Ангел поневоле [Ирина Якубова] (fb2) читать онлайн


 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Ирина Якубова Ангел поневоле


" Невеликое чудо – увидеть ангелов, великое чудо – увидеть

собственные грехи "

Антоний Великий

Часть первая

Глава первая

Алина Неверова стала БОМЖом. Странно, конечно. В СССР, считалось, нет бездомных, но теперь девушка поняла, что это не так. Буквально три месяца назад, в июле 1981-го она и представить себе не могла такого. А теперь это стало страшной реальностью, к которой приходилось привыкать. Для того чтоб просто выжить. Хотя зачем? Чтоб сдохнуть в подворотне от голода или замёрзнуть зимой в какой-нибудь канаве? Где-то на задворках сознания у бедной женщины ещё жила зыбкая надежда на чудо, на то, что что-нибудь произойдёт невероятное, и кончатся её мытарства. Сидя на мокром от ночного дождя бетонном бордюре перед входом в железнодорожный вокзал (тут сегодня дежурил добрый милиционер, поэтому можно было переночевать в зале ожидания до семи утра), Алина в который раз вспоминала своё недавнее прошлое и отчаянно себя жалела.

Сначала жизнь её складывалась нормально, как у всех. Несмотря на то, что рано умер папа, матери Алины удавалось неплохо зарабатывать на птицефабрике, где она была старшим технологом производства. Конечно, в их деревне жизнь в первое десятилетие после войны была "не сахар". Жили все, как один, бедно. Вот и Алинка стремилась в город, поближе к цивилизации. Мама, красивая русская женщина, что называется "кровь с молоком", регулярно заводила романы. Встречаться с мужчинами в ветхой деревянной хате, оставшейся ещё от бабки с дедом, тридцатого года постройки, где была одна комнатка с сенями, при наличии повзрослевшей дочери было неудобно. Поэтому, когда Алина засобиралась в город поступать в институт, мать не возражала. Сорокалетней женщине "в соку" необходимо было устроить свою личную жизнь.

И Алина, на радость маме и самой себе поступила с первого раза в педагогический. И стала жить самостоятельно, в общежитии. С мамой она почти не общалась, в деревню ездила редко. Тогда ведь, в 1972-м можно было и на Алинину повышенную стипендию прожить. Не мудрено, что с мамой, которая телеграммой сообщила Алине, что вышла замуж за иностранца и уезжает в Америку, девушка прощаться не поехала. Вроде бы уже год мать не видела, и не скучала особо… Да и маме она не сильно нужна была, та всё своё счастье устраивала. А про деревню и убогий покосившийся свой домик вообще вспоминать не хотелось.

Выучилась девушка на учителя русского языка и литературы и сразу устроилась в среднюю школу. Преподавать ей нравилось, дети уважали молодую учительницу. Как же горда была Алина, когда через два года в школе, в 1979-м ей доверили класс! Пятый "А". Она стала классным руководителем. Это такая ответственность, и такая интересная работа. Достойная! К этому времени она уже год как была замужем за инженером Володей, с которым они жили в квартире его родителей. Свекровь недолюбливала Алину. Считала, что сын взял её с "голой ж....". Алина особо внимания на это не обращала, так как витала в облаках от любви и от своего счастья: муж, квартира, любимая работа – всё есть! Да и не понятно было: сами-то, семья Володи, не шибко богатыми были, такой же средний класс, как сама Алина. Свекровь – обычный кадровик на предприятии лёгкой промышленности, муж – инженер на заводе, свёкор – военный пенсионер, ветеран. Чем они лучше Алины? Подумаешь, происхождение её им не нравилось! Будто если из деревни – то человек второго сорта.

Как-то Алина обмолвилась мужу о ребёнке:

– Вова, я мечтаю о ребёнке, – сказала она прямо.

Вова без восторга воспринял этот разговор:

– Дорогая, рано нам об этом пока думать. Давай "на ноги сперва встанем".

– Мне уже двадцать пять. Что значит "на ноги встанем?" Мы уже давно самостоятельные люди. Работаем. Жить есть где.

– Ну как это есть? – завёлся Володя. – Не с мамой и папой же жить, когда родится ребёнок!

– А что такого, мы же одна семья! У нас две комнаты, – недоумевала Алина.

– Алин, ты итак с мамой не ладишь, а что потом будет?

– Это не я с ней не лажу, а она ко мне придирается. Да мне всё равно! Хочу иметь ребёнка, ты понимаешь? Имею право. Я бы давно забеременела, но ты так редко со мной… Бываешь.

– Потому и редко, что не готов стать пока отцом!

– Это из-за мамы, да?

– Отчасти. Мама считает, что нам сначала надо обзавестись своим жильём. И я с ней согласен.

– Знаю, но твоя очередь на квартиру от завода подойдёт, дай бог, через пятнадцать лет!

– Не выдумывай, очередь движется быстро. Мы – молодая семья. Максимум через 5-6 лет дадут.

– В тридцать что ли рожать? Я старухой стану, Вов! Может родим ребёночка, тогда и, глядишь, быстрее процесс пойдёт. С очередью, а?

– Ты что! Скажи спасибо, что меня вообще в эту очередь поставили. У нас на четверых итак больше девяти метров площади приходится на человека. Не положено, но учитывая, что я ценный специалист…

На этом и заканчивались все разговоры о ребёнке. Алине, как любой нормальной женщине, требовалось реализовать свой материнский инстинкт. Мечта родить превратилась в навязчивую идею. И помехой всему было отсутствие пресловутых собственных квадратных метров. Ну как быть? Хорошо, что у одного из учеников Алины Дмитриевны папа был членом горисполкома. Алина обратилась к этому добропорядочному человеку за советом. Мужчина пообещал помочь Алине, уважаемой учительнице, классному руководителю своего чада, встать в очередь на квартиру в новосторое, который будет сдан уже через месяц. Примерно через три её молодая семья получит ключи от трёхкомнатной квартиры. Не просто так, конечно, помочь. После этого обнадёживающего разговора Алина летела домой, как на крыльях.

– Говорю же Вам, Софья Фёдоровна, – убеждала она свекровь, – всё получится. Все так делают умные люди. У нас будет трёшка. Скоро. Места всем хватит.

– Ты с ума сошла! Дать взятку должностному лицу!

– Это будет не взятка, а благодарность за содействие. Чувствуете разницу? Он так и сказал. Александр Матвеевич – уважаемый человек. Деньги будут переданы председателю горисполкома. Он говорил, что это – обычная практика. Нам же итак положено, как молодой семье. Просто ждать десять лет не придётся.

– Алина, – увещевала свекровь возбуждённую невестку с раскрасневшимися щеками, – это ведь преступление.

– Нет!

– Да какая разница, – скептически заметил муж Владимир. – У нас и денег-то таких нет. Взятка или благодарность – всё равно…

Алина уже продумала и это:

– Мы можем продать эту двушку, а вырученные деньги отдадим Александру Матвеевичу. Решайтесь, Софья Фёдоровна.

– Ты ополоумела, девочка моя! Квартира – кооперативная, она принадлежит нашему ЖСК, а не лично мне или отцу.

– А Вы вспомните про Корнеевых с первого подъезда, многодетная семья. Они в очереди на улучшение жилищных условий стоят. На прошлом собрании жильцов председатель ЖСК о них упоминал. Им и достанется наша квартира, а Вам, Софья Фёдоровна, вернут Ваш пай.

– Не, на такое я пойти не могу.

– Мам, – неуверенно промычал Володя, – может Алинка права?

– Вова, ты-то хоть не начинай. Да и отец не согласится.

– Софья Фёдоровна, – не уступала Алина, – Иван Григорьевич как Вы решите, так и сделает.

Свекровь была непреклонна:

– Это рискованно. Да и где мы будем жить до тех пор, пока вам с Вовой не дадут эту новую трёшку. Ты говоришь, три месяца?

– Да, Александр Матвеевич обещал три месяца подождать. Поживём у Марины, моей подруги по институту. Её мужа в командировку отправили на Кубу до сентября. Она мне ключи оставила, за цветами следить. Там и поживём пока.

– Уж больно просто всё получается, Алин. Да и боюсь я. Никогда взяткодателем не была. Как представлю…

– Я сама деньги передам, не бойтесь. Александр Матвеевич, сами понимаете, уважаемый человек, партийный. И он благодарен мне за сына! Я его в отличники за год вывела по русскому-литературе, а там он и алгебру подтянул. Ну соглашайтесь же, Софья Фёдоровна! Это же ради нашего с Вовой счастья!

Сам Вова молча слушал. Видно было, что он не разделяет энтузиазма жены. Менять привычный образ жизни он не торопился. Ребёнок – да. Он не против был бы стать отцом, но ведь это дополнительные траты… Они итак, в целом, не богаты. Сыты, одеты, но не более того. На курорте, например, ни разу не были. А ему хотелось отдохнуть. От нудной работы с девяти до шести плюс иногда с выходными… А тут ещё Алина родит и не будет работать. Накладно. Квартира, конечно, станет больше, но, опять же с родителями…

Три дня шли дебаты в семье Неверовых. Свекровь была против Алининого плана, свёкор – ни да, ни нет, Володя то склонялся на сторону жены, то на сторону матери. Но Алина была упряма и настойчива. В итоге Софья Фёдоровна сделала то, за что потом неоднократно себя корила и казнила: продала свою кооперативную квартиру. Вернее, сдала обратно в собственность ЖСК, получив свой первоначальный пай, составлявший с учётом износа жилья тысячу двести советских рублей. В течение недели Неверовы выселились и переехали на квартиру Марины в микрорайоне на окраине города, а счастливые Корнеевы в числе двоих взрослых и четверых детей заселились в их бывшую двушку, а в своей однушке оставили бабку с дедом. Уверенная в себе Алина уговорила свекровь продать этим добрым людям и свою мебель, мотивируя это тем, что денег на благодарность для Александра Матвеевича немного не хватало, а у Марины поставить диван, две кровати, стол, стулья и финский гарнитур было негде.

И вот, настал день "икс", когда Алина с чувством выполненного долга отнесла кругленькую сумму, обёрнутую в газету и аккуратно упакованную в непрозрачный целофановый пакет своему благодетелю, с которым в разгар летних каникул у неё была назначена встреча в городском парке в кафе "Мороженное". Александр Матвеевич угостил учительницу пломбиром в железной вазочке, и сам съел такое же. Взял деньги. Не пересчитывая убрал пакет с купюрами в красивый кожаный дипломат. На прощанье мужчина широко улыбнулся Алине и велел ждать звонка от него через неделю, когда формальности будут улажены и председатель горисполкома, его начальник, получит деньги. Тогда Алине надо будет расписаться в документах на получение жилплощади.

Всё было как в сказке. Александр Матвеевич даже показал Алине чертежи её нового дома, план трёхкомнатной квартиры с большой девятиметровой лоджией. После встречи с ним Алина села на автобус и помчалась по указанному адресу. Своими глазами она увидела свой новый дом. Он был девятиэтажным, и уже казался жилым, несмотря на то, что в окна ещё не были вставлены рамы. На территорию почти оконченной стройки её не пустил сторож, но это было не важно. От радостного предвкушения внутри у девушки всё затрепетало. Завтра она привезёт сюда свою несговорчивую свекровь и любимого Володю. Вот теперь-то Софья Фёдоровна её зауважает! И Вова будет спокоен, что их будущий ребёнок будет расти в нормальных условиях, а не в тесноте. Как здорово!

Прошло две недели, а Александр Матвеевич так и не позвонил. Алина часами просиживала возле телефона. В душу девушке закралась неприятная тревога. Свекровь тоже ходила чернее тучи. Володя внешне казался спокойным, но это потому, что он сильно уставал на работе, вечером с ног валился, и было ему не до эмоций. Вскоре свёкор со свекровью начали, что называется, "метать икру":

– Позвони ему сама! – настаивала Софья Фёдоровна.

– Да, пора бы уже, – поддерживал её Иван Григорьевич.

– Я звонила… Телефон не отвечает, – оправдывалась измученная от волнения Алина.

– Ни черта себе, не отвечает! – вступал в разговор Володя. – Не мог же он забыть, денежки-то были немалые. Уже три недели ни слуха, ни духа от твоего Александра Матвеевича!

– Ты должна поехать к нему домой, – сказала Софья Фёдоровна строго, – не нравится мне всё это. Пахнет афёрой… И зачем я тебя послушала!

Алина снова звонила и звонила, но ответа не было. И вот, двадцать пятого августа, как все учителя, Алина вышла на работу. Предстояло подготовить класс на первое сентября. Сразу же она была вызвана к директору, который сообщил Алине, что её ученик Чернышов Сёма, сын Александра Матвеевича, переехал летом в другой район, и переведен в другую школу. Директору показалось странным, что от этой новости у Алины Неверовой слёзы брызнули из глаз. По какому адресу теперь живёт её "спаситель", Алине не сказали. Директор не знал. Тогда она отпросилась домой, сославшись на сильную головную боль, и поехала на такси прям к зданию горисполкома. Хорошо, что оно было в центре города. Алина села на скамеечке напротив входа и приготовилась ждать. Через час примерно, из дверей вышел Александр Матвеевич с каким-то мужчиной. Они направились к белой "Волге" на стоянке возле входа. Алина кинулась наперерез им, задыхаясь от возмущения и стресса:

– Здравствуйте, Александр Матвеевич! – крикнула она, подбежав вплотную. – Я – Неверова Алина Дмитриевна.

Мужчины остановились.

– Да-да, день добрый, – поздоровался Александр Матвеевич, прервав разговор со своим собеседником, который тоже кивнул Алине в знак приветствия.

– Давайте, отойдём, – предложила Алина, взглянув на другого мужчину, – я Вашего звонка ждала, по поводу…

Как ни странно, Александр Матвеевич не поспешил отвести её в сторонку, а прямо и открыто смотрел на Алину, даже немного недоумённо. Он ответил:

– А, Вы о Сёме? Вас должен был директор школы предупредить, что мы поменяли место жительства и, соответственно, школу. Вы извините, я спешу.

Александр Матвеевич вновь обратился к своему попутчику, повернувшись к Алине спиной:

– Ну, идёмте, Василий Петрович, машина ждёт. Так на чём мы остановились…

У Алины мурашки побежали по телу. Ей уже стало наплевать на какого-то другого мужчину, и она понеслась вслед быстро удаляющейся паре:

– Постойте! Причём здесь Ваш сын? Я о деньгах, о квартире. Вы что?!

– Это Вы – что? – Александр Матвеевич удивлённо вскинул брови. Он открыл переднюю дверцу Волги, а тот мужчина уже сел за руль.

Алина осмелилась схватить за рукав пиджака Александра Чернышова. Мужчина, кстати, был высоким и крупного телосложения. Раньше Алина как-то не обращала внимания на его внешность, но теперь заметила, какой неприятно-обрюзгшей была фигура этого человека: мясистая шея плавно перетекала в грудь, а сверху почти сливалась с круглым подбородком в мелких красных прыщиках. Жирный живот нависал широкой складкой над ремнём засаленных серых брюк, едва прикрытый снизу трещащей по швам рубахой. На блестящих глубоких залысинах выступили капельки пота (конец августа выдался жарким). Круглые очки в пластмассовой оправе неуклюже примостились на переносице, от чего глаз, как таковых, было не видно, и за их выражением проследить было невозможно. Александр Матвеевич с силой вырвал руку, от чего боль пронзила пальцы правой руки девушки. Он резко открыл дверцу пассажирского сиденья автомобиля, быстро сел и захлопнул её. В открытое окно Алина стала кричать, заикаясь и запинаясь от нахлынувшего на неё возмущения и страха:

– Да-а чт-т-то Вы себ-б-бе позволяет-т-те?! Вы должны мн-н-не! Вернит-т-те деньги! Или я… Я с Вам-м-ми р-р-разберусь! Вы пожал-л-леете!

Александр Матвеевич быстро стал закрывать окно машины, что-то объясняя мужчине за рулём, который уже нажал на педаль газа. "Волга" медленно стала набирать скорость, и Алина побежала за ней, продолжая сыпать проклятиями в адрес Александра Матвеевича. Она видела через заднее стекло, как Александр Матвеевич, разговаривая с водителем, покрутил пальцем у виска, кивая в сторону бегущей Алины. Потом он приоткрыл окошко, и, оглянувшись назад, прикрикнул несчастной женщине:

– Дамочка, Вы бы успокоились, а не то придётся милицию вызвать! Будете меня преследовать, заявление на Вас напишу!

Алина остановилась, как вкопанная. Она чётко осознала, что её провели. Что теперь будет? Бежать. Скорее бежать к своим, упасть в ноги Софье Фёдоровне, и будь, что будет. Она мудрая женщина, что-нибудь придумает. Как же она в глаза посмотрит семье, мужу? О, ужас! Лучше сквозь землю провалиться.

Придя домой, Алина бросилась на кровать лицом вниз и принялась рыдать пуще прежнего. Володя был на работе. Свёкор стал успокаивать Алину, отпаивать холодной водой. Свекровь же стояла спиной у окна, теребя пальцами веточку алоэ на Маринином окне. Сколько бы Алина не билась в истерике, а объясняться с родственниками всё равно придётся. И она, хлюпая и глотая сопли рассказала им как на духу о своей встрече с Чернышовым. Свекор схватился за голову, а Софья Фёдоровна процедила сквозь зубы:

– Ах ты, гадина подколодная. Что ты наделала!

Алина зарыдала ещё громче, а свекровь сделала непроницаемое лицо и сказала:

– Завтра пойду к председателю горисполкома.

Вернувшийся вечером муж, уже узнавший по телефону от матери про события сегодняшнего дня, не стал жалеть Алину.

– Что ты натворила! Эх ты… – сказал он удручённо, плюхаясь в чужое кресло и обхватив голову руками в области лба. – Подумать только. У нас ведь ничего теперь нет. Даже собственного стула! Я ещё, дурак, от своей очереди на жильё отказался на заводе. А может ты денежки сама прикарманила, а?

Алина оторопела. Горечь обиды поглотила её целиком, слёзы вновь подступили к горлу:

– Что ты такое говоришь, милый? И куда же я их, по-твоему, дела? Как ты мог подумать такое?

– Хватит уже милым меня называть! Когда ты это всё придумывала и нас уговаривала, ты думала только о себе! Разве не так?

– Нет! Я думала о нас всех. Откуда я могла знать?

– А ведь мама предупреждала!

Алина не выдержала и вышла на балкон. Там она закрылась на щеколду и не выходила до утра. Она то плакала, то беспокойно дремала, свернувшись калачиком на циновке. А утром с опухшим лицом поплелась на работу, не сказав домочадцам ни слова. Она чувствовала себя настолько подавленной, что сил даже в глаза посмотреть родным не было.


Глава вторая

Поток воспоминаний БОМЖихи Алины прервал гудок прибывающей электрички. Она встала и поплелась к уличному привокзальному кафе. Три минуты назад она заметила, что от крайнего столика отошла молодая пара, которая перекусывала слойками с кофе. На столе они оставили кусок недоеденной булочки и один из стаканчиков, наполненный кофе на треть. Девушка подошла, воровато оглянулась и быстрым движением руки смахнула лакомство себе в кошёлку, а кофе допила прям там. Есть отходы из мусорок она ещё не научилась, так как БОМЖом была ещё не долго, всего три месяца, и воспоминания о том, что она была обычным интеллигентным человеком, ещё были свежи. Ей претило рыться в мусорных баках, но она прекрасно понимала, что это – пока. Всё ещё будет, впереди зима. Алина переместилась на автобусную остановку под козырёк. Народу ранним утром не было, поэтому можно было спокойно полежать на сухой деревянной скамейке. Правда рядом отирался мальчишка-подросток. Вечно взъерошенный, он звонким голосом предлагал каждому встречному взять у него бесплатную газету объявлений, стопку которых он носил в потёртой дермантиновой сумке через плечо. Алина часто видела его на вокзале и терпеть не могла, так как своими криками мешал спать. Ну что ж поделать, такова она, уличная жизнь… Девушка съела кусок слойки, которая, к счастью, оказалась с мясом. И снова всплыли воспоминания трёхмесячной давности:

Придя в тот день из школы, в которой, слава богу, пока не было учеников, а только коллеги, которые странно посматривали весь день на отёкшее от вчерашней истерики лицо Алины, она застала странную картину: свёкор со свекровью собирали чемоданы, а Володя сидел в кресле и молча курил. В груди защемило, но Алина решила взять себя в руки и обратилась сразу к Софье Фёдоровне:

– Вы обещали сходить к председателю горисполкома.

– Ну,

– Так сходили? Рассказали ему всё об Александре Матвеевиче?

– Да, мне удалось попасть на приём. И разговаривали мы не только с ним вдвоём, Александр Матвеевич тоже присутствовал.

Свекровь говорила вроде бы спокойно, но Алина заметила, как ритмично подёргивается веко её правого глаза.

– Ты знаешь, – продолжала Софья Фёдоровна, – мне столько хочется тебе высказать, всё, что я о тебе думаю, но не буду. Жизнь сама накажет тебя за то, что ты сделала. А я уже наказана. За своё легкомыслие.

– Софья Фёдоровна, простите меня, пожалуйста!

– Простить?! Да такого позора, как сегодня утром, я за свои пятьдесят шесть лет не испытывала ни разу! Естественно, эти уважаемые чиновники в голос твердили мне, что никакой взятки им не давали, а Александр Матвеевич вообще говорил, что ты раньше казалась ему хорошей уважаемой женщиной, грамотным педагогом, и надо же! Как он ошибся в тебе, узнав что ты аферистка и взбалмошная дура. Придумать такое! В общем, они меня на смех подняли и посоветовали разобраться в инциденте самим, в кругу семьи. Иначе, хуже будет. Вот так!

– И Вы думаете, что это я? Вы им поверили? – голос Алины дрожал.

– А что, ты можешь доказать обратное? – съязвил Володя, прикуривая вторую подряд сигаретку.

– Да уж, натворила ты делов, девочка, – вставил свёкор свои "пять копеек".

– Нет, я им не поверила, – ответила свекровь, – но это не меняет дела. Мы уезжаем.

– Куда? – спросила Алина с надеждой в голосе. Ей показалось на миг, что Софья Фёдоровна уже не так зла на неё и приняла решение о том, как им выкарабкаться из этой плачевной ситуации.

– Под Николаев. На Украину. Это единственное место, где на хуторе у нас осталась дальняя родня. Что ещё делать? Ты оставила нас на улице.

Свекровь застегнула молнию на чемодане и устало села на ковёр рядом с ним. Она тихо заплакала, от чего у Алины сжалось сердце. Она терпеть не могла Софью Фёдоровну, но теперь готова была ползать у неё в ногах, вымаливая прощение. Володя подошёл к матери, обнял её за плечи.

– Мамочка, не надо. Прошу. Всё образуется.

– Боже, как я могла? Как могла так глупо профукать своё жильё? Как могла пойти на поводу у неё?.. Господи-и-и – причитала всхлипывая женщина.

Алина подошла к шкафу, где висели её вещи. Она вытащила дорожную сумку и стала быстро складывать свои платья, повернувшись спиной ко всем. Вдруг она почувствовала толчок в бок. Это был муж. Он оттолкнул её от шкафа и выхватил сумку из рук, бросил на пол. Столько ярости было в его глазах! Алина испугалась.

– Что ты делаешь, мне больно! – вскрикнула она

– Шла бы ты отсюда. Иди, погуляй где-нибудь до вечера. У нас поезд в шесть тридцать. Ключи будут у соседки. Век бы тебя не видеть!

– В смысле? – пролепетала обескураженная Алина. – Я – твоя жена! Или… Вы хотите без меня уехать? Как?

– После того, что ты сделала, – прошипела Софья Фёдоровна, – скажи спасибо, что я тебя не придушила голыми руками! Ты разрушила всё, что у нас было! Ты – мерзавка! Убирайся, ненавижу тебя!

– Да как вы все так можете? Вова! Да, я оступилась, но ведь я хотела как лучше!

Но разговаривать с ней больше никто из Неверовых был не намерен. Володя резким движением вытолкнул Алину за дверь. В подъезде было тихо, и кричать тут Алина постеснялась. Сдерживая рыдания она выскочила на улицу и пошла в сторону городского парка, где ходила-бродила до семи часов вечера, выжидая, когда её муж с родителями покинут квартиру Марины, которая, к слову, возвращалась из командировки через неделю.

Ни адреса, ни телефона. Ничего не оставили ей родственники. Даже не верится, что так быстро разрушилась её семья, рухнули планы, надежды на счастье. Оставаться в квартире подруги больше не было смысла. Им втроём с ребёнком Алина будет в тягость. Да и стыдно рассказывать кому-то о том, как она опозорилась, как её все бросили. Алина собрала свои вещи, поместившиеся в большую сумку, взвалила её на плечо и, написав короткую записку с благодарностью Марине, ушла. Ключи отдала соседке. Оставалось одно: вернуться в деревню. Там, решила Алина, она передохнёт, оправится немного от стресса и вернётся в город. К своим ученикам. Она зашла в школу, написала заявление об увольнении, забрала трудовую книжку. Даже отрабатывать не заставили, так как на её место уже была претендентка, и для неё было бы лучше начать знакомство с новым классом прям с первого сентября.

Девушка села в электричку до конечной остановки: деревни Балагурово, где родилась и выросла. Через пять часов показались первые покосившиеся домишки её маленькой деревеньки. Всего восемьдесят восемь домов, практически все жители которых были работниками птицефабрики. Алина вышла, размяла ноги. Направилась к дому по широкой просёлочной дороге, с трудом волоча тяжёлую суму. Изредка ей встречались знакомые лица, она здоровалась, но не останавливалась. Каково же было её удивление, когда свернув на свою улицу, она увидела нечто странное: за сельским клубом, куда по субботам девчонкой она бегала на танцы с подружками, стоял вовсе не её родной старенький домик, а солидный двухэтажный терем, обнесённый высоким дощатым забором. Справа и слева от него тоже были какие-то незнакомые дома, но поменьше, одноэтажные. Алина поспешила в терем. Постучала. Ворота открыла, слава богу, знакомая тётя Тамара, бывшая соседка. Раньше они жили рядом через дом, она дружила с Алининой мамой и работала тоже на птицефабрике. Тамара, сорокапятилетняя пышная женщина в цветастом платке в накинутой на плечи фуфайке и в калошах на босу ногу, увидев Алину, заговорила быстро и каким-то извиняющимся тоном:

– Алиночка, детка, здравствуй, родная! Ой, сейчас я выйду, – засуетилась она, выходя наружу и прикрывая за собой калитку. – Ты прости, пригласить тебя не могу.

– Здравствуйте, тётя Тамара. А почему Вы здесь? Где мой дом?

– Я сейчас всё объясню, миленькая. Этот дом начальник птицефабрики нашей построил, Ефимов. И переехал сюда с семьёй из города. Год назад. Ты ж не приезжала… А я у них садовником устроилась подрабатывать, понимаешь?

– Чё-то не поняла, – еле выдавила Алина, – а мой дом снесли что ли?

– Ну что ты, нет! Пожар здесь был большой. Почти три года назад, как мать твоя съехала. Четыре дома дотла сгорели. Вот и отстроили новые. А на этом участке Ефимов построился.

– Да как же так? Я же тут прописана! Была…

– Ну не знаю, не знаю… Ты больше четырёх лет не появлялась. Ты же замужем, живёшь в городе с семьёй, работаешь. Да и адреса твоего мать не оставила. Кстати, так ждала тебя Елена, думала попрощаться приедешь с ней перед её отъездом.

– Тёть Тамар! Нужна я ей сто лет! Она только о своей Америке и думала, когда мужа заграничного нашла. Как ещё умудрилась, в нашем захолустье.

– Не в Америку, а в Австралию мамка твоя укатила. А мужик хороший ей попался, хоть и по-русски не бельмеса. Он фермер, в Россию с делегацией по обмену опытом прилетал. Здесь на птицефабрике и встретил нашу Ленку-красавицу! Ты бы видела, как глаза у него блестели, когда свадьбу их играли, на мать твою, как на богиню смотрел.

– Меня больше интересует, как мне быть теперь?

– Ты о чём, Алин? На кой чёрт тебе сдалась развалюха твоя старая. Кстати, можешь у меня остановиться, сейчас ключи дам. Помнишь, где я живу? Ты расскажи хоть, как семейная жизнь?

Алина буркнула, что семейная жизнь у неё нормальная, как у всех. Взяла ключи и отправилась домой к тёте Тамаре отдыхать с дороги. Завтра она уедет отсюда. Нет у неё и здесь дома теперь. И мать её за тридевять земель, за океаном.

Вечер у Тамары был проведён в тёплой дружественной обстановке. По мнению Тамары. Она донимала бедную девушку вопросами о муже, о её городской квартире, о работе учителем и тому подобном. Алина нехотя отвечала, врала как могла. Наутро, нагруженная корзиной с печёными пирожками и банкой деревенской сметаны в довесок к итак нелёгкой сумке, она уехала обратно в город. К двум часам дня она уже стояла перед кабинетом директора своей школы, который, несмотря на первое сентября и только что отгремевшую линейку для второй смены, всё же нашёл время для разговора с Алиной. Девушка рассказала своему бывшему начальнику, которому всегда импонировала, заранее придуманную историю о том, что к ним переехали жить старенькие бабушка с дедом её мужа, и теперь им мало места вшестером в двухкомнатной квартире. И попросила узнать, не найдётся ли им комнатка в студенческом общежитии педагогического института хоть на время. Директор сказал, что он не решает такие вопросы, но обещал задействовать свои связи и что-нибудь придумать для хороших людей. Ночь Алина впервые провела на улице, укрывшись от посторонних глаз в парке на детской площадке в маленьком деревянном домике. Утром, немного "помятая" после такой ночёвки, снова пришла к директору за ответом. Оказалось, в общежитии нет свободных мест. Вот если бы для одного человека, то ещё ладно. А для двоих – нет. Сказал, придти через месяц, возможно, ситуация поменяется, а он будет иметь её в виду. Спросил, где она теперь работает. Алине ничего не оставалось, как выдумать очередную ложь о том, что у неё нашли серьёзное заболевание, и она несколько месяцев будет лечиться, прежде, чем сможет приступить к работе.

В общем, теперь Алине надо было продержаться месяц, и потом снова идти к директору школы в надежде, что ситуация изменится. Начались трудные времена для девушки. Пока было тепло ночевала на скамейке в парке. Алина панически боялась двух вещей: что её увидит кто-то из бывших учеников или их родителей и что она может попасться в лапы какого-нибудь сутенёра и стать проституткой. Да, это было по-настоящему страшно. Она видела уличных девушек "по вызову" несколько раз, и обходила стороной. Вернее даже оббегала. И боялась она не напрасно: Алина ведь была очень хорошенькой: среднего роста, стройная, с упругой пышной грудью, густыми каштановыми волосами до плеч и большими зелёными глазами, которыми "заколдовала" когда-то своего Володю, как он сам сказал. Чтоб избежать подобной участи, девушка на последние деньги купила в магазине парик и носила его вместо шапки, сдвинув на лоб так, чтобы пряди прикрывали глаза и щёки. Ещё она напялила на себя сразу трое брюк, два платья, три свитера и осенний плащ. Во всём этом одеянии она ходила медленно и сгорбившись, изображая старуху. И на всякий случай отправилась бомжевать в другой район города. Так она была в безопасности.

В октябре стали лить дожди, и Алина впервые спустилась в подвал. Тут её, слава богу, встретили нормально такие же, как она бездомные. Такие же оборванные, голодные, да ещё и пьяные люди без определённого возраста. Чтоб сделаться для них своей, и чтоб не прогнали, Алина садилась с ними за распитие спиртного и делала вид, что пьёт. Пить эти непонятно откуда взявшиеся напитки она, конечно же, не могла, поэтому незаметно выливала под стол на земляной пол. Этим людям Алине пришлось отдать часть своих вещей, в том числе шубу из искусственного меха, подаренную к свадьбе. Теперь на ней спала какая-то баба, видимо, главная в подвале. А днём она же в этой шубе ходила по помойкам. Слёз у Алины уже не было, и через месяц к директору школы она не пошла. Потому что вид был у неё – ещё тот: немытая, нечёсаная, грязная… Да и надежд она особо не питала уже.

