Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова [Геннадий Русланович Хоминский] (fb2) читать онлайн

Геннадий Хоминский Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

…Ваши убеждения становятся вашими мыслями,

ваши мысли становятся вашими словами,

ваши слова становятся вашими действиями,

ваши действия становятся вашими привычками,

ваши привычки становятся вашими ценностями,

ваши ценности становятся вашей судьбой…

Махатма Ганди

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

1.1. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КОНСТАНТИНОВ

«Встать, суд идёт!» – звонким голосом громко сказала секретарь суда, миловидная девушка в форме сержанта юстиции. По небольшому залу военного суда пронёсся лёгкий шум, послышались шарканье ног и звуки отодвигаемых стульев. Все встали. Встал и Константинов. Через прутья ограждения ему был хорошо виден зал. Поскольку суд был закрытый, народу было мало – человек десять, может, пятнадцать. Все ему хорошо знакомы. Он побоялся с кем-либо встретиться взглядами и поэтому сразу стал смотреть на входящих судей. Их было трое, все в военной форме. Женщина и двое мужчин. Они не спеша заняли свои места за длинным столом.

Сегодня последний день. Сегодня ему огласят приговор. Он долго этого ждал. Суд шёл почти две недели. Две недели его публичного позора. Да, он виноват. Но хватит его унижать, заставляя при всех рассказывать о своём предательстве. Сегодня он наконец станет свободен. Свободен от необходимости всем объяснять, как это случилось. Ему не нужно будет отводить глаза от знакомых и малознакомых людей, которые выступали перед судьями. За прошедшие две недели он увидел почти всех сотрудников лаборатории. И каждый из них норовил заглянуть ему в глаза, чтобы понять, как такое могло произойти. Было и руководство института, те смотрели на него с презрением. Но сегодня на глаза опустилась какая-то пелена. Он не различал отдельных лиц, все они слились в один бесформенный образ, который начал своё медленное вращение вокруг центра – стола судей. Этот калейдоскоп втянул в себя и Константинова. Он почувствовал, как пол под ним тоже начал вращаться, и, чтобы не упасть, схватился руками за прутья решётки.

«Именем Союза Советских Социалистических Республик», – донёсся, словно сквозь вату, голос председателя суда. Боже, ему зачитывают приговор, а он никак не может сконцентрироваться на происходящем. Эта женщина, которая чем-то напоминала его бабушку, в военной форме полковника юстиции, которая никак ей не шла, она решала его судьбу. Она казалась доброй старушкой, которая в течение двух недель задавала ему вопросы, внимательно выслушивала ответы. Голос у неё был какой-то добрый, как бабушкин, и не нёс в себе никакой угрозы для него. Он ей спокойно всё рассказывал, даже то, что не мог рассказать следователю. И вот она, этим добрым голосом зачитывает приговор. В голове гудят колокола. Откуда этот набат?

«Принимая во внимание результаты проведённых экспертиз», – читала она своим добрым голосом по бумаге. А в голове всё громче и громче звучат колокола. «Нужно слушать, нужно слушать», – твердил он сам себе. Но ничего не получалось. Вдруг в сознание всплыла его родная бабушка. Она сидела на кровати и читала ему сказку, а он тоже её не слышал. «Юрочка, зайчик, ты не слушаешь меня, ты дремлешь? Засыпай, малыш». Его убаюкивал бабушкин голос. Как сейчас его убаюкивал голос Председателя военного суда, полковника, фамилия вылетела из головы. И ещё колокола.

«Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу», – внезапно громко и чётко долетел до него её голос. На мгновение пелена слетела с глаз, и он ясно увидел бабушку, но не свою, а чужую, в военной форме. Она остановилась перевести дух и посмотрела на Константинова, захлопнула папку, а затем продолжила: «Приговор суда вступает в законную силы через тридцать дней после оглашения».

«Встать, суд идёт»! – вновь выкрикнула девушка.

В глазах всё помутнело, в голове стоял сплошной гул. Он не мог разглядеть никого в зале, какие-то силуэты, кто-то что-то говорит. Он ничего не видит и не понимает. Его тащит за цепочку на наручниках солдат, сзади другой подталкивает в спину, и он, еле передвигая ноги, куда-то идёт. Стукается об углы коридора. Так проходит несколько поворотов. Вдруг яркий свет бьёт прямо по глазам. Это его вывели на улицу.

Впереди тёмное пятно – это машина, на которой его привезли утром. Нужно подняться по ступенькам, он их не видит, какая-то пелена застилает глаза. Солдат сзади подталкивает его. Он спотыкается, больно ударяется ногой. «Сука, смотри под ноги, когда лезешь. Василий, принимай, а то убьётся раньше времени». Кто-то схватил его за руки и волоком затянул в машину. Он почувствовал пинок в зад и с силой влетел в бокс. Упал на металлический пол, сзади захлопнулась дверь. Стало темно. И только тусклая лампочка под потолком давала совсем немного света, создавая иллюзию подземелья. Константинов нащупал скованными руками скамейку и взгромоздился на неё. Скамейка была холодная. Он передвинулся в самый угол и откинул голову на стенку. Стенка была тоже металлическая и тоже холодная. Как в могиле, почему-то подумал он. Сознание постепенно возвращалось, гул колоколов стих. Через несколько минут, а может быть, часов, машина поехала. Ощущение времени полностью пропало. Как долго они ехали, Константинов сказать не мог. Через некоторое время машина остановилась. Затем распахнулась дверь, в боксе стало светлее.

«На выход!» – громко крикнул солдат. Константинов поднялся, гула в ушах уже не было. Осознание действительности возвращалось к нему. Он спокойно спустился по металлическим ступенькам с машины и встал на землю. «Трофимыч, расписывайся», – солдат протянул журнал пожилому прапорщику.

Тот быстренько ощупал рубашку и брюки Константинова. Сделал это он скорее для проформы, чем из желания что-то найти. Расписавшись в журнале, Трофимыч взял Константинова за цепочку и повёл, не спеша за собой. Позади шёл ещё один конвоир. Подошли к железной двери. «Направо, лицом к стене», – сказал конвоир, который шёл позади. Константинов весь напрягся, ему показалось, что щёлкнул курок пистолета. Его прошиб холодный пот – он ожидал выстрела, хотя понимал, что этого не может быть. Этот путь они проделывали часто, и каждый раз была та же самая команда. А сейчас сердце упало куда-то вниз, и по желудку разлился смертельный холод. Прапорщик открыл дверь своим ключом и двинулся вперёд, Константинов за ним. Они шли по длинному коридору, в котором не было ни одной двери.

– Трофимыч, я теперь свободен. Никто не может меня унизить, – тихо проговорил Константинов.

– Да нет, горемычный, свободным ты станешь, когда приведут в исполнение, – со вздохом ответил Трофимыч, а затем сурово добавил: – Отставить разговоры.

Они дошли до конца коридора и повернули налево. За поворотом была лестница, по которой нужно было подняться на один этаж. Там располагались камеры заключённых. Константинов не спеша шёл за Трофимычем. Поднялись, повернули направо.

– Сегодня переночуй на старом месте, а завтра переселим в другой блок, – тихо сказал Трофимыч и громко добавил, – направо, лицом к стене.

Затем открыл дверь камеры, вошёл и опустил полку, или как он её называл – «шконку», которая днём должна быть поднята, так как лежать арестованным было нельзя. Затем не спеша снял с Константинова наручники. Махнул рукой: «Ложись, отдохни. Сегодня у тебя был тяжёлый день». Вышел, дверь камеры с глухим стуком закрылась, громко щёлкнул ключ.

Константинов раскатал свою постель, но ложиться не стал, а залез на шконку, забился в самый угол, вытянул ноги и облокотился спиной о прохладную стену. В голове стала постепенно появляться какая-то осмысленность. Нервное напряжение последних двух недель суда отошло. Всё. Всё закончилось. Ему больше не нужно напрягать память, рассказывая о каких-то событиях своей жизни. Ему не нужно больше мучительно отводить взгляд от своих сослуживцев, которых вызывали на очные ставки, а затем и в суд. Он больше не будет ощущать спиной их немые вопросы, когда его выводили из кабинета следователя.

Потом в его голове возник какой-то звук, как будто звонок будильника. Он звенел всё громче и громче. И сквозь этот звук до него донёсся спокойный и какой-то домашний голос судьи: «К высшей мере наказания – расстрелу». Звонок звенел ещё громче и ещё громче звучал голос: «Расстрелу! Расстрелу!! Расстрелу!!!» Константинов зажал уши руками, но голос повторял и повторял это страшное слово. Его расстреляют. Убьют. Раз и навсегда. Расстрел – он знал, что это ждёт его. Об этом говорил следователь, об этом говорил обвинитель. Об этом говорили все. Но говорили не так. «Вас могут расстрелять», «Вас должны расстрелять», «Вы заслуживаете расстрела». Но теперь сменилась интонация: «Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу». Это последняя точка, это как выстрел. Но ведь судья сказала, что приговор вступит в законную силу только через тридцать дней. Значит, у него есть ещё целый месяц. Что можно успеть сделать за это время? В тюрьме? Наверное, ничего. Сидеть и ждать. А чего ждать? Помилования или расстрела? Но он знал, что его не помилуют. Вина доказана полностью. Он ПРЕДАТЕЛЬ. Константинов это понимал. Он предал свою Родину. Предал своих друзей. Предал себя. Тогда зачем ждать целый месяц? Расстрелять, и всё! Он забился ещё сильнее в угол. Прижался всем своим телом к шершавым и холодным стенам камеры. Его охватил ужас, какой-то животный страх смерти. Он представил, как идёт по тёмному коридору, как сзади раздаётся выстрел, как пуля раскалывает его череп, как его мозг разлетается в разные стороны. Его начало трясти. Зуб не попадал на зуб. Он сполз на матрац, лежащий на шконке. Натянул на себя одеяло. Озноб не пропадал. Он залез полностью, с головой, под одеяло. Свернулся калачиком, прижал колени к груди. В голове эхом отдавался звук выстрела. Он зажал уши руками. Постепенно всё пропало. Пропал звук выстрела, пропал озноб. Он просто лежал под одеялом. А сейчас день или ночь? У него не было ощущения времени. Сколько прошло часов или минут, как он вернулся в камеру? Может, пять минут, а может, целая ночь. На одной стене было маленькое оконце, но свет в него не попадал, и оно постоянно было серым. Над дверью, в зарешеченном проёме, была лампочка, она светила постоянно. И днём, и ночью. Ранее Константинов ориентировался во времени по тому, когда опускали или поднимали шконку, на которой он спал. Если конвоир её опускал, значит, наступала ночь, если поднимал – день. Внезапно открылась маленькая дверца на двери камеры и в неё просунули алюминиевую чашку и кружку. Может, завтрак, а может, ужин. Константинов сел на шконку, посидел несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, подошёл к двери. Он вдруг понял, что очень хочет пить. Язык был тяжёлый и шершавый. В горле стоял жгучий комок. Константинов взял кружку, в ней был тёплый чай. Он маленькими глотками выпил половину кружки. Затем взял чашку с едой, кружку с остатками чая и медленно отнёс на стол. У стола стоял привинченный к полу табурет. Сел. Посмотрел в чашку: там лежало несколько разрезанных картофелин, политых красноватым соусом и кусок чёрного хлеба. Константинов почувствовал, что он голоден. Съел не спеша всю картошку, кусочком хлеба подобрал весь соус, запил чаем. Понял, что жизнь возвращается и он может спокойно думать. Только о чём? Прошлого у него не было. Оно осталось там, за фразой «Приговорить к высшей мере наказания». Будущего тоже не было. Оно обрывается словом «расстрел». Есть только сейчас. И сейчас он вдруг захотел спать, да так сильно, как никогда за те полгода, что находится в камере. Подошёл к полке, поправил матрац, одеяло и лёг. Заснул моментально.

Проснулся спокойно. Сколько проспал? Непонятно. Прислушался, за дверью в коридоре тишина. Наверное, ещё ночь. Хотя и днём там тоже была тишина. Заключённых в камерах было мало. Может, даже кроме него никого и не было. Он этого не знал. Сел на шконку, облокотившись о прохладную стену. Всё позади. Больше не будет ежедневных допросов. Не будет ночных вызовов в кабинет к следователю, где его избивали. Размеренно, методично, грамотно. Не оставляя никаких следов. Не будет ежедневных поездок в суд, куда его возили в течение последних двух недель. Он свободен. Можно не спеша всё разложить по полочкам.

1.2. ДЯДЯ КОЛЯ

Дядя Коля, как просил называть себя связной, был мужчина лет пятидесяти, а может, даже и постарше. Похожий чем-то на дачника или огородника. На первой встрече, которая произошла в лесу на тропинке ведущей от станции «Сходня» в сторону Рижского шоссе, они познакомились. Как было указано в записке, которую Константинов получил от Марины и выучил наизусть, ему нужно поехать на электричке, отправляющейся с Ленинградского вокзала в 10.20, выйти на платформе «Сходня» из предпоследнего вагона. Пройти не спеша через весь перрон и сесть на скамейку прямо под первой вывеской «Сходня», на перроне, по ходу движения поезда. Переобуться в резиновые сапоги. Затем не спеша идти в сторону деревни Жаворонки. В руках должна быть корзина. В корзине какая-нибудь еда и термос. Корзина должна быть накрыта вафельным полотенцем, термос должен выглядывать из-под полотенца. На участке дороги от Сходни до Жаворонок подойдёт мужчина с корзиной, из-под полотенца также будет выглядывать термос. Спросит: «За грибами собрались?» Ответите: «Нет, просто прогуляться». На что он скажет: «А я хотел за грибами, но наверное, тоже просто прогуляюсь». Пойдёте вместе, он передаст все инструкции.

Так всё и произошло. Был тёплый осенний денёк, воскресенье. На платформе из электрички вышло человек двадцать. Большая часть вышедших были жители Москвы, любители прогуляться по окрестным лесам. В руках у многих были корзины. Этой осенью грибов было достаточно. Дня два назад прошёл небольшой, и ещё не холодный дождик. Грибной, как его называли грибники. Никого не удивило, что Константинов сел на скамейку и снял с себя кроссовки, переобувшись в невысокие резиновые сапоги, которые он достал из рюкзака, стоящего рядом. Заправил в них брюки, кроссовки положил в рюкзак, огляделся и не спеша побрёл по дорожке, закинув рюкзак на спину. Переобуваясь, он внимательно оглядел людей, направившихся к выходу с платформы. Не заметил никого, кто бы мог наблюдать за ним. Константинов понимал, что переобувание было условным сигналом для связного, с которым он ни разу не встречался. Он шёл по дороге в сторону посёлка Жаворонки, о чём указывал дорожный знак. Закончились последние дома Сходни, дальше шла натоптанная тропинка. Она прижималась к небольшому лесочку с правой стороны. Грибники, которые шли впереди, начали сворачивать в него. Константинов, не торопясь, продолжал идти прямо. Спереди, метрах в пяти, из-за деревьев вышел на тропинку мужчина с корзиной в руках, где из-под полотенца выглядывал термос. «Связной», – пронеслось в мозгу Константинова. Он весь собрался, как перед прыжком. Сердце забилось чаще. Связной оглянулся вокруг, затем улыбнулся: «Здравствуйте, не нужно волноваться. За грибами собрались?» – с улыбкой спросил он. «Нет, просто прогуляться», – дрожащим голосом ответил Константинов. «А я хотел за грибами, но наверное, тоже просто прогуляюсь», – и связной протянул ему руку. Константинов пожал своей влажной рукой крепкую сухую ладонь мужчины.

– Ну что Вы так разволновались? Ничего не произошло. Просто встретились два немолодых человека на тропинке, познакомились. Кстати – меня зовут дядя Коля.

– Юрий Иванович, – представился Константинов внезапно осипшим голосом.

– Ну вот и славненько, Юрий Иванович. Прогуляемся вместе. Вы ведь любите лесные прогулки? – спросил он.

– Наверное, люблю, правда, времени не хватает, – сухо ответил Константинов.

– Уважаемый Юрий Иванович, это самообман. Время для такого отдыха всегда можно найти. Это ведь так прекрасно: не спеша прогуляться по лесу, подышать чистым воздухом, а может, ещё и грибки повстречаются.

Говорил дядя Коля мягким, успокаивающим голосом, да и вся его внешность располагала к доверию. Одет он был в куртку из тонкого брезента, на голове какая-то соломенная шляпа, на ногах резиновые сапоги. Постепенно Константинов успокоился, и они не торопясь, как два старых знакомых, шли по тропинке. Вот показалась деревня Жаворонки. Миновали ряд стареньких домов, где за оградами виднелись огороды и сады. Пошли по тропинке дальше. А ведь и в самом деле хорошо. Давно Константинов не выбирался, вот просто так, на природу. Мягкое осеннее солнышко, по небу проплывают лёгкие облака, над тропинкой протянуты тоненькие паутинки. Хорошо. Как-то отошли все волнения последних дней. Тропинка привела их в лес, где стоял запах прелой хвои и сырости, и через сотню метров вышли на широкую поляну. Дядя Коля свернул с тропинки, и они пошли по скошенной траве. Затем поднялись на небольшую возвышенность. На ней была лужайка с сухой травой. С этого места было видно далеко вокруг. На несколько километров. Впереди лежал скошенный луг, за ним был виден лес, а ещё дальше снова проглядывали холмы. Дядя Коля остановился: «Какое прекрасное место. А какой вид? Вот так бы поставить здесь палатку и пожить с недельку. Замечательно», – вздохнул он. Затем достал из своей корзинки свёрнутую скатерть, расстелил её на траву. Вытащил бумажный пакет с варёным картофелем и яйцами. Достал термос и две кружки, разлил чай. Термос был китайский, разукрашенный большими цветами, большой, литра на два.

– Садись, что как не родной, – громко сказал дядя Коля.

– Да, да. Конечно, – пролепетал Константинов и как-то бочком примостился на расстеленной скатерти, затем тоже вытащил из своей корзины нарезанный батон и помидоры.

Собираясь в дорогу, он не подумал о том, чем будет обедать, и ничего больше не взял. Дядя Коля по-хозяйски взял помидор, картофелину, круто посолил и с аппетитом начал есть.

– Хорошо, люблю вот так, на природе, – проговорил он, – а ещё бы чарочку пропустить, так вообще – полное блаженство, но нельзя – врачи запретили строго-настрого.

Константинов был напряжён и всё ждал начала разговора.

– Чудак человек, что ты так разволновался? Поешь, полюбуйся природой, а дела – они никуда не денутся.

Константинов кое-как почистил яйцо и давясь съел его. Запил чаем. А дядя Коля продолжал ловко уплетать и картофель, и яйца с помидорами, запивая чаем. Закончив есть, лёг на спину и посмотрел в небо. Константинов тоже посмотрел вверх. Небо было голубым, с некоторой дымкой. Где-то в вышине пела маленькая птичка.

– А термосами мы поменяемся, – внезапно сказал дядя Коля, – в моём есть для тебя послание, оно находится между корпусом и стеклянной колбой. Дома открутишь нижнюю крышку, вытащишь пенопласт. Между стеклянной колбой и корпусом лежит инструкция. Она зашифрована. Расшифровывается очень просто. У тебя ведь есть дома БСЭ?

– Что есть? – не понял Константинов.

– Большая советская энциклопедия.

– Ах да, я сразу не понял. Конечно, есть.

– Пользоваться шифром очень просто. Берёшь том, номер которого совпадает с месяцем получения послания. Сегодня сентябрь, следовательно, том номер девять. Открываешь его на странице с датой получения, то есть пятая страница, так как сегодня пятое сентября. Первые две цифры – номер строки на странице, вторые две цифры – номер буквы в строке. Как видишь, шифр очень простой, но расшифровке он практически не поддаётся. Выписываешь все буквы на бумажку. В книгу тыкать карандашом ни в коем случае нельзя. Процесс длинный, но ничего не поделаешь. Там также есть три адреса, где мы будем с тобой встречаться. По какому из адресов – тоже в инструкции есть. Предусмотрен и аварийный сигнал, что по нему делать – прочитаешь. Кстати, инструкцию после расшифровки сожжёшь. Сожжёшь и листок, на котором будешь записывать буквы. Хорошенько запомнишь и сожжёшь. Не выбросишь в мусор, а именно сожжёшь и пепел разотрёшь. Аварийный сигнал будешь ожидать каждый вечер. Ровно в двадцать часов двадцать минут. По радиоприёмнику. На частоте «Радио Европа». Как настроить, в инструкции написано. Кстати, у тебя есть радиоприёмник? – спросил дядя Коля.

– Нет, только телевизор, – ответил Константинов.

«Зачем я соврал, ведь у меня есть большой приёмник с проигрывателем и магнитофоном?» – подумал Константинов.

– Не беда, завтра купишь.

– Завтра я работаю.

– Я знаю. После работы поедешь на Смоленскую, там есть магазин «Орбита».

– Да, я знаю, бывал в нём.

– Так вот. Он работает до семи вечера. Подойдёшь в комиссионный отдел за пятнадцать минут до закрытия. Спросишь продавца Валеру. Ему скажешь, что тебе нужен переносной приёмник «Геолог», что тебе посоветовал его купить дядя Коля. Вот и всё. Купишь и будешь им пользоваться. Как – написано в инструкции. Кстати, музыку любишь?

– Не знаю, наверное, люблю, смотря какую, – запинаясь ответил Константинов.

– Группу «Иглс» знаешь?

– Нет, не слышал.

– Ничего. Сходишь в «Грампластинки», купишь. У них есть песня «Отель Калифорния». Послушаешь и хорошенько запомнишь. Это и будет аварийным сигналом. Если в двадцать часов двадцать минут зазвучит эта песня, это значит, тебе передан аварийный сигнал. Слушать нужно обязательно. А если не сможешь, задержишься на работе или ещё какие дела – нестрашно. Песня будет повторяться три дня.

– А если командировка, я ведь часто уезжаю на несколько дней?

– Я знаю. Приёмник переносной, будешь брать с собой.

Дядя Коля потянулся и сел рядом с Константиновым.

– И вот ещё, чуть не забыл, – улыбнулся дядя Коля и вытащил из кармана куртки пакет, завёрнутый в газету и перемотанный нитками. Отдал Константинову.

– Это что? – тихо спросил он, держа пакет в руке.

– Это деньги и не надо шептать, нас никто не слышит.

– От кого, за что? – вновь тихо спросил он.

– От заказчика, за работу. Здесь тысяча рублей.

– От какого заказчика? – удивился Константинов, – от Владимира Петровича?

– От того, кто нанял тебя на работу.

– Меня наняли на работу?

– Ты что, Юрий Иванович, до сих пор не понял. Ты уже работаешь. И это твоя первая зарплата. Если будешь выполнять все задания, которые получаешь, деньги я тебе буду передавать ежемесячно. По тысяче рублей, а возможно, и значительно больше.

– Я ещё не выполнил никакого задания.

– Ну как же? На встречу пришёл? Это было твоим первым заданием. Кстати, с Владимиром Петровичем ты больше отношений не имеешь, и даже если где случайно встретишь его – ты его не знаешь. Понял? Ну, вроде с делами покончили, что-то меня смаривает после обеда. Вздремну, пожалуй, полчасика, да пойдём назад. – Дядя Коля убрал всё со скатерти, сложил в корзину, скатерть встряхнул, затем расстелил снова и улёгся на неё. – Можешь тоже полежать, очень приятно после обеда вздремнуть на свежем воздухе.

– Да нет, спасибо, я прогуляюсь, – ответил Константинов и положил пакет с деньгами себе во внутренний карман куртки.

– Чувствую я, Юрий Иванович, что ты недоволен чем-то. Кстати, ты можешь передумать, ещё есть время, пока мы не расстались, вернёшь мне термос и можешь идти на все четыре стороны.

– А деньги? – спросил Константинов и понял, насколько глупо прозвучал его вопрос.

– А деньги твои, задание выполнил – получил, – улыбнулся дядя Коля, – ладно, я вздремну, а ты погуляй, подумай.

Он закрыл глаза, а Константинов поднялся, размял затёкшие ноги и не спеша пошёл в сторону тропинки. У него появилось желание быстренько выйти из леса и бегом до платформы. А там на первую электричку и куда глаза глядят. Но он почувствовал в кармане толстую пачку с деньгами и остановился. Тысяча рублей – деньги немалые. Зарплата старшего научного сотрудника, которую он получал, была триста двадцать рублей, это со всеми надбавками, а здесь в три раза больше. Интересно, что они хотят от него? Дядя Коля сказал, что в инструкции всё написано. Почитать бы её сейчас, но она лежит в термосе на лужайке. Хотя и так понятно. Их интересует его работа в институте. Но у него есть информация только по системе, которой они занимаются в лаборатории. И по одной системе понять работу всего изделия невозможно. И если даже предположить, что они с его помощью получат информацию по этой системе, это ничего не даст. А по изделию он ничего сказать не может. Даже примерно. Ну, знает его назначение и какие-то характеристики, но это мелочи. А система – это его детище, он её выстрадал с момента зарождения идеи и до воплощения в железе. Хотя начальник лаборатории, его шеф, приписывает эту идею себе. Этот выскочка, Анатолий Васильевич. Как-то он умудрился занять место начальника лаборатории, хотя Константинов метил на него давно. Ведь он был правой рукой Леонида Парфёновича, пока не появился в лаборатории этот Анатолий. Он был моложе и опыта у него меньше, чем у Константинова. Но как-то незаметно он стал лидером. И уже через полгода сотрудники лаборатории стали чаще советоваться с ним, а не, как раньше, с Константиновым. Леонид Парфёнович тоже стал чаще вызывать к себе Анатолия, чтобы что-то решить. И если до этого Константинов считался негласным заместителем начальника, то теперь эта роль потихоньку перешла к Анатолию. Почему это произошло, Константинов понять не мог. Несомненно, Анатолий был очень грамотным специалистом, все возникающие вопросы он решал правильно и как-то лихо. Константинов тоже всё делал хорошо и правильно. Но ему нужно было всё продумать, не спеша взвесить, и только потом он выдавал решение. Через год все сотрудники лаборатории, особенно её женская часть, смотрели в рот Анатолию, и когда Леонид Парфёнович ушёл на пенсию, начальником лаборатории, естественно, назначили его. Это был сильный удар по самолюбию Константинова, он даже хотел уволиться. Но затем, трезво рассудив, понял, что идти-то некуда, остался и незаметно для себя стал искать возможность подставить подножку Анатолию. И вот теперь такой шанс представился. Хотя если он будет выносить секреты из лаборатории, то как это может ударить по Анатолию, он не понимал. Но тысяча рублей в месяц – это серьёзные деньги, такие не снились даже начальнику лаборатории. Причём его триста двадцать рублей он также будет получать каждый месяц в кассе института. Хоть в чём-то он будет первый. О том, что это измена Родине, шпионаж, Константинов не думал. Предложили поработать на заказчика ему, а не Анатолию. Значит, он в чём-то лучше Анатолия? А кто такой этот заказчик? Какая разница. Он платит деньги за работу, которую может сделать только Константинов. Не успев дойти до тропинки, он внутренне был уже согласен поработать за тысячу рублей в месяц.

Вернулся на лужайку. Подошёл и сел на траву. Дядя Коля открыл глаза, потянулся и поднялся на ноги. Как заметил Константинов, дядя Коля был достаточно подвижен и силён. Невысокого роста, плотный. Под курткой была заметна хорошая мускулатура. И рука очень крепкая, на это обратил внимание Константинов, ещё когда здоровался с ним. Волосы стрижены под «бобрик». Глаза очень цепкие, когда он смотрел на него, сразу хотелось отвести взгляд.

– Ну вот и славненько, вот и хорошо. Что, Юрий Иванович, пора домой?

– Да, пожалуй, – спокойно ответил Константинов.

– Чувствую по голосу, что ты определился? И правильно. Только забыл тебя предупредить, не нужно никаких фокусов. Ты понимаешь, о чём я?

– Понимаю, не маленький.

– Молодец, что понимаешь. Работать насильно тебя никто не заставит. Не захочешь, скажешь мне. Сделаем расчёт. – Дядя Коля рассмеялся каким-то недобрым смехом.

Они быстренько собрались. К себе в корзину Константинов положил цветастый термос дяди Коли и укрыл его полотенцем, а его, простенький, пластмассовый, производства Калужского завода, дядя Коля положил к себе. Затем они бодрым шагом, молча вернулись на платформу «Сходня», сели в прибывшую электричку и поехали в Москву.

С этого дня Константинов Юрий Иванович стал предателем Родины.

1.3. ТРОФИМЫЧ

Видимо, он долго сидел неподвижно, потому что затекли спина и ноги. Константинов отодвинулся от холодной стены, а затем слез со шконки. Прошёлся по камере, чтобы размять затёкшие ноги. Камера была достаточно просторной. Четыре шага от шконки до умывальника с унитазом и пять шагов от двери до стола. Примерно двадцать квадратных метров. Пол кафельный, как в бане. Стены просто грубо оштукатурены. В дальнем углу был умывальник и унитаз, отгороженный от камеры небольшим простенком. Его шконка, на которой он спал, была сделана из оструганных досок, шириной сантиметров шестьдесят или семьдесят. На ней был полосатый матрац, маленькая полупустая подушка и солдатское тёмно-синее одеяло. Постели не было. Сколько арестованных спало на этом матраце и укрывалось этим одеялом, Константинов не знал. Поначалу ему было очень брезгливо ложиться на неё, но постепенно он привык, как привык ко всему тюремному быту. Спал не раздеваясь. Под окном, в которое никогда не заглядывало солнце, стоял простой деревянный стол и такая же деревянная табуретка. Всё прикреплено к полу – с места не сдвинуть. Воздух был душен, камера не проветривалась. Стоял стойкий запах мочи и хлорки, которой раз в неделю обрабатывался унитаз. Это была его камера, и очень не хотелось бы менять её на другую, о чём ему сказал Трофимыч. За полгода он уже привык к ней.

***

Первую неделю чуть не сошёл с ума. Это был шок. Когда его, упирающегося, истерящего, впихнули в камеру, предварительно хорошенько ударив по почкам, он упал на пол. Пролежал так почти всю ночь. Он задыхался от душивших его слёз, которые размазывал по лицу. Ему казалось, что сейчас он просто умрёт, так всё было ужасно.

Его схватили прямо на улице, когда он опускал контейнер в мусорную урну. Он ничего не понял, не ожидал, как на него налетело несколько человек, ударом свалили на землю. Он сильно стукнулся локтем. Кто-то прижимал его лицо к грязному асфальту, больно держа за волосы. Вокруг было много людей, они его фотографировали и снимали на камеру. А он лежал и ничего не мог понять. Ему было очень страшно и жутко стыдно. Руки завернули за спину и надели наручники. Его подняли и что-то говорили или спрашивали. Смысл слов не доходил до него. Затем грубо запихнули в машину. С обеих сторон сидели парни со стальной мускулатурой, они плотно зажали его между собой. Константинов ничего не видел и не понимал, куда его везли. На глазах была какая-то пелена, в ушах стоял разноголосый шум. На щеке, которой его прижимали к асфальту, прилип песок и какой-то мусор. Он никак не мог отряхнуть его, было очень неприятно и брезгливо.

Пролежав на полу камеры несколько часов, Константинов поднялся и подошёл к умывальнику. Ледяной водой он умылся и ощупал саднящую щёку. Она была поцарапана, и к коже прилипли песчинки. Он тщательно всё отмыл. Осмотрел свой локоть, который сильно болел. Он был весь в запёкшейся крови, кожа была сбита, сустав опух. Константинов его хорошенько промыл и ощупал. Слава богу, кости целы. Ему очень захотелось в туалет, он расстегнул брюки и почувствовал, что они мокрые. Мокрыми были и трусы. Он, наверное, обмочился с перепугу, когда его повалили на землю. Как стыдно, как противно. Он стянул с себя брюки и трусы и постирал их в умывальнике. Хорошенько отжал и снова надел.

***

И вот спустя полгода он сидит в той же камере. За это время у него что-то изменилось внутри. Он привык. Привык к тюремному быту, привык к одиночеству. Сейчас, вспомнив своё задержание и первые дни в камере, Константинов вздохнул с облегчением – этого больше не повторится. Никогда.

Вспомнил, как к нему ночью пришёл конвоир, от которого разило водкой. Он взял наручники и пристегнул одну руку к ножке стола. А затем начал его медленно бить в живот. Константинов не мог понять, за что, что происходит, а этот сержант продолжал молча наносить ему удары. Константинов не выдержал и заорал. Ему было очень больно, и самое главное, очень страшно.

– Что же ты, падла, орёшь? – и конвоир ловко ударил его в солнечное сплетение.

У Константинова перехватило дух, он согнулся пополам и замолчал.

– Мишка, ты что творишь? – услышал он чей-то голос, приподнял голову и увидел ещё одного конвоира, пожилого прапорщика.

Этого прапорщика он уже видел несколько раз, наверное, он был старшим в этой тюрьме. Прапорщик принимал Константинова, когда его, практически бесчувственного, привезли сюда. Он тщательно обшарил все карманы: ключи, часы и кошелёк с деньгами положил в коробку, заставил вытащить шнурки из туфель и выбросил их.

– Да ты, горемычный, никак обоссался? Что же вы его так брали? – спросил прапорщик у сопровождающего сотрудника.

– Трофимыч, не лезь не в свои дела, – грубо ответил тот.

Затем к нему подошёл другой конвоир и повёл в камеру. Открыв дверь, сильно ударил Константинова по спине, так что тот упал на пол, подошёл, снял наручники и вышел. Наверное, это был тот же самый Мишка.

– Трофимыч, ты чего не спишь?

– Михаил, я тебя предупреждал, что бы заключённых не трогал? А у тебя, паскудника, опять руки чешутся?

– Так это же, Трофимыч, предатель. Пусть знает, что у советской власти руки длинные и крепкие.

– Предатель он или нет, решать будет суд, а не ты. А он, прежде всего, человек. А может, он не виновен? А даже если и предатель, то всё равно человек. И обходиться с заключёнными нужно по-людски.

– Тебе бы, Трофимыч, замполитом служить на зоне.

– А тебе, Мишка, вертухаем. Сними наручники и иди спать.

Конвоир вышел из камеры, а Трофимыч наклонился к Константинову и говорит: «Ложись, горемычный, отдыхай, – а затем вздохнул и добавил: – Чего тебе не хватало в жизни? Предательство – самый гнусный грех. И не вздумай никому рассказывать, что тебя Мишка побил. Я не всегда ночами дежурю».

1.4. ПАВЕЛ КОНДРАТЬЕВИЧ

НИКОГДА. Какое страшное слово. НИКОГДА он не увидит солнца. НИКОГДА он не сядет в своё любимое кресло. НИКОГДА не послушает свои любимые пластинки. НИКОГДА не обнимет женщину. НИКОГДА не увидит своих мальчишек. Внезапно в двери щёлкнул замок, и она открылась. Вошёл Трофимыч, вместе с ним адвокат. Трофимыч, держа в руках наручники, подошёл к Константинову.

– Трофимыч, может, не стоит? – спросил адвокат и кивнул на наручники.

– Нельзя, положено, Павел Кондратьевич, вдруг дежурный заглянет, – и защёлкнул браслеты на руках Константинова, – я за дверью.

– Здравствуйте, Юрий Иванович, как отдохнули после суда?

– Спасибо, Павел Кондратьевич, наконец-то выспался. Вы по делу?

– Естественно. Нам нужно подавать апелляцию в Верховный Суд. Необходимо, чтобы Вы подписали доверенность представлять Ваши интересы.

– Извините, я не буду подавать апелляцию.

– Не будете? – удивился адвокат. – Почему?

– Не вижу смысла. Как говорится, суд суров, но справедлив. Моя вина полностью доказана, я в ней признался. Процессуальных ошибок Вы не нашли. Так какой смысл ворошить всё это ещё раз? Я очень устал и хочу одного – конца.

– Конечно, Юрий Иванович, дело Ваше. Если честно, то я не думаю, что Верховный Суд отменит приговор. Следствие проведено грамотно, без нарушений. Каких-либо дополнительных фактов мы предоставить всё равно не сможем. Так что я Вам сочувствую и всё понимаю.

– Поймите меня, я просто не выдержу всех унижений ещё раз. Я виноват, и точка. Хватит топтаться по мне, – со слезами в голосе проговорил Константинов.

– Хорошо, тогда Вам нужно написать заявление об отказе в праве на апелляцию, – Павел Кондратьевич открыл папку, поискал в ней и подал исписанный лист бумаги, – Вам нужно просто подписать этот документ. Прочтите.

Константинов бегло просмотрел бумагу, понял только то, что он не будет подавать апелляцию в Верховный Суд. Подписал, подал адвокату.

– А прошение о помиловании писать будем? – спросил Павел Кондратьевич.

– Я ещё не решил. А когда нужно подавать?

– После вступления приговора в силу. Раз мы апелляцию не подаём, то, следовательно, через месяц.

– Хорошо, я подумаю.

– Какие-нибудь просьбы будут?

– Да, есть одна. Мне нужна фотография моих детей. Только, пожалуйста, не говорите ничего моей бывшей.

– Она всё знает. Её вызывали на допрос, и она была на суде.

– Зачем, что она могла сказать? Я её не видел более пяти лет.

Константинов сжал голову руками.

– Какой кошмар.

– Зачем её вызывал следователь, я сказать не могу, это его дело. Сделать фото Ваших мальчиков без разрешения бывшей жены я также не могу. Она может не захотеть этого. Но я с ней обязательно встречусь и передам Вашу просьбу. Возможно, она поймёт.

– Большое спасибо. Скажите ей, что после развода я её ни разу ни о чём не просил. Это моя единственная и последняя просьба.

– Хорошо. Только фотографии в это заведение передавать запрещено, но я переговорю с руководством комитета, возможно, Вам разрешат. До свидания. Мы ещё увидимся, – и адвокат вышел.

Зашёл Трофимыч. Отстегнул наручники. Присел на стол около Константинова.

– Значит, отказался от апелляции? Дело твоё, горемычный. Может, простили бы.

– Трофимыч, нет мне прощения. Скажи лучше, сколько мне осталось?

– Этого я не могу знать. Приговор приводят в Лефортово, но это не для всех. Только для известных личностей. А тебя, скорее всего, через месяц заберут от нас и по этапу в расстрельную тюрьму. Но там, я слышал, вашего брата долго не держат. Быстро приводят в исполнение.

– Не понял? Какого брата?

– Да тех, кто вышку получил по шестьдесят четвёртой статье, а всяких убийц и насильников сначала отправляют на тяжёлые и опасные работы, например на урановые рудники, а когда те совсем выдохнутся, тогда и приводят в исполнение, если сами не кончатся.

– Трофимыч, одна просьба, не переводи меня в другую камеру, я как-то привык к этой.

– Знаешь, не мне это решать – я человек маленький. Но пока мне никакой команды на перевод не давали. Может, и не тронут тебя.

Трофимыч вышел, щёлкнул замок. Константинов снова остался один.

***

В последние несколько дней он всё чаще и чаще вспоминал свою прежнюю жизнь. Вспоминал Люду, с которой они вместе прожили около десяти лет и которой он изменил. Точнее сказать – предал. Предал своих мальчиков, которых, как ему казалось, он очень любил. Ивану было восемь лет, а Кириллу – три. Ему стало очень стыдно. Тогда, когда уходил, почему-то стыдно не было. Мальчики стояли возле Люды, он сидел на стуле напротив них. Рядом стоял чемодан, в котором лежали его вещи. Константинов глянул в глаза детям. Иван, он уже, видимо, всё понимал, молчал, губы плотно сжаты, на глазах слёзы. В глазках маленького Кирюши застыл вопрос – куда папа собрался, почему мамина рука трясётся?

– Папа, ты в командировку уезжаешь? – спросил он.

– Да, сынок, папа уезжает, – ответила ему Люда.

Константинов встал, поцеловал в макушку старшего. Иван встрепенулся и отдёрнулся от него. Поцеловал Кирюшу. Молча повернулся, взял чемодан и вышел. Он думал, что с детьми будет по-прежнему видеться, тогда, когда захочет. Однако всё изменилось. Новая жизнь завертела Константиновым, так что о своих мальчишках он практически не вспоминал. Когда через год он расстался с Ниной и остался один в пустой квартире, ему хотелось выть от стыда. За прошедший год своих мальчиков он видел всего два раза. Всё какие-то дела, заботы, новая семья, работа. Времени остановиться и подумать о том, как живут Ваня и Кирюша у него не находилось. Он очень хотел их увидеть, поговорить, поиграть, как прежде. Но что-то останавливало его. О чём он будет с ними говорить, что скажет в своё оправдание? Люду он тоже видеть не мог. Ему было бесконечно стыдно перед ней. Ведь он предал свою семью. Алименты с него регулярно удерживали, больше он ничего добавить не мог. Правда, когда у него появился заказчик, он даже сейчас не мог сказать – когда он начал предавать, и у него появилось много денег, он начал их давать Люде. Клал в конверт двести рублей и заносил ей на работу. Она молча брала и ничего не говоря, поворачивалась и уходила. И вот сейчас, когда у него появилось очень много времени подумать, он сгорал от стыда перед своими мальчиками. Если бы была возможность, он бы на коленях вымаливал у них прощение. За то, что украл у них их детское счастье, за то, что лишил их отца. Он только сейчас понял, как им было тяжело. Им не к кому было подойти, рассказать о своих детских делах, попросить совета, получить помощь. Помощь, которую может дать только папа. Но исправить уже ничего нельзя. Всё кончено. Пройдёт ещё несколько лет, и они забудут о нём. Возможно, Люда выйдет замуж и у детей появится новый папа. Константинов заревел, он положил голову на стол и ревел в голос, навзрыд. Слёзы душили его. Он размазывал их по лицу и никак не мог остановиться. Боже, как ему стыдно. Стыдно за всё, за всю свою жизнь. Почему он оказался здесь? Он начал успокаиваться и в который раз задумался об этом.

***

Почему так получилось? Почему его арестовали? Он строго следовал всем пунктам инструкции. Встречался только с дядей Колей. Никого он больше не знал. Все задания и деньги получал только через него. Всю информацию передавал только ему. Встречи происходили каждый раз на новом месте. Не чаще чем раз в неделю. В каждом послании помимо задания были указаны три новых места встречи. Каждую пятницу Константинов сидел у телефона. Ровно в девять вечера раздавался звонок. Трубку он не брал, а считал звонки, пока они не прекращались. От одного до трёх. После этого через минуту звонки повторялись и трубку он снимал только тогда, когда количество звонков равнялось тому, что было перед этим. Громко говорил: «Слушаю», – ему никто не отвечал, и он клал трубку на телефон. По количеству звонков определялось место встречи. В воскресенье в двенадцать часов они встречались, либо за городом в уединённом месте, либо в городе, наоборот, в людном. Здоровались, болтали о том о сём, обменивались термосами и расходились. Как помнил Константинов, они ни разу за прошедшие три года не встречались на одном месте дважды.

1.5. ОТЕЛЬ «КАЛИФОРНИЯ»

На протяжении трёх лет Юрий Иванович включал свой радиоприёмник «Геолог» и настраивал его на частоту 1044 на средних волнах. Это происходило каждый день, примерно в восемь вечера. В это время начинался концерт по заявкам радиослушателей радио «Свободная Европа». Концерт продолжался полчаса, но Константинов никогда не дослушивал его до конца. Минут за пять до окончания концерта он устанавливал частоту радиостанции «Маяк», затем выключал «Геолог». Всё это он делал по инструкции, выданной ему дядей Колей. Он каждый раз ждал аварийный сигнал. Этот сигнал означал полное сворачивание всех работ. Юрий Иванович должен был прекратить сбор данных. Всю непереданную информацию необходимо было оставить в условленном месте в ближайшее воскресенье в семь вечера, а фотоаппарат для микросъёмки уничтожить, например, выбросив в какой-либо водоём. Всё. Затем жить обычной жизнью обычного старшего научного сотрудника НИИ. Если он будет нужен – его найдут. Аварийный сигнал, по размышлениям Константинова, мог означать, что в его услугах заказчик больше не нуждается, но это маловероятно. А скорее всего, произошёл провал либо возникла угроза такого провала в цепочке от него дозаказчика, так он называл неизвестного ему человека, которому поставлял информацию.

Вот и сегодня он включил приёмник, настроил его на «Свободную Европу» и наводил порядок на книжной полке. За три года он не пропустил ни одного концерта, но песня «Отель Калифорния» не прозвучала ни разу. И вдруг его, как будто стегануло по нервам. Раздались знакомые аккорды группы «Иглс». Он быстро глянул на часы – было двадцать часов и двадцать две минуты. Аварийный сигнал. У него затряслись руки, он начал лихорадочно вспоминать инструкцию. Затем скрутил частоту приёмника на радио Маяк и выключил его. Пошёл на кухню, налил себе растворимый кофе, сел и задумался. Не паниковать, ничего страшного не произошло. Он не мог нигде проколоться. Значит, случилось что-то на участке от дяди Коли до заказчика. Ему осталось только выполнить последний пункт инструкции и на этом всё. Не будет больше никакого риска при выносе документов из института. Не нужно будет сидеть с Большой советской энциклопедией и расшифровать послания. Начнётся спокойная размеренная жизнь, какая и была у него три года назад. Не будет еженедельных встреч с дядей Колей, к которым, кстати, он привык. Они ему даже нравились, особенно если проходили на природе. Константинов глянул на часы – было без пяти девять. Поскольку сегодня была пятница, должны быть звонки для определения места предстоящей встречи. Он пересел на кресло в зале, у столика с телефоном. Рядом поставил кружку с недопитым кофе. Потом понял, что звонков больше быть не должно, ведь прозвучал аварийный сигнал. Но он тем не менее сидел и молча смотрел на телефон. Пять минут десятого, он встал с кресла, достал из тайника на книжной полке фотоаппарат для микросъёмки, сунул его в карман куртки, оделся и вышел на улицу. Весна была в разгаре. Не холодно, ветра нет. Деревья покрылись листочками. Они ещё не успели запылиться и были изумрудно-зелёные в свете неоновых фонарей. Вечер пятницы – на улицах много людей. Все не спеша куда-то бредут. Кто возвращался с работы со второй смены, кто прогуливался перед сном. Встречаются подвыпившие компании, которые отметили окончание рабочей недели. Константинов, засунув руки в карманы и сжав в правой руке маленький фотоаппарат, пошёл не спеша в сторону канала. Он внимательно осматривался, но ничего подозрительного не замечал. Через километр подошёл к мостику через канал. Это место Константинов давно обследовал. Разглядеть, что он делает, оставаясь не замеченным, невозможно. Ещё раз огляделся – никого на тротуаре не было. Проходя по мостику, он резким движением вынул фотоаппарат из кармана и бросил его в воду. Раздался небольшой всплеск. Прошёл дальше, но метров через сто развернулся и пошёл обратно. Нигде никого. Так, не спеша прогуливаясь, он дошёл до своего дома. Суетиться не нужно, торопиться тоже нет необходимости. Всё хорошо. Вернее, плохо, потому что деньги он больше получать не будет. Но это не беда, у него есть очень хороший запас, который закопан в стеклянной банке на заднем дворе его дачи. Вроде волноваться причин не было, но тем не менее Константинову не спалось. Ночь близилась к концу. Сон всё не шёл. Константинов встал с кровати, сходил на кухню за водой и посмотрел на часы. Было начало четвёртого. «Нужно спать, нужно спать. Ничего не произошло. Ко мне прицепиться не за что. Я нигде не мог допустить ошибку», – уговаривал себя Константинов. Незаметно для себя он заснул. Сон был тяжёлым. Ему снилось, что он все чертежи делает в двух экземплярах и один он отдаёт Анатолию, а другой дяде Коле. А Анатолий постоянно сыплет идеями и Константинову приходится всё время что-то переделывать в чертежах. Затем зазвучала музыка группы «Иглс», и он, лёжа на кровати в гостинице, поёт «Отель „Калифорния“». Проснулся, когда в комнате было светло. Весь мокрый от пота.

Сходил в душ. Затем позавтракал. Яичница не лезла в рот. Каждую субботу уже много лет на завтрак у него была яичница. С тех самых пор, как расстался с Людой. Это была его самая большая ошибка в жизни. Но только ли развод с женой и то, что он остался без своих мальчишек, были его ошибкой? А его сотрудничество с дядей Колей? Это ли не ошибка? Мысли снова переключились на день завтрашний. Ему нужно будет упаковать все неотправленные материалы в контейнер и оставить его в условленном месте. На выходе с платформы «Опалиха» Рижского направления есть киоск, где готовят сладкие пончики. Слева от киоска стоит металлический бак для мусора. Туда нужно будет выбросить контейнер с информацией между 19.00 и 19.15. И это всё. Контейнер – это металлическая банка из-под Пепси, куда он засунет маленький пакет с тремя микроплёнками. Таким способом он ещё ни разу не передавал информацию. Сегодня нужно будет съездить в Опалиху и всё проверить на месте. Посмотреть расписание электричек.

Позавтракав, Константинов занялся уборкой в квартире. Он регулярно, каждую субботу протирал пыль на мебели, особенно тщательно на книжной полке. Вымыл полы в спальне, зале и на кухне. Затем ещё раз внимательно проверил и поправил контрольные метки в комнатах. Убедившись, что всё нормально, он взял из шкафа куртку и вышел из квартиры. На улице была весна, и можно было идти в одной рубашке, но вечером, возможно, похолодает и куртка пригодится. Когда вернётся домой, он не знал. Сейчас он доедет до Рижского вокзала, запомнит расписание пригородных поездов на завтра, затем сядет в ближайшую электричку до Опалихи. Там он тщательно всё осмотрит, где киоск с пончиками, где мусорный контейнер. Как удобнее подойти и отойти. Куда после этого нужно двигаться, так как сразу же развернуться и снова пойти на платформу нельзя – можно привлечь к себе внимание. После того, как он всё определит для себя в Опалихе, нужно вернуться в Москву и сходить в магазин за продуктами, которые он покупал раз в неделю.

На Рижском вокзале он узнал, что ехать до Опалихи 50 минут. В воскресение поезд отходит в 18.00. Значит, в Опалихе он будет без десяти семь. Это его устраивало. Не спеша оглядеться и только после этого идти к киоску. А сейчас он сел на ближайшую электричку и поехал в Опалиху. По пути решил, что возвращаться лучше на автобусе из посёлка Новоникольское. От платформы в Опалихе это около трёх километров. Это безопаснее, чем околачиваться около платформы, ожидая своё поезд. Сегодня он это проверит. Теперь нужно решить ещё один вопрос. Как ему незаметно и естественно выбросить банку из-под Пепси в урну. Пожалуй, сделает так. Плёнки в банку засунет дома, банку положит в карман куртки. Куртка у него объёмистая, банку в кармане видно не будет. Выходя из электрички, он возьмёт банку в руку. Сейчас многие ходят с банками в руках и пьют на ходу. Подойдёт к киоску, купит пончик и сделает вид, что пьёт из банки, а затем банку выбросит в стоящую урну и не спеша пойдёт по дороге в Новоникольское. Сегодня всё это нужно отрепетировать.

Выйдя из электрички в Опалихе, он огляделся. У выхода с платформы стояло несколько киосков. В одном из них за пятьдесят копеек он купил баночку Пепси. Отошёл в сторону и надел на себя куртку, банку сунул в карман. Всё верно, банку абсолютно незаметно. Вытащил её и открыл. Банка издала шипение и из отверстия полезла пена. Пить совершенно не хотелось, но он сделал несколько глотков. Затем подошёл к киоску, где продавались пончики. Встал в небольшую, из трёх человек, очередь. Купил пончик и, отходя от киоска, выбросил банку с Пепси в урну, которая стояла слева. Затем, не оглядываясь, он медленно пошёл по дороге. Пройдя метров двести, он оглянулся. Киоска видно не было. Спросил у обгоняющей его женщины, как пройти в Новоникольское. Она ответила, что эта дорога прямиком выведет его к посёлку, а там дальше будет шоссе и автобусная остановка. Константинов не спеша шёл по тропинке вдоль дороги. Прохожих было не много. Разглядывал дачи, мимо которых проходил. Было тепло, и он снял куртку. Солнце пригревало. Торопиться было некуда. На душе у Константинова вновь стало спокойно. Все ночные волнения отошли, уступив место какому-то блаженству. Всё хорошо, волноваться нечего. Завтра всё пройдёт по проверенному сегодня сценарию. И он начнёт, или вернее, продолжит жизнь обычного человека. Без страха быть пойманным за руку, когда он выносил документы из института. Когда передавал фотоплёнки в термосе дяде Коле. Правда, за три года он привык к этому риску, к щекотанию нервов, к необычности, к какой-то особенности своей жизни. Он жил не так, как живут все. Было у него ощущение причастности к чему-то запрещённому, к какой-то тайне. Он был не такой, как все.

1.6. ТЮРЬМА

Константинов лежал, положив руки под голову, и смотрел в потолок. Его шконка с тонким матрацем была очень жёсткой и неудобной, но за месяцы, проведённые в камере, он привык к ней. Была ночь. Он научился определять время. Шконку ему опускал конвоир в десять вечера. Поднимал в шесть утра. Иногда попозже, видимо, тому было лень идти в камеру рано утром. Заснул Константинов сразу, как только лёг. Проспал часа три, не больше. Стало быть, сейчас около часу ночи. Он привык к ночной бессоннице. Часа через два – три он снова заснёт и проснётся, когда конвоир будет отмыкать его камеру. Ночную бессонницу он посвящал воспоминаниям о своей жизни. Правда, в последнее время вспоминать жизнь до ареста ему становилось всё сложнее и сложнее. Такое ощущение, что никакой жизни вовсе не было. Что вся его жизнь прошла в этой полутёмной камере. Она состояла из завтрака, обеда и ужина. Из вызовов на допросы, из поездок в суд. Из часовой прогулки в «колодце». Он всё пытался понять, где расположена тюрьма. Возили его в суд в закрытой машине и дороги он видеть не мог. Также он никак не мог определить, где расположено здание суда. Судя по времени в пути, всё было не очень далеко. Возможно, тюрьма располагалась в здании КГБ на площади Дзержинского. Не было ни одного ориентира. Из камеры вообще ничего не было видно, из кабинета следователя он видел только противоположную стену с окнами в решётках и двор, откуда его возили в суд. На прогулке он тоже ничего не видел. Квадрат неба над головой и высоченные стены с четырёх сторон.

