Фелисетт [Никита Владимирович Чирков] (fb2) читать онлайн

Никита Чирков Фелисетт

1

В какую ложь поверить?

Неосведомленный ум влегкую ошибется, сделав поспешный вывод о том, что перед ним находится не живой человек, а строго выполненный из камня памятник. Даже более того: поверить, что перед нами на самом деле персона с самыми густыми и от того трудно контролируемыми в обуздании чувствами, – опрометчивый и рискованный шаг для любого пари, которого, к счастью, никто делать не будет. Так вот, историю мы начинаем именно с этого человека не просто так, уж точно не для удобства повествования. Отдельно стоит подчеркнуть: рядом с ним на космическом корабле «Шарлотта» присутствуют во много раз более приятные для знакомства личности, как минимум в сравнении, но раскрытию их еще будет посвящено время. Холд Хобер – так зовут нашего героя – против своей воли берет роль проводника в эту историю как раз из‑за прямой причастности к ее существованию. Транспорт, персонал, ресурсы, техническое обеспечение, разрешения и допуск, не говоря уже о заготовках на будущее, – организация всего этого и даже большего предшествовала данному моменту строго из‑под его руки. И вот сейчас, с молчаливым наблюдением того самого места, ради которого все затевалось, пришло полное осознание безвозвратности старой жизни, практически дорога… Только вот непонятно куда: в один конец – или же в новую, более светлую жизнь? Но эти вопросы, как, наверное, и любой из нас, Холд захотел оставить на потом. Ведь если ответ есть, то не будет ли это подстреканием ядовитого понимания безысходности? Пусть стратегическое мышление и являлось крепим фундаментом его мировоззрения, но все же приятно было порой адаптироваться по обстоятельствам, а сейчас это лучший и самый продуктивный инструмент. И вот, полноценно осознав отсутствие обратного пути, Холд остается один на один с давным‑давно забытым животным страхом. Тяжелый взгляд на лице, изборожденном отчетливыми рытвинами морщин, прячет неописуемую борьбу между тем, кем ему хочется быть, и кем быть необходимо, а инструментом в угоду последнего является чувство безграничной вины.

В минуту этих размышлений у него получается сделать лишь единственный твердый, но от этого не менее досадный вывод: он ненавидит себя. Корень этого жгучего груза кроется в умении адаптировать гнев, цинизм и холод прагматичного ума под нужды быть стойким и готовым принимать любые, даже самые немыслимые решения, вместе с грядущими не менее тяжелыми последствиями. Таков он был в глазах многих людей: человек с бронированной кожей и стальным характером. Хотя на деле, о чем никто достоверно не знал, пусть догадки и имели место быть в тот или иной момент, Холд – заложник всех вышеперечисленных и многих иных, но близких по смыслу черт порой ему же ненавистного характера. Бремя это с каждым годом удавалось нести все с большим трудом, а тут недавно, как‑то совсем уж для него и неожиданно стукнуло шестьдесят пять лет. Умом он ощущал себя моложе, чем его тело дозволяло чувствовать, – заметный животик, больные колени и локти, немного сутулые плечи, длинные седые волосы он зачесывал назад, а массивную бороду того же оттенка никогда не трогал, отчего она была жесткой и густой. К счастью, лицо и глаза играли ту самую компенсирующую роль, и даже неподготовленный человек лишний раз подумает о том, как и что говорить при Холде. Встретить свои шестьдесят пять он мечтал в ином месте и при других обстоятельствах, но все с теми же, окружающими его ныне людьми. Позволив себе отвлечься на наручные часы, Холд с трудом заставил себя завести будильник – должны сработать чуть меньше чем через сутки от нынешнего момента. Довольно трудно дается выбор между чуждой ему сентиментальностью и привычной прагматичностью, но один из вариантов точно обретет свое место с наступлением нужного времени. Ему хочется – и даже почти удается – отдаться грядущему событию, словно некоей судьбе, а там уж все само решится, и какой бы вариант череда решений ни спровоцировала, так оно и будет. Вот он, момент старости, когда нити контроля попросту устают существовать.

К счастью, чего было не отнять, чаще он повелевал эмоциями, нежели они им. И, равно как и про самого себя, Холд не знает, откуда у его единственного сына такое же умение: результат воспитания или умелая работа генетики. Вопрос этот был, с одной стороны, не так уж и жизненно необходим – сыном он гордится, да и тот достиг много к своим годам даже без наставления отца. Но с другой, более личной, от того и более скрытой, Нил Хобер уже давно и крайне успешно использует это умение в адрес Холда. И вот вновь, словно и вовсе стыдится быть пойманным на теплой связи с этим человеком, сын непринужденно и будто бы даже случайно оказался рядом с отцом. Встал спиной к иллюминатору, не сводя взгляда с жены Лилит и сына Максима в паре метров впереди, занятых проверкой костюмов для высадки на планету.

– Наша задача – восстановить «Фелисетт», правильно? – Холд не ответил, даже не среагировал. – Хочешь, чтобы я поверил, что не твоя рука назначила мою семью в этот проект?

– Почему тебя это волнует? – не сразу прозвучал ответ при первом взгляде друг на друга, где в глазах сына Холд увидел сомнения, а после и неприкрытое размышление.

– Потому что это опасно? – с интересом Нил выдал вариант, наблюдая за Холдом. Но в ответ была лишь разочарованная усмешка и вновь наблюдение в иллюминатор.

– Слушай, Холд, я знаю, возможно, ты пытаешься так наладить отношения – это я могу понять, не принять, а понять. Но эта брошенная еще до моего рождения база – явно не лучшее место для твоей затеи… как минимум для детей. Не считаешь, что малька перегнул?

– Я считаю, что тебе нужно заняться делом и подготовить своих к приземлению, а не доставать меня своими бестолковыми вопросами. Мы здесь для важной работы, которую нам поручили. – Отечески‑укоризненный тон впечатался в Нила своей силой, воскресив в нем знакомое с детства чувство горькой покорности. – Ищешь, в какую ложь поверить? Если мне не доверяешь, то помогать тебе в этом я не буду. Делай свою работу.

Их взгляды встретились в молчаливой борьбе характеров. Каждый читал в противнике ровно то же, что и всегда: властное доминирование старшего над пусть и яростной, но все же недостаточной силой младшего. Такое было им далеко не впервой, уже привыкли настолько, насколько сильно каждого прошибло насквозь странной ностальгией, сокрыть проявление которой у обоих получилось не совсем удачно.

Но итог был понятен и предсказуем: Нил ушел к своей семье, а Холд остался на месте в одиночестве с ранее высказанной сыну неправдой. Хотя разве он в чем‑то лукавил? Да вроде бы толком нет, укрепляет он в себе оборону перед чувством вины за ложь. «Фелисетт» и правда нужно восстановить, даже больше подходит определение «расконсервировать и вдохнуть жизнь» – это прямое назначение их работы, тут нет подвоха. А вот стоящие за этим причины, провокатор этой авантюры… мысль об этом все продолжает пугать, пусть и в меньший ущерб, нежели раньше. И вот не успевает он вновь окунуться в дебри причин и следствий, как по громкоговорителю сообщают, что звездолет готов к вылету.

Брифинг

«Фелисетт» находился на отдаленной планете Аттон, чьи размеры были вдвое больше привычной нам Земли, а расстояние от звезды позволяло обладать и кислородом, и даже зарождением примитивной жизни на уровне бактерий и микробов. Чудесное на первый взгляд место обладало и иной стороной, хотя тут уж кому как: ценителям холода и уютного снежного покрова здесь будет в самый раз, ну а противникам такой природной стихии, увы, комфорт получить не удастся. В среднем температура была от минус десяти до минуса сорока, здесь уж сама космическая сила так распорядилась, подарив довольно маленькое светило. Как раз перед посадкой на звездолет, должный отправить наших героев на планету, через иллюминаторы на правой стороне «Шарлотты» можно было разглядеть выглядывающее поверх Аттон светило. Но, как бы красив ни был этот яркий момент с орбиты планеты, этому придали значение лишь Август и Нора Манлио. Подняв дочку на руки и подойдя к иллюминатору, Август с некоторым даже теплым изумлением наблюдал за реакцией Норы, чей нос уже почти уткнулся в стекло от завораживающего вида. То было не удивительно: она впервые покинула дом, где наблюдала виды за иллюминатором космической станции, но все же из года в год они были неизменны. А тут само понимание иных координат – это уже свежее восприятие для детского ума. Ничто не сравнить с реальным опытом взаимодействия с естеством матушки‑природы, оттого Август и был крайне рад возможности взять Нору с собой. Ранее он не раз покидал ее, отправляясь в командировки по приказам Холда или же сопровождая его, оставляя под присмотром нянек или же попросту хороших соседей. Но тут были еще несколько факторов: сам Холд настоял на том, чтобы взять Нору: «Пусть мир повидает, как отец говорю, детям нужны простор и возможность познания». С чем трудно было не согласиться, да и отказать своему работодателю и в некотором роде покровителю он вряд ли мог. Ну а главное заключалось вот в чем: Август более не хотел оставлять ее одну, ему надоело ощущать возрастающее пространство между ним и его двенадцатилетней дочерью. И тут есть общее у него с Холдом, в чем ни он, ни сам руководитель этого задания не признаются: проблема воспитания. На то были свои причины, но сейчас не тот момент для их вскрытия и изучения, уж совершенно не хочется разрушать ту душевную и мирную обстановку перед отправлением на «Фелисетт».

База эта была построена у основания крупной скалы, растянувшейся на полсотни километров в стороны, правда, без высокого наконечника – лишь множество небольших, но отчетливо видимых глазу издалека. Поближе к местам, которые, опять же находившись немного в окружении скал, могли стать источником ценных ресурсов. Не случилось этого по причинам финансирования, хотя, будем честны, в написанное в официальных отчетах и заключениях верится с трудом, как минимум из‑за невозможности допросить создателей проекта по самой простой, но от этого не менее грустной причине – смерти.

Когда на брифинге, после прибытия на орбиту планеты и до разговора с Холдом, Нил слушал эту информацию, его не покидало ощущение, что все это будто бы придумано на ходу. Да, схожих ситуаций, когда что‑то делается, потом бросается, пусть и денег потрачено больше приличного, было предостаточно, но проблема была в двух моментах. Он никогда не слышал про «Фелисетт», хотя подобных построек было не больше пятидесяти по всей галактике, а популяризация подобных мест присутствовала давненько. Второе – он до сих пор не верит в такой шанс. Нет, не подумайте, карьера доктора‑терапевта у него отличная, даже более чем, как и работа его жены Лилит программным специалистом также дает повод для гордости. Тут дело несколько в ином – для них двоих вполне мог наступить сильнейший кризис в браке, скорее всего, коснувшийся и ребенка, если бы не эта внеплановая работа. Холд не знал про это. Или знал? Это и беспокоило Нила. Поверить в то, что Холд специально вытащил семью просто из‑за желания внушить свою помощь, – да легче легкого, думал Нил про себя, наблюдая за отцом на брифинге. Даже Лилит подумала об этом, лишний раз с некоторым укором одарив Нила тем самым многозначительным взглядом, будто и вовсе не веря в происходящее, подозревая мужа в некотором заговоре. Но тут она ошибалась: Холд не знал про их проблемы, а Нил никогда бы никому не рассказал, особенно отцу. По‑настоящему Лилит радовало в тот момент лишь одно – наличие Норы. Здорово, когда у ребенка есть кто‑то, кроме взрослых: так их сыну Максиму будет с кем играть, общаться, даже чему‑то научиться, хотя отсутствие няни или же просто сиделки в этом путешествии – очень неприятное для нее условие.

Когда они все погрузились в звездолет, должный доставить их на «Фелисетт», Лилит специально посадила сына с Норой: пусть нормально познакомятся и подружатся, как раз почти одного возраста. Правда, стоит наперед огорчить, но такое отношение к сыну было вызвано не заботой о его воспитании, пусть и не без этого, а желанием матери побыть одной, отстраниться. Страшное решение не только для ребенка, но и для родителя, в частности мамы, но, как бы она себя за это ни ненавидела, по‑другому просто не могла. Особенно это подчеркнулось в тот самый момент, когда она поняла, что видеть их двоих куда труднее, чем если бы Максим и дальше был один. Закрепив эту мысль, Лилит сделала ужасные, но необходимые выводы, к сожалению, ощутив уже знакомый, догнавший даже тут, крайне далеко от дома, взгляд из темноты. Вытащило ее из жгучих лап преследователя появление Холда, приказавшего всем пристегнуться.

Холд занял место впереди, рядом с Августом, пилотировавшим этот звездолет прямо к посадочной, разумеется, давно покрытой льдом, платформе рядом с главным входом на базу. Потом отрапортовал статус готовности двум пилотам «Шарлотты» – Алексу и Броку, которые останутся здесь на орбите как помощь и страховка.

Холд обернулся взглянуть на Нила, но тот даже не заметил внимания отца, а ведь ранее был прав – тот хотел наладить отношения с семьей. Он не видел сына уже почти десять лет, а тут свалился на их головы, будто бы они только его и ждали. Желание это было искренним и чистым, тут не было фальши, но дать понять им это было нельзя, иначе ничего бы не получилось. Очередное бремя, которое ему придется нести, как он надеется, не слишком долгое время. Но, с другой стороны, если его план удастся, то это будет уже не так важно, пусть его будут ненавидеть или презирать – оно того будет стоить. Видя их сейчас, Холд даже почувствовал некое предательство в сторону Августа, работавшего на него последние три года без нареканий, ответственно и честно, исполняя роль и пилота, и охранника, и заместителя директора по безопасности, когда это требуется. Все‑таки они стали очень близки, но, увы, не совсем – некоторые темы не трогались, а личное самого Холда… Вы и так понимаете, насколько он твердолобый и даже скупой на чувства человек. И вот вроде бы рядом с ним самые близкие люди, а одиночество пробирает до самых костей. Бесчисленное количество раз совершалось примирение с этим чувством, но, как и полагается, каждый раз волна отчаяния и боли накрывает без предупреждения, ломая до основания всю уверенность и казавшийся идеальным контроль своего «я».

Ты уже тут бывал?

Сокращая расстояние до «Фелисетта», звездолет столкнулся с буйным нравом погоды Аттона, решившей встретить гостей сильным ветром со снегопадом. Разумеется, подобное волнение никак не могло навредить конструкции и материалу чуждого планете транспорта, но все же некая борьба явно ощущалась. Небольшая вибрация в совокупности с толчками не впечатляли своей угрозой никого из старших даже близко с той силой, которая без предупреждения нахлынула на еще не окрепшие детские умы.

Если бы на Максима обратили внимание, то без промедления заметили бы волнение, граничащее с почти что азартом на почве любопытства перед новым местом прибытия. Оно интриговало своими тайнами не меньше первого или любого другого, а представить тот момент безразличия к неизвестному – это для него непосильная задача. Он впился двумя глазами в иллюминатор, двигая порой шеей, словно цапля, надеясь первым из первых углядеть таинственный «Фелисетт», совершенно уже позабыв о родителях, как и обо всех вокруг. Хотя именно родители и брали его в самые разные командировки, позволяя видеть мир за пределами дома, знакомиться с новыми людьми и находить новые интересы, надеясь дать ребенку разноплановое представление о жизни. В этот же раз он впервые посещает не обжитые территории, а одинокое строение на безлюдной планете, что чуть ли не на периферии галактики, – комбинация этих фактов пробирала до мурашек.

И без того гиперактивное воображение получило идеальный источник для удовольствия путем представления всех темных уголков «Фелисетта», где, помимо историй ранее обитавшего там персонала, Максим визуализирует вскрытие старых тайн, поиск разгадок и нахождение кладов, может быть, даже спасение всех от лап страшного зверя или же предотвращение катастрофы, героически принимая волевое решение! Ух, какие краски бурлили в голове десятилетнего мальчика, всегда отдававшегося фантазиям и приключениям с завидным азартом! А под его скафандром, в нагрудном кармане куртки, лежала коробочка, где он хранил памятные вещички с каждой такой поездки, причем три из них были на космических станциях, не сильно отличающихся друг от друга, а три другие были уже на планетах, где Максиму посчастливилось познать быт разных колоний. Хотя сам он мечтает изучить все шесть из семи заселенных в разной степени планет – на Земле он уже был – и чуть ли не каждую орбитальную и космическую базу, численность коих переваливает в общей сумме за сотню. Юная фантазия полна энтузиазма, чему всегда следует радоваться чуть больше, чем меньше, из‑за скоротечности такого редкого процесса. И вот сейчас, приложив руку на место ее хранения, он уже предвкушал пополнение коллекции. «Наконец‑то настоящие приключения!» – повторяет он себе непроизвольно снова и снова, чуть ли не вслух, предвкушая начало новой жизни, где не надо более страдать на трудноусваиваемой учебе и скучать от безделья в ожидании родителей с бесконечной работы. Вся эта тряска звездолета, снегопад за окном и кромешная интригующая темнота так его увлекли, что он напрочь забыл еще и об обещании отцу помогать и заботиться о маме, заметно изменившейся за последние три месяца в сторону отрешения, особенно по отношению к сыну. Более того, он даже не обращал должного внимания на Нору, хотя никогда не чурался новых знакомств, как и не проявил энтузиазма при встрече с дедушкой Холдом, пусть тот и неуверенно напомнил, как последний раз видел внука, когда тот еще толком ходить не научился. И, как часто бывает, за великим возбуждением приходит горькое разочарование, а именно – несоответствие ожидания и действительности. Звездолет перестало трясти, снегопад поутих, а темнота расступилась перед мощными прожекторами на корпусе снаружи, предоставляя возможность узреть вполне обычное, скучное окружение. Для Максима подобное не впервой, но, увы, опыта пока было мало, чтобы заблаговременно подстроиться под открытие действительности. А «Фелисетт» – это тот пример примитивной унылости в угоду максимальной практичности, и если существует визуализация такого понятия, как скукота, то изображение базы будет самым идеальным воплощением термина. Ну а плавная посадка и взгляд на «Фелисетт» в ста метрах от правого борта растопили бурную фантазию окончательно.

Холд вышел с места пилота и, держа в руках шлем, уже готовый выбраться наружу через шлюз, решил обратиться ко всем:

– Мы проверим «Фелисетт», и если все в порядке, то начнем освоение.

– Ты уже тут бывал? – спросил неожиданно Нил.

– Нет.

– Давай я с тобой пойду, – скорее из профессиональной ответственности, нежели личной заботы, проговорил Нил, но не успел даже встать, подметив непонимание Лилит, как сам Холд строго отсек попытку:

– Ты единственный врач, нельзя тобой рисковать, останешься здесь за главного.

– Там, может, нужно было дополнительных людей взять, для страховки? – с заметным укором вырвалось из Нила.

Холд ответил ему таким же ледяным взглядом, каким планета встретила гостей, после чего вошел в шлюз, надевая шлем. К нему вот‑вот должен был присоединиться Август, но сначала он обратился к Норе, присев перед ней для контакта на одном уровне. Правда, сидевшего слева от нее Максима он даже не заметил, хотя тот с трудом скрывал удивление от строгого тона, каким Август обратился к Норе, да и содержание было непривычным его ушам.

– Оставайся здесь, с этими людьми. Ни в коем случае не иди за мной, особенно если там что‑то произойдет. В том случае, если я не вернусь, ты знаешь, что делать. Я верю и знаю, что ты не будешь делать глупостей, а позаботишься в первую очередь о себе, нежели обо мне. Выходи на связь только в случае чрезвычайной необходимости, пользоваться передатчиком ты умеешь.

– Да, отец, – кратко вырвалось из нее механически. Август промедлил и глянув в сторону, поймал кивок Нила в согласии приглядеть за Норой. Смягчив тон, он заговорил вновь, твердо глядя в глаза Норы:

– И я знаю, что ты переживаешь, а новое место кажется пугающим. Но любые трудности мы решаем, думая головой, оставляя чувства напоследок. Я могу рассчитывать на тебя?

– Да, отец, – ответила она, держа мину твердого характера.

Август скромно улыбнулся, сжал ее руку, а потом быстро оказался возле Холда, наблюдавшего за этим общением с крайним любопытством, будто бы подмечая что‑то для себя на будущее. Не прошло и пары минут, как шлюз закрылся, а после проверки открылся выход на заснеженную планету, где внезапно опять поднялся ветер, словно пытающийся препятствовать посещению «Фелисетта». Август нес с собой сигнальные маяки, втыкая каждый в полутора метрах от другого в ледяную корку, а там уже механизм всверливается поглубже, создав нашим героям опору и страховку для передвижения к базе.

Нора проследила за всем этим процессом глазами, а после вместе с Максимом уставилась в иллюминатор, наблюдая за удалением от нее отца. Один их прожекторов светил прямо до входа на базу, позволяя детально увидеть их путь, но из‑за внезапной непогодицы обе фигуры, идущие одна за другой, то скрывались, то вновь появлялись. Для нее все это было впервые, ранее она никогда не покидала дома, а все, что знала о работе отца, было из скупых на детали подробностей, чаще заканчивающихся лишь краткой сводкой, нежели интересным рассказом. Отчего не трудно представить, каково было ребенку впервые находиться в таком пугающем месте, да еще и видеть, как единственный родитель уходит на рискованное дело, а она остается с чужими людьми. А ведь не обладай Нора не по годам развитым умом и характером, то, скорее всего, поддалась бы чувствам, прося отца остаться и не рисковать, не оставлять ее тут одну. Все‑таки важно отметить, как судьба сделал Августа единственным родителем Норы, чего им двоим до сих пор несколько неприятно осознавать. Она не знает свою маму, а редкие расспросы приводили к отговоркам с последующей отсрочкой раскапывания данной, закономерно болезненной для Августа темы. Это злило не меньше, чем его ничем не обоснованное справедливым образом условие для откровения: когда ей исполнится шестнадцать, тогда он все и поведает. Почему такой возраст? Почему не раньше или же не дозировать правду? Должных ответов она не получала, а требовать путем бойкота или ультиматума не могла, не говоря уже о бунтарстве, к чему сердце порой так и тянуло, правда, до отца она это свойство никогда не доводила. Август любил ее и заботился, тут для сомнений почвы не было и никогда не будет – но методы обучения его были порой слишком строги, направлены приоритетно в дисциплину, образование и знания, нежели на развлечения и азарт. Можно ли сказать, что так он отнимал ту волшебную частичку детства ребенка? Да, к сожалению или нет, но это было так. Причем все это имело под собой обоснованные причины, но об этом позже. Сейчас Нора всерьез рада возможности проверить свои навыки и реализовать потенциал, надеясь через это еще и разрушить невидимую преграду между ней и отцом. Но вот он ушел, оставив ее одну, отчего она не может не визуализировать самый пессимистичный исход, наперед сокрушаясь от несказанных слов и сокрытых внутри чувств к нему. Но все же держится девочка молодцом, тут уж ничего не скажешь. Скрывает сопереживание почти успешно: даже Лилит, поглядывая на нее, до конца не уверена в наличии естественных для ребенка в такой момент эмоций. Такова была Нора, с виду пусть и холодная, с уже профессионально строгим и даже местами властным взглядом, а по общению краткая и сухая, но переполненная надеждой заполнить внутреннюю пустоту.

Тишина затягивалась, вход в «Фелисетт» отсюда не виден глазу, никаких опознавательных знаков не замечено, а фонари со скафандров давно пропали из вида за живыми стенами подталкиваемого ветром снега. Если дети выжидали в самом пике концентрации, когда любой громкий звук со стороны заставил бы их вздрогнуть с визгом, то вот взрослые, наоборот, спокойно и естественно отдавались своим мыслям.

– Нил, – обратился по общей коммуникации Холд, заставив детей и правда вздрогнуть, оглядываясь по сторонам, – мы внутри. Готовьтесь к выходу, когда разрешу, строго по маякам. Ждите.

– Принято, ждем! – Больше он ничего не хотел говорить, но исчерпывающий взгляд Норы в его сторону не мог оставить его равнодушным. – Вы там в порядке, как Август, нужна помощь какая?

Они все смотрели друг на друга, ожидая ответа. Лилит в это время уже начала помогать одеваться Максиму, поглядывая заботливо и на Нору.

– Да, все целы и здоровы, помощь не требуется, – сухо ответил Холд.

Нора кратко улыбнулась, в глазах пробежали еле заметные искры, а Нил направился к передатчику, чтобы сообщить Алексу на «Шарлотту» статус.

Описать ощущения наших героев на пути к базе можно лишь как зыбкое равновесие. Уж больно странное состояние неучтивых гостей по отношению к «Фелисетту» сменялось ватным комфортом благоприятного принятия их в новом месте. Началось это с момента первого шага по планете, все так же выпячивающей свой характер новоприбывшим. Первой шла Лилит, за ней на тросах были закреплены Максим и Нора, а уже позади, чуть отставая, двигался Нил, таща за собой два паллета снабжения на механических специальных колесах, беспрепятственно поддающихся управлению через небольшой беспроводной пульт. Небольшая дверь находилась в центре квадратной, пять на пять метров, ровной вертикальной железобетонной поверхности, чья горизонтальная крыша вскоре уходила в скалу. Эта основная часть немного выпирала наружу, находясь между своих соседей, что слева и справа были приставлены вплотную. Такие же квадратные корпусы, но высота их была уже не более четырех метров, словно отростки, прикрывающие бока. А на крыше правой выделялась конструкция со спутниковой тарелкой для связи с остальным миром. С каждым шагом строение будто бы нависало над ними, смиряя каждого тяжелым взглядом.

Максим жадно разглядывал это неожиданно пугающее строение, а благодаря закономерно вернувшемуся азарту впечатлялся неизведанными тайнами, сокрытыми за крепчайшими стенами. Все‑таки стоит оглядеться, как сама окружающая чернота планеты преобразует «Фелисетт» из скучной коробки в нечто единственное и оттого ценное. А вот Нора оказывалась под зеркальным влиянием: с трудом борясь с желанием высказать свое опасение и нешуточную тревогу перед «Фелисеттом», она почти связалась с папой, но неожиданно длинный для нее путь был преодолен успешно. Все они были вместе, идя к уже ожидавшему в дверях Холду, даже не подозревая, какие трудности ждут их в ближайшем будущем.

Не смей нас сравнивать

В первую очередь предстояло вдохнуть жизнь в это покинутое, а может быть, и не знавшее людского присутствия, кроме бригады строителей, место. Казалось даже, что времени потребуется куда больше, а недовольство слишком поспешным прибытием без необходимых людей и разведки вот‑вот и должно было соскочить с языка либо у Нила, либо у Лилит. К счастью, до этого не дошло: ведь, несмотря на долгий простой, «Фелисетт» отлично сохранился. Проводка, канализация, система вентиляции – все работало пусть и не без пинка, но прилично лучше ожидаемого. Благодаря взятым энергетическим генераторам, получилось не просто расшатать систему, а создать гибрид старого реактора с новым, за что отдельно захотелось поблагодарить единую инженерную платформу. А двери внутри уже имели систему электронного допуска, но не без наличия механического открытия, разумеется. Самое забавное было в том, что панели сбоку от каждых створок поставили, но не активировали, так что, по сути, их следовало лишь включить и настроить, введя все необходимые данные персонала. Пока решили оставить как есть: все открыто, прятать им нечего и не от кого, а представить ощутимую опасность попросту неоткуда – на планете, кроме них, людей нет. Ну а окончательное приспосабливание «Фелисетта» произошло в тот момент, как Нил вернулся со звездолета, на котором все прибыли, поставив тот на покой за ненадобностью. Только вторые двери «Фелисетта» закрылись за его спиной, как везде включился свет, наконец‑то дав полное видение всех уголков единственного творения рук человека на всей планете Аттон. Нил достал из нагрудного кармана анализатор воздуха и запустил очередную проверку, а когда скорый результат вновь оказался удовлетворительным, то с уже более спокойным сердцем снял шлем. Сам не знает, откуда такая паранойя, но лучше чуть потворствовать ей, нежели потом аукнется, ворчал он про себя, поглядывая по сторонам холодного места. Основной коридор в три метра шириной уходил далеко вперед, заканчиваясь лифтом на нижний уровень, который соседствовал с душевыми слева, а справа шла лестница, вплотную к которой были туалеты. И вот здесь есть некая белая ворона – лифт. Неизвестно, кто, как без видимых в данный момент причин вывел его из строя, полностью обрубив питание всего механизма, а без компьютера… увы, пока ножками по лестнице. Хотя так даже лучше: меньше шансов, что дети окажутся там, куда им не следует ступать. И все бы ничего, но вот для его восстановления, увы, у наших новоприбывших нет ни инструмента, ни запчастей, как, собственно, и знаний в этой области. Ну, решили почти все одновременно, не все же идеально должно быть, да и нужен лифт лишь на этаж вниз спуститься.

По сторонам всего пути к лифту шли двери: справа в жилые комнатки, другие, с противоположной стороны, открыли доступ в столовую и комнату отдыха. Правда, там ничего должного так и не соорудили. А вот уже ближе к Нилу было самое интересное и важное в этом месте: слева от него двери в ремонтную зону, а справа – два помещения: сначала центр связи и некий пункт управления базой, а дальше, вплотную уже к спальням, – приличный медицинский центр. Вот как‑то так – вроде бы просто и практично, все, считай, на ладони, но все же данный минимализм несколько давил, будто бы ощущалась масса всей скалы, внутри которой по факту они все и находились. Серо‑черные стены без какого‑либо желания создать приятный глазу антураж, потолок со встроенными квадратными лампами в шахматном порядке и немного рифленый пол – вид крайне мало красочный, создающий не самую приятную атмосферу, думал Нил, не удивляясь отсутствию посетителей долгие годы.

Правда, все эти мысли лишь краешком касались основных мотивов его тревоги, так сказать, играли роль приправы к и без того обостренному блюду в виде тянущейся уже несколько месяцев болезненной темы между ним и Лилит.

– Ну, как тут дела? – задал он вопрос Лилит. Всецело погруженная в работу с оборудованием для связи во всю стену напротив входа, она ответила не сразу:

– Большой плюс таких мест – отсутствие грызунов. Сама система вроде бы работает, просто старая, но, к счастью для нас всех, тут явно хотели охватить все сферы и способы связи между… всеми? Пока главная проблема – программное обеспечение, оно тут еще до моего рождения, придется повозиться с переустановкой и подгоном системы.

– Сама как? – Лилит показательно не среагировала. – Да, ты просила не спрашивать это в стотысячный раз, но разве я имел в виду что‑то конкретное? Ты знаешь, какой я покладистый, так, спросил просто.

Лилит медленно развернулась на крутящемся стуле и уставилась прямо в глаза Нила, открыто выражая трудность подбора слов.

– Твоя забота всегда мила, но давай обсудим более важный момент. – Лицо Нила быстро изменилось с неуклюжей заботливости на неприятное тухлое смирение. – Ты понял, о чем я, точнее, о ком. Твой отец объявился так же неожиданно, как и вся эта крайне сомнительная работа. Когда мы его последний раз видели? Лет девять назад, чуть больше, если я не ошибаюсь, Максиму тогда только год исполнился.

– А где он, кстати?

– С Норой в столовой, – быстро отчеканила Лилит, явно не давая ему соскочить. – Холд знает?

Вопрос был твердым и сильным – на такой обычно либо честно отвечают, либо молчат. Глаза Нила потемнели, а заговорил он лишь после того, как отступил назад и оглядел коридор, убедившись в отсутствии лишних ушей. Сам разговор уже сворачивал не в ту сторону, что, к сожалению, было далеко не впервой, даже напрашивалась неприятная до раздражения закономерность.

– Нет. Холд не знает. Ты правда думаешь, что я бы ему рассказал? Издеваешься!

– Да я понятия не имею.

– Лилит, я клянусь тебе! Я думал, мы прошли тот этап, когда мне приходится тебе вечно все доказывать!

Да уж, не на такой разговор он рассчитывал, пусть и понимал его неизбежность. Находясь под сильным взглядом Лилит, Нил непроизвольно скрестил руки на груди, машинально приняв оборону, чему она, с одной стороны, была рада – так он будет честнее и прямее, а с другой – это вновь отняло ту редкую эмоциональную теплоту между ними.

– Я не хочу ссориться. Но давай будем честны, тут слепой увидит слишком уж явное стечение обстоятельств. Мне самой ни разу не приятно, но одно уж очень легко сходится с другим. Не говоря уже о том, что вообще‑то мы хотели оказаться не здесь, в холодном и одиноком месте. Хотя батареи уже включились, хоть, блин, что‑то, спасибо!

– Я спросил у него. – Нил взял стул и сел на том же месте, где и был. – Но он просто сослался на формальность. Зная его, не поверю, что все вот так легко и без подковерных игр. Но я проверил – приказ и правда есть, все официально.

– Да‑да, я знаю. А что так смотришь? Думаешь, я все на самотек отвела, дожидаясь тебя, и сама не убедилась в официальности приказа и назначения? Как раз отпуск должен был начаться – и на тебе.

– Лилит, мы тут на неделю, две – максимум.

– И что?

– Хватит лишний раз драматизировать, вот что! И не смей опять причитать, хватит! – процедил сквозь зубы Нил, с трудом держа тон на одном уровне, поспешно возводя оборону от ее нападения. – Да, мы не планировали тут быть, но такова уж работа. Не впервой нам срываться с места и лететь, куда скажут. Все же мы не просто так имеем и допуск, и привилегии. До этого будто бы не приходилось в командировки гонять без разгона, сразу в гущу. Так что хватит причитать! Мы здесь, прими этот факт! Все сделаем, и будет куча времени, чтобы…

– Чтобы что?

– Вот именно! Ты сама не знаешь, чего хочешь. Как по мне, работа – это то, что нам нужно.

– Ну ты и говнюк! Ничем не лучше отца.

– Не смей нас сравнивать!

– Я не хочу тут быть! Ты слышишь меня?! Не хочу! Я согласилась… да я сама не знаю, зачем я согласилась. Толком и не думала, дура, блин. Помимо работы мне что, еще придется и твои проблемы с отцом выслушивать, быть вашим рефери? Да, если ты не замечал, то поверь: за милю вашу вражду видно! У меня, по‑твоему, что, нет своих…

– Ты права.

Не первый раз он с болью замечал изменения в Лилит, как частичка доброты и смелости заменялась несправедливой жестокостью. Причем больше всего он беспокоился, что Максим тоже это видит, принимая ее поведение как данность.

– Прости. Но мы уже здесь. Давай все сделаем и спокойной вернемся домой, а я постараюсь не втягивать тебя в наши с ним разборки.

– А может, попробовать обойтись без них? Для разнообразия.

Нил ненавидел такие моменты. Знал, что прав, но состояние Лилит было на пределе, продолжать дальше ему не было смысла – ни к чему хорошему это не приведет. А если он даже ненароком, будто бы невинной оговоркой, заикнется о том, что она отдаляется от Максима последние три месяца… Нет, такое нельзя даже представить, с недовольством заключал Нил, болезненно воспринимая те невидимые преграды между ними.

– Постарайся и для Максима. Я не хочу, чтобы он увидел ваш междоусобный бардак с Холдом.

– Хватит, пожалуйста, делать меня виноватым.

– Нил, – сказала Лилит с тем самым надменным упреком, чуть ли не с удовольствием тыкая Нила в его же косяк, – ты куда больший провокатор, чем он.

Как‑то странно так случилось, что этот неприятный диалог между мужем и женой, между прочим, уже набивший Нилу оскомину вновь повторяющимся упреком в его сторону, был прерван совершенно непредвиденным образом. Внезапно весь свет отключился, погрузив «Фелисетт» в угольный мрак. А толщина стен и глубина постройки изолировали от внешнего мира настолько идеально, насколько даже в кромешной тьме без каких‑либо внутренних звуков было невозможно найти доказательства существования хоть какого‑то живого мира за пределами стен. Казалось даже, словно «Фелисетт» ожил и решил потушить очередной пожар между супругами, так сказать, вмешаться, пока не стало хуже. Но, увы, как бы романтично это ни могло звучать, причина была совершенно не в этом.

Она куда сильнее тебя

На первый взгляд, ничего особенного не произошло – всего лишь отключилась электроэнергия, разве можно кого‑то удивить этим в мире технократов? Пусть и переживающих далеко не первый экономический и идеологический кризис, но все же. Если честно, то правильного ответа нет. Все индивидуально и зависит от контекста, который прямо сейчас так искусно влияет всеми своими составляющими на Лилит. Ее тело в мгновение покрылось ледяными мурашками с последующим жгучим ознобом. После нарушается дыхание, а сердце отстукивает уж больно раздражающий ритм, словно изобретает способ общения единственным доступным инструментом – пульсацией. Мозг начинает играть в игры без ее спроса, заходя внаглую с козырей: время растягивается, слух играет в молчанку, а зрение лишается смысла. Ей попросту не оставалось выбора, кроме как поверить в отсутствие всего вокруг, а значит, и самой себя. К сожалению, подобное состояние для нее не впервой, а то не сильно давно случившееся несчастье, породившее преследователя, все никак не поддается устранению. Но в этот раз, потерявшись в моменте, почти поверив в безвозвратность, Лилит получает помощь извне. С момента отключения света прошла пара минут, вторую из которых Нил потратил на многие попытки вернуть в сознание жену, хотя то никуда не девалось – просто ее настиг приступ немыслимой паники. Но, к счастью, возвращение случилось быстрее ожидаемого, но дольше возможного. Она резко схватила его за руки, до этого обнимавшие ее за плечи, пока заботливый голос пытался пробиться сквозь невидимую броню Лилит. Оковы слетели, жизнь вновь ощущалась чем‑то осязаемым и личным, а время смогло вернуться в привычный ритм. Подобные моменты раздражают, как минимум из‑за доказательства переоценки собственных сил. Сейчас ей болезненно страшно, а холод и тишина оставались единственными ориентирами в исчезнувшем мире, оставив ее одну с беспредельным страданием. А в темноте не видно никаких границ, что сразу же обесценивает вышеупомянутые ориентиры от бесполезности, окончательно доказывая Лилит ее ничтожность.

Пошла третья минута, коммуникации молчали, питание все так же отсутствовало. Нил говорил нежно, но уверенно, поступательно донося до нее информацию:

– Так, я иду вниз, ты – к детям. Вроде бы Холд и Август там были, может, случилось что, сейчас проверю.

Нил освободил руки от хвата Лилит, включил нагрудный фонарик и, поймав контакт со все еще нервным взглядом жены, твердо произнес:

– Ты поняла меня?

– Да, – имитируя контроль, сказала Лилит, сразу же поднявшись на ноги и включив уже и свой фонарик, взяв оружие против тьмы в свои руки. Нил смерил ее заботливым взглядом, явно желая сказать чуть больше, – но, оборвав себя еще на мысли, просто кивнул и пошел к лестнице. С одной стороны, она была рада остаться одна: не любила чувствовать себя слабой, пусть и защита от мужа, особенно сейчас, была приятным и действенным влиянием. С другой – вновь осталась наедине с остаточным эффектом от преследователя, главный из которых лишь сейчас полностью распылился, – время. Все вдруг ускорилось, приобретя наконец‑то более подходящий окрас к нынешней композиции изменившихся декораций. Выбежав в общий зал, Лилит, не сбавляя темпа, направлялась к столовой. Все мысли заняты детьми, что, несомненно, позволяет лучше цепляться за реальность, отталкивая от себя остаточный эффект панической атаки, а следовательно, и мысли о том самом ощутимом, но несуществующем преследователе. Двери тут открывались механическим путем, она дернула рычаг над панелью открытия, створки с некоторым скрипом расступились перед ней, спрятавшись в стенах. Быстро войдя и уже открыв рот для первого слова, Лилит замерла на месте. Увиденное могло бы еще быстрее зародить в ней страх, если бы за ее спиной не объявился Август. Их взгляды почти одинаково выразили друг другу непонимание причины отсутствия детей на месте. Без слов они осмотрели все: пустые шкафы, холодильники, даже порылись в двух паллетах со снабжением, допуская банальную попытку спрятаться там от страха. Самые худшие ожидания подтвердились – детей нигде не было. Лишь следы пребывания, а именно – простенькая металлическая коробка Максима, где он хранил сувениры. Она небрежно лежала на столе, что для Лилит стало плохим знаком.

– Это Макса! – Она взяла ее и осмотрела, внутри все было на своих местах. – Он бы ее не оставил так.

– Может, Норе показывал?

– Я не знаю! – Лилит нервно осматривалась, спросив чуть ли не на автомате: – Ты не знаешь, почему выключился свет?

– Меня сейчас не это волнует, – ответил строго Август, продолжив поиски уже вне столовой.

– Нора! Максим! – Август старался кричать нейтрально, но нотки недовольства все же выделялись, что не могла не подметить Лилит, также осматриваясь вокруг и рассекая кромешный мрак лучом фонарика. – Дети, где вы?!

– Тихо! – отсекла Лилит, опустив фонарик в пол и начав прислушиваться, чему не сразу, но последовал и Август, оглядываясь по сторонам. Как всплеск света во властной черноте, инородный звук выделился сразу же. Август сорвался с места и уверенным шагом добрался до самой дальней жилой комнаты слева, напротив столовой, почти вплотную к туалетам, вынуждая Лилит догонять его.

– Вы слышите меня?

– Да, мы здесь! – начал громко Максим, стуча чем‑то металлическим по двери.

– Нора с тобой? Вы в порядке?

– Да, да, она тут. Дверь закрылась, нам не выбраться.

– Макс! – начала наконец Лилит, пока Август безуспешно дергал рычаг механического открытия. – Это мама, отойдите назад, мы будем дверь открывать.

Лилит светила ему уже с двух рук, пока неудача использования механизма не привела к попытке силой сдвинуть створку. В его голове уже вовсю идет оценка самого быстрого способа вскрытия: болгарка на батарее, горелка, может быть, просто ломом попробовать… Правда, до окончательного вывода крайне энергичной решаемой задачи не хватило нескольких секунд –свет включился, а за ним и панель управления, однако тут не обошлось без нюанса в виде замыкания, вынудившего створку со всей силой умчаться за правую стенку, будто бы боясь использования всех идей Августа. Свет ослепил и даже немного испугал, а где‑то в стороне отозвались странные, механические на слух звуки. Но пусть «Фелисетт» и ожил, проблемы еще решены не были. Благо Лилит успела среагировать вовремя:

– СТОП! – остановила она детей в шаге от выхода. – А если она сейчас опять хлопнется?

Август осмотрел детей, поймав прячущийся от него взгляд Норы, стоящей позади возбужденного Максима, чьи два больших глаза искали решение задачи, будто бы он и не причем вовсе. Август осмотрел дверь, потом панель и сам механизм, и ему пришла простейшая, но крайне опасная идея. Не желая более оттягивать время, он схватил руками выпирающий кусок створки, а ногой уперся в противоположную сторону. Делать такое ему не хотелось, да и было не по правилам, но отцовская любовь толкала на опрометчивые поступки.

– Быстро выходите!

Первым именно что выскочил Максим, будто бы и не было никакого заточения, а если и было, то он словно и не видел в этом проблемы. Но, с другой стороны, его энергия все же передалась Норе. Он протянул ей руку и подозвал, малька заглушив и так уже разгоряченное чувство вины. Только оба оказались снаружи, а Август перестал быть живой распоркой, Лилит подошла и уставилась на детей сверху вниз – вроде бы и строго, но вроде бы уже смирившись с такой выходкой. Забежав вперед, стоит уточнить, что Август совершенно не принял такой позиции, посчитав ее как минимум некомпетентной.

