Лёлька и Колдун [Марта Юрьевна Алова] (fb2) читать онлайн

Марта Алова Лёлька и Колдун

"Я считаю, что миф и воображение

представляют собой, по сути дела,

взаимозаменяемые понятия, и верю в то,

что источником и того и другого является вера.

Но вера во что?"

С. Кинг

Все герои вымышлены. Все совпадения случайны.

Пролог

Это было очень, очень странное место.

Странным здесь было все, даже тучи, низко свисающие над крышами. Они были не такие, как дома, но и не такие, как на Побережье. Унылые тучи грязно-желтого оттенка неприятно резали взгляд, поэтому Алана старалась не смотреть вверх.

Но и внизу не было ничего способного усладить взор. Пыльная дорога, по которой брела девушка, состояла сплошь из ям да колдобин. По обе стороны этой дороги сиротливо мостились убогие лачужки с низенькими полуразваленными заборчиками и покосившимися крышами. Окна большинства домов были заколочены, а на стенах некоторых из них светились непривычно яркими для общей серости красками, загадочные иероглифы. То ли с их помощью местные жители пытались отогнать от своих избушек злых духов, то ли ночами здесь промышляла какая-то секта.

За время пути ей повстречались несколько бродячих кошек, грязно-рыжий одноглазый пёс, и всего два человека: мужчина и женщина неопределенного возраста, сидящие на обшарпанной скамейке возле одного из домиков. Мужчина был одет в старое, поеденное молью черное пальто и шляпу. Его спутница выглядела наряднее: приоделась в давно нестиранную кофту с отложным воротником – сиреневую, в тон огромного фингала, красовавшегося под глазом. Женщина курила свернутую из газетной бумаги сигаретку.

Взгляды обоих не выражали абсолютно ничего, просто пустые глаза дебилов, но отчего-то, проходя мимо этой парочки, Алана неосознанно втянула голову в плечи. Никак не могла избавиться от мысли, что сейчас они набросятся на неё, скрутят и утащат в свою грязную, воняющую мочой и перегаром халупу, чтобы там сотворить что-то ужасное. Возможно, она и перегибала, однако, миновав злополучную скамейку, вздохнула с облегчением. Оборачиваться не хотелось, но инстинкт самосохранения всё же заставил это сделать. Алана чуть повернула голову, и увидела, что местные провожают её взглядами. Женщина по-прежнему смолила цигарку. Мужчина беззвучно открывал и закрывал рот, будто произносил ей вслед неслышимые заклинания. Алана поежилась и прибавила скорости.

Она прошла еще несколько сотен шагов, прежде чем поняла, что идти по этой дороге можно бесконечно. Пейзаж по обеим сторонам не менялся – всё те же невзрачные развалюхи, все те же разномастные тощие коты с наглыми мордами. Собак же, помимо единственного первого встреченного ею пса, больше не попадалось. Вполне возможно, здесь их просто-напросто употребляли в пищу, подумала Алана. Вполне возможно… невольно вздрогнув при воспоминании о странной парочке, она прикинула: а какова вероятность того, что эти люди могли бы съесть не только собаку?..

И куда же ей теперь идти?

Алана нахмурилась, подняла руки и прижала пальцы к вискам.

Серый кот с ободранным ухом пересек дорогу прямо перед ее носом. Кот посмотрел на девушку, и Алана могла бы побиться об заклад, что животное ухмылялось. Она подавила в себе внезапно нахлынувшее желание отправить наглеца пинком через ближайший забор. Вряд ли в её положении стоило привлекать к себе излишнее внимание.

"О чем я думаю? Боже…"

Когда-то в детстве ей очень хотелось иметь котенка… а еще лучше щенка… ну, хоть кого-нибудь рядом, хоть одно живое существо, чтобы не чувствовать себя так одиноко, с тех пор, как…

******

– С тех пор, как Зот получил стринх, и пограничники начали хозяйничать в порталах, там стало небезопасно. Люди боятся перемещаться с их помощью. Никогда не знаешь, где тебя подкараулят.

– Стринх?

– Стринх, ага. По-другому говоря: документ, дающей этой падле право творить всё, что на душу взбредёт. И все старейшины его подписали.

Элла подобрала с земли ветку и, проходя мимо невысоких кустов с круглыми листочками, лупила по ним наотмашь. Из кустов выскакивали ярко-жёлтые птички похожие на небольших куриц с непропорционально короткими, будто нарисованными ребёнком, синими крылышками. Потревоженные "курицы" недовольно кудахтали, и принцесса, похоже, находила это очень забавным.

– Они залезают в твою голову, – Элла подняла руку и указательным пальцем постучала себе по виску. – Вот сюда. И ты ничего не можешь с ними сделать. Становишься, как кукла.

– Они парализуют сознание, – догадалась Алана. – Зомбируют?

Элла посмотрела на палку в своей руке.

– Ну, …ты очень умная. Наверное. Я не знаю. В моём мире нет таких слов.

– Разрешение на зомбирование людей… – задумчиво повторила Алана. – А что потом? Что пограничники делают с ними?

На лицо принцессы Побережья набежала тень.

– Пограничникам люди не нужны. Они всего лишь шавки Зота. А что делать с пойманными, решает твой приятель Морро.

Алана вздрогнула при воспоминании о чёрном незнакомце.

– Если у родственников попавшего к пограничникам есть деньги, они могут заплатить выкуп и забрать бедолагу домой. Но таких очень мало. Родные редко хотят возвращать их потому, что… потому что эти люди уже никогда не становятся такими, как прежде. Большинство остаётся в Зоттоне, и я уже не знаю, что там с ними делают. Не исключено, что они идут на корм боевой стае клювардов.

– Элла, это шутка?

Элла хмыкнула.

– Какие уж тут шутки? Серьёзнее не бывает.

Алана проводила глазами очередную жёлтую "клушку", возмущенную беспардонным вмешательством в её личное пространство.

– А что значит "не становятся такими, как прежде"?

– У них только что закончились брачные игрища, – невпопад хохотнула Элла, проследив за её взглядом. – Отдыхают после спаривания. Обожаю смотреть, как они бегут враскоряку после того, как их хорошенько шуганёшь.

– Так что это означает? – напомнила о себе Алана.

Кусты становились выше и определенно гуще, но Элла не сбавляла темпа, и Алане не оставалось ничего другого, как тоже ускориться.

– Главное в этом деле – не нарваться на сам процесс, – поведала принцесса шёпотом. – А то самцы, понимаешь ли, та-а-ак больно клюются.

– Но Элла! Морро…

– Т-с-с-с! – Элла раздвинула ветки и заглянула внутрь бескрайних голубых зарослей. – Всё. Пришли.

Она притихла возле куста, и Алана, стоя рядом, тоже застыла без движения. Черных людей не было. Они ускакали дальше в Орахот или вернулись назад. Но спокойствия эта мысль не приносила, нехорошие предчувствия внезапно нахлынули с новой силой. Она уже видела сликов, танцующих вокруг темного проема, образовавшегося прямо посреди кустарника.

Похоже, перед ними и был тот самый Последний Портал.

Элла обернулась.

– Нам пора, – сказала она. – Осталось совсем немного. Скоро ты будешь дома, – она подумала немного и добавила, изящно выгнув левую бровь:

– Мы будем.

– Скажешь, куда мы идём? Куда на этот раз? – спросила Алана.

Элла как-то болезненно скривила в усмешке губы.

– Тебе понравится это местечко. Снейк-ап по сравнению с ним – просто райский сад с нимфами, пукающими фиалковым ароматом.

Алана смерила свою спутницу суровым взглядом. Дурные предчувствия усилились – Элла опять втягивает её в какую-то авантюру, можно даже не сомневаться. Но что прикажете делать, если она полностью зависима от этой сумасбродной девицы? Алана опустила голову, и непривычно рыжие волосы упали на лицо. Успеют ли они вернуть свой обычный цвет к тому моменту, когда её увидит начальница? Вряд ли Полине понравится произошедшая с её шевелюрой метаморфоза, ещё хуже она представляла себе, как будет доказывать, что всё это не есть результат химического окрашивания. Какие такие мандрики? Ты с ума сошла, девочка моя?

И к чему вообще была вся эта конспирация, если Элла сама же себя и выдала при первом подвернувшемся удобном случае? Алана вспомнила перепуганные глаза и трясущиеся губы второго Брата-Клоуна. Вот уж кто точно не мог похвастаться тем, что сегодня его день. И всё же, несмотря на все доставленные неприятности, она искренне надеялась, что бедняга пришёл в себя после произошедшего конфуза.

Алана посмотрела на Эллу и слегка удивилась, увидев, что та улыбается. Хотя, чему она удивлялась? Как любила говорить папина жена тётя Нюра: "Сделал гадость – на сердце радость". Правда, в Эллином случае всё-таки чаще бывало, не сделал, а сказал.

Однако на этот раз Алана ошиблась, и Элла радовалась вовсе не тому, что в очередной раз успешно сумела её напугать.

– Зато там есть кое-что очень-очень хорошее! – объявила принцесса и почему-то покраснела.

– Супермаркет с богатым выбором осиновых кольев? – брякнула Алана, пытаясь шуткой развеять неприятный холодок страха, который пробирался все глубже и глубже куда-то в живот. Получилось плохо, но Элла захихикала, показывая, что юмор она ценит, хотя вряд ли, конечно, ей было известно значение слова "супермаркет". Если только её красавчику – брату не доводилось прогуливаться там с тележкой.

– То есть, я хотела сказать, не "что-то", а "кто-то", – Элла неожиданно засмущалась. – Хорошее – это Акторус! – выпалила она, и вот тогда Алана удивилась по-настоящему – столько прозвучало в этих трёх коротких словах неприкрытой нежности и любви.

******

Итак, ей нужен был Акторус. Алана огляделась по сторонам. Где же искать этого таинственного мага? Никакого намека, никакого дорожного указателя со стрелочкой: "Акторус – туда" и подрисованной снизу заботливой рукой малолетнего хулигана рожицей с выпученными глазами и вываленным языком. Коты, наверное, знали адрес, но, к сожалению, это были всего лишь кошки, а не квазильвы. А люди, интересно, в этой Обители Зла имеются?

Память услужливо подсунула ей повстречавшуюся парочку на скамейке, но эту мысль Алана решительно отбросила. Нет уж, лучше она будет блуждать здесь до наступления темноты, чем вернется назад и начнет приставать с расспросами к мистеру Шляпе и его, кхм… супруге.

До наступления темноты?

Алана с тревогой посмотрела на желтые тучи. Который сейчас час? Трудно было сказать. Элла учила ее определять время по сонному цветку, но цветочные поляны на пути тоже как-то не попадались – одна только пожухшая пыльная трава.

Интересно, что происходит здесь ночью?

"Лучше тебе найти Акторуса до того, как ты это узнаешь, – откликнулся сердитый голос разума в её голове. – Торчать в этом месте после заката – так себе идея, знаешь ли".

В этом Алана с голосом сразу согласилась. Живописная парочка, возможно, и не была четой вампиров, коль уж сидела на улице средь бела дня – но желания новой встречи с ней это не прибавляло отнюдь. А ведь не стоило забывать и о других… вероятных обитателях этой деревеньки.

И именно в этот момент, как это часто бывает с людьми, обладающими даром вляпываться в разные неприятности ("Свинья везде грязь найдет", – помнится, любил говаривать папочка, глядя на свою непутевую дочь), Алана заметила еще одного человека, как ни в чём не бывало, шагающего ей навстречу. Приглядевшись, она поняла, что это мальчик, и вздохнула не без облегчения. Ребенок в любом, даже самом страшном месте, все-таки оставался ребенком и вряд ли мог предоставлять собой серьезную угрозу. Невысокий, на вид чуть помладше Павлика, мальчик был одет в серые, отвисшие на коленях штаны и большую, не по росту, темно-синюю толстовку с капюшоном, натянутым на самые глаза. Ногой парнишка подгонял впереди себя какой-то темный предмет. Сердце её сжалось при воспоминании о брате. Когда же они увидятся?

Мальчуган почти поравнялся с ней, и Алана, наконец, разглядела, что за штуковину он пинал серыми от налипшей грязи ботинками. Крыса. Огромная, грязно-бурого цвета, с длинным лысым хвостом. Мертвая и уже закоченевшая.

Фу, мерзость какая! А с другой стороны, чего она хотела? Чем в этом милом местечке мог еще играть маленький ребенок?

Да и деваться ей особо было некуда.

– Мальчик! – изо всех сил пытаясь не глядеть на скрюченное тельце животного, окликнула Алана паренька. Тот уже проходил мимо, будто её и не заметил. На секунду показалось, что он вот так и уйдёт, не оглянувшись, но внезапно мальчишка притормозил:

– Чего тебе?

Задрав голову, пацан недобро зыркнул на Алану из-под свисающего капюшона. Узкие черные глаза-щелочки, нос "картошкой" – ничего общего с большеглазым, светловолосым, улыбчивым Павликом. Из расцарапанной болячки под носом, сочилась жидкость, по виду очень напоминающая гной.

– Мальчик, – повторила она, и о чудо, местные боги (правда, Алана сильно сомневалась в том, что здесь могли водиться хоть какие-нибудь боги) смилостивились, и голос не выдал отвращения и страха, обуревавших его хозяйку. Во всяком случае, она на это надеялась. – Скажи мне… ты, случайно, не знаешь, где находится дом Акторуса?

Мальчишка осклабился, выставляя напоказ кривые полусгнившие зубы. Одного переднего не было.

– Конечно, знаю, – на удивление, вполне дружелюбно ответил он. – Кто ж его не знает в Низинах?

Низины, ага. Кажется, Элла озвучивала ей название этого райского уголка. А может, нет. А может, оно просто вылетело у неё из головы вместе со всем остальным, после того, как в неё, в эту голову, попыталось ворваться что-то ужасное, неподвластное пониманию.

Впрочем, об этом можно было подумать и позже.

– Отлично, – Алана позволила себе немного расслабиться. Немного, совсем чуть-чуть. – Ты же… покажешь мне его, правда, малыш?

"Малыш" запрокинул голову и радостно загоготал, как будто услышал очень смешную шутку. При этом он наступил на крысу и так сильно придавил её ногой, что казалось, из животного вот-вот полезут кишки. Алана отвернулась, отчаянно надеясь на то, что остатки мандриков успели перевариться и не выскочат из неё сейчас на эту трижды проклятую дорогу.

Отсмеявшись, маленький поганец высморкался пальцем и деловито объявил:

– Десять шелеков.

– А? – вид у нее, наверное, был дурацкий. Мальчишка ухмыльнулся:

– Десять шелеков. Я не занимаюсь благотворительностью.

Алана не стала утруждать голову размышлениями о том, откуда этому маленькому грязному выкидышу было вообще известно слово "благотворительность". На улице похолодало, подул колкий ветер, и время явно близилось к вечеру. Продолжать беседу с этим чудесным ребенком дальше не было никакого желания.

Как ни странно, деньги у неё имелись – ровно десять шелеков, оставшихся в кармане после игры в Шары и незабываемого страйка со стрельбой, устроенного Эллой Доминикой едва ли не в самом центре рынка славного города Орашата. Если честно, то про них она просто забыла в тот самый момент, когда её новая подруга, свалившись как обычно, будто снег на голову, схватилась за свой револьвер, и вспомнила только сейчас. Ровно десять… наверное, стоило подивиться такому совпадению, но непонятно с чего ей вдруг пришла в голову мысль поторговаться.

– А не многовато ли? – спросила Алана, строго глядя на мальчика сверху вниз. И почему, собственно, какой-то недоросток устанавливает здесь свои расценки?

В ответ мальчишка криво ухмыльнулся, пожал плечами, мол, не хочешь – как хочешь, дело хозяйское, и развернулся, по-видимому, с твёрдым намерением уйти. Недодавленную до конца крысу он проволок ногой по пыльной дороге, приготовив её, таким образом, к дальнейшему "путешествию". Алана закрыла глаза, признавая про себя полное поражение. Её рассудок был на грани, и она мысленно прикидывала, сколько часов (или минут, или секунд) он ещё сможет продержаться.

– Постой, – почти простонала она. – Постой… я согласна! Покажешь мне дом Акторуса, и… перестанешь мучить бедное животное. И получишь свои десять шелеков.

Такой расклад юному бизнесмену явно пришелся по душе, и уходить он передумал. Вместо этого стянул капюшон на макушку и грязным пальцем постучал себя по лбу, словно давая понять: идиотов на своем веку он повидал немало, ещё одной его не удивишь.

– Она давно сдохла, – поведал он Алане таким тоном, будто разговаривал с душевнобольной. – Календарей сто назад. Ей уже все равно.

– Зато мне не всё равно, – устало произнесла Алана. – Так по рукам, или нет?

Мальчишка скривил рот, наподдал крысе ногой и та, к несказанному Аланиному облегчению, исчезла в кустах. После чего он подошел почти вплотную. Запах, источаемый этим ребенком, был неописуемым. Похоже, мылся он в последний раз во времена перехода Суворова через Альпы.

– Деньги! – потребовал мальчик и протянул руку. Алана отрицательно мотнула головой.

– Адрес! – в тон ему ответила она.

Пацан вновь осклабился щербатым ртом. Повеяло гнилью, от чего её сразу замутило.

– Деньги! – повторил маленький кошмар. – Иначе я сваливаю отсюда.

Внезапно Алана почувствовала острую головную боль. Её затошнило, зазнобило, кости начало просто выкручивать. Красная пелена застилала глаза. Хотелось только одного – уйти, убежать, спрятаться. Никогда не видеть этого жуткого места, этого странного ребенка, ничего этого.

С трудом пытаясь удержаться на ногах, она сунула руку в карман джинсов. Нащупала две пятишелековые монеты, превозмогая боль во всем теле, извлекла их на свет. Дотронуться до ужасного создания заставить себя не смогла, просто бросила пятаки в пыль. С проворностью росомахи мальчишка подхватил их, покрутил перед носом, пошкрябал ногтем и довольно заржал.

– Адрес, – прошептала Алана, ощущая безумную слабость. Что-то он делал с ней, этот мальчик. Что именно, понять она не могла, но что-то очень плохое. Будто высасывал из нее последние силы, последнюю жизненную энергию. Да и был ли он мальчиком на самом деле? Думать об этом она не могла. Не могла думать вообще ни о чем. Почти…

На самом деле ее уже оставили всякие сомнения в том, что сейчас мальчишка просто смоется с ее деньгами, не сказав в ответ ни слова. Не исключено, что она бы даже порадовалась этому. Но, видимо, деньги делали свое дело даже в этом отвратительном мирке.

– Дойдешь до конца этой улицы, – мальчик показал рукой в сторону, откуда пришел и куда, собственно, все это время шла и сама Алана. – Свернешь направо. Его дом узнаешь сразу. Он один такой, его ни с каким другим не спутаешь, – и пацан отвернулся, явно собираясь отчалить восвояси.

– И это все? – выдохнула Алана. Как бы паршиво она себя не ощущала, возмущение взяло верх. – И за это десять шелеков?

"Зачем ты это делаешь? – вздохнул голос в её голове – Уходи отсюда, немедленно уходи, пока ещё не поздно!"

Мальчишка обернулся и посмотрел на неё своими колючими раскосыми глазенками. Взгляд этот не предвещал ничего доброго. Взгляд волчонка, но не простого. Волчонка, уверенного в своей защищённости. Волчонка, знающего, что где-то рядом в кустах сидит мать, или отец, или даже вся стая, которая с радостью набросится на чужака, осмелившегося посягнуть на его неприкосновенность.

– Не-а! – он широко улыбнулся всей шеренгой своих гнилых зубов. – Ещё за крысу, или ты забыла?

Алана подумала о том, как же должно быть это страшно – жить в месте, где даже маленькие дети вызывают такое отвращение. Но меж тем, совершенно неожиданно она почувствовала, как боль и страх уходят, уступая место ярости и гневу.

– Убирайся, – процедила она сквозь зубы. – Слышишь? Немедленно пошёл отсюда вон!

      Мальчишка чуть подался назад, видимо, он не ожидал агрессии со стороны своей "жертвы". Однако никуда не ушел. Наоборот – впервые за все время их беседы, посмотрел на Алану с интересом и даже (её вновь до самых кончиков ногтей пробил озноб), с каким-то ну никак не свойственным для ребёнка столь нежного возраста вожделением.

– А ты красивая, – мальчишка цокнул языком и провел оценивающим взглядом по ее груди и ниже. – Журику ты наверняка понравишься. Он любит приручать таких, э-э-э… строптивых кобылок.

Это было уже слишком.

– А ну, пошел прочь! – крикнула она. – Проваливай! Убирайся к чёртовой матери, если не хочешь, чтобы я выбила из тебя мозги!

Мальчик замер, настороженно глядя на нее. Алана сжала руки в кулаки и сделала шаг вперед. Остатки благоразумия в голове кричали, нет, не кричали – вопили, чтобы она одумалась и уходила отсюда подобру-поздорову. Но сопротивляться обуревавшим чувствам было уже невозможно. Она не понимала, что такое происходит с ней здесь и сейчас. Никогда в жизни (в ее прошлой жизни), ей не пришло бы даже в голову ударить ребенка. Сейчас хотелось не просто ударить – забить до смерти, порвать на мелкие кусочки, стереть с лица земли это исчадие ада, по какой-то нелепой причине принявшее обличие маленького мальчика.

И, видимо, что-то появилось в её лице такое, что заставило волчонка отступить. Пятясь задом, он сделал несколько неуверенных шажков, затем вдруг нагнулся и, схватив с земли камень, швырнул его Алане в лицо. Острая боль обожгла висок – впрочем, камень пролетел мимо, лишь слегка расцарапав кожу острым краешком. Алана почти не обратила на это внимания. Не разжимая рук, она продолжала медленно надвигаться на мальчика. Медальон Банди на груди жёг кожу холодным огнём.

– Мы еще встретимся с тобой! – заорал волчонок что есть мочи, но в голосе его теперь было больше страха, нежели наглости и самодовольства. – Ты познакомишься с моим старшим братом! Он покажет тебе, что он делает с такими сладенькими девочками, как ты!

И вдруг резко сорвался с места и дал деру, оставив после себя только маленький столбик пыли. Бежал он так быстро, что уже через несколько секунд исчез из поля зрения.

В тот же момент силы окончательно покинули её и, потеряв равновесие, Алана опустилась прямо в пыль. Подтянула к себе ноги, свернулась калачиком, совершенно не обращая внимания на жутчайшую антисанитарию, царившую вокруг. Слезы катились из глаз. Чувство беззащитности, помноженное на чувство одиночества в двухсотой степени, захлестнули её с такой силой, что, казалось, сердце сейчас остановится. Даже дышать стало тяжело.

"Элла! Ну, где же ты, Элла?"

Тишина в ответ. Даже ветер, казалось, перестал дуть. Только скрип полуотвалившейся ставни, да протяжный крик какой-то неведомой птицы вдалеке.

Одна. Она была здесь совсем одна. Одна в чужом враждебном мире. Жёлтые тучи опустились совсем низко. Алана чувствовала, как они давят на нее. Воздух стал холодным и колким. Никто не придет, чтобы подать ей руку и поднять с земли. Элла не появится. Она завела её сюда и бросила на выживание. И выхода отсюда нет.

Отчаяние накатило с новой силой. Алана положила голову на дорогу, думая о том, что когда (если) прелестный маленький мальчик вернется сюда со своим таким же замечательным старшим братцем, то все, что им достанется – это её безжизненное тело, над которым они могут глумиться сколько угодно – ей уже будет все равно.

Что-то дотронулось до её правой руки, и девушка испуганно дёрнулась. Оказалось, что это кот – серый, с чёрной полосой на лбу. Подкрался поближе с целью обнюхать непонятный предмет, валяющийся на дороге. "Стервятники слетаются делить добычу, – подумала она с отвращением. – Но я-то пока ещё жива!"

– Брысь! – вяло прикрикнула она на кота. Тот зашипел, прижал не то обгрызенные, не то обмороженные уши и исчез под забором ближайшей лачужки. Алана медленно поднялась и села, озираясь по сторонам.

– Что здесь происходит? – задала она вопрос в пустоту. Никто на него, разумеется, не ответил. Ни кошки, ни деревья, ни тупо глядящие на нее пустыми глазницами-окнами дома. Но, видимо, чары, наведённые на неё маленьким колдуном из Низин, постепенно теряли свою силу. А может, их и не было, никаких чар, просто это место было особенным. Место, в котором, если верить словам Эллы, могло случиться что угодно.

Но от чего, же самый великий (опять же, по уверениям Эллы) из всех оставшихся на земле волшебников выбрал на ПМЖ эту клоаку?

Алана поднялась с дороги, отряхнула пыль с длинных волос, успела даже мимолетно отметить, что они стали гораздо светлее с той поры, когда их с Эллой подвозил до Орашата веселый шляпник дядюшка Бобо и, наконец, ощутила под ногами твёрдую почву. Окинула на всякий случай последним взглядом пустынную улицу и медленно побрела вдоль серых домов – в ту сторону, где, если мальчишка не соврал, находился дом Акторуса.

******

Остаток пути (домов пять или шесть) Алана преодолела без особых приключений. Запнулась пару раз об рытвины на дороге, но это так, мелочи жизни. Правда, во второй раз едва не "пропахала" носом, умудрившись зацепиться ногой за ногу, однако всё же удержалась в вертикальном положении и, неожиданно для себя, глухо рассмеялась.

Её смех прозвучал дико в давящей тишине. А что здесь такого? Да, возможно, она уже сошла с ума, возможно, это произошло ещё в тот момент, когда она увидела оживший труп в багажнике подвозившего её Соломатина. Милейшие жители Низин вряд ли стали бы её осуждать, в этом Алана даже не сомневалась.

Она завернула за угол крайней лачужки и с опаской обогнула толстое засыхающее дерево, похожее на монстра из ужастика, которое тянуло к ней свои корявые ветви-лапы. Огляделась по сторонам. Ну, и где же здесь жилище таинственного мага? Пейзаж за углом улицы оставался ровно таким, как и прежде, и страх вновь начал потихоньку просовывать куда-то в живот свои холодные скрюченные пальцы. А с чего она вообще взяла, что волчонок сказал ей правду? "Тебя же обдурить проще, чем трёхлетнего малыша, – не единожды говорил ей добрый друг детства Никита. – Нельзя быть такой доверчивой, Аленький! Этот мир гораздо более жесток, чем тебе кажется".

Это он ей говорил! Ха-ха.

Пройдя вперёд ещё шагов тридцать, Алана окончательно убедила себя в том, что стала жертвой маленького мошенника, который наплел ей с три короба лишь для того, чтобы выманить денежки. Она ничуть не удивилась этому. Нет здесь никакого дворца, нет ни вафельного домика, ни избушки на курьих ножках. Даже намёка на место обитания великого и могучего Акто…

…И тут же увидела его.

******

Дом стоял на пригорке, чуть поодаль от остальных домишек и, на первый взгляд, мало чем от них отличался. Разве что, выглядел он покрепче, да и деревца за низким заборчиком не сохли, зеленели (точнее, синели). Обычный, деревянный дом "под сруб", с покатой крышей и выкрашенными белой краской наличниками. Но в том, что это был именно тот дом, Алана не сомневалась.

Наверное, его можно было бы сравнить с оазисом в пустыне, хоть она никогда в жизни не путешествовала по пустыням и в глаза не видала никаких оазисов. Но от него исходило ощущение силы… и это была хорошая, светлая сила. Прочие жилища Низин не вызывали ни малейшего желания переступить их порог, этот же манил и звал к себе, подобно журчащему прохладному ручью в лесу в знойный полдень, он притягивал взгляд, как прекрасная роза, выросшая на свалке.

А ещё он… пел?

Не веря своим ушам, девушка сделала несколько робких шагов по направлению к дому. Звуки, доносившиеся из него, были настолько непривычны для зловещей тишины этого странного мирка, что казались нереальными. Однако Алана просто не могла не узнать инструмент, на котором проиграла всё своё сознательное детство. Скрипка. Да, безо всякого сомнения, в доме кто-то играл на скрипке.

Музыка была незнакомая. Лёгкая, немного печальная и безумно красивая. Алана вспомнила слепого мальчика-флейтиста на базаре Орашата. Элла тогда сказала… да, она сказала, что перед ними ученик Акторуса. Теперь она знала, что это была чистая правда.

Скрипка всё пела и пела. Звуки её наполняли стылый сонный воздух едва уловимым теплом, а душу Аланы – покоем и умиротворением. И она поверила в то, что Акторус и в самом деле был волшебником – таким ли великим и могучим, как утверждала Элла, или нет, неизвестно, но под воздействием этой музыки она уже не чувствовала ни боли, ни страха. Не в силах больше противостоять внезапно нахлынувшему чувству безудержного, просто какого-то "щенячьего" восторга, Алана едва ли не вприпрыжку побежала к дому.

******

Калитка оказалась открытой. Девушка пробежала по дощатой дорожке и, не останавливаясь, направилась к крыльцу. Здесь она слегка притормозила, увидев лежащего на нём уже знакомого рыжего пса. Живые существа Низин с недавних пор не внушали ей особого доверия, однако пёс не проявил никаких признаков агрессии. Лениво поднявшись, он взглянул на девушку единственным уцелевшим глазом и помахал хвостом.

– Привет! – сказала Алана.

Цокая когтями по дереву, пёс подошёл, не спеша обнюхал её ногу, уселся рядом и вопросительно поднял морду. Алана осмелела и погладила его по голове между ушами.

– Ты ведь не злой, правда?

В подтверждение того, что он вовсе не злой, пёс лизнул её руку и широко улыбнулся, вывалив длинный розовый язык. Алана поднялась по ступенькам и ухватилась за кольцо, торчавшее из пасти невиданного железного зверя, смахивавшего одновременно на льва и на крокодила. Три раза ударила кольцом по двери. Музыка стихла. На несколько секунд вокруг воцарилась тишина, а затем за дверью послышались шаги.

******

Если бы кто-нибудь спросил её в тот момент, кого она ожидала увидеть, наверное, Алана затруднилась бы ответить. Может, седовласого старца в длинной серебристой мантии, похожего на Дамблдора из "Гарри Поттера", ну или, на худой конец, Сумасшедшего Профессора в белом халате, с моделью "перепетуум мобиле"¹ в руках и говорящего с сильным британским акцентом? Но мужчина, открывший ей дверь, оказался нисколько не похожим, ни на одного из этих персонажей.

Очень высокий, очень худой. Не юноша, да, но вовсе и не древний старец. В вытянувшемся сером свитере крупной вязки с заплатками на локтях, и синих джинсах. Темные, слегка взъерошенные, и давно не стриженые волосы спадали на высокий лоб. Карие глаза, широкий рот, раздвоенный подбородок. Обычный мужчина средних лет, даже отдалённо ничем не напоминающий волшебника. Может, это вовсе не Акторус? Может, это кто-то другой? Приятель, заглянувший на огонёк, например? Слуга? Распространитель косметики "Орифлейм"²? Алана подавила в себе нервный смешок, попытавшийся вырваться наружу.

Конечно, это было не так. Она не знала, откуда она это знала, но знала совершенно точно: этот мужчина в свитере с заплатками и с растрёпанными волосами (которые неплохо было бы постричь, кстати) и есть тот самый человек, которого её храбрая спутница Элла называла "самым великим магом из всех живущих на свете".

******

      Алана в растерянности топталась на крыльце, не зная, с чего начать разговор. Мужчина исподволь разглядывал её и тоже молчал. Зато пес, выскочив из-за спины Аланы, тут же метнулся под ноги незнакомца и принялся смешно подпрыгивать, пытаясь лизнуть его в лицо. Мужчина засмеялся и неловко отмахнулся от собачьих нежностей:

– Хант! Ах ты, маленький бродяга! И где же ты пропадал всё это время?

Одноглазый Хант продолжал неистово скакать, издавая при этом звуки, напоминавшие одновременно скрип несмазанного колеса и мяуканье кошки. Мужчина похлопал его по холке и отодвинулся, пропуская рыжего в дом.

– Иди-иди, твой вчерашний гуляш тебя заждался. Извини, если он не слишком свежий, но ты сам в этом виноват, гулёна!

Хант нырнул внутрь и исчез из вида. Мужчина выпрямился, вопросительно глядя на Алану. Неожиданно девушка оробела.

– Здравствуйте, – переминаясь с ноги на ногу, выдавила она из себя. – Вы – Акторус?

– Да, это я, – с готовностью кивнул хозяин дома. – Акторус – это я. А ты кто, прекрасное дитя?

Алана почувствовала, что краснеет. Комплиментами её одаривали часто, но ещё, ни разу этого не делали волшебники.

– Я Алана, – смущённо произнесла она, и вот тут с мужчиной что-то произошло. Он побледнел, потом покраснел. Потом побледнел опять, и испуганно попятился.

– Алана?

И сделал ещё шажок назад. Внезапно испугавшись, что сейчас Акторус просто захлопнет перед её носом дверь, Алана осмелела и шагнула на него.

– Я ищу Эллу. Она обещала помочь мне вернуться домой. Но случилось непредвиденное – в последнем портале на нас напали пограничники, и теперь я не знаю, где она и что с ней. Вы должны мне помочь. Прошу вас, помогите!

Она прижала руки к груди, и умоляюще взглянула на него. Лицо мужчины приобрело озадаченное выражение.

– Домой? Элла? Но как? Почему? – Акторус осёкся. Он был очень высоким, и, не смотря на то, что Алана и сама была не маленького роста, ей приходилось задирать голову, чтобы уловить его взгляд. Она поняла, что напугала его своими словами и сама почувствовала страх. Разве волшебники боятся?

Ещё секунду мужчина внимательно взирал на неё сверху вниз, потом посторонился и взмахом руки пригласил её пройти внутрь.

******

Она слегка помедлила на крыльце, и шагнула в тёмный коридор. И невольно вздрогнула, услышав за своей спиной звук захлопывающейся двери и лязг замка. "А ты уверена, что это на самом деле Акторус? – шевельнулся в голове чей-то насмешливый гаденький голосок. – И в том, что он безопасен? Вдруг это ловушка? В этом мире никому нельзя доверять, Аленький!"

– Это Акторус, и он безопасен, – прошептала она одними губами, отгоняя прочь подступившую тревогу. В доме было тепло и тихо. Пахло чем-то приятным, похожим на липовый мёд. Алана сделала пару шагов в темноте и тут же почувствовала, как в колени ей упёрлось что-то мягкое. Она успела сообразить, что падает, и ойкнула, но крепкая рука ухватила её за плечо и удержала в вертикальном положении.

– Хант, – раздался над ухом укоризненный голос Акторуса. – Как ты себя ведёшь? Нехорошо кидаться людям под ноги. А ну-ка немедленно брысь!

Пушистая мягкость прошелестела возле её ноги, а заботливая рука, так же поддерживая за плечо, легонько подтолкнула вперёд.

– Осторожней, девочка! – мягко сказал мужчина. – Не споткнись.

Был ли он волшебником на самом деле, или нет, он был очень обходителен и даже мил. Алана почувствовала расположение к своему новому знакомому.

– Почему здесь так темно?

– На всякий случай, – уклончиво ответил Акторус. – Можешь считать, что в целях безопасности. И потом у меня редко бывают гости, а сам в своём доме я прекрасно ориентируюсь и без света.

– А Элла? Тоже? – Алана вспомнила невероятные коридоры в домике тётушки Луизы. Акторус помолчал, потом она услышала задумчивое хмыканье в темноте.

– Элла? Да, конечно… – Акторус всё так же продолжал бережно поддерживать её, ведя по коридору. – Ты, наверное, голодна? Идём, я тебя накормлю.

Когда глаза слегка привыкли к сумраку, Алане удалось разглядеть длинные ряды непонятных вещей и стопки толстых книг, сваленных прямо вдоль стены. Они свернули направо и оказались в небольшой уютной кухоньке. Вдоль окошка с голубыми занавесками стоял большой деревянный стол на толстых резных ножках и два стула с высокими спинками. Не спрашивая разрешения, Алана бухнулась на один из них. Не то, чтобы она была невежливой, вовсе нет… просто очень устала.

Акторус почесал в затылке, после чего его волосы приобрели ещё больший взъерошенный вид. Какой-то он был нескладный, смешной. Но Алане определённо нравился.

– Чем же мне тебя угостить? – озадачился мужчина и метнулся в угол. Ого, у него была настоящая печка! С изразцами, горнилом, дымовой трубой. Такого чуда Алана не видела даже в домике тётушки Лу. Кажется, она действительно попала в сказку.

Из печи Акторус извлёк на свет божий некое подобие большого глиняного горшка с крышкой. Запахло чем-то вкусным, желудок предательски заурчал, и Алана смущённо кашлянула. В горшке плескалось нечто, по запаху и цвету напоминающее борщ.

– Конечно, я не бог весть, что за кухарка… – Акторус как будто извинялся. Следом на столе появились блюдо с душистыми булочками, кувшин с молоком, горшочек со сметаной и овощи, вкусом напоминающие очень сладкий помидор, но по внешнему виду больше походившие на плоские зелёные лепёшки. Такие Алана уже успела отведать в гостях у тетушки Луизы – назывались овощи "голли".

Схватив заботливо подсунутую мужчиной ложку, Алана с жадностью набросилась на еду. И когда она успела так проголодаться? Может, в кулинарном мастерстве Акторусу было до тётушки и далековато, однако это не помешало ей в три секунды опустошить тарелку. Полина сошла бы с ума, увидев, как неприлично её воспитанница "мечет" на глазах у хозяина, просто годы обучения хорошим манерам выброшены на свалку, ха-ха. Алана застенчиво улыбнулась мужчине и неловко поёрзала на стуле.

– Ой, простите. А Вы не будете есть?

– Что? – Акторус явно находился в своих мыслях, где-то далеко отсюда. – Нет-нет, я только что отобедал. Говори мне "ты", пожалуйста.

– Извините… то есть, извини, – от пережитого потрясения она совсем забыла, что в этом мире не было принято обращаться на "Вы" даже к людям, гораздо старше себя. И, похоже, её новый знакомый сразу обратил на это внимание.

– Ты ведь не отсюда? – спросил он. – Не с Побережья? Такое чувство, что и не с Востока, и не с Запада. Откуда ты?

– Я? Я из… – Алана прикусила язык. Что Акторус знает о её мире? Возможно, больше, чем она может себе представить. Скорее всего. Но как проверить?

– Не с Побережья, – пробормотала она и сделала вид, что жизненной необходимостью является сейчас откусить от булочки. Почему-то врать этому человеку было стыдно – уж лучше недоговорить.

А он всё не сводил с неё глаз, как будто не верил тому, что видит. Под этим взглядом Алана уже чувствовала себя внезапно ожившей картиной Джоконды, и снова заёрзала на месте. Акторус, конечно, очень мил, но… как бы это потактичнее намекнуть ему, что некрасиво так пялиться на девушку? Тем более, находясь с ней наедине, не считая, разве что, собаки.

Полина бы "намекнула", прямо в лоб, даже не раздумывая.

– Ты оттуда? – тихо спросил волшебник. – Из того самого мира? Из мира автомобилей, самолётов и этих… как их… ком… путеров?

– Компьютеров, – машинально поправила Алана, и в душе её забрезжила надежда. – Вы… ты… ты знаешь? Ты был там?

Акторус замер. Взгляд его, задумчивый и почти восхищенный, вдруг стал строгим и отрешенным. Потом мужчина отрицательно покачал головой.

– Нет, маленькая Алана. Я там ни разу не был. Но я… много слышал об этом месте.

– Жаль, – Алана опустила голову. – Я думала, ты знаешь, как мне вернуться домой.

– Ну, – мужчина пожал плечами. – Мне кажется, это не уж так сложно. Скорее всего, тем самым путём, которым ты попала сюда. Как это произошло?

Алана задумалась, разглядывая железную ложку с витой ручкой. Она припоминала все события своего странного дня рождения, и прикидывала, что из всего этого подлежало рассказу её новому знакомому.

– Я не знаю. Не помню. Я упала в яму… там, у себя, в своём мире. Очнулась в пещере. Вышла из неё в лесу, неподалёку от города Старограда. И там познакомилась с Эллой. Вот и всё.

Она замолчала, подняла глаза и исподлобья посмотрела на мужчину. "Он знает, что я вру… точнее, недоговариваю", – мелькнуло в голове. Он знает.

Молчал и Акторус, разглядывая свои руки, лежащие на столе. Алана отметила про себя, какие у него красивые длинные пальцы. В тишине было слышно, как кто-то скребётся за печкой.

– Значит, ты хочешь, чтобы я помог тебе вернуться домой, – сказал, наконец, Акторус – больше утвердительно, чем вопросительно.

– Да! – Алана подскочила на стуле и тут же плюхнулась обратно. – Нет.

– Нет? – Акторус поднял удивлённые глаза.

– Нет. То есть, да, – она совсем запуталась. – Я хочу домой. Но сначала я должна увидеть Эллу.

– Эллу? – голос Акторуса прозвучал как-то глухо. – Зачем она тебе?

Теперь пришёл черёд удивляться ей. Что значит – зачем?

Странный какой-то получался у них разговор. Алана посмотрела в окно.

– Я должна убедиться, что с ней всё хорошо. Спасибо за угощение. Но, наверное, мне пора идти.

– Идти? – переспросил Акторус. – Как – идти? Куда – идти?

Честное слово, он начинал ей надоедать. Этот "волшебник" похоже, состоял из одних вопросов, а она-то, глупышка, наивно полагала найти здесь ответы на свои. Ну, уж, во всяком случае, представляла себе беседу с ним немного по-другому.

– Не знаю куда. Куда-нибудь. Искать Эллу.

Акторус рассмеялся и помотал головой.

– Алана, в этом нет необходимости. Во-первых, скоро уже стемнеет. А во-вторых, думаю, с Эллой всё в порядке.

– Откуда ты знаешь? – крикнула она и вдруг почувствовала, как на глаза наворачиваются слёзы. Элла любила этого человека… да, любила и восхищалась, как никем другим. А он почему-то не хотел, чтобы они встретились. Алана это чувствовала, но не понимала, что являлось тому причиной. – Откуда ты знаешь? На нас напали пограничники. Элла говорила, что это невозможно. Что они не посмеют!.. Но они посмели, и она осталась там, в портале. Она спасала меня! И я не могу уйти домой, пока не узнаю, что она жива и здорова, слышишь? Не мо-гу!

Она всё-таки не выдержала и разрыдалась. Акторус поднялся со своего места, подошёл к ней, и неловко положил на голову широкую тёплую ладонь.

– Не плачь, девочка, – тихо сказал он. – Не плачь. Сейчас не время поддаваться унынию.

Алана всхлипнула и подняла на него заплаканные глаза.

– Элла говорила, что ты её друг.

– Да, это так, – ответил Акторус и, судя по тону, ни капли не покривил душой, отчего ей немного полегчало. – Я её друг, и горжусь этим. Элла – это лучшее из всего, что произошло со мной за последние годы. Я знаю, что ты не доверяешь мне, и не могу тебя в этом винить, но если можешь – просто поверь. Я действительно её друг. А… кто ты?

– Я? – Алана осеклась. Действительно – кто она? Она готова была уже обвинить Акторуса в том, что он по каким-то своим соображениям препятствует их встрече с Эллой, но совсем не учла, что он ведь тоже ничегошеньки о ней не знает. Неожиданно накатило отчаяние – безнадёжное, как сама смерть.

– Никто, – сказала она чуть слышно, и уронила голову на грудь.

Акторус присел перед ней на корточки, взял её руки в свои большие ладони и заглянул в глаза.

– Расскажи мне всё, Алана! Это очень важно. Всё, что ты знаешь.

******

И Алана рассказала. Всё, без утайки. Начиная с момента, когда она, погружённая в свои мысли, сидела с бокалом шампанского за столом в пустой квартире и до того самого места, когда они с Эллой, в портале, где всё пошло не так, оказались вдвоём перед бесчисленной сворой ужасных, мерзких, копошащихся тварей, которых Элла называла "пограничниками". Хотя нет, не вдвоём – втроём. Был ещё Пушок – отважный квазилев. И после – как она брела уже одна по серой пыльной дороге, встретив пару молчаливых жителей Низин и чрезвычайно неприятного ребёнка, играющего в футбол дохлой крысой.

Акторус слушал, молча, не перебивая. Иногда вставал, прохаживался по кухне, ерошил непослушные волосы. Рыжий Хант, присоединившийся к ним, улёгся в ногах у Аланы, свернулся клубком и едва заметно шевелил ушами, будто тожеприслушивался.

Закончив рассказ, она замолчала. Акторус вновь занял своё место на другом конце стола и задумчиво потирал подбородок большим пальцем левой руки. Наконец она решилась задать вопрос, больше всего терзавший её на данный момент.

– Акторус, скажи… Элла… она… что с ней? Что ты чувствуешь? Она… жива?

Акторус помолчал ещё несколько необыкновенно долгих секунд, затем кашлянул и, как-то неестественно спокойно, сказал:

– Да… я думаю, да, хоть это всё равно очень странно, и Зоту в любом случае придётся держать ответ перед Сенедом. Пограничникам не справиться с принцессой. У них нет опасных зубов или когтей, и они не изрыгают ядовитые вещества. А насчёт телепатии… – мужчина замолчал, потом вдруг отчего-то поморщился и махнул рукой. – Если честно, меня больше интересуешь ты. Как ТЕБЕ удалось от них сбежать?

– Мне? – Алана удивлённо приподняла плечи. – Я… я не знаю.

Акторус пристально смотрел на неё. Алана отвела взгляд, с содроганием вспоминая лысые тела с узкими крысиными мордами и слепыми глазами-бельмами, раскачивающиеся из стороны в сторону. "Алана… с-с-с-… пойдём с нами, Алана… с-с-с…" Этот зловещий полушёпот – полусвист она слышала не ушами. Он исходил откуда-то изнутри, въедался в мозг и парализовал его. Казалось, сопротивляться ему было невозможно.

– Никому не удавалось ускользнуть от пограничников, – голос Акторуса прозвучал откуда-то извне, будто из другой реальности. – Как ты смогла?

– Я не знаю! – выкрикнула она в отчаянии. – Не знаю! Откуда я знаю, если я ничего не зна-ю!?

Но она знала.

******

…Хруст рвущейся головы – кр-р-рак! – и кукла разодрана пополам.

– Ты сломала её! – возмущённо кричит Алана. – Гадкая девчонка! Вредина! Мама!

Огромные голубые глаза Лёльки, удивлённо взирающие на голову с белыми косичками, оставшуюся в её руке.

– Я всего лишь хотела посмотреть, как они заталкивают в них глаза. Не кричи! Родители подарят тебе новую.

– Мне не нужна новая! Мне нужна эта! Противная девчонка! Мама! Ма-ма-а а-а-а-а-а!!!

******

Алана закрыла лицо руками. Воспоминания из детства, почти отпустившие после того, как она попала на Побережье, нахлынули с новой силой. Похоже, больше ей не избавиться от них никогда. Сейчас бы она готова была отдать Лёльке всё, всех кукол мира, только что это изменит?

Девушка убрала назад упавшие на лицо волосы, взглянула в глаза мужчине, сидевшему напротив – точь-в-точь такие же карие, как у неё – и сказала:

– Я просто вспомнила свою сестру.

Глава 1

Это был самый обычный день, 18 апреля 1995 года. Весна в тот год выдалась ранняя. Старики уверяли, что ничего хорошего в этом нет – после такого неожиданного тепла только и жди заморозков в середине мая, вот тебе и вся посевная насмарку. А ещё все эти, будоражащие нервы, разговоры о грядущем солнечном затмении…

Начинал их, как правило, Артур Петрович Кац, бывший начальник отдела кадров ЖЭКа на пенсии, а ныне консьерж нового элитного дома, выстроенного администрацией города для своих сотрудников. Восседая за новеньким, пока не обшарпанным полукруглым столом, он орлиным взглядом осматривал каждого проходящего и, в случае, если ему казалось, что "клиент" недостаточно добросовестно вытер ноги, начинал немедленно повествовать о неминуемом "конце света". Правда, действовали его страшилки только на таких же, как он, пенсионерок, и маленьких детей. Первые не то, чтобы боялись – но, видите ли, Артур Петрович был холостяком и самым завидным в районе женихом "за шестьдесят", как же можно обделить его вниманием? Последние не боялись тем более, просто они любили наблюдать за шевелением бородавки на большом мясистом носу "предсказателя", в те моменты особой важности, когда он вытягивал в трубочку губы, словно пытаясь достать ими до кончика носа. Выглядело очень смешно, однако говорить Артуру Петровичу об этом не следовало. Потому, что критику консьерж приветствовал – но только ту, которая не касалась его самого, а нажить врага в лице такого ответственного человека чревато, знаете ли, даже малышне понятно.

Но в это теплое солнечное утро две маленькие девочки, дочки инженера Николаева, проскочили мимо Артура Петровича, не удостоив консьержа даже взглядом. Ну, какой, скажите, конец света, когда сегодня твой день рождения, и тебе только что исполнилось пять? Двум отважным путешественницам, стоявшим рука об руку в траве напротив глубокого, заросшего буйной растительностью оврага, не было ровным счетом никакого дела до всех этих астрономических сенсаций. Позади них находилась цивилизация – новые многоэтажные дома, гудящая машинами автострада, спешащие по делам люди. Впереди – дикий лес, от которого девочек отделял сейчас лишь разъеденный эрозией пролом в земной коре. Вот с этого самого момента и начинается наша история.

******

Девочки были сестрами. Близнецами, а точнее – двойняшками.

Старшая девочка (старше минут на сорок, не больше) была очень светлой блондинкой, с прямыми волосами и карими глазами. Ее сестра – черноволосой, кудрявой и голубоглазой. И сегодня утром, в честь дня рождения, мама подарила дочкам красивые яркие плащики, одинаковые во всём, кроме цвета. Правда, она сомневалась, стоит ли выпускать детей на улицу в новой одежде, но справедливости ради, нужно признать, что опасения ее касались лишь одной дочери.

Ах, если бы различия этих малышек были только внешними!

Меньше всего маме пришло бы в голову волноваться за любимую дочку Алану (блондинку в жёлтом плаще). Алана с пеленок была "золотым" ребенком. Милая, послушная девочка, на редкость умненькая и рассудительная. Начав разговаривать месяцев в восемь, казалось, с этих самых пор, она выдавала только одни здравые мысли, и ничего более. Этот ребёнок должен был появиться на свет хотя бы для того, чтобы опровергнуть миф о том, что все дети – непослушные и шкодливые существа, поддающиеся управлению лишь посредством ремня. Невозможно было представить себе, чтобы на Алану пожаловались соседи или воспитательница в детском саду. Словом, малышка просто воплощала собой мечту любой мамочки, и даже самого отъявленного атеиста могла заставить поверить в то, что ангелы все-таки существуют.

Но совершенно другим ребенком была ее сестра Алёна – или Лёлька, как ее звали родные – очаровательная брюнетка, в свои пять невинных лет уже обладавшая улыбкой роковой обольстительницы, маленькая бестия в красном плащике, красных лаковых туфельках и красном ободке, натянутом сверху на непослушные черные кудряшки.

Лёлька была "бандиткой".

Едва ли не с рождения от нее рыдали все знакомые мальчишки и кидались врассыпную все случайно оказывающиеся поблизости кошки. Во дворе и всех его окрестностях не было ни одной лужи, в которую бы Лёлька не влезла по самые уши, ни одного гвоздя на заборе и ни одного сучка на дереве, на которых бы она не повисла. Не проходило и дня, чтобы Лёлькины локти или колени не украшала новая ссадина, а ее одежду – новая прореха. Куклы и плюшевые мишки, подаренные этой девчонке заботливыми родственниками, обычно тут же раздирались на части и в таком виде летели в разные стороны. Зато она лучше всех в старшей группе детского сада бегала, прыгала и чрезвычайно метко стреляла пластмассовыми пульками из игрушечного ружья. Порой, правда, эта меткость выходила ей боком – как в тот день, когда некстати вылетевший шарик угодил прямо в мягкое место толстой соседке, имевшей неосторожность наклониться в непосредственной близости от скучающей Лёльки. После этого инцидента Лёлька лишилась разом и ружья, и сладкого к ужину.

"Это не ребёнок! – не уставала ежедневно повторять воспитательница Алла Сергеевна, возвращая по вечерам родителям обеих дочерей – одну в приличном, почти "утрешнем" виде, вторую – как карта ляжет. – Нет, это не ребёнок! Это же просто уму непостижимо, как могли в один день родиться ангел и самый настоящий…"

Тут Алла Сергеевна, из соображений этики, как правило, замолкала, но её взгляд, направленный в Лёлькину сторону, говорил сам за себя.

Лёлька все эти многозначительные взгляды и прочие намёки, что называется, имела в виду. Позиция её с пелёнок был однозначной – или я добьюсь своего, или я своего добьюсь. Не согласным с этой позицией оставалось пенять на себя.

       Зато она была папиной любимицей. Папа всегда мечтал о сыне и, хоть в один прекрасный день вместо долгожданного наследника приобрёл сразу двух очаровательных дочурок, он не очень по этому поводу расстраивался. Ведь Лёлька, с его точки зрения, была лучшим сыном, какого только мог пожелать уважающий себя отец – сильная, ловкая и абсолютно бесстрашная, не смотря даже на то, что девочка.

Так они и жили – мамина дочка Алана и папин сорванец Лёлька и, как ни странно, прекрасно ладили меж собой. Да, иногда Лёлька ломала Аланины игрушки и размалёвывала фломастером мордашки её кукол, нечаянно рвала её книжки и одежду или ненароком толкала с такой силой, что Алана кубарем летела в угол. Но в одном родители и сама старшая сестра могли быть твёрдо уверены – любого хулигана, на свой страх и риск посмевшего обидеть Алану, ждала ужасная кара в лице непосредственно самой разъярённой Лёльки. Потому, что в своей любви к сестре Лёлька была неистова так же, как и во всём остальном.