Слоняясь по улицам уже более двух месяцев в поисках пропитания, Алина не знала, чем занять свой мозг. Даже стихи начала сочинять о своей несчастливой доле. Однажды она сидела в тёплом здании вокзала в зале ожидания (в очередное дежурство доброго милиционера, который не выгонял бездомных в холода) и не спускала глаз со столика закусочной, за которым трапезничала семья из трёх человек. Буквально из ниоткуда родился такой стих:


Растаяли как дым мечты о браке,

О крепкой и большой семье счастливой.

И вот, бреду одна в осеннем мраке,

Роняя слёзы горечи тоскливо.


Тебя стараясь окружить заботой,

Себя я потеряла незаметно.

Оставила друзей, дела, работу

Чтоб быть твоей всецело, беззаветно!


Но преданность моя щенячья вскоре

Тебе наскучила. Ты охладел и предал.

Пусть не было измен, но были ссоры.

На встречу мне ни шага ты не сделал.


Молчал, когда свекровь меня терзала

Упрёками беспочвенными нудно,

В упор не замечал, как я рыдала

В подушку от обиды беспробудно.


Была женой. Стать мамой собиралась.

И море планов строила когда-то…

Мы развелись. Лишь боль потерь осталась.

Скажи, мой бывший, в чём я виновата?!


Вопрос в прохладном воздухе повиснет,

И усмехнётся надо мной ноябрь-старец.

Страдая жить не вижу больше смысла,

Окончен бал, последний белый танец.


Глава третья

В середине ноября 1981-го начались метели. Алина выходила из подвала один раз в день чтоб найти еду и выпивку (что вменялось ей в обязанность). В переходе метро Алина стояла на морозе около двух часов с протянутой рукой. Денег давали мало, но чтоб не умереть с голоду – хватало. Алина сильно исхудала и постоянно кашляла. Вещи, которые были на ней, частично продырявились и почернели от грязи. Волосы она не мыла месяц, и голова жутко чесалась. Вчера она даже с горя и от отчаяния впервые хлебнула спирту из общей алюминиевой чашки со своими теперь уже друзьями подвальными. Сегодня, стоя в переходе и низко опустив голову в парике, прося милостыню, девушка обратила внимание на свои пальцы: они были отёчными и красными, покрытые цыпками. Ногти были все обломаны, слоились. Они стали сине-чёрными не то от въевшейся грязи, не то от грибка. Пальцы не шевелились, задеревенели от мороза. Уходя с перехода к вечеру, Алина случайно заглянула в витрину магазина и увидела в отражении своё лицо: оно было реально старушечье. Морщинистое, одутловатое, землистого цвета. И тут её повело… Голова закружилась, в глазах всё завертелось, и сознание покинуло её измученное тело. Но не навсегда.

Вернулось оно поздним вечером, когда чьи-то руки в резиновых перчатках хлопали её по щекам. Она ощутила, что лежит на кровати под одеялом. Первым делом в нос ударил ядовитый запах, исходивший от её мокрых волос. "Надо же, волосы кто-то помыл. Какой-то гадостью", – первое, что подумала Алина. Открыв глаза, она увидела склонившиеся над собой лица. Это были врач, медсестра и санитарка. Точно. Она в больнице. В коридоре лежит, на кушетке. Она раздета и, как минимум, умыта. Поодаль, метрах в трёх на стульях (это она заметила чуть позже) сидели женщины-больные и, вытаращив глаза, смотрели в её сторону.

– Эй, женщина, просыпаемся, – скомандовал врач, мужчина лет пятидесяти. – Имя и фамилию назови свои. Документы есть?

– Есть паспорт…

– Где? Кто-нибудь может привезти? Вещи твои на обработку отдали, там его не было.

– Он в подвале. Никто не может, – пролепетала Алина.

– Уф, ладно. Спи пока, завтра поговорим, – сказал врач.

Он велел сестре поставить Алине капельницу с глюкозой и поставить стакан воды на тумбочку.

– Где я?

– В больнице на Пушкинской. Первая Городская, – пояснила санитарка, девчонка лет двадцати. – В гинекологии.

– Почему в гинекологии?

– Потому что ты беременная.

– А… – проговорила Алина, не особо вникая в услышанное. Сейчас главное, что ей разрешили поспать. Здесь, в тепле и на мягкой коечке. Пусть она голая, в коридоре, и все глазеют на неё. Плевать. Она вырубилась моментально, едва ощутив укол иголкой в вену на правой руке.

Проснувшись утром, Алина первым делом, не обращая внимания на снующих мимо её лежбища врачей и пациентов, принялась жадно есть хлеб, булку и яблоко, кем-то оставленные на её тумбочке. После трапезы она облачилась в полосатый больничный халат, висевший в изголовье кушетки не вылезая, естественно, из-под одеяла. Встала и пошла в ординаторскую, провожаемая несколькими парами глаз женщин, соседок по отделению.

– Здравствуйте, – сказала она войдя внутрь, – Я вчера поступила, в коридоре лежу.

За рабочими столами сидели врачи, трое женщин и двое мужчин в белых халатах. Все уставились на неё, а один из них, тот, что будил её вчера пощёчинами, произнёс как-то с издёвкой:

– А, проснулась? Ну входи. И как же ты, милая барышня, до жизни такой докатилась? Ох уж мне эти бездомные… Спасибо, что люди добрые "скорую" вовремя вызвали, а то бы не спасли.

– Вы меня спасли, чтоб нравоучать и издеваться? – ответила Алина.

Услышав такое, все доктора уставились на неё внимательно.

– Смотри-ка, какие мы гордые! – продолжал тот врач. – Как зовут Вас, барышня? Я при поступлении Вас осмотрел – алкоголизмом не страдаете, вроде бы. Что же Вас заставило пойти бродяжничать?

Алина заметила, как доктор внезапно перешёл на "Вы", и это придало ей уверенности. Она ответила:

– Меня зовут Неверова Алина Дмитриевна. Мне двадцать пять. Я лишилась дома в деревне. Из-за пожара. Мои родственники все за границей. Мне некуда было деться. Вот и пришлось…

– А что же Вы не с ними за границей?

– Связь утеряна… Так получилась. Я долго в городе жила, потом с мужем развелась, он квартиру продал и уехал на Украину.

– Ладно, не моё это дело. Сейчас пойдём в смотровой кабинет, возьмите простынку с кровати и подходите к тридцать второму кабинету.

Алина вошла в кабинет, в течение десяти минут её осматривали два гинеколога: этот, принявший её вечером врач и женщина, зав отделением. Наконец, она услышала свой диагноз: беременность одиннадцать недель.

– Душечка, обратился к ней врач, – не знаю, будет ли радостной для тебя новость, но ты беременна, на третьем месяце.

Алина закрыла глаза руками и тихо заплакала. Врач-женщина подошла к ней и, видимо, хотела сказать что-то ободряющее, но у неё не очень-то получилась:

– Не плачьте, Алина. Аборт можно делать до двенадцати недель. Сейчас нельзя, Вы ослаблены, могут быть осложнения. Полечим Вас недельку и сделаем.

От этих слов девушке стало ещё горше и она зарыдала навзрыд:

– Я так хотела ребёнка-а-а, а муж не хоте-е-ел… Теперь мне идти некуда.

– Ничего, всё образуется. Забудешь, как страшный сон. Не ты первая, не ты последняя. Я бы не советовал рожать никому в твоём положении, – заключил врач.

Алина вышла из смотрового кабинета, шатаясь дошла до своей кушетки и легла под одеяло с головой. Боже, какая злая у неё судьба! Она вспомнила, что тогда, в августе, после первой обнадёживающей встречи с Александром Матвеевичем, когда она парила в небесах от счастья, будучи уверенной, что скоро станет обладательницей заветной трёшки, она провела бурную ночку с Володей. Они тогда ещё отметили событие бутылочкой ликёра, которую распили вместе со свекровью, которую она на радостях даже один раз назвала мамой. Потом, бродя по улицам, Алина и не замечала, что в организме что-то не так. Да, тошнило слегка, но это понятно от чего: от несвежей и нечистой еды. Любого затошнит, если есть отходы. Насчёт других физиологических явлений тоже всё было понятно Алине: нет женских "праздников", и хорошо: меньше неудобств. А не было их от сильного стресса, от потери веса, голодания… Так это расценивала Алина. Теперь всё встало на свои места. Мечта о долгожданной беременности осуществилась слишком поздно: теперь ей не нужен ребёнок, а ему не нужна такая мать. Если и родит, всё равно его заберут в дом малютки. Но как же не хочется на аборт!

Через час к девушке подошла санитарка и сказала, что её переводят в палату. Видно, врачи пожалели несчастную и решили, пусть поживёт в нормальных условиях хоть немного.

В палате было светло и тепло. Алина здесь была одна, от пола и тумбочек пахло хлоркой. Видимо, недавно выписали пациенток и обработали мебель и полы дезинфицирующим средством. Принесли её одежду, чистую, но заношенную до дыр. Надевать её не хотелось, и Алина предпочла остаться в больничном халате. Молчаливая медсестра положила на тумбочку горсть таблеток и пояснила как их принимать. Потом уколола укол и поставила внутривенную систему. Лёжа под капельницей Алина впервые задумалась о суициде. "Как прекрасно было бы умереть", – решила вдруг она. Да! Сейчас это – самое то! Разом избавиться от всех проблем. У Алины дико болела душа. Вдумываться в то, что внутри неё развивается новая жизнь, что у её ребёнка, как объяснили врачи, уже бьётся сердце и шевелятся ручки с ножками, её не хотелось. Было страшно от осознания того, что это существо скоро умрёт. Её выпотрошат, как свежую рыбу. Поэтому, правильнее будет умереть им вместе. Но как? Самое лучшее, это сброситься с высоты. Убежать из больницы, найти любой дом повыше и выпрыгнуть из подъездного окна. С десятого этажа, к примеру.

Итак, способ самоубийства был придуман. Она не сдрейфит. Она сделает это. Боли Алина не боялась, по крайней мере физической. Боль души гораздо сильнее, она невыносима. За последние два часа Алина уже раз сто проиграла в уме всё действо. Вот она поднимается на верхний этаж какого-нибудь дома, отворяет окно подъезда, вылезает на карниз и … Прыг! Секунда страха, секунда боли. И всё кончено.

А что дальше-то? Ничего не будет? Пустота? Её окровавленное тело закопают по скорому на безымянном кладбище для бродяг, на могилке поставят табличку с номером. И вот её нет. Алина призадумалась. Ну да, тело схоронят, а душа? Есть ли у неё она, и что она из себя представляет? Ответа не было. Алина так глубоко погрузилась в размышления, что даже не заметила, как наступил полдень, и позвали на обед. Есть хотелось сильно, но в столовую Алина не пошла, рассудив, что человеку, собравшемуся на тот свет, это не обязательно. Однако же, санитарка принесла ей тарелку с супчиком, компот и яйцо вкрутую прямо в палату. Запах от горохового супа ударил в ноздри, и девушка не смогла сопротивляться. Душа – душою, а желудок свою песню поёт. Алина поела, и от обеда ей потеплело. Почему-то как раз на душе.

Думать на эту тему оказалось интересно. И почему она раньше не пыталась узнать ничего о своём устройстве? Вот есть её тело: кости, кожа, органы… А есть мысли, эмоции, мечты, характер. Это ведь не составляющие тела. Тогда душа ли это? Нет, не может это быть душою. Ведь вроде бы душа должна быть вечной, цельной. Что ж, после смерти тела, весь этот набор качеств будет существовать сам по себе, в воздухе витать? Без формы, неорганизованно? И кому потом её особый характер, тем более мысли и эмоции, противоречивые под час, нужны? Без точки приложения, без тела? Куда они деваются после смерти человека? Они же нематериальны, поэтому умереть не могут. Наверное, рассеются они, как дым. Тогда что же останется? Душа, или дух? Тогда это что-то большее, чем просто мысли и эмоции. Но что? Да и почему, собственно, она думает, что непременно что-то должно остаться?

Алина пожалела, что ей не у кого об этом спросить. Наверное, надо было в церковь хоть раз сходить. Но в какую? В городе была одна церковь, но вряд ли она работала. Старинная церковь стала просто памятником архитектуры после прихода Советской Власти, году в 1918-м. Может раньше. В соседней деревне была церквушка, но Алинины родители считали религию ересью. И Алину учили с детства, что бога нет. Что есть только земная жизнь, её законы, есть труд, есть Родина, родители, которых надо чтить. Это мировоззрение девушка и впитала. Как многие в СССР. А теперь вот, оказавшись на краю пропасти, Алина, или её бедная душа, не знала, что её ждёт. После смерти. А вдруг, всё не так? Вдруг, её там встретят ангелы и отведут в рай. Конечно же! Она настрадалась на Земле, и после смерти она заслуживает покоя и благости. В это так хотелось верить! Ноне получалось. Корни воинствующего атеизма проросли Алинино нутро насквозь за долгие годы. К ней снова вернулась тоска, и она отбросила эти бесплотные мечты. Завтра она незаметно уйдёт отсюда. Хотя зачем ждать? Сегодня ночью. Решено.

Алина не заметила как задремала. Проснулась она через три часа, когда за окнами уже стемнело. Разбудил её грохот железной каталки, которую две санитарки не слишком аккуратно вкатили в палату. Кряхтя, на раз-два-три перекинули полусонную пациентку на соседнюю с Алиной кровать и удалились, даже не накрыв женщину одеялом. Алина встала и сделала это сама. Ради интереса заглянула в лицо женщине, оно было неподвижным, лишь глазные яблоки заметно двигались под сомкнутыми веками. Пациентка часто дышала. Алина поняла, что её соседка ещё под наркозом, скорее всего ей только что сделали операцию или аборт. Алина приоткрыла окно. Палату наполнил свежий осенний воздух, и вскоре женщина открыла глаза, придя в себя. Едва это произошло, она заплакала. Отвернулась лицом к стене, даже не обратив внимания на Алину Неверову, и долго ещё тихо плакала и шмыгала носом, изредка вытирая слёзы казённым полотенцем. Потом она всё же успокоилась и легла на спину. Теперь она стала глядеть не моргая в одну точку на потолке, лицо её было красным и опухшим от слёз. Весь вид этой женщины был настолько страдальческим, что Алина подумала: " Неужели есть кто-то несчастнее меня? Что же могло у неё случиться, раз так убивается?"

В эту ночь Алина Неверова не стала убегать из больницы, так как ей было ужасно жалко женщину-соседку, и она хотела как-то помочь: стакан воды подать, помочь подняться с кровати, да и просто утешить. Оказалось, ей действительно сделали операцию, так как днём в палату заходила медсестра и делала женщине перевязку. Тогда Алина увидела большой некрасивый рубец на её животе с множеством торчащих ниточек-швов. Алина и на следующую ночь не сбежала, так как теперь ей стало интересно, что же произошло с её соседкой по палате. Через три дня женщина начала потихоньку ходить и более или менее нормально есть. Тогда они с Алиной и познакомились.

Её звали Ксения. Поздним осенним вечером за чашечкой чая в палате гинекологического отделения Алина впервые кому-то поведала свою печальную историю. Ксения была неразговорчива, она не улыбалась. Не то от слабости, не то от горя. Она часто пила обезболивающее, так как беспокоила послеоперационная рана. Тем не менее она внимательно выслушала Алину, которая так прониклась к ней.

– … А теперь мне хотят сделать аборт, и отпустить на все четыре стороны. Это для того, чтоб я не родила БОМЖонка, – закончила Алина свой рассказ. И прибавила: – Но этому не бывать! Не дам я им себя распотрошить.

– Ты оставишь ребёнка? – молвила Ксюша еле слышно.

Алина вздохнула, поставила чашку на тумбочку и залезла под одеяло.

– Давай спать, – ответила она. – Моя жизнь кончена. И его, ребёнка, тоже.

– Ты что надумала? – заволновалась Ксения.

– Жить не хочу, понимаешь?

Минуту женщины молчали. Вдруг Ксения резко встала, охнув и схватившись за живот. Она пересела на Алинину кровать и взяла её за руку. Она заговорила быстро и сбивчиво, чувствовалось, что едва сдерживает слёзы:

– Алиночка, миленькая! Не делай этого, прошу! Не убивай ребёночка. У тебя вся жизнь впереди! Это же дар божий!

Глаза у Алины тоже увлажнились. И она ответила, высвободив руку:

– Впереди? Ты не знаешь, что говоришь. У меня ничего нет…

– Роди для меня ребёночка, а? Мне он нужен, как воздух! Умоляю!

Алина удивилась:

– Как такое возможно?

– Возможно. Всё у тебя будет. Ты сможешь начать жизнь заново. Пока беременная ходишь, мы с мужем тебя всем обеспечим, а родишь, передашь мне малыша, никто и не узнает ничего.

– Но почему ты сама не родишь?

– Не смогла и не смогу уже никогда. Мне тридцать два…

– Ну не сорок же.

– Ты не дослушала. У меня уже семь раз выкидыши были. За десять лет брака. Всему виной миома, опухоль матки. Но мы с мужем надежды не теряли. Каждый раз, так радовались, когда получалось забеременеть! Я сразу работу бросала, чтоб не перетруждаться. Муж дома ничего делать не давал. Сам и в магазин, и уборкой-стиркой занимался, пылинки с меня сдувал! Но не проходило и двух-трёх месяцев, как начиналось кровотечение, и ребёночка я теряла… Потому что из-за опухоли ему в матке места не хватало, чтоб расти.

– Так тебе же сделали операцию.

– Глупая ты. Я и в этот раз беременная была, и снова с кровотечением сюда попала. Надеялась на врачей. Но на всё воля божья! Ребёночек мой умер в утробе ещё, а мне матку удалили, так как кровотечение остановить не могли. Доктора сказали, что четыре часа за мою жизнь боролись. Спасибо им. Но вот матерью мне больше никогда не стать…

– Но можно же усыновить ребёнка, – не сдавалась Алина. Ей почему-то ужасно хотелось найти для Ксении какой-то выход. Рожать для неё как-то не хотелось. Самоубийство для Алины казалось лучшим выходом. А вот так вот родить, потом отдать… Как то не очень…

– Нельзя. Не дадут нам приёмного дитя.

– Почему? Детские дома переполнены. А вы – семья.

– Потому, что судимость у мужа есть. Он, мой Петя, замечательный человек. Лучше всех на свете. Работает директором магазина. Может знаешь, универсам на проспекте Зои Космодемьянской? Центральный универсам?

– Нет, я в другом районе жила.

– Ну так вот. Пётр директор там. Давно уже. У него зарплата хорошая. Мы тебя пропишем в бабушкиной квартире однокомнатной. Правда, это на окраине. Бабушка старая, ей не долго осталось. А тебе эта квартирка навсегда останется. Ну ты подумай, Алин. У тебя другая жизнь начнётся. Ты молодая, потом замуж выйдешь и родишь. Ты же здоровая! Не то, что я.

– Так погоди, – начала вникать Алина в суть услышанного, – а что твой муж скажет? Он что, преступник? Извини, конечно. Мне не хотелось бы связаться…

– Да нет! Он просто в шестнадцать лет в колонию загремел по глупости. С мальчишками ограбили вино- водочный магазинчик в селе. Так бывает, знаешь, с подростками на Новый год пьяненькими были и не понимали, что делают. Год отсидел всего-то. Все уже давно и забыли об этом. А вот судимость осталась… Говорю же, муж порядочный человек! Кого попало, сама знаешь, директором не поставят. Он трудяга у меня, и зарабатывает хорошо. Ну а я в магазине бухгалтер.

Ксения ещё сидела на краешке кровати Алины и уговаривала, расписывая ей все прелести, которые её ждут впереди, если она согласится на эту сделку. Она была возбуждена, щёки её пылали, волнистые русые волосы растрепались, а на лбу и носу выступили капельки пота. Наконец, Ксения замолчала и сказала:

– Алиночка, ты подумай, ладно? А я пойду до медсестры дойду, а то у меня, кажется, температура поднялась.

Через пять минут Ксения вернулась, держась за ягодицу и немного прихрамывая. Видимо, сделали укол. Алина это увидела через щёлочку глаза, так как решила притвориться спящей. Она и вправду устала, и слушать далее соседку не хотелось, а хотелось отдохнуть. Ксюша, увидев это, тоже легла, погасив свет.

Но сон к Алине Неверовой не шёл. Она стала интенсивно обдумывать предложение Ксении, и чем больше она размышляла, тем теплее становилось у неё на душе. А что? Если она обзаведётся жильём (а это, как теперь уже знала Алина, самое главное в жизни человека), то зачем ей кончать собой? У неё есть профессия, будет работать. Заниматься любимым делом. Но как отдать своего ребёнка чужим людям? Её ребёнка! Но, в принципе, если она себя настроит, то будет с самого начала относиться к этому ребёнку, как не к своему. Будто бы, она не беременна, а просто временно чем-то заболела. Роды станут избавлением от этой, якобы, болезни. И она начнёт тогда жизнь заново. Да, она приучит себя не любить своего ребёнка. И всё. В конце концов, она ещё не старая, лет в 27-28 может выйти замуж и снова забеременеть. И родить уже для себя. Поздновато, но не критично. Зато она будет обеспечена жильём. Этого уже будет не отнять. Под утро Алина уснула с ощущением того, что тяжёлый груз свалился с её хрупких плеч, и чудо свершилось. Ей снова захотелось жить. Она согласится. Она поможет и несчастной семейной паре, и себе. Сделает счастливыми сразу троих человек. Даже четверых, включая своего не рождённого ребёнка. Ведь у него будут богатенькие родители, да и Ксения будет хорошей матерью, значит и ему Алина сделает добро.

Утром Алина проснулась в хорошем настроении. После обхода врачей и капельниц, которые поставили и ей и Ксении, женщины смогли поговорить. Ксения виновато взглянула на Алину. "Не передумала ли она?" – заволновалась девушка. Но нет. Ксюша сама боялась, что та не согласится. На секунду Алина почувствовала свою власть над Ксенией. Ведь всё сейчас в её, Алининых руках. И не просто всё, а судьба. Судьба другого человека! Это чувство показалось приятным Алине. Ведь она так привыкла быть униженной и оскорблённой, а тут такое!

– Я согласна, – объявила она.

– Спасибо! – чуть ли не вскрикнула Ксения. Она подошла и обняла Алину. – Сегодня муж придёт на свидание, я ему всё расскажу. Он согласится непременно. Петя так мечтает стать отцом. Спасибо!

– А как же я скажу врачам, что передумала делать аборт?

– Да не волнуйся ты об этом! Петя сам с ними поговорит. Нас же тут как облупленных знают. Я здесь в который раз.

Ксения засмеялась. Ей это невероятно шло. Теперь Алина заметила, что она выглядит вовсе не на тридцать два года, а гораздо моложе самой Алины. Понятно, в роскоши, наверное, живёт. Не то что она, бродяжка…

С мужем Ксения разговаривала в коридоре. Вскоре он, Петр, симпатичный статный мужчина, чем-то похожий отдалённо на её бывшего мужа, вошёл в палату. Он пожал Алине руку, но обсуждать детали предстоящей сделки не захотел. Он лишь сказал, что если жена так решила, то он противиться не будет. "Надо же, какие некоторым достаются мужья", – подумала Алина, – "Даже на такую афёру готов ради жены пойти. И даже квартиру отписать. Да и взяток потом придётся, наверное, кучу давать акушерам, чтоб у меня роды приняли и ребёнка Ксюше передали. Неужели, такая сильная любовь? Или такая жажда отцовства?" Когда Пётр ушёл, женщины стали обсуждать что да как им теперь делать, при этом обе буквально летали в небесах от счастья, ожидающего каждую из них.

Через неделю обеих одновременно выписали. Гинеколог, который принимал тогда БОМЖиху Алину Неверову, сам занёс ей в палату выписку и сказал:

– Ну что ж, удачи Вам, Алина. Простите, если что не так. Вот Вам пакет с новыми вещами, возьмите. Это муж Ксении Виноградовой предал. Спускайтесь, Вас там эта уважаемая семейная пара уже ждёт. На машине.

– Спасибо. Я на Вас не в обиде, доктор. Всего хорошего.


Глава четвертая

Из стационара беременная Алина Неверова переехала сразу в свою собственную квартиру. Однокомнатную, на четвёртом этаже. Дом был новый, девятиэтажный. Кухня всего пять квадратных метров, зато комната – целых двадцать шесть! Ещё имелась большая лоджия на шесть метров! И всё это теперь принадлежало Алине. Не беда, что здесь проживала старушка, мама Петра. Она была почти совсем слепая, но обслуживала себя сама. Бабушка даже не знала, что Алина беременная, её сказали, будто она – подруга семьи и поживёт здесь временно. Бабушка была наполовину в маразме, поэтому не особенно вникала в то, что происходит. Самое главное для Алины было то, что от бабули не пахло. Как это часто бывает, когда от пожилых пахнет старым телом, специфический такой запах. Тут этого не было, слава богу. За Алининым паспортом съездил сам Пётр, Алина подробно объяснила ему где находится тот подвал, в котором она жила. Сразу же Алина купила себе новые вещи, заполнила холодильник. И стала потихоньку забывать о той своей жизни бездомной.

Беременность протекала легко. Алина набрала вес, к ней вновь вернулась былая красота. Ежедневно к ней заезжали то Ксения, то Пётр, то оба вместе. Привозили готовую еду бабушке, деньги для Алины. Часто на машине вывозили её за город на свежий воздух. За эти шесть с половиной месяцев Алина с Ксенией стали подругами. Они много болтали и, казалось, понимали друг друга с полуслова. С соседями Алина старалась не общаться, об этом её попросили Виноградовы. Раз в две недели Алину отвозили на осмотр к врачам и на анализы, но не в гинекологию, где они лежали с Ксенией, а прямо в родильный дом №5, где Алине предстояло рожать. Там с ней занимался известный и опытный акушер-гинеколог, профессор. Он и должен будет принять у неё роды и забрать ребёнка… "Наверное, ему уже взяточку- то дали", – думала про себя Алина.

Когда девушка была на шестом месяце, подруга Ксюша стала носить накладной живот. Это было так смешно, но Алина сдерживалась и никак не показывала своей иронии. Вся ситуация больше и больше напоминала фарс, но она пошла на это сознательно. С усердием Алина ежедневно повторяла себе, как мантру, установку: "Я абсолютно здорова. У меня нет ребёнка. Я больна и скоро выздоровлю. У меня есть квартира, и я счастлива!" Но как назло, несмотря на усилия, в голову постоянно лезли мысли о ребёнке. Кто там, интересно? Мальчик или девочка? На кого похож малыш? Особенно, когда ребёночек пинался в животике у мамы, Алина принималась ласковым голоском его успокаивать, называя своим родненьким малышом, и гладить живот. Но быстро осекалась. Нельзя! Ребёнок ей не принадлежит. Она его… Продала? О боже, нет! Просто у неё не было выхода.

И вот настал час икс. Двенадцатого мая 1982-го Алина Неверова, находясь на пикнике в лесу с четой Виноградовых, почувствовала первые схватки. Муж с женой засуетились, усадили роженицу на заднее сиденье своих "жигулей" и рванули в город. Приехали в роддом через полтора часа. Алине запомнилось, кроме боли, как Ксения всю дорогу причитала, что, мол, зря Алину в роддом заранее не положили. Профессор-гинеколог осмотрел беременную и сказал, что родит она не раньше, чем через часа три, поэтому можно спокойно отправиться в палату и ждать. Алину, разумеется, положили в отдельную палату, а супругов Виноградовых препроводили куда-то в другое место. Ксения очень просилась побыть рядом с подругой, но доктор запретил. Сказал, что ситуация не рядовая, деликатная, и поэтому, лучше им быть отдельно. Мужу вообще лучше отправиться домой, а вот Ксении надо будет провести неделю в роддоме с малышом.

Вскоре, когда схватки стали нестерпимыми, Алину отвезли на каталке в род. зал. Здесь, в одном помещении, кроме Алины рожали ещё три женщины. Её это очень удивило: не думала она, что рожать можно прилюдно. Женщины стонали, а врачи и акушеры поочерёдно подходили то к одной, то к другой, осматривая и приговаривая: "Та- а- к, Иванова, терпим, терпим, раскрытие ещё семь сантиметров"; "Петрова! А тебе вообще должно быть стыдно! Третьего рожаешь. А ну, успокоилась!" и тому подобное. К Алине, которая старалась терпеть молча, тоже периодически подходили и говорили, что ещё рано. Акушерка посоветовала Алине петь. Так легче переносятся схватки. Когда стало совсем тяжко, Алина закричала, и к ней тут же подошли. Профессор, тот, что вёл её беременность сказал, что теперь пора. У специальной родильной кровати опустили низ, ноги Алины развели максимально и поместили в специальные поручни для ног, типа того. В этой позе рожать было жутко неудобно, но так положено. По команде "тужься" Алина тужилась, но акушерка ругалась, что слабо. "Тужься через боль!" – приговаривала она, – "Не жалей себя, девочка!" Мысли все у Алины куда-то исчезли, была одна задача: сделать это! И ничего вокруг не существовало! Слёзы радости брызнули из её глаз, когда на высоте очередной потуги, этой адской боли, она вдруг услышала крик. Её малыша. И боль отпустила – она родила.

– Девочка! – объявил профессор, поднимая на вытянутых руках сине-розовый комочек с морщинистым личиком. Да крупненькая какая!

Алина приподнялась на локтях и впервые увидела свою дочь. Волна радости захлестнула её. "Какая хорошенькая", – подумала она.

Малышку тем временем помыли под краном прям на глазах у Алины, обтёрли, взвесили на весах и померили рост, затем завернули в пелёнку и куда-то понесли.

– Постойте, – крикнула Алина, – покажите мне ребёнка!

– Успокойтесь, гражданочка, – ответил профессор, подходя к Алине. Он положил руки на её живот и произнёс: – Нам ещё надо послед родить.

– Чего?

– Детское место надо родить. Я же Вам объяснял, как протекают роды. Плацента теперь должна отделиться. Это третий период родов, очень важный. Так что, слушаем меня…

Алина ещё несколько раз потужилась и почувствовала как из неё что-то выскользнуло и плюхнулось в таз.

– Евдокия Иванна, – крикнул профессор акушерке, – плаценту мы родили, я осмотрел, она целая, без дефектов. Вы уносите, а я пошёл.

Профессор быстро ретировался, оставив Алину наедине с акушеркой Дусей. Как раз у соседки Алины справа начался потужной период, и все врачи суетились возле неё, не обращая на родильницу Неверову никакого внимания.

– Евдокия, – скажите, как прошли у меня роды? – обратилась она к акушерке, снующей возле её кровати.

– Легко прошли. Два часа здесь полежишь, понаблюдаем, потом в палату поедешь.

– А когда я смогу на ребёнка посмотреть?

Дуся посмотрела на Алину явно с укором. Этот взгляд, как показалось Алине, выражал неприязнь. Она ответила:

– А зачем тебе на него смотреть-то? Ты ж суррогатная.

– Сур… Какая?

– Суррогатная мать. Так на западе называют женщин, которые для бездетных пар детей рожают за деньги. Я и сама не знала, мне профессор Акимов рассказал. Он на симпозиуме в Берлине был. Или в Бельгии… Не помню уже. И ещё где-то стажировался. Он говорит, у них это нередкое явление за границей.

– Гадость какая. Что за слово мерзкое?!

– Поступок ещё омерзительнее, – проворчала Дуся себе под нос, но Алина всё равно услышала.

– Вы не можете меня осуждать. Никаких денег я не брала!

– Попу приподними, дай простынь поменяю, – сказала Дуся, занимаясь своим делом. – Мне-то всё равно, но ребёнка своего ты не увидишь, это я точно знаю. Его другой матери сразу передают. А ты отдельно будешь лежать, через три дня выпишут.

