Один день пьянюшки [Нана Сила] (fb2) читать онлайн

Нана Сила Один день пьянюшки

Видимо, всё смешалось в этом доме. Словно снежный ком обрушился на середину первого этажа и смёл каждого со своего пути. Наступило обледенение. Такое необыкновенное: с горящим котлом изнутри. Нет, ни одна льдинка не таяла. В тот самый момент разгара пекла, холод добирался до каждой жилки твоего тела-получалось нечто жуткое, как камень твёрдое, как топор тупое. Один раз попав сюда, человек не сможет забыть окружающую обстановку. Каждый день похож на новый, а приходящий на старый. Солнце встало – он лёг. Наконец, старики, дети и главная виновница всей бесовской свистопляски, женщина с глубокими черными, сильными глазами, успокоились. Наступили блаженные, тихие, утренние часы, когда без замирания сердца и дрожания рук, они садились за огромный деревянный стол пить Краснодарский чай. К чаю относились особенно трепетно, как к старинной, традиционной трапезе и, потому заваривали его сами. Сначала выходил седой лысоватый мужчина, отец, пропивший и прогулявший свою жизнь беззаботно и красиво, но, видимо, когда-то упустивший младшего сына. Он небрежно и строго садился на диван (всегда около пианино), брал в руку уже подготовлено лежащую в нужном положении чайную ложку и доставал из банки любимое варенье из алычи. Когда он пил, все молчали. Только после ухода главы семейства, к трапезе приступали все остальные. Семья была большая, что может дать основание вспомнить про великое дружелюбие, теплоту и любовь между членами семейства. Однако за действительно широкими и красивыми улыбками скрывалась невыносимая боль и утрата.

– Доброе утро, – поздоровалась бабушка.

– Доброе, – сухо ответили ей.

В два слова были вложены надежды на вселенскую доброту, на взаимопонимание. Тонкой струной натянутые надеждой два слова.

Было у этой кудрявой женщины два сына: один толковый, другой дурак (так родители сами его и обозначили). Как и полагается, привели жён когда-то: одна толковая, другая дура (так уж повелось). Понарожали детей (тут уж получились толковые все). Только вот у дураков с жизнью редко складываются ладные отношения. Пил дурак, так пил, будто и не живёт вовсе. Всё его существо рыдает и кричит: «ну его всё и всех к черту». Сердце изнывало у дурака от тоски. Бывает, лежишь ночью и слышишь, как воет, словно волк, и ты постанываешь вместе с ним, стараясь заглушить свою боль молчанием. Думаешь тщетно: «а вот разделю вместе с ним страдание, и отпустят ему грехи мирские, и завоет глядишь по-другому – по-человечески». Тут ты и ошибаешься: человеческий стон страшнее животного-у этого дикий, охотничий, даже если грустный. У человека другой: окутывающий, заражающий, многоголосый. Бежишь, сломя голову, авось почувствует, что ты рядом, что вы вместе. Смотришь в глаза, и где-то за пеленой стенок зрачков виднеется облик, похожий на человеческий. Ты его ищешь, зовёшь, пытаешься запечатлеть, а он оказывается так далеко. Эх, девочке звезды с неба не надо, только бы увидеть снова его тёплый взгляд. Никто бы не мог подумать, как бывают безутешны слова родных людей. «В человека словно вселяется нечистая сила. Нет. Точно вселяется», -проснулась в поту от тяжелых мыслей его дочь. Долгие детские годы её мучает причина болезни своего отца. Она наивно, по-доброму верит в его исцеление, что сама, можно подумать, заболевает. Вспоминая отрывками театральные сцены черных человечков, она вдруг останавливается. Ярче всего в её сознании всплывает одна, короткая, но до того жуткая, до того брезгливая: хорошо прижившаяся в лабиринтах мозга. Пару лет назад, когда ещё квартира второго этажа была похожа на что-то живое и пахла пусть не свежими, но тюльпанами, девочка сидела за кухонным столом и строчила новое сочинение по литературе, искренне веря, если на среднем пальце появится мозоль-она станет настоящим, а главное заслуженным журналистом.

Тем временем внешние шумы были такими же обыкновенными: мама вешала белье, пока ее супруг искусно изображал змею на холодном полу холла. Его ноги, как лапша, извивались и никак не могли «найти в себе» силы подняться и лечь наконец на долгожданную кровать. Зачем-то понадобился весёлому пьянюшке третий этаж, и он решительно напряг все свои мышцы, чтобы преодолеть высокую, вздёрнутую лестницу. Однако с каждой попыткой не выходило. Тяжело вздыхая от заедающей усталости, мама тщетно уговаривала пьянюшку бросить это сомнительное дело и уложиться спать. Старшая дочь вспоминала: «не знаю, не помню, в какой момент моё дыхание вдруг остановилось, жизнь будто перестала существовать, и временные рамки расширились. Резко сердце прижало утюгом, не поворачиваясь, я ощутила адский страх и холод. Мама продолжала вешать белье. Я обернулась интуитивно вполоборота, как раз туда, где должен был также лениво валяться пьянюшка. Вдруг что-то завыло изнутри моей души так звонко и отвратительно, я закричала: «Это не он! Мама, это не он!»». Горящий, пустой, жаждущий новой чистой крови взгляд испепелял всё вокруг. Черный омут, бесчувственный, лукавый созывал девочку в свои объятия. Человек, который не мог контролировать свой язык и все конечности тела, вдруг встал на кончики пальцев рук и ног и вывернул шею, как настоящий змей. «Молись» – призывно голосила мать. Молитва «Отче наш» теперь звучала смело, твёрдо и уверенно. В этот момент ни на кого не надеешься, кроме Бога. Вера что ли истинная обретается в этот момент. Происходит настоящая борьба двух миров: света и тьмы. Чувствуешь оберегающий круг, начертанный вокруг тела ангелами, а все равно кричишь ещё громче, боясь, что сил твоих никчемных и грешных не хватит справится с ним. Обстановка накаляется. Ожидаешь фееричной победной завязки. Но не переносит бес ни одного светлого слова, думы, чувства, взгляда. Его начинает трясти, как лихорадочного. Он сворачивается в кривой узор и готов уже наброситься на свою добычу. Скрип двери. Заходит брат обезумевшего пьянишки. Кто бы мог подумать, насколько ничтожно актерское мастерство в современном мире. Я не видела, чтоб кто-нибудь из мастеров театра и кино так искусно и стремительно мог принимать разные маски. Ноги и руки подкосились и отбросили тело на лестницу, как ненужную материю. Пьянюшка вернулся.

