Ватник [Юрий Мори] (fb2) читать онлайн

Юрий Мори Ватник

Героям Русского мира

посвящается.

Низкий вам поклон!

Все страны, люди, события и выводы, упомянутые в книге, вымышлены в силу вечных сложностей политической обстановки внутри и вокруг моей Родины. Любые совпадения случайны и не нацелены на разжигание, обострение и эскалацию напряжённости.

И в то же время всё это – правда.

Так было…

Так есть.

И не дай Бог, так будет.

1. Глубокая заморозка

Кавинская Республика, посёлок Тюневка,

июль 2019 г.

Это по лесу надо ходить цепочкой, друг за другом, глядя в затылок идущему впереди, но посматривая по сторонам. Здесь – нет. Здесь лучше рассыпаться, разделиться, отойти под заборы по обеим сторонам неширокой дороги, скорее, проезда между домами, и внимательно следить за улицей. Нет ли чего-то тревожного вокруг.

В посёлке стояла тишина. Странная, не должно быть так: люди, возможно, ушли, всё же зона боевых действий. Но собаки-то где, а? С собой забрали?

Непонятно. А на войне всё непонятное – сигнал тревоги.

Ватник остановился на секунду, перехватил удобнее автомат и нажал кнопку рации – не орать же на весь посёлок – хоть и небольшой, но растёкшийся широко, привольно:

– Дрон, что у вас?

– Чисто, командир! – булькнула дешёвая китайская коробочка. – Идём параллельной улицей.

– По плану. Встречаемся у магазина. Отбой связи.

– Принято, – замолчала рация.

Посёлком Тюневка считалась номинально: вроде как на отшибе, в восьми километрах от городских кварталов Кавино, а на самом деле по карте – в городской черте. Здоровенные, недавно построенные на месте развалюх коттеджи по обе стороны улицы, то за глухими заборами, то – напоказ – за прозрачной сеткой или коваными пиками ограды. Домов не особо много, с полсотни. Густая зелень, лето в самом разгаре, душный аромат каких-то невидимых цветов, тонкое жужжание пчёл. Мирная картина. Мирная…

Непонятно только, куда все подевались.

– Ватник…

– Что, Шлёма? – командир повернулся к напарнику, не теряя, впрочем, контроля за сектором обстрела. Да нет, всё спокойно.

Шлёма был классическим местечковым евреем, хоть карикатуру рисуй – низенький, носатый, с обильной плешью. Остатки кучерявых волос, кое-где тронутые сединой, окружали лысину венчиком, вставая дыбом. А ещё Шлёма был в той, прошлой жизни, ювелиром. Маленькая мастерская, крохотный магазин. Всё как у людей. Он за кредитами обращался к Ватнику, тогда же, кстати, и познакомились. Кто ж знал, что в годах, за шестьдесят уже, мужик окажется одним из ценнейших членов группы. Мастером по всему, что взрывается – хоть сам поставит, хоть чужое обезвредит.

В Советской еще армии учили на совесть.

– Хреново здесь что-то, Ватник. Таки сердце вещует, поверь старому…

– …ювелиру, ага!

Оба рассмеялись. Коротко, просто выпуская копящуюся тревогу. И правда, стало легче.

– Сам чувствую, но как та собака – сказать не могу, – произнес Ватник. Они шли на расстоянии пяти метров друг от друга, рация здесь была ни к чему. – Кстати о собаках…

Улица плавно поворачивала влево. Дома новые, а планировка Тюневки старинная, никаких тебе квадратно-гнездовых кварталов, запутано всё. Да и улицы далеко не всегда прямые. Зато место престижное, здесь из городской, да и областной верхушки многие имели счастье проживать до войны. До Кавино двадцать минут на машине, да и то из-за делавшей петлю между двумя горками дороги – по прямой было бы ещё меньше.

– Собак нет, – кивнул Шлёма и вытер вспотевшую лысину.

Его до боли мирный вид резко контрастировал с камуфляжем, разгрузкой, берцами и автоматом в руках. А что делать? Воевать пришлось всем, кто может. И кто хочет, конечно – нежелающие давно испарились. Одни через границу, к Восточному соседу, вторые – наоборот, в сторону столицы, краснокаменного Хорива, под чёрно-белое знамя великой и могучей Песмарицы.

Дьявол её побери.

– Хотя почему нет, – близоруко прищурился Шлёма. – Вон одна впереди валяется.

Ватник уже разглядел метрах в десяти впереди бурую кучку под забором, ещё день назад весело лаявшую на прохожих. Запах доносился до обоих бойцов, да и мухи, мухи… Первый признак того, что нечто в их назойливом окружении не может быть живым.

Догавкался, бобик. Но кто ж тебя приложил, а, главное, зачем?

В отличие от подслеповатого Шлёмы, Ватник видел прекрасно. Ему, даже не подходя близко, не нужен бинокль или очки, чтобы рассмотреть во-о-он там в пыли россыпь гильз. Из «калаша» бобика сработали, к бабушке не ходи. Уж на гильзы он успел насмотреться, и в армии двенадцать лет назад, и сейчас, за последние месяцы.

Особенно, сейчас.

– Приём, командир. Две мертвые собаки, на вид – около суток назад. Воняют…

– Принято, Дрон. И у нас одна. Людей не видел?

– Вообще никого, таки да. «Мария Целеста», а не посёлок.

– Начитанный, – хмыкнул Ватник. – Отбой связи.

А похоже, похоже на легендарный корабль, найденный в открытом море с полным набором груза и прочих принадлежностей, но – без единого человека на борту. Там только кот, помнится, был. Голодный судовой кот.

Интересно, здесь они остались?

Но всё это были мысли досужие, пустые. Даже обнаружив кота, не допросишь, что здесь было примерно сутки назад. Алексеев их потому и послал, что какой-то его агент, то ли садовник, то ли повар кого-то из местных богатеев ночью перестал выходить на связь. Хлоп – и вне зоны.

Судя по собакам, может быть и навсегда.

Ещё один собачий трупик, вон, за забором. Проходя мимо, Ватник тронул ручку калитки. Та послушно открылась. Заглянул во двор: машина под навесом, вторая виднеется из не до конца опущенной дверцы гаража, собака на газоне. Огляделся – да, тоже пара гильз в наличии, блестят в траве.

– Есть тут кто? – негромко и непонятно на что надеясь, позвал Ватник. Были бы люди, сами на глаза попались. Артиллерия по Тюневке не работала, ни песмарийская, ни – упаси Господи – наша. Вряд ли они все по подвалам сидят.

А в ответ – тишина. Кошка где-то воет голодным мявом, заслышав человеческий голос, есть такое. Но не больше. Придётся потом методично обходить посёлок, дом за домом, двор за двором, всю полусотню крепких хозяйств. И искать ответ на загадку.

Ватник, Ватник… Вообще-то всю сознательную (да и бессознательную тоже) жизнь его звали Дмитрий. Дмитрий Васильевич Разин. Тридцать два. Женат, дочь. Не был, не привлекался, не участвовал. Даже не состоял – по природной скромности. Внешность обычная, в мирной жизни работал в банке. Более мирную профессию даже в богатой на странности Песмарице – одном из осколков Советского Союза, пустившемся в одиночное плавание по решению нескольких жуликов в Беловежской пуще – и придумать сложно.

А теперь вот… Дворы рассматривает и собак изучает. Мёртвых, от чего ни разу не веселее.

– Шлёма, ты здесь часто бывал? – прикрыв калитку, спросил Ватник.

– А то ж! Да сто раз. И когда здесь беднота жила, родня у меня тут была. И потом, когда барчуки всё скупили на честно заработанные срибники и строится начали активно. Клиенты же ж. Некоторым западло заехать к старому… ювелиру, вези домой, показывай. Вот и возил. А шо такое?

– Дома осматривать надо, а с каких начать – я чёрт его знает. Все крутые. Подряд будем или есть идеи?

Шлёма снова утёрся, поправил впившийся в шею автоматный ремень. Шмыгнул своим шикарным носом.

– Та шо… Ну, сперва давай к бургомистру наведаемся, к Эйхелю, у него целый замок там, за магазином. Кстати, и магазин тоже его, и охранная контора. Может, что поймём.

На въезде в Тюневку и правда стоял целый блокпост, пропускной пункт: будка с узкой щелью бронированного стекла, караулка и прочный серьёзный шлагбаум. Только вот никого там не было, ни в будке, ни поблизости. В караулке открытый оружейный шкаф – пустой, слепые отключенные мониторы, да бумажки на полу, а шлагбаум поднят: задран в небеса, словно деревенский колодезный журавль. А людей – не видно.

«Мария Целеста»…

– К Эйхелю так к Эйхелю, – вздохнул Ватник. – Жарища сегодня, хуже вчерашнего. Хоть бы дождь вмазал. Знали бы, что никого не встретим, на моей машине бы по улицам и катались, там хоть кондиционер.

– Точно, катались бы, – хмыкнул Шлёма. – Таки до первого снайпера. Пешком надо, ножками. Чему тебя только в твоих парашютистах учили. Вот в наше время…

Эта тема была бесконечной – сравнение Советской армии с песмарийской пародией на вооруженные силы стало коньком старого… ювелира. Но пародия пародией, а против ополчения Кавинской Республики – и это враг. Серьёзный, опасный, куда более обученный, чем набранные с бору по сосенке отряды.

– Да знаю я, – отмахнулся Ватник. – Потому и идём ножками. Жарко просто.

Ещё одна собака, у самого магазина, даже отвязывать не стали поводок от ярко горевших на солнце полированных поручней, там и упокоили несчастного добермана – вон морда торчит, острая, характерная.

Кто? А неизвестно кто. И где, мать вашу, люди?!

Дрон и Ворон – вторая половина разведгруппы уже ждали возле чёрного хода в магазин – широких дверей, через которые заносили товары. Грамотно устроились, не на виду, контролируя каждый свой сектор огня, и в тенёчке, что немаловажно по погоде.

Ватник махнул рукой – на прямой видимости в рации нужды не было.

– Это, что ли, замок? – уточнил он у напарника, глядя на нависавшее над магазином причудливое строение. Три этажа, вычурные башенки по бокам, острая крыша. Натуральная Германия, того и гляди кто-нибудь выглянет с балкончика и скажет… Смотря кто, конечно, высунется: если мужик с пулемётом, то гаркнет: «Хальт!», а если Рапунцель какая – может и волосами тряхнуть, томно глядя на четырёх потных мужиков.

– Таки да.

С подачи Шлёмы это «таки да» прицепилось ко всей группе, делая их – особенно в эфире – похожими на слёт одесских торговцев. Эдакие пикейные жилеты из «Золотого телёнка», только в камуфляже и небритые.

Окна, кстати, что в магазине, что в замке целы везде. Да и по всему маршруту ни малейших признаков безобразия, если бы не мёртвые псины.

Вблизи замок поражал воображение. Ведь денег стоит немеряных каждая фитюлька – и кирпич, и высокие готические окна на заказ (не какой-нибудь сраный пластик, как у него дома), основательные, деревянные, на верхних этажах с витражными стёклами. Да одна ограда из переплетенных кованых змей – произведение искусства. Широко живёт господин Эйхель.

– А он – кто? – спросил Дрон, тоже удивлённый роскошью. – Ну, в смысле, хозяин этой богадельни – кто?

– Там таки всего много… – рассмеялся Шлёма, не забывая, впрочем, оглядываться по сторонам в поиске противника. – Ну, по слухам, доля в нашей кавинской нефтянке, магазины и здесь, и в Хориве, какие-то шашни с олигархами оттуда. – Он махнул короткой толстой рукой на восток. – Богатый поц, долго рассказывать.

– А чего он в Хорив не рванул, как всё началось? – удивился Ворон, парень простой как монета в два срибника. И такой же прочный, когда надо, за что и ценился Ватником.

– Да зачем? – в свою очередь поразился Шлёма. – Основной бизнес здесь, приглядывает. Ему наши не страшны, он со всеми договорился, а песмарийцы – тем более. Он в Хориве каждый год праздник нахлобученицы спонсирует, нынешняя власть таких очень любит.

Этим загадочным словом, давшим имя празднику, да и прозвище всем своим приверженцам, но совершенно неведомым за рубежами некогда прекрасной Песмарицы предметом одежды, именовался хитроумный головной убор. С петушиным гребнем сверху, наушниками, собачьими ушами свисавшими по бокам, и весь вышитый нехитрым узором. Вещь яркая, заметная, неуловимо похожая на украшения африканских вождей средней руки. Народное украшение, говорят.

Правда, до последнего времени только музее и увидишь, а потом – раз! – и национальный символ. Становой хребет молодой песмарийской государственности.

– То есть он и здесь хорош, и у нахлов?

– Таки да. Богатый человек, умный. Не чета нам, нищете.

Здесь Шлёма по национальной привычке слегка передёргивал: уж его к нищете отнести было крайне сложно. Но и не важно это всё – иным и терять было что, а всё бросили, а он сам пришёл к Ватнику, подошёл в Кавино при переформировании разведбата и попросился в ополчение. Не из-за ненависти к нахлам, вовсе нет – из любви к Родине.

– В Эрец Исраиль мне поздновато, в Хориве делать нечего, а на Востоке я всегда чужой буду. Буду воевать, Дмитрий.

Так и сказал, хотя Ватник его гнал домой только что не матом – упёрся и всё. А когда немного успокоились все, рассказал – и ВУС, и опыт службы, и пару слов про Афган. Как такого не возьмёшь? Дураком надо быть. Вот и забрал в разведгруппу.

Пока обсуждали хозяина, прошли через открытые ворота. Будка охранника – Дрон заглянул и отрицательно покачал головой, дорожка к входу в замок, засыпанная мелким колотым камнем, необычным здесь, зеленоватым, мерцающим на солнце словно ручей. У Ватника вся квартира меньше стоила, чем покупка и доставка сюда, в Кавинские предгорья такого чуда откуда-то из Италии.

– Идём тихо, – сказал он у входа. – Без причины не орать, огонь только для самообороны, подстрелите кого штатского – голову сниму.

– Только собирались побыдлить, окна побить, водочки из коллекционных ваз дернуть… – тихо откликнулся Дрон, но, встретив бешеный взгляд командира, подобрался и уже громче сказал:

– Так точно! Совсем, Дим, шуток не понимаешь.

– Шутки кончились, боец. До после войны.

Шлёма сзади одобрительно промычал что-то. Хоть сейчас не полез с воспоминаниями о железной советской дисциплине, слава Богу.

До «после войны»… Войны, которой никто не ожидал. Братские народы, нерушимая дружба, то-сё, Песмарица гарантирует всем своим гражданам неуклонное исполнение законов современного демократического государства… Даже ополчение сперва казалось какой-то опереточной затеей: да с кем воевать, с нахлами? До Хорива семь часов на хорошей машине, всё рядом, все ж перемешаны, в семьях и русские, и песмарийцы, и евреи, и молдаване. Начнёшь искать, кто ты сам по национальности, иной раз запутаешься и с ума сойдёшь.

Не бывать никакой войне, мы ж приличные люди.

Сперва, когда задвинутого на своих жадности и глупости президента Буровича грохнули на параде в День Победы, так Кавино только порадовалось: нет, конечно, лучше бы судили и впаяли лет десять, он привычный, всю молодость сидел, но и так – по заслугам.

Потом началось что-то совсем непонятное, во всех бедах обвинили русских, а Кавино… Ну, большинство их здесь, в области. Лет триста пятьдесят, как большинство, а до той поры только дикие горцы шатались, да турки внимательно присматривались: не оттяпать ли лакомый кусок Российской империи.

Не оттяпали, но в двадцатом году прошлого уже века в неясном бреду большевики вручили эти (и не только!) земли Песмарице. А какая разница? Все кругом – победившие пролетарии, нормально и так. Было нормально. Потом Союз рассыпался, а они все здесь остались под непонятно чьим флагом.

Впрочем, понятно чьим. Чужим. Ладно, пока не до истории…

Вошли. Почти профессионально рассыпавшись в стороны, не подставляясь под возможный огонь. Никаких прыжков и ужимок в стиле «зеленых беретов» – это пусть дуракам в кино показывают. Просто вошли.

Огромный холл, от которого в стороны вели двери, центральная лестница на второй этаж, мраморная, покрытая блестящими бронзовыми крепежами ковровой дорожкой. Люстра под потолком, тоже целое состояние.

Тихо.

Спокойно.

Очень… богато, как любит приговаривать Шлёма.

Дрон зачем-то щёлкнул выключателем, висевшим над пуфиками сбоку от входа. Люстра послушно загорелась, почти слепя рассыпающимися в сотнях хрустальных подвесок лучиками света. Ватт на тысячу, не иначе. Целый прожектор, если в пучок собрать.

– Выключи, – поморщился Ватник. – День на дворе, да и слепит, зараза.

В холле никого, Дрон с Вороном пробежались, открывая двери и опасливо заглядывая внутрь, пока Ватник с напарником страховали их снаружи.

Кладовка, кухня – маленькая, похоже для слуг, комнатки для них же. Большая кухня, вход в которую обнаружился под лестницей. Выход в гараж: виднеются намытые до блеска бока немаленьких машин. Отопление – пузатый котел, перевитый шлангами, проводами и россыпью манометров. Всё в полном, законченном, абсолютном порядке.

Только вот людей нет.

– Второй этаж проверим… – задумчиво сказал Ватник. Он внимательно рассматривал пол, как бы это ни было странно. Но причина имела место, вот она: на гладком, натёртом воском наборном деревянном полу отчётливо виднелись следы. Нет, не отпечатки сапог, вымазанных глиной – не те здесь почвы, да и дождя сколько не было, – малозаметные кучки песка, явно осыпавшегося с ботинок последних гостей. Тех, за которыми по какой-то причине прибирать было уже некому.

– Дрон, вперёд, ты в левый коридор, Ворон – в правый. Мы за вами. Про стрельбу помните? Не по моей команде, но… и не каждый шорох.

Бойцы согласно кивнули и бегом поднялись по ковровой дорожке, рассыпались в стороны.

– Чисто, – крикнул сверху Дрон. Ворон повторил за ним почти эхом.

Ватник присоединился к Дрону, Шлёма к Ворону. Так и пошли, двойками, методично изучая хозяйские, детские и гостевые комнаты, кинозал, бильярдную, библиотеку (явно заведённую напоказ, судя по нетронутым корешкам книг в высоких шкафах). Тишина и благолепие. Но теперь внимательный Ватник высматривал на полу песчаные следы. Искал – и находил. Повсюду. Не специально наследили, но было такое.

– Командир, здесь выход на балкон.

Дрон выглянул из очередной двери, махнул рукой.

– И что?

– Ну это… – боец смешался. – Вид красивый. Всю Тюневку видать, горы, дорогу.

– Людей не видно?

– Нет, никого что-то.

– Тогда хрен с ним, с балконом. Нам бы хозяев найти.

Очередная дверь. Что-то вроде столовой: полированный блестящий стол, овальный, человек на тридцать – главный предмет в комнате. Шкафчики с разномастной посудой, высокое окно, эркером выходившее на всё те же окрестные красоты. Холодильник.

Проходя мимо здоровенного двухдверного изделия «Дженерал электрик» (умеют американцы, умеют, основательная штуковина…) Ватник почувствовал еле уловимый запах. Странное что-то, но знакомое. Сладковатый тяжелый дух, который обычно сопутствует мясным рядам на кавинском рынке.

– Кровь, что ли? – потянул носом оказавшийся за спиной Шлёма. – Таки да, кровь… Открыть, командир?

– Я сам.

Ватник почему-то перекрестился, потом медленно потянул на себя тяжелую дверь холодильника.

Из рассказа Шлёмы и обстановки замка ему почему-то показалось, что Эйхелю лет шестьдесят, а то и больше. Вон как самому напарнику.

Но ничего подобного: с полки холодильника, чуть ниже взгляда самого Ватника на него смотрел слепыми глазами коротко стриженный мужик лет сорока. Правильное лицо, мощные скулы. Дальше должна была идти бычья шея, но… Её не было. Голова была аккуратно отрублена под самым подбородком, вниз на заиндевевшие пакеты с едой, какую-то зелень, бутылки на нижних полках натекла целая лужа крови. Натекла и замерзла в искусственной стуже, от которой на коже и открытых глазах покойника тоже проступил иней.

– Твою же мать… – охнул сзади Ворон. Он мгновенно побледнел и отступил на шаг.

Ватник рывком открыл вторую дверцу.

Никто никуда не ушёл, по крайней мере из замка: если хозяину выделили отдельное место и поставили голову аккуратно, то здесь было нечто, напоминавшее склад капусты – торчали уши, носы, запёкшиеся в крови волосы, обрубки шей.

– Жена, обе дочки и трое слуг, – сказал Шлёма. Потом прибавил что-то на идиш, которого никто вокруг не знал. Что-то короткое и ёмкое.

Ватник захлопнул обе дверцы, отвернулся и начал блевать. Долго, мучительно, исторгая из себя давно съеденный завтрак. Наплевать, хозяева уже никому не пожалуются на беспорядок в своей чистой светлой кухне, откуда так хорошо видны окрестные горы.

Шлёма держал его согнувшееся в конвульсиях тело за плечи, не давал рухнуть в разлетавшуюся по дереву пола лужу блевотины, что-то говорил. Но Ватник ничего не слышал. Перед глазами стоял слепой взгляд человека, у которого всё было схвачено. И всё оплачено. Беда только, что какой-то из счетов он не заметил.

Или забыл, или не счёл важным.

– Дрон, давай подгоняй сюда машину, похоже, живых здесь бояться нечего… – буркнул Ворон. Вид у него был не краше тех же покойников в холодильнике. Только что тело на месте, и разговаривать может.

Так и оказалось. Уже потом, когда на звонок с автомобильной рации – по сотовым старались не говорить, всё же связь-то песмарийских операторов пока что – в Тюневку примчалась целая колонна машин, поиски не составили особого труда: всё население посёлка, без малого семьдесят человек, нашли аккуратно уложенными в их же подвалах. Разумеется, неживых: кто сразу умер от ран, кто и помучиться успел. Все добиты контрольными выстрелами в голову, аккуратно, без исключений, даже если остальные раны были и так смертельными.

Больше фокусов с отрезанными головами нигде не было, но Ватнику и разведгруппе с лихвой хватило и обитателей замка: тела семьи Эйхеля и слуг нашлись тоже в подвале, в луже крови. Судя по паре пустых шприцов рядом, просто перемкнуло кого-то из убийц, вспомнили Югославию – там двадцать лет назад подобные шутки были в ходу у противников сербов.

Got bentshn ir.

Упокой вас Б-г.

2. Мирное время

Государство Песмарица, Кавино,

май 2019 г.

– Да тут и говорить нечего, сынку! – степенно сказал Василий Иванович. Несмотря на чапаевские имя с отчеством и соответствующие образу усы, отец Дмитрия в последние десять лет стал законченным песмарийским патриотом. Даже на курсы ходил, выдёргивая из невеликой пенсии какие-то деньги, чтобы овладеть державным наречием. – Михал ерунды не посоветует. Вступай!

Державное наречие, гм… Диалект русского языка, щедро присыпанный словенскими и грузинскими словами, а также самодельными конструкциями, вызывающими здоровый смех у окружающих. Ну, пусть. Государственный язык, раз уж так.

Стоял май две тысячи девятнадцатого. Если быть точным, четырнадцатое число. После кровавого Дня Победы, когда вороватый и глупый, но всё же всенародно избранный президент Бурович превратился в мясной фарш прямо на трибуне парада – заложенный фугас не разбирался, чиновник ты, охранник или просто обычный зритель, которых вокруг полегло немало, прошло пять дней. Сперва это был шок – чай, не Египет, чтобы президенты гибли.

И даже не Соединённые штаты.

Но факт оставался фактом: в прямом эфире, под звуки свеженаписанных бравурных маршей, рвануло. Да так рвануло, что вся история Песмарицы, и до того кривоватая, как неловко сляпанная самокрутка, пошла под откос.

Вместе с президентом заряд мгновенно отправил в лучший мир премьер-министра, председателя парламента и ещё десяток людей из тех, что держали в руках ключи от страны. Наружу полезла пена. Как из неловко взболтанной бутылки газировки. Хотя нет, это только тогда, в ужасе и растерянности казалось, что пена: все эти кружки любителей родной речи, опереточные «веселие вбивци» с волчьими головами на шевронах, партия хранителей державности и прочая чертовщина, с которой в спокойные времена и сталкиваться не приходилось. Да и желания не было – с эдаким-то иметь дело.

Первым сдался парламент. Так красиво подали гибель всей верхушки от рук «восточных наймитов», что даже благоразумные граждане засомневались – а вдруг?

Давайте поддержим героев нового времени.

– В этот чёрный для страны час, когда наши гордые знамёна приспущены, но не склонены… – разливался соловьём из каждого экрана министр торговли Кабур, вроде как заболевший накануне Дня Победы, но мистическим образом окрепший после теракта. – В едином порыве! Одна нация, один президент, слава славным!.. Враг не уйдёт без наказания.

Оп-па! Вот и про врага пришлось к месту. Да, трибуны же сами по себе на куски не разлетаются – разумеется, кто-то это сделал.

Пережившая на своём недолгом веку пятерых президентов разной степени наглости, страна замерла и без особого беспокойства смотрела, как рвётся к вожделенному креслу шестой. Исполняющий пока что обязанности. Армия, замученная реформами и безденежьем, не против. Полиция, которой Кабур первым делом удвоил должностные оклады – за счёт заморозки пенсий старикам, но зачем об этом вслух? – приняла его на ура. Что ещё надо для полноты власти?

Граждане? Да кто б их спрашивал.

И всё бы прокатило, если бы это была обычная борьба за власть. Внеочередные выборы, портреты осанистого, но с отёчным лицом потомственного алкоголика Тараса Кабура в каждом присутственном месте и очередное повышение цен (они всегда лезут вверх при политических неясностях, да и без них – запросто). Возможно, возмутились бы транайские шахтёры и хоривские студенты, но так, для порядка, чтобы напомнить о себе миру.

Дмитрий Разин, немало бы удивлённый сейчас своим – в скором будущем – позывным, спокойно разбирался с кредитной заявкой. Как обычно, деньги жаждет взять мелкая фирма, а если копнуть чуть глубже – начинают торчать уши серьёзной торговой сети. Правда, когда кредит не вернётся, сеть будет ни при чём, пан генеральный директор должника окажется бомжом, а залог – ну-ка, что там предлагается? партия детского питания? – ага, это либо съедят, либо своруют. Если не тухлое.

Песмарийский бизнес был прекрасен своей незамутненностью, но, как бывалый кредитный эксперт «КумСватБанка» пана олигарха Гнидченко, Дмитрий понимал – другого нет. Работаем с имеющимся клиентом, просто не забывая прикрыть всеми доступными способами две задницы: свою, что ближе к телу, и собственно банка.

– Василь Конрадович, а другой залог есть? Лучше бы недвижимость, да-да… Нет, оформление обременения тоже за ваш счёт, банк не станет… Посоветуетесь? Ну и добре.

Так и живём, не ждём тишины.

Дмитрий откинулся в кресле, подставил лицо под струйку холодного воздуха из кондиционера, с любовью посмотрел на фотографию на столе. Простенькая пластиковая рамка, а в ней – кусочек счастья.

Того, что бывает, хотя многие не верят.

Он, любимая жена Маринка и Светочка, ещё пятилетняя – снимок-то прошлогодний. Но удачный, под ярким крымским солнцем, на фоне моря и куска алуштинского пляжа. Пусть у Восточного соседа и Украины там какие-то тёрки, чей этот полуостров, почему и как: не его проблемы. Во-первых, он русский в силу многолетнего владения и населения, а во-вторых… Он поддерживал вхождение Крыма в состав Восточного соседа, хотя официальные власти Песмарицы и смотрели на этот вопрос косо.

Светочке в школу этой осенью, надо бы озаботиться школой. Разумеется, лучше бы в русскую, но как-то у них все бедно. Госфинансирования не дождёшься, только за счёт родителей, а это довольно дорого. А не в русскую… Он не представлял дочь, выросшую песмаркой, воспитанную под звуки маршей и на уроках труда старательно шьющую десятки нахлобучениц. Нет уж.

Зато этим, с детским питанием и бомжом-директором, денег всегда дадут.

Он решительно щёлкнул кнопкой мыши по значку «Пуск». Завершение работы. Разумеется, всё по-русски, это пусть желающие пользуются песмарийской версией «винды». Потянулся, встал и вышел из кабинета, распуская тугой узел галстука. Пора уже, ещё к отцу заехать надо, разговор предстоял непростой.

Старший брат отца, дядька Михал, трудился в областной управе каким-то средней руки чиновником. Иногда помогал – и деньгами, и советом, в банк, опять же, без его протекции Дмитрий вряд ли бы устроился в своё время. Но особой родственной любви не было: дядька всегда был себе на уме, а последнее время, вместе с батей, они как с ума спятил на предмет патриотизма.

Для Дмитрия это слово – и стараниями отца, кстати! – всегда означало любовь к своей Родине, а не тщательно растимую ненависть к другим странам. А у них двоих вот как повернулось… И теперь надо бы сделать выбор, дядька настоятельно советует вступить в партию, поддержать, так сказать, крепнущую государственность. Но почему-то не в «Центр-Песмарица», это бы ладно, не в зачахшую от бессмысленности соцпартию, и даже не примкнуть к экологам, нет.

В ту самую партию хранителей державности, от которой с момента создания за километр воняло волчьими головами, факельными шествиями и криком «Слава славным!». Что бы этот бессмысленный по сути лозунг ни означал.

«Шкода Октавия», купленная в кредит, но зато новая и своя, встретила его жарким духом из открытой двери. Нет, сейчас туда садиться – это как в духовку. Заведём, охлаждение на максимум, постоим рядом, пиная колесо. Если бы курил, сейчас затянулся, но такой привычки не было.

В партию… Вот бред. Так он дядьке и сказал, но тот, против обыкновения, не отстал. После смены власти в Хориве и вовсе напоминает каждый день, да так настойчиво, что это превращается в угрозы. Сегодня днём позвонил отец, пригласил в гости, поговорить. И так раз в неделю у него, после маминой смерти без пригляда не оставить, Маринка готовит-убирает, а сам Дмитрий носит продукты пакетами.

Отец же, как иначе?

А сейчас сидит, набычившись, приглаживает свои легендарные усы пальцами, брови хмурит. Да ещё и причёску изменил на старости лет, пытаясь быть похожим на классический песмарийский образец – короткая чёлка (под нахлобученицей всё равно не видно) и длинный хвостик сзади. На батиных жидких седых волосах хвостик превратился в облезлый воротник из крашеной лисы, бабушка когда-то носила такой. Но не дай Господи сказать это вслух: проклянёт.

Вылитый нахл из их же современных учебников.

Они там, на картинках, и первыми в космос, и Антарктиду открыли, и даже составляли Декларацию независимости США. А что? Есть серьёзные научные труды на эти важные темы, там и Жора Вашентоненко, и другие люди… с местными корнями.

Тьфу! Да и в комнаты у отца хоть не заходи – в одной портрет Цициана Гопченко, справедливо повешенного в сорок пятом за предательство, службу на фашистов и участие в массовых казнях. В другой – коллекция нахлобучениц: отец задался целью собрать их со всеми разновидностями узоров областей Песмарицы. Дело шло туго, поскольку носили это чудное нечто даже в царские времена только на западе страны, а новые разновидности ещё изобрести надо.

– Пап, ну скажи ты мне, Бога ради, что я в этой долбаной партии забыл?

– Эка… Ну-ка, геть! Песмарийским говори, державным!

– Да я его толком не знаю, – рассмеялся Дмитрий. – Я ж русский. И ты русский. На кой нам между собой на чудом языке разговаривать? Не на работе же, и не в управе.

– Партия хранителей державности, сынку… – и тут не удержался отец. Тьфу, сынку. Ранку, манку, спозаранку. Что за дурацкое слово, оно только у Гоголя было к месту. – Это сейчас билет к власти. Михал дело говорит, наши пришли, Кабур порядок наведёт!

– Да пусть наводит, я-то при чём? – удивился сын. – Может, и правда, воровать меньше будут. И взятку за поступление в первый класс снизят. Пару тысяч срибников я потяну, но не больше.

– Моя внучка будет учиться в государственной школе! – с необъяснимым для вечно нищего отца пафосом, заявил Василий Иванович. Обернулся к иконе, висевшей в углу кухни, и перекрестился. Размашисто и напоказ. – Никаких русских!

Дмитрий вздохнул. Обсуждать, по большому счёту, было нечего – но отец же… Не пошлёшь подальше.

– Бать… Светочка пойдёт в русскую школу. И даст Бог денег потом, в институт лучше не у нас. У Восточного соседа и рейтинги вузов посильнее, и преподаватели. Там хоть какие-то перспективы и потом, даже не спорь.

Отец покраснел, привстал из-за стола и заорал на Дмитрия. Непривычно, зло, даже в детстве никогда так не отчитывал:

– Вон из моей хаты! Вон!!! Тоби пороли мало, придурка, батю не слухаешь! Посадят, я тебе передачки носить не буду! Мы граждане великой державы, Песмарицы, а не какие-то сраные… эти.

На этом запал у отца кончился, Василий Иванович тяжело вздохнул и рухнул на скрипнувшую табуретку. Дмитрий вскочил – но не затем, чтобы убегать куда послали – за лекарствами. Сердечник же отец, ему лишний раз волноваться вредно. Стакан под кран – опять вода жёлтая, вот, уроды. Подвесной шкафчик, так… Ну ладно, хоть корвалол. Накапал и сунул отцу, напряжённому, красному, дышащему хрипло, словно бегом на десятый этаж поднялся.

А сам отошёл к окну. Не время ругаться, хотя сам тоже расстроился.

Внизу лежал город. Обычный, по большей части советской застройки – только карандаши бизнес-центров на северо-западе новые, да «долина нищих» – жилищный комплекс «Хорив», где за отцову, например, квартиру можно купить пару ступенек на входе. Горы подковой, освещенные солнцем, узкий росчерк Шыроки, реки, на которой стояло Кавино. Покой и доброта, особенно когда сверху смотришь.

– Михал дело говорит… – проскрипел сзади отец. Вот неуёмный же старикан.

– Михаил его зовут, батя. Михаил Иванович Разин. И он такой же чистокровный русак, как и мы с тобой. Как вон… Президент Восточного соседа. И как ещё сто миллионов русских.

Отец откашлялся и сплюнул. То ли от болезни, то ли от слов сына.

– Не буду я ни в какие хранители сраной державности вступать, и думать забудь! И дядьке передай – я в ваши игры не играю. Работать надо. Девчонку в школу пристроить. Ремонт вон назрел, да и у тебя обои освежить. Как мама умерла, ничего же не делали.

Отец прохрипел что-то, Дмитрий резко обернулся: да нет, почти в норме, за грудь перестал хвататься и дышит полегче.

– Пойду я, пап. Дел до чёрта, а мы тут ерунду обсуждаем. В субботу заедем с Маринкой, как договаривались. И… Береги себя, ладно? Не стоит оно того.

Василий Иванович промолчал. Сын ждал, что он… не извинится, конечно, но хоть что-то скажет. Не дождался. Тихо защёлкнул за собой замок двери и начал спускаться по узким лестницам старого дома. Этаж. Ещё этаж.

И так десять раз, пока не вышел на остывающий после жаркого весеннего дня воздух.

Машину Дмитрий оставил на стоянке – гараж дорого, да и слишком далеко от дома ближайшие, а во дворе не стоит рисковать – не угонят, так раскурочат ночные охотники за магнитолами, регистраторами, зеркалами и колёсами. Зашел в магазин, купив по списку всё, что просила днём Маринка, и спокойно потопал к дому. Цены в «Синюке» – это целая сеть магазинов такая в Кавино, по смешной фамилии владельца, опять выросли. Вот забота, а не батины нахлобученицы.

– Оставьте меня в покое, вы!.. Бандиты, честное слово – бандиты!

Дмитрий так и застыл на месте. Пока он то с детским питанием сражался, то с отцом ни о чём беседовал, обстановка в Кавино изменилась. Это как запах грозы – ещё и небо чистое, и грома не слышно, а в воздухе висит и потрескивает электричество. Когда начнёт швырять молниями не глядя, прятаться будет уже поздно.

Так и здесь: в подворотне у магазина, рядом с лениво крутящим синими огнями на крыше полицейским автомобилем творилось нечто непонятное. В сумерках сполохи мигалок работали как стробоскоп на дискотеке: выхватывали из полутьмы то ленивое лицо полицейского, важного, с усами не хуже отцовских, то пару молодых гопников – те оскалились, похожие на волчьи морды со своих шевронов, то… Николай Иванович?!

– Что тут творится? – неожиданно для себя спросил Дмитрий.

– Проходите, шановний! – из темноты откликнулся кто-то. Явно полицейский, но не этот с усами, а напарник. – Полицейская операция. Подстрекателя россиянского берём, не мешайте работе госорганов.

– Николай Иванович! – позвал Дмитрий, не обращая внимания на полицейского. Их не то, чтобы боялись, просто старались не замечать – к охране порядка эти бравые парни относились с ленцой, стараясь облегчить карманы пьяным или мурыжить рыночных торговцев из разных южных стран.

Очередная вспышка стробоскопа осветила усталое лицо старого школьного учителя. Ну да, их историк же. Это он – подстрекатель? Интересно узнать, к чему.

На лице учителя было заметно пятно, но Дмитрий не сразу понял, что это здоровенный, с бутылочное донышко, синяк. Да и бровь разбита.

– Вы чего, сдурели? – продолжил Разин. – Если что не так – везите старика в участок, нечего тут самосуд устраивать.

– Та и отвезём, – лениво откликнулся усатый. – Трохи позже. Тута у парубков вопросы есть к деду: чому с полосатой лентой на пиджаке, да и вообще… А наше дело маленькое, велено вбивцям ни в чём не мешать, сегодня приказ из столицы пришёл.

Изложил он это всё на дикой смеси русского и песмарийского, но Дмитрий его прекрасно понимал. Весь восток Песмарицы на этом адском наречии и общался.

– Разин? Дмитрий? Не надо, не вмешивайтесь!

– Николай Иванович!

Но поздно. Раздался глухой стук, словно кто-то выбивал ковёр, дождавшись почему-то сумерек. Николай Иванович вскрикнул и, судя по всему, упал. Дальнейшие удары посыпались градом, били ногами, причём не полицейские, а те самые гопники, что стояли рядом.

– Немедленно прекратите! – Дмитрий бросил пакет с покупками, в котором что-то жалобно звякнуло об асфальт: эх, прости, Светочка, видимо, сегодня без вечернего молока, и кинулся на выручку старику.

Тот уже ничего не кричал, только вздрагивал и скулил под ударами.

Полицейский поймал оттолкнувшего его Дмитрия за рукав, остановил. Когда парень дёрнулся – да чёрт с ней, с рубашкой, новую куплю… – кто-то засадил ему по плечу дубинкой. Из темноты. Профессионально – ключицу не сломал, конечно, но отбитую руку прострелило болью, она повисла как плеть.

– Суки, да что ж вы… – успел сказать Дмитрий, но удары посыпались градом. Николай Иванович, которому он ничем не смог помочь, уже не шевелился – раззадоренные бандиты просто пинали его, как мешок, тяжелыми берцами от одного к другому, ухая и тяжело дыша.

– Нет, позвонить нельзя. До утра в камере. Не выступай, хуже будет.

Усталый дежурный время от времени реагировал на сидевших за его спиной в «обезьяннике» участка, но толку с этого не было. Вещи и документы у избитого Дмитрия выгребли и сунули в какой-то пакет, а самого отправили туда, за решётку. Пёстрая компания из пары размалёванных шлюх с проспекта Громова, пьяного в лоскуты гуляки – явно подрался где-то и спящего в углу бомжа приняла Дмитрия спокойно.

Только одна из проституток буркнула:

– За политику? Мне говорили, теперь сажать будут. И правильно, не хрен тут. Слышь, дежурный? Слава славным!

– Славным слава, – на автомате буркнул тот, потом повернулся и заорал:

– Тихо там, мрази! Посадили – и сидите. А тебе, Нинка, сейчас внеочередную смену устроим, если не заткнешься. Субботник, на!

Пьяный тихо засмеялся, похоже, вообще не понимая, где он и зачем. Тоже счастье, если вдуматься: пребывать головой подальше от полицейских. Тело, правда, здесь… Ну, оштрафуют и отпустят, ничего страшного. А фингал пройдёт.

На похороны скромного учителя истории, которого при жизни знали только коллеги и ученики, собралась без малого половина Кавино.

Это уже не скромная прощальная церемония, не отпевание в кругу соседей, когда в стройных – как на демонстрации – колоннах идёт двести тысяч человек. Это революция, как ни крути. Да и лозунги – и на красном фоне соцпартии, и самодельные, на чём придётся, власть порадовать никак не могли. Во-первых, ни слова на державном песмарийском: демонстранты почему-то и письменно, и устно изъяснялись по-русски. А во-вторых… Полицейские, спешно пригнанные для разгона беспорядков, либо влились в колонны, охотно прикрепив прямо на форменные куртки розетки из георгиевской ленты, либо разбежались по сторонам.

Чтобы не отсвечивать, и на всякий случай.

Впереди процессии был не катафалк – он ехал следом. Возглавлял шествие украшенный вперемешку чёрными, красными и почему-то зелёными лентами грузовик с огромными, на полкузова, колонками, из которых непрерывно неслись советские марши и песни военных лет, от чего в областной управе случились тихая паника, пара сердечных приступов без летальных исходов и звонки во все места – от полицейского управления до администрации президента Песмарицы.

Грузовик, разумеется, пригнали рабочие Кавинского НПЗ, а вот кто воткнул «заряженную» флешку в проигрыватель – осталось загадкой. Но музыка, совсем не похоронная, парадная, накрыла город с головой.

От администрации президента поступило указание действовать жёстко, но глава управы решительно не знал, как это исполнить. Позвонил командиру воинской части: рядом с Кавино, конечно же, была и такая, подразделение танковой бригады номер шестнадцать. Послушал глухой мат генерал-майора, из которого понял, что тот видал в гробу всех президентов, начиная с американского, и без письменного приказа министра обороны людей и технику на улицу не выведет. Ещё раз поругался с начальником областного УВД – безрезультатно.

Налил себе бокал коньяка и, несмотря на жару, закрыл окна кабинета.

Не помогло. В смысле, коньяк-то он выпил, но сквозь двойные пластиковые окна всё равно доносился грохот гимна Советского Союза. Похоронная процессия свернула с проспекта Нефтяников, которому, конечно, уже присвоили имя Цициана Гопченко, но это имя никто не воспринимал, и зашагала по Громова. До Лесного кладбища ещё идти и идти, а народа в шествии только прибавлялось.

Пришлось налить второй бокал, затем третий. Через пару часов, когда скромного учителя истории похоронили под воинский салют – стреляли в воздух как раз полицейские, – глава управы уже спал лицом в стол. Ему снился Сталин, от чего становилось только тревожнее даже в пьяном забытьи.

Дмитрий шёл в похоронной процессии. Не возле закрытого – страшно было смотреть на избитого до смерти учителя даже после работы гримёров – гроба, а примерно в середине. Выпустили его через два дня невесёлых размышлений в камере, так и не предъявив никаких обвинений. Ключи от машины, права и пропуск в банк вернули, а вот кошелёк с тремя сотнями срибников и карточками исчез бесследно.

Видимо, послужил важной уликой в политическом деле. Или пошёл в счёт компенсации моральных страданий полиции, кто там разберёт.

Сильных травм не было, кости целы, а что лицо больше похоже на недоваренный пельмень, на который брызнули йода и синьки проходящих синяков – это и вовсе мелочи жизни. Николаю Ивановичу повезло значительно меньше.

Маринка, заплаканная, забиравшая его из участка, шепнула, что вмешался, оказывается, дядя Михал. Позвонил, узнав, что племянник куда-то пропал, добился освобождения. Даже свои связи в Бюро Безопасности подключил, не особо доверяя полицейским чинам.

Всё-таки не скотина он, дядька. Хотя любви к нему Дмитрию это не прибавило.

– Ха, и Димон тут! О, расписной какой… – хохотнул кто-то рядом в процессии.

Серьёзные, скорбящие люди покосились, но не больше, а через стройный рядколонны к нему протолкались две прекрасно известные личности. Быча и Завойский, друзья детства. Какое детство – такие и друзья, так уж ведётся. Не выберешь, с кем на соседних горшках сидеть. Кстати, Быча – была тоже фамилия, с Завойским-то понятно.

А ещё они были бандитами, такая вот нехитрая профессия.

3. Загогулина

Государство Песмарица, Кавино,

тот же день

Через полчаса после похорон учителя Дмитрий и оба его друга с упомянутой выше профессией сидели в лучшем ресторане Кавино. В отличие от многих других питейных заведений, здесь не было многолюдно – слишком уж кусались цены. Впрочем, раз в полгода и сам Разин мог позволить себе семейный выход сюда, в царство кипенно-белых скатертей, хрусталя и чопорных официантов, но сегодня угощал Быча.

На стене над приподнятой над залом эстрадой ярко выделялся символ государственной власти, давший имя и кабаку. Малая державная загогулина, так и в конституции написано. Лет двадцать пять назад что сам треугольный рисунок, помесь свастики с атомарной структурой оксида серы, что его название вызывали исключительно смех. Потом привыкли, видя каждый день на гербе, флаге, деньгах и ещё в сотнях мест. Нравится песмарийским патриотам этот сплющенный паук, да и ладно. Ресторан вот назвали.

– А хорошо тут, в «Загогулине», – потянулся Быча, лениво листая меню. – Хавчик дельный, а к вечеру ещё и девчонки подтянутся.

– Шалавы здесь одни, а не девчонки! – возразил Завойский. Он был хмур, его явно что-то тяготило. Впрочем, обычное состояние для совладельца двух официальных казино и одного напрочь подпольного, не говоря уж про автомойки, ремонтную мастерскую, ресторан и салон-парикмахерскую.

– Ну, не скажи… На Громова или Нефтяников потасканные, а здесь – персики. Студенточки, комсомолочки.

Не было двух менее похожих друг на друга людей, чем Быча и Завойский. Первый – высоченный, под два метра, со свёрнутым носом боксёра (и он действительно увлекался разными рукопашными искусствами, несмотря на неподходящие для бойца габариты), второй – мелкий, какой-то даже плюгавый, ниже самого Дмитрия, отнюдь не блиставшего ростом. При этом Быча был прост и прямолинеен сродни рельсу. Методы, которыми он преуспевал в жизни, тоже не отличались коварством: пришёл, увидел, отобрал. Или отступил – такое бывало редко, но ума понять, что перед ним рельс покрепче – ему хватало, потому и жив ещё.

Завойский, верный партнёр во всех бизнес-начинаниях друга, был устроен значительно сложнее. Внутреннего стержня ему тоже было не занимать, но рельс был изогнут, скручен спиралью, свёрнут кольцом и на всякий случай окрашен камуфляжной краской. Насколько Дмитрий знал, у каждого из них было своё небольшое кладбище за плечами, но если Быча действовал по-простому, в перестрелках, то Завойский своих недоброжелателей гробил чужими руками.

Один брит почти наголо, по пацанской моде, глаза навыкате; у второго длинные темные волосы, собранные сзади в пучок и взгляд сонный вприщур. Однако выбрать из них более опасного Дмитрий бы не смог. Оба… хороши. Как удав и гадюка.

Такая вот неприятная по сути пара, однако повторимся – друзей не выбирают. Сам Разин в самом начале их карьеры ушёл в армию, после возвращения сразу женился. Звали к себе, но шестёркой он и сам не пошёл, а наравне было уже поздновато. Так и осталось – замечательные отношения и мелкие взаимные услуги сами по себе, а работа – если в их случае это можно назвать работой – сама.

– А чего у вас в «Жемчужине» или «Крепости» не сидим, здесь лучше, что ли? – уточнил он. От водки сегодня придётся отказаться, не хватало ещё с похорон прийти в зюзю пьяным. Да и губы, разбитые ретивыми полицейскими, не зажили, крепкое спиртное пить больно. – Да, официант! Мне светлого «Шпатена» большую, пока выбираем.

– А нам графинчик «Транайки с перцем», человек. Шевелись, ты ж нас знаешь, ждать не любим!

Официант их действительно знал и получить в лоб пудовым Бычиным кулаком не испытывал ни малейшего желания: вон как метнулся за заказом.

– Мить, – скривился в ответ на вопрос и так нерадостный Завойский. – Ну ты как маленький… У себя всегда можно посидеть, но есть пара «но»: здесь кухня лучше, старика Датешвили не переплюнуть нашим кашеварам. А во-вторых – это как жена и любовница, разнообразие полезно.

– Ну не знаю, Генрих. Мне и жены хватает.

Быча заржал, довольно глядя на семенящего с подносом официанта:

– Молодой ещё. Глупый! Правда, Генка? Девки разные важны, девки разные нужны. Сгружай, человек. Поминки у нас, пить будем, гулять будем.

Он развалился на стуле, отчего трещавшая на плечах джинсовая крутка распахнулась, из подмышки торчала рубчатая рукоять пистолета. Хозяин жизни местного разлива, а как иначе.

Дмитрий пожал плечами. Взгляды каждого на женщин были известны лет уже по двадцать, обсуждать что-то незачем.

Пиво холодное, вкусное. Пока друзья разливали свою перцовку, попутно вылавливая из мясной нарезки подходящую закуску, он сдул в сторону шапку пены и с удовольствием отхлебнул. Добротный немецкий продукт: всё-таки они и чехи – недостижимый идеал. В Песмарице с сортами пива всё обстояло прекрасно, а вот с качеством… Но это общая беда, у Восточных соседей так же: «Балтику» тоже пить можно только после трёх дней в пустыне. Под дулом пистолета.

– Помянем, – сказал он.

Завойский согласно кивнул и выцедил рюмку: он тоже учился у Николая Ивановича. Быча выплеснул в рот настойку как воду. Его после седьмого класса из школы выперли, что, впрочем, никак не помешало жизненному пути. Веточка укропа, которым заботливо украсили ломтики ветчины, буженины и прочего карбоната, вздрагивала, свисая у него изо рта как водоросль, с каждым движением мощных челюстей всё укорачиваясь. Раз – и пропала окончательно.

Мужики пили. Вдумчиво, не торопясь, не обращая внимания на появившихся на эстраде официантов и даже на порхающих по вечерней поре ночных «бабочек». Успеется. Разговор шёл о том, о сём, но неуклонно сворачивал к политике.

– Да Бурович крыса был конченая! Всю страну в карман запихнуть хотел. Туда ему и дорога, – горячился Быча. – Рванули, и нормально.

– Думаешь, лучше будет? – с сомнением смотрел на вопрос Завойский. – Правительство перетряхнут, ладно. В парламенте новые люди – тоже ничего. Ротация кадров методом объёмного подрыва воздушной смеси. А вот в наших делах тишина нужна, стабильность. Тебе ж самому каждые полгода новых нужных человечков прикармливать не понравится.

– А самим надо во власть идти! Пора уже. И прикармливать особо никого не нужно. Я вот смотри, разрешение на ствол получил? Получил. Не ала-бала, охранное предприятие «Кавинский орёл», всё законно. Сижу в кабаке со своей «береттой» подмышкой и плевать на всех хотел. А если областной депутат, а? Или бери выше – сразу в парламент?

– Сожрут тебя там. Не того ты уровня, пацан из провинции, с местных органов начнём. Мысль-то дельная…

Дмитрий и слушал их – и не прислушивался, только иногда вставляя пару слов, чтобы не сидеть совсем уж истуканом. У него перед глазами мелькали те синие всполохи во дворе магазинчика, усатое лицо ленивого полицейского, быстрые вороватые взгляды второго, чернявого, со сморщенной рожей – он его рассмотрел уже в машине, пока везли в участок. Он в основном и бил, тварь, ребра до сих пор вздохнуть мешают, да и моча в унитазе подозрительного бурая, с почками не всё ладно.

– Чего молчишь? – хлопнул его по плечу налитый настойкой Быча. Дмитрий скривился и потёр больное место – туда же дубинка для начала и угодила.

– Да думаю я, Виталик, думаю… Бурович-то ладно. Вы заметили, как нацики голову подняли? Меня полицейские били, больше для порядка, да и кинулся я на них, а Николая Ивановича явно кто-то из «веселих вбивцев» убивал. Я шевроны в темноте разглядел, а вот лиц… рож.. Рыл этих тварей не видел. Кепочки-улыбочки, слава славным, иди их отличи друг от друга.

– Отыскать тебе их? – лениво поинтересовался Быча. Он сейчас почти любил весь мир, кроме законченных тварей, которых было большинство.

– Ментов? – не понял Дмитрий.

– Да этих и искать не надо, один звонок в управу – и все их адрес и явки будут, подумаешь. Нет, этих… державников.

– И что я с ними делать буду? Свидетелей нет, полицейские не дураки показания давать, самим прилетит тут же.

– Как – что? – хищно улыбнулся Завойский. – Убивать. Таких только взамен запинать до смерти, других вариантов нет. Это тельник у меня добрый – он махнул на соседний стол, за которым сидели их с Бычей телохранители, – любит почему-то «вбивцев». А я не особо.

Уже и взгляд не сонный, глянул на Дмитрия – как заточкой ткнул. В печень.

– Я не убийца, пацаны. Вы ж знаете.

– Да и мы тоже, да, Генка? – Быча от хохота едва не сполз со стула. – Честные предприниматели, опора молодой песмарийской экономики и двигатель реформ.

От этого пассажа даже хмурый Завойский на мгновение растянул узкие губы в подобии улыбки. С таким двигателем никаких колёс не надо. Самобеглая коляска на долларовой тяге.

– А если серьёзно, Мить, отыщем мы этих скотов. Есть связи. Пригласим пообщаться, когда отловим. Деньги деньгами, а учителя до смерти за георгиевскую ленточку у нас в Кавино никто безнаказанно не убьёт. У меня дед до Берлина дошёл, царствие ему небесное.

Быча совершенно по-обезьяньи почесался, дотянувшись до щиколотки, но почти не сгибаясь. Вот как в одном человеке и звериное, и божественное уживается? Загадка.

– Замётано, – сказал Дмитрий. От пива ребра немного отпустило, но четвёртая кружка будет лишней – и напьётся заметно, только Марину огорчать, да и в туалет не набегаешься. Опять же вечерняя сказка для Светочки, это святое. Не перегаром же дышать. – Отловите – зовите. Пойду я, пора.

– Один вопрос, Мить, – Завойский опять глянул остро. Если бы не на глазах у Разина высадил больше пол-литра, тот бы поклялся, что Генрих вообще не пил. Трезвый взгляд. Умный. И опасный, не отнять. – Нам тут предложение поступило от разных людей, хочу тебя спросить.

– Валяй. – Дмитрий разглядывал пару девчонок через столик. Хороши, чертовки, может, пацаны и правы… Но нет, нет. Домой, к Маринке, а то мысли уже не совсем трезвые.

– Чисто гипотетически, не прими за прямой вопрос… – после школы Завойский нигде не учился, но говорил, в отличие от Бычи с его матерком и бугагашками, на удивление гладко. – Так вот, чисто гипотетически: если придётся самим здесь жизнь решать, без Хорива и прочей загогулинной державы, нахлобученицу им в дупло, ты как, поучаствовал бы?

– В роли кого, директора центробанка? – засмеялся Разин. – Шутишь всё.

– Да нет, людей больше твой армейский опыт интересует.

– Генрих, в Кавино и области бывших парашютистов… ладно, по-старому скажу, десантуры – тысячи. А интересую я?

– Тысячи-то они тысячи, – покрутил в совершенно не дрожащих от принятого на грудь пальцах рюмку Завойский. – Только смотри: одни старые, другие запустили себя совсем, толку от их подготовки, всё в жир ушло и в дряблую печень. Третьи горой за Песмарицу – кто из-за национальности, кто как. И потом, тебя знаем мы, а нас знают… люди. Ты подумай, всё же на уровне разговора пока, клятвы кровью не требуются.

– Вы чего, восстание решили поднять? Оборжёшься. Войсковая часть под боком, два десятка танков, полторы тысячи служивых. Вас сотрут, не заметив. И оружие опять же… Чем воевать, Виталькиной «береттой»?

Быча пьяно улыбался, слушал, но не вмешивался ни единым словом. Видимо, просившие люди и для него были важны.

– Это не твоя забота. Да и не моя, насколько мне известно. Понадобится – всё будет, и посерьёзнее Бычиной пукалки.

– Чего это – пукалка? – возмутился тот. – Да я из неё знаешь сколько…

– Ай, помолчи! – отмахнулся Завойский. – А то услышит кто, креститься начнёт и бесов гонять. От неупокоенных душ. Не о твоём пистолете речь.

– Я подумаю, – обтекаемо ответил Дмитрий. Вопрос был понятен, но попахивал провокацией, как бы там бандиты своим важным людям ни доверяли. Лет восемь на расчистке песмарийской части Чернобыльской зоны заражения, вот чем он попахивал. А от нынешней власти амнистии не дождёшься, наоборот, накинуть могут.

Завойский кивнул и молча пожал руку. Быча уже тащил за столик ту саму пару девчонок, на которую любовался Разин, поэтому прощание вышло скомканным.

На улице Дмитрий с удовольствием вдохнул тёплый воздух, напоенный десятками весенних кавинских ароматов, сплетавшихся в симфонию. В запах родного города. Здесь он родился, здесь и жить, как же иначе. Домой из «Загогулины» решил идти через городской парк, о чём и пожалел, и нет.

Пожалел из-за людей: полиции что на улицах, что здесь, на широких аллеях, усыпанных гравием, над которыми уже зажглись первые фонари, почти не было. Зато постоянно попадались группки «волчьих голов» – по два-три человека, настороженных, злых на всех. Даже на самих себя. Оружия – что огнестрельного, что холодного, у них не было, но короткие полицейские дубинки у каждого второго. Однако к обычным пешеходам, даже слегка пьяным и со следами пребывания в участке, как Дмитрий, не приставали. То ли за порядком следили, то ли искали кого-то, всматриваясь в лица – не разобрать.

– Идите отсюда, – хмуро сказал одной из таких бандочек немолодой уже дядька. На рукаве у него была косо привязана хорошо заметная в сумерках белая повязка, а на плече – вот, дела! – висела стволом вниз двустволка. – Пошли вон из Кавино, уроды!

«Вбивцы» курили, собравшись под одним из фонарей, обступили столб как жирные мотыльки. Дядьку немедленно послали в пешее эротическое путешествие, но до драки дело не дошло: молча, но от этого ещё более угрожающе из кустов к нему присоединились двое парней, тоже с повязками, но без оружия, а по аллее начали потягиваться ещё люди, среди которых Дмитрий с удивлением рассмотрел даже пару женщин средних лет.

Курившие гопники переглянулись и как-то разом испарились в неизвестном направлении. Молча. Зло оглядываясь на обидчиков, но не говоря ни слова. Разин удивился: а с повязками-то кто? Дружинники? Самооборона?

Чудны дела твои, Господи…

Зато здесь, в парке, воздух был ещё чище, ещё вкуснее, чем на улицах. С недалеко отсюда расположенной реки тянуло вечерней свежестью, в кустах часто-часто щебетали птицы. Если есть рай на Земле, той он здесь, куда там приморским пляжам и прочим красотам, которыми Бог щедро украсил планету. Вот та же Шырока – невелика речушка по сравнению с Волгой или Днепром, не говоря уж о всякой Амазонке, а насколько она к месту здесь. Как с ней хорошо! Даже слегка дурацкое песмарийское название – и то не портит.

– Молодой человек, документы есть? – вот же как, замечтался, а тем временем его помятый вид привлёк внимание. Двое дружинников с повязками подошли ближе, ещё несколько человек стояли поодаль, но готовы были вмешаться.

– Паспорт, – сказал Дмитрий и протянул книжицу в обложке цветов флага: чёрно-белой, с размашистой загогулиной в центре.

– Ага, – сверив фото и мельком глянув на страницу с пропиской, сказал один. – Местный, Космонавтов, двадцать семь, квартира пять. А чего побитый такой?

– В полиции позавчера ночевал, – буркнул Разин, забирая паспорт. – Подрался.

– Ну это бывает, – расплылся в улыбке второй. – Иди домой, а то и сейчас выпивший, нарвешься ещё.

– Так туда и иду.

– Счастливого пути, хлопец. Пошли, Петро, надо ещё две аллеи проверить.

На «Поляну сказок» Дмитрий решил не сворачивать. Там красота, конечно: вперемешку кованые и деревянные фигуры сказочных героев, сейчас, в сумерках словно оживающие, готовые кто рассказать свою историю, а кто и куснуть неосторожного путника. Любимое Светочкино место для прогулок, вот в субботу, после непременного посещения деда и пойдём вместе.

А сейчас – домой. Проходя мимо стоянки, Дмитрий глянул через забор на «октавию»: стоит, родимая, на месте, размеренно мигает синим светодиодом сигнализации. Ну и славно, а то сторож сторожем, но и проверить не помешает. Ещё полтора года выплачивать кредит за железного коня, должен быть в строю.

– Папочка, а ты – деловой человек? У тебя есть свои звёзды? – сонно спросила Светочка, когда он закончил читать вслух. Сегодня это был «Маленький принц», но дочка решила спросить не про пилота и не про самого принца, а вот так. Про делового человека, считавшего звёзды своими.

– Есть, моё солнышко. Ты и мама. Я вас постоянно пересчитываю, – Дмитрий легонько прикоснулся пальцем к носу Светы, пригладил непослушные тёмные волосы – это в маму, та брюнетка, не в пример ему самому, и так светлому от природы, а на летнем солнце иной раз выгоравшему так, словно к голове приклеили паклю. – И хочу ещё одну звёздочку. Как, Марин?

Жена заглянула в детскую и улыбнулась:

– Как вести себя будешь.

Светочка прошептала что-то уже во сне, подтянула ближе плюшевого зайца, подаренного на день рождения, и сладко засопела.

Дмитрий тихонько – не разбудить бы – встал и щёлкнул выключателем ночника. За окном, словно неуклюжие руки великанов, покачивались ветви деревьев. Второй этаж, отсюда на город не посмотришь, зато всегда не жарко.

– Маринка, – обняв жену после пары успешных попыток увеличить поголовье звёздочек у себя дома, прошептал он. – Нехорошо как-то в городе.

– Я заметила, – так же тихо ответила она. В темноте спальни её волосы лежали на подушке облаком, словно рамкой окружая красивое лицо. Дмитрий подпёр голову рукой, лежал и любовался женой. И ничего, что плохо видно, всё самое важное можно понять и так. – Может, уедем? Хотя бы на время. Витька вон который год там живёт, под Липецком. И здесь семью кормит, и там, по слухам…

Она засмеялась: старший брат и в Кавино славился охотничьей стойкой на любую юбку, а у там, без присмотра… Слухи были очень похожи на правду.

– Витька – отделочник, мастер. Плитка, сантехника, чего он там ещё… А я кем работать буду? В сбербанк какой точно не возьмут. Ни гражданства, ни опыта, ни связей. Да и Родина – она здесь.

– Это да… Спи, спи, мой хороший. Дай Бог, завтра будет лучше, чем сегодня. В полицию только не попадай, ладно?

Она уже спала, а вот Дмитрий – никак. И устал с этим похоронным переходом через весь город, и выпил по своим меркам достаточно, и Маринка умотала в постели, а сон не шёл.

Осторожно ткнул пальцем в телефон: два часа ночи. Пора бы, завтра рабочий день, тем более, пятница. Все вопросы, которые за выходные можно подумать сгорят синим пламенем, порешать нужно.

Ладно… Он осторожно снял со своего плеча Маринину руку, жена пошевелилась, но продолжала ровно дышать. Встал с постели и, прикрыв за собой дверь в спальню, побрёл в большую комнату. До гордого звания гостиной она не доросла, но большая, да. По сравнению с остальными. По пути заглянул на кухню, выцепил из холодильника пакет сока и налил в стакан. Бесшумно, на цыпочках, прошёл к дивану и включил телевизор. Звук почти на нуле, жена его в основном включает для фона, не слушать же всё это изобилие песмарийской речи. Каналов на русском было три, да и то по одному только кино нон-стоп.

А ему вот сейчас, со всеми этими разговорами и событиями, захотелось посмотреть новости. Что там, чёрт их побери, происходит в этом самом Хориве.

Лучше бы не включал…

Кавино и похоронам историка был посвящен крохотный сюжет в самом конце программы, да и то поданный под соусом раскачивания обстановки и почти что открытого мятежа. На экране мелькнули какие-то озлобленные пьяные рожи, красные знамёна социалистов и почему-то памятник Ленину с шеей, обмотанной флагом Песмарицы, да и то не местный, а транайский. После просмотра всей этой вакханалии хотелось встать и идти на это бычьё, в тяжелый для страны момент устроившее бунт и беспредел.

Но это так, на закуску.

Главной новостью был, конечно же, расстрел демонстрации студентов Хоривского университета. Сперва милые девушки и не менее светлые юноши в телевизоре шли парадным строем, с цветами и венками в руках, чтобы отдать дань уважения предательски убитому президенту Буровичу на свежую могилу в центре Хорива, недалеко от Ипатьевского спуска. Юность – она всегда прекрасна, в любой стране. Однако о памяти остальным погибшим почему-то не было сказано ни слова, но это ладно: в Песмарице всегда выше ценились жизни чиновников, будто их значение для страны немыслимо выше, чем скромное существование врача или учителя.

Бравые полицейские шпалерами. Новенькие «форды» с аляповато нарисованными на дверях державными загогулинами. Всё красиво и даже где-то величественно, если не брать в расчёт личность самого Буровича, да и остальной верхушки.

Впрочем, о мёртвых или хорошо, или… Вот именно.

А потом, сразу с нескольких ракурсов, уже на подходе к Ипатьевскому спуску началось страшное. Дмитрий даже ущипнул себя за щёку: может снится это всё с пьяных глаз, а на самом деле он спокойно дрыхнет рядом с Маринкой?

Да нет. Рука заболела, и картинка в недавно купленном «самсунге» тоже не изменилась, стала только ужаснее: с двух точек – крыши новенького бизнес-центра, торчащего прыщом посреди старинной застройки, и из окон жилого дома – по действительно мирной и никому не мешавшей процессии ударили пулемёты. Именно так – уж его армейского опыта хватало, чтобы оценить скорострельность и калибр.

Студенты, совсем ещё дети, судя по крупным планам убитых, гибли десятками. Бросая цветы под ноги, где гвоздики почти сразу начинали плавать в крови, пытаясь прикрыться венками, прошиваемыми крупным калибром насквозь вместе с телом.

Падая за машины.

Разбегаясь от секущей смерти, но не находя спасения.

Двести четырнадцать погибших. Приспущенные флаги, экстренное заявление исполняющего обязанности президента Кабура, наспех слепленная пресс-конференция, на котором одетые в чёрное, с закрытыми лицами, молчаливые сотрудники Бюро Безопасности Державы выносили и складывали на столах пулемёты, ящики патронов, какие-то бумаги и компакт-диски, поверх которых яркими пятнами валялись российские паспорта.

Потом перед камеры вывели якобы обладателей документов – четверых крепко побитых парней славянской наружности, один из которых разбитыми в мясо губами шептал что-то журналисту: спецоперация, ГРУ, да, граждане Восточного соседа, да, такое было задание.

Дмитрий смотрел, не мигая. Для постановки всё глупо и кроваво, а для правды…

Не бывает такой правды, хоть тресни! Не надо это России, ни для чего не надо.

Потом пошли записи демонстраций возмущённых песмарийцев. Хорив, Транай, Львиноград, Северная Ума. Смерть врагам отечества! Смерть!!! СМЕРТЬ! На этом фоне сюжет из Кавино выглядел не иначе, как смачным плевком на тела несчастных студентов.

Разумеется, военное положение и полномочия диктатора Кабуру парламент утвердил единогласно. Гневная нота правительству России. Обращение в совет безопасности ООН о проведении внеочередного заседания. Поддержка президентов США, Франции, канцлера Германии и премьер-министра Англии. Яростная поддержка прибалтов.

Естественно, решение об отправке в Кавино и почему-то в соседнюю Заречную область – туда-то зачем, глушь ведь совсем?! – дополнительных сил правопорядка.

Пламенная речь Кабура с трибуны, где рядом, плечом к плечу стояли ближайшие соратники – неведомо откуда вынырнувшие свежие министры МВД, обороны и прочих важных структур. Немного поодаль виднелось несколько явно неместных лиц, но Дмитрий уже не обращал на них внимания: так, глянул мельком.

Не запомнил. Нужны они ему больно!

