и облегчение, и удивление, и злость.

Я открыла глаза и увидела нависшую над нами лошадиную морду, а поверх неё свесился сердитый мужик с обветренным лицом.

«А как сладко было!» — подумала с досадой, выпуская из объятий любимого. Увлеклись мы немного. Ерофей, бросив поводья, опрокинул меня на спину в возок, где мы невесть сколько времени уже целовались, ничего не замечая вокруг. И вот прервали…

— Вы где были? — продолжил орать командир нашего отряда сопровождения. Но видя, что мы живы-здоровы, только несколько смущены тем, что застали нас в неподобающем виде, слегка успокоился, отодвинулся от повозки и рассказывал уже менее эмоционально. — Налетел этот вихрь тёмный, закружил лошадей, людям глаза запорошил. Пока коней успокоили да в себя пришли, глядь — а вас и нет нигде. Главное, лошади ваши здесь, а вас нет. Вот только же были, а уже нет. Я тогда разбил отряд на тройки и отправил следы искать. И следов тоже нет. Ох и помотались мы в поиске! Хотел уже ехать царю-батюшке в ноги падать, что не уберёг сына и готов головой на плаху лечь, а тут вижу — возок к городу неспешно так едет и никто им не правит. И вроде как люди в нём лежат, но непонятно, живы ли. Меня ажно холодный пот прошиб, а вдруг это… — воин не закончил фразы и уже спокойно спросил ещё раз: — Где были-то?

— У чародея в гостях, — надевая протянутую мною шапку, с усмешкой ответил Ерофей. — Учитель мой из Академии в гости таким образом позвал. Соскучился сильно. А я Дарью в этой кутерьме за руку схватил и с собой утянул.

— И как? — спросил командир отряда уже без особого интереса, больше из вежливости. Он то и дело оборачивался, привставая на стременах и призывно маша рукой. Отлегло у него от души — нашлась пропажа, сейчас другая задача — отряд собрать и важно в город въехать.

— Обошлось, — односложно ответил царевич, тоже оборачиваясь на всадников. Двое вели в поводу наших лошадок, чему муж очень обрадовался. Не дело послу царскому в возке ехать, как старику слабосильному. Что о нём люди подумают и говорить потом станут?

— Даша, а ты не хочешь на Танели пересесть? — ставя ногу в стремя, спросил он меня.

— Не-е-е-е… Мне и тут хорошо. Устала я от езды верховой.

Да и какая разница, что обо мне потом судачить будут. Тётушка Помила говорила, что на всякий роток не накинешь платок.

В столице нас не ждали.

— О каком письме ты говоришь? — удивлённо вскинул брови Василий, а прочитав свиток, который в срочном порядке сорвал нас из степи раньше времени, удивился ещё больше. — Печать моя и подпись моя, но не было такой нужды острой, что в грамоте прописана.

— Значит, надо искать средь дьяков доверенных, кто исхитрился бумагу на подпись подсунуть и с каким умыслом сделал такое, — устало посоветовал Ерофей.

На дворцовое подворье въехали мы часа три назад, сходили в мыльню, переоделись, поужинали, но отдыхать нас царь-батюшка не отпустил. Призвал в кабинет и приказал поведать подробно о нашем приключении. Сначала меня, потом царевича. Под рассказ мужа я и задремала. Вроде и слышу всё, но как сквозь вату.

— Отец, знаешь мудрость народную, утро вечера мудренее? Отпусти ты нас отдыхать, ради светлых богов. Видишь, Дарья уже носом клюёт.

— Кликни девок, пусть отведут на женскую половину, там и выспится, — отмахнулся Василий, озабоченный неожиданно выявленным заговором.

— Какая женская половина? — не понял Ерофей. — Дарья жена мне, значит, спать мы будем в одной комнате и в одной постели.

— После того, как в храме наставление от жреца получите — спите, где на ум взбредёт. А до того… — тут вошла служанка, и Василий приказал ей: — Отведи барышню на женскую половину, устрой со всем почтением и удобством.

Падая головой в хорошо взбитую опытной горничной подушку, успела ещё подумать: «Так может, ещё и свадьба будет?»

Но снилась не вожделенная свадьба, а злые и немало удивлённые глаза Горислава Борисовича. Вот больше не о ком мне по ночам думать, как о покойном мэтре, чтоб его…

Светлые боги! А ведь это я его убила проклятием своим. Сказала же, чтоб изошел, следовательно, необратимое обезвоживание он стопроцентно получил. Ну и того…

Вскочила я с мягкой подушки, из-под лёгкого одеяла с воплем ужаса. Граждане, знаете, как страшно осознавать себя убийцей? Взгляд заполошно метался по тёмным углам, боясь увидеть призрак мумифицированного чародея, тянущего ко мне иссохшие крючковатые руки со стоном: «За что?»

Правда, «за что» однозначно было. Преступный чародей никаким образом не мог считаться невинно убиенным — я защищала наши с Ерофеем жизни. Но разумность доводов не мешала чувству вины скручивать меня в жалкий, скулящий от страха комок. Я — убийца!

Как же мне сейчас не хватает рядом любимого. Почувствовать бы на плече его тяжёлую ладонь, услышать: «Стрекозка моя», ощутить вкус губ. Что за глупость селить нас порознь? Каган отдал меня царевичу в жёны, и тому есть десятки свидетелей. Мы даже успели наш брак консумировать. Пусть в подвале и на соломе, но было же! Не нужна мне никакая свадьба! Хочу к мужу под бочок, чтобы укрыться его близостью от страхов и ненужных мыслей.

И тут скрипнули половицы. Едва слышно, но от этого звука у меня мгновенно волосы захотели дыбом встать и дыхание затаилось. В темноте закутка, где мне определили место для сна, кто-то был. Хорошо, кабы муж решил навестить, но кто его ночью на женскую половину пустит?

Строг обычай: отвечает хозяин дома за честь девиц и жонок, что живут в его палатах и служат близким его. Всех незамужних, вдовых и одиноких запирают после заката и до рассвета стерегут, дабы греха не случилось. Будто другого времени для этого нет. Такие наивные, что ли?

Я прислушалась. Вроде тихо. Может быть, показалось моему перевозбуждённому воображению, что крадётся ко мне кто-то?

Но надежды не оправдались. Вновь скрипнула половица, но уже намного ближе.

— Кто здесь?

Ответ прозвучал странно и непонятно. Женский голос с глубоким придыханием и мягко выраженным «аль» в словах.

— Не поняла, — растерялась я.

Удивление развеяло страх и вместо него появилось любопытство. Что за иноземка бродит посередь ночи по царскому дворцу? И что такое она прощебетала мне тоже было интересно.

— Ты кто? — повторила вопрос, опуская ноги на пол и щелчком пальцев зажигая неяркий, только мрак ночи разогнать, светлец.

Лежанка, на которой я спала, была устроена вдоль тёплой стены большой дворцовой печи. В холодное время года палаты обогревали круглые сутки. Но весной, когда морозов по ночам уже не было, а днём солнышко часто хорошо прогревало стены и крышу, печи топили только вечером. Спать у печи было уютно, а вот, остывший за ночь, пол ноги холодил ощутимо. Тапочки бы мои сейчас очень даже пригодились.

И не мне одной.

Девушка лет шестнадцати в халате, явно сшитом в «Стрекозке», наброшенном на длинную тонкую сорочку, зябко поджимала босые узкие ступни.

— Иди сюда, — позвала я её и похлопала по лежанке.

Когда ночная гостя неуловимо быстрым движением уселась рядом, то показала пример, спрятав ноги под одеяло.

Сидим, смотрим друг на друга и молчим. Русский, как я поняла, она не знает, попыталась с ней на тюркском заговорить, но она только головой покачала. На мадьярском я знаю несколько слов — Мирослава на ухо шепнула, но они вряд ли помогут общению.

Вздохнули одновременно и рассмеялись. Глупая ситуация. Поговорить хочется, но не можится.

Вдруг девчонка хлопнула в ладоши и быстро-быстро залопотала что-то, было похоже, что ругает себя. Потом откинула одеяло и молнией скользнула за угол печи от куда и пришла. Что-то металлически звякнуло, потом зашелестело и вот уже незнакомка вновь прячет озябшие ножки под моим одеялом.

«Как быстро она двигается!» — подивилась я, и почувствовала, что в руку мне вложили кристалл. Второй гостья зажала в своей ладони.

— Говори! — услышала я, когда губы собеседницы шевельнулись.