Мытарства.

– Ночь коверкает, выворачивает душу наизнанку, словно обнажает все страхи и боли. Порой лежишь и думаешь, а ведь не зря тьма названа тьмою, а день светом. Не спят черти, распространяют гнилые запахи. Тогда почему и мне не спится? Не уж то страхи сильнее меня!? Чем больше думаешь, тем быстрее попадёшь в дебри. Ах вот он стоит, дышит так тяжело, – размышляет девочка вслух.

– Душенька спи, никого тут нет, – шепчет мама.

– Ну как же? Цепь затрещала, ходит…слушает с завистью, как мы дышим. Невыносимо, мама, ему слышать спокойное ровное человеческое дыхание: он желает, чтобы и мы изнывали от гнева. Он ведь и есть этот гнев. И когда-нибудь всё наладится! Не унывай! Они ждут твоего падения, не унывай, – наконец заснула девочка.

Спит, как парализованная, автоматически выполняя роль тихого солдатика. Не хочется мне читатель вызвать у тебя жалость, ибо это не та история. Вспоминая князя Мышкина, девочка отбросила с себя страшный порок, не жалеет больше и не жалуется. Человек ко всему привыкает. Вот и она привыкла. Как когда-то Адаму и Еве было стыдно предстать перед Господом нагими, так теперь ей стыдно представить свою семью обнаженной: порочной. Ведь собираясь в общий круг, по отрешённому совершено от веры состоянию, члены знакомой вам уже семьи, не находят общий язык, а только скалят друг на друга зубы, перекладывая вину с одного на другого, чтобы как бы снять с себя тяжкий груз и так называемую ответственность. Народ любит клетку – временем доказано. Низко кланяется тузу власти, если тот поощряет его страсти, жалеет его, лелеет, поет красивые песни, пока народ вяло тухнет и утрачивает свою силу воли, свободу духа. Как же жалок порою человек, ничтожен. Ему легче снизойти до рабского трепетания, нежели вкусить истинный запах свободы. Животное, скажете вы. А нет, не животное. Животные законам своим верны и у каждого свои ведь. Тут слабость. Обнаженная слабость во всей красе. Не будем о грустном.

Бывали у Арунов и чудесные дни: беззаботные, летние. То ли солнце было настолько яркое, что добиралось лучами до их дома и пронзало насквозь сердца, то ли просто каждый впадал в детство. Ух, и замечательная всегда была пора. Детские голоса и проказы только украшали старую каменную клячу на четырёх ножках. Разукрашивали её яркими красками, звуками. Утро казалось особенным.

Ведь настоящие каникулы у бабули в деревне с парным молочком, с домашней колбаской, с вот-вот испечённым хлебом и таким неповторимым запахом земли, Русской земли. Так жить хотелось, и жилось у бабули. Разницу ощутили маленькие сердечки от обитания и жизни. Вдохнули, а выдыхать не хочется. Ну а дед с бабушкой спокойствия душевного требовали и ждали. Собирались и уезжали в свою отдельную страну Муравию, беззаботно наслаждаясь бестолковыми вечерами, трепетно держась за горячие руки и тихо прижимаясь сердцами. Брат пьянюшки, уделяя внимание работе, и не замечал, как лето пролетало. Семья его мирно и привычно принимала каждый день таким, какой он есть, не обретая в нем ничего ровно, и не отдавая ему ничего. В общем каждый в доме находил свою идиллию и счастье. Кроме него.

Из-под большого одеяла выглядывала голова испуганного пьянюшки, словно он боялся солнца, тепла, счастья. Чувствовал себя ненужным, как лишний чёрствый кусочек хлеба для этакого барина. Впадал в долгую, непримиримую спячку. Ходили слухи, что он просто сошёл с ума. Но до того не хотелось в это верить, что становились горько. Готов молчать, исчезнуть ради искры в его глазах. А он как воды жаждет, чтобы и они почувствовали: не одному же ему ненужным ходить. Не один же он такой видит мир истомными серыми красками. Ох не один. Таких одичалых много. А мудрецы дельные из них. Во какие! Это ж надо умудриться в жаркую тополиную пору отыскать мрачные краски. В общем деньки у пьянюшки отнюдь не были летними: он закрывался всё чаще теперь на замок, предполагая, что страхи вживаются в него извне. На самом деле же они сидели изнутри и ликовали его небывалому одиночеству. Устраивали пиры дневные, ночные и даже утренние. Человек борется, терзается, брыкается, а им хоть бы что, продолжают, твари, веселье бить. По дымовой трубе дома вниз доносились разговоры. Странность была их только в том, что голоса у собеседников были одинаковые. Они закрыли его в одиночестве, чтобы скорее им одолеть. Твари. Не знаю, что я и всё человечество могут больше всего на свете ненавидеть, кроме этих злых выродков. Ты один раз оступишься, допустишь в своё чистое сердце, а они, неблагодарные, вцепятся в него когтями. И всё тут. Либо ты, либо они.

