Эхо одиноких людей [Владислав Боговик] (fb2) читать онлайн

Владислав Боговик Эхо одиноких людей

Ветер носился с тоской за пазухой. Я топтался на перроне вокзальной станции. Темно. Светит фонарь. За спиной грузовые вагоны, которые стоят тут уже много лет. Их покинули, обрекли на одиночество и медленную смерть. Отдали в руки времени.

Электричка приезжает через пару минут. Людей нет. Только в конце виднеется один или два силуэта.

Я ставлю сумку на мандариновый щебень. Бабушка просит застегнуть куртку.

– Жарко, – говорю.

И начинаю балансировать на бордюре. По одну сторону – обрыв на рельсы, по другую – платформа. Мелькают мысли. А что если? А что если сейчас пролетит электричка и я упаду? Как себя почувствует машинист? Как будет течь жизнь моих родственников, после такого несчастного случая? Становится страшно. Схожу.

Нужно заговорить с бабушкой и удостовериться, что я жив.

Слышится стук и вдали мерцают три огонька. Они будто живут самостоятельно и нет там никакой электрички. Просто летят огромные светлячки с громким жужжанием. Но вот вырисовывается поезд. Приближается и приближается. Из вокзала выходит дежурный с фонарём и включает красный, давая знать, что нужно тормозить.

Уже отчётливо видно потёртый нос. Засохшие ржавые раны кажутся благородными. Он гордо проносится мимо. Поток воздуха ударяет по лицу. Поезд затормозил, шепча: «Я ещё могу, мне тяжко, но я ещё еду».

Я обнимаю бабулю, беру тяжёлую сумку и жду пока одинокие люди выйдут из вагона. Поднимаюсь. Машу ей из тамбура и сразу, сквозь окошко, оцениваю ситуацию. Смотрю не занято ли моё любимое место у самой двери, где нет сидения напротив. Там очень укромно. Особенно в ночную пору.

Электричка тронулась, а я всё ещё не сдвинулся. В окне размазываются те самые забытые всеми вагоны. Запах мочи пробирается в нос. Залетает туда без спросу и никак предотвратить это нельзя. Он, как пуля, вырывается из ружья и уже не вернётся назад. Только в цель. Только на поражение. Лицо скорёжилось, я прикрылся свитером. Запах совершенно парадоксальный. Противный и в то же время привычный, после стольких поездок. Почти родной! Но родственник не любимый и не близкий, а какая-то тётка «третье ребро от сраки», как говорит бабушка. Ты её может и не видел никогда, но она есть. А когда появляется, то надоедает спустя пять минут и тебе хочется убежать. Что я и сделал. Уже начало жечь.

Место в другом конце вагона оказалось пустое. Я прошёл к нему, оглядывая пассажиров.

Семья цыган: вроде как мать и двое мелких. Мамаша спала, выставив ноги в проход. Пришлось извернуться, чтобы не запачкать штаны. Замурзанные дети сидели напротив и играли с дешёвой колбасой, разминая её в руках.

По левую сторону – женщина, читающая книжку. Непонятно, как она умудрялась читать при таком свете. А он, казалось, вот-вот и погаснет. Будто не электрические лампочки, а керосинки висят под потолком и заправка уже на исходе.

Дальше расположилась компания студентов с радостными лицами. Радости там осталось только до конечной станции. Потом она утихнет, а на следующий день, по приходу в колледж, и вовсе исчезнет. Они щёлкали семечки и пытались сплёвывать шелуху в пакетик. Получалось не всегда. Шелуха, как магнитики липла к джинсам, кроссовкам и полу.

По правую сторону шептались два уставшие от жизни мужика. Дед с пластиковой бутылкой без этикетки и мужчина помоложе. Возле них стояло куча торб. По засаленным брюкам деда можно понять, что он умеет терпеть. Терпеть бедность, терпеть неудачи, терпеть взгляды людей. И при этом жить. Возможно даже достойно, кто его знает.

Я сел. Сидения здесь, как всегда, без обивки. Но это мизерная плата за уединение. Хоть и в большинстве своём абстрактное, а всё же так лучше, чем не иметь возможности посмотреть куда тебе заблагорассудится. Когда рядом есть люди, ты часто встречаешься взглядами и испытываешь стыд из-за того, что отводишь глаза первый.