– Ну и что вы тут делали? – спросила Лилит с нескрываемой претензией. – Хотя дай угадаю, ты опять пошел искать себе сувениры, и опять без спроса, и опять никого не предупредив. Верно излагаю?

– Верно, – совершенно спокойно и толком не видя причин извиняться, проговорил Максим, открыто игнорируя строгий взгляд Августа. – Но она тут ни при чем, это я ее позвал с собой, я же уже кучу раз был с вами, а она в первый раз. Вот и хотел показать тут все, да и не мог же я ее одну оставить. Двери были открыты, мы стали гулять, зашли в одну комнату, потом в другую, потом – хрясь! – и все отключилось. Бывает.

– Макс, – начала Лилит опять же неуместным для события тоном, – ты меня так до могилы доведешь, какого фига! Ты не мог подождать или… А если бы вы пострадали? – Строгость все же пробилась на волю. – Или мы были бы на улице? Сколько бы вы там просидели!

– Да‑да‑да, я знаю, но скучно было, такое место клевое, тут столько всего, а…

– Хватит! – строго, с нотками утомления оборвала Лилит.

Важно отметить, что Максим кое‑что все же усвоил, сразу же погасив активность, – правда, выглядело это скорее уступкой, а не осознанием вины. А вот Нора, всецело обнятая самобичеванием, расколола свой панцирь и отреагировала на окружение, лишь когда Август подошел и сел перед ней на одно колено, словно и вовсе игнорируя остальных.

– Посмотри на меня.

Нора подняла стеклянные глаза. Руки были вдоль тела, осанка прямая, лицо безжизненное. Стыд был спрятан глубоко, но недостаточно.

– Почему ты ушла без разрешения? Я жду ответа.

– Я не могла отпустить Максима одного.

– Ты могла сказать мне или кому‑то из взрослых. Я учил тебя быть честной. Ты честна со мной?

– Я ослушалась тебя и…

– Это я уже знаю, незачем говорить. Почему ты ослушалась?

В глазах и самом лице появилась еле заметная уверенность.

– Мне стало интересно это место. Не сказала я, потому… потому что не захотела. Не думала, что что‑то случится.

Август немного подумал, Нора же вцепилась в него своими большими глазами, утонуть в коих было легче легкого.

– Хорошо, я тебя услышал. Никогда мне не лги. Я беспокоюсь о тебе, а мы здесь должны смотреть в оба глаза и всегда знать, кто и где находится.

На последних словах Август посмотрел и на Максима, с лица которого уже давно исчезла самоуверенность. Август вновь взглянул на дочь и уже чуть мягче произнес:

– Мы должны заботиться друг о друге, иначе кто‑то может пострадать. Чтобы впредь никакой своевольности, ясно? – Нора строго кивнула головой. – Я рад, что все обошлось и вы оба целы.

Август поднялся и сразу же сказал им возвращаться в столовую. Дети послушно зашагали вперед друг за другом.

– Макс, – громко остановила его Лилит. Он лениво обернулся и увидел в руках мамы его коробочку, которую она показательно держала в одной руке. – Я думаю, пусть побудет у меня, а то вдруг потеряется, да? Согласен? – очень артистично и немного издеваясь, сказала Лилит, на что тот показательно закатил глаза и, развернувшись, продолжил шаг.

Лилит посмотрела на Августа, тот кратко ответил ей тем же и сразу же решил осмотреть остальные двери, но неожиданно она преградила ему путь.

– Может, будешь с ней помягче?

Видно было нежелание обсуждать эту тему, но Лилит это не волновало.

– Я понимаю, ты отец‑одиночка, заботишься и любишь ее, но все‑таки Нора – ребенок, а не какой‑то солдат.

Ее авторитарная уверенность в правоте своего мнения давала достаточно сил для профессиональной выдержки в начинающемся конфликте. Но все же важно отметить отсутствие злобы или презрения. В некотором смысле Лилит исполняла роль аккуратного, но уверенного наставника. Август же принял предложение к нежеланному обсуждению, как минимум из‑за уважения к ней как к женщине и матери, да и, будем честны, сам он человек, не искавший конфликтов. Развернулся к ней и занял твердую позицию, глядя на нее чуть сверху вниз из‑за разницы в росте.

– Именно потому, что она ребенок, ее нужно учить дисциплине и ответственности, иначе никакой осознанности в ее мышлении не будет, – внушительным тоном говорил он размеренно. – Случившееся – это, по большому счету, везение, потому что в другой раз последствия будут плачевными. Этого никто из нас не хочет.

– Да им просто любопытно стало.

– Нет. Это Максиму стало любопытно. Нора обычно не ведется на такие авантюры. Просто у него избыток воображения, который если пустить на самотек, то может привести к чему‑то плохому. Она повелась на провокацию, ничего страшного, в следующий раз будет умней. Методы воспитания, может быть, и строгие, но они приносят результат, уж поверь мне.

Лилит кратко и показательно усмехнулась при этих словах, чуть сбавив напор характера.

– Ты же отец‑одиночка, неужели за столько лет не усвоил, что никогда, вообще никогда, нельзя говорить матери… что она плохая мать? – Лилит это не коробило от слова совсем, таким простым выпадом растормошить ее эмоции было практически невозможно. Это была ее отличительная черта – знать, когда есть место личному, а когда нет.

– Слушай, – чуть легче начал Август, – я не хочу сориться или конфликтовать, наоборот, я очень рад, что тут есть вы с Нилом, если что, можете приглядеть за ней. Но не забывай, где мы. Лучше готовить детей к возможной суровой реальности раньше, чем позже. Нора должна быть сильной, потому что кроме меня никого у нее нет. Мы оба знаем, жизнь – очень трудная штука. – Лилит нахмурила брови. – Все, что я делаю, это ради нее, и даже если она будет меня ненавидеть, моя задача как родителя – подготовить ее.

– М‑да… Ты, друг мой, кое‑чего так и не понял – она куда сильнее тебя. Уже сильнее, – с внушительным акцентом на последних слова заключала итог Лилит. – Поздравляю, Август, ты справился. Правда, счастливее она так не станет, а без этого никуда, хочешь ты в это верить или нет! Между вами пропасть, хоть планету воткни. Ты бы лучше «раньше, чем позже» подметил это, а то потом сам познаешь, каково быть на месте Холда.

Августа кольнуло подобное сравнение. Он замялся, задумался, но быстро откинул эти мысли, а вот Лилит их поймала, записав с радостью и облегчением молодого отца в лагерь небезнадежных родителей.

– Мы по‑разному воспитываем наших детей. – Он явно решил закончить разговор на примирительной ноте. – Методы противоположны и в некотором смысле взаимно порицаемы в глазах каждого. Ты высказала свое мнение, я его выслушал и прокомментировал. Ничего личного. Но только мне не ясно, почему тебя на самом деле это так задевает. Не отвечай, это долгий вопрос, и, скорее, ответ нужен тебе, а не мне.

Август оставил ее с очень странным осадком: вроде бы в его словах и есть истина, но, с другой стороны, с сожалением подмечает она, уж очень сильно подобные мотивы напоминали изречения самого Холда. Видимо, зачинщик всех событий так и отобрал на роль правой руки Августа, увидев в перспективе свою копию, думала Лилит с некоторым сочувствием к Норе, хотя к девочке она прониклась, стоит признать. А вот чего сама Лилит признавать не хочет и даже стыдится, но в меру характера иначе никак не может, – это отсутствие чуть ли не болезненного именно для матери переживания за детей в момент их пропажи, вместо естественных чувств, которые ранее пронзили бы ее сердце насквозь. Возможно, из‑за этого сбоя она так нагло и ополчилась на Августа? Завидовала ему? Представила ужасное для любого родителя – обоснованный стыд перед своим ребенком за то, какой она родитель… А дальше пошли естественные вопросы: неужели я недостаточно ответственна? Или люблю его недостаточно? А может быть, так было всегда и я правда облажалась? Последний вопрос Августа – это завуалированный укор в адрес ее отношения к сыну, можно даже сказать, претензия. Лилит дралась с этим мыслями, пряча под безжизненным лицом ужасающие чувства. Но все же в момент самоунижения порой куда проще принять заслуженное наказание. Мерзкое состояние прорывалось откуда‑то изнутри, чуть ли вновь не приведя с собой преследователя, чью агрессию в свой адрес она считает всецело заслуженной.

Мы делаем обычную работу

Тут позволю себе вольность заявить о надобности вернуться чуть‑чуть назад, аккурат к моменту после внезапного отключения энергии на «Фелисетте», вынудившему разделиться Нила и Лилит. Как мы помним, отец со всей ответственностью ушел на поиски причины внезапно настигнувшей проблемы, оставив детей на попечении матери. И если вам кажется, что рассказанная история первого полноценного знакомства между Августом и Лилит была единственным важным на тот момент времени событием, то смею огорчить несогласием. Разочаровываться никак не стоит: случившаяся перепалка между родителями ни в коем случае не бессмысленна, а те заложенные мысли в их головах непроизвольными откровениями как друг перед другом, так и перед собой найдут свой отклик в будущем. Мягко говоря, процесс, начатый при столкновении двух противоположностей, имеет скорее пассивный и очень интуитивный процесс, в отличие от параллельно происходившей в тот момент истории между отцом и сыном.

Все еще во мраке, орудуя лишь фонариком, Нил поспешно спустился по лестнице на нижний уровень. Оказавшись за единственной дверью Нил встретил развилку в три стороны, по одной от каждого плеча и прямо перед носом. Куда идти, не знал, да и оказался тут в первый раз с момента прибытия. И вот только он собрался позвать Холда внушительным тоном, как тот сам себя выдал, пройдя вдалеке из одной стороны в другую с фонариком вокруг головы.

– Что случилось? – еще на подходе к Холду спросил громко Нил. Но сам Холд был более чем спокоен, будто бы вообще ничего необычного не произошло, а так, всего лишь лампочку поменять, если прибегать к простой аналогии.

– Ничего не случилось. Ты о чем?

Терпение Нила было подвергнуто испытанию.

– А выключенный свет?

– Здесь немного намудрили с энергогенератором, но вроде бы разобрался, сейчас все будет.

– А предупредить нельзя было? Лилит с детьми испугалась вообще‑то! – чуть ли не заревел во все горло Нил неестественным для себя тоном, вынудив Холда отложить изучение показателей на мониторе перед собой и с тяжестью развернуться к сыну. Фонарик на голове он направил вверх, а Нил уставил свой вниз.

– Ты провел инвентаризацию медицинского блока?

Острый и внимательный взгляд Нила не возымел никакой даже мало‑мальски заметной реакции.

– Холд, раз уж мы тут вдвоем, то, может, честно поговорим?

– Я всегда был честен с тобой.

– Корень всех проблем, – звучало так, как обычно озвучивают с прискорбием причину плачевных событий. Он вновь продолжил, но уже иным тоном: – Хотя сейчас твоя честность будет кстати. Скажи, почему я здесь на самом деле? Как и Лилит, и Максим, разумеется.

– Мы делаем обычную работу.

– Нет‑нет‑нет. Меня удивляет твое появление на моем горизонте впервые за… девять, десять лет? Что случилось? Ты умираешь или…

– Ты правда думаешь, что, лишь находясь при смерти, я бы захотел увидеть сына и внука?

– Я не знаю! Представь, такое происходит, когда ты то исчезал, то появлялся, то потом опять след простыл, а мама при этом лгала мне в глаза, оправдывая тебя и выдумывая мотивы и истории, подтверждения коим никогда не было!

– Выговорился? – после напряженной паузы сказал Холд с каменным лицом и только собрался заговорить дальше, как Нил немного нетерпеливо высказался подходящим тоном смирения:

– Дай угадаю, теперь ты во мне по классике разочарован?

– Я не разочарован, просто расстроен, – неожиданно тише, с нежеланным примирением с выводом произнес Холд.

– Ну, к этому я привык. Переживу. Но если уж ты и решил компенсировать эгоизм и быстро восполнить пробелы в отношениях, то спешу сказать тебе четко и ясно – никому это не надо. Мы делаем работу и валим, уясни это и потом не вздумай вновь обвинять меня. Нельзя так делать, Холд, влезать в наши жизни, когда захотелось, насаждая свои правила и мировоззрение. Десять лет прошло. Десять долгих лет, а ты и вовсе не изменился… в отличие от меня. Мои жена и сын – это самое важное, что у меня есть, а уже потом, где‑то позади, ты.

За злостью и презрением Нила наполняло торжество справедливости. К сожалению или нет, но продлился эффект недолго.

– Я думаю, что тебе плевать на перебой энергии на жалких десять минут. Ты знал, где я, и, быстро связав одно и другое, нашел себе лишний повод для оправдания гнева в мою сторону. Ты бросил жену и ребенка из‑за попытки устранить проблему? Или же ради шанса вынести на меня всю свою жалкую детскую обиду, обвинив меня во всех грехах?!

Холд показательно дернул рычаг рубильника рядом с собой, после чего «Фелисетт» вновь ожил. Окружающие лампы в техническом помещении подарили холодный свет этой разгоряченной атмосфере.

– Надеюсь, ты оставишь личное при себе, потому что, хочешь ты этого или нет, но субординацию надо соблюдать. Сейчас был личный момент, это я понимаю. При остальном персонале, как и в случае каких‑либо указаний, требую не забываться!

Холд говорил учтиво, показав ту сторону, которую Нил был даже рад увидеть, пусть и ненадолго.

– Раз уж я в твоих глазах по неизвестной мне причине так и остаюсь худшим на свете, то поздравляю: ты доказал, что не лучше меня, в чем сам же и виноват. Вот теперь я разочарован.

Молчание между ними напоминало осадок послевоенных действий с применением жестоких и бескомпромиссных методов в пользу победы любой ценой. Окруженные морщинами глаза сверлили Нила насквозь – причем, отметил про себя сын, отец как всегда, преобладал над ним силой и властью, вот‑вот перешагнувшей на ступеньку тирана. Сам Нил, как можно подвести временный итог, был разочарован, опять же не трудно догадаться, в ком. Даже спустя столько лет он все еще недостаточно силен для Холда, чью броню, как ни старался, так и не смог даже повредить. Нил почти успешно скрывал сокрушение своих позиций, ища хоть какой‑то выход из положения, в которое сам себя, как и всегда, загнал.

На планшет, который ранее Холд использовал для сбора данных, пришло оповещение об окончании проверки систем «Фелисетта». Выдернув провода из терминала справа от себя, он кратко взглянул на отдающий синим экран и, кивнув Нилу идти за ним, направился к выходу. Движения отца были громоздкими и тяжелыми, прямо как осадок от крайне неудобного и неприятного обоим разговора. Холд мог справиться со всем вышесказанным, к тому же, не забываем, его броня уже давно закалена под определенную роль. Уже когда сын поднимался по лестнице, видя в паре метров сутулую спину отца с опущенной вниз головой, ему пришло действительно неприятное открытие: пока он не исправит поломанные отношения с Холдом, вернуться к семье в эмоциональном смысле будет практически невозможно. А ведь на нем огромная ответственность перед ними, его женой и сыном, особенно в последние три месяца. Хотя, стукнула идея по голове, может быть, вступая в эту заведомо проигрышную войну, он как раз таки пытается дистанцироваться от проблем с Лилит? Этот вопрос ненадолго затормозил Нила, окунув в сгусток сомнений. Правда, к сожалению, не то что ответ – сам вопрос им был отодвинут в ящик, провоцируя странное раздражение сродни чувству всецелой беспомощности. Так что по одному делу за раз, решил для себя Нил. Уверен, многие из нас с вами знают, как трудно порой быть выше личных обид и всех неприятных составляющих конфликта, особенно когда присутствует фактор времени, где, словно вино с годами, изначальные причины лишь крепчают.

Я пойду

В каком‑то смысле для Холда возрождение работоспособности «Фелисетта» являлось укреплением позиции не только для будущих проектов, но и плацдармом, где ему откроется возможность позволить себе шаг в сторону примирения с сыном путем перелопачивания многих эмоциональных моментов. Хотя ранее ему казалось, что именно совместный процесс воскрешения конструкции сможет растопить между ними ледяную стену, что, как вы понимаете, дало противоположный эффект. Первый и последний на данный момент разговор по душам вышел даже близко не тем, на что рассчитывал Холд. Однако стоит признать наличие фундаментальной ошибки – он не учел контекста в десять лет. Многое надо наверстать, очень многое. Правда, глобальная цель придает львиную долю сил игнорировать внутренние эмоции в угоду правильной расстановке приоритетов, но… будем честны, все же Холд – человек, а не робот, он может ошибиться. И вот, придя к блоку связи, он быстро осмотрелся и обратился к Лилит, вновь сидевшей на том же месте, где в прошлый раз мы видели ее с Нилом.

– Докладывай.

Лилит спокойно развернулась на кресле. В этот момент подошел Нил и занял позицию в стороне между ними. По их лицам Лилит прочла остаточный эффект уже известной неравной битвы.

– Ну, что сказать: технически проблем не нашла, а вот программное обеспечение страдает, как и жесткие диски. Похоже, здесь лет сто ничего не обновлялось. Связь с «Шарлоттой» скоро налажу, а вот самостоятельно на контакт с остальным миром пока не выйдем – тут была парочка спутников, но их еще найти надо и понять, в каком состоянии они находятся.

Холд кратко кивнул в раздумьях.

– Я думала, будет хуже. Но все, что нужно, у меня есть, даже с запасом. В период рассвета технократии Центр Развития Технологии делал все на века, не то что сейчас. Хотя самого ЦРТ уже нет, но мысль понять не трудно.

В этот момент в Ниле стрельнула зависть: Лилит чуть ли не властвовала, держась профессионально и уверенно, даже позволяя себе разные колкости при таком человеке, как Холд. Еще один камень в свой огород, хотя, опять же мчались мысли, что вполне естественно иметь перед родителем большее повиновение, нежели перед чужим человеком.

– Тарелка в порядке?

– Да, как минимум на диагностическом уровне. Плюс, я мельком глянула систему безопасности. – Лилит кивнула в сторону Нила, тот опирался как раз на пульты управления. – Камеры видео‑ и аудиозаписи присутствуют, но их очень мало – всего четыре штуки, строго на вход, выход, коридор и лифт. А самое интересное – это отсутствие жестких дисков. Кто‑то их вынул и забрал. А поставить наши не могу из‑за все той же пропасти между технологиями. Надеюсь, вы привезли свое видеонаблюдение, чтобы везде глаза были?

– Август тебе их выдаст.

– Лишние руки будут кстати.

Лилит не интересовалась перебоями с энергией строго из упрямства – сами должны разъяснить. Как ранее уже уточнялось, профессионализм и работа были ее панацеей от всех жизненных тяжб, коих к этому моменту набралось с приличным избытком.

– В чем была причина перебоев? – спросил Август в тот момент, как появился в проходе, сразу же обращаясь к Холду.

– Как там Нора? – выскочил из Холда свой вопрос, заставив Нила и Лилит переглянуться с особым кратким посылом, но он сразу же добавил: – Как Максим, дети в порядке?

– Да, все хорошо, спасибо! – Ответ звучал скорее дружески.

– «Хорошо» – это самое главное. Делайте связь, – кивнул он Лилит, – а мы займемся внешним источником энергии. Оказывается, здесь установили пару ветряных мельниц и солнечные батареи. Первые работают, они почему‑то не были подключены к общему реактору, а вот солнечные батареи на крыше не отвечают на команду. Возможно, какая‑то поломка.

– Значит, идем! – неожиданно резко, даже для него, вышло у Нила. – Сделаем все с тобой.

– Может, лучше мне пойти? – обратил на себя внимание Август, чуть выйдя вперед, при этом звучало несколько заученно. – При всем уважении, мы с Нилом куда моложе. Сэр, вам незачем рисковать.

Для одних подобное звучало бы истинным уважением, для других – почти что оскорблением, а вот Холд принял это за вызов. Пусть разум и понимал мотивы, но характер из принципа не мог позволить кому‑то принять на себя труд, который он якобы не способен исполнять. Взгляд его почти успешно скрывал метаморфозу удивления с последующей защитой собственного авторитета.

– Я пойду.

Думаю, вы понимаете, как он это произнес: твердо, жестко, будто бы решил судьбу мира. Такое не оспаривают – лишь преклоняются. Но Август был не промах – чуть подумав, он несколько раз кивнул и, обратившись еще и к Лилит, предложил свою помощь. А он, Нил, вот‑вот потерял бы шанс наконец‑то поговорить с отцом, увидев в этой вылазке идеальный шанс для закрытия старых, не тронутых ранее вопросов, а то без этого он уже и не представляет адекватное время на «Фелисетте». Даже более того, что, разумеется, крутится в его голове, словно комок колючей проволоки: если не закопать топор войны, то все скопленное годами, скорее рано, чем поздно, взорвется, принеся непоправимый ущерб им всем. Основной же причиной такого усердия служило желание избавиться от гнетущего чувства слабости и покорности перед отцом, будто бы Нил до сих пор ребенок, пытающийся доказать свою самостоятельность вызовами, упрямством и борьбой с авторитетом. А он, на минуточку, не ребенок, уже причем давно, только вот осталось утвердить это раз и навсегда перед Холдом, доказав в первую очередь самому себе, что человека, которым он был при последней встрече с отцом десять лет назад, уже давно не существует. На вопрос, хочет ли он тем самым доказать это и самому себе, ответ даже не нуждается в уточнении.

Повезло с погодой

Погода будто бы специально утихомирилась, даже легкого дуновения не присутствовало, а снег всецело поддался гравитации. В каком‑то неясном смысле этот покой казался Нилу зудом в затылке из‑за слишком уж стерильного окружения, без отвлекающих от тяжелой темы грядущего разговора факторов. Благодаря шлему, чья металлическая защита покрывала лишь затылок, можно было разглядеть все вокруг, особенно если отключить вывод показателей на бронестекле. Хотя, что уж мечтать, если бы не включенные фонари на скафандрах и приборах ночного видения в шлемах, то звездное небо даровало бы идеальную красоту мира.

Холд шел первым, Нил – чуть позади, между ними был страховочный трос, основной же прикрепили к установленной лебедке у стены, справа от входа. Саму ее, эту лебедку с дополнительными тросами и разным инструментом, заблаговременно поставила наша группа, предусматривая выходы на планету. Благо идти было недалеко: надо было лишь добраться до правой стороны базы, если смотреть на нее от звездолета, там с торца должна быть лестница. Привезенные новые костюмы были утеплены и прошиты крепче некуда, а с современным термобельем комфорт был обеспечен даже для самого взыскательного характера.

– Повезло с погодой. Когда спутники настроим, то получим все сводки.

Да, это было неуместно, Нил все еще подбирал слова, ища правильный подход, ну а Холд держался так же непробиваемо, как и всегда. Они подошли к краю базы, завернули за угол и, пройдя ближе к скале, увидели утопленную вглубь лестницу прямо на крышу. Холд дернул одну ступеньку, другу, третью – вроде бы, на первый взгляд, все цело.

– Похоже, Лилит была права, делали и правда на века, – уже более сконцентрированно сказала Нил, подойдя ближе. – Я пойду первым, проверю состояние.

Но Холд лишь как‑то странно на него посмотрел и, сразу же уцепившись за лестницу, начал восхождение. Ворча про себя из‑за характера Холда, Нил последовал за ним, ощущая, как наполняется недовольство, вот‑вот должное дать ему правильный толчок для реализации затеи. Сам же подъем прошел совсем уж без неурядиц, даже слишком спокойно и легко, думалось Нилу, когда тот залез на крышу. Как‑то по‑особенному ощущался открывшийся простор с крыши «Фелисетта», пусть лишь чернота вокруг, но легкость и свобода в странных смыслах так и кричали со всех сторон. Холд в это время уже осматривал заснеженную солнечную панель почти во всю ширину центрального строения.

– Я хочу извиниться. – Нил знал, что такая формулировка привлечет внимание, пусть на самом деле извиняться ему было и не за что. – Ты правильно услышал. Да, я хочу извиниться перед тобой.

Не подавая вида, Холд отчетливо слышал сына, интенсивно копаясь в небольшом контактном блоке, где были предохранители и можно провести прямую диагностику плат. Нил же стоял прямо, спиной к нему, и поглядывал то вдаль, туда, за звездолет, то на Холда, стоявшего на одном колене за диагностикой.

– Я вел себя не совсем… Это было непрофессионально, признаю. Ты бы знал, как я удивился, когда увидел твое имя в приказе. Даже не поверил – думал, может, однофамилец там, хрен его знает, почему нет. Ты объявился, блин, без звонка! Хоть бы написал, что тебе нужны мы, – могли бы в таком раскладе пресечь элемент неоднозначности.

Нил говорил с трудом, но уверенность потихоньку возрастала с каждым словом. Для него это было так, словно он взбирался в гору, чтобы скинуть царя зверей с трона. Да, такое у него было сравнение, что не сильно удивительно, зная весь контекст крайне неоднозначных и авторитарных отношений.

– На самом деле меня это удивило – твоя скромность, если можно так выразиться. Я был уверен на все проценты, что когда ты захочешь вновь вернуться в мою жизнь, то выбьешь дверь ногой и заявишь о себе, словно долбаный завоеватель. Отчасти это даже радовало: твой приход был бы сразу в лоб, без игр и хитрости. Хах, тут я удивился, ничего не скажешь. Я бы спросил, чего ты ожидал на самом деле от всего этого, но… знаю, бессмысленно – тебя, Холд, всегда хрен поймешь. Это я усвоил с годами. Ты даже не представляешь, как долго я пытался честно тебя понять. Все твои решения и действия… искал оправдания, представлял иной контекст. Да я даже думал в момент, что это в маме было дело…

На этих словах Холд встал, посмотрел на сына опять же непонятным тому взглядом и показательно уставился вдаль, куда‑то в сторону корабля. Они были похожи на двух путешественников, плечом к плечу изучавших грядущий путь к некоей очень далекой цели. В определенном смысле так же можно описать и их внутреннее состояние, даже если они и не признаются в этом. Нил же решил продолжить, борясь с зудом в затылке:

– Знаешь, как помню я: первые лет десять‑двенадцать было круто, пусть я постоянно болел, но мы были вместе. Мама меня лечила, заодно обучая помаленьку тонкостям медицины. Мы были прям командой!.. – Нил немного осекся, мысль о том, что подобного не случилось в его семье, кольнула прямо в сердце. – А потом ты пропал. Мама с трудом переживала этот… разрыв, измену, или… я так и не узнал, в чем причина. Но через год ты вернулся, вроде все стало налаживаться, она перестала мне врать о причинах твоего ухода. Но, к сожалению, уже ничего не вернулось в прежнее русло. Что в целом ожидаемо, но только я‑то был ребенком, не знал еще всех правил. Как ты думаешь, – начал Нил, сделав шаг ближе, но Холд не смотрел на него, взгляд был направлен вдаль, – обоснованно подросток ненавидит отца за его внезапно говенный характер?! Когда ты вернулся, может, ты и не помнишь, но мразью той еще стал. Разочарование в родителях ребенок помнит долго. Это очень сильно влияет на становление, на себе познал. Я даже не знаю, откуда в тебе цинизм, жажда контроля, пфф, чуть не забыл, паранойя такая… бухал ты тогда знатно, ой знатно! Как же я тебя ненавидел… а знаешь, когда я стал тебя презирать?

Холд повернул голову и с тяжелыми глазами ожидал ответа.

– Когда ты даже не пришел на ее похороны. А ведь она защищала тебя, оправдывала! Порой мы с ней ссорились из‑за того, кем является глава нашей долбаной семьи! Я все делал, лишь бы залечить оставленные тобою раны! Ей было плохо, очень плохо, в определенный момент мне пришлось заботиться о ней, потому что депрессия и апатия убивали ее… Ребенок не должен таким заниматься. Она была трудным человеком, а после твоего ухода изменилась до неузнаваемости. Так что мне пришлось взрослеть, очень и очень быстро взрослеть, чтобы заботиться о ней. Как бы я ни пытался ее переубедить, она все равно любила тебя, а ты даже не пришел на ее похороны, и плевать, что уже пару лет к тому моменту ты опять где‑то шлялся! Я искал тебя, что‑то внутри меня еще грело надежду, но… – Нил выдохнул, махнув рукой, – что уж теперь. Остались вопросы, откуда мое отношение к тебе из говна слеплено?

Холд держал в себе очень многое, прилично больше, чем ожидал Нил в самых оптимистичных оценках.

– Я всегда любил твою маму. У меня не было ни одной другой женщины, кроме нее. Если ты хочешь услышать, как мне плохо без нее, то ты услышал.

Говорил он с трудом, выкорчевывая каждое слово из самых глубоких ям. Нил такого не ожидал, уж совсем не привычно было оголение отца, пусть и такое емкое. А вот дальнейшие слова Холда были под стать худшим ожиданиям:

– А теперь скажи мне, сын, зачем на самом деле мы говорим об этом? Она умерла двенадцать лет назад. Чуть‑чуть – и познакомилась бы с Лилит, а вскоре и внука бы увидела… Но ты заговорил обо этом лишь сейчас.

– Ну смотри, если мы с тобой так и будем собачиться, дельного ничего не выйдет. Да и я не хочу, чтобы Максим видел то, что для нас уже стандарт! И еще напомни‑ка мне, на какой ноте мы разошлись в прошлый раз? Да, я думал, Лилит разведется со мной, после…

– Мотив хороший, – Холд отсек личное, включив свой извечный прагматичный взгляд, – но ты либо лжешь мне, либо себе. Пытаешься поставить во главу проблем наши с тобой отношения, хотя в упор не замечаешь или не хочешь замечать, что должно тебя волновать на самом деле.

Даже не заметив, они почти столкнулись лбами.

– Мне хватило одного взгляда. Ты думаешь, никто не замечает, но видно за милю, что у вас с Лилит проблемы, как и с вашим сыном. Я не сильно удивлен, ты встретил ее через полгода после смерти матери. Это неприятно слышать, я прекрасно тебя понимаю, но ваши отношения изнача…

– Ты прав. – Перебить отца было приятно. – Но я не могу ничего поделать, пока мы с тобой не закроем все вопросы.

– Неправда. Я это знаю потому, что совершил когда‑то такую же ошибку. И ты, хочешь признавай, хочешь нет, но факт неизменен, я уже говорил и еще скажу – ты повторяешь мои ошибки. Тебе проще злиться на меня и искать новые отговорки, вместо того чтобы разобраться в своей жизни!

– Ты разочарован во мне из‑за этого?

– Да. Ты слишком похож на меня.

Разговор был тяжелым, каждый ощущал больше ожидаемого и желаемого, находя все новые и новые ниточки для раскрутки старых комков, болью отдающих по всем нервам при одном лишь касании. Но будем честны: они и так сказали многое, это бы еще переварить правильно.

– Есть многое, что нам стоит обсудить, сын, но… мне поздно меняться, тебе – нет.

Нил не рассчитывал на такой исход, да и вряд ли кто‑то на его месте мог даже близко предположить, насколько изначальное желание перемирия обернется обесцениванием второй стороной этой самой войны. Ведь его еще и упрекнули, удивляется Нил, вновь ощущая себя недостаточно умным и сильным перед отцом, возвышавшимся над всей его жизнью. Он уже давно не ребенок, но этот человек вновь и вновь будто бы меняет реальность, заставляя вернуться в прошлое, доказывая незначительность претензий, а следственно, и чувств Нила. Не стоит дальше копать состояние сына, он и сам еще не все осознал, пусть и так ясен основной итог: Холд вновь переиграл его. Причем на самом деле, если подумать, разве отец не был прав насчет сына? Был, конечно же, был, но это как минимум не избавляло Нила от, мягко говоря, дискомфорта, вызванного Холдом. А как максимум – его снова поставили на место, ткнув в очевидное перед носом. А значит, может, и правда стоит сменить акцент?

Но кое‑что неожиданно не просто не дало Нилу завершить битву – да хоть на какой‑то ноте, а почти лишило его главного противника всей жизни. Но, думаю, самый прыткий читатель уже понял, что на самом деле Нил и был самым своим главным противником. А вот прародитель этой борьбы, по велению необсуждаемой стихии Аттона и по причине банального несоблюдения техники безопасности, на глазах сына упал с крыши, приземлившись спиной вниз прямо перед входом в «Фелисетт».

Что случилось?

Это был очень странно: в Ниле сейчас попеременно работали две стороны. То эмоциональная, вынуждающая чуть ли не плакать от переживания за отца, вот‑вот, кажется, должного умереть прямо здесь, уходя из этого мира с сожалениями от невозможности исправить ошибки, осознание коих всегда приходит слишком поздно. То, к счастью для Холда, вторая, профессиональная, чуть ли не математически точный механизм, давший силы уверенно спуститься вниз и без паники делать свое дело. Хотя стоит признать, грань между пламенем и холодом была слишком уж хаотичной. Но сначала, откуда‑то точно зная о бессознательности Холда, он взглянул на показатели здоровья, отражаемые на небольшом экране правого предплечья. Если бы были переломы или открытые раны, то все это было бы отражено – но, к счастью, ничего критичного. Подхватив тело под мышки, Нил с трудом потащил отца к входу, благо тот был близок. Открыв дверь и занеся тело волоком вовнутрь, сразу же побежал искать помощь в лице Августа. Почему он не использовал обычную радиосвязь в скафандре, чтобы позвать кого‑то на помощь, так и останется для него вопросом без ответа. Не прошло и пары минут, как они подняли тело Холда и положили его на центральное из трех операционных мест в медицинском блоке.

– Как он упал?! – требовательно и с волнением спросил Август.

– По тупому, вот как! Не отвлекай!

И тут, на пике эмоций, случилось странное, причем непосредственно для Нила и никого более. Но, чтобы это объяснить, обязательно стоит усвоить: он профессионал, из тех людей, кто вполне доверяет инстинктам в критических ситуациях, где нет и секунды на лишние раздумья. Как и отец, сын умело выдерживал любое напряжение и прессинг, оставаясь в реальности с умением принимать сложные и ответственные решения в своей области деятельности. Все это уточнение важно для понимания той шокирующей для него растерянности от вопроса, заданного Лилит:

– Что случилось?

Она перед ним, глаза ищут признаки активности. Но испытываемый шок исходил не от смысла вопроса: тут все было ясно и понятно, четче некуда. Суть в том, как этот самый вопрос соединил две временные точки, схлопнув события между ними так быстро, словно прошла секунда, а не полчаса. Нил дернул головой, увидел перед собой озадаченную его состоянием Лилит, позади нее уже сидел на койке Холд, живой и невредимый, с накинутой курткой поверх тела, также не оставивший без внимания нашего запутавшегося доктора. А в руках у доктора был планшет, который он крепко сжимал обеими руками, будто бы пытался пальцами продавить пластичный экран. Вокруг более никого не было, а створки в медблок были закрыты.

Почему же этот вопрос был так важен? А все просто: сначала Нил услышал его в момент, как снял шлем и увидел бессознательное лицо отца. Тогда в нем проснулся защитный механизм, детали которого сотканы из давно спрятанной любви к папе за небеспричинной ненавистью и презрением. Как это часто бывает, в момент все рассеялось, оставив лишь яркие фундаментальные чувства к родителю. За свою карьеру с таким он не сталкивался: всегда были чужие люди, абстрагироваться от которых было проще простого, – а тут папа, и эту слабость перед примитивными инстинктами он еще в будущем припомнит себе, причем не в лучших тонах. Но, к счастью, как в старой поговорке, глаза боятся – руки делают.

Тогда Холд быстро пришел в себя, а значит, серьезных повреждений головы нет, да и никаких травм толком не присутствовало: все же снег и костюм сыграли отличную партию. Но, думаю, вас, как на самом деле и Нила, волнует вопрос: почему метафоричное пробуждение случилось именно сейчас, после вопроса Лилит, ранее который она задала лишь полчаса назад?

Довольно странно получилось: оба раза этот вопрос Нил услышал в невероятно эмоциональный и страшный момент, связанный с отцом. Первый уже известен – бессознательное лицо родителя, вот‑вот, возможно, и погибшего бы на его руках. А вот второе… Нил не понимает, как так получилось, даже не может уловить точный момент принятия на веру того, что придется – именно придется – сказать отцу. Это открытие, пока еще умалчиваемое, для Нила оказалось невероятно важным, отчего и будто бы приоритетнее, нежели причина первой временной точки, так комплексно подчеркнутой вопросом Лилит.

Итак, вопрос был задан. Нил посмотрел на Лилит, потом на Холда.

– Оставь нас наедине, пожалуйста, – тихим и немного растерянным голосом попросил он жену. Чуть поразмыслив, она повиновалась, переглянувшись с неприступным Холдом. Створки вновь закрылись, отец и сын остались вдвоем.

– Я сильно переживал за тебя, – с каким‑то непривычным волнением сказал Нил, находясь все так же у стола, в полутора метрах от койки Холда.

– Не стоило, – вырвалось в ответ будто бы заученно, в ожидании более значимой информации.

– Может, и не стоило, – уже увереннее и явно смирившись, начал Нил, – но придется еще попереживать, хочешь ты этого или нет.

Холд ожидал. Нил еще больше развернул обратно свое изначальное отношение.

– Ты… когда у врача обследовался последний раз? Дай угадаю – давно. А чувствуешь себя как? Хотя, наверное, ты и не скажешь мне правду. Но у меня тут твои анализы крови, слюны, как и…

– Говори давай, не тяни!

Очередной бросок Холда – и снова в цель. Вот же упрямый старик, думал про себя Нил, даже отчасти радуясь этому отношению.

– Ты болен. Смертельно. У тебя болезнь Крейтцфельдта‑Якоба. Поражена кора головного мозга. Ожидается потеря координации, зрения, слуха, речи и…

– Хватит!

Для него это было так, словно он выпил самый едкий и мерзкий яд, но не убивающий мгновенно, нет, а превращающий его в ужасное умирающее создание. Он смотрел в глаза сына и не знал ничего, кроме вышеупомянутой раздирающей изнутри извращенной боли.

– На самом деле нам повезло, – продолжил Нил чуть более заботливо, – возможно, еще есть шанс. Но у меня недостаточно оборудования.

На этих словах Холд показательно и громко слез с койки, приземлившись ногами на пол. Сделал глубокий вздох, забегал глазами по сторонам, а после недолгой паузы в тишине посмотрел на Нила странным взглядом примирения с примесью благодарности. Даже такой несгибаемый человек все же оказался не всесильным. Нил впервые видел отца в таком… человеческом состоянии. Сложно кому‑то говорить о наличии смертельной болезни, а слышать такое – еще сложнее. Хотя тут допускается спор, но сейчас не об этом. Мир вокруг все же не замер на месте, а продолжал жить. Лилит постучалась в дверь, отчего Нил даже вздрогнул. После ее ухода тяжесть момента была почти осязаема, эмоциональный груз так и заполонил все вокруг, но в мгновение она же это и разрушила.

– Связь с «Шарлоттой» есть. Ты просил сразу же сообщить, – сказала Лилит нейтрально с другой стороны двери.

– Сейчас иду, – моментально ответил Холд, ухватившись за открывшуюся возможность отложить страшное известие. Посмотрев на Нила вроде бы и благодарными глазами, какими обычно хотят передать то, к чему не могут подобрать слова, он загасил в себе непреднамеренный порыв слабости, просто уйдя. Нил остался один все на том же месте. Откинув планшет Холда, он сложил руки на груди и зажался, с трудом переваривая случившееся, выстраивая всю цепь причин и следствий, чтобы перестать чувствовать неизвестно откуда взявшуюся, совершенно ему непонятную, но небеспричинную вину.

2

Игра воображения

Одной из самых отличительных и ярких черт детей, в отличие от взрослых, является впечатлительность. Видеть любопытство ребенка перед новым и еще неизвестным предметом быта: едой, местом или же, например, животным, как и многим другим в нашей жизни, – это сродни чуду. Познание элементов жизни всегда было двигателем прогресса, напрямую формирующим личность. Отсюда и возникает важный вопрос: а можем ли мы винить детей за то, какие обязательные функции производит их юный ум для сбора знаний в фундамент их взросления? Что если еще созревающее сознание перестанет слушать инстинктивную тягу к познанию и изучению мира? Но разве жизнь в неведении – это верный путь к полноценной сформировавшейся личности? Природа не просто так позаботилась об этом, уж поверьте: залог успеха формирования собственного «я» всецело лежит на понимании как минимум среды обитания, в чем свое истинное предназначение порой забывается родителями. В нашем случае родители Максима упустили эту обязанность, отдавшись куда более личным тяготам пребывания на «Фелисетте». Все это грустно, хотя многим и может показаться мелочью, поскольку целого дня не прошло, как они закрепились на месте, а дети были в относительной безопасности. Но тут и кроется – с печалью приходится признать – уж слишком распространенная ошибка многих родителей: от детей требуют быть взрослыми, игнорируя фактор окружения.

А теперь представьте, каково такому ребенку, как Максим, сидеть на месте, пока все остальные заняты важными делами: то дедушка Холд уйдет вниз, то потом вместе с папой они вообще пойдут на улицу, пока мама занята работой со старыми компьютерами, а Август работает в инженерной… Максим очень хотел принять участие хоть в чем‑то, помочь, если надо. Но шанса такого не было, причем этому разочарованию откровенно удивлялась Нора. Между ними даже возник простенький спор, где она выступала в роли послушной и ответственной персоны, припоминая их недавнюю попытку «прогуляться», после чего обоих отругали. Ставя это впример, как и накидывая сверху причин следовать указам родителей, Нора сама очень тщательно скрывала желание поддаться любопытству, правда, разделить процесс познания она хотела именно с папой. Ну а Максим же глупо отмахнулся, чуть ли не назвав ее трусихой в порыве недовольства, но все же сдержал себя и не покидал столовую. И вот уже после неприятных известий о статусе здоровья Холда, о чем никто, кроме отца и сына, не знал, все решились перейти на быстрый ужин, простые разговоры об общем и скором сне. Так‑то прошло времени мало, но хотелось встретить восход не со сбитым режимом, а по привычному, к тому же время позволяло. В первую ночь решили детям пока не выделять свою комнату, а придержать при себе, что на самом деле вполне понятно, к тому же некоторые комнаты были с двухуровневыми спальнями.

Ну и вы можете представить, как легко все еще пестрящая фантазия Максима нашла лазейку: пока родители спят, он исследует это место, а потом вернется – и будто бы и не уходил никуда. Правда, стоит уточнить, как важно для него было сделать все именно правильно, а не слепо утверждать свою позицию желанного. Расстраивать родителей он не хотел, как и причинять неудобство или проблемы всем остальным в том числе.

Аккуратно выйдя из комнаты уже после того, как родители заснули, он оказался в центральном проходе, том самом, сквозь «Фелисетт». Тишина и одиночество играли своими уникальными нотами на его воображении, позволяя даже холоду являться приправой для самого вкусного блюда за всю жизнь Максима. Включенными оставили лишь три потолочные лампы: одну у входа, вторую посередине, а последнюю у лифта. Глубина завораживала, а контрасты увлекали красотой, окончательно создавая странный уют, наслаждение которым прервалось раньше самых утрированных ожиданий. Не успел Максим дойти и до середины длинного пути, как со спины услышал что‑то странное, совсем уж необычное. Причем это оказалось где‑то вроде бы и рядом, а вроде и далеко, словно перескакивает мячиком о пресные на вид стены. Оглядываясь и прислушиваясь, Максим всерьез допустил наличие шутки, будто бы кто‑то решил так преподать ему урок, возможно, даже Нора! Но это быстро выгорело вместе с растерянностью, оставив лишь четкий звуковой ориентир, идущий откуда‑то снизу. Любопытство перекрывало иные мысли и чувства, лишь ведя вниз по темной железной лестнице, где его сопровождал немного трясущийся от волнения включенный фонарик, обнятый пальцами обеих рук. Каждый шаг погружал его в совершенно иное место, где преобладает чернота, а более тяжелый воздух доносил неизвестные и неприятные запахи. И вот, оказавшись на развилке, как совсем недавно его отец, боясь пока что двигаться, но неспособный оторвать интерес, он осматривал новое место, переполненный возбужденным любопытством. Худенький, немного зажатый, он стоял столбиком и управлял лишь лучом фонарика, рассекая интригующее полотно угольной черноты. Если бы сейчас что‑то грохнулось, то, будьте уверены, он бежал бы с оглушающими криками так быстро, как только мог в своей жизни. Звуковой ориентир пропал, никаких движений замечено не было. Постепенно началось подозрение в простой ошибке, игре воображения, на которую он вновь повелся чуть ли не осознанно.

