Огонек [Мари Вайлет] (fb2) читать онлайн

Мари Вайлет Огонек

За мозайчатым окошком, укутанным тонкой сетью призрачных узоров, изящные снежинки хрустящими хлопьями игриво заметали следы человеческих ботинок на свежем, недавно выпавшем снегу.

Тишина, повисшая в гостиной перед полуночью, бренчала маленьким колокольчиком, звенела натянутыми струнами невидимой лютни, разливалась по комнате шепотом невесомых пылинок. И лишь иногда полено, обласканное неярким пламенем камина, потрескивало в такт этой тишине, подпевая ненавязчивым хрустом.

В приглушенном полумраке в беззаботных теплых хороводах танцевали блики свечей, и тени разбегались пугливыми ланями, задорно прыгая по мрачным стенам. Недружелюбно дулась темнота, скрываясь в дальнем углу за сложенными горкой спальными мешками, приготовленными для предстоящего праздника.

Запахи корицы и спелых мандаринок, уложенных в расписные фруктовницы, перекликались пьянящей сладостью. Терпкий смолистый аромат хвои тянулся от пушистых веток праздничной ели, лениво прятался в теплых носках, развешанных на каминной полке; превращал уютный зал в заснеженный пролесок.

От изобилия ароматов Сириус поморщился и несколько раз недовольно фыркнул, потирая большой лапой черный влажный нос. После – широко зевнул и клацнул острыми белыми клыками; сладко потянулся, выгнулся дугой и тряхнул почти что львиной гривой. Ярче каминных искр блеснули в полумраке янтарные кошачьи глаза.

Сириус спрыгнул с обитого шениллом дивана на пушистый ворс тканого из кенафа ковра и прислушался, подрагивая длинными усами и кисточками на кончиках широких ушей.

Под елкой томились упакованные в шуршащую бумагу плитки горького шоколада, атласной зеленой лентой были перетянуты сладкие трости, обвитые красными и белыми змейками карамели. Горьковатое имбирное послевкусие цеплялось за шершавый язык, а тонкая сладость овсяного печенья… Овсяное печенье!

Кот тут же нашел взглядом тарелку ароматного лакомства на журнальном столике, жадно облизнулся и мягкой поступью подобрался к добыче. Ловким прыжком забрался на стол и вдохнул полной грудью. По-кошачьи довольно заурчал, когда заприметил рядом с печеньем стакан сливочного молока – маленькая хозяйская дочка ждала в гости Санту, но Сириус оказался быстрее.

Желтоватый блеск свечей переливался на дымчатой кошачьей шерсти яркими отблесками, когда Сириус ерошился от удовольствия, лакая молоко и шумно чавкая.

Как раз в тот момент, когда кот заканчивал свою трапезу, самое широкое полено в угасающем камине с треском переломилось пополам, подняв за собой вихрь пепла и брызг искр.

От такой неожиданности Сириус подпрыгнул на месте, протяжно подвывая по-кошачьи, и опрокинул бокал. Молоко разлилось небольшой лужицей, а кот сорвался со стола прямо к лохматой елке и спрятался за блестящей коробкой, прижав уши.

Бревно зашипело, заклокотало, задергалось и наконец притихло. Сириус презрительно прищурился.

Горделиво вскинул морду, перепачканную в молоке, и вышел из своего убежища с надменным видом, высоко задрав длинный хвост. Но не прошел и пяти шагов, как этот самый хвост зацепился за коварную нижнюю ветвь. Сириус нахмурился, свел пушистые брови и дернул хвостом что было силы. Послышался перезвон хрупкого стекла и вдруг – удар, да такой гулкий, что для Сириуса мир стал немым на несколько долгих секунд.

На этот раз от страха кот застыл на месте, вздыбившись и распахнув блюдца-глаза, которые горели ярче танцующих на полках свечей в золотистых канделябрах.

Когда звуки стихли, Сириус опасливо обернулся. На его счастье, елка осталась на месте, все так же переливалась мелкими цветными каплями, когда декоративный дождик трепетал от дыхания гуляющего по дому сквозняка.

Что-то неприятно яркое вдруг попало Сириусу прямо в глаз, и он зажмурился, а лучи света продолжали назойливо маячить, рассыпаясь тонкой паутинкой. Кот попытался отойти, чтобы со стороны увидеть странность. Не помогло: что вправо, что влево, – свет словно дробился мелкими снежинками, только бы не дать коту себя рассмотреть.