— Что говорить? — растерялась я, и раскрыла ладонь, чтобы посмотреть на артефакт.

Но крепкая ладошка сжала мою.

— Так не работает.

— Понятно, — кивнула я и решила начать со знакомства: — Меня Дарьей зову. Я жена царевича Ерофея.

— Я — Ланат рабыня Дамира ин Куфа, — представилась и девушка. Причём сделала она это так, словно не рабыней была, а как минимум княгиней.

— Почему рабыня? — не удержалась я от вопроса.

Почти два года в степи прожила, самой в стойбище рабы прислуживали — тот же дядька Ратко — казалось бы, должна уже привыкнуть к тому, что существует рабство, но каждый раз дёргаюсь, услышав слово «раб». И сейчас не хотелось верить, что эта прекрасная, гордая девушка чья-то собственность.

— Меня ему вальди подарил, — равнодушно пожала плечами Ланат. — За преданность и спасение жизни.

То ли светлец потускнел, то ли показалось мне, но на безмятежном лице девушки скользнула тень печали. Но она тряхнула головой, должно быть мысли грустные отгоняя, и тяжёлая толстая коса перекатилась с плеча на спину.

— Ты почему кричала? Сон плохой приснился? — не желая говорить о себе, спросила меня красавица.

Вопрос был задан с таким участием, что я не сдержалась и ответила честно:

— Я вчера человека убила. Проклятием. Весь день об этом не вспоминала и не думала, а во сне глаза его увидела. Испугалась, и закричала, — сказала и вновь вспомнила злой, удивлённый взгляд мэтра. Захотелось укрыться от воспоминаний, и я спрятала лицо в колени.

— Понимаю, — погладила меня по плечу Ланат. — Я хоть и не сама убила врага своего, но тоже порой во сне приходит.

Проговорили мы всю ночь. Разгоняя тяжёлые воспоминания, делились впечатлениями о тех местах, где побывали, вспоминали смешные случаи из жизни, о нарядах поговорили, и девушка подивилась тому, что я сама придумываю платья. Под утро уставшая гостья сказала:

— У меня никогда не было подруги. Была мама, но она умерла, когда я была маленькой, был отец и две славные, заботливые тётушки. А подруг не было. Даже не понимала, как это хорошо вот так проболтать обо всём. Ты слушать умеешь, не поучаешь и не осуждаешь. Мене очень хорошо с тобой, Даша. Можно я тебя подругой буду считать?

— Конечно, можно! — обняла я Ланат.

— Жаль только, что недолго это будет. Мой господин скоро продолжит своё путешествие, и я уеду с ним. Но я буду помнить о тебе всегда, — столько грусти было в её голосе, что захотелось утешить.

— Если это будет угодно светлым богам, то мы обязательно встретимся. А пока ты здесь, я покажу тебе свою мастерскую, познакомлю с дедом — он у меня чародей и в Академии преподавал, — начала я планировать, как буду подругу развлекать, а потом спохватилась: — А господин твой позволит?

— Позволит, — хитрой лисичкой улыбнулась Ланат. — Я попрошу вот так — она собрала тонкие брови домиком над переносицей, большие глаза повлажнели, а розовые пухлые губы чуточку надулись, казалось, ещё мгновение и из прекрасных глаз девушки хлынут слёзы. Но она опять улыбнулась, и пообещала, — отпустит. Я редко о чём-то прошу, а так никогда не делаю. Он слёз не терпит.

Утром, едва я вышла из женской трапезной, где завтракала с другими запертыми на ночь, Ерофей схватил меня за руку. По глазам видела, что если бы не любопытные служанки, то и дело снующие туда-сюда, он сгрёб бы меня в жаркие объятия и зацеловал, показывая, как истосковался.

— Идём к отцу. Не хочу больше на ночь с тобой разлучаться.

Но Василий желание скорой свадьбы не одобрил.

— Во-первых, ты не селянин какой-то, чтоб жениться с бухты-барахты, а сын царский. Значит, должно быть всё чинно и благородно, — потом вдруг взглянул на меня пристально. — Иль не праздна ты, девица? — Я хоть и смутилась от столь прямого вопроса, но головой отрицательно покачала. — Тогда нечего горячку пороть. Во-вторых, кому как не тебе, Ерофей, понимать, что не время сейчас. Прежде ворогов извести надо, а потом пировать и праздновать.

— Чем могу помочь? — буркнул недовольный таким решением царевич.

— Ну со злодеями есть кому разобраться, а тебя вот о чём попрошу. Гость у нас иноземный. Путешествует к норманнам по поручению правителя, которому служит. При нём девчонка — не то рабыня, не то наложница. Напали на них в дороге разбойники. Сарацин хоть и знатный боец, но когда ватагой лезут да из кустов из луков стреляют, тут даже легендарный Святогор не справился бы. Хорошо, отряд охраны обозной подоспел — отбили. Всю зиму лекарь чародейский его выхаживал. Оклемался, кажись. Ходит по дворцу, мается. Вы бы с Дарьей развлекли гостей. По столице провезли, на торжище сводили, что ли. Да между делом поспрашивали, что за надобность их в даль такую понесла? Может, мы не знаем чего…

Мне задание понравилось, а вот Ерофей хмурился — не терпелось мужу честным пирком, да и за свадебку. Но против воли отца, как бы ни досадовал, не пойдёт. Понимает, что не самодурствует царь, а традиции блюдёт.

Правда, и Василий понимал настроение парня, поэтому утешил с улыбкой:

— Не гони коней, сын. Невесте убор свадебный справить надо, девичник устроить. Да и сваха с роднёй сговориться должна. По-хорошему, полгода — год на это уходит, — но увидев, как перекосило от такого «утешения» лицо горе-жениха, пообещал: — Потерпи две декады. Дольше ждал.

— Две потерплю. А потом… При всём моём почтении к традициям и лично к тебе, батюшка, самовольно Дашу в храм заведу.

На такие слова Василий только хмыкнул в усы:

— Весь в меня!

Глава 5

— Кто же тебя в путь собирал, девочка моя? — всплеснула я руками, глядя, во что оделась моя подруга для выхода в город.

Все ткани, из которых сшита одежда Ланат, были слишком лёгкими и деликатными, подходящими лишь для жаркого сухого климата. Даже в Южно-Русских землях пригодны они разве что на пару-тройку летних месяцев. Обувь из тонкой кожи, которая толком не убережёт ни от холода, ни от сырости. Роль тёплой одежды исполняла когда-то белая, но посеревшая от дорожной пыли просторная накидка с глубоким капюшоном.

— Никто, — девушка излишне безмятежно грациозно пожала плечами. — Что не так в моей одежде?

Пришлось объяснять, что чем дальше на север будет лежать их путь, тем холоднее будет погода.

— Там даже летом может выпасть снег. А жары, к которой ты привыкла на родине, не бывает никогда. В такой одежде ты там просто погибнешь, как нежный оранжерейный цветок, пересаженный в огород селянина.

— Другой у меня нет, — последовал равнодушный ответ.

Ох, как же мне хотелось пожелать хозяину Ланат чего-то прочищающего мозги, но хватит мне одной загубленной жизни на совести. О том, как господин Дамир ин Куфа неправ, можно было бы заявить и напрямую, но на востоке так дела не делают. Да и невместно молодой женщине указывать вою на ошибки его. Ерофей в это тоже вмешиваться не станет. Значит, буду действовать мирными методами. Хитростью и обходными манёврами.

Первым делом я отменила прогулку по городу, сославшись на срочные дела. Затем, попросила Анну о встрече, на которой изложила свой план и привлекла её в союзники.

Царица откровенно скучала. Иван вырос и не позволял матери нянчиться с собой, целыми днями пропадая в Академии. Здислава Красимировна — жена мадьярского посла, с которой они неплохо ладили, — с головой погрузилась в воспитание внука, а больше подруг у Анны не было. Как и родни, оставшейся на далёких берегах холодного Варяжского моря.

Предложению пригласить сарацина с его прекрасной спутницей на чай, обрадовалась, как ребёнок Рождеству.

— Вы, главное, не забудьте о погоде родного края рассказать и о том, как там одеваться следует, — в который раз напомнила я потенциальной свекрови.

— Не забуду, Даша. Лучше скажи, сладости османские подать или пирожков с разными вареньями? — с энтузиазмом планировала чаепитие Анна.

— Ватрушек и пирожков подать прикажите. Сласти эти они и дома ели, а наше печево им в диковинку будет, — посоветовала я, а потом вспомнила, что гостят сарацины во дворце не первый день. Наверное, и ватрушкам уже не удивятся.