Медленно зашагав вперед, Максим разглядывал разные упирающиеся в потолок блоки с отключенными в данный момент мониторами, какие‑то неизвестные ему механизмы под защитными листами с трубками и разными знаками. Слева в конце прохода она увидел систему канализации, справа же было что‑то связанное с отоплением, как мог он судить опять же благодаря знакам. По сути, тут был длинный узкий проход, по которому он сейчас шел, и еще два параллельных таких же. Все было для него невероятно интересным: механизмы, компьютеры, неизвестные ему агрегаты… Он даже до конца не знал определений, но это и привлекало. Идя мимо них все дальше вглубь, порой отвлекаясь на какие‑то странные и новые звуки, Максим уже начал представлять общение с дедушкой и папой о предназначении всего этого вокруг, наперед гордясь похвалами родителей его любопытством. Не пугала даже темнота вокруг, более того, внезапно здесь ему показалось крайне уютно: словно окутанный одеялом, он чувствовал некую безопасность. И вот это бесконтрольное увлечение, на самом деле вполне здоровое, но, к сожалению, не уместное в данный момент, увело его почти до конца длинного коридора. Там он оказался на последнем перекрестке перед тупиком – и вроде бы следовало идти обратно, предвкушая завтрашний день исследования, но взгляд уцепился за то, что таилось справа.

Пройдя мимо высоких конструкций, Максим замер на месте, за каких‑то пару метров до стены. Впервые ему стало тесно, будто бы все вокруг наседает, превращая его в ничтожество, одинокое и забытое в огромной Вселенной. Причинами такого неожиданного падения в гущу страха и слабости оказались результаты манящего в это место любопытства. Тот странный звук, что привел нашего пацана в это место, не просто вновь явил себя, а преобразился в нечто немыслимое и громкое, в мгновение парализовав Максима, отняв все, кроме самого раскрепощенного страха. Фонарик выпал из рук и громко упал на пол, глаза распахнулись, а открытый рот никак не мог сделать глоток воздуха. Совсем рядом, чуть ли не над ухом, что‑то прерывисто кричало, вызволяя зловещие звуки прямо из гортани, интенсивно меняя тональности и ритм. Максим почти не дышал, его трясло, но двинуться с места было невозможно – тело сковано невозможным злом. Казалось, весь мир для него исчез, оставив лишь мерзкий и величественный кошмар наяву. Фонарик удачно освещал лишь пол перед ним и кусок стены. Именно там Максим увидел доказательство материальности ужасных изрыганий – что‑то или кто‑то выламывал бетонную стену, нанося точные удары в одно место у самого пола. Каждый из них сопровождался злобным возгласом, словно проклиная саму жизнь, хотя Максим, ожидаемо для ребенка, все принимал на себя. Удар, потом еще и еще – каждый был сильнее и результативнее предыдущего. Максим почти подпрыгивал в такт, но никак не мог убежать, лишь неосознанно обмочился под неприятный пот по всему телу. Внезапно дыра увеличилась, и глазам испуганного чуть ли не до обморока ребенка предстала конечность… Чудовища?! Оно сразу же начало выламывать себе проход и дальше, крича куда более пронзительнее и злобнее, видимо, заметив свет и самого Максима. Такое потрясение сыграло нужную роль пинка – Максим побежал назад.

В темноте и одиночестве, спотыкаясь и постоянно врезаясь во что‑то, Максим смог кое‑как ощутить пространство и спрятаться за углом, сразу же сложив голову между колен и обхватив руками, терпя первобытный страх, стараясь не плакать и не кричать. Сердце билось с бешеной скоростью, мышцы дрыгались, глаза заливали слезы, дышать было трудно – но, поддавшись примитивному инстинкту, он сидел на месте, мечтая, что его не заметят. Мерзкое создание выбралось и непроизвольно толкнуло фонарик, тот прокатился до перекрестка. С трудом испуганный ребенок стал искать глазами хоть что‑то для спасения и, лишь чуть‑чуть подняв голову, сразу увидел за углом свет фонарика. Оказалось, ему повезло побежать в сторону выхода, правда, не сильно далеко, но это было уже не важно: только он сквозь влажные глаза увидел источник ужаса целиком, так чуть не закричал, сразу же закрыв себе рот руками, плача и задыхаясь от волнения. Детали различались с трудом, но общую картину он смог охватить: оно странно и неестественно изгибалось, будто бы кукла без позвоночника, дергало четырьмя худыми конечностями произвольно и бездумно, словно на ниточках. Каждое движение этого изуродованного, потерянного в пространстве создания с коричневой и сморщенной кожей выше пояса отдавалось болью, не позволяя устоять и пары секунд на одном месте. Все тело было покрыто странными белыми фрагментами, словно пятна произвольной формы, лысая голова и лицо будто бы вообще без кожи, утопленные глаза казались черными точками, а беззубая челюсть двигалась произвольно. Никогда в жизни Максиму не было так страшно, как сейчас, что отчасти даже хорошо: страх парализовал его достаточно, чтобы не издавать никаких признаков присутствия и тем самым не дать чудовищу увидеть или услышать его. Внезапно Максима оглушили громкие выстрелы откуда‑то из‑за спины, отняв контроль над телом окончательно. Теряя сознание, он лишь успел кратко увидеть дедушку Холда, сделавшего пару шагов в сторону незваного гостя «Фелисетта», стреляя в него прицельно и твердо.

Куда ты нас привел?

Уже когда Холд поднял на руки вспотевшее и пропитанное запахом выделений тело внука, то заметил отсутствие виновника ужаса перед глазами – тот успешно скрылся в темноте. И насколько ребенок эмоционально среагировал на появление неизвестного существа, настолько сам Холд был сгустком несгибаемости. Отточенно и заученно, почти с механикой робота, с внуком на плече он взял свободной рукой фрагмент пролитой крови с пола, используя специальную ампулу для забора. После убрал ее в карман и достал портативный анализатор воздуха, быстро сделал замер и, даже не оборачиваясь, с мощью поезда забрался по лестнице наверх.

На закономерный вопрос, откуда в нужный момент появился спаситель, ответ не только простой, но и грустный. После того как все легли спать, ну или почти все, сам Холд, находясь один в комнате, не мог себе позволить такой награды, да и, собственно, не хотел. Мысли о недавнем известии про его состояние здоровья ожидаемо не давали покоя. И вот пока Максим позволял себе чрезмерную инициативу, Холд оформлял почву для обороны, боясь слишком сильного влияния на его суждения известия о смертельной болезни. То, как страшная новость пошатнула мир Холда, – это тема глубокая и обязательная, но не приоритетная на фоне незваного и неизвестного гостя на «Фелисетте». Причем, позволю вольность уточнить, наличие вышеупомянутого создания заняло мысль Холда не меньше, чем передел ценностей из‑за идущей навстречу смерти. По факту вышла случайность, где неизвестно что случилось бы с Максимом, если бы не неспособный заснуть дедушка. Но случайность крайне важная, причем и само время было будто бы выбрано специально – но это сыграет чуть позже.

Лилит выскочила из‑за отсутствия сына в комнате, поддаваясь кошмарным мыслям, пока Нил осматривал соседние помещения. Оба заметили Холда почти синхронно, без промедления накинувшись на него с вопросами и даже упреками, но тот встречал импульсивные выпады непробиваемой стеной. Только Максим оказался на руках матери, как стал приходить в себя, импульсивно дергаясь в панике, что послужило причиной скорого выпуска его из рук. Он уверенно встал на ноги и подбежал к дедушке, поддаваясь остаточному влиянию спасителя в критичный момент. Нил и Лилит стояли в недоумении, Август подбежал к двери и проверил на всякий случай лестницу, толком не зная, чего ожидать и кого искать. Общее состояние взрослых в этот момент можно было описать лишь как полное недоумение. Холд встал на колено, сровнявшись глазами с возбужденным Максимом, держа его крепко за плечи, делая глубокие вдохи и выдохи, говоря ему следовать такту, после чего заботливо и как‑то уж слишком необычным тоном спросил:

– Что там произошло?

Все стояли вокруг и, замерев, ожидали объяснений.

– Максим, смотри на меня, дыши. Все хорошо, тебя никто больше не тронет. Никто не будет тебя ругать, ты не сделал ничего плохого. Мы хотим, и нам необходимо знать, что там произошло!

Холд выглядел и звучал другим человеком, нежели все привыкли и знали, что лишний раз подчеркнуло важность события.

– Я проснулся от какого‑то шума, – шмыгая носом, но уже спокойнее начал Максим, – не хотел будить никого, решил сам быстро посмотреть, вдруг показалось. Я… я сам не заметил, как пришел вниз. Что‑то продолжало шуметь, очень страшно и громко. Я шел дальше и увидел… увидел, как… как что‑то вылезает из стены. Оно кричало, было страшным, и я просто побежал.

Родители неоднозначно переглянулись, но Холд не дал никому сказать слова, сразу продолжив:

– Ты видел, как именно оно вылезло из стены? Или оно уже было там, когда ты пришел?

– Оно сделало дырку, я видел это! – Максим стал увереннее и спросил совсем уж неожиданным для всех строгим тоном: – Ты убил его?

– Нет. К сожалению, нет. Но я хочу задать еще один вопрос: ты проснулся и пошел на его звуки, этого существа, или решил прогуляться, а потом уже услышал что‑то внизу?

Максим выдержал глубокий взгляд Холда, сказав ответственно:

– Я просто захотел погулять. Извини, что солгал, но мне запрещено было ходить одному, я дал обещание и…

– И больше не нарушишь его, правильно? – Максим твердо кивнул. – Как и не будешь лгать. Это очень важно, ты сам понимаешь почему. – Максим снова твердо кивнул, причем оба родителя выражали самую странную гущу эмоций не только от реакции Максима и Холда, но и от рассказанной истории.

– И не переживай из‑за того, что… испачкался. – Очень поддерживающе высказался Холд, улыбнувшись и подмигнув Максиму, что вполне смогло успокоить ребенка.

– Пойдем тебя переоденем, – взволнованно произнесла Лилит, выдавая фальшивую улыбку, не только пытаясь уместить в голове услышанную историю о монстре, но и удивляясь отношению Холда к Максиму. Но больше всего поразился этому Нил, впервые видя от отца такое добродушное и заботливое отношение. И вот только Лилит с Максимом скрылись за дверьми душевой, как Холд вернул привычное лицо и строгим генеральским тоном, гася еще на старте инициативу Нила и Августа, произнес:

– Запереть дверь вниз, нельзя, чтобы эта тварь пробралась сюда. Я пока займусь оружием и снаряжением для нас. Максима, Лилит и Нору нужно укрыть на звездолете.

Нил стоял твердо, весь его вид кричал о недоверии, желании проникнуть в тайную мысль отца. Август же кратко взглянул на того, после чего в некоторых сомнения спросил:

– Сэр, при всем уважении, но что за бред тут происходит? Какая тварь, о чем вы?

Холд удивился неверию, одним взглядом показав недовольство этим явлением.

– Та, которая может убить твою дочь! Я уверен, никто из нас этого не хочет!

И Холд ушел в ремонтный блок, куда они погрузили небольшой арсенал. Август и Нил молча переглянулись, сразу же взявшись за дело, лишь на недолгое время отталкивая мысль о противостоянии с Холдом. Нил запер все выходы на нижний уровень с помощью механического ключа, прокрутив его шестеренку в механизме у дверей. Август быстро забрал Нору, все это время прятавшуюся под кроватью по его же приказу. Она трепетно интересовалась случившимся, но Август указал на необходимость преобладания терпения. С каждой секундой напряжение нарастало, казалось, все превратилось в некую отработку ненормального сценария, где совершенно не проглядывается ни логика, ни здравомыслие. Даже теория об учениях проскальзывала в головах героев, всерьез предполагая от зачинщика всей работы отработки некоей симуляции событий.

А ведь с момента возвращения Максима до грядущего разговора прошло каких‑то двадцать минут, хотя все они готовы были клясться о совершенно ином, прилично увеличенном промежутке. Единственные, кому картина была ясна и понятна, – это Максим и Холд. Первый – из‑за четкого понимания увиденного и пережитого пикового состояния, после которого наступило усвоение новых впечатлений. Второй – по причине отрешенности от реальности происходящего – все это может звучать слишком поверхностно и всеобъемлюще, но сам Холд пока действует больше на автоматизме, позволяя себе отодвинуть сортировку догадок на чуть более позднее время. Сейчас он открывал контейнер с оружием, защитой и разным снаряжением. Он уже перезарядил свой пистолет и начал повторять процесс с другим, как за его спиной оказались не только взрослые, но и дети, причем Нора очень заботливо была рядом с Максимом.

– Мы никуда не двинемся, пока ты не объяснишь, что произошло! – Лилит стояла в центре, глядя на него испепеляющим взглядом. Холд резко обернулся, быстро поймал настроение семьи, отложил пистолет, оценил состояние плохо скрывающих испуг детей и выдал требуемое:

– Я услышал крики и спустился вниз. Там был Максим, испуганный и забитый. А еще там было какое‑то создание. Я не успел его разглядеть, сразу же открыл огонь. Может быть, оно уже трупом лежит, может, царапина. «Фелисетт» меньше, чем кажется, мы втроем сможет легко убить Чудовище – надо только делать все по уму, тогда сами увидите доказательства.

Даже по личным меркам полная изумления Нора посмотрела на Максима, тот кивком подтвердил слова. А вот взрослые ожидаемо боролись с простой логикой, в некотором смысле пресным мышлением обыденности, где наличие Чудовища – это всегда было фигурально, а не буквально.

– Куда ты нас привел? – в растерянности Нил спросил то, о чем думали все.

– «Фелисетт» – это просто база. Тут не должно было быть никого и ничего уже около ста лет. По документам стройка была лишь началом экспериментального проекта терраформирования Аттона. Это один из самых последних законных проектов давно почившего ЦРТ, реализацию которого начали немного позже ожидаемого. Тогда еще пытались на издыхании пустить корни везде, где могли. По сути, это был секретный проект, но годы шли, а так никто его и не продолжил. Почему – неизвестно. «Фелисетт» строили на перспективу, специально упростив систему для большего срока службы и ремонта. Я не знаю, из‑за чего все забросили, толком ничего не начав. Вы сами видите, тут даже не жил никто. Это рабочее место, стратегически важное, секретное. То, с чем мы столкнулись, – это непредвиденно и непонятно, признаю. Но мы разберемся, сами. Потому что я знаю, что стоит делать и что мы будем делать. Нет никакой проблемы, когда ее можно решить.

Очень тяжелое и практически неловкое молчание затянулось. Если бы не показания Максима, то все бы точно списали слова старика на маразм, тут уж сомнений нет.

– И не беспокойся, – обратился он к Нилу, – то существо не заразно, я взял образец крови и провел нужные тесты, да и сам воздух чист, заразиться нам попросту нечем.

– Нужно вызвать ребят с орбиты, чем больше, тем лучше.

Нил брал руководство, чему Холд на самом деле не совсем был рад при данном контексте. В другое время такое вызвало бы лишь гордость, но упустить все из‑под контроля – это провал всей задумки Холда.

– Нет! Мы справимся сами.

– Я не собираюсь рисковать женой и детьми из‑за твоего упрямства! – Нил спросил у Августа: – Ты согласен?

Август посмотрел на Холда, потом на Нила и остальных, высказав необходимое:

– Ваш сын прав, лучше больше людей, чем меньше.

– Приступай, – быстро указал Нил Лилит. Чему она, разумеется, незамедлительно последовала – прошла напрямую к терминалу связи, слыша позади себя громкие причитания Холда, которые сразу же парировались Нилом и Августом. Ей честно было приятно покинуть их и грядущие распри, прямо сделав все необходимое, игнорируя приказы старика. Она приняла вызванивать «Шарлотту», но почему‑то на том конце не отвечали, даже сигнала не было. Ни Алекс, ни Брок не отвечали. Лилит не успела даже спохватиться, как приняла самый настоящий аварийный сигнал помощи с «Шарлотты». А после все они ощутили легкую, но заметную вибрацию, заставившую в мгновение прекратить споры, введя беззвучие во главу угла. Лилит медленно вернулась к остальным, совершенно не скрывая шока, пробираясь сквозь внезапный небеспричинный ужас, передавшийся остальным после следующих слов:

– «Шарлотта» передала сигнал бедствия. Они упали на планету.

Пригляди тут за всем

Настал тот самый момент безысходности, где обитающий страх перемешивает все игральные карты. А подвешенное состояние неопределенности провоцирует главенствование примитивных чувств, сталкивая лбом фундаментальное самосохранение с жаждой справедливости. Пробирающая до костей тишина после известия о падении «Шарлотты» на глазах растопилась горячими спорами. И будь вместо наших героев индивидуумы с менее крепкими характерами, инструментом выступало бы не слово, а физическая сила.

– Они были сбиты? Может быть, авария при вынужденной посадке? – проявил инициативу Август, сильно выделившись среди остальных.

– Если бы я знала, сразу бы сказала, – ответила сдержанно Лилит, поглядывая на детей с заботой, строя в голове догадку об их состоянии.

– Тогда план не меняется, лишь придется вызвать спасателей. – Август говорил уверенно.

– Мы бросим их там одних? – резко выкрикнул Максим, удивив даже стоявшую рядом с ним Нору.

Лилит довольно кратко, но очень ярко кинула Августу строгий и осуждающий взгляд, прямо перед тем, как присесть и обратиться с заботой к детям, чей ум также был в некотором замешательстве.

– Эй, ребята, я знаю, вам, может быть, страшно – и это нормально, уж поверьте, я сама скоро как осиновый лист буду трястись. Но нет, мы никого ни за что не бросим, – с определенным акцентом и громкостью высказалась Лилит, чтобы слышали все. – Просто добраться до них трудно, а звездолет у нас всего один. Так что нужно нам вместе решить, как правильно поступить, чтобы все мы были в безопасности.

– Мы не знаем, почему упала «Шарлотта», – немного недовольно начал Август, как бы донося главную идею несколько в укор мысли Лилит, – а значит, лететь на единственном звездолете – это риск. Случись с ним что‑то, тогда мы застрянем тут, а ждать прилета спасателей, возможно, придется долго.

Лилит специально оставалась на корточках с детьми, отстаивая свою сторону.

– Предлагаешь ничего не делать? Типа ждать и гадать, успеют ли спасатели прилететь сюда издалека, хотя у нас есть возможность…

– Погода нелетная! Вверх – это одно, в сторону – совсем другое. Мы не знаем, почему они упали, возможно, риск есть и для нас. Сюда‑то еле сели! А у нас, если ты забыла, есть другая проблема. Оставаться тут опасно даже нам, а ты предлагаешь людей привести? Напомню, что у нас нет лишних криокамер, улететь с планеты у всех не получится.

– Мы должны выбрать: спасти себя или их? – очень неожиданным взрослым тоном спросила у отца Нора. В каком‑то смысле это был самый основополагающий момент для будущих действий.

– Нет, – разрушила Лилит затянувшуюся тишину и зрительную борьбу отца и дочери, – нет, не должны.

Все это наблюдал Холд, находясь снаружи лидерского круга. Для него время немного растянулось, позволяя, наконец, рассортировать по полкам все мысли относительно имеющихся данных. Вроде бы роль свою он отыгрывает, как и всегда, уверенно и твердо, уже будто бы напрямую зная, что и кому сказать, даже каким взглядом поставить точку в спорах. Но медлит он по иной, новой для себя причине – стыда. Странный и необычный стыд ударил его по голове своей зловонностью, заставляя замешкаться в поисках причины и адреса назначения этого жгучего ярлыка. Наверное, если бы Холд не увидел стоящего так же в стороне Нила, то зацикленность на неизвестной вине отняла бы еще больше времени, дав пламени конфликта дополнительного топлива. К сожалению, источник найден – это сын. Сын, который стоял почти бледной тенью, толком не вмешиваясь, в цепях непривычной ему ситуации.

– Значит, так! – сделал Холд громко шаг вперед, всецело привлекая к себе внимание. Говорил он твердо, местами способный даже испугать: – Бросать мы никого не будем. Важный приоритет – спасти жизни тех, кто мог остаться в живых. Если кто‑то забыл, то я напомню: наземный транспорт у нас есть, подобранный под условия планеты. Сейчас он в грузовом отсеке звездолета.

Холд выдержал паузу, взглянув на каждого взрослого, игнорируя любое молчаливое недовольство.

– Я и Август сделаем это. – Их взгляды встретились. – В это время Нил и остальные займут позицию на звездолете, дожидаясь нашего возвращения.

– Что потом? – Лилит уже поднялась на ноги, стоя рядом с детьми.

– Потом мы избавимся от противника и продолжим делать то, зачем сюда явились. Вопросы? Отлично.

– Сэр, при всем уважении, – поспешил вклиниться Август с претензией, – я не хочу оставлять Нору. Да, она будет не одна, но если этот… это Чудовище все же существует, то…

– То оно заперто внизу. – Холд подошел ближе. Сбавив тон, разбивая напряжение сопереживанием, чему, как вы можете догадаться, очень удивились Нил и Лилит, он заговорил вновь: – Я знаю, как она тебе дорога, но подумай, где ей будет безопаснее – с нами, там, далеко, или же с Нилом и Лилит? Если что‑то случится, то у них будет шанс улететь.

– Я не согласен. Возьмите Нила, вдруг им понадобится доктор. Я вам там не нужен.

– Именно потому, что Нил – доктор, он и остается здесь, в безопасности, с теми, кто нам больше всего дорог. Август, ты правда считаешь, что я бы рискнул детьми?

– Отец! – Нора взяла свое сильное слово, чуть ли не заняв равную позицию с остальными, что ощутимо удивило каждого, ведь дети на самом деле часто недооцениваются взрослыми. – Мистер Хобер говорит правильно, там людям нужна помощь, а ты учил меня при возможности помогать тем, кому нужна помощь.

Думаю, не трудно представить, в каком состоянии был после этих слов Август. Пусть он и скрывал это, но его распирала гордость за дочь, за то, какая она рассудительная и без преувеличения взрослая мыслью и словом. Он подошел к ней, сел на одно колено, сровнявшись глазами, кивнул несколько раз и сказал: – Ты права. – Ему явно захотелось ее обнять, но еще на подступе он себя осек, лишь взяв ее ладонь и крепко сжав. – Пригляди тут за всем.

Стоявший рядом Максим выражал явную неоднозначность увиденного, хотя сам уже словно забыл о случившемся с ним инциденте. Август обратился и к нему:

– Приглядывайте друг за другом.

Максим чуть улыбнулся, но твердо кивнул, показательно схватив Нору за руку. Август даже позавидовал пацану, его легкости в принятии новых условий. Ведь сам он все еще боролся с колючим чувством, не желая оставлять дочь одну, особенно в этом месте. Хотя, будем честны, факт ее взросления давался с трудом, как сигнал достаточной самостоятельности, а, следовательно, грядущего отдаления от папы.

– Нил, ты остаешься за главного. – Холд почти успешно был мягче. – Лилит и детей в звездолет, там все есть, никому, кроме нас, не открывать. Оружием, надеюсь, не забыл, как пользоваться?

– Нет, – суховато ответил Нил.

– Отлично. Пока никому ничего не сообщай, ждите нас.

Тут между ними случилась довольно странная параллель: Холд имел еще слова в запасе, произнести которые он не мог, в то время как Нил не знал, что сказать, но это очень ему хотелось. Вынужден разочаровать, но на этом они и разошлись, занявшись каждый своей задачей. Причина стыда так и осталась непроизнесенной – хотя, если честно, то это даже хорошо. Холд бы вряд ли это сказал хоть кому‑то, как минимум из‑за нежелания разрушать и без того хлипкие мосты. Самому‑то еще надо понять, как теперь жить с чувством стыда за сына, неспособного быть лидером в критической ситуации, быть настоящей главой семейства в любых условиях. Тут ведь вот что важно: Холд привык быть человеком непопулярных, но необходимых мер и решений, но это мы и так с вами знаем. Но только все это было до известия о смертельной болезни, вдруг зародившей в нем вопрос: а оставил ли он достойного преемника? Его мучили закономерные вопросы: что если с ним вскоре произойдет страшное, кто будет тогда принимать решения, должные спасти семью? Кому хватит сил и характера заменить его в этой роли? Все это ранее не сильно его трогало, а сейчас мучает сродни язве. Отсюда он и решил оставить Нила за главного, чтобы закалить в процессе, дать то необходимое условие для проверки неким естественным отбором, где тот либо справится, либо… либо вряд ли пойдет по стопам отца. А вот Август может. Все‑таки он уже смог поставить общее важнее личного, оставив Нору, чей характер в юном возрасте сделал свой вклад в окончательный вывод правильности столь радикального решения проблемы с преемником. Холд это оценил, да и сам Август был в некотором роде протеже. Причем важно отметить, что подобное, не совсем справедливо разное отношение к Нилу и Августу не вынуждает познавать вину: мол, в сына не верит, а вот насчет чужого человека только дай волю – и ставка будет поднята. Холд все еще остается Холдом, ставя глобальное выше личного, пусть второе и заиграло иными красками после знания о скорой смерти, проявление чего вскоре начнет его тревожить. «Фелисеттом» должен управлять сильный лидер, способный мыслить трезво, несмотря ни на что, беря ситуацию под жесткий контроль, и не бояться страшных решений, иначе грядущее уничтожит их всех.

Ты меня слышал?

Одна из причин, почему Лилит оставила детей с Нилом, а сама пошла к звездолету, чтобы выйти на связь с остальным миром, состояла в необходимости переварить внезапные условия пребывания на «Фелисетте». Винить ее было сложно: не прошло и суток, как неизвестно откуда привалило какое‑то существо, а потом еще и главный корабль упал на эту долбаную планету. Лилит выругалась про себя, поймав момент осознания, что рядом‑то никого и нет, детские уши далеко, а значит, может позволить выпустить пар, если говорить прямо. Но знаете, как бывает: открывшаяся возможность вроде бы уже и не так привлекательна, да и, что уж томить, вскоре Лилит столкнулась с проблемой, которую она почти ставит вровень двум вышеперечисленным. Коммуникация заблокирована. Да, вот так просто, стоило ей постучаться в двери за пределами Аттона, как оказалось, у нее нет даже возможности подойти к ним. Неизвестно, когда и почему, но Холд заблокировал всю связь, буквально лишив возможности позвать помощь или просто вступить в контакт с людьми.

А вот теперь Лилит все же выругалась громко и четко, не решив только, в адрес самой неудачи или же Холда. Она даже сгоряча ударила кулаком по панели управления, немного повредив кожу на костяшках. Да, она злилась, причем сильно. Сглаживает углы в этот вспыльчивый момент отсутствие кого‑либо рядом, а без отвлекающих факторов думается, разумеется, легче. За окном вновь метель, а тишина вокруг ей даже становится непривычна, зажимая ее, будто бы в тиски. Уж слишком нависшие проблемы кажутся искусственным способом помучить ее, будто бы мало настрадалась. Но все же она была не из робкого десятка – и, встряхнув головой, наша Лилит встала во весь рост и хорошенько задумалась: а не будет ли самым логичным покинуть эту планету? Сразу отсеку страшное предположение, будто бы думала она лишь про себя. Как раз наоборот, одни лишь образы детей с мужем били по эмоциям с ощутимым грохотом беспокойства. Невозможно отрицать опасность, разгребала Лилит эту мысль от лишних сомнений. Август и так беспокоится за Нору больше, чем за себя, а Холд… ну, вряд ли по нему будут плакать долго. Если что, то им повезет и они продержатся до момента спасательной группы, а так – пора уходить из этого гиблого, не без причины ненавистного ей места. И вот, возвращаясь на «Фелисетт», боясь смотреть в темноту вокруг из‑за возможного возвращения преследователя, сама Лилит старается максимально точно сформировать мысль и просчитать поле маневра, потому что идея покажется Нилу… а вот она и не знает, как он воспримет это, что еще больше заставляет одиночество занять твердую позицию.

Уже на «Фелисетте», услышав разговор Нила с детьми, Лилит замедлилась, а после и вовсе остановилась за шаг до входа в блок связи, где те сейчас были втроем за закрытыми дверьми.

– Я так и не поняла, а почему мы не можем подняться на звездолете, а потом вновь спуститься, но уже к упавшему кораблю? – Нора звучала взрослее своих лет, такое не спутать.

– Папа же сказал, что это опасно, вдруг их сбили? Тогда и нас собьют! Чего ты вообще пристала? – Максим был раздражен, но скорее из‑за всего и сразу, нежели из‑за конкретного вопроса Норы, что та – как же иначе – понимала отлично. Как раз из‑за этого она все же умолчала в последний момент о переживании за своего папу, причем стоит отметить, что, слушая это, Лилит даже мысленно похвалила девочку за такую выдержку.

– Так, дети, успокоились! – Нил встал перед ними, наконец оторвавшись от мониторов связи, так и не добившись результатов в попытке выйти с кем‑нибудь на связь.

– А почему мы просто не можем убить зверя? – сгоряча выдал Максим свое искреннее удивление. – Оружие же есть, чего ты просто не пристрелишь его?

Нора с интересом следила за ярким удивлением Нила и претензией Максима.

– А ты уверен, что оружие убьет его? – с некоторым притязанием спросил отец.

– Да! – твердо ответил сын, бросая вызов отцу. – Дедушка Холд стрелял, и я видел, как появилась кровь.

– Когда они придут, то мы вместе это сделаем. Своеволие не приведет к добру. Потому что неизвестно, сколько их там на самом деле и действительно ли…

– Все это тупо! Дедушка Холд сам пошел на него с пистолетом и спас меня! А ты боишься, только и умеешь, что слушать его приказы!

Сложно недооценить поражение не только родителей, но и самой Норы. А ведь таким Максима еще никто не видел: он хоть и был нагловатым, но без злобы или обиды, а тут выдал по полной, выражая свою позицию четко и ясно.

«Они взрослеют слишком быстро», – подумала Лилит ровно перед тем, как войти к ним, скинув в небытие неприятную тишину. Нора взглянула на нее спасительными глазами, полными жажды хороших новостей, в то время как сын играл с отцом в упрямство, где старший так еще и не понял истинной причины громкого порыва младшего.

– Мы должны думать о том, как уберечь себя, а не убить то создание. – Лилит внезапно оказалась куда серьезнее и строже ожидаемого, что вылилось в реакцию Максима.

– Тебе вообще плевать на меня!

– Максим! – отдернул отец разъяренного сына.

– Нет! Ты сам говорил, что мы должны заботиться о маме, что ей трудно и нужна наша помощь, но почему – ты не говоришь! Будто бы все нормально, но я же вижу, что все ненормально! Вам вдруг стало плевать на меня, и я не знаю почему!

– Нам не плевать на тебя, мы все делаем ради тебя! – Лилит злилась, причем очень сильно.

– Вы делаете это, потому что должны делать, а не потому, что хотите!

– Да что на тебя нашло вообще?! Думаешь, нам легко? Думаешь, нам нравится тут быть?

Но на это Максим просто ушел в себя. Сел, сложил крепко руки на груди и почти спрятался, надув губы и сдерживая слезы. Ему страшно, но передать это словами он не может, а одиночество прорастает и закрепляется корнями до костей, полностью лишая силы воли. По‑хорошему Максиму нужны сейчас понимание и доброта. Но какое‑никакое заботливое отношение проявила лишь рядом сидящая Нора, гася при этом в себе многое из того, что, как ей кажется, должно быть сказано в адрес родителей мальчика. Она подсела ближе и аккуратно обняла его, когда тот уже поджал коленки к подбородку, пряча от всех испуганные и влажные глаза.

Лилит же в это время обездвиженно смотрела на сына, и любой, кто взглянул бы на ее лицо, в этот момент убедился в ее глубоком сопереживании мальчику. Лилит с трудом взяла себя в руки, но сердце все так же стучало быстрее обычного, и некоторый озноб почему‑то так и не проходил. В этот момент с ней встретился вроде бы виноватый, а вроде бы и осуждающий взгляд Нила, реакцию на что она выразила лишь твердым кивком в сторону двери. Давящая тишина разбавилась лишь громким сходом створок, после чего Лилит и Нил отошли на пару метров, держа блок связи на виду.

– Холд заблокировал связь. Ты меня слышал? Мы одни! А еще и управление не поддается. Твой отец охрененно постарался задержать нас на этой гребаной планете!

Нил тяжело выдохнул, полный сокрытых от жены размышлений, что, несомненно, рождало претензию.

– Может, обсудим нашего сына?

– Тебя вот только это заботит, да?!

На самом деле Лилит агрилась из‑за очередного подката безысходности, оригинал чего корнями лезет как раз в промежуток: до потери связи с сыном, но после неудачной попытки спасти брак. А по затылку скребет подбирающийся преследователь, тянущий свои когти прямо из темноты позади.

– А что ты ждешь от меня? – Лилит яростно фыркнула на такое заявление Нила. – Нет уж, давай обсудим. Мне с толкача звездолет завести? Или побежать за транспортником? Или что?! – Пауза была выдержана достаточная, и он продолжил, сделав шаг ближе и заговорив более внушительно, уперев руки в бока: – Твой сын почти в лоб тебе сказал, что ты отдалилась от него. Ему одиноко, ему нужна мама, потому что ребенок увидел не то, что должен был увидеть. И я все понимаю, правда, тебе тяжело, но мы тут охренеть как далеки от обычной рутины! Ладно, ты меня не любишь, но подумай о своем сыне!

Нил держался крепко, блокируя мысли о ее чувствах.

– Мой сын сказал, что ты слабак, который пресмыкается перед своим отцом! Какой пример ему даешь ты?

– Ну ты и сука!

– Я хотя бы честна сама с собой. Я прямо сказала, что мне нужно время. А ты куда больше ищешь поводов то ли выслужиться перед засранцем отцом, то ли, наоборот, доминировать над ним. Скажи честно: Холд сам упал с крыши – или ему помогли?!

Нил сложил руки на груди, подойдя почти вплотную и смотря на нее очень специфическим взглядом презрения и разочарования. А Лилит отвечала очень колючим, но красивым взглядом, выдавая монолитное спокойствие и держа руки за спиной.

– Я все делаю для тебя и Максима. И вместо того, чтобы назначать виноватых, ты бы лучше провела время с ним! Даже скупой Август и то больше о Норе печется.

Ей показалось что время замерло, тысячи игл единоразово проткнули тело, унизив ее существование, а вышедшее импульсивным сравнение с другим родителем возымело жгучий отклик – не в последнюю очередь из‑за того самого разговора с Августом после пропажи детей. Можно ли было считать это предательством? Нет, разумеется, нет. Но правда была в том, что Лилит прекрасно осознавала свои действия и решения, только не могла при этом довериться мужу. Больше она ему ничего не сказала – просто пошла к детям. Нил предпочел бы не знать, что по факту она идет не к ним, а от него, хотя ему и очень хочется в это поверить. Пусть вышесказанное и было осознанным, а не выкинутым в порыве, извиняться он не хотел. Надоело ему с ней нянчиться, будто бы он лишь на это и способен. Как и надоела правда про него и Холда, и как бы символично это ни произошло, но именно под неожиданные, пугающие и очень громкие крики того самого Чудовища Нил решился взять все в свои руки.

При всем уважении

Глаза Августа бегали от спидометра до полномерной карты местности на мониторе значительно чаще необходимого. Но можно ли было винить его в нетерпении – единственный ребенок сейчас на «Фелисетте», подвергается опасности каждую секунду, пока немыслимый зверь остается в живых. Руки все крепче сжимают руль и рычаги управления, а каждое его движение так и кричит о возрастающем напряжении. Они едут слишком медленно, неприятно думает он про себя, борясь со страхом совершить из‑за этого немыслимое – подвести Нору, что выльется в трагедию. А еще он закономерно ругает себя за согласие ехать на этом транспорте, вместо того чтобы настоять… а может, и вынудить Холда взять летный транспорт, тем самым троекратно сократив время пути до так не вовремя упавшего корабля. Но виду Август не подает, как и не причитает и не ругается – все это в голове, где ключевым аргументом выступает напоминание самому себе: порой он все‑таки перегибает палку. С трудом, почти презирая себя, он все же старается построить барьер от власти чувств, прекрасно зная необходимость включить отчаянный идеализм, где приоритет – скорейшее окончание спасательной операции. Все это для него неестественно, больно и даже противно, а ярлык предателя постукивает со всех сторон. Но тут встревает и закрепляется очень простое и действенное – нельзя оттягивать момент встречи с Норой, а значит, ошибки недопустимы.

– Нора будет в порядке. – Август не хотел это слышать, но Холд не спрашивал, а просто высказался очень уж убедительным тоном. – Ты все правильно делаешь.

Эти слова обоим показались неуместными. И это все при бронированном транспорте, внутри которого идеально глушится шум снежной бури, а движения его почти всегда плавные и беззвучные. Два прямоугольных стекла впереди, два по бокам, приборная панель во всю ширину передает множество показателей. Внутреннее освещение выключено – они, можно сказать, почти в темноте, что позволяло видеть благодаря внешним мощным фонарям путь на километры вперед, причем прямо сквозь бурю. Тесновато, конечно, но зато вполне уютно, оба, можно сказать, ужаты в креслах.

– Так кто это был? – скупясь на эмоции, спросил Август, не сводя глаз с дороги.

– Я не знаю. Очень похож на человека, думаю, либо кто‑то переживший мутацию на планете, либо здешнее антропоморфное животное.

– Но оно убиваемо?

– Да. Вполне.

– Все это кажется мне уж слишком неприемлемым. Поводов для беспокойства чересчур много, а мы тут и суток толком не провели, – слегка с упреком вырвалось из Августа.

Холд ответил после минуты молчания:

– Меня беспокоит куда больше вопросов, чем ты думаешь. Но разве я паникую?

Оба переглянулись. Такой ответ Август воспринял уж слишком неуместным, даже неуважительным.

– При всем уважении, но я сейчас говорил не про вас. Паника – это слишком громко, но направление верное, потому что если ее не обуздать, наша работа не будет выполнена, а чтобы ее обуздать, нужно признать. – Надлом в голосе удивил даже Августа.

– Слишком многопарно прозвучало, тебе не кажется? – Удивительно, но ноты заботы проявились в интонации Холда. – У нас есть вполне материальный противник, как и есть оружие для его устранения. Сейчас заберем выживших – если они есть – и закончим дело.

– Если только новых проблем не прибавится.

– Раньше ты никогда не драматизировал, не стоит начинать и сейчас.

– «Раньше» моя дочь не находилась на передовой.

Тут важно отметить контекст: ранее, вплоть до этого момента, Август относился к Холду не более чем как к начальнику, пусть заслуживающему доверия и уважаемому, но начальнику. Он знал границы дозволенного, а следование правилам и субординации устраивало более чем. Но все начало плавно меняться как раз на «Фелисетте». С момента прилета он не без интереса наблюдал отношения своего работодателя и его сына и увидел того с иной, более человеческой стороны. Это не могло не осесть в мыслях, пусть по чуть‑чуть, но уверенно закладывая иной угол отношения к Холду.

– Я никогда не ставил под сомнение ваше руководство, приказы… даже советы. Особенно в сложные моменты – а мы с вами посещали много мест, где требовалась суровая рука дисциплины. Я всегда верил вам. Даже когда не был согласен, я был на вашей стороне. Но сейчас я считаю должным высказать свое несогласие с…

– Так, успокойся и выслушай! – неожиданно прервал его Холд. – Твои переживания – это нормально, иначе ты был бы плохим отцом. Но нужно быть не только отцом, но и лидером, тем, кто готов будет взять чуть больше, чем другой. Мы далеко,сами по себе, нужно учиться, адаптироваться.

– Звучит так, будто бы вы готовите себе замену.

С учетом того, что Холд так и не рассказал ему о болезни, слова Августа, попав прямо в сердцевину поездки, удивили его. Старик был будто бы пойман с поличным, но скрывал это, как всегда, умело, что подвигло его протеже даже кинуть отклик:

– Сэр, вы в порядке?

– Что? Да. Показалось, что что‑то увидел. Ложная тревога. – Внезапно Холд заговорил так, будто бы шел совсем иной разговор: – Ты все делаешь правильно. Говорю, как отец. Рано или поздно ребенок должен учиться самостоятельности. Его нельзя все время оберегать, иначе вырастет слабым и жалким. – Холд чуть успокоился и, промедлив, начал вновь: – Я знаю, каково тебе, как это трудно, но такова наша ноша. Наступит момент, и сразу все поймешь. А пока ты справляешься отлично. Справляешься лучше, чем я в свое время.

Да, все произнесенное звучало немного неуместно. Логично было ожидал гордости за такую похвалу от такого человека, но почему‑то внутри Августа встретилась лишь неприязнь ко всем словам. Он представил тот сценарий, где Нора повторит в его адрес ту же циничную роль, какую совершенно естественно исполняет Нил в адрес Холда. По‑хорошему, это не его дело, да и вряд ли чье‑то вообще, за пределами кровного родства как минимум. Но, как ранее стало нам известно, Август меняет свое отношение к Холду, чему очень способствует все происходящее с момента прибытия на «Фелисетт». Отсюда и вырос окончательный итог долгих сомнений в вопросе будущего его маленькой семьи.

– Я очень много думал, – плавно растопил тишину Август, – о том, как вы нашли меня и дали полноценную и высокооплачиваемую работу. Да еще и Нору пристроили в отличную школу. Мы благодарны вам за это, правда, если бы не вы, то я, скорее всего, так и работал бы то там, то здесь, с трудом сводя концы с концами. Мы с вами были честны друг с другом, я очень это ценил. И… это трудно сказать, но будет сейчас самое время: когда мы закончим на «Фелисетте», то я уйду из‑под вашего начала.

Холд смотрел прямо. Понять, что творилось за его сетью морщин, было невозможно. Август продолжил, твердо желая добить мысль:

– Вы сказали, что я хороший отец. А я хочу быть отличным отцом. Хотя и хорошим‑то себя не чувствую… За последний год я пропустил в жизни дочери слишком много, а кроме меня у нее никого нет. Да, мне хорошо платят, социальный пакет и прочее. Но частые командировки отдаляют меня от нее, а брать ее с собой я никогда не хотел. Как минимум из‑за того, что ей надо учиться в коллективе, с преподавателями, а как максимум – из‑за того, что происходит сейчас. Вы настояли, чтобы я ее взял сюда, но не прошло и дня, как ее жизнь в опасности! И это моя вина! – Август выдохнул, продолжив иным тоном, куда более мягким, нежели упрекающим: – Если бы была возможность работать рядом с домом, где безопасно, то я бы и слова вам не сказал. Но знаю, что мы так не можем. И я нашел одно место, куда смогу устроиться: там платят меньше, да, но так я хотя бы буду рядом каждый день, встречать ее после школы, проводить вместе выходные и все праздники. Нам нужна стабильность. Какое у нее детство, когда отца почти нет дома? А если я погибну, что с ней будет? Это очень трудное решение, но я верю, что, как отец, вы поймете меня.