******

Теперь, когда мы узнали достаточно об этих малышках, пришло время познакомиться с ними поближе. Подкрасться настолько близко, чтобы услышать слова, которые прошептала Лёлька почти в самое ухо сестры. Слова, которые она ни за что на свете не сказала бы больше никому – ни маме, ни папе, ни даже лучшему другу Никите, ни уж, тем более, Артуру Петровичу, обсуждающему в настоящий момент с Аделаидой Порфирьевной из пятнадцатой квартиры, вновь взлетевшие цены на гречку.

– Я знаю, как убить Колдуна!

Алана широко распахнула глаза. Лёлька улыбалась вот так – широко разведя в стороны уголки губ и не разжимая их. При этом в глазах её плясали чёртики. Она всегда строила такую мину, когда что-то замышляла.

– Мне рассказал об этом соловей. Он пел чудесную песенку… во дворе, пока ты два часа одевалась.

Девочка смотрела на сестру с укоризной, хотя та ни в чём не была виновата. Сегодня мама особенно долго причёсывала Алану, с любовью заплетая золотистые волосы, в то время как неугомонная Лёлька нацепила на голову красный ободок и растворилась за дверью.

– Оказывается, это очень просто. Нужно всего лишь найти волшебный цветок, – шёпотом продолжила Лёлька. – И в ночь полнолуния, когда луна взойдёт на самую вершину, надо подкрасться и воткнуть этот цветок Колдунищу прямо в глаз. И всё! Он мертвец!

Последние слова она произнесла уже в полный голос, нетерпеливо подпрыгнув на месте сразу двумя ногами и прихлопнув в ладоши. От этой радости Алану пробил озноб. "Подкрасться и воткнуть прямо в глаз…" Ничего себе! Легко сказать…

******

Колдун был их тайной. Только их двоих, больше ни одна живая душе в мире ничего о нём не знала. "Если мы кому-нибудь расскажем об этом, – справедливо заметила рассудительная Алана, – нас точно запрячут в психушку, как Юрочку".

Юрочкой звали сына соседки из третьего подъезда, высокой дамы с длинным лошадиным лицом. Мужа этой женщины никто никогда не видел, (соседи могли только строить догадки о наличии в её жизни каких-либо мужчин), а сына – тихого, незаметного, похожего на тень, подростка Юрочку она держала в строгости, никогда не позволяя ему "ничего лишнего". В их дружном дворе, где все знали друг о друге всё, эти двое стояли особняком. "Лошадиная" дама вроде работала где-то "в органах", но в силу возраста Алана и Лёлька плохо представляли себе, где именно находятся эти самые "органы" и чем они занимаются. Юрочка вроде где-то учился, но не в местной школе, и со своими сверстниками не водился, предпочитая их общество одиночному сидению дома. Словом, никто ничего толком об этой семейке не знал, лишь иногда видели их, выходящими из подъезда или заходящими в него. И так продолжалось до того самого дня, пока пенсионерка Эдита Максимовна, собравшаяся с утра пораньше выбросить оставшиеся после вчерашних посиделок с подружками пустые коробки из-под вина и тортиков, не обнаружила Юрочку на ближайшей помойке. С блаженной улыбкой от уха до уха парень восседал, будто король на троне, на перевёрнутом мусорном бачке. В руках он держал большой пакет, из которого добывал, судя по счастливому лицу, что-то очень вкусное. Большую селедочью голову с обгрызенным хребтом, например, картофельную очистку, кусок заплесневелого сыра (причем, как вы, наверное, уже догадались, это был отнюдь не элитный "Рокфор"). Подозрительно косясь на подростка, Эдита Максимовна прокралась к помоечному ящику, и в этот момент Юрочка попытался запихнуть сыр себе в рот, чем поверг пенсионерку в настоящий культурный шок.

– Юрка! Ты что же это, паразит эдакий, делаешь! – закричала на него Эдита Максимовна. На что обычно тихий и незаметный Юрочка отреагировал весьма странно. Довольная улыбка немедленно сползла с его лица, а на её месте возникла злобная гримаса. Не слезая с крышки бачка, Юрочка вскочил на четвереньки, оскалился и зарычал, а потом залаял грубым басом, и запустил в оторопевшую Эдиту Максимовну гнилой картофелиной.

Пенсионерка в испуге побросала мусор и, отвешивая на ходу крестное знамение, кинулась к дому. "Помогите! В Юрку бес вселился!" – что есть мочи орала она при этом, несясь вприпрыжку, с совершенно несвойственной её солидному возрасту, скоростью.

В считанные минуты двор проснулся, и бедолагу окружили вездесущие ребятишки, среди которых оказались и сёстры. Юрочка шипел, плевался, кидался очистками, по-обезьяньи скакал на крышке бачка и по-собачьи лаял. Иногда, к всеобщей радости, он переходил и на человеческий язык – правда, в основном нецензурный. Жильцы озадачились – никто до сего момента даже предположить не мог, что этот вежливый тихоня знает такие слова. Поначалу выдвинули версию, что паренёк придуривается, и дворник дядя Паша, даже попытался стащить его за ногу с бачка, но тот неожиданно ловко извернулся и так же неожиданно сильно лягнул дядю Пашу, попав ему по лицу. Из носа дворника брызнула кровь, много крови. От вида этой картины Алану стошнило, а Лёлька сразу поставила диагноз, и восторженно завопила на весь двор: "Юрочка сошёл с ума-а!".

Это уже было слишком, решили все, и позвали участкового. Участковый, разогнал малышню, вызвал наряд милиции и, не вдаваясь особо в подробности, карету "Скорой помощи". "Скорая" вообще-то предназначалась побитому дяде Паше, но дворнику она не потребовалась, поэтому увезли на ней Юрочку, спеленатого по рукам и ногам.

В ту ночь Алана спала плохо, постоянно просыпалась, плакала и звала маму. Во сне к ней раз за разом приходил Юрочка, улыбался, пускал на воротник слюни и жестами предлагал разделить с ним протухшую рыбью голову, но каждый раз, как она протягивала руку, рыба скалилась, вывалила мертвый синий язык и норовила тяпнуть Алану за палец. А несносная Лёлька тем же вечером накарябала мелом на двери подъезда одно из открытых для себя при помощи Юрочки новых слов. Писать она, на свою голову, научилась рано, но вот в превратностях эпистолярного жанра разбиралась пока из рук вон плохо, вследствие чего и получила от мамы по мягкому месту.

С момента того происшествия прошло больше полугода. Юрочку никто из соседей больше не видел. Месяц спустя, пенсионерка Эдита Максимовна, чувствуя некоторую свою причастность к случившемуся, осмелилась задать его матери единственный робкий вопрос. "Мой сын отдыхает в санатории!", – отрезала та, и ушла, не оборачиваясь и высоко подняв голову. Однако сын близких друзей родителей Аланы и Лёльки, третьеклассник Никита, который знал всё и обо всём, утверждал, что "санаторий", в котором отдыхает Юрочка, среди нормальных людей именуется не иначе, как дуркой. "Там, – объяснил он сёстрам, взиравшим на него с раскрытыми ртами, – все такие. Один разговаривает с инопланетянами, другой слышит голоса в голове, третий считает себя Наполеоном, а четвёртый видит то, чего никто не видит или то, чего вообще нет. Одним словом: "ку-ку"", – и Никитос покрутил пальцем возле виска.

"То же самое будет и с нами, если мы расскажем маме или папе о Колдуне, – сказала Алана. – Они могут решить, что мы "ку-ку" и нас пора сдать в дурдом". Этого она боялась больше всего на свете. Обладая замечательной фантазией, Алана очень хорошо представляла себе, как возле дверей "санатория", наполненного психами, их встретит улыбающийся Юрочка с дохлой селёдкой в руках. Лёлька помолчала и сухо кивнула, хотя перспектива составить компанию Юрочке её не пугала. Место, где не воспрещалось общаться с инопланетянами, по её мнению, наоборот, заслуживало пристального внимания. Гораздо важнее было другое – рассказав кому-нибудь о Колдуне, она могла потерять возможность лично с ним расправиться.

******

Колдун появился в их жизни несколько месяцев назад. Только в детстве время течёт гораздо медленнее, и месяцы могут растянуться на годы. Наверное, поэтому сёстрам иногда казалось, что первая встреча с ним произошла очень, очень давно.

В один из новогодних вечеров родители задержались в гостях. Отправить девочек в кровати в девять вечера было некому, и Алана с Лёлькой, обрадовавшись нежданно свалившемуся на них счастью, "заторчали" возле телевизора допоздна. Они устроились вдвоём в одном кресле, поставив меж собой сладкий новогодний подарок, ели конфеты и смотрели не очень понятное, но зато взрослое кино "про любовь". Посередине фильма Алана нечаянно заснула, уронив голову на мягкий подлокотник, и проснулась оттого, что замёрзла. Протерев глаза, она начала озираться по сторонам и обнаружила, что сестра уже не сидит рядом, сложив по обыкновению на Алану обе ноги.

Лёлька стояла возле окна. Приподнявшись на цыпочки и вцепившись руками в подоконник, она внимательно что-то разглядывала в темноте. Алана слезла с кресла, подошла и встала рядом.

– Смотри, – Лёлька прислонила к стеклу вымазанный в шоколаде указательный палец. – Ты тоже его видишь?

Во дворе было темно и тихо. Падал снег. Белые хлопья сыпались с неба так щедро, что сквозь них очень сложно было что-то разглядеть. Алана видела деревянную горку, с которой не далее, чем сегодня днём они катались, визжа и хохоча, как ненормальные, качели, выкрашенные в красный цвет, и пристроившиеся неподалёку от качелей "Жигули" консьержа Артура Петровича. На крыше "Жигуленка" уже успела вырасти солидная снежная шапка.

Их двор, такой безопасный и уютный при солнечном свете, в темноте отчего-то выглядел угрюмо и даже немного зловеще. В соседнем доме светилась лишь пара-тройка окон и Алана подумала, что, наверное, сейчас уже довольно поздно. Но где же мама и папа? Странно, что они до сих пор не вернулись.

Снежинки падали с неба теперь уже почти сплошной белой стеной. Одноногий фонарь освещал желтым глазом часть детской площадки, беседку с покатой крышей и дорожку к ней. О существовании этой дорожки теперь можно было только догадываться – снег засыпал и её, укрыв вокруг всю землю ровным покрывалом.

На том месте, где предположительно пролегала дорожка, стояла высокая худая фигура, закутанная в чёрный плащ. Человек (если это был человек) смотрел в их сторону и не шевелился. Лицо его в свете фонаря казалось абсолютно белым, на голове – чёрный капюшон. В руках он держал какой-то предмет, голубой светящийся шар.

Алане стало страшно. Она прижалась к сестре.

– Кто он такой? – прошептала она. – Что ему здесь надо?

– Я не знаю, – так же шёпотом отозвалась Лёлька, продолжая вглядываться в темноту. – Не знаю. Но он… недобрый. Ты чувствуешь?

О да, она чувствовала это! От тёмной неподвижной фигуры исходил холод. Сперва она подумала, что это просто дует из форточки, но форточка была закрыта. Кровь стыла в жилах от ужаса, который источало существо, укутанное в плотную ткань.

Лёлька взяла её за руку. Ладонь у неё была маленькая, но очень крепкая и тёплая.

– Не бойся, – сказала она. – Оно слышит, когда его боятся.

Алана хотела спросить: как можно услышать страх? Но не стала, поскольку в глубине души понимала, что Лёлька права. Лица человека или нечеловека в темноте разглядеть было невозможно, но это не помешало ей представить себе его глаза. Они были красные. Жестокие, беспощадные красные глаза. И она знала – если будешь долго смотреть в них, то точно ослепнешь.

Существо подняло голову и посмотрело прямо на Алану. И вдруг оно начало расти – раздуваться, расширяться, расползаться в стороны и вверх. И не только расти, но ещё и…

Приближаться? Да, так и есть – существо приближалось к ним, но одновременно оно ещё и оставалось на месте, вот что было самое странное.

– Японский городовой! – выплюнула Лёлька любимое папино ругательство.

Алана не смогла этого вынести. Она закричала, закрыла лицо руками и бросилась прочь, в другой конец комнаты. Забравшись с ногами на широкий диван, натянула на голову плед и спряталась под ним. Ещё никогда в жизни она так не боялась.

Внезапно окно распахнулось, будто от сильного порыва ветра. Это было совершенно невозможным, просто ни в коем случае – ведь рамы было крепко-накрепко закрыты на щеколды. И, тем не менее, это произошло. С подоконника слетел глиняный горшок с азалией, с грохотом раскололся на две части, кучка земли рассыпалась по светлому бежевому ковру. Алана изо всех сил вцепилась в плед, а её младшая сестра – в оконную раму.

– Алана! – крикнула она. – Скорее сюда!

Но Алана не могла даже пошевелиться. Страх перед существом во дворе полностью парализовал её сознание. Она знала – это оно открыло окно, никакие замки и шпингалеты не могли его остановить. Потому что это было чудовище из ненашего мира, и на него не действовали земные правила и законы. Каким образом это ужасное создание попало сюда, и что ему понадобилось от двух маленьких девочек?

Лёлька висела на раме, вцепившись в неё обеими руками, но силёнок не хватало, чтобы закрыть окно. Белые снежные хлопья летели в комнату, таяли, едва касаясь, пола и превращали рассыпавшуюся цветочную землю в грязь, а Лёлькины ноги скользили по этой грязи, размазывая её ещё больше. Левый тапочек она потеряла, и теперь он с немым укором поглядывал на Алану из-под батареи.

– Алана! Скорее! Помоги!

Кое-как Алана заставила себя высунуть из-под пледа голову. Существо висело за окном. Она даже не удивилась тому, что оно находилось там – за окном второго этажа, безо всякого страховочного троса. Лицо стало большим и нечетким, сейчас оно напоминало луну огромных размеров. Луну в капюшоне. Губы луны раздвинулись в жутком оскале, обнажив длинные острые зубы, а глаза – красные глаза, ехидно усмехались.

"Боишься меня, девочка? – услышала она тихий, вкрадчивый голос. Голос звучал не извне – он самым чудесным образом "расположился" в её голове. Как-то очень кстати вспомнился Никитка с его рассказами о психах. – Правильно делаешь, что боишься. Хорошие девочки должны меня бояться. Хорошие девочки должны слушаться старших. А плохие девочки – те, которые везде суют свой нос и делают то, что не следует, должны быть наказаны. Сиди смирно, Алана, будь хорошей девочкой. И тогда я накажу только твою сестру".

– Алана! – Лёлькин голос доносился, будто сквозь вату, которой вдруг отчего-то наполнились её уши. – Ну что же ты? Я не смогу его надолго удержать!

Алана изо всех сил затрясла головой, пытаясь таким образом вытряхнуть из неё голос чудовища. Существу это совсем не понравилось, голос стал более строгим и велел ей, чтобы она немедленно прекратила этим заниматься, чтобы она не смела, уподобляться своей плохой, очень плохой сестре. Но страх за Лёльку оказался сильнее страха перед монстром.

В конце концов, их всегда было двое. С самого рождения, с того самого момента, когда она начала хоть что-то соображать, Алана знала, что она не одна. И Лёлька ни за что на свете не оставила бы её наедине с любой опасностью. А иначе на что вообще человеку нужна сестра?

Она свалилась с дивана и неудачно приземлилась на четвереньки, потянув за собой клетчатый плед. Ерунда, зато от удара голова просветлела. Вскочила на ноги и подбежала к окну. К изумлению своему увидела, что Лёлька уже не стоит на полу. Сестра висела в воздухе, удерживаемая на весу воздушным потоком. Сила ветра была просто неимоверной, это был уже настоящий ураган! Однако, бросив взгляд за окно, Алана удивилась ещё больше – ни одно дерево во дворе даже не покачнулось. Складывалось впечатление, что все ветра мира собрались именно возле окна их гостиной, и цель у этой коалиции была одна – заставить, в конце концов, эту несносную девчонку отступить.

Но не тут-то было! Лёлька вцепилась в раму мёртвой хваткой, коей, без сомнения, позавидовал бы любой уважающий себя бультерьер, и колыхалась на ветру, будто большая тряпичная кукла.

Алана подтащила к окну пуфик, забралась с него на подоконник и с силой навалилась на стекло. Подоконник был мокрый от налетевшего снега, ноги скользили и разъезжались в разные стороны. Потеряв равновесие, девочка ударилась лицом об угол рамы и тут же почувствовала во рту солёный привкус. Похоже, она разбила губу. Окно дрогнуло, но и только. Силёнок не хватало, её просто откидывало ветром.

– Да что же это! – в сердцах крикнула она. – Закрывайся, ну!

Окно не слушалось. Краем глаза она уловила движение слева – это Лёлька, не удержавшись на раме, всё-таки слетела вниз и теперь сидела на грязном полу, вытаращив глаза. Телевизор, о котором они совсем забыли, уже показывал другое кино – чёрные стены старинного замка на фоне багряного заката, а перед ним – тёмное, вязкое торфяное болото, в котором что-то хлюпало и бурлило. Взрывались и лопались пузыри, брызги разлетались, оставляя по ту сторону экрана грязные разводы.

– Иди шюда, Лёлька! – прошамкал голос из жижи. – У наш шдешь вешело!

Лёлька начала отползать задом к креслу. Притормозила и ойкнула, наткнувшись на него спиной.

– Иди к нам, Лёлька! – это был уже другой голос. Звонкий, мальчишечий, напоминающий голос их друга Никиты. От него руки у Аланы покрылись "гусиной кожей". – Иди к нам, поиграй с нами!

– Нет! – закричала Алана. В ушах застучало, а перед глазами заплясали чёрные "мушки". – Не трогай её! Уходи! Убирайся!

– Весело, весело! – хохотала "жижа" теперь голосом красноглазого чудовища. – Поиграем, Лёлька? Или ты боишься? Да ты трусиха, Лёлька?

Лёлька отчаянно замотала головой, пытаясь втиснуться в узкое пространство между креслом и журнальным столиком. Да что же здесь происходит? Неужели никто из соседей не слышал шума? Куда, в конце концов, подевались родители, и почему никто до сих пор не пришёл им на помощь? Алана чувствовала кровь, которая текла уже не только из губы, но и из носа, и поняла, что продолжаться долго это не сможет. Её голова готова была взорваться. Девочка сжалась в комок, закрыла уши руками и крепко зажмурила глаза.

"Ничего этого нет! Ничего нет! Ничего этого нет! – шептала она, в отчаянии. – Не настоящее лицо. Не настоящий голос. Это всё НЕ НАСТОЯЩЕЕ!"

Внезапно окно, которое она безуспешно пыталась закрыть всё это время, с треском захлопнулось само. Неведомая сила сбросила Алану с подоконника и швырнула прямо к ногам ошарашенной Лёльки. В глазах потемнело, и она начала проваливаться в пропасть.

******

Очнулась она оттого, что перепуганная Лёлька трясла её за плечи. Глаза у неё были красные, под носом размазана грязь вперемешку с соплями. Алана могла бы даже подумать, что её сестра ревела, если бы не знала, что такое невозможно.

– Алана, ты жива? – хрипло повторяла Лёлька.

– А? – Алана с трудом приходила в себя. Всё случившееся напоминало сон – нет, не сон, отвратительный кошмар. Бросив взгляд в сторону окна, она увидела, что чудовище исчезло, и снег перестал валить. Вышедшая из-за туч круглая луна безмолвно смотрела с тёмного неба, но это была самая обычная Луна, никому не желающая причинить зла. И ветер тоже стих.

И если бы не грязь на полу, она бы могла подумать, что всё это ей приснилось. А может, действительно, ничего не было? Конечно, не было! Она уснула в кресле, ей приснился кошмар, от страха она слетела вниз, а в это время неугомонной Лёльке зачем-то вздумалось забраться на подоконник, и сестра нечаянно свалила цветок…

– Взрыв! – завопила Лёлька, возвращая её к действительности. – Ты разве ничего не помнишь? Ка-а-а-к шандарахнет! Я уж думала, что это взорвался наш телевизор.

Телевизор стоял на месте, целый и невредимый. И в воздухе не было даже и намёка на запах дыма. Но Лёлькины слова были наилучшим доказательством того, что она не спит.

– А потом ты упала, и я уже ничего не думала. А он… он там, за окном, хохотал, как ненормальный, но после взрыва его будто ветром снесло!

Алана осторожно поднялась и подошла к окну. Двор был абсолютно пуст – никаких чудовищ, пришельцев с других планет. Даже следов на снегу не осталось. Тишина, полнейшая, мёртвая тишина.

Лёлька неслышно встала рядом. Одна коса у неё растрепалась – любая прическа на Лёлькиной голове, как правило, задерживалась ненадолго, руки и лицо перепачканы черноземом. Но это была её Лёлька, такая родная, пусть и не особо отличавшаяся чистоплотностью. Алана обняла сестру.

– Кто оно? – шёпотом спросила она. – Что это было? И что ему нужно здесь?

Лёлька не сразу ответила.

– У тебя кровь, – помолчав, сказала она, и грязной ручонкой попыталась вытереть сестре лицо, только при этом перепачкала его ещё больше. – Надо умыться, а то от родителей влетит.

Алана оглядела себя. Её розовая пижамная курточка тоже была в крови, кровь и на подоконнике, и на светлом ковре. Ужас, она даже не думала, что из носа может вытечь столько крови.

– По-моему, нам в любом случае влетит, – рассеянно сказала Алана. – Ты только посмотри, что здесь творится!

– Давай скажем, что это я уронила азалию, – с готовностью приняла на себя удар Лёлька. В определённые моменты ей было свойственно благородство.

– Врать нехорошо! – пыталась протестовать Алана, но Лёлька лишь одарила её красноречивым взглядом и покачала головой.

– Ну, тогда расскажи им правду, – бросила она через плечо, и скорчила рожицу кому-то за окном.

******

Повзрослевшая Алана часто пыталась вспомнить, что она тогда ответила сестре. И не могла. Начисто стёрлась из памяти и реакция родителей, вернувшихся из гостей и заставших погром в гостиной и её окровавленное лицо и одежду. Или всё-таки она успела умыться? В этом месте тоже был полный провал.

Но зато она навсегда запомнила, как они влезли на подоконник, окончательно перепачкавшись и размазав по нему всю грязь, и долго сидели там, обнявшись и разглядывая пустой двор – две крошечных девочки, два ребёнка, растерянных и напуганных. И стук Лёлькиного сердца, и её дыхание возле своего уха. И неведомо откуда вдруг взявшийся отчаянный страх потерять сестру.

Глава 2

Внешность порой бывает обманчива.

Так думала Алана, рассеянно глядя в окно. Мысль пришла в голову очень некстати. Некстати она отметила про себя, что её мысли постоянно приходят некстати. Что делать, это была такая их, мыслей, особенность.

Вообще-то она выглянула, чтобы посмотреть, как там погода на улице. Хотя никуда не собиралась. Сегодня же воскресенье, не нужно идти ни в универ, ни в агентство. Можно провести весь день, тупо глядя в телевизор. Можно наплевать на всё, и оторваться за игрой в "Весёлую ферму" или провисеть до полуночи в интернете. Ведь это был её день.

Её день рождения.

За пятнадцать лет она как-то уже привыкла к тому, что встречает свой день рождения одна. Человек ко всему привыкает со временем, не так ли?

Нет, поначалу, разумеется, люди пытались навязать ей в этот день своё общество. Бабушка там, Никиткины родители, отец …в те времена, когда ему ещё было до неё дело, или он хотел, чтобы все так думали. Ребёнок ведь не должен чувствовать себя одиноким, тем более, в такой день. Наверное, они были правы. Только получалось у них плохо. Как ни пытались внушить Алане, что день рождения – это праздник, веселее не становилось.

Потому что это был неправильный праздник. Вот уже пятнадцать лет это был самый неправильный праздник в её жизни. Самый печальный и самый нелюбимый день.

******

Алана смотрела из окна на девушку, усаживающуюся в новенькую серебристую "Шкоду". Девушка была, должно быть, немного её старше самой, невысокая, худенькая, без малейшего намёка на какие-либо "формы", с жиденьким хвостиком белёсых волос и в очках. Типичная "мышь", как сказала бы её приятельница по агентству Сонечка Лаптева. Но зато, какие парни крутились вокруг этой "мышки"! Сонечке, со всеми её формами и ногами "от ушей", такие и не снились. Не снились, впрочем, и самой Алане, хоть в этом, по убеждению вышеупомянутой Сонечки, была виновата только она сама.

– Господи, и где только таких дур делают? – вздыхала Сонечка, глядя, как Алана не моргнув глазом, отбривает очередной "кошелёк на ножках" (любимое выражение самой Сони). – Где, где? Да ты представь себе, хотя бы на минуту, сколько у него денег!

В ответ на гневные выпады подруги Алана неизменно пожимала плечами.

– Это же его деньги.

– Да, но он мог бы с тобой поделиться. Тебе приятно, а от него бы не убыло.

– От него-то да, – соглашалась Алана. – А от меня? Понимаешь, вознаграждение за щедрость далеко не всегда равноценно вложению. Боюсь, не продешевить бы.

Это был, конечно, сарказм. Алана очень хорошо изучила Сонечку и знала, что для душевного спокойствия их обеих лучше выглядеть в глазах подруги меркантильной сучкой, чем блаженной дурой. Но Сонечка сарказма не понимала, она начинала кривить хорошенькое личико и закатывать глаза:

– Ой, всё! Ищи себе прЫнца. Бог, как говорится, в помощь! Только учти, принцы – явление по нынешним временам редкое. А молодость – недостаток, который очень быстро проходит, как говорит наша Полина.

– Вообще-то Гёте сказал это гораздо раньше, – парировала Алана, и Сонечка, осознавая свою полнейшую в данном вопросе беспомощность, в конце концов, махнула на неё рукой. Всё-таки где-то в глубине души она считала Алану блаженной дурой и, надо признаться, не без оснований.

******

Вот соседка Ксюша, похоже, была с Сонечкой ягодой одного поля. Во всяком случае, отказываться от дорогих подарков кавалеров было не в её правилах. Открылось это сегодняшним утром, когда Алану и весь двор разбудил гудок автомобиля с примотанным к зеркалу красным бантом, из окна которого пухлый розовощекий воздыхатель радостно горланил: "С днем рожденья, любимая!". "Вот бы кастрюлю кипятка тебе выплеснуть на башку, скотина, да жаль не достану!", – услышала Алана недовольный голос соседки сверху и прыснула в кулак. Пухляш соседку, на её счастье, не замечал – он орал, гудел и размахивал букетом. Из подъезда выбежала Ксюша, следом за ней неслась её дородная маман в розовых тапочках с помпонами на босу ногу. Пухляш выкатился из дверцы автомобиля навстречу женщинам, и вот они уже все вместе принялись скакать вокруг подарка, разглядывая его и возбуждённо щебеча на три разных голоса. "Полнейший дурдом!" – проорала верхняя соседка, и со всей силы треснула балконной дверью, но на неё никто так и не обратил внимания.

Зато теперь Алана знала, что они с соседкой Ксюшей родились в один день. Полезное знание, конечно же (нет). Что ж, хоть у кого-то сегодня день рождения не будет похож на грустный праздник.

******

Алана отошла от окна. Машин в подарок сегодня она не ждала, а вот букет её таки настиг. Его принёс кудрявый тощий курьер в зеленой футболке с огромными расплывающимися подмышками пятнами пота. Пока Алана расписывалась в квитанции, парень смотрел на неё исподлобья, сопел, краснел, и вытирал ладонью лоб, как будто у него была высокая температура. От этого она чувствовала себя неловко и, закрыв, наконец, за курьером дверь, подумала, что будь её воля, она вообще запретила бы сильно потеющим людям работать в доставке. Или хотя бы ввела униформу – исключительно чёрного цвета.

Да, но букет-то был в её бзиках совершенно не виновен. Букет был огромен и до неприличия красив – красные благоухающие розы, выложенные узором в виде сердца посередине, белые по краям. Такой мог бы подарить в день рождения девушке её возлюбленный, находящийся вдалеке от дома. Вот только никакого возлюбленного у Аланы не было – была только открытка, торчащая из роз. Впрочем, она и без подписи знала, кого благодарить за сюрприз.

Телефонный звонок раздался почти сразу – курьер, наверное, и из подъезда-то выкатиться не успел.

– Привет, старушка! – услышала она бодрый голос на другом конце провода. – Как мой букет? Уже прибыл?

– Спасибо, дорогой, – Алана улыбнулась. – Он прекрасен. Доставлен в лучшем виде.

Никита Гордеев, старинный детский друг (настолько давний, что обладал исключительным правом называть её "старушкой" без ущерба для собственного здоровья) уже несколько лет жил в столице. Ничего удивительного в этом не было, Никитоса с детства считали вундеркиндом и пророчили ему большое будущее, вот только никто не ожидал, что всё произойдет настолько быстро. "Большое будущее" свалилось на её друга внезапно и практически в одночасье.

Никита закончил юридический, но идти в милицию по стопам отца не захотел – мечтал открыть собственное дело и заняться частной практикой. На собственное дело нужны были деньги, поэтому он временно устроился клерком в какую-то контору, где принялся благополучно прозябать, ожидая, пока Судьба повернётся к нему лицом. И судьба не заставила себя долго ждать.

В один прекрасный день к нему обратился за помощью старый, ещё школьный, знакомый. Парень возомнил себя музыкантом, бренчал на гитаре, сочинял какие-то песенки, и даже сколотил группу таких же, как сам, идейных лоботрясов, чтобы было с кем играть и петь в местных забегаловках. В общем, жил себе, не тужил, и был доволен почти всем, ровно до той поры, пока однажды не дернула его нелегкая поучаствовать в конкурсе, объявленном каким-то типа популярным московским радио. Вот тут-то всё и завертелось.

Изначальная идея выглядела неплохо и даже заманчиво. Начинающим композиторам предлагалось прислать на радио свои песни в количестве не более трёх штук, а приглашенные десять экспертов (в роли которых выступали популярные эстрадные певцы и певицы) должны были выбрать из этой кучи любую, на своё усмотрение, и за свой счёт её записать. На этом, собственно, и всё. Главный приз не подразумевался, сие мероприятие анонсировалось, как беспрецедентная возможность для молодых авторов засветить среди широких масс своё творение, а в дальнейшем, быть может, и саму свою персону. То есть, у абсолютно каждой присланной песни появлялся шанс стать услышанной, а десять счастливчиков гарантированно получали по десять ротаций своих нетленок в радиоэфире, да ещё и в исполнении не кого-нибудь там, а самого Димы Билана, а возможно, даже Кристины Орбакайте. Назывался конкурс тоже соответственно – "Счастливая десятка", оригинальность названия, конечно, зашкаливала, но то уж извините.

"А, где наша не пропадала!.." – подумал знакомый, и отправил по заявленному адресу парочку собственно сочинённых песен, (одна из которых ему самому казалось знаковой и до последней запятой в алкогольно-философском тексте выстраданной, а вторая так, в довесок). Отправил и забыл, как советуют грамотные люди. Но почему-то вышло так, что забыл по-настоящему, и опомнился лишь несколько месяцев спустя, когда до боли знакомые мелодия и слова вдруг зазвучали, что называется, из каждого утюга. Какие там десять эфиров! Невозможно было зайти в супермаркет, или проехать в маршрутке, или просто пройтись вечером мимо раскрытых окон многоквартирного дома, чтобы не услышать эту песню, в исполнении артиста, чьё имя в стране не было знакомо разве что грудным младенцам и старикам в глубоком маразме.

От такого поворота сюжета наш герой вначале прибалдел, а затем, когда улегся первый шок, задумался. Десять бесплатных эфиров – это, конечно, неслыханная роскошь для неизвестного автора, но уж раз песня вдруг стала такой популярной, то не полагалось ли по такому случаю этому автору немного больше, чем просто ничего? Знакомый позвонил на радио, и был сильно удивлен, когда любезный женский голос сообщил ему, что автором новоиспечённого хита "Наша ночь" является некто Г. Н. Будищев.

"Не знаю я никакого Будищева-Мудищева! Вы там совсем уже? Это МОЯ песня!" – чуть не заорал в трубку незадачливый композитор, но к счастью вовремя опомнился и попросил милую девушку подсказать ему координаты этого человека, например, его телефон. Девушка помялась и тем же приветливым тоном объявила, что телефона господина ГэБудищева у неё нет, и никогда не было, и где его искать, она тоже не знает. Что, собственно, и требовалось доказать.

Знакомый никогда не был семи пядей во лбу, но даже того, что имелось, ему вполне хватило, чтобы осознать неприятный факт – его просто-напросто кинули, как дурачка, а песню украли. Парень возмутился, и твёрдо намерился подать на этот гадюшник в суд. Вот только никак не мог определиться, кого же ему привлечь в качестве ответчика? То ли бесстыжее, обворовавшее его, радио, то ли самого этого чудака на букву "эм" Будищева? Да кто это вообще такой, и как к нему подобраться? Обратился за ответами к специалистам, но тут его вновь постигла неудача – местные юристы в шоу-бизнесе не шарили, с авторским правом не работали, и браться за дело категорически отказывались. Хоть садись, и поезжай в Москву, к тамошним крутым адвокатам, да где опять же взять на это денег? Тут-то память и подсунула ему Никиту Гордеева.

Никита оказался единственным, кто не побоялся вступить в неравную схватку с этими пиратами музыкального мира, тем более что терять ему всё равно было нечего. Он быстро навёл справки и узнал, что права на песню присвоила себе одна крупная звукозаписывающая компания под руководством влиятельного бизнесмена, человека, чьё имя в определённых кругах даже произнести вслух было небезопасно, не говоря уже о том, чтобы с ним судиться. Но даже это Никитоса не остановило. Не то, чтобы он слишком любил всякую попсу, просто, по его же собственному признанию, именно в тот момент в нём проснулся охотничий азарт.

Суд они всё-таки выиграли. Хоть знающие люди и шептали ему, что это невозможно, и что нужно быть совсем отмороженным, чтобы пойти против… т-с-с-с!.. Те же знающие люди потом с язвительной усмешкой говорили, что ни за что этому выскочке без роду, без племени, не удалось бы провернуть такое дело, не приди ему на помощь другой влиятельный бизнесмен, бывший с первым бизнесменом в давнишних непреодолимых контрах. Может, оно и было так, а может, и нет. Завистники были, есть и будут всегда, Никита об этом знал, поэтому все досужие разговоры и сплетни на свой счет стойко игнорировал. В конце концов, справедливость ведь восторжествовала, а что ещё нужно? Суд не только вернул автору песни его права, но и присудил звукозаписывающую фирму выплатитьпострадавшей стороне неустойку в размере трехсот тысяч рублей.

"Пострадавшая сторона" от радости едва не съехала с катушек. Ни в одном самом заоблачном сне бедолаге не могло бы присниться, что корявый стишок, написанный поутру с большого бодуна на обратной стороне конверта из-под каталога "Мир развлечений", и положенный на музыку, сочинённую тут же, на коленке, принесёт ему такой доход… Да-да, по иронии судьбы, хитом стала вовсе не та песня, которая была выстраданной, знаковой, и всё такое, а как раз наоборот. Жизнь порой преподносит нам сюрпризы оттуда, откуда не ждали. И, к слову, в ходе расследования выяснилось, что никакого Г.Н. Будищева на самом деле никогда не существовало, а история эта долго ещё перемывалась в московской музыкальной тусовке на разные лады, обрастая всё более и более невероятными подробностями.

С той поры дела у Никиты пошли в гору. Молодым дарованием заинтересовались, перетянули его в Москву и предложили место в ЛНА³, а это уже были совсем другие возможности. Гордеев-младший снял квартиру в спальном районе, начал потихоньку обрастать знакомствами, приобрёл чёрный внедорожник BMW, и в родной Краснокаменск наезжал теперь по праздникам.

******

– Он прекрасен… – повторил Никита и нарочито громко вздохнул: – Как жаль, что это ты не обо мне.

Прозвучало прямо, как песня. В голове даже заиграл полузабытый незамысловатый мотивчик: "Как жаль, что это ты не обо мне…". Или там были какие-то другие слова?..

– Слышишь меня? Ало, ало! Земля вызывает Алану!

– Что? – Алана вздрогнула, вырываясь из своих мыслей. Кажется, она опять что-то пропустила?

– Я говорю: с днём рождения тебя, старушка! С последним нормальным юбилеем в жизни.

– Спасибо, Никит! Я…

– Ты хотела спросить: почему с последним?

– Нет, я ничего такого не хотела. Я…

– Нет, хотела! И не спорь со мной, он прямо таки застрял между строк, этот огромный жирный вопросительный знак. Слушай, ну ты же понимаешь, что в следующий ближайший юбилей тебе уже стукнет двадцать пять. Целых двадцать пять лет! Ты знаешь, что это означает?

– Дай-ка подумаю, – Алана почесала правую бровь. – Сложно, конечно. С меня начнет сыпаться песок?

– Почти. Ну, в общем-то, люди в двадцать пять – это практически поголовно законченные инвалиды. Посмотри на меня! То бок колет, то башка трещит с похмелья, то кости ломит на погоду. А ещё – чуть не забыл – все знакомые бабушки при встрече хором вопрошают: "Ты рожать-то, когда собираешься? Часики-то тикают!"

Последнюю фразу Никита произнес противным фальцетом. Она всё-таки не выдержала и захихикала сквозь стон:

– О, нет! Только не это.

– Это, это, – заверил Никитос. – Они не оставят тебя в покое, можешь не сомневаться. Есть только один вариант избежать кошмара – родить до двадцати пяти.

– Я не могу, – ответила Алана. – Полину хватит удар.

– Плевать на Полину! Ты думай лучше, где будешь искать достойного кандидата на роль производителя. Рожать от кого попало – тоже, знаешь, так себе затея. Рожать надо от умного, красивого и здорового, да, желательно, ещё и богатого. Заметь, себя я не предлагаю, хотя-а…

– Никита! Прекрати!

В трубке раздался натужный булькающий звук. Вот в таком русле в последнее время и протекали почти все их разговоры. Ни о чём, хиханьки да хаханьки. Никита старался её рассмешить, иногда ему это удавалось. Иногда ей даже удавалось остроумно парировать в ответ. Но всё это было не то. Хорошо, конечно, что он просто есть в её жизни, но порой Алане казалось, что Никита по-прежнему видит её десятилетней девочкой, за которой отец поручил ему "присматривать".

– Ладно, ладно, – пробулькала трубка. – Не психуй. Я ведь просто пытаюсь вызвать положительные эмоции у царевны Несмеяны. А если кроме шуток, какие планы на сегодня? Только не говори мне, что опять плесневеешь в одиночестве и разрываешься между двумя лучшими кавалерами: телевизором и компьютером?

Алана молчала, наматывая на палец телефонный провод, и повторяла себе, что вообще-то Никита хороший человек и верный друг и, наверное, по-своему заботится о ней. Наверное.

– Чего молчишь, старушка? – спросила трубка. – Я всё-таки угадал?

– Ты очень догадливый и смекалистый, – грустно улыбнулась Алана.

– Продолжай. Я люблю, когда меня хвалят.

– А ещё ты трепло и бабник. Балаболка. Жуткий сноб. И пьяница. Э-э-э… Кажется, ничего не забыла?

– Так-так, – фыркнул Никитос. – Ну вот, наконец-то! Узнаю свою старушку бабАлану, подругу дней моих суровых. Эх-х, Аленький!.. Чуть не забыл: я же купил тебе подарок. Только вот не знаю, когда теперь смогу выбраться и закинуть. Столько работы навалилось, просто мрак и жуть.

На том конце провода надрывался мобильник. Никита был парень нарасхват.

– Работа? – поинтересовалась Алана.

– Она самая. Слушай, повиси, пожалуйста. У меня тут однозначно важный клиент.

Алана слышала, как её друг отвечает на звонок: "Да, зая. Конечно, зая. Что ты такое говоришь, зая? Как ты могла такое обо мне подумать?" Наконец, Никита вернулся.

– Какие у тебя нежные отношения с клиентами, – она всё-таки не смогла сдержать ехидства.

– Гы… Клиенты бывают разные, – уклончиво заметил Никитос. – А ты ревнуешь?

– Кто? Я? Да не дай бог! – Алана даже руками замахала, забыв о том, что он всё равно не мог её видеть. – Ты с ума сошел, мон шер⁴?

– Ну и зря, – ей показалось, что Никита даже обиделся, хотя с его манерой сложно было судить однозначно. – Ладно, говори, чего там у тебя.

– А с чего ты взял, что у меня что-то?

– Как будто я тебя не знаю. Слышу же, что ты чего-то хочешь и мнешься.

Алана помолчала. И в очередной раз подивилась его прозорливости. Вообще, не смотря на то, что Никитос часто производил впечатление человека легкомысленного и даже самовлюбленного, он был на редкость эмпатичен. Может, в том и заключался секрет его успеха? И не только среди противоположного пола.

– Да, вообще-то есть разговор, – Алана замялась. – Нетелефонный.

– Нетелефонный, – хмыкнул Никита. – То есть, даже не намекнешь?

Алана задумалась. Чего она боится? Она же не агент американской разведки и вряд ли телефон её прослушивается. Однако страх – липкий, противный, душный, словно сковал язык. Как будто если о том, что она задумала, узнает кто-то ещё, кроме неё самой, то узнает и он.

Тот, кого она привыкла бояться в течение всей своей сознательной жизни и против кого впервые решила всерьез восстать.

– Н-нет. Прости, не могу. Только при личной встрече.

– Заинтриговала прямо. Ладно, тогда жди. Попробую вырваться на следующей неделе. Но если вдруг надумаешь – набери меня.

– Приезжай.

"Если Зая отпустит", – захотелось съязвить напоследок, но она не стала этого делать. Алана вдруг представила себе, как он сидит столешнице ( "Сколько можно мостить свой зад на стол, Никита! Ведь есть же стулья!" – десять раз на дню повторяла тётя Валя, но так и не смогла отучить сына от дурной привычки ), стучит по полу босой ногой и, зажав плечом трубку домашнего телефона, свободной рукой набирает в мобильнике смс. Старый добрый Никитос, лохматый и небритый, в любимой футболке с надписью: "Не важно, кто прав, важно – кто Лев". И вдруг поняла, что сейчас расплачется.

– Я буду ждать, – сказала Алана и отключилась.

******

Звонок друга детства вновь вернул её мыслями в прошлое. Туда, где в один из прохладных апрельских дней накануне их с сестрой дня рождения, стоя под деревянной горкой среди луж и остатков черного снега, он заботливо оттирал с Лёлькиной курточки совершенно случайно налипший на рукав гудрон. Совершенно случайно второй раз и на вторую за день куртку, так уж получилось. Алана стояла рядом и хмурилась, предчувствуя нагоняй от мамы, и оттого, что нагоняй явно будет предназначен не ей, а Лёльке, легче не становилось.

– Тили-тили-тесто, жених и невеста! – противным голосом проверещал второклассник Славка Палкин, свесившись с балкона своей квартиры на третьем этаже. – Тили-тили-тесто! Лёлька – невеста, Никитос – жених!

Лёлька покраснела от злости и погрозила Славке кулаком:

– Палка-мочалка несчастная! Больно смелый, из дома орать? Спускайся вниз, трусливая жопа, я покажу тебе, кто тут "невеста"!

Алана зажала рот руками.

– Лёлька, ты что! Мама услышит!

Лёлька надулась, но ничего не ответила. О, это ужасное, но такое меткое слово на букву "ж"! Сколько раз сестра получала за него от мамы по губам, и всё тщетно. Вытравить его из Лёльки было так же невозможно, как заставить Никиту перестать садиться на стол вместо стула.

Кстати, о Никите. В отличие от Лёльки, на палкинский выпад он отреагировал… никак. Спокойно покончил с гудроном, а грязный платок свернул и сунул Лёльке в карман.

– Дома постираешь, – сказал он, и легонько щёлкнул её по носу. Затем повернул голову и долго смотрел на зловредного Палкина взглядом боцмана, наблюдающего за тем, как салага-матрос драит палубу верёвочной шваброй. – А насчет всяких придурков и провокаторов повторяю в сотый раз: не поддавайся. Учись держать удар, малявка!

– Я не малявка! – огрызнулась Лёлька. – И я умею держать удар!

– Я не про тот удар, – сказал Никита как-то загадочно, но пояснять ничего не стал. Взял Лёльку за руку и не торопясь, будто специально для всеобщего обозрения, повёл её через двор к киоску с мороженым. Алана семенила следом, прекрасно осознавая, что такой почести от Никитоса сама она не удостоится никогда, даже если вымажется гудроном с головы до пят.

******

С тех пор прошло, без малого, пятнадцать лет. Интересно, помнил ли Никита тот случай? В отличие от неё самой, друг не очень-то любил вспоминать детство. Нынче жизнь была гораздо веселее, а отношения с противоположным полом отличались, по его же собственному выражению, шикарным разнообразием. О каких-то из этих отношений Алана знала, но чаще – даже не догадывалась. Да и не очень-то хотела вникать.

– Ты сам-то их не путаешь? – спросила она Никиту во время одной из становящихся всё более редкими в последние годы встреч. – Не бывало, например, что забылся, назвал девушку не тем именем?

Никитос покосился на неё с сомнением.

– Ты за кого меня принимаешь? – ответил он даже слегка обиженно. – За идиота? Забыть имя девушки, а тем более, перепутать – это же означает обеспечить себе смертельного врага в её лице. А мне враги не нужны, знаешь ли, для того, чтобы испортить жизнь, и друзей вполне достаточно. Но на самый крайний случай – если вдруг внезапно накроет ранний склероз – есть ведь всякие "Зайчики", "Котики". "Малышки" там. Отличная находка, и девушке приятно, и для меня безопасно. Главное, не переборщить, потому что слишком частое употребление диминутивов тоже может вызвать подозрение.

Алана закатила глаза и покачала головой. Ох, уж этот Никита!

"Он такой умный, что иногда мне хочется ему врезать, – однажды сказала ей Лёлька. – А тебе нет?"

Алана пожала плечами. Врезать Никите ей не хотелось. Она вполне могла ответить ему и на его языке, просто большей частью робела и терялась.

– Всё равно ты когда-нибудь женишься, – мстительно сказала Алана, пытаясь прогнать не ко времени нахлынувшие воспоминания. Никита обернулся и посмотрел столь красноречиво, что какую-то секунду она не сомневалась, что он прочёл её мысли. И тут же, будто испугавшись нарушить самому себе данное слово – о прошлом не говорить, прошлое не вспоминать – друг картинно схватился за голову:

– Я? С ума сойти! Да не иначе, вы все хотите моей скорейшей кончины? Как представлю себе, что прихожу домой, а там меня встречает толстая тётка в бигудях и протёртом на заду халате…

– Во-первых, не в "бигудях", а в "бигуди", – поправила Алана, с удовольствием воспользовавшись такой возможностью. – А во-вторых, почему сразу – "тётка"?

– Дядька? – Никита изумлённо выпучил глаза. – Ну, ты уж совсем, старушка, даёшь.

– Дурак! – Алана со всей силы пихнула его в плечо. Никитос захохотал.

******

…Примерно полгода назад Славка Палкин неожиданно сам стал отцом двух чудесных толстощёких близняшек. Он по-прежнему жил в своей старой квартире в доме напротив родительского, и навещая Павлика, Алана иногда видела его, гуляющего с женой и коляской. Бывший задира и хулиган, а ныне – образцовый муж и отец, теперь приветливо улыбался и кивал ей при встрече. Жизнь меняет людей, это правда. Они все выросли и изменились.

Кроме Лёльки.

Глава 3

Алана поставила телефон на комод, на салфетку, связанную бабушкой из использованных целлофановых пакетов. Стационарные телефоны постепенно отходили в прошлое, на место им пришли мобильники, которые были гораздо удобнее тем, что их везде можно было носить с собой, но она не торопилась избавляться от своего старого красного пузана с крутящимся диском. Он напоминал ей о детстве, о бабушке, которая очень была к нему привязана, даже салфетку специально вон связала, и Алана категорически отказывалась сменить этот агрегат хотя бы на кнопочный с памятью и автоответчиком.

Она рассеянно провела пальцем по отверстиям на диске и вновь мысленно вернулась в далёкий 1995 год. В то самое место, где две маленькие девочки стояли в траве на краю оврага, и одна из них, в красном плащике, с непослушными чёрными кудряшками, тянула сестру за рукав.

******

– Да вон же он! Вон! – от нетерпения Лёлька подпрыгивала на месте. Алане не сразу удалось разглядеть "волшебный цветок", по внешнему виду, к слову сказать, больше напоминавший обычную зачуханную саранку. Но это ещё было полбеды.

Вторая (и основная) половина заключалась в том, что этому цветку приспичило вырасти не где-нибудь, а по другую сторону оврага – не слишком широкого, но достаточно глубокого для того, чтобы, сорвавшись вниз, переломать себе руки-ноги, если не хуже. Алана моментально сообразила, что задумала её сестрица, и внутренне похолодела.

– Лёлька, нет! – еле выговорила она внезапно осипшим голосом. Но было поздно.

******

С той самой ночи, когда они с Лёлькой впервые увидели незнакомца в чёрном, прошло несколько месяцев. За это время существо появлялось ещё несколько раз. То оно внезапно выныривало из-за угла галантерейного магазинчика, то наблюдало за ними из-за жёлтого забора детского сада. В середине марта они отправились с мамой к её знакомой тёте Свете, и чёрный человек шёл за ними по другой стороне улицы. Точнее, не шёл, а плыл, парил над землей, едва касаясь её ногами. Лёлька незаметно для мамы толкнула сестру локтем. Алана обернулась и охнула, прикрыв ладошкой рот. Редкие прохожие сновали туда-сюда, некоторые удивленно шарахались и озирались, но большинство просто топало мимо, не обращая на странного незнакомца никакого внимания. Однако люди старались обойти этого типа стороной, и никто не столкнулся с ним лоб в лоб – это наводило на мысли о том, что они его тоже видели, ну, или хотя бы что-то чувствовали. "Значит, мы не сошли с ума, – сказала Алана позже Лёльке наедине. – Колдун действительно существует!"

"Колдуном" девочки прозвали зловещего незнакомца, обоюдно и почти не сговариваясь – это имя как-то сразу одновременно пришло им обеим в головы, и очень ему подходило. Ведь, в самом деле, здесь попахивало каким-то колдовством. Теперь часто вечерами в детской при тусклом свете ночника они шёпотом размышляли о том, кто он, откуда взялся и что ему от них нужно. В ход шли версии одна фантастичнее другой – о монстрах, оборотнях, инопланетянах и жертвах таинственных лабораторий, проводящих эксперименты над людьми – в общем, вся та каша из телевизора, которой забита голова современного ребёнка. Но монстры, колдуны и прочая нечисть обычно имеют свойство прятаться, когда ты не один, и почти всегда, так и не придя к общему знаменателю, сёстры засыпали в обнимку на одной из кроватей, укрывшись одним одеялом, и видели каждая свои сны.

******

…Не обращая больше на сестру внимания, Лёлька галопом неслась к тому месту, где прошлым летом свалилось на землю большое трухлявое дерево. Во время грозы в его ствол попала молния, оно упало над оврагом, зацепилось кроной за противоположный край и образовало некое подобие моста, довольно хлипкого и ненадёжного на вид. Взрослого человека этот импровизированный "мост" наверняка бы не выдержал, но кое-кто из ребятишек, на свой страх и риск иногда пытался перебежать по нему на другую сторону.

На этот раз Алана проявила несвойственную ей прыть, в три прыжка догнала беглянку и схватила за руку.

– Ты туда не пойдёшь! Я тебя не пущу!

Не ожидавшая столь внезапного натиска, Лёлька слегка опешила:

– Почему?

– Ты же упадёшь вниз.

– Не упаду, – заверила Лёлька. – Я лёгкая, и дерево меня выдержит.

Она попыталась освободить руку. Алана не пускала.

– Лёлька, не глупи! Это опасно!

Лёлька покачала головой.

– Опасно сидеть и ничего не делать, зная, что Колдун караулит нас за дверью. Я вернусь через пять минут. Если тебе страшно, закрой глаза и считай до ста. Когда досчитаешь, я уже буду рядом.

И её решительная сестра поставила ногу на ствол, твёрдо вознамерившись идти до конца. От бессилия Алана расплакалась:

– Лёлька, не смей! Не делай этого! Я… я… – и, ощущая всей душой своё полное и безнадёжное поражение, выложила последний козырь: – Я всё расскажу маме!

Лёлька обернулась. Удивлённо округлила голубые глаза. А потом улыбнулась, как могла улыбаться только Лёлька – так торжествующе и одновременно презрительно, что сердце Аланы провалилось куда-то в желудок.

– Иди, – величаво кивнула сестра. – Иди, и ябедничай. Ты меня не остановишь.

И больше не медля ни секунды, ступила на дерево, и пошла по нему, быстро-быстро перебирая маленькими ножками и расставив руки в разные стороны – для равновесия.

Алана замерла, прижала руки к груди и испуганно наблюдала, как сестрёнка всё дальше удаляется от неё. В голове роились мысли – одна ужаснее другой. Она думала о том, что будет, если дерево всё же не выдержит, и Лёлька полетит вниз? Если она сломает себе ногу? А если обе ноги, да ещё и руку в придачу? И что же тогда будет с ней, Аланой? Что она скажет маме? Как объяснит, почему не удержала, не остановила? И как она посмотрит в глаза папе?

Дерево было старым и рыхлым, кора во многих местах встопорщилась, и это было хорошо, так как помогало Лёльке избежать скольжения. К тому же противоположный край оврага находился ниже уровнем, и девочка шла под уклон, что тоже облегчало ей путь. Вот она преодолела его половину, две трети, три четверти… В душе Аланы затеплилась слабая надежда на то, что сегодняшнее приключение ещё может закончиться благополучно. Алый плащик ярким пятном весело мельтешил над оврагом, красные туфельки двигались всё быстрее, и вот уже счастливая Лёлька машет сестре с другой стороны земляного пролома рукой, а в руке зажат только сорванный бледно-жёлтый цветок.

– Алана! Алана! Он у меня!