Пока царица готовилась к приёму, я написала и отправила записку деду. Много писать не стала, просто спросила, когда и где могу с ним увидеться. Всей душой люблю Мирославу, благодарна ей за помощь, но княгинюшка дама эгоистичная. Если зайду в её дом, то с дедом только переглядываться сможем. А мне есть что ему рассказать и о многом спросить хочется.

— Что ж вы ничего не едите, гости дорогие? — преувеличенно заботливо спрашивала Анна сидящих за столом.

Не было в ней сейчас ничего величественно-царского. Гостеприимная хозяйка, рада, что её почтили визитом, с интересом слушает о странах дальних, о диковинках заморских. Да и самой есть что рассказать.

— Путь вам предстоит долгий и трудный, — тоном заправской сказительницы начала она. — Я молода тогда… вот как… Ланат? Как Ланат молода была. Плыли мы на лучших драккарах отца почти три месяца. И вам такое же предстоит. Путь по суше? Должно быть, есть, но он длиннее и опаснее водного. Да и сколько с собой на лошадках увезёшь? Что значит, вам много не требуется? Припасы, одежда теплая… Всё с собой везти придётся. Края там суровые, море холодное. А солнце хоть и светит летом круглые сутки, но не особо греет. Ты, девочка, у Даши спроси, как одеться в дорогу. Она у нас и мастерица знатная, и в путешествиях опыт имеет.

Общаться было непросто. Анна держала один из кристаллов артефакта в руке, второй был у Ланат. Склонясь к уху господина, девушка переводила слова царицы. «Рисковые ребята», — подумала я о сарацинах. Не зная языка, без охраны, проводника и переводчика пуститься в продолжительное и опасное странствие. Или действительно необходимость такая у Дамира? И девочку зачем-то за собой тащит.

Вопросов много, ответов нет. Ланат не склонна откровенничать, а с Дамиром Ерофей общается. Правда, больше в зале, где вои тренируются. Сарацин учит царевича каким-то приёмам сабельного боя и выматывает его так, что вчера вечером, провожая меня на женскую половину, муж даже на словах не посетовал о том, что ночью ему будет одиноко. Едва глаза открытыми держал.

Что удивило больше всего, так это то, что и подруга моя с ними железкой машет. Заглянула утром любопытство потешить и обмерла. Ланат с Ерофеем вдвоём наступали на Дамира, а тот с видимой лёгкостью отбивался от обоих разом. Да так быстро и ловко, что казалось, тенью скользит, а не в теле человеческом.

— Ты тоже так сможешь, лапушка? — спросила я у мужа, подавая ковш с терпким квасом, кивнув в сторону гостей.

— Никогда не смогу даже приблизиться к такому мастерству, — спокойно, без толики зависти ответил царевич. — Этому с четырёх-пяти лет учат. С утра до ночи каждый день натаскивают лет до двадцати. Даже если я магией увеличу скорость и усилю мышцы и связки, всё равно так не получится.

— Тогда зачем тебе это?

— Интересно, — обнял меня муж и легко чмокнул в губы. — Как же я соскучился, стрекозка!

Погрузившись в воспоминания, немного отвлеклась от рассказа Анны и когда царица меня позвала, даже вздрогнула.

— Ты же поможешь нашим гостям, Дарья?

Ответить я не успела. Дамир с поклоном и почтением попросил кристалл у хозяйки, протянул его мне, а второй забрал у Ланат.

— Досточтимая госпожа, — обратился сарацин ко мне, приложив руку к груди и почтительно склонив голову. — Я счастлив лицезреть твою небесную красоту и прикоснуться к твоей удивительной мудрости. Поистине счастлив будет царевич Ерофей, введя в свой дом такое редкое сокровище.

Мёд и патока восточных комплиментов… Бр-р-р-р… Вот что он сказать хочет? Попробуй пойми смысл в этой велеречивости. А ведь ему же ответить ещё надо, и с неменьшей цветистостью, иначе в глазах его выглядеть буду грубиянкой. Спас ситуацию Ерофей.

— Даша, что он говорит? — негромко спросил муж, хмуря брови. Уверена, что не понравилось ему, как Дамир на меня смотрит. Взыграло ретивое — ревнует лапушка. Но пока я собиралась с мыслями, как бы озвучить вступительную часть речи гостя, царевич протянул мне открытую ладонь, в которую я с радостью вложила кристалл.

Баба с возу — кобыле легче. В смысле, пусть мальчики сами разбираются, а я тем временем ещё один пирожок съем.

Разобрались и достаточно быстро.

— Досточтимый Дамир просит тебя помочь его… кхм… спутнице одежду для путешествия подобрать, — перевёл мне просьбу сарацина Ерофей.

Так я и думала. А чего там муж навоображал, пока пусть останется на его совести. Поговорим с ним об этом позже. Я не поклонница версии «Ревнует — значит любит». Ревнует, значит не уверен в себе. Ревнует, значит не верит человеку, который рядом. А без доверия какая любовь? Мука смертная для обоих.

— Помогу. Конечно, помогу. Завтра же поедем в «Стрекозку». Заодно и платье свадебное себе придумаю.

— Девочки, я с вами! — подхватилась Анна. — Даша, мне тоже нужно новое платье. Негоже посажёной матери в обносках на свадьбе быть.

Увидев, как мы с Ерофеем переглянулись, царица шутливо погрозила нам пальчиком:

— Забыли! Ещё когда я вам обещалась… Вспомнили?

Вспомнила! Вечер встречи Новолетья, нарядная Анна со свежим безупречным макияжем едет на бал в посольство, и мой страх, что заметит она невероятное сходство безродного студиозуса с Василием. Тогда-то и пообещала царица стать на нашей свадьбе посажёной матерью.

— У вас будет самое лучшее платье, матушка! — вырвалось у меня. Не думала, что так быстро смогу назвать свекровь “матушкой”, но случилось. Легко и естественно.

Приятно было, что царица помнит о слове, данном двум безродным сиротам несколько лет тому назад. И тут же закружились в голове идеи фасонов свадебных и нарядных платьев, разнообразие тканей и варианты отделки.

Вот! Знакомо, привычно и интересно. Степь — это тоже неплохо, но мой дом здесь. В Светлобожске.

Следующие две декады пролетели как один день.

Оказалось, я даже не осознавала, что в степи, при всей моей загруженности и частых поездках по стойбищам, жизнь была спокойной и размеренной. Всё же статус Хранительницы, дочери кагана, и десятка моей охраны давали некий буфер в общении с кочевниками. Никто не мог ввалиться ко мне в юрту в любое удобное для себя время, схватить за подол кафтана, привлекая внимание, или как-то ещё нарушить личное пространство.

А после очень эмоционального стихийного митинга в «Стрекозке» по случаю моего возвращения в мастерскую началось настоящее паломничество.

Вспомнив, как меня встретили, я тепло улыбнулась.

Царский выезд в столице знали, протокол посещения общественных мест венценосными особами тоже был известен. Поэтому в мастерскую Анна вошла только после того, как охранники из службы Грега шустро осмотрели помещения и с должным уважением, но настойчиво выпроводили лишних людей.

Мезислав Жданович, залихватски подкрутив ус, вытянулся во фрунт, Ружена и выскочившие в салон визажистки присели в глубоких реверансах. Остальные работницы под присмотром Сияны Всеградовны остались на своих местах.

Забавно было наблюдать из-за спины царицы приветственный ритуал. Обычно я в этом участие принимала с другой стороны.

— Вольно, — шутливо скомандовала венценосная гостья бывшему сотнику, но расслабились все.

Ружена, выпрямив колени и спину, подняла голову и встретилась со мной взглядом. Не веря своим глазам, она, забыв о правилах этикета, всплеснула руками:

— Даша?

Даже удивительно, что за те два дня, что прошли с нашего возвращения в столицу, слухи об этом из дворца не распространились по городу. Поэтому моё неожиданное появление вызвало такую реакцию.

Я умоляюще посмотрела на Анну, и она с доброй улыбкой кивнула: можно.

Ружена и Жданович обнимали меня в четыре руки. Людмила и Белослава с объятиями не лезли, но, томимые любопытством, топтались рядом. Экономка не скрываясь хлюпала носом и вытирала слёзы кружевным платочком, ветеран усиленно моргал, стараясь изгнать лишнюю влагу из глаз.

Со второго этажа из-за плеча охранника на шум осторожно выглянула Сияна. Охнув, она чуть было не уронила мужчину и бросилась к нам тискать и спрашивать.