Откровенное предложение со стороны всей большой семьи пьянюшки, вечно жалующейся на жизнь (люди, ноющие по поводу и без повода, имеют материальные блага, в основном имеют всё, просто создают иллюзию в ваших глазах, чтобы не дай Бог никто не позарился на их блага, ибо скупы) выглядело таким образом: ты и твои дети-ничто в огромном круговороте жизни, оступитесь – забудем навсегда как когда-то отца и мужа твоего, мешаете только воздухом дышать и объедаете нас лишним куском хлеба. Плевать мы хотели, что станется с вами без нас, ни гроша помощи не получите. Это мы имеем право жить, как хотим и где хотим, и сыновья наши, как и пьянюшка, занимают лучшие части большого дома, а вы, обитающие впятером в малюсенькой холодной комнатушке и трясущиеся от страха за свою жизнь, только занимаете место и препятствуете лишнему заработку, ибо никому не хватает. Мама у девочки всегда была сущим дьяволом, который может отобрать всё на свете у родственничков, однако клоунадой попахивает: сидишь у разбитого корыта, пашешь и терпишь всё ради детей, ни разу в жизни не оскорбишь мужа своего пред детьми, а в итоге ты сущий дьявол. Мораль басни такова: не крути у виска, когда у самого ни гроша ума.

Скоротечно бабушка вернулась и прихватила с собой новоиспеченный аджарский хачапури, разделив четвертую его часть на мелкие кусочки и раздав это квартирантам по крови, то бишь своим же внукам, а в знак одолжения невестке. Выпила таблетку-как положено. Выпила чай с вкусностями и, хлопнув дверью, ушла. Как обычно. Они продолжали жить размеренно и спокойно. А девочка не могла никак и ничем их утешение оправдать. Сердце будто шкарябали кошки всё сильнее и резче. Глаза становились шире. Трагедия больше. А они просто не хотели замечать. Как им это удавалось? Бабушка обратилась к внучке и попросила ее скорее отнести ткемали отцу. Девочка молча наполнила поднос. Поднялась по длинной накатанной и тяжелой лестнице. Крепко обняв отца, она поцеловала его в лысину и в знак отцовской любви получила горячую пощечину. Удивительной особенностью было её красивое детское трепетание и любопытство каждой мелочи. Кажется, именно умение видеть в самом порочном свет, находить в самом черном белое, радоваться и любить жизнь такой, какой она пред ней предстала и спасало самодельно созданную страну счастья. Благодарность наполняла душу девочки. Многие жаждали, чтобы страдания и уродства отразились на внешнем виде детей и их родительнице. Невозможно жить в таких условиях, как сейчас любят изъявлять «деловые» людишки. Другие трезвонили: «дура мать её! вот и всё тут». Живешь ради человека, вытаскиваешь его из тюрьмы, вкладывая все силы, любишь, рожаешь ему, ждёшь. Кому надо это? Разве только этому самому пьянюшке и надо. Оказывается, у человека есть кнопка, стирающая всю память и он – бац, и не помнит ничего. Мы ведь привыкли на доказательствах жить, а доказательств – нема. Приспособленцы -обзываю их я. Автора мнение никто не спрашивал, однако подумала – вдруг интересно.

Нервы у старика уже не к черту, тем более он эгоист, тем более бывший алкоголик. Психологи не однозначны в своих вопросах об алкоголизме. То алкоголики – эгоисты, то они не любят себя. Я думаю, первый как раз себя и любил, который старший алкоголик, потому что больше заботился о своём собственном здоровье, достоинстве, деньгах и комфорте. Младший же не любил никого, как и себя. У него хорошо выходило. Он только научился у старших пользоваться своими родными, потом подхватил иглу, завершил это дело бутылками вина, и вот вышло: сплошное олицетворение ада. Все бесы тут, если вы хотите их видеть. Сына жалко, конечно, но и внуков вроде бы жаль, хотя…Бтыщ! Слышен хлопок по спине пьянюшки. Вы бы видели его сверкающие от счастья глаза. Это невероятное зрелище, но не для слабаков. Синие вены видны у деда, сердце вырывается наружу, ноги еле идут. А он продолжает давать отпор, больше рыдать, кричать, как настоящая кукольная истеричка на сцене театра и кино. Хлопнув дверью и забрав последний хавчик, пьянюшка довольный отправляется к себе наверх. Затишье. Мать с детьми уже расстелила кровати, прочитала молитвы, нотации и легла спать. Обрадовавшийся деда, перед тем как зайти в зал, по привычке устроил выговор так называемым «выродкам» и их матери. -Всё из-за вас. Вы не кормите его! Вы за ним не смотрите! Бессовестные, бесстыжие, невоспитанные, хытьфу! Чтоб вы сдохли, подавились!, – говорил в ярости дед.