Осталось разгадать головоломку – безобразный белый клубок наушников. Они живут в кармане сами по себе и лишь хаос управляет ими. Я искусно перебираю пальцами, практически не смотря на них и, на ощупь, распутываю.

Наушники в ушах. Заиграли «Крылья» Наутилусов. Взгляд погрузился в пролетающую мимо темноту. Она пугает и одновременно притягивает. В ней столько всего спрятано от посторонних глаз, что и самому хочется там потеряться.

Сколько времени прошло, как впервые пустили на рельсы этот вагон? Точно не один – два года. Могу предположить, что в нём когда-то ехал, ещё молодой, мой дедушка. Прошли десятки лет, а не изменилось ничего. Ровным счётом ничего. Ни двери, ни сидения, ни окна. Не изменились и люди, которые каждый день в нём ездят. Всё такие же бедные и обиженные судьбой.

Капсула времени. Здесь всё застыло, законсервировалось. Здесь вечная осень.

Здесь холодно, хоть и хорошо топят. Под ногами лужи и каждый миллиметр напоминает хмурый день, опавшие листья. Любой цвет, даже красная надпись «не курить!» над дверью, отдаёт серым. Даже солнечные лучи, стоит им преломиться в окне вагона, становятся серыми. И чем дольше путь, тем больше ты превращаешься в мышку и сливаешься с другими людьми.

Серость. Сырость. Старость.

Иногда противно. Но бывают моменты, когда неохота выходить. Ты жаждешь ехать в этом вагоне всю жизнь, чтобы никто тебя не замечал и не трогал. Хочется раствориться в монотонном сером времени. Так ведь проще, удобней. Никаких проблем, никаких переживаний. Только ты, мысли и созидание. Люди меняются, сходят на станциях, расползаются по сёлам, городам. Живут, работают, рожают детей. Потом их дети заходят в этот же вагон и едут по своим делам, а ты всё так же сидишь и наблюдаешь. А у тебя всё так же ничего не произошло. Тебя уже не разглядеть. Нет разницы между тобой и сидением, или искалеченной дверью. Торговка, продающая сникерсы и чипсы уже ничего не предлагает. Даже она, бабка, для которой гривна на вес золота, для которой надежда виднеется в каждом, проходит мимо тебя. Никто не просит подвинуться, ведь уже некуда. Ты за чертой. Ты уступил место всем.

На моменте, когда слова в песне прекратились, я услышал стук и женский мат. Поставил на паузу, обернулся. Между двух половинок двери в v-образную щель пыталась пролезть толстая кондукторша. Дверь никак не поддавалась. Её лоб покрылся испариной. Я решил помочь. Дёрнул раз, второй, третий – безрезультатно.

– Ну, ёлки-палки, мужики сидят и хоть бы обернулись! – крикнула она.

Мужчина отдал деду пластиковый стаканчик и поспешил к нам. Повеяло перегаром. Он предложил навалиться на одну половину втроём. Я взял за ручку, женщина с другой стороны, а он сунул пальцы внизу в щель. Немного сдвинули, но пролез бы только я.

– А ну-ка, в сторонку, – сказал мужик и махнул рукой.

Пару ударов ногой и половинка двери открылась. Вторая так и не поддалась.

– Никому ничего не нужно, никому ничего не нужно, – бормотала кондукторша, обилечивая меня. – Десять лет работаю и одно и то же, одно и то же. Вешаем эти плакаты, вешаем. А насрать всем на эти плакаты. Ломают, рисуют, обивку пачкают. Но это ещё хорошо если пачкают. Могут и резать, сдирать. Ужас, ужас. И они хотят нормальные условия? А ещё и претензии выставляют, мол, почему грязно у вас, почему то, почему сё. А сами же срут. Срут, а в говне ездить не хотят.

Я покорно кивал, поддакивал. Ту же самую песню она заводила возле каждого пассажира.

Начался отрезок пути с кучей дачных посёлков. Старики-дачники заполняли вагон. Больше места занимали их «кравчучки», чем они сами. Велосипеды, вёдра, банки, пакеты, пластиковые бутылки с молоком… Людей теперь стало полно.

Суп. Запах холодного супа. Я взглядом пробежал по головам и быстро распознал эпицентр – одна из старушенций проголодалась и открыла баночку. Всегда казалось, будто они специально берут с собой один и тот же суп, чтобы потревожить носы других. Зачем начинать есть за двадцать минут до города? Наверное, это доставляет удовольствие. Уютная атмосфера, вкусная еда. Конечно, на кухне так не покушаешь. Здесь незабываемые эмоции. Я мысленно пожелал ей приятного аппетита и продолжил смотреть в окно.

