Пан киллер [Дмитрий Спиридонов] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Спиридонов Пан киллер

Мужчина в куртке разносчика пиццы входит в подъезд типового шестиэтажного дома по улице Чарнецкого, ничем не привлекая к себе внимания. Сегодня суббота, большинство жителей Варшавы ушли на прогулку или сидят в кавиарнях у телевизоров. На плече у курьера объёмная сумка для доставки еды. Надвинув кепку на лоб, разносчик размеренно и деловито поднимается на последний этаж. На лестничную клетку выходят три двери.

На площадке ни души. Разносчик выбирает крайнюю слева дверь, это угловая квартира. Вместо того, чтобы позвонить и вызвать хозяев, мужчина отпирает замок каким-то странным многофункциональным ключом, похожим на отмычку. Проникнув внутрь, запирает дверь за собой.

Еле слышно щёлкает язычок, на лестничной площадке снова тихо и пусто.

В квартире гость в куртке разносчика некоторое время прислушивается и осматривается, убеждаясь, что его вторжение осталось незамеченным. Дома никого нет, как и предполагалось. Здесь никого не должно быть ещё двое суток. Поверх ботинок мужчина надевает медицинские бахилы, на руки – тонкие латексные перчатки. Проходит в комнату-студию, становится к южному окну. Окно выходит на площадь, за которой высится костел.

Курьер ставит сумку на пол, вынимает армейский термос, наливает себе чашку горячего кофе. В квартире-студии царит ужасный беспорядок. Судя по разбросанным вещам и аксессуарам, жильё принадлежит бессемейной молодой женщине. Гость в куртке разносчика уже побывал здесь дважды, и оба раза – в отсутствие хозяйки. Он не слишком доверяет информаторам и предпочитает вести разведку сам.

За краткий промежуток времени визитёр выучил её распорядок дня, он знает эту женщину в лицо, знает номер её мобильного телефона и страхового свидетельства. Знает, что хозяйка водит серый БМВ, припаркованный на стоянке в квартале отсюда, за которым числится два неоплаченных штрафа. Также мужчине известно, что хозяйку студии зовут Любиция Дольская, ей тридцать пять лет, квартира оформлена в долгосрочную аренду, на стороне у дамочки имеется женатый любовник, врач-офтальмолог по профессии.

Мужчина в куртке и кепке разносчика пиццы плотно следил за этим домом две недели подряд, точнее, за жильцами двух верхних этажей, откуда открывается великолепный обзор. Квартира Любиции Дольской показалась ему самой подходящей для реализации плана. Нет семьи, нет домашних животных, хозяйка постоянно пропадает на работе, а в свободное время играет в любительском джаз-квинтете «Румиане полички». По причине своего хобби Дольская часто бывает в отъезде, а дверной замок у неё достаточно простой. Больше гостю ничего не требовалось.

Пани Любиция даже не подозревает о существовании своего тайного поклонника и взломщика. На стенах висят фотографии, городские пейзажи с видами Варшавы, Сопота и Вены. В резной рамке красуется снимок с выступления «Румиане полички» на Национальном дне независимости. В квартете играют пять женщин. Пианистка – самая пожилая, на барабанах сидит почти девочка, остальные три участницы – средних лет.

На снимке все пятеро джазисток в юбках-шотландках, красных сапогах и вышитых рубашках. Вторая слева женщина – полноватая, с зелёными глазами, увлечённо выдувает из трубы неслышные звуки. Круглые колени блестят из-под шотландской юбки, грудь приподнята. Сквозь клетчатую ткань проступает крутая линия бёдер. Это и есть Любиция Дольская. Весьма сексуальная и съедобная дамочка, хотя на вкус разносчика ей пора ограничить себя в пиве и сдобе, если она не хочет распрощаться с талией.

На полу, на диване, на столике в спешке разбросаны предметы женского туалета, лекарства, винтажные виниловые пластинки, компакт-диски, китайские палочки, наушники. Позавчера джаз-квинтет Дольской неожиданно пригласили на гастроли в Познань, Любиция взяла на работе пару дней отпуска, сгребла в чемодан сценический костюм-шотландку, верную трубу «Бессон» и унеслась предаваться любимому делу.

Мужчина в куртке разносчика знает всё. Он разведал, что её сорокалетнего любовника зовут Юзеф Кружальский, голубки встречаются на квартире Любиции один-два раза в неделю. В прикроватном ящичке у незамужней пани Дольской хранятся презервативы, ошейник с застёжками, особые кожаные чулки и наручники, а на случай долгой разлуки с любовником в тайнике у Дольской припасён ярко-красный дилдо. Маленькая утеха самостоятельной джаз-вумен. Впрочем, личная жизнь хозяйки гостя не касается. Он здесь по другому поводу.

Разносчик фаст-фуда допивает кофе, убирает в сумку термос и достаёт оттуда нечто, совсем не похожее на пиццу. На свет из футляра появляется разобранная снайперская винтовка «Ремингтон М700» с глушителем. Мужчина ловко протирает детали салфеткой, собирает смертоносное оружие, привинчивает к «Ремингтону» глушитель и оптический прицел. Не открывая окна, наводит прицел на площадь перед костелом Младенца Иисуса, водит оптикой влево-вправо. Ловит в перекрестье двух туристов с фотоаппаратами, потом незажжённый матовый фонарь, потом пожилую даму с коккер-спаниелем. Делает в уме необходимые расчёты, отметив, что ветра сегодня почти нет, траектория полёта пули отклонится незначительно.

Всё в порядке. Из квартиры Дольской получилась изумительная снайперская позиция. Загадочный курьер в бахилах кладёт винтовку на подоконник, смотрит на часы. Времени без четверти одиннадцать утра. Зайдя в Телеграм с мобильного телефона, мужчина отправляет шифр 333 на имя некоего Влоцеха. Это вымышленный абонент. Вскоре курьеру приходит ответное сообщение 656. Значит, координатор в курсе, что исполнитель на месте и готов к выполнению задачи, осталось дождаться сигнала о прибытии объекта.

От нечего делать разносчик вновь обозревает бардак в будуаре холостой музыкантки и размышляет, не плеснуть ли себе ещё кофейку. В следующий миг периферийным зрением бывалого стрелка он улавливает какое-то движение перед домом. С высоты шестого этажа, притаившись за шторой, мужчина видит, как у подъезда тормозит белый микроавтобус «тойота» с местными номерами.

– О, курва! – бормочет мужчина. Его не так-то просто выбить из колеи, но сейчас он явно озадачен. – Не может быть! Они отменили гастроли?

И номер, и автобус ему отлично знакомы: именно на нём уехал в Познань женский джаз-квинтет «Румиане полички» с трубачом Любицией Дольской. Какого дьявола они вернулись на два дня раньше? Неужели весь тонко продуманный план летит насмарку? Через пару минут внеурочно вернувшаяся хозяйка поднимется к себе домой и застанет разносчика пиццы со снайперской винтовкой?