– Теперь можно спать, – шепнула старику на ухо гордыня.

Зал находился в отдаленной от входной двери стороне дома, детская комнатка же как назло прям у входа. Одно окно, выходившее наружу на лестницу уже забито досками, слава Богу. Второе же, которое выходит во двор, не успели забить-дышать же чем-то надо. Кстати лазить туда ему неудобно совсем, однако иногда он находит, на что опереться и впрыгнуть в окно. Когда у пьянишки не хватает сил, он просто садится под дверью, ну или стоит, тут не угадаешь. Начинает рычать не своим голосом: «Все не вечны. Наступит день, и я вас всех убью. Не найдёте защиты. Сами виноваты. Дочь, ты шалава, проклинаю тебя. Утвари недоделанные». Сквозь сумрак ночи слышится звонкий и одновременно тихий смех, как будто он предназначен для определенного количества людей. Мурашки бегают по всему телу. Девочка не может уснуть. Она скручивается в комочек и укрывает себя одеялом страха. Страха умереть. Страха, что закроются веки, и он задушит. В эти самые мгновения на веревочке спускаются старые пластинки и висят у окна. Пьянюшка же озвучивает, видимо, какой-то фильм ужасов.

– Мне известно, что он больной, что всё не правда. Но отчего так страшно. Интуиция меня никогда не обманывает. Не провалиться бы сквозь сон, а то кровать, где спят мама и сестра ближе всего к окну, – путаясь в мыслях, старшая дочь засыпает.

31.03.2018

Она уехала. Снова уехала за приключениями под слащавым названием «Л Е Ч Е Н И Е». В тех краях стоят горделивые горы, живут честные отцы, добрые матери, послушные дети. Так, полагала старая женщина, вдалеке устроено. Можно почувствовать себя человеком, услышать много лести, забыться, значит забыть, кто она есть, откуда родом, кто её дети и какую ношу несёт её большая семья. Значит растоптать уважение к себе окончательно. Вовсе не лечиться уехала она. Она сбежала, как полагается трусу. Её маленький узелок вмещал в себя больше куски мяса, колбасятины, разного рода овощей и сладостей. Чревоугодием страдалица заедала своё горе. Разбросав по столу стольные принадлежности, старая женщина нервно нарезала хлеб и делала бутерброды. Половину готовила себе в дорогу. Другую же поесть детям. Сердце стучало громко, живот урчал недовольно, и всё внутри было не на месте. Суета, нервы, стресс. Глотаешь-не глотается. Поднимаешь красивые голубые глаза, ни раз покорившие мужскую половину человечества, и застываешь. В них читается: «бегу от своей совести, от этого и больно». Разве можно судить этого человека? Слабость не порок, а порок всегда слабость. Такая вот путаница.

– Ну вот, последний! Я вообще это себе в дорогу взяла, – пробормотала бабуля.

– О, давай, мяско, – гримасничая, выкрикнул 13-летний внук.

– Ладно тебе, Галя, не переживай, – ласково поддержала бабушку внучка.

Старшая всегда называла папину маму по имени.

– Уйдите, уйдите, не лезьте, вот поэтому я не люблю вас в эти моменты, – спешно отвечала бабушка.

– Не начинай эту же песню. В какие эти? Все сидят и молчат. Ждут тебя, чтобы проводить, – нервно передергивала старшая внучка.

– Нино, я тебя прошу, ну научись же ты закрывать рот, тебе же лучше будет, – дала совет девочке бабушка.

А рот у Нино не закрывается. Не дюже журналистам молчать. Промчались недели. В окна стучал холодный дождь. Уже на пальцах ног шерстяные носки, а в руках тяжелая книжка, открытая на той же странице, что и в августовскую жару. Мысли сумбурно перемещаются в голове, путаясь в широкую паутину.

– Мам, у меня плохая новость. Фирма в Питере закрывается. Теперь перечислений больше не будет. Как же мне справится: надо мелкую повезти в Грузию, я ей уже два года обещала, – тревожным голосом объясняет ситуацию маме старшая дочь.

– Нино, ну не паникуй, решится. Справимся, – успокаивает девочку мама.

– Да, нормально. Я уже закаленная. Лишь бы твои зубы успеть долечить, – пытается сделать обнадеживающий вид Нино. Громкие гудки. Разговор окончен.

– Уже пятые сутки он сходит сума. Безутешные крики, маты на верхнем этаже дома. Мой отец разговаривает сам с собой, делает это так профессионально, будто там собралась целая толпа. В этот вечер я вернулась поздно с работы, перекусила и легла спать. Купаясь в ночных облаках, я внезапно услышала громкий визг, от которого вскочила с кровати, как солдат по первому звонку, – рассказывает Нино самой себе.

Прикладывая ухо к запотевшей от слюней стенке, девочка немела, пальцы ее дрожали, а слезы лились рекой. «Ему страшно» – понимала она. Взрослый мужчина 4-ых детей гонял по дому несуществующих людей. Нарезал круги по комнатам. «Сука, я тебя поймаю…куда пошёл? Мама, замолчи, не мешай! Вон ловите его ловите! Аааа, как мне это надоело, вы мне на-до-е-ли!», –кричал он, скручиваясь в небольшой ком. Девочка всё это время лежала и слушала. Она не подглядывала для того, чтобы узнать, что же он там делает. Она боялась лишний раз шевельнуться. Но как точно его дочь чувствовала, что происходит, там, в месте, окутанном чертями. Глаза нараспашку оставались до самого утра. Как парализованная девочка лежала под тёплым одеялом и умирала под каждый крик и стон. Тух-тух-тух!