— Как ты? Надолго? Дуньку околотную* привезла? Замуж не вышла? Тебя совсем из степи отпустили? — вопросы сыпались со всех сторон. Ответа не ждали, должно быть, не знали, что я уже не немая, просто спрашивали, показывая свой интерес ко мне.

*Околотень — неслух, дурень (древнерусское).

— Осторожно, не задушите мне сноху, — осадила встречающих царица, самостоятельно устроившаяся в удобном креслице у столика, на котором уже стояло угощение. Уверена, что это Крук — домовёнок наш — расстарался.

Объятия распались, и люди, что мгновение назад крепко обнимали меня, с поклоном отступили. Одно дело радоваться возвращению хозяйки мастерской, приятельницы давнишней, и совсем другое — общаться с членом царской семьи.

— Матушка, не пугайте друзей моих, — попросила я Анну с улыбкой. — Они пока не знают, что мы с Ерофеем недавно поженились.

— Говорит! — хором ахнули обитатели мастерской, и меня накрыло новой волной вопросов.

Как бы ни хотелось мне рассказать о себе, расспросить о них — вон у Руженки животик явственно округлился, — но дело прежде всего.

Попросила Сияну взять Ланат под свою опеку и продумать ей полный гардероб для путешествия на далёкий север. Вручив Анне альбом с образцами тканей, чтобы та сама выбрала для наряда желаемое, быстро набросала угольком на большом листе бумаги эскиз её будущего платья.

Погода в столице по-весеннему прохладная, значит, можно и бархат мехом оторочить, и многослойность, столь любимую боярами, использовать для создания незабываемого образа моей посажёной матери.

Как же приятно погрузиться в любимую работу!

Внезапно из памяти Алевтины выплыло, что всё детство и юность хотелось ей стать модельером. Девушка закончила художественную школу, курсы кройки и шитья, изучала историю костюма, рассматривала модели в заграничных, с трудом найденных, журналах, придумывала и рисовала для всех своих и маминых подруг фасоны нарядных и повседневных платьев и костюмов. Многие наряды сама для себя шила, вызывая зависть ровесниц.

Аля обожала моду до той поры, пока однажды не вызвали её на заседание комитета комсомола школы и в самых нелицеприятных выражениях не обвинили в недостойном поведении. За то, что лучшей подруге сшила платье на свадьбу брата. Да не просто так сшила, а деньги за это взяла. Спекулянтка, хапуга и стяжательница. Гнать из комсомола, ибо позорит она светлые ряды строителей коммунизма.

Но пожалели, не выгнали. Обругали по-всячески, объявили выговор и велели вернуть подруге те позорные три рубля, что явили миру её алчность. Три рубля, на которые юная швея купила пуговицы, нитки и тесьму на отделку платья.

Проревев всю ночь в подушку, Алевтина поклялась, что никогда у неё больше не будет подруг и что шить она никогда никому больше не станет.

После школы Аля поступила в строительный институт.

Яркой эмоциональной молнией пронеслось в сознании воспоминание из чужой жизни и сочувствие к несчастной женщине, память которой позволила мне выжить и устроиться. Не одним же днём стала она злобной мегерой, не терпящей людей. «Помогли» вот такие случаи, а сколько их в жизни было…

Вдох — выдох, и возвращаюсь к работе. Мне ещё себе свадебное платье раскроить надо и мастерицам в работу отдать. Придумала я подвенечный убор давно. Наверное, тогда, когда чётко осознала, что готова за Ерофея замуж выйти.

Вопреки местным традициям мой подвенечный наряд не будет красным сарафаном. Поверх лёгкого многослойного шифонового платья нежно-сиреневого цвета я надену кафтан, сшитый из изысканного кружева, украшенный множеством жемчужных пуговиц.

Получив разрешение свекрови остаться в мастерской, чтобы выпить чаю с единомышленниками, отпустила с ней Ланат. Не хочу, чтобы девочка чувствовала себя неуютно, как бывает почти всегда, когда не понимаешь, о чем говорят окружающие тебя люди.

Стол ломился от щедрого угощения. Мы прихлёбывали вкусный отвар, заедали его пирожками, ватрушками, пряниками, вареньем, мёдом. И говорили, говорили, говорили…

Ружена год назад вышла замуж за Мезислава Ждановича.

— Даша, ты даже не представляешь, какой он лихой кавалер! И совсем не старик. Ему всего-то сорок пять лет. Он в отставку по ранению ушёл, а выглядел так… Ты же должна понимать — мужчина без женской заботы что беспризорник. Да и горе какое пережил — жену схоронил… — рассказывала свою лавстори, не сводя счастливых глаз с мужа, женщина. — Ты не подумай, мы дом у Фомы забирать не станем.Нам и здесь хорошо. Ты же не против, что мы будем тут жить?

Я смотрела на эту странную на первый взгляд пару и видела, что двадцать лет разницы не такая уж большая помеха, если люди любят друг друга. Старый рубака помолодел, расправил плечи, даже хромать стал меньше. А Ружена, положив руку на заметный животик, смотрела на мужа с улыбкой счастливой женщины

Близняшки-визажистки пили чай молча, не дополняя рассказы ехидными замечаниями. То ли виноваты в чём, то ли повзрослели и поняли, что злословие добропорядочных женщин не украшает.

— Что молчите, красавицы? Расскажете, как жили это время? Дом деду не разнесли до фундамента? — спросила у Людмилы.

— Нормально всё с домом, — пожала плечами девушка. — И лаборатория целёхонька. Только… — сестрицы переглянулись, словно набирались решимости, и закончила фразу Белослава, — Дарья, продай нам права на притирания свои.

— И так вроде всё отдала, — удивилась я неожиданному предложению. — И рецептуру без утайки, и поставщиков составляющих, и упаковки. Ещё-то что?

— Мы хотим выйти из-под «Стрекозки». Свою школу открыть. Пусть у тебя только шитьё будет, без… — Людмила на секунду задумалась, вспоминая слово, которое я им писала на досочке, — визажа. За пятнадцать золотых уступишь?

Ого! Поднялись художницы неплохо. Могла бы и даром права отдать, но, оплатив передачу девушки будут намного больше гордиться своим делом.

— Можем завтра же оформить передачу прав. Приеду платья кроить, и сбегаем в ратушу, — пообещала я сестричкам и увидела, с каким облегчением выдохнули они, какой радостью засветились глаза у обеих.

Молодцы девчонки! Хоть и не стали мы подругами, но мне приятно, что я поспособствовала развитию их дела.

Глава 6

На другой день, когда я приехала в мастерскую, «Стрекозку» окружала толпа любопытных.

Нет здесь ни телефона, ни телеграфа, не говоря уже об интернете с его многочисленными соцсетями, а новости распространяются со скоростью звука — звука сплетни.

— Та точно, выгнали её из степи. Спуталась она с каганом, а жёны евонные взбунтовались, чуть зенки бесстыжие плехе* не выцарапали.

— Не говори глупости! Дарью в степи едва ли не богиней светлой почитают. Зачем грязь месишь да людей добрых порочишь?

— Та точно баю! Мне сосед говорил, а у него сын двоюродной тётки обозникам повозки чинит. Вот он слышал от них, что в степи такое гутарят.

— Белебеня* твой родич и коломес*, коли говорит такое!

— Вот верно баешь, кума! Неча рот открывать, коли не ведаешь. Дарью Милановну нашу царевич Ерофей из степи от жениха тамошнего покрал и оженились они вчерась. Сама в храме не была, но торговка сказывала…

*Плеха — женщина легкого поведения; белебеня — пустоплёт; коломес — вздор говорящий (древнерусский).

Это и много прочего разного услышала я, пытаясь пробраться к входу. Но толпа стояла плотно, и я, махнув рукой, пошла к чёрному входу.

Правда, «чёрным» называли его по привычке. Давно, когда ещё Екатерина с дочками жила здесь, второй выход обустроили резным крыльцом и окружили уютным двориком. Плотные побеги девичьего винограда оплели неприглядные высокие заборы соседей и решётку, которая разделила большой хозяйственный двор на две части. Там дальше мыльня, заброшенная конюшня, дровяной сарай. А здесь старые кадки, наполненные землёй, и в них яркие многолетники, что цвели попеременно, радуя глаз с первого весеннего тепла чуть ли не до самых заморозков. Деревянные дорожки приподняты над землёй, чтобы даже в самый сильный ливень ноги не промочить, выходя на улицу, а меж дорожками плотным ковром кучерявится клевер, качая на ветру розовыми головками.