Складывается форс-мажорная ситуация. Наблюдатель смотрит вниз. Его худшие опасения сбылись. К дому идёт Любиция Дольская, нагруженная багажом, за спиной у неё полощется русый хвост. Идёт одна, без гостей и попутчиков – хоть в этом повезло.

Подхватив оружие и сумку, мужчина в куртке разносчика молниеносно отступает в ванную комнату и прикрывает дверь.

***

Простившись с коллегами, трубачка джаз-квинтета Любиция Дольская вылезает из микроавтобуса, волоча кофр с инструментом и чемодан с вещами. Пасмурное утро над дзельницей Жолибож – северо-западным районом Варшавы – неохотно перетекает в хмурый безветренный день. Несмотря на то, что Жолибож довольно дорогой район, Любиции нравится в нём обилие зелёных аллей и старинный костел Младенца Иисуса почти напротив её дома. Временами здесь слишком людно, но во дворах и в стороне от туристских троп можно чувствовать себя вполне уединённо.

Нагруженная чемоданом и кофром женщина поднимается на свой шестой этаж. Любиции тридцать пять лет, у неё чуть вздёрнутый носик, высокий чистый лоб с взбалмошной чёлкой и зеленоватые глаза. В последнее время пани Дольская начала полнеть из-за пристрастия к клёцкам и вареникам, и считает, что её портит отяжелевшая нижняя челюсть с наметившимся вторым подбородком. На плечи Дольской наброшен серый шерстяной кардиган, бёдра обтянуты простыми синими джинсами, волнистые русые волосы по-дорожному туго заколоты в хвост, чтобы не мешались. У неё натренированные скулы и разработанные, крупные губы духовой музыкантши, привыкшие властно держать мундштук.

Отперев дверь, Любиция с порога чует в доме некий посторонний запах, задумчиво кривит блестящий от помады рот, но она чересчур устала, чтобы делать выводы. Кофр и чемодан с грязным бельём отправляются за вешалку. В доме после отъезда остался жуткий бардак, впрочем, Дольская легко относится к таким вещам, на генеральную уборку она сподвигается только перед визитом любовника Юзека. Иногда Юзек сам наводит у неё порядок, хоть какая-то польза от чужого женатого мужчины.

– О-о, что за несуразный день! – бубнит Дольская, скидывая туфли. – Меня укачало, мне срочно надо выпить за эти сорванные курвинские гастроли.

Арендованная квартира Любиции состоит из кухни, спальни и студии. Санузел совмещён, вентиляция там работает неважно. На столике, диване, на полу – всюду раскиданы нотные папки, блузки, чулки, початые упаковки таблеток. Возле зеркала Любиция находит полбутылки выдохшегося пива и небрежно отпивает из горлышка. Свинцовое небо за окном нанизано на шпиль костела. Под ногами хрустят рассыпанные запасные мундштуки к трубе, катаются женские тампоны.

– Прибираться – потом! – Любиция отшвыривает в сторону кардиган, стягивает через голову чёрную водолазку. – Сперва принять ванну, хорошенько выпить и выспаться! Но чем здесь всё-таки пахнет? Кофе? Или духами? Или что-то испортилось в холодильнике? Нет, о чём это я? Там почти пусто.

Освободив ноги из джинсов, Дольская остаётся в розовом комплекте – трусики и бюстгалтер из спандекса – и чёрных лайкровых колготках, поддетых под джинсы для тепла. Любиция недовольно морщится, когда запах интимных мест ударяет в её чувствительный нос. Четыре часа езды в автобусе не прошли даром. Водитель Матеуш кочегарил печку как сумасшедший. После долгой душной поездки в джинсах, клейком капроне и тесных трусиках Любиции кажется, что между ног у неё попахивает то ли тухлой рыбой, то ли квашеной капустой. Несмотря на домашний бедлам, в вопросах личной гигиены трубачка Дольская крайне щепетильна. Всё немедленно в стирку!

Но в квартире отчётливо витает что-то чужое. Дольская отставляет пиво, втягивает застоявшийся воздух ноздрями. Чёрные колготки настолько туго облегают её бёдра, что кажется, их заполнили телом под высоким давлением, как кислородные баллоны. Возможно, она слышит слабый аромат табака, масла и неизвестного лосьона? Лосьон не похож на запах Юзека, тот пользуется «Тьеррой», которую Любиция недавно ему подарила.

– Здесь надо всего-навсего проветрить, мне уже мерещится с дороги, – бормочет Дольская.

Приоткрыв створку окна, она массирует себя под вспотевшей грудью, ощущая влагу в изнанке розового лифчика, и направляется в ванную, на ходу нащупывая застёжку.

Любиция уже предвкушает избавление от пропотевшего белья и жмущих в паху капроновых колготок, как дверь ванной вдруг распахивается сама и кто-то хватает её за горло. Больше Любиция ничего не помнит – на голову ей опускается банное полотенце, снятое с крючка.

***

Первое, что видит очнувшаяся Любиция – это темнота. Глаза Дольской завязаны несвежим нейлоновым чулком: похоже, злоумышленник распотрошил содержимое бельевой корзины в ванной. Любиция стоит на коленях лицом в угол, просунутая до пояса сквозь спинку стула, уложена грудью на сиденье и крепко-накрепко примотана к нему чёрным скотчем. Руки за спиной смотаны в запястьях и локтях, вздёрнуты как колодезный журавль и привязаны к верхушке высокой спинки, не позволяя Любиции выпрямиться. Голова Любиции неудобно откинута назад за волосы, хвост обвязан бечевой и тоже притянут к спинке стула.

Ноги женщины раздвинуты, колени и бёдра притянуты к задним ножкам, щиколотки скрещены и связаны между собой липкой лентой. Из-за перетяжек массивные икры Любиции походят на две увесистых гантели. Край сиденья впивается женщине в брюшину, позвоночник ноет от неестественной позы.

– Вы знаете, меня трудно чем-либо удивить, но в таком виде на стуле я ещё не сидела!

Эти слова связанная Любиция произносит про себя. Её второе ощущение – в рот ей затолкан кляп, причём это кляп из её собственных трусиков, подобранных с пола. Запах своих половых желез и ферментов Любиция ни с чем не спутает. Сам факт, что она держит во рту свои грязные трусики, приводит её в бешенство. Пытаясь избавиться от затычки, Дольская быстро-быстро работает мускулистым языком духовика. Дикие усилия увенчиваются успехом: скомканный сырой лоскут кружев и шёлка вскоре выпадывает из её губ, раскрывшись в воздухе словно цветок. Скосив глаза, Дольская видит из-под повязки, что это её алые трусики, которые она перед отъездом не донесла до стиральной машины.

Дева пресвятая, что происходит? Зачем её связали и заткнули рот? Кто это был? Как он сюда попал, ведь дверь была заперта? Любиция сама её только что открывала. Запасной ключ только у любовника Юзека, но бить её по голове и привязывать на карачках к стулу вовсе не в духе порядочного пана Юзефа Кружельского.

