Что мне сказать тебе, Мария-Анна [Евгений Викторович Донтфа] (fb2) читать онлайн

Евгений Донтфа Что мне сказать тебе, Мария-Анна

В большой комнате, обитой темно-синим штофом, перед высоким объемным камином из серанколенского мрамора, белого с розовыми пятнами, на неудобном стуле с прямоугольной прямой спинкой сидел угрюмый старик. На прутьях каминной решетки, под огромным колпаком полированного металла, потрескивая, пылали три полена. В этот вечерний час в комнате было темно и лишь отсветы каминного пламени разгоняли тьму, превращая её в неясный колеблющейся сумрак. Недвижный старик неотрывно глядел в огонь. Он думал о прошлом. Он почти всегда думал о прошлом. О тех временах когда жизнь была наполнена смыслом и надеждой на будущее. А теперь не осталось ничего, ничего кроме странного застывшего времени. День сменялся ночью, ночь сменялась днем, но странным образом это все равно был всё тот же самый день и всё та же ночь что и год назад, что и пять лет назад. Огромный бесконечный бурлящий непрестанно изменчивый мир, частью которого он тоже когда-то ощущал себя, теперь если и существовал то где-то очень далеко, за окном, за стенами, за оградой. А в этом доме его не было, здесь даже часы остановились и старик, владелец обширного поместья и бесчисленных лесов и земель вокруг, не обращал на это внимания и не заставлял слуг следить за этим. Ведь все равно это был один и тот же день и одна и та же ночь и каждый час этого дня и ночи он знал наизусть и в устройстве отмеряющим эти часы не было никакой необходимости.

Все красивые высокопарные слова что он говорил красивым высокопарным женщинам, желая добиться их близости, вся дрожь от гнева и ярости, когда он наливался краской и хватался за меч, считая себя чем-то оскорбленным каким-то соперником или врагом, всё то безмерное упоение и восторг когда он получал новые должности, титулы, поместья и становился ближе к трону, вся та сладкая спесь, утонченное удовольствие, невыразимое самолюбование что он переживал, наблюдая как пресмыкаются, унижаются, льстиво улыбаются все те кто волею Провидения оказался ниже его, безроднее, беднее, ничтожнее, всё это теперь представлялось пустым, нелепым, комичным, убогим. И какой-нибудь старый двухсотлетний дуб в его парке казался ему более мудрым и величавым чем он и вся его глупая жизнь. И теперь, будучи жалким одиноким никому ненужным стариком, он силится понять зачем всё это было, если в конце концов остается лишь пустота, тьма, холод и пепел.

Пока казалось, что впереди вечность, было возможно всё и всё в мире было интересно. Теперь, когда ясно что вечность позади и время истекает уже невозможно ничего и ничего не интересно.

Старик поднялся со стула и, сильно хромая, подошел к железной подставке, взял длинную узорчатую кочергу и поправил поленья в камине.

И оставалось лишь две вещи, которые придавали его жизни смысл: власть и сын.

Но случилось так что из южной влажной тьмы, напоённой дурманящим ароматами полей лаванды и апельсиновых рощ явилась эта молодая нахальная самоуверенная девка, в которой не было ничего кроме дешевой смазливости и глупого гонора. Но тем не менее она опрокинула весь созданный им мир, она отняла у него всё: сначала короля и власть, а затем и сына. И тогда родилась ненависть. Настолько глубокая и всепоглощающая что она подарила ему новый смысл жизни. Он должен был отомстить этой девке. Но её смерти было недостаточно, совсем недостаточно. И если даже богословы не лгут и ей предстоят нескончаемые адовы мучения этого всё равно недостаточно. Необходимо чтобы она начала платить еще при жизни. Она должна выть и страдать, кататься по полу, утратить любую радость жизни, стать тенью самой себя. И хвала Господу такой способ есть, ибо даже у такого чудовища как она есть слабость, та же самая, которая когда-то была и у него.

Старик поставил кочергу на место, вернулся к своему неудобному стулу, сел на него и закрыл глаза. "Ну что ты скажешь теперь, графиня? Что ты скажешь теперь, тварь?", думал он и слабая недобрая улыбка кривила его губы.

1.

Старик Франсуа Готэ, зажиточный винодел из прихода Уайтвел, его семнадцатилетний внук Жийом и шевалье Аргадор, обедневший дворянин из небольшого поместья рядом с Уайтвелом, отдавший в аренду под виноградники мэтру Готэ практически все свои земли, направлялись в Турону. Первые двое для деловых переговоров, последний с намерением приобрести несколько новых книг, до которых он был большой охотник. Винодел и его внук ехали на широкой повозке, заставленной ящиками с бутылками, благородный же шевалье трусил рядом, верхом на тощей пятнистой рыже-бурой лошаденке.

Спустившись с холма и повернув на север, они увидели, как впереди на дороге из-за леса появился всадник. На могучем статном гнедом скакуне восседал рослый молодой мужчина в темном расшитом серебряными нитями камзоле, в атласном багровом плаще, в широкополой шляпе с роскошным плюмажем из страусовых перьев, в высоких идеально скроенных сапогах из верблюжьей кожи. На груди у него на увесистой золотой цепи сверкал большой медальон с самоцветами, на поясе висел внушительный кинжал и длинный меч. За этим, вне всяких сомнений, важным господином появились еще двое всадников, облаченных в пышные вычурные одежды королевских герольдов и несших парчовые пурпурные штандарты, один с изображением атрибутов монаршей власти, другой с личным гербом Дома Вальрингов. Следом на дороге показалась огромная темная карета из бесценного красного дерева, изукрашенная резьбой и золочением, запряженная шестеркой отменных лошадей, а за ней кавалькада из дюжины вооруженных до зубов могучих воинов в черной форме дворцовых протикторов – личной гвардии владетеля престола.

Франсуа Готэ и его спутники со всей возможной скоростью поспешили убраться с дороги, освобождая проезд грозному отряду. Сошли на землю и сорвав с голов шляпы, согнувшись в почтительном поклоне, застыли на обочине. Когда роскошный экипаж и его внушительный эскорт исчезли за вершиной холма, Франсуа Готэ, уперевшись рукой в поясницу, с кряхтеньем выпрямился и тяжело вздохнул. Водрузив старую соломенную шляпу обратно на голову, он приблизился к повозке и принялся осматривать корзины и ящики.

– Кто же это такой был? – Взволновано спросил молодой человек, радуясь, что стал свидетелем чего-то необычного, о чем он сможет торжествующе поведать своим приятелям в Уайтвеле.

Рыцарь Аргадор, учтивый, благоразумный, весьма добродушный мужчина средних лет, разглядывая расходящуюся прореху на правом рукаве своего заношенного камзола, с улыбкой проговорил:

– Ну что ж ты, Жийом, разве совсем без разумения? Неужели протикторов не признал? Или гербов не увидел? – И сделав для пущего эффекта паузу, сообщил: – Это была наша королева. Мария-Анна.

Потрясенный Жийом уставился на рыцаря распахнутыми до предела глазами:

– Королева?!!

– Ну а кто по-твоему еще ездит с королевскими гербами на стягах, в карете ценой как весь ваш Уайтвел, и в окружении протикторов? А всадник что впереди, в красном плаще, знаешь кто это?

– Кто? – Жадно воскликнул молодой человек.

– Господин Шон Денсалье, граф Ливантийский. Перед Пасхой его возвели в чин Верховного командора. А на груди у него Орден Звезды, на котором столько драгоценных камней, что можно купить всё Бискайское побережье. Он получил его за взятие Азанкура три года назад.

Жийом внимал Аргадору, словно тот рёк божественные откровения.

Но старый Франсуа Готэ казалось ничуть не впечатлился всем вышесказанным и хмуро заметил, что вместо того чтобы стоять тут, раззявив рты, нужно продолжать путь, если они собираются добраться в Турону засветло.

Молодой человек послушно взобрался на козлы и взял в руки поводья, но все его мысли теперь неслись вслед за огромной каретой из красного дерева, внутри которой сидела самая могущественная женщина этой страны.

– Вот бы хоть глазочком посмотреть на неё, – проговорил он.

Аргадор, взобравшись в седло, усмехнулся.

– Лучше не надо. Говорят Мария-Анна столь прекрасна, что всякий мужчина взглянувший на неё хоть раз, навсегда теряет покой. Всю свою оставшуюся жизнь он будет мечтать лишь о ней. Его сердце навсегда обречено изнывать от мучительной тоски по её красоте, с которой не может сравниться ни одна другая земная женщина.

Старик Готэ фыркнул.

– Какая чушь! Она обычная женщина. Да к тому ж и старая. Ей давным-давно за тридцать. И всякий нормальный мужик тут же выкинет её из головы, сойдясь с любой молодой девкой из Уайтвела.

– Ты, Готэ, просто старый осёл, – беззлобно сказал Аргадор. – Все девки Уайтвела не стоят и одного ноготка нашей королевы. Мария-Анна не только прекрасна как греческая Навсикая, от красоты которой трепетали даже гранитные скалы, она еще мудра и проницательна как Афина Паллада. Она великая женщина. Весь Старый Свет признал это. Чужеземные владыки смиренно внимают её слову, мудрейшие старцы Запада и Востока с благодарностью принимают её советы, на самых дальних островах за морями и океанами её почитают и моляться об её благополучии, даже иноверцы-магометане и их дикие государи почтительно склоняют пред ней головы и славят её имя. И ты говоришь что она обычная женщина?

Жийом с восторгом слушал Аргадора.

Старый же Франсуа недобро поглядел на рыцаря и спокойно произнес:

– Она обычная хитрая баба, которой хочется власти, богатств и любовных утех. Ядом или колдовством она свела в могилу нашего истинного короля, Джона Книжника. Вот он был настоящим Вальрингом, отважным и благородным. И начитанным похлеще иного святого отца. Но видимо сам дьявол омрачил его разум в тот скорбный для всех нас день, когда он встретил эту девицу и решил что она достойна стать нашей королевой. Через полгода она родила сына, наследника престола, якобы плоть от плоти нашего короля. Вот только многие считают что в этом деле принял участие маркиз Виньон Салет, безбожник, пьяница и плут, но при этом красивый как Люцифер. И потому я очень сомневаюсь что в юном принце есть хоть капля крови Вальрингов. А еще через два месяца наш король вдруг умер от странной болезни, от которой его не смоги исцелить лучшие лекари королевства.

Восторг Жийома поугас. Он глядел на деда с удивлением.

– И кроме того поговаривают, – добавил Франсуа Готэ, – что этот герой Азанкура, молодой граф Ливантийский, стал Верховным командором только потому что приглянулся нашей королеве как мужчина. Кто знает, может быть она и королем бы его сделала, если бы не заболел её сын. А тут что ж, когда родное чадо страдает, то наверно даже такой как она уже не до постельных забав.

– Принц болен? – Спросил молодой человек.

– Говорят очень тяжело, едва встает с кровати и бледный как снег. Я говорил с Пилем-акробатом, его труппа совсем недавно была в столице и там все это знают. Видит Бог, я вовсе не радуюсь тому что ребенок заболел, но клянусь Пресвятой Девой, его мать заслужила это. Кости нашего мертвого короля взывают к мести.

Дальше трое мужчин продолжили свой путь в молчании, даже всегда неунывающий жизнерадостный Жийом притих и сидел о чем-то задумавшись.

2.

Мария-Анна сидела на мягкой скамейке, привалившись к стенке своей роскошной кареты и неотрывно глядела через венецианское стекло на проносящийся мимо однообразный лесной пейзаж.

Марии-Анне было очень тревожно. Тяжелые гулкие мысли метались в её голове. Не в силах успокоиться и сосредоточиться на чем-то одном, она думала то о Роберте, своём несчастном больном сыне, то о неприятных словах Риши, страшной ведьмы из Даргобурского леса, такой же древней как сам этот лес, то об узнике в тюрьме Сент-Горт на Бычьем острове. И страх сжимал её сердце. Но она не понимала до конца чего именно она боится. Смерти сына? Дурных предсказаний ведьмы? Или взглянуть в глаза узника из тюрьмы Сент-Горт? Вроде бы всего этого сразу и чего-то еще большего. Мир, который всегда казался таким простым и ясным, который, как ей представлялось, она вполне может контролировать вдруг перестал быть таковым. Она всегда знала чего она хочет в этой жизни. И получала это. И когда она стояла рядом с постелью своего умирающего супруга, благородного короля Джона, бережно держа его пылающую руку и с нежной любовью взирая на его изможденное вспотевшее лицо с красными пятнами горячки, ей было совершенно ясно что всё что происходит это правильно и мудро, ибо такого её желание. И глядя на высокий лоб своего мужа-монарха, она неторопливо размышляла о том какой великой королевой она будет, когда не станет короля. Всё так и получилось. Уже одиннадцать лет она единолично повелевает громадной страной и трубадуры, труверы и менестрели во всех концах Европы поют о том, что нет на свете прекрасней королевы, и справедливей нет, и беспощадней чем та, которая зовётся Марией-Анной. О да, она умела быть беспощадной. И все они, все, и коварные интриганы-кардиналы, и холеные напыщенные советники-министры, и своевольные гордые северные бароны, и заносчивые армейские маршалы, и строптивые мятежные магистры-рыцари, и жадные евреи-ростовщики, и даже высокомерные папские легаты, все они в конце концов склонились перед ней, признали её силу, её право быть над ними, стоять выше них и повелевать. Она умела быть беспощадной, беспощадной и жестокой. И с блуждающей недоброй улыбкой на красивых пунцовых губах, она вспоминала как в Сюр-Мере пылали корабли наглых еврейских купцов, посмевших не платить налоги которые она придумала для них; как в Гиклане корчились у её ног и молили о пощаде разрываемые на части бунтовщики-бароны; как извивался и выл посаженный на кол Саже Леврон, прозванный Принцем воров и решивший что это он повелевает столицей страны, а не она; как неистовствовали и с пеной у рта проклинали её имя сжигаемые на кострах мятежные магистры могущественных рыцарских орденов; как в Ниварре вдоль Поненской дороги стояли на коленях сотни и сотни изменников, предавших свою королеву и перешедших на сторону испанцев и как она шла по этой старой, проложенной ещё римлянами, дороге вместе с командой палачей и те по её знаку огромными мечами разрубали предателей. Она не боялась крови, не боялась становиться причиной страданий и смерти других, не боялась их злобы и проклятий, она знала что у неё великая судьба, она больше и значительнее чем все эти кардиналы, бароны и магистры вместе взятые. Ей казалось что весь мир стоит перед ней почтительно склонив голову и ждёт её приказов. Но теперь это удивительное восхитительное ощущение померкло, рассеялось, стало призрачным. Вроде бы всё осталось как прежде и тем не менее что-то неуловимо переменилось. Словно этот самый мир, эта огромная Вселенная, смотрят на неё уже не почтительно и выжидательно, а насмешливо и глумливо.

Да, теперь всё изменилось.

Роберт уже несколько месяцев страдал он невыносимых головных болей и ломоты в суставах. Он всё реже и реже вставал с постели, иногда впадал в странное забытьё, иногда в какое-то подобие горячечной лихорадки. Еще совсем недавно бойкий веселый мальчишка-непоседа, выдумщик и озорник, теперь он превратился в жалкую тщедушную бледную немощь. Теперь он плакал и стонал от боли или лежал неподвижный и мрачный с остекленелыми устремленными в пустоту глазами. И сердце матери разрывалось на части при взгляде на него. До этого момента Мария-Анна и сама до конца не представляла насколько сильно она любит этого маленького человека. А сейчас эта любовь, словно соленая тёплая морская вода поднималась из самых глубин её души и накрывала её с головой, не давая дышать, думать и ясно видеть окружающий мир. По ночам целыми часами она лежала на своей бескрайней роскошной кровати под балдахином из бесценных византийских шелков и беззвучно рыдала, задыхаясь от мучительной тоски и ужасных мыслей о том что Роберт навсегда уйдёт от неё.

Ей казалось она испробовала всё. Лекари всех мастей и рангов побывали в покоях принца. Мальчика поили горькими отварами, натирали пахучими мазями, кололи раскаленными иглами, обёртывали тканями с бальзамами, пускали кровь, промывали желудок, ставили клизмы, кормили тошнотворными порошками, обкуривали целебными смолами, растягивали на деревянных рамах, истязали укусами пчел и муравьев, но всё было тщетно. О здравии принца проводили бесконечные молебны, Роберта возили по церквам и монастырям, заставляя его целовать различные святыни, прикасаться к гробницам с мощами, омываться святой водой, часами простаивать на коленях перед знаменитыми иконами, петь псалмы и испрашивать у Небес исцеления. Это не помогло. Принцу стало хуже. Тогда пришел черед разных колдунов, магов, звездочетов, знахарей, чудотворцев и ворожей. Привозили даже диких вонючих шаманов из полуночных стран ледяного Севера и раскаленных Африканских пустынь. Мальчик не выздоровел.

Марие-Анне казалось что она погружается в вязкую пучину безумия. Всё чаще ей мнилось как по углам, за окнами, за стенами, в коридорах дворца, у неё за спиной звучит неумолимый шепот, тихий голосок беспрестанно твердящий о том что рано или поздно за всё надо платить и болезнь принца есть не что иное как наказание Господне. И единственный способ избавить мальчика от страданий это помочь ему умереть. И Мария-Анна кричала этим стенам, окнам, углам что никогда она не пойдет на это, она не позволит убить собственного сына. Наконец один из её министров, смущаясь и пряча глаза, посоветовал ей обратиться за советом к одной старой мудрой женщине, одиноко живущей где-то в Даргобурском лесу. Так Мария-Анна впервые услышала о старой Рише, которую многие почитали за могущественную ведьму, якобы живущую на свете чуть ли не со времен рождения самого Спасителя. Добраться до её оказалось не так-то просто. Жилище ведьмы, маленький невзрачный домик из потемневших бревен располагался на берегу небольшого озера в самом сердце первобытной Даргобурской чащи. Ни на лошадях, ни уж тем более в экипаже пробраться туда было невозможно. И гордой всесильной королеве пришлось проделать весь этот путь пешком. В сопровождении своей первой фрейлины Луизы Бонарте, графа Ливантийского, трех могучих протикторов и веселого словоохотливого одноглазого проводника по имени Пит, выдавшего себя за монаха-францисканца.

Экипаж тряхнуло на очередном ухабе, королева приложилась головой к стенке кареты и отвлеклась от своих мыслей.

Мария-Анна поглядела на маленькую библию у себя в руках, почувствовала раздражение и отложила книжку в сторону. Подняла глаза и некоторое время рассматривала сидящую напротив по диагонали прелестную белокурую девушку в темно-зеленом платье. Это была её верная фрейлина Луиза, графиня Бонарте. Сейчас девушка, утомленная долгой дорогой, безмятежно спала, подложив под голову алую бархатную подушечку. Королева снова ощутила раздражение. Как же легко и счастливо живется на свете этой глупой девчонке. 22 года, из старинного знатного рода, дочь богатого отца, фаворитка королевы, безумно хороша собой, весь мужской род кружит вокруг неё как верные псы. Мария-Анна невесело усмехнулась, да, конечно, в этом всё дело, Луизе 22, а ей уже 36. И даже этот герой Азанкура, мужественный решительный грубовато-прямолинейный Шон Денсалье, в присутствии которого Мария-Анна чувствовала приятное томление внизу живота, теперь всё чаще поглядывает в сторону молодой графини. А ведь казалось совсем недавно он был без ума от своей королевы, этот герой войны, человек огня и стали, буквально таял как воск, краснел, волновался и забавно путался в словах рядом с ней. Всем было очевидно, что он буквально боготворит свою повелительницу. И Мария-Анна даже сделала его Верховным командором, хотя многие министры и маршалы явно были против этого. Она готовила этого молодого красивого мужчину себе в фавориты, но она не спешила, она забавлялась им, ей доставляло удовольствие наблюдать как он не умело ведёт себя в обществе, как он неуклюж на балах, как он раздражает старых дворцовых аристократов, как он запинается в словах, пытаясь сказать ей витиеватый комплимент. Он был очарователен. Но потом заболел Роберт и молодой мужественный командор отошел на второй план, Марие-Анне стало не до него. А затем она начала замечать что граф Ливантийский всё так же неуклюже пытается добиться расположения очаровательной Луизы Бонарте. Ей стало это очевидно во время их пешего путешествия через Даргобурский лес. И хотя он был по-прежнему готов на всё ради своей королевы, его темные глаза всё чаще останавливались на гибком стройном стане прелестной белокурой фрейлины. Но к некоторому своему удивлению Мария-Анна поняла что это почти не задевает её. По крайней мере сейчас, когда она могла думать только о своём сыне. Но вглядываясь в нежное лицо спящей напротив девушки, королева снова уловила это неприятное ощущение что мир больше не принадлежит ей как раньше. Мелькнула пугающая мысль, что её время ушло. Или по крайней мере стремительно уходит. Она всё ещё может уничтожить этих двоих одним своим словом, лишить их титулов, денег, свободы, самой жизни и точно так же уничтожить всех их близких и дальних родственников, но мысль о собственном всесилии уже почему-то не приносила такого удовлетворения как раньше. И в голове упрямо возникал образ жуткой древней седовласой старухи в замызганной цветастой клетчатой юбке, в затасканной синей рубахе и лоснящейся коричневой кожаной жилетке. Старуха размеренно и скрипуче говорила о том что за всё надо платить. Это неизбежно. И если не заплатишь ты, то заплатит твой ребенок. Королева почти возненавидела старую Ришу за её дурные пророчества и за предложенный ею способ спасти Роберта. Да и не поверила она ведьме, слишком уж каким-то волшебным, необъяснимым, мистическим казался этот способ. Но мальчику становилось хуже и вот она без своей привычной свиты, без своих служанок, лакеев, поваров, портных и пр., лишь в сопровождении угрюмых молчаливых протикторов, мчится на юг, к морю, к старой мрачной тюрьме Сент-Горт на Бычьем острове чтобы попытаться исправить совершенное одиннадцать лет назад преступление.

3.

Пятидесятиоднолетний маркиз Альфонсо Ле-Сади, начальник тюрьмы Сент-Грот проснулся в пресквернейшем расположении духа. Сильно ныла спина, правое колено при любом сгибании отзывалось яростной болью, на подушке он увидел темные пятна крови, провел ладонью по губам и подбородку сдирая засохшие кровяные коросты. "Будь проклята старость", подумал старик, "Опять шла кровь горлом" и, осторожно распрямив спину, медленно проковылял к окну. Там над бескрайней синевой Средиземного моря медленно поднималось огромное Солнце. Маркиз открыл створки и свежий, дурманный, напоённый соленым вкусом моря Африканский ветер ворвался в комнату. Мир был прекрасен, но старику уже было на это плевать. С горьким ощущением конца жизни он попытался вспомнить, когда именно это началось, когда эти завораживающие пространства, наполненные томительно-зовущими мелодиями Музы странствии, перестали задевать хоть что-то в его душе. Он пожевал испачканными кровью губами, кажется когда ему было под сорок, он впервые отчетливо осознал что впереди только наступающая дряхлость, болезни и смерть и радостное ощущение жизни навсегда покинуло его. Впрочем нет, подумалось ему, кое-какие маленькие радости еще остались в его жизни, ведь все-таки он властелин, властелин этого маленького острова и всех находящихся на нём людей. В его безраздельной власти двести с лишним человек и он может делать с ними всё что ему угодно, и что не говори, а власть над людьми это, черт возьми, очень приятно, даже если тебе уже за пятьдесят.

Маркиз добрел до двери спальни и подергал шнур, вызывая слугу.

Свой рабочий день Альфонсо Ле-Сади начинал в просторном длинном помещении, которое он называл "мой тронный зал". В конце этого зала действительно имелось квадратное возвышение, укрытое дорогим турецким ковром, на котором стоял высокий резной золоченный стул из красного дерева и слоновой кости. В изысканном темном атласном камзоле с коралловыми пуговицами и большими манжетами, в черном коротком плаще, в красном фетровом боннете с орлиными перьями, в высоких башмаках с ониксовыми пряжками, вытянув вперед больную правую ногу и опираясь на толстую трость из "железного" дерева с внушительным серебряным набалдашником в виде головы орла, гордо выпрямив спину и надменно воздев подбородок, господин Ле-Сади слушал доклад начальника тюремного гарнизона капитана Бруно. Капитан Бруно, невысокий полноватый мужчина, годами чем-то за сорок, по скромному мнению маркиза Ле-Сади, был "туп как пробка", а также "выпивоха и обжора". При этом маркиза также иногда раздражала его круглая самодовольная розовощекая бесхитростная физиономия, по коей было очевидно что капитан, не смотря на возраст, ничуть не утратил "радостного ощущения жизни" и тягостные мысли о том что впереди лишь "дряхлость и смерть" его нисколько не тревожат. Однако вместе с тем начальник гарнизона был очень старателен, расторопен, проявляя чрезвычайное усердие и рвение в исполнении приказов маркиза. Полагая себя вторым человеком на острове, капитан считал, что его по сути единственная по-настоящему важная задача – это сделать всё возможное дабы "первый человек на острове" не имел ни малейших причин к неудовольствию его персоной. А потому капитан весьма ответственно подходил к исполнению поручений маркиза, выполняя их расторопно и бездумно. В смысл этих поручений он если и вникал то ровно настолько чтобы сделать всё правильно.

Капитан Бруно доложил что за ночь ничего не произошло, никакие лодки и корабли остров не покидали и никакие не приближались из вне, все 138 узников на своих местах, осмотр произведен, больных и умерших нет, завтрак приготовлен и роздан, смена тюремного караула произведена. Просьб, жалоб, недовольств узники не высказывали.

Рассеяно слушая своего подчиненного, маркиз тем временем мысленно перебирал узников тюрьмы. Их было 138 и за шесть лет управления Сент-Гортом господин Ле-Сади хорошо узнал каждого из них. Ему всегда было любопытно копаться в их судьбах, в их преступлениях, в их прошлом, в их душах. Это было одной из тех маленьких радостей что еще пока наполняли хоть каким-то смыслом его жизнь. Другой такой маленькой радостью было привести одного из них в большую глухую комнату в подвальном этаже тюрьмы и там долго и со знанием дела собственноручно истязать его при помощи металла, огня, плеток и различных хитроумных приспособлений. Он и сам до конца не понимал зачем это делает, но это доставляло ему немалое удовольствие и за шесть лет он очень сильно к этому пристрастился. Эти истязания он называл "чаепитием", а само это помещение "чайной комнатой". Он действительно был большим любителем чая и тратил значительную часть своего жалования на это чудесное заморское растение. И во время этих "экзекуций" он и вправду пил чай из маленьких изящный чашечек настоящего китайского фарфора. И слушая своего капитана, он неторопливо размышлял над тем кого именно пригласить на сегодняшнее "чаепитие".

Среди узников Сент-Горта был человек, который занимал его мысли чаще чем прочие. Некий Гуго Либер. Это был особенный узник. В кабинете начальника тюрьмы в сейфе под замком хранилось особое распоряжение, скрепленное высочайшей государственной печатью касательно правил обращения с этим человеком. И как объяснял маркизу его предшественник, передавая ему управление Сент-Гортом, начальник тюрьмы отвечает своей головой за исполнение этой грамоты. Раз в год или два из столицы на Бычий остров приезжали некие очень властные персоны и проверяли как поживает этот узник. Собственно главное и основное требование таинственной грамоты сводилось к тому что Гуго Либер ни при каких обстоятельствах не должен умереть. Начальник тюрьмы несёт за это личную ответственность. А также никому не позволительно видеть лицо узника, в присутствии кого бы то ни было узник должен носить на голове мешок из плотной ткани с отверстиями для глаз. Какого-то особого или даже почтительного обращения с Гуго Либером грамота не требовала, напротив, в ней указывалось что за все ужасные преступления, совершенные "этим человеком" ему надлежит провести остаток своих дней в одиночестве в подземелье в каменной клети на хлебе и воде в непрестанном размышлении и покаянии. Единственное что ему позволительно это одна двухчасовая прогулка раз в месяц по тюремному двору и посещение маленькой тюремной церкви, "буде у узника возникнет такое желание". Альфонсо Ле-Сади был чрезвычайно заинтригован. О содержании этой грамоты и даже вообще о её существовании знал только начальник тюрьмы. Капитан Бруно и солдаты понятия не имели что Гуго Либер чем-то особенный. Для них единственной его особенностью было то что он всегда носил на голове мешок с дырками. Но капитан и солдаты считали что это потому что он "настоящее исчадие ада", уродлив "как смертный грех" и смотреть на его "гнусную харю" таким благочестивым христианам как они не только не подобает, но и опасно для их небесного спасения. Они искренне полагали что это требование церкви, озабоченной благоденствием их вечных душ.

Альфонсо же конечно открыл лицо этого человека как только остался с ним наедине. Но его ждало разочарование. Он не увидел ничего особенного и никого в нём не узнал. Впрочем ему, затрапезному провинциальному дворянину, никогда не бывавшему в столице, вряд ли было возможно узнать в лицо кого-то из по-настоящему высокопоставленных персон. Перед ним был худой изможденный ничем не примечательный человек возрастом, как показалось маркизу, лет под пятьдесят. Весь обросший грязно-седыми волосами, с глубоко запавшими глазами, в морщинах, в какой-то коросте и шелухе, он являл собой жалкое зрелище. Но маркиз прекрасно понимал, что если ты безвылазно, годами сидишь в подземном каменном мешке, куда тебе лишь раз в сутки приносят кувшин чистой воды, то вряд ли ты будешь выглядеть свежим и сияющим как майская роза, и потому состояние внешнего облика узника его не интересовало, он жаждал заглянуть в душу этого человека, в его память, узнать кто он такой и какие такие жуткие преступления совершил что обречен до конца своих дней быть замурованным в стенах Сент-Горта. Но и здесь его ждало разочарование. Гуго Либер отказался хоть что-то рассказывать о себе и своём прошлом. Это весьма и весьма огорчило любознательного Альфонсо и со временем он стал всё чаще и чаще "приглашать" узника на свои "чаепития", где искусно применяя различные инквизиторские методы, пытался добиться от преступника ответа на свои вопросы.

Впрочем это началось далеко не сразу.

Маркиз отважился на это только когда увидел как именно происходит инспектирование состояние Гуго Либера загадочными проверяющими из столицы, о которых ему рассказывал предыдущий хозяин Сент-Горта. В день приезда проверяющего узника внепланово выводили в тюремный двор, по которому ему дозволялось прогуливаться без мешка на голове в течении двух часов. Все стражники и работники Сент-Горта удалялись прочь от двора и вообще из этой части здания, в том числе и маркиз, дабы никто ни в коем случае не мог бы увидеть лицо узника. Сам же проверяющий, застыв у окошка потайной комнаты наверху галереи, окружавшей тюремный двор, долго и внимательно разглядывал прогуливающегося внизу Гуго Либера. После чего, не сказав ни слова, уезжал. Альфонсо Ле-Сади естественно позволил себе подсмотреть как именно происходит инспекция и, убедившись что узник и человек из столицы не обмениваются ни единым словом, и таким образом Гуго Либер не может как-то пожаловаться на то что с ним происходит в Сент-Горте, решил что у него полностью развязаны руки.

Поначалу маркиз пытал свою жертву осторожно, не сильно усердствуя. Он опасался что если перестарается у узника может не выдержать сердце и он безвременно скончается, что несомненно отрицательно отразится на судьбе начальника тюрьмы. Но со временем Альфонсо убедился что Гуго Либер крепкий малый и умирать от разрыва сердца даже при самой чудовищной боли не собирается. Но никаких ответов маркиз, к своей великой досаде, так и не получил. Узник упрямо молчал. Он вообще говорил очень мало. Более того, он изо всех сил старался молчать даже во время самых жутких истязаний, не выдавая своих страданий ни единым стоном. Но вот тут он уже проиграл маркизу. Последний практически при каждом "чаепитии" добивался того чтобы узник кричал и выл и даже умолял о пощаде. Для маркиза это было пусть и небольшой, но всё же компенсацией за неполученные ответы.

Правда иногда ему случалось разговорить молчаливого узника просто обычной беседой. Видимо что-то надламывалось в измученной долгим одиночеством душе Гуго Либера и он вполне охотно болтал со своим мучителем на какие-нибудь темы, которые никак не касались его самого и его прошлого. Альфонсо ценил такие моменты. Гуго оказался человеком образованным, начитанным и кроме родного языка владел еще как минимум тремя: латынью, итальянским и испанским. Сам господин Ле-Сади похвастаться этим не мог, он лишь с грехом пополам мог медленно читать на латыни священные тексты.

Хотя Гуго всегда говорил с ним сдержанно и беззлобно, маркиз остро чувствовал что узник не только его ненавидит, но и искренне презирает. Альфонсо приводило это в бешенство. Кем бы ни был этот Гуго в прошлом, очевидно что сейчас начальник тюрьмы неизмеримо выше него и как гражданин, и как дворянин, и как человек. И последние пару лет господин Ле-Сади уже не задавал Гуго на "чаепитии" никаких вопросов. Господин Ле-Сади просто открыто и сладострастно упивался своей безграничной властью над этим человеком, доводя его при помощи боли до животного состояния. Впрочем Гуго Либер был далеко не единственным узником, которого тюремная стража приводила в страшную "чайную комнату". Но сегодня маркиз захотел увидеться именно с ним.

Взмахом руки он прервал капитана Бруно в его нудном докладе.

– К одиннадцатому часу доставь в "чайную комнату" узника номер 29, – распорядился маркиз.

В Сент-Горте, за исключением начальника тюрьмы, никому не полагалось знать имена находящихся здесь преступников и обращаться к ним должно было только по номеру. Конечно на самом деле стражники знали имена многих, но тем не менее при официальных процедурах порядок строго соблюдался.

4.

Когда маркиз Ле-Сади вошел в большую, мрачную с высоким полукруглым потолком "чайную комнату", плотно закрыл за собой массивную дубовую дверь и задвинул внушительный засов, Гуго Либер, полуголый, босой, в одних портах, уже сидел намертво привязанный к тяжелому, привинченному к полу железному стулу.

Маркиз прислонил к столу трость, неторопливо снял плащ, боннет, камзол, закатал рукава белоснежной рубашки и подошел к большому камину, где уже ярко пылал огонь, над которым на крюке висел чайник.

– Вы плохо выглядите, Гуго, – с улыбкой сказал маркиз, надевая кожаный фартук. – Плохо спали?

Гуго сидел опустив голову, его русо-седые космы практически полностью закрывали лицо. Он ничего не ответил. Маркиз не обиделся. Он подошел к столу, развязал небольшой мешочек и насыпал в заварник горсть черных листочков.

– Воистину чай это благословение Господне, – проговорил он.

В ожидании пока закипит вода, он принялся раскладывать на столе, не далеко от изысканных фарфоровых чашечек, свои инквизиторские инструменты: разнокалиберные ножи, ланцеты, стилеты, щипцы, клещи, ложки, иглы, цепи, деревянные черенки с гвоздями и пр. При этом маркиз тихонько напевал "от Севильи до Гренады в темном сумраке ночей, раздаются серенады, раздается звон мечей". Он явно был в хорошем настроении.

– Вот ей-богу, Гуго, вы напрасно так категорично отказываетесь от чая. Это удивительный напиток. Он дарит ясность ума, бодрость духа, телесную крепость, освежает ощущение жизни и является источником душевного подъема и долголетия. Мудрецы и философы Китая с глубокой древности употребляют чай на постоянной основе и живут, только представьте, по 150-200 лет. Вот вы бы хотели прожить еще 100-150 лет?

Узник снова ничего не ответил.

Но когда чай был заварен, разлит по чашечкам и отведан, и маркиз с щипцами в правой руке приблизился к узнику, тот поднял голову и тихо умоляюще проговорил:

– Ради всего святого, ваша милость, прошу вас, не делайте этого!

Это было что-то новое, раньше в начале истязаний узник всегда сохранял гордое молчание. Альфонсо посмотрел на него с удивлением.

– Ну что вы, Гуго, зачем вы так говорите?! Будто я причиняю вам зло. Неужели вы до сих пор не поняли, что всё что я тут делаю я делаю исключительно ради вас, ради спасения вашей бессмертной души? Вы отягощены злом, напитаны им, исковерканы, изуродованы им. Но через боль, через страдание вы идете по пути спасения, по пути очищения. Страданиями ваша душа совершенствуется. Боль делает вас прекрасным. Зло покидает вас, вы искупаете все совершенные вами преступления. Вы становитесь новым человеком.

Узник сквозь грязные седые космы задумчиво глядел на улыбающегося начальника тюрьмы.

– Знаете, я хотел бы вас простить, ваша милость, – сказал Гуго Либер, – но я не нахожу для этого сил, я просто не представляю какой великой и чистой должна быть душа, чтобы простить такое чудовище как вы.

Маркиз перестал улыбаться.

– Вы называете меня чудовищем? Человека, который искренне озабочен вашим спасением? Это по меньшей мере несправедливо. Вы не согласны?

Он какое-то время ждал ответа, но узник молчал. Тогда Альфонсо аккуратно стиснул щёчками щипцов складку кожи на животе узника, над самым пупком.

– Одно время, я думал что вы безумны, – сказал вдруг Гуго и Альфонсо замер. – Да, просто спятивший безумец, который по чьему-то ужасному недосмотру был поставлен начальствовать над Сент-Гортом. Но потом понял что это не так. Ибо вы, ваша милость, трус. А безумец не может быть трусом.

Маркиз нахмурился.

– С чего это вы решили, что я трус?

Гуго пожал плечами.

– Это очевидно. Вы боитесь жить. Если человеку за пятьдесят и у него нет дома, друзей, жены, детей и при этом он свободный человек, то это значит только одно: он трус. В вас, как и почти во всех людях, есть неистребимое, острое стремление к превосходству. Но вы трус и всегда избегаете битвы, вечная трусость, замаскированная под благоразумие, и потому вы пытаете несчастных, которым не повезло оказаться в вашей власти. Вы заставляете людей страдать чтобы утолить ваше стремление к превосходству, людей которые не могут вам противостоять. Вы абсолютно законченный трус и жить вашей жизнью это настоящее проклятие. Наверное я бы даже пожалел вас, если бы не был вашей жертвой.

Маркизу были крайне неприятны эти слова. Но он нашел в себе силы улыбнуться.

– Вот видите, значит я прав и вы раз от раза становитесь лучше. Значит мой труд не напрасен.

Он сжал щипцы и резко вывернул кожу.

Гуго дернулся и болезненно застонал. Его глаза наполнились слезами.

Пытки продолжались почти два с половиной часа с небольшими перерывами на распитие чая и рассуждениями маркиза о вкусовых достоинствах разных его сортов. Под конец "чаепития" Гуго Либер превратился практически в желе, трясущийся, в липкой испарине, в соплях, в крови, источающий зловоние, с помутившимся взором, он начинал истерично дрожать как только маркиз приближался к нему с одним из своих "инструментов". Начальник Сент-Горта был вполне удовлетворен. Сегодня он превзошел самого себя, Либер кричал так что просто сорвал голос. И маркиз вполне отдавал себе отчет, что он мстит ему за его слова о трусости. И несомненно он был отомщен. И снимая фартук и раскатывая рукава рубахи, маркиз ощущал искреннее довольство человека достигшего некой вершины. А мысль о том что впереди еще много месяцев и лет подобных "вершин" по-настоящему окрыляла.

5.

В Нувере, маленьком южном городке на берегу теплого моря, неожиданное прибытие королевы произвело настоящий переполох. Вся местная знать, всё высокопоставленное местное духовенство, богатейшие купцы и представители торговых гильдий, высшие чиновники города во главе, с находящимся на грани обморока, господином Этьеном Морисом – мэром Нувера, спешили засвидетельствовать своё почтение повелительнице страны, выказать ей свою безграничную верность и обожание. Все были чрезвычайно встревожены. Зная крутой нрав королевы и её пристрастие лично участвовать в наказании тех, кто был уличен в каких-то злоупотреблениях, мятежных настроениях, нарушениях законов, недостаточном выражении верноподданнических настроений, либо иных преступлениях против Короны, Государства и Монаршей воли, с точки зрения этой самой Монаршей воли, все полагали что кому-то в Нувере явно не сносить головы и каждый, волнуясь естественно в первую очередь за себя, спешил узнать кому именно. Не то чтобы каждый из них чувствовал за собой какую-то вину перед Короной и Государством, но в глубине души считая свою грозную королеву немного взбалмошной и совершенно непредсказуемой особой, каждый понимал что никто не может чувствовать себя в абсолютной безопасности.

Но вымотанная долгой поездкой, Мария-Анна наотрез отказалась встречаться с первыми лицами города и знатью. Исключение она сделала только для Этьена Мориса, в чьем большом уютном доме она собственно и остановилась. Мэр города, облаченный в непривычный тяжелый разукрашенный виц-мундир, весь торопливо кое-как напомаженный, напудренный и завитый, обвешанный лентами и цепями, беспрестанно потел и так много кланялся, что у него начались жуткие прострелы в спине. Но он, мужественно перенося все невзгоды, рьяно и усердно организовывал быт королевы, при этом всюду сопровождая её и изо всех сил выказывая свою услужливость и расторопность. Каково же было его облегчение, когда Мария-Анна наконец соблаговолила сообщить ему что в Нувере она проездом и задержится здесь лишь до следующего утра. Никаких дел в этом городе у неё нет и завтра она отплывет, как она туманно выразилась, в южную сторону. У господина Мориса просто гора с плеч свалилась и даже спина затихла и больше не тревожила. И как только королева отпустила его от себя, он, счастливый и окрыленный, бросился прочь, неся всему городу радостную весть. Обрадованные горожане, так же как и их мэр, вздохнули с огромным облегчением, поздравили друг друга, словно сегодня был праздник, и направились по своим делам, бурно обсуждая нежданный визит государыни и строя бесчисленный догадки о цели назначения её путешествия.

Мария-Анна сидела перед большим зеркалом в уютном непринужденно изящном будуаре, выделенном ей хозяевами дома, и Луиза Бонарте расчесывала её густые светлые волосы черепаховым гребнем. В дверь вежливо постучали и в комнату вошел лейтенант Ольмерик – старший офицер отряда протикторов.

– Их сиятельство, граф Ливантийский, – доложил он.

Мария-Анна благосклонно поглядела на лейтенанта. Это был высокий могучий молодой мужчина с удивительно яркими голубыми глазами и непривычными в этих краях белокурыми волосами.

– Просите, – сказал она. И вдруг добавила: – И самиостаньтесь здесь.

Верховный командор Шон Денсалье, граф Ливантийский, стремительно вошел в комнату и поклонился. Королева заметила как он мимолетно, почти одними глазами улыбнулся фрейлине.

– В чем дело, граф? – Спросила Мария-Анна, жестом руки отстранив Луизу от своих волос.

– Ваше Величество, вынужден сообщить вам что мне не удалось нанять судно. Все корабли в гавани либо уже зафрахтованы, либо снимутся с якоря еще до полуночи. – Граф замешкался и неуверенно произнес: – Конечно можно взять лодку или баркас, но я счел невозможным чтобы вы, Ваше Величество, на какой-то утлой посудине…, – увидев как потемнели большие серые глаза королевы, он поспешно добавил: – Меня заверили что завтра к вечеру прибудут корабли и мы сможем…

Мария-Анна резко поднялась с места и приблизилась к мужчине, заставив его умолкнуть на полуслове.

– Командор Шон, прошу вас, не заставляйте меня начать жалеть о том что я сделала вас тем кто вы есть.

Граф, неприятно пораженный её словами и гневным взглядом, отклонился назад, словно стараясь стать дальше от ледяного огня этих серых глаз, о которых он так часто думал.

– Ваше Величество…

– Вы что не способны в портовом городе, в городе моей страны, добыть для меня корабль?! Зафрахтованы? Уйдут до полуночи? Меня что это должно интересовать?! Завтра с первыми лучами Солнца я желаю отплыть из Нувера в сторону Бычьего острова. Это всё что меня интересует. – Она вдруг посмотрела в сторону Ольмерика. – Лейтенант, если бы я отправила вас в гавань, вы смогли бы добыть для меня корабль?

Ольмерик очень спокойно и уверенно проговорил:

– Вне всяких сомнений, моя госпожа. Даже если мне пришлось бы с мечом в руке взять этот корабль на абордаж.

Королева посмотрела на графа Ливантийского и кровь прилила к его лицу, ему померещилось что в этих прекрасных серых глазах сверкнуло презрение. И еще ему чудилось как в затылок вонзается насмешливый взгляд нахального протиктора. Неспешно, с достоинством, он сделал шаг назад и церемониально поклонился.

– Ваше Величество, у вас будет корабль, – холодно произнес он. – Завтра с первыми лучами Солнца мы выйдем в море. Клянусь.

Королева легким кивком приняла его обещание и взмахом руки велела оставить её.

Граф, а за ним и командир протикторов вышли из будуара.

– Ей-богу, Ваше Величество, напрасно вы так, – взволновано сказала Луиза. – У вас нет более преданного вам человека чем командор Шон, он на всё готов ради вас. Это все знают. Он не заслуживает такого унижения, да еще и в присутствии другого мужчины.

Удивленная Мария-Анна повернулась и с усмешкой воззрилась на свою Первую фрейлину.

– Я не ослышалась? Ты указываешь как мне должно поступать?!

Нежные гладкие щёчки девушки залились алым румянцем. Луиза потупила очи.

– Конечно же нет, Ваше Величество. Я бы и в мыслях не посмела.

– Знаешь, Луиза, смотрю я на тебя и думаю: кажется я напрасно приблизила тебя. Кроме этого миловидного личика ничего в тебе нет. Перечишь, глупа, самодовольна! Строишь глазки направо и налево.

Лицо девушки стало просто пунцовым.

– Наверно зажилась ты в столице, графиня Бонарте. Думаю тебе будет полезно переменить обстановку и пару лет провести в месте потише и поскромней. Скажем аббатство Сен-Антем. Аббатиса там, госпожа Маливра, дама строгая, старой закалки, думаю она сумеет наставить тебя на путь истинный. А через пару лет посмотрим куда тебя пристроить.

Девушка, несмотря на то что решалась её судьба, лишь покорно молчала, не смея ни то что словом, но и даже взглядом выразить своё отношение к грядущей ссылке. Но у королевы и в мыслях не было отпускать от себя графиню. После того как Роберт заболел, эта молодая женщина стала ей почти самым близким другом. Мария-Анна отлично знала какое доброе и великодушное сердце бьётся в худенькой груди Луизы Бонарте. Она видела как Луиза искренне переживает за Роберта, видела слезы в её глазах когда боль жестоко изводила мальчика, доводя его до стонов и криков. И именно в объятиях Луизы она находила хоть какое-то утешение и поддержку. Но сейчас её поразила другая мысль. Отчитывая фрейлину, королеве вдруг стало страшно. И она отчетливо поняла что источник этого страха всё в тех же словах проклятой старухи: за всё надо платить. И за измывательства над этой глупой покорной девчонкой тоже. И ей стало тоскливо и противно от мысли что бояться теперь придётся всегда, до конца своих дней не сметь сделать что-то что может причинить кому-то боль и страдание. Для королевы это неприемлемо.

– Ты влюблена в Шона Денсалье? – Спокойно спросила она.

Луиза, никак не ожидавшая такого поворота, с удивлением поглядела на Марию-Анну.

– Нет, Ваше Величество!

– А он в тебя?

Луиза растерянно захлопала глазами.

– Я… я не знаю. Думаю, что нет. – И затем набравшись смелости, тихо добавила: – Мне кажется он грезит лишь о вас, Ваше Величество.

Королева некоторое время пристально глядела на девушку, затем со вздохом произнесла:

– Расстели мне постель, Луиза. Хочу подремать до ужина.

6.

После чрезвычайно плотного завтрака с обилием мясных блюд, маркиз Альфонсо Ле-Сади, начальник тюрьмы Сент-Горт решил полежать в гамаке на восточной террасе с захватывающим видом на море и южное побережье большого соседнего острова. Однако не успел он поблаженствовать и четверти часа, как на террасу с выпученными глазами примчался капитан Бруно.

– Королева, ваша милость! К нам королева!

– Какая королева? – Не понял маркиз. Ему почему-то представилась рослая чернокожая женщина в ожерельях из костей, в короткой юбочке из тростника, в ритуальных шрамах и татуировках – Шанала, гордая королева диких абиссинцев. Вчера перед сном он как раз читал один занимательный скабрезный романчик о её похождениях.

– Её Величество Мария-Анна, – переведя дыхание, объяснил Бруно.

Мыслительные процессы в голове маркиза на несколько секунд полностью прекратились.

Придя в себя, он соскочил с гамака и оторопело уставился на капитана.

– Мария-Анна?! Здесь? На Бычьем острове?

Бруно утвердительно покивал.

– Святые Небеса! Что ей здесь нужно? Где она?!

– Должно быть уже сошла на пристань.

Маркиз бросился лихорадочно натягивать сапоги.

– Шпагу тащи! – Приказал он. – Там она в шкафчике возле фикуса. И этот… как его дьявол… горжет этот полковничий! Там же он где-то.

По пути к главным воротам тюрьмы, маркиз торопливо инструктировал капитана, чтобы тот, пока сам маркиз будет расшаркиваться перед Её Величеством, привел бы в чувство всех своих стражников "и прочую челядь". "Чтоб каждый на своем посту стоял как истукан деревянный", "чтобы форму в порядок привели", "и чтобы, не дай бог, ни одной пьяной рожи не появилось рядом с королевой", "вообще всех лишних загони в казармы, чтобы никто своей гнусной небритой харей тут не мелькал перед Её Величеством". Взволнованный Бруно клятвенно пообещал что всё будет исполнено и возле ворот они расстались.

Возле ворот маркиз приказал кучеру немедля подать экипаж. Альфонсо был уверен что королева конечно же ожидает на пристани что за ней прибудут и надлежащим образом доставят к зданию тюрьмы. Замок Сент-Горт располагался на возвышенности в самой высокой части острова и извилистая пыльная опаленная синим Африканским Солнцем дорога ведшая к нему от пристани растянулась чуть ли не на целую милю. И конечно не было никаких сомнений что великая грозная королева Мария-Анна Вальринг не станет проходить этот путь пешком, а приличествующего ей экипажа на пристани не было. Какого же было изумление маркиза, когда он в нетерпеливом ожидании кареты, вышел за ворота и бросил взгляд вниз, к морю. На желтой ленте дороги он увидел группу из нескольких всадников и среди них несомненно благородная дама в красивом пурпурном плаще и в широкой шляпе с роскошным пышным плюмажем. Кроме того один, особенно разодетый всадник нес высокий цветной штандарт. Маркиз на миг остолбенел, затем, придерживая путающуюся в ногах шпагу, бросился назад и потребовал себе лошадь, богато перемежая свою просьбу бранью и проклятиями.

Всадников он встретил когда те уже проделали примерно три четверти пути до ворот Сент-Горта.

Взволнованный, вспотевший, весь покрасневший от жары и непривычных физических усилий, Альфонсо сорвал с головы шляпу, низко, до самой лошадиной шеи, поклонился, назвал себя и принялся заверять Её Величество в своей преданности и почитании, а также длинно и путанно извиняться за то что не сумел организовать для неё достойную встречу.

Мария-Анна, сдерживая свою беспокойно переступающую лошадь, внимательно смотрела на маркиза и слушала его молча, не перебивая. Маркизу же становилось всё более и более не по себе под пристальным взглядом этих больших, цвета пасмурного неба глаз. Никогда прежде не видевший королеву, сейчас он не мог не отметить про себя насколько же красива и величественна эта женщина. Даже не будь рядом с ней разодетого в парчу и шелка герольда, грозного Верховного командора с огромным орденом на груди и могучих протикторов, он бы всё равно сию же секунду понял кто она такая. И от её, как ему представлялось ледяного взгляда, сердце его сжималось. В душе звенела тревожная мысль, раз уж слухи о красоте королевы оказались столь правдивы, то и слухи о её грозном, взрывном, скором на расправу характере также могут быть верны.

Но Мария-Анна вовсе не сердилась на маркиза, она глядела на него и думала об узнике, на встречу с которым так спешила. И о том как ему жилось все эти годы и может быть на маркиза она глядела даже с некоторым тревожным любопытством, спрашивая себя как обращался этот человек с её, теперь ставшим таким драгоценным, узником.

Наконец утомившись этими бесконечными заверениями и извинениями, королева махнула рукой.

– Перестаньте, маркиз. Вам не за что извиняться. Вы не могли ничего знать о моём визите и потому не имели времени организовать достойную встречу. Сейчас это всё не важно.

Альфонсо ощутил громадное облегчение. Вытерев лоб платком, он даже позволил себе улыбнуться.

– Воистину, Ваше Величество, с вашей красотой может сравнится лишь ваше великодушие.

Мария-Анна усмехнулась.

– Не всегда, маркиз. Не всегда. Иногда с моей красотой ничего не может сравниться. А теперь соблаговолите отвести меня в ваши владения.

За воротами гостей уже ожидал капитан Бруно в сопровождении двух солдат. Маркиз с благосклонностью отметил про себя, что Бруно надел новенький камзол, который правда с трудом сходился у него на животе, а также новую шляпу и даже расшитую серебром перевязь. Двое его солдат также заслужили благосклонность начальника тюрьмы, они были свежи лицом, хорошо сложены, опрятно одеты и в их глазах не было и тени мутной хмельной пелены. Капитан Бруно и все остальные находившиеся поблизости, видимо тщательно проинструктированные капитаном, низко подобострастно кланялись молодой женщине в пурпурном плаще. И в общем и целом Альфонсо Ле-Сади остался весьма доволен своим смышлёным и расторопным заместителем. И даже снизошел до того, что позволил себе представить его:

– Капитан Бруно, мой заместитель.

Королева, едва заметно, мимоходом кивнула розовощекому капитану и тот был на Седьмом небе от счастья, уверенный что еще и дети его детей будут рассказывать своим детям о том как однажды великая Мария-Анна Вальринг кивнула их деду своей прекрасной головкой.

Спешившись, Альфонсно повёл своих высокопоставленных гостей в единственное помещение, которое, по его мнению, хоть как-то соответствовало их рангу – тот самый зал, где он каждое утро, сидя на драгоценном стуле выслушивал нудные доклады капитана. Этот зал, с расписным потолком, большими окнами, декорированными стенами и мраморным полом, являлся предметом его гордости, и он отчасти надеялся что королева поставит ему в заслугу создание такого помещения. Но Мария-Анна, оказавшись в зале, огляделась по сторонам и с удивлением воззрилась на начальника Сент-Горта.

– Это как же понимать, маркиз?

Альфонсо понял что признание его заслуг откладывается.

– Что именно, Ваше Величество?

– Это. – Мария-Анна обвела зал рукой и указала на возвышение и роскошный резной стул.

– Боюсь, я не совсем…

– Это что же ваш личный тронный зал? И в качестве кого вы, интересно, восседаете на этом помпезном стуле?

К этому времени Альфонсо Ле-Сади вполне освоился в обществе королевы и от того холодящего ужаса, что он испытывал, мчась вниз по дороге навстречу всаднице в пурпурном плаще, почти не осталось и следа. Более того, когда королева спустилась с седла, стало очевидно что она не столь уж высокого роста и довольно изящного, если не сказать хрупкого телосложения. И рослый крупный Альфонсо, будучи выше её почти на голову, получается смотрел на неё свысока. И даже сама цель её неожиданного приезда уже не так сильно беспокоила его. Он посчитал что это связано с какими-то личными делами и его вряд ли как-то может коснуться. По крайней мере совершенно определенно королева не имела намерения снимать его с должности и прибыла сюда явно не для инспектирования дел в тюрьме. И потому к этому моменту Альфонсо чувствовал себя вполне уверенно. И отвечал также.

– Ну что вы, Ваше Величество, какой тронный зал. Сие помещение было выстроено мной исключительно с целью подкрепить авторитет государственной власти. Вашей власти, Ваше Величество. Дабы те несчастные, заблудшие души, погрязшие в пороке и осквернившие себя преступными деяниями, попадая сюда, воочию лицезрели силу, крепость и величие вашего мудрого монаршего правления, чтобы они чувствовали и знали что даже здесь, на этом маленьком затерянном в море островке, они под бдительным оком и грозной опекой вашей святой власти, Ваше Величество.

Мария-Анна посмотрела на маркиза взглядом, который тот счел странным. На какой-то миг он даже ощутил неприятный холодок страха, не хватил ли он лишнего, не подумала ли королева что он в какой-то мере потешается над ней. Но это тут же прошло. Эта прелестная изящная светло-русая женщина с чудесными серыми глазами больше не вызывала в нём страха.

Мария-Анна неспешно приблизилась к "трону".

– Что ж, маркиз, вы наверно желаете занять своё место? – Улыбнулась она.

– Ни в коем случае, Ваше Величество. В вашем обществе вы единственная кому позволительно занять его. – И Альфонсо низко поклонился, выставив вперед больную правую ногу.

– Да будет так.

Мария-Анна поднялась на две ступеньки и села на высокий прямой стул из слоновой кости и красного дерева. Ничуть не изогнув стана и гордо подняв голову.

И всё как будто бы сразу же встало на свои места. Всё стало так как должно было быть. Лейтенант Ольмерик и двое его протикторов заняли место подле королевы, за её спиной. Верховный командор встал по её правую руку. Маркиз, капитан Бруно и несколько солдат остались внизу перед королевой. Теперь этот зал воистину стал тронным.

Мария-Анна долго и внимательно смотрела на начальника тюрьмы и пока она молчала, никто не смел издать ни звука.

Могло показаться что Мария-Анна чем-то недовольна и готовится изречь какие-то резкие слова, но на самом деле она просто никак не могла собраться с духом чтобы отдать приказ привести сюда того, ради кого она проделала весь этот путь. Мысль о том что через несколько мнут она увидит перед собой человека, с которым она так чудовищно обошлась, повергала её в смятение и трепет. Как она взглянет ему в глаза, как он взглянет на неё? Захочет ли он вообще говорить с ней или может просто плюнет ей в лицо и отвернется. Она может быть сколь угодно гордой, великой, неприступной, грозной, величественной, надменной, но не для него. Она может одеть себе на голову корону до неба, бросить к своим ногам страны и моря, поставить на колени целые народы, но это ничего не изменит. Для этого человека она всё равно будет той самой смешливой дерзкой вспыльчивой девчонкой, которой он однажды протянул руку и увел за собой, той самой хитрой, расчетливой, подлой женщиной, которой он однажды открыл сердце и от которой принял яд.

– Я приехала на остров чтобы встретиться с одним из ваших узников, маркиз. Его имя Гуго Либер. Прикажите вашим людям привести его сюда.

Марии-Анне вдруг стало страшно: что если начальник Сент-Горта сейчас объявит ей что этот человек мёртв?! Да, проверяющий, заверял её что "интересующий нас человек" находится во вполне добром здравии и судя по всему в положительном рассудке. Но ведь это было почти полтора года назад. Нет, нет, поспешила она успокоить себя, в тайной инструкции для начальника тюрьмы имелось явное требование незамедлительно послать весть в столицу, "буде вышеозначенная персона почувствует себя на пороге смерти, либо же перейдет этот порог". Начальник не мог проигнорировать этот приказ и значит "интересующий нас человек" по-прежнему жив, сказала она себе. Но увидев как посерело лицо маркиза, её страх вспыхнул с новой силой.

Ледяной пот пронзил Альфонсо Ле-Сади до костей. Но в первую секунду маркиз даже не мог понять чего именно он так испугался. И только затем из черных глубин его души стали подниматься скользкие холодные неприятные мысли о "чаепитиях".

– В чем дело? – С тревогой просила Мария-Анна.

Командор Шон Денсалье, до этой минуты не имевший ни малейшего представления зачем они собственно приехали в Сент-Горт, теперь смотрел на королеву с удивлением. "Что это еще за Гуго Либер?", спрашивал он себя и увидев неподдельную тревогу на лице своей повелительницы, он ощутил что-то неприятное, возможно что-то похожее на ревность.

Альфонсо лихорадочно пытался найти какой-то выход. Но мысль о том что этот загадочный Гуго Либер чем-то интересен для королевы и может при личной встречи рассказать ей о том что с ним здесь делали в течении последних шести лет не давала ему сосредоточиться. Он то дрожал от ужаса, то изумлялся, то сердился, ну какое ей может быть дело до этого несчастного, заросшего, опустившегося доходяги с глупым мешком на голове. А затем его почти одолевала ярость: Гуго Либер мой, он принадлежит мне. Он давно уже стал чем-то вроде домашнего питомца, с которым иногда можно поговорить, а иногда и отхлестать плеткой.

– Простите, Ваше Величество, возможно вы не знаете, но мы в Сент-Горте не используем имена, все узники у нас обозначены номерами и я просто не понимаю о ком идет речь. Позвольте мне пройти в мой кабинет, сверится с реестром и затем исполнить вашу волю.

Королева нетерпеливо махнула рукой, мол, идите, делайте что нужно.

Альфонсно еще не знал что он сделает. Либо как-то убедит этого Гуго держать язык за зубами, либо, со злостью вдруг подумал он, вообще отрежу этот самый язык к чертям собачьим. Либо… Мысль о том чтобы по-быстрому умертвить узника и сообщить королеве что тот скончался, допустим от чахотки, пару месяцев назад показалась Альфонсо самой верной. Встретившись глазами с капитаном Бруно, на лицо которого застыло несколько растерянное выражение, уж он-то прекрасно знал кто такой Гуго Либер, а также и то что его начальник также это знает, маркиз постарался дать понять ему взглядом чтобы он пока что молчал и что самое важное он скажет ему сейчас, когда они останутся наедине.

– Следуй за мной, – бросил он капитану.

Но когда до парадных дверей "тронного" зала оставалось несколько метров, Альфонсо услышал за спиной голос королевы:

– Постойте, маркиз.

Маркиз развернулся, изобразил на лице почтение и приблизился к своей повелительнице.

– Да, Ваше Величество?

– Я вдруг подумала, что это как-то странно, что вы не понимаете о ком, идет речь.

– Почему, Ваше Величество?

– Разве в Сент-Горте у вас так много особых узников?

– Особых?

– Как начальник тюрьмы вы должны были быть уведомлены об особых правилах содержания одного из преступников. Ему запрещено вступать в контакт с кем-бы то ни было, он должен быть помещен в одиночное изолированное от всей тюрьмы помещение. И никто никогда не должен видеть его лица. Вы всё еще не понимаете о ком я говорю?

Маркиз несколько секунд молчал, силясь придумать какой-то выход. Скажи он что не понимает и королеве станет ясно что здесь что-то не так, что он ей лжет и что она предпримет дальше неизвестно, но в любом случае для него это не будет сулить ничего хорошего. Она не отпустит его.

– Теперь понимаю, Ваше Величество. Мой предшественник надлежащим образом передал мне все инструкции касательно содержания этого человека. Узник под номером двадцать девять. – Маркиз поклонился. – Я незамедлительно доставлю его сюда. С вашего разрешения.

И он уже почти развернулся чтобы уйти, но Мария-Анна остановила его.

– Нет, маркиз, останьтесь с нами. Пусть ваш бравый капитан приведет его сюда. – И не дав возможность начальнику тюрьмы что-либо сказать, королева посмотрела на Бруно и громко сказал: – Узник номер двадцать девять, капитан. Я хочу его видеть. Отправляйтесь.

Капитан Бруно, снова окрыленный и взволнованный тем что королева не только лично обратилась к нему, но и назвала его "бравым" незамедлительно бросился исполнять поручение.

Альфонсо Ле-Сади, словно окаменевший смотрел куда-то в пол. Он изо всех сил пытался вообразить, как развернуться дальнейшие события и что его ждет. Но его мысли словно упирались в стену, он не знал что и думать.

– Ваше Величество, – медленно проговорил он, – теперь когда я знаю о ком идёт речь, должен вам сообщить, что этот человек последнее время сильно хворал и даже были такие моменты когда мы опасались за его жизнь.

– Это очень скверно, маркиз, – холодно произнесла королева. – Потому что жизнь этого человека принадлежит мне. Вы сделали всё от вас зависящее чтобы он поправился?

– Конечно, Ваше Величество. Но должен вас предупредить что длительное одиночное заключение и продолжительные хвори как мне кажется в некоторой степени повредили рассудок этого несчастного. Он иногда говорит странные вещи.

Королева едва заметно вздрогнула.

– Какие именно?

Маркиз пожал плечами.

– О том как он невыносимо страдает, о том как мучается его душа и тело, о том что кто-то там приходит к нему в образах палачей и нещадно истязает его.

Мария-Анна побледнела.

– Но ведь с ним запрещено разговаривать.

– Да я знаю, Ваше Величество. Но стражники, которые носят ему пищу и выводят на прогулки не раз говорили мне о его жалобах и я позволил себе несколько раз встретиться с ним и выслушать его. Поймите меня правильно мы опасались за его здоровье и даже жизнь. Ведь инструкции о его содержании как раз и требуют от нас чтобы он пребывал в добром здравии и ничто не угрожало его жизни.

Мария-Анна стиснула руки и посмотрела на графа Ливантийского.

Она хотела сказать ему что возможно понадобиться лекарь, лучший лекарь которого они только могут найти, но подумала о сыне и промолчала. За последнее время она возненавидела всех этих лекарей и целителей.

– Вы всё сделали правильно, маркиз. Сейчас, на данный момент, он в состоянии ходить и говорить?

Альфонсо замешкался и затем нехотя ответил:

– Насколько мне известно, да.

7.

Когда главные двери зала снова распахнулись и в них вошли капитан Бруно и двое солдат, ведущих под руки высокого худого узника в истрепанном линялом тюремном балахоне и с мешком на голове, Мария-Анна едва не задрожала. Теперь отступать некуда. Одиннадцать лет она не видела этого человека. Не только не видела, она хорошо постаралась выкинуть его из своих мыслей, из своего сердца, из памяти, из совести. Зачеркнуть его, стереть, растворить во времени. И вот сейчас он вернется. Настоящий призрак из прошлого.

Все молча наблюдали как солдаты вели, едва передвигающего ноги, узника. Метрах в четырех перед королевой стражники отпустили своего подопечного и тот застыл, неуверенно покачиваясь и переступая. Его голова свесилась на грудь и дырки в мешке глядели куда-то в пол.

Желая выказать своё рвение один из солдат, тот что повыше и пошире в плечах, ударил могучей дланью узника по плечу, принуждая его пасть ниц.

– На колени, каналья! – Рыкнул стражник. – Перед тобой твоя королева!

