Приступы жизни [Никита Бунтавской] (fb2) читать онлайн

Никита Бунтавской Приступы жизни

Белая ворона

Ты птицами больна, с деревьев хочешь слов

Немножечко содрать. Занервничает тополь:

Объявлена война погодных катастроф

И то́полиха робкая роняет сухо вопль.

Летит листва долой. И ты, порой, летишь

Немного сонная. На улице опасно

Лететь вороне белой в мире мышц,

Железа и стекла, купюры и пластмассы.

Ворона белая никак не может стать

Вороной чёрною. И зябликом не сможет.

Ей с крыльями так трудно совладать:

Их подрезать и красить надо всё же.

Но человеческие цепкие клешни

С крылом ворониным никак не перепутать.

И перьями тебя саму тошнит

Такими белыми, как сахарная пудра.

Распеться в человеческих костях

Тебе не хочется, не можешь. Не берётся

Вороньим голосом их нот. Тебе нельзя

Басить по-человечьи – Поперхнёшься.

Твоих расправленных на солнце белых крыл

Увидеть бы, застыв на перекрёстке.

И ждёт, любя, небесный твой акрил,

Когда с нагого тополя вспорхнёшь ты.

Лунное

Привет, Луна, давно тебя не видел.

За скопищем громоздких облаков,

Откушенная, кто тебя обидел?

Кусачий петербуржский едкий смог?

А я не смог – Задумчиво и грустно

Навязчивого взгляда опустить

С тебя сегодня ночью. Гулко хрустнул

Внутри меня мой голос взаперти,

И дрогнули надорванные связки.

Как кожа жёлтая сегодня хороша

Твоя. И марево, как в сказке,

Как будто я на небо надышал

Холодное. Подтаял неба студень,

По нёбушку проскальзывает март.

Твой свет, Луна, так бесконечно скуден,

Но всё же – свет, рассеивающий мрак.

Учи и нас: рассеянно приткнуться

Лицом к твоим засушливым морям,

Искусству через силу улыбнуться

Всепоглощающим теням.

Это я

Это я, это я по церквям и парадным лестницам

Всё искал, всё искал красоты и чудес. Не нашёл.

Это я, это я не гадал, что во мне поместятся

Изувер и художник с красным карандашом.

Это я, это я в коридорах и тёмных комнатах

Всё хотел, всё хотел бы гортензией расцвести.

Это я, это я, растекаясь по полу порохом,

До последнего не хотел искрить.

Это я, это я на сыром и промозглом воздухе

Всё глотал, всё глотал с неба звёзды, не мог дышать.

Это я, это я сам рожаю на белых простынях

Счастье пряничное прямо из-под ножа.

Это я, это я, разбазаривший дни и месяцы,

Всё плету, всё плету неразборчивость в ценный шёлк.

Это я, это я – тот, кто в детстве мечтал повеситься,

Но от края до крайности всё-таки не дошёл.

Рериховы глаза

Чтоб я видел лицо красоты

Подарил бы мне Рерих глаза

(только Рерих-отец, а не сын),

Чтобы краскою стала слеза.

Потекли бы на алчущий холст

Сладкой речкой поток киселя

И хвостатые звёзды, и гроздь

Тех цветов, что не сорваны зря.

Зацветала бы снегом гора

И синела долина во тьме.

Я подумал бы, может, не зря

Я мотаюсь по этой земле.

И детали не так уж важны,

Я схватил бы один силуэт,

Я подумал, что, может быть, ты –

Мой расплывчатый автопортрет.

И на небе мой серый металл

Растоплялся бы в горести лет

В фиолетовом мареве скал.

Но на свете ведь Рериха нет.

И я думаю: вот они – мы.

Вот мы были, мы были – Привет

И пока. Пока хмурятся дни,

Я пытаюсь раскрасить рассвет.

Подкожники

Уже не холодно, ещё не стало лучше.

Ненужный пасынок зимы почти ушёл.

Уже раскрылись почки сильно пьющих,

Ещё осадочек болезненно тяжёл.

И Солнце льётся, скалится, не греет,

Лицо трудящихся закрыто на засов.

Планета крутится, как люди, как умеет,

В своих кругах, но не за колбасой.

Цветут подкожники, когда под кожей пусто –

Своим тернистым яростным путём –

Кровят цветы, рождающие чувство,

Что есть весна, но ты здесь ни при чём.

Ростки подкожников всю зиму тихо зрели.

Под плотью тёплою скопился перегной.

Подкожники, насытясь, озверели

От гуттаперчивости смертной и земной.