***

Сегодня ему вдруг вспомнились первые дни после ареста. И если в дневное время он как-то держал себя в руках, то ночью давал волю своим чувствам. То он тихо рыдал в подушку, так, что та становилась совершенно мокрой от слёз. То его охватывало неистребимое желание вырваться из тюрьмы, и он подбегал к окошку и пытался вырвать решётку, сваренную из толстой арматуры. Он до крови сдирал себе шкуру на руках. Однажды начал колотить руками в дверь и кричать. Весь его организм, всё его сознание было заполнено каким-то животным ужасом, ужасом безысходности. Всё это он вложил в этот крик. Потом в камеру вошли два конвоира, пристегнули его наручниками к ножке стола, так что он не мог ни встать, ни сесть. Он мог находиться только на коленях. И они его били, били по очереди. Били по спине, били по животу. Затем они ушли, а он остался стоять на коленях у стола до утра. Было очень больно. Нестерпимо болели ноги, к утру он перестал их ощущать. Болела спина, так что он не мог ей пошевелить. Ему очень хотелось в туалет, и он обмочился. Было очень противно стоять на коленях в луже собственной мочи. Он хотел умереть, так как другого выхода не видел. Утром его отстегнули от стола, и он просто упал всем телом в свою лужу. Прошло несколько минут, а может, часов. Сознание постепенно вернулось к нему. Он кое-как добрался до не поднятой шконки. Брюки и рубаха были мокрыми от мочи. Он стянул их с себя и голый лёг на матрац. Всё тело болело, внутри был настоящий пожар. «Это хорошо, – подумал он, – может, я сейчас умру и завершится весь тот ужас последних дней». Он закрыл глаза и впал в беспамятство. Очнулся, когда загремел ключ в замке. В камеру вошёл старый прапорщик.

– Ну зачем же ты, горемычный, устроил скандал ночью? – тихо спросил его Трофимыч, – получил по заслугам. Но не вздумай пожаловаться, а не то наши ребята тебя насмерть забьют.

– Я хочу умереть, – тихо прохрипел Константинов.

– Нет, горемычный, не получится. Сначала нужно ответить за всё, а потом – как суд решит.

– Трофимыч, застрели меня, я больше не могу.

– Лишить человека жизни может только Господь Бог либо суд. Тебе ещё нужно пройти девять кругов ада, прежде чем предстанешь на самом главном Суде.

– Я этого не выдержу, – прохрипел Константинов и слёзы потекли из его глаз.

– Выдержишь, ещё не то выдержишь, горемычный. Если не виновен, отпустят тебя с миром, а если виноват, то обижаться тебе не на кого. А теперь собирай свои тряпки, пойдём, отведу тебя в душ.

Он стоял под горячими струями воды, грязь стекала с него. Стекал с него и весь тот ночной ужас. «Нужно остаться человеком, до конца быть человеком», – пульсировала в голове одна-единственная мысль. Константинов постирал свои вещи, крепко их отжал и одел на себя. Вернулся в камеру и сел на стул. Очень сильно болела спина, так что он не мог ни вздохнуть, ни пошевелиться. Шконка была пристёгнута и Константинов лёг на пол. Пол был жёсткий и холодный.

***

Очень медленно тянулись дни. Они были похожи один на другой, как близнецы. Ничего не происходило. В шесть утра приходил конвоир и поднимал шконку. Константинов делал что-то вроде утренней зарядки, затем долго и не спеша умывался. Приносили завтрак, который он не торопясь съедал. Он уже привык к тюремной еде, и она не вызывала у него рвотного рефлекса, как раньше. Потом он сидел на стуле и ждал, когда его выведут на прогулку. Мыслей в голове не было никаких. Хотя, наверное, были, только они проходили сами по себе, он даже не мог понять о чём он думает.

Адвокат как-то сказал ему, что он может пользоваться тюремной библиотекой. Константинову принесли потрёпанный томик Льва Николаевича Толстого «Анна Каренина». Он долго пытался вспомнить, читал ли этот роман. Но вспомнить не мог. Вообще ему всё с большим трудом удавалось вспоминать, что было до ареста. Как будто это была совершенно чужая жизнь. Он очень хорошо помнил все детали своего преступления, но как жил ДО ЭТОГО, вспоминал с трудом. Он не мог вспомнить, как выглядят его мальчики. Ходил ли он с ними в зоопарк? Так и про «Анну Каренину». Он помнил, что дома у него была хорошая библиотека. Каждый раз, возвращаясь с полигона, он привозил домой несколько книг. В посёлке был очень хороший книжный магазин. Дома они с Людой садились на диван и перелистывали их. Книги были совершенно новыми, со склеенными листочками. При листании они издавали слабый треск лопавшегося клея. А как чудесно они пахли. В них не было запаха пыли, который появляется через несколько лет стояния книги на полке. Они пахли типографией. Это совершенно не передаваемый запах новой книги.

А томик Толстого пах тюрьмой. Страницы были замызганы десятком рук заключённых. Константинов пытался читать, но ничего не получалось. Он никак не мог сосредоточиться на чтении, мысли постоянно сбивались, хотя он ни о чём и не думал.

***

Константинову вспомнился первый вызов к следователю. После задержания и помещения его в камеру долго ничего не происходило. Четыре дня. Он терялся в догадках. Ему казалось, что после ареста начнутся непрерывные допросы, но ничего этого не было. Константинов даже однажды спросил конвоира, когда его будут допрашивать, может, про него все забыли, может, его арестовали по ошибке. «Сиди, не рыпайся, всему своё время. Если по ошибке, то уже бы выпустили», – пробурчал конвоир. И он сидел и ждал. Понимал, что никакой ошибки, конечно, нет. Ведь он в самом деле торговал государственными секретами. Но почему-то слова «предательство и шпионаж» ему в голову не приходили. Он знал, что поступал очень плохо, но то, что он изменник Родины впервые услышал от следователя.

1.7. АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ

Следователь был в добротном сером костюме, в галстуке, который отлично гармонировал и с костюмом, и с белоснежной рубашкой в серую вертикальную полоску. Чисто выбрит, с запахом хорошего парфюма. Короткая стрижка с лёгкой сединой. «Наверное, мой ровесник», – подумал Константинов.

– Проходите, Юрий Иванович, присаживайтесь, – следователь указал рукой на стул, стоящий в метре от стола. Константинов подошёл к стулу и попытался придвинуть его ближе к столу, но тот стоял как прибитый.

– Не нужно этого делать, вся мебель прикреплена к полу, так положено, – улыбнулся следователь.

– Конечно, конечно. Извините, – Константинов присел на краешек стула.

– Располагайтесь поудобнее, Юрий Иванович, разговор у нас будет долгий, – следователь пролистывал рукописные листы бумаги, которые вынул из небольшой папки. Константинов успел прочитать на одном листике заголовок «Рапорт».

– Я слушаю Вас, – с дрожью в голосе сказал Константинов.

– Во-первых, меня зовут Александр Александрович, фамилия Петров. Я старший следователь по особо важным делам комитета государственной безопасности, подполковник. Буду вести Ваше дело. Во-вторых, слушать Вас буду я. Так что Вы сейчас мне всё спокойно и подробно расскажете, а я выслушаю. Затем все ваши показания запишу в протокол, Вы с ним ознакомитесь и подпишите. Так что, слушаю Вас, – следователь откинулся в кресле на спинку и внимательно посмотрел на Константинова.

– Я ничего не понимаю: почему меня задержали, схватили, привезли в тюрьму и держат здесь? Я ничего не сделал. – Константинова как будто прорвало, он говорил быстро и сбивчиво: – Я ничего не нарушал. За что меня арестовали?"

Александр Александрович громко стукнул ладонью по столу и, повысив голос, сказал:

– Прекратите, Юрий Иванович. Вот этого спектакля не нужно. Вас задержали с поличным в момент закладки контейнера с фотоплёнкой в мусорную урну. Есть фото и видеосъёмка этого действия. На фотоплёнке, которую Вы положили в контейнер, сфотографированы секретные документы, с которыми Вы работали в институте. Это всё, как говорится, медицинские факты. На основании чего Вы, Юрий Иванович, подозреваетесь в совершении тяжкого преступления, а именно в шпионаже в пользу иностранного государства, иными словами, в предательстве Родины. Уже всего этого достаточно, чтобы суд приговорил Вас к расстрелу.

Константинов побледнел, его руки начали дрожать:

– Я не понимаю, о чём Вы говорите. Я просто купил пончик и выбросил в мусорный бак банку из-под Пепси.

– Юрий Иванович, я бы с радостью поверил в вашу невиновность. Вы мне чем-то симпатичны, но дело всё в том, что наши сотрудники изъяли из мусорного контейнера все баночки и только на банке с фотоплёнками были Ваши отпечатки пальцев. Но и это ещё не самое страшное. На фотоплёнках, которые обработали наши специалисты, находятся фотографии чертежей системы, которой занимается ваша лаборатория в институте и сделаны они с чертежей, которые Вы получили в Первом отделе института за неделю до Вашего провала. Вот как-то так, Юрий Иванович.

– Этого не может быть, этого не может быть, – Константинов обхватил голову руками и раскачивался на стуле.

– Юрий Иванович, оставьте Ваши причитания, Вы им можете предаться в камере после допроса, а сейчас приступим к делу, – спокойно сказал следователь, – я слушаю Вас.

– Я не знаю, что мне рассказывать. Можно мне воды?

– Пожалуйста, – следователь налил полный стакан воды из графина и подал Константинову.

Тот жадно выпил, вода текла по подбородку и капала на рубашку: «Если желаете курить – пожалуйста», – и он придвинул пачку сигарет.

– Я в самом деле не знаю, о чём говорить, – уже спокойнее сказал Константинов, – лучше Вы спрашивайте меня, а я буду отвечать.

– Ну что ж, давайте попробуем так.

Допрос продолжался весь день. Александр Александрович несколько раз выходил из кабинета. Тогда в кабинет входил конвоир и стоял у двери. Однажды следователь вышел надолго и когда вернулся, чувствовалось, что он пообедал. Константинову обеда не предложили.

Когда его привели в камеру, было время ужина. Дежурный просунул ему в окошко, которое было сделано в двери камеры, алюминиевую чашку с тушеной капустой, поверх которой лежал кусок серого хлеба и поставил солдатскую кружку с холодным чаем. Отнеся всё это на стол, Константинов сел на табурет и задумался. Аппетита не было совершенно. Он даже не прикоснулся к еде. Выпил только чай и начал вспоминать во всех деталях прошедший разговор со следователем. Его вопросы, свои ответы. И чем внимательнее он анализировал прошедший допрос, тем сильнее мучило непонимание, почему его арестовали. Следователь ничего не знал о его деятельности. У него был только один факт, это закладка, как он выражался, в мусорный бак банки с фотоплёнками. Следователь очень плохо представлял работу лаборатории, чем конкретно занимался Константинов. Когда он рассказывал о связном дяде Коле, сложилось впечатление, что следователь о нём слышит впервые. Внимательно порассуждав, Константинов пришёл к выводу, что он попался совершенно случайно, что за ним не охотились и не следили. За все три года контрольные метки в его квартире ни разу не были нарушены. Оперативники, скорее всего, как-то узнали о том, что мусорный ящик у киоска используется для передачи информации. Хотя и здесь есть нестыковочка. Тогда они должны были хватать всех, кто выбрасывает банку из-под Пепси. Но задержали именно его. Почему?

Он просидел на табурете около стола до самого вечера. Вошёл конвоир, забрал чашку с нетронутым ужином и опустил шконку. Константинов перебрался на постель и лежал, положив руки под голову. Лежал и думал. Почему его арестовали, ведь он скрупулёзно выполнял все рекомендации дяди Коли касающиеся его безопасности? Ни разу не нарушил ни один пункт из инструкции. И чем больше Константинов думал, тем сильнее в нём крепла уверенность, что попался он совершенно случайно. Теперь нужно подумать, как вести себя на допросах. Хотя, собственно, обманывать и пытаться что-то скрыть, смысла не было. Выгородить себя, перевалив вину на кого-то, другого не получится. Как сказал следователь, его взяли с поличным и одного факта, что он сфотографировал и пытался передать секретную информацию, составляющую государственную тайну, достаточно для расстрела.

Зачем он начал выполнять пункт инструкции после получения аварийного сигнала? Ведь аварийный сигнал означал, что где-то в цепочке произошёл провал либо возникла угроза такого провала. Ему нужно было затаиться, уничтожить все улики: выбросить вместе с фотоаппаратом все плёнки, уничтожить тайник и продолжить свою жизнь нормального человека. А ещё лучше – сразу уволиться и уехать куда-нибудь подальше, в другой город. Деньги у него были. Он их закопал на даче у дома в стеклянной банке. Там было тридцать тысяч рублей. Этого более чем достаточно. Вот про эту банку говорить следователю не стоит. Ещё дома в тайнике на антресоли было около десяти тысяч. Интересно, нашли они при обыске тайники или нет? Если нашли, то следователь обязательно об этом скажет. А если нет? Может, ему самому рассказать о нём? Стоит, наверное, помогать следствию, тогда, возможно, суд это учтёт и его не расстреляют?

А возможно, его провал – это часть плана дяди Коли? Перевести все «стрелки» на Константинова и скрыть всю шпионскую сеть, которую тот развернул в их институте? Возможно, Константинов не единственный поставщик секретной информации? То, что комплекс, который они разрабатывали, представлял очень большой интерес для вражеской разведки, он знал точно. Сдать Константинова, сохранив других, более ценных сотрудников института? Тогда не имеет никакого смысла что-то скрывать. Нужно рассказывать всю правду о своей деятельности, о своих контактах с дядей Колей.

С такими мыслями Константинов незаметно для себя уснул.

1.8. ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ

Однажды ночью, ворочаясь на неудобном матраце, Константинов вспомнил то, чего ни разу не вспоминал. Александр Александрович, его следователь, тоже об этом его ещё не спрашивал. С чего всё началось? Константинов положил руки под голову и задумался. Постепенно в его памяти начал разматываться клубок воспоминаний трёхлетней давности.

***

Константинов сидел в ресторане посёлка, который располагался возле испытательного полигона. Посёлок, как, собственно, и весь район, прилегающий к полигону, был закрытой территорией, куда попасть можно было только через единственный КПП, стоящий у дороги, ведущей с железнодорожной станции. В посёлке была достаточно большая гостиница «Россия», где останавливались все сотрудники их института, а также представители различных заводов, приезжавших на полигон. В посёлке также имелось множество общежитий, где жили те, кто постоянно работал на полигоне. Жили с семьями, с детьми. На одном краю посёлка располагался частный сектор, «Шанхай», прозванный так за его беспорядочно построенные домики-бараки. Возник «Шанхай» в самом начале строительства полигона и жили в нём старожилы. Руководство посёлка постоянно ставило в планы снос «Шанхая», но руки так и не доходили. Были в посёлке и школа и детские садики, магазины и поликлиника. В общем это был обычный посёлок со своей жизнью и своим бытом. Отличался он от других поселков только лишь тем, что въехать и выехать из него можно было только по специальному пропуску. Да ещё на другом краю посёлка была большая огороженная территория, где располагалась воинская часть и куда каждый раз по приезде нужно было прийти и получить пропуск на полигон.

В эти дни гостиница была практически пуста. Народ начинал заселять её только за несколько дней до начала испытаний, а они в ближайшее время не планировались. Сейчас столовая, располагающаяся на первом этаже гостиницы, вечером просто закрывалась, но когда собирался народ на испытания, она вечерами начинала работать как кафе. А в дни затишья единственным местом, где можно было поужинать, был ресторан «Метелица».

Константинов заказал себе домашней лапши с курицей и котлету по-киевски, салат из квашеной капусты и сто граммов водки. Водку и салат принесли быстро, а вот остальное нужно было подождать минут двадцать. Он налил себе немного в рюмку и выпил, закусив капустой. Поскольку был будний день, музыкантов в ресторане не было, а просто звучала музыка из магнитофона. Делать было нечего и Константинов разглядывал посетителей ресторана. Их было не много. В углу, за сдвинутыми столиками, сидела большая компания, похоже, отмечали чей-то день рождения. Они были не из их института. «Наверное, с какого-нибудь завода», – подумал Константинов. За столиком у окна сидела семья полковника. Он с женой и двое подростков: мальчик и девочка. Погодки, лет по двенадцати. Полковника Константинов часто встречал на полигоне, но кто он и чем занимается, не знал. Встретившись с ним взглядом, он приподнялся на стуле и кивнул. Полковник в ответ также кивнул Константинову, затем обернулась его жена и улыбнулась ему, хотя он видел её впервые. В зал вошёл ещё один посетитель. Немолодой человек, одет просто: джинсы и пуловер. Он оглядел практически пустой зал и направился к столику, где сидел Константинов.

– Добрый вечер, не будете возражать, если составлю Вам компанию? – сказал он с улыбкой и, не дожидаясь ответа, сел на стул.

– Да, конечно, присаживайтесь, – запоздало ответил Константинов.

– Извините, что нарушу Ваше уединение, но ужасно не люблю сидеть в одиночестве, – он приподнялся и протянул Константинову руку, – разрешите представиться, Владимир Петрович, корреспондент.

– Юрий Иванович, – Константинов также приподнялся на стуле и пожал тому руку.

Владимир Петрович сделал заказ подошедшему официанту и попросил сразу принести двести граммов водки, затем по-хозяйски взял графинчик Константинова и разлил оставшуюся водку в две рюмки: «Давайте, Юрий Иванович, выпьем за знакомство», – стукнувшись рюмками с Константиновым, залпом выпил. Затем поддел вилкой салат из его тарелки и закусил. Константинов с натянутой улыбкой пододвинул свой салат на середину стола: «Угощайтесь, не стесняйтесь». Что-то не очень ему понравился новый знакомый, который, судя по всему, не даст спокойно поужинать и подумать. А подумать нужно было о том, как всё-таки переставить разъём на их системе, чтобы монтажники смогли его подсоединить к схеме изделия. Именно для этого его срочно вызвали на полигон, куда он должен был приехать с начальником лаборатории Анатолием Васильевичем. Но за пару дней до поездки выяснилось, что того срочно вызывают на совещание в министерство и пришлось ехать одному. Правда, Анатолий Васильевич предлагал взять с собой нового технолога из лаборатории, но на него не был готов допуск к работе на полигоне. Так что поехал один. А вопрос был сложный и, главное, срочный. Все весогабаритные характеристики были соблюдены, но один разъём оказался в таком месте, что монтажники к нему никак не могли подобраться. Нужно было что-то придумать и Константинов планировал за ужином хорошенько подумать, чтобы затем в гостинице это изобразить на бумаге.

– Юрий Иванович, Вы меня не слушаете? Я говорю, что как корреспонденту, мне это очень интересно, – привлёк к себе внимание Владимир Петрович, – познавать новые места, знакомиться с интересными людьми.

– А с чего Вы решили, что я интересный человек, – улыбнулся Константинов.

– Да Бог с Вами, Юрий Иванович, как можно быть неинтересным человеком, занимаясь такой важной работой, быть, так сказать, на передовой, укрепляя обороноспособность нашей Родины, развивать советскую науку, простите за столь выспренние слова. И занимаетесь Вы, я уверен, очень интересным делом.

– Да бросьте Вы, Владимир Петрович, я занимаюсь самыми обыденными вещами в самом обыкновенном институте и занимаю самую банальную должность старшего научного сотрудника. А то, что мы занимаемся столь важным делом, об этом как-то не думаем. Всё значительно прозаичнее, чем Вам могло показаться.

Подошёл официант, поставил на стол еду и графин с водкой. Владимир Петрович разлил по рюмкам. Выпили.

– Извините, Владимир Петрович, а Вы к нам зачем приехали? – спросил Константинов.

– Редакционное задание, Юрий Иванович. Поручили написать очерк о разработке новейших образцов вооружения, которыми занимаются наши учёные. Но, знаете, писать заштампованные фразы о наших успехах мне не хочется. Я думаю, нужно писать в первую очередь о людях, работающих здесь и затем уже через призму их отношения к своему делу, написать и о самом деле. Конечно, в рамках допустимого, – он широко улыбнулся и добавил, – меня ведь тщательно проинструктировали компетентные органы, подписывая командировку на полигон.

Затем он стал рассказывать, в каких интересных местах он был, с какими известными людьми встречался. Пообещал показать фотографии, которые лежали у него в гостинице.

– Вот допьём водочку и пойдёмте в гостиницу, я Вам покажу массу интересного. Кстати, у меня в номере есть ещё бутылочка финской водки, изумительный вкус, но самое главное – утром как огурчик, никаких последствий.

– Финская, говорите. Это хорошо, много слышал, но сам не пробовал, – сказал Константинов.

– А знаете что? Вы будете героем моего очерка. Я буду писать про Вас. В номере возьму у Вас интервью. Мы славно побеседуем за бутылочкой финской.

– Уважаемый Владимир Петрович, извините, никакое интервью я давать не буду. Поймите меня – не могу, запрещено.

– Зря переживаете. Ничего я публиковать без согласования с органами не буду. Обязательно согласую и с Вами, и с вашим руководством. А сегодня мы просто поболтаем о том о сём. А в Москве я всё решу и тогда мы с Вами ещё встретимся.

«Какой всё-таки интересный собеседник, напрасно мне он вначале не понравился», – подумал Константинов, когда они рассчитывались за ужин. Вышли на улицу, погода была великолепная. Ярко светили звёзды, ветер нёс запахи осенней степи. На улицах было много народу. Летом не погуляешь – жара. Зимой – холод. А вот весна и осень самое прекрасное время. Константинов кивал своим знакомым.

– Вы всех знаете? – удивлялся Владимир Петрович, – Вы, наверное, часто бываете здесь?

– Бываю, правда, не часто, в основном на испытаниях, да так, со всякими делами. А мне здесь нравится, отдыхаю от московской суеты, от начальства.

– Мне тоже нравится бывать в разных местах, знакомиться с различными людьми. Я много где побывал, кстати, придём, покажу фотографии, – вновь напомнил Владимир Петрович, – и здесь мне очень нравится, просторно и дышится легко.

Номер у Владимира Петрович был огромный. Две комнаты. В одной диван, два кресла, стол, телевизор и холодильник. В другой комнате, по-видимому, спальня. Они придвинули кресла поближе к столу. Владимир Петрович достал из холодильника бутылку водки, на этикетке было написано «FINLANDIA». Стекло бутылки было не простое, а какое-то пупырчатое, как кожура мандарина. Еще на стол поставил металлическую баночку с чёрной икрой.

– Однако, откуда такое богатство? – весело спросил Константинов. Настроение у него было великолепным, хотелось ещё выпить, поболтать с этим замечательным человеком, посмотреть его интересные фотографии.

– Водку привёз друг, дипломат, из самой Финляндии, а икорку прислали друзья с Каспия, – ответил Владимир Петрович, тонко нарезая булку чёрного хлеба и намазывая кусочки сливочным маслом.

– Как я Вам завидую, Владимир Петрович, завидую белой завистью. Вы столько видели, у Вас много друзей.

– Ну тогда давайте выпьем за дружбу, – сказал Владимир Петрович, и они выпили.

– А у меня с этим сложнее, больше всё один да один.

– Понимаю, Юрий Иванович. Друзей с такой работой иметь сложно, с семьёй тоже непросто. Жена ушла, с любовницей не сложилось. Так ведь, Юрий Иванович? – И он посмотрел Константинову прямо в глаза. – Давайте выпьем за жизнь.

– Да, это точно. Кругом проблемы, – вздохнул тот.

Они выпили. В голове Константинова появился какой-то туман, мысли путались. Возникло сильное желание выговориться. И Константинов начал рассказывать, как они познакомились с Людой, а потом про Нину. Про институт, где он учился и про свою работу.

– Так что там у тебя не ладится с разъёмом? – напомнил ему Володя, – я ведь в юности был радиолюбителем, может, что посоветую.

Они уже перешли на «ты». Правда, когда, Константинов уже не помнил.

– Да ты понимаешь, ерунда полная. Всё сконструировали по техническому заданию, а один разъём монтажники подключить никак не могут. Руки у них, видишь ли, не залазят под блок.

– Ну-ка, Юра, давай поподробнее.

Константинов взял лист бумаги с тумбочки и начал рисовать схему изделия и их системы, пытаясь объяснить, плохо разбирающемуся в технике, Володе. Он всё пытался рассказать доходчивее, но ничего не получалось. Мысли все путались, неслись вскачь. Константинов всё рисовал и рисовал, уже не один лист бумаги валялся на полу комнаты. А Володя всё подливал ему водку. Она была в самом деле отличная, с приятным ароматом, но Константинов уже ничего не ощущал. Он всё рассказывал и рассказывал: об институте, об их лаборатории, о том, какой замечательный был руководитель Леонид Парфёнович и как тяжело работать с Анатолием Васильевичем. О том, какие великие учёные работают в институте. В конце концов речь Константинова стала совершенно несвязанной, он уронил голову на стол и провалился в небытие.

Сколько прошло времени он не знал. Голова раскалывалась. С трудом открыв глаза, Константинов увидел яркий свет за окном. Он был в своём номере, на своей кровати. «Как я сюда попал?» – Константинов пытался вспомнить, но ничего не получалось. Кое-как поднявшись, он подошел к окну. День был в разгаре. Люди не спеша шли по своим делам. Росшие у гостиницы берёзы в лучах солнца казались золотистыми. Он вновь попытался вспомнить, что было вчера вечером, и никак не мог. Помнил, как разгорячённый спиртным пытался что-то рассказать корреспонденту. Постепенно он начал вспоминать, как рисовал схемы на бумаге, как рассказывал про изделие. Его прошиб холодный пот и руки мелко задрожали. Он понимал, что наговорил очень много лишнего. «Нужно срочно подняться в номер к Владимиру Петровичу и забрать все исписанные листы, извиниться и попросить никому ничего не рассказывать», – это была его единственная мысль, когда он спешно умывался. Одевшись, Константинов поднялся на этаж, где был номер Владимира Петровича. На стук в дверь никто не отозвался. Тогда он застучал ещё настойчивее, но никто не открывал. Константинов спустился на первый этаж в регистратуру. Там ему сказали, что постоялец ночью вызвал такси и уехал.

– Куда?

– Ничего не сказал.

У Константинова перехватило дыхание и задрожали ноги.

– Там в номере должны были остаться бумаги с рисунками, Вы не видели? – со слабой надеждой в голосе тихо спросил у дежурной.

– Ничего не было. Я сама заходила принимать номер. Всё было чисто, вещи все на месте.

– Какие вещи? – не понял Константинов.

– Гостиничные, какие же ещё. Полотенца, постель.

– Спасибо, извините, – Константинов не спеша побрёл на свой этаж.

«Ну я и влип», – подумал он. Голова болела нешуточно, и он нашёл в своём портфеле пакетик с лекарствами. Брать с собой в командировку лекарства его приучила Людмила, когда они ещё жили вместе. Выпил таблетку от головы и прилёг на кровать. Мысли метались как шальные. Он представлял, что будет, когда об этом узнают в Первом отделе института. Это грозило увольнением с «волчьим билетом». Голова никак не проходила, и он решил сходить пообедать и выпить немного водки. О работе сегодня даже не думалось, хотя дело было срочное. В ресторане он немного успокоился – будь что будет. Но на работу не пойдёт, нужно отлежаться. Что-то финская водка ему не пошла.

На другой день он был свеж и полон сил. Совместно с начальником сборочного цеха они сумели найти место для злополучного разъёма. Переделки их системы были незначительны.

Вернувшись в Москву, Константинов подробно рассказал Анатолию Васильевичу всю историю с разъёмом. Об инциденте в гостинице он ничего говорить не стал. «Поживём – увидим», – успокоил себя Константинов, может, всё обойдётся и он зря нагоняет на себя страх. И Владимир Петрович приличный человек и его рисунки никуда не попадут. Он, кстати, обещал встретиться в Москве». Но, тем не менее некоторое время Константинов ходил сам не свой. Правда, через неделю он начал успокаиваться. Никто его никуда не вызывал, всё было, как всегда. Владимир Петрович, несмотря на обещание, с Константиновым так и не встретился. А через месяц он уже практически не вспоминал о своей командировке.

Однако месяца через три они снова встретились. Константинов с группой сотрудников лаборатории были на испытаниях изделия. Всё прошло хорошо. Они собрали необходимый материал для дальнейшей работы. Теперь им нужно было пообщаться со смежниками с завода и проговорить план дальнейших действий. Этим должен был заняться сам Анатолий Васильевич, а Константинова отправили в Москву, в институт, на совещание по результатам испытаний. Поезд отъезжал вечером. Несмотря на то, что он был проходящий, в купе, где должен ехать Константинов, не было ни одного пассажира. «Это очень хорошо, удастся нормально отдохнуть», – подумал он. Не нравились ему вагонные разговоры, совместные ужины за вагонным столиком, как правило, со спиртным. Константинов переоделся в тренировочный костюм и лёг на свою полку, намереваясь почитать. Но тут в дверь постучали, она открылась и в купе вошёл ещё один пассажир. Он огляделся, увидел лежащего Константинова и весело сказал: «Добрый вечер, Юрий Иванович. Вы уже расположились?» У Константинова спёрло дыхание, и он осипшим голосом ответил: «Владимир Петрович? Добрый вечер. Вы как здесь?»

– Пути Господни неисповедимы, – он повернулся и закрыл дверь на замок, – видимо, судьбе так угодно, чтобы мы с Вами снова встретились.

– Прошлый раз Вы так внезапно исчезли из гостиницы, – проговорил Константинов.

– Срочный вызов в редакцию, даже некогда было зайти к Вам попрощаться. С Вами всё было хорошо?

– Не очень, голова сильно болела и совсем ничего не мог вспомнить. Кстати, как я добрался до своего номера?

– Вот же черти, уверяли, что от финской никогда не болит голова. Но в остальном всё было отлично. Мы славно пообщались, а в номер спуститься я Вам помог.

– Владимир Петрович, я в тот вечер много лишнего, – начал было Константинов.

– Не переживайте, Юрий Иванович, – перебил его Владимир Петрович, – все Ваши откровения никуда не попадут. Так же, как и все чертежи, которые Вы сделали. Они лежат в папочке, в надёжном месте.

Во время этого разговора Владимир Петрович успел переодеться в домашние брюки и футболку. Он раскрыл портфель и извлёк оттуда несколько баночек консервов и бутылку коньяка. Разложил на столе, затем достал металлические рюмки и пластиковые вилки.

– Присаживайтесь, Юра. Вы же помните, что мы с Вами перешли на «ты»? Не знаю как ты, но я ещё не ужинал. Так что прошу, не стесняйся.

Константинов поднялся с полки и сел за столик напротив. Владимир Петрович сноровисто открывал баночки, от которых шёл такой аромат, что даже у перекусившего в буфете Константинова сразу разыгрался аппетит. Надписи на баночках были сделаны не по-русски, так же, как и этикетка на коньяке, который Владимир Петрович разлил в рюмочки.

– Владимир Петрович. Извините, Володя. Мне бы хотелось забрать у Вас папку с чертежами. Давайте встретимся в Москве, и Вы мне её отдадите, – не очень смело проговорил Константинов.

– Юра, давай сначала выпьем, – он стукнулся своей рюмкой о рюмку, стоящую на столе и не спеша выпил коньяк. Затем поддел вилкой кусочек чего-то из баночки и закусил.

Константинов тоже выпил и почувствовал, как тепло пошло по горлу в желудок и начало там расползаться. Закусил из той же баночки и не понял, что это было. То ли рыба, то ли мясо. Увидев его непонимающий взгляд, Владимир Петрович сказал: «Фуагра. Гусиная печёнка. Привезли из Франции. Кстати, коньяк тоже французский», – и налил ещё по одной.

– Не переживай, Юра. Мы с тобой обязательно встретимся в Москве, но папочку я тебе не верну, извини. Она нам ещё очень может пригодиться.

– Не понял, – побледнев, тихо сказал Константинов.

– Да не переживай ты так, давай ещё выпьем и потом поговорим. Нам есть о чём поговорить.

Они, не чокаясь, выпили ещё по рюмочке. Константинов закусил из другой баночки и опять не понял, что это. «Мидии, – сразу подсказал Володя, – а в той баночке простой свиной паштет, очень вкусный». Он сразу налил ещё коньяка и ничего не говоря выпил. Константинов тоже. Закусили. Володя откинулся на спинку полки и посмотрел Константинову в глаза. Тот внутренним чутьём понял, что сейчас начнётся неприятный для него разговор. Тоже откинулся на спинку и сложил руки на груди, как бы говоря, что он готов.

– Юра, я не буду ходить вокруг да около. Надеюсь, ты понимаешь, что наша сегодняшняя встреча не случайна. Так же, как и прошлая – в ресторане. Я представляю одну крупную компанию, которая занимается аналогичными разработками в той же области, что и ваш институт. Правда, расположена она за рубежом. И нам очень интересно знать,на каком этапе разработки вы находитесь сейчас, знать о ваших планах, о новых идеях, о характеристиках изделия.

– Да как Вы смеете мне это говорить! Если я случайно, под действием спиртного, сболтнул Вам лишнего, это не значит, что я готов заниматься шпионажем, подрывая оборону своей Родины! – он попытался вскочить, но полка, находящаяся сверху, не позволила этого сделать.

– Браво, Юра! Сколько пафоса в вашем спиче. Вы настоящий коммунист. Только давайте рассуждать по-другому. Вы говорите об обороне Вашей Родины, а при этом разрабатываете оружие, предназначенное исключительно для нападения и уничтожения людей. Или я не прав?

– Конечно нет. Вернее, правы, что это наступательное вооружение, но предназначено оно для сдерживания вероятного противника, – не очень уверенно начал говорить Константинов.

– Какие вы всё-таки странные люди. Кругом, в каждом видите противника. Скажите, ну какой я Вам противник? Мы, можно сказать, с тобой друзья. Да и занимаемся одними и теми же вопросами. Только на самом деле это мы должны бояться вас. Чего греха таить, по многим видам вооружения вы опережаете нас. И мы вынуждены постоянно догонять, чтобы не стать слабее.

– Да о чём Вы говорите, Владимир Петрович? Ты не забыл, кто сделал атомную бомбу? Это вы вынудили нас ввязаться в гонку вооружения! – выкрикнул Константинов и ударил ладонью по столу.

– Юра, успокойся, а то ты сейчас на меня с кулаками бросишься. Да, была бомба. Но вы быстренько ликвидировали отставание и сделали не только атомную, но и водородную бомбу. Разогнавшись в этой, как ты сказал, гонке вооружения, вы не можете остановиться, и нам становится страшно.

– Советский Союз миролюбивое государство, и всё, что мы создаём, нацелено исключительно на поддержание мира, – уже спокойнее ответил Константинов.

– Отлично, Юра. Давай за это выпьем. За мир во всём мире, как пишут на ваших плакатах, – и он наполнил рюмки коньяком.

Константинов выпил первым, не чокаясь с Владимиром Петровичем. Тот налил ещё и Константинов снова выпил. Владимир Петрович поднялся и пересел на полку рядом с Константиновым.

– Юра, представь себе, что мы дикари и живём по соседству. И тебе кажется, что трава на моём лугу зеленее и вода в моей речке чище. То же самое думаю и я, о твоих лугах и речке. Тебе очень хочется захватить мои луга и мою речку, но ты боишься. Потому что у меня, так же как и у тебя, есть дубина. И ты знаешь, что получишь её по башке, если сунешься ко мне. Но потом ты нашёл дубину подлиннее и перестал меня бояться. Я, узнав об этом, тоже ищу себе такую же длинную дубину, чтобы ты не полез ко мне. А потом ты находишь автомат и перестаёшь совсем меня бояться, и хочешь уничтожить моё племя, чтобы захватить мои луга и мою речку. Что остаётся делать мне? Тоже искать автомат, может, это отрезвит тебя. Но что будет дальше? В один прекрасный момент ты не выдержишь и начнёшь стрелять по мне, а я по тебе. И перебьём все друг друга до единого, – Владимир Петрович замолчал и сидел, положив руки на коленях.

– Владимир Петрович, ты утрируешь, – попытался возразить Константинов.

– Да, я утрирую, я гиперболизирую, но это рано или поздно произойдёт. И от нас с тобой зависит, будет человечество развиваться дальше или сгорит в адском пламени, – повышая голос ответил Владимир Петрович.

– Советский Союз не собирается ни с кем воевать и его бояться не нужно, – начал говорить Константинов, но Владимир Петрович перебил.

– Да брось, Юра. Я это уже слышал. А ты не забыл Афганистан? А Карибский кризис, когда мы стояли на грани третьей мировой?

Владимир Петрович разлил остатки коньяка в рюмки и молча выпил свою. Выпил свою и Константинов.

– Юра, пойми, мы с тобой не можем остановить разработку вооружения, но мы в силах не допустить отставания моей страны. Это вопрос жизни и смерти. Если Союз закончит разработку вашего изделия раньше нас, у руководства страны появится в руках автомат, как у тех дикарей. И они могут нажать на курок, уничтожая всё вокруг, в том числе и себя.

– И что же ты предлагаешь? – тихо спросил Константинов.

– Не дать нам отстать. Для этого нужен ты. Нужны характеристики изделия, нужны последние разработки.

– Но я занимаюсь только лишь одной системой, а их в изделии десятки.

– Юра, я надеюсь, что в вашем институте честных и порядочных людей достаточно, которым не безразлична судьба человечества.

– Володя, то, что ты предлагаешь, совершенно противозаконно. Меня просто арестуют и посадят.

– За свою безопасность можешь не беспокоиться, ты будешь работать с профессионалами своего дела, они помогут тебе организовать сбор необходимой информации так, что тебя никто не заподозрит.

– Володя, а ты не боишься, что в Москве я пойду на площадь Дзержинского и всё расскажу.

– Нет, Юра, знаешь ли, не боюсь. Во-первых, всё, о чём я говорил, это правда. И ты понимаешь это, хотя принять пока не можешь. Во-вторых, не забывай про папочку с чертежами. Кстати, я ещё записал весь наш разговор на магнитофон, плёнка вместе с папочкой находится в надёжном месте. В-третьих, ты даже не знаешь, кто я. Я представился Владимиром Петровичем, но это ничего не значит. Продолжаем загибать пальцы – деньги, которые ты будешь получать. Надеюсь, ты понимаешь, что твой труд будет оплачиваться, и очень хорошо. Настолько хорошо, что ты даже представить себе не можешь. Затем – ты хороший учёный, это подтверждают наши аналитики. Если окажешь нам помощь по изделию, мы окажем помощь тебе в переезде в любую европейскую страну, а ежели пожелаешь, то и в Америку. Ты будешь заниматься научной работой, но на значительно лучших условиях, чем в Союзе, – Владимир Петрович замолчал и смотрел на Константинова, который слушал, повернув своё лицо к нему.

– Очень красивую картину ты мне нарисовал, а я даже языка никакого не знаю, – угрюмо ответил Константинов.

– Юра, язык вообще не проблема. Выучишь за несколько месяцев. Короче, считай это официальным приглашением к сотрудничеству. Ответа сейчас не жду. Всё это очень сложно для тебя, я понимаю. Подумай. Сегодня пятнадцатое января. Пятнадцатого февраля я тебя буду ждать в ресторане «Арбат» в семь вечера. Если не согласен, можешь не приходить. Никаких действий против тебя я предпринимать не буду. Моё слово. Но помни о папочке, – Владимир Петрович потянулся было к бутылке с коньяком, но увидев, что она пуста, проговорил, – ладно, теперь спать. Утром вставать рано. Спокойной ночи, – и лёг на своё место.

– Спокойной ночи, – ответил Константинов, улёгся поудобнее, понимая, что заснуть, несмотря на выпитое, вряд ли удастся.

Ночь прошла без сна, задремал только под утро. Проснулся от стука проводника в дверь, который громко сообщил, что через час прибываем в Москву. Владимира Петровича в купе не было. Константинов заглянул под полку, на которой спал Владимир Петрович – вещей тоже не было.

Вернувшись в Москву, Константинов завертелся в водовороте дел, которых было много, и они все были срочные. Времени подумать о прошедшем разговоре с Владимиром Петровичем не было. Чтобы не забыть о предстоящей встрече, он записал в календаре на пятнадцатое февраля «Арбат, 19:00». При этом обвёл красным всю неделю перед пятнадцатым числом. Чтобы не забыть подумать о предложении.

До встречи в ресторане «Арбат» оставалось менее недели, а Константинов так ничего и не решил. Вариант пойти в КГБ и всё рассказать он отмёл без долгих раздумий. Он представил себе, как смешно будет выглядеть его признание в разглашении государственных секретов, которое произошло более четырёх месяцев назад. О чём он может рассказать? Как Владимир Петрович споил его водкой и он всё выболтал? Тем более что он не знает ни его фамилии, ни журнала, где он якобы работает. А скорее всего он даже не журналист и никакой не Владимир Петрович. Но у него есть папка с чертежами, которые собственноручно сделал Константинов. Владимира Петровича, естественно, не найдут, а он загремит в тюрьму.

Есть ещё один вариант – не ходить на встречу, забыть всё как нелепый сон и продолжать работать, как и работал до этого. Надеяться, что папочка с его дурацкими рисунками никуда не попадёт и Владимир Петрович, или как там его, сдержит своё слово. Но если эта папочка попадёт в органы случайно, например, КГБ арестует Владимира Петровича и найдёт у него все документы? Выяснить, кто их начертил, не составит никакого труда, и Константинова обязательно посадят. Не просто уволят, а именно посадят. Жить и постоянно бояться?

А может, бросить всё к чертям собачьим, уволиться и уехать куда подальше? Тоже вариант. Но стоит ли ломать себе жизнь, карьеру из-за какой-то нелепости? У него хорошая квартира в Москве, работа в институте, хорошая зарплата. Он занимается научной работой, даже пишет статейки в журнал «Военный вестник». И всё это бросить? Уехать куда-нибудь на периферию и работать школьным учителем? Нет, нет и нет. Но нужно что-то решать. Завтра идти или не идти в ресторан?

Ночь близилась к концу, за окном светало. Константинов встал, собрался и пошёл на работу пешком, хотя это было совершенно не близко. «Прогуляюсь пару остановок, подышу воздухом. Может, что путное в голову придёт», – подумал Константинов. Он прошёл не пару остановок, а значительно больше, пока не оказался у станции метро.

Войдя в лабораторию, он увидел, как Анатолий Васильевич что-то весело рассказывает молоденькой лаборантке. Константинову просто кивнул на его приветствие. Раньше, когда начальником лаборатории был Леонид Парфёнович, всё было не так. Тот выходил из своего кабинета, когда рабочий день уже начался, громко здоровался со всеми и приглашал Константинова к себе: «Голубчик Юрий Иванович, зайдите на пару минут. Нужно набросать план на сегодня, и поговорим о том, как нам быть с ошибкой 097». Константинов был приближен к начальнику лаборатории, и когда входил в его кабинет, секретарша Ниночка, или как её звал Леонид Парфёнович, Нина Кондратьевна, приносила две чашки чёрного кофе. Выйдя из кабинета, Константинов заходил на кухню, где собирался весь состав лаборатории, и рассказывал о планах на сегодня, о том, где нужно искать проблему с ошибкой 097. Он был правой рукой начальника. После прихода в лабораторию Анатолия Васильевича всё изменилось. Как-то незаметно он занял лидирующую роль и стал неофициальным заместителем Леонида Парфёновича. Константинову уже тогда следовало поставить на место молодого и в чём-то нагловатого Анатолия. Но он упустил момент и незаметно для себя отошёл на вторую роль, занятый новой проблемой, которые им подкидывал как из рога изобилия Главный. И когда Леонид Парфёнович вышел на пенсию, начальником лаборатории назначили Анатолия Васильевича. Это был сильнейший удар по самолюбию Константинова. Постепенно он стал самым рядовым сотрудником лаборатории, несмотря на то что был старшим научным сотрудником. В кабинет к начальнику лаборатории его перестали приглашать. «Ну и ладно, главное – работа, а остальное всё мелочи», – успокаивал себя Константинов.

Пятнадцатого февраля работа у него не ладилась. Он не мог ни на чём сосредоточиться. Мысли крутились вокруг вечерней встречи. Идти или не идти?

– Юра, что-то ты застрял на синхронизации, – прервал его размышления Анатолий, – время не идёт. Через пару дней жду тебя с готовым решением.

– Знаешь, Анатолий, идеи вот так просто не приходят. Они должны родиться, – вспылил Константинов.

– Что-то последнее время идеи у тебя не рождаются, одни аборты, – грубо пошутил Анатолий и громко засмеялся, привлекая внимание сотрудников.

Как его достала эта манера разговора, тыкание ему, который значительно старше, похлопывание по плечам молоденьких сотрудниц. При Леониде Парфёновиче этого не было. В душе вновь появилось раздражение. Почему, по какому праву Анатолий так разговаривает с ним? Он что, мальчишка, которого можно вот так просто унизить перед сотрудниками? Сколько это ещё можно терпеть? Но что он мог поделать? Вступить в словесную перебранку? Дать ему по морде? На это Константинов был неспособен.

После окончания рабочего дня Константинов незаметно для себя оказался на Арбате. Но ведь он ещё ничего не решил. Тем не менее, посмотрев на часы и увидев, что уже без пяти семь, Константинов вошёл в ресторан.

– Извините, у нас по записи, – сказал подошедший метрдотель. – Вас ожидают?

– Наверное, должны, – неуверенно проговорил Константинов.

– Извините, Вы не Юрий Иванович?

– Да, это я.

– Да, всё верно, Вас ожидают, – ответил метрдотель. – Я Вас провожу, пожалуйте.

Его подвели к угловому столику за колонной, где сидел Владимир Петрович с молодой женщиной. Он встал и пожал руку Константинову.

– Рад, очень рад Вас видеть, Юрий Иванович. Я почему-то был уверен, что Вы придёте. Знакомьтесь, это Мариночка, моя помощница. А это Юра, мой старый друг.

– Очень приятно, – ответил Константинов и легонько пожал руку девушке.

– Юра, присаживайся. Сейчас всё принесут, я на свой страх и риск тебе тоже заказал. Надеюсь, тебе понравится.

Подошли официанты и быстро начали ставить закуски на стол. Тарелок и блюдечек было так много, что Константинов просто растерялся. «Боже, что я делаю? Зачем я пришёл? Я ведь ещё ничего не решил?» – мысли в голове путались, а обилие закусок на столе не давало возможности собрать их в кучу.

– А пить сегодня мы с тобой будем виски. Я уверен, что ты никогда ничего подобного не пробовал. Шотландский виски, односолодовый, – Владимир Петрович взял в руку пузатый графинчик и налил по половине широких стаканов, сделанных из толстого стекла, – и вот, пожалуйста, лёд. Виски всегда пьют со льдом. Я тебе положу несколько кусочков? А Мариночка пьёт шампанское.

– Да, пожалуй, – как-то робко ответил Константинов. Он вспомнил кадры из какого-то фильма, где иностранцы пьют виски, добавляя в стаканы колотый лёд.

– Первый тост предлагаю за встречу старых друзей, – произнёс Владимир Петрович, – виски можно пить не до дна, это не водка, – улыбнулся он.

Отпив из стакана, Владимир Петрович начал рассказывать о своей поездке на Камчатку. Константинов слушал плохо, мысли были заняты совсем другим. Ведь его пригласили в ресторан, чтобы обговорить возможное сотрудничество. Тогда зачем тот взял с собой Марину? Хотя Владимир Петрович сказал, что Марина его помощница. Несмотря на то, что Константинов уже практически выпил целый стакан, расслабиться так и не смог. Его напряжение было заметно и для сидящих рядом с ним.

– Юра, ты что такой напряжённый, у тебя проблемы на работе? – спросил его Владимир Петрович.

– Нет, нет. Всё хорошо, только, наверное, устал за неделю.

– Ну так отдыхай. Или тебе здесь не нравится? По-моему, очень хороший ресторан. И виски замечательный, и еда отличная. Расслабься и получай от жизни удовольствие.

– Володя, всё отлично. Мне очень нравится, просто я не привык к подобным заведениям, стесняюсь, наверное, – смущенно улыбаясь ответил Константинов.

– Юра, ко всему люди привыкают. Привыкнешь и ты к ужинам в хороших ресторанах в компании прекрасных дам, – засмеялся Владимир Петрович, – ты знаешь, Мариночка недавно вернулась из Парижа, она нам сейчас расскажет. Правда, Мариночка?

– Серьёзно? Вы были в Париже? – невольно вырвалось у Константинова.

– Да, Юра, и пила кофе под Эйфелевой башней, – улыбнулся Владимир Петрович.

Марина начала рассказывать о своей поездке, Владимир Петрович подливал виски. Марина была замечательным рассказчиком и Константинов слушал, разглядывая её. Чёрное вечернее платье, плотно облегающее упругую грудь. Он рассматривал её шею и подбородок. Она была в меру смугла. Изумрудного цвета глаза часто задерживались на лице Константинова. Серёжки в ушках поблескивали сквозь причёску. Кого-то она ему напоминала? «Эдиту Пьеху, – вспомнил Константинов, – такая же причёска, такие же манящие глаза. Загадочная полуулыбка». Он любовался Мариной и, чувствовал, что ей это нравилось.

К столику подошёл метрдотель и что-то сказал на ухо Владимиру Петровичу. Тот поднялся, извинился и сказал, что его просят подойти к телефону. Вернулся через пару минут, сел за стол.

– Я вынужден вас покинуть, срочные дела в редакции. Но вы можете посидеть ещё. Надеюсь, Марина не даст тебе скучать, – он с улыбкой посмотрел на Константинова и Марину, – за всё оплачено, не переживайте. Если что ещё потребуется, заказывайте не стесняясь. Счёт пришлют мне, я предупредил.

– Так может, я тоже пойду? – приподнялся Константинов.

– Юра, вечер только начинается, мне здесь очень нравится, – ответила Марина и положила свою ладошку на руку Константинову.

– Конечно, куда вам спешить, тебя ведь никто не ждёт? – спросил Владимир Петрович и посмотрел Константинову в глаза, так что тот понял, всё ещё впереди.

– Это точно. Никто не ждёт, – ответил Константинов и поймал глазами многообещающий взгляд Марины.

– Вот и отлично. А теперь выпьем, как говорится, на посошок и я побегу. Надеюсь, Мариночка тебе скучать не позволит.

Подошедший официант заменил уже пустой графин с виски полным и налил в стаканы. Выпили и Владимир Петрович быстро вышел.

– Как он мне надоел, – внезапно усталым голосом произнесла Марина. Она взяла графин и налила себе полстакана виски. Молча, залпом выпила и громко поставила стакан на стол, – знаешь, Юра, не люблю я рестораны. Поедем ко мне.

Это был даже не вопрос или предложение. Это была команда. Подошедшему официанту она что-то негромко сказала и тот ушёл. Вернулся через несколько минут, неся в руке большой бумажный пакет и пустую бутылку, в которую перелил виски из графина. Бутылку поставил внутрь, где уже лежало несколько маленьких пакетиков. Константинов взял пакет, Марина достала из кошелька пять рублей, подала официанту, затем взяла под руку Константинова, и они вышли на улицу. Только теперь он понял, что изрядно пьян. Подъехало такси, Марина посадила его на заднее сиденье, села рядом, назвала адрес, и они поехали. Мысли все сбились в одну большую кучу: глаза изумрудного цвета, чёрное платье, обтягивающее красивую грудь, несостоявшийся разговор с Владимиром Петровичем, нерешённый им самим вопрос – быть или не быть. Да еще очень сильно мутило. К счастью, доехали быстро. Выйдя из такси, Константинов почувствовал, что земля под ним качается, а к горлу подступил какой-то противный ком. Он быстро подошёл к дереву, росшему неподалёку, обхватил ствол руками, чтобы не упасть, и его вырвало. Раз, потом ещё раз. Вроде стало полегче. Марина подала какую-то салфетку, он вытер лицо и руки.

– Мариночка, ради бога, извините, – начал он заплетающимся голосом, – мне нужно домой, как-то нехорошо.

– Юрочка, какой дом, ты на ногах не стоишь, – ответила Марина, крепко взяла его под руку и повела к подъезду, – никуда я тебя в таком виде не отпущу, переночуешь у меня.

В квартире помогла ему разуться и отвела в ванную. Наклонив над раковиной, взяла душ на гибком шланге, открыла холодную воду и начала поливать на голову. Через несколько минут к Константинову начало возвращаться сознание и понимание того глупейшего положения, в котором он оказался.

– Ну вот, вижу, начал приходить в себя, – сказала Марина, – снимай мокрую рубашку, вот тебе полотенце. А я пойду сварю кофе.

– Марина, мне жутко стыдно, я, пожалуй, поеду домой.

– Кто там тебя ждёт? А здесь я напою тебя крепким кофе, и ты снова станешь человеком.

Она повесила ему на плечо полотенце и вышла. Константинов снял рубашку. Мало того что она была вся мокрая, так на ней ещё местами оставались следы ужина. Насухо вытерев голову, застирал рубашку и повесил её на полотенцесушитель. Зашёл на кухню, откуда доносился чудный аромат крепкого кофе. Молча сел на стул в углу. На столе уже стояли тарелочки с закусками из ресторана, неполная бутылка виски, один стакан и чашка чёрного кофе.

– Он тебя специально споил, знал, что ты с виски незнаком, – сказала Марина и пододвинула чашку с кофе, – сейчас тебе станет лучше.

– Зачем же Владимиру Петровичу было меня спаивать?

– Владимир Петрович? – хохотнула Марина. – Вообще-то, я его называю Майклом, слышала, как друзья называют Джимми, но Петрович – этого я ещё не слышала.

– Так он что, не русский?

– А то ты не понял? – спокойно ответила Марина. – Я даже не знаю, кто он. Может, американец, может, англичанин, а может, и немец.

– А ты кто? – спросил Константинов и внимательно посмотрел на Марину.

– Не переживай, я Марина. – Она налила себе виски, выпила и добавила: – Обычная русская проститутка.

– Ты проститутка? – тихо вымолвил Константинов.

– Проститутка, но не простая, а валютная и очень дорогая, – засмеялась Марина.

Константинов уставился на стол и потихоньку отхлёбывал кофе. Марина также отхлёбывала виски и смотрела на него. Он не выдержал и посмотрел ей в глаза цвета изумруда.

– Извини, я, пожалуй, пойду переоденусь, – спокойно произнесла Марина, – помоги расстегнуть замок, – и подошла к нему.

Константинов трясущимися руками расстегнул ей замок на платье, и она вышла.

Вернулась минут через десять. Была в простом халатике. Села напротив Константинова, подлила себе виски. Когда она потянулась к тарелочке за закуской, Константинов увидел её груди. Она была без бюстгальтера. Он смотрел на её маленькие соски, и что-то задрожало у него внутри. Марина перехватила его взгляд и тихо произнесла: «Сегодня, Юрочка, я твоя», – и улыбнулась такой смущенной улыбкой, что Константинов покраснел.