Он пошёл в ванную, включил ледяную воду и умылся, время от времени поднимая лицо и глядя в свои же красные уставшие глаза. Взгляд из зеркала его не порадовал.

4. Площадь Маршала Жукова

Государство Песмарица, Кавино,

следующий день

Утром Дмитрий не стал включать телевизор. Побрился, закапал красные от недосыпа и – чего уж там – легкого похмелья глаза «визином», сварил кофе и вышел из дома. Марину будить не стал: разговаривать не хотелось, к тому же она ещё не видела весь этот хоривский ужас.

Город гудел. В самом прямом смысле: люди разговаривали, кричали, плакали кое-где, никто не торопился на работу, вообще забыв о её существовании. На углу у столба освещения сельского вида работяга в расписной нахлобученице хватал за грудки мужика в костюме, жарко споря о чём-то. Тот отмахивался портфелем, бубня и отталкивая крестьянина. Дальше, перед заклеенной рядами одинаковых цветных листков витриной магазинчика, полукругом стояли горожане. Над размноженным на цветном принтере скриншотом с телевизора, где крупно, во весь экран лежали убитые студенты – вон, парнишка даже не успел отпустить руку своей подружки, а она не бросила цветы – из баллончика краской было выведено «Смерть русским оккупантам».

Вот как-то так.

Непонятно, правда, кто и кого и зачем оккупировал: у самого Разина, например, даже прадеды родились здесь, в Кавино.

Дальше на стене, не обращая внимания на измазанные заодно окна первого этажа, явно той же рукой «Слава небесным голубям!» и – цифрами – двести четырнадцать. Похоже, это новый лозунг у господ нахлов.

Ярко, броско, доступно, всё по лекалам рекламных компаний.

Дружинников с белыми повязками резко прибавилось, но вели они себя стеснённо. Документы не проверяли, группки молодчиков с «волчьими головами» на рукаве не разгоняли, даже когда те расклеивали всё тот же кадр с двумя погибшими прямо у них на глазах. На здании районной управы, мимо которой шел путь Дмитрия к стоянке, государственный чёрно-белый флаг был приспущен, сверху успели приделать тёмное пятно траурного крепа.

Пока машина прогревалась – тепло, конечно, но сразу ехать вроде как вредно для двигателя, Разин не утерпел и полез в телефон за новостями.

В лентах царил ад. Двенадцать приказов Кабура – о закрытии границы с Российской Федерацией, приостановлении дипотношений с ней же, о запрете несогласованных собраний и митингов, отмене русского языка в деловом и бытовом общении, смене командиров всех военных баз, создании сил специального назначения, дополнительных полномочиях Бюро Безопасности, запросе военной помощи у НАТО.

И так далее, и тому подобное.

А ведь их подготовить надо, приказы-то. Это подписать – минутное дело, а вот разработать тексты, проверить, согласовать… Благодаря бумажной работе в банке, Дмитрий куда лучше многих понимал, что дело это долгое. Не за прошедшие с момента расстрела демонстрации студентов несколько часов. Значит…

Да понятно, что это значит. Делалось заранее.

Стало быть, и вся остальная картинка была срежиссирована.

Двести четырнадцать. Цифры, пока он ехал, просто били в глаза отовсюду – со стен домов, бортов троллейбусов, были написаны на асфальте прямо перед светофорами. Не зря за последнее время, ещё до Дня Победы, в городе появилась масса этих… «веселих». Отрабатывают сейчас, как небольшая, но хорошо организованная армия. А потом они будут убивать, мелькнуло в голове Дмитрия.

Песмарийской полиции в городе не было вообще. Даже привычные белые с синим автомобили дорожной службы, торчавшие на каждом перекрёстке, куда-то подевались. И ничего, ПДД все соблюдали и так, без мордатых хлопцев с вечно оттопыренными карманами.

– Новости видел? – не здороваясь, спросил Завойский.

Он позвонил без пятнадцати девять, когда Дмитрий уже миновал пост безопасности на входе в банк, удивился огромной траурной конструкции из чёрных надувных шариков перед лифтами, в центре которой была всё та же фотография, и поднялся в кабинет.

– Разумеется. – Голова побаливала, трепаться не хотелось, но и просто бросить трубку не позволяло воспитание. Да и друг всё-таки, какой уж есть.

– Ближе к обеду подъезжай… Хотя нет, лучше пешком, можешь застрять там. На площадь Маршала Жукова давай, к областной управе. Там дела будут делаться, и тебя тоже видеть хотят участником. Не прогадаешь.

– Те самые люди?

– Да. И те самые, и другие. Нас тут много будет.

Нас. Вот это уже хорошо.

– К часу буду, раньше никак. – Площадь имени Жукова была недалеко, здесь же в центре, но работу-то тоже никто не отменял.

Перед обедом, отмахнувшись от начальника департамента, собиравшего сотрудников на траурное заседание в конференц-зале, Дмитрий вырвался наконец на улицу. В голове варился котёл из кредитных заявок, залогов, обременений на имущество и чужих годовых балансов. Звонила Маринка, сказала, что магазин в огромном мегамолле «Держава», где она работала продавцом, хозяин сегодня велел не открывать. Так поступили многие, поэтому лично она – домой. Дмитрий не стал её говорить, что идёт на митинг.

Не велик грех – промолчать, а ей нервов меньше.

Совет Завойского не брать машину он оценил почти сразу. Люди шли потоком, рекой, со своими стремниной и водоворотами, по тротуарам, по проезжей части. Редкие автомобили, всё же заехавшие в район площади Жукова, наглухо завязли в этой вязкой людской массе. Впрочем, свернуть и припарковаться у обочины разрешали всем желающим, пропускали и звали недовольных водителей с собой. Многие присоединялись, хотя были и те, кто матерно лаял текущую мимо толпу.

–…товарищи! – это позабытое слово, из тех полузабытых времён, что сам Дмитрий видел только в телевизоре, резануло слух первым, ещё за квартал до площади. – Несомненная провокация, уже вторая за эту неделю после трагической гибели президента Буровича, ставит нас на грань революции! Да-да, вы не ослышались. Мы не мятежники, не сепаратисты – как называют наших братьев на Донбассе украинские власти. Не бандиты. Мы хотим только одного – спокойно жить на своей земле, говорить на родном языке, учить детей в своих школах!

Собравшиеся волновались, кто-то истошно орал на песмарийском, посылая оратора во все места сразу, но большинство молчало. Молчало и слушало, а ровный понятный голос разносился над площадью возле областной управы, отражался от стен, плыл между ветвей цветущих вовсю деревьев.

– Кто это говорит? – спросил у спутника неторопливый мужик, шедший чуть впереди Дмитрия. Судя по рабочим спецовкам, прямо с завода идут.

– Так Сергеич же! – удивился тот. – Наш, директор НПЗ.

– О, как… Так он же песмариец, ну, по национальности?

– Сань, а я молдаванин. И что дальше? Русский – это не по паспорту. Это в душе. А он – наш, кавинский, этим всё и сказано.

Дмитрий взял чуть в сторону, выходя на площадь, и начал высматривать Завойского. Залезть бы куда-нибудь, а то иди найди его в такой толчее.

Но повезло. Сам Генрих был небольшого роста, но торчавшая рядом бритая каланча со знакомым оскалов в тридцать три зуба… Бычу Дмитрий приметил быстро. Вежливо прося дорогу, протолкался к друзьям, стоявшим недалеко от трибуны. Сколоченная ещё для Дня Победы, она, благодаря вечной местной неспешности – никто и не почесался убрать – теперь была местом выступления активистов.

– Это мы от соцпартии с девяносто первого слышим! – крикнули снизу. – Предложения какие?

Оратор замолк на мгновение, поправил роговые очки на крупном мясистом носу.

– Правильный вопрос, товарищи! Предложение простое: власть надо брать. И заставить хоривских господ разговаривать на равных. И расследование зверского убийства студентов провести, независимое, в полном объёме! С привлечение иностранных экспертов, из России позовём, там есть.

– А насчёт Буровича?

Оратор качнул лысой головой, криво улыбнулся, но ответил:

– Если честно… Хрен с ним с самим, не жалко. Но его народ выбирал, да и кроме него – люди погибли. Обычные люди.

– Слава славным! – завопил было кто-то тонким юношеским голосом, но в конце охнул и больше его слышно не было.

– А полиция? Бюро? Армия, наконец? – неуёмно, но дельно поинтересовался кто-то. – Эти их… спецсилы?

За спиной директора НПЗ стояли люди. Не много, человек пять, но один из них, в военной форме и фуражке с высокой, по новой моде, тульей с разлапистой загогулиной, вышел вперёд и властно отстранил в сторону оратора. Впрочем, не грубо, шепнув ему что-то, отчего Сергеич отдал микрофон сам.

– Граждане Кавино! Друзья! Господа… – военный слегка смешался, не зная, как правильно обратиться, но выучка дала себя знать. – Товарищи горожане! Сегодня ночью на нашу базу бронетанковых сил поступила шифротелеграмма от Кабура. Вывести людей, танки, бронетранспортёры и навести порядок в городе и области. Разрешили… Да нет, даже настаивали на применении оружия против гражданских лиц в случае малейшего сопротивления. При этом меня, генерал-майора Звягина, от командования частью отстранили.

– Почему отстранили? – спросил директор завода. Не в микрофон, но стоял-то он рядом, все всё услышали.

– А потому, Опанас Сергеевич, – качнул в его сторону фуражкой генерал, – что я – русский. И ещё потому, что там, в Хориве, знают: преступные приказы я выполнять не стану.

– А присяга? – не унимался кто-то в толпе.

– Присяга… – Звягин снял фуражку и, повернув её к себе гербом, задумчиво глянул на загогулину. – Я давал присягу до последней капли крови защищать свою Родину от захватчиков. А не стрелять в свой народ по приказу какого-то торгаша. Я отказался выводить часть в город и опротестовал своё отстранение от должности. По-русски говоря, плюнул и продолжаю командовать.

Площадь взорвалась криками. Дмитрий, уже рядом с друзьями, почувствовал, что на глаза навернулись слёзы. Великая сила всё-таки – народное единство.

– Нас будут давить, – надев фуражку обратно на седую голову, сказал генерал. – К вечеру будет два самолёта со спецсилами, это мне друзья из Хорива сообщили. Задача – нейтрализация бронетанковой части и захват Кавино. Восстановление… конституционного порядка, а также исполнение двенадцати приказов Кабура.

– Пипец, – плаксиво сказал кто-то рядом с Дмитрием, но Быча повернул в ту же сторону голову и недобро осклабился. Больше комментариев не поступало.

– Товарищ Бунчук, – показав на директора НПЗ, продолжил генерал, – прав! Надо бороться. Надо брать власть, с чем я полностью согласен. С этого момента объявляю переход всех полномочий от этих дармоедов, – он, не оборачиваясь, ткнул пальцем в сторону возвышавшейся над трибуной громады областной управы, – к нам. К народному совету Кавинской… Республики. Оперативные группы спецназа моей части уже направлены для разоружения местного Бюро Безопасности, оставшихся полицейских, и в аэропорт. Совет возглавит Опанас Сергеевич Бунчук, я заместитель по военной части. Как считаете, справимся все вместе?

Площадь вновь взревела.

Завойский повернулся к Дмитрию и тихо шепнул на ухо:

– Сомнений у генерала полная фуражка, но направление верное. О том же и наши люди говорят. Надо из-под Песмарицы выбираться, это огромное окно возможностей. Золотое. Алмазное! Судя по Донбассу, можно за месяц столько в неразберихе нагрести – на три жизни денег хватит.

Быча рядом орал, подпрыгивал, даже порывался вытащить из кобуры «беретту» и пальнуть в воздух – хорошо, телохранитель его не дремал, перехватил руку. А Дмитрий молчал, переваривая слова Завойского. Ради денег, значит… Но за Республику. Ладно, пока приемлемая позиция у друга, а там, при необходимости, подрихтуем.

Обработаем напильником.

За спинами собравшихся, где на площадь Жукова серым кирпичом выходило унылое здание местного полицейского управления и – заодно – штаб-квартира кавинского Бюро Безопасности, послышалась недолгая, но энергичная стрельба. Люди испуганно закрутили головами, высматривая опасность, но потом, после пары автоматных очередей, всё затихло.

Генерал вытащил из кармана телефон, выслушал несколько слов и улыбнулся:

– Силовые структуры области перешли на сторону республики. В полном составе… почти. Продолжайте, Опанас Сергеевич, по плану. На повестке дня народная милиция и формирование ополчения, в покое нас никто не оставит, но у нас есть ещё козыри против преступной власти в Хориве. Мы не повторим ошибок Донбасса пятилетней давности – у них не было опыта, у нас он есть от них. Да и наши друзья… на Востоке, надеюсь, нам помогут. И тоже не ошибутся в некоторых вопросах. Итак, милиция, ополчение, и – мне горько это говорить, но – эвакуация детей и части женщин. Методики врага известны, поэтому здесь скоро станет очень жарко. Составы формируем уже с завтрашнего дня, запись на вокзале, вещей по минимуму. Но из-под бомб и снарядов всех должны успеть вытащить.

– Да не будет войны, не пугай, генерал! – снова глас народный, но какой-то сомнительный.

– А я никого не пугаю. Идите, если надо: уезжайте сами, пока дорога до Восточного соседа открыта, потом такого не будет. – Звягин смотрел исподлобья, но без злости. Гражданские же, понятно, им своя задница ближе всего, они умирать и не обязаны.

Со стороны полицейского управления донеслось два выстрела, потом всё стихло.

Бунчук, похожий больше на главврача, чем на директора завода, качнул головой:

– В бывших полицейских участках завтра с утра организуем формирование народной милиции на базе уже стихийно собравшихся отрядов дружинников. Имеющие боевую подготовку, призываю вас вступить в ополчение, оружие уже вечером подвезут из бронетанковой части, товарищ генерал-майор уже распорядился о передаче части арсенала. Добровольно, силой никого призывать не станем. Сбор здесь же, на площади, но – с паспортами и военными билетами, иначе даже не приходите, раздавать стволы всем подряд не будем.

Народ заволновался, но Бунчук властно глянул на площадь сквозь толстые стёкла очков:

– Никакой анархии! Мы намерены провести выборы в местные органы власти, в сам народный совет – сочтёте, что недостойны, уйдём, передадим полномочия депутатам. Кавинская Республика с этого момента – самостоятельное государство с направлением на вступление в состав Российской Федерации.

– А почему не в ЕС? Там зарплаты выше!

– У сантехников и проституток? – парировал Бунчук. – Поспрашивайте украинцев и молдаван, вам расскажут, кем вы там сможете работать, да и то если разрешат. И в Крым съездите, если не были, сравните. Нечего здесь базар устраивать!

Завойский потянул за рукав Дмитрия, кивнул телохранителям – двум дюжим парням, уступавшим, впрочем, габаритами Быче, – которые везде прикрывали их с другом.

– Пойдём, самое важное мы уже слышали. Теперь надо пересечься с людьми и поговорить. Это, Мить, и в твоих интересах. Мы из тебя замминистра местной обороны будем делать.

– С сержантскими лычками, которым двенадцать лет? – непритворно изумился Разин. – Да какой из меня замминистра?!

– Такой же, как из Бунчука президент. Научишься. Зато, когда сюда поток восточной помощи хлынет, у нас к каждому ручейку свои люди будут приставлены. Генералу бы шашкой махать, не воевал, вот и рвётся, а мы люди тихие, деловые. О том и перетрём. Да пойдём, пойдём…

Дмитрий вырвался из его цепких пальцев и заорал, не обращая внимания на окружающих:

– Пошёл ты, Гена, на хрен! Свои люди, потоки-ручейки! Я в ополчение сам вступлю, рядовым, а ты свои гешефты с кем другим делай!

Быча топтался рядом, пытаясь примирить обоих, равнодушные тельники вообще не слушали спор, поглядывая по сторонам, чтобы нанимателей не толкали расходящиеся после митинга люди.

Бунчук с трибуны говорил ещё что-то, призывал, разъяснял, но сам митинг был окончен: вопросы и ответы остались слушать далеко не все.

– Дурак ты, Мить. Всегда был дурак – и в армию тебя понесло служить, и потом вместо нашего с Виталиком скромного бизнеса разной хренью занимался. И сейчас – дурак. Я ж тебе говорю: я за республику, всей душой! Да хоть за монархию во главе вон, с Бычей. Мне всё равно, я деньги люблю и вижу их бездонный колодец, ясно тебе? А ты в придурка играешь. Рядовым…

– Пошёл ты! Очередной бизнесмен на крови!

Люди обтекали их, оставляя островок из пятерых людей: двух злых, наскакивающих друг на друга как боевые петухи, одного растерянного и пары равнодушных ко всему, кроме непосредственной опасности.

– Мужики, ну хорош! – Быча пытался что-то сказать, но замолчал и махнул рукой.

Были бы какие фраера, порвал, а тут – два друга. Лучших. Одного с рождения знает, в соседней квартире с Димкиными родителями его мать жила, второго с яслей. И кто прав, хрен его знает… В бизнесе Генка дока, но и у Мити своя правда.

Разин окончательно разозлился, плюнул на брусчатку площади, повернулся и пошёл на работу. Это у них бизнес-план, значит. К потокам присосаться, пока люди за Родину гибнуть будут.

Гад он, Генрих, гад и ничего больше!

Досидел до конца рабочего дня в банке, тупо глядя в никому особо ненужные файлы, экселевские таблицы и прочую ерунду, дождался пяти вечера и уехал домой. Начальник даже не слышал про митинг, решил, что Разин выходил пообедать и съел что-то не то в ближайшем кафе, потому и смурной такой.

Внизу у траурных чёрных шариков возле распечатки расстрела студентов, прибавилась свеча – в расписном подсвечнике, толстая, но какая-то кривая. К тому же поставить поставили, а вот зажечь её никто даже не удосужился.

Вся суть Песмарицы – ярко, быстро, напоказ, но… не работает.

До следующего дня надо было решить несколько вопросов: во-первых, купить продукты и завезти их отцу – он так и не позвонил, даже после задержания Дмитрия полицией, даже сегодня, хотя наверняка видел новости; потом погулять со Светочкой в парке. А самое главное – как-то объяснить Марине, что ей придётся бросить всё и уехать на время с дочкой в Россию.

Пока он, – а после ссоры с Завойским Дмитрий решил для себя этот вопрос однозначно, – будет в ополчении. Что и как сказать на работе, он даже придумать пока не мог.

Уже у подъезда столкнулся с соседкой. Милейшей души человек, Амра Тагуджевна, сухонькая и невысокая, сейчас отборным матом крыла своего сына:

– Куда собрался, кретин? В народную милицию? Сдохнуть непонятно зачем?! Я тебе дам, в ополчение, завтра же берём машину и едем к тёте Иоанне в Транай. Феликса в переноску, деньги и вещи ночью соберём, и уедем, понял? Пусть дураки воюют, оно нам зачем? Мать-перемать…

Разин почти прошёл мимо неприятной сцены, но соседка окликнула его:

– Дмитрий, вы же нормальный человек! Банкир! Образумьте малолетнего идиота, какое ему ополчение!

Малолетнему – со слов соседки, конечно, – Виктору было двадцать два. Весил он как два Дмитрия, месяц назад вернулся со срочной службы в армии и теперь на самом деле зауважал соседа, узнав, что тот тоже оттрубил два года в парашютистах. Боевое братство же. Несмотря на всё продувание ушей песмарийской пропагандой, тяготел именно к Восточному соседу, справедливо полагая, что там и возможностей больше, и свой всё-таки, не как в Западной Европе.

Хотя по крови, с мамой-абхазкой и покойным отцом-евреем,относился к кому угодно, но не к славянам, не говоря уж конкретно о русских.

Дмитрий остановился и подождал, пока поток бурной кавказской речи немного ослабнет. После чего, дождавшись паузы, вежливо сказал:

– Вы совершенно правы, Амра Тагуджевна. Юноше решительно нечего делать в народной милиции!

Витька, что-то объяснявший матери, запнулся и косо посмотрел на соседа. Потом сплюнул под ноги Дмитрию:

– А ещё патриот родного края! Парашютист! Как до дела дошло – струсил, крысёнок?

Тот переложил пакет с покупками в другую руку – оттянул все пальцы, паразит! – и продолжил, подчёркнуто говоря только с соседкой:

– Народная милиция – важная и нужная затея, но для неё найдётся немало желающих. Люди пусть и бодрые, но в возрасте. А вашему малышу, – он нарочно выделил это слово, от чего Витька аж побагровел, наливаясь той яростью, в состоянии которой люди головой бетонные плиты ломают, не задумываясь, – так вот, вашему малышу с его подготовкой и боевыми навыками – прямая дорога в ополчение. Я и сам завтра пойду записываться в ряды.

Витька засмеялся. Громко, облегчённо, на весь двор, выдохнув всю свою зряшную злость, его мать что-то возмущённо забормотала, но Дмитрию было не до них.

Лестница, поворот, лестница.

Родная квартира с отливающем жёлтым номером «пять».

Два замка.

И тяжёлый, очень тяжёлый разговор с Мариной впереди.

Но пока он переступил порог, привычно опустил пакет с покупками на пол и распахнул объятия, ловя в воздухе бросившуюся с радостным визгом навстречу дочку.

И пусть весь мир подождёт. Хотя бы до завтра.

5. Поезд на восток

Государство Песмарица, Хорив,

следующий день

Стоп-кадр с Бунчуком на трибуне, выбросившим вперёд руку, пугающе напоминал архивные записи с Лениным, которые неоднократно показывали на обучении в Агентстве Инициатив.

– Русские не станут вмешиваться напрямую. – Седой господин со слишком морщинистым, как бывает у резко похудевших людей, лицом слегка поёжился. Плохой кадр на мониторе, очень неприятный. – Но вам, пан Кабур, следует действовать быстро. Это важно. Это – ключевой фактор успеха по расчётам аналитиков, и нашего Агентства, и ЦРУ. Молниеносно. Поэтому предлагаю назвать операцию «Молния». Добавьте с этому что-нибудь ваше песмарийское-поэтическое, если хотите.

В неприметном кабинете американского посольства в Хориве сейчас было больше значительных персон на квадратный метр, чем непосредственно во Дворце Власти – объединенном обиталище парламента и администрации президента. Сам Кабур, свежий министр внутренних дел Широштан и глава сил спецназначения Кобулия, чуть поодаль – премьер-министр Бабинчук и председатель парламента Деметру. Места в кабинете хватало и для них, и для участников встречи с принимающей стороны: того самого морщинистого господина без внятного обозначения должности – мистера Джеймса Крукса и двух его помощников, Тома Ронсона, изрядно похожего по типажу на актёра Крейга, застрявшего в роли Бонда, и Божены Миньковска, кудрявой овечки с глазами убийцы.

По своей обычной привычке клеить всё, что хотя бы издалека относится к женскому полу, Широштан было улыбнулся агенту Божене, но даже поперхнулся, наткнувшись на взгляд. Больше неконструктивных мыслей ни у кого не возникло.

– «Молния Гопченко» – важно сказал исполняющий обязанности. – Это и поэтично, и, по сути, очень верно – нас будет вести символ, пророк песмарийской государственности. Национальный герой державы!

– Слава славным, – откликнулись остальные, не включая, понятное дело, троих американцев.

Крукс махнул рукой:

– Ну пусть так. Вы, славяне, слишком романтичны, это вас губит. Просто «Молния» было бы проще. В том числе и произносить.

Миньковска осталась совершенно спокойной – к славянам с момента получения американского гражданства она себя не относила. Вообще. Дикие неприятные люди.

Оформленный в строгих серых тонах кабинет, на двери которого значилось только «Агентство инициатив. Офис», за последние недели повидал этих людей множество раз. И в такой комбинации, и во встречах один на один, в жарких спорах, и в хорошо организованном согласии.

– В Кавино и соседнюю область…

– …Зареченск, – мгновенно подсказал шефу Ронсон.

– Да-да. Спасибо, Том. Так вот, в обе точки напряжения необходимо перебросить спецназ. Тех самых ребят Кобулия, которых мы в тайне тренировали последние месяцы. И не так, как вы пытались это сделать вчера – что значит, аэропорты не принимали борты?! Подготовьте сперва всё на земле, привлеките верных людей.

– Самолёты готовы, бойцы всегда на страже державности, мистер Крукс, – немедленно откликнулся по-русски полковник Кобулия, полгода назад бежавший из родной Грузии по обвинению в двух убийствах. Терять ему было нечего, потому как любая из цивилизованных стран выдала бы его Тбилиси немедленно, а здесь вот прижился. Один из первых секретных приказов Кабура вручил ему полковничьи погоны и место главы сил спецназначения.

Единственная беда – несмотря на экспресс-обучение, песмарийским он не владел вообще, а английским на уровне ленивого первоклассника. Понимал, но не говорил. Приходилось выслушивать его на русском, но человечек был ценнейший.

– Мистер Крукс, – вмешался Кабур. Он-то по-английски говорил, медленно и с чудовищным акцентом, но всё же. – Возможности десантироваться не было предусмотрено, а бульдозеры поперёк ВПП – согласитесь, никому не дали бы сесть!

– Они выиграли несколько дней. Это очень плохо, пан Кабур. Очень.

Исполняющий обязанности понурился, как отчитанный за курение за углом школьник:

– Отвезём автобусами. Там предгорья, тяжёлую бронетехнику придется перегонять неделями. Опять же, сложности с готовностью… Вы же обещали деньги для вооружённых сил.

– Первый транш поступил позавчера, что-нибудь предпринято? – поинтересовался Крукс.

Агент Ронсон за его спиной не удержался от широкой улыбки: по его сведениям, семь процентов от суммы уже рассосалось по оффшорным счетам самого Кабура, три ушли на подставную фирму Бабинчука на Каймановых островах. Кобулия выглядел на их фоне чистым ангелом – снял тридцать семь тысяч долларов и купил себе квартиру в Хориве.

Недвижимость – дело хорошее.

– Так точно, мистер Крукс. Оплачены поставки ГСМ, в мастерских идёт проверка техники, партия стрелкового оружия из Израиля будет передана грузовыми самолётами к концу недели. Но… надо бы ещё денег. И – в идеале – прямого участия войск НАТО, это придаст нашим действиям солидности.

– Военного участия пока не обещаю. Мистер президент, – хозяин кабинета махнул на стену, где висел небольшой герб США, – пока думает. Остальные участники Атлантического договора без него, сами понимаете… Кстати, выяснены причины бунта на военной базе в Кавино, почему они поддержали всех этих… народных трибунов?

– Мятежники, сэр! – кратко ответил Кобулия. Опять же по-русски, отчего в кабинете словно пахнуло чем-то неприятным для собравшихся.

– Там, в Кавино, остались действующие агенты Бюро, мистер Крукс, – сообщил Широштан. – Плюс идёт заброска переодетых бойцов террор-групп и вертолётного полка обеспечения. Мы создадим им изрядные сложности ещё до подхода наших основных сил в Кавино и Зареченск. Однако, что касается русских – ситуация с Донбассом показала…

– Что она вам показала, что? – разозлился начальник миссии Агентства, куда более важный здесь чиновник, чем сам посол. – Идите работать. Нам нужны результаты, а не лампасы на ваших штанах. Если что, штаны могут оказаться и на другой заднице!

Вот теперь улыбнулась и Божена. Встретившись с ней испуганным взглядом, Широштан понял, что сейчас пойдёт и напьётся. В ноль. Лишь бы ему не приснились эти серовато-голубые, чуть навыкате, глаза самой смерти.

– Террор-группы – это отлично, – сказал мистер Крукс. – Студентов оказалось маловато, нам нужна активная реакция мирового сообщества. Пусть весь мир увидит подлинное лицо этих мятежников и убийц. Все свободны!

– Слава славным! – привычно выдохнула песмарийская часть совещания и потянулась к выходу. Широштан уже взял под локоть Кабура, что-то нашёптывая о коньяке, Кобулия шёл, набычившись, не обращая ни на кого внимания, а Деметру и Бабинчук переглянулись: главное, деньги от партнёров ещё будут. Это – главное.

Кавинская Республика,

май 2019 г.

Формирование первого эвакуационного поезда в Россию затянулось.

У школьников старших и выпускных классов на носу экзамены: конец мая же, совсем маленьких отправлять без родителей было нереально, а взрослые пока не видели никакой опасности – чистое небо над Кавино и одуряющий аромат из многокилометровых садов.

Всё как обычно. Всё же в порядке, верно?

Зато ополчение собиралось вполне активно. Брали всех, кто владел оружием, включая выпущенных по амнистии из двух местных колоний бывших заключённых – тех, что с нетяжёлыми статьями, разумеется. Народную милицию в целом собрали за два дня, теперь дружинники в привычных белых повязках на рукавах – не в песмарийскую же их форму одевать – обеспечивали порядок в городе и области. Патрульные автомобили дорожной службы с наспех закрашенными загогулинами на бортах вновь появились на перекрёстках, но денег их водители и инспекторы ни с кого не брали.

Дмитрий оформил на работе отпуск.

Ну как оформил – поставил начальника в известность. Зашёл в новенькой необмятой форме со складов базы и потёртым АКМ на плече, и поставил. Тот скривился, но спорить не стал: указ народного совета Республики однозначно раскладывал по местам права и обязанности не только ополченцев, но и их работодателей.

С Маринкой был скандал. Впервые за одиннадцать лет семейной жизни не просто спор или мелкая ссора, испарявшаяся за полдня, нет – серьёзный скандал. С летающей посудой и беседой не просто на повышенных тонах, а так, что соседям телевизора было не расслышать.

Сошлись на том, что Дмитрий, конечно, делает, что считает нужным, но и Марина с дочкой никуда пока отсюда не уезжают. Второй этаж, обстрелы, – а они будут однозначно, – не так страшны.

Перебедуем как-нибудь.

Дни пролетали в массе разных забот. Ополченцев, собрав в неровные колонны, гоняли на стрельбище, отправляли в помощь народной милиции для проверки подозрительных квартир, откуда иной раз приходилось клещами вытаскивать нахлов, схроны оружия, а то и взрывчатки. Благодаря бдительности и круглосуточной, на износ, работе терактов пока удавалось избежать. Проверяли подвалы, в меру сил помогали местным жителям готовить в них примитивные бомбоубежища.

Один день Разин провёл в пригороде, где под присмотром пары хмурых офицеров, срочники-сапёры укладывали минное поле возле дороги.

В городе внезапно появились колоритные персонажи: казаки, например, в самой разнообразной форме, на которой фантазийные медали «За прадеда – участника Ледового похода» перемешивались с вполне боевыми наградами, причем вовсе не только европейскими. Казаков как-то сразу взял в оборот атаман Бутов. Не кавинский, но из соседнего Зареченска, где, судя по новостям, происходило нечто похожее – никакой Республики, правда, но решительное несогласие с политикой Кабура и энергичная временная администрация. Зареченск считал себя частью Песмарицы и воевать вообще ни с кем не собирался, рассчитывая на мирные переговоры.

Операторы сотовой связи не отключали вышки, бензин стараниями местного НПЗ был дёшев, вода, свет и газ тоже никуда не делись. Нормальная мирная жизнь, только дураков в нахлобученицах не видно и над органами власти подняли новый флаг Кавинской Республики: российский триколор с серпом и молотом по центру.

Василий Иванович от всего этого был в ужасе.

Он всё-таки позвонил первым: на выходных просто принял пакеты с продуктами, поцеловал Светочку в лоб, но – на пороге; в квартиру всех троих не пустил. А спустя несколько дней соизволил: Дмитрий как раз вылез из очередного подвала, куда заносили собранные по квартирам старые ненужные диваны, бутылки с водой и проверяли вентиляцию. Перехватил сползающий с плеча ремень автомата – уже пристрелянного, но, слава Богу, ни разу не пригодившегося в городе, хотя несколько стычек уже было. Гопники с «волчьими головами» стали резко малочисленными, только местные и остались, но оказались неплохо вооружены чьими-то заботами.

– Дмитро, – сухо сказал отец без приветствий и вопросов о здоровье. – Я не хочу жить в этой вашей… республике. У тоби чешка твоя на ходу? Увези меня в Транай.

– Пап, ты сдурел? – поинтересовался усталый Дмитрий. – И там как, на улице жить будешь?

– Соболенко примет. Раз уж родной сын гонит, к Миколе заселюсь.

– Кто тебя откуда гонит?! – оторопел Дмитрий. – Ты в своём уме?

– Нема вариантов, – ответил отец. – Враги вы все.

Зная отцовскую упёртость, Разин согласился. Но дал пару дней на сбор вещей (да и чтобы передумать, если честно), но никто никуда не поехал. Так уж получилось.

В первый состав в сторону России по северной ветке железной дороги погрузили тех больных из трёх местных больниц, кого не забрали домой родные, несколько малышовых групп в сопровождении в основном матерей и бабушек, и – так уж вышло – пациентов психоневрологического диспансера. Предвидя панику при начале боевых действий, Бунчук принял решение вывезти их вместе с врачами и санитарами.

Целее будут.

Над Кавино который день летали беспилотники. Местные умельцы создавали свою наблюдательную сеть, но большинство аппаратов оказалось конфискованными из магазинов и принесенными жителями игрушками с радиусом действия в один-два километра. Несерьёзно, но при разведке ближнего радиуса – могут пригодиться. Вражеские же были большими, парили в безоблачном небе часами и сбивать их пока не пытались. «Буки» с военной базы, все три действующих системы, разместили для защиты города в случае авианалёта, тратить драгоценные ракеты на дроны было просто нереально. Не из автоматов же сбивать.

Народный совет работал без отдыха. Бунчук похудел и осунулся, очки теперь сползали с носа, не в силах удержаться. Звягин переоделся из парадной формы в камуфляж без знаков различия и оброс седой щетиной, став похожим на просоленного морского волка.

– Не зря мы их отправляем? – поинтересовался он у заместителя Бунчука по хозяйственной части Бориса Ищенко. Тот прищурился, высматривая над «Кавино-Товарным» – сюда удобнее было перевозить для погрузки лежачих больных, да и пациенты ПНД не разбегутся – очередной беспилотник:

– Там МЧС России согласились принять-разместить, так? Лучше перестраховаться. Семьдесят километров до границы, нормально всё будет.

– Да я не про сам поезд… Тут ты, Борь, нормально всё организовал. Я про смысл вообще.

– Разведданные сам показывал. Будет война, генерал. Будет. Поэтому всё правильно делаем. У тебя охрана там надёжная?

Несмотря на полное отсутствие противника даже на подходах к Кавино и Зареченску, всем было тревожно: мелкими группами просачиваются через отсутствующую, считай, границу непонятные личности. И стрелковое оружие у них видели местные, и ПЗРК, если селяне не ошиблись.

– Проверенные бойцы.

На этом разговор и кончился: Ищенко подозвал Бунчук срочно обсудить что-то, Звягину доложился капитан Асамбаев о готовности караула, а над перроном грянуло «Прощание славянки». Поезд завздыхал пневматикой отпускаемых тормозов, нехотя тронулся и набрал ход – вон уже хвост виднелся на расходящихся веером путях.

Беспилотник высоко в небе беззвучно качнул короткими крылышками, меняя курс, и полетел следом.

Между предгорьями, окружающими Кавино, и российской границей с пропускным пунктом «Южный-3» железная дорога закладывала несколько извилистых петель, в одном месте ныряя в короткий туннель. Поезд не скорый, ехать часа полтора.

Километров за двадцать до границы на рельсы из окружающих насыпь густых кустов выбрались два человека. Один аккуратно проверил закладки, не то, чтобы не доверяя – сам же вчера и установил несколько гостинцев – проверяя, не унесли ли их вороватые кавинцы: от них всего можно ожидать, русские же. Решат, что нужная в хозяйстве штука, да и выкопают.

Второй охранял, зорко поглядывая по сторонам.

– Слава славным! – сказал первый, убедившись, что всё в порядке: как и приказал по телефону лично Кобулия, не кабан чихнул.

Второй молча стукнул себя сжатым кулаком правой руки в левое плечо: знакомый уже всей Песмарице жест «веселих вбивцев» – салют не салют, местный вариант зигования. Оба скрылись в кустах, а уже через несколько минут земля начала дрожать под близким тяжёлым составом.

Взрыв, а потом и ещё два, раздались не перед поездом и даже не под электровозом – это было бы слишком просто. Одна мина с радиоуправлением разнесла рельсы, улетевшие на десятки метров бетонные шпалы и насыпь за локомотивом, одна – ближе к середине состава, снося вагоны, ломая, круша и переворачивая многотонные зелёные коробки как картонные, а третья – у самого хвоста. Беспилотник, к которому присоединился брат-близнец, равнодушно снимал ад на земле, исправно гоня картинку хозяевам.

Из покорёженных вагонов, разбивая окна, пытались выбраться окровавленные люди, воющие, плачущие, наталкиваясь на оторванные чужие, – а то и свои руки и ноги. Из сошедшего с рельсов локомотива, покосившегося, но не упавшего, вставшего почти поперёк насыпи, спрыгивали охранники, машинист и помощник, ошеломлённые и контуженные близким взрывом.

В уходящие с насыпи вниз кусты сыпались дети, ковыляли больные, над всем этим очагом боли и смерти летел звонкий голос кого-то из психических больных:

– Ад! Ад! Проклятие и скверна…

И ведь прав, невменяемый. И то, и другое, и третье.

А потом над поездом появилось звено из трёх Ми-24, блестевшей свежей краской – камуфляжные пятна, яркие пятна красных звёзд и крупные надписи «ВВС РФ».

«Придурки, у русских они уже несколько лет трехцветные! И ВКС, ВКС…» – возмутился мистер Крукс, откидываясь в кресле перед прямой трансляцией бойни, выведенной на монитор. – «Ничего поручить нельзя… Но в запарке проскочит. Не-нет, Том, это я не тебе, не отвлекайся и бери глубже, oh yeahh, man!».

На какие мультфильмы ориентировались художники Кабура, одному Богу известно, но западный зритель проглотит ещё и не то. И попросит добавки.

Звено зашло на позицию стрельбы со стороны солнца и открыло огонь из всего бортового. Молодчики Кобулии, набранные со всего света, отрабатывали отличные оклады и жирные наградные, вообще не заботясь, кто там попадает внизу под огонь крупного калибра и срывающихся подвесных ракет.

Как в компьютерной игрушке – ведь никто не жалеет нарисованных монстров.

Поезд, уже после взрывов мин превратившийся в гору обломков, перестал существовать. Сотни детей, женщин, больных, едва выбравшись из тесных ловушек бывших вагонов, погибли на месте.

Вертолёты проутюжили место крушения, затянутое дымом от горящих остатков поезда раз, другой. Ракеты кончились, а вот пулемёты ещё работали, выбивая теперь уже единичные цели. Тех, кто чудом выжил.

Или казалось, что выжил – пилотам и стрелкам было по большому счёту плевать.

Беспилотники сняли всё от начала до конца. Правда, мистер Крукс позже, для передачи в СМИ распорядился обрезать самый финал записи, чтобы не вводить зрителей CNN и CNBC в ненужные раздумья: со стороны российской границы, опоздав, но напоследок, над самыми горами скользнуло несколько ракет «земля-воздух», разнося вертолеты по одному, превращая их во вспухающие пламенем и чёрным дымом огненные цветки.

Не очень дипломатично распоряжаться своей ПВО над территорией соседнего государства, но и совсем ничего не предпринимать – было никак нельзя. Спутниковая съёмка тоже велась. Сигнал с беспилотников сняли и расшифровали по ту сторону границы, меры приняли, но всем этим сотням душ, экспрессом взлетевшим к Престолу Господню, помочь всё это никак не могло. Почти километра дороги, связывавшей Кавино и территорию Восточного соседа, больше не существовало.

Съёмки «варварского преступления русских» показали абсолютно все телеканалы мира, включая совсем уж неведомые кабельные сети Южного Судана и тому подобных не очень глобальных держав. Ролик на YouTube, со стыдливо запиканными показами десятков растерзанных трупов на земле, просмотрели три миллиарда раз за сутки.

Бунчук хотел застрелиться, но спасла случайность: Звягин не смог дозвониться. Подошел к запертой двери и, услышав за ней движение, выбил хлипкий офисный пластик ногами.

– Если ты умрёшь – ты сдался. Если все мы умрём – мы все сдались, Опанас! – выворачивая слабую руку с пистолетом, твердил генерал. – Погибать надо за дело, в бою с этой нечистью, а не от вины за чужое зверство. Собирай совет.

Совет Безопасности ООН попытался исключить Россию, но против оказался Китай. Санкции, наложенные после начала многолетнего распада Украины, умножились на десять, мир подошёл к пропасти мировой войны и заглянул вниз.

Там, за обрывом, пылал поезд «Кавино-Ростов», а из пламени кто-то кричал звонким голосом сумасшедшего:

– Ад! Ад! Проклятие и скверна…

А в кабинете исполняющего обязанности президента Песмарицы шёл банкет. Только для своих, журналисты и референты здесь были ни к чему. Скосив глаза на новенький орден Независимости I-й степени, мертвецки пьяный Кобулия покачивался с полным бокалом коньяка в руке и тянул на одной ноте никому здесь не понятную грузинскую песню. Никто не спрашивал перевода. Никто вообще ничего не спрашивал.

Всем и всё было ясно. От и до.

6. Позывной

Кавинская Республика,

конец мая 2019 г.

Покушение на Бунчука сорвалось по чистой случайности.

Из коттеджа в Тюневке, где он с семьей жил последние годы, Опанас Сергеевич переехал в квартиру жены – в двух шагах от бывшей областной управы, превращенной в народный совет Республики. Так было проще, остальные члены совета тоже предпочли жить неподалёку.

Когда он выходил из дома, во дворе уже собрались местные жители. Стояла тишина, что по справедливости именуют гробовой – заплаканные лица потерявших детей и внуков женщин и застывшие в каменной судороге мужики.

– Простите меня, люди… – тихо сказал Бунчук, остановившись. – Не я виноват, кто же знал, что хоривские такое зверьё.

Откуда-то из глубины молчаливых людей, расталкивая их руками, выскочила совсем молоденькая девушка, почти девчонка:

– У меня мать там!.. Была. И два младших брата…

Бунчук неловко шагнул к ней, наклонился, чтобы обнять. И не было в этом ни позёрства официального лица, ни чего-то надуманного: обнять и прижать к себе, забрать хотя бы крошечную частицу боли, хоть и невозможно это, никак невозможно.

– Дочка, – почти шёпотом сказал он. – Мы отомстим…

В этот момент и раздался выстрел. Бунчука и спасло то, что он наклонился: пуля попала не в лоб, как явно планировал снайпер, а скользнула по лысому затылку, прочертив алую борозду, и попала в стоявшую чуть дальше старушку. И вот уже её – наповал, обмякла убитая, осела, не успев охнуть.

Охраны у главы совета не было – водитель, поджидавший неподалёку в машине, и всё. Он и отвёз раненого шефа в больницу, хотя Бунчук по дороге матерился, пачкая кожу салона наспех замотанной головой, грозя уволить. Требовал сперва помочь той бабульке. А как там поможешь? Воскрешать людей один Сын Божий умел, да и то – когда это было.

Расследование началось почти через час, когда от снайпера осталась только давно брошенная лёжка на чердаке соседнего дома, пара пустых пластиковых бутылок из-под воды и пустые, выпотрошенные блистеры каких-то лекарств. То ли больной, то ли наркоман, иди разбери без экспертизы.

Не спавший двое суток Казимир Алексеев – начальник отдела контрразведки базы, как-то само собой ставший главным помощником Звягина по безопасности во всём этом водовороте, ругался шёпотом. Голос он сорвал ещё вчера, командуя, успокаивая, собирая и направляя людей. На месте погибшего поезда работали все свободные следователи и эксперты Республики. Со стороны Восточного соседа подъехали тоже люди, привезли технику, поделились спутниковыми снимками и перехваченным видео с беспилотников.

Особого толка в следствии по уничтожению поезда не было: мировое мнение уже заклеймило и пригвоздило русских, по касательной назвав Кавино очагом мятежа и гнездом преступности. Всё, как и следовало ожидать.

– Ловите снайпера, – уже здесь, в городе, хрипел Алексеев. – Раз винтовку не бросил, раз дурак – должны его найти. Не бывает невидимок. Ищите!

Двое его помощников, судмедэксперт и кинолог метались по чердаку, по окрестным домам, опрашивали всех, кто стоял внизу в момент выстрела. А ничего. Пустота. Казалось и правда, невидимка.

– Ну хоть гильзу нашли? Найдём – будем знать модель винтовки. По ней пустим расследование, вдруг, какая экзотика.

Тоже никаких следов.

В это время на совещании народного совета генерал Звягин рвал и метал:

– Я же говорил! Я требовал! Я давал каждому члену нарсовета бойцов для охраны. Думаете, я из пижонства хожу с тремя телохранителями?! Мы уже воюем, уже… Вчерашняя катастрофа это доказала.

– Мы у себя дома, – хмуро откликнулся Бунчук. Тряпки на голове не было, теперь она вполне профессионально была перевязана бинтом. Рентген показал, что череп цел, так что – царапина. Не больше. – От кого нас охранять, от кавинцев? Да и сильно они помогут вот как утром, от снайпера?

– Опанас Сергеич… – устало выдохнул генерал и сел на место. – От врагов это защита. Внешних и – увы – внутренних. С такой логикой и армия ни к чему. К тому же – без информации изнутри Кавино нападения на поезд не было бы. И в тебя бы не стреляли. Дайте кто-нибудь сигарету. Пятнадцать лет не курил, но с вами тут…

Ищенко протянул пачку. Глава медицинского обеспечения – она и в управе была начальником департамента, хотя все остальные оттуда разбежались, чтобы не сотрудничать с народным советом, – Зоя Алексеевна гневно посмотрел на прикуривающего военного, но промолчала. На самом деле, до охраны ли здоровья в такой обстановке.

– С сегодняшнего дня каждый член нарсовета везде появляется только с охраной, – не поднимая взгляда, согласился Бунчук. – Неправ я был. Не себя жалко, дела нашего.

Врач встала и пошире открыла окно. Пусть дымят, что уж там.

За пеленой густых листьев город заметно притих. Гораздо меньше машин – многие побросали всё и уехали: кто в песмарийские города, кто в Россию. Главное, подальше отсюда. Почти нет автобусов. Но с этим как раз понятно, ополчение, собранное в основном в самом Кавино, перемешанное с бойцами базы, начало разъезжаться по области, прикрывать границы с уже наступающим – информация точная – противником. Некоторые отряды взяли под охрану и участок бывшей государственной границы Песмарицы и России.

На автобусах и передвигались, а куда деваться? Военных грузовиков на базе и по штатному расписанию раз-два и обчёлся, а по факту и на ходу – считанные единицы. Отдавать их для перевозки нерационально, донбасский опыт говорит об использовании их под установку самодельных ракетных систем. Имеющаяся пятёрка «градов» и всего один «ураган» – вообще не разговор, у песмарийцев их десятки.

– Давайте к делу уже, – велел Бунчук. – Что с подготовкой города и области к войне?

– Горбольницы готовы, насколько это возможно. Лекарств маловато, но подвозят из аптек и со складов, нармилиция работает. Часть врачей отмобилизовано, они сопровождают отряды ополчения.

– Экономически мы в частичной блокаде, – встрял Ищенко. – Бензин и остальные ГСМ на нашем НПЗ делают, но не дай Бог его повредят. С электричеством уже перебои, песмарийские ветки отключаются. Подключиться к Восточной энергосистеме возможно, но это время, время… А без электропитания встаёт водопровод, сами знаете.

– Армия в процессе подготовки, – доложил Звягин. Курил он жадно, словно стараясь надышаться каждой затяжкой. Затушил в пепельнице и продолжил: – Песмарийские вооружённые силы, к которым я имел несчастье относиться, вообще не готовы к военным действиям. Кое-что у противника есть, но советских времён. Несмотря на всю надёжность разработок, тридцать лет есть тридцать лет. Авиация меня тревожит, у нас её нет. Два вертолёта у пожарных, пяток игрушек по аэроклубам типа одноместных «Робинсонов», один на базе. И только последний – военный. Людей достаточно, ополчение бодро набираем, но что за люди – сами понимаете. Необстрелянные, не сыгранные вместе, если по-спортивному сказать.

Остальные доклады – от начальников областного ЖКХ, атамана Бутова, транспортников и пожарных, торговли и снабжения – выявляли примерно одно и то же: область, а ныне Республика, ни к какой войне толком не готова. Везде дыры, куда ни глянь. Элементарного запаса продовольствия без внешних поставок на считанные недели.

Одни казаки выглядели браво и готовы в бой хоть сейчас.

– Что с тактикой, товарищ генерал-майор? – спросил Бунчук.

– По плану, Опанас Сергеевич. Город укрепляем как можем, на въездах усиленные блокпосты, сейчас бетонные плиты возят. Дороги минируем. В области сложнее: ни людей нет, ни техники. Будем делать опорные пункты в райцентрах, а между ними летучие отряды. Дороги попробуем контролировать. Такая вот тактика, на безрыбье-то. Против бронетехники не поможет, танки сюда прорвутся довольно быстро. А в Кавино попробуем остановить, в пригородах. Но в целом не особо всё хорошо. Кстати, а как там Витренко? – уточнил у Бунчука Звягин.

Витренко, один из местных бизнесменов, активно торговал до всех событий с Россией, говорят, вхож был во многие московские кабинеты. Он и сейчас там, пытается наладить сотрудничество.

– Да что… Поехал на пару с Эйхелем, сидят в приёмных администрации президента. Пока ни с кем существенным не разговаривали. Не воспринимают нас там всерьёз. Никак. И международная обстановка… Хоть телевизор не включай.

– С Донбассом так же было! – вмешался атаман. Он был красочный, весь в медалях, с густой окладистой бородой и папиросой в зубах. – По одной всё схеме. Воевать начнём, помогут.

Дай-то Бог…

Российская Федерация на весь гвалт в свой адрес ответила только к вечеру, закрыв до окончания пока что и не начатых переговоров Песмарицы и Кавинской Республики воздушное сообщение над двумя мятежными областями. Это если официально – в секретной ноте одновременно в Хорив и Вашингтон было сообщено, что будут сбиваться любые летательные аппараты, если ПВО РФ сочтёт их военной техникой. После несомненных успехов в Сирии предупреждение было более чем действенным: по крайней мере, небо над Республикой осталось чистым.

Дмитрий второй день в Кавино отсутствовал.

Погрузили их на автобусы, с которых даже не сняли номера маршрутов и привычные, до боли знакомые «Вокзал-Аэропорт «Древляны»», «2-ая горбольница-Замостье» и «Центральный парк-НПЗ» таблички. И повезли.

Командир роты, один из офицеров Звягина с запоминающейся фамилией Самораки, маршрут особо не скрывал, но и официально до бойцов не доводил. Такая вот околоправда. Но все ж местные, здесь и гадать нечего: везут их в Валуево, городок в семь тысяч жителей на границе Кавинской и Транайской областей. По пути останавливались надолго в деревнях, а то и в чистом поле. Подбирали вооружённых охотничьими ружьями мужиков, с рюкзаками, баулами, даже магазинными пакетами в руках.

Появился самогон. Не в открытую, но всем желающим в автобусах наливали без вопросов. Самораки сбился с ног, проверяя, ругаясь, отбирая, но без особого толка.

– Вы не ополчение, вы – махновщина какая-то! – очередной раз вваливаясь в автобус, заорал он. – Только бы бухать! Не на рыбалку едем, мужики…

Последнюю фразу он сказал уже другим голосом, тихим и торжественным. Проняло, но пить меньше не стали. Самораки ехал не в автобусе, а в одном из сопровождавших колонну автомобилей, всех контролировать не мог.

Назначенные им взводные тоже особо не препятствовали.

В автобусе, из включенного радио, и узнали о взрыве и расстреле поезда. Мобильный интернет в телефонах сдох как-то разом, но голосовая связь иногда работала. Звонили своим, кто-то громко, не стесняясь плакал на задних сидениях, узнав о гибели родных. Обстановка складывалась тревожная: ещё и врага в лицо не видели, а уже потери, уже подавленность.

Возле Валуево встретили несколько машин песмарийской дорожной службы. Те чувствовали себя как дома, даже грозили чем-то ополченцам. Но, получив по почкам – достаточно по-доброму, ведь не убили же, – и лишившись оружия, присмирели на раз. Но ругались, называя убийцами детей, некоторым пришлось вломить повторно.

– Позывные все придумали? – заглянул в автобус Самораки. – Взводный, ты сам пьяный, что ли?! Вашу ж мать…

– Никак нет, товарищ капитан! – вскочил взводный, вчерашний автомеханик Доренко – Дмитрий у него свой предыдущий «жигулёнок» не раз обслуживал. Вскочил и треснулся головой о верхний поручень: автобус же городской, а в Доренко роста два метра с гаком.

Бойцы заржали. Но лучше так, чем в унынии.

– Никак нет, трезвый, – уже потише, потирая здоровенной лапищей шишку на макушке, повторил Доренко. – Меня вот Медведем окрестили, пусть так и будет.

– В Валуево будет штаб отряда, опорники на трассе «Кавино-Транай», триста второй километр, дорога на юго-запад, и в деревне Суетки. В каждом по взводу, третий сделаем летучим отрядом. Твоя точка – трасса. Но и вам всем на месте не сидеть. Окопаться. Изучить обстановку. Разведчиков назначил?

– Так точно! Разин и Акопян. Ну, в смысле Ватник и Седой, если позывными.

Так Дмитрий и стал Ватником. Если у Акопяна прозвище было на поверхности, совсем молодой паренёк и правда был с белой прядью в кудрявых смоляных волосах, то почему Ватник… Да по дороге со взводным разговорились, благо знакомы уже несколько лет.

– Мить, а ты вот зачем в ополчение пошёл?

Разин подумал. Как ни скажи, всё ненужный пафос. А спрашивает не просто так, прощупывает Доренко настроения, не дурак: надо ж знать, кто завтра твою спину будет прикрывать.

– А ты?

Взводный засмеялся:

– Еврей, что ли? Вопросом на вопрос… Дед у меня здесь воевал с немцами, он считай, меня и воспитывал, пока не помер. Батя-то когда пил, когда сидел. Нечто я хуже деда?

– А я жить хочу без дурацких указаний, на каком языке мне разговаривать. У себя на Родине и по-своему. И дочка чтобы русской выросла, а не песмарийкой какой. У них свои дети, пусть растят, как хотят. А я вот так.

– Сколько дочке-то?

– Шесть. Слава Богу, в эвакуацию не отправил… Жена настояла остаться.

Взводный помолчал, а потом спросил:

– А чего в Россию тогда не переехал? Вроде, умный, заработать и там можно.

– Коль, заработать где угодно можно. Но жить лучше на Родине, а она у меня здесь. А Россия… Я верю, что мы в ней и так окажемся, не уезжая. Она всегда здесь была и потом будет. Как-то так.

– Да ты ватник прямо! Настоящий, упёртый, – засмеялся взводный.

С того разговора и прилипло прозвище.

Впереди колонны танков, размеренно хрустящих старым асфальтом трассы, двигалось несколько автомобилей. На передовом, словно на параде, на длинной антенне был привязан песмарийский флаг, контрастируя с ослепительным голубым небом своим чёрно-белым колером и угловатой державной загогулиной. В открытом люке виднелся офицер, высунулся, придерживая фуражку, пыль глотал, глядя с усмешкой на выстроенную их взводом за несколько дней конструкцию посреди дороги. Там и бревна с соседней лесопилки – хозяин проводил их печальным взглядом, когда увозили, но с автоматчиками спорить не рискнул, – и выломанные из бетонного забора заброшенного заводика плиты, и кирпич кучами, колотый, но всё равно пригодный для баррикады. Всё это наскоро перетянуто рядами колючей проволоки с валуевского склада.

Такой вот муравейник, если честно сказать.

Над всем этим сооружением, с оставленным для легковушек проездом в один ряд, развевалось знамя Республики – белый, синий, красный с чёрным перекрестьем серпа и молота. Хотели золотыми изображать, да где краски напастись. Флаги купили в России и привезли на своих машинах. Пока хватало, а там и своих нашить не долго.

– Оружие сдать! Построиться в колонну по двое. Приготовить документы для проверки! – гаркнул в мегафон офицер из машины. – Непричастные к военным преступлениям будут отпущены по домам, остальных ждёт справедливый суд.

По-русски излагал, собака, но всё это напоминало Ватнику фильмы про Великую Отечественную: млеко, яйки, партизанен капут. Краски яркие, колючий от песка горячий ветер, запахи железа и отработанных выхлопных газов. До первого выстрела – да, как в кино.

– Да ну, на хер! – отозвался взводный.

Мегафона у него не было, но голосища хватало: услышал офицерик. Нырнул вглубь своего посыльного автомобиля из числа списанных бундесвером аппаратом, подал там в рацию команду. Два танка из колонны разъехались по сторонам, один влево, другой вправо, чтобы не мешать друг другу. Левый повернул башню и начал опускать орудие. У второго что-то не заладилось, но это и к лучшему.

– Золотых, подрывай фугасы, – вполголоса скомандовал взводный, а потом уже громко, на весь блокпост: – Огонь! За Родину, мужики!

Разрисованный песмарийской загогулиной, камуфляжем и какими-то цифрами Т-72 подпрыгнул в густом облаке взрыва, полыхнуло пламя сбоку от башни. Ствол орудия, так и не закончив наводку, замер, бесполезной палкой глядя на блокпост сквозь дым.

Второй танк скрежетнул движком, выбросив густой выхлоп, но тоже никуда не успел деться. Заложенный на обочине фугас снёс ему правую гусеницу, внутри тоже должно тряхануть неслабо. Техника старая, ни активной брони, ни хрена.

Взвод начал автоматный огонь. Вразнобой, но уверенно: по передовой машинке словно прошёлся горизонтальный град. Свинцовый горох, от которого осыпались стёкла. Машина осела на простреленных шинах, но наружу никто уже не выбрался.

– РПГ! – заорал Доренко, не отрываясь от автомата. В дыму было плохо видно, куда стрелять, от звона гильз по кирпичам и бетону шумело в ушах, нос щипал запах пороха.

Ударили гранатомёты. Сперва первый номер, потом второй и – из-за кучи брёвен левее блокпоста – третий. В колонну промахнуться было сложно: парадный строй же.

Противник начал съезжать на обочины, потом в поле. С брони танков и БТР посыпались плохо видимые из-за дыма фигурки солдат. Начали стрелять в ответ, сперва автоматчики, потом крупнокалиберный пулемёт: не спеша, солидно клацая короткими очередями. Прилетели ответные гранаты из РПГ, отчего появились первые потери.

Взводный орал что-то, то командуя, то в рацию, вызывая на подмогу летучий отряд. Никто из бойцов взвода даже не слушал, что там: пошла работа. На износ. На вынос тел, своих и чужих.

Прямо по полю, подскакивая на каменистой, выжженной солнцем земле, сбоку прорвался один из БТР, расстреливая блокпост в упор.

Конечно, они проиграли. Сделали, что могли, только смогли не очень-то много.

Доренко так и остался там, под пробитыми крупным калибром досками завала, неловко откинув руку с зажатой в ней рацией. Пластиковая коробка ещё говорила, призывала продержаться, уговаривал и грозила, а он уже лежал, распахнув глаза в родное небо. И что он там видел остановившимся взглядом – один Господь знает. Он с ним сейчас и разговаривал, наверное.

С ним – да ещё с дедом, ни чьей памяти, ни чьих медалей Николай не посрамил.

Выжило из тридцати двух человек четверо, в том числе Ватник. Не прятался, стрелял как все, прорвавшийся БТР закидал гранатами – не в одиночку, понятно, но остальные отойти не смогли. Не повезло.

Вся наша жизнь – такая вот лотерея: повезло, не повезло. На войне только выигрышные билеты из корзины кто-то чёрный забирает, прячет, раздаёт в других благополучных местах, остаются только такие, как «Спринт» в советском еще времени. Упаковано красиво, запечатано, пока разорвёшь, весь изойдёшь в надежде, а внутри маленькая такая бумажка, а на ней лаконично без выигрыша.

Валуево сдали на другой день, да и то потому так не сразу, что противник, озадаченный понесенными потерями, остановился на подъездах и в городок не лез. Второй взвод почти весь лёг в деревне Суетки, летучий отряд тоже повыбило в напрасных попытках помочь двум блокпостам.

А капитан Самораки в последней, безнадёжной попытке задержать врага на порученном рубеже, отправился на переговоры с песмарийцами. Только никто с ним разговаривать не собирался: несмотря на белый флаг, машину расстреляли из орудий. Прямой наводкой, не дав подъехать. Дорогу за сутки они пристреляли отлично, вот и покуражились.

– Фамилия, имя, отчество, воинское звание… позывной есть?

– Разин Дмитрий Васильевич, старший сержант запаса, парашютисты. Позывной Ватник.

Алексеев поднял взгляд, глянул поверх очков, которые делали его старше и солиднее на вид, но были, похоже, с обычными – без диоптрий – стёклами:

– Валуево?

– И Валуево, и транайская трасса, и оборона Славного.

– Ранения, плен?

– Никак нет. – Дмитрий промолчал о контузии от недалеко рванувшего снаряда. Голова побаливала, особенно под вечер, но это же не ранение: дырок и швов нет.

– Есть мнение перевести вас в военную контрразведку Республики. Человек боевой, обстрелянный, но при этом с высшим образованием и… где вы там работали? Ага, в банке. Вообще, отлично. Наше молодое государство нуждается в таких, как вы. В окопах есть кому сейчас лежать, пора готовить кадры для серьёзной работы.

– А в окопах, по-вашему, ерундой занимаются? – психанул Дмитрий. Он за этот месяц даже смерти отвык бояться, что уж говорить про эту тыловую крысу. Да, контрразведка, служба безопасности Каинской Республики, всё нужно, но зачем настолько пренебрежительно об окопах?!

– Очень резко реагируете, плохо… – сделал вид, что расстроился Алексеев. Настоящих его чувств и эмоций вообще никто не знал. Служба такая.

Сделал пометку в личном деле Дмитрия, отложил ручку, снял очки и повертел их в руках, словно обнаружил непонятно откуда взявшийся предмет. Бросил их на стол и снова посмотрел на Ватника:

– Не надо психовать. Вам даны замечательные рекомендации, будем работать. А что человек ершистый… Не самое страшное. С завтрашнего дня в моём распоряжении, подходите сюда же. Приказ Звягин подписал, наше дело подчиняться. И работать, работать… Вы бы знали…

– Можно на «ты», – сказал Дмитрий.

– А? Тем лучше. Ты бы знал, в каком мы оказались положении. Но ничего, будем исправлять. Для начала поступаешь в моё прямое подчинение: охрана, задержания,допросы. Поучишься у меня, дальше будет самостоятельный участок. Свободного офицерского звания в штатке пока нет, но по деньгам не обидим. Свободны, завтра в восемь здесь же.

– Так точно, Казимир Ильич.

Дмитрий встал, козырнул, поскольку руку ему жать никто не собирался, и пошёл домой. Времени на родных мало, последний месяц совсем нет, а дочке столько обещал – и в парк, и на Орловскую лестницу, и к деду заехать. Тот совсем спятил на своём песмарийском патриотизме, с сыном опять не разговаривал, но внучку признавал пока что.

Пока он спускался вниз с четвёртого этажа бывшего Бюро Безопасности, а ныне СБКР, перед глазами у него стояло отступление. Да что там, отступление – бегство из Валуево. Брошенные автобусы – кого в них сейчас везти, почти все погибли.

Лицом в землю, пока над тобой проходят звено за звеном вертолёты.

Безуспешная попытка закрепиться в Славном, где были ещё бои. Где остались ещё ребята.

Тёмное, без электричества, Кавино.

Блокада. Выжить и победить, мужики. Мы сюда не на рыбалку приехали.

7. Своя правда

Кавинская Республика,

начало июня 2019 г.

– Васильич, на месте? – голос Алексеева в трубке был спокоен, а вот за ним творилось что-то: невнятно кричали, раздался шум – то ли мебель ломали, то ли кости.

– Так точно, товарищ полковник.

– Зайди-ка. Я внизу, в подвале. Седьмой блок.

Дмитрий положил на место трубку местного телефона, встал, одернул форменную куртку и привычно запер сейф. Ключи в карман, кобуру, висевшую усталой змеёй на спинке стула, можно не брать. Вниз всё равно с оружием не пускают, инструкция по безопасности контактов с задержанными, сам писал.

На лифте туда тоже не добраться: только по лестнице, где на минус первом этаже целое пулемётное гнездо в бетонном стакане, рядом – узкая банковская дверь для прохода, десять сантиметров добротной стали, сканер для глаз. Всё это добро и было перевезено из хранилища «КумСватБанка», там денег теперь не хранили. А где нынче республиканская казна – государственная тайна. На минус втором – ещё один пост, но уже попроще, без архитектурных излишеств, однако, документы и эти трое парней проверяют.

Тюрьма службы безопасности, о которой в Кавино говорят редко и только шёпотом. Пресловутый «подвал».

В СБКР Ватник служил уже месяц и никак не мог для себя определиться, насколько неприкрытая жестокость Алексеева, да и не только, адекватна вообще. С одной стороны, сам Дмитрий воевал, видел врага в лицо, сам стрелял, по нему стреляли. Но не было гнева потом по отношению к, например, пленным – про срочников, с тощими цыплячьими шеями и желанием лишний раз пожрать во взгляде и говорить нечего, но даже «весели вбивци»… В ходе допроса некоторые из них искренне не понимали, что не так – все вокруг же должны поддерживать песмарийскую державность. Поговоришь с таким, глядь – прорезается у него понимание, что столица мира – не в Хориве. И даже не в Нью-Йорке, куда они все хотели бы уехать. Что нет у мира никакой столицы, а русские, оказывается, имеют те же права на жизнь, что и остальные народы.

Требовало времени, некоторые оказывались несгибаемо упёртыми в своём превосходстве, но чаще всего срабатывало. Поэтому без гнева, методично и последовательно работал с ними и сам Ватник.

С другой – те, кто организовали и провели теракты, начиная с взрыва и расстрела эвакопоезда в Россию. За полтора месяца с создания Кавинской Республики, а, тем более, потом, с начала боевых действий число подрывов водопровода, столбов электропередач, попытки заложить СВУ в центре города, отравление воды в Зареченске, где её возили бочками из-за отключения электричества зашкалило за сотню. Покушения на работников нармилиции с целью завладеть оружием. На Бунчука – и тот снайпер, которого так и не нашли, и попытка подрыва автомобиля, спасибо, охрана вовремя заметила мину под днищем. И расстрел милейшей Зои Алексеевны – наркома здравоохранения (да, теперь в Кавино были наркоматы, по сталинскому образцу). Врача, которая когда-то в детстве Дмитрия делала ему операцию, гланды вырезала, прямо в кабинете изрешетили из двух стволов тихие и до того неприметные подростки.

Местные. Наши…

Вот с этими всеми как быть? Тоже можно копаться в психологии и устраивать поединок разумов, но Алексеев сразу сказал: всё это не нужно. От этих нелюдей нужна информация, а сама их бренная плоть… В лучшем случае, обратно в подвал.

Ватник приложил к считывателю карту и глянул в зрачок сканера сетчатки. Сейчас на него смотрело три камеры, две сверху и одна – контрольной записи – в двери. Пулеметных стволов даже видно не было: темнота в круговых щелях в бетоне. Замок щёлкнул, Дмитрий толкнул ручку и усиленные электромоторами петли легко повернулись, пропуская его в коридор тюрьмы. Дверь за ним немедленно закрылась, отрезая не просто от свободы и чистого воздуха – вообще от той реальности, что наверху.

Здесь были свои законы.

Второй пост он прошёл почти не задерживаясь. Предъявил, подождал, козырнул и – по внутренней лестнице на уровень ниже. Седьмой блок. Особо опасные. В коридоре воняло хлоркой, мочой из камер, мимо которых он проходил, сыростью. Филиал ада на земле, а точнее – под землёй. Всё по Святому Писанию.

За поворотом стоял охранник – Алексеев без нескольких надёжных людей не ходил никуда. Один даже в квартире постоянно находился, благо, полковник лет десять как разведён, никаких неудобств домашним.

– Здравия желаю, товарищ капитан! – вскинул ладонь к козырьку Ватник. Охранник ответил.

– Привет, Дим. Заходи, давай. Старшой лютует сегодня.

– А кто в камере?

– Военный, прикинь. Ночью их ДШГ наткнулась на ополченцев, почти у въезда в город. Постреляли маленько, у них три «двухсотых», у нас двое раненых, в госпитале уже. А командира ихнего взяли целёхоньким, вот полковник разрабатывает, иди.