Мария-Анна едва не вскрикнула. Узник свалился как подкошенный и теперь слабо барахтался на полу, пытаясь кое как устроиться на разбитых больных коленях. Смотрел он по-прежнему куда-то вниз и не издавал ни звука.

Сердце Марии-Анны билось как молот, она смотрела на это жалкое вонючее существо у своих ног и не могла поверить что это тот к кому она так сильно стремилась.

Наконец совладав с собой, она подняла взгляд и произнесла ледяным тоном:

– Все вон!

Окружающие её мужчины с удивлением уставились на неё.

– Ваше Величество…, – начал было граф Денсалье.

– Все вон, – повторила Мария-Анна.

– Но Ваше Величество, – возмутился граф, – это недопустимо чтобы вы оставались наедине с этим негодяем. Бог знает на что он способен.

– Ваша забота очень трогательна, командор Шон. Но в данный момент я в ней не нуждаюсь. Идите!

Из-за её спины выступили могучие протикторы, давая понять что разговор окончен и приказ королевы должен быть исполнен.

Все остальные медленно потянулись к выходу.

– Лейтенант, останьтесь.

Командор Шон обернулся и недобро глянул на застывшего рядом с королевой Ольмерика.

Когда в зале осталось только трое человек, Мария-Анна тяжело вздохнула и произнесла:

– Лейтенант, вы сейчас тоже уйдете. Но прежде снимите эту мерзость с его головы. Однако прошу вас не смотрите на его лицо. Вам это ни к чему.

Ольмерик наклонился над узником и некоторое время повозился, расстегивая застежку на его шеи и освобождая его голову от черной мешковины. Затем, не оглянувшись, он также последовал к выходу.

Мария-Анна почти хотела зажмуриться, но не смела. Она во все глаза глядела на узника. Тот всё так же смотрел вниз и под свалявшимися длинными седыми космами разглядеть его лицо было почти невозможно.

Тощий словно иссохший, босой, косматый, заросший, грязный, болезненно бледный, в отвратительном сером балахоне и каких-то нелепых широких портах, этот человек производил гнетущее впечатление. И Марии-Анне невыносимо остро хотелось как можно скорее поглядеть ему в лицо, в его глаза, чтобы узнать безумен он или нет. Но для этого надо было повелеть ему поднять голову и убрать волосы, а найти в себе силы заговорить с ним она не могла. В голове возникла мысль о том что вся эта поездка была напрасной тратой времени, что зря она послушала старую ведьму из Даргобурского леса, которая наверно также безумна как и этот узник. Но нет, дело было не только в этом. Мария-Анна отчетливо поняла что она просто боится посмотреть в глаза этого человека. Что она там увидит?

Она встала со стула, спустилась вниз и подошла к окну. Прекрасный вид на морские просторы немного успокоил её.

Она повернулась к узнику, сделал пару шагов к нему, собралась с духом и спросила:

– Ты можешь говорить?

"Могу ли я говорить? Наверно могу. Но о чем мне говорить? Всё о том же что и двенадцать лет назад?

Всё о том же.

Я люблю тебя, Мария-Анна – Сероглазая королева сиреневых горных долин, сотканная из сладко-терпких ароматов лаванды и чабреца, лазури альпийского неба и морского южного ветра; беспокойная дочь веселого звездочета, жившего на вершине деревянной колокольни; странная девушка, мечтавшая уметь входить в огонь, ступать по битому стеклу и понимать звериный язык. Искал ли я спасения, искал ли я сокровища, искал ли я волшебные края, искал ли я свой путь к счастью – я всё нашел в тебе, Мария-Анна. И когда ты засыпала в моих объятиях, милая и доверчивая, я был властелином Вселенной, я мог зажигать небесные светила, сокрушать горы, усмирять океаны, управлять планидами и спокойно глядеть в лицо любой бездны. Я был бессмертен и вечен. Ты вышла из весеннего полумрака, прелестная и своевольная, и я посвятил тебе жизнь.

Я помню сладкий вкус твоих вишневых губ, я помню влажный свет твоих бездонных глаз, я помню свежий запах горных трав, вплетенный в водопад твоих волос. Я помню нежное сиянье твоей кожи и как сверкает Солнце на волосках пушка твоих ланит. Я помню заповедные изгибы и хмельные тропы твоей плоти и сумрак трепетный твоих бедер и радостный уют твоих ладоней.

И что мог бы я узнать о жизни, если бы не знал тебя, моя Мария-Анна? Что мог бы я понять о сокровенных тайнах бытия, если бы однажды мои глаза не встретились с твоими? Одна лишь ты открыла мне что всех путей земных предназначенье – искать и находить чудесные сокровища любви. Моя Мария-Анна, я люблю тебя. И все минуты что я провел с тобой – бриллианты в памяти души моей. И если бы я мог прожить еще семнадцать жизней, я каждую из них всю без остатка отдал бы тебе. Я окрылен, я освящен, я вдохновлен твоею несравненной красотою. Любой твой жест, твой взгляд, улыбка, грусть во мне рождают музыку творенья. В твоих глазах, губах, руках, движеньях я вижу откровения Небес. Ты целый новый дивный мир, который открываю каждый день и где иду от счастья пьяный заветною дорогой пилигримов. Моя Мария-Анна, моя королева, для тебя бьется моё сердце и дышит моя грудь. И всё будет как ты пожелаешь. Паду ли я во прах земной, смешавшись с придорожной грязью или воссяду на престол Царя царей, всё это будет для тебя и о тебе. И знаю я что я неуязвим пока в твоих глазах я отражаюсь.

О глупый и наивный разве знал я до тебя что есть любовь такое.

Моя Мария-Анна.

"

Так и не дождавшись ответа, Мария-Анна приблизилась к застывшему в жалкой позе узнику. Она остановилась буквально в метре от него, завороженно разглядывая его убогое одеяние, какие-то странные звездообразные сгустки шрамов на его предплечьях и изуродованные ногти. Она просто отказывалась верить что перед ней тот же самый человек, которого она встретила пятнадцать лет назад чудесным весенним вечером в одной из горных долин, напоенных сладким ароматом лаванды. Тот был статный, сильный, гордый, высоколобый, с красивыми тонкими губами, с большими яркими зелеными глазами, в которые казалось нельзя было насмотреться. И он был старше её всего лишь на семь лет. А это какой-то древний изможденный старик.

– Ты можешь говорить? – Звенящим голосом повторила она.

– Могу, – глухо, куда-то в пол ответил Гуго Либер.

Мария-Анна нервно потерла свой лоб.

– Ты… ты знаешь кто я такая?

Узник едва заметно пожал плечами.

– Королева, – равнодушно ответил он.

Она снова захотела приказать ему посмотреть ей в глаза и снова испугалась. "Проклятая ведьма", с тоской подумала она. Но мысль о больном Роберте и о той безумной надежде что вселила в неё старая Риша, заставила её продолжать.

– Я пришла чтобы увидеться с тобой. Я хочу…, – но не в силах вынести эту недосказанность, она почти вскрикнула: – Господи, ты помнишь меня или нет?!

– Я помню тебя, Мария-Анна, – ответил Гуго Либер и, подняв голову, посмотрел ей в глаза.

Мария-Анна отшатнулась. Это был страшный взгляд. Пустой и тяжелый, и только в самой-самой его глубине пылало пронзительное пламя ярости и горечи. Страшный взгляд из-под свалявшихся косм, словно через щели забора, страшный взгляд поблекших словно подернутых пеленой глаз с пожелтевшей склерой, страшный взгляд с изможденного худого грязного заросшего лица с растрескавшимися бесформенными губами, с какими-то красными пятнами на лбу, с засохшими желтыми выделениями вокруг глаз, с маленькими язвочками в уголках губ. Это было невыносимо. И когда мужчина отвернулся и снова уставился в пол, Мария-Анна почувствовала облегчение. Но в тоже время теперь никаких сомнений не осталось – это тот самый человек, на встречу с которым она так спешила. Человек, который, по его словам, без памяти влюбился в неё в том самый весенний вечер. Без памяти и навсегда.

Мария-Анна постаралась взять себя в руки и выкинуть из головы все эти воспоминания о чудесных весенних вечерах, запахах лаванды, больших зеленых глазах и любви навсегда. Любовь навсегда завершилась около одиннадцати лет назад, когда она отправила этого человека в Сент-Горт, где он должен был провести остаток своих дней в каменном подземелье с мешком на голове. Она вернулась на возвышение и медленно опустилась на стул. Она потерла ладони, готовясь к следующей фразе.

– Я решила освободить тебя. Ты получишь полную свободу и определенную сумму денег. Но с одним условием. Ты отправишься в Новый Свет. Ты ведь всегда хотел побывать нам. Ты сядешь на корабль, отплывающий в Новый Свет и покинешь Старый. – Она сделал паузу. – Навсегда. – Еще одна пауза. – И естественно никто никогда не должен узнать кто ты такой. Что скажешь?

Гуго поднял голову и посмотрел на прекрасную женщину, сидящую над ним. Он смотрел долго и пристально. Марии-Анне стало не по себе. Она даже не хотела пытаться представить себе что чувствует этот человек. Ибо сделай она так и она ни за что не поверит, что он сможет когда-нибудь простить её. А только это, как заверила её старая Риша, может принести исцеление Роберту. Искреннее прощение человека, которого она предала и обрекла на непрестанные страдания до конца его дней.

– Что тебе нужно от меня? – Наконец спросил он.

– Мне нужно твоё прощение.

Гуго явно был удивлен. Он даже поднял руку и отодвинул с лица волосы, чтобы яснее видеть королеву.

– За что же именно ты просишь у меня прощения? – Спросил он почти с усмешкой.

Мария-Анна ощутила на миг раздражение. Она уже давным-давно отвыкла от подобного обращения.

– За всё, – тихо и твердо сказала она.

– За всё? – Гуго подумал о маркизе Ле-Сади и его "чайной комнате". – За всё…

Очень медленно, с трудом, с хрустом в ногах, как древний старик, упираясь в колени, он поднялся с пола. Мария-Анна нервно отпрянула назад, прижимаясь к спинке стула. Нет, она не боялась, что Гуго Либер может наброситься на неё и причинить ей какой-то физический вред. В это она не верила. И если бы её спросили почему она в это не верит, она к своему изумлению ответила бы что наверно из-за той любви, которую он когда-то испытывал к ней. Огромной любви. Так ей казалось. Или ему. И хотя вне всяких сомнений от самой этой любви давно не осталось и следа, какая-то память о ней конечно же всё еще живет в надломленной покалеченной душе этого человека. По крайней мере Мария-Анна надеялась на это, пусть даже и не осознанно.

Но Гуго и не думал к ней приближаться, он направился к окну и долго с невыразимым томлением смотрел на сверкающее море, пристань, лодки, корабли, горизонт. Всё это снова могло стать частью его жизни. Море и горизонт вместо вонючего сырого подземного каменного мешка, куда не проникал ни один луч дневного света. Он повернулся к королеве.

– Что же, мне достаточно просто сказать, что я прощаю тебя и ты позволишь уплыть мне в Новый Свет?

Мария-Анна отрицательно покачала головой.

– Нет, этого не достаточно.

– Что же еще?

– Ты должен простить меня по-настоящему, искренне, всею своей душой.

– Как же ты сможешь это узнать? – Отстраненно проговорил он.

– Очень просто. Тогда мой сын исцелится.

– Что?

– Роберт умирает. Но если ты простишь меня, простишь меня искренне, в самой глубине твоего сердца и после этого поцелуешь моего сына, освящая его силой этого чистого прощения, болезнь оставит его. Так мне сказала одна мудрая женщина.

Гуго задумчиво смотрел на неё.

– Неужели ты в это веришь?

Мария-Анна холодно взглянула на него и ответила:

– Мне больше не во что верить. Всё остальное я уже испробовала.

Гуго проковылял обратно и встал перед королевой. Их разделяло не более полутора метров.

– Но если мальчик не исцелится, – тихо сказал он, – ты снова вернешь меня обратно в Сент-Горт?

Мария-Анна смотрела ему прямо в глаза. И это было так странно. Она больше не видела перед собой грязного худого заросшего старика в жалком тюремном балахоне, это снова был тот самый человек, тот самый мужчина, который когда-то давно увёз её из горной долины, заросшей лавандой, чабрецом и дроком в головокружительный сверкающий мир столицы этой страны. И она почувствовала облегчение, почти что радость от того что он снова рядом с ней. Он единственный кто знал о ней всё, всё что только может знать один человек о другом. Он знал кто она такая, откуда пришла, где её родной дом. Он знал на что похожи её мысли, какие мечты волновали её сердце, какие тайны она скрывала от мира. Он видел её весёлой и пьяной, не прилично хохочущей, исполняющей дерзкие соблазнительные танцы, он видел её сердитой и истеричной, плачущей и ворчащей; он видел её счастливой и ветреной, радостной и бурлящей, он видел её уставшей и больной, трясущейся в лихорадке, мучающейся тошнотой и поносом; он видел её в самых неописуемых и забавных нарядах, в бесценных туалетах, в простых сарафанах, в походных костюмах и в нижнем белье; он видел её абсолютно нагой, вспотевшей, трепещущей, задыхающейся от страсти, истомы и наслаждения. Он знал истинный смысл каждого её жеста, знал значение каждого её взгляда, он знал каждую родинку на её теле, знал на вкус её дыхание и слюну, знал как пахнут её волосы и её кожа. Он входил в самые сокровенные глубины её тела и души и видел самые вышние и самые подлые движения последней. Он тот перед кем она могла быть самой собой, точно такой какая она есть, без малейшей надобности изображать из себя кого бы то ни было, словно .... словно перед Богом.

– Нет, – сказала она. – Ты будешь свободен в любом случае. И уплывешь в свой Новый Свет, где, я надеюсь, обретешь своё счастье.

Она пронзительно глядела на него, уверенная что он несомненно думает о том, что всё это конечно же ложь. Разве он может верить ей? После того что она сделала с ним, поступила с любимым человеком так как не поступают и со злейшим врагом. И снова она почувствовала себя так будто кто-то проводит куском острого стекла ей по сердцу, также как когда на неё смотрела старая Риша, как ей казалось с нескрываемым презрением, словно она и не человек вовсе, а некая скользкая извивающаяся гадина.

Но Гуго лишь качнул головой, принимая её обещание, и спокойно произнес:

– Благодарю. – Он помолчал и затем глухо добавил: – Моя Сероглазая королева.

У Марии-Анны моментально вспотели ладони и задрожали пальцы, она ощутила как румянец заливает ей лицо.

– Не надо, – тихо попросила она. – Не называй меня так. Это… Не нужно этого.

– Хорошо, – всё так же спокойно сказал Гуго. И после некоторой паузы спросил: – Роберт сейчас где?

– У себя, в Фонтен-Ри, он почти не может двигаться из-за боли и лихорадки.

– Значит ты повезешь меня в столицу?

Мария-Анна утвердительно качнула головой.

– Тогда, прежде чем мы покинем Сент-Горт, я хотел бы попросить у тебя кое-что.

– Что?

– Мне нужна жизнь начальника тюрьмы.

Брови королевы взметнулись вверх.

– Он что-то сделал тебе? – Её осенило. – Эти шрамы на твоих руках? И ногти?

– Он сделал очень многое. И не только мне. Ты…, – Гуго замялся, ему было неприятно что-то просить у этой женщины, – согласна?

Мария-Анна чуть помолчала, почти с любопытством вглядываясь в лицо стоявшего перед ней мужчины. Затем равнодушно пожала плечами и сказала:

– Его жизнь для меня ничего не значит. Пусть будет как ты хочешь.

– Благодарю. Но боюсь сам я слишком слаб и разбит и не сумею удержать в руке меч. Пусть один из твоих протикторов сделает это, когда я дам ему знак.

Мария-Анна поднялась со стула и спустилась по ступенькам, подойдя к Гуго почти вплотную.

– Да будет так, – объявила она. – Возьми это и завяжи себе лицо, чтоб остались только глаза. – Она протянула ему черный шелковый платок.

– Прости, у меня болят руки, пальцы плохо слушаются. Не могла бы ты сама?

И снова она почувствовала, как кровь приливает к щекам. Что если он делает это специально? Что если он хочет чтобы она прикоснулась к нему?

– Хорошо. Повернись.

Завязав платок на нижней части его лица, она сказала "жди здесь" и направилась к парадному входу.

– Лейтенант! – Громко позвала она, уверенная что тот, как и полагается, стоит на страже с той стороны дверей.

Ольмерик тут же вошел в зал.

– Приблизьтесь, – велела она.

Молодой мужчина подошел ближе.

– Еще!

Ольмерик, не выказывая ни малейшего удивление, подошел к ней вплотную. Рядом с королевой он казался почти гигантом.

– Наклоните голову.

Мария-Анна некоторое время шептала ему что-то в ухо, указала на застывшего в другом конце зала узника, сказала что-то еще и закончив, пристально поглядела ему в глаза.

– Всё ясно?

– Да, моя госпожа.

Уголки её губ чуть изогнулись в слабой усмешке. Ей нравилось это обращение. Протикторы никогда не называли её "Ваше Величество", а только "моя госпожа". Так повелось издревле. И в этом обращении было что-то невероятно надежное, словно бы квинтэссенция самой верности, оно всегда вселяло в неё уверенность что всё будет именно так как она повелела.

– Пусть остальные вернутся в зал, – приказала она и направилась обратно к трону.

8.

Командор Шон, Альфонсо Ле-Сади, капитан Бруно, его солдаты, приближаясь к трону, с любопытством глядели на высокую фигуру узника, гадая о том что же здесь произошло между ним и королевой. Впрочем, маркиз глядел не столько с любопытством, сколько с тревогой, но ему показалось что ничего страшного не случилось. Ему трудно было поверить, что в этих уже родных для него стенах, в этом ставшим для него таким привычным, знакомым до мелочей, домашнем помещении ему действительно может что-то по-настоящему угрожать. И он позволил себе надеяться, что всё обойдется, успокаивая себя такой мыслью, что даже если Гуго что-то и рассказал королеве, она конечно не поверила ему, сочтя всё это болезненным бредом.

Двое протикторов заняли свои места за спиной королевы. Лейтенант Ольмерик же встал рядом с узником.

Королева обвела собравшихся вокруг неё мужчин сумрачным взглядом и объявила:

– Этого человека я забираю с собой в Фонтен-Ри. Приближаться к нему могу только я и протикторы.

По лицу Шона Денсалье промелькнуло явное недовольство, но он ничего не сказал. Он начал свыкаться с мыслью что этот узник чем-то очень важен для королевы.

Мария-Анна встала со стула и спустилась вниз. Она приблизилась к Альфонсо и с улыбкой сказала ему:

– Надеюсь, маркиз, вы не слишком огорчены что мой визит оказался столь не продолжителен?

– Признаться, конечно же огорчен, Ваше Величество, – льстиво произнес Альфонсо, всё более и более уверяясь что ему ничего не угрожает, а потому приходя во всё более и более приятное расположение духа. – Но в любом случае мы были чрезвычайно счастливы видеть вас здесь, Ваше Величество. Пусть лишь на краткий миг, но ваша несравненная красота озарила наши сердца и наполнила невыразимым восторгом наши души.

– Я рада слышать это. Что ж, прощайте, маркиз.

– Ваше Величество, – Альфонсо низко церемонно поклонился.

Мария-Анна направилась к выходу, но вдруг остановилась и обернувшись, добавила:

– Да, чуть не забыла, маркиз. Этот узник под номер двадцать девять, просил у меня позволения сказать вам пару слов на прощание. Да будет так. – И она сделала знак Ольмерику.

Тот, грубо взяв Гуго за плечо, подвел его к маркизу, поставил перед ним, после чего отошелкуда-то за спину начальника тюрьмы.

Альфонсо смотрел в глаза узника спокойно, с легкой усмешкой. Он готовил себя к тому что тот возможно скажет сейчас что-то неприятное или даже дерзкое и надо будет принять это снисходительно, с достоинством, ни в коем случае не уронив себя в глазах своих подчиненных – капитана Бруно и его солдат.

А узник смотрел на своего мучителя задумчиво и как будто даже отстраненно. Всё было так необычноF, еще вчера он так яростно ненавидел этого человека и с разрывающим сердце отчаяньем думал о том сколько лет еще будут длиться эти пытки. И снова, и снова из глубины души выступало мрачное тяжелое желание прекратить всё это, закончить свою несчастную жизнь. А сегодня уже он может закончить жизнь этого гнусного палача, но почему-то это не приносит такой уж восторженной радости. Но конечно это нужно сделать, хотя бы ради тех, кто остается здесь, в Сент-Горте. Но еще одна мысль не давала ему покоя: кого он должен больше ненавидеть: этого кровожадного любителя чая или ту, которая сделала так чтобы всё это случилось.

– Вы помните, ваша милость, как я сказал вам что никогда не смогу простить вас? – Спросил Гуго.

По лицу маркиза промелькнуло удивление. Он отрицательно покачал головой. Не потому что не помнил, но не хотел признавать этого перед королевой.

– И знаете, действительно не могу. Даже сейчас. Когда для вас уже всё кончено.

– О чем это ты?

– Прощайте, маркиз. – Гуго махнул правой рукой.

Ольмерик вынул свой меч и быстро и умело вонзил его сзади в шею Альфонсо Ле-Сади. Маркиз вздрогнул, забулькал, захрипел, задергался. Клинок вышел у него из горла, обдав кровью стоявшего рядом узника. Капитан Бруно и солдаты окаменели от ужаса, наблюдая распахнутыми донельзя глазами за жестоким умерщвлением своего начальника.

Одним рывком Ольмерик освободил меч и большое тело маркиза грузно и отвратительно осело на мраморный пол к ногам Гуго Либера.

Королева несколько секунд разглядывала труп маркиза, после чего подняла глаза на Бруно и объявила:

– Капитан, маркиз Ле-Сади смещен со своего поста и до прибытия его приемника, вы назначены исполняющим обязанности начальника тюрьмы.

После чего отвернулась и направилась к выходу. Граф Ливантийский и двое протикторов последовали за ней. Ольмерик подошел к Гуго и подтолкнул его в нужном направлении.

Оторопевший, совершенно сбитый с толку капитан Бруно и двое его солдат остались одни, всё также безмолвно и растерянно глядя на оставленного им мертвеца.

9.

Теперь в экипаже королевы, кроме неё самой и её Первой фрейлины находился ещё и некий никому неизвестный мужчина. Он сидел, прижавшись к стенке кареты, с повязкой на лице, завернувшись, поверх всё того же тюремного балахона, в плащ, выданный ему Марией-Анной из своего багажа, и беспрерывно глядел в окно. Луиза Бонарте, сидевшая с ним на одной скамейке, но у противоположной стенки, вся изнемогала от любопытства. Во время посещения королевой тюрьмы Сент-Горт, Луиза оставалась внизу, на пристани возле корабля. Она ничего не знала о том что случилось в самой тюрьме и зачем вообще королева посещала её. Но обратно она вернулась в компании этого странного незнакомца и теперь не отпускала его от себя ни на шаг. Луиза просто терялась в догадках кто это может быть и почему ему вообще позволено сидеть с королевой в одной карете – честь, которой удостаивались лишь единицы. По его внешнем облику, по его ужасному одеянию, по его физическому состоянию Луиза, конечно, поняла что это один из узников Сент-Горта, но тогда тем более что он тут делает. Если он преступник, может даже разбойник и убивец, думала девушка, то как же можно было допустить чтобы он оставался наедине с королевой без пригляда её верных протикторов. Ведь здесь, внутри кареты, королева практически беззащитна против любого его злодейства. Значит, заключала, Луиза он никакой не злодей и королева ему полностью доверяет. И любопытство девушки разгоралось с новой силой. Спрашивать у самой Марии-Анны, да еще и в присутствии самого предмета её вопроса, она естественно не решалась. Неожиданного союзника в разгадывании этой тайны она нашла в лице графа Ливантийскго. На коротких остановках, когда им выпадала возможность переговорить, граф вместо своих привычных докучливых неуклюжих попыток заигрывания расспрашивал Луизу о том как ведет себя незнакомец и о чем он беседует с королевой. И девушка с некоторой даже долей ревности поняла что это ему сейчас гораздо интереснее чем её собственная персона. Но рассказывать было нечего. Незнакомец всю дорогу смотрел в окно и ничего не говорил. В свою очередь она пыталась выпытать все детали того что происходило в Сент-Горте. Однако граф, всегда по отношению к ней такой милый, уступчивый и услужливый, на этот раз отвечал весьма неохотно. Всё что Луиза узнала это то что этот человек действительно один из узников тюрьмы и его имя Гуго Либер. Но имя, как хмуро заметил граф, скорей всего полностью вымышленное.

В карете Луиза время от времени исподтишка разглядывала своего соседа, пытаясь понять кем бы он мог быть. На одном из ухабистых участков дороги, когда карету сильно тряхнуло, Луиза не удержалась и повалилась прямо на него, ткнувшись головой ему в плечо.

– Простите, сударь, – пробормотала она, торопливо возвращаясь на своё место. При этом она почти рефлекторно на секунду скорчила гримаску отвращения. Она конечно с самого начала чувствовала тяжелый неприятный запах застарелого прокисшего пота исходящий от мужчины, но теперь, на миг прижавшись к незнакомцу вплотную, она ощутила его особенно остро.

Почувствовав что мужчина смотрит на неё, Луиза зарделась и опустила глаза. Она никак не решалась посмотреть ему прямо в лицо. Тем более что большую его часть скрывал черный шелк. Ей пришло на ум что возможно под платком что-то уродливое. У неё даже мелькнула мысль о проказе и она буквально вжалась в деревянную стенку, пытаясь максимально отдалиться от неприятного незнакомца.

Гуго повернулся к сидящей напротив Марии-Анне и сказал по-испански:

– Кажется я вызываю отвращение у твоей фрейлины. Или она меня боится.

Луиза, впервые услышав голос незнакомца, вздрогнула. Она конечно узнала испанскую речь, но смысла слов не понимала. "Испанец!", с тревогой подумала она. Но затем решила что нет, многие на юге говорят на этом языке, а в его облике ничего испанского нет, скорей он даже больше похож на северянина.

Мария-Анна усмехнулась и, тоже по-испански, ответила:

– Ничего, переживет. В любом случае ей полезно будет понять, что в мире есть и неприятные мужчины, а не только такие как наш красавец командор.

Гуго усмехнулся.

– Ты никогда не умела делать комплименты.

Мария-Анна улыбнулась.

– Просто мне никогда это не было нужно.

Луиза, замерев как мышка, исподтишка наблюдала за этой короткой беседой на чужом языке. Она увидела улыбку королевы, очень искреннюю и естественную и решила что видимо этот мужчина какой-то её старинный друг. Так могут улыбаться только другу. Или… Но благовоспитанная Луиза Бонарте не позволила себе закончить эту мысль. Увидев что королева смотрит на неё и смотрит вполне благожелательно, девушка осмелилась спросить:

– Ваше Величество, ваш друг не говорит на нашем языке?

Мария-Анна снова улыбнулась.

– Нет, Луиза, наш друг, – она сделала особенное ударение на этих словах, – говорит на нашем языке. Но тебе, как и всем остальным, запрещено с ним разговаривать. И вообще, знаешь, я думаю тебе лучше проделать оставшуюся часть пути до Фонтен-Ри верхом. Сейчас ты в этой карете ни к чему.

Луиза покраснела.

– Как пожелаете, Ваше Величество. Прикажете прямо сейчас выйти?

Мария-Анна открыла было рот, собираясь ответить, но экипаж снова сильно тряхнуло, так что королеву бросило вперед и она руками уперлась в ноги Гуго. Тот вздрогнул от боли, когда женские ладони ударили по его распухшим коленям и Мария-Анна это заметила.

– Местного бейлифа следует повесить, – нахмурившись сказала королева. – Должно быть в преисподней дороги лучше, чем в этом треклятом Гаронте.

Усевшись на своё место и оправив платье, она резко произнесла:

– Луиза, запиши: "Гаронт – дороги – бейлиф – повесить".

Девушка достала маленький блокнот и серебряный карандаш. Записав "Гаронт – дороги – бейлиф", она робко поглядела на королеву.

– Что?!

– Ваше Величество, позвольте не писать "повесить". Вы можете, как бывало, отдать разбирать записи канцлеру, а их светлость, по обыкновению, не станет вникать в то что он считает мелочами и этого бейлифа повесят без всякого дознания. А вдруг это добрый и честный человек и служит вам верой и правдой, а эта яма на дороге лишь случайность.

– Действительно: вдруг он честный человек! – Насмешливо проговорила Мария-Анна. – Вот будет неожиданность.

Она скользнула взглядом по Гуго.

– Не пиши, – сказала она и отвернулась к окну.

10.

Поездка длилась с небольшими перерывами почти двое суток, но к исходу второго дня, когда и люди и лошади были уже донельзя вымотанные, Мария-Анна позволила сделать ночевку.

Остановиться решили в ближайшем поместье, о котором узнали по дороге. Владел поместьем некий дворянин Шарль Готье, чей род был немало прославлен во времена первого Крестового похода. Сам же Шарль Готье прославился как весьма преуспевающий торговец шерстью, имел обширные угодья и богатый дом, который, как счел командор Шон, сумеет хоть в какой-то степени соответствовать такой гостье как Мария-Анна Вальринг. Дабы хоть как-то предуведомить хозяев о столь необычном визите, вперед, на самом резвом скакуне, был выслан один из герольдов. И потому, когда к роскошному трехэтажному каменному дому подъехала не менее роскошная королевская карета, взволнованный и встревоженный Шарль Готье, его супруга, две их дочери, мажордом, старшая горничная, лакеи, конюхи и пр. уже стояли во дворе, готовясь встречать свою повелительницу.

Шарль Готье, а за ним и все его домашние, кланялся всем подряд и пришел в себя только когда понял что кланяется уже королевскому кучеру. Тогда он приосанился и начал длинную витиеватую речь о том как он и вся его семья безмерно счастливы принимать здесь у себя столь великую, столь несравненную, столь прекрасную, столь мудрую и великодушную женщину как Их Величество Мария-Анна и что сердца их переполнены невыразимым восторгом и радостью, их души трепещут от умиления и благости и что во всём мире не хватит слов чтобы выразить всё то почтение и обожание, всю ту бесконечную любовь и преданность что они испытывают по отношению к своей королеве, и хотя его старинный и достославный род получил немало наград от своих повелителей ни одна из них не может сравниться с той которая выпала им сегодня, когда Её Величество соизволило одарить их своим личным присутствием и конечно сия скромная обитель ни в коей мере не может соответствовать рангу столь высокой гостьи, он лично, шевалье Шарль Готье, а также… последовало именование супруги и дочерей, сделают всё что только в их силах чтобы пребывание королевы в их непритязательном жилище оставило у неё только самые приятные воспоминания. Речь была столь длинной и помпезной, что уже даже всегда невозмутимый лейтенант Ольмерик начал немножко улыбаться, а Луиза Боанрте так и просто прикусывала нижнюю губу чтобы не засмеяться.

Но Мария-Анна терпеливо выслушала всё до конца и затем с улыбкой сказала:

– Честное слово, дорогой шевалье, если ваше гостеприимство окажется хоть в половину также хорошо как ваш изысканный слог, я придумаю для вас более весомую награду чем моё посещение.

– Ну что вы, Ваше Величество, ваше присутствие уже высшая награда для нас. Ведь вы же как Солнце, пришли и озарили наши жизни, ваш благодатный свет…

Но выслушивать вторую длинную речь Мария-Анна не захотела. Она очень устала.

– Хватит, шевалье. Соблаговолите показать нам наши комнаты.

– О конечно-конечно, Ваше Величество, – засуетился Шарль Готье. – Прошу вас сюда. В котором часу вы желаете отужинать?

11.

Королева настояла чтобы странного, высокого, худого, обросшего неопрятными космами мужчину, с черной повязкой на лице, на которого с опаской косились все домочадцы и прислуга Шарля Готье, разместили в соседнем с ней помещении. Самой королеве отвели господскую спальню, роскошно обставленную, обитую голубой парчой комнату, а Гуго разместили в хозяйском кабинете, примыкавшим непосредственно к спальне. Отдав все нужные распоряжения, Мария-Анна потребовала чтобы её оставили одну. Все вышли из комнаты в коридор и лейтенант Ольмерик и двое его солдат заняли свои места у дверей.

Королева какое-то время простояла у окна, разглядывая чудесный сад с клумбами, лужайками, выбеленными дорожками, фонтаном, беседками и фигурно обстриженным кустарником. Затем отвернулась и прошла в кабинет.

Гуго Либер, завернувшись в плащ, лежал на кушетке и глядел в потолок.

Он позволил себе снять повязку и королева, увидев его очень бледное, изможденное, осунувшееся лицо ощутила неприятный укол вины.

Гуго поднялся с кушетки и вопросительно поглядел на королеву. Но той почудилось что он смотрит на неё с неприязнью.

– Как ты себя чувствуешь? – Спросила она.

– Нормально.

– Я хотела сказать, что ты не будешь ужинать в столовой со всеми. Тебе принесут сюда.

– Я понимаю.

Они молча смотрели в глаза друг другу.

Она думала о том что этот человек всё-таки очень опасен, что он представляет угрозу для её положения, для её власти, для всего того мира, что она создавала последние одиннадцать лет. И так будет всегда. Даже если он уплывает в свой Новый Свет и по-настоящему искренне оставит в прошлом и её саму и то кем он был, он всё равно будет опасен. Другие люди могут найти его, узнать его. А потом у него еще могут появиться дети и они будут также опасны для неё как и он. Совершенно очевидно что самое мудрое было бы избавиться от него, сделать так чтобы он навсегда исчез и из Старого Света и из Нового. Но Мария-Анна знала что не решиться на это. Она не смогла сделать это одиннадцать лет назад и тем более не сможет сейчас, когда Роберт так болен. А если же её мальчик выздоровеет, то она уже и подавно ни за что не решиться причинить зло этому человеку. Старая Риша крепко напугала её своими россказнями про таинственный закон возмездия и расплаты. Но если Роберт умрёт… и она чувствовала как ледяная тьма затапливает всё её существо при мысли об этом, каким чужим и пустым становится окружающий мир, как теряет всякое значенье прошлое и любое будущее, как тускнеет небо и разверзается земля, безмерная тяжесть могильной плитой наваливается на неё и глаза влажнеют от слез. Но она заставила себя довести мысль до конца. Если её мальчик умрёт, то что тогда случится с этим человеком не знает никто. Да, она обещала ему что он будет свободен в любом случае. И возможно она даже сама верила в это, когда говорила ему. Но вот сейчас ей кажется что наверное она всё-таки поступит по-другому. Ибо если Роберт умрёт ей нечего будет больше страшиться, в том сумрачном безрадостном мире её мало что уже будет волновать и она начнет вершить свою королевскую волю как ей будет угодно, не взирая ни на что. Эта безраздельная головокружительная власть останется её последним ребёнком и она будет сражаться за неё зубами и ногтями. Возможно она не убьет этого человека, так же как не сделала этого одиннадцать лет назад, возможно он по-своему дорог ей, как некое глупое сентиментальное воспоминание из навсегда утраченной молодости, возможно она снова пощадит его и он проведет остаток своих дней в каком-то уединенном недоступном для прочих месте. Но всерьез раздумывать об этом сейчас она не хотела, она гнала прочь эти жуткие мысли о будущем где весь мир по-прежнему существует, а её сын нет.

Он же думал о том как он ненавидел эту прелестную женщину в первые два или три года своего пребывания в Сент-Горте. Дни и ночи напролёт он воображал как отомстит ей, уничтожит её, раздавит, унизит, лишит её трона, короны, власти, всего что для неё важно. Он бесконечно прокручивал в голове их возможный диалог, когда она, уже лишенная всего, всеми преданная, жалкая, униженная будет стоять перед ним, ожидая окончательного решения своей судьбы. И в своих фантазиях он говорил и говорил, а она покорно внимала и не смела поднять на него глаза. О, да, он был мудр и великодушен в этих фантазиях, он сполна насладился зрелищем её бессилия и уныния, и он конечно же не казнит её, он оставит ей её жалкую жизнь. И он объяснял почему, а она слушала. Мечты об этом сводили его с ума. Но с годами это прошло, он успокоился. Он вроде бы всё также её ненавидел и проклинал, но его сердце почти не отзывалось на это. Ненависть переселилась исключительно куда-то в разум, в логику, он просто понимал что должен ненавидеть её за то что она сделала. Но потом даже его разум охладел к этим мыслям, она стала почти не интересна ему, и даже когда Альфонсо Ле-Сади стал "приглашать" его на свои "чаепития", ненависть к ней не вспыхнула в нём с новой силой, ведь именно она сделала возможным чтобы он очутился во власти такого чудовища как Ле-Сади. И даже напротив. Эти немыслимые телесные страдания делали его как будто мудрее и терпимее, спокойнее и рассудительнее. И она со всеми своими предательствами, коварствами, подлостями, амбициями и жадностью казалась уже какой-то мелкой, незначительной, по-своему даже убогой и жалкой. Она и все её поступки как будто растворялись в пустоте. И гуляя в тюремном дворе и с невыразимым наслаждением глядя в бездонные небеса он уже почти удивлялся: "Господи, зачем она только затеяла всё это? Ради чего столько усилий и злодейств?" Конечно он понимал зачем и ради чего, но само это понимание было уже отстранённым, задумчивым, он понимал логику её поступков, но та страсть что рождала их казалась ему какой-то несерьезной, примитивной. И еще, глядя в эти чудесные глаза, он думал о своей любви к ней. О том громадном как океан чувстве, пронзительней которого он не знал ничего в своей жизни. Это было то ради чего действительно стоило жить. Эта женщина пьянила, окрыляла, вдыхала в него силу, пробуждала в нем творца и воителя, вселяла ветер в его паруса, песней звучала в его сердце, звала его как горизонт. И казалось он не знает ничего упоительней и прекрасней чем любовь к ней. И даже спустя одиннадцать лет тюрьмы ему было не по себе представить, что он мог бы никогда бы не узнать этой женщины и любви к ней. Но сейчас, глядя на неё, он думал, холодно и расчетливо, что должен отомстить ей, не ради кого-то лично, не ради утоления какой-то обиды, а просто чтобы сохранить некий баланс сил, уравновесить какие-то внутренние энергии бытия, восстановить какую-то универсальную справедливость человечества.

– Знаешь…, – она едва не назвала его настоящим именем и лишь усилием воли сдержала себя, – я хотела спросить тебя. Раз уж ты едешь со мной в Фонтен-Ри, то следует ли мне это понимать так, что ты простил меня? – Она замолчала, ожидая ответа, но он просто смотрел на неё: – Ну или по крайней мере намерен это сделать? И ты поцелуешь Роберта?

– Разве я мог не поехать с тобой? – Тихо проговорил он. – Ведь я еще хочу увидеть Новый Свет.

Её глаза потемнели.

– Я же сказала что ты увидишь его в любом случае. Твоя свобода не зависит о того как ты поступишь со мной и моим сыном. Или… или ты мне не веришь?!

Он отрицательно покачал головой.

Она усмехнулась.

– Ясно. Но если ты мне не веришь, то рассчитывать на твоё искреннее прощение мне не приходится и тогда всё это становится бессмысленным.

– Нет, не становится. Прощение, искреннее прощение о котором ты говоришь, никак не зависит от того верю я тебе или нет, оно вообще ни от чего не зависит. На то оно и прощение. Его невозможно выменять или купить. И ты по-прежнему та кто ты есть, женщина которой я не могу верить. А если бы ты вдруг стала Святой Жанной, тебе не нужно было бы никакое прощение. То искреннее прощение, которое как ты говоришь может спасти твоего сына, должно родиться в самой сокровенной глубине сердца, родиться от прекрасного движения души, когда она постигнет смысл и радость всечеловеческой любви, божественной любви. И тогда, даже если бы ты пришла ко мне в мою каменную камору и попросила бы простить тебя, при этом вовсе не собираясь выпускать меня на свободу, я бы действительно простил тебя. Нам нужно именно такое прощение. И когда я смотрю в твои прекрасные серые глаза, которым я готов был посвятить целую жизнь, мне кажется я способен на него. Но сначала всё же я хотел бы увидеть мальчика. Я думаю это поможет. Если ты конечно не против.

Мария-Анна слушала его, затаив дыхание. Она признала его правоту. Настоящее прощение нельзя на что-то выменять, оно должно прийти из глубины души.

Она отвернулась и подошла к стенному стеллажу.

– Ты увидишь его, – сказала она. – Ты проведешь с ним столько времени сколько захочешь. И ты прав, настоящее прощение приходит только из самого сердца. Что ж мы подождем и посмотрим что скажет твоё.

Она направилась прочь из кабинета, но он остановил её:

– Мари, у меня есть просьба.

Королева застыла. Её сердце гулко застучало.

Она резко развернулась с намерением сказать чтобы он больше никогда не называл её так, это совершенно ни к чему, это имя из прошлого, но увидев его лицо, только спросила:

– Какая просьба?

– Я хотел бы насколько это возможно привести себя в порядок. Помыться, побриться, может быть получить новую одежду.

Марии-Анне не слишком понравилась эта мысль, очевидно что заросший, грязный, со свалявшейся бородой он гораздо менее узнаваем и потому она в большей безопасности. Впрочем за эти одиннадцать лет она избавилась от всех в своем окружении кто мог бы узнать его. И в любом случае держать подле себя того кто выглядит как старый больной каторжник это чересчур обременительно и вызывает много ненужных кривотолков. "Кроме того", сказала она себе, "дышать его вонью в карете нет уже больше сил".

– Я распоряжусь.

– И мне еще нужна какая-нибудь служанка, – торопливо добавил он.

Она взглянула на него с иронией.

– Тебе нужна женщина? Я правильно тебя поняла?

– Нет, не правильно. Мне нужен помощник, руки и ноги распухли и плохо слушаются, я не смогу поднять ковш, растереть себя, подливать воду и прочее. – Он чуть помолчал. – А если мне понадобится женщина, то клянусь мечом Эль Сида, ты была бы последней к кому я обратился бы с подобной просьбой.

Она посмотрела на него с каким-то непонятным ему выражением и направилась к выходу.

– За тобой придут, – бросила она на прощание.

12.

Луиза Бонарте и граф Ливантийский неспешно прогуливались в ласковых вечерних сумерках вдоль очаровательного пруда с лилиями и лебедями, направляясь к изящной деревянной беседке, выстроенной на рукотворном маленьком островке, к которому вел небольшой каменный мостик. Граф с легким раздражением думал о том что этот лысоватый упитанный торговец шерстью, потомок славных рыцарей из армии доблестного Раймунда Тулузского, живет гораздо лучше и роскошнее чем он – Верховный командор, герой Азанкура. Впрочем эти неприятные мысли касались его разума лишь вскользь, главное что занимало графа это королева и её новый протеже. Он никак не мог взять в толк кто это может быть и почему королева сама лично поехала за ним через всю страну.

Луиза также была чуть раздосадована, но совсем по иной причине. Последнее время граф оказывал ей явные знаки внимания и она стала понемногу привыкать к этому. И хотя она и сказала Марии-Анне что Шон Денсалье грезит лишь о ней, о своей королеве, сама Луиза уже не была в этом так уверена. И слушая его не слишком изящные, но зато вроде бы очень искренние комплименты в свой адрес, она с замирающим сердцем иногда позволяла думать себе, что возможно отважного командора теперь больше интересует она, Луиза Бонарте, чем его великая королева. Однако после Сент-Горта он резко переменился, его мыслями завладело что-то иное и он кажется больше не обращал на Луизу никакого внимания, по крайней мере как на женщину. Это задевало её.

Перейдя мостик и очутившись в беседке, они первые минуты безмолвно сидели на резных скамейках, вдыхая сладкий аромат глициний и роз, обвивающих ажурные стенки трельяжа.

– Граф, вам скучно со мной? – Наконец спросила девушка.

Верховный командор страстно возразил:

– Ну что вы, Луиза, вовсе нет. С чего вы это взяли?

– Вы всё время молчите.

– Просто я всё время думаю об этом человеке. Он не идёт у меня из головы. Согласитесь, всё это очень странно.

– Кстати, он несколько раз говорил с королевой по-испански, – сказала Луиза, хотя и не хотела этого говорить. Ей хотелось попридержать этот факт как лишний козырь, но она не удержалась.

– По-испански?! – Встрепенулся граф. – Милостивый бог, неужели он испанец? Внешне вроде бы не похож. Так о чем же они говорили, милая Луиза?

Слово "милая" покоробило девушку, не приходилось сомневаться, что Шон добавлял лести только чтобы получить нужные ему сведения.

– Я не знаю.

– Почему? – Не понял он.

– Потому что я не говорю по-испански.

– Не говорите? – Разочарование командора было очевидно.

Луиза покраснела, но в вечерней темноте да еще и за сенью вьющихся растений, молодой мужчина этого не увидел.

– А вы говорите? – С вызовом спросила она.

– Да ну что вы, я на дух не переношу всех этих заносчивых донов и хуанов. Я сражался с ними в двух войнах и прекрасно знаю какие они подлые и жестокие негодяи. И я уж точно не собираюсь осквернять свой рот их поганым языком.

Девушка пожала плечами.

– Королева говорит на нём и ничего.

– Но как по-вашему, о чем они все-таки говорили? Кем он может быть для королевы?

– По-моему это вполне очевидно, – сказала девушка снисходительно.

– То есть?

– Вспомните, граф, мы отправились на Бычий остров сразу же после встречи с колдуньей в Даргобурском лесу.

– И что?

– Господи, вы такой недалекий.

– Недалекий от чего?

Луиза едва удержалась чтобы не засмеяться, Верховный командор кажется был полностью серьезен.

– Я думаю совершенно ясно, что старая колдунья сообщила королеве где найти лекаря для Его Высочества.

– Лекаря?! – Шон с удивлением поглядел на прелестную белокурую девушку, теперь уже слегка укрытую волнующей темнотой наступающей ночи. – Вы полагаете он лекарь?

– А ради кого еще, по-вашему, Её Величество, бросив всех и вся, поехала бы на этот Бычий остров?! Очевидно что только ради человека, который может спасти её сына. А кто это еще, если не лекарь?

– Не больно-то он похож на лекаря, – с сомнением произнес командор. – Да и что это за такой лекарь, который бог знает сколько лет сидит в этом жутком Сент-Горте среди самых отъявленных негодяев, воров и убийц.

Но Луиза, вдохновлённая этой своей идеей, которая собственно пришла ей в голову только сейчас, в беседке, горячо возразила:

– Мало ли по каким обстоятельствам он попал в тюрьму, может его оговорили. Тем более Сент-Горт тюрьма для весьма необычных преступников, значит он особенный человек. К тому же, что если он из той же породы людей, что и старая Риша.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, что он колдун, чернокнижник. – Это Луиза тоже придумала только сейчас, всё на той же волне вдохновения.

– Колдун?! Но тогда он может быть чрезвычайно опасен.

Граф вдруг пересел поближе к Луизе, так близко что его левая нога уперлась в её бедро. Девушку бросило в жар. Особенно когда он взял её за руки.

– Луиза, мой святой долг оберегать эту страну от всех её врагов. – Горячо проговорил он. – Но также мой долг защищать королеву и её сына. Вы же это понимаете?

– Понимаю, – тихо ответила девушка, стараясь думать о королеве, её сыне и врагах страны, а не о том что молодой красивый мужчина так близко от неё, что она чувствует его дыхание на своем лице.

– Вы должны мне помочь, милая Луиза.

– В чём?

– Мне надо совершенно определенно знать кто он такой этот Гуго Либер. Если он представляет опасность, я должен сделать всё что в моих силах чтобы оградить от неё королеву и принца. Сейчас, когда разум Её Величества затуманен тревогой о сыне и она не может мыслить ясно, она вполне способна допустить к себе и мальчику неподобающего человека, коварного подлеца и злодея, который думает лишь о своей выгоде. И мы, её друзья и верные подданные, должны сделать всё возможное чтобы защитить её от этой угрозы.

– Вы очень переживаете за королеву, – с легкой досадой произнесла девушка. – Это так трогательно.

Он уловил её досаду.

– Это мой долг, – сказал он, а затем чуть крепче сжал её ладони и придвинулся еще ближе. – Знаете, Луиза, я очень люблю море. Когда смотрю на его безбрежную ширь, вдыхаю его ветер, вглядываюсь в горизонт сладкое томление и радость наполняют мне сердце. Я как будто слышу какой-то ужасно родной голос, который зовёт меня в путь и душа моя поёт от восторга и благоговения перед бесконечностью и необъятностью этого пути. – Он чуть помолчал и добавил: – И тоже самое я чувствую, когда смотрю в ваши глаза.

– Как я должна это понимать? – Замирающим голосом прошептала девушка, чувствуя как где-то внутри внизу живота всё сильнее пульсирует что-то горячее и невыразимо приятное.

– Понимайте как хотите. Вы конечно не верите мне, думаете что я влюблен в королеву. И отчасти это так. Я люблю её. Но только как сын любит свою мать и как благородный человек любит своего сюзерена и преклоняется перед ним.

Он отпустил её руки и поднялся со скамейки. Девушка ощутила разочарование, в глубине души она надеялась что он позволит себе большее.

– Вы говорите что они разговаривали, – задумчиво сказал он. – Пусть вы не понимали о чем, но вы же видели лицо королевы, слышали интонации голосов, что-то еще. Может это натолкнуло вас на какую-то мысль о том кто он такой.

Луиза тоже поднялась и подошла к выходу.

– Королева улыбалась ему.

– Улыбалась?!

Луизе показалось что она слышит в голосе мужчины нотку тревоги, почти ревности.

– Да, улыбалась. Так как улыбаются очень старинному другу, которого знают тысячу лет. Пойдемте в дом, граф, становится прохладно.

13.

Рози Райт, одна из служанок в доме Шарля Готье, пребывала в чрезвычайном волнении. Как и все в поместье, она уже знала что с королевой прибыл некий пугающий человек – высокий, заросший, грязный, смердящий, с черной повязкой на лице. Но несмотря на такой неприятный облик, Её Величество не отпускала этого господина ни на шаг от себя и даже поселила его практически в одной комнате с собой. Люди строили самые разнообразные догадки кто бы это мог быть. Одни говорили что это некий очень знатный и важный дворянин, которого королева выкупила у магометан или аравийских пиратов; другие, такие же любители мистицизма как и Луиза Бонарте, утверждали что это могущественный египетский маг, вызванный королевой с Черного континента для излечения принца; третьи настаивали что это никто иной как сам рыцарь Мальтазиан – знаменитый витязь сразивший своим мечом целые сонмы проклятых язычников, но затем влюбившийся в восточную красавицу, которая предала его в руки жестокого султана Амни-Шида, и королеве пришлось лично встретиться с султаном и предложить ему что-то настолько ценное что он согласился отпустить рыцаря; четвертые были уверены что это конечно же мэтр Сансэн – знаменитый палач, великий мастер меча, который прежде всегда сопровождал королеву в её поездках по стране для расправы с врагами, бунтовщиками и проворовавшимися чиновниками, но затем был схвачен испанцами, многих из которых он казнил во время последней войны и вот теперь королева каким-то образом вернула себе своего любимца. Рози слушала всё это с острым любопытством, присутствие в доме таких персон приятно щекотало нервы. И даже было немного огорчительно что её это никак не касается. И вдруг на верхний этаж в комнату слуг является огромный затянутый во всё черное с двумя короткими мечами на поясе молодой протиктор и спрашивает кто тут Рози Райт. После того как другие служанки торопливо и услужливо указали на Рози, протиктор, как гром среди ясного неба, объявил что королева требует её к себе. И вот через пять минут Рози, едва помня себя от страха, стоит перед королевой, не смея ни то что смотреть на неё, но даже и стараясь не дышать.

Мария-Анна придирчиво оглядела молодую девицу, рекомендованной ей хозяином дома и охарактеризованной им как весьма скромной, аккуратной, щепетильной, чистоплотной, а также целомудренной и благовоспитанной особой. Впрочем шевалье Готье прокашлялся и добавил: целомудренной и благовоспитанной насколько это конечно вообще возможно для служанки. Мария-Анна решила что девица сгодится: чистенькая, опрятная, свежая, не слишком смазливая и на первый взгляд вроде как действительно скромница. Мария-Анна тщательно проинструктировала её как следует вести себя с мужчиной, которому она будет прислуживать и велела идти готовить ванную, да чтобы воды побольше и погорячее, а также с разными целебными травами.

И вот Рози в мытной комнате готовит всё что нужно для мытья того самого господина, который то ли палач, то ли рыцарь, то ли знатный вельможа, а может быть и жуткий африканский чернокнижник. Рози была взволнована и заинтригована до крайней степени. Вообще, будучи в свои двадцать шесть лет столь огорчительно не замужем, она практически на любого мужчину смотрела с живейшей заинтересованностью, тайной надеждой и приятным волнением. А тут её ждала встреча с таким особенным мужчиной. И она, замирая одновременно от счастья и от страха, предвкушала как потом вся прислуга поместья будет бегать за ней и с раскрытыми ртами слушать её рассказы об этом странном спутнике королевы.

Рози и еще один парнишка натаскали в купальню дров и воды, развели огонь в очаге и повесили на крюке чан. Затем девушка еще раз насухо протерла огромную дубовую бадью, завесила бортики простыней, постелила на дно холщовое полотно, дабы господин, не дай бог, не занозил себе филейные части, разложила сверху алтей, зверобой, ромашку, лимонную мяту, приготовила губки, щетки, ковши, мыло, и еще два таза один с розовой водой, другой с лавандной для финального омовения. Также королева приказала иметь под рукой хорошие травяные бальзамы для лечения повреждений кожи и распухших суставов. Когда всё было готово, Рози на всякий случай еще раз тщательно расчесала свои длинные светло-русые волосы, аккуратно уложила их, похлопала себя по щечкам дабы придать им румянец, разгладила платье, оправила передник и велела парнишке идти сказать господину что всё готово.

Гуго Либер вошел в купальню и огляделся. Возле очага, застыв как изваяние, низко опустив голову, стояла светло-русая чуть пухленькая круглолицая молодая женщина, затянутая в глухое зеленое платье и белый длинный передник. Рози жутко хотелось посмотреть на вошедшего, но она не смела, по крайней мере пока, прилежно выполняя наказ королевы не смотреть мужчине прямо в лицо и ни в коем случае не вести с ним никаких посторонних разговоров, сугубо лишь что потребуется по процессу омовения.

Гуго поднял руки и снял с лица черный платок.

– Как тебя зовут?

Рози, не зная что делать, будет ли разговор о имени считаться посторонним, неотрывно глядела в пол. Но остро чувствуя на себе мужской взгляд и понимая что человек ждет ответа, она сказала:

– Рози, мой господин. – И поспешно добавила: – Её Величество запретили мне вести с вами посторонние разговоры, и я вас не потревожу.

– Помоги мне раздеться, Рози. И сразу прошу прощения за моё неприглядное состояние. Я только что вернулся из очень долгого и тяжелого путешествия. И…, – он хотел сказать что-то еще, но умолк.

Рози же была ошеломлена этими словами, еще никогда она не слышала чтобы кто-то из господ хоть каким-либо образом просил за что-то прощения у слуги. А Гуго вспоминал как в Сент-Горте раз в месяц или два или три, по настроению стражи, ему давали ведро холодной воды, заскорузлую тряпицу и полчаса времени или меньше, всё в зависимости от того же настроения, чтобы умыть себя. И как он, торопливо, стоя на скользких холодных камнях, смачивал тряпку в воде и обтирал своё тело, пытаясь смыть въевшуюся грязь и отвратительный запах, стискивая зубы от боли в спине и потревоженных язв.

– Конечно, мой господин.

Рози приняла явно дорогой шерстяной плащ с серебряной подкладкой и изящной вышивкой льняными нитями по краю, затем какой-то ветхий серый балахон, затем задубевшую посеревшую расползающуюся рубаху и под конец ужасно вонючие порты. Но вдохнув смрад прокисшего пота и увидев грязное измученное тело мужчины, добрая девушка испытала не отвращение, а глубокое сострадание и жалость. У впечатлительной Рози даже в носу защипало от подступивших слез при виде того насколько изможден и истерзан этот человек. Он был невероятно худым и костлявым, колени и запястья безобразно распухли и оплыли, ноги были почти черными, на нижней части спины прыщи и нарывы, кое-где на плечах и предплечьях большие язвы, по всему телу проступившие вены и какие-то темные до черноты пятна словно застарелые синяки, но как будто этого было недостаточно, на его животе, груди и руках также присутствовали самые разнообразные шрамы, одни в виде длинных белых жгутиков, иногда практически параллельных, другие как белесые бесформенные пятна, вроде как от ожогов. Особенно безобразный большой широкий рубец протянулся от правого колена почти до паха, судя по всему рана которая стала этим рубцом была ужасной. И еще Рози увидела изуродованные ногти, на двух пальцах они вообще отсутствовали, на других были глубоко до самого мяса обкусаны, многие из них потемневшие от приливший под ними крови. И когда в какую-то минуту она стояла прямо перед ним, их взгляды встретились. И Гуго увидел слезы в глазах девушки и сердце его затопило благодарностью и нежностью. Он уже давным-давно позабыл, просто не мог уже и припомнить какого это, когда кто-то испытывает к тебе искреннее сочувствие, совершенно бескорыстное сострадание и как тепло и свет чужой души соприкасается с твоей собственной. Он улыбнулся Рози, но та не улыбнулась в ответ, у неё всё также в глазах стояли слезы, она уже нисколько не сомневалась что перед ней и правда какой-то несчастный рыцарь, воин, протомившийся бог знает сколько времени в плену врагов, скорее всего у жестоких мавров или кровожадных африканских пиратов, продававших людей в рабство, и в этом плену его пытали, морили голодом, издевались, а держали скорей всего в какой-то тесной зловонной яме с решеткой наверху.

Рози отвернулась и пробормотала, указывая внутрь дубовой бадьи:

– Прошу вас, мой господин.

Он, опираясь о бортик, хрустя коленями, с трудом перелез и медленно уселся на дно. Рози принялась поливать мужчину горячей водой и увидев как засияло его худое, безобразно заросшее, покрытое мелкими морщинами и какими-то красными пятнами лицо, она тоже улыбнулась. Это было очень приятно подарить человеку счастье.

Наполнив бадью, девушка оставила своего подопечного блаженствовать и отмокать, а сама вернулась к очагу, поддерживать огонь и продолжать греть воду, которая явно понадобится еще. Но сама она никак не могла перестать думать о том моменте когда он улыбнулся ей, о его ярких зеленых глазах, в которых светилось что-то такое звенящее, пронзительное и в тоже время ласковое, теплое, родное… она старалась подобрать слово, но не находила. Любовь? Возможно. Но только конечно не та что связана с вожделением, страстью, похотью, а какая-то общечеловеческая, глубинная, всеохватная, для которой не важны пол, возраст, сословие, ей достаточно того что я человек и ты человек и мы не желаем друг другу никакого зла и мы счастливы в этом моменте, потому что мы не одиноки, потому что мы вместе, потому что мы есть друг у друга.

И когда пришло время непосредственно для мытья, Рози терла и скребла его тело с невероятной заботой и осторожностью, очень отчетливо понимая как любое её неловкое движение причиняет ему боль со всеми его синяками, нарывами, коростами и опухшими суставами. И она испытывала радость от осознания того что приносит облегчение и оздоровление этому человеку. Он сидел закрыв глаза и полностью отдавшись её воли. И она, уже совершенно позабыв о королевских наказах, спокойно разглядывала его лицо, заставляла поднять руку, вытянуть ногу, наклонить голову. Во всём этом процессе было что-то очень интимное, сближающее, но она не чувствовала никакого привычного щекочущего волнения от того что рядом с ней мужчина, да к тому же совершенно нагой. И несмотря на то что он был намного-намного старше её, ей казалось что она словно мать, которая возится со своим малым ребенком. Кстати вопрос о возрасте оставался открытым. Поначалу она решила что ему под шестьдесят, потом когда из под грязи, колтунов и свалявшихся косм стали проступать человеческие черты, она подумала что наверно около пятидесяти, затем же, когда она отстригла его отвратительную бороду и значительную часть шевелюры и начала брить, она спустилась до сорока с небольшим. С бритвой она обращалась предельно аккуратно, очень боясь порезать его. И боялась не того что её могут за это наказать, а того что она причинит ему очередные страдания, которых он и так как видно перенес немало. До этого Рози собственно никогда не брила мужчин и честно в том ему призналась, предлагая что может быть ему лучше самому. Но он, не открывая глаз, сказал с улыбкой, что полностью ей доверяет, а сам он своими больными руками так изрежет себя, что придётся звать лекаря.

Когда она закончила и умыла его лицо, она глядела на мужчину почти с удивлением. Он совершенно преобразился, высоколобый, с правильными чертами, с прямым носом, тонкими губами, большими глазами. И она честно призналась себе что он ей чрезвычайно симпатичен. Но дело было не только во внешности, она чувствовала что-то странное по отношению к нему, это особенно проявилось когда она брила его. Словно он ей родной, словно он её муж, словно он принадлежит ей. Она водила лезвием по его шеи и испытывала острое ощущение того что он полностью в её власти, да потом может быть что угодно, какие угодно последствия, но сейчас он совершенно беззащитен перед ней. И он полностью ей доверяет. Это как-то непривычно и приятно волновало девушку и заставляло биться её сердце сильно и быстро. В данную минуту она обладала им.

Но эта семейная идиллия была прервана неожиданным приходом Шона Десалье. Он бесцеремонно вошел в купальню, приблизился к бадье и холодно оглядел лежавшего в ней человека.

– Выйди, – бросил он Рози, даже не взглянув на неё.

Девушка уже отлично знала кто этот высокий широкоплечий молодой мужчина с огромным орденом на груди. Верховный командор, славный герой Азанкура, отважнейший из воинов и при этом еще и прекрасный как греческий полубог. Уж у него-то точно никогда не опухали суставы и не гноились нарывы на коже и ему была не нужна ничья на свете жалость и сострадание.

Моментально оробев и затрепетав, Рози присела в полуреверансе и спешно вышла.

Графжадно вглядывался в гладко выбритое лицо Гуго Либера, силясь кого-то узнать в нём или что-то открыть для себя. Но никого не узнал и ничего не открыл. Слегка раздосадованный, он сказал:

– Извольте встать сударь, перед вами Верховный командор этой страны!

Гуго немного помедлил, но затем, с плеском и журчанием стекающей воды, кое-как поднялся и выпрямился. Совершенно голый, мокрый, жалкий, он стоял перед молодым человеком. И тот, хоть далеко и не столь впечатлительный как Рози Райт, всё же несколько поежился при виде тощего, костлявого, изможденного, истерзанного, покрытого уродливыми мелкими шрамами тела бывшего узника Сент-Горта. Взгляд графа на миг задержался на чудовищном рубце над правым коленом.

– Вы выглядите хуже мертвеца, – прокомментировал он.

– Ничего страшного, Ваше Сиятельство, – с усмешкой ответил Гуго. – Истинное всегда в цене.

Впрочем, чужие страдания не могли сильно взволновать Шона и он, посмотрев Гуго в глаза, спросил:

– Кто вы такой, сударь?

Гуго молчал, рассматривая стоявшего перед ним воина словно бы с любопытством.

– Я задал вопрос, сударь, и я не привык не получать ответа.

– Я не понимаю о чем вы спрашиваете, ваше сиятельство. Вы же прекрасно знаете кто я такой. Я узник из тюрьмы Сент-Горт, которого вы недавно освободили.

– Как ваше имя?

– Моё имя Гуго.

– Я спрашиваю как ваше настоящее имя?!

– Но это моё настоящее имя. Меня действительно зовут Гуго Либер и я не понимаю почему вы не верите мне, Ваше Сиятельство.

Молодой человек нервно сжал и разжал кулак.

– Вы… вы дворянин?

– О, ну что вы, Ваше Сиятельство, какой я дворянин. Я рыбак.

– Рыбак?! – Командор выглядел ошеломленным. – Откуда вы родом?

– Из Бретонии. Из местечка Лезенвиль. Знаете, говорят это у нас сочинили эту песню: "Господи, море Твоё так велико, а лодка моя так мала". Я очень люблю её.

Граф сделал шаг вперед, он будто бы стал спокойнее.

– Вы всё лжете, сударь.

– Нет, – покачал головой Гуго. – Не всё. Мне действительно нравится эта песня.

Шон Денсалье усмехнулся.

– Вы издеваетесь надо мной. Надеетесь, что королева защитит вас? Зачем она вас освободила?

– Это вам лучше узнать у неё, – холодно ответил Гуго.

Граф побледнел.

– Не смейте говорить со мной в подобном тоне! – Но затем он сделал усилие над собой и вроде бы снова успокоился. – Откуда вы знаете испанский?

Гуго улыбнулся.

– Так значит эта милая белокурая девушка доносит вам обо всём что происходит у королевы. Видимо она влюблена в вас.

Командор нахмурился. Он совсем не хотел подставлять под удар Луизу, а теперь этот Гуго может вполне наговорить королеве такого, что Первой фрейлине придётся не сладко. Хотя в глубине души командор не столько переживал за девушку, сколько тревожился что может лишиться ценного соглядатая при королеве.

– Она лишь вскользь упомянула об этом, – отмахнулся граф. – Так откуда?

Гуго пожал плечами.

– Я однажды был на войне и в битве при Бавии испанцы взяли меня в плен. И в плену мне предоставилась возможность заговорить на их языке.

– Рыбак из Бретонии участвовал в войне Священной лиги?

– А что в этом такого? Наш барон решил что ему в войске не помешают рыбаки и охотники и на всякий случай прихватил нас с собой. Нас и не спрашивали.

– Ну а почему вы закрываете лицо?

– Говорят я очень похож на одного знатнейшего испанского гранда. И дабы не возникло слухов что он сидит у нас в Сент-Горте, мне велели носить на голове мешок. По крайней мере так мне объяснили.

Граф покачал головой.

– Не верю ни одному вашему слову. – Он сделал еще один шаг вперед, приближаясь к бадье. – Сейчас я вам плюну в лицо. И если вы действительно простой бретонский рыбак, вы молча утретесь и забудете об этом. А если вы кто-то другой, кто-то кому знакомо понятие чести и в ком есть хоть капля благородной крови, то вы не сможете не ответить мне. Ведь правда? И потребуете удовлетворения.

– Как вам будет угодно, Ваше Сиятельство.

– Что здесь происходит?!! – Раздался звенящий женский голос за спиной графа.