– А, бежит! Мам, ты спишь? – судорожно поинтересовалась дочь.

– Не сплю, успокойся уже, – под тяжёлый храп буркнула мать.

– Не могу, – в истерике скрипела дочь.

– Откройте, где он! – звал их отец, пихая ногами в деревянную дверь.

– Папа, папочка, Господи, что же мне делать, – в панике лепетала Нино.

Легкий шорох за её комнатой. Это бабушка еле плетёт ноги от горя.

– Сынок, ну нет никого, родной. Нет, никого! – рыдает старая женщина.

– Отойди, Мама, пусти! – гремел пьянишка.

Вместе с холодным ветром врывается пьянюшка в закрытую детскую дверь.

– Где он? – спрашивает он, брызгаясь во все стороны, оббежав глазами каждый угол комнаты, он начал трясти жену, – он тебя во все щели, я видел, я слышал! Какая

ты тварь. Вы хотите сделать из меня больного.

– Гоша, это галлюцинации! – отвечали все хором.

Словно выпустив из второго уха «Гоша, это галлюцинации», он выбежал из комнаты. Начал нервно рыться в остальных комнатах. Бабушка села в потёртое желтое кресло, упершись локтем об пианино. Она сидела неподвижно в ступоре. Дочка не выдержала тупого просиживания на кровати и вышла в ночном одеянии, почти голая. На протяжении всего этого времени она читала про себя молитвы «верую во единого господа бога», «отче наш», запутываясь и запинаясь, она начинала заново. Не дожидаясь быстрого эффекта, Нино окончательно разочаровывалась в себе и своих просьбах. Ей казалось, что она не так просит, что папа уже потерян, что Бог не хочет ей помочь, что она, молодая и здоровая, готова отдать свою жизнь вместо его. Всё это крутилось в её маленькой голове сумбурными ритмами, почти в бреду. Вдруг он спокойно сел. Зрачки были чёрные, как омут. Она старалась не смотреть, только исподтишка, чтобы не ударил. Как только бабушка отлучилась на пару минут, он достал из заднего кармана пистолет.

– Ты этого хочешь, а, доченька? – спросил он.

– Папа, доиграешься ты наконец, – дрожащим голосом произнесла девочка.

Ей повезло, что на это её смелое высказывание не случилось ответной реакции. Глаза на выкате бесконечно бегали то влево, то вправо и даже назад и вперёд. Недавно закончилось лето, но в доме чувствовалась зима. Пьянюшка затих. Прохладное утро нового осеннего дня. Голова, словно вчера кто-то шандарахнул унитазом. Нино, еле отклеив ресницы друг от друга, открыла глаза. «На работу» – мелькнула мысль в голове.

Шурша домашними тапочками, она направилась в ванную комнату для утренних процедур.

– Нино, мне вставать уже? – крикнул вдогонку дед.

– Ну, хочешь не вставай. Я могу сама дойти. Спи, деда, – ответила Нино.

– Нет, нет! Я встаю! – торопясь, он откинул от себя тяжелое одеяло.

Прошло буквально минут 5 и машина уже была подана, хорошенько прогрета.

Долгая дорога домой растягивала думы на длинную книгу, книгу длиною в жизнь. Нино затыкала уши наушниками, пытаясь отвлечь внимание и создать настроение счастья. Так не хотелось ехать домой, заходить в эту деревянную дверь и ждать, что ночью он вломится. Не хотелось ей видеть, как его скрутит бобик и увезёт. Увы.

– Алло, Нин, обойди высотку, через верх подходи к дому, – тревожным голосом предупредила мама.

– Ну ок, – подумала девочка, нарисовав обычную картину в голове. Потерянный Гоша бродит у высотки. В расстроенных чувствах девочка спускалась по разбитому асфальту с горки. Пока шла, слышала голос отца, но думала – показалось. Она открыла кованые черные ворота и вошла с замиранием сердца. На балконе стояли мама и сестра.

– А чего вы тут стоите? – в недоумении Нино задала вопрос, на который уже знала ответ.

Они аккуратно повернули головы в её сторону, посмотрели в глаза и отвернулись обратно. «Дыщ,дыщ,дыщ» – стучит вокруг. То ли это эхо от землетрясения на соседней улице, то ли это папа в бобике. Так хотелось верить, что всё-таки землетрясение.

– Мам, что случилось? – спросила Нино.

– Он гнал. Искал своего собутыльника и врывался в квартиру соседней высотки. Девушка вызвала ментов, – спокойно ответила мама.

– Что же теперь будет? – самой себе задала вопрос Нино и убежала рыдать взахлёб. Тем временем он кричал, звал: «Оля, Нино, помогите, спасите меня». Мы стояли и наблюдали. Молча наблюдали.

Бабушка вернулась из дикой бойни. Отважная с пустыми глазами зашла в дом. Поставьте чайник, чай что ли попьём.

– Галя расскажи? И что?, – пробормотала Нино.

– Ну забрали его на 15 суток. Я объяснила, что он больной. Мне дали заявление написать, что он оказывал сопротивление. Говорят, так можно будет закрыть, – рассказала бабушка.

– Ты номер ребят записала? – поинтересовалась мать девочки.

– Ну нет, конечно, забыла, – расстроенно ответила бабушка.