Алана выдохнула. Оставался ещё обратный путь, но, похоже, сегодня удача благоволила Лёльке. И ей было абсолютно всё равно, что её сестра собирается дальше делать с этим несчастным сорняком. Главное, чтобы она вернулась домой – целая и невредимая.

Внезапно Алана почувствовала спиной чей-то взгляд. Обернувшись, она увидела сидящую на дереве чёрную птицу. Взъерошенная ворона с большим толстым клювом внимательно смотрела на девочку. Потом развела крылья и издала странный звук, больше напоминающий скрежет железа по стеклу, нежели карканье.

– Я иду назад! – донесся Лёлькин голос с той стороны оврага. И тут Алана поняла: что-то неладно. Что-то не так.

Ветер. Откуда он взялся? Только что его не было. С утра на улице царила такая жара, что она уже пожалела о том, что надела ботинки. И тут вдруг этот пронизывающий, ледяной холод, от которого моментально онемели руки и ноги. Алана поднесла ладошки ко рту, пытаясь согреть их своим дыханием.

Эта птица… её глаза.

– Лёлька, назад! – закричала она, пронзённая внезапным озарением. – Немедленно возвращайся!

Лёлька вскинула голову и посмотрела на свою заполошную сестру вроде бы удивлённо. Она добралась уже до середины дерева. Как же теперь назад?

– Лёлька беги назад! Быстрее!

Что-то тяжёлое ударило её по голове. Алана подумала, что кто-то кинул в неё камень – наверное, хулиган, которому с утра пораньше нечем больше заняться и по которому давно плачет детская комната милиции. Она не удержалась на ногах и упала на четвереньки в грязь – разумеется, на ярко-жёлтом плаще тут же появились пятна, и первое, о чём девочка подумала в этот момент: то-то "обрадуется" мама, увидев, что грязной, как поросёнок, с прогулки явилась её старшая, а не младшая дочь.

А потом она увидела чёрную тень, закрывшую солнце, и поняла, что это был за "хулиган". Огромная птица налетела на неё и сбила с ног. Огромная? У страха, как известно, глаза велики. Любой нечаянный прохожий, случайно оказавшийся рядом в тот момент, подтвердил бы, вне всякого сомнения, что это была самая обычная ворона, ничем отличающаяся от других таких же ворон, обитающих в данной местности. Разве что, только заглянув птице в глаза, прохожий мог бы сильно удивиться, увидев, что глаза эти как будто налиты кровью.

И это красноглазое чудовище со скоростью истребителя-бомбардировщика неслось прямо на Лёльку!

– Ай! – услышала она короткий Лёлькин вскрик – скорее, изумлённый, чем испуганный. И тут же: – Уйди!

Ну, не тем была её сестра человеком, чтобы падать в обморок при виде какой-то общипанной вороны, пусть даже и атакующей её с совершенно непонятной агрессией. В другое время и в другом месте остатки перьев полетели бы из наглой птички в разные стороны. Но отбиваться одной рукой, да ещё и стоя на хлипком мостике над пропастью…

Алана запомнила тот момент, когда вдруг что-то случилось со временем. Оно неожиданно приостановилось и начало двигаться очень, очень медленно. Как в замедленной съёмке, Алана видела Лёльку, отмахивающуюся от вороны. Птица, увернулась первый раз, но во второй Лёльке удалось изловчиться и ударить по ней кулаком. Ворона с криком полетела вниз, и в этот момент ноги девочки соскользнули с дерева.

Несколько очень долгих секунд она пыталась удержать равновесие, судорожно взмахивая руками, но тщетно. А потом начала медленно падать. Ярко-красное пятно плаща в последний раз мелькнуло перед глазами и пропало из вида. Алана упала на землю, совсем забыв про мамин подарок, и изо всех сил пытаясь вдохнуть в лёгкие воздух, ставший вдруг жёстким и очень тягучим.

******

Телефон зазвонил опять. На этот раз звонок был ожидаем, и Алана расплылась в улыбке, едва услышала в трубке звонкий голосок маленького братишки.

– С днем рождения, любимая моя сестрёнка! – на одном дыхании выпалил Павлик.

– Спасибо, большой парень, – "И спасибо тебе за то, что ты вообще есть", – мысленно добавила она. – Как ты?

– Я? – Павлик заговорил тише. – Хорошо.

– Точно?

– Да точно, точно! – Павлик её успокаивал, но Алана ему не очень верила. Брат был ещё тем "партизаном" и улыбался даже тогда, когда было совсем худо. Алана это знала, и иногда её захлёстывало чувство невероятной безысходности.

– Как папа? – осторожно спросила она.

– Спит.

Коротенькое, небрежно брошенное слово обожгло ухо холодом. Павлику было девять лет – десять исполнится только в июле. Но ему пришлось рано повзрослеть. Слишком рано, как, впрочем, и ей самой.

– Опять? С утра уже?..

Павлик вздохнул в трубку. Алана прикусила губу. Жалость к братишке накрыла с головой.

– Малыш…

– А?

– Ничего. Послушай.… Всё будет хорошо. Ты мне веришь? Очень скоро всё изменится. Ты только немножко подожди, ладно? Совсем чуть-чуть.

Это было именно то, о чём она собиралась поговорить с Никитой. Серьёзно поговорить, без стёба и подколок. Алана больше не могла оставлять Павлика с его родителями. Лишить собственного отца родительских прав на его младшего сына – вот, что она задумала, не больше и не меньше. Может, это безумие, может, отец убьет её, когда узнает – но Павлика она им не отдаст даже ценой собственной жизни. Никита должен ей помочь, он умный, он обязательно придумает что-нибудь. В конце концов, она вполне была способна сама позаботиться о младшем брате.

– Аха… – выдохнула трубка. Павлик никогда не жаловался ей на родителей. И Алана делала вид, что не замечает синяков на руках и спине мальчишки, не замечает его грустных глаз и бледного личика. Иногда Павлику удавалось отпроситься к сестре в гости и ничего на свете не могло доставить им обоим большей радости. Но это случалось лишь, когда у отца выпадали "светлые" денёчки, а выпадали они, чем дальше, тем всё реже.

– Алана, – очень тихо, будто опасаясь, что их подслушивают, произнёс Павлик. – Я сегодня не смогу к тебе приехать. Мама сказала, что я… это… ну, в общем, должен буду сегодня ей помогать. Ты не сердишься?

Алана сжала трубку так, что побелели пальцы. В глазах предательски защипало.

Мать Павлика – тётя Нюра, вторая жена их отца, бойкая, вечно полупьяная бабёнка, в последние полгода работала уборщицей, мыла подъезды. И никогда не упускала возможности прихватить с собой на работу своего малолетнего сына. "Нечего расти кисейной барышней. Пусть знает сызмальства, как они достаются, рублики-то! Или, может, ты будешь нас содержать?" – огрызалась она в ответ на робкие замечания Аланы о том, что Павлик ещё слишком мал, для того, чтобы таскать за ней тяжелые вёдра с водой. Отец опять нигде не работал. С последнего места – деревообрабатывающего завода – куда отец Никиты дядя Миша по старой памяти пристроил его сторожем, отца уволили, после того как, напившись, он чуть не устроил на складе пожар.

Сердилась ли она? О да, ещё как! Но не на брата, конечно. На мать Павлика, эксплуатировавшую его детский труд и заставляющую худенького, болезненного мальчугана вставать в полшестого утра и в любую погоду таскаться за ней по холодным подъездам. На их отца, потерявшего человеческий облик, пытаясь найти правду жизни на дне бутылки. На себя саму, за свою беспомощность, за то, что не могла оградить братишку от жестокости его родителей. Но она собиралась положить этому конец. Давно пора.

– Я не сержусь, дорогой, – проговорила Алана, изо всех сил моля бога, чтобы Павлик не услышал в её голосе слёз. – Что ты, маленький, конечно нет! Только не на тебя. Скоро мы увидимся. Скоро…

"Скоро я заберу я тебя к себе насовсем".      Как же ей хотелось сказать это вслух! Но она не могла. Боялась… Боялась сглазить. Боялась, а вдруг не получится? Боялась, что Павлик нечаянно проговорится отцу, а тот озвереет и, не рассчитав силы, изобьет его до полусмерти. В общем, боялась она всего. Лучше пока хранить её задумку в секрете, ради спокойствия самого же Павлика.

– Хорошо! – голос брата звучал немного бодрее. – Ну, я тогда побежал, а то мама уже зовёт. Поздравляю тебя ещё много-много раз! И желаю тебе… желаю тебе того, что ты сама себе желаешь. Во как!

– Спасибо, мой хороший! Целую тебя крепко-крепко. Не грусти.

– Я и не собирался грустить. И я тебя тоже целую. Пока! – в трубке раздались короткие гудки. Павлик отключился.

Алана отодвинула от себя телефон и задумалась.

– Ну? И чего же мне такого пожелать самой себе? – грустно усмехнулась она, глядя на своё отражение в выключенном телевизоре, и для чего-то сымитировала голос Полины: – Чего ты хочешь, девочка моя?

Алана из телевизора смотрела на неё, сочувственно молча.

******

Однажды они с Лелькой сидели на подоконнике открытого окна их детской и смотрели на небо. Было уже поздно, родители давно спали, но у двух сестёр были сегодня дела важнее, чем сон. Они размышляли о том, куда пропал Колдун. После того дня рождения он куда-то исчез, словно забыл про них. Алана была этому только рада, а вот Лёлька как будто даже огорчилась. Во всяком случает, она упорно отказывалась верить в счастливое избавление и уверяла Алану, что Колдун просто затаился на время, и ждёт удобного момента, чтобы застать их врасплох.

Чёрное небо было сплошь усыпано крупными звёздами, такими яркими, что начинало щипать в глазах от долгого их созерцания. А может, ей просто очень хотелось спать? Но бдительная младшая сестра не давала расслабиться.

Стоял июнь месяц – от дня, перевернувшего жизнь Аланы с ног на голову, их отделяло всего каких-то три недели.

– Ты знаешь о том, что если загадать желание, пока падает звезда, то оно непременно сбудется? – зевая, спросила Алана. Лелька посмотрела на неё и смешно сморщила нос.

– Да ладно?

– Это правда. Бабушка рассказывала, что так она встретила дедушку. Бабушка – ну, тогда она ещё была не бабушкой, а молодой девушкой – очень хотела выйти замуж, но у неё не было жениха. Однажды они с подружками заночевали в поле, в стогу сена. Бабушка долго не могла заснуть, она лежала и смотрела на небо, и вдруг увидела падающую звезду. Тогда она быстро загадала желание – этим летом встретить своего жениха, и после сразу уснула. А через несколько дней познакомилась с дедушкой.

Лёлька засмеялась.

– Так, надо смотреть во все глаза! Сейчас упадёт звезда, и я загадаю ей, чтобы встретить жениха.

– Глупая! Не обязательно загадывать жениха. Можно загадать всё, что угодно. Только желание нельзя рассказывать, иначе оно не сбудется.

– А я хочу жениха! – хохотала вредная Лёлька, строя забавные рожицы.

– Зачем тебе? Ты выйдешь замуж за Никиту, все так говорят, – сказала Алана и показала сестре язык, а Лёлька в ответ не больно дёрнула её за волосы и девочки покатились со смеху.

– Тихо ты, родители проснутся! – шикнула Алана, но и сама удержаться не могла, и они продолжали тихонько хихикать, не переставая при этом поглядывать на огромное небо.

Оно было сегодня каким-то особенным… не таким, как всегда. Алана смотрела вверх, ощущая, как душа её переполняется тихим восторгом. Это было так здорово – сидеть рядом с любимой сестрёнкой, разглядывая эти необыкновенно яркие и загадочные звёзды. А за окном ласково шелестел листвой тёплый ветерок, тихонько трепал её волосы, и от осознания, что всё вокруг такое родное, простое и понятное, на сердце становилось необычайно тепло и спокойно. Краем глаза девочка глянула на улыбающуюся сестру и вдруг поняла, что Лёлька сейчас думает о том же самом.

Они были настолько близки, что для этого не потребовалось никаких усилий.

Поэтому Алана совсем не удивилась, когда, снова подняв к небу лицо, она увидела падающую звезду. Именно это и должно было произойти. Но звезда оказалась не одна – их было две. Они вспыхнули одновременно и метнулись в разные стороны.

– Ты видела? – подскочила Лёлька. – Две! Их было две! Ты успела загадать?

– Да. А ты?

– Я тоже! А что ты загадала?

– Я загадала, чтобы мы с тобой никогда-никогда не расставались, – ответила простодушная Алана. Разве ждала она подвоха от любимой сестры в такой момент?

Но у Лёльки внезапно вытянулось лицо.

– Э, да ну тебя! Я не собираюсь жить с тобой всю жизнь в одной комнате. И вообще, зачем ты рассказала? Не сбудется теперь, сама же говорила!

И Лёлька, её любимая Лёлька, противно захихикала тоненьким голоском.

Сразу всё изменилось. Мир потускнел, и больше не казался таким уж прекрасным. Небо и звезды никакие не волшебные, самые обыкновенные. И ветер стал каким-то колким и неприятным. И вообще, почему они до сих пор не спят?

– Зачем же тогда ты спрашивала? – даже не пытаясь скрыть обиду в голосе, сказала Алана.

– А чтоб ты не была такой простофилей, – нежно пропела Лёлька и с видом превосходства скрестила руки на груди.

Алана слезла с подоконника, молча, направилась к своей кровати. Сестра бросилась следом.

– Ты что, обиделась? Алана? Прости меня, я не нарочно!

Алана забралась на кровать, и с досадой ткнула кулаком подушку. Так было всегда, или почти всегда. Её сестра сначала говорила, а уже потом думала о том, что сказанное может кого-то обидеть, и бежала приносить свои извинения. А так как Алана была к ней ближе всех, то ничего удивительного, что быть этим "кем-то" чаще всего приходилось именно ей.

– Ну, пожалуйста, не злись, – лебезила лиса-Лёлька, стягивая с неё одеяло. – Хочешь, я тоже скажу тебе своё желание? Честно-честно!

– Не надо! – Алана со злостью дёрнула одеяло на себя и, отвернувшись к стенке, натянула его на голову. – А то не сбудется, – глухо добавила она из-под своего укрытия.

Лёлька сокрушённо вздохнула и тоже полезла на свою кроватку.

******

Алана потёрла левую мочку уха и потрясла головой, гоня, прочь печальные мысли. Девушка в телевизоре смотрела на неё выжидающе.

Никита утверждал, что у неё слишком богатое воображение. Человек не может так отчётливо помнить, что с ним происходило в четыре-пять лет, говорил он. Сам Никита из своего детства помнил только то, что ему рассказывали родители… и о том, что соседские мальчишки частенько кричали им с Лёлькой вслед: "Тили-тили-тесто!.." тоже предпочитал не вспоминать.

Но Алана действительно помнила многие события тех дней до мельчайших подробностей. Она и сама порой удивлялась этой своей странности. Помнила, какая была погода в тот или иной день на улице, что говорила мама, даже то, во что они с Лёлькой было одеты. Возможно оттого, что она бережно хранила эти воспоминания, лелеяла их, берегла, как самый закостенелый скряга бережёт свои закрома, и не собиралась с ними расставаться ни при каких обстоятельствах. Никита уверял, что это просто патология.

– Вот и… не сбылось, – пожаловалась она своему отражению. – Не надо было рассказывать…

"Телевизионная" Алана грустно покачала в ответ головой. Она всё понимала, только сказать ничего не могла.

За окном расчирикались воробьи.

Глава 4

От падения в овраг Лёльку спасла бригада электромонтёров. По счастливой случайности, они прокладывали кабель неподалёку, и немедленно примчались на отчаянные вопли двух сестёр. Худой веснушчатый парень со смешно оттопыренными ушами, обмотавшись тросом, за другой конец которого держались двое его старших товарищей, рискнул проползти по дереву и снять с него девочку. Лёльке повезло – падая, она зацепилась за ветку хлястиком плаща и провисела на нём до прибытия помощи. Повезло трижды – выдержала ветка, пуговицы на хлястике и дерево, которое, хоть и гнулось-скрипело под тяжестью парня, но не сломалось. Господь бог, который, как известно, охраняет пьяниц и маленьких детей, в тот момент не отошёл по неотложным делам далеко за пределы своей канцелярии. Визжащую, расцарапанную, но живую и невредимую Лёльку вместе с тихо всхлипывающей сестрой доставили к родителям. Дома началось настоящее светопреставление. Бледная, перепуганная мама, целый час металась по квартире, мазала Лёлькины лицо и руки зелёнкой, успевая одновременно со слезами на глазах целовать дочь, и кричать на неё, угрожая выпороть. А в промежутках между этим хватала телефон и звонила в ЖЭК, чтобы они убрали, наконец, это проклятое дерево. Во всей этой суматохе был только один плюс – увидев перепачканный Аланин плащ, мама лишь отмахнулась от неё, и девочка, незаметно сунув испорченный подарок в корзину с грязным бельем, мышкой прошмыгнула в детскую.

******

После полудня страсти, наконец-то, улеглись. Мама начала накрывать на стол к приходу гостей, девочки играли в своей комнате. Алана с Людочкой, их ровесницей и соседкой по подъезду, укладывали кукол спать. Подозрительно молчаливая Лёлька, подобрав под себя ноги, сидела на кровати и хмуро разглядывала увядшую саранку. Несчастный цветок мама собиралась отправить в мусорное ведро, но Лёлька яростно кинулась на его защиту, отбила добычу, поход за которой едва не закончился трагедией, и бережно спрятала её в большую жестяную коробку из-под фломастеров. Какой с цветка теперь толк, непонятно, и как с его помощью можно было уничтожить Колдуна, было непонятно ещё больше. Над этой проблемой и ломала голову Лёлька, когда в детскую вошёл ещё один гость – сын близких друзей их родителей, и приятель самих девочек Никита Гордеев.

Никита был совсем взрослым – в конце июля ему исполнялось целых десять лет. Он заканчивал четвёртый класс, учился на одни пятёрки и знал всё и обо всём. Но самое удивительное заключалось в том, что Никита был, наверное, единственным человеком в мире, которому Лёлька заглядывала в рот, слушалась беспрекословно и никогда с ним не спорила (ну, или почти никогда). Из-за этого родители постоянно над ними подтрунивали, на что Лёлька злилась, а Никита по обыкновению не реагировал, и лишь однажды заявил: "Просто я умею находить подход к женщинам". Звучало многообещающе, и Никиткин папа задумчиво крякнул.

Увидев перемазанную зелёнкой Лёльку, Никита сходу оценил её внешний вид:

– Круто. Тебя столкнули в канализационный люк?

– Упала с лестницы, – задумчиво покачивая в коробке цветок, соврала Лёлька. Никита похмыкал, и сделал вид, что поверил. Но тема канализации всё равно никак не желала его отпускать, потому что недавно мальчик прочел в журнале статью о диггерах и очень ими заинтересовался. А ещё вампирами, о них он вообще постоянно читал.

– Давайте играть в вампиров в подземелье, – предложил он девочкам и, не дожидаясь ответа, начал на ходу сочинять правила: – Значит, так. Я буду Главным Вампиром. Лёлька будет моим заместителем-Призраком. А вы, – Никита поочередно ткнул пальцем в Алану и Людочку – будете жертвами.

– Я не хочу жертвой! – пискнула Людочка, однако Главный Вампир был непреклонен.

– Но кому-то надо ею быть, – Никита почесал в затылке и философски добавил: – К тому же, иногда это даже полезно. Чтобы не оказаться жертвой в жизни, нужно уметь примерить эту роль на себя в игре.

Никто ничего не понял, но все сразу с ним согласились. Потому что Никита был самый старший и очень умный. Он даже очки носил, настоящие, для зрения, а не с пластмассовыми цветными стеклами, как у Лёльки.

Главный Вампир огляделся вокруг и стянул со спинки стула тёмно-коричневую мамину шаль. Накинул её себе на шею. Шаль была длинная и широкая, так что Никитка запросто обмотался ею, словно плащом.

– Ну, круто, – снова сказал он. – Жалко только, что не чёрная.

Алану роль "жертвы" тоже не слишком воодушевляла, и в глубине души она даже порадовалась, что у мамы нет шали чёрного цвета. А то в чёрном Никита, пожалуй, слишком был бы похож на Колдуна. Наверное, Лёлька тоже об этом подумала, потому что лицо сестры приобрело какое-то странное выражение.

– Ну, ты и урод! – внезапно захохотала она, отложив коробку. – Тоже мне, вампир нашёлся! Где ты таких вампиров видел? Тебе бы ещё парик – и от нашей бабушки Люси не отличишь.

Девочки засмеялись вслед за Лёлькой. Никита надулся, и Алана даже успела (не без облегчения) подумать, что он обидится, и сам откажется от игры, но обрадоваться не успела.

– Так, ну-ка цыц! – сказал Никита, и Лёлька сразу смолкла, и никто этому не удивился. Так было всегда, потому что он обладал какой-то особенной властью над ней, хоть Лёлька по малолетству об этом пока не догадывалась. А вот Никита, вполне возможно, о чём-то и догадывался, кто его знает.

– Значит, я всё придумал, – он схватил с игрушечной кроватки лупоглазую куклу-блондинку и бесцеремонно сунул её подмышку. – Мы с Лёлькой, то есть, с Призраком, как будто похитили вашего ребёнка и спрятались в подземелье. Это там.

Никита показал пальцем в сторону ниши. Алана с Людочкой переглянулись, Людочка открыла рот.

– Ваша задача – найти нас и забрать ребёнка. На это у вас есть полчаса, а потом мы выпьем из него кровь.

– Фигня какая-то, – заспорила Лёлька. – Призраки не пьют кровь.

Никита рассердился:

– Слушай, ты чего всё время пререкаешься? Ты играть хочешь, или нет? Будешь кровососущим призраком!

Лёлька замотала головой:

– Нет! Я буду призраком девочки, которая умерла, сорвавшись с высокой скалы.

Алана замерла. Интересно, Лёлька сама-то понимала, насколько сегодня она была близка к тому, чтобы (по словам Никитоса) "примерить на себя эту роль в жизни"? Никита ещё раз подозрительно поглядел на "боевую раскраску" Лёлькиного лица и решил не усугублять.

– Ладно, будь, кем хочешь, – Главный Вампир милостиво махнул рукой, открыл дверь ниши и посторонился, пропуская даму вперёд.

– Ещё раз напоминаю. Мы заходим. Вы считаете до ста и заходите следом. Всем понятно?

– Всем понятно, – хором отозвались девочки.

Всё-таки Никита имел какое-то неосознанное влияние не только на Лёльку. Даже Людочка, которая была изначально против этой затеи, лишь скривилась, но ослушаться не посмела. Главный Вампир и Девочка-Призрак, Упавшая Со Скалы зашли внутрь, дверь за ними закрылась, но тут же открылась, и из проёма показалась всклокоченная Никитина голова.

– Самое главное чуть не забыл, – сказал он. – Свет включать нельзя.

И снова с треском хлопнул дверью. Алана вздрогнула.

******

В их квартире была большая ниша, можно сказать, кладовка. Там хранили всякую всячину: папины инструменты, Аланины и Лелькины старые игрушки, летом – зимнюю одежду, а зимой велосипеды и ракетки для бадминтона. Словом, складывали туда все нужные, но временно неиспользуемые вещи, а так же ненужные, которые было жалко отнести на помойку. Лучшего места для игры в подземелье вампиров не найти, хотя мама, наверное, с этим бы вряд ли согласилась.

Алана и Людочка топтались на пороге. В щель из-под двери пробивалась узенькая полоска света, впрочем, темнота в нише и без того не была кромешной. Глаза быстро привыкли к полутьме, и Алана могла разглядеть полки, заставленные соленьями, коробки с вещами на полу, висящую на крючках в дальнем углу одежду. Всё это вовсе не вызывало ни паники, ни страха.

– Где же наша доченька? – сказала Алана. – Наверное, она заблудилась. Нужно найти её, говорят, в этом подземелье водятся чудовища.

– Ой! – жалобно пискнула Людочка и схватила её за руку. Вот трусиха!

Алана совсем ни капельки не боялась. Обернувшись, она увидела на полке среди банок с огурцами оторванную голову куклы. Откуда она взялась? Лёлька, наверное, бросила…

Алана протянула руку. Кукла моргнула левым глазом. Алана дернулась и подалась назад, нечаянно толкнув при этом Люду.

– Ай! – взвизгнула та. – Ты чего?

– П-показалось, – дрогнувшим голосом ответила Алана. Кукла смотрела исподлобья. Вдруг губы её искривились в едва заметной усмешке. "Поиграем, Алана? – как бы предлагала кукла. – Давай! Будет весело!"

Алана отвернулась. "Ничего этого не было, – сказала она себе. – Ничего… а если даже и было, то что? Ничего эта кукла мне не сделает, у неё даже рук нету… Ни рук, не ног, одна голова". Алана стала смотреть на старый папин ремень, свисающий из коробки. Какой-то он был странный… похожий на змею.

В углу что-то прошуршало. Девочка почувствовала, как похолодели её руки.

– Алана, мне здесь не нравится, – заныла Людочка. – Давай уйдем!

– Куда это вы собрались? – раздался из глубины кладовки зловещий бас, уж очень напоминающий изменённый голос их друга Никиты. – Вам что же, не нужна ваша дочь? Хар-рашо-у, тогда я откушу ей голову и высосу всю её кровь. Так и сделаю, не будь я Главный Вампир-р-р!

В ответ ему раздался раскат Лёлькиного хохота. Людочка взвизгнула:

– Да ну вас! Никита, дурак, мы недоговаривались пугать!

– Какой ещё Никита? Я Вампир! Ва-ампи-ир-р!

Лёлька добросовестно подвывала шефу дискантом и хохотала, как сумасшедшая. Однако Алана, услышав знакомый голос, наоборот взбодрилась. И уйти она уже не могла. Это означало навлечь на себя едкие насмешки со стороны сестры и Никиты. Лёлькины она ещё как-нибудь бы пережила, но показаться трусихой перед взрослым мальчиком ей очень не хотелось.

Вот только Люда вцепилась в её руку и тяжело дышала в ухо. Алане это не нравилось. Людочка боялась, и запах этого страха вызывал у неё приступ тошноты. Она впервые за свою пятилетнюю жизнь задумалась о том, что страх может пахнуть. И он действительно пах – прогорклым кефиром, который простоял три недели в холодильнике, загороженный банками и всеми позабытый. А Алану угораздило сунуть в пакет нос, и её тут же вырвало прямо на собственные ноги. "Что за неженка, боже ты мой!", – проворчал папа, и кинул ей половую тряпку. Хотел бросить на пол, но промахнулся, и попал в дочь. Алана едва не расплакалась от обиды (хотя мысль о том, что отец мог специально метиться в неё, пришла в голову на несколько лет позже), но прибежала Лёлька и вылила злополучный кефир в раковину. А потом они вместе мыли пол и полоскали её колготки под краном в ванной…

– Можешь идти, – сказала Алана, вырывая у Людочки свою руку. – А я пойду, и сама заберу у Вампира нашу доченьку!

С этими словами она смело шагнула в темноту. Смело? Ну, во всяком случае, так ей хотелось думать.

– Дурацкая игра для дураков! – проскулила Люда за её спиной.

Алана её не слушала. Игра есть игра. Дурацкая – не дурацкая, но для каждого человека наступает момент, когда приходит пора усвоить – у принявшего правила есть обязательства, и не важно, сколько ему лет.

В тишине она услышала тихое хныканье, а затем тоненький детский голосок пропел:

– А-а-а… а-а-а…

Я маленькая, маленькая девочка.

Я упала со скалы и умерла,

И мне никогда не вернуться домой…

А-а-а… а-а-а…

Алана почувствовала мурашки, побежавшие по спине. Она говорила себе, что это Лёлька, её дурашливая маленькая сестрёнка, и всё равно было жутко. Голос доносился… как будто сверху. Ох уж эта Лёлька, она что, на антресоль залезла?

– А-а-а… а-а-а…

Я сижу одна и в темноте

А-а-а… а-а-а…

Кто-нибудь придите же ко мне

– Лёлька, хватит, замолчи! – плаксиво кричала Людочка почему-то откуда-то издалека. Алана не понимала, что происходит, ведь вряд ли она отошла от подружки больше, чем на пару шагов. – Замолчи, я тебе говорю! Да вы все здесь ненормальные! Выпустите меня, я не хочу играть в мертвецов!

– А-а-а… а-а-а…

Как же холодно и грустно в темноте…

А-а-а… а-а-а…

Неужели так никто и не придёт ко мне?

Голос зачаровал Алану. Она шла за ним, будто за дудочником⁵. Но что-то во всём этом было неправильное, что-то было не так.

И тут она увидела, как в шаге от неё резвятся и танцуют синие огоньки. Будто стайка крошечных светлячков в темноте. Алана уставилась на них с открытым ртом. Что это такое, и откуда это взялось в их кладовке?

– Алана! Дверь! Как её открыть?

Алана недовольно поморщилась. Люда начинала её раздражать. Она же велела ей уходить, почему эта девчонка до сих пор здесь? Светлячки на секунду замерли, будто испугались внезапного вторжения чужого голоса, а затем быстро-быстро собрались в один аккуратный светящийся шар. Алана ахнула. Шар провисел в воздухе пару мгновений и медленно поплыл прочь.

– Дверь не открывается! – хныкала Людочка. – Что ты с ней сделала?

– Ничего, – если что-то её сейчас и интересовало, то уж точно не эта несчастная дверь. Боясь пошелохнуться, Алана с трепетом следила взглядом за удивительным кругло-светящимся-синим явлением. – Там даже нет щеколды.

Щеколды действительно не было. Мама настояла на том, чтобы папа убрал её после того, как однажды Лёлька, обидевшись на что-то, закрылась изнутри и просидела в нише весь вечер, никак не реагируя на стуки, просьбы и угрозы родителей, пытавшихся её оттуда выманить.

Правда, со стороны комнаты был крючочек. Но не мама же, шутки ради, закрыла детей в темноте?

– Ах-ха-ха-ха-ха! – зловещий смех взорвал тишину и заставил Алану подпрыгнуть на месте. – Что это? Я чую запах человека! Люди! Вкусные, сладенькие людишки! Кровища-а!

– Никита, дурак, перестань! – кричала Людочка, в её голосе слышались слёзы. – Хватит! Хватит! Выпустите меня отсюда!

– Тебе никогда не выйти отсюда, деточка! – провыл голос. – Ты останешься здесь навсегда!

– Перестань! Мама! Мамочка! – Люда уже рыдала в панике. – Алана, помоги!

Алана не реагировала. Она двигалась, вслед за синим шаром, чей слабый свет освещал неясные очертания вдоль стен, и внезапно до неё дошло, что же в этом месте было не так.

Ниша у них в квартире большая, да. Но… она же не была бесконечной! А помещение, где оказалась Алана, больше всего походило на длинный, длинный коридор, по которому она шла и шла, не обращая внимания на крики Людочки, оставшейся где-то далеко позади. В какой-то момент она даже уловила слабое дуновение ветерка и озадаченно нахмурилась. Сквозняк в кладовке?

Что-то прошелестело справа от неё. Алана остановилась и прислушалась.

– Лёлька? Лёлька, это ты?

В тишине раздался тихий, едва различимый смешок.

– Лёль, хорош дурачиться, – попросила Алана. – Ну, правда, хватит. Давай, выходи!

Тишина.

– Лёль?

Снова смешок.

– Да нет здесь никакой Лёльки, – сказал чей-то Голос, спокойный, и даже дружелюбный. – Мы давно её съели и выплюнули косточки.

Внутри что-то перевернулось, Алана набрала полные лёгкие воздуха. "Этого нет, этого нет, этого на самом деле нет", – твердила она себе.

– Мы и тебя тоже съедим! – снова хихикнул Голос. Алана уже не была уверена, что слышит голос сестры, …то есть, наоборот, она была уверена, что этот Голос не принадлежит её сестре. В довершение ко всему сверху что-то капнуло ей на голову. Алана потёрла макушку и вытерла об себя мокрую руку. Вода? Откуда на потолке в их нише могла взяться вода? Их что, затопили соседи?

Однажды такое уже случалось, у тёти Оксаны, Людочкиной матери, проживавшей как раз над ними, сорвало в стиралке шланг, и вода хлестала с потолка настоящим фонтаном, маме даже пришлось подставить таз, а папа ругался такими словами, что Алана в ужасе убежала в свою комнату и спрятала голову под подушку. Но тогда затопило их ванную комнату, а сейчас… Алана посмотрела вверх, пытаясь сообразить, что же такое могло течь в этой части тёти Оксаниной квартиры, но не увидела ничего, кроме темноты. Посмотрела себе под ноги и внезапно обомлела – привычного линолеума в клетку не было и в помине. Ноги её, обутые в розовые тапочки, стояли на твёрдой каменистой земле, рядом виднелось что-то белое, по виду сильно напоминавшее кость.

– Что это? – пробормотала она. – Лёлька! Никита! Эй, вы где?

Девочка испуганно озиралась по сторонам и не верила своим глазам. Здесь больше не было коробок, одежды, нагромождений старого хлама. Слева и справа тянулись неровные каменные стены, сверху капала вода, а впереди и позади вообще ничего не было – сплошная кромешная тьма. Непостижимым образом Алана действительно оказалась в подземелье – не выдуманном, а настоящем!

Она вдохнула в лёгкие побольше воздуха, затем медленно развернулась и пошла назад, изо всех сил пытаясь не поддаться панике. "Ничего этого нет, – шёпотом уговаривала она себя. – Ничего нет, ничего нет, ничего…"

Её ухо уловило тихий шелест крыльев, и что-то тёмное пронеслось над головой. Алана втянула голову в плечи, не решаясь посмотреть вверх. "Ничего этого нет, ничего этого нет", – продолжала бормотать она себе под нос, отмеряя шаги. Как же далеко она ушла? Вот уж в жизни не подумала бы, что их кладовка на самом деле не кладовка, а самая настоящая пещера!

Вдобавок ко всему, она ещё почуяла носом неприятный запах. Да какой там запах!.. Самую натуральную вонь, смрад, словно от какого-то дикого животного. Алана сморщилась и зажала рукой нос. Что это, крысы? Но нет, крысы, даже летучие мыши (если то, что пронеслось над её головой, было именно летучей мышью), не могли так ужасно пахнуть. Это было какое-то… очень большое животное.

От этой мысли Алана в ужасе остановилась. Прислушалась. Услышала стук собственного сердца – оно колотилось в груди, как ненормальное. Руки поледенели, лоб покрылся мелкой испариной. За спиной послышались шаги – кто-то шаркал, будто старик, и громко хрипло дышал. Запах стал сильнее. Кто-то огромный, грузный, и страшно вонючий подходил к ней сзади. Алана стояла, замерев на месте, от страха не в силах пошевелиться и уж тем более, обернуться. Она даже представить себе не могла, что с ней будет, если она обернётся. ЧТО она там увидит?

– Этого нет, – дрожащим голосом сказала она вслух. – Оно не настоящее. Что бы там ни было, оно не нас…

Чьи-то руки легли ей на плечи, нечто склонилось над девочкой, и Алана ощутила тяжелое, смрадное дыхание возле своей щеки.

Она заорала так, что едва не оглохла от собственного крика. С силой дёрнулась вперёд. Вырваться из лап неведомого зверя удалось, но удержаться на ногах она не смогла, грохнулась на четвереньки и начала отползать, не смея оглянуться назад. Зверь шёл следом, не отставал, она его слышала. "Конец, мне конец! – пронеслось в голове. – Прощайте, мама, папа, Лёль…"

Где-то рядом раздался треск, потом чей-то вопль, потом невидимая рука схватила её, и с силой дёрнула вверх. Алана попыталась встать, и у неё это даже почти получилось, но ноги не держали, и она завалилась опять… прямо на свою взъерошенную, изумлённую сестру. Рядом подвывал, держась за голову, Никита.

– Совсем сдурела? Чего дерешься?

– Ты что с ней сделал? – накинулась на него Лёлька.

– Ничего не делал! Никого я не трогал! Вы обе спятили?

– Что здесь происходит?

В темноту подземелья ворвался солнечный луч. Алана машинально прикрыла глаза. Расплывчатый женский силуэт в дверном проёме взмахнул рукой, и в кладовке тут же стало светло.

– Вы меня сегодня решили уморить? – тоном, не предвещающим ничего хорошего, спросила мама. Из-за её спины выглядывали тётя Валя и дядя Миша. – Это что за игры?

Алана ошеломлённо хлопала глазами. Никаких пещер с летучими мышами и вонючими чудовищами. Она сидела на коробке с обувью, рядом – воинственно настроенная Лёлька с лыжной палкой наперевес, в шаге от неё – Никита, прикрывающий лицо руками. Возле двери, забившись в угол, стояла Людочка с закрытыми глазами и большим пальцем во рту.

– Никита, сынок, что с тобой? – всплеснула руками тётя Валя. Никита медленно убрал руки от лица, и все увидели наливавшийся под его левым глазом огромный синяк. Тётя Валя тихо охнула.

– Лёлька… – подозрительно косясь на лыжный инвентарь в руке дочери, проговорила мама. Лёлька медленно поставила палку, скрестила руки на груди и надула губы:

– А зачем он Алану толкнул?

– Да не трогал я её, говорю же! – негодующе выкрикнул Никита. – Мам, пап, правда! Даже пальцем не притронулся. Она сама чего-то испугалась и начала вопить, как резаная.

– Он врёт! – сурово отчеканила Лёлька.

– Я не вру!

– Тихо! – взорвалась мама. – А ну, немедленно вышли все отсюда!

Дети поплелись к выходу. Первой Людочка, так и не вынимая палец изо рта. Следом – Никита, сердито бубнящий себе что-то под нос. Лёлька взяла Алану за руку.

– Что он тебе сделал? – не успокаивалась она.

– Лёлька, это не он! Не Никита!

Алана встала на ноги, одёрнула юбку, осмотрелась вокруг. Невероятно. Она дома, но где она была двумя минутами раньше? От пережитого потрясения сильно морозило, и она мысленно вся сконцентрировалась на том, чтобы не застучать зубами.

– Не он? А кто? – спросила Лёлька шёпотом, и тоже начала озираться. – Ты так кричала, будто на тебя напали черти.

"А может, так и было?", – угрюмо подумала Алана.

– Девочки! – ледяным тоном позвала мама. – Быстро идите обе ко мне!

– Пошли, – шепнула Алана и потянула сестру за собой. – Потом расскажу.

******

Но "потом" так никогда и не наступило. Алана не рассказала сестре о том, что случилось в подземелье, …то есть, в кладовке. Не из-за боязни быть не понятой и осмеянной – нет, Лёлька бы всё поняла, и уж точно ни за что не стала бы смеяться. У них никогда не было секретов друг от друга – кто же, как не верный друг Лёлька в первую очередь должен был узнать о том, что в их квартире спрятан таинственный проход в неведомый мир? И наверняка, как только бы она это узнала, тут же загорелась бы идеей найти это таинственное подземелье, и отправиться туда. В этом Алана не сомневалась.

Вот только сама она возвращаться туда совсем не горела желанием. Слишком ярки были воспоминания о пережитом ужасе, и именно поэтому никому ничего объяснять Алана не стала, просто со временем постаралась убедить себя в том, что всё случившееся ей привиделось. И ей это почти удалось – почти, но не до конца.

Потому, что хоть с тех пор больше никакими зверями из кладовки не пахло, заходила она туда неохотно и с опаской. И каждый раз перед сном внимательно проверяла, накинут ли крючок, да ещё и стульчиком дверь подпирала. На всякий случай.

Это была её первая тайна от сестры и, как вскоре выяснилось, она же последняя.

Лёльку, конечно, наказали – и за "дефиле" по деревьям над глубоким оврагом (дерево, кстати, бесследно исчезло в тот же день – напуганные мамиными звонками органы местного самоуправления наконец-то среагировали), и за Никиткин "фонарь" под глазом, и за игры в кладовке в полной темноте. На всю следующую неделю телевизор и прогулки ей были строго-настрого запрещены. Из солидарности с сестрой Алана тоже отказалась выходить на улицу одна, и маме осталось лишь развести на это руками.

Но всё это было позже, а в тот раз родители решили не портить праздник гостям и себе, и остаток дня прошёл без приключений. Подоспевшие гости с удовольствием съели за здоровье сестрёнок угощение и торт, и все остались довольны, вот только Никиту и Лёльку от греха подальше рассадили по разным концам стола, откуда они весь вечер кидали друг на друга косые взгляды. И всё-таки, не смотря ни на что, это был хороший день, и Алана любила его вспоминать.

Гораздо больше, чем тот, когда она в последний раз видела свою сестру.

Глава 5

Они втроём собирались по путёвке в санаторий в Крым – мама, Алана и Лёлька. Уже были куплены билеты, упакованы чемоданы, собраны все необходимые справки. От счастья Лёлька не находила себе места и буквально ходила на голове. Море! И пальмы! И дельфины! И всё это ждало её буквально через несколько дней! Было от чего сойти с ума, и заодно свести с него всех окружающих. За день до отъезда сестра растолкала Алану посреди ночи и принялась взахлёб рассказывать сон, который только что увидела. Там было бескрайнее море, над которым поднималось голубое солнце, а на берегу росли деревья необычайной красоты с синими листьями и розовыми цветами. Алана слушала, открыв рот, и осоловело хлопая глазами. Голубое солнце? Синие листья? Ну и ну, приснится же такое! Но тут Лёлька её огорошила:

– Я уверена, что это место существует, – сказала сестра. – И я обязательно туда попаду. Непременно попаду, вот увидишь!

Алана не стала с ней спорить. Ну, во-первых, спорить с Лёлькой в три часа ночи – себе дороже, а во-вторых.… И, во-вторых, тоже.

Проснувшись утром, Алана поняла, что заболела.

У неё поднялась температура, а тело покрылось красной сыпью, которая прямо на глазах начала превращаться в язвочки. Пришедший врач констатировал ветрянку – ничего особенного, пустяковая болячка, которой рано или поздно просто обязаны переболеть все дети, но само собой, ни о какой поездке теперь не могло идти и речи. Мама начала распаковывать вещи, и тут приехала бабушка.

– Зачем пропадать путёвкам? – сказала она. – Поезжай с одной девочкой, а я пока поживу у вас, за Аланочкой пригляжу, и за Андрюшей.

Андрюшей бабушка звала зятя, отца Аланы и Лёльки. Алану это всегда смешило. Папа – такой взрослый, сильный и большой, но рядом с бабушкой у него почему-то начинали бегать глаза, а вид становился виноватым, как у нашкодившего кота.

– Даже не знаю… – мама замялась. – Оставить Алану с тобой? А вдруг ей станет хуже?

– Катя, не глупи, – рассмеялась бабушка. – Это всего лишь ветрянка. Какой ребёнок ею не болел? Всё будет в порядке.

– Ну да, – мама всё ещё сомневалась. – А если Лёлька тоже заболеет в дороге? Что я буду с ней делать?

– А если нет? – не отступала бабушка, – Упустишь возможность подлечить девочку. Бедный ребёнок и так постоянно мучается.

Это было правдой. Лёлька с рождения была аллергиком, в любой момент могла покрыться чешущимися волдырями, а в два года вообще чуть не умерла от отёка Квинке. Алана этого не помнила, конечно, просто один раз подслушала разговор родителей. Собственно, эта поездка именно Лёльке и нужна была в большей степени, Алана-то была абсолютно здорова, …если не считать ветрянки.

– Поезжайте! – настаивала бабушка. – И ни о чём не думай. Когда ещё выпадет такая возможность? А мы здесь с внученькой прекрасно проведём время, – и она подмигнула Алане.

Мама сдалась. Она в последний раз расцеловала любимую дочурку, попросила вести себя хорошо, слушаться бабушку и папу, и Алана, конечно же, дала слово быть образцово-показательной дочерью во всё время их отсутствия. Лёлька, одетая в футболку с изображением диснеевских бурундуков и красные джинсы, с двумя смешными косичками и болтающейся на шее, на розовой ленточке, шляпке, чмокнула сестру в измазанную зелёнкой щёку, и пообещала привезти ей ракушек. Она была такой весёлой, хотя одновременно и немного печальной оттого, что отправляться в долгожданную поездку ей приходилось в одиночку. Но впереди было столько всего интересного: море, которым Лелька буквально бредила в последние несколько недель, солнце, дельфины, аквапарк, и вообще столько всего-всего-всего, что она просто не могла грустить и с нетерпением приплясывала на месте.

Такой Алана и запомнила сестрёнку на всю оставшуюся жизнь.

– Не грусти, внуча! – сказала добрая бабушка, заметив унылое выражение её лица. – Сейчас я схожу в магазин и принесу тебе большое мороженое, а потом мы сядем вязать кукле платье. А мама и Лёлечка очень скоро вернутся. Всего-то через три недельки.

Алана послушно кивнула и улыбнулась бабушке. Она ведь всегда была хорошей девочкой и должна была "держать марку". Она даже не заплакала, когда провожала маму и сестру до двери, а потом долго-долго смотрела в окно и махала рукой, в ожидании, когда за ними приедет такси.

Не через три недели, не через три месяца, не через три года, ни мама, ни Лёлька так и не вернулись.

******

Чайник закипел. Алана налила в чашку кипяток и кинула туда же чайный пакетик. Отрезала от батона большой кусок и густо намазала его маслом. Подумала: как хорошо, что Полина ничего этого не видит, и шлепнула сверху на масло шмат колбасы. Сегодня её день рождения, а Полина ещё неделю назад благополучно укатила в Италию, вот и славно. Некому ахать и хвататься за сердце.

Устроившись с чаем и бутербродом в кресле, Алана включила телевизор. С голубого экрана ведущая программы "Здоровое утро" вещала что-то о вреде энергетиков. Строго поблёскивая очками, дама объяснила Алане, что чай – это вообще-то тоже энергетик, а уж про кофе и говорить нечего. Из всего этого исходило, что у неё вредное утро, а вовсе не здоровое. Алана с тоской посмотрела на плавающий в кружке пакетик и потянулась за пультом. Не для того она провожала начальницу, чтобы вместо Полины ей теперь читала мораль какая-то незнакомая женщина. Полину выключить невозможно, но уж с этой-то дамой она как-нибудь разберется.

Словно испугавшись, ведущая тут же сменила тему разговора. "Так-то лучше", – подумала Алана, уселась поудобней и с удовольствием запихнула в рот большой кусок хлеба с чрезвычайно вредным холестерином. Речь в новой части программы зашла о близнецах.

В принципе, о близнецах она и так знала всё, потому что сама была из пары двойняшек и перечитала кучу литературы на эту тему. Они с Лёлькой были так называемыми "дизиготными" близнецами, развившимися из разных яйцеклеток, поэтому и родились такими непохожими, в отличие от монозиготных, которых родная мать-то не всегда может различить. Вот только почему-то вышло так, что половина её знакомых вообще понятия не имела, что у неё была сестра-близнец, а вторая половина вела себя, как ни в чём не бывало, как будто Лёльки никогда и не существовало вовсе. Это было очень неприятно и каждый раз больно её царапало.

Погрузившись в свои мысли, Алана не заметила, как от болтовни ведущая перешла к представлению гостей. Гостьями сегодняшнего выпуска стали две известные сестры-актрисы, похожие друг на друга, как две капли воды. Но стоило девушкам лишь открыть рты, как сразу выяснилось, что сходство их ограничивалось только внешностью. Даже Алана с Лёлькой не отличались друг от друга настолько сильно, как эти монозиготные. Одна сестра любила шоколад, вторая – фрукты, одна предпочитала классическую музыку, вторая – рок. Одна была холериком, другая – флегматиком, одна "жаворонком", другая – "совой"… И так далее, и тому подобное.

По правде говоря, от этой сцены сильно попахивало постановкой, и Алана быстро заскучала. "Сейчас ещё окажется, что мужчин одна любит толстых, а другая худых", – подумала она, и тут же в студии нарисовались мужья сестер: толстый лысый блондин с красными щеками, и высокий худосочный брюнет с богатой шевелюрой и пышными усами мушкетёра. Ведущая, которую, похоже, тоже утомили эти курицы, стремительно подорвалась навстречу парням и кинула все силы на их представление. Основной сюрприз, очевидно, должен был состоять в том, что и мужья "звёзд" оказались близнецами. Точнее – двойняшками.

– Пожалуй, одно из самых распространенных заблуждений относительно близнецов, – это то, что у них может быть только один отец, – изрекла ведущая, Разнояйцовые близнецы не обязательно должны иметь одного отца. Две яйцеклетки могут быть оплодотворены разными мужчинами, с которыми женщина имела половые контакты в дни, благоприятные для зачатия.

Братья переглянулись. Алана хмыкнула.

– Знаете ли вы, что древние японцы называли разнояйцовых или, говоря научным языком, дизиготных близнецов-двойняшек "Футаго – сосэйдзи", что в переводе означало "Подарок от соседей"?⁶ – спросила ведущая, обращаясь к камере. Зал радостно загудел. Брюнет заржал, а лысый насупился, и красные пятна на его щеках проступили ещё ярче. Не сложно было догадаться, что в семейке этих братьев "соседским подарочком" считался именно он. Алана сочувственно покачала головой. Ей стало жаль толстячка, он выглядел таким несчастным (и, к слову, самым приличным из всего этого сборища).

Видимо, в отместку за мужа, супруга лысого начала рассказывать, как в юные годы бегала на свидание к мальчику своей сестры, а тот вообще никоим образом не обнаружил подмены. Жена брюнета от злости поменялась в лице, но, быстро совладала с эмоциями, и поведала в ответ страшную тайну, о том, как когда-то давно, когда они были всего лишь двенадцатилетними девочками, бывший проездом в гостях дальний родственник дядя Вова подарил ей сто рублей. После чего попросил позвать сестру, но сестры дома не оказалось, а она переоделась в другую одежду и получила от доброго, но простодушного дяди Вовы ещё сотку.

– Ты думаешь, я этого не знала? Я давно всё знала! – взвизгнула жена лысого. Алана тут же догадалась, что они вместе с ведущей и залом только что присутствовали на вскрытии самой настоящей детской травмы. Она отодвинула от себя пустую чашку, уперла локти в колени и положила подбородок на скрещенные пальцы рук, боясь упустить какую-нибудь мелочь по ту сторону экрана. Знаменитые актрисы буравили друг друга ненавидящими взглядами и, судя по свирепым улыбкам, каждая была недалека от того, чтобы вцепиться сестре в волосы. Бедный, бедный дядя Вова! Знай, он двадцать лет назад, какой бомбе поджег фитиль, купил бы племянницам по кукле.

Тут уже и ведущая догадалась о том, что в сценарии произошёл сбой. Выскочив на передний план, как на амбразуру, она заслонила собой студию и бесстрашно ринулась в последний бой:

– Наука изучает чудо рождения двоен, ищет причины и закономерности, – затарахтела она в камеру тоном, близким к истерике. – Для всех остальных появление таких детей в семье – это дар небес. Двойная радость, двойное счастье. Считается, что эти дети приносят счастье в дом. И по сей день, наверное, любая женщина, ждущая ребенка, втайне загадывает – а вдруг двойня?

Ведущая перевела дух и уставилась на Алану, словно умоляя о помощи. Как будто она могла это сделать. Зал вяло зааплодировал, и на этой торжественной ноте, наконец, включилась реклама. Алана подумала, что всё самое интересное наверняка осталось за кадром, и попыталась представить себе как, покинув студию, сёстры-братья продолжают выяснять отношения и вытряхивать скелетов из пыльных шкафов. Попытка удалась, она даже похихикала немного. Но в пустой квартире её одинокий смех прозвучал как-то дико, Алана осеклась, и не без облегчения выключила ящик. Счастье в дом? Возможно. Но не в их дом, увы.

******

Поздно ночью 20 июля 1995 года, в пятидесяти километрах от ближайшего населённого пункта, пассажирский поезд, следующий рейсом Москва – Симферополь при выезде из туннеля столкнулся со встречным грузовым. В результате столкновения 16 вагонов сошли с рельсов и взорвались четыре цистерны со сжиженным газом. Машинист пассажирского поезда и его помощник умерли на месте, всего погибли 15 человек, 43 с травмами и ожогами разных степеней были доставлены в больницу. Из них ещё семеро скончались в течение недели. Спустя восемь месяцев после катастрофы, не выдержав бесконечного следствия, умер от сердечного приступа и машинист грузового состава.

Об этой трагедии долго писали в газетах и говорили по радио и телевидению. Прокуратура области почти год вела расследование, но в итоге, сняв с должностей пару руководителей низшего звена и одного начальника вокзала, дело закрыли с формулировкой: "В связи со смертью главных подозреваемых лиц". Времена наступили смутные, ценность человеческой жизни и без того сильно снизилась, а тут… что расследовать, и так всё понятно.

Пятилетняя девочка Алана в железнодорожных катастрофах ничего не понимала. Но она видела заплаканные глаза бабушки, которая пыталась держать себя в руках, что-то готовила, убирала, кормила внучку кашей, мазала её зеленкой и укладывала спать. Видела отца, сидевшего за столом в кухне и непрерывно глотающего из стакана прозрачную жидкость, которую мама терпеть не могла, и при ней он позволял себе такое только по праздникам. Жидкость называлась "водкой". Когда дочь подошла к нему, чтобы что-то спросить, отец посмотрел сквозь неё мутным взглядом, и в этом взгляде Алана прочитала, что лучше ей уйти.

В доме начали появляться какие-то люди. Некоторых она знала, большинство же видела впервые. Бабушка на кухне о чём-то разговаривала с соседками, вытирая мокрые глаза. Когда Алана появилась на пороге, все замолчали и разом посмотрели на неё.

– Бедняжка! – всхлипнула тётя Оксана, мама Людочки, и тут же торопливо прикрыла рот рукой.

– Бабушка, почему ты плачешь? – спросила девочка, пропустив слова соседки мимо ушей. Но бабушка не ответила, и отвернулась к плите. Вместо неё над Аланой нависла дородная Наталья Фёдоровна (та самая Наталья Фёдоровна, из-за которой Лёлька однажды лишилась любимого ружья).