Алине нечего было сказать и она погрузилась в раздумья. Было жутко обидно после таких мучений, после дикой многочасовой боли осознать окончательно, что всё было зря. Такую милую здоровенькую малышку, её родную девочку отдадут, и она её больше не увидит. Другую женщину она будет радовать своей улыбкой, первыми шажочками и словами, поцелуями и объятьями. Алина, как умная и образованная женщина, решила рассуждать здраво: сейчас в ней говорит материнский инстинкт, не более того. Надо включить разум и слушать его, а не зов природы. Она же человек, а не самка. Она владеет своими эмоциями и возьмёт себя в руки. Она заставит себя забыть этот розовый кричащий комочек, с этого момента она начинает новую жизнь. Свободную и счастливую.

Алина не искала встреч с Ксенией хотя знала, что та лежит в отдельной палате этажом ниже с её дочерью. Сердце рвалось безудержно туда… Но Алина всё снова и снова внушала себе, что нет у неё никакого ребёнка, и делать там ей нечего. Через три дня, как и обещали, её выписали домой. Самое интересное, профессор Акимов, который так трепетно относился к ней на протяжении всей беременности, даже не заглянул к ней сказать хотя бы "до свидания". Переодевшись, Алина вышла на улицу, мельком глянув на целующихся парня с девушкой, стоявших у входа в роддом на фоне автомобиля, с прикреплёнными к багажнику разноцветными шариками. На заднем лобовом стекле было написано красной краской: " Спасибо за сына!!!" Поодаль стояла гурьба родственников, на руках у одной из женщин, бабушки, был кулёк с новорождённым. Все норовили заглянуть в кулёк, отпихивая друг друга и весело переговаривались, пока новоиспечённые родители позировали перед фотокамерой на фоне праздничного авто. Алину снова накрыло чувство зависти и обиды за себя. Вот почему, думала она, кому-то счастье достаётся так просто, а кому-то надо пройти через муки ада, чтоб завоевать его?

Лёгкий майский ветерок мягко ласкал Алинины волосы. Она шла к себе домой и не замечала, как плачет. Упрямо девушка продолжала твердить почти вслух: "Я здорова и счастлива. У меня началась новая жизнь! Всё у меня ещё будет. И свадьба, и дети, и муж любящий. Будет! Я заслужила!"

Открыв ключом дверь, Алина увидела снующего по комнате Петра. Бабушка лежала в кровати и тяжко вздыхала. Она и не заметила Алининого отсутствия. Пётр тут же взял у Алины сумку и побежал на кухню ставить чайник.

– Алина, – сказал он извиняющимся голосом, – я, честно, не знал, что тебя сегодня выпишут. Я бы на машине забрал. Вот чёрт! Садись скорее за стол, я сейчас борщ разогрею, чаю налью. Хлебушка свежего купил.

– А Ксения где? – спросила Алина устало, усаживаясь за стол.

– Она в роддоме ещё с малышкой. Спасибо тебе, такую дочу нам родила! Я её ещё не видел, но с Ксюшей по телефону говорил, он так счастлива! Век тебе благодарны будем, не забудем твоего добра.

– А что с девочкой?

– Всё в порядке, молочко пьёт, вес набирает. Здоровенькая. Мы её решили Валентиной назвать.

– Почему Валентиной? – спросила Алина явно недовольным тоном.

Пётр остолбенел. Не то вопрос показался ему некорректным, не то Алинин недружелюбный тон. Он помедлил с ответом, потом сказал:

– В смысле, почему? Так хотим. Кстати, бабушке плохо утром было, "скорая" приезжала. Говорят, подозрение на инсульт. Но в больницу не повезли, давление сбили, сказали, завтра терапевт придёт…

Алина поняла, что Пётр не зря сменил тему. Ей стало так грустно, так сильно захотелось забыть обо всём! А эти счастливые Виноградовы, которым достался её ребёнок, будут ей напоминать о её потере. Да-да. Именно это чувство невосполнимой утраты поселилось в душе несостоявшейся матери, именно его Алина Неверова изо всех сил гнала прочь. Она сказала:

– Знаете, Пётр, у вас с женой теперь много новых забот появится. Вы бы не могли не приезжать ко мне? Я должна оправиться от родов. За бабушкой я сама поухаживаю. Я хочу побыть одна.

– Хорошо, Алина. Я понял. Так действительно будет лучше для всех. Но к маме я всё-таки раз в неделю заезжать буду…

– Конечно. Просто ежедневно, как прежде, не надо ко мне приезжать. И ещё, пока я не нашла работу…

– Да, деньги я на холодильнике положил. Пока двести рублей. Потом ещё подвезу. Не волнуйся. Пока!

Пётр ушёл, а Алина переоделась в домашнее, перетянула туго платком разбухшую от молока грудь, и, не обращая внимание на уснувшую бабушку, стала строить планы на будущее. Это были поистине грандиозные планы. Сначала она как следует отдохнёт от беременности и родов. Потом приведёт себя в порядок. Начнёт искать работу. Сначала будет в школе учителем (благо, диплом педагога сохранился вместе с паспортом), через три-четыре года станет завучем. Потом директором школы. Заодно найдёт себе мужа. Теперь размениваться на таких, как её мягкотелый Володя, она не будет. Тем более теперь она независима, у неё есть квартира и будет работа. В общем, всё хорошо.


Глава пятая

В августе умерла бабушка. Всё это время Алина, надо отдать ей должное, исправно ухаживала за ней, благо, это было не трудно. Пётр раз в неделю навещал их, привозил деньги и продукты. Про свою дочь (а Алина именно своей считала малышку Валентину) она не спрашивала, боялась. Вдруг, Виноградовым это не понравится, и они перестанут платить Алине. Уже три месяца Алина жила на полном их попечении и работу искать как-то не спешила. Не охота просто было. Похороны матери Петра прошли скромно. На них Алина впервые после родов увидела Ксению. Вид у неё был жутко измотанный, но умиротворённый. Она явилась к обеду, когда гроб уже вынесли во двор и стояли в ожидании катафалка. Возле гроба стояли Пётр, Алина, две старушки-соседки, и ещё пожилая пара: родители Ксении. Сама Ксюша была одета в лёгкое короткое платьице тёмно-коричневого цвета, выгодно выделяющее её стройную фигуру. Она подошла к гробу, положила сверху букет из восьми алых роз и поспешила к своим родителям, взяла под руку отца. Алине лишь кивнула. "Чё нос-то воротить?" – задала Алина немой вопрос самой себе. Она вдруг осознала, что ненавидит Ксению. Во-первых, за то, что забрала у неё дочь, во-вторых, за то, что за всё это время даже не приехала к ней, не справилась о здоровье. А ведь строила из себя подругу! Во время похорон Ксения заметно сторонилась Алины, и едва гроб опустили в могилу, уехала с кладбища на такси. Алина слышала, как она сказала своим родителям, что оставила малышку шестнадцатилетней племяннице и теперь волнуется. Поэтому уезжает.

Через неделю случилось то, чего Алина давно подспудно ждала: к ней, теперь уже полноправной хозяйке однокомнатной почти новой квартиры, приехал муж Ксении. Разговор состоялся на кухне.

– Алин, – начал Пётр, теребя пальцами кисточку от скатёрки, – ты нашла работу?

– Ещё нет, а что? – спросила она с вызовом.

– Дело в том, что мы с Ксюшей переезжаем жить за город в дом её родителей. Ребёнку нужен свежий воздух, да и помощь тёщи не помешает на первых порах.

Алина усмехнулась. Ей захотелось как-то уколоть Петра, а заодно Ксению заочно:

– А что, наша мамочка не справляется?

Пётр, кажется не поняв сарказма, спокойно ответил:

– Да, тяжеловато ей. Валечка плохо спит, мучает животик.

– Ещё бы! Вот если бы она грудное молочко пила… – сказала Алина с ехидством.

– Алин, я не понял, ты что жалеешь, о нашем договоре? – вдруг неожиданно спросил Пётр.

Алина осеклась. Нотки враждебности она почувствовала в его тоне.

– Нет. С чего Вы взяли? Так причём тут моя работа?

– При том, что мы больше не можем помогать тебе деньгами. Меня сняли с должности. Да и Ксения не работает, а на малышку уходит столько средств…

Алина резко встала и довольно нагло "наехала" на Петра:

– Я вам отдала ребёнка! Ре- бён- ка! Самое дорогое и единственное, что у меня было! А Вы жалеете эти сраные копейки, что кидаете мне словно собаке кость?

– Копейки?! – начал заводиться Пётр. Он тоже заметно повысил голос, но при этом выглядел весьма обескураженным. – Опомнись, девочка! Столько учитель за месяц не зарабатывает, сколько я в неделю тебе привозил. А как же хата? Этого мало, по-твоему? Ты вспомни, кем ты была совсем недавно, мать!

Алина испугалась. Речь Петра, того неприхотливого и суетливого мужичонки-простачка, каким привыкла его видеть Алина, стала напоминать блатной жаргон.

Она решила не нарываться. Поняла, что наверное, "бывших" уголовников не бывает. Делать нечего. Всё равно знала, что когда-то это произойдёт, и Виноградовы перестанут её обеспечивать. Именно поэтому она откладывала часть денег впрок.

– Пётр, я Вас услышала. Можете идти. Надеюсь, что наши жизненные пути никогда не пересекутся, – сказала успокоившаяся Алина.

– Надеюсь, – ответил Пётр, вставая. – Спасибо за дочку, Алина. Мы в расчёте. Прощай.

И потянулись долгие нудные осенние дни. Алина часами пролёживала в постели, глядя в потолок. Она уже успела насладиться мыслями о том, что имеет свою квартиру. Она переделала здесь всё по своему вкусу, сама поклеила обои и купила мебель на сэкономленные деньги. Но время шло, а работать не хотелось. Всё-таки Алина заставила себя встряхнуться и пойти искать работу. Через месяц, в октябре, она уже была принята в 76-ю школу учителем русского и литературы.

Жизнь потекла своим чередом. Но одиночество съедало Алинину душу. Во-первых, было скучно. После уроков делать было нечего, с мужчиной познакомиться никак не получалось. Ей исполнилось двадцать семь, а все мужчины в этом возрасте были или уже женаты, или с каким-нибудь изъяном. Да и коллектив в школе, в основном, был женский.

Своё бездомное прошлое Алина начисто стёрла из памяти. Не получалось только стереть память о дочери. О своей малышке. Она то снилась ей во сне, протягивала ручки к ней и звала мамой, то просто вклинивалась в мысли или мечты, не давая покоя. Алина мучила себя догадками о том, какая она сейчас, что умеет в свои полгодика, похожа ли на неё… Ежемесячно она отсчитывала её дни рождения. Может быть, если бы Алина снова родила, то забыла бы Валю. Но она не родила, даже не познакомилась ни с кем, от кого можно было бы родить. Это стало для неё навязчивой идеей. Но всё было "глухо" в личной жизни у Алины. Ей бы жить, да радоваться, что выбралась из нищеты, но нет! Её донимали мысли о ребёнке. А на горизонте – никого…

Сон, приснившийся Алине Неверовой в декабре под Рождество переменил всё в её судьбе. Приснилось, будто катит она саночки по заснеженной тропинке в парке. Сидит на них, укутанная в одеяло с ног до головы, пухленькая девочка. На головке шерстяной платок, прикрывающий лобик и рот. Торчат из него только глазки-пуговки карие, курносый красный носик да румяные щёчки. Тихо падают снежинки и тут же тают на её тёплом милом личике. Изредка малышка неуклюже стряхивает их с себя ручками в больших вязаных рукавичках под цвет таких же валенок, торчащих из-под одеяльца. Алина тянет за собой санки, часто оглядываясь и умиляясь, и при этом чувствует себя совершенно счастливой мамой. Они только что катались с горки, устали и замёрзли и теперь спешат домой за праздничный рождественский стол с плюшками и ароматным чаем. В центре комнаты горит огнями настоящая ёлка, а на стёклах окон поблёскивает причудливый ледяной узор. Эта сказочная картина наполнила душу сновидящей женщины покоем и светлой радостью.

Алина проснулась под утро, когда ещё было совсем темно. Прекрасный сон развеялся, а тоска по дочери вернулась и принялась терзать её душу с утроенной силой. И никуда от неё не деться, не спрятаться. Никакие уловки не помогают, ни самовнушение, ни переключение ума на другие дела… И созрела в этот момент мысль в голове несчастной: "А не вернуть ли мне мою дочь?" Да! Почему бы и нет? Иначе чёрная тоска сожрёт её изнутри. Решено. Она знает, как действовать.

Новый год Алина провела в раздумьях. Она настолько тщательно продумывала свой план, каждое слово, которое скажет Виноградовым, каждое "за" и "против", что даже пропустила бой часов. В телевизоре мелькал новогодний выпуск "Голубого огонька", но Алина не слышала ни песен, ни поздравлений.

Дождавшись конца новогодних праздников, она принялась следить за Петром Виноградовым, чтоб узнать где находится дом родителей Ксении. С ним самим Алина разговаривать не собиралась, решила "надавить" на Ксюшу. Сначала она отправилась в универсам на Зои Космодемьянской. Не составило труда выяснить, что Пётр не обманул: он действительно больше не был директором магазина, а трудился здесь же зав.складом. Алина не пожалела денег на такси, чтоб проследить за автомобилем Петра после работы. Так она узнала адрес дома в деревне Выхино в десяти километрах от города, где теперь проживали Виноградовы с её дочерью. Дом был добротный, двухэтажный. Супруги с ребёнком занимали первый этаж. Алина отпустила такси и пошла прогуляться. Древня была небольшой, даже, можно сказать, она больше походила на городскую окраину. Место, где можно было гулять с коляской здесь было одно: маленький скверик с катком для хоккея посередине, детской площадкой с деревянными домиками и вырезанными из дерева фигурками сказочных персонажей у входа. Небольшое пространство занимала летняя эстрада, заваленная теперь по колено нетронутым снегом. По периметру сквер был окружён голыми чёрными деревьями, склонившими свои ветви под тяжестью снега. Над ними беспорядочно кружились стаи таких же чёрных ворон и галок, громко галдящих в тишине морозного вечера. Здесь-то Алина и подкараулит Ксению для серьёзного разговора. Получилось это не сразу. Два раза в неделю Алина приезжала в деревню автобусом, но Ксении не встретила ни в сквере, ни на улице. "Может малышка болеет? Поэтому не гуляют…" – думала она. Наконец, в начале февраля Алине повезло. Утром, около одиннадцати часов, переминающаяся с ноги на ногу замёрзшая Алина увидела в сквере Ксению с коляской. Издали она заметила, как Ксюша, одетая в красивую кроличью шубку и такую же модную меховую шапочку с трудом катит коляску, увязающую маленькими колёсиками в глубокой снежной колее. Сердце у Алины забилось быстрее, сейчас она увидит свою девочку, которой вот-вот исполнится девять месяцев. Она ринулась наперерез молодой маме. Подойдя ближе, громко поздоровалась, а то Ксюша, занятая толканием непослушной коляски никого вокруг просто не видела.

– Привет! А чего это вы не на саночках? – начала Алина как можно более дружелюбно, даже улыбнулась. Она посмотрела на малышку. Та была не похожа на увиденную ею во сне. На девочке была коричневая шубка, белая шапочка с большими помпонами и такие же варежки, личико было худеньким, глазки голубыми, какими-то испуганными, носик вовсе не курносый, а прямой, губки тоненькие и бледно-розовенькие. Видно было, что малышка недавно болела, наверное, в первый раз на улице.

Ксения остановилась. На её холёном лице застыла гримаса страха. Это Алина заметила сразу. Ксюша не стала улыбаться в ответ и решила не показывать виду, как её пугает эта неожиданная встреча. Она взяла себя в руки и ответила вполне себе твёрдо:

– Здравствуй, Алин. Как ты меня нашла? Впрочем, не важно. На санках Валечке холодно. Мы недавно болели, кашляли, теперь вот в поликлинику едем на осмотр. Месяц почти дома сидели. Ты что-то хотела?

Алина присмотрелась к девочке. Понять, на кого она похожа было невозможно, но пламенных чувств она не испытала при виде дочери. Может потому, что представляла её себе другой? Или просто не знала, как себя вести с ребёнком? Или стеснялась? Чувства её наполнили самые противоречивые, начиная с того, что вот бы схватить ребёнка и убежать, до того, что надо бы развернуться и уйти. Но нет. Она знает, зачем пришла. Потом она привыкнет к своей малышке и с чувствами своими как-то разберётся. Надо довести дело до конца.

– Хотела. И хочу, – ответила Алина, пристально оглядывая дочь. – На ребёнка хотела посмотреть. А что нельзя? Я ведь родила её.

– Ну и что? – голос Ксении дрожал. – Вроде бы мы распрощались. Каждый получил своё. Мы помогли тебе, ты – нам. Ты увидела Валю. Прощай.

– Нет! Я приехала не за этим. Я хочу вернуть свою дочь!

– Что?! – голос Ксении сорвался, а на глаза навернулись слёзы. Она вся задрожала и больше не могла себя сдерживать. Слёзы предательски брызнули из глаз. При этом Валечка скорчила тоже плаксивое личико, уголки губок поползли вниз, на переносице залегла тоненькая морщинка, а глазки наполнились влагой.

– Понимаешь, я не могу без неё, – Алина решила высказать всё сразу, что задумала, не дав Ксении опомниться. Вид расстроившегося испуганного ребёнка вывел её из равновесия. – Ночами снится. Я сто раз пожалела, что отдала её вам. Я же мать. Мы с ней одной крови. И ей лучше будет со мной. Настоящую мать никто не заменит. Я против вас с Петром ничего не имею, но всё же… Я – настоящая мать!

– Ты с ума сошла? Я – её мать, а не ты. Ты отдала её нам в обмен на квартиру и деньги. И если называть вещи своими именами, то продала! Девочка любит меня, другой матери она не знает, и точка!

– Ксюш, подумай. Вы с Петром сможете навещать её, когда хотите. Ребёнку нужна я. Та, которая родила, настоящая мать!

– Настоящая мать не отказалась бы от своего ребёнка. Я не отдам тебе Валечку. Как ты себе представляешь, я оторву от себя малышку и отдам в чужие руки? Она не знает тебя и боится. Она будет плакать день и ночь, это жестоко! Ребёнок – не котёнок. Я растила её с пелёнок, с первого дня.

– Она быстро привыкнет ко мне. В её возрасте всё быстро забывается. Я изучала психологию и знаю это.

– Да я не хочу, чтоб она меня забыла. Ты просто бредишь! Подумай о ребёнке хотя бы! С чего это вдруг в тебе проснулась такая любовь?

– Она не внезапно проснулась. Я ни на минуту не забывала о своей дочери!

Валечка заплакала. Ксения расстегнула ремешки коляски и взяла её на руки. "Тише, дочь, тише. Сейчас пойдём, тш- ш- ш", – стала шептать она, покачивая малышку на руках. Она чмокнула девочку в лобик, прижала к себе и быстро пошла вперёд, с силой толкая коляску свободной рукой. Алина пошла рядом:

– Дай, я её понесу!

– Нет! Лучше уходи и забудь нас. Устраивай свою жизнь, ребёнка я тебе не отдам!

– Ах так? Тогда я обращусь в суд.

– Куда? – всхлипывая переспросила Ксения, стараясь не разрыдаться.

– В суд. Доказать, что это мой ребёнок будет не трудно. Есть куча свидетелей, что я его родила. Профессор, акушерка Дуся, да весь персонал роддома.

– Ну и что? Ты отдала его добровольно, подписала отказ.

– Я скажу, что вы с мужем меня "обработали", уговорили отдать ребёнка, пользуясь моим бедственным положением. У меня не было другого выхода. Я была бездомной. А теперь я встала на ноги, у меня есть работа. Да, вашу квартиру придётся вернуть, но, учитывая, что я буду одинокая мама с младенцем, мне, уверена, дадут комнату в общежитии.

– Тебе не стыдно? – с ненавистью процедила Ксения. – Ты пользовалась нами, нашими деньгами. Ты благодаря нам приобрела человеческий облик. Ты знала, на что шла!

– Я ошибалась, с кем не бывает? Говорю же, любой суд встанет на мою сторону. Учтут, что я не избавилась от ребёнка, не сделала аборт. Я находилась на грани самоубийства. Что мне оставалось?

– Знаешь, Алин, я думала, ты – нормальный человек. Жалела тебя и была бесконечно благодарна тебе за твой дар. Я ноги готова была целовать тебе за то, что ты для нас сделала. Но теперь вижу, что ты – подлая обманщица. И эгоистка.

– Можешь считать меня кем хочешь. На этой неделе я иду в суд подавать иск.

– Ты не сделаешь этого!

– Увидишь!

– Прошу, не надо! – Ксения уже рыдала, прижав к себе Валечку, которая тоже монотонно ныла, уткнувшись в мамино плечо.

Алина почувствовала свою власть над Ксенией. Она, в отличие от Ксюши, хорошо держалась. Говорила твёрдо и уверенно. Она владела ситуацией. Всё у неё получится!

– Не уговаривай меня. Даю три дня на размышления. И жду, когда вы привезёте мне ребёнка. Если мы всё решим мирным путём, то я не стану препятствовать вам с мужем общаться с моей дочкой. Кстати, я хотела бы поменять ей имя. Всегда мечтала назвать её Татьяной. Но, может и не стану… Посмотрим. В общем, я жду. Кстати, вещи мне не нужны, я уже многое прикупила. Только коляска пригодится.

Алина развернулась и быстро пошла к выходу из сквера. Через минуту она оглянулась и увидела, что Ксения села на лавочку и поит девочку из бутылочки, покачивая на коленках. Ксения качала головой, что-то приговаривая, успокаивая, видимо, малышку. Алине неприятно было это наблюдать. "Ничего, всё забудется, всё встанет на свои места. Ксении придётся переболеть, но вернуть мне дочь она обязана. Я не виновата, что мне пришлось отдать её им. Теперь я всё исправлю, со мной дочка будет по-настоящему счастливой", – думала она.

Весь вечер и следующий день Алина провела в мечтаниях. Она перебирала такие милые сердцу детские вещички, которые покупала в течение последнего месяца, представляла, как берёт на руки свою малышку. Теперь ей было легче это делать, так как она видела её воочию. Надо же! Как она жила без неё все эти месяцы? Слава богу, она набралась смелости и сделала шаг к своему счастью. Она – молодец.


Глава шестая

– Милая, успокойся, прошу. Подумай о малышке, она же переживает, глядя на тебя плачущую.

– Да как же я могу, Петь, успокоиться? – причитала Ксения Виноградова. Она уложила спать дочку, и теперь могла дать волю слезам. Весь день женщина крепилась, боясь показать родителям и соседям своё заплаканное лицо, тревогу в голосе. И только теперь, вечером, когда она осталась наедине с мужем, смогла дать волю эмоциям.

– Мы что-нибудь придумаем, – утешал Пётр супругу, вытирая слёзы с её лица широкой шершавой ладонью.

– Да что ты придумаешь? Она обратится в суд! Ведь всё, что мы сделали – не законно. А у тебя ещё эта судимость… Вдруг она скажет в суде, что мы её обманули или запугали, заставили отдать нам ребёнка? Что тогда?

Пётр почесал затылок. Ответил не сразу:

– Ну не возвращать же ей нашу дочь!

– Конечно нет! Я умру, но не расстанусь с Валечкой!

– Вот гадина! Делай людям добро после такого!

– Петь, а может нам уехать куда-нибудь, а? Она нас не найдёт.

– Куда? У нас и родни нигде нет. Не… Это не выход. Ещё не хватало нам от этой су*ки бегать!

– Петь, я на всё готова ради дочери, – продолжала Ксения, давясь слезами.

Пётр обнял жену. Он стал гладить её по густым волнистым волосам, поцеловал в макушку. Он и сам был готов на всё ради их счастья. В малышке он души не чаял и не представлял без неё существования. Конечно же, никому он её не отдаст. Он понимал, что должен срочно решить вопрос. И он изрёк, подняв лицо Ксении и глядя в любимые, такие грустные глаза:

– Мы дадим ей денег. Много. Я уверен, что дочь ей не нужна. Она же не вспоминала о ней почти год. Мы отдадим ей все наши сбережения, а я ещё заработаю… Только теперь я возьму с неё расписку в получении денег. На тот случай, если ей опять придёт в голову угрожать судом.

– А если она откажется?

– Вряд ли. Раньше не отказывалась же. Сумма будет крупная, она не сможет устоять.

– Петь, может ещё драгоценности мои отдадим, а?

– Нет! Не унижаться же до такой степени, Ксюш!

– Ладно… – ответила Ксения. – Я успокоилась хоть немного. Надо действовать как можно быстрее. Ты сам деньги отнесёшь?

– Да. Завтра после работы поеду к ней.

Супруги обнялись и пошли в спальню. Перед тем, как лечь, зашли в детскую и минут пятнадцать молча сидели у Валечкиной колыбельки, любуясь своей драгоценной малюткой, мирно сопящей на розовой кружевной подушечке, укрытой нежно-розовым байковым одеяльцем. Девочка улыбалась во сне.

– Худенькая она у нас всё-таки, – прошептала Ксения на ухо мужу.

– Просто утончённая. Вся в тебя, такая же красавица, – ответил Пётр.

На следующий день Пётр Виноградов снял все деньги со своей сберкнижки. По старинке он уложил пачки купюр в чемодан. Сам встречаться с Алиной Неверовой он не захотел. Ведь он и сам не исключал, что она может отказаться от денег. А такой поворот событий в его планы не входил. Поэтому на "дело" он отправил Родиона Кухарчика, своего друга детства, того, с которым отбывали вместе срок в исправительной колонии. В отличие от Петра, которому удалось стать нормальным человеком, отучиться в ВУЗе после колонии, встать на ноги и преуспеть в торговле, став директором крупного магазина, Родион продолжал оставаться простым мужиком. Неудачником. Никуда не пристроился после колонии, загремел второй раз за кражу, отсидел три года, вышел никому не нужным. Пётр друга не бросил. Устроил у себя в магазине грузчиком. Так мужик был хотя бы при деле. Правда видок у него был, ни дать ни взять, уголовника. Высокий и сутулый, с крупным торсом, перебитый кривой нос, шрам на половину лица и абсолютно лысая башка. Это как раз Петру и было надо. Он поручил Кухарчику припугнуть Алину. Схватить за грудки, тряхнуть как следует, объяснить ей всё "по понятиям". Никуда она не денется. За свою жизнь боятся все. Радик заставит её взять деньги и написать расписку о том, что она добровольно отдала рождённого ею ребёнка, приняла от Виноградовых крупную сумму денег. И претензий к ним не имеет. Пётр даже разрешил Родионуударить Алину для пущего эффекта. Но не сильно, а то кто знает? Ещё в милицию обратится. В успехе мероприятия он не сомневался. Поэтому велел другу-уголовнику встретить Алину в тёмных гаражах, через которые она ходила домой с работы, решить вопрос, а потом вернуться в магазин к Петру с отчётом.

Примерно полтора часа Пётр сидел в своей коморке на складе универсама, который уже закрылся. Сотрудники ушли, поэтому ему никто не мешал сидеть и снимать стресс за бутылочкой водки. Он курил одну за одной, про себя молясь чтоб всё получилось, чтоб эта мерзкая тварь Неверова взяла деньги и навсегда отстала от них. И вот, он услышал скрип входной железной двери. Быстрые шаги. В коморку завалился Родион. С его чёрного поношенного пальто посыпались хлопья снега. Своими здоровенными сапогами он тут же натоптал большую грязную лужу. Вид его Петру не понравился. Родион снял шапку, стряхнул с неё снег на пол. Чёрные его глаза были круглыми, как плошки, и горели. Пётр понял, что что-то случилось. Он плеснул водки в стакан и протянул другу. Тот осушил стакан залпом, руки его дрожали крупной дрожью. Он сел на стул напротив Петра и стал интенсивно тереть виски. Срывающимся голосом он наконец сказал:

– Братан, беда…

– Что такое, Родя?

– Я убил её.

– Чего?! Ну-ка повтори!

– Я не хотел, Петь, не хотел! – затараторил Родион.

Пётр вскочил, подбежал к входной двери и плотно закрыл её на щеколду. Он почувствовал, как сам задрожал всем телом.

– Что значит "убил?" Ты в своём уме? – взволнованно вопрошал Пётр. Он не мог поверить своим ушам. Только теперь он заметил, что чемоданчик с деньгами стоит возле стула на котором сидит Кухарчик. Тот налил себе водки ещё и залпом выпил.

– Ты понимаешь… Сейчас расскажу. В общем, так было. Я её подкараулил. Никого не было. Была темень, хоть глаз коли. Темнеет-то рано, хотя и семь часов было всего. Спрятался в щели между гаражами. Смотрю, идёт. Я издалека понял, что это она. Ещё подумал: "Ну не дура? Такой гололёд и снегопад, а она идёт в сапожках на каблуках". И без шапки, прикинь!

– Да плевать мне, что ты подумал! Дальше что было?!

– Ну, значит, она со мной поравнялась, я вышел и ей путь перегородил. Она орать собралась, испугалась. Я сразу ей рот варежкой прикрыл и потащил её, сопротивляющуюся, в глубину гаражей через эту щель, в которой прятался. Подальше чтоб от дорожки. "Молчи", – говорю, – "А то убью".

– А она?

– Замолчала. Я тогда руку от лица её убрал и сказал ей, мол так и так. Бери деньги и отвали от Виноградовых. А не то хуже будет. Сейчас ты мне распишешься в бумаге, что взяла у них десять тысяч рублей. Не успел я договорить, как она громко так кричать начала, что никаких денег она не возьмёт, что она не продажная, и что-то там ещё. Я ей тогда, чтоб заткнулась, двинул по роже. Ты же разрешил. Ну она отлетела к противоположному гаражу. Упала, а когда падала, сильно об стену гаража стукнулась, и с крыши на неё глыба ледяная упала. Прям на голову. Ну и затихла она.

– Ты что придурок?! – выпалил Пётр. – Я ж тебе сказал, слегка ударить, только напугать! А она от твоего удара об стену гаража ударилась. Как так?!

– Ну она ж орала, как резаная. Я не виноват. Лучше что ли бы было, если б кто-нибудь услышал и ментов вызвал?

– Что ты наделал, Родя! Может она жива? Надо "скорую" вызвать. Срочно!

Пётр потянулся к трубке телефона, но Родион перехватил его руку.

– Не надо, Петя! Я проверил, умерла она. Подошёл, глянул: у неё кровь изо рта пошла, глаза раскрылись и выпучились.

– О боже! – произнёс Пётр с досадой в голосе. – Ну ты и идиот! Зачем только я тебя попросил. Вот дурак! Теперь нас найдут, и всё. Вся жизнь прахом пойдёт.

Кухарчик снова наполнил стаканы. Он уже взял себя в руки.

– Брат, может всё обойдётся, а? Ты же говорил сам, баба одинокая была. Одна жила. Никто её искать не будет. Найдут не сразу. Там место безлюдное, да и она под грудой снега лежит. Голова одна торчит. Ещё метель сейчас, вообще заметёт.

– Будут её искать. Она же учительницей в школе работает. Работала…

– А…

– Вот тебе и "А"! Может у неё хахаль есть, подруги. Вдруг она кому-то рассказала о том, что родила и ребёнка отдала. А теперь вернуть хочет. Мало ли…

– Блин, чё делать, шеф?

Пётр заходил взад-вперёд. Наконец, в голову пришла здравая мысль.

– Так, – обратился он к Родиону, – сейчас ты берёшь деньги и сваливаешь из города. Немедленно. Куда угодно, хоть на родину в свой Кишинёв. Понял? Следов твоих тут не должно остаться.

– Как это, сваливаю?

– Очень просто. Бабки бери и вали. Документы твои в порядке. У тебя ни жены, ни жилья. В общаге своей скажешь, что мама в Молдавии заболела, и ты срочно уезжаешь.

– Что, эти бабки? – спросил Родион, косясь на чемоданчик.

– Эти, эти. Бери!

– Но… Там много…

– Всё равно. Они твои. Надеюсь, ты их не профукаешь, а новую жизнь начнёшь. Иди-иди, не мешкай.

Кухарчик не мог поверить, что это происходит с ним наяву. Он взял чемодан и подошёл к Петру.

– Петь, ты уверен? Спасибо… Не ожидал. Ты прости меня, что так получилось. А как же ты?