Крепкую глухую калитку тщательно запирали изнутри на засов — за этим строго следил Мезислав Жданович. Будь его воля, он и охранника бы приставил, но у нас бюджет не бездонный и нет места для лишней штатной единицы.

Хотя сейчас я бы не отказалась от сторожа, который с поклоном отворил бы мне проход во двор. Можно и без поклона, но открыть всё равно некому…

Стоп! Я же чародейка теперь. Прабабка-шаманка обещала, что силы у меня будет немеряно. На калитку-то уж точно должно хватить.

Хватит-то хватит, но не вышибать же её. Чай, не чужое добро — своё, а своё беречь и приумножать надо.

Как там меня Ерофей учил смотреть сквозь предметы? Мгновенное лёгкое головокружение, и вижу зрением магическим, где засов с той стороны на дверце закрепили. Теперь надо его отодвинуть. Прикладываю ладонь и провожу по струганым доскам, представляя, как выезжает крепкая задвижка из паза. И ведь послушалась железяка — дверь беззвучно открылась на смазанных петлях.

Хорошо чародейкой быть. Правда, я постоянно забываю о том, что силой владею. И знаю мало. К силе знания нужны.

Калитку и щеколду за собой закрывала без магии. Так мне пока ловчее.

Только порог дома переступила, тут же у ног домовёнок котом закружил, докладывая:

— Гости у тебя, хозяюшка. Екатерина-свет-Желановна в трапезной чай пьёт и тебя дожидается.

Обнялись, насколько позволил большой живот Кати. Бебибум прям какой-то, как бы самой не «заразиться», — мелькнула шальная мысль, а магический взгляд увидел две ярких искорки в ауре подруги.

— Двойня? — вместо приветствия спросила я.

То, что я избавилась от проклятия немоты, подруга знала из писем, которые мы с Дуняшей регулярно писали в Светлобожск, поэтому и не удивилась, что говорить могу.

— Двойня, — тяжело опускаясь на лавку, подтвердила женщина. — Старшие подросли, вот и решили с Саввушкой совместного ребёночка народить. А оно вишь, как вышло. Двое. Повитуха говорит, что парни будут.

Я с улыбкой слушала воркование старшей подруги, что одной рукой оперлась на лавку, а второй живот поглаживала. Славная Катя, домашняя, теплая.

— Даша, ты что думаешь делать с той толпой? — кивнула куда-то за спину купчиха. И вспомнилось сразу, что у этой лапочки стержень внутри титановый, а в мозг калькулятор встроен.

— Да что с ними делать? Постоят, поговорят, сплетнями обменяются и разойдутся.

— Э, нет, подружка! — погрозила пальчиком Екатерина. — Учишь тебя, учишь… Скажи, остались ли у тебя ещё платочки?

— У Сияны Всеградовны спросить надо. Я же только вчера порог переступила. Не пока ведаю о делах текущих.

— Спрашивай, — согласилась подруга.

Оказывается, запас был. Простой белый квадрат с тонким простым кружевом по краю и белой же шёлком вышитой стрекозкой в уголке. Безделица, которая любой девчушке по силам смастерить, а поди ж ты, покупают.

— Отправь пару девчонок порасторопнее на улицу с корзинками, пусть у входа торгуют. Золотой не выручишь, но три-четыре серебрушки в кубышку положить сможешь, — настоятельно порекомендовала мне Катя.

Я посмотрела на Свияну, желая услышать и её мнение.

— Разумно, — певуче ответила мастерица, кивнула и вышла распорядиться.

— Слышала, что желающих много наряды к лету у тебя заказать, — как бы между прочим поделилась наблюдением гостья.

— Не до того мне пока. Надо Анне платье сшить, да и себе тоже. К свадьбе как-то подготовиться. Понять, где жить станем. Во дворце не хочу, здесь невместно. Деда ещё не видела… Не до заказов мне сейчас, — вздохнула я, печалясь объёму предстоящих хлопот.

— Так и не бери пока. Пусть Ружена очерёдность записывает. Как время и желание появится, так и пошлёшь приглашение. И цену не забудь повысить, — наставляла меня бывшая компаньонка.

— Да с чего бы? — приподняла я брови.

— С того, душа моя, что ты теперь не просто горожанка, а невестка царя-батюшки. А это, поверь мне, дорогого стоит.

Советы меня впечатлили. Поблагодарила от души. Только после того, как закончилась деловая часть нашего общения, Екатерина спросила:

— Как ты, Дашенька? Как Дуняша устроилась?

Отмахнуться односложным «нормально» от человека, искренне болеющего за тебя душой, сказать, что в письмах уже всё описали, невместно, поэтому разговор затянулся до обеда.

— Нет, Дашенька, не уговаривай. Домой пора. Деток няньки накормят, а вот Первушич без меня за стол не сядет. Поеду я… — оправдывалась Катя, выходя на улицу, где ждала её повозка.

Толпа любопытных стала значительно меньше, как и запасы платочков в корзинках девочек-учениц.

Подсадив подругу в возок, помахала ей вслед и отпустила девчонок обедать.

— Дарья, — налетели на меня два нетерпеливых вихря. — Пойдём в ратушу договор на передачу прав заверять?

Пошли, я же обещала. Должно быть, чиновники во всех мирах народ неторопливый. Пока очередь наша подошла, пока договор прописали, пока заверили да пошлины оплатили, прошло не менее трёх часов. Спасибо, что нет пока у них такого понятия, как обеденный перерыв или, того хуже, сиеста.

— И ещё мы хотим из вашего дома съехать, — отдавая мне кошель, объявила Людмила.

Так я и не против. Если дед возражать не будет, то я бы с радостью туда вернулась. Осталось узнать, что об этом думает Ерофей.

Дед не отрываясь смотрел на меня, то ли отмечая изменения, то ли ища знакомые черты.

— Я это. Я, — улыбаюсь и беру в руки сухую ладонь с набухшими венами. — Дарья Гри… уже, как ты и говорил, Найдёнова.

— Витославская, — поправил старик и на автомате продолжил менторским тоном. — Царский род Южно — Русского царства идёт от Витослава, и всех его потомков величают Витославичами. Но не отчество это, а имя родовое. Сиречь Витославские. Василий сына признал, в род ввёл. Не носит он больше уличное прозвище Найдёнов.

— Красивая фамилия, — прокомментировала я, не зная, что сказать.

— Царская.

Мы с Осеем сидели в гостиной нашего дома. Девчонки, получив полный расчет, съехали. И я могу теперь вернуться в моё самое любимое место во всём Светлобожске, а то и во всём Южно-Русском царстве. Место, где мне всегда тепло и покойно.

Комната немного изменилась. Нет книг и свитков — дед забрал их с собой. На стенах появилось несколько картин: пейзаж пустыря за забором, натюрморт с веткой сирени и эскиз к жанровой картине «Степняки на ратушной площади». Художницы на память оставили.

Рассматривая картины, пытаюсь справиться с эмоциями. С одной стороны, я рада встрече с дедом, а с другой…

Разговор не клеился настолько, что подумалось, отвык от меня дед.

— Повзрослела… — прервал молчание чародей. — А голос у тебя такой… — поиграл губами, слово подыскивая, пальцами мудру изобразил, — душевный у тебя голос, стрекозка.

— А ты совсем не изменился, — на голубом глазу соврала я.

Дед сильно постарел. Ну и выскажу я Мирославе за то, что «заездила» старика. Учителей беречь надо! Тем более таких, как мой дед.

— Мирослава ни при чём, — грустно усмехнулся Осей, с лёгкостью прочитавший мои мысли. — О тебе тревожусь.

Ох ты ж! Расставшись с немотой, я перестала пользоваться мысленной речью и забыла о том, что Дуня, Ерофей и дед легко меня читают.

— Не совсем легко, но когда ты так явно лжёшь, я слышу. Думаешь, не знаю, что постарел? Знаю. Страх не только счастья лишает, но и тело разрушает.

— Я спрашивала тебя, чего боишься, но ты отшутился. Теперь-то скажешь? — я постаралась заглянуть в глаза чародея.

— Зачем ты вернулась? — с болью в голосе воскликнул старик, закрыв лицо руками. Так делают дети, желая спрятаться от страшного. — Там, в степи, ему тебя было бы труднее достать!

Непонимающе хлопаю глазами. Бросаюсь к старику, обнимаю его ссутулившиеся плечи, глажу по спине.

— Дед? Деда, ну скажи, что происходит? От кого мне в степи прятаться надо?