– А ну-ка, деточка, пойдем отсюда! Нехорошо подслушивать разговоры старших. Иди-ка, поиграй! – пробасила она.

Алана пыталась протестовать, но куда ей было тягаться с огромной женщиной! Та сжала её ручонку, будто клешнями, и поволокла в детскую. Алана слабо упиралась, не понимая, что происходит. Будь на её месте Лёлька, она бы уже визжала, орала и точно устроила бы скандал, но… Лёльки не было. Лёлька отдыхала в санатории, купалась в море с дельфинами и, наверное, собирала для сестры в плетеную сумочку ракушки. А её, Алану, одну здесь ни во что не ставили.

Наталья Фёдоровна оттащила девочку в комнату и закрыла за ней дверь, строго-настрого приказав "сидеть и не высовываться". Так Алана и поступила, сидя на кровати с куклой и тихо вытирая слёзы. Играть не хотелось. Ей было страшно, хоть и не понятно, отчего.

Поздно вечером пришла тётя Оксана и увела её к себе, в квартиру этажом выше. Это было странно. Пару раз она уже ночевала у соседки – когда родители уезжали на дачу с ночёвкой, но ведь сегодня папа и бабушка никуда не уехали, они остались дома. И бабушка странная – ничего не стала объяснять, лишь сунула Алане в руки ночную рубашку и зубную щетку. Тогда она спросила тётю Оксану, почему ей нельзя ночевать дома. В ответ соседка пробормотала что-то неразборчивое, вроде того, что сегодня там будет слишком многолюдно.

Удовлетворил тот ответ Алану, или нет, она не помнила. Бабушка по-прежнему отмалчивалась, спрашивать отца она побоялась, и молча поплелась следом за тётей Оксаной. Дома у неё умылась, почистила зубы, натянула ночнушку и легла на Людочкину кровать, отвернувшись к стенке. Вспомнила, как Лёлька натягивала на голову простыню и пугала трусиху Людочку криками: "Ух-ху! Я приведе-е-ение!". Воспоминание заставило Алану улыбнуться, и она успокоила себя тем, что завтра наверняка всё образуется. Это просто день такой, нелепый, надо переждать.

– Подвинься! – сказала вошедшая Людочка и присела рядом с ней на край постели. Алана, и без того занимавшая очень мало места, почти вжалась в стенку. В свои предыдущие ночёвки у тёти Оксаны, они с Лелькой спали вместе, а Людочку укладывали на раздвижном кресле-кровати. Сейчас всё было по-другому. Лёльки не было, а ветрянки тетя Оксана не боялась, так как её дочь переболела ещё в прошлом году.

Люда улеглась рядом, долго ворочалась и кряхтела. Алана старалась не обращать на неё внимания и уже почти заснула, как вдруг услышала рядом голос, явно повторяющий чьи-то взрослые слова:

– Да-а-а… несладко тебе теперь придётся в жизни. Узнаешь, почём фунт лиха!

– Что? – Алана приподнялась на локте, стряхивая сон. – Что ты говоришь?

– Я говорю, что тяжело быть сиротой. Особенно при таком отце, которому лишь бы за воротник заложить, – и Люда нарочито сочувственно вздохнула.

– За какой ещё воротник? – не поняла Алана. – Чего заложить?

– Ну, выпить он любит, – пояснила Людочка. – Водки. Чего тут непонятного? Алкаш он у вас, только мама ваша его сдерживала. А теперь её нет, и он совсем сопьётся. Так моя мама сказала! – с удовлетворением подытожила она, чувствуя себя очень взрослой, наверное.

Алана рассердилась. Да, иногда отец приходил домой с работы разрумянившийся, весёлый, много балагурил, хватал в охапку Лёльку и подкидывал её до потолка. Довольная Лёлька визжала от восторга и хохотала, как ненормальная. С Аланой таких трюков отец не проделывал (точнее, попытался один раз, но перепугавшаяся девочка закричала так громко, что мама фурией прилетела с кухни, отобрав у мужа дочь и пообещав "сдать в ЛТП проклятого пьяницу"). После этого отец больше не решался рискнуть здоровьем и ограничивался "буйными играми" только со второй дочкой.

– Папка пьяный такой смешной, – раз сказала Алане Лёлька.

Алана восторгов сестры не разделяла. Мама нервничала, когда папа приходил домой "подшофе", и её напряжённость передавалась Алане тоже. К тому же, она очень сильно опасалась, что как-нибудь в недобрый час отец просто не успеет поймать Лёльку.

– Мама не любит, когда он пьяный, – ответила она и осторожно добавила: – И я не люблю. Это плохо – пить водку.

– Подумаешь, выпил маленько! – Лёлька пожала плечами. – Что такого? Ничего. Ничего страшного.

Лёлька, конечно, и сейчас бы не смолчала, поэтому в отсутствие сестры, Алана сочла необходимым вступиться за отца сама.

– Папа не алкаш! – сердито сказала она Людочке. – Подумаешь, выпил маленько! Ничего страшного. И мама скоро приедет, а при ней он пьёт редко.

Люда резко села на кровати.

– Ты что? – она выпучила глаза так, что в темноте стали видны белки. – Кто приедет?

– Мама… – растерянно произнесла Алана.

– Твоя мама? – воскликнула Людочка и снова повторила: – Ты что? Ничего не знаешь?

– Что я должна знать? – ответила Алана, чувствуя, как под кожу заползает неприятный холодок. Людочка натянула себе на плечи одеяло и, чеканя слова, мрачно произнесла:

– Твоя мама никуда не приедет. Твоя мама у-мер-ла. Сгорела в этом поезде, который взорвался. И твоя сестра Лёлька – тоже. Впрочем, – добавила она, подумав, – её мне не жалко. После того, как она порвала мою книжку, я не очень-то её любила.

Конец фразы Алана уже не расслышала.

– Ты врёшь, – выдавила она из себя.

– Я вру? Ха! Они просто ничего тебе не рассказали. А я подслушала! – хвастливо заявила Людочка. – Мама разговаривала с твоей бабушкой и Натальей Фёдоровной. Они говорили о том, что их больше нет. Нет, нет, нет! Ни твоей мамы, ни твоей придурошной сестры!

– Ты врёшь! – Алана схватила Люду за плечи. – Ты всё это придумала! Сознавайся!

– Пусти! – закричала Людочка, сбрасывая с себя её руки. – Иди, спроси у своей бабушки, если мне не веришь. Или у своего пьяного папочки. Отпусти, чего вцепилась? Ты такая же чокнутая, как твоя Лёлька!

На крики прибежала тётя Оксана.

– Девочки, что с вами? – спросила она и включила свет. – Почему вы до сих пор не спите? Уже двенадцатый час.

– Где моя мама? – со слезами выкрикнула Алана. Людочка, мигом сообразив, что сболтнула лишнего, юркнула с головой под одеяло. – Где Лёлька?

Тётя Оксана смотрела на неё в растерянности. На Людочкиной маме был красивый халат – красный, шёлковый, с большими синими цветами, вышитыми по подолу. Этот халат ей подарил Людочкин отец. Людочкины родители не были женаты и никогда не жили вместе, вообще-то у её отца была другая семья, но он довольно часто навещал "своих девчонок", и любил, когда тётя Оксана встречала его именно в этом халатике. Означало ли это, что сегодня она ждала дорогого гостя? Возможно, но… в ту ночь ей уж точно оказалось не до свиданий.

– Где мама? – повторила Алана, проглотив подступивший к горлу комок. – Что с ней? Где Лёлька?

Тетя Оксана молчала. Потом её глаза начали наполняться слезами, и неожиданно для себя Алана вдруг поняла, о чём эта женщина думает. Очень странное было ощущение – в голове соседки будто спорили два человека. Один громко убеждал: соври этой бедной девочке, что с её родными всё в порядке, зачем тебе лишние хлопоты? Другой осторожно пытался не согласиться. Врать не хорошо, говорил этот второй, даже пятилетним детям необходимо знать правду, сколь бы ни была она ужасна. "Да, но почему ты? – не сдавался первый. – Маленькая девочка может вообще многого не понимать, а если кто-то и должен взять на себя миссию посвящения ребёнка в таинства жизни и смерти, то почему, в конце концов, этим человеком должна быть ни в чём не повинная соседка?"

Алана ни капли не сомневалась, что, в конце концов, первый спорщик убедит второго – не их ума это дело, пусть родственники девочки разбираются с ней сами. Тётя Оксана соврала бы ей, не моргнув глазом, и спала бы после этого спокойно. Не потому, что она была жестокой и бессердечной – вовсе нет, как раз наоборот. Просто чаще всего взрослым плевать на чувства детей, особенно если это не их дети.

Однако опасения соседки были напрасными – пятилетняя Алана прекрасно понимала смысл слов "мёртвый" и "умереть".

Мёртвая бабочка, засохшая в окне между рам. Мёртвая птица, которую они с Лелькой нашли в парке и похоронили под деревом возле забора. Мёртвый дедушка, которого Алана не помнила – он умер, когда им с Лелькой было по восемь месяцев, но бабушка часто его вспоминала, как живого, и говорила о нём так, будто он просто куда-то уехал. Мёртвый солдат, совсем ещё мальчишка, сражённый пулей снайпера в Чечне. Эта смерть оставила в её детской душе особый отпечаток.

В последний путь солдатика провожал весь двор и школа, в которой он учился. Алана на всю жизнь запомнила бесконечный хвост идущих за гробом людей, многие плакали, белокурая девушка с короткой стрижкой рыдала в три ручья (соседи говорили, что это его невеста, свадьба должна была состояться осенью, но теперь уже не состоится никогда). А мать, в одночасье постаревшая и почерневшая от горя, шла, молча, с абсолютно пустыми глазами.

Взявшись за руки, они с сестрой стояли под горкой и смотрели вслед похоронной процессии, а пристроившаяся неподалёку баба Люба из третьего подъезда, перекрестилась и промокнула глаза кончиком головного платка.

– Господи, молодой-то какой! – всхлипнула она. – Жил бы да жил… И-их, война проклятая, и хто ж тебя затеял-то? Ироды!

Алана знала, что война – это плохо. На войне убивают людей, а смерть – это плохо. Знала, но никогда не думала об этом раньше, ведь это было не с ней и не с её семьёй, а с кем-то и где-то. Но в тот самый момент она вдруг всё поняла. Этот незнакомый парень больше никогда не вернётся домой. Не бросит в угол грязные кроссовки, не повесит свою куртку на крючок, не крикнет весело: "Я дома, мам! Что у нас на ужин?" И от осознания этого "никогда" её пробил озноб, как будто температура на улице в середине мая вдруг опустилась до январских минус двадцати. И даже егоза-Лёлька, про которую все всегда говорили: "шило в одном месте" сегодня была словно сама не своя. Сунув в рот грязный палец, сестра задумчиво наблюдала за процессией, пока та не отдалилась от их дома, и мама с балкона не начала звать девочек обедать.

                              ******

И вот теперь, глядя на беспомощно переминающуюся с ноги на ногу тётю Оксану, которая всё пыталась решить раздирающую её голову надвое дилемму, Алана вдруг испытала чувство негодования. Это неправда! Её мама не может умереть! Её Лёлька, такая всегда весёлая и живая, не может лежать, как неподвижная кукла!

Алана вскочила с постели, неосторожно зацепив прячущуюся под одеялом Людочку (от чего та гневно ойкнула) и, стягивая на ходу через голову ночную рубашку, кинулась к маленькому деревянному стульчику, на который аккуратно повесила свою одежду перед тем, как улечься. Схватив футболку и голубые шорты, начала быстро-быстро натягивать их на себя, путаясь в рукавах и штанинах. Тетя Оксана, выставив перед собой руки, как сомнамбула, направилась к ней.

– Аланочка! Куда ты, деточка? Куда ты собралась?

– Домой! – Алана огляделась вокруг в поисках своей обуви, но тапочки-шлёпки куда-то запропастились. Решив не заморачиваться на их отсутствии, босиком бросилась к двери, но тут тёте Оксане удалось прийти в себя, и она перекрыла ей дорогу.

– Нет! Домой тебе нельзя!

– Почему? – срывающимся голосом выкрикнула Алана. – Почему нельзя? Пустите меня! Я хочу домой! Я хочу к маме!

– Аланочка! – тётя Оксана попыталась её схватить, но Алана увернулась и шмыгнула в угол между столом и комодом. Высунувшаяся из-под одеяла Людочка с интересом наблюдала за происходящим. – Аланочка, не надо! Ты пойдёшь домой завтра. Завтра, я тебе обещаю! Всё будет хорошо!

Алана вжалась в угол и изо всех сил замотала головой.

– Нет! Не завтра! Сегодня! Сейчас! Я пойду домой сейчас, и вы меня отпýстите!

Тётя Оксана что-то пробормотала и двинулась к девочке, расставив руки в стороны, будто собралась крепко её обнять. Но Алана оказалась проворней. Мысленно рассчитав траекторию побега, она проскочила у соседки под локтем и выбежала в коридор. Миновав остаток пути до входной двери со скоростью пули, она попыталась открыть замок, но тут её постигла неудача. Тугую собачку заело и, пока она боролась с неподатливой пружиной, тёте Оксане удалось настигнуть беглянку.

Она схватила Алану в охапку и попыталась уложить её в постель, но не тут-то было! Всегда спокойная, послушная девочка, никогда в жизни не пытавшаяся перечить взрослым, устроила скандал, которому наверняка позавидовала бы даже её сестра. Она кричала, орала, вырывалась из рук не ожидавшей такого бурного сопротивления соседки, и даже пару раз (небезуспешно) попыталась её укусить. Почти целый час, несмотря на все попытки тёти Оксаны её успокоить, Алана билась в истерике, а Людочка, походя успевшая получить от матери за не в меру длинный язык, тихонько подвывала ей со своей кровати. Кончилось всё тем, что обессилевшая и вконец перепуганная соседка догадалась-таки вызвать "Скорую помощь". Приехавший врач сделал Алане укол, после которого она забылась неспокойным сном, а тётя Оксана в эту ночь заснуть так и не смогла, постоянно вскакивала и прислушивалась к каждому шевелению.

******

Попасть домой ей удалось только на следующий день. Измученная ночными бдениями тётя Оксана задремала на диване всё в том же своём красивом халате, и девочка без особого напряга справилась с замком. Людочка попыталась пробубнить что-то в знак протеста, но Алана, молча, показала ей кулак, и та предусмотрительно исчезла в комнате.

Преодолев лестничный пролёт, Алана обнаружила дверь в их квартиру приоткрытой и незаметно прошмыгнула в неё. Прошла по коридору, услышала голоса, раздающиеся из кухни, осторожно заглянула внутрь и увидела отца, дядю Мишу и ещё одного мужчину, сидящих за столом. Алану они не заметили, и она не стала их беспокоить, тихонько пошла дальше, прямиком в гостиную, удивившись мимоходом тому, что большое зеркало в коридоре зачем-то завесили простыней.

Она вошла в просторную комнату и с первых секунд обратила внимание на то, что обстановка там изменилась. Телевизор, так же накрытый покрывалом, задвинули далеко в угол, мягкие кресла исчезли в неизвестном направлении, пропал и стеклянный журнальный столик. Теперь понятно, почему вчера никто не услышал её криков этажом выше и не пришёл поинтересоваться, что там делают с их дочкой-внучкой – мебель двигали, не до Аланы им было. Но к чему это всё? На месте столика теперь стояли три деревянных табуретки, ещё три расположились напротив, а между ними…

На ватных ногах Алана подошла к прямоугольному предмету, обитому алой тканью. Она уже видела такой. Совсем недавно, всего каких-то пару месяцев назад. Тогда они с сестрой стояли на любимом месте под горкой, а в похожем ящике несли солдатика, чью жизнь оборвала вражеская пуля. Ящик имел короткое и ёмкое название "гроб".

– В том гробу твоя невеста… – прошептала Алана строчки из любимой сказки Пушкина. Она любила представлять себя царевной, качающейся в хрустальном гробу на цепях, и как её будит поцелуем прекрасный королевич Елисей. А Лёлька – нет. Лёлька подрисовала в книжке Злой Царице усы, за что получила от мамы очередной нагоняй.⁷ Алана подошла вплотную к гробу. Крышка его была закрыта, и девочка не могла видеть того, что находилось внутри. Протянув руку, она осторожно потрогала красную ткань. Гладкая.

Её взгляд упал на стулья по другую сторону гроба. На одном из них лежал предмет, одновременно знакомый и незнакомый. Алана уставилась на него, пытаясь вспомнить, где она могла видеть это раньше. Несколько секундона просто стояла и смотрела, а потом на её маленькие плечи огромной тяжестью рухнула гора.

Что-то оборвалось внутри, и Алана закричала. Она кричала так жалобно, так отчаянно и пронзительно, что трое взрослых мужчин на кухне в ужасе повскакивали со своих мест и, сбивая друг друга с ног, кинулись к выходу. Но Алана их уже не видела, потому что без чувств упала на пол.

******

На стуле, на коричневом в клеточку матерчатом сиденье, лежала маленькая соломенная шляпка. Потрепанная, перепачканная то ли грязью, то ли сажей. Обгоревшие концы розовой ленточки свешивались с края стула, будто две змеи, приготовившиеся к броску.

Всё, что осталось от её любимой сестрёнки Лёльки.

Глава 6

День оказался несоизмеримо длинным. Алана вспоминала просмотренную передачу, задумчиво возила пылесосом по ковру и размышляла о жизни. Почему очень часто люди замечают самое дорогое, лишь потеряв его?

С чего-то она решила сегодня затеять уборку. Не то, чтобы в квартире было грязно, и не то, чтобы ей очень хотелось воевать с пылесосом. Но грустные мысли слишком уж настойчиво зудели в голове, и прогнать их просто так не удавалось. Даже пылесос оказался в этом деле так себе помощником.

– Скорее бы закончился этот день, – пробубнила она себе под нос. Взгляд остановился на "горке", где посреди книг стояла фотография в рамочке. Всё утро Алана упорно избегала смотреть в ту сторону, и всё утро натыкалась на неё взглядом. Мистика какая-то.

На снимке навсегда осталась, запечатлена осень 1994-го. Фотография была необычайно яркой, от обилия красно-жёлтых листьев рябило в глазах, а над кронами деревьев разливалась нежно-голубая небесная акварель. Вдвоём с Лелькой они сидели в обнимку на спине деревянного коня и хохотали, глядя в объектив. Папа сказал: "Девочки, улыбнитесь! Сейчас отсюда вылетит курица", – и это их ужасно развеселило.

Конь был чёрный, с красными цветами, разбросанными по гриве и хвосту, с зелёными раскосыми глазами. Глаза эти казались очень умными. Алана помнила ("Да-да, Никита, я всё равно ВСЁ помню" – с вызовом подумала она), как, увидев его в первый раз, Лёлька восторженно воскликнула: "Он думает! Он точно думает!"

Лёлькина сестра так никогда и не узнала, о чём мог думать деревянный конь на старой, скрипучей карусели в парке. Карусель появилась там незадолго до их рождения. Папа говорил, что раньше лошадки украшали загородный особняк какого-то очень высокопоставленного чиновника и катали его детей, а когда дети выросли, чиновник решил пожертвовать их городу. "Аттракцион неслыханной щедрости", – криво ухмыльнулся отец, не заметив сам, что выдал довольно удачный каламбур. Но Алане с Лёлькой было абсолютно всё равно, чьи дети протирали когда-то своими задами эти сёдла. Это была первая настоящая в их жизни карусель, и девочки пришли от неё в полный восторг.

Под натянутым зелёным брезентовым куполом, вокруг железного столба, бежали друг за дружкой по кругу семь лошадей различной масти. В этом круговороте было какое-то неуловимое таинство, и Алана впервые в жизни начала задумываться о философии бытия. В четыре-пять лет девочка ли смогла бы объяснить, отчего ей так нравится вид вращающихся лошадей, но от этого вида у неё всегда перехватывало дыхание. Возможно, старая карусель подспудно воспринималась ею, как образец Порядка и Равновесия, к которым Алана всегда стремилась. Ведь невозможно было представить себе, чтобы жёлтая в белых "яблоках" лошадь когда-либо обогнала свою оранжевую подружку с розовой звездой во лбу. А голубой с синими разводами конь смотрел в хвост коричневому скакуну с малиновой гривой, и никогда – наоборот. Так должно быть, так было, и ничего не могло измениться.

Возглавлял процессию Чёрный конь, которого Лёлька облюбовала с первого взгляда и всегда каталась только на нём, лишь изредка милостиво уступая это право сестре. Почему именно "возглавлял"? Трудно было сказать, с таким же успехом он мог её замыкать или находиться в середине. Но почему-то никто из детей никогда не сомневался в том, что именно этот конь был первым – и в этом тоже была своя логика и свой особенный порядок.

Сам парк был очень старым, заросшим и запущенным. Когда Алане исполнилось тринадцать, местные власти решили его облагородить и перестроить. Карусель пошла под снос, вся великолепная семерка скакунов, в том числе и Лёлькин любимец – чёрный конь. Однажды, гуляя с Павликом, Алана обнаружила компанию деревянных лошадей, сваленных в кучу, неподалёку от места, где четверо потных матерящихся парней выворачивали из земли железный стержень, вокруг которого когда-то без устали гарцевал весь табун.

Алана с горечью смотрела на красавца-коня, хотя теперь назвать его красавцем вряд ли у кого-то повернулся бы язык. Бывший вожак эскадрильи превратился в обычную деревянную рухлядь. Красные цветы на боках облупились от дождя, одно ухо при падении откололось, зелёный глаз, смотрящий в небо, поблёк, выцвел и напоминал бельмо.

Как она назвала его? Это было что-то громкое, резкое. Буря? Гром? Ураган? Алана силилась вспомнить, но тщетно. Она многое помнила из прошлого, а вот кличка коня, придуманная ему Лёлькой, начисто вылетела из головы.

Впрочем, какая теперь уже была разница? Остальные лошади выглядели не лучше, и никому, кроме неё, не было никакого дела до того, что лихие скакуны валяются вверх ногами, как ненужный хлам, что жёлтая лошадь теперь лежала поверх голубого коня, хвост которого упирался в спину белого, наполовину засыпанного песком и обломками кирпича. От этого зрелища Алане стало совсем печально. Порядок был нарушен окончательно и бесповоротно, и это было плохо, очень плохо.

Хотя на самом деле плохо было уже давно.

******

На кладбище её не взяли, чему Алана была только рада. Не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать, ни даже шевелиться. Она забилась в угол своей кровати и просидела там весь оставшийся день. Наверное, кого-то оставили за ней присматривать (например, тётю Оксану, которая после сегодняшней ночи боялась подойти к этому дикому ребёнку и лишь осмеливалась каждые четверть часа просовывать голову в дверь, дабы убедиться, что в позе и положении тела Аланы ничего не изменилось). Наверное. Потом Алана утешала себя тем, что не могли же они совсем про неё забыть?.. Хотя тогда ей именно так и казалось.

На похоронах у бабушки прихватило сердце и её прямо с кладбища доставили в больницу. Вечером девочку забрали к себе Гордеевы.

Тётя Валя, Никиткина мать, переживала за Алану. Она работала врачом, и прекрасно понимала, что состояние, в котором находится девочка, точно нельзя назвать нормальным. Алана не разговаривала, никак не реагировала на окружающее, просто сидела, уставившись перед собой в одну точку, и с этим нужно было что-то делать, но сил на то, чтобы что-то сделать, у тёти Вали просто не осталось. Она только что похоронила лучшую подругу, а до этого ей ещё пришлось присутствовать на опознании тела и заниматься подготовкой к похоронам матери Аланы, поскольку от отца Аланы толку не было никакого – узнав о трагедии, он сразу же, что называется, "вошёл в штопор" и больше из него не выходил. А потом ещё на кладбище бабушка Аланы упала замертво, едва гроб с телом её дочери стукнулся о землю, и именно тётя Валя приводила пожилую женщину в чувство и везла в больницу. Так что в общем итоге для самой Аланы у неё не осталось, увы, уже ничего.

Усадив девочку на диван, тётя Валя внимательно разглядывала её минуту или две и, решив, в конце концов, что до завтра дотерпит, махнула рукой и побрела в ванную. Алана осталась на попечении Никиты, который, сидя на другом конце дивана, увлеченно грыз ногти. Сегодня его на удивление не особо заботила собственная репутация. Мальчик был подавлен и тоже сильно переживал, хоть и пытался изо всех сил этого не показать.

– Как ты думаешь, Лёлька жива? – спросил он, едва за тётей Валей успела закрыться дверь. Этот вопрос терзал Никиту весь сегодняшний день, а поговорить было не с кем. Родители заняты, а прочие взрослые считали его слишком юным для обсуждения подобных тем.

Алана никак не реагировала. Сложно было сказать, услышала ли она вопрос и поняла ли его. Никита пододвинулся вплотную, заглянул ей в лицо и даже пощёлкал пальцами перед носом. Безрезультатно.

– Во дела! – пробормотал он. – Неужели кататония? Нет, скорее эмоциональный шок, вызванный нервно-психическим стрессом.

Никита поставил локоть на колено, упер палец в лоб и застыл в такой задумчивой позе. Будучи сыном врача и следователя, смышлёный мальчуган любил на досуге поковыряться в маминой медицинской или папиной криминалистической литературе, изучая непонятные слова и термины. И хоть частенько от этих терминов в голове его образовывалась каша, блеснуть эрудицией при случае она не мешала никогда.

Правда, сегодня, блистать было не перед кем, да особо и не хотелось. Сегодня Никита больше нуждался в собеседнике, а не в слушателях. К сожалению, глядя на Алану, сложно было сказать, годится ли она в качестве хоть кого-нибудь вообще. Но Никита не сдавался. Он схватил девочку за плечи и интенсивно потряс.

– Слышишь? Лёлька! Лёлька возможно жива! Я думаю, вот что…

Алана продолжала молчать, но Никите показалось, что при упоминании сестры, что-то дрогнуло в её лице. Он откинул прядь волос с её щеки и затараторил почти в самое ухо:

– Я слышал сегодня от папы, что Лёльку объявили в розыск. Понимаешь, что это значит? Её нет среди живых пассажиров, но и среди погибших тоже нет. Сейчас прочёсывают местность в округе. Там повсюду лес! А ещё река. Лёлька же могла убежать и спрятаться, да? Она могла заблудиться. Или…

Никита замолчал и нервно проглотил слюну. Слова о том, что Лёлька могла упасть в реку и утонуть, остались невысказанными. Хотя об этом отец тоже говорил с кем-то по телефону, но почему-то именно вариант реки Никита отверг с наибольшим рвением. Только не река! Лёлька так грезила морем, просто с ума сходила от ожидания встречи с ним, вовсе не для того, чтобы закончить жизнь в какой-то вонючей речушке. Сама мысль об этом казалась Никите кощунственной.

Поэтому он сказал Алане другое:

– Или заснуть. Да, она могла спрятаться и заснуть где-нибудь в дупле и поэтому не услышала криков и сирен. А, может быть, испугалась и убежала очень далеко. В общем, мой папа сейчас там. Он только на минутку заехал на кладбище и сразу отправился на место катастрофы, чтобы присоединиться к поисковой группе. И твой папа тоже. Алана! Они её обязательно найдут. Слышишь меня? Лёлька вернётся! Я знаю, я в это верю!

И тут девочка зашевелилась. Её зрачки расширились, пальцы рук начали конвульсивно подёргиваться, губы задрожали. Никита схватил её за руки.

– Что? Что ты хочешь сказать? Говори, Алана!

Алана открыла рот, но поначалу смогла извлечь из себя лишь нечто, похожее на стон. Однако лицо её постепенно оживало, краски возвращались к нему. Губы порозовели, на щеках вспыхнул болезненный румянец.

– Алана? Ты меня слышишь?

Звук бегущей воды из ванной комнаты на минуту прекратился.

– Никита? У вас там всё нормально? – крикнула в приоткрытую дверь тётя Валя.

– Да, мама! – торопливо отозвался Никита и, вцепившись Алане в плечи, затряс её ещё сильнее: – Не бойся, Алана, скажи мне, что ты знаешь? Скажи. Скажи!..

– Колдун! – прохрипела она ему в лицо.

Никита остановился и отпустил её плечи. Глаза его округлились.

– Что? Кто это?

– Колдун! Это он! Он! Он забрал Лёльку. Лёлька знала! И он её нашёл!

Никита замешкался. Ему было десять, но кое-что в этой жизни он уже понимал. С одной стороны, Алана явно несла бред – возможно, последствия стресса. С другой – по крайней мере, девочка заговорила. И что теперь ему делать, поддержать беседу о каком-то непонятном колдуне?

– Это очень интересно, – осторожно сказал он. – Ты же мне расскажешь?

Алана громко всхлипнула, по её щекам потекли слёзы.

– Лёлька знала! Она узнала, как убить Колдуна! Он нашёл её! – твердила девочка. Никита озадаченно моргал, соображая, как ему поступить, но сообразить никак не мог. На его счастье, в этот момент из ванной выскочила взъерошенная, замотанная в длинный махровый халат тётя Валя.

– Слава богу, ожила! – она всплеснула руками и кинулась к девочке. Алана разрыдалась взахлёб, тётя Валя успокаивала её, но и сама тоже не смогла сдержать слёз. Так они проплакали вдвоём весь остаток вечера и, в конце концов, уснули вместе в обнимку на неразобранном диване. Никита принес со своей кровати покрывало и бережно накрыл обеих, ведь папа просил позаботиться о маме и об Алане в его отсутствие. Выполнив папин наказ, мальчик пошел к себе и тоже поплакал. Немного, совсем чуть-чуть, потому что мужчины не плачут. Но он ведь был ещё маленьким мужчиной, и ему тоже было очень грустно.

На следующий день Никита сам спросил Алану о Колдуне. Но та лишь отвернулась в сторону и помотала головой.

– Ничего. Я ничего не помню.

Никита покосился недоверчиво, но больше спрашивать не стал.

******

Вновь оказавшись дома, первым делом Алана кинулась к большой жестяной коробке из-под фломастеров, в которой Лёлька хранила засохшую саранку. Вопреки всякому здравому смыслу, сестра продолжала пребывать в уверенности, что этот сорняк поможет ей покончить с Колдуном.

Коробка была пуста. Когда Лёлька успела достать оттуда цветок и зачем она это сделала, Алана не знала. Но это, как ни странно, вселило в неё слабую надежду, за которую она и ухватилась, как утопающий за соломинку. А вдруг цветок, доставшийся с таким невероятным риском, действительно оказался волшебным?

И тогда она начала ждать. А что ещё ей оставалось? Долгими дождливыми вечерами, когда во всей квартире гас свет, она забиралась на подоконник, прижималась лбом к стеклу и смотрела в окно, ожидая, что вот-вот из-за угла соседнего дома покажется маленькая фигурка и помашет ей рукой.

Но время шло, а Лёлька всё не возвращалась. Через несколько лет её перестали считать пропавшей без вести, выдали отцу свидетельство о смерти, и на кладбище рядом с маминой могилой водрузили ещё одну мраморную плиту. К тому времени Алана была уже почти совсем взрослой. Кладбищ она не боялась, но этот памятник вызывал у неё смешанные чувства. Ведь по-настоящему Лёльки там не было, тело так и не нашли, так почему бы не оставить всё как есть? Зачем этот фарс? Словно кому-то было очень нужно официально похоронить её сестру и придавить плитой память о ней.

Впрочем, Колдун тоже больше не появлялся. Могло ли это означать то, что, добравшись до Лёльки, он успокоился? Первое время Алана часто не могла уснуть до утра, перебирая в голове варианты того, что чудовище могло сотворить с её сестрой. Она была бесстрашной и отважной, её Лёлька, но… такой ещё маленькой.

Но постепенно на передний план выходили другие, более важные и насущные проблемы, и история с Колдуном начала медленно стираться из памяти. Нет, она не забыла его совсем, но по мере взросления убеждённость в реальном существовании Колдуна становилась всё слабее и, в конце концов, Алана полностью свыклась с мыслью, что всё это были только их с Лёлькой детские фантазии. Игра, которую они придумали когда-то на двоих.

И не более того.

******

День медленно, но неумолимо близился к концу. Вот уже солнце перевалило за горизонт и начало клониться к закату, посылая в окно косые лучи. Один луч скользнул по стене и опустился на фотографию, которую Алана бережно протёрла и поставила на место. Лёлька на фотографии смеялась во весь рот, и лучик ласково пощекотал её волосы.

Когда Никита забредал в гости, то часто после его ухода Алана обнаруживала фотографию лежащей на полке и будто случайно перевёрнутой стеклом вниз. Однажды она всё же не выдержала, и спросила, для чего он это делает. Никита смутился, но лишь на мгновение.

– Может, я пытаюсь этим сказать, чтобы ты, наконец, отпустила прошлое и начала жить? – ответил он расплывчато, будто предлагая Алане самой поискать ответ на свой вопрос.

– Переворачивая фотографию? – засомневалась Алана.

– Мне, конечно, следовало спрятать её. Или вообще сжечь. Знаешь, Аленький, я, кажется, догадался, почему ты пошла учиться на психолога. Говорят, что психологи – самые замороченные люди и, глядя на тебя, начинаешь понимать, что это правда. Ну, сколько можно?

– Остановись! – Алана сделала предупреждающий взмах рукой, потом посмотрела на его пристыженную физиономию и добавила, уже мягче: – Пожалуйста. Давай не будем.

Никита нарочито сокрушенно вздохнул и покачал головой, а Алана демонстративно подняла фотографию и водрузила на прежнее место. Больше он так не поступал. Кто из них прав, а кто нет, рассудит время, но пытаться насильно заставить её забыть прошлое – напрасные старания. Кажется, наконец, она смогла донести это до своего друга.

– И вовсе это не мешает мне жить! – уверенно сказала она Лёльке. Потом посмотрела на саму себя, четырёхлетнюю, ухватившуюся одной рукой за ухо коня, а другой крепко обнимающую сестру, и внезапно расплакалась.

Со временем она привыкла ко многому – к жизни без мамы, к отчуждению отца, к сочувственным взглядам соседок в спину, даже к тому, что никто не сопит на соседней кровати, когда в квартире гасят свет.

Это казалось невозможным, но это было так. Наступил такой момент, когда Алана совершенно неожиданно для себя осознала, что жить без мамы – можно, можно даже жить и без сестры. Не делить на двоих печали и радости, а пользоваться всем единолично. В конце концов, живут же так другие, и некоторые из них даже вполне себе счастливы.

Лишь к одному привыкнуть она так и не смогла. К тому, что день рождения, который когда-то был у них с Лёлькой один на двоих, ей приходилось теперь каждый год встречать в одиночестве.

******

Первое время после похорон мамы Алана жила в Никиткиной семье. Бабушка лежала в больнице, отец пил горькую и ни разу не поинтересовался, как там его вторая, не пропавшая дочь. Впрочем, от отсутствия папы девочка страдала меньше всего.

Алана вела себя тихо, с расспросами ни к кому не приставала, новых истерик не закатывала, по большей части предпочитала сидеть в кресле, задумчиво глядя в телевизор. Тётя Валя на всякий случай отвела её к детскому психиатру, но врач не нашла у девочки отклонений, кроме очевидной подавленности и замкнутости. На всякий случай прописала ей таблетки для здорового сна и укрепления иммунитета, которые Алана добросовестно принимала, понятия не имея, есть ли ей от них какая-то польза. Лишь бы отстали.

Девочка была сама себе на уме. Не сказав никому ни единого слова, Алана ступила на долгую тропу ожидания, о которой не догадывались даже самые близкие.

Бабушку выписали из больницы, она забрала внучку и они стали жить вдвоём. Алана ничего не спрашивала ни о матери, ни о сестре, и бабушка, сильно переживавшая поначалу за то, как она будет отвечать ей на вопросы различной степени сложности, постепенно успокоилась.

Бабушке было невдомёк, что ночами тихая и уравновешенная Алана тайком забирается на подоконник и сидит в полной темноте и тишине, разглядывая тёмный двор и ожидая, что вот-вот из-под арки, соединяющей два соседних дома, появится её сестра. Почему она выбрала объектом наблюдения именно эту арку, Алана не знала. Может, она просто показалась ей самым подходящим местом для внезапного появления? Иногда действительно оттуда кто-нибудь появлялся. Какая-нибудь заблудившаяся кошка или собака, или припозднившаяся влюблённая парочка, или одинокий прохожий, засидевшийся в гостях.

Лёльки всё не было.

Алану это не смущало. Она крепко вбила себе в голову, что её сестра должна вернуться. Вот и Никита был уверен, что Лёлька жива! Никто не пытался её разубедить – вероятно, по причине того, что никто и не догадывался, чем Алана занимается по ночам. Возможно, эта надежда и помогла ей пережить расставание с сестрой. Час за часом, иногда до самого утра, она сидела на подоконнике, а днём ходила как сомнамбула, роняя вокруг себя предметы и отвечая на вопросы невпопад. Бабушка списывала всё на перенесённый стресс.

Ей пришлось пойти в новый детский сад. Воспитатели и ребята в группе Алану раньше никогда не видели, но в их небольшом городке новости разлетались со скоростью света и, конечно, очень скоро все узнали, что это та самая девочка, которая потеряла в катастрофе маму и сестру. Зато в новом саду Алана сразу нашла себе подругу по несчастью. У пожилой нянечки Валентины Петровны в том злосчастном поезде погиб младший брат, и добрая старушка, вздыхая и поглаживая девочку по голове, подкладывала ей на тарелку лучший кусочек. А заодно и отгоняла самых настырных и любопытных детей, лезущих со своими вопросами. Сама же Алана о своей семье ничего никому не рассказывала, так что вскоре от неё отстали.

Здесь, в новом саду, с ней произошло ещё кое-что важное – и оказалось самым лучшим событием за весь тот страшный год. Однажды вечером, когда они с бабушкой уже уходили домой, их буквально в дверях поймала музыкальный преподаватель Эльвира Григорьевна.

Эльвира Григорьевна была женщиной крупной, энергичной и очень громкой. Алана её побаивалась, отчего-то ей казалось, что Эльвира Григорьевна её недолюбливает. Преподавательница отозвала бабушку в сторону и принялась ей что-то объяснять, а девочка сжалась в тревоге. Сейчас Эльвира Григорьевна, наконец, откроет бабушке глаза на то, какая она, Алана, бездарность без слуха, голоса и чувства ритма. А может, предложит вообще не водить её на музыкальные занятия – чтобы не забирать время у других, более талантливых детей?

Этого Алане очень не хотелось. Музыку она любила и занятия, не смотря на некоторую робость перед преподавательницей, посещала с удовольствием. Поэтому внимательно наблюдала за лицами женщин, пытаясь прочитать по губам, о чем они ведут беседу, и тут – о, чудо! – бабушка повернула к ней голову. Её лицо светилось от гордости.

По дороге домой выяснилось, что на самом деле Эльвира Григорьевна вовсе её не недолюбливает, а как раз даже наоборот – считает очень способной и выделяет среди других детей. И бабушку отзывала именно для того, чтобы рассказать ей об Аланинах успехах и отличных музыкальных задатках, которые она рекомендовала непременно развивать дальше. Так Алана начала учиться музыке.

******

Музыка её заворожила, поглотила и стала на долгие годы верным, а порой и единственным другом. В памяти навсегда запечатлелся зал с красными портьерами, куда её, пятилетнюю малявку, бабушка отвела в качестве ознакомительной программы на отчетный концерт музыкальной школы.

Высокий худощавый мальчик, взрослый и красивый, почти юноша, играл на скрипке, стоя посреди пустой сцены, показавшейся Алане огромной. Темные прямые волосы спадали ему на щёки и лоб, он встряхивал головой, откидывая их, и улыбался залу – бесстрашно, открыто. Миша Сазонов – талант и гордость школы, настоящий принц, в которого поголовно были влюблены все ученицы музыкалки с первого по выпускной класс. Об этом Алана узнала позже, когда сама пополнила ряды этих учениц. А тогда… тогда просто, раскрыв глаза, уши, и (сама того не замечая) рот, глядела на него, не понимая, как можно извлекать столь неземные звуки какой-то палочкой.

И когда её спросили, хотела бы она учиться здесь, она без раздумий ответила: да! И только на скрипке!

Но скрипка, которую ей дали в руки, к величайшему её сожалению, звуков, подобных тем, что демонстрировал Миша, не издала. Вместо них Алана услышала лишь неприятный скрип и разочарованно поглядела сначала на скрипку, потом на смычок. А после – на трёх женщин из приёмной комиссии, которые смотрели на неё и неизвестно чему улыбались.

"Теперь меня отсюда точно выгонят!", – с горечью подумала Алана. Но никто никуда её не выгнал. Важная полная женщина в тёмных роговых очках (Алана сразу решила, что она здесь главная – и не ошиблась) погладила девочку по голове и сказала солидным баском:

– Ничего, научишься! К нам такими все приходят.

И она начала учиться. Пробегали дни, недели складывались в месяцы, рука становилась твёрже, смычок плавал ровнее, а звуки, издаваемые инструментом, становились всё ярче, красивее и выразительнее.

Музыка захватила её почти полностью. Алана знала, что некоторых учеников родители гнали в музыкалку едва ли не пинками. Например, Колю Зубова, с которым они сдружились. Коля скрипку терпеть не мог, но его мама вбила себе в голову, что сын непременно должен стать великим скрипачом и не принимала никаких отговорок. Поэтому предприимчивый Николай частенько врал матери, что идёт заниматься к Алане, а сам, оставив у неё скрипку, бежал на каток.

Алане это было очень удивительно, сама-то она не испытывала никакого давления с бабушкиной стороны. Наоборот, исключительно по собственной инициативе могла играть часами, благо соседи попались понимающие. Бережно прижимала струны к грифу, ощущала щекой приятную прохладу деревянного корпуса и улетала куда-то в неведомую страну, названия которой не знала.

Иногда звук получался особенно нежным и певучим, а иногда (и в этом была какая-то загадка), Алане казалось, что где-то вдалеке ей подпевает другая скрипка. Когда это ощущение появилось впервые, она в ту же секунду прекратила игру и начала озираться по сторонам, но второй звук тут же стих, будто и не было его. Однако впоследствии эти моменты стали повторяться ещё и ещё, и больше не вызывали удивления. Наоборот, однажды Алана поймала себя на мысли, что ждёт уже сама, когда же вновь возникнет это волшебное чувство "удвоения". И с радостью ловила каждый его миг, потому что такие моменты заставляли её забыть обо всех горестях.

А после, поздно вечером или ночью, сидя в темноте на подоконнике между старым бабушкиным кактусом – по словам бабушки, он был старше самой Аланы – и одноглазым плюшевым медведем, Алана думала: вот удивится Лёлька, когда вернётся и услышит, как здорово она научилась играть. Хорошо бы было, если бы она не только удивилась, но и порадовалась. Вот только пойти с ней в музыкалку сестра вряд ли захочет. Куда вероятнее, Лёлька, как и Коля Зубов, выбрала бы каток.

Спустя год Алана стала лучшей среди будущих маленьких скрипачей своего класса. Её ставили в пример, её начали выделять преподаватели, некоторые даже сравнивали её с самим Мишей Сазоновым, который к тому времени уже благополучно выпустился, но его фотография продолжала украшать местную Доску Почета. В сентябре первоклассница Алана Николаева пошла и в обычную образовательную школу, где тоже вскоре превратилась в первую ученицу всей своей параллели. Учёба давалась ей легко, учиться нравилось, но скрипку она не забросила и каждый день (включая даже воскресенье, когда этого никто от неё не требовал), едва сделав уроки, с радостью хваталась за инструмент.

А потом всё изменилось.

Глава 7

С отцом Алана виделась редко. Он появлялся раз в месяц, в основном по выходным, и почти всегда – навеселе. Приносил бабушке деньги, иногда – игрушку Алане. Но этим визитам девочкам была не рада. При встречах с отцом она всегда чувствовала какую-то непонятную неловкость; подарки брала, вежливо говорила "Спасибо, папа!", а потом складывала их в большую картонную коробку в своей комнате и больше к ним не притрагивалась.

Она не знала, когда и отчего между ней и отцом возникла отчуждённость. Может, оттого, что вслед за бабушкой и мамой на подсознательном уровне категорически не воспринимала его любовь к выпивке, а может, просто отвыкла.

Однажды бабушка осторожно попросила папу не приходить больше к девочке "в таком состоянии". На что отец отреагировал неожиданно резко и грубо. Заявил, что Алана – его дочь, он имеет право видеть её, когда пожелает, и будет находиться при этом в том виде, в котором сам решит.

– А захочу – и вовсе заберу её у Вас, – внезапно ухмыльнулся он. – То, что я позволяю ей здесь жить, означает лишь одно – я очень добрый человек и не хочу Вас лишать последней радости, – и, помолчав, саркастически добавил: – Мама.

Бабушка только охнула, но промолчала. Алана, подслушивавшая эту беседу, вся сжалась внутри от страха. Раньше она не задумывалась над тем, почему после смерти мамы живёт у бабушки – живёт и живёт, это казалось ей чем-то самим собой разумеющимся. Мысль о том, что в доме, который считает своим, она "на птичьих правах" повергла девочку в ужас. Даже думать не хотелось о том, что будет, если папа всё-таки решит её забрать, но, почему-то с той поры именно об этом думалось всё чаще.

Второй раз отец женился, когда Алане было восемь. Об этом ей сказала бабушка – на вечеринку, устроенную по поводу регистрации брака, само собой, их никто не пригласил. В тот год папа даже про её день рождения не вспомнил, впрочем, Алана была этому только рада. По правде говоря, она бы не стала возражать, если бы отец и вовсе забыл о её существовании.

– Кто она? – спросила девочка, больше из вежливости.

– Такая же пьянь, как и он сам, – буркнула бабушка себе под нос. Вероятно, она рассчитывала, что внучка её не расслышит, но Алана расслышала и вопросов больше не задавала. Папина жена и его жизнь на самом деле её абсолютно не интересовали. Пусть живут с этой женщиной счастливо и богато, только бы их с бабушкой оставили в покое.

******

Но, как известно, страх только притягивает беду. Алане исполнилось десять, когда беда постучалась в двери бабушкиной квартиры погожим и солнечным летним днём. Алана открыла и, увидев на пороге отца, тут же ощутила в животе тревожный холодок. Папа пришёл во вторник, это был совсем не "его день", но, что самое удивительное – спиртным от него не пахло ни капельки.

Предчувствия её не обманули. Отец действительно оказался трезв, как стекло, и явился к ним на этот раз с вполне определённой целью.

– Собирайся! – скомандовал он дочери, забыв поздороваться. – Алана поедет со мной, – эти слова были адресованы уже бабушке, в растерянности застывшей в межкомнатном проёме. И снова Алане: – Что уставилась? Давай бегом, быстренько собирай свои манатки. Будешь жить дома!

"Дома? А я где живу? Мой дом здесь!" – хотела возразить она, но язык прилип к нёбу. От страха затряслись колени, в голове помутилось. Что это с папой? Он же не серьёзно?

Бабушка обессилено рухнула на табуретку и схватилась за сердце. В отличие от Аланы, она сразу поняла, что отец настроен серьёзнее некуда. Алана кинулась к ней, ища защиты, но защита сейчас, была ой как нужнее самой бабушке.

– Андрюша! Как же так? Куда ты её забираешь? Мы же договаривались…

– О чём? – изобразил удивление отец. – Мы договорились, что Алана теперь Ваша собственность? По-моему, я её отец, а она моя дочь, или что-то изменилось за это время?

Бабушка заплакала и, глядя на неё, Алана заплакала тоже. Мысль о том, что её разлучают с единственным родным человеком, казалась невыносимой. Мама, Лёлька, теперь бабушка… за что?

– Да чего вы рыдаете? – снова принял удивлённый вид отец. – Я её что, на голгофу везу? В лес, к диким зверям? Устроили тут, понимаешь, "прощание Славянки", – папа засмеялся. – Домой возвращаешься, доча! Домой! Ты рада?

Он схватил Алану за плечи, оторвал её от бабушки, и вдруг, неожиданно сильно толкнув в спину, заорал:

– Сколько раз мне ещё нужно повторить, чтобы до тебя дошло? Собирай свои вещи, тупица!

Алана не удержалась на ногах и упала, прокатившись по гладкому линолеуму. Больно ударилась коленкой и вскрикнула. Неожиданно в ней всколыхнулась злость. Её никто ещё не называл тупицей, ни в школе, ни в музыкалке, ни дома. Никто!

– Я никуда не поеду! – закричала она. – Не смей ко мне прикасаться!

И сама перепугалась от собственной дерзости.

Отец медленно подошёл к ней. Наклонился, приподнял её голову за подбородок, заглянул в глаза. Глаза у него были синие, такие же, как у Лёльки. "Моя девочка, моя копия!", – когда-то с любовью говорил папа, подбрасывая сестрёнку на руках, отчего та радостно визжала, будто молодой поросёнок.

Сейчас это были глаза совершенно чужого человека.

– Значит, не поедешь? – поинтересовался отец. Голос его вновь звучал мягко и даже доброжелательно, но больше Алана не верила этой показушной доброте.

– Нет, – в страхе прошептала она, отползая назад и скользя по линолеуму белыми носками. Во рту появился противный металлический привкус.

– Не поедешь, – отец кивнул, и выпрямился. Криво усмехнулся, и вдруг начал вытаскивать из штанов ремень.

Будто зачарованная, Алана смотрела на него и не верила своим глазам. Её сейчас действительно будут бить? Да ещё и ремнём?

За всю её десятилетнюю жизнь никто никогда Алану пальцем не трогал. Хотя она знала, что в некоторых семьях порка детей – обычное явление, и среди её одноклассников были ребята, которые приходили в школу в закрытых свитерах с длинными рукавами даже в жаркую погоду. Но представить себе, что кто-нибудь когда-нибудь поднимет руку на неё? На образцово-показательную и практически идеальную во всех отношениях девочку?..

Но тут бабушка, взметнувшись с табуретки, орлицей кинулась на защиту своего птенца и встала между Аланой и её отцом.

– Нет! – закричала она. – Андрюша, не трогай девочку! Христом-богом молю, не тронь!.. Она испугалась, ничего не понимает!.. Сейчас… сейчас мы всё уладим…

Подхватив Алану, бабушка почти волоком затащила её в комнату и захлопнула за ними дверь. Оказавшись в относительной безопасности, девочка разрыдалась.

– Бабулечка, миленькая, спаси меня! – запричитала она. – Не отдавай меня ему, я не хочу туда! Зачем я им? Прошу тебя, умоляю, не отдавай!

Бабушка обнимала её и целовала в светлую макушку. Алана чувствовала слёзы, текущие из её глаз, и эти слёзы обжигали пуще огня. Они обе рыдали взахлёб, а из-за закрытой двери торопил громкий голос отца:

– Побыстрее там можно? Я полдня должен ждать, пока вы распрощаетесь?

– Тебе придётся пойти с папой, – выплакавшись, наконец, сказала бабушка.

Алана молчала. Ощущение неизбежности накрыло её с головой. Сколько раз впоследствии она переживала это гнетущее чувство бессильного смирения? Когда понимаешь, что выхода нет, что тебя припёрли к стене и некуда бежать? Когда нет сил на борьбу, остаётся лишь отчаяние.

– Потом, мы что-нибудь обязательно придумаем потом, – твердила бабушка, гладя её по голове. Интересно, кого она успокаивала больше – внучку, или саму себя? – Я поговорю с дядей Мишей, он поможет нам. Он обязательно нам поможет.

Алана посмотрела на неё с такой недетской грустью, что у бабушки едва не остановилось сердце. И сказала слова, которых больше не произносила никогда, но которые пожилая женщина запомнила до конца жизни.

– Не поможет. Никто не поможет. Это судьба. От неё не спрячешься. Я не знаю, Колдун делает это, или какое-то другое Зло, но оно есть. И бороться с ним бесполезно.

Алана вытащила из-под кровати большую тряпичную сумку, с которой они ходили с бабушкой на рынок и, подойдя к комоду, резко дёрнула верхний ящик на себя. Минуту просто стояла без движения, молча, всматриваясь в его содержимое, и вдруг сказала с какой-то злой обречённостью:

– Лёлька, наверное, пыталась. За это от неё и избавились.

Бабушка охнула и, закрыв руками рот, бессильно опустилась на кровать. Алана впервые за все эти годы произнесла вслух имя сестры, которую все давно уже считали погибшей. Могло это означать то, что всё это время она втайне думала о ней? Бабушка замерла, поражаясь тому, как мало она всё-таки знала о своей внучке и как глубока была её печаль. А Алана начала скидывать вещи в сумку, без разбора, совершенно не заботясь о том, чтобы их сложить. Это было на неё совсем не похоже, но сейчас ей было всё равно.

******

День клонился к закату. Тени деревьев удлинились, голуби, шнырявшие по двору, отправились укладываться спать, и лишь запоздавший солнечный луч зацепился за антенну на крыше дома напротив и никуда не торопился. С улицы раздавались звуки хлопающего мяча, отрывистые вскрики подростков, играющих в баскетбол, и настойчивый голос женщины, зовущей ужинать какого-то Алёшу.

Алана тоже готовилась к ужину. Она поставила столик в середину комнаты, накрыла его красной скатертью. Достала из духовки курицу и торжественно водрузила её в центр стола. Очень красиво разложила фрукты в вазе – хоть натюрморт рисуй! Шампанское плавало в ведёрке со льдом. Она поставила два столовых прибора, две тарелки. Два хрустальных бокала. Второй бокал особенно тщательно протирала полотенцем, внимательно всматриваясь, не осталось ли где мутного пятнышка?

Надо ли говорить, что всё это она делала на автомате, плохо понимая, зачем?