– И давно ты? – он замялся, подыскивая нужное слово.

– Вижу, тебе стало лучше, – весело, но как-то натянуто произнесла она, – шагай в душ, я тебя жду в спальне.

Марина легко поднялась и не спеша пошла к выходу, на ходу расстёгивая халат. Уже у самой двери он спал с её плеч, у Константинова спёрло дыхание, он смотрел на её загорелую спину, на её тугие бедра. Она остановилась, повернулась к нему на пол-оборота, и он впился глазами в её маленькие розовые соски.

Стоя под обжигающими струями воды, Константинов полностью протрезвел. Сердце билось учащённо, и в предвкушении близости с Мариной он был не в состоянии понять, что происходит. Ещё несколько часов назад он не знал, идти на встречу или не идти. А сейчас он ляжет в кровать с самой прекрасной женщиной с изумрудными глазами. Такой у него никогда не было. О том, что она проститутка, в эти мгновения даже не думалось.

Небо за окном становилось серым. Скоро утро. Ночь пролетела, как одно мгновение. Он лежал под лёгким одеялом, рядом с ним лежала Марина. Она спала на боку, повернувшись к нему и тихонько посапывала, уткнувшись головой к нему в плечо. На душе было легко и спокойно. Весь сумбур вчерашнего вечера отошёл от него куда-то далеко-далеко. Но постепенно мысли в его голове начали просыпаться вместе с ним. Владимир Петрович, или как его там, ничего не сказал, не спросил. Просто напоил его и ушёл. Как-то не понятно. Ну и ладно, думать об этом не хотелось. Пусть он сам думает. Ему нужна информация. Не Константинов его нашёл. Не он назначил встречу в ресторане. Так готов он или не готов работать на Владимира Петровича? Скорее да, чем нет. Но почему? Константинов не знал. Как-то так всё складывается. А самое главное, этот недоносок, этот выскочка, этот… Константинов не мог подобрать эпитета к Анатолию. Он его просто ненавидел и презирал. За что ему всё, а Константинову ничего. Ведь в систему он вложил столько труда, своего таланта, времени, сил. А Анатолий пришёл собрать урожай, который засеял Константинов.

– Юрочка, ты уже не спишь? – тихо промурлыкала Марина, прижимаясь к его руке своей грудью, – ты был ночью великолепен. Сколько времени у тебя не было женщины?

– Мариночка, более года. Точно не помню, – он повернулся к ней и поцеловал в лоб.

Она прижалась к нему всем своим телом. Перед глазами пошли разноцветные круги.

…Дыхание постепенно восстанавливало свой нормальный ритм. Он положил руки под голову, Марина легла ему на плечо. На улице уже началось утро. Через полчаса нужно было вставать и ехать на работу.

– Юра, а как ты познакомился с Майклом?

– С каким Майклом? А, ты говоришь про Владимира Петровича. Странная история, потом как-нибудь расскажу.

– Юрочка, никакого потом не будет, а поговорим сейчас, пока у тебя есть ещё полчаса. Он тебя споил, и ты наболтал лишнего?

– Да, как-то так.

– Майкл умеет развязывать язык, несколько капель химии в водку, и ты теряешь над собой контроль.

– Ты что серьёзно, про химию? – Константинов приподнялся и хотел сесть, но она проигнорировала его вопрос, и он снова прилёг.

– И предложил тебе сотрудничать с ним? – теперь приподнялась Марина и посмотрела Константинову в глаза, – говори, я знаю значительно больше, чем ты думаешь.

– Да, сказал, что если я согласен, то приду в «Арбат».

– Раз ты пришёл, значит, согласен?

– Мариночка, не знаю. Как-то всё очень сложно.

– Юрочка, не ищи сложности, там, где их нет. От тебя потребуется самая малость, даже переживать не о чем.

– Что значит, переживать не о чем. Это измена Родине, как мне кажется.

– Не нужно высоких слов. Просто окажешь кое-какие услуги, за которые, кстати, тебе очень хорошо заплатят.

– Не в деньгах счастье, – Константинов сам не понял, как произнёс эту избитую фразу.

– Юрочка, деньги – это свобода. Это исполнение желаний. Вот я, например, смогла съездить в Париж. А у тебя есть желание?

– Не знаю, мне кажется, у меня есть всё, а заграницу всё равно не выпустят.

– А разве у тебя нет желания провести со мной еще ночь и не одну?

– Мариночка, ты божественна. Я буду всегда хотеть тебя.

– Милый, я тебе не по карману. Но когда у тебя будет много денег и не просто много, а очень много, ты сможешь заплатить мне за целый месяц. И мы с тобой проведём этот месяц там, где ты захочешь, – и она вновь прижалась к нему всем своим телом.

Сердце Константинова вновь начало разгоняться, и он прижал её к себе. Но она отстранилась.

– Всё, дорогой, время вышло. Тебе пора. Но пока есть ещё несколько минут, на вот, прочти, – и она достала из тумбочки сложенный пополам листок бумаги.

– Что это, – спросил Константинов, разворачивая листок.

– Это инструкция на следующую встречу.

– С тобой? – воскликнул он.

– Нет, со связным, а со мной ты встретишься, когда у тебя будут деньги. Найдёшь меня, если захочешь.

Константинов развернул листок. Там было описание встречи на станции «Сходня». Вернее, в лесу, недалеко от станции.

– Хорошо, я прочитаю, – и он хотел положить листок на тумбочку.

– Нет, милый. Ты прочитаешь это сейчас и хорошо запомнишь. А листок я тебе не дам. Извини.

– Ну хорошо.

Константинов прочитал текст несколько раз. Ничего сложного для запоминания там не было. Марина проверила, всё ли он запомнил, затем поцеловала его в щёку и выскочила из-под одеяла.

***

Он сидел, облокотившись спиной об угол камеры. Стена была холодная, она как бы высасывала его жизненные силы. В эту стену уходили теплые воспоминания трёхлетней давности. Константинов понимал, что эта тема еще будет поднята следователем. И он, конечно, всё расскажет. Но стоит ли рассказывать про Марину? Наверное, нет.

1.9. ОЛЯ

Очень много событий произошло за эти три года. Каждый раз, получив очередное послание от дяди Коли, он всё тщательно обдумывал и планировал. Во-первых, его нужно было расшифровать. Ничего сложного тут не было, но времени занимало много. Как правило, предстояло сделать фотокопии каких-либо документов. Он их получал в Первом отделе, внимательно изучал и вечером возвращал обратно, так как оставлять на рабочем месте документы, даже в сейфе, категорически запрещалось. Через день-два он снова получал документы, но вечером не возвращал – оставлял в сейфе, а утром заходил в Первый отдел с шоколадкой и извинялся, что документы не сдал вовремя, так как незаметно для себя заработался допоздна и сегодня тоже задержится – сроки горят.

– Юрий Иванович, не переживайте. Я отметила, что Вы сдали вовремя. Только, пожалуйста, обязательно закрывайте в сейфе, вдруг проверка из КГБ нагрянет.

– Конечно, конечно, Оленька, всё закрою и ключ спрячу. Понимаете, сроки жмут. Через месяц систему на испытание нужно поставить, а там ещё «конь не валялся».

Оленька Агафонова, инспектор Первого отдела, судя по всему, была неравнодушна к Константинову. Он слышал, что она одна растит ребёнка. Почему у неё нет мужа Константинов не знал. Видимо, что-то не сложилось в её жизни. Молодая женщина, лет на пять моложе его. Каждый раз при встрече с ним она как-то смущенно улыбалась и слегка краснела. Константинов чувствовал, что Оля пытается привлечь его внимание. После расставания с Ниной, которая так и не смогла заменить Людмилу, Константинов ходил какой-то помятый, вечно хмурый, неухоженный. Однажды Оля попыталась пригласить Константинова к себе домой на ужин, но он весьма деликатно отклонил её предложение и больше попыток сблизиться Оля не проявляла. Но тем не менее, когда он заходил в столовую и, если Оля уже стояла в очереди, она махала ему рукой и говорила, что заняла очередь и на него. В институте даже поползли слухи о том, что у Константинова роман с Олей Агафоновой.

Первый отдел закрывался, как, собственно, и весь институт, в шесть вечера. То, что многие сотрудники часто задерживаются на работе, руководство знало. Знало и то, что многие работают с секретными документами и после окончания рабочего дня оставляют документы в сейфах, так как девочки из Первого отдела уходят домой вовремя, сделав запись в книге, что все документы сданы.

В тот же день Константинов забирал документы с собой. Фотографировать в лаборатории он не рисковал. Во-первых, в лаборатории кроме него частенько задерживался кто-нибудь из сотрудников. Во-вторых, всегда в лабораторию мог заглянуть его руководитель – Анатолий Васильевич. Как правило, он тоже часто задерживался на работе. Константинов представлял, что произойдёт, если кто-то застанет его за фотографированием разложенных на столе документов. Было значительно безопаснее документы забрать с собой. Даже если его задержит охранник, всегда можно сослаться на то, что сроки горят, времени не хватает – решил поработать дома. Будет, конечно, большой скандал, его лишат премии, могут даже уволить. Но это всё мелочи по сравнению с тем, что произойдёт, если его застанут за фотографированием документов. Поэтому он задерживался в лаборатории часов до восьми вечера и выходил тогда, когда на проходной уже никого не было. Дверь была закрыта на ключ и нужно было подойти в дежурку к вахтёру, чтобы он открыл её. Зайдя в дежурку, Константинов плюхался на диван, портфель с документами ставил на колени. Спрашивал, что за фильм смотрит вахтёр по телевизору. Вахтёров он всех знал и называл уважительно, по имени и отчеству. Разговаривал о том о сём, жаловался на тяжёлый день и минут через пять тот открывал ему выходную дверь, и он уходил. Портфель никогда не проверял. Константинов садился на автобус и ехал к себе домой. Войдя в квартиру, он внимательно проверял все свои метки, которые были расставлены по указаниям дяди Коли. Если бы в его отсутствие кто-нибудь побывал в ней, Константинов обязательно бы об этом узнал. Но за три года ни одна метка ни разу не была тронута. Затем он спокойно раскладывал документы на столе и фотографировал их. Плёнку прятал в тайник на книжной полке, а документы утром относил в Первый отдел с очередными извинениями и шоколадкой.

Перед встречей с дядей Колей отснятые плёнки прятал в термосе, которыми они затем обменивались. Термоса теперь у них были совершенно одинаковые, так что заметить обмен было не просто. Никакого провала в этой цепочке быть не могло.

Хотя год назад произошёл очень неприятный случай. Константинов приготовил документы для фотографирования и собирался, как всегда, вечером вынести их из института. Но подходя к дежурке, он увидел через незакрытую дверь, что вахтёр не один. Там было ещё два человека и один из них сидел за столом и листал журнал, который вёл вахтёр. Константинова прошиб пот и задрожали ноги. Он представил себе, как сейчас его остановят и попросят показать содержимое портфеля. Константинов резко развернулся и быстро пошёл назад к лестнице.

– Юрий Иванович, Вы что-то забыли? – крикнул ему вслед вахтёр.

– Да, да, кажется, осциллограф не выключил, – торопливо ответил Константинов и быстро, почти бегом начал подниматься в лабораторию на свой этаж. На лестнице он быстро оглянулся – вахтёр снова сел на диван, а человек продолжал листать журнал. Константинов быстро отомкнул дверь, вошёл в лабораторию и плотно закрыл её за собой. Ноги продолжали дрожать. Вдруг тишину разрезал телефонный звонок. Его снова бросило в пот, он медленно поднял трубку и дрожащим голосом ответил: «Слушаю, Константинов».

– Юра, как хорошо, что ты ещё не ушёл, – раздался в трубке Олин голос.

– Да, вот собираюсь уходить, а что случилось, Оленька?

– Юра, ты сегодня брал у меня папку с чертежами, нужно срочно её сдать.

– Конечно. Я думал, что вы все уже ушли и закрыл её в сейф.

– А я уже в журнале расписалась, что ты сдал, но мне позвонил замдиректора и сказал, чтобы я не уходила, будет проверка.

– Хорошо, я сейчас её занесу, – он положил трубку на аппарат и облегчённо вздохнул.

Дрожь в норах постепенно стихла и Константинов, вынув папку из портфеля, понёс её в Первый отдел. Оля была одна. Она сразу взяла папку и, открыв сейф, положила её.

– Фу, слава богу, всё обошлось. А то у нас с тобой были бы большие неприятности, – облегчённо вздохнула Оля.

– А что произошло, Оленька? – спросил Константинов, стараясь не выдать своё нервное напряжение.

– Наш куратор из КГБ, мой хороший знакомый, по секрету сказал, что у них есть подозрения – будто бы из нашего института идёт утечка информации.

У Константинова кровь отхлынула от лица и ноги опять мелко задрожали.

– Юра, не переживай так. Проверки часто бывают, просто ты о них ничего не знаешь. Так что иди, всё обошлось, а то вдруг кто-нибудь из проверяющих зайдёт, а здесь посторонним находиться нельзя.

Константинов зашёл в лабораторию, взял свой пустой портфель и спустился вниз к вахтёру. Тот в дежурке сидел один.

– Ты что-то забыл, Юрий Иванович? – спросил вахтёр, – прямо бегом припустил.

– Показалось, что осциллограф забыл выключить, прибежал, а оказывается, всё нормально, – ответил Константинов.

– Бывает, видимо, заработался, – он отомкнул дверь и Константинов быстро вышел. Портфель дежурный не проверил.

Всю ночь Константинов не мог нормально заснуть. Ему мерещилось, как его обыскивают и находят в портфеле папку с чертежами. Потом он успокаивался и ему становилось ясно, что он не в подозрении, иначе его бы точно задержали те два молодчика, которые сидели в комнате вахтёра. Ночью он встал с кровати и ещё раз внимательно осмотрел все метки в квартире, хотя при возвращении домой он уже это делал. Всё было нормально, ни одна метка не тронута. Он успокаивался на некоторое время, потом ему снова начинала мерещиться всякая ерунда. Константинов понял, что нужно срочно поговорить с дядей Колей, но никакой возможности встретиться с ним ранее воскресения в двенадцать часов не было. Контрольный звонок с указанием места встречи будет в пятницу, а сегодня только утро четверга.

Утром в институте была атмосфера какой-то взволнованности. Все сотрудники лаборатории обсуждали вчерашнее событие. На выходе из института их полностью обыскивали. Женщин отводили в дежурку, где две девушки тщательно ощупывали все вещи, даже заглядывали в бюстгальтеры, высыпали содержимое сумочек на стол и все тщательно осматривали. Мужчин проверяли прямо на проходной, тоже всё ощупывая и осматривая. Некоторых даже просили снять обувь и осматривали внутри. В лабораторию зашёл Анатолий Васильевич и предупредил, что в институте проводится плановая проверка безопасности и попросил строго соблюдать инструкцию по работе с секретными документами.

– А Вас, Юрий Иванович, тоже вчера проверили? – спросила лаборантка, – ведь Вы же задержались?

– Проверили, конечно, как всех, – солгал Константинов, – хотя я выходил из института часов в восемь вечера.

– А мы, хоть и пошли вовремя, на проходной простояли часа полтора, – добавила девушка.

– Всё коллеги, за работу и прошу помнить, что сказал шеф, – пресёк Константинов желание пообсуждать вчерашний день.

Для себя он решил, что никакие документы получать в Первом отделе несколько дней не будет. Во время обеда они с Олей сели за один столик, и пока никого с ними рядом не было, она сказала, что проверяли всё очень тщательно, но всё было в порядке. Проверяли почти до утра, так что домой она не уходила, а осталась ночевать в отделе на диване. Хотела уйти утром, но начальница попросила отработать день до конца, а потом даст ей отгулы.

– А как же твой ребёнок? – спросил Константинов.

– Антон? Я позвонила маме, и она переночевала с ним, а утром отвела в садик. Она мне всегда помогает. Если нужно, посидит и в садик отведёт и заберёт, – ответила Оля.

В пятницу вечером по количеству звонков Константинов определил, что место встречи будет под номером два. Он прекрасно помнил содержание последней шифровки. Место номер два – вход в парк Сокольники. Константинов очень волновался, почему, сам понять не мог. В парк приехал за час до встречи, прогулялся по аллее и ровно в двенадцать сел на скамейку недалеко от входа. Через пару минут из метро вышел дядя Коля и, увидев Константинова, подошёл и сел рядом.

– Добрый день, Юрий Иванович. У Вас что-то случилось, как-то Вы очень озабоченно выглядите?

– Да, случилось.

Константинов хотел начать рассказывать. Но дядя Коля прервал его и предложил пройтись погулять.

– Никогда, Юрий Иванович, не говорите о делах, сидя на скамейке. Это небезопасно, – проговорил дядя Коля, когда они вошли в парк, – а вот теперь я слушаю Вас.

Константинов рассказал всё, что произошло в институте.

– Ну и чего Вы так разволновались? Всё правильно. Плановая проверка. Все режимные предприятия регулярно проверяются.

– Но мне Оля сказала, что у нас идёт утечка информации.

– Конечно, это плохо. Но ничего с этим не поделаешь. Вы передаёте очень важные сведения, и было бы наивно думать, что советская контрразведка этого не заметит.

– Я очень боюсь, что они узнают, что это я выношу эти сведения.

– Юрий Иванович, бояться совершенно нечего, а вот опасаться и быть очень бдительным необходимо. Если бы они узнали про Вас, то мы бы сегодня с Вами не встретились. Вы говорите, что в комнате вахтёра были люди?

– Да, два человека, я их никогда раньше не видел.

– Естественно, раз идёт проверка, то они проверяли журналы. Но, если бы Вы были под подозрением, они должны были обязательно задержать Вас и досмотреть. А этого не произошло.

– А может, они следят за мной?

– Бросьте, Юрий Иванович. Вы метки в квартире внимательно проверяете и ничего не заметили?

– Да, каждый раз. Все на месте.

– Ну вот, значит, в квартире они не были. Если сомневаетесь, давайте ещё поставим. Я сегодня же подумаю над этим и при следующей встрече дам Вам рекомендации.

– Хорошо.

– А пока Вы ничего не предпринимайте. У Вас есть отснятые кассеты?

– В тайнике, я сегодня с собой их не взял.

– Правильно сделали. Но на следующую встречу обязательно принесите, заказчику они очень нужны, да и дома их хранить не стоит. И до моей команды больше ничего не делайте.

– Да, конечно.

– Ну тогда до встречи, и ничего не бойтесь. Всё будет хорошо. А термосами мы меняться сегодня не будем.

Дядя Коля развернулся и пошёл в сторону метро, а Константинов побрёл по дорожке дальше.

1.10. ПОЛКОВНИК КОНДРАТЬЕВ

Константинов ворочался на своей узкой шконке с боку на бок, но сон не шёл. Было очень жёстко и неудобно. Почему его арестовали? Самое главное, он не хотел понимать, что его шпионская деятельность рано или поздно была бы остановлена. Это было неизбежно. Но сейчас в тюрьме он пытался проанализировать, почему это произошло. Он пытался понять, что было сделано неправильно. Он нигде не мог допустить оплошности. Значит, проблемы возникли не на его участке. Хотя два года назад был небольшой прокол. Он помнил всё в малейших деталях.

***

Вместе с Анатолием Васильевичем, его новым начальником лаборатории, был на полигоне, где испытывалось изделие. Испытания прошли плохо. Их система постоянно выдавала ошибки, хотя перед испытаниями они на стенде всё тщательно проверили – ошибок не было. Вечером, расстроенные неудачей, они сидели в гостинице, где жили в одном номере, и пытались понять, что было не так. Ничего путного им в голову не приходило, за исключением того, что их лаборатория подвела весь институт и теперь они останутся без прогрессивки. Посидели-посидели, повздыхали и решили сходить в кафе поужинать. Спустились на первый этаж гостиницы «Россия», где они жили, в столовую, которая вечером работала как кафе. Но поскольку проводились испытания, то кофе, как, собственно, и вся гостиница, были заняты командировочными. Были представители из института, было много смежников и заводчан. Короче, мест в кафе не было. Тогда они пошли в городской ресторан «Метелица», до которого было недалеко, в надежде, что там места будут. Константинов не любил этот ресторан. С ним связаны не очень приятные воспоминания годичной давности. Здесь он познакомился с Владимиром Петровичем. С этого момента, собственно, всё и началось. Но другого ресторана в посёлке не было, так что приходилось пользоваться этим. Им повезло, было несколько свободных столиков. Сели, заказали бутылку водки и еду. Ресторан располагался на территории полигона, в посёлке, где жил обслуживающий персонал. Выпили по одной, затем по другой. Анатолий, хлопнув рукой по столу вдруг говорит: «Гляди, что получается. Ошибки начинаются тогда, когда изделие переходит в третью фазу. Верно?»

– Да, до этого система не задействована.

– Включать его мы начинаем с началом второй фазы. Так? – Анатолий посмотрел на Константинова, – ему не хватает времени для выхода в полный режим. Вот что происходит. Сколько системе нужно времени для выхода на режим?

– Не знаю, мы этого никогда не проверяли.

– Вот, посмотри, – Анатолий вытащил блокнот и начал ручкой чертить диаграммы.

А Константинов сидел и лихорадочно соображал, почему он сам до этого не додумался. Ведь это так очевидно.

– А теперь мы будем запускать систему вот в этот момент, тогда к началу третьей фазы она гарантированно выйдет на режим, – он отодвинул блокнот с ручкой, откинулся на спинку стула и с довольной улыбкой посмотрел на Константинова, затем налил в рюмки водки, и они выпили.

– И главное, доработки простые. Думаю, вы за три месяца справитесь.

– Должны, – сухо ответил Константинов.

В нём закипала злость к этому молодому выскочке. В институте без году неделя – уже начальник лаборатории. Эту должность Константинов ждал не один год, но она досталась не ему. И вот опять. Идея Анатолия, и лавры ему. А пахать Константинову. Это на бумаге просто. А на деле: сделать все расчёты, разработать новуюпрограмму, вычертить новые чертежи, произвести кучу всяких испытаний.

Пока им подали горячее, бутылка уже закончилась. Взяли вторую. Разговор становился всё громче. Анатолий сказал, что теперь вся лаборатория останется без прогрессивки, но если они к следующим испытаниям изделия всё исправят, то он постарается выбить премию. Вновь взял блокнот и начал чертить схему системы. Показывал, где и что нужно изменить. Константинов и без него уже всё понял, но Анатолий, разгорячённый спиртным, увлекался всё больше и больше. На них начали оборачиваться из-за соседних столиков. Вскоре он совсем опьянел и начал нести всякую околёсицу. Наконец они допили вторую бутылку и доели горячее. Константинов рассчитался и под руку увёл Анатолия в гостиницу. Едва тот рухнул на кровать, как сразу захрапел. Константинов, несмотря на выпитое, долго не мог заснуть. Ну почему этому выскочке всё, а ему – вся грязная работа и больше ничего. Единственное, что грело душу, это то, что он получает значительно больше Анатолия и он нужен заказчику. Он, а не Анатолий. То, что он занимается очень нехорошими делами, продавая за деньги секреты лаборатории, ему почему-то не приходило в голову. Что это предательство, он вообще ни разу не подумал. Свою деятельность он воспринимал как часть работы.

На другой день они были на совещании, где выслушали массу неприятного в адрес своей лаборатории и Анатолий подписал Акт госкомиссии о том, что испытания были сорваны из-за ошибок в работе их системы. Когда они вышли из зала совещаний, к ним подошёл полковник Кондратьев – начальник особого отдела и пригласил зайти к нему в кабинет. О полковнике Кондратьеве Викторе Фёдоровиче на полигоне ходили легенды, из которых следовало, что с ним лучше не встречаться. Вызов к нему означал одно – досрочное закрытие командировки и изъятие допуска на полигон. Затем проштрафившегося сотрудника приглашали для беседы на площадь Дзержинского. О чём там говорили никто не знал и узнавать ни у кого никакого желания не возникало. Очень часто после беседы в КГБ сотрудник писал заявление по собственному желанию. Начальник особого отдела славился своей принципиальностью и в любом, самом незначительном проступке, таком как не вовремя сданном пропуске или в нечёткой печати на сейфе сразу видел злой умысел и пособничество иностранной разведке. Константинов сразу понял, что будет разговор про их вчерашнее поведение в ресторане. Так и оказалось. Когда они вошли в кабинет, начальник особого отдела попросил их пропуска и переписал фамилии в свою тетрадь.

– Анатолий Васильевич, как же так получилось, что Вы, руководитель лаборатории профильного института, напились, извиняюсь, до невменяемости со своим подчинённым, Юрием Ивановичем, в общественном месте?

– Понимаете, эта неудача с испытаниями, несколько бессонных ночей, переживание, выбила нас из колеи.

– Немудрено было выбить вас из колеи после литра водки. Я вообще удивляюсь, как руководство института могло доверить Вам работу над изделием. Неудивительно, что всё прошло так плохо.

– Извините, мы, конечно, виноваты, спору нет, – промямлил Анатолий.

– Попросили прощения в надежде, что я вас поставлю в угол? – внезапно сорвался на крик полковник и поднялся со стула. – Я вас не в угол поставлю, а отдам под суд! Вы совершили государственное преступление!

Он вновь сел, открыл ящик стола и вытащил оттуда блокнот Анатолия.

– Это что? Вы для кого оставили блокнот на столе?

– Это мой блокнот, я его просто забыл, – побледнев, тихо сказал Анатолий, – в нём нет никакой важной информации.

– А это не информация? – вновь громко начал полковник. – Схемы, чертежи, графики. Это что, я вас спрашиваю?

– Извините, это просто мысли на бумаге. Они никому ни о чём не говорят. Их могут понять только мои коллеги. Тем более что ничего секретного в них нет.

– Есть в них секреты или нет, специалисты госбезопасности разберутся. А сейчас я вынужден прервать вашу командировку и отправить вас обоих в Москву. Пусть там решают, что с вами делать.

Он сел, откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на них.

– Слышал, как на сегодняшнем совещании вас песочили, надо думать, за дело, – сказал полковник спокойным голосом. – Вы люди молодые, поймите меня, всё начинается вот с таких мелочей. Выпили, громко начали обсуждать закрытые темы, забыли блокнот в ресторане. А если бы он попал к врагу? А враг не дремлет, поверьте мне. Я на этой должности более двадцать лет сижу, много чего видел и знаю.

Полковник встал и начал ходить по кабинету. Пройдясь пару раз от стола к двери и обратно, он подошёл, взял блокнот и подал его Анатолию: «Об этом инциденте никто не должен знать, так же, как и о нашем разговоре. Это понятно?»

– Конечно, спасибо, – тихо ответил Анатолий.

– А Вам, Юрий Иванович? – полковник посмотрел Константинову в глаза так, что по спине побежали мурашки.

– Конечно, всё понятно, – пролепетал он.

– Вы люди молодые, как говорят, талантливые учёные. Не хочется ломать Вам жизнь. Надеюсь, это первый и последний разговор на эту тему в моём кабинете. До свидания.

Они попрощались и вышли из кабинета.

– Как же я мог его забыть? А ты? Ты же был трезвее меня, – Анатолий укоризненно поглядел на него.

«Ну вот, опять я виноват, что не доглядел за этим пьяницей. Что-то не понравился мне взгляд этого полковника. Вдруг он что-то знает о моей работе? Ерунда, ничего знать он не может. Никто не может знать о моих делах», – размышлял Константинов по пути домой.

***

И сейчас в тюрьме, вспоминая все свои допросы, которые проводил следователь Александр Александрович, Константинов понял, что ни на одном допросе не прозвучали вопросы по тому происшествию на полигоне двухгодичной давности.

1.11. ДЕНЬГИ

Константинов хорошо помнил тот вечер, когда вернулся домой после первой встречи с дядей Колей. Зайдя домой, он прошёл на кухню вытащил термос из корзины и поставил на стол. Затем вынул из кармана куртки завёрнутый в газету пакет. Тоже положил на стол. Только после этого вернулся в прихожую, разделся и пошёл в ванную. Руки у него тряслись, и не только руки, дрожь была во всём теле. Мысли бились в голове, и он никак не мог собрать их воедино. Разделся и встал под горячий душ. Обжигающие струи воды постепенно привели его к нормальному состоянию. Сколько времени он так простоял? Пять минут или полчаса он не знал. Постепенно дрожь в теле прошла, и он смог сосредоточиться на прошедшем дне. Мысли переключились к термосу и пакету, которые были на кухонном столе. В красивом термосе с цветами лежали инструкции, что и как ему нужно будет делать. В пакете из газетной бумаги, перемотанном нитками, лежали деньги. Тысяча рублей. Он их ещё не видел, но знал, что они там.

Константинов выключил душ, вылез из ванны и насухо вытерся большим банным полотенцем. Надев на себя махровый халат, пошёл на кухню. Термос и пакет были на столе, где он их оставил. Он подошёл к окну, плотно задёрнул занавески на окнах и включил свет, так как на улице уже темнело. Затем прошёл в зал, включил свет и тоже задернул шторы. То же самое он проделал в спальне. Только после этого сел за кухонный стол и отвернул нижнюю крышку термоса. Она поддалась без усилий. Затем вынул из него пенопластовую прокладку и заглянул внутрь. Между металлической стенкой термоса и стеклянной колбой лежал полиэтиленовый пакет. Вытащил и аккуратно развернул его. В нём лежали листки бумаги. Четыре листочка, размером с блокнотные. На них были мелко напечатаны на машинке колонки цифр. Отложив листки в сторону, он распутал нитки на пакете и развернул газету. В ней были новенькие фиолетовые двадцатпятирублёвки. Пересчитал. Ровно сорок штук. «Боже, целое состояние. Зарплата за три месяца», – пронеслось в голове. Все страхи и нервные переживания сразу улетучились. Взяв деньги и листки с шифрами, он прошёл в зал. Деньги положил в коробку, где хранилась вся его зарплата. Листки положил на стол и, подойдя к книжной полке, вытащил девятый том Большой советской энциклопедии. Раскрыл на пятой странице. Чтобы страница не перелистывалась, прижал её статуэткой слоника, которая стояла на столе. Взяв чистый лист бумаги и простой карандаш, он начал расшифровывать первый листик. Никакой сложности это не представляло, единственное, что требовалось – аккуратность. Но тем не менее дело продвигалось очень медленно. Первый листок он закончил примерно за час. От напряжения начали слезиться глаза и затекла спина. Константинов встал со стула и прошёл на кухню. Налил воды в чайник и поставил на газ. Открыл холодильник, вытащил оттуда батон докторской колбасы, блюдечко с маслом и булку хлеба. Хлеб он всегда хранил в холодильнике, этому его научила Люда. Сделал себе бутерброд и съел его, не дождавшись, пока чайник закипит. Оказывается, он очень проголодался. Прогулка по лесу и нервные переживания вызвали в нём зверский аппетит. Перекус на поляне с дядей Колей были не в счёт. Да и съел он там всего одно яйцо и пару помидоров. Когда закипел чайник, Константинов сделал ещё один бутерброд. Закончив с ужином, он вновь принялся за расшифровку. Отложив в сторону последний листок, Константинов глянул на часы, стоящие на серванте. Был уже первый час ночи. Он встал, прошёлся по комнатам. Выключил свет на кухне, затем зашёл в спальню, тоже погасил свет и раздвинул шторы. С высоты пятого этажа был виден большой двор перед домом. Там уже никого не было. Он раскрыл окно и в комнату тихо начал входить прохладный осенний воздух. Расправил постель и вернулся в зал. Сел на стул и взял в руки исписанный им лист бумаги. Читать было тяжело. Слова были записаны без пробелов. Тогда он взял карандаш и стал отделять их друг от друга вертикальными чёрточками. Некоторые слова были записаны с непонятными ошибками. По-видимому, он всё-таки, несмотря на свою аккуратность, допускал ошибки при расшифровке. Такие слова он исправлял. В прочитанном послании были поздравление с началом деятельности, направленной на поддержание мира на планете, а также уверения в полной безопасности его работы. Для этого требовалось строго следовать инструкциям, которые он получит от дяди Коли при следующей встрече. Были указания, как нужно действовать при получении аварийного сигнала. Также описывался способ определения очередного места встречи. Сообщалось, что при правильном выполнении заданий ему будет повышена сумма выплат. К следующей встрече с дядей Колей ему необходимо будет начертить очень подробный план квартиры, план дома и двора. Всё это передать ему. Также было напоминание о необходимости тщательно уничтожить переданные ему инструкции и расшифрованный текст.

Прочитав текст несколько раз, он, собрав все бумаги, вышел на кухню. Вытащил из духовки противень, поставил на пол и зажёг спичками один листик. Положил на противень, от него поджёг следующий. Когда всё было сожжено, он взял большую ложку и размял весь пепел. Затем аккуратно вынес противень в туалет и высыпал из него в унитаз. Смыл. Всё, никаких следов не осталось. Погасил на кухне и в зале свет. Прошёл в спальню, разделся и лёг. Несмотря на позднее время, сна не было. Полежав минут десять, встал, прошёл в зал и, не включая света, взял со стола томик энциклопедии, который поставил на своё место на книжную полку.

Заснуть так и не удалось.

***

Вот и сейчас, спустя две недели после вынесения ему приговора, Константинов лежал на узкой шконке и не спал. Он давно привык к ночным бессонницам. В эти часы он вспоминал свою жизнь до ареста. Жизнь разделилась на две части – до и после. Линия раздела не проходила по точке ареста или приговора. Она проходила значительно ранее. Этой точкой невозврата он считал тот момент, когда положил в карман куртки пакет, завёрнутый в газету и перемотанный нитками. Тысяча рублей. Неужели эта треклятая тысяча рублей и стала тем Рубиконом, перейдя который он превратился в предателя? Наверное, нет. Было что-то ещё, что ускользало от внимания, считалось маловажным, но внесло свою лепту в его судьбу.

***

Деньги ему особенно и не были нужны. Зарплаты, которую он получал в институте, ему вполне хватало, даже с учетом алиментов. Запросов у него особых не было. Квартира в новом районе, которую он с Людой получил после рождения Ивана, их первенца, после развода отошла к нему. Люда переехала к своим родителям, у которых была большая четырёхкомнатная квартира на Горького. А он остался в своей двушке. Когда он начал получать деньги от дяди Коли, то полностью обновил свой гардероб, приобрёл хороший музыкальный центр, новый телевизор, даже купил себе в комиссионке у Валеры, которого ему посоветовал дядя Коля, практически новый видеомагнитофон. А что дальше? По ресторанам он так и не начал ходить, как-то не по душе ему было ужинать в них. А денег становилось всё больше и больше. В некоторые месяцы дядя Коля передавал ему по три тысячи рублей. Он спокойно мог купить себе машину, только не нужна она ему была. Куда ездить? На дачу он с удовольствием ездил на электричке и пешком пять километров. Да и вообще ему не нравилось ездить на машине. Но самое главное, как предупреждал дядя Коля – не свети деньгами. Константинов это очень хорошо запомнил. Покупка машины сразу же вызвала бы вопросы от сослуживцев и знакомых. Ему пришлось бы что-то придумывать, врать. А это верный путь к провалу. Женщин он себе тоже на заводил, так как хорошо помнил фильм «ТАСС уполномочен заявить», который они с Людой смотрели на протяжении двух недель. Трианона привела к провалу женщина. Константинов специально съездил на «Горбушку» и купил кассеты с этим фильмом. Ещё раз очень внимательно его пересмотрел. Осторожность и ещё раз осторожность. Только так можно не попасться. Но он попался и теперь сидит в камере, ожидая, когда его расстреляют. За прошедшие полгода он тысячи раз анализировал, почему, что прошло не так? Ведь он был очень аккуратен, строго выполнял все инструкции дяди Коли. Случайность, фатальная случайность. Как кирпич, упавший с крыши.

Деньгами он не сорил. Когда собралась сумма в тридцать тысяч, он решил, что дома их хранить опасно. Взял трёхлитровую стеклянную банку. Запихнул туда деньги, закрыл полиэтиленовой крышкой. Затем замазал края крышки пластилином. Завернул банку в несколько полиэтиленовых пакетов, тщательно заматывая нитками каждый из них. Посмотрел, вроде всё герметично. Положил банку в мешок из-под картошки и утром собирался отвезти на дачу, чтобы там закопать. Но через несколько минут подошёл, вынул банку из мешка и поставил в ванну под струю воды. Нет, так не понять, проходит вода в банку или нет. Банку вынул и наполнил ванну водой. Затем опустил банку целиком в воду и стал наблюдать – не появятся ли пузырьки воздуха из-под крышки. Всё хорошо. Пузырьков не видно, но он тем не менее решил оставить банку в воде до утра. Правда, до утра он не дождался, встал среди ночи, вынул банку из воды и внимательно проверил – следов воды не было.

Утром, замотав банку в мешок и положив в корзину, он поехал к себе на дачу. Добравшись до неё, Константинов открыл замок на калитке и вошёл. Дача представляла из себя достаточно жалкое зрелище. Участок запущен, грядки заросли травой. Это не удивительно. Появлялся он здесь редко – от силы раз в месяц, а то и того реже. Домик был не в лучшем состоянии. Сколько раз он собирался навести в нём порядок, но каждый раз почему-то откладывал на потом. Раньше они с Людой и мальчишками бывали на даче значительно чаще, даже что-то выращивали на грядках. Но после развода всё пришло в запустение. Константинов взял лопату и пошёл копать яму, чтобы спрятать банку. Выбрал место между домиком и забором. Там валялись всякие совершенно не нужные вещи: поломанные лопаты, какие-то полусгнившие доски, дырявые вёдра и прочий хлам. Но самое главное – это место не просматривалось с дороги. Сразу копать не стал, а вышел на улицу, прошёл туда-сюда, убедился, что нигде никого из соседей не видно. После этого расчистил немного места от мусора и выкопал ямку полметра глубиной. В неё положил мешок с банкой, сверху прикрыл обломком доски, который подобрал тут же. Закопал и тщательно уплотнил землю. Сверху набросал тот же хлам. Отошёл и внимательно осмотрел это место. Совершенно ничего незаметно. Зашёл в домик, выпил кружку чая из термоса с бутербродом, которые привёз с собой, замкнул калитку и потихоньку отправился станцию, чтобы вернуться домой.

***

Зачем ему столько денег он не знал. Конечно, он понимал, что жизнь впереди длинная, это сейчас много денег, а что будет завтра? Скоро закончатся работы по изделию и в его услугах больше нуждаться не будут. Деньги получать он не будет. Вот тогда и пригодится закопанная баночка. Возможно, когда его перебросят на другую тематику и это будет интересно его заказчику, он сможет возобновить свою работу и вновь начнёт получать деньги? Но когда это произойдёт и произойдёт ли вообще? Этого Константинов знать не мог. В дальнейшие планы института его не посвящали. Но то, что работы близки к завершению, это он знал точно. Их система готова полностью. Доработок никаких не требовалось. Осталось провести одно, максимум два испытания и комплекс будет полностью завершён. После его сдачи будут хорошие премии. Всё-таки пять лет работы. Наверняка и он что-то получит, но все равно это мелочи по сравнению с тем, что он получил от дяди Коли.

А ещё впереди, как мираж, начала маячить возможность переезда за границу. Об этом дядя Коля говорил ему, и не раз: «Закончатся работы по изделию, вот тогда мы и поговорим о твоей эмиграции за рубеж. Шансы хорошо устроиться у тебя большие. Но без денег этого сделать невозможно. Всё, что сохранишь, передашь мне, я поменяю на валюту и переведу в зарубежный банк, когда решим вопрос с переездом».

– Но меня никто и никогда не выпустит за границу, меня даже в туристическую поездку не выпустят, не то что эмигрировать. Как минимум десять лет.

– Естественно, ты же работал с государственными секретами. Это всё понятно. Поэтому будет только один способ – вывезти тебя нелегально. А это, как понимаешь, вопрос очень непростой.

– То есть как, нелегально? Я ведь не посылка или чемодан.

– Юрий Иванович, давай об этом будет болеть наша с тобой голова, когда закончишь работы по своей системе.

– Дядя Коля, но ведь ты сказал, что у меня шансы большие.

– Я сказал, что большие шансы хорошо устроиться в любой стране. Но шансы попасть в другую страну – это разные вещи. И именно поэтому ты получаешь свои деньги здесь и в рублях, а не на счёт в зарубежном банке.

– Это понятно.

– Тогда ты должен понимать, что может случиться так, что выехать не удастся. А возможно, придётся уехать из Москвы и начать жизнь где-нибудь в другом месте. Вот тогда тебе деньги очень пригодятся. А пока хватит фантазировать, всему своё время. Сейчас у тебя одна задача – выполнять задания, быть осторожным и бдительным.

Всё понимал Константинов, понимал, что, закончив работы по изделию, никто не будет заниматься его судьбой, нелегально переправлять за границу. Тем более, если появятся перспективы новой работы. А нужно ли ему это? Может, пора прекратить работу на заказчика? Прекратить, пока не поймали или пока его не ликвидировал тот же дядя Коля? О себе нужно думать самому. Лучший вариант – уехать из Москвы, пока не поздно, раствориться на просторах СССР. Чтобы, не дай бог, не потянулась какая-нибудь ниточка за ним. А тридцать тысяч очень пригодятся, когда придётся начинать новую жизнь. Понимал Константинов и то, что пока он не выполнит все задания, сбежать он не сможет. Дядя Коля это сделать не позволит. А от него спрятаться не удастся.

***

Первую тысячу рублей Константинов пустил на покупку новых вещей: во-первых, купил радиоприёмник «Геолог», как говорил дядя Коля и который оказался достаточно дорогим, затем купил себе приличный костюм, хорошее зимнее пальто, пару курток. Ещё нужно было сделать ремонт в квартире. Эту идею ему подсказал дядя Коля. После получения первой шифровки Константинов нарисовал подробный план квартиры, дома и двора. При следующей встрече всё это передал дяде Коле. Через неделю получил инструкции, как нужно переставить мебель в квартире, чтобы исключить возможность наблюдения через окна из соседнего дома. Получалось, что нужно было поменять местами зал и спальню, благо, что входы в эти комнаты были из коридора. На словах дядя Коля сказал, что нужно, по-хорошему, сделать полный ремонт квартиры. Поменять обои, покрасить полы, двери и окна. «Если потребуются для этого дополнительные деньги, скажешь. Передам ещё», – добавил он. Также он попросил сделать полную опись книг на книжных полках, с указанием года издания.

При следующей встрече дядя Коля сказал, чтобы он не затягивал с ремонтом, так как до тех пор, пока не произойдёт перестановка мебели, Константинову нельзя выполнять никакие задания.

– Безопасность прежде всего, – сказал дядя Коля, – а пока есть возможность наблюдать за твоей квартирой из соседнего дома, мы не можем рисковать.

– Я понимаю, но сейчас у меня нет ни времени, ни денег на ремонт. Я планировал это сделать во время отпуска, – ответил Константинов.

– Отпуск – это хорошо. Но ждать некогда. Задания очень срочные. Ну, да ладно. Я тебе помогу. Есть у меня хорошие строители на примете, всё сделают очень быстро и аккуратно. И материалы все купят сами, только зайди сегодня же в магазин обоев, выбери, какие понравятся и возьми образец.

– У меня сейчас с деньгами не получится.

– Деньги я тебе дам. Хотя нет, я лучше я сам заплачу строителям и за ремонт, и за материалы. Завтра же и начнём. Они к тебе придут к семи утра. Ты на работу выходишь в восемь?

– Да, в восемь.

– Ну и отлично. Они и вещи переставят как нужно. Люди очень надёжные, можешь ни за что не переживать. Ну, конечно, там ценности какие, деньги, документы можешь забрать к себе в институт. За неделю я думаю, они управятся.

Всё так и получилось. Утром, когда он завтракал, в дверь позвонили. Открыл, вошли двое парней, в спецодежде с надписями на спине «СЕРВИС». Представились. Одного зовут Иван, другого Игорь. Сказали, что дядя Коля им задачу обрисовал.

– Вы образец обоев нам дадите? – спросил Иван, он, судя по всему, был старшим.

– Да, вот, пожалуйста. Вчера взял в стройматериалах на Ленинградском.

– А ещё? – спросил Иван. – Или в спальне и зале одинаковые хотите?

– Что-то я не подумал, – ответил Константинов, – наверное, разные будут лучше смотреться.

– Хорошо, этот рисунок пустим в зале, а в спальню что-нибудь помягче найдём, в смысле – побледнее.

– Хорошо бы.

– Не переживайте, я сам подберу оттенок, будет суперлюкс.

– Так вы вдвоём будете работать?

– Нет. У нас комплексная бригада. Я прораб. Игорь у нас бригадир. Будет всё время в квартире. Обоями займутся наши девушки, маляркой – маляры. Сейчас приедут парни, переставить вещи. Так что можете не переживать. Кстати, у Вас ночевать есть где?

– Нет, я думаю как-то здесь разместиться.

– Хорошо, мы Вас пока на кухню переселим, – весело ответил Игорь, – всё, можете ехать на работу. Ключи оставьте на всякий случай. Вечером я Вас дождусь.

Константинов оставил ключи и пошёл на автобусную остановку. «Как-то всё это нереально, – думал он, – никакого ремонта не планировал, а тут всё так завертелось». Во всём чувствовалась рука дяди Коли. Было такое ощущение, что он начал руководить жизнью Константинова, а ему была отведена роль простого статиста. Он еще ничего не сделал для заказчика, а на него уже была потрачена тысяча рублей, и вот теперь ещё и ремонт. Тоже будет недёшево стоить, судя по Ивану и Игорю. Константинов хорошо помнил ремонт, который они с Людой делали несколько лет назад. Беготня по магазинам в поисках необходимых материалах, поиски строителей, которые так и не увенчались успехом. Потраченный отпуск, когда они с Людой пытались как-то наклеить обои, которые никак не хотели ложиться ровно, без «пузырей». Короче – полный кошмар.

Возвращаясь с работы, Константинов нервничал. А что если он сейчас придёт в квартиру, а там никого и ничего? Оставил ключи совершенно незнакомым людям. За день можно всю мебель вынести. Хотя он, конечно, понимал, что это полная глупость, но тем не менее сердце билось учащённо, когда он нажал на кнопку звонка. Дверь открыл Игорь. «А вот и хозяин, проходите, только осторожно, не запачкайтесь», – громко и весело сказал он. Из кухни вышел Иван: «Можете посмотреть, как будет выглядеть зал, обои уже готовы, а в спальне наклеили только одну полосу, чтобы Вы посмотрели на рисунок. Если не понравится, завтра подберу другой».

Константинов протиснулся между шкафами, которые стояли в коридоре и были укрыты какой-то тканью. Заглянул в комнату. «Нет, не сюда, здесь теперь будет спальня, а зал – вот он», – сказал Иван, открывая дверь.

Константинов заглянул и остолбенел. Комната была полностью закончена. Окна и подоконник сверкали новой краской, стены были заклеены новыми обоями. Немного аляповатыми. Кажется, он выбирал другой рисунок. Хотя может быть, и этот самый. Образец он отдал Ивану утром и точно вспомнить не мог. Но было всё чисто, пол вымыт. Кажется, даже люстру помыли. В новой спальне пол застелен тканью, старых обои со стен убрали, и только одинокая полоса обоев наклеена у окна.

– Ну и как, нравится? – спросил Игорь.

– Да, спасибо, всё очень хорошо, – сухим голосом ответил Константинов. У него было ощущение, что он попал не в свою квартиру. Как-то всё было не так, как он привык.

– А спальню Вам мы пока организовали на кухне, – сказал Игорь, – ну раз замечаний нет, мы пошли. Утром так же в семь ноль-ноль будем на месте. Спокойной ночи.

Иван и Игорь вышли, захлопнув за собой дверь. Константинов прошёл на кухню. Стол был сдвинут под самое окно. Возле холодильника стояла раскладушка с заправленной постелью. Константинов, не раздеваясь, лёг на неё. Положил руки под голову.

Что происходит? Ещё совсем недавно он, старший научный сотрудник, спокойно работающий в институте, часто выезжающий в командировки, не мог себе даже представить возможность сотрудничества с какой-то иностранной разведкой. Когда на инструктаже по работе с государственными секретами, которые каждый квартал в их лаборатории проводил сотрудник КГБ, рассказывалось о методах вербовки агентов, Константинов не допускал и мысли, что его, вот так запросто, смогут завербовать. Напоить и завербовать. Прошло чуть более трёх месяцев, за которые он из простого советского учёного стал шпионом. Хотя он ещё не выполнил ни одного задания, но он готовился к их выполнению. Иначе зачем весь этот ремонт? У него складывалось впечатление, что события идут по какому-то своему сценарию. Он не управляет своей жизнью. Он марионетка в чьих-то умелых руках. Может, пора это всё прекратить? Дождаться следующей встречи с дядей Колей и сказать ему: «Нет. Я не буду выполнять никаких ваших заданий. Мне не нужны ваши деньги». Но ведь то, что он уже получил, нужно будет вернуть? Это тысяча рублей, будь они неладны. Да ещё за ремонт, который организовал и оплачивает дядя Коля. Деньги он сможет взять в кассе взаимопомощи, которая существовала в институте. Потом отдаст, когда получит отпускные. Да. Нужно так и сделать. Завтра он скажет Ивану и Игорю, что необходимость в ремонте отпала. Но ведь у Владимира Петровича остались его чертежи. И они запросто смогут попасть на Лубянку. Что тогда? Даже если его не посадят, то с треском выгонят из института. А может, лучше просто исчезнуть? Вот прямо сейчас. Собраться, поехать на вокзал и отправиться куда-нибудь подальше? Вопрос – куда? Где его ждут? Без денег, без трудовой, без диплома. Нет, это не выход. Просто перестать встречаться с дядей Колей? Ну, это вряд ли удастся. Они имеют на него свои планы и сорвать их ему не позволят. Но как они смогут заставить работать на них? Неизвестно, хотя у них наверняка найдутся методы воздействия на него. А если он заупрямится, его просто ликвидируют. Константинов много читал и смотрел фильмов о шпионах. Понимал, что нянчиться с ним не будут. У Константинова в перспективе есть только три варианта: сесть в тюрьму за шпионаж, быть уволенным с «волчьим билетом», ну и самый последний – быть убитым. На него накатила такая тоска, что хотелось завыть в голос. Ну почему он допустил это? Константинов встал, подошёл к холодильнику, где у него стояла начатая бутылка водки. Налил себе почти полный стакан и выпил. Закусывать не стал. Сел на раскладушку, обхватил голову руками и сидел раскачиваясь. За что ему это? Почему это произошло с ним? Где же верный выход? Выхода не было. Вернее, был, четвёртый вариант. Но о нём думать не хотелось. Хотя почему бы и нет? Отдаться неизвестному ему кукловоду. Пусть всё идёт само собой. Завершится ремонт. Он начнёт выполнять задания дяди Коли. Получать за это немалые деньги. Года через три-четыре закончатся работы по изделию. Он станет неинтересен, и его оставят в покое. Самое главное, выполнять все рекомендации дяди Коли, чтобы даже подозрение на Константинова ни у кого не возникло. На душе немного полегчало. Он встал, выпил ещё стакан водки и не раздеваясь рухнул на раскладушку.

Через четыре дня ремонт был завершён. Когда Константинов вернулся домой, Иван сидел на кухне в одиночестве и пил чай. Поздоровались.

– Ну вот, хозяин, принимай работу, – весело сказал Иван.

– Да, вижу, всё хорошо, – проговорил Константинов, – молодцы.

– А теперь я покажу Вам, Юрий Иванович то, что Вы не видите.

– А что я не вижу? – с улыбкой спросил Константинов.

– То, что и не должны были увидеть. Во-первых, ключ от входной двери. Вы заметили, что он новый? Теперь Ваш замок невозможно вскрыть никакими отмычками. Имейте в виду, ключ в единственном экземпляре. Дубликат сделать невозможно. Не потеряйте, иначе придётся менять весь замок.

Константинов подошёл ко входной двери. Замок как замок. Вроде такой же и был. И ключ тоже похож на прежний.

– Пойдёмте сюда, в зал. Вот стол, за которым Вы будете работать. Только за этим столом и нигде более.

Константинов присел на стоящий рядом стул. Огляделся. Стол стоял в таком месте, что от него не было видно ни одного окна. Следовательно, ни через какое окно не возможно было увидеть этот стол. Это хорошо.

– А теперь самое главное. В книжной полке мы сделали тайник, куда можно будет положить фотоаппарат, плёнки, какие-то записки. Обратите внимание на нижнюю полку.

Константинов подошёл и внимательно осмотрел все четыре полки, ничего странного не заметил.

– Ничего не вижу, полка как полка.

– Это очень хорошо. Трогать, а особенно переставлять на нижней полке ничего нельзя. Обратите внимание, полка как бы вся в пыли. Приглядитесь под углом к ней.

Константинов внимательно посмотрел, ничего незаметно, потом немного отошёл и посмотрел на неё как бы сбоку. Вся полка была серебристой от пыли. Он провёл по ней пальцем – след остался.

– Вот, заметили.

– Да, след хорошо видно.

– Это будет одна из контрольных меток. Каждый раз подходя к полке внимательно посмотрите на неё. Если кто-то к ней прикасался – сразу заметите.

– А от куда пыль возьмётся? – спросил Константинов.

– В ванной на полке стоит баночка из-под зубного порошка, – Иван быстро прошёл в ванную и принёс коробочку, – берёте, открываете и ваткой легонько протираете полку, везде. Вот так, – Иван взял ватку, окунул в коробочку, где была серебристая пудра, и осторожно протёр следы, которые остались от пальца. Затем внимательно осмотрел полку под разными углами – она вся была в пыли.

– Тайник открывается очень просто. Нужно сдвинуть все книжки разом на левую сторону полки. Видите, они все стоят на правой стороне? Берёте двумя руками, вот так, и сдвигаете, – Иван продемонстрировал это, – затем самое главное. Видите слоника на полке, похож на вашего? Так вот, не поднимая его, передвигаете к левой стенке, – Иван передвинул слоника по полке к левому краю. Раздался щелчок и верхняя часть стены, которая была за полкой, отскочила на сантиметр. Иван поддел её пальцем и открыл на себя. За этой дверцей был такой ящичек с двумя полочками, – вот здесь Вы будете хранить свои вещи. Закрывается также просто. Поднимите дверцу, нажмёте на неё до щелчка, затем слоника передвигаете так же по полке к правому краю и книжки тоже назад. Попробуйте сами.

Константинов проделал то же самое. Тайник открылся. Затем закрыл его.