– Юзек? – на всякий случай окликает Любиция. – Юзек, выходи, бросай эти шуточки! Зачем ты скрутил меня?

Заслышав голос, снайпер резко поворачивается к пленнице, смотрит на аппетитный полный зад, рассечённый посередине верёвкой и втиснутый в спинку стула. Сверху из-за спинки торчат кисти рук, обмотанные чёрной плёнкой. Ягодицы женщины кажутся огромными, как печатный станок, затянутый розовой кисеёй трусиков. Очертания плавок напоминают след, оставленный раскалённым утюгом – треугольное острие с округлыми боками. Подрагивают мышцы связанных икр в чёрных колготках  и чёрном скотче.

На полу перед жертвой алеет кружевная тряпочка. Проклятье, она выплюнула трусики! Почему он для страховки не заклеил ей скотчем заткнутый рот? Неужели теряет профессиональную сноровку?

– Юзек? – снова стонет Любиция. – Кто тут затаился, курва вас возьми? Мне больно! Отпустите меня!

Сзади она слышит крадущуюся поступь. Поступь ей совсем не нравится.

– Молчать! – говорит сзади глухой голос. Он, несомненно, мужской, но принадлежит не Юзефу Кружельскому. – Ещё один вопль, пани Дольская – и я перережу вам глотку.

***

Пошевелившись, Любиция тихо охает от боли и делает вывод, что между ног у неё продета бечёвка, каким-то образом соединённая с её волосами и связанными, задранными на спинку руками. В целом позиция несчастной Дольской очень смахивает на пыточную БДСМ-вязку из второсортного порнофильма.

От робкого движения уздечка тут же врезается Любиции между ягодиц и в лобковую кость, гениталиям становится больно и неприятно – верёвка раздражает и рвёт промежность, разваливает надвое вагину под трусиками, щемит чувствительные складки наружных половых губ, чёрные колготки готовы лопнуть под напором вздувшейся, напряжённой вульвы. Женщине почему-то немного стыдно за свой запах, хотя аромат тайной плоти, растворённый в спёртом воздухе, слышат лишь она и её мучитель.

Человек, пригрозивший её зарезать, безмолвствует сзади, наверное, пялится на выпяченную задницу хозяйки, засунутой в стул его стараниями. Любиция чувствует присутствие чужого всеми порами кожи, но увидеть его не может. Всё, что доступно взору женщины, скрюченной и запихнутой в окошко стула – узкая полоска света под повязкой из чулка, кусок стены, плинтус и край ковра, под которым скопилось довольно много пыли.

Непослушная русая чёлка щекочет ей виски и рот. Дольская ещё раз дёргает руками, на локтях раздаётся слабый целлофановый треск, однако освободить запястья из пут невозможно – налётчик не пожалел скотча на фиксацию глупой хозяйки.

От бессилия и пыли Любиция громогласно чихает, едва не ударившись о стул подбородком. Ой! Хвост тут же натягивает ей кожу на скальпе, корни волос отзываются острой болью. Стоять на коленях с руками, загнутыми к потолку, да ещё в более чем лёгком наряде – не слишком-то прилично для порядочной тридцатипятилетней дамы. Ну, или почти порядочной, если не брать в расчёт наличие любовника и красного дилдо в прикроватной тумбочке.

– Не режьте меня, я всего лишь чихнула! – поспешно говорит Любиция, отфыркиваясь от падающих в рот волос. – И вообще, невежливо связывать беспомощную женщину её собственным скотчем в её собственной квартире, да ещё и затыкать рот её собственными трусиками.

– Сами виноваты, пани Дольская, – невозмутимо отвечают сзади. – Вы должны были приехать только послезавтра.

– Откуда вы знаете, как меня зовут и когда я должна была приехать?

Этот наивный вопрос разносчик пиццы оставляет без внимания. Он подбирает с пола другие трусики и готов в любой миг запихнуть их в рот хозяйке, но полная женщина в розовом спандексном лифчике и чёрных дымчатых колготках пока не повышает голоса. Она покорно стоит на коленях с запрокинутой головой, верхняя половина её лица прочно стянута нейлоновым чулком с узлом на затылке.

– Наша саксофонистка Катаржина сломала руку, гастроли пришлось прервать на середине, – объясняет прикрученная к стулу Любиция. – Вчера после выступления эта дурочка подцепила какого-то богатого папика, а сегодня сообщила, что они с ним неудачно упали во время сексуальных забав. Папик сломал ногу, а у неё перелом предплечья со смещением. Интересно, что они вытворяли?

– Им виднее. Сочувствую, но вам же хуже, – философски говорит незнакомец.

Киллер слышит запах её взбудораженного тела, капрона и пота. Вблизи телеса Любиции выглядят даже крупнее, чем на фотографии «Румиане полички». Перетянутые скотчем руки накрепко связаны за спину, толстые ноги в чёрном трескучем капроне перехвачены целлофановыми спайками. На талии Любиции рулетами круглятся складки сдобного жира, колготки блестят замасленной плёнкой. Ноги пленницы снайпер связал по меньшей мере в пяти местах – в самом верху бёдер петли положены впритирку к паху, прочно стянуты середины ляжек, затем идёт обвязка над и под коленками, а внизу тщательно обмотаны сведённые щиколотки.

– Не знаю, как к вам обращаться… – начинает Любиция и выжидающе замолкает.

– Никак, – отвечают ей. – Если вам так необходимо, зовите меня Збир (головорез). Это совершенно не имеет значения.

– Хорошо, пусть будет Збир. Как вам не стыдно, пан Збир? Я же полуголая! Вы подкараулили меня в одном белье и колготках, связали скотчем руки и между ног и запихали в этот дурацкий стул… вы не подумали, что это унизительно для одинокой женщины?

Вязка из скотча специально выполнена там, где женщине теснее и больнее всего. Иногда пленница непроизвольно стонет от рези в бёдрах, промежности и запястьях. Кромки липкой ленты грызут её сквозь тонкие мокрые колготки, раздражают, втыкаются острыми гранями в потную, словно разваренную женскую плоть.

– Мне немного стыдно, но я справлюсь, – с усмешкой говорит незнакомец.

Он пока не торопится снова заткнуть ей рот нестиранными трусиками, и Любицию это откровенно радует. Дольская сглатывает, облизывает свои крупные музыкальные губы – едва ли не единственное движение, которое она способна делать связанной.