Мельком уловила взглядом своё отражение в зеркале – красивая девушка, высокая, с тонкой талией и длинными белокурыми волосами, которые так и не потемнели со временем. Волосы были её гордостью и предметом зависти окружающих. Алана вспомнила, как недавно вечером они возвращались с Сонечкой из агентства, смеялись и распевали на мотив известной песни перефразированные строки: "Женское счастье – лысые подруги, а я первая красавица в округе!". А высунувшийся из тонированного окна проезжающего мимо "Мерседеса" толстый мужик с квадратным подбородком крикнул ей: "Девушка! Миллион даю за ночь на таких шикарных волосах!".

Алана тогда шарахнулась от него, как от чумы, чуть каблук не сломала. "Ну, ты и дикая! – покачала головой Соня. – Нормальный же дядька, мог бы нас и подвезти. А теперь из-за тебя опять трястись в автобусе".

– Я ведь не сошла с ума? – слегка испуганно спросила Алана у своего отражения.

Это было бы очень некстати. Нет, с ума она не сошла, …кажется. Но ведь она никого не ждала сегодня к ужину. Тогда зачем же накрывала стол на двоих человек?

******

На девятый день рождения Павлика Алана повела его вместе с закадычным другом Петькой в торговый центр, где на самом верху, на шестом этаже, располагался "бэби-парк" с игровыми автоматами и аттракционами. Павлик ждал этого похода с огромным нетерпением, а для Петьки, папаша которого вообще никогда не выходил из "штопора" и спускал на выпивку все семейные деньги, подобная экскурсия и вовсе была равноценна поездке в Диснейленд. В "бэби-парке" было весело, но больно уж шумно и от грохота автоматов у неё очень скоро разболелась голова. Понимая, что оторвать восторженных мальчишек от "стрелялок" в ближайшие полтора-два часа не стоит даже пытаться, Алана решила укрыться в буфете, однако сидящая за соседним столиком троица молодых отцов-удальцов уж очень недвусмысленно принялась с ней заигрывать, и девушка не без сожаления покинула сей уютный уголок.

В поисках тишины, она наткнулась на лестницу, ведущую в небольшой коридорчик, который в свою очередь заканчивался массивной стеклянной дверью с табличкой. Крупные оранжевые буквы гласили: "Уважаемые родители! Не оставляйте, пожалуйста, детей без присмотра!"

Толкнув дверь, она обнаружила за ней помещение с деревянными скамейками и огромной железной пепельницей, прикреплённой к полу за длинную ножку. Устроители позаботились не только о детишках, но и том, чтобы их скучающим родителям было, где выкурить сигаретку, пока их чада "мочат" монстров и сбивают кегли в мини-боулинге.

Помещение пустовало, но устойчивый, характерный запах курилки никуда не делся, и от этой вони её сразу затошнило. Алана в жизни не прикасалась к куреву, её начинало мутить от одного только вида сигарет. "Глядите-ка, неженка, какая!" – постоянно ворчал отец.

Курилка оказалась проходной – в стене напротив Алана увидела ещё одну, точно такую же стеклянную дверь. Только надпись на ней была более лаконичной: "Не открывать".

Алана всегда считала себя законопослушной гражданкой. С самого детства она делала только то, что ей говорили другие. Потому что другие знают лучше, и это не обсуждалось.

Вот и сейчас она, конечно же, не стала бы открывать эту дверь, раз уж там была эта надпись. Но тут со стороны лестницы послышались голоса и громкий смех. Чьим-то родителям дружно приспичило отправиться на перекур – и, судя по топоту, их было там не меньше ста человек.

Алану накрыл острый приступ клаустрофобии и антропофобии⁸ одновременно. Видеть никого не хотелось, но ещё меньше хотелось, чтобы увидели её, выходящую из курилки. Стыд и срам, а ну, как кто-то из знакомых или знакомых знакомых узнает её, и решит, что она курит? Плохо соображая, что делает, Алана схватилась за ручку второй двери, пребывая, впрочем, в уверенности, что та окажется запертой. Но дверь неожиданно легко поддалась, Алана проскользнула в неё, и ахнула. Она оказалась на крыше!

Вид сверху был просто потрясающий. Машины и люди такие маленькие и смешные, с высоты шестого этажа город напоминал копошащийся муравейник. Пройдя вперёд по гладкому шиферу, Алана остановилась на краю. Здесь было хорошо и спокойно – не слышно грохота автоматов, не смердели пепельницы, никто не подмигивал и не ржал, прицокивая языком.

От нагревшейся за день поверхности крыши исходило приятное тепло. Алана смотрела вниз и внезапно голову прострелила безумная мысль: как легко было бы, наверное, просто взять и сделать шаг. Всего один шаг – и больше никаких проблем. Никаких и никогда. Всего один малюсенький шажочек, и… а интересно, что там?

"Всего один шаг, и ты это узнаешь", – эхом отдалось в голове.

А вдруг там мама, там бабушка, там Лёлька? И они ждут её?

Всего только один единственный шаг…

– Алана! – услышала она за спиной.

Она обернулась (нехотя, как человек, которого оторвали от крайне интересного занятия) и увидела Павлика. Как он её нашёл? Братишка стоял посредине крыши, и глаза его подозрительно блестели.

– Алана, что ты делаешь? – срывающимся голосом крикнул малыш.

Алана смотрела сквозь брата, плохо соображая, что ему от неё надо. Зачем он здесь? И какое ему дело до того, что она делает?

А действительно – что?

Павлик подбежал к ней, прижался, уткнулся лицом в живот. И неожиданно громко всхлипнул. Алану пробил озноб. Господи, они же стоят так близко к краю!

Медленно, словно опасаясь, что внезапно поднимется ветер, и сдует их обоих вниз, Алана взяла Павлика за плечи и вместе с ним отошла на безопасное расстояние. И только после этого осмелилась вновь обернуться и посмотреть на город. Что у неё с головой? Она на самом деле думала о том, чтобы?..

– Ничего, малыш. Ничего. Я просто хотела… хотела посмотреть, что там, внизу.

Павлик поднял голову. Его большие испуганные глаза в обрамлении пушистых ресниц блестели от слёз.

– Ты хотела уйти? Бросить меня? Оставить одного? – спросил он.

– Не говори глупостей! – ответила Алана. – Куда я могла уйти… с крыши?

Но в душе она содрогнулась. Павлик потупился.

– Ты знаешь, – еле слышно отозвался он, и Алана почувствовала пробежавший по спине неприятный холодок. Павлик всегда говорил: "Ты знаешь", когда она пыталась утаить что-то от него, убеждая себя в том, что есть вещи, о которых ребёнку знать ещё слишком рано. Но она действительно знала. В слово "уйти" её брат сейчас вложил совсем другой смысл. "Уйти" – то есть уйти навсегда. Насовсем.

Покончить раз и навсегда с этим миром, с этой жизнью.

Алана присела перед братишкой накорточки. Вытирая ладонями слезы, катившиеся из его глаз, с любовью рассматривала его такое родное, чистое детское личико, курносый нос, золотистые веснушки, крохотную родинку над губой. Какой же он ещё маленький и беззащитный перед этим жестоким миром! Алана прямо-таки возненавидела себя. Они были одни друг у друга, и больше никого кроме них самих в этой жизни у них не было. Да как ей только в голову могло взбрести оставить Павлика?

"Ну, вообще-то у мальчишки есть родители, – прошелестел где-то в её голове едва различимый голос. – Какие бы они ни были, но они его по-своему любят и даже заботятся, по мере своих возможностей. Подумай лучше о себе: вот ты-то действительно одна! Не боишься, что когда-нибудь пацан пошлёт тебя подальше и выберет мамочку с папочкой?"

Алана не знала, чей это голос, но она была очень хорошо с ним знакома. В последнее время он начал частенько наведываться к ней, обычно в какие-то сложные, напряженные моменты. Как будто у неё завёлся свой личный демон, нашептывающий в уши всякие гадости. Вот только этого ещё ей и не хватало!.. Алана отогнала "демона" решительно и бесповоротно.

– Я никогда тебя не оставлю, малыш, – прошептала она, прижимая светлую головку брата к груди. Павлик ещё раз всхлипнул.

– Правда? – недоверчиво буркнул он, но в голосе явно слышалось облегчение.

– Честное слово. Клянусь!

– Никогда-никогда?

– Ни-ког-да! – от всей души выпалила Алана. Временно побеждённый демон ехидно прошуршал что-то неопределённое и растворился в глубине её сознания. До… следующего раза.

– Ну, хорошо, – Павлик покосился на сестру мокрым глазом и вытер нос тыльной стороной ладони. По тону было заметно, что он дуется ещё, но совсем чуть-чуть. – Тогда пойдём? А то Петька все жетоны в "Танчики" просадит.

– В "Танчики"? – Алана рассмеялась и чмокнула его в кончик носа. – Ты мой хороший!.. Пойдём, конечно!

Они покинули опасную территорию, взявшись за руки, и крепко держась друг за друга. Задержав дыхание, проскочили между двумя рядами чадящих, будто мазутные котельные, громкоголосых родительниц, которые ещё минут пять после их ухода возбуждённо обсуждали, чего "эта дылда" делала на крыше с зарёванным пацаном, и спустились по лестнице вниз. А увлечённый пальбой из виртуального огнемёта по железным чудовищам Петька даже не заметил их отсутствия.

******

Эта история произошла почти год назад. Алана задумалась, глядя на своё растерянное отражение со вторым, непонятно кому предназначавшимся хрустальным бокалом в руке. Интересно, смогла бы она на самом деле шагнуть с той злосчастной крыши, если бы Павлик, каким-то шестым чувством понявший, что с сестрой что-то неладно, не кинулся на её поиски и не остановил?

Ответить на этот вопрос однозначно не получилось и сейчас.

Глава 8

Едва очутившись в родительском доме, Алана сразу поняла, отчего о ней вдруг так срочно вспомнили. У отца с тётей Нюрой, новой женой, родился ребёнок – долгожданный сын и наследник, мальчик Павлик. Но бросать работу в винно-водочном магазине (где, собственно, они с папой и познакомились), тёте Нюре не хотелось, и новоиспеченным родителям срочно понадобилась няня.

Платить приходящей няне было дорого, поэтому остаток своих каникул Алана провела, купая малыша, укачивая его и меняя подгузники. Бабушка ничего об этом не знала – после того, как у неё забрали Алану, она три недели пролежала в больнице.

Когда же она всё-таки вышла и отправилась навестить внучку, то тотчас же чуть-чуть не отправилась обратно. Десятилетняя девочка, похудевшая, босая, в платьице, из которого она уже явно выросла, с нечёсаными, едва прибранными в хвост волосами, моталась между детской, ванной и кухней, пытаясь одновременно прокипятить бутылочки, запихать испачканные пелёнки в стиральную машинку и покачать кроватку. У Павлика болел животик, и он уже три дня вёл себя очень беспокойно.

У бабушки встали дыбом волосы на голове, и она кинулась на Алане помощь. Вдвоём они перестирали грязное бельё, кое-как накормили и успокоили раскапризничавшегося малыша, вымыли гору оставленной с вечера посуды. Когда Павлик, наконец, заснул, бабушка устало рухнула на табуретку в кухне, не в силах сдержать слёз. Её враз повзрослевшая и посерьёзневшая внучка, однако, не выронила ни слезинки. Она лишь одёрнула подол платья и хмуро обронила:

– Ты шла бы домой, бабушка. Папа и тётя Нюра вот-вот вернутся. Не думаю, что они будут рады застать тебя здесь.

Бабушка оторопела от этих слов, сказанных тоном, который мог бы принадлежать разочаровавшейся в жизни взрослой женщине, но никак не девочке, перешедшей в пятый класс.

– Господи… как же ты живёшь, Аланочка? – только и смогла вымолвить она.

– Нормально, – ответила Алана и, помолчав, отвернулась.

******

Ничего нормального в том, что её малолетнюю внучку приставили нянькой к грудному младенцу, бабушка не видела. Не зная, куда ей бежать, она обратилась за помощью к единственному человеку, который ещё как-то мог повлиять на бывшего зятя – Михаилу Гордееву, Никиткиному отцу.

Дядя Миша к тому времени дослужился до заместителя начальника городского УГРО и имел должность следователя по особо опасным преступлениям. Приблизительно через полгода, вследствие каких-то кадровых перестановок, он занял пост начальника, но это событие ещё ждало его впереди.

Гордеев явился к ним спустя три дня после прихода бабушки, вечером, когда вся семья была в сборе. Отец с тётей Нюрой ужинали – по обыкновению, с бутылочкой. Павлик спал, а Алана примостилась с книжкой возле телевизора. Через неделю начинались занятия в школе, но ей казалось, что за это лето она позабыла всё на свете. Она тихонько листала учебник, прислушиваясь к звукам за дверью детской – не проснулся ли брат. Услышав звонок, девочка замерла в ожидании приказа бежать к двери, но на этот раз отец почему-то отправился открывать сам.

– Какие люди! – услышала Алана и по папиному тону сразу поняла, что гость пришёл незваный.

Ради этого визита дядя Миша надел новенький китель, на погонах красовались две большие звезды. Отец насуплено смотрел на него из-под бровей. Когда-то в прошлой жизни (а на самом деле – всего несколько лет тому назад) они были очень дружны, но с тех пор много воды утекло, и сейчас он был совсем не рад встрече.

Гордеев тоже не собирался тратить время на досужие разговоры с бывшим товарищем. Он прошёл мимо слегка ошарашенного отца в комнату, где Алана сидела в своём углу, вцепившись в учебник и втянув голову в плечи. Дядю Мишу, она, как и отец, не ждала, но моментально смекнула, что последствия могут оказаться для неё, мягко говоря, нежелательными.

– Привет малышка! – Гордеев навис над девочкой и погладил её по голове. Говорил он ласково, успокаивающе, но спокойнее ей почему-то не становилось. – Давно не видел тебя. Выросла. Как поживаешь?

– Хорошо, – ответила Алана, непроизвольно теребя рукой страницы книги. Дядя Миша своей спиной загораживал ей весь обзор. Это нервировало.

– Папа тебя не обижает? – вдруг спросил дядя Миша.

Алана затряслась. Глядя на мужчину в форме, она уже заранее чувствовала себя виновной в каком-то ужасном преступлении и хотела только одного – стать невидимкой.

– Нет, – прошептала она и вжалась в спинку кресла.

Громыхая по линолеуму подошвами тапок и попыхивая перегаром, в комнату завалился отец. Он напоминал большого обрюзгшего тюленя. Майка в жирных пятнах задралась на животе, и папа не особо успешно пытался натянуть её обратно.

– Слушай, а тебе чего здесь надо-то? – напустился он на дядю Мишу. – Я не понял ни хрена, это чо за генерал хренов? Заходит, значит, как к себе домой, и чо? Какого хрена, спрашиваю я, тебе понадобилось от моей дочери?

В придачу к страху Алана теперь ощущала ещё и жутчайший стыд. Папа уже хорошо "накатил" и потому чувствовал себя орлом. Из-за его спины выглядывала любопытная тётя Нюра, нос её покраснел, глаза нетрезво блестели. Чудо, что за "родственнички", врагу не пожелаешь.

Гордеев выпрямился. Он был выше отца и шире в плечах. Рука его лежала на кобуре, и Алана спросила саму себя, есть ли в ней пистолет? Видимо, тот же вопрос интересовал и отца – лицо его приобрело настороженное выражение.

– Андрей! – Никиткин отец говорил громко и чётко, в его голосе слышались железные нотки. – До меня дошли слухи, что твоя дочь целыми днями нянчится с ребёнком. Это правда?

Папа задумался. На лице его отразилась дилемма, которую он в срочном порядке пытался решить своим затуманенным алкоголем мозгом: а именно, как лучше поступить – выкинуть наглеца за дверь немедленно или всё же не нарываться на скандал? Вдруг соперник окажется сильнее? В конце концов, здравомыслие всё же взяло верх.

– Что за бред? – отец развёл руками. – О чём ты? Да, Алана помогает нам с малышом. Как же без этого, ведь дети должны помогать своим родителям. Но мы вовсе её не экспла… эксплура… не эксплуа… тьфу!.. тируем! Кто это вообще придумал?

Было не совсем ясно, что он имел в виду: какой нехороший человек осмелился допустить, что любящий папуля эксплуатирует свою любимую дочь или кто придумал такое сложное в употреблении слово? Со стороны эта сцена кому-то могла показаться смешной, но Алане было не до смеха. Как дядя Миша не может понять, что делает только хуже? Зачем, зачем он пришёл?

– Это точно соседи, сволочи, настучали! – высунулась из-за отцовской спины тётя Нюра. – Врут они всё, гражданин начальник, врут, потому что ненавидят нас и завидуют! А мы дружно живем, и детей не обижаем. Аланка с Павликом иногда сидит, но вы бы знали, какой он спокойный! Ангел, а не ребёнок, спит почти всё время! И мой магазин вон туточки, в двух шагах…

Тётя Нюра ткнула пальцем в окно и с пьяным воодушевлением заверила:

– Я всё контролирую, гражданин начальник. Всё! Даже не сомневайтесь. А соседи – лгуны и мерзавцы! Вот Люська из пятой, например…

– Да заткнись ты уже! – рявкнул отец.

Тётя Нюра сделала обиженное лицо и демонстративно отвернулась. Про магазин, кстати, она сказала единственную чистую правду – он действительно располагался в нескольких метрах от их подъезда, прямо во дворе. Дядя Миша подошёл к окну и отодвинул пальцами занавеску, как будто лично хотел в этом убедиться.

– Занятия в школе начинаются через неделю, – заметил он, как бы мимоходом. – Ты уже отдал документы Аланы? Где она будет учиться?

Отец стоял посреди комнаты, молча, и свирепо вращал глазами.

– Да, – сказал он, наконец. – Конечно.

Это было враньём. Про то, что на носу первое сентября, а в доме, кроме грудного младенца есть ещё и ученица, они с тетей Нюрой просто-напросто забыли. Как-то раз, набравшись храбрости, Алана подошла к отцу и напомнила, что скоро начинается учебный год. "Потом!" – недовольно отмахнулся папа, и больше на эту тему она не заикалась. Втайне даже надеялась на то что, может быть, её оставят в старой школе, хотя и понимала, что это несбыточные мечты. Добираться туда ей пришлось бы больше часа на двух автобусах с пересадками, а кто же в это время будет сидеть с Павликом? Переплачивать няне за два лишних часа в день – такую роскошь родители себе позволить не могли. Тем более, ради Аланы.

– Так где? – не отставал дядя Миша.

Отец уже начинал беситься, что было хорошо заметно по его багровеющему лицу. Как же надоел ему этот несчастный мент! Как же хотелось стереть с его физиономии эту самодовольную ухмылку!..

– В школе! – гаркнул отец, сжимая руки в кулаки. – Разумеется, в школе, где же ещё?

– В какой?

Гордеев подошёл к папе вплотную, теперь они стояли друг напротив друга, буравили друг друга глазами, и ни один не намеревался отступать. Алана мысленно молила бога, чтобы о ней забыли. Ей безумно хотелось уйти, но она не могла найти предлога. Хоть бы Павлик заплакал, что ли? Почему, когда не надо, брат может орать часами, а когда надо – даже не пикнет?

– Слушай, я не понял, я тут что, на допросе? – спросил отец, голос его прозвучал неожиданно тихо и трезво. – Может, это ты мне ответишь, наконец, зачем пришёл? Ты чё здесь всё ходишь, вынюхиваешь, чёрт легавый? Кто тебя подослал? Эта старая сука? Она никогда не получит моей дочери, можешь так ей и передать.

Дядя Миша не ответил. Он немного подумал, поскреб пальцем щёку, и вдруг резко повернулся к Алане:

– Принеси мне свою школьную форму и портфель! Быстро!

– А? – взглядом затравленного зверька девочка переводила глаза со своего отца на Никиткиного и обратно. Да что же это такое, сколько же командиров развелось на неё одну! Слёзы неслышно потекли из глаз, Алана глотала их, боясь расплакаться вслух. Тётя Нюра, несмотря на своё не совсем трезвое состояние, сообразила, что дело пахнет керосином, и поторопилась скрыться в кухне, бросив её на растерзание этим двум мучителям. А они, кажется, вовсе не собирались останавливаться.

– Покажи мне, в чём ты собираешься идти в школу! – чеканя слова, повторил Гордеев, и тут, наконец, спасая Алану, из приоткрытой двери раздалось хныканье Павлика.

Алана пулей подорвалась с места и исчезла в детской. Чем закончился разговор дяди Миши с папой, она так и не услышала.

******

Стараясь не шуметь, отец прокрался в детскую. Там было темно и тихо. Неярко светился голубой ночник в виде раковины с жемчужиной внутри, Алана качала кроватку и поила Павлика водичкой.

– Стучишь? – спросил отец.

Голос его звучал вполне спокойно и миролюбиво. Просто папа решил поговорить по душам со своей дочкой, почему бы и нет? Что в этом особенного? Однако Алана инстинктивно съёжилась.

– И ведь как оперативно успела нажаловаться! – в наигранном восхищении папа поднял руки ладонями вверх и закатил глаза. – Молодчина! Старуха и три дня как не успела вылезти из-под капельницы.

Алана не ответила. Братишка закряхтел и, наклонившись над кроваткой, девочка начала тихонько гладить его по одеяльцу.

– Или ты не к ней? – задумчиво, как бы самому себе, задал вопрос отец. – Может, ты побежала сразу к этому легавому? Отвечай! – зарычал он.

Алана вцепилась в кроватку. Павлик захныкал сильнее.

– Что ты молчишь? – подгоняемый неукротимой злобой отец продолжал наступать на неё. – ЧТО ты молчишь? Кому ты нажаловалась, маленькая дрянь? Кому?

Он схватил её за плечи и поднял в воздух. Алана тряслась в испуге и не могла проронить ни слова, лишь часто-часто стучала зубами.

– Говори! – отец с силой тряхнул её раз, другой, третий. – Говори, тварь! Я заставлю тебя говорить!

Павлик уже кричал что есть мочи, но отец не обращал на него никакого внимания и продолжал трясти Алану. "Он сейчас убьёт меня! – мелькнуло в голове, – вот так просто возьмёт и убьёт!"

Она изо всех сил пыталась вдохнуть. Лёгкие свело невообразимой болью, в ушах звенело. Павлик в своей кроватке захлёбывался плачем, но сестра не могла сейчас ничем ему помочь.

Однако отец её не убил. Даже не стал бить – в этот раз. Неожиданно он обмяк и как будто сдулся, словно огромный резиновый мяч, из которого выпустили воздух. Швырнул Алану на софу и в молчании побрёл из комнаты.

В дверях он резко обернулся и наставил на дочь указательный палец:

– Если ты ещё раз нажалуешься кому-нибудь, что с тобой здесь плохо обращаются, – отец помолчал, слегка перевёл дух. – Или если ЕЩЁ РАЗ этот хрен переступит порог моего дома!.. имей в виду – я излуплю тебя так, что ты неделю будешь, есть стоя. И никакие защитнички тебе уже не помогут. Я всё сказал!

Отец вышел из детской, хлопнув дверью так, что с туалетного столика посыпались ватные палочки.

– Успокой ребенка! – проорал он уже из коридора.

Времени жалеть себя у Аланы не было. Кое-как восстановив дыхание и удостоверившись, что сердце её, не смотря ни на что, продолжает биться, она сползла с софы и вытащила Павлика, который уже закатывался от крика, из кроватки. Малыш описался, но у неё не осталось сил перепеленать его. Алана прижала братишку к груди, устроилась на краешке софы и начала медленно-медленно раскачиваться взад-вперёд, до тех пор, пока Павлик не успокоился и не заснул.

******

Немногим позже Алана все же решилась покинуть детскую. Нужно было отнести в стирку грязные пелёнки.

Дядя Миша ушёл, и отец с тётей Нюрой, как ни в чём не бывало, продолжили ужинать. С кухни раздавался звон рюмок и уже совсем нестройные голоса. Видимо, после неприятного визита супруги решили "снять стресс" и надраться уже в хлам. Пахло жареной картошкой с луком, и от этого запаха у девочки заурчало в животе. Ужинала она давно, ещё до прихода отца. Тётя Нюра сунула ей тарелку и велела, чтобы Алана поторапливалась: "Не барыня, небось, по два часа рассиживаться. Поела, и марш – смотреть за ребёнком!".

Алана быстро, без аппетита поклевала и вернулась к Павлику, а вот теперь почувствовала, что проголодалась. Но пойти и попросить еды после того, что с ней сотворил отец, она не рискнула бы ни за что на свете. Уж лучше терпеть до утра, или может, ночью, если Павлик проснётся, удастся утащить кусочек хлеба, пока она будет готовить ему бутылочку со смесью. Грудью тётя Нюра малыша не кормила, по какой причине, Алана не интересовалась. Ей бы всё равно не ответили, в лучшем случае сказали бы, что это не её ума дело.

Проглотив слюну, девочка незаметно прошмыгнула в ванную комнату и закинула в корзину испачканные пелёнки брата. Затем пощупала чистые, висевшие на верёвке. Кажется, высохли. У стены стояла невысокая табуретка, она взобралась на неё, с намерением снять бельё. И тут из двери ванной, оставшейся приоткрытой, донеслись пьяные слова отца, от которых Алана едва не свалилась на пол:

– Аня, ну почему она, а? Вот ты мне скажи, отчего судьба такая несправедливая? Почему она, а не Лёлька заболела тогда этой чёртовой ветрянкой?

Перед глазами поплыли красные пятна. Ноги подкосились, и Алана с трудом спустилась на пол, потащив за собой сухую чистую пелёнку.

******

Алана сидела на полу, забившись в угол между стиральной машиной и корзиной для белья, и глотала соленые слёзы. Ей удалось ни разу не заплакать за весь сегодняшней вечер, даже когда озверевший отец тряс её, насмерть перепуганную, под оглушительные вопли младшего брата. А вот теперь удержаться не смогла. Она даже не боялась, что её найдут здесь, и тогда ей, наверное, точно не избежать порки. Да лучше бы папа избил её до потери чувств, чем слышать такое!

Осознание того, что отец люто ненавидит её всего лишь по той простой причине, что она осталась жива, оглушило Алану и навалилось на плечи неподъёмной каменной глыбой. Она была жива, в то время как Лёлька навсегда исчезла из этого мира. И неужели в этом, лишь в этом заключалась её страшная вина?

А ведь когда-то (очень смутно, но Алана и это помнила), папа её любил. Да, он чаще тискал, катал на шее и подбрасывал в воздух её сестру, но и Алану не обижал, и ей вполне хватало отцовской ласки и любви. Куда это всё подевалось? Неужели тоже сгорело в том проклятом поезде?

Внезапно её пронзила острая обида на сестру. Ей-то сейчас хорошо! Никто не орёт на неё, не трясёт, как тряпичную куклу, не заставляет круглосуточно нянчиться с грудным младенцем. Действительно, почему Алане, а не Лёльке, так не посчастливилось подцепить эту дурацкую ветрянку? Она бы не сидела здесь, утирая слёзы байковой пелёнкой, одинокая и глубоко несчастная, а лежала бы себе спокойно в могилке. Улыбалась бы своим родственникам с цветной фотографии на надгробной доске, а они рыдали бы навзрыд и вспоминали, какой она была хорошей, умной, красивой, ну просто замечательной девочкой!

…И Лёлька… Лёлька бы рыдала!

Позже Алана нещадно корила себя за эти ужасные мысли. Её маленькая пропавшая сестрёнка, разумеется, ни в чём не была перед ней виновата. Лёлька любила её, и никогда не оставила бы одну плакать в душной ванной, если бы… если бы некоторые обстоятельства не вмешались в их жизнь и не разлучили, безжалостно разорвав пополам.

И Алана продолжала жить, не смотря ни на что, продолжала жить и нести в своём сердце частичку памяти, капельку боли и огромную, непрекращающуюся любовь к сестре.

Но с той самой ночи она перестала ждать, что Лёлька когда-нибудь вернётся.

Глава 9

Смеркалось. День закончился, но ночь пока не успела вступить в свои права. Алана, сидела за столом, смотрела в окно. С её места были видны лишь тёмные кроны деревьев да верхние этажи соседних домов. В окнах горел свет. Там люди жили своей жизнью – ужинали, смотрели телевизор, укладывали детей спать, занимались любовью. А что делала она?

Внезапно ей стало страшно. В животе похолодело, по коже поползли мурашки, ладони покрылись неприятным липким потом. Весь день ею будто управляла какая-то неведомая сила, заставлявшая делать вещи, неподвластные разуму. Она не сопротивлялась этой силе, полностью доверилась её власти, не задумываясь о том, к чему это может привести. Просто слепо уверовала в то, что так и надо.

Но кому надо и для чего? И что эта сила собиралась заставить её сделать сейчас? Провести спиритический сеанс и вызвать из небытия дух давно исчезнувшей сестры?

******

Сны… сны преследовали её постоянно, в течение всей сознательной жизни. Особенно часто снился один и тот же.

Им с Лёлькой по пять лет. Они играют в мяч посреди огромного пустыря, заросшего травой и цветами. Всё вокруг необыкновенно яркое – небо синее-синее, трава такая зелёная, что больно глазам. А в траве растут маки – огромные, красные, похожие на брызги крови.

Лёлька в красном сарафане, с двумя косичками, непоседливо подпрыгивающими за спиной. Живая и невредимая, настолько реальная, что, кажется, проснёшься – а она вот, никуда никогда не пропадала. Весёлая.

Алана бросает мяч сестре, но неожиданно тот взмывает ввысь и летит над Лёлькиной головой. Лёлька смеётся, прыгает, пытается его поймать. Но жёлтый с синей полосой резиновый мячик пролетает мимо, не касаясь её руки. Алана и сама удивлена безмерно оттого, что ей удалось послать его так высоко.

Мяч летит прямо в разбитое окно старого дома, внезапно выросшего за Лёлькиной спиной. Секунду назад его не было и в помине, Алана точно это помнит. Но она не особо удивлена, это ведь сон, не так ли? А во сне предметы иногда ведут странно, да и не только предметы.

Дом двухэтажный, ветхий, и с первого взгляда ясно, что в нём уже давным-давно никто не живёт. Крыша покосилась, стены сплошь изъедены чёрной плесенью. Разбитые окна напоминают пустые глазницы. От дома веет холодом …и опасностью. Даже трава не растёт около него.

– Я его достану! – кричит Лёлька и стремглав несётся к дому. Алана хочет крикнуть ей, что делать этого не надо, что место там – очень плохое. Хочет… и не может. Она потеряла голос. И потеряла возможность двигаться. Не может шевельнуть ни рукой, ни ногой. Это её сон, но даже в своём сне она не способна собой управлять. Всё, что ей остаётся – стоять статуей, и наблюдать, как не ведающая страха, младшая сестра несётся навстречу беде.

Лёлька забегает в раскрытую дверь (а дверь будто специально, сама собой, распахивается шире, дружелюбно приглашая незадачливую добычу в своё логово)… и тут Алана к ужасу своему замечает, что это вовсе никакой и не дом. На её глазах крыша становится мягкой, будто раскалённый огнём лист железа, и стекает внутрь, окна расплющиваются, уменьшаясь в размерах, фасад вытягивается, а высокое крыльцо раскалывается надвое и покрывается колючими волосами. Ещё несколько секунд – и дом окончательно превращается в чудовище – огромное, чёрное, смрадное чудовище с когтистыми лапами и длинным лысым хвостом. Уродливая голова зверя покрыта короткой шерстью с проплешинами и гниющими язвами. А глаза его – безумные, страшные, сверкающие тупой ненавистью ко всему окружающему миру. КРАСНЫЕ!

Лёлька, её Лёлька исчезает внутри этого адского создания. Алана слышит мерзкое, хлюпающее чавканье, а потом чудовище садится на задние лапы, стучит по земле отвратительным крысиным хвостом и, задрав к небу морду, издаёт пронзительный, оглушающий полувой-полухохот.

Алана, наконец, понимает, что отмерла. Она снова может шевелиться и говорить. Она зажимает уши руками, чтобы не слышать жутких воплей чудовища, и начинает кричать. Кричит, кричит, и… просыпается в своей кровати, на скомканной простыне, дрожа от страха, и с глазами, полными слёз.

Но несколько последних месяцев ей начал сниться другой сон. Сон, после которого она просыпалась посреди ночи и не могла заснуть до утра. А потом ходила весь день с одной-единственной мыслью в голове.

Она уже повзрослевшая, сегодняшняя. Стоит на берегу моря… довольно странного моря. Море играет фиолетовыми волнами, а на волнах покачиваются птицы, очень похожие на чаек, только крупнее, у них чёрные крылья с зелёным отливом и такого же цвета хохолки на головах.

Песок под ногами – почти белый, а над головой – голубое солнце. Его лучи уже коснулись морской глади. На линии горизонта море слилось с небом, отражающийся в воде солнечный шар кажется двойным, и от этой красоты и ощущения бесконечности у неё перехватывает дыхание.

Она чувствует запах моря, чувствует, какой необыкновенный здесь воздух – чистый, свежий, ароматный. Такой вкусный, что хочется, есть его ложкой.

Алана смотрит под ноги, и видит там огромных полосатых крабов. Крабы выстроились в колонну по одному и пересекают берег организованной цепочкой в двух шагах от неё. Её смешит эта странная "процессия", она наклоняется и пытается потрогать пальцем самого маленького членистоногого, замыкающего шеренгу. Он смотрит на неё умными чёрными глазами-бусинками и издаёт испуганный скрипучий звук.

– Я не причиню тебе зла, малыш, — говорит Алана. То есть, ей только кажется, что она это говорит, на самом деле она это думает. Но странное дело – она абсолютно уверена, что малыш – крабик её понимает. Он внимательно смотрит ей прямо в глаза, затем поднимает правую клешню и несколько раз качает ею вверх – вниз, будто приветствует. Алана поднимает руку и машет ему в ответ.

Снова слышится скрип, только уже более громкий и однозначно недовольный. Звук исходит из "головы" колонны, возглавляемой упитанным крабом. Он крупнее остальных и его полоски ярче. Алана решает, что это их старший, а может, старшая. Маленький крабик, опомнившись, уползает догонять своих.

Алана окидывает взглядом берег в поисках новых подробностей, и замечает одинокую фигуру, стоящую на каменном валуне.

Это девушка. Высокая, стройная. Стоит, повернувшись лицом к фиолетовому морю, к берегу спиной. На ней обтягивающие брючки из чёрной матовой ткани и белая полупрозрачная блузка-распашонка, перетянутая на бёдрах. Руки девушки сложены на груди, лёгкий морской бриз колышет широкие рукава блузки и длинные чёрные волосы.

Алана подходит ближе. Девушка продолжает стоять к ней спиной, будто не слышит шагов. Хохлатая чайка с криком проносится прямо над её головой, но незнакомка не ведёт и ухом. Её фигура и гордая осанка излучают спокойствие и уверенность. Поневоле она начинает напоминать Алане статую, высеченную из камня.

Алана стоит в растерянности. Она видит блестящие пряжки на мягких замшевых сапожках девушки. Видит кожаный предмет, украшенный неизвестной пентаграммой, висящий на её бедре. Ножны.

Море швыряет волну на уступ и разбивает её о камень. Брызги белой пены окатывают незнакомку с головой. Но та продолжает стоять, не шевелясь, лишь чуть поводит плечом.

"Обернись!" – просит Алана мысленно. И в этот момент понимает – девушка знает, что кто-то стоит за спиной. И не просто знает – ждёт, когда её окликнут.

Алана должна это сделать. Позвать её. Но она не может. Она чувствует страх. Она боится того, что она может увидеть, когда девушка обернётся.

Она стоит ещё какое-то время, собираясь с духом и вдыхая полной грудью необыкновенно чистый и свежий воздух морского побережья. Потом делает последний шаг вперёд, приняв окончательное решение позвать незнакомку. И… замирает, понимая, что не знает её имени…

В этом месте сон всегда обрывался. И каждый раз Алана просыпалась, и каждый раз, раздумывая, что же может он обозначать, не могла отделаться от навязчивой мысли:

"Уважаемые родители! Не оставляйте, пожалуйста, детей без присмотра!"

******

Алана сидела в полной тишине, с выключенным телевизором, задумчиво разглядывала нетронутую курицу и два девственно чистых столовых прибора. Неведомая сила, направлявшая её весь сегодняшний день, ушла. Она была в пустой квартире совершенно одна. Мирно тикали настенные часы – бабушкины любимые. Бабушка умерла четыре года назад, а стрелки всё продолжали отсчитывать секунды.

Она открыла бутылку шампанского ("Вдова Клико" была обнаружена внутри букета, бешеные деньги вообще-то, но спасибо Никитосу за очередной красивый жест). Налила шипучую жидкость в оба бокала, один взяла за тонкую хрустальную ножку, слегка прикоснулась его краешком ко второму. Тишину прорезал мелодичный звон хрусталя.

– С днём рождения, Лёлька, – прошептала Алана так тихо, что едва расслышала саму себя. Затем крепко зажмурила глаза, пытаясь загнать внезапно хлынувшие слёзы обратно, и осушила содержимое бокала залпом.

И тут в дверь позвонили.

******

Костюм для школы ей всё-таки купили. И спортивную форму, и тетради, и новый портфель. Отец даже снизошёл до того, чтобы позвонить бабушке и свалить на неё почётную обязанность приобретения всех этих принадлежностей, так что первого сентября девочка отправилась на линейку при полном параде и даже с цветами.

– Без веника можно было бы и обойтись, – пробурчал отец, на что бабушка, ради спокойствия внучки решившая не обострять отношений, убедила его, что купила гладиолусы на свою пенсию.

Алана сильно подозревала, что бабушкина пенсия и без цветов основательно перекрыла "лимит", выделенный отцом на её сборы в школу, но о своих догадках, как и прежде, никому не рассказала.

В новом пятом "Б" её встретили спокойно, хотя и не особо восторженно. Это Алану не слишком волновало – не трогали бы, да и ладно. На то, чтобы водить с кем-то близкую дружбу, времени у неё всё равно не было.

Из хорошего здесь было хотя бы то, что в этой же школе учился и Никита Гордеев, с которым они после её переезда к бабушке почти перестали видеться, и который успел за это время вымахать в широкоплечего, рослого красавца. В школе Никита пользовался авторитетом, его любили все – и учителя, и ученики, и даже суровая гардеробщица тётя Лиза, которую побаивался сам директор, при виде Гордеева-младшего как-то сразу добрела и размягчалась. Одноклассницы Никитоса просто боготворили, а одноклассники уважали, настолько, что обращались к нему исключительно по отчеству: "Михалыч".

Дядя Миша поручил сыну взять шефство над Аланой, и Никита Михалыч добросовестно кинулся исполнять свои новые обязанности. "Шефство" заключалось в основном в том, что стабильно, раз в неделю, он заворачивал в левое крыло второго этажа, где обитали пятиклашки, просовывал лохматую голову в дверь их класса и интересовался вслух, не обижает ли Алану кто-нибудь из местных потенциальных разбойников, грабителей и прочих бандитов с большой дороги. Получив горячие заверения от девочек (напропалую строящих Никитосу глазки), что в коллективе с его подшефной обращаются лучше некуда, он удовлетворённо кивал и отчаливал восвояси, до следующего раза. Алана немного смущалась от этих визитов, но даже такая забота была ей приятна. Да и одноклассники, не смотря на полушутливую форму Никитиного общения, чувствовали в нём силу, стоящую за Аланиной спиной. Поэтому желающих поиздеваться над ней открыто, как это часто бывает в школах с новенькими, особенно такими – диковатыми и необщительными – в новом классе не нашлось. Спасибо и на том.

Хуже было то, что в классе вместе с ней оказались несколько детей, с которыми Алана когда-то ходила в один детский сад, и они смутно помнили о трагедии, случившейся в её семье. Несколько раз она замечала, что девочки шушукаются за спиной, а, спустя неделю после начала учебного года, на большой перемене к ней подошла Катя Березина – та самая Катя, которой однажды в саду за завтраком Лёлька вылила на колени кисель и громко закричала: "Алла Сергеевна, а Березина описалась!" Подошла и спросила, чем закончились, в конце концов, поиски её сестры.

– Ничем, – пробормотала Алана и попыталась сбежать. Но её уже окружили любопытные одноклассницы.

– Значит, её так и не нашли? Ни живую, ни мёртвую? – Катя хлопала длинными ресницами, и выглядела, вроде бы, озабоченной, но в её взгляде Алана не видела ни капли жалости. Кате она не нравилась, это Алана сразу поняла, не могла понять лишь причины этой неприязни. Неужели она до сих пор не может простить ей того, что тогда, в глубоком детстве, Алана громко рассмеялась над Лёлькиной шалостью?

– Если бы её нашли, – ответила Алана, стараясь держаться спокойно и уверенно. – Она была бы здесь.

Березина усмехнулась, и этим расставила все точки на "и". Она прекрасно знала, чем на самом деле закончились поиски.

Впрочем, не все девочки собрались позубоскалить. Некоторые смотрели по-доброму, даже сочувственно. Группка мальчишек остановилась поодаль, ребята тоже с интересом прислушивались к разговору.

– Мой папа сказал, что поиски проводили по всей области, – поправив спадающие с носа очки, сказала худенькая чернявая Галя Собакина, дочь майора МЧС. – И даже в соседние запросы посылали. Но ничего не обнаружили, она как сквозь землю провалилась!

– Может, надо было в передачу "Ищу тебя" обратиться? – предложила румяная толстощёкая Лена Марычева и сунула в рот конфету. Лена постоянно что-то жевала, она утверждала, что это у неё нервное. – Или к экстрасенсам, которые ищут людей?

– Да кого там искать? – фыркнула Катя. – Головёшки?

– Закрой рот! – крикнула Алана. И сама испугалась.

От неожиданности девочки притихли и расступились, но только не Березина. Она так и продолжала стоять, скрестив на груди руки и скривив в ухмылке рот. "Ну и на что ты способна без своей сестры?" – говорил её насмешливый взгляд.

И тут Алана совершила поступок нехороший и совершенно ей не свойственный. Но Лёлька бы оценила, пожалуй.

Она подняла свой портфель и, размахнувшись, со всей силы ударила им Катю по плечу. Вот тут-то как раз очень кстати оказались ежедневные "тренировки" в виде поднимания-опускания и раскачивания туда-сюда младшего брата, который кушал очень хорошо и набирал вес прямо на глазах. Не удержавшись на ногах, Катя отлетела в сторону и врезалась в подоконник.

Девочки с визгом рассыпались в разные стороны. Алана обвела взглядом коридор и гордо прошествовала мимо, не позволяя себе ускорить шаг, хотя очень хотелось. И только на лестнице, где уже никто не мог её видеть, бросилась бежать.

– Психическая! – орала за спиной Березина. – Я Светлане Николаевне пожалуюсь! И сестра твоя была такая же ненормальная! А папаша вообще пьянь! Вся семейка шизанутая!

Алана не пошла не последний урок и прорыдала до окончания занятий в закутке на первом этаже, среди старых ведёр, швабр и сломанной мебели. А после школы её неожиданно догнал Глеб Егоров – долговязый веснушчатый одноклассник с последней парты. Алана уставилась на него настороженно и с тоской – а этому-то ещё чего надо? Неужели они никогда теперь не отстанут?

– Ты на Березину внимания не обращай, она дура! – безо всякого вступления выпалил Глеб и добавил, чуть смущённо: – Я помню Лёльку. Она была самая классная.

Алана покосилась на парня. Она им всем не очень-то доверяла, но Глеб смотрел беззлобно, и вообще он не был похож на большинство мальчишек из класса.

– Да, – тихо ответила она и опустила голову.

– Хочешь, я портфель твой понесу? – неожиданно спросил Егоров и, будто опасаясь, что она откажет, немедленно схватился за ручку её сумки. Алана хмыкнула сквозь слёзы, но портфель из рук всё-таки выпустила.

Так у неё появился первый и единственный, не считая Никиты, за всё время учебы в этой школе, друг. Правда, дружба их продлилась недолго. Отец Глеба был военным, спустя пару лет его перевели служить куда-то в Подмосковье, и он уехал, забрав с собой всю свою семью. На прощанье они пообещали друг другу звонить и писать, но… как это часто случается в детстве, очень скоро о своих обещаниях забыли.

******

Время бежало быстро и незаметно. По утрам Алана ходила в школу, а после уроков нянчилась с Павликом. По логике, она должна была возненавидеть младшего братишку – ведь из-за него её разлучили с бабушкой и лишили детства, но случилось наоборот. Вопреки всему она привязалась к брату, возможно, как к существу ещё меньше и слабее себя, и полюбила его всем сердцем. Да и малыш получился замечательный – спокойный, улыбчивый, с большими голубыми глазами и густыми светло-русыми кудряшками.

"Блин, ну что за хрень? Ещё одна девчонка растёт!" – глядя на подрастающего сынишку, негодовал отец. Павлик не оправдывал его надежд. Мальчик рос добрым и неконфликтным, обожал сказки, а активным играм предпочитал лепку из пластилина и рисование. "И в кого он такой уродился, господи?" – недоумевал папа, а Алана, слушая его стенания, лишь тихонько улыбалась про себя. Всё-таки какая-никакая, но это была месть. Всю свою сознательную жизнь отец мечтал о сыне, но злодейка-судьба распорядилась так, что его единственным настоящим сыном навсегда осталась без вести пропавшая Лёлька.

С Павликом было легко, они отлично ладили. Алана научилась распределять время так, чтобы его хватало и на приготовление уроков, и на уборку квартиры и на готовку еды. А на прогулках можно было навестить бабушку – помимо прочего, братик оказался ещё и превосходным "партизаном" и ни разу не обмолвился словечком о том, куда они ходили. Так что в этом плане жить было можно.

Единственное, что сильно огорчало и удручало Алану – это то, что ей пришлось проститься с музыкальной школой. "Ни к чему нам эта блажь, – заявил отец. – Тоже мне, Бетховен! Перебьёшься и без музыки, деньги что ли, больше некуда девать?"

Алана не стала поправлять отца и говорить ему, что Бетховен не был скрипачом. Какой смысл? Он бы только больше обозлился. Вердикт был поставлен окончательный и бесповоротный, и ей не оставалось ничего другого, как смириться. Спасибо хоть скрипку, купленную бабушкой, у неё не забрали, и Алана отводила душу, играя младшему брату: малыш всегда слушал с удовольствием и даже хлопал в ладоши. Правда, делать это она могла теперь лишь тогда, когда они с Павликом оставались дома вдвоём. "Начнёшь при мне пиликать на этой дряни – выкину с балкона и её, и тебя!" – пригрозил отец. У тёти Нюры тоже частенько болела с похмелья голова, и за трели над ухом можно было прилично огрести.

******

Алана хорошо помнила день, когда он ударил её впервые. Случилось это незадолго до Нового года, Павлику тогда ещё не исполнилось и шести месяцев. К этому времени отец стал каким-то особенно нервным и агрессивным – дела на работе шли плохо, начальник постоянно к нему придирался (совершенно незаслуженно, по мнению папы), и потому он начал прикладываться к бутылке гораздо чаще обычного. Ничего удивительного, что недовольство начальника от этого лишь возрастало.

День клонился к закату. Павлик спал, Алана листала учебник. Взглянув на часы, она подумала, что брату пора бы уже проснуться и покушать. Уроки она почти доделала (остались какие-то мелочи) и, отложив книгу, отправилась на кухню – вскипятить воду, вымыть бутылочку и приготовить всё необходимое для кормёжки. Но большая жестяная банка из-под смеси оказалась пустой. Алана недоумённо потрясла её и нахмурилась – как же она умудрилась забыть купить смесь и едва не оставила Павлика голодным?

Девочка вновь посмотрела на часы. Половина шестого. Папа придёт с работы не раньше, чем через полчаса, и то при условии, что нигде не задержится по дороге. Прикинула, что до ближайшего магазинчика, торгующего детским питанием, минут десять ходьбы, значит, бегом – пять, плюс пять там, плюс пять обратно …по всем подсчётам выходило, что она успеет, главное, чтобы Павлик не проснулся. Но даже если проснётся – ничего страшного, она же быстро…

Можно было, конечно, попросить Марию Михайловну с первого этажа, которая сидела с Павликом, пока Алана была в школе, подняться к ним и покараулить малыша. Но пенсионерка такая нерасторопная, и притом ужасно болтливая, от неё точно не получится избавиться до папиного прихода. А если отец застанет Марию Михайловну у них в такой час, то он будет очень недоволен. Ведь перекладывать свои обязанности на других – это то, чему Алана лучше всего научилась в этой жизни, и папа не жалел никаких усилий, чтобы исправить в ней эту отвратительную черту. Нет уж, лучше она сама.

Алана оделась по-солдатски, за сорок пять секунд, натянув на себя колготки, пальтишко и шапку, и всунув ноги в сапоги. Ей повезло – в магазине оказалась нужная смесь, и совсем не было очереди. Довольная таким удачным стечением обстоятельств, она полетела домой но, едва ступив на порог, поняла, что на этом её везение закончилось.

Павлик по-прежнему спал, но посреди коридора, наклонившись к обувнице, стоял отец. Просто сегодня его окончательно допекла вся эта канитель на работе, он сказался больным и ушёл на четверть часа раньше.

– Ну, и где мы ходим? – поинтересовался папа.

Голос его звучал обыденно – тихо, спокойно, безэмоционально. Как всегда. Посторонний человек, окажись он случайно рядом, ни за что бы ничего не заподозрил. Все свои "воспитательные" речи с дочерью отец, как правило, начинал самым дружелюбным тоном, но Алана-то прекрасно знала о том, что стоит за этой наносной доброжелательностью, и моментально сжалась в пружину. Желудок свело судорогой.

Папа выпрямился и повернулся к ней.

– Это значит, так ты смотришь за братом? А я давно подозревал, что ты бросаешь его одного!

Алана вросла в пол. Взгляд её уперся в отцовский пиджак в районе выступающего живота – туда, где на месте оторвавшейся пуговицы торчали нитки. Но это же неправда! Она никогда не бросала Павлика, надо же было такому случиться именно сегодня. И почему ей не пришло в голову "обревизовать" банку со смесью десятью минутами раньше?

– Прогуливаемся, значит? С мальчишками, небось? С этим своим… хануриком рыжим?

Алана продолжала молчать. Что такое "ханурик" она не знала, но догадывалась, что речь идёт о Глебе, и что ничего хорошего под подобным словом папа подразумевать не мог. Она никогда ничего не рассказывала отцу о своих друзьях, и дома у неё Глеб ни разу не был – приглашать к себе ребят она боялась до одури. Но как-то он всё-таки узнал, видимо донесли "добрые люди".

Отец задумчиво смотрел на свою рослую, длинноногую дочку. Даже сейчас, в неполные одиннадцать лет, не смотря на дешёвое клетчатое пальтишко, рукава которого были ей коротки, и смешную вязаную шапку с помпоном, съехавшую на затылок, было видно, что она вырастет красавицей. "Ты представляешь, соседка Люся рассказывала, что с мальчиком видела её. Провожает каждый день до дома, сумку носит. Уже мальчишки начались, это в пятом-то классе!" – сказаланедавно ему жена. "Точно в подоле принесёт в пятнадцать лет, – скрипнул он в ответ зубами. – Пусть только попробует. Убью на… и сучку, и подкидыша!"

– Отвечай! – как это обычно и бывало, безо всякого предупреждения, от дружеского тона враз не осталось и следа. – Где шлялась? С рыжим своим? Зажимаетесь уже, небось, во всю ивановскую?

"Папа, ты сошёл с ума! Глеб мне просто друг", – вертелось на языке, но Алана прекрасно понимала, что скажи она эти слова, и её не спасёт уже ничто на свете. Поэтому она лишь робко протянула отцу руку с пакетом, в котором болталась банка с детским питанием и, запинаясь, пролепетала:

– П-па-па… я всего лишь в магазин… десять минут… П-павлик… смесь…

Отец не дал ей договорить. Выхватив одной рукой пакет (Алане показалось, что он едва не оторвал ей при этом кисть), другой наотмашь ударил дочь по лицу.

– Так ты ещё и врёшь? Сучка! Братом прикрываться вздумала? Да как у тебя язык повернулся, чёртова кукла!

Алана отлетела в угол, больно ударившись при этом затылком, и медленно сползла по стене на пол. От неожиданности она даже не вскрикнула. Во рту появился солоноватый привкус, а из носа потекло что-то тёплое. Машинально вытерев нос, она увидела на своей руке кровь и уставилась на неё, как на какое-то великое чудо.

– Ещё раз, – грозно сказал отец, тыча в неё указательным пальцем, – ты оставишь брата одного, и я выдерну тебе руки и ноги, и поменяю их местами! А если кто-нибудь скажет мне, что снова видел тебя с твоим тощим хахалем – закопаю обоих!

Алана медленно приходила в себя. Павлик проснулся и начал плакать, но папа и не собирался успокаивать сына. Выпустив пар, он уже расхаживал по кухне, гремел кастрюлями и, как ни в чём не бывало, насвистывал песенку. Кое-как девочка поднялась с пола и побрела в ванную. Смыв кровь, она посмотрела на себя в зеркало. Собственный вид её испугал – верхняя губа распухла, нос тоже, глаза красные, волосы всклокочены. Однако страдать было некогда – младший брат звал всё настойчивей, и Алана помчалась к нему.

******

В последующем рукоприкладство стало для отца обычным делом. Не успела вымыть посуду: "весь день валяла дурака" – получи подзатыльник. Задержалась в школе: "шлялась с мальчишками, как обычно" – на тебе затрещину. Павлик разрисовал фломастером обои в комнате: "опять уставилась в телек и не следила за братом" – оплеуха гарантирована. Со временем Алана научилась распознавать настроение отца по шагам, чтобы лишний раз вообще не попадаться ему на глаза, но повод для взбучки всё равно находился, папа оказался большим мастером придумывать его буквально на ровном месте. Алана смирилась, и почти перестала обижаться на тычки и пинки, молила бога только о том, чтобы отец не трогал братишку.