– Юрий Иванович, будьте внимательны. Если Вы что-то сделаете не так, то тайник не откроется. Повторяю – все книжки разом, слоника обязательно двигать по полке.

Константинов открыл и закрыл тайник ещё раз.

– Как же это получается? Вы что, долбили стену?

– Да нет. Всё проще. Видите, эта полка уже на пять сантиметров против других. Для тайника хватает. Сделали фальшь-стену, и всё.

Константинов внимательно пригляделся – ничего незаметно. Затем постучал пальцем по стене за полкой. Звук как по дереву. Сразу заметно, что это не бетон.

– Теперь контрольные метки. Про пыль на полке я Вам уже рассказал. Дальше смотрите и запоминайте, – Иван прошёл в прихожую, – видите на вешалке Вашу старую куртку? Вы её давно уже не пользуетесь. Мы нашли в вашем шкафу. Она должна постоянно висеть на втором крючке слева, подкладом наружу. Только так и никак иначе. Постоянно. Входите в квартиру – первый взгляд на куртку. Если висит не так, значит, в квартире кто-то побывал.

– Понятно, – тихим голосом ответил Константинов, а затем вдруг спросил, – а Вы кто? Вы знакомы с дядей Колей?

– Юрий Иванович, – опешил Иван, – а Вы разве не поняли? Мы из одного ведомства. Правда, работаем в разных отделах. Я по технической части, а он… ну это не важно. Так что за свою безопасность можете не переживать. Главное – внимательность, аккуратность и строгое следование инструкциям.

– Да я и не переживаю, – пробормотал Константинов.

– Это хорошо. Идём в спальню. На журнальном столике книга, Вы должны чётко запомнить её положение. Сейчас она лежит с края стола, угол выдвинут на два пальца. Обратили внимание? На самом деле она может лежать как угодно, главное, чтобы Вы помнили её положение и, вернувшись домой, убедились, что она лежит точно так, как Вы её оставили, уходя из дома. Поняли? Книга может быть любой. Если книгу кто-то трогал, то лежать она будет по-другому.

– Понятно.

– Задача контрольных меток состоит в том, чтобы сигнализировать Вам, что в квартире кто-то побывал. Поэтому Вы сами можете дополнительно расставить ещё сколько угодно меток, главное, чтобы сами не запутались, – добавил Иван.

– А что делать, если в квартире кто-то побывает?

– Ничего. Совсем ничего. Тайник не открывать, работу не проводить. Но первым делом пойдёмте на кухню, покажу, – они прошли на кухню, – передвинете этот цветок с правой стороны подоконника на левую. Видите, я Вам поставил на подоконник гортензию? Не забывайте поливать.

Иван набрал в кружку холодной воды из-под крана и полил цветок.

– Если, придя домой, Вы обнаружите нарушенной хотя бы одну метку, немедленно переставите цветок на левый край подоконника. И если к Вам придёт электрик, сантехник, участковый, да, собственно, кто угодно, кого Вы не ждали, немедленно переставите цветок. Это будет сигналом нам, что у Вас, возможно, есть проблемы.

– И что потом?

– Мы постараемся понять, что произошло. Если будет необходимость, Вам будет передан аварийный сигнал, если все нормально – то получите указания к следующей встрече. Как обычно.

Затем Иван попрощался с Константиновым и ушёл. Константинов теперь один, не спеша, прошёлся по своей квартире. Было ощущение, что он не дома. Всё было какое-то чужое, хотя вся мебель была его, квартира была его, но ощущение, что он не дома, не покидало. «Ерунда, привыкну», – успокоил себя Константинов. Он подошёл к тумбочке, где стоял музыкальный центр, открыл её, достал пластинку и поставил на проигрыватель. Зазвучали мощные аккорды реквиема Верди, а он сел в кресло и закрыл глаза. Он шпион. Назад дороги нет.

***

И сейчас, сидя в камере, в его голове звучали траурные аккорды реквиема. «Как похоронный марш», – подумал Константинов.

Затем его мысли вернулись к деньгам, которые он закопал на даче и которые были ещё на антресоли в его квартире. Хотя на антресоли уже ничего не хранилось. Константинов сам указал на этот тайник, когда его привозили домой. Оперативник подставил стул и залез туда. Вынул старый рюкзак, в котором лежали деньги. Всё разложили на столе и пересчитали.

– Не густо, – сказал Александр Александрович.

– Это всё что осталось. У меня были большие траты, – ответил Константинов.

Про деньги, которые были закопаны на даче, следователю он говорить не стал. Хотя понимал, что воспользоваться ими ему не суждено. Но и отдавать государству он не будет. Хорошо бы передать их Людмиле, на содержание детей и ещё Оле. Она пострадала совершенно не заслуженно. Но как это сделать. Поговорить со следователем? Пусть половину заберёт себе, а остальные разделит между Людмилой и Олей? Нет, на такое Александр Александрович не пойдёт. Он, хоть и хороший человек, но очень принципиальный. Да и увидеться с ним уже не удастся – следствие закончено. А может, через адвоката Павла Кондратьевича? Человек он, конечно, хороший, но какой-то вёрткий. Доверять ему, пожалуй, не стоит. Запросто может всё себе забрать. С кем ещё Константинов встречается? Конвоир Трофимыч? На него положиться можно. Если он возьмётся за это дело, то всё сделает правильно.

Константинов дождался того вечера, когда Трофимыч, а не другой конвоир, отстегнул ему шконку.

– Трофимыч, доброй ночи.

– И тебе хорошо выспаться.

– Ты сегодня всю ночь будешь дежурить?

– Да, один из наших ушёл в отпуск, так что придётся и мне подежурить.

– Трофимыч, зайди ко мне ночью, поговорить надо.

– О чём же мне с тобой говорить, горемычный?

– О жизни, Трофимыч, о жизни.

Трофимыч ничего не ответил. Молча вышел и замкнул дверь камеры. Константинов прилёг на свою постель, но спать не стал. Он ждал. Прошло, наверное, часа два, прежде чем услышал звук отмыкаемого замка. Константинов сел на шконку. Дверь камеры тихо приоткрылась и вошёл Трофимыч. Присел рядом.

– Что тебе не спится, горемычный? Совесть, наверное, спать не даёт.

– Не спится, Трофимыч. Остались дела незавершённые.

– Ничего. Скоро все твои дела завершатся на Страшном суде. Тяжек твой грех. Не будет тебе прощения, но всё равно нужно молиться и надеяться.

– Трофимыч, не умею я молиться, да и в Бога не верю.

– Это плохо. Без веры жить плохо. Была бы в тебе вера, не случилось бы этой беды.

– Я сам виноват, что случилось. Ни на кого свою вину не перекладываю.

– Чувствую смятение в твоей душе. Не упокоилась она. Покой тебе нужно найти. Легче станет и примешь свою участь безропотно. Почитать тебе нужно Священное Писание.

– Это ещё зачем? Ведь ты, Трофимыч, коммунист, наверное.

– Конечно, состою в партии. Но ещё я русский человек. А русскому человеку без Бога жить нельзя, особенно на такой службе. В следующее дежурство принесу тебе Евангелие. Почитаешь. Может, и найдёшь для себя ответы на свои вопросы.

– Принеси, Трофимыч, принеси, – Константинов замолчал, а затем добавил, – не для этого я просил тебя зайти. Дело у меня есть к тебе.

– Да какое же дело у тебя может быть? Все дела, как говорится, у прокурора.

– Остались у меня, Трофимыч, спрятанные деньги. Не нашли их ваши опера. Хочу их тебе отдать. Возьмёшь себе половину, остальные передашь моим детям и ещё одной женщине. Очень сильно я перед ними виноват.

– Это плохо, горемычный, очень плохо. Плохо, что не рассказал следователю. Значит, ты не полностью осознал свою вину. А свою вину перед близкими тебе людьми деньгами не искупишь. Не принесут они им счастья.

– Трофимыч, не говори так. Ты уже не молод, скоро, наверное, на пенсию. Деньги тебе очень пригодятся. А их там много закопано. Хватит тебе на безбедное житьё. И моим мальчишкам поможешь. Они ведь теперь останутся без алиментов. На что им жить? И ещё есть одна женщина, которая очень пострадала из-за меня. Она ни в чём не виновна. Она ничего не знала, – из глаз Константинова потекли слёзы, – Трофимыч, не отказывайся. Очень тебя прошу.

– Денег мне твоих не нужно. Плохие это деньги. И твоя жена и та, другая женщина, не обрадуются этим деньгам. Не обманывай себя. Не сделаешь ты их счастливыми. Эти деньги сделали несчастным тебя, также сделают несчастными и их. Получил ты их, сотворив великий грех. Так пусть же они сгниют в земле, – Трофимыч замолчал, а затем тихо добавил, – молись за них, за всех, кого обидел. Это принесёт им, да и тебе тоже, больше пользы.

Он встал и тихо вышел из камеры. Щёлкнул замок.

1.12. ТИМОФЕЕВ ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ

Сколько времени он провёл в тюрьме? Ответить на такой простой вопрос Константинову было очень сложно. Наверное, всю жизнь. Было ощущение, что никакой другой жизни и не было. Все воспоминания крутятся только вокруг его камеры. Она как бы стала центром его вселенной. Что было до тюрьмы вспоминать было всё труднее и труднее. Почему-то его память стала очень избирательной. Он очень точно мог вспомнить любой допрос, о чём его спрашивали, что он отвечал, но с большим трудом вспоминалось то, что было до тюрьмы. И если жизнь после той злополучной встречи с Владимиром Петровичем была как-то понятна, о ней пришлось вспоминать достаточно подробно на допросах, то жизнь до того, как он стал предателем, стала забываться полностью. Он не мог вспомнить ничего из своего детства, как будто его и не было никогда. Какими были его папа и мама? Он не мог вспомнить их образов, не мог вспомнить, как они жили. От этого ему становилось очень страшно. Казалось, что камера высосала из него все воспоминания о его прошлой жизни. Жизнь как бы разделилась на множество других жизней. Была жизнь Юрочки Константинова, о которой он, как оказалось, ничего не помнил. Была жизнь Юры Константинова, когда он учился в институте, участвовал в КВН, ездил в студенческие строительные отряды. Был Юрий Иванович Константинов, младший научный сотрудник института, работой в котором он очень гордился. А сейчас он гражданин Константинов, предатель и изменник, ожидающий своей смерти. Это были жизни совершенно разных людей, которых ничего не связывает между собой. Они жили в каких-то других, параллельных реальностях. И если первые дни после ареста он постоянно вспоминал о своей прежней жизни, вспоминал до слёз, до истерики, то теперь она, прежняя жизнь, ушла от него. Во время ночных бессонниц он пытался вспоминать ту, свою жизнь, когда он был независим от дяди Коли, когда был молод и влюблён, увлечён работой. Но с каждым разом это было делать всё труднее и труднее. Исчезли краски жизни. Она стала какой-то чёрно-белой. Его детство стало ярким белым пятном, в котором он не различал детали. Они все смазались. Видимо, чёрная краска теперешней жизни настолько контрастно высветила его прошлое, что разобрать, как там было, уже не получалось.

Единственное, что его связывало с прошлой жизнью, была маленькая фотография его сыновей. Фотографию передал Трофимыч. Однажды он вошёл вкамеру перед ужином, присел на стул и вытащил её из кармана гимнастёрки. «Это тебе, горемычный, передал Павел Кондратьевич. Правда, ему этого сделать не разрешили, поэтому он передал через меня. Так что фото спрячь хорошенько, если вдруг найдут, у меня будут неприятности», – сказал Трофимыч и отдал фотографию. Константинов хранил её в книге «Анна Каренина», которую получил из библиотеки. На ней были его сыновья, его мальчики. Кирилл и Иван. Они стояли, видимо, в фотостудии. Одеты в одинаковые костюмчики. Иван был уже совсем взрослый, ему исполнилось тринадцать лет. Смотрит в объектив прямо, на лице нет никаких эмоций. Кирюша был ему по плечо. Чувствовалось, что ему трудно было замереть перед съёмкой. Он, кажется, что-то рассматривал за фотографом. Возможно, это была Людмила. Глаза выражали интерес к происходящему. Он уже должен был пойти в школу. Конечно, ведь ему исполнилось восемь лет. На обратной стороне рукой Люды была сделана ручкой надпись «Ваня и Кирюша. 1990 год». И всё. Как они живут сейчас, он понятия не имел. Вышла ли Людмила замуж? Спросить было не у кого. Каждый раз, доставая фотографию, сердце обливалось кровью. Это было самое страшное преступление. Преступление против своих детей. Предательство меркло перед этой изменой. Ведь если бы он тогда не совершил этой подлости, уйдя от семьи к Нине, возможно, не было бы и встречи с Владимиром Петровичем. Не было бы этих страшных трёх лет его предательства. А сидел бы он на диване со своими детьми, читая какую-нибудь книжку. И Люда была бы рядом. Впору было зареветь бугаём, но все слёзы за эти полгода уже кончились. Назад ничего вернуть нельзя. Нет прошлого. Нет будущего. Есть только сейчас. Его камера, его шконка. Осталось в жизни одно – сидеть и ждать. Ждать, когда его поведут на исполнение приговора. Смерти он уже не боялся. Чем смерть страшнее этой камеры? Раз и навсегда прекратятся его мучения, мучения совести.

***

В одну из таких бессонных ночей вспомнился допрос, куда на очную ставку привели Олю.

– Юрий Иванович, я ещё раз хочу уточнить одну деталь. Вы уверяете, что ни с кем, кроме так называемого дяди Коли, Вы никаких отношений не поддерживали? Я имею в виду Вашу шпионскую деятельность, – спросил Александр Александрович. Он не сидел на месте, а ходил по кабинету. Казалось, что он был чем-то взволнован.

– Да, я уже Вам рассказывал, что все задания получал только от него и всю информацию передавал только ему, – спокойно ответил Константинов. Он уже привык к манере допросов – задавать одни и те же вопросы по нескольку раз.

– А как же Ольга Ивановна Агафонова, инспектор первого отдела? – спросил следователь и внимательно посмотрел на Константинова, – она должна была быть в курсе Ваших дел.

Константинова прошиб холодный пот, и мелко задрожали руки. «Оля, Оленька, неужели я погубил и тебя?» – подумал Константинов и произнёс холодным и бесстрастным голосом:

– Александр Александрович, я ещё раз повторяю, что ни одному человеку в институте не было известно о моей деятельности.

Следователь подошёл к столу, снял трубку на телефоне и набрал номер. Через несколько гудков ему ответили. «Валентин Григорьевич, Вы хотели поприсутствовать при допросе. Да, всё готово. Хорошо, жду Вас», – Александр Александрович положил трубку. Нажал кнопку звонка, в кабинет вошёл конвоир, а он вышел. Константинов сидел и смотрел в одну точку на полу. Думать не хотелось. Он уже вроде всё рассказал. Но видимо, придётся ещё раз повторить для неизвестного ему Валентина Григорьевича. Минут через пять дверь открылась и в кабинет вошёл Александр Александрович и высокий, сухощавый мужчина.

– Встать, – резко сказал Александр Александрович.

Константинов не спеша начал подниматься.

– Отставить, пусть сидит, – ответил мужчина и прошёл за стол. Сел на стул за столом, и начал листать лежащие на нём бумаги. Александр Александрович стоял позади и что-то тихо пояснял. Константинову не было слышно.

Прошло несколько минут. Затем мужчина поднял голову и внимательно начал рассматривать его. Константинову стало как-то неуютно, он почувствовал себя совершенно голым перед этим человеком с военной выправкой, с коротко стрижеными седыми волосами. Цепкий взгляд словно пытался проникнуть в его мозг. Константинов опустил глаза – он не мог более выносить этого.

– Константинов Юрий Иванович, – медленно проговорил мужчина и замолчал на несколько секунд, – ну что ж, я генерал Тимофеев Валентин Григорьевич.

Константинов поднял взгляд и кивнул, как бы здороваясь.

– Подполковник Петров держит меня в курсе ваших дел. Вы понимаете, в чём Вас обвиняют? – генерал вновь пристально уставился в глаза Константинову, так что тот вновь опустил голову.

– Да, понимаю, – тихо ответил Константинов.

– Материалов следствия и Ваших показаний достаточно, чтобы передать дело в военный суд. Но мне нужна вся сеть. Как я вижу, Вы только одно из звеньев этой сети, которую спецслужбы развернули в институте. С Вашей помощью мы должны вскрыть всю сеть и ликвидировать её. Со своей стороны я могу пообещать Вам, что Ваша помощь следствию будет учтена судом и Вы сможете избежать смертного приговора.

– Извините, но я не знаю, что ещё могу рассказать.

– Вы можете ещё многое рассказать. Кто Вам помогал в сборе информации, кто ещё принимал участие в передаче Вам заданий и кому Вы передавали собранную информацию? Кто ещё в институте занимался подобной деятельностью?

– Я всё это много раз рассказывал Александру Александровичу. Больше мне добавить нечего.

– Да, я ознакомился с протоколами допросов. Дядя Коля, – задумчиво произнёс генерал, – этот дядя Коля, которого Вы опознали по фотографии, опытный разведчик, по совместительству сотрудник торгового представительства одной из западных стран в нашей стране, срочно выехал из Союза, за день до Вашего ареста. Ещё в Ваших показаниях фигурирует некий Владимир Петрович.

– Да, я встречался с ним три раза, – вставил Константинов.

– И не смогли его опознать ни по одной из представленных Вам фотографий, – добавил генерал, – а посмотрите вот эти.

Генерал вынул из кармана несколько фотографий и разложил их на столе.

– Извините, у меня что-то со зрением, я не могу на таком расстоянии.

Генерал кивнул Александру Александровичу, тот взял фотографии и подошёл к Константинову поближе. Это были три изображения одного и того же человека. Внимательно присмотревшись, Константинову показалось, что этого человека он знает. Взял одно фото в руки, начал внимательно рассматривать его. Да, это, без сомнения, был Владимир Петрович. Правда, вид у него был другой. Какой-то шикарный, что ли, независимый. Респектабельный иностранец, это было сразу заметно и по причёске, и по костюму.

– Да, это он.

– Кто?

– Владимир Петрович. Больше я ничего о нём не знаю. Он назвал себя корреспондентом.

– Не удивительно. Это резидент одной из разведок, сотрудник посольства.

– Мы его задержали? – спросил Александр Александрович.

– Увы, подполковник. У него дипломатическая неприкосновенность, и он недавно покинул страну. Но давайте вернёмся к нашему институту. Вы продолжаете утверждать, что Вам никто не помогал в сборе шпионской информации?

– Мне никто не помогал, – ответил Константинов.

– Подполковник, давайте свидетеля, – резко сказал генерал.

Александр Александрович подошёл к столу и нажал кнопку. Дверь открылась, вошёл караульный: «Пригласите, пожалуйста, свидетеля Агафонову», – караульный вышел. Константинов побледнел, и у него вспотели ладошки рук. Это не могло укрыться от проницательных глаз генерала.

Через мгновение в кабинет вошла Оля. Она была испугана и не сразу заметила Константинова, сидящего в метре от стола. Оля нервно оглядела кабинет, затем увидела его, побледнела, губы сжались, и она зарыдала.

– Юра, Юрочка, – со всхлипом произнесла она, – боже, что это? Я не верила тому, что говорили в институте. Я не могла в это поверить. Скажи, скажи, пожалуйста, что это какая-то чудовищная ошибка. Ты почему молчишь?

Константинов не знал, можно ли ему говорить, посмотрел на генерала и Александра Александровича. Генерал сидел на своём месте, руки сложены на груди, он внимательно смотрел на Константинова и Олю. Александр Александрович отошёл к окну и смотрел в пол.

– Оленька, милая Оля. Это всё чудовищно. Я не могу ничего поделать.

– Юра, скажи, что это неправда.

– Оля, я не могу ничего тебе сказать.

– Так это правда? – тихо произнесла она.

– Да, – выдохнул Константинов.

– Это не может быть правдой, ведь я тебя люблю. Ты не мог этого сделать. Тебя, наверное, оклеветали? Тебя кто-то заставил?

Константинов опустил глаза в пол, он не мог смотреть на Олю.

– Будем считать, что приветствие старых друзей закончено, – громко сказал генерал, подполковник, продолжайте вести допрос.

Александр Александрович отошёл от окна, подошёл к столу и нажал кнопку вызова. Через пару секунд в комнату вошёл конвоир: «Принесите, пожалуйста, два стула», – сказал ему Александр Александрович. Через минуту тот вернулся, принеся два стула. Александр Александрович взял их. Один поставил у стены напротив Константинова, другой поставил сбоку у стола. Сел на него. Пододвинул к себе бумаги. Взял чистый бланк допроса.

Это была не первая очная ставка Константинова. Были встречи практически со всеми сотрудниками лаборатории, с охранниками института и даже с руководством. Процедуры жутко неприятные, когда приходилось при бывших сослуживцах рассказывать вновь и вновь о своём предательстве. Видеть их глаза. Одни смотрели на него с презрением и ненавистью, другие с сочувствием и непониманием того, как их товарищ, для многих старший товарищ, смог совершить это. Но сегодня было другое. Напротив него сидела Оля, женщина, которая была небезразлична для Константинова.

После общих вопросов, к которым Константинов уже привык, пошли вопросы по существу.

– Ольга Ивановна, как так могло случиться, и заметьте, неоднократно, что гражданин Константинов не возвращал секретные документы по окончании рабочего дня? Почему Вы своевременно не сообщили об этом своему начальству? – подключился к допросу генерал.

– Вы понимаете, Валентин Григорьевич, Юрий Иванович очень увлечённый работой человек. Он мог просто не обратить внимание на часы. Дело в том, что библиотека первого отдела работает только до восемнадцати часов, а Юрий Иванович, он мог заработаться допоздна и не успеть вовремя сдать литературу.

– Я понимаю, – перебил её генерал, – что можно не успеть один раз, два раза, но если подозреваемый не успевает сдавать систематически, то это Вас, как сотрудника, прошедшего специальную подготовку, должно было насторожить.

– Да, совершенно верно. Поэтому я каждый раз делала замечание Юрию Ивановичу и просила сдавать документы вовремя.

– Гражданин Константинов, сколько раз Вы оставляли документы у себя и не сдавали их в библиотеку? – продолжал генерал.

– Я не помню, раза три или четыре. Понимаете, у нас была напряжёнка со временем и мне часто приходилось задерживаться на работе, а без документов и чертежей делать было нечего. Руководство торопило с выдачей результатов.

– И Вы каждый раз забирали документы себе домой и делали с них фотокопии?

– Юра, ты выносил документы из института? – вскрикнула Оля, – я ведь тебе говорила, если не успеешь вернуть, то закрывай их в свой сейф.

– Нет, забирал документы только тогда, когда получал указание от дяди Коли, – ответил Константинов генералу. На Олю он не смотрел.

– Ольга Ивановна, – генерал повысил голос, встал из-за стола и подошёл к ней, Оля тоже хотела подняться, но генерал крикнул, – сидеть! Вы Ольга Ивановна совершили должностное преступление и за него ответите. Но я хочу сказать больше, Вы участница преступной группы.

– Да как Вы смеете, – вдруг вскричал Константинов.

– Молчать! – крикнул генерал, – я смею назвать Вас, Ольга Ивановна, предательницей и изменницей Родины.

Константинов опешил. Это было ужасно. Он, как бы ища поддержки, посмотрел на Александра Александровича. Тот оторвался от бумаг, лицо его побледнело, и он пристально смотрел на генерала. Руки мелко дрожали. Генерал широким шагом подошёл к столу и сел на своё место.

– И сколько ещё сотрудников института также получали секретные документы и не возвращали их вовремя? – тихо спросил генерал, а затем добавил, – я вскрою всю вашу шпионскую организацию. Вы, гражданин Константинов, являетесь организатором этой сети, а Вы, гражданка Агафонова – его пособницей.

Константинов глянул на Олю, она была совершенно растеряна, губы плотно сжаты, сидит прямо, глаза превратились в щелочки. Генерал встал и пошёл к выходу: «Подполковник, продолжайте». Александр Александрович тоже быстро встал и вышел вслед за генералом. В комнату вошёл конвоир. Оля сидела на стуле и смотрела на Константинова. В глазах застыл немой вопрос. Он не смог вынести её взгляда и согнулся, уперевшись локтями в колени, глаза смотрели в пол. На них навернулись слёзы. «Боже, какой ужас. Олю за что? Как им объяснить, что она ни при чём? Позор! Позор! Из-за него пострадает женщина, которую он любил», – мысли метались в его мозгу. Ему было бесконечно стыдно перед ней.

Александр Александрович вернулся минут через пять. Он был очень взволнован, это было видно даже через его напускное спокойствие, но глаза – они говорили о борьбе, которая шла внутри. Руки тоже не находили себе места на столе. Константинов распрямился и смотрел прямо на него.

– Так, продолжим, – спокойным голосом начал Александр Александрович, – Ольга Ивановна, Вы запомнили вопрос генерала? Сколько ещё сотрудников института брали секретные документы и не возвращали их вовремя?

– Я так сразу не могу ответить на Ваш вопрос. У нас более ста человек имеют допуск к секретной литературе. Мне нужно просмотреть журналы, вспомнить.

– То есть Вы хотите сказать, что записи в журнале не соответствуют действительности? Сотрудник мог не сдать литературу, но Вы тем не менее делали запись, что сдал вовремя?

– Да, – тихо ответила Оля, – если утром, когда начальница Первого отдела проверяла журнал, там не было отметки о том, что литература сдана, она наказывала нас.

– Всё понятно. Это тема для отдельной беседы. Вас освободили от работы?

– Да, правда, я сейчас взяла отпуск. Вы меня арестуете? – её губы вновь задрожали.

– Нет, оснований для Вашего задержания у меня нет. Только прошу Вас никуда не выезжать из города, Вы нам понадобитесь. А теперь можете быть свободны, – Александр Александрович нажал кнопку вызова на столе, вошёл конвоир. – Проводите свидетеля.

– Вот такие вот дела, Юрий Константинович, – медленно произнёс Александр Александрович и посмотрел в окно.

– Что будет с Олей? – тихо спросил Константинов.

– Не знаю. В лучшем случае будет наказана за нарушение инструкции.

– А в худшем?

– Я сказал – не знаю. Не от меня зависит.

– Этот генерал – Ваш начальник?

– К счастью, нет, – Александр Александрович нажал кнопку звонка. – Уведите, – сказал вошедшему конвоиру.

В камере Константинов не находил себе места. «За что, за что это досталось Оле? Она ни в чём не виновата. Нужно что-то делать, Оля не должна пострадать. Виноват только я один и никто больше», – мысли в голове путались, он не мог найти выхода из ситуации, которую сам же создал. Константинов понял, что генерал готов посадить и Олю, сделав её соучастницей преступления. Ему нужно было разоблачить всю шпионскую сеть, хотя Константинов понятия не имел, кто ещё в институте мог помогать дяде Коле. А Оля, Оленька, которая его любила, он это чувствовал уже давно, но опасаясь за себя, не позволил развиться чувствам и сблизиться с ней.

***

Он помнил, тот зимний день, когда Оля подсела к нему за столик в институтской столовой.

– А у нас сегодня праздник, – весело сказала она.

– Какой? Пятница? – улыбнулся он.

– Нет. Нам выдали годовую премию.

– Понятно. Поздравляю. А нас, кажется, прокатили, – хмуро ответил Константинов, – работаешь, работаешь весь год, как проклятый, а потом очередная неудача на испытаниях и вот тебе – премии не будет.

– Но ведь ты же не виноват?

– Виноват, не виноват. Кто будет разбираться. Наказали всю лабораторию. Они думают, что работа должна состоять только из одних удач. Так не бывает. Бывают и провалы. Особенно если на испытания ставят незавершённую систему. В надежде, а может, всё пройдёт? А с чего оно получится, если система ещё не готова? – возмущённо сказал Константинов и ударил ладонью по столу.

– Юра, упокойся. Нельзя так близко всё принимать к сердцу.

– Понимаешь, я говорил Анатолию Васильевичу, что нужно доказывать руководству, что мы не готовы к испытаниям. Но куда там?

Они замолчали. Константинов смотрел на Оля, она на него.

– Юра, у меня предложение. Давай сегодня мою премию отметим.

– Вообще-то, можно. Давай вечером куда-нибудь зайдём, посидим.

– В кафе не хочу. Поедем ко мне. Я приготовлю что-нибудь вкусненькое.

– Не знаю. Это, наверное, неудобно.

– Что за глупости. Очень даже удобно. Тем более что Антона мама сегодня забирает к себе на выходные. Они в цирк пойдут.

– Хорошо. Пять минут седьмого я буду ждать в сквере.

– Договорились.

Встретившись, они не пошли на остановку, а решили немного пройтись. По дороге зашли в продуктовый магазин. Константинов купил бутылку грузинского вина и коробку конфет. В цветочном киоске купил букетик гвоздик и подарил Оле.

– Юра, ну зачем ты тратишься. Это ведь у меня премия.

– Всё нормально, Оленька. Зарплата хорошая, живу один. Могу себе позволить купить цветы красивой женщине, – ответил Константинов.

Затем они сели в автобус и поехали к ней.

В холодильнике у Оли лежали готовые отбивные. Видимо, Оля заранее приготовилась к сегодняшней встрече. Их осталось только поджарить. Константинов сел чистить картофель на гарнир. Словно продолжая начатый разговор, Оля сказала: «Да, не повезло Вам с Начальником лаборатории. Я слышала, что он чей-то протеже. Кто-то за него просил директора института».

– Ну тогда понятно, почему меня задвинули, а его назначили.

– Юрочка, это не твоя недоработка. Всё было решено уже давно. Девочки в библиотеке всё знают. Анатолия Васильевича принимали на работу с условием, что он станет начальником лаборатории. И будь ты, хоть семи пядей во лбу, назначили бы его. Для этого даже отправили на пенсию Леонида Парфёновича.

– Но это же не справедливо, это, в конце концов, гадко, – воскликнул Константинов.

– Справедливость, Юрочка, бывает не всегда, – Оля улыбнулась и добавила, – я слышала, что Ваш Анатолий Васильевич ещё тот ловелас. Ни одной юбки не пропустит. Ты не замечал ничего такого в лаборатории?

– Оленька, поверь, мне некогда заниматься ничем, кроме нашей системы. И то, как видишь, не очень успешно.

– Да это я так спросила. Просто однажды случайно услышала разговор двух Ваших девушек из лаборатории. Одна говорила другой, что Анатолий к ней пристаёт, проходу не даёт. И предложил с ним переспать. Иначе уволит, а если согласится, то премию будет получать. Представляешь, какой подлец.

– Ну я не знаю, насколько всё это правда, но на него похоже. Очень он вокруг молоденьких сотрудниц вертится. То за плечо погладит, то за задницу.

– И глаза у него, как у блудливого кота.

– В глаза к нему ни разу не заглядывал, – хохотнул Константинов, – а что, он и к тебе неровно дышит?

– Попробовал бы. Я бы ему такой поворот устроила. Да и стара я для него.

Константинов почувствовал, как у него что-то защемило внутри. Вот оно, недостающее звено в цепочке его предательства. Почему он продался иностранной разведке. Много всяких факторов сложилось в принятие этого решения. И одним из них, может, даже основным, была его ненависть к Анатолию Васильевичу.

– Юра, что случилось? Ты чем-то расстроился? – видимо, Оля заметила его смену настроения, – из-за своего начальника? Не стоит он того.

– Это точно. Вот его предшественник, Леонид Парфёнович, это был человек. Настоящий учёный.

– Да, сталкивалась я с ним. Приятный дядька. Жаль на пенсию отправили.

«Господи, что я здесь делаю? Почему я пришёл к этой женщине? Ведь предложение поужинать у неё дома, оно достаточно двусмысленно», – вдруг подумал Константинов. После ужина с вином она предложит ему остаться на ночь. И он останется. Но зачем? Что это им даст? Да, она ему нравится, даже очень. Но завязать с ней отношения – это очень опасно для него. Это верный путь к провалу. Побывав в его квартире, рано или поздно придётся пригасить её и к себе. А там полно контрольных меток. А если она начнёт разглядывать его книги на полке? Она ведь может их сдвинуть и тогда тайник заблокируется. Чужих в квартиру пускать нельзя, об этом неоднократно говорил ему дядя Коля.

– Юра, ты где? – Оля привлекла его внимание, – ты задумался о чём-то? Ужин готов, открывай вино.

– Да, Оленька, извини. Работа не даёт покоя.

Он разлил вино по бокалам. Оля разложила еду по тарелкам. Отбивные были хороши. Допивая бутылку вина, Константинов всё думал, как ему проститься с Олей и уйти, не обидев её. Оля положила свою ладошку ему на руку: «Юрочка, ты чем-то загружен? У тебя всё хорошо?»

– Оленька, милая Оленька. Ты прости меня, но я у тебя не останусь. Мне нужно уйти. Поверь, я к тебе очень хорошо отношусь, но между нами не может быть ничего. Ты меня совсем не знаешь.

– Юра, я тебя знаю и вижу, что ты меня тоже любишь. Почему мы не можем быть вместе?

– Оленька, возможно, всё изменится. Но не сейчас. Пойми, я не могу воспользоваться твоей любовью, а потом уйти. А остаться с тобой я тоже не могу. Прости.

– Юра, останься со мной хоть на эту, одну-единственную ночь. А потом уйдёшь.

– Не надо, Оленька. Ты мне очень дорога, чтобы я воспользовался твоей слабостью. Был прекрасный вечер, не нужно портить его. Расстанемся как друзья. Мне очень хорошо с тобой.

– Мне тоже, – на её глазах показались слёзы, – но раз решил идти, иди. Спокойной ночи.

– И тебе.

***

И эту женщину он поставил под удар. Что-то нужно делать, говорить, доказывать, что Оля не виновна. Но что? Как он может доказать, что её единственная вина заключается только лишь в том, что она не запретила Константинову оставлять у себя секретные документы? Не написала рапорт своему начальству? Если бы она сразу сообщила начальнице Первого отдела, что Константинов не сдаёт вовремя документы? Его бы вызвали «на ковёр», «пропесочили» как следует, лишили премии и этим бы всё закончилось. Ему было бы нечего передавать дяде Коле, и возможно, на этом бы и закончилась его шпионская карьера. И не было бы тюрьмы, не было суда. Но что было, то было. Назад не вернуть. Единственное, что теперь требовалось – это спасти Олю. Помочь ему в этом может только Александр Александрович. Как понял Константинов, у него не очень хорошие отношения с генералом. Как он представился? «Генерал Тимофеев Валентин Григорьевич». Кажется, так. Он не начальник Александра Александровича. Значит, он начальник другого управления. Скорее всего – контрразведки. А Александр Александрович следователь следственного управления. Это Константинов помнил из протокола. «Старший следователь по особо важным делам следственного управления КГБ СССР подполковник Петров А. А.», – было напечатано на «шапке» протоколов. И если генерал горит желанием разоблачить всю шпионскую сеть в институте, не важно, есть она или это плод его фантазии, то у Александра Александровича задача совершенно другая. Ему необходимо собрать материалы и доказать виновность Константинова. Со следователем он знаком уже более трёх месяцев. Сложилось впечатление, что Александр Александрович порядочный человек и он не будет делать врага из невиновного человека. А вот генерал Константинову сразу не понравился. Тот может.

***

Через несколько дней после очной ставки с Олей произошёл ужасный случай. Константинов спал, когда вдруг его разбудил стук замка. Камера открылась, и в неё вошли трое. Один был конвоир, его Константинов знал. Двое других были в штатском, и Константинов видел их впервые.

– Встать, – громко сказал конвоир, – на допрос.

– Какой допрос, уже за полночь? – тихо спросил Константинов. Ему вдруг стало очень страшно.

– Отставить разговоры, руки, – прикрикнул конвоир и защёлкнул наручники на руках.

Его вывели из камеры. Конвоир остался стоять у двери, а двое в штатском повели его. Один держал Константинова за наручники, другой молча шёл сзади. Всё время на допрос отводил его конвоир, а сейчас было что-то неправильное. У Константинова дрожали ноги. Его вели не туда, где всегда проводил допросы Александр Александрович. Они долго шли по коридору, прошли мимо лестницы, по которой они обычно поднимались на другой этаж. В конце длинного коридора была ещё одна лестница и они начали спускаться по ней. Вошли в другой длинный коридор. Он был плохо освещён, лампочка была всего одна. По обоим сторонам были двери камер. У одной из них они остановились, идущий сзади подошёл и открыл её. В камере горел яркий свет. Он на мгновение даже ослепил Константинова. Пред ним стоял стул. За ним простой стол и три стула. Окна в камере не было. Один их сопровождающих кивнул Константинову на стул. Он сел.

– Значит, так, Константинов, нам нужно чтобы ты рассказал, спокойно и внятно, о своей шпионской деятельности в институте. С кем был связан, с кем сотрудничал? Всё по порядку. Чем быстрее ты это сделаешь, тем быстрее вернёшься в свою камеру досыпать, – сказал один из них. Лица было видно плохо – сильно слепила лампа, висящая прямо перед Константиновым.

– Я всё это уже много раз рассказывал следователю, – тихо ответил Константинов, – а где Александр Александрович?

– Александр Александрович? Будет позже. А пока ты нам всё расскажешь.

Один из них поднялся и подошёл к Константинову. В руках у него было вафельное полотенце. Он зашёл сзади и внезапно накинул его на шею Константинову. У него от неожиданности спёрло дыхание. Он не мог вздохнуть, а полотенце ещё сильнее сжало горло. В глазах помутилось, но вскоре полотенце ослабло, и он судорожно вздохнул.

– Тебе, сволочь, вопросы понятны? Или тебе нужно их ещё раз повторить? – мужчина подошёл к Константинову спереди, полотенце было намотано на кулак, и он со всей силы ударил его под ребро.

Константинов упал, ударился об бетонный пол лицом. Почувствовал, как из брови потекла кровь. Мужчина поднял его за плечи и усадил на стул. Затем полотенцем промокнул его лицо.

– Спрашиваю ещё раз, – спокойно начал тот, который сидел за столом, – с кем ты ещё сотрудничал в институте? Фамилии, должности. Чем быстрее всё нам расскажешь, тем быстрее закончится допрос.

Константинов сидел на стуле, у него тряслись ноги и руки. Страх парализовал его мысли. Он ничего не мог понять. Что ему отвечать? В голове крутилось только одно: «Оля, Оля. Как защитить её?»

– Встать! – громко крикнул сидящий за столом и подошёл к Константинову.

Тот с трудом поднялся, сильно болело под ребром. Кровь по щеке скапывала ему на рубашку. Стоящий перед ним со всей силы ударил Константинова прямо в солнечное сплетение. Он согнулся пополам, в глазах потемнело, ноги подкосились, но стоящий сбоку подхватил его и посадил на стул. В ушах стоял звон. Константинов ничего не видел и не слышал. «Боже, что происходит? За что? Он ведь всё рассказал следователю. Вообще – кто эти люди? Он ни разу не видел их», – мысли бились в его голове вместе с пульсом. Внезапно Константинов услышал, как открылась дверь позади него. Сидящие за столом резко вскочили. Вошедшего он не видел, так как боялся повернуться. Вскоре тот подошёл к столу и сел на стул за столом. Лица разглядеть из-за слепящего света Константинов не мог. Видел только олимпийку с белыми полосами по рукавам.

– Ну и что? – спросил вошедший. Константинов узнал голос. Это был генерал, который несколько дней назад присутствовал на очной ставке с Олей, – он что-нибудь рассказал?

– Молчит, Валентин Григорьевич, – ответил один из них.

– Молчит, значит, плохо спрашиваете, – грубо ответил генерал.

Он встал, подошёл к Константинову. Тот выпрямился и посмотрел генералу в глаза.

– Лёха, а что у него с лицом? – спросил генерал.

– Споткнулся, упал, товарищ генерал.

– А поаккуратнее нельзя, я же предупреждал.

– Виноват, товарищ генерал.

– Не хватало мне ещё разбираться с начальником следственного управления, – проворчал тот, – поднимите его.

Тот, которого генерал назвал Лёхой, подошёл и бесцеремонно, за шкирку, поставил Константинова на ноги. Генерал подошёл вплотную. Константинов весь сжался, ожидая удара.

– Гражданин Константинов, это твой последний шанс спасти свою шкуру. Другого не будет. Кто ещё в институте занимался шпионской деятельностью? Я никогда не поверю, что ты работал один и никого больше не знаешь.

– Я работал один и никого больше не знаю, – тихо проговорил Константинов.

– А как же Агафонова? – вскричал генерал, – она помогала тебе собирать информацию.

– Оля Агафонова ничего не знала о том, чем я занимаюсь.

– Хорошо, считай, что приговор ты себе подписал. А Агафонову мы взяли в проработку. Никуда она от возмездия не денется, – генерал резко повернулся и вышел из камеры. Константинов остался стоять.

– А нам что? – спросил Лёха у второго.

– А фиг его знает. Давай его назад в камеру, от греха подальше.

– Команды не было. Пойдём, пока перекурим.

Они вышли из камеры в коридор, дверь осталась приоткрытой. Константинов сел на стул и прислушался. Ему было хорошо слышно, о чём они разговаривали.

– Что-то шеф какой-то нервный, даже ночью приехал? Видимо, у него что-то не ладится с этим институтом? – спросил Лёха, – Серёга, ты что-нибудь знаешь?

– Ничего не знаю. Меня подключили, когда готовили задержание.

– Но как-то на него, этого Константинова, вышли?

– Да никак не вышли. Какой-то генеральский информатор сообщил, о том, что будет закладка в это время. Мы дежурили и не знали, кто придёт. Хорошо, что попали на этого мудака. А если бы взяли другого, кто выбрасывал банку, в которой ничего не было, то облажались бы по полной программе.

– Ты знаешь, я думаю, его свои же хозяева и сдали.

– С чего бы это?

– Работы в институте по изделию практически закончены, он им стал не нужен, вот и решили нашими руками его убрать.

– Не знаю? Это ведь рискованно, а вдруг бы он заговорил?

– Да ему сказать нечего. Кроме связника никого не знает.

Они замолчали. В камеру шёл дым от сигарет и у Константинова начало першить в горле. Он сдерживался, чтобы не закашлять, а то дверь могли закрыть и ничего слышно не будет.

– Лёха, а тебя к нам откуда перевели? Причём сразу начальником отделения.

– В четвёрке служил, но, сказали, у Вас людей не хватает. Меня и перебросили.

– Ну, второе, это не четвёрка. У нас посерьезнее всё будет.

– Да уже понял. Меня генерал нацелил на работу с институтом, но как-то там всё мутно. Разведка сообщает, что из института идёт утечка информации, но ничего конкретного нет. И у нас – ни информаторов, никаких зацепок. Вот случайно мужика взяли, так теперь генерал хочет раскрутить целую сеть. А есть-ли она, вопрос? И из этого вытрясти не удастся, не знает он ничего.

– Зря ему лицо попортили. Если следак узнает, то могут быть неприятности.

– А кто следователь? – спросил Лёха.

– Есть такой Петров. Принципиальный. С ним лучше не связываться, – ответил Серёга.

– Ну, мы-то ни при чём. Приказ начальника – закон для подчинённых, – сказал Лёха, – ладно, давай его в камеру, да и самим пора по домам.

Они отвели Константинова на его этаж и передали конвоиру.

– Мужики, постойте, – вдруг сказал конвоир, – а что у него с лицом?

– Да он спросонья на лестнице споткнулся, – ответил Лёха, – не бзди, всё нормально.

Константинов лёг на шконку, заснуть не смог. Сильно болел бок. Он понял, что попался совершенно случайно. Просто оказался не в том месте и не в то время. А может, прав один из них? Свои хозяева сдали? Ну что же, очень может быть. Ведь он, по существу, был уже им не нужен. Всю информация, какую только мог, он передал заказчику. Ничего нового больше не было – они полностью закончили работу над системой. В нём начала закипать обида. Обида на себя, что он поверил Владимиру Петровичу, о том, что его работа направлена на сохранение мира на планете. Хотя кто его знает? Судя по информации из иностранных журналов, которые он мог получать в секретной библиотеке и снабжённых переводами, американцы тоже достаточно преуспели в разработке аналогичных комплексов. Возможно, с его участием? Он верил дяде Коле, когда тот расписывал возможности устройства его жизни за границей. Считал его чуть ли не другом. А он сдал его, а сам уехал к себе. Хорошо, что не ликвидировал. А ведь мог. Хотя не известно, что лучше. Да и сам хорош, размечтался о красивой жизни, о богатстве. Слёзы обиды душили его. Чего он добился? Ради чего всё это? Постепенно успокоился. Сам виноват и только сам. Что вместо дорогих ресторанов и шикарных женщин эта вонючая камера и ожидание смерти. Ничем не успел воспользоваться: ни деньгами, ни славой, ни жизнью за границей. Ну и пусть. Так ему и надо. С этими мыслями он впал в забытьё.

Утром встал, умылся. Бровь кровоточила. Константинов намочил полотенце водой и прижал к лицу. Оно тоже болело. После завтрака, который он есть не стал, выпил только чай, его повели на допрос. Когда конвоир ввёл его в камеру, Александр Александрович сидел за столом и писал. Не глядя на Константинова, он поздоровался. Закончив писать, Александр Александрович посмотрел на него.

– А что это с Вашим лицом?

– Был ночной допрос.

– Какой ещё ночной допрос? Кто проводил? – Александр Александрович приподнялся и опёрся на руки.

– Они не представились.

– Где? – побледнел Александр Александрович.

– Не знаю, где-то этажом ниже.

– Понятно, – тихо проговорил Александр Александрович, – генерал Трофимов присутствовал?

– Да, он зашёл позднее, когда меня уже избили.

Александр Александрович сел и пальцами рук барабанил по столу. Глаза опущены. Затем нажал кнопку звонка.

– Отведите в санчасть, а затем в камеру, – тихо сказал вошедшему конвоиру.

1.13. АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

Дни шли за днями. Они были как близнецы. Один не отличался от другого. Каждый вечер перед сном Константинов ставил крестик на листке, который он разлиновал под календарь. Прошёл месяц, как состоялся суд.

После завтрака, когда он ожидал вывода на прогулку и сидел за столом с раскрытой книгой, дверь камеры открылась и в неё вошёл Трофимыч и Павел Кондратьевич. Константинов встал и за руку поздоровался с адвокатом, затем Трофимыч застегнул наручники на кистях рук.

– Вижу, выглядите не плохо, – сказал Павел Кондратьевич.

– Спасибо. Как-то всё устаканилось, да ещё, конечно, режим дня, – спокойно с улыбкой ответил Константинов.

– Юрий Иванович, я пришёл к Вам сообщить, что вчера приговор вступил в законную силу и отменить его уже невозможно.

– Да, я это понял, – ответил Константинов.

– Пришло время писать прошение о помиловании на имя Горбачёва Михаила Сергеевича. Вы подумали об этом?

– Думал, много думал. Пожалуй, я откажусь.

– Почему? Шанс есть. Насколько я знаю, Михаил Сергеевич достаточно мягкий человек и он сможет простить Вас.

– Он сможет. Только я не смогу. Я виновен и заслуживаю самого сурового наказания. Я очень много думал об этом. Понимаете, сейчас в моей жизни появилась определённость. Я знаю, что меня ждёт. Написав прошение, эта определённость исчезнет. А это очень тяжело. Жить, надеяться, а потом – разочарование. Нет, пусть всё идёт своим чередом. Смерти я не боюсь. Я к ней готов. Тем более что после меня на останется никого, кто будет оплакивать меня. Родителей нет, они давно умерли. Жены нет, друзей тоже. Дети, но чем быстрее они забудут обо мне, тем лучше. Да, наверное, уже забыли. Смерть – это мгновение. А остаться на всю жизнь в тюрьме – это тяжелее смерти. Жить воспоминаниями прошлой жизни. Каждую ночь, когда начинается бессонница, лежать и сожалеть, мучиться и рыдать в подушку, что всё так нелепо получилось. Не выдержу. Я сойду с ума. Мне сорок. Что прожил – то и моё. Написать прошение только для того, чтобы оттянуть свой конечный срок? На сколько? Кстати, сколько будет оно рассматриваться?

– Не знаю. В течение двадцати дней оно поступит в канцелярию президента. Когда его принесут Михаилу Сергеевичу, я не могу знать. Сколько времени оно пролежит у него? Срок законом не определён.

– И всё это время я буду сидеть здесь?

– Нет. Вас отправят этапом в другую тюрьму. Куда – я не знаю.

– Ну вот Вы и ответили на свой вопрос. Оттянуть свою смерть на месяц, на полгода, на год или на десятки лет. Зачем? Конец один. Мучиться вместе со своей совестью? Не могу и не хочу. Так что извините, Павел Кондратьевич, я хочу только одного, чтобы поскорее всё это закончилось.

– Ну тогда ещё одна формальность. Вам нужно подписать акт об отказе в помиловании.

Адвокат вынул из папки напечатанный листок бумаги и показал, где нужно поставить подпись. Константинов не читая подписал.

– Ну вот и всё. Моя работа завершена. Прощайте Юрий Иванович. С Вами мы больше не увидимся. Надеюсь, я Вас ничем не обидел? А если что не так, то простите меня.

– Ну что Вы, Павел Кондратьевич, мне было очень приятно общаться с Вами. Большое спасибо за фотографию. Прощайте.

Адвокат пожал скованные руки Константинова и вышел. Вот и всё. На душе стало как-то легче.

***

Через несколько дней после обеда в камеру вошёл Трофимыч.

– Что ж, горемычный, пришло время собираться. Завтра по этапу отправишься к своему месту.

– Завтра? Как-то мне, Трофимыч, страшновато. Я привык здесь.

– Ничего, привыкнешь и там. Везде люди живут. Так что собирайся.

– Да что мне собирать. Всё на мне, больше ничего нет.

– Как в Писании. Голый пришёл, голый и ухожу. Книжку в библиотеку нужно сдать, – со вздохом сказал Трофимыч, – а у тебя там твои сыновья.

– А куда мне деть фотографию?

– Аккуратно сверни и засунь под стельку в башмак. Хотя могут и там найти. А может, повезёт, не станут тебя обыскивать, что с тебя взять.

– Спасибо, Трофимыч.

– Ладно, шконку я отпущу, отдыхай. Готовься в путь.

Трофимыч вышел, а Константинов лёг, положил руки под голову и стал смотреть в потолок. Вспомнился институт, его коллеги. Как они с Людой приехали на полигон. Молодые, счастливые. Вспомнилась Оля. Она была готова сблизиться с Константиновым. Он не захотел. Испугался? Да, наверное. Он не мог себе представить в своей квартире, утыканной контрольными метками, постороннего человека. На душе было гадко. Ну почему? Почему он стал таким? Что привело его к этому? Ни семьи, ни друзей, никого, о ком бы он сожалел. Оля, которой он доставил столько неприятностей. Она должна его ненавидеть. Константинов спрашивал у следователя, что с ней. Это было незадолго до суда. Александр Александрович ответил, что суд по её делу уже прошёл. Что генералу Тимофееву не удалось доказать, что она является соучастницей преступления Константинова. Она получила два года условно, и её выслали из Москвы куда-то за Урал. Куда, он не знал.

Был ещё один человек, с которым многое было связано – Анатолий Васильевич. Боже, как его ненавидел Константинов. Этот молодой выскочка перешёл ему дорогу. Константинов, а не Анатолий Васильевич должен был стать начальником лаборатории. Но Анатолий Васильевич сумел втереться в доверие к Леониду Парфёновичу. Конечно, Анатолий Васильевич был неплохим учёным, но как руководитель он сильно раздражал Константинова. Началось с того, что Анатолий Васильевич начал задвигать Константинова на вторые роли. И если при Леониде Парфёновиче Константинов был ведущим сотрудником лаборатории, с которым все советовались, который был правой рукой и неформальным заместителем начальника, то при Анатолии Васильевиче он стал никем. Тот позволял себе тыкать Константинову, несмотря на то что он был и старше его и опытнее. Анатолий Васильевич мог принародно сделать ему замечание, причём в какой-то насмешливой, унизительной форме. Константинов стал замечать, что сотрудники лаборатории, которые ранее «смотрели ему в рот», стали относиться к нему как-то пренебрежительно, без должного уважения. А ведь он был единственным старшим научным сотрудником лаборатории. И его по-прежнему приглашали на всевозможные технические совещания, которые проводил Главный. Но со временем и это стало меняться. Все неудачи на испытаниях с их системой Анатолий Васильевич ловко списывал на Константинова. Мол, Юрий Иванович не досмотрел, Юрий Иванович не додумал, Юрий Иванович не предвидел. Однако все заслуги в удачах приходились, естественно, на Анатолия Васильевича. Постепенно всякое упоминание о роли Константинова в разработках изделия прекратилось. Это был тяжёлый удар по самолюбию. И только сотрудничество с дядей Колей спасало Константинова от неминуемой хандры и даже, возможного увольнения. В его жизни появилась цель. Он стал кому-то нужен. А неизбежный риск в работе как-то внутренне взбадривал его. Он стал не такой, как все. Стал богат, хотя своё богатство он никак использовать не мог. Но тем не менее. Когда однажды он пришёл на работу в новом пуловере, который купил в комиссионке и который стоил половину зарплаты, он уловил на себе завистливые взгляды сотрудниц лаборатории и даже на лице Анатолия Васильевича промелькнуло удивление. Потом он услышал шёпот двух девушек, стоящих за кульманами: «Живёт-то один, а зарплата хорошая». Пусть, пусть завидуют ему. Он заработал право носить хорошие вещи. Своим, более чем пятнадцатилетним трудом в лаборатории. И пусть ему платит не государство, а неизвестный заказчик, он это заработал.

***

Лёжа на шконке, Константинов вспомнил очную ставку с Анатолием Васильевичем, которую проводил следователь. Когда его ввели в кабинет, Анатолий Васильевич был уже там. Он сидел на стуле у стены. Был в хорошем костюме, с галстуком. Видимо, специально так оделся, когда вызвали к следователю. На работу он ходил в другой одежде. Когда он увидел Константинова, в замусоленной рубашке и неглаженных брюках, распрямился, всем своим видом выражая презрение, не поздоровался, а повернул голову к следователю, чтобы не видеть его. Александр Александрович задал формальные вопросы, затем спросил: «Юрий Иванович, Вам знаком сидящий напротив Вас человек?»

– Да, это начальник лаборатории Анатолий Васильевич.

– Анатолий Васильевич, Вам знаком сидящий напротив Вас человек?

– Да, знаком. Это бывший сотрудник лаборатории Константинов Юрий Иванович, предатель и изменник Родины, – гневно ответил Анатолий.