— Да от проклятого дружка моего Горислава! — с болью в голосе выкрикнул чародей. — От злодейства его и помыслов чёрных.

Я облегчённо выдохнула.

— Так нет его больше, — утешала я Осея, — нет. Иссох от обезвоживания в луже собственного дерьма.

Василий, узнав о наших приключениях, послал на ту заимку лесную, где нас держали, отряд воев чародейских. Правильно Ерофей говорил: когда знаешь, что искать, то найти намного проще. Да и развеялись мороки, скрывавшие дорогу.

Только не застали там никого. Слуги, бросив труп Горислава, разбежались. Осмотрев и обыскав всё от застрех до подвалов, командир отправил к царю гонца с подробным отчётом и вопросом: «Дальше-то что делать?»

— Спалить всё дотла, чтоб и памяти о нём не осталось! — последовал гневный приказ.

Жгли огнём магическим, но со всей аккуратностью — лес же кругом. Пепел ливнем призванным смешали с землёй.

— И дорогу, ведущую к той заимке, закрыли магически. «Дабы и памяти о нём не осталось!» — процитировала я слова Василия.

— Почему я об этом не знаю? — потянулся за чаем дед, маскируя лёгкую обиду.

— Тайно всё делалось. Я знаю только лишь потому, что участником событий была. Хорошо, клятву о неразглашении с меня не додумались взять, а то бы ничего я тебе рассказать не смогла.

— Хорошо, — согласился Осей, мелко тряся головой.

Он как-то разом ещё сильнее осунулся.

— Дед, да скажи светлых богов ради, что тебя так гнетёт? — чуть не плача приставала я к чародею, не понимая причину его настроения.

— Предатель я, стрекозка… — едва слышно прошептал дед и повторил, чтобы не подумала, что ослышалась. — Предатель!

Оказывается, теша свою страсть к истории магии, дед в архивах Чародейской Академии случайно наткнулся на один документ. Настолько старый, что едва-едва читаем был. Но Осей Глебович человек упрямый. Разобрал. Где заклинание восстановления применил, где домыслил, но смысл понял. Удивился и стал дальше проводить исследования в том же направлении.

— Даша, они же несколько столетий род царский извести хотели, — лихорадочно шептал чародей. — Каких только гадостей не злоумышляли! Мне бы, дураку старому, сразу в сыск царский идти, но я же не мог за спиной друга такое сделать. Всё и рассказал Гориславу. Думал, наивный идиот, что не знает он о злодействах семьи своей. Бумаги собранные представил как доказательство. По одному его щелчку бумаги в пепел превратились. И он смеялся… Даша, он надо мной смеялся, называя старым негораздком*. А потом ругать начал, за то, что собрал это всё… схватил со стола горсть пепла и бросил мне в лицо. Знаешь, я никогда не был драчуном, задирой или скандалистом. Всегда терялся, когда кто-то мне хамить начинал. И тогда растерялся было и сник, так бы и оставил, если бы меня лично касалось. Но тут же на царство покушение. Вскочил и бросился к двери. Пусть нет у меня больше бумаг тех, но я же всё дословно помню. Каждую строчку в свитках тех. А он сказал… Знаешь, так спокойно, без эмоций… как о погоде говорил. «У тебя, Осей, выбор есть. Или правда о роде Святобожских, или жизнь твоей Дарьи». — Дед поднял на меня красные от сдерживаемых слёз глаза. — Знаешь, я поверил, что он не просто так угрожает. Он убил бы тебя, моя девочка. Вот тогда-то я и сделал выбор… и поклялся, что никому и никогда не расскажу, что было в тех документах. Вскоре степняки в столицу наехали и тебя с собой увезли. Из Академии я уволился. Не видя каждый день ухмылку бывшего друга, вздохнул было вольно, но совесть не обманешь… — чародей ссутулился ещё больше, казалось, что хочется ему стать меньше, незаметнее. — Не знаю, как теперь жить.

Мысли метались в поисках решения. Если плясать от буквы закона, то дедушка мой чуть ли не сообщник злодея, хоть и попал в переделку случайно. Но я никому не позволю обвинить Осея Грифина в предательстве.

— Дед, а ты помнишь, как звучала клятва? — осторожно спросила я.

— Так и звучала: никогда и никому не рассказывать о том, что было написано в документах, собранных мною против рода Светлобожских.

— А письменно восстановить можно? Это не будет нарушением клятвы?

Чародей менялся на глазах. Плечи расправились, в глазах блеск появился. Даже всклоченные волосы пригладились слегка.

— Даша, ты гений! — воскликнул дед. — Душан, быстро перо, чернила и бумагу. Всю, что в доме есть!

Не знаю, так ли нужны чиновникам царского сыска те документы, что сейчас Осей бросился восстанавливать. А вот ему это просто необходимо. Словно руны не чернилами выписывает, а той чернотой, что накопилась в нем с дня, когда он, спасая меня, дал клятву.

Смотрела на деда, видела, как он меняется, и у самой на душе легче становилось. Уходит то чувство вины, что мучило меня в последние дни, не давая спокойно спать ночами.

Всё же, как бы ни была заслужена смерть, не женское это дело — жизни лишать.

Наше дело новую жизнь миру давать.

*Негораздок — недалёкий (древнерусский)

Глава 7

Жрец — сухой невысокий старик, выделявшийся на фоне сумрака храма белоснежными косами, бородой и рубахой в пол, — бормотал что-то невнятное.

«Ну и как понять, что он там передаёт от богов светлых для нашей будущей совместной жизни?» — подумала я, незаметно осматривая внутреннее убранство храма. Взгляд задержался на идоле, грубо вырубленном из толстого ствола.

От времени древесина потрескалась, потемнела, черты смазались, но отчего-то я знала, что это изображение светлой богини любви, молодости, весны и плодородия. Лада во всей примитивно-языческой красе.

Вдруг жрец дёрнулся, замолчал и недоумённо покосился туда же, куда и я от скуки пялилась. Хотел было продолжить монолог, но сам себе рот ладонью прикрыл, всмотрелся. Узрев нечто, видимое только ему, опомнился, поклонился, рукой пола коснувшись, и попросил голосом, полным почтения:

— Благослови, матушка, на лад детей своих, семью создающих.

Теперь уже все, кто был в храме, вперились взглядом в ту сторону, куда старик кланялся. Должно быть, надеялись приобщиться к тому, что жрец там увидел.

Явление богини в день свадьбы царевича это невероятное событие.

— Ты чего такая злая сегодня? — неожиданно прозвучал в голове вопрос. — Вроде за любимого и добровольно замуж идёшь.

Упс! А голос-то звонкий, с переливами, как ручей хрустальный. И знакомый.

Вспомнив о холодной воде, сглотнула вязкую, тягучую слюну, обволакивающую рот весь день.

— Тошнит с самого утра, непонятно отчего. Съела, должно быть, что-то не то… — так же мысленно ответила я. — И старик ещё этот нудный бубнит. Думалось мне, что свадьба как-то веселее. А ты правда благословить зашла или так — мимо проходила?

— Ох и дерзкая ты, Дашка! — фыркнула Лада, и…

… из древесины идола шагнула белокурая красавица с огромными голубыми очами, в белоснежном платье из тончайшей ткани, повторяющей изгибы идеального тела. Божественный свет струился от её тела, разгоняя сумрак.

Лада воздела руки, и ткань платья, не закреплённая на запястьях, соскользнула почти до плеч. «Показушница», — ехидно заметила я, потворствуя своему отвратительному настроению.

Но тут богиня запела.

Не разобрала ни единого отдельного слова, не поняла смысла, только ощущение, что слышу не звук, а впитываю излучение самой любви. Не чувство, не состояние, а…

…нет, эту мелодию не передать словами! Слушая её, я полностью осознала, что люблю мужчину, держащего меня за руку. Люблю каждой клеткой тела, каждым нейроном мозга. Он тот единственный, дарованный мне судьбой. Он тот, с кем я хочу прожить всю нашу долгую жизнь. От него я хочу рожать детей. Девочку, похожую на степнячку, что уже ношу под сердцем, и двух рыжеватых мальчишек, что предстоит подарить мне мужу в будущем.

А ещё я почувствовала себя частичкой этого мира. Необходимой и любимой частичкой. Даже незаменимой. Не станет меня, и мир изменится. Но и мир этот для меня идеален, вне его я не буду так счастлива. Наш союз — это гармония.

Венчала меня сейчас Лада не только с Ерофеем, но и с миром. Освобождая от всего лишнего, ненужного.