Мы должны помочь им

Последний раз мы видели Лилит и Нила в очень конфликтный для них момент – в ссоре, происходящей напрямую из самых явственных претензий отношений супругов. Тогда Лилит очень хотела высказаться мужу, открыться и дать себе слабину – но она не могла. Причем Нил знал обо всем этом, он мог понять и поддержать, но попросту не хотел. На первый взгляд казалось, что предел терпения и эмпатии достиг своего апогея в самый неподходящий момент. Если изолировать конфликт мужа и жены, то вряд ли с этим можно будет спорить. Но контекст важен, причем как никогда ранее. Перепалка оказала тот самый отрезвляющий эффект, отстегнув от каждого много лишних мыслей, позволив сосредоточиться на самом важном. По итогу Лилит ушла к детям, оставив за спиной Нила.

Максим с того момента так и сидел поникши на месте, после первого в жизни всплеска накопленных эмоций в адрес родителей. К этому моменту он чуть успокоился, но все еще был в своей защитной ракушке: коленки поджаты к подбородку, лицо прячет в ладошках. Нора все это время аккуратно была рядом, молчит и не двигается, вроде и желает что‑то сказать в поддержку, но все не может подобрать слова. Лилит взяла стул и села перед ребятами, открыто и заботливо разглядывая их, постепенно позволяя себе проявить теплоту в их адрес. Причем сначала была мысль поговорить с сыном наедине, но стоило ей увидеть, как они сидят вдвоем, словно брат и сестра, так идея сразу же отпала. Лилит было приятно и уютно сидеть тут перед ними двумя, именно двумя – такими разными, но дополняющими друг друга своими сильными сторонами. Что‑то внутри кольнуло, но она сделала глубокий вдох, скрыла бурлящее чувство несправедливости упущенной жизни и заговорила, очень внимательно и по‑доброму, деликатно:

– Я хочу извиниться. Ты был прав – я очень сильно отстранилась от тебя. Это было неправильно. Это ни в коем случае не значит, что ты в чем‑то виноват. Ты вообще ни в чем не виноват. Просто у взрослых… понимаешь… у пап и мам бывают трудные времена. Преодолевать их надо вместе, но мы отстранились друг от друга – и это наша ошибка, которую мы исправим… но попозже. Сейчас первоочередная задача – это уберечь друг друга от того ужаса, который ты увидел. Так не должно было быть, но раз уж произошло, значит, мы вместе справимся с этим. Я… я очень сильно боюсь. – Максим плавно выпрямился и сел наравне с Норой, глаза его выражали уже куда большее осмысление. – Бояться – это нормально, чем раньше мы это признаем, тем лучше сможем побороть провокатора… Так вот, в первую очередь я очень боюсь за вас. И я очень рада, что вы вместе, так мне спокойнее.

– Я хочу вернуть все как раньше, – немного дрожащим голосом сказал Максим, вцепившись глазами в маму. – Прежнюю жизнь, когда мы были по‑настоящему вместе, когда ты любила меня и папу и мы были нормальной семьей!

– Мы и сейчас семья. – Лилит чуть поддалась к нему и взяла за руки. – Были и будем. И я никогда не прекращала любить вас. Но ты же умный у меня, сам видишь… видел больше, чем я и Нора. Когда мы все сделаем, тогда все вернется на свои места, я обещаю.

Лилит мечтала об этом, почти готовая заплакать, она еле держалась.

– Я хочу помочь вам, – очень решительно заявила Нора, что, несомненно, удивило Максима и Лилит. Но девочка была тверда в своей воле более чем достаточно. – Знаю, вы скажете, что мы дети и должны не высовываться, вести себя тихо и…

– Да, скажем, – внезапно для всех вклинился Нил, стоя в скафандре уже внутри блока связи, что‑то убирая в карман одной рукой, а другой держа шлем. – Потому что вы и правда дети. Твой отец вообще был довольно строг насчет вопросов инициативы, и я с ним согласен. Зная, что вы в безопасности, мы будем лучше сосредоточены, чтобы покончить с тем, кого видел Максим.

Такое заявление удивило Лилит, а дети так вообще оживились красками эмоций на лицах. Но если младшие воспринимали авантюру вполне закономерно возрасту – взбудораженные чувства с пугающим азартом наперевес, то вот Лилит, как не трудно догадаться, углядела иную сторону.

– Мой отец, – продолжила протестовать Нора, но уже строго в адрес Нила, – многому учил меня, чтобы я могла постоять за себя. Я могу постоять за себя, и если бы он был здесь, то подтвердил бы…

– Но он не здесь. И я думаю, он вряд ли бы рискнул твоей жизнью. Своей – да, твоей – никогда. Думаю, что ты это знаешь.

– Ну и что ты задумал? – Лилит встала во весь рост и подошла ближе. Нилу даже показалось, как и любому, кто был бы рядом с ним, словно Лилит защищает детей от его влияния.

– Взять все в свои руки. У нас же есть оружие. – Пауза послужила налаживанию понимания между мужем и женой. – Нет смысла ждать возвращения Холда и Августа. К тому же есть шанс, что они будут с выжившими, и, я думаю, им точно нужна будет медицинская помощь. Так что надо подготовиться к их прибытию.

Лилит взглянула на детей, чьи глазки перескакивали с нее на Нила и обратно. Пусть и было боязно, но прорваться сквозь недоверие и страх – это самое необходимое, поняла она вдруг, желая не только подать сыну правильный пример, но и закончить уже историю на «Фелисетте». И да, не без личной причины: Лилит все еще считала это место концентрацией несчастья, а то и вовсе осознанного зла.

– Держите. Это ключ‑карта для выхода отсюда. Я могу рассчитывать на вас? – Дети почти синхронно кивнули, причем, как вы догадались, Норе, в отличие от Максима, это далось с трудом, лицо ее так и выражало холодное недовольство. – Никому не открывать, кроме тех, кого вы знаете, ясно?

Полная решимости, Лилит твердо обозначила позицию и, не дав никому из детей сказать ни слова, быстро вышла с Нилом, закрыв створки с другой стороны.

Вот так дети остались вдвоем, одни в блоке связи, где тишина в мгновение создала очень неприятную атмосферу. Необходимость сидеть и ждать казалась невыносимой: все же мы говорим о детях, а они не сильно предрасположены к смиренному ничегонеделанью. Даже страх за жизни Нила и Лилит в схватке со зверем дошел до ребят на сразу, потихоньку, плавно подкатил, чуть ли не рождая визуализацию великой битвы. А у детей фантазия порой совсем не знает границ.

– Мы должны помочь им, – резко встала Нора и уставилась на Максима, пока тот отходил от испуга из‑за ее порыва.

– Че так пугаешь, блин! Ты сама слышала, нам надо остаться здесь.

– Если ты боишься, то…

– Эй, я не боюсь, чего ты говоришь такое?

– Я не сказала, что это плохо, – я сказала, что ты боишься. Это я понимаю.

– Ты какая‑то сложная.

– Чего? – Нора даже не поняла, как отнестись к этим словам.

– Того! Ты не видела то Чудовище, а я видел. Оно огромное и жутко страшное! Родители взяли оружие, а значит, убьют его, и все. – Нора давила его своим сильным неморгающим взглядом. – Что ты от меня хочешь?

– Ты постоянно искал приключений, а теперь вдруг боишься – почему?

– Так, я уже сказал, что не боюсь. Да и к тому же… ты это, че пристала, чего тебе на месте не сидится, я понять не могу.

– Там твои мама и папа, тебе ведь не плевать, я вижу это. Вдруг с ними что‑то произойдет?

– И что я могу? Я бы помог, если бы знал как!

– Я умею стрелять.

Пауза только закрепила открытие.

– Меня учил папа. Учил много и очень хорошо. Мы можем взять пистолет и как минимум быть у входа, чтобы противник не убежал с «Фелисетта».

– Это очень круто, но только я не умею! Что мне делать прикажешь?

– Довериться, вот что. Будешь прикрывать, патроны давать. Вдруг им там прямо сейчас нужна наша помощь? Или противник сюда ворвется, а мы безоружны! Максим, мы должны делать все вместе. Сейчас тот момент, когда надо повзрослеть! Я так‑то с тобой тогда ушла из столовой, и мы застряли в комнате, потом получили свое. Сейчас ты должен мне довериться.

Словно паровоз на всех парах, она готова была снести любую преграду, лишь бы не быть беспомощной.

– Если мы будем сидеть на месте, то будем бесполезны.

– Твой отец сам сказал, что ты не будешь делать глупостей, что подумаешь о себе больше, чем о нем! Помнишь, когда мы прилетели сюда? Ты тогда послушалась!

– Максим, мои отношения с отцом тебя не касаются!

– Он сказал, что если с ним что‑то произойдет, то ты знаешь, что делать. Что он имел в виду? И не смотри так. Это ты тут провоцируешь меня, а откуда мне знать, что я могу доверять тебе?!

– Ну ты и ребенок, Макс, сколько можно!

– Мы и есть дети!

Эти слова отразились на Норе больше, чем та не только ожидала, но и хотела. А все из‑за упрямого доказательства любви к отцу, вновь пошатнувшегося под влиянием сторонних рычагов, обернувших его заботу в ее ущерб. Она редко когда могла стерпеть критику в адрес папы, про нее многое можно было говорить, но вот если Августа кто‑то заденет, то Нору словно пробивало разрядом тока. Но сейчас у нее получилось сдержать злость, а у Максима – вовремя замолчать под натиском гнева в ее глазах, которого он даже у взрослых не наблюдал.

– Мой отец, – Нора начала линию защиты властно и основательно, не оставляя юному Максиму даже надежды на упрек, – единственный, кому я верю, кто заботится обо мне, несмотря ни на что. Я горжусь им и горжусь быть его дочкой. Никогда не смей плохо про него говорить. Он научил меня всему, что я умею и знаю.

И да, Максим‑то толком и не говорил про него ничего плохого, но, как и было сказано выше, шансов защитить себя у него не было.

– Если с моим отцом что‑то произойдет, то я должна буду… Я не должна буду мстить. Искать справедливости или виновника. Как и искать его в случае пропажи без вести. Нельзя цепляться за прошлое: им надо вдохновляться и идти вперед. Отец учил меня этому – ценить сейчас и завтра, а вчерашнее помнить. Я очень самостоятельна. Я знаю, к кому обратиться за помощью, у нас есть друзья.

Договорив, Нора чуть отошла. Отвернувшись от осажденного Макса, она прятала приличную борьбу с очень многими колкими противоречиями, периодически выскакивающими без предупреждения. Ребенок не должен такое знать, не говоря уже о том, чтобы ощущать и распознавать. В другом же ребенке она должна видеть друга, новые интересы и веселье, а не того, с кем необходимо нянчиться, с кем у нее общего меньше, чем со взрослыми. Но все же ныне условия не позволяли ей излишнего расточительства, и, вернув синхронность с реальностью, она откинула сомнения в сторону. Обернувшись к Максиму, она произнесла заметно легче и добрее, словно последний всплеск был чем‑то непримечательным:

– Ладно, ты тут сиди, делай что хочешь, а я помогу твоим родителям, хочешь этого или нет.

Нора умела гнуть линию не хуже любого манипулятора. Если и можно описать ее состояние в этот момент, то строго как «в своей среде», где власть достигала неведомого ей ранее уровня. Ну а тот страх, что был, становился тонким слоем азарта, по которому она скользила не хуже самых профессиональных фигуристов на льду. Да, все сработало ровно так, как она знала наперед: Максим подошел к ней в тот момент, когда створки открылись.

– Держись меня, – уверенно сказала Нора, даже не взглянув на него.

Все внимание привлекло пространство до лифта, пугавшее своей нетронутостью. Они вглядывались в каждый уголок, а фантазия так и рисовала появление существа. Или даже хуже: оно уже там и смотрит на них, выжидая момента для победного прыжка на жертву. Все это очень затягивало их своим нездоровым азартом, но в основном, разумеется, Максима.

– Идем за мной. – Нора как‑то почувствовала его увлеченность и решилась более не медлить.

Дверь в ремонтный блок, где ранее Холд заряжал оружие, оказалась без электронного замка, а створки и вовсе открыты. Там все так же стоял шкафчик, но сейчас он был предусмотрительно закрыт. Правда, юная Нора была смекалиста: достала из небольшой сумочки малюсенький баллончик, пшикнула им на сенсорную панель, после чего специальным фонариком, таким же маленьким, словно брелок, посветила, сразу увидев те кнопки, которых касался палец.

– Круто! Тебя папа научил? А меня научишь, это же офиген…

– Тихо ты!

С третьего раза она угадала комбинацию, причем отлично помогла хорошая память на цифры, что спасло от повторений. И вот шкафчик открылся: по трем стенкам висело разное оружие, внизу лежали патроны, а на внутренней стороне двери ранее был бронежилет. Максим же попросту открыл рот: все же ранее оружие он не видел, а тут такой арсенал. Если бы не стойкое лидерство Норы, то его шаловливые ручки точно бы прихватили тот или иной экземпляр. Нора быстро достала пистолет и коробку патронов, после чего показательно перед носом Максима хлопнула дверцей.

– Вообще‑то, я знаю, как ими пользоваться! Видел в кино!

– А я умею ими пользоваться. Следи лучше за дверьми.

– Нам точно жопы надерут, вот точно! – Максим уже свыкся с этой участью, и Нору это даже позабавило.

Чуть выглянув, он контролировал не только расстояние до лифта, но и до выхода с базы. Вскоре Нора зарядила пистолет, причем, хоть он и был немного ей великоват, пользовалась она им умело, повторяя себе в голове наставление папы: стрелять только в самом крайнем случае самообороны, пока не готова, предохранитель не снимать.

Нора убедилась в безопасности пистолета и вышла к Максиму. Важно уточнить, что именно нахождение в центральном проходе, откуда открывался обзор до лифта, сыграло ключевую роль. Не успел Максим даже заметить, как вокруг тихо, оба услышали бросающий в дрожь стон. Прямо откуда‑то со стороны лифта, страшно и мучая холодным потом, то самое Чудовище кричало во все горло. Всхлипывало, стонало, будто бы пыталось даже прокашляться или что‑то проглотить, – оно было там, но они его не видели. Кошмарные звуковые метаморфозы накинулись на детей почти неописуемым ужасом, и, не успев даже собрать волю в кулак, они увидели, как Чудовище выломало широкие створки лифта. Они не могли полностью его разглядеть из‑за отключенных ламп надо входом, но смогли почувствовать на себе его обжигающий взгляд. Чудовище со свирепым воплем, расходящимся эхом вокруг, кинулось на Нору и Максима.

Она давно не с нами

Минуло около пяти минут, как Август сообщил о твердом намерении покинуть «Фелисетт», а следом и освободить должность заместителя Холда. Вроде бы, на первый взгляд, решение имело строго личный характер и все основания быть принятым благосклонно: отец хочет больше времени проводить с быстро взрослеющей дочерью, ставя родительство выше карьеры. Да вот только Холд воспринимал услышанное совсем не так, как должен был. Более того, он хотел бы относиться к этому иначе, но не мог. Помимо разваливающегося плана оставить после себя сильного лидера для «Фелисетта», причем не чужого человека, а родного, он неожиданно для себя ощутил чувство предательства. А последний раз такое было, когда его родной сын умолчал о рождении внука, о чем Холд узнал вообще от третьих лиц, причем случайно, спустя чуть ли не целый год. Нил и Лилит решили не говорить даже про беременность.

И вот вновь Холда словно предают – пусть ситуации и разные, но воспринимаются им почти вровень. Будто бы он и вовсе чужой для всех и каждого, а идущая по пятам смерть многократно усиливает давно сдерживаемые далекие ему человеческие чувства. Что же это получается – он умрет один? Здесь? А вся затея, все, ради чего он организовал поспешный сбор самых близких людей, – что, впустую? Нет! Нельзя такое допустить! Он достаточно настрадался за жизнь, принес немалые жертвы! Похоже, все идет к тому, что его участь – бороться до конца, умирая с мыслями о том, что его ненавидят, не уважают, не ценят! Хах, даже забавно: а разве не к этому он адаптировался уже давным‑давно? Вот именно, старый дурак, вот именно, ругается он про себя, мельком взглянув на наручные часы, а конкретно – на установленное время будильника, по истечении которого случится… нет, к чертям все лишние раздумья!

– Ты все верно решил, – с трудом высказал Холд. понимая некую зависть к Августу, – лучше раньше, чем позже. Нора еще маленькая, наверстаешь с лихвой.

Холд не хотел и в глазах Августа быть… быть тем, кем был в глазах Нила.

– Наверное, если б я в свое время одумался, то с сыном был бы в лучших отношениях.

Да, все верно, окутанное тоской сердце спровоцировало признание, может, даже настоящее раскаяние, позволь он себе чуть больше.

Внезапно их тряхануло, и все восемь шипованных колес полноприводного бронированного вездехода познакомились с ледяной коркой. На полсотни километров – лишь сплошной лед, ровный, с небольшой снежной и очень подвижной крошкой на поверхности.

– Место падения должно быть уже скоро. Видимо, за тем возвышением, – очень нейтрально заключил Август, сверяясь с картой.

Холд не среагировал: его мысли все же были заняты вопросом, что делать дальше. Стоит ли раскрывать истинную причину посещения «Фелисетта»? Вполне возможно, тогда Август передумает… Правда, есть иной исход: если все подозрения, приведшие их сюда, действительно подтвердятся, то… а он уже и не знает что. Странное смятение ломает все укоренившиеся давным‑давно ориентиры, вводя настоящую смуту в систему ценностей старика, почему‑то неспособного выкинуть из головы так близко подобравшуюся смерть. Вот не зря он не ходил по врачам, все это нужно было оставить на самотек, чтобы если и разбираться с последствиями, то уж в самый последний момент. Что довольно забавно, отмечает про себя Холд: за свою жизнь он много раз твердо и уверенно смотрел смерти в лицо, почти горделиво готовый принять участь, если уж таковая уготована. А тут, на старости лет, что‑то в голове вдруг сломалось.

– Ты так и не рассказывал, – начал Холд, будто бы случайно, убегая от излишних размышлений, решив чуть ударить с плеча: – Не могу не спросить вновь, так сказать, прямо, как умею: а где мама Норы?

Август не ожидал такого вопроса, а говорить на эту тему давалось трудно даже с дочерью, не говоря уже о других людях.

– Я, если что, помочь могу, найти ее или же…

– Она давно не с нами. – Сказал кратко Август, но решил добить противную для него тему: – Ушла где‑то лет восемь назад, Норе тогда было четыре года.

– Что знает Нора?

– Я не лгу ей. Она знает правду. А правда такова, что ее мать очень любила выпить. Правда… не любила ни мужа, ни дочь… да никого вообще в этой жизни.

– Как же тогда у вас…

– Любовь! – Нил произнес это очень легко, даже чуть отдавшись старому чувству. – Слепая, безмозглая любовь. Я знал ее хорошую сторону. Правда, длилось это недолго. Оказалось, она очень безответственный и совершенно не взрослый человек. Без нее жизнь намного спокойнее. Нора все хочет потом отыскать ее, но… скажем‑с так, ей безопаснее без нее.

– Старческий совет, – решил Холд зайти с более простого, но не менее правильного угла. – Раз уж нового шанса может не предвидеться – найди ей маму, кого‑то, кто будет заботиться… женской, материнской любовью. Такое не заменить мужику, поверь, я знаю. Пусть не родную, но ребенок должен расти в полноценной семье.

– Похоже, у нас с вами есть общее – оба отцы‑одиночки.

– В смысле? А, нет, Нил рос с матерью. Я думал, ты знаешь.

– А я не знал. Просто вы не особо рассказывали про свою семью. Хотя мы оба в этом схожи.

– Нет. Точнее… его мама, моя жена, умерла, когда ему было двадцать лет. А там… наши дороги разошлись еще раньше. Я был не самым лучшим отцом, скажу я тебе. Да и мужем‑то не лучшим. Но я всегда любил его, как и его маму.

– Как она умерла? – Августу было неприятно задавать этот вопрос, но он как‑то сам вырвался.

– Слушай, – Холд проигнорировал вопрос Августа, – так, а если самому найти ее, познакомить с Норой? Проконтролировать процесс? Лучше так, чем малая сама в это все влезет, как ты думаешь?

– Честно? Я не знаю.

– Давай так, останься пока. У меня хватает контактов, быстро найдем ее биологическую маму, все сделаем по уму. Нора девочка очень умная не по годам растет, но все же многого еще не знает, а такие вещи на самотек нельзя пускать.

– Да рано пока еще, я хочу подождать, пока подрастет.

– Боишься, негативно повлияет на дочь?

– А вы бы не боялись?

– Ты давай тут стрелки не гоняй, – громче и серьезнее начал Холд, приятно наслаждаясь, наверное, первой для них дружеской беседой, что позволило откинуть мысли о смерти, – сейчас не обо мне разговор. Как и не о Норе, а конкретно о тебе.

– Звучит все это так, будто вы ищете способ удержать меня от увольнения. – Август и сам более раскрепостился, окончательно видя уже не начальника, а старого товарища.

– Может быть, и так, – с вызовом сказал Холд, – а может, просто хочу помочь тебе, не чужие же люди все‑таки. Да и пока время есть.

– Что значит «пока»?

Холд посмотрел удивленно на Августа, тот ответил любопытством такой реакции.

– Ладно, раз уж мы тут по душам говорим, за что я, кстати, очень благодарен, то стоит рассказать, все равно узнается. – Холд выдохнул: – Я умираю.

Август от удивления начал плавно замедлять вездеход, но Холд сразу же среагировал: – Давай не сбавляй, нечего тут драму мне устраивать.

Движение продолжилось прежним ходом.

– Мне все‑таки уже семьдесят пять лет.

– Разве? Вроде бы шестьдесят пять было, или я что‑то путаю? – Август был искренне удивлен. Холд чуть задумался и решил поправить себя:

– Да, шестьдесят пять, чет ляпнул, не подумав. – После, резко и даже по‑старчески ворча, повысил тон: – Сам знаешь, что я старик, доживешь до моих лет – поймешь. Я узнал‑то часа четыре‑пять назад, когда Нил обследовал меня после падения с крыши. Надо же было умудриться, твою мать! – Холд чуть ослабился, поглядывая перед собой на просторы «Фелисетта». – В общем, я болен… чем‑то… короче, сложно произнести, но все серьезно. Осталось недолго, я сам чувствую. – Холд повернулся с уже другим, более смиренным лицом к Августу. – Теперь ты знаешь. Я не вправе требовать, но попросить, по‑человечески, как друга, могу.

– А курс лечения есть какой или…

– Нет. Признаюсь, отчасти я даже рад. Да. Люблю конкретику – либо да, либо нет, а вся эта надежда и процентный шанс идут в жопу.

– Предлагаете остаться, пока…

– Да! Пока я еще что‑то могу сделать, хочу быть полезным до конца. А ты и так для меня самый близкий человек, плюс никогда не подводил, дочь, вон, один воспитываешь.

– Тогда у меня есть условие.

– Ничего себе! Ну удиви.

– С сыном помиритесь. – Холд молчал, Август подметил момент смещения баланса в его силу. – Слепой увидит, какая между вами вражда. А тот факт, что я «самый близкий» человек, при том условии, что у вас есть родной сын, невестка, а еще и внук… ну, в общем и целом звучит это грустно.

– Вот, значит, как. – Холд громко усмехнулся, удивив тем самым Августа. – Ну ты и засранец. Неплохо, вполне неплохо. Хорошо, по рукам!

Уже, можно сказать, друзья пожали друг другу руки, прочувствовав момент уважения. И если Холд удивлялся неожиданному повороту событий, выполнив для себя программу максимум, то вот Август не мог отделаться от странного предчувствия ошибки. Да, известие о болезни повлияло значительно на отношение к начальнику, но оно скорее ближе к сочувствию, нежели пониманию этого человека с некоторой иной открывшейся стороны. Казалось ему, будто бы выиграл тут именно Холд, а сам он получил лишь имитацию победы. Однако размышления эти были прерваны, когда на горизонте вдалеке оба увидели горящие обломки и черный дым. Место падения корабля было километрах в пяти. Слева направо длинная огненная стена будто бы разграничивала целую планету.

Мышечная память

Необходимо вернуться, прямо к моменту, как родители оставили детей в блоке связи. Причина такого перескока во времени состоит в необходимости составления всей картины судьбоносных событий. Так вот, ни Нил, ни Лилит не хотели извиняться, каждый упрямо считал сказанное ранее верным в угоду обозначения своей позиции, не говоря уже о том, как важно было удержать свое упрямство на плаву. В действительности же вопрос этот был отложен до лучших времен, когда, так сказать, температура чуть спадет.

– Интересно, – растопила тишину Лилит, – чего я еще о тебе не знаю? – Нил не понял смысла этих слов. – Я про то, как ты с оружием обращаешься.

– Мышечная память. Холд в свое время учил. Мы, кстати, с ним частенько ходили на охоту, когда на Земле жили пару лет, я подростком тогда еще был. Ненавидел это дело. Одна из причин его ссор с матерью. Так, держи, – Нил передал Лилит пистолет, – он заряжен. Перед тем как стрелять, сними с предохранителя, а там все просто: целишься, нажимаешь плавно на курок. А прикрывать меня будешь шокером, он мощный, стреляет электрическими дротиками. Тут двенадцать штук, стреляй, либо когда я скажу, либо при необходимости.

– Может, стоит детей в звездолете оставить?

– Нет. Пусть лучше тут будут, под рукой, так хотя бы им будет куда спрятаться, если что, а не сидеть в одиночестве и взаперти. Мало ли что – куда они денутся со звездолета?

Взгляд Лилит вполне ожидаемо высказывал неубедительность его плана.

– Мы идем вниз и убиваем это существо, что тут еще знать? Надоело на месте сидеть!

Сказал он это совсем неожиданным для нее строгим тоном уставшего от полумер человека. Настоящий бескомпромиссный лидер, подумала мимолетно Лилит, почти не узнавая мужа. С одной стороны, это ее впечатлило – она даже зарядилась от него уверенностью. Но с другой – присутствовало сомнение, что Нил сможет совладать с ситуацией и самим собой. Правда, для скепсиса времени было не много, события разворачивались быстро. Нил еще раз проверил ее скафандр, должный защитить от нападения, а после и вооружение. Затем последовала странная минута молчания: Лилит обернулась назад, глядя в сторону детей, думая о том, как хочет поскорее разобраться с проблемой, а Нил же, наоборот, смотрел на лестницу, всерьез ощущая неопределенность будущего после устранения источника опасности.

– Как‑то за детей страшно, может…

– Я установил микрокамеру в блоке связи. Да, когда вы разговаривали, аккуратно прикрепил. Так что у нас есть там глаза. А еще одну прицепим вот сюда.

Нил прикрепил небольшой круглый предмет на стене прямо между дверьми лифта и лестницей, почти на уровне глаз. Внутри было множество мини‑камер с полным охватом всех сторон, что позволяло увидеть не только весь проход, но и боковые стороны с потолком.

– Заранее сказать не мог? Чтобы я не волновалась лишний раз!

– Лилит, хватит. Чем ты опять недовольна? Изображение идет на планшет – на, убери его.

Нил передал свернутую трубочку, развернув которую они смогут все увидеть и услышать. Лилит показательно открыла систему и проверила камеры, а после убрала в сумку, что висела у нее на поясе.

Спускаясь вниз, все дальше от детей, поглядывая друг другу в глаза, оба подверглись тому внезапному осознанию супружеской ценности. Случилось молчаливое и оттого абсолютно естественное примирение. Обиды разом исчезли, а оставшиеся претензии приобрели незначительность. Вот так и бывает: стоит случиться угрозе потерять самое ценное, как ранние и казавшиеся судьбоносными конфликты исчезают без следа, вновь позволяя расцвести изначальному чуду. Конечно, то не было панацеей, но самое громоздкое отвалилось по пути вниз, позволив вздохнуть чуть легче. Все‑таки подобные, мягко говоря, приключения – это прецедент на фоне обыденной и даже сероватой жизни, откуда Холд забрал их без предупреждения.

Нил пошел первым, но не по центру, где ранее бродил Максим, а по правой стороне. Чуть промедлив, Лилит последовала за ним, прикрывая спину. Оба были воистину не в своей тарелке, простое осознание происходящего несколько конфликтовало с допустимыми для каждого возможностями. Словно играя чужую роль, Нил и Лилит с каждым моментом дозволяли себе чуть больше инородных мыслей и чувств.

Правда, разобраться с ними не представилось возможным из‑за внезапного металлического и равного шума где‑то то ли позади, то ли в стороне. В этом мрачном и тесном месте оба оказывались под неожиданным напряжением, но все же подвластным их воле обезопасить «Фелисетт». Вновь тишина – и они синхронно зашагали вперед, вскоре дойдя до того места, откуда изначально вылез зачинщик всех проблем. Лилит увидела все еще работающий фонарик, на полу недалеко от следов крови. Обернувшись, она захотела указать Нилу: мол, это может быть полезным или же попросту ориентиром в этом гнетущем подвале, но его нынешний интерес перетянул одеяло на себя.

– Что ты увидел?

– Место, откуда оно вылезло.

Лилит опустила глаза, и перед ней предстало неровное отверстие у самого пола, куда принялся заглядывать Нил, встав на колени.

– Может, не стоит туда лезть? – постаралась она пресечь излишнюю, по ее мнению, инициативу. – Мало ли…

– Я вижу там свет.

Нил отложил оружие и, размяв пальцы, дернул со всей силой обеими руками за край отверстия. Приличный кусок стены отвалился, упав на пол с грохотом.

– Это что, фальшивая стена? – Лилит подошла ближе к мужу.

– Тут даже арматуры нет. Похоже, сделали на скорую руку.

Все это уже начинало их серьезно раздражать, но медлить или отступать желания не было. Лилит прикрывала, Нил уверенно и даже с некоторой злобой разламывал фальшивую стену, чуть ли не причитая себе под нос. Поднялась пыль, разные куски бетона усеяли весь пол, а перед ним открылась целая комната. Лишь в дальнем левом углу горели маленькие, но яркие лампочки на неопознанном компьютере с кучей небольших отключенных мониторов. Нил пошел первым, аккуратно ступая на неизведанную и неизвестно почему сокрытую территорию размером три на пять метров. Освещения так и не было, и он включил на фонарике более рассеивающий режим, раскрыв глазам почти все окружение. Вдоль стены справа была надпись черным маркером: «не забывай мы достигли величайшего уровня развития лишь планеты, не для вселенной».

Нил снял шлем, желая разглядеть все получше, чему сразу же последовала и Лилит, решив также зайти вовнутрь. Слева они увидели во всю стену компьютерные блоки под потолок, но только интереса они не зародили, до этого еще дойдет время. Сейчас их внимание отнимает то, чему пока рано давать название, но подозрения самые худшие. Вдоль дальней стены стоит на усиленном каркасе модифицированная криокамера, похожая на саркофаг. Крышка открыта к стене, внутри никого нет – лишь все необходимые элементы для погружения в анабиоз.

– Похоже, тут был человек, – с заметным непониманием в голосе проронил Нил, скорее для личного усвоения, нежели извещая Лилит.

Она же почти не среагировала, что ожидаемо: в этот момент она всецело была заинтригована и крайне обескуражена компьютерами по левой стене. Она шла вдоль них к Нилу, и ее манил самый дальний, что в углу у изголовья саркофага. Тот был иным, будто бы собранным вручную лишь для конкретной цели, явно несерийного производства. На квадратной и очень прочной тележке хранилась вся красота: сверху старенький монитор, под ним механическая железная клавиатура, а снизу в металлическом ящике имелись процессор, блок питания и остальные комплектующие.

Не сложно предположить удивление наших героев, не говоря уже о том, как изменилось их мнение об испугавшем их сына страшиле. Хотя тут не стоит забегать вперед: сами они еще толком лишены конструктивного вывода о происхождении главной угрозы на «Фелисетте». Все выглядело страшным, практически надуманным из фольклорных историй для запугивания детей… Будто бы они попали в лабораторию ужасов, крайне сильно контрастирующую с пресным «Фелисеттом».

– Криокамера очень и очень старая. Но ее модифицировали, – Нил говорил с трудом, сам не веря в такое развитие событий, – причем сильно. Тут куча неизвестных мне проводов и плат. Посмотри, может, поймешь, что к чему.

Полная заинтересованности Лилит подошла и стала осматривать все содержимое. Нил отметил ее полную концентрацию. Видеть на лице жены активные мышцы от работы мысли всегда приятно. Было не то чтобы совсем уместно, но отвлечься на секунду сейчас было кстати.

– Он точно вылез отсюда, – уверенно сделал вывод Нил, продолжив исследование. – Следы на полу, прямо от саркофага… он тут бродил везде, прежде чем дойти до стены в поисках выхода.

Лилит обернулась и, прислонившись спиной к саркофагу, сложила руки на груди, занимаясь сбором сложнейшей мозаики.

– Я не могу понять, зачем здесь эти старые компьютеры. – Лилит подняла полные азарта глаза. – Криокамера питается от сети «Фелисетта», да и много ей не надо. На улице же были солнечные батареи и ветряные мельницы? Да, вот тебе и бесконечная энергия, только следи за проводкой и механизмом, и все.

– Думаешь, он вылезал отсюда, все проверял, а потом опять? С какой целью?

– Я не видела тут других звездолетов. Может быть, он застрял здесь и… – Лилит замолчала, громкость мысли заполонила тишину. – Холд говорил, что «Фелисетт» был построен для изучения терраформирования? Может, даже с последующими испытаниями. Насколько я знаю, передел целой планеты – долгий процесс, прям капец какой долгий, целыми жизнями исчисляется… причем в теории.

– И что? Даже если это так, мозг попросту не выдержит заморозки на сотню лет. Придется раз в десять лет просыпаться – и не на один день, а на годик‑другой. Не говоря уже о биологической деградации клеток. В одиночку… это заведомо мучительная смерть. А «Фелисетт»‑то пустой до основания. Даже если предположить, что его оставили тут следить за терраформированием… Это не практично, он тут один с ума сойдет. Да и посмотри, за чем тут следить? Все пусто. Думаю, тут дело в чем‑то другом. Сама посуди, все это пытались скрыть, здесь обжитостью и не пахнет. Я думаю, его замуровали не просто так.

– Как же я ненавижу это место! – тягостно обронила Лилит, запутываясь в догадках.

– Компьютеры‑то что‑то дают? Как они вообще работают еще?

И вот эти слова стали той ниточкой для распутывания клубка загадок с мрачным контекстом. Осматривая глазами один блок за другим, Лилит неожиданно подметила странность: все три одинаковые до винтика, но работает лишь один, самый близкий к криокамере, причем основные кабели питания идут с потолка именно со стороны первого, что у входа. Не сказав ни слова, Лилит залезла в программу гибридного компьютера на тележке, и не прошло пяти минут, как пугающая тишина сменилась осознанием сути декораций. Она обернулась, оглядела все еще раз – но уже совсем иным, более осознанным взглядом. А Нил четко и ясно увидел, как клубок сокровенных тайн все же размотался.

– Похоже, они поддерживали его мозговую активность. Только одно железо выходил из строя, система автоматически использовала ресурс следующего. Обычно же мы спим в заморозке, а тут провели нехилое вмешательство, чтобы объект был в сознании. Но не привычном нам – его глаза и слух не работали, как и простое мышление, тут скорее «симуляция эмоционального существования». И это неофициальный термин. Если даты не врут, последний раз он или она просыпались… пятьдесят лет назад. Это все не просто неофициально, это охренеть как незаконно! Лезть в голову еще при ЦРТ привело к очень нехилым трагедиям. А тут умудрились создать рабочий прототип, и мне очень интересно, знал ли про это Холд!

– То есть это не зверь, а человек, – задумчиво произнес Нил, пытаясь переваривать непривычное блюдо. – А если мы его поймаем, то можем попытаться… социализировать? Чтобы узнать, вдруг он помнит что‑то о своей жизни, или кто это сделал и зачем? Хм…

– Что?

– Мышечная память. Он ведь ходит и прочее, а значит, мышечная память осталась. Так, может, и в голове что есть? – Они смотрели друг на друга, чувствуя одинаковую странность произнесенного. – Трудно поверить в это все, да?

– Прикалываешься? Да, мне страшно до жути. И очень интересно, не просто ли так мы здесь? Думаю, твой отец нам существенно недоговаривает.

– А мне вот интересно другое. Почему он проснулся сейчас?

После этих слов оба услышали жуткий скрежет металла, словно сам «Фелисетт» кричит на них в гневе. Лилит быстро открыла планшет и увидела через камеру видеонаблюдения Чудовище, кинувшегося на детей со всей возможной яростью.

Поверь, я знаю

Всю обратную дорогу вездеход двигался менее осторожно и прилично быстрее, чем к месту катастрофы. Местами Холду казалось, будто бы Август немного перегибает палку. А ведь никто из них и вовсе не знал о происходящем на «Фелисетте», иначе транспорт подвергся бы куда большему испытанию в преодолении характера планеты. На самом деле их неосведомленности следует радоваться. По передатчику никто не отвечал ни на базе, ни на звездолете, что стало одним из двух факторов ускориться. Вторая причина спешки была вызвана беспокойством за жизнь единственного выжившего с корабля. Да, все верно, среди груды обломков, плавящих лед от высокой температуры, да огня, вступившего в заведомо проигрышную битву с морозом, получилось найти человека. Обломки разлетелись во все стороны, когда основная часть пришлась на подножье скалы, полностью превратив значительную часть корабля в месиво. По сути, им повезло найти Алекса, успевшего воспользоваться спасательной капсулой. Ее траектория падения привела к точке на льду, недалеко от обломков. Травмы не казались критичными, но в сознание он так и не пришел. Хотя Холд сделал главное, и это его кое‑как успокаивало, а именно: взял образцы крови и провел какие‑то неведомые Августу тесты, а на вопрос, что именно он проверяет, ответ так и не был произнесен.

Всякий раз, как Август поглядывал на карту, ему казалось, что они сбились с маршрута, а то «Фелисетт» все никак не появлялся в видимой доступности. И вот в тот момент, когда Холд хотел чуть усмирить раздраженность Августа, база появилась на горизонте. Подъезжали они со стороны, из‑за чего звездолет стоял справа, а «Фелисетт» был слева. И если первый будто бы и вовсе замер в мгновении, то вид второго уже издалека провоцировал непонимание. Дверь нараспашку, а вырывающийся наружу ярчайший свет превращал все еще неутолимую снежную бурю в красивый и завораживающий танец снега и ветра. И, казалось бы, подобное не просто должно, а именно обязано внедрить в наших первопроходцев слепящие разум подозрения так же сильно, как свет рассекает тьму, но картина дополнилась самой страшной уликой – кровью. Багровый оттенок коснулся не только самой двери, но и пары метров взбаламученного снега перед входом. Контраст крови на белоснежном снегу, да еще подсвеченный самим «Фелисеттом», служил чуть ли не маяком посреди ночи. Неосведомленных об этом месте такой пугающий вид вполне может притянуть именно таинством предшествующих событий, но ни Холд, ни Август даже не думают о причинах. Волнует их, как не трудно догадаться, самое что ни на есть следствие. Оставляя немалый тормозной путь, вездеход остановился в пяти метрах от входа, дав им еще лучше разглядеть место преступления. Холд схватил Августа за плечо и привлек все его внимание:

– Я пойду один! – Взбешенный таким заявлением взгляд Августа врезался в Холда. – Проверь звездолет! Это приказ!

Едва Холд миновал место преступления, его глазам открылась самая пресная картина: «Фелисетт» был и вовсе не тронут событиями, явно выходящими за рамки дозволенного. Он даже обернулся в недоумении, еще раз взглянув на открытую нараспашку дверь и кровь с обеих сторон входа. Но потом старые глаза все же увидели страшное изменение, улику: створки лифта были выкорчеваны, словно консервная банка, пробитие которой было яростным и жестоким, оставляя рваные и очень острые края железа как предупреждение. А там, внутри лифта, была тьма, черная и едкая, забирающая все лучшее, что есть в том, кто будет смотреть в нее. Когда Холд начал кричать, зовя сына во все горло, то те мгновения паники перед существом исчезли без следа, проявив весь характер и огромный опытнахождения в эпицентре критических ситуаций. Да, если существо и тут, то пусть лучше на него отвлечется, а то и накинется, лишь бы сократить встречу семьи со смертельной угрозой. К сожалению, на его крик никто не явился, а сам он оглядывался, будто бы завороженный гипнотическим влиянием строения, что возбудило в нем очень и очень старые воспоминания. Случилось, однако, так: в момент уже почти доведения до предела, когда он готов был слепо кинуться в гипнотическую тьму, его отозвал Нил. Медицинский фартук, пластиковая маска поверх всего лица, а перчатки почти по локоть были в крови. Прямо у открытых дверей в медблок он оглядел Холда очень многозначительным взглядом и, даже не замечая отворенного входа, откуда бил холодный ветер, произнес:

– Ну пойдем, обсудим все.

Да, удивиться было чему, причем Холд не знал, чему конкретно: монументальному спокойствию сына или его уверенному и сильному взгляду. Но, несмотря на заминку, все равно последовал за сыном, попутно еще раз оглядевшись вокруг себя, по наитию ища лазейку. Створки закрылись за его спиной, представив глазам картину, на усвоение которой понадобилось времени чуть больше ожидаемого. Итак, первым и единственным увлекшим все внимание Холда являлась центральная из трех, находящаяся прямо напротив входа палата. Лишь там вовсю работали лампы, в то время как приглушенный свет вокруг вот‑вот должен был перейти в синхронизацию с оттенком ночи. Ранее именно там Холд проснулся после падения. Те метров пять до койки растянулись без предупреждения, а как только сын вошел вовнутрь и обогнул сокрытое ранее за своей фигурой, Холд познал полную растерянность. Нет, там были не дети, и даже не Лилит. Головой ко входу, прикованное на всякий случай по рукам и ногам цепями, неподвижно лежало то самое Чудовище. Нил и Холд стояли друг напротив друга, взирая на мертвого человека, чья грудная клетка была вскрыта Нилом. Вид, мягко говоря, не для самых слабых желудком, про запах даже не стоит уточнять.

– Хорошо. Очень хорошо. Ты с ним разобрался, молодец. Стоило дождаться нас, но все равно хорошая работа. Ты уже взял его анализы, проверил кровь, спинномозговую жидкость, гормоны – все, чтобы узнать, откуда такая мутация?

Нил все это время следил за реакцией Холда, впервые по‑настоящему чувствуя себя родителем, ожидающим, когда накосячивший ребенок осознает свою вину. Холд поднял глаза и увидел лицо, не способное улыбнуться, не потрескав при этом собственную кожу.

– Об этом мы поговорим потом. Вы нашли кого‑то живого?

Холд выпрямился, встав ровно напротив Нила.

– Что случилось, сын? – вопрос был пропитан тонким ожиданием худшего ответа.

– Все живы, если ты об этом. Но, прежде чем я задам вопросы, на которые ты ответишь, хочешь ты этого или нет, я должен знать: есть ли кто‑то с корабля, кому нужна моя помощь?