Сириус недовольно фыркнул и по-охотничьи прижался к полу. Серебристые блики вдруг притаились следом, как будто, потеряв кота из виду, тоже решили скрыться.

Наконец кот смог разглядеть несколько битых осколков тяжелого стеклянного шара с искусно прорисованным фейерверком снаружи и зеркальным напылением на стенках внутри. И в этих битых зеркалах кот увидел тот самый свет, теперь уже поутихший и поугасший, отдающий холодной голубизной, переливавшийся серебряной нитью.

Сириус подкрался ближе, затем вплотную и осторожно потянулся лапой к одному из осколков. С любопытством отодвинул его в сторону и замер от неожиданности.

Перед кошачьими глазами предстало нечто, напоминавшее совсем крохотное пушистое облачко, что парит в густой синеве неба, когда за окном пляшет теплое солнце. Только облачко это не было ни белым, ни пушистым, а сверкало пестрыми брызгами, переливалось густыми цветами, как каменья в дорогих украшениях, в которые хозяйка так любила наряжаться перед тем, как выйти из дому.

Облачко вдруг чихнуло, и тонкий звон, подобно бьющемуся хрусталю, разлетелся во все стороны мерцающей крошкой.

Сириус в недоумении нахмурился пуще прежнего и пробурчал, растягивая слова:

– Так-так, а что бы это значило? – а облачко вдруг встрепенулось, вздрогнуло и перестало светиться. Превратилось в маленькую звездочку, в крохотный огонек, от которого не веяло ни теплом, ни дымом.

– А что бы это значило? – тончайшим перезвоном повторило оно, и кошачьи глаза наполнились искренним недоумением.

Сириус прижал уши и несколько раз моргнул в надежде, что иллюзия бесследно испарится. Но малыш и не думал пропадать, и кот чувствовал, будто незваный гость смотрит ему в самую душу своими невидимыми ясными глазками.

– А что это ты такое? – наконец спросил кот, продолжая боязливо жаться к полу.

– А что это я такое? – вторил огонек и закружился на месте бледной вспышкой.

Сириус склонил голову на бок, затем на другой; поднялся и уселся напротив таинственного облачка.

– А что это ТЫ такое? – вдруг прозвенел голосок, и Сириус сначала даже не понял, что обращаются к нему.

– Я? Понятное дело – кот, – ответил он и в подтверждение важно дернул хвостом.

– И я – кот, – повторил малыш, и его тихий смех отразился глухим перешептыванием стеклянных игрушек на еловых ветках.

– Уж нет! – фыркнул Сириус. – Какой из тебя кот? Хвоста у тебя нет, клыков и шерсти – тоже. Да и где это видано, чтобы коты выпадали светом из елочных игрушек?

– А кто же я? – как-то раздосадовано спросил малыш, и его тонкий голос прозвучал протяжно и пискляво.

– Ты?.. – Сириус задумался – Я, разумеется, мало сведущ в подобных чудесах, но думается мне, что ты – мелкое облако, сорвавшееся с неба. Или, может, огонек, как вон те ребята, – и кот кивнул на догорающие на каминной полке свечи.

– Огонек! Огонек! – оживившись, повторил голосок, и свечение его стало едва ярче.

Сириус вдруг поднялся, вальяжно обошел малыша вокруг, присматриваясь и принюхиваясь, и добавил:

– Только вот ты на них не очень-то похож.

– Почему это? – удивился Огонек и задребезжал: – Они – огоньки и я – Огонек.

– Да только другой ты. Они – кусачие и совсем не дружелюбные. А ты – какой-то особенный, – Сириус снова выгнул шею: – Только вот не пойму я никак, что в тебе странного.

– Огонек! Огонек! – требовательно зазвенело облачко, и Сириус тяжело выдохнул.

Подумал еще немного, и вдруг в его наполненных теплым медом глазах промелькнула идея.

– А давай у них и спросим! – предложил кот. – Не оставлять же тебя здесь, среди осколков. Если ты такой же, как они, то кто-то тебя и приютит на свой фитиль. Уж своих они обижать не станут.

Огонек согласно взвился в воздух.

– Забирайся на меня, малыш, – подозвал Сириус и пригнулся на лапах, позволяя Огонечку вспорхнуть себе на холку. – Только не свети так ярко, мне в полумраке передвигаться быстрее и приятнее.

Малыш ничего не ответил, потускнел как смог и притаился среди густой кошачьей шерсти.

Сириус в несколько ловких прыжков пересек зал, запрыгнул на кресло, с него – на каминную полку и боязливо подкрался к цветным свечам.