– А я вряд ли справлюсь, – ядовито цедит она, ёрзая по сиденью вспотевшим бюстом. – Простите, что побеспокоила вас в своей же квартире, но зачем вы прикрутили мне волосы к рукам и зачем связали меня верёвкой в паху? Там невыносимо режет, знаете ли…

С Юзеком Кружельским Любиция иногда практикует сексуальное доминирование – например, любит, если Юзек сковывает ей в постели руки за спину и хлещет по ступням линейкой. Втайне тридцатипятилетняя Любиция всегда тяготела к наручникам, подчинению и телесным наказаниям, зато Юзека кухня истязаний нисколько не заводит, он из другого теста. Педантичного офтальмолога Кружельского вполне устраивают поверхностные ласки, миссионерская поза и минет. Они уже неоднократно ссорились на почве нестандартного секса, и Юзек обзывал подругу извращенкой, а она его – сухарём.

В последние месяцы Любиция достаёт наручники всё реже. После пресных свиданий с Кружельским Дольская периодически сама заковывает себя в браслеты и в одиночестве шалит с линейкой и ярко-красным дилдо. Интересно, изнасилуют её сейчас или нет? Насколько больно это будет? И что, в конце концов, понадобилось этому человеку в холостяцкой квартире Любиции? Он не похож на психа или ярого фаната «Румиане полички», а она не кинозвезда и не миллионер.

– Я связал вам волосы и пах, чтобы вы поменьше дёргались, леди, – разъясняет взломщик с глухим голосом. – Чтобы вы не видели моих примет. Если вы повернётесь, мне придётся вас убить.

***

Опасения противника напрасны. Любиция уже убедилась, что с замотанными нейлоном глазами, с подвешенными за спиной руками, вбитой в тесную деревянную раму, собеседника ей не увидеть. Боже, как неловко стоять на коленях в лифчике перед незнакомцем! Знала бы наперёд – хоть бы джинсы на себе оставила.

– Хотите скажу, о чём вы думаете? – вдруг говорит Дольская в стену.

– И о чём же? – усмехается взломщик. – Бьюсь об заклад, вам не угадать.

– Вы, наверное, думаете, что у меня нет вкуса, – выпаливает Дольская.

Мужчина явно застигнут врасплох, точь-в-точь, как он сам застиг её врасплох при входе в ванную. Ожидая ответа, Любиция поскуливает сквозь зубы, словно засорившийся кларнет. Её розовые трусики из спандекса переполнены интимным женским любрикантом и физическим желанием. Ох, до чего же мучительно скручены руки и промежность, просто гибель!

– Нет вкуса? – озадаченно повторяет наёмный убийца. – Позвольте узнать, почему?

Пленница роняет на стул бисерные струнки слюны, её руки за спиной покраснели и опухают. Великолепный сиреневый маникюр был бы хорош на светском приёме, но на связанных руках смотрится немного неуместно. Кажется, ноготь на среднем пальце надломился, пока сложенная пополам Любиция приходила в чувство и скребла руками по мебельному дереву.

– Потому что на мне розовые трусики с чёрными колготками. И вы про себя думаете, что это вульгарно.

Киллер давится смехом от неожиданности.

– Вульгарно? Ерунда какая-то. Вы прекрасно выглядите в этом белье.

– Благодарю. Нет, не ерунда! – упирается Любиция. – Разумеется, чёрный капрон и розовые плавки – пошлое сочетание, но нельзя считать меня дешёвкой. Прошу учесть, что сверху на мне были джинсы, а в колготках ходить теплее, особенно утром.

– Ну и чушь! Ничего такого я не думаю, – в сердцах говорит незнакомый визитёр. – Честное слово, мне нет дела до цвета ваших колготок.

– Что-о? – сердится Любиция. – Как это нет дела? Или вы профан по части моды или ваше равнодушие граничит с оскорблением.

Произнося свою тираду, она чувствует себя упитанной выдрой, угодившей в силок. Плечи и локти, живот и груди обвязаны сложной переплёткой, мясистый фарш тела пыжится между двухслойных петель, духовитый женский жир вытапливается из связанной вместе с потом. Скрюченные пальцы за спиной растопырились, торчат птичьими когтями. Запястья обвязаны так, что пальцами их не достать, это пленница в колготках уже поняла. По её рукам бегут мурашки.

– Да что вы? Тогда беру свои слова обратно, – иронично сдаётся взломщик. – Я, конечно, не фэшн-эксперт, однако на мой мужской взгляд розовое с чёрным смотрится вовсе не пошло, наоборот, гармонично. Сознаюсь, я связывал вас даже с некоторой долей удовольствия.

– Но зачем вы проникли в мой дом и напали на меня? – вновь цепляется неугомонная пленница. – Вы грабитель? Боюсь, вы промахнулись, для вас у меня ничего нет. Самое ценное в этой квартире – я и моя труба. Между прочим, подлинный «Бессон».

– Вы – это уже немало. Между нами говоря, вы мне очень симпатичны, пани Любиция, – вдруг расщедривается на комплимент незнакомец. – А теперь, если вы не будете кричать, у меня для вас две новости – хорошая и плохая. С какой начнём?

– Давайте с хорошей, – Любиция возится на стуле, выгибает спину, но хвост, пришпиленный сзади к рукам, не даёт ей ослабить затёкшую шею.

– Хорошая новость: вашему драгоценному «Бессону» ничего не угрожает, потому что я не грабитель.

– Отлично. А плохая?

– Плохая в том, что я вас, наверное, действительно убью, но позже, – ошеломляет Любицию незваный гость. – Пока моя работа не доделана, вам придётся побыть живой и связанной.

***

– Спасибо за одолжение! – язвит беспомощная Дольская. – Странная работа у вас, замечу я. Кто вы? У меня предчувствие, что вы не полицейский и не работник сантехнической компании, и даже не сборщик налогов.

– Конечно, нет, пани Дольская. Я киллер.

– Вау, это интригующе и романтично! – восхищается женщина с завязанным глазами. – Ни разу не видела живого киллера.

– Вы и сейчас меня не видите.

– Зато слышу. А я всего лишь специалист по маркетингу, джаз – моё хобби и маленький приработок. Увы, наверное, теперь «Румиане полички» соберутся нескоро, если только арт-директор не найдёт сессионного саксофониста.

– Из-за этого вы и вернулись раньше?

– Да, солистка Катаржина нас крупно подставила со своим переломом. Кстати, как вы добрались сюда? Без пробок? Мы сейчас минут десять стояли на Гданьской…

– Господи, какая вам разница? – бурчит сбитый с толку киллер. – Не забывайте, я наёмный убийца, а вы жертва. Ведите себя соответственно.

– А откуда у вас ключ от моей квартиры? Вам дал его Юзек?

– Я не знаю никаких Юзеков! Боюсь огорчить, но вашу квартиру можно открыть даже старым носком.

– Правда? А я, представляете, иногда по несколько минут вожусь с ключами! Чувствуется, что вы профессионал.

– В таком случае и вам спасибо за комплимент.

– Значит, вы вскрыли мою квартиру старым носком и пришли меня убить? Честно сказать, со мной такое впервые.

– Я вижу, что до меня вас ещё никто не убил.

– Но за что? Кто вас послал?

– Дослушайте до конца, не перебивайте! Вообще-то убивать вас не входило в мои планы, пани Дольская. Вы должны быть в отъезде с четвёртого по восьмое число, правильно?