Такого тона Холд никогда не слышал от Нила. И в этот момент он поймал себя на мысли, что ему плевать на спасенного Алекса: все его чувства направлены на желание узнать у сына причину такого холода и такой надменности. Причем Нил сам подметил это в лице отца, которое, как оказалось, не такое уж и каменное, когда это нужно. Но весь этот переломный в некотором смысле момент не мог продолжаться до своего апогея, своей точки невозврата, если быть точнее. Затянувшееся усвоение новых ролей на шахматной доске было прервано бесцеремонно ворвавшимся Августом:

– Где Нора?!

Он встал у головы монстра и, лишь бегло осмотрев его, уже начал тратить силы на сдерживание рвотного порыва, скривив лицо. Нил повернулся к Августу и встретил его порыв приличной такой претензией в лице, где уже Холд разглядел подожженный фитиль очень громкого взрыва.

– Может быть, лучше ты расскажешь, какого черта двенадцатилетняя девочка умеет взламывать шкафчики и пользоваться огнестрельным оружием?! Да, она это сделала, поздравляю. Отец года!

– Что случилось?! – Август был под властью страха, уже поглядывая вокруг себя в поисках дочери, забыв про рядом лежащее вскрытое тело.

– Все в порядке! Успокойся. Жива она. Можешь гордиться, она помогла убить его.

Август от удивления даже речь потерял, смотря то на Нила, то на монстра, то на Холда в недоумении.

– Давай‑ка ты в следующий раз вспомнишь, что она еще ребенок! Ты меня слышишь?!

– Почему вы не спрятались в звездолете? – Холд вклинился в разговор в первую очередь для хотя бы слабого, но погашения пламени конфликта.

– Я решил сам разобраться, вот почему.

– И ты рискнул моей дочерью?!

Взбешенный Август схватил Нила за грудки, готовясь устроить взбучку, явно преобладая в физической форме, но тот и вовсе не подал виду:

– Они должны были сидеть в блоке связи, там мы их оставили. Но твоя дочь решила проявить энтузиазм, потому что ее идиот отец относился к ней как к солдату, и вот она решила доказать! Доказать тебе, урод ты тупой, что она взрослая и готова постоять за себя, а значит, может приносить пользу! Все, что она желала, – это утвердиться перед тобой! Вот и проявила инициативу.

Нил освободился от захвата.

– Мы с Лилит пошли вниз, а Нора подстрекнула Максима, ну и они решили, что могут не хуже взрослых. Только когда она украла пистолет, то это существо и вылезло на них, пробравшись снизу через лифт. Мы прибежали и увидели раненую Нору в крови, когда оно начало уже выламывать дверь на выход с базы. Мой сын взял пистолет и убил его! Мой сын из‑за твоей дочери убил человека! Ты слышишь это?! Понимаешь, что я имею в виду? Вы оба вообще осознаете, что пережили дети?

– Что с Норой? – спросил уже заметно строже Холд.

– Она получила покасательные рваные раны на руке и лице. Но ничего страшного, – поспешил он сохранить оттенки здравомыслия Августа. – Я наложил швы, жизненно важные органы не задеты. Шрамы будут, но небольшие, не беспокойся. Потом пластикой легко скроете, словно и не было.

Отойдя Август спрятал лицо в руках, борясь с искренним самоунижением и виной перед его девочкой. Ему поскорее хотелось к ней, но боль внутри от того, как он ее подвел, ставила внушительную преграду, вынуждая чувствовать себя еще и трусом. В итоге он развернулся к Нилу и сквозь влажные глаза и сцепленные челюсти пытался то ли поблагодарить его, то ли… В общем, представить что‑то конкретное в этот момент Августу было тяжело. Такого страха он не испытывал, пожалуй, никогда, что, разумеется, подведет определенные выводы об этом месте. К счастью, Нил понял куда больше, чем тот сам мог осознать, как и сказать.

– Сейчас они спят. Там, в комнате.

Нил указал кивком на угловое помещение, прямо у выхода из блока. Двери и стены были глухими. Пока Август глядел туда, Нил уже протянул ему планшет, где было открыто изображение с микрокамеры, установленной им внутри. Август взял его в руки и не мог оторваться от вида двух мирно спящих на одном диване детей.

– Им нужен отдых, заснули пару часов назад. Совет хочешь? Вспомни и напомни ей, что она еще ребенок. Ей это очень нужно. А тебе поможет в будущем. Поверь, я знаю.

Ох, эти последние слова он крайне показательно направил в критику Холда и лишь после произнесения повернулся к нему, убеждаясь, что смысл дошел до адресата.

– Тащите, кого нашли, а то еще одно вскрытие проводить не хочется.

3

В этом никто не виноват

Каждое действие Лилит было аккуратно пропитано красотой и в некотором смысле грацией. Заботливое отношение к компьютерам в сокрытой ранее комнате – это тот необходимый для нее успокаивающий бальзам в процессе работы по раскапыванию тайны. Настоящий массаж для мысли, должный перезагрузить утомленный ум. Разумеется, подобному очень способствовало искусственное одиночество, необходимое для концентрации. Если бы Лилит знала о том, как все случившееся с детьми и неизвестным человеком повлияет в итоге на Нила, то, скорее всего, почувствовала бы зависть. Но не стоит делать поспешных выводов – бесспорно, как жена и просто человек, она будет рада узнать о более цельном формировании ее мужа как взрослого мужчины, наконец‑то разорвавшего тянущие назад путы проблем с отцом. Да вот только если Нил уже выставил новые для себя ориентиры, следуя им с завидной скоростью и упорством, то Лилит была в смятении и всеобщем раздрае. И если кто ей и мог помочь в собственных проблемах, то именно Нил, как единственный знающий о первородной причине случившегося надлома. Как часто и бывает, человеку с грузом неразрешенных тягостных эмоциональных язв в первую очередь надо хотя бы их признать, а уже потом найти способ устранения. Вот она и сидит одна, увлеченная раскапыванием ожидаемо страшных причин существования здесь того человека, чье изуродованное временем тело вскрывает Нил. Надеется ли она через эту работу с этой подоплекой распутать свой клубок мучающих мыслей? Да, конечно. И это стало важным признанием самой себе, что служит и первым шагом на трудном пути к собственной реабилитации.

Для начала она вытащила гибридный компьютер из угла комнаты почти на середину, аккуратно поглядывая на разноцветные мотки проводов, желая сохранить полную работоспособность. Воткнув по углам в потолок переносные лампы, Лилит создала в некотором роде свою операционную, где холодно‑голубоватый оттенок позволял разглядеть любой предмет окружения под любым углом. Квадратный ящик с пятью отсеками плавно двигался на четырех колесиках так, как ей было необходимо, позволяя использовать любой инструмент для вскрытия и изучения.

Пока программное обеспечение планшета собирало данные об этом стареньком, но очень живучем оборудовании, заодно фрагментируя жесткие диски, ее руки так и потянулись к вскрытию объекта. Процесс этот был крайне поступательным и аккуратным, что вновь олицетворяет для нее красоту и заботу. Причем так было всегда, что, несомненно, удивляло ее родителей, видевших по своему примеру дочь либо актрисой театра, либо писательницей. А она, наша Лилит, крайне рано увлеклась сначала механикой, а потом и программированием, проецируя точную науку на понимание мира. В своем роде систему координат и опору для контроля над собственной жизнью. В чем была такая необходимость? Все просто: она была одинока и потеряна в семье, где пропасть между ней и остальными казалась непреодолимой. Самая младшая, девочка рано познала жизненную надобность самостоятельности, в одиночестве изобретая инструмент познания мира. Уже тогда она выстраивала свое мировоззрение преимущественно мыслями, а не чувствами. Хотя, стоит отметить, с годами она нашла свой баланс, позволяющий получать удовольствие от жизни сполна. Так вот, за последние три месяца этот баланс даже не поддавался восстановлению, будто бы и не было его вообще, а то, известное ей, – лишь иллюзия, осознанный обман.

Гибридный компьютер оказался на удивление простым: жесткие диски в числе пяти штук, система охлаждения – и еще одна система в небольшом блоке, отвечающая… пока не понятно за что. Но провода шли напрямую к тому самому шлему в криокамере. Подобное не могло не заинтриговать – и, уже взяв этот шлем в руки, Лилит стала разглядывать каждый его миллиметр. Она решила даже надеть его – и мозаика внезапно сложилась. Знаете, как бывает порядок из хаоса, – так вот здесь на нее нашло озарение, когда самое простое и даже банальное оказалось самым верным. Осталось найти подтверждение, чем вот‑вот должен порадовать анализ программ гибрида. Правда, важно чуть‑чуть осадить эту интригу, чем сама Лилит внезапно и занялась, потому что даже если она ошибается, то как минимум данное оборудование способно на ту функцию, которая видится ей панацеей. Все‑таки преследователь никуда не делся.

Отвлекла ее от развития неприятной, но притягательной идеи находка на внутренней стенке криокамеры. Там, где примерно должна быть левая рука, ближе к верхней крышке прикреплено кольцо, причем Лилит потребовалось как следует применить силу, чтобы оторвать его. Взглянув поближе, она подметила слой клея, удивительно державшего это – то ли обручальное, то ли созданное для иного повода, но все же с несильно далекими чувствами кольцо. Нестандартного вида: две большие черные закругленные грани соединялись меньшими квадратными, также черными кусочками почти одной ширины, но на разном расстоянии друг от друга, что формировало широкое кольцо. Внутри не было замечено ни надписей, ни иных опознавательных знаков, но кольцо было женским… наверное. Лилит не знает наверняка, но почему‑то ей сразу же представилась именно история любви, где подобная безделушка играет роль того самого ключика к важнейшим воспоминаниям. Лилит еще раз его разглядела со всех сторон, а потом почти даже примерила на безымянный палец, но в последний момент остановилась по причине такой банальной, что сама аж удивилась: у нее уже было обручальное кольцо. Как‑то уж привычно было ей его носить всегда и везде. Они с Нилом были простыми в этом плане, но именно этот подход и сыграл роль в быстрой притирке их характеров. Правда, как нам уже известно – и вскоре это тема будет поднята: быстрота играет не только в положительном ключе, но и в негативном.

Лишь позже Лилит поймет, как же ей повезло, что Нил пришел именно в этот момент, одним своим присутствием осадив крайне неразумную и только что появившуюся идею. Ей даже захотелось назвать его дурацким разрушителем настроения, но она выдала лишь плохо скрываемую раздражительную усмешку – мол, дурачится со шлемом. Нил неоднозначно воспринял ее гримасы, осмотрелся, но шагов не делал, оставаясь у сломанной стены. Лилит же, успев убрать кольцо в карман, сняла шлем, медленно отпуская злость на его неожиданное появление, после села на стул, прямо перед гибридом. Она повернула голову к Нилу и аккуратно, будто бы в некотором смущении, спросила:

– Как там дела?

– Холд и Август вернулись. Выжил лишь Алекс, они его привезли. Ничего критичного, скоро должен в сознание прийти, Холд хочет допросить его. – Лилит кратко кивала в такт словам. Неловкость ощущалась, но, когда Нил вновь заговорил, она проявила уже больше вовлеченности. – Кстати говоря, дети в порядке. Сейчас спят, все хорошо.

– Это хорошо. Они устали, наконец‑то отдохнут. Надо нам будет потом с Максом серьезно обсудить случившееся. Кстати, – активнее вырвалось из нее, – как Август воспринял…

– Неприятно воспринял. Но я ему растолковал. Да, да, чего ты бровями играешь, я ему прямо донес, что Нора – ребенок, а не его протеже, каким он является для Холда.

– Тебя это вообще не тревожит?

– Ты о чем? Что Холд с ним ближе, чем со мной? Нет, я даже как‑то и рад немного. Явственнее, если можно так выразиться, вижу различия между мной и Холдом, что приятно.

– Это хорошо, ты молодец, – впервые за разговор Лилит улыбнулась, взглянув на Нила более теплыми глазами.

В принципе, этот момент стал переходным, оба поняли, что если дальше и идти, то только по личной тропинке. Долго себя заставлять не пришлось, и Лилит начала с чуть иного угла, постепенно, волнительно и чувственно открывая толком не обсуждаемую между ними тему:

– Пока не могу окончательно сказать, к чему эти компьютеры на самом деле. Это было создано еще до моего рождения, а язык программирования мне неизвестен. Фрагментирую, надеюсь, автономный анализ современного века поможет разобраться по‑быстренькому. Но кое в чем я ошиблась – этот шлем был создан не для того, чтобы давить на приятное ради приятного. Смысла в этом нет, если говорить про долгосрочную перспективу. Вреда больше будет, если честно. Но это навело меня на одну идею. – Нил слушал внимательно, опершись на стену и сложив руки на груди, он отдал всего себя Лилит. – Среди хакерского мира, которого я малька касалась, были те – как и наверняка есть сейчас, – кто пытался подключиться к мозгу человека ради внесения изменений. Так, если кратенько. Это незаконно, совершенно неофициально и жутко опасно, а лицензии на такое не давались уже где‑то лет триста‑четыреста. Тема то всплывает, то про нее на полвека забывают, тут уже как получится. Так вот, основным мотивом для использования служило желание лечить эмоциональные… проблемы. Опять же, чисто по верхам если сгрести. Суть дела в том, что это, возможно, так, но на бумаге. Но это не она, нет. Там нужно сверлиться в мозг, а здесь…

– Над ним провели такую операцию. Да, кто‑то высверлил сквозь череп очень тонкие иглы, прямо в мозг и прямо, как ты уже поняла, во все важные места.

– Вот оно как. Это странно. Потому что этот шлем… Да, он может напрямую действовать на те стержни, которые ты нашел в его мозгу. Но… смотри, если я все правильно поняла, то и без них в целом будет шанс куда надо ткнуть.

– Может быть, так он хотел более сильного эффекта?

– Может… Короче, я это вот к чему говорила: подпольно было придумано и, по слухам, создано близкое по смыслу… Электронный антидепрессант, если уж упростить. Приходишь на сеанс, сидишь в кресле – а тебе по мозгу в нужных местах импульсы дают. Без сверления и прочего, через височные доли. Причем не слепо приятное ловишь, а подталкивают твои же мысли к большей визуализации благодаря правильному настрою и разной химии, а еще там даже гипнотизера использовали. Считай, осознанные заранее программируемые сны. И да, это кажется громоздким кустарным барахлом, но… оно работало.

Лицо Нила было мрачным и сосредоточенным.

– Лилит! Я же все‑таки врач, я понимаю, о чем ты говоришь. Сталкивался с теми, кто даже мне предлагал стать частью, как ты правильно выразилась, проектов. Кстати, за хорошие деньги.

– Я этого не знала.

– Аналогично. Ты сказала очень мало, но я вижу, что намного меньше, чем тебе известно.

Тишина и зрительный контакт сыграли очень важную паузу, переключив тему на следующий уровень глубины.

– Лилит, мне нужен честный ответ. Ты хотела использовать аналогичную программу?

– Да. – Лилит в этот момент было крайне тяжело, вот‑вот, казалось, и заплачет, но то была необходимая боль. – Я не знаю, как тебе удавалось быть спокойным, но мне было ужасно невыносимо от одних только мыслей… что я потеряла ребенка. Ты знаешь, как мне трудно даются чувства, как я привыкла к контролю. Но его больше не было, и я задумалась, очень серьезно и дотошно задумалась о том, чтобы сделать хоть что‑то, лишь бы стало легче! Я не знала, как дальше быть мамой. Я не знала, как быть женой. Я была на пятом месяце, мы хотели Максиму сюрприз тогда сделать, помнишь? У него скоро должен был быть день рожденья! Ты думаешь, я просто так отстранилась от сына? Все это напускное безразличие сделало только хуже. Я до смерти боялась – нет, боюсь! Боюсь и его потерять! Думала, так будет правильно и легче, хотя понимала, что это не поможет на самом деле.

Лилит отвернулась, вытирая лицо от слез, посматривая в сторону. Нилу в этот момент было не сильно легче.

– Я не знаю, – продолжила Лилит чуть увереннее, – к чему вообще привели разговоры с психотерапевтом. Мы говорили и говорили, а как будто бы ничего и не менялось. Я считала себя плохой матерью, плохой женой, кем угодно, но не тем человеком, которым была, которым хотела быть! А еще меня бесило твое спокойствие.

– Я не хочу говорить банальность. – Нил подошел к ней, аккуратно сел на корточки, взял ее ладони в свои и смотрел снизу вверх в ее влажные и красивые глаза. – Но я скажу правду, хочешь ты это слышать или нет: то, что случилось, – в этом никто не виноват. Это не наказание или проклятие, не месть или урок. Это случилось, потому что случилось. Ты отличная мама, Максим любит тебя, и ему нужна его мама. Пока ты ищешь причину, ты теряешь сына.

– Уже не ищу, причем… давно на самом деле. Я даже этот момент не могла ни с кем обсудить, представляешь. Я пытаюсь вернуть себя, потому что я потеряна… как, блин, в детстве. Разбита, как стекло, и собрать себя не могу. На меня накатывают приступы паники. Только мне кажется, что все хорошо, какой‑то баланс появляется, – как все возвращается, словно преследует меня, аки маньяк.

Лилит непроизвольно сжала его руки крепче. Это был очень личный и сильный момент для обоих. Боль плавно уходила, тепло возвращалось, а разрушенный между мужем и женой мост медленно восстанавливался, окрашиваясь в новые оттенки. Каждый из них хотел этого откровения – и, как частенько бывает, оба удивлялись тому, почему не сделали этого раньше.

Внезапно Лилит задумалась, вернулась мысленно ко всему вышесказанному и более серьезным и с претензией тоном спросила:

– Почему ты сказал, что я отличная мама, но не отличная жена?

– Я очень рад, что ты спросила. И я хочу быть честным с тобой во всем. Это трудно, правда, трудно, но одно неотделимо от другого. Мы слишком долго пренебрегали тем, что на самом ты подметила не просто так, задав мне этот вопрос. Если бы ты промолчала, я бы подумал, что ты либо не готова, либо тебе плевать.

Момент теплоты был утерян, но на место ему пришло куда более неожиданное открытие.

– Во‑первых, ты не знаешь, что у меня в голове и как я пережил смерть Софии. Да, ты просила не называть имя, но… А во‑вторых, я не могу отделаться от мысли, что на самом деле мы хотели второго ребенка не из‑за любви, пусть что‑то от нее и было. – Пауза была затянувшейся и мучающей, и с горьким чувством Нил заговорил вновь: – Мы думали, что это спасет наш брак. И я принял это. Плохо или хорошо, но это помогло мне пережить ее смерть. Потому что я… я в итоге осознал, что ничего не чувствую ни к ребенку, ни к нашему будущему. Я хочу этого, искренне и честно хочу вернуть все как раньше, а то и лучше. Но пока что не знаю, как это вернуть… Ты отстранилась и от меня тоже, а я, как мог, пытался все сделать для вас двоих. Но справился недостаточно хорошо.

Ей была приятна его откровенность. Но кое‑что он скрыл, причем от страха показаться слабым, что запустит еще большее отдаление, – пустоту в сердце из‑за потери возможности любить Лилит. А он очень любил любить. Любил ее с первого взгляда, и эта любовь, чистая и честная, не имеющая аналогов в жизни, кроме любви к давно почившей маме, – это единственная стабильная единица, заполоняющая пустоту вокруг, даже лишающая его какой‑либо тяги к другим женщинам… она пропала. Так уж бывает – жизнь сама вносит правки, и если не успеваешь реагировать, то скорее исправляешь симптомы, а не искореняешь болезнь. Лилит не знала этого, может, и догадывалась порой, но точно не вводила заметку на будущее. Нил начал терять любовь давно, не замечал этого порой, а гнет рутины – это всеобъемлющая разрушительная стихия. Когда они потеряли Софию, защитный механизм отработал автономность с лихвой.

Но все же они вместе, уже сползли на пол и, обнявшись, не могли отцепиться друг от друга. Как бы это все ни казалось неприятным или даже жестоким, но им было очень полезно выговориться. Вопрос уже был не в прощении или правде, а в самом важном – сохранении того, что еще осталось.

Тот, кто любил

После того как Алекса передали Нилу, Август зашел к детям. Словно медведи в спячке, малые утопали в сновидениях, лежа на одном диване спинами друг к другу. Причем казалось, будто бы они целенаправленно выбрали такое положение, желая быть уверенными в безопасности тыла. Максим был справа, лбом в стенку. Нора слева, немного лицом к потолку по той самой неприятной причине – из‑за ранений. На левой щеке, помимо крупного синяка, от носа до уха был белый прямоугольник, плотно прикрывающий шов в пять сантиметров почти параллельно линии подбородка. Смотреть на это, ожидаемо, Августу было невыносимо, но все же он принимал действительность, представляя вдогонку еще и тот ужасающий страх, и боль при получении его дочерью ран. Он все смотрел и смотрел, не способный ни пошевелиться, ни дать волю чувствам. Лишь аккуратно подтянул одеяло, после чего вышел с горьким комком в горле. Та картинка так и мучает его, вися перед глазами, пропитывая все его сознание едким раствором ужаса. Сейчас он был уже на кухне – и, пытаясь занять себя хоть чем‑то, начал распаковывать посуду и прочие атрибуты, желая сделать чаю. Разумеется, Август не хочет думать о страданиях своего ребенка, но почему‑то сценарии так и пробиваются наружу, оставляя после себя рваные болезненные раны. А что если бы?.. Вопрос этот был катализатором для сотни сценариев, каждый из которых доводит до дрожи. Но все почти прекратилось, оставив лишь развалины, когда его вытянул из водоворота сомнений вопрос от только что вошедшего Холда:

– Нил пошел за Лилит. Надеюсь, она что‑то узнала. – Холд выдержал паузу, стоя ровно и хорошо обдумывая слова. – Что ты там готовишь?

Да, старик был аккуратен и тактичен. Чуть взглянув с прищуром на зону у раковины, Холд сразу встретил удивленный взгляд Августа. Тот словно только что понял не только вопрос, но и ответ. А дело было вот в чем: оказалось, отец готовил не чай, а фруктовый напиток, причем именно такой, какой любила Нора. Частенько, когда отец возвращался, она много раз угощала его разными видами, экспериментируя с порошковыми смесями и прочим разным, мало интересным Августу за пределами хобби Норы. На неожиданный вопрос Холда он так и не ответил, лишь аккуратно убрал напиток в герметичную упаковку и заботливо поставил в холодильник. Холд наблюдал за этим молча, а потом сел за стол в двух метрах перед кухней, на половине которого еще стояли неразобранные контейнеры. Кратко смерив их глазами, чуть отодвинул для большего простора и, откинувшись на спинку скамейки, посматривал то на дверь перед собой, то на Августа. Тот, в свою очередь, постарался успокоиться и, развернувшись, сложил руки на груди. Молчание было неловким, почти неуместным, что более чем ожидаемо, если уж быть честным. Но странный уют покоя все же витал вокруг них, будто бы слон в посудной лавке, заметить которого все никак не хотели. Хотя, скорее всего, именно усталость в этом имела львиную долю влияния.

– Винишь меня в этом? – Холд пошел в лоб.

– Да мне все равно, – угрюмо буркнул Август, уткнув тяжелый взгляд в пол.

– Это плохо. Лучше обвини, не держи в себе. Будет лишь хуже. Разберись с этим сейчас и живи дальше. Поверь старику.

Последние слова вызвали моментальную реакцию – он резко повернул голову и врезался злыми глазами в невольного провокатора. Наклоняясь вперед, Август говорил твердо и грубо:

– Твоя семья не хочет тебя видеть и знать, и ты еще смеешь меня учить чему‑то? Все, что мне нужно, я узнал и увидел. Главный урок – не быть тобой. Моя дочь чуть не погибла! Виноват в этом только я! – Август был в ярости, но держал себя в руках. Холд же выдавал непробиваемость во всем, будто бы и не человек он вовсе. – То, что она пережила, – это не пройдет просто так. Услышь и запомни: я ничего не хочу иметь с тобой общего, как и с этим местом. Твой сын был прав, я брал плохой пример и сам стал не лучше. Мы улетим отсюда, как только Нора проснется, хочешь ты этого или нет.

Августа почти трясло, он вот‑вот и достигнет критического порога, а желание что‑то сломать почти победило здравомыслие. Отчасти он даже хотел ответной реакции Холда, криков, ярости, а то и драки – хоть чего‑то, чтобы не оставаться наедине с кошмарными выводами. Но лицо Холда было нетронутым, понять его истинное мнение о вышесказанном сгоряча было попросту невозможно.

В этот момент непринужденно вошли Лилит и Нил. Совершенно не уловив улик разгоряченной битвы поколений, Лилит принялась готовить себе кофе, а Нил сел напротив Холда, положил планшет на стол и, откинув голову, потирал лицо ладонями. Изможденный вид Лилит и Нила странными оттенками выделял их на фоне остальных.

– Что у вас тут? – спросил наконец‑то Нил, осмотрев обоих, но ответа так и не получил. Лилит к этому моменту уже села с горячей кружкой за стол, рядом с мужем. Между ними чувствовалась как пропасть, так и некое принятие этой самой пропасти в виде отсутствия ранее ощутимого за километр напряжения. Лилит грела руки о дымящуюся кружку, делая коротки глотки, прислонившись к Нилу, который, в свою очередь, положил правую руку через ее голову на плечо и потер его с заботой. Остальные впервые увидели между ними такую близость и понимание.

– Какие… Какие сведения добыли? – Холд заговорил с запинкой, его абстрагирование от конфликта с Августом все же имело шероховатость.

– Твой человек должен скоро проснуться, спросим, что и как вышло. – Нил говорил уверенно, со стороны любой поверил бы в его лидерство над этой группой. – А по поводу нашего неизвестного – здесь я встретил сюрпризы.

Нил взглянул на заинтригованного Августа, потом на немного отрешенного Холда. Лилит казалась единственной, чье любопытство имело хоть какое‑то доброе намерение.

– Наш объект – мужчина. Когда‑то на нем провели некоторые манипуляции, чтобы он мог пережить долгое погружение в криокамеру. Оказалось, что у него искусственное сердце, контроль над которым, так же как и над некоторыми другими органами, производили те компьютеры, которые мы нашли. То же самое с головой: шлем был закреплен к черепу, а там куча отверстий до самого мозга, как и прямое подключение к глазам и ушам. Причем кто‑то очень позаботился о мышцах, подавая на них через игры ток, чтобы они окончательно не атрофировались. Накладки для подключения к штырям в ногах лежат в крикамере. А еще о его органах питания и всех выделениях не забыли. Я заметил контейнеры со стимуляторами, питательными составами и отводами для мочи и кала. По сути, как‑то мне мало верится, что подключение было с четким осознанием долгосрочности этой… затеи.

Нил тяжело выдохнул. Звучащее со всей своей доказательной базой все равно считалось чем‑то вымышленным, инородным.

– Каждое движение давалось ему с немыслимыми, неописуемыми мучениями. Как и все оставшиеся функции организма. Не думаю, что он вообще понимал, что происходит и что он делает. Реагировал на раздражители так, как умел. А кроме раздражителей ничего он и не чувствовал.

– Кто вообще мог сделать такое с человеком? – Август искренне не понимал, как относится к этому.

– Тот, кто любил.

Звучало это как гром среди ясного неба. Лилит смотрела на Августа, будто бы упрекая, ловя на лицемерии. Тот не понял этого, как и никто не понял, с чего она выдала такой ответ. Пауза выдержалась достаточно, и, взяв планшет, Лилит быстро пробежалась глазами по результатам анализа древней системы, откинула его обратно на стол и начала настоящий рассказ.

– Я все не могла понять, откуда мне знакома та операционная система – древняя и примитивная, оттого и непонятная. Ясно было, что те компьютеры настроены на поддержку работы органов жизнедеятельности в течение очень долгого времени. Обычные криокамеры не рассчитаны на сотню лет постоянной работы. А тут не только позаботились о неиссякаемом источнике энергии, подсосавшись к мельницам и солнечным батареям, но и об эмоциональном состоянии. Точнее, я так думала изначально. Раз уж позаботились о теле, чтобы оно не деградировало с десятилетиями, то про мозг забывать нельзя. Конечно, если до него есть дело. А оно было, еще как было. Сначала я думала, что просто сделали стимуляцию долей мозга для поддержки нужных эмоций во время спячки. Не пустить же на самотек сны и импульсы – все под карандаш, иначе никак. Более того, подобное в мире уже присутствовало, только неофициально и с очень плохой репутацией на страницах мировой истории. Многие пытались подпольно создать свои версии – кому‑то удавалось, кто‑то, наоборот, лишь утверждался в глупости идеи и страха создания цифрового наркотика. Программисты и барыги – все же разные ягоды. Так вот, штуку эту кое‑кто кое‑где все же умело использовал для лечения эмоциональных и ментальных проблем. Но это оказался не наш вариант. Точнее, почти не наш. Тут загнули туда, где даже я во времена глупой молодости боялась ступать, хотя и ступать‑то некуда было: скорее байка, нежели артефакт. Наш дружище был в своем некоем виртуальном мире. – Лилит дала всем время осмыслить это. Говорила она уверенно и даже немного наслаждаясь этими знаниями, закидывая закладки на будущее, как изобретатель, подмечающий в блокноте чужие идеи. – Суть дела в том, что эта система не просто делает приятное: она создает определенный и заранее сконструированный мир в голове нашего друга. Он там живет, говорит, ест, пьет, делает то же, что и в обычной жизни. Те, кто это сделали, – гениальнейшие люди. Таких установок по миру меньше, чем пальцев на руке, причем неофициально.

– Он понимал, где находится и что происходит? – спросил Нил.

– Если да, то лишь в начале. Я просмотрела журнал событий: последний раз он проснулся пятьдесят лет назад. Я думаю, с годами он настолько потерял связь с реальностью, насколько стал путать одно с другим. Время‑то ощущается иначе.

– Вот из‑за чего он вел себя как животное, – заканчивал мысль Нил. – Для него это стало реальным и единственным, а здесь – кошмар наяву, где он забыл, как существовать.

– Он проснулся из‑за нас. Когда Холд стал копаться в системе энергоснабжения «Фелисетта», то сбил подачу энергии к его капсуле. А дальше резерв оказался пуст, аварийное отключение – и здравствуй, страшнейший кошмар. Я думаю, он даже позабыл о том, кто он и как здесь оказался, не говоря уже про свое заточение. Там он и потерял такое понятие, как материальность, а тут…

– С какой целью такое могли сделать? – Август был шокирован такими открытиями научного мира.

– Не знаю. В основании такое имело благородные цели – лечить и помогать людям. Не много прошло времени, когда нашлись совершенно разные применения. Амбиции тогдашних первопроходцев были необъятными. Но ключевым фактором запрета данной технологии, как и аналогов, служили последствия. Как раз с одним из них мы и столкнулись. А если говорить про наш образец, то я не знаю. В системе нет прописанной мотивации или цели. Но его мир хороший, добрый и приятный. Если уж хотели бы пытать, то вряд ли так. Отсюда я ставлю на то, что все это делалось по любви, иначе не было бы такой заботы в исполнении.

– Ну, как посмотреть, – странно рассуждал Холд. – Разве умер он не в мучениях? Вот именно. Потерять себя, как и свою память, – это страшнее смерти. А если он знал, что когда проснется, то будет лишен всего, чем являлся? Один, взаперти, неизвестно где, даже не зная, что все, кто был дорог, уже умерли. Засыпать со знанием, что когда проснешься, то окажется в мире, где ты уже чужой, а инструменты для взаимодействия деградируют настолько, что не будет даже шанса на контакт… Хотя на самом деле мир‑то не изменится: это ты извратишься настолько, что перестанешь его узнавать и понимать. Представьте, каково это, и ответьте, что бы выбрали – такое или быструю смерть?

– С другой стороны, – рассуждал Нил, – хороший способ встретить старость и последующую смерть. Лучший момент напоследок.

– Это ты на меня так намекаешь? Мне семьдесят пять лет, засранец. Я быстрее от болезни помру, чем от вашего аппарата.

Нил и Лилит кратко переглянулись.

– Вам же шестьдесят пять, – заботливо проронила она. Холд задумался, потом ворча выронил:

– Да какая разница! Уже даже мозг не пашет, сраные симптомы, еще деменции мне не хватало! Хотя она и то лучше, чем то, что случилось с этим несчастным… Я так хотя бы плавно загнусь, а не по щелчку пальцев.

Холд упер локти в стол и прижал к ладоням лицо, потирая его с тяжелым дыханием. Тишина начинала нервировать даже Нила и Лилит, причем если он воспринимал это как обыватель, ставя себя на место несчастного, то она боролась с притяжением к этой системе, где потенциал до конца даже близко не исследован. А если учесть возможности современных технологий, то страшно представить предел потенциала при умелых руках. Но эта ее мысль была прервана из‑за Августа. Совсем с иной стороны он зашел и выдал обвинительным тоном вполне ожидаемый, но почему‑то забытый остальными вопрос:

– Ты знал об этом?

Холд медленно повернул голову, открыв лицо не друга или мудреца, а того самого в высшей степени надменного и честолюбивого человека. Нил отметил про себя, как раньше он боялся этого взгляда, сторонился и чуть ли не пресмыкался, – а сейчас ему плевать. Он даже надеется на внимание в свой адрес, дабы Холд увидел разрушенное уважение в глаза сына.

– Это у всех на уме. Ты собрал нас впопыхах, заставил взять детей, притащил в самую дальнюю точку освоения человеком, и именно тут, на единственной базе на всей планете, нашлось это ужасное творение рук человека! Как‑то много совпадений, не кажется?!

Холд медленно перевел тяжелый взгляд на Нила и Лилит, но поиск поддержки увенчался провалом – они правда думали о том же.

– Я скажу то, о чем мы все думаем, – вполне контролируя ситуацию, начал Нил тоном, испугавшим даже Лилит. – Если ты нам все не расскажешь, то мы просто свалим отсюда, а тебя оставим одного, ждать, когда кто‑нибудь, возможно, соизволит прилететь.

Это единственное, что я могу

В любой другой день Холд бы посчитал вынесенный ультиматум оскорблением его чести и достоинства, жалкой попыткой пристыдить и принизить его мелочными людьми. По сути, это являлось бы настоящим объявлением войны, где, как полагается по классике, все средства хороши. Причем сам он всегда честно признавал некую извращенную любовь к жестоким противостояниям мнений и идеологий – отличный шанс не только для самоутверждения, но и для создания новой дисциплины на послевоенных развалинах. Да, там он был как рыба в воде, для которой мелководье, а то и мирное течение было мукой большей, чем самый ядовитый конфликт.

Холд смотрит на своего сына и видит уже не мальчика – мужчину, чьи глаза так похожи на глаза его матери. Тяжелые секунды давят со всех сторон, усиливая вес ранее произнесенных слов требования вскрыть колоду и разъяснить расклад карт. Неизвестно, кто бы вышел победителем в этой борьбе характеров: пусть сын моложе, но отцовские гены расцвели во всей красе без предупреждения, что даже удивило Холда, как Нилу удается держать баланс. По идее, Холд легко должен был бы победить, причем ставку следовало делать не на опыт, а на возраст в прямом значении слова – отступать некуда, старость приумножила упрямство и подтерла границы. Тут либо победа, либо смерть. Но этого не произойдет. Разочаровавшихся в старике ждет самая банальная, но не беспочвенная причина – врагом выступает его сын. Ради него он затеял всю историю с «Фелисеттом», ради него он готов будет пожертвовать собой в любой момент, ради него упрямый и эгоистичный Холд признает впервые в жизни, как он устал нести одинокую броню, мучаясь от одной мысли о невозможности быть честным с единственным ребенком. Должно произойти перерождение, иначе вся затея Холда окажется самой страшной неудачей в его одинокой жизни. Тогда уже он сам будет готов остаться тут один, наедине с сожалениями, покорно дожидаясь смерти.

– Хорошо. Я все расскажу. Все. Но вы должны дослушать до конца. Лишь тогда сделайте выводы. Не раньше.

Холд много раз репетировал речь у себя в голове, представляя нынешний момент во всех сценариях и при любых условиях. Однажды он решился написать письмо, но побоялся быть непонятым. Все‑таки лучше говорить самому, осознал он после десятой попытки, да и такое бремя знаний он не хочет отпускать, сидя в одиночестве перед компьютером. Сейчас был второй самый тяжелый момент в его жизни. Смерть жены изменила все: тогда он был уверен в наступлении эпилога, где ему осталось лишь дождаться часа и подохнуть, словно отработанный материал, проживший дольше положенного. Но сейчас он вдруг ощутил некую связь событий, будто бы все имело значение, где его искупление – это незаконченное дело перед единственной любимой женщиной, давшей в свое время ему шанс на новую жизнь, приструнив в нем дикого зверя.

Холд сделал глубокий вдох, а потом и выдох, чуть откинувшись назад. Выглядел он совсем иначе привычного: лицо стало более открытым, честным, глаза полны стольких эмоций, каких за жизнь не наберется. Он ступал на ту дорогу, которой всегда сторонился, все откладывая и откладывая этот момент по новым, самим же выдуманным причинам. И вот время пришло – невидимая стена упрямства медленно разрушалась, все выходило наружу с той невыносимой, оттого и необходимой болью, навсегда меняющей человека. Медленно, четко выговаривая слова и делая заметные паузы между ними, Холд заговорил:

– Когда мне было около двадцати лет, я знал девушку по имени Эмми. Я смутно помню ее лицо. С того момента я не знал о ее существовании. Какие‑то образы были, но не конкретные. Как и образы первых двадцати лет жизни. Я не помню своих родителей. Не помню, есть ли братья и сестры. Не помню ничего. Со временем я познакомился с Софией. Твоей мамой. Была причина, но об этом позже. Она помогла мне жить как человек, настоящий, живой. Благодаря ей я больше не думал об амнезии. Незачем – была она, была жизнь, а потом появился ты. Ну а в известном прошлом не было ничего хорошего. Об этом позже. Когда я узнал, что вы не рассказали мне о появлении на свет Максима, моего внука… после тогдашней ссоры, я окончательно свыкся с мыслью о подступающем конце. Но спустя несколько лет после этого до меня дошли некоторые архивы. А после мировой переписи я решил снова узнать хоть что‑то о своем прошлом. Тогда и разузнал, что, оказывается, Эмми родила ребенка от меня. Я не помню, сколько мы были вместе, может быть, это была лишь интрига, а может, целая любовь. Но окончательно я ее не забыл. Значит, что‑то все же было? Вполне могло быть, ведь так? Почти пятьдесят лет назад у меня появился ребенок. Девочка. Сейчас ее уже нет в живых. Но оказалось, что она родила. Да, у меня есть внучка. Когда я узнал, то стал искать, где мог. Там, где она жила, ее не было. Ее отец также умер. Я думал в детских домах искать, но по возрасту она уже была совершеннолетней. С одной стороны, я питал надежду, с другой – я знал, что не стану… не стану дедом и ей. Не мог же я вот так объявиться. Не раз я думал: какой в этом смысл? Ребенок не даст ответов о моей жизни. Но, с другой стороны, а что еще делать? Я чувствовал вину за то, каким я стал тебе отцом, а твоему сыну дедом. Много времен занял ответ на вопрос: как же я потерял семью? Единственную, которая была. Без которой меня не существует. В итоге получилось найти внучку. Но оказалось так, что она куда‑то пропала. Ушла с работы, по прописке не живет, в Сети ее нет. И тогда я узнал, что у нее есть дочь. Дочь, которую она бросила на плечи одинокого отца.

Холд впервые посмотрел на Августа. Реакция была запущена, лица стали меняться. Не сводя глаз с Августа, Холд уже говорил ему:

– Я испугался. Я был плохим мужем и отцом, а внук меня даже не знал. Что я могу дать тем, для кого я чужой? Вот именно. Конечно, во мне проснулся отцовский инстинкт. В тебе я увидел себя и постарался сделать так, чтобы ты не совершал мои ошибки. Хотя кровное родство у меня с мамой Норы, но что‑то общее между нами ощутилось сразу же. Но даже тут я все испортил. Ты захотел уехать с ней, сделать то, чего я не смог, – поставить ребенка выше себя. А я все равно и тут все испортил, посчитав, что смогу стать большим, чем просто тем, кто дает тебе работу. Ноизначально я решил поступить так, как умею, – принес простейшую пользу. Я дал отцу работу, позаботился обо всех бумагах и сделал все, чтобы моя правнучка получила лучшую жизнь. Пусть она не знает меня, пусть я буду чужим, но я не бросил ее! – Глаза Холда были влажными, Август не двигался. – Я одинокий старик, который делал очень много плохого в жизни. Каждый раз, когда выпадал шанс возместить, искупить те поступки, я не мог справиться достойно. Теперь ты знаешь. Рассказывать Норе или нет – это твой выбор. Я приму его в любом виде. Но все мои действия в твой адрес и адрес твоей дочери основываются лишь на желании сделать вашу жизнь лучше. Это единственное, что я могу.

Холд вытер глаза трясущимися руками. Собирая себя по частям, он неуклюже встал и отошел в сторону. Нил и Лилит были в искреннем удивлении, не меньше самого Августа. Очень тяжелый и важнейший момент для Холда был встречен остальными скорее принятием, сожалением, нежели разочарованием или почвой для упрека. Чуть ли не исповедь, навсегда изменившая их отношение к старику, чей груз прошлого отнимает у него волю к жизни. Холд медленно вернулся, сел обратно на стул. Нил не мог даже представить такое состояние отца, более того, впервые ему стало по‑человечески его жалко. Все это растрогало больше ожидаемого, пробудив внутри каждого сочувствие, запустившее переоценку ценностей. Забавно, думает Нил, вот такой и вышла обратная сторона порой свирепого Холда, ненависть к которому была для него единственным ресурсом в общении с ним. И вот в этот момент, когда уже ожидалась реакция Августа, Нил, потакая мимолетному осуждению отца за такую вот историю, вдруг уловил странную нестыковку.

– Подожди, – смутившись, заговорил Нил, – что‑то не сходится по датам и твоему возрасту.

Холд взглянул на Нила самым личным и будто бы прощальным взглядом.

– Сейчас сойдется.

Первые люди ликовали

Инстинктивно Холду захотелось начать издалека, оттянуть момент невозврата. Но, не найдя слов, он начал прямо в лоб, с самого главного:

– Несколько дней назад один идиот по имени Алдо нашел человека на далекой планете. Он взял его на свой звездолет и прибыл с ним на орбитальную научную базу Стальной Хребет. Человек этот в целом не имеет значения, кроме того, чем, как оказалось, был заражен его организм. – Лицо Холда приобрело гневный оскал. – Когда все подтвердилось, меня сразу же информировали. Угроза оказалась серьезнее ожидаемого, а созданные ранее средства борьбы не справились. Возможно, сейчас ситуация изменилась. Но я не лгал вам. Нужен плацдарм для создания всех средств борьбы с этой… этой угрозой. Военные дали мне карт‑бланш. И вот первые специалисты‑генетики должны были прилететь на «Шарлотту» уже этой ночью. У нас очень мало времени. Уясните главное – недооценить противника невозможно. Переусердствовать с безопасностью невозможно. Отсюда и «Фелисетт». Самое дальнее место, известное лишь в верхних кругах. Здесь, вдали от лишних глаз, мы организуем расширение уже современным оборудованием и мощную защиту от влияния извне.

Холд говорил и выглядел полной противоположностью тому, что было в раннем откровении. Истинный праведный гнев слышался в его тяжелой интонации, потому что говорил он о том, с чем очень хорошо знаком, что ненавидит всем сердцем, презирает больше всего на свете. Таким его никто не видел, даже новообретенная сила Нила не знала, как справиться с этой силой Холда.