Случилось так что Мария-Анна в сопровождении верного Ольмерика шла по дому и увидела стоявшую в коридоре Рози Райт. Спросив её закончила ли она мытьё доверенного ей человека, королева услышала в ответ что нет, пришел Его Сиятельство граф Денсалье и велел выйти вон.

Командор резко обернулся и увидел бледную от ярости Марию-Анну и за её спиной могучую фигуру лейтенанта протикторов. Где-то там еще мелькали рыжеватые волосы Рози.

– Я что не ясно дала понять, что к этому человеку нельзя приближаться?! Тем более когда он без повязки. И тем более заговаривать с ним! Клянусь Богом, граф, я начинаю терять терпение. Вы либо совершенно не уважаете моё слово, либо удручающе глупы. И я очень надеюсь что не первое, ибо в таком случае вы оскорбляете меня. Но если ваших умственных способностей хватает только на то чтобы лазать по стенам Азанкура и тыкать мечом в ландскнехтов, то выходит я совершила большую ошибку сделав вас Верховным командором. А меня ведь предупреждали что вы скорей всего полный болван. Но я не верила.

Шон Денсалье весь залился краской, его могучие ладони сжались в кулаки, а губы побелели.

– Ваше Величество…

– Пойдите вон! – Королева развернулась к Ольмерику. – Лейтенант, приказываю, пусть один из протикторов неотлучно охраняет этого человека. – Она махнула рукой в сторону голого мокрого Гуго Либера, который всё также стоял в бадье. – И чтобы никто, слышите никто не приближался к нему.

– Ваше Величество, – снова начал Шон.

– Я сказала пойдите вон, граф! – Почти крикнула королева. – Или вы не можете понять и этого приказа?!

Верховный командор, весь вне себя, вылетел из купальни, едва не сбив с ног Рози Райт.

Королева чуть успокоилась. Она снова посмотрела на Ольмерика.

– К этому человеку не может приближаться никто, – повторила она уже более спокойно, – кроме меня. – Её взгляд скользнул по служанке. – Или того кому я позволю к нему приблизиться. Например она. Вам ясно?

– Да, моя госпожа. Я прикажу Родвингу, он будет охранять этого человека даже ценой своей жизни.

Мария-Анна с благодарностью поглядела на лейтенанта.

– Приятно что я могу хоть на кого-то положиться.

Она посмотрела на Рози и сухо сказала:

– Продолжайте. И если тут появится еще кто-то кроме меня или Родвинга кричи на весь дом, поняла?

– Слушаюсь, Ваше Величество.

Гуго и Рози снова остались одни.

Закончив с завершающим омовением в розовых и лавандных водах, насухо вытеревшись и облачившись в новые чистые одежды, Гуго подошел к служанке и взял её правую руку. Девушка застыла, растерянно взирая на него. Он прижал её ладонь к своей груди, с доброй улыбкой вглядываясь в её чистые карие глаза под детскими вздернутыми домиком бровями.

– Вы желаете чего-то еще, мой господин? – Спросила Рози и опустила глаза.

– Нет-нет, я просто хотел сказать что очень благодарен тебе, Рози. Честное слово, ты первый человек, который был добр ко мне за последние много-много лет.

– Много-много лет, – удивленно повторила она и, осмелев, с любопытством спросила: – Скажите, мой господин, вы рыцарь, который был в плену у мавров?

Он усмехнулся.

– Ну не совсем рыцарь и не совсем у мавров, но да, я очень долго был в плену.

– А в плен вы попали из-за женщины? – С еще более острым любопытством спросила девушка, припоминая историю Мальтазиана.

– Да, – сказал он, перестав улыбаться.

– И королева выкупила вас из плена?

Он поглядел куда-то в сторону.

– Она освободила меня, но заплатил я за это кажется сам. – И чтобы сменить тему он спросил: – Скажи, Рози, сколько ты получаешь за свою работу в этом доме?

Девушка смутилась.

– Зачем вам это?

Он поднес её ладонь к своим губам и нежно поцеловал. Рози покраснела.

– Зачем вы делаете это?

– Сколько? – Настойчиво повторил он.

– Три ливра в месяц.

– Ты живешь на три ливра в месяц? – Удивился он.

Она пожала плечами.

– Два я отдаю родителям, так что мне остается один. Но господин Готье очень добр к нам, он дает нам кров, пропитание и эту одежду, мы ни в чем не нуждаемся. – Она отвела глаза в сторону. Говорить о том как ты беден ей, как и любому, было неприятно. – Да к тому же у меня есть старший брат, который очень искусен в ремесле плетения из лозы, коим он вполне хорошо зарабатывает. Он тоже нам помогает.

– У тебя есть муж, дети?

Она отрицательно покачала головой.

– Как же так вышло что у такой красивой женщины нет мужа?

Она посмотрела на него, на этот раз почти с вызовом.

– Потому что я тоже выбираю.

Он улыбнулся.

– А ты бы выбрала такого как я?

Она вырвала свою ладонь из его рук и отошла назад.

– Зачем вы это спрашиваете? Хотите посмеяться надо мной?

– Нет, Рози, нет. А если и посмеяться то только над собой. Просто мне стало любопытно может ли такая старая развалина как я вызывать еще хоть какой-то интерес у таких молодых красавиц как ты.

Она посмотрела на него с неодобрением и сухо проговорила:

– Вы не старый и не развалина. Вы просто много страдали. – Затем она опустила глаза и официально спросила: – Я могу быть свободна, мой господин?

– Как пожелаешь. И я тебе не господин. Спасибо тебе еще раз за твою доброту. И прощай. Надеюсь ты найдешь своё счастье.

Он развернулся и вышел.

А Рози приблизилась к очагу и еще долго смотрела на затухающий огонь, пытаясь разобраться в своих чувствах.

14.

Мария-Анна вошла в кабинет и увидела что чистый, свежий, помолодевший Гуго лежит на кушетке и читает книгу.

– Уже опять уткнулся в книги? – Спросила она с каким-то неясным недовольством.

Гуго отложил книгу и поднялся.

– Мари, я могу попросить тебя об одном одолжении?

Она бросила на него резкий взгляд. Ей вновь пришло на ум что надо бы запретить ему так к ней обращаться, но она вдруг поняла что ей нравится это, нравится что на свете еще остался человек, который может называть её столь просто и фамильярно, так по родному, по-домашнему. И она спокойно ответила:

– Ну наверно можешь, учитывая положение вещей.

– Ты не могла бы выдать Рози, той служанке, что помогала мне в купальне, тысячу ливров?

Серые глаза Марии-Анны округлились, а брови взлетели вверх.

– Что?!!

– Тысячу ливров, – повторил он, пристально глядя на неё.

– С какой стати? – Королева усмехнулась: – Она доставила тебе столь незабываемое наслаждение?

– Она была очень добра ко мне.

– Она служанка и должна быть обходительна по отношению к своему господину. За это не платят тысячу ливров.

– Я ей не господин. Я просто хочу отблагодарить хорошего человека.

Она приблизилась к нему, вглядываясь в его зеленые глаза, которые, очистившись от пелены и налета, теперь были такими же яркими и умными как и тогда, в молодости. Сердце Марии-Анны кольнула тоска по тому счастливому времени.

– Ты никогда не умел распоряжаться деньгами, – тихо сказала она. – Как же так вышло что ты прочитал столько книг и не стал ни капли мудрее?

– А мне иногда кажется что стал, – ответил он. – Ты говорила что отпустишь меня в Новый Свет с определенной суммой денег. Надеюсь она предполагала быть не меньше чем одна тысяча ливров?

Мария-Анна пожала плечами.

– Не знаю, может быть. Теперь ты хочешь всю её отдать какой-то девице?

– Мне не привыкать отдавать всё каким-то девицам, – усмехнулся он.

– Глупость мужчин может соперничать только с их самомнением, – нравоучительно произнесла королева.

– Но ни что не может соперничать с твоей красотой, – ответил он.

Мария-Анна с насмешливым удивлением воззрилась на него.

– Это что, лесть ради тысячи ливров?

Он отрицательно покачала головой.

– Не думаю. Мне кажется это всё тоже восхищение тобой что и пятнадцать с лишним лет назад, когда я впервые увидел тебя. Так странно что это не проходит. Особенно после Сент-Горта.

Мария-Анна отступила назад. Она переживала некое смятение чувств. Она не смела даже предполагать такое, даже допускать хоть малейшую возможность этого, но дерзкий голосок в глубине души упрямо нашептывал что это все-таки очень возможно, ведь она же столь необыкновенная женщина. Что если он всё ещё влюблен в неё? Рассуждать об этом всерьез ей казалось смехотворным, после всего что она сделала с ним, он может испытывать только ненависть, ненависть вперемешку с презрением, это очевидно. Но упрямый голосок не унимался, что если она прекрасна настолько, что может творить с мужчиной всё что ей угодно и он всё равно будет любить её?

– Хорошо, я подумаю, что можно сделать, – сказала она и направилась к выходу. – Не забудь надевать повязку на лицо.

15.

На следующее утро в комнату слуг снова явился протиктор и объявил что королева желает видеть служанку Рози Райт. Девушка всерьез перепугалась. На ватных ногах она плелась за протиктором, со страхом думая что могло случиться.

Королева, уже полностью готовая к отъезду, в дорожном плаще и в шляпе с плюмажем, стояла у окна.

– Подойди ко мне, – велела она.

Рози приблизилась и замерла, опустив глаза.

– Смотри на меня, – потребовала королева.

Она долго всматривалась в карие глаза служанки, пытаясь понять мог ли Гуго Либер, почувствовать к ней нечто большее чем благодарность. Мария-Анна говорила себе что на самом деле ей это абсолютно безразлично и всё же не могла совсем выкинуть это из головы.

– Ты замужем? – Спросила Мария-Анна.

– Нет, Ваше Величество.

– Сколько тебе лет?

– Двадцать шесть, Ваше Величество.

– И ты не замужем? С тобой что-то не так?

Рози не выдержала и опустила глаза.

– Я… я не знаю, Ваше Величество.

– Смотри на меня, – повторила Мария-Анна.

Рози подчинилась, но ей было тяжело глядеть в эти глаза. Королева ничего не говорила, а просто пристально рассматривала её. И от этого Рози становилось совсем уж не по себе.

– Я в чем-то виновата, Ваше Величество? – Тихо спросила она.

Королева протянула ей тугой кожаный кошелек.

– Возьми, – приказала она.

Рози неуверенно взяла.

– Что это, Ваше Величество?

– Это двести ливров. Один наш общий знакомый сказал что ты заслужила их.

Рози обомлела. Она с изумлением и страхом смотрела на королеву.

– Ваше Величество, я не могу… это очень много.

Мария-Анна развеселилась.

– Поверь, он хотел дать тебе намного на много больше, – с улыбкой сказала она, – мне пришлось образумить его. Вот только я не совсем понимаю в чем тут дело. Может он влюбился в тебя, а?

Рози, видя что королева явно в хорошем расположении духа, почувствовала себя чуть увереннее.

– Я не знаю, Ваше Величество. Не думаю. Он сказал что я первый человек за долгие годы кто отнесся к нему с добротой. И что он очень благодарен мне.

– Вот как. Ну а ты, ты часом не влюбилась в него?

– Нет, Ваше Величество, что вы. Я не смела и думать о чем-то таком. – Девушка замолчала, но потом словно набравшись смелости, спросила: – Но прошу вас, если можно, скажите он дворянин? Рыцарь?

– Так всё-таки интерес у тебя к нему есть, да? – Улыбнулась Мария-Анна. – А что если дворянин, это остановит тебя?

Рози покраснела.

– Я ничего такого не предполагаю, Ваше Величество. Просто… просто любопытно.

Королева пытливо вглядываясь в девушку, отрицательно покачала головой.

– Нет, он не дворянин. Но разве это в конце концов важно, когда дело касается настоящей любви?

– Я не знаю, Ваше Величество. – Рози склонила голову и протянула ей кошелек обратно. – Разрешите мне уйти?

– Иди. А это оставь себе. Если заслужила, то заслужила. Ступай.

И Рози вышла из спальни хозяина дома в двести раз более богатой чем была когда входила.

Когда королевский кортеж покидал поместье и все толпились во дворе перед домом, Рози тоже затесалась в толпу, надеясь еще раз увидеть "своего" рыцаря. Он, снова с повязкой на лице, ни на кого не глядя, шел чуть позади королевы, рядом с протикторами. Но перед тем как подняться в карету, он вдруг поглядел по сторонам и увидев Рози, остановил на ней свой взгляд. Сердце девушки забилось чаще. Она даже не пыталась понять что она чувствует, но где-то в глубине носа чуть-чуть защипало. Ей захотелось помахать ему рукой и даже что-нибудь крикнуть, но она конечно не посмела. Но его глаза… она была уверенна что там под повязкой он улыбается ей.

Домой Рози явилась в каком-то полувосторженном состоянии. Она рассказала матери о том что они теперь богаты и смогут есть мяса столько сколько захотят. Но сама она конечно думала не о свинине и говядине. Всю ночь ворочаясь на своей узкой грубой деревянной кровати она думала об этом странном человеке с большими зелеными глазами.

Через пару дней её вызвал к себе Шарль Готье.

– Почему же ты мне ничего не сказала, Рози? – Строго спросил он.

– О чем, Ваша Милость?

Торговец шерстью прошелся по кабинету, поглаживая свои руки.

– Это нехорошо, Рози, это просто нечестно. В этом доме к тебе всегда относились с любовью и заботой. А ты платишь такой черной неблагодарностью.

– Я не понимаю о чем вы говорите, Ваша Милость, – испуганно сказала девушка.

– Ты должна была сама мне всё рассказать. А я узнаю это через третьи руки. Нехорошо. – Шевалье хмуро поглядел на служанку. – Королева передала тебе крупную сумму денег. Сколько там было? Только не лги мне, Рози. Ведь я все равно узнаю правду.

– Двести ливров, – тихо проговорила девушка и опустила глаза. Она уже всё поняла.

– Двести ливров. Очень большая сумма. И думаю ты понимаешь, что эти деньги не принадлежат тебе. Ведь именно я выбрал тебя и представил Её Величеству. И только благодаря мне ты смогла прислуживать спутнику королевы. Ты ведь понимаешь это?

– Понимаю, Ваша Милость.

– Себе ты можешь оставить, – он помедлил, пытаясь найти какой-то баланс между своей жадностью и откровенной несправедливостью, – десять ливров. Остальное завтра утром принесёшь сюда, в мой кабинет. И тогда мы просто забудем об этом неприятном недоразумении и будем жить как раньше. Мы всегда должны стараться поступать правильно, Рози. По-христиански. Запомни это. Теперь ступай и поразмышляй о том как ты была не права.

Рози вышла из кабинета и направилась в кухню, на своё сегодняшнее рабочее место. В глазах у неё стояли слезы. Ей не особенно было жаль потерянных денег, но её сердце сильно угнетало тоскливое чувство что всё будет "как раньше". И странных незнакомцев, которые нежно целуют твою ладонь и с ласковой улыбкой заглядывают тебе прямо в душу своими яркими зелеными глазами в её жизни уже скорей всего больше никогда не будет.

16.

В окрестности Фонтен-Ри королевский экипаж прибыл под вечер. Но не доезжая примерно тридцати лиг до дворца, карета свернула с главной дороги под сень древнего леса. Примерно через час экипаж остановился у королевского охотничьего домика, который прозывался Зовущий лог. Королева несколько туманно объяснила Гуго, что он пока будет проживать здесь, а когда "всё будет подготовлено" его отвезут в Фонтен-Ри на встречу с принцем. Остальным она вообще ничего не стала объяснять.

За домиком присматривал пожилой мужчина по имени Жан Левандор. Это был невысокий, но весьма широкоплечий, крепко сбитый человек с черной повязкой на левом глазу. Он имел темные лишь слегка тронутые сединой курчавые волосы, косматые брови, густую бороду, которая росла чуть ли не от самых глаз и мощный греческий нос. Своею грозною наружностью он походил на старого морского разбойника, человека мрачного и безжалостного. Облачение в допотопный черный бархатный кафтан только усугубляло это впечатление. Перед королевой он не расшаркивался, чуть поклонился и не выказывая ни малейшей радости или приветливости, церемонно произнес:

– Ваше Величество.

Мария-Анна кивнула ему и направилась к дому. Гуго следовал за ней. Перед крыльцом Мария-Анна сделала знак Ольмерику и тот и двое его подчиненных застыли внизу у ступеней, перегородив вход. В дом вошли только Гуго и королева.

Внутри было много громоздкой мебели, тяжелых скамей и кресел, пышных ковров, пыльных звериных шкур, гобеленов, чучел животных, серебряной и медной посуды, тяжелых канделябров и старинного оружия. В большом камине вовсю трещало веселое пламя, слегка гудело где-то в трубе и пахло сосновой смолой и некоторой затхлостью бытия.

– Тебе будет здесь хорошо, – сказала Мария-Анна, – старый Жан присмотрит за тобой. И Родвинг тоже.

Она пристально поглядела на него.

– Я оставляю его для твоей защиты от всяких случайностей, а не чтобы стеречь тебя, понимаешь? Ведь ты же не намерен сбегать?

– Зачем? Ведь ты же и так меня отпускаешь.

– Но ты же не веришь мне.

– Я очень хочу увидеть сына. Твоего сына, – поправился он. – И как бы я не относился к тебе, мальчик здесь абсолютно ни при чем. И если я чем-то могу помочь ему, то я хочу помочь.

Она несколько секунд испытующе глядела на него, потом отвернулась и отошла к камину.

– Я…, – она замолчала. – Я намерена… то есть я должна конечно же попросить у тебя прощения. – Она обернулась и посмотрела на него. Она была очень взволнована. – Чтобы ты мог…, – она оборвала себя и прошлась по комнате. – Или даже покаяться перед тобой за всё что я сделала, – она почти физическим усилием выталкивала из себя слова. – Но, наверное, это будет бессмысленно. Ты мне не поверишь. – Она вопросительно поглядела на него.

Он подошел к ней, очень близко, глядя сверху вниз в её сверкающие глаза.

"Конечно я не поверю тебе. Сейчас я уже знаю что ты одна из самых лживых, злобных, алчных тварей на свете. Ты бессердечней и безжалостней любой самой ядовитой змеи. Ты убиваешь людей легко и просто словно они комары. Ты расправилась с человеком, который любил тебя, расправилась самым чудовищным образом, ты опустила его в могилу даже не имея жалости сначала убить его до конца. И просто забыла о нём, ни на миг не задумываясь над тем насколько ему тяжело и больно в этом могиле. Я знаю что должен взять тебя за шею и придушить прямо здесь и сейчас. Но скажи мне, Мария-Анна, почему вместо этого, когда я смотрю в твои глаза, мне хочется опуститься перед тобой на колени, мне хочется взять твои святые пальцы и прижать их к своим губам и умолять тебя простить меня за мои гнусные мысли, за то что я был несправедлив к тебе, за то что я не служил тебе как должно, за то что я смел думать что могу судить о поступках такого небесного создания как ты. Я знаю, книги говорят, что Люцифер всегда был самым прекрасным из ангелов Господних и многие предались ему не по причине зла в своей душе, а не сумев противостоять его красоте, восторженные и очарованные ею. Может быть и ты сродни ему, подсказывают мне книги, черная душа в прекрасном обличье. Но что мне эти книги, они глупы и бездарны по сравнению с тобой, они теряют всякое значенье, когда я смотрю в твои глаза, и сердце моё знает что нет в тебе ничего дьявольского и быть не может, потому что твоя красота безупречна и я хочу умолять тебя о прощении, но знаю что не достоин его".

– Не надо ничего просить у меня, Мари, – проговорил он, – я и так отдам тебе всё что смогу.

– Почему? – Спросила она, сделав шаг вперед и встав практически вплотную к нему.

Он долго смотрел на неё и потом сказал:

– Помнишь как поётся в одной старинной английской балладе: "Если бы я сказал, что люблю тебя, ты наверное подумала бы что здесь что-то не так".

– а ты хочешь это сказать? – Спросила она.

– Я хочу сказать что память о любви это иногда почти тоже самое что и сама любовь.

Он отошел от неё и сел в одно из кресел.

– Я буду ждать здесь встречи с Робертом. Не волнуйся, я никуда не денусь. Делай что нужно.

Она еще постояла, разглядывая его и вроде бы собираясь что-то сказать. Но потом развернулся и быстро вышла.

17.

До Фонтен-Ри королевский кортеж добрался уже поздно ночью. Все были ужасно вымотаны. Королева сразу направилась к сыну. Её встретил один из придворных лекарей – мэтр Густав Дорэ. Он выглядел чрезвычайно обеспокоенным и удрученным.

– Делаем всё возможное, Ваше Величество, – торопливо бормотал он в своей привычной невнятной манере.

Его речь вроде бы не имела явных дефектов, но он говорил очень быстро и одновременно при этом словно бы ленясь полностью и членораздельно произносить слова, в результате звуки сливались и терялись. Марии-Анне приходилось либо по пять раз переспрашивать одно и тоже, либо удовлетворяться тем что она поняла сказанное им лишь в общих чертах. Порой это очень раздражало её и она бы давно указал ему на дверь, если бы по всей Европе его не расхваливали как одного из светил медицинской науки и одного из величайших эскулапов нашего времени, обучавшегося в знаменитой врачебной школе в Салерно и который якобы по одному взгляду на баночку с мочой пациента может не только перечислить все его хвори, но также рассказать всё о его пристрастия и привычках, а уж если он еще и выслушает пульс больного, то поведает и о всех его чувствах и переживаниях, вплоть до самого интимного свойства. Некоторые ставили его в один ряд с Имхотепом, Гиппократом, Сушрутой, Хуа То, Галеном и Авиценной. Впрочем кто эти "некоторые" точно никто не знал, ибо об этом было известно в основном со слов самого господина Дорэ. Насколько, конечно, удавалось его понять.

– После того как вы уехали, Его Высочеству стало хуже. Трижды пускали кровь. По цвету и консистенции крови можно сказать что организм Его Высочества находится в состоянии меланхоличной угнетенности. Гумор влажный и холодный, я прописал согревающее питьё. Принца снова мучали головные и костные боли, я давал ему черную белену, болиголов и белый мак. Его душевная деятельность в апатии. В туалет ходит редко, часто отказывается есть.

Густав Дорэ с детства прихрамывал на правую ногу и потому ему было непросто угнаться за спешащей королевой.

Мария-Анна слушала его вполуха, торопливо шагая по огромной, сейчас казавшейся бесконечной, Италийской галереи. В покоях принца королеву встретили еще два младших лекаря-ассистента Анруа Милл и Пьер Гашон, несколько молодых служанок, придворный звездочет Корнелий и Марта Сонстер – кормилица принца, заботившийся о нем с самого его рождения. Мария-Анна, велев всем убираться прочь, села на кровать к сыну.

Роберт был невероятно бледен, его гладкое личико словно было сделано из мрамора.

– Как ты, мой мальчик?

Ребенок улыбнулся ей и Мария-Анна нежно обняла его. Любовь к сыну захлестнула её с головой. Ей казалось что раньше она и не знала что такое любовь. То что происходило между ней и каким-нибудь мужчиной ни шло ни в какое сравнение с тем бескрайним светлым могучим чувством что охватывало её при виде сына. От счастья и умиления её словно поднимало волной к небу. Ей казалось что в этом мальчике живет её собственная душа, вернее её самая лучшая часть, всё что только было в ней доброго, бескорыстного, чистого всё воплотилось в нём, перешло в него. И он стал для неё сосредоточием всего мира, она чувствовала его так как будто он был продолжением её тела. Любовь к нему пылала в ней как Солнце над Северным морем, одна только мысль о том что он есть наполняла всю её и весь окружающий мир удивительным чудесным смыслом и ей хотелось и петь, и что-то делать, и менять этот мир к лучшему.

– Хорошо, мам. Сегодня почти ничего не болело, только голова немного. Корнелий рассказывал мне о путях звезд, о странствиях комет, о вечном движении и еще о короле Артуре и его супруге, леди Гвиневре. Правда я так не понял хорошая она или плохая. Она любила сначала короля Артура, потом рыцаря Ланселота, а потом вышла замуж за Мордреда. Корнелий говорит что леди Гвиневра есть суть женской природы, яркий символ женского непостоянства, ветрености и вероломства. И что все женщины таковы. – И мальчик вопросительно поглядел на Марию-Анну.

– Много твой Корнелий в женщинах понимает, – буркнула королева. – Ему не следует покидать своих небесных сфер.

Но на самом деле она была очень благодарна старому ученому, который целые дни напролет проводил с принцем, развлекая его своими рассказами обо всё на свете и тем самым отвлекая мальчика от болезни и того самого состояния меланхоличной угнетенности, о которой часто говорил Густав Дорэ. Правда порой ей совсем не нравились те идеи, что высказывал Корнелий и как он их преподносил принцу, но она понимала что бессильна что-то с этим сделать. Она может только прогнать ученого, но переубедить упрямого старика невозможно.

– А что говорит мэтр Дорэ?

– Кто ж его знает, что он говорит, – усмехнулся мальчик и у Марии-Анны вздрогнула сердце от острого осознания того какой знакомой и родной выглядит эта усмешка. – Из его бу-бу-бу я понимаю только "Его Высочество" и "моча". Мне вообще кажется что он чаще говорит по-италийски.

Роберт улыбнулся и Мария-Анна улыбнулась в ответ. Она была преисполнена гордости за своего сына, уверенная что немного найдется и взрослых мужчин способных столь мужественно и спокойно вынести все те же страдания что выпали на долю ребенка.

– Ты сделала своё важное дело? – Спросил Роберт.

Мария-Анна погладила его по голове, с нежностью вглядываясь в его чистые словно бы даже хрустальные глаза.

– Да. – Уезжая, она ничего не сказала сыну о старой Рише и уж тем более он ничего не мог знать о Гуго Либере, ибо на Бычий остров королева поехала сразу после встречи с ведьмой.

– Всё получилось как ты хотела? – Спросил он, ему определенно хотелось знать больше. Возможно он чувствовал что та поспешность с которой уехала мать как-то связана с ним и его состоянием.

– Я не знаю, – сказала она. – Но скоро к тебе придет человек, ты пожалуйста будь с ним доброжелателен. Он…, – Мария-Анна споткнулась, – он хороший человек.

Губы мальчика искривились.

– Очередной знахарь-маг, – с тоской произнес он. – Откуда на этот раз? Из альпийских пещер?

Королева снова погладила сына по голове.

– Нет, мой мальчик, он не знахарь. Он мой старинный друг. Я знала его когда тебя еще не было и на свете. Он просто поговорит с тобой и всё.

Роберт посмотрел на мать с любопытством.

– Я не знал что у тебя есть друзья, – сказал он.

– Ты считаешь что у меня не может быть друзей? – С грустной улыбкой спросила Мария-Анна.

– Я не то хотел сказать, – смутился Роберт. – Просто я кажется никогда не слышал чтобы ты кого-то называла своим другом. Но кто он такой?

– Он хороший человек, – повторила Мария-Анна и её голос чуть дрогнул. – Возможно он захочет обнять тебя и поцеловать, пусть это не обеспокоит тебя, позволь ему это сделать.

– Он кто-то из нашей родни? – Взволновано спросил Роберт и даже приподнялся на постели.

– Нет, Роберт, он просто мой друг. Но я очень хочу чтобы вы встретились. Ты же не откажешь мне в этом?

Мальчик снова улегся.

– Почему я должен отказывать? Я рад что у тебя есть друг. Пусть приходит.

Мария-Анна наклонилась и ласково поцеловала ребенка в лоб.

– Всё будет хорошо, – прошептала она.

Из спальни принца Мария-Анна выходила, едва сдерживая слезы. Роберт болел уже третий месяц и теперь ему явно стало хуже. Он был невероятно бледен и слаб, весь в холодной испарине и Марии-Анне казалось что он уже чуть ли не на пороге смерти. И хотя он держался вполне бодро и говорил что чувствует себя хорошо, она уже не верила в это. И почти против своей воли она начинала страстно цепляться за эту последнюю безумную надежду – что если Гуго по-настоящему простит её и поцелует мальчика, тот исцелится. Ей хотелось немедленно всё бросить и ехать в Зовущий лог, но она не представляла что ей там делать. Бросится в ноги к Гуго и умолять о прощении? Везти его на ночь глядя сюда, чтобы он, как того хотел, посмотрел на принца? Но надо сначала как-то подготовить его визит, убрать лишних людей из дворца и прочее. Мария-Анна поняла что безмерно устала и просто не в состоянии сейчас трезво мыслить. Она попыталась успокоить себя: Роберт конечно же вовсе не на пороге смерти, а бледен и немощен от того что этот старый мясник Дорэ трижды пускал ему кровь. А сама она едва не валится с ног.

Она замерла где-то посреди очередной галереи и щелкнула пальцами. Откуда-то из полутеней и сумрака ниш возник лакей.

– Первую фрейлину ко мне, – приказала она.

Сейчас ей очень нужна была привычная поддержка Луизы Бонарте. Эта светлая девушка всегда умела успокоить её и вселить хоть какую-то радость.

18.

Жан Левандор, смотритель охотничьего домика, расставлял на столе посуду.

– Жаренная оленина, паштет из гусиной печени, артишоки и бутылка Анжуйского, – хрипло басил он, – ешьте вдоволь, Ваша Милость, а то ей-богу, выглядите как тощая поганка. Святым духом что ль питаетесь?

Жану никто не говорил кто его гость, не называл никаких титулов и имен, но старый смотритель давно привык что в этом доме бывают только дворяне и он ко всем без разбору обращался "ваша милость", за исключением конечно королевы. На это уже давно махнули рукой и замечаний ему не делали.

– В такие времена как наши Святой дух не помешает, – туманно ответил Гуго.

– Времена как времена, – буркнул одноглазый смотритель.

– Злодеи злодействуют и злодействуют злодеи злодейски, – еще более туманно продекламировал Гуго. Но затем хлопнул в ладони, энергично потер их и весело добавил: – Однако от Анжуйского и жаренной оленины определенно не откажусь. Спасибо, дружище Жан.

Старый смотритель как-то странно поглядел своим единственным глазом на гостя.

Затем подошел к камину, подбросил дров и поворошил их кочергой.

– Чего еще надо вашей милости? – Спросил он.

– Да, хотелось бы еще большой и чистой любви, такой банальной и такой недостижимой, знаешь, обычного человеческого тепла.

– Ну до ближайшей шлюхи тут часов пять если верхом, – невозмутимо ответил Жан Левандор, – придётся вашей милости потерпеть.

– Хорошо, я потерплю, – сдерживая улыбку ответил Гуго.

– Тогда я к себе. Сплю я крепко, не до кричитесь. Это я к тому, что коли замерзнете, лучше вам дров самим подкинуть.

– Я так и сделаю. Позови сюда протиктора.

Жан ушел.

Через несколько минут появился Родвинг. Высокий могучий хмурый, две длинных рукояти мечей грозно топорщились у него на поясе. Он встал посреди комнаты и вопросительно поглядел на Гуго. Тот, указав на стол, предложил ему поесть и выпить. Протиктор молчал, не уверенный как поступить правильно. Но Гуго, словоохотливо и добродушно, убедил его что стоять всю ночь на улице у крыльца совершенно ни к чему, что он, Родвинг, служит исключительно королеве, а сам он, Гуго, обычный мелкий джентри, без всяких титулов и состояний, и все эти церемоний здесь не нужны. И если у Родвинга приказ охранять и присматривать за ним, то ведь это можно делать и здесь, в доме, в тепле и сытости, всяко лучше чем морозиться на ночной стуже. А он, Гуго, совсем и не против компании, ибо за долгие годы очень соскучился по этому делу. Молодой человек, голодный и порядком уставший, после долгой скачки ему по сути не дали ни малейшего передышки, хорошенько поразмыслив, решил, что и правда в этом не будет ничего такого, если он поужинает со своим подопечным, этим он никак не нарушит приказ Марии-Анны: защищать жизнь Гуго Либера, а заодно проследить чтобы он никуда не пропал и с ним никто не заговорил из посторонних людей, то есть сейчас кто угодно, за исключением старого одноглазого смотрителя.

Поначалу оба были заняты утолением голода, с удовольствием жуя сочное мясо и хрустя свежим хлебом и луком и запивая всё это горячим вином. Гуго время от времени заговаривал на какие-то общие темы, вроде погоды, несносности женского характера и цен на лошадей. И задавал своему визави какие-нибудь ничего не значившие вопросы. Родвинг отвечал односложно, но вполне охотно. На самом он деле он был любитель поболтать и его сдерживало только то что он не совсем понимал кто собственно перед ним сидит. За время их совместного путешествия от Бычьего острова к Фонтен-Ри протикторы конечно обратили внимание насколько близко королева допускает к себе этого странного человека и как по-свойски он ведет себя с ней. К тому же они хорошо запомнили как по одной его просьбе королева без раздумий отправила на тот свет важного чиновника и высокородного дворянина – начальника тюрьмы. Всем им было очевидно что этот узник Сент-Горта что-то значит для королевы. Впрочем особенно много на эту тему Родвинг не задумывался, для него Гуго был просто еще одним объектом охраны.

Когда лицо молодого человека порозовело и заблестели глаза, когда он разомлел и явно подобрел, Гуго как бы между делом спросил:

– Слушай, Родвинг, а что сейчас протикторы все молодые? Из прежних никого не осталось, из тех что служили еще королю Джону?

– Да вроде не осталось, – равнодушно ответил Родвинг. – Когда старый король умер, королева разогнала всех прежних. Они были старые и такие же никчемные как и их король.

Гуго едва заметно улыбнулся.

– А что старый король был никчемным?

– Конечно, – уверенно сказал Родвинг. – Говорят он был жалким книжным червем. Тени своей собственной боялся. И еще целыми днями просиживал у пруда, вроде как рыбу ловил. Но только рыбу, которую он поймал, он всегда отпускал. У него видишь ли не хватало духа прикончить её. Он был ничтожеством. Он не стоит и волоска нашей королевы. И пусть не хорошо так говорить, но когда он заболел и издох, то был счастливый день для всего королевства.

– Что правда, такое ничтожество? – С любопытством спросил Гуго.

– Клянусь Тором, просто пустое место. Ты можешь у одноглазого Жана спросить каким он был. Жан тут уже лет тридцать наверно служит, уж он-то поди хорошо знал старого короля и скажет тебе что тот просто дырявая шляпа, а не король.

– Но я слышал, что он ходил на войну вместе со своей армией. С испанцами воевал.

Родвинг презрительно фыркнул.

– Воевал! Да он носу из своей палатки не высовывал. Как штабной писаришка всё только какие-то заметки писал. Да и все говорят слабак он был, ни с мечом, ни с копьем не мог управиться. Да и еще вечно у него то понос, то золотуха, то насморк. Так что вся армия в сражение идет, а король сидит в кустах дрищет.

Гуго покачал головой

– И правда ничтожество. Но разве в битве при Бавии он не вел в бой свою армию самолично? Это же вроде как всем известно. Как он на черном коне летел впереди своих рыцарей. И опрокинул тогда левое крыло испанцев, так что ихнему генералу, славному Фернандо Авалосу пришлось спешно отступать к крепости, бросая своих людей.

Родвинг отмахнулся от этого.

– Ну и что, ходил он один раз в битву, что с того? А через полмесяца его у той же Бавии взяли в плен и ему не хватило мужества и чести умереть как настоящий воин в бою с мечом в руке, он сдался этим ублюдочным швейцарским наемникам, но говорят те все равно хотели прикончить его на месте и тогда он бросился на колени перед герцогом Линуа и умолял его о пощаде. Ну разве это король?!

– Швейцарцы хотели взять его живым, – задумчиво проговорил Гуго, – чтобы затем получить за него богатый выкуп, к тому же он был тяжело ранен, огромный ладскнехт по прозвищу Аякс распорол ему копьем правую ногу и он почти не мог стоять. Но он не просил о пощаде. И герцог Линуа лишь вовремя подоспел, чтобы не дать швейцарцам забрать его.

Родвинг взглянул на своего собеседника чуть удивленно и тот слово опомнившись, добавил:

– По крайней мере я так слышал.

– Вздор! Конечно же умолял.

В этот момент в комнату вошел Жан Левандор, он всё-таки принёс ещё дров, сложил их у камина и подбросил в огонь пару березовых чурок.

– Скажи, Жан, – наблюдая за стариком, сказал Родвинг, – ты же знал короля Джона? Каким он вот был?

– Почём мне знать, – глухо ответил смотритель, подправляя кочергой горящие поленья. – Он сюда почти не приезжал. Я видел его только юнцом сопливым, когда он с отцом сюда наведывался. Да и охоту он не любил, он больше с удочкой посидеть.

– Ну что ты прям ничего сказать про него не можешь, – недовольно проговорил Родвинг, – хоть какой он из себя был. Толстый там или тощий?

– Да такой же как ты. Только симпатичный, – невозмутимо ответил старый смотритель.

Родвинг насупился. Когда Жан ушел, он сказал:

– Старый дурень, ясное дело, уже ничего не помнит. Но ты поверь мне, он был совсем никчемным. Как в плен попал начал писать слезливые письма своей матери и своим министрам, умоляя по скорее выкупить его. Тогда как будь он истинным королем-воином, то разрезал бы себе горло, вместо того чтобы жить в таком позоре.

Гуго покачал головой, соглашаясь.

– Да, и правда, трус и ничтожество.

– Ну а я что говорю. Да и по мужской части, говорят, он был слабак, – всё более увлекаясь беседой, продолжил молодой человек, – ему досталась одна из самых красивых женщин на этой земле. Да любой бы от одного её прикосновения вспыхнул бы и пылал бы всю жизнь, а этот никак не мог с такой женщиной зачать дитя. Позорище! Пришлось ему помощников искать. – Родвинг плотоядно ухмыльнулся. – И говорят маркиз Салет с удовольствием помог ему в этом деле.

Молодой человек вдруг осекся. Он увидел как на миг потемнело лицо собеседника. Но это конечно ничуть не встревожило его, он просто понял что наговорил много лишнего про свою повелительницу, лишнего и крамольного, оскорбительного.

– Хотя это конечно всё только грязные слухи, – торопливо поправился он. – Конечно же Её Величество не стала бы позорить честь мужа, пусть даже и такого.

Гуго взял в рот кусочек хлеба и медленно прожевал.

– Но ведь он всё-таки был истинным Вальрингом, – сказал он. – В нем текла кровь древних королей, кровь самого Геннона Завоевателя. Неужели всем все равно?

– Что в этом толку? – Пробурчал Родвинг. – В древности это были великие мужи, а сейчас вся их кровь скисла и выродилась. Погляди хотя бы на этого Джона Книжника, тряпка а не король. Великий Геннон сгорел бы от стыда, если бы узнал каков его потомок. Это благословение небес что трон заняла королева.

Гуго улыбнулся.

– Согласен. Мария-Анна великая женщина и нам повезло что она наша королева.

После ужина Родвинг ушел из гостиной и расположился на скамье на крыльце дома. Гуго же, завернувшись в теплый плащ, еще долго сидел в кресле и глядел на малиновое свечение в камине. Пока наконец не уснул.

19.

Проснулся он неожиданно. Попытался понять, что его разбудило. За окнами была всё та же глубокая ночь, на столе горели две свечи, в камине всё тем же малиновым светом пылали чурки и в комнате всё еще было тепло. Он чуть повернул голову и окаменел. В трех шагах от него стояла человеческая фигура в темном плаще с капюшоном. Его сердце сильно забилось, а лицо словно обдало жаром. В голове заметались мысли, он понял что напуган, подумал о каком-нибудь оружии, но вдруг его осенило: это она! Она, его Мария-Анна! Фигура была невысокая и хрупкая, явно женская. Он выпрямился в кресле. Он и сам не понял от чего ему стало так волнительно и приятно. Зачем она явилась к нему посреди ночи? Ночной гость поднял руки, откинул капюшон и Гуго вздрогнул и едва не закричал, это была какая-то древняя морщинистая старуха. На какой-то миг ему почудилось что он конечно же просто спит и ужасная старуха лишь мерещиться ему в зыбких пространствах сна.

– Не бойся, парень, – проскрипеластаруха и даже вроде как улыбнулась. – Наверно решил что смерть за тобой пришла?

Гуго собравшись с духом, постарался ответить как можно более спокойно.

– Вроде бы барды и менестрели поют о том что она является в облике прекрасной молодой девицы.

– Слушай ты их больше, этих бездельников, – пробурчала пожилая женщина, по-свойски усаживаясь за стол. – Смерть не бывает красивой. Она древняя равнодушная безжалостная и выглядит также неприятно как и я.

Гуго чувствовал явственный травяной запах исходящий от незнакомки, валериана с мелиссой вперемешку с чем-то еще. Он попытался собраться с мыслями. Как она оказалась здесь? Как прошла мимо Родвинга? Что она вообще делает в Зовущем логу? Здесь на многие мили вокруг наследные охотничьи угодья Вальрингов, все знают что это заповедные королевские леса и никакой случайный прохожий сюда не забредет. Он посмотрел на неё и ему показалось что её глаза абсолютно черные, словно два чернильных отверстия. Гуго снова ощутил страх и инстинктивно поглядел на ближайшую стену, где на ковре были развешаны старые сабли и мечи. Было совершенно очевидно что тот кто так запросто посреди ночи входит в королевский дом человек необычный и скорей всего опасный.

– Не бойся, маленький капитан, я не причиню тебе зла, – сказала она.

Гуго ощутил как в груди стало тесно. "Маленьким капитаном" его звала мать столько лет тому назад что и не сосчитать. Он обожал корабли, постоянно возился с деревяшками, делал им паруса, спускал их на воду в озерах и ручьях и был несказанно счастлив когда ему дарили мастерски выполненные модели кораблей. Но его мать давно умерла, а те счастливые корабли навсегда уплыли от него, откуда эта старуха могла знать его детское прозвище?

– Кто ты? – Спросил он.

Она улыбнулась и он увидел как у неё во рту тускло блеснули железные зубы.

– Неужели я так сильно изменилась?! Прошло то всего каких-то сорок лет, а ты уже не можешь меня узнать. Ведь мы встречались с тобой, тебе было года четыре, а может пять. И выходит ты забыл меня?

Она продолжала улыбаться и Гуго ощутил прикосновение чего-то хорошего, теплого, родного, словно бы материнского.

– Сорок лет назад ты выглядела также как и сейчас? – Усмехнулся он.

Её темные глаза сверкнули.

– Надеюсь что нет.

– Прости, но я не помню тебя.

– Твой отец однажды спас меня от костра. Стая перепуганных болванов хотела сжечь меня по утру и всю ночь я готовилась к смерти. А мне не было еще и двадцати. Но потом появился твой отец и подарил мне вот уже почти шестьдесят лет жизни. Клянусь синей бородой Элриха, это была непростая жизнь, но всё-таки я очень благодарна твоему отцу. И вот теперь я хочу помочь его сыну.

Гуго смотрел на пожилую женщину как зачарованный.

– Я всё-таки не понимаю кто ты.

Старуха пожала плечами.

– Меня зовут Риша и некоторые считают меня ведьмой. Но я думаю это вздор. Если бабулька живет с черным котом и тихонько собирает себе разные травки в полнолуние, это ведь еще не значит что она ведьма, согласись?

– Соглашусь, – улыбнулся Гуго. Эта женщина нравилась ему всё больше и больше.

Риша вздохнула.

– А недавно я узнала что ты жив. – Она покачала головой. – Тебе конечно пришлось нелегко, сынок. Но клянусь посохом Пьяного пилигрима, я и подумать не могла что твоя молодая королева способна на такое. Вот уж кто точно ведьма. Но теперь то уж мы обведем её вокруг пальца, подсыплем угольев в портки.

– Риша, – он произнес её имя почти с удовольствием, эта женщина словно бы позволила ему вдруг еще раз вернуться в прошлое, в те времена когда все еще были живы и в жизни была радость, – я всё равно не понимаю.

– Ну что ты всё не понимаешь?! Это я, страшная ведьма из Даргобурского леса… уу-уУх, – она насмешливо направила на него ладони, согнув пальцы как когти, – наплела твоей распрекрасной королеве что, мол, если она добьется искреннего прощения у того человека, которому она причинила больше всего зла, прощение своего заклятого врага, и он искренне простит её и поцелует её сынка, то тот исцелится. В общем всеми силами намекала на тебя и вот видишь всё получилось. Теперь, милый мой, давай бери руки в ноги и беги куда глаза глядят из этой проклятой страны. Я вот тут тебе собрала сколь смогла, – она положила на стол большой тяжелый кошелек. – Наскребла по лесным сусекам.

– Не боишься ведьминого золота-то? – Усмехнулась она. – А то всякие дурни говорят что оно приносит несчастье.

– Мне уже поздно этого бояться. Слушай, а как ты сюда вошла? Меня же протиктор охраняет.

– Это который там на лавке слюни пускает во сне? Да, знатный охранник.

Они некоторое время смотрели друг на друга.

– Ты как будто не очень-то торопишься бежать, – заметила Риша и откинула полу своего плаща, при этом чем-то звякнув. Она вытянула левую руку в сторону камина и сделала жест словно стряхивает с пальцев воду. Пламя, которое едва горело, ярко вспыхнуло и наполнило комнату теплом и светом. Риша внимательно посмотрела на Гуго.

Тот, как будто немного смутившись, отвел глаза в сторону.

– Зачем мне бежать? Королева и так отпускает меня, хочет чтобы я уплыл в Новый Свет.

– Неужели ты ей веришь?

Он посмотрел в черные глаза ведьмы.

– Дело не только в этом. А как же мальчик?

– Ты ничем не можешь помочь ему. Разве я не ясно выразилась, твой поцелуй для него как мертвому припарки.

Гуго вдруг поразила тревожная догадка.

– А его болезнь, она …, – он споткнулся, – никак не связана с тобой?

Риша усмехнулась.

– Хорошо же ты обо мне думаешь. Хотя признаюсь это лестно. По-твоему я способна из глубины Даргобурскогоо леса наслать болезнь на кого-угодно за многие-многие лиги?

– Прости, прости. Но всё же его болезнь какая-то странная. Мария-Анна говорит она длится уже два месяца, мальчика то лихорадит, крутит кости, ломит голову и он воет от боли, то его охватывает такая немощь что он не может и пальцем пошевелить. По мне так он должен был уже или умереть или выздороветь.

– Может и так, кто его знает. Если бы мне дали посмотреть за принцем пару тройку дней, возможно я что-то бы и поняла. Но ведь он сын своей матери, тебе не всё равно что с ним будет?

– Я очень хочу увидеть его, – вырвалось у Гуго.

Риша провела костлявой ладонью над пламенем свечи. Часть пламени перешла на ладонь. Она поднесла её ко рту и слегка подула на него. Нежный огонёк заколыхался. Затем она сжала ладонь и пламя исчезло в руке.

– Ты думаешь он похож на тебя? – Спросила она.

– Это не важно для меня.

– Лжешь.

Он ничего не ответил.

– Если ты поедешь в Фонтен-Ри, это скорей всего плохо для тебя кончится. Королева не отпустит тебя. Ты опасен для неё. Даже если ты затеряешься в дебрях Нового Света. Ну а если еще и принц умрет, она тем более не станет жалеть тебя. Мне кажется этот ребенок единственное что хоть как-то сдерживает её безумную жажду власти над всеми и вся. И сейчас, пока он болен, она напугана и подавлена, наверно даже думает что это Проведение наказывает её. По крайней мере я старалась внушить ей такую мысль. Но если принца не станет, она обезумит. И может быть тогда ты уже не отделаешься Сент-Гортом. Подумай об этом.

Она посмотрела ему в глаза, посмотрела пристально, испытующе.

– О, Черное небо Та-Кемета! – Воскликнула она. – Неужели ты всё еще любишь её?!

Риша как будто и правда была поражена и отчасти расстроена.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет.

Она усмехнулась.

– Вот уж воистину: мужчины правят миром, а мужчинами правят женщины.

Он тоже усмехнулся.

– Не правда. А если и правда, то только пока эти мужчины молоды, с годами власть женщин уходит. – Он помолчал, а затем медленно проговорил: – Хотя как её не любить, ведь она прекрасна как ангел небесный.

Риша хмыкнула.

– Мне тоже когда-то говорили такое. А теперь посмотри на меня, воздыхатель, что осталось от того ангела.

Он серьезно посмотрел на неё.

– Может быть душа. Спасибо тебе, Риша, за всё что ты сделала для меня. Ты даже не представляешь от какого ужаса ты спасла меня. Я так устал и измучился, я постоянно думал о смерти, думал о ней как об избавлении.

– Дай свою руку.

Он пододвинулся к столу и протянул ей правую руку. Она взяла его ладонь, погладила её, рассматривая изуродованные пальцы.

– Так странно, – улыбнулась она. – Я уже держала однажды эту ладонь, только тогда она была совсем маленькой, с такими милыми тонкими пальчиками, и мне казалось что ты самый счастливый ребенок на свете. И вот сорок лет пролетели как один день и я снова держу её. И знаешь я чувствую что тот счастливый малыш он по-прежнему еще здесь, в тебе. Не призывай смерть, пусть этот ребенок проживет всё что ему положено. Смерть всесильна и неизбежна, но у жизни есть своя мудрость, постарайся её понять.

– Я должен съездить к нему, Риша. Должен.

– Хорошо. Что я могу поделать? – Она улыбнулась. – Вы мужчины никогда по-настоящему не взрослеете. Твоему сердцу навсегда так и осталось четырнадцать лет.

Он улыбнулся.

– Прекрасный возраст. Я не против в нем остаться.

Она отпустила его руку и пододвинула в его сторону кожаный кошель.

– Но деньги возьми. Пригодятся.

Он немного помолчал, о чем-то раздумывая, затем спросил:

– Послушай, а ты и правда могла бы помочь Роберту, если бы он оказался у тебя в руках?

Она взглянула на него с удивлением.

– Ты это о чем?

– Ну ты сказала что наверно могла бы понять от чего эта его странная болезнь.

Она помедлила с ответом, разглядывая его.

– Я думаю перво-наперво мальчишку нужно вырвать из Фонтен-Ри и всех тех людей что его там окружают. У меня знаешь ли сильное предчувствие что от одного этого ему сразу же полегчает.

Он нахмурился.

– Что ты хочешь сказать?

– Я хочу сказать, что если ты где-то в каком-то месте долго и мучительно болеешь, то первое что тебе нужно сделать это уйти из этого места.

Он внимательно посмотрел на неё и затем почти торжественно произнес:

– Риша, ты не представляешь как я счастлив найти в моем возрасте настоящего друга. Еще буквально час назад я был один на всей этой земле, а теперь у меня есть ты.

Она усмехнулась.

– Ну четырнадцать лет это вполне подходящий возраст чтобы заводить себе друзей.

Он улыбнулся.

– Научи меня быть мудрым.

Она с улыбкой отрицательно покачала головой.

– Нет, мой друг, четырнадцать лет это еще слишком рано, чтобы учиться мудрости. Поступай так как тебе велит твоё сердце и будь что будет.

Немного помолчав она вдруг сказала:

– Слушай, совсем забыла спросить, тебя сейчас как звать-величать-то?

– Да всё так же, Гуго Либер.

– Гу-го Ли-бер, – медленно повторила она, словно пробуя имя на вкус. Потом передернула плечами: – Брррр-рр, ну и имячко.

20.

На следующее утро в охотничий домик примчался Шон Денсалье, граф Ливантийский. Он пребывал в весьма прескверном расположении духа. Ему определенно не нравилось, что его, Верховного командора, озадачивают такой ерундой как конвоирование во дворец какого-то бродяги. И сейчас его раздражало всё: и сонный Родвинг, и не выказывающий никакого почтения Жан, и повязка на лице Гуго.

– На кой черт она вам? Я же уже видел вашу неприятную физиономию.

Гуго, который напротив, был в хорошем настроении, улыбаясь под черной тканью платка, смиренно произнес:

– Такова воля нашей государыни. Смею ли я ослушаться?

Командор ничего не ответил, повернулся к одноглазому смотрителю и велел немедленно подать лошадей. Видя как тот нетороплив, граф разразился бранью в адрес Жана, но это не возымело никакого действия. Смотритель продолжил исполнять повеление всё так же неспешно.

Граф обратился к Гуго.

– Сначала мы заедим в казармы в Руша-Ролен. Там вы облачитесь в протиктора. Получите всю форму, оружие, плащ, сапоги, всё как полагается. Её Величество не желает что бы ваше появление привлекло чье-либо внимание. Соответственно во дворце вы будете вести себя как подобает протиктору. Это понятно?

– Да, Ваше Сиятельство.

Шон с сомнением поглядел на собеседника.

– Вам известны нормы и правила поведения для протикторов, церемониалы обращения с Её Величеством и прочее?

Граф явно задал этот вопрос умышленно, но Гуго спокойно ответил:

– Да, Ваше Сиятельство.

– Интересно, откуда же вам это может быть известно? – Торжествующе спросил командор. – Простому-то рыбаку из Бретонии.

Гуго пожал плечами.

– Дело нехитрое. Быть верным своей королеве до самого конца и исполнять любую её волю. Думаю вам это знакомо.

– Повязку по прибытии в Руша-Ролен вам придется снять. Она будет привлекать к вам внимание.

– Как скажете, Ваше Сиятельство.

Шон неприязненно взглянул на Гуго и сказал:

– Можно вашу руку?

Гуго протянул ему правую руку. Могучая длань героя Азанкура крепко стиснула худую ладонь недавнего узника Сент-Горта.

Граф, холодно глядя в глаза Гуго, продолжил всё сильнее сжимать его руку.

– Я не знаю зачем ты понадобился королеве, – тихо проговорил Шон, – но я печёнкой чувствую, что ты негодяй и проходимец. Пусть ты какой-то хитростью и завоевал её доверие, но это еще ничего не значит. Я тебе ни на грош не верю. И буду следить за тобой. Если ты попытаешься причинить ей какой-то вред или как-то нажиться на болезни Его Высочества, я тебе все кости переломаю. Медленно. Одну за одной. Гуго Либер.

Боль в зажатой ладони стала невыносимой, Гуго терпел сколько мог, но было очевидно что его кости сейчас и правда затрещат и сломаются. Граф обладал невероятной силой.

– Прошу вас, Ваше Сиятельство, перестаньте, – умоляюще произнес Гуго, чувствуя как его ладонь пылает от боли, набухает, немеет и кажется что кости, буквально упираясь друг в друга, вот-вот рассыпятся.

Граф продолжил еще несколько секунд, Гуго уже начал изгибаться и морщиться, пытаясь не закричать, и затем отпустил и резко направился к своей лошади.

Гуго, тяжело дыша, смотрел на едва не покалеченную ладонь, осторожно пытаясь шевелить ею.

Родвинг наблюдал всю эту сцену и когда она завершилась с презрением отвернулся.

Взбираться на лошадь и ехать верхом для Гуго было непросто, и спина, и колени, а теперь еще и правая ладонь начинали ныть, гудеть и отзываться болью на любое неосторожное движение. Шон Денсалье заметил это, но не придал никакого значения. А даже напротив, задал бешенный темп скачки, который окончательно измотал и измучил Гуго. И когда в Руша-Ролен Гуго спустился с лошади, ему пришлось крепко схватиться за седло, дабы боль в спине не переломила его.

В сопровождении Шона, Родвинга и одного из солдат местного гарнизона он прошел к длинному бараку, в котором за чем-то вроде прилавка его встретил лоснящийся толстый господин, который по повелению Верховного командора выдал Гуго полный комплект формы протиктора.

Гуго, уже без повязки на лице, облачился, при помощи Родвинга, в выданную одежду: тонкую льняную рубашка, прочные бриджи, короткие мягкие сафьяновые сапоги, роскошный черно-фиолетовый дублет с нашитыми на него резными металлическими пластинами выкрашенными в черный цвет и сверкающим золотыми нитями вензелем Дома Вальрингов, поручи, поножи на шнуровке, плечевые ремни, широкий пояс и длинный темный плотный плащ, окаймленный серебряным галуном. Покончив с одеждой, лоснящийся толстый господин, явно недовольный тем что его отрывают от приятного безделья по средине дня, хмуро спросил:

– Какое оружие?

Полагая что ему конечно же не позволено иметь оружия, Гуго вопросительно посмотрел на графа. Тот пожал плечами и равнодушно ответил:

– Протиктор должен быть вооружен.

Гуго повернулся к начальнику склада.

– Каролинг и мэн-гош.

– Хорошее оружие, – одобрил граф.

– Истинное всегда в цене, – улыбнулся ему Гуго.

Получив меч и кинжал, Гуго вполне профессионально осмотрел полотна клинков, испытал рукояти, проверил ход в ножнах и прицепил к поясу. Ощутив вес оружия на своем теле, он почувствовал себя увереннее и даже как будто радостнее, словно он стал моложе лет на десять. Граф, пристально наблюдавший за ним, сказал:

– Не обольщайтесь. Сильнее вы не стали.

До Фонтен-Ри они добрались уже к вечеру. Они подъехали со стороны роскошных садов, разбитых на холмистой просторной равнине на юг от дворца. У небольших неприметных ворот в окружении буйной растительности их встретили королевские гвардейцы дворцового гарнизона. Они беспрепятственно пропустили Верховного командора в сопровождении двух протикторов, не задав ни единого вопроса и не обратив на них никакого особого внимания. Все отлично знали что для графа Ливантийского открыты все врата и двери дворца в любое время дня и ночи.

Вскоре все трое уже шагали по длинным дворцовым галереям, направляясь к покоям королевы. Перед парадным входом их встретил лейтенант Ольмерик и двое протикторов. Внимательно оглядев всех троих, коротко кивнув Родвингу, лейтенант попросил обождать и ушел внутрь.

Потекли минуты томительного ожидания. Гуго от нечего делать принялся рассматривать висевшие на стенах портреты. Шон Денсалье стоял неподалеку, хмуро разглядывая свои ногти и пытаясь совладать с недовольством оттого что его заставляют ждать в коридоре как какого-то жалкого ординарного просителя.

– Вот это и есть король Джон Вальринг, – приблизившись к Гуго и кивнув на один из портретов, тихо сказал Родвинг.

Гуго с любопытством поглядел на картину. На ней был изображен статный высокий стройный молодой мужчина с красивым очень белым одухотворенным высоколобым лицом, которое правда немного портило застывшее на нем заносчивое выражение. Король в безумно роскошных сверкающих одеждах стоял на холме, гордо и холодно вглядываясь куда-то в даль. У него на поясе висел огромный грозный двуручный меч, а у его ног лежало трое здоровенных лохматых псов и почему-то несколько рыбин. На заднем фоне виднелось море и пара кораблей.

– Даже здесь видно что он бледный и немощный, – с отвращением прокомментировал Родвинг.

Командор подошел к ним и, взглянув на картину, неприязненно сказал:

– Обычная льстивая придворная мазня, в которой нет ни капли правды. Король Джон вовсе не был прекрасен как полубог, напротив, говорят он имел одутловатое синюшное лицо, мешки под глазами, толстый мужицкий нос, редкие волосы и плохие зубы.

– Вы знали его лично, Ваше Сиятельство? – Спросил Гуго.

Граф отрицательно покачал головой.

– Не имел такой чести.

Вернулся Ольмерик и сообщил что войти может только Гуго Либер. Родвинг и крайне раздосадованный Шон Денсалье остались в приемной.

Граф, не желая уходить восвояси, всё еще надеясь что королева примет его позже, а также рассчитывая что-то узнать о том зачем ей нужен это Гуго, принялся раздраженно прохаживаться туда-сюда. В какой-то момент он снова остановился у портрета короля Джона Вальринга и с минуту, поджав губы, разглядывал его.

– Рыба-то тут причем? – Пробурчал он.

Стоявший рядом Родвинг услышал это и сказал:

– Говорят король Джон был большой охотник до рыбалки, прямо целыми днями просиживал с удочкой на берегу.

Лицо Шона стало задумчивым, какая-то неясная, но интригующая мысль скользнула где-то в глубине его разума, но о чем конкретно была эта мысль граф не уловил.

– А еще меч ему такой здоровенный пририсовали! – Насмешливо произнес Родвинг. – Да он бы в хребте переломился, если бы попробовал поднять его.

В королевской опочивальне Гуго нашел королеву в компании Первой фрейлины.

Обе женщины с интересом поглядели на него. Луиза еще не видела его без повязки на лице, а Мария-Анна отметила про себя как черная форма и грозные клинки преобразили его. Он как будто даже помолодел, подумалось ей.

– Моя госпожа, – церемонно произнес Гуго и поклонился.

Мария-Анна усмехнулась. "Он определенно вжился в роль".

– Теперь вы будете защищать и оберегать меня? Даже ценою собственной жизни? – Спросила она с легкой улыбкой.

– Как и всегда, моя госпожа, – серьезно ответил он. – Как и всегда.

Мария-Анна посмотрела на свою фрейлину.

– Луиза, будь добра, оставь нас.

Белокурая девушка поспешно вскочила с пуфика, присела в реверансе и удалилась.

Мария-Анна, чувствуя волнение, приблизилась к новоявленному протиктору.

– Ты принял какое-нибудь решение?

– Я жду встречи с принцем, – ответил он, глядя ей в глаза.

Королева отвернулась, прошла по комнате. Махнула рукой и неуверенно проговорила:

– Граф Денсалье позволил вам иметь при себе всё это оружие?

– Позволил. Ведь я же ваш протиктор, Ваше Величество.

Она посмотрела на него.

– Я не уверена что тебе стоит идти к принцу с оружием.

Он сделал несколько шагов вперед, приближаясь к ней.

– Почему? Неужели ты думаешь что я могу причинить какой-то вред твоему сыну?

Она пронзительно взглянула на него.

– Если бы я так думала, если бы я так подумала хоть на одно мгновение, ты думаешь я бы позволила вам встретиться?

– Тогда это не имеет значения. – Он подошел еще ближе. – Но что-то беспокоит тебя.

– Я очень боюсь за сына. И я даже не знаю чего конкретно я боюсь, но боюсь что с ним случится что-то плохое. Что если…, – она резко повернулась к нему. – Что если ты ненавидишь меня так сильно что не остановишься ни перед чем? И захочешь отомстить мне, причинив зло моему мальчику? Я не верю в это, но я боюсь этого.

Он сделал шаг вперёд и взял её за плечи. Она вздрогнула от его прикосновения, но не отстранилась, с тревогой вглядываясь в его глаза.

– Разве ты так плохо знаешь меня, Мари? Даже если бы я ненавидел тебя, неужели бы я позволил себе сделать орудием своей мести маленького ребенка?

Она отрицательно покачала головой.

– Но может прежде чем ты пойдешь к Роберту, ты хочешь…, – она сделала глубокий вдох, – увидеть меня на коленях перед тобой? Умоляющей тебя о прощении?

– Нет. Нет. Я просто хочу увидеть мальчика.

– Но намерен ли ты…

– Сначала я просто хочу увидеть его, – перебил он и отпустил её плечи.

Она отошла к маленькому резному столику с большими золотыми часами. Стоя спиной к Гуго, она глухо спросила:

– Ты хочешь увидеть на кого он похож? От этого будет зависеть твоё прощение?

Он молчал. Она повернулась к нему.

Он отвел взгляд в сторону и устало проговорил:

– По-твоему если бы у меня был шанс спасти какого-то ребенка на этой земле, я стоял бы и размышлял стоит ли его спасать, учитывая то как он выглядит, то на кого он похож? Давай уже просто пойдем к нему.

Она еще медлила какое-то время, будто собираясь спросить что-то еще, но затем развернулась и направилась к двери.

– Иди за мной.

21.

Гуго и юного принца оставили в спальне наедине, все, после некоторого колебания и сама Мария-Анна, ушли.

Мужчина и мальчик смотрели друг на друга почти с жадностью. Роберт сидел на огромной кровати, укрытый по пояс одеялом и облокотившись спиной на многочисленные подушки. Его овальное гладкое личико буквально светилось нездоровой бледностью, пряди светло-русых волос прилипли к вспотевшему лбу, а темно-серые глаза лихорадочно блестели. Но всё же в целом он выглядел достаточно спокойным. Он с любопытством рассматривал странного высокого мужчину с сильно поседевшими на висках волосами, с тонким изможденным лицом, на котором застыла печать явно непростой жизни и при этом с большими и будто бы весёлыми глазами.

Гуго поклонился:

– Ваше Высочество.

– Я рад с вами встретиться, сударь, – ответил мальчик. – Матушка сказала, что вы её старинный друг и хотели увидеть меня.

Роберт вопросительно посмотрел на Гуго.

– Да, Ваше Высочество. Я действительно очень давно знаю вашу матушку, еще с тех времен когда она не была королевой. И действительно я очень хотел увидеть вас – сына женщины, которую я знаю столь давно. И столь хорошо. Надеюсь вы простите меня за мой интерес к вам и не сочтете назойливым.

Мальчик улыбнулся.

– Ну что вы, конечно же нет. Напротив мне очень скучно постоянно находиться в этой комнате и не видеть никого кроме моих лекарей и служанок. Я рад увидеть нового человека, тем более старого друга моей матери. Но прошу вас подойдите ближе. Мне немного трудно говорить громко.

Гуго сделал несколько шагов к кровати, пристально вглядываясь в юного принца. О да, не приходилось сомневаться, что он сын своей матери, прекрасные черты Марии-Анны, пусть и слегка завуалированные еще детской миловидностью и пухлявостью, явственно проступали на лице ребенка.

– Вы протиктор? – С легким удивлением спросил Роберт.

Гуго улыбнулся.

– Нет, Ваше Высочество. Не имею никакого отношения к вашей дворцовой гвардии. А форму мне выдали, чтобы я не привлекал к себе внимание.

На лице мальчика снова промелькнуло любопытство.

– Как я могу к вам обращаться?

– Меня зовут Гуго Либер. Можете называть меня просто Гуго.

Мальчик задумчиво смотрел на мужчину.

– Если ты друг моей матери, почему ты никогда не приходил к нам раньше?

– Я был в очень долгом путешествии и вот только совсем недавно вернулся.

– И где же ты был?

– Во многих местах.

– Но в каких же именно? – Настойчиво спросил Роберт. А потом словно извиняясь добавил: – Я очень люблю слушать истории о других странах. Мой учитель, мэтр Корнелий, иногда рассказывает мне о них. А еще я читал сочинения Ибн Баттуты, сэра Джона де Мандевиля, Гильома де Рубрука, Геродота, Эратосфена, Саксона Грамматика и конечно же "Книгу чудес" маэстро Поло.

– Вы чрезвычайно начитаны, Ваше Высочество, – серьезно и с восхищением произнес Гуго.

Щёчки польщенного ребенка чуть порозовели от удовольствия.