– Вы следили за мной? – ахает Любиция. – Боже, за мною следили!

Пленница торопливо припоминает, что компрометирующего натворила за эти дни. Накануне гастролей она купила себе вот эти самые розовые трусики, которые сейчас на ней, новую комбинацию и интимное мыло. Пару раз заглядывала на эротический канал. Ругалась с соседом снизу из-за своих вечерних репетиций. В понедельник ночью Любиция вдруг заскучала, надела на себя наручники и слегка размялась с искусственным фаллосом. А в воскресенье ради Юзека сделала интимную стрижку лобка в салоне на Потоцкой, хотя он всё равно отменил свидание, черти бы его разодрали.

– Я снайпер, пани Дольская, – утомлённо говорит киллер. – А из вашего окна открывается изумительный вид на костел Младенца Иисуса и на деловой центр «Альперис», они-то мне и …

Арестантка опять не даёт ему договорить.

– Знаете, это неслыханная наглость! – кричит Любиция, напрягая в бессилии связанные руки. – Мало того, что только за вид из окна я переплачиваю десять евро в месяц, так теперь из-за него же меня скрутили и поставили в позу шлюхи?

– Издержки производства. Зря вы вернулись так рано.

– Тогда убивайте Катаржину, которая не способна переспать с мужиком без приключений. Без соло-саксофонистки половина нашего репертуара накрылась медным тазом. Но кого вы хотите убить из моего окна? Я его знаю?

– Вряд ли. Это очень влиятельный и богатый человек, контактирующий с восточноевропейской мафией. Да и не ваша это забота, пани Дольская.

– Не моя? – взрывается снизу коленопреклонённая Дольская. – Из-за этого мафиозного подонка я торчу привязанной за все места, с тугой верёвкой в жопе, и вы говорите – не моя забота?

– Право, не кипятитесь вы так, – опомнившись, строжает незнакомец. – Что-то вы разошлись. Не кричите, а то трусы в рот засуну.

– Всё-таки мне неудобно, – снижает тон Любиция. – Поверьте, неудобно стоять перед посторонним человеком в трусах и колготках. От меня несёт тухлыми яйцами. И ещё я хочу пи-пи.

– Ну-у, что теперь поделать? Обещаю, что пока пальцем вас не трону, если вас это утешит.

– Ага, а потом убьёте или как это называется у киллеров? Замочите? Ликвидируете? Вынете душу?

– Я вам искренне сочувствую, но у меня свои правила. По выполнении задачи мне надо быстро испариться, не оставляя свидетелей… даже таких симпатичных как вы.

***

– Но молодой человек, я же абсолютно слепа в этой повязке! Я стою на коленях и связанной, и ничего о вас не знаю, пан Збир. Я не дам полиции ни малейших улик.

– Отложим этот вопрос на потом, расслабьтесь.

– Трудно расслабиться, когда голова оттянута за волосы, а в трусы впивается верёвка! Похоже на ощущения от латексных стрингов, которые мне в начале знакомства дарил Юзек. Вы когда-нибудь носили стринги, пан киллер?

Судя по звуку, киллер едва не падает с подоконника.

– Я? Носил ли я женские стринги? Спятили вы, что ли?

– Не знаю, скажу по секрету: мой Юзек их очень любит. Сейчас в продаже есть мужские стринги. Но лучше не носите, они весь день жутко режут анус, вот как ваша верёвка мне сейчас…

– Хорошо, – почти стонет киллер Збир. – Я последую вашему совету, только заткнитесь. О есь-мась… только стрингов мне не хватало.

– У меня есть ещё одно предложение, пан киллер, – ласково и таинственно шепчет Любиция, чувствуя, что её пах скоро лопнет от прилива вязкой похоти и крови. – Развяжите меня на пять минут, чтобы я надела хотя бы тунику? У меня есть превосходная туника из атласа. Думаю, она вам понравится. Вы любите пастельные тона?

Болтовня Дольской явно начинает сердить незнакомца.

– Я не люблю пастельные тона и оставлю вас там, где вы, чёрт возьми, торчите!

– Но ведь вам придётся долго ждать, пан киллер? – юлит Любиция. – Может, вы быстренько отпустите меня, чтобы я приняла ванну? Я мигом.

– Чёрта лысого. Вы будете стоять здесь, где я вас поставил, и только попробуйте шелохнитесь.

– Моя туника мне очень идёт…

– Нет!

– Я скрашу ваше ожидание за чашкой чаю…

– Нет!

– Мы будем говорить… о чём вы хотите? О старой Варшаве? О Лестере Янге? О кино?

– Умоляю, не надо говорить со мной о джазе и кино, пани Любиция. У меня от вас уже голова трещит!

– Где-то у дивана валялся аспирин, выпейте его.

– Не к спеху, потерплю, – буркает киллер-разносчик.

– Головная боль – это серьёзно. Вдруг вы начнёте стрелять и промажете в самый ответственный момент?

– Не каркайте под руку! Кошмар какой-то! Я уже понял, что вас невозможно переговорить, пани Дольская. Вас можно только заткнуть огромным кляпом!

– Вы сказали, что убьёте меня, мистер Збир, – не унимается Любиция. – Кстати, почему вы не убили меня сразу, как я вернулась? Я бы отошла в мир иной в счастливом неведении и не мучилась сейчас с затёкшими коленками, привязанная к стулу за косу и влагалище…

– Дело в том, уважаемая пани, что ждать объект, возможно, придётся долго. И мне не улыбается несколько часов кряду делить комнату с вашим мёртвым телом. Это не гигиенично, потому вы и живы.

– Одобряю, молодой человек, похвальная чистоплотность. Но знаете, я только что с дороги, из командировки…

– И что? Иссякнет ли когда-нибудь фонтан вашего красноречия?

– Я чувствую, мои колготки и трусики немножко того… не отличаются свежестью.

– Господи Иисусе… началось.

– После отмены концерта мы отмахали двести восемьдесят километров в самом удручённом настроении, с одной-единственной остановкой в Домбровице, где я забегала в туалет и подкрепилась бигосом. Вы меня понимаете?

– Чем дальше, тем больше я не понимаю ваших намёков, пани Дольская. Я в ступоре от вашей болтовни! Кажется, перспектива делить комнату с мёртвым телом пугает меня всё меньше.

– Прекрасно, скажу прямым текстом: я жутко воняю, пан киллер. Думаю, я пахну немногим лучше мёртвых тел, которых вы боитесь.

– О, есь-мась… Я не боюсь мёртвых тел, пани Любиция, уяснили? Просто избегаю их, когда это возможно.

– Но ведь вы собрались кого-то убить из моего окна?

– И что, чёрт побери? – взрывается киллер. – Выстрелю и уйду. Мне же не сидеть с ним четыре-пять часов под одной крышей!