Воск неторопливо плавился крупными каплями, источая густой аромат смущенных лавровых листьев и приторного цитруса. Пламя ритмично дрожало на ссутулившихся фитилях, но от кошачьего прыжка огни вдруг волнами заиграли из стороны в сторону и недовольно забубнили, заворчали треском и шипением.

– Ну вот, – тихо проурчал Сириус, прижимая уши, – можешь познакомиться со своими друзьями.

Огонек осторожно сполз с кошачьей спины и подплыл к самой низкой, самой сгорбленной свече. Смущенно покосился на нее, затем оглянулся на кота, что подбадривающе улыбнулся.

– Огонек… – представился малыш и замер в ожидании ответа.

Старая свеча вдруг хрипло усмехнулась и сгорбилась еще сильнее, отчего пепел ссыпался с ее фитиля прямо в горячий воск.

– Не горишь, – скрипящим голосом ответила она. – Где же это видано, чтобы «Огонек» и не горел?

– А я могу! Могу гореть! – взбодрился малыш и засиял вдруг так ярко алмазными гранями, что даже свечи померкли в его мерцании.

– Прекрати-и! – закряхтела старая свеча, и Огонек покорно померк. – Что же, поди ближе к моему пламени. Посмотрим, может, ты гореть будешь, коли светить не умеешь как положено.

Огонек поугас еще сильнее, словно нахмурился или смутился. Сириус недовольно прищурился, но свеча предупреждающе встрепенулась, и кот остался сидеть на месте, нервно подергивая хвостом.

Огонек подлетел ближе и взвился в воздух, осел на самый краешек воскового озера, от которого тянуло благовониями.

– Ну давай же, – подозвала свеча, – теперь коснись моего огня. Если сумеешь разгореться, я тебя при себе оставлю.

Ближе подходил Огонек к пламени, а у Сириуса шерсть поднималась дыбом – не доверял он красоте вольных свечей. Никогда не нравились ему их задорные игры, когда они мешали его ночной охоте, разгоняя тени, или когда дурманили своим ароматом – терпким и надоедливым, – путали кошачьи мысли.

– Ай! Жжется! – вдруг воскликнул Огонек, и серебряный плач невидимой дымкой повис в сгущенном воздухе.

– Сказала же, неправильный ты! – укоризненно пожурила свеча. – Мы, свечи, тепло отдаем да плавим тягучий воск. И никогда не хвастаемся – не ослепляем друг друга, даже коли умеем! – с ярой завистью вскрикнула она.

– А я… не хвастаюсь… – начал было малыш, но свеча перебила его скрипучим смехом:

– Совсем ты не Огонек, а непонятно что такое! – обидела она, а Сириус набрался храбрости: в один прыжок оказался рядом и что было силы дунул на ее заносчивое пламя.

Сизым дымом истаяла злобная насмешка, и остальные свечки тут же замолчали. Смирно вытянулись их фитили.

– Огонек? – тихо позвал Сириус, пытаясь найти глазами среди дымного марева свое ласковое облачко. – Поди сюда, малыш, или покажись хотя бы.

Тусклым шаром выплыл Огонек к Сириусу, не звеня и не искрясь. Слышно было только тихие всхлипы, как трель разлетающихся стеклянных осколков.

– А ты не плачь, – подбодрил кот, помогая Огоньку забраться к себе на спину. – Вредные они, эти свечи, ты их не слушай.

– Кто же я? – отозвался Огонек и раздосадовано добавил: – Не свеча.

– Не свеча, – подтвердил кот. – Но, быть может, ты – искра? Я видел, как они разлетаются яркими всполохами, совсем как ты. А еще любят хихикать и позировать, веселые они – каминные дочери. Точно знаю, они тебя к себе примут. Не оставаться же тебе здесь, с этими… – и Сириус с пренебрежением покосился на свечи.

Камин давно догорал, и редко пробивались из-под гущи серого пепла языки засыпающего пламени. Сириус присел прямо перед кирпичной аркой, украшенной лозами изумрудного плюща. Из красных, белых и синих носков торчали головы Щелкунчиков в высоких шапках и самые разные сладости. Аккуратные веточки остролиста переплетались с омелой и сухими дольками апельсинов: примостились вдоль декоративного плюща, как конфетти на елке.

Огонек спустился с кошачьей спины и внимательно присмотрелся к красно-рыжим тлеющим углям.

– Где же искры? – спросил он и забряцал вопросительным звоном.