– Нормально я. У меня семья. Жена и дочь. Они – главное для меня. Это ты прости, что втянул тебя в историю. Надеюсь, тебя никто не видел. Тем более, если ты и вправду случайно…

– Клянусь, я не хотел! Да и не видел меня никто. Говорю же, там тьма была непроглядная. Ещё снегопад, поэтому ни одной живой души не было!

Кухарчик обнял Петра. Оба мужчины успокоились. Скорее всего, это водочка сделала своё дело. Помогла, родимая.

– Прощай, друг! Брат! – сказал Родион. – А помнишь, как мы тогда, в шестьдесят первом?..

– Да. Всё я помню. Иди, скорее, Родя. Даст бог, свидимся.

Родион попятился задом к двери с заветным чемоданчиком в руке и блаженной улыбкой. Пётр закрыл за ним дверь и устало сел за стол. Бутылка была пустой, как и пачка "Примы". Мысли путались в его голове. Несмотря на выпитое, он ощущал себя трезвым, как стекло. "А что, если Кухарчик наврал, и Алина жива? Может, он вообще не встречался с ней? Да нет. Зачем ему это? Он же не знал, что я ему деньги отдам. Да и потом, если бы он хотел завладеть ими изначально, то сразу бы сбежал с этим чемоданом. Но он же не сбежал, а принёс его. Может съездить в гаражи и проверить всё самому? Нет. Опасно. Ещё увидит кто, да и следы могут остаться. Короче, надо ждать", – заключил Пётр Виноградов. Он убрал со стола и вышел, наконец, со склада. На улице бушевала настоящая февральская вьюга. Он вызвал такси. Дома, куда он попал после часу ночи, шатаясь от усталости, он за чашкой крепкого кофе поведал жене историю о том, как отдал Алине деньги, она их взяла и поклялась сейчас же уехать из города. К себе в деревню. А потом в Москву. Ксении можно не волноваться, больше она их не потревожит.

Потом, спустя три дня супруги Виноградовы прочитают в газете объявление о пропаже человека с маленькой фотографией Алины Неверовой. На вопросы Ксении Пётр будет отвечать лишь, что, наверное, Алина решила начать новую жизнь, поэтому никому не сообщила об отъезде. А про себя подумает: "Значит, ещё не нашли тело. Была бы жива, была бы дома или в больнице. Не искали бы".


Часть вторая

Глава первая

– Где я?

– Дома.

– Это не моя квартира…

– Здесь всё твоё. А эта уютная комнатушка – просто иллюзия. Я сам её придумал для того, чтоб нам удобней было спокойно беседовать с тобой.

Алина Неверова очнулась будто ото сна. Она стояла посреди небольшой комнаты с белыми стенами и потолком возле красивого овального стола цвета слоновой кости. Столешница была выполнена из толстого стекла кремового цвета, а посередине стола лежал какой-то прибор, похожий на пластмассовую книгу. Алина огляделась: на стенах висели картины с видами природы, водопадов и моря. А вот окон в комнате не было, как не было и двери. Это удивило её, но не сильно. В потолок была встроена большая круглая люстра в виде полусферы, которая излучала приятный дневной свет. На одном из двух удобных стульев с бежевыми кожаными сиденьями и спинками восседал мужчина неопределённого возраста (лет от тридцати до сорока пяти), сложив нога на ногу. Лицо его было молодым, с правильными чертами, но, несмотря на отсутствие морщин, выглядело зрелым. Наверное, это из-за умных проницательных серых глаз, которые смотрели на Алину в упор. Взгляд его был насмешливым, с прищуром. А одет мужчина был просто: в трикотажную коричневую водолазку и такие же тёмные вельветовые брюки, из-под штанин были видны начищенные до блеска чёрные ботинки. Волосы у него были русыми, аккуратно и коротко подстриженными, что, кстати, было не совсем модным. Алине стало жарко. Ещё бы! Она была одета в тёплую мутоновую шубу, воротник застёгнут, на ногах – сапожки, а на руках – меховые варежки, которые она поспешила снять и засунуть в карманы. Она почувствовала, что лоб её вспотел под волосами и захотела откинуть волосы со лба, но рука её коснулась чего-то горячего. Это был не пот. Девушка поднесла руку к лицу и увидела свои пальцы. Они были в крови. Она ещё раз коснулась лба, потом щеки и снова поднесла руку к глазам.

– Боже, что это? – удивилась Алина, разглядывая свои окровавленные пальцы.

– Кровь твоя это, – невозмутимо ответил её собеседник. Всё-таки больше он походил на парня, нежели на мужика. – Да ты раздевайся, присаживайся.

Алина не стала раздеваться, так как боялась перепачкать шубу кровью. Села. Она ничего не понимала, лишь держала окровавленную руку впереди от себя, боясь коснуться ею одежды или стола…

– Я что, ранена? Я в больнице? Кто Вы такой?

Мужчина по-отечески и по-доброму улыбнулся. Он пристальнее посмотрел на Алину и ответил, не слишком-то стараясь подбирать слова:

– Хуже. Ты умерла. И ты на том свете. Вернее, для тебя это – как раз лучше, а не хуже. И свет как раз не тот, а этот. Единственное реальное место. Твоя земная жизнь закончилась. Теперь ты не Алина Дмитриевна Неверова, а Дух. Дух без тела. То, что ты видишь как себя, твои руки, одежда, кровь – тоже иллюзия. Я создал её специально для того, чтоб ты не была слишком шокирована. Чтоб легче тебе было осознать, что ты больше не имеешь тела. Смотри!

Мужчина привстал, картинно набрал полную грудь воздуха и дунул в Алину изо всех сил, примерно в область груди. Девушка опустила взгляд вниз и увидела то, что трудно было описать человеческими словами: в центре её живота образовалась огромная дыра, в которую с бешенной скоростью под напором ветра влетали клочья её одежды и исчезали в невидимом водовороте. Алина видела и слышала, как рвалась и трещала по швам шуба, платье, колготки и даже нижнее бельё, превращаясь в тряпичные лоскуты, которые разноцветными лентами путались и сливались в комки, влетали в зияющую дыру в области живота и исчезали где-то там… У Алины "дыхание спёрло" от этого жуткого зрелища, она закричала и схватилась руками за живот, согнувшись пополам. И, о ужас! Руки Алины на её глазах мгновенно истлели: кожа, затем красного цвета мышцы словно разорвались в клочья и устремились внутрь чёрной дыры, поглотившей одежду. Последними Алина увидела белые кости рук, которые на её глазах рассыпались и превратились в порошок, который пыльным облаком устремился всё туда же, в общий воздушный поток. Девушка зажмурилась от животного страха.

– Хватит! – заорала Алина что есть мочи, обращаясь к своему собеседнику. Она едва выдавила из себя это "хватит!", так как чувствовала, что сейчас и лицо её превратится в прах и тогда нечем будет и слово произнести.

Мгновенно ветер стих. Алина с трудом разомкнула веки. Теперь, подумала она, после такого зрелища, её уже вряд ли сможет что-то напугать или удивить. К своему облегчению, она увидела себя целой, с руками и ногами, одетую в уютный фланелевый халатик с мелкими ромашками. Она потрогала свой живот. Он был цел. Поправила волосы, откинув их назад, коснулась лица. Следов крови не осталось.

– Что это было? Я чуть с ума не сошла. Вроде, не больно, но жутко!

– Я уже говорил. Иллюзия. Как и твоё нынешнее одеяние. Нет у тебя больше тела, нет. Ты в мире духа. Просто тебе не привычно пока осознавать себя пустотой. Ты нигде, и ты – везде! Чистое сознание. Как и я. Поэтому я придумал нам с тобой человеческий облик. И называть тебя я буду Алиной, хоть ты уже давно не она. Уже три дня как Алина Неверова – труп, занесённый снегом.

– Нет! Мне всё это снится. Я не труп! – возмутилась Алина. – Да кто Вы такой?

– Я – твой ангел-хранитель. Меня зовут Ларри-Шутник.

– Почему Шутник?

– О, вижу ты немного приходишь в себя. Появился интерес. Просто люблю пошутить, крепкое словцо люблю и даже "чёрный" юмор. Вот так и прозвали меня братья и сёстры. Другие ангелы.

– Вы…

– Не Вы-кай. Мы с тобой не чужие, а как раз наоборот. Все духи, или, можно сказать, души – одно целое. Все мы из одного источника, из одного Начала. Потом ты вспомнишь это. А пока свежи ещё твои воспоминания о земной жизни.

– Не важно! Ты не можешь быть ангелом. Ангелы другие. Они с крыльями, они любят человека и хранят.

– Ну-ну… Ты хоть помнишь, как умерла?

– Нет… Я не могла умереть! Ты врёшь мне. Мне всего двадцать семь. Отпусти меня отсюда, меня ждёт дочь! У меня полно дел, работа, дом.

– Ха! Дочь её ждёт. Опомнилась. Никто тебя уже не ждёт, успокойся.

На Алину вдруг лавиной нахлынули воспоминания. Они появлялись обрывками, постепенно, очень медленно складываясь в цельную картину. Картину её жизни. Вот она в роддоме, смотрит на младенца, её ребёнка. Вот женщина в заснеженном парке с коляской испуганно уставилась на неё. Вот она клеит обои в своей квартире. Теперь она сидит в подвале голодная и чумазая, почёсывает вшивую голову. Вот она сидит за столом, уставившись в школьный журнал, а у доски мальчишка пятиклассник выводит мелом слова… Вот мама завязывает ей, маленькой девочке, белые бантики на первое сентября. Мама… Вот она стоит в ЗАГСе в белом платье под руку с красивым мужчиной, её мужем. Алине стало тоскливо и обидно. Наверное, и вправду, её больше нет. Тогда почему так горько? Ведь всё должно пройти.

– Я не понял, – прервал её воспоминания Ларри, – ты о чём-то вспомнила?

– Смутно.

– Да, трудно с тобой. Даже бабульки старые со склерозом быстрее вспоминают.

Ларри пододвинул свой стул к Алининому и открыл пластмассовую книжечку, лежавшую посередине стола, под прямым углом. Одна створка оказалась сверху, она внутри представляла собой плоский чёрный экран. Створка, которая была расположена горизонтально и, получалось, лежала на столе, представляла собой плоскую платформу с множеством кнопок с буквами и цифрами, как на пишущей машинке.

– Смотри внимательно, – сказал ангел Ларри. Он нажал поочерёдно несколько кнопок, и экран загорелся.

– Что это?

– Ноутбук. Их ещё не изобрели, но скоро они будут в каждом доме даже у ребёнка. Лет через тридцать-сорок. Удобная вещь, кстати. У меня он, как видишь, уже есть.

– Как это работает?

– Откуда я знаю? Я не программист. Ты гляди в оба.

Алина уставилась на экран. Живая картина, появившаяся на нём, показалась ей знакомой. Точно она второй раз пришла в кинотеатр посмотреть фильм, который уже видела. Было темно, но падающий пушистый снег немного освещал улицу. Алина шла с работы после второй смены. Она замёрзла, но шапку не надела, так как не любила то, что потом творилось на голове после того, как её снимешь. Модненькие сапожки на каблучке тоже почти не грели, поэтому девушка торопилась. Алина вспомнила, что в тот момент она была поглощена мыслями о своей дочери, которую готовилась забрать у приёмных родителей на днях. Она собиралась успеть в детский мир, который работал до девяти, чтоб купить несколько давно приглянувшихся ей вещичек и пару мягких игрушек для девочки. Представляла, как малышка будет рада подаркам, как будет смеяться. Наверное, она уже здорово ползает, умеет стоять. Надо будет, думала Алина, купить дорожку в коридор и коврик ещё на кухню. Потом она пошла по тропинке между гаражей. Путь через гаражи был короче, но на тропинке между двух рядов гаражей, которых было более сорока на этом участке, не было ни одного фонаря. Зато выходя из гаражей, через три минуты оказываешься у своего подъезда. Она решила, быстро бросит школьную сумку с тетрадками учеников и побежит в детский мир. Но вдруг ничего не подозревающую Алину окликнул какой-то мужик из темноты. Она обернулась и испугалась: перед ней стоял громила с лицом матёрого уголовника. И выражение лица у него было весьма зловещее.

Алина содрогнулась, увидев вновь этот сюжет…

– Ларри, я не хочу больше. Кажется я вспоминаю… Мне не хочется пережить это снова.

Ангел никак не отреагировал на её просьбу, а на экране продолжался фильм:

Алина сделала попытку закричать, но громила зажал ей рот и потащил в щель между гаражами. Там он пригрозил ей, что убьёт, если не замолчит. Алина готова была отдать этому типу всё, лишь бы отпустил и сохранил ей жизнь. Ведь она только начала налаживаться! Она проклинала себя за то, что попёрлась через это безлюдное место. Но оказалось, этот уголовник её именно ждал. Он был послан Виноградовым Петей. Мужик приказал Алине взять деньги, десять тысяч рублей. И навсегда убраться куда-нибудь, оставить в покое честных людей. Алина на секунду задумалась. Сумма показалась ей очень внушительной. Но нет! Это возмутительно. Она мечтает о ребёнке! Она не может повторить снова ту же самую ошибку. Алина начала кричать, что деньги ей не нужны. Она настолько вошла в раж, что даже забыла о страхе, который испытала три минуты назад. Она громко изливала свой праведный гнев на обалдевшего от такого напора мужика примерно полминуты. Но вдруг она увидела, что лицо уголовника исказила гримаса ярости, и в сторону её головы, прям в глаза, полетел крепко сжатый кулак.

Алина, нервно ёрзающая на стуле перед монитором ноутбука (она ещё не привыкла к такой диковинной технике) увидела себя, очень быстро летящую к железной стенке противоположного гаража, находившегося во втором ряду с краю, и ударяющуюся правым боком о низ стены. И огромной величины ледяную глыбину, стремительно скатившуюся с пологой гаражной крыши прям ей на голову. Алину пронзила дикая боль. Она её ощутила снова, сидя здесь, в белой комнате-иллюзии, глядя на себя ту, живую, что была в мониторе… Боль пронзила всё её существо, она разливалась от макушки вниз, заливала глаза и горло. Краем глаза девушка увидела, как испуганный мужик подошёл к ней, положил руку ей на шею, видимо проверил пульс. Затем оттянул ей поочерёдно оба века, заглянув в подёрнутые туманом зрачки. И как он надеялся что-то разглядеть в такой тьме? Он определил, что Алина умерла, и быстро удалился с чемоданом денег подмышкой. А она, тем не менее, была ещё жива… Но какое это имеет значение? Боль в голове не давала собрать в кучу мысли, которые роились где-то на периферии сознания. Она поняла, что не может шевельнуть ни одним пальцем, даже веками своими полуоткрытыми не может управлять. Голос пропал. Всё тело не слушалось. Щёлочки глаз быстро залепили падающие снежные хлопья. Алина сообразила, что даже если б кто-то здесь проходил, она не смогла бы позвать на помощь. Мысли куда-то рассеивались, будто сбегали из травмированного мозга. А Алине отчаянно хотелось зацепиться за какую-нибудь из них, удержать хоть на миг. Вспомнилось напоследок личико маленькой Валечки, которое сморщилось от плача в тот день, когда Алина её последний раз видела в парке с другой, ненастоящей мамой. Второй раз в жизни, и последний. Потом и это воспоминание исчезло, и перед её внутренним взором распростёрлась темнота. И ещё она ощутила прохладу. Потом был провал. А потом она увидела себя и Ларри в этой светлой комнате с красивой мебелью и картинами. Может что-то было ещё между этими событиями, но этого она не помнила.

Алина была потрясена. Она так явно ощутила всю боль и обиду от того, что с ней случилось, что тихо заплакала. Ларри закрыл ноутбук, вздохнул и обнял Алину за плечи.

– Не плачь, дорогая моя. Это был всего лишь сон. Знаешь, сколько таких снов ты пересмотрела уже? Очень много. Этот просто был плохим, не удачным.

Алина встрепенулась. Она сняла руку Ангела со своего плеча и спросила с вызовом, с полными слёз глазами:

– Сон, говоришь? Это была моя жизнь! И почему ты, если ты мой ангел- хранитель, меня не хранил, а? Где ты был, когда я скиталась по подворотням, когда меня обманул аферист из горисполкома, присвоил мои деньги? Когда я вынуждена была отдать своего ребёнка, где ты был? Когда меня выгнали из дома? И сейчас, когда меня так жестоко убили? В двадцать семь лет!

– Постой, – спокойно и с неприятной ухмылочкой на лице отвечал Ларри- Шутник, – если я правильно понял, ты меня хочешь в своих бедах обвинить?

– Ну раз ты мой ангел! Здорово ты надо мной в моей земной жизни "шутил"!

– Ну ты и глупышка. Своей жизнью ты управляла сама. Я только подсказывал тебе верные решения, ситуации необходимые создавал, мысли здравые посылал. Так всегда поступают ангелы. Мы – нематериальные существа, духи. Мы не можем взять и свернуть для человека горы в физическом измерении. А в ментальном мире – пожалуйста. Иной раз кричим в ухо изо всех сил своему подопечному: "Ну сделай так! Посмотри туда! Скажи это! Иди туда, а вон туда не ходи! Смелее! Осторожнее!", и так далее.

– Почему же я тогда не слышала твоих советов? – спросила Алина всё ещё сохраняя возмущённый тон.

– Да потому, что ты и знать не хотела о моём существовании. Ты хоть раз думала обо мне? Я понимаю, тебя с детства учили дома и в школе, что нет бога, ангелов и другой жизни кроме земной. Поэтому, сильно не ругаю. Но вот ведь было однажды, когда ты всё-таки подумала о смерти и о вечной жизни… Помнишь? Когда лежала в больнице и узнала о своей беременности. Я тогда обрадовался, решил, ну вот на правильный путь может встанет, уверует в бога, или хоть просто в вечную жизнь души. Но нет! Тебя хватило всего на час размышлений о духовном. И всё. Поэтому ты меня и не слышала. Иногда, конечно, ты совершала верные поступки, руководствуясь своим внутренним чутьём. В те разы ты меня и слышала, это я говорил с тобой. Но ты снова всё портила! Ты была слепа и глуха.

– Да, я помню тот день. Но я представляла всё совсем по иному. Я думала, когда умру, меня заберут ангелочки с крылышками на небо, я попаду в рай, в прекрасный живописный сад, увижу бога, и он обнимет меня и успокоит. Пройдут мои печали. Разве я этого не заслужила? Я ведь так страдала в этой жизни!

Ларри рассмеялся:

– Обалдеть, какая ты наглая! И самоуверенная. Не доросла ты ещё до рая. И не достойна ты пред ясными очами Всевышнего предстать! Что там… Даже я не достоин.

– Почему? Говорят же, что бог любит каждого из нас несмотря на грехи! Да и разве я грешила? Я не виновата, что у меня была такая жестокая судьба!

– Виновата. Ты прожила глупую, бездарную жизнь. Ты сама её такой сделала, ты принесла несчастье многим, и даже не осознаёшь этого! И собиралась дальше творить плохое, испортить жизнь ещё нескольким людям… Поэтому, и умерла! Пользы от тебя никому не было.

Алина чуть не задохнулась от услышанного. Она вскочила со стула и наклонилась вперёд, уставилась в упор в лицо Ларри и выдала порцию следующих упрёков:

– Да как ты можешь так? Даже не пожалеешь меня! Знаешь, как я тоскую по дочери? До сих пор! Я даже не подержала её на руках. Об этом я больше жалею, чем о своей смерти!

Алина снова заплакала. Ангел подошёл к ней и погладил по голове. Он ответил:

– Во-первых, я не договорил. Бог действительно любит нас всех, но сама подумай, с чем ты к нему придёшь? Со своими упрёками и жалостью к себе? За что ему тебя жалеть, за то, что сама данную тебе жизнь испоганила? Ни одним шансом не воспользовалась. Он бы тебя пожалел, конечно, но пользы от этого твоей душе, то есть тебе – не было бы! Когда сама чистой, подобно Господу станешь, тогда и увидишь Его… Во-вторых, не плачь. Терпеть не могу, когда себя жалеют. Возьми на себя ответственность за всё, что натворила. Так будет легче исправить всё.

– Исправить? Как? Я снова оживу?

– Нет, в ту жизнь ты больше не вернёшься. То тело уже не годно. Ты же видела.

– Господи, – спохватилась Алина и заплакала сильнее, – я же там так до сих пор и лежу. Под толщей снега.

– Ты здесь, со мной. Там на Земле твоё использованное тело, не более того.

– Называй как хочешь. Мне оно нравилось… Кто меня похоронит? Скоро меня найдут?

– Найдут. Не переживай. И кому похоронить найдётся. Забудь ты о нём уже. Думай лучше о своей Душе, раз тогда не думала.

– А что я должна думать? Я не понимаю, что такого я сделала не так. Я старалась, как могла, хотела быть счастливой. Разве это грех? Все и всё вокруг было против меня!

Ангел Ларри снова сел за стол напротив Алины. Он поднял обе руки вверх и в них, как по волшебству, прям из воздуха материализовались два хрустальных бокала с малиновым напитком. Один из них он протянул Алине, из своего тут же пригубил глоточек. Алина, вернее уже теперь её Душа, была настолько поглощена мыслями о своей неудачной судьбе, что сквозь пелену слёз даже не обратила внимания на это маленькое чудо.

– Я пить не хочу, – объявила она, отодвигая бокал.

– Пожалуйста, попробуй. Это замечательное французское малиновое вино.

Алину это немного развеселило. Она согласилась и сделала глоток. Знатоком вин она не была, но сразу стало ясно: напиток очень вкусный, натуральный. Невысокий градус сразу ударил в голову, и приятное тепло разлилось по венам. Ей даже на секунду подумалось, что вот сейчас она проснётся, и этот непонятный сон прекратится, но… Это был не сон. К Алине вернулось самообладание. Стало намного легче, захотелось говорить. По душам, так сказать. Может, этот ангел- Шутник действительно единственный на всём белом свете, кому она не безразлична. Может, он ей не враг?

– Да, – произнесла она, рассматривая бокал, – чего-чего, а уж напиться вина на том свете в компании с ангелом- хранителем я никак не ожидала.

– Ну вот, ты пришла в себя, я вижу. Это иллюзия, не забывай. Мы с тобой оба – духи бесплотные. Нам ни есть, ни пить не надо. Это – игра.

– Игра или нет, но я, кажись, пьянею!

– Да, вино расслабляет. И сближает людей.

– Мы с тобой же – души, а не люди.

– И души сближает. Располагает к общению.

– А как ты делаешь эти разные невообразимые чудеса? Дыра в моём животе, это вино в бокалах, комната с картинами, стол и ноутбук… Я же их могу потрогать, они материальны.

– Нет, что ты! Это тебе кажется, что они из материи. Ты сидишь, и веришь, что они такие, вот так и происходит. Они становятся плотными и ощутимыми для тебя. Все эти вещи.

– Всё, во что веришь, материализуется?

– Да. Этот закон и на Земле работает, только очень медленно. Короче, там надо долго и упорно верить во что-то, чтоб оно произошло. А тут, у нас, это происходит мгновенно. Раз, и вот оно – винишко. Два – и вот он, тортик!

Ларри убрал руки под стол, и через секунду вытащил небольшой тортик в форме сердца с цветочками из белкового крема и розовыми клубниками по краям бисквитного коржа. В центре тортика торчала тоненькая горящая свечка. Ангел поставил лакомство на стол. Затем провёл ладонью по столешнице перед Алиной, словно вытирая пыль. И в мгновение ока перед девушкой возникли из пустоты столовые приборы: маленькое фарфоровое блюдце с золотистой каймой и серебряная чайная ложечка. Таким же движением руки Ларри материализовал блюдце с ложечкой себе.

– Класс, – восхитилась Алина. – Такое делать могут только ангелы? Святые?

– Не, не только.

– И я смогу?

– Конечно, только надо научиться.

– Учиться…

– А ты как думала? Учиться всему надо и везде. Даже чудесам. Даже на том свете. Ничего не даётся просто так.

– А ты долго этому учился?

– Не помню. Здесь у нас времени-то нет! Это ты мыслишь категориями земного времени. По привычке. Уверен, ты не соображаешь, что после смерти твоего тела прошло почти три дня земных.

– Да, я как-то не слежу за временем, ты прав.

– Но никто мне не запретит воспользоваться здесь обычными часами, если захочу. Просто создам их, и всё! Могу другу подарить, другому ангелу, и мы будем договариваться о встрече согласно земному времени. Или марсианскому времени, к примеру.

– А те духи, которые не пользуются часами, как договариваются о встрече?

– Мысленно. Вопрос задают своему собеседнику ментально, не против ли он встретиться, и если да, то они окажутся рядом друг с другом через долю секунды. Или минуты. Как захотят. Здесь границ для фантазии нет.

– А где они, все остальные населяющие этот мир духи? Ангелы, и такие же умершие, как я?

– За границами этой комнаты. Кто где хочет, там и находится.

Алина допила вино. Голова слегка кружилась. Было интересно узнавать об этом духовном мире. Ненадолго она даже забыла о своём горе, о безвременной кончине. Ларри разрезал торт ножичком из позолоченного сервиза и положил самый красивый кусок с розами ей в тарелочку. Аромат ванили и взбитых сливок ударил в нос, но есть Алина не спешила. Она задала вопрос:

– Значит, здесь, можно всё? Сотворить, я имею в виду. И делать, что хочешь?

– Ага.

– А если кто-то, какая-то Душа, сделает то, что не понравится другим?

– Понимаешь, имеется своеобразная иерархия у обитающих в духовном мире существ. Те, кто это всё умеет находится на высших ступенях своего развития, или по другому эволюции. Они святые, чистые, развитые души, и не могут сотворить никакого зла.

– А я?

– Ты… Ты наоборот, за недолгую свою земную жизнь скатилась ниже на несколько ступеней, чем была ранее. До рождения Алиной, то есть.

– Да как же я скатилась, если я страдала?! Я, по логике вещей, должна сейчас обрести покой и счастье!

– Ешь лучше торт. Он вкусный. И свечу задуй. Отпразднуем твоё возвращение домой. Твой третий день после смерти. Поднимем бокалы!

Алину покоробило от этих слов. Она сделала обиженное лицо, и ей вдруг расхотелось спрашивать Ларри о чём- то ещё.

– Ну прости, неудачно пошутил.

– Ты издеваешься надо мной. Почему мне достался такой ангел?

– Это мне надо сокрушаться о тебе, дорогая моя!

Алина погрустнела. Она снова вспомнила себя живую, в теле. Обида накатила с прежней силой. Что же будет с ней дальше? Почему Ларри ничего толково не объясняет? Может, хочет, чтоб она сама до чего-то додумалась. Она стала рассматривать ангела. Он был красив. И не ангельской красотой отличался, а вполне человеческой мужской красотой. И ещё величием. Она испытала чувство какого-то непонятного благоговения, глядя на него. Но почему он так странно себя с ней ведёт? Даже не тактично. Обижает…

– Ларри, скажи, а ты – мужчина?

– Есть сомнения? Я похож на женщину?

– Нет. Но ангелы, я думала, бесполые…

– Разделение на мужскую и женскую особь необходимо на земле, для продолжения рода. А тут, как ты понимаешь, о плотских утехах думать не приходится.

– Сейчас ты скажешь, что твой нынешний образ – иллюзия?

– Умница, собирался сказать. Если мне вдруг вздумается, я могу снова родиться в теле на Земле или другой обитаемой планете. Могу снова пройти путь от младенчества до старости. И тогда, естественно, я буду мужской или женской особью. И тогда я буду радоваться жизни и испытывать всё сполна. Все радости, которые способно испытать материальное тело, будут моими.

– Все, говоришь, радости? А нас всегда учат на Земле, что надо жить скромно и не позволять себе многого, что роскошь и развлечения – это грешно, что желать себе больше, чем нужно или желать мужчин, например, – это не правильно и вредно для души.

– Что ты! Если тело чего-то желает, надо ему это дать! Иначе человек не успокоится и будет страдать, вечно ограничивая себя. А он должен думать о своей душе, о своей цели, о боге, ангелах, о своём предназначении. Но как он сможет размышлять о духовном, когда его желудок пуст или гормоны "играют", и хочется плотской любви? Эти потребности тела будут мешать ему предаваться праведным мыслям. Так что, лучше дать телу "пирожок"!

– А если какому- то человеку хочется не один пирожок, а десять за раз? Или водочки, или непреодолимая тяга убить или украсть? Что тоже это надо удовлетворить, раз хочется?

– Нет. Человек вполне может удовлетвориться одним пирожком, одним мороженным и одной папироской. Утолить голод, так сказать. А большие излишества вредят телу. Надо следить за тем, чтоб оно всегда было "в строю", а не то износится раньше времени, и Душа не успеет завершить свою миссию на земле. В смысле, когда тело, разжиревшее от десяти пирожков, перестанет существовать и превратится в прах. А вот про тягу убить или украсть, другой разговор. Никакая Душа изначально ничего подобного не хочет. Я уж тебя уверяю, ни один младенец не рождается с желанием убивать и воровать. Это потом он растёт и меняется под влиянием среды, или родителей, или других неблагоприятных факторов. Это не его вина, а его беда… В его власти одуматься и не делать таких вещей. Поверь, нет таких ситуаций, когда убить необходимо. Потому, что причинив кому-то боль, Душе не успокоиться уже никогда. Удовлетворения это не принесёт. Поэтому не сравнивай желание съесть кусок торта во вред фигуре и желание отнять чью-то жизнь. Первое – это естественное желание тела, для этого человек создан со вкусовым рецепторами во рту. А второе – это противоестественное желание, потому что права чинить зло никто человеку не давал.

– Я поняла, ты о чувстве меры толкуешь. А что там про миссию? У меня она тоже была?

– Естественно. Но ты не удосужилась распознать её. Своё предназначение. Или ты думала, ты просто так на свет появилась в человеческом теле?

– Я об этом и не думала вообще.

– А, ну да. Ты думала о трёхкомнатной квартире и о том, как ребёнка родить.

– А что, разве это плохо?

– Нет, но если бы ты искала смысл жизни, нашла его и следовала своему пути, то эти атрибуты появились бы сами по себе, как сопутствующие составляющие твоего счастья. Так всегда бывает.

– То есть, все люди, кто выполняет свою, правильно и вовремя найденную миссию, счастливы?

– Конечно.

Алина задумалась. Слова Ларри звучали убедительно. Неужели всё так просто? Интересно, а какая у неё была миссия при жизни? Да какая разница? Всё равно, она уже умерла. За время беседы с ангелом, девушка, вернее душа девушки Алины Неверовой, лежащей холодным трупом в гаражах возле своей вожделенной новой квартиры, почувствовала некоторое успокоение. Но всё же тоска не отступала…

– Ларри, скажи, что я делала не так? Когда была живой. На Земле. И почему ты твердишь, что я сама испортила жизнь и не воспользовалась ни одним своим шансом? Пожалуйста, объясни.

– Ну раз ты просишь так искренне… Начнём с начала. Итак, первое: ты родилась в мирное время в мирной стране. На твою голову не сыпались бомбы, ты не знала боли, голода и холода. Ужас войны тебе был неведом. Как, впрочем, и костры инквизиции, пытки и тюрьмы средневековья, рабство и тому подобное. Хотя бы за это ты должна была быть благодарна богу. Или судьбе, если угодно.

– Надо же. Это мне в голову не приходило, – удивилась Алина-Душа.

– Второе: ты родилась в хорошей семье. Пусть отец рано умер, но зато у тебя была заботливая, любящая мать. Она в тебе души не чаяла.

– Здесь, позволь, не согласиться! Мама занималась только своей личной жизнью. Сколько помню, всё мужиков водила. Пока, наконец, не уехала и не бросила меня.

– Ты хочешь видеть только плохое. Мать тебя любила и старалась для тебя. Хотела для тебя лучшей жизни, поэтому искала сильное мужское плечо. И нашла, кстати. Теперь она жена зажиточного австралийского фермера, счастлива вполне. Очень она по тебе тосковала, надеялась до последнего, что ты приедешь попрощаться с ней перед её отъездом. Какой там! Ты больше трёх лет в деревню носа не казала и мать к себе не приглашала. Ты совсем не скучала. Столько шрамов на сердце матери ты оставила, искалечила его своим равнодушием.