***

– Лучше бы вам отпустить меня в душ, – гнёт своё связанная женщина в чёрных колготках. – Ей-богу, я воняю как заброшенная котельная. Мои трусики только с виду милые, а находиться в них дольше двух-трёх часов – просто смерть. Спандекс, хлопок, пот и жировые выделения – там всё слиплось. Дайте мне помыться, что вам стоит?

– Нет! – в изнеможении бормочет киллер в куртке курьера.

– И колготки, слышите, как страшно пахнут мои колготки? Хотите, я их сменю? Я быстро…

– Нет, не отпущу и покончим с этим. Пани Любиция, я устал от вас, будто перестрелял два батальона кубинских повстанцев.

– О-о-о, да что вы говорите? – негодует пленница. – Это ещё неизвестно, кто от кого устал! Или вы, с комфортом развалившийся в моём кресле, или я, стоящая в капроновых колготках коленями на полу и привязанная косой к заднице?

– Я не в кресле, а на подоконнике, – машинально поправляет мужчина. – Слежу за улицей перед костелом и «Альперисом».

– Отпустите меня, я вымоюсь и вам будет гораздо приятнее ждать свою жертву.

– Свидетелей нельзя отпускать, это главная заповедь киллера! Вы или сбежите или поднимете крик.

Любиция шевелит онемевшими пальцами рук, неловко дёргает связанными икрами и, ничего не добившись, заходит с другой стороны:

– Я поняла! Признайтесь, пан Збир, в душе вы половой извращенец? Фетишист? Вам импонирует нюхать грязное бельё незнакомых женщин?

– Что вы мелете? – обижается киллер. – Я нормальный, традиционал!

– Чем докажете? Вы женаты, пан киллер?

– Уймитесь наконец, пани пленная! Моё терпение на исходе.

– Вы дождались, пока я начну раздеваться, затем оглушили и связали… Даже боюсь спросить… вы сексуальный маньяк?

– Нет!

– Но у вас была эрекция, когда вы вязали мне руки?

– Нет! Не ваше пёсье дело!

– Но недавно вы признались, что связывали меня с удовольствием. Врали?

– Нет!

– Тогда почему у вас не было эрекции? Вы импотент?

– Да что это такое?… – сжимая виски, киллер принимается прохаживаться по комнате. – Я ей слово, она десять! Пани Любиция! Замолчите, пока я не застрелил вас или не застрелился сам!

– Вы любили в детстве подглядывать в щёлку за голыми девочками?

– Нет, чёрт возьми!

– Но ведь вы шпионили за мной не одну неделю, пан Збир? Наверное, привыкли ко мне, восхищались мной? Вы видели, какие сырники я выбираю в «Одзе» и какие прокладки покупаю в дни месячных? И какое пиво предпочитаю после работы?

– Ох, мой рассудок… Чудо, если к вечеру меня не отправят в психушку. Ваши сырники меня не касаются, госпожа Дольская.

– А когда я ходила в салон на интимную стрижку, вы подсматривали за шторкой? А вы видели, как я переходила улицу Хозьюша на красный?

– Мадам! – предостерегающе стонет киллер, в сотый раз нервно протирая винтовку. – Чересчур много тупых вопросов. Отвечаю: мне плевать, какое пиво вы употребляете и на какой свет переходите улицу. Тем более мне глубоко плевать на ваши менструации и прокладки. Меня интересовало только время вашего отсутствия в доме. Точка! И какой ляд вас принёс раньше срока?

– Это всё из-за Катаржины с её ненормальным любовником, я же рассказывала. А когда я ссорилась с этим подонком Юзеком, вы не видели?

– Три дня назад, возле клуба на аллее Армии Крайовой?

– Верно, когда мы ждали такси. Юзек обозвал меня «вариаткой крук», а я его – засранцем. Хоть бы вы подошли и вступились за бедную женщину…

– Я вам кто, ангел-хранитель? Сами разбирайтесь со своим хахалем-офтальмологом! Хватит нести бред, пани Любиция. Своим занудством вы вынудите меня снова вставить вам кляп!

– Извините, я не хочу кляп, тем более мои алые трусики не очень вкусные. Не вы один на свете чистоплотный. Видите, я же смирно себя веду? Зачем затыкать мне рот?

– Потому что мне нужно успокоиться перед работой.

– Развяжите меня, я сварю вам кофе с мускатом, и ещё у меня есть говяжьи флячки.

– Я ненавижу ваши дурацкие польские флячки!

– Да, я уже по акценту определила, что вы не поляк. Ужас, куда катится страна. Кадровый голод! После вступления в Евросоюз даже киллеров приходится вызывать из-за рубежа… ум-муму-мууу…

Концовка речи Любиции превращается в бессвязное мычание – раздражённый киллер Збир действительно снова втыкает ей в рот кляп из алых трусиков, а сверху грубо залепляет скотчем мускулистые губы трубачки. Пленница протестующе повизгивает, хрустит лентами скотча на ляжках и запястьях, но ничего не может поделать – кляп вошёл в рот слишком глубоко и заклеен двумя лентами крест-накрест.

***

Наёмный убийца возвращается к пункту наблюдения и, чтобы успокоиться, закуривает в приоткрытое окно – маскировка потеряла всякий смысл. В криминальных кругах его знают как человека со стальными яйцами и нервами, однако эта зеленоглазая дуделка в розовых трусиках положительно выведет из себя кого угодно. Как можно жить с ней под одной крышей? Неудивительно, что к тридцати пяти годам пани Дольская до сих пор не замужем.

В углу комнаты-студии мычит Любиция, засунутая в спинку стула. Её обтянутый трусиками зад, связанные ноги, связанные руки – всё выражает смертельную обиду. Контрольная верёвка между ягодиц впилась в женщину до самых костей и вот-вот пропорет её насквозь. Киллер связал хозяйку по японской методике шибари, но, пожалуй, слишком сильно пережал ей половые органы. Как бы Дольская не напрудила под себя от боли и возбуждения, тогда придётся обонять не только запах её розовых трусов, но и мочи.

Киллер мрачно отпивает кофе из армейского термоса. Есь-мась, как она оглушила его своей трескотнёй… Почему он не ликвидировал её сразу? Затащил бы в ванну, чирк по шее лезвием – и наслаждайся тишиной. Кто и где хватится этой бестолковой бабёнки, кроме работодателя и коллег по «Румиане полички»? Ни семьи, ни детей, даже в квартире прибраться толку нет. Хватит сантиментов, пора с ней что-то решать, чтоб не мучилась.

Проверив почту в телефоне, мужчина в куртке разносчика вынимает спецназовский нож с семидюймовым лезвием, плавно обходит засунутую в стул женщину с завязанным ртом и глазами. Голова Дольской оттянута за волосы, полный двойной подбородок заманчиво приподнят, и вот тут, пониже уха с серебряной серьгой в форме крестика, беззащитно бьётся сонная артерия. Одно круговое движение ножом – и нет на свете трубачки Любиции Дольской с пышной грудью и двумя неоплаченными штрафами за неправильную парковку.