– По лицам вижу ваше недоверие. Поэтому и не сказал сразу. Риск утечки информации был велик. Да и вы бы мне не поверили, верно? Особенно ты, сын. Твой вопрос был: не хочу ли я на самом деле воссоединить семью, придумав предлог общей работы? Отчасти ты был прав. Я хотел этого. Хочу до сих пор. Но все упомянутое мной, все причины – чистая правда. И ты не представляешь, как я мечтаю ошибиться. Как мечтаю, чтобы пришло оповещение о ложности опасений. Даже если это приведет к нашему окончательному расставанию, я выберу этот вариант без промедления. Потому что я знаю лучше любого в этом мире, с чем мы столкнулись. Возможно, я вообще единственный из живых, кто знает правду о том, откуда все это началось.

Напряжение выросло до неведомых высот, будто бы каждое следующее слово меняет саму ткань пространства, превращая ранние проблемы личного характера в незаметную тень. Август даже забыл об открытии кровного родства его дочери с этим человеком. Борясь с воспоминаниями, Холд выдерживал паузу, удивляясь тому, как далеки те события, о которых он вот‑вот поведает. Будто бы они были в другой жизни, что недалеко от правды. Он заговорил очень сдержанно и медленно, потому что каждое слово истории – это его боль и презрение не только ко всем тем событиям и решениям, но и к самому себе.

– Люди всегда были полны любопытства. – Холд смотрел в сторону, сам удивляясь тому, как далеко все зашло. – Это породило науку. Любопытство потеряло все пределы, когда наука открыла доступ в космос. Благородная, по мнению многих, цель – понять мир вне дома. М‑да… Лучше бы эти многие занялись чем‑то другим. – Холд поднял глаза и вновь смотрел на остальных. – Первые люди ликовали. Ими была найдена инопланетная, ранее неизвестная Жизнь. Биологическая, неразумная. Хотя разумность – это очень пластичное понятие. Мать‑природа разумна? А если жизнь другого мира идеально адаптируется к любым условиям, будто бы зная, что и как делать с новым материалом? Разум бывает либо переоценен, либо недооценен – я усвоил это слишком хорошо. Потому что за наукой стоит все тот же человек, со всеми своими изъянами, которых нет у иноземной Жизни. Я был там. Я видел, как люди творят ужасные вещи друг с другом. Ради науки, ради себя.

Холд сжал кулаки до болезненного предела, его состояние кричало о консистенции отвращения и гнева, будто бы он стал тяжелее и вот‑вот взорвется.

– Я делал ужасное. Я убивал людей. Я предавал людей. Все ради того, чтобы выжить там, где главным моим врагом были не последствия экспериментов, а обычные люди, в чьих руках были любопытство и наука. Представьте самых мерзких и злых существ, для которых смерть – это перерождение в еще более отвратную форму существования. Эта Жизнь использует буквально все вокруг себя как ресурс для развития и размножения. Она неразумна, жестока и безумна настолько, насколько возможно. Предела нет. Аналог представить невозможно, как и границы потенциала. Многих это вдохновляло. А я ненавидел все, что там было, ненавидел всех, кто там был. Но я смог выбраться, смог спасти себя, идя по трупам. Иного пути не было. Единственное, что я мог, – это идти вперед. Не сразу, но я все же получил шанс начать новую жизнь, оставив ужас за спиной. Для этого пришлось пожертвовать многими людьми. То место называлось Вектор. До него я ничего не помню. Искусственная или нет, но амнезия забрала все воспоминания, оставив лишь функционал. Я не знал ничего про себя: родители, место и дата рождения, образование – ничего! И лишь благодаря твоей маме я понял, что могу начать жить как обычный человек. Как раз в тот момент я узнал о том, что человек, чью жизнь я отдал Вектору ради собственного спасения, который на самом деле был еще страшнее меня… этот несчастный до последнего часа пытался стать лучше. Сам того не зная, он смог каким‑то образом собрать то лучшее, что осталось, и сохранить, дав этому имя Холден. Записи его жизни на Векторе смогли пережить его самого и чудом попали в мои руки. Оттуда я все и узнал. Раз уж он смог в том кошмаре найти силы и стать лучше, то разве я не смогу? В честь него я и взял имя Холд. Раньше меня звали по‑другому, и это имя – имя плохого человека… Тобин. Я даже не знаю, настоящее ли это мое имя или дано Вектором. Но Тобин совершал мерзкие поступки в адрес всех людей, кого встречал, потому что у него не было прошлого, а значит, нет и настоящего. Когда у тебя есть иммунитет от иноземной биологической Жизни, то ты больше не человек: ты – сосуд. Я хотел видеть, как люди сами себя сожрут, в отместку за все, что со мной было. И я видел это, потакал этому, провоцировал это!

В итоге, когда я все же сбежал с космической станции Вектор, когда там уже не осталось нормальных людей, а все заполонили мерзкие создания, то даже не подозревал, что проснусь от криосна лишь спустя десять лет. Да, теперь все должно сойтись по датам. И вот я встречаю новый мир таким же, каким был он и раньше. Вектор нашли и пытались разобрать, но, разумеется, ничего не вышло. Люди не меняются. После этого, когда меня, как самый ценный сосуд, спасли, было объявлено об уничтожении этой проклятой станции. Год, второй, третий – и вдруг все поняли, что угрозы‑то больше нет. А та, что была найдена другими станциями, устранена втайне от мира. Оружие есть, враг опознан и уничтожен. Медленно, но руку с пульса убрали, боясь просачивания в мир опасности, начала паники и прочих последствий. А если бы угроза вернулась, то все инструкции, протоколы защиты и средства доступны под рукой. Это забавно: я не успел заметить, как из самого ценного объекта стал самым ненужным. Моей крови и всех анализов было так много, что и я уже бы не нужен, а тестов провели с лихвой, тут не скромничали. Разумеется, меня никуда бы не отпустили далеко, но и держать взаперти не было смысла.

И вот все вернулось. Может быть, кто‑то проверял, может быть, и нет – но Вектор, оказывается, не уничтожен… во всяком случае, полностью. Часть его грохнулась на планету, и там иноземная Жизнь бесконтрольно развивалась все последние сорок лет. Первое время после спасения, когда я еще был Тобином, мне было плевать. Я даже рад был бы увидеть, как всех накроет смерть. Не вмешивался, сидел смирно и ждал последствий для всего мира. Но ничего не происходило, и… не без помощи первых в моей жизни хороших людей я поверил, что все позади. Твоя мама была одним из докторов, что меня обследовали, – да, так и познакомились. Мне был дан второй шанс, которого я не заслуживал… наверное, поэтому и упустил его.

Важно! Никто и никогда не должен узнать эту историю. Те, кому надо, знают. Но сейчас наступает опаснейшее время, где доверие – это роскошь. Я вообще сначала думал спрятать вас подальше от мира в надежде, что катастрофа не коснется ваших жизней, как минимум напрямую. Вы бы просто переждали самый пик. Но это было бы неправильно. Вы не должны быть беззащитны. Лишь зная угрозу, можно быть готовым – этим мы и займемся здесь. Я искренне надеюсь, что все оказалось преждевременно, что угроза устранена и мы можем вернуться к прежней жизни. Но пока нет подтверждения, стоит учесть, что возврата нет. Все изменилось, и на этот раз значительно опаснее и глобальнее. И мне невыносимо от одной лишь мысли, что вы можете столкнуться с тем… тем, какой ад приносит наш враг.

Холд дал немного времени усвоиться этой крайне неожиданной и судьбоносной информации. Хотя, будем честны, подобное требует куда большего времени для осознания и принятия. Пауза была, как предыдущие, тяжелой, но в этот раз более скоротечной.

– Я не знаю, откуда здесь человек из подвала. Правда, не знаю. Это место имеет свои тайны, раскрыть которые, возможно, уже не получится никогда. «Фелисетт» числится одним из секретных и стратегически важных мест, но никакой конкретики я не нашел.

Холд видел недоверие и смуту в лицах перед собой.

– Это трудно, я знаю. Я дам вам время подумать и принять все это.

Дешевые грезы

Уставший Холд остался наедине с догадками о туманном будущем, где даже его отношение ко всему сказанному пока не приобрело новую форму. Но самое примечательное состояло в том, что ему теперь намного легче, чем остальным. Вынужденная боль из‑за воспоминаний прошла, оставив оголенное чувство завершенности, позволяя удивительно смиренно дожидаться вердикта. А ему – вердикту – еще предстоит выковаться в спорах и сомнениях, но это, опять же, вынужденный процесс переработки всего накопленного для одного человека за несколько лет, а для другого за целую жизнь. Здесь у нас очень отчетливо выделяется Лилит, сидя между двух крайне противоположных точек зрения. Она сама себе удивляется необычной нейтральностью к ранним тайнам. Вроде бы и поменялось что‑то, а вроде бы толком все те же установки, думает Лилит, покусывая губу, ища уже некий изъян в самой себе. Она даже предполагает упущение той или иной информации, которая должна была переключить в ней что‑то важное и основополагающее. Но нет, раскапывание памяти не приводит ни к чему существенному. Причины такого поверхностного и пресного восприятия поистине ужасной истории старика Лилит будет искать потом. Сейчас ее внимание не без причины сместилось на двух других слушателей, чьи лица так и кричат о куда более сильном влиянии автобиографического рассказа, чем на нее.

– Я думаю, нам всем стоит высказаться о том, что мы услышали, а не откладывать это на потом.

Лилит сделала первый глоток кофе с момента начала исповеди Холда. После оставила кружку на столе, взяла лидерство и, встав, решила чуть размять ноги, заняв позицию, которую ранее держал Холд, – лицом ко входу, немного между столом и кухней.

– Нечего тут говорить, валить надо, и все! – словно просыпаясь, небрежно проронил Август.

– «Нечего говорить» про неожиданную родственную связь или же про какой‑то там Вектор и внеземную опасность?

– Для меня одного бреда про него и маму Норы хватило!

– Ты не можешь поверить в родство Норы и Холда – или желаешь?

– Что ты хочешь от меня?! Хотя не отвечай – лучше послушай, обоих касается. Знаете, почему я не верю в «некую» его связь с моей дочерью?! Потому что есть причина для этой бредовой выдумки. Когда мы поехали к «Шарлотте», я сказал ему четко и ясно, что собираюсь увольняться. Осесть, найти работу у дома, без командировок и прочего, чтобы больше проводить времени с дочкой. Первый и единственный раз я это сказал, пока мы ехали туда. И тут на тебе – оказывается, мы и так семья!

– Уверена, ты знаешь, что легко можно проверить родство через ДНК‑тест.

– Я не позволю это сделать! – чуть вспылил Август в сторону полной самообладания Лилит. – Потакать бреду безумца? Нет, хрен я его подпущу к Норе.

– Он бы не стал лгать. – Голос Нила пробился будто бы со дна океана, тяжелый и задумчивый. Он сидел все там же со сложенными на груди руками. Перевел взгляд на Августа и продолжил: – Холд еще тот циник и эгоист, но я даже представить не могу, чтобы он осознанно лгал тебе или кому бы то ни было на такую тему.

– Может, он сам ошибается? – вбросила Лилит интригу. – Август, он мог взять образец крови Норы, чтобы сверить…

– Нет! Может быть. Я не знаю…

– Мы можем это проверить за минуту, – постарался Нил успокоить Августа.

– Даже не смейте! Нора – моя дочь, и мне решать, что ей стоит знать, а что нет.

– Август! – Лилит старалась достучаться до него, проявляя сочувствие, она подошла чуть ближе. – Мы понимаем, что в это сложно поверить, но если это все же так, то разве она не должна знать о том, что у нее есть дедушка? Да и не только дедушка: Нил, Максим и я – мы все тебе не чужие.

Август повернулся полностью к Лилит и многозначительно спросил:

– А ты бы хотела знать, что Холд – твой дедушка?

– Очень смешно! Мне и своего статуса хватает, знаешь ли, – немного язвительно, но по‑доброму сказала Лилит.

– Что между вами случилось, что ты так негативно вдруг стал к нему относиться? – с неподдельным любопытство спросил Нил, чуть повернувшись и глядя на него с нахмуренным лбом.

– Честно? Я познакомился с тобой. До сегодняшнего дня я лишь знал твое имя и что у тебя самого есть сын. Но я не лез в это – не моя работа быть нянькой. Но потом мы оказались здесь, и я увидел Холда с другой стороны. У меня, может быть, и нет высшего образования, но я не тупой. Напряжение между вами хоть ножом режь. Такого я со своим ребенком не хочу. Он тут вывалил бред про то, что мама Норы – это его, кто, правнучка? Да он всеми силами пытается удержать меня рядом с собой, чтобы не быть одиноким, заодно сделать из меня второго сына. Вот и вся правда!

Растерянность перед неопределенным будущим была двигателем всех его мыслей. А ведь это они только начали разогреваться, подумала Лилит. Чтобы создание вердикта на все ранее сказанное не вышло из‑под контроля, она решила переключить акцент на второе, куда более спорное откровение.

– Нил! – Тот поднял глаза на Лилит. – Он мог выдумать то… то, из‑за чего Вектор… в общем, то, что на самом деле с ним случилось?

На такое даже Август переглянулся с Нилом. Все‑таки подобные Вектору истории закономерно вызывают не только удивление, но и последующее недоверие как к словам, так и к самому рассказчику.

– Не наблюдаешь какой‑то перегиб пафосной трагичности? – подтолкнула развитие Лилит.

– Вы так смотрите на меня, будто бы я все ответы знаю. – Нил поднялся и, чутка размяв плечи и спину, взял кружку с кофе Лилит, попутно сказав с заметным ворчливым недовольством: – Будто бы я вообще хоть что‑то знаю.

Поставив уже пустую кружку на место, Нил развернулся и посмотрел на обоих.

– Верите или нет, но я не нахожу причин ставить слова Холда под сомнение. Да, он засранец еще тот, но вот так выдумывать? Слишком… Он же не ребенок, в конце концов. Да и я сопоставляю новое и старое – и как‑то верю. Его поведение и отношения с мамой всегда были мне неясны, а теперь я даже понимаю, почему она умоляла меня простить его и не могла честно ответить на все мои вопросы о том, какого черта с ним происходит. Короче, пока он говорил, я верил ему.

– А вся эта его связь с Вектором и…

– Лилит, я кучу раз еще при жизни мамы пытался узнать о его прошлом – и ничего дельного, вообще. С его стороны никогда не было никаких родственников или же историй про детство, родителей, учебу, первую любовь – да ничего вообще. И если говорить про его прошлое, то в целом я могу поверить в его амнезию и то, что он был там и выжил. Ты если забыла, то фамилия Хобер – это материнская фамилия.

– А может ли быть так, – аккуратно спросил Август, – что у него началась деменция?

Простейший вопрос воткнулся занозой в голову каждого.

– Я знаю, что он болен. А он и так не молод, так еще десятку лет, по его же словам, был в анабиозе, а без последствий такое вряд ли проходит. Если вообще возможно десять лет…

– Возможно. Прецеденты были, – быстро отстрелялся Нил, все думая о деменции отца. – Хочешь сказать, он мог все это выдумать… сам того не подозревая? Прицепился к реальной трагедии полувековой давности и…

– Я не вижу причины не думать об этом. Хотел бы, но не вижу.

– Не слишком ли сложно? – Лилит не знала, хочет она найти доказательства всей истории либо же опровержение, что, несомненно, раздражало.

– Не думаю, что тут есть какие‑то законы или градация.

– Ты работал с ним последние года три – ничего не замечал? – спросил Нил задумчиво.

– Нет. Абсолютно ничего. Я вообще думал, он меня переживет.

– Даже не знаю, кому можно было бы позвонить и спросить… – с некоторым сожалением проговорил Нил. – За столько лет нет ни одного общего знакомого или просто проверенного человека.

Лилит увидела в Ниле то самое разочарование, когда приходит осознание утерянного времени и возможностей. Нил и правда винил себя, пусть и понимал необъективность ответственности за пропасть между ним и отцом, но все равно он с каждой минутой чувствует себя родителем Холда, за которым к его годам нужен присмотр. И вот сейчас, в момент странной и непривычной для Нила слабости, когда он впервые в жизни относится к отцу с родительской заботой, Август задаст самый простой, но звучащий претензией вопрос:

– А ты, вижу, подобрел к нему?

– Слушай, а тебе‑то какое дело, как я к нему отношусь? – Для Нила, разумеется, подобное, не имеющее изначального упрека, прозвучало именно с оттенком вполне обоснованной критики. – Ты не хочешь даже допустить шанс стать частью семьи, какая бы она ни была, – а значит, не лезь!

– Пока мы с Норой здесь, меня все будет волновать! Вы, похоже, уже и забыли про монстра, который тут был? Да! Холд, оказывается, не знает про него, но как‑то уж так совпало…

– Мой сын его убил, – с громким упреком возразил Нил. – Опасности он более не представляет.

– Это если тут нет еще чего‑то.

– Ага, уверен, Нора сможет опять украсть пистолет и втянуть моего сына в это!

– Нил! – крикнула Лилит, но напряжение даже не думало угасать.

– Моя дочь пусть и поступила глупо, но хотя бы смело. Она‑то как раз может постоять за себя и даже за других, в отличие от разбалованного Максима. Без обид, Лилит! – вскоре добавил Август последнее, но смотрел строго на Нила. Оба, как не трудно догадаться, были в шаге от настоящей драки.

– Знакомый тон и слова, – более сдержанно проскрипел Нил, надменно поглядывая на взвинченного Августа. – Ты куда больше похож на Холда, чем думаешь. Меня он тоже натаскивал все детство – и стрелять учил, и защищаться, и прочему дерьму, на которое мама всегда косо смотрела. Так что ты продолжай – и увидишь, как Нора будет смотреть на тебя так же, как я смотрел на Холда. Отец года!

Август сорвался и уже замахнулся кулаком на Нила, но в нужный момент громкий и властный крик Лилит приструнил его. Нил даже не дернулся, явно владея ситуацией значительно взрослее, нежели злившийся Август. Тот аккуратно отпустил руки и отошел в сторону, потом развернулся, посмотрел на обоих и просто сел на тот стул, который ранее занимала Лилит.

– Вы оба совсем охренели! Взрослые мужики, отцы, между прочим, а ведете себя как подростки. Нам нужно быть вместе, а не цапаться по поводу и без!

– Дешевые грезы.

– Август!

Они встретились взглядами некоторого понимания, что сразу же подметил Нил.

– Открою тайну, – решил Нил подкинуть дров в огонь, – тебя тут никто не держит. Нора в порядке, можете валить.

– Я‑то свалю, уж поверь, а ты останешься тут с лживым стариком, которому плевать на все и всех, кроме себя! Он тут мне заявил, что умирает! И знаешь, честно, мне не нужно делать тест на родство его и Норы, потому что, зная ее маму, очень многое сходится. Мог бы и сам догадаться, что они два сапога пара, странно, что ты не пошел по стопам!

– Я не собираюсь слушать этот бред!

– Забавно звучит от того, кто поверил безумному старику об инопланетянах! Вы оба вообще не задумывались, что вся история про Вектор и какую‑то там заразу – это чтобы удержать тебя тут, вместе с ним? Что, сказать нечего? Вот‑вот, подумай об этом.

Август только хотел спросить у Нила о том, правда ли Холд болен, но осекся, не желая разыгрывать эту карту, боясь, что если это правда, то он тем самым даст старику давление на него. А потому он решил сразу же продолжить гнуть прежнюю линию:

– А еще подумайте о том, что бы было, если бы не наехали на него. Когда бы он вообще рассказал обо всем? Я думаю, он решился на откровение, лишь бы заткнуть недовольство, – и все. Вы же родня, вас таким легче напугать и осадить, а для меня он заготовку в виде неожиданной, впервые за три года, кровной связи выдал, лишь бы и я остался тут!

Оба были разгорячены и жаждали отстоять свою позицию, хотя прекрасно известно, как все это являлось процессом утрамбовки слишком уж тяжеловесного контекста пребывания на «Фелисетте». Правда, до окончательной мысли путь еще не завершен, в отличие от нашей Лилит. У нее наконец‑то более‑менее собралось в единое представление отношение к красочному рассказу Холда: ей плевать. Вот так просто, честно и без фальши, она понимает, насколько ей плевать на историю страданий и мучений старика, как и на возможное родство с Августом. Не поймите неправильно: сам он, Август, был ей не противен, даже немного интересен, но управиться с таким человеком не трудно, как минимум для нее, потому что раскусить его не составило труда. Общаться с простыми людьми ей нравится: там не надо много работы, чтобы обозначить границы.

– Значит, так! Вы можете хоть рожи бить друг другу, но потом – хорошо? Сейчас нам надо узнать, почему упала «Шарлотта» и действительно ли на Стальном Хребте происходит то… что происходит, вы меня поняли.

Нил и Август все это время поглядывали друг на друга, упрямо держа оборону своих точек зрения, но все же согласились, кратко кивнув.

– Ты не сможешь пока улететь с Норой, потому что звездолет один. А если Холд прав и там что‑то происходит, то здесь мы в большей безопасности. А ты, дорогой мой муж, поговори с отцом – только наедине, честно и прямо. Вам многое надо разжевать друг перед другом – и только друг перед другом.

Она была права и знала это, как и знали остальные. Но главное все же свершилось – пар выпущен, темы пережеваны, а вкусы понятны. А являющийся поставщиком информации, как это ни странно, пришел в себя уже через пару минут, о чем моментально пришло уведомление с контроля жизнеобеспечения Нилу на коммуникатор.

Я ничего не чувствую

Пока наши герои посредством спора переваривали историю Холда, сам он все это время смиренно стоял на улице. Вдыхая морозный воздух Аттона, старик удивительно символично наблюдал перед глазами такой же покой стихии, какой царил в его голове. Даже мало‑мальская снежинка покорно лежала на своем месте, а от следов ранних бурь и снегопадов не осталось и следа, словно перед ним нарисованная картина. Впереди на километры были лишь мрак да их звездолет c внедорожником, а компанию этой идеальной тишине составляла уже замерзшая багровая кровь у открытой двери слева. На самом деле, несмотря на смиренное спокойствие, наш старик Холд осваивает новый, ранее не изученный, скребущий по всему телу дискомфорт, основание которого строится на внутренней пустоте.

Бесспорно, на любой вопрос о том, какие силы ему требовались, чтобы наконец‑то расстаться с историей своей жизни в период Вектора, ответ будет пропитан утрированием величины. Все‑таки не стоит забывать еще и то количество десятилетий, что мариновалась в его голове ужасная история. И вот на этом моменте, когда Холд уже свыкся с низкой температурой и даже обмороженной бородой, ему будто бы свалилось озарение, такое простое и банальное, что впору ругать себя за слепоту перед ним: Вектор был пятьдесят лет назад, если считать десяток, потраченный на сон. Да, вот так просто факт оказался разрушителем эмоциональной связки – а все из‑за отсутствия необходимости держать это в себе. Неожиданно для него эта легкость позволила даже заплакать, правда, пришлось сразу вытирать лицо, а то минусовая температура подобное не жалует. Он даже почувствовал странный стыд за то, как нес все то бремя знаний, не замечая, что из‑за этого был словно в тяжелых кандалах. Правда, за этим быстро вырывается желание извиниться, честно и откровенно, без лишних ярлыков и условностей – так, как он должен был поступить еще при жизни своей жены.

– Прости меня, – тихо и аккуратно заговорил Холд, искренне боясь потревожить саму память о любимой, – я больше всего на свете боялся того, что мое прошлое коснется вас двоих. Этот страх не дал мне стать другим человеком – как бы я ни хотел измениться, как бы ты ни пыталась помочь мне… прошлое оказывалось сильнее. Я ненавижу себя за это. Еще больше ненавижу за то, что оказался прав… Пожалуйста, прости меня. Я должен был сделать больше, должен был что‑то предпринять, чтобы тот кошмар никогда не вернулся… Но я не справился. Я плохой муж и плохой отец, я это знаю. Ты пыталась меня социализировать, помочь мне жить нормально, а я… Я так и не смог. Я не заслужил тебя. Мне безумно не хватает тебя каждый день. А наш сын… На самом деле ты можешь им гордиться – он справляется. Куда больше похож на тебя, чем на меня. У него есть твоя доброта. Пусть ему еще во многом надо в себе разобраться, но… но он справится. Всегда справлялся… справился лучше, чем я, когда ты умерла, что было несправедливо. Я… я… я даже рядом не был, настолько мне было страшно… Ты заслуживала лучшего. Я всерьез считал, что это моя вина, будто бы мне мстит сама жизнь, а то на моих руках очень много крови. Разве после того, что я делал, я заслуживаю счастья? Возможно, поэтому я неосознанно все разрушил вокруг себя. Заслуженная кара, возмещение ущерба, чтоб его. И вот вновь все это… так еще и сам болен, что дополнительно мучает вопросом: успею ли я спасти всех до своей смерти? Это и стало причиной этих всех слов. Вдруг не будет больше шанса? То, что я скажу, – мерзко и неправильно… Но если выбирать, то твоя смерть от несчастного случая – это лучше, чем столкнуться с тем, что вернулось из моего прошлого.

Холд плакал, страдал так, как и не думал, что может. В момент ему казалось лучшим исходом просто уйти в темноту – пусть планета заберет его. Возможно, так будет лучше для всех, додумывал он безумную мысль, как очаг всех проблем.

– Оказывается, – чуть легче вновь начал Холд, – у меня есть еще потомство. Кто бы мог подумать, да? Правда, там все плохо, словно проклятие какое‑то. Но надежда есть. Я решил сильно не привязываться: слишком уж не хочется вновь скорбеть об утраченной возможности. София, любовь моя… я так рад, что ты не знаешь, как мне сейчас страшно. Моя дорогая София… если бы у меня был шанс вернуться к тебе, то я бы все отдал за это и умер в тот же день, потому что… как оказалось, без тебя я не справляюсь.

Впервые за жизнь он был так откровенен, перестав держать невидимою оборону. У него наконец‑то получилось увидеть мир вокруг себя в более четком свете. Такое волшебное состояние желалось продолжить до последнего, но вмешались незаконченные дела. Из прохода показался Нил. Он спокойно встал рядом с Холдом, наблюдая тот же вид планеты.

– Как себя чувствуешь? – спросил он, украдкой глянув на отца.

– Хорошо. Как там у вас?

– Тоже хорошо.

Это не было неловким или странным – как раз наоборот, такая вот краткость редко играла в их отношениях благоприятную роль, где между строк читалось куда больше, чем они готовы были пока произнести. Отец и сын, пожалуй, впервые были не просто искренне рады компании друг друга, а по‑настоящему чувствовали естество уюта с родным человеком. Просто вот так молча стоять и наслаждаться моментом – это был большой шаг. Ни один не хотел ничего говорить – не в последнюю очередь из‑за боязни упустить эту магию, встав на путь очередных распрей.

– Алекс пришел в себя, – все же нарушил тишину Нил.

– Ну тогда не будем терять время, – спокойно произнес Холд, посмотрел на сына теплыми глазами и, удивив краткой улыбкой, плавно пошел ко входу на базу. Нил хотел что‑то сказать, но все же пересилил порыв, вскоре последовав за отцом, чувствуя себя неестественно легко рядом с ним, к чему, как мы все понимаем, ему еще привыкать и привыкать.

Алекс уже сидел на койке. Склонив голову, он с трудом приходил в себя в крайней слева палате. Август и Лилит были за прозрачной стеной слева от двери, посматривали на него молча, дожидаясь остальных. И вот когда Холд появился, открывшись им уже несколько другим человеком, Алекс сразу же повернул голову в его сторону. Холд толком не обратил внимания на остальных. Оттолкнув в сторону ранее зажженные распри, он выглядел человеком смиренным, желавшим просто закончить свое дело. Нил успокоительно кивнул на полный интереса взгляд Лилит, как бы сказав, что все хорошо. А ведь так оно и было, и будет ложью сказать, что на самом деле никто не желал наконец‑то подвести историю к концу. Холд зашел вовнутрь, молча встал напротив Алекса, оказавшись правым боком к Августу и Лилит, оставшимся за прозрачной дверью. Нил стоял чуть в стороне, спиной к ним. Атмосфера была полна напряжения, но то ли все уже привыкли, то ли просто устали – в этом состоянии чувствовали свой комфорт. Тело неизвестного монстра лежало все там же, в средней палате, только освещение было выключено. Нил даже краем глаза глянул туда, убедившись в соблюдении статуса трупа.

– Кто‑нибудь еще выжил? – спросил Алекс хриплым слабым голосом, бегая глазами по сторонам.

– Нет.

Алекс скривил лицо от сожаления, а мучительная пауза продлилась дольше желаемого. Он был потрепан, обезвожен и изможден, но с каждой секундой приходил в себя.

– Тебе очень повезло, – заговорил Нил. – Пара трещин в лучевой кости, оттуда и повязка на правой руке, несколько ушибов, растянутая связка левого голеностопа. Ничего не снимай из бинтов без меня, даже если чесаться будет.

– Я ничего не чувствую.

– Это обезболивающее.

– Алекс, – строго отсек болтовню не по теме Холд, – что случилось на «Шарлотте»?

Бледный образчик сожаления долго не мог подобрать слова, собирая в голове мозаику из образов и вспышек. Замутненность воспоминаний была более чем очевидна, особенно это выражала живость всех мышц потертого лица, старательно усваивающих новое условие пребывания.

– Я помню, что к нам прибыли какие‑то специалисты. У них было свое оборудование, а в документах упоминались лишь общие сведения. А дальше…

Алекс поднял глаза на Холда и вглядывался в его лицо очень тщательно. Сам же Холд вполне ожидаемо терял терпение.

– Что они должны были делать? – вопрос был скорее наивным, нежели ведущим к развитию некоей мысли. – Я помню, как последний раз разговаривал с женой по видеосвязи, потом… потом?

Со стороны было сложно понять, растерян Алекс или пытается что‑то сказать. Ему хотелось сожалеть, но как раз таки это и было главным заблуждением. Потому что дальнейшее не просто удивило и так уже искушенных на события героев, а повергло в шок, сместив с пьедестала обсуждения все предыдущие тайны Холда. Сначала Алекс с трудом встал и медленно осмотрелся, держась одной рукой за прикроватную тумбочку справа от себя. Холд подошел к нему чуть ближе с видимым желанием сделать промежуточный вывод, где выживший должен был взять отдых и попросту восстанавливаться, а то взять с него, оказалось, толком и нечего. И вот в этот момент, совсем без намеков или поводов, Алекс, только что казавшийся чуть ли не растерянным ребенком, еще не осознавшим свое везение, схватил скальпель из ящика стола и нанес Холду несколько быстрых ударов в живот.

Кошмар

Все произошло быстро, во всяком случае, для него: в один момент мир вокруг казался бесконтрольным бардаком, в другой – заслуженное счастье. Переход этот случился так незаметно, словно все раннее было глупой выдумкой, не более чем секундным сбоем. По большому счету, все происходящее сейчас скорее напоминало самый приятный и кажущийся волшебством экстаз. Сначала перед глазами появляется его семья, полная и единственная, такая чудесная и милая, что все остальное – не более чем дешевый кошмар. Лица улыбаются, все живы и полны энергии, а любые, самые надуманные обиды или проблемы попросту теряют актуальность, отсеиваясь быстрее, чем успеваются быть замеченными. Все они – самые близкие люди – вместе, там, где уютный дом наполнен теплом, а понятие времени как‑то странно размывается. Если и существует идеальное воплощение сказки, то выглядело бы оно именно так. Приятные тона, лучшие запахи, воздушное ощущение всех физических проявлений – идеальный эпилог. Если и существует лучший по основным критериям мир перед смертью, то именно таким большинство бы его и представило, а тем, кому не посчастливится пережить подобное, остается лишь сострадать. Даже вынужденная третьими силами придирка окажется пустой затеей, ставшей не более чем потраченным временем.

Но совершенно внезапно, без даже самого скудного предупреждения все изменилось. Только что совершенный мир будто бы и вовсе по щелчку пальцев обернулся изнанкой, погрузив несчастного в страшнейший кошмар. Цвета сменились на нечто мрачное и грязное, воздух приобрел затхлость, а люди перед глазами преобразились в иное, пока еще непонятное пятно. Забытая боль промчалась по всему телу с громким возгласом, бессердечно заявляя о возвращении, после чего еще некоторое время не отпускала объятий, стараясь запомниться на как можно большее время. Все лицо горело, глаза вроде бы и видели картинку, но будто бы боялись признать ее наличие, а слух боролся с невнятными и неопознанными сигналами со стороны. Представьте, что вас вырвали из самого приятного сна прямо в его полную противоположность, где без объяснений и понятных условий остается лишь цепляться за ускользающие образы, как за последний кислород, всецело чувствуя безвозвратную потерю частички себя. Даже секунда там, в сказочном мире, будет стоить любой цены и жертвы, но при строгом соблюдении условия, что та секунда станет последней. Так вот, это случилось так неожиданно, что стоящие перед глазами люди изначально были неопознаны. Было трудно понять, как и что произошло, а любые попытки найти критерии оценки происходящего оборачивались болью с последующим страхом, таким животным и мучительным, что любое действие или мысль могли создать очередную провокацию к беспорядку.

– Не беспокойся, все хорошо, ты жив и здоров. Дыши.

Глаза бегали, рот дергался, будто бы и вовсе кто‑то решил поиграться с объединением электричества и живой плоти.

– Ты нас слышишь, понимаешь вообще, что происходит?

– Я Лилит, а это Нил, – очень аккуратно обратилась она, словно к ребенку.

Нил подошел ближе, на его руках были медицинские перчатки, одежда в свежей крови. Он аккуратно посветил фонариком в один глаз, потом в другой, взглянул на показатели пульса и прочего.

– Все в порядке, просто долго приходит в себя, – уверенно высказавшись, Нил отошел на шаг назад и заговорил очень четким и решительным тоном:

– Я вижу, что ты приходишь в себя. – Растерянный взгляд сфокусировался на Ниле, чье лицо источало звериный гнев, что очень естественно подходило ко всей той крови на его одежде. – Напомню, ты нанес Холду три ранения в живот. Без причины, ты совершил покушение на убийство своего непосредственного начальника. Зачем ты это сделал?

Тишина была напряженной. Лилит скрывала все эмоции, так что первенство сурового лидерства взял Нил. И уж поверьте, если когда‑то Нил и пытался отдалиться от всего связанного с отцом, то здесь и сейчас он был почти что его копией, чувствуя себя сорвавшимся с цепи бешеным псом. Со стороны любой будет отрицать сходство этого человека с тем, кем он был меньше суток назад.

– Алекс! – Тот отреагировал на имя. – Мы прибегнули к очень радикальным и незаконным мерам в борьбе с твоим упрямым молчанием.

– Что вы со мной сделали? – пробормотал он, ошарашенный, потерянный, как ребенок в страшном лесу, глаза бегали, и лицо кривилось в ужасе.

– Подключили к операционной системе. Шлем у тебя на голове пускает импульсы в мозг, заставляя испытывать лучшие чувства в лучшем месте, которое ты сам себе придумал. Пришлось еще к спинному мозгу подключиться. Но подробности тебе не нужны.

– Вы… как вы это… Сколько прошло времени?

– Отличный вопрос. Не больше трех часов с твоей попытки совершить убийство.

Глаза Алекса выдали болезненную помесь шока и жалости, он почти заплакал.

– Тебе казалось, что все длится прекрасную вечность.

– Вы чертовы психи! Больные, как и… Холд! Я ничего вам не скажу…

Но тут кошмар кончился, и он проснулся у себя в кровати, скорее выгоняя весь мрак от неприятного сна. Рядом была жена, вот‑вот прибежит дочь, желая поскорее поиграть с папой. Ему даже не верится, что тот кошмар мог существовать в его жизни, где все так прекрасно. Счастливые дни сменяются один за другим, а календарь теряет свою значимость. Ему нравится все, даже работа проходит шустро и ярко, а любой вечер равен идеальному утру с семьей. Алекс скорее чувствует, чем видит, как его дочь растет, познавая мир и делясь впечатлениями со всеми. Вот наступает Новый год, они рассматривают фотографии за прошедшие двенадцать месяцев со всех памятных событий. Потом в мгновение наступает уже весна. Листва расцветает, а утекающее время лишь радует своей скоротечностью благодаря единому состоянию счастья. Красота ощущается в каждом движении, а эйфория полностью стирает путь к старому миру. Когда нет ничего плохого, то разве можно о чем‑то жалеть? И вот в очередной раз он ложится спать, слушая, как дочь разучивает скрипку. Все идет прекрасно – но вместо солнечного утра Алекса окутывает страшнейший кошмар.

Ему тяжело дышать, сердце вот‑вот пробьет дыру в груди, пока он пытается вырваться из мерзкого и отвратного места, где даже воздух отдает гнилью. Он кричит и зовет семью по именам, умоляет, чтобы все прекратилось. Но, к сожалению, для него все бессмысленно. Нил вводит успокоительную инъекцию. Голова Алекса болит, сердце все еще стучит молотком, но расплывчатая картинка стабилизируется, позволяя наконец‑то сосредоточиться, сбалансировать и синхронизировать все чувства. Безнадежность происходящего чуть‑чуть скашивается после первых слов Лилит, чей тон вроде бы и сочувствующий, но угроза чувствуется отлично.

– Алекс, мы не хотим этого делать, но если ты не скажешь, что произошло на «Шарлотте» и почему ты пытался убить Холда, то…

– Где моя семья?

Алекс уже не был тем, кто совершил покушение. Сейчас перед всеми лежал сломленный, жалкий человек, не способный составить никакой борьбы. Такое трудно признавать, но у мужа и жены промелькнула мысль, что все‑таки они перестарались, даже не подумав о том, что делать, если, к примеру, он сойдет с ума. Нил подошел и ввел еще одно успокоительное. Разум ощутил вмешательство и, откинув замутненность подальше, позволил Алексу начать думать. Взгляд наконец‑то сосредоточился на одной точке перед собой, тело все так же не могло двигаться из‑за креплений на руках, ногах и поясе.

– Нил, кажется, мы перестарались! Ненужно было с наскока всю мощность использовать!

Он не среагировал, твердо стоя возле Алекса, чье лицо отражало сложный процесс перестройки реальности и вымысла. Да, это было жестоким методом допроса. Лилит уже сама сомневалась в верности решения, но Нил не видел обоснованных преград. Откуда‑то он знал, что все получится, хотя, если быть откровенным, то саму неудачу он просто исключает. Этот человек почти убил его отца, без причины, просто так! Нет, Нил не мог позволить себе остаться в неведении. Алекс же как раз в нем и находился, цепляясь всеми силами за образы исчезнувшей семьи, медленно и через боль собирая вновь кирпичики реальности, ненавидя каждую секунду нахождения в этом месте. К нему приходило главное – потеря самого себя…

– Сколько прошло? – спросил Алекс значительно осмысленнее.

– Всего час.

По лицу Алекса потекли слезы, а глаза безуспешно пытались удержать картинку той жизни.

– Нам это не нравится. Но ты не оставляешь выбора. Если не расскажешь правду, то мы включим систему на два часа, а потом…

– Не надо! – Голос стал почти прежним.

– Мы можем вернуть тебя туда навсегда, если ты все…

– Я сказал – нет! – оборвал он Лилит строго. Нил встретил взгляд сильного человека, четко отдающего себе отчет обо всем. – Фальшивый мир. Туда я возвращаться не хочу. Ваша взяла – я все расскажу, но мне нужно обещание, что я останусь в реальности.

– Вот так просто?

– Я хочу трезво оплакивать свою семью. Помнить их четко и ясно, а не быть в пьяном бесформенном экстазе! Вамэтого не понять.

Мир Алекса изменился за… а вот за сколько, он так и не может понять: ощущение времени потеряно, причем, возможно, безвозвратно. От этого срабатывает инстинкт поскорее отстреляться с мучителями и сосредоточиться на реальных воспоминаниях того, что для него важнее всего в жизни. А жизнь его, как ни прискорбно это признать, почти потеряла смысл и уже вступает в статус ожидания именно что окончания срока. Все так странно для него: он же специально не хотел ничего говорить, тем самым мстя всем и каждому, с кем связан Холд. Вспоминания эти даются с трудом… даже кажутся придуманными, нежели реальными. А на деле сейчас он признает надменную идею глупой и жалкой. Так он оставить и хочет, чтобы лишь лучшее было в его памяти, а вся трагедия ушла навсегда.

– Мы договорились? – жестко спросил Алекс, всем видом давая понять готовность умереть в случае чего.

– Да. Рассказывай. – Нил собирался сдержать слово.

Неясное напускное безразличие Алекса плавно сменилось неприкрытым презрением, но не в адрес Нила и Лилит:

– Старый собрал нас всех в спешке, сказал: летим туда‑то, делаем то‑то, на первый взгляд рутина, не более того. Наша работа – управлять «Шарлоттой», вот и не задавали вопросов. Вы улетели сюда, мы остались мониторить окружение. А мы сидели и ждали, когда же прилетят еще сотрудники для… да мы и не знали, для чего. После того, как связь с «Фелисетт» наладили, я решил позвонить жене, узнать, как дела и прочее, часовые‑то пояса разные. Но почему‑то каналы связи были заблокированы. Я спросил у Брока, но он также не мог дозвониться родителям. Нас будто бы глушили, начали диагностику всего оборудования, прежде чем вам сюда сообщить о проблеме, но это случилось бы часа через четыре… а к нам прибыли уже через час. Ученые, с кучей оборудования и всякого неизвестного нам дерьма. Мы попытались узнать, что вообще происходит. Сначала они не хотели нам рассказывать, но все же не могли оставить нас в неведении, да и мы с Броком встали в позу. – Алекс задумался, после чего глаза стали стеклянными, а голос – искусственно‑механическим, лишь бы не уйти в болезненные эмоции. – Пять дней назад Одиночка по имени Алдо привез на Стальной Хребет какую‑то биологическую заразу. Все эти дни с ней пытались справиться. Никому не сказали, никого не эвакуировали. Но у них не получилось. Там работала моя жена, дочь была с ней в тот момент. Там работали отец и мать Брока. – Алекс сделал глубокий вдох, впервые произнося дальнейшее вслух, так сказать, закрепляя это в истории. – Никого из них больше нет. Правительство решило устранить очаг самым радикальным методом. Стальной Хребет был уничтожен, пока зараза не распространилась. Полторы тысячи трупов! Мы узнали про это и не поверили. Пытались найти опровержение, но нашли лишь подтверждение. А еще мы узнали, что ублюдок знал про Одиночку, знал про угрозу, оттого и прилетел сюда с вами. Нам все рассказали его люди. Мы заставили их рассказать. Ублюдок знал об опасности, но даже не предупредил. Он взял свою семью, а наши предпочел оставить там. Они погибли, даже не зная, из‑за чего!

Алекс посмотрел на Лилит и Нила гневными глазами, будто бы они лично свершили несправедливую казнь.

– Я пытался убить его, потому что он виновен в смерти моей семьи, как и семьи Брока! Он знал, но промолчал – а мог рассказать, чтобы мы забрали их, чтобы мы спасли их от смерти! Мы попытались что‑то предпринять, потому что правительство решило сокрыть причины своей же халатности! Но люди ублюдка помешали нам улететь. Так что знайте: защищая его, вы защищаете убийцу.

Точка невозврата

Любой на месте Лилит и Нила не захотел бы ни при каких условиях верить словам Алекса, но, к счастью, у них была возможность проверить достоверность истории. Если уничтожение Стального Хребта – правда, то… как минимум подобное пугает до дрожи, раз пришлось пожертвовать огромной станцией из‑за той самой угрозы с Вектора. Им всерьез казалось, будто бы этот день не закончится никогда, а раздражение с примесью страха вот‑вот доведет до гневной истерики. Точка невозврата казалась пересеченной, и каждая новая секунда пугала неизвестностью. Определенная бледность в лицах Лилит и Нила выдавала ту комбинацию холода вдоль позвоночника и практически парализующего страха от одного лишь предположения о достоверности слов Алекса. В таком состоянии на скором шаге они пришли к Августу, ожидавшему их на подъеме с лестницы.