– Ну, не знаю…

– К разговору о твоей маме мы ещё вернёмся. А теперь третье: Ты поступила в институт и приобрела достойную профессию. Стала профессионалом своего дела. У тебя была хорошая работа, ты пользовалась уважением коллег и детей-учеников. Кстати, забыл, ты была наделена красотой, умом и здоровьем. За это ты тоже могла бы быть благодарна судьбе, но ты даже не понимала как тебе повезло и принимала это как данность.

– Ну и что? Как будто моя внешность и здоровье помогли мне стать счастливой.

– Они тебе помогали. Ты, благодаря им вышла замуж за хорошего парня.

– Ты опять издеваешься? – с сарказмом спросила Алина. – Он выгнал меня из дома! Всё мамочку свою слушал. А меня вообще не любил. Детей не хотел.

– Он был (и остаётся) обычным парнем. Просто ты была ослеплена страстью и не разглядела его. А ведь будучи женихом, Владимир тебе говорил, что не планирует обзаводиться сразу детьми, хочет встать на ноги сначала.

– Хм, не помню я что-то таких разговоров.

– Ты его не слышала. Вы оба были молоды и горячи. Так со многими происходит. А потом ты начала на него давить. Жёстко давить. Требовать ребёнка. Парень не знал, куда ему деться от твоих упрёков, и когда ты предложила дать взятку за получение внеочередного жилья в новостройке, продать его кооперативную квартиру и отдать деньги этому прохвосту из горисполкома Александру… Как его там… Матвеевичу, да?

– Да.

– Так вот твой бедный муж был на всё согласен, лишь бы тебе угодить. В итоге, ты так опростоволосилась… Семья его, он и родители, были вынуждены остаться ни с чем. Им, по-твоему, было не тяжело? Они должны были тебя расцеловать за это и по головке погладить? Они доверились тебе… Другой бы муж, кстати, от злости и поколотить бы мог. А твой всего лишь за дверь тебя вытолкал.

– Да, я ошиблась! С кем не бывает?!

– Это четвёртая твоя ошибка. Ты умная девушка и должна была понимать, что незаконные деяния ни к чему хорошему не приводили никого и никогда. Как ты могла быть такой дурой? Я, когда узнал, что ты задумала, прям за голову схватился. Орал в оба твоих уха, чтоб ты остановилась! И я давал тебе шансы исправить ошибку.

– Какие? Как я могла исправить её? Я оказалась на улице совсем одна, без поддержки!

– Да ты сотню раз могла избежать такой участи. Во-первых, ты могла написать заявление в милицию на этого взяточника. Почему не написала?

– Он меня припугнул, он говорил, что я ничего не докажу. Никто не видел, как я ему передавала деньги.

– И ты тут же сдалась! Моментально. В этом вся ты… А я тебе говорю, что если бы ты обратилась в милицию, то всё могло бы обернуться по другому. Ему, на его "хлебном" месте скандалы и проблемы с законом не нужны. У него, кстати, такие проблемы уже были, он был подозреваемым в деле о растрате государственных средств при строительстве нескольких объектов недвижимости. Но потом стал просто свидетелем. У него есть недоброжелатели, в том числе есть те, кто метит на его место. Он мог бы сам вернуть тебе деньги, чтоб ты забрала своё заявление. В милиции тоже не дураки работают, они знают, что не бывает дыма без огня, к твоему делу отнеслись бы серьёзно.

– Но я-то откуда это могла знать?

– Не могла, ты просто должна была проявить смелость. И мозги включить. А ты тут же раскисла, расплакалась и убежала, испугавшись "большого дядю". Ты рано сдалась!

Ларри откусил кусочек торта, на котором уже догорела до основания так и не задутая Алиной свеча. Запил вином и продолжил:

– Второй шанс ты не использовала, когда пришла домой, и увидела твоих родственников, складывающих вещи. Они уезжали. Без тебя.

– Да, я помню. Они меня оскорбляли и унижали. Никогда этого не забуду.

– Ты могла бы повлиять на своего мужа. Уговорить, найти нужные слова. В конце концов, сердце у него не каменное, он, на самом деле, не хотел расставаться с тобой.

– Тогда почему выставил меня за дверь?

– Под влиянием матери. Но, скажу тебе честно, мужчины часто слушают мамочку, даже если это зрелые женатые мужики. А ты, видите ли, была такой гордой, что не стала его просить о прощении, не сказала ему ни слова о том, как сильно любишь, а покорно ушла, проведя несколько часов в парке, вместо того, чтоб быть рядом с мужем и просить его не бросать тебя. Плевать на гордость! Это был не тот случай! Если бы его не "проняло", могла бы хоть адрес места, куда едут, вытребовать, чтоб потом нагло заявиться туда к родному мужу. Он всё равно бы "остыл" и не выгнал бы тебя! Или написала бы письмо, что беременна потом. Нет же! Ты предпочла мирно отпустить мужа на чужбину, даже на вокзал не удосужилась приехать! Это был твой второй неиспользованный шанс!

– Но ведь он меня прогнал! Он бы и на вокзале так же сделал!

– Возможно. Но ты снова не пошла до конца! Так же, как с заявлением на Александра Матвеевича. А возможно, муж кинулся бы в твои объятия, и не отпустил бы тебя! Всё-таки любил… Он находился под влиянием эмоций, был обижен тобой. Но увидев бегущую за поездом плачущую любимую жену, его сердце не выдержало бы… Кто знает?

– Да, ты прав. Я не осмелилась бы пойти на такое. Бежать за поездом…

– Продолжим. Следующий твой шанс не стать бездомной был таким: ты могла найти свою маму. Третий шанс. Ты приехала в деревню, а твой дом сгорел.

– Как? Она на другом континенте!

– А адресок узнать почему не попыталась?

– Но у тёти Тамары, маминой подруги, адреса не было.

– Правильно. Потому что адрес был у директора птицефабрики, который построил дом на твоём участке. Ты же не догадалась зайти и поговорить с ним. Он, кстати, не исключал, что ты можешь вернуться и заявить права на свой участок. Он намеревался в этом случае пристроить тебя работать на производство и обеспечить жильём каким-нибудь. И мог бы помочь тебе связаться с мамой и даже заплатить тебе, чтоб ты к ней уехала. Как минимум, письмо могла бы написать ей в Австралию. Мама бы рада была тебе, единственной дочери, помочь.

– Но откуда я могла знать?..

– Не надо было тебе ничего знать. Опять не догадалась использовать шанс. Надо было просто пытаться, "стучать во все двери"! Неужели ты думала, что родная мать не оставит для тебя адреса для связи?

Алина молчала, потупив взор.

– Хорошо, едем дальше. Ты покинула деревню. И отправилась просить помощи у директора школы, где работала. Снова шанс. Четвёртый. Зачем ты наврала этому человеку, не сказала правду о том, что тебе негде жить?

– Постеснялась.

– Ну и зря. У него, кстати, была лишняя комната в его коммунальной квартире, которая пустовала после смерти родителей. Он вполне мог предложить тебе там пожить, узнав в каком бедственном положении ты оказалась на самом деле. Но ты обманула его… И ушла "не солоно хлебавши". Он пообещал помочь через месяц, и, между прочим, выхлопотал для тебя комнату в общежитии в конце октября. Но ты, уповая на свой нелицеприятный вид женщины-оборванки, постеснялась к нему придти. Таким образом, не использовав свой пятый шанс.

– Не может быть…

– Удивлена? Дальше ещё интереснее.

– Ну, дальше совсем всё было худо… Какие могли быть у меня возможности не сделаться БОМЖ-ом? Не представляю.

– Дальше ты покинула дом своей подруги Марины, у которой временно жила.

– А что мне оставалось? Не рассказывать же о том, как меня предали и выгнали родные люди.

– Бродяжничать лучше?

– Нет. Но чем бы она могла мне помочь?

– Ты очень, милая моя, ошибалась, когда боялась илистеснялась просить других людей о помощи. Марина возвращалась с Кубы будучи на восьмом месяце беременности своим вторым ребёнком. Она собиралась нанять няню для новорождённого, и сразу выйти на работу. То есть эту работу могла бы выполнять ты. Хотя бы до той поры, пока директор школы не выбил тебе место в общежитии. Ты снова упустила шанс, шестой по счёту.

– Не могу поверить в такое…

– Затем, – продолжал Ангел- Хранитель, с укором глядя на недоумевающую, растерянную от услышанного девушку, – ты стала ночевать на вокзале. Потом поселилась в подвале с бездомными-алкоголиками. От нечего делать ты начала сочинять стихи. Многие из них, надо отметить, были просто замечательными. Я тогда подумал, что ты могла бы развивать свой талант, что он помог бы тебе что-то изменить. Ты могла бы поучаствовать в литературном конкурсе. Завоевать денежный приз.

– Какой конкурс? Как бы я о нём узнала?

– Во всех газетах объявления о нём были. Первый приз, между прочим – тысяча рублей. Эти деньги тебе бы помогли на первых порах. Чтоб подкинуть тебе эту идею я по сто раз на дню к тебе мальчишку- подростка с бесплатными газетами подсылал!

Алине захотелось посмеяться над самой собой, но она сдержалась.

– А, это тот пацан с писклявым голосом! Помню, да. Всё ошивался на вокзале неподалёку от меня, совал свои бесплатные газеты. Ты не представляешь, как он меня бесил.

– Вот именно. Один раз только ты взяла у него газету и то читать не стала, а себе под попу постелила на бордюр!

– Так это ты его ко мне подсылал?

– Ага!

– Ну, допустим, я бы узнала о конкурсе и решила поучаствовать в нём. Кто бы меня туда, где он проходит, пустил? Грязную и оборванную.

– Сперва туда просто надо было письмо отправить со своими стихами. А уж когда объявляли победителей, пошла бы чистенькой. Помылась у своей той подруги Марины. Уж не отказала бы она тебе. И вещи бы дала. Ты не использовала седьмой свой шанс выбраться из нищеты.

– Да ну нет… Вряд ли я бы заняла какое-то место в конкурсе стихов. Я же учительница, а не поэтесса.

– Ты совершала много раз ту же ошибку, что и большинство людей: боялась пробовать. Пытаться. Не побеждает тот, кто ничего не делает. И, в то же время, не ошибается тот, кто ничего не делает. Ты вообще ничего не предпринимала. Я за тебя очень переживал, ведь считал тебя умной. А ты…

– Ну прости уж! Может ты сам мне как-то плохо помогал? Раз я не понимала что мне делать?

– Я, повторюсь, и не должен был ничего делать. Только направлять тебя, подсказывать. Итак. Потом ты попала в больницу, узнала о том, что ждёшь ребёнка. Сбылась твоя мечта. Ты должна была чувствовать себя счастливой.

– Да ты что! – возразила Алина с сарказмом в голосе. – Зачем мне был нужен этот ребёнок, когда я в таком положении находилась? И почему, ответь, моя беременность наступила так некстати. Я два года с мужем жила, о ребёнке мечтала…

– Так спать надо было с мужем почаще. Ты же образованная женщина, и я должен тебе объяснять, как заводить детей?

Алина смутилась. Было неловко разговаривать с ангелом, с небожителем в облике мужчины, малознакомого, причём, о таких вещах.

– Да, – сказала девушка, потупив взор и немного покраснев, – мы не часто занимались этим… Но он сам как-то не стремился.

– Он просто уставал на работе. А ты должна была обольщать его, чтоб это происходило не два-три раза в месяц! Ты же женщина! Красивая. Да если б ты захотела приложить максимум усилий для своего мужа, так он бы с утра до ночи о близости с тобой думал, он же здоровый мужик! Тогда и забеременела бы сразу.

– Тебя послушать, так кругом я дура! И всё же, несправедливо было, что беременность моя обнаружилась именно тогда, когда я стала бездомной. И мне пришлось отдать ребёнка, которого я так сильно желала!

– Вот именно! Значит ты не сильно его и желала. Любая нормальная мать ради своего ребёнка свернёт горы. Беременность – это был твой восьмой шанс. Снова не использованный.

– Как раз наоборот! Это был конец… Что бы я могла сделать?

– Могла бы пойти к главному врачу больницы. Поговорить. Рассказать о своей ситуации. Узнать где и какие есть специальные службы опеки и попечительства для таких, как ты. Неужели ты думаешь, что государство не имеет средств защиты одиноких матерей, беременных женщин? Оказавшихся в трудной ситуации. Тебя бы определили в специальный приют, обеспечили работой. Возможно, ребёнка твоего потом бы определили в дом малютки. Но не навсегда, а на то время, пока ты встанешь на ноги. Почему ты уверена заранее, что все вокруг злые и бесчувственные?

– Не знаю…

– А я знаю. Потому, что ты судишь по себе. Врачи предложили тебе сделать аборт, видя какая ты беспомощная, какая ты рохля… Ты тут же согласилась. А потом ты вообще удумала покончить собой. И снова я тебя не оставил. Решил подкинуть ещё шанс, девятый по счёту. Послал тебе Ксению Виноградову. Хорошую женщину, которая молила Господа о ребёнке. Несчастную бездетную женщину, но очень заслуживающую быть матерью. Для этого мне с её ангелом- хранителем пришлось поработать в паре. Мы договорились. Он был заинтересован, в том, чтоб его подопечная совершила смелый поступок, попросив тебя и убедив отдать ей ребёнка, и зажила нормальной жизнью, наконец. А я решил, что для тебя будет выходом эта ситуация, что деньги этой семейной пары помогут тебе начать всё сначала.

– Странный ты для меня придумал выход. Разве отдать своего ребёнка не грех?

– Меньший, по сравнению с самоубийством. И потом, ты должна знать, что рождённые вами дети принадлежат не вам. Они рождаются через вас, людей. Но они – самостоятельные души, которые приходят в этот мир, в ваш материальный мир, чтоб выполнять свою собственную миссию, они должны жить для себя самих, а не являться собственностью родителей. Кровные узы – это не те узы, которые связывают души друг с другом. Материнский инстинкт дан женщинам, чтоб они хотели рожать и заботиться о потомстве, пока оно само не сможет о себе заботиться. Иначе, жизнь на Земле прекратится. И этот инстинкт очень сильный. Поэтому Ксения готова была на всё, ради ребёнка. И по той же причине ты так страдала по своей дочери. Но ты должна была понимать, что сделала для этой Души, рождённой тобою, добро. У тебя появилось снова жильё, работа, перспективы. Я уж думал, ну всё. Ты исправилась и всё осознала. Но нет! Тебе понадобилось вернуть дочь. Вот скажи, неужели ты была так глупа, что решила, будто Виноградовы отдадут тебе Валечку?

– Значит, была. Но ты же сам говорил, что материнский инстинкт такой сильный! Значит, я не виновата.

– Ты сознательно на это пошла. Потом переменила решение. Ты могла принести много горя этой семье и самой малышке. Я уж не знал, что предпринять… Но у тебя снова появился шанс, последний, как оказалось. Десятый. Громила-грузчик, посланный Петром Виноградовым, предложил тебе крупную сумму денег. Ты могла взять их и уехать далеко. Подальше от этого города, где была так несчастна. Но нет! Твоя гордыня не позволила тебе сделать этого. Я пытался вдолбить тебе мысль о том, что это был бы неплохой вариант, и ты, вспомни, на секунду задумалась об этом. Проскользнула такая мысль. Но ты решила иначе в итоге. Когда этот человек тебя ударил, и ты неудачно мощно влетела в стену гаража, я лёг сверху на тебя, накрыл собою. Но не смог удержать тяжёлую ледяную глыбу. Я всего лишь Дух. Ты получила травму головы и умерла. Прости, ангелы не всесильны.

Воцарилось молчание. Перед внутренним взором Алины промелькнула вся её непутёвая жизнь. Прошедшая недолгая жизнь на Земле. Всё вроде бы логично говорил ангел по имени Ларри, её личный хранитель. Ничегошеньки она не видела. Ни единого шанса. А они, оказывается, были. Душе-Алине было грустно. Она заметила, что и ангел тоже не весел. Он посмотрел на неё с сожалением и сказал:

– Подведём итог: ты бездарно израсходовала данное тебе земное время. Ты много ошибалась и не видела дальше своего носа. Была эгоисткой. А ещё была слабой, неуверенной в себе трусихой. Эти качества сочетались в тебе с непомерными амбициями и гордыней. Ты была неблагодарной и недальновидной женщиной. Вот и результат.

У Алины закружилась голова. Она увидела, что светлая уютная комната растворилась в густом тумане, постепенно растаяли стены, потолок и пятна картин с пейзажами, стол с лакомствами. Под ногами исчез пол, и Алине показалось, что она проваливается в чёрную бездну, которая простиралась вокруг неё со всех сторон, сверху и снизу, будто открытый космос. Она зажмурилась, и в животе ёкнуло, как бывает, когда летишь вниз на быстрой карусели, но тут же она почувствовала, что тело её (тело-иллюзию) кто-то подхватил, предотвратив падение. Душа-Алина открыла глаза. Вокруг было темно, но где-то вдали со всех сторон мелькали жёлтые звёзды, посылая свой яркий свет в необъятное пространство ночи. На руках у ангела-хранителя Ларри было уютно, тепло и так спокойно. Сам он тоже преобразился. Лицо было таким же, но выражение стало добрым и сочувствующим, без ехидной улыбки. Вместо водолазки, брюк и начищенных ботинок на нём было надето светло-голубое одеяние, длинная широкая рубаха и шаровары. Лёгкая одежда, точно из шёлка, и цвет приятный, нежно-бирюзовый. На ногах были бежевые тряпичные туфли из парусины. За спиной, как у настоящего ангела, у Ларри были крылья. Большие, белые, из перьев и пуха. Очень мягкие, так как Ларри, держащий Алину на руках, точно жених невесту, гладил её по голове левым крылом. И вытирал им же её слёзы. А другим крылом Ларри слегка помахивал, удерживая равновесие, что помогало ему быть подвешенным в этом бескрайнем ночном небе. Алина не сразу заметила, что они медленно перемещаются, летят. Без определённого направления, а так, по кругу. У Алины перед глазами стояла картина своих последних минут на Земле. Даже вспомнила, как она лежала, и умирая, чувствовала дикое отчаяние и обиду от того, что пришёл её конец. Именно обиду. За себя.

– Не плачь, Душа моя, – попросил Ларри, погладив Алину по голове.

– Не могу, – всхлипывала она.

Ангел прижал бедную девушку крепче и поцеловал в глаза и в лоб. В этот момент Алина почувствовала любовь к нему. Это чувство она уже испытывала, когда в детстве мама прижимала её к себе. Тогда она маму беззаветно любила. Без всяких условий. Вспомнила, как в четыре годика она ждала маму в садике на утренник, где должна была выступать. Все родители уже пришли и сидели в зале на маленьких стульчиках. Заиграла музыка, а Алининой мамы всё не было. Она опаздывала, а девочка готова была зарыдать от отчаяния. Но тут дверь отворилась, и в зал забежала запыхавшаяся её мама, тихонько пробралась на последний ряд, шёпотом извиняясь перед другими мамами, мимо которых пролезала на своё место. И тогда маленькая Алина, вместо того, чтобы петь свой куплет, со всех ног бросилась к маме, зарылась в её юбку и заплакала. И теперь, в объятиях Ангела, она почувствовала такую же любовь. Как к матери. Боже! Что она натворила? Как же так получилось, что она так поступала со своей родной земной матерью? Куда рассеялось то чувство, что жило в её душе в четыре годика? Та сильная, безусловная любовь. Алина заплакала сильнее. Ангел снова стал гладить её крылом и успокаивать:

– Прошу, не надо. Всё теперь позади. Ты думаешь, мне не больно было наблюдать за тобой? Я тебя люблю, поверь. И я с тобой был так резок, потому что хотел, чтоб ты что-то поняла.

– Я многое поняла. Но что теперь со мной, со мною-Душою будет? Я не достойна рая. Я попаду в ад?

Ангел тем временем приземлился на пушистом белом облаке, плывущем в предрассветном небе в компании своих таких же белоснежных друзей, и спустил девушку с рук. Алина заметила, что темнота рассеялась, и пространство вокруг приобрело серо-фиолетовый оттенок, с каждым мгновением светлеющий всё сильнее. Далёкие звёздочки тускнели и гасли одна за другой. Где они с Ларри находились? На небе, на Земле, в открытом космосе или в параллельном мире? Не понятно… Она сумела каким-то образом расположиться полусидя в середине облака будто на перине, по пояс утонув в белой, мягкой, как вата, субстанции. Оглядев себя Алина обнаружила, что её тело не плотное, как раньше, а полупрозрачное, как-будто размытое бледно-синей акварелью. Очертания рук, ног, одежды были нечёткими: в центре темнее, и светлее, едва заметнее по периферии. Тело, похоже, стало невесомым. Оно теряло границы, плавно перетекая в окружающий воздух и сливаясь незаметно с ним. Но сознание и мысли были ясными, они не истощались и не собирались исчезать, как было тогда, перед смертью. Перед физической смертью, когда всё, что хранилось в мозгу умирающей Алины быстро выветрилось и рассеялось без следа. Сначала она хотела спросить у Ларри, что и как, но передумала. "Это просто очередная иллюзия, которую создаёт ангел. Всё здесь, и мой образ тоже, сотворены им. И я когда-нибудь, наверное, смогу так…" – успокоила себя Душа-Алина. А Ларри тем временем продолжал беседу:

– Рай, ад… Два этих противоположных мира – это не какие-то реальные места в пространстве-времени. Они находятся на Земле. Каждый человек создаёт их сам для себя. Своими мыслями и поступками. Я надеюсь, не надо объяснять как. Итак ясно: человек с правильными, хорошими, добрыми, созидательными мыслями и делами сотворит свой рай на земле. Ад – наоборот. Есть только два мира: физический и метафизический, или духовный мир. Сейчас ты во втором из них. Кстати, и в этом духовном мире тоже некоторые Души умудряются создать себе ад. Сами. Подобно тому, как делают это в материальном мире. Никто специально никого никуда не распределяет.

– Так куда же я попаду?

– Ты опять не поняла?

– А, дошло! – воскликнула Алина. – Я отправлюсь снова на Землю?

– Или на другую обитаемую планету. Но, как правило, те, кто на Земле свою миссию не выполнил, обратно туда хотят.

– И я хочу!

– Для чего?

– Я хочу быть с моей дочерью. И, кстати, каким образом Души снова возрождаются в телах на Земле?

– Технический вопрос не должен тебя волновать. У всех это по-разному происходит, кто как захочет. Ты же знаешь, что здесь нет границ для творчества. И потом, душам, которые вновь готовы получить опыт в материальном мире, родиться снова в телах, помогают ангелы или другие, более опытные души. Говорил же, среди ангелов своя иерархия есть, каждый выполняет какую-то работу: учит, наставляет, хранит и так далее. Вопрос в другом. Ты должна иметь представление, что теперь будешь делать на Земле. Иначе, не исключено, что ты снова повторишь прежнюю судьбу.

– Как я её повторю? Я же всё, благодаря тебе, осознала.

– Увы… Я этого не заметил.

– Но Ларри!

– Да-да… Запомни главное: ошибки, которые ты наделала, из-за которых ты-Душа не выполнила на Земле свою миссию и притормозила своё развитие, свой духовный рост, можно исправить только на Земле. В материальном мире, снова родившись. Здесь же, даже осознав, ничего исправить нельзя и, соответственно, рост и взросление Духа невозможно. Поэтому большинство душ снова стремятся на Землю. Даже несмотря на то, что в мире Духа так приятно находиться. Творить разные чудеса, например. Наслаждаться, отдыхать. Но ведь Душе надо не это… Не все эти прелести. Душе нужно развитие. Этого она жаждет более всего. Совершенства. Стать подобной Создателю, чистой, святой, самодостаточной, свободной от привязанностей, способной любить. Настоящей. А ты всё-таки ничего не поняла…

– Я знаю одно: я хочу быть рядом с доченькой. Мне нет покоя от того, что я сделала, что я её бросила. Разве это не понятно? – упрямилась Алина

– Ну как ты себе это представляешь? Тела, в котором ты жила, больше нет. В одно и то же тело нельзя войти дважды. Ты родишься снова младенцем. Начнёшь всё с чистого листа. И не вспомнишь про Валечку…

– Ларри, милый мой Хранитель! Ты же сам говорил, что любишь меня. Придумай что-нибудь. Умоляю! Мне только одно надо: с малышкой моей рядом быть!

– Ты забыла, я говорил уже тебе о том, что детей мы производим на свет не для себя… Что кровные узы ничего не значат, и…

– Да помню! – перебила Алина. – Может меня с её душой не кровные узы связывают, а сильные, крепкие, духовные узы. Поэтому я не могу забыть её. Мою девочку!

– Мою, мою…

– Умоляю! Сделай что-нибудь!

– Ну ладно. Сама просила. Только не обещаю, что будет легко.

– Я на всё согласна!

– Отлично! Иди сюда.

Душа-Алина, встала и подошла, еле-еле переставляя ноги, проваливающиеся в мягкую и вязкую поверхность белого облака, к ангелу.

– Прислонись спиной к моей спине, – скомандовал Ларри, – и закрой глаза.

Девушка сделала, как велел Ангел. Спиной она почувствовала тепло и лёгкую вибрацию. Буквально через пять секунд Ларри сказал: "Готово", и она открыла глаза. И опешила. В области лопаток Алина ощутила некоторое давление. Тяжесть. Оглянулась и потеряла дар речи от изумления. У неё появились крылья. Такие же большие и красивые, как у Ларри.

– Что ты сделал? – промолвила она.

– Превратил тебя в ангела. Ты теперь будешь всегда рядом с Валечкой. Станешь её охранять. Как я тебя когда-то. Другого способа не существует, прости. Попробуй пошевелить крыльями. Ощути их, смелее!

– Ты с ума сошёл! Я не хочу быть никаким ангелом-хранителем. Я не этого желала! Я не буду!

– Сама сказала, что на всё согласна.

– Но я…

– Знаю, ты как всегда, не подумала.

– Ты меня обманул! Я такого и представить не могла.

– Дело сделано. Твоя мечта осуществится. Ты отправишься на Землю и будешь постоянно при девочке. Будешь жить её жизнью. На тебе теперь огромная ответственность. Это сложная работа.

– Нет! Я не умею, я не смогу. Чтоб стать обычной учительницей русского языка я пять лет училась в институте. А тут такое. Как я смогу её охранять?

– Будешь парить над её головкой и днём и ночью. Будешь внимательна и проницательна. Пока у малышки нет ангела. Её хранит мама Ксюша. Но скоро она подрастёт, научится говорить, думать. Вот тогда и станешь посылать ей правильные мысли, нашёптывать на ушко. Поймёшь, кстати, каково мне было… С тобою…

– Ларри, прошу, верни всё обратно. Это мне не по силам. Ты же сам говорил, что для того, чтоб душе расти, надо снова родиться в материальном мире, жить, выполнять миссию, приобретать опыт…

– Ты всё равно для этого ещё не созрела. Будешь ангелом-хранителем, вернее хранительницей Валентины Виноградовой. Ты ведь так её любишь! Ты справишься. Уверен. Заодно будет время у тебя поразмыслить и о своей прошлой земной жизни, и о том, что нельзя брякнуть что-то не подумавши, а потом "прятать голову в песок" и менять своё решение. Лети!

– Ты что, Ларри? Куда "лети"?

– В дом Ксении и Петра. К своей малышке. Теперь ты, так сказать, на законных основаниях можешь считать её своей. Взмахни крыльями.

Алина взмахнула. Несколько раз повторила это движение, ощутив силу в крыльях. На последнем, самом мощном взмахе, поднялась над поверхностью облака на два метра. Это оказалось не трудно. Ощущение полёта Ангелу-Алине понравилось, но радости большой не принесло. Она захотела расплакаться от бессилия. Но не получилось. Она встревожилась. От того, что не вполне властвует над своим полупрозрачным телом, одетым (как сразу не заметила?) в широкое платье вполне модного фасона, из невесомой, похожей на шифон, ткани, густо расшитой жемчужными бусинами. Красивое очень платье. "Прям девичье", – подумала Алина о своём наряде. Ларри оглядел её с ног до головы и сказал:

– Ты у меня просто красавица. И это облачение тебе очень идёт.

– Ты сам мне его создал? Кажется такое платье я где-то видела.

– Да, подобное платьишко было на тебе в земной жизни. Ты маленькая выступала в нём на утреннике в саду. В тот самый день, когда твоя мама опоздала на праздник. Она же тебе его и сшила. Помнишь?

– Мамочка… – задумчиво произнесла Алина, и тоска с новой силой поразила Душу. Но слёзы не потекли.

– Не пытайся. Ангелы плачут без слёз. И хватит уже причитать о своей неудавшейся судьбе. Говорю же, ничего вернуть нельзя. А тебе предстоит быть сильной! В общем, смотри, – ангел-Ларри взял Алину за руку и подтолкнул к краю облака. – Прыгаем вниз и летим к земле. В-о-он там, гляди, знакомое тебе место.

Алина увидела внизу заснеженный парк. Да, здесь совсем недавно она, будучи глупой самоуверенной женщиной пыталась отнять ребёнка у Ксении, с которой придётся теперь жить бок о бок. Мы полетим, но я приземляться не стану. У меня свои дела. Я тебя, так сказать, провожу. На месте ты сама разберёшься что тебе делать. И ещё: через пять земных лет мы с тобой встретимся. И побеседуем по душам. Я проверю, как ты выполняла свою работу. И каких успехов достигла.

– Пять лет?! Я что навсегда буду ангелом-хранителем Валентины?

– Посмотрим. Может быть, потом я тебя сменю. Всё от тебя зависит.

Ангелу-Алине стало грустно и страшно. Она стояла на краю и готовилась сигануть вниз и полететь, махая крыльями. Было совсем не страшно именно лететь или падать, а вот то, что её ждёт пугало… Да, ничего от неё не зависит. Даже здесь, в мире душ она умудрилась допустить ошибку и взять на себя такие обязательства… Она дрожала. А со стороны картина была очень красивой и законченной: два ангела, мужчина и женщина, статные и благородные, в светлых одеяниях с белыми пушистыми крылами стоят на краю облака на фоне бирюзового ясного неба, озарённого первыми солнечными лучами со стороны востока, и готовятся к полёту. Стоят, выпрямив спины и вглядываясь в даль.

Что-то ещё хотелось спросить Алине напоследок, но ничего путного в голову не пришло, кроме как поинтересоваться:

– А почему у тебя такое странное имя, Ларри?

Тот захохотал в ответ, сталкивая Алину вниз. Он продолжал сжимать её руку, несмотря на то, что новоиспечённая хранительница уверенно и правильно управляла своими крыльями. Они стремительно приближались к земле, обдуваемые встречным потоком морозного зимнего воздуха. Алина не ощущала холода. В ушах у неё звенел задорный смех её бывшего ангела-хранителя. Она посмотрела на него и прокричала, срывающимся от скоростного полёта голосом:

– Так почему?

– Да потому, что родители так назвали! Ха-ха-ха! Ну и рассмешила ты меня напоследок, Алинка!

– У тебя есть родители?

– Были. Но какое это имеет значение? Не забивай себе голову. Какая разница что когда-то было?! Главное то, что есть сейчас! Вот о чём надо думать, и чем надо жить! Проща- а- ай!

Ангел-Алина замедлила полёт и оглянулась. Ларри выпустил её руку из своей и взметнулся ввысь, послав воздушный поцелуй. Через несколько секунд он скрылся за облаками, больше она его не видела. Сама хранительница приземлилась на крыше деревянного домика, внутри которого десятимесячная Валечка в коричневой шубке и валеночках стояла, крепко держась одной ручкой за скамеечку. А другой ручонкой кряхтя сгребала снег, помогая маме Ксении лепить крохотного снеговичка. Рядом стояли санки, накрытые ватным одеялом. Алина же не видела ни своего ангельского тела в шифоновом платье с бусинками, ни белоснежных крыльев. Хотя и ощущала, что тело есть, просто невидимое. Она слезла с крыши домика, вошла в него через дверцу, села на противоположную скамеечку и глубоко вздохнула.