– Но более всего меня увлекают истории об Африке и Новом Свете, – радостно продолжил он. – Во истину то чудесные земли. Бывал ли ты там?

– Несколько раз я посещал Африку. А в Новый Свет надеюсь отправиться в скором будущем.

– Ты был в Африке?! А где именно? И что ты видел? Правда ли всё что рассказывают о ней? Что там живут люди с песьими головами, которые могут зализыванием исцелять самые страшные раны? Что там есть люди-великаны способные зажать в кулаке быка и поднять его вверх? И ещё есть племена карликов, чье излюбленное оружие отравленные стрелы? И есть крылатые люди-людоеды, живущие в кронах громадных древ и у которых золота больше чем у всех королей Европы? Правда ли что там есть кровожадные люди-леопарды, которые днем как люди, а по ночам превращаются в леопардов и нападают на людей? Правда ли что у западного побережья живут гуанчи – потомки атлантов и что их рост в два раза выше обычного человека, что они могут дышать под водой, что у них у всех странные ярко-синие глаза и они могут переговариваться между собой, не произнося ни слова?

Гуго слегка улыбнулся, наблюдая за волнением мальчика.

– И правда ли что там в реках живут громадные ящеры с тысячью зубов в пасти, способных за один присест проглотить всадника вместе с лошадью? И есть огромные двуногие бескрылые птицы ростом с двухэтажные дом и когда они всей стаей бегут по земле, то та сотрясается как желе? И что еще там есть пустыни все сплошь из черного блестящего песка, который если попадает на кожу, то прожигает её до костей? И правда ли что в Африке есть "безумные леса", в которых ароматы каких-то растений сводят людей с ума и они начинают бросаться друг на друга и жестоко убивать? И есть племена двупалых людей, у которых вместо обычной ступни два больших сильных гибких пальца и они могут мчаться быстрее чем ветер и взбираться на деревья, хватаясь за них ногами? И что еще там в древних городах живут змееголовые люди, отвратительные и очень опасные, они насквозь пропитаны ядом и если они коснутся тебя, то ты непременно будешь отравлен?

Когда Роберт замолчал, переводя дыхание, Гуго с улыбкой проговорил:

– Мне кажется, Ваше Высочество, что вы знаете об Африке гораздо больше нежели чем я. К сожалению или к счастью, я не встречал там ни великанов, ни карликов, ни людей со змеиной или собачьей головой. И ничего не знаю ни о черных пустынях, ни о "безумных лесах", ни о потомках атлантов, ни о крылатых людоедах.

На лице Роберта проступило отчетливое разочарование.

– Но я мог бы рассказать вам о древних загадочных пирамидах и сфинксах, о поющих скалах, о яростных кочевниках-берберах, о племенах чернокожих амазонок, об ужасах и красоте пустыни, о сочащихся ядом деревьях, о жутких львах-людоедах, о Береге скелетов, об Алмазной земле, о цветках пожирающих насекомых и птиц, о Железном городе, о громадных обезьянах, о злобных колдунах оживляющих мертвецов, о целых деревнях где все люди спят по несколько месяцев и конечно же я мог бы рассказать вам о самом страшном на свете звере – о черном бешенном носороге.

Глаза мальчика горели от восторга и предвкушения. Но Гуго отрицательно покачал головой.

– Но не сегодня, Ваше Высочество. Её Величество просили меня сократить мой визит насколько это возможно. И потому прежде всего я хотел бы узнать как вы себя чувствуете.

Роберт, крайне раздосадованный таким поворотом беседы, насупился:

– Зачем ты об этом спрашиваешь? Ты лекарь? Знахарь?

Было очевидно что ему неприятно возвращаться от сказочной Африки к собственной болезни.

– Нет, Ваше Высочество, я не лекарь, – доброжелательно ответил Гуго.

– А кто ты? Ты дворянин?

– Нет, я не дворянин.

– Какое же твоё ремесло?

– Я рыбак, Ваше Высочество.

– Рыбак? – Удивился мальчик. – Просто рыбак?

– Да. Обычный рыбак из Бретонии.

Роберт посмотрел на мужчину странным пристальным взглядом.

– Я понимаю что мать прислала тебя с каким-то намерением. Но, клянусь мечом Эль Сида, я не понимаю смысл этого намерения.

Теперь уже Гуго посмотрел на ребенка очень пристально и серьезно.

– Твоя мать, Роберт, считает что я как-то могу способствовать твоему выздоровлению.

Роберт хотел было напомнить этому рыбаку из Бретонии что следует говорить "Ваше Высочество", но передумал.

Мальчик горько усмехнулся.

– Интересно как, если ты не лекарь, не знахарь, а обычный рыбак. Разве что ты поймал золотую рыбку.

Гуго усмехнулся.

– Нет, Роберт, золотой рыбки у меня нет. Но я действительно очень хочу помочь тебе.

Мальчик посмотрел на него устало, измученно, почти затравленно.

– А ты действительно можешь как-то помочь? – Тихо спросил он.

Сердце Гуго вздрогнуло. На какой-то миг в этом серьезном детском лице, в этом маленьком человечке терпеливо выносящем выпавшее ему страдание он увидел что-то пронзительно знакомое, близкое. Не то чтобы себя, но какое-то родное ощущение возникло в нем, острое чувство сопереживания и сочувствия. Солидарности.

– Я не знаю могу ли. Но я сделаю всё что только в моих силах чтобы попробовать. Но мне нужно чтобы ты доверял мне.

Мальчик пожал плечами и бесхитростно произнес.

– Я доверяю тебе.

22.

Мария-Анна, вся исполненная нетерпения, встретила Гуго сразу за дверью опочивальни принца.

Она требовательно поглядела на мужчину.

– У тебя прекрасный сын, Мари,– сказал он.

Женщина подошла ближе.

– Я знаю. Ты… ты принял решение?

– Мари, у меня просьба к тебе. Позволь мне провести эту ночь в капелле Святого Мартина, я хочу побыть наедине с богом. А завтра по утру я всё решу.

На лице королевы проступила явная досада. Мария-Анна не желала ждать еще целую ночь. Она отвернулась.

– А если бог не ответит тебе? – Глухо спросила она.

Он приблизился к ней со спины, почти вплотную.

– Позволь мне сделать это, – попросил он.

Она резко развернулась, оказавшись лицом к лицу с ним.

– А одного вида моего несчастного сына тебе недостаточно чтобы понять чего ты хочешь?! Тебе нужна подсказка от бога?

Её глаза ярко сверкали, то ли от гнева, то ли от подступивших слез. Он взял её за предплечья и прижал её руки к своей груди. Она попыталась отстраниться, освободиться, но он удержал её. Она затихла.

– Мари, я очень хочу помочь твоему сыну. И еще больше теперь, когда увидел его. Но ты ведь сама сказала, что дело не в поцелуе, а в прощении. И оно должно быть совершенно искренним и глубоким. Я не держу на тебя зла и, как мне кажется, вполне простил тебя. Но теперь, раз от этого зависит жизнь этого мальчика, я хочу убедиться, что это действительно так, что моё прощение действительно чистое и искреннее, я хочу побыть в святом месте, в покое и тишине чтобы услышать его, чтобы испытать его. – Он посмотрел ей в глаза. – Я очень хочу чтобы Роберт выздоровел. И сделаю всё что только в моих силах чтобы помочь ему. И только для этого мне нужна эта ночь.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Она подняла правую руку и погладила его по щеке.

– Да будет так, Гуго Либер, – сказала Мария-Анна.

Затем отвернулась и направилась к двери. Возле двери она остановилась и, не глядя на Гуго, сказала:

– Но ты не должен покидать капеллу, понимаешь? Тебе не стоит бродить по дворцу.

– Я понимаю.

– Протикторы присмотрят за тобой.

23.

Капелла Святого Мартина была одной из домовых церквей дворца Фонтен-Ри. В высоту она занимала два этажа и располагалась недалеко от покоев принца и королевы.

После того как Гуго немного перекусил, он прошел туда в сопровождении всё того же Родвинга. Капелла имела только один вход и выход и потому Родвинг, запустив Гуго внутрь, закрыл за ним тяжелую, обитую серебром дверь и со спокойной душой опустился на ближайшую лавку. Лейтенант Ольмерик приказал ему выпустить Гуго из капеллы только на рассвете и молодой протиктор предвкушал себе вполне спокойную безмятежную ночь.

Гуго, со свечой в руке, медленно шагал по плитам из разноцветного мрамора, вдоль центрального прохода между двумя рядами внушительных дубовых скамей по направлению к алтарному возвышению. В часовне было невероятно тихо, сумрачно и пыльно. Слева и справа ввысь уходили роскошные белые коринфские колонны и казалось что дальше за ними бездонная тьма. Вечерний свет еще проникал сквозь огромные цветные витражи, но уже почти ничего не освещал, внося лишь в царивший сумрак какую-то ноту ирреальности и сказочности. Гуго зажег несколько свечей возле алтаря и на постаментах возле стен и задул свою. После чего опустился на правую переднюю скамью и задумчиво поглядел на огромный витраж в одной из стрельчатых арок, изображающий Бога-Отца передававшего младенца Христа ангелам, слева коронованная стоящая на серпе месяца прекрасная Дева Мария, справа громадный дракон о семи головах, хвост которого упирается в землю, а из одной пасти вытекает река.

Гуго закрыл глаза. На сердце было тяжело. Она поверила ему. Действительно поверила, что он простил её и хочет помочь. Стояла прижавшись к нему, не отнимая рук от его груди, заглядывая ему в глаза с этой робкой и безумной надеждой что он совершит для неё чудо. Эта эгоистичная коварная безжалостная хищница становилась обычной слабой женщиной, когда дело касалось её ребенка. Её следовало раздавить как ядовитое насекомое, унизить, уничтожить и это было бы не просто справедливо и правильно, это было бы почти божественно. Но был еще этот мальчишка, клявшийся мечом Эль Сида и с горящими глазами и открытым ртом слушающий истории о сказочной Африке. Гуго чуть улыбнулся, он тоже в детстве бредил Африкой и мечтал путешествовать по ней. Как же там было… "расскажи мне красивая белая леди о своём милосердном боге, а я расскажу тебе о самом страшном на свете – о черном бешенном носороге". Гуго с каким-то сопротивлением чувствовал что этот худенький мальчик, такой чистый, наивный, такой бледный, почти прозрачный, с такими родными серыми глазами вдруг стал значить для него очень много. И даже казалось что и нет ему уже никакого дела до Марии-Анны, что она отошла в тень, осталась в прошлом, стала глупой и бессмысленной со всей своей жаждой власти и злобой, и только этот ребенок имеет теперь значение. Нужно непременно сделать всё возможное чтобы спасти его. "Но конечно я лгу себе", подумал Гуго. Всё дело всё-таки в ней, в этой прекрасной женщине и если она даже падший ангел она всё равно ангел, единственный ангел которого я встретил в своей жизни.

Гуго открыл глаза и долго смотрел на Бога-Отца, протягивающего в своих больших ладонях улыбающегося младенца крылатым ангелам. Он оглядел капеллу утопающую во мраке. Мария-Анна всегда пыталась всё контролировать, всем управлять, всё знать, во всё вникать, всё предусматривать. Даже когда она была еще совсем юной и жила в доме звездочета и гуляла по сиреневым полям. Но теперь она совершает ту же ошибку что и он двенадцать лет назад. Она сама впустила его к себе, открыла ему двери, позволила заглянуть в глаза, в сердце, прикоснуться, войти в спальню. Его рука погладила эфес меча. И сама вручила ему оружие. Она словно птичка, загипнотизированная змеёй.

Гуго отрицательно покачал головой. Нет, конечно же не так. Ничего подобного. Она просто пытается использовать его. Точно также как использовала, когда рвалась к трону. Как она сказала: "Как ты мог прочитать столько книг и не стать мудрее?" И уперевшись тяжелым взглядом в темноту над алтарем, он сказал про себя: ну нет, Мари, теперь я мудрее.

Затем он снова закрыл глаза и прошептал: "Третья скамья справа, восьмой кирпич снизу, два кирпича влево от ниши." И повторил снова: "Третья скамья справа, восьмой кирпич снизу, два кирпича влево от ниши." И снова.

Теперь ему нужно было дождаться глубокой ночи.

24.

В эту ночь Мария-Анна спала очень плохо. Она ворочалась, металась на своей необъятной кровати, скидывая на пол подушки. То ей было невыносимо душно и она отбрасывала прочь пуховое одеяло, то ей становилось нестерпимо холодно и она натягивала одеяло до головы и сворачивалась клубком, иногда ей казалось сквозь сон что где-то гремит гроза, потом ей слышались чьи-то крики и кто-то смотрел на неё из темноты, а потом всё заглушал вой ветра. Наконец утром она проснулась от того что где-то за дверью действительно что-то гремело или кто-то топал и слышались очень громкие голоса.

Мария-Анна оторвала голову от подушки и сердито поглядела в сторону дверей, недоумевая кто это смеет вести себя подобным образом у самого входа в её опочивальню. И как это её верные протикторы допустили что кто-то в её покоях буйствует и кричит.

Высокие двери распахнулись и в комнату почти вбежала Луиза Бонарте. Девушка была растрепана, помята, не умыта, бледна и встревожена, одета лишь в ночную рубашку и распоясавшийся халат. Теперь, когда двери были открыты, королева более явственно слышала мужские и женские голоса словно бы о чем-то спорившие, она различала грозный голос своего Верховного командора, сдержанный бас лейтенанта Ольмерика, причитание своей статс-горничной и кажется еще голоса лекаря Дорэ и Марты Сонстер – кормилицы принца.

Луиза приблизилась к кровати, глядя на Марию-Анну огромными голубыми глазами.

– Ваше Величество…, – голос фрейлины дрожал.

Мария-Анна села на постели, тяжелое предчувствие сдавило ей грудь.

– Ваше Величество, – повторила Луиза чуть не шепотом и королеву накрыло чудовищное понимание.

Роберт мёртв! Мария-Анна словно лишилась всех костей, в один миг полностью обессилев. Она не могла даже вздохнуть, казалось что всё горло плотно забили тряпками. Расширенными до предела глазами она глядела на белокурую девушку с таким ужасом и отчаяньем, что Луиза просто окаменела. Мария-Анна хотела кричать, но не могла. Безмолвный крик разрывал ей голову. Ей стало страшно, так страшно как никогда не было в жизни, весь этот мир, вся эта реальность, в которой больше нет её сына ужаснула её до такой степени что сознание начало заволакивать тьмой, оно отказывалось принимать такую реальность. В комнате стало темно, жарко, зыбко, душно и только солнечные волосы хрупкой девушки сияли королеве последним маяком надежды. Мария-Анна умоляюще протянула вперед дрожащие руки, из глаз потекли слезы. Луиза бросилась вперед и обняла женщину. Мария-Анна прижалась головой к груди девушки, словно пытаясь спрятаться. Ошеломленная, взволнованная Луиза и сама уже не в силах удерживаться от слез, ласково обнимала королеву, гладила её по голове и нежным голосом шептала что всё будет хорошо, что всё образуется, что бог не оставит их, что мальчик обязательно найдется. Тьма в голове Марии-Анны стала отступать, рассеиваемая теплом и сочувствием другого человека, и до женщины постепенно начал доходить смысл слов. Она подняла голову и посмотрела на свою первую фрейлину. Пошмыгав носом и смахнув с глаз слезы, Мария-Анна спросила:

– Что?

– Бог не оставит нас, Ваше Величество. Я уверена Его Высочество обязательно найдут, – повторила Луиза, всё ещё обнимая королеву.

Мария-Анна отстранилась от девушки, высвободившись из её рук, и села прямо. Вытерев обеими ладонями лицо и глаза, она поглядела на Луизу и снова спросила, на это раз более четко:

– Что?!

Луиза растерянно глядела на королеву.

– Его Высочество нигде не могут найти, судя по всему во дворце его нет. Я… я решила что вы знаете. Когда вы… заплакали.

Повисло молчание. Мария-Анна пристально глядела на свою фрейлину.

– Что произошло? – Спросила королева.

– Я не знаю, Ваше Величество. Лекари как обычно до рассвета пришли проведать Его Высочество и нашли его кровать пустой. Его повсюду искали, но нигде не нашли.

Тяжкий, не дающий даже сделать вдох, ужас отпустил Марию-Анну. Вместо этого где-то в глубине рождалось что-то похожее на ледяную ярость. Но она еще не знала на кого направить эту ярость.

Луиза, увидев как окаменело лицо королевы и подернулись холодом её глаза, торопливо добавила:

– И Гуго Либер тоже исчез. Граф Шон Денсалье считает что это он похитил Роберта.

– Граф Шон Денсалье так считает? – Тихим, но каким-то зловещим голосом проговорила Мария-Анна.

– Да, Ваше Величество, – испуганно ответила Луиза.

Мария-Анна помолчала, разглядывая юную фрейлину так словно видела её в первый раз. Затем сухо и официально повелела:

– Прикажи умываться и одеваться. Платье испанское, "черный гранат". Желаю видеть в восточном аудиенц-зале графа Ливантийского, мэтра Дорэ, Марту, начальника дворцовой стражи, капитана ночного караула. – Она чуть помолчала и добавила: – И также пригласи графа Рене Согье.

Луиза встревоженно поглядела на королеву. Сорокавосьмилетний Рене Согье был главой Судебного ведомства, мрачного и безжалостного государственного учреждения, призванного хранить и оберегать порядок внутри огромной страны, защищая её от разбойников, убийц, воров, изменников, бунтовщиков, интриганов, чернокнижников и прочих нечестивцев и еретиков. Ведомство занималось выявлением преступников, проведением расследований, вынесением приговоров и исполнением наказаний; занималось очень усердно и рьяно. И по мнению многих граф Согье был таким же мрачным и безжалостным как и всё его учреждение. Луиза его откровенно боялась. Граф, невысокий, чуть обрюзгший, с красным лицом, большим расплющенным носом и выпученными глазами производил на неё отталкивающее впечатление. Но дело было даже не во внешности, её отвращала сама его манера холодно и окаменело разглядывать людей, словно те какие-то странные насекомые. А кроме того находясь рядом с ним, ей чудилось что от него исходит какой-то легкий неприятный запах, омерзительно сладковато-тошнотворный запах бойни. Она уверяла себя,что это ей конечно просто кажется, немыслимо представить чтобы человек такого уровня собственноручно занимался пытками и истязаниями тех кто попал в казематы его невесёлого учреждения. Луиза несколько раз, сопровождая королеву, посещала огромное массивное здание Судебного ведомства и по мнению девушки это было одно из самых ужасных мест во всём королевстве. Мария-Анна, желая побеседовать с некоторыми особо гнусными и известными преступниками, спускалась в бесконечные подвалы этого здания и хотя она не брала Луизу непосредственно на допрос, девушка достаточно насмотрелась и наслушалась в этих жутких коридорах, чтобы дрожать от страха при одном лишь упоминании о графе.

– Может еще позвать мэтра Сансена? – Как бы раздумывая, с неприятной усмешкой проговорила Мария-Анна.

Мэтр Сансэн многие годы был придворным палачом, по сути личным палачом королевы, который убивал людей без всяких судебных разбирательств, по одному её слову, по её древнему святому праву на высший монарший суд.

– Позвать? – Пролепетала Луиза.

Мэтр Сансэн жил при дворце, в особом небольшом домике, хотя за городом у него было большое поместье и семья. Но так повелось издревле что тот кто состоит на должности королевского палача всегда находится рядом с монархом. Господин Сансэн пугал девушку не меньше чем граф Согье и она лишь успокаивала себе той мыслью что ей не придётся идти за ним лично, она всё-таки Первая фрейлина и имеет власть послать к нему одну из служанок.

Но королева, передумав, отрицательно покачала головой.

– Ступай.

25.

Она стояла перед большим, во весь рост, венецианским зеркалом и смотрела на себя. Затянутая в черное, идеально подогнанное по фигуре, блестящее платье с расшитым алым бархатным корсажем, вздымающим упргую грудь, с черными, изящными сережками из арабского оникса в ушах, с черной шелковой лентой на нежной шеи, она была невыносимо прекрасна. Она знала это. Всегда знала. Она видела это. И даже не в бесчисленных дворцовых зеркалах. Она видела это во взгляде любого мужчины, молодого, старого, нищего оборванца, владыки мира, великолепного самоуверенного красавца и жалкого несчастного калеки. Все они смотрели на неё одинаково, с жадностью, с восхищением, с какой-то щенячьей радостью и восторгом. Словно бы благодарные богу за то, что на свете существует столь прекрасное создание. Её красота повелевала ими точно также как её королевская власть. И пусть уродливая немощная старость уже маячила на горизонте, это уже ничего не изменит. Она получила от своей жизни сполна, она получила столько любви, обожания и преклонения что этого хватило бы на сотни обычных жизней. Она на вершине мира. И когда старость придёт чтобы уничтожить её, она плюнет ей в глаза и рассмеётся в лицо. Она знала это. Она верила в это.

Но сейчас, разглядывая себя в зеркале и веря в своё женское совершенство, хоть ей уже и шел тридцать седьмой год, она с некоторой неприятной тревогой думала о том что кажется совершила большую ошибку. Роковую ошибку. В первые минуты когда она узнала об исчезновении Роберта, она готова была растерзать всех вокруг. Она готова была казнить их всех. И протикторов и дворцовых стражников и караульных у ворот и кормилицу принца и его служанок и лекарей. Но сейчас в её душе наступила некая отрезвляющая тишина. И пришло четкое понимание что всё это только её вина. Она еще сопротивлялась этой мысли, отказывалась верить в это, но логика здравого смысла утверждала только одно: Гуго Либер обманул её. И от осознания этого ей становилось невыносимо стыдно. Ведь она поверила ему, поверила каждому его слову, она даже позволяла себе тешиться приятными мыслями что он всё еще влюблён в неё, что сила её прекрасного образа столь велика, что даже мужчина, которого она столь цинично предала, которого она обрекла на муки одиночного заключения и бог знает еще какие страдания, тем не менее всё ей простил и снова смотрит на неё с обожанием и конечно же вожделением. Господи, какая же она дура! Особенно её выводило из себя воспоминания о том как возвышенно он говорил о прощении и о том что ему нужно побыть наедине с богом в капелле. Говорил и глядел на неё почти с нежностью. А сам в этот момент конечно же потешался над ней, обдумывая свою месть.

Её не сильно интересовало как ему это удалось. Она понимала что этот подлец гораздо лучше знает Фонтен-Ри и его окрестности и видимо есть какие-то дворцовые тайны которые он не открыл ей тогда, двенадцать лет назад. А сейчас использовал это. И по большому счету, будь она умнее, она должна была это предусмотреть. Но сейчас её волновало только одно: что он намерен сделать с Робертом. И она понимала, что не знает ответа. Тот человек, которого она знала двенадцать лет назад ни за что не причинил бы мальчику зла. Но того человека больше нет, он наглядно это доказал.

Ещё её снедала жуткая тревога что Роберт без всех своих лекарей и лекарств долго не протянет. И Гуго конечно это тоже понимает, размышляла она, а значит жизнь принца его нисколько не тревожит. И её всю выворачивало наизнанку при воспоминании о том как подло и лицемерно Гуго говорил о том что жизнь и здоровье мальчика для него самое важное и он сделает всё что в его силах чтобы помочь ему выздороветь. А теперь выходит он обрекает его на смерть.

Мария-Анна пыталась найти хоть какой-то проблеск надежды во всей этой ситуации и не находила. И тогда её сердце затапливала ярость. Она клялась себе что перевернет мир, но найдет этого проклятого Гуго и тогда жизнь в Сент-Горте покажется ему раем. Она прикажет мэтру Сансену убивать его месяцами, годами. Руки королевы дрожали от переполнявших её чувств. Она пыталась как-то успокоить себя, говорила себе что может он и не намерен убивать Роберта, ведь тогда он мог бы это сделать здесь во дворце, зачем всё так усложнять. Может он хочет наказать её разлукой с сыном. Но неужели он не понимает какому риску подвергает мальчика, оставляя его без надлежащего врачебного ухода. На глазах женщины появились слезы. Она вытерла их и решительно отвернулась от зеркала.

Как бы то ни было она не может забывать о том что кроме того что она мать, она еще и королева.

Первая фрейлина молча ожидала её распоряжений.

Сейчас, когда спала пелена отчаянной ярости и желания казнить всех и вся, по сути дела за свою собственную ошибку, она отчетливо осознала в какую сложную ситуацию себя поставила. Конечно же скоро все узнают, что принц пропал и что в этом замешан некий странный человек, которого она привезла из Сент-Горта. Ей следовало сделать всё возможное чтобы не привлекать внимание к Гуго Либеру, а теперь о нём непременно начнутся разговоры и люди станут гадать кто он такой. Да, она не обязана никому ничего объяснять, но если хоть в одной голове родиться догадка недалекая от истины, ей придётся весьма потрудится чтобы прекратить все слухи и пересуды которые моментально вспыхнут. Впрочем, это маловероятно. То что является истиной любому здравомыслящему человеку покажется бредом, слишком много лет прошло, в первую очередь ей следует переживать о сыне. И всё же она решила что задуманное ею собрание в аудиенц-зале совершенно ни к чему, сейчас лучше всё делать самым приватным образом, приводя в действие все нужные механизмы исключительно через личные беседы и доверенных лиц.

Королева задумчиво глядела на застывшую Луизу. "Хороша чертовка", подумала Мария-Анна мимоходом и также мимоходом ощутила укол сожаления о навсегда утраченной молодости, о навсегда утраченном ощущении обладания вечностью.

– Встреча в аудиенц-зале отменяется, – сказала она и белокурая девушка взглянула на неё чуть удивленно. – Однако графа Согье пригласи. Я поговорю с ним лично часа через два. Пусть ожидает меня в библиотеке.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Как там вообще? – Неопределенно проговорила королева. – Тихо во дворце?

– В целом всё как всегда, – также неопределенно ответила Луиза. – Правда вот граф Денсалье и лейтенант Ольмерик едва не сошлись в поединке.

– Что?!

– Верховный командор распорядился взять под стражу каких-то солдат из караула, которые, по его мнению, виновны в том, что допустили исчезновение Его Высочества. Также он хотел арестовать того протиктора что должен был охранять господина Гуго. Но лейтенант Ольмерик воспротивился этому и почти силой вырвал своего протиктора у солдат. Тогда и случился конфликт.

Королева усмехнулась.

– И что? Кто победил?

Луиза пожала плечами.

– Никто, Ваше Величество. Граф и лейтенант некоторое время спорили, затем… ну в общем командор счел себя оскорбленным и вынул меч. Кажется он хотел силой забрать виновного протиктора. Но лейтенант преградил ему дорогу и тоже взялся за оружие.

– И?

– Все вокруг очень испугались, Ваше Величество. Но благодарение богу Его Светлость герцог де Моранси вмешался и остановил это безумие.

– Канцлер?!! Он что здесь?!

– Да, Ваше Величество. Уже с полчаса как прибыл. Расспрашивал всех о принце и о том что произошло.

– Вот же хитрый лис. Всегда всё знает. Кто, интересно, в моём дворце так своевременно оповещает его обо всём? – И королева очень выразительно поглядела на Луизу.

– Неужели вы думаете на меня, Ваше Величество? – Обиженно проговорила девушка.

Королева отрицательно покачала головой.

– Нет, не думаю. Ты одна из немногих кому я еще верю.

Взволнованная Луиза хотела что-то сказать, но Мария-Анна прервала её:

– Ступай, позови мне командора. И ради бога не говори ничего канцлеру. Как бы этот пройдоха не обхаживал тебя.

– Слушаюсь, Ваше Величество. – Девушка присела в реверансе и удалилась из кабинета.

26.

Верховный командор неспешно вошел в кабинет и поклонился.

– Ваше Величество.

Он выглядел вполне спокойным и даже более: он явно чувствовал себя победителем и на свою повелительницу взирал уверенно и с достоинством.

Теперь, когда вероломство человека, которому он не доверял с самого начала, доказано столь явным образом, граф видимо полагал что имеет право на некоторое самолюбование и самодовольство.

– Расскажите кратко, командор, всё что знаете об исчезновении принца, – сухо попросила Мария-Анна.

– Конечно, Ваше Величество. Мэтр Дорэ, как обычно, перед рассветом зашел проведать Его Высочество, но постель принца оказалась пустой. Мэтр разбудил Марту и служанок и велел найти мальчика. Когда они не смогли найти его, Дорэ, зная что я поблизости и не решаясь тревожить вас, оповестил меня. Я приказал дворцовой страже немедленно начать поиски по всему Фонтен-Ри. Но также разбудил госпожу Бонарте и попросил её осторожно проверить не находится ли мальчик в вашей спальне, Ваше Величество. Я подумал что быть может Его Высочество удалился к вам. Надеюсь вы не сочтете это дерзостью с моей стороны.

Мария-Анна нетерпеливо махнула рукой.

– Дальше, граф.

– Пока шли поиски, – с готовностью ответил Шон, – я размышлял о том что могло произойти и Господь помог мне. Я знал что этот негодяй, Гуго Либер, проводит ночь в капелле Святого Мартина. И я направился прямо туда. У входа я встретил этого молодого протиктора Родвинга, которого назначили стеречь Либера. Протиктор выглядел сонным и явно больше предавался утехам Морфея нежели нёс службу. Мы вошли в капеллу и она оказалась пустой. Конечно же я сразу понял что произошло…

– И что же?! – Перебила его королева.

Командор взглянул на неё чуть удивленно

– Совершенно очевидно, что этот висельник Сент-Горта похитил принца, – пояснил он.

– Как же ему это удалось, если у единственного входа в капеллу стоял этот Родвинг?

– По-видимому он заснул, если не предположить худшее, – терпеливо, словно объяснял ребенку, сказал граф. – Факт в том что капелла была пуста и значит Гуго Либер так или иначе вышел из неё. Как только это выяснилось, я немедленно вызвал начальника караула и приказал опросить всех караульных у ворот что происходило ночью, не случилось ли чего-то необычного, не видели ли они кого-то выходящим с территории дворца.

Взволнованная королева глядела на него во все глаза.

Шон Денсалье, явно довольный собой, проговорил:

– И представьте себе, Ваше Величество, двое караульных у Каретных ворот, действительно видели как из Сада Дианы вышел высокий человек с немалым мешком на плече. Они признали в нём протиктора, он объявил им что исполняет приказ лейтенанта Ольмерика и должен немедля отвезти турецкий ковер к мастеру Везолини в Руано. И, клянусь богом, Ваше Величество, эти олухи пропустили его, ни слова ему не сказав. Естественно я приказал обоих поместить под стражу, их конечно же следует незамедлительно повесить за их разгильдяйство.

Королева отвернулась, чтобы командор не видел смятения чувств на её лице.

Она был потрясена и уязвлена до глубины души. Так просто. Так просто. Он засунул Роберта в какой-то мешок и как ни в чем не бывало вышел из дворца, прошел через сад и ворота и исчез. И никто его не остановил. Ну конечно, она ведь сама нарядила его в форму своих верных протикторов, сделала элитным телохранителем который подчиняется только ей и своим офицерам. И простые караульные не посмели мешать ему.

У королевы пылало лицо от досады и злости.

Но почему же Роберт лежал неподвижно у него на плече, задалась она вопросом. Почему же он не кричал, не вырывался? И ей стало совсем плохо. Видимо её сын был уже безмерно слаб или в обмороке или может быть даже этот негодяй оглушил его. У королевы потемнело в глазах. Она покачнулась. Но её тут же поддержали сильные руки молодого мужчины.

– Ваше Величество?! – С тревогой произнес Шон Денсалье.

Она повернулась к нему. Ощущение его близости, его ладоней на своем теле помогло ей прийти в себя. Сейчас в этом не было никакого чувственного и сладострастного подтекста, ей просто стало легче от мысли что рядом есть сильные надежные люди и она не одна.

Но как только глаза их встретились, тот самый подтекст всё же дал о себе знать, вздрогнув томительной тягучей струной где-то внутри неё. Она, прижавшись к нему чуть сильнее, тихо спросила:

– Ты ведь его найдешь, Шон?

– Конечно, Ваше Величество, – ответил он также тихо. – Весь мир переверну, но найду этого мерзавца и брошу к вашим ногам.

Она высвободилась из его объятий.

– Я говорила о своём сыне, командор. В первую очередь я думаю только о нём. Что случится с этим подлым негодяем для меня вторично.

– Простите, Ваше Величество. Конечно же главное спасти Роберта. Я сделаю всё что в моих силах чтобы вернуть вам сына. Как бы вы не относились ко мне, Ваше Величество, клянусь богом, у вас нет более верного слуги чем я. И если Азанкура было не достаточно чтобы вы поверили в это, я готов без устали доказывать это вам каждый день. Дайте мне лишь шанс.

И он встал перед ней на одно колено и склонил голову.

Мария-Анна внимательно поглядела на него.

"Господи, какой позёр!", подумала она. "Впрочем как и все мужчины. По крайней мере те из них кто действительно могут называться мужчинами".

– Встаньте, мой командор, – ласково сказала она. – Я вам верю.

Он поднялся. И по его лицу отчетливо читалось что он польщен нежной интонацией её голоса.

– Я не сказал вам еще кое-что, Ваше Величество. Мои солдаты поспрашивали разную челядь что во дворце и вокруг и один лесоруб рассказал что ночью он видел на дороге в Орли, саженях в ста наверно от внешней стены дворца добротный экипаж с четверкой лошадей. – Шон многозначительно посмотрел на королеву. – Готов дать руку на отсечение, Ваше Величество, что этот экипаж ожидал Гуго и принца. И значит выходит у этого Гуго есть какие-то приспешники.

Королева действительно была поражена этим сообщением.

Придя в себя, она резко спросила:

– Вы отправили погоню?

– Конечно, Ваше Величество. Я послал солдат по всем дорогам от Фонтен-Ри, не только по той что ведет в Орли. Приказал им останавливать все экипажи подряд и хватать всех мужчин в компании двенадцатилетних мальчиков.

Королева прошлась по кабинету, нервно потирая предплечья.

– Возможно он просто нанял экипаж в городе.

– Ну тогда интересно как он это сделал, если всю дорогу от Сент-Горта до охотничьего домика, а затем и до Фонтен-Ри он постоянно был под наблюдением.

– Вы хотите сказать, граф, что кто-то из моих людей помогает ему?

– Я ничего не хочу сказать, Ваше Величество, я просто спрашиваю. – Он чуть помялся и добавил: – Но я думаю мне бы очень помогло в поисках, если бы я знал кто он такой этот Гуго Либер. – И командор выразительно посмотрел на королеву.

Та, не выдержав его взгляда, отвернулась и прошлась по кабинету.

– Чем же это может вам помочь?

– Я хочу знать кто он такой, Ваше Величество, – повторил он, но произнес это очень мягко, почти просительно.

Королева вздохнула.

– Этот человек злодей и смутьян. Он очень умен и опасен.

– Мне он сказал что он обычный бедный рыбак из Бретонии, которого его лэндлорд, один из северных баронов, забрал на Войну Священной лиги. После чего, как я понял он побывал в плену у испанцев, и вообще много скитался.

Мария-Анна задумчиво поглядела на мужчину.

– Он может сказать что угодно, граф. Я вообще полагаю, что он не совсем в себе. Он часто рассказывает о себе странные вещи. Но он действительно был в плену у испанцев, а также жил среди мавров и на Черном континенте.

– Но, Ваше Величество, ради бога, зачем вы вытащили его из подземелий Сент-Горта и привезли в свой дворец?!

– Господи, граф, вы такой недалекий! – Чуть ли не с отчаяньем воскликнула Мария-Анна и у Шона Денсалье возникло четкое ощущение "déjà vu". – Ну зачем бы я еще вытаскивала этого негодяя из тюрьмы, если только не ради того чтобы спасти своего сына?

– Как же он…, – недоуменно начал граф.

Королева его перебила.

– Он алхимик и врачеватель, чернокнижник, если хотите. Безбожник и еретик, окончательно погрязший во всех этих отвратительных тайных искусствах, но так или иначе, ему открылись какие-то секреты жизни и смерти и он действительно может помочь тяжело больному человеку. Однако он не слишком в этом усердствовал, а больше преуспел в свершениях различных богомерзких деяний. В конце концов творимые им беззакония переполнили чашу божьего и человеческого терпения, и инквизиция обрекла его на вечное заключение в Сент-Горте. И, клянусь богом, я до последнего не хотела обращаться к нему. Но эта проклятая ведьма уверила меня что этот человек действительно способен исцелить Роберта раз и навсегда и в расплату за свою свободу он сделает всё что я потребую. Ему дескать надо только прикоснуться к мальчику и совершить какие-то там пассы. И что мне оставалось делать, Шон? Что?!

Командор внимал королеве как малый ребенок внимает сказкам старого деда. Ему казалось что всё совершенного логично и правильно, всё становится на свои места.

– Конечно я помчалась на Бычий остров, вытащила его из камеры и даже когда он потребовал жизнь начальника тюрьмы, который кажется издевался над ним, я не моргнув глазом согласилась.

Она приблизилась к мужчине, глядя ему в глаза.

– А он обманул меня, Шон, – с горечью сказала она. – Но я и представить себе не могу зачем бы ему понадобилось похищать Роберта. Я и так готова была ему дать всё чего бы он не попросил, пусть он только хотя бы попытается спасти моего сына. Я обещала ему полную свободу, денег сколько он пожелает и даже полностью снаряженный корабль, на котором он может уплыть куда угодно.

И она очень доверчиво, блестящими от слез прекрасными серыми глазами взглянула на молодого мужчину. Тот был очень тронут этим умоляющим взглядом. Граф еще никогда не видел Марию-Анну столь слабой и беззащитной. Ему очень захотелось обнять её, прижать к своей груди, погладить по голове, успокоить.

Но тут его посетила другая мысль.

– Однако, Ваше Величество, я так понял что вы знали его и раньше. Еще до Сент-Горта. – Он припомнил Луизу Бонарте. – Мне даже показалось что вы… как бы это сказать, вроде как были дружны с ним.

Королева некоторое время пристально разглядывала его.

– Вам показалось, командор. Вам и Луизе Бонарте.

Лицо графа вытянулось.

– Я слышала об этом человеке. Слышала очень многое. В конце концов когда судьи и прелаты судили его, я следила за этим делом. Я была молода и любопытна. Но не более того. Если я и была приветлива и может даже мила с этим человеком, то лишь потому что он был моей последней надеждой на исцеление сына.

Она приблизилась к графу.

– А теперь командор ступайте. У вас есть целая армия и я прошу вас найдите мне этого негодяя и моего сына. У нас мало времени, Шон. Мне страшно об этом думать, но без надлежащего врачебного ухода как долго протянет Роберт я не знаю. – Её глаза наполнились слезами. Она отвернулась, вытирая их.

– Я попрошу графа Согье содействовать вам всеми доступными ему средствами, – проговорила она и отошла к столу. – Ступайте, Шон.

Он еще постоял, разглядывая её и думая о каких-то своих может не совсем позволительных фантазиях. Затем поклонился и вышел.

27.

Мария-Анна сидела за большим ореховым столом в своем кабинете и делала вид что внимательно читает огромный фолиант с вычурными витиеватыми буквами.

Перед столом стоял лейтенант Ольмерик.

Он стоял неподвижно, молча и глядел куда-то над головой королевы. Это длилось уже минут 10.

Перевернув с шуршанием очередной плотный лист, Мария-Анна наконец сказала:

– Вы считаете, лейтенант, что вы особенный?

Офицер посмотрел на женщину и спокойно ответил:

– Нет, моя госпожа.

– А мне кажется считаете. Как вы посмели поднять оружие на моего Верховного командора? Этот человек моя правая рука. Это всё равно что поднять оружие на меня. – И она, оторвавшись от фолианта, очень холодно поглядела на протиктора.

– Я не поднимал на него оружие, моя госпожа. Я лишь не позволил ему забрать одного из моих людей. Ибо мы не подчиняемся ни ему, ни кому бы то ни было из всех тех кто окружает вас.

Королева рассматривала его почти с любопытством, словно до этого никогда не видела.

– Если вы прикажете, моя госпожа, – продолжил он, – Родвинг встанет перед вами на колени и собственноручно перережет себе горло своим же мечом. Он, как и я, как и все остальные девяносто четыре протиктора, служим только вам, моя госпожа. И только вы нам судья. А все ваши канцлеры, командоры, министры и кардиналы для нас пустое место.

И он склонил голову в знак повиновения.

Королева усмехнулась.

– Боюсь все мои канцлеры, командоры, министры и кардиналы очень бы оскорбились услышь они эти слова.

– Мы служим только вам, моя госпожа, – повторил Ольмерик. – Если вы прикажете подчиниться вашему командору, я подчинюсь. Если вы прикажете сломать ему шею, я сломаю.

– А может он сломает твою?

Ольмерик посмотрел королеве в глаза.

– Может быть, – спокойно ответил он. – Но я сделаю всё что в моих силах чтобы исполнить ваш приказ.

Ей понравился его ответ.

– Хорошо. Тогда скажи мне куда пропал мой гость из Сент-Горта, которого должен был стеречь твой Родвинг.

– Я не знаю, моя госпожа. Вы велели позволить ему остаться одному в часовне и Родвинг ждал его снаружи. И из часовни ваш гость не выходил. Всё о чем кричал ваш командор, что Родвинг спал на лавке или даже почему-то вдруг умышленно позволил этому человеку уйти – ложь. И за эту ложь он ответил бы своей кровью, не будь он вашей "правой рукой".

Мария-Анна наконец увидела какие-то эмоции на лице командира протикторов.

Она почувствовала удовлетворение.

– Ты настолько уверен в Родвинге?

– Да, моя госпожа.

– А я вот нет. Что скажешь если я передам его графу Согье, чтобы его мастера заплечных дел хорошенько бы порасспросили его: спал он там или не спал?

Лицо молодого мужчины помрачнело.

Но он лишь пожал плечами и негромко ответил:

– Ваша воля, моя госпожа.

28.

В предрассветном сумраке по лесной дороге, поскрипывая и раскачиваясь на рессорах, катился темный экипаж, запряженный четверкой лошадей. На козлах сидел молодой кучер в широкой шляпе и темной накидке. В руке он держал массивный длинный хлыст. В салоне экипажа при свете двух тусклых масляных ламп Гуго и Риша безмолвно смотрели на бледного мальчика, лежавшего на противоположной скамье. Закутанный в плед ребенок лежал неподвижно с закрытыми глазами.

– Поверить не могу, что я согласилась на это, – проворчала пожилая женщина.

– Спит как мертвый, – обеспокоенно сказал Гуго. – Твоё зелье точно не причинит ему вреда? Я дал ему выпить почти половину фляги.

Риша пожала плечами.

– Не должно.

Гуго резко повернулся к ней.

– Не должно?!

– Здоровому человеку не причинит. А с его болезнью бог его знает.

Гуго хмуро глядел на ведьму.

– Ты сам просил что-нибудь чтобы он крепко уснул, – пробурчала Риша, откидываясь на спинку сиденья.

Гуго с тревогой наклонился к самому лицу Роберта и некоторое время чутко прислушивался и наблюдал.

– Дышит, – сказал он с облегчением.

– Да конечно дышит, куда он денется, – сказала Риша. – А вот если нас поймают солдаты королевы, то нам с тобой не долго останется дышать.

Гуго снова посмотрел на неё.

– Мы опережаем их на несколько часов и у нас добрые лошади и хороший кучер. – Он улыбнулся. – Ты ведь сама мне это сказала. Кроме того, ты же придумала как сбить их со следа.

Ведьма покачала головой.

– Придумала вроде, да ведь кто знает как оно все обернется. Через час мы будем на Волчьей развилке. Экипаж поедет дальше, а нам придётся через лес идти к Луэ и дальше уже по ней на лодке. Надеюсь лодка уже ждет нас. Шестипалый Гильер человек конечно надежный, но только если ему поперек дороги бутылка вина не встанет.

– Риша, ты столько сделала для меня, организовала всё это, экипаж, лодка. Я просто не знаю как тебя благодарить.

Женщина насмешливо фыркнула.

– Благодарить?! Это я не буду знать как благодарить Небо, если всё обойдется и мы доберемся до моего дома в Даргобурском лесу. Надо же было на старости лет в такую авантюру вляпаться.

Гуго снова улыбнулся.

– Разве не авантюры делают нашу жизнь прекрасной?

Риша удрученно покачала головой.

– Господи какой же ты еще глупый. А ведь уже пятый десяток разменял.

– Я должен попытаться спасти его, – произнес Гуго с какой-то сдержанной неистовостью.

Женщина глянула на него исподлобья, но ничего не сказала.

– Слушай, Риша, а ты ещё пока… ну как бы не чувствуешь что это у него за болезнь?

– Да ты обалдел что ли, господин хороший?! – Воскликнула она с возмущением. – Всё что я чувствую как ходят ходуном мои кости на этих треклятых кочках. А если этот молодой сейчас в полутьмах еще и перевернется, то моих костей мы уже точно не соберем.

29.

По лесу шли друг за другом. Впереди Риша, хмурая и сосредоточенная, с длинной сучковатой палкой вместо посоха, за ней Гуго с ребенком на руках.

Гуго Либер быстро понял что несколько переоценил собственные силы. Хоть Роберт и был совсем некрупным мальчиком, да к тому же сильно исхудавшим за два месяца болезни, он всё же весил не так уж и мало и спустя какой-то час, Гуго стало казаться что его ноющие слабеющие руки вот-вот выронят принца. Кроме того, непрестанно болело правое колено. Во время блуждания во тьме по узким изгибам секретного коридора соединявшего капеллу Святого Мартина с королевскими покоями, Гуго на одной из ступеней как-то неловко вывернул правую ногу и колено, которое и до этого время от времени беспокоило его, захлестнуло пылающей болью, которая затем вроде бы стихла, но сейчас снова остро вспыхивала при каждом шаге.

Уже почти рассвело, но Гуго совсем не понимал куда они идут, не различая никакой тропинки вокруг. Он просто вперился бессмысленным взглядом в бордовый плащ идущей впереди женщины и неотрывно следовал за ним, не обращая внимания ни на что. Иногда он оступался и тогда быстро переступал ногами чтобы не упасть, стискивая зубы от взрывающегося колена. Иногда упирался лицом в ветки, но просто прикрывал глаза и шел дальше, стараясь только чтобы они не коснулись мальчика, наклоняясь вперед, прикрывая его плечами и головой. От всего этого напряжения очень быстро разнылась спина, но Гуго лишь крепче прижимал к себе принца. Несмотря на все страдания тела, Гуго испытывал что-то сродни счастью. Ощущение тяжести маленькой жизни на своих руках наполняло его приятным ощущением свершения чего-то значительного, важного, по-настоящему хорошего. Его собственная, загнанная, истерзанная, раздавленная годами одиночества жизнь наполнялась возвышенным смыслом. Он нёс на руках ребенка, нёс чтобы спасти его от зла, он верил в это. А может это были отзвуки любви, отцовской любви, у которой не было ни единого шанса проявить себя за эти сорок лет и которая сейчас с жадностью набрасывалась на любого оказавшегося в поле зрения малыша. И Гуго знал что он ни за что не уронит Роберта, хоть бы колено и спина будут визжать от боли, а руки окончательно обессилят и превратятся в плети. Он всё равно будет держать мальчика, держать во что бы это ни стало, столько сколько понадобиться. Это дитя стало для него духовным сокровищем, за которое он готов был умереть.

Невидимая тропинка тем временем кроме бесконечных петляний, стала еще то взбираться на лесные пригорки, то резко бежать вниз по крутым склонам, удесятеряя сложность и без того нелегкого пути. Из-за больного колена все эти подъемы и спуски давались Гуго особенно тяжело. Боль была настолько пронзительной что ему показалось что он начал глохнуть, он уже не различал никаких звуков вокруг и только как безумный следил за бордовым пятном ведьминого плаща. Множество раз его подмывало окликнуть Ришу и раздраженно спросить не сбилась ли она с пути и когда же они наконец дойдут до реки. Но он молчал. И заставлял себя не думать о том что случится если этот Шестипалый Гильер подведёт их и его не окажется с лодкой в условленном месте.

Но в какой-то счастливый миг Риша остановилась, вглядываясь куда-то в глубину зарослей.

Гуго, тяжело дыша, приблизилась. Она посмотрела на него.

– Выглядишь хуже покойника, – сообщила она.

– Спасибо. Далеко еще?

Она указала вперед.

– Слышишь?

Но Гуго ничего не слышал, ему казалось что в лесу полное безмолвие, даже птицы молчали. Он отрицательно покачал головой.

– Правда не слышишь?

– Нет.

– А между тем, – улыбнулась Риша, – кто-то распевает забавную песенку о пастушке Мэгги, хорошенькой, но коварной особе, которая соблазнила старого барона, а потом сжила его со свету и стала самой весёлой баронессой в королевстве. Тебе стоило в своё время по внимательней изучать народное творчество.

– Причем тут я? – Сказал Гуго. Он посмотрел на мальчика у себя на руках и добавил: – Я-то был не старый.

Женщина усмехнулась.

– Идём. Хвала черноглазой Исиде, Гильер уже здесь. И судя по тому, что в состоянии петь даже не слишком пьяный.

Пройдя еще шагов сто пятьдесят, Гуго тоже стал различать как кто-то низким голосом распевает песню о прекрасной пастушке. Он поразился остроте слуха пожилой женщины, но затем удручённо подумал что может быть дело не в ней, а в том что это он уже такой старый и обветшалый что слух стал подводить его.

Совершенно неожиданно, по крайней мере для Гуго, они оказались на берегу большой реки.

С огромным облегчением Гуго увидел как на мелких речных волнах покачивается длинная широкая лодка с тремя сиденьями, уключинами, веслами, а в носовой части было даже что-то вроде лежанки.

Лодка была привязана к поваленному стволу старой липы, на котором восседал дородный пузатый мужчина.

Мужчина был занят тем что огромным тесаком нарезал куски сала. Рядом на земле стояла внушительная бутыль, оплетенная ивовыми ветками, а на тряпице разложен хлеб, лук и помидоры.

– Ах, Мэгги, как же ты мила! – Низким раскатистым басом напевал мужчина, рассекая сало: – барона ты с ума свела, тра-ла-ла-ла-ла-ла, тра-ла-ла-ла-ла-ла.

– Э-эй, Гильер! – Весело позвала его Риша.

Тот резко обернулся с тесаком в руке и увидев пришедших, расплылся в улыбке.

– Здорово, Ведьма, – также весело откликнулся он и поднялся со ствола.

Гуго в этом момент увидел что большой палец на правой руке Гильера был необычайно широк, чуть не два дюйма в ширину и заканчивался двумя сдвоенными ногтями, словно два сросшихся больших пальца. Кроме того, левая щека мужчины обезображена огромным пятном ожогом. Но в целом его весьма мясистое круглое открытое лицо на первый взгляд казалось вполне добродушным и смешливым. Гильер был облачен в одеяния странствующего монаха-францисканца, состоявшие из шаперона, широкой мантии из грубого сукна, подпоясанной обычной верёвкой с тремя узлами, к которой были привязаны костяные чётки и плетенных сандалей. А на его крупном темени, в обрамлении густых русых волос даже сияла солидная тонзура. И всё же у Гуго, учитывая и то что говорила Риша, закрались сомнения что сей субъект с веселыми лукавыми глазами, маслянистыми губами и весьма упитанной фигурой и правда является суровым последователем нищенского монашеского ордена и истово исповедует идеалы апостольской бедности и аскетизма.

Зеленые глаза Гильера Шестипалого с любопытством оглядели Гуго.

– Это кто? – Спросил он.

– Ухажер мой! – Всё также звонко и весело ответила Риша. – Новый.

– А чё такой тощий-то? И выглядит как мертвяк. Ты где его откопала? – И очень довольный своей незамысловатой шуткой, басовито рассмеялся, при этом шрам от ожога так стягивал его в общем круглое добродушное лицо, что оно выглядело словно он жутко скалится.

– Места надо знать, – ответила Риша.

– А чё за пацан?

– Сынок евоный.

– Уж не от тебя ли, Старая?! Ха-ха-ха!

Риша ткнула его кулаком в бок.

– Харэ гоготать, босяк толстопузый. А то нашлю на тебя волчью болезнь, будешь на четвереньках на Луну выть.

– Ладно, Ведьма, не пужай. Я ж по-доброму, – и он своим могучим кулаком по-дружески ударил её в плечо, да так что пожилая женщина едва не свалилась с ног.

Риша матерно выругалась чем привела Гуго в легкое замешательство, а Гильера в бурный восторг.

Он снова раскатисто рассмеялся.

Отсмеявшись он проговорил:

– Хотите подкрепиться перед дорожкой дальней?

И Гуго и Риша уже порядком проголодались, а потому с интересом посмотрели на хлебосолье, предлагаемое Гильером.

Тот впервые обратился к Гуго напрямую.

– Ты, судя по роже, вроде как из благородных. Не побрезгуешь с нами хлеб-то преломить?

Гуго посмотрел ему прямо в глаза и сдержанно произнес:

– Нет, сударь, не побрезгую.

– Сударь! – Фыркнул Гильер. – Ладно, буди своего пацана, пусть тоже закусит-выпьет, чем бог послал.

– Нет, мальчик будет спать! – Резко сказала Риша и на этот раз в её голосе не было ни градуса веселости. И Гильер не стал ей возражать.

Гуго очень аккуратно уложил завернутого в толстый плед Роберта на речной песок и с невыразимым облегчением вытянул и размял руки. Только в этот момент он понял насколько же он устал.

Все трое с немалым удовольствием жевали и глотали черный хлеб, куски сала, лук и помидоры. При этом щедро запивая всё это дрянным красным вином из огромной бутыли.

Затем, поблагодарив Гильера за всё, с величайшей осторожностью разместив мальчика в носовой части лодки, Риша и Гуго продолжили своё путешествие уже по воде. Риша сидела на передней скамье рядом с Робертом, Гуго сидел посредине, на веслах. На его счастье плыть им нужно было по течению и таким образом от него не требовалось больших усилий.

Спустя может быть час, он обеспокоенно проговорил:

– Слушай, Риша, что он всё так беспробудно спит? Это же не нормально.

– С ним всё хорошо. Он проснется, когда мы доберемся до моего дома. А сейчас я хочу чтобы он спал.

Гуго помялся и спросил:

– Это что… какие-то чары?

Риша усмехнулась.

– Конечно чары. Зачаровала я твоего маленького принца. В детстве читал сказку о спящей красавице? Вот, тоже самое.

Гуго, не разделяя её веселья, с неодобрением поглядел на неё, но немного помолчав, спросил о другом.

– А этот Гильер… Он не разболтает о нас? Особенно когда все в королевстве узнают, что принц похищен из дворца?

Риша пристально поглядела на него. Затем пожала плечами и сказала:

– Не знаю. Может и разболтает, особенно если под этим делом, – она щелкнула себя по шее. – Вот только однажды кучка судей и священников требовали именем Бога и короля, чтобы Гильер признался в том что его хозяин и хозяйка, барон и баронесса, которым он тогда служил, сношались с дьяволом. А перед этим они пытались изгнать дьявола из него самого. Ты же видел его палец. Всякому образованному человеку ясно что это конечно же метка дьявола. Они тыкали в него раскаленными прутьями и горящими факелами. Тыкали куда попало, в том числе и прямо в лицо. И орали чтобы он поведал им о том как его "брат и сестра в диаволе" совершали богомерзкие деяния. Тыкали и орали, тыкали и орали. А Гильер ничего не сказал. И судьи, не добившись признания, отпустили его, но напоследок перебили ему ноги, из милосердия, заботясь о его бессмертной душе, как они объяснили безногий он будет не интересен дьяволу и тот отпустит его. Потом вывезли его на телеге за город и сбросили в первую попавшуюся канаву. И он, весь обожжённый, со сломанными ногами, полз в свою деревню целую ночь, а на утро его нашла я. Забрала к себе и как могла выходила. Так что может он конечно и разболтает чего, но винить его я не стану.

Гуго ничего не сказал и даже отвел взгляд словно чувствовал какую-то вину за собой.

30.

С каждым днём Мария-Анна становилась всё раздраженней и рассеянней.

В первый день исчезновения Роберта ей казалось, что на самом деле ничего страшного не случилось, что всё это какая-то нелепица, и завтра утром её сын конечно же снова будет здесь, в Фонтен-Ри, рядом с ней. В первый день в ней жила некая непоколебимая уверенность что доблестные солдаты графа Ливантийского и хитрые пронырливые шпики графа Согье непременно найдут и схватят Гуго Либера. У того не хватит ни ума, ни сил, ни средств чтобы долго ускользать от них. Но ни завтра, ни через день Роберт не вернулся. И мрачное тяжкое осознание того что её мир рушится и кажется уже никогда не будет прежним накрывало её с головой, сдавливало ей сердце и лишало сил. Ей становилось страшно оставаться одной, она всё время старалась держать подле себя Луизу Бонарте, чтобы та хоть как-то отвлекала её от тревожных мыслей.

Исчезновение сына причиняло ей не только страдания матери, утратившей своего ребенка, она совершенно отчетливо понимала, что это есть прямая угроза её королевской власти. Трону нужен наследник, в её сыне заключалась надежда на будущее для всего королевства, в нём текла древняя чуть ли не божественная кровь Вальрингов, люди верили в это и потому готовы были смиренно подчиняться ей, как матери их будущего великого короля. А теперь? Кто она теперь для них? Глупая слабая женщина, которая не смогла уберечь собственного сына. Ведь она сама привела в свой дом человека, который забрал принца. И именно это сильнее всего терзало её самолюбие. Мысль о том что она собственноручно вызволила своего самого заклятого врага из темницы, привезла его к себе в дом и допустила к сыну приводила её в бессильное бешенство. Она так люто ненавидела Гуго Либера, что при одном воспоминании о нём её начинало всю трясти и у неё моментально начинала болеть голова. Горечь и стыд раздирали ей сердце, как она могла поверить ему?! Как она могла хоть на одно мгновение поверить этому чудовищу?! И она проклинала его самыми страшными проклятиями, которые только могла изобрести, его, а заодно и старую ведьму, которая и надоумила её обратиться к нему. А потом она принималась костерить себя, дура, Господи, какая же она дура, и задыхаясь от стыда она вспоминала как тешилась приятными мыслями о том что она так прекрасна и восхитительна что даже этот человек всё еще кажется влюблен в неё. И значит она поистине великая женщина, если даже её самый заклятый враг изнемогает от любви к ней. И она, сгорая от стыда, прятала лицо в подушку и выла, презирая саму себя.

День через день она вызывала к себе графа Согье, требуя у него самых свежих новостей о поиске Гуго Либера и Роберта. Кроме того, она хотела знать что обо всём этом думают в народе, какие слухи ходят в столице и в провинциях. Она прекрасно знала что хитроумный граф всегда держит руку на пульсе и его шпионы и соглядатаи исправно извещают его о всём что происходит в стране. И потому приказала ему говорить всё как есть, не щадить её чувства и не пытаться приукрасить действительность. Как она и подозревала отзывались о ней не лестно. В основном люди верили в то, что она привезла откуда-то с юга некоего злобного богомерзкого, но чрезвычайно могущественного чернокнижника, чуть ли не первого заместителя дьявола, который обещал исцелить принца за кое-какое вознаграждение. Варианты этого вознаграждения весьма разнились от сплетни к сплетне: одни говорили что колдун требовал уничтожить драгоценнейшую реликвию – частицу Святого Креста, привезенную из Палестины славными воителями Христовыми, другие что он хотел провести черную мессу в базилике Сен-Жермен тем самым навсегда осквернив святое место, третьи полагали что ему нужно жуткое жертвоприношение двенадцати невинных душ, шесть мальчиков и шесть девочек, а находились и такие, и тут граф Согье отводил глаза в сторону, кто утверждал что он конечно же пожелал сойтись с королевой как с женщиной. В другое время Мария-Анна посмеялась бы над всеми этими нелепыми измышлениями, но сейчас ей было не до смеха. По словам графа люди сходились только в одном, что их королева, и он снова смотрел куда-то в сторону, дурочка и чернокнижник просто обманул её, забрав самое драгоценное что было в королевстве – его будущего короля. И Мария-Анна стискивала зубы от ярости – дурочка!, что ж вполне заслуженно. Прослушав донесения о том что она дурочка и молча проглотив это, она требовала от графа удесятерить усилия по поиску принца и его похитителя. На все вопросы графа о личности человека, которого они ищут, она рассказывала ту же байку что и Шону Денсалье, мол, и правда колдун, заточенный в Сент-Горт за свои богопротивные деяния и обещавший за своё освобождение вылечить принца. Она понимала что граф конечно же ей не верит, по крайней мере до конца, но сейчас ей это было не важно. Заодно она удивлялась тому что слухи в общем сошлись на той же истории что она сочинила для Верховного командора. И почему-то чувствовала легкую досаду из-за этого, словно ей не хватило ума и фантазии изобрести что-то более изощренное чем все эти простолюдины.

Но оставаясь наедине с собой ей снова становилось страшно. Она думала о заносчивых северных баронах, о горделивых герцогах Юга, которые конечно же не станут вечно терпеть отсутствие законного наследника престола. И она даже размышляла о том сможет ли она родить еще одного ребенка. И даже осторожно консультировалась у врачей. Те отвечали примерно одно и тоже, при этом отводя глаза как и граф Согье. Шанс есть, говорили они, учитывая то как цветуще и молодо вы выглядите, Ваше Величество, и раз ваши чресла всё еще исторгают каждый месяцкровь, то зачать вы определенно способны. И если это случится, то при надлежащем уходе вы скорей всего сможете выносить ребенка и родить его. Однако очень велик шанс что вы сами погибнете при родах, Ваше Величество, ибо это всё-таки дело молодых давать новую жизнь и самый лучший возраст у женщины для этого до 25 лет. И мысль о том что она давно уже не молодая никак не добавляла радости. При этом она также понимала что даже роди она еще одного ребенка неизвестно как его воспримет знать и народ ведь в нем уже не будет ни единой капли крови Вальрингов.

Не видя выхода из создавшейся ситуации, Мария-Анна всё чаще и чаще злилась и ей всё трудней удавалось сдерживать себя чтобы не срываться на каждом кто попадал ей под руку. И хотя она понимала что в первую очередь злится на себя, получалось так что она злилась на всех вокруг. На нерасторопных горничных, на неуклюжих лакеев, на унылого в своем постоянстве и невозмутимости Ольмерика, на молодую Луизу Бонарте, которая может рожать сколько и когда захочет, на бесполезного Денсалье который со всей своей армией не может разыскать одного старого больного негодяя, на мэтра Дорэ, который не мог дать ей ничего такого чтобы она наконец уснула при этом еще и вечно бубнит словно с набитым ртом. Но всё это было лишь фоном для тех мук что изматывали её ежедневно и ежечасно. Она постоянно думала о сыне, она никак не могла свыкнуться что его нет рядом, она ходила в его спальню, засыпала на его кровати и даже пристрастилась разговаривать с глупым скучным Корнелием, присутствие старого ученого, который до этого вечно не отходил от принца теперь создавало для неё странное ощущение что и Роберт где-то поблизости, что прежние добрые времена никуда не делись. Но по большому счету ничего не помогало. И тоска о сыне буквально раздирала её на части, все чаще и чаще она просто сидела неподвижно, глядя в пустоту и из её глаз безостановочно текли слезы. А по ночам она совершенно не могла заснуть, она ворочалась и ворочалась, при этом сама не замечая как начинает стонать, почти выть и звать Роберта. А потом ей приходилось брать себя в руки и снова быть королевой.

31.

Гуго сидел на скамье рядом с крыльцом деревянного дома Риши, что уютно расположился на небольшой ровной площадке на лесистом склоне саженях в ста от каменистого берега большого голубого озера. Было уже далеко за полдень. Гуго очень устал. Последние пару дней он занимался исключительно тем что таскал воду, рубил дрова, ловил рыбу, а также, по указанию Риши, собирал разные растения в лесу и на лугах. От всех этих трудов ныла спина и правый локоть, а правое колено непрестанно болело и при каждом неловком движении взрывалось острым прострелом куда-то вниз к стопе. Но ему казалось что он уже просто привык к этому и потому практически не обращал внимания. Все его мысли занимал только Роберт.

Когда мальчик наконец проснулся, уже в доме Риши, Гуго был уверен, что не миновать детской истерики, криков, тысячи вопросов и пр. Но к его удивлению, Роберт воспринял своё чудесное перемещение из роскошных покоев Фонтен-Ри в жалкую бревенчатую хибару, затерянную в глухих дебрях древнего леса довольно спокойно. Мальчик вполне удовлетворился сбивчивым объяснением Гуго, что всё это происходит с позволения Марии-Анны и что в этом волшебном месте старая мудрая женщина будет пытаться избавить его от болезни. И с еще большим удивлением Гуго понял что ребенок полностью доверяет ему и потому верит каждому его слову. Верит точно также как и у себя в спальне, когда Гуго явился к нему среди ночи, разбудил его и убедил выпить Ришиного зелья, говоря что это действенное лекарство, которое нужно принимать именно в этот час. И опять же напирая на то что это делается конечно же с позволения его венценосной матери. У Роберта не было причин не верить ему, в конце концов раз уж он свободно расхаживает по дворцу и мать назвала его своим старинным другом, то конечно ему стоит доверять. И всё же Гуго казалось это необычным и он с волнением задумывался над тем уж не голос ли крови подсказывает сердцу мальчика что этому странному мужчине можно и нужно доверять. И эти приятные мысли наполняли Гуго небывалой живительной энергией, так что он совершенно не замечал ни усталости, ни боли.

Риша между тем вовсю колдовала над мальчиком, не подпуская Гуго, не позволяя ему даже входить в ту комнату где лежал ребенок и используя мужчину исключительно в качестве рабочей силы. Гуго не возражал, он полностью доверял старой женщине, видимо точно также как и Роберт ему. И пока Риша обмывала мальчика отварами, обкуривала травяными дымами, обмазывала бальзамами, парила в бани, стегала стеблями, колола иглами, заворачивала в кору и листья, бормотала заклинания, рисовала на его теле таинственные знаки и прочее, Гуго терпеливо ждал. Обычно, если у него не было никакого поручения, где-то снаружи недалеко от дома, так чтобы Риша могла докричаться до него.