Дмитрий так пока и не смог понять, почему именно его направили на службу в СБ. Людей не хватает? Но и он не самая подходящая кандидатура, на собственный взгляд. И, кстати, так и непонятно, что за «люди», у которых было «мнение» изменить его судьбу. Или это Алексеев для красного словца тогда ляпнул? На него непохоже.

Зашёл. Остро тянуло всем букетом тюремных ароматов, как везде, но здесь ещё и кровью – аж во рту привкус чего-то металлического. Командира чужой террор-группы назвать сейчас «целёхоньким» язык бы не повернулся. Пристёгнутый наручниками к четырём скобам: по паре на руки и на ноги, он висел на стене, изредка сплёвывая на пол кровавые сгустки. Один глаз заплыл, вторым он мутно обводил своих мучителей: полковника с закатанными по локоть рукавами форменной рубашки и его главного дознавателя, немногословного мужика по прозвищу Зуб.

Было в Зубе что-то пугающее, даже незнакомые с внутренней кухней СБ сотрудники избегали близкого общения с заросшим густым мехом мужиком двухметрового роста с непропорциональной, мятой какой-то головой, поросшей пучками то седых, то тёмных волос, из-под которой то там, то здесь выползали гусеницы старых шрамов.

– Чего долго так? – буркнул полковник. Судя по настроению, результат разговора с пленным его не радовал.

– Сразу как вызвали, так и пришёл, – сухо откликнулся Дмитрий. – Пленный же, зачем так измудохали…

– Тебя не спросили, – хрюкнул Зуб. Голос у него был неожиданно тонкий, писклявый, напрочь неподходящий к внешности младшего брата боксёра Валуева.

– Товарищ полковник, по вашему приказанию явился! – решил перезагрузить обстановку Ватник. Выпрямился, отдал честь и даже попытался щёлкнуть каблуками. На мягких мокасинах, в которых он ходил по управлению, получилось так себе.

Но Алексеев немножко оттаял, отвёл в сторону от пленного, да и от параши, из которой немилосердно смердело:

– Тут такая ситуация, Дмитрий. Есть мнение этого… – он мотнул головой на распятого на стене песмарийца, – при попытке к бегству.

– А я-то при чём, Казимир Ильич?

– Подумай, не маленький…

Ватник смотрел мимо начальника, на стены камеры, бетонные, бугристые от наползавших с потолка пятен плесени, с нацарапанными неразборчивыми надписями. На Зуба, который спросил что-то у пленного, потом коротко ударил под дых, отчего песмариец дёрнулся как под током. На вделанную в стену лежанку – железную раму с приваренными поперечными полосами.

– По решению суда приговор исполню. А просто так – зачем, Казимир Ильич?! Он – враг, я бы такого в бою положил, не задумываясь, но так-то – зачем?

– Надо, Митя! Республика требует. Трибунал его и в живых оставить может, что ему пришьёшь? Командир группы, попытка прорыва в город, двое наших раненых? Так война. В лагерь отправят, а я смерти требую. Как непосредственный начальник приказываю…

– Так себе приказ, товарищ полковник. Преступный.

– Отказываешься?

– Без решения трибунала – отказываюсь, – твёрдо сказал Дмитрий. – Открывайте служебное расследование, оправдаюсь.

Зуб недовольно покосился на них, но Алексеев махнул ему: продолжай, тут не твоё дело.

– Знаешь, Митя, – вложив в эти слова совершенно ему несвойственную задушевность, сказал полковник, – чуял я в тебе слабину, с самого начала чуял. Но думал – ошибся. Думал, наш ты человек. Борец с врагами Республики. А ты, Митя, слизняк. Нельзя тебя к серьёзным делам подпускать, жаль.

– Это пленных стрелять без суда – серьёзное дело? – возмутился Разин. – Да конечно! Сами подумайте, что несёте. Не устраивает моя служба, прошу перевести в другое место, а такие приказы я выполнять отказываюсь. Зуб вон пусть стреляет. Бить задержанных хорошо получается, наверное, и с пистолетом управится.

Алексеев не ответил, отвернулся. Подошёл к висящему пленному и приподнял ему подбородок:

– Сколько всего групп? Сколько? Какие у кого задачи? Отвечай, сука!

Песмариец посмотрел ему в глаза, с трудом открыл рот и попытался сказать что-то, но разбитые в кровь губы не слушались: только надулся кровавый пузырь, лопнул, забрызгав лицо полковника. Мелкие капли сеткой плеснули на форменную рубашку.

– Как знаешь, – ответил Алексеев. Отступил на шаг, вытащил из кобуры пистолет (инструкции же не для него пишут), снял с предохранителя и дослал в ствол патрон. – Именем Республики!

– Четыре… – еле слышно сказал пленный. – По целям это, во-первых…

Алексеев нажал на спусковой крючок.

Голову пленного словно гвоздём прибили к бетону стены, так ударился затылок. Или уже не затылок – вокруг головы на стене появилось бурое пятно, с тонкими розоватыми нитками мозгов. Входное отверстие от попадания в голову маленькое, а вот с обратной стороны полчерепа выносит – это Дмитрий помнил. Сейчас он смотрел на смерть незнакомого человека, врага, собиравшегося раскрыть, кстати, планы нападения, с тоской.

Ужаса не было, была горечь, как от случайно выпитой перцовой настойки.

– Он же рассказать не успел, – сказал Ватник. – Что вы творите, товарищ полковник…

– Уволен, Ватник. Расследования не будет, передам тебя Звягину, пусть обратно в ополчение сунет. Там дураков любят, – спокойно ответил Алексеев, сунув пистолет в кобуру.

– Беспредел… – бессильно опустив руки, сказал Разин. Зуб оскалился на него, но без команды начальника ничего не предпринимал.

– Свободен. Табельное и удостоверение сдашь на вахте, я позвоню. Подвёл ты, Митя, подвёл. Не меня – людей.

– Так точно. Думайте как хотите. Последний вопрос, Казимир Ильич: как… его звали?

– Никодимов Иван. Ко… коадъюнктор разведбригады ВСП. Звания у них новые, жопу расчешешь, типа лейтенанта что-то. А тебе зачем, родным письма писать будешь?

– Свечку в храме поставлю. За упокой души раба Божия Ивана.

Домой Дмитрий шёл как в тумане. Сквозь него смотрел на наряды милиции на перекрёстках, на очередь возле одного из «Синюков» – с продуктами стало заметно хуже, привозили по графику, ходили упорные слухи о талонах.

Возле дома и так поганое настроение превратилось в замёрзший на ветру лёд, острыми пиками свисающий с крыши. Похороны у кого-то: кладбищенский «пазик», неприятно-багрового цвета, с широкой чёрной полосой по бокам, плачущие люди, сосед вон табуретки выносит, зажав по три в каждой руке, отчего из подъезда выйти не может, бьётся растопыренными ножками в дверь.

И мать Витьки Рихтера, та самая Амра Тагуджевна, сидит прямо на асфальте, раскинув из-под длинной юбки толстые, перевитые варикозными венами ноги. Просто сидит, как старая кукла, которую бросили в угол за ненадобностью.

Дмитрий тряхнул головой, спасаясь от остатков морока, от всех сегодняшних мерзких событий, и бросился поднимать её на ноги, раз уж никто больше…

– Вставайте, вставайте! Что вы делаете!

Она не узнавала соседа. Лицо словно остекленело, глаза смотрели не на мир, а вглубь себя, будто пытаясь хотя бы там разглядеть крупинки счастья. И молчала, даже когда он силой поставил её на ноги и встряхнул.

– Витьку хороним, – буднично сказал кто-то из соседей. Как про погоду сообщил: мол, дождик сегодня, но завтра и солнце обещали. – Позавчера ранили, да и умер в госпитале.

Дмитрий едва не отпустил несчастную женщину, но удержал, почувствовал, что разъезжаются у неё ноги: отпустишь – так и сядет обратно на асфальт. Подтащил к лавочке у подъезда, примостил кое-как, всё лучше, чем в пыли.

Подъехал ещё один «пазик», с военными и тремя музыкантами. На расставленные посреди двора табуретки вынесли и водрузили гроб. Следом вынесли крышку и сразу закинули в похоронный автобус. Военные курили, собравшись в кружок – по форме, по лицам видно – с передовой. Один, видимо, главный отошёл, столкнулся с Дмитрием, равнодушно козырнул.

Витька лежал непохожий на себя. Черты лица заострились, он теперь не выглядел откормленным домашним мальчишкой, посерьёзнел, окончательно повзрослел.

Теперь уже навсегда.

– Так и всех перестреляют, – столь же буднично продолжал сосед. Как его, Петрович? Семёныч? Не припомнить сходу.

– Помолчите, – прикрикнул военный и старикан послушно заткнулся. Без споров, без криков, без малейших возражений. Надо так надо.

Ватник подошёл к гробу, постоял, запоминая этого мальчишку, это лицо, это яркое солнце, которое равнодушно лупило в макушки собравшихся, вздохнул и пошёл домой. Из его мира, привычного и сложенного так, как получилось за всю жизнь, стремительно осыпались кусочки, как краска со старой картины, открывая сетку холста, пятна грунтовки и серую пыль времени, въевшуюся навсегда.

И морщин прибавилось, да. Сегодня день даром не пройдёт: вот они, одна за другой.

На кладбище не поехал, нечего там делать: забьют гвоздями крышку, спрячут небо от мальчишки, да и закопают. Одна у всех дорога.

Переоделся, сменив ненавистную теперь форму СБКР на обычный камуфляж без знаков различия, пообедал. Поиграл со Светочкой в смешариков – он был теперь странный персонаж Ватняш, поцеловал насупленную Марину и уехал в наркомат обороны. Не время прохлаждаться, раз уж так. Ни к самому Звягину, ни к заместителям ему на приём было не по чину, зашёл в отдел кадров, доложил обстановку. Начальник отдела набрал кадровиков СБКР, коротко поговорил и задумался.

– Проблемы со мной? – решил уточнить Дмитрий.

– А? С вами? Нет, нет, товарищ старший сержант, с вами ни малейших. Личное дело сейчас курьер от безопасников привезёт. Я вот думаю, куда вас определить. Кстати, почему от них ушли?

– Характерами не сошёлся, – буркнул Ватник.

Не рассказывать же в подробностях, что и как. С Алексеевым бодаться – занятие бесполезное, да и доказательств обвинения в – по сути – убийстве пленного никаких. Его слово против полковника и Зуба? Не настолько он наивен.

– За пьянку, что ли, попёрли? Да не переживай, бывает. Посиди пока в сторонке.

Дело запыхавшийся пацанёнок, служивший курьером, принёс через полчаса. Дмитрий даже подрёмывать начал в уютном кресле в углу приёмной начальника отдела кадров.

– Так, – листая неожиданно пухлое личное дело, ворчал начальник. – Ага… О, как! И в Валуево, в самом начале? Выжил? Силён… Слушайте, Дмитрий Васильевич, а не в разведроту ли вам, а? Есть место взводного, дислокация роты сейчас в Плясово-Коровье. Устроит? Рекомендации у вас отличные, боевой путь тоже, можем поискать чего другого, если вдруг…

– Да какой тут – вдруг. Куда Республика пошлёт, туда и пойду.

– Машина есть? – остро глянул начальник.

– Своя? Так точно. На ходу, на ней и поеду.

– Вот это отлично! В отдел снабжения загляните перед отъездом, там передадут кое-что. Много надо, но… что влезет в салон. Жаль, не грузовик у вас, очень бы не помешало.

Зашёл один из заместителей Звягина, куратор фронтовой разведки подполковник Лещёв. Поговорили коротко, но ёмко, приказ о назначении начальник подписал сразу же, пожал руку и пожелал успехов в службе.

На том организация перевода и кончилась.

Проходя по наркомату, а, особенно, заглянув на грузовой двор, Дмитрий понял, что от жизни он за эти недели в контрразведке отстал. Валом новеньких «шеви-нив», явно прямиком с АвтоВАЗа, в ворота въехала на его глазах колонна танков: всё те же привычные ещё по срочной службе Т-72, но без надписей и иных опознавательных знаков, ровного тёмно-зелёного окраса. Зато с хитрыми пластинами обвеса и непонятными металлическими блямбами на башнях. Трофеи? Хм… Сомнительно что-то.

– Ты чего натворил, Митя? – ожил вдруг телефон. Быча, вопреки своей обычной манере, с матерком и шутками, сейчас говорил серьёзно и по-деловому. Он не первый раз звонил с той ссоры на площади Жукова, искал встречи, а вот Генрих – нет. Как отрезало.

– Ты о чём, Виталик? – ища глазами указатель к отделу снабжения, спросил Дмитрий. А, вот же стрелка! Второй этаж, кабинет двести. Лестница, лестница… Наверное, за той дверью.

– Тебя в безопасность знаешь сколько геморроя было устроить, а? А ты обосрал всю малину. Дурак ты, Митька.

– Виталик, знаешь, что… Не звони больше. Вообще. Никогда. Забудь номер, я умер и похоронен. Ясно. Геморрой у них…

Вот на кой чёрт это Быче с Завойским?! Опять какие-то комбинации крутят?

Быча уже кинул трубку, так что последнее Дмитрий сказал уже телефонной пустоте. Месту, где живут призраки разговоров. Кинул телефон в широкий карман штанов и пошёл получать передачку. Для своего – теперь – взвода.

Бутылки, бритвы, сигарет ящик с крупной надписью «Ростов-на-Дону», пара обмотанных маскировочной сетью длинноствольных винтовок, ещё две – непонятно какие, вместо ствола решётчатая антенна, потом ножи, упаковки патронов, консервы. И лекарства – самое лёгкое по весу, но частенько самое нужное в бою. Или после него.

Несчастная «октавия», сработанная хитромудрыми чехами при немецкой помощи, чтобы гонять по их ровным как яичко автобанам в обнимку с девчонкой, скрипела и проседала всё сильнее. Похоже, хватит, подвеска разлетится. И так ехать придётся медленно, избегая ям, пружины крепкие, но не вечные.

– Вот документы на груз, распишитесь здесь… и здесь, – кладовщик совал жёлтые листы бумаги и ручку, Дмитрий бегло просматривал и подписывал. Лишнего бы не приписали, охренеешь отчитываться, знает он эти армейские хитрости товарооборота. Но нет, всё на удивление было верно.

По пути заехал домой, попрощаться на неопределённое время, осадил Маринку, решившую закатить очередной скандал, цыганочку с выходом, – а ведь умная женщина, всё же понимает… Завернул в храм. Купил связку длинных, но очень тонких свечек, зашёл с ним внутрь. Кепку в руку, как положено. Зажёг по одной от низкой, в оплавленном воске, широкой чаши – как она там по-церковному называется, Бог весть. Поставил по одной за всех, кого по именам-фамилиям помнил: за Самораки, за Доренко, за улыбчивого Седого, который Акопян – так и остался он там, возле трассы, за Зою Алексеевну, за Витьку Рихтера, Царствие им всем Небесное.

Отдельно, но с молитвой – за раба Божьего Ивана, который с мечом пришёл, но от нечистых рук погиб. Господь милостив, разберётся с каждым по грехам его.

Неизбежные старушки, как магнитом притянутые из своих одиноких квартирок в храм, зыркали на него без особого одобрения, но близко не подходили. Нечего. Его право разговаривать с нашим общим Господом. Священника видно не было, да и не рвался сейчас Дмитрий исповедоваться. Не тем голова занята.

Помолился напоследок за успех русского оружия, да и поехал.

До Плясово-Коровье километров тридцать на запад, не граница бывшей Кавинской области – границу песмарийцы везде отодвинули в свою пользу, но передовой край фронта.

Почти сразу после выезда из города стала слышна артиллерия. Лениво, словно нехотя били пушки кулаками в небесные щиты, глухо и совсем нестрашно. На таком расстоянии нестрашно, а каково там, под огнём? Вот и узнаем. Музыку погромче, ямы стараться объезжать – на любой неровности автомобиль подскакивал, в багажнике и салоне что-то звякало, перемещалось, жило своей искусственной жизнью.

На обочинах видел пару сгоревших машин. Снаряды попали? Или бой какой-то случился?

А так доехал спокойно, на паре блокпостов притормаживал, показывал документы. На одном остановили плотно, досмотрели груз, даже сунули нос в пачку накладных, но пропустили. Одно дело делаем, а что бдительность… Оно и правильно.

Трасса была почти пуста. Обогнал только колонну бронетехники, типа той, что раскатала их под Валуево, но на этот раз нашей. Опять же на трофейную непохоже. Со складов госрезерва, как вслух объявляли в Кавино? Возможно, возможно…

А так – ни вечных длинномеров-фур, ни автобусов. Нет-нет, да прошмыгнёт встречная легковушка из недорогих, и всё. И звуки стрельбы всё ближе, скоро их и музыка забивать перестала – выключил. Изрядно бухает, целая симфония образовалась.

Посёлок был занят ополчением. Это было заметно ещё на подъезде, где, возле указателя со смешным «Плясово-Коровье» на песмарийском языке, попался мобильный патруль. Потом досмотрели на блокпосте, заодно указав дорогу к занятым разведвзводом домикам и посоветовав сперва выгрузить лекарства в медсанчасти.

– Алла Диваева, военврач, – кокетливо улыбаясь, сообщила ему пышная брюнетка в дверях санчасти. Она курила на крыльце, поглядывая внутрь, словно прислушиваясь – не зовут ли. – А вы к нам кто, такой красивый?

Никакой халат не мог скрыть её совершенно рубенсовских пропорций фигуру, но военврач была хороша, не отнять.

Пара санитаров в серых от частых стирок халатов уже таскали ящики и упаковки лекарств: Дмитрий показал, где что, и отошёл к доктору отдать её часть накладных.

Алла, не глядя, сунула в карман халата бумажки и снова подняла взгляд на Дмитрия. В огромных карих глазах можно было утонуть. Раз и навсегда. Ватник вспомнил жену и сказал подчёркнуто деловым тоном:

– Дмитрий Разин, позывной «Ватник», разведвзвод.

– Ого, новый командир шустриков? Серьёзно… Приходите вечером в клуб, если сразу на задание не пошлют. Будем знакомиться поближе.

Изнутри медсанчасти раздался недовольный возглас, Алла бросила окурок, на котором ярко мелькнул помадный ободок, в ведро у входа и поспешила на зов.

Дмитрий сел в машину и выдохнул: он понял, что почему-то задержал дыхание при разговоре, как перед прыжком в воду. Зато исчезло преследующее ощущение, что Алексеев стоит за спиной и смотрит в затылок, как бы между делом оттягивая затвор пистолета.

Ватник завёл слегка приподнявшуюся от разгрузки части ящиков над дорогой «октавию» и поехал в расположение разведки.

8. Особенности национальной разведки

Кавинская Республика, село Плясово-Коровье,

тот же день

По дороге в расположение разведвзвода Дмитрия осенило. Да, давно не служил, всё в голове перепуталось. Начальству же надо представиться по случаю назначения!

Вот чудила, чуть не забыл.

Тормознул, свернул двумя улицами раньше и подъехал к бывшему дому культуры – или как оно здесь называлось. Очаг киноискусства и художественной самодеятельности, где ещё пару месяцев назад со скрипом, но проводились «Дни плясовской нахлобученицы» и тому подобные чтения «трудов Гопченко», охранялся не очень заметно, но плотно: два поста по бокам, один в расписном павильоне, а второй… Второго он сразу не приметил, но вон он – бойцы на чердаке дома справа, ствол «утёса» выглядывает. Серьёзно подошли к вопросу.

Подойдёшь, куда денешься: невеликая площадь перед ДК была изрыта воронками, вместо пары окон второго этажа зиял пролом, тоже явно снаряд попал. Но кавинский триколор с серпом и молотом над входом, чья здесь власть – очевидно. Шаткая, конечно, но власть.

Прямо под флагом на крыльце стояли два офицера. Довольно молодой, лет тридцати пяти, и лет на десять старше; один тощий, но длинный, второй – колобком, никакая форменная куртка не могла скрыть заметного брюшка.

– Здравия желаю! Старший сержант Разин, назначен командиром разведвзвода. Прибыл к месту несения службы. – Вскинул руку к козырьку Дмитрий.

Краем глаза заметил, что пулемётный ствол чуть-чуть повернулся, аккуратно взяв под прицел и его, и остывающую после долгой дороги, щёлкающую реле под капотом «октавию».

На всякий, надо полагать, случай.

– Капитан Таранченко, командир батальона, – бодро козырнул в ответ толстяк.

– Самохвалов, Леонид. Да, тоже капитан… запаса, – вяло и как-то с сомнением сообщил тощий, тот, что моложе. Мало того, что ростом Бог не обидел, так ещё и смотрел с крыльца, очень уж сверху вниз.

– Лёня, какого запаса?! Действующие войска, привыкай! – хохотнул Таранченко и сбежал со ступенек, пожал Дмитрию руку. – Из наркомата звонили, в курсе, ждём вас.

– Да на «ты» можно… – смутился Дмитрий.

– А, да? Добро. Я в небоевой обстановке – Виктор Петрович, а занудный тип – Леонид Сергеевич. – Он махнул рукой в сторону так и оставшегося стоять у дверей тощего. – Начальник штаба, заместитель мой, всё вместе. Офицеров кот наплакал, а зверь этот – сами знаете… знаешь, не особо щедр на слёзы. Пойдём, заодно и познакомишься со всеми командирами. Мы здесь редко собираемся, в основном на позициях все, но сейчас повезло.

В актовом зале было накурено и шумно. Казалось бы, всего-то десять человек, а сколько при желании беспорядка можно создать! Командиры обеих рот, старлеи, и четверо взводных. От артиллерии – пожилой усатый дядька в неведомом чине – погон не было. Исполняющий обязанности комвзвода разведки, щербатый, похожий на цыгана мужик по имени Трифон. Хозяйственник, совсем уж гражданского вида, эдакий товаровед на проверке. Немолодой старлей, чей функционал остался непонятен: комбат не представил, а самому спрашивать было некогда. Вот теперь они трое зашли – и всё командование в наличии.

Одно название, что батальон.

– Аллы ещё нет, начальника нашей медицины. Ну, да потом… – сказал Таранченко.

– А уже видел, товарищ капитан. Лекарства выгружал, познакомился.

Почему-то один из взводных, – если Дмитрий верно запомнил, – по фамилии Петухов, при упоминании Аллы нервно глянул на разведчика. Любовь у них, не иначе. И хорошо бы, если обоюдная – при взгляде на военврача что-то в душе шевелилось, а Маринке изменять… Ну нет уж. И так не жизнь последние месяцы, а один сплошной скандал.

– Нахлы, по последним сведениям, – продолжил тем временем совещание Таранченко, ткнув указкой в висящую на стене карту, – после артподготовки предпримут наступление. Беспилотники мы их успешно сшибаем, вон, Дмитрий ещё одно радиоружьё привёз. Два даже? Вот молоток! Но наши позиции они в целом уже знают: и местные стучат иной раз, да и спутниковыми снимками господа из НАТО щедро делятся. Всё переиграть мы не успеем, но есть идеи.

– Ты на место Жданова? – шёпотом спросил один из ротных у Разина. – Героический был мужик, надеюсь, и ты не подкачаешь.

Ватник перекрестился. Ему ещё в отделе кадров сообщили, что предыдущий комвзвода погиб, подорвался на мине при попытке немного охладить пыл нахлов, рвануть один из танков. А они, оказывается, его выставили как приманку, в стороне, а сами кругом противопехотками всё обложили. Ну и… Ногу почти оторвало, до санчасти не дотащили, не успели.

– Поглядим, – так же шёпотом откликнулся Дмитрий. – Сам себя хвалить не умею.

– Мужики… – совершенно по-граждански, как раздосадованный школярами учитель, сказал капитан. – Вечером в клубе потрещите, что вы как дети? Довожу боевое задание: разведвзводу выяснить точное время наступления, обеим ротам держать связь, на прямое столкновение мы не пойдём, но попробуем взять в клещи, фланговыми ударами. Ну, на минные заграждения ещё надежда, но там тоже всё непросто. Нам сейчас время надо узнать.

– Так точно, – с места ответил Дмитрий. – С утра пораньше выйдем, поищем знатоков.

Надо сперва с бойцами познакомиться, наверняка, есть идеи. Разведчики же, не полевая кухня. Хотя, кстати говоря, и пообедать не помешает, но позже, в расположении.

После совещания раскидали груз по двум «уазикам» ротных – они, оказывается, стояли за ДК, в сквере возле маленького памятника Ленину. В отличие от помпезных сооружений в областных городах, трёх и пятиметровых, на высоченном постаменте, здешний Ильич был прост и доступен: немного выше ростом, чем Самохвалов, из облупившегося гипса.

Но тем он как-то и роднее выглядел, что ли.

– Коммунист? – заметив, что Дмитрий рассматривает памятник за низкой оградой из висящей на столбиках цепи, уточнил Таранченко.

– Никак нет, Виктор Петрович. Даже не сочувствующий. Идея была верная, но оторванная от жизни. Как людей не воспитывай, они по-своему жить хотят, а не как государство велит. На том и прокололись в Союзе.

– А китайцы? – прищурившись, спросил капитан.

– Вот не знаю. Но у них тоже социализм теперь какой-то… не как КПСС вещала. И живут они неплохо, есть такое.

– Каша у вас в голове, у молодых, – огорчённо сказал Таранченко. – Я так думаю: соберёт Россия всё, что потеряла в девяностые, и всё равно на какой-то вариант социализма выйдет. У нас тяга к справедливости сильнее, чем к деньгам. Люди мы такие. Вот увидишь.

На том и расстались. Сели с Трифоном в машину, покатили к своим.

Разведвзвод располагался в трёх соседних домишках, небогатых, одноэтажных, выходивших тылами в общий сад. Явно близкая родня здесь раньше проживала, а потом всем колхозом из зоны боёв и уехала – вон в саду даже заборов никаких нет, общее всё. Мангал виднеется в глубине, навес для общих посиделок, лавочки, дальше сараи какие-то и нужник – деревенский, высоким узким скворечником.

– Старший сержант Разин, позывной «Ватник». Новый комвзвода разведки, – сообщил он молодому пареньку, дежурившему у входа в один из домов. Забавный такой пост: не у дверей, а за окошком – сидит малый в камуфляже, чай пьёт. Но при этом обзор в обе стороны, и автомат на столе, сбоку от чашек-сахарниц.

– Товарищ старший сержант, разрешите представиться: рядовой Горло, боец… – едва не перевернув стол, вскочил тот.

– Вольно, Горло. Не на параде, хорош козырять. Собери людей, знакомиться будем. И это… Комната для меня где?

– В ждановскую? Или вы суеверный? Тогда другую подыщем.

– Я не суеверный, я – верующий, – очень серьёзно ответил Разин. – В ждановскую. Вы, если что, в суете будете вспоминать, куда меня поселили, что ли? Комната командира – есть комната командира. Вне зависимости от фамилии.

– Никак нет. В смысле – так точно, – потерялся рядовой. – Есть, собрать людей.

Трифон стоял рядом и помалкивал, показал только, куда машину поставить удобнее.

Собрались, кто на месте – двух бойцов не было, в поиске как раз. Познакомились.

Всего взвода на самом деле – чуть больше отделения, четырнадцать человек. Разумеется, Дмитрий был готов, что станут прощупывать, не в детсад же заведующим пришёл. Пару слов о себе сказал, упомянул трассу, Валуево, Славное, службу безопасности. Осознали ребята, что свой. И не просто свой, а с опытом, хотя и не специфически разведывательным.

Состав взвода был разношёрстный: и в годах люди, отслужившие срочную в начале девяностых, чуть ли не в Советской ещё армии, и примерно ровесники Дмитрия, и совсем пацаны – Горло и Михеев, если по восемнадцать есть, уже хорошо.

– Командир, какие приказания будут?

– Пообедать бы для начала, товарищ рядовой Горло… Слушай, у тебя имя есть?

– Так точно, Стефан. Через «фы», – он смешно присвистнул. – Но все по фамилии всегда, она такая… Броская. Запоминается хорошо.

– Что есть, то есть. Короче, обедаем, дальше зови Трифона и Метельченко, будем думать, куда завтра за «языком». Не вижу других способов узнать время наступления. Или у вас тут агентура есть?

– Дык… Какая тут агентура, товарищ командир? Нахлы, которые убеждённые, только всякую залепуху будут сливать, а кто за нас – все и так с нами. В смысле, в Плясово-Коровьем.

– Плохо. Будем работать.

Артиллерия, притихшая было до обеда, снова заработала по площадям. В сам посёлок снаряды попадали редко, до передовой полтора десятка километров, да и смысла долбить не было: войска Республики не здесь, артиллерия, включая три «урала» с установленными на них «градами» – тоже ближе к линии фронта. Бронетехники ноль, Таранченко только сообщил на совещании, что в случае острейшей необходимости соседи помогут танками. Всеми пятью, как есть. Если успеют.

После обеда появились двое бойцов из поиска.

С одним из них, позывной «Дрон», Дмитрий пересекался в Кавино, ещё в прошлой жизни. Охранник банковский, а теперь видишь, как судьба свела. Пообщались без настороженности, считай, как старые друзья. Разин понял обстановку больше, чем на совещании у Таранченко.

Плясово-Коровье стояло на реке Светлице, шириной метров десять – доплюнуть до другого берега можно. Речушка мелкая, есть два брода, один выше по течению, чем деревня, другой ниже. В самом Плясовом – мостик, но по нему и автомобили по одному за раз ездили, с двумя уже обрушиться может.

Люди, кроме водителя, выходили и шли до конца шаткого сооружения пешком.

Дальше от моста подъём небольшой, дорога идёт по пригоркам, холмам, видимость по прямой метров двести везде, не больше. Потом полукругом полоса наших окопов, перед ней минное поле, дальше нейтраль, чужие мины и потом уже непосредственно нахлы. У тех танки есть в наличии, артиллерийские батареи разнесены по бокам, за окопами.

– Там Жданов и подорвался, – ткнул в карту Трифон. – Его Михеев вытащил, да не донёс живым… А прорыв сто пудов будет по прямой, просто они силы копят. Минирование противопехотное с обеих сторон, танки нашу часть вынесут и не заметят. Бойцов у них маловато, вот и ждут.

Вооруженные силы Песмарицы являли собой печальное зрелище, воевать было особо некому, да и не на что. Но с момента появления на сцене Кабура деньги в армию потекли рекой. Вместо солдат местами воевали отряды «веселих вбивцев» – как раз тех самых «волчьих шевронов», от которых столько мороки было в самом Кавино. Здесь немного шутовские довоенные националисты раскрылились и стали натуральными карательными отрядами.

По артподготовке понять момент прорыва было сложно: постоянно долбят. Бойцы на позициях готовы, но нельзя же в этой готовности пребывать неделю, вторую: ослабевает внимание, кое-кто в Плясово мотается, по разным поводам. В общем, удар в любой момент, а как встретят – вопрос дискуссионный. Не побегут, ополчение не из тех людей собрано, но пропустить могут из-за слабости сил. Полечь в бою – дело нехитрое, но и толку не будет.

– А что там про фланги комбат говорил? – уточнил у Трифона Дмитрий. – Где наши должны контратаковать?

– Да там хитрость невелика. На холмах, вот здесь и здесь, наши артбатареи. Они куцые, но есть. Специально пока молчат, в режиме ожидания, отстреливается главная, где САУ, с дороги. А «грады» вообще перевезли сюда, в Плясово, прошлой ночью. Последний шанс против пехоты, если прорвутся. Таранченко головастый, только вот… – Трифон вздохнул, – сил у нас с гулькин нос.

– А если им сорвать наступление? – задумался Ватник. – У них же на танки всё завязано, верно?

– Командир… Жданов на той же мысли и погорел. Не сделаем мы ничего с танками, там охрана. И мины. Нам бы одно узнать – когда атака. Тогда пехоту с позиций можно отвести, чтобы под танки людей не класть, а саму дорогу уже у села заминировать. Возле бродов, через мост всё равно никто не проедет. И ударить с флангов, сперва артбатареями, а потом и ополченцами. Мало у нас всего, мало. Людей и на позиции, и на засаду одновременно – нет.

В клуб, когда стемнело, Дмитрий шёл с тяжёлыми мыслями. Невеликий он стратег, но ощущение близкого разгрома позиций ополчения давило на душу. Танки. Вся проблема в танках, остальное не так важно. Ну, переведут здесь войну в долгое позиционное противостояние – и ладно. Лишь бы не прорвались.

Музыку слышно было за десяток домов. Клуб и был в том же самом ДК, где днём шло совещание, но не внутри – жарко же, – а на широкой веранде позади здания, аккурат и выходившей к уютному Ильичу. Играл какой-то рэп, в котором Дмитрий был несведущ. Бу-бу-бу, бу-бу-бу, пацаны на раёне, стволы на кармане.

Современная версия блатняка, которым заслушивался лет пятнадцать назад отец, пока не перешёл на заунывные песмарийские жалейки и плаченницы.

Пока дошёл, кто-то решил примерно так же: туфта это какая-то, надо бы сменить флешку. Над притихшим по вечерней поре Плясово-Коровьим разнёсся хрипловатый голос Юры Хоя:

Лучше молодым любить, не воевать, не убивать,

Не цевье, а руки девичьи, в руках держать.

Пуля просвистит пронзительно,

АКМ строчит презрительно,

Плевать, плевать, на всё плевать.

Вот это – нормально, по-нашему и в тему. Пусть и ругают покойника за мат и похабство, но за несколько песен свечку ему и вечная память. За эту – прежде всего. Насвистывая «Пора домой», хоть самому и далеко до этого было, ой, как далеко, Дмитрий зашёл на веранду.

– Алька, ну хорош! Давай выпьем уже! На бругер… пер… тьфу, брудершафт! И чтобы целоваться с языком, а не как-то там.

Лейтенант Петухов был пьян. В слюни, в пластилин, в коровью лепёшку. Как он на ногах ещё держался, бедолага. Прижав к стене военврача, он размахивал перед ней бутылкой водки и пустым стаканом. В бутылке плескалось заметно меньше половины, но движения были столь размашисты, что даже оттуда проливалось на пол.

Капли летели и на саму Аллу.

– Дмитрий, помогите, пожалуйста! – заметив Разина, позвала начальник медсанчасти. – Оторвите от меня этого… петуха.

– Ну ты сука, Алька! – разошёлся летёха. – Я тут кровь проливаю, слышь, а ты этого гондона зовёшь на помощь. Пей давай! Ишь, клизма жирная, петуха!

Дмитрий подошёл сзади, неторопливо развернул к себе бушующего комвзвода и ударил лбом в переносицу: руки-то заняты, держать его надо, а всерьёз бить не хотелось – от сильного удара улетит как раз в Аллу.

Между песнями повисла пауза, и что-то слишком долгая: расталкивая танцующих, пьющих, разговаривающих к драке прорвался Самохвалов. Петухов уже уронил и бутылку, облив брюки, и улетевший, звеня, стакан. Мычал что-то, держась обеими руками за лицо.

Из-под пальцев сочилась кровь.

– Тварь, нос… Нос сломал, пидор!

– За «пидора» я тебе сейчас шею сверну, мудила, – спокойно ответил Дмитрий. – Понял?

Вокруг уже собрались люди, Самохвалов расспрашивал Аллу, потом махнул рукой:

– Увидите это дурака проспаться. Меры вообще не знает. Но и вы, Дмитрий… аккуратнее надо как-то, да. Разведка разведкой, но старшего по званию…

– Мне его расцеловать, что ли, Леонид Сергеевич? К военврачу пристаёт, ругается. Народная милиция уже бы свинтила такого порося, невзирая на звание. И комендатуре вручила, перевязанным ленточкой как торт. Крест-накрест.

– У нас здесь передовая, товарищ старший сержант! Надо учитывать. Надо, да.

– Знаешь, Лёня, я бы ему сам рыло начистил, – вступился подошедший Таранченко, мигом оценив обстановку. Видимо, не первый раз Петухов геройствовал. – Уведите товарища лейтенанта от греха подальше, пусть спит. Где его водитель? Вот, уводи героя на хрен.

– Лицо бы обработать, – сказала Алла. Сейчас, раскрасневшаяся, нервная, она была особенно хороша: Дмитрий засмотрелся. – А потом пусть спит. Завтра и вспомнить не сможет, что творил.

Уже ночью они шли по спящим улицам посёлка: Разин вызвался проводить Аллу после танцев. И сам себя останавливал, а… всё равно так вышло.

– Мить, а ты как думаешь, надолго это всё?

– В каком смысле – всё, Алла? Война?

– Война… И неразбериха. И республика эта, как в кино. Придуманная какая-то. Жить хочется по-человечески. Знал бы ты, чего я за два месяца насмотрелась, поседел бы. Нахлы с ума спятили, мы в одну деревню входили, а они всех русских до этого собрали, прикинь, вообще всех: мужиков мало было, у нас воюют, так там женщины, детей несколько, старухи… Дед один всего был, старый, бородища по ветру развевается, а сам сухой такой, как доска – тронь и загудит. И всех их повесили вдоль улицы, на деревьях, на столбе. Жданов тогда задался целью, поймал двоих из местных, что «вбивцам» помогали. А они ржут, Мить… Ржут и бубнят «слава славным» своё. Так и расстреляли, а они уже мёртвые лежат, скалятся. Бред это, а не жизнь.

Алла поёжилась, хотя ночь была тёплая. Очень тёплая. В России даже в Кубани днём не так жарко, только у моря где-нибудь.

– Не мы к ним пришли, товарищ военврач. Они – к нам. И пока не уйдут, а мы в Россию не вернёмся ещё одной областью, так оно и будет. А лучше двумя, если Зареченск за ум возьмётся.

– Думаешь, мы нужны там? У меня вот сестра под Веной живёт: и сыто там, в Австрии, и спокойно, а чужая она там. И она, и дети, хоть сами там уже родились, и муж немец. А мы России – кто?

– Дети мы ей, Алла. Даже те, кто там не разу не бывал. У матери же не спрашивают, нужны мы ей или нет. Сама знаешь, что ответит.

Врач промолчала.

Дмитрий взял её за руку, и дальше они шли как школьники – держась кончиками пальцев. Словно боялись схватиться крепче, притянуть друг друга к себе.

– Зайдёшь? – спросила она у калитки. Жила Алла в соседнем с медчастью домике, всегда чтобы рядом быть с ранеными, мало ли. – Ради приличия могу сказать: на кофе.

Она широко улыбнулась, даже в темноте блеснув белыми как у актрис на картинке зубами.

– Нет, прости… Жена у меня есть, Алла. Любимая. Не могу.

Алла помрачнела, оплыла как-то, словно воздух из неё сдули немного, а стержень вытащили. Обидно и больно, когда так.

– Ну… Не нравлюсь, значит. Смотри сам, Ватник. До встречи.

Она передернула плечами, словно ловя падающий с них невидимый платок, и, не оборачиваясь, пошла к дому.

Дмитрий постоял немного, посмотрел на яркие сочные звёзды над посёлком и пошёл в расположение разведвзвода.

И сказать нечего, и говорить незачем.

Кавинская Республика, село Плясово-Коровье,

через два дня

Ночьпрошла спокойно, только под утро вспыхнула далёкая перестрелка там, на позициях, заколотили орудия, но не большими калибрами, по мелочи. Под эти звуки проснулся и начал собираться в рейд. С собой решил взять Дрона и Горло. Трифона оставил за главного, а то взял бы и его, дельный мужик, обстоятельный.

Два прошедших дня прошло в боевом срабатывании с разведчиками, не зря. Заодно карту выучил, считай, наизусть, да и на местности теперь ориентировался отлично.

Выехали на рассвете, перебрались через мостик, машину отогнали в сторону уже в холмах: Дрон показал удобное место, ниоткуда не заметно, а рядом с дорогой. Мало ли в каком составе и состоянии придётся выбираться обратно. До позиций было с километр, но напрямую идти смысла не было – через два минных поля не пройдёшь, и у нашего-то схема неточная, а уж о противнике и говорить не приходится. Вытащили из «уазика», серого, с сохранившейся на бортах надписью «Пейснефтеразведка» маскхалаты, сети, и за несколько минут превратились в тройку леших, хоть детей пугай.

Если бы не автоматы, разгрузки с магазинами, ножи и пистолеты – идеальные сказочные герои из славянского фэнтези.

Обошли широкой дугой позиции, и свои, и чужие. Заросшие густым кустарником невысокие холмы и помогали – по степи или пустоши вообще бы не подобраться, и мешали. Слишком плотно росло здесь всё, руки подранные, на маскхалатах то там, то здесь прорехи. Но здесь только так, без вариантов.

– Дальше место открытое, там один из колодцев. Если повезёт, можно подловить говорливого человечка, – сообщил Дрон, глянув на карту. – Другое дело, что ни хрена этот водовоз наверняка не знает, не генералы же бидоны ворочают.

– Они на машине приезжают?

– Да ну, командир. Лошадка там, телега и пара солдатиков. Из тех, что в наряде вне очереди. Даже охраны нет – этих смысла стеречь ноль, а колодец мы не отравим, хутор рядом, местные воду берут. Не фашисты же мы.

Дмитрий взял бинокль и пополз по кустам, стараясь не попасться случайно на прицел: это Дрон считал, что не охраняют, а там кто его знает. В стороне начали работать миномёты. Глухой хлопок – пауза – разрыв. Это хорошо, больше шума – меньше шансов выдать себя. Вот просвет в кустах, ага, а вон и колодец.

В бинокле картинка обзавелась крестом фокуса и рамкой с цифрами сбоку. Пятьдесят семь метров до источника влаги. Пока никого рядом, пусто: каменный стакан на пустоши, редкие кусты рядом и дорога, над которой ветерок свивает тонкие пыльные вихри.

9. Так не бывает

Пот заливает глаза.

Щиплет.

Руку поднять нельзя, поэтому мальчишка наклоняет голову набок и трёт виском о предплечье. Солнце горит над наспех отрытыми окопами, над брустверами из осыпающейся сухой земли. Ладони второй день ноют от неудобного короткого черенка сапёрной лопатки. Дико хочется пить, но нельзя. Любое движение сейчас – лишнее.

– Взво-о-д! – напряжённо проносится над окопами, над траншеей позади. Над всем этим сожженным солнцем пятачком земли на окраине мирной деревушки. – Огонь по моей команде!

Всё верно. Здесь мы, впереди они. И стрелять раньше времени незачем.

В плечо, уже отбитое при учебных стрельбах, упирается приклад автомата. Мальчишка чувствует его. Он вдруг ощущает частью себя неудобный, рассчитанный на взрослого изгиб деревяшки. Так, наверное, инвалиды смиряются со своими протезами – и с ними плохо, и без них никуда.

Дальше живём в симбиозе.

Перед ним поле, засеянное чем-то никому уже не нужным. Убирать урожай на изрытом окопами пространстве вряд ли кто станет. Левее, – но её сейчас не видно от земли, – река. За полосой поля лес, там осенью дрова раньше собирали. Сейчас в лесу не до того. Только прячутся люди с автоматами, даже форма по обе стороны похожая, разве что нашивки разные. У нас триколор с серпом и молотом, у них «волчьи головы» и державная загогулина.

Разные нашивки – и разные люди. А вот язык пока один, почти на всех. Хотя с той стороны уже учат другой. Усиленно. Каждую свободную минуту, чтобы соответствовать своему флагу. Это же не просто сшитые полоски ткани. И не просто другие слова для одинаковых для всех вещей.

Это нечто большее.

Он не собирается учить их язык. Объясниться может, здесь же все вперемешку живут, да и в школе… А вот свой знает. Из чужих нравится английский. По нему пятерка в аттестате должна быть. Да что должна – обязана! Как и по остальным предметам. Он же отличник, у него впереди – высшее образование. И гитара: он отлично играет; даже сейчас, сжимая автомат, подушечки пальцев вспоминают рельеф струн.

And nothing else matters…

– При-и-го-то-о-виться! – снова летит над окопами. Наверное, это неуставная команда, но и они – не военные. Да и командир форму снял лет двадцать назад, если не раньше. Он водителем работал, командир. Грузовик. Наряды на перевозку. Бензин. Запчасти.

По выходным с мужиками пиво и карты.

На краю леса видно движение. Идут. Медленно, стараясь пригнуться. Много людей, больше, чем здесь в окопах. Но они неправы, значит сила за нами. Сила же в правде, верно? Кто–то хорошо сказал. Или ещё скажет – не так уж важно. Главное, мысль верная.

Чёрт, как же пить хочется…

Слышно лязганье затворов. Слева. Справа. Под рукой. Звуки одинаковые, механические. Только матерится кто-то рядом вполголоса. Ноготь сломал. Понятное дело, с непривычки. Здесь же нет военных: вчерашние школьники, водители, учителя и почтальоны. Флаг один, профессии разные. Оно так и бывает.

Цепочка людей в поле ложится, их почти не видно. Рано они, стрелять же ещё не начали. Судя по книжкам, в атаку надо идти до последнего, пока к врагу не подберёшься. Дальше гранатами. Штыком. Зубами. Как тогда, давно, с немцами. В книжках всё не так… Там потом не пахнет, так пить не хочется и автомат не настолько горячий от пронзительного летнего солнца.

Да, вот их командир уже старается, поднимает цепь в атаку. А им – страшно. Не меньше, чем нам. Может быть, даже больше, ведь правда на нашей стороне, верно?

Мальчишке семнадцать. Хороший возраст, жизнь кажется долгой счастливой дорогой. Или себе да иди, главное, не ленись. И слушай, что говорят старшие. И гитара, оставшаяся висеть в комнате, рядом с плакатом «Металлики». И Элина… Он почти видит её рядом, хотя она далеко. Эвакуация. Её родители увезли, когда всё началось. Сказали, что воевать – не их профессия. Может, это и правильно, может и нет. Каждый сам решает. Его место здесь, а остальные сами, как хотят.

Цепь впереди поднимается и неохотно идёт на наших. Они начинают стрелять. Это в кино громко и красиво, а вот так, в жизни, – ничего особенного. Трещат выстрелы, словно кто-то палкой по гофре забора проводит: тр-р-р-р-к. И на кончиках стволов цветут небольшие цветки пламени. Маленькие, нестрашные. Расцвел, завял.

Над окопами посвистывают пули. Тоже ничего особенного. Как-то обыденно всё, словно взрослые люди собрались поиграть в войну.

Из леса доносится далёкий скрежет, будто трактор завели. Вот ещё и ещё, виден полупрозрачный дымок выхлопов.

– Ого-о-онь! – наконец-то кричит командир.

Наши начинают стрелять. Вразнобой, кто очередями, кто одиночными. Патронов мало. По два магазина дали, и всё. Шестьдесят патронов. Каждый – или чья-то смерть, или просто кусочек металла, который потеряется в этом поле навсегда. Как повезёт.

Сперва из прогалин, ломая тонкие деревья, выглядывают хоботы орудий. Будто кто везёт трубы через лес – одну, вторую, вон ещё две. Потом массивные низкие силуэты, широкие гусеницы. У него хорошее зрение, танки видно как на ладони: изгибы брони, квадратные нашлепки, антенны сверху. Да, четыре штуки. И их остановить нечем.

Регулятор на одиночный. Сейчас некогда о танках, есть цели ближе и доступнее. Прицелился. Мимо. Ещё – опять мимо. Автомат при каждом выстреле подкидывает вверх, он выплевывает гильзу куда-то в сторону. Это не гитара, он играет другие песни…

Один из танков стреляет на ходу. Это уже громко, это бумц! – и тяжёлый свист снаряда над головой. Мальчишка невольно оглядывается и видит, как справа сзади на месте крайнего дома вспухает чёрное облако, из которого летят кирпичи, доски, куски шифера.

– Огонь! – командир орёт уже хрипло, сорванным голосом.

Некогда смотреть на дом. Некогда. Цепь всё ближе, это уже не шеренга фигурок, это люди. Потные злые люди с такими же, как у него автоматами. С желанием победить, хоть и не на их стороне правда. Или на их тоже? Ведь во что-то они верят, не просто так идут.

Автомат привычно подпрыгивает в руках, и один из этих людей падает. Не картинно, как на экране, роняя оружие, а до страшного обычно – как будто споткнулся. Мальчишка не верит себе: попал? Наверное, да. Следующий.

Пуля зло прошивает воздух прямо над головой. Свинцовый шмель в поисках кровавого мёда. Выстрел. Ещё. Он привычно считает патроны, оставшиеся в магазине. Пять? Шесть?

Сразу два танка стреляют. Один по домам за спиной, а второй… Второй опустил ствол пушки и бьёт по окопам. С такого расстояния и не промахнешься.

От близкого взрыва мальчишку осыпает комьями тяжёлой слежавшейся земли, а в ушах тишина. Словно лопнуло. Разом, как от ныряния на глубину. Картинка движется, а звука нет. Хочется постучать сверху по телевизору. Хочется крикнуть – да он и кричит что-то, не слыша сам себя.

Кричит и стреляет, отщелкивая последние патроны. Последние секунды жизни вот того, справа, с короткой бородкой, в черной бандане, завязанной узлом над ухом, на пиратский манер.

Гитара Калашникова в руках мальчишки перестает подпрыгивать. Тишина сопровождается неподвижностью. Он неловко лезет за вторым магазином, привстает и чувствует тупой удар в ногу. Как сапогом в драке ударили, только тяжелее, свинцовее. И жжёт очень сильно внутри. Выжигает. Забирает лёгкое до этого мгновения дыхание, стремительно сворачивает как ковёр в рулон долгую счастливую дорогу. До одного шага, который он так и не сделает.

Мальчишка привстает, из последних сил старается быть выше неба, выше флага, который – он верит – реет над его землёй. Правильного флага, под которым выжившие споют правильный гимн.

А он… Он просто хочет ещё раз увидеть реку. Ту самую, возле которой вырос. Река, река, как твоё название, откуда ты равнодушно течёшь уже сотни лет и куда?

Да так ли это важно сейчас. Для самого мальчишки уже не имеет значения, только гитара в наступившей тишине звенит струнами и плачет о чем-то своём…

Горло вскинул голову и понял, что задремал.

Опять первый бой снился, недалеко от этих мест, в родной деревне, когда его ранили. Осколок не задел кость, подлечили, но нога теперь по-стариковски ноет перед дождём – хорошо, они здесь редкость.

Ну и хромает слегка, когда устаёт идти.

Ночью спал плохо, с утра орудийная канонада и сборы в поход. Новый командир вон уже час на колодец в бинокль любуется, а Дрон просто лежит, думает. Заметил, наверное, что Стёпка прикорнул, а будить не стал. И на том спасибо.

– Дрон!

– Проснулся, сурок? Не ори. Ждём водовозов.

– Проползу к командиру, – сказал Стефан. Достал свой бинокль – и вперёд, под колючими кустами.

– Не шуми, – не отрываясь от наблюдения, шепнул Ватник. – Вон едут, орлы… с куриными жопами.

Сперва послышалось звяканье друг о друга фляг. Потом появилась телега: один правил лошадкой, задумчиво мотавшей головой, второй – с автоматом в руках – топал рядом.

– Бидонов пять! – тихо сказал Горло.

– И что из того?

– Обычно две-три, мы же не первый раз наблюдаем. У Жданова тоже были какие-то идеи, но он водовозов решил не трогать.

Ватник задумался. Повышенный запас воды? Хм… Так, может быть, как раз к наступлению и готовятся? Пока в окопах сидели, столько не нужно было.

– Слушай, Горло… А если мы их сейчас захватим, они же новых пришлют?

– Однозначно, командир. Только это… бидонов у них больше нет. По крайней мере так много.

Они переглянулись. Дмитрий ткнул в кнопку рации, позвал шёпотом Дрона. Через несколько секунд и тот присоединился к товарищам.

– Лошадь убежит, если стрелять начать? Хорош ржать, Горло, мы с Дроном сугубо городские, откуда нам знать.

– От выстрелов – вряд ли, а вот из-за запаха крови они нервничают. Может и убежать, но на ней упряжь, телега сзади, тяжело прямо галопом унестись.

– Короче, так: скотина точно ни в чём не виновата, но ты, Стёпа, держи её на прицеле. Побежит – вали, но только в этом случае. Дрон, мой автоматчик, на тебе возница. – Ватник отложил бинокль и взялся за автомат, очень медленно и аккуратно отводя стволом мешающие ветви куста.

Дрон кивнул и тоже взялся за оружие. Горло с сожалением взял на прицел лошадь. Тощая, толком некормленая на здешних пустошах, вряд ли они её пастись на холмы отпускают. Эх…

Сухо треснуло два выстрела. Автоматчик подломился в коленях, неловко всплеснул руками, выпустив автомат. Возницу откинуло на бидоны, вожжи в руке – видимо, намотал на пальцы, – натянулись. Лошадь всхрапнула и остановилась, не дойдя до колодца десяток метров.

– Не стреляй, Горло. Всё ж Божья тварь… – Ватник выстрелил ещё раз, теперь в голову лежащего автоматчика, который пытался подтянуть под себя ноги, согнуть в коленях.

Дрон тоже выстрелил, хотя возница признаков жизни не подавал. Тело вздрогнуло от попадания, но, скорее всего, просто от удара пули. Умер сразу.

– Дрон, остаёшься здесь и прикрываешь. Мало ли. Пойдём, Горло. Нас ждут великие дела.

Лошадь выпрягли, деревенский парень умело, со знанием дела, а Дмитрий был так, на подхвате. Горло отвёл её в сторону, стреножил валявшимися в телеге кожаными ремнями и шлепнул ладонью по шее. Лошадь тряхнула головой, опустила морду и начала меланхолично стричь зубами густую траву – повезло скотине.

– Бидоны – ножами, чем больше дырок – тем лучше. Главное, чтобы они их по новой не смогли использовать, – кивнул Ватник и сам принялся за работу. Толстый алюминий не поддавался, но хорошие охотничьи ножи, которыми из Кавино щедро снабдили разведчиков, творили чудеса. Не было уставных, тех, что для десанта и спецназа, не было. Минут через пятнадцать фляги годились только… как там в мультике о Простоквашино: макароны пропускать? Там, правда, шапка была у Печкина, но что поделать – местный колорит.

– Покойников в кусты, пока искать будут – ещё время потеряют. У телеги шины пробьём ножом, да и ходу отсюда.

Дрон никаких признаков тревоги не подавал, так что и с этим справились без проблем.

Из машины Ватник связался с Таранченко, ожидавшим доклада в штабе, обрисовал обстановку:

– У нахлов два «двухсотых», у нас без потерь. Судя по увеличенному запасу воды, который хотели взять водовозы, наступление вот-вот. Очень скоро. Вода их вряд ли задержит.

Со стороны противника заработали орудия. Крупный калибр и долбит прямо по Плясово: глухие разрывы слышны отсюда, да и в рации ухает, как бы в штаб не попали. Потом миномёты и орудия помельче: эти обрабатывали позиции на передовой. Наши молчали.

– Ватник, принял. Снимаю людей с позиций, первая рота отходит в «зелёнку», будут прикрывать наши артбатареи. Соединяйтесь со второй ротой, я предупрежу. На время боя поступаете в распоряжение Семенчука, возвращаться сейчас нет смысла.

– Принял. Конец связи.

Ну что ж… А вот теперь настоящая война, не то, что из-за кустов водовозов отстреливать.

Дрон вывел машину из зарослей, выехали на дорогу и покатили к позициям. Ватник связался с Семенчуком – ротным-два – и уточнил дислокацию.

– Со вчерашнего вечера у нахлов шевеление, прибыло подкрепление на грузовиках, версию о наступлении подтверждаю. Давайте, ребята, к нам. Позиции на холмах по обе стороны дороги на Плясово, пропустим танки и ударим во фланги и тыл пехоте. Подъехали, похоже, «вбивци», они воевать один хрен не умеют.

По плану кое-что получалось, но когда оно бывает, как задумано? Вот именно.

Танки противника, с десяток – Ватник не считал, занимая с бойцами позицию, указанную ротным, – проскрежетали через минное поле, подрывая гусеницами безопасные для них противопехотки. Потом проутюжили вовремя оставленные окопы, ломая деревянные перекрытия блиндажей, крутясь на окопах и траншеях. Зря теряли время, людей там уже не было, кстати, но нахлам об этом говорить не стали.

Потом танки собрались в колонну, воинственно выставив орудия кто левее направления движения, кто правее, пытаясь контролировать холмы. Вряд ли они такие уж асы для стрельбы сходу, никакая автоматика прицела не спасёт, всё равно остановиться придётся для стрельбы.

Семенчук командовал толково, не зря ротный: танки пропустили без единого выстрела, глядя вниз с позиций на холмах. Несмотря на не очень армейскую дисциплину ополчения, никто без команды не дёрнулся «пострелять».

А дальше пошла пехота. Сперва дозорные, в напрасных попытках идти не только понизу, но и пустить двойки разведки по склонам. Шедших в «зелёнку» кусты словно поедали, причём как в хорошем ужаснике – молча и навсегда. Не зря там, у самого края, ротный расположил умельцев работать холодняком. Жаль, мало таких, но Дмитрий и Дрон как раз и участвовали.

Командир нахлов вообще не понял, что его разведка перестала существовать. Или не командовал толком, или же положился на танки – что это кавинское быдло с ними сделает, ножом ткнёт?

– Горло где? – оттащив в сторонку парня в камуфляже, навсегда ушедшего в края победившей загогулины и прочих кипящих котлов, спросил Ватник. Дрон мотнул головой куда-то вверх по склону:

– Там засел. Он из-за ноги не особо шустрый, да и силёнок маловато таких вот лосей валить, но с автоматом нормально управится.

Внизу валила уже… толпа, да по-другому и не назовёшь: «волчьи шевроны» шли с песнями, только что не приплясывали. На головах у некоторых вместо касок или хотя бы форменных кепок – нахлобученицы. Пьяные, похоже, все. По «зелёнке» палят почём зря, а ведь и попасть могут, случайно. Наших здесь немного, два взвода, и рассыпаны редко, но пули свистнули на Ватником, листья посыпались.

Ударили наши батареи по дороге: отсюда не видно ничего, но слышно. Взрывы же, хоть и глухие, от склонов холмов звуки отражаются, гуляют в воздухе, прежде чем навсегда замереть, слиться со всеми звуками всех сражений на этой земле.

Уже потом Ватник узнал, что артиллеристы сработали по плану, подбили первый танк в колонне, потом последний – как ещё с Афгана пошло.

Остальные машины сгрудились, из колонны превратившись в железное месиво. Пехота противника полезла наверх, пытаясь задушить орудия, но там не зря оцепление было из первой роты. Танки начали отстреливаться, пока вслепую, но попали в одно из орудий на склоне. Наши подбили ещё две машины врага.

Вот теперь Семенчук и скомандовал «огонь». И все эти «весели вбивци», прибывшие на развлекательную прогулку, грабить и пытать мятежников и сепаратистов, начали прыгать как блохи на сковородке.

Дмитрий никогда не видел блох, сравнивать тяжело, но на танец капель раскалённого масла над чугуном очень было похоже. Перекрёстным огнём с двух склонов выкосило почти всю колонну живой силы, вместе с их шевронами, песнями, нахлобученицами и славой славных. Кадровая часть противника залегла, пытаясь, хоть и без особого успеха, отстреливаться, держать оборону внизу распадка, а эти метались умирающими зайцами.

Туда им и дорога, настоящих зайцев – и тех больше жаль.

Но нашлись у нахлов и умные люди, поняли, что внизу смерть без вариантов, рванули наверх, пытаясь задавить прежде всего пулемётчиков. Тут уже форменная свалка в кустах началась, Дрона легко ранило, оцарапало пулей плечо. Автоматы, и так перегретые на солнце, горячие, от стрельбы накалились. Были бы не «калаши», а хвалёные М-16, вообще бы отказали.

Патроны заканчивались, а нахлы всё лезли снизу. Людей у них раза в три больше, чем в батальоне ополчения, попытались пройти и… не прошли. Отбросили их, смяли, кого в кустах и положили, кого заставили отступить к дороге.

Одну нашу батарею танковые орудия смели начисто, вторая огрызалась как могла. Три орудия против четырёх танков – остальные горели на дороге, мёртвыми слонами раскинув орудия, чадили, клубами дыма мешая и своим, и чужим.

– Командир, Горло…

А что Горло?

Сходил паренёк в свою последнюю разведку. Стрелял из засады до последнего, но лотерея на войне такая, сложная. Старуха с косой, которая её проводит, на возраст не смотрит. Жить бы да жить ещё, найти после войны свою любимую Элину, взять в руки – грубые, непослушные, гитару, и… Но нет.

Таранченко времени не терял, подогнал «грады» из Плясово и накрыл оставшиеся танки и живую силу ракетными залпами. Еле успел, потому что вторую артбатарею нахлы тоже успели уничтожить. Победа, конечно, но такая… Пиррова. Как есть. У противника остались две артиллерийские батареи, но начисто выбило бойцов и кончились танки, у нас – полегло не меньше двух третей батальона.

Ватник вытащил тело Горло из «зелёнки», погрузил вместе с Дроном в чудом уцелевший «уазик» разведвзвода – талант у бывшего охранника банка был его прятать в зелени, – и отвёз в Плясово-Коровье. Объехали горящие вражеские танки, машина кое-где подпрыгивала прямо на чужих трупах, но добрались. Похорон будет много. Очень много, но им своего надо проводить в последний путь честь по чести.

Самохвалов, с которым у Дмитрия не сложились отношения, погиб, прикрывая вторую артбатарею, ротные тоже остались лежать там. Из взводных уцелел только Петухов – страшный, грязный, из-за двух синяков под глазами похожий на жутковатого филина. Встретился взглядом с Ватником, зубы сжал, но не сказал ничего.

Вот как так? И человек – дерьмо, и предъявить нечего – герой, воевал. А что подрались по пьянке, ну так с кем не бывает. Синяки пройдут скоро.

В Плясово Дмитрий мельком видел Аллу – курила на крыльце. Щегольский шёлковый халат весь в крови, руки дрожат, на лице – застывшая маска смерти, серый гипс боли, чумной доктор и рядом не сидел со своим клювом.

Ватник не стал останавливаться, поехали сразу в расположение взвода. Оказалось, Трифон получил приказ от Таранченко напрямую – с Ватником связи тогда не было, и ребята воевали в пешем строю, как простая пехота. Было их четырнадцать, осталось пятеро.

Дмитрий вытер потное лицо. Он надеялся, что хотя бы остальные живы, что только Горло… Но так-то верно, каждый человек был на счету. На вес даже не золота – этой щедро политой кровью земли. Русской кровью. Песмарийской, украинской, молдавской, еврейской, греческой, белорусской и польской – кто здесь только ни жил.

Кто только не воевал.

Но мы эту землю отдавать не собираемся, выкусите! Даже если дурные политики проводят границы по сердцам людей, делят сферы влияния и качают ресурсы. Они, политики, приходят и уходят, а земля остаётся, и люди на ней остаются, пока всех не убьют, или – как вон сербов из Косова и Метохии – не прогонят чужими штыками.

Но пустой земля не останется, так не бывает.

Батальону был дан приказ возвращаться в Кавино на переформирование.

По-русски говоря, на создание новой части – от этой почти ничего не осталось. Медсанчасть перевезли вместе с ранеными – Алла спасла, кого могла, не спала трое суток, требовала лекарств и помощи врачами из наркомата здравоохранения, просила, угрожала, плакала и снова возвращалась к тем, кто выжил. И – её усилиями – проживёт ещё немного.

Вернулся домой и Дмитрий. Надолго ли…

10. Интересное предложение

Кавинская Республика, Кавино,

спустя неделю

Кавино стало странным городом.

Нет, дома и люди на месте, легковых машин, правда, маловато – зато танки и БТР встречались чаще автобусов. Странность была в людях: население столицы Республики словно раскололось на три неравные части. Ополченцы, народная милиция, казаки, нет-нет, да мелькавшие сотрудники контрразведки со стилизованным факелом на шевронах – это люди служивые, здесь всё понятно. Они – уставшие, замотанные, многие только что с позиций, но с огнём в глазах: враг не пройдёт.

Работяги, гражданское население, пенсионеры в очередях за продуктами у магазинов и прямо у фур гуманитарной помощи из России – пошли уже конвои, пошли, храни Господь власти Восточного соседа и всех неравнодушных её жителей.

А третья часть – неведомо откуда выпрыгнувшие богатеи, золотая молодёжь обоих полов, спекулянты и завсегдатаи ночных клубов. Пена непонятного кипучего веселья. Самая малочисленная и самая странная часть кавинцев, раздражавшая посиделками на верандах ресторанов и ездой на джипах колоннами, пока люди вокруг собирали последние копейки на буханку хлеба.

Денег, кстати, в городе ходила масса, как во время гражданской войны век назад: песмарийские срибники, российские рубли, доллары, евро, слабо понятные лари и леи от грузинских и молдавских недальних соседей.

У золотой молодёжи были в основном доллары, даже цены в казино и самых крутых ресторанах указывали именно в них, стыдливо и мелко дописывая внизу «в рублях – по курсу Казначейства КР», да и то потому, что их обязали отдельным приказом Бунчука.

Фантасмагория, если вдуматься: город под обстрелом, с юго-запада войска нахлов подошли почти вплотную к городу, первым делом стерев артиллерией с лица земли аэропорт «Древляны» и патронный завод, люди гибнут от снарядов, люди сидят по подвалам, спасаясь от падающей сверху смерти – и тут же залитые неоном казино: у Бычи и Завойского дела должны были идти прекрасно, лениво смеющиеся девочки в мини и бритые наголо, с толстыми цепями на бычьих шеях, братки.

Глухая канонада и хлопки пробок недешёвого шампанского.

– Товарищ Разин, есть мнение перевести вас в разведбат бригады ополчения. Человек вы боевой, майор Таранченко рассказывал, от вас больше толка будет здесь, чем при защите дальних рубежей Республики. – Заместитель наркома обороны Венич, сменивший погибшего Лещёва, вызвал начальника разведбата и передал Дмитрия, можно сказать, с рук на руки. Возражений не было.

Мнение есть… Всё решается непонятно кем. Удержимся если, эти же люди через десять лет забронзовеют, начнут друг другу ордена вручать на юбилеи. Что ж за традиция такая дурацкая, власть и народ мгновенно разделяются и чем дальше – тем пропасть шире.

Но Ватник отучился возражать.

После Плясово-Коровье и адской мясорубки в предгорьях он чуть говорить не разучился: оттаивал только со Светочкой, да ещё ночами с женой. Иногда. Изредка. Так уж получалось: один раз пришёл домой, сел на пуфик в прихожей, стянул один ботинок, да так и уснул, сгорбившись над вторым.

Но жив. Вроде бы здоров. Готов воевать дальше. А что Таранченко майора дали – это верно, это заслуженно.

– Первая и главная задача, – сказал по дороге комбат, хмурый, из кадровых военных базы, по фамилии Васин с позывным «Говорун», – сбор точной информации о противнике. Готовится, как они по телевизору вещают, последнее и решительное наступление. Окончательное решение кавинского вопроса. Точечная разведка беспилотниками производится с обеих сторон, что мы успеваем сбить – сбиваем, они аналогично. Но у нас пространство для манёвра войск невелико, юго-запад Республики мы уже потеряли, на западе… Вы же только что из Плясово-Коровье? Ну вот, сами всё видели. С той стороны постараемся не пустить, но и контратака маловероятна. Нет сил для этого. На севере Россия, на востоке – Зареченская республика. Наши братья по оружию, но… Есть определённые разногласия, до объединения дело так и не дошло.

– Так точно, товарищ майор! – решил немного сократить политинформацию Ватник. – Давайте к непосредственным задачам, если можно. Я очень хотел домой заехать, ненадолго. Надо отцу продукты завезти.

– Хромает у вас дисциплина, товарищ Разин, – пожевав губами, сказал Васин. – Перебиваете старшего по званию, непосредственного командира… Алексеев из-за этого от вас избавился?

– Виноват! Не могу знать, – совершенно по-уставному откликнулся Дмитрий. Он вёл машину, как ему и велел комбат, поэтому изобразить повышенное внимание к дороге было парой пустяков.

Помолчали, пока потёртый «уазик» свернул на Речной бульвар, пересёк мост – лакомый кусок для орудий нахлов, но от обстрелов пока пострадавший несильно. Выехали в Замостье, путь лежал в частный сектор, старую застройку Кавино: расположение разведбата было именно там, в стоявших рядом двух общежитиях патронного завода. Сам завод раздолбали от души, а вот здания уцелели.

Перебивает… Сам же разрешил мотнуться домой на пару часов после заселения, вещи взять. Но спорить Ватник не стал: рулил себе дальше.