Глава вторая

Потянулись долгие дни, похожие один на другой. Миновала зима и весна, подходило к концу лето. Валечка уже уверенно бегала, но часто падала, несмотря на то, что мама, казалось, не выпускала её ручку из своей. Ангел-хранитель Алина быстро сориентировалась в том, что она должна делать. Посылать мысли малышке пока не имело смысла, поэтому, когда Валечка норовила упасть, поскользнуться, споткнуться или засунуть в рот какую-нибудь бяку, Алина стремглав бросалась к Ксении, зависала над её головой и что есть мочи кричала ей в ухо: "Скорее, беги на кухню!", или "Держи её крепче!", или "Оглянись!", "Пойди в комнату!", "Проснись!" или что-то ещё, по ситуации. Чаще всего Ксения слышала этот голос внутри своей головы, но воспринимала его как свой собственный внутренний голос. Иногда приходилось давать команды Петру или Валюшиным бабушке с дедушкой. Несколько раз ангел Алина видела хранителей Ксении и Петра, но так, мельком, между делом. Это было почти каждый раз, когда Пётр Виноградов садился в машину и уезжал на работу. Тогда над крышей его автомобиля зависал едва заметный белёсый силуэт и удалялся вдаль вместе с отъезжающим авто. А у Ксении было, наверное, два ангела. Потому что однажды, когда на исходе зимы Ксюша заболела пневмонией, ангел Алина видела одного полупрозрачного, невысокого роста ангелочка с милым мальчишеским личиком, парящим над кроватью Ксении, отказавшейся лечиться в больнице из-за маленького ребёнка. А другой, повыше и постарше на вид, с лицом девушки, сидел чаще всего на подоконнике подле кровати больной. Младший ангел всё время улыбался и подмигивал Алине, но она лишь кивала в ответ. Поговорить было некогда, так как во время болезни матери Вали, на Алину упала сумасшедшая нагрузка. Бабушка с дедом плохо справлялись, а Пётр с утра до ночи был на работе. А о чём им, собственно, разговаривать, ангелам? Каждый занят своим делом, и отвлекаться нельзя. Не ради праздного любопытства они находятся здесь, на Земле, не имея физического тела и привязанные каждый к своему человеку. Тут всё серьёзно, не до болтовни. Ангел Алина была настолько поглощена своей нынешней миссией, что толком подумать обстоятельно о своей собственной душе не удавалось. Она любила Валечку безумно, просто обожала. С одной стороны, она была счастлива от того, что находится рядом с ней. Но с другой, это была настоящая мука. Ангел Алина испытывала постоянное напряжение, боялась что-то упустить , недоглядеть. Но даже не это мучило её. Она жутко ревновала. К маме Ксении. Как же было обидно, что не ей, Алине, малышка улыбается, не к ней тянет ручонки, не по ней скучает, не к ней радостно бежит по дорожке, не её обнимает и целует. И не её зовёт мамой. Алина поняла, что это и есть её наказание. За то, что она натворила в земной своей жизни. За то, что была так слепа и глуха, за то, что отдала своего ребёнка. Сердце разрывалось от боли у ангела-хранителя от осознания того, что эта славная девочка не её любит. И вообще не подозревает о её существовании и о её любви. К маме Ксюше у Алины, в принципе, претензий не было. Она всё делала, по мнению ангела, правильно. Но всё же, как же хотелось, иной раз поправить Ксению. Например, когда выбирала мама Валечке одежду или игрушки в магазине, или что-нибудь ещё. Хотелось сказать: "Ну купи, пожалуйста, вон тот голубенький костюмчик. Он ей так пойдёт!" Или: "Ну зачем ты ей покупаешь этого здоровенного медведя, если она просит вон ту куклу с розовыми волосами?" Но это, конечно, были мелочи. В основном, Алину устраивало, как родители ухаживают и воспитывают её бывшую дочь, ныне хранимую Валентину.

Характер у девочки был боевой. Это стало особенно заметно на пятом году жизни. Валя хорошо разговаривала, любила активные игры и чаще играла с мальчишками, такими же сорванцами, как она сама. Ангелу Алине становилось всё тяжелее присматривать за ней. Тем более девочка уже ходила в садик, где вообще нужен "глаз да глаз". В то время Алине удалось предотвратить беду. Это случилось, когда детки были на прогулке в детском садике. Погода была прохладная, дул сильный мартовский ветер. Поэтому восемнадцать малышей играли в деревянной беседке, чтоб не намокнуть под слегка моросящим дождиком. Паря, как обычно, в полуметре над головкой своей подопечной, Алина услышала негромкий треск. Она оглянулась по сторонам. Другие, такие же, как она хранители, которые виделись Алине полупрозрачными, белёсыми тенями без чётких контуров, тоже заметно оживились. Эти существа, её коллеги-ангелы, которых было около двадцати двух (Алина теперь понимала, что у некоторых людей несколько ангелов-хранителей), беспорядочно задвигались. Сама она подняла голову вверх и увидела, что в центре деревянной крыши беседки обозначилась длинная кривая трещина, которая увеличивалась, расширялась на глазах. Она быстро метнулась к Валюше, которая играла в аккурат в центре беседки. Времени на раздумья было слишком мало. Алина увидела, что несколько ангелов суетятся возле своих деток, но большая часть ангелов устремилась под крышу беседки, подняли вверх руки и крылья, пытаясь, видимо каким-то образом задержать или смягчить тяжесть удара от начавших разламываться досок. И тут Алине удалось невероятное. То, что потом никогда больше не удавалось повторить: подлетев вплотную к Валечке она сконцентрировалась и изо всех сил ударила своей невидимой и несуществующей в материальном эквиваленте ногой по маленькому резиновому мячику малышки, выбив его из её рук. Мячик укатился, и шустрая Валюша стремглав бросилась за ним из беседки, едва успев выбежать перед тем, как тяжёлая деревянная крыша с треском раскололась на два куска и накрыла ребятню с воспитательницей. Много было шуму, много было слёз. Один малыш погиб, большинство получили разные травмы. А на малышке Вале Виноградовой не было ни царапины. "В рубашке родилась", – говорили все потом. А бедняжка Алина-хранительница долго потом плакала без слёз, как все ангелы. От счастья, от того, что смогла уберечь девочку. Свою доченьку. Так Алина называла про себя Валечку.

А ночью после того ужасного события мама Ксюша жарко молилась в своей комнате перед старинной иконой Божьей матери, доставшейся ей от бабушки. Она благодарила бога, пресвятую Богородицу и ангела-хранителя её дочери. То есть, получается её, Алину. Алина даже растрогалась от этого. Но уколом в самое сердце ангела было то, какой подарок на следующий день мама преподнесла Валечке. Это был хрустальный ангелочек. Такая миленькая изящная статуэтка, сантиметров десять величиной. Прозрачный ангелочек улыбался, а крылышки его были сложены за спиной. Мама сказала девочке, что это непростой подарок. Глядя на него Валя должна вспоминать о своём собственном ангеле-хранителе, который у неё есть, и который вынес её из-под падающей крыши на своих руках. Малышке понравился сувенир, и она поставила его на тумбочку возле своей кроватки. Перед сном мама долго рассказывала ей о боге, который любит, об ангелах, которые защищают. И учила всегда молиться и благодарить их.

"Как странно", – подумала Алина, – "Почему мои ни мама, ни папа никогда не молились и не приучали меня к этому? А вот Ксюша делает это. И Валечку учит. Даст бог, вырастет хорошим верующим человеком, не то что я была…"

А через три дня явился Ларри. Алина ждала его, так как Валечке через два месяца должно было исполниться пять лет. Она сто раз представляла их встречу. Уже даже подготовила речь, ту, что скажет ему. Она собиралась слёзно попросить его о том, чтоб он, или какой другой ангел, заменил её. Не потому, что она устала от Валечки. Нет. Просто работа становилась всё тяжелей и трудней. Она жутко боялась, что сделает что-то не так. Ведь она не училась в институте для ангелов. Она готова "отпустить" свою девочку, тем более что всё равно та её не видит. Не любит. Только терзается душа ангела Алины. И с каждым днём это становилось всё невыносимей.

На этот раз Ларри предстал перед Алиной в строгом костюме-тройке переливчатого металлического цвета и в модельных лакированных туфлях. Под воротничком – тёмно-бордовая бабочка. Он был коротко подстрижен и чисто выбрит. В области переносицы залегала неглубокая продольная морщина, придавая ему вид взрослого мужчины лет тридцати шести. Таких красавцев Алина не видела даже в кино. Ему подходило слово "мачо", но Алина так и не вспомнила этого слова, хотя оно прям "крутилось на языке". Он постучал в окно спальни Валентины, которая уже крепко спала. Ангел Алина как раз только что расслабилась после очередного трудного дня и прилегла возле спящей девочки, укрыв её крылышком. От стука в окно она встрепенулась, но увидев своего долгожданного родного Ларри, быстро встала, подлетела к окну и протянула ему руку. Ларри взял её за руку и вошёл, естественно сквозь оконное стекло. Он обнял Алину и поцеловал в лоб. Его крылья такого же серого, металлического цвета, как пиджак с брюками, очень гармонировали с костюмом.

– Здравствуй, Ларри! Какой ты красивый и стильный, прям закачаешься, – сказала Алина. – Проходи скорее в дом. Я ждала тебя!

Ларри вошёл, глянул на Валечку. Убедился, что она спит. Снова подошёл вплотную к Алине:

– А вот у тебя вид очень усталый. Дай-ка я обниму тебя ещё раз, покрепче! Я ведь скучал! – сказал Ларри и снова заключил девушку в объятия.

Алине стало тепло, уютно и спокойно. Она положила голову на грудь своего ангела, своего друга и родного существа. Вдохнула терпкий аромат мужского одеколона. Никаких эмоций, кроме любви и радости она не испытывала. Ей нравился облик Ларри. Будучи человеком она, наверное, голову потеряла бы от того, что её обнимает такой красавец-мужчина. Но за пять лет работы ангелом, за пять долгих лет, проведённых вне человеческого тела, Алина уже привыкла к тому, что всё вокруг просто иллюзия… И Ларри не таков, каким кажется. Но вид его, конечно, радовал глаз.

Они прошли на кухню. Было два часа ночи, и Виноградовы спали. Весна ещё и не думала наступать, но воздух, поступающий в приоткрытую форточку уже был не таким морозным. В доме было свежо и немного прохладно. Ксения не переносила духоты, и Алину это радовало. Ангелы сели за большой обеденный стол, на котором уже стоял ноутбук Ларри. Алина вновь ощутила себя как будто в теле, потому что постепенно проявились очертания её фигуры, одетой в лёгкое полупрозрачное розовое платье с жемчужными бусинками. На плечи упали пряди каштановых волос. Ларри открыл ноутбук и набрал на клавиатуре какие-то слова. Экран загорелся, и на нём замелькали кадры из жизни семьи Виноградовых. Алина всё это уже видела, помнила все ситуации, когда её роль, её вмешательство оказывались решающими. Да! Всю душу она отдавала, так старалась! И теперь, когда Ларри просматривал этот фильм, по сути, о её работе, она была невероятно горда собой.

– Молодец, ангел Алина. Ты старалась. Ничего не упустила, даже от смерти спасла девочку. Сумела даже сдвинуть с места материальный предмет, мячик. В тот злополучный день в детском саду.

– Да… До сих пор у меня все поджилки трясутся от воспоминаний об этом дне. Как представлю, что могла потерять Валечку…

– Такова судьба ангела – вечно переживать за жизнь своего человека. Вечно страдать и радоваться за него и вместе с ним.

– Это трудно.

– Согласен.

– А где ты был всё это время?

– Летал по разным мирам. Делами своими ангельскими занимался.

– Ты кого-то охранял?

– Нет. Я других ангелов курировал. Учил, наставлял. Ещё встречал некоторые Души, пришедшие в сей духовный мир, помогал им безболезненно перейти из мира живых сюда. Да и много ещё чего.

– А мне так было тоскливо… Я ни с кем за всё это время даже не пообщалась, не поговорила.

– Как ни с кем? Ты то и дело говорила с Валентиной и с другими Виноградовыми.

– Ну, это ведь была односторонняя связь.

– Ну не совсем. Вспомни, как часто Ксения молилась, упоминая ангелов в своих молитвах. Благодарила за всё.

– Это было приятно, не спорю. Но всё же… Я хотела попросить тебя помочь мне отправиться снова на Землю.

– Я не ослышался?

– Нет, – заволновалась хранительница Алина. – Ты же сам говорил, что через пять лет мне будет позволено родиться заново, начать новую жизнь. А у Валечки будет другой ангел. Возможно, ты сам. Разве не так?

– Ты же так хотела быть рядом со своей доченькой.

– Я устала. Я люблю её безумно, но это так тяжело!

– Что тяжело? То что нет отдачи?

– Да. Это обидно.

Ангел Ларри замолчал. Потом вздохнул и с сожалением посмотрел на встревоженную Алину.

– Не, в этот раз не получится.

– Что?

– Не получится исполнить твою просьбу. Рано. Ты ещё не научилась самому главному.

Сердце у ангела Алины забилось быстрее. Закралось в душу нехорошее предчувствие. Надежда начать новую человеческую жизнь, похоже, не оправдается. Она спросила трясущимися губами, едва выговаривая слова:

– Что ты такое говоришь? Я же добросовестно выполняла свою работу. Я превозмогала себя! Ты сам похвалил меня за это. Разве я не заслужила прощения? Я ведь во всём покаялась, всё осознала. Всё, что в прошлой жизни делала не так! Чему я не научилась?

– Смирению. Ты не научилась смирению. Ты вообще мало изменилась с той нашей встречи. И эгоисткой как была, так и осталась. Даже сейчас печёшься о себе любимой и споришь со мной!

– Что ты имеешь в виду? Объясни.

– Ты так и не смирилась, что ты не мать Валентины. Вот скажи, разве ты не рада, что у девочки такие хорошие родители?

– Рада.

– Но тем не менее, ты не полюбила их. Ты втайне ненавидишь Ксению и Петра. Можешь от кого угодно это скрывать, но от меня не скроешь. Я тебя насквозь вижу.

– Но разве я обязана их любить? Да, я благодарна им, что воспитывают мою дочь. Но ведь моя задача была оберегать девочку. Я это и делала!

– Вот-вот. А для своей Души ты ничегошеньки не сделала.

Ангел Алина занервничала очень сильно. Она смотрела на самодовольного красавца Ларри, и ей казалось, что и его самого она готова возненавидеть в этот момент.

– Даже не думай, – сказал он, прочитав её мысли. – Не очерняй свою душу такими низменными порочными мыслями. Ненависть, обида, ревность. Ты должна быть беспристрастной.

– Но как?!

– Работай над собой. Это легче, чем выбить мячик из рук ребёнка. Я, честно говоря, не ожидал, что у тебя такое получится.

– Ларри, ну пожалей меня! Причём тут этот мячик? Ну не могу я взять и всей душой полюбить этих Виноградовых. Не забывается как-то, что в той, земной жизни из-за них я потеряла дочь!

– Ой, не зли меня, Алинка. А то я сейчас исчезну. Ещё говоришь, что осознала свои прежние грехи.

– Прости. Они не виноваты ни в чём. Это я сама отдала им своего ребёнка. Но, чёрт! Всё равно я больше не хочу быть ангелом и не могу!

– Да… Ты совсем не имеешь представления о смирении. Даже отдалённого представления.

– Но Ларри!

– В общем, так. Ты ещё нужна девочке. Я удаляюсь. Прилечу к тебе через десять лет. И запомни: смирение и беспристрастность! Прощай.

На этот раз Ларри не стал улетать взмахнув крыльями по классике жанра, а просто постепенно растворился в темноте кухни вместе со своим неизменным ноутбуком. Испарился. И всё. Алина сидела за столом не двигаясь. Она закрыла глаза руками и горько заплакала без слёз. Как же это трудно, когда душа плачет, а слёзы не текут! Слёзы – это бесценный дар! Без них не легчает на душе, не становятся ясными глаза. Не трезвеет ум. Она встала и побрела в комнату к Валюше. Полюбовалась ею спящей. Села на подушку, прозрачной рукой погладила по головке. Что ж, смирение, так смирение.


Глава третья

Десять земных лет пролетели быстро, Алина не заметила как Валентина повзрослела. В этот раз время текло скоро, потому что из-за обилия забот, из-за интенсивного развития своего человечка ангел Алина не замечала, как пролетают дни. Как не замечала этого и Ксения. Обе они не поняли, как случилось так, что их милая девочка стала несносной. Алина порой думала о том, что если бы она не была рядом с девочкой все эти годы, а увидела бы её сейчас впервые после долгой разлуки, то она бы в жизни не поверила, что мама Ксюша с папой Петром не виноваты в том, что она стала такой. Она была бы уверена, что это они, родители, так скверно её воспитали. Но нет. Хранительница была всегда рядом и тщательно следила не только за Валечкой, но и за её мамой с папой. Анализировала каждый их шаг, каждое действие в отношении дочери, каждое слово. И, увы, не находила никаких изъянов в воспитании. Она сама, будучи земной мамой, поступала бы так же! Тогда почему Валя выросла такой? Грубой, заносчивой, непослушной, слишком уж характерной. Спесивой, даже можно сказать. Всё делала поперёк родителям. И жутко мотала им нервы. Волосы перекрасила в вызывающий красный цвет, обстригала неровную чёлку, которая закрывала целиком весь левый глаз и наполовину правый. Проколола уши и пупок. Своё миленькое девичье личико скрывала под тремя слоями макияжа, глаза и ресницы покрывала толстым слоем чёрной туши и теней. Носила только джинсы "варёнки", кроссовки на толстой подошве, напоминающие армейские бутсы, и короткий джинсовый топик, оголяющий худой живот с массивной железной серьгой в пупке. С недавних пор Валя курила. И, о ужас! Уже один раз побывала в постели с мальчиком! Правда, об этом факте никто кроме Алины и того самого мальчика и нескольких его закадычных друзей не знал.

Шёл 1997год. Нестабильные для страны годы. Но у семьи Виноградовых всё шло неплохо. Ксения была домохозяйкой. А Пётр более не работал в магазине. Он успел выучиться в институте финансов заочно и теперь занимал должность заместителя управляющего крупного банка. Пётр с головой ушёл в работу, поэтому времени на дочь было мало… Зато семья жила не бедно. А ребёнком занималась Ксения. И ангел Алина, конечно же.

Ангел-хранительница изменилась. На этот раз Ларри не смог бы её ни в чём упрекнуть. Она смирилась. С тем, что Валечка ей не принадлежит, с тем, что Ксения хорошая мать, с тем, что от неё самой ничего не зависит. Она покорилась судьбе. И решила: будь, что будет. Пройду до конца свой путь. Хранить Валентину – это не наказание её, а её судьба. Она жила жизнью этой семьи и уже давно не думала о своей прошлой земной жизни, об обидах и ошибках. Всё её прошлое вспоминалось ей крайне редко, обрывками. Она перестала корить, осуждать себя саму и кого бы то ни было. Но на смену той прежней боли пришла боль другая: боль от того, что делает со своей жизнью её любимая подопечная. Хранимый ею Человек. Всё чаще в семье происходили такие склоки:

– Доча, ты куда опять так поздно? Уже девять, – говорила озабоченная Ксения дочери, которая перед большим зеркалом в коридоре наносила последние штрихи косметики на лицо.

– Я не долго, – отвечала Валя, второпях зашнуровывая массивные чёрные кроссовки.

– Не долго, это как вчера? До часу ночи? Валя! Я не знаю где и с кем ты проводишь время! Я тебя не отпускаю. Сейчас отец придёт, пусть сам с тобой разговаривает.

– Мам, отстань! И пропусти. Я с папой сама поговорю, когда приду.

Ксения встала в дверях и продолжила нравоучения:

– Валентина! Скажи спасибо, что я смирилась с твоим внешним видом, закрываю глаза на то, что ты регулярно школу прогуливаешь, куришь вовсю. Но гулять ночью я тебе не позволю! Куда ты идёшь? Дай мне телефон, где тебя искать. Нет, не надо телефона! Ты остаёшься дома!

– Мама! Отойди от двери! – закричала в ответ Валя. – Не твоё дело с кем и где я гуляю! Ты достала своей опекой, как надзиратель себя ведёшь! В тюрьме лучше, чем с вами.

– Да чем это мы тебя так достали?! Всего-то и хотим, чтоб ты нормально училась и не шлялась по ночам! Ничего от тебя не требуем, денег даём, всё разрешаем.

Валентина оттолкнула мать от двери и стала резкими движениями открывать замок, неистово дёргая дверь, и приговаривать с нотами возмущения в голосе:

– Ага! Ничего не требуем! Как же! Мало того гимназия эта дебильная достала, за уроками весь день просиживаю, так ещё и музыкалка и танцы эти бальные! Достало всё! Другие дети отдыхают после уроков, а я то за домашкой сижу, то натанцах, то на музыке.

– Доченька, милая! Да ты уже полгода как и музыку и танцы бросила! Мы тебя туда маленькой отдали, потому что ты сама просилась, хотела стать певицей, и голос у тебя есть! А на танцы разве плохо девочке ходить?

– На нормальные танцы – хорошо. На рэп, хип-хоп. Но не на этот балет сраный!

Валентина уже открыла дверь и стала стремительно спускаться вниз. Ксения ещё что-то кричала ей вслед про образование и учёбу, но та уже выбежала из подъезда (Уже пять лет Виноградовы жили в многоэтажке в центре города). В окно кухни мать увидела, как она заскочила на переднее сиденье белых жигулей и укатила. Ангел Алина, естественно, полетела за автомобилем и неустанно наблюдала за Валей. На тусовке возле набережной собирались байкеры. Человек семь лысых парней в наколках и кожаных штанах и жилетках на мотоциклах. Валя была девушкой одного из этих парней, двадцатилетнего Арсена, чем очень гордилась. Крутой он был парнишка. Когда на своём байке за ней в гимназию заехал, все девчонки рты разинули. Собственно с тех пор, как это случилось впервые, Валя учёбу посещала с той только целью, чтоб покрасоваться перед всеми своим парнем и его крутым мотоциклом когда он заезжал забрать её после уроков. Однажды родителей Валентины вызывали к директору из-за этого, так как пошли по школе слухи, что Валя связалась со скинхедами. Что опасно для неё и для школы. Ксения с Петром краснели и бледнели во время разговора с директором и завучем, но с дочерью ничего поделать не могли. Она потом просто заявила, что вообще бросит учёбу, если не отстанут. Так вот на всех этих тусовках, на встречах Арсена и Вали ангел Алина присутствовала и, по мере возможностей, увещевала свою девочку, посылая ей нужные мысли. Всё реже и реже Валя слышала их. Слава богу, хоть послушала свой внутренний голос и отказалась пробовать наркотики на дискотеке, где однажды ей их предложили… И, к радости Алины, парень Валентины не очень-то стремился затащить её в постель. Наверное, боялся, что несовершеннолетняя. А может просто ему нравилось иметь при себе клёвую смазливую девчонку. Как к мотоциклу аксессуар… Кто знает? Но Алине это было на руку. А вот сама Валя всё стремилась соблазнить парня, наверное, хотела показать себя взрослой и самостоятельной женщиной. Но в пятнадцать? Нет, тут ангел Алина старалась, как могла. Кричать Валентине о том, что рано, что опасно, что можно забеременеть и подцепить СПИД. Пока помогало!

В общем, всё чаще плакала Ксения, после того, как дочь являлась за полночь с запахом табака, и иногда, алкоголя. Пётр успокаивал жену, говорил, что пройдёт подростковый возраст, и девочка их образумится. "Но ведь я такой не была!", – говорила в отчаянии Ксения, – "Может это она? Её гены?" Ангел Алина отвечала тихонько Ксении на ушко: "Нет, и я такой не была". Не могли найти родители причин для такого поведения Валентины, их когда-то озорной, милой, непосредственной и открытой девочки.

– Петь, может мы на неё и вправду сильно давили? – вопрошала Ксения.

Муж обнимал Ксюшу за плечи, ласково смотрел в глаза, отвечал как можно более спокойно:

– Ну что ты, дорогая? Да, мы были требовательны, заставляли её хорошо учиться, посещать музыкальную школу, бальные танцы. Но ведь ей самой это нравилось! И время свободное у неё было.

– Ну, не знаю. Может она после смерти бабули с дедом так изменилась?

– Нет, они умерли в 1994 и 95-м. А эта дурь у неё появилась не так давно, в 96-м. Да и как-то незаметно всё произошло… Может пионерлагерь повлиял? Свободу почувствовала…

– Молодёжный лагерь, а не пионерский, Петь. Да она в лагерь ездила с пятого класса каждое лето, и ничего. Всему виной эта её компания на мотоциклах! И как она могла с ними связаться?

– Знаешь что, Ксюш? Я вот жалею, что сразу не пресёк эти её странности в поведении. Надо было сразу запретить ей пупок прокалывать и волосы обстригать и красить. И дома закрыть на фиг! Чтоб забыла дорогу на улицу! До школы на машине, и со школы встречать! Чтоб ни ногой к этим, своим…

– Петенька, так ведь она не маленькая уже. Пятнадцать лет, это не пять, когда можно взять за ручку ребёнка и отвести куда надо, а куда не надо – не водить. Понимаешь?

– Ну, поговори с ней как мать. Без упрёков, спокойно, доверительно. Пусть она что ли хоть своих друзей в гости к нам приведёт, чтоб мы знали с кем общается, на худой конец.

– Да разве я не пыталась! Слушать не хочет. "Отстань", да "не твоё дело!" О, Господи! Каждый день бога молю, чтоб вразумил Валечку, да всё никак!

Ангел Алина искренне жалела Ксению и Петра. Но как им помочь, не знала. Потом всё стало ещё хуже: у Вали появилась взрослая подруга по имени Диана. Ей было девятнадцать. Её она даже пару раз приводила домой. У родителей, конечно, был лёгкий шок. Девушка принадлежала к субкультуре готов. Носила длинные чёрные волосы, красила ногти и губы чёрной помадой, из одежды на ней были чёрные лосины и широкая рубаха в чёрно-белую клетку до колен. На ногах похожие на Валины бутсы, массивные и чёрные. Говорила девушка монотонным загробным голосом, что ввергало маму Ксению прямо таки в панику. Она поила чаем их обеих на кухне, суетилась с ароматным яблочным пирогом, стараясь не задавать лишних вопросов Диане, и не подавала виду, что ей не нравится подруга дочери. Уж какие общие интересы были у девочек Ксения не понимала, о чём они говорят, что делают вместе – не догадывалась. Но вскоре волосы и одежда её дочери стали такими же чёрными, строгими и отталкивающими. Валя реже стала гулять допоздна, зато сидела в своей комнате и часами слушала какую-то тяжёлую рок-музыку на немецком языке. Ксения была обеспокоена. Слава богу, были летние каникулы, и Валя не должна была посещать гимназию. Её всё-таки перевели в десятый класс, несмотря на прогулы. Раньше ведь девочка была отличницей, поэтому решили дать ей шанс.

Ксения зашла в комнату дочери перед сном и увидела её лежащей на спине в наушниках. Она прижимала к груди любимого плюшевого мишку, который много лет сидел на её прикроватной тумбочке. По лицу текли слёзы. Увидев мать, Валя быстро смахнула их, сняла наушники и села. Свет от ночника, мерцающего в дальнем углу спальни упал на лицо Валентины. Оно было бледным и очень печальным. Под глазами обозначились тёмные круги. Сердце матери наполнилось горечью, к горлу подступили слёзы. Она сообразила, что дочь не спит по ночам. Ксения села на краешек кровати. Она старалась не позволить себе расплакаться. От бессилия.

– Доченька, – начала она, – скажи, что происходит? Ты поссорилась с Арсеном, тем байкером?

– Нет, – буркнула Валя и отвернулась. Чёрная кривая чёлка упала на глаза.

– С Дианой поругалась?

– Ни с кем я не ругалась. Иди спать и оставь меня в покое.

– Это подруга на тебя так влияет. Раньше ты убегала гулять, кататься на мотоцикле, а теперь всё лежишь. Ни на пляж не ходишь, не загораешь. Ни на дискотеку даже… У тебя депрессия?

– Вам же не нравилось, когда я гуляла с байкерами! Теперь-то что не так?

– Валя, Валя… Почему ты стала такой? Ты так отдалилась от меня. Мы с отцом итак на всё глаза закрываем, лишнего слова боимся сказать. Чем тебе твоя подруга мозги запудрила? Она же какая-то сатанистка! Это опасные люди! Они на кладбищах устраивают разные ритуалы и жертвоприношения. Ещё не хватало, чтоб с тобой что-то случилось!

– Мама! Это ты самая настоящая сатанистка! – выпалила Валентина. – Мы – готы! Мы действительно бываем на кладбище, но мы там просто собираемся пообщаться, послушать музыку. Беседуем о загробном мире, о жизни после смерти. Мы поддерживаем друг друга, делимся своими проблемами, помогаем друг другу. Нас объединяет то, что мы знаем, что после смерти нам будет легче, чем сейчас. Что всё, что происходит с нами в этой жизни, все тревоги и заботы – это временно. Что там, за чертой, настоящая полная жизнь. Без страданий.

Ксения оторопела. Она почувствовала, что внутри неё назревает настоящая буря. Она не выдержала, чтоб не повысить тон:

– Ты с ума сошла! Какой загробный мир? Какие такие у тебя заботы и тревоги? И какие страдания? Тебе заморочили голову!

– Я так и знала! Ты меня не поймёшь.

– Так объясни матери, от чего ты так страдаешь? Может родители виноваты в твоих страданиях?!

– Да, виноваты! Вы меня достаёте, не даёте мне жить, как хочется. За что ты взъелась на Диану? Она единственная, кто меня понимает!

– Достаём?! Тебе не стыдно? Ты давно уже делаешь, что хочешь. На нас с отцом тебе плевать. Мы для тебя никто. Почему другие дети нормально учатся, одеваются как люди, отдыхают, ходят в кино и театры, ездят на природу, дружат?! И их не тянет курить, пить и проводить время на кладбище? Ответь!

– Да потому, что все разные. Я такая, какая есть. А от вас я слышу только упрёки и ругань. Вы вечно меня сравниваете с другими. Все для вас нормальные, а я – нет! Домой даже идти не хочется, заранее знаю что будет скандал и косые взгляды! И лицо твоё брезгливое видеть достало!

– А ты думала, как мы должны реагировать на такое поведение? Любой родитель поступит так же, как мы. Прав был отец, когда говорил, что надо было сразу, на корню пресечь твои фокусы! Вот вернётся из командировки, я ему расскажу, что ты теперь у нас гот!

– Да ему наплевать на меня, как и тебе! – эти слова Валя прокричала матери в лицо, вскочив с кровати и одновременно прибавив звук в магнитофоне на полную катушку. В уши ворвалась громкая, корявая немецкая речь, сопровождаемая грохотом десятка барабанов, проникающая, казалось, из колонок магнитофона прям в мозг. Ксения сморщилась от этого внезапного пронзительного звука и в эту же секунду от всей души залепила звонкую пощёчину новоиспечённому готу. Неожиданно для самой Ксюши удар оказался настолько сильным, что девочка отлетела на кровать, ударившись головой о её спинку. Она зарыдала, закрыв ладонями покрасневшую щёку. Но мамой Ксенией овладела ярость. Она не испугалась того, что сделала. Затем она схватила Валин магнитофон и со всей силы швырнула на пол. Готическая рок-музыка замолчала.

– Знаешь что?! – сказала она. – Кто-то должен положить этому конец. До приезда отца из дома ты не выйдешь. А потом…

– Ты ещё пожалеешь о том, что сделала со мной! – перебила её дочь, давясь слезами. Я вообще уйду из дома. И буду жить с Дрэйвеном!

– С кем? – Ксения чуть не подавилась. Даже на миг забыла о своей злости.

– Дрэйвен, мой мужчина.

Ксения приблизилась к забившейся в угол кровати Валентине и стала трясти её за плечи, периодически отвешивая удары то по лицу, то по рукам. Куда попало. Она была доведена, чаша терпения переполнилась. Она била её и кричала:

– Это кто ещё такой?! Какой мужчина?!, тебе пятнадцать лет! А ну говори, он тебя трогал? Ты с ним спишь? Ты просто блядь бессовестная! Да я завтра же милицию вызову, и всех вас разгонят к чертям! Утром я тебя отведу к врачу, к гинекологу. Позорище! Тварь ты неблагодарная!