Однако Гуго томился в ожидании вовсе не в одиночестве. Почти всегда ему компанию составлял огромный черный кот по имени Тота. Вёл он себя, с точки зрения мужчины, несколько странно. Он никогда не ластился, ничего не просил, не мяукал и даже когда Гуго приносил с озера рыбу, не выказывал никакого возбуждения и не пытался оказаться поближе к улову. Он просто наблюдал. Он садился или укладывался невдалеке от Гуго и своими большими золотисто-зелеными глазищами смотрел на мужчину. Иногда он закрывал глаза и словно бы дремал, но стоило Гуго куда-то пойти тут же пробуждался и шел следом. И у Гуго складывалось впечатление что кот задумчиво изучает его, будто он, Гуго, некая любопытная зверушка.

Вот и сейчас, Гуго сидел на скамье, а кот сидел напротив, обвив лапы пушистым черным хвостом и неотрывно не мигая смотрел на человека.

Из дома вышла Риша, спустилась с крыльца и с тяжелым вздохом уселась на лавку рядом с Гуго. В руках у неё был нож и зеленое яблоко. От женщины сильно пахло хвоей и какими-то травами. Отрезав кусочек яблока, Риша спросила:

– Хочешь?

Гуго отрицательно покачал головой. Риша взяла кусок в рот и принялась медленно, осторожно жевать.

– Послушай, почему твой кот всё время так странно смотрит на меня? – Спросил Гуго.

– В нём живет душа Тотамона – мудрого могучего колдуна, жившего в допотопные времена в древней стране Та-Кемет. Но ему конечно же хотелось бы жить в теле человека, вот он и ищет подходящего мужика, в которого сможет вселиться. Видимо ты его заинтересовал и он приглядывается к тебе. – Она пожевала яблоко и добавила: – Тем более учитывая кто ты есть на самом деле.

– Ты шутишь? – Неуверенно спросил Гуго, чувствуя себя неуютно.

– Да какие уж тут шутки. Разве ты видел хоть раз чтобы Тота вёл себя как-нибудь очень по-кошачьи, но неподобающе? Вылизывал себе под хвостом, ел бы какую-нибудь гадость с земли или еще что?

– Н-нет.

– Ну вот. Великий Тотамон конечно же не позволит своей оболочке, пусть и кошачьей, опускаться до всяких непотребств.

– Ты шутишь, – повторил Гуго, на этот раз более твердо.

Риша усмехнулся.

– Да шучу, шучу. Просто Тота очень любопытный, ты для него новый человек, вот он и ходит за тобой по пятам. Когда я разрешу ему приближаться к мальчишке, он и за ним будет также ходить. Кстати это был яд.

– Что?

– Пацана твоего травили ядом, небольшими дозами. Наверно раз в два-три дня давали.

Гуго оторопело уставился на пожилую женщину.

– Что?!!

– Амалага называется, смесь ртути, порошка из зерен паслена и коры одного африканского дерева – боа, – невозмутимо продолжала Риша. – У арабских торговцев можно купить. Яд разрушает кости, разъедает мышцы, еще и голову постоянно ломит, человек постепенно превращается в тряпичную куклу, изнывая от боли, но долго не умирает, если конечно есть кому заботиться о нём. Во-истину дьявольское зелье. В больших дозах он довольно быстро убивает, человек умирает в жутких мучениях, а в малых страдания растягиваются на месяцы, такое только самому заклятому врагу пожелаешь. Да и то не всякому. Кто-то очень сильно не любит твою прекрасную королеву.

Гуго слушал Ришу как завороженный, едва не забывая дышать.

– Почему её?

Она посмотрела на него словно он сказал неимоверную глупость.

– Ну а кого?! Мальчишка-то поди еще не успел так нагрешить чтоб ему такой казнью египетской отплачивали. Ясно как божий день через него хотели мамаше его насолить, благо королева наша скора на расправу и за 12 лет власти столько крови порасплескала что врагов у неё больше чем голышей на берегу озера.

– Но как ты догадалась?

– Да нечего там догадываться. Знать надо. От амалаги волосы начинают выпадать и мелкая такая сыпь появляется на внутренней стороне век, внутренней стороне губ, на головке члена, под ногтями, да и в дерьме если поковыряться катышки ртути можно найти.

Гуго глядел на старую женщину в изумлении.

– Ты что же…

– Конечно, – перебила она его. – Твоего пацана всего вдоль и поперек обнюхала, обсмотрела и мочу его и говно. Ведь видно что малец то здоровый от рождения и вдруг хворей в нём как в старике ветхом. Такое просто так не случается. Вот и искала в чем причина. Но не переживай, Гуго Либер, – улыбнулась она, – теперь всё хорошо будет. Я его прочистила как смогла, но надо наверно с месяц чтобы тело окончательно очистилось от яда. Но в любом случае через месяц будет твой юный принц снова бегать и скакать как молодая гончая.

Гуго просто засиял от счастья.

– Риша, милая! – Воскликнула от чуть не со слезами на глазах. – Я просто не представляю как мне отблагодарить тебя. Только скажи что я могу для тебя сделать. Если бы тебе нужна была моя жизнь, отдал бы не задумываясь.

– Жизнь! – Весело фыркнула Риша. – Да на кой мне твоя жизнь, Гуго Либер. Если помнишь я как раз и хотела её спасти. С этого всё и началось. Дабы рассчитаться за доброту твоего отца.

– Ты сто крат рассчиталась за все что он сделал для тебя, – очень серьезно и с чувством сказал Гуго. – Ты спасла жизнь не только его сына, но и его …, – он вдруг замолчал на полуслове, словно о чем-то задумавшись.

Риша внимательно глядела на него.

– Хотелось бы чтоб это было правдой, – сказал он в ответ на её взгляд. – Но в любом случае ты спасла жизнь ребенка, Риша. А значит ты равна ангелам небесным и сам Господь, я уверен, радостно обнимет тебя и расцелует, когда придет время.

– Ну ты загнул, – насмешливо сказала она, но было очевидно что ей приятны его слова.

Гуго нахмурился.

– Но значит отравитель кто-то из близких принцу людей. Кто же это может быть?

Риша тоже насупилась.

– А вот это уже дело темное. Тут я вряд ли смогу чем-то помочь. Много я гадала, в зерцало глядела, вопрошала у духа горы, у озерных дев, у лесных жителей, у ветров небесных, но никакой ясности. Вижу только тень какого-то пикового короля, мрачного озлобленного человека. Он хром и вроде бы уже в возрасте. Но точнее сказать не могу. Постоянно еще вижу рысь, уж не знаю причем тут она и какие-то красные поля без конца и края. А еще несколько раз видела руку мертвеца с перстнем, на котором вроде какая-то птица.

Гуго глядел на нее с некоторым недоверием.

– Ты вот это всё серьезно? Про зерцало, короля пик, ветра небесные?

– Серьезней некуда, – сварливо ответила женщина. – Не веришь в мои гадания? Думаешь я как цыганка на базаре: думай на кривого али на хромого?

– Не сердись, Риша. Просто не привычно мне всё это. Но значит опасно возвращать Роберта в Фонтен-Ри.

Лукаво глянув на него, Риша усмехнулась:

– Ну так и не возвращай. Оставайтесь здесь. Я и мастер Тотамон присмотрим за ним. Обучу его премудростям разным, научу понимать лес, зверей и птиц, научу его читать по звездам, ветрам и ладоням, открою сокровенные тайны жизни и смерти. Ну а всякой ерунде, на вроде того как саблей махать, ругаться на латыни, завивать парики, танцевать павану и прочим вашим дворянским штучкам сам его обучишь. Если посчитаешь нужным. А как он вырастет, расскажу ему где ужасный разбойник Будияр спрятал свои несметные сокровища. И станет твой Роберт мудрым и богатым человеком. Найдет себе незнатную, но хорошую приличную пышногрудую девицу, та нарожает ему детей и проживет он долгую счастливую жизнь, которой ему в королях и близко не видать.

Гуго улыбнулся.

– Заманчиво конечно. Но ты же понимаешь мать есть мать. Разве могу я лишить мальчика его матери?

– Ну она же лишила его отца, – жестко сказала Риша. – Да к тому же зачем нужна такая мать? Она его едва в могилу не свела.

Гуго вздохнул.

– Ребенку нужна мать.

32.

Мария-Анна сидела в своем кабинете за огромным столом из темного массандрового дерева и глядела на Диего де Макрона герцога Моранси, стоявшего в этот момент возле статуи Венеры и холеною рукою полную перстней поглаживающего белоснежную ножку прекрасной богини.

– Изумительное мастерство, – восхитился канцлер. – Эти италиянцы настоящие волшебники по части ваяния.

Пока он не смотрел на хозяйку кабинета, сама эта хозяйка смотрела на него почти с ненавистью. Разодетый, напомаженный, завитый, благоухающий приторными духами, сверкающий бесчисленными драгоценными камнями и золотой вышивкой на камзоле, её собственный пятидесятичетырехлетний канцлер сейчас крайне раздражал королеву. Он снова явился якобы для того чтобы в очередной раз выразить беспокойство по поводу исчезновения принца, а также узнать есть ли какие-то успехи в его поиске, а на самом деле, чтобы снова попытаться выведать у королевы кто же был тот таинственный человек, которого она привезла из Сент-Горта.

– Герцог, вы тратите моё время, – сурово произнесла Мария-Анна.

– О, простите, Ваше Величество, простите. Вы же знаете мою слабость к каменному искусству.

– Скорее я знаю вашу слабость к тем кого так любят изображать в этом искусстве, – сказала королева, кивнув в сторону всегда юной обнаженной богини.

Канцлер чуть поморщился, сделал вид что смахивает пылинки с рукава роскошного камзола и продолжил:

– Так вот, Ваше Величество, я думаю вы понимаете, что исчезновение Его Высочества это дело государственной важности. Всем конечно же ясно что вы, Ваше Величество, в первую очередь переживаете о сыне, ваши материнские страдания понятны и естественны и все разделяют их и глубоко сочувствуют вам. Но всё же не стоит забывать, что речь также идет о наследнике престола, о будущем правителе нашей великой державы. А это, знаете ли, волнует многих, многие задаются вопросом что будет дальше. И вообще, – он неопределенно помахал рукой.

Мария-Анна покусала нижнюю, чуть более полноватую губку, сведшую с ума столь бесчисленное количество мужчин, и устало проговорила:

– Великий Бог, герцог, до чего вы занудный человек. Вы говорили это уже десяток раз за этот месяц. Сколько можно? По-вашему я не понимаю, что похищение моего сына дело государственной важности и что многие задаются вопросами?!

– Занудность и дотошность весьма положительная черта для государственного мужа, – улыбнулся герцог. – Согласитесь, Ваше Величество.

Мария-Анна недобро поглядела на него.

– Кроме того, Ваше Величество, – продолжил канцлер, не замечая взгляда королевы, – я имею сообщить вам некоторые тревожные сведения, полученные мною буквально вчера. Мой доверенный человек сообщил, что барон Карл де Шатийон организовал в своем родовом замке встречу с другими баронами Севера. Там были практически все. Владетели Манша, Эра, Кальваноса, Орна, Руана и Шербура. А также двое баронов из Бретонии. – Герцог сделал паузу, дабы подчеркнуть своё следующее высказыванием и самодовольно произнес: – Моему человеку удалось лично присутствовать на этом собрании и то что он там услышал…, – герцог поднял руки и возвел очи горе. – Эти господа рассуждали о том, что если Его Высочество не появится в самое ближайшее время, не миновать беды для всего королевства. Они осмелились утверждать, что без наследника престола, ваша власть, Ваше Величество, цитирую: "такая дырявая шляпа, что ей и лысину нельзя прикрыть". Особенно буйствовал владетель Орна, барон Этьен де Вэлоннэ, по прозвищу Сизый Нос. Его речи были столь крамольны, что право я не решился бы их и повторять, а предпочел чтобы вы сами прочли их на бумаге. Но сейчас, дабы не тратить время, всё же позволю передать их общий смысл. Этот господин заявлял буквально следующее: поскольку в вас самой, Ваше Величество, нет ни капли древней крови Вальрингов, то без принца, сына короля Джона Вальринга, у вас меньше прав на корону чем у любого из баронов севера. – Герцог перевел дух и продолжил: – Кроме того, среди прочего, в своих застольных беседах они смели порицать некоторые ваши действия, Ваше Величество, и несколько раз отзывались о вас столь нелицеприятным и саркастичным образом, что по оскорбительности получается просто неслыханная картина.

Но Мария-Анна отнеслась к этим "тревожным сведениям" довольно спокойно.

– Эти северные мордатые пьяницы всегда любили почесать языками. На большее их как правило не хватает. Но возможно вы правы и пора уже хорошенько щелкнуть по этому Сизому Носу. Я переговорю об этом господине с графом Согье.

Спокойствие королевы явно несколько раздосадовало канцлера и он сказал:

– Мне кажется, Ваше Величество, вы слишком легкомысленно относитесь к тому что происходит.

– Легкомысленно? – Королева поднялась из-за стола, её лицо побледнело. – А может вы, Диего, пойдете к дьяволу с вашим "легкомысленно"?! Я уже месяц живу словно с дырой в груди, едва вздохнуть могу до конца! Не сплю ночами, всё время думаю о сыне, жив ли он, где он, как он. Что с ним творят его похитители, чего они хотят, почему не требуют выкупа, почему вообще всё это происходит. Каждый день выслушиваю доклады Денсалье и Согье о том что ничего нового узнать не удалось, что вся моя армия и тайная служба просто сборище пустоголовых дармоедов. Меня всю трясёт, чуть не наизнанку выворачивает при мысли что мой мальчик возможно сейчас умирает в какой-нибудь грязной конуре от своей непонятной болезни. А потом приходите вы, весь такой лощенный, самодовольный, напомаженный, надушенный и по десять раз кряду твердите о том что исчезновение принца это очень важно, и о том как вы обеспокоены, и о том что вам необходимо знать кем был этот мерзавец, которого я привезла из Сент-Горта, и что вся знать королевства вот-вот взбунтуется потому что я оказывается обычная женщина без капли древней крови. Клянусь богом, я не понимаю зачем мне выслушивать всю эту ахинею каждый день.

Мария-Анна обошла стол, приблизившись к канцлеру.

– Сейчас, герцог, я могу думать только о моём сыне. Только это заботит и волнует меня. А до всех этих родовитых бездельников, которые с козлиными рожами шепчутся по углам, понося моё имя и замышляя козни против меня, мне сейчас дела нет. Но вот что я вам скажу канцлер. Они правы в одном. Если Господь заберет у меня сына, то и правда беды не миновать. Если Роберт вернется ко мне, то возможно я на радости великодушно прощу всех этих распоясавшихся баронов и герцогов. Если же нет, то меня уже ничто не остановит. Я напомню им кто такая королева Мария-Анна. Если они позабыли Сюр-Мер, Гиклан, Поненскую дорогу и прочее, я с удовольствием освежу их память. Я познакомлю этих негодяев с мэтром Сансэном и его ритуальным мечом. Когда в Реймсском соборе на меня возложили корону, все они поклялись служить мне. И если они изменят своей клятве, то они предатели. А я ненавижу предателей. Я привезу их в столицу в клетках как зверей, на Триумфальной площади вырву их черные сердца и прибью осиновыми кольями к Золотым воротам. Пусть во мне и не течет кровь Вальрингов, но во мне достаточно своей горячей крови, чтобы начать новую эпоху. Надеюсь я понятно изложила свою позицию по данному вопросу.

Канцлер склонил голову:

– Вполне, Ваше Величество.

– Желаете спросить что-нибудь о человеке из Сент-Горта?

– Пожалуй не сегодня, – улыбнулся герцог. – Разрешите откланяться?

– Ступайте.

Мария-Анна вздохнула, подошла к большому зеркалу в золотой оправе и долго смотрела на себя.

Её мир рушился.

Всё распадалось на части и уплывало из рук. И она не находила в себе сил остановить это. Несмотря на свои пылкие слова канцлеру, она не чувствовала в себе энергии осуществить нечто подобное – идти походом на северные или южные провинции, осаждать замки изменников, громить их личные армии, судить, казнить. Без Роберта всё теряло смысл. Когда она знала что здесь в Фонтен-Ри под надежной охраной протикторов её ждёт сын, её маленький принц, будущий великий король великой страны, она была готова на всё чтобы сохранить и приумножить свою власть и власть её короля-сына. Она могла перевернуть весь мир, так ей казалось. А сейчас всё стало бессмысленным. Воевать со всем миром ради себя одной уже представлялось безумием. У неё просто не было желание заниматься этим. Глухая черная тоска расползалась по её душе, парализуя волю и разум. Да и к чему лукавить, и канцлер, и эти зажравшиеся бароны конечно правы, кто она такая без сына Джона Вальринга? Кроме всей этой проклятой знати, был ведь еще и простой народ, который может и любил её, а может просто терпел ибо она мать их законного короля, потомка древней династии, чьё право на власть не оспаривалось никем и никогда, оно было почти божественным. А если она не уберегла его, то зачем она нужна? Стала ли она их истинной королевой, поддержат ли они её, если какой-нибудь родовитый герцог предъявит своё право на корону? Кто знает. И тогда и правда придётся воевать со всем миром. А ради чего? Чтобы просидеть на троне еще десять, двадцать лет, превратиться на нём в старуху, которая будет противна всем? Или попытаться родить еще одного сына?

И Мария-Анна почти застонала от всех этих мыслей и новая волна ненависти к Гуго Либеру затопила ей сердце. Она смотрела на себя и видела свою поблекшую кожу, мешки под глазами, опухшее помятое лицо сорокалетней тетки. Она даже разглядела седые волоски в своих всегда роскошных светло-русых прядях и ей стало совсем уж тоскливо и невыносимо. Её мир рушился. Сын пропал, она стареет, её королевство отворачивается от неё. За что ей всё это? И страх сжал ей сердце. Она вспомнила слова ведьмы что за всё нужно платить. Ей нестерпимо захотелось лечь и заснуть, чтобы забыть обо всё этом хоть на несколько часов. Но она знала что сон не придет и на этот раз подумала с ненавистью уже о всех этих лекарях, которые не могут ни ребенка вылечить, ни её бессонницу одолеть.

Она услышала как открылась дверь в кабинет.

Это мог быть только либо кто-то из протикторов, либо Первая фрейлина, либо Королевский секретарь. Никто другой без предварительного доклада не смел войти в её личные покои.

Это был её секретарь – сорокавосьмилетний Антуан де Сорбон маркиз Ринье. И Мария-Анна почувствовала облегчение. Сейчас ей было приятно видеть этого человека. Как и все она знала печальную историю маркиза. Двое его детей, мальчик и девочка, и его супруга погибли от Флорентийской чумы. Сам он то ли по какой-то причине не заразился, хотя все время был с семьей, то ли каким-то чудом исцелился, но с тех пор на его лице, в его глазах застыла тень некой мрачной спокойной решимости или может быть смиренной мудрости. Он словно стал немного над всем остальным миром, который уже был не в состоянии напугать его, соблазнить или обмануть. И он был одним из тех немногих кому Мария-Анна по-настоящему доверяла. Или вернее просто верила что этот человек не причинит ей вреда, не причинит вреда даже не из какого-то благородства души или страха, а просто потому что ему уже всё это не интересно, он был уже вне любых интриг, козней, сплетен, его не интересовало личное обогащение, слава, власть, любовный флирт, комфорт, продвижение любимцев, родственников и пр. Там, в Италии, его жизнь навсегда потеряла смысл и то что хоть как-то заменяло его – было служение своей королеве и своему Отечеству, честное, безупречное, с максимальным приложением душевных и телесных сил. Она верила в это. И сейчас ей особенно был нужен такой человек. И хотя на должность Королевского секретаря его порекомендовал не кто-нибудь, а сам кардинал Жан-Арман дю Плиссэ Равалле, властный министр, хитроумный интриган, стратег, манипулятор, могущественный державный муж, и было очевидно что Антуан де Сорбон в первую очередь человек кардинала, Мария-Анна согласилась с этим назначением и со временем по достоинству оценила его ум, проницательность, политическое чутье, обширность познаний, спокойную вежливость, сдержанность, чувство такта, исполнительность и постепенно научилась доверять ему и даже в глубине души считала что она, своим личным обаянием, красотой, и чего уж греха таить, умом и справедливым отношением к людям давно уже перевербовала маркиза на свою сторону и он теперь уже её человек, человек королевы, а не кардинала.

И повернувшись к нему, она благожелательно поглядела на него.

– Ваше Величество, почта, – объявил он, держа на правой руке поднос, заваленный бумагами. – Донесения от нашего испанского посла, донесения от маршала Дюруа из Италии, несколько прошений от торговых гильдий, письма от герцога Каенского, от герцога Ла Гуше, сообщения из Англии от мистера Дойла, сообщения из Московии от графа Валентайна, письмо от епископа Бове, письмо от графа Фландрии. Столичная корреспонденция, отчеты о ходе строительных работ в Шервежоне, Балесе, двух соборов в Луаре, докладные из Казначейства…, – увидев как поскучнело лицо королевы, Араторн де Сорбон прервал себя и выудив из кипы бумаг конверт, сказал: – Но если вы позволите, Ваше Величество, я бы посоветовал вам в первую очередь обратить внимание вот на это письмо. Несколько странного свойства.

Он поставил поднос на специальный столик у входа и приблизился к Марии-Анне с конвертом в руке.

– Его доставили сегодня, причем прямо к страже у Главных ворот. Некий юный отрок, весьма сомнительной наружности, передал его солдатам со словами что это "писано для ихнего величества". Солдаты сначала хотели просто прогнать наглеца, но тот заявил что здесь сказано об "евоном высочестве" и дежурный командир всё же счел нужным принести письмо мне. Письмо мне показалось любопытным. Конверт без печати и просто заклеен и конечно невозможно сказать не вскрывался ли он кем-то ранее. Тем не менее бумага добротная, дорогая и на конверте, как вы можете видеть, весьма изящным каллиграфическим почерком написано по-испански "Марии-Анне де Савойе, лично".

Мария-Анна конечно уже поняла от кого письмо. И если по замыслу Гуго именование её семейным родовым именем, тем самым что она носила до того, как стала Вальринг, должно было как-то задеть её, то напрасно. Ей было совершенно не до этого. Ей было страшно. Ей казалось что у неё дрожат руки. Месяц с лишним она жила в полной неизвестности, изводила себя самыми жуткими предположениями, строила догадки, не знала во что верить. И вот сейчас всё станет ясно. Она испугалась этой ясности, в той мутной изводящей неизвестности оставалась хоть какая-то надежда. Что если сейчас её не останется?

Мария-Анна постаралась совладать с волнением и внешне спокойно протянула правую ладонь чтобы взять письмо.

– Ваше Величество, истории известны случаи, когда разного рода высокопоставленных особ пытались отравить посредством писем от неизвестных адресатов, – сказал Антуан де Сорбон, не отдавая письмо королеве. – Бумагу пропитывали хитроумными ядами, вкладывали в конверт пыльцу ядовитых растений и даже мелких ядовитых гадов, в надежде что получатель так или иначе будет отравлен. Или вы уже знаете от кого письмо и доверяете этому человеку?

Мария-Анна смотрела в глубокие карие очень умные глаза стоявшего перед ней мужчины. Смотрела и ничего не говорила.

– Вы позволите, если я в вашем присутствии сам вскрою этот конверт? – Не дождавшись ответа, спросил секретарь.

Мария-Анна сделала жест рукой, показывая, что позволяет.

Антуан де Сорбон аккуратно вскрыл конверт тонким стилетом, вынул сложенный втрое лист, развернул его, осмотрел его на свет со всех сторон, осторожно потер пальцами и даже понюхал.

– Кажется всё в порядке. Но может вы, Ваше Величество, всё-таки желаете, чтобы я прочел его вам вслух?

Мария-Анна усмехнулась про себя: "О, как же ему хочется знать о чем это письмо". И ей подумалось что возможно она поспешила отнести своего личного секретаря к тем людям, которые вне всякой политической возни и над всеми интригами и кулуарными играми. Возможно время излечивает даже от таких чудовищных трагедий, какую довелось пережить ему и с годами интерес к жизни возвращается?

– Попробуйте, – спокойно, с едва заметной насмешкой, предложила она.

Антуан де Сорбон принялся изучать первые строки письма.

– Боюсь, я не сумею, Ваше Величество, здесь, судя по всему, использован какой-то шифр. Слова вроде бы как и испанские, но так исковерканы что это просто бессмыслица. Если желаете я немедленно займусь расшифровкой, Ваше Величество.

– Не стоит, маркиз, – сказала Мария-Анна, приблизилась к нему и взяла письмо из его рук. – Это будет напрасной тратой вашего драгоценного времени. – Она посмотрела ему в глаза. – Я знаю этот шифр.

И хотя она не бросила еще ни одного взгляда на письмо, она не сомневалась что знает. Что этот тот самый шифр, совсем несложный, с помощью которого составляли свои пылкие послания двое влюбленных людей, из её теперь такой далекой юности.

Антуан де Сорбон быстро пришел в себя.

– Ясно, Ваше Величество. Разрешите откланяться?

Но королева молчала и просто разглядывала его, так словно увидела в нем что-то странное.

Маркиз мужественно выдержал это пристальное бесцеремонное разглядывание и наверно ему думалось, что на его лице "не дрогнул ни единый мускул". Но дрогнул, Мария-Анна видела что её секретарю очень не по себе.

– Скажите, Антуан, кардинал Равалле узнает об этом письме уже сегодня вечером или всё-таки завтра?

По лицу секретаря пробежала тень, он чуть нахмурился и отклонился назад, будто стараясь отдалится от этих прекрасных серых глаз, которые как ему на миг показалось глядят на него с презрением. Ему это было до чрезвычайности неприятно.

– Боюсь, я не могу ответить на ваш вопрос, Ваше Величество, – с достоинством произнес он, – если Его Высокопреосвященство и узнает об этом письме, то не от меня. И когда это произойдёт мне неизвестно.

Мария-Анна вернулась к столу, положила на него письмо и подняла глаза на секретаря.

– У меня к вам просьба, Антуан.

– Слушаю, Ваше Величество. Но почему просьба, любое ваше желание для меня прямое указание к действию. Это мой долг.

Мария-Анна, словно не услышав что он сказал, закончила:

– Пожалуйста, не предавайте меня.

Увидев легкое замешательство на лице мужчины, Мария-Анна почувствовала удовлетворение.

– Ваше Величество…, – проникновенно начал маркиз.

– Потому что я считаю вас другом, – перебила его Мария-Анна, – а это очень больно, когда предаёт тот кого ты считаешь другом.

Он глядел на неё почти растеряно, она почувствовала еще большее удовлетворение при мысли что явно выбила его из седла.

– Ступайте, маркиз. И проследите чтобы никто не тревожил меня в ближайший час.

– Слушаюсь, Ваше Величество, – ответил он, поклонился и быстро вышел вон. Сейчас ему хотелось побыть одному.

33.

Мария-Анна достала из книжного шкафа "Песнь о моём Сиде", взяла бумагу, чернила и принялась за расшифровку. Она не спешила. Но постепенно, как на листе появлялись истинные слова письма, она чувствовала как всё сильнее бьется её сердце. А после последнего предложения у неё перехватило дыхание и глаза наполнились слезами.

"Мари, нам необходимо встретиться. Завтра в пять часов пополудни будь в главной зале гостиницы "Синий бык", что на дороге в Ле-Руа. К тебе подойдет человек и скажет где меня найти. Никто не должен знать о нашей встрече. Если я замечу солдат и соглядатаев, встреча не состоится. Для своего упокоения можешь взять сопровождающим лейтенанта Ольмерика, но не более. Роберт жив и совершенно здоров, болезнь оставила его."

Мария-Анна сидела как каменная, глядя блестящими от слез глазами в пустоту. Миллион мыслей крутилось в её голове. Но главная: "Неужели правда?!!" Неужели её мальчик жив и снова здоров? Она хотела верить в это и боялась. Что если это какая-то ловушка? Что если он хочет выманить её? И может быть тоже похитить? Но сердце, уже заходившееся от радости, яростно твердило что это бессмысленно. Если бы Гуго Либер хотел расправиться с ней, как-то надругаться над ней, убить в конце концов, он бы уже это сделал. Тогда ночью, когда он сидел в Капелле Святого Марка, он наверняка мог проникнуть в её спальню точно также как в спальню принца и задушить её или заколоть, если бы имел такое желание. Но конечно он не имел, никогда не имел, этого просто невозможно представить. И снова льстивый голосок в её душе завел старую песню о том что этот человек всё ещё влюблен в неё, влюблён несмотря ни на что. Она пыталась как-то образумить себя, осадить. Конечно же никакой любви давно уже нет и это всё-таки может быть ловушкой, а якобы выздоровевший Роберт лишь приманка. Но она уже понимала что всё равно поедет и поедет одна с Ольмериком, больше не сообщив никому. Она решила что это тот случай когда придётся просто рискнуть, рискнуть положившись во всем на Провидение. Но ей казалось что каким-то шестым чувством она уже знает что всё это правда, что её сын жив и здоров и по-другому не могло и быть. Ну как только она могла хоть на минуту допустить что такой человек как Гуго Либер может причинить вред ребенку? Более того ребенку, которого он несомненно считает своим. Тут же возникал вопрос зачем он вообще его похищал, но и тут же появлялся ответ: чтобы исцелить каким-то ему одному известным способом. И снова голос разума призывал её одуматься, говорил что всё это шито белыми нитками, что за те 11 лет что этот человек провел в Сент-Горте в жутком одиночестве он мог совершенно измениться и уже невозможно сказать на что он способен. И что всё это делается для того чтобы как-то отомстить ей. Но разве можно было отомстить ей еще сильнее, он отнял у неё сына и если бы он просто оставил её в неизвестности дальнейшей судьбы Роберта это было бы самой страшной местью какую он только мог изобрести. И Мария-Анна отметала все опасения разума, даже признавая их резонность. Она знала что ехать на встречу всё равно придется. Придется рисковать.

Однако сама эта решимость и надежда на спасение сына буквально преобразили её, оживили, зажгли огонь в глазах, взбодрили дух, наполнили деятельной энергией, придали бодрости и сил. И она с упоением снова чувствовала себя молодой, готовой к битве, готовой к трудностям и врагам, с которыми она будет справляться.

Она протянула руку и энергично подергала шнур от звонка.

В кабинет вошел маркиз Ринье.

Договорившись с ним о том что он прикроет её отсутствие на два, может быть три дня, но не обмолвившись ни словом о том куда и зачем она едет, она велела позвать протиктора, дежурившего у двери. Она желала лишь узнать где сейчас лейтенант Ольмерик, но увидев вошедшего, минуту просто рассматривала его. Это был настоящий великан. Если Ольмерику её макушка доходила до подбородка, то этому протиктору едва ли до середины груди. Мария-Анна всегда любила высоких мужчин, наверное потому, как она с усмешкой объясняла сама себе, что её забавлял тот факт что она, хрупкая женщина среднего роста, всё равно выше любого из них. Но сейчас она поразилась этому человеку как одному из чудес природы. Он выглядел неимоверно могучим. Она поднялась из-за стола и приблизилась к мужчине. Несмотря на ладно скроенную черную форму, тщательно подогнанные латы и наручи, аккуратные ремни и весьма изящные сапоги он выглядел настоящим варваром. Его светло-русую шевелюру сдерживал широкий железный обруч с вырезанными на нём сценами охоты, суровое с крупными чертами лицо перечеркивали три шрама, из-за воротника по широкой шее к подбородку поднималась цветная татуировка, на груди на веревочке висело три больших когтя, возможно медвежьих, а к нескольким прядям длинных волос были привязаны металлические и костянные фигурки каких-то, по-видимому, божков. У Марии-Анны мелькнула мысль, что если бы Гуго не обозначил кто должен быть её сопровождающим, ей наверное следовало взять с собой этого витязя.

– Как тебя зовут? – Спросила она.

– Олаф Энрикссон, – глухо пророкотал мужчина и чуть подумав, добавил: – госпожа.

От его низкого голоса, она ощутила какую-то неясную тревогу, почти страх, будто находилась рядом со зверем. Это восхитило её. И с замиранием сердца она представила что может сделать со своим врагом в бою подобный великан. И ей было очень лестно что такой человек служит ей. Но затем она вернулась к мыслям о предстоящей поездке. И задумчиво спросила:

– Скажи мне, Олаф Энрикссон, а Ольмерик хороший воин?

Протиктор смерил её взглядом и пробурчал:

– Он великий воин. – И снова после некоторой паузы, как будто спохватившись, добавил: – госпожа.

У неё возникло ехидное желание поинтересоваться: "даже более великий чем ты, Олаф!", но она не стала, просто продолжая глядеть на протиктора, словно ждала чего-то еще. Тот как будто чуть растерявшись под столь пристальным женским взглядом, нехотя проговорил:

– Когда он был молод, он однажды зимой столкнулся с медведем-шатуном. Это самый яростный и злобный зверь какого вы только можете представить, королева. Госпожа. Настоящий демон. Он и есть демон. У Ольмерика был при себе только небольшой охотничий нож, но он убил медведя и даже сумел дойти до дома на своих ногах, хотя истекал кровью из дюжины рваных ран. Думаете многие способны на такое?

Мария-Анна отрицательно покачала головой.

– Нет, не думаю.

– А ещё было так, что Ольмерик единолично убил три десятка даннов, – уже с азартом добавил Олаф. – Целый род отправил в Валгаллу. То были бесчестные ублюдки и мрази. Они ненавидели Ольмерика и его людей, но не смели напасть открыто. Вместо этого они украли его жену, день и ночь насиловали её, а затем разрубили на четыре части и развесили вдоль дороги на деревьях. – Мария-Анна побледнела, Олаф же невозмутимо продолжил: – Это было довольно сильное оскорбление. И однажды Ольмерик пришел в дом этих даннов. С ним были его люди, но он велел всем оставаться в стороне. Сам же разделся, нарисовал своей кровью на груди знак Кабура, знак идущего дорогою смерти, взял два меча и отправился к этим мерзавцам. Когда он вернулся, он был весь в крови с головы до ног, даже его зубы и те были в крови. Когда он улыбался я видел это, клянусь Одином. Скажу вам так, королева, он выглядел страшнее любого вашего христианского дьявола. Но всё это была кровь врагов. Он убил их всех, раскромсал на части. И ни как-то по подлому из-за угла, а просто вошел в их дом и начал рубить. А данны, я вам доложу, это не ваши плюгавые рыцари, которых соплей перешибить можно. Данны настоящие воины, сильные и свирепые как тигры. И тот кто одолеет за раз двух или трех из них уже славный воин, а Ольмерик расправился с тремя десятками. Так скажите мне, госпожа, великий он воин или нет?

Она посмотрела в тусклые голубые глаза огромного мужчины и ничего не ответила.

– Позови его ко мне, Олаф, – сказала она. – Я жду.

34.

Они выехали рано утром, еще до восхода Солнца.

Ольмерик самолично оседлал двух лучших лошадей, взял на кухне некоторые припасы и ожидал королеву под самыми её окнами. Мария-Анна умылась и оделась без помощи своих служанок и тихо, как призрак, выскользнула из дворца. Её видели только дежурившие в коридорах протикторы. Но предупрежденные с вечера они не обратили на безмолвную женскую фигуру никакого внимания. Выезжали они через Каретные врата, королеву скрывала широкая темная мантия с глубоким капюшоном, Ольмерик же ехал открыто. Стража, завидев его, открыла ворота и пропустила обоих всадников, не сказав ни единого слова, и только с любопытством смотрела им вслед, пока они не растворились в предрассветном сумраке.

Мария-Анна презирала дамские седла и всегда ездила верхом по-мужски, смело надевая под широкий тяжелый передник обычные штаны. Ольмерику же она велела снять свою протикторскую форму и облачиться в дорожный костюм мелкого дворянина, без всяких роскошеств и излишеств, дабы не привлекать ненужного внимания. И хотя Ольмерик своей статью, белокурыми волосами, синими глазами и многочисленным набором клинков все равно выбивался из общей массы, укрытый просторным плащом и широкополой шляпой, он тем не менее не сильно бросался в глаза.

Мария-Анна не сказала своему лейтенанту куда и зачем они едут. Она вообще почти с ним не разговаривала. Её голова была занята предстоящей встречей. Она и боялась её, и в тоже время нестерпимо хотела чтобы это случилось как можно скорее. И потому гнала коня во весь опор, словно пытаясь заглушить этой неистовой скачкой все тревожные мысли. Но после нескольких часов подобного путешествия, она поняла что несколько переоценила свои силы. У неё разнылась спина, появилась какая-то отвратительно саднящая натертость на внутренней стороне правого бедра и от бесконечной тряски кажется заболела голова. Кром того она вспотела, её прическа изрядно растрепалась и женщина чувствовала себя неопрятной и вымотанной. Пусть всё это были мелочи, Мария-Анна едва обращала на это внимание, но всё же сочла что будет благоразумнее несколько осадить лошадь и перешла на более спокойную рысь. Она давно уже откинула капюшон мантии на спину, ибо ехать видя лишь затылок конской головы и кусочек дороги было совершенно невозможно. Да и гораздо приятнее, когда ветер свободно обдувает разгоряченное лицо.

Мария-Анна была уверена что вполне хорошо знает дорогу до Ле-Руа. Тем не менее ближе к полудню, когда они ехали через лес, она немного разволновалась что сбилась с пути и может не поспеть к назначенному часу к месту встречи. Потому увидев бредущего впереди одинокого путника, подъехала к нему. То был коренастый сухощавый мужчина лет двадцати пяти – тридцати в темной затасканной рубахе, старом коротком дырявом плаще, внизу уже пошедшим бахромой, в почерневшей соломенной шляпе и с большой торбой через плечо. Увидев всадников, он торопливо стащил с головы шляпу и замер.

У незнакомца было очень изможденное усталое лицо, но при этом глубокие голубые глаза светились каким-то смешливым веселым пламенем.

– Скажи, прохожий, – обратилась к нему Мария-Анна, остановив своего прекрасного белого жеребца рядом с мужчиной. – Я еду в селение Пиертон. Это правильная дорога?

Это селение располагалось на дороге к Ле-Руа и королева знала что они уже вроде должны были добраться до него.

Путник оглядел рослого мужчину на вороном коне и снова посмотрел на королеву.

– Совершенно верно, Ваше Величество, это дорога ведет к Пиертону. До него не больше двух льё осталось.

Мария-Анна, хлопая ресницами, уставилась на незнакомца.

– Почему ты меня так называешь?

Путник пожал плечами.

– Потому что вы наша королева.

– С чего ты взял что я королева? – СпросилаМария-Анна, каким-то чудом умудрившись объединить в интонации голоса и некоторую досаду от того что её раскрыли и в тоже время нотку удовольствия от того что все знают кто она такая. – Ты видел меня раньше?

– Нет, не видел. Но я много раз слышал что наша королева самая красивая женщина на свете. А я не видел за всю свою жизнь никого красивее вас, вот и решил, что вы королева.

Мария-Анна усмехнулась, уверенная что конечно же это плут где-то видел её или по крайней мере её изображение.

– Хитрец, – с улыбкой сказала она.

Увидев как молодая женщина улыбается, мужчина тоже улыбнулся.

– Мне убить его? – Буднично спросил Ольмерик, откидывая полу плаща и кладя ладонь на рукоять одного из мечей.

Улыбка на лице путника тут же погасла и он со страхом уставился на лейтенанта.

Мария-Анна залезла в один из своих кошелей и, выудив серебряную монету, бросила её незнакомцу.

– Благодарю вас, Ваше Величество, – торопливо произнес он, поймав монету, но при этом не сводя глаз с грозного протиктора. – Век буду бога молить за вас, Ваше Величество.

– Прощай, прохожий, – сказала Мария-Анна и пришпорила жеребца.

Ольмерик отпустил меч и последовал за королевой.

Однако прежде чем попасть в Пиертон им пришлось столкнуться с небольшим препятствием.

Всё еще не выехав из леса они увидели, что путь им перегородила большая, изукрашенная резьбой, карета, запряженная четверкой лошадей. Слева от кареты, возле дверцы, стояли две нарядные дамы, одна совсем молодая, другая лет сорока. Позади кареты слонялись двое лакеев в париках и ярких ливреях. Кроме них вдоль дороги расположились четверо вооруженных мужчин в одинаковых темных бригандинах, черных рейтузах, серых плащах и круглых боннетах. Мужчины держали в поводу коней и выглядели неприветливыми и сосредоточенными. Не приходилось сомневаться, что это вооруженный эскорт тех, явно весьма состоятельных персон, что путешествовали в таком роскошном экипаже.

Мария-Анна заставила своего коня перейти на шаг.

Карета застыла почти по центру дороги, немного ближе к правой обочине. Справа поднимался отвесный склон небольшого холма и проехать не было никакой возможности. Оставался путь слева между каретой и стеной леса. Но там тоже было достаточно узко и кроме того стояли женщины. Тем не менее Мария-Анна направила своего коня туда.

Проезжая мимо вооруженных мечами и кинжалами охранников, она не удостоила их ни единым взглядом.

Приблизившись к экипажу, Мария-Анна увидела на дверце яркий герб, но она не сильна была в герольдике и не имела понятия какому знатному лицу тот принадлежит.

Белый жеребец королевы наступал на разодетых женщин, но те не двигались с места и вообще не обращали внимание на всадницу, словно бы той и не существовало.

Мария-Анна остановила коня и, слегка раздраженная, собралась вежливо попросить пропустить её, но в это время из глубины леса появился высокий кичливо одетый господин с множеством драгоценным камней на груди и руках. Судя по всему хозяин экипажа отлучался в лесную чащу для справления какой-то нужды, а теперь, возвратившись, он с негодованием уставился на двух всадников.

– Что вы себе позволяете?! – Грозно закричал он Марии-Анне. – Совсем никаких манер не знаете? Прете на благородных дам со своими проклятыми животными! В кабаке вас что ли воспитывали, в самом деле! Стойте вон там сзади и ожидайте когда я проеду.

Разгневанный господин повернулся к охранникам.

– А вы ротозеи куда смотрите? Какие-то невежды пустоголовые чуть баронессу с дочерью не растоптали, а вам и дело нет!

Охрана барона, оставив своих коней, решительно направилась в сторону экипажа, видимо намереваясь каким-то образом покарать "невежд пустоголовых". Вперед вырвался самый молодой, с тонкими черными усами и пылающим темным взором. Он даже вытащил меч, правда еще не зная что он будет им делать.

Мария-Анна, с побелевшими губами, ледяным взором смотрела на барона, думая лишь о том каким образом она расправится с ним.

В этом момент прозвучал спокойный голос лейтенанта Ольмерика:

– Ваше Величество, мне убить его?

Он никогда не обращался к ней так, всегда только "моя госпожа", но сейчас нужно было именно такое обращение.

Мария-Анна утвердительно качнула головой:

– Убейте, лейтенант.

И все действующие лица моментально замерли. Даже лошади, словно бы ощутив напряжение момента, были бездвижны.

Барон Анри де Ременсэн, возвращавшийся с семьей из столицы в свои владения на востоке королевства, услышав титул незнакомки, остолбенел. Всякая спесь и гонор моментально покинули его. И хоть никогда ему доселе не выпадало счастье видеть свою королеву лично, сейчас, внимательно вглядевшись в прекрасное белоснежное лицо незнакомки, он моментально уверился что она именно та кем её назвали. Да к тому же не будучи полным дураком, взглянув на второго всадника, он получил еще одно доказательство что перед ним владычица этой страны. Было общеизвестно что личными телохранителями Вальрингов уже более двухсот лет служат яростные непобедимые северные воины. И кем же могла быть женщина, которую сопровождал угрюмый могучий белокурый северянин, увешанный мечами и кинжалами?

Барон, угодливо согнувшись, сделал несколько шагов вперед:

– Ваше Величество…, – жалобно пробормотал он.

Но Мария-Анна безмолвствовала. Ольмерик тем временем спрыгнул с коня и направился к барону, вытаскивая из ножен меч.

Никто вокруг не смел шелохнуться и даже сам барон просто стоял и смотрел как высокий северянин идет к нему с мечом в руке.

Однако молодой черноусый охранник всё же набрался решимости и бросился на Ольмерика. Лейтенант легко уклонился от неуклюжего выпада и ударил кулаком с зажатой в нем рукоятью меча охранника прямо в зубы. Молодой человек полетел с ног долой. Ольмерик наступил на его запястье, вырвал клинок и отшвырнул в сторону. После чего продолжил свой путь к барону.

Глаза Анри де Ременсэна стали как блюдца. Как и все он был наслышан о безжалостности и решительности королевы, когда дело касалось её врагов.

В этот момент его супруга упала на колени.

– Ваше Величество, прошу вас, сжальтесь. Умоляю вас, будьте милосердны к моему мужу. – Затем обернувшись к молоденькой девушке, сказала: – Что же вы стоите, дочь моя? Падите на колени перед нашей повелительницей и умоляйте пощадить вашего отца.

Но девушка продолжала стоять и смотреть на королеву чуть ли не с вызовом. Это развеселило Марию-Анну.

– Кто вы такая, сударыня? – Спросила она стоявшую на коленях женщину.

– Баронесса Жозефина ле Каро де Пуансон, – торопливо представилась та. – К вашим услугам, Ваше Величество. – И она, стоя на коленях, умудрилась еще и поклонится.

– О, так вы двоюродная сестра графа Фландрии, – удивленно воскликнула Мария-Анна, – как же так вышло что мы никогда не встречались лично?

– О, Ваше Величество, мы почти не выезжаем в свет, наши владения…, – Жозефина смолкла на полуслове, увидев что белокурый рослый мужчина тем временем поставил её супруга на колени и прислонил к шее меч, словно примеряясь для удара. На самого барона страшно было смотреть, он весь обмяк и оплыл и глядел на королеву затравленно и обреченно.

– Ваше Величество, сжальтесь! – Закричала Жозефина. – Ради всего святого, пощадите его. Не лишайте дочь отца, а жену мужа. Будьте милосердны, Ваше Величество. – Она вдруг схватила стоявшую рядом девушку за платье и потянула вниз.

Но девушка вырвалась, сердито зашипев:

– Я не стану унижаться ни перед королевой, ни перед кем.

– Господи, какая вы дура, дочь моя! – В сердцах воскликнула баронесса, а затем спохватившись посмотрела на королеву и молитвенно сложив руки снова запричитала: – Простите её, Ваше Величество, она совершеннейшим образом глупа. Как и её отец. Умоляю вас, простите нас.

Мария-Анна улыбнулась, раздражение на этих наглых людей оставило её.

– Постойте, лейтенант, – сказала она и Ольмерик застыл, держа одной рукой несчастного барона за воротник, а другой меч у его шеи.

– Барон, подойдите, – приказала она.

Ольмерик поднял мужчину с колен и подвел к королеве.

– Вы оскорбили меня, барон, – сказала Мария-Анна, – но внимая мольбам вашей супруги, я готова помиловать вас. Однако с таким условием. До начала следующего месяца вам надлежит передать моему казначею, маркизу Ле Гарди, сумму в размере сто тысяч ливров. Если вы этого не сделаете, то за вами придут люди графа Согье и мы уже вместе с ним решим вашу дальнейшую судьбу. Вам всё ясно?

Барон ожил и расцвел. И хотя сумма была громадной, она ни шла ни в какое сравнение с даром жизни.

– Да-да, Ваше Величество, всё ясно, всё будет исполнено в лучшем виде, всенепременно и преобязательно. Я вам так благодарен, Ваше Величество, во истину ваше великодушие может сравниться только с вашей красотой.

Мария-Анна, вспомнив что уже не раз слышала эту сентенцию прежде, усмехнулась.

– Теперь вы позволите мне проехать?

Барон захлопал глазами.

– Ко-конечно, Ваше Величество. Никоим образом не смею препятствовать вам. – И он бросился к своим женщинам, схватил за руки и увлек к лесу, освобождая дорогу.

Мария-Анна тронула бока коня, проехала немного вперед, но возле дочери барона остановилась.

Внимательно посмотрев на девушку, королева спросила:

– Я вам не нравлюсь, сударыня?

– Разве вы должны всем нравится, Ваше Величество? – Хмуро сказала девушка.

Её родители обомлели.

– Не слушайте её, Ваше Величество! – Испуганно воскликнула баронесса. – Бог не наградил её умом.

– Истинно так, Ваше Величество, глупа как пробка! – Вторил своей супруге барон.

Но Мария-Анна, не обращая внимания на их слова, не сводила взгляд с девушки.

– А мой лейтенант? Он вам нравится?

Девушка на миг растерялась, но затем, кинув короткий несмелый взгляд на мужественное лицо Ольмерика, с дерзостью взглянула королеве в глаза.

– Нравится, – твердо сказала она.

– Что скажете, лейтенант? Возьмете юную баронессу в жены? – С улыбкой спросила Мария-Анна. – А господин барон к ста тысячам ливров присовокупит еще и половину своих владений. Неплохое приданное получится. Вы же не против, барон? – И она лукаво поглядела на побледневшего как снег Анри де Ременсэна.

– Ваше Величество…, – пролепетала Жозефина ле Каро де Пуансон, готовая снова пасть на колени и умолять королеву избавить их от этой новой напасти. Но тут вмешался Ольмерик.

– Мне не нужна в жены какая-то глупая сопливая девчонка, госпожа, – спокойно сказал он.

– Святый Бог, вы правы, господин лейтенант! – Радостно воскликнул барон. – Наша Катрин дура дурой и совершенно вам не подходит.

– Отец!! – Вся пунцовая от возмущения, вскрикнула девушка, которой уже порядком надоело слушать про то какая она дура.

Мария-Анна стала серьезной.

– Как скажете, лейтенант. Прощайте, барон. И ради себя и вашей семьи не забудьте про моего казначея.

Барон сумбурно начал заверять что всё исполнит и ничего не забудет и даже бросился вперед, желая поцеловать руку королевы.

Но Мария-Анна, уже не обращая на него внимания, ударила пятками своего белого жеребца и умчалась вперед.

Ольмерик какое-то время помедлил, задумчиво глядя на юную Катрин, которая не выдержав его взгляда, опустила глаза, а затем последовал за королевой.

И только после этого, оперевшись на стенку кареты, барон шумно и тяжело вздохнул.

– Видишь как оно бывает, Жозефин, – проговорил он. – Сходил в лес помочиться за сто тысяч ливров.

– Ты всегда умел проматывать деньги, Анри. Но, Господи, какой же ты всё-таки болван, неужели тебе не хватило одного взгляда на эту женщину, чтобы понять что она не из тех на кого можно так орать.

Барон снова вздохнул. Потом поглядел на свою дочь и сердито сказал:

– Вы еще, сударыня, как обезумели. Неужели нельзя хоть иногда смирять ваш норов? Или может и правда захотели замуж за этого дикого варвара?

Катрин де Пуансон де Ременсэн, ничего не ответив, резко отвернулась и поднялась в экипаж.

Барон почесал голову и обратившись к своим охранникам, спросил:

– Что там с этим воякой? Живой хотя бы?

– Живой, Ваша Милость.

35.

Пиертон Мария-Анна решила проследовать без остановки.

Но на городской площади она увидела толпу народа, обступившую импровизированную театральную сцену, на которой некий пёстро разодетый субъект вдруг затрубил в длинную медную трубу очень знакомую мелодию. Она была очень похожа на сигнал королевского герольда о приближении правителя государства.

Мария-Анна остановила коня и повернула голову.

И действительно театральный герольд зычным гласом объявил о прибытии «Её Высочайшего Величества Марины Аннет, Божьей милостью королевы Лядской и царицы Панской, Самодержицы и Государыни" и далее последовал перечень каких-то нелепых сказочных земель.

Мария-Анна спустилась с лошади. Она чувствовала, что не нужно этого делать, что это лишнее, что ничего хорошего не выйдет, что лучше просто продолжить путь, ей предстоит важная встреча, речь о её сыне. Но уже не могла остановиться. Имя "Марина Аннет" задело её, всё было очевидно и она хотела увидеть к чему это. Она передала поводья Ольмерику, велела ждать ему здесь, у края площади и пошла к сцене. Люди оглядывались на неё. Отправляясь в поездку, Мария-Анна, дабы не привлекать ненужного внимания, естественно не стала наряжаться в бесценные платья и цеплять на себя ювелирные украшения. Тем не менее, видя её совершенную красоту, надменный взгляд, гордую осанку, роскошные волосы, дорогую атласную мантию, собравшиеся на площади, не говоря ни слова, давали ей пройти, стараясь не задеть её, а некоторые затем еще и бросали в её сторону осторожные любопытные взгляды. Впрочем через минуту все глаза уже были прикованы к сцене, ибо там явилась миру "королева Лядская и царица Панская" со свитой. Королева Марина Аннет оказалась маленькой обезьянкой, затянутой в платьице из черной парчи, оттопыренное на груди вырезанной из дерева телесного окраса имитацией женского бюста и с приклеенным к голове пучком светло-русых волос. И совершенно случайно излюбленный цвет нарядов Марии-Анны тоже был черный, а её чудесные волосы были именно светло-русого чуть отливающего бронзой оттенка. В качестве свиты у королевы-обезьянки были смешные поросята, обмотанные пестрыми кусками бархатных тканей.

Через четверть часа Мария-Анна, взбешенная, бледная, не помнящая себя от злости и гнева, обходила сцену, направляясь к закулисью уличного театра. Она увидела и услышала достаточно. В первом, так сказать, акте обезьянка вертелась перед зеркалом, строила ужимки, кривлялась, гладила мордочку, словно прихорашиваясь, трогала свою деревянную грудь, тянула вниз платьице, будто пытаясь обнажить грудь побольше, дергала приклеенные волосы, пока в конце концов не оторвала один пучок, что кажется весьма расстроило ее и она с досадой отшвырнула его. Всё это вызывало неподдельный веселый смех у зрителей, они толкали друг друга, указывали на сцену, качали головами, мол, ну даёт. Во втором акте герольд объявил о прибытии нескольких баронов с длинными пышными именами. Бароны оказались тремя маленькими собачками, разодетыми в невообразимо яркие одеяния, увешанные позолоченными цепочками и цветными стекляшками, играющие роль драгоценным камней, также у каждого барона имелась длинная шпага, смешно волочившаяся где-то сзади. На сцене также появился небольшой деревянный стул, обитый красной тканью, судя по всему этот предмет мебели должен был символизировать королевский или царский трон. К спинке стула с задней стороны был прикреплен бутафорский игрушечный меч, чья рукоять крестом возвышалась над спинкой. Обезьянка ловко забралась на стул и уселась на него совершенно по-человечески, вытянув задние конечности и положив передние на высокие подлокотники. Собачки приблизились к трону и принялись звонко лаять. Лай был противный визгливый, но по началу Марина Аннет не обращала на него внимания, вертя головой в разные стороны, снова трогая свою деревянную грудь и рассматривая её будто бы с некоторым восхищением. Всё это вызывало у зрителей бурное веселье. Но затем один из "баронов" приблизился к "трону" и попытался цапнуть "королеву" за ногу. Марина Аннет тут же пришла в неистовство. Она пронзительно заверещала, закричала, вскочила с ногами на стул, принялась приседать, раскачиваться, махать руками. Собачий лай стал громче и яростнее. Тогда обезьянка схватила прикрепленный к трону меч и отважно бросилась на зарвавшихся "баронов". На сцене начался маленький хаос. Марина Аннет наскакивала на собак, колотила их мечом, скалила зубы, шипела, кричала. Собачки с испуганными глазами трусливо прижимали хвосты и метались во все стороны, стараясь уклониться от грозного меча. Но обезьянка наскакивала на них, хватала за хвост, стучала деревянным мечом и страшно визжала. Заодно досталось и "королевской свите". В пылу атаки храбрая королева набрасывалась и на поросят, которые с визгом разбегались, привнося еще большую сумятицу в происходящее на сцене. Зрители покатывались со смеху. Закончилось это тем что Марина Аннет прогнала со сцены всех, еще и швырнула им вслед свой меч. После чего довольная вернулась к "трону" и уселась на него. Но самое пикантное и интересное зрителей ожидало в третьем акте. Герольд объявил о прибытии Верховного трахадора Бона Дезалье графа Любовийского. Роль графа исполняла еще одна обезьяна, более крупная и темная. Граф был одет достаточно скромно, но при этом увешан сразу четырьмя бутафорскими клинками, которые волочились за ним и гремели как цепи каторжника. Граф уселся посредине сцены, зевая и лениво оглядываясь по сторонам. Мариной Аннет он явно не интересовался, но вот сама королева явно была взволнована его приходом. Она бросила свой трон, подбежала к "графу" и начала всячески обхаживать его. Она ластилась к нему, прислонялась к нему головой, гладила его, негромко умилительно верещала, словно упрашивая о чем-то, хватала его руку и клала на свою деревянную грудь, а в конце концов принялась вставать перед ним спиной, наклоняться вперед и задирать своё платье. Это уже вызвало просто гомерический хохот и шквал рукоплесканий.

Мария-Анна готова была убить всех. И даже больше чем на театралов она злилась на самих зрителей. О как же гоготала эта вонючая немытая чернь, захлебываясь, брызгая слюной, ехидно понимающе посмеивалась, толкала друг друга в бока, тыкала пальцами в сцену. Необразованные мужланы и дородные тетки, жалкий сброд, чумазые смерды, грязные животные, не далеко ушедшие от тех самых обезьян и свиней, что развлекали их.

Королеву чуть не трясло от бешенства.

Она обошла сцену и увидела её заднюю, скрытую высокими декорациями часть, на которой в данный момент находились двое мужчин, один тот самый герольд, видимо управляя игрой актеров-животных. Вплотную к сцене стояло два больших фургона, между которыми был сооружен навес, под которым были организованы временные гримерки актеров, сложены куски декораций, развешаны наряды, доспехи. бутафорское оружие и прочее.

Королева вошла под навес. Здесь были какие-то люди, несколько мужчин, трое женщин, две молодых и одна пожилая. Все в каких-то старомодных нелепо пышных нарядах, ярких украшениях, лентах, париках. Видимо готовились участвовать в некой пьесе о жизни высшего света. Но Мария-Анна и не пыталась вникнуть в окружающее, она и лица-то едва различала, охваченная негодованием и яростью.

– Кто хозяин этого балагана? – Громко потребовала она, надменно оглядывая присутствующих.

Но никто не спешил ей ответить. Сейчас она была случайным прохожим с улицы, обычной женщиной, которая судя по её тону слегка не в себе. Но актеры и актрисы бродячего театра народ бывалый и повидали всякого на своём веку, а потому взирали на незнакомку спокойно, может с некоторым любопытством, ибо умели ценить прекрасное, а кое-кто и насмешливо.

Мария-Анна, стараясь совладать с голосом, чтобы он не дрожал от гнева, повторила:

– Кто директор труппы я спрашиваю? Или может это одна из тех обезьян что кривляется сейчас на сцене?

Вперед выдвинулся один из мужчин, привлекая внимание королевы. Он был примерно её роста, то есть невысок, весьма дороден и обильно бородат. На макушке зияла солидная плешь. Он был наряжен в костюм разбойника с увесистой чрезмерно широкой саблей и тремя гротескно-внушительными кинжалами на поясе.

– По-видимому, сударыня, именно я тот кто вам нужен. Я не ответил вам сразу лишь по причине того, что был слегка ошеломлен той горячностью, с которой вы вопрошали обо мне. – "Разбойник" плотоядно усмехнулся. – Смею ли я предположить, сударыня, что вы одна из моих поклонниц?

Мария-Анна с презрением поглядела на этого, по её мнению, "недоумка". Его игривый тон взбесил её еще больше.

– Как ты посмел, негодяй, показывать эту мерзость?!

– О чем именно вы говорите, сударыня? – Всё еще вполне спокойно и насмешливо спросил он.

– Я говорю о твоих обезьянах и свиньях на сцене!

– О, сударыня, это называется сатира. Са-ти-ра. Древний и, позвольте заметить, один из самых трудных жанров театрального ремесла. Конечно, не всякому дано его понять. – Он едва заметно поклонился в сторону Марии-Анны. – Это требует определенной работы ума и проницательности, требует умения видеть завуалированную суть вещей, а не хватать то что на поверхности. Так что ничего страшного если истинный смысл этого представления ускользнул от вас. Не стоит расстраиваться по этому поводу и так казниться. Далее мы собираемся сыграть более легковесную пьесу, где всё достаточно очевидно. И если вы окажете нам честь быть нашим зрителем, я полагаю вы без труда сможете понять всё что хотел сказать автор и получить удовольствие от увиденного.

Марии-Анне в её нынешнем состоянии и правда потребовалось некоторая работа ума чтобы понять что над ней издеваются. Ей это было так непривычно и невероятно, что она отказывалась в это верить. У неё перехватило дыхание от обиды и возмущения. Какая-то букашка, клоп, вошь плешивая стоит и нахально скалится ей в лицо. Ей хотелось затопать ногами и закричать, что она королева, государыня, повелительница этой страны и она раздавит, уничтожит, превратит его в прах. Но голос разума всё же пробился сквозь пелену злости и Мария-Анна не стала топать и кричать.

– Жалкий комедиант, шут, фигляр, скоморох, – процедила она ледяным тоном, пылая своими прекрасными глазами. И чуть подумав всё же добавила: – вошь плешивая.

Но "вошь плешивую" ничуть не устрашил ни ледяной тон, ни грозный огонь серых глаз.

– Сударыня, я не понимаю причину вашего негодования. – Всё с той же утонченно-насмешливой интонацией сказал директор труппы. – Не соблаговолите ли объяснить?

Другие актеры и актрисы, увлеченные этой темпераментной беседой, подошли ближе. И хотя им было очевидно, что эта женщина явно не из бедняков, вилланов или городских ремесленников, она не казалась им достаточно важной или знатной персоной чтобы увидеть в ней какую-то угрозу для себя. Скорее она виделась им вздорной глупой особой и они испытывали к ней тоже иронично-насмешливо-снисходительное отношение что и их руководитель. Да и кроме того, в отличии от многих в этой стране, они всё же были вольными бродягами, людьми особой породы, давно привыкшими к резким поворотам Фортуны, и потому милость или немилость сильных мира сего заботила их не сильно. Сегодня ты на вершине, а завтра в придорожной канаве. Презрение, проклятия, пренебрежение, уничижение, нищету и тяжелые невзгоды вечного бездомья и вечной дороги они переносили также стойко и спокойно, а зачастую и с юмором, как и восторг, обожание, рукоплескание, щедрые вознаграждения, роскошь и даже настоящее богатство, если уж действительно повезёт. Да, они были особыми людьми, дорога и сцена приучила их к переменчивости жизни, к непостоянству всего что есть в этом мире.

Но в этот момент за левым плечом королевы появилась рослая могучая фигура в темном плаще и широкополой шляпе. Мария-Анна даже не увидела, а как будто почувствовала всем телом приблизившегося Ольмерика, безмолвно застывшего за её спиной. Ощущение привычной надежной безмерно преданной ей силы подействовало на неё благотворно. Она немного успокоилась. Актеры же и актрисы глядели на высокого северянина с любопытством и удивлением.

– Как тебя зовут? – Спросила Мария-Анна у "разбойника".

Тот чуть помедлил, появление молодого мужчины с двумя отнюдь не бутафорскими мечами на поясе, немного встревожило его. Но всё же ответил и всё с той же ироничной интонацией:

– Я есть Жан Булине, сударыня, по прозвищу Мантилла. Мне выпала честь быть главою этих славных мужчин и женщин. Позвольте также в свою очередь узнать с кем имею честь изъяснятся, – и он чуть поклонился в сторону королевы.

Мария-Анна, словно бы в задумчивости, глядела на него. Ей припомнился рассказ Олафа Энрикссона о том как Ольмерик единолично расправился с тремя десятками даннов, которые между прочим "не то что ваши плюгавые рыцари", а настоящие свирепые воины. И ей подумалось: а что если она прикажет своему верному протиктору убить всех этих театральных нахалов. И странный трепет охватил её при этой кровожадной мысли. Никаких сомнений он сможет это сделать, эти жалкие комедианты во главе со своим плешивым директором ему не соперники, и конечно же он подчинится её приказу. И вот это последнее и повергло её в приятное волнение. Какой невероятной силой она обладает, одним словом, одним легким жестом она может буквально уничтожить весь этот сброд.

Но появление Ольмерика также напомнило ей о том что она в дороге, что она едет к своему заклятому врагу, что решается судьба её сына и ей стало стыдно за себя, за то что она тратит время на каких-то ничтожных бродяг, которые ради своего проклятого куска хлеба готовы на любое святотатство, богохульство, клевету, злобные насмешки. Ну неужели она – королева этой страны будет обращать внимание на этих жалких изгоев, которым даже отказано лечь в святую землю после смерти и которые будут похоронены как жуткие нечестивцы за церковной оградой или вообще брошены как животные в какой-нибудь придорожной канаве? И в своем убогом бессилии, ничтожности, низменности души и подлости характера им не остается ничего другого как осквернять и хулить чистоту и святость, глумиться и потешаться над теми кто неизмеримо выше их, благороднее, самоотверженнее, сильнее, мудрее. Но конечно не напрямую, а иносказательно, через грязные намеки, экивоки, аллюзии, пародии, ибо известно что нет более трусливого негодяя чем актер, который ради наживы отказался от своей человеческой души и предался дьявольскому искусству перевоплощения и обмана. Окончательно успокоившись такими мыслями, Мария-Анна уже хотела уходить. Но уязвленное самолюбие всё же требовало хотя бы маленькой мести.

И глядя в глубокие карие, как ей казалось, подлые и лживые глаза руководителя труппы, она сказала:

– Что ж ступай, Жан Булине по прозвищу Мантилла, сыграй свою последнюю пьеску.

– Отчего же последнюю, сударыня? – Усмехнулся в свои пышные усы Жан. – В этом сезоне нас ждет Турин и Альзария. Где я надеюсь сыграть еще много отличных пьес, комедий и драм.

Королева отрицательно покачала головой.

– Нет, не ждет. Тебе предстоит либо навсегда бежать из этой страны куда-нибудь в Моравию или Италию, а потом еще дальше к кровожадным венграм или даже в дикую Московию, либо быть повешенным. Так что последней твоей пьесой будет драма, но конечно очень жалкая как и вся твоя жизнь.

– И почему же меня ждет столь незавидная участь, сударыня? – Всё еще не оставляя ироничной интонации, спросил он.

– Потому что как только я вернусь в Фонтен-Ри, а это случится не далее как завтра к вечеру, я вызову к себе графа Энтуана Согье, главу Судебного ведомства и прикажу ему разыскать бродячий театр Жана Булине, который по моим сведениям сейчас где-то в окрестностях Ле-Руа. И тогда, Жан Булине, тебя начнут преследовать как бешенную собаку, как проклятого Саже Леврона, как зверя из Живодана. Маршалы, коронеры, ликторы, городская стража, солдаты, шпики, соглядатаи, все они будут искать тебя по всей земле этого королевства. А когда тебя схватят и привезут в железном ящике в Консержер и бросят в зловонную сырую темную конуру в башне Бонбек, я приду еще раз посмотреть на тебя, возможно ты захочешь еще раз объяснить мне что такое сатира.