Однако сердцем она чувствовала, что Павлику не избежать её участи. Пока брат был совсем малышом, у отца хватало вменяемости не применять к нему свои "воспитательные меры". Но Павлик рос, наблюдал за тем, как жестоко обращаются с его любимой сестрой, и всё чаще Алана замечала в его больших голубых глазах какое-то странное выражение. Она могла бы поклясться, что когда-то уже видела нечто подобное – точно так смотрела Лёлька, перед тем, как нанести удар. Но в отличие от своей никогда не виденной сестры, Павлик был скрытен и слишком рано научился держать эмоции в себе. Лишь однажды, когда после очередного нагоняя, полученного из-за какой-то ерунды (просто у папы в тот день было совсем плохое настроение) Алана рыдала, лёжа на своей кровати, брат забрался к ней, обнял за шею и прошептал в самое ухо: "Я его ненавижу".

Алана похолодела. Слышать подобные слова от мальчугана, которому не так давно исполнилось четыре, было дико и страшно. Родители не осознавали, что своим поведением калечат душу ребёнка, а объяснить им это, и тем более как-то с ними бороться, у неё не хватало сил. Что она могла противопоставить взамен их жестокости и равнодушию, кроме своей любви?

Глава 10

И всё же это случилось. Настал момент, когда отец не смог совладать со своей яростью и таки обрушил её на маленького сына. В тот злополучный день с Аланой произошло сразу три события – она лишилась скрипки, едва не сошла с ума, и вместе с тем нежданно-негаданно перед ней открылась совершенно новая дверь.

Четырёхлетний Павлик любил слушать, как сестра играет на скрипке, а с некоторых пор начал просить научить и его "так тоже". Памятуя о том, что сама она была совсем немного старше братишки, когда бабушка впервые отвела её в музыкальную школу, Алана решила, что вполне справится с ролью учительницы для начинающего скрипача.

Они занимались уже несколько недель и, глядя на то, с каким упорством Павлик пытается овладеть непослушным инструментом, Алана невольно преисполнялась чувством гордости за младшего брата. Конечно, несмелые фуги были ещё очень далеки от идеала, но его настойчивость в этом нелёгком деле вызывала и удивление, и восхищение. Мальчик определённо был талантлив и трудолюбив, то есть, обладал самыми необходимыми для любой творческой личности качествами. Жаль только, что ему, как и Алане, вряд ли светила в будущем профессиональная музыкальная карьера. Папа считал, что скрипач – это не профессия (ровно так же, как и пианист, и трубач, и хренов барабанщик).

Впрочем, о своём будущем четырнадцатилетняя Алана пока ещё вплотную не задумывалась, а её брат – и подавно. Октябрь в том году выдался на радость тёплым, и девочка приоткрыла балкон, не особо беспокоясь об ушах соседей, вынужденных битый час выслушивать Павликовы "рулады". А зря. Кто бы мог подумать, что именно в этот день отец придёт с работы гораздо раньше обычного?

На самом деле ушёл он не по собственному желанию. Его выставил прочь начальник, после того как, приняв "на грудь" во время обеденного перерыва, папа за что-то обиделся на коллегу и едва не устроил с ним потасовку прямо посреди столовой, полной людей. Это была официальная версия. Но существовала ещё и неофициальная (папина), согласно которой его начальник – просто гнида, завидовавшая папе лютой завистью и потому находящая любой повод, чтобы придраться. Отец, к слову, работал уже на новом месте – с предыдущей работы его давно "попросили", – но начальник был таким же гадом, как и прежний. Вообще начальники на всех его работах друг от друга практически не отличались – завистливые сукины дети, строящие папе всяческие козни и категорически отказывающиеся терпеть пьянство такого ценного сотрудника. Папа считал, что это карма.

Понятное дело, после такого позора настроение у него было препакостнейшее. А тут ещё и соседка по лестничной клетке случайно подлила масла в огонь, обронив на ходу: "Твои-то скрипачи! И "пилят", и "пилят". И "пилят", и "пилят". Скоро все мозги выпилят, никакого спасу нет от них!"

Обо всём этом Алана и её брат даже не догадывались, проводя за закрытой дверью детской свой маленький импровизированный урок музыки. Папа появился на пороге комнаты так внезапно, что они даже среагировать не успели. Если бы Алана хоть услышала, как он вошёл!..

Но она не слышала, и Павлик не слышал, слишком были увлечены своим занятием. Павлик так и застыл, удерживая скрипку подбородком и распахнув на пол-лица удивлённые голубые глазищи.

– Сыно-о-ок! – радостным голосом пропел отец. – А чем это ты здесь занимаешься?

– Ничем, – быстро ответил Павлик и спрятал смычок за спину. Для своих четырех лет он был слишком смышлён, и слишком рано распознал цену показушного папиного "дружелюбия".

– Ничем? – отец широко улыбнулся. Со стороны могло показаться, что сейчас он взъерошит сыну волосы и звонко чмокнет его в макушку, а потом позовёт всех на кухню пить чай с конфетами.

Только Алана и Павлик знали, что этому не бывать.

– Дай сюда! – потребовал отец, протянув руку к инструменту. Павлик не шевельнулся. Алана судорожно прикидывала, как поступить, но в голову ничего не лезло, просто абсолютно ничего.

– Дай мне скрипку! – повторил отец.

Павлик помотал головой. Отец удивлённо приподнял брови. Алана видела, как наливаются кровью его глаза – как у быка перед броском на тореадора.

– Не дашь? – отец подошел вплотную к сыну и навис над ним, будто каменный колосс. Павлик обнял скрипку двумя руками. Смычок валялся на кровати за его спиной, и Алана вдруг подумала, что он действительно не отдаст. Что будет драться из последних сил. Что её добрый и улыбчивый братишка на самом деле гораздо храбрее и бесстрашнее её самой.

И тогда она испугалась. До сих пор отец не трогал Павлика. Мог прикрикнуть на него, будучи в дурном расположении духа, часто ворчал, что сын растёт "девчонкой". Но побоев брату пока избежать удавалось, зачастую благодаря самой Алане, которая собирала на себя все шишки за обоих. Пока. Но далеко ли было до того часа, когда зверь вырвется из клетки, сметая всё на своём пути?

Теперь Алана знала, что этот зверь куда страшнее красноглазого чудовища, которое когда-то они придумали с Лёлькой. В отличие от того, этот зверь был реален, он жил в их отце, и имя ему было – Ярость. Слепая и беспощадная.

– Павлик, отдай! – выдохнула она. Папа поглядел в её сторону, и губы его тронула едва заметная, довольная усмешка. Он отлично воспитал свою дочь – она шарахалась даже от его тени. Теперь настала очень маленького паршивца, который, кажется, забыл, кто в доме хозяин. Как-то он упустил этот момент из поля своего зрения.

– Отдай, Павлик! – повторил отец, буравя сына взглядом. Но посмотрите-ка на него! Мальчишка и не собирался опускать глаз, вцепился в эту чёртову скрипку и пялится на родного отца с неприкрытой ненавистью. Папа даже подумал что, кажется, он недооценил малого. С него ещё мог выйти толк… потом.

А сперва он собирался, как следует вправить ему мозги.

– Отдай! Это последнее предупреждение. Я не шучу!

– Никогда я тебе её не отдам, – ответил мальчик. Пальцы его, сжимавшие корпус скрипки, побелели от натуги. – Ни за что не отдам, можешь хоть убить.

Внезапно отец запрокинул голову и громко захохотал. Это было как-то поперёк обычного сценария. У Аланы даже появилась робкая надежда, что он не тронет Павлика. Или выпустит своего зверя на неё – по привычке.

Тут же она поняла, что ей надо сделать, и подскочила с места. Нужно забрать скрипку у брата. Ей он отдаст. Забрать и пусть отец делает, что хочет – чёрт с ней, со скрипкой. Только не Павлик!

Но она опоздала, "тормознула", как сказал бы Никита. Опоздала на секунду.

Отец схватил мальчика за шиворот с ловкостью змеи. Схватил, и поднял в воздух. Алана вскрикнула, а брат завопил, что есть мочи.

– Отдай мне эту дрянь, гадёныш! – одной рукой отец держал трепыхающегося ребёнка, а второй принялся отбирать у него скрипку. Павлик бился, как мог, даже умудрился укусить "доброго папеньку" за запястье. Но силы были слишком неравны, отец буквально выдрал инструмент из рук мальчика, а его самого швырнул на кровать. Павлик упал на спину, но сразу, же подскочил.

– Ненавижу тебя! – выкрикнул он с глазами, полными слёз. – Ненавижу! Гад, фашист проклятый!

Павлик зарыдал. Отец повернулся к Алане. Выглядел он озадаченным.

– Ты слышала? Он меня ненавидит.

Алану била мелкая дрожь. Хотелось броситься к Павлику, но ноги приросли к полу. Папа почесал в затылке. Глаза у него покраснели, будто он собирался заплакать следом за своим малолетним сыном.

– Он меня ненавидит. Меня – своего родного отца! – жалобно посетовал папа, как бы приглашая дочь разделить с ним его горе. – Вот так, рожаешь их, воспитываешь, по ночам не спишь. Вкалываешь, как треклятый, только чтобы сынок, кровиночка ненаглядная, ни в чём не нуждался!..

Папа повысил голос, да что там, он уже практически орал, упиваясь жалостью к самому себе. Чуть слезу не пустил. Алана с тоской наблюдала за этим цирком, не зная, чего ждать от пьяного родителя дальше. И поделать она ничего не могла, и на помощь никто не придёт. Они с братом полностью во власти съехавшего с катушек чудовища.

– А может, мне выпороть его? – внезапно отец оживился, как будто нащупал удачную идею. – Выдрать как Сидорову козу⁹, чтобы неделю спал на животе, а? Может, после этого он, наконец, научится любить и уважать отца, подарившего ему жизнь?

– Не надо, папа, – прошептала Алана.

– Не надо? – отец хмыкнул и положил скрипку на стол. – Ты уверена?

Это было какое-то очень странное явление. Впервые в жизни папа советовался с ней, как с равной. Советовался, не выдрать ли ему как следует её брата. А она стояла, вне себя от ужаса, с трясущимся подбородком и ничем, абсолютно ничем не могла помочь Павлику.

– Я вот думаю, что ты не уверена, – отец положил скрипку на стол и начал медленно расстегивать штаны. – Детей нужно учить, иначе они могут свернуть не на ту дорожку. Так?

И тут случилось, казалось бы, вовсе невообразимое – папа ей подмигнул. От этого её охватила такая паника, что стало трудно дышать. Она будто увидела оскал, проступивший из-под улыбки.

Отец вытащил ремень из брюк и встал, раздвинув ноги. Ремень свернул пополам, и с довольным видом похлопывал им по своей левой ладони.

– Иди сюда! – скомандовал он сыну. – Иди по-хорошему! Пойдёшь сам – и тогда, может быть, я закончу быстро.

Павлик, набычившись, смотрел на него со своей кровати. Он больше не плакал.

– Только тронь меня, – угрюмо заявил младший брат. – И я тебя в милицию сдам.

Алана беззвучно ахнула. Такого она от Павлика не ожидала. Лицо отца пошло красными пятнами.

– Т-ты? Ты, сопляк, на родного отца в ментовку стучать собрался?

Павлик сжал в кулаки маленькие пальчики. В отличие от багровеющего отца, он был абсолютно бледен, лишь веснушки на носу светились.

И он не отводил глаз, по-прежнему смотрел прямо в лицо своему мучителю – бесстрашно и зло.

– Я всё про тебя расскажу! Что ты водку пьёшь, что ты Алану бьёшь. Пусть тебя в тюрьму посадят, ты пьяница, фашист проклятый!

– Ах ты!.. – отец бешено вращал глазами. Ноздри его раздувались, он тяжело и громко дышал. Будто в тумане, Алана смотрела на то, как он замахивается на брата ремнём, и приготовилась к прыжку. Будь, что будет!.. Но прыгнуть так и не смогла, тело её не слушалось. Она превратилась в каменное изваяние.

Внезапно отец отшвырнул ремень в сторону. Тот пролетел в пяти сантиметрах от носа Аланы, тяжёлая пряжка с глухим стуком ударилась о шкаф. Алана вздрогнула, но с места сдвинуться так и не смогла. Отец обвёл комнату мутным взглядом и остановил его на скрипке, по-прежнему лежащей на столе.

– Ага! – торжествующее выкрикнул он. – Смотри! Смотрите сюда оба! Смотрите, что я сейчас сделаю!

Он схватил скрипку, размахнулся и изо всех сил ударил её об косяк двери.

Инструмент застонал, жалобно и возмущённо. Алане показалось, будто у неё разорвалось сердце. В нём вдруг образовалась трещина – огромная, бездонная пропасть. А отец ударил снова. Ещё и ещё. Лопнула струна, потом другая. Корпус трещал по швам, гриф уродливо изогнулся. Баммм… баммм… Алана слышала, как стучит её сердце, в такт ударам. Странно, что оно ещё стучало.

– Нет! – закричал Павлик. Он кинулся к отцу, повис на его руке, попытался пнуть ногой – но в итоге пнул только воздух. Отец отшвырнул его, как надоедливого щенка. Павлик упал на пол и вновь разрыдался, а отец продолжал лупить скрипкой об косяк, разбивая её в щепки.

.******

Именно на этом месте Алана начала ощущать нереальность происходящего. Она даже не заметила, как младший брат поднялся с пола и с плачем убежал прочь. Перед глазами поплыли синие огоньки – словно светлячки, пляшущие в воздухе. Поначалу она приняла их за "мушки" ("Ох, как резко нагнулась, аж "мушки" перед глазами!" – когда-то жаловалась бабушка). Но потом сообразила – это что-то совсем другое.

Неожиданно начало темнеть – слишком рано для этого времени суток и слишком быстро. Алана решила, что теряет сознание, и даже успела испугаться, но не сильно, поскольку почти сразу поняла, что сознание теряют не так. Она, наверное, должна была упасть, но… продолжала стоять на ногах, и даже различала в темноте вполне реальные предметы – книжный стол, например, со стоящим на нём глобусом и разбросанными рисунками Павлика, дверной косяк со следами только что произошедшего варварства. Увидела, как отец швыряет погнутый гриф скрипки на пол и озирается вокруг с видом человека, которого только что привели в чувство после глубокого обморока. Видела, как открывается и закрывается папин рот, и понимала, что он что-то говорит, но не слышала слов. В какой-то мере это было даже неплохо, поскольку слышать отца ей не хотелось. Да и видеть тоже, по правде говоря. Вот бы его и совсем отключить…

Алана отвернулась к окну, и обмерла.

Окна не было. Не было совсем, вместо него прямо перед глазами простирался каменный коридор. Синие огоньки весело плясали, будто зовя девочку за собой: "Пойдём, Алана!.. Прочь из этого мира слёз, обид и унижений!.. Идём с нами, там весело!"

Каменный коридор… пещера… Что-то щёлкнуло в голове и память начала быстро-быстро прокручивать события, как киноплёнку назад. А ведь всё уже когда-то было. Тогда ей не удалось посмотреть, что там, в конце пещеры, если тот конец вообще был. Тогда она была очень маленькой и испугалась. Сейчас она была гораздо старше, но… боялась, как выяснилось, не меньше. И начала усиленно цепляться взглядом за очертания предметов из настоящей, реальной жизни, хвататься за них, как утопающий за соломинку, отчаянно противясь силе, пытающейся затащить её в другой, неведомый мир.

Помощь пришла на этот раз оттуда, откуда её ждали меньше всего – от отца. Папа вдруг оказался рядом и довольно ощутимо тряханул дочь за плечо:

– Что с тобой? Ты в порядке?

Видимо, выражение её лица говорило об обратном, однако огромным усилием воли ей удалось вернуться к реальности и, вроде, даже кивнуть. Отец внимательно смотрел на неё, и на секунду Алане показалось, что в его глазах мелькнуло что-то… что-то, похожее на сожаление или, может быть, даже раскаяние. Но тут же она поняла, что показалось.

– Прибери здесь, – буркнул он и вышел из комнаты. Алана осталась стоять на месте, разглядывая то, что осталось от её скрипки и вспоминая пляшущие в темноте пещеры огоньки. Окно вернулось, и из него по-прежнему лился солнечный свет, до вечера было ещё далеко. Не осталось даже сил горевать о разбитом вдребезги любимом инструменте. Что же с ней происходит? Неужели, она сходит с ума?

Издалека послышался хлопок входной двери. Сперва Алана подумала, что это отец куда-то отправился, может, спустился за сигаретами, и только выйдя в коридор, не обнаружила на вешалке ни Павликовой джинсовой курточки, ни его кроссовок. Господи, она совсем забыла про брата!

– Павлик! Папа, Павлик ушёл!

– Чего орёшь? – послышался из кухни недовольный голос отца. – Никуда он не денется, погуляет и вернётся.

– Но он никогда не уходит, не предупредив!

Разволновавшись, она не успела сказать, что Павлик вообще никогда не ходит гулять один. Максимум, что он может – это подождать её возле подъезда, если раньше оденется, чтобы не потеть. Но просто вот так взять и уйти…

– Отстань, – глухо рыкнул отец, и Алана поняла, что взывать к нему бесполезно. Им и так сегодня слишком повезло, что папа разбил скрипку всего лишь о косяк, а не о головы своих детей.

Она заскочила в комнату, откинула попавшийся под ногу обломок скрипки и начала быстро натягивать джинсы и свитер. Отец продолжал громыхать в кухне посудой, и даже не заметил, что дочь сбежала, оставив неубранными последствия его пьяного дебоша.

Бабушки, сидящие на лавочке, на детской площадке, рассказали ей о том, что Павлик вылетел из подъезда "как ошпаренный" и побежал "во-он туда!", на бульвар. Любопытные старушки ещё пытались выспросить у неё что-то насчет отца, но Алана лишь коротко поблагодарила их и кинулась на поиски брата. Она давно взяла себе за правило не делиться с соседями подробностями своей жизни. "Каждый сам за себя", – любил повторять отец, и, не смотря на то, что с годами у неё с папой не осталось почти вообще ничего общего, с этим его изречением Алана была согласна абсолютно. Весь подъезд догадывался о том, как их отец обращается с детьми и никто, совсем никто не попытался остановить обезумевшее чудовище.

******

Целый час Алана носилась по улицам, разыскивая брата. Налетала на прохожих и приставала к ним с расспросами: не видел ли кто-нибудь из них маленького мальчика, такого беленького, с голубыми глазами? Прохожие отрицательно мотали головами и шарахались от неё в разные стороны. Всё без толку. Четырёхлетний малыш как будто провалился сквозь землю.

Потом она заскочила домой, в надежде на то, что они с Павликом разминулись, и за время её отсутствия брат вернулся. Дома всё было спокойно. Отец мирно похрапывал на диване под аккомпанемент орущего телевизора. "Останки" скрипки по-прежнему валялись на полу, дожидаясь, когда вернётся хозяйка и отправит их в последний путь. Убирать за собой папа и не подумал.

Павлика не было.

Алана вновь спустилась на улицу, уже не особо рассчитывая на удачу, повторно обыскала три соседних двора. Затем вернулась на бульвар, и устроилась на лавочке – размышлять, что же делать дальше.

На дворе стояла золотая осень. Облетевшая с деревьев листва усыпала плитку под ногами нарядным красно-жёлтым ковром. Смеркалось, и вот уже над Аланиной головой зажёгся белый фонарик-шар. Люди сновали мимо неё туда-сюда, спешили с работы домой или просто прогуливались, и никому не было никакого дела до девочки, одиноко сидящей на скамейке. Вот протопала полная женщина в зелёном пальто и шляпке с дурацким цветочком, прогуливающая на поводке карликового пуделя. Пудель обнюхал ногу Аланы и задорно тявкнул, но хозяйка лишь брезгливо сморщилась и дёрнула поводок, уводя, прочь единственное заинтересовавшееся ею живое существо. Следом за тётей прошла молодая семейная пара, ведущая за руки девочку лет пяти. "Хочу велосипед!" – канючила девочка, а мама что-то ласково щебетала ей в ответ. Кажется, предлагала вместо велосипеда новую красивую куклу, кукольный дом, и лошадку с конюшней. Девочка вертела головой в розовом берете с пушистым белым помпоном. Помпон смешно колыхался на ветру, девочка хныкала и, нарочно балуясь, загребала туфельками листья.

Алана проводила их взглядом. Сейчас эта избалованная мамина принцесса придёт домой, её разденут, накормят, искупают, ещё наверняка и сказку на ночь прочтут. А её собственный маленький брат разгуливает где-то один-одинёшенек, голодный, в тоненькой куртке и без шапки. Её отец совсем озверел и лишил их даже скрипки – одной из немногих радостей в этой беспросветной жизни. А сама она, похоже, скоро отправится в больницу для психически ненормальных. Иначе как объяснить то, что ей начинают мерещиться пещеры посреди их обычной городской квартиры?

Алана сама не заметила, как из глаз её закапали слёзы. Она сидела и плакала, не обращая внимания на прохожих, подозрительно косящихся на странную, почти уже взрослую девочку, открыто проливающую слёзы у всех на глазах. Скоро совсем стемнеет, а завтра контрольная по алгебре, хотя какая уже контрольная? Как она вернётся домой без Павлика? Да и зачем ей туда возвращаться? Кому она там нужна?

Вдобавок ко всему, над ухом раздался тихий щелчок, и потянуло сигаретным дымом. Видимо мало сегодня с ней всего случилось, теперь вот ещё кому-то приспичило рядышком покурить. Будто на бульваре больше нет свободных лавочек. Да и вообще… во всём городе полно других мест!

Алана отодвинулась от незримого соседа подальше и закрыла руками лицо. В их классе курить пробовали уже почти все девчонки, но только не она. Её от запаха табака просто выворачивало наизнанку.

– Ну, и как его зовут?

Алана скосила глаза в сторону голоса, и на секунду забыла о слезах.

Женщина, сидящая возле неё на скамейке, как будто пять минут назад сошла с обложки журнала или экрана телевизора. Никогда в жизни до этого момента Алане не встречались такие красавицы. Сложно было сказать с первого взгляда, сколько ей лет – может, двадцать восемь, а может, и все тридцать пять – но выглядела она роскошно. Черты лица будто выточены из мрамора, глаза невероятного зелёного цвета, а гладкие и блестящие каштановые волосы напоминали парик. Незнакомка небрежно держала тонкую сигарету, зажав её меж указательным и средним пальцами, и Алана, как под гипнозом, уставилась на длинные чёрные ногти со стразами. На тонком запястье сверкнул бриллиантовым блеском браслет.

Девушка затянулась и выпустила из ярко-красных губ тонкую струйку дыма. Она была похожа на богиню, спустившуюся с небес. Только… курящую богиню.

– Так как? Валера, Дима, Женя? – изящным движением она стряхнула пепел за лавочку и наклонилась к Алане. Такого цвета глаз она тоже никогда раньше не видела. А ещё её ресницы наверняка были наращенными. А ещё… Алана втянула носом аромат духов. В парфюме она разбиралась плохо, но могла догадаться, что отец ни за что не разорился бы на такой подарок для тёти Нюры. Незнакомка слегка улыбнулась, будто угадала её мысли:

– В любом случае, ни один из них не стоит твоих слёз. Да и вообще первая любовь редко бывает долгой. Я тебя уверяю, через год ты будешь вспоминать сегодняшний день со смехом.

"Со смехом точно не буду", – подумала Алана, криво улыбнулась и прикусила губу. Так и есть – шикарная незнакомка приняла её за влюблённую дурочку, ревущую из-за пацана.

– У меня брат пропал, – ответила она, неожиданно для самой себя. – Ушёл из дома, и я не знаю, где он. Ему всего четыре года, а скоро ночь.

– Брат? – женщина нахмурилась, поправила шёлковый шарф на шее и придвинулась поближе. – А твои родители?

– Что – родители? – насупилась Алана.

Незнакомка внимательно посмотрела на неё своими удивительными глазами и щелчком отправила недокуренную сигарету в стоящую поблизости урну.

– Так. А ну, выкладывай! – вдруг потребовала она. – Всё с начала и по порядку. Что там у тебя случилось?

Алана покосилась на собеседницу, прикидывая, не дать ли дёру. Если бы с ней заговорил мужчина, она давно бы уже так и сделала, но женщина, притом такая роскошная, несмотря ни на что, вызывала у неё интерес. Однако доверять незнакомцам любого пола Алана не привыкла, поэтому покачала головой и грустно улыбнулась:

– А вам-то что?

– Ты слышала что-нибудь об агентстве "Мобиль"? – ответила незнакомка вопросом на вопрос.

Алана слегка удивилась, но всё-таки кивнула. Ещё бы она не слышала! Об этом агентстве в их городе не слышал разве что, глухой. О нём грезили все девочки и девушки, а так же и некоторые мальчики, хотя мальчиков туда не принимали. В школе "Мобиль-kind" готовили высококлассных моделей, которых охотно брали потом даже в столичные агентства, а несколько его выпускниц, по слухам, весьма успешно работали и за границей. В "Мобиль" брали девочек с тринадцати лет, и все красавицы их параллели уже побывали на кастинге, некоторые неоднократно. Каждый такой поход бурно обсуждался одноклассницами на переменах, и хотя участия в обсуждениях Алана не принимала, сказать о том, что её это совсем не интересовало, было бы неправдой. Краешком уха она всегда прислушивалась к таким разговорам – правда, сама даже мечтать об агентстве боялась, папа её ни за что бы туда не пустил. "Там же одни проститутки малолетние", – обронил он однажды в разговоре с тётей Нюрой.

– Как тебя зовут? – спросила незнакомка, и Алана ответила, чувствуя, как от странного предвкушения перехватывает дух.

– Алана… – мечтательно повторила женщина. – Очень необычное имя. Кто тебя так назвал?

– Я не знаю, – буркнула девочка, смущенно разглядывая свои не слишком новые и не слишком чистые туфли. Хотя на самом деле она знала. Смешно, но имя своё она получила в честь Алана Чумака, знаменитого экстрасенса, прославившегося в стране за несколько лет до её рождения. Мама была его фанаткой (о чём отец вспоминал теперь исключительно с толикой презрения в голосе).

Но Алана не собиралась обсуждать это со своей собеседницей, и вообще, та задавала слишком много вопросов, а Павлик тем временем по-прежнему блуждал где-то один. И почему, собственно, она до сих пор сидит здесь, вместо того, чтобы искать брата?

– А тебе кто-нибудь говорил, что ты очень красивая, Алана?

Женщина аккуратно взяла её за плечи и расправила их. Сердце отчаянно заколотилось в груди. Предчувствие стало сильнее, теперь оно уже прямо-таки поглотило её целиком.

– Почему ты сутулишься? Ты высокая, и это прекрасно. Выпрями спину, грудь вперёд! Подбородок выше, ну-ка! Во-о-о-т!

Алана выпрямилась и смотрела на незнакомку во все глаза.

– Другое дело! – с довольным видом улыбнулась та. – Теперь и познакомиться можно. Меня зовут Полина Вильберд, я – владелица агентства "Мобиль" и по совместительству его директор. Хочешь быть моей моделью, Алана?

Глава 11

Алана вздрогнула и уронила на стол пустой бокал. В тишине квартиры звонок прозвучал слишком резко и неожиданно, а неожиданностей она не любила. В её жизни слова "неожиданность" и "неприятность" зачастую были синонимами.

На цыпочках Алана вышла в коридор и посмотрела в глазок, но никого не увидела. "Не открывай! – шепнул осторожный внутренний голос, – Если кто-то не хочет, чтобы ты его видела, значит, тебе этого и не надо". Алана рассудила, что голос прав на все сто, и уже развернулась, собираясь уйти, но тут звонок задилинькал вновь, ещё более громко и настойчиво. Деваться было некуда, Алана открыла дверь и выдохнула с облегчением. На пороге стоял всего лишь второклассник Петька, соседский мальчик с первого этажа.

Петька был, пожалуй, единственным близким другом её брата. Одноклассников Павлик сторонился, как когда-то и сама Алана – наверное, за это нужно было сказать "спасибо" родителям, которые внесли свою немалую лепту в то, что и её, а позже и брата, в школе не любили, хотя ничего плохого они не делали. А вот с Петькой, который был на два года младше и родители которого были такими же беспробудными пропойцами, как и их собственные, Павлик нашёл общий язык. Алану это скорее радовало, чем огорчало, потому что Петька был совсем не похож на своих непутёвых "предков". Порой, глядя в окно на то как, заботливо поставив худенькое плечо, парнишка ведёт домой своего окосевшего шатающегося папашу, Алана только диву давалась: как в этой семейке умудрился родиться настолько добрый и светлый ребенок? Павлик тоже был в своей семье, как неродной, но Павлика, по крайней мере, вырастила Алана. А вот Петька вообще рос сам по себе, как трава в степи – и, тем не менее, рос хорошим.

На первом месте у Петьки всегда были семья и дом, в котором он, как мог, своими силами поддерживал чистоту и уют, потому что на родителей в этом плане надежды было мало. Пацан без устали драил в квартире полы, выносил бесконечные бутылки и даже сам выбивал огромный, тяжёлый, местами потёртый и поеденный молью, ковёр. Но самым невероятным казалось то, что он любил и хотел учиться. Однажды Алана застала Петьку, примостившегося с тетрадками в подъезде, на деревянном ящике для хранения овощей. В квартире его родителей дым стоял коромыслом – очередной праздник достиг апогея, и весёлые гости орали песни на весь подъезд. Алана не смогла вынести этого безобразия, и забрала мальчика к себе, где он спокойно доделал уроки в тишине и за нормальным письменным столом. Когда Петька прощался, то смотрел на неё с такой благодарностью, что сердце обливалось кровью, и Алана разрешила ему приходить хоть каждый день.

С того дня Петька действительно частенько прибегал к ней делать домашку. Если удавалось удрать из дома, к ним присоединялся и Павлик, и тогда они устраивали себе небольшой праздник. Алана готовила что-нибудь вкусненькое, мальчишки накрывали на стол в большой комнате, а потом они втроем усаживались перед телевизором, ели, много смеялись и болтали о всякой всячине. В такие моменты Алана даже начинала мечтать о своей собственной семье. Семье, в которой будет много детей, и в которой все будут друг друга любить, и никто никого не будет ненавидеть и бояться.

******

Сейчас Петька выглядел испуганным и взъерошенным, а на щеках его темнели засохшие полоски слёз.

– Алана, Алана, помоги! – закричал он с порога, даже не поздоровавшись. – Папка опять напился и мамку лупит!

Алана вздохнула. Понятно, хоть бы что-то новенькое. Петькин отец, "накушавшись" вдрабадан, периодически поддавал жене. Иногда, хоть и не часто, под горячую руку перепадало и сыну. Об этом знал весь подъезд, но, как и в случае Аланиной семьи, люди предпочитали не вмешиваться в чужую жизнь, стыдливо прикрываясь известными пословицами, вроде: "муж и жена – одна сатана" или "милые бранятся – только тешатся". О том, что в деле "милых" замешан ещё и ни в чём не повинный ребёнок, почему-то все постоянно забывали.

Алана с ситуацией была знакома не понаслышке, когда-то и ей пришлось через всё это пройти. Правда, её отец больше предпочитал "спускать пар" на детей. Свою жену он побаивался – рука у той была тяжёлой, а ещё тяжелей была чугунная сковородка, на которой тётя Нюра жарила картошку.

Однако с подобной просьбой Петька обращался к ней впервые. Да и чем она могла помочь? Она со своим-то собственным отцом не способна справиться, а уж с чужим здоровым дядькой…

– Петь, – осторожно сказала Алана. – Ты, может, зайдёшь?

– Некогда заходить! – жалобно закричал он в ответ и шмыгнул носом. – Папка совсем с ума сошёл! В мамку ножами кидается!

Алана почувствовала холодок, пробежавший по спине. Её странный день рождения и ужин на двоих с предполагаемым призраком сразу отошли на второй план. Вечер, как писали в старых добрых романах, переставал быть томным.

– Заходи! – скомандовала она. – Я сейчас позвоню в милицию.

Она развернулась, намереваясь метнуться в комнату, но Петька ухватил за руку и повис на ней.

– Не надо в милицию, – осипшим голосом взмолился он. – Прошу тебя, не надо! Тётя Глаша из восемнадцатой квартиры однажды вызвала ментов. Они папку на пятнадцать суток забрали, а папка потом вернулся, и так мамку избил, что она месяц в больнице пролежала!

От этих слов волосы встали на голове дыбом. Огромные Петькины глаза из-под длинной чёлки, которую давно пора было подстричь, умоляли о помощи. Она понимала, что больше надеяться ему не на кого, но совершенно не представляла, что делать-то теперь? В милицию нельзя, …а куда можно?

– Идём! – Алана одёрнула футболку и начала всовывать ноги в кроссовки. – Посмотрим, что там у вас.

Они спустились на первый этаж, и решительности у неё поубавилось. Втайне она немного надеялась, что испуганный Петька преувеличил "достижения" своего папаши, и всё на самом деле не так плохо. Но вопли из-за двери, обитой чёрным, прожжённым в нескольких местах, дерматином, убедили её в том, что нет, всё-таки плохо.

Вопли раздавались вперемешку с глухими стуками. Петькина мать верещала на одной высокой ноте: "Коля, не бей! Коля, не бей! Коля, не бей!". Словно старая пластинка, которую заклинило на одном месте. Петька присел на корточки и закрыл ладонями уши.

Алана подошла к двери и побарабанила по ней кулаком. Никакого ответа.

– Эй! – крикнула она. – Немедленно прекратите!

В ответ что-то рухнуло на пол. Оставалось надеяться, что это была не Петькина мать.

Дверь напротив приоткрылась ровно на ширину висящей цепочки. Любопытная соседка высунула нос и поинтересовалась:

– Дерутся?

– Помогите! – Алана беспомощно повернулась к женщине. Она почти не знала её, лишь изредка встречала в подъезде. – Ваш муж дома?

– Мой муж? – женщина выглядела крайне удивленной. – Разумеется, дома. Где ему быть в воскресенье вечером? Но ты, же не думаешь, что он полезет разнимать этих пьянчуг?

Сидящий на лестничной ступеньке Петька поднял голову.

– Мои родители не пьянчуги! – выпалил он. – Что вы понимаете?

– Мальчик, – строго сказала женщина. – Если бы мой сын позволял себе так разговаривать с взрослыми, я отдала бы его в специнтернат для трудных подростков.

И соседка со всей силы хлопнула дверью, оставив их одних. Алана в растерянности опустилась на ступеньку рядом с Петькой.

– Я не знаю, что делать, Петь, – призналась она. – Мне с твоим отцом не справиться. А помочь нам никто не захочет.

Петька шмыгнул носом.

– Я знаю! – вдруг сказал он. – К нам на пятый этаж недавно "качок" заселился. Мастер спорта по бодибилдингу. Он здоровый, он папку не испугается! Но со мной он не пойдёт, а вот если ты попросишь, он отказать не сможет, – и добавил слегка смущённо:

– Ты же у нас красавица.

Алана грустно улыбнулась:

– Спасибо, Петь… но…

Воцарившаяся было за чёрной дверью тишина, вновь сменилась яростной баталией, и она не стала дальше озвучивать свою мысль. В конце концов, иного варианта решения проблемы предложить она всё равно не могла. Придётся идти уговаривать мастера спорта по поднятию железок.

******

Дверь квартиры на пятом этаже ей открыла настоящая гора из мускулов, обтянутых кожей. Алана в жизни никогда не видела таких громил и удивлённо воззрилась на парня. "Качок" был без майки, в одних чёрных трико, а на шее висело полотенце. То ли он собирался принять душ, то ли отмахивался им от назойливых соседей.

Алана поздоровалась. За спиной нетерпеливо сопел Петька. Парень немного подумал и кивнул в ответ. Лицо его не выражало абсолютно никаких эмоций.

– Извините, что побеспокоили Вас, – выдала она заранее заготовленную фразу, – но нам нужна ваша помощь. Никто, кроме Вас, не может нам помочь.

Мастер спорта вылупился на неё, и лениво почесал гладкую, совершенно безволосую грудь. Плечи у него были шириною почти с дверной проём.

– Ну? – сказал он и снова кивнул.

Повисла неловкая пауза. Алана почувствовала некоторые опасения насчёт того, что ей удастся договориться с этим парнем. Он был недурен собой, но лицом обладал, как говорила покойная бабушка, "не обезображенным интеллектом". А общаться с подобными особями рода человеческого ей было тяжело.

– Видите ли, дело в том, что…

Наверное, ей нужно было хряпнуть побольше шампанского, тогда бы смелости хватило не только лишь на то, чтобы позвонить в дверь к незнакомому человеку. Алана разозлилась – больше на саму себя. Как же тяжело быть не такой, как все!

– Ну? – повторил "качок".

– Один человек в нашем подъезде напился и бьёт свою жену.

– Ну, – не сдавался парень. Просто Эллочка-людоедка¹⁰ какая-то в мужском обличье. – А я здесь причём?

Оказывается, кроме "ну" он знал ещё слова. Что ж, хотя бы это радовало. Алана даже выдохнула с облегчением.

– Если никто не вмешается, всё может закончиться печально! – выпалила она, и тут только сообразила, что мастер спорта заинтересованно рассматривает вырез её розовой футболки. Алана мысленно вздохнула. Что ж, может, это и неплохо? Она припомнила подругу Сонечку Лаптеву. Сонечку, которая всегда недоумевала, отчего Алана, при её-то внешности, до сих пор не научилась вертеть мужчинами в выгодном для себя направлении. Когда у тебя есть все данные для того, чтобы обходиться без слов, к чему напрягать мозг?

Алана не владела этим искусством в той мере, в которой, наверное, могла бы. Хорошо это, или плохо, она не знала, просто по-другому не могла, и сравнить ей было не с чем. Но за спиной топтался Петька, которому она обещала помочь.

Алана вспомнила, как Полина учила её выходить из сложных ситуаций. "Если боишься быть собой, попробуй представить себя кем-нибудь другим", – говорила начальница. Она представила себя Сонечкой, приосанилась, повела плечами, изобразила томный взгляд и кокетливо надула губки.

– Ну, что же мне делать? Если даже такой сильный мужчина не захочет помочь девушке…

И – о чудо! – на лице парня появилось выражение осознания происходящего.

– Вырубить что ли надо кого? – поинтересовался он. Алана понадеялась, что Петька этого не услышал. Хотя вряд ли – голос у "качка" был под стать ему самому и гремел на весь подъезд.

– Ну, не то, что бы сразу… – и она бросила на парня многозначительный взгляд. – Поговорить.

– Понял! – ответил тот. – Не вопрос. Пошли.

Полдела было сделано. Алана даже воспрянула духом – надо же, оказывается, как может быть всё просто. Они спустились на первый этаж. "Качок" не потрудился надеть майку, и Петька всю дорогу зачаровано глазел на его обнаженный торс.

Алана перехватила этот взгляд, и взгрустнула. Её брат, у которого были явные способности к музыке и рисованию, по настоянию отца отправился в секцию карате. "Мне там не очень нравится, но зато за себя научусь постоять, и за тебя тоже", – признался он Алане. Павлик рано понял, что в жизни всегда прав тот, кто сильнее, и мускулы рулят, хоть даже и душа лежит совсем к другому. Вот и Петька, разглядывая накаченного мастера спорта, мечтает сейчас, наверное, о том времени, когда станет большим и сильным, и сможет дать сдачи любому обидчику.

Они остановились возле Петькиной квартиры. Парень сжал пальцы в кулак и два раза хорошенько долбанул по двери, но ответа не получил. Петька обеспокоенно ухватил Алану за руку:

– Скажи ему, чтобы дверь не выбивал. У меня ключ есть.

– Ничего я выбивать не собирался, – обиделся "качок". – Это твои родичи там, что ли, буянят?

Петька стыдливо потупился. Соседняя дверь опять приоткрылась.

– Это прекратится вообще-то сегодня, или нет? – поинтересовалась женщина. – Я вызываю милицию!

– Спокуха, тётя! – остановил её "качок". – Давайте без ментов. Я разберусь!

– Кошмар какой-то, не подъезд, а притон! – возмутилась соседка. За дверью Петькин отец продолжал крушить мебель, а мать подвывала ему фальцетом. В какой-то степени Алану это даже успокоило – по крайней мере, пока все были живы.

– Открывай, – шепнула она Петьке.

– Давай уже! – поторопил и сосед. – Чип и Дейл спешат на помощь!¹¹

Надо же, он ещё и остряк! Алана подумала, что обязательно нужно будет познакомить с ним Сонечку – подруга наверняка оценит его умственный потенциал. А заодно и великолепные физические данные.

Петька открыл дверь, и все, стоящие на пороге, смогли в полной мере оценить погром, устроенный хозяином. Коридор представлял собой готовую иллюстрацию к роману о боевых действиях Первой мировой войны. Повсюду валялись вещи, которые Петькин папаша, по всей видимости, использовал в качестве метательных снарядов в свою дражайшую супругу. В одном из "снарядов" Алана признала CD-плеер, который они с Павликом подарили его другу на восьмилетие. Плеер теперь годился разве только на то, чтобы колоть им орехи, но Петька, кажется, ничего не замечал – вид у мальчика был совершенно ошарашенный.

Из комнаты донёсся холодящий кровь в венах вой, и с криком "Мама!" Петька рванул по коридору вперёд. Алана с "качком" кинулись следом.

Первая мировая была моментально забыта, стоило лишь ступить на порог гостиной. Здесь уже разворачивалась сцена, которая запросто могла бы украсить собой любой фильм ужасов. Петькина мать, в грязном халате и с растрёпанными волосами, валялась на полу. В руках, будто щит, она держала подушку – "думочку" неопределяемого цвета. Износа у женщины текла кровь, правая часть лица превратилась в сплошное красно-фиолетовое месиво. Петькин отец стоял над ней, покачиваясь и держа наперевес ножку от табуретки – должно быть, спьяну он увидел в своей жене демона и собирался поразить его в самое сердце. Алана схватила Петьку и закрыла ему глаза рукой.

Петька орал и вырывался, Алана с трудом удерживала его и отворачивалась, чтобы не смотреть на жуткую картину, зато "качок" оказался на высоте и вообще нисколько не смутился.

– Эй, дядя! – рявкнул он басом. – А ну, положь палку!

"Дядя" обернулся и вылупился на них безумным взглядом, который был Алане хорошо знаком. Точь-в-точь такие глаза были у их с Павликом отца, когда он под влиянием алкоголя "выходил из себя" и не знал, как вернуться обратно.

– Ты кто такой? – глухо спросил он у парня. – Чего надо?

На сына и Алану он по-прежнему не обращал внимания, чему она была только рада. Мальчик перестал вырываться и лишь тихо всхлипывал, уткнувшись ей в живот.

– Дед Пихто! – добродушно отозвался "качок". – Сказано тебе – поклади трубу на место. В нюшку захотел, козёл?

Дальнейшие события развивались с такой скоростью, что Алана не успела даже толком проследить за их ходом. С криком, в котором из цензурного были только два первых слова: "Ах ты!..", Петькин папаша кинулся на соседа. Ножку от табуретки он теперь держал перед собой, как штык, которым, судя по всему, собирался проткнуть врага насквозь. Только осуществить задуманное ему не удалось – "качок" оказался куда проворнее. Сделав отвлекающий шаг назад, он подпустил папашу поближе, затем перехватил занесённую над ним палку левой рукой, а правой со всей силы ударил противника в лоб. С глухим стуком Петькин родитель кулем свалился на пол, не шевелясь и не подавая никаких признаков жизни.

Алана открыла рот и от неожиданности забыла про Петьку. "Качок" с удовлетворением потёр левой рукой костяшки пальцев на правой.

– Ну вот, – сказал он. – А ты боялась. Делов-то на пять минут. Слабачок какой-то попался.

Он развернулся, собираясь податься на выход, и в этот момент отмерла Петькина мать.

– Уби-и-и-ли! – истошным голосом завопила она на весь дом, и кинулась к мужу, продолжавшему неподвижно лежать на замызганном полу. – Коленька! Голубчик мой! А-а-а! Что же вы наделали, ироды?

"Качок" остановился и в недоумении уставился на окровавленную женщину, безутешно рыдающую над телом мужа, совсем недавно использовавшего её вместо боксёрской груши.

– Тёть, ты чё? – спросил он. – Он же из тебя отбивную сделать хотел!

– Убийцы! – орала Петькина мать, обнимая голову супруга и измазывая его текущей из носа кровью. – Ироды поганые! Коленька! Очнись, мой хороший!

– Папа! – позабытый всеми Петька присоединился к матери. – Папа, папочка, встань! Открой глаза!

Ситуация начинала приобретать непредвиденный оборот. Неожиданно квартира начала заполняться людьми – это добродетельные соседи, в течение часа никак не реагировавшие на избиение женщины, тут же начали подтягиваться в открытую дверь поглазеть на убийство.

– Он что, правда, помер? – деловито спросил лысый мужик в футболке с надписью "АвтоВАЗ". Алана признала в нём мужа той самой соседки напротив. В руке мужик держал вилку с насаженной на неё недоеденной сосиской. "Надо же, как торопился, даже сосиску оставить не смог", – со злостью подумала Алана, и почувствовала, как сильно заломило виски.

Толпа одобрительно загудела, предлагая вызвать "Скорую", милицию, МЧС… кто-то даже выдал идею позвонить на телевидение.

– Убийство в нашем подъезде! – провозгласил толстый дядька в очках. Алана знала его – он преподавал в их универе, правда, в её группе ничего не вёл. Но это не мешало ему при встрече с ней масляно улыбаться и кидать похотливые взгляды. – Дожились! Это же Че Пэ¹²! – и он многозначительно поднял вверх указательный палец. Среди людей снова послышался ропот, потом кто-то громко сказал: "Да вызовите же, наконец, врача!"

– Не, ну а я чё? Я ничё! – начал оправдываться "качок", растерянно озираясь по сторонам. – Это вот она меня позвала! – и он ткнул пальцем в Алану.

Взгляды любопытных соседей обернулись к ней. Алана насчитала уже человек шесть. Где же вы все были, когда обезумевший алкоголик избивал свою жену, а их маленький сын бегал по подъезду, ища защиты? На неё вдруг накатила жуткая усталость. Всё, чего ей хотелось сейчас – это оказаться в своей квартире, запихнуть в холодильник нетронутую курицу, скинуть в раковину всю посуду со стола и завалиться спать. К чёрту этот день рождения, и какое же счастье, что до следующего ещё целый год!

Она подошла к Петьке, который продолжал сидеть возле отца на корточках и тихо бормотать: "Папа, папочка, ну, пожалуйста, встань", и позвала его:

– Петь, пошли со мной? У меня переночуешь.

Но Петька, тот самый Петька, который не далее чем час назад умолял Алану о помощи, сейчас с неожиданной злостью отмахнулся от неё, а его мать подняла на девушку изуродованное лицо с прилипшими к щекам грязными прядями спутанных волос, и уставилась на неё ненавидящим взглядом единственного оставшегося целым глаза.

– Т-т-ы-ы-ы! – просипела она невнятно, как будто рот её был забит зёмлей. – Т-т-ы-ы-ы!.. Убийца!

Алана попятилась. Женщина тянула к ней свои руки, будто собиралась задушить. Потом вдруг жалобно проныла: – Верни мне его! Он нужен мне! Без отражателя мне долго не протянуть!

Алана ощутила вену, запульсировавшую на лбу. Отражателя? Она не была уверена, что правильно расслышала сказанное слово. Какого отражателя? Должно быть, женщина сказала "мужа", но в её воспалённом, безумно уставшем за сегодняшний странный день, сознании отразилось нечто другое.

Она спросила саму себя – а, сколько же лет Петькиной матери? Сорок пять, пятьдесят? Или больше? Выглядела она пожилой, уставшей и очень больной. Муж довёл её до такого состояния, или она сама?

******

Однажды Алана прочитала в журнале статью о созависимых алкоголиках. Чаще всего ими становились близкие люди, члены семьи больного алкоголизмом, их жёны, а в последствии и дети. Особенно жёны. Поначалу им кажется, что любимый муж тяжело болен, а их миссия – его вылечить, и они смогут с этим справиться. Любовь окрыляет и придаёт им сил. Они бросаются на борьбу с монстром, и бьются, и бьются, не замечая того, что сами уже больны. А потом бросают на алтарь этой ненужной битвы самое дорогое – жизни своих детей. У некоторых борьба и вовсе перестаёт быть актуальной в какой-то момент – в тот, когда они решают сами выпить с алкоголиком.

Сейчас, глядя на Петькину мать, которой на самом-то деле вряд ли исполнилось больше тридцати шести лет, она понимала, насколько правдива была та статья. Эта женщина была серьёзно больна. Болезнь, как страшная уродливая эрозия день за днём разъедала её тело и душу, но самое страшное – эта чума уже начала перекидываться и на Петьку, день за днём, час за часом медленно и неумолимо подкрадывалась, чтобы начать жрать и его. И одному богу было известно, что маленький друг её братишки сделает раньше – без сожаления сбежит из родительского "гнезда" и заживёт своей жизнью, либо опрокинет в себя рюмочку-другую, услужливо подсунутую добрым папенькой, и начнёт новый виток.

"Но Павлика я не отдам! – подумала она, чувствуя, как закипает в душе непонятно откуда взявшаяся злость. – Не отдам, даже не облизывайтесь, чёрт бы вас побрал!"

Странно, но от таких мыслей ей стало легче. Испепеляющий взгляд Петькиной матери уже не пугал, а любопытные соседи, посматривающие искоса, стали чем-то мелким и далёким. На секунду ей показалось, что она парит над всеми ними, увлекаемая неведомой силой, а все эти люди топчутся там внизу, подняв головы и раскрыв рты от недоумения и зависти. Ощущение было такое яркое и необычное… и очень приятное, кстати.

С высоты своего полёта она смотрела на мужчину, продолжающего без движения лежать на полу. Каким же он на самом деле был ничтожным и жалким! И как ей могло прийти в голову, что это недоразумение, день ото дня терроризировавшее свою семью, могло чем-то навредить ей? Теперь это казалось смешным и нелепым.

– Он жив! – сказала она громко и внятно. Взгляды людей, находившихся в квартире, обратились к ней. Она выдержала их – все, вместе взятые и одновременно, включая безумный взгляд Петькиной матери, и добавила:

– Ничего с ним не случилось. И нечего на меня так смотреть!

В ту же секунду Петькин отец застонал и пошевелил рукой. Открыл глаза, промычал что-то невнятное. Супруга с плачем кинулась к нему на шею.

– Коленька! Родненький мой, живой! – заголосила она, но отец семейства лишь отмахнулся и пробурчал что-то похожее на: "Уйди, дура!".

Толпа вздохнула – кто с облегчением, а кто и с разочарованием – ну вот, нате вам, обломилось всё убийство.

– Ну, тогда я пошёл, – обрадовался "качок". – У меня режим, мне нельзя его нарушать.

Он бесцеремонно раздвинул плечом двух бабушек, попавшихся на пути, и исчез в дверном проёме. Следом за ним, поняв, что самое интересное закончилось, потянулись ещё несколько человек. Петькин отец, усевшись на полу, озадаченно вращал глазами, мычал и пытался что-то изобразить жестами. Наверное, изъявлял желание знать, что здесь происходит, и кто устроил весь этот погром.

Алана решила, что на сегодня с неё тоже достаточно. Счастливая Петькина мать и сам рыдающий Петька липли к своему "хозяину" с таким пылом, как будто пять минут назад его, чудом уцелевшего, вытащили из обвалившейся шахты, по меньшей мере. Смотреть на это ей было одновременно неловко и противно.

Не сказав никому ни слова, Алана направилась к выходу. Оставшиеся соседи пропускали её, поглядывая с некоторой опаской. Эти люди явно что-то увидели или почувствовали в момент её странного "вознесения", …и ей было немного любопытно, что именно, но спрашивать у них об этом Алана не собиралась. Что бы это ни было, оно уже ушло, и возможно, безвозвратно. А сейчас ей больше всего на свете хотелось домой. Идя по коридору, она уже представляла себе, как вернётся в свою квартиру, наберёт тёплую ванну, выльет в неё полбутылки душистой пены и с удовольствием окунётся в воду. Наконец-то этот день закончится – лучшего подарка на своё двадцатилетие Алана и представить себе не могла.

Увы, но ванну пришлось отложить.

Глава 12

Полина очень любила английскую игру "скрэббл", и Алану она тоже пристрастила к этой забаве.

"Приводит в норму мозги и нервную систему" – так охарактеризовала игру начальница, когда в ответ на предложение поиграть в первый раз, девочка сделала удивлённые глаза и спросила, что это такое. Занятие действительно оказалось увлекательным, и они частенько коротали вечера в директорском кабинете, раскладывая буквы и составляя слова. Полина при этом совершенно преображалась, превращалась в расшалившуюся девчонку и шутливо грозила Алане кулаком, когда той удавалось её переиграть, а Алана при этом хохотала до слёз.

С момента их знакомства на бульваре прошёл год, и от прежней Аланы не осталось и следа. Во всяком случае, ей хотелось в это верить. Очень хотелось верить в то, что маленькая девочка, умирающая от страха перед пьяным отцом, навечно похоронена в глубине её души, и призрак её никогда не воскреснет.

Но избавиться от этого призрака было не так-то просто. Годы, проведённые в привычке постоянно оглядываться и трусливо втягивать голову в плечи, не могли пройти бесследно, и какая-то её частичка, привыкшая к унижениям, то и дело пыталась выползти из склепа наружу. Алана с упорством фанатика загоняла её обратно, мечтая о том, что в один прекрасный момент она исчезнет окончательно и больше никогда не даст о себе знать. Но всё равно порой накрывало отчаянье. Алана чувствовала, как её буквально разрывает надвое, будто два близнеца жили теперь в одном теле – её собственном.

Но теперь у неё, по крайней мере, была Полина – прекрасная, отважная и всегда холодно-бесстрастная. Не позволяющая ни себе, ни своим воспитанницам распускаться и давать слабину. Полина – кремень, Полина – скала. Алана восхищалась ею и мечтала стать, ну если не такой же, то хотя бы чуть-чуть приблизиться к идеалу. Мечтала, хоть и понимала, что это невозможно…

******

Она сидела в директорском кресле, за директорским столом, меланхолично раскладывая по разноцветному полю фишки с буквами. Полина просила подождать её в кабинете – собиралась обсудить последнюю фотосессию.