– Галя, ты как всегда! Надо их как-нибудь найти, дать вино, чтобы не били его, – торопилась мама девочки.

– Оль, ты знаешь, я собственными руками его держала и отдала полиции, ты бы видела его лицо, – повторяла уже сотый раз бабушка.

– А что делать, Галь. Если бы он вытащил у них этот пистолет, или если бы нам не сказали, что он ломится в чужую квартиру, и мы не успели. Его бы просто посадили, – объяснила ситуацию супруга пьянишки Оля.

– Ну да, но…ну да! – кивала головой бабушка.

Так и проходили два дня после того, как его забрали. На третьи сутки раздается звонок: «Приезжайте меня забирать. Не забудьте 500 рублей взять с собой». – распорядился пьянишка. Дед и бабушка с внучкой остались в полном недоумении: ведь 15 дней еще не прошло. Эта ошеломительная новость и грела с одной стороны их сердца, и колола с другой. Все, конечно, догадались, что пьянишка пообещал небольшую взятку за свою свободу. Он дико боялся тюрьмы. Ему, наверное, весь мир казался клеткой. Супруга главного героя вспоминает, как много лет назад к ним в дом ворвались полицейские. Они взломали дверь, перевернули все шкафы, столы и кровати, не объяснив ничего и даже не поздоровавшись. Пьянишка тогда был еще добрым, наивным и зеленым пареньком. Он, вскочив с кровати, вытаращил свои раскосые глаза, полные недоумения и страха, и застыл на месте в одних трусах. Жена и муж требовали объяснений, громко кричали, но с ними обращались как с злостными уголовниками. Пьянишке нацепили наручники и молча отвели в машину. С этих пор жизнь в доме круто изменилась. Пьянишка разочаровался в мире и людях, представление о которых у него было прекрасное, и почему-то решил, что в этих бедах виноваты его родные. Тюрьма была сильным стрессом для него, который длится и по сей день. Складывается впечатление, что пьянишка застрял в далеком прошлом и постоянно боится, что кто-то у него что-то отожмет. Он обозлился на самого себя так, что возненавидел всех вокруг. Семя недоверия, которое посадили его родители в его же сердце еще в детстве, дало большие плоды сейчас. Он никому не доверял и даже себе. Возвратимся к нашему повествованию. Родственники пьянишки приехали за ним как за малолетним ребенком в отдел полиции, а он уже ждал снаружи. Счастливый, как ни в чем не бывало пьянишка сел в машину, попросил купить ему выпить, выслушал нотации старших и поднялся наверх к себе, на второй этаж. Это мнимое состояние счастья напоминало дочке пьянишки его долгожданное возвращение из тюрьмы домой. Ей тогда было всего 11 лет, она выбежала в ночной рубашке на улицу, затаила дыхание и пыталась заглянуть внутрь машины дедушки, чтобы разглядеть любимое лицо папы. Отец вырвался из машины, как бревно. В руках у него звенела бутылка пива, в глазах стояло траурное молчание, руки словно обвисли или стали длиннее. Ей показалось, что он не счастлив, что у него трагедия. Девочка отпустила тяжелые мысли тут же, когда их взгляды встретились. Ей стало определенно хорошо и спокойно, она почувствовала умиротворение. Все глупости улетучились. «Главное-папа здесь, со мной», – не могла никак нарадоваться девочка. Сегодня Нино уже не малышка, и мысли не улетучиваются, а глаза смотрят ясно. Первые дни после недолгой разлуки с пьянишкой проходили в обычном режиме. Бытовые дела затягивали, все забывали о проблемах. В моментах казалось, что все наладилось, и он прежний. Но это был жестокий, человеческий обман. Спустя несколько недель, которые были совсем не тихими, но и недостаточно громкими, чтобы бить тревогу, пьянишка снова погнал.

За скрипом деревянного окна слышится гнусный голос. Девочка подскочила от страха, едва влетев ногами в чужие тапочки. В комнате стояла тишина. Женщина с глубокими, черными глазами сопела в большую подушку, как маленький ребенок. Мальчик напротив накрыл светлую голову потрепанным одеялом. Видимо, ему не хотелось слышать, что происходит за забитым окном его комнаты. Она все стояла в тапочках и ночной рубашке, бурча под нос молитву «Отче наш». Хотелось забить все оставшиеся окна в комнате, а лучше поставить железную броню. Страх окутывал всех, конечно. Но ее намного чаще и сильнее. Чтобы спастись от жутких мурашек, приходилось всхлипывать молитвенные слова и призывать к помощи Господа. Так проходили минуты, которые казались вечностью. Он продолжал чесать грязным языком под окном, периодически ударяя по забитому досками окну. Она продолжала мнить, создавая иллюзию его беспомощности. И только отлетающие щепки дерева могли отвлечь юное создание от важного дела. Всегда мне, автору, было интересно. Люди молятся, когда чувствуют себя брошенными, обиженными, унылыми, беспомощными. Призывают к помощи. О ком они думают в эту секунду: о себе никчемном, прося защиту, о человеке ли действительно, за которого просят или вовсе ничего не думают, просто молятся, ибо так положено. Вернемся к девочке, а то минуты слишком неправдоподобно замедлились. За деревянным окном стоял ее отец. Она не считала, что это стоит часть ее души и сердца, потому что была уверена – им управляет бес. Такими мыслями умные люди редко делятся: а зачем? Время Гамлетов прошло. Время же верующих бесконечно. На кухне сидела побледневшая от горя мать пьянишки. Выходная дверь была закрыта на 7 замков. Эти железки обнадеживали простонародье. Хотя окно на кухне, открывающее дивный пейзаж на соседнюю улицу, было сломано и считай все время открыто. Такая подробность никого не пугала: народ в доме утешал себя тем, что пока пьянишка будет взбираться на окошко, кто-нибудь услышит шорох и проснется. Либо тем, что местные сторожи в виде родителей и детей станут подменять друг друга.