Вдруг физически почувствовала, как Алевтина, освободившись от привязки, покинула моё сознание. Ушла спокойной и радостной, пожелав счастья.

— И тебе доброго перерождения, дорогая, — только и успела пожелать ей.

Тишина, оглушившая храм, звенела. Я смотрела в глаза любимого и читала в них то, что он никогда не смог бы мне сказать словами. Да и не нужны были слова. Знала я, что муж тоже чувствует каждое движение моей души, полноту тепла, нежности, желания страсти и тревоги за него. Всё-всё, из чего состоит любовь.

От такого взаимного проникновения даже больно стало. На мгновение, на вздох… Боль отпустила, а связь осталась…

Вот оно какое — благословение богини.

— Поедешь со мной? — спросил Ерофей, когда нас в свадебном возке везли в дом деда.

Пир на царском подворье продолжал хмельно шуметь, славить молодых, отца с матерью жениха, деда невесты и светлых богов, что хранят Южно-Русское царство.

Нас же отослали заканчивать свадебный обряд.

— Куда? — моя голова покоилась на плече мужа, качаясь в такт движению. После шумного суетного дня мне хотелось отдыха и покоя, а не планировать будущие путешествия.

— Отец хочет, чтобы я поехал послом к норманам. К тестю его, если жив он ещё. Или к преемнику, что венчан на правление. Надо договора торговые заключать, а может быть, Ивану невесту присмотреть. Да мало ли дел посольских… — азартно рассуждал муж, предвидя новое приключение.

— Ты поезжай, лапушка, коли царь приказывает, а мы тебя дома ждать будем, — погладила я руку, придерживающую меня за плечо.

А что мне остаётся делать? Вцепиться и выть: «Не пущу!»? Так не поймёт такое никто. Мало того — осудят. Не должен мужчина сидеть возле жонкиной юбки, исполняя её капризы. Ехать же мне невесть куда тоже не след. Закончились мои путешествия. На ближайшие три-четыре года точно.

— С кем это? — не понял Ерофей.

— Пока не знаю. Может быть, с сыном, а может быть, с доченькой… — слукавила я. Пусть дочь папашке сюрпризом будет.

— Стоп! — тряхнул головой новобрачный. — А когда это?

— Вот тогда, душа моя. В сыром подвале, на прелой соломе… — улыбнулась я, вспомнив наш первый и пока единственный раз. — Правда, думаю, что такие подробности нашему первенцу знать не стоит.

Телега для подарков за нашими спинами была переполнена, а очередь из желающих поздравить не заканчивалась.

Первыми одаривали Василий с Анной. Царь вручил сыну большую связку ключей и грамоту, подтверждающую, что новое подворье с хозяйственными постройками и садом принадлежит теперь Ерофею Васильевичу Витославскому.

— Чтобы было куда из посольств заморских возвращаться.

Кланяемся со всем почтением и благодарностью, касаясь пальцами земли у ног царских. Не дали мне вернуться в дом деда. Невместно царскому сыну в примаках жить. Теперь передо мной задача стоит нелёгкая — как Осея уговорить к нам жить переехать.

Анна величественным жестом велит слугам на телегу поставить сундук. Большой и тяжёлый. Даже открывать не надо. И так знаю, что там и меха драгоценные на отделку, и ткани заморские разнообразные рулонами, и ларцы с тесьмой, лентами, кружевами и пуговицами из самоцветов. Чисто женский подарок.

— Наряжайся, сношенька дорогая, радуй Ерофея.

Кланяемся, благодарим, обещаем наказ исполнить. Да, надо будет подумать о нарядах для беременных — и не только для себя, но и в «Стрекозке» направление такое ввести. Корсеты не утягивающие, а поддерживающие живот и грудь будущей мамочки. Женщины в любом положении хотят быть красивыми.

Каган остался верен себе. Пару коней невероятной красоты подарил. Лошадку и жеребца. Прям хоть коневодством начинай заниматься, тем более что есть кому дело поручить. Зеки-ага неожиданный дар поднёс. Передал права владения на раба своего Ратко — чтобы было кому за лошадками приглядывать. Конюху вольную дам, как только степняки уедут, дабы не обиделся советник за поступок такой. Зачем мне рабы, когда я в состоянии за труды платить?

Кланяемся правителю степей, радуясь не только подарку, но и тому, что дружеские соглашения между двумя народами теперь не только на бумаге закреплены, но и брачным союзом нашим. Пусть нечаянно такое случилось, но по делу и вовремя.

Гостей много, подарков тоже. Всех не перечислишь и не упомнишь. Знакомые и чужие, желанные и не очень. Но день такой — подарунок — всем кланяться обязаны.

На третий свадебный день Анна переплетала мне косы. Стоящие рядом девки пели грустные обрядовые песни, выжимая слёзы из наблюдавших за ритуалом женщин. Каждая поменяла убор девичий на плат бабий и приняла ленты с символами мужниного рода как окончательный переход и завершение свадебного гуляния.

Гребень в царской руке скользит по моим волосам аккуратно, не дёргая и не причиняя боли. Делить нам со свекровью нечего. Подружились давно уже. Мне нравится добрая мудрость царицы, её стойкое принятие жизненных испытаний. Чем я пришлась по душе мачехе Ерофея, не знаю, но чувствую, что нет в ней злобы. И не только по отношению ко мне.

— Всё, девочка, теперь ты Витославская. Верю, что не посрамишь наш род и будешь Ерофею верной и любящей женой.

Кланяюсь свекрови почтительно, а она, обняв меня за плечи, помогла распрямиться, обняла и расцеловала в обе щеки.

Всё, свадебное торжество закончилось. Уставшие гости постепенно расходились по домам, замотанные слуги потихоньку со столов прибирать начали. Только кое-где сидели спившиеся за эти дни компании из трёх-четырёх человек. Никто не подумает даже прогнать их, да они в сумерках сами уйдут.

Только дед сидел за опустевшим столом один. Он грустно смотрел на обнявшихся Василия и Метина, поднимавших очередную чарку, на суетившуюся челядь, и было видно, что далёк этот человек от состояния счастья. Мы с Ерофеем подсели к нему с двух сторон.

— Дед, ты не рад за нас? — преувеличенно бодро спросила я старого чародея.

— Устал, Осей Глебович? — задал свой вопрос и царевич.

— Рад, очень рад, стрекозка. И не устал от праздника вашего. Что мне… сидел целыми днями, смотрел, как народ веселится. От этого разве устанешь? — ответил дед.

— Что же тогда печалит тебя? Ведь, как я знаю, от сыска царского претензий к тебе нет. Даже на допрос, зная о клятве твоей, не вызывали. Достаточно им было бумаг твоих, — продолжала я расспрашивать старика.

— Семья Мирославы уезжает. Умер кто-то из родни Пясто-Мышковских. Крупный бездетный землевладелец. Наследовать должен был бы Любомир Теодорович, но он при должности государственной и права такого не имеет. Остаётся Рознег — сын посла, не обременённый никакими обязательствами, кроме семейных. Зовут и меня с собой, но я отказался. Не хочу из Светлобожска уезжать.

— Дед, ты грустишь оттого, что решил, якобы один остаешься? А как же я? Меня ты роднёй больше не считаешь? — всплеснула руками я.

— Да что ты такое говоришь, Дашенька?! Ты моя самая родная. Ты и Ерофей. Но слышал, что господин молодой посол скоро к норманам убудет…

— Убудет, — с грустью подтвердила я слухи. — Но я-то останусь. Невместно непраздной женщине отправляться в столь дальнее и трудное путешествие.

— Кто непразден? — вскинул брови дед.

Никак не могло у него сложиться в сознании, что его маленькая стрекозка стала взрослой, замужней, беременной женщиной.

— Прадедом, Осей Глебович, скоро станешь, — обнял его Ерофей, сам ещё толком не осознавший своё будущее отцовство.

Эпилог

Пятнадцать лет прошло, и вот вновь свадьбу царская семья праздновать завтра будет.

Наследник престола Иван Васильевич берёт в жёны княгиню Северорусскую Ольгу. Пришлось ей принять венец и престол, когда одна в живых осталась из семьи правящей после оспенного мора, выкосившего половину населения северных соседей. Только потому и выжила девушка, что прививку ей сделали в Академии светлобожской, где она училась.

На вакцинацию подбила Анну я, рассказав за чаем о том, как мы с этой напастью в степи боролись. Царица призвала лекарей чародейских и велела вопрос срочно изучить. Я тоже что-то советовала, ссылаясь на покойную бабу Марысю — светлого ей послесмертия.