Жан Булине усмехнулся, он оглянулся на своих товарищей, надеясь увидеть на их лицах такую же усмешку, но не увидел. Актеры и актрисы выглядели слегка обескураженными. Не то чтобы они поверили этой женщине, уж они-то как никто другой знали что сыграть можно всё что угодно, но всё же им стало несколько неуютно. Пусть они никогда и не видели свою королеву, но также как и все были наслышаны о её красоте и величии, и глядя на эту незнакомку, они не могли отказать ей ни в том ни в другом.

Жан снова поглядел на Марию-Анну.

– И какой же я должен сделать вывод, сударыня, из этой странной и немного гротескной тирады? Кого же вижу я перед собой?

Но Мария-Анна, словно потеряв к нему интерес, повернулась к Ольмерику.

– Вы только представьте, лейтенант, – сказала она, – вот это волосатое существо до вашего прихода издевалось надо мной.

И она многозначительно посмотрела в глаза протиктора, словно просила его о чем-то. И тот кажется понял.

– Значит оно должно умереть, Ваше Величество. Желаете, чтоб это сделал я?

Мария-Анна чуть улыбнулась ему.

– Нет, лейтенант, слишком большая честь для этого шута горохового умереть от руки моего протиктора. Это сделает какой-нибудь здоровенный толстый отвратительный потный палач. И причем сделает это в Бонбеке, этого негодяя не повезут на Гревскую площадь, палач задушит его веревкой прямо в камере без всяких виселиц, сэкономив казне 10 ливров.

– Как прикажете, Ваше Величество, – смиренно ответил Ольмерик и даже склонился, чего обычно не делал.

– Да, кстати, – королева обернулась к актерам и актрисам, которые теперь выглядели совсем уж как-то невесело. – Я также прикажу графу Согье схватить всех кто будет рядом с Жаном Булине по прозвищу Мантилла, всех его товарищей и соучастников. Исключения сделают только для ваших милых обезьянок и свинюшек. – Она улыбнулась мужчинам и женщинам. – Так что хорошенько подумайте, господа лицедеи, стоит ли вам оставаться рядом с этим человеком.

После этого королева вышла из-под навеса, оставив труппу Жана Булине и его самого в полной растерянности.

36.

Где-то сразу после полудня Мария-Анна попридержала молодого белого жеребца и заставила его перейти на шаг.

Королева утомилась от скачки и проголодалась. Однако она решила не устраивать привала, а перекусить прямо в седле.

Сейчас они ехали по очень живописной местности. Справа вдаль плавными линиями уходили бесконечные виноградники, слева же высились ровные аккуратные ряды платанов, за которыми бесшумно текла маленькая речушка в нежном обрамлении зелени и луговых цветов. Белая утрамбованная, наверно еще из времен римских легионеров, дорога отделялась от виноградников замшелой выщербленной кирпичной оградой не более метра в высоту. Воздух был напоен легким терпко-свежим запахом цветущего винограда с некоторыми древесными нотками и теплыми ароматами маленьких цветов. Невероятная умиротворенность и какое-то почти эллинское безвременье царили здесь.

Ольмерик, достав из подседельной суммы снедь, передал её королеве.

Мария-Анна жадно впивалась своими зубками в сочную розовую ветчину, сдобренную гвоздикой и мускатным орехом и аппетитно хрустела гренками, поджаренными на чистейшем гусином жиру. Чувство насыщения приятной волной проходило по её телу и она с улыбкой глядела на протиктора, который из соображений этикета не стал прикасаться к пище.

После утоления острого голода, женщину потянуло разговаривать разговоры.

Из фляги протянутой Ольмериком она сделала несколько глотков приятного сладкого вина и, вернув ему сосуд, спросила:

– Скажите, лейтенант, а на что похожа жизнь на вашей родине?

– Ни на что не похожа. Она и есть настоящая жизнь.

– То есть по-твоему наша жизнь здесь не настоящая?

Протиктор пожал плечами.

– Да какая это жизнь. Одни из вас просто бояться жить, другие только собираются жить после смерти, третьи называют жизнью жалкое прозябание в каменных мешках за толстыми стенами и тяжелыми дверями.

– А у вас как?

– А у нас жизнь каждый божий день. Мы живём среди льда и огня и знаем, что смерть стоит у нас за левым плечом. Наши глаза видят горизонт, а кожа чувствует ветер. Мы едим вкусную пищу, когда она есть, а ни когда положено. Мы веселимся и пьём вино, когда нам весело и когда есть вино. И если мы кого-то любим, то мы не играем в какие-то дурацкие игры, мы приходим к нему и остаемся рядом. Если это женщина мы занимаемся с ней любовью, а если это мужчина, мы с ним, спиною к спине, прикрываем друг друга в бою. А если мы кого-то ненавидим, то не прячем это в себе, не проклинаем его шёпотом под одеялом, не грозим ему из дали, мы приходим к нему и убиваем его. Или он убивает нас, но мы не в обиде. И наши боги не скрываются от нас на небе и им не нужны какие-то громадные глупые здания куда людей сгоняют как овец. Они живут рядом с нами и сидят у наших костров. И никакие жирные плешивые монахи не поучают нас как нам жить, не читают нам нравоучений из пыльных заплесневелых книжонок.

– Почему же тогда ты служишь мне, здесь, а не живешь там, на среди вашего огня и льда? – Спросила Мария-Анна чуть обиженным тоном.

Она обратила внимание что Ольмерик забывает добавлять "моя госпожа", но сейчас её это никак не задевало и она легко забыла об этом.

Мужчина посмотрел на неё и веско сказал:

– Потому что клятва превыше всего. Я поклялся служить Вальрингам, поклялся своими богами, своей честью и своим мечом. И я буду делать это до последнего вздоха. На свете нет более мерзкой падали чем клятвопреступник. Такую мразь презирают все и во всех мирах. Лучше взять пилу и медленно отпиливать себе ноги, чем нарушить клятву.

Мария-Анна пристально поглядела на молодого человека. Ей как будто почудилось что он явно на кого-то намекает.

– Если хочешь, я могу освободить тебя от твоей клятвы и ты сможешь со спокойной душой отправиться домой и жить своей настоящей жизнью.

Ольмерик отрицательно покачал головой.

– Вы щедро платите, вы красивая женщина и вы по-настоящему отважны. Я хочу служить вам.

Мария-Анна против воли почувствовала себя чрезвычайно польщенной. Это насмешило её. Сколько за свою жизнь она слышала хвалебных речей в свой адрес, сколько прекрасных слов и панегириков и от кого: от могущественных императоров, блистательных монархов, первосвященников, мудрых ученых, великих художников, сиятельных вельмож, влиятельных царедворцев. Но кажется только слова этого грубого варвара по-настоящему тронули её.

– Скажи, Ольмерик, а это правда, что однажды ты в одиночку убил тридцать свирепых даннов в их собственном доме?

– Нет, моя госпожа, это неправда.

– Вот как?! – Королева была разочарована.

– Их было всего одиннадцать, причем трое из них мертвецки пьяные и едва держались на ногах.

Мария-Анна понимала что делает человеку больно, но удержаться не могла, ей хотелось это услышать.

– А за что ты их убил?

– Они украли мой кнорр.

Мария-Анна удивленно захлопала ресницами.

– Ты изрубил их за то что они забрали твой корабль?

– Конечно. Между прочим полный груза рыбы и шкур.

– Ясно. – И снова она почувствовала себя разочарованный и к тому же сердитой, намереваясь по возвращении высказать этому олуху Олафу всё что она думает о его болтовне.

Она хотела спросить еще и про жуткого медведя-шатуна, насмешливо ожидая что и это окажется басней, но увидев на дороге группу людей, отвлеклась от своих мыслей.

Впереди по дороге гуськом друг за другом шли шесть человек. Облаченные в лохмотья и рубища, в ветхие балахоны из грубой шерсти, подпоясанные веревками, обмотанные на руках и ногах грязными заскорузлыми тряпками. У каждого на голове был большой бесформенный серый колпак с вырезанными отверстиями для глаз, к которому в некоторых местах крепились маленькие колокольчики, издающие при движении унылое позвякивание. У нескольких путников были деревянные внушительные посохи.

Королева почувствовала страх. Ей захотелось пришпорить коня и промчаться мимо неприятных прохожих на максимально возможной скорости, но она сдержала себя и её жеребец продолжал идти неспешной рысью. Оказавшись рядом с ними она уловила сладковато-омерзительный запах и с отвращением отвернулась. Ей уже казалось что сейчас всё закончится и страшные путники останутся позади, но неожиданно человек возглавлявший колонну обратился к ней:

– Прошу вас, благородная госпожа, не проезжайте мимо. Окажите милость несчастным, утратившим облик человеческий и забывшим все радости земные. Подайте, благородная госпожа, сколько сочтете возможным.

Мужчина, обратившийся к королеве, был единственным из этой компании кто не имел колпака и его лицо скрывала только узкая серая тряпица, обернутая несколько раз вокруг головы, так что она была ниже линии глаз и выше верхней губы. Мария-Анна остановила своего жеребца, неприветливо глядя на незнакомца. Её мысли сейчас занимало то обстоятельство, что тряпица прилегает к лицу достаточно плотно и ровно, так, словно у человека практически отсутствовал нос.

– Долгие дни и ночи бредем мы по этой благодатной земле, не имея ни пристанища, ни куска хлеба. Ибо всякий сторонится нас, ненавидит и проклинает, словно мы и не из рода людского, а какие-то осклизлые твари из самой преисподней.

У незнакомца были густые черные невероятно взлохмаченные волосы, падавшие на высокий лоб. Его большие темные глаза смотрели очень внимательно и казались влажными. Его подбородок был вымазан чем-то зеленоватым и засохшим, под чем можно было разглядеть что-то похожее на вертикальную трещину в коже. Возраст мужчины определить было трудно, но его голос звучал молодо и звонко. В руке он держал длинный посох изогнутый на верхнем конце, на котором болтался колокольчик.

Мария-Анна никак не могла оторваться от глаз незнакомца. Ей нестерпимо хотелось ударить коня пятками и умчаться прочь, ей было страшно, но гордость удерживала её на месте. Она понимала что надо залезть в кошель вынуть несколько монет и отделаться от этого навязчивого типа, но не могла пошевелиться.

Мужчина же, видя что "благородная госпожа" не спешит снизойти до милостыни, продолжил свой горестный монолог:

– Несчастными изгоями скитаемся мы по дорогам и весям в бесплодной попытке найти хоть какой-то приют для наших утомленных искалеченных тел, но нет нам ни покоя, ни отдыха, ни надежды. Ибо выглядим мы как чудовища и таковыми нас и считают. И даже торговцы, самые гнусные негодяи рода человеческого, готовые продать и Христа и собственную мать, если кто-то предложит хоть какую-то цену за них, и те сторонятся нас и проклинают, а если и соглашаются продать нам чёрствую лепешку или бутыль самого скверного скисшего вина, то дерут с нас втридорога, ибо знают что нет нам входа в обычные магазины и лавки и никто не встанет на нашу защиту, ибо одни считают нас дьявольскими отродьями, а другие величайшими из грешников раз уж Господь наслал на нас столь жуткое наказание. Так прошу вас, благородная госпожа, сжальтесь хоть вы над нами и подайте нам малую толику на наше скудное пропитание.

Мария-Анна чуть дрожащей рукой развязала кошель, особенный кошель, с золотыми монетами, ей хотелось проявить щедрость к этим несчастным людям, и вынула из него три дублона.

При виде золота, глаза незнакомца кажется еще больше увлажнились. Он быстро протянул к королеве свою правую руку, при этом Марию-Анну обдало волной кислой омерзительной вони. Ладонь мужчины также была замотана тряпкой, причем таким образом словно он был трехпалый, те части пальцев что всё же были видны казались невероятно распухшими.

Мария-Анна осторожно опустила монеты в ладонь, так, чтобы ни в коем случае не коснуться ни кожи, ни грязных тряпок.

Считая свой долг исполненным, она хотела наконец с облегчением продолжить свой путь, но незнакомец, быстро убрав золотые монеты куда-то себе в сумму, торопливо проговорил:

– Позвольте, благородная госпожа, просить вас еще об одной милости.

Мария-Анна с неприязнью поглядела на него, но удержала свою лошадь на месте, показывая что слушает его.

– За все наши пути-странствия не видели мы никого равного вам по красоте, благородная госпожа. При одном взгляде на вас всякому ясно что Господь любит вас и благоволит вам, ибо столь дивной красой Он одаривает должно быть лишь одних безгрешных ангелов своих. Так позвольте же мне прикоснуться к вашей руке, моя славная госпожа, ибо уверен что тогда сойдет на меня и моих братьев по несчастью благословение Господне и обретем мы хоть малую частицу удачи в нашей несчастливой судьбе.

Мария-Анна окаменела. Одна лишь тень мысли что на неё каким-то образом может перейти ужасная болезнь этих людей несказанно угнетала её. Но приобретенное ею за долгие годы горделиво-надменное ощущение королевского достоинства мешало ей поддаться страху, бросить всё и пуститься вскачь, позорно улепетывая от этих несчастных. И усилием воли сдерживая безумную панику в глубоких закоулках своей души, она медленно протянула вперед правую руку.

Черноволосый мужчина обрадованно шагнул вперед, намереваясь взять женскую узкую ладонь своей распухшей безобразной рукой и поднести к своему рту, под которым зияла багровая трещина.

Но Ольмерик вдруг схватил поводья белого жеребца королевы и резко дернул, уводя его в сторону от застывшей на дороге веренице людей.

– Нельзя, моя госпожа, – сказал он.

Мария-Анна с удивлением поглядела на него.

– Они вечные неудачники, самые никчемные и жалкие из людей. Боги презирают их. Не нужно гневить богов, прикасаясь к этим людям. Их неудача как чума, забудьте о них, моя госпожа.

И Ольмерик, не ожидая никакого ответа, пришпорил своего коня, увлекая за собой и белого жеребца королевы.

Мария-Анна схватилась за поводья, не чувствуя никакого раздражения по поводу столь дерзкого поведения своего протиктора.

Однако спустя может более получаса езды, она наконец попридержала коня и сказала, повернувшись к Ольмерику:

– Но всё же на будущее, лейтенант, никогда не смейте указывать мне что я могу делать, а что нет.

Ольмерик спокойно посмотрел в её серые глаза и сказал:

– Я ваш телохранитель и я буду указывать что вам делать, а что нет, если от этого зависит ваша жизнь. И я применю силу и к вам самой, если это будет нужно чтобы спасти вас. Если вас это не устраивает, тогда освободите меня от клятвы и гоните прочь.

Мария-Анна уже было открыла рот чтобы сказать что-то резкое, но глядя в холодные синие глаза белокурого молодого человека, она неожиданно поймала себя на мысли что хотела бы родить сына от такого мужчины как он. И это напомнило ей о Роберте, о сынекоторого она уже родила от одного мужчины, но кажется не сумела уберечь ни этого мужчину, ни своего сына.

Она отвернулась и пришпорила коня, они уже были на дороге к Ле-Руа. До постоялого двора "Золотой бык" оставалось совсем немного.

37.

Мария-Анна и Ольмерик въехали на грязный двор постоялого двора и остановились у коновязи.

Здесь было достаточно многолюдно, но кажется никто не обращал на них внимание. Они спустились с лошадей. И пока королева прохаживалась, разминая уставшее затекшее тело, а Ольмерик привязывал лошадей, маленький светловолосый чумазый мальчуган 8-9 лет отроду храбро приблизился к ним.

Он встал перед королевой, разглядывая её.

Мария-Анна спросила:

– Тебе чего, малыш?

Рядом с её левым плечом возник Ольмерик, грозно взглянув на ребенка.

– Ты девица Мари, дочь звездочёта из Саноры? – Дерзко спросил мальчик.

Королева усмехнулась и повернулась к своему протиктору. Тот вопросительно поглядел на неё.

– Только не спрашивай меня убить тебе его или нет, – с улыбкой сказала она. – Решай сам.

– Пусть пока живет, – очень серьезным тоном ответил лейтенант.

Мария-Анна посмотрела на ребёнка и изображая некоторую раздраженность, спросила

– Ну а если и так, то что тебе за дело до этого?

– Моё дело – два пистоля, – важно ответил ребенок, – которые ты дашь мне, если хочешь чтобы я отвел тебя к человеку, которого ты ищешь.

– Два пистоля? – Задумчиво проговорила королева. – Это же целое состояние. – Она огляделась по сторонам.

Она всё же думала что встреча произойдет в трапезной зале постоялого двора. Или может быть в одной из комнат. Но по-видимому Гуго не доверял ей и решил несколько усложнить процесс встречи.

Она снова посмотрела на ребенка.

– Как выглядит тот кто сказал тебе встретить меня здесь?

Мальчик потер сопливый нос.

– Да такой тощий и высоченный как жердь и рожа такая печальная как у старой лошади.

Мария-Анна усмехнулась.

– А меня ты как узнал?

– Ну он сказал что как увидишь самую красивую сеньору, красивей которой в жизни не видел, – Мария-Анна благосклонно улыбалась, – с физиономией такой надменной что и у Архиепископа Реймса такой не увидишь, – Мария-Анна перестала улыбаться, – то это и будет та кто тебе нужен. – Мальчик шмыгнул носом, втягивая сопли, покосился на Ольмеркиа и добавил: – А еще он сказал, что с этой сеньорой скорей всего будет огроменный варвар-северянин обвешанный клинками как разбойник Леврон.

– И куда ты должен нас отвести?

– Туда, – ребенок неопределенно махнул рукой куда-то в сторону выезда со двора, – через лес к реке.

Мария-Анна снова подумала о возможности какой-то засады. И снова пришла к выводу что в этом нет никакой логики. Можно конечно было предположить что Гуго задумал пленить её и посадить в какую-нибудь лесную землянку или пещеру чтобы продержать там 11 лет в отместку за Сент-Горт, а Роберт и его выздоровление лишь приманка. Но это выглядело совершенно гротескно и сказочно, к тому же она пребывала в уверенности что хорошо знает что за человек Гуго Либер и не сомневалась что он не способен на такое. Ну и к тому же, она поглядела на протиктора, с ней Ольмерик, который убил одиннадцать даннов, пусть трое из них и были в стельку пьяные. Гуго понадобятся весьма способные и отчаянные головорезы чтобы справиться с ним. Хотя конечно Гуго мог попытаться убить отважного Ольмерика как-нибудь по подлому, стрелой в спину или еще что-то. Мария-Анна с раздражением отмахнулась от всех этих мыслей, ведь еще в Фонтен-Ри она понимала что идёт на риск и значит придётся рисковать до конца, сейчас глупо отступать.

– Как тебя зовут? – Спросила она мальчика.

– Томас.

Она наклонилась к нему, вглядываясь в его чистые зеленые глаза.

– Так вот, маленький обманщик Томас, я знаю что тот человек к которому ты должен отвести меня, уже заплатил тебе за твои услуги. Но ты все равно пытаешься нажиться на мне самым бесчестным образом. Это нехорошо. И сейчас я попрошу своего друга, – она чуть кивнула в сторону Ольмерика, – который, поверь мне намного опасней и безжалостней, чем этот дурачок Саже Леврон, объяснить тебе насколько это нехорошо. Объяснить тебе так чтобы ты понял.

Томас слушал королеву очень внимательно. Когда она закончила и выпрямилась, он пошмыгал носом и также внимательно оглядел протиктора, будто прикидывая действительно ли он так опасен как о нём говорит эта женщина.

– Один, – сказал он.

– Что один?

– Один пистоль с тебя.

Королева отрицательно покачала головой.

Томас помолчал, обдумывая ситуацию, и сказал:

– Поезжайте за мной.

– Ты пойдешь пешком?

– У меня есть ослик, – важно ответил Томас. – Который по твоей милости, сеньора, сегодня остается голодным.

И с гордым видом он направился к стоявшему у забора, уже оседланному, ослу.

Мария-Анна насмешливо поглядела вслед мальчишке, а затем повернулась к Ольмерику.

– Скажите мне, мой лейтенант, – с легкой улыбкой проговорила она, с нежностью заглядывая в его глаза, – если там в лесу мы попадем в засаду, вы спасете меня? Будете ли вы сражаться за меня также безрассудно и отважно как и за ваш прекрасный кнорр с грузом рыбы и шкур?

Ольмерик, игнорирую игривый тон королевы, серьезно ответил:

– Я буду сражаться за вас так, будто вы моя мать, жена, сестра и дочь.

"Ах ты мой варвар белобрысый", ласково подумала она, усмехаясь про себя: "И ведь правда будет". Её всегда забавляло как легко можно управлять мужчинами при наличии хотя бы небольшой толики смазливости. Ну а уж если ты и правда настоящая красавица, то и вообще нет ничего невозможного. Мужчина сделает ради тебя всё что угодно и даже отдаст свою жизнь, надо только нежно и преданно смотреть в его умные глаза. Нежно и преданно, и чуть-чуть смущенно опустить очи долу, и мило улыбнуться, и вся его бескомпромиссная логика и хитроумная мудрость станут мягким кусочком глины в твоём кулачке. Лепи из этого кусочка всё что захочешь.

– Клянусь богом, лейтенант, этого для меня достаточно, – тоже очень серьезно ответила Мария-Анна и направилась к своему белому жеребцу.

38.

Лес был мрачный, сырой, замшелый и пугающе безмолвный. Они ехали вереницей по узкой тропе, впереди Томас на своём довольно резвом ослике, затем Мария-Анна и замыкал Ольмерик. Задора и уверенности у Марии-Анны значительно поубавилось, в душе царило тягостное ощущение надвигающейся опасности. Женщине казалось, что она совершает непростительную глупость и самолично отдаёт себя во власть неких вражеских сил. И внутренний голос снова и снова клял её безмозглой дурой. Сначала она собственноручно вызволила своего самого заклятого врага из подземелья островной тюрьмы, а теперь опять же по собственной воле отдаёт себя ему на заклание. Мария-Анна часто оглядывалась назад, на Ольмерика. Её то и дело пугала мысль что его там уже нет. Теперь она понимала, как смехотворна была её надежда на то что этот могучий воин сумеет защитить её от любых нападений. В этих мрачных чащобах с ним самим могут расправиться в мгновение ока. Швырнут камень в голову или лихой молодчик бесшумно выскользнет из-за векового древа, подбежит к всаднику и ударит длинном ножом в бок. И её гордый решительный протиктор ничего не сможет с этим поделать. Он невозмутимо и мужественно отправится в свою Валгаллу с 540 дверями, а она останется в этом лесу совершенно одна, без всякой защиты и к тому же никто не будет знать где она. Но Ольмерик всякий раз оказывался на своем месте. Он, чуть покачиваясь в седле, зорко глядел по сторонам, но никакой тревоги не выказывал. Королева видела его спокойное, даже как будто отчасти сонное лицо и ей становилось легче на душе. Да нет, говорила она себе, всё это вздор. Она отлично знает что за человек Гуго Либер и он не станет заманивать её в какие-то ловушки чтобы потом пленить её и издеваться над ней. Это совершенно ни в его характере. И эта чаща и этот плутишка Томас ему понадобились только потому что он не верит ей и видимо очень опасается в свою очередь какой-то ловушки с её стороны.

Тропа не слишком заметно, но всё же ощутимо ввела вверх. Вскоре тяжелый темный хвойный лес отступил, стало просторнее и светлее. Королева почувствовала себя увереннее. По пологому склону они приближались к вершине какой-то сопки. Деревья практически исчезли, уступив место травяным лугам. На вершине Томас остановился, дожидаясь своих спутников. Оказавшись рядом с ним, те увидели чудесную картину привольного простора, раскинувшегося над излучиной широкой реки. От вершины полого вниз шла та же травянистая равнина, длинной шагов в 150, и затем судя по всему она обрывалась к берегу реки. И там у края обрыва королева увидела фигуру высокого мужчины, которого моментально узнал даже с такого расстояния.

– Мой патрон повелел сказать тебе, сеньора, – напыщенно произнес мальчуган, – что твой сопровождающий должен остаться здесь, на вершине. Туда к нему ты спустишься одна, пешком.

Мария-Анна снисходительно поглядела на ребенка. Её забавляло как этот малыш пыжиться от важности своего поручения. И конечно её смешила сама нелепость ситуации, какой-то маленький никчемный шалопай указывает ей, королева Марии-Анне Вальринг, как и что делать.

– Как скажешь, – смиренно ответила она.

Спустилась с лошади и передала поводья Ольмерику.

– Оставайся здесь, как велит этот сеньор, – сказала она, насмешливо кивнув на Томаса. – Но если я взмахну рукой, значит ты мне нужен, сразу же скачи ко мне.

Взяв у неё поводья от белого жеребца, Ольмерик наклонился в седле вперед и сказал:

– Моя госпожа, это неразумно. Позвольте я пойду с вами. Отсюда не видно что там скрывается за обрывом.

Королева ласково поглядела на него.

– Я бы очень хотела чтобы ты был рядом, Ольмерик. Но я должна сделать это одна.

Протиктор вытащил из-за спины длинный охотничий нож и протянул, рукоятью вперед, королеве.

– Возьмите это. Держите правой рукой под плащом. Если понадобится, сразу же бейте. Бейте ни о чем не думая. Лучше всего в шею. Но если в шею трудно, бейте вниз живота, куда угодно ниже ребер. Если получится, выньте нож из тела и бейте снова. И опять. И опять. Пока враг не умрёт.

Мария-Анна с каким-то странным ощущение глядела на стальной выщербленный клинок старого ножа. Она знала что вряд ли сможет убить Гуго, не смогла, испугалась одиннадцать лет назад, не сможет и сейчас. Но сам нож будто завораживал её. Она за свою жизнь видела немало холодного оружия, но почему-то сейчас в этом ноже ей почудилась какая-то абсолютно дикая, безжалостная, первобытная сила, сила, которая будет безмолвно, с холодной яростью и непоколебимым равнодушием резать всё что угодно, животы, шеи, только чтобы жить, жить несмотря ни на что.

Мария-Анна положила ладонь на внушительный кулак викинга, держащего лезвие ножа.

– Спасибо тебе, Ольмерик, за то что так заботишься обо мне. – И она чуть сжала ладонь, в знак благодарности. – Но мне это не нужно. Мне достаточно если ты будешь приглядывать за мной. А если что-то случится со мной, то знаешь что, не забудь потом хорошенько выпороть того сеньора, который привел нас сюда. – И она с грозной усмешкой сверкнула очами в сторону мальчика.

– Всё будет как вы хотите, моя госпожа, – ответил Ольмерик, убрал нож, заставил своего коня пройти вперед и наклонившись, крепко схватил поводья ослика.

Томас испуганно поглядел на протиктора, но ничего возразить не посмел.

Мария-Анна отвернулась и пошла вниз по склону, туда где её ожидал Гуго Либер. Когда до него оставалось шагов 7-8, она повернула влево и осторожно, сохраняя тоже расстояние, приблизилась к обрыву. Склон обрывался к узкой полосе галечного пляжа довольно отвесно, но там и тут его разрезали овражки и расселины и кое-где имелись вполне подходящие дорожки чтобы спуститься прямо к реке. Однако главное в чем хотела убедиться королева, что за обрывом никого нет. Так оно и оказалось. Прятаться здесь было в общем-то негде и в обе стороны насколько хватало глаз и склон и сам пляж были безлюдны. И только шагах в пятидесяти вправо она увидела вытащенную на берег маленькую лодку с двумя веслами.

Мария-Анна поглядела на Гуго. Тот терпеливо ждал, когда она закончит осмотр окружающей территории. Встретившись с ним глазами, королева почувствовала как взволнованно забилось её сердце. Всё исчезло. Ольмерик, Томас, берег реки, вся долгая дорога из Фонтен-Ри, всё моментально растаяло, как только она увидела зеленые глаза этого человека. Теперь в мире оставались только она и он. И еще конечно её сын.

Гуго разглядывал её молча и бесстрастно, вроде как и не собираясь заговаривать.

Но Мария-Анна далее терпеть не могла, она сделала несколько шагов к нему и стараясь произносить слова как можно сдержаннее, спросила:

– То, что ты написал о Роберте… Это правда?

Мужчина утвердительно кивнул.

Королева долго смотрела на него, затем отведя взгляд, сказала:

– Как я могу тебе верить?

Гуго указал рукой куда-то вдаль, на противоположный берег реки.

– Видишь там дым и костер?

– Вижу.

– Там люди рядом с костром. Видишь?

С того места где находились Гуго и Мария-Анна люди возле костра на противоположном берегу представлялись просто крохотными фигурками с миниатюрными ручками, ножками и головой.

– Допустим.

Гуго подошел к королеве и вытащил из суммы под плащом увесистую подзорную трубу. Раздвинул её и передал Марии-Анне.

– Смотри на людей у костра.

Марии-Анне понадобилось продолжительное время чтобы справиться с тяжелой трубой и навести её на нужное место. Сердце королевы буквально бросилось вскачь, а в горле застрял огромный ком. Глаза её увлажнились, руки задрожали, в окуляре всё поплыло. Но и тех недолгий мгновений четкого изображения что ей удалось добиться, вполне хватило её разуму чтобы опознать Роберта. Это был её мальчик, её светловолосый, серооглазый, ясноликий сын, её любовь и надежда, её прекрасный маленький ангел, ради которого она была готова на всё. И кажется именно в этот момент она с пронзительной молниеносно-ослепительной ясностью почувствовала что действительно на всё.

Она торопливо принялась снова наводить трубу на требуемый участок берега.

Роберт сидел на каком-то полене и держал в руках игральные карты. Напротив него, спиной к костру, восседал огромный дюжий плешивый мужик с большим мясистым лицом, изуродованном ожогом, наряженный в серую грубую мантию и капюшон с пелериной. Он тоже держал карты и что-то судя по всему азартно рассказывал, то и дело махая рукой, что-то изображая. Юный принц явно с интересом слушал его и пару раз начинал смеяться, при этом прикрывая лицо веером карт.

Мария-Анна с трудом верила тому что видела. Её сын судя по всему был абсолютно здоров и кажется вполне увлекательно проводил время в компании какого-то странного не вызывающего доверия субъекта.

Наконец она опустила трубу и повернулась к Гуго.

– Кто это? – Недовольно спросила она.

На лице мужчины промелькнула растерянность.

– Ты не узнаешь своего сына? – Спросил он, принимая из рук королевы подзорную трубу.

Мария-Анна раздраженно поджала губы.

– Сына я узнаю. Что это за висельник рядом с ним в одежде монаха-кордельера?!

Гуго сложил трубу, убрал в сумму и спокойно ответил:

– Это весьма благочестивый человек. Поверь мне. Роберт рядом с ним в полной безопасности. – Он сделал паузу и закончил: – По крайней мере в гораздо большей чем рядом с тобой в Фонтен-Ри.

– Что это значит?!

Гуго Либер пожал плечами.

– Ты сгубила своего супруга – короля Джона, а теперь едва не сгубила и своего сына.

Глаза Марии-Анны гневно вспыхнули.

– Как ты смеешь! Ты прекрасно знаешь что я не убивала моего мужа. И я совсем не понимаю твоих грязных намеков о моём сыне.

Гуго отвернулся и стал глядеть куда-то в синюю даль, расплескавшуюся за зелеными лесами на противоположном берегу.

Королева ждала ответа, но поняла что он не намерен ей отвечать.

Она перевела дыхание и постаралась успокоиться. Главное что Роберт жив. И даже более того: жив и здоров. Всё остальное уже не важно. Но было очевидно что раз её сын отделен от неё широкой рекой, Гуго что-то задумал и не намерен отдавать мальчика просто так. Мария-Анна холодно глядела на него, пока казалось он задумавшись смотрит в небесные просторы и вроде как не замечает её взгляда. Что если махнуть рукой и сюда вовсю прыть поскачет Ольмерик? Что станет делать Гуго? Бросится вниз к реке, столкнет лодку в воду и уплывет или останется на месте? Ольмерик с легкостью пленит его, в этом нет сомнений, и тогда бывший узник Сент-Горта снова окажется полностью в её власти. Захочет ли Гуго обменять свою свободу на свободу принца? Королева нахмурилась: впрочем не похоже что Роберт в каком-то плену или, по крайней мере, испытывает какие-то страдания в этом плену. Сидит, хохочет, играет в карты. Королева нахмурилась еще больше, ей совершенно не нравились карточные игры и сами картежники.

– Ну что ж, я убедилась, что мой сын жив и кажется вполне здоров. – Глухо проговорила она. – Что дальше?

Он посмотрел на неё. Здесь на открытом пространстве раздольно гулял веселый ветер и то и дело вскидывал длинные светло-русые волосы Марии-Анны и бросал ей на лицо. Она рефлекторно поправляла их и убирала за ухо. От этого её движения у Гуго замирало сердце и в груди становилось тесно. "Как же она прекрасна", думал он и светлые воспоминания о радостном прошлом, наполненном любовью к одной невероятно милой девушке, одна улыбка которой могла озарить весь мир как Солнце, захлестывали его душу. "Как же она прекрасна. И даже знай я что она сам Сатана, я все равно хотел бы быть с ней. И служить ей, если она потребует."

– Ты должна отречься от престола, – сказал он.

– Что? – Удивленно спросила Мария-Анна. Ей показалось что она ослышалась.

– В течении месяца ты должна отречься от престола, – спокойно повторил он. – Ты, как положено, призовешь к назначенному дню всех двенадцати пэров и всю высшую знать королевства прибыть в Реймс. И там, в присутствии пэров, первосвященников, знати и простого народа объявишь о своём отречении, подпишешь соответствующие грамоты и архиепископ Шарль де Гизен в Реймсском соборе, под крылом "улыбающегося ангела" снимет с тебя корону.

– И корону я видимо должна передать тебе? – насмешливо спросила Мария-Анна. – Ты всерьез полагаешь, что министры, двор, знать и армия позволят чтобы их королем стал какой-то бродяга с улицы?

Гуго бросил на неё взгляд, который Марии-Анне показался полным презрения. Усмешка окаменела на её губах.

– Ты отречешься в пользу Роберта Вальринга – единственного истинного короля этой страны. Когда ему исполнится четырнадцать лет, он возложит корону себе на голову. До той же поры его регентом-опекуном будет назначен великий ловчий Филипп дю Тьерон герцог Майеннский. Ты назначишь его регентом своим повелением еще до отречения. Для чего вызовешь его в Фонтен-Ри.

Мария-Анна глядела на Гуго во все глаза, словно бы он с совершенно серьезным видом нёс какую-то несусветную околесицу.

Но затем она вроде как успокоилась.

– Филипп дю Тьерон? – Усмехнулась она. – Этот старик ненавидит меня так будто я сам дьявол. Именно он, если ты не знаешь, громче всех кричал после смерти короля Джона что это я убила своего мужа, истинного Вальринга, – и она очень пронзительно посмотрела в глаза Гуго, словно пытаясь что-то увидеть в них, но тот ничем не выдал своего отношения к её словам, – и после того как я выпроводила старого дурака в его замок в Альдене, он и там еще долго продолжал баламутить народ. А потом погиб его сын, какой-то несчастный случай на охоте вроде, и старик окончательно спятил, озлобившись на весь мир. И ты хочешь чтобы такого человека я назначила регентом на…, – она резко оборвала себя, взглянув на Гуго почти испуганно. Затем успокоилась и закончила: – моего сына?

– Филипп дю Тьерон один из самых мудрых и благородных людей этой страны. И Роберту очень повезет в жизни, если его учителем и опекуном станет именно такой человек.

– Ой, хватит! – Раздраженно воскликнула королева. – Неужели ты всё это всерьёз? Чего ты хочешь на самом деле?

– Именно этого и хочу. Ты больше не будешь королевой.

– А если я откажусь, то что?! Ты будешь угрожать мне тем что убьешь Роберта? – Запальчиво спросила она.

– Господи, какая же ты дура.

Мария-Анна залилась краской.

– Если ты думаешь что можешь оскорблять и я буду это терпеть, то ты ошибаешься, – произнесла она ледяным тоном.

Они некоторое время молча смотрели друг другу в глаза. Затем Гуго сказал:

– Я никогда и ни за что не сделаю Роберту ничего плохого. Этот мальчик для меня… В общем если ты не откажешься от короны, я заберу его с собой в Новый Свет. И пусть он не станет королем, но я уверен он станет прекрасным и достойным человеком и надеюсь проживет счастливую и интересную жизнь.

– Заберешь против его воли?

– Если понадобится.

– Ты так сильно желаешь мне отомстить, что ради этого готов разрушить жизнь ребенка?

– Кто знает. Может быть забрав его от тебя, я наоборот спасу ему жизнь, также как уже спас её, забрав его из Фонтен-Ри.

Глаза Марии-Анны потемнели от гнева.

– Я не понимаю твоих грязных намёков?! Что ты хочешь этим сказать?

– Я уже сказал всё что хочу. Ты не достойна ни Роберта, ни короны Вальрингов. И по справедливости, хоть земной, хоть небесной, должна быть лишена и того и другого. К сожалению, это не в моих силах и потому я лишу тебя чего-то одного.

Королева постаралась успокоиться.

– Вот значит как, – усмехнулась она. – Ты оказывается тут вершишь небесную и земную справедливость.

Гуго пожал плечами.

– Может быть. А может ты права, просто пытаюсь хоть как-то расквитаться с тобой за то что ты сделала со мной.

Королева снова усмехнулась и с фальшивым веселием спросила:

– Но разве ты больше меня не любишь?

Этот вопрос прозвучал для Гуго совершенно неожиданно и выбил его из колеи.

– Прошло всего одиннадцать лет и уже разлюбил? – Всё с той же издевательской насмешкой проговорила Мария-Анна. – А ведь клялся любить до последнего вздоха, до гробовой доски. Как же так, дорогой?

Гуго показалось что его бросило в жар, сердце загрохотало так что отдавалось где-то в висках, руки вспотели и задрожали пальцы. Ему стало страшно и он даже не мог понять из-за чего. Страшно и очень тоскливо. Он пытался как-то совладать с собой, но понимал что она конечно же видит что он явно ни в себе, видит и смеется над ним.

Но она не смеялась. Она смотрела на него и, с застывшей маской усмешки и с замирающим сердцем, ждала ответа.

– Ну что ты, Мари, конечно же люблю, – медленно проговорил он. – Я люблю тебя точно также, как и тогда, когда впервые увидел тебя в Валентале на узкой дороге среди чудесного лилового моря лаванды. Я не нарушил свою клятву. Не смог бы даже если бы хотел. Но я и не хочу. Любовь к тебе это самое прекрасное что случилось в моей жизни. Ты наполнила меня смыслом, ты подарила мне счастье равного которому я не знал и не знаю. И от любви к тебе моё сердце становится таким большим, что кажется может вместить в себя весь этот мир со всеми его звездами и океанами.

– Ты сейчас что ли издеваешься надо мной? – Тихо проговорила она и ветер почти унёс её слова.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты спросила, я ответил.

Она пристально глядела на него, пытаясь совладать с неистовым желанием поверить его словам. Здравый смысл подсказывал ей что конечно же этот мужчина издевается, насмешничает над ней. Но она наперекор голосу разума, всё же допускала что это могло бы быть правдой.

– Зачем же ты тогда всё это делаешь? Если…, – она буквально заставила себя это произнести, – если ты действительно всё еще любишь меня, верни мне сына и спокойно езжай в свой Новый Свет. Я… ни в коем случае никак не стану тебе мешать. Даже напротив, ты отплывешь на Запад очень богатым человеком. Сказочно богатым.

Он покачал головой.

– Это ни к чему. Я уже очень богатый человек. И знаешь, я очень надеюсь, что твоя зверинная жажда власти победит тебя и ты выберешь корону. И тогда Роберт останется со мной.

Мария-Анна покусала верхнюю губу. Она запуталась, ей казалось что она совсем не понимает этого человека. А потом резкая неприятная мысль уколола её в сердце как стальной стилет: он всё-таки издевался над ней, несомненно издевался. А она поверила! пусть лишь на минуту. Но она опять ему поверила! Тьма затопила душу женщины.

Она поглядела на него с ледяной яростью.

– А ты не боишься что я просто убью тебя?

– Ещё раз? – Усмехнулся он.

Мария-Анна задрожала от ярости.

– Сейчас я сделаю знак своему протиктору и он примчится сюда. Примчится и сломает тебя как старую сухую ветку, размажет по земле и положит к моим ногам. Мне надо только махнуть рукой. Что станешь делать? Как заяц помчишься к своей лодочке? – Она кивнула в сторону берега. И распаляясь всё больше, продолжила: – Ты ведь всегда был трусом. Только и мог что писать слезливые длинные письма мне и своей мамочке. Трусом и слабаком. И на войне, и в постели.

Она сильно раскраснелась и Гуго даже показалось что она вот-вот ударит его.

Её слова не задели его. Но он снова подумал том как же она красива, особенно когда взволнована и рассержана, от её пылающих глаз невозможно было оторваться.

– Я буду ждать тридцать дней, – спокойно сказал он. – Если в течении этого времени не случится твоего отречения в Реймсе, в присутствии пэров, прелатов церкви, знати и остальных, я и Роберт уедем из страны. И поверь мне, помешать ты нам не сможешь. Как я тебе сказал, я неожиданно стал очень богатым человеком, а деньги как ты знаешь открывают любые дороги и двери.

Его ровный спокойный тон охладил её возбуждение и она даже в какой-то степени устыдилась своей вспышки, словно потеряла своё лицо перед этим человеком. Она поняла что ведет себя глупо. Может статься он действительно всё ещё любит её, но он больше не пылкий сумасбродный молодой самец, которого любовь к женщине может заставить творить всё что ей заблагорассудится. Ему пятый десяток и теперь его эмоции и желания в гораздо больше степени подчинены его воле. И если он принял какое-то решение, принял холодно и рассудочно, он будет следовать ему, спокойно отставив в сторону и любовь, и ненависть. Так ей подумалось. И если бы она узнала, что творилось в его душе и как ему больше всего на свете хочется поцеловать её, она бы очень удивилась.

– И каким же образом ты вдруг стал богатым? – Спросила она.

– Оказалось, что у меня есть друзья.

– Друзья?

– Да, понимаю, тебе трудно представить. Ведь у тебя самой никогда не было друзей. Для тебя все люди вокруг либо ступеньки, либо развлечение.

Королева оставила без малейшего внимания его жалкий выпад. Теперь она тоже хотела быть спокойной и гордой.

– И эти твои друзья дали тебе денег?

Он утвердительно покачал головой.

– Да. Очень много денег.

– Тот благочестивый мясник в рясе монаха и с лицом убийцы, – она кивнула в сторону реки, – тоже один из твоих друзей?

– Да и он тоже.

– Он играет с Робертом в карты. Я не одобряю карточные игры.

– Хорошо, я учту это.

Мария-Анна помолчала, задумчиво разглядывая Гуго.

– Как же я объявлю о своем отречении в пользу Роберта, если его не будет рядом? Министры и знать будут недовольны и станут задавать вопросы: что если Роберт так и не найдется, что это вообще значит.

– Ты скажешь что Роберт уже найден, но до поры до времени укрыт от ненужных глаз и пообещаешь что принц будет представлен двору на следующий же день. А я в свою очередь обещаю тебе что Роберт будет доставлен в Реймс на следующее утро после твоего отречения.

На её лице отразилось некоторое сомнение и он поспешил добавить.

– Я клянусь тебе, что я сделаю это. Роберт приедет в Реймс во Дворец То живой и здоровый рано поутру. Ты встретишь его там. У тебя нет причин сомневаться в моей клятве, Мари. Я не нарушил ни одной из них. – Он помолчал и словно нехотя добавил: – Как и ту что я дал тебе перед тем как ты стала моей.

Мария-Анна посмотрела на него странным совсем непонятным ему взглядом.

– Это было очень давно. Ты мог сильно измениться. Боюсь одной твоей клятвы недостаточно. Архиепископ де Гизен снимет с меня корону, а на следующее утро Роберт так и не появится. Что мне тогда делать?

– Это не имело бы смысла для меня. Зачем мне так поступать?

Мария-Анна пожала плечами.

– Ты сам сказал что хотел бы лишить меня и короны и сына. Может в этом для тебя смысл.

Он молча глядел на неё, не зная как её убедить.

– Что если мы поступим так, – предложила она. – Накануне отречения ты явишься во Дворец То и отдашь себя в мою власть, мои протикторы возьмут тебя под стражу. Тебя скрытно проведут в Реймсский собор и ты своими глазами увидишь как с меня снимут корону. Думаю это зрелище доставит тебе особое удовольствие. А затем мы вернемся в резиденцию архиепископа и будем спокойно ждать завтрашнего утра. И если твои друзья привезут Роберта, то я отпущу тебя на все четыре стороны. Что скажешь?

Он долго смотрел в её серые сияющие глаза. Вся его сущность буквально благим матом вопила ему что этой женщине нельзя верить. Ни за что и ни при каких обстоятельствах. Он не представлял, что она задумала, но допускал любую подлость. Он был уверен что она способна на всё. Возможно применит к нему пытки чтобы заставить его сказать где прячут Роберта. И он подумал о маркизе Ле-Сади и его "чайной комнате". Он вспомнил как в липком холодном поту, в слюнях и соплях он выл и жалобно умолял маркиза прекратить истязания, а тот лишь улыбался так спокойно, добродушно, понимающе, так по-отечески. И он представил как и эта женщина будет стоять и спокойно наблюдать как его абсолютно голого дюжие палачи будут превращать на её глазах в слюнявое бессмысленное животное. Неужели ни что в ней не дрогнет? У него возникло острое иррациональное желание проверить это. Насколько она чудовище на самом деле.

39.

Мария-Анна вернулась в Фонтен-Ри в абсолютном смятении чувств.

И хотя её с нетерпением ожидала целая орда чиновников и придворных, каждый со своим чрезвычайно срочным делом, она никого не захотела видеть и уединилась в капелле Святого Мартина, поставив у входа двух протикторов и запретив пропускать кого бы то ни было, не взирая ни на какие ранги и титулы.

И совершенно неожиданно для неё самой она почувствовала себя в пустом безмолвном храме очень покойно и хорошо.

Ступая легко и осторожно, словно стараясь не нарушить величественную тишину, она прошла по нефу мимо небольших колонн, с приставленными к ним статуями апостолов, к семигранной апсиде и тихонько опустилась на переднюю скамью. Мария-Анна долго смотрела на драгоценную изукрашенную раку, установленную на ажурном постаменте в глубине апсиды. В этом ларце хранился терновый венец, тот самый венец что был возложен римскими воинами на голову Иисуса Христа во время его поругания. И хотя королева никогда не была особенно набожной, близость этой реликвии заставила её сердце биться чаще. А потом она подняла глаза выше, туда где застыл солнечный свет, прошедший через цветные стекла витражей. Возвышенная торжественная красота парящего пространства, расцвеченного дивным соединением ярких красок захватила Марию-Анну, тронула до глубины души и её глаза увлажнились. И в этот момент ей действительно стало удивительно покойно и хорошо, словно сам Создатель сошёл по этим цветным лучам и сел на скамью рядом с ней.

Мария-Анна, наверное, с четверть часа просто сидела, ни о чем не думая, созерцая эту божественную красоту и переживая упоительно радостное ощущение сопричастности чему-то вечному, чистому, глубинно мудрому и вышнему.

Но всё же она пришла сюда чтобы собраться с мыслями, придумать как ей действовать дальше и потому почти усилием воли она отвлекла себя от созерцания цветного пространства над головой и вернула себя на землю к своим житейским размышлениям.

С одной стороны, её переполняла радость от знания того что Роберт жив и с ним всё хорошо. И она поверила Гуго, что он конечно же ни за что не причинит мальчику вреда. И хотя сама она убеждала себя что в целом она не должна верить этому человеку, тут она не сомневалась что он сказал правду. Ведь он несомненно считает Роберта своим сыном, говорила она себе и значит будет оберегать его пуще собственной жизни. С ним Роберт в безопасности.

С другой стороны, ближайшее будущее вызывало у неё неприятное тревожное ощущение надвигающейся если не беды, то какой-то слишком радикальной перемены её собственной судьбы. И с тяжестью на сердце она задумалась об отречении. Она не пыталась лукавить с собой – она хотела быть королевой, ей безумно нравилось повелевать, быть над всеми и вся, быть той, выше которой только тот чей венец лежит в этой раке. Мужчины и женщины, дети и старики целой страны абсолютно послушны её воле и это воистину упоительное чувство, чувство равному, которому нет на всё белом свете. Она указывает целым народам как им жить и как им умирать, она принимает решение за всех них, она вершит их судьбы. И они покорны ей, они подчиняются ей, они признают, что она особенная, не такая как они. И она должна всего этого лишиться? Только потому что этого желает Гуго Либер?

Мария-Анна опустила голову, уставившись в узор мраморных плит пола.

Но на другой чаше весов её сын. Сможет ли она жить без сына? Хотя, если честно, вопрос не только в этом. Сумеет ли она удержать власть, если у неё не будет наследника, наследника, в котором течет древняя кровь Вальрингов? Долго ли все эти пэры, кардиналы, герцоги Юга и бароны Севера станут терпеть её без Роберта? Да и не только они. Захочет ли простой народ подчиняться королеве, которая не уберегла наследника?

Тем временем, более всех недоступностью королевы был обеспокоен господин Верховный командор Шон Денсалье, Его Сиятельство граф Ливантийский, славный герой Азанкура, блистательный кавалер Ордена Звезды. Целый день он слонялся по дворцовым помещениям, то и дело приставая к Королевскому секретарю Антуану де Сорбону маркизу де Ринье, пытаясь добиться у него куда исчезла королева и когда намерена вернуться. Королевский секретарь невозмутимо, может быть уже в сотый раз за сегодня, рассказывал о том что Её Величество пожелали какое-то время провести в покое и уединении для чего в сопровождении Первой фрейлины, графини Луизы Бонарте, и лейтенанта Ольмерика, отбыли в одну из своих загородных резиденции. Абсолютно неудовлетворенный этим объяснением, Верховный командор громогласно требовал, чтобы ему по крайней мере сказали в какую именно резиденцию отправилась королева. На что маркиз де Ринье, всё также невозмутимо, отвечал что он не может этого сделать, ибо королева не желает чтобы кто-нибудь там обеспокоил её. Свирепо глянув на секретаря, Верховный командор удалялся восвояси, но Фонтен-Ри не покидал.

Шону совершенно не понравился это неожиданный отъезд Марии-Анны. В последнее время он вообще старался не терять королеву из поля зрения. Ибо он имел на неё виды. Он считал что это большая тайна, причем даже для него самого. Он и сам до конца не был уверен на что именно он рассчитывает. Но всё же порой, где-нибудь в глубине безлунной ночи, под одеялом, покидая явь и уходя в сон, он вдруг на краткий миг позволял себе представить как становится супругом Марии-Анны, а затем и законным королем этой страны. Эта сказочная мечта кружила ему голову так сильно, что его при одной мысли о возможности этого бросало в жар и в холод одновременно.

Но при свете дня он становился более прагматичным и менее склонным к пустым мечтаниям. Он считал что королева явно благоволит ему и определённо проявляет к нему интерес, который всякая еще не старая женщина может проявлять к молодому красивому мужчине. Насчет своей молодости и мужской красоты у Шона не было никаких сомнений. И возможно рано или поздно она действительно разделит с ним ложе. Но ведь этого мало чтобы она увидела в нем своего короля. Любовные утехи никак не гарантируют ему корону. А он хотел именно этого. Хотел страстно. Среди знати многие смотрят на него как на выскочку, считая его всего лишь тупоумным рубакой, способным только махать мечом и прыгать по стенам. И должности Верховного командора совершенно недостаточно чтобы утереть им нос.

Впрочем Шон обуздывал эти свои желания, разумно полагая что всё же маловероятно чтобы ему удалось настолько приручить Марию-Анну чтобы стать её спутником не только в постели, но и на престоле. В конце концов он пока еще даже не добрался до её постели. И потому он предусмотрительно готовил себе запасной вариант – графиню Луизу Бонарте. Эта милая девушка действительно очень нравилась ему и к тому же она была из очень родовитой и состоятельной семьи. Во всех отношениях это был прекрасный вариант. Утешительный приз, который вне всяких сомнений достоин чтобы его принять.

Тем не менее пока Шон всё-таки продолжал стараться быть как можно ближе к королеве и если уж судьба подарит ему шанс, то ни в коем случае не упустить его. А сейчас, из-за всей этой истории с каторжником из Сент-Горта и принцем, когда вокруг царила некоторая неразбериха и могло случится всякое, тем более следовало держать ухо в остро. Как солдат и полководец он отлично знал как стремительно меняется обстановка во время боя и всегда нужно быть готовым ударить в правильное время и правильно месте. Кроме того, у него никак не шел из головы этот проклятый Гуго Либер. Он часто вспоминал как увидел его голым тогда в купальне и их недолгий разговор. Графу казалось что тогда он узнал что-то очень важное, что-то особенное, но никак не мог понять что именно. Словно забытое имя оно вертелось на языке, но всякий раз ускользало, как только он пытался взглянуть на него пристальней. Это раздражало графа и он выбрасывал из головы все эти мысли, уверяя себя что конечно же он всё придумал, не было там ничего важного.

Узнав же о появлении королевы, он было бросился добиваться встречи с ней. Но Королевский секретарь с маячившими за его спинами протикторами отправил всех восвояси. Тогда Шон решил немедля найти Луизу, резонно полагая что она также вернулась, и поговорить с ней о том, что происходит. Но к его удивлению графини Бонарте он нигде не нашел. Он снова потребовал сведений у секретаря и тот туманно пояснил что де-графиня осталась в загородной резиденции чтобы еще немного отдохнуть и прибудет позже. Недовольный Шон отправился к капелле, но еще издалека увидев возле её входа двух хмурый протикторов с огромными секирами, понял что придется дожидаться королеву здесь. И как голодный волк принялся патрулировать коридор, выходящий через анфиладу к капелле.

Королева вышла из капеллы почти два часа спустя. Она была сильно вымотана размышлениями о своих дальнейших действиях и пребывала не в лучшем расположении духа. Тем не менее она испытывала некоторое облегчение от того что всё-таки сделала выбор и теперь оставалось только следовать ему.

Истомившийся ожиданием, Шон Денсалье бросился ей навстречу.

– Ваше Величество, я желал бы говорить с вами.

Мария-Анна устало поглядела на него.

– Вы намерены сообщить о каких-то успехах в поиске моего сына?

– Н-нет, Ваше Величество.

– Тогда нам не о чем говорить.

Королева и два её рослых протиктора проследовали мимо Верховного командора.

– Я нигде не могу найти графиню Бонарте, – нарушая все правила придворного этикета, сказал Шон в спину королеве. – Вы не знаете где она, Ваша Величество?

– Определенно искать людей – это не ваша сильная сторона, граф. Оставьте это.

Шон не понял, что ему нужно оставить: искать Роберта, искать Луизу, приставать к королеве. Но уточнять не стал и просто смотрел вслед удалявшейся женщине, о которой так много думал последнее время.

Мария-Анна прошла в свой кабинет, по пути прихватив с собой своего секретаря.

Расположившись за своим обширным столом, она какое-то время задумчиво глядела на маркиза. Королева прекрасно понимала какая буря начнется по всей стране, как только все узнают о её грядущем отречении. Практически для всех это будет как гром среди ясного неба. Королевство просто взорвется от сплетен и слухов. А начнется всё здесь, сейчас, в этом кабинете и с этого человека. Мария-Анна медлила. В конце концов она пришла к мысли что не обязана рассказывать всего, пусть строят какие угодно догадки, самые нелепые домыслы, она не станет ничего никому объяснять до самого последнего момента. За исключением конечно Реймсского архиепископа. Шарлю де Гизену придется всё открыть, он должен знать что за церемонию предстоит провести в соборе, кроме того он как богослов и юрист должен составить грамоту отречения, которую она подпишет.

Королева вздохнула.

– Антуан, возьмите перо, бумагу. Я должна отдать вам много распоряжений.

Секретарь встал за специальную конторку, открыл чернильницу, взял перо и выжидательно посмотрел на хозяйку кабинета.

Но Мария-Анна снова медлила.

"Будь же ты проклят Гуго Либер", с тоской подумала она и заговорила:

– Двадцать шестого числа сего месяца в Реймсском соборе состоится важная государственная церемония. По сему к этому числу туда надлежит пребыть. – Королева замолчала и постучала пальчиками по полированному дереву столешницы. Затем невесело усмехнулась и, поглядев на секретаря, сказала: – Все!

– Все, Ваше Величество?

– Все. Двенадцать пэров королевства. А также епископ Лангра, епископ Бове, епископ Шалона, епископ Малейи и епископ Марсеза. Настоятель аббатства Святого Ремигия, настоятель аббатства Сен-Дени и настоятель аббатства Луаре. Естественно все министры. Конечно же граф Фландрии, герцог Аквилонии, герцог Руана, все шесть баронов Севера…, – Мария-Анна продолжала перечислять, внимательно наблюдая за своим секретарем. Ей было любопытно в какой момент он не выдержит и бросит на неё удивленный взгляд или даже спросит, что всё это значит.

Но маркиз, не отрывая глаз от бумаги, прилежно записывал всё что ему диктовали и только когда королева надолго замолчала, он посмотрел на неё. Увидев, что она глядит на него и будто чего-то ждет, он чуть откашлялся и спросил:

– Позвольте узнать, Ваше Величество, для какого рода церемонии мы собираем всех этих достопочтенных вельмож и прелатов.

– А что тебе первое приходит в голову?

– Если честно, Ваше Величество, я в некоторой растерянности. Но первое о чем мне подумалось, что возможно вы хотите объявить в ближайшее время о своём бракосочетании и соответственно двадцать шестого дня вы собираетесь провести коронацию своего нового супруга.

Мария-Анна вскинула брови, такая интерпретация показалась ей забавной. Сама она об этом не подумала.

– И кто же, по твоему мнению, мой избранник? – С легкой усмешкой поинтересовалась она.

– Неужели же граф Ливантийский?! – Воскликнул маркиз.

– А почему он? – Удивилась королева.

– Ну-у…, – маркиз слегка смутился. – С тех пор как он появился в Фонтен-Ри, он как влюбленный молодой волк ходит кругами подле Вашего Величества и смотрит на вастаким пламенным взором, что, право слово, при виде нашего Верховного командора мне всё время вспоминается строфа из "Песни песней": "Подкрепите меня вином, освежите меня яблоками, ибо я изнемогаю от любви." В тоже время и вы как будто выказываете ему явное благорасположение, вот я и подумал.

– Ну а если и он, что тебя так изумляет? По-твоему он слишком молод для меня и я буду выглядеть смешно?

– Помилуй бог, Ваше Величество! У меня и в мыслях ничего подобного не было. Вы выглядите столь свежо и цветуще, что право слово, когда рядом с вами графиня Бонарте вы кажетесь ровесницами.

– О-ой, маркиз, хоть вы избавьте меня от лести!

– Я совершенно искренне, Ваше Величество, – с чувством произнес Антуан де Сорбон. – Да и дело ведь не только в молодости. Бог одарил вас несравненной красотой, Ваше Величество. К чему тут кокетство, если уж сам Его Святейшество папа Пий Второй соизволил заметить что на троне нашего королевства восседает ангел Господень.

Мария-Анна улыбнулась. Услышать такие приятные слова от столь сдержанного человека, как маркиз Ринье, который к тому же после трагической гибели своей семьи казалось совершенно перестал интересоваться женщинами как женщинами, ей было конечно лестно.

– А если вспомнить трех магометанских государей, возбужденных бесчисленными рассказами о вашей дивной красоте и прибывших к вам чтобы лично убедиться в этом и их неописуемых восторг и восхищение, когда вы соизволили встретиться с ними. А посольства из Аравии, Индии, Китая и Московии, которые, помимо государственных дел, в первую очередь желали узреть вас, дабы потом поведать обо всём своим повелителям. И даже арабские ученые, которые уж казалось бы совсем не склонны интересоваться женской красотой…

– Достаточно, Антуан, – перебила его Мария-Анна. – У нас еще очень много дел.

Маркиз тут же принял свой привычный деловой вид.

– Простите, Ваше Величество.

– Я желаю как можно скорее встретиться с архиепископом Реймса. Организуйте это.

– В любое время?

– Любое. Как только он сможет добраться до нас. – Королева вдруг задумалась, улыбнулась и сказала: – Чуть не забыла. Запишите: барон Анри де Ременсэн. Этому весьма неучтивому господину надлежит до начала следующего месяца передать Королевскому казначею сумму в размере сто тысяч ливров. Маркиз Ле Гарди должен проконтролировать это и сообщить мне как только деньги поступят. И соответственно сообщить в начале следующего месяца, если не поступят.

"Если конечно я к тому времени всё ещё буду королевой", с грустью закончила она про себя.

Впрочем, в голове Марии-Анны зрел некий пока довольно неясный план как и Роберта вернуть и остаться при этом на троне. И потому она решила, что надеяться нужно до последнего.

40.

Луиза Бонарте появилась в Фонтен-Ри только на следующий день. Как только Верховный командор был извещён об этом, он тут же явился в личную комнату Первой фрейлины, расположенную подле покоев королевы.

Луиза была порядком утомлена всей этой странной, с её точки зрения, поездкой, но при виде мужественного героя недавней войны она приободрилась и повеселела. Она уже и не пыталась скрывать от себя что присутствие графа Ливантийского вызывает в ней приятное волнение, особенно когда они остаются наедине. А сейчас, в её комнате, они были совершенно одни.

Увидев, что он как будто несколько запыхался, словно бежал бегом, она, пряча улыбку, спросила:

– Что-то случилось, Ваше Сиятельство?

– Нет-нет, милая Луиза, всё хорошо. Просто спешил увидеть вас. – Граф улыбнулся.

Девушка внимательно посмотрела на него, пытаясь понять к чему этот ласковый тон.

– И прошу вас, называйте меня Шон, – попросил он. – Я думаю мы уже достаточно давно знакомы чтобы не утруждать себя пустыми формальностями.

Это было что-то новое и Луиза опять же задалась вопросом: к чему бы это? "Неужто королева дала полный от ворот поворот", усмехнулась она про себя.

– Как скажете, Шон, – послушно ответила Луиза и принялась перебирать драгоценности в небольшой резной шкатулке. Первой фрейлине надлежало скоро идти к королеве и следовало принарядится.

Верховный командор приблизился к девушке, с удовольствием разглядывая её нежную тонкую шею, и спросил:

– Где же вы были всё это время?

Луиза нисколько не сомневалась, что граф спрашивает её в первую очередь для того чтобы выяснить где была королева. Что ж его ждет разочарование, подумала она.

Луиза много размышляла над тем что случилось, благо времени у неё было достаточно, и она всегда была девушкой вдумчивой и рассудительной. По крайней мере она сама считала себя таковой :)

Королевский секретарь Антуан де Сорбон маркиз Ринье передал ей распоряжение Её Величества отбыть в сопровождении трех протикторов в охотничий домик Зовущий лог и быть там, пока её не вызовут обратно в Фонтен-Ри. Мало того она поехала туда в любимом экипаже королевы. "Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять", говорила себе Луиза, "что всё это делается для того чтобы все сочли что королева уехала в лесную обитель, тогда как на самом деле она будет находиться неизвестно где". И девушка просто сгорала от любопытства, пытаясь догадаться где же была королева и зачем понадобилась такая секретность.

Поначалу она было подумала о какой-то любовной интрижке, но быстро отказалась от этой идеи. Мария-Анна Вальринг конечно не станет опускаться до того чтобы самой навещать какого бы то ни было любовника. Если ей кто-то понадобится, он сам придет к ней. Да и сейчас, когда её сын в беде, её мысли определенно заняты чем угодно, но только не любовными интрижками. И после некоторых размышлений, Луиза пришла к мысли что королева ездила на какую-то очень важную для неё встречу. А подумав еще немного об этом, графиня Бонарте пришла к выводу что встреча была именно с таинственным узником Сент-Горта, с этим Гуго Либером. И значит всё это как-то связано с Робертом. Как и большинство приближенных к королеве людей, Луиза знала, что за похищение принца ответственен именно Гуго Либер.

Обдумав всё это и так и эдак, девушка совершенно уверилась что её догадка верна. Она и сама не смогла бы доходчиво объяснить из чего именно проистекает её уверенность, просто "чувствовала сердцем". И это сильно взволновало её. Теперь она владела большой тайной, тайной которая известна только королеве, Ольмерику и может быть де Сорбону. Именно последний попросил Луизу говорить любому, кто будет интересоваться, что Её Величество и командир протикторов были с ней, с Луизой Бонарте, в охотничьем домике. Запретив таким образом говорить, что она ездила в охотничий домик одна. Попросил мягко, но весьма настоятельно. Луиза прекрасно знала, что любые просьбы Королевского секретаря, если даже об этом не сказано явно, чаще всего исходят от самой королевы и потому благоразумней всего прислушиваться к этим просьбам. Но сейчас Луизу это не заботило, в конце концов секретарь это лишь секретарь, она не обязана исполнять его пожелания и разгадывать его туманные полунамёки. Гораздо более её сейчас занимало другое: она владеет тайной, которую несомненно страстно желает знать Верховный командор и теперь в её власти решать открыть ему эту тайну или нет.

– Мы ездили в охотничий домик. Разве вы не знали? – И девушка округлила свои прелестные голубые глаза, как бы удивляясь такой неосведомленности Верховного командора.

– "Мы" это вы и Её Величество.

– Конечно, Шон. Почему вы спрашиваете?

– Почему же вы тогда не вернулись вместе с королевой, а приехали только сегодня утром?

– Вы начинаете утомлять меня, граф. Я как будто на допросе. – Луиза выбрала драгоценную брошь и стала примеривать её к вырезу платья.

– Вы позволите? – Улыбнулся Шон.

Девушка медлила, не в силах решиться. Но затем всё же передала ему брошь.

Граф принялся прицеплять украшение к женской груди, у самого края выреза декольте. И как бы случайно коснулся пальцами открытой кожи. Луиза едва не вздрогнула. Она почувствовала, что краска заливает ей лицо.

– Хотел бы я быть этой брошкой, – игриво сказал он.

– Перестаньте, граф! – Луиза повернулась к нему спиной, пряча от него своё порозовевшее личико.