– Я надеюсь, вы его не убили? – с явным упреком проговорил Август, совершенно не поддержавший ранее инициативу в виде пыток, особенно таким способом. Хотя, что важно уточнить, в нем очень активно просыпалась не просто заинтересованность в будущем «Фелисетта», но и некая ответственность уже не только за себя и дочь, но и остальных.

– Да жив он, – кратко бросил Нил, сразу же идя к звездолету. Лилит подхватила Августа вслед за ним.

– Что происходит?

– Алекс сказал, что Стальной Хребет уничтожен вместе со всеми людьми.

Лицо Августа ранее никогда не выражало такое удивление и работу мышц.

– Да, мы сами в шоке, сейчас надо узнать, правда ли это.

– А Холд тут при чем вообще?

– Там была семья Алекса, а Холд, зная о возможной угрозе, не предупредил. Короче, это очень грустная история.

– Там были и мы…

Нил развернулся и удивленно посмотрел на ошеломленного Августа. Лилит была рядом и также не понимала.

– Я и Нора жили на Стальном Хребте. Хотел увезти ее оттуда после того, как здесь бы закончил. Холд чуть ли не вынудил меня взять ее с собой…

Подобное озарение упало на него с достаточной высоты, чтобы заставить почти потерять власть над телом. Сама мысль о том, что он вот так просто мог потерять свою дочь, казалась немыслимой, почти невозможной. Все будто бы менялось перед глазами, что было недалеко от истины. Каждый чувствовал, как новый день будет встречен в новом мире. Правда, само окончательное усвоение придет попозже.

– Если бы не он, то Нора была бы мертва…

– Пойдем, сначала надо убедиться, что он не солгал нам, – проговорила Лилит, и все вернулись к прежнему темпу.

Выводы делать было страшно всем, что не удивительно, когда на голову сваливается такое известие. Быстро одевшись, они молча добрались до звездолета. Погода была все еще спокойной, но из‑за новостей кажущаяся тишина вокруг пугала своей неизвестностью. Под нехилым стрессом все оказались внутри.

– Твою мать! Я забыла, что Холд заблокировал…

– У меня есть нужный доступ и все его ключи, – уверенно и быстро сказал Август, заняв место пилота и начав подключение.

– Похоже, он и правда готовил тебя на замену.

Нил сказал это без лишней подоплеки, но это звучало для Августа то ли приятно, то ли раздражающе – понять ему сейчас было трудно. Лилит села на место второго пилота, Нил был чуть позади и между ними. Все происходило быстро, чуть ли не инстинктивно, мысль порой догоняла события с ощутимым отставанием.

– Что ты хочешь делать?

– Позвоню Виктору Марковичу, он прямой руководитель Холда.

Голос Августа был уверенным и не лишенным лидерских нот.

– Сэр, это Август Манлио, меня слышно?

– Слышно отлично. Сообщи свой код подтверждения. – Голос был взрослым, глубоким, но очень энергичным.

– 845397, секретное слово «арон».

– Где находится Холд Хобер?

– Он был ранен, сейчас состояние стабильное, ждем пробуждения. – Говоря это, Август посмотрел на Нила, тот кивнул в знак подтверждения слов. – Сэр, мне известно со слов Холда про находку Одиночки и прилет того на Стальной Хребет.

– Рядом кто‑нибудь еще есть?

Все переглянулись.

– Да. Нил Хобер – сын Холда, его жена – Лилит Хобер.

– Вы сейчас на «Фелисетте»?

– Подтверждаю.

– Отлично. Значит, так: то, что я скажу, строго конфиденциально. Пока Холд не в состоянии руководить, Август, ты принимаешь командование и отвечаешь передо мной. Какой статус?

– База под нашим контролем. Связь скоро будет налажена. – Тут Август словил кивок Лилит. – Но случилась диверсия. «Шарлотта» упала на планету, есть выживший, его допросили, он рассказал о Стальном Хребте. Это правда?

– Правда, сынок, правда. В ближайшее время я отправлю к вам все необходимое для начала работы над вакциной. Никому не покидать планету. Никому ни с кем не связываться вне планеты. Если кто‑то вдруг появится, то воспринимать его как противника. Ситуация очень сложная, введен общемировой карантин.

– Уничтожение Хребта не помогло? – удивленно спросил Август, переглянувшись с остальными.

– Нет… – тяжело прозвучал ответ после мучительной паузы. – У нас военное положение до тех пор, пока зараза не будет истреблена основательно! Вам очень повезло не быть в эпицентре событий… как и всем нам. Жизнь Холда сейчас – приоритет. Нил?

– Да, сэр.

– Ты меня плохо помнишь, виделись последний раз, когда твоя мама, София, умерла. Слушай внимательно – твой отец очень важен, возможно, вы не знаете…

– Мы все знаем. Как про Вектор, так и про все.

– Хорошо, тогда не буду тратить лишние слова. Если в ближайшее время у нас не получится найти, изолировать и уничтожить остатки заразы со Стального Хребта, то мир изменится навсегда. Ждите прилета основного состава. Как только Холд придет в себя, незамедлительно выйти на связь. Устроивший диверсию жив?

– Так точно.

– Держать под стражей до последующих указаний. Составь отчет о допросе, может, получится еще что‑то узнать.

– Так точно.

– А до тех пор – радиомолчание. Это приказ. У меня все.

4

Мы не всесильны

Сравнить их состояние можно лишь с самым едким отравлением, вцепившимся в каждую дальнейшую секунду. Повинуясь необъятному шоку, вполне естественно хочется проигнорировать услышанное, а знания обесценить простым эгоизмом: это где‑то там, с кем‑то там, но не со мной, а значит, и не касается меня – и никакой эмпатии даже не дождетесь! Нет! Но… но разве, услышав единожды, можно действительно, по‑настоящему забыть? Что за человек сможет такое сделать? Кто‑то скажет, что самый слабый, поддавшийся низменным инстинктам, – а может быть, наоборот, как раз таки самый сильный? Вопрос этот будет открытым всегда, оставив пусть и очень тихое, но все же ощутимое сомнение в будущих решениях внутри каждого из наших героев.

Своевольно пробуждается защитный механизм – за неимением доказательств страшные сводки можно логично считать лишь выдумкой, а значит, и нет смысла переживать. Но тут в ответ вскакивает сомнение, вводя дополнительную смуту, уходя при этом в крайности: может быть, тебе хочется считать все это выдумкой? Потому что если не найти опровержений, то пробирающая до костей скорбь станет не временным явлением, а вложится в фундамент общего будущего на «Фелисетте», где впоследствии станет одним из удобрений для страха перед грядущим. А ведь впереди их ждет необходимость объять необъятное, найти и укрепить ориентиры для нового дня, а потом и следующего за ним и так далее. Всепоглощающая растерянность – это лучшее и пока что самое честное определение момента.

Время остановилось, никто из них не хочет двигаться или принимать какое‑либо решение. Сейчас все трое впервые объединены общими условиями, чувствами, мыслями, а главное – крайне незавидным положением. Каждый будто бы находится между строк, в своем, сфотографированном невидимой рукой мире, где не надо бояться, борясь с переносом трагедии на своих родных. Идеальная ложь – если ничего не делать, то ничего и не происходит.

Как за последнюю надежду, разум хватается за банальное – все это там, далеко от них, будто бы и вовсе в другом и чуждом мире… Неужели есть смысл переживать? В любом случае правительство справится с угрозой! Ведь справится? Что им тут угрожает? «Фелисетт» – периферия, где они спрятаны ото всех угроз. Не может же быть так, что возврата к прежнему миру нет: ведь еще вчера все было хорошо! Все не может произойти за один день, вот взять – и изменить полюса!

Отчаяние со злостью пестрыми цветами перекраивают каждого, углубляя познания нового и самого страшного вопроса: что если их тут забудут? Да, тут безопасно, но надолго ли? А что если мир проиграет в войне с новым врагом – и до них не будет дела? А если и улететь с Аттона, то вот куда и что делать уже там? Все это и многое другое не просто метаморфозой жило в каждом, но и в той или иной мере сопровождало и будет сопровождать в течение только грядущих споров. Но главный заслуживающий внимания вывод просачивается незаметно, стоит его заметить – так остальное внезапно оборачивается блеклостью и незначительностью. Очень странно, будто бы и вовсе кем‑то навеяно, всем троих чуть ли не синхронно приходит единое понимание: дети не должны столкнуться с настигнувшим мир кошмаром. Кто‑то может возразить, что, используя детей, они, вполне возможно, прикрываются от собственных сомнений, страхов и даже слабостей… Увы, в этом есть доля правды, но им самим еще предстоит разобраться в этом. Куда важнее звучит иной вопрос: разве это так важно? Любой истинный родитель сделает все для безопасности и будущего своего ребенка. Пусть он слаб сам по себе, но если юное создание делает его сильнее, а эта сила направлена во благо того самого ребенка, то неужели это плохо? Одно известно точно: общая угроза и трагедия не разобщили их, а, наоборот, скрепили.

Все они будто бы были покрыты бетонным слоем, защищающим каждого от внешнего мира. Разрушить это хрупкое состояние решилась Лилит – чуть развернувшись к ним полубоком, она посматривала на остальных и от отчаяния спросила:

– Столько людей погибло… Может быть, кто‑то выжил, смог спастись? Может, была эвакуация? Как думаете?

Никто не ответил.

– Там были дети? – Август удивленно взглянул на Лилит на ее вопрос. – На Стальном Хребте?

Он задумался, вылез из кресла пилота и тяжело сделал пару шагов мимо Нила, потирая лицо руками, скидывая с себя невидимое, сцепившее тело полотно.

– Ну, где‑то детей пятнадцать были с ней, а других классов… три или четыре. Как‑то и… и не помню уже.

– И все погибли…

– Мы точно не знаем. – Август мягко старался пресечь апатию, тема требовала более глубокого обдумывания, что он отлично передал одними глазами. – Возможно, кого‑то все же эвакуировали. Вряд ли при обнаружении опасности все бы оставили как есть.

– Вы же с Норой были там всего день назад.

– Нет. Мы должны были там быть. Если бы не Холд, то вернулись бы от друзей на Стальной Хребет.

Всецело Август ощутил тяжесть этого знания. Но никакой вины выжившего не было – как раз наоборот, он по‑настоящему почувствовал торжество, правда, мимолетно, но все же хоть какая‑то приятная пилюля. Такие открытия всегда даруют новый глоток жизни – осталось только удержать его, опробовать на вкус тонкую идею перерождения, дав ей чуть‑чуть усвоиться. К счастью для него, никто не сделал на этом акцент, позволив усвоиться знанию самостоятельно.

– Раз уж все молчат, – начал немного нервно Нил, – то я спрошу самое объективное, и даже не смейте упрекать, каждый думал об этом. Мы вот так примем все на веру?

Лилит и правда была рада, что не ей пришлось брать эту реплику. Август же продолжил плавно выстраивать контроль, развивая лидерские качества.

– Нил, ты сам все прекрасно слышал.

– Вот именно – слышал. Ты ему веришь? Я к тому, что может ли он ошибаться или лгать, как ранее лгал Холд.

– Он бы не стал.

– Откуда такая уверенность?

Август выдохнул, сложил руки на груди и всецело обратил внимание на Нила.

– Хорошо, твои предложения?

– Позвонить и узнать из других источников.

– А дальше?

– Предупредить всех!

– Нельзя. Может начаться паника. А мы не уполномочены…

– Паника начнется, когда люди начнут умирать, не зная причины! У нас есть место, мы можем…

– Нил, мы тут для себя еще толком ничего не обосновали. – Лилит подошла и понимающе старалась достучаться до здравомыслия.

– Если вы предлагаете сидеть и ждать, то я так не могу! Лилит, там наши друзья, наши коллеги! Предлагаешь быть в стороне, пока там творится катастрофа?

Она видела в нем смятение и стремление что‑то сделать, лишь бы не сидеть на месте под гнетом знаний.

– Нил, я хочу помочь людям не меньше твоего, но пока у нас нет такой возможности. А еще – не перебивай! – у нас нет возможности защитить себя и наших детей! Холд еле живой, у нас даже вещи толком не распакованы!

– Есть еще кое‑что, – закреплял Август мысль Лилит. – Холд же не просто так привез нас сюда. Создать лекарство… или оружие – это важнее всего. Виктор очень правильно сказал не выходить ни с кем на связь, мы должны быть спрятаны!

С виду Нил твердо стоял на своем, хотя внутри него происходили верные процессы принятия неприятной, но необходимой роли. В каком‑то смысле всем им приходилось соглашаться с иными приоритетами. Принять новую участь, да еще и на краю мира, где, если что, они останутся одни, – такое вряд ли захочется пожелать даже врагу.

– Мы не всесильны, – Август говорил это всем, себе в том числе, явно желая закрепить главную мысль, – распыляться нельзя. Оставаясь в тени, мы сделаем куда больше, чем если выйдем к миру. У каждого своя работа, и наша, хотим этого или нет, – сделать больше, чем спасти одного или двух человек.

Это было неприятно признавать.

– Да, вы правы, – в глубоких размышлениях проронил через не хочу Нил. – Я знаю хороших специалистов, врачей и генетиков. Думаю, они могут…

– Нет.

Нил обернулся на Августа с совсем уж открытым непониманием.

– Нельзя. Риск слишком большой. А Виктор пришлет нужных людей. Да и Холд планировал это.

– Я не спрашивал твоего разрешения.

Август терял терпение, но все же сохранял рассудительность.

– Нил, ты правда думаешь, что все это какая‑то шутка или игра?! Серьезно? Ты вроде бы адекватный человек, взгляни на все трезво. Или, может быть, проблема в том, что к этому всему причастен твой отец? – Нил упрямо молчал. – Мы все знаем, какие у тебя с ним проблемы. Как только он проснется – я надеюсь, что он проснется, – то, пожалуйста, поговори с ним и зарой топор войны. А нам как никогда надо доверять друг другу и готовиться к худшему. Я даже напоминать не буду, что у нас дети.

– Уже напомнил. – Лилит надеялась погасить разгорающееся пламя между ними.

– Напомню еще про то, как вы пытали человека.

– У нас не было иного выбора! – Теперь уже Лилит включилась в борьбу, даже не заметив этого.

– Это уже произошло. Но на будущее – мы должны соблюдать согласованность и иерархию.

– Так ты у нас теперь главный?

– Вы сами слышали Виктора, а Холд пока недееспособен. У нас тут военное положение, если вы забыли.

– Ты просто боишься, вот и берешь лидерство, чтобы, если что, не быть застигнутым врасплох! – Нил наперед Лилит решил громко все растолковать.

– Да! – рявкнул Август и замолчал. Жаркие споры вот‑вот вышли бы из‑под контроля, но минута тишины сделала свое дело. – Ты прав. Я боюсь до усрачки. Вот я сказал это. А знаешь, чего я еще боюсь, кроме очевидного? Того, что мы с Норой и на «Фелисетте» не будем в безопасности. Виктор сам меня назначил ИО, чему я не рад. Вам самим разве так не проще будет? Вот именно. Я вообще‑то планировал встретить завтра иначе, прям очень иначе, охренеть как иначе! Я только хотел отвадить Нору от всего… дать ей нормальное детство, а тут… Что я скажу ей?

– Правду, – заговорил понимающе Нил, с самыми лучшими мотивами, – только правду. Поверь, лгать своему ребенку не стоит.

– Только не драматизируй излишне. – Лилит держалась хорошо. – Кто знает, что случится завтра. Вдруг мы раньше времени панику наводим?

– Находясь тут, – начал Нил рассуждающе, – в безопасности и тишине, очень легко в это поверить, Лилит… Что будет большой ошибкой. Это, пожалуй, самое трудное, сидеть тут, в стороне от цивилизации, бездействовать, пока сам мир в огне.

– Ну, раз вроде бы разобрались, то самое время извиниться друг перед другом, – с упреком и немного театрально высказалась Лилит. – Да‑да, вы тут еще до этого гавкались недавно, как два тупых мужика. По поводу детей – не помните, нет? Что? Август, ты сам сказал, чтобы Нил зарыл топор войны с отцом. У вас свой завалялся. Мы должны разобраться во всем и начать не просто доверять, а понимать друг друга, потому что, судя по всему, мы отсюда не скоро улетим. Я пойду, а вы чтобы вернулись на «Фелисетт», разобравшись во всем!

На самом деле этой затеей Лилит хотела еще и заняться разрешением своего бремени. Такое ждет и Августа, и Нила, причем начнется этот процесс уже скоро и привнесет важнейший вклад в освоение новых реалий. Видите ли, героям необходимо будет разделиться, и каждый практически параллельно друг другу столкнется с надобностью откровенно признать свои неудачи и отпустить прошлое.

Можно было бы остаться с ними, углубиться в их по большей степени надуманный конфликт – но будем честны: они уже смогли сделать многое. А вот проследить за Лилит будет куда интереснее, так как свою борьбу она начнет чуть позже. Ведь, помимо столкновения с панической атакой, ее впереди ждет, возможно, самый сложный и важный разговор в жизни. Никому не сказав напрямик, даже не заглянув к детям, она шла к Алексу.

Все ради них

Против ее воли «Фелисетт» менял свою роль с чуждого противника в сторону компаньона по несчастью, хотя до комфортного состояния пребывания еще было далеко. Разумеется, это и не требовало особого акцента, и вообще не должно было бы упоминаться, но Лилит испытывала к этому месту изначальную неприязнь по совершенно обоснованной причине. Но если раньше ее подобное лишь подстегивало поскорее завершить работу, дабы приблизить момент отлета, то теперь, после шокирующих известий, сама мысль остаться тут на неопределенное время пробуждает в ней бешенство, которое необходимое обуздать. А еще важно пресечь закономерное сомнение в выборе приоритетов, где наша Лилит думает о личном комфорте больше, чем о Максиме, – сейчас она выбрала постепенность, так сказать, по делу за раз. Пока Макс спит, необходимо всеми силами не только обеспечить окружение, но и восстановить все личные надломы, чтобы к пробуждению сына в руках матери были все инструменты для его безопасного будущего. Ей надо обуздать преследователя, так умело укоренившего свои корни на «Фелисетте», а то и вовсе объединившегося с этим, кажущимся ей живым, местом. Этот ориентир выкапывает для нее силы в угоду строго стремлению оборвать все связи со старыми тяготами. Скажем‑с так, она сама еще окончательно не поняла, к чему в итоге приведет в некотором роде наваждение, – но прекрасно чувствует, как после грядущей беседы все либо станет в разы хуже, либо же страница наконец‑то будет перевернута. Правда, первым шагом к этой новой главе в ее жизни станет именно признание истинной причины ненависти к «Фелисетту».

– Ты оказался прав!

Лилит встала у криокамеры. Вцепившись руками в конструкцию, немного нависнув над ней, она сжимала пальцы, будто бы пытаясь вырвать кусок крепления. Внутри кипел адреналин, трезвость ошибочно казалась всеобъемлющей. Алекс не среагировал, он лишь смотрел в потолок раздражающе умиротворенными глазами.

– Ты слышал меня?! Все правда! Ты был прав, поздравляю!

Реакции не было. Лилит бегло кинула взгляд на показатели жизнедеятельности: там все стабильно. Потом со всей силой толкнула его в плечо.

– Зачем ты мне это говоришь? – нехотя, как‑то вроде бы и лениво, а вроде бы и раздраженно отреагировал Алекс.

– Поздравляю! Мы поверили тебе, твоя месть оказалась небеспочвенной. Только пока не предстанешь пред законом. У нас тут типа военное положение, а значит, придется помучиться в ожидании!

– А я надеялся, что вы меня тут бросили. – Алекс медленно повернул голову, взгляды их встретились. Его рассудительность раздражала. – Знаешь, почему я хочу этого? Я один. Все мертвы. Осталась лишь память, которой я дорожу, как ничем другим. Пока я дышу, я потрачу каждую секунду на единение с самым ценным, потому что без этого я лучше умру.

– Какой же ты эгоист!

– Неужели?

– Да!

– А вот это интересно. Ты сказала, что ввели военное положение. Значит, все смерти были зря. Решение уничтожить Хребет не помогло.

– Нет‑нет‑нет, на это дерьмо я не поведусь. Не смей оправдываться! Ты пытался убить единственного человека, который организовал пункт борьбы с той самой причиной катастрофы! Если Холд умрет, то…

– То, что я сделал, – это неправильно, я знаю. Но ты путаешь, я делал это не из‑за эгоизма, а из‑за скорби и гнева. Я потерял всех, виной этому Холд. Он мог предупредить – и тогда моя семья была бы жива, как жива твоя. Я не смог следовать голосу разума, да! Но разве я мог иначе? Меня буквально предали, благо остальных – это не моя забота. Не говоря уже о том, что я не смог даже своих защитить.

– А другие тебя не волнуют?

– Я не могу за всех переживать и скорбеть. Не вешай это на меня. Ты сама думаешь о них лишь как о числе.

– А ты мастер оправдываться.

– Я не оправдываюсь! Я четко осознаю случившееся и сам выбираю, как жить следующую минуту, а затем другую и третью и так далее. Прошлое меня волнует лишь тем, что я хочу сохранить лучшее так долго, как смогу.

Это окончательно выбило Лилит из колеи, ввергнув в некий, будто бы иной мир без привычных ценностей, окончательно разбив и без того еле живой панцирь, ранее служивший последней обороной перед преследователем. Она вцепилась в голову пальцами и, пряча лицо, отошла, более не способная держать в себе всю боль от потери ребенка, всецело отдавая гнетущему одиночеству.

Алекс, как позволяла возможность, чуть поднялся и, глядя на нее с неподдельным интересом, осторожно задал вопрос:

– Почему ты пришла именно ко мне?

Лилит сначала не среагировала. Стоя в паре метров от него, она не поворачивалась. Но проходит минута – она чуть успокоилась, наконец освоив претензию к Алексу, решив не искать причин для стыда, а отдаться злости непонимания.

– Как ты можешь просто принять это?

Она отчаянно простонала вопрос, не меняя положения тела. Алекс ждал, но не как понимающий мудрец, желавший дать ученику самому распутать клубок, а потому, что пока и сам не знал ответа.

– Когда мы сюда прилетели, я возненавидела это место. Я все думала – почему же? Даже после того, как трудности закончилось, я все равно… Меня аж до злобы трясет. Каждую секунду думаю о том, как хочу убраться, вернуться домой. Там есть работа, быт, десятки людей вокруг… шум. Шум, который глушит во мне всю ту тьму от потери ребенка… А здесь я словно голая, наедине со смертью, с этой болью и отчаянием непонимания причины… Даже здесь меня это преследует, словно некий маньяк, наслаждающийся моими мучениями. А эта тишина, эта гребаная пустота – она заставляет меня окунаться в худший день жизни… Я не знаю зачем, не знаю почему… Но она заставляет, через силу, со всей жестокостью, словно я не заслужила покоя, а должна быть под гнетом несчастья каждую секунду. – Трясущаяся Лилит прятала лицо в ладонях и, навзрыд поплакав, все же нашла силы. Вытерла лицо и, наконец‑то повернувшись к Алексу, подошла ближе. – Теперь я тут застряла.

– Ты обсуждала это с кем‑нибудь?

– Да, с психотерапевтом. Но… я противилась лечению. Мне нравилось чувство вины. Я хотела настрадаться вдоволь. Такое всплывает в голове, что это заслуженное наказание, что я не могу жить дальше, просто отпустив это… и прочее дерьмо.

Лилит замолчала, Алекс же смиренно свыкался с мыслью, что не знает, как помочь ей. Но чем дольше он всматривался в ее глаза, тем больше понимал, что она тут не за этим.

– Самое плохое – я с тобой более честна, чем с мужем. Ненавижу себя за это.

– Ты хотела этого ребенка?

Вопрос Алекса прозвучал звонким колоколом, отражающимся внутри нее со слишком уж оглушающей реверберацией. Лилит не ожидала такого вопроса, даже того, что он вообще заикнется про ее горе и ее семью.

– Я не знаю! – вырвалось из нее со слезами. – У нас были проблемы. Сейчас уже все так запуталось, что я просто хочу отпустить это. Даже не просто хочу, – проявляла она власть над эмоциями, – мне нужно с этим разобраться. Там! Там наверху мой сын, от которого я и так уже слишком отдалилась, боясь, что если сближусь, то и он пропадет! Это ужасно! Но, когда я поднимусь обратно, начнется новая жизнь, которую я хочу встретить, собрав себя по кускам.

Алекс начал очень вдумчиво:

– Я думаю, ты говоришь это мне, потому что я знаю, что такое потеря. Это объединяет нас с тобой. Но, к сожалению, я не знаю ответов на твои вопросы.

– Придется их найти. Потому что я не могу понять, как тебе удалось так быстро смириться…

– Я не смирился! Я сказал, что осознал, но не смирился. И не смей такое говорить! Я скорблю и ненавижу каждую секунду без них! Будто бы это кошмар, в который я угодил по несправедливой причине. И сразу скажу, что этот ваш аппарат куда хуже даже самой жестокой реальности. Не говорю про других, лишь про себя.

– Но почему тебе хочется быть с этой скорбью?

– Потому, что она настоящая. Я не хочу забыться, я не хочу срезать углы. Пойми, все это – доказательство того, что они не просто были в моей жизни. Они и есть моя жизнь. Ты же сама родитель, должна понимать. Наличие этих мук, этих страданий – это доказательство, неопровержимое и честное, что они были, что любовь была и остается неизменно настоящей. Если бы я этого не чувствовал сейчас, то и все то прекрасное, что было, значилось бы потерянным, а то и вовсе ненастоящим. Все взаимосвязано.

На самом деле Алекс устал, ему хотелось уже не просто ускорить эти раскопки в поисках орудия, а в некотором роде подвести все к реализации странной, родившейся только что идеи.

– Если бы ты знала, что есть конкретный виновник твоего горя, тот, кто лишил тебя этого счастья, – что бы ты сделала? – Лилит удивленно смотрела на него, ее застали врасплох. – Смогла бы жить и дальше, зная, что этот человек существует в твоем мире? По глазам вижу, что нет.

Это может выглядеть странным, но им обоим казалось, что нет ни прошлого, ни будущего, а за стенами лишь пустая галактика. Атмосфера уверенно давила одиночеством и безысходностью, где остается лишь перемалывать перемалываемое, – но именно на этом странном пустыре образовалась тропинка к решению их загадки.

– Я пытался убить Холда потому, что ничего другого уже не мог. Я все еще считаю его виновным. Как будет шанс, я попытаюсь вновь. Знай это. Если отнять у меня даже попытку, то проще все закончить сейчас. Теперь я не буду против.

– Виновник моего горя – это я сама. По твоей логике, я должна была доделать… – Лилит замолчала, стыдливо отвела взгляд и, прячась от страшного воспоминания о почти свершенном наказании, уставилась на компьютеры.

– Ты не виновата. Никто в таком не виноват. А вот оставить сына без матери – это была бы трагедия и уже вина. В этом наша с тобой разница: я знаю виновника, конкретного и единственного. Да, можно было бы свалить все на тех, кто упустил ту заразу или кто ее принес, но именно Холд имел возможность повлиять конкретно на мою семью, а повлиял лишь на свою. Мы с ним одинаковые в этом вопросе – он поставил свою семью выше всех остальных, я делаю так же. Это мой способ свершить суд. Ты пойми, лично к Холду нет претензий – лишь к его поступку. Я обвиняю не грешника, а грех.

– Что если они выжили? – резко включилась в разговор Лилит, обернувшись к нему, цепляясь от безысходности за банальное. – Откуда ты знаешь, что не было эвакуации?

– Когда мы оказались на орбите, я говорил с ними…

– Но ты не знаешь наверняка! Вдруг они успели спастись или им специально запретили распространя…

– Хватит! Нам четко сказали, что на эвакуацию не было времени, а связь с Хребтом была заблокирована! Я больше не хочу слушать это! Лилит, я принял их смерть, ясно?! У меня больше нет будущего, а жить с глупой надеждой, чтобы память о них угасала… нет. Я не планировал, что будет после смерти Холда, потому что незачем. Но у тебя есть твое будущее. Будущее с твоей семьей, которая жива. Борись за него. Делай то, что должно. Раз уж это твой шанс начать все сначала, то это – мой дар тебе напоследок. Уверен, ты поступишь правильно и отплатишь верной целой. Сверши уже свой суд, поставь точку.

Стоя столбом, Лилит сверлила его раскаленным взглядом. Внутри сквозь бушующую ярость пробивались лучи странной ясности. Алекс будто бы говорил с ней, не открывая рта, подавая ту самую немыслимую, но внезапно очень притягательную идею. Он хотел, чтобы она использовала его, жестоким и, можно даже сказать, нечеловеческим способом, воспользовалась теми картами, которые судьба выдала без предупреждения. Он привел свой пример, чтобы у нее получилось спроецировать собственную трагедию на его облик. Чем больше она думает об этом, тем четче складывается общая картина, где все дальнейшие действия – это единственный верный способ начать во всех смыслах то самое новое завтра. Все четче и четче пробивается возглас: нельзя оставить якоря к прошлому, поскольку мир изменился, а значит, и грядущее нарушение закона уже не имеет такого веса. Разве будет это важно, когда уже завтра «Фелисетт» станет безопаснее? Безопаснее для ее семьи! Не говоря уже о грядущей работе по спасению человеческого вида от вымирания! Парирования искать нельзя, думает она чуть ли не вслух, все еще пристально контактируя зрительно с Алексом. Все должно закончиться и начаться здесь, а если вновь окунуться в сомнения, то выход из нового болота придется искать еще дольше, а время и так ускользает. Реализация этой негласной идеи станет новым началом, очистит ее от прежних мук, в некотором смысле переродит.

Лилит ввела ему успокоительное без предупреждения. Они больше не разговаривали словами – лишь глазами, и это, осознает она лишь потом, был один из самых интимных моментов в жизни. Плавно подступающий сон взял полную власть уже через минуту, что дало достаточно времени попрощаться. Снотворное работало, он ничего не чувствовал. А вот она была переполнена букетом самых разнообразных оттенков, дарующих через мучение истинное облегчение от срыва старых пут, сковывающих с момента потери ребенка. Все будто бы прояснилось, груз спал в бездонную яму. Она смотрит по сторонам и удивляется тому, как преобразились оттенки, как иначе подается свет, но главное – воздух стал легче, не таким затхлым и тяжелым. Алекс уже без сознания, осталось лишь подать нужный импульс – и мозг умрет, а потом и сердце, не выдержав разряда. Выполняя обещание, все сопровождается не запрограммированной иллюзией, а именно его личным сном, если такой вообще будет. Жизнь медленно покидает тело, оставляя ее одну в этой злополучной тайной комнате. И как только все кончилось для него, для нее все только началось.

Она сделал глубокий выдох, развернулась и уже смотрела на мир иными глазами. Почти что символично она отдала ему свою боль, а потом закрыла путь обратно. Это кажется ужасным, но Лилит не без помощи Алекса визуализировала на него все то, от чего мечтала избавиться, а подтверждением истинности этого утверждения служит наличие в ней неожиданной всеобъемлющей легкости. Он стал не только сосудом для того самого преследователя – сгустка всего ее горя, но и одобрил страшное деяние. Разумеется, невозможно не задать вопрос: а как же так она убила человека и не чувствует вину? Дело в том, что, как и было сказано ранее, мир изменился – и смерть Алекса кажется такой мелочью, а польза в ее перерождении преобладает надо всеми сомнениями и морально‑нравственными ценностями, порицающим отнимание драгоценной жизни. Все будто бы специально совпало так, чтобы у нее появился шанс взять на себя большую роль, чем ранее. Тут уж практически выбор из двух зол, и раз уж это был ее выбор, то она взяла пример с него – поставила свою семью выше всего на свете. А для этого нашей Лилит пришлось в некотором смысле переродиться, чему очень способствует то действие, которого ранее она страшилась. И вот все свершилось, о чем она ни капли не жалеет. Особенно зная, что вообще‑то он покушался на ее семью и в ее доме.

Я не лучший отец

После того как Август кратко перекинулся с Нилом примирительными и вполне очевидными словами, даже больше фразами, он напрямик пошел к Норе. Хотя, смею заверить, несмотря на, казалось бы, новый доверительный уровень, все же допуск к управлению звездолетом и связи он не оставил – сделав это не показательно, а просто молча глянув на мониторы, убедился, что не забыл вернуть блокировку, и вернулся на «Фелисетт». Ну а Нил все же решил немного побыть в одиночестве, ясно чувствуя эту надобность. Его на самом деле волновал не побег или переосмысление услышанного, а непосредственно вопрос: как быть с Холдом? Но это будет позже, хотя по хронологии перерождение Лилит и грядущие откровения Августа и Нила происходят практически параллельно. Однако вернемся к нашему негласному лидеру, которого ждет самый сложный разговор в его жизни – с дочерью.

Она сейчас была в медблоке, все так же спала в одной комнате с Максимом. Точнее, так думал Август, стоя перед дверью, открыть которую не получалось из‑за эмоционального зажима, поскольку он не знал, как рассказать ребенку всю правду. «Прямо и честно», – пытается он себя подбодрить, напоминая о том, что все‑таки ему не с монстром сражаться, а просто быть честным со своей Норой. Правда, проблема ведь не только в этом, но и в мире, изменившемся, пока они спали… Ему не хочется даже говорить ей обо всех ужасах, случившихся и только грядущих, – но разве это будет справедливо? Аж хочется что‑то ударить от несправедливости, отнявшей у его Норы детство. Если бы был шанс, то он бы все отдал, чтобы уберечь ее от угрозы.

Внезапно дверь перед ним открылась сама, и он увидел Нору. Только‑только проснувшись, она еще помнила страшный сон, отнявший отдых. Усталая и немного растерянная, девочка заметила папу и, улыбнувшись сквозь радостные слезы, кинулась к нему так быстро, что Август еле успел присесть, ловя ее в крепкие объятия. В этот момент мимо прошел Нил, прямо к Холду, лишь кивнув Августу, но Нора его не заметила: все ее внимание было приковано к папе. Август встал во весь рост, поддерживая Нору, чьи крепкие руки все так же вцеплялись в его шею, а голова прижималась к подбородку. Поглаживая по спине плачущую дочь, он привел ее в их комнату, где аккуратно посадил на кровать. Она отпустила руки, лицо было красным от слез, а глаза передавали весь спектр страха, быстро сменившийся на обиду. Нора стала неуклюже махать на него руками, желая ударить, при это проговаривая обвинения, что его не было рядом, что он бросил ее, что ей было страшно и т. д. Такой он ее не видел, да и сама она была впервые под гнетом пестрящих эмоций. При этом отец сам с трудом держал в себе весь клубок колючих чувств, позволяя лишь редким слезам выступать проявителями его отношения.

Дав ей чуть выговориться, он взял ее руки и, глядя в глаза, сказал:

– Ты права. Ты во всем права. Я поступил глупо и неправильно, нельзя было оставлять тебя здесь одну. Больше я так никогда не сделаю.

Нора, кажется, и не слышала этих слов, что в целом ожидаемо, потому что девочка еще только училась справляться с остаточным эффектом критических ситуаций такого уровня. Если вначале Нора была безумно рада отцу, то теперь она мечется между стыдом и обвинением в его адрес… Но все же Август кое‑что увидел – хотя, наверное, скорее почувствовал, как дочь перенимает на себя слишком многое.

– Я был строг с тобой, это правда. Я мало тебя слушал и слышал – это тоже правда. Но я делал все ради того, чтобы ты была лучше, чем я в твои годы. Такое хочет каждый ответственный родитель – подготовить своего ребенка ко всем жизненным трудностям. А их, поверь, очень и очень много, и ребенок не должен справляться с жизнью один. Ребенок не должен быть один, никогда.

– Но ты оставил меня!

– Я не хотел, чтобы ты столкнулась с тем… с чем столкнулась. Никогда и ни при каких обстоятельствах я этого не хотел и не хочу. Ты не должна была делать то, что сделала. Но…

– Я хотела помочь! Ты учил меня помогать людям, вот я и решилась помочь так, как умела, как ты учил меня! Я думала, ты будешь гордиться мной, что я могу постоять за себя и за других!

– Я горжусь тобой, Нора, правда. Но не горжусь собой. Да, представь себе. Сейчас я понимаю, что ты умеешь и знаешь куда больше, чем некоторые взрослые, хотя ты еще ребенок. Это не плохо, просто… просто я забыл, что ты ребенок. И я хочу извиниться, что не дал тебе того… того веселого и порой самовольного этапа взросления. Нора, ты умеешь стрелять и почти убила человека. Да, это был человек. И ты считаешь, что это была твоя ответственность. Такое не должно лежать на девочке двенадцати лет. Раз ты так думаешь и такое умеешь, то родитель из меня…

Август был почти на пике ненавистных ему чувств, где его исповедь куда больше влияла на него, нежели на Нору. Хотя, разумеется, сама дочь была удивительно рада слышать слова отца, отрабатывающие раннюю недосказанность. Окончательно Нора убедилась в преодолении старых запретов, когда услышала честный ответ на давно задаваемый, но ранее почти запретный вопрос:

– Ты расскажешь мне про маму?

На самом деле ее интересовал нет сам ответ, а реакция на вопрос, все же не забываем, как девочка умна не по годам, а характер только цветет. Август же был рад вопросу: ему всегда казалось, что именно эта тема задаст новый ритм их отношений.

– История, к сожалению, такая, что твоей маме… твоя мама… Она ушла не из‑за тех проблем, про которые я тебе говорил. Хотя отчасти и из‑за них, но то было лишь… я хочу сказать, это прозвучит странно, но материнство – это не ее.

Изначальный тест на честность приобрел самую глубочайшую привязку к ответу, запустив в Норе ранее игнорируемое под гнетом воспитания чувство собственной значимости. Такого Август не хотел, как и вряд ли захочет любой родитель.

– Что это значит «не ее»? Она же моя мама… Я что‑то делала не так? Я какая‑то…

– Нет‑нет‑нет, что ты, даже не думай о таком.

– Но почему же тогда она не хочет быть моей мамой?!

– Не все люди ответственны. Не все люди хорошие и заботливые. Далеко не все. Когда‑то я любил твою маму, и эта любовь дала тебе жизнь. И для меня с момента твоего рождения нет никого лучше и важнее тебя.

– Я все равно не понимаю.

– Я тоже. Да, я тоже. Видишь ли, у твоей мамы, как и у многих людей, есть проблемы с самоконтролем.

– Она много пила, я знаю. Алкоголизм – это плохо.

– Откуда ты знаешь про такое понятие, как…

– Алкоголизм? – Август кивнул в удивлении. – Я многое знаю, пап. Вы, взрослые, часто недооцениваете детей.

– Тут ты права.

– Она когда‑нибудь вернется?

– Я не знаю. Но было бы здорово. Порой такое бывает, что родитель не хочет быть со своим ребенком. А иногда хочет, но не может, сам себя ненавидя за это. К сожалению, с этим мало что можно сделать. Но самый лучший совет, который я могу дать, – не злись на нее. Злость или обида – все это принесет проблемы лишь тебе самой. Запомни главное – ты не виновата в этом, ясно? Порой бывает так, что никто невиноват, просто человек принимает решение – и все.

– Так было и с твоими родителями?

– Да, так было и с моими. Своего отца я никогда не знал. Он ушел, когда мне было мало лет. А моя мама… ну она тоже очень любила выпить. А еще винила всех в своих несчастьях, совершенно не видя хорошего в жизни. Она давно умерла. Она не любила меня. Так что я был сам по себе почти всю жизнь. По сути, я и не знаю, что такое мама, на своем опыте. Хочешь интересный факт? Меня назвали в честь месяца моего рождения, потому что не придумали имя, – хотя есть версия, что это вообще акушерка назвала, потому что, опять же, матери было плевать. Но знаешь, что? Я не злюсь… злился, но уже давно нет. Незачем держать это в себе, самое лучшее, что ты и я, мы все можем для себя сделать, – это отпустить прошлое и жить сейчас, здесь, делать все, чтобы завтра было лучше, чем сегодня, помогая другим и развивая себя, свой потенциал. А его никто и никогда не отнимет.

Ему хотелось рассказать, что отчасти это и есть причина его строгости и страха перед тем, каким она может стать человеком, потому что лишь с годами он понял, что в некотором смысле ее мама – это копия его мамы. Так уж бывает, что сын выбрал свою спутницу копией или почти копией собственной матери… Он ненавидел себя за это, пусть и любил маму Норы, – правда, любил, но в этом и проблема: любовь была односторонней. Но этой теме еще предстоит когда‑то быть озвученной, а сейчас с девочки и так хватит, с учетом того, что кое‑что не менее, а то и более важное пока не было произнесено.

– Сейчас важно вот что: пока мы не возвращаемся домой. Так случилось, что это опасно.

– Что за опасность? – Нора не сразу переключилась на крайне иную тему, но ей было приятно включиться в нечто общее, нежели личное.

– Биологическая. Ты знаешь, как много всяких вирусов и бактерий в мире. Ну и один очень опасный нашли в нашем доме. Стальной Хребет уничтожили.

– Как – уничтожили?..

– Полностью. Это сложно принять, но так надо было сделать. Все наши вещи, наши комнаты – их больше нет. Пока неизвестно, ушла ли болезнь в другие места через людей, но здесь точно безопасно.

– А мои друзья по школе, учителя, мой классный руководитель?

– Я думаю, они спаслись. – Август хотел сохранить в дочери хоть какую‑то надежду, так что, вопреки своим же обещаниям, уж лгал, оправдываясь общим благом. – Но того места больше нет. А мы теперь должны быть крайне осторожными.

– Я не понимаю, а почему нельзя было просто убить вирус?

– Я не знаю. Правда, не знаю. Видимо, обычное оружие не помогло. Мы можем спросить у Нила – он же доктор, авось знает, да?

– А если тут кто‑то заболеет, то и «Фелисетт» взорвут?

– Вряд ли. Мы тут одни, но скоро придут люди и помогут создать оружие. Дочь, я знаю, как это страшно звучит, но такова правда, как и правда, что я сделаю все, чтобы защитить тебя. Но мне нужна твоя помощь, а именно – четкое послушание и полная честность во всем. Вдруг ты что‑то увидишь или услышишь важное – я хочу знать, что ты сразу же мне скажешь. Мы должны прикрывать друг друга и заботиться, все делать сообща, ясно? Только сообща!

Сложно сказать, кому было труднее, но папа и дочь были близки и честны, как никогда, всерьез ощущая то самое противостояние любой угрозе и миру вдвоем, можно сказать, на равных, а не поодиночке, как раньше. Да, Август все так же отец, а Нора – дочь, но многие мосты были построены, а стены разрушены, что стало важнейшим этапом во взрослении обоих.

– И не воруй в следующий раз пистолет, пожалуйста.

– Я вообще‑то монстра убила.

– Вообще‑то его убил Максим, а ты, вон, шрам получила. Ты поступила очень опрометчиво, но и очень смело. Вам двоим повезло, но в следующий раз может не повезти. Надеюсь, ты понимаешь, как это было опасно.

– Пап, ты правда думаешь, что не понимаю? – сильно и чуть ли не саркастично спросила Нора, показав отцу несколько иную свою сторону характера, которую он предполагал, но не был уверен до конца. Август даже сел рядом с ней, и вместе они впервые были на одном уровне.