– Ситуация такая ещё. Контрразведка, ну, служба безопасности Республики, конечно, вовсю работает с агентами нахлов. Но и нам приходится вмешиваться. К каждому новому командиру повышенное внимание, имейте в виду, у нас есть секретные сведения, за ними идёт охота. В случае появления малейшего интереса к вашей службе со стороны внезапно объявившихся довоенных друзей, радостных одноклассников и прочих давно забытых тётушек откуда-нибудь из Траная докладывать немедленно, лично мне.

Частный сектор проскочили быстро, второй «уаз», личка комбата, висел на хвосте как привязанный. Хороший там водитель, резкий.

– Так точно! – на мгновение оторвал взгляд от дороги Ватник. Здесь имитировать ничего и не надо было: и так четверть века не чиненный асфальт теперь был изрыт воронками попаданий нахлов. Когда садили по патронному, все окрестности перепахали. – Лично вам.

– Мить, – совершенно отечески сказал комбат, хотя разница между ними в возрасте была лет десять. – Кончай дуться, ко мне на «ты» можно, к тебе, надеюсь, тоже. Позывной у меня «Говорун».

– Так точно, я запомнил.

– Ну вот… Нам не выяснять, у кого яйца толще надо, а дело делать. Общественное дело. В курсе, откуда слово «республика» пошло?

Ватник кивнул. Как бы между двумя ямами проскочить и не перевернуться…

– В курсе, товарищ комбат. Из Древнего Рима. Служу Республике!

– Вот и молодец, что знаешь. Короче, служим, Ватник.

Вон и общаги патронного – две серые унылые пятиэтажки, без балконов, но длиннее стандартных «хрущёвок» раза в два – по десять подъездов, не иначе. В той, прошлой, жизни в этих краях Дмитрий бывал раза два-три, да и то по юности. То ли пили где-то здесь у случайных друзей, то ли девушку провожал – еще до армии. И не вспомнить.

Здесь близкая война чувствовалась куда лучше, чем в центре – сгоревшие дома, мимо которых две машины пронеслись, не сбавляя скорости, чёрные развалины патронного завод слева, обугленные корпуса, словно обломанные посередине спички труб. Да и в сами общаги попадало не раз: вон куски стены выбиты, окна кое-где просто плёнкой затянуты вместо стёкол. Сюда бы этих, с шампанским…

– Паркуйся вон там, не у подъезда, а под навесом, – скомандовал Свист. – Хорошо водишь, кстати, стаж приличный?

– Со срочной, тринадцать лет. Всё время за рулём, – откликнулся Ватник.

В свой взвод он забрал Дрона и прибившегося к ополчению за эти дни Шлёму. С остальными познакомился уже здесь. Крепкие ребята, деловые. Почему-то особенно приятно, что совсем пацанов не было – когда Дмитрий вспоминал Горло, смотревшего в небо остановившимися голубыми глазами, там, в «зелёнке» под Плясово, – дышать тяжело становилось. Алихан здесь только молодой, остальные старше.

– Задача у нас одна: максимум информации о противнике. Для этого, как и раньше, выезжаем точечно, на опорные пункты, на позиции. Где местных расспрашиваем, многие так и ходят туда-сюда, война войной, а торгуют, да и родня везде. Где пленных берём, но аккуратно, с умом. Прихватить бойца или кого из «вбивцев» несложно, но они и не знают ни хрена. Офицеры нужны. Плюс здесь по Кавино работаем, не наступая на ноги СБ, конечно.

– Не наше, вроде, дело – в городе-то… – протянул Ворон. Его Ватник отметил для себя особо: бывший задержанный за воровство, отпущенный по амнистии из городского СИЗО в начале событий, парень был смел, но… Вот эти его сомнения всю дорогу покоя не давали. Комбат тоже, знакомя со списком бойцов, советовал присматривать.

Это ко всем, имевшим в мирное время проблемы с законом, относилось. Не то, чтобы недоверие – люди воюют на нашей стороне, и воюют отлично, но на всякий случай.

– Знаешь, Ворон, – задушевно ответил Дмитрий. – У нас фронт везде сейчас. Иной раз посреди семьи проходит, куда ж деваться.

Отец так и не разговаривал с ним. В квартиру не пускал.

Совсем сдал Василий Иванович, неделю назад лекарства его сердечные кончились, так Маринка весь город обегала, всех знакомых подняла. Еле нашла, купила втридорога и с запасом – Бог знает, как дальше обернётся, а он даже спасибо не сказал. Забрал на пороге и дверь захлопнул. Нарочно громко, чтобы на весь подъезд грохнуло.

– Так точно, командир, – отозвались бойцы. У многих местных в глазах было понимание, не один он, Ватник, с такой роднёй. Да что тихие безобидные патриоты – у Селезенко брат на той стороне воюет, кадровый офицер. По душам граница прошла, так вот.

Кроме своих, кавинских, много людей было из области, из Зареченска. Приезжие попадались, с резким восточным выговором – там и Москва, и Питер, и с Урала и даже сибирские ребята. Иностранцы – в основном сербы, один чех и двое абхазцев: эти ещё у себя повоевать успели, в годах оба, колоритные, с кинжалами.

Разные люди, а спроси, за что воюют – все одно говорят. За Россию.

Через неделю и пару рейдов – один на позиции в пяти километрах от Кавино, второй – по самому городу, сигнал был о схроне и группе нахлов в частном секторе, не подтвердился, – притёрлись друг к другу. Сработались.

Даже Шлёма, над которым откровенно посмеивались первые дни, после мастер-класса по обращению со взрывчаткой стал своим. Понятно, что пожилой ювелир пяткой челюсти сворачивать не мог, но у всех свои знания и умения. А стрелял, кстати, до сих пор отлично, несмотря на не вполне орлиное зрение: возраст всё-таки.

С оружием и боеприпасами было непросто.

Начальные запасы, со складов военной базы и склада госрезерва – пригодился-таки, а там всего было много – как-то иссякли. Но начали подвозить новое: ящики без маркировки, что, откуда? Кто говорил, что сами нахлы охотно продают, кто кивал головой на Восток, а там – кто его знает. Но появлялось. Иногда привозили «спонсоры» – так прозвали неразговорчивых мужиков на своих машинах с российскими номерами. Сориентируют такого в наркомате обороны, куда нужнее, дадут проводника по непростым кавинским закоулкам, приедет – а в пижонском «икс-шесть» или «крузаке» гранатомёты рядами. Или АКМ в ассортименте. Или гранаты ящиками.

Где взял? А никто и не спрашивал. Где взял, там больше нет.

«Октавию» Дмитрий перегнал сюда же, в расположение разведбата. «Уазик» – это на выезд хорошо, а по городу всю задницу отобьёшь, такая уж машинка. Специфическая. Заточенная на перемещение где угодно, но комфорта не сулившая.

Быча позвонил через девять дней с начала службы в разведбате. Странно вежливый, первым делом зачем-то рассказал, что поцапался с Завойским. Информация сейчас для Разина была как с другой планеты: на Юпитере вновь обнаружен газовый вихрь, а Луна в Водолее, примерно так. По степени важности и нужности смело можно поставить знак равенства. Но дальше было интереснее – Виталик помялся, похрюкал в трубку по своему обыкновению, и предложил Дмитрию встретиться.

– Быча, я служу, если ты не заметил. Водку жрать некогда, извини уж. Да и сил нет на выпить-закусить, с ног все валимся.

– Мить, ну тут это… Короче, люди есть. А у них предложение интересное. Приезжай в «Сапфир» часикам к восьми вечера, перетрём. Там с людей… деньги нормальные можно снять. Тебе ж не помешают, знаю я ваши доходы, наслышан.

Ватник задумался. Ненадолго, чтобы не держать паузу. Быча. Люди. Деньги. А ведь очень и очень перспективно, если то, что он подумал.

– Лады, буду. Но стол с тебя, доходы у нас и правда… Не зажируешь.

– Не вопрос, Митька, не вопрос! – заметно обрадовался друг. – В лучшем виде всё будет!

На том и порешили. Но дальнейшие действия Дмитрия изрядно бы удивили Виталика, если бы он всё увидел. Да и не его одного. Комвзвода собрал у себя в комнате, – бывший буфет, место для совещаний было, – с десяток бойцов и поставил боевую задачу.

– Мужики, «Сапфир» все знают? Ну, кабак на проспекте Революции? Ага, отлично. Смотрите, как всё интересно: позвал меня на встречу мой друг детства, он бандит и коммерсант, как оно обычно бывает, одновременно. Сулит денег от неких людей. Очень я подозреваю, что ищут наши приятели с нахлобученицах выход на секретные планы обороны Кавино. Я по долгу службы с картами знаком, тут они не ошиблись. В общем… Операция «Коробочка». Дрон и Ворон в кафе напротив, есть там такая «Вазочка», Шлёма в машине, «уазик» внимания не привлечёт. Север, Алихан и Геша – продумайте, как на улице расположиться, чтобы не привлекать внимания. Все по гражданке только, если в камуфле – снимите погоны и шевроны. Я так думаю, клюнет кто-то из серьёзных агентов на возможность пообщаться за рюмкой чая, его брать надо. Вопросы есть?

– Таки да. Может, всё же сообщить в СБКР? – уточнил Шлёма, глядя своими грустными большими глазами.

– Я Васину… Говоруну сообщу, но сам к Алексееву ни ногой. Не очень-то я ему доверяю.

Бойцы притихли.

Да, с гражданской контрразведкой было как-то неладно. Созданная ловить шпионов и диверсантов, служба элегантно скинула эти функции военным, а сама занималась чем угодно, кроме прямых обязанностей. Трясла предпринимателей. Проводила бесконечные учёбы. Ловила людей, явно непричастных к шпионажу, но методично выбивала из них признания.

Жители жаловались, но… Бунчук, которому СБ и подчинялась, верил Звягину, а тот бесконечно доверял Алексееву, прослужив с ним вместе десяток лет. Такой вот замкнутый круг. К тому же, злые языки поговаривали, что на Алексееве завязаны серьёзные бизнес-интересы, а чтобы никто и близко не подходил – и некие связи с Россией.

Такой вот незаменимый человек получился. Но Дмитрий-то прекрасно помнил, как и из-за чего его уволили из СБ. А расследовать что-то всерьёз было невозможно: военные и безопасники друг другу не подчинялись.

«Сапфир» блистал огнями. По жаркой южной поре, большая часть столиков была вынесена на веранду, хоть как-то обдуваемой ветерком с реки. В главном зале, несмотря на тихий шелест кондиционеров, почти никого не было. Зато здесь, под полотняными навесами, собралась масса людей, в основном из тех самых скоробогачей и подозрительной золотой молодёжи.

Дмитрий, одетый по случаю встречи в лучший летний костюм, полотняный, слегка мятый, чтобы подчеркнуть дорогое льняное происхождение, появился на ступенях в четверть девятого. Если сильно нужен – подождут, показывать своё нетерпение увидеть людей с «интересным предложением» не стоило.

– Свободных мест нет, – сообщил ленивый охранник, с одной стороны оценив, что клиент перспективный, с другой – не узнав в лицо: не постоянный посетитель. Возможно, вопрос решался российской пятисоткой, но Ватнику это было не нужно:

– Ожидают, не заслоняй проход.

Быча в компании средних лет господина с неславянским лошадиным лицом и девушки-блондинки – отменная фигура, кстати, обратил внимание Ватник, – сидел за одним из боковых столиков, с видом на парк и тёмную полосу реки. Дмитрию место не понравилось. Нет, там хорошо, сквозняк и довольно далеко от эстрады, на которой выкаблучивались музыканты, оглашая окрестности свежим хитом на английском с чудовищным песмарийским акцентом.

Дело было в другом: перепрыгни кто-то из них через низкое ограждение, кинься в кусты – и всё. Там можно всем взводом ловить без надежд на успех. А господин на вид был довольно спортивен, не говоря уже о девушке.

– Дмитрий, – коротко сообщил он собравшимся, садясь на свободный стул.

Быча, привычно блеснув рукояткой пистолета подмышкой, наклонился и пожал ему руку:

– Это Том. – Господин кивнул. – И Божена.

Девушка даже не улыбнулась, не говоря уж о кивках или какой-то иной реакции. Красивая, как многие полячки в молодости, но какая-то… обмороженная.

– Сейчас принесут лёгкие закуски и шампанское. А нам водочки! – потёр руки Быча, словно предвкушал этот ужин не меньше месяца. Играет, неумело играет, решил Ватник. И очень волнуется, что другу вообще несвойственно.

– Что за мужской шовинизм, – с неуловимым акцентом, но очень чисто, по-русски сказала Божена, – мне не нужно шампанское. Виски. Если здесь есть, «Гленморанджи» или «Балвини».

– Конечно, конечно! – вскинулся Быча. Замахал руками, обращая на себя внимание официанта. Не преуспел, поэтому вскочил и едва не побежал тому навстречу.

– А вы – другой, – внезапно сказал Том. – Не как ваш друг.

Дмитрию эта пара активно не нравилась.

Нет, понятно, что иностранцы, те люди, которые Кавинскую республику, да и всю Россию предпочли бы видеть в руинах и на коленях. Дело не только в этом: именно эти двое казались ему опасными. Двумя гремучими змеями в хороших костюмах.

– Все мы разные… – философски заметил Ватник. Краем глаза он видел Севера и Гешу, вон они, за ограждением и наискосок, изображают двух встретившихся на тротуаре старинных приятелей. – Минеральной воды, пока Виталий ищет виски?

Том кивнул, а его спутница промолчала, упор разглядывая Дмитрия. Ватник заметил в её глазах какую-то странную смесь пренебрежения, лёгкого интереса и торжества. Уверенности, что мир лежит у её ног. Ну-ну, это заблуждение многих подвело.

– Десять тысяч долларов, – сказала Божена, отпив налитой-таки ей минералки. Всего глоток, словно сделав одолжение. – Вы погасите кредит за «шкоду» и ещё останется на приличную школу для… Светочки. Лучше, если не в этой помойке, а где-нибудь в Хориве.

Имя дочери почему-то прозвучало неприятно. Скользко и больно, словно Дмитрий схватил медузу, а она обожгла ему руку своими щупальцами.

– А взамен?

– Вы же взрослый человек, Дмитрий, – подхватил Том, взглядом остановив почти бежавшего обратно к столику Бычу. Тот согласно кивнул и сел за другой, где вовсю гуляла явно знакомая ему компания. С пьяным смехом и громким обсуждением какого-то Зямы. – Хорошие деньги за хорошую работу. Нам нужна копия карты укреплений Кавино, вся дислокация. И планы обороны в случае наступления наших песмарийских друзей.

– В наркомате никого купить не смогли? – уточнил Ватник. Так, оружия у них нет, если только в сумочке Божены. Надо брать. Сам он тоже был безоружен, только включенный диктофон в телефоне исправно писал в кармане весь разговор.

– Они там какие-то… Как у вас говорят? Упоротые. – Откликнулся Том, скривившись. Почти плачущее лошадиное лицо выглядело особенно неприятным, эдакий Камбербетч на похоронах любимого хомяка. – Нет, открою карты: источник там не смогли найти.

– Я так думаю, вас обоихстоит задержать и расспросить подробнее, – сказал Дмитрий и махнул рукой. Север, Геша и вынырнувший из темноты под фонарь Алихан двинулись ко входу в «Сапфир», доставая пистолеты.

Божена посмотрела в их сторону и пожала плечами:

– Вы на прицеле снайпера, дорогой разведчик. Кажется, пора вас убрать с доски, неудачная вы фигура. Не офицер, не ладья и уж никак не ферзь. Мерзкая пешка!

Том скрестил руки на груди. Странный, какой-то манерный жест – или тоже сигнал тому самому снайперу? Дмитрий не знал, как быть. Никак. Ждать ребят и задерживать парочку этих тварей, не на пол же падать, сдёргивая скатерть. Не дождутся.

Божена удивлённо глянула на напарника – хоть какие-то чувства на холёном лице, надо же! – и произнесла:

– Зря, Том. Очень зря. Мне не нравится этот парень.

– Я старший, мне и решать. Он ещё может быть полезен.

Последняя папа фраз была на английском, который Ватник хоть и с трудом, но понял. Разобрал. Уловил смысл.

– Всем оставаться на местах! Служба безопасности!

Это ещё что за чудеса: к столику, расталкивая оторопевших официантов, бежали люди в камуфляже с факельными шевронами. Позади важно шагал Алексеев, без оружия, но не менее опасный от этого. Оружия в руках его группы захвата и так хватало. Том и Божена застыли на месте, приподнявшегося было из-за стола Дмитрия силой усадили назад. Трое его бойцов, появившиеся в дверях «Сапфира», оценили обстановку и спрятали пистолеты.

– А что? О-о-очень интересная компания… – протянул Казимир Ильич в наступившей тишине: музыканты побросали гитары и подняли руки под наведенным автоматом одного из безопасников, здоровенного, в черной балаклаве: одни глаза видно. Зуб, похоже.

– Попытка вербовки, товарищ Алексеев. Я записал на запасной телефон всю беседу, – доложил Ватник. Невовремя его принесло, теперь снайпер успеет уйти. Но ладно, одно дело делаем, общее.

– Подозрительный ты, Разин, тип… Ох и подозрительный! Давай трубку с записью и свободен. Задержание производит СБКР.

– Говорун? Ватник на связи. Докладываю… А, всё уже знаешь. Мои не успели подойти, Алексеев вмешался. Как это отпустили?! – Дмитрий орал в голос. – Как? Документы в порядке? Да они меня вербовали, я же записал всё на телефон. То есть как – первый раз слышишь? Да он вражина хуже этих америкосов, этот Казимир! Клянусь! Бунчуку идти доказывать?.. Ну да, с пустыми руками… Молчу. Сижу. Есть…

Разин опустил руку с телефоном и невидяще уставился в ободранную штукатурку на стене бывшего буфета. На его крики сбежались бойцы, стояли теперь полукругом, но спрашивать что-либо не рисковали.

– Вот суки… – выдохнул Дмитрий.

Мучительно хотелось напиться и выпасть хоть на день из этого перевёрнутого мира, в котором совсем недавно всё было так просто.

11. Сука и герой

Кавинская Республика, Кавино,

той же ночью

Разин гнал «октавию» по ночным улицам Кавино. Плевать, что иногда попадались воронки – городские службы старались заделать их битумом с НПЗ, но не успевали, – сердце требовало скорости.

Как раньше.

Как задолго до войны.

«…знать, у бойкого народа ты могла только родиться, в той земле, что не любит шутить, а ровнем-гладнем разметнулась на полсвета, да и ступай считать версты, пока не зарябит тебе в очи…»

Дмитрий никогда особо не пил, брезгливо относился к расширяющим сознание веществам, поэтому накопленный негатив выпускался на загородных трассах. Сто пятьдесят в час – само по себе губка для впитывания неприятностей. Сто восемьдесят – экспресс-очистка. С рождением Светочки, правда, гонять перестал. Осознал, что есть человек, который пока не решает за себя, за которого головой отвечаешь именно ты. Даже шуструю двухдверную «селику», огненно-красный болид для ночного полёта от себя, сменил скучный семейный лифтбэк. Нарочно серого цвета, чтобы не было даже мысли. Нарочно без усилителя и огромных колонок в багажнике. Чтобы не было искушения…

Взвизгнул тормозами, входя в поворот возле дома – плевать, постоит ночь под окнами, сил нет отгонять на стоянку, искать сторожа и о чём-то разговаривать.

Поднялся на второй этаж, стараясь не шуметь, не брякнуть автоматом о железные соседские двери – он уже переоделся в расположении из пижонского летнего костюма в привычный камуфляж, взял оружие. Открыл свою дверь почти беззвучно: полночь на часах, не время кричать с порога, что вернулся. В дочкиной комнате и их с Мариной спальне было темно, а вот в гостиной светился телевизор. Жена не спит?

Не спит. Маринка забралась с ногами на диван, свернулась клубком. Перед ней тарелка персиков, бокал на полу рядом с чем-то тёмным. В приоткрытую балконную дверь, то приподнимая тонкую штору, то опуская её, долетал тёплый ночной ветерок.

– Я слышала, как ты приехал…

– Да, любимая. Не стал ночевать в батальоне, хотелось проехаться. Хотелось тебя увидеть.

– Ты ж там начальник какой-то, мог бы и каждый вечер приезжать. – Марина потянулась, нажала кнопку на пульте. И так шёпотом бубнивший что-то телевизор стал совсем немым, просто большим ночником, на экране которого жили своей придуманной жизнью искусственные люди.

– Мог бы, – не стал спорить Дмитрий. – Но у меня больше половины взвода – кавинские, они с меня пример будут брать. А если тревога, где и кого срочно собирать? Не армия получится, а цирк какой-то. Потому и живём в казармах.

Маринка вздохнула, ничего не сказав в ответ.

Села на диване, сдвинув пачку каких-то раскрашенных листов. Дмитрий глянул и только сейчас обратил внимание: они были везде, Светочкины рисунки. На полу, на тумбочках, даже на подоконнике, где их вместе со шторой вяло шевелил ветер. Взял пару наугад, посмотрел: везде они – Дмитрий, Марина и Света. Взявшись за руки, идут то по парку – вон угадываются кованые фигуры, что-то трёхголовое и зелёное, – то явно на морском пляже. Прошлое лето. Нереально синяя вода, кружок жёлтого солнца, убегающее вдаль небо.

– Заметил, что ты везде с автоматом?

Так и есть. Даже на пляже та фигура, что изображала его самого, с ёжиком непослушных светлых волос, одета в пятнистый костюм, и держит в руках растопыренную штуковину. Грабли не грабли, веник не веник… Он везде тёмный; это плохо, говорят, когда на детских рисунках много мрачных красок.

– Заметил.

В телевизоре пошёл рекламный блок, комната осветилась ярче от всех этих клоунов-жевачки-гамбургеров-мобильников. Цветные пятна прыгали по стенам и бродили по полу, прямо по разбросанным листкам рисунков. Рекламу сменила политическая программа – причём песмарийская: увешанная чёрно-белыми знамёнами студия, державная загогулина на полу, гости дорогие – важные такие рыла, вон министр Широштан кулаком трясет, вот микрофон поднесли какому-то дураку в нахлобученице. Слава Богу, хоть без звука всё.

– Зачем ты смотришь эту дрянь? – поинтересовался Дмитрий.

– А что смотреть? «Голос Республики»? Как у нас всё хорошо, а станет ещё лучше? Лучше уж сериалы.

Теперь он промолчал. С каждым днём нарастала трещина в отношениях, углублялась, расширялась. Марина никогда не была сторонницей нахлов, сама первая смеялась над их придуманными символами и высосанными из пальца открытиями, подтверждавшими «древность и славу предков». Но и к России относилась прохладно – есть и есть.

Антарктида с пингвинами вон тоже есть, нам-то до неё что?

Вышел на балкон и посмотрел на тёмный двор, почти пустой – только три машины, да и то одна из них его собственная. Окна везде чёрные, пустые, хотя и рано ещё по довоенным меркам. Людей нет. Люди куда-то спрятались от сложностей жизни.

– Подвинься немного. – Марина вышла вслед за ним с пачкой сигарет и длинной узкой зажигалкой, умело закурила и молча выпустила струйку дыма, сразу унесённую ветром. Нашарила на полу пепельницу, брякнула ей о полку под окном.

Дмитрий смотрел на всё это в немом удивлении: жена не курила. Никогда, даже в куда более склонной к экспериментам юности. И курящих гоняла на улицу: нечего здесь, нечего!

– Удивился? Ну да, закурила… Поработай в продуктовом «Синюке» с утра до ночи, сам закуришь. Это тебе не по городу бегать с важным видом. От этого устаёшь. Вот и нужна какая-то разрядка, – она прочертила в темноте зигзаг тлеющим угольком сигареты.

– Удивился. Странно это как-то, сама же…

– А что – сама? Жизнь была нормальная, так и не нужно было. А теперь – хоть кури, хоть пей, итог один. Проиграем вашу игрушечную войну, всех посадят. И курящих, и нет.

Дмитрий вздохнул и решительно вынул из её пальцев сигарету, бросил её с балкона. На листьях кустов внизу рассыпался сноп искр и пропал. Марина ничего не сказала. Не стала спорить, не стала сопротивляться, так и стояла молча, приподняв руку, в которой теперь ничего не было.

– Я в одной книжке читал, – обняв жену и мягко, но неуклонно уводя её с балкона в квартиру, сказал Дмитрий, – что вся наша жизнь – это борьба двух богов. Бога печали и бога радости. И люди только для того, чтобы богам было куда вселиться. Кого выберут – тот и победил, ненадолго, но всерьёз. Совершенно нехристианская книга, но есть в этой легенде что-то. Есть. Пойдём искать бога радости, солнышко. А сигареты… Они не помогут.

Марина послушно пошла в спальню, а Дмитрий заглянул на секунду в детскую, прислушался к сонному сопению Светочки. Вздохнул и поспешил за женой, вместе прогонять бога печали.

Пистолет, рация и телефон остались валяться на тумбочке у кровати, для поиска бога радости от них мало толку.

Встали рано: Марина собиралась на работу, заспанная Светочка радостно взвизгнула, увидев ночевавшего дома отца и полезла обниматься. Дмитрий вдохнул запах её волос, неповторимый аромат детской безмятежности, но идиллию тут же сломал звонок.

Север, которого, вместе с ещё тремя бойцами, Ватник вчера перед отъездом направил проверить чердаки ближайших к «Сапфиру» домов, отчитался, что место засады снайпера, похоже, найдено. Понятно, что ни злодея, ни винтовки там давно не было, но пустые пакетики из-под сока, окурки довольно дорогих сигарет и очень уж неудобное для бомжей или просто случайной компании пацанов место они обнаружили под утро.

– Доложить в службу безопасности? Они, вроде, дело ведут… – спросил Север.

Дмитрий зло оскалился, испугав прыгавшую рядом Светочку – дочь чуть не заплакала:

– Нет. Никому ничего не сообщайте. Езжайте в расположение, отсыпайтесь. Я буду через час. Раньше никак.

Утро скомкалось, даже заботливо сваренный Маринкой кофе не радовал.

Светочка успокоилась: папа больше не делал страшное лицо, и щебетала о своих впечатлениях последних дней. О том, как соседи этажом выше куда-то уехали – столько нагрузили сверху на машину, что она у них стала похожа на мультяшный фургон, где про Фунтика. О том, как ходили вчера с мамой к дедушке, он ругался на что-то, но она не поняла. Не на неё, просто ругался.

Рассказы дочки прервал ещё один звонок. Дмитрий вполголоса выругался, глянув на экран: Быча. Этому-то чудаку что нужно, неужели будет ругаться за вчерашнее – сам подогнал двух шпионов, а Дмитрий ему виноват?

Но Виталик не ругался. Наоборот, был весел, что всего за пару тысяч откупился от задержания, сунул, мол, какому-то здоровяку, тот и отпустил. Пистолет официально оформлен, да и сам он не последний человек в Кавино, но всякое бывает. Отобьют для начала почки, а потом доказывай, что ты не верблюд.

Но звонил не поэтому: Завойский очень просил встретиться. И чтобы не было никаких напрягов, лучше сделать это за городом, на берегу Шыроки. Было там с детских лет всех троих друзей одно местечко, дикий пляж в паре километров от моста, вот его и предложил.

– И на кой чёрт я Генриху? А, впрочем, ладно. Пусть сам и расскажет, я не против.

Похоже, «есть мнение» и «серьёзные люди просили» обретает очертания, становясь насупленной физиономией Завойского. Вот и расспросим, на кой чёрт он постоянно лезет с устройством Разина в разные места.

Договорились на час дня. Место действительно пустынное, туда теперь даже одинокие рыбаки не заглядывают, река там мелкая. Зато подъездная дорога удобная, хоть и извилистая, кружащая по зарослям у реки причудливыми петлями. Дмитрий глянул на часы: половина восьмого, Маринка, чмокнув мужа и дочку, уже побежала на работу. Времени подготовиться к встрече – вагон.

А готовиться надо, если что, он и двумя сразу друзьям-бандитам не соперник, а они же ещё с телохранителями каждый. Иначе из дома не выходят.

Со Светочкой пришла посидеть соседка, баба Люся. Платили старушке немного, но регулярно, да она и сама привыкла к Светочке – своих-то ни детей, ни внуков. А Дмитрию с Мариной спокойнее, на весь день ребёнка одного в шесть лет оставлять страшновато.

– Пока, моя звёздочка! – обнял дочь Дмитрий. Попрощался с бабой Люсей и побежал вниз. Похоже, что вчерашняя охота на Тома и Божену, хоть и кончилась совершенно неудачно, привела ко второй серии. Вот и посмотрим её из первого ряда, только попкорном надо запастись. И другими благодарными зрителями, раз уж пошла такая история.

Без десяти час «октавия» Дмитрия неторопливо пробиралась по лесной дорожке, грунтовой, заросшей – из-за редких здесь автомобилей – пучками жёсткой травы. Спешить было незачем, да и ветки кустов, если газануть, стали бы не просто скользить по дверям машины, а превратились бы в смерть для краски. Очень уж прижимистые чехи сэкономили на двух вещах – шумоизоляции и толщине ЛКП. Но и не «лексус», конечно, не те деньги.

– Вечером, в двадцать ноль-ноль по московскому времени, будет организована пресс-конференция с участием иностранных журналистов. Глава Республики и члены народного совета отчитаются о достижениях Кавинской республики, народный комиссар обороны товарищ Звягин выступит с отдельным заявлением о расследовании зверств песмарийских военных в районах…

Дмитрий выключил радио.

Почему-то от победного голоса диктора, от звеневших в его интонациях счастья говорить в микрофон и какой-то детской гордости, было немного тошно. Хотя сама тема важная и выступления руководителей послушать надо. Обязательно. И лучше вместе с бойцами взвода.

Под колёсами зашуршала полоса неведомо откуда взявшегося здесь гравия, потом опять тишина, только шелест веток по дверям и боковым стёклам.

– Север – Ватнику. Мы на позиции. – Захрипела рация на сидении. Одной рукой удерживая прыгающий на кочках руль, Дмитрий поднёс её к уху:

– Принято. Объекты?

– Две машины, четыре человека. Все вооружены. Вокруг никого.

– Принято. По плану. Конец связи.

Дрон и Геша уже отчитались. По крайней мере, не упустят дорогих друзей, если что-то пойдёт не так. Васину Дмитрий решил вообще ничего не говорить, опять позовёт Алексеева и разговор превратится в никому ненужное задержание и – понятное дело – отпускание на свободу обоих бандитов.

Хватит уже, надо разобраться самому.

Солидная морда «октавии» раздвинула кусты. Медленно, не делая не то что резких – вообще каких-либо ненужных движений, Дмитрий припарковался рядом с тушами двух джипов – BMW Бычи и серебристого «лексуса» Завойского. Хорошо живут товарищи преступники, и ведь не в кредит, небось, куплены.

Тельники обоих друзей, те же два шкафообразных хмурых мужика, которых Дмитрий видел неоднократно, расположились с двух сторон поляны, выходившей узким песчаным языком к реке. Судя по старым, полузаросшим травой кострищам, здесь и правда никто давно не появлялся, но бдительности телохранителей это не мешало. Оба с автоматами, ну да, дружеская встреча же… Впереди, за сотней метров реки, виднелся правый берег, а с этой стороны у самой воды стояли Быча и Завойский.

За километр можно узнать обоих, по фигурам.

Ватник хмыкнул, покосился на автомат между сидениями, но решил с собой не брать. Найдутся и без него трещотки, ему важнее головой поработать. Однако кобуру на поясе расстегнул. Голова головой, а увесистый «глок», подаренный Алексеевым в первые дни работы в контрразведке, да так и оставшийся на память, пусть будет под рукой. Табельный ПМ он тогда сдал, строго по приказу, вместе с удостоверением, а о «глоке» речи не шло.

– Здорово, пацаны! Как погода, как рыбалка? – с наигранным весельем в голосе, поинтересовался он у друзей. Быча осклабился, радостно протянул руку, а вот Генрих словно не заметил его приезда. Как стоял, глядя на реку, так и застыл, руки в карманы. Столбиком. Не хотелось бы обижать – сусликом.

– Всё ништяк, Мить! Солнышко лучистое улыбнулось весело.

– А ты, Генрих Фридрихович, что как неродной? – пошёл в атаку Ватник. – Сам же просил приехать, вот он я. Скажи «здра-ав-ствуйте» дяде.

Завойский повернулся, зло глянул на Дмитрия. На ухоженном благообразном лице под глазом расплывался уродливой кляксой довольно свежий синяк. Зрачки чёрные, расширенные почти до краёв радужки. Страшно выглядел Генрих, не отнять.

Но и Дмитрий не особо пугливый.

– Ох ты ж как! – крякнул Разин. – Кто это тебя попотчевал? Куда смотрела охрана?! Генрих, ты совсем не бережёшь себя, это плохо.

– Сука ты, Митька! Ты чего наделал? Ты на хрена хвост из СБ в ресторан приволок? Мне Божена ночью чуть шею не свернула из-за тебя, гадёныша!

Ох, какие интимные у них отношения… Но сам виноват, думай, с кем общаться.

– Генрих, давай-ка точки над «ё» расставим. Я тебе ничего не должен, Быче тоже. Поступаю, как считаю нужным.

– Я из-за тебя попал на большие деньги, Разин. И ты мне их отдашь, понял? – Завойский вытащил из кармана маленький пистолет. Несмотря на размеры, игрушка выглядела вполне смертоносной, а стрелял Генрих отлично.

Дмитрию стало неуютно. И броник не надел, да и… Не помог бы он здесь. От пули в лоб защиты пока не изобрели.

– Кончай стволом размахивать! О чём речь, какие деньги?

– Большие, Митя, большие. Для тебя огромные. Даже если и свою, и отцовскую квартиру скинешь, а Маринку в гарем продашь – у тебя столько нет.

– Жену даже не упоминай, мудак, – разозлился Ватник. Разговор у них получался всё громче, вон и тельники подтянулись поближе, страхуя хозяев. – С каких щей я тебе что-то должен?

– Кстати, да, Генка, – вступился Быча. – Чтобы на Митьку деньги вешать – базара не было.

– Молчи, баран! – заорал Завойский. – Без меня так бы и ходил мелким бандосом, торпедой, ясно? Я – голова, мне и решать, кто кому и что должен.

Быча надулся, но промолчал. Была в этом правда, была.

– Короче, красавец. С тебя через неделю двести тонн зелёных, иначе башку прострелят ненароком. Война-то всё спишет.

– Да ну?

– Вот тебе и ну! Или карты эти секретные неси. Что там этим двоим надо было, я сам не в теме, они вчера сами должны были сказать.

Дмитрий расхохотался. Всё напряжение последних суток, весь нерв войны, натянутый в его душе за два месяца, дрожал сейчас и вибрировал. Если бы он начал спорить, торговаться, просить или угрожать – дело бы пошло по другой дороге, но он рассмеялся.

Завойский вскинул пистолет. Быча, до того топтавшийся рядом с ними, сделал шаг и оказался на линии огня:

– Генка, не дури! Сейчас всё…

Пистолет негромко бахнул, пацаны под новый год петардами под ноги бросаются – там и то хлопок громче. На ослепительно-белой майке Бычи, туго обтянувшей его грудь, расплылось алое пятно. Завойский выстрелил ещё раз, потом оттолкнул замершего на месте друга, отпихнул с дороги. «Глок» Ватника уже смотрел ему в лоб, но выстрелить Дмитрий не успел. Раздалось сразу несколько хлопков, потом трещотка короткой автоматной очереди.

Завойского откинуло назад, пистолет вылетел из пальцев, упал в траву, отсвечивая, словно позабытая кем-то игрушка.

– Падло ты, Генка… – прошептал в наступившей тишине Быча, суетливо ощупывая грудь, размазывая по себе кровь. Свою «беретту» он не доставал, да и не собирался, искренне пытаясь всё свести к разговорам. – Как есть падло.

И умер, так и оставшись с удивлённым, обиженным выражением на лице. Смерть только немного разгладила черты, смягчила их как могла.

Завойский заворочался, попытался встать на четвереньки, мотая головой, но Дмитрий прижал его ногой: лежи. Зря, наверное: тот и так уже кончался – вздрогнуло тело под берцем и как-то оплыло.

Одного из телохранителей положили наглухо, сразу, второй успел полоснуть по кустам, откуда открыли огонь. Неприцельно палил, ни в кого не попал. Этого ранили и сейчас деловито вязали Геша с Севером, избавив от такой опасной игрушки, как автомат.

– Командир, ты в порядке? – бросился к Ватнику Дрон. – Вы так стояли неудачно, я сразу этого лохматого не смог привалить.

– В порядке, – прошептал Дмитрий. – Всё в порядке.

Были два человека, знакомых, считай, с рождения, и нет их. Один едва его не убил, второй закрыл собой. Сделал шаг и закрыл, каким бы он ни был с другими злым и жестоким. Так вот бывает: сука и герой.

Он наклонился и пошарил в карманах Завойского, бесцеремонно переворачивая мёртвое тело с боку на бок. Нашёл телефон, приложил вялые, испачканные при падении пальцы к сенсору. Айфон мяукнул и разблокировал экран. Ватник пролистнул последние звонки: ага, вот Том – щёлкнул камерой своей трубки, запоминать сил не было, возиться с пересылкой контакта – тем более. Божена, судя по всему, записана как «Б.М.». Второй снимок. После этого размахнулся и выкинул трубку Генриха в воду – телефон ему больше ни к чему. Там, куда он попал, черти сами донесут всю нужную информацию, на словах и лишними дровами под котёл.

– Может, милицию вызвать? – не отставал Дрон.

– Не надо. Лишние объяснения это всё. Виталика… Ну, вон того, крупного, с собой заберём, похоронить надо по-человечески. Остальное пусть здесь так и останется. Хотя нет, нет! Не пусть. Гильзы подберите, трупы в машины суньте и спалите на хрен. Не заслуживают они ничего больше.

– А пленного куда? Лишний свидетель…

Дмитрий повернулся и посмотрел на связанного тельника, бледного из-за ранения, дрожащего, с брызгами пота на лбу:

– Свидетель чего? Не было тут ничего. Пустынное место. Правда, мужик? Обыщите его для начала.

Телохранитель задёргался как-то, особенно когда Дрон вытащил из кармана его куртки связку жетонов ополченцев на одной цепочке – такие выдавали каждому бойцу. И за каждой железкой стояла чья-то кончившаяся жизнь.

– Вот оно как… Скажи-ка, купил, небось? Сменял, да?

– Сам снял. С каждого – сам. Слава славным! – выкрикнул раненый. И в глазах лёд застывший, как будто гордился до сих пор, что убивал. И так бывает…

– Я или ты? – деловито спросил Геша. Без уточнений понятно было, о чём он.

– Сам давай. Именем Республики…

Ватник отвернулся. Сзади раздался выстрел, приказа о котором он только что дал. И грех на душу – его, его, ничей больше… Не Дрон же виноват в зачистке по всем правилам.

Помилуй нас всех, Господи.

В расположении было лучше, чем дома.

По крайней мере, не висела тревога, не надо было объяснять что-то жене, успокаивать, разруливать. Дмитрий сидел на скамейке у входа в общежитие, ставшее казармой, и кормил кошек. Их здесь целая банда была – кто из разрушенных частных домов, кто с не менее раздолбанной промзоны, где заодно с патронным заводом превратили в руины стекольную и швейную фабрики.

Особенно стекольщики-то чем нахлам помешали, вот интересно…

Север с Дроном уехали на кладбище, организовать похороны лежащего сейчас в морге Бычи. Родным бы сообщить, да некому: родители умерли уже, тётка была где-то в деревне под Транаем, но ни адреса, ничего. После войны расскажет, если сам доживёт.

Серый котик, поменьше остальных, но самый наглый, чуть не из руки вырвал кусочек колбасы, отбежал от остальных в сторону, и начал жадно рвать его зубами, урча от голода и злости на тех, кто пытался приблизиться.

– Митя… – Он поднял голову, вырвался из своих тяжёлых раздумий обо всём сразу и ни о чём конкретно. Перед ним стояла Алла. Сейчас на ней не было привычного белого халата – обычное платье, довольно скромное, туфли на низком каблуке. Военврач теребила крупные бусы алыми горошинами на шее, единственное заметное украшение. Потом опустила руки:

– А я тебя давно жду. Хотела увидеть, но сказали, ты на какой-то спецоперации. Всё секретно, всё срочно, ничего вам, Алла Борисовна, не скажем.

Она села рядом на скамейку, вплотную, опалив его жаром тела. Дмитрий молчал. Никого он сейчас не хотел видеть, и меньше всех – эту влюблённую женщину. Конечно, влюблённую, стала бы она просто так искать разведбат, ехать сюда, ждать его.

А ему не до любви сейчас – со смертью бы как-то договориться.

– Не хочешь говорить? Жалко… Пойду я тогда, раненый заждались. – Алла открыла сумочку, достала оттуда небольшой листок и вложила ему в руки: – К себе не приглашаю, госпиталь место такое, тяжёлое. Но если чайку попить вдруг соберёшься… Да что это я! Сама себе голову морочу. До свидания, Ватник.

Он проводил взглядом её до раскрашенной красными крестами «буханки», стоявшей в углу двора, перевёл глаза на листок. Нет, не листок – фотографию. Человек тридцать из того самого батальона в Плясово-Коровьем на фоне ещё целого ДК с флагом над входом, ещё до его приезда. Ещё все живы.

Сама Алла, Таранченко пузцом вперёд, тощий Самохвалов – даже здесь с кислым выражением лица. Вон Стёпка Горло выглядывает сбоку. Петухов, явно жмущийся поближе к своей пассии.

Лица.

Живые лица.

Ему вдруг показалось, что умерших будто обводит кто-то черной рамкой, цветные черты выгорают, становясь блёклыми, серыми, как на замытых дождями кладбищенских памятниках. Стирает из настоящего и будущего.

Фотография выпала из неловких пальцев и осенним листком упала под ноги. Пусть. Потом надо подобрать, а пока ещё ломтик колбасы – вон серый котейка кругами ходит, ждёт.

12. Смотрящий

– Я вам так скажу: есть мнение, и мы будем проводить его в жизнь.

Заместитель наркома обороны, Венич, с недавних пор курировавший деятельность разведки, поднял голову. На щеке, словно прилипший кусок верёвки, змеился шрам, делавший Венича страшнее, чем он был на самом деле. Хотя и без шрама полковник был далеко не ангел – воевал старый серб, начиная с Абхазии. Чудом выжил в боях за родную Югославию (как он сам говорил, до Дейтона, после, вместо), которой больше нет. Чечня, Южная Осетия в восьмом году, Донецк – в четырнадцатом-пятнадцатом. Везде бывал, и везде с правильной стороны.

Русский как родной, но слышен немного акцент. Когда – как сейчас – волновался.

– Что значит «мнение», Максим Александрович? Это позиция президента, Думы, спецслужб? Может быть, ваша лично?

Тот, к кому он обращался, сидел напротив за столом в кабинете замнаркома. Человек без особых примет, это одно из профессиональных качеств – не молодой, не старый, не здоровяк, но и не задохлик. Даже причёска такая: не наголо, как любили бриться ополченцы, но и не длинная, конечно.

Максим Александрович был с Востока, из бескрайних далей того самого соседа, у герба которого две головы. Это знали все, но при этом даже приблизительно не могли сказать, какую службу представляет, да и вообще – когда он появился в Кавино. Возник и всё, получив доступ в самые высокие кабинеты. Учитывая, что одновременно с ним возник довольно серьёзный поток помощи, от шприцев до танков, вопросы ему задавать было чревато.

При этом Максим Иванов был довольно вежлив. Это тоже деловое качество.

– Марко, мы же знакомы лет… десять?

– Двенадцать, – буркнул Венич.

– Ну вот видите, давно. Я когда-нибудь говорил лишнее?

Серб потёр шрам, даже не заметив своего движения, пригладил седые волосы:

– Не припомню. Но, Максим Александрович, Кавино – это же вариант как в Крыму: здесь большинство русских, объявленная независимость – просто первый шаг к присоединению. А вы… Я не о вас лично, обобщённо – вы не признаёте эту независимость! Я понимаю проблемы, которые возникнут…

– Марко, вы не владеете всей информацией. И не понимаете всех проблем, извините уж за резкость. Всё пока останется так. С Бунчуком у нас был долгий разговор, но он заранее одобрил все мои решения. Вообще все, потому что я – только рупор. Мегафон. Колонка, из которой идёт согласованное мнение.

Венич вздохнул и замолчал. Потом предложил позвать командиров разведбата.

– Мне есть смысл присутствовать? – Максим Александрович слегка нахмурился. Так, словно облако пробежало по безупречно выбритому мужественному лицу. Пробежало и скрылось.

– Так точно, считаю целесообразным.

Смотрящий за процессами в Кавинской республике кивнул и отсел в угол кабинета, как бы подчеркнув: ваши дела – это ваши дела. Но под нашим контролем.

В совещании участвовала вся верхушка военной разведки ополчения: разумеется, комбат Васин, командиры обеих рот, комвзводов. Людей в кабинет Венича набилось изрядно. Курить он запретил, что хоть немного, но оставило воздуха, да и окно было приоткрыто.

– Товарищи! Сейчас подойдёт Звягин, но могу начать и я сам, – сообщил всем Венич. – Начинается активная фаза боевых действий.

– Оборонительных действий, – негромко сказал Максим Александрович, но все его прекрасно услышали. – Не наступательных, хотелось бы подчеркнуть.

В поднявшемся шуме, где мата было больше, чем цензурных выражений, в кабинет зашёл Звягин и сел на пустой стул рядом с Веничем.

– Вы вообще кто?

– Какого хера – оборонительных?!

– Мужики, Республику сливают!

Максим Александрович привстал и сообщил, всё так же ровно и без эмоций, как и говорил до этого с замнаркома:

– Иванов моя фамилия. И это позиция… Восточного соседа. Никто никого не сливает, просто пока не готова… изменилась ситуация. Такие же совещания сейчас проводятся с руководством других боевых формирований.

Звягин встал, и поднявшийся гвалт моментально утих. Генерала знали. Генерала искренне уважали, особенно среди разведчиков: он и Венич были, пожалуй, единственными членами народного совета, которых постоянно видели на позициях. Под огнём и в самой гуще событий. Бунчук, как человек сугубо мирный, там не появлялся.

– Товарищи! Так всё и есть. После долгой проработки, наркомат принял поддержанное главой республики решение закрепиться на существующих позициях. В случае наступления нас ждут серьёзные сложности во взаимоотношениях с… Ну, вы понимаете. А это грозит прекращением поставок в республику массы важных товаров.

– Не понимаю! А если они пойдут в наступление, нам что – сдаться? – не выдержал Васин. Венич сочувственно глянул на него, но промолчал.

– Сдаваться никто не собирается! – твёрдо заявил Звягин. Снял, наконец, форменную кепку с кокардой республики, положил на стол рядом с собой. Не фуражка, конечно, как он привык, но пусть полежит: – Мы отработали несколько вариантов развития событий. Сил для полноценного контрнаступления нет, аэропорт разрушен артиллерией нахлов, да и нет у нас авиации, тем более, транспортной, для быстрой переброски войск. Зареченская республика, наши братья, сами держатся из последних сил. Нет у нас резервов для полноценной войны, мужики… Но Родину защитим, здесь без вариантов.

Кепка вернулась на голову, что означало – для тех, кто знал генерала, – что самое важное он сказал.

– Исходя из оперативно-тактических планов, – продолжил Венич, – принято решение о расширении и перераспределении функций разведбата. У службы безопасности свой фронт работ, так что, ребята, кроме нас некому. Выделяем спецназ. Выделяем аналог внутренних войск для охраны фильтрлагеря. Реорганизуем разведку как таковую с формированием диверсионных групп. Каждому командиру будет доведён в ближайшее время его функционал, людьми по мере возможности наркомат постарается усилить. Оружие, вроде, есть.

Не совещание, а танец под бомбами, подумал Ватник. Не наступать, менять функции, кинуть часть боевых ребят в лагерную охрану. Что следующее – всем шить белые флаги?

И поспорить сложно: оружие, боеприпасы, техника, чистое от песмарийской авиации небо почти с начала войны – понятно, кому всем обязаны. Понятно. Но пока за восточной границей комбинации крутят и компьютерными моделями балуются, здесь-то люди гибнут.

– При выполнении всех условий будет возможность проведения многосторонних переговоров. Международных переговоров. И прекращение огня, – веско добавил Иванов, глядя на командиров.

– Минск-три-с-половиной? Да нельзя с нахлами договориться, они ничего не выполнят, как и украинцы! – не выдержал один из командиров рот.

– Эрик, давай ещё и ты в политику лезть не будешь, – сорвался Звягин. – Дали приказ – работай! Можно подумать, мне это всё нравится. Никто не обещал полон рот шоколада.

Расходились с ощущением, что заставили потоптаться на могилах павших за независимость Кавино, но и генерал был прав: нравится не нравится, а приказ есть приказ.

Звягин, Венич и пересевший поближе к столу Максим Александрович остались одни. Марко закрыл окно, задёрнул штору, погрузив кабинет в полумрак.

– Люди недовольны… – сказал генерал. – Реорганизация-то ладно, но вот чисто оборонительная позиция никому не по душе.

– А это – блеф, – широко улыбнулся Иванов. – Кто-то из ваших разведчиков активно стучит нахлам. Вы, простите меня за резкость, сами от них недалеко ушли, всё же жизнь в одной стране… наложила отпечаток. Спасибо, что подыграли, теперь на песмарийскую сторону уйдёт чёткий посыл, что наступления мы не планируем. Руки свободнее будут, заняться делом. Алексеев ваш только мешает.

– Я с ним… Сколько лет вместе служим! Без железных доказательств к Казимиру Ильичу даже не подходите, ясно? – Генерал-майор разволновался.

Иванов посмотрел на него и медленно кивнул. Так опустить и поднять подбородок могла бы статуя где-нибудь в фантастическом кино, целая наука такими жестами овладеть.

– То есть, неумная жестокость и набивание карманов за счёт кавинских же коммерсантов – это пока не причина снимать Алексеева, так?

– Верно, – жёстко ответил Звягин. – Военное время, понимать надо. Захотите его сместить, тогда и меня в отставку. И, вон, Венича. Да всех! Люди здесь умирают за Россию, Максим Александрович, за нашу общую Россию!

– Ладно, не кипятитесь… Будут вам доказательства. Позже. Со шпионами этими, которых… как же его?.. а, Ватник! хотел задержать, что там за история?

– Обычные американские туристы, занёс чёрт девочку и этого её голубка к нам, вот и всё.

Иванов обвёл спокойным взглядом, в котором искорками пробегало непонятное чувство, Звягина и его заместителя.

– Какие же вы, мужики, доверчивые. Провинциальные. Не обижайтесь только, но я серьёзно. Туристы, разумеется… Посетители парка кованых фигур и ресторана «Сапфир», да-да. Ладно, к делу.

Он вытащил из сумки, до того стоявшей под столом, пачку пластиковых файлов с распечатками. Пестрели грифы «СОВ.СЕКРЕТНО», но Максим Александрович небрежно выложил всё на стол, не беря на лету никаких подписок о неразглашении.

– Итак… Через две недели концентрация войск нахлов на рубежах республики достигнет требуемой – по мнению их, да и наших аналитиков – концентрации. Удары будут нанесены здесь, – он показал область на цветной карте в распечатках, – и здесь. Одновременно. Плюс прорыв танковой бригады в Зареченск. Если у них всё получится, обеим республикам придёт конец. Прямого участия России ни нахлами, ни вами не предполагается, но…

Он помолчал и продолжил:

– На самом деле мы и не можем воевать сами открыто: не Сирия, чай, никто сюда официально не звал. Поэтому смотрите, как мы с вами поступим…

Внутри Ватника – хотя, казалось бы, какие уж там эмоции после стольких боёв, стольких смертей вокруг – бушевал ураган. Оборонительная война! На примере Донбасса было прекрасно понятно, что это: ежедневные обстрелы, убитые и раненые, гнойник в теле республики без малейших шансов вскрыть его и выцедить заразу на землю. А лучше – под неё.

В расположении разведбата его сразу вызвал Васин и довёл боевую задачу: переход из чистой разведки командиром одной из штурмовых групп. «Ответственный за всё», так это называлось в советские времена, отец когда-то смеялся над этим шутливым термином.

А вот Дмитрию было не до смеха. Взвод, который приказано был поделить на три группы, оставался под его началом, но круг обязанностей расширился до бесконечности. Сегодня рейд по тылам, а завтра – охрана гумконвоя от границы с Россией. Послезавтра будет участие в операциях службы безопасности, а потом, видимо, стоять на вышке, сторожить пулемёт, поглядывая на бараки фильтрлагеря.

Или всё наоборот.

Как человеку, немало поработавшему в атмосфере банковской субординации и чёткого распределения обязанностей, схема реорганизации разведки напоминала ему неряшливо изложенный бред сумасшедшего. Или хуже – заранее спланированную неразбериху, что на пользу только врагам.

– Дим, первая задача такая, Алексеев там просил… Хотя нет, съезди-ка ближе к вечеру к этому прыщу с Востока, Максиму свет Александровичу, он тебя видеть хотел персонально по той парочке, что Алексеев отпустил. Тоже не нравится ему вся история, хочет от первого лица услышать.

– Товарищ комбат, мне бы разобраться: у него полномочия какие?

Васин, не глядя на Ватника, открыл ящик стола и начал там что-то искать. Взял паузу, значит. Думает. Грамотно – стол есть, ящик тоже, почему бы не отвлечься на насущное.

– Я тебе так скажу: Бунчука он снять не может. А вот Звягина отправить в отставку, не говоря уже о нас, грешных, пожалуй, что да. Съезди, поговори. Не убудет.

Ватник козырнул и вышел.

Вечером – так вечером, вопросов нет. Тем более, что днём он поехал на кладбище, где силами взвода похоронили Бычу. И ведь бандит был, руки в крови, но – старинный друг, да и жизнь ему, Ватнику, спас, как ни крути. Постоял, посмотрел, как опускают простенький сосновый гроб на ремнях в яму, как закапывают. К криво сколоченному кресту примотана проволокой табличка «Быча Виталий Станиславович, 13.07.1988 – 28.06.2019». Точно, днюха же совсем недавно была, а он, Дмитрий, и не поздравил.

И поругались, и сам на позициях был.

– Нормально всё, командир? – старший из могильщиков подошёл, потирая мозолистые от лопаты ладони.

– Нормально…

Дал ему пару бутылок водки, блок сигарет – этому как ребёнок обрадовался, денег немного. Положил цветы, купленные тут же на кладбище у деда-пенсионера, да и пошёл. Попрощался. За каждым прощанием у одного дальнейшая жизнь, а у другого – вид на близкий сосновый потолок, пока черви не сожрут.

В кабинете Максима Александровича с неброским прямоугольником таблички «Иванов» без должностей и званий, Дмитрий появился часов в восемь вечера. Наркомат обороны, где кабинет и располагался, жил своей жизнью: люди в коридорах, шум голосов, откуда-то из-за неприкрытой двери треньканье старинного матричного принтера – головка пробивает истрёпанную ленту для пишущей машинки, потом подтягивается на проводах и заново, заново.

Охрана пропустила без вопросов: удостоверение, да и записан он был в журнале на сегодня. Второй раз за день.

– Максим Александрович? Старший сержант Разин по вашему приказанию…

Иванов оторвался от ноутбука, на котором десятью пальцами печатал что-то, махнул рукой:

– Заходите, заходите, Дмитрий! Без этого всего… Уставщины вашей.

Он наклонился опять над клавиатурой, быстро допечатал что-то и захлопнул крышку. Ватник сел к столу – не для переговоров, коротенький совсем, два-три человека поместятся. Не любил, видимо, незаметный человек с безразмерными полномочиями многолюдства.

– Алексеева я уже… опросил. Остался немного в непонимании, поэтому решил выслушать вас. Расскажите про тот вечер. Кстати, а кого вы сегодня хоронили?

Ватник растерялся. Хорош жук, смотрящий по всей республике, а в курсе, куда скромный комвзвода днём ездил.

– Друга, товарищ Иванов. Друга детства. Он… погиб.

– Мои соболезнования, – ровно, словно о погоде, сказал Максим Александрович. – А ведь он вас на встречу в ресторан и вызвал три дня назад, верно? Как-то всё интересно складывается.

В общем, не Дмитрию было тягаться со знавшим, кажется, обо всём товарищем с Востока. Рассказал всё, как было, включая нехорошие намёки Завойского на причастность Бунчука к деньгам от НПЗ, пересказал разговор с Томом и Боженой, потом – о стрелке на берегу реки.

– Так. Ронсон и Миньковска, ясно-ясно… Вы продолжайте. На карте покажите, где сгоревшие машины с телами остались. А что в нармилицию или сразу Алексееву не сообщили?

Вывернув Разина наизнанку без единой не то, что угрозы – вообще не повышая голоса, Иванов встал и прошёлся по кабинету. Потом остановился и, повернувшись к Дмитрию, спросил:

– У вас позывной такой… Броский. Говорящий. Скажите, а вы почему вообще воевать пошли? Взяли бы жену, дочку, на машину – и в Россию. Никто бы не осудил.

– Максим Александрович… Вот вы в Москве живёте? Нет, мне конкретика не нужна, я не выведываю. Просто для примера – вот московские власти объявили, что с завтрашнего дня вы обязаны разговаривать на турецком, молиться непременно статуям африканского вождя Бонго-Бонго, а во Второй Мировой победила Германия при помощи песмарийских героев, вы что скажете?

– Ну, московские-то власти так не скажут…

– Я просто для примера. У нас-то именно так. И Цициан Гопченко, сука фашистская, подстилка Гитлера, теперь национальный герой, вы же в курсе? А мы должны это всё дерьмо глотать и радоваться. Но, почему-то не хотим. И нахлобучениц не хотим, пусть в них желающие расхаживают.

– А вы, Дмитрий, знаете, что ваша позиция даже в России многими называется «рашисткий империализм» и «недооценка демократических устремлений песмарийского народа, тянущегося к европейским ценностям»? Опять же – народы разные, страны разные…

Иванов явно провоцировал. Ему интереснее была не политическая позиция этого местечкового паренька, а его реакция на сказанное.

– Шапка – что. Шапки-то чепуха. Главное, чтобы они головы не заменили, а у меня даже отец, чистокровный русский, мастер с нашего НПЗ, этой дрянью заразился. Я вообще не учёный: один мы народ, разные – пусть там академики разбираются. Но кроме шапок и диалекта – в чём разница-то? Европейский выбор? Так и Россия не в Африке. А мы здесь жили и жить будем, по-своему.

– Так-так… Ясно, хорошо. Но согласитесь – у нахлов тоже своя правда. Воняет от неё Гитлером, но она есть.

– А у нас своя. За неё и умираем, Максим Александрович.

Иванов сел на место и пристально посмотрел на Ватника:

– Вы знаете… Я не наивный человек. И войн повидал, и патриотов, и предателей. Везде по бывшему Союзу такая петрушка, выгодно это «уважаемым западным партнёрам». Но вы всё правильно понимаете, это ценно. Думаю так: насчёт Алексеева у вас довольно обоснованные сомнения, мои люди этот вопрос прорабатывают, но пока далеки отрезультатов. Если что-то ещё будет, сообщите.

– А пока?

– А пока служите на отведённом вам участке. – Иванов наклонился над столом, приблизил голову к Ватнику. – И наступление – будет, вам я могу это сказать. Достойны. Но пока это военная тайна, и, если сведения уйдут дальше кабинета, кара будет мгновенной, поверьте. За фото с номерами Ронсона и Миньковска отдельная благодарность. Это отличный способ контролировать их перемещения, номера-то. Представляю вас к офицерскому званию, доложу Бунчуку. Если бы весь телефон Завойского принесли, было бы ещё ценнее, ну да поздно пить боржоми.

– Служу Республике! – подскочил Дмитрий.

– Вот и служите. А мы с вами ещё поработаем. Знаете, я куда только ни приезжал, многое видел, такие люди как вы – и есть будущее. И Абхазии, и Южной Осетии, и Донбасса. На вас всё держится, хоть ордена со званиями часто получают другие. Семью вывозить не планируете?

– Никак нет! Да и что им угрожает – я маленькая сошка.

– Сегодня маленькая, завтра большая… Ну, как знаете. Я вас понимаю, хотя сам бы не выдержал в таких условиях, перевёз бы. В России помогли бы устроиться.

– Наша здесь земля, Максим Александрович, на ней и жить будем. Вам всё равно не понять нас в чём-то.

– Идите. Телефон мой у вас есть, но ничего секретного не говорите, если что – договоримся о встрече. Не понять… Да, может, и не понять.

Дмитрий пожал сухую жёсткую руку Иванова и козырнул.

А дома снова было неладно. Район сегодня обстреливали нахлы, Светочка с бабой Люсей полдня просидели в подвале, Маринка вырвалась с работы уже поздно – ни ужина, ни спокойствия в душе. К тому же, похоже, выпила немного, слишком уж размашистые жесты, слишком много крика…

– Мариш, я всего на пять минут. Во взводе ждут, у нас сплошные перестановки.

Но она не слушала. Впервые за много лет общей жизни вообще не слушала, что у него там и как. Кричала, да так, что бедная дочка выглянула из своей комнаты и сразу спряталась там. С игрушками и рисунками оно спокойнее, чем с такой мамой.

А Дмитрий сидел и думал о будущем. Каким оно будет, будет ли вообще, что их всех ждёт завтра, с новым рассветом над чудесными кавинскими горами, над прозрачной Шырокой, над их общей землёй, которая уже вынесла столько горя.

Думал и не знал, что сказать самому себе, не говоря уж о жене.

Поднялся, поцеловал Светочку и уехал в расположение разведбата. Пусть прошлое хоронит своих мертвецов, так, кажется, в одной книжке писали. А будущее разбирается со своими проблемами.

– Ватник, это Говорун. С утра бери бойцов, немного, надо бы смотаться в Тюневку. Алексеев просил проверить, неладно там что-то. Он, вроде, звонил там одному своему мужичку – не отвечает, потерялся где-то. Проверь, в общем, и доложи.

Максим Александрович потёр красные от усталости глаза и – уже окончательно на сегодня, час ночи уже – захлопнул ноутбук. Из головы не шёл этот парень, Дмитрий, со светлыми глазами фанатика. Кажется, посложнее здесь народ, чем он думал. Помудрёнее. Ожидал увидеть южную расслабленность и пофигизм, а нет, бойцы. С такими можно и Хорив брать.

Стоит ли только?

Но это не ему решать, есть кабинеты и повыше.

13. Приказы не обсуждаются

Кавинская республика, Кавино,

июль 2019 г.,

на следующий день после рейда в Тюневку

Ворону было двадцать шесть.

Возраст как возраст, некоторые уже в армии отслужить успели, институт закончить, жениться и даже завести детей. Ничего этого в его жизни не было. В крупные бандиты, типа Бычи или того же Завойского, которым он завидовал издали, как и десятки других кавинских пацанов, он не вышел. Так и остался мелкой шпаной, на подхвате у более зубастых акул местного криминала.

Невысокий, шустрый, неуловимо напоминавший лицом хорька, два мелких срока за спиной. Тоже жизнь, если вдуматься.

В ополчение пришёл почти сразу из тюрьмы, такой вот вираж: сидел в КПЗ за кражи магнитол из автомобилей, прихватила ещё полиция, ждал суда. Когда объявили амнистию, выскочил радостно, собирался затаиться и продолжить прежнюю жизнь, но… Попал на тот самый митинг на площади Жукова, заглянул из любопытства, и всё. С некоторым даже удивлением обнаружил себя в рядах ополчения, воевал, потом попал в разведбат.

Сам стрелял, в него стреляли.

Всякое бывало, как оно на войне и принято. Но увиденное в Тюневке сразило наповал, сбило с ног морально, если так вообще можно сказать. Два дня раздумывал: то ли повеситься, то ли бежать отсюда. Куда угодно, лишь бы подальше от призрака того холодильника в мирном доме, откуда смотрят неживыми глазами чужие головы.

– Командир, разговор есть… – он нашёл Ватника, сидевшего в тени огромного платана в углу двора общаги, превращённой в казарму разведбата.

– Излагай, – сказал Разин, подвинувшись на скамейке. Нравы в ополчении были не то, что в армии: вне строя нечего бойца мучить субординацией. – Про Тюневку, небось, что сказать хочешь?

В новостях о массовом убийстве рассказали сдержанно. Сухо. Без количества жертв и упоминания про отрезанные головы. С одной стороны правильно – нечего воюющему Кавино давать информацию полностью, паника никому ещё на пользу не шла. С другой… По городу ползли слухи, один другого страшнее: и тысячи трупов, и тайный приказ совета о массовой эвакуации – разумеется, в первую очередь членов своих семей, и о клятве «веселих вбивцев» уничтожить всё население республики поголовно, а сюда заселить беженцев из Ливии. Чего там только не было, в этих слухах: длинные языки, помноженные на безудержную фантазию – страшная штука.

Но исполнители зверского убийства так и не найдены, так что… Может, и не всё – слухи.

У всей группы Ватника было муторно на душе. Следователям и безопасникам, прибывшим в мёртвый посёлок, тоже не легче, но они хоть как-то были готовы к увиденному. Да и работа такая, уж нармилиция на покойников насмотрелась.

– Не совсем. Но в связи, – непонятно ответил Ворон, садясь рядом. – Командир, не могу я больше. Не страшно мне, а… Ну, плохо, короче. Уехать я хочу.

– Дезертирство, боец Воронов. Расстрел это по законам Кавинской Республики, сам знаешь. Без вариантов.

– Да знаю, я… Слушай, ну отпусти ты меня. Нет, не отпусти – тебе же нельзя так сказать. Сделать… Я путано сейчас говорю, короче. Оружие оставлю, всё казённое здесь положу в казарме…

Ватник повернул голову и посмотрел на подчинённого.

Ворона мелко трясло, как в лихорадке. Если уж всегда уравновешенный Шлёма вечером того дня напился в хлам в своей комнатушке, плюнув на все приказы, и до ночи пел протяжные еврейские молитвы, часто-часто кланяясь своему невидимому богу, то что говорить о молодёжи… Дрон уехал ночевать к жене, хоть какая-то разрядка. Это всё Ватник понимал, и ни тому, ни другому не препятствовал. А Ворон сломался совсем. Напрочь. Просто не сразу.

– Мы здесь по своей воле, боец. Не мобилизованные, как песмарийцы. Не от дури, как их «вбивци». Сами пришли в ополчение, Родину защищать. Кто не хочет – и не приходил бы.

– Да я бы лучше сейчас свои три года за магнитолы отсиживал, командир. Знал бы – в КПЗ остался, крест на пузе. Силой бы на волю не выгнали. Отпусти, а? Сделай вид, что послал меня куда, спецзадание там, по гражданке. А я успею до границы, у меня родня там, под Воронежем, в Хвощеватке. Я ж тихо. И машина есть подходящая…

Своего автомобиля у Ворона отродясь не было, так что у «подходящей» машины явно был хозяин, которого с утра ждут неприятные открытия.

Ватник вспомнил почему-то даже не Бычу, и уж, тем более, не Завойского – юного Стефана Горло. Вот запал он ему в душу, тот взгляд застывших глаз в никуда.

– Машину не воруй. Грех это, зачем он лишний на душе. Если не можешь воевать – уходи, другие на твоё место найдутся. Говорун мне башку снимет, когда узнает, но… Короче, оружие, форму, жетон – всё оставляй и уходи. Мог бы тебя на губу отправить, а то и под расстрел, но не стану. Здесь все по своей воле, Ворон.

Тот вскочил и начал почему-то кланяться, низко, едва не плача. Губы трясутся, лицо всё сморщилось, а Ватник смотреть на это не мог.

– Сейчас иди, днём. На попутках, как хочешь, езжай. Против Кавино ты воевать никогда не будешь, а что сбежишь… Значит, судьба такая. Иди, не рыдай тут.

Поскольку сам Разин поиски не начинал, бойца хватились только к вечерней поверке. Хватило ему почти весь день, чтобы уехать, не хватило? Кто его знает. Не попался, и больше никогда Ворона Ватник не видел. Зато наслушался про него от души: сперва был мощнейший втык от Васина, ревевшего у себя в кабинете белухой, потом приехал Венич, посмотрел на аккуратно сложенную форму, жетон поверх, автомат в углу.

Не орал. Но от разговора с заместителем наркома Ватнику проще не стало, хоть и стоял на своём: дезертирством не считаю, ушёл и ушёл, свободный человек. Оружие оставил, значит, не может больше.

– А если все уйдут, а? Все уйдут, и никто не будет Родину защищать, Ватник?

– Я-то здесь. И вы здесь. Найдётся, кому. У него срыв был нервный, а психологов у нас нет. Поломался человек из-за… Ну, вы в курсе, что мы в Тюневке нашли. Вот Ворон у меня за спиной и стоял в тот момент. Я пережил, сам не знаю как, но бойца осуждать тоже не могу.