Алана знала, что наставница не всегда была ею довольна. В большинстве случаев они отлично ладили, но иногда Полина срывалась. "Я сегодня сорвалась, девочка моя! Не сердись, ты же знаешь, что со мной такой случается".

Вот так всё просто и обыденно.

Но вчера фотограф попросил её добавить секса. Алана понятия не имела, как это делается. В конце концов, ей было всего лишь пятнадцать лет и, покраснев, она спросила, что для этого нужно сделать.

Ассистент фотографа – молодой прыщавый парень – заржал, и сказал: "Да просто разденься!" Тимофей шикнул на него: он был лучшим фотографом в городе, асом в своём деле и, разумеется, вовсе не имел в виду ничего такого, но…

Алана просто "ушла в себя", и фотосессия была безнадёжно провалена. И вот теперь сидела и ожидала заслуженной выволочки за свой проступок. Она занималась в школе совершенно бесплатно, ей отдавалось предпочтение во всём, ей завидовали все без исключения девушки в "Мобиле", ведь она была фавориткой и любимицей самой Полины… и притом упорно продолжала не оправдывать её надежд.

Конечно, она старалась, очень старалась. Дефиле, уроки актёрского мастерства, занятия с педагогом по сценической речи… солярий, тренажерный зал, бассейн, косметолог, дантист, маникюр и педикюр, парикмахер… её жизнь была теперь расписана на два месяца вперёд. "Ещё совсем чуть-чуть, девочка моя, – не уставала твердить Полина, – и лучшие агентства Италии и Франции будут драться за то, чтобы эти ножки прошлись по их подиумам!"

Алана не была уверена, что ей это нужно. Модельный бизнес уже не казался ей таким радужным и манящим, как год назад. Этим летом к ним приезжал один представительный дядечка из Москвы – присматривал девушек для работы в столице. Полина выпустила Алану на показ вместе с уже состоявшимися моделями – ух, как же шипели за спиной одногруппницы! Но она умудрилась замечтаться на ходу и подвернула ногу прямо под носом у скаута. В тот раз директриса действительно сорвалась, и Алана до сих пор с содроганием вспоминала последствия своего дебюта.

Но и очевидное не оставляло сомнений – благодаря Полине и её школе она приобрела красивую походку, величавую осанку, …уверенность в себе? Хотелось бы верить, что это так, но от чего, же порой у неё появлялось ощущение, будто за ней захлопнули дверцу золотой клетки?

Дядя Миша сказал: "Я куплю тебе новую скрипку". Но она ответила: "Не надо".

Она не хотела больше играть. Она хотела стать другой – красивой и гордой, свободной и независимой – такой, как Полина.

Но всё оказалось сложнее, чем она думала.

******

В тот октябрьский вечер Алана не выдержала, и поведала-таки о своей незавидной судьбе этой странной и совершенно незнакомой женщине. Сделала это вовсе не по той причине, что ей бог знает, как хотелось стать моделью. Просто терпеть всё происходящее стало уже совсем невмоготу, а Полина оказалась единственным человеком, по-настоящему заинтересовавшимся её жизнью. Бабушку в расчёт она не брала – опасаясь за здоровье пожилой женщины, кроме: "Всё хорошо" Алана вообще ничего не рассказывала ей о себе.

Полина терпеливо выслушала её сбивчивый рассказ. Лицо женщины оставалось при этом холодно-беспристрастным, хотя она и выкурила по ходу повествования три сигареты подряд. На четвёртой Алана вежливо попросила её перестать дымить: "Простите, но меня мутит". Полина удивлённо приподняла бровь, но сигарету спрятала обратно в сумочку.

Гораздо позже до Аланы начало доходить, насколько ей же повезло. Сама Полина Вильберд вот так запросто подсела к ней на лавочку и завела разговор. Видно, в тот день её ангел-хранитель, спавший сладким сном последний десяток лет, наконец, продрал глаза, огляделся по сторонам а, оглядевшись – ужаснулся и немедленно бросился исправлять положение.

******

Об этой женщине по городу ходили легенды. Полина объявилась в Краснокаменске лет восемь назад. Откуда она взялась, никто не понятия не имел, но, судя по всему, кое-какие средства на жизнь у девушки водились, поскольку в город Полина въехала на серебристо-сером "Volvo", помещение сняла большое и в хорошем районе, наняла бригаду для ремонта и принялась набирать команду.

Уже три месяца спустя после её приезда, на первом этаже одного из офисных зданий на Торговом проспекте, появилась красивая вывеска "Детская школа моделей "Мобиль-kind"". Полина начала работу.

Поначалу это была небольшая студия, в которой занималось всего-то десятка полтора девочек. Но шли месяцы, годы, девочки росли, вместе с ними росло их мастерство, имидж школы и количество заказчиков и клиентов. Не прошло и четырёх лет, как новоиспечённое агентство "Мобиль" уже занимало второй и третий этажи новой девятиэтажки в центре города, а школа "Мобиль-kind" переехала туда же на первый. К тому времени количество её выпускниц перевалило за тысячу, а директор агентства превратилась в персону, по популярности в городе сравнимую, пожалуй, только с мэром. Слухи, сопровождавшие Полину, становились всё фантастичнее, но правды о ней по-прежнему не знал никто. Абсолютно точно известно было только то, что Полина жила одна – и на все неудобные вопросы отвечала, что замужем за своей работой, а детьми для неё становились воспитанницы из агентства.

Кстати, немного странным казалось то, что "в семье" Полины были только дочери, но это действительно было так. В свою школу и в агентство она брала исключительно девочек и девушек, а парни, облизываясь, шли мимо. Такой вот был у Полины Вильберд "бзик". "Могу же я иметь ну хоть какой-то "бзик", не так ли? Сложно быть идеальной во всём", – любила повторять она с усмешкой. Злые языки, недолго думая, объявили директрису "Мобиля" мужененавистницей и "махровой" лесбиянкой, однако дальше слухов дело снова не пошло, и злым языкам пришлось угомониться. Воспитанницы от Полины были без ума, хотя и немного побаивались. Говорили, что девочкам порой хватало одного взгляда начальницы, чтобы навсегда запомнить урок.

Она в совершенстве владела искусством дефиле – это позволяло сделать вывод, что и сама она из "бывших". Никто также не знал точного возраста этой женщины, но за восемь лет она не постарела ни на одну морщинку. Она обладала прекрасными задатками бизнес-леди, исключительным чутьём на людей, и… совсем не имела друзей.

Кроме Аланы. Алана была её единственным другом. Так утверждала сама Полина Вильберд, а "избранная" даже представить себе боялась, за что ей выпала такая честь.

******

Выслушав исповедь девочки, Полина поднялась и решительно взяла её за руку.

– Идём!

– Куда? – испугалась Алана.

– Пока в милицию. Надо же найти твоего сбежавшего братца? А с остальным будем разбираться позже.

Господи, какой ужас! Ошалев от внезапно свалившегося на голову счастья, она совершенно забыла о Павлике! Меж тем на улице совсем стемнело. Интересно, который сейчас час? Алана немедленно вскочила с лавочки.

– Какая прыткая, – улыбнулась Полина. – "Не торопись, а то успеешь", – слышала такую поговорку? Ты же не собиралась пешком топать? Мерседес, конечно, лучшее средство передвижения! И тебе снова повезло – я вчера, наконец-то, оформила страховку.

Женщина подмигнула Алане, и потрясла перед лицом ключами на серебристом колечке.

******

За стеклянным окошком с красной надписью "Оперативный дежурный" пухлый розовощёкий сержант с глубокомысленным видом жевал беляш и был не слишком доволен тем, что пришлось отвлечься от этого приятного занятия. Но, услышав имя и фамилию Павлика, пухляш моментально оживился, а сонное выражение с его лица будто рукой сняло.

– Слышь, Серёга! – заорал он в приоткрытую дверь позади себя. – Выйди, полюбуйся! У меня тут сеструха того пацана, который всех сегодня на уши поставил.

Полина вопросительно посмотрела на Алану, но та в ответ лишь пожала плечами. Из двери вышел худой, похожий на лысую цаплю старлей¹³, именуемый Серёгой, он-то и прояснил ситуацию.

Оказалось, зря Алана металась по улицам, рисуя в своём воображении картины одну ужаснее другой, и переживая о том, что её бедный маленький братишка бродит где-то голодный и продрогший, в городе, полном автомобилей, бродячих собак и обкуренных хулиганов. Павлик вовсе не собирался голодать, мёрзнуть, и тем паче, встречаться с хулиганами. Выскочив из подъезда, сообразительный малый прямым ходом направился к первому, попавшемуся на пути, постовому милиционеру. И настоятельно потребовал, чтобы тот доставил его лично к Михаилу Ивановичу Гордееву. По малолетству Павлик ещё плохо разбирался в должностях и званиях, но хорошо усвоил, что "дядя Миша в милиции главный".

Постовой в милицейской иерархии соображал гораздо лучше. Поэтому, услышав из уст налетевшего на него клопа имя начальника городского УГРО, задумчиво крякнул, и попытался осторожно выведать у мальчика, зачем тому понадобился Гордеев. Павлик был непреклонен и желал общаться лично с дядей Мишей. Постовой предложил отвести ребёнка домой к маме. Павлик заявил: "Домой не пойду, мой папа сошёл с ума и убил скрипку".

То ли мальчик просто оговорился, то ли милиционер неправильно его расслышал, но отчего-то он именно так и услышал: "убил". И почему-то сразу решил, что "Скрипка" – это фамилия. Постовой занервничал, а нервничать ему очень не рекомендовала тёща. От нервов повышается давление и нарушается пищеварение, утверждала она. Тёще постовой верил – не напрасно же она вот уже двадцать пять лет заведовала аптекой – а потому, недолго думая, посадил Павлика на плечо и доставил в ближайшее отделение. Пусть с настырным мальцом разбираются те, кому по окладу положено.

В отделении Павлика начал допрашивать старший лейтенант Лисовский (для друзей – Серёга). Серёга Лисовский детей не имел, как с ними обращаться, знать не знал, поэтому призвал на помощь практикантку Лизочку, которой симпатизировал, и многодетную мать Ирину Петровну из бухгалтерии. Им-то Павлик и поведал страшную историю своей короткой, но такой насыщенной жизни. Мальчик он был, стараниями старшей сестры, развитой, с превосходным для своего возраста словарным запасом и, как выяснилось позже, безудержной склонностью к сочинительству. Павлик рассказал, что отец-монстр запирает их с сестрой в холодном сыром подвале, лупит, чем под руку придётся и кормит костями от сырого мяса. Где он берёт эти самые кости, родитель никому не рассказывает, но уж точно не в ближайшем продмаге. А дома папа держит склад оружия, пистолеты, ручные пулеметы, даже гранаты есть. Павлик сам их видел, своими глазами. А ещё к ним постоянно ходят какие-то подозрительные личности, которые всё время что-то приносят в больших черных сумках, и в них же уносят. Однажды Павлик хотел посмотреть, что находится в такой сумке, но подозрительный человек вытащил из кармана пистолет, навёл на мальчика и жутким голосом велел убираться, пока он не прострелил ему его глупую пустую головёшку.

– И вы во всё это поверили? – хмыкнула в этом месте Полина. Алана схватилась за голову. Ну, Павлик! Это же надо такое учудить!

– Я-то, разумеется, нет, – Серёга густо покраснел, отчего Алана начала подозревать, что кое-чему он всё-таки поверил. – Но Ирина Петровна, мать её, …она же мать! Троих детей!.. Она сказала, что четырехлетний ребенок всего этого выдумать не может. Прямо категорично так сказала, как отрезала. Ну, мы и подумали – а вдруг?.. Обстановка-то в городе неспокойная, сами знаете.

Видимо, Ирина Петровна не слишком часто виделась со своими тремя детьми, или просто дети её не обладали столь буйной фантазией, но, тем не менее, Серёга с Лизочкой пошли у бухгалтерши на поводу и, чтобы снять с себя ответственность, доложили о происшествии дальше по связи. Причем, в доложенное ещё и доложили наркоты, …в смысле, дополнили Павликов рассказ своими предположениями о том, что в чёрных сумках перевозилась большая партия запрещенных к употреблению препаратов. "Это всё Ирина Петровна придумала!" – с возмущением принялся оправдываться Серёга после того, как Полина, не выдержав, захохотала в голос.

– Нет, это не милиция, …это цирк! – сказала она, отсмеявшись, и промокнула глаза душистым носовым платком.

Алана втянула носом запах её духов и съёжилась, словно пытаясь стать как можно менее заметной. В случившемся она ничего смешного не находила – напротив, ей было очень стыдно за брата. Хотелось спрятаться под стол, а ещё лучше – исчезнуть совсем.

– Ну да, цирк, – угрюмо пробурчал Серёга. – Это ещё не цирк! Цирк… потом начался.

Цирк начался спустя несколько минут, после того, как Серёге перезвонили "с того самого отдела, ну, вы поняли", и сказали, что отряд ОМОНа на место "зачистки" срочно выехал, "говорите адрес!".

Вот тут-то Серёга и присел. Адреса он не знал, а Павлик, мигом сообразивший, что и так уже нормально насочинял, замолчал намертво и больше не произнёс ни слова. Ирина Петровна внезапно вспомнила про неотложные дела в бухгалтерии и тут же стерлась из поля видимости. Серёга с Лизочкой ещё некоторое время трясли и допытывали Павлика, но безуспешно – говорливый мальчуган, будто внезапно онемел. Серёга рвал на голове остатки волос, едва не рыдал, "предвкушая", как будет огребать за ложный вызов ОМОНа, и несколько раз начинал писать рапорт по собственному желанию, как вдруг Лизочка вспомнила, что постовой, притащивший Павлика, что-то там упоминал про его связь с Гордеевым. "Что ж, семь бед – один ответ", – решил Серёга и, перекрестившись (хоть был он до мозга костей атеистом, но кашу маслом опять же, не испортишь), позвонил в УГРО. И только после этого, со вздохом обречения, отправился встречать прибывший ОМОН.

Михаил Иванович, весь в мыле, лично примчался на служебной "Волге" за Павликом и повёз его домой. Сцена прощания с малышом получилась на редкость трогательной – выстроившись в ряд, суровые люди в масках и камуфляже, дружно махали вслед общительному фантазёру до тех пор, пока машина, увозящая его, не скрылась из виду. А старший лейтенант Лисовский, не веря тому, что всё, наконец-то, закончилось, пошёл к себе в кабинет – писать начальству объяснительную.

– Так что, – успокоил он Алану, – не переживай. Дома твой брательник. Уже, небось, получил ремня и десятый сон досматривает. И ты давай иди тоже. И передавай этому своему… Павлику, что я его никогда не забуду. У меня после него полголовы седые.

Алана вздохнула. Понятное дело, фантазёрство брата развилось не от хорошей жизни, но даже она такого от Павлика не ожидала. Впервые она задумалась о том, что младший брат, пожалуй, ещё не раз подкинет ей сюрприз.

Естественно, о замаячившем где-то вдалеке, в неясной перспективе, подиуме она уже и думать забыла. Пробормотав "спасибо", девочка направилась к выходу, и вздрогнула, когда возле самой двери её за плечо ухватили цепкие пальцы.

– Ты же не собиралась идти домой одна, по темноте? – спросила Полина.

Алана удивлённо посмотрела на женщину. Именно это она и собиралась сделать. В действительности было немного странно, что девочку-подростка вот так запросто выставили из отделения милиции практически посреди ночи, и даже не предложили провожатого, но Алана восприняла это, как должное. На неё всегда всем было наплевать.

Полина на минуту о чём-то задумалась, потом улыбнулась сама себе, обняла девочку за плечи и повела к выходу.

– Этот Серёга, конечно, идиот, но так даже лучше. Я сама довезу тебя до дома, – сказала она тоном, не допускающим возражений.

Впрочем, Алана и не собиралась возражать. Мерседес и, правда, был отличным средством передвижения. Особенно новенький, коричнево-блестящий, с дурманящим ароматом кожаных кресел салоном и мягким шелестом шин, Мерседес Бенц Полины Вильберд.

******

Дома их встретили хмурый дядя Миша, заплаканная тётя Нюра и – невероятно, но факт! – совершенно трезвый отец. Великий фантаст Павлик, как и предсказывал старлей Лисовский, живой и невредимый спал в своей кроватке.

– Алана! Ну, наконец-то! Я уже собрался людей отправлять на твои поиски, – Гордеев подскочил с места, кинулся к девочке и крепко её обнял. Отец (стыдливо, или ей показалось?) отвёл глаза. Тётя Нюра всхлипнула и вытерла лицо кухонным полотенцем.

Краем глаза Алана смогла уловить, что они всё-таки прибрали последствия папиного "пьяного стресса". Что ж, спасибо хоть на этом.

– Только собрался? – послышался из темноты коридора насмешливый голос. – Вот уж воистину – "моя милиция меня бережёт". Да за то время, что вы собираетесь, можно десять раз помереть, так и не дождавшись помощи. Или в этой семье считается нормальным, что дети бродят сами по себе ночью?

Гордеев резко обернулся к Полине, окинул её взглядом с головы до ног.

– А вы кто ещё такая?

Вероятно, его пристальный взгляд и командный тон были рассчитаны на то, чтобы осадить нахальную незнакомку. Однако Полина не смутилась даже ни на йоту. Она по-прежнему выглядела чрезвычайно уверенной в себе… и безоговорочно красивой.

– Моё имя – Полина Вильберд, – ответила женщина без малейшей примеси беспокойства в голосе, и вышла из тени. – Я думаю, вы все меня знаете, хотя бы заочно. Я – директор модельного агентства "Мобиль". Мы с Аланой познакомились сегодня на бульваре, когда она разыскивала брата. Она мне тут кое-что рассказала, и у меня возникли некоторые вопросы к её… кхм, с позволения сказать, родителям. А то, что здесь находится представитель власти – это, к слову, весьма удачное стечение обстоятельств. Я этому даже рада.

Полина протянула дяде Мише руку. Дядя Миша осторожно пожал кончики её пальцев и удивлённо хмыкнул. Отец открыл, было, рот, намереваясь что-то сказать, но тут же закрыл его обратно. Тётя Нюра закашлялась и прикрылась полотенцем. И никто из них не смог на эту тираду ответить, никто и никак не посмел возразить. Алана просто остолбенела. Вот это да! Вот бы ей научиться держаться так, так же себя контролировать!

На некоторое время воцарилась тишина, потом отцу всё же удалось прийти в себя.

– Иди спать, Алана, – сказал он. – Поздно уже.

******

Алана так и не узнала, о чём в тот вечер говорили взрослые, но на какое-то время отец притих, и их с Павликом жизнь стала немного спокойнее. А о случившемся все как будто и забыли прямо на следующее утро, словно и не было ничего. Лишь дядя Миша позвонил вечером и предложил купить ей новую скрипку. Алана отказалась.

Полина оставила ей визитку и предупредила, что будет ждать. Алана отчаянно боялась, что ей не позволят посещать занятия в агентстве. Да папа, наверное, скорее согласился бы на музыкальный ансамбль песни и пляски в своей квартире, чем такое! Два дня она мялась, не решаясь подойти с этим вопросом к отцу, но когда всё-таки осмелилась то, к несказанному своему удивлению услышала в ответ только три слова: "Делай, что хочешь". При этом папа глядел не на дочь, а куда-то в сторону.

Так из простой восьмиклассницы Алана превратилась в ученицу "Мобиль-kind" и воспитанницу самой Полины Вильберд. Узнавшие об этом одноклассницы пребывали в глубоком шоке, а она ходила мимо них, гордо задрав нос. И в первые дни почему-то никак не могла выбросить из головы Лёльку – интересно, будь её сестра здесь, заинтересовал бы её модельный бизнес?

Отчего-то ей казалось это маловероятным. Лёлька и школа моделей? Лёлька и Полина Вильберд?

Нелепое сочетание.

******

И вот, сидя в директорском кресле и за директорским столом, Алана снова вспомнила сестру и подумала о том, что ей не с кем, совершенно не с кем поговорить о Полине. Точнее, о том, что её беспокоит в Полине. Она была избранной – о, да, по неизвестной причине Полина опекала её, как никакую другую девушку. Но сделало ли это её счастливее?

Напротив Аланы, между новеньким ноутбуком и органайзером с письменными принадлежностями примостилась фотография в рамке – они с Полиной на презентации только что открывшегося торгового центра. Она в белом лёгком сарафане на тонких бретельках, Полина – в элегантном синем платье с воротником-стойкой. Красивая фотография, но почему-то, глядя на неё, Алана испытывала чувство неловкости. Обычно на рабочих столах держат фото детей, мужей или хотя бы родственников. А она-то кто?

Девочка бросила быстрый взгляд на игровую доску, и увидела, что буквы на ней сдвинуты к краям, а посередине четко выделялись два слова. Это собрала она, и сама не заметила, как? Должно быть, больше-то некому.

"Канн Сейде" – вот, что было написано на доске.

Алана уставилась на игровое поле и задумалась. Канн Сейде. Она понятия не имела, что это означало, но выглядело красиво. Похоже на какое-то старинное имя, а может, название города. Или… вот, что ещё это очень напоминало: заклинание. Да. Заклинание из древней, волшебной книги.

– Канн Сейде, – прошептала она, отчего-то почувствовав острую необходимость произнести эти два незнакомых слова вслух. И зажмурилась от удовольствия. Ей понравилось, как они прозвучали.

– Алана?

Алана вздрогнула и зачем-то прикрыла доску рукой. Начальница вошла так незаметно, что она даже не услышала шагов. А может, просто "отключилась"? С ней такой случалось. "Уставится в одну точку – и не докричишься, ну дебилка и есть!" – ругался папа.

Она подняла голову. Полина стояла напротив, пристально глядя на неё. В руке она держала папку с фотографиями. Её фотографиями.

– Ты хочешь на них посмотреть? – спросила Полина.

Алана потупилась и помотала головой.

– Правильно, что не хочешь. Потому, что это провал, – сказала Полина. Её голос не выражал абсолютно ничего. – Полный провал. Считай, что всё время потрачено впустую. У тебя, его много? Времени, я имею в виду? Пусть так, но ведь это и моё время тоже. А своё время я даром тратить, не намерена.

Алана молчала, опустив глаза. Канн Сейде. Откуда это. Ну, вот откуда?

– Алана? Ты меня слышишь? Что с тобой?

"Сейчас она скажет, что я – ничтожество. Что горбатого могила исправит. Что я ни на что не способна. Что возиться со мной – это деньги на ветер. Ну, говори же, говори!"

Полина сказала другое:

– Что это у тебя?

Алана исподлобья взглянула на директрису. Та смотрела на игровую доску. Буквы на ней выстроились в ряд и стали единым словом. К А Н Н С Е Й Д Е. Но при желании их, конечно, можно было легко разделить.

– Что это? – повторила Полина. Алана пожала плечами и подняла руку, намереваясь смешать буквы.

– Дай сюда! – неожиданно крикнула начальница и выхватила у неё доску.

Алана в испуге откатилась на кресле к стене, и смотрела оттуда, как лицо Полины покрывается багровыми пятнами. Совсем как… у отца, когда ему было необходимо "выпустить пар".

– Что это такое? – кричала она, держа доску на вытянутой руке. – Я спрашиваю тебя, что это, чёрт побери, такое?

– Эт-то… игра, – пробормотала девочка, прижимаясь к спинке кресла. Она не понимала, что надо от неё Полине. Сердце отчаянно колотилось, и каждый его стук болью отдавался в ушах.

– Что? Что ты несёшь? Ты что, идиотка? Это ведь ты сложила? Или нет? Или в моё отсутствие здесь побывали эльфы?

Алана смотрела на начальницу как кролик на удава. По щекам текли слёзы. Она уже вообще перестала что-либо соображать. Да, она "накосячила" и запорола фотосессию. Но Полина злилась вовсе не из-за этого. Точнее, уже не из-за этого. Папка с фотографиями, позаброшенная и позабытая, валялась посреди стола. А Полина протягивала ей доску с бессмысленным набором букв, и в глазах её Алана читала злость и… страх?

– Да что такого я сделала? – закричала она. – Это всего лишь буквы! Это же твоя игра! Чего ты от меня хочешь?

Она закрыла лицо руками и разрыдалась, не в силах больше выдержать напряжения.

Некоторое время Полина стояла молча. Сквозь слёзы Алана слышала, как она пытается выровнять дыхание. Потом директриса подошла к ней, обняла, прижала к себе её голову, провела рукой по волосам.

– Господи, что я делаю? – услышала Алана. Она попыталась отстраниться, но Полина не позволила.

– Прости меня, – твердила начальница, продолжая гладить её волосы. – Я слишком много работаю. Я слишком мало уделяю тебе внимания. Бедная, бедная моя девочка. Ты же простишь меня, да?

Алана молчала и глотала солёные слёзы. Её душила обида, а ещё она никак не могла причину столь необузданной ярости своей обожаемой Полины, и очень испугалась.

– Моя бедная девочка. Бедная. Бедная моя, маленькая Лаура.

Алана замерла. Что ещё за Лаура? Она не ослышалась?

Слёзы сразу высохли сами собой. Алана подняла лицо вверх… и отпрянула.

Полина смотрела за окно совершенно пустым, отрешенным взглядом. Её красивое лицо выглядело безучастным и напоминало глиняную маску.

– Моя малышка Лаура. Моя милая. Я так тебя люблю!

Глава 13

Покинуть "гостеприимный" дом Петькиных родителей незамеченной, Алане не удалось. Едва она занесла ногу через порог, как выход ей преградил длинный, похожий на жердь, молодой милиционер в фуражке с красным околышком, из-под которой выбивались огненно-рыжие кудри.

– Дежурный инспектор старший лейтенант Мазуро! – представился милиционер, и отсалютовал Алане, взмахнув дланью где-то над её головой.

Девушка попятилась. За спиной Мазуро переминался с ноги на ногу второй страж порядка – невысокий крепыш, бледный и бесцветный, как моль.

– Я правильно попал? Это здесь произошло убийство?

Алана только открыла рот, чтобы сказать, что в этом месте, слава богу, все живы (хоть, возможно, и не совсем здоровы), но тут, откуда ни возьмись, рядом материализовалась соседка из квартиры напротив.

– Товарищ милиционер, вы очень даже правильно попали! Разрешите пожаловаться! – затараторила она. – Эта квартира жить не даёт всему подъезду. С утра и до утра у этих пьянки да гулянки, а мне на работу в шесть часов вставать, между прочим! Их нужно выселить отсюда как лиц, морально разложившихся и опасных для общества. Вы посмотрите, посмотрите только, что здесь происходит!

Мазуро огляделся и тяжко вздохнул:

– Картина Репина "Погром в Зимнем", – с тоской констатировал он и уставился на Алану. – Девушка, умоляю, не покидайте нас! Сжальтесь надо мной! У меня сегодня это уже третья локация из фильма ужасов, а ещё всю ночь дежурить. Не уходите, будьте моей… понятой!

Алана развела руками. Возвращаться чертовски не хотелось, но старший лейтенант ей внезапно понравился. К тому же, он не раздавал приказаний, а просто просил, что подкупало.

Они вернулись в комнату, где Петькин отец, по-прежнему сидя на полу, прикладывал ко лбу кусок замороженного мяса, заботливо кем-то подсунутый (очевидно, любящей супругой, суетящейся рядом). Неподалёку на краешке дивана примостился Петька. Опустив голову и засунув ладони между колен, мальчик терпеливо дожидался, пока о нём вспомнит хоть кто-нибудь. Увидев Алану, он виновато опустил глаза.

– Судя по всему, это и есть труп? – спросил Мазуро, указывая пальцем на Петькиного папашу.

– Сам ты труп! – окрысился тот. "Потерпевший" явно чувствовал себя лучше, и уже мог разговаривать, а не только мычать. – Ты кто такой? Чё надо? Кто ментов вызвал?

Последний вопрос был, по-видимому, адресован жене. Петькина мать, своим внешним видом сильно напоминавшая жертву автомобильной катастрофы, испуганно залебезила:

– Что ты, Коленька? Что ты, голубчик? Я здесь не причём!

– Это я вызвала! – снова влезла соседка. В присутствии представителей органов правопорядка и собственного мужа с сосиской на вилке, она прямо осмелела. – Потому что достали уже, чёртовы пьяницы! Устроили тут притон!

– Сама дура, спекулянтка! – огрызнулась в ответ Петькина мать.

– Говори, да не заговаривайся, алкота несчастная! Ты мои спекуляции видела?

– Так, гражданочки, а ну-ка цыц! – прикрикнул на них Мазуро. – Прекращаем базар, я сказал! Никому не расходиться! Соломатин! Запиши всех поимённо, Ф.И.О., адреса проживания и годы рождения.

Второй милиционер, названный Соломатиным, не пошевелился. Алана перехватила на себе его взгляд и неожиданно содрогнулась. Взгляд был холодный, скользкий, будто змеиный. Она отвернулась, и стала смотреть на Мазуро, из всей этой компании он вызывал наибольшее расположение.

– Козёл, – сквозь зубы еле слышно прошипел старлей и обернулся к соседке:

– Ваша фамилия? Имя, отчество?

– Боброва Анна Сергеевна! – с готовностью отрапортовала женщина. – Год рождения – одна тысяча девятьсот пятьдесят девятый. Проживаю: проезд Гершвина, дом тринадцать, квартира два.

– Отлично! – не понятно чему обрадовался Мазуро. – Соломатин! Ты заснул там, что ли? Отомри, с-ска!

Алана уже поняла, что особо тёплых чувств к напарнику старлей не испытывал, и даже не могла его за это осуждать. Соломатин, наконец, ожил, подошёл к Мазуро и прошептал что-то ему на ухо.

– Да ну ёлки! – тихо выругался тот. – Придурок! Пшёл вон отсюда!

Соломатин насупился, отошёл в сторонку, и оттуда кидал на товарища недобрые взгляды. Какой-то он был… мутный, как сказала бы Сонечка. "Ох, Мазуро, тебе бы лучше не поворачиваться к нему спиной", – подумала Алана.

– Итак, Анна Сергеевна, – продолжил тем временем старлей. – Как я понимаю, убийства не было? Это значит, что у нас получается? Ложный вызов? А за ложный вызов, что у нас полагается?

Анна Сергеевна всплеснула руками, и застрочила, как из пулемёта. В её оправдательной речи Алане удалось разобрать лишь несколько отчетливо сказанных слов: "бордель", "алкашня", "пьяные рожи", и одну почти целую членораздельную фразу: "вся окрестная шантрапа".

– И вообще, – подытожила соседка. – Их давно пора лишить родительских прав, а мальчишку сдать в детдом. Вы бы слышали, как он с взрослыми разговаривает, ну это же невыносимо! Сразу видно – растёт социально неблагонадёжный элемент!

Петька подскочил с дивана и сжал руки в кулачки. Мазуро поморщился:

–Давайте ближе к делу, гражданочка Боброва. Есть у Вас конкретно, что сказать по поводу произошедшего?

– У меня есть, – сказала Алана, спасая Анну Сергеевну, Петьку, а в первую очередь, себя. Потому что одному только богу было известно, как же они все ей надоели.

Алана выдала свою версию. В сжатом варианте, разумеется, и безо всяких мистических подробностей. Типа непонятных слов Петькиной матери о каком-то отражателе, и своего "парения" над собравшимися соседями.

– Вот, Анна Сергеевна, учитесь, как надо давать показания, – похвалил её Мазуро. – Теперь мне всё стало понятно, и безо всякой там "воды". Спасибо вам…

Мазуро замолчал и вопросительно воззрился на девушку.

– …Алана, – закончила она.

Старлей просиял.

– Спасибо вам, Алана! – торжественно гаркнул он. Со стороны коридора послышались робкие аплодисменты – это кто-то из не успевших сбежать соседей, решил, что началась раздача вознаграждений. АннаПетровна сникла и отвернулась к мужу, а Алана пристально посмотрела на часы, висящие на стене. Кажется, это было единственный предмет в комнате, избежавший последствий пьяного буйства Петькиного отца. Она очень надеялась, что старший лейтенант поймёт её взгляд правильно – самой лучшей наградой для неё сейчас было бы разрешение вернуться домой.

Впрочем, как выяснилось, и у милиции вопросы к жильцам дома номер тринадцать по улице Гершвина на сегодня тоже закончились. Отпущенные по домам соседи потянулись на выход – доедать остывший ужин и готовиться ко сну. Никто так и не удосужился записать их данные, и вообще никто никаких записей не оформлял – это казалось немного странным, но Алане думать об этом было лень. Она слишком устала и просто хотела домой.

Но сегодня был явно не её день. Уже дважды за последний час старший лейтенант Мазуро не позволил ей пересечь порог Петькиной квартиры.

– Девушка!.. Алана!.. Подождите! Прошу вас, уделите мне ещё буквально минуточку!

******

Однажды Никита рассказал ей о методе "добрый и злой полицейский", который широко распространён среди следователей. Суть метода заключалась в обычной манипуляции человеческим сознанием: один следователь – "злой" – разговаривает с подозреваемым лицом на повышенных тонах, угрожает, запугивает, и рисует красочные картины пребывания в местах "не столь отдалённых". А затем подключается второй – "добрый" – проявляет участие, входит в положение и предлагает решить дело по-хорошему. Смена "доброго" и "злого" следователей продолжается до тех пор, пока задержанный не созреет до понимания, что лучше пойти на союз с "добрым" и дать показания, чем нахлебаться по полной программе со "злым".

И вот теперь, глядя на старшего лейтенанта Мазуро, Алана не могла избавиться от мысли о том, что он-то ну просто создан для роли "доброго следователя". Настолько его улыбка была обаятельной, а взгляд – тёплым, что, не смотря на все предостережения Никиты, отказать бравому стражу порядка она не смогла.

Мазуро осторожно ухватил её под локоть, и потянул за собой обратно вглубь квартиры, так быстро, она и очухаться не успела.

– Послушай, тут, такое дело… – зашептал он ей в ухо, незаметно переходя на "ты" – что, впрочем, уже казалось чем-то самим собой разумеющимся. Алана не сомневалась, что Анна Сергеевна завтра же разнесёт по подъезду, будто она охмуряла молодого милиционера изо всех сил, и при первой же удачной возможности поторопилась с ним уединиться. – Ты не могла бы сейчас проехать с нами в отделение?

– Это ещё зачем? – насторожилась Алана.

Мазуро снял фуражку и нервно потеребил её в руках.

– Короче, слушай. Этот дятел, – он кивнул на Соломатина, подпирающего косяк двери и что-то сосредоточенно рассматривающего в своем мобильнике, – все бланки в конторе оставил. Да лучше бы он себя там оставил, честное слово!.. Мы же вообще ничего не записали, ни одной буквы, а почему? Потому что не на чем! Вот за что мне такое счастье – этот прокурорский придурок-племянничек в напарниках? Может, ты мне скажешь?..

Мазуро вытер вспотевший лоб рукавом и умоляюще посмотрел на Алану.

– У нас все звонки записываются. И то, что эта ваша курица… сорян, гражданка Боброва наплела – тоже. У неё же ещё хватило мозгов орать про "убийство", – старлей скорчил мину и приставил себе палец к виску, словно собираясь из него застрелиться. – Словом, попал я! Выручай, Алан, по-братски!

– То есть, если я правильно понимаю, вам нужен протокол допроса свидетеля? – спросила она с важным видом. Нужно же было продемонстрировать этому парню, что она тоже не "деревня" какая-то и вполне сведуща в их милицейских делах.

– Да! Ага! Нужен! Хоть один, аж до зарезу! – Мазуро схватил её за руку и закивал так, что казалось, сейчас у него отвалится голова. – Алан, ты не представляешь, какой у нас кабздец творится. Областники шерстят, комиссия за комиссией. Всё из-за убийств этих девушек, ну, ты, наверное, в курсе…

О, да, она была в курсе. Впрочем, как и все жители, их города.

Три девушки, от шестнадцати до двадцати двух лет. Двое были найдены в близлежащем лесу – жестоко изнасилованные и убитые. Третья пропала около недели назад, и до сих пор никаких её следов не удалось обнаружить.

"Ни в коем случае не выходите из дома в тёмное время суток в одиночку! – наставляла своих девочек Полина. – Ни в коем случае! Даже к подружке в соседний подъезд. Никаких поздних прогулок по паркам и подворотням. И упаси вас бог сесть в машину к незнакомому человеку, даже если он покажется вам трижды милым и симпатичным. Запомните раз и навсегда – помочь себе можете только вы сами".

Дядя Миша тоже говорил что-то подобное, и даже подарил ей газовый баллончик, который она добросовестно носила с собой в сумочке, плохо отдавая себе отчёт в том, сумеет ли направить газовую струю в лицо человеку даже в критической ситуации. Но так было спокойнее… дяде Мише.

– А мне ща "залетать" никак нельзя. Нельзя… потому, что у меня и так уже два "залета". Ну, там… было там, в общем. Ещё раз – и точно из отдела попрут. Этому-то ничего не будет, – Мазуро вновь бросил неприязненный взгляд в сторону Соломатина и погрозил неизвестно кому в воздух кулаком. – Потому что у него – дядя! А у меня ни дяди, ни тёти… один я на белом свете, как перст…

– Ладно, – не выдержала Алана. – Поехали. Только за курткой поднимусь.

Ну, в самом деле, не бросать же было обаяху-старлея в таком бедственном положении? Того и гляди, расплачется – не успокоишь. И потом, в этом пропахшем перегаром жилище торчать надоело уже до смерти…. А что, интересно, у Соломатина и вправду дядя – прокурор?

И тут же поняла, что это ей вообще не интересно. Ну, вот ни капли! Мазуро, черт бы побрал тебя вместе с твоим безголовым напарником. Как же хотелось домой!

– Да зачем тебе куртка? – старлей радостно взмахнул руками, от счастья аж чуть не взлетел. – В машине тепло, в конторе тоже. Сейчас мы быстренько, туда и обратно, протокольчик оформим, подпишем, и обратно прямо к подъезду тебя довезём. Всё организуем по первому классу, вот увидишь. Поехали, Алана! Соломатин! Давай на выход, завтра за своей тамагочей дерьмо уберёшь.

И, не давая ни секунды опомниться, старлей потащил девушку к двери. Соломатин молча плёлся следом, продолжая буравить напарника злобными белесыми глазками. Какой же он всё-таки был мерзостный – пожалуй, это слово наиболее точно ему подходило. Потому, что даже не "злого" полицейского помощничек не тянул – ввиду совершенно тупого выражения лица.

На пороге Алана почувствовала спиной шевеление и, обернувшись, поняла, что не ошиблась – из дверного проема вглубь комнаты метнулась тень. Петька её "провожал", но не осмелился выйти и даже окликнуть. Захотелось сказать ему на прощанье что-нибудь ободряющее, но она промолчала. Слишком велика была обида на мальчишку – сперва втянул её в эту историю, а потом повёл себя так, будто она ещё и виноватой оказалась.

Алана горько усмехнулась. Обижаться на Петьку было глупо, она прекрасно это понимала. Глупо и неконструктивно – что с ребенка взять, ему ведь всего-то восемь лет. Но ничего поделать с собой она не могла.

******

В четвёртом отделении милиции Николаева Алана Андреевна, 1991 года рождения добровольно и добросовестно дала все свидетельские показания о произошедшем по адресу: проезд Гершвина, дом тринадцать, квартира три, 18 апреля 2011 года, с 20-ти 30-ти до 22-х 20-ти местного времени. Старший лейтенант Дмитрий Олегович Мазуро внёс все её слова в протокол и с довольным видом потёр ладонью о ладонь.

– Ну, вот и славно.… Ух, ты, да у тебя день рождения сегодня? – спохватился он, впившись взглядом в бумажный лист. – Ну, поздравляю!

– Спасибо, Дмитрий Олегович, – устало ответила Алана.

– Дима, просто Дима. Ну, что ты, мы же договорились?

– Хорошо… Дима.

Стрелки часов над головой Димы Мазуро застыли в положении без четверти пять, кто-то явно забыл поменять в них батарейки. Алана достала из кармана мобильник и посмотрела на экран. Зачем она прихватила с собой телефон? Вообще-то у неё не было привычки таскать его повсюду, как у Сонечки, например. Та даже во сне не выпускала свой Эппл из рук.

Да бог с ней, с Сонечкой. Часы на дисплее показывали половину двенадцатого, вот что было гораздо важнее. А ей завтра с утра в универ.

– Дима, я могу теперь, наконец, пойти домой?

– Вот я голова садовая! – Мазуро со всей силы хлопнул себя ладонью по лбу. – Ну, конечно! Пойдем, передам тебя водиле, …хотя нет, погоди. Ну его, этого водилу, лучше сам тебя отвезу.

Но тут дверь кабинета приоткрылась, и в щель просунулась голова в фуражке.

– Мазуро! Горького-Артиллерийская, рядом сквер Молодёжи, твой райончик?

– Ну? – нехотя откликнулся Дима.

– Гну! – парировала голова. – Собирайся на выезд, поступил звонок из дома напротив, предположительно – поножовщина. Машина тебя ждёт.

– Твою мать! – расстроился Мазуро. – Да что ж за день-то сегодня такой?

– Ночь уже, – осторожно напомнила Алана.

– День, ночь… пофигу, никакой разницы, – проворчал старлей. – Не работа, а один сплошной геморрой. То порежут кого-то, то побьют, то обворуют. И опять, и снова – заново по кругу. Уволюсь я отсюда к лешему, пойду в бармены. Я, знаешь, какой классный коктейль "Маргарита" делаю?

Мазуро заигрывающее подмигнул Алане но, не встретив в ответ с её стороны ничего, кроме равнодушия, сник.

– Ладно, пошли. Определю тебя куда-нибудь.

******

Честно говоря, Алана всё-таки рассчитывала на то, что Мазуро забросит её домой сам, по пути на место поножовщины – оно было не то, чтобы рядом, но в целом не пришлось бы давать большой крюк, если разобраться. Но видимо, отделение существовало в режиме совсем уж жёсткой экономии казённого бензина, потому что Дима повёл её в каморку дежурного, где обнаружился мирно дремавший на топчане Соломатин. Недолго думая, старлей разбудил напарника пендалем в бок.

– Приятных тебе снов, спящая красавица! Поднимайся, гусь, дело есть!

Соломатин подскочил и сонно захлопал белёсыми, почти незаметными ресницами.

– Ты на машине? – спросил Мазуро.

– Да, товарищ старший лейтенант, – пробормотал Соломатин.

– Тамбовский волк тебе товарищ. Слушай сюда! Отвезёшь девушку домой, и смотри у меня! Не дай бог что-то ей по дороге в тебе не понравится.

По правде, Алане уже сейчас "что-то" в Соломатине не нравилось, а точнее – всё. Ехать с ним ей совсем не хотелось. Она даже открыла рот, чтобы предложить вызвать себе такси, но тут же закрыла его, вспомнив, что не взяла с собой денег. Хотя можно было бы занять у Димы, а отдать завтра. Он, наверное, с радостью зацепится за любой повод встретиться с нею вновь.

Но, как всегда, пока она раздумывала, время было упущено.

– Хорошо, – вот Соломатин молодец, отреагировал сразу, без лишних размышлений, но всё-таки уточнил: – А почему вы сами её не отвезёте?

– Не "хорошо", а "так точно". Потому, что я забираю машину с водителем и уезжаю на срочный вызов. Без тебя, – предупредил его очередной вопрос Мазуро и подытожил: – Задолбала меня твоя дебильная морда.

Соломатин молча проглотил оскорбление, но в глазах его вновь появился недобрый блеск.

"Я никуда с ним не поеду", – хотела сказать Алана и… опять не решилась.

Прошло немало времени, прежде чем она осознала, что всё, абсолютно всё в этот день шло именно так, как было нужно. Провидение это было, или что-то другое, но оно всё спланировало, разложило по полочкам, и на протяжении всего этого дня методично и неумолимо вело её к заранее запрограммированному исходу. Но до этого понимания нужно было ещё дожить.

******

Покидая отделение следом за молчаливым Соломатиным, она поискала Диму глазами. Всё же оставалась в душе какая-то надежда, что он передумает отправлять её с этим, …но Мазуро уже след простыл, лишь откуда-то издалека, из глубины коридора доносились его нетерпеливые возгласы: "Котов! Ты где? Заводи мотор, ёшкин кот, поехали!"

Ладно. Алана сжала в руке телефон. По крайней мере, номер свой он записал прежде, чем бросить её на произвол судьбы, …то есть, оставить на попечении туповатого напарника. Со словами: "Позвони мне обязательно, как только доберёшься до дома. Я должен знать, что с тобой всё в порядке", – Мазуро растворился в кулуарах отделения.

Алана невольно улыбнулась, вспоминая этот эпизод. Как интересно, за неё беспокоятся. Кстати, не смотря на обстоятельства знакомства, Дима ей был симпатичен, и она ему, кажется тоже. Неужели у неё наклёвывается роман с милиционером? Алана хихикнула. Серьёзно, что ли? То-то Сонечка обалдеет!

"Хватит ерундой маяться, какие романы?", – одернула она себя. Но гормоны, как говорится, брали своё, и она никак не могла перестать глуповато улыбаться, усаживаясь в старые раздолбанные "Жигули" Соломатина. Господи, и на какой же развалюхе ездит племянник самого прокурора! Рассказать кому – не поверят. Да уж, это вам не "Мерседес" несравненной Полины Вильберд.

– Извините, салон, конечно, не экстра-класс, – словно прочитав её мысли, Соломатин виновато пожал плечами. Алане стало стыдно. В конце концов, неужели это так важно – на какой машине ездит человек? И неужели она превращается в одну из тех особ со снобистскими замашками, коих всегда осуждала?

Вот Соломатин ей не нравится, а с чего? Наверное, с того, что он не нравится Диме Мазуро, а Дима понравился ей. Вот и весь нехитрый расклад. Но ведь ей-то лично этот парень ничего плохого не сделал, а теперь получается, он вынужден перед ней за что-то оправдываться. Всего лишь за то, что у него нет крутой тачки, зато есть дядя, который как будто по определению обязан озолотить племянника. Ну, ведь бред!

Чувствуя себя виноватой, Алана улыбнулась Соломатину. Но ведь на самом деле он перед ней ничем не провинился, так за что же гнобить человека? И – о чудо! – впервые за вечер Соломатин тоже улыбнулся ей в ответ.

– Вы не беспокойтесь, – сказал он. – Моя старушка хоть и выглядит неказисто, но трудится исправно. Как и её хозяин, – добавил он после недолго молчания и усмехнулся.

Этой короткой фразы оказалось достаточно, чтобы окончательно её добить и заставить ощутить себя последней сволочью.

– Ну, что вы, – смущенно ответила девушка. – Вы совсем даже не неказистый, а очень даже симпатичный.

"Хватит врать, – вылез откуда-то внезапно проснувшийся внутренний голос. – Скажи ещё, что девки к нему в очередь выстраиваются, чтобы взять автограф. Вот удивляешь ты меня – иногда ей-богу, бывает тактичней жевать".

Видимо, Соломатин подумал о том же, потому что ничего не ответил, накинул ремень, пристегнулся и завёл мотор. "Старушка" действительно не подвела, чуть рыкнула и бодро тронулась с места.

И тут же новой волной накатило нехорошее предчувствие, почти паника. Алана попыталась дышать глубже, уговаривая себя перестать дёргаться, это просто приступ клаустрофобии, ничего особенного, с ней и раньше такое случалось. Да ещё, видимо, и от запаха начало мутить. Запах в этой старой машине, конечно, оставлял желать лучшего. Пахло здесь…

"Как в морге", – хохотнул внутренний голос.

Алана (никогда не бывавшая в морге, и понятия не имевшая, как и чем там пахнет), вздрогнула всем телом. И тут же разозлилась – больше всего на себя саму. Сколько можно быть овцой? Как она собирается отвоёвывать у отца Павлика, если до сих пор боится даже собственной тени? Не пора ли, наконец, повзрослеть?

Как ни странно, но мысли о брате действительно подействовали успокаивающе. Соломатин ей не досаждал, он вообще больше не обращал на неё внимания, просто молча крутил баранку. Алана расслабилась, откинулась на спинку кресла и прикрыла глаза. Тут же на неё навалилась невероятная усталость, и она сама не заметила, как упала в объятья Морфея.

Глава 14

И приснился ей очень необычный сон.

Огромная комната, освещённая неестественно белым светом. Источник света был непонятен – ведь в помещении нет ни единого окна, ни одного осветительного прибора. Но свет такой яркий, что слепит глаза.

Посреди комнаты стоит стул. Обычный стул, с высокой спинкой. На стуле кто-то сидит, кто-то маленький, так как ноги его не касаются пола.

Алана слышит детский голосок. Голосок напевает песенку – незнакомую, с чудными словами:

– Людоеды на дороге

Собирали руки, ноги.

Раз – рука,

Два – нога…

Ой, глядите-ка –

Рога!

Сердце начинает отчаянно стучать. Алана подходит к стулу. Она узнала этот голос!

– Людоеды-людоеды,

Вы остались без обеда!

Раз – рука

Два – нога…

Только, как же есть рога?

******

…На стуле сидит Лёлька. Именно такой она видела её в последний раз. В красных джинсах и футболке с мультипликационными Чипом и Дейлом. Сидит, упершись руками в сиденье, и болтает ногами. На шее, на розовой ленточке висит соломенная шляпка. Та самая, которую нашли с обгорелым боком, …но теперь она целёхонька, и снова у своей хозяйки.

– Лёлька? Это ты?

Лёлька смотрит на неё и широко улыбается. Затем опускает голову, будто застеснявшись, и продолжает болтовню ногами.

– Лёлька! Неужели это правда, ты?

Алана с трудом подавляет в себе желание схватить сестрёнку на руки. Такой она кажется ей вдруг маленькой и беззащитной.

Лёлька снова поднимает голову, смотрит на неё небесно-голубыми, и какими-то очень взрослыми глазами.

– И ничего здесь нет смешного, – говорит она почти сердито. – Легко, ты думаешь, ждать тебя столько времени?

– Лёлька… — Алана чувствует, как глаза наполняются слезами. – Если бы я знала, что ты меня ждёшь…

Лёлька улыбается опять. Снисходительной улыбкой "Я всё понимаю".

– Так ты жива? Лёлька, ты действительно жива?

Лёлька машет головой и засовывает в рот ленточку от шляпки. Так, с ленточкой во рту, она пытается что-то сказать. "Я не Лёлька", — слышится Алане. Или только слышится?

– Что ты говоришь?

– Я гововю… тьфу! – сестра выплёвывает ленточку. – Я говорю, что мы давно уже не те, кем себя считаем. И не те, кем нас считают те, кто считает, что лучше нас знает, кто мы такие.

– Ого! – Алана не может сдержать улыбки. – Я ничего не поняла.

– Ничего удивительного, – отзывается Лёлька, и вдруг начинает хохотать. Смех её звенит серебряным колокольчиком, разлетается по комнате и гаснет в стенах. Алана чувствует, как теплеет на душе, будто с неё разом свалился огромный камень.

– Где мы находимся? – спрашивает она. – Что это за место?

Лёлька поднимает голову, обводит вокруг глазами и взмахивает рукой.

– Это – Запределье, – поясняет она. – Сумеречная зона. Здесь ничего нет, …и одновременно есть всё.

– Как это? – удивляется Алана.

– Очень просто! – Лёлька вскакивает со стула. – Хочешь, я тебе покажу?

Алана кивает. Лёлька подбегает к ней, берёт за руку. Ладошка у неё маленькая и горячая. Алана непроизвольно вздрагивает. Это так странно – держать за руку свою сестру-близнеца, …которая возрастом сейчас младше Павлика.

– Идём! – Лёлька решительно тянет её вперёд. И вмиг картина меняется. Только что они были в просторной комнате – и вдруг оказываются в узком коридоре, по обеим сторонам которого расположены двери – огромное количество дверей. Некоторые из них с надписями, другие – просто двери, без каких-либо опознавательных знаков.

– Что это? – Алана озирается в недоумении. – Что за этими дверями, Лёлька?

– Всё, что пожелаешь! – сестрёнка нетерпеливо подпрыгивает на месте. Совсем как раньше. Такая же егоза, ни изменилась, ни капельки. — Всё, что ты захочешь! Чего ты хочешь, Алана?

– Я? – она внезапно грустнеет. – Чего я хочу?

"Вот ты и поймала Золотую Рыбку, Алана! Выбирай! Запределье к твоим услугам – всё, что ты хочешь!"

– Но только одну дверь, – предупреждает сестра. – Ты можешь выбрать только одну дверь, помни об этом.

"И не останься у разбитого корыта, как ты любишь", – хмыкает вездесущий внутренний голос. Даже во сне ей нет от него покоя. Алана делает вид, что не слышит этих язвительных шпилек.

– А ты? Ты уже выбрала?

Лёлька хитро улыбается во весь рот. И машет головой.

– Я не скажу!

– А то не сбудется? Да, я помню…

Алана идёт по коридору. Лёлька топает рядом, дурачась и приплясывая. Как обычно.

Они идут и идут. Кажется, этим дверям никогда не будет конца. Но Алана не протестует. Ей нравится идти рядом со своей сестрой – пусть та и не повзрослела ни на день, с того самого момента, как они виделись в последний раз.

Поначалу они идут в полной тишине, но вскоре Алана начинает различать звуки, раздающиеся из-за дверей. Смех или плач. Скрежет металла, завывание ветра. Возле одной двери она стоит особенно долго. Она слышит пение скрипки вдалеке. Музыка незнакомая, но такая нежная и печальная, что щемит сердце.

– Хочешь открыть её? – спрашивает Лёлька, и Алана видит, как блестят её глаза.

– Я подожду, — отвечает она. – Нужно посмотреть остальные.

Лёлька разводит руками, как бы говоря: "Ну что же, дело хозяйское". Алана неохотно отходит от двери, не желая сознаваться в том, что не открыла её по одной-единственной причине – она боится, что на этом сон закончится, и Лёлька опять исчезнет.