– Мму-муму… – скулит в кляп Любиция, словно соглашаясь с мыслями киллера.

Взгляд наёмного убийцы скользит по её ягодицам, объёмным как печатный станок, затянутый розовой кисеёй. От промежности пленницы несёт подкопчёнными колбасками, квашеной капустой, разваренными грушами и тропическими сладостями. От неё пахнет крепкой здоровой женщиной, не поменявшей вовремя колготки. Киллер зло выдыхает насыщенный гормонами воздух. Баста, пора кончать этот балаган.

Он взмахивает спецназовским ножом, но вместо сонной артерии почему-то перерезает те участки скотча, которые крепят Любицию к стулу за ляжки и локти. Рассекает бечёвку, грызущую ей пах, распутывает и ослабляет уздечку, обмотанную вокруг косы. Дольская тут же роняет голову на сиденье. Её руки и щиколотки киллер оставляет связанными. Презирая себя за мягкотелость, сдёргивает с талии пленницы стул, подхватывает и усаживает женщину как следует – задом на сиденье.

– Пани Любиция, так и быть, я выну вам кляп, если вы будете вести себя прилично, слышите?

– Хыху! – кивает Дольская, блаженно вытягивая ноги и встряхивая закостеневшей от пытки шеей. – Хыху, хыуумммы…

Мужчина в куртке разносчика снимает остатки ненужного скотча с капроновых бёдер женщины, помедлив, отдирает крестообразную ленту от губ, вынимает изо рта Любиции изжёванные алые трусики – лоскут кружев, шёлка и горячей слюны.

– Спасибо, я знала, что у вас доброе сердце! – проникновенно шепчет полуобнажённая Дольская. Она притопывает босыми ногами и крутит головой, восстанавливая кровообращение. – Надо отдать должное, вы очень изобретательно умеете связывать женщин, не то что мой тряпка Юзек!

– Ради всего святого, сидите тихо и не воображайте, будто я вас пожалел, – киллер поспешно отходит от раскинутого на стуле дамского тела в мокрых чёрных колготках. – Просто не хватало ещё, чтобы вы от боли наделали себе в трусики. Не хочу дежурить в одной комнате с обоссавшейся пленницей.

– Разумно и прагматично, – поддакивает осмелевшая Дольская, сверкая полными коленками. – Ой, до чего хорошо сидеть на стуле по-человечески. Я будто заново родилась!

– Но не вздумайте избавиться от повязки на глазах! – напоминает киллер. – Моё слово непреклонно, вам запрещено меня видеть.

– Я и не думаю от неё избавляться, к тому же мне нечем её снять – вы же оставили мои руки скрученными за спину.

– И правильно сделал.

***

Некоторое время киллер курит в окно, пока Любиция возится на стуле, устраивая свой зад то так, то эдак. Но долго молчать она не может. Киллер слышит её умоляющий голос:

– Уважаемый пан Збир?

– Езус-Мария, вы опять за своё? Что вам ещё?

– Вам ведь всё равно пока нечего делать?

– Ну допустим. Ожидание – часть моей работы. Только, умоляю, не просите меня заодно прибраться в вашем гадюшнике.

Сидящая связанная женщина протягивает к нему свои полные ноги в чёрных дымчатых колготках. Сквозь капрон просвечивает очаровательный сиреневый педикюр. Лакированные, тщательно отполированные ноготки похожи на виноградные леденцы. Дольская не соврала: она умеет следить за собой.

– Я как раз о вашей работе. Вы умеете профессионально резать, бить, связывать, стрелять из винтовки…

Нет, она неисправима! Мужчина в куртке курьера тушит окурок и отщёлкивает из окна шестого этажа далеко-далеко в направлении сада.

– Предположим, пани Любиция. И что дальше?

– Я хочу вас нанять. Пожалуйста, стегните меня линейкой по пяткам? Несколько раз?

– Да что за дьявольщина, пани Дольская? Вы в своём уме?

– А чего вам стоит? – обижается Любиция, удерживая икры на весу. – Я даже готова заплатить вам. Пятьдесят евро вас устроят? Линейка лежит у компьютера.

– Есь-мась, но зачем мне это?

– Стегните? – просит Любиция. – Вы сами виноваты. Полчаса мурыжили меня верёвкой в промежности, а теперь не хотите довести дело до конца?

– Зачем я буду хлестать вас линейкой?

– Чтобы я кончила, глупый пан Збир. Пятьдесят евро вы возьмёте в кармане моих джинсов, если, конечно, найдёте их в этом бардаке.

Збир разъярённо взъерошивает короткие волосы, огрызается и пытается игнорировать Дольскую, но необычная пленница упрашивает об одолжении так жалобно, что у киллера уже нет сил смеяться или сердиться. Вздохнув, он подставляет рядом второй стул, водружает на него толстые ножки пленницы, берёт длинную железную линейку и размахивается. Чак! Линейка ударяет женщину по обтянутой колготками ступне, под сводами студиираздаётся сочный шлепок.

– Да! Славно! Ещё!

Порка ступней вызывает у Дольской неподдельный восторг. Любиция корчится и стонет с распахнутым ртом, язык свешен набок, губы мелко трясутся. Руки за спиной отбивают свинг, розовые трусики трутся в разбухшей промежности, соски выпирают сквозь лифчик, словно в чашечки закатились две твёрдые снежные градины. Особо хлёсткие удары заставляют пленницу подпрыгивать на сиденье, она выгибается в путах, мотает русым хвостом как флагом, и Збир почти чувствует, как в колготки Любиции бежит волна колючего сладко-солёного огня.

– Ещё! Да! Ещё! Мой голубчик! Ещё немного!

На двадцатом или двадцать втором ударе Любиция совершенно растекается по стулу и без тени смущения объявляет, что испытала фантастический оргазм.

– Спасибо, милый пан Збир, – лепечут её искусанные в припадке губы. – Пятьдесят евро твои. Как давно я об этом мечтала, а то всё сама да сама… Восхитительно!

***

Отшвырнув линейку, киллер с размаху падает на диван и утрачивает всё напускное хладнокровие:

– Нет, это чёрт знает что! – обморочно говорит он. – Какой я идиот!

Любиция Дольская беззаботно разлеглась на стуле, впитывая телом отголоски сексуальной феерии. Она вся в поту, швы колготок сбиты, от  подмышек и паха несёт раскалённым сосновым лесом.

– А что такое, Збир? – заботливо спрашивает она. – Ты же потрясающе удовлетворил меня. Что случилось?

– Почему? – бурчит про себя наёмный убийца. – Почему я, недоумок, не выбрал квартиру на пятом этаже?

– Подо мной? – тут же ревниво осведомляется Любиция. – Ну-ка поподробнее! Ты хотел пойти в квартиру, где живёт Радослав Попуш?

– Да. За ней я тоже следил. Там точно такое же расположение окон, только угол выстрела был бы несколько другим.