– Попадётся – расстреляем, – буркнул Венич. Хотел поругаться, но посмотрел в лицо этому упёртому комвзвода и – не стал. Тоже вспомнил, видимо, чьи-то застывшие в небо глаза. – Отстранил бы тебя, Ватник, херовый ты командир… Да вот других нет.

Он поворошил рукой стопку формы, брошенной Вороном, брезгливо принюхался: давненько не стирали, сунул в карман жетон ополченца, звякнув цепочкой, и сказал:

– Некогда нюни распускать. Хотел через Васина передать, что группа нужна на выезд, но сам скажу. В Шахтинск надо сгонять.

– Зачем? – искренне удивился Дмитрий.

Шахтинск был на севере, ближайший к границе с Восточным соседом районный центр, где ни песмарийских войск, ни даже диверсантов днём с огнём не сыщешь. Тихое местечко.

– Ставлю боевую задачу, – посерьёзнел Венич. – Там проходят гуманитарные конвои. До границы их сопровождают сами русские, а вот после… Их войска же на нашу территорию не заходят, после границы – мы сами. И два последних конвоя неведомо кто слегка распотрошил. В Шахтинске как раз остановка, водители обедают, сопровождающие тоже прошляпили. Взламывают КАМАЗы, вытаскивают самое ценное – лекарства, технику подороже. Там много всего везут, есть чем поживиться.

– А до этого кто охранял? – уточнил Ватник.

– Безопасники, – остро глянув прямо в глаза, сказал замнаркома. – Алексеев клянется, что лучших людей посылал. Значит, такие вот у него… лучшие. Займись этим, Дмитрий. Но имей в виду: слежу за тобой, и слежу пристально. О представлении к офицерскому званию пока забудь, с Ивановым я поговорю. Первый же прокол – и в рядовые, в окопы. Тебе не привыкать, да и это будет не наказание, просто… Ну так правильно будет. Как не оправдавшего доверие.

– Понял, – хмуро ответил Разин. – Так точно. Разрешите выполнять?

– Выполняйте… Конвой будет завтра утром, к этому моменту надо быть в Шахтинске.

Венич встал и прошёлся по тесной комнатушке: сосед Ворона лежал в госпитале после ранения, нового не поселили, вот и получилась возможность сбежать незаметно:

– Скажи бойцам, пусть шмотки в стирку отдадут. Воняет здесь.

Весь взвод Ватник решил не брать, да и Васин возмутился отвлечению сразу тридцати человек на простенькую задачу сопровождения конвоя по мирной территории. Хватает и других забот для бойцов, поэтому поехали на двух «уазиках»: Ватник, Шлёма и Алихан – в одном, Дрон, Север и Геша во втором. Боевых действий не предвиделось, поэтому ничего серьёзнее автоматов с собой не было. Шлёма, правда, прихватил два РПГ, сунув в багажник со словами:

– Таки вдруг. Не можу без тяжёлой артиллерии.

Ватник не возражал. Хотя с кем там воевать, – что в самом Шахтинске, что по дороге, – было решительно непонятно.

Конвой решили встретить прямо на границе, чтобы избежать проблем от пункта пропуска до самого городка. Мало ли, вдруг остановят не пойми кто, представятся дорожной службой, а потом пары грузовиков не досчитаешься. И такие случаи в республике уже бывали, для бандитов объявление независимости – как бутерброд с икрой.

Всяк откусить норовит, и в самом неожиданном месте.

Дорога у самого Кавино была рябая после обстрела, в редких воронках, но уже через пару километров стала ровной. Песмарийцы, правда, по своей привычке не вкладывать деньги никуда, кроме любимого Хорива, не ремонтировали северную трассу лет двадцать, так что попадались трещины и выбоины по колено глубиной, никак не связанные с войной. Но это беда привычная, главное, под колеса смотреть внимательно.

Чтобы опасть к границе на рассвете, выехали затемно. Восход солнца встретили уже на дороге – сперва небо над горами налилось алым, потом жёлтым, осветилось изнутри, а потом и солнце справа выглянуло. Цветущие мирные сады по сторонам, иногда выглядывала тонка ветка железной дороги – она шла параллельно, иногда прячась за холмами, иногда выскакивая ненадолго к самому шоссе. Столбы, шпалы, насыпи.

После расстрела поезда полотно починили, во многом с помощью Восточного соседа: своей техники для полноценного ремонта и укладки новых рельсов в Кавино не было. Поезда шли, но очень редко и в основном пассажирские. Перевозка грузов автотранспортом была надёжнее.

По временному соглашению ЕС-Россия-Кавино все грузы досматривались смешанными комиссиями, чтобы прижать песмарийцам языки о поставке вооружений. Несмотря на то, что ни одного случая обнаружения оружия или боеприпасов – не говоря уж о бронетехнике – не было, «Голос Хорива», европейские и особенно американские телеканалы ежедневно долбили в мозг информацией об ужасных русских, «снабжающих мятежников новейшими установками залпового огня, бомбардировщиками и танками «Армата», тут же уточняя, что западные образцы вооружения значительно лучше.

Ничего личного, просто бизнес.

Поляки, например, захлебываясь от восторга, рассказывали о массовых зверствах ополченцев и бегстве сотен тысяч мирных песмарийцев от ужасов войны. При этом безвизовый проезд в Евросоюз им почему-то так и не дали: только рабочие визы под строгим присмотром служб трудовой миграции. Пропаганда пропагандой, а свои безработные как-то ближе к телу. Да и про дела Второй Мировой, когда бодрые подопечные Цициана Гопченко и тому подобных подонков вырезали поляков сёлами во имя «державной Песмарицы» не упоминалось.

– Ватник, в Шахтинск сейчас не заезжаем? – спросил сидевший за рулём Алихан.

– Нет, проскакивай. На обратном пути с конвоем зарулим, сейчас там делать нечего.

Чеченец кивнул и прибавил газу: дорога, вроде, ничего, можно и погонять. «Уазик» для этого дела был приспособлен примерно как вертолёт для плавания, но кровь-то горячая, пусть. Лишь бы в кювет не уронил, некогда переломы лечить.

Проехали пару деревень, обычных для Южной России: утопающие в буйной растительности небольшие домики, вон журавль колодца торчит, сараи, гаражи. Небогато, но опрятно всё.

– Прямо к погранцам?

– Давай туда, да. К стоянке.

Проскочили пару «лежачих полицейских», громадный указатель «Таможня» на четырёх языках, и подъехали к парному пропускному пункту – с этой стороны наш триколор, с серпом и молотом, с другой стороны – российский. Если не присматриваться, разницы нет.

Да её и не было, все знали, под чьим флагом на самом деле хочется жить, а что пока немного отличаются – ну так пока, дело-то временное.

На стоянке выделялся размерами и раскраской – большие белые буквы OSCE на бортах – «крузак» миссии ОБСЕ, проверяющие от Евросоюза. Возле него топтался водитель, дюжий песмариец в странно выглядевшей здесь (да и везде, если честно) нахлобученице, сдвинутой на затылок, отчего издали был похож на воющую собаку.

– Придурок, – сказал Алихан и припарковался вплотную, обдав выпучившего глаза водителя облаком пыли. Дрон подрулил медленнее, поставил свой «уазик» рядом.

– Шо ж вы вще… – заикнулся было водитель джипа, но Ватник ёмко посоветовал на своём певучем разговаривать с роднёй дома, а здесь русская земля. Ругаться не хотелось, поэтому совет вышел недлинным и почти без мата.

Водитель сплюнул набившуюся в рот пыль и полез обратно в «крузак», ждать хозяев.

Конвой досмотрели без их участия, оставалось присматривать, чтобы к КАМАЗам никто лишний не подходил. Никого и не было – в каждом водитель и экспедитор, как приехали с российской стороны, так и остались, расселись по кабинам. Комиссия ходила между машин, после досмотра с лязгом закрывая кузова, приклеивая печати – сразу по три, от каждой из сторон. Синюю с кружком звёздочек, с орлом, и – с серпом и молотом.

Странное немного соседство, но уж как есть.

– Командир конвоя старший сержант Разин, – козырнул он главе гуманитарной миссии, одетому в просторную рубашку и джинсы толстячку.

– Петровский я, из ЗАО «Олигарко».

– Что это за контора?! Да, и чего не в форме? – заинтересовался Ватник.

– Да приказали нам везти… Чтобы не будировать западную общественность. А формы и нет никакой, частники мы. Не МЧС, сами по себе, шеф велел везти. Поехали, что ли?

Один «уазик» выехал вперёд, пропустив умчавшийся по своим очень важным и несомненно нужным делам «круизер» ОБСЕ, потом вытянулись в цепочку КАМАЗы, держа дистанцию, замыкала колонну машина самого Разина. Алихана оставил за рулём, велел только не гнать. Не «Париж-Дакар» всё-таки, хоть грузовики и похожи.

Шахтинск был похож на любой российский райцентр с поправкой на близкие горы, давно заброшенные терриконы на запад от городка, и выстроенный ещё при песмарийской власти «Памятник загогулине» – жутковатый чугунный паук на центральной площади, заменивший памятник Ленину. Демонтировать эдакую дрянь сил и средств не было, поэтому временно обшили досками, отваливавшимися то здесь, то там. Из щелей выглядывали безумные изгибы и углы, отчего памятник смахивал на наскоро связанного скотчем паука.

– Шиза какая-то, – вздрогнул Шлёма. – Таки да.

– А помнишь, как его по всем каналам показывали? – расхохотался Ватник. Погода отличная, дорога пока без неожиданностей, почему бы не посмеяться. – Целое соревнование с соседней Украиной устроили: они тризуб из сала выложили, километр на километр, а наши дебилы этого… птицееда воздвигли. Обмен любезностями и победа боевой этнографии.

Алихан широко, во все тридцать два белых зуба, ухмылялся разговору, но за дорогой следил. Конвой выехал на площадь, обогнул загогулину и выстроился рядком грузовиков у здания администрации. «Уазики» сопровождения заняли позиции – один возле КАМАЗов, второй на выезде в город. Даже если угнать попытаются фуру, вряд ли выйдет. Шлёма остался в машине, вытянув из багажника РПГ, а Ватник и Алихан пошли навстречу команде Дрона. Потный Павловский пробежал мимо них и скрылся в стеклянном кубе кафе – настоящем украшении площади, не чета жуткому памятнику.

Жарко человеку здесь с непривычки, понятное дело. Но Ватнику было не до него: Дрона он оставил у машины, а Севера, Гешу и Алихана расставил по постам, учитывая, чтобы они просматривали грузовики и видели друг друга. На всякий случай.

– Мужики! Товарищи! – к ним подбежал упитанный – не хуже Павловского, а то и пошире будет… в талии, – мужик, широко улыбаясь и растопырив руки, словно увидев любимых родственников. – А я местный мэр, да, Пархевич моя фамилия. Пойдёмте к нам в кафе, пойдёмте! Да бросьте охранять, отродясь у нас никто не ворует!

– Старший сержант Разин, разведбат, – козырнул Ватник. Обниматься с мэром решительно не хотелось. Жарковато, да и к родственникам этого типа, с бегающими глазками на поросячьем лице, он себя не относил. – Простите, служба. А насчёт «не воруют» – неправда ваша. С двумя предыдущими конвоями были проблемы.

– Ну, это не у нас, не у нас! – широкая улыбка мэра как-то поблекла, выцвела, но затеи убрать военных от грузовиков он не оставил: – Вон товарищи из России идут завтракать, пойдёмте и вы, всё за счёт города!

Ватник оглянулся: ну да, каков командир, таковы и подчинённые – Павловскому было по всей видимости плевать на судьбу груза, вытащили бюрократа-менеджера из-за любимого стола и придали пинком ускорение в страшную Кавинскую Республику, а остальные решили, что ничем не хуже начальника.

Сейчас напьются ещё, с них станется.

– Пойдёмте, товарищ старший… Товарищ Разин! У нас настойка – блеск, местная, на травах предгорий. – По мнению мэра, перед настойкой-блеск уж точно ни одно военное сердце не устоит, обязано было дрогнуть. – А за машинами вон, наряд милиции присмотрит!

На углу, возле кафе, и правда виднелись две долговязых фигуры, с белыми повязками на рукавах, но почему-то без оружия. Эти – присмотрят, чего уж там.

– Нет, товарищ Пархевич. Служба есть служба, извините.

Мэр перестал улыбаться, зыркнул исподлобья и побрёл к кафе, доставая из кармана телефон. А вот кому он звонить собрался, интересно?

Через полчаса Алихан по команде Ватника заглянул в кафе под совершенно благовидным предлогом набрать водички, вернулся озадаченным.

– Они ж пьяные там уже, в дрова! – доложил он командиру. – Как ехать дальше, э? Мэр тосты толкает, что твой горный орёл, Павловский этот песни порывается орать. Развезло на жаре. И ведь фирма ж русская, ну как так?! Инструкция же у них, приказ, денег груз стоит, опять-таки…

– Они гражданские. Да и погоны офицером не делают, Алихан. Стержень нужен, честь, а офицер не офицер – сам понимаешь. Не прививка. Вот, например в МЧС российском настоящих героев полно, спасателей, лётчиков, но как везде – есть и такие конторы. «Олигарко», хех! И такие люди. Думаешь, там за границей рай уже построили? Да ни хрена подобного. Россия – она разная.

Боец подумал и кивнул. Сложно ему, мир, оказывается, не чёрно-белый, а такой вот. В полоску, пятнышки и разных цветов.

Вопли Павловского, которые у него песней зовутся, было слышно уже и на площади; готов гражданин начальник конвоя. Милиционеры переглянулись и – словно вода в смыве – рассосались где-то на просторах соседней улицы. Жара, людей никого, чего здесь охранять.

Выглянул Пархевич, с досадой посмотрел на Ватника, на бойцов, но ни звать, ни подходить не стал – спрятался обратно в кондиционированной прохладе как кукушка в часах.

– Командир, шевеление какое-то, – доложил Шлёма из машины. – Двое местных… Нет, таки трое. Вроде, не вооружены, но какие-то они напряжённые.

– Принято, отбой, – сказал Ватник и тут же переключился на общую волну: – Всем внимание. Глядим в оба, но первыми не стрелять. Отбой связи.

Теперь и он увидел несколько человек. На первый взгляд, ничего особенного – просто горожане, только почему-то как на подбор мужики крепкой наружности. На площадь заехала тентованная «газель», встала почти впритык с КАМАЗами, хотя свободного места полно.

– Шлёма, возьми «газельку» на прицел, – тихо скомандовал Ватник в рацию. – Только в грузовики не попади из «граника», нам башку оторвут, если что с грузом.

– Принято, отбой.

Пархевич с грустью смотрел в окно: намытое, прозрачное, можно каждый камушек рассмотреть, не говоря уж о машинах и замерших рядом с ними бойцах. И ведь позвонил Сагайдаку, всё объяснил, разведбат, отмените дело… Но тот упёртый. Оставалось ждать и – выпить вон, с Павловским. Можно потом и песню спеть, караоке наготове. Как оно ни повернись, он-то в любом случае ни при чём.

Безопасников бандиты бы напугали. Обычных ополченцев – сняли бы с постов, повязали по одному. Но вот разведбат, хоть и всего шестеро…

Из «газели» высыпалось четверо, один с автоматом, двое с обрезами чего-то охотничьего. Замыкающий и вовсе с ножом, не хватило на тебя, бедолагу, огнестрела. Только вот ни стрелять, ни тем более орудовать клинком им всем Шлёма не дал: выскочил из «уазика», привстал на одно колено, как на стрельбище, да и выстрелил. Борта грузовиков посекло, конечно, осколками, не без этого, но всех четверых снесло на раз.

Дрон выстрелил контрольным по кабине «газели», хотя, скорее всего, зря – там и так решето, вон мужичок как лёг на руль, так и не двигается.

Алихан полоснул очередью слишком близко подкравшегося «прохожего» – нет здесь случайных людей, нечего стесняться. Ватник одиночными уложил двоих, но не наповал, по ногам. Пусть потом рассказывают безопасникам, откуда такие красивые, оно полезно.

В кафешке осыпалось одно из окон, это Геша случайно угодил. Хороший боец, но никак не отличник боевой и политической, промазал. А в кого он палил-то?

Из-за кафе выскочил, подняв руки, один из давешних милиционеров. Помочь хотел, торопился, только вот какой стороне – загадка.

Остальных крепких наружностью прохожих согнали в кучку и положили лицом в старый асфальт, пусть полежат. Ватник позвонил Веничу и доложил обстановку. Замнаркома обещал срочно прислать бойцов и от безопасников кого-то, уж с пойманными бандитами как-нибудь разберутся.

А в кафе, несмотря на разбитое стекло, из которого так и дышало жаром, продолжалась пьянка. Мэр, первым делом потёр номер Сагайдака из телефона, хотя – понятное дело – это не поможет: вся информация о звонках будет известна, пил как в последний раз в жизни.

Ватник зашёл в кафе, хотел дать пинка этому пьяному поросёнку, явно замазанному в грабежах выше макушки, но не стал. Вытащил только Павловского из-за роскошного стола в туалет, сунул головой под кран, и стоял рядом, слушая пьяные жалобы и невнятные причитания. Макая время от времени по новой.

Конвою больше ничего не угрожало.

14. Был бы человек…

Кавинская Республика, июль 2019 г.,

следующий день

– Ещё раз и по слогам: Са-гай-дак. Леонид Морицович. Рассказывай давай!

Ватник попытался увернуться от хлёсткого удара, но Зуба не проведёшь – опыт-то огромный. Удар попал в цель. Никаких серьёзных травм пока, но это вопрос времени. И больно, вот чёрт, очень больно, хотя бил штатный палач Алексеева всего лишь свёрнутыми в трубку старыми газетами. Лицо опухло, но глаза и зубы пока на месте. Значит, надо терпеть.

Сам Казимир Ильич сидел за столом – дело было не в камере, притащили Дмитрия в подходящее помещение. Но всё там же, в подвалах под зданием службы безопасности. Над полковником, словно в насмешку, висел портрет Бунчука.

Глава народного совета смотрел в никуда, в пространство над привязанным к стулу разведчиком.

– Молчишь, падло? Расскажешь! Всё расскажешь… – Зуб наклонился над Ватником, обдал его запахом гнили изо рта: – Нам всё и так известно!

Дурной детектив вперемешку с плохим сном, если бы это не было реальностью.

Наград и благодарностей за спасённый конвой Ватник и не ждал. Обычное задание, справились нормально – колонна КАМАЗов уже в Кавино, связанные разбойники в руках срочно примчавшихся безопасников, так что ожидать что-либо неприятное причин не было.

Однако уже в столице республики к Дмитрию подъехал неприметный «патриот», каких появилась в городе целая куча, серый, без опознавательных знаков. Бодрый подтянутый лейтенант СБКР попросил съездить с ним к Алексееву для дачи показаний о прохождении конвоя. Как назло, бойцов рядом не оказалось – не то, что кто-то стал бы воевать с безопасниками в центре Кавино, но хотя бы доложили: куда поехал, с кем, зачем. Васину или самому Веничу – не важно.

Была бы какая-то информация.

А так Разин прекрасно понимал, что для тех, кто там, на свободе, он просто пропал. То ли сбежал, то ли в плену у разведгруппы нахлов, то ли искать его бренное тело по канализационным люкам или в разбитой промзоне. Версии можно строить до бесконечности, рисуя стрелки и квадратики мелом на старой школьной доске, зачёркивая и снова сочиняя. До бесконечности.

Даже телефон не поможет: едва он сел в «патриот», двое дюжих и куда менее вежливых товарища мгновенно скрутили его, сковав наручниками, забрали оружие, удостоверение, цепочку с жетоном и крестиком, и трубку, на его глазах сунув её в массивную металлическую коробку.

Экранировал ящик будь здоров, хорошая идея – из современных смартфонов батарейку-то не вытащишь, а так раз! – и нет аппарата. Последний пеленг на проспекте Кирова, вот там и ищите. До потери пульса.

– Са-гай-дак! – снова по слогам, как со слабоумным. Зуб сам не особо умён, так и всех дураками считает.

– Да кто это хоть есть? Откуда?

– Сам знаешь. Говори!

Алексеев закопался в кипу бумаг. Там и фотографии какие-то, и печатные листы, и от руки написанное. Даже чеки из магазинов – вон один из пачки выскользнул, спланировал осенним листком на пол. Читал товарищ полковник быстро, но и бумаг было в избытке.

– Не советую запираться, Дима, – мягко сказал Казимир Ильич, на секунду подняв взгляд от бумаг. – На тебя тут материала – на три расстрела хватит. А Зуб у нас человек нервный, увлекающийся. Сам же знаешь, работал…

Приняв это за команду, Зуб развернулся и с такой силой ударил своей мухобойкой, что Дмитрий вместе со стулом полетел на пол, брызгая кровью из рассечённой губы. Этап уговоров заканчивался, дальше будут не бить – уродовать.

– Подними его. И пока не увлекайся: на суде пусть смотрится орлом, нам это важно. – Сухо произнёс Алексеев. Поднялся со стула, бросил очки на гору бумаг и подошёл ближе:

– Сагайдак Леонид Морицович – это бандит такой. Мелкая вошь из Шахтинска, в сговоре с которым ты, Дима, решил ограбить жизненно важный для жителей воюющей Кавинской Республики конвой из великого Восточного соседа. Отнять последнее у женщин, стариков и детей за скромный процент от стоимости груза.

Сказать, что Ватник охренел – было бы сплющить слона и попытаться засунуть его в картонный ящик. Даже глаза слезиться начали от такого бреда.

– Плачешь, что ли? Это хорошо. Это первый шаг к деятельному раскаянию и сотрудничеству со следствием. Нет, Зуб, не надо. Постой пока, отдохни, время душевных бесед по расписанию.

– Товарищ полковник…

– Гражданин. Для тебя, арестованный, гражданин начальник. Да обращайся по имени-отчеству, я не гордый. Итак, что по Сагайдаку? Где познакомились, когда, какие условия делёжки груза?

Ватник посмотрел по сторонам: половина пыточной – не той, где на его глазах убили нахла Никодимова, другой, ну да здесь таких хватает, – была обшита вагонкой, стол, портрет, даже вон тумбочка с чайником и чашками. Вторая, предназначенная сейчас для него, выложена по стенам плиткой, мыть удобно, если что. Плитка, голубая в пошлый розовый цветочек, местами была расколота, вон пара явных отметин от пуль.

Работают люди. В комфорте. Не покладая рук…

– Никакого Сагайдака не знаю, – твердо ответил он и поднял голову. – Приказ о сопровождении конвоя получил от замнаркома Венича, задачу выполнил. Требую присутствия при допросе представителя наркомата!

– Требует! – захохотал Зуб, и очередная мощная оплеуха отправила Дмитрия вместе со стулом на пол. Потом палач схватил его за шкирку как щенка и снова поднял. Который раз уже.

– Дима, дорогой… – Алексеев важно прошёлся по камере. – Какие требования, сдурел ты, что ли? Просить надо. Про-сить. Да и то – бесполезно.

Он подошёл к столу и выудил одну из бумаг:

– Если бы только конвой… Это дело тяжёлое, но не так, чтобы очень. Вот показания старшего лейтенанта Петухова. Его, скажешь, тоже не знаешь?

– Его знаю. По Плясово-Коровьему.

– Вот и умничка. Его знаешь… И что же пишет герой сражения на западном фронте? «…старший сержант Разин проявил себя с худшей стороны. Пользуясь служебным положением, насиловал местных жительниц, вёл аморальный образ жизни, пьянствовал. Замечен в контактах с противником, о чём свидетельствуют рассказы бойцов его разведвзвода, в частности, Стефана Горло, геройски погибшего при битве в долине. По словам Горло, Разин неоднократно созванивался по открытой связи с офицером вооружённых сил Песмарицы по фамилии Савченко, подробно сообщал о позициях батальона, чем едва не подверг нас унизительному поражению». Конец цитаты, как говорится. Слог у лейтенанта тяжеловат, не писатель, но суть обрисовал точно.

У Дмитрия потемнело в глазах. Это не фигура речи, это такое состояние, когда тебя как будто хлопнули по затылку, хотя именно туда Зуб пока не попадал.

– Вот же тварь…

– Это у тебя чистосердечное признание началось? Похвально. Ты давай, испражняйся по полной, диктофон работает.

– Это ложь! От начала до конца – брехня! – сказал Ватник, поборов и темноту в глазах, и подступивший к горлу ком чего-то кислого. – Спросите майора Таранченко, кто там и чем отличился.

– Не волнуйся, не надо. Всех спросим. А вот показания мэра города Шахтинска – вернёмся к вопросу о конвое, хотя он и не столь важен. «…по словам Леонида Морицовича, которому я должен крупную сумму денег и вынужден был помогать, в сопровождении конвоя будет его человек, а именно командир по фамилии Разинков или Разин, я не запомнил. Поэтому ограбление части груза пройдёт тихо и незаметно. Сагайдак велел не бояться стрельбы, её не будет». Да… Тоже не Достоевский, но суть опять же изложена.

– Требую очных ставок с Петуховым и Пархевичем, присутствия представителя наркомата обороны республики и…

– Был бы человек, а статья найдётся, Дима.

Очередной удар, очередной полёт на пол – голову бы не разбить. На опухших пельменями губах кровь, кислый, металлический привкус во рту. Вашу ж мать…

– Итак, что мы имеем? Мы имеем врага республики, шпиона нахлов и пособника бандитов в одном флаконе. Учитывая, что бывший старший сержант Разин служил в разведке и имел доступ к секретной информации, вина его утяжеляется в разы. Именно так.

Зуб то ли хохотнул, то ли хрюкнул на слова начальника. Иди разбери, что за звуки он издаёт, да и не важно это.

– Диктофон я, пожалуй, выключу. Признаваться арестованный не желает, запирается. Придётся применить меры экстренного воздействия, но, пожалуй, не здесь. Зуб, отведи его обратно в камеру. Только, это… Без переломов. Продолжим вечером, пусть посидит, подумает.

Дмитрия снова подняли за шкирку, на этот раз поставили на ноги. Зуб деловито отцепил верёвки, которыми Ватник был привязан к стулу, пнул его в сторону выхода. Алексеев вновь сел за стол и нацепил очки.

Камера была пустая – ни лежанки, ни даже параши в углу – просто ведро, выносить которые все эти три дня, что он провел здесь не считали нужным. Нестерпимо смердело, но сделать с этим что-то было невозможно. Даже Зуб скривился, заведя его обратно и мощным толчком кинув на пол, где валялись грязные обноски чего-то вроде телогрейки без пуговиц и левого рукава:

– Ты ж Ватник? Вот тебе одёжка подходящая, грейся! Ватник с ватником – братья навек.

Он мерзко похихикал, собираясь уже уходить, когда Дмитрий спросил:

– Слушай, Зуб, вопрос есть. Без подначки, правда, интересно: что у тебя с головой, шрамы вот эти вот? В аварию попал?

– Тебе-то зачем? – прищурился Зуб, но видно было, что внимание лично к нему приятно. Не в избытке, видимо, внимания-то от окружающих.

– Да просто интересно. Реально.

Здоровяк помялся, пытаясь найти подвох, но не обнаружил и ответил:

– Да не, не авария. Хотя и так можно сказать. Мне было лет четырнадцать, я с велика упал неудачно. Прикинь, головой об асфальт треснулся, там яма была, я и въехал. И сознание потерял. Потом встал, на переднем колесе «восьмёрка», кривое всё, повел домой. Иду, кровища капает, а сам смеюсь. Мать-покойница первым делом зелёнкой вымазала, потом выпорола за велик – дорого чинить, а у нас денег хер было.

– И чего, так сильно разбил? – говорить Дмитрию было трудно, но он продолжал. Почему-то это было важно: понять этого заросшего шерстью садиста, с помятой головой и детским плаксивым лицом. – Вон шрамы какие.

– Разбил? Не, не сильно. Шишка там, лоб стесал чуток. Фигня. А потом голова болеть начала, сперва по ночам, потом всё время. Мать меня к врачам, они в трубу какую-то засунули, говорят – опухоль. Резать надо.

Зуб начал раскачиваться, стоя на месте. Едва заметно, как будто дул сильный ветер сразу со всех сторон и его немного шатало, то вперёд, то назад.

– Одна операция. Две. После третьей, – а башка вся в бинтах, – начала чертовщина сниться. Пауки, Ватник, прикинь? Пауки! Жирные такие, волосатые, чёрные, с собаку размером. И бегают вокруг, на меня лезут. А сами горячие! Протянут лапу свою, щупальце, ткнут – у меня ожог прямо. Больно было. Страшно было…

Зуб взвыл и начал бегать вокруг Дмитрия, сперва просто кричал что-то невнятное, потом начал пинать. И не встанешь, не ответишь – руки за спиной связаны, а ноги скованы наручниками. Где упал, там и лежи. Только подбородок к груди прижал, чтобы этот псих лицо не разбил в мясо.

– Зачем ты спросил? Зачем? Зачем?! – орал Зуб, норовя пнуть побольнее, попасть в ненавистное лицо. – Убью! Убью, вражина!

Потом отскочил к стене, едва не перевернув ведро, завыл и начал расстегивать непослушными руками ширинку. Дмитрий смотрел на него с ужасом. До этого было противно, больно, но не страшно.

Страшно стало сейчас.

Зуб вытащил член, потряс им и начал мочиться во все стороны. Фонтаном. Распылителем. Завоняло ещё сильнее: то ли он мылся раз в году, то ли что-то с почками. При этом палач совершенно безумно выл, закрыв глаза, как спятивший прочно и навсегда волк.

Из коридора заглянул охранник, привлечённый необычными даже для здешних мест звуками. Чуть позже подошёл Алексеев, вывел безучастного теперь ко всему, сгорбившегося Зуба за плечи из камеры. Остановился на пороге, понюхал воздух и сквозь зубы сказал:

– Вонючие нынче ватники. Судьба у вас всех такая.

Дождавшись лязга замка, Дмитрий перекатился в угол камеры, подальше от ведра и застывавших на полу, стенах и даже вон на потолке капель тёмной, почти кровавой мочи. Будущее и так не представлялось светлым, а с такими сотрудниками СБ и вовсе.

На вечерний допрос его отвел незнакомый капитан, средних лет, неразговорчивый и без садистских наклонностей – бил только по приказу Алексеева, аккуратно, больно, но не оставляя следов. Полковник требовал подписать чистосердечное признание, показания на Васина и Венича, замазать Таранченко, но и в этот раз ничего не добился.

Камера. Ватник. Режущий глаза, выворачивающий запах нечистот. Болели отбитые Зубом рёбра, но переломов вроде бы не было. Дмитрию начинало казаться, что на самом деле он уже умер, а это всё – или ад, или его предбанник. Перекреститься связанными за спиной руками невозможно, осенил себя крестным знамением мысленно. Прошептал молитву и забылся под яркой, никогда не гаснущей лампочкой под потолком.

Будет день – будет пища. Или нет.

Максим Александрович не спал два с половиной дня.

По нему сложно было сказать, насколько устал, но внутри он чувствовал, что близок к пределу. Предметы в глазах иногда двоились, расплывались в неясной мути, чтобы заново собраться в чёткую картинку. Агенты – как его, так и наркомата обороны, работали в том же режиме, поэтому информация пошла. Сперва по каплям, потом ручейком, а с аккуратным задержанием одного из помощников Алексеева – и полноводным потоком.

Со всем этим можно было идти к Бунчуку и требовать решения. Будет Звягин защищать своего давнего приятеля, не будет – теперь не имело значения.

Вот расшифровки прямых переговоров Алексеева с Широштаном, новоявленным министром внутренних дел Песмарицы.

С главой сил спецназначения Кобулией.

С так опрометчиво отпущенным восвояси добрым полковником агентом Томом Ронсоном – ха, Алексеев просил американский паспорт, вот молодец, едрит его в качель.

Вот показания безопасника, участвовавшего в зачистке Тюневки от лишних людей, а рядом – документы на собственность и заявка в песмарийскую службу госрегистрации прав о переоформлении почти всего посёлка лично на Алексеева. Война войной, а почти полсотни коттеджей в пригороде – приятный куш. При любой власти.

Исполнители, команда иностранных наёмников, уже получила отступные и вернулась по домам, проедать и пропивать полученные за смерть деньги в своих сытых голландиях и польшах. Правда, хитрожопый Алексеев досье на них оставил, вот они: и фото, и личные данные…

И Казимир Ильич ведь искренне считает, что никто ничего никогда не узнает? Ну-ну. Всё мы узнаем, всё распутаем. И к наёмникам, диким, мать их, гусям, свои Петров с Бошировым наведаются. В своё время, в рамках ознакомительных поездок.

– Венич? Иванов. По Ватнику ничего нового? Да, думаю в подвалах СБ, но мало ли… Группа захвата готова? Да, отлично, усилю своими ребятами. Алексеева в кабинете, он там и ночует всё время, ссыт выезжать в город. Замов лучше по домам брать. Ну и оцепи здание, не лишнее это. Запасные выходы, всё закупорь. Давай, давай, я помню.

Операция «Полковник» прошла тихо и незаметно для большинства жителей республики. Не ревели моторы, не было шумных перестрелок в центре и на окраинах, по телевизору в эту ночь не трещали бесконечные ток-шоу «Враг или не враг» с приглашением основных действующих лиц. Сотрудники СБКР, верхушку которых Алексеев сформировал из бывших сотрудников песмарийского управления Бюро Безопасности, были кто угодно, но не бойцы.

Заместители перед такими аргументами, как выбитые точечными взрывами входные двери и дульный срез под носом, капитулировали мгновенно. Охрану их даже не били – положили лицом в пол, да и всё. Для дальнейшего изучения и фильтрации: в конце концов, рядовые бойцы искренне служили Республике.

Всё было замечательно, кроме одного. Самого Алексеева.

Его брал лично Иванов с горсткой бойцов, взявшихся неоткуда, но разговаривавших с резковатым для южного уха произношением жителей средней полосы России. Полковник и не дёрнулся, как оружия в кабинете в его досягаемости уже не было, за спиной, возвышаясь над креслом с обеих сторон, стояли хмурые парни, а сам Максим Александрович уже вёл неторопливую беседу.

– Что ж вы так, Казимир Ильич… Денег не хватало – это я могу понять: у нас, на Востоке, тоже рыночная экономика и повальный капитализм. Но столько жертв ради сраного коттеджного посёлка, да и тесная дружба с нахлами вас как-то… не украшает.

Иванов адски устал за эти дни, только этим и можно объяснить дальнейшее. В кабинет Алексеева вошли Звягин и Венич. Замнаркома лично убедился, что оцепление плотно блокирует здание, и присоединился к командиру. Народный комиссар был в ярости, копии документов на Алексеева ему уже показали, поэтому ни в выражениях, ни в жестах он не стеснялся.

Не умеют военные люди в такие моменты изъясняться на русском литературном.

– Что ж ты, блядина такая, выкидыш ишачий, мудачина, натворил? – с порога заорал он на спокойно улыбавшегося Алексеева. – Мы с тобой пятнадцать лет знакомы, пидоргнойный, ебит тебя в ноздри!

Венич решил не вмешиваться, а вот Иванов мягко придержал раскрасневшегося орущего наркома, не пустив его ближе к Алексееву: свернёт ещё шею бывшему другу, а рано.

– Тише, тише… Арестованный ответит по всей строгости, а вот бить его пока не надо. Хотя, конечно, да. Гондон ещё тот.

Теперь уже точно бывший полковник, погоны которому с формы Иванов вырвал с мясом первым делом, продолжал улыбаться. Потом охнул, навалившись грудью на стол, едва не свалив пару служебных телефонов – в том числе прямой с Бунчуком:

– Сердце, блин… Лекарства. В ящике лекарства…

Один из конвоиров откинул его обратно на спинку кресла, второй приоткрыл ящик и вытащил пузырёк валидола – жестяную трубку, сработанную по советским ещё стандартам. В Песмарице до сих пор не редкость.

– Пусть пьёт, – разрешил Венич. – Нам эта гнида живой нужна, а то загнётся ещё. Но врача позовите, на всякий случай.

Охранник встряхнул полупустую трубку, высыпав на ладонь пару таблеток. Сунул в рот Алексееву, тот промычал что-то в ответ. Потом дёрнулся несколько раз, неловко схватился за край стола, скрежетнув по полировке ногтями и оплыл в кресле.

Иванов рванулся к столу, Венич уже тянул трубку из кармана вызвать врача, но было поздно – Казимир Ильич сбежал подальше. Настолько далеко, что ни один суд не дотянется, кроме, пожалуй, Божьего.

– Просрали фигуранта, – негромко сказал Иванов, пощупав пульс: нет его, оттянув веки и заглянув по очереди в оба полуприкрытых глаза Алексеева. – Как есть просрали…

Замок в двери камеры лязгнул.

С трудом подтянув под себя опухшие скованные ноги, Дмитрий попытался сесть, спросонья хлопая глазами. Внеочередной допрос? Или… Кончать его решил Алексеев, сука позорная?

На пороге стоял Максим Александрович. Недавно гладко побрившийся, в костюме с ослепительно белой сорочкой и галстуком. Аромат дорогого парфюма пробивался даже через вонь от ведра, да и амбре от самого Разина – сколько уже не мылся.

– А что? Почти курорт, – ухмыльнулся Иванов. – Девочки, танцы, вечерний бокал кюрасао с соломинкой.

Разин молчал. Чёрт его знает, если Алексеев всех убедил, что он шпион и бандит…

Максим Александрович подошёл ближе, стараясь не наступать на наиболее загаженные места пола:

– Есть мнение, Дмитрий Васильевич, лишить вас столь замечательного места отдыха. Насильно, так сказать, заставить вас расстаться.

– Алек… кх… Алексеев, – с трудом выговорил Ватник.

– А он умер, – с досадой сказал Иванов. – Прикиньте? Жил, жил, и умер. Чем лично меня опечалил, потому что рано. И слишком легко, на мой вкус.

В камеру забежал Венич с парой бойцов, один отстегнул наручник с ноги, второй резал ножом верёвку за спиной. Подняли, придерживая под локти – ноги затекли и стоял Дмитрий с трудом.

– Товарищ Иванов! Бунчук приехал! Вызывает.

– Как это он невовремя, право слово, – продолжал Максим Александрович, и по нему как обычно было решительно не понять: всерьёз он говорит или шутит. – Сейчас ведь силой повесит на меня эту вашу СБКР, не увернуться. Ребята, да выведите вы его из этого говна, чего ждёте? Свободен товарищ Ватник как весенняя птаха, ждём новых подвигов.

Повернулся и ушёл, насвистывая что-то маршевое, бравурное. Такой вот человек, с какой стороны посмотришь – такую грань и увидишь.

В коридорах, и в самом подвале, и наверху, стояли патрули разведбата: вон Геша, не отрывая ствола от парочки ребят с факельными шевронами, подмигнул командиру, вон Север с Алиханом гонят ещё троих по лестнице.

А на улице была гроза.

Воздух, набухший, мокрый, облепил Дмитрия со всех сторон, хлынувший дождь смывал и смывал с него всю грязь последних дней. Сопровождающие стояли под козырьком, пережидая непогоду, а он, хромая на плохо гнущихся ногах, вышел на середину внутреннего дворика и задрал голову к небу. Там змеились молнии и частенько громыхало, не как орудийная канонада, к которой все привыкли, а мягче.

Более мирно.

И он стоял, один на один с этим небом, со стеной ливня, став единым целым с миром. С Богом. Стоял и ловил разбитыми губами воду, пил её, неожиданно тёплую и такую вкусную.

Время остановилось, пожалев воина, дав ему на несколько минут всё, что нужно.

15. Храм святой Екатерины

Государство Песмарица, Хорив,

американское посольство

Крукс отложил телефон на стол. Хотел швырнуть, желательно, в стену, но пожалел розовую игрушку от Apple. И новый купить недолго: но время, но деньги, но… указания подчинённым – не сам же он пойдёт по местным ларькам.

Надо держаться.

Это неимоверная страна, здесь всё не как у людей: поручения выполняются наполовину. Или вообще нет. А частенько – наоборот, и вот это бесит. Конечно, потом медосмотр в Агентстве показывает повышенные давление, холестерин и аберрации поведения. Этих бы врачей сюда – спились к чёртовой матери вместе с Кабуром.

Алексеев, важный, ключевой контакт в Кавино – потерян. По оперативным данным, застрелился или отравился, уже не суть важно. Остальные людишки там – мелочь, не достойная упоминания. Во главе СБКР этот старый барыга с нефтеперегонки, Бунчук, поставил русского. Русского из России! Oh shit!

Иванов… Хоть не Сергей. Максим. Впрочем, все Ивановы – родственники. И всех он одинаково ненавидит.

Долбанная страна…

– Шеф, – ожил селектор. – Пан президент всея Песмарицы. Трезвый, кстати.

Миньковска говорила тихо, ровно, но в голосе было столько яда, что мистер Крукс поёжился. Вот хорошая девочка, далеко пойдёт. Но даже ей в одиночку не справиться с мятежниками. Может, её поставить старшей в паре с Томом? Хотя, нет, он обидчив и ревнив, заподозрит, что шеф сменил его на полячку. Не время.

– Да пусть заходит.

«Хрен с ним», – хотел добавить глава миссии, но сдержался. Он вообще был очень выдержанным человеком. Раньше и давление было в порядке…

Пан Кабур был при параде: заметно мятый генеральский мундир, который бывший министр торговли и человек сугубо штатский полюбил носить последнее время. Фуражка с высокой тульей и разлапистой загогулиной на кокарде. Не хватало парадной сабли – и был бы вылитый диктатор какой-нибудь банановой республики вековой давности. Посоветовать, что ли…

Но нет. Он же – дурак. Всё примет всерьёз и увешает саблями всех офицеров, включая танкистов и парашютистов.

Крукс представил себе ряды одуванчиков парашютов, под каждым из которых висит на стропах бравый песмариец с саблей, и коротко хохотнул. По крайней мере, настроение, безнадёжно, казалось бы, испорченное информацией об Алексееве, стало улучшаться.

Кабур, естественно, не знал причин смеха, но на всякий случай искательно улыбнулся. Как официант, поддерживая настроение важного посетителя – так больше чаевые.

– Пан Кабур, – резко посерьёзнев, сказал Крукс. – Новости самые неутешительные. Да вы и сами всё знаете… Что будете делать?

Он специально дистанцировался от принятия решений за этих олухов. Всё равно сделают по-своему, но ответственность перекинут на миссию. И её главу, разумеется: это они умеют.

– Наступление через три-четыре дня, мистер Крукс. Танковая бригада, «грады», САУ. Войска в высокой степени готовности.

Мистер Крукс посмотрел в окно. А город красивый… Азиатский, конечно, из-за всех этих луковок храмов и странной манеры жителей напяливать на себя цветастые нахлобученицы. Не Стамбул, но вполне, вполне. И в любом случае зрелище приятнее, чем пропитая морда этого обормота.

– Военная сторона вопроса мне известна. Что с культурными реформами?

– Подготовка разделения церкви – полным ходом! Уже назначен свой патриарх, Серапион, пишем запросы в Константинополь. Там всё туго, но если вы поможете…

Крукс промолчал, и просьба повисла в воздухе.

– Готовим гей-парад. Тоже сложно, открытых пидо… прошу прощения! сторонников нетрадиционной ориентации маловато, выводим из подполья силами Бюро. Всё будет организовано.

Глава миссии внутренне содрогнулся, представил себе местное KGB, силком гонящее на парад людей из уютного и родного ЛГБТ-комьюнити.

– Гм… Ладно, дальше.

– Нужны деньги, мистер Крукс. Увы, но очередной транш ЕС приостановлен, МВФ требует от нас радикальных реформ, а мы…

«А вы – ворьё», – устало закончил про себя фразу Крукс. – «Вот это государство соорудили, мать вашу».

– Деньги будут, пан Кабур. После удачного – подчёркиваю, удачного наступления. С церковью и парадом разбирайтесь сами, как и с очередным днём нахлобученицы. И вот… Знаете, идея. Давно мы не радовали СМИ зверствами мятежников. Надо бы что-то придумать в духе той демонстрации студентов. Голуби неба. Это всё очень хорошо на экране. Кстати, церковь… Вы подумайте, как лучше, окей?

– Так точно, мистер Крукс! Есть идея у Кобулии, как раз под эти условия. Но вот с деньгами…

Глава миссии откинулся в кресле и в упор посмотрел на Кабура. Утомительный всё же тип. Навязчивый. Душный какой-то. Пора поискать ему смену, что-нибудь моложе и симпатичнее. Вон на Украине актёра двинули наверх – и хорошо. Ездит, улыбается. Толку в делах тоже ноль, зато лицом работает.

А этому пню надо преподать небольшой урок.

– Встаньте на четвереньки, пан Кабур.

Президент недоумённо посмотрел на Крукса, решив, что ослышался. Всё-таки английский, на котором они беседовали, не был его сильной стороной.

– Виноват… Что?

Мистер Крукс перешёл на русский, которым владел лет тридцать, но использовать ненавидел. Как и всё, что связано с бывшим СССР, а ныне с этим полудохлым медведем, Россией:

– Встаньте на четвереньки. И идите так отсюда. Вы мне надоели, вон!

Кабур тяжело поднялся с кресла и хотел уже послать этого заокеанского дрища по матушке, с вензелями и звоном, но запнулся. Это деньги. Это огромные деньги, получение которых зависит именно от Крукса… В конце концов, никто не видит, можно и не на то пойти.

Он опустился на колени, потом, придерживая фуражку, опёрся на руку.

– Изумительно. Так и идите. Божена! – Крукс ткнул в селектор. – Откройте дверь пану президенту, он нас покидает. Увы, на время.

Ненавидяще глядя на обтянутый форменными брюками – с широченными лампасами – зад, мистер Крукс подумал, что надо бы позвать Тома. Для приватной беседы.

Государство Песмарица, Кавинская область, Русинск,

тремя днями позже

Районный центр Русинск, который по недомыслию пока не был переименован властями в какое-нибудь Велико-Цицианово, был глухой провинцией даже по меркам Кавинской области.

Сонный и спокойный, городок оживал раз в неделю по торговым дням. Русинский базар – это вам не супермаркет с завёрнутыми в плёнку пластиковыми овощами из, например, Израиля, земли не видевшими, сотворёнными из воды, витаминов и гения еврейских агрономов, нет! Это – изобилие и свежесть, ароматы и рай для страждущих приобщиться. Сам великий Гоголь не упустил бы возможности похрустеть наливным яблоком, уронить в рот горсть спелой черешни и понюхать своим длинным носов приятный дух копчёностей, доносившийся из мясных рядов.

– Богато, – коротко подытожил увиденное Ватник.

Шлёма молча кивнул, а шедшие следом Дрон с Алиханом только облизнулись.

И, действительно, богато! Жаль только, что ополчение давно отступило из Русинска, не удержав городок и даже не устраивая за него бои. Поэтому и сонный полицейский в непременной нахлобученице на углу, поэтому компания радостно гогочущих «вбивцев», зачем-то в касках и увешанных оружием как собака репьями, поэтому – чёрно-белый флаг на районной управе. По тем же причинам и они, все четверо, в гражданском.

В меру сил и средств отличаясь одеждой друг от друга.

Дмитрий изображал телохранителя Шлёмы, простака-бандита с широко раскрытыми глазами, но готовностью дать кому-нибудь по роже за косой взгляд на хозяина. Сам ювелир без проблем играл коммерсанта средней руки, благо, им и являлся. А Дрон с юным чеченцем были как бы сами по себе, лузгая семечки и время от времени прицениваясь к трижды ненужной им цветной капусте, баклажанам и прочей картошке. Зато смеялись от души, а Алихан даже перемигнулся с бойкой торговкой. Если бы не задание, остановился бы и поболтать, а там, глядишь…

– Я тебе так скажу, Дмитрий, – продолжал разговор Шлёма, раскланявшись с напрочь незнакомым, но богатым на вид паном. – Вложения в гидропонику в наших условиях – бред. Ну сам посуди: вырастить в десять раз больше можно, но зачем? Русский рынок теперь не про нас, а в Евросоюз всё это богатство никто не пустит. Чистые убытки! Это бы, имеющееся, всё продать – уже удача. Таки да.

Ватник кивал, поглядывая по сторонам. Забавно, но всего за пару месяцев он отвык от цен в срибниках, панов и пани, а флаг с загогулиной воспринимался нормально только в прицеле автомата.

Впрочем, говорили и здесь, да и во всей Песмарице в основном по-русски. Мало радости пользоваться диалектом, усыпанным придуманными словами, если есть великий и могучий.

– Пан, купите велосипед! – прервал его размышления пацанёнок лет пятнадцати, ещё по-детски щуплый, но с пушком на подбородке. Эдакий бородатый мальчик.

– Куда мне его?! – изумился Дмитрий. – У меня этот… бжип.

Шлёма хохотнул, а пацан не отставал:

– Тогда давайте я вам экскурсию по Русинску организую, а? Вы ж не местные, вам интересно.

Дрон уже было отодвинул бородатого мальчика в сторону, вроде как случайно, благо там весу было килограмм и пучок куриных перьев, но Ватник остановил его.

– Экскурсия нам ни к чему, а вот улицу Погодько покажи. Пять срибников, сойдёт?

Сама по себе улица им была ни к чему, но параллельно Погодько шла улочка Шолохова, а вот туда-то попасть не помешает. Именно там явка, не на улице же ночевать. А по навигатору, пялясь в смартфон, здесь дюже странно идти, только лишнее внимание привлечёшь: вон полицейский поглядывает.

Сонный-то он сонный, а чужаков тоже высмотрел.

– Пять? – скривился пацан. – Это и на пиво не хватит… Давай семь?

– Пить вредно, – отрезал Ватник. – Веди.

Бородатый юноша поник, но повёл. Благо, три квартала от базара прямо и всего один влево. Русинск гигантскими размерами не отличался, да тут и народу хорошо, если десять-двенадцать тысяч.

– Ого! Казарма, что ли? – придержал он пацана за плечо, не проявляя, впрочем, очень уж активного интереса. – Транспортёры, солдатики.

Они проходили сейчас мимо школы, вон вывеска висит, а среди деревьев виднеется спортивная площадка. Но техника и солдаты были явно важнее народного образования. Вымпел стоит, на манер древнеримского, палка с приколоченной сверху загогулиной. Но вместо SPQR – С.С.Н.

Силы спецназначения, ребята Кобулии. Интересно, на кой чёрт они в этой деревне…

– А тож… Армейских тама мало, в основном «вбивци». Готовятся защищать родные края от мятежников.

– От Кавино, что ли? Так те и не нападают.

– Тата говорит, нападут ещё. Мы тут их все боимся, вы ж знаете, как они студентов, голубей неба, расстреляли? Звери же.

– Так то русские, вроде? – подначил его сзади Дрон.

– А шо? Та одинаковые звери. Русских вообще убивать надо, так в телевизоре сказали.

– Тебя как звать-то? – поинтересовался Ватник.

– Петька я. Васильев.

– И что, сам не русский? Тебя тоже убивать надо?

Пацан споткнулся, остановился и зло процедил:

– Сравнил, дядька. Я – песмариец по жизни, вот как.

Хорошая пропаганда у Кабура. Действенная. А дети этого вот парня, если всё так оставить, и вовсе забудут, кто они.

– Да не кипятись… Мы сами с Хорива, знаем, как чего.

Петька Васильев, песмариец по жизни, успокоился и дальше болтал только о местных достопримечательностях. Отрабатывал, стало быть, денежки.

Интересного в Русинске было мало: памятник Гопченко на высоком чёрном постаменте, они его уже видели на въезде в городок, и храм Святой Екатерины. Пан Гопченко был сработан из тонюсенькой латуни, видимо, по бедности или из экономии, и заметно покосился на бок, являя собой, как и при жизни, зрелище более смешное, чем величественное. Вторая достопримечательность заинтересовала Дмитрия гораздо больше: надо зайти, помолиться. Не сейчас, а вот завтра с утра, как базар разъедется и народу станет меньше – обязательно.

– Тама завтра праздничная служба, – сообщил Петька. – Приедет архиерей, да и вообще. Приходите. Правда, молебен объявили за мир и спокойствие, но мы-то знаем, что за победу песмарийского оружия – так оно вернее, с Божьей помощью.

Улица Погодько была уже перед ними, Дмитрий, чтобы запутать пацана – на всякий случай – вслух уточнил у Шлёмы:

– Двадцать шестой дом, верно?

Петька уже получил свою мзду, но ухо повернул как локатор:

– А вы же ж к кому? Двадцать шестой, так… Ох, к Степанычу? Як же я не допёр, думал, фраера какие, а вы – серьёзные пацаны.

Ватник не стал комментировать, пусть так и думает. Бог его ведает, что за Степаныч, им нужен был другой дом на соседней улице. И решительно другой человек.

Постучались условно: тук-туктук, потом пауза и опять. Дверь распахнулась: здесь сперва открывают, а потом спрашивают, кто. Заспанный мужик в майке и трениках кивнул им и повёл по лабиринту комнат. Вроде и площадь у квартиры маленькая, а клетушек налепили изрядно.

– Я Лиховцев, мне звонили, знаю, – сообщил мужик, пока они миновали заставленные какими-то сундуками, табуретками, сухими цветами в вазах, птичьими клетками, валявшимися повсюду стопками книг и этажерками комнатки. – Кто из вас Ватник?

Дмитрий представился. Лиховцев, не стесняясь, поскрёб подмышкой и кивнул:

– Оружие, если что, не в доме. Обыскивают. Не часто, но бывает. А у меня семья всё-таки.

И правда, то старуха на сундуке попадётся, то двое детишек друг друга мутузят, причём молча. Видать, любит хозяин тишину, а с одиночеством не повезло.

– Главный вопрос, товарищ Лиховцев: что вообще готовится?

– А шут знает. Мои хлопцы доложили, что возле храма ночью ещё суета была. Военные приезжали, ящики какие-то таскали. Не свечки же они привозили, под утро и на БТР.

Хозяин причмокнул и задумался:

– Праздник завтра храмовый. Но что за дела, не знаю. Позвонил, как велено, вас вот прислали. Вам и разбираться, я-то сочувствующий Республике, но не военный. Белый билет у меня по плоскостопию. А схрон вам отдам, хоть весь. Хотя там для четверых до хрена всего, не унесёте.

– Переночевать где можно будет?

– Да там в сарае и можно, как раз, где запас стволов всяких. А я ужин принесу. Без разносолов, но насобираем что-нибудь.

Ночь подкралась незаметно, как везде на юге. Вроде бы сумерки, а светло, но потом сразу как одеяло накинули: темнота. И через дырки в этом одеяле звёзды яркими точками, а вокруг – травой пахнет одуряюще, раскалёнными за день камнями и кислым квасом из окрошки на ужин – не соврал Лиховцев, всем хватило.

– Ночью пойдёте? – с пониманием уточнил он. – Я провожатого дам тогда. Сейчас позвоню одному из наших.

Схрон был мощный, взвод вооружить можно, но несколько однобокий по ассортименту: укороченные автоматы, АКСУ, патроны, гранаты. Дмитрий мысленно поздравил себя с тем, что взял с собой «глок». Чуть не влип с этим пистолетом, когда автобус, – а они прибыли на обычном рейсовом, – досматривали на блокпосте с песмарийской стороны. Едва успел сунуть в карман на спинке сидения впереди, среди старых газет.

Прокатило, но понервничал.

У Алихана тоже нашёлся короткоствол – Бог ведает, где он его прятал, а вот Дрон со Шлёмой грустно поглядывали на автоматы: и таскать их не подарок, и без них – как голые. Мало ли, в какую заваруху придется встрять в этом самом храме.

– Хоть бы фонари положили, блин… Автоматами можно дорогу замостить, а самого важного нет ни хрена, – ворчал, звякая железом Дрон. – О, РГД! Брать?

– Ты в церкви гранаты бросать собрался? Опрометчиво… Хотя, возьми парочку. Сюда возвращаться, возможно, не получится, а до своих добираться небыстро. Могут и пригодиться.

После освобождения из подвала СБКР прошло два дня. Рёбра, в двух из которых на рентгене нашли трещины, чуть зажили. Дмитрий немного отдохнул, но вот… Васин поднял их по тревоге, дал не самые внятные указания и лично довёз почти до полосы разделения. Там тормознули автобус, вот и добрались. Задача стояла не совсем понятная: вот этот Лиховцев, мирно дрыхнущий в окружении своих бабушек, клеток и сундуков, позвонил и сообщил о непонятном шевелении военных вокруг храма.

Сигнал есть? Приехали проверять.

Провожатый, тощий как палка мужик с висячими усами, чем-то напомнивший кислым выражением лица покойного Самохвалова, отзывался на имя Ференц. Мадьяр он или кто – здесь не разберёшь, все перемешаны. Несмотря на унылый вид, Ференц быстро и аккуратно начертил план храма Святой Екатерины, входы, окна, подвальную лестницу – всё пометил в лучшем виде. Заодно набросал схему ближайших окрестностей.

– Охраняют церкву-то, я мимо недавно проходил, заметил. Патруль туда-сюда так и елозит, машина на углу и ещё часовые. Сейчас дорисую, где увидел. – Быстро проставил на плане крестики, молодец, мужик, хоть и на вид село селом.

– А подвал большой?

– Та считай во весь храм. При Союзе там овощехранилище было, тоннами забивали. Я вам фонарь принёс, Лиховцев сказал надо. Вдруг туда лезть придётся.

– А там что сейчас?

– Тама? Да Бог ведает. Пусто, небось.

– Слушай, Ференц… – Пусть и пустой интерес, но Ватник заинтересовался: – У тебя схемы прямо профессиональные, ты кто по образованию?

Мужик вздохнул, отчего усы опустились ещё больше:

– Та картограф я. В Москве учился, закончил в девяносто втором, а тут… Так баклажаны и выращиваю. На кой кляп здесь картографы.

К храму шли быстро, но стараясь не попадаться патрулям: слышно было каждую машину, проводник вовремя утягивал всю группу в какие-то подворотни, садики, просто в тёмные места. Освещения почти не было, так что проскочили. Тем более, что дорогу выбрали по узким кривым улочкам, чтобы не проходить мимо школы, превращённой в казарму.

– Та вот и храм, бачите? – махнул рукой Ференц. – Я-то католик, сам туда редко заходил когда.

Ватник пригляделся: да, патрульная машина на углу, в стекле то вспыхивают, то гаснут две красные точки – курят паны песмарийцы. Оно и к лучшему, в темноте разведчиков не рассмотрят, сами себя ослепили. Вон один часовой у портала – так этот парадный вход по науке именуется, второй на паперти сбоку. Ясно. Если Ференц ничего не попутал, сзади, напрямую к алтарю, есть неприметная дверка. Служебный вход как бы. Интересно, его охраняют?

– До дому бы пора, я чем мог… – замялся венгр, и Ватник его, разумеется, отпустил. Человек по своей воле помог, да и патруль прихватить может, зачем подставлять.

Отряд скользнул по неосвещенной стороне улицы, прячась в тени заборов, потом мимо храма в небольшой, густо заросший деревьями, садик. Дрон потянул носом и молча показал Ватнику направление: мол, там ещё кто-то есть. Табачный дымок, и правда, перебивал даже ароматы ночных деревьев.

А ведь написано в уставе караульной службы, всё написано для таких вот часовых… Но если это «вбивци», то они и читать-то толком не умеют. Только труд Гопченко «Великодержавная Песмарица на рассвете нового подъёма», да и то по слогам.

Совсем юного пацана с прислонённым к дереву автоматом и окурком в зубах Дрон и Алихан сняли на раз, он не то, что крикнуть – и удивиться не успел. Раз – и лежит с кляпом во рту и туго стянутыми конечностями. Чтобы не мычал, Дрон слегка дал ему по голове. До утра у парня будет сложное время, а дольше и не нужно, до рассвета свалить бы отсюда всей четверкой.

– Дрон, глянь-ка дверь. Ты у нас по замкам самый шустрый. Алихан, остаешься здесь. Если часового искать будут или сменить вздумают… Ну, ты понял. По обстоятельствам.

Шлёма обиженно засопел, но спорить не стал – с его зрением ковыряться ночью в замке не лучшее решение. Хотя опыта в работе с тонкой механикой у ювелира, конечно, больше.

Со стороны скользнувшего к двери Дрона раздался негромкий хруст, потом что-то звякнуло:

– Готово, командир!

Дмитрий перекрестился. Придётся идти наоборот, не как все верующие обычно в храме, а от алтаря через неф. Плохо, не чинно, но куда деваться. Дрон отошёл в сторону и занял позицию в гуще кустов – искать будешь, не увидишь. Ватник со Шлёмой вошли внутрь.

Темнота – глаз коли. Свечи и лампады на ночь погашены, как принято, чтобы пожар ненароком не устроить, пахло воском, ладаном и чем-то очень знакомым и родным.

Храмом Божьим, у них везде аромат особый.

– Дмитрий, посвети аккуратно, а? Я таки не специалист по православной вере, но вот там и там кабели какие-то. Они вам для каких богоугодных целей нужны?

Ватник включил потайной фонарик, обернув его для дополнительной скрытности тряпкой. Окон не было, но наверху, под куполом, световой барабан. Могут издалека и увидеть свет в церкви.

Кабели, да. Два – один уходил куда-то вверх, вдоль лестницы к куполу – узкой, железной, типа пожарной, идущей по стене; второй – от алтаря к подвалу, вон в боковом притворе спуск, явно туда. И что это за машинерия получается? Странно, но оба кабеля никто особенно маскировать и не пытался, лежали себе и лежали.

– Электричество здесь само по себе, – задумчиво сказал Шлёма. – Вон выключатели, вон лампочки. Храм старый, но давно уже всё сделали.

– Наверх полезем смотреть? Или сперва вниз, в подвал? – решил посоветоваться Ватник. Решать ему, но отношения в команде были дружеские, без этого специфического «я начальник – ты дурак».

– Таки вниз сперва умнее. А уж если что серьёзное, тогда и к куполу. Как в цирке.

– Не богохульствуй!

– Молчу, молчу… Каждый норовит обидеть старого…

– …ювелира!

Они дружно хмыкнули и пошли к лестнице в подвал. И правда умнее сперва по низам, чем акробатикой на железных перекладинах заниматься.

Дверь вниз была приоткрыта. Здесь точно можно светить без опаски, Дмитрий скинул тряпку, но автомат перед собой выставил, оттянув негромко затвор. Мало ли, посадили ещё одного часового вниз, он их голыми руками возьмёт.

Пахнуло прохладой, давно протухшими овощами и почему-то дымом. Не свежим, а такой мягкий навязчивый запах, который сутками идёт от обгорелых дров. Костёр кто-то жёг?

Странное место, вот хоть что делай. И кабель под ногами уходит куда-то туда, в темноту, змеёй соскальзывая со ступенек на холодный земляной пол.

– Шлёма, ты Дэна Брауна читал?

– Таки нет. А что это за поц?

– Да не важно… Ненаучная фантастика. У него постоянно подвалы, храмы, тайный орден какой-нибудь и эпидемии чумы на каждом шагу. Этакий певец эпидемий эболы и кошачьего гриппа.

Приходилось время от времени разгребать завалы гнилых досок, непонятных тряпок и прочего мусора. Попалась даже тракторная шина, зубчатая, невесть как и зачем попавшая сюда.

Люди вообще странные создания, а когда дело доходить до того, чтобы засрать свои и Божьи дома – им равных нет.

– Сидит кто-то впереди, – шепнул Ватник и шагнул в сторону, резко дернув рукой с фонариком: если на свет выстрелят, в него не попадут. Шлёма аккуратно шагнул в другую сторону, но наступил на треснувшую под ногой доску. Скрытным передвижение не назовёшь, это да.

Выстрелов не было. Вообще никакого движения, тишина, холод и лёгкое амбре от свалки всякой дряни вокруг.

Но впереди и на самом деле были две фигуры в камуфляже. Одна привалилась к стене, раскинув ноги, вторая – на куче битого кирпича, и скорее лежала, чем сидела. Странно, раненые, что ли?

Дмитрий настороженно посветил фонарём, держа палец на спусковом крючке. Луч уткнулся в шеврон с надписью О.К.Р., серпом и молотом.

Потом в мёртвый взгляд лежащего на кирпиче человека. Ополченцы?! Откуда они здесь… Второй тоже мёртвый – из-под него вон лужа крови натекла и уже свернуться успела.

– Митя, это сатанисты их… Точно тебе говорю! – голос Шлёмы, не боявшегося ни бога, ни чёрта, заметно дрогнул. – Чёрная месса тут будет!

У ног привалившегося к стене покойника кабель заканчивался железной коробкой с рукояткой, ржавой, когда-то выкрашенной в защитный цвет.

16. Улыбка в телевизоре

Пока Дмитрий светил фонариком, нет-нет да поглядывая по сторонам – мало ли что, – Шлёма деловито осмотрел мертвецов. Шуршал чужими карманами, без всякого страха переворачивал с боку на бок, стараясь, конечно, не вымазаться в крови.

Второй погибший был убит одним аккуратным ударом ножа сзади под ребро.

– Жетоны, номера из недавних, пятизначные. Зажигалка. Гильза пустая, талисман какой, что ли. Ни оружия, ничего… Дмитрий, таки всё, ничего больше нет. Я их самих не знаю, лица незнакомые.

– Я тоже. Жетоны оставь, нам их при себе лучше не иметь, целее будем. Посмотри, что за адская машинка под ногами.

– Ма-а-ладой человек, у меня две руки и две ноги. И одна голова. Они все очень немолоды, прошу учесть это в протоколе. Не можу я быстрее, всё по очереди.

Шлёма присел на корточки, очень осторожно ощупал коробку, в которую уходил кабель, хмыкнул что-то и вытащил перочинный ножик:

– Поближе свети, командир. Хотя…

Руки у старого ювелира жили, казалось бы, своей жизнью: щупали, крутили, отвинчивали болты, сдвигали вбок крышку – и всё это лёгкими, почти незаметными движениями хирурга во время ответственной операции. Время от времени Шлёма покряхтывал и по-гусиному переминался с ноги на ноги, но не вставал. Наконец что-то хрустнуло, он взялся обеими руками и снял крышку с железной коробки, небрежно откинув в темноту.

– Прелестно… Но зачем? – он встал и, уже ничего не опасаясь, пнул загадочный ящик. Тот упал на бок, наружу высунулся пучок проводов, медным цветком торчащий из обрезка кабеля.

– Обманка? – уточнил Ватник.

– Таки да. Но смысл: корячиться, тянуть всё это почти в середину подвала, раскладывать парочку этих несчастных рядом, м?

– Слушай… Давай-ка быстренько проверим второй кабель. Есть у меня одна мысль, но… Короче, второй может вести к мине.

– Да, но какой смысл в этой… инсталляции, Дмитрий?

– Именно, что обманка. Для тех, кто будет потом осматривать место происшествия.

Они обменялись взглядами и заторопились обратно к лестнице из подвала. Даже по сторонам не смотрели: темно, да и нет здесь никого. Живого уж точно.

В самой церкви за время их отсутствия ничего не изменилось, только сверху, из светового барабана под куполом, начало просачиваться серое мерцание близкого рассвета, расходиться вниз как туман.

– Времени нет ни хрена, – озабоченно сказал Шлёма. – Если там придётся ковыряться хотя бы сколько внизу, уйти не успеем. Наверняка, со священниками сразу зайдёт охрана – и мы попали.

– Лезь. Если это теракт, то нас двое, а на молебен придут сотни. Разница понятна?

– Таки суровый ты человек, командир. Но есть определённый цимес и в такой логике…

Последние слова Шлёма договорил уже с лестницы, уходившей вертикально вверх по стене. Старые перекладины подрагивали, сыпалась ржавчина, да и Шлёма был далеко не мальчик, чтобы лезть быстрее. Но вариантов не было – подрывник со стажем именно он, смысла лезть Ватнику или звать остальных бойцов с улицы – ноль.

– Здесь площадка какая-то, типа технического этажа, узкая, – доложил сверху ювелир. – Светло уже почти вверху, небо утреннее. Кабель, падло, мешается, но я почти на месте.

Он замолчал, завозился, потом чихнул. Негромко, но в потревоженном воздухе храма, на самом деле налившемся утренним сиянием, стало видно, в падавшем сверху столбе света танцуют многочисленные пылинки.

– Мина здесь. Могли бы радиоуправляемую влепить, но поставили проводную. Зачем только…

– Выжившие про кабели расскажут. Да и надёжнее так.

У Дмитрия в голове возникла картина совсем близкого будущего. Молебен. Сотни людей, праздничных, в лучших нарядах, многими и сберегаемых для таких вот торжественных случаев. Дети, сюда многие придут с детьми. А потом… Лучше не думать, что потом.