– Твоим отцом быть трудно, знаешь ли.

– Твоей дочерью тоже. Но я ребенок, ты меня по своему образу воспитал, так что я ни при чем.

– Хах, я даже не знаю, гордиться или в угол тебя поставить!

– Мы теперь игровую приставку точно не купим, да?

– Прости, но вряд ли. Уверен, у Максима что‑то есть, так что наиграетесь. И, дочь, не бойся быть ребенком. Да, время трудное, особо не до веселья, но это не значит, что ты не можешь веселиться, играть, а то и дурачиться. В меру, разумеется. Я не хочу, чтобы ты лишала себя пусть маленьких, но радостей. Я хочу, чтобы ты была счастлива.

– Ты – лучший отец! Спасибо. Я очень рада, что ты рядом, не бросил меня. Я тебя люблю.

Нора сказала это в глаза, так честно и просто, что Август даже не нашел слов, ощутив совсем уж странную и невероятно богатую любовь в сердце. Он крепко обнял Нору, а та вцепилась в него, как и прежде.

– А вообще, знаешь, – задумался Август, неожиданно поняв, что кое‑что важное он все же не рассказал, – есть еще кое‑что про нашу семью, чего ты не знаешь.

Лицо Норы выразило задумчивое удивление, Август же впервые за долгое время улыбался до ушей, представляя ту радость дочери, когда она узнает, что у нее есть не только папа.

– Нас, оказывается, не двое. Пойдем, хочу познакомить тебя с дедушкой. Хотя, наверное, он все же пра‑пра… какой‑то там дедушка. Да и… не только с дедушкой, получается.

Когда‑нибудь

Холд лежал ногами ко входу все в той же палате, где ранее получил ранения. Свет был немного приглушен, а тишина создавала очень уж странную атмосферу. Нил сидел на стуле, сложа руки на груди. Он поглядывал не недвижимое тело, чей живот плотно перебинтован, а левая рука присоединена к капельнице, и сам себе удивлялся: его не пугала смерть отца. Каким‑то странным образом, возможно, из‑за усталости или нежелания более тянуть их отношения на себе, ему просто хотелось принять уготованную участь Холда. И это все при том, как усердно сын прибрел иную личину выскребая из убийцы мотивы и поводы для свершения страшного, будто бы некое резервное наваждение проснулось в нем на какое‑то время. Хотя, стоит ему поковыряться в догадках, вдруг приходит понимание, что он не верит в кончину Холда при таких условиях. Может, поэтому и не переживает? Ответ не дождался своей реализации: глаза Холда открылись, а голова сразу же повернулась к Нилу.

– Не двигайся. – Нил приблизился, расторопно осматривая швы и проверяя показатели здоровья. – Я тебе пять швов наложил.

Вроде бы все в порядке, подвел он результат осмотра, всерьез заволновавшись уже о здоровье отца, что, несомненно, ощутимо контрастировало с равниной безразличия всего минуту назад.

– Что случилось? – Холд говорил слабым голосом, но приходил в себя быстро.

– Тебя Алекс убить пытался. Забыл уже, что ли? Но не бойся, все хорошо, ты еще тот везунчик, ничего жизненно важного он задеть не смог, что уже чудо. Крови ты потерял многовато, но у нас есть запас небольшой, так что если заражения не будет, то скоро поправишься.

Холд осторожно осмотрел себя, стараясь не двигаться. Нил сразу же поднял половину койки, чтобы тот принял более удобную позу для головы.

– Где он сейчас?

– Изолирован. Мы смогли узнать причину, но она тебе не понравится.

– Говори давай, не тяни.

– Стальной Хребет уничтожен. Введено военное положение. Август взял командование «Фелисеттом» на себя.

Тяжесть мысли Холда ощущалась даже Нилом. Все вернулось, причем в куда большем, нежели прежний, масштабе, а значит, и ставки стали окончательно всеобъемлющими. Словно весь мир свалился на старика, сделав его вновь жертвой обстоятельств. Только теперь все безмерно хуже: на игральной доске его семья.

– Ты знал, что Хребет уничтожат?

– Звучит как обвинение, – очень поверхностно ответил Холд.

– А тебя обвиняют. Алекс именно из‑за этого пытался тебя убить. Там была его семья, а ты знал об угрозе, но не предупредил его, как и Брока… Ну вот и прилетело, откуда и не ждали.

Лицо Холда оживилось, мышцы выдали тот танец мимики, который Нил никак не мог ожидать. Всплески сочувствия сменялись горем от трагедии, оставляя в итоге большую долю времени на простое человеческое прощение. И тут Нил решил далее не тянуть, а отдаться вроде бы идеальному моменту для кое‑чего важного, должного произойти уже вот‑вот, поскольку надобность продолжать отпала, да и сам он немного хотел сбросить этот груз знаний с плеч, куда сам же их и возвел.

– А ведь я солгал тебе. Да. Случилось это так странно и естественно, сам даже не сразу понял, как пришел к этой… этой бредовой, но, как показала практика, вполне продуктивной лжи. – Лицо Холда была вновь каменным, а глаза бездонно смотрели на Нила. – Я много раз думал, как же пробить твою броню, твой долбаный эгоизм вместе с твоей властностью. Казалось, тебя ничто не возьмет. Я хотел этого для себя, чтобы доказать, что ты всего лишь человек. Да, вот о чем думал взрослый мужик, представляешь? Не о жене или сыне, а об этом. Ты всегда доминировал надо мной, а я никогда не мог прыгнуть выше твоей головы. И тут, как только ты упал с крыши, на меня упало озарение. И я одним только предложением низверг тебя до простого смертного. Поздравляю, ты не умираешь. Но не это главное – уверен, ты это быстро примешь, контекст наших отношений тебе лучше меня понятен. Главное – за этот краткий промежуток времени, когда ты думал о скорой старухе с косой, ты был лучшим человеком, чем когда‑либо. Ты стал внимательнее, заботливее, стал думать не только о себе. Вроде бы мелочи, но я замечал эти мелочи, как и замечал твое падение до обычного человека, полного страхов и сомнений, а главное – сожалений. И я корю себя лишь за то, что не сделал этого раньше. Лишь когда ты знал о грядущей смерти, реальной и по конкретной причине, ты смог стать нормальным, обычным человеком. Ну а если тебя это ничему не научило даже на старости лет, то значит, сказанное мной на тебя точно не повлияет.

Холд заплакал. Искренне и чуть ли не жалостливо, он просто навзрыд залился слезами. Искренность не могла быть поставлена под сомнение, а набор подтекстов этого события неисчислим. Холд будто бы был благодарен за возможность принять заслуженное наказание, а потом и простить самого себя. С одной стороны, его разрывало от неприятной правды, сказанной сыном, что лишь так он смог стать человеком. С другой – он смирился со смертью, принял все, согласившись с заслуженной карой… И вот ее отняли, низвергнув его вновь в мир живых. Никто бы не захотел пережить такое, особенно в таком возрасте, когда уже закономерно хочется подвести итог и осознанно встретить конец своей истории.

Нил молчал, смиренно наблюдая за самым ярким эмоциональным всплеском отца. Проходит несколько тяжелых минут, и залитые влагой морщины и всхлипы медленно преображаются в почти истеричную усмешку, а после и плавно поддаются обузданию, оставляя Холду радостное принятие.

– Странно прозвучит, если скажу, что горжусь тобой? – Холд улыбнулся, глаза сияли. – Я серьезно. Знаешь, сколько раз меня пытались обмануть? Пытались убить и сломать?! Пфф, не сосчитать. А ты… ТЫ! Хах, родной сын взял и просто победил, а я даже и не заметил самой битвы.

Холд импульсивно кивал, искренне гордясь и вкушая это самое приятное поражение, все еще свыкаясь с абсолютной победой. А знаете, почему он считает все это победой? Именно теперь сын во всем превзошел отца.

– Знаешь, – начал Нил внушительно, – я тут понял, что между ними и тобой стою я. Ближе меня у тебя никого нет, и если что‑то происходит, то лучше я буду… неким фильтром, который, кстати говоря, защитит и тебя от остальных. Мы тут в очень щекотливом положении. «Фелисетт» – это на какое‑то время наше убежище. А ты… ты все же мой отец.

Да, впервые за долгие годы Нил назвал Холда не по имени, а именно по статусу, что стало для старика важнейшим событием. Он уже и позабыл об этой тонкой связи, давно начав относиться к сыну скорее как к должному, а не желанному. И вот одно слово все изменило, будто бы рассеяв тьму и наконец показав и дав на пробу то уникальное для родителя.

– Да и за последний день ты сделал огромный шаг навстречу людям, а такое не хочется обесценивать. Авось дальше еще удивишь, да? Я бы на это посмотрел.

– Я бы тоже, сын, я бы тоже. Я горжусь тобой, это правда, я горжусь и всегда гордился. И… я знаю, это будет банально и, может, слишком смазливо, но когда‑нибудь, я надеюсь, ты простишь меня за все. Особенно за то, что я… я был плохим мужем. Твоя мама заслуживала лучшего. Прости и за это, я принес ей много горя.

– Когда‑нибудь.

– Да. Когда‑нибудь – это сойдет.

С минуту они молчали. Не удивительно: такой момент если и можно было представить, то лишь в самых утрированных мечтах, да и то ненадолго.

– Спасибо, сын. За еще один шанс.

– Это я тебя должен благодарить. Если бы не ты, то неизвестно, что бы со всеми нами было. Хотя признай, тебя ведь так и тянуло вложить в это задание наше воссоединение и вот это вот все?

– Да. А разве ты поступил бы иначе на моем месте?

Нил не хотел слышать этот вопрос, но все же пришлось. По большому счету, ему трудно пока еще было поставить себя на место отца, но разве Холд в чем‑то был не прав? Восстановить разбитое – это благородное желание. Пусть и выбор средства порой оставляет свои вопросы. Нил сдержанно кивнул несколько раз, чего Холду было достаточно. А ему, Нилу, хотелось по‑настоящему избежать всех ошибок отца, в успехе чего, к его же сожалению, он не был уверен до конца. Доказательства уж в некотором смысле были, но их он обсудит позже, с Лилит, строго наедине.

– Слушай, я хотел спросить – а у меня, возможно, тоже иммунитет? – как‑то резко решил перекинуть вектор разговора Нил.

– Да. Он у тебя есть. Ты много болел в детстве, должен помнить это. – Нил кивнул, нахмурив лоб. Холд смотрел ему прямо в глаза, плавно углубляясь в ранее неизвестную тему, говоря с трудом и преодолевая мощный блок. – Как‑то странно вышло, что он развился не сразу. Твоя мама была против, но я… я тогда только‑только познал настоящую семью, но не мог поверить, что позволено ослабить хватку. Я был еще тем параноиком. Скорее Тобином, нежели Холдом.

– Что ты сделал?

– Эксперимент. Я хотел обезопасить тебя, сын. Твой иммунитет стоило проверить. Я должен был убедиться, что если то зло вернется, то ты будешь в безопасности. – Холд с трудом выдохнул, тема была очень тяжелой и болезненной. – Думаю, ты уже понял, как твоя мама отреагировала. Отвечая на закономерный вопрос: она была против, а потом, когда узнала, что я не послушал ее волю, то… То было началом конца нашего брака.

– Ну ты даешь! – Нил был зол, но держался крепко, раскручивать это в некое очередное противостояние ему не хотелось, да и Холд выглядел сейчас чуть ли не побитой собакой. – Я только думал, что тебе меня уже нечем удивить, – и на, прямо в рожу.

– Я не горжусь этим. Но не могу не сказать, что, да – ты обладаешь крепкими антителами. Правда, как оказалось ни я, ни ты… хах, знаешь, за всю жизнь я привык не иметь страха перед заражением. Это давало мне ощутимое превосходство над остальными. А теперь мы в одной лодке.

– Почему мне кажется, что ты этому даже рад?

– Я рад тому, к чему мы пришли.

Вполне допускается мнение, что если бы момент их единения продолжился без появления новых фигур, то скорее рано, нежели поздно кто‑то из двоих одним словом или неудачно подобранным под суть вопроса тоном запустил бы реакцию к деконструкции примирения. Реакция была бы, скорее всего, неспешная, но заметная, а собственно причиной существования шанса разрушить, казалось бы, крепкую конструкцию служит пока еще малый опыт именно такого, непривычного обоим, отношения друг к другу. Да и легко повесить в целом заслуженный ярлык жестокости на то, чем когда‑то занимался Холд в адрес сына, а ныне сам Нил использовал жуткую ложь в адрес отца. Если же уточнить уточнение, то простое непонимание границ глубоко эмоциональных отношений между отцом и сыном пока толком не выставлено, а характеры у обоих реагируют на любое волнение в воздухе. Но как‑то так уж, опять же удачно, сложились обстоятельства, что не прошло и пяти минут, как к ним пришел Август, держа на руках Нору, чей любопытный взгляд притянул внимание каждого.

Мы вместе – это главное

Происходящее выбивается из привычных оттенков «Фелисетта» всеми возможными гранями опознания. Тут и лица впервые с момента прибытия выражают доброе чувство уважения, и голоса приобретают нежные ноты понимания, а действия всецело выдают отсутствие барьеров с незакрытыми конфликтами. Август подошел к Холду, пожал ему руку за выздоровление, а после сразу же представил Нору – уже не как свою дочь, а как его внучку, точнее правнучку, но тут уж всем будет проще сократить количество поколений. Удивленная Нора еще привыкала к тому, что Холд – это ее дед, а следовательно, Нил – какой‑то там родственник. Все пытались понять, кем он приходится, но решили просто посмеяться над этим. А простой глаз подметил бы и усталость героев, и легкую шероховатость между характерами. Только Холд чуть‑чуть отвлекся от невероятного волнения признания себя большим, чем работодатель, особенно в глазах дерзковатой Норы, как заметил между Нилом и Августом некое пространство, выбранное осознанно и не без причины. Хотя ему могло и показаться, решил тот отвадить наклевывающиеся мысли, желая всецело познать этот сладкий момент. Нора стояла на стуле, ранее занятом Нилом, и поглядывала то на отца, то на Холда, потом и на Нила, словно ища некие сравнения. Нил не мог не спросить у нее про швы и боли, но ее ответ был кратким и ясным, что ничего не болит.

– А где Максим? – спросил Нил, оглядевшись.

– Когда я проснулась, он спал крепче некуда, – ответила Нора немного сдержанно Нилу, сразу же решив показать деду свой шрам, на что тот ярко проявил интерес.

Но только Нил сделал пару шагов в сторону той самой угловой комнатки, как в дверях появилась Лилит. Она будто бы сияла, полная уверенности и максимальной осознанности. Взглянув на Холда, потом на Нору, Лилит улыбнулась им и, кратко махнув рукой, произнесла утвердительно:

– Нил, Август, вы мне нужны.

Оба переглянулись и последовали за ней к дверям. А вот самое интересное осталось без их внимания – реакция Холда. А точнее, отсутствие реакции. Сама мысль, что они справятся и без него, даровала такую гордость, что он и не взглянул им вслед, а всецело обратил внимание на Нору, решив рассказать ей про планету Аттон и сам «Фелисетт». Видеть в ее глазах детский азарт от его яркого на детали рассказа – это стоило любых ранений. А пока тут наш старик Холд вкушал совсем уж позабытую значимость, остальные обсуждали именно то, что будет утаено от детей.

Они стояли у входа в медблок. Лилит была уверенна, сильна, казалось, что если и есть тут лидер, то именно она. Нил и Август впервые ощутили себя на одном уровне иерархии – правда, в каждом зародилась разная оценка ее изменений.

– Алекс мертв.

Сложно сказать, что удивило их больше: сама смерть человека в статусе задержанного или же то, с каким поверхностным отношением, причем будто бы бросая этим в них, произнесла Лилит.

– Как это случилось? – Август колебался, все‑таки вроде бы он взял некое лидерство, стал исполняющим обязательства, но тут и Холд пришел в себя, и Лилит выдавала еще тот настрой.

– Сбой в программе. Система старая, что‑то не сработало, мозг и сердце не выдержали. Но он умер в комфорте, если вас это волнует.

– Подожди! – Нил хоть и устал, но хотел иметь общую картину. – А как же тот, кто тут полсотни лет провел? Он же…

– Он был изначально настроен на систему. Нил, мы практически кустарным методом воткнули неподготовленного человека в старую и до конца не изученную симуляцию. Учти, что Алекс пережил падение и его организм был не в лучшем состоянии.

– Он нам может быть полезен? – адресовал Август вопрос Нилу очень многозначительным тоном.

– Предлагаешь его на органы пустить? Серьезно?

– Это всего лишь вопрос.

– Надо будет вам всем лекцию провести… – проворчал Нил под нос, а потом, обратив внимание на Августа и Лилит, произнес твердо и ясно: – Нет, потрошить его я не собираюсь. Это не нужно, пользы не будет. Мы же тут не скатились еще в варварство, так что вот эти мысли больше не произносим, окей?

– Значит, его надо похоронить.

– Лилит, почему это звучит так, словно ты отдаешь нам приказ?

– Август, а ты мне предлагаешь его тащить из подвала на улицу, а потом копать в мерзлой земле яму? Я так и думала. Тут же крематория нет? Нет – значит, все по старинке.

А ведь казалось, что только‑только на «Фелисетте» наступила, может, и временная, но идиллия. Хотя, по сути, временно она и наступила – только вот остров спокойствия и часа не продержался.

– Делать этого мы пока не будем, – серьезно заявил Август, выждал паузу и закончил мысль: – Нужно провести вскрытие, составить отчет о причине смерти, а тебе дать официальные показания, начиная с сути той программы, заканчивая тем, как он умер перед тобой. Что вы так смотрите? Таков закон. Как было сказано ранее, в варварство мы пока не скатились. А еще все это ляжет на меня при первом же отчете перед военными.

– Думаю, это не лучший вариант, – многозначительно, словно со змеиной грацией, произнесла Лилит. – Алекс был подключен к ПО не просто так. Забыли?

– У нас была причина, – начал парировать Нил.

– Оба меня послушайте. У пыток нет даже отягчающей причины. Никто бы не умер, если бы вы не раскололи Алекса. Да, он был виновен, но судить его не нам. Напомню, что я был против и говорил вам про незаконность и аморальность.

– Август! – Лилит подошла, манера ее пропитана теми нотками, за которыми не подразумевается несогласие. – Ты правда считаешь, что сейчас об этом кто‑то вообще подумает? Будто бы прилетят и охоту на ведьм устроят. Да нам все простят, лишь бы мы сотрудничали. Сделанное не было правильным, как и не было неправильным, – оно просто было. Его смерть – это случайность. Либо мы делаем все по уму – составим отчет о вскрытии, пропишем причину и время смерти, а после хороним, оставляя эту историю позади, как и самого Алекса. Либо стремимся к никому не нужной бюрократии и некоей всевышней справедливости, которая ни к чему, кроме как нашему аресту, твоему в том числе, как соучастнику, не приведет. А если начать сейчас искать правосудие, то, значит, и Холда следует арестовать, так как он утаил важные сведения, результатом чего стало падение «Шарлотты» и смерть еще троих человек. И, кстати, не забывай, что наши дети причастны к смерти Пещерного человека.

– Мы его теперь так будем называть? – спросил Август невзначай, не желая далее обсуждать с ней тему смерти Алекса.

– Ну, другого я не придумала.

Нил никогда не видел в ней такой уверенности и силы. Он даже признает наличие некоторого страха перед волей Лилит. Но она была права: тут никто из них не мог толком даже составить парирование, да и сил на это не хотелось тратить – и так уже еле на ногах стоят. Все‑таки и правда, зачем что‑то там выискивать, ради чего? Будто бы проблем мало. Лицо Августа было покрыто перевариваемыми сомнениями, результатом чего стало смиренное согласие с Лилит. А вот Нил изучал лицо своей жены, совершенно не скрывая взгляда вглубь ее мировоззрения, ища там недостающее ему звено для полноценного составления картины новой Лилит.

– Как там Холд? – Лилит решила приземлить тему разговора.

– Жить будет, – кратко бросил Август.

– У вас все хорошо? – спросила Лилит у Нила.

– Более чем. Мы поговорили, многое прояснили. Я рассказал ему, что он не умирает. А, да, вы же не в курсе. В общем, я тогда солгал ему. Это… это было личное, в некотором смысле. Не беспокойтесь, вам лгать не буду.

– Ну и семейка!..

– А, ты все же принял наличие родства?

– Да, Лилит, принял. Нора уже познакомилась с дедушкой. Я, если честно, до сих пор прихожу в себя от всего, что тут произошло.

– Тут ты не один, – поддержал Нил Августа, украдкой глянув на Лилит. – Я так понял, Холд все же не спешит брать обязанности руководителя этого места.

– Я скажу честно, но всего один раз: если уж мне и предстоит дальше быть ИО, то я надеюсь на вашу помощь и вашу поддержку.

– Не беспокойся, – дружески улыбнулась Лилит, – мы тут уже крепче некуда связаны. А за Нору не переживай – не пропадет, можешь на нас положиться. Теперь вы не одни, Август.

– Спасибо, Лилит, это… это непривычно слышать. Но я очень рад.

– У нас все получится, я в этом уверена. – Лилит улыбнулась Августу и Нилу, но второй не среагировал.

– Иди к Алексу, поможешь его вытащить и принести сюда, я сейчас буду.

Август поглядел на Нила, потом на Лилит, сделал верные выводы и, кивнув, пошел в сторону лестницы. Лилит проследила за Августом, Нил же так и взирал на нее пристально. Только Август скрылся за дверью, Лилит обернулась на Нила, а возрастающее напряжение вот‑вот должно было вырваться наружу.

– Лилит?

В глазах ее что‑то блеснуло – вроде бы и теплое, заботливое, но Нил был настроен на совсем иной разговор, так что допускает, что ему попросту показалось.

– Что там произошло?

– Я надеялась, что он образумится. Вдруг сможет быть нам полезным или же попросту сообщит что‑то интересное, чего мы не знаем. Ну и не забывай – он потерял семью. В каком‑то смысле мне хотелось…

– Лилит, я не об этом спросил.

Лицо ее сменилось на более мягкое и понимающее, она подошла ближе и нежно положила руки на его шею, потирая большими пальцами щеки, глядя прямо ему в глаза.

– Нил, я люблю тебя, и я знаю, как много ты сделал и каким трудным было все с момента прилета в это место. Как и знаю – правда, знаю, – что у нас есть проблемы, но решение их не дается за минуту. А то, что происходит в мире, – это заставляет переоценку ценностей чуть поспешить. И сейчас я в том самом состоянии, когда прошлое наконец‑то становится таковым. Мы вместе – это главное. И раз уж мы тут остаемся, то я хочу верить, что и для нас с тобой настало новое время. Потому что я не хочу терять ни тебя, ни Максима. Вы – моя семья, и я сделаю все, чтобы эта семья не развалилась. Но сработает это, только если мы вдвоем хотим этого.

– Я тоже тебя люблю, – с трудом выдавил Нил, осознавая, как боится потерять ее.

Они крепко обнялись, со всей любовью и заботой, стараясь насытиться тем почти забытым чувством теплоты, когда они не чувствуют себя одинокими друг с другом. Кое‑что все же Нил прятал от нее, как и от себя, а именно – влияние правды. Она солгала ему, он это знает, как и знает причину смерти Алекса. Откуда? А вот тут все на самом деле проще ожидаемого: Нил сделал то, что никому не известно, да и он сам успел позабыть про это на некоторое время. После того как они с Лилит нашли спрятанную комнату, наш доктор решил поставить там камеру видеонаблюдения – на всякий случай, как сделал пару раз ранее. Но, как мы помним, вскоре после этого дети куда больше преуспели в охоте на монстра, что сразу же переключило все внимание родителей. А запись‑то шла, причем со звуком. Ну а перед тем, как Нил отправился к Холду, он ошибочно предположил, что Лилит пошла к детям. Не сложно понять, какое разочарование его ждало, когда она оказалась не там, а у Алекса. Тут важно уточнить, что видел он лишь часть того злополучного диалога, размышление в отношении которого зародило семена, чей рост произойдет уже в кратчайшие сроки, причем не без помощи Лилит.

А окончательное усвоение случится уже после изучения всей видеохроники – правда, безболезненно такое не произойдет. Сначала разговор его жены с чужим и неизвестным человеком будет ломать Нила инструментом предательства! Сделав это, она, можно сказать, вычеркнула его из доверенного круга, откинув в сторону тех чужих людей, чьим глазам и ушам не должно знать содержимое ее мыслей и чувств! Но самое страшное – то, что ее честность и финальное преступление в адрес Алекса повлияли на Нила и другим способом: примером того, на что она готова ради любви и сохранения будущего. Что уже значительно больше, чем был готов сделать Холд в свое время, сокрушался Нил. Лилит сама, без него, что опять же идет в укор Нилу, совершила то, о чем он даже думать и не стал бы, не то что делать… А он – что он сделал? Совершенно недостаточно. Он должен был – обязан! – сделать так, чтобы ей и не пришлось проходить через подобное, как муж и отец, как тот, кто честно любил и будет любить ее и заботиться о ней! Страшная, очень страшная боль поглощала его целиком, почти разбив его сердце вдребезги, тем самым еще и напомнив о той забытой любви между ними, давно утерянной в рутине, под завалом бытовых проблем. Но дело было не только в вопросе романтики, которую по‑хорошему стоит отложить, пока это свойство не превратилось в медленно действующий яд. Тут все куда тоньше и выходит за рамки строгой драмы мужа и жены. Каким‑то невероятным стечением обстоятельств деяние Лилит непроизвольно ложилось на полное прояснение и закрепление естества Холда, благодаря чему у Нила было полное видение всех судьбоносных ошибок отца.

И вскоре после просмотра записи и принятия новых ориентиров он окончательно растопит все сомнения в решении уничтожить компромат – не только потому, что это правильно, а еще и из‑за стыда. Она будто бы изменила ему, но ему хочется закрыть на это глаза и жить дальше, а без доказательств этого и вовсе, считай, не было. Накручивать дальше слои обвинений в огонь конфликта он не хочет – слишком устал и вымотался от этого, а на фоне великой трагедии жертва ради сохранения семьи не такая уж и большая.

А дальше? Дальше он будет отличным мужем и отцом ради отличной семьи. И вот полный упрямства Нил готов сделать все, лишь бы не повторить судьбу отца, который думал о себе больше, чем о Софии, маме Нила. Она страдала от этого, а семья была развалена, извращена, и сыну приходилось делать все, лишь бы мама была счастлива. К сожалению, ему так никто и не сказал, что София была плохой мамой, той самой королевой драмы, чьи поведение и характер делали сына виновным, а он, желающий добра и любви, реагировал самым разрушительным для себя методом.

И вот все повторяется. Нил будет думать о жене и сыне больше, чем о себе и своих чувствах, страхах и прочем, что ранее почти оттолкнуло Лилит от него. Он научится – просто должен научиться на ошибках, сделать выводы и, если надо, рискнуть всем, но стать лучше, чем те, кем ранее были он и его отец. Иначе… Иначе грош ему цена, и, следовательно, трагичное одиночество и самобичевание будут заслуженным наказанием, страх перед чем дает ему безграничные силы. Такова роль Нила, другой он и не знает.

Но сейчас, на пути к той вышеупомянутой боли и переменам в его ориентирах, Нил оставил Лилит, взглянув глазами живой надежды, что заслужит ее любовь снова.

Нам всем надо взрослеть

Лилит с особой улыбкой взглянула на Холда и Нору, которые все так же были в дальней палате, что‑то очень активно обсуждая. Даже не верится, что она видит их в такой добродушной обстановке, да и сам Холд ей более не кажется тем черствым стариком, ворчание которого считалось уже чем‑то естественным. Но пришла она не к ним, а к своему сыну – и, не попавшись на глаза Холду или Норе, Лилит аккуратно вошла в комнатку. Максим лежал на животе, раскинув хаотично ноги и руки, он выглядел будто бы и не тронутым событиями ребенком, чьи сны куда лучше реальности. Максим всегда спал крепко – фиг растолкаешь, при этом был любителем ворочаться и даже иногда лунатить. Видеть его таким здесь и сейчас – это бальзам на душу, настоящее сокровище всей ее жизни. Наверное, если бы он не решился вдруг сам проснуться, то Лилит так и сидела бы на одном месте, дожидаясь его естественного пробуждения.

– Ну, как спалось? – добро и очень заботливо обратилась она к Максиму, сев на кровать у его ног.

– Отлично.

– Кошмаров не было?

– Не‑а. – Максим лениво потирал глаза, после чего отекшее лицо уставилось на маму. – А где Нора?

– Она с дедушкой Холдом.

– Она в порядке?

– Да, она жива и здорова – и все благодаря тебе, юный искатель приключений. Тебя бы отругать за вылазку и вашу с Норой авантюру…

– Так вы с папой уже отчитали нас, забыла?

– Все я помню! Да вот только думаю, что, может, еще разок тебе напомнить, а потом и еще, что брать чужое неправильно, а детям оружие вообще‑то запрещено.

– Да ладно, мам, я уже все понял. Да и где мне еще взять пистолет, кроме как здесь? Вернемся домой – и там все, вновь школа и скукота.

– Во‑первых, молодой мой любимый человек, в любом случае нельзя, даже выкинь эту мысль, пока тебя не обучат управляться с ним и пока не разрешат, причем кто‑то из взрослых, а именно я или твой отец. Официально не разрешат.

– Ну мам!..

– Давай вот не мамкай, а слушай. Потому что будет «во‑вторых», и тебе оно, наверное, даже понравится. На какое‑то время мы остаемся здесь, на этой базе, на этой планете.

Впервые с момента пробуждения Максим нахмурился и прилично более обычного вник в услышанное. Удивленный взгляд вцепился в Лилит, на что та чуть сбавила обороты и принялась готовиться к тому самому, очень важному разговору с сыном, избегать которого ранее у нее получалось слишком долго. Лилит пригладила рукой волосы Максима, поправила толстовку, осмотрела его руки – в общем и целом потакала волнению. Но она взяла себя в руки, встала с кровати, поставила стул и села ровно напротив Максима. Градус серьезности возрос со всех углов.

– Я буду говорить с тобой прямо, по‑взрослому и серьезно. – Максим хмурил лоб, Лилит же аккуратно подбирала слова: – Ты наверняка заметил, как за последние несколько месяцев я отстранилась от тебя. Это было неправильно с моей стороны, так не должно быть между мамой и сыном, и отныне я такого себе не позволю. Я не горжусь этим, даже порицаю себя за такое проявление слабости. Но была причина, почему я так поступила, пусть и не должна была. Заключается она в том, что у тебя могла быть сестра.

Лицо Максима в этот момент выразило то самое детское непонимание отношения к услышанному.

– Я была беременна. К сожалению, так случается, что… организм штука сложная, бывает, что просто не получается – и все. В этом никто не виноват, но подобное очень тяжело воспринимать родителям.

– Ты не сможешь иметь детей? – очень уж интуитивно спросил Максим, все еще осваивая услышанное.

– Это не совсем так работает. Но я не заболела или что‑то такое, просто произошло… то, что произошло. Физически я здорова, но в таких моментах работает психологический фактор. И мне это очень трудно далось пережить, поэтому я отстранилась, поэтому чуть не потеряла тебя. А главное – я говорю это тебе, потому что, во‑первых, хочу, чтобы ты знал, что между нами более не будет секретов или недосказанности, я хочу быть честной с тобой, как и ты можешь быть честным со мной. Есть причина – есть следствие. Это важно знать, и пусть это будет примером и уроком. Во‑вторых, что куда более важно: Максим, мы пока никуда не улетаем. Так случилось, что нам придется остаться на «Фелисетте», потому что нужно помочь научной группе создать лекарство от одной болезни. Она очень и очень опасна, но про это куда лучше потом расскажет дедушка. Мы должны будем тут жить некоторое время, а значит, это место будет нашим домом, который надо будет обустроить и охранять. Впереди нас всех ждет очень и очень много работы, и я прошу тебя отнестись к этому серьезно. Мы все тут – одна большая семья и должны не просто доверять друг другу, но и поддерживать и помогать, а еще выполнять обещания и приказы. Вот в этом я искренне надеюсь на тебя, что ты оставишь свои игры, баловство и развлечение. Очень не хочется отнимать у тебя беззаботное детство – правда, не хочется, но по‑другому никак. Так сложилось, что надо взрослеть, брать и нести ответственность. Ты мужчина, как и твой отец, а значит, на тебе роль защитника. Я очень рассчитываю на твое благоразумие, потому что ты самый лучший и умный мальчик из всех. Но нужно свой пыл умерить и взяться за ум.

– Так будет теперь всегда? – Поток информации удалось не растерять с трудом, но Максим схватывал прилично быстрее ожидаемого.

– Я скажу тебе правду – я не знаю. Возможно, уже через пару дней все вернется обратно, но почему‑то мне кажется, что нет. Будем надеяться на лучшее.

Ребенку и так трудно адаптироваться к новым местам и людям, а тут Максиму заменили все привычное на непривычное. И вдобавок навесили пока ему непонятной ответственности, что, несомненно, запустило отторжение этого места. Весь мир преобразился для него в нечто чужеродное, спровоцировав желание покинуть «Фелисетт». Но все же метаморфозы в голове юного Максима менялись с завидной скоростью – и вот неожиданный гнев уступил место юному отчаянию, невинному и наивному. Он зажался, окруженный натиском всего непривычного, и сквозь зубы, с влажными глазами чуть ли не простонал:

– А почему я просто не могу быть твоим сыном, как раньше?

Ей самой неприятно ему все это говорить, но эту горечь необходимо проглотить, что она и делает. Лилит быстро села рядом с Максимом и крепко‑крепко обняла его обеими руками.

– Ты всегда был и будешь моим сыном, а я твоей мамой. Это никогда и никто не изменит. Ты мой маленький защитник, убил Пещерного человека, сам, я тобой очень за это горжусь. Уверена, ты будешь и дальше защищать меня, как настоящий мужчина.

– Конечно, буду, мам, как же я тебя не защищу! Я же люблю тебя.

– И я тебя люблю. Но сейчас наступают трудности, которые нам надо пережить вместе. Нужно взрослеть, сынок. Нам всем надо взрослеть.

– А как же школа, друзья?

– Школу мы тут организуем, а с друзьями пока не получится поговорить. У нас у всех пока много ограничений. Но, кстати, – чуть бодрее начала Лилит, взглянув на сына, вытирая его лицо от редких слез, – а ты ведь не знаешь, что Нора – это твоя сестра! Да, так и есть, чистая правда. Хотя технически она, наверное, твоя племянница… в общем, все это сложная история, но она наша семья, как и мы ее.

– Я даже не знаю, что сказать.

– Понимаю. Я тебя прекрасно понимаю.

Поначалу для Лилит это был труднейший разговор, но завершилось все невероятной легкостью и теплотой. А вот для Максима, наоборот, все вроде бы начиналось обычно, а он, как известно, не раз получал нагоняй и вообще парень дерзковатый, а закончилось многим тем, что только предстоит осмыслить. Но главное – они были вместе, как раз так, как Лилит хотела начать этот новый день. Ей не хватает Нила рядом, но факт того, что он занят обустройством безопасности их пребывания путем закрывания вопросов вчерашнего дня, греет ее мысли. Весь тот период депрессии и болезненного мучения из‑за потери ребенка уже кажется таким далеким, что она даже усмехается от собственной глупости, не дающей разобраться с этим горем прилично ранее, дабы вот этот нынешний момент наступил раньше. Но, с другой стороны, не все ли уже равно? Она смотрит на сына и видит в нем свое будущее, вполне даже допуская, что хочет еще одного ребенка, но все‑таки попозже. Главное – это ценность момента, ценность жизни, которую она ощутила благодаря жертве Алекса, ставшего для нее примером в вопросе отношения к семье.

– Пойдем, там дедушка Холд проснулся. Он будет рад с тобой увидеться.

Максим улыбнулся, но, прежде чем они вышли, он посмотрел на маму снизу вверх и сказал так эмоционально и открыто, что Лилит аж дар речи потеряла:

– Я очень тебя люблю, мама. И я обещаю, что не подведу ни тебя, ни папу.

Она присела и крепко его обняла, потом взглянула на его еще детское лицо, улыбнулась, чмокнула в щеку.

– Кстати, маленький мой мужчина, у меня есть для тебя подарок! – Лилит достала из кармана то самое кольцо, которое нашла в криокамере. – Держи, это твой сувенир с «Фелисетта».

– Круто! А чье оно?

– Это кольцо принадлежит тому человеку, в которого ты стрелял.

Максим замер, держа кольцо обеими руками перед глазами, посмотрел на маму, потом вновь на подарок – и сказал Лилит куда более взрослым тоном, нежели она ожидала:

– В этом есть какой‑то урок или символизм, который я не вижу?

– Считай, все сразу. С одной стороны, ты сделал смелый поступок, с другой – это был человек. Он оказался тут явно не просто так, у него была своя история, частью которой мы стали. На самом деле он не хотел зла, его действия – это страх, а когда мы боимся, то часто поступаем глупо. И я хочу, чтобы ты помнил его, потому что вряд ли остались люди, которые вообще знали о нем.

– А как он таким стал? Мы тоже можем…

– Нет! – Лилит приблизилась и пристально посмотрела в его заинтригованный взгляд. – Такого ни с кем из нас не будет. То, что случилось с ним, – это единичный случай. Кольцо было важным ему, потому он его и сохранил. Сохрани и ты, как память о нем, о человеке, который против своей воли стал монстром. И да, я сказала, что ты таким не станешь, но монстр – это очень расплывчатое определение. Много людей, которые выглядят как ты и я, на самом деле монстры, чья злость заставляет их совершать страшные поступки. Зачастую о таком потом жалеют, а ущерб оказывается непоправимым. Так вот, пусть это будет тебе уроком, потому что впереди нас ждут трудные времена, и мы должны и обязаны, ради других людей, тех, кого мы любим, сохранить лучшее в себе, чтобы не только не навредить им, но и защитить от монстров.

Неизведанная тропа

Дальше все случилось очень плавно, словно и вовсе навеяно ветром тех самых перемен. Лилит привела Максима к Холду и Норе, чьи лица выражали самое теплое приветствие, ознаменовав окончательное формирование семьи. Семьи, где единственными честными и даже, можно сказать, наивными людьми были уже не только самые молодые, но и самый старый из них всех. Это ли не удивительно, как явственно видна необъятность человеческой жизни, когда на двух краях длинного пути случилось полное синхронизирование той редкой эмоциональной честности, открывающей двери к важнейшему контакту! С одной стороны, дети вкушали плоды долгих лет жизни старика, с другой – Холд благодаря им восстанавливал веру в нечто прекрасное, девственное и лишенное тех многогранных сложностей взрослого мира. Скоротечность жизни чувствуется Холдом как никогда явственно, но пропитано открытие не сожалением или страхом, а любовью, с которой ему приходится знакомиться вновь. Понимаете ли, именно взятие всей ответственности за «Фелисетт» его семьей дало ему шанс чуть‑чуть отпустить хватку, а добрые отношения с детьми помогли не утонуть в бесконечных размышлениях и по‑настоящему отдаться изучению чего‑то наивного и примитивного. Все‑таки не стоит забывать, каким был Холд всю свою жизнь, отдав паранойе, страху и гневу лучшие годы, почти не раскрыв в себе человечность. А тут, вопреки самым ужасным предсказаниям, ему дался шанс попробовать просто пожить, как следует старику, чья мудрость прожитых лет по долгу жизни обязана быть услышана юными дарованиями, как доказательство небеспричинности жизненного опыта. Неизведанная тропа стала единственной для Холда, а такие разные Нора и Максим –это лучшие проводники, чьи умы и характеры уже стали ему неким примером.

Справедливо ли будет обвинить их всех в осознанной слепоте перед реальностью? Конечно же, нет. Те жертвы Стального Хребта, как и многие грядущие, не обесценены или забыты, а, наоборот, с честью становятся памятным стимулятором к восхвалению тех редких моментов счастья. Контраст отныне крайне четкий, и раз уж где‑то там творится беспечный и незаслуженный ужас, то пока та напасть не пришла на порог «Фелисетта», нужно уделить каждую минуту закреплению лучшего в этой жизни, иначе велик трагичный шанс потерять те основы, ради которых им еще предстоит бороться.

А случится это столкновение с ужасной реальностью, вряд ли способной щадить даже самых невинных, уже в обозримом будущем. Но до тех пор даже подготовка плацдарма к войне, не говоря уже о моральной адаптации, будет сопровождаться усилием сохранить то прекрасное, что прямо сейчас расцветает на глазах у Холда.

Как уже не раз было в этой истории, символизм и стечение обстоятельств тесно напоминали о своем симбиозе нашим героям. И вот сейчас часы Холда кричат ему о позабытой задумке, очень простой, наивной и даже сентиментальной, но слишком приятной душе. Будильник выключили, старика посадили в кресло‑каталку, управление которым было поручено ответственным и полным азарта Максиму и Норе. Лилит была оторвана от готовки общего стола, желая устроить первый семейный завтрак на «Фелисетте».

Уже отрабатывая привычку думать об очередной трагедии, Август и Нил прибежали наверх. Но Холд поспешно успокоил их, после чего убедил всех следовать за собой не строгим приказом, а пропитанной теплом просьбой, отчего, как вы могли догадаться, образ старика все больше отходил от известного черствого камня. И вот дверь на улицу открылась, прохладный воздух ударил всем в лицо, но ни костюм, ни запасной воздух взяты не были. Вполне без преград все оказались на улице, наконец‑то узрев то, о чем сам Холд вряд ли бы высказался вслух, если бы не заранее заведенный будильник. Да, все могло быть иначе и сигнал был бы пропущен мимо ушей. Но цепь событий развернула историю в то русло, о котором он даже не мечтал.

Перед глазами нашей семьи происходило самое простое и до того привычное явление – казалось, и определение‑то его более теряется за ненадобностью, но стоит указать, акцентировать внимание – и вместе со всей нашей историей красота рассвета приобретает очень сильный эмоциональный подтекст. Минута, другая – и вот глаза встречаются с яркими лучами солнца, теплота которого будто бы дает свое благословение, окончательно и навсегда оставляя вчерашний день позади. Можно было бы сказать, как много их ждет впереди испытаний, но хочется уловить этот момент единения, далекого от той разобщенности, в которой находились наши герои еще какие‑то сутки назад. Да и, будем честны, работу они проделали большую и очень трудную, не только коснувшись старых тайн, но и добавив «Фелисетту» дополнительных, придав этому одинокому месту предназначение. Этот рассвет стал отправной точкой их совершенно новой и очень судьбоносной для всего мира жизни.

Оглавление

1

  В какую ложь поверить?

  Брифинг

  Ты уже тут бывал?

  Не смей нас сравнивать

  Она куда сильнее тебя

  Мы делаем обычную работу

  Я пойду

  Повезло с погодой

  Что случилось?

2

  Игра воображения

  Куда ты нас привел?

  Пригляди тут за всем

  Ты меня слышал?

  При всем уважении

  Мы должны помочь им

  Она давно не с нами

  Мышечная память

  Поверь, я знаю

3

  В этом никто не виноват

  Тот, кто любил

  Это единственное, что я могу

  Первые люди ликовали

  Дешевые грезы

  Я ничего не чувствую

  Кошмар

  Точка невозврата

4

  Мы не всесильны

  Все ради них

  Я не лучший отец

  Когда‑нибудь

  Мы вместе – это главное

  Нам всем надо взрослеть

  Неизведанная тропа