– Зачем тебе пятый этаж? Чем плох мой шестой?

– Наверное, там было бы спокойнее.

– Ах ты изменник! Запал на этого паршивца Попуша, который вечно ругается со мной из-за моих репетиций? А то, что его проклятая собака воет по ночам, он не замечает?

– Вот собака меня и отпугнула. Кстати, насчёт репетиций я с ним солидарен. Я бы тоже ругался, если бы моя соседка сверху с утра до ночи пилила на трубе всякую ересь.

– Хам! Значит, я тебе не нравлюсь? – вспыляет Дольская, подбирая свои крепкие связанные ноги. – Тебе мужиков подавай?

– При чём тут мужики?

– При том! Нет, вы посмотрите, каков нахал! Повязал одинокую сексуальную красотку, всю перетрогал, замучил, выпорол и ещё недоволен?

– Но это не относится к моей работе.

– Интересно, что бы ты делал сейчас со связанным паном Попушем? Тоже хлестал бы его линейкой? Может, ты гей?

– Есь-мась, сколько можно повторять? Я на-ту-рал, только заткнись, пани Дольская!

– А я думала, я тебе понравилась… – расстроенно бормочет трубачка Любиция. – Эх ты, пан Головорез.

– Пани Дольская, без обмана, ты великолепная женщина, хоть и треплешь много лишнего.

– Я знаю, что невезучая! Плюхаюсь со своим офтальмологом, а на концертах все сливки снимает наша Катаржина. Мужики летят на её саксофон и фигуру как мухи на дерьмо. Вот и вчера её на ночь заарканил какой-то богатый папик, пока мы кисли в кавиарне и хлебали паршивое вино… Пан Збир?

– А?

– Ты когда-нибудь занимался сексом в хамаме?

– Матерь божья, это ещё к чему?

– Просто спросила, чего ты нервничаешь? Катаржина сказала, что поскользнулась со своим папиком у него в хамаме, когда они под утро решили попробовать что-то совсем из ряда вон выходящее. Ну и сбрякали оба на кафель… Всё равно завидно, мой унылый Юзек никогда такого не предложит.

Выпуская дым из ноздрей, киллер смотрит на фото «Румиане полички», отыскивает в центре ансамбля саксофонистку. Стройная беленькая женщина с длинной шеей и чувственными губами, расставив ноги в красных сапожках, эротично сосёт мундштук си-бемольного тенор-саксофона. Видимо, это и есть неудачливая солистка Катаржина, поломавшая руки-ноги со случайным любовником. Весь вид солирующей Катаржины говорит о том, что она знает себе цену, зато остальные участницы джаз-бэнда наверняка её тихо ненавидят.

– Знаешь, пан Збир? – задумчиво говорит связанная Любиция в розовом белье. – Кажется я созрела для большего.

***

– Чего?

– Ничего, дурак! Может, уже развяжешь мне ноги и отведёшь в постель? Всё равно мне осталось жить несколько часов, или сколько ты там отмерил? Надо успевать наслаждаться. Понял?

Остолбеневший киллер не знает, что на это ответить. Он перебегает глазами то на фото, то на пленницу, связанную чёрным скотчем и почему-то жалеет, что взялся за этот заказ и выбрал для стрельбы именно этот дом на улице Чарнецкого напротив костела Младенца Иисуса.

– Ну так что? – настаивает раскрасневшаяся Любиция. – Пойдём скоротать время? У меня есть презервативы и наручники. Ты можешь сделать со мной что угодно безо всяких биологических следов.

В кармане Збира тихо вибрирует телефон. Пришло уведомление от Влоцеха. Киллер не верит своим глазам. Координатор только что прислал ему шифр 000 – «отбой».

– Есь-мась, вот засада! – не сдерживается он.

– Что случилось?

Киллер подходит к окну и начинает стремительно разбирать «Ремингтон М700», укладывая детали в футляр.

– Мне просигналили отбой – три нуля. Значит, клиент сегодня не придёт.

– Бывает, – соглашается Любиция. – Требуй с них неустойку за ложный вызов.

– Не можешь ты без шуточек, пани Дольская.

– Но если хочешь замочить его завтра или послезавтра, моя квартира к твоим услугам, – безмятежно добавляет Любиция. – Я всё равно два дня свободна, если ты меня, конечно, не прикончишь.

Киллер застёгивает футляр с оружием, прячет его в сумку разносчика пиццы. Он не хочет себе признаваться, но кажется, за этот час или полтора наёмный убийца Збир немножко привык к этой несуразной, языкастой, связанной скотчем трубачке в чёрном капроне и розовом лифчике. Даже жаль её убивать.

– Почему он не пришёл, курва? – размышляет он вслух.

– Не судьба, – мгновенно отзывается Дольская. – Может, тоже внезапно что-нибудь сломал, как наша любвеобильная Катаржина со своим Вежи?

– Вежи? – будто очнувшись, переспрашивает киллер в куртке разносчика.

– Ну да, это её нового папика так зовут – Вжеслав, Вежи. Он же вчера нам представился. Сказал: «Называйте меня Вежи. Если есть какие-то проблемы насчёт налогов или транспорта – всегда с радостью услужу таким классным девочкам».

Киллер настораживается.

– Стой! Как выглядел этот папик? Полный, лысый?

– Ага, плешивый как сфинкс. В сером костюме, с охраной. В Познани у него загородный дом, он увёз туда Катаржину после концерта.

Странное совпадение. Поколебавшись, наёмный убийца открывает ориентировку на свой загулявший объект. Человека, подлежащего устранению, зовут Вжеслав Тшысяцкий – полный лысый мужчина, бывший депутат Сейма, член партии Труда, один из руководителей контрабандного авторынка и ключевая фигура в криминальных сферах региона Великая Польша.

– Вот ты где, Вежи? – медленно бормочет киллер, убирая в карман мобильник. – Всё утро жду, когда он пожалует в костел в Жолибоже, а пан Тшысяцкий сломал ножку, кувыркаясь в хамаме с саксофонисткой из «Румиане полички»? Есь-мась, случится же такое.

– Что вы там шепчете, Збир? – капризно вопрошает связанная женщина. – Я так поняла, на сегодня вы свободны? Клиент соскочил?

– Видимо, так, – Збир подтягивает медицинские перчатки. – Пани Дольская?

– Да? Я вся внимание.

Киллер взвешивает на руке тяжёлую сумку, окидывает взглядом неубранную комнату, привязанную к стулу полуголую хозяйку. Делает шаг к дверям и … осторожно ставит сумку обратно на пол.

– Вы не передумали, пани? – тихо говорит он. – Вы по-прежнему хотите переместиться со мной в постель?

Лицо Дольской с завязанными глазами заливается нежным румянцем, а мускулистые, тренированные губы расплываются в смущённой улыбке.

– Очень, пан Збир. Согласитесь, я всё-таки привлекательнее соседа Попуша?