– Не смей мной командовать! А то я вообще покончу собой!

– Ах ты мне угрожаешь? Тогда я тебя ещё и к психиатру отведу, пусть поработают с тобой, выбьют дурь из головы.

Это было последнее, что сказала мама Валентине за этот вечер. Она вышла из комнаты, хлопнув дверью. А хранительница Алина принялась гладить по черноволосой головке плачущую Валю. Свою Валечку. Она крепко обнимала крыльями, руками и целовала девочку в лобик, осунувшиеся щёчки своими невидимыми призрачными губами и шептала ласковые слова. Ничего не ощущала бедная девочка-подросток. Она считала себя безмерно одинокой в этом мире.


Глава четвёртая

– Привет, Диан, – сказала Валя, устраиваясь поудобнее на бетонном бордюре набережной. Было восемь вечера, жара уже спала, и вскоре на своём привычном месте должна была собраться компания готов. Девчонки закурили. Местечко было удобным: набережная в этом месте кончалась, и асфальтированная дорога резко обрывалась, переходя в пыльную, заросшую бурьяном и кустарником площадку, ограниченную с одной стороны забором заброшенного завода, а с другой стороны мелководьем реки, которая делала изгиб и поворачивала влево. Здесь стоял запах тины, и квакали лягушки. Сюда иногда забредали наркоманы-одиночки, так как место было безлюдным, и поэтому в застойной воде плавали использованные шприцы и всякий мусор.

– Где ты была вчера? Дрэйвен о тебе спрашивал.

– Я вчера такое пережила…

– Что? Рассказывай.

– Диан, представляешь, меня мать к гинекологу таскала. В поликлинику.

– На фига?

– Накануне вечером мы поскандалили как обычно. Ну я ей, мол, уйду из дома к своему парню жить. Мать как взбеленилась. Меня избила всю.

– Да ну?! У тебя вроде матушка такая спокойная.

– Ты чё, нет! Я думала, убьёт. Стала допрашивать, кто он такой, сплю я с ним или нет. Хотела вообще в милицию заявить.

– Ну не заявила?

– Не, я не дала. Кстати, у меня потухла. – отвлеклась Валентина, – зажигалку дай.

Диана чиркнула зажигалкой, и Валя с удовольствием затянулась. Она продолжила рассказ. Голос её становился всё взволнованней. И ангел Алина, парящая на высоте метра над своей девочкой, переживала всё вместе с ней. О, как хотелось ей забрать себе хоть часть Валечкиной боли, хоть часть обиды. Но как?!

– Короче, завели меня в кабинет. Мать давай докторше рассказывать что меня мог изнасиловать взрослый мужик, чтоб меня посмотрели. А там ещё медсестра была, противная такая. Смотрела на меня и ухмылялась про себя. И гинеколог была неприятная. Толстая, в очках, неповоротливая. Правда, она оказалась бабой с понятиями. Говорит моей мамаше: "Позвольте мне с девочкой наедине побеседовать". Мать моя растерялась, и тут эта гадина-медсестра влезла: "Антонина Евгеньевна, зачем Вам это надо, она же несовершеннолетняя. В присутствии матери надо смотреть". Заставили меня снять трусы и на специальное кресло залезть! Прикинь! – от этих воспоминаний глаза Вали увлажнились и голос задрожал.

– И чё, – вставила подруга, – прям туда вместе с мамашей заглядывали?

– Мама за ширмой осталась. Врачиха своими толстыми пальцами давай меня везде ощупывать. Мне так больно было. Я-то знаю, что у меня "это" всего было один раз. Давно, с Игорем в лагере. Год назад. С Дрэйвеном у меня ничего не было! Лазила она своими пальцами-и-и-и… – зарыдала навзрыд Валентина.

– Да не плачь ты, Валюха. Успокойся.

– Никогда этого не забуду. Такой позор. Стыд. Потом вышла к матери докторша и сказала, что никто меня не насиловал. И при мне прям стали обсуждать, какая сейчас молодёжь разнузданная, как много абортов девочки делают. И на меня все трое так поглядывали свысока, как на преступницу. Как на прокажённую вообще. Такого стыда я в жизни не испытывала. Я вроде оделась после этого осмотра унизительного, а было чувство, что голая перед ними стою.

– Да, подруга. Хреново. Но ты – молоток! Достойно держалась. Вытри слёзы. Мы же знаем, что всё это ерунда. Там, в ином мире, всё будет по другому. Никто не обидит, там наступит покой…

– Ну мы-то в этом мире. Вот и страдаем.

– У меня тоже не лучше было, предки один раз так опозорили…

– Тоже мать достала?

– Отец. Это на Новый год было. Меня на тусовку не отпускали. Я хотела с нашими ребятами у Люцифера праздник отметить. В общаге. Из дома убежала и к ним пришла. Вся такая нарядная. И, прикинь, ровно в одиннадцать в дверь постучали. Открываем, а там мой папашка и участковый наш. Как нашли меня, ума не приложу. Батя меня как за волосы схватил и выволок с матюками из комнаты. Ребята не в понятиях. На меня, как на дуру смотрят. Он меня пинками по лестнице вниз гнал и шалавой обзывал. Из других комнат все повысовывались, смотрят, шушукаются. Тоже этого позора простить ему не могу. Часто вспоминаю.

– Я вот не пойму, чё у нас предки такие? Нафига они нас рожали? Чтоб так унижать?

Ангелу Алине ужасно хотелось прокричать во всё горло эти двум запутавшимся девочкам: "Нет! Они вас любят! Просто от бессилия так поступают ваши родители. Они добра вам хотят, но не могут найти к вашим сердцам и умам путь. Только и всего. И они не меньше вашего переживают от того, что обижают вас, что срываются на вас, что бьют! Ну сделайте же и вы им на встречу шаг! Так, как родители, никто любить не будет!" Но естественно, никто не слышал бедного ангела. А дальше у Алины-хранительницы "земля ушла из-под ног" от того, что она услышала.

– Диан, мне кажется, что и Дрэйвен ко мне относится не серьёзно. Как к малолетке.

– Ты что, Валь! Он наоборот к тебе имеет серьёзные намерения. Иначе бы переспал с тобой и кинул. Сегодня мы собираемся на кладбище после полуночи. Потусуемся, там пообщаешься с ним начистоту и выяснишь отношения.

– Я боюсь, они с Люцифером опять травки курнут, и не получится разговора. Дрэйвен после анаши такой тормознутый становится.

– И ты покурила бы тоже! Будешь с ними "на одной волне".

– Лады. Вон они идут, гляди. С ними ещё Эвридика.

– О, класс! Ребят, мы тут! – крикнула Диана троим подросткам в чёрных одеяниях, направляющимся в их сторону.

Ребята поздоровались. Дрэйвен (по паспорту Николай Свиридов, двадцати одного года) чмокнул Валю в губы и стал рассказывать о вчерашнем концерте местной рок-группы, который он посетил с другом Люцифером. Парень Вали, недавно исключённый из политехнического института, нигде не работающий, упорно скрывающийся от военкомата призывник, носил чёрные джинсы, рубаху навыпуск и удлинённые до плеч прямые волосы, иссиня-чёрного цвета. В правом ухе металлическая серьга в виде маленького лезвия. На груди красовался большой металлический крест на толстой цепочке, начищенной до блеска. Валя слушала его, но ей были не интересны новости про концерт. И впервые она отметила про себя, что и этот парень ей неинтересен. И вообще все готы. И не готы тоже. Она старалась вести себя естественно, участвовать в разговорах. Но время тянулось так долго. Мысли Валентины были о другом: как бы поскорее покинуть этот мир. Всё ей осточертело, и не хотелось даже принимать участие в тусовках готов, её единомышленников. Или это она стала их единомышленницей, уже не важно. Она была рада тому, что научилась от этих ребят многому: воспринимать этот мир как иллюзию, как непостоянство, как временное место для страданий души. Она верила, как и все они, что рано или поздно она попадёт в тот мир, где не будет никакой тоски… А почему, собственно, надо ждать? Ну конечно! Это ведь в её власти! Её жизнь! Эта мысль пронзила девушку, как пуля снайпера. Конечно! Она сама себе хозяйка и сделает это! Сегодня ночью. Решено.

Ангел Алина не умела читать мысли как её наставник Ларри. Но она всё поняла. Сердцем. Также она поняла, что именно сегодня должна следить тщательнее за Валентиной. Девочка шла одна по направлению к дому. Она шла пешком уже второй час без остановки от ворот старого городского кладбища. В три часа ночи навстречу ей попадались редкие прохожие, в основном парами возвращающиеся из ночных заведений. Никто на девушку в чёрном не обращал внимания. Выкуренная папироска с травкой затуманила мозг и придала смелости. "Прихода", о котором предупреждали парни, не случилось. Никакого кайфа и никаких "глюков". Только жажда и сухость во рту. И непонятное, изредка возникающее двоение в глазах. Алина шла рядом невидимым стражем, так как лететь на такой низкой скорости было неудобно. Конечно она всю дорогу увещевала девочку о том, чтоб она вспомнила о маме, о семье, чтоб одумалась и вернулась домой. Но та не слышала. Дойдя до своего подъезда Валя села на лавочку. Подняла голову на свои окна на десятом этаже. В них во всех горел свет. Ясно, мать не спит. Ждёт. Первоначально Валя хотела сброситься с крыши, но потом передумала. Где сейчас она будет искать открытый чердак? Она шагнёт из окна своей спальни. Это лучше. Она искупается и переоденется в свой любимый чёрный шёлковый сарафан с алыми маками, беспорядочно разбросанными по ткани. Да! Она так соблазнительно выглядела в этом наряде. Вспомнила, как они с мамой выбирали на вещевом рынке этот турецкий сарафан. Мама говорила, что он слишком взрослит четырнадцатилетнюю Валю. Но сдалась тогда.

На лифте девушка поднялась к себе в квартиру. Открыла дверь ключом и хотела тихонько прошмыгнуть к себе, чтоб спокойно подготовиться к уходу. Но не тут-то было! Мать уже стояла в коридоре, в ночной рубашке и с таким злым выражением лица, что Вале срочно захотелось что-нибудь дерзкое сказать матери по этому поводу, но остановилась. Зачем? Смысла нет уже…

– Где ты была?! – строго спросила Ксения, готовая взорваться в любой момент.

– Ну, гуляла. Чё, бить будешь опять? Ну бей. Мне всё равно. Потерплю в последний раз… – ответила дочь отрешённо. Она прошла мимо матери и направилась в ванную.

Ксения схватила её за плечо и не дала дальше идти.

– Ты когда прекратишь издеваться надо мной, а?! Что за запах от тебя невыносимый?

– Успокойся, скоро прекращу. И будет тебе счастье. Дай в ванную пройти.

Мама Ксения отпустила Валину руку и вернулась в свою с мужем спальню. Завтра приедет Пётр из служебной поездки. И надо будет что-то решать с дочерью. Радикальное. Так думала Ксения. Она прилегла на кровать и стала молча молиться. Она всегда это делала перед сном.

"Встань и иди к дочери! Вставай! Вставай! Вставай же скорее!" – услышала Ксения настойчивый внутренний голос. Это ангел Алина старалась изо всех сил. Старалась над головой мамы Ксюши, потому что поняла: её хранимый Человек, её бывшая земная дочь Валентина полностью отрешилась от реальности и действовала "на автомате", под влиянием несколько изменённого наркотиком сознания, под влиянием чужих порочных и страшных установок, которые впитала её неокрепшая детская психика… "Почему она сказала, скоро прекращу издеваться, и будет тебе счастье? Почему была так спокойна? Что она задумала ещё?" – пронеслось в мозгу у уставшей Ксении, которая уже легла и погасила свет. И снова внутренний голос, будто не её, а чужой, откуда-то извне прокричал в её голове: "Встань и иди скорее к дочке! Иди, торопись!"

Ксения встала и подошла к двери дочкиной спальни. Решила приоткрыть тихонько дверь и убедиться, что Валя спит. Но дверь не поддалась. Была закрыта на крючок изнутри. В животе у Ксении похолодело от нехорошего предчувствия. Она не раздумывая с силой навалилась на фанерную дверь и хлипкая задвижка обломилась. Дверь распахнулась, и женщина по инерции влетела в комнату, чуть не упала навзничь, споткнувшись о край паласа. На карнизе распахнутого настежь окна стояла её дочь. Она стояла спиной к бездне и лицом к матери, одной рукой держась за деревянную раму. Сзади чёрное небо в звёздах, предвещающее назавтра ясную погоду. В комнате свет был выключен, и красивый маковый сарафан сливался с темнотой вокруг. Лишь тусклый свет луны, перекатившейся уже на западную сторону небосвода освещал мертвенно-бледное Валино лицо.

Ксения вмиг почувствовала, как тысячи, миллионы огненных искр адреналина распространились по её телу из какого-то внутреннего источника, обожгли лицо, руки и ноги, которые стали ватными и едва не подкосились. Ксения осознала: одно неловкое движение или слово – и всё… Не знала мама Ксюша, что не одна она в этот момент будет бороться за дочь. Ангел-хранитель Валечки была настроена решительно. Алина подошла вплотную к Ксении, обняла её крыльями со спины и прислонила свой лоб к её затылку. Слава богу, Ксения была верующей. И душа у неё чистая. Она непременно услышит слова ангела, она часто их слышала и ранее. Теперь главное – подобрать слова. Слова творят чудеса. Они могут вернуть человека к жизни, а могут убить. Поэтому Алина старалась как можно чётче и громче произносить свою речь, вливая её в мозг обезумевшей от страха Ксении. И первое, что она сказала ей, было: "Возьми себя в руки! Ты справишься. Я помогу, Бог поможет". Ксения услышала и… собралась. Она не стала падать в обморок и не забилась в истерике, даже слезы не проронила. Она стала внимать словам Алины, получая силу и поддержку по невидимому каналу.

– Валя, остановись, прошу. Слезь с окна, мы поговорим.

– Не подходи! Уже ничего не изменить! – девочку трясло мелкой дрожью не то от стресса, не то от выкуренной травки, которая начала выводиться из крови.

– Доченька, просто встань на подоконник. Ты же ничего не теряешь от того, что сделаешь внутрь полшага. Да? Я не стану тебе препятствовать, просто хочу сказать тебе пару слов. С тебя же не убудет, если выслушаешь. Видишь, я не собираюсь к тебе кидаться, стою на месте.

Валентина передвинулась с карниза на подоконник и второй рукой взялась за противоположный край рамы. Это была первая, хоть и маленькая, победа. Это придало уверенности Ксении и Алине.

– У тебя одна минута. И не вздумай меня отговаривать от прыжка, мам. Я знаю, что ты сейчас начнёшь всячески заговаривать мне зубы, но ничего не получится.

– Хорошо, – сказала Ксения, сделав малюсенький шаг навстречу Валентине.

– Стой там!!! – заорала девушка и сделала резкое движение телом в сторону улицы. Но, пошатнувшись, снова вернулась на подоконник.

– Прости. Вот я стою тут, видишь? – Ксения старалась говорить ровным голосом и не выдавать паники. Это было невероятно сложно, почти невозможно. Алина прижалась к ней плотнее.

– Вижу! Не тяни.

– Доченька. Доченька… Я не верю, что больше никогда не смогу произнести этого слова. Выслушай меня не перебивая, Валя. Бог долго не давал мне детей. Много лет я жила надеждами и страдала. И молила его послать мне ребёнка. Когда появилась на свет ты, мир перевернулся для меня. Я поняла, что отныне моё сердце и жизнь больше мне не принадлежат. Первое время я боялась дышать возле тебя. Я любовалась тобою ночами, каждый день говорила Господу: "спасибо за дочь". Ты росла, наполняя радостью каждый мой день. Однажды ты чудом избежала гибели. Это было в пять лет, помнишь? Неведомая сила подтолкнула тебя выбежать из-под обрушившейся крыши за секунду до трагедии. Ты не представляешь, что я пережила тогда. Это был страх потери. Потери самого дорогого, что есть. Тебя. Но тогда Господь смилостивился, и ты осталась с нами. Все эти годы я была счастлива просто от того, что ты у меня есть. Даже тогда, когда ты стала сперва байкершей, а потом готом, когда начала курить и прогуливать школу. Даже тогда я была счастливой, ты не поверишь. И вот теперь ты заставляешь меня заново переживать то ужасное чувство потери, чувство неотвратимости, страха смерти своего ребёнка! Скажи за что? Нет, ты не сможешь ответить, потому что ты – не мать. Что такое материнская любовь можно понять только родив.

У Вали из глаз потекли слёзы. Значит, проняло. Такая мысль посетила Ксению. Но кончать собой девочка не передумала. Её душила обида. Она решила вылить на мать всё, что накопилось:

– Любовь говоришь, материнская?! То, что ты со мной сделала, как унизила меня, когда таскала к этому врачу, где меня раздевали и мучили, не вяжется как-то со словом "любовь!" Мне было так больно! Больнее, чем когда ты меня била! И стыдно! Ты должна была наоборот меня поддерживать, доверять мне, раз так любишь!

– Дочка, прости. Возможно, я плохая мать. Но ведь и любящий человек совершает ошибки. Прости, если сможешь. Я сама уже тысячу раз пожалела, что так тебя обидела. Пожалуйста, прежде чем сделать этот шаг, просто скажи, что прощаешь, умоляю!

– Ладно, прощаю! – отрезала Валя и повернулась лицом наружу.

– Постой, дочка!

– Что ещё?! – Валя снова повернулась к матери. Она заметила вдруг, несмотря на сумрак в комнате, как постарело мамино лицо, покрылось мелкими морщинками на лбу и в уголках глаз. Ясных голубых глаз. Она на секунду вспомнила, как маленькой девчонкой любила целовать маму в глаза, а она от этого жмурилась и смеялась. Это веселило Валю, и она норовила специально высунуть язычок, так смешно щекотали мамины ресницы.

– Не можешь же ты покончить с собой только от того, что тебе не повезло с мамой.

– Не только ты… Я очень одинока в этом мире, я никому не нужна!

– Мне ты нужна! Мне! Дочка, я поняла, как была не права. Живи, пожалуйста, ради меня. Если хочешь, иди и живи со своим парнем, как ты планировала. Мы можем разменять эту квартиру и купить тебе собственную. Я так мечтала увидеть тебя в свадебном платье, понянчить внуков, видеть как ты становишься женщиной… Но если тебе угодно, можешь уехать куда-нибудь от нас. Я буду счастлива только от того, что буду знать, что ты жива. Что где-то ты есть!

– Не надо, мама! – Валя заплакала и уткнулась лбом в кирпичный откос.

– Клянусь, ведь если тебя не станет, и я умру! Я на всё согласна, девочка моя. Ничего мне не надо, ни бога, ни ангелов, ни рая небесного. Это правда. Только бы ты была счастлива и жила. Как тебе угодно живи, я не стану мешать. Только скажи, что я должна сделать, чтоб тебе было хорошо. Если ты не хочешь меня видеть, я соберу вещи и уйду из этого дома. Прям сейчас. Мне любви твоей не нужно, можешь ненавидеть меня, только не умирай, пожалуйста! – выпалила Ксения на последнем издыхании и разразилась рыданиями.

Через секунду слёзы целиком застлали её глаза, и она не заметила, как дочь приблизилась к ней и робко взяла за руку. Женщина почувствовала в своей ладони холодную руку. Своей дочери. В комнате вообще было прохладно и свежо от ночного воздуха. Ксения не сразу осознала, что вот она, рядом стоит её Валечка. Её повзрослевшая дочь. Такая родная, такая красивая и печальная. Она взяла в свои руки Валино личико и стала покрывать его поцелуями, приговаривая: "Миленькая моя девочка, родная. Ты прости меня за всё, прости! Глупая я была, что так с тобой… Поступала… Что не понимала тебя. Прости, если сможешь. Спасибо, что ты у меня есть, моя радость! Прости меня! Прости меня!"

Валя сильно обняла маму и прижалась к её груди. В комнате становилось светлее, в предрассветном тумане всё чётче вырисовывались очертания двух хрупких женских фигурок, стоящих почти неподвижно посреди маленькой детской спальни. Ксения не могла отпустить дочь. А та молча плакала в вырез маминого халата и говорила в ответ:

– Это ты меня прости, мамочка. Сама не знаю, что со мной происходит. Прям свет не мил. Ничего не хочется, ничего не радует.

– Доченька, и у меня когда-то так было. Жить не хотелось. Но всё наладилось. Я узнала счастье, покой, умиротворение. И у тебя всё будет, милая. Поверь!

– Мамочка, – продолжала Валя, всхлипывая и облизывая пересохшие губы, – спасибо тебе, что ты меня остановила… Что бы было, если бы я спрыгнула?

– Не знаю, доченька, что на том свете будет… Никто не знает. Но раз нам жизнь дарована, значит для чего-то, ведь правда? У тебя столько впереди! Ты ещё должна полюбить, детишек родить и вырастить, призвание своё в жизни найти, а потом внуки, да много ещё радости. Разве это правильно, так рано сдаться, не пройти свой путь даже наполовину? Родненькая моя! А уж что с нами с папой было бы, если б ты спрыгнула… Даже представить страшно.

– Прости меня, мама. Я не знаю, что на меня нашло. Всё как-то сразу навалилось. Мне столько надо тебе рассказать.

– Пойдём на кухню, дочь. Чаю попьём. Перенервничали мы с тобой. Мне тоже тебе многое хочется рассказать. Знаешь, я часто представляла себе, как мы с тобой сидим и болтаем за чашечкой чая, как две подружки. Да любая мама об этом мечтает.

– Я воды хочу. В горле пересохло от этой… гадости.

Мама с дочкой уютно расположились на мягком узком диванчике-уголке за столом. Ксения разлила чай и разрезала испечённый вечером к приезду мужа сдобный пирог с клубничным джемом. Он настолько аппетитно выглядел, был настолько румяным, пышным и так умопомрачительно пах, что ангелу Алине смертельно захотелось его. Хоть маленький кусочек. Но это было, увы, невозможно. "Ничего, попрошу потом Ларри научить меня материализовать предметы. И создам себе такой же точь-в-точь пирог. И весь съем." А пока хранительница, после удачно проделанной работы, решила отдохнуть. Просто полетать высоко в небе. Насладиться свежестью летнего утра, полюбоваться жёлто-розовым рассветом, ощутить лёгкие воздушные потоки зарождающегося на высоте ветра. Парить то вниз, то вверх, отдаваясь движению воздушных масс. Алина вспорхнула на подоконник кухни, и последние услышанные ею слова были такими:

– Мам, давай уедем. Прям завтра. На дачу. На всё оставшееся лето. Я по бабе Рае соскучилась. Оставим папе записку, чтоб он к нам ехал сразу, как вернётся.

– Конечно, милая. Сменим обстановку. А как же твои друзья, Диана?

– Мама, им и без меня не плохо.

– Как хочешь, дочь. Выспимся завтра, вещи соберём…

– Не, – перебила Валя, которая так и не отведала пирога. Из-за стресса и волнения кусок ей в горло не лез. – Давай сейчас вещи соберём. Я всё равно не усну.

– Давай! – согласилась мама Ксения, подсела к дочери и ещё раз крепко обняла своё сокровище.


Глава пятая

Налетавшись вдоволь, почувствовав лёгкую усталость в крыльях, ангел Алина приземлилась на крыше дома своих родных Виноградовых. Когда летела вниз, мельком заглянула поочерёдно во все три окна квартиры. Увидела маму с дочкой, спящих на разложенном в зале диване-книжке. "Всё-таки сморил сон моих девчонок", – отметила про себя Алина. Рядом с диваном стоял большой серый чемодан и дорожная сумка. Ангел-хранительница решила, что посидит на крыше и подумает спокойно о самой себе. Она устроилась на невысоком бортике крыши, встряхнула крыльями, и с перьев слетели налипшие пылинки и мелкие мошки. Вдруг сзади послышались чьи-то шаги. Она оглянулась и зажмурилась, так как с той стороны над крышей дома поднималось яркое летнее солнце во всей красе. И на фоне пылающего диска нечётко вырисовывалась фигура крылатого небожителя, направляющегося к ней.

– Ларри, привет! Я так и знала, что скоро тебя увижу, – поприветствовала Алина своего наставника. Он на этот раз был в ангельском одеянии, широком светлом балахоне до пят, развивающемся на ветру. Лицо было прежним, только волосы были светло-русыми и чуть длиннее, чем десять лет назад, когда Ларри явился к Алине эдаким щёголем в костюме-тройке с запахом дорогого парфюма.

– Здравствуй, Алина, – ответил Ларри и присел рядом. – Чудесная погодка правда? Всегда любил лето и солнце.

– Ларри, я так скучала по тебе. Правда времени у меня было не много, к сожалению, чтоб подумать о своей Душе… Валя моя последний год так чудила, от рук родительских отбилась. Покоя мне вообще не было.

– Знаю. Я перед тем, как сюда лететь, всё по ноутбуку моему волшебному посмотрел. А последнюю серию, про вчерашний день, аж три раза пересматривал. Такие напряжённые события. И ты, умница, справилась с ситуацией. Респект!

– Ой, Ларри, ты прям говоришь так, будто жизнь наша, я имею в виду Ксении, Вали, и остальных – просто фильм, не более того!

– И я прав. Ты знаешь, чему учат в буддизме?

– Нет, не знаю. Я вообще далека от религии.

– Не при чём тут религия. Короче, учат смотреть на свою жизнь отстранённо, как на кино.

– Это как?

– Так. Переживаешь разные события не забывая о том, что твоя жизнь театр, а люди в нем актёры, вокруг всё – декорации. В общем, помнишь об этом всегда. Типа произошло что-то, а ты себе напоминаешь : "Не парься дружище, это же игра, кино! Ты не плохо свою роль играешь", и так далее. По другому это называется осознанность.

– И в чём же смысл этой осознанности?

– А в том, что если ты знаешь, что жизнь твоя не более, чем кино и расцениваешь все события из этого ракурса, то ты, как режиссёр фильма можешь легко менять события по своему усмотрению.

– В реальности?

– Ну да. Можешь вообще, если текущий фильм разонравился, новый начать снимать, а старую плёнку выкинуть.

– С собой покончить что ли? – удивилась Алина.

– Зачем кончать с собой? Ты, чувствую, до сих пор под впечатлением прошедшей ночи находишься… Уйти из жизни, конечно, тоже имеет право человек. Но это же не интересно. Гораздо, поверь, интересней и приятней в ЭТОЙ земной жизни что-то делать, что-то менять к лучшему, влиять на события, осознавая между тем, что материальный мир подвластен тебе, как мягкий пластилин.

– Ларри, как же многого я не знаю! Аж страшно.

– Чтоб всё на свете познать ни одной жизни не хватит. Ни человеческой, ни даже ангельской. Расскажи лучше, как ты тут поживала все эти годы.

– Да нечего рассказывать. Сам же всё видел. Я и не жила толком. Конечно, я рада, что была рядом с Валечкой, что помогала ей и заботилась. Но моя собственная душа как будто законсервировалась. Я все эти пятнадцать лет существовала где-то между небом и землёй. Между миром живых и миром духов, посередине. Будто в клетке…

– И ты страдала от этого?

– Я смирилась. Ты же так учил.

– Да, на этот раз ты действительно изменилась. Теперь ты готова к следующему воплощению.

– Родиться заново? В новом теле?

– И с новой судьбой. С чистого листа всё начать. А почему ты не прыгаешь от радости и не хлопаешь в ладоши? Разве не об этом ты меня умоляла десять лет назад?

– А как же моя Валентина?

– За ней другой хранитель будет присматривать.

– Какой другой, Ларри?! Он ничего о ней не знает. Она ему чужая.

– Не чужая, а самая родная на свете и любимая внучка. Бывшая, земная внучка.

– Семён Васильевич? Отец Ксении?

– Да.

– Не поняла, почему он? Разве он что-то сделал при жизни такое же, что и я?

– Нет, он достойную жизнь прожил. И он сам, его Душа бессмертная то есть, пожелала послужить ангелом при девочке. Это вовсе не наказание, а благо для него. Я раньше говорил или нет, не помню, что высокоразвитые души, такие, как у Валиного деда, могут после прибытия в иной мир, после смерти тела, сами выбирать, чем им в духовном мире заниматься. Эта Душа, прожившая земную жизнь, сыгравшая в числе прочих, роль дедушки Валентины, захотела снова поучаствовать в её судьбе.

– Так Семён Васильевич умер несколько лет уже назад. Где его душа до этого дня была?

– Там время течёт по иному, говорил же. И потом, думаешь в духовном мире заняться нечем? Отдыхал он, или занимался чем-то, не знаю. Я за ним не следил.

Ангел Алина замолчала. Ей стало как-то тревожно.

– Ларри, я и не знаю уже, хочу ли этого. Боязно. Вдруг опять чего-нибудь натворю в земной жизни и умру безвременно. Здесь, вроде как спокойно. Хоть и скучно.

– Ты хочешь. Ты-Душа очень хочешь. Иначе как ты будешь дальше расти? Подняться на следующую ступень эволюции можно лишь проживая жизни на Земле. Больше никак. Я про духовный рост сейчас говорю.

– Я понимаю.

– Раз понимаешь, летим! – сказал Ларри и взял за руку Алину.

Два ангела взмыли ввысь. Алина видела себя в образе себя прежней, женщины, которой она была в прошлой земной жизни, когда наделала столько ошибок. Лишь очертания тела были нечёткими, как-будто неплотными. В облаках, которые набежали откуда ни возьмись, кружились, точно в хороводе, другие ангелы. Около десяти, может больше. Они размахивали своими белыми сильными крыльями в такт спокойной мелодичной музыке, доносившейся откуда-то сверху, из космической дали. Музыка была немного грустной и хватала за душу. Ангелы разомкнули круг и впустили внутрь Ларри с Алиной. Вокруг этого дружного хоровода во все стороны простиралось чистое синее небо. Алина всматривалась внимательно в этих ангелов, которые парили вокруг них, и видела их лица: это были красивые добрые человеческие лица, чем-то ей знакомые.

– Это наша с тобой духовная семья, – просветил Ларри.

– Мне страшно… – Алина чувствовала и видела, что её тело, итак полупрозрачное и едва ощутимое, рассыпается на множество невесомых маленьких пёрышек, отлетающих от туловища, рук, ног, головы и крыльев в разные стороны. Ангелы махали крыльями всё сильнее, создавая неслабый ветер, а небесная музыка ускоряла темп. Самое ужасное было то, что и сознание постепенно покидало Алину. Перед внутренним взором проплывали в хаотичном порядке картины и персонажи из прошлой земной и недавней ангельской жизни. Сосредоточиться было невозможно.

– Не бойся, просто ты скоро исчезнешь.

– Как? – дрожа спросила Алина.

– Не будет больше Алины Неверовой и Алины-ангела тоже. Надеюсь, в следующей жизни ты-Дух будешь умнее. И счастливее. Как я говорил, ты будешь помещена в те же условия в которые ставила тебя жизнь прошлая. Ты столкнёшься с теми же обстоятельствами, что и в прошлой земной жизни. Ты получишь те же самые вызовы. Короче, ты должна будешь отработать карму свою нехорошую, исправить всё!

Голова у Алины кружилась, но ею вдруг овладел азарт. Несмотря на головокружение и путающиеся мысли, за которые всё труднее было зацепиться, она уверенно ответила:

– Не волнуйся за меня. Теперь-то уж я точно не совершу никаких ошибок!

– Все так говорят… Будет трудно! Ведь у тебя будет стёрта память .Совсем. И потом, ты теперь родишься в мальчишеском теле!

– Зачем?

– Для разнообразия! Если ты достойно пройдёшь все жизненные испытания, то станешь чище, выше, лучше. Не забывай, ты – бессмертный Дух, и твоя цель – расти духовно. Ну, и конечно же, пользу принести людям за время своего воплощения. Д ля этого тебе потребуется отыскать свой путь и идти по нему не сворачивая. Всё поняла?