«Новая Быстра» – последняя остановка перед Житомиром. От неё к городу минут десять – пятнадцать, но люди уже выстроились в огромную очередь на выход. Проход между рядами забит. Видимо это у них в крови. Какой-то особый инстинкт становиться друг за другом в любом месте. И все они, как персонажи Гайдая. Поколение очередей, докторской колбасы и чая со слоном.

У деда с армейским вещмешком на плечах выпала пачка сигарет. Женщина окликнула его:

– Папиросы подымите, а то жена не купит больше, – засмеялась.

Причём тут жена я не понял.

Он, ничего не ответив, начал нагибаться за пачкой. Люди спереди и сзади него запротестовали, зашумели. Дед протаранил своим баулом хилую старуху с палочкой. Не будь здесь толпы она бы спокойно завалилась на пол. Но её удержали. Кто-то случайно пнул пачку, и она залетела под моё сидение. Я сначала подумал нащупать её ботинком и ударом отправить обратно. Это показалось мне некрасивым. Я нормально достал и отдал сигареты деду.

– Ой, сынок, дай тебе бог здоровья, – сказал старик и протянул мне одну.

Я замедлил.

– Не куришь? Ну, ладно.

– Давайте, – сказал я и взял сигарету.

Он похлопал меня по плечу и пристроился обратно в очередь.

Отлично. Сейчас выйду и покурю на ночном вокзале. Я пошарил по карманам – ни зажигалки, ни спичек нет. Просить у деда точно не стану. Куплю коробок на остановке.

Электричка затормозила. Стоявшие люди пошатнулись, как кегли и потекли на улицу. Я успел дослушать ещё одну песню, пока все вышли. Потом спокойно покинул вагон. Перешёл через рельсы. Не доходя до ворот понял: чего-то не хватает. Сумка! Вернулся.

Вагон мне показался другим. Что-то в нём изменилось за эту минуту. Грустное эхо недавно вышедших людей металось от сидения к сидению, от стенки к стенке и никак не могло найти выход. Оно останется тут навсегда. Я вдруг понял, чем пахнут эти вагоны помимо ядрёного туалетного духа. Они пахнут этим эхом. Запахом, который копится здесь десятки лет.

Издали, приближаясь к остановке, я увидел троллейбус. Побежал. Успел.

Этот железный муравей зажал людей, как парниша потной рукой букет перед первым свиданием. Клубы чужих мыслей витают рядом. Включить музыку невозможно. Одной рукой держусь, второй держу сумку, чтобы не ставить на грязный, мокрый пол.

Сквозь толпу протискивается кондуктор. Балансируя, я вынул первую попавшуюся купюру и ткнул женщине. По цвету понял – десять гривен. Получил билетик и сдачу. Как назло, она насыпала в ладошку мелочь. Я кое-как справился и ухватился за поручень, выдохнул. Вспомнил, что не покурил. Но возвращаться уже не вариант.

Моя остановка. Еле-еле вышел на улицу. Глубоко вздохнул и поставил сумку на лавочку. Рука отваливалась. Спина трещала по швам. Может бабушка всё-таки права: нужно больше есть?

Я постучал в окошко ларька:

– Д-доброй ночи. Есть спички?

Женщина порылась под прилавком, громко чвакая жвачкой.

– Не-а, – оборвала она.

Путь до квартиры дался тяжело. Останавливался четыре раза. Чуть не споткнулся через пробегавшего мимо кота. Ещё и ввязался какой-то бездомный. Пол дороги, до одного из поворотов, просил у меня деньги, рассказывал о своей тяжёлой судьбе, увлекательных любовных похождениях и том, что Бог подарит мне лучшую жизнь, если я дам ему денег. Я молчал и не вынимал наушники из ушей.

Благо, что квартирка на первом этаже. Замок, как всегда, не поддаётся ключу.

Наконец дверь открылась. Я включаю свет, оставляю сумку в коридоре. Раздеваюсь. Иду в тёмную кухню, интуитивно нахожу спички. Ложусь на пол. Сигарета помялась в кармане, но это не имеет значения. Закуриваю.

Тишина. Одиночество. Нити дыма потянулись к потолку.