– Меня не интересуют Ваши определения, Анатолий Васильевич, – спокойно сказал Александр Александрович, – предатель он или нет, решать будет суд, а пока что Юрий Иванович просто подозреваемый. И почему бывший сотрудник? Он что, написал заявление об увольнении?

– Нет, но его уволили, как предателя.

– Уволить его могут только по решению суда. А если его судоправдает? Придётся восстанавливать на работе, – с ухмылкой сказал Александр Александрович.

– Как оправдает? Весь институт только и говорит о его предательстве, все сотрудники его осуждают, он подорвал безопасность нашей Родины, – гневно начал Анатолий Васильевич.

– Сотрудники института должны заниматься своими непосредственными обязанностями, а вопросами безопасности, с Вашего позволения, будем заниматься мы, – грубо прервал его Александр Александрович.

Константинов почувствовал, что Александру Александровичу чем-то не понравился Анатолий Васильевич. Он, видимо, тоже это ощутил и как-то сник, сгорбился и смотрел больше в пол, а не на следователя и Константинова. Допрос продолжался.

– Анатолий Васильевич, объясните, пожалуйста, как могло случиться, что под Вашим, простите меня, носом Юрий Иванович занимался шпионажем, выносил из института секретные материалы, а Вы, его непосредственный руководитель, ничего не знали?

– Простите, но как я мог знать? У меня своих обязанностей выше головы. Предстоят очередные полигонные испытания изделия. И, чего уж греха таить, на Юрии Ивановиче был достаточно большой объём работ по системе, и с его арестом эта работа тоже повисла на мне, – ответил Анатолий Васильевич.

– Вы, видимо, плохо поняли мой вопрос. Речь идёт не о настоящем времени. Гражданин Константинов сотрудничал с иностранной разведкой почти три года, а Вы ничего не видели?

– Каюсь, не увидел. Да и как я мог увидеть? Ведь он хорошо маскировался, – дрожащим голосом ответил Анатолий Васильевич.

– Каяться не нужно, Вы не в церкви. А на допросе у следователя нужно признаваться, – повысив голос, сказал Александр Александрович.

– Признаваться? В чём?

– Да в том, что Вы покрывали, мягко сказать, деятельность гражданина Константинова, – Александр Александрович встал из-за стола и подошёл вплотную к сидящему на стуле Анатолию Васильевичу, – а точнее сказать, что Вы, Анатолий Васильевич, являетесь соучастником преступления.

– Да Вы что такое говорите? Я и понятия не имел, что он шпионил. Я не слежу за своими сотрудниками, это, знаете ли, не моё дело. Для этого есть специальные компетентные органы, – сбивчиво затараторил Анатолий Васильевич, а потом добавил: – Это не входит в круг моих обязанностей.

– Заблуждаетесь! – почти крикнул Александр Александрович. – Следить за соблюдением режима секретности – это Ваша первейшая обязанность, как начальника лаборатории. Ваш сотрудник задерживается на работе после окончания рабочего дня, оставляет у себя секретные документы, а Вы, вместо того чтобы поинтересоваться, что он делает вечерами в лаборатории, водите молодых сотрудниц в рестораны. Если бы Вы, Анатолий Васильевич, интересовались, чем занимаются Ваши сотрудники на рабочем месте, особенно после работы, то, возможно, Юрий Иванович отделался бы выговором с увольнением, а не обвинением в государственной измене.

– Ну, знаете ли. Так можно до многого договориться.

– Это ты виноват, это из-за тебя я пошёл на преступление! – внезапно закричал, соскочив со стула Константинов. – Если бы ты не появился в лаборатории, то всё было бы по-другому!

– Да ты что несёшь! – так же встав, крикнул Анатолий Васильевич, – ты что говоришь?

– Сидеть! – громко прикрикнул на Анатолия Васильевича Александр Александрович. – Продолжайте, Юрий Иванович.

– Ты подсидел Леонида Парфёновича, ты стал начальником лаборатории совершенно незаслуженно, ты меня постоянно унижал при всех, потому что я лучше тебя. Я был честнее. Я ни перед кем не лебезил, как ты. Я не хватал лаборанток за плечи. Я не прятался за чужие спины, как ты. Когда случался провал в работе, я отвечал за это. Сам. Ни на кого не ссылался, – Константинов говорил быстро, жестикулируя. Он стоял перед Анатолием Васильевичем. Между ними находился Александр Александрович и внимательно смотрел на Анатолия Васильевича.

– Какой бред ты несёшь. Вы только послушайте его, это же полная ерунда, – как бы оправдывался тот.

– Это для тебя ерунда, а для меня не ерунда. Когда ты мне постоянно тыкаешь, делаешь замечания, порой совершенно не заслуженно, при подчинённых. Это не ерунда. И когда мне представился шанс стать выше тебя, стать значительнее, я его использовал.

– Конечно, стал шпионить за деньги, – вскричал Анатолий Васильевич.

– Да, хотя деньги не главное. Предложили работать мне, а не тебе. Потому что я настоящий учёный, а ты просто втёрся в лабораторию и ничего из себя не представляешь.

– Я не представляю? Это ты неудачник, который не смог ничего добиться. Даже закрепить за собой место начальника лаборатории. Да тебя никто не уважает. Ты просто учёный хлюпик, который ничего не значит в институте. А меня все знают, уважают, и в лаборатории, и в институте. У меня есть будущее, а у тебя его не было, нет и не будет.

– Ты, Анатолий Васильевич, делаешь своё будущее, шагая через людей, – уже спокойнее начал Константинов, – ты перешагнул через Леонида Парфёновича, доказав руководству института, что тот уже стар и ему пора на пенсию, перешагнул через меня, хотя я проработал в институте почти пятнадцать лет и имею целый пакет изобретений, которые вошли в нашу систему. Кто следующий? Начальник отдела? Ты, не создавший ничего, говоришь о своём будущем? Да, оно у тебя есть, в отличие от меня.

Константинов опустил голову, из глаз текли слёзы. Александр Александрович подошёл к столу и сел на стул.

– Всё. Прения сторон закончены. Мне всё ясно. Свои соображения я доложу руководству управления, которое курирует ваш институт. Вас, Анатолий Васильевич, я попрошу никуда из города не отлучаться. Вы нам ещё понадобитесь.

– Не понял, меня в чём-то подозреваете? – тихо спросил Анатолий Васильевич.

– Ну, во-первых, Вы не препятствовали совершению преступления, во-вторых, – Александр Александрович замолчал и внимательно посмотрел на Анатолия Васильевича, – руководитель всегда в ответе за подчинённых.

– Это бред какой-то. Из-за одного подонка теперь весь институт будет виноват? – процедил сквозь зубы Анатолий Иванович.

– Вы лучше переживайте о собственной персоне, за институт переживать будут другие, – Александр Александрович нажал кнопку звонка, вошёл конвоир. – Проводите свидетеля на выход, потом зайдёте.

Анатолий Васильевич вышел, уже из двери оглянулся и посмотрел на Константинова, а тот продолжал сидеть и смотреть в пол. Александр Александрович что-то писал за столом.

***

Завтра его отправляют на этап. Последняя ночь в тюрьме прошла без сна. Что его ждёт на новом месте, он не знал. Ночью в камеру вошёл Трофимыч: «Всё, горемычный, собирайся, пошли, – он присел на табуретку, – надеюсь, зла на меня не затаил? Прости, если что не так. Не вини никого, кроме себя. Не обижайся на ребят, которые били тебя. Это они от глупости своей, не со зла. И запомни: никому не верь, никого не бойся и ни у кого не проси. Кроме Бога».

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЗМЕНА

2.1. КАПИТАН ВИТЁК

Колёса стучат на стыках рельс. Они, словно метроном, отсчитывают мгновения его жизни. Только звук метронома был равномерный, размеренный. Тук, тук, тук, тук. А колёса стучали по-другому. Тук, тук, пауза, тук, тук, пауза. Сильно затекли ноги и шея. Полка в вагоне была простой, деревянной. Без матраца, подушки и одеяла. Константинов открыл глаза. Была ночь. По всему коридору горели тусклые лампочки. Слышался храп заключённых, которые спали в своих купе. В углу вагона на откидном стульчике сидел солдат и курил. Поскольку купе, где ехал Константинов, было первым, ему хорошо было видно этого солдата. Несмотря на то, что окно в коридоре было приоткрыто, запах табака доставал и до Константинова. А в вагоне было душно, очень душно. Стоял запах десятков людских тел.

***

Константинов вспомнил ужас посадки в вагон. Его привезли ранним утром на какой-то железнодорожный тупик. Там уже стояло несколько машин для перевозки заключённых. Слышался лай собак. Конвоир хотел вывести Константинова из машины, но к нему быстро подошёл офицер и громко сказал: «Вы почему опаздываете, Вашего должны были загрузить первым, до приезда основного контингента? Теперь будете ждать, пока не погрузим всех. Ваш будет последним».

– Что случилось, – спросил второй конвоир, который сидел вместе с Константиновым. Он выпрыгнул из машины на землю.

– Опоздали, говорят. Пока не выводим, – и захлопнул железную дверь машины.

Константинов остался стоять у зарешёченного окна на двери. Теперь ему была видна вся площадка. Утренние сумерки подчёркивались светом нескольких фонарей, висящих на столбах. Небо только начало сереть. На площадке, перед стоящим вагоном, сидели на корточках заключённые. Их было много. Вокруг стояли солдаты с автоматами. Было несколько больших собак, которые постоянно лаяли и пытались кинуться на сидящих. Их сдерживали на поводках конвоиры. Несколько заключённых, которые оказались ближе всего к машине, на которой привезли Константинова, повернулись в его сторону.

– Это КГБшный воронок, – услышал он их разговор.

– Наверное, политический?

– Вряд ли, скорее всего фарцовщик.

Константинов понял, что горят про него. «Откуда они узнали, что машина из КГБ?» – подумал он. Но быстро всё понял сам. Разные погоны были у конвоя. У всех они были красного цвета, у его – синие. Он вновь прислушался к разговору сидящих заключённых.

– Хватит трепаться. Была малява, что с нами этапируют расстрельного.

– А по какой статье?

– Больше ничего не знаю.

– Заглохли все, – кто-то громко сказал с другого края, – предатель это, братва.

– Прекратить разговоры, – громко крикнул подошедший офицер. Все замолчали.

– Витёк, привет! – раздался голос из центра, – вот снова свиделись.

Офицер остановился и стал вглядываться в сидящих.

– Червонец, ты, что ли?

– Я, Витёк, я.

– Опять со мной?

– Да куда ж вы без меня. Это правда, что народ говорит? Тогда давай предателя к нам в купе, – все засмеялись.

– Знаешь, без сопливых скользко. Сам знаю кого куда, – громко ответил офицер, – ты уже хочешь в карцер, Червонец? Могу устроить на всю поездку.

– Да ладно, Витёк, это я так, пошутил, – ответил Червонец и громко крикнул, – ша, братва, всем молчать.

Вскоре началось какое-то движение. Офицер достал списки и начал по одному выкрикивать фамилии. Кого называл, тот вставал. Двое солдат подходили к вставшему и под руки подводили к двери вагона. Там он выкрикивал свою фамилию, статью и срок. После чего поднимался в вагон. Через некоторое время площадка перед вагоном опустела.

– Давайте Вашего, – громко крикнул офицер в сторону машины, где сидел Константинов, – но имейте в виду, если ещё раз опоздаете, заключённого не возьму. Нечего мне контингент будоражить.

– Выходи, – сказал конвоир и открыл дверь.

Константинов медленно спустился по железным ступенькам на площадку.

– На корточки! – крикнул конвоир с красными погонами и ткнул его стволом автомата.

Константинов послушно присел. Офицер листал списки, которые достал из портфеля. Затем, найдя нужную бумагу, выкрикнул: «Константинов!»

– Я, – ответил он и приподнялся на ноги.

– Отставить! – прикрикнул на него офицер. – Громко фамилия, статья и срок.

– Константинов, шестьдесят четвёртая, расстрел, – громко ответил Константинов и сам удивился, как легко он всё это произнёс.

Все конвоиры повернулись к нему и стали разглядывать, как какую-то диковинную вещь. Затем подошли двое, взяли под руки и довели до вагона. «Поднимайся», – сказал один из них. Константинов поднялся в тамбур, там стояли еще двое конвоиров.

– Товарищ капитан, куда этого? – высунувшись из вагона, спросил конвоир.

– Соловьёв, я же объяснял, КГБэшного в первый.

– Он что, один поедет?

– Один, – ответил капитан, – ещё вопрос задашь, поедешь вместе с ним.

Все засмеялись, а Соловьёв, смутившись, сказал Константинову: «Следуй за мной» и пошёл вперёд, конвоир сзади подтолкнул Константинова в спину. Они пошли через вагон. Он был такой же, как и обычный купейный. Только перегородка между коридором и купе была сделана из решётки. Окна в коридоре тоже были с решётками. В купе окон вообще не было. Константинов много раз ездил в купейных вагонах, но сейчас его охватил такой-то ужас. Все заключённые прильнули к решётке и смотрели на Константинова. Затем стали слышаться голоса, сначала негромкие, а затем всё громче и громче.

– Смотрите, предателя ведут!

– Сука, Родину продал!

– Конвой, чего его везти куда-то? Хлопнуть здесь же при попытке!

– Эй, Соловей! Тебя же Соловьёв зовут? Давай его к нам в купе. Братва хоть развлечётся немного, – Константинов узнал голос, это был Червонец, – мы с корешами баб не имели уже пару лет. Так хоть предателя поимеем. Гляди, какой он гладенький, аппетитный. Всё равно его в расход.

– Сейчас я тебя поимею, – раздался голос капитана, – отойти от решётки.

Он шёл сзади и стучал по решётке резиновой дубинкой. Все отодвигались вглубь купе, но после того, как капитан проходил дальше, снова приникали к ней.

– Значит, так, Червонец, – капитан остановился у купе, – ты здесь самый авторитетный, так что имей в виду. Если кто будет провоцировать конвой и задевать этого осужденного, то сидеть в карцере будешь ты. Весь этап, – капитан со всей силы ударил дубинкой по решётке.

– Всё, Витёк, молчу, молчу. Никто на него даже не посмотрит, ты же меня знаешь. Только скажи, ведь твоя власть только в столыпинском, на пересылке её ведь нету?

– На пересылку мне плевать, а в вагоне у меня будет порядок, ты меня, Червонец, тоже знаешь.

Константинова довели до крайнего купе. Дальше коридор был отгорожен решётчатой дверью от служебной части вагона, где в открытом купе сидело несколько солдат. Его купе было совсем маленькое. В нём было три полки, одна над другой. Конвоир открыл решётку и подтолкнул Константинова внутрь. Затем замкнул решётчатую дверь.

– Размещайся на любую. Один поедешь, – сказал он.

– Значит, так, Соловьёв. Глаз не спускать. Если хоть один волос упадёт с его головы, то тебе башку лично оторву. В туалет водить в служебный, нечего ему через весь вагон шастать, – сказал капитан солдату и с силой ударил дубинкой по решётке. Так, что зазвенело в голове.

Константинов сел на полку. Ноги мелко дрожали. Что его ждёт в пути? Что такое пересылка, где капитан уже не властен? Пока он в вагоне, то капитан его в обиду не даст. А что будет дальше? Даже подумать страшно.

Гам в вагоне постепенно утих. Послышался храп. Конвоир тоже больше по вагону не проходил. Один солдат сидел на откидном стульчике и дремал, уперевшись в автомат. Уже начался день, это было видно по свету в окне коридора, хотя оно было всё закрашено белой краской.

Сколько времени вагон простоял на месте Константинов не знал – он тоже задремал, сидя на полке. Проснулся от толчка вагона. Тот тихонько покатился. Затем его прицепили к поезду, это было слышно по резкому удару. И снова всё затихло. Константинов лёг на жесткие доски полки и закрыл глаза. Несмотря на то, что было очень неудобно лежать, он заснул быстро. Сказалась бессонная ночь и нервное напряжение при погрузке.

Разбудил его громкий голос конвоира. «Приготовиться к получению кипятка», – он стоял в коридоре с большим чайником в руке. Затем подошёл к купе, где сидел Константинов и посмотрел на него.

– Чего сидишь? Протягивай через решётку котелок.

– Извините, у меня нет ничего.

– Соловей, иди сюда. Разберись с КГБэшным, – крикнул конвоир в служебное купе, а сам пошёл дальше. Следом за этим конвоиром шёл другой, с дубинкой в руке.

К купе подошёл солдат, которого называли Соловей.

– Что случилось? – спросил он у Константинова.

– У меня нет котелка, извините – пролепетал Константинов, – я не знаю, как мне быть.

– Сейчас, – ответил Соловей и вернулся в своё купе.

Через минуту к купе подошёл капитан. Он был без кителя и портупеи, в одной рубашке. В руке держал дубинку.

– Чего у тебя нет?

– Ничего.

– Тебе должны были выдать котелок, ложку и сухой паёк.

– Мне никто ничего не давал, – ответил Константинов.

– Значит, сами сожрали твой паёк, суки КГБэшные, – ответил капитан и вернулся в служебное купе.

Затем вышел и подал через решётку котелок с горячей водой, ложку и открытую банку, на которой было написано «Каша перловая с мясом».

– Держи, кашу за раз не сожри, это тебе на всю дорогу. Я не собираюсь тебя кормить за свой счёт.

– Спасибо, – тихо сказал Константинов.

Банку с кашей он поставил на верхнюю полку, ложку положил туда же, а воду из котелка выпил. Есть не хотелось. Он сел на полку и забился в самый угол к стене, где должно было быть окно и закрыл глаза. Колёса монотонно отсчитывали мгновения его жизни. Они стучали в самом мозгу и не было возможности остановить их. Он крепко зажал уши руками.

Постепенно стук колёс и покачивание вагона начало убаюкивать его. Он лёг на полку, вытянулся, положа руки под голову. Ему приходилось много раз ездить на поезде и в купейных, и в плацкартных вагонах. И каждый раз поездка на поезде означала какое-то изменение в жизни. Она всегда волновала его. Что ждёт его там, далеко-далеко, куда несёт его поезд? В первые часы поездки обычно накатывала грусть. Что он оставил там, на перроне? Жену, детей, друзей, работу, привычный быт? Но потом это чувство тоски постепенно сменялось лёгким нервным возбуждением. Что ожидает его на станции прибытия? Работа на полигоне, где он не был несколько месяцев. Друзья, которых он давно не видел. Строились планы на ближайшие дни.

Сейчас, когда он ехал в «столыпинском», было то же самое. Он покинул устоявшийся тюремный быт, камеру, к которой привык, знакомых конвоиров, следователя, адвоката. Что ждёт его впереди он не знал совершенно. Это его пугало. Он закрыл глаза и вспоминал свою прошедшую жизнь.

2.2. ЛЮДА ИВАНЦОВА

Колёса весело стучали на стыках рельс. Они как бы предвещали скорое изменение жизни. Начался отпуск, и он со своей молодой женой ехал к морю. В первый раз они ехали вместе на отдых. Вообще-то, Константинов был на море, но это было давно, в детстве. В памяти почти ничего не осталось. Он даже не помнил место, в котором они были. Помнил только, что на море. Оно было огромно и расстилалось во всю мыслимую ширь. Вода была немного прохладной, и мама постоянно пыталась его выгнать на берег: «Юра, вылезай из воды. Ты простудишься. Полежи на песочке». Точно, он помнил, что берег был песчаный. Значит, они были не в Крыму. А сейчас они ехали в Одессу, где их встретит папин брат и отвезёт в маленький городок с очень необычным названием – Овидиополь. Юра и Люда, они сидели за маленьким столиком в вагоне, друг напротив друга и думали, что ждёт их впереди, как сложится их совместная жизнь.

***

Начиналась преддипломная практика. Он в канцелярии института получил направление в «почтовый ящик». Что это такое толком не знал. Говорили, что это какой-то засекреченный институт, который занимается разработками военной техники. Многие студенты из его группы получили направления тоже в «почтовые ящики». Но когда они, сидя на скамейке в сквере неподалёку от института, начали сверять адреса и номера «почтовых ящиков», то оказалось, что они у всех разные.

– Это какое же количество закрытых институтов в Москве? – с удивлением говорил Игорь, одногруппник Юры.

– Ну а ты что хотел, военные разработки, это самое передовое, что есть в авиационной технике. Война – двигатель прогресса, – парировал Юра.

– Война – это мерзость, которой политики прикрывают свои промахи, – не унимался Игорь.

– Ну извини, старик. А когда ты поступал в авиационный институт, ты не думал, что будешь развивать военную технику? – выкрикнул кто-то.

– Или ты думал, что будешь усовершенствовать наш славный «кукурузник»? – поддакнул Юра и все засмеялись.

– Да бросьте, мужики. Самое главное, что обучение позади. Полгода практики, затем диплом и вот она, настоящая жизнь.

На другой день Юра Константинов подошёл к небольшому особняку в одном из тихих переулков Москвы. Одноэтажный домик, без вывески, совсем не похожий на закрытый военный институт. Он ещё раз сверился с адресом, написанном на направлении. Всё верно. «Возможно, институт скрывается в подземных этажах этого здания», – воображение Юры нарисовало фантастическую картину подземных лабораторий. Он подошёл к небольшой двери и хотел постучать, так как звонка нигде не было видно, но передумал и просто толкнул дверь, будучи совершенно уверенным, что она окажется запертой. Но, на удивление, дверь легко распахнулась. Он вошёл и оказался в небольшом, совершенно пустом тамбуре. Там было ещё две двери. Одна вела во двор особняка, это Юра увидел через окно у этой двери. Вторая, стало быть, вела в дом. Юра тихонько открыл её и вошёл в коридор. Было сумеречно, свет попадал только из открытой двери, она была первой в коридоре. За ней было ещё несколько закрытых дверей. Юра подошёл и заглянул в открытую дверь. В комнате стояло два стола. За одним сидела женщина. Она была, наверное, пенсионного возраста и несколько полновата.

– Здравствуйте, – громко сказал Юра, чтобы привлечь к себе внимание этой женщины.

– Здравствуйте, молодой человек, – она оторвалась от тетради, в которой что-то писала и посмотрела на Юру, – Вы ко мне?

– Я не знаю. У меня в направлении написан только адрес, – ответил Юра и показал листок с направлением.

– Проходите, присаживайтесь, – она приветливо указала рукой на свободный стул у её стола.

Юра прошёл и присел на краешек стула. Как-то не вязалось всё это с засекреченным военным институтом, тем более что ни охраны, ни лифтов в подземные этажи он не увидел. Протянул направление. Женщина взяла его и начала читать.

– Так, вуз – понятно, специальность – понятно. Преддипломная практика шесть месяцев. Всё верно, Вы пришили по адресу, – и она положила его направление на стол, – значит, так, Юрочка, сегодня гуляйте, а завтра в 11.00 будьте у меня. С Вами будет ещё одна девушка из Вашего института, – она заглянула в тетрадку, – Людочка Иванцова. Вы её знаете?

– Иванцова? Нет, это не из нашей группы.

– Да, конечно. У неё другая специальность.

– Извините, можно вопрос?

– Конечно, – женщина мило улыбнулась, – кстати, меня зовут Валентина Николаевна.

– Валентина Николаевна, а чем мы будем заниматься на практике?

– Юрочка. Чем Вы будете заниматься и где – завтра вам всё объяснят. Прошу не опаздывать, но и не приходить раньше. Ровно в одиннадцать я Вас жду. До свидания, – и Валентина Николаевна вновь открыла тетрадку и начала что-то писать.

– До свидания, – сказал Юра и вышел из кабинета.

Делать было нечего, и он решил сходить в кино. Погода стояла великолепная. Начиналась осень, но деревья стояли ещё зелёные. Летней жары уже не было.

Утром Юра встал как обычно. Сделал зарядку, умылся, оделся и спустился в столовую общежития. За завтраком он всё пытался рассчитать свой маршрут к особняку так, чтобы подойти к нему ровно в одиннадцать часов. Но как он не старался уложиться в свой рассчитанный график, к пункту назначения прибыл на полчаса раньше. Чтобы не болтаться у особняка, Юра прошёл вперёд ещё квартал и посмотрел на часы. Затем ещё квартал и завернул за угол. Постоял у рекламного щита с афишей кинотеатров. Затем на спеша вернулся к особняку. Подходя к нему, вновь посмотрел на часы. Оставалось ещё пятнадцать минут. Перешёл на другую сторону улицы и встал за большой липой. Так чтобы ему был виден вход, а его как бы не было заметно. По обеим сторонам улицы росли липы и стояли небольшие одноэтажные дома. «Как в провинциальном городке», – подумал Юра. Хотя это был почти центр Москвы, но почему-то строительство его не затронуло. Вскоре он увидел девушку, она стояла недалеко от входа в особняк и время от времени поглядывала на часы. Юра неспешным шагом и с независимым видом подошёл к ней.

– Привет, ты Иванцова? – спросил он, остановившись около девушки.

– Да. А ты кто?

– Константинов. Мы с тобой будем проходить практику в этой конторе.

– Да, я тебя, кажется, видела в институте.

В это время к особняку подъехала «Волга». Из неё вышли двое мужчин и вошли внутрь. Машина сразу уехала.

– Что, может, пора и нам? – спросила девушка.

– Нет, ещё почти десять минут, – ответил Константинов, посмотрев на часы, – кстати, меня Юра зовут.

– Люда, – ответила девушка и протянула ему руку.

Юра пожал её холодную ладошку.

– Почему у тебя руки холодные?

– Не знаю, наверное, сердце горячее, – улыбнулась Люда, – интересная улица, я даже не знала, что такие ещё остались в Москве. Весной здесь должно быть красиво, когда липа цветёт.

– А ты москвичка?

– Да, а ты где живёшь?

– В общаге.

Внезапно дверь особняка открылась и на пороге показалась Валентина Николаевна. Она помахала им рукой, чтобы заходили. Быстро перебежав через улицу, они вошли внутрь. Валентина Николаевна показала им рукой на следующую дверь за своим кабинетом и вошла первой. Комната была значительно большей, против той, где Юра был вчера. Видимо, она использовалась как зал для заседаний. Спереди стояли три сдвинутых стола, напротив них два ряда стульев. Мужчина, сидящий за столом, указал рукой на стулья, приглашая сесть.

– Вот, Леонид Парфёнович, наши практиканты. Из профильного вуза, практика полугодичная, преддипломная. Оценки очень хорошие, отзывы тоже. Юра Константинов и Люда Иванцова, – представила их Валентина Николаевна.

– Очень приятно, молодые люди. Меня зовут Леонид Парфёнович, я начальник лаборатории, где Вы будете проходить практику. У нас небольшой, но очень дружный коллектив. К каждому из Вас будет прикреплён наставник. Вы, кстати, темы дипломных работ выбрали?

– Нет, – тихо ответила Люда.

– Мне сказали, что тему лучше выбирать там, где будешь проходить практику, – ответил Юра.

– Совершенно правильно Вам подсказали. Начнёте работать, ознакомитесь с лабораторией и выберете то, что Вам будет ближе. Мы поможем, определимся с научным руководителем. А теперь расскажите нам, где Вы живёте, чем увлекаетесь, какие планы на жизнь после окончания института.

Люда, а затем и Юра рассказали о себе. Рассказы были больше похожи на пункты из анкеты, так как оба были достаточно скованны.

– Скажите, пожалуйста, а что это за лаборатория, чем мы будем заниматься? – спросил Юра.

– Всему своё время, молодой человек. Кстати, это, – Леонид Парфёнович указал головой на мужчину, который сидел рядом, – Виталий Иванович, наш начальник Первого отдела. Он Вам скажет несколько слов.

– Значит, так. Константинов и Иванцова. Вы получили направление в «почтовый ящик». Наверное, Вы уже знаете, что это такое. Но поясню ещё раз. Под этим названием скрываются все предприятия, занимающиеся секретными работами. Есть только номер «почтового ящика». Ни названия, ни адреса в открытой информации не существует. У Вас есть формы допуска к секретным работам, их Вы получили во время обучения в ВУЗе. Вот Вам запечатанный конверт, – Виталий Иванович показал на конверт, лежащий перед ним на столе, – его Вы должны сегодня передать начальнику Первого отдела вашего института. Он подготовит на Вас справки о форме допуска и предписания на прохождение практики. Он знает. Все документы Вы, в запечатанном конверте, принесёте Валентине Николаевне. Потом она скажет, что Вам делать дальше. Вопросы есть?

– Да нет. Всё понятно, – ответил Юра.

Виталий Иванович вышел из-за стола, взял в руку конверт и подошёл к ним. Юра тоже приподнялся и протянул руку. Но неожиданно Виталий Иванович прошёл мимо него и подошёл к Людмиле: «Не потеряйте», – и с улыбкой протянул ей конверт. Затем обернулся к Юре: «У неё сумочка, не понесёте же Вы конверт в руках или кармане. А Ваша задача – охранять её». Он вернулся на своё место. А Юра так и остался стоять с покрасневшим лицом.

– На этом всё, молодые люди. До встречи, – Леонид Парфёнович подошёл к ним и пожал каждому руку, затем все вышли из кабинета.

На улице у входа в особняк стояла «Волга». Леонид Парфёнович и Виталий Иванович сели в неё и уехали. А Юра с Людой пошли на автобусную остановку.

***

Взявшись за руки, они весело выбежали из воды и легли на свои полотенца. Море было великолепным. Вода была ещё не очень тёплая, но, как они решили, температура была самое то. Она освежала и в сочетании с ветерком, который дул с моря, создавала ощущение бодрости во всём организме. Не было утомляющей духоты, которая постоянно тянула к расслаблению и дрёме. Напротив, организм наполнялся энергией, которая требовала от человека движения и действий. Но они лежали, уткнувшись в учебники. Предстояло поступление в аспирантуру и нужно было подготовиться к сдаче кандидатского минимума. Но Юра постоянно отвлекался от чтения и начинал наблюдать, как человек десять играли в волейбол. Люда, заметив это, делала ему замечания.

– Юра, прекрати пялиться на девушек, займись делом.

– Людочка, у меня от английского уже в голове мутит. Пойдём, поиграем в волейбол?

– Нет, дорогой. Мы договаривались, до обеда занятия, всё остальное – после.

В это время мячик вылетел за круг играющих и подкатился к их полотенцам.

– Молодой человек, бросьте мячик пожалуйста, если Вам не трудно, – крикнула одна из загорелых девушек.

– Конечно, – соскочил Юра и подал мяч в середину круга.

– Пойдёмте к нам играть, что Вы лежите в одиночестве, – вновь крикнула девушка.

Юра посмотрел на лежащую Люду. Она оторвала глаза от учебника и посмотрела на него.

– Иди, тебя девушка ждёт, – тихо произнесла она и обиженно отвернулась.

– Людочка, ты что, опять меня ревновать собралась?

– Нужно мне очень, иди играй, если хочешь.

– Нет, пойдём вместе, тем более доктор тебе сказал больше двигаться.

– Молодые люди, пойдёмте к нам, – теперь их позвал взрослый мужчина из круга играющих, – чем больше людей, тем веселее.

Люда отложила книжку в сторону и быстро поднялась.

– Значит, как позвал мужик, так ты сразу готова? – ехидно спросил Юра.

– Да, мне нужно больше двигаться, – ответила Люда и побежала к играющим.

Юра поплёлся следом. Но желания играть уже не было.

Вечером, как всегда, их забрал с пляжа Валерий Григорьевич, брат отца Юры. До посёлка Овидиополь было около тридцати километров. Юра с Людой сидели на заднем сиденье «Волги» и молчали.

– Что-то Вы не весёлые сегодня, у Вас всё хорошо? – спросил он.

– Дядя Валера, всё нормально. Перегрелись наверно немного, – ответил Юра.

– Может, Люде нужно поберечься в её положении и не быть подолгу на солнце?

– Валерий Григорьевич, всё отлично. Это Юра сегодня перегрелся, – ответила Люда с каким-то сарказмом.

Они сидели на веранде. Над ними блестели яркие черноморские звёзды. Посуда после ужина была убрана, на столе остался только графин с вином и стаканы. Валерий Григорьевич рассказывал о своей службе. Он был военный пенсионер, прослужил, начиная с войны, и до недавнего времени. Ему было что рассказать, да и рассказчик он был великолепный. Попивали красно вино, которое он делал в большом количестве и которое хранилось в подвале. Вскоре Люда сказала, что сегодня устала, и пошла спать. Посидев ещё немного Юра тоже пошёл в спальню. Люда не спала. Она, приподнявшись, посмотрела на него.

– Ну что, напился?

– Почему сразу напился, – обиделся Юра, – отличное вино, натуральный виноградный сок.

– Поехали в Москву, что-то мне надоело отдыхать.

– Ты что, у нас ещё неделя, да и билеты куплены. Что с тобой?

– Ты почему так ко мне относишься? – раздражённо спросила Люда.

– Не понял, как это так?

– До всех тебе есть дело, кроме меня. Ты меня вообще не замечаешь.

– Людочка, ты говоришь какие-то глупости. Что значит, я тебя не замечаю?

– А то и значит. Пялишься на пляже на девчонок, забыл, что с тобой жена рядом.

– Ни на кого я не пялюсь. Я не могу завязать себе глаза и, если мимо проходит девушка в купальнике, я на неё, естественно, смотрю, – ответил раздражённо Юра.

– Я ведь не разглядываю всех проходящих мимо парней.

– Что-то я не замечал, что ты глаза закрываешь.

– Юра, перестань, ты прекрасно понимаешь о чём я говорю.

– Нет, Люда, представь себе, не понимаю. Твоя ревность к каждой женщине, она меня начала уже доставать.

– Я тебя начала доставать? Скажи просто, что ты меня не любишь и никогда не любил, – в голосе Люды появились слёзы.

– Людочка, милая, я тебя всегда любил и люблю. А сейчас ещё в два раза сильнее, ведь ты теперь за двоих, – пошутил Юра и постарался обнять жену, но она отодвинулась от него.

– Не зря мама меня предупреждала, что тебе нужна не я, а московская прописка.

– Ну это история известная, тёще всегда не нравится зять, – ответил Юра.

– Не смей мою маму называть тёщей, – вскрикнула Люда.

– А как мне её называть? – раздражённо спросил Юра.

– Никак, – плечо Люды задрожало от слёз.

– Людочка, это, наверное, солнце и твоё положение, – попытался утешить её Юра. Он положил руку ей на плечо, но она столкнула её с себя и зарыдала.

Юра долго не мог заснуть. Это был их первый большой скандал, хотя сцены ревности Людмила ему устраивала и до этого. Не сделал ли он ошибку, женившись на Людмиле? Почему она ему сразу понравилась? Может, потому, что в их группе девушек было всего три, и все не в его вкусе. На танцы он ходил редко. Во-первых, он был ограничен в деньгах. Родителей не было, помогать было некому. Жил только на стипендию, да случайные приработки. Во-вторых, он очень тяжело сходился с людьми. Познакомиться с новым парнем, а тем более с девушкой – для него это была настоящая пытка. Поэтому Люда была первой девушкой, с которой он подружил. С ней было просто и легко. В лаборатории их поставили делать кальки с чертежей. Кульмана стояли рядом, и он частенько заглядывался на Люду, которая смешно морщила лоб и глаза, когда у неё что-то не получалось. Как-то само собой получилось, что он стал провожать её каждый вечер до дома. А в выходные дни они вместе ходили в кино, на выставки и вообще всё время проводили вдвоём. Так что незаметно для себя он стал её женихом. Затем диплом и снова та же лаборатория, где они стали работать техниками. Поэтому никто не удивился, когда они однажды пригласили всех к себе на свадьбу. И вот так он в двадцать лет женился. Прошел год после свадьбы, и теперь он начал сомневаться в правильности своего поступка. Почему-то раньше он не замечал, сколько кругом красивых девушек, а теперь они были постоянно вокруг него. В лаборатории работали две молоденькие чертёжницы. Ещё до его женитьбы они пытались завести с ним дружбу. Даже предложили всем вместе сходить на концерт. Он с Людмилой и они. Юре эта идея понравилась, так как гулять компанией всегда веселее, чем вдвоём. Но когда он рассказал об этом Люде, она устроила первый скандал. «Или только со мной, или гуляй с кем хочешь», – обиженно заявила она. На концерт они не пошли. И здесь, на пляже, очень много привлекательных девушек, которые были бы не прочь с ним познакомиться, если бы он был один. Куда ни глянь, красивые, молодые. Да и характер, наверное, не Людмилин. Но что сделано, то сделано. Плохо, что он поторопился, нужно было завести больше знакомств и затем выбирать себе подругу жизни. С этими мыслями он заснул.

Утром Люда встала, как ни в чём небывало поцеловала Юру, и они пошли завтракать. Полина Тимофеевна приготовила свои фирменные баклажаны, или как она их называет, «синенькие». На пляж решили сегодня не ехать, а помочь своим дяде и тете по хозяйству.

Через неделю они под стук колёс возвращались в Москву. Что-то изменилось внутри Юры после той ночи. Он не понимал что, но что-то произошло. Видимо, пошатнулась в нём вера в крепость и нерушимость их брака. Он уже не был тем счастливым молодожёном, и даже ожидание первенца не так его радовало, как до поездки в отпуск.

2.3. НАДЮХА

Константинов понял, что проголодался. Несмотря на то, что была ночь, он встал и достал с верхней полки открытую банку и ложку. В котелке оставалось немного воды, она была холодная. Подошёл к решётке и посмотрел на конвоира, который сидел на стуле.

– Товарищ, можно мне Вас попросить, – тихо проговорил Константинов, – мне бы горячей воды.

– Тамбовский волк тебе товарищ, – грубо ответил конвоир, но тем не менее взял котелок и набрал в него воды.

Вода была не очень горячей, видимо, ночью титан не топился.

– Спасибо, – так же тихо проговорил Константинов и сел на своё место.

Высыпал в воду немного каши из банки, размешал её и съел. Затем снова лёг на своё место.

***

За вагонным окном солнце клонилось к горизонту. Оно было оранжевым, почти красным и освещало заснеженную степь каким-то фантастическим светом. Давно закончилась зона лесов и теперь они ехали по бескрайней степи. Она была вся засыпана снегом и только верхушки кустарников и сухой травы, словно штрихи карандаша на белой бумаге, оставляли на ней причудливые полосы. Ехали туда, где им предстояло пробыть целых полгода. Почему выбор Леонида Парфёновича пал на чету Константиновых было понятно. Во-первых, они работали вместе в лаборатории. После окончания аспирантуры оба защитились и были теперь младшими научными сотрудниками. Во-вторых, они самостоятельно не вели каких-то серьезных разработок и их временный уход из лаборатории никак не скажется на её работе. И в-третьих, им было с кем оставить их маленького сына. Родители Люды жили в Москве, и трехлетний Ваня с удовольствием остался с ними.

– Когда устроимся, заберём Ванюшу, – сказала Люда своей маме.

– Ничего, пусть поживёт у нас полгодика, нечего ребёнка мотать по гостиницам, – возражала она.

– Давайте не будем сейчас ничего решать, – вклинился Юра в их разговор, – мы ещё ничего не знаем, какие там условия, где будем жить. Когда всё станет ясно, тогда и решим, как лучше.

На том все и согласились.

***

Всё началось месяц назад. Леонид Парфёнович пришёл с совещания. Входя в помещение лаборатории громко сказал: «Коллеги. У меня есть важный разговор. После обеда прошу не задерживаться». Все насторожились, нечасто шеф объявлял о важном разговоре для всех. После обеда, ровно в два часа все сотрудники до единого сидели за своими столами. Вышел из своего кабинета и Леонид Парфенович.

– Во-первых, хочу нас всех поздравить. Та система, которую мы с Вами разрабатываем, утверждена Главным конструктором и включена в состав изделия. Как Вы все, надеюсь, понимаете, для нас это большая честь, но и большая ответственность.

Сотрудники возбуждённо зашумели, а Люда спросила: «А зарплату нам добавят?» Все засмеялись.

– С этого дня все, занятые разработкой системы, начнут получать правительственную надбавку. Размер пока не знаю, но она будет.

– А заняты будут все? – спросила технолог.

– Естественно, мы ведь одна лаборатория, один коллектив. В ближайшее время мы с Вами уточним состав рабочих групп, распределим работу. Работы много и сроки очень сжаты. А сейчас нам с Вами нужно решить один очень сложный вопрос и решить его сегодня.

Все притихли и внимательно посмотрели на Леонида Парфёновича.

– Компоненты первого изделия прибыли на полигон и там приступили к их сборке. Теперь все совместные совещания Заказчика с Разработчиками и представителями заводов будут происходить только на полигоне. Через месяц начнётся полномасштабное тестирование, затем натурные испытания. Всё это потребует постоянного присутствия представителей по каждой системе.

– Это что, кто-то из нас будет постоянно жить на полигоне? – спросила девушка-чертёжник.

– Да, совершенно верно. Но это касается только научных сотрудников, а таковых у нас, увы, не так и много. Правда, мы с директором договорились, что это будут полугодичные командировки. Затем человека меняем.

Все как-то приуныли и старались не смотреть на Леонида Парфёновича. Перспектива жить полгода на полигоне никому, кажется, не понравилась.

– Вопрос очень сложный, – продолжал Леонид Парфёнович, – это не так легко, на полгода уехать от семьи, от своего быта. У кого-то дети, у кого-то жёны, которых нельзя оставить, кого-то нельзя отправить, потому что он ведёт важную тему в лаборатории, занимается разработкой системы. А заниматься научной работой на полигоне вряд ли получится.

Леонид Парфёнович обвёл взглядом притихших за своими столами сотрудников лаборатории и остановился на столе, за которым сидели Людмила и Юрий. Хотя они работали в разных группах, но почему-то оказались за столом вместе. Не понравился Юре Константинову этот взгляд. Другие сотрудники, определив, куда смотрит шеф, тоже повернули свои головы к их столу.

– Ну что ж, – сказал Леонид Парфёнович, – Вы все правильно меня поняли. Люда и Юра Константиновы в нашей лаборатории в должности младших научных сотрудников работают не так давно, своих тем не ведут, пока не ведут, – поправился Леонид Парфёнович, – с ребёнком, как я понимаю, проблем нет. Дедушка и бабушка, родители Людмилы, с удовольствием понянчатся с внуком. Юра с Людой разлучаться не будут – я договорился с директором, что нашу систему будут представлять два научных сотрудника. Так что, Константиновы, будем считать, что вопрос решён.

– Леонид Парфёнович, это понятно, – Юра встал, – кроме нас поехать, безболезненно оторваться от Москвы, от работы, больше некому. Но как мы сможем представлять систему, которую сами плохо представляем? Извините за тавтологию.

Леонид Парфёнович улыбнулся.

– Юра, я сам пока не до конца представляю себе нашу систему. Но не переживай, на полигоне есть телефон спецсвязи – будешь звонить по всем вопросам мне. По мере готовности будем Вам высылать документацию. Вы ребята молодые, справитесь.

Через месяц всё было готово к командировке. Получены разрешения для работы на полигоне, заготовлены необходимые письма Заказчику и представителю Главного конструктора. Оставалось зайти в одноэтажный особнячок в тихом переулке Москвы к Валентине Николаевне. Она должна была подготовить билеты на поезд и объяснить, как попасть на полигон.

За прошедшие пять лет ничего не изменилось. Всё так же стояли огромные липы, только теперь они были укрыты снегом. Валентина Николаевна тоже не изменилась, такая же улыбчивая и добродушная.

– А я Вас, молодые люди, помню. Вы были у меня после института.

– Да, и мы Вас помним, – ответил Юра.

– Знаете, Юрочка, меня трудно не запомнить. Я одна, а Вас через мой кабинет прошли сотни.

Юра понял, что сказал глупость и покраснел. Как тогда, на первой встрече в Леонидом Парфёновичем, когда начальник Первого отдела пронёс конверт мимо его протянутой руки.

– Когда вернётесь через полгода, этого домика уже не будет, принесли предписание на снос, – со вздохом сказала Валентина Николаевна.

– А где же Вы будете располагаться, наверное, в институте? – спросила Люда.

– Не знаю, Людочка, начальство ещё не решило. Только я больше работать не буду. Досижу до переезда и – на заслуженный отдых.

– Ну что Вы, Валентина Николаевна, Вы ещё очень хорошо выглядите, – сказал Юра и сразу понял, что опять сказал что-то не то.

– Спасибо, Юра, – сменив тон,сухо ответила Валентина Николаевна, – вот билеты на поезд, отправляется завтра с Казанского. Купе. Но это в порядке исключения. Обычно берём плацкарт. Станция назначения указана. Когда сойдете с поезда, пройдёте на привокзальную площадь, с правой стороны, как выйдете, будет стоять автобус на полигон. Спросите у водителя. Вот документы для проезда, предъявите на КПП. Прибыв на место, найдёте комендатуру, там Вам выпишут пропуска для нахождения в посёлке. Жить будете в общежитии института. Устроившись, найдёте Астафьева, это представитель Главного конструктора, он насчёт Вас в курсе. Всё остальное Александр Васильевич Вам объяснит на месте. Вопросы есть?

– Нет, вроде всё понятно, – ответил Юра.

Валентина Николаевна вышла из-за стола и протянула Людмиле пакет с документами. «Хорошо, что не вскочил, – подумал Юра, – нужно завести себе привычку, всегда ходить с портфелем».

– До свидания, – попрощалась с ними Валентина Николаевна, – успехов и хорошо устроиться.

Она повернулась и села за свой стол. Люда и Юра попрощались и вышли из кабинета.

***

«Через пять минут Ваша станция, стоим три минуты, поторапливаемся», – сказала заглянувшая в купе проводница.

Из поезда на станции сошла компания, человек десять, и бодро зашагала на выход из вокзала.

– Они, наверное, тоже на полигон, – сказала Люда.

– Не знаю, может быть. Давай за ними, – ответил Юра.

Точно, компания, выйдя из здания вокзала, быстро направилась к автобусу, стоящему на площади.

– Извините, Вы на полигон? – спросил Юра, заглянув в автобус.

– Ну а куда же ещё, – весело ответил один из пассажиров, – садитесь быстрее, пора ехать.

Через полчаса автобус въехал в посёлок. Все вышли и быстренько разбежались по домам, стоящим на улице. Юра с Людой остались одни. Автобус, закрыв двери, уехал. Было достаточно холодно, да ещё ветерок поддувал. На небе сверкали миллиарды звёзд. Столько звёзд в московском небе никогда не видели. На улице показался мужчина, у которого Юра спросил, как пройти в комендатуру. Мужчина объяснил, и они с Людой пошли. Юра тащил два чемодана, они были хоть и не очень большие, но тяжёлые. Люда несла сумку. Когда подошли к зданию, на котором было написано «Комендатура гарнизона», уже достаточно замёрзли. Но самое неприятное – дверь была закрыта. Вокруг никого не было видно.

– Юрочка, я уже замерзла. Пойдём искать гостиницу, нужно же нам где-то ночевать, – дрожа сказала Люда.

– Конечно, пойдём, поищем.

Они побрели к домам, которые светились окнами. Зашли в ближайший. В коридоре было тепло и шумно. Проходящие с удивлением глядели на них. Возле темного окошка регистратуры стоял диван, и они сели.

– Вы новенькие, только приехали? – спросила проходящая мимо девушка.

– Да, вышли с автобуса и пошли искать комендатуру, но она закрыта.

– Конечно, они работают только до шести. Посидите, сейчас позову дежурную, – и быстро ушла по коридору.

Через несколько минут в коридоре показалась женщина в спортивном костюме. Она отомкнула дверь регистратуры, включила свет и выглянула в окошко.

– Здравствуйте, молодые люди. Вы откуда? Что-то меня не предупреждали о Вашем приезде, – проговорила дежурная.

– Здравствуйте, мы из Москвы, из института. Нам сказали сперва зайти в комендатуру, но она уже закрыта, поэтому зашли сюда, так как уже темно и очень холодно, – ответила Люда, подойдя к окошку.

– Конечно, зима. А в комендатуру сходите завтра, ничего не случится. Только все институтские живут в «Факеле», а это общежитие завода, для Вас мест у меня нет.

– А есть обычная гостиница, где можно переночевать? – спросил подошедший Юра.

– Нет, ещё не построили. И в «Факел» идти далековато, да и без провожатого вряд ли найдёте, – озабоченно вздохнула дежурная, – ладно, сейчас что-нибудь придумаем. Надюха, иди сюда! – крикнула дежурная в окошко.

К нему подошла девушка, с которой они встретились, придя в общежитие.

– Ваши парни с третьего участка, они уехали, вроде собирались?

– Не знаю, Тамара Васильевна, вообще-то, я их после обеда не видела, наверное, уехали.

– Хорошо, переночуете в восьмом номере. Правда, там живут, вещи чужие не трогать. Постельное я Вам дам, – Тамара Васильевна отошла вглубь дежурки и подала им две стопки белья, – а Вы супруги? А то селю Вас без спроса в одну комнату.

– Супруги, супруги, – быстро ответила Людмила, – у нас даже ребёнок есть.

– Где ребёнок? – Тамара Васильевна высунулась в окошко.

– Да нет, он в Москве остался, – успокоил её Юра.

Дежурная вышла из регистратуры, пошла по коридору и отомкнула комнату с цифрой восемь. Вошла внутрь и включила свет. Было видно, что жильцы спешно собрались и уехали. Кровати не заправлены, на стульях разбросаны вещи. На столе стопка немытых тарелок. Юру этим было не удивить – сам прожил в общежитии пять лет, но лицо Людмилы выражало полное огорчение. Дежурная сгребла вещи со стульев и забросила их в шкаф.

– Постель поменяете, грязную сложите в углу, завтра разберусь. Всё. Спокойной ночи, – и вышла из комнаты.

Пока Людмила заправляла кровати, Юра сходил на кухню и налил воды в электрический чайник. Разобрал сумку с продуктами, которую они привезли с собой. Поскольку стол был очень грязный, а мыть его не хотелось, Юра расстелил полотенце из сумки и на него выложил куски варёной курицы, варёную картошку и булку хлеба. Достал привезённую бутылку вина. Выпили с Людой за начало новой жизни. Настроение было не очень. Сказалось нервное напряжение последних часов. Как-то не так он представлял себе начало их работы на полигоне. Поужинав и собрав остатки еды снова в сумку, легли спать. Но заснуть не удавалось. Очень громко было за стенкой. Гремела музыка, слышен был звон посуды и громкие разговоры.

– Нет, так не пойдёт. Время уже почти двенадцать. Под такой грохот не уснуть. Юра, ты что, спишь? – раздался раздражённый голос Люды.

– Конечно, заснёшь здесь, – отозвался Юра.

– Может, пойти пожаловаться дежурной? – предложила Люда.

– Ты сама сказала, почти двенадцать. Тем более мы не знаем, где она живёт. Пойду поговорю с соседями, – сказал Юра, оделся и вышел из комнаты. В коридоре сразу определил, в какой комнате шумели. Подошёл, постучал и, не дожидаясь ответа, открыл дверь. В нос сразу шибанул запах табака и спиртного. Весь стол был уставлен бутылками. Какие-то были полупустые, какие-то полные. Лежал нарезанный кусок колбасы, булка хлеба, в банке солёные огурцы. Стояло несколько открытых баночек различных рыбных консервов. На тумбочке у окна стоял магнитофон, из которого неслась очень громко музыка. Стол был придвинут к одной кровати, на которой сидели две девушки. На стульях, с другой стороны стола, сидели трое парней. Никто, похоже, не заметил, что в комнату кто-то вошёл. И только тогда, когда Юра громко поздоровался, на него обратили внимание.

– Привет, ты что, новенький, только сегодня прибыл? – спросил один из парней, – проходи, присаживайся.

– Ребята, можно музыку потише сделать, – попросил Юра, – заснуть невозможно.

– Да выключите Вы его на хрен, – громко сказала одна из девушек, затем поднялась и выключила магнитофон.

– Заходи, братан. Ты первый раз на полигоне? Здесь у нас, знаешь, коммуна. Можешь зайти в любую комнату, и везде нальют, – засмеялся один парень, – кстати, Андрей.

– Юра, – ответил Константинов и поздоровался со всеми за руку.

В это время дверь открылась, и в комнату вошла знакомая Надюха.

– Во, не успели приехать, уже к Андрюхе на огонёк, – весело произнесла она, усаживаясь на кровать, – а жену куда дел?

– Она пытается заснуть в соседнем номере, – начал объяснять Юра, – я зашёл попросить музыку потише сделать.

– И что же ты, молодой, красивый, со своим самоваром? – томно произнесла одна из девушек, она была уже слегка пьяна.

– Валюша, губу закатай. Они из Москвы, из института. Жить будут в «Факеле», – оборвала её Надюха, – лучше налейте парню.

Несмотря на то, что пить Юра совершенно не хотел и не собирался, полстакана водки выпил. Как-то неудобно было сразу отказываться и уходить, да и компания была интересная. Он примостился на краешке кровати возле Надюхи, которая немного подвинулась и развернулась к нему так, что её груди упёрлись ему в плечо. По телу пробежала волна дрожи.

– Василий, ты ведь должен был сегодня уехать? – вдруг спросила Надюха, – в твоей комнате молодожёнов поселили.

– Это с какого перепугу, а где я буду ночевать?

– Не переживай, они только до утра. Всё равно спать не пойдёшь, будете пить до утра. Я Вас знаю.

Налили ещё по одной. Разговоры пошли про изделие, которое никак не хотело нормально собираться. То одно мешает, то другое.

– Ну всё, мужики напились, за работу заговорили, – сказала Валя и начала подниматься, – пойду спать.

Юра встал с кровати, чтобы пропустить её и тоже выйти. За столом шумели всё громче и громче, и никто не обращал на него внимания и только Надюха спросила: «К молодой жене под бочок? Если будет бессонница, заходи. Мы не расходимся».

Юра тихонько вошёл в свою комнату, надеясь, что Люда спит.

– Явился, – услышал он её недовольный голос, – что-то долго ты магнитофон выключал. С девушками познакомился, водки напился.

Юра решил не отвечать. Повернулся к стене, через которую было очень хорошо слышно, что происходило в соседней комнате, и быстро заснул.

Утром, выпив чая и перекусив холодной курицей, Константиновы собрались идти искать свою гостиницу. Вышли с чемоданами в коридор, расспросили Тамару Васильевну, как найти «Факел», и только собрались выходить на улицу, как к ним подошла знакомая Надюха.

– Привет. Вы уже собрались уходить? Там такой мороз, – весело заговорила она.

– Привет. Пойдём искать свою гостиницу, – как-то смущённо проговорил Юра.