– Какая-то итальянская модель, мне не знакома, но справлюсь, – доложил Шлёма и теперь уже затих, возясь со смертоносным подарком над головами молящихся. Тех, кто и не проснулся ещё, и – уж тем более – понятия не имел, что доживает последние часы на этом свете.

– Командир, есть у неё радиомодуль. Есть, сволочь. Смысла нет кабель отключать, захотят рвануть – по радиосигналу сделают. С собой её надо уносить и подальше, а потом выкинуть. Или возиться здесь до последнего, но времени…

Сверху посыпалась какая-то труха, совсем уж хорошо видная в заполнившем храм утреннем свете. За спиной Дмитрий открылась дверь, он резко обернулся, едва не выстрелив на звук, хорошо Дрон успел шепнуть, что это он.

– Рассвет уже, возле храма шевеление пошло, надо убираться, командир.

– Дрон, там, – Ватник ткнул вверх пальцем, – мина. И Шлёма, который над ней колдует. Предлагаешь его здесь бросить?

– Предлагаю тебе отойти к Алихану, а я здесь проконтролирую.

– Нет. Иди на пост, мы разберёмся. Если что, уходите самостоятельно. Я бойца и… друга не брошу.

– До понятно… В смысле, так точно. Разрешите выполнять?

– Выполняйте!

Дрон пропал в проёме, беззвучно затворив за собой дверь со сломанным замком. Распустились… Донская либерия, блин! Он бы никого из них не бросил, а вместо себя на смерть оставлять Дрона – совсем подло.

Дмитрию было неуютно. Не страшно, нет, именно неуютно и противно.

Он отошёл к иконостасу возле алтарной завесы, лег на прохладный каменный пол, помнивший тысячи ног ещё века с девятнадцатого, залёг, контролируя вход в неф с другой стороны. Перекрестился и мысленно попросил у Господа прощения: проливать кровь в Божьем храме – это не отмолишь. Но и деваться некуда.

Шлёма негромко напевал что-то сверху. Если он и нервничал, то тщательно скрывал. Потом уронил на пол прозвеневшую коротко железку:

– Принимай товар, пан командир. Радиомодуля больше нема, я там ещё покопался, так шо можно сваливать. Если у них и есть специалисты восстановить, то не вдруг. Уж точно не сегодня.

Заскрипела лестница, подрывник со всей доступной скоростью спускался вниз. Беда только в том, что совсем рассвело, со стороны центрального входа звенели ключи, раздавались голоса, то отрывистые, явно военные, команды, то раскатистый басок священника.

Дверь открылась, когда Шлёма уже был внизу, подхватил валявшийся блок от мины, хозяйственной сунув его в карман, и принял от Ватника автомат.

Они бы начали стрелять, но… Первой в храм вошла странная парочка: дюжий рыжий мужик, одетый в бронежилет с крупной надписью TV и украшенную аналогичными буквами каску, державший на плече несомненную видеокамеру. Нёс он её легко, привычно, как нацеленный на врага гранатомёт новой, неизвестной модели. За ним проскользнуло похоже одетое существо, но вот его пол Ватник определить бы не взялся: ростом поменьше своего рыжего напарника, с всклокоченной многоцветной причёской и почему-то в синих круглых очках. Кот Базилио и лиса Алиса.

Если бы Дмитрий не был так напряжён – рассмеялся бы в голос.

– Ну шо ж, вот храм святой, снимайте, смотрите, всё для вас! – лебезил рядом с парочкой немолодой священник. – Великий праздник у нас сегодня, сам архиерей…

За ними в распахнутые двери хлынули бойцы сил спецназначения, «вбивци» в нарядных нахлобученицах, какие-то штатские – из первых участников молебна, вероятно, решившие подойти к открытию храма, чтобы насладиться всем от начала до конца.

И как здесь стрелять? Да никак…

Дмитрий, стараясь не делать резких движений, положил автомат на пол, подав знак Шлёме сделать то же самое. Их уже вовсю снимал оператор, а неведомого пола – судя по низкому с хрипотцой голосу всё-таки тоже мужчина – бормотало в микрофон что-то на французском, причём со скоростью, недоступной даже Эминему.

Командир спецназа заметил их одним из первых, но приказал стрелять тоже не отдал. Как-то всех сбило с толку, что два мужика стоят посреди пустой церкви – воры они, грабители, может, вообще какие-то задержавшиеся на ночь работники? – и никуда не бегут.

– Та воны ж бандосы! – высунувшись из-за плеча командира, заорал вездесущий бородатый мальчик, песмариец по жизни. – Воны ж к Степанычу вчора шлы!

– Бельгийское телевидение, комментатор Марион Станс, вы действительно бандиты, так, это ограбление церкви, прекрасные кадры, Франсуа, снимай, снимай, – пулемётом затараторило разноцветное существо в очках, без вопросительных интонаций и пауз между словами. Оно уже выскочило вперёд, повизгивая, и теперь закрывало их своим тельцем: хоть палить без разбора нахлы не начнут, уже спасибо.

По-русски существо болтало бойко, но с заметным акцентом. В окончаниях слов иногда плавало, но всё и так понятно.

Шлёма подмигнул оторопевшему Ватнику и уже поднял руки, явно сдаваясь. А что, если сыграть в эти роли, можно отделаться если не лёгким испугом, то смешным наказанием – уж из КПЗ или по дороге они как-нибудь сбегут.

Дмитрий прыснул со смеху, несмотря на всю серьёзность ситуации, и отодвинул от себя наседавшую лису Алису, едва не засунувшую ему в рот лохматую палку микрофона. Оператор тоже очутился рядом с ними, снимая в упор обоих разведчиков. Храмовый праздник – сущая чепуха, здесь наклёвывался отличный сюжет про ограбление.

– Во-первых, – перебил тараторящее существо Дмитрий, – вы мужчина или женщина?

Корреспондент неизвестного бельгийского канала запнулась на полуслове. Потом, хотя и не читала «Собачье сердце», ответила строго по тексту:

– Какая разница? – спросила она медленно, что-то прикидывая про себя.

– Просто интересно.

– Я – женщина, – призналась она после некоторых раздумий.

– В таком случае вы можете оставаться в каске, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал Дмитрий. – Вы же в Божьем храме.

К сожалению, дальше было не столь весело: распахнулась взломанная Дроном дверь, в церковь затащили всё ещё ничего не понимающего связанного часового, военные окружили обоих разведчиков. Автоматы было не спрятать, поэтому свою порцию оплеух при задержании получил каждый.

Но ополченцев в них – спасибо Петьке! – никто не подозревал. Судя по всему, Дрон с Алиханом успели незаметно уйти, так что были шансы, были. К тому же снявшая синие очки Марион Станс, оказавшаяся бесцветной блондинкой с плоским лицом, лишённым и намёка на косметику, вертелась вокруг, оператор снимал задержание.

Калечить прямо под камерой двух странных грабителей командир спецназа не решился.

– Марион, секунду внимания, – сказал Дмитрий, уже лишённый фонарика и «глока» вместе с кобурой, а также остального содержимого карманов, благо там и не было особо ничего. – Я хочу сделать заявление для прессы.

– Оу, – восхитилась лиса Алиса, – давайте, давайте!

– Мы – не грабители храмов, как вам сказали. Мы служим в ополчении Кавинской Республики и прибыли сюда для предотвращения варварского теракта.

В толпе прихожан, которых безуспешно пытались остановить охранники, но которые всё прибывали и прибывали, несмотря ни на что, раздался дружный вздох. Дмитрий думал, что так бывает только в кино, когда в напряжённый момент сразу десятки людей говорят «ох!», что придаёт сцене глубину и значимость. Но нет – ушлые режиссёры взяли это прямо из жизни.

Командир спецназа скривился, но, как всякий кадровый военный, без приказа понятия не имел, что делать в нештатной ситуации.

Заткнуть им рот и волочь из храма? Но эти иностранцы… Что они потом наплетут у себя в телевизоре, как это рикошетом прилетит обратно в Песмарицу, и как среагирует Кобулия? Чёрт… Ладно, не прямой эфир, пусть снимают, что хотят. Телеканал за европейский выбор народа, поправим по ходу пьесы.

– Есть какие-то доказательства? – уточнила Марион Станс. – Кроме… en plus de tes mots, кроме ваших слов?

– У моего напарника сейчас изъят радиомодуль. Дистанционный взрыватель для мины. Само взрывное устройство, к которому вели ещё дублирующие кабели – вон, видите висящие провода? – наверху, ближе к куполу. И это не всё. После взрыва и непременного обрушения храма, что повлекло бы множество жертв… Вы записывайте, записывайте! В подвале были бы обнаружены двое мёртвых людей в форме ополчения, ещё один кабель и подрывная машина. Но это чистой воды обманка для вас, журналистов, красивая картинка о зверствах ополченцев.

Лиса Алиса нервно оглянулась на командира спецназа, но спрашивать ничего не стала. Пожевала узкими губами и уточнила у Ватника:

– Там… наверху, реально, бомба?

– Более чем реально. Слазайте, снимите на камеру.

Дмитрий понимал, что подписывает себе и Шлёме приговор на смертную казнь. Даже суда не будет, сейчас отведут за храм и там, у стены, расстреляют, но был совершенно спокоен, в отличие от поникшего ювелира. Делай, что должен, и будь, что будет.

Как-то так.

Взрыв они предотвратили, нахлов в глазах бельгийцев опустили ниже плинтуса, был надежда, что они сравнительно честные журналисты и не упустят случая поймать свой хайп на всей истории. А расстрел… Никто не может жить вечно.

Сунувшихся было оторвать мятежникам головы «вбивцев» оттеснили солдаты по приказу командира спецназа. Сам решит их судьбу? Да пусть.

Марион, цепляясь за лестницу бронежилетом и звеня каской о ступеньки, действительно полезла наверх. Что-то длинно сказала по-французски, после чего к ней присоединился оператор. Прихожане теперь потрясённо молчали, только в глубине толпы, так и не вытесненной из нефа, раздавался шепоток.

– Да, это есть бомба. Нужна помощь специалистов. Профессионалов. Командир, это опасно, это будет теракт как в нашем метро когда-то, – не очень чисто, но вполне понятно сообщила сверху журналистка. – Мы ничего не трогать. Только снимаем.

Дальше Дмитрий уже не слышал. Их со Шлёмой выволокли из храма бойцы спецназа, с трудом проложив путь через толпу. У всех своя Голгофа, у них, вероятно, такая – через свежее летнее утро, под голубым небом над Русинском до ближайшего сквера: не на улице же их… исполнят.

Но всё повернулось другой стороной. Есть такая немодная уже штука – зорб, огромный пластиковый шар, надутый воздухом, прозрачный как это небо, внутри которого на растяжках крепится человек и спускается с невысокой горки.

Голова, ноги, голова, ноги, хвост!

Обитателями этого самого зорба следующие пару часов и чувствовали себя Дмитрий со Шлёмой: уже на улице их догнали Марион с рыжим оператором, добились от командира решения (а, на самом деле, приняли его за него – сам офицер предпочёл бы расстрелять эту пару ополченцев за городом без всякой огласки) ехать вместе с задержанными в Транай, в ближайшее управление Бюро Безопасности, для выяснения всех обстоятельств. И снимать, снимать горящий, прямо-таки плавящийся в руках материал о событиях в этой загадочной Песмарице,которую во всём мире до сих пор считали частью России и не особенно-то интересовались, что там и как.

– Офицер! Мы настаиваем! По дороге будет интервью с мятежники, погрузите их оружие, погрузите бомба – она же не опасна? Манифик! Это будет колоссально.

Командир спецназа, начисто замороченный происходящим, достал телефон и отошёл в сторону, явно прося новых инструкций. Из трубки доносился рык с заметным грузинским акцентом, как будто кто-то включил на громкой записи ссору где-нибудь в Тбилиси.

Вернулся он довольным. Широко улыбнулся Марион и задвинул длиннющую тираду на песмарийском, в которой объяснял, советовал и предлагал… Только вот что, для журналистов осталось загадкой. Оператор Франсуа вообще знал только французский и (куда без него!) английский, а знания Марион русского явно не хватало на диалекты.

– Пожалуйста… Я вас не понимаю! Русский, французский… Объясните на каком-нибудь из человеческих языков.

Командир скривился, но продолжил на правильном русском с рязанским выговором, выдававшим место своей учёбы в России когда-то:

– Мы едем в Транай. Я, вы с оператором, эти двое, охрана. Вам даётся эксклюзив на материал, но потом надо будет кое-что поправить. В нужном ключе.

Камера не работала, так что он говорил совершенно открыто. Марион закивала, соглашаясь:

– Разумеется, мы верные друзья песмарийского государства! Сюжет будет отличный, просто отличный.

Бойцы аккуратно погрузили в багажник чёрного «фольксваген-транспортёр» бомбу, завёрнутые в тряпку оружие и вещи пленных, загнали в салон их самих, пристегнув наручниками с блестящим ручкам внутри, для этой цели и предназначенных, установленных явно не на немецком автозаводе. Марион с оператором прошлись в подвал, сняв там часть сюжета про мертвецов в форме. Всё было в лучшем виде, только не для Ватника и Шлёмы: последний совсем потух, сгорбился и только потирал ладони скованных рук, словно пытался избавиться от ощущения чего-то липкого.

– Я таки надеюсь, ты знаешь, что делаешь, – прошептал он Дмитрию. Дольше им говорить не дали, один из охранников ударил ювелира под дых, чтобы тот молчал.

Снова поворот и прыжок зорба: они катятся по трассе, причём водитель гонит не меньше ста пятидесяти, с трудом вписывая микроавтобус в частые повороты. Дорога почти пуста: Дмитрий поглядывал через тонированное стекло на мелькавшие за окном столбы, сливающиеся в единую серо-зелёную полосу кусты и прочие приметы большой скорости.

Машин почти не было. Ранее утро, да и бензин подорожал настолько, что мало кто без нужды выведет из гаража своего стального коня. Местные и так были экономны, а уж теперь – втройне. Один раз только их обогнал белый БМВ «иск-пять», неновый, но бодро тянущий своим многолитровым движком, с парой мажоров внутри. Только мелькнул слева и уже ушёл за очередной поворот.

Ну да, таким парням цены на топливо до балды.

– Вы давно в рядах сепаратистов? – методично выспрашивала Марион.

Они с оператором не теряли времени даром, делая сюжет. А повезёт – и целую серию выпусков о жутких мятежниках. Это же золотое дно!

Дмитрий рассказывал достаточно охотно, избегая только фамилий, адресов, названий и подробностей о позициях и технике. Никаких тайн он не выдавал, а просто разговор… В конце концов, эта пара журналистов спасла им жизни. Надолго или нет – жизнь покажет.

На обочине мелькнула та самая БМВ, она стояла, а рядом с ней здоровенный мужик спиной к трассе жизнерадостно орошал близко растущие кусты. Дмитрий моргнул. Да нет, бред… Хотя…

Через пару минут несвежее чудо германского автопрома обогнало их ещё раз.

– Вы женаты? А как относится к мятежу ваша жена?

– Мы не считаем независимость Кавинской Республики мятежом. Это естественная реакция целого народа ущемление законных прав, на дискриминацию и уничтожение русской культуры.

Аж сам себе позавидовал, как по писанному вещает. Но ведь всё – правда, да и университет за плечами, не стоит разговаривать слишком уж просто. Не на базаре.

Джип сопровождения, как привязанный державшийся за микроавтобусом от самого Русинска, внезапно ушёл в сторону на одной из развилок и скрылся на второстепенной дороге. Дмитрий попытался понять, что это за манёвр противника, но в голову ничего не пришло.

Командир спецназа в запись разговора не вмешивался, никаких указаний своим двум бойцам и водителю не давал. Сидел, набычившись, втянув голову как черепаха в неудобный воротник форменной куртки, и молчал.

– А правда ли, что в Кавино культ Сталина? – не отставала журналистка. – Ностальгия по кровавому тирану?

– Бред какой-то, – пожал в ответ плечами Дмитрий. – Нет у нас ностальгии по Сталину. У нас есть тяга к справедливости, это факт, а при нём многое было справедливее. Для тех, кто не оказался в лагерях, разумеется. Сложная фигура, о нём годами можно говорить, приводя аргументы за и против, но надо учесть время его правления и ситуацию вокруг СССР. Войну. Многое, уважаемая мадемуазель.

На одном из отрезков трассы командир внезапно вышел из своего странного оцепенения, обернулся, глянув через плечо водителю вперёд на дорогу, и приказал остановиться. Немного не доезжая подходившего к дороге леса, минивэн скользнул правее, в немалый карман для останавливающихся здесь фур, запрыгал по гравию и почти упёрся бампером в деревья.

– Остановка для оправки, – опять кривясь, но по-русски сообщил командир. Боковая дверь скрипнула и отъехала назад.

– Что есть «оправка»? – не поняла Марион. Остановка прервала её на середине вопроса.

– Пис-пис, мадам. Поссать можно, ехать-то ещё долго. Да оставь ты свою камеру, рыжий!

Журналистка что-то сказал на французском оператору, тот согласно кивнул, выключил камеру и отложил на сидение, выпрыгивая на гравий первым. За ним вылезла Марион, потом бойцы отстегнули и выволокли Дмитрия со Шлёмой.

Бежать? Ноги-то тоже скованы. Куда здесь сбежишь, остаётся оправиться, как велено.

Командир вылез последним, оглянулся на пустую трассу за спиной и потянул из кобуры пистолет. Бойцы держали на прицеле пленных и журналистов, не вдаваясь в пустые размышления – офицер главный, ему и решать.

С дороги послышался гул мотора, причём со встречной их движению стороны, но переигрывать уже поздно: первый выстрел попал в шею рыжего оператора, заросшую могучей кучерявой порослью. Франсуа как стоял с расстёгнутой ширинкой, так и улетел лицом вперёд в кусты, не успев ничего понять. Судя по выплеску крови из пробитого изнутри горла, уже никогда и не успеет. Только спина с надписью TV мелькнула.

Второй выстрел, точнее, два подряд, достались Шлёме: Дмитрий с болью и ужасом увидел, как его друга отбросило назад, как на лёгкой рубашке с каким-то несерьёзными узорами расцвели два алых мака. В грудь и в живот.

– Сука, – выдохнул Ватник. Рядом что-то пронзительно кричала Марион, на родном французском, которого никто не понимал. Оператор был уже за гранью, где нет разных языков. Где ничего нет, кроме Царствия Небесного всем безвинно погибшим. – Зачем?

– Приказ Кобулия, – равнодушно ответил офицер и перевёл ствол на Ватника. – А ты заткнись, сучка крашеная, ты же следующая! Материал вы отсняли, а мы смонтируем. А потом нападение мятежников по дороге – и всё. С бомбой вот херово вышло, но мы повторим.

Белый БМВ почти врезался в стоявший микроавтобус, бойцы охраны даже сообразить ничего толком не успели, а водитель, как на грех, сам отошёл в сторону отлить после долгой дороги.

Дрон начал стрелять сразу, в прыжке, вылетев из открытой двери, Алихан – из окна, даже не вставая из-за руля. Минус водитель. Минус один боец. Марион упала на землю, всё так же визжа, одна из пуль рикошетом от гравия щёлкнула её по каске, но вреда не причинила. Командир успел выстрелить в Ватника: приказ же необходимо выполнить полностью. Что-то тупо ткнуло Дмитрия в плечо, бросило назад, что он едва не упал.

Было очень больно.

Очень.

Неимоверно, так может быть больно только грешникам в аду.

Раскалённая спица, пробив тело, словно так и осталась в ране, проворачиваясь, нагреваясь ещё сильнее, хотя – казалось бы – это было уже невозможно. Он грузно опустился на колени, как будто не выдержав внезапно рухнувшего на плечи неба.

Над ним свистели пули, вскрикнул и упал ещё один песмарийский спецназовец. Посыпалось боковое стекло в БМВ, пули со звоном стучали по микроавтобусу, не переставая визжала, плакала, выла Марион. Командир получил очередь в грудь от Дрона, выронил пистолет и, раскинув руки, упал лицом в гравий.

– Заберите Шлёму… В госпиталь. Надо успеть в госпиталь, – шептал упавший-таки на спину Ватник, глядя в расплывающееся перед ним лицо Дрона. Всё ещё стреляли? Илии это в ушах так шумит… – Там. Мой. Пистолет.

Почему он, теряя сознание, вспомнил про наградной «глок» – Бог весть. Но сразу после этого закрыл глаза: дальнейшие игры без меня, мужики. Что-то он устал.

Над головой что-то пищало.

Размеренно, не похоже на будильник, но какая-то электронная хреновина – точно. Дмитрий открыл один глаз, в голове шумело, словно он вернулся на море: вот одна волна с шипением набегает на берег, отступает, сожалея. Вот вторая.

Через сетку из сразу трёх трубочек капельниц, уходящих вверх, к стойке, он разглядел висящий над кроватью монитор. Графики, равномерное мигание красного сердечка. Больница. Госпиталь.

После музыкальной заставки на висящем на стене прямо напротив кровати телевизоре появилась заставка «Кавинская Республика», на зрителя словно наплыл триколор с серпом и молотом посредине, потом уже возникла картинка диктора в студии.

– Неделю назад героическими усилиями нашей разведки был сорван чудовищный теракт в одном из храмов Русинска, захваченного незаконной хоривской хунтой. Спасённая ценой жизни одного из разведчиков, Соломона Липкина, бельгийская журналистка Марион Станс, у которой к тому же погиб напарник-оператор Франсуа Леблен, при помощи властей Республики и неоценимой поддержке Российской Федерации, вернулась на родину и выпустила целую серию сюжетов об этом событии. Камера и записи уцелели, но к счастью или нет – судить вам.

На экране возникли знакомые кадры храма Святой Екатерины, Шлёма, ещё живой, с поднятыми руками и хитрой улыбкой, вот сам Дмитрий – никогда бы не узнал себя со стороны, да и голос звучит странно, командир спецназа, священник. Потом наплыв камеры на бомбу, немного трясущееся изображение, отснятое в минивэне, снова сам Ватник.

Но текст…

За торопливой французской скороговоркой шёл синхронный перевод, в котором первое, что услышал Разин, было:

– Вы хотите знать, кто это сделал? Мы покажем вам их подробно. Раскроем чёрную суть убийц и бандитов, врагов всего цивилизованного мира. Эти кадры перевернут ваше представление о якобы мирных жителях Кавино и их так называемой республике. Они – убийцы, их удел – погибнуть от рук доблестных песмарийских военных и патриотически настроенных граждан.

Дмитрий широко распахнул глаза, глядя на экран. Плевать, что в голове не унималось серое штормовое море, что ныло снятой лекарствами болью плечо, на всё плевать.

Из телевизора ему широко улыбалось разноцветное существо с плоской мордой и лило помои на своих спасителей без остановки.

Согласно купленным билетам, как говорится.

17. Госпиталь

Больницы – обычные гражданские лечебницы – все на одно лицо.

Различаются здания, техника внутри и квалификация врачей, но суть остаётся. Заболел, настолько что в поликлинике не помогут, значит, добро пожаловать. Вылечат, не вылечат – вопрос дискуссионный, как повезёт, но атмосфера в целом спокойная.

В госпиталь же, если не брать малую часть военных с пневмонией и острыми отравлениями, попадают люди раненые. Сильные, здоровые, но внезапно получившие изрядный кусок металла в организм, а то и не один. Поэтому и отношение к своему подорванному здоровью такое: как к досадной, мешающей драться, неожиданности.

Из реанимации Дмитрия перевели на второй день, как он пришёл в себя.

Мест мало, а претендентов, увы, хватало – начались активные боевые действия. Накопившая силы за время затишья армия Песмарицы вперёд пока не двинулась, но и активность обстрелов резко возросла, и на линии разделения стало жарко. Попытки прорыва – каждый день. Даже не прорыва всей массой бронетехники и живой силы врага, а методичное прощупывание, уколы разной степени интенсивности. По телевидению это называлось довольно уклончиво, на карте заметных изменений тоже не было, зато в госпитале ощущалось сильно.

– Дмитрий Разин, разведбат. Позывной «Ватник», – сообщил он своим новым соседям.

– Где? – уточнил усатый добродушный танкист. Он представился до этого Петровичем. Заживающий ожог на лице с переходом на шею, от усов слева остался жалкий кустик, но присутствия духа мужик не терял.

– Русинск, разведка.

– Офигеть! Это про тебя эта фифа испанская репортажей нахреначила? Правда, что ли, хотели церкву рвануть? – это уже с койки справа, у окна, паренёк из нармилиции, без ноги, но с заметным ехидством.

– Бельгийская… Нахлы хотели, не мы же. Нам остановить удалось.

Паренёк хмыкнул, подтянул стоявший у койки костыль и, подпрыгивая на целой ноге, ушёл куда-то. Курить, наверное, вниз – за сигареты в палатах жесточайше гоняли.

Дмитрий загрустил. Бог с ней, с Марион, кто платит, тот и музыку заказывает. Шлёму было до слёз жаль, ведь поведи себя он, Разин, по-другому, не признайся в участии в ополчении, всё не так бы повернулось. И старый ювелир выжил бы.

Он второй день, как вернулось сознание, мучился не от боли – её под подушкой бинтов на плече почти не было, рука только почти не шевелилась, – а от сознания своей вины. Была она на самом деле, эта вина, не было, самому не понять. И спросить некого, в таких вопросах только батюшка, отец Александр из родного храма помог бы разобраться, но не звать же занятого человека в госпиталь.

А так время тянулось, как оно обычно в больницах и бывает – длинные лохмотья паутины, периоды впадения подстреленного организма в спячку, сменяющиеся событиями. Короткими, но важными, как важно всё в вынужденном безделье, что вырывает, вытаскивает в обычный мир. Завтрак, обед и ужин. Капельницы. Врачебный обход раз в день с утра. Новые соседи. Отбытие старых – как правило, подлеченных до нормального состояния, но иногда и в другую сторону дорога: ширмы по бокам койки, чтобы людей не смущать, только ноги торчат. И ноги эти не двигаются, не встанут больше ступнями на пол, не понесут хозяина на рыбалку, на работу и прямиком к вечернему пиву.

Больше никак не смогут.

Ещё из событий у Дмитрия были визиты. Марина, заплаканная постоянно, с осунувшимся лицом, но всё равно красивая как ангел. Она приходила ближе к вечеру, приносила поесть, помогала с судном – вставать пока нельзя, а звать лишний раз медсестер не хотелось, хоть они и не отказали бы в малом.

– Почему мне хреново-то так, солнышко, не спрашивала докторов? Ну, пулевое, но в руку же, не в живот. По идее, я уже бегать должен.

– У врачихи своей спроси! – с вызовом ответила Маринка. Потом сжала губы и всё-таки ответила: – Потеря крови была большая. Твои дуболомы ехали сюда долго, да и само ранение плохое, там и нервный узел задет, и кость расщеплена. Я ж не доктор, пусть они объясняют.

Лечащим врачом их палаты была Алла.

Хорошо это или плохо, Дмитрий сказать не мог. С одной стороны, конечно, человек знакомый, можно и узнать больше, и за других мужиков спросить: Петрович врача робел, например, старался через Ватника узнать, сколько ещё ему валяться. Танк его уцелел, это главное, конечно, но с лицом после близкого знакомства с огнемётом было неладно.

С другой стороны… В воздухе висела грозовая туча немалых размеров, продёрнутая как нитками вспышками взаимного недовольства между Аллой и Мариной. Разумеется, врач ни на что не претендовала, но и терпела жену Дмитрия рядом с трудом, несмотря на помощь той, и не только мужу – тяжёлых раненых помогала ворочать, когда медсёстры заняты, из города приносила покупки, кто что просил, да и в целом вела себя спокойно.

Но это чисто женское: соперницы, мужчина… Это как солнечный луч поймать увеличительным стеклом – куда направишь, там и полыхнёт.

До открытых столкновений не доходило, но Марина провожала врача недобрым взглядом, а та старалась удачливую соперницу игнорировать.

Вот такой был покер в отношениях, кто кого переглядит.

Во время забытья Дмитрия посещали непонятные видения. Никогда ничего запоминающегося не снилось, начиная с детства, а здесь то ли ранение сказалось, организм так защищался, то ли бродившие по крови лекарства, которыми его с самого начала накачали будь здоров, сказывались.

То он сидит у себя в банке, где нет никакой войны, да и вовсе зима за окном, здешняя, тёплая, дождливая, но всё-таки зима, и мотает на мониторе бесконечный экселевский лист, таблицу, набитую непонятными цифрами, формулами, данными. Вниз и вниз, а файл всё не кончается, и это почем-то ужасно злит.

То – без перехода, вспышками стробоскопа – он уже плывёт на байдарке, как когда-то в юности, а вместо берегов – две высокие, метра по три вверх, глиняные стены. Такая вот канава. А впереди – упавший мостик, подтопленный, но не утонувший совсем. И как через него перебираться, как перетащить байдарку?

На мостик, едва не поскользнувшись, прыгает Быча, выбравшись с переднего сидения. Мостик уходит под воду, видно, что по колено другу, тот размахивает руками: проскакивай, мол, чего ждёшь? И глина эта со стенок канавы словно стекает, осыпается в воду огромными комьями, и чувство такое… Странное. Словно Бычу оставить придётся за спиной. Навсегда. Держать этот самый мост, пока всю канаву не засыплет вместе с самим Виталиком.

– Ты же умер, – говорит ему Дмитрий во сне, а тот только смеётся, громко, нереально широко распахивая рот, словно у него челюсти на шарнирах.

– Не ссы, Митька! Прорвёмся!

Вокруг суета, шаги, звон непременных алюминиевых мисок, и Ватник проснулся, рывком вытягивая себя оттуда сюда: в палату, к живым людям, в реальность.

– Малой, тебе кашу брать? – это Петрович пацану без ноги, Толику. – С маслом. В твоём возрасте полезно, от неё силы прибавляются.

Толик в ответ буркнул что-то. Мол, на хер ему теперь силы.

– Вот-вот, на него! У меня дед без обеих ног с Отечественной пришёл, по колено, на деревяшах ходил. Это ему четверых детей заделать никак не помешало, – засмеялся Петрович. Потом охнул и ощупал лицо. Ожог заживал плохо, смеяться-то не стоило, кожа натягивается.

– Мить, ты кушать будешь? Я тебе бульона принесла, куриного. Мяска, яйца варёные… – Марина рядом, оказывается, сидела. Ждала, не будила, не трогала. Продукты уже на тумбочке все, а она сидит на стуле рядом с койкой и молчит.

– Привет, любимая! Конечно, буду, – Дмитрий сел кое-как, помогая себе здоровой рукой. В голове крутанулась было карусель, в глазах пронёсся вихрь чёрных жирных точек, но быстро прошло. Права Алла, скоро и вставать уже можно будет.

Жена посмотрела на него молча. Он разглядывал любимое лицо, замечая две новые морщинки на лбу, усталые синеватые тени под глазами. Да и сами глаза запали, смотрели теперь словно изнутри, из глубины нового знания и новых печалей.

– К деду в дом снаряд попал… – Дедом она вместе со Светочкой за глаза звала Василия Ивановича, в глаза свёкра, понятное дело, по имени-отчеству.

Ватник аж подскочил на койке, но она всполошилась, начала укладывать обратно:

– Лежи, лежи! Всё в порядке, не в его квартиру! Даже не в их подъезд. Нормально с ним всё, не волнуйся.

В подвал патриот песмарийской государственности и культуры при обстрелах не спускался принципиально, это Дмитрий узнавал от соседей, поэтому он и подскочил сейчас как ошпаренный.

– Тряхнуло, на кухне стекла вылетели, а так с ним-то всё хорошо. – И тут же без перехода, как умеют только женщины: – Слушай, ну давай уедем отсюда, а? Подлечит тебя эта корова, вещи соберём и – куда скажешь: хоть в Россию, хоть в Польшу. Да хотя бы в Грузию, я буду в огороде возиться, а ты мандарины собирать. Всё лучше, чем в этом аду… Ведь ты ж при смерти был, мне медсёстры всё рассказали!

Он отпил бульон. Вкусно, особенно если куриное мясо вприкуску. И яйца в соль макать целиком, как на пасху – только там крашеные, разбивать надо скорлупу, а здесь очищенные лежат, ждут.

– Мы уже сколько раз говорили. Нигде нас всерьёз не ждут. Нигде. В России приютят, но это не то, это как к близкой родне в гости приехать – не откажут и помогут, но со временем зададутся вопросом: вы, ребята, обратно когда? Пора и честь знать. Так что лучше и не привыкать жит на коврике в прихожей. Здесь наша Родина, здесь нам и жить. К тому же я – человек военный, как ты себе это видишь? Захотел – воюю, захотел – уехал, так что ли?..

Марина плакала. Беззвучно, не меняя выражения лица, просто по щекам пролегли две мокрые дорожки, стекая каплями на цветастое платье. Кап – и тёмное пятно. Ещё и ещё.

Дмитрий отставил термос и погладил её по руке. Слова сейчас лишние. Всё сейчас лишнее.

– Сдохнем мы все здесь, Мить…

– Марина, детка, ты ж понимаешь, мы победим! – неловко влез в разговор Петрович – койки-то все рядом, каждое слово слышно, но Дмитрий глянул на него: не лезь, мол. Пусть. Сами договоримся.

– Видишь, солнышко, как люди настроены! На победу. На то, чтобы свою жизнь здесь строить, как нам удобно. За то и воюем.

Ночью, когда и свет в палате давно выключили, сделав вечерние уколы, и даже бубнивший допоздна в коридоре телевизор, вокруг которого собирались ходячие раненые, замолчал, Ватника разбудил непонятный шум.

Сперва внизу взвизгнули тормозами сразу несколько машин, послышались хлопки дверей, громкий разговор, ожесточённый даже, на повышенных тонах. Слышно было, что открыли ворота – окна у палаты выходили как раз на фасад больницы, всё вот оно, в десяти метрах ниже.

– Что там за кипиш? – проснулся и Толик, подтянул костыль и встал. – Пойду курну в сортире, заодно и разведаю.

– Дежурный врач тебе голову оторвёт, – предупредил Петрович. Тоже проснулся, да и немудрено: вся палата уже перешептывалась. Внизу подлетела ещё пара машин, хлопнули двери. Явно какие-то проблемы, просто так – Дмитрий глянул на телефон на тумбочке: два сорок семь – ночью обычно никто не мечется.

Да и просто так не до сна: поругались они с Маринкой перед её уходом. Поплакала, а крайним он оказался, оно всегда так. До седьмого колена, видимо, виноват, с тех самых предков, что сюда приехали жить и работать. Могли бы под Петербургом остаться, там спокойнее.

– Мужики, – застучав костылём, в палату вернулся Толик. – Там вообще дурдом в коридорах. Можно в кабинете главврача курить, никто и не заметит. Безопасников куча. Разведбатовцы твои, Мить. Полный парад.

– А чего стряслось-то?

– На Бунчука покушение. Фугас на дороге, подорвали машины – и его, и сопровождения. Погибших чуть не десяток.

– А сам глава? – приподнялся на локте Дмитрий.

– Сюда привезли и сразу в операционную. Мёртвого бы не стали тащить, верно?

Это когда как, подумал Дмитрий.

Шлёму пацаны привезли и мёртвого, несмотря на уделанный кровью БМВ, на визги Марион, на которую время от времени падало то его тело, то скрючившийся без сознания Ватник. Несмотря на то, что прорываться пришлось по каким-то полям и огородам, спасибо, машина могучая, не застряли. Хозяина её жаль, конечно: угнать пришлось, но не возвращаться же с извинениями в Русинск. Может, когда потом. После войны.

Дрон позавчера заходил, много чего рассказал. Жалеет, что курицу эту с собой взяли. У Алихана лёгкое ранение, попал один из спецназовцев, окно разбил и водителя оцарапало пулей. Ходит теперь, козыряет рубцующимся шрамом на шее, говорит, больше женщины любить будут.

Хотя и так любят, вроде, куда уж больше.

Передал привет от ребят, приволок пакет с бананами – уж откуда он их взял в воюющем городе, давно отрезанном от поставок из Песмарицы – его секрет. В гумконвоях такую ерунду не возят, понятное дело, но вот нашёл же. Съели всей палатой, Дмитрий угощал. Это Маринины ужины – только ему лично, а здесь дело такое: считай, общак.

С утра пришла целая делегация. Не лично к Ватнику, много чести для старшего сержанта, к Бунчуку, но Иванов с Веничем заглянули и в их палату, чем немало удивили остальных раненых. Понятно, что разведчик, что герой, но замнаркома обороны и, как обычно, свежевыбритый, пахнущий дорогим парфюмом и щегольски одетый начальник СБКР – это вам не баран чихнул.

Это серьёзно.

– У Звягина на подписи приказ, – почти с порога сказал Максим Александрович. – Лейтенанта тебе давать как-то мелко, даже старшего. Не мальчик, да и заслуг хватает. Капитанские погоны. Были бы награды, представили тебя, но пока не к чему.

Дмитрий – лёжа, ну что ж поделать, – сказал:

– Служу Республике! Спасибо…

– Чего сразу спасибо! Спасибо на хлеб не намажешь, в стакан не нальёшь, – закипятился Венич, но увидев удивлённые лица раненых, рассмеялся: – Да шучу я, мужики! Шучу. У вас режим и диета, а нам просто некогда. Опанас Сергеевич в тяжёлом состоянии, расследование, понятное дело, показывает за линию разделения. Будем искать подрывников-террористов, у нас память долгая.

– Награду Шлёме бы, посмертно, а не мне.

– Дмитрий Васильич, не всё сразу. Но Соломон – герой, это даже из дебильных репортажей этой бабы понятно. Как вы их кинули с их злодейскими планами, а?

– Так получилось, – смущённо сказал Дмитрий. – Когда победим, надо тамошних ребят ещё отметить наградами. И Лиховцев молодец, оружие хранит, да и про готовящийся взрыв он сообщил. И Ференц… Вот фамилию не знаю. На картографа учился. Проводником был. И ребят этих мёртвых, в подвале храма которые, я уже рассказывал следователю, как в себя пришёл. Никого не забыть – не только врагам по заслугам отсыпать, но и своих без внимания не оставить.

Венич записал всё, кивнул. Максим Александрович подсел к Толику, чем-то его заинтересовал боец, спросил, чем помочь после выписки.

После высокого начальства заглянула Алла. Как бы с осмотром, но подсела поближе, наклонилась над Дмитрием, обдав его жарким ароматом тела, и шепнула:

– Я, Ватник, попрощаться зашла. Тебе сегодня уже вставать можно, угрозы для жизни давно нет, а я решилась…

– Переводят, что ли, куда? – удивился Дмитрий.

– Сама ухожу. Наркоматы обегала, у Звягина была, в нашем медицинском визу получила. Уезжаю я. К сестре в Австрию, устала я от крови. Пусть там скукотища, как-нибудь прорвусь. Замуж выйду за сытого бюргера, буду его гонять за лишнюю кружку пива, а сама в Альпах с горок кататься на лыжах. А здесь – ну не могу. Тебе я не нужна, а больше ничего не держит. Марине твоей привет, хорошая она у тебя… Хорошая. Уж я-то вижу. В глаза ей не скажу, язык не повернётся, а тебе могу. Береги её, Дима.

– Алла…

– Да что – Алла?! Никогда не говорила, сейчас скажу: штучный ты мужик, Дима. Редко таких делают, вот в душу и запал. Но теперь-то что уж.

Встала и вышла, не оборачиваясь, только белый халат в дверях мелькнул, да в воздухе осталась тень присутствия. Совсем ненадолго, от первых же чужих слов развеялась как дым.

– Чего шептались? – влез Петрович. Неуёмный всё-таки дядька, но какой-то настолько добродушный и простой, что и не пошлёшь в ответ.

– Уезжает Алла Борисовна. Совсем уезжает…

– А ведь ты её любишь, Митя, – вдруг сказал Петрович. – Я по глазам вижу. И Марину свою любишь. Просто по-разному, так оно бывает. И дёргался бы годами, если бы обе рядом были. А так – пусть. Так оно, может, и правильно.

В углу закашлялся новый больной, тяжёлый, с простреленным лёгким вчера вечером привезли, на этом разговор как-то скомкался, сник, словно умирающий цветок, да и забылся. Остался ещё одной ячейкой бесконечного файла, который нам жизнь заполняет воспоминаниями, только нашими, очень личными, из них во многом складывая нас такими, каких мы увидим в зеркале завтра.

Перед самой выпиской пришёл отец.

Вот это и правда был сюрприз, в кои веки приятный. Василий Иванович выглядел теперь как человек, а не пугало – без мудацкой нахлобученцы, значков с портретом Гопченко и прочей невнятной ереси, посетившей его на старости лет. Зашёл, сел на стул, сгорбился. Обычно задорные усы обвисли и как-то укоротились, что ли. Да и причёска вменяемая, без хвостов и чубчиков: обычный пенсионер, как он и должен выглядеть. Положил мозолистые ещё с тех рабочих времен руки на колени, пошевелил узловатыми пальцами.

Так и молчал, пока Дмитрий не сказал:

– Пап…

– Тихо мне тут! Яйца курицу не учат. Сам разберусь, не маленький… Вот уже начал разбираться. Сердце прихватывает, а голова-то на месте.

А хорошо чужие снаряды мозги на место ставят, подумал Дмитрий, даже если попадают мимо. Особенно, если мимо.

– Всё равно не нравится мне эта война, Митька. Неправильное это дело.

– А она никому не нравится, отец. Но не мы начали, поэтому… Наше дело правое.

– Враг будет разбит! – подхватил отец, но было в его голосе что-то… Сомнение не сомнение, горечь там была. Всё лучше, чем «слава славным» орать, пусть так.

– Отпустят, заезжайте всей семьей, отпразднуем, что выжил. Или я к вам в кои веки. Звони, в общем, разберёмся.

Наклонился над сидящим сыном, неловко обнял, словно стесняясь и стараясь не задеть повязку на плече. Потом встал, тяжело припадая на ногу: что-то с коленом у него, надо врачам показать, да всё не складывалось, и вышел из палаты.

Но первое, куда они с заехавшими на служебном «уазике» Дроном и Алиханом, поехали, был не дом. Не отец. Не разведбат.

Они поехали на центральное кладбище, на Аллею Героев. В городе было и еврейское кладбище, старинное, почти заброшенное разъехавшимися в Израиль, штаты и прочие места обетованные потомками там лежавших, но похоронили Шлёму не там. Родни не было, сам указаний не давал, а вот героизм налицо – значит, и место ему отвели правильное.

Могил было много. Очень много, сотни. И это только тут, не беря соседнюю Аллею Памяти, где похоронили пассажиров эвакопоезда, не считая многочисленных одиночных захоронений. Только здесь Дмитрий понял, сколько народу уже унесла война с мая, а ведь это только военные, да и то не все. Сколько их лежит в братских могилах возле всяких городков и деревень, скольких неопознанными побросали в рвы нахлы. Была б их воля, оставили бы на земле валяться, под солнцем и ветром, да эпидемии побаивались, потому и закопали.

Памятников не было – свежие же ещё могилы, осядут, – только ровные ряды крестов вдоль широкой аллеи. Иногда, если мусульманин, еврей, или родня велела как очень уж неверующему – просто пирамидки из трёх досок, чтобы было куда табличку с именем и датами прикрепить.

«Соломон Львович Липкин, 1958 – 2019»

Шестьдесят один был бы старому ювелиру, чуть-чуть не дожил до дня рождения.

А теперь и навсегда – шестьдесят.

Дмитрий стоял и плакал, не стесняясь ни слёз, ни стоявших рядом боевых товарищей. Положил цветы, которые они купили здесь же на въезде на кладбище, а потом просто стоял. Фотографии не было, надо будет потом выбрать из тех, из общих их разведвзвода. Почему-то старые, – а Дрон забрал ключи от квартиры, заезжал туда, прибрал, с соседкой договорился, что присмотрит, он и сказал, что фотоальбомов целая куча – не подходили. Только из последних надо. И памятник потом, скинуться, кто помнит и сам доживёт, поставить памятник хороший. Чтобы надолго.

– Таки да, Шлёма. Людей спасли, а тебя не успел уберечь. Не успел…

Прошептал молитву, нашу, православную, хотя иудеистей иудея, чем Соломон Львович, ещё поискать надо было. Но не знал Дмитрий еврейских молитв, так что так: как мог. Попросил Отца Небесного, который на всех, видимо один, просто люди его называют для удобства в разных краях разными именами, чтобы там, за гранью, не было для Шлёмы ни в чём стеснения.

Чтобы сразу в рай – или как он у них называется? Как сказал один умный человек в прочитанной в прошлом году книге, хотя во многом с самим писателем Дмитрий и не соглашался внутренне – не все попадают в ад. Ой, не все.

Достал из кармана свечи – Дрон специально купил, семь. Расставил их в ряд, втыкая в песок, какая ни есть – менора, пусть ему приятно будет. Там. Наклонился, неловко прижимая раненую левую руку, провёл дрожащим язычком зажигалки по фитилям – загорелись. Все семь загорелись.

Есть и те люди, кто не так важно, как именно жизнь прожил – важно, как умер.

Где, почему и за что.

А в бесконечном файле внутри заполнилась ещё одна ячейка, из многих и многих. Только почему они, некоторые, как вот сейчас, больше напоминают рваные раны? Отверстия навылет. Болезненные, так до конца и не заживающие, как бы жизнь ни сложилась дальше.

– Прощай, друг мой. Прощай.

18. Офицер

Кавинская Республика, Кавино,

август 2019 г.

Рука слушалась плохо. То есть взять чашку, газету или почесать щёку – запросто, но никак не больше. Очень повезло, что левое плечо прострелили, если в таком деле вообще можно говорить о каком-то везении. Пальцы работали так себе – при ранении повредило какой-то нерв.

Но что не в лоб пуля попала – в любом случае прекрасно. Так что можно и о везении порассуждать на досуге.

Вот и сейчас он мял резиновый мячик, опустив левую руку под стол, чтобы никого не отвлекать. Мял, думал, слушал.

Дмитрий впервые участвовал в совещании такого уровня: Венич, пока остающийся в должности заместителя народного комиссара обороны, по сути, взял на себя руководство наркоматом – Звягин возглавил Республику, пока Бунчук в госпитале. Опасности для жизни Опанаса Сергеевича нет, но и к делам он сможет вернуться далеко не быстро. Спасла бронекапсула в служебной «камри», это верно, но здоровья не прибавилось.

А жизнь не стояла на месте.

Более того, она скакала как призовой конь, подхлёстываемая очередными траншами с запада песмарийским руководителям, всё новыми танками транайского завода и всеобщей мобилизацией у нахлов. Война продолжалась.

В кабинете Венича это чувствовалось лучше, чем где-либо. Нет, здесь не стреляли, на уши не давил скрежет танковых траков, а непосредственно над собравшимися не летали снаряды, но… Эти два десятка человек понимали обстановку на линии разделения полнее, чем ополченцы в окопах.

Объёмнее и страшнее.

– Товарищи, техника и люди готовы. Но мало, очень мало и того и другого, рядовые ополченцы будут стоять насмерть, но чему это поможет? Непосредственно к Кавино с юга и юго-запада стянуты две танковые колонны нахлов. При поддержке РСЗО и пользуясь преимуществом в численности они нанесут – по нашим данным – удары с двух направлений сразу: через Виноградное планируют выйти к аэропорту «Древляны», тому, что от него осталось, естественно. А это открытая дорога на Кавино. Второй удар хитрее: уничтожение наших позиций и лобовой удар по позициям Зареченской Республики. На нас отвлечется только часть войск, но и этого будет достаточно. Зареченску мы помочь не сможем, нечем, а их собственные силы… Товарищ Вакарчук, я всё верно излагаю?

Венич обернулся к представителю братской республики. Тот сидел среди военных, внимательно слушая.

– Да верно, что там говорить… У нас позиция открытая, даже таких гор, как здесь, нет. Почти степь. Отрыты укрепрайоны, но – сами знаете, толку с них не предвидится. Попросили прямую помощь России, но ответа нет. И мало надежд, что будет. Наши братья и так нахлебались проблем с санкциями, связанными с Крымом и Донбассом, мы всё понимаем. Будем исходить из своих сил, насколько хватит.

Ватник чувствовал, что настроение собравшихся никак не победное. Сделаем, что сможем, не больше. Остановить на какое-то время вал нахлов реально, но разгромить их просто нечем. За ними – ресурсы десятка областей под властью Хорива, иностранная помощь, наёмники, советники, кого и чего там только нет.

– Отставить уныние! – бодро сказал Венич. – У нас есть план. Для этого мы сейчас и собрались в расширенном составе. Идея лежит на поверхности, но, если всё продумать… Смотрите. Начнём с первого направления удара: Виноградное – ключевой пункт их плана, если они нас оттуда выбьют, промежуточные опорные силы натиск танковой атаки не выдержат. Но при этом их стратеги мыслят прямолинейно – они атакуют, мы отступаем. Всё можно сделать немного по-другому. Мы сами сдаём Виноградное, сохранив живую силу и технику, а в это время готовим активную оборону остатков аэропорта, подтягиваем силы с флангов и наносим удар севернее, пытаемся замкнуть котёл. Если у наших донбасских братьев под Иловайском получилось нечто подобное, то чем мы хуже?

– А второе направление? – хмуро поинтересовался Вакарчук. – Которое в нашу сторону.

– Там мы поставим максимально мощный заслон, но при одном условии. Вы подтягиваете своё ополчение туда. Не ждёте врага, прорвавшегося к Зареченску, чтобы героически, но бессмысленно погибнуть, а выступаете первыми и присоединяетесь к нам. Я знаю о разногласиях, мешающих пока нашему объединению, но магистральное направление наших республик одно – возвращение в Россию. Надо победить, а остальное решим потом, в спокойной обстановке. Нечего нам делить, товарищи.

На самом деле план был сложнее. Многограннее. Учитывал массу местных особенностей, каждый населённый пункт, иногда – каждую высоту, если она имела значение для обороны.

– Предлагаю назвать операцию… – начал говорить Венич, когда его помощники поменяли на стене уже третью карту, расчерченную стрелками предполагаемых ударов, контрударов, движения войск – своих и чужих.

– «Возвращение»! – крикнул с места Васин.

– Нет, название само по себе не должно наталкивать врага на какие-либо верные мысли. Не «Возвращение», не «Объединение» и не «Путь на Родину», товарищи. Хотя всё это будет верно по смыслу, но может нам помешать логически. Воспользуемся опытом Великой Отечественной, тогда умели скрывать свои мысли от врага. Предлагаю назвать операцию «Гусли». Пусть ломают голову, когда узнают, на чём мы собираемся побренчать.

Венич потёр старый шрам на щеке. Собравшиеся смеялись – впервые с начала совещания, и это был хороший знак.

– Дима, ты меньше недели, как из госпиталя. Рука вон еле шевелится, а ты – в рейд? – Васин почти кричал.

Он был рад назначению Ватника своим заместителем, первым поддержал это решение Венича, но сейчас искренне злился. Боевой разведчик, всё это понятно, но теперь-то – руководящая должность, это ж не комвзвода, а главное – здоровье пока ни к чёрту, какой рейд?!

– Оперативные данные. Если резину затянем хотя бы на полдня – упустим, а там пятеро наёмников, из числа тюневских убийц, между прочим! И кто-то из иностранных советников, один точно, возможно, и больше. Их брать надо. И я пойду с группой, хоть режьте!

Васин вскочил, чуть не опрокинув чашку с чаем, и закричал:

– Запрещаю, товарищ капитан! За-пре-ща-ю! Прямым текстом. Из Кавино до полного выздоровления – ни на шаг. Ясно? Выполняйте! Развели тут махновщину: упустим, не упустим. Я командир, я принимаю решения по батальону. Это вам не свободный поиск по лесам, у нас план работы есть.

– Так точно, товарищ подполковник. Ясно, конечно. Но у меня ещё личный момент есть…

– Что может быть личного в сходке каких-то бандитов?

– Возможно, там Зуб, а у меня с ним разговор один остался… Незаконченный. Наручники мешали, вы же помните.

Когда Иванов с приданными бойцами чистил верхушку СБКР, Зуба не нашли. Главный палач Алексеева – не называть же этого кровавого маньяка дознавателем – как испарился. После нервного срыва в камере Ватника его, судя по показаниям помощника бывшего главы службы безопасности, отвезли домой, но, когда поехали арестовывать, – никого. Сбежал, но куда?

И только теперь вот первая условно достоверная информация. Такое мимо себя Дмитрий пропустить не мог, надо самому ехать. Однозначно, надо.

Васина пришлось уламывать полчаса. Для подтверждения, что совсем здоров, Ватник держал чашку левой рукой и даже – сцепив, правда, зубы – стучал кулаком по столу. Командир очень нехотя согласился, но взял слово не лезть на рожон.

Встреча, о которой сообщили сочувствующие Республике, должна была состояться в Нижних Каменках, деревне недалеко от линии разделения, но, понятное дело, со стороны противника.

После Русиновска Ватник сделал однозначный вывод: Бог с ней с маскировкой, лучше быть вооружённым и на транспорте, чтобы не терять людей из-за отсутствия снаряжения и ложно понимаемой скрытности. Поэтому ехали на двух «уазиках», линию разделения миновали по полям – местный проводник заранее отметил на карте безопасный от мин маршрут и скинул карту по сети.

Не подвёл: не подорвались, на патрули нахлов не наткнулись, и вообще выехали на второстепенную местную дорогу Виноградное-Нижние Каменки незамеченными. Считай, повезло, но за этим везением стояла напряжённая работа многих людей, проведённая вовремя и не зря.

– Не гони, Алихан, не гони. Дорога так себе, да и на полной скорости уткнуться в их мобильный разъезд – не лучшая идея.

Высоко в небе парил беспилотник, но его Ватник опасался меньше всего: иди пойми с воздуха, кто едет, зачем, куда. Машины ещё советского образца вовсю использовала и песмарийская армия, и «вбивци», да и простые селяне. Комфорта – ноль, но стоит дёшево, ездит даже не на бензине – на любом дерьме, да и починить могут в первой попавшейся деревне.

– Опоздать можем, – с сомнением откликнулся водитель, но скорость немного сбросил.

Из-за всех этих долгих споров с Васиным, заправки машин, разной другой суеты, а потом ещё и ожидания некстати уехавшего в магазин Дрона, выехали и так поздно. И сейчас уже опаздывали на пару часов точно. Бог ведает этих наёмников – могли на полчаса пересечься и разъехаться, а могли ещё и быть на месте.

Дорога был разбита в хлам: что Кавинская, что Зареченская области финансировались Хоривом все эти тридцать лет «независимости» не просто по остаточному принципу, а вовсе никак. Да и местные богатеи предпочитали покупать виллы в Испании, к чему им здешние дороги, детсады и больницы? Перетопчутся как-нибудь, жители и электорат, а если уж очень надо куда-то самим срочно попасть, так на это есть вертолёты.

– Вон указатель, – увидев, что командир задумался, сказал Дрон. Они с Гешей сидели сзади. – Там всей деревни – три улицы, я когда-то сюда ездил с нашими, с банковскими. Они залог проверяли, а я следил, чтобы от машины не отвинтили что-нибудь местные.

– Да я тоже бывал… – согласился Ватник. – Диспозицию все помнят?

Плана захвата домика, в котором, по разведданным, должны собраться наёмники, советники и Зуб, толком не было. Предпочтение решили отдать внезапности атаки, а там посмотрим. Там человеквосемь, нападения они никак не ждут, так что должны справиться. Наёмников в плен брать даром не надо: что казнь на месте, что их гибель в бою устраивали всех более чем. Интереснее были советники, с теми бы хотелось поговорить вдумчиво. А Зуб… Ну, а что – Зуб: валить его надо, хоть и психически ненормальный. В мирные времена можно было бы лечить, а сейчас негде. Да и незачем, большую часть времени он за свои поступки отвечает.

Хотя и псих, конечно.

Но всё-таки они опоздали, Миньковска с прибившейся к ней в качестве живой сломавшейся игрушки Зубом и тремя наёмниками личной охраны, уже уехала. Ронсон задержался, давая последние указания трём другим бойцам – планировалось покушение на Звягина, надо было проделать всё быстро и аккуратно. Это всё Божена, конечно, её план поэтапной ликвидации всего руководства Кавинской Республики. Сам Том Ронсон философски смотрел на происходящее, ему даже чем-то симпатичны были эти диковатые русские, ветрами перемен и жизненными обстоятельствами занесённые под чужие флаги.

Если спросить лично его мнение, тут везде была Россия – страна большая, неухоженная, страшная своей непредсказуемостью. А все эти банановые президенты и на скорую руку изобретённые флаги – всё это чепуха. Просто примета победы в холодной войне, одержанной Соединёнными штатами. Но миссия, за которую, кстати, платили очень и очень серьёзные деньги, продолжалась, а от премии за риск он отказываться не собирался.

Вот и сейчас – немного тревожно сидеть в почти заброшенном доме в нищем селе недалеко от линии фронта, инструктировать свою тройку по ориентированию в Кавино, но надо. Хорошо хоть, английский все трое понимали прекрасно: что голландец, высоченный, с тупым, словно вытесанным топором лицом, что два австралийца. Эти, похоже, были из прайда, очень уж нежно относились друг к другу, несмотря на сухую ненависть ко всему остальному миру.

Ронсон их очень понимал. В последнее время, с победой в цивилизованном мире толерантности и понимания нужд меньшинств, жить стало полегче, но ещё лет десять-пятнадцать назад… О, не стоит и вспоминать. В колледже его даже били, когда он попытался подружиться поближе с одним из мальчишек.

Впрочем, сейчас надо думать не о том.

– Есть три точки, мимо которых генерал Звягин не пройдёт. Квартира, кабинет в наркомате и любимый ресторан «Республика». Заведение так себе, но ему нравится. На мой вкус, «Сапфир» гораздо лучше, но военные – люди нетребовательные. Подорвать машину по пути следования, как получилось с Бунчуком… Кстати, премии вам зачислили? По суммам всё как надо? Прекрасно!

Ронсон прислушался. Кто-то проехал мимо дома? Да нет, ничего опасного.

– Так вот, с машиной вряд ли что-то получится. А с этими тремя местами надо подумать, посмотреть на месте. У вас будут верные Песмарице люди, с местными общаться не придётся, как и в прошлый раз. Подведут, проследят, заберут обратно. Ваше дело – качественная подготовка взрыва. Можно попробовать яд, но я как-то не доверяю этим… византийским хитростям. Хорошая доза пластида лечит местные болезни наиболее убедительно.

Голландец заржал было над нехитрой шуткой начальника, но потом всхрапнул как лошадь и начал заваливаться назад. Увлечённый своей речью, Ронсон не слышал выстрела – тем более, с глушителем, – поэтому сейчас с ужасом смотрел на дырку во лбу ещё недавно очень бойкого наёмника.

– Томми, душка, подними ручки! – сказал по-русски чей-то смутно знакомый голос.

А куда деваться, пришлось починиться. Австралийцы тоже прижухли, как кролики, которых в их краях, говорят, много. Лучше бы они скакали как кенгуру, но три ствола – есть три ствола, не попляшешь. Да они и не боевики же, больше по взрывотехнике. Хотя, если прикажут, могут и пострелять, но – не специалисты по скоростному освобождению.

Когда их «уазик» проехал мимо нужного дома, Ватник выругался в голос. Редко себе позволял, но сейчас – как сдержаться? Один белый джип у ворот с надписью OSCE. Один! Разбежались, сволочи, машин должно быть не меньше трёх.

Но кто-то ещё внутри, стоит заглянуть на огонёк. Голландца с непроизносимой фамилией исполнил Дрон: копии фотографий наёмников, участвовавших в массовом убийстве в Тюневке, которые Иванов отыскал-таки в секретном сейфе Алексеева, слили в телефоны всем бойцам. Те двое, что сидели рядышком в стороне – под вопросом, надо спокойно сличить, а вот здоровяка узнали все и сразу.

Туда ему и дорога, стало быть.

В домик вошли бесшумно, с двух сторон: Ватник с Севером прямо в брошенную открытой дверь, а Дрон с Гешей – выдавив на задах окошко, через туалет. Никто внутри не то, что среагировать – и услышать их не смог.

– Я – американский подданный, член миссии ОБСЕ, – жалобно заявил Ронсон. – Если это ограбление, кошелёк в кармане куртки, но там только карточки, предупреждаю.

– Сдаётся мне, мил человек, что ты брешешь. Член, конечно, ещё какой член, но к ОБСЕ ты, тварь, не относишься. Другая у тебя миссия.

Ватник вышел, наконец, из-за двери, держа в руке пистолет. Тогда-то Ронсон его и узнал.

– Ди… Димитрий, так? Я требую освободить нас! Это бандитизм, захват мирных людей, нарушение прав человека.

– Да ну! – хмыкнул Дрон. Он листал в телефоне галерею с лицами наёмников, нашёл сперва одного австралийца, потом второго. Кивнул Ватнику: – Оба оттуда же.

Не успели кролики стать кенгуру даже перед смертью: пистолет в руке Разина плюнул смертью сперва в одного, потом – без паузы – во второго. Пришлось сделать контрольный, но никто же не совершенен.

Гильзы звякнули о пол, в тесной деревенской комнатке поплыл резкий запах пороховых газов. Ковёр на стене, старенький телевизор в углу, пузатый, накрытый непременной вязаной салфеткой, кровать, застеленная цветастым покрывалом. Везде пыль, давно никто не живёт здесь, а всё равно – приметы чьего-то небогатого, но когда-то налаженного бытия. И три покойника в вольных позах теперь, как завершение интерьера.

Том вздрагивал при каждом выстреле, словно палили прямо в него. Он сидел сейчас между трёх трупов боевиков, мучительно крутя в голове ситуацию, поворачивая, как кубик Рубика. Этот русский – из разведки, он сейчас захватит его, Тома, и отвезёт в Кавино, где наверняка будут мучительные пытки. Даже если он выложит абсолютно всё, что знает, – обязательно будут пытки.

Эти звери ни перед чем не остановятся, они же всё меряют по себе, а, значит, будут считать, что он что-то утаил. Скрыл. Не сказал. Из патриотизма, верности долгу и прочих ненужных качеств, которых у него отродясь не было, но они-то это не знают.

– Дмитрий… Мы можем как-то договориться?

– Пакуем американского человека, командир? – вмешался Геша.

– Погоди. Сперва поговорим, время у нас пока есть.

Ватник блефовал, конечно, Бог знает, что у них было со временем – может, полдня в распоряжении, а может и полчаса. Если этот цуцик должен, например, постоянно выходить на связь, а вдруг замолчит.

– Я расскажу вам всё! Это операция агента Миньковска, меня отстранили от руководства группой, – с обидой в голосе сказал Ронсон. – Меня вызвал мистер Крукс, сказал: «Том, ты отличный парень и настоящий американец, но обстоятельства…».

– Стоп, – ответил Разин. – С самого начала, подробно и на телефон. Геша, поработай оператором новостей из западного мира.

Рассказ затянулся, зато и Ватник, и его бойцы узнали массу интересного о тактике и стратегии проведения спецопераций в странах третьего мира. Учитывая, что Геша писал видео, ролик мог бы стать звездой Ютьюба с миллиардом просмотров. Мог бы, но Дмитрий решил завершить их общение в этот раз по-другому, не визитом Ронсона в уютные кабинеты СБКР и даже не обнародованием информации.

«Иванов мне голову оторвёт, если не поверит в план действий…», – отстранённо, как не о себе, подумал Дмитрий.

– И взрыв с последующим расстрелом пассажиров эвакопоезда – идея вашей миссии?

– Да-да! Но нет, не моя. Это всё агент Миньковски, она садистка. Это всё её идеи, одобренные мистером Круксом, она и Кобулии храм посоветовала взорвать. Ну, тот, вы же там сами были. Я – простой исполнитель, поверьте мне, к тому же… На моих руках нет крови, я даже вашу ликвидацию тогда, в ресторане, отменил. Должна же быть какая-то благодарность…

– Она будет, – ответил Ватник. – Я тебя отпускаю, душка Томми. У кого ключи от машины?

Ронсон, не веря своим ушам, несмело кивнул на тело голландца. Дрон проворчал было что-то, но командир резко обернулся и заткнул его одним взглядом. Геша выключил телефон, сунул его в карман и наклонился к здоровенному покойнику, шаря по многочисленным карманам:

– От «крузака» у ворот? Вот, похоже.

Протянул Ватнику связку ключей с брелоком сигнализации, которые тот перебросил Ронсону. Оставался последний штрих, но на нём, и правда, можно поскользнуться. Да так, что как по ледяной горке – заехать прямо в подвалы СБКР ещё раз. Одна надежда, что ребята не сдадут.

– Бойцы, все на выход. Я сейчас подойду, ждите в машинах.

Геша глянул на него с сомнением, но вышел. За ним последовал Дрон. Последним Север, хотя и у него в глазах мелькнуло… что-то.

– Мистер Ронсон, приношу извинения за беспокойство, – сказал Дмитрий официально и с некоторым даже подобострастием. – Этих господ у нас приговорили к смертной казни, мы только привели приговор в исполнение. Надеюсь, вам их не жаль?

Том окончательно запутался в ситуации от таких резких переходов от практически угрозы смерти к душевной беседе, но не удержался и фыркнул:

– Этих?! Да шваль же. Мусор. Вы, мятежники, куда более благородные ребята, даже приятно иметь дело. Лично мне, конечно, не всем так везёт.

– Отлично! Тогда пара вопросов на прощание: во-первых, не изменился ли ваш номер телефона со времен встречи в ресторане?

– Нет-нет, это спутниковая трубка, она у меня уже лет пять. Всё так же.

Ватник спрятал в кобуру пистолет, который так и держал опущенным в руке. Потом понизил голос, словно его могли подслушать три мёртвых бандита, и уточнил:

– Второй вопрос сложнее… Если я достану вам новую схему обороны и – более того – план контратаки Кавинского ополчения, сколько денег я могу получить и возможно ли будет вывезти меня и семью в… например, в Германию? Там, я слышал, неплохо.

Ронсон резко повеселел, прищурился и даже начал крутить на пальце кольцо с ключами от машины. Ничем эти русские от нас не отличаются, подумал он радостно. Поэтому и отпустил, отличный обмен: трое погибших оборванцев и сорванное (пока что, господа, пока что!) покушение на генерала Звягина – на такое вот предложение.

– Вы это… серьёзно?

– Вполне. Устал я воевать, да и не верю ни в какую победу мятежа. А дочка подрастает, у жены масса потребностей… Думаю, необходимо всё это обеспечить. Самое время. Так что там с моим вопросом?

– Сумму я должен уточнить непосредственно у мистера Крукса. Но думаю, около ста тысяч – это потолок, Дмитрий, не торгуйтесь! А вот гарантировать документы и эмиграцию без хлопот – это вполне в рамках моих полномочий. Даже имена-фамилии сменим, чтобы не было дальше никаких проблем. Будете герр Емельян Пугачёв, например.

Том засмеялся над своей шуткой, с удовольствием видя, что и Дмитрий раздвинул губы в натянутой, но улыбке. Прекрасно, просто прекрасно!

– Я вам позвоню, – сказал Ватник и пожал Ронсону руку, чего тот и вовсе не ожидал.

Это не просто сказочное везение, это пахнет медалью Конгресса и взлётом по служебной лестнице Агентства инициатив на самый верх. Жаль, надо ехать, тут впору открывать шампанское!

Он проводил взглядом Дмитрия и широко улыбнулся. Надо будет выбить ему больше денег, всё-таки очень приятный парень.

19. Можно и поговорить

Кавинская Республика, Кавино,

август 2019 г.

Здесь всё не менялось годами. Почти всё.

Конечно, старинный фотоаппарат, на треноге и с магниевой вспышкой, давно заменили на более современный пленочный. Потом уже его, правнука изобретений Луи Дагера – на компактный цифровик, но обстановка!.. Вот где воистину остался навсегда позапрошлый век, с его паровозами, Жюль Верном и молодым Володей Ульяновым, похожим на воодушевленного гонораром ДиКаприо.

Фотостудия, старейшая и единственная действующая сейчас в Кавино, – вот настоящая машина времени. Точнее, застывший его, времени, фрагмент, в который смело можно войти с улицы, ворваться, приглаживая растрепавшиеся на ветру волосы, оставив за спиной смартфоны, электромобили и интернет. А война… Если здесь, в пыльных закутках, уставленных отражателями, фоновыми картинками с горами Кавказа и истрёпанными плюшевыми игрушками и знали о войне, то только об англо-бурской, да и та была из разряда свежих новостей.