– Ну что ты сидишь, родная моя? Ложись, зачем ждать чего-то…случится, значит случится…Пока утих, есть время вздремнуть, – прижав поближе к сердцу бабушку, старшая внучка задалась вопросом.

Слезы градом лились из глаз старой женщины. Вот и увидела я океан. Все комплименты мужского пола в сторону женского, в которых юнцы придумывали разного рода сравнения человеческих глаз с океанами, морями и реками, пали в пропасть. Волны разгневанной воды заливали боль солью.

– Ложись ты… мне и спать не хочется, и он меня выгнал, – зарыдала громче бабушка.

Девочка долго не раздумывая поняла, о ком идет речь. Дед в силу чрезмерной любви к своей персоне, мучаясь от болезни и нападков сына, обвиняет в данном положении всех вокруг. Не хватает ему духовной силы переносить издевательства бесовские, вот и он попадает под их влияния. Гневом заливаются глаза старого, несчастного человека. Кричит в истерике, угождая и лаская похоти сына. Дед толкает потерянного из всех сил, бьет слабыми своими руками. Тот лишь радуется и питается потухшей духовной энергией. Доводя отца до пика, пьянишка лишь принимает унылую маску и продолжает свою миссию. Отец же в свою очередь включает музыкальные способности и кричит на каждого попавшегося под руку. Так, под «горячую сковородку» и попала бабушка: «оставайся с ним, идите к черту, сюда чтоб не заходила, не хочу видеть. Сидишь с ним, вот и сиди». И не посчитаешь, сколько бессонных ночей она просидела, как сторож у двери дома. Настал страшный час. День, когда близким пришлось вызвать полицию и скорую одновременно, чтобы хоть каким-либо образом оказать помощь больному, запомнился всем надолго. Пьянишка сходил с ума безостановочно. Утром он спускался тихонечко вниз, наблюдая за всем происходящим вокруг. Его глаза бегали туда-сюда, туда-сюда. Когда его дочь начинала разговаривать с мамой или с другими людьми, он застывал, как мумия, и внимательно вслушивался в каждое слово, делая вид, что занят просмотром телевизора. Его вены на висках набухали, с лица капал пот. Он переплетал пальцы рук, оставляя большие фаланги свободными, чтобы нервно двигать ими. Когда дочь к нему подходила, он бросал в ее сторону гневный взгляд. В них бежали строки: «не верю. не верю, не верю». Она становилась ярым предателем собственного отца. Атмосфера в доме накалялась. Чувства становились смешанными и тревожными. Нино, как их черный питомец, ощущала опасность. И в этот раз он поняла, что ночи спокойной не будет. Намечается буря.

Очень интеллектуальный разговор

– Налей 100 грамм, что с тобой? Жалко, что ли? – умолял 45-летний сын мать.

– Ничего я не налью, пошел вон! Задолбал уже ты всех! Надоел! – нервно голосил отец пьянишки с постели.

– Уйди, говорю, водки нет у меня, – злобно шептала старая женщина.

– Ну вино тогда налей…Все равно что, – торопился пьянишка. Всё его тело дёргалось, как будто он окоченел от холода.

– Чеши отсюда, тебе говорят! – повторила мать.

– Чеши-меши отсюда, так трудно налить. Достали меня. Налей, мама, – твердо стоял на своем 45-летний сын, – На стакан! – он протянул доброжелательно керамическую кружку.

– Ах, и скотина ты! Бессовестный! – всхлипывала старая женщина, задыхаясь собственным воздухом.

– Конечно, я такой, – спокойно соглашался пьянишка, кивая жалостливо головой.

– Ты бессовестный! Хамло! – кричала в истерике мать.

– А вы меня обзываете, это нормально!? – плакал профессионально, по-актерски 45-летний сын.

– Потому что заслуживаешь, скотина такая, еще хуже заслуживаешь. Мы тебе идем на уступки, бутылку налила, а тебе все мало было! Гавно такое! Сраное! – утверждала старая женщина.

– Ты не бутылку налила, – уговаривал пьянишка.

– Бутылка! Была, бутылка, – громко рыдала мать, – еще махни, сука, на нее, свинья, – кружилась старая женщина вокруг него, отбивая от кулаков, летевших в сторону старшей дочери.

– Да я хочу тут сесть, пусть свалит отсюда, – говорил приказным тоном пьянишка.

– Слушай, мы уроки делаем, уходи к себе наверх, – вступила в диалог жена несчастного 45-летнего мужчины.

– Да что ты говоришь! – возмутился пьянишка.

– Да! Ты не инвалид, обнаглел уже правда, – отвечает ему жена, – распоясался, мало того, что лежит здесь постоянно, еще и обслуживают его, еще и не сядь, не встань, не посмотри.

– Р-о-т зак-рой свой, – протянул 45-летний мужчинка, – потому что вы чересчур нагло ведете себя, – заедая очередную стопочку, он бубнил под нос.