– Это «Факел», что ли? Не советую. Без проводника не найдёте. У нас в посёлке такая путаница с домами, просто жуть. Строили как попало, ни улиц, ни порядка.

– Ну ничего, найдём как-нибудь, нам Тамара Васильевна объяснила, – сказала Люда.

– Ничего Вы не найдёте, замёрзнете только. Погодите, я сейчас оденусь, провожу Вас. Мне всё равно пора на сборочный. Это почти по пути. Посидите пока. Я мигом, – весело протараторила Надюха и убежала.

– Ты уже знакомыми девушками обзавёлся, – как-то недобро проговорила Люда, присаживаясь на диван.

– Это Надя, вчера ты её видела, – как бы оправдываясь, сказал Юра.

Через несколько минут Надя вышла из комнаты. Её было не узнать. Лохматая шапка с опущенными «ушами», солдатский бушлат, ватные штаны и валенки. Поймав на себе удивлённый взгляд Людмилы, она объяснила, что это самая правильная одежда для девушки зимой.

Вышли из общежития на улицу. Морозный воздух моментально сковал лицо и руки. Юра остановился, поставил чемоданы на снег, поднял воротник пальто и надел перчатки. Людмила надела их ещё в гостинице. Небо было синее-синее, ни облачка. Такого в Москве не бывает. Поддувал ветерок, правда, не сильно.

– Отличная погода, ветра почти нет, бывает похуже, – сказала Надя.

Она себя отлично чувствовала в своей экипировке. Сделав десяток поворотов между домами, а иногда проходя и через дворы, они вышли на какой-то пустырь.

– Вон, видите, три домика стоят. Правый – это «Факел», вам туда, – сказала Надя, показывая рукой, – а мне в другую сторону. Пока, ещё увидимся.

Затем она быстро побежала в сторону стоящего в отдалении большого сооружения, похожего на заводской цех.

Весь день ушёл на обустройство в своей комнате. К вечеру вроде всё было прибрано. В коридоре Юра столкнулся с мужчиной, который показался ему знакомым. Это был тоже сотрудник их института, правда, из другой лаборатории. Он рассказал, что найти Астафьева можно на объекте в «346-м» помещении. «Но сначала нужно пойти в комендатуру, где дежурный офицер выпишет Вам пропуск на объект», – сказал Олег. Так звали его нового знакомого.

В комендатуру решили пойти с утра, заодно осмотреться в посёлке. Но вечером у Людмилы поднялась температура. Видимо, сильно замёрзла в день приезда. Юра дал ей лекарства из сумочки, которую для них собрала Людина мама. Утром ей стало значительно лучше, но Юра настоял на том, что она дня три на улицу выходить не будет.

Вернувшись с пропусками и на себя, и на Людмилу, они пообедали и Юра пошёл на объект искать Астафьева. В сооружении было тепло, он расстегнул пальто и искал лестницу на третий этаж. Вдруг в одном из коридоров он столкнулся лицом к лицу с Надей. Она была в рабочем комбинезоне с каким-то номером на груди.

– Привет, вот так встреча, – весело произнесла она и протянула ему руку.

– Привет, кажется, я заблудился, – он пожал её ладошку, она была испачкана каким-то маслом.

– А тебе куда надо?

– В «346-й» кабинет.

– Юра, кабинеты в поликлинике, а здесь помещения. «346-е» – это на третьем этаже, там разработчики сидят.

– Я понимаю, что на третьем. Только никак не могу попасть на него.

– Конечно, это по другой лестнице надо. Пойдём покажу.

Они не спеша пошли по длинному коридору. Надя была невысокого роста, чуть выше плеча Юры. Какая-то миниатюрная, но с хорошей фигурой. Крепкие груди, это было заметно даже через комбинезон. Лицо очень красивое, какое-то приветливое, волнистые волосы были упрятаны под шапочку. Заметив, что он разглядывает её, она сказала, что с распущенными волосами работать нельзя.

– Надя, а ты чем занимаешься на объекте? – спросил Юра.

– В сборочном работаю. Настраиваю электронику, – просто ответила ему Надя.

– Ну ничего себе, – вырвалось у него.

– А как Вы устроились, как жена? – спросила Надя, причём слово «жена» она произнесла как бы с насмешкой.

– Всё нормально, комната теплая. Люда немножко приболела.

– Давно женаты?

– Давно, уже пять лет, сыну три годика. А ты?

– А я что? Это вы, мужики, торопитесь жениться. А здесь женихов полно, только мужа найти не могу. Встретится приличный, а оказывается уже женат, – как-то невесело усмехнулась Надя. – Ну вот, твоя лестница. Номер этажа написан на стене. Будь здоров. Жене привет, – и она быстрым шагом пошла дальше.

Юра поднялся на третий этаж. Нашёл «346-е» помещение по номеру, нарисованному краской на двери. Дернул дверь – заперто. Заметил приклеенную записку «Буду завтра». Она вся уже потускнела, видимо, висит здесь давно. Прошёлся по коридору, никого не увидел и решил идти домой.

Вошёл в комнату, Люда спит на кровати. Разделся и тихонько вышел в коридор. Прошёл туда-сюда, заглянул на кухню – никого. Вышел на улицу. Солнце клонилось к закату, мороз, судя по всему, крепчал. «Делать нечего, – решил он, – нужно идти домой». Только Юра вошел в общежитие, его догнал знакомый Олег.

– Ты чего по морозу гуляешь раздетый? Как устроился?

– Вроде нормально. Только вот жена приболела, заснула, а мне делать нечего.

– Так пойдём ко мне, посидим, – Олег быстро зашагал вперёд и открыл дверь комнаты, напротив той, где жили Юра с Людой, – заходи, я живу один.

Олег снял свой полушубок и бросил на кровать. Достал из холодильника бутылку водки и тарелку с нарезанной колбасой.

– Выпить сто граммов с мороза – это обязательно, – весело сказал он, разливая водку в рюмки, – ну, за знакомство.

Выпили, закусили.

– Был на объекте, Астафьева не нашёл, – сказал Юра.

– Конечно, начальство только с утра бывает на месте, а потом по делам все разбегаются, – ответил Олег, – завтра к девяти идите, он точно будет.

– Понятно, если Люда поправится.

– А чего ты с женой приехал? Нужно было в Москве оставить.

– Леонид Парфёнович нас двоих отправил, – ответил Юра.

– Это он за твой моральный облик переживает, у нас здесь знаешь – цветник. Девушки от восемнадцати и старше. На любой вкус, – засмеялся Олег, – только с институтскими не надо, сплетни быстро расползутся.

– Значит, я правильно сделал, что с женой приехал, – парировал ему Юра, – ну ладно, спасибо, пойду к себе, Люда, наверное, уже проснулась.

– Иди. Если что будет нужно – заходи.

Юра вышел из комнаты. Как-то неприятен был ему этот разговор про девушек. Вошёл в свою комнату. Люда сидела за столом.

– Ты где был?

– Ходил искать Астафьева, но не нашёл, сказали будет завтра с утра.

– Нет, сейчас где был? Ты зашел, разделся и вышел – я слышала.

– Встретил парня из института, Олега, он из другой лаборатории, зашли к нему, посидели немного.

– Водочки выпили, что не рассказываешь? Девушки, наверное, были? Юра, стоит тебе к кому-нибудь зайти, сразу водка. Мне это противно.

– Людочка, никаких девушек не было, а выпили по одной рюмке за знакомство.

– Понятно, теперь ты будешь со всеми знакомиться и со всеми пить, – надулась Люда, – скажи лучше, чем мы будем вечерами заниматься?

– Не знаю, – настроение у Юры испортилось, – можно книги читать, можно телевизор в Красном уголке посмотреть.

– Не хочу, – Люда легла на кровать, – зря я поехала с тобой. Лучше бы с сыном осталась. А ты бы здесь ходил, знакомился с девушками и пил с ними водку.

– Не говори глупости. Давай лучше ужинать.

– Не хочу. Ешь один, там картошка с обеда осталась.

Поужинав Юра сел на стул. Делать было, в самом деле, нечего. Читать не хотелось. Идти смотреть телевизор – опять нарваться на упрёки. Посмотрел на Люду. Она лежала с закрытыми глазами.

– Ладно, спи, быстрее выздоровеешь, – он выключил свет, разделся и тоже лёг на кровать, хотя было ещё совсем рано.

Как-то неправильно всё началось. Ему представлялось, что на новом месте они обзаведутся новыми знакомыми, начнётся новая жизнь, новая работа. Но с его Людмилой этого, наверное, не произойдёт. Постоянные упрёки, постоянно всем недовольна. Ревнует к каждой юбке. Он вспомнил Надю, с её жгучими глазами. «Интересно, а какая бы она была мне женой? Весёлой, лёгкой на общение, душой компании, или такой же ворчливой, постоянно его упрекающей, как и Люда?» – подумал, засыпая Юра.

Утром, ровно в девять часов, Юра толкнул дверь с номером «346». Она легко открылась. Помещение было достаточно большим. Стояли с десяток столов, у стены расположились четыре кульмана. В самом углу за столом сидел мужчина и что-то печатал на машинке.

– Здравствуйте, – с порога громко сказал Юра, – могу я видеть Астафьева.

Мужчина оторвался от машинки, повернулся к двери.

– Здравствуйте, можете, – бодро ответил он, – по какому вопросу?

– Я из института, меня прислали к Вам на полгода.

Астафьев порылся в бумагах на столе: «Константиновы Юрий и Людмила, от Леонида Парфёновича? Милости прошу, проходите».

Юра вошёл в помещение и подошёл к столу.

– Астафьев Александр Васильевич, – мужчина вышел из-за стола и протянул руку.

– Константинов Юрий Иванович, – Юра пожал протянутую руку.

Астафьев был значительно выше Юры, строен. Голова седая. Одет в свитер с большим закатанным воротником.

– Очень приятно, а то я всё один да один, а дел очень много. А Ваша супруга?

– Извините, приболела немного с дороги.

– Ничего страшного, пусть поправится и ей работы будет достаточно. Занимайте любой стол – все свободны, кроме моего. Да ещё вон того, там сидит наша Ниночка.

В это время дверь распахнулась и в помещение вошла женщина. Она была в меховой куртке и таких же меховых штанах. На ногах валенки. Большую шапку-ушанку держала в руках. Коротко, даже очень коротко, стриженные волосы русого цвета. Женщину в ней выдавали только серёжки в ушах.

– А вот и наша Ниночка, – весело показал на неё рукой Астафьев.

– Фух, упарилась, пока по лестнице поднималась, – сказала она, снимая шапку, – мальчики, давайте в коридор, переодеться надо.

Юра с Астафьевым вышли в коридор. Астафьев сказал, что очень много работы по разбору документации, которую шлют из института и с различных заводов. Они с Ниной успевают только разбирать всевозможную почту и отвечать на письма. Минут через пять дверь распахнулась, на пороге появилась Нина и махнула им рукой, чтобы заходили. Она была в брючном костюме кофейного цвета. Под пиджаком одета белая водолазка, туго обтягивающая её груди.

– Нина, – просто представилась она.

– Юрий, – ответил Юра и почему-то покраснел.

– Вот, Ниночка, нам помощь прибыла. Они с Леной займутся обустройством нашей библиотеки, – сказал Астафьев, – занимайте «340-е» помещение, Нина покажет.

– Может, для начала чайку с мороза? – сказала Нина и включила чайник, стоящий на свободном столе.

– Это бы хорошо, – ответил ей Астафьев.

Нина достала из стола тарелку с конфетами, баночку с сахаром, три стакана и ложки.

– А где же Ваша жена? – спросила Нина, глядя Юре прямо в глаза.

– Заболела немного, завтра, наверное, придёт, – ответил Юра.

– Зачем же слабых женщин везти на полигон, здесь место сильным и здоровым, – с улыбкой ответила Нина.

Выпив чаю, Нина показала «340-е» помещение, которое было завалено коробками с документацией.

– Это нужно будет перенести в «346-е», а здесь сварят стеллажи. Потом всё нужно будет расставить и сделать каталог, – сказала Нина, – этим Вы с женой и займётесь. Завтра придёте в рабочей одежде, коробки всё в пыли. А я пока договорюсь со сварщиками.

– Понятно, а сейчас что мне делать? – спросил Юра.

– Жену лечить, – ответила Нина и вышла.

Всю неделю кипела работа по строительству стеллажей. Люда распаковывала коробки и сортировала документацию по различным стопкам, которые заняли большую часть «346-го» помещения. Когда стеллажи были готовы, и краска высохла, Юра, под руководством Люды, расставлял книги на полках.

– Юра, а чем занимается Нина? – спросила Люда, когда они ужинали, сидя за столом в своей комнате.

– Она помощница Астафьева.

– Что-то, мне кажется, она больше крутится возле тебя, чем помогает Александру Васильевичу.

– Не обращал внимания, наверное, Астафьев ей сказал, чтобы помогала.

– Зачем мне врать – не обращал внимания. Ты только ей внимание и оказываешь. То стул пододвинешь, то руку подашь, когда со стремянки слазит. Я ведь всё замечаю, – обиженно проговорила Люда.

– Людочка, милая. Я поступаю, как нормальный мужчина, который помогает женщине.

– Особенно когда она ему строит глазки. Юра, ты как был бабник, так им и остался, – гневно произнесла Люда.

– Какой бабник? У меня даже знакомой девчонки до тебя не было.

В это время в дверь постучали, и, не дожидаясь ответа, она приоткрылась. В комнату заглянул Олег.

– Что за шум, а драки нет? Ребята, пойдёмте ко мне. Знакомые передали из Еревана бутылочку коньяка и палочку бастурмы.

– Олег, никакого шума. Просто семейные разборки, – сказал Юра, – с удовольствием отведаем бастурмы. Людочка, пойдём.

– Спасибо, Олег, иди. Мы сейчас, – ответила насупившаяся Люда.

– Всё, я вас жду. Сейчас ещё подойдут Александр Васильевич и Ниночка, – крикнул уже из коридора Олег.

– Пойдём, может, у тебя настроение поднимется? – проговорил Юра, поднимаясь из-за стола.

– У тебя точно настроение поднимется, ведь там будет Нина, – проговорила Люда, – иди, я не хочу.

– Людочка, ну при чём тут Нина? Если ты не забыла, мы все вместе работаем в одном институте. А Астафьев начальник не только мой, но и твой. Это будет неприлично, если мы не придём.

– Иди один, у меня голова разболелась. Извинишься перед Александром Васильевичем.

Юра глянул на сидящую за столом Люду, повернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью сильнее, чем нужно.

Начиналась весна. Дни становились длиннее. Снег посерел и начинал таять. Женщины сменили валенки на резиновые сапожки. С объекта Юра и Люда возвращались вместе. Хотя обычно Юра задерживался дольше, но сегодня не было ничего срочного. Шли не спеша. Люда была чем-то недовольна, это было видно невооружённым взглядом, но молчала. Юра просто наслаждался тишиной, свежим и уже не морозным воздухом.

– Юра, скажи мне пожалуйста, я долго буду работать библиотекарем? – наконец-то спросила Люда.

– Библиотекарем? – переспросил он, – не знаю, нужно спросить у Астафьева. А тебе что, не нравится твоя работа?

– Всю жизнь мечтала. Библиотекарь с высшим образованием и кандидатской степенью, – усмехнулась она.

– А чем бы ты хотела заниматься? Леонид Парфёнович сразу предупреждал, что научной работой заниматься на объекте не получится.

– Я не про научную работу. Но быть твоим помощником я могу?

– Людочка, мне не нужен помощник. Я веду переговоры с заводчанами, контролирую графики выполнения работ. Это могу, на данном этапе, делать только я, все контакты только у меня.

– А как же Нинка, она постоянно крутится вместе с тобой, помогает тебе, а у самой ни научной степени, ни образования.

– Люда, Нина тоже закончила тот же вуз, что и мы с тобой. И мне она не помогает, а занимается контролем качества.

– Вот пусть она теперь поработает в библиотеке, а я займусь её работой.

– Ну, это решаю не я. Можешь поговорить с Астафьевым, – с раздражением ответил Юра, – но не рекомендую. То, что делает Нина, ты сделать не сможешь. Она контролирует качество работ, она знает всех слесарей и сварщиков. Они её как огня боятся. Она умеет находить общий язык со всеми. Тем более что она этим занимается уже два года.

– Значит, по-твоему, я тупее, чем твоя Ниночка? – со слезами сказала Людмила.

– Ну почему тупее, просто у каждого своя работа. И чем тебе не нравится библиотека? В тепле, в сухости. А с твоим здоровьем это очень важно. Вспомни, как ты заболела, когда приехали, – успокаивал её Юра.

– Да всё я понимаю, что кроме меня сейчас никто не разберётся с этим завалом литературы.

– Ну вот, видишь. Ты у меня умница, и заменить тебя некому. Просто тебе, наверное, скучно одной целыми днями сидеть в «340-м» помещении.

– Ага, заскучаешь тут. Иногда целая очередь соберётся за документами. А сегодня ещё твоя Надя заходила. И этой пигалице что-то было нужно. И так ехидно спрашивает: «А как дела у Юры? Что-то давненько его не встречала». Сучка.

– Людмила, ну разве можно так? Знакомая девушка спросила, как у меня дела. Что в этом необычного или оскорбительного? У меня знакомых всё больше и больше. И если кто-то поинтересуется у тебя, как мои дела, то что, всех оскорблять?

– Никого не собираюсь оскорблять, но эту твою Надюшу видеть не могу. Можешь пойти к ней и рассказать, как твои дела, она обрадуется, – со злостью сказала Людмила.

– Так ты к кому меня сильнее ревнуешь? К Наде или к Нине? – попытался свести всё к шутке Юра.

– Да иди ты. К обеим, – она резко захлопнула перед ним дверь, когда они входили в свою комнату.

«Добром это не кончится», – подумал Юра и пошёл в комнату напротив. Когда через два часа он вернулся к себе, Люда уже спала или делала вид, что спит. На полу у кровати лежал матрац, застеленный простынёй, сверху был плед. Юра разделся и лёг на него. Услышал, как Людмила повернулась и посмотрела на него.

– Людочка, это как понимать? – тихо спросил он.

– Как хочешь, так и понимай. Я не намерена дышать твоим перегаром. И разговаривать тоже. Спокойной ночи.

Утром он проснулся рано, Люда ещё спала. Встал, умылся, оделся и, не позавтракав, ушёл на объект. Дел было много, и он окунулся в них с головой. Вышел из сборочного цеха, где монтажники завершали сборку стенда для их системы. Приближалось время обеда. В желудке урчало, так как утром он даже не выпил чаю в компании с Астафьевым и Ниной. Зайдя в «346-е» помещение, увидел Люду, она сидела за столом и что-то печатала на машинке. Заметив его, она встала из-за стола и подошла к нему.

– Привет. Ты так рано убежал, даже не позавтракал. Я тебе принесла котлеты, – она поцеловала его в щёку и вытащила из стола свёрток, развернула его. Там лежало несколько котлет и нарезанный хлеб.

– Видишь, Юра, как тебе повезло с женой, – отозвался со своего места Астафьев, – с голоду помереть не даст. Не то что мне, холостяку.

– Александр Васильевич, присоединяйтесь, – ответила Людмила.

– Можно и мне котлетку? – спросила Нина и, не дожидаясь ответа, подошла, взяла котлету и положила её на кусок хлеба, – люблю котлеты, только не люблю их готовить. Что же ты, Константинов, убежал утром, не позавтракав? Работа – не жена, она никуда не денется.

Повисла неловкая пауза, которую через несколько секунд разрядил Астафьев.

– Был бы у тебя любимый мужчина, тоже полюбила бы делать котлеты, – сказал он.

– Да любимые мужчины есть, только они не нуждаются в моих котлетах.

– Ниночка, если ты про меня, то я очень нуждаюсь в котлетах, – засмеялся Астафьев.

– Александр Васильевич, Вы у меня любимый начальник. А я для Вас гожусь разве что в любимые дочери, – так же ответила ему Нина.

Вечером, возвращаясь с объекта в общежитие, Юра держал Люду под руку.

– Людочка, если ты ещё раз сделаешь это, то я найду себе место, где ночевать. На полу спать унизительно.

– Юрочка, прости меня. Что-то я сорвалась. Просто мне очень неприятно, когда вокруг тебя вертятся эти девчонки.

– Милая моя, они не вертятся, а работают.

– Я вижу, какими глазами они смотрят на тебя, что Нинка, что эта Надюха.

– Людочка, это работа, и коллектив тот, который есть. И работу я менять не собираюсь. Не нужно меня ревновать к каждой юбке. Я люблю только тебя. Тебя и своего сына, и никого мне больше не надо.

Начиналось лето. Как говорили старожилы, летом ещё хуже, чем зимой. Если зимой можно спрятаться от мороза за теплыми вещами, то летом спасения от жары нет нигде. На улице как на сковородке, на объекте страшная духота, что-то не ладится у кондиционерщиков. В общежитии вообще кошмар. За день барак так нагревается, что вечером войти в него невозможно. А до конца командировки еще более месяца. Наиболее комфортным местом было «346-е» помещение. Оно большое, народу сидит в нём всего восемь человека. К нашему дружному коллективу добавилось ещё четыре человека, которые представляют различные лаборатории нашего института. В помещении нет окон, через которые солнце могло бы его нагреть, поэтому лёгкий полумрак создаёт ощущение некоей свежести. Работы стало меньше. Больше времени можно было проводить сидя за столом и разбираясь с документацией на систему. Сегодня на обед Люда пошла одна. Астафьев разрешил ей после обеда не возвращаться. Юра, сославшись на совещание, остался на объекте. Выпив чаю, он сидел и разбирался со свежей почтой. В помещении никого не было. Внезапно дверь распахнулась и на пороге показалась Надежда.

– Во дела, а где все? – спросила она, заходя в помещение.

– Надюша, обед. А ты что здесь делаешь?

– Задолбались с блоком питания. Никак не можем установить. Петрович послал за описанием, – Надя подала Юре бумажку с записанным номером книги, – а где твоя жена, кто мне выдаст?

– Так обед же, говорю.

– Вот чёрт. Может, ты мне найдёшь, а то ребята ждут, не расходятся.

– Конечно, пойдём, поищем, – Юра вытащил из Людиного стола ключ от «340-го» помещения.

Войдя, Юра подошёл к столу с картотекой, наклонился и начал листать карточки. Надя подошла к нему сзади и, заглядывая через его плечо, упёрлась своей грудью Юре в спину. По его телу пробежала лёгкая дрожь. Он почувствовал, что Надя прижимается значительно сильнее, чем нужно. Выпрямился и повернулся к ней. Она стояла очень близко, лицо раскраснелось. Затем руками обхватила его за плечи и притянула к себе, прижавшись всем своим телом. У Юры спёрло дыхание, в глазах всё помутилось. Он наклонился, так как Надя была ниже его и почувствовал на своих губах её губы. Она перехватила руки и крепко обняла его за шею. Сердце готово было выскочить у него из груди. Она начала горячо целовать его в щёки, глаза, губы. Надя просто повисла на нём, и он, развернувшись, посадил её на стол.

– Надюша, ты что делаешь? – только и смог вымолвить Юра.

– Юра, Юрочка. Я люблю тебя. Как только Вы приехали, как только я увидела тебя. Я не нахожу себе места. Я хочу видеть тебя постоянно.

– Надюша, милая Надюша. Это невозможно. Ты ведь знаешь это. У меня семья. Жена, ребёнок.

– Я всё знаю, я понимаю, что всё это неправильно. Но я не могу ничего поделать с собой. Я хочу тебя. И только тебя. Не говори ничего. Это, может, будет только один раз. Но ты будешь моим.

Она скинула рукой лямки комбинезона. Рука Юры опустилась на её майку, под которой не было бюстгальтера. Затем под майку. Он ощутил её горячие груди, её набухшие соски. Затем майка задралась вверх, и он прильнул губами к её грудям. А её руки начали стягивать с него брюки. Он вдруг ощутил её прохладную руку на себе, под трусами. Всё дальнейшее произошло помимо его воли, как бы само по себе. Только через пару минут к нему вернулось осознание того, что произошло. Надя лежала на столе. Майка задрана под самое горло. Комбинезон с её плавками в зелёный горошек сполз на пол. Она была прекрасна. Большая упругая грудь, плоский живот с хорошо заметной мускулатурой. Низ живота обрамлял треугольник чёрных кучерявых волос. Она лежала спокойно, как бы умиротворённо и ровно глубоко дышала. Глаза прикрыты. Юра наклонился к ней, поцеловал живот, груди, полузакрытые глаза. Надя обняла его и прильнула к его губам. Поцелуй был долгий, спокойный. Видимо, вся страсть вышла из неё.

– Ну вот, Юрочка. Ты был моим. Теперь ты всегда будешь моим, когда я захочу, – тихо с нежностью произнесла она.

– Нет, Надюша. Я буду твоим, только когда будет возможность.

Она ловко соскочила со стола и оделась. Оделся и Юра.

– Юрочка, спасибо тебе. Только прежде, чем ложиться к жене, прими душ, – Надя подошла к полке, взяла нужную ей книгу, затем поцеловала его в щёку и быстро вышла из помещения.

Юра сел на стул. Посидел минут пять, чтобы успокоить дыхание, и пошёл к себе в «346-е». За своим столом сидела Нина, она внимательно посмотрела на него.

– Что-то долго искали книгу с Надюшей.

– Да, пока нашли, – пробормотал Юра и почувствовал, что лицо его пылает.

– Ну-ну. Сходи умойся, – ответила Нина и как-то недобро улыбнулась.

Умывшись, Юра решил идти домой, так как на работе делать было всё равно нечего.

«Боже мой. Что я натворил? – думал Юра, не спеша идя по дорожке к общежитию, – как такое могло произойти? Я изменил Люде! Я её предал! – он задумался. – Или нет? Это была просто минутная слабость. Хотя Надя мне сразу понравилась, с первой встречи. Как-то у неё всё просто. Я ни разу не видел её хмурой, неприветливой. Всегда улыбается, всегда у неё отличное настроение. У неё много знакомых. Она, пожалуй, знает всех. И вообще, что такое измена, предательство? Ведь своим поступком я ничем не навредил Люде. Я её по-прежнему люблю, люблю своего сына. Я никогда не сделаю им плохо. А то, что произошло, касается только меня и Нади. Можно ли считать предательством то, о чём никто и никогда не узнает? Ведь ничего не изменилось в наших с Людой отношениях. Они как были не очень, так не очень и останутся». Оправдывая себя, Юра подошёл к общежитию. Он чувствовал, что что-то изменилось в его жизни. Да, у него появилась женщина, которая любит его.

Войдя в комнату, Юра увидел, что Люда лежит на кровати с книжкой в руках. На голову накинуто мокрое полотенце.

– Людочка, ты зачем кладёшь на голову мокрое полотенце, голова может заболеть.

– У меня она и так болит не переставая. Тебе хорошо – в помещении прохладно, а мне куда деться от духоты и жары?

– Могла бы не ходить на обед, посидела бы в «342-м».

– А там что, лучше? Сидеть и смотреть, как Нинка в тебя глазками стреляет?

– Люда, ты опять за своё.

– Я скоро сдохну от этой жары.

– Людочка, сотни людей работают на полигоне, и никто ещё не сдох. Тем более что нам остался всего месяц, и поедем в Москву. Потерпи ещё немного.

– Ты только и можешь мне говорить – потерпи, потерпи. Больше сделать для меня ничего не можешь.

– Да, ты права, погодой управлять не могу, – с раздражением ответил Юра, подошёл к шкафу, взял полотенце, – я в душ.

Стоя под прохладными струями воды, он вспоминал сегодняшнюю встречу с Надей. Как всё было внезапно и как хорошо. Так хорошо ему никогда не было. С Людмилой всё было как-то по-другому. Она была постоянно всем недовольна, всё ей не нравилось. Не было в ней чего-то того, что было в Надюше, которая любила и зиму, и лето. Всегда ей было хорошо. Настроение пропало, но нужно было возвращаться к Люде.

Юра сидел за своим столом и разбирал чертежи, которые ему прислали из лаборатории. Людмила что-то стучала на машинке. Астафьев подрёмывал в своём углу. Внезапно зазвонил телефон спецсвязи. Астафьев ответил. Затем посмотрел на Люду: «Константинова, Люда, это тебя. Леонид Парфёнович», – и передал ей трубку. Люда подошла и начала разговаривать по телефону. Юра ничего не слышал, так как сидел далеко. Затем передала трубку Астафьеву и подошла к Юре.

– Звонила мама Леониду Парфёновичу. Ванюша заболел, мне нужно срочно ехать домой, – сказала она дрожащим голосом.

– Значит, так, Людмила, – Астафьев подошёл к ним, – сейчас я закажу билет на ближайший поезд. Он идёт вечером. Собирайся и поедешь. В институт заходить не нужно. Я командировку отмечу на все дни, Юра привезёт.

– Спасибо, Александр Васильевич. Я пойду собираться?

– Конечно. Билет принесут, я его отдам Юре.

Вечером Юра посадил Людмилу на автобус, который отвезёт её на железнодорожную станцию.

Оставшись один, Юра не знал, куда себя деть. Делать в общежитии было совершенно нечего. Олег тоже уехал в Москву. Пойти было некуда. Надю он нигде не встречал, сколько ни болтался по коридорам сооружения. А так хотелось её увидеть и, возможно, повторить ту чудесную встречу. Сходить в общежитие, где жила Надя, он не мог – не было никакого повода. А прийти без повода – это дать возможность слухам расползтись по всему полигону. Питаться он начал в столовой, так как готовить дома ему не хотелось. Вечерами подолгу засиживался в своём помещении. Только однажды Надюша зашла в «346-е», с улыбкой поздоровалась с ним и Ниной и попросила какую-то книгу. Юра было сорвался с места за ключом, но его опередила Нина. «Книги пока выдавать буду я», – резко ответила она. Взяла ключ, и они с Надей вышли. Юра сидел совершенно растерянный. Он так ждал встречи с Надей, а тут такое дело. Через минуту Нина вернулась в помещение, положила ключ на место: «Надюхе передай: ещё раз её увижу возле тебя – ноги выдерну и Людмиле посылкой отправлю». Юра густо покраснел, но ничего не ответил.

***

Жесткая деревянная полка покачивалась в такт со стуком колёс. Константинов не спал. Он глядел в потолок. Надя, Надюша. Он о ней ни разу за прошедшие годы даже не вспомнил. Она пронеслась, как метеор на небе. Вспыхнул и погас. Только где-то в глубине души остался тёплый, почти потухший уголёк. Больше в ту командировку он её не встречал. Вернувшись на полигон через полгода, тоже нигде её не увидел. Однажды Нина сказала ему, что Надя забеременела и уехала к себе в деревню. «Твоих рук дело? – спросила его Нина и заглянула в глаза. – Хотя руки тут ни при чём». До самой души дошёл её взгляд. «Юра, ты хотел с ней отношений? – спросила она. – Дурак ты, Юрочка. Ты был нужен Надежде только для одного. Она очень хотела ребёнка. Понял – не тебя, а ребёнка. И ты ей его сделал. Больше ты ей не нужен. Забудь её, это самое лучшее для тебя. И не мучай себя, это не было предательством. Просто ты помог женщине осуществить её мечту». И он последовал совету Нины. Забыл её, но в душе что-то осталось.

Как она сейчас живёт, кого родила, где она? Как хорошо, что она ничего не знает о нём. И ребёнок не знает. Сколько ему сейчас? Константинов быстро посчитал – десять лет. Как давно это было. В прошлой жизни, которая ушла бесповоротно. Константинов лежал на полке, слёзы катились из его глаз. Но это не были слёзы отчаяния или горя. Это были слёзы покоя от теплоты в его душе, которую оставила одна-единственная встреча с ней.

2.4. НИНА

В этот раз Константинов ехал в купе один. Ему повезло. Не любил он попутчиков, с которыми нужно было разговаривать, вместе есть и пить за вагонным столиком. После того, как он получил должность старшего научного сотрудника и стал ведущим разработчиком системы, билеты ему покупали только в купе. За вагонным окном была весна. Вся степь усеяна цветами. Но больше всего поражали цветущие маки. Когда за очередным пригорком разворачивались полотнища ярко алых цветов, захватывало дух. Возникало мальчишечье желание спрыгнуть с поезда и побежать по этому цветущему полю. Набрать большущий букет и бросить его к ногам любимой.

Несмотря на то, что поезд уносил его всё дальше и дальше от Москвы, не покидало гнетущее чувство чего-то неправильного в его отъезде, в его расставании с семьёй, в его отношениях с Людмилой. Эти отношения вплотную приблизились к роковой точке невозврата, за которой уже не могла сохраняться их семья. Сидя на кухне, он хорошо слышал разговор Людмилы с Верой Александровной, её мамой, его тёщей, бабушкой их детей.

– Людка, ты чего добиваешься, – слышался голос Веры Александровны, – ты хочешь потерять мужика и остаться с двумя детьми?

– Мама, да сколько же можно надо мной измываться? Все семь лет, что мы женаты он только и делает, что заглядывается на чужие юбки. Достало уже.

– А ты, родная, подумай почему это происходит? Чем ты его не устраиваешь?

– Да он не любит меня и никогда не любил. Женился только ради прописки и квартиры.

– Я тебя предупреждала, но ты ничего слышать не хотела. А теперь тебе нужно из кожи вон лезть, чтобы увлечь мужа, привлечь к себе. Чтобы он домой бегом мчался, а не отваживать его от себя.

– Может, мне ему и польку-бабочку станцевать? – гневно воскликнула Людмила.

– Станцуешь, коль не захочешь одна остаться.

– Да пошёл он!

– Ну ты, милая моя, просто дура. Таким мужиком разбрасываться. Детей любит, деньги приносит домой очень хорошие, учёный. Не пьёт, не курит. Вот какую хорошую квартиру получил. В которой ты, кстати говоря, не можешь порядок навести. Думаешь, ему приятно с работы возвращаться? Кругом вещи разбросаны, постель кое-как застелена. А посмотри, чем ты его кормишь? Да другой мужик давно бы тебе по шее надавал и заставил быть в доме хозяйкой. А Юра тебя любит и терпит твою безалаберность.

– Мама, и ты туда же? Когда мне ему обеды да ужины готовить? У меня двое детей на руках, ты не забыла?

– Глупости говоришь, моя милая. Ванечка с утра до вечера в садике, а Кирюша пока ещё спит больше. Как же я справлялась? Ты у меня не была такой спокойной. Но я всё успевала. И мужа приветить, и тебя в порядке содержать, и в квартире порядок навести, и себя не забывала. Потому как знала, что отец твой придёт и первым делом на меня посмотрит, как я выгляжу. Эх, да что говорить? И на чужие юбки он не заглядывался, потому что со мной ему было хорошо, – в голосе Веры Александровны зазвучали слёзы.

Юра услышал, что в спальне закряхтел маленький Кирюша. Наверное, мокрый, проснулся. Он зашёл в спальню. Кирюша не спал и смотрел своими глазками на него. Подсунул руку под туго спелёнатого ребёнка. Точно, мокрый. Аккуратно взял на руки и вошёл в зал. Вера Александровна гладила пелёнки на столе, рядом сидела Людмила. Глаза в слезах.

– А вот и мы проснулись, – весело сказал Юра.

Вера Александровна отставила в сторону утюг и взяла ребёнка. Людмила даже не посмотрела в его сторону.

– Проснулся, мой хорошенький. Да весь мокрый. Почти два часа проспал, моё золотце, – она положила ребёнка на стол на пеленки и начала егоразворачивать, – а ты, Юрочка, опять в командировку? Надолго?

– Да, Вера Александровна, важные испытания. Думаю, недели на две. Дел очень много. Вечером поезд.

– Езжай, езжай, – громко сказала Людмила, – там тебя уже заждались. И Надюша, и Ниночка. Давно не был.

– Людмила, ты что такое говоришь, – сурово сказала Вера Александровна, – дождёшься, что точно уйдёт от тебя.

– Куда он денется от двоих детей? Погуляет, погуляет, да снова прибежит, – с усмешкой ответила Люда.

– Да ты у меня совсем дура. Никто и никогда не удержал мужа детьми. Собой удерживать надо.

– Ладно, милые дамы. Мне пора собираться и ехать, а вы без меня эти разговоры ведите, – казал Юра и вышел из комнаты.

***

Юра сидел на нижней полке и смотрел в окно. «Да, это нужно рубить. Раз и навсегда. Нина права, – думал он, – ничего с Людмилой уже не получится».

Когда ему дали квартиру, причём в новом доме, они с Людмилой были на седьмом небе от счастья. Казалось, что все размолвки и ссоры уйдут в прошлое и они заживут дружно и счастливо. Леонид Парфёнович выбил им большие премии за успешно проведённые испытания, на которые они смогли приобрести всю необходимую мебель и отметить новоселье. Но постепенно всё вернулось на свои места. Людмила так и не смогла создать уют в новой квартире. Как-то она стала напоминать ему комнату в общежитии, где он прожил пять лет. В мойке на кухне постоянно какие-то грязные кружки, на столе тарелки с засохшей едой, на полу крошки. На его замечания Людмила отвечала, что она, как и он, целыми днями на работе и времени у неё свободного меньше, чем у него. Юра понял, что Людмила в чём-то права, и сам взялся за порядок на кухне. Но когда Люда вышла в декретный отпуск и стала проводить целые дни дома, ничего не изменилось. Если нужно было одеть на работу чистую рубашку, её приходилось искать в коробке из-под телевизора, где были свалены все вещи. Не понятно, стиранные или нет. Все его замечания сразу превращались в скандал.

Постепенно мысли о доме утихли, и чем ближе Юра подъезжал к своей станции, тем сильнее его охватывали новые чувства. Это встреча с Ниной и со старыми друзьями, с которыми не виделся полгода. Срочные дела, которые нужно будет решить. Постепенно мысли о Нине вытеснили все прочие. Ему было хорошо и уютно с ней. Сблизились они где-то через год, когда после своей первой командировки совместно с Людмилой он стал ездить один. Людмила больше на полигоне не была ни разу. Нина как-то незаметно вошла в его жизнь. Она взяла на себя обязанность следить за тем, как он питается, как одевается, чем занимается в свободное время. Произошло это как-то естественно, словно так и должно было быть. И что самое интересное, это было принято всем их небольшим коллективом «346-го» помещения. Они везде были вместе: вместе ходили на обед, вместе ходили в магазин, а позднее стали вместе ходить на работу и с работы. Это началось после того, как Юре предложили переселиться в новую гостиницу «Россия», которую закончили строить. Ему дали постоянный номер для проживания. Он был значительно больше, чем тот, который он занимал в «Факеле». Но самое главное, в нём был установлен кондиционер. Его переселением само собой руководила Нина. И после того, как все вещи были перенесены, расставлены и разложены по своим местам, они отпраздновали новоселье. Нина приготовила мясо в духовке, которая стояла на кухне в гостинице, Юра открыл бутылку коньяку. После ужина она осталась в его номере. Это было естественным завершением вечера, по-другому быть не могло. На другой день они зашли в гостиницу, где жила Нина, она собрала свои вещи в спортивную сумку, и Юра принёс её в свой номер. Ему было хорошо с ней. Нина была хорошей хозяйкой. Несмотря на то, что она пропадала на объекте не меньше Юры, в комнате был идеальный порядок и каждый раз его ждал вкусный ужин. Когда Нина всё успевала, ему было не понятно. Да он особенно над этим и не задумывался. О Людмиле и маленьком Ванюше он вспоминал редко. Когда писал домой письмо и когда получал ответ. Что будет дальше, Юра не знал. Закончится командировка, и он должен будет вернуться в Москву, к своей семье. А Нина останется на полигоне? А если ей тоже нужно будет приехать в Москву? Она будет жить в своей квартире, а он в своей? Как-то всё неправильно. Однажды Нина завела разговор на эту тему.

– Юрочка, а скажи мне, кто я для тебя? – вдруг спросила Нина, когда они лежали на кровати и смотрели телевизор, – любовница, сожительница, просто подруга, с которой ты спишь. Кто я?

Юра приподнялся и сел на кровать.

– Ниночка, а к чему этот странный вопрос? Ты моя любимая женщина, с которой мне очень хорошо.

– Значит, я просто женщина, с которой ты спишь? Понятно. А Людмила?

– Милая, ты прекрасно знаешь о наших отношениях с Людмилой.

– Значит, я любимая нежена, а Людмила нелюбимая жена? Как-то это очень сложно. Ты, как математик, прекрасно знаешь, что сложные конструкции неустойчивы, недолговечны. Тебе, мне кажется, пора определиться с собой. Кто есть кто.

– Конечно. Я определился, ты, надеюсь, это поняла. Остались только формальности.

– Вот эти формальности меня и беспокоят. Кто нас мало знает, считают меня твоей женой. А мне это неприятно. Кто-то считает меня змеёй, которая влезла в кровать к женатому мужику. Мне это тоже неприятно. Некоторые считают меня просто шлюхой. Мне и это неприятно. Я не хочу быть, как раньше говорили, фронтовой женой. Или я у тебя полигонная жена? Командировочная жена? Я уже давно не девочка, и мне хотелось бы определённости.

– Родная моя, будет определённость, я тебе обещаю, – он повернулся к Нине прижался к ней и начал её целовать.

И вот сейчас, подъезжая к станции, он понял, что так ничего и не предпринял. Разговор с Людмилой не состоялся. Не мог он начать его, когда на руки забрался Ваня, когда в манеже сопит Кирюша. Отношения с Людмилой стали совсем напряжённые. Ещё этот последний разговор перед отъездом вместе с её мамой. На душе было неспокойно. Поезд замедлял свой ход и вскоре остановился. Юра с чемоданчиком вышел на перрон. Несмотря на то, что уже наступил вечер, было достаточно светло. Он огляделся, Нины нигде не видно, хотя она часто приезжала встречать его. За последние полгода, что он не был на полигоне, с Ниной разговаривал всего два раза по телефону. И то по служебным делам. Как-то неспокойно на душе. Вышел на привокзальную площадь. Увидел машину, которую за ним прислал Астафьев.

Подходя к своему номеру в гостинице, сжал в кармане ключ от двери. Вдруг Нины нет на полигоне, уехала, а он ничего не знает. Но дверь оказалась открытой. За столом сидела Нина и смотрела телевизор. На столе стояли тарелки и бутылка коньяку. Она поднялась, подошла к нему и поцеловала его в щёку. Как-то было все не так, он это сразу почувствовал.

– Как доехал, всё нормально? Ты в душ или сначала поужинаешь?

Константинов молча прошёл и сел за стол.

– Давай сначала поужинаем, – ответил он, понимая, что предстоит очень непростой разговор.

Нина положила в тарелку кусок жареной курицы с рисом, затем налила в большие бокалы коньяк.

– Поздравляю! – громко сказала она и не чокаясь выпила свой до дна.

– С чем, Ниночка? – спросил тихим голосом Константинов, не поднимая своего бокала. Он понял, о чём пойдёт разговор, и по спине потекла струйка холодного пота.

– Ну как же? С рождением сына, естественно. Как назвали?

– Кирилл, – ответил Константинов и глупо улыбнулся. – Понимаешь, так получилось.

– Ты, Юра, знаешь, я не маленькая и понимаю, как получается, когда рождаются дети, – Нина налила себе ещё коньяка и залпом выпила, – ты, дорогой, поехал в Москву, чтобы развестись с женой, а вместо этого заделал ещё одного ребёнка?

Юра опустил голову, глядя в свою тарелку. Ему нечего было ответить. Нина тоже молчала и глядела на него. Он это чувствовал.

– Ниночка, прости меня, правда, не было никакой возможности поговорить с Людмилой. Дети, тёща, – каким-то дрожащим голосом начал Константинов.

– Да, бедный Юрочка. И дети, и тёща ложились с вами в кровать, слова сказать не давали.

– Нина, зачем ты так? Мы давно не спим вместе.

– Несчастный. Приехал к своей любимой, чтобы утешила, приласкала?

– Нина. Не надо. Это всё очень сложно. Я не мог. Несколько раз начинал заводить разговор о разводе, но не получалось. То одно, то другое.

– Юра, не нужно оправдываться. Скажи, что просто струсил.

– Да, струсил. Не смог ей сказать, когда привёз её из роддома, когда у неё столько хлопот с ребёнком. Не мог я её бросить. У меня тоже понятие о совести есть, – громко ответил Константинов.

– Да? Конечно, Юра, – Нина налила себе ещё коньяку, залпом выпила и встала из-за стола, – знаешь, Юра, ты не трус. Ты просто предатель. Ты предал Людмилу, ты предал меня, ты предал своих детей. Я не знаю, кого ты ещё предал. Но ты предатель.

Нина резко развернулась и вышла из комнаты. А Юра остался сидеть за столом.

***

«Предатель, предатель, предатель!» – колокольным набатом звучит в голове голос Нины. В такт стуку колёс. Опершись локтями о металлический стол, он пытается закрыть уши руками, но голос не уходит. Его охватывает озноб. Он ложится на жесткую полку. Сворачивается калачиком. Его трясёт, так что зуб на зуб не попадает. Постепенно голос Нины уходит, растворяется. Его заменяет другой голос. Голос бабушки: «К высшей мере. К высшей мере. К высшей мере». В такт со стуком колёс. Голос бабушки его убаюкивает, и он проваливается в небытие.

Вернул его к жизни стук резиновой дубинки по решётке. «Приготовиться к приёму пищи», – раздался резкий голос. Константинов с трудом приподнялся, взял котелок и протянул его между железных прутьев решётки. Солдат налил ему в котелок кипятка. Константинов, обжигаясь, начал пить. Зубы стучали по краям котелка. Но он быстро выпил всю воду. Стало легче. Он заглянул в коридор через решётку. Солдат стоял у другого купе и разливал кипяток в протянутые котелки. «Можно мне ещё кипятка, пожалуйста», – громко крикнул он. Из соседнего купе раздались голоса: «Предателям не давать! Гнида! Родину продал!» «Прекратить базар!» – громко крикнул капитан. Он шёл по коридору и сильно стукнул дубинкой по решётке, затем взял котелок из руки Константинова, налил в него из титана и подал назад.

– Спасибо, большое спасибо, – проговорил он.

– Сиди и не высовывайся. И голос не подавай, – тихо ответил капитан и стукнул дубинкой по его решётке.

«Нина, Ниночка. Почему я ни разу не вспомнил о тебе?», – думал Константинов. Её ни разу не вызывали на допрос, она не была на суде. Словно её и не было никогда в его жизни. Это хорошо. Возможно, она не знает всего, что произошло с ним? Хотя вряд ли. Слухи быстро расползаются. Правда, он не знает, где она теперь, чем занимается.

***

Юра хорошо помнил тот вечер, когда Нина ушла из его комнаты. Он выпил две рюмки коньяку. Походил по комнате. Вышел на улицу. Было темно, но народу было много. Весна – замечательное время для прогулок. Знакомых никого не встретил, да и не хотелось ни с кем встречаться. Нины нигде видно не было. Юра вернулся в свой номер. Выпил ещё рюмку и съел курицу. Не раздеваясь и не расправляя кровати, лёг. Мыслей никаких не было. Всё что говорила Нина, было правдой.

Она вернулась поздно. «Что ты лёг как попало? Встань, расправлю». Нина разобрала кровать, разделась и молча легла. Отвернулась к стенке. Юра постоял-постоял разделся и тоже лёг.

– Константинов, если я вернулась, это ничего не значит. Просто мне некуда идти, да и тебе, как я понимаю, тоже.

– Я могу снять другую комнату, если ты не хочешь жить со мной.

– Давай, устрой представление для всего полигона, – повернувшись к нему, ответила Нина, – завтра об этом будут все знать. Единственное, о чём будут судачить, так это кто кого бросил.

– Ниночка, я виноват. Да, я трус, я предатель, но поверь, я ничего не могу сделать. Я не могу в такой ситуации оставить Люду с двумя детьми и уйти.

– А уезжать в командировки, оставляя её одну, ты можешь?

– Это совсем другое.

– Ладно, Юра, давай спать. Мне не привыкать к предательству. Переживу и это.

***

Константинов лежал на своей полке. Из глаз катились слёзы. Он время от времени вытирал их рукавом куртки. «Сколько же лет прошло, – подумал Константинов и посчитал, – кажется, восемь».

***

Постепенно всё наладилось. Жили они на полигоне как муж и жена. И только через три года он развелся с Людой. Спокойно, без скандала и взаимных претензий. На алименты она не подавала, Юра регулярно сам заносил ей деньги.

С Ниной он расписываться не торопился, что-то останавливало его. Словно чувствовал, что как-то всё ненадёжно. Нина уехала с полигона и стала жить в своей однокомнатной квартире. Юра, возвращаясь из командировки, жил у неё. Она уволилась из института и работала в проектном отделе какого-то завода. Детей она не хотела и это было странно. Московская жизнь завертела ими так, что некогда было вспомнить о своих детях, хотя при разводе он собирался с ними регулярно видеться. Нина, видимо, истосковавшись по светской жизни на полигоне, пыталась наверстать упущенное. Каждый вечер то они в гостях, то у них гости. Вечеринки, рестораны, ночные клубы, о которых Константинов даже не знал. Нина время от времени напоминала ему о необходимости узаконить их отношения, но затем забывала об этом в круговороте жизни. В Москве она сильно похорошела. Стильная одежда и особенно вызывающая короткая стрижка делали её заметной в любой компании. У неё появилось множество поклонников, что, конечно, не нравилось Юре. Все попытки поговорить с ней ни к чему не приводили. Она, как правило, закрывала ему рот своим поцелуем. Так что разгульная жизнь продолжалась. Юре это стало надоедать, и он постоянно искал повода почаще уезжать на полигон. Нина тоже заметно охладела к нему. И вот однажды, вернувшись домой, он обнаружил, что его ключ не подходит к замку. А в двери торчала записка о том, что она уехала со своим другом и будет не скоро. «Прости, не ищи меня и не обижайся. Прощай», – заканчивалась она.

Константинов снял недорогой номер в гостинице. Идти и просить общежитие было выше его моральных сил. В институте достаточно отрицательно отнеслись к его разводу с Людмилой, которую все хорошо знали. Не поощряли и совместную жизнь с Ниной. Состоялось несколько тяжёлых разговоров в парткоме института. Прозвучало даже предложение об исключении его из партии, а это означало автоматическое лишение его допуска к секретным работам. И, если бы не его позиция ведущего специалиста по системе, у него могли бы начаться проблемы с работой. Через несколько дней он позвонил Людмиле и рассказал о своём расставании с Ниной. «Хорошо, я перееду к маме. Она одна в трёх комнатах, а твоё жильё освобожу», – ответила Людмила. Через неделю он вернулся в свою пустую квартиру. Видеться со своими детьми он не хотел, так как ему было очень стыдно. Что он им скажет в своё оправдание? Возможно, пройдёт время и тогда он сможет всё объяснить. Но это время так и не пришло.

2.5. СОЛОВЬЁВ

Константинов лежал на жёсткой полке и смотрел в потолок. Был вечер, начинало темнеть. Это он видел по кусочку неба, что было за приспущенным окном. Не спалось. Он захотел посмотреть на фотографию своих мальчиков, которая у него была спрятана под стелькой ботинка, но не мог этого сделать, так как боялся, что конвоир заметит и заберёт её. «Какая же я сволочь, – твердил себе Константинов, – я предал Люду, предал своих сыновей. Предал своих друзей. Нет мне прощения. Скорее бы конец». Громкий разговор солдат в коридоре отвлёк его от размышлений. О чём они спорили Константинов разобрать не мог. Только понимал, что один солдат, наверное, старослужащий, что-то заставлял сделать другого. Другой был Соловьёв, которого он сразу узнал.

– Соловей, утром разгрузимся, мы с тобой ещё поговорим. Ох и пожалеешь ты об этом.

– Ну это ещё посмотрим, кто пожалеет.

– Что за базар здесь развели, – послышался голос капитана, – кто дежурит, Соловьёв? Вот и пусть дежурит, а ты марш в купе. Нечего в коридоре болтаться.

– Есть, – ответил солдат, развернулся и на ходу резко ударил Соловьёва кулаком в живот. Тот коротко вскрикнул.

Солдат зашёл в купе и закрыл дверь.

– Соловьёв, что завтра приезжаем? – тихо спросил Константинов.

– Да, – тихо сопя ответил Соловьёв, – прекратить разговоры, не положено.

Константинов сел на полку и придвинулся к решётке. До сидящего солдата было около метра. Оба молчали. Первый заговорил Соловьёв.

– Так тебя, что, точно приговорили к расстрелу? – тихо спросил Соловьёв.

– Точно, – выдохнул Константинов.

– Так ты правда шпион?

– Выходит, что так.

Снова замолчали. Соловьёв закурил и предложил Константинову.

– Не курю, – отозвался тот.

– Тебе, наверное, очень страшно?

– Уже нет, привык к этой мысли. А сначала было страшно.

– Так зачем же ты это делал?

– Знаешь, Соловьёв, так просто не расскажешь.

– Наверное, из-за денег? – спросил Соловьёв.

– Из-за денег тоже, – ответил Константинов и задумался.

Деньги. Он уже перестал о них вспоминать. А ведь они лежали в банке, закопанной возле домика на даче. Их не нашли. Все его попытки передать кому-либо ни к чему не привели. А деньги большие. Как бы они пригодились Ивану и Кирюше. Им жизнь свою нужно будет устраивать. «Интересно, сколько они могут пролежать в земле в банке? – зачем-то подумал Константинов. – Наверное, очень долго. Банка закрыта крепко, влага не попадёт. Будут там лежать, пока кто-нибудь не раскопает. Дачу, наверное, отдадут какому-нибудь очереднику в институте. Начнёт он наводить порядок в доме и за домом. Возможно, вздумает разобрать мусор между домом и забором. Но вряд ли начнёт перекапывать землю за ним. Значит, банка так и останется в земле. Это если он захочет убрать мусор и сделать на этом месте грядку или начнёт перестраивать дом, вот тогда и найдётся его банка с деньгами. А там тридцать тысяч. Отнесёт, сдаст в милицию? Это вряд ли. Оставит себе и начнёт потихоньку тратить. Надолго хватит. Он ведь наверняка будет знать, что эта дачка принадлежала ему, Константинову, которого расстреляли за шпионаж. Так что бояться, что объявится хозяин деньгам, не будет. А может, предложить их Соловьёву? Парень вроде хороший».

Константинов придвинулся ещё ближе к решётке.

– Соловьёв, а ты сегодня ночью ещё будешь дежурить? – тихо спросил Константинов.

– А тебе-то что? – также тихо ответил солдат.

– Поговорить охота.

– Разговаривать нельзя, запрещено.