– На немецкие паспорта и на id-карты, – сообщил Дмитрий вертлявому фотографу со щёточкой совершенно гитлеровских усиков.

– Они там сейчас при оформлении всё делают. Момент-фото, сами понимаете, Европа! Высший пилотаж! – сообщил усатый.

– Мне оформят в особом порядке, сказали, что нужны снимки по стандартам.

– Гм… – фотограф сунулся в ноутбук, на котором до их визита обрабатывал какие-то пейзажи, и начал деловито лопатить миграционный сайт ЕС. Судя по предметному поиску, он заходил туда не первый раз. Потом переключился на немецкие странички. – Ну, если в особом… Пластик же будет? И заграничные? Так…

Со времени переключения сотовой сети на российских операторов появился и скоростной интернет, и нормальная голосовая связь. Жаль ограничено это всё было территорией Республики, да ещё Зареченском с прилегающими районами.

Марина просто отдыхала от уличной жары в этом полумраке, в пыльной, но прохладе студии. Причёска уложена дома, макияж наведён, чуть глянуть в зеркало перед самым снимком – и достаточно. А вот Светочка скучала, а в шесть лет скука оборачивается или слезами по поводу и без, или же неуёмной двигательной активностью.

Сейчас был второй вариант, поэтому Дмитрию приходилось придерживать дочь за руку, шёпотом обещая мороженое, пирожное и скорый визит в парк, где кованые и деревянные фигуры, где близкая река и прохладный ветерок.

– Нашёл. Ага, да по последним директивам Еврокомиссии и МИД Германии. Кого первого будем запечатлевать для истории, вас, пан?

Дмитрия этот «пан» покоробил, но он промолчал, кивая на Светочку. Марина перехватила руку дочки и повела её к жёсткому стулу, на который, как прожектора цирковой арены, был нацелен весь здешний свет. Не хватало тревожной дроби барабанов и шпрехшталмейстера в дверях.

– Выше подбородок, панночка! И улыбайтесь, улыбайтесь – я вовсе не страшный. В Европе любят улыбки на документах, это же вам не унылый Мордор на востоке. Прелестно! Замрите на секунду!

Дмитрий с неудовольствием глянул на фотографа, но… А, Бог с ним! Насильно мил не будешь, пусть в его голове так и останутся улыбчивый Евросоюз и жуткий, покрытый мраком, снегом и хмурыми медведями в будёновках Восточный сосед.

Это навсегда, так уж человек воспитан.

После Светочки на стул фотографа села Марина, посмотрев-таки в зеркало – такое же старое и пыльное, как всё здесь, подвела губы и улыбнулась в объектив. Потом уже и сам Ватник, сняв камуфляжную куртку, под которой оказались вполне гражданские сорочка с галстуком.

– Через два дня, пан. Если с доплатой – послезавтра, раньше никак. Очень много заказов!

– На бумаге потом и заберу, на память. А на электронку сразу пришлите. Вот деньги, кстати, а вот – адрес.

– О, джи-мэйл? Уважаю пана. А то заведут на всяких непотребных яндексах, ресурсах, понимаешь, агрессора… Скоро пришлю, в лучшем виде!

Кто и что заказывал в пустынной фотостудии осталось загадкой, но Дмитрий выяснять это не стал: каждый нахваливает товар как умеет, чем этот… гитлерюгенд хуже? Два дня так два дня. Раньше он до схемы обороны и передвижения войск Кавинской Республики и не доберётся.

Взяли его на выходе, деликатно пропустив жену с дочкой, чтобы не пугать. Сзади схватил Дрон, а перед самим Дмитрием, тыкая его пистолетом в живот, пританцовывал разозлённый Север:

– Не дёргайся, командир! Приказ лично Венича доставить тебя в наркомат. «Глок» твой давай-ка выну, знаю я, какой ты шустрый.

Кобура подмышкой опустела, от чего Разин почувствовал себя наполовину голым: как штаны посреди улицы стащили, велев дальше топать в трусах.

– Основание? – спокойно уточнил он.

– Подозрение в шпионаже… командир, – прогудел сзади Дрон. – Что-то ты слишком мягонько с тем америкосом поступил. Мы доложили Васину, он Веничу. Замнаркома дал приказ, как-то так.

– Иванову доложите. Или вы и начальнику СБКР не доверяете?

– Мы после Алексеева никому не доверяем. Пойдём, машина за углом.

Марина прикусила губу, глядя на арест мужа, но ничего не сказала. Стояла и смотрела, застыв на месте, крепко держа Светочку за руку. Поскольку никакого шума, драки и перестрелки не было, ребёнок и не понял ничего: она привыкла к множеству людей в форме вокруг, папа и сам так ходит. А что срочно оторвали его от них – так тоже не первый раз, иногда и среди ночи уезжает по звонку. Если она маленькая, это же не значит, что бестолковая.

– Дрон, телефон у меня в кармане. Позвони Максиму Александровичу и сообщи, что вы меня задержали и везёте в наркомат обороны, – ровно попросил Дмитрий. – Ты-то мне веришь?

– Ай, Ватник… Верю не верю. Приказ. К тому же, поведение и правда подозрительное, разве нет? Что там, Геша?

– Фотографировались на немецкие паспорта, все трое, – сообщил вынырнувший из фотостудии боец. – Прикинь, вообще Васильич берега попутал, посреди Кавино себе эмиграцию оформляет!

Север молча ткнул в бок пистолет, отступив на шаг в сторону, и так вёл его до машины. Остальные замыкали коробочку – не дёрнешься. Разин подмигнул жене, но Марина окаменела лицом и ничего не ответила, только Светочка кричала, размахивая свободной ручкой:

– Пока папа, пока! Вечером ждём тебя с мамой! А в парк в другой раз, я же понимаю. Служба…

Ролик с признаниями агента Ронсона Венич посмотрел трижды.

Один раз бегло, когда ребата только вернулись с задания и слили его на флешку, второй и третий – едва ли не покадрово, делая на рабочем ноутбуке пометки, выписывая наиболее важные моменты. В службе безопасности работа шла параллельно, но здесь дело больше их, военной контрразведки. Хотя… Не поймёшь тут уже, где внешние враги, а где внутренние. Общее это дело.

Когда позвонил Васин и доложил о рапорте бойцов Ватника на своего командира, замнаркома едва не поперхнулся очередной кружкой кофе – он его пил литрами, чтобы не заснуть. Предательство? Ну да, Ронсона он задерживать не стал, бойцов выпроводил для какой-то короткой беседы с врагом. Что происходит?

В то, что Разин перешёл на сторону нахлов, он не верил. Но вот сейчас звонят, что задержали на выходе из фотостудии. Делал снимки на паспорта ФРГ для всей семьи. О-хре-неть… Значит, и самые крепкие ломаются. Или покупаются – какая разница.

Бойцы завели обезоруженного, но совершенно спокойного Ватника в кабинет заместителя народного комиссара и остались здесь же, для подстраховки: мало ли что выкинет арестованный предатель, а руководство всем ополчением, мозг армейской разведки – именно здесь.

– Садись, Митя… Говорить будем. Что-то многовато всего накипело, прилипло – не отцепишь. И вы, мужики, оставайтесь. Чтобы никаких случайностей.

Венич нервно поднялся, глядя на удобно устроившегося в кресле Дмитрия, который мял левой рукой мячик, по привычке разрабатывая пальцы.

– Продал Родину, капитан? Вот говорю – и сам себе не верю…

– Повязали шпионскую морду? Это хорошо, это правильно! – с порога сообщил Максим Александрович. Как обычно, не в форме, одетый сейчас в щегольский летний костюм, мокасины и соломенное канотье на голове. Не хватало тросточки – и вылитый Буба Касторский на гастролях в Кавино. – Смерть шпионам – это очень верный девиз, проверено временем и электроникой.

Он снял шляпу, ловко закинув её на торчащие рога вешалки, сел рядом с Ватником и – первым делом – пожал ему руку. Бойцы, да и сам Венич, совершенно растерялись.

– Марко, я покомандую немножко? – лениво спросил Иванов. Подождал кивка замнаркома и сказал:

– Бойцы! Выношу благодарность за бдительность, всё верно сделали.

– Служим Республике! – нестройно отозвались все трое. Дрон и Север с энтузиазмом, а Геша едва буркнул, подозрительно глядя на главу безопасности.

– Отлично. А теперь вы трое – свободны. Подождите в приёмной, дальше государственные тайны и прочие неаппетитные подробности. Может, в камеру товарища капитана отвезёте, а может и домой – как масть ляжет.

В кармане Дрона звякнул телефон Ватника. Разведчик достал его и продемонстрировал сообщение: «Приятного переезда, пан! Фото прилагаю» и три прикреплённых фотографии на паспорт.

– Одно к одному! – заявил Иванов. – Телефончик командиру-то верните, боец, он денег стоит. И капитану ещё пригодится.

Он откровенно посмеивался, напрочь сбивая всех, кроме по-прежнему спокойного Дмитрия, с толку. Дрон почти кинул трубку на колени Ватнику, тому пришлось придержать телефон рукой.

Венич кивнул, подтверждая приказ. Бойцы вышли из кабинета, а Венич, по южному нервный, порывистый, схватился руками за лицо, глядя на Иванова и Разина через щелочки между пальцами:

– И как это всё понимать?!

– Давай так… Ты пока ничего не понимаешь, но помогаешь мне – и, разумеется, товарищу капитану – в наших начинаниях. Дело полезное, присягой клянусь, а все подробности потом. Нам нужна карта обороны Кавино, не в той части, что есть в СБКР, а полная. Плюс схемы контрнаступления по плану операции «Гусли» для творческой переработки. Мы тут пару струн кое-кому на яйца намотать можем.

Домой Дмитрия отвезли молча. Руки не жали, подробности не выясняли. Пока ждали в приёмной, все трое договорились следить и дальше: нечистое здесь дело, мутное. В предательство командира, учитывая реакцию безопасности и замнаркома, лично проводившего Разина в приёмную, не верилось. Не хотелось верить.

– Вечером заезжай, Дрон, ночевать буду в разведбате.

Боец молча козырнул и спустился к машине, а Дмитрий зашёл домой.

– Папа, папочка! А где фотографии? Я хочу узнать, как мы получились!

Ватник присел на корточки, обнял дочку и вытянул из кармана телефон:

– Вот, моя радость! Это мама, это я, а вот это ты.

Он крепко прижал её к себе, чувствуя, как бьётся совсем рядом маленькое взволнованное сердечко, как пахнет от девчушки тем детским запахом, который не повторить, не подделать потом, вырастая.

– Ты самая красивая, Светочка! И среди нас, и вообще.

– А мама? Ведь мама тоже красивая? – требовательно уточнила дочка.

– Мама – самая красивая среди взрослых, правда, Марин?

Жена выглянула в гостиную с кухни, в фартуке, с полотенцем в одной руке и мокрой тарелкой в другой. Стояла и смотрела на них обоих, таких разных и таких похожих.

Но не улыбалась.

Ронсону он позвонил через два дня, когда агент, ни слова не доложивший о переговорах мистеру Круксу и – уж конечно же, Миньковски, – начал крепко нервничать. Хорошего шампанского в Хориве не сыскать, таблетки тоже на исходе, а русский на связь так и не выходил. Передумал? Самого арестовали, как-то вычислив измену? Перекинули на другой фронт работы и теперь не может достать карты? Чёрт, а ведь придётся ещё оправдываться за гибель трёх наёмников, но это-то самое простое: погибли, да и всё. Война же.

Сиди и гадай на кофейной гуще, Том. Сиди и гадай…

– Добрый день, мистер Ронсон. Это… ваш собеседник из Нижних Каменок. Мы ещё упражнялись в стрельбе по тарелочкам. Надо поговорить.

Обтекаемо излагает, в расчёте на свою и чужую прослушку, это правильно. На самом деле Ронсон узнал Дмитрия по голосу с первых слов, было в его выговоре что-то запоминающееся.

– Узнал. Можно и поговорить. Ваши фотографии готовы?

– Так точно. Скажите почту, я переброшу.

Так-так, значит всё без срывов: не дурак же этот русский, понимает, что ни паспортов, ни денег, ни помощи в эвакуации из Кавино без секретных материалов не будет. Значит, карты уже у него или скоро будут.

Ронсон беззвучно кривлялся, стараясь, чтобы его очевидная радость не была услышана собеседником.

– Почта простая. Ронсон, «а» коммерческая, инвест, точка, коммон, точка, орг. Латинскими, разумеется, буквами.

– Записал. Понятно, что не на фарси. Давайте так: из города я пока выехать не смогу, вам придётся привезти деньги… Кстати, вы уточнили сумму?

– Да. Сто десять тысяч гринбеков, это потолок.

– Окей. Привезти деньги в город, наличными, сразу с документами для меня и семьи. Будете здесь, наберите этот номер и скажите адрес встречи.

Ронсон ходил по номеру гостиницы, где все члены миссии жили который месяц, с трубкой возле уха, и свободной рукой трогал, переворачивал полотенца, книги, включал и выключал свет во время разговора, зачем-то открыл дверь в ванную, поглаживая длинную изогнутую ручку, потом со щелчком захлопнул.

Вёл себя как девочка-подросток при разговоре о первом свидании.

– Олл райт. Паспорт, деньги, звонок, встреча. Но – приходите один, это важно. Я знаю, что вас везде сопровождают бойцы подразделения, постарайтесь избавиться.

– Не учите отца… детей делать. Да, мистер Ронсон, разумеется, мистер Ронсон.

– Кстати, а зачем вам наличка? В Германии это неудобно. Может быть, карточки? Две-три карты хороших банков, оформить это несложно, а вам потом будет проще.

– Кое-какие долги, мистер Ронсон. Надо отдать долларами, да и я больше доверяю бумажным деньгам. Небольшой закидон, признаю, но так уж вышло.

– Как хотите. До связи.

– Рад был слышать. Ещё больше рад буду встрече!

Вечерний Кавино засыпал теперь быстро.

Куда-то разъехались, рассосались, пропали группки золотой молодёжи, рестораны теперь закрывались один за другим, а те, кто ещё работал, всё чаще превращались в кафе для людей иного толка, чем увешанные золотом гикающие бандиты и их подружки, с длинными ногами и остановившимся взглядом бракованной Барби.

Люди, как и в забытые советские времена, ходили в кафе отдохнуть, отключиться на время от суровой реальности, послушать хорошую музыку – где в записи, а где и в исполнении немногих оставшихся ансамблей.

– Улица Стравинского, дом семь, квартира сорок девять, – коротко известил во время звонка Ронсон. – В восемь тридцать пи-эм… простите, вечера.

Стравинского… Ватник глянул в навигаторе телефона. Вот это дебри, новостройки в Мельниках, от центра ехать и ехать. А куда деваться?

По дороге машин попадалось мало. Колонна БТР в сопровождении танков и двух тяжёлых грузовиков – явно не с солдатами, там поинтереснее начинка, десяток легковушек и патрульные машины народной милиции. Вот и всё движение, хотя до ночи далеко. В части районов, судя по чёрным коробкам домов, свет отключен. Военный город, настороженный, если и спящий – то в полглаза, вдруг обстрел, тогда в убежища и подвалы.

Двигатель фыркал время от времени: то ли инжектор забился из-за того, что в бак последнее время приходилось заливать, то ли ещё что. На сервис бы надо, но остался там кто толковый – неизвестно. Да и цел ли сам автосервис, большой вопрос.

Стравинского, дом семь. Да, вот эта многоэтажка, кирпичный осколок сомнительного благополучия конца нулевых, окна кое-где светятся, уже проще. Искать в незнакомом доме неведомую квартиру при свете фонарика – врагу не пожелаешь.

По дороге за спиной пару раз мелькали фары, но насчёт слежки Дмитрий совершенно не переживал. Следят – значит надо, его дело простое и безыскусное: передать пакет с бумажными картами и двумя флешками (на всякий случай, одна дублировала содержимое второй) Ронсону и получить от него документы и деньги.

Сорок девятая квартира оказалась на седьмом этаже. Удачно, что лифты ходили: выглянул, посмотрел на номера квартир, и дальше, а то все ноги можно сбить, бегая по лестнице. Подошёл, позвонил, подождал, пока неясное шевеление за дверью – рассматривают в глазок, да ещё и камера, наверняка, где-нибудь под потолком торчит, – завершится щелчками замков, и зашёл.

Кроме Ронсона, в квартире был хозяин – пожилой, обрюзгший, ни слова не сказавший гостю, и двое охранников с совершенно неславянскими мордами. Очередные наёмники, тут даже и гадать нечего.

– Вы один, Дмитрий? – уточнил агент.

– Один. Савсэм адын, – откликнулся Ватник, доставая папку с документами. Американец шутку всё равно не понял, для этого надо здесь вырасти и слышать анекдот ещё в детстве. – Деньги привезли?

– Разумеется! Но – стулья вперёд, – хохотнул явно нервничающий Ронсон. Хоть это он смотрел в рамках знакомства с дикой русской культурой, уже плюс. – Пойдёмте в комнату, там ноутбук.

Пока он смотрел содержимое флешек, а один из наёмников, вооружившись лупой, просматривал печати и – знают, знают, сволочи, – неприметные секретки, изучая подлинность карт, Дмитрий спокойно сидел в кресле, сжимая и разжимая мячик.

– Пре-вос-ход-но! – наконец сказал агент. – С этими данными наши, – а теперь и ваши, Дмитрий, – друзья поставят мятежников на колени за несколько дней. Вы не огорчены?

– Мне важнее семья, – пожал плечами Ватник. – Деньги давайте. Внутренние id-карты и загранпаспорта. Плюс мне нужна информация, как вы переправите нас в Германию.

– О, последнее самое простое! Пару часов в багажниках джипов ОБСЕ – не такой уж сильный удар по самолюбию? Их не досматривают, а договориться… Я уже всё обсудил с главой миссии. В течение двух ближайших дней, пока не началось наступление песмарийцев.

В кармане одного из наёмников ожила рация. Он обменялся с невидимым собеседником парой фраз на каком-то языке, типа итальянского или испанского, мягком, с множеством согласных, потом сообщил нечто Ронсону – уже по-английски, но так быстро, что Дмитрий не понял вообще ни слова.

– Вы точно один? – уточнил нахмурившийся агент.

– Точно. Я же сам себе не враг: то, что я вам привёз, это расстрел для меня. Да и то, что увезу – не меньше. А что?

– Наблюдатель говорит, что в соседнем дворе какая-то возня. Военные, спецназ. Но возле нашего дома всё тихо.

– Бандитов куча развелась, – беззаботно сообщил Ватник. – Вот и ловят. Я-то при чём?

– Возможно, возможно… Карты подлинные?

– Original, – уверенно подтвердил второй наёмник, тот, что с лупой.

– Тогда… Вот документы, – он протянул три пластиковые карты с фотографиями, голограммами и броскими германскими орлами фоном. Потом стопку бумажных паспортов. – А вот и деньги.

Сумка была не столь уж увесистой, но внутри плотные пачки стодолларовых купюр в банковской упаковке. «КумСватБанк, Хоривское управление» значилось на них по-песмарийски. Прямо родное что-то, сколько он лет этой конторке отдал.

Одиннадцать пачек, как в аптеке.

Наёмник с рацией сглотнул слюну, двинув вверх-вниз мощным кадыком. Завидует, что объяснимо, но делиться Дмитрий ни с кем не собирался. Застегнул сумку, повесил на плечо и откланялся, договорившись позвонить, когда они с женой и дочерью будут готовы.

Вышел спокойно, без накладок. Судя по мигавшему размеренно огоньку в углу лобового стекла, и в машину в его отсутствие никто не залезал. Тишина, спокойствие, мирный – насколько это возможно – кавинский вечер в преддверии скорой осени.

– Твои парни совсем с катушек съехали, – сказал Иванов. – Прикинь, они вас там всех повязать собирались. Разведбат впереди планеты всей!

Он рассмеялся, а вот Ватнику было не до смеха. Раскрытая сумка, из которой выглядывали пачки долларов, сиротливо стояла на углу стола главы СБКР; надо бы не забыть сдать её прямо с утра в казначейство Республики, такие деньги бюджету не помешают. Паспорта и карты в кармане, на память. Ни в какую Германию, разумеется, никто ехать не собирался.

– Раненых нет? – уточнил он у Максима Александровича.

– Да ну, товарищ капитан, бросьте. Что мы, звери какие. Геше вашему, правда, пришлось в лоб засветить, шишка, наверное, будет. Но я ему могу бодягу купить в аптеке, из личных средств, если уж сильно надо.

– Сам справится, – успокаиваясь, ответил Дмитрий. – Лучше было предупредить, что спецоперация…

– Рядовых бойцов? Знаешь ли, Дима… – перешёл на «ты», как-то это легко у Иванова получалось в зависимости от смысла сказанного, – они все – отличные мужики. Боевые товарищи. Но степень ответственности у тебя и у них – разная. Они брякнуть могут родным, в казарме похвалиться, как мы собираемся нахлам глаз на жопу натянуть. Да просто растрепать после фронтовых ста граммов. Двухсот. Литра. Понимать надо! Я Веничу далеко не всё рассказал, в объёме, соответствующем необходимости, как говорится, а ты – бойцам…

– Так чуть не запалили же меня. Наблюдатель у Ронсона был, сообщил о нехорошем движении поблизости.

– Это плохо. Но – не запалили же? Вот и не горюй. Зато у врага теперь в распоряжении полный, очень достоверный на вид комплект документов, который они за два дня до наступления досконально проверить не смогут. А потом и поздно будет, понял… майор?

Дмитрий вскинулся, отдал честь:

– Так точно! Служу Республике!

– Вот и служи. А ребятам завтра объяснишь, помягче только, чтобы без обид. Большое дело провернули, молодец. Соображаешь…

Иванов прошёлся по кабинету, потом остановился и посмотрел на Ватника в упор:

– Вот я не первый раз в горячих точках. И на Донбассе бывал наблюдателем, и ещё… А сейчас для себя сформулировал – завидую я вам. Просто завидую. Начал понимать комсомольцев, тех ещё, первых лет пятилеток, настоящих. У нас мало кто так умеет, как вы. Деньги, должности, жизнь сытая… Налажено всё, хоть и проблем куча. Но войны-то нет. Нашими в том числе стараниями нет, и это хорошо, конечно. А у вас она – есть, и вы, ребята, герои. Без всякого пафоса говорю. Герои. Спасибо.

20. Гладко было на бумаге

Где-то недалеко пели.

Слаженно, негромко, стараясь не помешать спящим, занятым своими делами, просто читавшим книжку, в конце концов, – ценили редкие минуты отдыха. Они могут оказаться последними в этой жизни.

Знать не можешь

Доли своей,

Может, крылья сложишь

Посреди степей…

Это и пели. На войне вообще редко вспоминают о современной эстраде, куда-то деваются бормочущие о сложной жизни с травой на кармане рэперы, запилы и взвизги псевдо-металлических товарищей с длинными волосами, тумц-тумц девочек с пустыми глазами и прочие изыски культурной отрыжки. А вот песни военные, честные, словно сами собой всплывают в памяти. Странно, но факт. Хотя… Может быть, и не странно: слова в песне нужны, слова. Настоящие.

Даже Юре Хою они иногда удавались, а что уж говорить об авторах, писавших под теми, немецкими ещё, бомбами и снарядами.

Дмитрий проснулся на узкой койке у себя в расположении. Дрона, соседа по комнате и негласного телохранителя, не было. То ли вышел куда-то, то ли ещё не отпустили безопасники, которым группа бойцов едва не сорвала спецоперацию с Ронсоном.

В приоткрытую дверь заглянул Алихан, молча широко улыбнулся, блеснув белоснежной улыбкой и показал командиру большой палец: круто, мол. Интересно, что Иванов вчера про него сказал: из всего бывшего взвода Ватника только чеченец отказался подозревать его в предательстве. Сказал «не верю!» и всё тут. Чтобы он не предупредил Разина о слежке и готовящемся задержании в фотостудии, бойца заперли на гауптвахте – бывшем складе овощей при столовой общежития. Судя по тому, что выпустили, остальные мужики тоже уже здесь, в расположении.

Дмитрий прислушался: да, пел-то Север, значит, точно все на месте.

– Что, бойцы невидимого фронта, никого не помяли? Верить надо командиру… – когда Ватник зашёл в комнату, песня стихла. Север отложил гитару, Дрон и Геша собрались уже вскочить, приветствуя. – Да сидите, сидите. И вы правы были, подозрительно всё выглядело.

– Иванов уже рассказал, – проворчал Геша. Шишка на лбу, и правда, знатная. Переливается уже красным в синее. – Мог бы и ты предупредить. Бензин бы не жгли, да и… Целее были бы.

– Не мог, – отрезал капитан. – Поверь и сейчас на слово: не мог. Не из-за недоверия, какое оно, к чёрту… Прости Господи. Под пулями одинаково ходим, в этом все равны. Сам дал обещание молчать, вот и так. Всё, вопрос закрыт. Врагу мозг запудрили, теперь надо, чтобы их разведка полностью поверила. К Виноградному и по фейковому, и по реальному планам идут две колонны техники. Только они ждут, что наши станут в глухую оборону, а на самом деле…

Бывает так: словно для пущего драматизма именно в этот момент начала работать чужая артиллерия. Глухо, как начинающийся гром – хотя откуда он, небо за окном сплошная лазурь, – ударили в ответ и наши. Почти сразу.

Канонада нарастала. Позвякивали заклеенные крест-накрест полосками бумаги стёкла, даже сама земля под зданием, казалось, вздыхала, раздуваясь и опадая от близких уже взрывов.

– Бегом в подвал, похоже, по нам целят! – заорал Дмитрий. Опытным бойцам и команды уже не надо было: и так неслись к выходу.

Кто их, нахлов, знает, как они восприняли полученные агентом Ронсоном карты, поверили или нет, но артподготовка была знатная. Хотя и раньше так бывало: сосредоточатся на небольшой площади, разнесут всё, а потом затихнут.

Паники не было – не первый и даже не десятый раз, да и люди всё же обстрелянные, не гражданские. Пробежал Васин со своими двумя бойцами охраны, как привязанными державшимися за шефом. Двери в подвал настежь, подходит личный состав, быстро, но без особой суеты. Здание казармы над ними вздрогнуло, посыпалась штукатурка. Попадание. Или прямое, или где-то совсем рядом.

– Давай, давай! Не спи на пороге! – торопили кого-то из зазевавшихся. Боец встал почти в проёме, отряхивая засыпанную белым голову. Пара разведчиков столкнули его внутрь, не грубо, но решительно.

– А дорога дальше мчится, пылится, клубится… – задумчиво сказал Север. – Гитару надо было взять из комнаты.

– Петь, что ли под неё здесь? – улыбнулся Дрон.

– Да нет. Разнесёт всё наверху, жалко инструмент.

Батальон набился в подвал почти в полном составе. Против артобстрела кулаками не помашешь, надо свои жизни спасти, чтобы было, кому дальше воевать. Стены дрожали, осыпалась штукатурка, вылетали мелкие кусочки бетона из плиты перекрытия, иногда царапая макушки. На старом красном кирпиче, которыми были выложены стены подвала, змеились трещины – и старые, уже покрытые пылью и плесенью местами, и совсем свежие, яркие, как раны на теле.

– Прицельно лупят. Частный сектор им вряд ли нужен, промка и так уже вся в руинах. По нам гасят, пацаны, – негромко сказал кто-то из бойцов.

– Надорвутся…

Курили, смеялись над чем-то, кто и спал, усевшись на рюкзак, а Дмитрий смотрел на них, небритых, уставших, пахнущих… ну чем может пахнуть в казарме? смесью пота, давно не стиранного белья, разношенной кожей от ботинок, дешёвым одеколоном, и испытывал чувство нежности. Не такой, как к женщинам или дочке, совершенно нет. И… не было в этом чувстве единения, веры и фронтового братства ничего постыдного. Не было ничего лишнего.

Одно дело делаем, товарищи. И это был тоже не лозунг. Правда жизни.

– На выход, – сказал Васин. Комбат опустил рацию: телефоны в подвале не брали, а эта китайская игрушка – запросто. – Наверху пожары. Давай, Ватник, командуй своими взводами, я своими, поможем тушить.

Город полыхал. Даже отсюда, со стороны, было видно: над центром Кавино вверх в безветренном воздухе тянулись чёрные столбы дыма, вдалеке завывала сиреной одна из немногих пожарных машин. Оглянулись на здание казармы – да, два пролома на верхних этажах, кто-то в один момент лишился всех своих нехитрых пожитков. Главное, живы, а уж кровати с тумбочками – дело наживное. Расселись по «уазикам», все машины, вроде, были целы, хотя и во дворе воронок от попаданий прибавилось. Деревья жалко, вон, посекло осколками каштан, ветки разбросаны, а по коре ствола словно когтистыми лапами скребли.

– Ватник, это Говорун. – Комбат не любил свой позывной, но и менять его теперь – только людей путать. – Давай к городской библиотеке, на Цюрупы. Книги надо спасать.

Доехали быстро, улицы-то пустые. Иногда только пронесётся армейская машина или мелькнёт красным боком пожарная машина. Библиотека, старой ещё постройки здание, сталинских времён, пылало с двух сторон: левое крыло всё в огне, а в центральном корпусе на крыше пролом, откуда валит дым.

Две пожарные машины у ворот были как муравьи в схватке с великаном: не битва, а так – попискивание у ног. Он, великан, на них и внимания не обратит, жадно раздувая пламя, пожирая всё новые и новые тома со скорченными в огне страницами.

– Ватник, разведбат, – козырнул капитан старшему наряда, закопчённому, страшному своим чёрным лицом, на котором сверкали уставшие глаза. – Прибыли на помощь. Куда нам?

Сверху над ними лопнуло от внутреннего жара стекло, обвалившись, осыпавшись осколками, за которыми словно гнался длинный язык пламени. Огонь выглянул на улицу, изогнулся и начал облизывать край крыши.

– В левом крыле ловить нечего, – прохрипел пожарный. – Вода есть? Ага, спасибо.

Он пил, обливая комбинезон, размазывая по лицу потёки сажи. Вся эта чёрная уже жидкость стекала вниз, брызгая каплями на пыль под ногами.

– Мои шланг потащили в главный корпус, но воды мало. Давай своих в правое крыло, пусть выносят, что успеют. Там шкафы с детскими книгами, моя младшая раньше частенько ходила…

Он закашлялся, сунул фляжку Дмитрию и вытер рукавом глаза. От дыма слезились или…

– В поезде он была, разведчик. В том поезде. И жена там же осталась.

Так и пошёл к пожарному расчёту, грязному, матерящемуся, шестируким монстром разматывающему шланги, включающему напор из цистерны. Ещё один пожарный ковырялся возле пожарного гидранта на стене библиотеки.

– Первый взвод, в правое крыло! Несём всё на улицу, сколько сможем!

Лопнуло ещё одно окно в главном корпусе, и Дмитрий почему-то подумал, что здание не отстоять. Не этими силами.

Дальше всё превратилось в жутковатый конвейер: толком не видя ни друг друга, ни библиотечные шкафы в дыму пожара, с мокрыми повязками на лицам и воспалёнными от копоти глазами, бойцы забегали, хватали, уносили стопки книг, не обращая внимания уже ни на разбитые стёкла, за которыми ровными рядами стояли тома, ни на гудение приближавшегося пламени. В центральном корпусе с грохотом обрушилось перекрытие: здание-то старое, даже не бетонные плиты между этажами – деревянные балки.

– Вперёд, не тормозим! – орали сорванными голосами взводные.

– Есть, работаем!

Ватник жалел только об одном: левая рука толком не действует, мало получалось взять, мало унести. Книги рассыпались на пол, мешали ходить, всё вокруг былоустлано смесью стёкол, бумаги, ярких детских обложек. Если есть ад, он должен быть таким.

Левое крыло, несмотря на усилия пожарных, выгорело начисто, в главном здании бой с огнём тоже проигрывали по всем статьям, правая сторона тоже полыхала вовсю, но пока сверху. Книги, книги, книги… Их вынесли уже несколько грузовиков, если считать навскидку, глядя на огромную кучу в стороне от библиотеки, прямо на пыльном асфальте.

Возле спасённой горы книг приплясывала бабка, в непременном цветастом платочке, кофте с крупными пуговицами и войлочных ботах. Только почему-то без юбки: из-под кофты выглядывали длинные, чуть не до колена трусы. Старуха размахивала руками и орала, перекрывая и мат пожарных, и гудение пламени:

– Гори, гори ясно! Чтобы не погасло!

Ещё одна сумасшедшая. Не выдержала, спятила, что давно ни для кого новостью не было: после каждого обстрела по улицам бродили такие люди, молодые и старые, разум которых решил спрятаться в непробиваемую снаружи скорлупу, оставив снаружи только безумные глаза, крики и искажённое вечным непониманием лицо.

Ватник присмотрелся: да так и есть, Амра Тагуджевна это, мать покойного Витьки Рихтера. Соседка его же. Видимо, так и не оклемалась после смерти сына, совсем съехала крыша…

– Геша! – поймал за рукав бойца капитан. – Бабку хватай, в госпиталь её отвези. Знакомая моя это… У нас и так хватает здесь развлечений, без неё.

– Есть, товарищ командир! – козырнул грязной рукой боец. – Ещё пару ходок, я там один шкаф почти весь вынес. И тогда сразу.

Раздался громкий треск, крыша главного здания провалилась внутрь, словно библиотека решила сжаться в один пылающий дымящийся комок, плюнув на человеческие планы и представления, как она должна выглядеть.

Амра Тагуджевна взвыла и диковинными, кенгуриными какими-то прыжками понеслась прочь, высоко поднимая голые синеватые ноги.

– Ты теперь и пожары тушишь? – недовольно спросила Марина.

Пока Дмитрий с наслаждением отмывался от запаха дыма и пропитавшую всё и вся копоть, она постирала его форму в машинке один раз, вытащила, понюхала, и теперь засовывала сразу на второй круг: воняло. Меньше, чем когда муж ввалился в дом, но всё равно воняло.

– А что делать? Библиотека горела, мы что ж, мимо должны пройти?!

– Да я уж поняла… Светочка тебе рисунок сделала. Иди глянь. Очень… жизненно.

Вытирая полотенцем ёжик мокрых волос, фыркая, Дмитрий как был – в одних трусах – пошёл в гостиную. Рисунок, лежавший на журнальном столике в углу, и правда был жизненным. На его вкус, даже чересчур.

Чёрное небо – не ночное, а именно глухо чёрное, без единого просвета и звезды, а внизу лес, в котором почему-то шли они, все трое. Впереди сама Светочка, в любимом платье – вот как старалась, вырисовывая рыжих лисичек, в обнимку с плюшевым медвежонком. За ней мама, в камуфляжном костюме, сжимая в руке ружьё с длиннющим, немного кривым дулом, наперевес. Словно конвоирует дочку. А позади всех – он сам, в летних широких брюках, босиком, зато в рубашке с галстуком. За плечами Дмитрия был нарисован рюкзак. Ну, это так кажется, что рюкзак, на его взгляд больше похоже было, что он несёт на закорках беса, чёрного как небо, ухватившего его за плечи корявыми лохматыми лапами.

– Доча, солнышко… А почему так? Почему мы такие странные здесь и откуда ты взяла лес? Это мы по городскому парку идём? – спросил он.

Светочка поджала губы, мотнула головой и отвернулась:

– Это не парк. Это страшный чёрный лес. Папа, а давай уедем отсюда?

– Нет, моя принцесса. Мы не уедем. Мы останемся, потому что некуда нам уезжать. Ты пойдёшь в школу скоро, а мы будем жить долго и счастливо.

– И дед Василий?

– И дедушка тоже. И небо будет синее-синее, не переживай. Я люблю тебя.

Контрудар ополчения под Виноградным, не предусмотренный, понятное дело, в проданной агенту Ронсону фейковой карте, был неудачным.

Сначала всё пошло неплохо, танковая колонна прорезала как ножом жиденькую первую линию нахлов, но потом всё пошло не так. И техники для полноценного наступления было маловато, и пару батарей противотанковой артиллерии, бившей прямой наводкой, в наркомате ожидали видеть в другом месте. Танки, не поддержанные толком пехотой – мало ополченцев на это было, мало, отошли назад, неся потери. Где-то там и сгорел Петрович, ещё не оправившийся толком от ожога сосед Ватника по госпиталю.

Рвался обратно, добился, но вот…

Венич пил кофе уже не литрами – вёдрами. В сам наркомат попало несколько снарядов, причём уже крупнокалиберных миномётных: враг, быстро очухавшись, перешёл в контрнаступление, приблизился к Кавино вплотную. Виноградное вообще решено было сдать.

Если смотреть на карту, становилось ясно даже не военным – любому школьнику, – что дела Республики были плохи. Слава Богу, что русские давно прикрыли небо, если добавить к наступлению ещё и скудную, но имевшуюся авиацию песмарийцев, можно было смело сдаваться. Да и так всё обстояло кисло.

– Что с резервами? – уточнил замнаркома.

– Васинский разведбат, казаки Бутова и… Нармилицию можно, но мы планировали их оставить в городе до последнего. До уличных уже боёв.

Совещание за совещанием. Уже весь юг и юго-запад пришлось отдать, войска в пригородах столицы Республики.

Зашёл Иванов с каким-то незнакомым товарищем, седым, с военной выправкой, которую не вытравить никакими гражданскими нарядами – она навсегда.

– Добрый день. Прошу любить и жаловать: товарищ Санников. Пенсионер, представляете.

В ряду собравшихся на совещания послышались смешки:

– Военный, небось, пенсионер? Выплаты не меньше полковничьих?

Санников засмеялся первым:

– Ну, не по инвалидности же! Не надейтесь. Устал, знаете, морошку в подвале на даче растить, капибар разводить, решил к вам на юг приехать. Говорят, климат целебный, люди приветливые.

– Нам бы пару дивизий… пенсионеров, – хохотнул атаман Бутов. – На танковую экскурсию по южной Руси. Без этого тут одни капибары и останутся.

– К делу, товарищи, – посерьёзнел Максим Александрович, переждав взрыв хохота и выбрав тот момент, когда надо переключать внимание на себя. Тоже выучка, не хуже осанки Санникова. – Требуется продержаться немного. Совсем немного. Есть мнение…

Он неопределённо ткнул пальцем в потолок:

– Есть мнение, что нам довольно активно помогут. Кто, как и когда – сказать пока не могу. Но мнение есть. И ещё хорошая новость – товарищ Бунчук устал прохлаждаться в своей палате, рвётся вернуться к исполнению обязанностей. И операция «Гусли» началась, хотя и не так успешно, как хотелось бы. Сплошные радости, товарищи офицеры!

Второй день на позициях стояло нервное затишье.

В смысле, атак не было, но перестрелки, начиная со стрелкового оружия и заканчивая орудийными залпами и время от времени сметающими всё на своём пути ударами РСЗО – этого в изобилии.

Разведбат бросили заткнуть дыру в обороне, это понимали все. И понимали, и принимали как должное – солдаты есть солдаты. Уже потери, уже невовремя высунувшегося под огонь нахловского снайпера Севера в ряду других «двухсотых» увезли на Аллею Героев. И он больше ничего не споёт в этой жизни.

Много уже чего было, и ещё больше и страшнее всего маячило впереди.

Дмитрий занял блиндаж по соседству с комбатовским. Можно и в одном, но тогда – случись чего – батальон от одного удачного снаряда останется без руководства. Оценил, сколько сил вложили ополченцы в укрепрайон, вздохнул. Перед Виноградным не хуже было, месяцами обустраивали, а сдали за три дня.

– Товарищ капитан, ужин! – сунулся с котелком Дрон. – Война войной, а пожрать – дело нужное.

Ватник кивнул, ставь, мол.

План операции «Гусли» – не творческая поделка для нахлов, а реальный, предусматривал сдачу Виноградного и отход к авиазаводу. Звягин с Веничем наши силы оценивали трезво, тут и думать нечего, но насколько удастся всё это выполнить – большой вопрос.

– Дрон, что соседи говорят? – «Соседями» традиционно звали часть, стоявшую рядом. – Не официальные данные, это я в курсе, а так… Настроения какие?

– Да какие на войне настроения. Ждут все большого барабума, а чем дело кончится, один Бог ведает. Нормальная атмосфера, если что, не хуже нашей. Будем драться. Говорят, на восточном фланге зареченские подтянулись, чистый табор – кто на автобусах, кто на легковушках. Говорят, даже телеги видели.

Посмеялись, но как-то с грустью.

После ужина, пока более-менее тихо, Дмитрий позвонил отцу. Василий Иванович с того визита в госпиталь много чего пересмотрел в своих убеждениях, хоть патриотом Русского мира и не стал, но хотя бы звонки не сбрасывает. Пожаловался на сердце, просил заходить почаще. На вопрос «где ты», Ватник соврал: не то здоровье у старика, да и данные секретные. Сказал, что в казарме, не поедет же он проверять.

– Я так думаю, Дим, что надо бы мириться с хоривскими. Всю жизнь жили бок о бок, чего сейчас делить? Сделаем как по-старому: одна страна, разные области, да и дальше будем коптить. Небогато, да вместе. У нас рубахи в петухах, у них нахлобученицы – разве ж это повод воевать-то?

– А мы, отец, с ними и не ругались. Они нас убивать пришли, а это другое. Сами будем жить, своим умом. И – с Россией, рано или поздно.

– С Россией… Оно им надо? Даже сейчас толком не помогают, а ты говоришь…

Снова начался обстрел, пришлось закругляться с разговором. Сообразит отец, что так активно в районе промзоны не долбят, догадается, что на позициях.

Но заехать при первой возможности обещал твёрдо.

Мина в блиндаж Васина угодила неудачно, считай, в проём входа и влетела. Калибр небольшой, но хватило, чтобы ординарца комбата, шустрого дядьку по фамилии Ткаченко, выносили наружу по частям. Сам командир разведбатальона получил осколочные в живот и травму головы. Живой пока, но состояние очень уж… Короче, в госпиталь повезли сразу, плюнув на режим скрытности перемещения по дорогам.

В сознании, матерится, может, и выживет.

Это всё среди ночи рассказал Дрон, пока они бежали по траншеям к блиндажу командира. Всё здесь на войне лотерея, всё, вот и попадание это – нарочно же будешь целиться, вагон мин изведёшь, а тут почти случайно – и привет.

– Ватник? Венич на проводе. Принимай командование батальоном. Да знаю, что никакого опыта у тебя толком, знаю. Где я тебе старшего офицера найду? Сам, всё сам. Отбой связи.

Утром поступил приказ об отходе. В спину, словно зная, что «кляты мятежники» уходят, лупили миномёты, добавляя «трёхсотых». Соседи тоже снялись с позиций, отходя к авиазаводу. Всё по плану, только горько это – отступать по своей земле.

Дмитрий сейчас как никто понимал лето сорок первого, запылённые дороги, перелески и узкие канавы речек, через которые уходили на восток бойцы Красной Армии. Нельзя так. Нельзя, а приходится; одна надежда грела, что вернутся.

Они смогли – и у нас получится.

Ронсон позвонил, когда Разин добрался уже до авиазавода, осматривал разбитые корпуса, на удивление целую заводскую ВПП, языком разрезавшую городские кварталы, соседние дороги и выбирал позиции для разведбата.

– Это… немецкий дядюшка, – промурлыкал в трубку агент. – Насколько я вижу, план контрнаступления мятежников немного отличается от переданной вами схемы, но пока всё в допустимых рамках. И мы выполняем обещания: вас ждут в миссии ОБСЕ с семьёй для эвакуации.

Ватник посмотрел в небо, синее, наливающееся близким вечерним светом ниоткуда, как на картинах старинных художников. Дождя не будет.

Завтра такой же пыльный, жаркий и грязный день, как сегодня. Если не хуже.

– Вы знаете, душка Томми, что-то я передумал. Мне тут путёвку дали в санаторий, подлечить усталую душу. Не поеду я, пожалуй, в Германию в этом году. Посудите сами: чего я там не видел? Пиво, конечно, хорошее, дороги гладкие, машины отличные, глупо спорить. Но вот люди кругом – чужие. Неприветливые. Здесь как-то лучше.

Ронсон молчал, но и не отключался. Переваривал, наверное, сказанное.

– Здесь рядом агент Миньковска, она спрашивает, подумали ли вы о семье? Война ведь, а у вас и документы, и деньги, и путь отхода организован. Не понимаем мы вас.

– Да вы и не поймёте, Том. Никогда вы ничего не поймёте. Счастливо оставаться.

Дмитрий сбросил звонок и добавил уже зыбкой, временной тишине вокруг:

– Чтоб вас там разорвало, уродов. На части.

21. Неясные перспективы

Государство Песмарица, Хорив,

два дня спустя

Дверь в номер пришлось открывать девочке с ресепшн – срочно вызванной, немного заспанной, хотя и блиставшей всеми гранями песмарийской красоты: крутобока, черноока и краснощёка. Других сюда не нанимали.

Путанно извиняясь на неплохом английском, хотя и с изрядным акцентом, она позвала охранника снизу – инструкция, дорогие гости, просим прощения, – и провела мастер-картой по считывателю замка.

Потянула на себя дверь, заглянула, прислушиваясь к чему-то, и позвала:

– Мистер Ронсон! Жаль ми йе, отговори ми! Сорри, миста…

Джеймс Крукс отодвинул её в сторону, жестом остановил удивлённого охранника отели и пропустил вперёд Божену Миньковска, напряжённую, нервно поводящую по сторонам острым носиком, словно пытающуюся вынюхать нечто.

– Спасибо, подождите у двери, барышня. И вы, молодой человек. Дальше компетенция представителей Соединённых штатов.

Кто теперь хозяева, работники отеля знали. Никаких возражений не последовало; охранник, правда, что-то пробубнил в гарнитуру рации, на витом проводе висевшую на воротнике. Доложил? Вот и молодец. До здешней пародии на полицию мистеру Круксу не было ни малейшего дела.

Таблетки, рассыпанные по всему номеру, захрустели под ногами уже у входа – многочисленные белые кружки устилали ковёр, в комнате их было ещё больше. Штук триста, серьёзная упаковка, отметил мистер Крукс просто по привычке обращать внимание на детали. Хотя смысла в их подсчёте не было ровным счётом никакого: хозяин таблеток с претензиями уже не обратится.

Агент Ронсон висел на шнуре, длинном подхвате шторы с кистью – вот и пригодилась кому-то из постояльцев эта варварская роскошь, от которой европейцы обычно морщили носы. Ветерок полоскал свободно висящую гардину, балконная дверь была приоткрыта, поэтому запах мочи и дерьма от лужицы под штанинами покойного не был столь уж удушающим.

Неприятное всё же зрелище: это синее лицо, этот вывалившийся распухший язык, прикушенный безупречными винировыми зубами…

– Сам? – спокойно осведомился глава миссии Агентства.

Божена, методично изучавшая номер, сгребая таблетки в одну сторону, обернулась:

– Следов борьбы нет. Полагаю, что сам, мистер Крукс. Транквилизаторы в таких дозах, к тому же этот крупный провал с покупкой схем в Кавино… Не выдержал Томми, полевая работа – не его конёк, несмотря на аналитические заслуги.

Не понравилось мистеру Круксу что-то в её глазах, слишком уж… весело она смотрела, но формальных претензий не было. Да и ему самому на пользу был безвременный уход сотрудника: операцию с Разиным тот пытался провернуть сам, влетел по полной, к тому же сто десять тысяч долларов вычли именно из доходов Ронсона. Аккуратно сложился пазл, можно положить его в коробку и выкинуть – больше ничего интересного.

Не вспоминать же, кто как хорош в постели, это житейское и ни к чему.

– Транквилизаторы?

– Они, шеф. Вот упаковка от лекарств. О, даже записка! Томми – настоящий джентльмен, хоть и слабак.

– Читайте, Божена, читайте! Не вам делать выводы о силе и слабости агентов, для этого есть я.

– …ухожу по своему желанию. Жизнь закончена. Русские – настоящие сволочи, не верьте им. Том Ронсон.

Мистер Крукс почесал ухо. Да, паренёк был эмоционально нестабилен, это свойственно всем… нашим. Из прайда. Можно смело списать в графу «убытки» и жить дальше, стараясь избегать транквилизаторов. По крайней мере, в таких количествах.

– Передайте дело в местную полицию. О теле позаботьтесь, официальных сообщений не нужно. Руководству я, разумеется, доложу сам.

– Но, шеф… – на лице Божены, обычно спокойном как у греческой статуи, заиграли какие-то эмоции, – неужели мы оставим малыша Томми неотомщённым?

Крукс уже потерял всякий интерес к покойному, но остановился на пороге, задумался и кивнул:

– А вы правы. Придумайте этому Разину что-нибудь особенное, не буду стеснять вашу фантазию, агент Миньковска.

Девушка улыбнулась в спину начальника и легонько хлопнула висевшего Ронсона по заднице, отчего труп закачался, поворачиваясь вокруг своей оси.

– Слышал, Томми? Спасибо за несложный почерк при жизни, мне было просто изобразить. А твоему русскому дружку предстоят нелёгкие времена!

Впрочем, если бы она прямо сейчас увидела Ватника, назвать его жизнь лёгкой и в данный момент не повернулся бы язык даже у агента Миньковска.

Пока они налаживали оборону авиазавода, начиная от заводоуправления с пышными клумбами у входа, заросшими розами, обходя цеха и расставляя в ключевых точках пулемётчиков, стемнело.

В стороне, но где-то недалеко колотила артиллерия, над плохо видимым отсюда центром Кавино вновь поползли пышные хвосты дымных пожарищ. Здесь пока было тихо, но только пока – Ватник прекрасно понимал это. Сам по себе завод, остановленный уже пять лет назад, с последним сиротливым самолётом, так и оставшимся наполовину не собранным, в сборочном ангаре, не представлял особой важности. Просто удобная точка обороны. Масса зданий, переходов, складов, хранилищ и прочих удобных для долговременного укрепления мест. Как и раздолбанный в пух и прах аэропорт «Древляны», завод тоже изрядно пострадал от обстрелов, что делало предстоящую драку за него делом малопредсказуемым.

– Танки не пройдут? – уточнил он у Дрона, вернувшегося с разведки западной части завода.

– Вообще без шансов. Там один цех наполовину разрушен снарядами, стены обрушились и все подъездные пути завалило. Не то, что танки, там людям карабкаться сложно будет. Последний день Помпеи, командир. Обломки колонн и статуй.

Заносило иногда Дрона в римскую историю глазами русских живописцев, это да. Но раз сказал – не пройдут, можно верить.

– А с южной стороны?

– Там железная дорога. Ну, ветка для подвоза комплектующих и оборудования. Танк проскочит по путям, а дальше упрётся в перрон, он высокий. В объезд – с одной стороны уже край забора и овраг, с другой – склады. Может, конечно, башню развернуть и таранить корпусом, но это они себе геморроя наживут надолго. Считай, почти закрытое направление. Почти.

Возле заводоуправления началась стрельба. Вот одно пулемётное гнездо, размещённое на верхнем этаже, коротко поплевалось огнём, вот – с другой стороны длиннющего здания – второе. Кого-то ребята гоняют, но кого? Войска нахлов при всём желании подойти бы не успели, а вот диверсионная группа, а то и парочка, это запросто.

– Ватник Тюльпану. По кому бьёте?

– Попытка прорыва, Ватник. Двое «трёхсотых» у нас, патрульные у входа. Диверсанты, похоже. Мы шуганули, они отошли. Ждите у себя.

– Принял. Отбой связи.

В прибор ночного видения – недорогая, но дефицитная штука, всего четыре на весь батальон, – Дмитрий разглядывал подходы к канцелярии завода, отдельному зданию, где они и засели. Удобно: трехэтажная коробка, считай в центре заводской территории, верхний этаж – одна большая смотровая площадка, остекленная по кругу. Наверное, гостей сюда водили усатые паны, полюбоваться на торжество песмарийского самолётостроения. Если бы цеха обзор не закрывали, видно было бы во все стороны. Зеленоватая масса деревьев, геометрически правильные стены, крыши, широкие массивы окон. Но светящихся фигурок противника не видно. Или они идут очень уж в обход, или…

– Товарищ капитан, Венич на связи! – сунулся к нему Дрон. – Вот тангета, да не снимай ПНВ, я подержу.

– Ватник? Второй у аппарата. По нашим данным к вам пошли три или четыре ДШГ нахлов. Задача – захват завода за ночь, утром у них прорыв запланирован. Смотри по обстановке. Сдавать не хотелось бы, рядом дорога, вы бы пощипали чуток их с утра с фланга. Но если что – отходите, люди важнее.

– Ватник принял. Отбой связи.

Где же вы, ребятки, где… Вон что-то мелькнуло? А, нет, мелкое. Собака или лиса забрела в поисках жратвы. Не то, не то.

Снова выстрел, одиночный и в стороне от сектора наблюдения. Как ветку сухую сломали. У нас в той стороне кто? Геша с мужиками из третьего взвода, пост у нас там.

– Ватник Геше. Приём. Что за стрельба?

Тишина в эфире. Похрипывала рация от радиопомех, от небесного электричества, а вот голосами не радовала.

Ещё несколько выстрелов, таких же, явно с глушителем. Будь канонада чуть громче, и не услышали бы, несмотря на раскрытые на все стороны окна.

– Геша, это Ватник, приём!

Молча подскочил Алихан, мотнул головой и унёсся куда-то вниз по лестнице. Без приказа, без сопровождения, партизан хренов. Зато шустрый не только за рулём и с женщинами, один из лучших бойцов разведбата.

Со стороны поста, откуда никто не отзывался, в ПНВ Ватника ударила яркая вспышка. Чуть не ослеп с такими-то сюрпризами, сбросил очки и начал усиленно моргать, стараясь избавиться от мириад звёздочек, исполнявших затейливый гопак.

Выпущенная из РПГ граната на их счастье пролетела насквозь, через один оконный проём, потом через противоположенный, и рванула где-то в воздухе, щедро осыпав всё осколками. Попала бы в стену или перегородку между окнами – и всё, на Аллею Героев. Но нет, повезло, как иногда бывает даже на войне.

Снизу от входа в канцелярию скупо огрызнулся автомат, потом второй. Алихан с патрульным, не иначе, только вот не видно им ничего оттуда.

Отсюда, впрочем, Дмитрий тоже ничего не мог разглядеть: в глазах всё плыло и двоилось, а натягивать ПНВ опасно, после второго выстрела и ослепнуть недолго.

– Ватник, давай вниз. Второй раз попадут, все поляжем! – сказал Дрон, утягивая его за собой. – Давай, давай! Там уже бой вовсю.

Ночная тишина кончилась. Молотили все четыре пулемётных гнезда, Алихан скользнул в кусты по направлению к бывшему Гешиному посту, доставая гранаты. РПГ плюнул огнём ещё раз, на этот раз граната попала в крышу и взорвалась. Если бы не Дрон, Ватник и радист, да и он сам там бы и остались.

– Ватник всем. От нахлов три-четыре ДШГ, точнее в штабе не знают, попытка захвата завода. Держим позиции.

– Принято. Принято. Принято.

Откликнулись не все посты, спишем это пока на занятость: пулемёт – зверушка, требующая постоянной заботы.

Стреляли отовсюду. Понять без трассеров что-либо в ночном бою нереально, просто дульные вспышки, просто частый стук железных машинок, придуманных людьми, чтобы сокращать поголовье себе подобных, иногда – вспышки разрывов гранат. Днём последнее и вовсе не разглядеть, не те там заряды, чтобы очень уж вспыхивать: глухой шлепок и облачко дыма, а ночью – можно.

Зашипела осветительная ракета, озарила мертвенным ненастоящим светом сверху аллею деревьев. За ней вторая, пулемётчик перевёл огонь туда, по внезапно заметавшимся фигурам. Нормально, всё нормально, добивай гадов!

Из кустов выбрался Алихан, перепачканный в зелени листьев, комках земли и пятнах крови. Широко улыбнулся и доложил:

– Одна группа там сидела. Пять человек. Один раненый был, Гешка успел или кто-то из его ребят…

Улыбка потускнела и как-то вдруг опала.

– А наших вырезали. Всех. Последнего только застрелили. Как прошляпили – ума не дам.

Ватник ничего не сказал. Похвалить бы Алихана, да не до того. Геша. И ещё трое… Никаких свечей уже скоро не хватит в церковной лавке, чтобы за упокой всех поставить, за кого точно нужно. Спаси Господи ваши души.

– Молодец! Гранатой их, что ли? – уточнил Дрон.

– Чего сразу гранатой, а? – загорячился чеченец. Потом рассмеялся и ответил: – Ну да. Сперва гранатой, потом дорезал. Я ж – горец, у меня – кынжал!

Акцента у родившегося и выросшего в Кавино Алихана отродясь не было, но в такие моменты – как не изобразить. Актёр, ё-моё…

Стрельба стихала. Вторую ДШГ удачно расстреляли на подступах к пулемётному гнезду на крыше заводоуправления, третья рассредоточилась и, похоже, отходила. Редко-редко огрызались выстрелами со стороны железной дороги. Вроде как первый натиск отбили, только вот…

– Ватник всем, – на общей волне сказал Дмитрий. – Доложите обстановку. По очередности постов.

А неутешительные итоги-то. Два пулемётных гнезда молчали, посты, рассыпанные по территории авиазавода, отвечали хорошо, если через один. Сколько же народа выкосило?!

– Батальон… Слушай мою команду. Все отходим к дороге. Повторяю, к автодороге возле заводской ограды. Утром пойдёт техника, пощиплем, сколько сможем.

То ли кто-то из диверсантов взял рацию у погибших ополченцев, то ли так и было задумано первоначальным планом нахлов, но обстрел из «градов», который вели по расположенным в стороне от завода жилым кварталам, переместился сюда. Первые ракеты упали кучно, навсегда похоронив в ангаре недостроенный АН-32-4, потом снесли уже оставленное батальоном здание заводоуправления.

А потом пришёл черед и окраинных цехов, между которых перемещались к ограде изрядно поредевшие цепочки бойцов. Залегли, конечно, других методов спасения не было – не искать же в тёмном разбитом лабиринте зданий непременное здесь бомбоубежище. Да и толку с таких поисков – пока доберутся, некому будет… убегать от бомб.

Во всех книгах про Великую Отечественную написано, что самое жуткое на фронте – попасть под бомбёжку. Падающая из небес смерть, она никого не выбирает и никого не щадит. Лупит по площадям, рвёт землю на куски, превращает заботливо выстроенные дома и заводы в руины, а уж что делает с человеческим телом, тем самым, что рожали когда-то в заботах, кормили с ложечки, вели за руку в детсад, а потом в школу, которому заботливо выбирали костюм или платье на выпускной, от чьих проделок плакали, а успехам – радовались, даже говорить не стоит.

Здесь даже речи не идёт о людях – только о телах, при близком попадании превращаемых в фарш и тлен. Прах к праху, моментальная кремация.

– Ватник Второму. Мы отходим к дороге, – в один из промежутков между обстрелами сообщил оглушённый Дмитрий в рацию дальней связи.

Радиста трясло, но он держался. Дрон и Алихан живы, вон ворочаются, стряхивая с себя обломки кирпичей, землю, какие-то стёкла – Бог весть, откуда что принесло. Главное, прямо в них не попали остро заточенные карандаши ракет РСЗО. Прямо здесь не взорвались.

– Второй Ватнику. Какие потери?

– А хрен его знает… Простите, товарищ замнаркома обороны. Мы под обстрелом «градов», может, вообще никто не выйдет.

После этого авиазавод накрыл очередной залп, разговаривать было решительно невозможно. Ватник слышал, что рация хрипит что-то, но расслышать не мог.

Потом раздался треск, словно прямо на него, не выдержав своего многовекового веса, устав, падает огромное дерево. Плеснуло жаром, что-то ударило в каску, со звоном, отозвавшимся многоголосым эхом.

Там смуглянка-молдаванка

Собирает виноград.

Я краснею, я бледнею,

Захотелось вдруг сказать:

«Станем над рекою

Зорьки летние встречать»

Песня доносилась издалека, словно через слой одеял и ваты, которым кто-то окутал Дмитрия, как мама в детстве, когда он болел и температура давила, мяла его, не давая идти в школу, не давая даже встать, чтобы дойти до ванной и плеснуть в раскалённое лицо освежающей холодной водой.

И, кроме песни, не было ничего.

Вообще ничего.

Ему казалось, что он висит в пустом пространстве, в безвременной серости небытия, а из старенького ретранслятора – у них стоял такой на кухне, отец принёс откуда-то круглое пластиковое нечто с массивной ручкой регулятора громкости, лилась «Смуглянка».

– Прости, Господи… Наверное, всё. Наверное, сделал всё, что мог, – подумал Дмитрий.

Тело не ощущалось, да и было ли оно ещё – тело? Возможно, только душа, парящая под великую песню где-то между землёй и небом.

– Командир! – сказал вдруг кто-то, вырывая его из вечного пустого блаженства, заглушая песню, рывком за ноги возвращая его-таки на грешную землю. – Командир, очнись! Митька! Да что ж за чёрт, а? Алихан, полей воды ему на лицо, видишь, губы шевелятся.

Адски болела голова.

Ватник, как человек глубоко верующий, не бросался подобными словами, но сейчас другого придумать не мог – внутри черепа беспрерывно стучали молотки, целые наковальни усердно трудились над тем, чтобы ему было плохо. Совсем плохо и ещё хуже.

На лицо полилось что-то тёплое, мокрое. Он пошевелил губами, попытался сплюнуть набившуюся в рот цементную пыль, раскашлялся и сказал:

– Не надо, мама… Я сам встану. Я дойду до ванной. Не надо…

– Живой! – удивлённо сказал всё тот же голос над ним. – Пацаны, живой командир-то! Хрен его завалишь такой мелочью!

Он открыл глаза и упёрся взглядом в наклонившегося над ним Дрона с фляжкой в руке.

– Пить хочется? Пей, Митя, пей!

Припал губами к фляжке и смыл куда-то внутрь всё – ночной бой, выстрелы, взрывы, огонь «градов», пыль и боль. Даже голову немного начало отпускать.

Дмитрий сел и осмотрелся. Они прятались у ограды завода, так, чтобы с дороги остатки батальона никто не заметил, в развалинах какого-то цеха. Осталось двадцать семь человек, из которых шестеро раненых. Один тяжёлый, лежал и бредил, прижимая к себе наспех замотанную бинтами культю руки: окровавленную, страшную, словно и не рука там раньше была, а гримёры фильма ужасов решили добить зрителя жутким зрелищем. Ни пальцев там больше, ни ладони, ни запястья, одна перегнутая пополам палка, растущая из плеча.

– Связь… была? Что Венич?

Радиста нигде не видно, а ящик рации сейчас стоял у ног Алихана.

– Велел не высовываться, командир. У нас стрелковое одно, ни мин, ни РПГ, какие мы бойцы. Скоро танковая колонна пойдёт, нахловская. Велено сидеть тихо.

Дмитрий застонал и попытался встать. Штормило, да – к тому же – в голове словно фейерверк рванул, звёзды, вспышки, грохот. Тяжело привалился на место и оглянулся на завод.

Авиазавода Кавино, красы и гордости советской ещё промышленности, больше не существовало. Сталинград после освобождения или Воронеж после него же – уж фотографий военного времени он в детстве насмотрелся.

Огромное, не оседающее облако пыли застилало горизонт, закрывало восходящее солнце, делая светило смутным размазанным пятном где-то там, в глубине, над торчащими бетонными обломками, горами бетонного щебня, совершенно неразборчивыми отсюда чудом сохранившимися стенами, у которых больше ни крыш, ни смысла.

– Сидеть тихо… – как в бреду повторил Дмитрий и обернулся к дороге. – А что с нас здесь толку? Дай рацию!

– Приказ соблюдать радиомолчание, командир. Жёсткий. Однозначный. Так что извини – не дам. Зато новость расскажу, Ватник, вчера не до того было. Ты в курсе дела, что Республика ордена будет давать особо отличившимся, а? Теперь всё как у взрослых, в любой стране – государственные награды!

Алихан хохотнул, скосил глаз на запылённую, в пятнах чужой крови футболку:

– Не вру, командир. Мне одна знакомая сказала, такая, знаешь, знакомая – чистый персик. Она в аппарате Бунчука работает, машинисткой, всё знает. Так что готовь дырочку, тебе точно должны дать.

– Да за что? – горько поинтересовался Дмитрий. – За безупречную сдачу авиазавода? Или за просиживание штанов в кустах возле дороги на столицу? Даже вас, чудаков, не уберёг… Геша там остался, все комвзводов, эх… Сколько правильных пацанов полегло не понятно зачем. А в городе с этими кто будет биться, нармилиция? Пенсионеры и девчонки с дробовиками?

Он кивнул на дорогу, на которой уже показались передовые машины колонны нахлов: пара немецких штабных автомобилей из числа списанных бундесвером, с длинными антеннами, на которых полоскались чёрно-белые тряпки с ненавистной державной загогулиной.

В облаке пыли за передовыми виднелись стволы танков, очертания башен и угловатые щиты навесной брони. Да даже если не видеть это всё – слышно-то лязганье было прекрасно.

– С этими мы ещё повоюем, – откликнулся Алихан. – Было бы кому воевать. Велено ждать приказа и действовать по обстановке.

Словно в подтверждение его слов рация под ногами ожила. Переключенная – от греха подальше, чтобы не демаскировать – в беззвучный режим, она замигала сразу двумя вызовами: на общей волне и на частоте самого Ватника.

– Внимание, ополчение! Второй на связи. Ватник, Атаман, Робот, Терапевт, Механик, на вызов не отвечать. Сидите тихо. Колонну не атаковать, повторяю, не атаковать. Пропускаете, возвращаетесь незаметно в город. Берегите людей, мужики…

Венич запнулся, что ему было несвойственно, но закончил:

– Отбой связи.

Алихан отключил общий канал и нажал кнопку прямого вызова:

– На связи Первый. – Охренеть, нарком обороны?! – Ватник, не отвечать на вызов, радиомолчание. Вы герои, бойцы, просто герои. На ночь оттянули начало наступления, а теперь и мы готовы встречать нахлов. Не отвечай, Дим, надеюсь, ты жив. Удачи! Возвращайтесь, отбой связи.

И на душе потеплело, только вот… ненадолго.

За оградой в облаке пыли шли и шли бесконечные танки – Дрон их считал на всякий случай, покусывая губу – да до хрена, десятки машин. Потом БТР, потом просто грузовики, кунги с солдатами, какая-то хитрая техника с антеннами наверху, снова танки, замыкающие машины боевого охранения и разведки.

На паре грузовиков Ватник разглядел запылённые, но отлично видимые символы парашютных войск. Свои когда-то, сослуживцы, а теперь…

Дорога на Кавино была открыта.

Какой тут, к бесам, их, разведчиков, героизм: что дальше делать Республике?

22. Победа

– Товарищи! – Звягин поднялся из-за стола, навис над ним, словно оратор над трибуной, хотя слушателей было всего трое, маловато для митинга. – Благодаря героическим, да-да, товарищ Иванов, перестаньте хотя бы сейчас скептически улыбаться! – героическим усилиям разведбата и казачьего отряда атамана Бутова, задержавшим наступление на ночь, мы успели провести косметический, но достаточный ремонт взлётно-посадочной полосы аэропорта. Битум практически застыл, благодаря специальным присадкам, мусор убран, полоса расчищена и укреплена.

– А оборудование? Навигация? Наземные службы? – уточнил Венич. – Я не силён в авиации, но всё-таки: как они собираются садиться?

Санников, не имевший формального статуса в руководстве наркомата обороны, но – тем не менее, обладавший всем понятными полномочиями, устало потянулся:

– Не волнуйтесь. Всё же не гражданские борта, в Афгане ещё и не так бывало. Да и сирийский опыт, знаете ли… В общем, полчаса. Не больше. Радиомаяки привезли, а в остальном – по визуальному контролю.

– Две колонны нахлов на подходе. Им до города час-полтора при сохранении тех же темпов перемещения. – Венич покосился на Звягина: тот возвышался горой над ними. Уверенный, по-хорошему злой, как бойцовый пёс перед схваткой.

– И за это не переживайте, до городских боёв дело не дойдёт, – уверенно сказал Санников. – Не в этот раз точно.

Остатки батальона дождались ухода колонны техники: хотелось плюнуть ей в спину, конечно, или хотя бы попробовать расстрелять один из грузовиков – всё меньше солдат противника добралось бы до Кавино, но – приказ. Сидели, молчали, ждали, пока в облаке пыли скроются последние машины врага.