Изучили, изумились, доложили царю-батюшке. И вот он, прогресс — всеобщая бесплатная вакцинация, и никакой добровольности. Влетал мобильный лекарский отряд в сопровождении воев чародейских в деревню, и всех от мала до велика прививали.

В городах начали с бояр, чиновников и их семей. Попробуй откажись. У самодержца этот вопрос на личном контроле. На расправу Василий крут — мигом или в ссылку тмутараканскую отправит, или должности хлебной лишит, коли приказа не выполнишь.

Сначала выли от горя да к богам с жалобой на произвол царский обращались, а потом поняли и молиться во здравие стали.

Осознали, когда по соседним государствам оспенный мор безжалостно прошёлся. И у нас жертвы были. Ладно что обезображенные трупы тех, кто сам по глупости от прививки хорошо спрятался, на костры ритуальные сносили. Куда как жальче было деток, укрытых от «злодейств лекарских» родителями и умерших после мучительной болезни.

Прознав о силе наших целителей, потянулись в Академию лекари иноземные на обучение, а следом те, что на воев чародейских учиться хотели или артефакты полезные собирать да силой напитывать.

Ехали не только парнишки, но и дев юных немало было. Восстановили для них факультет травничества и зельеварения. Но и тут не всё пошло, как думали. Некоторые девицы не желали с травками возиться и дышать парами, от котлов исходящими. Нашлись такие, что в боевики подались, а ещё на лекарку учиться стало престижно. Пришлось расширять и эти факультеты.

Нашептала я тогда Анне, что хорошо бы изучение женских недомоганий и родовспоможение в отдельное направление выделить. Пусть барышни этому учатся. Все же далеко не каждый к жене или дочери мужика постороннего под юбку допустит, будь тот хоть сто раз лекарем. А малограмотные повитухи далеко не всегда помочь могут.

Процветать стала Чародейская Академия Южно-Русского царства.

Ерофей, когда был свободен от дел посольских, читал там курс менталистики в дипломатии.

Правда, редко он в последний год дома бывал. Заедет на пару-тройку дней, с детьми поиграет, со мной душу отведёт, отоспится, вкусностей, Душаном наготовленных, отведает, гардероб сменит и возвращается к делам посольским.

Нелёгкую службу выбрал себе старший сын царя Василия. Отказавшись от престолонаследия, радеет Ерофей за государство, отстаивая интересы его в переговорах, заключая договора союзные и торговые.

Скучаю по любимому мужу, но не жалуюсь на долю такую. Да и некогда мне тосковать особо. Надобно дочери передать секреты мастерства, проследить за учёбой сыновей, деду внимание и почтение выказать, хозяйство домашнее опять же… Проворный у нас домовой и многое на себя взял, но хозяйский пригляд всегда нужен. Дела ж в мастерской бесконечны.

Рвать трудно, а сращивать ещё сложнее. Объединятся после свадьбы два государства в одно целое.

Русское царство возвращается!

Не считаю я себя причастной к этому. Всего-то спросила у мужа за чаем:

— Как думаешь, можно ли Северо-Русское княжество Ольгиным приданым рассматривать?

Звякнула серебряная ложечка о вазочку с черешневым вареньем, чашку любимую резко отодвинул, чуть не перевернул. Смотрит на меня, словно привидение увидел. А потом подхватился — и только каблуки по лестнице застучали.

— Я к отцу!

Перепугалась я тогда знатно. Бросилась к деду, спокойно читавшему книгу у камина в учебной комнате мальчишек. Нравилось старику присматривать за сорванцами. Счастлив был тем, что младшего в честь отца его Глебом назвали.

— Дед, не случится ли плохого от брака Ивана с Ольгой? Всё же родня близкая, — поделилась тревогами со старым чародеем. Хоть и слаб телом мэтр, но умом светел остался.

— Да где там родня-то? — отмахнулся Осей. — В первом поколении, после раздела, были два брата. Но князь бесплодным оказался. Должно быть, родичи Горислава — дружка моего заклятого — поспособствовали. Передал он власть сыну приёмному. Молва шла, что мальчишка байстрюком был. Согрешила княгиня с галлом, ведающим охраной княжей. За родного не выдать — магия родовая не позволит, вот и усыновил. Дальше смешнее. Приёмыш этот принцессу османскую в жёны взял, а та родила ему пятерых дочерей. И опять в род примака ввели. Правда, на сей раз из местных. Боярина знатного. Вот и посчитай, какой только крови в Ольге не намешано. Даже по роду давно уже не зовутся Витославскими. Хорошо, что земля русская под руку потомков основателя вернётся.

— Это пока ещё даже не планы. Мечты, — поправила я плед на ногах деда. — Иван заупрямиться может или Ольга…

— Не могут. Должны понимать, какая ответственность на них сейчас. Девчонка, хоть и княгиня, не управится сама. После мора княжество лёгкая добыча для ворогов. Если есть хоть толика разума в той голове, то согласится обязательно. — Потом посмотрел на меня хитро и добавил: — Да и Ерофей уговаривать умеет.

Свадебный пир — отличный повод собраться многим родичам и старым знакомым.

Дуняша прискакала из степи верхом. Не одна, конечно. Помимо охраны, сопровождали приемницу Хранительницы Степи Кудрет, ставший советником нового кагана, и четверо сыновей.

Десять лет назад Метин с облегчением отмахнулся от власти, передав её старшему сыну. Основал стойбище и стал разводить лошадей. Исполнил свою давнишнюю мечту и счастлив безмерно.

Мирослава вырвалась из огромного процветающего поместья, оставив хозяйство на Рознега, взяла с собой только второго сына. Парнишке скоро шестнадцать будет, в Академию поступать пора, вот пусть и осмотрится. Старшему поместье в наследство перейдёт, а Теодору, если прилежание покажет в учёбе и службе, со временем должность деда достанется.

Любомир Теодорович после смерти жены балов больше не устраивает, но посольство держит крепкой рукой. Хорошим наставником внуку будет.

В «Стрекозке» сегодня настоящий бедлам. Дуняша сравнивала свои новинки с моим ассортиментом, Мирослава скупала всё, до чего дотянуться смогла.

С пристрастием рассмотрев бандажи для беременных, один отложила к горе покупок.

— Для себя? — ехидно улыбнулась Дунечка.

— Стара я для такого уже, — отмахнулась княгиня, которой ещё и сорока лет не было. — Акамиру-то восемнадцать скоро. Невесту у соседей присмотрели. Хорошая девушка, и семья достойная. Про запас возьму.

— Ох, голубки мои, скоро же время летит, — вздохнула Дуня. — Помните, как на торжище встретились? Будто вчера было… А уже о внуках думаем. Даша, Алевтине-то сколько? Четырнадцать полных? Ну да, ты же сразу понесла, как из степи уехала… Тоже не сегодня-завтра замуж отдашь.

— Какое замуж? — отмахнулась я от глупостей. — Дитё ещё. Хоть и мастерица знатная. Вот лет через пять передам ей «Стрекозку» со всеми потрохами, тогда уж… — потом, видя, как задумчиво затуманились глаза подруг, предложила: — Чем грустить непонятно о чём, пойдёмте чаю попьем.

Мы вышли в салон и замерли. Теодор с Алей сидели за одним столиком и чинно-благородно рассматривали каталог тканей. Только вот с чего у юного княжича интерес к тряпкам проснулся? Да и головы слишком близко парочка склонила друг к другу, и пальцы всё время встречались на изучаемом лоскутике.

Дела…

— Мама? — вскинулась Алевтина.

Покраснела, присела в книксене, приветствуя моих подруг. Теодор тоже вскочил, каблуками щёлкнул, голову почтительно склонил:

— Дамы…

— Чай пить будете, молодёжь? — без особых церемоний поинтересовалась я.

«Молодёжь» переглянулись, и Тео, слегка смущаясь, попросил:

— Матушка, Дарья Метиновна, позвольте нам с Алевтиной Ерофеевной прогуляться по скверу недолго. А чай мы позже попьём.

Получив разрешение, натянув перчатки и прихватив зонтик, парочка удалилась на прогулку. Мы растерянно смотрели им вслед. Когда вырасти успели?

— Что, Дашенька, родниться будем? — улыбнулась Мирослава, когда чай был разлит по чашкам.

— Это как дети сами решат, а я не против, — засмеялась я.

Конец

Оглавление

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Часть 2. Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Эпилог