– Так ночь же будет, никто не услышит. Ты как заступишь, так толкни меня. Поговорим. Мне тебе нужно кое-что рассказать.

– Это чтобы меня под трибунал подвести?

– Да ты что, Соловьёв? Так, о жизни поговорим.

– Ладно, посмотрю, – Соловьёв встал и не спеша пошёл вдоль вагона.

Константинов так и не заснул. Он слышал, как время от времени конвоир проходил по вагону, затем вновь усаживался на свой стул. Затем услышал, что из купе вышел новый конвоир. Тоже прошёлся по вагону, затем остановился около его решётки.

– Спишь, что ли? – тихо прошептал Соловьёв.

– Нет, не сплю, – также тихо ответил Константинов. Он прижался вплотную к решётке, так что его щёки упёрлись в металлические прутья.

– Говори, чего хотел?

– Соловьёв, как тебя зовут?

– Валера.

– У тебя семья есть?

– Ну а как же. Папа и мама, ещё сестрёнка. Она в школу ходит.

– А живёте где?

– В Подмосковье. Дом ещё дед моего отца строил.

– Валера, а когда домой отпустят?

– Домой мне ещё нескоро. Только полгода прослужил. Но отпуск ротный обещал осенью дать.

– Валера, это хорошо. У тебя есть листок бумаги, мне тебе нужно что-то записать?

– Письмо, что ли? Это запрещено. Если узнают, что я письмо от заключённого взял, то не только отпуска лишусь, но и под трибунал могу попасть.

– Да нет, Валера, не письмо. Записку для тебя.

– Зачем мне записка от тебя?

– Валера, слушай внимательно. Когда меня арестовали, остались спрятанные деньги. Их не нашли. Валера, много денег, очень много.

– Ну ни фига себе. Ты что, хочешь их мне отдать? – чуть громче, чем нужно, проговорил Валера.

– Тише, Валера, тише. Никто о них не знает, и никто не должен ничего знать.

– Ну это понятно, – еле слышным шёпотом ответил он.

– Дай листок бумаги и ручку, я запишу адрес, где они спрятаны. Только ты должен мне пообещать, даже поклясться, что половину денег отвезёшь в Москву моей бывшей жене. У неё двое моих сыновей.

– А сколько-то там денег?

– Не переживай, всем хватит. Тридцать тысяч. Пятнадцать оставишь себе.

– Вот это да! Я смогу дом новый построить, а то наш давно на ладан дышит.

Валера расстегнул пуговицу на гимнастёрке и достал из внутреннего кармана сложенную вдвое тетрадку и ручку. Константинов взял их и тихо подошёл к столу. Аккуратно, стараясь не издавать никаких звуков, он развернул тетрадку. Все странички были записаны какими-то адресами и телефонами. Полистал, нашёл чистую и аккуратно записал адрес, начертил схему участка, обозначив крестиком место, где закопана банка. Затем записал московский адрес Людмилы. Также тихонько подошёл снова к решётке и протянул тетрадку Валере.

– Это адрес и место, где закопаны деньги. Приедешь туда, только не в выходные. Там по выходным много народу. Найдёшь мою дачу. Она, конечно, уже не моя, но это не важно. Сразу не заходи, пройдись туда-сюда. Убедишься, что тебя никто не заметил, нигде нет никого. Откроешь калитку. Там крючок с внутренней стороны. Руку просунешь между штакетин. Зайдешь и снова закроешь. Пройдёшь за дом, там тебя уже никто не увидит. Аккуратно раскопаешь. Под доской будет лежать трёхлитровая банка. В ней деньги. Положишь в какую-нибудь сумку и быстренько домой. Дома откроешь. Смотри, чтобы никто не заметил. Отсчитаешь пятнадцать тысяч, завернёшь во что-нибудь и отвезёшь в Москву. Там ничего объяснять не нужно. Позвонишь. Выйдет Людмила, обязательно убедись, что это она. Сунешь ей пакет в руки и сразу уйдёшь. Всё запомнил? – спросил Константинов и посмотрел на Соловьева.

– Да, – ответил тот и дрожащими руками спрятал тетрадку снова во внутренний карман.

– Только смотри, не вздумай обмануть. А то я к тебе мёртвый приду за деньгами.

– Да Вы что, как можно? Всё сделаю, как сказали, – голос у Соловьёва дрожал.

– Всё, Валера, иди, – Константинов устало откинулся на спинку полки.

Соловьёв пошел по вагону, затем так же не спеша вновь подошёл к Константинову.

– А когда Вас, того, убьют, то есть расстреляют? – тихо спросил он.

– Это одному Богу известно. Может, завтра, может, через неделю, может, через месяц, – со вздохом ответил Константинов.

Соловьёв встал, перекрестился и сел на своё место у окна. Достал сигарету и закурил. Константинов лёг на полку и вытянулся так, что затрещали кости. Ему стало легче. «Одним незавершённым делом меньше», – подумал он, засыпая.

Разбудил его громкий топот сапог и крик: «Приготовиться к выгрузке! Вещи не забывать!» Возле его решётки стоял Соловьёв и капитан.

– Соловьёв, КГБэшного последним, по моей команде. Понял? – сказал капитан.

– Так точно, товарищ капитан.

Константинов услышал, как загремели решётки в купе и заключённых по одному выводили конвоиры. За окном слышался гул голосов и лай собак. Его не выводили. Постепенно гул голосов смолк. Слышны были звуки заводимых моторов. Через некоторое время к его решётки подошёл Соловьёв и ещё один конвоир. Соловьёв отомкнул её и взял Константинова под руку. Повёл через пустой вагон к выходу. Второй конвоир шёл следом. Константинов тихо, так, чтобы слышал только Соловьёв, сказал: «Валера, не забудь про обещание». «Не забуду, я в Бога верую», – так же тихо ответил ему тот. На площади уже никого не было. Пять или шесть машин с железными будками выстроились на дороге, выходящей с площади. У вагона стоял капитан, рядом с ним полковник и Червонец. Константинов спустился по ступенькам из вагона. На земле его подхватили под руки двое других конвоиров и заставили сесть на корточки.

– Константинов! – громко выкрикнул капитан.

– Громко фамилия, имя, отчество, статья и срок! – прокричал полковник.

– Константинов Юрий Иванович, шестьдесят четвёртая, высшая мера, – также громко ответил Константинов.

Капитан подал полковнику портфель и бумагу, тот в ней расписался и вернул капитану.

– Товарищ полковник, куда его? – спросил старший лейтенант, подойдя к полковнику.

– Ждите, сейчас приедет ещё одна машина, я вызвал.

– Есть, – козырнул старший лейтенант и отошёл в сторону.

– Ну что, Витёк, – громко сказал Червонец, – кончилась твоя власть? Теперь здесь власть Тимофеевича, прощай покуда, будь здоров.

– И тебе не хворать, – ответил капитан и пошёл к вагону, затем остановился и добавил: – Червонец, тебе не надоело на халяву кататься?

Не дожидаясь ответа, капитан поднялся в вагон, следом за ним два конвоира и захлопнули дверь. Константинов сидел на корточках посреди большой площади, около него стояли два конвоира с автоматами. Полковник и Червонец направились в сторону, где стоял Уазик, но в машину садиться не стали, а отошли в сторону и о чём-то говорили. Колонна машин стояла, заглушив моторы. Собак загнали в грузовик и они, выглядывая через борта, негромко полаивали. Возле одной из машин солдаты собрались в кружок и курили. Ноги Константинова от неудобного сидения на корточках затекли и ему очень хотелось выпрямить их. Он попытался приподняться, но его толкнул конвоир автоматом в бок: «Сидеть, на корточки». На окрик обернулся полковник.

– Старлей, пусть сядет, отведи к камням, – громко сказал полковник.

– За мной, – сказал старший лейтенант и пошёл к куче камней, которые были навалены на краю площадки.

Старший лейтенант был уже не молод, голова седая, высокий, крепкий, с усами. Подойдя к камням, он кивнул головой, мол, садись. Константинов выбрал камень покрупнее и сел. Рядом сел один из конвоиров, другой остался стоять. Старший лейтенант тоже выбрал камень и сел. Теперь было слышно, о чём разговаривали полковник с Червонцем.

– Тимофеевич, долго будем ждать, пора уже на хату? – спросил Червонец.

– Скоро машина приедет.

– Так может, оформишь этого при попытке к бегству, да поедем? – сказал Червонец и засмеялся. У Константинова пот потёк по спине и задрожали ноги.

– Ты, Олег, совсем на воле нюх потерял, вагон ещё не отогнали, а там Витёк за нами наблюдает.

– Да, это точно. Да и мне с ним побазарить нужно.

– Что значит, побазарить? Он будет в спец блоке сидеть. Никто с ним разговаривать не будет.

– Это точно, Тимофеевич, никто, кроме меня.

– А что за дело?

– Да сдаётся мне, что он не все деньги сдал следователю. Ещё есть схрон.

– С чего ты это взял?

– Сорока на хвосте принесла.

Они замолчали, закурили. Константинов, успокоившись, стал разглядывать полковника и Червонца. Полковник был уже в возрасте, большой, упитанный. Голова начисто выбрита. Выглядел очень солидно. Червонец же, напротив, был невысок, суховат и жилист. Чувствовалась в нём сила. И не только физическая, была ещё сила воли. Это было понятно сразу, его слово – закон.

– А что, братва меня уже ждёт? – спросил Червонец.

– Ждут, ждут. Поляну накрывают.

– Плохо было без меня? – засмеялся Червонец.

– Знаешь, какие-то приблатнённые голову подняли, под себя захотели всех подмять. Порядка не стало.

– Это плохо. Но ничего, порядок наведу, если поможешь. Три дня мне нужно. Предупреди караул.

– Помогу, Олег, помогу. Мне самому эта анархия не нужна. С тобой, как-то спокойней. Порядок должен быть на зоне.

Из-за поворота дороги показалась машина с будкой.

– Так, всё. Шагай в машину, сейчас поедем, – сказал полковник и подошёл к сидящему на камне старшему лейтенанту. Тот быстро встал.

– Антон, поехали. Я на Уазике впереди, ты с расстрельным за мной. Конвой с собаками замыкает, – сказал полковник.

– Слушаюсь, – ответил старший лейтенант.

Однако впереди возникла заминка. Подъехавшая машина никак не могла развернуться на узкой дороге. Сделав несколько попыток, она начала сдавать задом, чтобы найти более широкое место для разворота.

– Валентин Тимофеевич, а кто этот Червонец? – спросил старший лейтенант.

– Это, Антон, наша с тобой палочка-выручалочка. Он наведёт порядок в лагере за три дня. Ты же видишь, что сейчас творится? Мы потеряли контроль и восстановить его не получается. А у Червонца получится. Самых активных порежут, остальных зачморят, и всё. В лагере будет порядок.

– Вы его давно, наверное, знаете?

– Давно, Антон, очень давно. Многому у него научился. Знаешь метод кнута и пряника? Так вот, мы Червонцу пряник дадим, то есть волю. Он всех в стойло загонит, а потом мы кнутом и его загоним. И будет порядок у нас с тобой. Ты Антон учись работать с человеческой массой.

– Я учусь у Вас, Валентин Тимофеевич.

– Ты молодец, я за тобой давно наблюдаю. Скоро мой зам. по воспитательной работе уйдёт на пенсию, займёшь его место. Кумом станешь.

– Спасибо, Валентин Тимофеевич.

– Мы ведь не только охраной занимаемся, наша задача перевоспитывать людей. И мы её с тобой будем выполнять. Но заниматься воспитание можно только тогда, когда они послушны. Вот для этого и нужен нам Червонец, то есть Олег Филиппов. Предупредишь начкаров, чтобы трое суток на беспорядки не обращали внимания, я обещал Червонцу три дня воли. Кого порешат, спишем на производственные травмы. Понял, старлей.

– Так точно, товарищ полковник.

– Ну вот, наконец-то разобрались, – полковник махнул рукой в сторону, подъехавшей задом машине, – командуйте, товарищ старший лейтенант.

– Заключённого в первую машину, – крикнул он конвоирам, сидящим на камнях возле Константинова, а затем громко, – все по машинам!

Конвоиры повели Константинова вдоль стоящих машин. Из них слышались крики: «Это нас из-за предателя маринуют, как селёдку в бочках. Грохнуть его надо было сразу».

– Прекратить разговоры! – громко крикнул старший лейтенант и сел в первую машину.

Константинова посадили в железную будку. Стены железные, пол железный, лавки по бокам тоже железные. За решётчатую перегородку сели двое конвоиров. Дверь закрыли, и машина плавно тронулась. Константинова начало укачивать. Напала дрёма. Сказалась бессонная ночь, длинная дорога в вагоне, сидение на камнях и подслушанный им разговор. Всё в нём было не понятно. Уголовник помогает администрации лагеря наводить порядок, а те обещают ему не замечать безобразия, которые будет он творить. Константинов начал зевать, ему очень захотелось спать. Он лёг на железный пол, который был очень грязным, не обращая на это внимания, свернулся калачиком и заснул.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОДЛОСТЬ

3.1. ЧЕРВОНЕЦ

Камера была очень маленькая, буквально три шага от стола до двери и два шага от кровати до стены. В углу размещался туалет, и умывальник, у длинной стены стояла простая солдатская двухъярусная кровать. На нижнем ярусе кровати лежал полупустой матрац, серая подушка и солдатское одеяло. Верхний ярус был пустой и через пружинную сетку был виден обшарпанный потолок. Ножки кровати тоже были обшарпаны, краска стёрта. Стены камеры были покрашены какой-то грязно-зелёной краской на высоту полутора метров. Выше были когда-то белёными, а теперь грязными с облупившейся извёсткой. Крашенные стены были полностью покрыты различными надписями, календарями и неприличными рисунками. Константинову камера очень не нравилась, ему было в ней неуютно, и он вспоминал свою камеру на Лубянке с какой-то теплотой и ностальгией. Единственным плюсом новой камеры было маленькое окно, забранное решёткой из сваренной арматуры. В него было видно небо и слышно, что происходило во дворе. Когда солнце светило со стороны тюремного двора, свет ярким прямоугольником ложился на пол камеры. Прямоугольник был разделён на шесть практически равных квадратов. Он передвигался не спеша по полу, и можно было стать на него, когда он располагался между столом и дверью. Солнце слепило глаза и согревало своим теплым светом. Каждое утро и вечер была слышна перекличка заключённых. После чего открывалась дверь его камеры, заходил начальник караула и громко выкрикивал: «Заключённый Константинов!» Константинов также громко выкрикивал: «Здесь!» После чего начальник караула выходил, дверь со скрипом закрывалась, громко щёлкал замок, и он оставался совсем один. Одиночество его не тяготило, напротив, он себе не мог представить, что было бы, если бы он сидел в бараке с другими заключёнными. Он с ужасом вспоминал, как они были агрессивно настроены против него, пока его везли в вагоне. В камере ему разрешалось лежать на кровати в любое время, и он практически всегда лежал на ней, читая книгу или просто так, без всяких мыслей. Книги стопкой лежали на углу стола. Он взял верхнюю, это был томик Дюма «Три мушкетёра». Кормили очень плохо. На завтрак давали чашку, где лежали несколько ложек какой-нибудь каши: овсяной, перловой или пшеничной. Сухой и плохо проваренной. На обед суп, состоящий из половинки сваренной моркови и половинки картошки, бывало, плавал ещё лист капусты. На ужин снова та же каша, политая подливкой с запахом мяса. Иногда в ней, и в самом деле, попадался маленький кусочек мяса.

Однажды ночью его разбудили звуки выстрелов. Стреляли из автоматов очередями. Слышался топот множества ног, крики, лай собак. Константинов сидел на своей кровати, поджав ноги. Ему было очень страшно. Что там происходит? Он вспомнил разговор начальника лагеря с Червонцем. Наверное, он со своими дружками наводит порядок в лагере? На улице была ночь, но ярко светили прожектора, это было видно по всполохам света в окошке и на полу. Постепенно шум смолк. Но все заключённые были во дворе. Слышны были команды, которые отдавили конвоиры, затем началась перекличка. К утру всё стихло. Прожектора погасли.

Дня через три, в то время, когда Константинов сидел за столом и читал книгу, к нему в камеру зашёл маленький толстенький подполковник. Конвоир, открывший камеру, громко сказал: «Встать! Руки за спину!» Константинов послушно встал, положив руки за спину и не дожидаясь новой команды громко произнёс: «Заключённый Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера».

– Садитесь, – спокойно сказал подполковник и показал рукой на кровать. Сам сел на стул.

– Спасибо, – тихо ответил Константинов и сел на свой матрац.

– Гражданин Константинов, я подполковник Тихонов Олег Леонидович, заместитель начальника лагеря по воспитательной работе, – спокойно сказал подполковник, – а как Вас зовут?

– Юрий Иванович, – ответил Константинов, – извините, мне кажется, что воспитывать меня уже не нужно.

– Совершенно верно, Юрий Иванович, уже поздно. Да и нет передо мной такой задачи. Но в мои обязанности входит также контроль за содержанием заключённых в спец. блоке, – подполковник замолчал, тяжело дыша, – у Вас есть какие-нибудь жалобы или просьбы, как кормят?

– Кормят отвратительно, но вряд ли Вы это можете исправить.

– Да, согласен, рацион скуден, но он полностью соответствует установленным нормативам, так что извините, не пансионат, – улыбнулся подполковник, потом снова помолчал, чтобы отдышаться и продолжил, – вижу, литературой обеспечены. Если есть необходимость, Вам принесут список книг нашей библиотеки, сможете выбрать.

– Нет, спасибо, пока не нужно. Возможно, позже. Скажите, долго мне здесь сидеть? – тихо спросил Константинов и посмотрел на подполковника.

– Не знаю, это решает не руководство лагеря, все указания приходят из вышестоящей организации. Вы отказались от апелляции и помилования. Можно спросить – почему?

– Знаете, Олег Леонидович, я виноват, прощения мне нет и должен быть за это наказан.

– Что же, достойный ответ. Уважаю.

– Олег Леонидович, меня не выводят на прогулку.

– Знаю, Юрий Иванович. Прогулки спецконтингента не предусмотрены. Но я попытаюсь этот вопрос решить.

– Спасибо.

– Если больше ничего нет, то до свидания. Вы меня можете вызвать, если что потребуется.

– До свидания.

Подполковник подошёл к двери и постучал. Дверь открылась, он вышел.

«Зачем он приходил, если от него ничего не зависит? – Константинов лёг на кровать и задумался, – видимо, просто выполнял свою работу. Хорошо бы разрешили прогулку».

Дни тянулись за днями, на прогулку его так и не вывели ни разу. Он читал книгу совершенно не понимая, что в ней написано. Думать ни о чём не хотелось.

Однажды ночью, когда Константинов уже собрался спать, дверь камеры неожиданно открылась и в неё вошли старший лейтенант с усами и Червонец. Дверь сразу закрылась. Константинов быстро встал: «Заключённый Константинов, шестьдесят четвёртая, высшая мера». Старший лейтенант прошёлся по камере туда-сюда, затем остановился у двери.

– Гражданин Константинов, с Вами хотят поговорить, – он кивнул на Червонца, а сам постучал в дверь, которая открылась, – десять минут, не более.

– Ладно, Антон, иди. Я постучу, – махнул ему рукой Червонец, затем подошёл к кровати и сел, указав Константинову на место около себя.

– Олег, – Червонец протянул Константинову руку.

– Юра, – ответил тот и пожал руку. Рука была очень крепкая и жёсткая, – а Вы же Червонец?

– Червонец – это для своих, а ты здесь случайный пассажир, да и то ненадолго.

Червонец достал пачку сигарет, вытащил одну себе и одну Константинову.

– Спасибо, не курю, – ответил Константинов.

– Юра, не буду тянуть кота за яйца, я пришёл к тебе не просто так.

– Я догадываюсь.

– Короче, я внимательно прочитал твоё дело и не просто внимательно, а с карандашом в руке. И знаешь, что-то не стыкуется, – Червонец замолчал, крепко затянулся, а затем продолжил, – не стыкуются деньги, которые ты получил от своего хозяина и которые у тебя изъяли. Ты не вёл разгульную жизнь, не тратил деньги на баб. Вывод напрашивается сам собой, ты не всё сдал следаку. Остался где-то у тебя ещё схрон.

– О чём Вы говорите, какой схрон? Всё нашли и забрали.

– Юра, смотри мне в глаза! – сказал Червонец таким голосом, что возразить ему было невозможно, он положил свою руку на колено Константинова и с силой сжал её, так что тот вскрикнул, – мне врать не получится, я не КГБэшник, я тебя насквозь вижу и чувствую, когда мне пытаются врать.

Константинов побледнел, сильно заболела нога, которую сжал своими стальными пальцами Червонец.

– Я Вам правду говорю, все деньги забрали, – начал Константинов.

– Хватит блеять, – резко оборвал его Червонец, – есть деньги и не малые. Я чую.

Константинов встал с кровати.

– Сидеть! – резко крикнул Червонец, а сам встал и отошёл к столу, сел на табурет. – Слушай меня внимательно и запоминай.

Червонец закурил вторую сигарету, опёрся спиной о стол и вытянул ноги.

– Юра, ты человек умный и должен понять. Деньги, если ты их спрятал надёжно, не достанутся никому. Друзей у тебя не было, женщин тоже. Стало быть, они будут лежать, пока не сгниют или пока их не найдёт какой-нибудь фраер. Ты этого хочешь? А если отдашь мне, они попадут в общак, из которого мы будем подогревать тебя. Тебе выдадут нормальную постель, тебя будут кормить не той баландой, что жрут все. Тебе будут приносить хавчик из офицерской столовой. Тебе будут давать курево, водку, марафет. Тебе будут раз в месяц приводить бабу. Тебя будут выводить на прогулку каждый день. Короче, не кича, а курорт. А самое главное, ты сможешь сам назначить дату, когда приведут в исполнение приговор. Это ведь круто, самому определить, когда умереть. Можно прямо на день рождения. А можно лет через двадцать. А захочешь, прямо завтра, – Червонец замолчал, затянулся, а затем продолжил, – а если не отдашь, то я тебе не завидую. Будешь гнить в этой камере годами, а кроме того, тебя будут приводить в барак, где тебя будут пидорасить человек десять. Каждую ночь. Ты будешь на коленях умолять, чтобы тебя быстрее расстреляли. Но тебя не расстреляют, ты будешь подыхать сам. Ты уже догадываешься, как к тебе относятся зеки. Ты предатель, ты сука. Такого же мнения и вертухаи. Так что помощи тебе ждать неоткуда. Помочь тебе могу только я. Я вор в законе. Это моя зона, здесь моя власть. Как я скажу, так и будет.

Он встал, прошёлся по камере. Сел на кровать рядом с Константиновым.

– Юра, я тебя прошу не делать глупостей. И ещё. Если денег будет много, реально много, мы организуем тебе скачок, то есть побег. Вместо тебя расстреляют какого-нибудь чмошника, а ты с новой ксивой будешь жить где-нибудь в Забайкалье, учить детей в школе. Женишься на пышногрудой колхознице, она нарожает тебе кучу детишек. И помрёшь своей смертью, когда Богу будет угодно.

Константинов сидел рядом с Червонцем, обхватив голову руками.

– Ладно, Юра, ты подумай над моими словами, через день я жду ответ. Надумаешь раньше, позовёшь меня. Всё. Спокойной ночи, – Червонец, поднялся, хлопнул Константинова по плечу, подошёл к двери и постучал.

Дверь открылась, и в камеру вошёл усатый старший лейтенант.

– Ты что так долго, я же просил не более десяти минут.

– Антон, заглохни. Сколько нужно, столько и разговаривал.

Они вышли из камеры, дверь со скрипом закрылась. Константинов остался один. Подошёл к умывальнику, напился воды. Походил по камере, обхватив голову руками. Затем лёг. Сильно заболела голова. Мысли носились в ней, как табун диких лошадей. «Что если внять совету Червонца и отдать им деньги, будь они прокляты? И попросить расстрелять его на другой день. И закончить всё одним махом. Но можно ли ему верить? Неизвестно. Деньги-то они возьмут, но будет ли ему от этого польза?» – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он вспомнил свой разговор в вагоне с Валерой Соловьёвым, которому доверил тайну денег. «Можно ли положиться на него? Парень вроде хороший, не обманет. Не должен. Отнесёт деньги Людмиле. В Бога верит. Но слаб он. Может забояться связываться с этим. Испугается, убежит. Другое дело Червонец. Понятно, сам он в лагере, но дружки его на свободе. Те ничего не побоятся, всё сделают. Убьют любого, кто им станет мешать. Но Людмиле ничего не достанется», – Константинов снова лёг на кровать. «А если попросить Червонца передать часть денег Людмиле? Он, наверное, пообещает, только ничего не сделает. Деньги ему самому очень нужны. А кто такой Константинов? Да никто. Вообще никто. Ну будут выводить на прогулку, приносить еду из офицерской столовой. Это всё не главное. Главное, чтобы они не привели его в барак к другим заключённым», – Константинов снова встал и начал ходить по камере. Он себе представить не может, как он будет там. Ведь он даже защитить себя никак не сможет. Это ужасно. Из глаз потекли слёзы, он их размазывал рукавом куртки. Затем остановился, огляделся. В его голове раздался какой-то звук, как будто порвалась гитарная струна. Он снова посмотрел на стены, все изрисованные и исписанные всякой похабщиной, и вспомнил. Он всё это уже видел. Боже. Ведь это с ним уже однажды было. Он также стоял посреди камеры с грязно-зелёными стенами, изрисованными и исписанными. Такая же солдатская кровать. И он, совсем ещё пацан, стоит посреди камеры и ревёт. Ревёт в голос от ужаса, от того, что его посадят, от того, что все егомечты рухнули в одночасье, что ему придётся теперь несколько лет сидеть в тюрьме. А ведь ещё вчера всё было великолепно. Предстояла вечеринка в доме одноклассника Макса, родители которого уехали на курорт. На вечере будут все, а самое главное, Наташа. Он ей подарит цветы – всё-таки праздник. Восьмое марта. Потом выпускные экзамены и поездка с отцом в Москву. А сейчас он стоял и ревел. Голова раскалывалась от выпитого вчера.

***

Константинов подошёл к кровати и лёг. Это всё уже было с ним. Он всё вспомнил. Он вспомнил то, что давно забыл, очень старательно забыл. Сколько же лет прошло? Наверное, двадцать. Напрягся, посчитал. Точно, двадцать три года назад.

3.2. НАТАША

Юрка Константинов и его лучший друг Лёнька Петров жили в одном доме, в одном подъезде, только на разных этажах. Юрка жил на четвёртом, а Лёнька на третьем. Наташка жила в доме напротив. Учились в одном классе. Лёнька с Наташей с первого класса, Юрка присоединился к ним в четвёртом. До этого времени он с родителями жил в другом городе. Его отец был военным, и они часто переезжали с места на место. Но теперь, как он уверял, Юра закончит школу здесь. С Лёней дружили они с четвёртого класса. Наташа в их компанию попала класса с восьмого. К этому времени она расцвела и стала одной из самых красивых девчонок их класса. Много парней хотели с ней дружить, но получилось так, что дружить она начала с Юрой и Лёней. Они вместе шли в школу и возвращались домой. Гуляли тоже всегда вместе, благо жили в одном дворе. Юра был в неё влюблён и влюблён серьёзно, так он считал. До бессонных ночей и попыток написать посвящённое ей стихотворение. Попыток было много, но стихотворение так и не получилось. Он чувствовал, что его лучший друг тоже был неравнодушен к Наташе. Между ними возникало соперничество за право нести её портфель, за право подать ей в гардеробе пальто. Соперничество иногда переходило даже в мелкую потасовку, но поскольку оба были в одной весовой категории и оба были далеки от спорта, потасовки ничем не заканчивались. Наташа была одинаково приветлива с обоими, никого не выделяя.

Сегодня предстояла небольшая вечеринка у парня из их класса. У Максима родители уехали на курорт и весь небольшой дом был полностью в его распоряжении. Повод был железный. Во-первых, Восьмое марта. Весна ещё хоть и не началась, но дыхание её чувствовалось во всём. Во-вторых, это был десятый класс. Пройдёт еще несколько месяцев и не станет 10«В». Юра планирует поехать в Москву, поступать в Бауманку. Лёнька хочет пойти в офицерское училище, а Наташа так и не раскрыла своего секрета, кем же она хочет быть. Также было не понятно, кому Наташа отдаёт своё предпочтение. Юра решил сегодня на вечеринке обязательно это выяснить. Как он будет выяснять, ему было непонятно. Сначала он признается ей в любви, а дальше будет видно.

Тщательно причесавшись и надев новую болоньевую куртку, Юра взял букетик цветов, который заранее купил и хотел уже выходить, но подумал и завернул цветы в газету. Спустился за Лёнькой, который тоже вышел с бумажным пакетом. Оба смутились и молча пошли к дому, где их уже ждала Наташа. Не доходя до неё метров десять, Лёнька ловко развернул свой пакет и вынул из него букетик гвоздик. Галантно подал их Наташе, та в ответ поцеловала его в щёку. Юра весь зарделся, тоже развернул свою газету и достал такой же букетик гвоздик. Сунул его в руку Наташе, та засмеялась и тоже поцеловала его в щёку. «Спасибо мальчики. Очень приятно. Я сейчас отнесу цветы домой», – она быстренько побежала к своему подъезду. «Ну конечно, не тащиться же ей с цветами на вечеринку», – сказал Лёнька.

Вернувшись, Наташа взяла обоих под руки, и они пошли к Максу. Идти было не далеко. Максим жил в частном секторе, в трёх кварталах от домов, где жили друзья. В воздухе чувствовалась весна. Снега на тротуарах уже не было. Он оставался лежать серыми кучами только под стенами домов. Настроение у Юры было не очень. «Ну зачем Лёнька выпендрился и купил такие же цветы, как и у него?» – со злостью подумал Юра. И ещё он всё сочинял в уме слова признания в любви. Ничего не выходило.

Они быстренько дошли до Максимова дома. Почти все одноклассники, которые собирались прийти и которые сдали деньги, были уже там. На деньги, которые они собрали два дня назад, Макс купил несколько бутылок вина, бутылку коньяка и какой-то закуски. Главным блюдом была тушёная картошка с мясом, которую он приготовил в большом казане. Девчонки занялись сервировкой стола, а пацаны стояли во дворе и курили. Правда, курили не все. Юрка с Лёнькой не курили. Кто-то из ребят вынес бутылку портвейна, и все по очереди выпили её из горлышка. Настроение у Юры наладилось. Делились своими планами на дальнейшую жизнь. Все собирались после экзаменов уезжать поступать в институты. Кто в Москву, кто куда. Когда Лёня сказал, что планирует в военное училище, все загалдели и начали засыпать его вопросами. Но Лёня и сам не знал кем он хочет стать. Пошумев, сошлись на том, что лучше всего идти или в артиллерийское, или в танковое.

Вскоре на улицу вышел Макс и позвал всех в дом. Расселись в гостиной за два стола, которые были сдвинуты. Наташа оказалась между Лёнькой и Юркой. Девчонки пили вино, ребята разлили коньяк. Юра до этого никогда не пил крепких напитков. Коньяк ему не понравился, он ударил в голову, и она закружилась. Выпив и закусив, все вышли на веранду, где поставили магнитофон и начали танцевать. Пока играла быстрая музыка, всё было понятно. Танцевали все вместе. Но когда начинался медленный танец и Юра, собравшись с духом, хотел пригласить Наташу, чтобы объясниться ей в любви, ничего не получалось. То его опережал Лёнька, то кто-нибудь из одноклассников. Когда все взмокли от танцев, вышли на улицу перекурить. На свежем воздухе было очень хорошо. Вечер был не морозный, чувствовалось, что скоро наступит настоящая весна. Голова у Юры перестала кружиться, и тошнота прошла. Ребята стали в один кружок, девочки – в другой. Вынесли ещё бутылку вина и выпили её из горлышка. Девчонки, увидев это, зашумели: «А нам, мы тоже хотим ещё вина». Но как оказалось, всё спиртное закончилось. Кто-то предложил скинуться ещё и сходить в ближайший магазин. Юра вытащил из кармана три рубля, которые дал ему отец. Все ребята тоже начали доставать деньги и отдавать их Юре. Собралось рублей десять. С девчонок решили не брать, всё-таки Восьмое марта. Юра спросил у Макса, где магазин. Тот ответил и добавил, что магазин уже закрыт.

– Ерунда, у сторожа купим, – весело ответил Юра, – Лёнька, пошли со мной.

– Знаешь, что-то не хочется, да и может быть, уже хватит? – ответил тот.

– Да ты что, кончай, девочки выпить хотят.

– Ну и сходи один.

– Да как-то одному не того, – ответил Юра, – ты мне друг или не друг?

– Ну ладно, пошли.

Вдвоём с Юрой они вышли за калитку. Пошли по улице, так как тротуаров на ней не было. Было совершенно темно, лишь изредка горели фонари. Где магазин, они не знали, так как в этих местах раньше не бывали. Шли туда, куда махнул рукой Макс. В домах горел свет, и было слышно, что практически везде справляли праздник. Вскоре они дошли до небольшой площади, где был магазин. Светилась вывеска, и был свет на витрине. Они подошли к двери, её по диагонали перекрывала железная перекладина, один конец которой был закреплён болтом к стене, в другой, с прорезью, был вставлен большой амбарный замок. Юра зачем-то постучал в дверь – тишина. Они обошли магазин вокруг. Нигде никого не видно.

– Где же сторож? – тихо проговорил Юра.

– Не видать, наверное, где-то празднует, – так же тихо ответил Лёня. – Что будем делать? Возвращаться без вина некрасиво, как думаешь?

Юра снова подошёл к двери. Подёргал замок, закрыт крепко, не пошевелить. Взял за другой конец полосы и тоже дёрнул. Вскрикнул от неожиданности.

– Что такое? – спросил подошедший Лёня.

– Гляди, он вытягивается, – дрожащим голосом ответил Юра и потянул за болт посильнее.

Точно, болт хоть и с трудом, но вытягивался из стены. Ещё усилие, и он полностью вылез, насыпав на брюки мусор. Юра отодвинул перекладину в сторону и дёрнул за дверь. Она открылась. Резко зазвонил звонок. Юра с Лёнькой стремглав перебежали через улицу и затаились в кустах у забора. Звонок продолжал громко звенеть. Ничего не происходило. Подождав с минуту и видя, что нигде никого нет, они быстренько перебежали улицу и заглянули внутрь магазина. Лёня зашёл за прилавок и выдвинул оттуда ящик коньяка. Не сговариваясь, они схватили его и быстро побежали по улице. Через сотню метров, когда магазина уже не было видно, услышали крик: «Стойте, стойте!» Раздался свисток. Ребята соскочили с дороги и прижались к забору за куст сирени. Притаились. Вскоре увидели, как по улице пробежал мужик, наверное, сторож, неподалёку от них он остановился, тихо огляделся и пошёл назад. Они так же тихонько, не выходя на дорогу, вдоль заборов пошли с ящиком вперёд. Вскоре дошли до дома Максима. Во дворе никого не было. Поставив ящик на веранде и взяв две бутылки, вошли в дом. Все сидели и пили чай с конфетами.

– А вот и мы, – весело крикнул Лёнька и поставил обе бутылки коньяка на стол.

– Ну ничего себе, это где вы взяли? – спросил кто-то.

– А вино? – спросила одна из девушек.

– У сторожа был только коньяк, – ответил Юра.

– А где Вы столько денег взяли? – спросила Наташа.

– У меня были, отец дал, – ответил Юра и разлил коньяк по стаканам.

Парни выпили, девушки не стали. Кто-то разлил вторую бутылку. Юре досталось почти полстакана. Он залпом выпил. В голове закружилось и, чтобы не упасть, он сел на стул возле Наташи. К нему наклонился подошедший Лёня: «Нужно спрятать ящик, а то мы его просто поставили на пол». Юра попытался встать, но ничего не получилось и он чуть не завалился на Наташу. Тогда Лёня вышел один и вернулся через минуту: «Я его под стол засунул, завтра разберёмся».

– Вы это о чём? – спросила Наташа.

– Наташенька, всё нормально. Это мы о своём, мужском, – ответил Лёня.

– Вы чего так напились, Юра совсем на ногах не держится, – гневно воскликнула Наташа, – я Вас домой не потащу.

Юра только собрался ей что-то ответить, как на улице раздался шум мотоцикла. Он остановился возле дома. Послышался звук открываемой двери на веранду, затем в комнату вошли два милиционера и мужик, которого они видели у магазина. Юрку, несмотря на то что он был сильно пьян, бросило в дрожь.

– Добрый вечер. Празднуем? – милиционер оглядел всех присутствующих, – взрослые есть?

– Нет, папа и мама уехали на курорт, – ответил Макс.

– Значит, ты хозяин дома? – спросил милиционер.

– Да, а это мои друзья-одноклассники.

– А в чём дело, товарищ милиционер, время ещё детское, мы ничего не нарушаем, – сказала Наташа, – сегодня ведь праздник.

– Знаю. С праздником вас, девушки. Что пьём? – милиционер подошёл к столу и взял пустую бутылку из-под коньяка, – богато живёте, школьники, коньячок попиваете, а он десять рублей за бутылку, – и передал бутылку мужику, который был с ними.

– Этот коньяк, точно. Только вчера ящик привезли, я ещё его в магазин занёс, – сказал мужик.

– Где коньяк покупали, кто принёс? – милиционер оглядел всех.

– Я покупал, – ответил Макс, – в городе, в универсаме.

Милиционер внимательно осмотрел стол, поднял ещё одну бутылку, затем ещё одну.

– Это что же, вы три бутылки выпили? Не слабо. Ну это ладно. Составим протокол, передадим в школу, пусть разбираются. Меня интересуют вот эти бутылки. Видите – этикетки на двух одинаковые «Коньяк Азербайджанский», а на третьей другая – «Коньяк Грузинский». Так ты какую бутылку покупал? – милиционер подошёл вплотную к Максу.

– Не помню. Кажется, вот эту, – Максим показал на бутылку с грузинским коньяком.

– А эти откуда появились?

– А эти две бутылки я купил, в магазине. В каком – не помню, – выступил вперёд Лёня.

– Не помнишь? Так я напомню. В магазине номер двадцать три, что неподалёку отсюда. И не купил, а взял, взломав замок. Кто ещё с тобой был?

– Никакой замок я не ломал, а купил в магазине, номер не знаю.

– Володя, посмотри, может, где ящик найдёшь, – сказал милиционер другому милиционеру, который стоял позади.

Тот включил фонарик, прошёлся по гостиной, заглянул под стол. Потом вышел на веранду. Зашёл через минуту, неся в руках неполный ящик с коньяком.

– На веранде, под стол сунули, – сказал он, ставя ящик на пол.

Милиционер вытащил из ящика бутылку и посмотрел на этикетку. Затем взял две пустые и поставил в ящик. Этикетки на всех бутылках были одинаковые.

– Имя, фамилия?

– Леонид Петров.

– С кем ты был? – подошёл милиционер вплотную к стоящему Лёне.

– Ни с кем. Один был.

– Что же ты врёшь, сучёнок, я видел, как вы вдвоём улепётывали, потом спрятались за забором, – крикнул сторож.

– С кем он ходил? – спросил милиционер и обвёл всех взглядом.

Все стояли, опустив головы.

– Не хотите говорить, не нужно. Всех в отделение заберём, там всё расскажете. Володя, вызывай машину. Сколько вас? – он внимательно посмотрел на каждого, – на десять человек.

– Вы не имеете права, – поднялась Наташа. – Вы не имеете права нас арестовывать.

– Я вас не арестовываю, милая барышня, а задерживаю до выяснения обстоятельств. Все остаётесь на местах, скоро подъедет машина.

– Не нужна машина, – громко сказал Юра и покачиваясь поднялся, – это был я.

– Фамилия, имя.

– Константинов Юрий, – ответил Юра заплетающимся голосом.

– Ну-ка, выйди сюда, – сказал милиционер, – берите вдвоём ящик, а ты, сторож, смотри. Они были?

Юра с Лёней подняли ящик и стояли с ним, пока сторож их рассматривал со всех сторон.

– Они, конечно, ручаться не могу, темно было, да далековато, но вроде они.

Милиционер вытащил наручники и застегнул их на одну руку Юре и руку Лёне. Затем раскрыл папку, вытащил стопку бумаги и дал каждому, кто был в комнате.

– А вы пишите, что и как было. Подробно. Не забудьте фамилии, домашний адрес, телефон, место работы родителей.

– Юрка, ну вы и дураки, – громко выкрикнула Наташа в сторону, где сидели Юра и Лёня. Слёзы текли по её лицу, она их размазала, вместе с тушью.

– Кто написал, может быть свободен.

Через несколько минут комната опустела. Милиционер подошёл к Юре и Лёне: «Ну что, соколики, пойдёмте», – и вывел их на улицу. У калитки стоял милицейский мотоцикл и жёлтый Уазик с надписью ППМ. Открыли заднюю дверь. Юра и Лёня залезли внутрь и сели на сиденье. Ребята тихо стояли во дворе.

– Наташа, зайдёшь к родителям Юрки, всё расскажешь, – Максим подошёл к Наташе. – У него отец военный, фронтовик. Он должен помочь. К Лёньке не ходи. У него одна мама, она ничего сделать не сможет.

– Но как же, она ведь будет его ждать? – спросила Наташа.

– Скажешь Юркиному отцу, он сам ей объяснит.

Ящик коньяка поставили в мотоцикл, сверху уселся сторож, и они уехали. Лёнька с Юркой сидели тихо. Из машины вышел милиционер, закрыл дверь, и машина поехала.

От тряски Юру начало сильно мутить, и он боялся, как бы его не вырвало. В голове была сплошная карусель: то он пытается потанцевать с Наташей, то прячется в кустах с ящиком коньяка. Потом на него нахлынула такая тоска, что впору было зареветь. Слёзы сами по себе хлынули из глаз, он их размазывал по лицу и тихо скулил.

– Юрка, перестань, будь мужиком, – сказал ему Лёнька.

– Что мы наделали, что наделали, – запричитал ещё громче Юрка, – нас теперь посадят?

– Не ссы, не посадят. За две бутылки коньяка не посадят, – не очень уверенно ответил Лёнька.

Машина остановилась, дверь открылась, и они вылезли на землю. Вокруг всё качалось, качалась земля, качался забор, качалась машина. И если бы они не были сцеплены друг с другом, то, наверное, упали бы. Милиционер взял Юрку под руку и завёл обоих в помещение, затем в кабинет.

– Левашёв, это что за клоуны? – спросил милиционера сидящий за столом капитан.

– Магазин бомбанули, соколики, – ответил тот.

– Какой магазин, они же на ногах не стоят? – капитан вышел из-за стола и подошёл к ребятам, – сними наручники.

Милиционер отстегнул наручники, и они сели на лавку.

– Сколько лет? – спросил капитан.

Юрка хотел ответить, но ничего не получилось. Язык не слушался. Он повалился на бок, но его удержал милиционер.

– Говорить сейчас бесполезно. До утра в разные камеры. Утром разберёмся, – сказал капитан и снова сел за свой стол.

Милиционер взял обоих под руки и вывел в коридор. Подвёл к двум открытым комнатам. В одну завёл Лёньку и замкнул дверь. В другую – Юрку и тоже замкнул.

В камере был полумрак. Юрка разглядел стоящую кровать и пошёл к ней, но по дороге упал и больно стукнулся коленкой. Его сильно замутило и вырвало прямо посреди комнаты. Он приподнялся, и его снова вырвало. Потом он кое-как добрался до кровати и рухнул на грязный матрац. Заснул моментально.

Проснулся резко, внезапно. Ничего не понимая, где он, что с ним, попытался встать, но сразу понял, что сейчас снова упадёт и сел. Голова раскалывалась, в желудке всё кипело. Была сильная жажда. Он попытался оглядеться, чтобы понять, где он. Ничего не получилось. Увидел в углу умывальник с краником. Тихонько, держась за стенку он добрался до него и открыл воду. Она была холодная и он начал лакать её с рук. Жар в груди утих, но голова продолжала сильно болеть. И тут он вспомнил. Вспомнил, как его с Лёнькой посадили в милицейскую машину, как Наташа назвала его дураком, как они с Лёнькой тащили тяжёлый ящик. Ему стало жутко, он понял, что сидит в тюрьме. Завалился на подушку и заревел. Ему было ужасно страшно. «Что будет, когда об этом узнает его отец? Узнают в школе?» Ужас сковал всё его тело. Он не мог подняться, не мог пошевелить рукой. Он мог только реветь. Всё громче и громче. «Он никогда не признается в любви Наташе. Он никогда не поедет в Москву поступать в Бауманку. У него вообще не будет ничего. Он будет сидеть в тюрьме. Много, много лет. Ну зачем, зачем он пошёл в этот проклятый магазин, зачем начал выдёргивать штырь?» Он ругал себя последними словами, он готов был биться головой о стенку, чтобы прогнать эти страшные мысли. Он ревел от жалости к себе. «Дяденька милиционер, отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду», – сквозь всхлипывания бормотал он. Постепенно он затих, затем заснул. Он спал и надеялся, что, когда проснётся, ничего этого не будет. Он проснётся на своей кровати и получит взбучку от отца за то, что явился, изрядно выпивши.

Проснулся утром. Всё та же кровать, те же стены. Ничего не изменилось. В камере было светло. Голова по-прежнему сильно болела. Жутко хотелось пить. Он тихонько встал и пошёл к умывальнику. Посреди камеры была вонючая лужа блевотины. Он её старательно обошёл. Посмотрел на себя. Брюки тоже грязные, забрызганные тем, чем его вырвало. Руки в засохших кусочках чего-то вонючего. Он добрался до умывальника и тщательно умылся, прополоскал рот. Потом почистил брюки и рубашку. Напился вдоволь. Оглядел камеру. Все стены были исцарапаны похабными рисунками и надписями. Ему стало жутко.

***

И вот спустя более двадцати лет он снова в такой же камере. Почему так всё случилось? Почему это повторилось? За что это с ним? Судьба? Хотя вряд ли. Сам во всём виноват. И сейчас сам, и тогда, более двадцати лет назад.

3.3. ЛЁНЬКА

Началась утренняя проверка.

– Заключённый Константинов.

– Здесь! – поднимаясь, громко прокричал он.

Прошёлся по камере, разминая затекшие за ночь ноги. Начиналось утро, свет в окошке становился всё более заметным, из розового превращался в белый. Сразу вспомнился вчерашний разговор с Червонцем. Ещё ночью он решил деньги ему не отдавать, а потом будь что будет. Так оставалась надежда, пусть и достаточно призрачная, что он сможет чем-то помочь своим мальчикам. С привычным стуком открылась маленькая дверка для передачи еды. На полку дежурный поставил алюминиевую чашку и зелёную кружку: «Извини, что холодный», – прозвучал его голос. Что-то неправильное было в его словах, и Константинов быстро подошёл к двери. На полке стояла солдатская кружка, а в ней был налит кофе с молоком. Это привело его в состояние шока. Обычно в кружке был налит слабо заваренный чай. Константинов взял кружку двумя руками и отхлебнул из неё. Точно, это был кофе с молоком, сладкий и слегка тёплый. Не веря самому себе, он взял с полки чашку и заглянул в неё. Там была рисовая каша, политая запашистой подливкой с кусочками мяса. На чашке лежал толстый, отрезанный во всю булку кусок хлеба, а сверху кусок масла. Не понимая, что происходит, Константинов всё это бережно перенёс на стол. Не удержался и прямо пальцами взял кусочек мяса и положил себе в рот. Это было мясо, настоящее мясо, вкус которого он уже не помнил. Из глаз потекли слёзы. Они капали прямо в чашку с рисом. Взяв кусок хлеба, он ложкой размазал по нему масло и жадно начал есть. И только когда чашка была пуста и вычищена до блеска кусочком хлеба, он задумался. «Откуда всё это, почему? Возможно, сегодня его расстреляют и это последний завтрак?» – пронеслась мысль, и его бросило в жар. Но немного поразмыслив, он понял, это подачка от Червонца. Захотел показать, что его ждёт в случае согласия. Константинов подошёл к кровати и лёг, положив руки под голову.

***

Юрка лежал на кровати, положив руки под голову. Первый шок прошёл. Он понял, что случилось непоправимое. Они с Лёнькой ограбили магазин и теперь будут сидеть в тюрьме. Что все планы на дальнейшую жизнь полностью разрушены. За дверью раздался какой-то стук и открылось маленькое оконце на ней. «Получай завтрак», – раздался чей-то голос и на полку поставили алюминиевую чашку и солдатскую кружку. Есть совсем не хотелось, в животе было что-то странное. Но из любопытства Юра подошёл и взял чашу. На дне лежал серый кусок какой-то каши. Почувствовав, что его снова замутило и к горлу подкатился вонючий комок, он отодвинул чашку в сторону, взял кружку и выпил чуть теплый жиденький чай. Вернулся на кровать, лёг. Из глаз сами собой потекли слёзы. Он представил, что несколько лет проведёт в тюрьме, питаясь такой вот кашей. Его охватил ужас. Он готов был снова завыть в голос, но что-то сдерживало его. Представил, как сейчас дома переживет за него мама. Она, наверное, не спала всю ночь. Отец, он должен помочь ему, у него очень много знакомых, он сможет. А Юра сделает всё, чтобы загладить вину. Он заплатит за коньяк, который они выпили, он отремонтирует дверь, он на коленях будет выпрашивать прощение. У милиционеров, у сторожа. А как же Наташа? Она будет призирать его. И правильно. А он уедет куда-нибудь, очень далеко, на Север. Станет полярником, совершит какой-нибудь подвиг. Вернётся через несколько лет. В меховой шапке и полушубке. Придёт к Наташе, и та простит его. А сейчас он сидел на грязном матраце на солдатской кровати в камере, где стоит жуткая вонь от его блевотины. Вскоре дверь открылась и в камеру заглянул милиционер: «Что за вонь, это ты наблевал?» Он вышел, не закрывая дверь, и вернулся через минуту, бросив на пол тряпку и поставив ведро. «Убирай», – и вышел, оставив дверь открытой. Как противно убирать всё это. Его снова замутило, и он быстро подбежал к унитазу и вырвал снова. В конце концов он вымыл пол водой. Воздух стал почище. Подошёл к открытой двери, выглянул в коридор, который с одной стороны заканчивался окном с решёткой, с другой – решётчатой дверью. Никого не видно. Вынес ведро и тряпку в коридор и вернулся на своё место на кровати. Сидел, ни о чём думать не мог. В голове какая-то пустота. Через несколько часов в комнату заглянул милиционер: «Константинов, следуй за мной». Он отомкнул ключом решётчатую дверь, и они повернули в другой коридор. Возле одной из дверей остановились, милиционер зашёл и громко сказал: «Задержанный Константинов доставлен». Затолкнул Юру в кабинет и вышел.

Юра огляделся. Большой кабинет, стены тоже с панелями зелёного цвета, как в камере, только без рисунков. На стене над столом два портрета в рамках: Брежнев и Дзержинский. К столу начальника приставлен ещё стол буквой Т. За этим столом сидел его отец. Он был в полковничьей форме, с медалями. Напротив него сидел милиционер с погонами майора.

– Ну вот, Иван, полюбуйся на сынка. Я тебе всё рассказал, – сказал милиционер, – и сделать я ничего не смогу.

– Сможешь, Коля, сможешь. Мы с тобой и не такие дела делали на фронте.

– Иван, не дави мне на мозоль.

– Я не давлю. Вспомни, под Лебяжьем, того капитана, которого пытались сделать крайним за гибель роты. Мы с тобой смогли его вытащить, от трибунала спасти? Смогли, хотя было очень не просто.

– Иван, не ровняй. То была война и капитан был героем. А здесь чистая уголовщина.

– Да какая к чёрту уголовщина. У пацанов башку снесло от весны, от выпитого, от девчонок. Ты лучше со сторожем разберись. Почему его не было у магазина, особенно когда сигнализация сработала? Через сколько он появился? Минут через пять? И почему запор мальчишки смогли вытащить? Там, наверное, гайки с шайбой не было? Вот пусть твой следователь этим и займётся. Сторож, наверное, специально запор сломал, чтобы в магазин ночью заходить да спиртным торговать?

– Ладно, Иван, не кипятись. Разберёмся и со сторожем, и с запором.

– Вот и разберись. А пацанов давай выпускай. Никуда они не денутся.

– Не могу, Ваня, не могу. Дело уже в сводку к прокурору попало.

– Да какое дело, Коля?

– Уголовное дело, открытое по факту совершения преступления, статья 158, – милиционер подошёл к своему столу и вытащил папку, – в деле есть рапорт патрульных, объяснительная от сторожа, объяснительные от одноклассников, рапорт дежурного, протокол осмотра места преступления, заявление от директора магазина.

– Ну, Коля, вы и работаете. Ещё и полдня не прошло, а уже полная папка.

– Да, Ваня, работаем. Сейчас подойдёт следователь и еще появятся протоколы допроса подозреваемых Константинова и этого, второго, как его? – милиционер посмотрел на Юру.

– Лёня Петров, – промямлил он.

Юра всё так и стоял возле двери, он уже подумал, что про него забыли. Милиционер встал и выглянул в коридор, громко крикнул: «Алёна, принеси нам чайку!», затем сел за свой стол и достал из него стаканы и бутылку водки. Налил по половине. Молча чокнулись с отцом и выпили. Без закуски. Дверь открылась, вошла девушка и принесла чайник и блюдце с сахаром и печеньками. Поставила на стол и так же молча вышла.

– Иван, ну скажи, почему так? Встречаемся только тогда, когда что-то случается? Почему не зайти к старому фронтовому товарищу, посидеть, выпить бутылочку, поговорить о жизни?

– Прав ты, Коля, тысячу раз прав. Завертела нами жизнь, что оглянуться некогда. Ты вон начальник милиции, я начальник особого отдела. Знаешь, сколько мне пришлось дел сегодня отменить, чтобы с тобой встретиться?

– Да и у меня не легче, – милиционер налил ещё по полстакана. – Ну, Ваня, живы будем, не помрём.

Они залпом выпили и запили чаем.

– Значит, так, Иван. С патрульными я поговорю, рапорта перепишут, дежурный тоже. На сторожа следователь надавит, объяснительную перепишет. С объяснительными от одноклассников проще, – милиционер открыл папочку, вытащил оттуда исписанные листки и разорвал на мелкие кусочки. Выбросил в урну, – теперь слушай меня внимательно, Юрий Иванович Константинов. Ни на какой вечеринке ты не был. Сидел целый вечер дома. С отцом в шахматы играл. С одноклассниками постарайся не встречаться. Заболей, ляг в больницу до экзаменов, короче, что-нибудь придумаете.