Морозит ночь, кольнёт тщедушный стебель:

Ещё не жизнь, ещё дождись тепла.

И дохлый март, дожитый до апреля,

Уже отцвёл подкожником вчера.

Слышимость

Средь тишины я только биошум –

Частоты лжи, частицы зла и страха.

Я чувствую, как в горлышке першит

Валун, и чую жжёный сахар –

Слова горят в солёной тишине.

Как села пыль, как кончилась надежда:

Я слышу всё, что где-то пережил

Не на земле, а только между

Землёй и небом. Слышится весна,

Как рвётся нить, как плачет тихо мама.

Как страшно хочется и просто страшно жить

Не навсегда. И слышно рядом

Все поступи, всё эхо, голос мой

Растёкся весь по гладким стенам ада.

Но может в тишине достичь небес

Немой, как будто так и надо.

Средь тишины я только ярость букв,

Дурная кровь и бедная молитва.

Я слышу безразличье облаков,

Их мерный стук,      два миллиона литров

Притворных несолёных талых слёз –

Со мной не так. Отколоты ресницы,

Анютиными глазками во мрак

Им удалось истошно распуститься.

Пух и прах

Я там, где тополиный пух

Скрывает землю от зевак,

Где комары из белых рук

Крововино несут во мрак,

Где ласточек весёлый визг

Страшней и громче артогня,

Где Солнца хочет чёрствый диск

Поджечь меня.

Я там, где давятся к нутру

Неизречённые слова,

Где у людей мычит в углу

Беспозвоночная мечта.

Где даже смелый человек –

И тот урывками живёт,

Зато не страшен смертный грех

И Азатот.

Я там, где в праздничном дворце

Берут в заложники-мужья,

Где смесь улыбки на лице

И гладкоствольного ружья,

Где рассудительнейший дух,

Возможно, глух и нем, и слеп,

Я там, где тополиный пух,

Возможно, снег.

Сетующим на погоду

Как будешь ты скучать, мой друг, по зною,

По опаляющему жару ветерка,

Когда падёт холодная рука

(какой-нибудь там раннею весною)

И ты вспорхнёшь под видом мотылька.

Как станут, вдруг, красивы сны о Солнце;

Грызёт тоска, проматывай скорей.

Немножечко бы, капельку светлей –

Везде недвижимость, никто не улыбнётся

Во тьме густой – лучиночке твоей.

Как хочется пройтись потом по ветру,

Что завыванием нас просит не дышать.

На стороне, где нас встречает мать

Уже не водится ни ветра, ни поветрий –

Лишь чёрная немая благодать.

Как живо вспомнится тебе мороз по коже.

Где пробегал змеиный холодок,

Гусиные пупырышки разок

Ещё почувствовать, увы, уже не сможешь,

И воздуха испить большой глоток.

Но не сейчас. Сейчас и думать брось ты,

Твои во всём – что холод, что тепло.

Случайное двузначное число

Тебе завяжет в узелок твои же кости.

Сегодня фыркаешь и дышишь тяжело.

Городской фронт

Бойцы – домой! Все с фронта ждут вагоны.

Полки построены в парадный ровный ряд –

Зубов неточеных – в улыбке батальоны

На бастион толпы накинуться хотят.

Полковник отставной от армии свободен.

Свобода топчется на нём. Мундир измят.

Он воевал в метро, он прорывал кордоны.

И часовым не спал, пока другие спят.

Был ранен трижды. В голову и сердце,

Смеясь над лёгкими, травил угарный газ.

За эти подвиги был награждён надеждой,

Что луч надежды вовсе не угас.

Ему топтали ноги гусеницы-туфли

И близ ушей неслись то пули, то слова.

Бредёт домой. В дом инвалидов. Рухлядь,

А никакой уже не бравый, не солдат.

Отечество не помнит, не тревожит

своих сынов. Домашний генерал

Всё спит и видит сон, где столько прожил.

Сегодня он своё отвоевал!

Зимняя муха

Ну что за жизнь – обманываю быт.

Кого ни спросишь – всё в порядке!

Мне умирающее небо говорит,

Что умирать так рано так приятно.

По скатерти закатной цвет разлит,

То – трупный цвет, а воздух едкий,

сладкий;

В нём муха сочная имеет сонный вид,

Ей хочется кружиться без остатка.

И одинокая, на поиски подруг,

Ко мне летит она по коридору,

Чтоб новости узнать из первых рук,

Но больно коротки такие разговоры.