Но отважный герой Азанкура внезапно сделал шаг вперед и обнял её сзади за талию.

На этот раз Луиза по-настоящему вспыхнула и резко дернулась в сторону, высвобождаясь из мужских рук.

– Что вы делаете?! – Вскрикнула она, гневно поглядев на него.

– Ну что вы в самом деле! – Сказал он с досадой. – Как будто не понимаете, что со мной происходит, когда вы рядом.

Девушка уже смотрела на него вполне спокойно. Оценивающе. Задумчиво.

О, нет, она прекрасно понимала, что с ним происходит. Так ей казалось.

И задавшись вопросом стоит ли ему позволять большее, она снова подумала о том каким бы он мог быть супругом. Таким, несомненно, что на зависть всем женщинам вокруг. Он ослепительный красавец, просто греческий полубог. Но он не только красив, он по-настоящему мужественен. Он не был салонным украшением, смазливым разряженным острословом, придворным бальным ловеласом, изнеженным, избалованным, пресыщенным, циничным золотым мальчиком, которому весь этот мир преподносили каждый день как торт на блюде. Он был воином, изначально и всецело. Он прошел через ужасные битвы, где беспощадная сталь яростно кромсает человеческое тело. И в отличии от многих мужчин при дворе, для которых отделанная самоцветами изящная шпага лишь деталь костюма, его толедский меч, меч конкистадоров и пиратов, был настоящим боевым оружием. В глазах этого человека, в его руках, во всём его облике чувствовалась сила. И девушка, краснея от смущения, чувствовала неодолимое желание отдаться этой силе, она хотела чтобы этот мужчина владел ею, хотела быть его женщиной, быть в его сильных руках, чтобы он полностью и без остатка обладал её хрупким нежным телом, делал с ним всё что ему вздумается. Эти мысли доводили Луизу до трепета, до сладкой дрожи, сводившей её с ума. Да, конечно, он совсем не богат, Луиза слышала о том что единственное поместье графа в весьма плачевном состоянии, почти все родовые земли заложены и кроме меча и Ордена Звезды у него наверно ничего и нет, но это поправимо. Пусть королева пока и не осыпала своего любимца золотым дождем, но это не за горами. Да к тому же Луиза прекрасно знала сколь громадно состояние её отца и денежные вопросы её мало волновали.

– И что же именно с вами происходит, когда я рядом? – Очень серьезным тоном произнесла она.

Шон приблизился к ней и взял её за руки.

– Со мною происходит любовь к вам, Луиза, – проникновенно проговорил он, вглядываясь в глубину её сияющих глаз. – И я думаю вы знаете это.

Девушка не верила ему. Она чувствовала, что в первую очередь этот человек хочет власти, признания, возвышения и ради этого он способен на многое, если не на всё. А раз так то он всегда будет стремиться к королеве, мечтать о её расположении, добиваться его, ибо именно там, возле королевского престола, ему рисуется та вершина, где он сможет получить то что он так страстно желает. Однако все эти взвешенные трезвые рассуждения были весьма непрочны, что они могли значить, если при одном прикосновении его сильных рук, в ней вспыхивает радостное пламя, её бросает в жар, голова кружиться от счастья и сладкая истома волной проходит по её телу. И Луиза начинала уверять себя, что конечно она может ошибаться, чужая душа потёмки, она не может знать о чем он думает, что она молода и красива и этот мужчина возможно действительно влюблен в неё, не увлечен, а именно влюблен, влюблен так, что она является смыслом его существования. Это была упоительная мысль.

Она высвободила свои ладони из его рук.

– А когда я не рядом, любовь стало быть проходит? Так мне следует вас понимать?

Он отрицательно покачал головой. Она смотрела на него, ожидая какого-то ответа, но он молчал.

– Давайте прекратим это, Шон, – предложила она, желая только одного: чтобы это не прекращалось. – Любовь слишком громкое слово, чтобы бросаться им в досужем разговоре.

– Я понимаю. Вы как и всякая женщина требуете доказательств любви.

– Я не всякая женщина. И ничего от вас не требую.

Луиза отвернулась от него, подошла к столику, закрыла шкатулку и убрала её в комод.

– Я вам неприятен?

Луиза замерла.

– Вовсе нет. Разве я давала повод так думать? Совсем даже напротив, вы очень мне симпатичны. Но ведь все знают, что вы грезите о королеве. И вдруг говорите о любви ко мне. Согласитесь это звучит как минимум неожиданно.

– Мало ли кто там что знает. Или думает что знает. То что происходит в моей душе знаю только я.

Ей понравился его ответ.

– Да, я стараюсь стать важным и нужным человеком для Её Величества, ибо вижу в этом возможность проявить себя и принести наибольшую пользу своему Отечеству, а также, не буду скрывать, получить некоторые преференции для моей карьеры. Но точно также я старался бы занять господствующую высоту на поле битвы. Разве тут речь о любви? Вовсе нет, лишь о целесообразности.

И этот ответ понравился девушке. Но она решила, что этого недостаточно.

– Перестаньте, Шон, – с некоторой усталостью в голосе сказала она. – Я же видела какими глазами вы смотрите на неё. Глазами влюбленного мужчины.

Он пожал плечами.

– Я люблю королеву. Также как её любите вы. Я люблю королеву также как я люблю свою родину, разве в этом есть что-то предосудительное? Она королева, я её солдат. И я иду за неё в бой, потому что я предан ей. Но это не имеет никакого отношения к той любви, какую мужчина испытывает к женщине, с которой он мечтает каждое следующее утро его жизни просыпаться в одной постели, к женщине, которая становится для него единственной на свете, к женщине, ради которой он сделает всё что угодно не по велению долга, а по зову его души.

Он замолчал. Луиза с тревогой смотрела на него. В его голосе как будто прозвучала обида.

– Но если вы считаете, что в моем поведении есть что-то недостойное, то не стану вам больше досаждать своим присутствием. Разрешите откланяться. – Он стремительно развернулся и направился к двери.

Она бросилась за ним.

– Шон, подождите. – Она почти побежала за ним. – Прошу вас!

Он резко остановился и повернулся к ней. Она едва не налетела на него.

– Зачем вы так говорите?! У меня никогда не было и тени мысли о том, что в вашем поведении есть хоть что-то недостойное. Я не имела в виду ничего подобного. И если я и упомянула королеву, то лишь по причине… по причине…, – она замолчала, не желая продолжать. Она хотела сказать что-то о своей ревности, но теперь передумала и глядела на него почти сердито.

Верховный командор улыбнулся.

– Знаете, Луиза, в дикой Московии есть такой варварский обычай. Когда выдают замуж какую-либо знатную девицу, то Московский царь имеет право первым возлечь с невестой в брачную ночь и насладиться ею как ему вздумается. Неотесанные русские вельможи почитают это за великую честь для себя. Так вот если бы подобное произошло у нас и вы были бы моей невестой, а вместо королевы был бы король, то клянусь Богом, я вызвал бы его на дуэль, если бы он попытался подойти к вам.

Луиза тоже улыбнулась.

– Королю не должно драться на дуэли, ибо дуэль с вассалом бесчестье для него, – сказала она. – Он бы просто послал свою стражу за мной.

– Что ж, тогда я бы сражался за вас со всей этой стражей. И даже со всей армией короля, если бы пришлось.

Она поглядела на него с лукавой усмешкой.

– Что ж, вашей будущей невесте определенно очень повезет.

– Вашему будущему мужу повезет еще больше.

Они с улыбкой посмотрели друг на друга, одновременно прыснули и весело громко засмеялись. И даже схватились за руки. И продолжали смеяться. Они смеялись как дети, у которых впереди вечная жизнь, полная одних лишь радостных открытий, дети, для которых счастье есть перманентное обыденное неотъемлемое свойство бытия.

Он притянул её к себе и она не сопротивлялась. Она положила руки ему на грудь и с улыбкой смотрела на него снизу-вверх, радостно замирая от бившегося горячим прибоем где-то внизу её живота, беззвучного, но могучего как океан, безумно приятного ощущения близости мужского тела.

Он прижал её к себе чуть сильнее и Луиза затрепетала.

– Вы заставляет меня дрожать, – тихо сказала она и в её больших голубых увлажнившихся глазах с расширившимися зрачками уже совершенно неприкрыто пылало желание.

– От страха?

– От счастья.

Глядя в её глаза, он негромко и очень музыкально пропел: "Когда умолкнут все песни, которых я не знаю…"

– Милая Луиза, вы словно песня, – с улыбкой сказал он и затем неожиданно подхватил её и резко закружил по комнате.

– Шон! – Радостно и чуть визгливо вскрикнула она, вцепившись в его руки, с гордостью и самодовольством ощущая невероятную силу кружившего её мужчины. Её мужчины, как ей уже представлялось.

Через пару минут они оказались сидящими на мягкой упругой кушетке и Шон очень нежно и аккуратно поцеловал девушку в губы. Отстранившись, счастливая Луиза долго смотрела ему в глаза, а затем из какого-то подспудного желания сделать что-то хорошее для этого человека, простодушно сказала:

– А знаете, Шон, я думаю королева вчера встречалась с этим Гуго Либером.

Верховный командор, продолжая глядеть на девушку влюбленными глазами, спокойно и даже как будто равнодушно, словно это нисколько не заинтересовало его, спросил:

– С чего вы это взяли, Луиза?

И она всё также простодушно и искренне рассказала о том как маркиз Ринье отправил её в охотничий домик в любимом экипаже королевы и настоятельно просил быть там до того момента как её вызовут, а затем говорить всем что она была там с Марией-Анной, а также все свои мысли и размышления по этому поводу.

Шон Денсалье, продолжая держать Луизу в объятиях, слушал её очень внимательно. И ещё ему подумалось: разница в возрасте между ними была шесть лет, а глядя в её наивные доверчивые глаза, казалось целых шестьдесят.

– Зачем же она, по-вашему, встречалась с ним?

– Господи, Шон, это же очевидно, – улыбнулась Луиза и погладила его по щеке, млея от осознания того что она может вот так вот запросто, как своего котёнка, гладить этого грозного мужчину, который не так давно вел за собой тысячи других мужчин в кровавую безжалостную битву. – Они говорили о Роберте.

– О чем же именно они, по-вашему, говорили? – Спросил граф, уже и не стараясь казаться незаинтересованным.

Луиза, безмерно довольная тем что командор смотрит на неё так взволнованно, буквально внимая каждому её слову, раздумчиво произнесла:

– Я думаю, предполагаю, что сеньору Либеру каким-то образом всё-таки удалось излечить принца и по-видимому теперь он требует у королевы какой-то выкуп за сына. А если Роберт не выздоровел или даже, да сохрани Господь, – девушка истово перекрестилась, – погиб, то тогда и не представляю зачем им встречаться.

Шон внимательно смотрел на неё.

– Но если всё же она встречалась не с ним?

Девушка пожала плечиками.

– Может и не с ним. Но думаю, что с ним. Иначе к чему вся эта таинственность? Уж точно не ради какого-то глупого любовного приключения. Из слов господина де Сорбона я поняла, что королева покинула Фонтен-Ри в сопровождении одного лишь Ольмерика. Зачем бы еще королева покинула дворец чуть ли не в одиночку, если не ради сына? А если речь идет о принце, то значит и Гуго Либер тут замешан, он ведь похитил мальчика, это все знают.

Командор счел, что всё что можно было узнать он узнал.

Он надвинулся на Луизу, заставив её лечь спиной на кушетку. Сердце девушки стучало быстро и радостно. Цепенея от сладостной истомы, она взволновано глядела на него. Он наклонился и снова поцеловал её в губы, затем в подбородок, затем в шею. Но тут девушка уперлась ладонью ему в грудь, словно пытаясь остановить его.

Он посмотрел Луизе в глаза.

– Шон, милый, я не могу сейчас, – проговорила она с извинительной интонацией. – Мне нужно идти к королеве.

Он принял сидячее приложение и поднял девушку.

Затем встал с кушетки и подал руку фрейлине, помогая ей тоже встать.

Они стояли и смотрели друг другу в глаза.

– Простите, милая Луиза, если я позволил себе лишнее, – сказал он.

В глазах девушки промелькнула легкая тревога, его тон показался ей несколько официальным.

– Шон, вы позволили себе ровно то, что я позволила вам. И вам не за что просить прощение.

Он улыбнулся.

– Но могу ли я надеяться на большее?

– Можете, – чуть дрогнувшим голосом, зардевшись как девочка, ответила Луиза.

– Вы дарите мне надежду, Луиза, – радостно произнес он, глядя на неё влюбленными глазами. – Благодарю вас, вы несказанно щедры ко мне.

Луиза, набравшись решимости, ответила:

– Я очень хочу подарить вам гораздо большее чем надежду, Шон. – Она улыбнулась. – Но надо немного подождать.

– Я буду ждать сколько понадобиться, сударыня, – пообещал он.

Выходя их комнаты фрейлины, он думал о королеве и Гуго Либере.

41.

Шарль де Гизен, архиепископ Реймса, прибыл в Фонтен-Ри на третий день после того как королева приказала своему секретарю устроить им встречу.

Шарль де Гизен, плотный коренастый седовласый мужчина шестидесяти четырех лет, с крупными словно вырубленными топором чертами лица допотопного патриарха, несмотря на свой грозный внушительный облик, был человеком достаточно добродушным. Являясь большим ценителем вина и изысканных блюд, он не слишком усердно соблюдал посты, но это была, пожалуй, его единственная слабость. Также Его Высокопреосвященство был известен своей страстью к книгам, он очень много читал, причем отнюдь не только церковные сочинения, в своём доме в Реймсе он собрал весьма обширную библиотеку и хотя некоторые злопыхатели посмеивались над его мужиковатой грубоватой внешностью и делали из этого вывод что и ума он недалекого и примитивного и все его достижения сосредоточены главным образом на ниве обжорства и выпивки, на самом деле архиепископ Реймса был человеком чрезвычайно умным, проницательным, начитанным и образованным. И даже его добродушие часто было всего лишь маской, из-под которой он цепко и внимательного рассматривал своего визави. И если в том возникала нужда он вполне умел быть суровым и беспощадным. Люди, хорошо знавшие его, умные люди, всегда помнили об этом и держали с ним ухо востро.

Королева приняла архиепископа в саду, на одной из очаровательных просторных лужаек рядом с парком, где можно было быть совершенно уверенным что в пределах видимости нет никого постороннего и то что будет сказано услышит только тот для кого это будет сказано.

Мария-Анна в сопровождении Первой фрейлины, одного протиктора и двух лакеев неспешно прогуливалась по выложенной цветными камешками тропинке, когда впереди из-за угла чайного домика появилась плотная фигура Реймсского архиепископа в компании с Королевским секретарем.

Марии-Анне стало слегка не по себе. Через несколько минут ей придётся шагнуть в пропасть и пути назад уже не будет.

Когда все прочие удалились и королева и её достопочтенный гость остались одни на привольном изумрудном просторе тщательно подстриженной лужайки, Шарль де Гизен сказал сильным низким голосом:

– Простите, Ваше Величество, если заставил вас ждать. Клянусь Престолом Господним спешил как мог.

Его слова звучали вполне искренне, но королева не верила ему. Она прекрасно знала, что высшие церковники очень не любят, когда ими распоряжаются как простыми смертными, ибо в глубине души все они свято верили в примат духовной власти над светской. Достаточно было вспомнить императора Генриха и его унижение в Каноссе перед надменным папой. И несомненно Шарль де Гизен испытывал недовольство что его заставили срочно примчаться в Фонтен-Ри как обычного вельможу. С другой стороны он не был столь высокомерен и фанатичен как Григорий VII, да и сан его пока не дотягивал до того чтобы надувать щеки в присутствии монарха, ведь не кардинал и даже не примас, а всего лишь архиепископ. Но в любом случае Марии-Анне сейчас было не до всех этих условностей и дрязг.

– Я благодарна вам за то что вы исполнили мою просьбу со всей возможной поспешность, святой отец. И поверьте для такой спешки есть веские причины. Двадцать шестого числа в Реймсском соборе состоится важная церемония, на которой будут присутствовать все пэры королевства, а также высшая знать, прелаты церкви, министры, верховные судьи, верховные чины армии и прочие. Как вы понимаете, святой отец, церемонию будете проводить вы. Соответственно я хотела бы обговорить некоторые детали церемонии, а также моего размещения во Дворце То.

Архиепископ явно был несколько удивлен, хотя это и трудно было прочесть с его, словно вырезанного из древесины дуба, лица.

– Как же так, Ваше Величество? О церемониях подобного рода нас предуведомляют по крайней мере за несколько месяцев. И ради Бога, Ваше Величество, не томите старика, о какой же именно церемонии идёт речь?

Мария-Анна не спешила отвечать, вглядываясь в тусклые голубые глаза стоявшего перед ней мужчины.

– Это очень щекотливый вопрос, святой отец. Более того, всё что я вам сейчас расскажу должно остаться в тайне от всех. Понимаете, от всех. Отнеситесь к этому как к моей исповеди и вы должны сохранить тайну этой исповеди до самого начала церемонии, когда я сама лично обо всё объявлю всем присутствующим. Вы согласны?

– Как я могу быть не согласным, Ваше Величество? Признаюсь честно, мне слегка не по себе от ваших слов, но так или иначе вы можете полностью положиться на меня.

– Хорошо, – королева сделала знак рукой, показывая, что хочет пройтись.

Некоторое время они шли по белой дорожке в полном молчании. Наконец Мария-Анна вздохнула и сказала:

– Это будет моё отречение от престола.

Архиепископ остолбенел и на это раз даже на его невыразительном лице отчетливо прочитывалось изумление. Он застыл на месте, оторопело взирая на королеву, тогда как та шла дальше. Заметив, что её спутник отстал, она остановилась и обернулась.

Увидев его лицо, Мария-Анна чуть улыбнулась:

– Я понимаю, что для вас это прозвучало несколько неожиданно, – она сделал паузу и добавила, – Ваше Высокопреосвященство. Тем не менее прошу отнестись к моим словам абсолютно серьезно. Кроме того, поскольку вы изучали не только Закон божий, но и также гражданское и каноническое право, в чем, как мы все знаем, весьма преуспели и в самой Болоньи вас ставят в пример молодым студентам, именно вас я попрошу составить грамоту отречения, которую я как положено прилюдно подпишу перед снятием короны.

Архиепископ извлек из рукава батистовый платок и промокнул вспотевший лоб.

– Ваше Величество, я не верю своим ушам! Ради всего святого, скажите что заставляет вас так поступать? Ведь вы еще так молоды, у вас такой цветущий и здоровый вид, розы из садов царя Соломона и те позавидовали бы вашей красоте. У вас впереди еще долгая жизнь, так почему же вы не хотите провести её на троне нашего королевства, на радость всем вашим подданным?

Мария-Анна испытующе посмотрела на мужчину, ей не верилось что церковник говорит искренне. Не про её цветущий вид, а о радости "всех наших подданных". Но сейчас она была не в настроении играть словесами и потому просто сказала:

– На то есть свои причины, святой отец. И давайте оставим эту тему.

Шарль де Гизен чуть склонил голову:

– Как скажете, Ваше Величество.

Они продолжили променад по тропинке. Архиепископ следовал чуть сзади, задумчиво глядя на свою спутницу. В его голове вертелись десятки возбужденных мыслей и самая важная из них о том, когда именно следует известить Его Святейшество о столь неожиданном повороте в политической жизни Европы. Королева недвусмысленно дала понять, что тайну её отречения следует хранить до начала церемонии, но преемник Святого Петра выше всех государей земных и потому в первую очередь следовало учитывать его желания. Но кроме этого архиепископа тревожила и другая мысль, не менее, как ему представлялось, важная. Он чувствовал что Мария-Анна не слишком-то склонна к словоохотливости и возможно отрицательно отнесется к любым расспросам, но не попробовать он не мог. Любопытство сжигало его.

– Ваше Величество, но позволительно ли мне будет узнать кто же именно займет трон нашего королевства после вашего ухода?

Королева посмотрела на священника и как тому показалось недобрым взглядом.

– Что за странный вопрос, святой отец?!

Архиепископ чуть прокашлялся.

– Почему же странный, Ваше Величество? Мне он представляется вполне закономерным.

– Трон нашего королевства займет законный наследник, мой сын, Его Высочество Роберт Вальринг. Или вы ожидали какое-то другое имя?

Шарль де Гизен отклонился назад, его лицо вытянулось. Решив что он сильно дал маху, он крепко подосадовал на себя.

– Нет-нет, что вы, Ваше Величество, я ничего не ожидал. Просто я думал… то есть в свете последних дней мне казалось, что…, – он умолк и закашлялся.

Королева пристально смотрела на него, явно ожидая продолжения.

Архиепископ снова хрипло прочистил горло и решительно сказал:

– Как всем известно ваш сын, наш принц, был похищен более месяца назад и до сих пор его местонахождение неизвестно. Однако из ваших слов я могу сделать вывод что это не так. – И он вопросительно поглядел на королеву.

Мария-Анна кончиком мизинца в какой-то задумчивости несколько раз провела по своей левой брови.

– Это не так, святой отец, – наконец сказала она. – С Робертом всё в порядке.

Лицо архиепископа просветлело.

– Я счастлив это слышать, Ваше Величество. Мы все денно и нощно молились о благополучии нашего принца. Но почему же столь радостная весть не объявлена вами во всеуслышание? Дабы успокоить и ободрить всех ваших подданных, которые столь искренне переживают за Его Высочество.

– Это будет сделано двадцать шестого дня. И я прошу вас, святой отец, до этого дня хранить в тайне и эту новость. От всех. – Королева многозначительно поглядела ему в глаза. – Ради благополучия принца.

Архиепископ снова подумал о Великом понтифике, "Великом строителе мостов", а затем и о кардинале Риццо, своем непосредственном руководителе. Конечно же они крайне хотели бы получить подобные сведения еще до церемонии.

Мария-Анна вдруг подошла к священнику, взяла обеими руками его широкую твердую ладонь и заглядывая ему в самые глаза с чувством проговорила:

– Я полагаюсь на вас, святой отец. Мне очень нужна ваша помощь. Я открылась перед вами как перед Богом. И я вас очень прошу сохранить всё в тайне. – Она чуть сильнее сжала его руку и добавила: – Пожалуйста, не предавайте меня.

Шарлю де Гизену стало не по себе. Глядя в серые, казавшиеся почему-то сейчас более темными чем обычно, глаза королевы, он неожиданно понял что и правда приложит все усилия чтобы сохранить её тайну до церемонии. Ибо эта невысокая хрупкая женщина хоть вроде бы и произносила просьбу, чуть ли не мольбу, но её темные странные глаза глядели холодно, пронзительно, почти угрожающе. И архиепископ моментально припомнил баронов, магистров, купцов, солдат и прочих, кто был беспощадно умерщвлен, после того как королева сочла что они её предали. Мысли о понтифике и кардинале исчезли из его головы.

42.

В старом бревенчатом доме на берегу озера, в просторной, но излишне загроможденной неказистой мебелью комнате с дощатым полом, большой печью и узкими окнами, у дубового стола стояла Риша и чистила ножом картошку. Очищенные картофелины она передавала Роберту, который неумело разрезал их на кусочки и кидал в кастрюлю. Нож Роберту казался большим и тупым, а картошка чересчур плотной и скользкой. Нарезка продвигалась плохо и мальчику не нравилось это занятие.

– Почему я должен резать эту картошку? – Недовольно спросил он.

– Потому что ты есть хочешь, – ответила пожилая женщин, тыльной стороной ладони убрав со лба седые волосы.

– Но готовить пищу это твоя обязанность. Я не должен этим заниматься.

– Я тебе не служанка. Не хочешь помогать, тогда иди, вон, в лес и ищи себе пропитание сам. Можешь Тотамона с собой взять, может он поймает тебе бурундука или мышь.

Мальчик покосился на хозяйку дома и пробурчал по-испански:

– Глупая старуха.

Риша тут же отвесила ему звонкий подзатыльник, ребенок на пару секунд от неожиданности вжал голову в плечи.

– Я не глупая. И не старуха.

Роберт сердито посмотрел на неё, но про себя отметил что лесная ведьма откуда-то знает испанский.

– Если я расскажу, что ты ударила меня, тебе отрубят руку, который ты ко мне прикоснулась.

– Да неужто?! – Насмешливо фыркнула женщина. – Твоя мамаша что ли отрубит?

Роберт ничего не ответил. За месяц, проведенный в жилище Риши он уже понял, что та вроде как не боится ничего на свете, не испытывает никакого уважения к монаршей власти вообще и к его матери в частности и пугать её королевским гневом бесполезно.

– Нож тупой, – пожаловался он.

– Ну так возьми наточи.

– Я не умею.

– Научись, дело нехитрое. Думаю даже принцам под силу.

Мальчик насупился и продолжил истязать картофелину. Кое-как разрезав ее на четыре части, он бросил куски в воду.

– Режь мельче, – проворчала Риша.

– Я хочу домой, – сказал Роберт. – Гуго говорил, что я должен жить здесь до тех пор пока полностью не выздоровею и не окрепну, так он договорился с моей матерью. Но я уже совершенно здоров, почему я не могу вернуться домой?

– Вот Гуго вернется его и спросишь.

– А где он?

– Не знаю.

– Его уже почти полмесяца нету. А я хочу домой.

– Ну и хоти себе на здоровье.

Роберт угрюмо поглядел на ведьму.

– Я тогда сбегу.

Риша снова фыркнула:

– Да беги! Кто тебя здесь держит? Только имей в виду, пацан, тут на сотни лиг вокруг один только дремучий лес с медведями, волками и тиграми. Только Солнце зайдет, они тебя в миг сожрут. Ни одной твоей молоденькой косточки не оставят, всё сгрызут. Хотя конечно ты можешь попробовать им тоже орать, что ты принц и твоя мамаша-королева им лапы отрубит? – Женщина весело засмеялась.

Роберт исподлобья взирал на смеющуюся хозяйку дома.

– А кроме того в Даргобурском лесу еще и лешие, оборотни, упыри, гномы, кобольды и прочая нечисть обитает. Если им попадешься, то тогда пожалеешь, что не волкам и тиграм попался.

– Да ну? – Подражая Рише, насмешливо фыркнул мальчик. – А ведьмы-людоедки здесь случайно не обитают?

– Обитают, – спокойно согласилась Риша. – И особенно они любят нежное мясо юных принцев с варенной картошкой и зеленым лучком. Может сегодня и приготовим, что скажешь?

– Да не стоит, ты так скверно готовишь, что только принца зря переведем.

Риша усмехнулась и одобрительно поглядела на ребенка. "Хороший будет король", подумала она с улыбкой. Но затем помрачнела: "Впрочем у нас уже был хороший король, да не дали ему править." И ей стало тоскливо при мысли, что и этого чистенького умного ангельского вида мальчика когда-нибудь возможно сгубит злая воля коварных властолюбцев.

43.

Марии-Анне нужно было переговорить с графом Рене Согье, главой Судебного ведомства, мрачным, безжалостным, но справедливым хранителем порядка в стране, она знала что он любит воображать себе именно таким персонажем. Но откладывала эту встречу несколько дней. Ей казалось что она уже всё решила и будет твердо придерживаться своего плана, но каждый раз её одолевали сомнения. Она хотела остаться королевой, хотела всею силою своей души. Она не ведала более сильного наслаждения чем власть, пред нею меркло всё, ни что на свете не могло сравниться с тем ощущением, когда люди вокруг тебя, десятки, сотни, тысячи людей подобострастно смотрят на тебя снизу вверх и покорно ждут либо твоей милости, либо твоего гнева, смиренно готовые принять любую твою волю; когда гордые и сильные воины, самоуверенные и чванливые вельможи, нахальные баснословно богатые торговцы, тщеславные амбициозные аристократы, влиятельные сановники, всесильные землевладельцы и магнаты, мудрые и могучие владыки, когда все они вынуждены смиряться перед неизбежностью и верховенством твоей власти. Упоительнее этого не было ничего на Земле. Знать что ты из того невероятно узкого круга людей, которые по-настоящему владеют всем этим миром, правят им, это опьяняло, возбуждало, дарило невероятную радость ощущения собственной исключительности.

– Вы обворожительны, Ваше Величество, как сияние утренней Авроры над морем, – совершенно равнодушно, словно заказывая баранью отбивную в таверне, произнес граф Согье.

Марию-Анну всегда смешили подобные эскапады из уст главы Судебного ведомства. Было совершенно очевидно что его нисколько не волнует и не интересует её внешний вид, но являясь свидетелем того как почти все при дворе осыпают королеву витиеватыми бесконечными комплиментами, он почитал это за некую скучную рутинную обязанность, что-то вроде формальности придворного этикета, которую следует исполнять дабы не прослыть невежей, и потому время от времени произносил нечто подобное, совершенно без воодушевления, глядя куда-то в сторону и думая о чем-то другом. Но сейчас Марии-Анне было не до смеха и потому она пропустила комплимент мимо ушей также равнодушно как граф произнес его.

Рене Согье в своей привычной неторопливой манере повёл повествование о состоянии дел в стране, настроениях среди знати и черни, о значительных происшествиях и прочее. Мария-Анна слушала его невнимательно, она думала о том что вот и этот умный, коварный, жестокий, властный человек, которого многие почитают настоящим чудовищем вынужден смотреть на неё снизу вверх и беспрекословно принимать её волю, ибо она властна над его судьбой и жизнью. И это было почти как волшебство, словно от неё исходит некая чудесная аура, превращающая всех вокруг в её послушных смиренных служителей.

Мария-Анна усилием воли вернула себя к содержанию речи министра.

Впрочем, он уже заканчивал и напоследок хмуро говорил о том что к его величайшему сожалению никакими новыми сведениями о местонахождении принца, а также таинственного похитителя, он не располагает. В его голосе как обычно слышалась слабая, едва уловимая обвинительная нотка за то, что королева так и не удосужилась детально объяснить кого же именно она привезла с собой из Сент-Горта. И наверно графа очень раздражает, подумала Мария-Анна, то обстоятельство что и по своим собственным каналам он так и не сумел дознаться кем же был этот узник. Ну что ж, не всё в нашей власти, глубокомысленно сказала она себе.

Она пристально разглядывала своего министра. Тусклые редкие волосы кое-как прикрывающие начинающиеся залысины, покрасневшие маленькие глаза, тяжелые набрякшие мешки под этими самыми глазами, какие-то багровые прожилки на носу и рядом и вообще некий нездоровый синюшно фиолетовый оттенок обрюзгшего лица. Да, граф определенно не был красавцем, покорителем девичьих сердец, предметом женских воздыханий и героем балов, но Мария-Анна как никто другой знала, что этот неприятный и кстати не слишком опрятный человек очень умен, держит руку на пульсе целой страны, отлично разбирается в людях и умеет справляться с самыми сложными ситуациями. За одиннадцать лет своего правления Мария-Анна сталкивалась с множеством разных проблем и большая часть из них разрешалась именно этим человеком, явно или не очень. Конечно она знала, что многие недовольны им, считают его излишне жестоким, властным, надменным, беспринципным, что якобы Консержер, огромный комплекс зданий своего зловещего ведомства на острове Зирэ он превратил в жуткое царство Аида, где чуть ли не собственноручно истязает узников и подследственных и она припомнила как глупенькая Луиза Бонарте жаловалась ей что от графа пахнет сырым мясом, прямо-таки скотобойней. Марию-Анну всё это не волновало, она давным-давно оценила полезность этого человека и часто в некоторых непростых вопросах полагалась только на его опыт и знания.

– Вы плохо выглядите, граф. Мало спите?

Рене Согье поглядел на королеву с легким удивлением. Он как обычно ожидал недовольства и может быть даже гнева с её стороны из-за того что он бессилен разыскать принца. Но голос королевы был совершенно спокоен и смотрела она на него вполне бесстрастно и даже вроде бы благожелательно. Глава Судебного ведомства понял, что что-то изменилось, причем изменилось очень радикально, а он об этом ни сном ни духом. Это ему не понравилось, он любил обо всё знать заранее.

– Вы очень наблюдательны, Ваше Величество. Действительно, совсем почти не сплю. Очень много дел.

– Так не годится, граф. – Мария-Анна шутливо погрозила ему пальчиком. – Вы нужны нашей стране, вы нужны мне. Так что приказываю вам беречь себя и спать по меньшей мере шесть часов в сутки.

– Как прикажете, Ваше Величество, – ответил Согье и даже изобразил некое подобие улыбки, про себя удивляясь еще больше: с чего это королева так ласкова и мила с ним. И он решил, что не нужно быть семи пядей во лбу чтобы понять, что она собирается о чем-то попросить его. И скорей всего о чем-то весьма щекотливом. И снова ему не понравилось то обстоятельство что он не знает заранее что именно она пожелает. Как ему казалось, раньше в подобных ситуациях он всегда знал, что будет предметом разговора с королевой и был готов ко всему.

Мария-Анна приняла деловой вид.

– Кстати, граф, я хотела также узнать не сможете ли вы помочь мне с одним небольшим делом.

– Я приложу все усилия, Ваше Величество, чтобы быть вам полезным, – ответил Рене Согье, чуть поклонившись, с усилием заставляя звучать свой голос радостно. Он ненавидел лицемерие и лизоблюдство, но считал что королеве это по душе.

Мария-Анна, отвернувшись в сторону и как бы в некоторой задумчивости, проговорила:

– Я хотела чтобы вы порекомендовали мне человека, сведущего в ремесле …, – она на миг споткнулась, пытаясь как-то более завуалированно высказать свою мысль, – узнавать правду у того, кто не желает её говорить.

Рене Согье посмотрел на королеву с нескрываемым любопытством.

– Узнавать правду? Вы имеете в виду…, – на это раз споткнулся министр, также пытаясь избежать того чтобы называть вещи своими именами.

Мария-Анна резко повернулась к нему. Её глаза сверкнули тёмным огнём.

– Да, я имею в виду именно это, граф. Мне нужен человек, способный заставить любого упрямца рассказать то что ему известно. Я достаточно ясно выражаюсь?

– О, вполне, Ваша Величество. – Рене Согье задумался и даже потер ладони, словно бы в предвкушении чего-либо. – Но может быть проще передать такого упрямца в моё ведомство, Ваше Величество? Я думаю там сумеют узнать у него всё что вам нужно.

Королева снова стала смотреть в сторону.

– Нет, граф, не проще. Я еще не знаю где и когда мне может понадобится помощь подобного рода. Поэтому я желаю, чтобы такой человек был подле меня в любой момент. И соответственно это должен быть человек, которому я могу доверять. Я надеюсь вы понимаете меня? – Она посмотрела на министра с недоброй усмешкой и добавила: – Чтобы потом, дорогой граф, мне не пришлось искать в свою очередь человека, сведущего в ремесле заставлятьзамолчать тех, кто, напротив, говорит излишне много.

– Я вас прекрасно понимаю, Ваше Величество. Что ж, конечно же у меня есть на примете такие люди. И лучший из них это Хорхе Алонсо Родригес. Думаю он вполне подойдет вам для вашей цели. Когда вы желаете, чтобы он прибыл к вам?

– Испанец?

– Да, Ваше Величество, он родом из Эстремадуры. Весьма примечательная персона, должен вам сказать. Он изучал анатомию, медицину и фармакологию в Сорбонне; был капитаном терций в Италийских войнах, отличился в сражениях в Калабрии и Сицилии; а также дважды плавал в Вест-Индию, где, между прочим, в качестве походного врача, участвовал в экспедиции знаменитого конкистадора Гонсало де Кесада, который мечтал найти сказочное Эльдорадо.

– Почему же столь разносторонний и отважный человек занимается подобным ремеслом?

Граф пожал плечами.

– Что поделаешь, Ваша Величество, у каждого своя страсть. Хорхе Родригес нашел свою в том чтобы, как вы изволили выразиться, узнавать правду у тех кто не желает её говорить.

По лицу королевы промелькнула гримаска отвращения. Она собралась с духом и задала следующий вопрос.

– Сколько ему может понадобиться времени, чтобы… добиться результата?

– Это, Ваше Величество, сильно зависит от того самого упрямца, с которым ему придётся работать. Но многим достаточно только увидеть инструменты, которые использует в своей практики мэтр Родригес, чтобы тут же захотеть рассказать всё что они знают.

– А если всё же упрямец не устрашится одного вида этих инструментов?

– Бывает и такое, – согласился граф. – Тем не менее я еще не встречал тех, кто выдержал бы больше часа беседы с Хорхе Родригесом.

Мария-Анна сделала несколько шагов, словно стараясь оказаться подальше от графа. Ей становился всё более и более неприятен их разговор.

– Но можно ли быть уверенным, что человек останется живым, после беседы с этим вашим испанцем? – Спросила она с плохо скрываемой неприязнью. И кажется в первую очередь это была неприязнь к самой себе.

– Можете быть совершенно уверенны, Ваше Величество, ваш упрямец останется жив и даже вполне здоров. У Хорхе Родригеса очень тонкий подход. Он мастер своего дела.

Королева вздохнула.

– Что ж, да будет так. Хорхе Родригес должен прибыть сюда, ко мне в Фонтен-Ри, через три дня. Об этом никто не должен знать. Он прибудет инкогнито. Он подойдет к Главным воротам и скажет капитану стражи: "конкистадор". Его проведут ко мне. Вам всё ясно?

– Да, Ваше Величество. Всё будет исполнено как вы того желаете.

– Я думаю излишне говорить о том, что для меня было бы очень желательно, чтобы об этом разговоре знали только три человека. И больше никто, граф. Никто и никогда.

– Вы правы, Ваше величество, об этом говорить излишне. Всё будет именно так.

Маря-Анна приблизилась к Рене Согье и пристально посмотрела ему в глаза.

– Вы действительно очень плохо выглядите, граф, – негромко произнесла она. – Пожалуйста, позаботьтесь о себе.

44.

Однако через три дня снова прибыл Рене Согье.

Прибыл он утром, довольно рано. Мария-Анна, после того как увидела во время встречи с Гуго своего сына живым и здоровым, обрела некоторое успокоение и вернула себе способность более-менее крепко спать по ночам. И теперь не особенно торопилась просыпаться по утрам, ибо во сне все тревоги и волнения забывались, сердце становилось легким, душа безмятежной и даже все сновидения как по заказу были вполне мирными и приятными. Ей снились чарующие пейзажи её теплой родины, бескрайние сиренево-золотые поля лаванды в мягких лучах вечернего Солнца, живописные холмы с плантациями миндальных и оливковых деревьев, идиллические сонные деревушки с крутыми улочками, утопающими в цветах и с порхающими вокруг бабочками, и что-то ещё из юности, из детства, её высокий нескладный отец с постоянно всклокоченными волосами, некогда грозный и надменный герцог-пэр, славный воитель, обладатель ордена Золотой Шпоры, герой битв при Меци и Ранти, а теперь слегка помешавшийся на звездном небе мечтатель и библиофил. И так хорошо и привольно было в этих снах, среди лавандных полей и оливковых холмов, где она сама ещё такая юная, радостная и свободная.

Поздно проснувшись, она принимала графа практически только встав с постели, несколько помятая, как следует не прибранная, без какой-то бы ни было косметики на лице. Но её это не волновало, она почему-то ничуть не переживала по поводу того, что предстанет перед своим министром в столь естественном виде. Видимо в силу его возраста, его откровенного равнодушия к любым фривольностям, его мрачной тяжелой репутации, его полной погруженности в свою работу, в глубине души она не воспринимала его как полноценного мужчину, перед которым нужно непременно держать свою женскую марку. А само его прибытие вызвало у неё легкую тревогу и любопытство, которое она хотела немедленно удовлетворить. Она помнила, что сегодня в Фонтен-Ри от графа должен приехать Хорхе Родригес, а почему-то приехал сам граф.

– Ваше Величество, вы сегодня особенно очаровательны, – пробурчал Рене Согье. – Ваша ангельская красота есть прекрасное напоминания нам простым смертным о славе Господней.

– Благодарю вас, граф, – с трудом удерживаясь от улыбки, ответила Мария-Анна. Учитывая её внешний вид в данную минуту, вымученный комплимент графа звучал особенно нелепо. – Но что привело вас сюда? Что-то не так с вашим испанцем?

– Нет, с ним всё в порядке. Он прибудет к вам к четырем часам, сам по себе, инкогнито, чтобы его ничто не связывало со мной. Как вы того и желали. Однако некоторые известия с севера страны заставили меня явиться к вам сегодня без предуведомления. Я счел их заслуживающими вашего внимания и потому поспешил явиться лично, чтобы сообщить их.

Королева чуть нахмурилась, ничего хорошего с севера своей страны она не ожидала. И сделала графу знак продолжать.

– Пятнадцатого числа сего месяца в охотничьей зале замка Грато-Пиру Владетель Орна, барон Этьен де Вэлоннэ позволил себе неслыханные дерзости. Он прилюдно угрожал вам, Ваше Величество, и буквально призывал к мятежу. При этом ещё и оскорблял ваше доброе имя, порицал вашу нравственность и говорил о вас столь гнусные и похабные вещи что это просто за гранью всякого дозволения. Свидетели утверждают, что барон по своему обыкновению был пьян, но это ни в коей мере не извиняет произнесенное им. Вот, прошу ознакомиться, Ваше Величество. – Граф вынул из папки лист бумаги и передал королеве.

Мария-Анна скользнула взглядом по написанному. "Говорят, что королева сношается с лошадьми и козлами, за это Господь и отнял у неё сына. Впрочем, ещё я слышал, что она сама отдала его какому-то проклятому ордену чернокнижников, в обмен на то чтобы те своей колдовской силой продлили её власть навечно." "Да она просто похотливая богомерзкая сучка!" "И как истинные христиане мы должны раздеть её до гола, облить смолой и посадить на кол" "Хотя я не прочь перед этим хорошенько вздрюкнуть эту девку, клянусь Богом, после меня ей уже не так будет страшен кол [следует громогласный хохот барона]". Мария-Анна оттолкнула от себя лист и подняла взгляд на графа.

– Что-нибудь еще?

– Самое удручающее, Ваше Величество, что из всех, кто это слышал никто не высказался в вашу защиту. Лишь только барон Карл де Шатийон, владетель Манша, с некоторым неудовольствием заметил, что речь де Вэлоннэ совершенно скотская и безобразная и что не пристало благородному сеньору так говорить о женщине, кем бы она ни была. Тем не менее он не покинул собрание и позднее, с подачи барона де Вэлоннэ, там обсуждалась ни много ни мало возможность совместного выступления армий северных баронов на Бретель и Монфор, а затем и к самой столице. Это, Ваше Величество, откровенный бунт против Бога, монаршей власти и государственного порядка.

– Они о чем-то договорились?

– По счастью нет, Ваше Величество. По счастью негодяям такого сорта очень трудно о чем-либо договориться, ибо всякий в первую очередь думает только о собственном достатке и преуспевании и если это сулит ему хоть какую-то выгоду готов без колебаний вонзить нож в спину любому из своих собратьев. Но рано или поздно, объединенные общей целью, я думаю они преодолеют все свои размолвки и тогда и правда могут собрать армию и выступить на юг.

– И как я, по-вашему, должна поступить?

– Кто предупрежден, тот вооружен, Ваше Величество. Я думаю в первую очередь нам следует усилить гарнизоны в Бретеле и Монфоре, увеличить число шпионов среди торговцев с севера, а главное внести некоторый разлад между баронами. Я думаю кого-то из них следует приблизить ко двору, а кого-то демонстративно наказать. Например Этьена де Вэлоннэ. Этот мерзавец вне всякого сомнения заслуживает этого. Хотя конечно самым сокрушающим ударом для них было бы возвращение Его Высочества. Но тут Ваше Величество я и не знаю что еще могу предпринять. Все мои усилия по розыску принца к моему величайшему сожалению оказались тщетны.

Королева внимательно смотрела на министра.

– Я думаю вы уже осведомлены, граф, – медленно проговорила она, – что двадцать шестого числа сего месяца в Реймсе состоится церемония, не так ли?

Рене Согье с любопытством посмотрел на королеву.

– Осведомлен, Ваше Величество. Антуан де Сорбон вовсю занимается её организацией, собирая дворян и чиновников со всей страны. Признаюсь меня весьма удивило, что я не получил никаких инструкции от вас лично о столь, как я могу судить, важном мероприятии. Однако еще большее удивление у меня вызвал тот факт, что я так и не сумел дознаться какого же рода будет эта церемония, у меня сложилось впечатление что этого просто никто не знает.

Королева слабо усмехнулась.

– У вас сложилось верное впечатление граф. Этого никто не знает, кроме меня. А у меня есть причины не раскрывать этого раньше времени. Тем не менее, вы правы, это довольно важное мероприятие и на нём должна присутствовать вся высшая знать королевства. В том числе и мои вассалы с севера. Так вот я хочу, дорогой граф, чтобы вы взяли на себя труд проконтролировать, а если надо, то и поспособствовать самым решительным образом тому чтобы все бароны севера, по крайней мере Этьен де Вэлоннэ и все прочие кто участвовал в вышеупомянутом собрании в обязательнейшем порядке прибыли в Реймс. Я думаю большинство из них сделает это по доброй воле, получив моё приглашение. Хотя бы из любопытства. Но вы должны проконтролировать это. И если кто-то из них пожелает остаться дома, то уговорите их через третьих лиц, заинтересуйте, подкупите, если они будут чего-то опасаться, успокойте, в общем сделайте всё что угодно, только чтобы они приехали. Вам ясно, Рене?

Она очень редко называла главу Судебного ведомства по имени, да и вообще кого бы то ни было из своих чиновников. А если уж делала это, то хотела тем самым выразить свою крайнюю степень благорасположения к тому чье имя произносила.

– Ясно, Ваше Величество. Я приложу максимум усилий чтобы эти господа прибыли в Реймс. Но честно признаюсь вам, моя госпожа, я крайне заинтригован тем что же нас ожидает 26 числа. – И он вопросительно поглядел на королеву.

Но та была непреклонна.

– В своё время вы всё узнаете, дорогой граф. Но сейчас моя воля в том, чтобы это знала только я.

И граф поклонился, показывая, что смиренно принимает её отказ.

– И кое-что еще, граф. Я желаю чтобы батальон ваших отчаянных гвардейцев, который вы прозываете "Черный ветер", к 26-му числу также прибыл в Реймс и был там расквартирован. Постарайтесь сделать это так чтобы не привлекать лишнего внимания, по возможности в темное время суток. А командир батальона, ваш славный капитан Виктор Ренард, должен прибыть ко мне во Дворец То и перейти в моё распоряжение. Я сама отдам ему нужный приказ в нужное мне время.

Лицо Рене Согье вытянулось. Ему совершенно не понравилось такое откровенное посягательство на его собственную власть.

– Ваше Величество, – холодно проговорил он, – судебная гвардия на то и судебная, что подчиняется только главе Судебного ведомства.

Королева взглянула на него не менее холодно.

– А глава Судебного ведомства подчиняется мне, граф. Прошу вас не забывать этого. – И затем чуть мягче добавила: – Я не намерена, граф, отнимать у вас ваше право распоряжаться судебной гвардией. Я только хочу, если угодно, позаимствовать это право на короткое время. Возможно я пожелаю свершить суд над некоторыми персонами и в этом случае я хочу, чтобы под моей рукой были именно наши славные судебные гвардейцы. – Она сделала ударение на слове "наши".

Мария-Анна пристально, пронзительно, как умела только она поглядела на графа и осведомилась:

– Я надеюсь вы не станете препятствовать этому?

– Не стану, Ваше Величество, – смирился граф. – Мне лишь подумалось, что возможно было бы целесообразней посвятить меня в ваши планы, при этом чтобы я сам руководил своей гвардией, исполняя их.

– Не в этот раз, дорогой граф. Я еще сама не уверена насчет собственных планов и потому шевалье Ренард и его гвардейцы должны быть готовы исполнить мой приказ в любой момент.

Скрепя сердце граф понял, что вынужден уступить.

45.

В кабинет королевы вошел один из протикторов и сообщил:

– Моя госпожа, капитан стражи привел человека. Сказал, что вы ожидаете его. Какой-то конкистадор.

– Пусть войдет.

Мария-Анна стояла у огромного окна и на этот раз она была во всеоружии. Затянутая в темное платье, с тщательно уложенными волосами, с пунцовыми губами и подведенными черным глазами.

В кабинет вошел высокий стройный мужчина в длинном черном плаще с широкополой шляпой в руках.

– Ваше Величество, – глухо сказал он, – позвольте представиться Хорхе Алонсо Родригес де Агилар, – и поклонился.

Мария-Анна с интересом разглядывала его. О, да, несомненно это был испанец. Смуглое узкое горбоносое лицо не оставляло в том никаких сомнений. "Его лицо подобно шпаге", откуда-то всплыло в голове королевы. Мужчине было явно за пятьдесят. Но его темные волнистые волосы еще не тронул ни один седой волос. Его большие темно-карие глаза глядели твердо и спокойно и в его жилистом теле, в его уверенных движениях присутствовали сила и плавность, свойственные скорее молодости, чем шестому десятку. Мария-Анна с одобрением подумала, что этот авантюрист неплохо сохранился. На его худом лице в первую очередь обращали на себя внимание три параллельных ниточки шрамов, протянувшихся от правого виска через лоб, бровь, обходя правый глаз сверху и снизу и заканчиваясь у внушительного, явно эстремадурского носа.

– От чего у вас шрамы? – Спросила Мария-Анна, даже не пытаясь быть вежливой.

Подспудно ей казалось, что быть вежливой с человеком столь жуткого ремесла излишне.

– Удар абордажной кошкой, – спокойно ответил Хорхе. – Вскользь.

Мария-Анна отвернулась и прошлась по кабинету, вдоль окна.

Затем повернулась к мужчине и спросила:

– Вы должно быть желаете знать зачем вы здесь?

Он пожал плечами.

– Нет, Ваше Величество. Их Сиятельство, граф Согье, сообщил мне, что вам требуются мои услуги. Этого мне достаточно.

Мария-Анна снова прошлась по кабинету. Она почему-то ощущала какую-то неуверенность, чуть ли даже не робость перед этим человеком. Это сбивало её с толку и немного раздражало.

– Что ж, ближайшие десять дней вы будете моим гостем. Вам отведут комнату на территории дворца, обеспечат питанием, одеждой, прислугой и прочее. В скором времени я намерена посетить Реймс, вы будете сопровождать меня. Вы будете подле меня всё то время пока мне могут понадобиться ваши услуги. Это ясно?

– Вполне, Ваше Величество.

– Я также желаю, чтобы вы никому не рассказывали кто вы такой, чем занимаетесь, у кого на службе состоите и тому подобное. Это тоже ясно?

– Ясно, Ваше Величество.

– И также не говорите никому ваше настоящее имя.

– Но как же мне называть себя, если я буду вынужден это сделать?

– Ну назовите себя Франциско Гонсало Нуньес де Монрóй, – усмехнулась королева, собрав воедино части имен от четырех знаменитых завоевателей Нового Света. – Раз уж вы конкистадор.

– Как прикажете, Ваше Величество, – всё так же спокойно и безэмоционально сказал Хорхе Родригес.

Этот его ровный безупречный тон почему-то вызвал легкое раздражение у Марии-Анны.

– Кем же вы числитесь в ведомстве графа Согье?

– Тюремным лекарем.

Брови королевы взлетели вверх.

– Вот как! Лекарь и палач в одном лице. Во истину странное сочетание.

– Я не палач, Ваше Величество, – возразил мужчина, – и никогда им не был.

– Я хотела сказать лекарь и… и…, – Мария-Анна не могла подобрать подходящее слово.

– Иногда в Судебном ведомстве, я исполняю обязанности инквизитора, то есть расследователя, дознавателя. Возможно вы это хотели сказать, Ваше Величество.

– Возможно, – холодно согласилась Мария-Анна. И не в силах преодолеть любопытство, спросила: – Но как же всё-таки так вышло, что столь достойный кабальеро, как рассказывал о вас граф Согье, герой Италийских войн, вдруг теперь занимается тем что, – королева собралась с духом и твердо закончила: – тем что пытает людей?

Смуглое загорелое лицо Хорхе Родригеса осталось всё таким же спокойным после этих неприятных слов.

– Потому что я умею это делать лучше других.

– Как же это началось?

– Во время одного из походов в Новом Свете. Индейцы муиска долгое время не желали раскрывать нам местонахождение рудников, где они добывали свои знаменитые изумруды. Наш командир был человеком довольно миролюбивым и не склонным к жестокости. Он пытался добиться секрета рудников одним только увещеванием и беседами, упирая на то что мы боги и индейцам следует исполнять любую нашу волю. Глупые дикари почитали нас за своих богов, неожиданно сошедших с небес. Однако время шло, наши братья гибли от болезней, ядовитых гадов, в стычках с враждебными дикарями и я решил, что нужно что-то более действенное чем мирные беседы у костра. Я выбрал трех муисков, под нелепым предлогом увел их в лес, связал и начал свой допрос. Через пару часов я узнал где находится первый рудник. В следующие дни мы отправились туда и нашли то что искали. Индейцы, видя такое, с их точки зрение, чудесное знание, об остальных рудниках рассказали уже без всяких усилий с нашей стороны.

– А те трое индейцев? Что стало с ними?

– К сожалению, они не выжили, Ваше Величество.

Мария-Анна побледнела. У неё на языке вертелся вопрос: "Вы убили их?", но что-то мешало ей его задать, кажется в глубине души ей не хотелось знать ответа.

Она отвернулась.

– Я слышала, что сокровища Новой Гранады, особенно эти самые изумруды, были достаточно многочисленны, чтобы сделать людей, завладевших ими баснословно богатыми до конца жизни. Разве вы не получили свою долю?

Хорхе Родригес вздохнул с досадой, впервые проявляя какую-то внятную эмоцию.

– Получил, Ваше Величество. И я действительно был очень богат. Но Фортуна столь ветреная и переменчивая сеньорита, Ваше Величество. И так уж вышло что сегодня я снова зарабатываю себе на жизнь, продавая своё мастерство врача и дознавателя.

– Что ж, можете не сомневаться вам щедро заплатят за ваши услуги, мэтр. Однако должна вас предупредить, что если всё-таки они понадобятся, человек с которым вы будете… так сказать беседовать, обязательно должен остаться живым. Это вам ни какой-то раскрашенный дикарь из Нового Света. Предупреждаю вас заранее, вы будете отвечать головой за жизнь этого человека. Вы можете делать с ним всё что вам угодно, чтобы он сказал то что я желаю знать, но он должен остаться живым. В противном случае вы немедленно последуете за ним. Поверьте, мои протикторы обращаются с мечами, также хорошо как вы с вашими ножами или что там у вас. Я надеюсь мы поняли друг друга?

– Да, Ваше Величество, я всё понял. Но вам не следует беспокоиться, с вашим человеком ничего не случится. Боль это как музыка и при определенном мастерстве достаточно одного короткого виртуозного пассажа, изящного тремоло, волшебного глиссандо чтобы вызвать бурю эмоций или шквал откровения.

Марии-Анне совсем не понравилось сравнение музыки с ремеслом пытки.

– Ступайте, мэтр. Вас проводят в вашу комнату.

Хорхе Родригес с достоинством поклонился и вышел.

У Марии-Анны никак не проходило ощущение гадливости. Но ни к этому человеку, а к самой себе.

46.

Роберт вбежал в дом и радостно прокричал:

– Гуго возвращается! Я видел его на том берегу.

– Кончено возвращается, – с улыбкой сказала Риша, чувствуя облегчение. Она уже всерьез начала тревожиться за Гуго, опасаясь что с ним могло случится что-то плохое. – Куда он от тебя денется!

Мальчик непонимающе поглядел на женщину.

– А зачем я ему так уж нужен?

– Господи, пацан, разве ты не понял кто он такой?!

Роберт пожал плечами.

– Старый друг моей матери. Мать сказала мне, что они были знакомы еще до того, как она вышла замуж за моего отца, короля Джона.

Риша насмешливо поглядела на ребенка.

– Что ж твоя мамаша всегда умела приврать.

Роберт неожиданно рассердился.

– Не смей так говорить о ней. Она королева этой страны, а ты, ты просто жалкая…, – ему хотелось произнести какое-то оскорбление, но что-то удерживало его и это был не страх перед зловредной и опасной колдуньей, а нечто похожее на чувство признательности. Роберт понимал, что именно эта женщина избавила его от болезни, хотя никто напрямую ему так и не сказал чем он болел и как Рише удалось вылечить его. И теперь его юное благородное сердце решительно отказывалось быть неблагодарным, но с другой стороны нападки этой старухи на Марию-Анну последнее время раздражали мальчика всё сильней. Роберта озадачивало и возмущало как может какая-то нищая бабка, пусть и умелая целительница, так отзываться о самой могущественной женщине королевства.

– Я знаю, – спокойно ответила Риша. – Иди встречай его. Он будет рад.

Роберт еще помедлил, вглядываясь в темные глаза ведьмы, а затем развернулся и выбежал из дома.

Гуго обходил озеро по восточной стороне. Там лес не подступал в плотную к берегу как на западной и ничто не мешало идти вдоль воды.

Мальчик некоторое время наблюдал за далекой человеческой фигуркой в темном плаще, а затем, не в силах стоять на месте и ждать, направился ей навстречу. Он постепенно ускорял шаг. Он и сам бы не смог объяснить почему его влекло к этому человеку, но ему очень хотелось оказаться рядом с ним как можно скорее. Иногда ноги ребенка разъезжались в песке, но он упрямо шел вперед, не отрывая глаз от своей цели. А затем, когда он уже мог в деталях разглядеть лицо Гуго, Роберт побежал. И совершенно неожиданно для себя, он вдруг бросился на шею высокого мужчины. Тот тут же подхватил ребенка, оторвал от земли и прижал к себе. Глаза Гуго заблестели от слез, а сердце затопила волна пронзительной нежности и любви. Но через несколько мгновений Роберт отстранился, высвободился из объятий и встал на землю. Мальчик явно устыдился своего порыва. И бросив быстрый взгляд на лицо мужчины, он произнес с чуть обвинительной интонацией:

– Тебя долго не было.

– Прости. Я спешил как мог. У вас всё хорошо?

– Да-а, – протянул Роберт и поглядел в сторону деревянного дома ведьмы, прилепившегося на склоне, возле небольшой каменной гряды.

Но Гуго уловил какую-то неуверенность в голосе ребенка.

– Что-то не так?

Роберт посмотрел в зеленые, сейчас казавшиеся такими ясными, почти сверкающими глаза Гуго.

– Риша не любит мою мать и всё время ругает её, – нехотя проговорил он.

Гуго улыбнулся.

– Она просто не знает её также хорошо, как мы с тобой. Не осуждай её за это.

– Я не осуждаю. Просто не понимаю, как можно не любить свою королеву.

Гуго с задумчивой улыбкой смотрел на ребенка.

– Мы ведь с тобой не знаем, что Рише довелось пережить за свою долгую жизнь. Может у неё есть какие-то свои причины не любить сильных мира сего.

– Ты хочешь сказать, что мать сделала Рише что-то плохое?

Гуго отрицательно покачал головой.

– Нет. Но ведь кроме королевы есть много разных чиновников, вельмож, судей, заносчивых дворян. Кто знает, что ни могли сделать Рише. Возможно тебе трудно будет в это поверить, но когда-то Риша была также молода и красива как твоя мама. А теперь она живет здесь, в дикой чаще древнего леса, совершенно одна. Что-то ведь вынудило её к такой жизни.

– Но она не любит именно мою мать, а не каких-то там чиновников и вельмож, – упрямо возразил Роберт, требовательно глядя на мужчину.

Гуго пожал плечами.

– Тогда спроси её сам, почему она так не любит королеву. Я не знаю.

– А ведь моя мать, напротив, вполне расположена к ней.

– С чего ты это взял? – Удивился Гуго.

– Иначе она не отпустила бы меня к Рише.

– Отпустила тебя к Рише? – Удивился Гуго еще сильнее.

Роберт странно посмотрел на него.

– Ты же сам сказал мне, что ты договорился с моей матерью о том, что ты увезешь меня сюда в Даргобурский лес, чтобы Риша попробовала меня вылечить здесь. И моя мать согласилась и одобрила это. А она вряд ли бы позволила меня отвезти к человеку, которому не доверяет или даже ненавидит.

Мальчик и мужчина долго смотрели друг другу в глаза. Первый вопросительно, второй чуть растеряно. Гуго уже слегка подзабыл что он наплел Роберту в ночь, когда похищал его из дворца.

– Твоя мать не знает, что я увез тебя именно к Рише, – медленно произнес Гуго.

Взгляд мальчика стал настороженным, почти подозрительным.

– Почему?

– Я сказал, что отвезу тебя к человеку, который возможно сумеет вылечить тебя, но я ничего не говорил Марии-Анне о Рише. Я попросил её полностью довериться мне, как своему старому другу.

– Почему? – Настойчиво повторил Роберт.

– Как раз именно потому что Мария-Анна скорей всего не одобрила бы моего намерения. Везти юного принца в самую чащу дикого леса к какой-то старой злобной ведьме с дурной репутацией, нет, Мария-Анна несомненно запретила бы это. А я же хорошо знаю Ришу, она мой друг, я полностью доверяю ей. Настолько, что я без всяких сомнений доверил ей и вашу жизнь, Ваше Высочество.

Мальчик посмотрел куда-то на озеро.

– Значит моя мать не знает где я?

– Нет, не знает.

Роберт пристально поглядел на мужчину.

– Получается моя мать очень сильно доверяет тебе. Гораздо больше чем кому бы то ни было.

Теперь уже Гуго посмотрел куда-то вдаль.

– Нас связывает очень многое. И у неё есть весьма веские основания доверять мне.

– Что же это за основания?

Гуго поглядел Роберту в глаза и улыбнулся.

– Ну я думаю главное из них это любовь.

– Она влюблена в тебя? – Недоверчиво спросил Роберт.

Гуго усмехнулся и отрицательно покачал головой

– Нет.

– Ты влюблен в неё?

Гуго утвердительно кивнул.

– Да. И уже очень-очень давно.

– Ты был влюблен в неё еще до того, как она вышла замуж за моего отца? – Воскликнул мальчик, решивший, что он наконец начал понимать что к чему.

Гуго вздохнул.

– Да, Роберт. Я полюбил её задолго до того, как она стала королевой. И продолжал любить после.

– Даже когда узнал, что она любит другого и выходит за него замуж?

– Да. Даже тогда. Я всегда любил её. И она это знает. И потому без всяких колебаний доверила мне тебя, не спрашивая куда я тебя повезу и к кому.

Роберт смотрел на него широко распахнутыми серыми глазами.

– А она? – Тихо спросил он. – Она никогда не любила тебя?

– Наверное нет. По крайней мере, как женщина любит мужчину. Я был только другом. Но для меня это ничего не меняет.

Роберт опустил глаза. Он почему-то ощутил вину. Он взял обеими руками ладонь Гуго и крепко сжал её.

– Я всегда буду благодарен тебе, Гуго Либер, за то что ты сделал для меня. – Он собрался с духом и посмотрел ему в глаза. – И когда я стану королем, я исполню любое твоё желание, которое будет в моей власти.

Гуго осторожно высвободил ладонь из детских рук и сказал:

– Вы очень великодушны, Ваше Высочество. Но в первую очередь вам следует благодарить Ришу. В дни вашей славы не забудьте, пожалуйста, о ней.

– Я не забуду, – твердо пообещал мальчик.

– Кстати о желаниях, – улыбнулся Гуго, – я жутко хочу есть с дороги. Что там сегодня у Риши на обед?

– Курица с грибами, – улыбнулся в ответ Роберт.

– Тогда нам лучше поспешить. Иначе Тотамон может нам ничего не оставить. Он хоть вроде и кот, а ест как целый тигр.

– Точно! – Засмеялся мальчик. – Он настоящий проглот.

47.

Шон Денсалье, чуть прикрыв глаза, сонно покачиваясь в седле, неспешным шагом проезжал по узкой улочке одного их южных предместий столицы. Время близилось к вечеру. Он, в сопровождении трех офицеров и дюжины рослых драгун, возвращался в Фонтен-Ри, после инспектирования хода строительства новых казарм. Также ему пришлось выслушивать нудные доклады военных интендантов о вещевом снабжении трех полков, направляемых на север Италии, а потом еще и долго спорить с мордатыми торговцами о цене сукна для пошива обмундирования королевской армии. Последнее едва не вывело его из себя. У него никак не укладывалось в голове почему он вообще должен о чем-то договариваться с этими треклятыми лавочниками, вместо того чтобы приказать своим драгунам порубать всю эту нечисть в капусту и забрать весь их товар даром. Но он сдержал себя от гнева и говорил с ними вполне спокойно и даже видит бог, доброжелательно. При этом ему постоянно казалось, что все эти каменщики, интенданты, купцы сами разговаривают с ним "через губу", свысока, иногда чуть ли не снисходительно. Видимо, как думалось ему, они не желают видеть в нём истинного Верховного командора, а почитают его за глупого молодого выскочку, считают его игрушкой всесильной королевы, разряженного смазливого шута для разного рода утех. Было ли оно так на самом деле или только мерещилось ему, он тем не менее гордился тем что ни разу не повысил ни на кого голос и не опустился до угроз. Шон прекрасно понимал что если он хочет доказать всем что он по праву занимает должность Верховного командора, ему следует научиться решать проблемы какими-то еще способами, помимо того чтобы бить кулаком в зубы, выхватывать меч или отправлять в атаку свою кавалерию.

Но так или иначе этот долгий день порядком вымотал его и сейчас он просто лениво глядел перед собой, предоставляя своему коню двигаться практически самостоятельно.

Они проезжали по какой-то торговой улочке с лавками и разносчиками еды. Люди торопливо освобождали дорогу столь грозной кавалькаде и Шон почти не обращал на них внимание.

Но в какой-то момент он услышал пение. Мужской глухой немного хриплый, но красивый голос протяжно пел: "Море Твоё так велико, Господи. А лодка моя утлая так мала".

Граф Ливантийский тут же очнулся от своего дремотного состояния и огляделся по сторонам. Песню распевал некий загорелый тощий субъект в грязной засаленной рубахе и коротких рваных штанах. Он сидел на огромной тыкве, в руках у него была узкая испанская гитара, а у ног лежала перевернутая соломенная шляпа.

Граф остановил коня, перекинул ногу и соскользнул на камни тротуара. Держа лошадь в поводу, он приблизился к певцу. Тот заглушил струны и вопросительно посмотрел на молодого человека. Несмотря на грозный вид незнакомца и внушительную свиту за его спиной, певец глядел на командора без тени страха, а вроде как даже с насмешкой.