– Как же так, а Лёнька? – тихо спросил Юра.

– А Лёнька получит по заслугам.

– Но это же нечестно, это предательство, – почти вскричал Юра.

– Хочешь честно? – милиционер встал и подошёл к нему вплотную, – ты организатор ограбления магазина. Да, да. Все одноклассники написали, что это ты предложил сходить в магазин, ты собирал деньги. Получишь три года, а твой дружок – два. Это будет честно, а главное, справедливо. И если бы мы с твоим отцом не проливали вместе кровь, если бы он не спас мне тогда жизнь, так бы и было.

– А что же с Петровым? – тихо спросил отец. – Он один у матери, больше у неё никого нет.

– Иван, ты с меня кожу с живого-то не сдирай. Было преступление? Было. Что должна делать милиция? Верно. Найти преступника и наказать. Вот мы и нашли Петрова. Всё.

Милиционер снова подошёл к столу и разлил остатки водки. Молча с отцом выпили.

– Сколько лет твоему Лёньке? – он посмотрел на меня.

– Восемнадцать, будет в апреле.

– Призывной возраст, – милиционер задумался, а затем сказал, – вот что сделаем. Я оттяну суд до конца мая, а ты переговоришь с военкомом, пусть напишет на моё имя письмо, что, мол, так и так, не выполняет план по призывникам, просит посодействовать. Я Петрова ему и отдам. Преступление не тяжкое, убыток ты возместишь. Думаю, прокурор пойдёт навстречу.

– Ну вот, Коля, другой разговор. Теперь я твой должник.

– Нет, Иван, тот долг, что за мной, я никогда тебе не верну.

– Не нужно, Коля. Столько уже лет прошло.

– Такое, Ваня, не забывается.

– Он Вам на фронте жизнь спас? – вдруг спросил Юра.

Он понял, что совершенно не знает своего отца. Где он служит, кем был на фронте? Форму отец надевает только на Девятое мая. И вот сегодня.

– Нет, Юрка. Это было после войны. И поэтому это было страшнее. Врага не было. Ты сам становился врагом своего народа. Твой отец не побоялся, вступился за меня и спас. А мог сам вместе со мной… – милиционер встал, отошел к окну, достал носовой платок, высморкался.

– Так что, Коля, я забираю пацанов?

– Своего забираешь, а Петров будет сидеть, пока военком не сформирует первую команду. Я и так сделал больше того, что мог. Извини.

– А когда будет первая команда? – спросил Юра.

– В начале мая, – ответил милиционер.

– Что же Лёньке два месяца в тюрьме сидеть?

– Не в тюрьме, а в изоляторе. И два месяца лучше, чем два года.

– Он же в училище собирался поступать, в военное?

– Вот и отлично. Отслужит два года и поступит на льготных условиях, – ответил отец.

– А ты, пацан, запомни, – милиционер смотрел Константинову прямо в глаза, – преступление без наказания – это очень плохо. Можешь решить, что так будет всегда. Но так не будет. Был такой американский философ, имя забыл, так он сказал так: мысль порождает поступок, поступок порождает привычку, привычка порождает характер, характер порождает судьбу. Постарайся, очень постарайся, чтобы твои плохие мысли и поступки не превратились в привычку. Чтобы потом не пришлось клясть свою судьбу.

***

Константинов ходил по камере из угла в угол. Как был прав тот милиционер. Он даже не узнал, как его зовут. Отец ничего не рассказывал. Ни про войну, ни про службу. У него не было друзей, к ним в дом не приходили его сослуживцы. Так думал Константинов, и только позже, когда хоронили отца, он увидел, как много пришло людей. Кто-то был в военной форме, кто-то в гражданке, но чувствовалась военная выправка. Отец лежал в гробу в генеральском мундире, а он даже не знал, что отец был генералом. У него оказалось очень много друзей. Все пришли проводить его. Был и тот милиционер, теперь полковник. Он кивнул Юре, но не подошёл.

«А у меня даже похорон не будет. Просто солдаты отвезут на кладбище и закопают», – Константинов зажал голову руками и сидел, раскачиваясь на кровати. Судьба. Судьбу он создал сам. Он предал своего лучшего и единственного друга. Предал Люду и своих сыновей. Предал дело, которому отдал лучшие годы жизни. Друзей не было, видимо, характер его не давал возможности с ним сближаться. Прав был тот американский философ. Поступки рождают привычки, привычки рождают характер, характер рождает судьбу. Любой плохой поступок, любую подлость, любое предательство можно объяснить для себя, найти себе оправдание. Это, мол, не я плохой, это жизнь плохая. Я предал не потому, что так захотел, просто так сложились обстоятельства. Типа, я ни при чём. Но это ложь, ложь самому себе. Всегда у человека есть возможность выбора. Поступить, как подсказывает совесть либо, как удобнее для себя. И он сделал выбор. Москва, Бауманка, но за это получил звонкую пощёчину от Наташи, когда она громко выкрикнула в лицо «ПРЕДАТЕЛЬ». Ведь Москву и Бауманку он получил за счёт Лёньки. Это он понял позднее.

***

Вечером, когда Юра сидел, насупившись и молча выслушивал нотацию мамы, в дверь позвонили. Мама пошла и открыла. Он услышал, что это была Наташа. Юра подошёл к двери, и они с Наташей вышли на лестничную клетку.

– Ну, что, давай рассказывай, что там в милиции? – сходу спросила она.

– Да ничего, – потянул Юра, не зная, что отвечать.

– Просидели ночь в тюрьме? Дело завели?

– Да, завели.

– Но Вас же отпустили? А где Лёнька, у них закрыто?

– Наташа, понимаешь, отпустили только меня.

– Почему только тебя? Вас же вместе арестовали, Вы вместе магазин ограбили?

– Наташа, так получилось. Я всё объясню.

– Ты свалил всё на Лёньку?

– Да нет же. Просто мой отец смог вытащить только меня. Лёньку он тоже попытается вытащить, но чуть позже.

– Не поняла, значит, тебя отпустили, потому что у тебя такой отец, а Лёнька будет сидеть в тюрьме, потому что тётя Шура не может ему помочь? Тебе не кажется, что это предательство? Магазин грабили вместе, а отдуваться Лёньке одному?

– Наташа, всё не так.

– Замолчи, видеть тебя не хочу. Ты предал своего друга. Ты предатель, – она резко повернулась и побежала по ступенькам вниз.

Через два дня Юра пошёл в школу. Когда он вошёл в класс, все замолчали. Он прошёл и сел за свою парту, за которой сидел вместе с Лёнькой. В классе была полная тишина, все смотрели на него. Затем он услышал: «Гандон», – и опять все стихли. Кто произнёс это слово, было не понятно, но Юра спиной почувствовал, что все презирают его. Прошёл урок. На перемену из класса никто не вышел. Наташа подошла к нему и громко спросила: «Ну, расскажи, как ты предал Лёньку?»

– Никого я не предавал, – громко крикнул Юра.

– Так почему ты здесь, а не в тюрьме, вместе с Лёнькой? – спросил подошедший Макс.

– Ребята, никого я не предавал, просто так получилось.

– Так получилось? На, получай, – Макс сильным ударов врезал Юре в челюсть.

– Подонок, предатель, – громко закричала Наташа и тоже ударила его по лицу.

Юра вскочил из-за парты, схватил свой портфель и выбежал из класса. Он бежал до самого дома. Забежал в квартиру и не разуваясь кинулся на свою кровать. Перед глазами шли разноцветные круги, слёзы душили его. К нему подошёл отец, присел рядом на кровать.

– Пообщался с друзьями? Хорошо пообщался, вижу. Губа рассечена. Так что, сын, не просто даются подобные решения?

– Ну зачем, зачем ты пришёл в милицию?! – сквозь слёзы закричал Юра. – Пусть бы я сидел в этой камере, пусть бы меня посадили в тюрьму на три года.

– Сесть в тюрьму никогда не поздно. А сейчас подбери сопли и давай поговорим, – отец подал ему платок, потом сходил на кухню принёс мокрое полотенце, – приложи к губе, быстрее заживёт.

Юра вытер слёзы, высморкался и приложил мокрое полотенце к кровящей губе.

– Сесть в тюрьму – дело нехитрое. Сейчас позвоню своему другу, и вперёд, на нары. Прощай, Москва, прощай, Бауманка. Через три года выйдешь и пойдёшь работать на завод. Слесарем. Так же, как и Лёнька. Это тебе понятно? – спросил отец и посмотрел на него.

– Понятно, – пробурчал Юра.

– А так благодаря моему другу всё вернётся на свои круги. Ты сдашь экзамены, поступишь в Бауманку, выучишься и будешь работать на благо Родины. То же и твой Лёнька. Отслужит армию, поступит в офицерское училище, будет военным. Всё. Историю с магазином будете вспоминать, как страшный сон. Сегодня я всё это объяснил Шуре, матери Лёни.

– Ребята в классе, они меня ненавидят, презирают, называют предателем, – всхлипывая проговорил Юра.

– И правильно делают. Ты кто для них? Подлец, который бросил своего друга. Но пройдёт немного времени, и они поймут наше решение. А пока воспользуемся советом. В школу ходить тебе не нужно. Я договорюсь, экзамены сдашь в другой школе, где тебя никто не знает.

До начала экзаменов Юра просидел в квартире. Никуда не выходил, ни с кем не встречался. Сидел и смотрел в окно. Увидел, как Наташа возвращается со школы. Одна. До того стало муторно на душе, хоть волком вой. Несколько раз порывался выйти во двор, поговорить с ней. Но каждый раз что-то останавливало его. Что Юрка сможет сказать ей в своё оправдание? От скуки он прочитал все учебники и подготовился к экзаменам. Отец на машине отвозил его в школу, которая была в самом центре города, где Юра сдавал экзамены. Ни с кем не здороваясь и не разговаривая. Несмотря на то, что все экзамены он сдал на «отлично», красный аттестат и золотую медаль ему не выдали, так как он не учился в этой школе, так объяснил директор, который тоже был знакомый его отца. На выпускной вечер он никуда не пошёл. Просидел дома у окна. Видел, как Наташа нарядная, в белом платье выбежала из подъезда и пошла в школу. Видел, как ночью она возвращалась домой. Её провожало человек десять. Они сели в беседку на детской площадке, выпили бутылку шампанского и начали орать песни. Потом вышли её родители и всех отправили по домам. Юра сидел на стуле у окна и плакал. Слёзы лились ручьём, он их размазывал по лицу. «Ну и ладно, ну и пусть. Никто мне не нужен. Уеду, чтобы никого не видеть», – твердил он про себя. Через несколько дней он увидел Лёньку. Он был подстрижен под «ноль». Они с Наташей стояли во дворе и о чём-то разговаривали. Юра дождался, когда Наташа пошла к себе, а Лёнька начал подниматься по лестнице в свою квартиру. Он быстро спустился вниз, навстречу Лёньке. На его этаже они встретились.

– Привет. Ты как? Когда в армию? – дрожащим от волнения голосом спросил Юра.

– Да пошёл ты, – и сплюнул Юре под ноги, повернулся и зашёл в свою квартиру.

У Юры затряслись ноги, и он вернулся к себе. «Уехать, срочно уехать. Не хочу, не могу». Он сжался как пружина, только бы не зареветь.

На поезде они с отцом поехали в Москву. Юра сидел за вагонным столиком и смотрел в окно. Он словно прощался со своим детством, которое так внезапно и плохо закончилось. Что его ждёт впереди? Он очень хотел, чтобы были новые друзья, интересная учёба. Чтобы не вспоминать про Лёньку и Наташу, про этот городок, где он прожил пять лет. Про тот злополучный магазин, который всё поломал в его жизни.

Отец помог ему устроиться в общежитие. Сам уехал. Юра остался один. Консультации, затем экзамены. Домой возвращаться не стал. В институте были организованы дополнительные занятия для поступивших студентов. Учёба его полностью захватила. У него совершенно не было свободного времени. Друзьями он так и не обзавёлся, хотя отношение с однокурсниками были нормальные. Домой приехал только на зимние каникулы. Вошёл в свою комнату. Ничего в ней не изменилось. Сел на стул у окна, поглядел во двор и увидел Наташу. Она одна сидела в беседке с книгой в руках. Юра быстренько выбежал во двор и не спеша подошёл к ней. Сердце стучало очень громко, он боялся, что его стук будет слышен издалека. Она подняла голову и удивлённо посмотрела на него.

– Наташа, здравствуй.

– Юрка, ты? Привет. Как дела, когда приехал, надолго? – она засыпала его вопросами.

– Только сегодня, на две недели отпустили. Каникулы, – Юра успокоился, сердце вошло в свой нормальный ритм.

– Как я рада тебя видеть. Ты извини, не обижайся на нас, что так получилось.

– Наташа, я не обижаюсь. Всё понятно. Вы были абсолютно правы. Как ты, чем занимаешься?

– Учусь в техникуме.

– В техникуме? Почему не поехала в институт поступать?

– Зачем? Окончу, пойду на фабрику, как папа и мама.

– Как наши? Видишься?

– Нет. Практически из нашего класса никого не осталось, все разъехались.

– Как Лёнька? Что-нибудь знаешь про него?

– Конечно, мы переписываемся. Он служит в стройбате на Севере, правда, писем давно не было, но думаю, всё нормально. Юра, он на тебя не обижается. Напиши ему, я дам адрес.

– Конечно, обязательно напишу.

– Он понял, то, что сделал твой отец, было единственно верное решение. Вернётся из армии, поступит в училище. Главное – судимости не будет. И для тебя тоже.

– Спасибо, Наташа.

– Ладно, Юрка, мне бежать нужно. Увидимся.

Она встала со скамейки и быстро пошла в сторону своего дома. Юра пошёл к себе. Ему стало просто и легко. Словно тяжёлый груз упал с плеч.

А через два дня произошло ужасное. Было ранее утро. Юра только продрал глаза и собирался вставать и умываться, как внизу раздался страшный крик женщины. Что она кричала, было не понятно. Отец быстро выбежал на лестничную клетку и побежал вниз. Юра с мамой вышли из комнаты и остались стоять у двери. Он выглянул вниз. Тётя Шура стояла у своей двери и громко рыдала, рядом стояли два солдата. Подбежавший отец что-то спросил, затем обнял её за плечи и завёл в комнату. Солдаты тоже зашли в квартиру. Юра хотел спуститься, но мама удержала его. Через несколько минут вернулся отец, он был бледен, руки дрожали.

– Что случилось? – спросила мама.

– Лёня погиб. Его привезли на поезде, нужно организовать доставку до дома и похороны.

– Как погиб? – вырвалось у меня.

– Ничего не знаю. Я поехал в военкомат, разберусь, затем нужно помочь Шуре, – отец быстро оделся и вышел.

– Я пойду, узнаю – сказал Юра и собрался выходить.

– Не нужно, сынок, я сама схожу, – сказала мама, надела чёрный платок и пошла.

Юра подошёл к окну. У подъезда начали собираться люди. Из дома напротив выскочила Наташа и бегом побежала к нашему дому.

Ближе к обеду подъехал на машине отец, следом за ним грузовая машина. Юра видел, что в кузове лежит большой деревянный ящик. Из машины вылезли два солдата, залезли в кузов и молотками отбили доски. Внутри был цинковый гроб. Они и ещё двое парней со двора взяли его и занесли в подъезд. Снова раздался истошный крик тёти Шуры.

Пришёл домой отец.

– Что случилось, как это произошло? – спросил Юра.

– Погиб Лёнька. Ехали куда-то на машине, машина перевернулась, а он был в кузове. Раздавило его, так, что гроб открывать не будут, – отец сел на стул и потёр лицо руками, – в армии иногда погибают. Такое бывает.

Юра стоял и молчал. Что говорить, было непонятно.

– Наверное, мне нужно сходить к ним? – спросил Юра.

– Сходи, обязательно. Наберись мужества и сходи. Будет непросто. Шура сейчас не в себе. Но ты должен сходить.

Юра переоделся и пошёл. В квартире было много людей. В коридоре стоял Максим, поздоровались. Юра прошёл в зал. Посреди на табуретках стоял цинковый гроб. На крышке Лёнькина фотография и солдатская фуражка. На стульях у гроба сидели тетя Шура и Наташа.

– А, Юрочка, заходи, – повернулась к нему тётя Шура, – попрощайся со своим другом. Нет больше моего Лёнечки. Если бы не ты, он был бы жив.

Она зашлась в рыданиях. Какая-то женщина дала ей понюхать нашатырь.

– Юрка, ты предал своего друга, поэтому так и получилось, – Наташа повернула к Юре своё заплаканное лицо, – я любила его, а теперь его нет. Если бы не ты с этим проклятым магазином, всё было бы иначе. Он бы выучился на офицера, мы бы поженились.

Слёзы душили Наташу, она рыдала навзрыд. Все, кто был в комнате, повернулись к нему.

– Наташа, ты же говорила, что вы простили меня. И ты, и Лёня.

– Да, мы тебя простили, если бы он не погиб. А так всё из-за тебя. Ты егопредал. Ты предатель.

***

Прошло двадцать лет, но слова Наташи, сказанные в те далёкие годы, больно обожгли душу Константинова. Он не только предал тогда своего друга, он предал и память о нём. За все эти годы он ни разу не вспомнил о Лёньке. Не вспомнил о Наташе, которую любил. Как сложилась её жизнь? Константинов не знал. Начисто вычеркнул их из своей жизни. И вот теперь память напомнила о них. Константинов лёг на кровать, свернулся калачиком и заплакал. «Ну зачем, зачем они попёрлись в этот магазин. Если бы не этот случай, вся жизнь пошла бы по-другому. Лёнька бы поступил в своё офицерское училище, затем они бы поженились с Наташей и всё было бы хорошо. У них. А у меня? – Константинов задумался, – что бы изменилось в моей жизни? Наверно ничего. Окончил Бауманку, женился на Люде, потом институт, полигон, Нина, дядя Коля и та же самая судьба?» Константинов встал и начал ходить по камере. «Нет – всё неправильно. Где можно было повернуть свою жизнь в другую сторону?» Константинов остановился, он вдруг понял. «Не нужно было совершать ту подлость по отношению к Лёньке, которую он совершил. Прав был тот милиционер, когда сказал, что преступление без наказания – это очень плохо. Вот она, поворотная точка его судьбы. Начало его кармы. Он должен был отказаться от предложения милиционера, от уговоров своего отца и полностью разделить участь с Лёнькой. Не замарать себя пятном предательства, пойти на суд и получить заслуженное наказание за свою глупость. Вернуться из колонии и начать новую жизнь. Понятно, ни о каком институте думать было бы нечего. Пошёл бы на завод, на фабрику, на стройку. В конце концов уехал бы на Север. И не было бы в его жизни ни Людмилы, ни Нины, ни полигона. А самое главное – не было бы предательства. Не было бы суда. И не сидел бы он сейчас в ожидании смерти». Константинов вновь лёг на кровать. «Да, к сожалению, ничего нельзя поправить в жизни. Что произошло, то произошло навсегда. Нельзя заснуть и проснуться в те далёкие годы юности. И начать жизнь сначала, по другому сценарию». Остаётся только ждать, когда пуля поставит последнюю точку в его книге судьбы.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ОБМАН

4.1. ЛЕНОЧКА

Константинов лежал на кровати и читал книгу. Неожиданно в двери загремел замок. Константинов отложил книгу и сел. В это время к ему никогда никто не заходил. В открывшуюся дверь вошел конвоир, в руке у него были наручники.

– Заключённый Константинов, – громко сказал конвоир и протянул к нему наручники.

– Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера, – спокойно ответил Константинов и протянул к конвоиру руки.

– Одевайся, тёплая одежда есть?

– Вот, только куртка, – ответил Константинов и надел её, затем протянул руки конвоиру, который защёлкнул на них наручники.

– Куда меня? – с дрожью в голосе спросил Константинов.

– Не бзди, на прогулку.

– На прогулку? – удивился Константинов.

Зв всё время пребывания в этой тюрьме это было впервые. Они прошли по длинным коридорам с множеством решётчатых замкнутых дверей и вышли во двор. Яркий солнечный свет ударил по глазам, так что пришлось даже зажмуриться. Морозный воздух ворвался в лёгкие и защипал лицо. Конвоир подтолкнул Константинова в спину и негромко сказал: «До забора и назад, гуляем пятнадцать минут». Константинов понял, что и это подарок от Червонца, с которым он так больше и не встретился. Решение не отдавать ему деньги было окончательным. Так что прогулка была первой и могла быть последней, как и еда из офицерской столовой. Константинов не спеша шёл вдоль стены здания. До забора было метров сто. Была осень. Снег ещё не лежал, хотя, судя по припорошенной траве у деревьев, он уже выпадал. Константинов этого не видел. Только теперь он ощутил, какой спёртый воздух был в его камере. Сквозь тонкую куртку его пробирал небольшой морозец, но это было даже приятно. Неожиданно Константинов остановился. Он вспомнил.

***

Юрочка сидел на санках, которые везла его мама. Сам он был закутан в тёплое одеяло, которое было подоткнуто со всех сторон. Ему даже было неудобно сидеть, так как под попой был бугорок. Шапка была крепко завязана под подбородком и немного давила. Но Юрочка терпел, он очень любил, когда мама катала его на санках. Вокруг был белый-белый снег. Он опускал руку в варежке, и она скользила по нему. Струйки снега вырывались из-под неё и засыпали ему рукав пальтишка. Увидев это, мама останавливалась и говорила: «Юрочка, не тронь снег, пальчики замёрзнут», – подходила к нему, поправляла его в санках и укладывала ручку на колени. Затем они катились дальше. Вдоль тропинки стояли высокие деревья. На них лежал снег. Время от времени он срывался и падал вниз. Юре нравилось смотреть, как снег падает на тропинку, иногда он попадал на маму, и та отряхивала рукава пальто и шаль, которой была укутана её голова. А иногда снег попадал на него. Юра смеялся и пытался сам стряхнуть снег с лица и шапки. Если у него это не получалось, подходила мама и вытирала ему лицо. На санках она возила его два раза в день. В садик и из садика. Юра любил свой садик. Ему было там весело, там была его подружка Леночка. Ещё он дружил с Костей. Они с ним строили дорогу из дощечек деревянного конструктора, по которой ездили их машинки. А вдоль дороги они делали города, и тогда машинки не просто ездили – они привозили в них всякие вещи, которые удавалось захватить себе. Леночка всегда играла с ними, правда, на машине ездить они ей не давали. Не девчоночье дело. На машинах ездят только мужики. Но Леночка не обижалась. Зато в строительстве городов она была главная и строила их сама. А они с Костей приносили ей кубики, кольца от пирамидок и всё, что могли достать. Детей в их группе было немного. Игрушек хватало на всех. Но всё равно они с Костей первыми врывались на большой ковёр, расстеленный на полу, и захватывали всё, что было нужно. Леночка приходила после них, когда Юра с Костей уже строили дороги. Мама приводила её в садик, когда все дети уже успевали переодеться, так как жили они далеко.

Сегодня мама привезла Юрочку на санках попозже, ей не нужно было торопиться на работу. В раздевалке уже никого не было. Она помогла ему снять пальто и повесила в шкафчик. Одеяло, которым она укутывала сына, сложила на санки и выставила их в коридор. Зашедшая в раздевалку воспитательница Нина Ивановна поздоровалась с Юрой: «Юрочка, доброе утро. Переодевайся сам, ты ведь уже большой, пять лет скоро, и беги в игровую. Твои друзья тебя заждались», – и вышла. Юра сел на пол и начал стягивать с себя ботинки, затем теплые штаны. Оставшись в одних колготках, он достал из шкафчика шорты и сандалики. Одел их. Затем сложил вещи в свой шкафчик и закрыл его. Подходя к своему шкафчику, Юра почувствовал какой-то вкусный запах. Он не спеша прошёлся вдоль всех шкафчиков в раздевалке и понял, что запах идёт из шкафчика Леночки. «Интересно, что так пахнет?» – подумал Юра и открыл дверцу. На полке лежало большое яблоко. Юра взял его. Оно было прекрасно. Всё золотисто-жёлтое, только один бочок был ярко-красный. Юра поднёс яблоко к носу и втянул в себя его запах. Затем незаметно для себя откусил кусочек. Сладко-кисловатый сок разлился по рту. Он чуть не захлебнулся им. Не удержался и откусил ещё. Потом ещё. Такого вкусного яблока он не ел никогда. Особенно зимой. Остановился тогда, когда в руке осталось чуть меньше половины. И тут он подумал, что это ведь Леночкино яблоко, она, наверное, очень расстроится, когда увидит, что половину яблока кто-то съел. Ему стало очень стыдно. Ведь она догадается, что это был Юра, так как он последний зайдёт в игровую. «Что бы такое придумать, чтобы Леночка не обиделась и не подумала на меня?» – Юра сел на стульчик и задумался. Незаметно для себя он доел яблоко до конца. В руке осталась только маленькая кочерыжка. «Теперь Леночка точно расстроится и может даже зареветь, она же девчонка, – подумал Юра, – но самое главное, она перестанет играть со мной и будет играть только с Костей». Настроение Юры испортилось, ему захотелось зареветь, но он сдержался и решил положить огрызок в шкафчик Кости: «Теперь Леночка подумает, что это Костя съел её яблоко, и не будет с ним играть». Юра так и сделал. Открыл ящик Кости и положил огрызок на полку. Затем вытер рот и побежал в игровую, где строительство дорог было закончено, и Костя вместе с Леночкой начали строить город. Сначала Юре было как бы неловко перед друзьями за этот маленький обман, но постепенно игра увлекла его, и он совершенно забыл о своей проделке.

В игровую зашла Нина Ивановна, хлопнула в ладоши и позвала всех в столовую. Юра с Костей пошли и сели за свой столик. Леночка побежала в раздевалку чтобы взять своё яблоко. Скоро она вернулась, громко ревя.

– Леночка, что случилось? – спросила Нина Ивановна.

– Яблоко, его там нет, – она размазала слёзы по лицу.

– Где нет, чего нет? – не поняла Нина Ивановна.

– Моё яблоко, мне нужно его съесть, чтобы не заболеть, – продолжала реветь Леночка.

– Успокойся моя милая, сейчас разберёмся.

– Его кто-то съел, – ныла Леночка.

– А ты, милая моя, уверена, что оно там было? Может, мама забыла его тебе дать?

– Нет, не забыла. Я сама его положила на полку.

– Хорошо, – сказала Нина Ивановна, а затем громко спросила, – дети, кто-нибудь видел или брал яблоко из шкафчика Лены.

«Нет», – раздался нестройный хор голосов. Юра тоже сказал: «Нет», – и покраснел. Ему стало очень стыдно. Он испугался, что Нина Ивановна узнает, что это он съел яблоко, и накажет его.

– Леночка, садись кушать, а потом вместе поищем твоё яблочко, никуда оно не денется, – сказала Нина Ивановна, усаживая Леночку за столик, где сидели Юра и Костя.

Когда все поели и вышли из столовой, Нина Ивановна взяла Леночку за руку и они пошли в раздевалку. Костя с Юрой тоже вышли в коридор и смотрели, что делает Нина Ивановна. Она подошла в Леночкиному шкафчику, открыла его и пощупала карманы её пальто, затем сняла с полки шапку и посмотрела там. Яблока не было. Она заглянула вниз, где стояли сапожки, и вытащила их. Яблока не было и там. Сердце у Юры сильно стучало. Он боялся, что Нина Ивановна догадается, кто съел его.

– Да, в шкафчике ничего нет, давай посмотрим в других, – сказала Нина Ивановна и открыла шкафчик Юры, – здесь тоже его нет.

Она начала открывать все шкафчики подряд и дошла до шкафчика Кости. Огрызок лежал на полке.

– Это от твоего яблока? – спросила Нина Ивановна, вытаскивая его за ножку.

– Не знаю, наверное, от моего, – ответила удивлённая Леночка.

– Это чей шкафчик, кажется, Кости? – спросила Нина Ивановна, затем она заметила стоящих в коридоре Юру и Костю, – заходите, друзья.

Они вошли и встали перед Ниной Ивановной.

– Костя, это твой шкафчик?

– Да, мой, но я не брал никакого яблока, – ответил Костя.

– Костя, зачем ты съел моё яблоко, я бы дала тебе откусить, если хочешь? – спросила Леночка и опять заплакала.

– Костя, тебя учили родители, что брать чужое нельзя? – строго спросила Нина Ивановна.

– Не брал я никакого яблока, отстаньте от меня! – крикнул Костя.

– Дети, ложь и воровство – самые нехорошие черты в человеке, сегодня ты наказан, иди встань в угол, – сказала Нина Ивановна.

Костя заревел и пошёл в угол, который был за шкафом в коридоре. Юра и Леночка вернулись в игровую. Только играть теперь у них не получалось. Без Кости было неинтересно. Как оказалось, это он был главный организатор строительства и дорог, и городов. Без него они не знали, что делать. Леночка поднялась с ковра и пошла к другим девочкам, которые играли в больницу. А Юра сел на стульчик и сидел один. Ему не хотелось ни к кому подходить. Было очень обидно, что Костя наказан и стоит один в углу. Слёзы текли из его глаз, и чтобы никто не увидел, он отвернулся к стене. Ему было жалко Костю, но он ни разу не подумал о том, что это он виноват, что Костю поставили в угол.

Начался обед. Нина Ивановна позвала всех в столовую. Юра подошёл к своему столику, где уже сидела Леночка. Она была грустна и не стала разговаривать с Юрой. В столовую вошёл Костя, всё лицо в размазанных слезах. Нина Ивановна отправила его умыться. Умывшись, Костя подошёл и сел за столик.

– Честное слово, я не брал твоего яблока, – сказал он.

– Костя, я не обижаюсь. Съел так съел.

– Нет, я не съел яблоко, – громко ответил Костя.

Его все услышали и повернулись к их столу. Подошла Нина Ивановна: «Дети, у нас произошла плохая история. Костя без спроса взял из шкафчика Лены яблоко и съел его. За это он был наказан. Брать чужие вещи без спроса нельзя, это воровство».

– Я не вор! – громко крикнул Костя, заревел и выбежал из столовой.

– Нина Ивановна, а почему Вы думаете, что это Костя украл Леночкино яблоко? – вдруг спросила Люда, она сидела за соседним столом.

– Людочка, потому что я нашла огрызок этого яблока в шкафчике Кости.

– Нина Ивановна, а я видела, как Юра ел это яблоко. Он стоял в раздевалке и ел его.

– Когда ты это видела? – спросила Нина Ивановна.

– Когда Юрка переодевался, я пошла в туалет и видела, как он грыз яблоко.

Юра покраснел. К нему подошла Нина Ивановна.

– Юра, это правда?

– Нет, она всё врёт! – выкрикнул Юра.

– Нет, не вру. Я видела. Со мной ещё была Маша.

– Машенька, что ты видела? – спросила Нина Ивановна и подошла к Маше, которая сидела у двери.

– Да, я видела, – покраснев, ответила Маша.

– Юра, встань, это правда? – спросила Нина Ивановна и подошла к Юре.

Юра стоял весь красный, из глаз текли слёзы.

– Что же ты молчишь, ответь.

– Ничего я не буду отвечать, – крикнул Юра и сел на стульчик.

– Дети, ложь и воровство – самые плохие черты человека. От них нужно немедленно избавляться, иначе вам будет очень тяжело во взрослой жизни. Юра, ты должен извиниться перед Леночкой и Костей. Ты украл яблоко у Лены и обманул, положив огрызок в шкафчик Кости.

– Не буду, не буду извиняться, – слёзы текли по щекам Юры, он стоял, и все смотрели на него.

– Юра, из-за тебя совершенно незаслуженно был наказан Костя, а ведь он твой друг, – сказала Нина Ивановна.

– Юрка, ты врун и обманщик. Ты – предатель! – громко крикнула Леночка, – я не буду больше с тобой играть.

«И я, и я, и я», – послышались голоса детей.

– Ну и не надо! – громко крикнул Юра и весь в слезах выбежал из столовой. Он забежал в спальню и не раздеваясь лёг на свою кровать. Слёзы душили его: «Ну и пусть, никто мне не нужен, никого мне не надо», – твердил он.

***

Константинов лежал на кровати, и слёзы текли из его глаз. «Зачем, ну зачем пришло это детское воспоминание?» – спрашивал он себя. О своём детстве он ничего не знал и никогда не пытался вспоминать. Но во время этой прогулки он вдруг вспомнил. Воспоминание пришло само по себе, словно морозный воздух задел какую-то струну в его душе и открылось то, о чём он совершенно забыл. Вспомнил всё, в самых мелких деталях, со всеми красками. Он вспомнил, что у Лены была красненькая кофточка и спортивные штанишки серого цвета. Вспомнил Костю. Он был выше Юры, волосы были ярко-черного цвета, подстриженные под «ёжика». Сколько же ему тогда было лет? Константинов решил, что около пяти. Может быть, шесть. Что было потом, он не помнил. Кажется, он закатил дома скандал и больше не пошёл в этот садик. Так как ни одного воспоминания ни о Лене, ни о Косте после того случая у него не осталось. Он не помнил, что было до этого случая, что позже. Он только помнил, вернее, вспомнил сегодня, как маленькая девочка крикнула ему в лицо: «Предатель!» Он вспомнил, что она картавила и не произносила букву «Р». Получилось у неё что-то похожее на «пледатель». Как ему было стыдно. Тогда. И теперь. Почему он так поступил? Мотивы его, пятилетнего мальчишки, теперь совершенно не понятны. Но он предал. И это главное. Это было начало его бесславного конца. Он стал предавать с пяти лет. И вспомнил он это, видимо, потому, что пришло время платить по всем своим счетам. Включая и тот, из его детства.

4.2. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КОНСТАНТИНОВ

«Именем Союза Советских Социалистических Республик приговорить к расстрелу», – произнесла его бабушка и пошла вперёд по длинному коридору. За ней шёл Константинов. Он почему-то был босиком, в белых холщовых штанах, в такой же белой рубахе, свисающей ниже колен. Коридор был тёмным, и только в самом конце был свет. Это было похоже на туннель метрополитена. Они двигались не спеша. Конец тоннеля всё приближался к ним и приближался. Они вошли в большой, ярко освещённый зал, заполненный людьми. Константинов вглядывался в лица и многих узнавал. Вернее, он знал, что они ему знакомы, но кто они, он никак не мог вспомнить. Неожиданно он увидал высокого мужчину в форме генерала. «Отец?» – выкрикнул Константинов. Но генерал посмотрел на него и отвернулся. Взял какую-то женщину под руку, и они отошли в темноту. Глаза Константинова метались по стоящим людям. Внезапно он увидел смеющегося мужчину. Это был Анатолий Иванович. «Толик, и ты надо мной смеёшься?» – крикнул Константинов, но в то же мгновение тот как бы растворился в толпе. Он больше не смог найти его взглядом. Но он увидел дядю Колю, тот держал под руку прапорщика с васильковыми погонами. «Боже, это ведь Трофимыч», – пронеслось в голове Константинова. Рядом с ними стоял Владимир Петрович с Мариной. Только они из всех присутствующих помахали ему руками, как бы прощаясь. Остальные либо его не замечали, либо, увидев, отворачивались. Внезапно зал закончился стеной с одной-единственной дверью. Константинов взялся за ручку и с трудом открыл её. В глаза ударил яркий зелёный свет. Он переступил порог и оказался на громадном лугу. Это даже был не луг, а нечто бескрайнее, где росла низенькая, как на газоне, трава. Она была ярко-изумрудного цвета. Над ней простиралось бескрайнее ярко-синее небо. Константинову стало жутко от того пространства, что открылось перед ним. Он обернулся к двери, в которую вошёл сюда. Но двери не было, как не было и стены, за которой находился зал. Перед ним был такой же бескрайний луг и такое же бескрайнее небо. Константинов не спеша пошёл вперёд. Вдруг он увидел людей, они как бы создавали коридор, по которому ему нужно было пройти. Подойдя поближе, он увидел молодого парня с девушкой. Они смотрели на него.

– Что, Юрка, не узнаёшь? – парень смотрел ему прямо в глаза. – Это я, Лёнька. Забыл меня? Но я-то тебя помню.

– Лёня, ты же погиб?

– Я погиб? Нет, Юрка, я буду вечно приходить к тебе и напоминать о твоей подлости.

– Юрка, ты подлец, ты предатель, – сказала девушка, и он узнал Наташу.

Она достала из стоящей рядом сумки яблоко и бросила в него. Оно больно ударило в плечо. Затем ещё яблоко и ещё. Константинов пытался увёртываться, но у него не получалось и все яблоки попадали в него. Он быстро пошёл вперёд, опустив голову. Внезапно он с кем-то столкнулся. Поднял голову. Перед ним стоял пожилой мужчина.

– Что, Юрий Иванович, не узнаёшь? – произнёс он.

– Леонид Парфёнович? – ответил Константинов.

– Как ты мог предать? Это было делом всей моей жизни. Я надеялся, что из тебя выйдет хороший учёный, но ты оказался предателем, – он достал из сумки яблоко и бросил в него.

Константинов втянул голову в плечи и быстро пошёл дальше. Впереди стояли две женщины и с ними два мальчика. Константинов сразу узнал их. Это были Ваня и Кирюша. Рядом стояли Людмила и Нина.

– Мама, а правда, что папа изменил нам? – спросил Кирюша.

– Да, дети, изменил. Он изменник, – ответила Людмила.

– Сыночки, это не так, я сейчас всё объясню, – быстро заговорил Константинов.

– Папа, ты предатель, – сказал ему Ваня.

– Ты предал не только свою семью, но и меня, – произнесла Нина, – ты изменник и предатель.

Дети достали яблоки и начали кидать в него. Константинов стоял не уворачиваясь. Яблоки попадали ему в лицо, в голову. Было больно, но он стоял. Потом медленно повернулся и пошёл дальше. Внезапно перед ним возникли девочка и мальчик.

– Юлка, ты пледал нас, меня и Костю, – картавя произнесла девочка. Константинов узнал маленькую Леночку и Костю.

– Юрка, ты обманщик, – произнёс Костя.

– Пледатель, пледатель и ещё обманщик – выкрикнула Леночка.

«Предатель, предатель, предатель!» – разнеслось незатухающее эхо. Константинов закрыл уши руками и пошёл дальше. Брошенные яблоки попадали ему в спину и голову. А он уходил от людей всё дальше и дальше. Внезапно он увидел, что зелёный луг заканчивается и перед ним открывается пустота. Её край был ярко выделен. Изумрудно-зелёная трава обрывалась чем-то чёрным. Что это было? Или изменялся цвет луга или это был провал в неизвестность? Даже подойдя ближе, Константинов не мог этого понять. Но летящие в него яблоки заставили сделать последний шаг. Нога провалилась в пустоту, и через мгновение Константинов полетел в бездну.

От падения захватило дух и Константинов резко проснулся. Он лежал на своей кровати весь мокрый от липкого пота. Сердце учащенно билось. Он сел и попытался прийти в себя. Какой странный и страшный сон. Он увидел всех людей, которых предал в этой жизни. Всё его существование разделилось как бы на различные жизни. И вехой, разделом служили эти люди.

Его сыновья. Ваня и Кирюша. Очень сложно понять, предал ли он их? Да, он ушёл от жены, которую не любил и которая не любила его. Их ненормальная жизнь продолжалась очень долго и, наверное, продолжалась бы ещё, если бы не Нина. Нину он любил. А может, нет? Просто она оказалась палочкой-выручалочкой в сложной жизненной ситуации. Ему было хорошо с ней. Очень хорошо. Как никогда не было с его Людмилой. А любила ли она его? Наверное, нет. Он также оказался для неё отдушиной, куда она смогла выплеснуть своё нерастраченное женское тепло. Ей было необходимо о ком-то заботиться. На полигоне не хватало общения, не было новых лиц. А когда она вырвалась на просторы большого города, он стал ей не нужен. Так же, как и она ему. Расстались без сожаления. Так же без сожаления и даже с облегчением он расстался с Людмилой. Но его дети? Они были в чём виновны? За что он предал их? Просто они оказались мелкой разменной монетой в его конфликте с Людой. Уходя от неё, он не подумал, как будут жить его сыновья. Кто сможет, да и сможет ли, заменить им отца? А это уже предательство. Строить своё счастье за счёт несчастия других. Особенно если другие – это его собственные дети. Да и построил ли он счастье, оставшись один, тоже большой вопрос. Константинов вытащил из книги фотографию своих детей, положил на табуретку и встал перед ней на колени. Он молил их о прощении. Хотя точно понимал, что прощения быть не может. Слезы лились по его лицу, он их не вытирал, а только повторял, как заклинание: «Прости меня, Ванечка, прости меня, Кирюша». В камере было почти темно. Простояв на коленях достаточно долго, он поднялся, спрятал фотографию в книгу, подошёл к умывальнику, умылся и снова лёг на кровать. Этим предательством закончилась семейная жизнь Константинова.

Другая жизнь, школьная, закончилась предательством своего лучшего и единственного друга Лёньки. И снова он не хотел верить, что совершил предательство. Просто так сложились обстоятельства. Ведь Лёнька мог погибнуть, и не уйдя в армию. Но получилось так, что Константинов был виноват в том, что ему пришлось пойти служить. Он со своим отцом решили, что лучше армия, чем тюрьма. Они решили за Лёньку. «Но почему, почему я не чувствую своей вины за то, что мы пошли в тот магазин? – в который раз спрашивал себя он. – Вот где была первопричина случившегося». Он его предал тем, что предложил пойти с собой. Во сне Лёнька пообещал приходить к Константинову постоянно. «Пусть приходит, пусть не даст покоя моей совести или что там останется после смерти. Его душе. Я заслужил это. Прости меня, мой школьный друг. Прости, хотя нет мне прощения за предательство».

Вспомнился добрый и мудрый Леонид Парфёнович. Ведь это он сделал из Константинова учёного. Он доверил ему заниматься разработкой системы. Только благодаря Леониду Парфёновичу Константинов стал тем, кем стал. Ведущим специалистом, с мнением которого считался Главный. А теперь Леонид Парфёнович бросил в него яблоком и назвал предателем. «Но не предавал я Вас, мой учитель. Я просто хотел отомстить этому выскочке, Анатолию Васильевичу, – Константинов встал и начал ходить по камере, – но получилось так, что я предал дело, которому Вы служили многие годы, которому я служил всю свою жизнь». Константинов зажал голову руками и завыл, как собака. В этот вой он вложил всю ненависть к себе. За то, что предал своих мальчиков, за то, что предал очень хорошего человека, который бросил в него яблоко. Ваня и Кирюша тоже бросили в него яблоки. Яблоки бросали и Лёнька с Наташей. Почему яблоки?

И тут перед ним предстала картина, как он, Юрочка Константинов, сидит на стульчике в раздевалке детского садика и торопливо ест яблоко. Оно было прекрасно. Всё золотисто-жёлтое, только один бочок был ярко-красный. Константинов вспомнил его сладковато-кислый вкус. Было ощущение, что он только что откусил от него кусочек. И он понял, что вот он, Рубикон, который отделял его от предательства. Это яблоко. Съел его, затаившись как вор. Потом он стал предавать своих друзей, своих детей, своих женщин. Свою Родину. Не будь того ЯБЛОКА, всё могло бы пойти иначе. Его бы не перевели в другой садик, они бы не переехали в другой город, у него не было бы друга Лёньки, он не поступил бы в Бауманку, не женился на Люде, не было бы сыновей, не было бы работы в институте. Но, к сожалению, история не имеет сослагательного наклонения. Что было, то было. За все свои предательства всю свою жизнь он старался оправдывать себя. За всё, кроме съеденного яблока. Этому не было и не могло быть никакого оправдания. Было ЯБЛОКО, и была та жизнь, которую он прожил. И которая скоро, очень скоро закончится. Хорошо, что его расстреляют. Как бы он жил дальше, если бы его помиловали? Постоянно с грузом своей памяти о людях, которых он предал? Забыть этого не удалось бы никогда. Все прожитые им жизни заканчивались предательством. Последняя, четвёртая жизнь, или какая там по счёту, закончится его смертью.

Каким-то чувством он ощущал, что конец близок. Не зря ему приснился такой страшный сон. Говорят, что перед смертью человек вспоминает всю прошедшую жизнь. Вот и он вспомнил. У всех попросил прощения.

После завтрака Константинов сидел на кровати и ждал. Было такое ощущение, что ему нужно куда-то уезжать и он ждёт машину, которая задерживается. Все вещи собраны, он готов, но машины всё нет и нет. Лежать не мог, читать не мог. Что-то витало в воздухе. Наверное, ощущение приближающегося конца. Смерти он не боялся. Он был готов к ней. Она была избавлением от всех его мыслей о людях, которых он предал. Единственное, чего он боялся, была боль. Он боялся, что будет очень больно, когда пуля вонзится ему в голову. Но он надеялся, что ЭТО произойдёт очень быстро. Как укол, которого боятся все. Константинов встал, оглядел свою камеру. Несмотря на всю невзрачность, он к ней привык. Сколько времени он в ней провёл? Вспомнить не мог. Время в камере остановилось. Может, месяц, может, полгода, а может, и целый год. Календаря он не вёл. Какое время года сейчас, он не знал. Константинов очень ослаб. Прогулка на улице была всего одна. Кормили очень плохо. Двигался мало, спортом не занимался. В основном лежал на кровати. Внезапно загрохотал открываемый замок. Константинов весь напрягся, выступил пот на спине. Руки мелко задрожали – он понял, пришли за ним. В камеру вошёл конвоир с наручниками в руках, вместе с ним солдат в белом халате. Константинов прокричал: «Константинов, статья шестьдесят четвёртая, высшая мера», – и протянул руки конвоиру. Тот застегнул на них наручники. Подошёл другой солдат и задрав ему рукав до плеча, сделал укол в предплечье. «Это зачем?» – спросил Константинов. Ему не ответили. «Следовать за мной», – проговорил конвоир и вышел из камеры. У двери в коридоре стоял ещё один конвоир, он пошёл сзади. Они прошли по коридору и начали спускаться по лестнице вниз. У Константинова закружилась голова и ноги стали ватными. «Это, наверное, от укола», – подумал он. Затем пошли по длинному коридору, где не было ни одной двери. Константинов плохо соображал, его начало качать из стороны в сторону, и конвоир взял его под руку, чтобы он не упал. Наконец они дошли до единственной двери в этом коридоре. Конвоир открыл её и впустил Константинова. Комната была не большой. Впереди стоял длинный стол, за которым сидело несколько человек. На табуретках сбоку сидело двое солдат. Лиц Константинов разглядеть не мог, всё плыло перед глазами. Его посадили на табурет перед столом и сняли наручники. Константинов сделал усилие над собой, напрягся и наконец смог разглядеть сидящих за столом. Полковник, начальник лагеря. Его он видел ещё тогда, когда Константинова высадили из вагона. Рядом сидел старший лейтенант с усами, Антон, правда, теперь он был с капитанскими погонами. Несколько поодаль сидел ещё один подполковник, а рядом с ним поп. С боковой стороны стола сидел доктор. Он был в военной форме и белом халате, погон видно не было. Поп был в рясе и на груди висел большой крест. Константинов поглядел в сторону, где на табуретках сидели двое солдат. Они были, скорее всего, сверхсрочниками, так как оба были не молоды. Поднялся начальник лагеря и повернулся к подполковнику.

– Заключённый доставлен, – и сел на место.

– Назовите ваше имя и фамилию, – обратился к нему подполковник.

– Константинов Юрий Иванович, – спокойно ответил Константинов. Он уже понял, что сейчас его расстреляют и почему-то совершенно упокоился.

– Ваша дата рождения? – вновь спросил подполковник.

Константинов ответил.

– Имя Ваше жены?

– Я не женат.

Подполковник посмотрел в бумаги, лежащие перед ним.

– Имя Вашей бывшей жены?

– Людмила.

Подполковник вновь посмотрел в бумагу.

– Где Вас задержали?

Константинов ответил.

Подполковник что-то записал и передал лист попу, тот тоже поставил свою подпись. Затем капитану и полковнику. Когда все подписались, спрятал лист в папку. Затем вновь поднялся начальник лагеря.

– Согласно решению суда, – он назвал номер и дату, – Вы, гражданин Константинов Юрий Иванович, приговорены к высшей мере наказания. К расстрелу. Приговор будет приведён в исполнение сегодня. Вам понятно, за что Вам вынесен такой приговор?

– Да, – спокойно ответил Константинов. Ни один мускул не дрогнул на его лице.

Из-за стола поднялся поп и подошёл к нему.

– Я протодиакон церкви Святой Параскевы, отец Николай. Сын мой, Вы крещённый? – тихим неспешным голосом заговорил поп.

– Да, батюшка, крещённый. Но в церковь не хожу и в Бога не верю.

– Бог, сын мой, существует в независимости от того, верите Вы в него или нет. Бог есть в душе каждого человека. Даже если Вы отрицаете его.

– Батюшка, не тратьте на меня времени, уже поздно приобщать меня к религии, – перебил его Константинов.

– Сын мой, Вы стоите на пороге Великого таинства перехода в мир иной. Вы должны раскаяться в совершённом грехе и тогда Бог отпустит Ваше прегрешение.

– Батюшка, я уже давно раскаялся. Я просил прощения у всех людей, которых предал.

– Бог милостив, и Вы будете прощены, если Ваше раскаяние было искреннем. Желаете ли Вы совершить Таинство Покаяния? Соборование?

– Извините меня, не желаю.

Встал капитан с усами.

– Я заместитель начальника лагеря по воспитательной работе. Есть ли у Вас какие-либо претензии к руководству лагеря? Может быть, последнее желание. Мы сможем его выполнить, конечно, в пределах допустимого. Может, закурить, выпить?

– Спасибо, не курю. И претензий не имею. А вот выпить можно.

Капитан вышел из-за стола, подошёл к стоящей в углу тумбочке и достал оттуда графин и стакан. Налил полстакана и кивнул на него Константинову. Сам отошёл снова к столу. Константинов подошёл, взял стакан в руку, выдохнул и выпил маленькими глотками. Капитан подошёл и вытащил из тумбочки большое яблоко, разрезал его ножом не четыре части. «Закусывайте», – сказал он. Константинов посмотрел на яблоко. Всё золотисто-жёлтое, только один бочок был ярко-красный. Он вздрогнул: «Вот оно, это яблоко, которое привело меня в такому концу». Его затрясло и он закричал: «Уберите яблоко, я не хочу, не хочу, не хочу!» Махнул рукой, яблоко полетело на пол. Конвоир, стоящий сзади схватил Константинова за руку и хотел её завернуть за спину, но его остановил окрик капитана: «Отставить!» Конвоир отпустил руку и отошёл от него. Капитан налил ещё стакан. Константинов схватил его и, стуча о края зубами, выпил. Отдышался. Успокоился. Поставил стакан на тумбочку и снова сел на табурет. «Ну что ж, все формальности соблюдены», – сказал подполковник и кивнул сидящим на табуретках сверхсрочникам.

Они подошли к Константинову и под руки вывели его из комнаты. Константинов оглянулся. Все стояли, поп шептал молитву. «Идите вперёд», – подтолкнул его один из солдат. Константинов пошёл по длинному коридору. На потолке висела одна-единственная лампочка. Конец коридора вообще не был освещён. Константинов, покачиваясь, медленно шёл. Внезапно он услышал щелчок предохранителя. Весь напрягся, пальцы собрались в кулаки и крепко сжались, до боли в ладонях. Вдруг по полу покатились яблоки. Золотисто-жёлтые, с ярко-красными бочками. Они катились нескончаемым потоком. Константинов боялся наступить на них и остановился. Яркая вспышка ослепила его. Звука выстрела он уже не услышал и, не почувствовав боли, рухнул на пол лицом вниз. Под ним стала образовываться лужа крови. Солдаты подошли к нему. Один из них ткнул носком сапога в его ещё подрагивающую ногу. Другой наклонился, присел на корточки и, задрав штанину, взял его ногу в свою руку.

– Это ты чего? – спросил солдат дрожащим голосом.

– Чтобы ночами не приходил. Подержись за ногу.

– Ещё чего. Ты стрелял, ты и держись.

Все не спеша вышли из комнаты. Первым шёл доктор. Наклонился, потрогал пульс на шее. «Готов», – спокойно сообщил он. Подошёл поп. Перекрестился и что-то запел тихим голосом. Капитан сказал солдатам, чтобы всё здесь убрали, вымыли стены. Они вытащили откуда-то носилки, положили на них тело, накрыли простынёй, которая быстро окрасилась красным, и унесли. Все вернулись в кабинет. Подполковник достал какой-то лист с напечатанным текстом. Все расписались. Полковник вытащил из тумбочки графин, стаканы и налил всем по полному. Вынул тарелочку с нарезанным салом. Все молча выпили. Поп спросил: «Валентин Тимофеевич, извини, не запомнил, как звали покойника?»

– Батюшка, его звали Юрий, Юрий Иванович Константинов, – ответил полковник.

Капитан разлил по второй.

– Юрию при крещении дают церковное имя Георгий, – сказал батюшка, а затем пропел: «Упокой Господь душу новопреставленного раба твоего Георгия. Аминь».

Все перекрестились и молча выпили.

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ПРЕДАТЕЛЬСТВО

  1.1. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КОНСТАНТИНОВ

  1.2. ДЯДЯ КОЛЯ

  1.3. ТРОФИМЫЧ

  1.4. ПАВЕЛ КОНДРАТЬЕВИЧ

  1.5. ОТЕЛЬ «КАЛИФОРНИЯ»

  1.6. ТЮРЬМА

  1.7. АЛЕКСАНДР АЛЕКСАНДРОВИЧ

  1.8. ВЛАДИМИР ПЕТРОВИЧ

  1.9. ОЛЯ

  1.10. ПОЛКОВНИК КОНДРАТЬЕВ

  1.11. ДЕНЬГИ

  1.12. ТИМОФЕЕВ ВАЛЕНТИН ГРИГОРЬЕВИЧ

  1.13. АНАТОЛИЙ ВАСИЛЬЕВИЧ

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ИЗМЕНА

  2.1. КАПИТАН ВИТЁК

  2.2. ЛЮДА ИВАНЦОВА

  2.3. НАДЮХА

  2.4. НИНА

  2.5. СОЛОВЬЁВ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ПОДЛОСТЬ

  3.1. ЧЕРВОНЕЦ

  3.2. НАТАША

  3.3. ЛЁНЬКА

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ. ОБМАН

  4.1. ЛЕНОЧКА

  4.2. ЮРИЙ ИВАНОВИЧ КОНСТАНТИНОВ