Сириус улыбнулся так, как может улыбаться только настоящий кот: хитро и загадочно, словно он – и только он один – ведает самую большую тайну на земле.

После Сириус обошел камин и ловко забрался на кирпичный выступ, запрятанный среди густых зеленых листьев, на котором покоилась железная кочерга.

Выгнулся, нарочито сладко зевнул и встрепенулся, а потом – раз – и столкнул кочергу в топку задними лапами; тут же отпрыгнул как можно дальше.

Послышался глухой стук, и в следующую секунду потемки озарил всполох рыжеватых брызг. А из топки, как в настоящей сказке, толпой ослепительных фейерверков вылетели беззаботные шумные искры.

Сириус улегся поодаль и принялся тщательно вылизывать шелковистую шерсть, не забывая то и дело поглядывать на своего маленького сияющего друга.

А Огонек тем временем замер в детском восхищении, забывая даже поблескивать. Он неотрывно следил, как рассыпаются на тысячи песчинок, словно крошечные звезды на небесном полотне, каминные сестры. Они заливались ласковым смехом и перекликались друг с другом задорными песнями. Кружились в сливочном вальсе и, подобно кружевам, сплетались в изысканные узоры.

– Прекрасные искры! – с восторгом вскрикнул Огонек, а они вдруг дружной стайкой ринулись вниз и завертелись над ним хороводом.

– Какой забавный! – послышалось с одной стороны.

– Какой красивый! – восхитились с другой.

– А как блистает, как блистает! – заметили с третьей.

– Как елочная мишура в отблесках огня!

– Как блики на хрустальных каплях воды!

– Кто же ты? Кто же ты? – в один голос потребовали искры.

– Я – Огонек! – ответил он и, подумав, поправился: – Или облачко, или звезда… Но я не кот и не свеча!

Искры засмеялись так заразительно, что даже Сириус не сдержал легкой улыбки, поблескивая желтыми глазами.

– А может быть, я – искра? Такой же, как и вы? – с надеждой в голосе отозвался малыш.

Искры в момент стихли, тревожно зашептались и засуетились. Затем несколько раз облетели вокруг Огонечка суматошливым порывом и снова о чем-то заволновались.

Сириус замер в напряжении, не отводя острого взгляда от толпы дочерей пламени.

Наконец одна из них заговорила:

– Ты, Огонечек, прекрасное творение, – от веселья в ее голосе осталась неясная рассеянность и досада, – самое прекрасное из всех, что нам довелось увидеть в эту волшебную ночь. Только вот не наш ты, мерцающий малыш, не пылом рожденный.

– Но погоди отчаиваться! – вмешалась другая искра. – Наш век – короткое мгновение пляски, ослепительная секунда радости. Отнюдь – мы не вечные и времени сиять нам отмерено совсем немного.

– Но ты, Огонечек, – подхватила третья, – будто бы вечный!

– И нам не по пути, маленькое солнышко наступающего праздника, – с сожалением вздохнули сестры-искры в один голос, – но и ты свой путь обязательно найдешь!

Выкрикнули и в последний раз вспорхнули к потолку; задребезжали, захохотали и растаяли ясными вспышками в ночном сумраке, серыми хлопьями пепла медленно опустились на мягкий ковер.

– Обязательно найду… – повторил Огонек и умолк.

Кот вздохнул, тряхнул хвостом и едва слышно подошел к своему блестящему облачку.

– Пойдем, – ласково позвал Сириус, – я покажу тебе свое самое любимое место в этой комнате.

Огонек покорно взобрался на холку, и они в два прыжка оказались на дубовом подоконнике перед холодным окном, затянутым сетью морозных плетений.

Не успел Сириус усесться, как Огонек вдруг отозвался серебряным звоном и залился приятным свечением.

Там, снаружи переливались холодным блеском белесые хлопья.

– Это – снежинки, – пояснил Сириус и присел рядом.

– Может быть, я – снежинка? – спросил малыш, переливаясь от волнения алмазным блеском.

– Все, конечно, может быть, – пробормотал кот, задумчиво нахмурившись, – хоть и вряд ли. Снежинки – они как веселые искры, только рождены не жаром, а зимней стужей. Холодные дивы только и могут, что красиво кружить, передразнивая отсветами огоньки в елочной мишуре. А выйдет солнце – посеребрит их, поиграется, и истают они в его любящих руках самой простой водой.

Огонек все же приблизился к окну. Присмотрелся и даже засопел. А потом вдруг отпрянул, встрепенулся подобно коту и тихо согласился:

– Холодные.