Ненужное варенье никому

Поставлю я. И будет утешенье

Обоим нам в декабрьском аду,

Где стынет еле тёплый      чай с женьшенем.

Молчу. Жужжит. Обманываем быт:

Невечный я с неместной насекомой.

Но я живу, а муха… Муха спит,

И в абрикосовом ей лучше,

чем живому.

Волчата

Иногда мне хочется жить

На кончике твоего языка,

Иногда мне хочется умереть

внутри вас.

Иногда моё тело дрожит

От легчайшего ветерка,

Но не сегодня, не в этот раз.

И тогда я беру ножи,

Начинаю себя кромсать,

Где-то внутри нарезаю снедь.

Я волкам её положил,

Чтоб им было всегда пожрать,

Но волчата не могут съесть:

Мясо красное, всё нутро

Им ещё не совсем по зубам.

Твоё имя начнёт хрустеть

На губах – Буду звать в окно,

Чтоб дала своего молока

И волчата могли повзрослеть.

Как в знакомо-унылом пейзаже

Как в знакомо-унылом пейзаже

оттесняется новый оттенок,

Как на грязи, плевках и окурках

вырастают тщедушно цветы,

Так и мы, извазюкавшись в саже

бытия второсортных подделок,

Избавляясь от коконов-курток,

в ночи белые расцвели.

Как теплеет озлобленно-влажный

нацелованный солнышком ветер,

Как не евший два дня забулдыга,

вдруг спасаемый бывшей женой,

Так и мы, поломавшись однажды,

словно хрупкие куколки-дети,

Кто прикинулся змеем ли, рыбой –

все прощаемся с чешуёй.

Как в прокуренно-облачном зале

так нежданны миазмы парфюма,

И случайно в залётной блуднице

зарождается новая жизнь,

Так и мы, умываясь слезами

по умершей так рано фортуне,

Вдруг подымем усталые лица.

И осклабимся сверху вниз.

Вольный стих

В моё время тупы ножи,

остры язычки,

Вешают на плечи вечные ярлычки.

Кулаки в карманах греты и пули молчат,

В инфополе кормится саранча.

В моё время люди глупы,

нелюди хитры,

Говорят о каком-то рабстве в форме игры.

Говорят – копи, купи, или не покупай,

Купи, а если купил, сиди охраняй!

В моё время того, кто ошибся

вдруг этажом,

Дубасят шомполом и тычут ножом,

Обливают слезами, плюют в лицо.

Он обвиняется в том,

что он фрукт с гнильцой.

В моё время так популярен

подножный корм.

И моё Государство живёт вверх дном,

И делиться легче, раз нет монет,

А с экранов несётся собачий бред.

В твоё время, милый,

я за тебя боюсь.

Если рты замолкают – стонет кровавый блюз.

Если стёкла в окнах снова начнут звенеть,

И телесная если дымится снедь.

В моей душе

В моей душе есть место для всего.

Она совсем не тянется, не рвётся.

Тень. Пустота. Скелет и шкаф. Панно,

Которое безжалостно смеётся

Над всем и всяким, кто своей рукой

В потёмках лапает его. Оно плюётся

Всей композицией, всем деревом, нутром,

Пока во что-нибудь ещё не соберётся.

В моей душе есть место для людей,

Для нелюдей, для нищих, одиноких,

Для королей и шлюх, плутов, бомжей,

Для всех паломников с трёх букв таких далёких.

Для добродетелей, шутов, убийц, блудниц,

И для предателей отдельная каморка;

Их поселить пришлось потом

к семье самоубийц,

Чтоб въехать мог туда вор (Борька).

В моей душе есть место для любви:

Здесь любят, ненавидят, любят снова.

В моей душе любовник-террорист,

Который не выдумывал стоп-слово.

Есть место счастью, место для обид,

И кресло в зале операционном.

Здесь вырезают всё, что заболит

В груди людей любовью утомлённых.

В моей душе есть место для тебя,

Ведь даже если я не знаю и не помню,

Моя душа открыта, знай – всегда,

Хотя и выглядит как бункер защищённый.

Здесь тишина. Там шумно. Не боясь,

Все постояльцы выпивают и постятся.

Перекрестись, пожалуйста, входя,

Если не хочешь ты навечно здесь остаться.

Оглавление

Белая ворона

Лунное

Это я

Рериховы глаза

Подкожники

Слышимость

Пух и прах

Сетующим на погоду

Городской фронт

Зимняя муха

Волчата

Как в знакомо-унылом пейзаже

Вольный стих

В моей душе