Она поняла, но отвечать становилось всё труднее. От ангельского тела ничего не осталось, все кусочки полупрозрачной субстанции разлетелись по ветру. Также мысли все растворились, и последнее, что вспомнилось – какое-то милое женское лицо. Кажется лицо бывшей земной матери, той, из прошлой жизни. Оно улыбнулось и тоже исчезло. От ангела Алины осталась лишь точечка размером с квант. То ли частичка, то ли волна. Но эта точечка смогла на каком-то божественном языке изречь последний вопрос, обращённый в пустоту:

– А кто меня будет хранить?

– Я! – ответил кто-то знакомым голосом из пустоты, и всё мгновенно исчезло.


Глава шестая вместо эпилога

Алишер Закиров очень любил парад на девятое мая. В городе, где он, девятнадцатилетний коренной узбек, уже второй год работал маляром-штукатуром в строительной бригаде, недавно побывал президент России с рабочим визитом. Поэтому город выглядел как новенький, сиял чистотой, дороги были все отремонтированы и заасфальтированы. Парад Победы обещал быть грандиозным. А потом, вечером, ожидался салют на площади Ленина и на набережной Волги. Конечно, парню с ярко-выраженной мусульманской внешностью было нелегко спокойно гулять на праздники в общественных местах: во-первых, полицейские часто останавливали и проверяли документы. Во-вторых можно было нарваться на пьяную молодёжь, тогда могут даже поколотить. Но если идти не одному и не допоздна – то ничего, в принципе… А идти-то было не с кем. В прошлом году ходил с Настей и её подругой, а теперь…

"Настя…", – с грустью подумал Алишер о своей любимой девушке. Нет больше у него Настеньки. Сам виноват.

История двух влюблённых была до банальности проста. Обоим было по восемнадцать. Он – приехавший из маленького городка Навои в Узбекистане гастарбайтер. Приехал, как и все, на заработки. На родине учился в ПТУ на маляра-штукатура, да не доучился. Остался без отца, с мамой и тремя младшенькими братишками-сестрёнками. Некому стало семью кормить. Мама торговала на рынке, но разве на это проживёшь? Вот и поехал парень с дружками по несчастью в далёкую Россию. По приезду с друзьями обратились в узбекскую диаспору, помогли земляки получить разрешение на работу.Устроили в бригаду делать ремонты. А вот с жильём сложнее. Жили они всемером в однокомнатной квартире, которую для них, троих киргизов, двоих узбеков и двоих казахов, снимал прораб. Их работодатель. Он же отправлял ребят на работы и выдавал зарплату. Сколько на самом деле парни заработали, они не знали, как не знали и когда им заплатят. Но выхода-то не было. Не нравится – вали куда хочешь. Но денег, если их тратить мало, хватало в переводе на отечественную валюту на месяц житья многодетной семье в его родном Навои. А может и не хватало… Просто мама не хотела его расстраивать и всегда так жарко благодарила по телефону за денежные переводы, называла кормильцем, что Алишер даже гордился собой. Чувствовал, что он – настоящий мужик, что реально обеспечивает семью. Чтоб побольше отсылать на Родину, Алишер экономил сильно. Ел в основном только хлеб и супы быстрого приготовления, они ведь такие дешёвые. Через три месяца такой "диеты" у парня сильно заболел желудок, и его положили в больницу. В гастроэнтерологию. Сразу, конечно, предупредили, что долго держать не будут, так как нет ни прописки, ни страхового полиса. Обследуют и, если жизни ничего не угрожает, выпишут. Его, с диагнозом острый гастрит, неплохо подлечили за три дня. Здесь же он встретил свою судьбу – свою ровесницу санитарку Настю.

Она была сиротой. Алишер влюбился в неё с первого взгляда. Она была очень красивой, хотя носила короткую стрижку каре. Ему нравились больше девушки с длинными волосами, но белокурой Насте так шла эта причёска, прям ни дать, ни взять. Она была стройная, как тростинка и такая шустрая. И даже швабра, которой она лихо вертела между плотно стоящих друг к другу больничных коек, была ей к лицу. "На Золушку похожа", – отметил про себя Алишер. Вечером, после ужина, они познакомились. Настя, оказалось, жила одна. Государство, после выхода Насти из детского дома, где она жила с рождения, дало девушке собственную комнату в общежитии. Ей тоже понравился Алишер. Два одиноких молодых человека быстро нашли общий язык. Стали встречаться, а ещё через полгода съехались и стали жить вместе в Настиной комнате. Девушка была не только красавицей, но ещё заботливой: вкусно готовила, обязательно давала еду Алишеру на работу, чтоб больше не портил желудок. И не обижалась, что почти все заработанные деньги парень отсылал семье. Осенью Настя поступила в медицинский колледж и стала учиться на фармацевта. Какая же она была умная! Алишер молча восторгался ею, хвалить женщину открыто, было не в его правилах. Просто был не приучен. Он любил и чувствовал, что любим. Часто на стройке, работая без отдыха по десять часов, повторял про себя родное имя "Настя… Илларионова Настя…", и становилось сразу легче и спокойнее на душе. Такое красивое имя. Такая красивая фамилия была у его любимой. Иногда он вслух повторял её имя и фамилию, и даже звучание этих двух слов наполняло сердце радостью. Парень был по-настоящему счастлив.

Но вот, несколько дней назад потерял он Настеньку. Ничего не предвещало беды. Вернувшись со стройки, Алишер вымыл руки, сел за стол с его любимыми мантами (сам Настю научил их готовить) и собрался плотно с аппетитом поесть. Но друг заметил, что девушка загадочно улыбается. Он решил, что еда подождёт, встал из-за стола и подсел к любимой на диван.

– Ты что такая радостная? – начал он, тоже улыбаясь.

– Алишерчик! Я сегодня узнала, что скоро стану мамой!

Алишерчик не сразу понял о чём речь.

– Любимый, – продолжала Настя, положив голову ему на плечо, – ты что не понял? Я беременна!

Она заглянула в глаза посерьёзневшему Алишеру.

– Ты не рад?

– Я… Ну… Точно ты беременная?

– Точно, я к врачу ходила. Где-то примерно два месяца. Нашему малышу.

Алишер подошёл к окну. Не хотелось смотреть Насте в глаза. Он, почему-то никогда не задумывался о том, что Настя может забеременеть. Мгновенно на него навалилась какая-то непонятная тяжесть. Сковала прям сердце. И страх. Что же будет теперь? Нельзя Насте родить! Как она будет одна ребёнка растить? А он? А что он? Он просто приезжий. Вообще-то ему семью кормить надо. Какой ребёнок? Эти мысли пронеслись в голове, как пулемётная очередь. Наконец, он выдал:

– Ты что, собралась рожать?

Настя округлила глаза. Кажется они стали в два раза больше и зеленее, чем были до этого. И ещё они стали влажными. А щёки Настины покраснели. Голос задрожал:

– Да. Алишер, я не пойму, ты против ребёнка?

– Против. Какие мы родители? Рано нам детей. У нас и образования нет, ты только пошла учиться, у меня вообще работа непостоянная. То есть деньги, то нет. И матери надо помогать.

Настя заплакала и стала говорить то, что в голову приходило:

– Мы справимся. Ты же говорил, что любишь меня! Мы поженимся, будем оба работать. Я ребёнка в ясли отдам, год только надо будет перетерпеть. Потом я продолжу учёбу, а по ночам санитаркой буду работать. Что твоя мать не поймёт, если ты ей чуть-чуть меньше будешь отсылать?

– Да не могу я с тобой жениться, – возразил Алишер. Он когда нервничал, всегда разговаривал с сильным узбекским акцентом. – Я не думал о свадьба!

– Почему?

– Потому что ты – русская. Мама не позволит. У меня невеста должен быть узбечка. Или хотя бы нашей веры.

– Да ты что? Алишер, на дворе 2016-й год! Как может мама решать за тебя?

– У нас так принято, мама – главная, и отец. Отец вообще, если бы был живой, убил бы. Хоть и 2016 год!

– Да?! Не слышала я что-то, чтоб у мусульман было принято жену на аборт отправлять! Мы уже год как муж и жена живём. Или ты меня на самом деле не любил, а просто пристроился, чтоб со мной жить. Не то что в одной комнате, где вас семь мужиков. И на полу спать!

– Я любил!

– Значит, сейчас разлюбил? – Настя кричала, такой Алишер её ещё не видел.

– Нет, но я не могу жениться. И не проси!

Настя вытерла слёзы. Она подошла к входной двери, приоткрыла её и сказала Алишеру:

– Я и не упрашиваю. Так и знала, что ты меня использовал, а не любил. Уходи немедленно. Вещи свои завтра заберёшь у тёти Гали, у комендантши. Не хочу тебя видеть ни минуты.

– Настя, – попробовал парень сгладить ситуацию, – может ты сходишь на аборт, потом просто забудем обо всём, а? Все так делают, если ребёнок нежеланный.

– Сходишь… Как на прогулку прям! С ума сошёл? После того, как я убью своего ребёнка, ты думаешь, я смогу жить с тобой? Ты – предатель! Бросаешь меня в такой трудный момент!

– Ты сама меня выгоняешь. Я не хочу бросать, только прошу избавиться от ребёнка.

– Уходи. Мне придётся сделать это, потому что я сирота, мне никто не помогает. Но о тебе после этого слышать не хочу!

Алишер обулся, накинул куртку и вышел. Так и остались стоять на столе остывшие его любимые манты. Не тронутые. Камень с души Алишера должен был свалиться вроде бы, ведь Настя обещала, что сделает аборт. Но кажется, наоборот, придавил его тяжёлый груз ещё сильнее. Он побрёл куда глаза глядят. Слава Аллаху, на улице стояла тёплая майская погода, и можно было переночевать в парке на скамеечке. Он так и сделал. Долго сидел и размышлял о своей жизни. Последние Настины слова о том, что он предатель, сверлили мозг. Ну, ничего, завтра он пойдёт к прорабу, расскажет, что жить больше негде и попросится обратно на съёмную квартиру.

На съёмной квартире жили уже восемь человек, и Алишер пришёлся некстати. Несколько дней уже он после работы сразу не шёл домой, так как в битком набитой квартире стоял запах пота вперемежку с дешёвой полуфабрикатной едой. Приходил только на ночь, поспать на полу и снова на стройку. Сумка с вещами так и стояла в углу коридора не распакованной.

На парад ко Дню Победы Алишер не пошёл. Не было настроения. Был выходной, мужики все кто куда разошлись, и он был дома один, готовил на всех плов. На следующий день снова пошёл на работу к восьми утра. Снова, выполняя монотонную работу по покраске и побелке квартиры в новостройке, где кроме него трудились ещё двое узбеков, вспоминал свою Настю. Иногда в голову приходили мысли о ребёнке. Интересно, а если б он родился, какой бы он был, светленький или тёмненький? Мальчик или девочка? Тьфу ты! И почему только эти мысли лезут? Вспомнил по случаю, какой милой была его самая младшенькая сестрёнка. Ему было четырнадцать, когда она родилась. Такая она была пухленькая, вся в прикольных складочках. На щёчках – симпатичные ямочки. Любил он её потискать и за мягкую, круглую попку. Потом, когда она училась разговаривать, никто не понимал её языка, кроме Алишера. Мама всё время звала: "Эй, Алишер, иди переведи, чего Наргиза хочет!"

В восемь вечера рабочих распустили. Алишер идти в душную квартиру не спешил. На улице было ещё светло, возле проходной его окликнул сторож дед Егор.

– Алишер, иди сюда! Помоги шлагбаум опустить! Опять заклинило палку эту проклятую!

Не помочь Алишер не мог. Деда Егора все уважали. Он, кажется, был ветеран. Прошёл войну. Человек он был, хоть и старый, но бойкий, и с головой дружил. Одинокий был дед, поэтому, большей частью проводил время в своей бендежке, а не дома. Общался со строителями. Делал ночью обход территории строящегося многоэтажного дома. Проверял машины, открывал и закрывал шлагбаум. Скоро закончатся отделочные работы, дом сдадут, и Алишера неизвестно куда переправят. Да, наверное, последние недели видится с дедом.

Вместе они налегли на "проклятую палку", пошатали туда-сюда, и она поддалась. Со скрежетом опустилась на место.

– Ты чего домой не торопишься? – спросил Егор Игнатьевич, вытирая рукавом пот с морщинистого лба. – На парад вчера ходил?

– Нет, дедушка Егор. Не ходил. И салют не видел.

– А чего так? Помню, ты мне рассказывал один раз, какой в вашем Ташкенте салют красивый.

– Да. В столицу меня несколько раз отец возил на машине, когда живой был… Сам-то я из Навои, другой город.

Алишер вдруг понял, как охота ему выговориться, рассказать кому-то о своей беде.

– Дед Егор всё видит, парень. Плохо тебе. Пойдём в мою коморку, чаем напою. Может чем помогу…

За чаем бедный Алишер рассказал как на духу старику сторожу про то, как поступил с любимой девушкой, как заставил сделать аборт, и как она его выгнала.

– Вот и скажите мне теперь дядя Егор, подлец я, да? Вы всю войну прошли, Вы мудрый и жизнь знаете. Как мне быть? Моя совесть мне не даст покоя, да?

Дед Егор почесал затылок и отхлебнул чаю. Посмотрел на Алишера по-отечески, без зла и осуждения.

– Я не ветеран войны. Это люди так рассказывают, потому что старый я. Мне 82 года. Когда война началась мне едва семь лет исполнилось. Мой отец на фронте в первый год войны был убит, а мать сразу после него под бомбёжкой погибла. Я остался один. Тяжело смерть моих родителей переживал, плакал, есть отказывался и умереть хотел. Но бабушка соседка, которой было тогда уже шестьдесят лет меня приютила. И ещё четверых таких же сирот, как я, с нашего двора. И свой внучок у неё был. Мы с другими детьми несколько недель в подвале прятались, голодали. В город наш немцы вошли, мы очень боялись, что нас в детский лагерь в Польшу угнать могут. Так вот, бабушка Зина всех нас собрала, из подвала вывела и ночью с нами, шестерыми детьми, бежала из города. Ей партизаны помогли. Долго мы шли и ехали на повозке. Много дней, может месяц. И в конце концов в этот город прибыли. До сюда немец не добрался. Но всё равно страшный голод был. А баба Зина нас всех шестерых вырастила. Я самый старший был, восьмилетний. Всех нас выкормила, вылечила и на ноги поставила. Она стала нам второй матерью, а все мы друг другу стали братьями и сёстрами. После войны недолго прожила баба Зина. На нас всё здоровье потратила. Но её подвиг бессмертен. Ни от кого она не отказалась, благодаря ей я живой. А ты что же? – продолжал дед Егор, – В мирное время от своего единственного ребёнка отказаться захотел и женщину любимую в беде бросил? Как ты так мог? Над тобой что, бомбы летают? Или сам ты инвалид? Без рук, без ног? Что одного единственного малыша не сможешь прокормить?

Алишеру стало совсем стыдно, даже покраснел.

– Но дядя Егор, моих денег не хватит, чтоб маме отсылать на Родину, да на ребёнка ещё…

– Работай больше, учись. Если будешь много трудиться, получишь хорошую профессию по строительству. Возможно, прорабом потом станешь. Дома строить будешь и получать больше.

– Что Вы, я – прораб? В жизни не поверю в такое.

– А я вот, когда в 1941-м мальчишкой в сыром подвале сидел и как бомбы сверху взрываются слышал, поверить не мог, что до конца войны доживу. Что до десяти лет доживу, не верил. Однако ж, вот он я, сижу перед тобой. Старик седой уже. Что там, прораб… Даже смешно сравнивать.

– Да, Ваша правда. Но моя мама не переживёт точно, если я женюсь на русской девушке Насте. Ещё у меня бабушка есть в Навои, дяди есть. Ох, что будет…

– А матери сколько лет?

– Тридцать девять.

– Так, тридцать девять… Значит, она Советский Союз застала. Она должна помнить, что тогда, в СССР все люди равны были. Русские создавали семьи с узбеками, узбеки с татарами, казахами, украинцами, армянами. И ничего, до сих пор живут. Не важно раньше было, какой национальности человек. Она тебя поймёт.

– Что Вы, дедушка. Мама из аула, там не было никакого Союза. Главное там всегда было – это род. На своих надо жениться.

– Было, не было… Какая разница? Неужели эти все традиции, гнев родни твоей стоит жизни ребёнка? Твоего родного сынишки или доченьки? Аллах твой покарает тебя за трусость. Прояви себя мужиком, поступи по чести!

Алишер задумался. Сильно потрясли его слова этого мудрого человека. Может не так страшно всё? Может зря он так с Настей? А дед продолжал "добивать" парня, не спеша прихлёбывая чай с сахаром вприкуску:

– Ты и девушке жизнь сломаешь. Она потом родить не сможет и будет тебя проклинать.

– Как сломаю, почему?

– Ну ты даёшь! Что, не знаешь, что после первого аборта женщина потом бесплодная становится навсегда?

– Не знал. Не может быть. Как так?

– Так часто бывает, потому что ей в матке железными инструментами будут всё ковырять, когда твоего ребёнка на куски будут кромсать. После этого…

– Ой, хватит, дядя Егор! Нет сил больше слушать. Спасибо Вам за совет, за то что глаза мне открыли! Я побежал к Насте. Остановлю её! Будь что будет с моими родными, ничего не боюсь! – почти прокричал возбуждённый Алишер и стал надевать куртку резкими движениями.

– Да ладно, – спокойно сказал хитрый дед, – наверное, уже поздно. Может, конечно, прощения успеешь попросить у девушки…

– Я побежал! Надеюсь, что не поздно. Аллах мне в помощь!

Алишер выскочил из коморки Егора Игнатьевича, выбежал на дорогу и стал ловить такси. Через десять минут он уже колотил что есть мочи в стеклянную дверь общежития. Консьержка баба Галя открыла дверь и перегородила Алишеру проход своим грузным телом. Она стояла подбоченясь и скривив узкие губы, выражая всем своим видом презрение к парню. Алишер, правда, не обратил на это внимания.

– Тёть Галь, дайте к Насте пройти.

– Нет её дома. Ты здесь, между прочим, больше не живёшь. Настя не велела тебя пропускать.

– Так и знал… А где она?

– Не знаю, сказала уезжает на пять дней. Но я-то не поверила. Куда ей, круглой сироте ехать?

– А Вы меня не обманываете? Точно она уехала?

– Вот те крест! – оскорбилась баба Галя и нарочито размашисто перекрестилась.

Алишер вышел на улицу. Сел на скамеечку напротив общаги. Опоздал. Так стало обидно, даже заплакать захотелось. Ведь те десять минут, что ехал в такси, такого уже успел себе нафантазировать. И свадьбу свою с Настенькой, и её красавицу в белом платье, и как на руки сынишку своего новорождённого берёт представил, и даже как в институт поступает на строительно-архитектурный, и как квартиру покупает собственную, а Настя будто с большим животом рядом стоит, то есть уже второго малыша ждёт. Что ж, придётся возвращаться домой ни с чем. А завтра опять всё по-старому. Приподнялся Алишер с лавочки, вдруг слышит голос в голове: "Рано сдаёшься! Действовать надо! Торопись, думай. Ты ж мужик! Мозги включи! Из под земли Настю достань! Ты сможешь!" Алишера будто током ударило. Вроде его это собственные мысли, а будто приказывает кто-то. И вправду, что это он так быстро сдался? Вон как дед Егор за жизнь на войне боролся! А бабушка та, что его и других деток спасла? Им-то сложнее было, чем ему сейчас, и то не сдались.

Сел опять Алишер на скамейку. Во рту пересохло от волнения, ещё какой-то пьяница рядом увалился, и перегаром завоняло. Терпеть этого Алишер не мог, ну да ладно. Стал он рассуждать про себя. Так. Уехать Настя не могла. Не к кому. Значит она легла в больницу, чтоб сделать аборт. Вчера был праздник, девятое мая. Выходной. Значит, сегодня её положили. Скорее всего, аборт она ещё не сделала. Он вспомнил, как лежал сам в больнице со своим животом. В первый день у него только анализы брали, обследования делали. Значит и Насте не могли в первый же день сделать операцию. Завтра, наверное, сделают. О, Аллах! Надо спешить! Но как найти ту больницу, где Настя лежит? Алишер достал сотовый телефон и включил интернет. Долго рылся, искал информацию о больницах города. Кошмар. В городе было десять стационаров! Выяснил, что четыре из них чисто терапевтические. А в остальных есть отделение гинекологии. Это что же? Придётся все шесть больниц объехать? Ночи не хватит! Да и разговаривать с ним вряд ли захотят. Уже итак почти десять вечера! От отчаяния Алишер схватился за голову. Он и не заметил, как последние несколько минут говорил вслух. Пьяница, мужик неопределённого возраста, повернулся в сторону Алишера и сфокусировал взгляд на его лице.

– Друг, добавь пять рублей, а? На пивко, пожалуйста, – пробурчал он еле внятно. А я тебе подскажу, где роддом.

– Какой роддом? Вот тебе десять рублей, больше у меня нет мелочи.

– Ну какой, такой… – продолжал бухтеть пьяница, как бы между делом пряча в карман Алишерову десятку. – Спасибо, брат. Ты чё-то болтал: "Больница, больница, гиконе…, гинконе… " Тьфу ты, блин! Гинекология! О! Вот слово а… Знаю я, где эта гин-, гине-… Бля, короче, где бабы лежат.

Алишер уже готов был зацепиться за любую соломинку. Он посмотрел на мужика и сказал разочарованно, но с капелькой надежды в голосе:

– Я и сам знаю, где лежат! Но их шесть больниц. А в какой из них лежит моя девушка как мне узнать? Мне срочно надо!

– А чё она сама тебе не сказала? – продолжал пьянчуга заплетающимся языком. – Ну позвони ей и узнай.

– Да не берёт она трубку! – взвился Алишер. – Я чё, сам не знаю, что звонить надо? Не берёт трубу она.

– Ну утром позвони.

– Поздно будет. Она на аборт легла, а я не хочу этого!

Мужик сделал задумчивое лицо. Алишер заметил, что ему лет сорок пять на вид. И что одет он вполне неплохо, не как БОМЖ прям совсем. Видимо, просто опустившийся тип. Нечёсаный, одежда несвежая, но не драная, как у бездомных. И вот, этот человек сделал последний глоток из пивной банки, два раза икнул и изрёк:

– А… Понял. Так это тебе в девятую городскую надо, небось.

– Откуда знаешь?

– Знаю. Мою Ленку там два раза чистили. И бывшую Оксанку тоже туда клали на аборт.

– Что-что делали?

– "Чистили". Так врачи аборт называют. Или бабы так придумали, не знаю. Но моя, как залетит, так мне давай мозг выносить: "Гони бабло, на "чистку" надо ложиться".

Алишеру стало муторно от этого мерзкого слова. Он уже итак в полной мере осознал весь ужас того, что предстоит пережить его любимой. Ещё этот тип добавил масла в огонь. Но, тем не менее, попытка – не пытка. Поедет он в девятую.

Не теряя времени, сказав "спасибо" мужику на лавке, Алишер снова вызвал такси уже по телефону. До девятой больницы ехали минут пятнадцать. Потом ещё столько же времени Алишер искал нужный корпус. Спасибо, удалось обмануть сторожа, сказав что привёз лекарства жене, и его пустили на территорию. Зайдя в приёмный покой корпуса, где находилось гинекологическое отделение, Алишер сразу направился к столику, где сидели две дежурные медсестры.

– Извините, пожалуйста, – обратился запыхавшийся Алишер к девушкам в белых халатах. – Мне надо узнать, поступала ли сюда в женское отделение одна девушка.

Медсёстры переглянулись.

– Вы как сюда прошли? – спросила одна из них, оглядев парня с ног до головы из-под очков. – Посещения давно закончились. Уже больные все спят. Половина одиннадцатого. Завтра приходите.

– Девушки, вы не понимаете. Мне мою невесту забрать отсюда надо.

– Ну раз она в больнице лежит, значит болеет, наверное. Куда Вы её на ночь глядя? Молодой человек, идите, а…

– Она как раз здорова! – Алишер изо всех сил пытался сделать жалостливое, умоляющее лицо. – Пожалуйста, посмотрите по списку, лежит здесь она или нет.

– Марин, я поняла, – вступила в разговор вторая медсестра, женщина лет тридцати, – девушка на аборт легла, да?

– Да-да! Вчера легла. Не знаю в эту больницу или другую. Но мне её очень надо найти.

– А, ну если на аборт, то сюда. В городе только у нас с беременностью малого срока кладут. В восьмёрку после двадцати недель берут, в пятой и четвёртой с высокими рисками, а в Областную и Железнодорожную и подавно просто так не возьмут. Как фамилия?

– Илларионова Анастасия. Девятнадцать лет.

Медсестра полистала журнал и нашла:

– Да, вот. Илларионова А. К, 1997 года. Второй этаж, двести седьмая палата.

– Ой, спасибо, вам, девушки. Можно я к ней пройду? – у Алишера от предвкушения скорой встречи с Настей сердце заколотилось как бешенное. Как будто он её не четыре дня, а четыре месяца не видел.

– Нет, сейчас нельзя. Все спят.

– Ну пожалуйста, очень надо.

– Ладно, сейчас у доктора спрошу, – сказала медсестра Марина. – Николай Сергеевич! Идите сюда на минуточку!

Из соседнего кабинета вышел пожилой доктор. Вид у него был настолько уставший, что Алишер сразу понял, что ему безразлично абсолютно кто, куда и к кому пройдёт. Но, оказалось, доктор, оставшийся в больнице на второе подряд дежурство, был вполне адекватен и, выслушав сбивчивый рассказ Алишера, сказал Марине:

– Ты поднимись, скажи этой Насте, чтоб спустилась. Только не говори, что к ней этот парень пришёл. Меня по такой ерунде больше не зовите.

Доктор снова удалился в свой кабинет, Марина пошла за пациенткой, а Алишер про себя восхитился смекалкой доктора: "Какой врач молодец! Сообразил, что Настя может не захотеть меня видеть".

Через пять минут по лестнице спустилась Анастасия в сопровождении медсестры. Алишеру она показалась ещё краше, чем была несколько дней назад. На ней был короткий фланелевый халатик с цветочками, такой домашний и уютный. Худенькие ножки обуты в такие же милые мягкие тапочки, а волосы были по-домашнему растрёпаны после сна. Настя подошла к Алишеру. Она, казалось, была не удивлена его приходом. Они стояли друг против друга и молчали. В коридоре все диванчики были заняты больными, ожидающими приёма врача или в ожидании результатов рентгена или чего-то ещё. Людям, которых привезли ночью на "скорой", каждого со своей болью, со своей проблемой, было не до разглядывания двоих молодых людей, робко глядящих друг на друга и не знающих, что сказать… И двоим медсёстрам было тоже не до них. Они сновали из кабинета в кабинет, по очереди что-то писали в журнал, общались с больными, провожали их до лифта, кого-то укладывали на каталки. И ещё постоянно звонил телефон на столе. Несколько раз выходил к больным Николай Сергеевич, тоже не смотрел в их сторону. В конце концов медсестра, та имени которой Алишер не знал, обратилась к ним обоим:

– Ребят, вы если хотите поговорить, идите во-о-он туда, в конец коридора и налево. Там, возле эндоскопического кабинета стул стоит. И никого нет пока.

Настя с Алишером направились в указанном направлении. Над дверью кабинета с надписью "ФГДС" висело табло, на котором сверкало слово "входите". И стоял один стул напротив двери. Настя села на стул, Алишер сел на корточки у её ног. Он обнял её колени и положил голову на них. Так бы и сидел ещё долго, так как не мог надышаться родным Настиным телом. Но девушка высвободила свои ноги, и Алишеру пришлось встать.

– Зачем ты пришёл? – спросила она.

– За тобой. Сейчас ты пойдёшь и соберёшь свои вещи. Мы уходим отсюда. Ты станешь моей женой и родишь мне ребёнка. Вернее, нам. Ты же не сделала ещё аборт?

– Не сделала. Но почему ты решил, что я простила твоё предательство?

– Не предательство, а ошибку. Прости меня. Я понял, как сильно тебя люблю. Я не могу без тебя жить. Я просто испугался, – Алишер старался говорить как можно увереннее и твёрже.

– Я больше не верю тебе. Ты и в другой раз можешь испугаться. Когда начнутся трудности. Что тогда я буду делать, когда буду с ребёнком на руках?

– Ну разве то, что я разыскал тебя, среди ночи приехал за тобой сюда, не доказательство моей любви? Мне нужно было время, чтоб всё обдумать.

– И что ты надумал?

– Вот что. Пока ты беременная, будешь ходить в свой колледж. А работать буду я один. Днём на стройке, ночью буду дежурить вместо сторожа деда Егора. Он уже старый, ему тяжело, давно уволиться собирается. Когда родишь, поговорю ещё с нашим руководителем узбекской диаспоры. Рустам-ака, помнишь я о нём рассказывал? Он добрый, всем нашим помогает. Это он мне место на стройке нашёл. Попрошу его, чтоб на рынок меня устроил торговать фруктами. По выходным буду там работать. Потом, когда ребёнок будет в садик ходить, а ты работать начнёшь, я пойду попробую в институт поступать. На заочное. Хочу на прораба или инженера учиться. Думаю, что прокормим сына. Я всё для этого сделаю.

– Ну, допустим. А как же твоя мама, родня в Узбекистане? Твои Рахим, Наргиза и Шахло?

Тут пришла очередь Алишера удивляться. Настя помнила имена его брата и сестрёнок! А ведь он всего однажды их упоминал, а так постоянно просто ласковыми именами называл всякими. А Настя, оказывается, помнила, как их зовут. Вот ведь какая она! Настенька его.

– Рахиму скоро шестнадцать. Он недавно звонил мне и сказал, что его дядя в бизнес взял, он теперь по ночам лепёшки в пекарне печёт, чтоб наутро продавать. По выходным. Он же в училище на повара учится. В армию всё равно его не возьмут из-за плохого зрения. Так что он скоро тоже сможет матери помогать. Ну я тоже немного денег отсылать буду.

– А как же твой род? Сам говорил, что надо на своих жениться, – не унималась Настя.

– А, это… Ну, не знаю. Позвоню маме, всё объясню. Скажу, что ты не русская, а татарка. Что тебе в детском доме такое имя дали – Анастасия.

Девушка засмеялась.

– Ты мне веришь, любимая?

– Да!

Настя встала и крепко обняла Алишера. Он поцеловал её в губы.

– Так что давай, иди за вещами и мы уходим, – заключил он.

– Не могу.

– Почему это?

– Какой же ты глупый, Алишер. Неужели ты думал, что я своего ребёнка стану убивать? Нет! Ни минуты я об этом не думала.

– Тогда почему ты здесь, в этой гинекологии лежишь?

– Аборт тут ни при чём. Когда я с тобой поссорилась, у меня от нервов два дня живот сильно болел. Вот я испугалась, что малыша потерять могу. Пошла к врачу в поликлинику, мне и направление дали в больницу, чтоб подлечиться. Мне капельницы делают и уколы для сохранения беременности. Лечат, понимаешь?

– Настя! Какая же ты у меня… Спасибо Аллаху, что мне тебя послал. Это я струсил, дурак такой! А ты… Долго тебя держать тут будут?

– Нет, врачи меня сегодня весь день наблюдали, сказали, если буду покой соблюдать, то через неделю выпишут. После первой капельницы мне лучше стало, и боли прошли.

– Честно? Ты правда не сделаешь аборт?

– Разве я тебе когда-нибудь лгала?

– Тогда давай нашего сына каким-нибудь именем назовём, чтоб оно не совсем русское было, а?

– Давай! Я предлагаю имя Тимур.

– Классно. Тимур Закиров. А если дочь родится?

– Про дочь я пока не придумала, – ответила Настя, и Алишер заметил, как счастливо сияют её зелёные глаза. Такие умные, глубокие, прям бездонные.

– Эй, молодые люди! – закричала медсестра Марина из кабинета приёмного покоя. – Вы ещё там? Закругляйтесь давайте!

Влюблённые попрощались до завтра. Перед тем, как разойтись, они ещё минут пять стояли неподвижно обнявшись и думая не каждый о своём, а об одном. Об их общем счастливом будущем. А в метре над их головами в красивом танце кружились взявшись за руки два ангела, которых никто не видел.