Сириус и Огонек сидели у промерзлого стекла и наблюдали, как малиновые предрассветные лучи ленно ползли по искрившемуся снежному полотну. Вихрились в манящем танце алмазные снежинки, расцветали узорами, сплетались хороводами – и смиренно расходились, разделенные строгими порывами колючего ветра.

Дух Праздника прогуливался эфирной походкой по свежим сугробам, ложился белоснежными валиками на промерзлые подоконники; закрадывался случайной улыбкой в чашку травяного чая и эхом сопровождал детский переливчатый хор.

Отражался в полированных гранях елочных игрушек и в беззлобном отблеске свечей; смущал и румянил ягоды остролиста и черемухи; тонким ароматом кардамона, корицы и имбиря одаривал хрустящие пряничные домики.

Насквозь пронизывал время витиеватыми тропинками лукавых сновидений и покорял одинокие мысли.

Сириус подергивал дымчатым хвостом, задумчиво прижав уши с забавными кисточками. А Огонек едва заметно мерцал в такт размеренному дыханию кота и тихо радовался, разноцветной крошкой переливаясь в золотистых лучах.

Кот так и заснул, свернувшись клубком у холодного окна, и ему снились отдаленный гул празднества и живой музыки, задорная игра цветов гирлянды под потолком, запахи жареной индейки под сливовым соусом и запеченного до корочки пуддинга.

А наутро Сириуса разбудил восхищенный детский вздох. Хозяйская дочка сидела на коленях под елкой, упругие светлые кудряшки спадали на ее румяное детское лицо. Должно быть, малышка распаковывала долгожданные подарки и вздыхала в предвкушении сжать в объятьях нового плюшевого единорога.

Сириус лениво потянулся, нарочито громко зевнул и вдруг замер. Огляделся по сторонам, поискал под собой и даже выглянул в окно, склонив голову набок: Огонька нигде не было видно.

Кот поспешно покинул нагретое место и бросился прямиком к елке, туда, где прошлой ночью малыш родился из осколков разбитой игрушки. Только Сириус опоздал: любопытная девочка вздыхала отнюдь не над упаковочной бумагой, а над тонкими битыми стеклами. Сириус притих: прижал уши и осунулся, с сожалением глядя на то, как она ласково складывала осколки друг в друга.

– Доброе утро, пушистик! – весело вскрикнула она, заметив любимца. – С Рождеством тебя!

Кот в ответ неразборчиво хмыкнул, вздохнул и собрался было уходить, как она захлопала в ладоши от непонятной радости:

– А ты ни за что не поверишь, какое волшебство тут произошло, пока ты дрых всю ночь напролет! – объявила она и показала коту кусочек игрушки с цветным фейерверком.

Сириус напрягся всем телом, свел густые брови и прижал уши.

– Видишь вот эту разбитую игрушку? – спросила малышка, и кот склонил голову набок. – Она разбилась в канун Рождества!

Кот фыркнул и встрепенулся.

– А это значит, что случилось самое настоящее чудо! – девочка подскочила с места и, пританцовывая, обошла кота по кругу. – Это значит, что прошлой ночью в нашем доме родился Дух Праздника! – наконец объяснила она, и Сириус услышал, как подскочило его собственное сердце.

– Бабушка рассказывала мне, что в каждой игрушке есть душа, – поясняла дальше его хозяйка, – и если она случайно сорвется с еловой ветки в ночь волшебства, то значит, эта душа станет свободной и превратится в Дух Праздника!

Детская радость заполняла Сириуса изнутри, и он ерошился, серебрилась его дымчатая шерстка.

–Этот малыш, наверное, выглядел как яркий фейерверк, потому что фейерверк был нарисован на его игрушке! – смеялась девочка, и кот мяукал ей в ответ, уже вместе с ней пританцовывая среди ее неуклюжих шажков.

– Как жаль, что я не увидела его, – раздосадовано вздохнула она, но тут же взбодрилась: – Но это самое настоящее чудо, понимаешь? Сам Дух Праздника поселился в нашем доме!

Она заливалась хохотом, раскинув в стороны руки, а Сириус подпрыгивал на месте.

Он все понимал, понял еще прошлой ночью, когда сквозь сон слышал звонкое чарующее пение искрящегося облачка.

И Сириус радовался тому, что маленький Огонек нашел место в его заботливом кошачьем сердце, которое мерно полнилось предвкушением дивного праздника.