– Бойцы, – негромко сказал Ватник. Орать необходимости не было, все выжившие и так в пределах слышимости. – Слушай мою команду. Надо доставить раненых в госпиталь, для этого ищите транспорт. Любой транспорт, кроме машин ополчения, естественно. Угрожайте, покупайте, просите, угоняйте – не важно. Раненые должны получить помощь. Для этого оставляю здесь три тройки: Медведя, Саши-малого и Лациса. Остальные – за мной в город. Но не вдогонку за колонной, конечно, пойдём в обход, к Южному мосту, там переберёмся.

– И что делать там будем? – поинтересовался Алихан. – В смысле, есть, так точно, приказ выполняю. Просто интересуюсь заодно…

Интересуется он! Вот что значит, не военные люди, не кадровые. Смелые, отважные, жизнь готовые отдать за Родину и товарищей, но такие вот. С ненужными вопросами. Впрочем, он, Ватник, и сам такой: срочная служба осталась в далёком прошлом, а банковская дисциплина – немного другое.

– Объясняю, боец: идём на соединение с теми частями ополчения, которые попадутся первыми. Конечная цель – выход в город и выполнение приказов наркома обороны. Доступно?

– Так точно, вполне.

Дмитрий встал: шатало, конечно, но что делать. Таблетки из аптечки уже принял, голова не так болит, а до остального дела нет. Добраться бы до своих, разберёмся и с контузией.

– Дрон, назначаю командиром первого взвода, сам поведу второй. Условно делимся на две группы для меньшей заметности, идём не по дороге, а через сады, не высовываясь. У реки объединяемся, переходим мост, там останавливаемся. У моста должна быть охрана, возможно, будут новые указания. Алихан, на тебе рация – взялся, так и тащи.

– Так точно, товарищ капитан.

Попрощались с ранеными и оставшимися для организации их перевозки бойцами и пошли. Двумя колоннами, быстро превратившимися в совершенно неорганизованное движение. Но в садах так и лучше – беспилотники не примут за воинскую часть.

Трубы, часть поливочной системы, брошенные горы ящиков для сбора урожая, попался грузовичок – завели, отправили бойца на нём обратно к раненым, как раз все и поместятся, а нашим проще будет. Длинные ряды деревьев, ветки ломятся от плодов, а людей – никого. Все заняты войной, а не фруктами. Ватник сорвал пару яблок: сорт поздний, только вызрели к концу августа, но наливные, сладкие.

– Как думаешь, командир, разобьют наших? – тихо поинтересовался Алихан. Хоть не орёт во всю глотку, что-то понимает: остальных бойцов не стал напрягать такими вопросами.

– Не знаю, – честно ответил Ватник. Надо бы что-то бравурное сказать, патриотически-однозначное, да только, после увиденного количества бронетехники и живой силы нахлов, не получалось. Вот честно и ответил. – У нас ресурсы есть. И танки, и артбатареи, и «грады». Мало только, а у врага вон какая силища, сам видел.

– Ну это да… А заметил машины этих клоунов, «вбивцев»? Чистый цирк. Разукрашенные как фургоны клоунов в кино.

– Так они и не солдаты. Не бойцы. Но если Республика падёт, от них больше всего наплачемся. В Великую Отечественную обычные фронтовые части вермахта не особо зверствовали. Всякое бывало, конечно, но в основном СС и отряды местных пособников отличались, они и жгли деревни, и пытали, и расстреливали мирное население. Я и фронтовиков их не оправдываю, не подумай, но крови от «вбивцев» больше будет. В разы. Несмотря на то, что клоуны на вид.

Дмитрий вспомнил рассказ Аллы, там ещё, в Плясово-Коровьем, о повешенных русских в одной из деревень, и замолчал. Алихан тоже не рвался продолжать разговор.

Настроение было подавленное. Какое оно ещё может быть у разбитых войск, возвращающихся – понятное дело – на верную смерть. До последнего патрона, до последней капли крови, но иначе никак.

В стороне от Кавино, где когда-то был процветающий аэропорт, международный, между прочим, с рейсами во все концы света, раздался гул. Не обычная канонада орудий, не взрывы, а что-то непонятное. То есть понятное, конечно, но неожиданное.

– Всем внимание! – сказал в рацию Дмитрий. – Похоже, нахлы всё-таки решили применить авиацию. Рассредоточиться, на открытые места старайтесь не выходить, идём под деревьями.

Они, остатки разведбата, конечно, не цель для бомбардировщиков и штурмовиков, но хрен их знает, где атакуют, всякое может быть. Как же так-то, русские же закрыли небо ещё в начале войны, а теперь вот… Слили их, что ли, пока разведбат насмерть стоял в развалинах авиазавода? Очередные соглашения, от которых потом кровью плачут, из-за санкций и прочего?!

– Дим… – Алихан даже рацию уронил на землю, так удивился. Хорошо, что ей швыряться можно как угодно, на то и рассчитана. – Командир, это русские!

Гул нарастал, теперь уже было видно и его источник: звенья серовато-зелёных алюминиевых туш, обманчиво-медленных, тяжёлых, которых, казалось, только чудо могло поднять в воздух, наплывали на Кавино и пригороды, расходились по сторонам, заходя на атакующие позиции. И правда, трехцветные звёзды. Белый-синий-красный.

– Ватник! – орала рация на поясе голосом Дрона. – Наши это, наши! Насрали там в Москве на все эти нормы и соглашения! Наши!!!

Звенья самолётов распадались, каждая боевая машина шла к своей цели. Грохот утюжил окрестности, прижимал к земле. И так смотреть снизу страшно, а если это летит тебя убивать – и вовсе жутко. Дмитрий и так песмарийцам отродясь не завидовал, а сейчас едва не пожалел. Да и проявил бы сочувствие, если бы они ровным строем не шли убивать: его, семью, горожан, выжигать всё русское просто за то, что оно – не их. Чужое. Страшное.

В небе было одновременно три десятка боевых машин.

Карающий меч империи, из-за чужих козней и собственной слабости прикинувшейся «региональной державой», но потихоньку возвращающей свои силы. И не так важно, как нынче называется должность «Императора Всероссийского» и «генерального секретаря», да и фамилия занимающего трон – не главное.

Суть в другом – Россия была, есть и пребудет вечно, а где вечность кончится – будет другая Россия, без неё земной шар и не шар вовсе, а так, надкусанный арбуз. Без косточек.

Ракетный удар был страшен.

Обманчиво тонкие стрелки сорвались из-под крыльев штурмовиков, нашли каждая свою цель и сотрясли землю. Бог ведает, какой там сейчас ад, в перевернутых плавящихся танках, на обочинах трасс, куда горохом посыпались из грузовиков солдаты, в БТР, ставших из надёжного укрытия консервными банками, которые кинул в самую гущу костра умелый турист.

– Ур-р-ра!!! – орал Алихан, приплясывая что-то своё, горное. Было бы места побольше на аллее среди рядов яблонь, он бы и лезгинку отмочил, не задумываясь.

– Внимание всем отрядам! – звучно сказала поставленная на приём рация с земли. – На связи Первый. После атаки с воздуха… гм, союзников, двигайтесь к квадратам семь и двенадцать, блокируйте живую силу противника. Техники там, наверное, больше нет, а нахлы разбежаться могут. Удачи, мужики! И… Это ещё не всё.

Доносились десятки взрывов с земли, самолёты прошлись утюгом ещё раз и ещё. Кто-то из песмарийцев успел-таки развернуть в боевое положение «Бук», ударил, но безуспешно: пара штурмовиков окуталась отстреленными в стороны противоракетами, что-то сверкнуло в небе, но все машины остались в строю. ПВО противника задавили почти мгновенно, на следующем же заходе. Прошлись ещё раз, добивая боекомплекты,собрались обратно в стаю и, качнув крыльями, исчезли в безбрежном голубом небе.

Дело сделано, да и топливо на исходе, а ещё домой надо попасть.

Вот теперь настроение поднялось на должную высоту, закипело, срывая крышки котлов и выплёскиваясь на огонь с шипением и клёкотом.

– К нам ближе квадрат двенадцать, – после короткого совещания с подошедшим отрядом Дрона, заявил Дмитрий. – Туда и идём. По возможности, разоружаем и берём в плен. Лишних жертв не нужно, но при сопротивлении – бить без жалости.

Приближение к месту атаки, где ещё пятнадцать минут назад гордо продвигалась вторая атакующая колонна врага, было понятно сразу: дым, копоть, взрывы боекомплектов танков и зарядов для САУ в грузовиках, горящие поваленные деревья, дорога, с которой словно ободрали слой асфальта, обнажив чёрную от гари землю. Колёса, горящие остовы кунгов, с объятыми пламенем кабинами. Множество тел – выпрыгнуть и отбежать было недостаточно. Бог знает, чем там били самолёты, но это было по-настоящему жутковато. И – воронки, ямы, целые провалы в дороге и рядом, в которых тоже что-то дымилось, горело, стонало перед смертью.

Встреченные одиночные солдаты сдавались сами. И так боевой дух песмарийцев был не то, чтобы на высоте, а после такого потрясения… Многие плакали. Многие вообще не понимали, что произошло, что за боги смерти свалились с небес на землю, чтобы отомстить за всё оптом.

– Дрон, выстраивай их в колонну, без оружия, понятное дело. И конвоируем в город, там разберёмся, куда кого.

Сложнее было с попадавшимися «веселими вбивцами», вот эти, как раз, пытались иногда сопротивляться. Тоже перепуганные, чёрные от копоти, растерявшие свои праздничные нахлобученицы, он сбивались в кучки, пытаясь по-шакальи огрызаться.

Приходилось стрелять. Приходилось убивать.

Сразу, не ожидая агрессии, как бешеных собак. Да они, по сути, от них и не отличались.

Мост перешли уже с полусотней пленных, за которыми внимательно следило охрана из будок в начале и конце перехода. Сдать здесь их было некому, вели дальше в город.

– Оба-на! – сказал Алихан, догоняя идущего в авангарде командира. – Товарищ капитан, а это что за чудеса? Куда они садиться собираются?

В небе, словно соскучившемся по прежнему обилию рейсов, давно отменённых, перенаправленных из Кавино из-за разрушения и боёв в районе аэропорта, сегодня явно был аншлаг. Тяжёлые серебристые туши ИЛ-76, тоже в военной раскраске, явно не гражданские, кружили над городом. Вот один пошёл на посадку, но куда?

ВПП же разбита в ходе обстрелов, неужели…

Пропал из видимости, при этом явно не разбился: никаких следов от взрыва, никакого шума. Вообще, тихо было, если бы не доносящиеся с мест гибели обстрелянных колонн врага разрывов снарядов и ракет боекомплектов. Уже меньше, конечно, и уже издалека.

Минут через пятнадцать, пока они шли через притихшие городские кварталы, через дворы и скверы, готовые уже к чему угодно, транспортник поднялся и взял курс на северо-восток, а на его место нырнул следующий.

– И что нам привезли товарищи из-за близкого рубежа? – вслух спросил Дрон, но ему никто не ответил. Информации нет, а попусту сотрясать воздух не хотелось.

Взлетел. Улетел. Третий на посадку. Что надо, то и привезли. Вряд ли это был груз бананов, градусников и подгузников, хотя тоже нужные штуки.

Пленных пришлось вести до стадиона «Чайка», превращённого на время в фильтрационный лагерь. Там сдали охране, потом добрались до расположения разведбата.

Отдыхать? Можно сказать и так, если отдых в том, чтобы снова по машинам и вперёд, ловить многочисленных солдат разбитой армии врага. А самолёты всё садились и разгружались, на них уже никто не обращал внимания. Зато в Кавино внезапно появились танковые колонны Т-72 в окраске цветов Республики, с триколорами, словно прибитыми по центру серпом и молотом. Краска была свежая, совсем недавно нанесённая, да ещё и покрытая сверху чем-то вроде лака.

В Республике так не умели, но это никого и не смущало. Как и весёлые лица танкистов, говоривших по-русски быстро и отрывисто, как это принято в Восточном соседе, там, ближе к Липецку и Орлу.

Вежливые же люди, сами понимаете.

Дороги, в клочья разнесённые авиаударом, уже пытались расчищать, стаскивая на обочины остатки разбитой техники. Уже грузовики с битумом и асфальтом ехали с НПЗ, и неожиданно многочисленные парни в оранжевых жилетах с весёлым матерком латали особенно серьёзные ямы. Хотя там сейчас все ямы были несмешными, после такого-то воздушного веселья. Дороги что, дороги – ерунда, починить вопрос ближайшего будущего.

А танковые колонны шли по запасным маршрутам: Кавино город немаленький, нашлись дороги и кроме разбитых. Иногда по второстепенным, грунтовым, но шли же. Не вся армия Песмарицы нашла здесь свою смерть, оставались ещё и техника, и люди.

Отряд Ватника наткнулся в процессе поиска выживших и разбежавшихся на сгоревший частично штабной автомобиль, богато украшенный не только державными загогулинами, но и надписями «Number One», грузинскими крестами и непонятной англоязычной чепухой.

– Дрон, глянь-ка внутрь, какое-то начальство ехало. Может, документы нужные в салоне или ещё чего.

Дрон с двумя бойцами выпрыгнули из «уазика», осмотрели машину:

– Да чёрт знает, кто там был. Водила, охранник, похоже сзади, а впереди пупок какой-то. На вид восточный человек, знаки отличия у них теперь – не разбери пойми, документов не видно. Хотя, ноутбук вот, на вид цел, брать?

– Забирай.

Дмитрий тоже вылез из машины, осторожно, стараясь не побеспокоить противно ноющую в затылке голову. Крепко его приложило там, на авиазаводе, теперь беречься надо. После той, первой контузии, голова под вечер болела часто, а что теперь ждать – и вовсе непонятно.

Ладно, сперва дела, потом здоровье.

Подошёл, заглянул в салон, упёрся взглядом в залитое кровью лицо с шикарными усами и остановившимся взглядом мёртвых глаз. Подумал, потом достал телефон и, после недолгих поисков в сети, даже присвистнул.

– Неужели сам Кабур? – засмеялся стоящий рядом Алихан: тоже вылез из-за руля ноги размять.

– Кабур будет позже, – сказал Дмитрий. – А это, мужики, его превосходительство генерал армии Песмарицы, заместитель министра обороны оной и глава сил специального назначения пан Джордж Кобулия. Любить и жаловать не предлагаю, да и поздновато: уже в аду жарится сразу на трёх сковородках. Но птица важная. И рыба увесистая. Надо Веничу доложить, пусть в наркомате порадуются.

Замнаркома велел везти тело в городской морг, а ноутбук доставить в наркомат, может оказаться крайне интересное содержимое. Птица, действительно, сытная, тело можно и отправить обратно в Хорив, пусть хоронят. Или прямиком в Тбилиси, откуда этого гуся принесло на аромат лёгких денег и чужой крови.

Дмитрий позвонил домой, потом отцу.

Везде всё спокойно, хотя в батиной квартире при взрывах вынесло стекла на кухне окончательно, а в комнате половину. Договорились, что Дмитрий привезёт и вставит через день – должны же выходной дать, хоть один-то? Окна были старые, деревянные, справится как-нибудь, это не в современный пластик пытаться лезть, там мастер нужен.

Домой сегодня никак, это он уже понял. Марина вздохнула, попросила купить к школе разных разностей Светочке. Ранец уже есть, тетради тоже, а вот карандаши и фломастеры – этого всегда мало. Да и альбом для рисования очень бы не помешал.

Говорила жена сухо, с грустью, но не жаловалась – понятно, что муж занят. Очень занят. Но, хотя бы, живой, что в наше время и в этом месте – главное.

Дмитрий записал разговор, завтра в канцтоварах обещал посмотреть. Такое вот сочетание болтавшегося на заднем сидении «уазика» трупа чужого военного, врага и преступника, с обычной мирной жизнью. Война – она любит перемешивать всё в одно странное варево.

На совещании в наркомате смеялись до слёз.

На совместное заявление Госдепартамента США, Еврокомиссии и центра объединённого командования НАТО российский МИД откликнулся незамедлительно, сообщив, что боевые самолёты ВКС Российской Федерации аэродромов базирования в обозначенное время не покидали в связи с плохими метеоусловиями, а транспортники доставили исключительно гуманитарную помощь, включая приобретенные частными лицами Кавинской Республики действующие модели танков Т-72 в натуральную величину для использования в праздничной инсталляции по случаю праздника Наливного Яблока, традиционно проходящего в эти дни в южно-русских землях.

«Западные партнёры» опешили, особенно от стоимости «инсталляции», о которой любезно сообщил МИД. Да, сто десять тысяч долларов США. Дороговато, но и модели качественные, разработка лучших российских производителей. При необходимости данные сувениры могут быть доставлены в любую точку планеты по согласованию с Верховным Главнокомандующим вооружёнными силами России и директорами фабрик игрушек в Челябинске, Ижевске и Екатеринбурге.

– Товарищи, сегодня, практически сразу после разгрузки, танковый полк совершил стремительный удар по позициям песмарийцев. Виноградное, Сенное, Нижняя Каменка в наших руках, отступление нахлов продолжается. Почти всей боеспособной бронетехники они лишились здесь, под Кавино, дальнейшее сопротивление будет подавлено. Вопрос только в одном, товарищи: операция «Гусли» заканчивается на возврате земель бывших Кавинской и Зареченской областей Песмарицы, но что дальше? Мы останавливаемся и укрепляем рубежи или…

– Да, есть мнение, что надо остановится на границах областей, – сказал Санников. – Очень веское мнение. От того, прислушаетесь вы к нему или нет, будет многое зависеть.

– Это угроза? – уточнил в наступившей тишине генерал Звягин.

– Да Господь с вами, какая угроза! – рассмеялся Иванов. Максим Александрович традиционно выглядел как член правления какого-нибудь банка, случайно зашедший не туда. Не в тот кабинет не того здания не в той стране. – Обычная логика: здесь, в областях, а ныне Республиках, преобладает русское население. Не русскоязычное, так-то вся Песмарица на нём говорит, а именно русское. Вы… Мы сами вправе решать, как жить, пока шло только отражение агрессии. А вот продвижение дальше, к Транаю и Хориву, вызовет массу проблем. Мы станем не освободителями, а оккупантами, покусившимися на исконно песмарийские земли. Пусть их страна и сейчас – латаное-перелатанное одеяло из огрызков ещё тех, столетней давности, империй – Российской, Австро-Венгерской, Германской и даже частично турецких владений, пусть. У нас нет морального права указывать им, как жить. Мы здесь сражаемся против этого, и не станем зеркальным отражением нахлов, только не с загогулиной на флаге, а с насильно принесённым триколором. Ничем хорошим это не кончится, товарищи офицеры.

Санников кивнул. Коллега, хоть и от «соседей», из братской, но частенько конкурирующей – не в этот раз, не в этот! – конторы, изложил всё ёмко и точно. Более чем.

– И, если мы… – начал было Звягин, но осёкся.

– Если вы, – продолжил за него Иванов, – то своими силами. На свой же страх и риск.

Разин слушал, и его сердце рвалось. С одной стороны, да, настоящая железная логика, пусть с привкусом имперской надменности, с другой… Хотелось идти вперёд, смести всю эту нечисть, эту ненавистную загогулину в музей, в отдел «Фашистские знамёна и атрибутика» возле туалета. Навсегда. Напрочь.

– Голосования не будет, товарищи! – зашёл на совещание и Бунчук, осунувшийся, похудевший после ранения при теракте, с до сих пор забинтованной ногой – вон как штанина натянута, но по-прежнему подвижный и решительный. – Народный совет Республики собрался, вынужден забрать у вас на заседание товарища генерала. Там всё и решим с учётом… всех обстоятельств.

После их ухода Венич зачитал список представленных к очередным званиям – Дмитрий получил майорские звёзды, – после чего хитро улыбнулся и сказал:

– И это ещё не всё. Ни война пока не закончена, ни жизнь не останавливается. Впереди переход к мирному строительству, товарищи, будут ещё назначения, перестановки – не обязательно внутри наркомата, будут награды. Сейчас на заседании нарсовета обсуждается и этот вопрос.

Разин вспомнил рассказ Алихана.

Да, всё как у взрослых. Но внутри всё равно была пустота, от потери боевых товарищей, от какой-то непраздничной лёгкости, с которой одержана победа. Даже не так, с большой буквы надо – Победа, как тогда, в сорок пятом. Без России бы никак, сейчас лежал бы он с совсем уж последними бойцами батальона где-нибудь за баррикадой возле здания наркомата и изводил последние патроны по врагам, оставив себе один.

Утро стёрло грустные мысли.

Город ликовал. И так красивое, солнечное, заросшее парками и скверами, клумбами с многочисленными розами, Кавино преобразилось. Люди обнимались на улицах, поздравляя друг друга. Может, неправильное сравнение, но и на Пасху такое бывало редко, если только в храмах, а здесь – везде. Машины гудели, водители не могли сдержать счастья и давили на кнопки клаксонов по поводу и без.

Бригады рабочих устанавливали на столбах перетяжки с броской надписью «Мы победили!», где используя привычные, оставшиеся с майского праздника, украшенные перевитыми георгиевской лентой букетами гвоздик, а где и новые – всю ночь рисовали, но получилось броско. Очертания Кавинской и Зареченской областей, с еле заметной синей границей между, и по яркой звезде на месте каждой из столиц. А сверху и справа – алая территория России, словно пылающий негасимый огонь.

– Домой? – спросил Алихан. Он, да ещё Дрон на заднем сидении – вот и весь отряд сейчас. Да и те больше по привычке – кого опасаться в родном городе, в день великой Победы? Но положено, личная охрана.

– Давай в «Универсальный» заедем. В канцтоварах кое-что дочке надо купить.

Чеченец кивнул и тут же прогудел клаксоном нечто вроде спартаковской кричалки встречной колонне грузовиков. Те нестройно откликнулись: кто длинным гудком, а кто и тоже наигрывая что-то простенькое.

Так, тетрадей не надо, в избытке, карандаши – вот этот набор «Кох-и-нор», почти как у него самого был в детстве, турецкие разноцветные фломастеры, и ещё альбом. Нет, два альбома – один в школу, а второй пригодится и дома.

Одна надежда, что в нём больше не будет чёрного леса и мамы в камуфляже. Детская память пластична, всё сотрётся со временем, всё смоется новыми добрыми впечатлениями.

Отцу надо бы стёкла купить, но никаких сил уже нет ждать, оттягивать момент встречи с любимой семьёй. После обеда тогда, не велика забота. Своя машина давно у дома, ребята в таком деле и не понадобятся. Сам съездит.

– А вот теперь – домой, – кинув пакет с покупками на заднее сидение, к Дрону, сказал Дмитрий. – Пора уже. Соскучился.

23. Смерти нет

Алихан развернулся на парковке у магазина, выехал на дорогу, но тут же притормозил у киоска. Дмитрий подумал вдруг, что в России за последние годы не видел ничего подобного: всё давно убрали, перенеся торговлю в более цивилизованные места, а в Песмарице, да и у них – пожалуйста. От жевательных резинок до каких-то сомнительных джинсов, пошитых, похоже, в самом ларьке, от водки до пучков кинзы – всё в одном флаконе.

А ведь можно же без этого цыганского базара, точно можно. Без «куплю валюту – продам валюту», «мы торгуем за евро» и пёстрых витрин в самодельных ларьках.

Телефон? Да, точно.

Он вытащил из кармана трубку, неловко перегнувшись набок: баба Люся, та самая соседка, часто остававшаяся со Светочкой, пока жена была на работе. Надо бы старушке сверх невеликих денег, которые они с Мариной платят, что-нибудь подарить.

– Слушаю, Людмила Валерьевна!

– Димочка, утро доброе… Я вот волнуюсь что-то. Сейчас спускалась к твоим, да дверь никто не открывает. Ключ-то есть, Мариночка дала, но я его опять сунула куда-то. Опять же, дома они должны быть, мне как раз сидеть с вашей дочкой, а я вот, старая…

Это могло продолжаться бесконечно: уж что-что, а поболтать баба Люся была горазда. Не из вредности, просто человек такой, одинокий. Скучно, вот и лились слова водопадом.

– Погодите, так, может, вышли куда? – прервал её Дмитрий. – Хотя рано, девять только с минутами. Марина сегодня на работу же не идёт?

– Не идёт, Димочка, не идёт. Но она на рынок собиралась, да и в парикмахерскую надо, там у неё целый план был, вчерась рассказывала, опять же вы должны приехать, она обед хотела поинтереснее сготовить, ну и…

Дмитрий высунулся в окно, не отключая телефон, махнул Алихану: давай побыстрее. Тот кивнул, не торопясь, но глянул в лицо командира и заспешил, не глядя кидая какие-то бутылки, банки и упаковки в пакет.

– Да вы не волнуйтесь так, Людмила Валерьевна! Я сейчас буду. Минут десять. Ну, пятнадцать. Приеду, разберёмся.

– Волнуюсь я, волнуюсь. Ухо к двери приложила – ровно ходит там кто внутри, а не открывают. Как бы с Мариночкой что не случилось, молодая, а не сердце жаловалась давеча, да и до этого…

Он так и видел, как старушка-соседка морщится, говоря это, как теребит свободной от телефон рукой уголок платка, который не снимала, кажется, никогда, как поджимает узкие сухие губы.

Несмотря на праздничное, вольное настроение, пробежала по краю сознания какая-то тучка, как бывает иногда. И причин нет, а портит что-то жизнь, хмурится в стороне, мешая дышать полной грудью. И небо такое же яркое, и клумба вдоль дороги полна цветов, переливающихся от красного к оранжевому роз, а что-то давит.

– Алихан, давай-ка шустрее! Дома что-то не так.

Водитель подбежал к машине, сунул Дрону на колени пакет с покупками и прыгнул за руль. Ватник напряжённо смотрел вперёд. Марину он набрал тут же, но… Длинные гудки, пока робот не отключил вызов. У Светочки по малолетству телефона не было, как раз для школы собирались купить самый простой кнопочный, но руки не дошли. Набрал редко используемый последнее время домашний номер, который он и сохранял только для подключения проводного интернета. Никого.

Написал ей в мессенджеры, просто так, чтобы занять руки. И голову, в которой крутились тревожные мысли.

«Уазик» гнал на пределе разрешённой скорости, притормаживая у светофоров. Разведка не разведка, а попадёшься за нарушение ПДД нармилиции – застрянешь надолго. Люди свои, понимающие, но и правилами пренебрегать не позволят.

Так, ВКонтакте, фейсбук. Везде Марина была вчера вечером, после звонка ему уже. Не сегодня. Что за дела-то?

– Командир, чего случилось? – наконец поинтересовался Дрон.

– Да моих где-то носит, не могу дозвониться. И соседка звонила, говорит, не открывают дверь. Приедем – разберёмся.

У подъезда, несмотря на ранний час, уже сидела пара старушек. Они с утра до ночи могут там, на скамейке, провести. Вот кому никакого интернета не надо, было бы ухо рядом и вагон времени. Бабы Люси не видно, но и с этими соседками Дмитрий и выскочивший за ним из машины с автоматом Дрон поздоровались вежливо: свои люди, уважать надо.

Проводив недовольным взглядом двух вооружённых людей – кобура на поясе у Ватника была всегда, скорее без штанов на улицу выйдет, чем без «глока», – переключились на современную молодёжь, войну, нахлов, Россию, Сирию и далее по списку, повторяя и предваряя выводы многочисленных экспертов по всему из сети.

– Ездють и ездють! – вздохнула одна из бабулек. – Митька-то хоть наш, соседский. А те, Митрофановна, какие были, а? Глазами так и зыркали, особенно длинный. И машина страшная, чёрная.

Дмитрий в три прыжка преодолел лестничный пролёт, повернул, поднялся бегом. Дверь в порядке, ни замки не сломаны, ни каких других следов. Ткнул в кнопку звонка и тут же, не дожидаясь, бросил под ноги пакет с покупками и полез за ключами. Попытался повернуть нижний, который запирали только, когда все уходили из дома – да нет, открыт. Вставил узкую полоску английского ключа в верхний, щёлкнул, подхватил пакет и ввалился в прихожую.

Дрон сзади страховал, автомат вон чуть не под локоть командиру сунул.

Но стрелять было не в кого. Выключатель. Свет. Прихожая как прихожая, ничего не повалено, на вешалке привычный ряд курток, с весны руки не доходили спрятать: длинная, покороче и совсем маленькая. Тапочки в углу гостевые. Зеркало. Пуфик. Да всё в порядке, всё на месте, воры бы перевернули тут всё вверх дном, да и какие воры, что у них брать-то?

Пахло только странно, словно пригорело что-то на плите. И сигаретным дымом – жена теперь дома курить начала, что ли?

– Марина, доча! Я дома, – крикнул Дмитрий. Чуть-чуть отлегло на душе, но пока недостаточно. Всё равно непонятно, куда они делись. – Что ж так накурено… Светочка, я принёс фломастеры!

В ответ из гостиной послышался странный звук. Ворчание? Такое ощущение, что, пока его не было, жена завела собаку – сразу большую, лохматую, типа кавказской овчарки, которая теперь и хрипит в ответ на незнакомый голос.

Дмитрий бросил пакет на пуфик и потянул из кобуры пистолет. Благо ни предохранителя, ни курка, «выхватил и стреляй», а, будет лишним, и спрятать недолго. Дрон прикрыл входную дверь за спиной и контролировал прихожую, выставив автомат.

Ворчание… Да нет, стон боли, сдавленный, тихий.

Дмитрий бросился на звук: гостиная? Да, оттуда! Влетел в комнату и замер: любимая жена, изрезанная, с красными жуткими точками сигаретных ожогов, была примотана скотчем к «шведской стенке», лесенке, вделанной вертикально в стену, где он иногда занимался физкультурой, когда на спортзал не хватало времени. Руки заломлены назад, голова бессильно повисла. Марина только вздрагивала и тихонько, глухо подвывала.

Пол под ней бугрился блестящими лужицами крови, натекло порядочно.

Дмитрий бросился на кухню, топча разбросанные в изобилии на полу окурки – вон под некоторыми прожжённый линолеум пятнами, да разве до того? Рывком вытащил ящик со столовыми приборами, едва не уронив его себе на ноги, выдернул нож подлиннее и вернулся в гостиную. Пистолет мешал, он сунул его обратно в кобуру, даже не снимая с боевого взвода. Неправильно, но плевать, плевать! Некогда.

Дрон, опасливо поглядывая по сторонам, сунулся в спальню, потом вышел, заглянул на кухню и отправился по коридору к детской.

Дмитрий разрезал скотч рывками, полосовал, не заботясь о том, что местами задевал Марину, чиркал по перекладинам лестницы, время от времени упираясь кончиком лезвия в стену.

Подхватил обмякшее тело, на руках отнёс к дивану, приподнял закрывавшие лицо спутанные, мокрые от крови волосы. Содрал полоску скотча с губ, мешавшую жене не только говорить, но и дышать. Поправил халат, еде державшийся на паре пуговиц – остальные были оторваны. Дела были хуже некуда: вот эта рана на шее – очень плохая; не перерезали совсем, конечно, но близко к тому. Задета артерию, кровь так и лилась упругими толчками, послушная гнавшему её сердцу, выходила наружу, заливая всё.

Вместе с кровью уходила жизнь.

– Митень… Любимый… Убили меня, гады. – Прохрипела Марина. – Злая баба тут была. Очень злая… Красивая, а сука…

– Дрон! – закричал Ватник. – Скорую, быстро! Милицию вызывай! Нашим звони, я этих тварей достану!

Марина уходила на глазах. Бог знает, чего стоило продержаться до этого момента, но силы кончались. И кровь, кровь… Как её остановить при таком ранении? Как? Дмитрий метался по комнате, то пытаясь обвязать отрезанным наискосок куском шторы, то прижать подушку.

Всё было напрасно.

– Солнышко моё, не умирай, не надо! – взывал он, но напрасно. Толчки крови всё слабее, Марина прикрыла глаза, хрипло что-то прошептала. Он не расслышал, наклонился к самым губам, но поздно. Даже дыхания уже не слышно.

– Дрон, – сказал он бойцу. – Где дочка? Где Светочка, ты её видел в квартире?

Тот замялся, опустив взгляд. Автомат уже повесил на плечо: мощная штука, но бесполезная, когда враг уже ускользнул. Опустил телефон, по которому вызывал всех по очереди. Потом тихо сказал:

– В ванной, командир… Не ходи туда, не надо.

Дмитрий оттолкнул его с дороги и бросился в ванную. Что значит – не надо?!

Ванна была налита доверху, до краёв, всю поверхность воды устилали листки с дочкиными рисунками – и старыми, ещё довоенными, блиставшими разноцветием ярких красок, уже слегка расплывшихся в воде, и последними, суше и строже, где было много чёрного.

Все альбомы сюда высыпали, ничего не пожалели, разрисованная бумага лежала плотным слоем, как осыпавшиеся осенью в лужу листья с огромного дерева.

Дмитрий провёл рукой в воде, отгоняя этот жуткий листопад, пальцы его упёрлись во что-то, сперва нащупав лоскут ткани, а потом и что-то упругое, неподатливое…

Он завыл, разгребая, разбрасывая в стороны рисунки, показались растрёпанные, висящие под водой как водоросли волосы, любимое лицо с удивлённо приоткрытыми глазами, вся Светочка.

Дмитрий разогнулся и что было сил ударил кулаком в зеркало, разнося его на мелкие осколки. Костяшки в кровь – да наплевать. На всё теперь наплевать, всё, ради чего он жил, дышал, воевал – оно всё умерло вместе с двумя самыми близкими людьми.

Он кричал. Он что-то кричал, дико, на одной ноте, так что заглянувший с сочувственным, скорбным лицом в ванную Дрон отшатнулся.

В квартиру вбежал вызванный им Алихан, мигом оценил обстановку и пропал, снова бухая ботинками по лестнице вниз. Здесь он ничем помочь не мог, а вот опросить, кто что и – главное – кого видел, это сейчас самое верное.

Сунулась было привлечённая криками баба Люся, забывчивость которой и сунутый в карман другой кофты ключ от квартиры Разиных спасли ей жизнь. Дрон тормознул её на пороге, о чём-то активно расспрашивая, старушка кивала и что-то длинно-длинно пыталась объяснить, но Дмитрий их всех не видел и не слышал. Он окунул руки, от одной из которых по воде поплыло, растворяясь, облачко крови, и поднял из ванны безвольно обвисшее тело дочери. Постоял, потом понёс в гостиную: баба Люся увидела его мельком, вздрогнула и мелко перекрестилась.

Опустил Светочку рядом с Мариной на диван, прямо в кровавое пятно, но тут уж… Встал рядом на пол на колени и прижался лицом к руке дочки.

– Командир, они недавно уехали. Совсем недавно, – сказал Алихан. Он вернулся снизу, наскоро опросив сидевших у подъезда бабулек. Был чеченец непривычно бледен и столь же непривычно серьёзен. – Попробуем догнать, минивэн приметный, милиция поможет. Мстить надо. Мужчины мстят, а не плачут, мне дед так говорил.

Плачут мужчины, ещё как плачут… Беззвучно, но слёзы так и бегут, смешиваясь с водой из ванны, с кровью жены, падая вниз как капли дождя.

– Э, слышишь меня? Белый с синим микроавтобус. Людей трое – девка-блондинка и два мужика в спецовках, типа «Горгаза», бабки не рассмотрели. Один большой, как горилла. Уехали десять минут назад, прямо перед нами. Почти пересеклись, догонять надо.

– Злая баба… – еле слышно прошептал Дмитрий. Очень тихо, но Алихан его услышал:

– Злая. Ты – мужчина, командир. Встань и убей их. А потом плачь, только потом.

Ожила рация на поясе Дрона. Он остановил бесконечный рассказ бабы Люси, схватил «баофенг».

– Нармилиция, третий участок. Видели похожий минивэн на перекрёстке Солнечной и проспекта Кирова. Две минуты назад. Направляется в Мельники, судя по всему.

– Бегом, командир! Мы их догоним, – почти приказал Алихан, и Дмитрий послушался. Вытирая мокрое от слёз лицо, он рванулся к выходу из квартиры, сунув свою связку ключей бабе Люсе.

Болела голова, ныло не зажившее до конца плечо, болели костяшки, разбитые в кровь, но больше всего болела душа. И эта, последняя боль перечеркивала всё остальное, делая ненужным. Незначительным. Не важным.

Дрон бросился за ними следом. В дверях подъезда Дмитрий растолкал собравшихся посмотреть, что за суета соседок, подскочил к «уазику», выдернул из него автомат и бросился к своей машине, так и стоявшей во дворе, под раскидистым деревом почти напротив окон квартиры. Квартиры, в которой теперь никто не живёт, куда и возвращаться теперь ни к чему: был дом, а стали чужие постылые стены, в которых бродит, завывая, призрак смерти.

– За мной езжай! – бросил он Алихану, садясь за руль. Зажигание, сцепление, задняя с перегазовкой, крутой разворот, и сразу на второй – со двора. «Уазик» держался следом как привязанный.

Выскочили на Космонавтов, Дмитрий, не отрывая взгляда от дороги, нащупал одной рукой в бардачке синий стакан спецсигнала – положено ему было по должности, да ни разу не использовал, наощупь воткнул провод в прикуриватель и одним движением, едва не уронив, кинул мигающую лампу на крышу. Поморщившись, сдвинул болтавшийся перед глазами кабель ниже, сжал его коленями.

«Октавия» была пошустрее «уазика», но и Алихан не отставал, выжимая всё из не очень-то спортивного движка.

Проскочили один перекрёсток, второй. На светофоры плевали, благо, завидев мелькание спецсигнала, машины останавливались, пропуская. Но непременно найдётся невнимательный идиот за рулём, непременно, машину не жалко, но надо успеть догнать минивэн.

Белый с синим и злой бабой внутри.

Включил рацию, так же наощупь, бросил на сидение. Дрон тут же доложил, что минивэн видели невдалеке от моста. Куда же их чёрт несёт, сволочей этих? Дальше выезд на окружную, но там и блокпосты, и заметны будут всем. Либо – поворот на парк Энтузиастов. Вот там можно полк спрятать, не то, что трёх человек и машину. А если у них есть сменный автомобиль и запасная одежда – а всё это у них есть, сто процентов, – то найти их потом не получится.

Доверчивого бедолагу Тома Ронсона Дмитрий вспомнил почти с участием, он-то был куда растяпистей. И добрее, если сравнивать… Стоп! Стоп-стоп-стоп! Ронсон. И его напарница тогда в «Сапфире», он же её ещё и в своём видеопризнании упоминал. Божена Миньковска, двадцать девять лет, агент второго класса. Мозговой центр всех кровавых инициатив миссии.

Злая баба…

По крайней мере, Дмитрий теперь знал, за кем они гонятся. С большой степенью вероятности. Про подготовленных нахлами агентов-женщин он пока не слышал, а здесь паззл складывался на раз.

Проскочили мост. Дрон сообщил, что на посте возле выезда на окружную подходящей машины не видели. Значит, он прав – свернули в парк. Следом, следом, отставание минимальное благодаря тому, что он гнал как сумасшедший, а этим тварям приходилось ехать медленно, по правилам.

Над головой мелькнула дурацкая вывеска «Шырока-land», феерический гибрид из английского с песмарийским, химера, над которой справедливо смеялась вся область. Ворота открыты, стоило бы притормозить и осмотреться, но Дмитрий почему-то подумал, что вряд ли эти станут менять машину и переодеваться прямо у въезда в парк. На их месте он бы доехал до конца аллеи с неработающими сейчас аттракционами, свернул в зону мелких кафе, и там, где-нибудь возле складов…

– Ватник, приём! Патруль нармилиции, седьмой участок. Мы видели подходящую под описание машину в парке «Шы-лэнд». Направлялась к складам за фуд-кортом. Как слышно, приём? – голос деловитый, немолодой. Ну да, они в нармилиции с самого начала событий такие все. Не ополчение всё-таки.

– Ватник – патрулю седьмого участка. Принял, спасибо. Отбой связи.

– Удачи. Мы тоже подойдём, но на своих двоих. Небыстро, в общем.

«Октавия», взвизгнув тормозами, с трудом вписалась в поворот.

Аллея здесь стала уже, как бы в дерево не въехать. Скрипнув зубами, Дмитрий скинул скорость. А вовремя он – ещё поворот, на углу забытый кем-то пластиковый бак для мусора, славно бы он его сейчас снёс. Хрен с ней, с машиной, промедление страшно. Упустить нелюдей – вот что реально страшно сейчас.

Сзади громыхал по гравию «уазик». Вот выиграем войну, надо Алихана отправить куда-нибудь на «Формулу-один», всех порвёт, если ему приличную машину дать для гонок.

Что за чушь в голову лезет? А, впрочем, пусть.

Микроавтобус стоял за углом, приткнувшись бампером ко входу в одно из кафе. Но что агент Миньковска, что её напарники были люди осторожные, предусмотрительные. Ведь не знали о погоне, суки, думали, что есть у них ещё время скрыться, а – настороже.

Почему они начали стрелять по «уазику», ехавшему сзади, а не по машине Дмитрия, так и останется тайной. Наверное, не восприняли в семейном автомобильчике такой уж угрозы, оставили на потом, а явно армейскую машину решили исключить из дальнейших игр.

Лобовое стекло «уазика» треснуло, пробитое очередью, осыпалось. Алихан, благо водитель от Бога, человек с потрясающей реакцией, успел лечь на руль, почти спрятаться за ним, а Дрону не повезло. Дмитрий влетел на площадку у кафе, не тормозя до конца, ударил в бок стоявший белый микроавтобус с синей полосой, запирая его здесь навсегда. Увидел в стороне неприметную тёмно-зелёную «девятку»: так и есть, запасная машина. С транайскими номерами, да красавицей-блондинкой за рулём – кто такой всерьёз заинтересуется.

Престарелые дрова и широкая улыбка – убойное сочетание.

Оглянулся, отходя от несильного, но всё же столкновения: подушки – и те не сработали. Вторая очередь попала по колёсам, «уазик» осел на бок, его проволокло по гравию, но теперь-то выезд с пятачка был заблокирован наглухо. Даже если уйдут – то только пешком.

– Разведбат, всем стоять! – гаркнул Алихан, выпрыгивая из «уазика» и откатываясь в сторону. Даже короткую очередь успел всадить куда-то в сторону врага, неприцельно, но азартно.

Дмитрий прихватил автомат и тоже выскочил наружу, в машине же как в клетке, сидишь у всех на виду. А вот с Дроном дела плохи, так и лежит на передней панели, головой вперёд вывалился и не шевелится.

Но некогда, некогда… Времени не то, что совсем нет, – его бы взаймы у кого взять.

Расстрелявший «уазик» автоматчик перевёл огонь на Алихана, но и тот не дурак – закатился за ствол дерева, переполз левее. В общем, достойная стрелковая дуэль по варианту «наши и чужие в лесополосе».

Ватник выпал из машины и тоже сразу отполз, ведя стволом автомата за возможными целями. А не видно никого, в кафе, что ли успели заскочить? Да нет, дверь вроде как заперта, стекла целы. За «девяткой» нарисовалось какое-то шевеление, он, не раздумывая, выстрелил. Судя по вскрику, попал.

Сильно ли, в кого – Бог весть.

Ещё одну очередь примерно туда же. Машина в качестве щита от АКМ вообще не играет, пули её прошивают насквозь, как швейная машинка тонкую ткань. Снова кто-то охнул. Ничего… За то, что вы дома сделали, вас живьём надо варить. В масле, на медленном огне.

В ответ раздался выстрел. Второй. Вот сейчас стреляли из пистолета и по нему. Сзади раздался шлепок, попали в «октавию». Да и хрен с ней, машина – это не важно.

Перекатился из сектора возможного попадания, сам спрятался за дерево. Алихан со своим невидимым визави перестреливались активно, но коротким, по паре патронов, очередями. Экономили и не рисковали.

Снова пистолетный выстрел и, что плохо, не со стороны «девятки», а гораздо правее, из подступавшего к фуд-корту парка. А от «девятки» – короткие плевки автомата. Вот гад, я ж тебя уже достал!

Короткую очередь примерно в ответ. Не попал, разумеется, иди пойми, в кого стрелять, если он и врага не видел. Плюнул на скрытность, вскочил, более-менее согнувшись, побежал вокруг минивэна, заглянул в приоткрытую боковую дверь – пусто, в кабину – тоже никого.

За зелёной «девяткой» умирал человек. Странно звучит, надо думать – подыхал враг, можно и так, конечно, но… Умирал человек. Форменную куртку с надписью «Горэлектросеть» (промахнулись бабки у подъезда чуток, не разглядели точно) он снять успел, а вот в синих спецовочных штанах так и остался. Лежал, приобняв «калаш», скрёб пальцами откинутой в сторону руки по земле, но уже слабо. Отходил уже, что и хорошо.

А рядом стоял Зуб. Стоял, держа на прицеле Дмитрия, щерился гнилыми пеньками во рту:

– Не ждал, русачок? А это я… – голос мерзкий, писклявый, но враг опасный. – Бросай волыну!

И тут в голове Дмитрия как щёлкнуло: вспомнил камеру, разговор, приступ.

– Пауки сзади, Зуб! Пауки! Жирные, мохнатые, так и жгут тебе голову!

Зуб обернулся, начал причитать что-то, но тут уж – кто кого: Ватник полоснул очередью, стараясь попасть в голову. Попал – куда он с полутора метров денется. Так и лопнуло, как арбуз уронили. Зуб отшатнулся, пальцем спусковой крючок задел, но эти выстрелы – уже в небо, словно мстил там кому-то. Упал. Дмитрий подскочил ближе, стараясь не наступать в кровь – и так весь перемазан Маринкиной, но это другое, совсем другое, – и выстрелил ещё раз. Мятую, всю в клочьях неровно росших волос голову разнесло окончательно.

А сзади снова выстрелы. Ну, по крайней мере, Алихан оставшегося на себя оттягивает, не даёт никуда деться, всё хлеб.

– Чтоб вы все сдохли, суки! Все!

Дмитрий побежал в парк, петляя между деревьями: не по тропинке, а так, по прямой. Где искать злую бабу с польской фамилией, в каких зарослях – кто её знает. Могла бы ещё выстрелить: попасть в него почти не реально, зато направление бы задала.

Вон что-то мелькнуло впереди. Человек это? Край одного из аттракционов, на зады которых он сейчас и выходил? Просто кусок ткани?

Над ухом свистнуло, потом уже он услышал негромкий пистолетный выстрел. Человек. Ещё как человек, если эту мразь вообще можно отнести к роду людскому. Не все говорящие и на двух ногах – люди, прости Господи за мысль эту, но ведь правда.

Ответил ей короткой автоматной очередью, пока боёк не стукнул впустую. Всё. А запасного магазина не было, не прихватил. Что ж всё так-то… В голове шумело, к глотке подступала тошнота, гуляя кислым комом то вверх, то вниз. После контузии лечиться надо, покой и отдых, а он вот по парку мечется. Маринка ругать будет…

Нет. Уже не будет.

Дмитрий бросил разряженный автомат в сторону, потом заберёт. Или за ним подберут – как жизнь сложится, в общем. Достал пистолет и выстрелил туда ещё раз, в направлении мелькнувшей среди деревьев фигуры. Главное, чтобы в эту часть «Шырока-лэнда» посторонних не понесло, ещё зацепит ни в чём не повинного человека.

Кстати, теперь надо патроны считать. В магазине «глока» их семнадцать, вот уже минус один. Не автомат, палить, не глядя, не надо, со своей увечной левой рукой в рукопашной он сейчас не боец.

Двинулся короткими перебежками, от дерева к дереву, настороженно поводя пистолетом. Снова выстрел: вон она, возле ограды какой-то карусели, теперь видно. Здоровенное горизонтальное колесо, рама, возвышалось летающей тарелкой над парком, над верхушками деревьев и низкой, по сравнению с ним, оградой, хотя и в заборе было метра три высоты.

Выстрелил дважды, не попал. Рука тряслась как в лихорадке, подпёр правую левой, ещё выстрел – снова мимо. Тонкая фигурка в чёрном облегающем комбинезоне на манер мотоциклетного, дернулась и пропала. Калитка там какая-то, явно, через забор не прыгала – он бы заметил.

Осталось тринадцать патронов. Считать, считать…

Рванулся к ограде, глухому забору с короткими пиками поверху, перемотанными колючей проволокой. Как банк охраняют, хотя что здесь красть? Саму карусель не утащишь, да и смысла в ней нет; скорее, какие-нибудь детали ценные в будке оператора имеются.

Густая хвоя хрустела под ногами, прошлогодняя, ей вся эта часть парка усыпана. Но негромко, наоборот, смягчала звук шагов. Да, вот и калитка, даже за собой захлопнула, тварь такая. Потянул на себя ручку, приоткрыл, но сразу соваться не стал – и очень верно поступил, сразу два выстрела. Одна пуля рикошетом от забора взвизгнула, ушла в парк, вторая – пробила тонкую сталь дверцы и просвистела возле плеча.

Её оставшиеся патроны бы посчитать, вот что важно.

Не глядя пальнул в приоткрытую калитку, потом ещё раз. Одиннадцать. Мало, очень мало выстрелов в запасе, если она переберётся на другую сторону, пересечёт аллею и уйдёт через остальные аттракционы – пиши пропало. Наверняка, есть и запасная квартира, и документы всех видов. Сбежит, сволочь. И тогда он всю жизнь будет её искать, чего бы это ни стоило, но где и как – не хотелось и думать.

Надо сейчас остановить её.

Снова выстрел, откуда-то сверху. Она его не видит, он её. Пат, как в шахматах. Ветер качает цепи, на которых внизу приделаны сидения, вся конструкция скрипит, вздыхает, как пленный великан.

Плюнул, заскочил внутрь и сразу в сторону. Её выстрел, его два. Девять патронов. Вон она, видно край фигуры на самом верху, на раме она стоит. И не подобраться для точного выстрела, надо в сторону отбежать, а куда здесь бегать? Выстрелил. Пуля заблудилась где-то там, среди цепей, в толстом металле самой рамы. Точно, пат. Шахматисты выключают часы, встают и жмут друг другу руки.

Только его не устраивает ничья. Истёкшую кровью Маринку не устраивает, Светочку, которую утопили в своей собственной ванне – никак их всех не устраивает ничья.

Врёшь, не возьмёшь! Только победа.

Он прицелился и начал стрелять. Восемь, семь, шесть… Счётчик тикал, стрелки сумасшедших часов ползли назад. Пять, три… Предпоследним патроном он её зацепил. Едва не сорвавшись от мягкого толчка попавшей пули, Божена высунула руку и, уже не целясь, расстреляла вниз магазин.

Что-то оцарапало плечо Дмитрию, но, по сравнению с бездонным колодцем боли в душе, где утонуло всё, это была чепуха. Последним выстрелом он её достал надёжно – в грудь, под левую ключицу. Божена неловко кувыркнулась и полетела вниз, на асфальт, глухо шлёпнулась с пятиметровой высоты, в стороне брякнул разряженный пистолет.

Дмитрий, шатаясь, подошёл к ней. «Глок» в руке, да только непонятно зачем – там и патронов нет, и противник, видимо, повержен.

Агент Миньковска с трудом повернула голову в его сторону, произнесла длинную, неразборчивую фразу по-английски. Потом перешла на польский, и, насколько Ватник понимал, начала молиться.

Chleba naszego powszedniego daj nam dzisiaj

i przebacz nam nasze winy,

jak i my przebaczamy tym,

którzy przeciw nam zawinili…

«Отче наш»? Ну что ж…

Он стоял и смотрел, как умирает виновница всего, и понимал, что нет теперь того файлика, с разноцветными ячейками-прямоугольниками, куда, как ему казалось, вписываются все люди, все впечатления, все воспоминания. Ни файла на экране нет, ни самого уже монитора, выбит он, до последнего осколка матрицы, а в оставшуюся чёрную дыру хлещет из этого мира в какой-то иной, утекая, вся его жизнь.

Не было больше у него жизни. Кончилась.

– Amen, – сказала Божена. А потом, после длинной паузы, почему-то по-русски:

– Смерти – нет.

И засмеялась, захлёбываясь кровью, дергаясь в последних уже судорогах.

24. Хлеб на стакане

На третий день – похороны. Потом – сегодня – девять дней, затем сорок…

Где-то впереди будет год, если дожить до него самому, вскарабкаться по отвесной стене памяти, не сорваться вниз, не разбиться у подножия равнодушных скал.

Дмитрий сидел за столом в расположении разведбата, в скудной мебелью и весельем комнате, куда время от времени заглядывали бойцы – ктопо делу, а Алихан, казалось, контролируя командира.

Мало ли что, мало ли как.

Похорон было двое в один день: Дрона при огромном скоплении людей, разведбатовцев, родни, представителей наркомата – на Аллее Героев, под оружейный салют, а жены и дочери – очень тихо, на кладбище в пригороде, где уже давно лежала мама и Василий Иванович огородил изрядный кусок для себя. Он думал, что для себя, а получилось… вот так.

Ватник вздрогнул и налил из литровой бутылки ещё одну рюмку, не первую сегодня, не последнюю. Все эти дни он и спасался только ею – прозрачной как слеза жидкостью, в которой пытался утопить горе. Тщательно, обстоятельно, как привык делать всё в этой жизни.

Горе не тонуло.

Он то впадал в жуткое сосущее силы небытие, то возвращался обратно – к бутылкам, к немому укору в глазах, когда смотрел в зеркало: как? Почему? За что?!

В глазах расплывались стены, зашторенное окно, даже этот грубо сколоченный стол, на котором раньше, наверное, разделывали для столовой мясо или резали хлеб. В свою квартиру он больше не заходил, послал водителя забрать документы и остаток денег из шкафа в гостиной – понятное дело, агент Миньковска и её подручные – гори они в аду! – на них и не посмотрели. К чему им бумажки, жалкие остатки его, Дмитрия, денежного довольствия и два семейных альбома. Сейчас немодно печатать фотографии, всё живёт в каких-то неосязаемых цифровых закромах, а жаль… Снимки тем и хорошие, что они есть, что они материальны.

Не как люди, но хоть что-то. Хоть как-то.

И рисунки Светочки здесь, баба Люся собрала все – и в детской, и… из ванны. Мятые, с расплывшимися пятнами краски и фломастеров, иногда неразборчивые совершенно.

– Серёж, поищи ещё стаканы. Нужны гранёные, если найдёшь. Какие есть… Тащи, в общем, – сказал Дмитрий очередному сунувшемуся с пустячным вопросом бойцу. Почему-то сейчас – к чёрту позывные, клички, погоняла! – хотелось звать людей по именам. – У ребят поспрашивай, мне ненадолго.

Живых людей надо звать их именами, данными им родителями. Теми сочетаниями звуков, которые они слышали ещё в колыбели, с которыми их звали в детсаду, в школе, везде. Не на войне.

Боец кивнул и скрылся в коридоре, оставив дверь в комнату командира прикрытой не до конца. Контролируют… Боятся.

Дмитрий залпом уронил в рот содержимое рюмки, скривился и занюхал хлебом. Хлеба было много, крупно нарезанные ломти рассыпавшейся горкой на краю стола выглядели как приглашение к застолью, но на самом деле у них была другая цель.

Миссия.

Смысл.

Ватник посмотрел на стол. Странное это было зрелище, жутковатое, но в его состоянии не находилось вокруг желающих критиковать: ряды стаканов, целая батарея, расставленная неровно, но старательно, насколько позволяли дрожащие от водки руки. В каждом на донышке, всего-то граммов по двадцать-тридцать всё той же водки, на каждом – по ломтю хлеба. Так на кладбище делают или за столом, оставляя пустую посуду и выпить покойнику.

Будем считать, что это кладбище. Будем считать, что все, кого он счёл нужным помянуть, бесплотными духами сидят сейчас рядом. Стоят. Витают над ним, не в силах говорить, но в состоянии услышать. Будем надеяться…

Велик и страшен был этот человек.

Новенькие майорские звёзды на погонах, словно вколоченные в плечи гвозди с золотыми шляпками, отсвечивали в полутьме комнаты – шторы он задвинул почти до конца, но всё ещё жаркое сентябрьское солнце рвалось сквозь ткань. Пистолет, который Алихан всё порывался забрать у командира от греха подальше, лежал в кобуре, выглядывая пластиковой рукояткой. Манил взять в руки, манил, что уж скрывать… Орден Республики – единственная и высшая награда Кавино, желтел позолотой, блистал алой эмалью, увесисто и значимо придавил наградной лист, из которого словно выпрыгивали вверх упругим горохом строчки «…за проявленные мужество и героизм…», «…в честь Победы на полчищами врага…». Честные слова, правильные, но какие-то чужие, словно он услышал их на параде не в свою честь.

Если перевернуть орден, там были видны выбитые чеканщиком цифры. Три нуля пять. Бунчук, Звягин, Венич, Иванов и… Да, и он пятый. Дальше список награждённых был тоже невелик, но был, был и дальше.

Сергей, боец, посланный за стаканами, принёс целый поднос, неловко открыв дверь локтем, зашёл, пятясь, стараясь не сыпануть на пол блестящий стеклянный взвод.

– Поставь там, с краю, – сказал Дмитрий. – Места много.

Он пригладил рукой толком не отросшие после госпиталя волосы, сухой жёсткий ёжик. Черты лица майора заострились, незаметные до того морщины резкими канавами пролегли на лбу, возле глаз. Он выглядел сейчас лет на пятнадцать старше своих тридцати двух, а чувствовал себя – на все девяносто. Жалкий старик, высохшее изнутри дерево, которое со стороны можно принять за полное сил, рвущееся к солнцу, а на самом деле – кто бы спилил с Господом. На дрова. На поделки. На парты для детей, которые даже в этот страшный год пошли в школы Республики.

Почти все пошли.

Но ни в одном классе, сколько не ходи по пахнущим свежей краской, деревом и мастикой полов коридорам, сколько ни открывай двери, на секунду отвлекая от занятий смешных вихрастых малышей, девчонок с огромными бантами и их нарядных учительниц, нет и никогда не будет одной маленькой девочки.

Никогда. Страшное ты слово, никогда.

Приговор и исполнение.

Пустота внутри.

А пистолет заряжен сейчас, заряжен…

Все семнадцать маслят на месте, как на подбор. Вернуться бы с ними в прошлое, приехать на час раньше, встретить этих зверей на пороге и – да пусть даже и умереть, но точно зная, что сделал всё, что мог. Абсолютно всё.

Иначе жить с вырванным сердцем, которое даже не в руке как у Данко, не светит людям, идущим за тобой, а похоронено на два метра под сухой землёй кладбища, разорванное надвое, чтобы каждому гробу досталась половинка. И мама смотрит с эмалированного овала на своём куске серого гранита, ещё молодая, ещё живая. Смотрит и плачет, просто это никому не видно.

Он привстал, взял по одному несколько стаканов с подноса, аккуратно наливая, кладя на каждый по куску уже немного заветренного хлеба, подсохшего, гнущегося дугами лука, из которого уже никто не выстрелит.

Николай Иванович, Шлёма, Горло, Доренко, Витька Рихтер, Самораки, Дрон, Быча, Самохвалов, танкист Петрович, Геша и Север – неразлучные друзья при жизни, и в смерть ушедшие друг за другом. Мариночка… А дочке? Ей же рано ещё водку, ребята! Шесть лет – подумайте сами, какая к бесам, водка!

– Алихан, – пьяно крикнул он. Подождал, слушая тишину, далёкие отзвуки чужих разговоров, смеха, гудок машины со двора, потом продолжил: – Боец Чермоев! Принеси сока… Или компота какого. Без алкоголя что-нибудь. Детского.

Алихан заглянул, кивнул и скрылся.

Он – найдёт, он точно найдёт. Тогда налить надо вот в этот маленький бокал, не рюмку, а действительно детскую, подходящую посуду. И – не чокаясь, ни с кем из вас, мужики, женщины, девочка моя, не чокаясь. Будем считать, что вы здесь, что вы пьёте со мной, а где-то там, в райских садах, вашим душам навсегда хорошо.

– Кока-колу нашёл, – блеснул зубами Алихан. – Пойдёт, майор?

– Вредная она, сука… – покачиваясь, ответил Ватник. – Сахара до хрена. И кислота эта… фосфорная. Но разок можно, раз ничего другого. Давай. Ставь.

– А давай, командир, ты с нами пойдёшь выпьешь, да? Не сразу. Потом. Но не сиди один.

– Один? Да я разве один, Алихан?! Вон сколько народу… Больше, чем живых.

– Тогда пистолет пока заберу, ладно? Ну сам подумай, зачем тебе сейчас пистолет? Врагов победили. Кого насмерть, кого отогнали вон до границ. Радио не слушал? В Хориве паника, президент Кабур как поехал в рабочий визит в Турцию, так вторую неделю всё визитирует. Парламент его уже сменить собрался. Красота, да?

– Не забалтывай меня, боец. Не отдам я пистолет. Боевое оружие, подарок, между прочим, хоть из грязных рук, но самого оружия это не касается. Пусть лежит.

– Хоть орден надень, не стыдишься же? А то устроил, понимаешь, тут икебану.

Дмитрий обернулся, глянул на стоявшего в дверях Алихана налитыми кровью глазами, опухшими и от бессонницы, и от водки.

– Ты чего, сдурел?! Надену. Горжусь. Ты давай без этих… Без намёков.

Боец понял, что ещё пара фраз – и будет ссора. Оно и хорошо бы, всё лучше, чем зависший между небом и землёй в паутине своего горя командир, иной раз правильнее выбить из колеи, но – жалко. И так у него сил нет, а ещё ругаться. Пожал плечами, тихонько вышел, заметив, что Дмитрий опять отвернулся к столу, наливая себе очередную рюмку.

– Пистолет… Боитесь все, что застрелюсь? Так нет. Или да? Нет… Врёшь, я человек верующий, грех это огромный, смертный – самого себя жизни лишать. Не я эту душу сюда прислал, мучаться и верить, не мне её от тела и отрывать.

Он снова выпил. Показалось, что над стаканами, над погонами хлебных корок заклубился туман, но нет – проморгался, всё прошло. Наверное, в глаз что-то попало.

Плакать он не мог. Вообще не мог, с той самой минуты у себя дома, на коленях перед диваном. Даже на похоронах стоял как сухое дерево, наклонившись, сгорбившись, но без единой слезинки. А вот отец рыдал у гробов, размахивал руками, быстро глотал какие-то свои сердечные таблетки, баба Люся его поддерживала, как могла.

Саму всю трясло, но пыталась помочь. Такие уж мы люди.

Плохо, когда раньше тебя умирают дети, а ещё хуже – когда внуки. Внучка. Зачем жить дальше, если на старости лет одна надежда – увидеть своё продолжение в тех, кто пришёл следом.

Зачем?! Не надо? Надо?

Эх… А он вот сейчас не думал. Пил и всё.

Кто-то назовёт его мятежником. Преступником. Сепаратистом. Кто-то – героем. Кто-то, особенно в странах, давно привыкших к размеренному мирному существованию, даже в России, просто пожмёт плечами и пройдёт мимо: некая война неизвестно где, какие-то жертвы? К чему это всё, если самые большие проблемы – выплатить ипотеку, найти деньги на новую машину или поездку на море в сезон, куда устроить ребёнка и где найти толкового стоматолога: чтобы недорого и качественно.

Пусть и одни, и другие, и, конечно же, третьи остаются при своих мыслях. Фронт существует, по обе стороны от этой, не всегда видимой, линии гибнут люди. Война продолжается, а что вы её не хотите замечать – так это частенько и не важно.

Люди гибнут за Россию. За Большую Россию, если хотите, за Русский мир. Без пафоса и претензий к нам, живущим мирно, в грязи окопов, в неприметных перелесках возле деревень, которые по названиям и в райцентре-то не сразу вспомнят.

Солдаты умирают за нас. А называть их вы можете как хотите. Как совесть позволит.

Ярлыки – дело такое: сегодня одни, завтра другие, сути они не меняют.

Пиликнул телефон. Подпрыгнул на столе – сообщение в мессенджер. Дмитрий взял смартфон в руки, снял блокировку. Совершенно неведомый номер с немецким префиксом.

«Только узнала. Прими мои соболезнования, Димка… Земля им пухом, Царствие Небесное. Алла».

И сразу ещё одно. «Не время и не место, но… Приезжай ко мне после войны. Хрен с ними, с бюргерами. Я буду тебя ждать».

Он смотрел на эти строчки и не испытывал ничего: ни любви, ни раздражения, ни ненависти, ни сожаления. Ничего. Просто тянущую из него силы немую пустоту внутри. Да и снаружи, если уж честно. Стёр сперва одно сообщение, потом второе. Потом заблокировал номер, вычеркнул его из остатков своего бытия.

Во двор, приметная ещё издали грохотом музыки, заехала агитмашина.

Ретрансляторы на столбах не везде остались, вот Бунчук и придумал для поднятия духа жителей. На грузовик ставятся колонки, дополнительный аккумулятор, усилок со всем прилагающимся, и вперёд, по дворам, по улицам, район за районом. Раньше такое только на демонстрациях было, а теперь везде.

Машина остановилась посреди двора, встреченная громкими криками бойцов. Со всех сторон стекались люди, победившие, не боящиеся ничего в этой жизни и за её гранью. Звенела посуда – да пили, пили, конечно, но не как Дмитрий – в одиночестве зашторенной комнаты, а весело, напоказ даже.

Пили и не пьянели.

– Нашу давай, нашу! – заорал кто-то из разведбатовцев, дождавшись паузы между песнями. Ему что-то неразборчиво ответили, раздался смех, потом, после нескольких секунд тишины, над двором, над местами разбитыми казармами, деревьями и ближними частными домами поплыло, торжественно и громко:

И не было ничего величественнее и страшнее для врага, чем люди, подхваченные этой песней, этими словами, унесённые сметающей всё волной, сами ею ставшие.

Ни деньги, ни должности, ни поспешный секс со всем, что движется ничего подобного не дадут, слышите, мистер Крукс и ваши новые – куда ж без них, найдутся! – помощники? Человек – это не только звучит гордо, эта сила его внутренняя – и есть отличие человека от говорящего и жующего организма, живущего в кредит и ради удовольствий.

Дмитрий тяжело поднялся из-за стола.

Стаканы звенели, но этого и слышно не было – всё погасила и вобрала в себя «Священная война». Взял пистолет, медленно вытащив его из кобуры, посмотрел на него, приблизив к глазам, как рассматривают диковинную, никогда не виданную вещь или экзотическое животное.

От музыки тряслись стёкла, всё ещё заклеенные крест-накрест от обстрелов противника.

Он подошёл к окну и решительно, рывком, едва не уронив плохо прикрученный карниз, штангу на стене, открыл штору. Потом вторую, позволив солнцу затопить его комнату, разогнать туман.

Потом открыл одну створку окна: музыка гремела вовсю, в комнату хлынул горячий воздух с предгорий, пахнущий сухими травами и камнями, пылью и бесконечными витками спирали, в которой мы все и живём.

Или Евангелие ошибается, и всё в руках самого человека, вот как сейчас у него – пистолет? И нет никакого греха прервать жизнь, в которой больше нет смысла, вообще нет? Врага дожмут и без него, а просто жить, коптя небо и выполняя приказы – это разве смысл?

В комнату зашёл Максим Александрович – как обычно, в наглаженном костюме, в брюках, о стрелки на которых можно было порезаться, в щегольской шляпе. Тем страннее выглядел орден Республики на пиджаке, рядом с полосками орденских планок – российских и не только. Сочетание могло бы удивить, но – не удивляло.

Иванов не стал тревожить хозяина комнаты, подошёл к столу, выбрал пустой стакан с подноса и налил себе водки. Половину, как ведётся у оптимистов и пессимистов – пусть спорят ни о чём. Выпил медленными, тягучими глотками, как воду и поставил пустой стакан на стол.

Стоял и смотрел в затылок Дмитрию, не делая ни малейших попыток сказать что-то, забрать оружие, уговорить, объяснить, и – уж тем более – пожалеть.

Человек или сам разберётся, или…

– Есть смысл, есть… – прошептал Ватник, не слыша сейчас даже самого себя. Не видя ничего, кроме залитого солнцем двора, где вокруг машины с развевающимся триколором собрался уже целый митинг. – Я в это верю, значит, он есть. Таки да.

Воронеж, центральные кварталы,

февраль-март 2020 года

Оглавление

1. Глубокая заморозка

2. Мирное время

3. Загогулина

4. Площадь Маршала Жукова

5. Поезд на восток

6. Позывной

7. Своя правда

8. Особенности национальной разведки

9. Так не бывает

10. Интересное предложение

11. Сука и герой

12. Смотрящий

13. Приказы не обсуждаются

14. Был бы человек…

15. Храм святой Екатерины

16. Улыбка в телевизоре

17. Госпиталь

18. Офицер

19. Можно и поговорить

20. Гладко было на бумаге

21. Неясные перспективы

22. Победа

23. Смерти нет

24. Хлеб на стакане