– Вот туда вали! Туда! – старая женщина указывает на верхний этаж дома.

– Я тебе вон туда засуну куда-то! – плюется в разные стороны пьянишка.

– Вон т-у-д-а, – повторила яснее мать, – не нравится тебе, иди к себе домой! Не тебе решать. Я тебе пока еще мать, иди туда, – отвечала, не сдаваясь старая женщина.

– Я, когда там был, ты меня должна была не трогать, но нет же: ты лезешь туда и друзей моих выгоняешь, – объяснял пьянишка.

– Да ты бы, скотина, сдох уже, если б мы не лезли! – глубоко вздохнула женщина.

– Ну и сдох бы уже, – согласился ее сын.

– Ну сдохни сейчас! – подхватила старая женщина.

– А сейчас я не сдохну, – попытался разочаровать всех пьянишка Гоша.

– А! Конечно, сейчас он не сдохнет. А я позову уродов твоих, пускай принесут тебе фигню какую-нибудь, высоси и сдохнешь, – предложила ему старая женщина.

– Давай! Зови! – уверенно продолжал разговор пьянишка.

– Ага, бессовестный. Еще разговор какой-то ведет, смотрит передачи, и на ребенка такие вещи говорит, еще и руки распускает, – отчитывала своего старшего сына старая женщина, – я тебе и глотки, и млотки. Да сволочь ты!

– Вы, как куры накидываетесь на меня, задолбали все блин. Куропатки вы все, – оправдывался 45-летний мужчинка.

– Потому что, как тебе не говоришь, ты не понимаешь, еще и мы куропатки? – спросила старая женщина, подняв высоко подбородок.

– Да вы клюете без темы. Мужиков клюете, – бубнил под нос с полным ртом пьянишка.

– Да потому что мы против пьянки. Теперь, мой дорогой, вообще попадешь так в отрезвитель, что мало не покажется, – угрожала мать.

– Да пофиг мне, – махнул он на неё рукой, – меня этим не испугаешь.

– Я знаю, что тебя ничем не испугаешь, но и нас уже ничем не испугаешь. Понял ты? А руки распускать и языком трепать я тебе не позволю. Сколько я для тебя делаю, а ты неблагодарный, – твердила старая женщина.

– Чем??? Чем я тебе не благодарен, мама? – спрашивал отчаянно пьянишка.

– Поведением. Твои мозги не докуривают, – отвечала ему мать.

– Ты ни разу мне спокойно выпить не дала! Че ты на меня орешь, и орешь, и орешь, – возмущался пьяный Гоша.

– И не дам, – утвердительно сказала старая женщина.

– А че ты тогда орешь на меня, – удивился и не понял 45-летний сын.

– Сейчас как кину вот этой штукой, – угрожала старая женщина.

– Ахахаха, – пьянишка залился притворным и чужим смехом.

– Говно сраное, – повторила женщина.

– А ты разницу, – начала говорить жена пьянишки, оторвавшись от книги, она взяла его за руку.

– Убери руки нафиг от меня, – брезгливо ответил пьяный Гоша.

– Нет! А ты слушай, – настаивала молодая женщина.

– Что я кубаноидку буду слушать, – возразил пьянишка.

– Ты не видишь разницу между пугаем и тем, что ты сам загремел в дурку? – спросила жена.

– Ты че со мной как с наркоманом говоришь, – разгневался пьяный Гоша.

– Ты он и есть, – напомнила ему жена.

– Я тебя с говна вытащил, так что рот закрой, – приказал пьянишка.

– А ты в каком говне был, вылез с говна и в говно влез, – свекровь вставила пару слов в пользу жены пьянишки.

– Нет, бабы – это разруха. Матриархат – это жопа, – пришел к выводу сорокапятилетний сын.

– Хочешь забирай свой телевизор, и давай отсюда на свободу, наверх! Откуда детей своих выгнал! – заголосила старая женщина.

– Ты мне тогда проход открой, чтоб ты туда не бегала! – ответил ей пьянишка.

– Через задний проход пусть ходят, – недолго думая сказала его мать, – отсюда ко мне никто не зайдет! Ясно тебе?

– Отсюда и зайдет, потому что это общий вход! – настаивал на своем пьянишка.

– Вот ты к чему идешь. Бумагу напиши, что это мое! К этому ты пришел значит? – спросила старая женщина.

– Да, мама к этому, – согласился сын.

– Хрен тебе, – показала дулю старая женщина.

– Ха-ха, ну тогда терпите, – ухмыльнулся пьянишка и подвинул тарелку с едой ближе.

–Тогда терпите – это как? Выводишь специально, чтобы долго не терпели? – спросила молодая женщина.

– Я твой гнилой язык. Ты гнилая, – ответил он жене.

– А ты у меня розочка расцветшая! – истерично засмеялась мать пьянишки.

– Да нет, я просто начала разговаривать прямо, как ты, – продолжала жена.

– По-мусорски, – заметил пьянишка.

– Как ты, – уточнила молодая женщина.

– Я не мусор! – заголосил пьянишка.

– Отвечать тебе так, как ты ведешь себя, – наконец закончила свою мысль молодая женщина.

– Да пошла ты! Меня на вас на всех одного хватит, – ответил пьянишка и продолжил трапезу.

– Да мы знаем, что ты такое говно, везде просунешься, – прошептала старуха.

– Вот и рот свой закройте, – завершил очень интеллектуальный диалог пьянишка.