Она двигается дальше, продолжая разглядывать двери и читать надписи на них. Некоторые из них очень странные, и даже смешные, например: "Войдя – подумай: то ли ты несёшь с собой, что есть у тебя?", или: "Уважаемые грабители! Ключа в почтовом ящике нет, просьба не доламывать дверцу". Прочитав эту фразу, Алана невольно прыскает.

Пройдя ещё пару шагов вперёд, она останавливается и удивлённо моргает: одна из дверей оказывается точь-в-точь похожей на дверь Полининого кабинета в "Мобиле". Хотя нет, не просто похожей – это и есть ТА САМАЯ дверь. Обитая красной кожей, с золочёной ручкой. На красном фоне, чуть пониже таблички с надписью, примостилась жёлтая улыбчивая мордашка, нарисованная её, Аланы, рукой!..

******

…В офисе делали ремонт. Как-то во второй половине дня, после занятий в универе (тогда ещё она училась на первом курсе), Алана забежала в приёмную к Полине, и застала директрису в прекраснейшем расположении духа, расставляющей баночки с красками на столе секретарши.

– Алана? Здравствуй, девочка моя! – приветствовала её Полина. – Как тебе моя новая дверь?

Алана оглядела дверь, и с удовлетворением показала начальнице большой палец. Та расплылась в довольной улыбке.

– Давно хотела именно такую, – похвасталась она. – Да, она выглядит немного старомодной, но… мне не нравятся все эти нововведения, похожие на входы в склепы. Тем более, железные, – Полина поморщилась. – Чувствуешь себя, будто в тюрьме.

– Она очень красивая! И ничуть не старомодная! – выпалила Алана. Улыбка начальницы стала шире. Она подошла к девочке, обняла её и звонко чмокнула в лоб.

– Я знала, что тебе понравится! А знаешь, чего ещё я хочу? Нарисуй мне что-нибудь?

– Что? – Алана удивлённо приподняла брови.

– Да без разницы, – Полина подошла к столу, взяла баночку с жёлтой краской в одну руку и тонкую кисточку – в другую. – Что угодно. Просто каждый раз, как я буду открывать дверь своего кабинета, я буду видеть это, и знать, что это нарисовала ты – для меня. И моё настроение будет улучшаться.

Алана пожала плечами – "рисовальщик" с неё был тот ещё. Но отказать Полине она не могла, и добросовестно накарябала на двери улыбающийся смайлик…

******

…Теперь этот самый смайлик смотрит на неё, не переставая улыбаться. Только табличка отличается от той, что всегда висит на двери Полининого кабинета.

Надпись на той табличке, которую она видела в жизни не одну тысячу раз, гласила: "П.Н. Вильберд. Директор". Эта же была совсем другой…

"Лаура не хотела умирать", — вот что написано на табличке.

– Лаура не хотела умирать, — повторяет Алана и чувствует, как ощущение эйфории уходит. На смену ему подступает неприятный холодок, скользящий вдоль позвоночника. Она оборачивается. Лёлька стоит позади неё, сунув пальцы рук в задние карманы джинсов.

– Что это означает? – спрашивает она у сестры. – Я уже слышала это имя. Кто такая эта Лаура?

Но та лишь пожимает плечами, всем своим видом изображая непричастность.

– Каждому цветку – своё время года, – загадочно отвечает Лёлька.

Алана вновь поражается недетским речам своей маленькой сестры, но в этом сне столько непонятного, что она уже устала удивляться.

В некотором недоумении она отходит от красной двери, и тут в голове появляется мысль – такая простая, что даже странно, отчего она не подумала об этом сразу?

– Лёлька! А нельзя нам выбрать одну дверь? Ну, чтобы и тебе, и мне? Одновременно?

– Ну, наконец-то, – ворчливо отзывается сестра откуда-то из-за спины. – Я уже думала, ты никогда не вспомнишь обо мне.

– Тогда почему ты молчишь?

– А что я могу сказать? Если даже ты не знаешь, то я и подавно. У меня никогда этого не водилось.

– Чего "этого"? – не понимает Алана.

– Того "этого". Того, что есть у тебя.

– А что есть у меня?

Вопрос повисает в воздухе.

– Лёль?

Тишина. Алана оглядывается и видит, что Лёлька нет. Сестра куда-то таинственным образом исчезла, и в коридоре она осталась в полном одиночестве.

– Лёлька, ты где? Пожалуйста, вернись! Не пропадай снова!

Где-то далеко впереди слышится приглушённый смешок, и Алана берёт курс на звук.

– Лёлька, прекрати! Ну, правда, совсем не смешно!

Словно послушав её, стих и смех. Вокруг тишина. Абсолютная, совершеннейшая тишина. Все звуки, доносящиеся из-за всех дверей, пропали, как по взмаху волшебной палочки.

Алана замирает перед очередной дверью. Поднимает глаза, читает надпись на ней, и стоит, будто заворожённая.

Большая, стеклянная дверь. Вернее, две дверки, длинные белые ручки посредине. И табличка – зелёные, светящиеся буквы:

"Уважаемые родители! Пожалуйста, не оставляйте детей без присмотра!"

******

Она трогает ручку. Приятная, гладкая поверхность. Прохладная.

– Что ты делаешь? – раздаётся позади испуганный голосок.

Алана оборачивается. Лёлька стоит в пяти шагах от неё. Видимо, сестра бегала переодеваться – сейчас на ней тот самый красный сарафанчик из старых снов, где они играли в мяч на заброшенном пустыре. Ничего удивительного, что этот сарафан вызывает у Аланы неприятные ассоциации.

– Туда нельзя! – кричит Лёлька. Голубые глаза становятся огромными.

– Почему? Что там такое? Ты знаешь?

– Нет! Не знаю! Но туда нельзя. Там Крум!

– Что такое Крум? – строго спрашивает Алана и крепче сжимает белую ручку в руке.

Лёлька изо всех сил машет головой и отступает назад.

– Видишь, ты даже не знаешь, что это такое. Как же ты можешь что-то запретить?

На самом деле Алана она прекрасно понимает, что Лёлька права. А все эти обидные слова, говорит ей нарочно, назло, чтобы знала, как исчезать без предупреждения. Алана чувствует обиду на сестру – бросила её один раз, тогда, в детстве, и вот сейчас опять… Может она хоть раз в жизни воспользоваться своим преимущественным положением – раз уж вдруг ни с того, ни с сего, оказалась вчетверо старше?

– А если там как раз то, что нужно нам обеим?

Но Лёлька снова машет головой и руками и, кажется, уже готова разрыдаться.

– Нет, Алана, нет! Не нужно ни мне, ни тебе! Опасно! Проснись, Алана! Проснись! Да проснись же ты!..

******

"Проснись, Алана!"

Голос, выдернувший её из сна, был настолько реален, что она могла бы побиться об заклад, что слышит его на самом деле. Алана открыла глаза, с трудом приходя в себя.

Машина стояла посреди дороги, но не асфальтированной – она видела слабо освещённую фарами песчаную гравийку. За окном – темнота, ни одного городского огня – ни светящегося окна, ни фонаря, ни вывески.

"Где я?"

Соломатин сидел рядом, держал в пальцах что-то маленькое и прозрачное. Вроде, ампула, которую он пытался раздавить? Дверь с его стороны была открыта, на руле лежала аккуратно расстеленная грязная тряпка.

– Что Вы делаете?

Соломатин вздрогнул и выронил ампулу. Раздался тихий, едва различимый стук, и Алана почувствовала горький запах лекарства.

Соломатин поднял голову. Глаза его, маленькие и бледные, бешено вращались в неярком свете фар. Рот кривился на левую сторону и напоминал змею.

– Ну вот, – жалобно сказал он. – Посмотри, что ты натворила! А ведь это была последняя!

Алана плохо соображала спросонья, но уже чувствовала, как страх запускает куда-то в живот свои корявые пальцы. "Господи, да он не в себе!" – мелькнуло в голове. Она подёргала за ручку, пытаясь открыть дверь. Напрасные усилия – дверь оказалась заблокированной.

– Не получается? – участливо поинтересовался Соломатин и ухмыльнулся: – И не получится. Я позаботился обо всём!

– Что Вам от меня нужно? – Алана изо всех сил пыталась не сорваться на крик. – Что здесь происходит? Немедленно откройте дверь!

– Открыть дверь? – Соломатин задумался. – Пожалуй, я могу это сделать. И что дальше? Куда ты пойдёшь? Здесь кругом лес.

"Лес? Какой лес? Почему – лес?"

Кажется, теперь она окончательно проснулась.

– Что мы здесь делаем? Почему мы в лесу? Вам было сказано отвезти меня домой!

– Домой? – Соломатин выглядел обескураженным, как будто вспоминал что-то, и внезапно вспомнил: – Да-да, разумеется. Именно – домой!

Он захлопнул дверцу со своей стороны и завёл мотор.

– А ведь хотел, как лучше, – посетовал он. – Ну, ты сама напросилась. Теперь кроме себя, обвинять тебе некого.

Она не могла никак до конца сообразить, что здесь происходит. Вот уж "спасибо" милейшему парню Мазуро – подсадил её в машину к какому-то ненормальному.

Воспоминание о Мазуро натолкнуло её на мысль. А что, если подать ему сигнал? Алана сомневалась, что этот псих позволит ей что-нибудь сказать, но номер старшего лейтенанта она записала последним и, при желании, смогла бы на ощупь его набрать. Насторожится ли он, получив непонятный звонок? Вполне возможно, особенно учитывая его "любовь" к Соломатину.

Она протянула руку к карману, чтобы проверить, на месте ли телефон. Телефон был там, но Соломатин заметил, и моментально раскусил её манёвр.

– Собираешься позвонить своему трахальщику? – с угрозой в голосе спросил он. – Своему рыжему ублюдку, который мнит себя супергероем? Тебе с ним хорошо? Тебе нравится, когда эта свинья засовывает свой язык тебе в ухо?

"Боже, что он несёт? Он точно спятил!"

Ей уже было не просто страшно – очень страшно. Соломатин развернулся, и вдруг изо всех сил отвесил ей оплеуху. Алана ударилась затылком о боковое стекло и вскрикнула от боли. Из носа пошла кровь.

– Наверняка нравится! ВАМ ВСЕМ нравятся эти самовлюблённые, грязные свиньи! Я принимаю душ трижды в день, тщательно мою руки перед едой и чищу зубы после, как учила меня моя мама. Но вы предпочитаете этих ГРЯЗНЫХ, вонючих скотов!

Он протянул руку и с неожиданной нежностью размазал кровь по её лицу. Алана дёрнулась, как от удара электротоком, и вновь ударилась головой.

– Вот теперь и ты тоже запачкалась, – Соломатин укоризненно покачал головой. – Это нехорошо. Моей маме это ни за что бы, не понравилось. Поехали, тебя нужно как следует отмыть.

Он открыл бардачок и сунул туда грязную тряпку. Взамен неё вытащил пистолет и аккуратно поместил его на панели.

– Только без глупостей! – предупредил он. – Одно лишнее движение – и я вышибу мозги из твоей хорошенькой, глупенькой черепушки.

Машина тронулась с места. Алана без сил откинулась на спинку сиденья. Предупреждения Соломатина были излишними – она всё равно не смогла пошевелить бы даже пальцем. Страх полностью сковал её тело и парализовал сознание.

Глава 15

Маньяка, насилующего и убивающего девушек, оперативники следственного отдела прозвали "Чистюлей". Об этом Алана вспомнила, пока старый "Москвич" Соломатина тряс её по загородной просеке. Обе убитые девушки были найдены в пригородном лесу. Одну он задушил, второй перерезал горло (позже выяснилось, что сперва всё-таки задушил, а потом уже воспользовался ножом, пытаясь сбить следствие с толку). Девушки были полностью обнажённые, …и абсолютно чистые. Ни единого пятнышка крови, аккуратно вымытые волосы, подстриженные под корень ногти. Убийца оказался в некотором роде большим оригиналом.

******

Теперь она знала, кто он такой, но от этого не стало легче. Судя по всему, он и её собирался убить тоже. А потом чисто вымыть, отдраить до блеска, и усадить под дерево, неподалёку от дороги. Или вначале вымыть, а потом убить? Господи, о чём она вообще думает?

Лёлька разбудила её в последний момент, перед тем как этот оборотень в погонах собрался надеть ей на лицо тряпку со снотворным. Если бы она вовремя не проснулась, то очнулась бы, скорее всего, где-нибудь на загородной фазенде Соломатина, привязанная к батарее и с кляпом во рту. А что дальше? Алана похолодела и усилием воли остановила расшалившееся воображение.

Но, чёрт возьми, ей совсем не хотелось умирать! Не смотря на то, что во сне она пыталась потянуть на себя дверь с надписью: "Уважаемые родители! Не оставляйте, пожалуйста, детей без присмотра!"

Совершенно не хотелось. Кстати, что такое "Крум"? Она не знала, но наверняка, ничего хорошего. Это зловещее слово могло обозначать только такое же зловещее место.

– Послушайте… – неужели это был её голос? Дрожащее, срывающееся блеяние овечки, которую собираются принести в жертву. – Послушайте, куда Вы меня везёте?

Соломатин смотрел вперёд, внимательно вглядываясь в плохо освещённую дорогу. Похоже, что у "Москвича" работала только одна фара. Руль "извозчик" держал крепко, двумя руками – свою добычу он явно собирался доставить на место живой и невредимой, …чтобы уже потом покуражиться с ней на славу.

Дать бы ему по голове чем-нибудь тяжёлым! Только чем?

Она уже думала, что убийца не ответит, но тот неожиданно отозвался:

– Домой. Ты ведь ты туда хотела? – голос его звучал вполне доброжелательно. – Ко мне домой, в мой милый маленький домик. Там мы примем душ… вместе! – и Соломатин ободряющее гоготнул.

О боже! Она вновь похолодела.

– Послушайте… – ей кое-как удалось совладать с голосовыми связками. – Зачем так далеко? Мы можем поехать ко мне. У меня тоже есть душ, …и даже шампанское. "Вдова Клико".

Ага, и столик как раз накрыт на две персоны. И курочка, которую она так и не успела убрать в холодильник (а уберёт ли теперь вообще?). От отчаяния Алана едва не разрыдалась – так нестерпимо захотелось домой.

– Да-а-а, конечно! – ухмыльнулся Соломатин. Какой же он был мерзкий, отвратительный, противный!.. – Приедем к тебе, а там как раз твой рыжий любовничек меня дожидается. Ничего у тебя не выйдет, дорогуша, ибо моя мама и мой папа никогда не производили на свет дураков и дур. Поэтому закрой свой сладкий ротик и сиди, молча, если не желаешь, конечно, чтобы я заклеил его тебе скотчем.

Нет, этого она совсем не желала. Алана примолкла.

Машина свернула влево, дорога стала гораздо уже. Как далеко он успел увезти её от города? Она не была уверена, что опознала бы эти места и при дневном свете, что уж тут говорить про ночь! Кругом глухой лес, за окнами – лишь тёмные деревья. И никого вокруг, ни единой живой души.

Алана почувствовала, как к горлу подбирается паника. Хотелось кричать, плакать, биться в истерике. Это было плохо.

"Паника – твой злейший враг, – не уставала повторять ей Полина. – Хуже паники нет ничего. Запомни это, и никогда ей не поддавайся ".

Правда, это относилось всего лишь к показам и дефиле по подиуму – первое время Алана испытывала неосознанный страх перед множеством людей, смотрящих на неё из зала. Интересно, сделала бы Полина ей скидку на панику, если бы знала, что её воспитанница окажется в одной машине со свихнувшимся маньяком?

"Лаура не хотела умирать", – вспомнила Алана надпись из сна.

Кто же такая эта Лаура? Она не хотела умирать, а что случилось в итоге? Она таки умерла? Или так сильно не хотела, что ей удалось выпросить у старухи с косой отсрочку? Жаль, она так и не успела расспросить об этом Лёльку.

******

И Лёлька вдруг как будто появилась рядом. Уселась на заднее сиденье, тихая, недоступная постороннему взгляду. Соломенную шляпку она держала теперь в руках.

"Почему тебя это так интересует, хотела бы я знать? – спросила Лёлька. – Почему, вместо того чтобы думать, как выбраться отсюда, ты задаёшь дурацкие вопросы?"

Алана покосилась на Соломатина, словно опасаясь, что он может заметить лишнего пассажира в своей машине. Разумеется, этого не произошло, ведь Лёлька существовала лишь в её воображении.

"Что же мне теперь делать?" – мысленно обратилась она к сестре.

"Нет, вы только посмотрите, она ещё спрашивает! – всплеснула руками Лёлька. – Считаешь, что я обязана знать ответы на все вопросы? А ведь я, между прочим – всего лишь обычный, неприкаянный фантом".

Она показала Алане язык и принялась примерять шляпку, любуясь на себя через плечо Соломатина в зеркало заднего обзора.

Соломатин этого, конечно же, не видел. Он держался за руль и что-то насвистывал. Машину потряхивало на ухабах, но это ничуть не омрачало его настроения, он даже слегка улыбался. Алане не хотелось знать, что в этот момент держит он в своих мечтах.

Она отвернулась и стала смотреть в окно. Там ничего не было, кроме мрачных деревьев, но всё равно лучше, чем лицезреть торжество этого нелюдя.

Алана представила себе лицо Полины в момент, когда она узнает, что её нашли туристы в лесополосе – прислонённую к какой-нибудь берёзке, с застывшим стеклянным взглядом, безо всякой одежды и за версту благоухающей шампунем "Тимотей". Дядя Миша, наверное, будет лично присутствовать на опознании…

А Никита? А Павлик? Что будет с малышом?

При мысли о Павлике её будто ударило током.

"Лелька, Павлик! А как же он? Если со мной что-то случится, он останется совсем один!"

"Не останется, – спокойно отозвалась сестра. – Если ты перестанешь метаться и угомонишься. Ты ведь умная, Алана! Ты учишься на психолога. Быстро вспоминай – наверняка ты что-то читала про психологию психов".

"Психология психов" – какое замечательное словосочетание. Спасибо, Лёлька! Она читала, совершенно точно, читала!

Сейчас бы ещё только собрать в кучу мозги и вспомнить из этого всего что-нибудь полезное. А времени катастрофически мало.

– Как ты отлавливал их? – спросила она.

Соломатин вздрогнул и кинул на неё быстрый взгляд. Но руля из рук не выпустил.

– Как? – повторила вопрос Алана. – Сажал в машину, предлагая подвезти? Или выслеживал на улицах, в тёмных переулках и обещал проводить до дома? А бедные девушки соглашались, потому, что и мыслей не допускали о плохом – ведь моя милиция меня бережёт, так, Соломатин?

– Заткнись! – просипел он.

– Почему ты не хочешь мне рассказать? Ты ведь всё равно собираешься меня убить? Куда ты дел третье тело? Что ты с ним сделал? У тебя кончилось твоё любимое жидкое мыло, Чистюля?

– Я тебе сказал: заткнись! – заорал Соломатин. – Закрой свой рот, шлюха!

Он занервничал, когда она назвала его прозвище, сильно занервничал. Алана поняла это по тому, как побелели его пальцы, сжимающие "баранку". Рот задёргался. Убийца явно не ожидал такого от своей жертвы "всплеска активности".

"Молодец! – подбодрила Лёлька с заднего сиденья. – Так его! Задай гавнюку перцу!"

Алана хрипло рассмеялась.

– Ты меня боишься, Чистюля? Ты правильно делаешь! Тебя наверняка поймают… да, наверняка. Мазуро знает, кто меня увёз. На тебя первым падёт подозрение. Тебе больше не удастся выйти сухим из воды… или вылезти чистым из грязи, если тебе так больше нравится.

– Не пытайся запугать меня, шлюха! – отозвался Соломатин. – Твой любовничек никому ничего не докажет. Я скажу им, что высадил тебя возле подъезда, а куда ты попёрлась дальше – не моего ума дело!

– Докажут! – она прямо физически ощущала, что убийца напуган, чувствовала его запах – горький, тошнотворный запах страха, но это придавало ей сил. – Я обещала ему перезвонить в тот же момент, как окажусь дома. Он забеспокоится, если не получит звонка. Возможно, меня уже сейчас ищут. Выйти на твой след – раз плюнуть! Проверь, кстати, нет ли за тобой "хвоста"?

Алана, конечно, блефовала – в то, что Мазуро уже испереживался, и отправился на её поиски, она и сама не верила. Но своего она добилась – убийца запаниковал. Глаза его закатились, он начал как-то странно, с перерывами, громко и хрипло дышать, будто его вот-вот собирался хватить эпилептический удар. Хоть бы это и на самом деле было так! С каким удовольствием она полюбуется, как подонок подавится собственным языком!

Но рановато она радовалась, Соломатин вовсе не собирался "отдавать концы". Продолжая держать руль одной рукой, другой он схватил пистолет и наставил на девушку:

– Заткнись, сука! – процедил он сквозь зубы. – Заткнись, или я прострелю тебе твою тупую головёшку!

– Давай, стреляй! – Алану вдруг охватило какое-то нелепое, но опьяняющее безрассудство, словно вслед за Соломатиным и у неё тоже "сорвало крышу". Может, это заразно? А и, правда, чего ей терять? Уж если умирать – так лучше от пули, чем от лап маньяка. – Стреляй, выродок! Ты можешь убить меня, но всё равно не добьёшься своего. Я знаю, отчего ты убил всех этих девушек. Потому, что ни одна из них не легла бы с тобой в постель по собственной воле. И я их прекрасно понимаю! У тебя никогда не было женщины, которая согласилась бы спать с тобой. Не было, нет, и не будет. Потому, что ты грязное, вонючее животное. И сколько бы раз на дню ты не мылся, от тебя всё равно ВОНЯЕТ!

Соломатин уставился на неё во все глаза. Взгляд его был совершенно диким. Левая половина лица странно перекосилась, изо рта выкатилась тонкая струйка слюны. Пистолет он держал на уровне её груди.

– Сука! – неожиданно тоненьким плаксивым голоском сказал он. – Да как ты смеешь? Сука… Пристрелю!

Алана закрыла глаза, чувствуя, как силы покидают её. Безумен, он точно безумен! Неужели, выстрелит? Она слышала, как бьётся сердце, едва не выпрыгивающее из груди – "бамм", "баммм"… Что ж, по крайней мере, её первым мужчиной не станет это омерзительное чудовище.

Неожиданный толчок вернул её к реальности. Что-то с грохотом ударилось о бампер, машину тряхнуло, она подпрыгнула, и если бы не ремень безопасности, любимая ученица несравненной Полины Вильберд наверняка бы протаранила головой лобовое стекло. Двигатель заглох.

Алана открыла глаза, не понимая, что произошло. Соломатин перепугано смотрел на неё.

– Что это было? – спросил он совершенно другим тоном, нежели полминуты назад. Будто разум на время вновь вернулся к нему. – ЧТО ЭТО БЫЛО? Собака? Скажи мне, что это была собака!

Сзади хихикнула Лёлька: "Собака, ага! Чёрта с два!"

– А? – она открыла рот и тут же закрыла его обратно. Они что, сбили кого-то? Похоже на то. Вряд ли здесь могла оказаться собака, скорее, олень выбежал на дорогу. Но что это случилось с Соломатиным?Жестокий убийца, без тени сомнения расправлявшийся с молодыми девушками, перепугался оттого, что сбил животное?

Впрочем, чему она удивляется? Он же псих, а мозги у психов работают совсем не так, как у нормальных людей. И как его только взяли на работу в милицию, позвольте спросить? Ах, ну да – она совсем забыла – наверняка об этом позаботился любящий дядюшка-прокурор.

– Сиди здесь! – приказал Соломатин и осторожно вылез из машины. Пистолет он предусмотрительно захватил с собой. Алана внимательно всматривалась в окно, но разглядеть что-либо в темноте было очень тяжело. Она видела, как тёмная фигура склоняется над землёй, заглядывает под капот машины, и вдруг лес взорвался от крика.

– О-о-о, не-е-ет! – орал Соломатин. – Не-е-ет! Какой ужас! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!

От этого вопля Алану до самых пяток пробрал озноб. Она вновь подёргала ручку со своей стороны – и вновь безрезультатно. Соломатин уселся возле машины на корточки и продолжал орать. Было бы здесь жилое место, на крики тут же собралась бы толпа зевак – но, судя по всему, до ближайшего населённого пункта было не близко.

Ей ничего не оставалось делать, как выбраться из машины со стороны водителя. Любопытство пересилило страх – жуть, как хотелось посмотреть, что же так перепугало Чистюлю.

Край луны, показавшийся из-за туч, осветил окрестности, и в этом голубоватом свете Алана увидела что-то белое, лежащее почти под колёсами "Москвича". На негнущихся ногах она подошла поближе, и тут же зажала себе руками рот, опасаясь завопить на пару с Соломатиным.

Женщина, лежащая на земле, была мертва – об этом говорила её неестественно вывернутая шея, широко раскрытые глаза, немигающим взглядом глядевшие в лунное небо, и густая тёмная кровь, текущая изо рта. Руки широко раскинуты, левая нога загнута под нереальным углом, тёмные растрепанные волосы прилипли к щекам. Одета женщина была в какой-то непонятный белый балахон – не то ночную рубашку, не то саван.

Соломатин сидел возле неё и едва только не рыдал. А может, и рыдал, да в темноте трудно было разглядеть его лица.

– Ну, как же это так? Ну, как же это так могло случиться-то, господи?

От этой картины ей стало и вовсе жутко. Интересно, он так же убивался над телами умерщвленных им девушек? Что-то подсказывало ей, что и такое вполне могло случиться. А вдруг, в голове маньяка существовал какой-то рычаг, временно переключавший его мозг в положение "нормальный человек"? Вполне возможно, в такие периоды Соломатин осознавал, что натворил, приходил от содеянного в ужас и глубоко раскаивался. Может, после этого он и подкидывал девушек в места, где их сразу находили – чтобы, по крайней мере, родственники могли похоронить их достойно. И даже давал себе слово, что вот это точно в последний раз, и больше такого не повторится. Но потом кто-то снова нажимал на рычаг.

"И ты собираешься стоять и ждать, пока это произойдёт? – поинтересовалась Лёлька, высунув нос из машины.

Алана замерла в растерянности, усиленно соображая, как же ей поступить. Наверное, в этот момент она могла запросто сбежать – Соломатин, кажется, вовсе забыл о её существовании. Но забыл ли? Не выстрелит ли он ей в спину, не бросится ли следом? Уверенности в этом не было. Да и куда бежать? Кругом не видно ничего, кроме деревьев.

Эх, вот бы когда ей пригодился газовый баллончик "Черёмуха", подаренный заботливым дядей Мишей! Идеальная безветренная погодка, замечтавшийся "клиент"… с необычайной яркостью Алана представила, как она окликает Соломатина и направляет струю в его вытянувшуюся от удивления физиономию!

Да, вот только баллончик мирно лежал в её сумочке, висящей на вешалке в прихожей. Алана дала себе слово, что если ей удастся выбраться из этой передряги, она будет носить его с собой даже в туалет.

Воспользовавшись тем, что её похититель по-прежнему скулил над телом женщины, она вытащила мобильник из кармана. Надо же, Соломатин был так добр, что даже не отобрал у неё телефон. Вот только фортуна оказалась совсем не так добра – на дисплее высветилась лишь унылая надпись "Нет сигнала сети". Ничего удивительного.

Ключ! Она едва не подпрыгнула на месте. Ключ зажигания! А вдруг он оставил его в машине? Как она сразу не догадалась посмотреть!

Алана начала пятиться назад, но сделала только шаг – больше не успела. Соломатин резко обернулся и наставил на неё пистолет.

– Собираешься прокатиться на моей машине, дорогая?

"Господи, он что, ясновидящий?"

Она подняла вверх руки и замотала головой. Не следовало забывать, что она всё ещё во власти сумасшедшего убийцы.

– Не пытайся обдурить меня, крошка! Я вижу тебя насквозь!

В этот момент Алана уверовала, что так оно и есть на самом деле.

Тучи на небе разошлись окончательно, и большая, круглая луна повисла низко над головами. В её сюрреалистичном свете всё окружающее напоминало сцену из какого-то фильма ужасов. Собственно, Алана и находилась там, в фильме ужасов и, судя по всему, ей даже досталась в нём одна из главных ролей. Вот только камерами вокруг и не пахло.

– Посмотри, что ты наделала! – продолжал Соломатин. – Ведь я велел тебе сидеть на месте. Но ты не послушалась, и вот результат. Посмотри на неё! Она такая грязная!

Алана с шумом всосала воздух. Безумный Чистюля вернулся – в лунном свете она отчётливо разглядела его в глазах Соломатина.

Глава 16

"О-о! – раздалось за спиной. Это Лёлька, высунувшая голову из машины, оценила обстановку, – Кажется, пора сливать керосин!".

И тут же спряталась обратно.

Но на самом деле никакой Лёльки там никогда и не было, Алана прекрасно это понимала. Она выдумала её, как выдумала и то, что с помощью каких-то психологических приёмчиков ей удастся противостоять потерявшему рассудок убийце. Возможно, у Полины это бы и получилось – у Полины часто получалось то, что не удавалось остальным. Но до Полины ей было как до Китая на велосипеде.

******

Как-то раз Алана спросила у Никиты: откуда, по его мнению, берутся воры, разбойники, убийцы? Ведь все рождаются одинаковыми, и даже не очень хорошие родители обычно хотят, чтобы из их детей выросли хорошие люди. Никита подумал-подумал, и неожиданно выдал:

– Знаешь, на это счёт полно всяких разных теорий, и научных, и полунаучных, и совсем не научных… ты сильно удивишься, если я скажу тебе, что склоняюсь к версии совсем не научной?

Она, конечно, удивилась, но сильно. Никита был, по его же собственным словам, "физиком-лириком", то есть руководствовался в обычной жизни исключительно здравым смыслом, аксиомами и доказанными теоремами, но порой его заносило, и он ударялся в бескрайнюю философию.

– Слышала ли ты когда-нибудь о Законе Равновесия? – спросил Никита и, не дождавшись ответа, пояснил: – Это теория, согласно которой всё на свете существует в равных долях и уравновешивает друг друга. Добро и зло, свет и тьма, плохое и хорошее…

– Мужчина и женщина, – хмыкнула Алана.

– Зря смеёшься. Мужское и женское начало, это есть инь и ян, хоть я немного не о том, но в целом, совершенно верно. Если равновесие нарушится, если чего-то одного станет больше, чем другого, наступит Хаос и Вселенная рухнет.

Алана недоверчиво приподняла бровь.

– Ты серьёзно? Занятная версия бытия. То есть, если верить этому твоему закону, слишком много "хорошо" – это тоже нехорошо?

Никита задумался и так, в задумчивости, улыбнулся самому себе. Вот такая улыбка, наверное, и свела уже с ума не один десяток девушек.

– Именно так! И именно поэтому, если где-то вдруг родится очень хороший человек, то по теории Равновесия, в это же время где-то должен родиться и очень плохой. Как говорится, каждой твари – по паре. Вот ты сидишь здесь, такая вся белая и пушистая, и даже не подозреваешь, что в этот самый момент где-то по земле бродит твой лысый чёрный двойник. И, может быть, сейчас он планирует теракт в гипермаркете какой-нибудь Северной Америки.

И Никитос одарил её невинным, и совершенно кошачьим взглядом. Алана задохнулась от возмущения:

– Ничего себе! Так выходит, это я виновата в том, что кто-то где-то кого-то ограбил или убил? Замечательная теория, просто великолепная! Я уже даже подумываю, не начать ли мне курить, выпивать и ругаться матом?

– Лучше надень юбку покороче и вставь серёжку в пупок, – захохотал Никитос. – И айда со мной стрип-бар!

– Никита Гордеев, Вы – законченный демагог! – Алана сделала оскорблённый вид. – Идите сами в Ваш стрип-бар, и избавьте меня от Ваших непристойных предложений!

Она скрестила на груди руки и демонстративно повернулась к Никитосу спиной. Понятное дело, он только что придумал эту муть, чтобы её подразнить, и всё же обидно. Каков гусь, а!

Но, к чести Никиты Гордеева, стоило признать – он всегда сразу понимал, если накосячил. И тут же изо всех сил стремился исправить положение.

– Расслабься, старушка! – приятель примирительно похлопал её по плечу. – О чём ты вообще говоришь? В этом мире ещё до твоего появления существовало столько дерьма, что когда-то в нём просто обязан был родиться такой прекрасный человек, как ты. Иначе этому миру точно пришла бы хана. Не переживай, ты ни в чём не виновата. Скорее всего, наоборот – ты спасла нас всех от ядерной войны. Как минимум. Ну, или от эпидемии трихомониаза.

– Гордеев, я тебя убью, – устало пообещала Алана, с трудом сдерживаясь, чтобы не заржать на весь двор.

******

И вот теперь, глядя на Соломатина, идущего к ней с наставленным пистолетом, она почему-то вспомнила этот разговор, и больше не могла думать, ни о чём другом.

"Всё в мире должно быть уравновешено… – шелестели деревья. – Ты во всём виновата!.."

"Я не виновата! Это неправда, причём здесь я?"

Алана попятилась, но наткнулась на раскрытую дверцу автомобиля и чуть не упала. Соломатин подошёл вплотную и воткнул ей пистолет в ямочку под подбородком. От запаха его одеколона сразу стало дурно. Или не от него? К тому запаху примешался ещё один, почти неуловимый для человеческого носа. Запах, которым насквозь пропиталась машина убийцы. Запах смерти.

– Совсем грязная, – процедил сквозь зубы Соломатин, склонившись к её уху. – Как ты думаешь, моей маме это бы понравилось? Понравилось бы ей такое, спрашиваю я тебя?

Нервы у неё не выдержали, и из глаз всё-таки потекли слёзы. Она боялась, что её сейчас стошнит прямо на голубую форменную рубашку Чистюли.

"Господи, ну чем я провинилась перед тобой? Это же так несправедливо!"

– А я скажу тебе вот что, милая! Вот что я скажу тебе – моей маме это бы НЕ понравилось! Поверь мне, ей бы это очень НЕ понравилось! Ты веришь мне, сука?

Алана кивнула. Дуло пистолета обжигало кожу. Соломатин навалился на неё.

– Мама всегда говорила, что чистота – превыше всего, – продолжал убийца. – И вот, посмотри на это, – он взмахнул свободной рукой, как бы призывая её полюбоваться окрестностями. – Посмотри, что ты натворила! Здесь всё, просто абсолютно всё ГРЯЗНОЕ! Ты очень, очень плохо поступила! Ни с одной из этих цыпочек у меня не было столько проблем, сколько с тобой!

Алана закрыла глаза, с трудом сдерживая подступившую к горлу рвоту. "Сейчас выстрелит… сейчас…", – крутилось в голове.

В этот момент её осенило. Она поняла, что сегодняшний её сон не был на самом деле обычным сном. Это было Предвидение.

Она умрёт, безумец разделается с ней, сомнений в этом не оставалось. Она умрёт, и погибшая пятнадцать лет назад Лёлька возьмёт её за руку и отведёт в Запределье – Чудесную Страну, Куда Хорошие Девочки Попадают После Смерти. Неспроста её весь день сегодня донимали воспоминания о сестре.

Она повернула голову, стараясь как можно дальше отстраниться от Соломатина (уж больно претила мысль отправиться в ЧСКХДППС перепачканной в собственных рвотных массах), и совсем уже смирилась с предстоящей депортацией, как вдруг убийца схватил её сзади за волосы и довольно ощутимо дёрнул.

– Что с тобой, дорогая? Ты решила вздремнуть? Или может, ты вообразила себе, что попала в Клуб Любителей Тормознутых Блондинок?

Алана вскрикнула от боли и открыла глаза. Это ещё не всё? Неужели этому ненормальному ещё что-то потребовалось от неё?

– Заткнись! – прикрикнул Чистюля. – Нечего здесь орать. Натворила дел, так будь добра исправляться. Или мне одному вечно отдуваться за всех?

И с этими словами Соломатин потащил её к трупу.

– Ты думаешь, легко одному следить за чистотой? Постоянно вычищать за всеми всю эту грязь?

Он остановился возле погибшей. Глаза его лихорадочно блестели.

– Ты думаешь, я убил всех этих девушек, да? Не-е-ет… ты сильно ошибаешься!

Больной, точно больной! Алана готова была завыть на луну. Как же она завидовала сейчас этой несчастной, растянувшейся на дороге! Ей, по крайней мере, не приходилось выслушивать весь этот бред сумасшедшего.

– Я не убивал их! – голос Соломатина стал высоким, почти переходящим в фальцет. – Я хотел избавить их от всей той черноты, которая накопилась в них! И я сделал это – они отправились в лучший мир ЧИСТЫМИ перед богом и людьми!

Это было уже выше её сил, ноги подкосились, и Алана упала на колени прямо возле трупа. Соломатин отреагировал мгновенно.

– Чего это ты здесь расселась? – недовольно сказал он. – Рановато для отдыха! Нужно прибраться за собой. Давай-ка, хватай её за ноги! Положим красотку в багажник, отвезём домой, и отмоем хорошенько. И даже не пытайся отлынивать – мы сделаем это вместе!

Только этого ей ещё не хватало! Алана представила себя в джакузи, принимающей ванну с обезумевшим психом и свежезадавленным телом. Намечающийся ужин с призраком не удался но, кажется, этот день ещё не исчерпал всех своих возможностей.

Она продолжила сидеть на месте. Приближаться к трупу не хотелось, прикасаться – тем более. По большому счёту у Аланы не осталось сил даже на то, чтобы просто подняться с земли.

– Долго тебя ещё дожидаться, радость моя? – Соломатин уже схватил женщину за руку и потянул на себя. – Давай резвее, или, может быть, Вашему Величеству наподдать для скорости?

Алана вздрогнула. Это было невероятным, но слова и голос Соломатина один в один напомнили ей отца. Вот он – момент истины, вот она – карма! Круг замкнулся, и выхода из него не было.

Бесполезно дёргаться, девочка! Папа победил, Полинины уроки пошли коту под хвост…

Она кое-как подползла к ногам женщины и попыталась встать. Со второго раза попытка увенчалась успехом. На погибшей не было никакой обуви, и ей пришлось взять её за голую ногу. С содроганием Алана ощутила в руке ледяную кожу трупа.

– Пошевеливайся! – торопил Соломатин. – Ты что, собралась возиться с ней до утра?

Вторая нога женщины была сломана или вывернута – Алана плохо соображала в медицине, но что-то здесь явно было не так, уж больно странно она выгнулась. Алана побоялась, что труп успел закоченеть, и ей придётся приложить усилия, чтобы выпрямить эту чёртову ногу, но пока этого не случилось, и она поддалась достаточно свободно. Алана вдохнула в лёгкие побольше воздуха и подняла ноги женщины над землёй. Скорее уже разобраться с этим делом – а там будь что будет.

Вдвоём они подтащили тело к задней части машины и положили на землю. Потом Соломатин открыл багажник, и Алана пережила ещё несколько секунд ужаса, пока они вновь поднимали женщину и укладывали её внутрь. Но, когда крышка, наконец, захлопнулась, она испытала несказанное облегчение и без сил опустилась на капот.

– Ну, и чего расселась? Тебе здесь что – курорт? – Соломатин явно нервничал. – Садись в машину, пора ехать!

Алана не стала больше испытывать его терпение, открыла дверь "Москвича" со своей стороны и медленно вползла на сиденье, которое уже успела возненавидеть всей душой, как, впрочем, и всё остальное, принадлежащее маньяку и имеющее к нему отношение. Снаружи, кстати, дверь открылась вообще без проблем – похоже, в неё было встроено какое-то приспособление, спокойно запускающее птичку в клетку, но не позволяющее вылететь из неё. Соломатин ухмыльнулся и хлопнул дверцей. "Птичка" была на месте.

Пока он обходил машину, чтобы сесть на водительское место, Алана успела разглядеть, что ключ всё-таки торчал в замке зажигания. Ну почему же она такая дура? Неужели так трудно было взглянуть на панель в тот момент, когда Чистюля оставил её одну и вылез попричитать над сбитой женщиной?

"Не переживай так, она всё равно бы не завелась, – раздался за спиной Лёлькин голос. Алана вздрогнула – она уже успела забыть о ней, но призрак маленькой сестры, похоже, навечно облюбовал заднее сиденье этой адской машины. – Никуда она не поедет, двигатель повреждён".

Соломатин устроился рядом. Вид у него был не особо довольный.

– Пристегни ремень! – бросил он.

"Для чего? Что может со мной случиться страшнее того, что ты задумал сделать, проклятый упырь?" – подумала она, но спорить со своим похитителем больше не осмелилась. Покорно щёлкнула замком и уронила голову на грудь. По щекам вновь потекли слёзы.

"Лёлька, Лёлька! Что со мною будет теперь?"

На этот раз Лёлька промолчала. Соломатин бросил на Алану быстрый взгляд, с удовлетворением кивнул, устроился в кресле поудобней и поднёс руку к ключу.

В этот момент позади них раздался осторожный стук по металлу.

******

Убийца прислушался.

– Что это? Что это было?

Алана не ответила. Слёзы текли по лицу, и она уже даже не пыталась их вытирать.

Несколько секунд они сидели в тишине. Звук не возобновился.

– Померещилось, должно быть, – пробормотал Соломатин, при этом, однако, огляделся с опаской.

"Глядите-ка, наш храбрец-удалец Чистюля с перепугу обкакался!" – захихикала на заднем сиденье Лёлька.

Соломатин её, конечно же, не услышал. Он поправил на голове фуражку и повернул ключ в замке зажигания. Мотор заурчал и… заглох.

– Это что ещё за хрень? – отцовскими словами удивился убийца и повернул ключ опять. Та же история. "Москвич" отказывался трогаться с места.

"Никуда она не поедет. Двигатель повреждён!".

Неужели, правда?

– Что это за гадство, спрашиваю я тебя? – внезапно заорал Соломатин и повернул ключ в третий раз. Усилия оказались тщетными – на этот раз двигатель и не мурлыкнул. Алана молчала, даже не подняла головы. На неё вдруг навалилась жуткая апатия. Поедет – не поедет, какая разница? Может, теперь он заставит её идти пешком, таща тело в белом саване за собой? По большому счёту, ей было уже всё равно.

Звук за спиной повторился вновь. На этот раз он больше напоминал скрежет. Соломатин вздрогнул и принялся испуганно озираться. Снова раздался стук – теперь гораздо громче и настойчивей. Сомнений больше не оставалось – шум доносился из багажника.

– Что это, Алана? – прошептал он. – Что это за ерунда?

"Смотри-ка, он вспомнил твоё имя! – обрадовалась Лёлька. – Как это мило с его стороны, я сейчас просто разрыдаюсь".

Алана не выдержала и нервно хмыкнула. Смеяться в её теперешнем положении было, вероятно, огромной глупостью, однако она не смогла сдержаться. Похоже, сегодня был не только не её день – её похитителю тоже катастрофически не везло. Это уже даже становилось интересным – чьё невезение, в конце концов, одержит верх?

– Это ОНА? Она жива? Но это же невозможно? Она ведь не могла ожить, правда?

"Жива, точно! – поддакнула Лёлька. – Живее всех живых, почти как Горец. Скорее сходи-ка, проверь, может, красавица только тебя и ждёт?".

– Не беспокойся, ожить она не могла, – устало проговорила Алана. – Скорее всего, багажник неплотно закрылся и хлопает теперь на ветру.

Вот так. Этот упырь собирается убить её, а она ещё его и успокаивает.

Только никакого ветра "за бортом" не наблюдалось и в помине. В зеркало заднего вида Алана увидела, как Лёлька показала ей большой палец и снова злорадненько так захихикала.

– Да? – Соломатин неуверенно поёрзал, но, видимо, Аланин вариант пришёлся ему по душе. – Пойду, проверю, что с ним. Сиди на месте, не высовывайся!

Можно было и не предупреждать – при всём желании в нынешнем состоянии убежать далеко она не могла. Да и собственной версии о неприкрытой крышке багажника не верила. Она ведь почти лежала на том самом багажнике, после того, как они с Чистюлей загрузили тело женщины внутрь. Крышка была захлопнута накрепко – крепче не бывает

"Лёлька? А ведь и в самом деле – что это?"

Вероятно, она сошла с ума, если на протяжении всего этого времени разговаривала с воображаемой сестрой. А может, наоборот – её рассудок сам вернул из небытия маленькую Лёльку, чтобы не дать ей сойти с ума? Алана не могла сейчас с уверенностью сказать, какая из двух версий была ближе к истине, зато она могла поклясться чем угодно, что ответивший голос был самым, что ни на есть, реальным.

– Тебе же сказали: сиди и не высовывайся, – отозвалась Лёлька. – Скоро узнаешь.

Поэтому она продолжала сидеть, на месте, не шевелясь. И очнулась лишь после того, как услышала позади себя душераздирающий вопль.

Сперва Алана не поняла, кто это кричит. Обернувшись, она не смогла ничего разглядеть – обзору мешал открытый багажник. И тут раздался выстрел.

Алана не поверила своим ушам, но на всякий случай отстегнула ремень и переместилась на водительское сиденье. Высунув голову, она увидела Соломатина, стоящего в трёх шагах от багажника и целящегося в него из пистолета. Раздался ещё один выстрел, затем второй, третий…

На четвёртом то ли кончились патроны, то ли пистолет дал осечку.

Из багажника высунулась рука, через несколько секунд – всклокоченная голова и плечи. А следом за ней выбралось и всё остальное, одетое в белое, туловище. Соломатин снова закричал, швырнул в вылезшую женщину пистолетом и бросился наутёк.

Бежал он недолго. Оцепенев от страха, Алана смотрела, как белое нечто не побежало, нет – поплыло, не касаясь земли, за ним. Соломатин запнулся, упал, вскочил, снова попытался бежать, и в это время женщина прыгнула ему на спину.

Соломатин закричал – и от его крика кровь у неё застыла в жилах. Алана закрыла уши руками.

– Помогите-е-е-! – орал её похититель, в один миг превратившийся из жестокого мучителя в беспомощную жертву. И в этом крике слышалось отчаяние – он знал, что никто не придёт ему на помощь. Убитые девушки были отомщены. Ей даже показалось, что она увидела их призрачные очертания, выстроившиеся в ряд и с безмолвным, мрачным удовлетворением любующиеся этой картиной. Хотя, скорее всего, ей это именно показалось.

– Мама, мамочка, не надо! – надрывался Соломатин. – Пожалуйста! Я вымыл руки!

"Мойте руки, перед …и зад! – прокомментировала Лёлька со своего места, и внезапно стала очень серьёзной: – Вот видишь, как оно бывает, сестрёнка? Лаура не хотела умирать. Но по-настоящему, скажу я тебе, от хотенья мало что зависит. Тут главное – кто везунчик в этой жизни".

Неподалёку в лесу заухала сова.

– Если где-то и искать везунчиков, то явно не в этой машине, – пробормотала Алана. Лёлька высказывание оценила и задумчиво хмыкнула.

"Кстати, о машине! Не кажется ли тебе, что пора убираться отсюда, пока они там некоторым образом э-э-э… заняты?"

Сова замолчала, и крики Соломатина тоже стихли. Он лежал на дороге лицом вниз, и Алана видела, как дёргается его левая нога. Женщина сидела сверху, прижав голову к шее Чистюли. В тишине послышался странный звук – не то всхлипывающий, не то чавкающий. От этого звука Алане стало жутко.

Само собой, пора, пока все о ней забыли. Но куда ей идти?

Словно в ответ на её немой призыв, в нескольких шагах от Соломатина и его странной "наездницы" что-то блеснуло. Ключ зажигания! В этот раз убийца не забыл прихватить его с собой и, наверное, он выпал из кармана, когда Соломатин пытался спастись бегством. Если бы ей удалось незаметно его достать!

"Ну что ты за бестолочь? Толку-то от него, – проворчала Лёлька. – Вылезай из этого железного корыта, и сматывай удочки!"

– Хватит зудеть над ухом! Тебя нет, ты всего лишь моя фантазия, – отмахнулась от сестры Алана, и глубоко раскаялась в этом буквально через несколько секунд.

Она выбралась из машины и на ватных ногах пошла по направлению к ключу. В нереально ярком свете луны ей была отлично видна и дорога, и две фигуры на ней. Противный чавкающе-чмокающий звук стал громче, но огромным усилием она заставила себя не обращать на него внимания и вся сконцентрировалась на вожделенном предмете. На кону стояла, не много не мало, её жизнь, но по-настоящему она осознала это гораздо позже. А пока лишь считала шаги, оставшиеся до ключа. Четыре шага, три, два, один… Алана наклонилась, потянула за блестящее колечко, и в этот момент женщина оторвалась от своей жертвы и повернула голову в её сторону.

******

Всего четверть часа назад Алана была твёрдо уверена, что не может быть ничего страшнее в жизни, чем находиться в одной машине с убийцей-психопатом. Но то, что она увидела, заставило её сильно в этом усомниться.

Чудовище, смотревшее на неё, мало чем напоминало женщину. Серебристо-белые, похожие на бельма глаза, искорёженная морда, огромные клыки, торчащие изо рта. Рот, подбородок и шея в крови – крови Соломатина. Секунду или две существо пристально смотрело на Алану, а затем издало необычно высокий, протяжный вопль, от которого у неё едва не лопнули барабанные перепонки. Алана выронила ключ и тоже закричала. Теперь ей стало понятно, что увидел Соломатин в багажнике машины. Женщину, умершую уже давным-давно и превратившуюся в кошмар из самого страшного сна. Чудовище, у которого не было никаких чувств, и никаких мыслей, кроме одной – ему нужна была еда.

Вампир? Оборотень? Что это? Всё смешалось у неё в голове. Она знала только одно – ЭТО не было человеком. Но и животным оно тоже не было. Монстр, который никак не мог существовать в её привычном, размеренном мире …и, тем не менее, он был здесь. Сидел и жрал свою добычу, как будто это было чем-то самим собой разумеющимся – убивать людей и закусывать ими посреди лесной дороги.

В тот момент Алана не подумала о том, что жертва омерзительного чудовища тоже была в какой-то степени чудовищем и, может быть, не менее страшным, чем поедавшее её сейчас существо. Она уже не думала вообще ни о чём. Она вдруг самым невероятным образом вернулась в детство и превратилась в маленькую испуганную девочку, которая столкнулась с чем-то неведомым и ужасным. И точно так же, как когда-то давно, когда ей было всего пять лет, зажмурила глаза и попыталась убедить себя, что ничего это нет, …ничего этого нет, …ничего нет.

И в этот самый момент она услышала крик – не Соломатина, нет, и не женщины из кошмара. Это был крик её сестры, девочки, давным-давно пропавшей без вести. А может, это был настоящий призрак? Из тех, кто иногда приходит к людям в минуты крайней необходимости? У неё не оставалось времени, как следует над этим подумать.

"Беги! – надрывалась Лёлька, что было сил. – Не стой, пожалуйста, БЕГИ!"

И тогда Алана всё-таки отмерла, развернулась и побежала. Прямо в лес, не разбирая дороги, и не понимая, откуда вдруг взялись силы. Ветки хлестали по лицу, но она не обращала на них внимания – неслась сквозь кусты и не оглядывалась назад – страшно было даже представить, ЧТО она может увидеть, если обернётся.

Вскоре закололо под ложечкой, стало трудно дышать. Спортивная подготовка у неё была неплохая, однако просто бежать по дорожке и продираться сквозь заросли – совсем не одно и то же. Становилось всё тяжелее, но Алана не сбавляла темпа, опасаясь, что если остановится, то просто упадёт замертво. И почему-то она совсем не удивилась, когда увидела впереди себя танцующие голубые огоньки. Не удивилась, а даже обрадовалась им, как старым добрым знакомым.

"Здравствуйте! Привет, мои хорошие! Я знаю – вы давно преследуете меня. Вам от меня что-то нужно? Что ж, поздравляю, вы добились своего – я больше не сопротивляюсь. Я иду к вам! Иду!.."

Что-то попало под ногу – не то ветка, не то оголившийся корень дерева. Алана не удержала равновесия, и начала падать. Падала она почему-то долго, очень долго, просто бесконечно долго, и на протяжении всего своего падения не переставала видеть их. Голубые огоньки порхали перед глазами, как маленькие светлячки – плясали, дразнились и манили…

…А потом – всё. Темнота.

Примечания

1

Вечный двигатель (лат.)

(обратно)

2

Oriflame Cosmetics S.A. – косметическая компания, производящая средства по уходу за кожей лица, средства личной гигиены, парфюмерию и декоративную косметику из натуральных растительных ингредиентов.

(обратно)

3

ЛНА – Лига Независимых Адвокатов. Организация, выдуманная автором и не имеющая ничего общего с существующими в действительности подобными организациями.

(обратно)

4

Мой дорогой (франц.)

(обратно)

5

Гамельнский дудочник – персонаж средневековой немецкой легенды. Согласно ей, музыкант, обманутый магистратом города Гамельна, отказавшимся выплатить вознаграждение за избавление города от крыс, с помощью колдовства увёл за собой городских детей, сгинувших затем безвозвратно.

(обратно)

6

Перевод в достаточной степени вольный – автор приносит свои извинения японцам.

(обратно)

7

А.С. Пушкин "Сказка о мёртвой царевне и семи богатырях"

(обратно)

8

Боязнь людей, стремление избежать человеческого общества.

(обратно)

9

Просторечный фразеологизм "драть как сидорову козу". Означает сильную, жестокую и безжалостную порку.

(обратно)

10

Людоедка Эллочка – персонаж юмористического романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев". Словарь Эллочки-людоедки составлял лишь 30 слов, но ими она могла выразить практически любую свою мысль.

(обратно)

11

"Чип и Дейл спешат на помощь" (англ. "Chip 'n Dale Rescue Rangers") – приключенческий мультсериал, созданный студией Уолта Диснея.

(обратно)

12

ЧП – чрезвычайное происшествие

(обратно)

13

Старший лейтенант (прим. автора)

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

*** Примечания ***