– Откуда это песня? – Спросил Шон.

– От нашего истинного короля, Джона Вальринга, – охотно ответил певец.

– Что ты мелешь, дурак? – Проворчал Шон, но впрочем вполне беззлобно. – Причем тут король Джон?

Уличный певец пожал плечами.

– Все знают, что это была любимая песня нашего короля.

Шон ощутил на миг приятное напряженное оцепенение, ощущение из самого детства, словно ему вот-вот должны были раскрыть какую-то пугающую, но завораживающую тайну. Ощущение быстро прошло, а он так и не успел поймать нить ведущую его к этой самой тайне.

Шон еще какое-то время разглядывал загорелое до черноты лицо певца, затем вынул из кошеля несколько су, бросил их в шляпу и повернулся к лошади.

– Благодарю вас, сеньор, – весело воскликнул уличный бродяга. – Истинное всегда в цене.

Командор застыл на месте. Это уже было слишком. Он резко повернулся к певцу.

– Что это значит? – Сердито спросил граф.

– Что именно, сеньор? – Не понял бродяга.

– Эта присказка! Откуда она?

Певец пожал плечами.

– Я слышал, что это одно из любимых выражений короля Джона. Разве нет?

Шон, ничего ответив, взобрался в седло и ударил пятками коня, пуская его вскачь.

"Что всё это значит?", спрашивал себя граф снова и снова. "Господи, что это вообще может значить?" В его голове вертелись, бурлили, пылали какие-то странные оборванные мысли, они казались то страшными, то оглушительными, то нелепыми. А главное они упорно не желали сойтись в единую картину и это выводило Шона из себя. Портрет короля Джона с рыбами, бретонская песенка, эта глупая присказка, Сент-Горт, мешок на голове, смерть начальника тюрьмы, странное отношение Марии-Анны, испанский язык, испанский плен и… и что-то еще. Одиннадцать лет. Он уже не помнил откуда он это знал, кажется сама королева обмолвилась об этом. Или начальник тюрьмы. Это проклятый чернокнижник Гуго Либер провел в Сент-Горте одиннадцать лет. Ровно столько сколько покоился в могиле король Джон. Чернокнижником его кстати назвала Луиза Бонарте, она предположила, что он какой-то лекарь-еретик, практикующий дьявольские ритуалы и он, Шон Денсалье, принял это, почти поверил, это звучало разумно. А если не чернокнижник, не лекарь, то кто? И почему Мария-Анна поехала к нему лично через всю страну?

Но все его вопросы словно упирались в глухую стену. Единственный ответ, который мог бы, как ему казалось, свести воедино все эти нелепости и странности был абсолютно невозможен и неприемлем.

Шон еще сильнее ударил коня, заставляя его перейти на галоп и находя упоение в горячем ветре и стремительности движения.

48.

Прибыв в Фонтен-Ри, Шон Денсалье, может быть впервые, не поспешил пойти к королеве или хотя бы к её Первой фрейлине. Вместо этого, Верховный командор окольными путями подобрался к Королевскому секретарю, Антуану де Сорбону и как бы случайно столкнулся с ним в одной из галерей дворца. Шон никогда не испытывал особой симпатии к маркизу, но с другой стороны не питал и неприязни. Возможно он слегка завидовал тому что маркиз одна из самых приближенных персон к королеве, что он волен входить в её покои без доклада и в неурочный час и что королева проводит с ним просто неприлично много времени. А с другой стороны граф отчасти презирал маркиза, считая его канцелярской крысой, чернильной душой и бумажным крючкотвором. Но понимал, что королеве необходим подобный крючкотвор и бумагомарака, ибо управлять страной дело сложное и без бумажек тут не обойтись. Он уже и сам в этом убедился, став важным армейским чиновником. Кроме того, Шон быстро понял, что маркиз весьма и весьма осведомленный человек буквально обо всём на свете, а особенно насчет того, что происходит во дворце и вокруг королевы. И потому доброе знакомство с ним очевидно дело нужное и полезное. Конечно, Шон, как и все, слышал об ужасной трагедии, которую пережил Королевский секретарь. Но герой Азанкура был привычен к жестокости и смерти, причем не только взрослых сильных мужчин, но и всех подряд от мала до велика, кого захватывали и перемалывали беспощадные жернова войны. А потому гибель какой-то там женщины и двух её детей не представлялась ему чем-то особенно жутким и из ряда вон выходящим и ему и в голову не приходило проявлять к маркизу какое-то излишне явное сочувствие и сопереживание. И как следствие, если выпадал случай, он общался с маркизом легко и непринужденно, стараясь поддерживать с ним ровные по возможности приятельские отношения.

Вот и сейчас, столкнувшись с ним в галерее, граф Ливантийский поспешил завести легкомысленный разговор, а затем и спросить совета как ему вести себя с нерадивыми подрядчиками, затягивающими возведение новых казарм на совершенно безбожные сроки. Маркиз же в свою очередь, прекрасно зная, что молодой граф на данный момент главный фаворит королевы и возможно в будущем одна из самых влиятельных персон королевства, также старался навести мосты и всячески упрочить дружеские отношения с этим человеком. Он размышлял так: даже если ветер в сердце их прекрасной королевы завтра поменяет направление и у неё появится новый фаворит, вполне может статься что славный герой Азанкура удержится на своей высокой должности и в будущем даже сможет упрочить своё положение, если проявит достаточно сноровки, проницательности и политической мудрости. И пусть сейчас и не кажется, что командор обладает хоть какой-то мудростью, совершенно очевидно, что сбрасывать его со счетов ни в коем случае нельзя. Это неразумно. И потому де Сорбон с удовольствием беседовал с командором и даже отчасти польщенный что он обратился за советом именно к нему, искренне старался помочь.

В каком-то моменте беседы, Шон Денсалье, как ему представлялось изящно, повернул разговор к живописи, а затем и к портрету короля Джона.

– Знаете, маркиз, я слышал король на этой картине совсем не похож на себя. – Шон заговорщически улыбнулся. – Вроде как художник слишком приукрасил действительность. Вы так не считаете?

Анутан де Сорбон ответил довольно равнодушно.

– Мне трудно об этом судить, дорогой граф. Я видел Джона Вальринга только мальчиком и безусым юношей, после этого я уехал в Италию и вернулся обратно несколько лет спустя после его смерти.

Шон усмехнулся.

– Как странно. Такое чувство что из тех, кто сейчас при дворе никто, за исключением Её Величества, не знал короля Джона лично. Ведь прошло всего одиннадцать лет.

Маркиз пожал плечами.

– Мне думается в этом нет ничего странного. Люди короля ушли вместе с королем. Обычное дело при смене монархов. Её Величество Мария-Анна не слишком хорошо знала прежний двор и постепенно заменила его новым. – Антуан улыбнулся. – Вот и вы ведь, Шон, из новеньких, так сказать человек королевы. Прошу вас только не обижайтесь.

– Да что вы, маркиз, на что мне обижаться. Я действительно человек королевы и лишь благодаря ей занял пост Верховного командора.

Королевский секретарь кинул на собеседника быстрый пронзительный взгляд, слегка удивленный такой его откровенностью.

– Просто несколько удручает то как коротка человеческая память, – задумчиво продолжил граф. – Я слышал, что Джон Вальринг был хорошим королем, отважным и великодушным. А его так быстро забыли.

– Что поделаешь. Болезнь обрекла его на смерть в расцвете лет, перечеркнув его жизнь. Об этом горько вспоминать. Но хвала Господу он успел жениться на прекрасной женщине и родить наследника.

– Хвала Господу, – согласился граф.

– Ну а если вы уж так интересуетесь королем Джоном, то я могу посоветовать вам обратиться к Филиппу дю Тьерону, герцогу Майеннскому, он сейчас проживает в своем замке в Альдене. Он был канцлером при короле Джоне, а также его учителем и наставником, когда король был юношей. Уж он, поверьте, знает всё о Джоне Вальринге. Он знал его от рождения до смерти и горше других переживал его преждевременный уход. Однако должен вас предупредить что у него вышла сильная размолвка с нашей королевой, в результате чего она вынуждена была удалить его от двора. Поэтому не стоит упоминать его имя в присутствии Её Величества, она не слишком благосклонна к бывшему канцлеру.

– Благодарю вас, маркиз, за совет. Если буду с какой-то оказией в Альдене, то непременно навещу герцога. А сейчас позвольте откланяться, мне нужно проведать…, – Шон замолк на полуслове, словно вспоминая кого же ему собственно нужно проведать.

– Её Сиятельство Луизу Бонарте? – С улыбкой подсказал маркиз.

Шон холодно поглядел на Королевского секретаря.

– Моих солдат, маркиз. Моих солдат. Я прежде всего армейский командир. А уж потом любитель хорошеньких белокурых девушек.

Маркиз утвердительно покачал головой.

– Я это знаю, граф. Я лишь пытался пошутить. Не обижайтесь на старика.

Шон поклонился и пошел прочь, прикидывая в уме сколько займет дорога до Альдены на хорошей лошади.

49.

26 число неумолимо приближалось. Мария-Анна уже отправляла гонца к Шарлю де Гизену в Реймс, дабы узнать всё ли готово и в ответ получила заверения архиепископа что все приготовлено в лучшем виде: и надлежащее убранство собора, и покои Дворца То для её размещения, и соответствующие документы, а также все необходимые участвующие лица со стороны церкви уже прибыли в Реймс и ожидают её.

Королева снова потеряла сон. Ей было страшно. Слишком многое должно было произойти в этот день. А также накануне. Слишком многое могло пойти не по плану. Ей приходилось держать в голове всех главных действующих лиц и постоянно обдумывать возможные варианты развития событий, которые множились и расползались в стороны в зависимости от того где, что и как могло пойти не так как задумано. Это раздражало и угнетало её.

А кроме того ей предстояло еще одно крайне неприятное дело – ей нужно было встретиться с Филиппом дю Тьероном, великим ловчим и бывшим канцлером, и убедить его присутствовать на церемонии чтобы исполнить требование Гуго. Это в том случае, если она не сумеет, или возможно не захочет, разыграть свою карту с Хорхе Родригесом. Мария-Анна никак не могла принять окончательное решение насчет страшного испанца и его услуг. И без конца откладывала это решение, предчувствуя что будет принимать его уже непосредственно в ночь с 25-го на 26-ое. Тем более еще неизвестно как поведет себя Гуго Либер, говорила она себе, он может и не прийти и что-то переиначить, а значит нет смысла решать всё сейчас. И на этом успокаивалась по вопросу зловещего конкистадора. Но встречу с бывшим канцлером откладывать больше нельзя. Тем более вздорный старик тоже мог выкинуть какой-нибудь фортель.

Решив, что если старый болван вообще откажется ехать в Фонтен-Ри, а затем и в Реймс, она привезет его туда силой, Мария-Анна посчитала что лучше всего послать за ним Верховного командора. Тот сумеет настоять на своём, если понадобится, и ему хватит силы и решимости исполнить приказ при любом поведении герцога.

Королева вызвала командора к себе.

Услышав, что именно ему предстоит сделать, Шон Денсалье изо всех сил постарался сохранить невозмутимый вид, так словно он в первый раз слышит имя герцога. Однако королева пристально наблюдала за ним и видимо что-то её насторожило.

– Что-то не так, мой командор? – Спросила она вроде как вполне добродушно.

– Нет, моя королева, – в тон ей ответил граф. – Но всё же, до какой степени я могу применять силу к герцогу, если он наотрез откажется ехать или даже возьмется за меч?

– До такой степени, чтобы он пребывал в добром здравии, когда вы привезете его сюда. Или вы опасаетесь, что не сможете справиться со стариком, если он возьмется за меч?

– Нет, Ваше Величество, – очень спокойно ответил Шон, – этого я не опасаюсь.

Королева задумчиво разглядывала его, он показался ей каким-то странным.

– Однако всё же, милый граф, постарайтесь чтобы дело недошло до оружия, – проникновенно произнесла Мария-Анна, – примените ваше обаяние, ведь оно всегда действует так безотказно.

– Но не на вас, – сказал граф.

Королева обошла стол и приблизилась к командору, вглядываясь ему в глаза.

– Вовсе нет, Шон, на меня оно действует точно также.

Но он никак не отреагировал на её реверанс. Он смотрел на неё спокойно и отчужденно.

– Я могу идти, Ваше Величество?

– Идите, – сказала королева уже без каких-то бы ни было проникновенных ноток в своём бархатном голосе.

Она не хотела признавать этого, но отстраненное поведение её "карманного" командора задело её.

50.

В большой комнате, обитой темно-синим штофом, перед высоким объемным камином из серанколенского мрамора, белого с розовыми пятнами, на неудобном стуле с прямоугольной прямой спинкой сидел угрюмый старик. У него были тусклые глаза, седые волосы, седые кустистые брови, обвислые щеки и прямой очень аристократичный нос. Старик неотрывно глядел в каминное пламя и бездумно барабанил пальцами по подлокотнику. Сегодня с утра у него не болел ни один сустав и это всецело приятное событие почему-то вызвало у него приступ тревоги.

Послышались торопливые шаги, дверь распахнулась и в комнату вошел высокий мужчина в темной ливрее, ярко-фиолетовых шелковых кюлотах и в черных башмаках с большими серебряными пряжками. Он был лет на 12-15 моложе хозяина дома, но уже тоже вполне мог прозываться стариком. Однако на его открытом живом круглом большеглазом лице всё же не было той печати угрюмости и мизантропии, что у человека, сидевшего перед камином, и потому он производил гораздо более приятное впечатление.

– Ваша Светлость, – возбужденно воскликнул он. – К нам люди королевы!

Герцог повернул голову и с неудовольствием поглядел на своего секретаря.

– Ну и чего ты дрожишь как фруктовое желе, – проворчал хозяин замка. – Имя тебе Андрэ, а от страха белый как женские подштанники, противно смотреть. Что там? Армия с осадными машинами, дикой венгерской конницей и кровожадными норманнами в придачу?

Андрэ Мостин, бессменный секретарь и первый помощник герцога Майеннского, а заодно и старший управитель Альденского поместья, приосанился и стараясь говорить более спокойно, ответил:

– Нет, Ваша Светлость. Двое всадников.

– Ну так и гони их прочь. Или что, тот гарнизон дармоедов, что мы держим здесь, не в состоянии справиться с двумя напомаженными герольдами?

– Ваша Светлость, один из них Верховный командор королевства, Его Сиятельство граф Ливантийский. В весьма учтивых выражениях он сообщил, что крайне желает видеть вас. – И чуть помолчав, Андрэ мстительно добавил: – Или по-вашему я должен был спустить на него собак?

Герцог задумчиво пожевал нижнюю губу.

– Спустить псов на главного фаворита этой прохиндейки дело конечно доброе, – медленно проговорил он. – Но этот граф и сам как пёс, её верный пёс, и если его это устраивает, то пусть и дальше живет своей псиной жизнью. Приведи его в Зал щитов и прикажи подать мне мундир, меч и ордена. Не хочу встречать его в халате.

Шон Денсалье отправился в Альдену с тремя дюжинами драгун и одним лейтенантом. Однако граф решил, что сначала попробует решить дело миром, а потому оставил свою маленькую армию за ближайшими холмами, а сам, взяв с собой самого толкового из солдат, направился к замку герцога. Там его встретили без особой радости и разговаривали с ним так словно он бродяга просящий милостыню. Но Шон, поражаясь самому себе, был до приторности вежлив и доброжелателен и в конце концов добился того чтобы о его приезде доложили герцогу.

И вот сейчас, стоя в просторной каменной зале с высокими стрельчатыми окнами и развешанными по стенам бесчисленными щитами с рисунками гербов, он поздравил себя с тем, что сумел проявить столь необыкновенное для него терпение и хладнокровие, и вместо того чтобы взять дубину и с упоением лупить ею головы всех этих нахальных невежей-слуг, он был с ними столь снисходителен и учтив. И пообещал себе, что и дальше будет придерживаться этой тактики и если даже вздорный старик будет невыносимо груб и заносчив, он, Шон, останется невозмутим и предельно вежлив. Ведь ему надо не только доставить бывшего канцлера к королеве, но и побеседовать с ним о бывшем короле и лучше если беседа будет дружеской.

Андрэ Мостин вошел в зал и громогласно, с интонацией восхищения объявил длинный титул и такое же длинное имя хозяина замка. После чего в зале появился и сам герцог.

И хотя по рангу своей должности и значимости своего титула Шон Денсалье мог встречать герцога как равного, он всё же взмахнул шляпой и низко поклонился в сторону великого ловчего. Последний, медленно, тяжело, сильно прихрамывая, приблизился к графу и оглядел его с ног до головы. И волна некой приятной теплоты омыла сердце старого герцога, его глаза просветлели и лицо стало менее хмурым. Этот статный красивый молодой человек, столь ясноликий и мужественный, напомнил ему его собственного сына, его убитого сына, чья мертвая высохшая рука хранилась в длинном резном ларце в маленькой уединенной капелле замка.

В зале, возле громадного камина, стоял длинный прямоугольный стол и несколько черных стульев с высокими спинками. Указав на них, Филипп дю Тьерон церемонно произнес:

– Прошу вас садиться, граф.

Шон дождался пока усядется сам хозяин дома, после чего, подхватив свой плащ на левую руку, аккуратно опустился на край стула.

– Ваша Светлость, для меня большая честь быть принятым в вашем доме и беседовать с вами. Вы легенда этой страны. И я надеюсь, что мой неурочный визит не причинил вам большого беспокойства.

Герцог исподлобья неотрывно глядел на своего гостя.

– Скажите, граф, а это правда, что вы были на вершине штурмовой башни, придвинутой к западной стене Азанкура и когда англичане сбили трап и подожгли башню, вы перепрыгнули на крепостную стену и там, оказавшись в полном одиночестве среди врагов, бились с ними в одиночку более получаса, прежде чем ваши солдаты сумели взобраться на стену и прийти вам на помощь?

Шон посмотрел на герцога с удивлением.

– Да, Ваша Светлость, это имело место быть.

– И это правда, что вы были там пронзены тремя стрелами и тем не менее не выпустили меч из рук и продолжали сражаться?

– Да, Ваша Светлость.

– И правда ли то, что вы в поединке убили знаменитого рыцаря сэра Альфреда Лонгвилля, который говорят обладал силой Геракла и ударом кулака пробивал каменные стены?

– И это правда, Ваша Светлость.

– Что ж, дорогой граф, тогда это для меня честь принимать вас в моём доме и беседовать с вами, – и Филипп дю Тьерон слегка склонил голову в сторону своего гостя. – Вы один из самых отважных людей что я встречал за всю мою жизнь.

Шон, стараясь чтобы радость не слишком явно отразилась на его лице, решил что всё складывается удачно.

– Ваша Светлость, позвольте изложить цель моего визита.

Филипп дю Тьерон жестом руки показал, что да, конечно, излагайте.

– Её Величество королева Мария-Анна желает встретиться с вами, Ваша Светлость. Она желает видеть вас в Фонтен-Ри так скоро как только это возможно.

Увидев, как помрачнело, буквально потемнело лицо герцога, Шон с досадой понял что поторопился решить что всё складывается хорошо. Он припомнил как Антуан де Сорбон что-то говорил о размолвке между королевой и герцогом, но не придал тогда этому никакого значения. Сейчас он пожалел, что не узнал у маркиза деталей.

Первым побуждением Филиппа дю Тьерона было сказать какую-то грубость в адрес королевы, которую он и королевой-то никогда не называл. Но он сдержался, прекрасно понимая, что молодой воинственный граф не потерпит подобного. И как ему показалось он понял почему "эта девка" послала за ним именно Шона Денсалье. Отказать Верховному командору будет очень сложно, наверное даже невозможно, ибо он просто не примет такого отказа.

– С какой же целью она вызывает меня к себе? – Сдержанно поинтересовался герцог.

Граф, чуть покоробленный тем что Марию-Анну именуют просто "она", доброжелательно произнес:

– Боюсь, Ваша Светлость, цель этой встречи мне не известна. Её Величество не сочла нужным объявить мне её, указав только на то что дело крайне срочное и не терпит отлагательств.

Герцог помолчал, разглядывая из-под набрякших век своего молодого визави, и затем медленно глухо проговорил:

– А если я откажусь? Если мне не здоровится? Что бы вы на это сказали?

– Я бы сказал, что мне очень жаль это слышать, Ваша Светлость, – всё тем же доброжелательным тоном произнес Шон. – Действительно очень жаль. – И он пристально, многозначительно поглядел на хозяина дома.

Герцог отвернулся, посмотрел на окна, потер ладони с багровыми прожилками и проговорил:

– Холодно, не правда ли, граф? Наверно стоит приказать разжечь камин.

– Близится вечер, – неопределенно ответил Шон, не понимая к чему этот поворот.

– А что же, граф, вы действительно приехали только в компании лишь одного солдата?

Шон помедлил с ответом, выбирая как ему поступить.

– Нет, Ваша Светлость. Со мной небольшая армия моих отчаянных драгун. Но я оставил её там, за южными холмами, возле поворота на Тулузу. Я решил, что нет никакой необходимости приводить их всех в ваш прекрасный замок. Это доставило бы совершенно ненужные хлопоты вам, вашим домочадцам и вашей челяди.

Герцог удовлетворенно покачал головой.

– Благодарю вас, граф, вы очень учтивый молодой человек. Я надеюсь вы не откажете мне в том, чтобы остаться почетным гостем до утра в моём доме и разделить со мной мой скромный ужин?

Шон растерялся.

– Но, Ваша Светлость, а как же повеление королевы? Вы отказываетесь ехать в Фонтен-Ри?

Герцог усмехнулся и развел руки.

– Ну что вы, граф, разве я могу отказать вам? – Насмешливо спросил он. – Вам и вашей небольшой армии за южными холмами? Но неужели вы и ваши доблестные драгуны заставят меня, старого больного человека, отправляться в путь на ночь глядя и трястись в карете всю ночь? Проявите хоть толику христианского милосердия.

Шон Денсалье нахмурился, ему показалось что над ним издеваются, но он понял, что если продолжит настаивать на немедленном отъезде, то поставит себя в глупейшее положение. В самом деле не вызывать же сюда драгун и не тащить хромого старика в экипаж силой, при этом еще и усмиряя оружием его челядь и гарнизон. Для него, Верховного командора, это будет совершенно нелепо и унизительно. И если герцог просит лишь отложить выезд до утра, то конечно следует пойти ему навстречу. Прекрасной Марии-Анне придётся подождать, ничего страшного. Кроме того, радостно сказал себе Шон, ужин в более-менее дружеской обстановке – это весьма удобный случай завести разговор о короле Джоне.

– Простите, Ваша Светлость, я просто неверно вас понял. Конечно же будет гораздо удобнее, если мы отправимся в Фонтен-Ри завтра поутру. И для меня будет великой честью и радостью гостить в вашем доме и разделить с вами трапезу.

Герцог, внимательно наблюдавший за молодым командором и считавший, что читает его как открытую книгу, одобрительно кивнул.

– Ну вот и отлично, Шон. Я надеюсь вы не против, что я обращаюсь к вам просто по имени?

51.

Когда Шон Денсалье явился к Марии-Анне доложить о прибытии Филиппа дю Тьерона, она почувствовала какую-то неясную тревогу. Ей подумалось что её командор как-то переменился. Она не могла точно сказать в чем дело, но что-то явно было не так. Он не смотрел ей в глаза, был непривычно сдержан и немногословен, держался как-то очень отстраненно и холодно. Так ей казалось. До неё доходили слухи что граф Ливантийский вроде как всерьез увлекся графиней Бонарте и Мария-Анна подумала было что молодой человек пытается держать дистанцию со своей некогда обожаемой королевой, дабы не ранить чувств своей новой возлюбленной. Мария-Анна почувствовала весьма ощутимый укол ревности. Но тут же постаралась взять себя в руки. Всё это совершенно пустое, сказала она себе. Определенно сейчас у неё есть дела поважнее и тратить душевные силы на такую нелепицу просто глупо. В конце концов она королева, и если ей понадобится чтобы славный герой Азанкура пал её к ногам, а его белокурая пассия навсегда исчезла, ей будет достаточно пошевелить пальчиком.

– И какое впечатление произвел на вас герцог? – Спросила она, застывшего как камень командора.

– Вполне благоприятное. Обстоятелен в суждениях, далеко не заносчив, наделен благочестием и великодушием, весьма образован и рассудителен, в высказываниях сдержан и нетороплив.

Королева глядела на Верховного командора с удивлением.

– С каких это пор благочестие, рассудительность и сдержанность почитаемы вами за положительные качества? – С усмешкой поинтересовалась она.

Шон пожал плечами.

– Не знаю. Возможно с тех самых пор как я познакомился с герцогом Майеннским, – спокойно сказал молодой человек.

Королеве совершенно не понравился этот ответ и уравновешенность графа. Ей было гораздо привычнее видеть его вспыльчивым, самоуверенным, горделивым. "Похоже этот болван что-то задумал", решила она, хотя не могла и представить что он мог задумать. Уж не жениться ли на её Первой фрейлине? И она снова ощутила нечто вроде ревности, хотя вроде как и договорилась сама с собой что сейчас ей нет до этого никакого дела.

– И что же, он не отказывался ехать? Вам не пришлось как-то убеждать его?

Шон Денсалье отрицательно покачал головой.

– Нет. Узнав, что вы желаете его видеть, он сразу же был готов отправиться в путь.

Мария-Анна недоверчиво посмотрела на командора.

– Вы издеваетесь? – Спросила она.

– Почему? – Удивился граф и его удивление показалось ей искренним.

– Ступайте, – сказала она.

Он развернулся и пошел к двери.

– Думаю моя Первая фрейлина вся уже истомилась в ожидании вас, – сказала она ему в спину.

Командор на секунду остановился, но так ничего и не ответив, покинул кабинет.

Только когда он вышел, Мария-Анна поняла, что он ни разу не назвал её "Ваше Величество".

52.

Мария-Анна принимала Филиппа дю Тьерона в главной дворцовой библиотеки. Она и сама до конца не понимала почему именно здесь. Ещё когда был жив король Джон и она была всего лишь его супругой, без какой-то бы ни было реальной власти, герцог Майеннский, в те времена всемогущий канцлер, довольно часто и вполне прямолинейно заявлял, что она ужасно не образована и безнадежно глупа. С тех пор она прочитала немало книг в этой самой библиотеке и чувствовала себя вполне уверенно в любых беседах, хоть об "Никомаховой этике" и "Политике" Аристотеля, хоть о кисмете и фатализме магометанской веры, хоть о видах государственных правлений в "Рассуждениях…" Макиавелли, хоть об идеале римского гражданина в сочинениях Тацита или о достоверности и критичности "Истории" Геродота, хоть о нравах в дикой Московии или далеком Китае, хоть о глубинной эстетике и возвышенном уединении в поэзии Гонгора-и-Арготе или тревожной безысходности и неопределённости в "Триумфе смерти" Брейгеля. Она была готова к беседе с кем угодно и о чем угодно. И видимо библиотека представлялась ей хорошим местом чтобы напомнить надменному Филиппу дю Тьерону как он был не прав. И если тогда, 11 лет назад, она ненавидела его, то сейчас, как ей казалось относилась к нему холодно и с презрением, и отчасти наверно со снисхождением, ведь теперь он всего лишь древний, жалкий, хромоногий старик, и всем очевидно что именно он был глупцом, а вовсе не она.

Она сидела за столом перед раскрытым фолиантом с жизнеописаниями великих мужей Древнего Рима и медленно водила взглядом по строчкам. И когда объявили о приходе герцога и он вошел в помещение и приблизился к столу, она ни на миг не отвела взгляда от книги. От книги, написанной на латыни. И даже когда он уже молча стоял перед ней, Мария-Анна продолжала читать. Лишь спустя какое-то время она подняла глаза на великого ловчего и посмотрела на него холодно и неприязненно. "Как же он безобразен", со злой радостью подумала она, отмечая его мешки под глазами, седые жидкие волосы, обвисшие щеки, обвисшую кожу на подбородке. Он стоял, опираясь на трость и это явно давалось ему не без труда. Но предлагать ему сесть Мария-Анна определенно не собиралась.

– Я вижу торжество и злорадство в твоих глазах, – глухо проговорил герцог. – Ты для этого меня вызвала?

Марии-Анне не понравились его слова, то что он так точно угадал её ощущения. И казалось это он глядит на неё с презрением и снисхождением, а ведь предполагалось наоборот. Но проявлять гнев означало потерять лицо. Более того, она вдруг поняла, что именно вежливость и учтивость с её стороны могут задеть его сильнее всего. К тому же ей ведь нужно чтобы он исполнил её просьбу, так стоит ли раздувать пламя их давней вражды? И она переменила своё решение.

– Если тебе трудно стоять, ты можешь сесть, – сказала она.

Он некоторое время разглядывал её, словно пытаясь догадаться какую очередную пакость она задумала. Но затем пробурчал "Благодарю", сделал два шага вперед, осторожно опустился на один из стульев и выставил вперед трость, оперевшись о неё обеими руками.

– Надеюсь моя просьба приехать в Фонтен-Ри не доставила тебе больших хлопот? – Всё также вежливо и спокойно, восхищаясь собой, проговорила Мария-Анна. Ей всё больше и больше становилось по душе быть учтивой со своим старым врагом.

– Просьба? – Усмехнулся герцог. – С армией драгун под моими окнами? Нет. Эта просьба не доставила мне хлопот. Напротив, было очень приятно побеседовать с твоим отважным командором, чей пылающий взор не оставлял сомнения что он готов пролить кровь любого ради своей хозяйки.

– Граф Ливантийский, конечно, еще очень молод и возможно излишне горяч, но он хороший человек. Верный и надежный. Ты просто предубежден против тех, кто намного моложе тебя. Наверное из зависти к их молодости? Возможно поэтому ты всегда плохо относился и ко мне.

– Ты ошибаешься. Это не имеет никакого отношения к возрасту. И к тебе я плохо относился и отношусь, только потому что ты отравила короля Джона, узурпировала трон и утопила эту страну в крови. Только поэтому.

Марии-Анне понадобилась вся её воля чтобы сдержать себя и не заорать на этого ненавистного ей старика. Ей потребовалось время чтобы хоть немного унять клокочущую в груди ярость и обрести уверенность, что когда она заговорит, её голос будет звучать по-прежнему спокойно.

– Ты всё еще не расстался с этими бредовыми измышлениями? Честное слово, за эти десять лет я думала у тебя будет достаточно времени чтобы понять, какая всё это нелепица. Я понимаю ты был очень привязан к Джону и его преждевременная смерть стала для тебя настоящим ударом. Но может хватит уже носиться с этим безумием? Я любила и обожала Джона не меньше чем ты и во время его болезни практически не выходила из капеллы Святого Мартина, умоляя Создателя сохранить ему жизнь. Но Господь решил иначе и тебе пора бы примериться с этим. Ты не представляешь как мне было тяжело тогда. У меня сердце разрывалось при мысли что Джона больше нет, а тут еще ты, как спятившая сивилла, кричишь на каждом углу что я убила его. Да ради чего?! Я и так была королевой этой страны. Но когда Джона не стало, я в первую очередь должна была думать о сыне. Все эти стервятники с Севера и Юга уже подымали свои головы и точили ножи за моей спиной. Они готовы были разорвать меня на кусочки, а заодно и всё наше королевство. Я должна была спасти нашу страну и своего сына, и только поэтому возложила корону на себя. И ты, как канцлер и великий ловчий, должен был быть на моей стороне, прикрывать меня, помогать мне. В конце концов если я так уж тебе не по душе, ты мог бы помочь мне хотя бы для того что бы у сына Джона не отняли его законный трон. – Лицо королевы раскраснелось. Она говорила неистово и страстно.

Герцог очень внимательно смотрел на Марию-Анну. Когда она замолчала, он сказал:

– Когда глядишь на тебя, честное слово, начинаешь сомневаться в существовании бога. Ибо не ясно почему он позволяет ходить по земле столь жестокому и коварному чудовищу как ты. По моему разумению ему следовало уже давным-давно испепелить тебя своей молнией. Я прихожу к мысли что видимо Господь допускает твоё существование по той же причине что и существование чумы. Как наказание и урок нам нерадивым грешникам.

Мария-Анна покусала верхнюю губу и вздохнула.

– Если я такое уж чудовище, как вы говорите, то тогда почему я позволила вам жить все эти одиннадцать лет?

Филипп дю Тьерон пожал плечами:

– Кто знает, графиня, пути Зла порой также неисповедимы, как и пути Господни.

Он обращался к ней по титулу, который она носила до того как стала королевой и он делал это всегда. Конечно пытаясь унизить её, показать, что не считает её той, кто она есть. Но Мария-Анна не ощутила ничего по этому поводу. По какой-то причине это нисколько её не задевало. Она считала что упрямого старика нельзя не переубедить, не заставить. Но задав ему свой вопрос, она с удивлением задумалась и сама: "По какой собственно причине я позволила ему жить все эти годы?"

Они долго молчали, каждый о чем-то размышляя.

Но наконец герцог хмуро спросил:

– Так всё-таки по какой причине я здесь?

– Я думаю ты уже слышал, что двадцать шестого числа сего месяца в Реймсском соборе состоится церемония. Мне нужно чтобы ты был там.

– Церемония чего? – Спросил герцог. И вдруг усмехнулся и добавил: – Твоего отречения?

Мария-Анна почти вздрогнула.

– С чего ты взял? – Заледеневшим голосом поинтересовалась она.

– Не знаю. Подумалось так. Может в тебе наконец проснулась совесть. А может ты понимаешь, что без сына Джона Вальринга тебе все равно не удержаться на троне и ты, дабы избежать унижения, решила уйти сама.

– Без сына Джона Вальринга? – Еще более холодным тоном повторила Мария-Анна. – Ты что-то знаешь о моём сыне?

И она отчетливо увидела как герцог смутился, даже кажется испугался, побледнел, отвел глаза куда-то в сторону.

– Я слышал, что он сильно болел, затем был похищен и до сих пор не найден. Значит есть вероятность что он погиб.

– Ты смеешь мне говорить о смерти моего сына?!

Герцог вдруг посмотрел на неё с невероятной злобой. Мария-Анна, удивленная, почти отшатнулась от накала этого взгляда.

– А какое мне дело до твоего сына? Разве тебе когда-нибудь было дело до чужих сыновей, которых ты убивала сотнями?!

– О чем ты говоришь?! Ты совсем что ли спятил на старости лет? Раньше обвинял меня в смерти Джона, теперь будешь вешать на меня клеймо проклятого царя, убивавшего младенцев Вифлеема?

Филипп дю Тьерон постарался взять себя в руки.

– Все клейма что на тебе есть, ты поставила на себя сама. Зачем я тебе нужен на этой церемонии?

– Ты должен быть там. Вся высшая знать королевства соберется в Реймсе. Значит и ты тоже. Зная твой строптивый характер и твою нелюбовь ко мне, я решила переговорить с тобой лично. И я очень, надеюсь что одного этого разговора будет достаточно и мне не придется тащить тебя туда силой.

Великий ловчий посмотрел на королеву с легким удивлением.

– Но что же это всё-таки за церемония?

– Ты, как и все, узнаешь это на самой церемонии.

Герцог задумчиво пожевал нижнюю губу и поморщил нос.

– Твой сын жив? – Спросил он.

– Не твоё дело. Ты придешь в собор? Или моему пылкому командору всё-таки придется тащить тебя туда за волосы? Какие там еще остались.

Он мрачно посмотрел на неё.

– Я приду, графиня. Приду.

53.

Шон Денсалье и Луиза Бонарте неторопливо прогуливались по прямой как стрела дорожке Нижнего сада дворца Фонтен-Ри вдоль узорных зеленых изгородей. Утреннее Солнце мягким светом окутывало молодых людей, с особенным воодушевлением плескаясь на золотых прядях прелестной девушки. Шон не отводил взгляда от своей спутницы, откровенно любуясь ею.

– Что вы так смотрите? – Со смущенной улыбкой спросила Луиза.

– Просто не видел ничего прекраснее в этом мире. Я хотел бы смотреть на вас всю свою жизнь.

Девушка залилась румянцем.

– Перестаньте, Шон. Вы заставляете меня краснеть.

– А вы заставляете меня быть счастливым.

– Ну простите меня за это, – улыбнулась Луиза.

– Прощаю, – засмеялся Шон.

Он взял её за руку. Луиза чуть вздрогнула и хотела было высвободить свою ладонь, но тут же передумала. И дальше они шли, держась за руки. И с каждым шагом Луиза чувствовала, как сильнее бьется её сердце, как тесно становится у неё в груди от переполнявшего её ощущения восторга и торжества.

– Когда я иду рядом с вами, Луиза, держа вас за руку, – негромко сказал Шон Денсалье, – я чувствую себя императором-триумфатором, владетелем Европы и Азии, в одеждах Юпитера, с золотым венком над головой, поднимающимся по via sacra на Капитолий.

Она посмотрела на него с благодарной улыбкой.

– А когда я иду рядом с вами, милый Шон, держа вас за руку, – радостно ответила девушка, – я чувствую себя королевой Мира.

Он посмотрел в её сверкающие голубые глаза, неожиданно резко притянул её к себе и обнял за талию.

Прижавшись к его груди, едва не задыхаясь от сладострастного смятения и бурлящего во всём её теле потока страсти, она прошептала, нежно заглядывая ему в глаза:

– Шон, нас могут увидеть.

– Пусть видят. Пусть все видят, что я держу в своих объятиях самую красивую женщину этого королевства.

– Только королевства? – С лукавой улыбкой спросила она.

Молодой человек усмехнулся.

– Нет, не только. Самую красивую женщину всей этой Земли, от самых Пряных островов на востоке до Западных Индий.

Он наклонил голову и поцеловал девушку во влажные уже чуть приоткрытые губы. Луиза положила руки ему на плечи, прижимая его голову к своей, отвечая на его поцелуй. Она не хотела отрываться от его губ, с упоением чувствуя, как от страсти у неё слабеют ноги и сладкий туман заволакивает сознание. Бескомпромиссное желание владеть этим мужчиной доводило её до дрожи. И она уже почти собралась предложить Шону подняться с ней в её комнату. Лишь слабеющий голос разума о том что сейчас, будничным утром, такой маневр конечно не пройдет незамеченным для прочих обитателей Фонтен-Ри не позволил ей произнести это вслух.

Шон также едва не потерял голову. Сладкий запах этой белокурой девушки, её свежесть, влажная терпкость её губ, податливая хрупкость её упругого тела довели его почти до экстаза и он уже был готов увлечь её в ближайшею уютную тенистую беседку. Но он сдержал себя. Он еще не принял окончательного решения. Тем более теперь, после долгой вечерней беседы с Филиппом дю Тьероном, когда всё стало ещё сложнее. Он и сам еще до конца не верил в то, что как ему казалось он понял после разговора с Великим ловчим, но одна только тень мысли о том что он теперь имеет некую власть над неприступной Марией-Анной бросала его в жар. И с этим жаром не могла соперничать даже прекрасная и юная, сводящая его с ума Луиза Бонарте. Да, ему очень хотелось насладиться этой прелестной девушкой, но здравый смысл подсказывал ему что это может всё усложнить ещё больше и разумнее пока потерпеть.

Они кое-как разомкнули объятия, не сводя счастливых глаз друг с друга.

Переведя дыхание, чуть смущенные, они продолжили прогулку.

Выйдя из коридора, созданного аккуратно остриженным зеленым кустарником, они оказались на открытом пространстве нежной лужайки с несколькими цветочными клумбами в виде восьмерок. Возле одной из них на корточках возился мужчина в темном камзоле и широкополой шляпе. Это был Хорхе Алонсо Родригес. В плотных перчатках он занимался обрезкой кустов роз, удаляя пораженные и засохшие побеги. Когда молодые люди проходили мимо, он с любопытством посмотрел на них, затем встал во весь рост и снял шляпу.

– Приветствую вас, сеньор, – вежливо обратился он к Шону Денсалье. – Позвольте выразить моё искреннее восхищение изысканной грацией и ангельской красотой вашей спутницы, сеньор. – И он почтительно поклонился в сторону девушки.

Луиза и Шон с удивлением разглядывали мужчину. Его добротный камзол, расшитый ворот белоснежной сорочки, армейские высокие сапоги, пояс с длинным кинжалом в черных ножнах, грозная наваха в правой руке по их мнению как-то не очень соответствовали внешнему облику садовника.

– Вы испанец? – Спросил Шон, с легкой неприязнью рассматривая смуглое узкое худое лицо незнакомца, украшенное тремя параллельными шрамами.

– Вы говорите это так, будто быть испанцем это уже преступление, – улыбнулся Хорхе. – Да, сеньор, я испанец. Позвольте представиться, Франциско Гонсало Монрой. К вашим услугам. На некоторое время вызван в Фонтен-Ри для наведения кое-какого порядка среди цветочных насаждений.

– И что же, в Кастилии или Гранаде считается допустимым чтобы простой садовник первым начинал разговор с благородным кабальеро или тем более высказывал суждение о его спутнице? – Холодно осведомился Верховный командор.

Улыбка поблекла на лице Хорхе Родригеса.

– Я искренне прошу вашего прощения, сеньор. Я не имел ни малейшего намерения хоть как-то задеть вас или тем более вашу спутницу. Я ни в коем случае не хотел быть неучтивым. И если я и позволил себе заговорить первым, то лишь для того чтобы выразить моё глубочайшее восхищение совершенством и красотой сеньоры, – он снова поклонился в сторону Луизы. – Я прошу прощения еще раз.

Луиза прикоснулась к руке графа, как бы призывая его сменить гнев на милость.

– Однако вы не слишком-то похожи на садовника, – с улыбкой сказала она Хорхе. – Вы больше похожи на пирата. – И спохватившись, добавила. – Прошу вас только не обижаться на мои слова.

– Ну что вы, госпожа, – улыбнулся конкистадор, – мне не на что обижаться. Притом, что Проведение порой столь причудливо и капризно в плетении человеческих судеб, что это совсем не удивительно, когда садовник становится пиратом или пират становится садовником. Позвольте, сеньора, преподнести вам дивную розу, которая при всём своём изяществе и прелести, тем не менее лишь жалкая тень пред вашей несравненной красотой. – Он наклонился, быстро срезал цветок и передал его девушке.

Та взяла, но тут же вскрикнула:

– Ай! Там муравей! – Луиза брезгливо встряхнула рукой, отбрасывая розу.

Хорхе Родригес быстрым движением поймал цветок. Сбивая острием ножа насекомых со стебля, он сказал:

– Знаете, мне довелось побывать в Новом Свете, и там, в землях Новой Гранады есть такие племена индейцев чьим основным пропитанием были одни только муравьи.

– Фу! – Девушка сморщила носик в гримасе отвращения.

– Да-да. В тех землях превеликое изобилие муравьёв самого разнообразного вида: мелкие, крупные, черные, красные и даже прозрачные. Индейцы даже выращивают муравьев в особых загонах, построенные из широких листьев, дабы пропитание всегда было под рукой. – Хорхе протянул розу девушке. – Ну вот, моя госпожа, теперь можете держать его без всякого опасения.

Луиза взяла цветок.

Хорхе посмотрел графу в глаза.

– Еще раз прошу простить меня, сеньор.

Шон качнул головой, показывая, что принимает извинения и вопрос исчерпан. После этого Хоре Родригес вернулся к своим садовничьим делам, а молодые люди продолжили свой бесцельный путь.

Луиза шагала, разглядывая белоснежные лепестки розы, а Шон задумчиво поглаживая эфес своего толедского меча.

– Какой странный садовник, – проговорила девушка.

– Думаю он был конкистадором, а значит вы были правы – он почти пират.

– Пират-флорист, – улыбнулась девушка.

– Кстати, знаете, Луиза, король Джон в своё время был очень увлечен Новым Светом. Он собирался отправить туда экспедицию и даже лично руководить ею.

Девушка с удивлением посмотрела на него.

– Почему вы об этом вдруг вспомнили?

Он пожал плечами:

– Не знаю. Почему-то вспомнилось.

– Скажите, Шон, а куда вы на днях уезжали с вашими солдатами? Я видела как ваши офицеры строили драгун и очень разволновалась. Мне почему-то вдруг подумалось что вас отправляют на войну в Италию.

Молодой человек повернулся к девушке и взял её за руки.

Сейчас они были на достаточно открытом пространстве, их было отлично видно и с южных террас дворца, и из других частей Нижнего сада, а потому и он и она вели себя гораздо сдержаннее.

– Вы волновались обо мне, милая Луиза? – С улыбкой спросил он.

– Да, – просто ответила она.

– Это так трогательно. Мне думается, знай я, что дома меня ждет такая женщина как вы, волнуется обо мне, я бы с легкостью повторил все подвиги Александра Великого, завоевал бы полмира и вернулся к вам.

Луиза поглядела ему в самые глаза и тихо произнесла:

– Я бы очень хотела быть той женщиной, к которой вы возвращаетесь из всех ваших походов.

Он помолчал, глядя на неё с серьезной задумчивостью.

– Мне кажется я не достоин вас, Луиза, – сказал он и вдруг с удивлением понял, что действительно так считает.

Она отрицательно покачала головой.

– Не говорите так. Женщина сама решает кто её достоин. – И желая переменить тему, повторила вопрос: – Так куда же вы ездили?

– Да это всё из-за той церемонии в Реймсе. Сейчас все заняты только этим. Я ездил за герцогом Майеннским, у него какая-то старая вражда с королевой и она опасалась, что он не пожелает присутствовать. Велено было привезти его сюда для надлежащей беседы.

Девушка слушала графа очень внимательно.

– А вы так до сих пор и не знаете, что это будет за церемония? Или может вам не позволено этого говорить?

– Не знаю. Насколько я понял, этого вообще никто не знает, кроме самой королевы.

– Как по мне всё это очень странно, – пробормотала девушка.

– Зато, Луиза, теперь я знаю одну невероятную тайну, – улыбнулся Шон. – Невероятную и пугающую.

– И вы можете поделиться ею со мной? – Спросила она тоже с улыбкой, полагая что это какая-то шутка.

Он, продолжая держать её за руки, притянул её ближе к себе, с каким-то странным выражением вглядываясь в её большие голубые глаза.

– Я могу поделиться ею с тобой, – тихо сказал он. – Но она действительно невероятная и пугающая. И, наверное, опасная. А мне бы очень не хотелось подвергать опасности женщину, которую я в своих самых смелых мечтах воображаю своей женой.

Луиза вся зарделась. Ей даже показалось что где-то на небесах или у неё в голове громко звякнули хрустальные колокольчики, отмеряя некую важную веху её жизни, некий рубеж, за которым весь мир странным образом в один миг переменился. И невозможно было сказать в лучшую сторону или худшую, но переменился и уже никогда не будет прежним.

– Тогда расскажи мне её, – также тихо ответила она. – Потому что я очень бы хотела, чтобы мужчина, которого я порою позволяю себе представлять своим мужем, всегда бы делился со мной всеми своими тайнами.

Он ласково улыбнулся ей.

54.

Реймс за последние дни превратился в пёстрый, наводненный толпами Бабилим. Городские чиновники, торговцы, ремесленники, держатели гостиниц и трактиров, цирюльники, шлюхи, нищие и воры пребывали в весьма возбужденном состоянии из-за прибытия в город столь многочисленного количества влиятельных и богатых людей, важных вельмож и титулованных особ, а также огромной армии их пронырливых, хитроумных слуг. Яркие флажки и вымпелы, бесценные скакуны и роскошные экипажи с гербами, плюмажи и шелковые наряды, благовония и дивные ароматы, бархат и парча, нарядные ливреи и золотая вышивка наполнили город и окрестности. Кроме того, было полным-полно оруженосцев, миньонов, солдат, гвардейцев, стражи, охранников в самой разнообразной форме и мундирах. Лязгало оружие, звенели шпоры, стучали копыта, звучала брань. Каждый из знати требовал к себе повышенного внимания, окружал себя свитой, то и дело возникали размолвки и недопонимания. Вдобавок к этому город как кипящий котел бурлил ещё и бесконечными слухами и догадками о том что же собственно происходит и что за церемонию собирается устроить их взбалмошная и непредсказуемая повелительница. Среди всего этого столпотворения и суеты более других выделялись своей заносчивостью, необузданностью поведения и пышностью вооруженного окружения бароны Севера. Каждый из них передвигался по городу в компании не менее десяти рыцарей и оруженосцев, таких же заносчивых и самоуверенных, как и сами бароны. Они толкали и пинали зевак и оказавшихся на пути горожан, громогласно обсуждали лошадей и женщин, зычно бранились при малейшем недовольстве, со смехом швыряли обглоданные кости и пустые бутылки в нерасторопных слуг и трактирных разносчиков и то и дело задирали попадавшихся им солдат и гвардейцев. В большинстве своем окружающие воспринимали их как наказание Господне и вступать с ними в хоть какую-то конфронтацию не смели.

Рассвет двадцать пятого числа Мария-Анна уже встретила в отведенных для неё покоях во дворце То. Она проснулась очень рано и всякая сонливость моментально покинула её. Мысли, тревоги, страх тут же набросились на неё как хищные звери. Её буквально начинало трясти от волнения о том, что должно было произойти вечером этого дня, последующей ночью и завтра. Она тут же вызвала к себе Первую фрейлину и уже не отпускала её от себя ни на шаг. Марии-Анне было необходимо присутствие другого человека, это хоть как-то отвлекало её от тревожных мыслей. Умывшись, одевшись и не пожелав притронуться хоть к какой-то еде, она отправился в компании фрейлины на прогулку в парк, окружающий дворец. Там она всё время спрашивала свою спутницу о каких-то мелочах, только чтобы она беспрерывно о чем-нибудь говорила. Что происходит в городе? Кто из обязательных гостей прибыл вчера? Кого она, Луиза Бонарте, видела лично? На что похожи туалеты тех или иных дам? О чем говорили те или иные господа? Луиза болтала без умолку, иногда поддерживала королеву под локоток, иногда убирала с её платья какую-то ворсинку или соринку, поправляла манжету, поясок или оборку. И вообще проявляла всяческую заботу о своей государыни. Луиза видела, что Мария-Анна не в себе, чем-то очень озабочена, почти напугана и доброе сердце девушки, преисполненное сострадания, взволновано билось, переживая за близкого человека, которого Луиза знала так давно и так хорошо. Кроме того, у неё из головы не шли слова Шона о том, что она та, кого он воображает своей женой. И исполненная счастья и радостных надежд на будущее, ей хотелось делиться этим счастьем с другими, одаривать их своей радостью и поднимать им настроение. В какой-то момент, держа фрейлину под руку, Мария-Анна спросила девушку:

– А как там поживает наш командор?

Шон Денсалье в эти дни занимался размещением отрядов королевской пехоты недалеко от Реймса. Мария-Анна и сама точно не знала зачем она это приказала, но интуиция ей подсказывала что будет неплохо иметь под рукой несколько боеготовых армейских подразделений. Просто так, на всякий случай.

– Не знаю, Ваше Величество, – ответила Луиза. – Думаю, что хорошо.

Королева пристально поглядела на свою Первую фрейлину.

– Почему ты так думаешь?

– Ну, когда я его видела в последний раз, он выглядел таким счастливым. Мне кажется, что у него всё хорошо.

– Он признался тебе в любви?

Луиза, захлопав глазами, уставилась на королеву.

– С чего вы это взяли, Ваше Величество?

Удивление девушки показалось Марии-Анне вполне искренним.

– Не знаю. Просто не понимаю чего он с этим тянет. Ты молода, прелестна, из древнего знатного рода, твоя семья баснословно богата. Чего же ему еще нужно?

– Разве он не влюблен в вас? – Осторожно проговорила Луиза, опустив глаза.

Мария-Анна усмехнулась и твердо сказала:

– Нет, Луиза, не влюблен. И никогда не был.

– Может быть вы ошибаетесь, Ваше Величество. Мне, напротив, всегда казалось, что граф к вам неравнодушен.

– Нет, не ошибаюсь. Женщина всегда знает, что мужчина чувствует к ней, порой даже еще до того момента как этот мужчина сам поймет, что именно он чувствует. – Мария-Анна приветливо поглядела на фрейлину и добавила: – И ты не переживай, Луиза, никакой ревности или сожаления я по этому поводу не испытываю. Любовь привилегия молодости. И я была бы рада вашему союзу. Вы воистину прекрасная пара.

Луиза, окрыленная словами королевы, собралась с духом и проговорила:

– Если честно сказать, Ваше Величество, то Шон Денсалье дал мне понять, что он испытывает ко мне некоторые чувства.

– Вот как?

– Да. Но он очень смущен по этому поводу и несколько расстроен, ибо он считает, что не достоин меня. Я думаю это всё из-за того что он не располагает большими средствами, тогда как мой отец, как вы изволили заметить, напротив, очень богат.

Мария-Анна просто не могла оторвать глаз от своей милой фрейлины. "Господи, какая же она дурочка", подумалось ей.

– Ну это дело поправимое, – улыбнулась Мария-Анна. – Да и в самом деле негоже чтобы Верховный командор королевства пребывал в унылых оковах такого гнусного позора как бедность. Я постараюсь в скором времени исправить это досадное недоразумение.

Луиза чувствовала себя на Седьмом небе. Всё складывалось как нельзя более удачно. И её милый Шон, и её добрая королева, все они дарили ей счастье. Так щедро и так бескорыстно.

55.

После прогулки в парке, королева навестила Шарля де Гизена. Беседовали они с глазу на глаз. Архиепископ клятвенно заверил Марию-Анну что всё в надлежащей готовности, начиная от специально привезенных Святых реликвий, долженствовавших освятить торжество церемонии и заканчивая дополнительными цветными свечами, расставленными по стенам собора. После чего он дал ознакомиться королеве с двумя документами: грамота её отречения от престола в пользу своего сына и именное повеление о назначении Филиппа дю Тьерона регентом-опекуном будущего короля. Мария-Анна прочитала всё самым внимательным образом. После чего подняла глаза на священника и спросила сумел ли он сохранить в тайне факт её отречение. Архиепископ поклялся Святым распятьем и спасением своей бессмертной души, что не обмолвился никому ни единым словом. И даже эти самые грамоты составлены и писаны им исключительно собственноручно, в полном уединении. Мария-Анна задумчиво потерла ладонью гладкую лакированную столешницу и сказала, что никогда не забудет о том, что архиепископ сделал для неё и по возможности щедро вознаградит. На что старый священник бодро ответил, что ему ничего не нужно и единственная для него награда это благоденствие всего доброго народа этого доброго королевства и личное благополучие Её Величества и Его Высочества. "Да к тому же как ты вознаградишь меня, если не будешь королевой", думал он про себя. Мария-Анна понимающе покачала головой.

Затем Мария-Анна дала аудиенцию графу Рене Согье. Тот, во-первых, доложил что все её повеления и наказы исполнены. По городу расставлены скрытые посты наблюдения, все въезды и выезды взяты под контроль, удостоверено что все те бароны Севера, что участвовали в обсуждении похода на столицу и выражении мятежных настроении прибыли в Реймс и намерены завтра присутствовать на церемонии в соборе, в том числе и мерзопакостный негодный владетель Орна, барон Этьен де Вэлоннэ, по прозвищу Сизый Нос, и также проконтролировано прибытие и размещение Филиппа дюТьерона. А, во-вторых, представил королеве капитана Виктора Ренарда, командира батальона судебных гвардейцев "Черный ветер", тайно и заблаговременно расквартированных непосредственно в городе недалеко от дворца. После чего граф удалился и королева уже лично переговорила с капитаном Ренардом, объяснив что от него и его людей требуется быть наготове и прибыть во дворец То по первому её вызову.

Затем Мария-Анна встретилась с Антуаном де Сорбоном и выслушала все последние известные ему новости. Отдала ему необходимые распоряжения о завтрашней церемонии, о приготовлении соответствующих нарядов, экипажей, музыкантов, герольдов и прочее. После этого навестила Хорхе Родригеса, убедилась, что он готов к исполнению своих обязанностей и велела ему пока заняться цветами в парке. И затем она наконец осталась одна в большой комнате с высокими витражными окнами, большим глобусом, множеством бюро и бескрайним писчим столом. Сие помещение она выбрала себе в качестве своего временного кабинета во Дворце То.

Мария-Анна некоторое время пустым взглядом смотрела на цветные пятна на паркете от солнечных лучей, льющихся сквозь стекла витражей, а затем позвала Ольмерика.

Протиктор вошел в кабинет и замер. Мария-Анна долго и совершенно бесцеремонно разглядывала его, словно оценивая.

Ей подумалось, что из всего того бесчисленного количества мужчин что она встретила за всю свою жизнь, пожалуй только этот молчаливый северянин ещё оставался для неё по-настоящему любопытен и даже в какой-то мере загадочен. Он вроде бы единственный ничего не желал и не стремился чем-то обладать. Он просто служил. Ей? Или той самой клятве своему суровому безжалостному богу? Или какому-то своему внутреннему мерилу долга и чести? Став королевой, она быстро убедилась и научилась тому что не может в полной мере доверять никому. Буквально никому. Что власть это беспрерывная череда нескончаемых превращений сторонников в противников и наоборот. И ты должен всегда напряженно думать, всегда ясно понимать, отдавать себе отчет в том каков текущий статус данного человека: враг или друг. При том что враг или друг в политике это совсем не тоже самое что враг или друг в обычной жизни. Враг в политике он не совсем как бы и враг, он скорее временный оппонент, противоположная сторона в некой сделке, временный соперник в текущем раунде игры и его ни в коем случае не нужно ненавидеть или уничтожать, его нужно использовать, вербовать, разменивать, обманывать, обыгрывать. Ну а уж друг в политике это тем более совсем не тоже самое что друг на поле боя, твой товарищ и единоверец, которому ты без малейших колебаний доверишь прикрывать свою спину в грядущей битве. Друг в политике это всего лишь человек, который временно принял твою сторону, потому что ему это почему-то выгодно. Он заботиться лишь о собственных интересах и это просто временное стечение обстоятельств, что ваши интересы совпали. Вы просто попутчики, которые часть пути едут в одну сторону. Но ты всегда должен быть на чеку и понимать в чем истинные интересы твоих политических друзей, чтобы молниеносно сориентироваться, когда ваши пути разойдутся и твои друзья начнут совать тебе под ребра свои длинные ножи. Ты всегда должен предугадывать это и опережать их. Иначе смерть. Политическая. А может и настоящая. И Мария-Анна не любила этих так называемых друзей больше чем врагов. Слишком тяжело всегда быть на чеку, слишком легко обмануться. Человек слаб и в силу привычки и усталости, если кто-то достаточно долго является твоим другом, пусть только политическим, ты вдруг начинаешь подспудно верить, что он настоящий друг, забываешься, доверяешься. И пропускаешь удар. Обычно очень болезненный, ибо предательство всегда невероятно болезненно. И Мария-Анна до конца не верила никому и никогда. Ни обаятельному отважному влюбленному в неё Шону Денсалье, ни преданному, пережившему ужасную трагедию, исполнительному, трудолюбивому Антуану де Сорбону, ни хитроумному, проницательному, коварному, самодовольному Диего де Макрону, ни обстоятельному, неторопливому, безжалостному, суровому, погруженному в свою работу, верному своему долгу Рене Согье, ни даже наивной Луизе Бонарте, принимающей за правду слова мужчины что он не достоин её. И вот только Ольмерику она кажется была готова поверить полностью. Он был ни враг и ни друг, он просто служил некой своей внутренней идее верности и эта идея была для него превыше всего на свете. Но с другой стороны Марию-Анну слегка страшила такая преданность какому-то эфемерному образу или символу. Что если однажды что-нибудь щелкнет в голове этого непонятного варвара и он станет приверженцем какой-то другой идеи, которая уже не будет требовать от него абсолютной верности своей королеве. И она с тоской понимала, что даже и ему она не решиться верить до конца. Это угнетало её.

Но, так или иначе, она считала, что сейчас Ольмерик это лучшее что у неё есть.

– Скажите, лейтенант, есть ли на свете что-нибудь такое что могло бы заставить вас предать меня? – Спросила Мария-Анна, внимательно глядя на мужчину.

– Я не знаю, моя госпожа. Возможно.

Мария-Анна растеряно усмехнулась.

– Мне не нравится такой ответ.

– Тогда вам наверно не нужно было задавать такой вопрос.

И хотя это прозвучало немного резко, Мария-Анна не ощутила ни малейшего негодования.

Она согласно покачала головой.

– Видимо да. Ты помнишь Гуго Либера?

– Да.

И она обстоятельно объяснила Ольмерику что от него требуется.

56.

При наступлении вечера, Мария-Анна окончательно потеряла самообладание. Она беспрерывно ходила по кабинету, часто смотрела на часы, зачем-то выходила в коридор, хмуро оглядывала стоявшего у двери такого же хмурого Олафа Энрикссона, возвращалась в кабинет и с неудовольствием взирала на Луизу Бонарте. Та сидела на мягком стуле возле небольшого круглого каменного столика и, чуть наморщив свой высокий чистый лоб, изучала конфигурацию костяных фигурок на шахматной доске. Королева и её Первая фрейлина коротали время за игрой шахматы. Но хотя шел уже второй час игры, они еще до сих пор не закончили первую партию. Луиза обдумывала каждый свой ход невероятно тщательно и долго. В глубине души девушка страстно желала обыграть королеву.

– Господи, Луиза, у тебя осталось три пешки и две фигуры, одна из которых никчемный король. О чем тут можно полчаса думать?

– Но, Ваше Величество, – с улыбкой возразила девушка, – вы же знаете любая пешка может стать королевой. Тут есть о чем подумать.

"А королева может стать пешкой", сказала себе Мария-Анна и продолжила хождение по кабинету.

Ей нужно было как-то отвлечься. Она повернулась к фрейлине, пристально поглядела на неё и спросила:

– Ты уже целовалась с Шоном Денсалье?

Луиза растеряно посмотрела на неё.

– Или может даже что-то большее?

– Ваше Величество, как вы можете такое предполагать? Конечно же нет.

– Даже не целовалась?

Луиза смутилась и отвела глаза в сторону.

– Ну только два раза и это было вполне целомудренно, – и она покраснела.

Мария-Анна насмешливо наблюдала за ней. "Хорошо что она у меня есть", почти с нежностью подумала Мария-Анна, "Она как милый котенок, который своим потешным поведением может хоть немного отвлечь тебя от тревожных мыслей".

– Получается наш отважный командор отважен только на поле брани, но не на полях любви, – сказала она.

Луиза подняла на неё глаза.

– И это делает ему честь, – тихо сказала девушка.

– Несомненно. – Королева подошла к часам и принялась рассматривать фигурки животных и рыб вокруг циферблата.

Она поняла, что ей страшно. Что если Гуго Либер не придет? Что если он передумает? Что если это изначально была какая-то хитрость с его стороны? Что тогда делать? Как поступить? Отрекаться или нет? Что если он просто хотел выиграть время и сейчас уже вместе с Робертом переплывает Атлантический океан? Что она будет делать без сына, без наследника престола? Страх превратился в липкий холодный ужас.

Она быстро подошла к Луизе, заставила её встать и крепко обняла.

Девушка казалось ничуть не удивилась. Она гладила Марию-Анну по спине и голове и шептала что-то успокаивающее. "Всё будет хорошо, Ваше Величество. Всё будет хорошо".

Мария-Анна немного отстранилась от фрейлины, по-прежнему не выпуская её из объятий и посмотрела в её красивые голубые глаза.

– Может быть и правда он не достоин тебя, – тихо сказала она.

В глазах девушки промелькнул испуг.

– Ну что вы, Ваше Величество! Он прекрасный человек, настоящий мужчина и рыцарь, благородный, отважный и великодушный.

– Ты что же по-настоящему влюблена в него? Всею душой?

Луиза смутилась и опустила глаза.

– Да, – негромко проговорила она.

– Посмотри на меня.

Луиза подняла глаза.

– Уверена, что это не просто увлечение лихим красавцем, который так не похож на наших обычных бальных щеголей?

– Уверена.

Мария-Анна долго смотрела в глаза Луизы, пытаясь понять, что же она собственно чувствует к ней. И на какой-то миг ей даже показалось что это что-то почти материнское. Она усмехнулась про себя: "Какой вздор!" Но тем не менее притянула к себе голову девушки и очень по-родительски поцеловала её в лоб. После чего оттолкнула от себя.

– Возвращаемся к шахматам, – весело приказала она. – И давай думай поживее, а то мы и к утру нашу первую партию не закончим. Или может сдашься? Ситуация у тебя всё равно плачевная.

– Ни за что, – твердо сказала девушка, усаживаясь на стул и снова начиная изучать фигуры на доске. – Биться нужно до конца.

Мария-Анна вздохнула.

– Пожалуй.

57.

Был уже девятый час, за окнами совсем стемнело, когда в кабинет тихо вошел Ольмерик и сказал:

– Он здесь.

Мария-Анна, сидевшая у стола с шахматами, побледнела. Сердце её бешено забилось, руки задрожали, она нервно дернулась и сбила часть фигур с доски. Луиза с тревогой поглядела на неё.

– Ваше Величество, с вами всё в порядке?

Мария-Анна попыталась глубоко вздохнуть, потом еще раз. Ей стало отчаянно страшно.

Но наконец совладав с собой, она проговорила:

– Веди его сюда. Затем…, – она сглотнула, – затем ступай к садовнику. Вели ему быть наготове.

Ольмерик вышел и закрыл за собой дверь.

Луиза, ничего не понимая, смотрела на королеву. Мария-Анна наконец вспомнила о девушке.

– Ты сейчас пойдешь к себе и ляжешь спать, – сказала королева. – Сегодня я отойду ко сну без тебя. Ты мне не нужна. Просто иди к себе и ложись спать. Никуда больше не ходи сегодня.

Луиза встала со стула, присела в реверансе и направилась к двери.

Выйдя в коридор, она плотно закрыла за собой дверь и посмотрела на гигантского Олафа Энрикссона, макушка девушки едва достигала ему до груди. У Луизы всегда были хорошие отношения со всеми протикторами, во-первых она была любимицей королевы, и те как бы непроизвольно включали её в свой круг защиты вместе с королевой, во-вторых северным воителям весьма импонировала её внешность, голубоглазая белокурая девица остро напоминала им женщин их далекой суровой родины, ну и в-третьих доброжелательный приветливый отзывчивый нрав Первой фрейлины всегда располагал к ней людей.

– Скажи, Олаф, а кто пришел? О ком говорил Ольмерик?

Огромный протиктор хмуро глядел на девушку. Не потому что он плохо относился к ней, а просто он почти всегда и на всё глядел хмуро. Главным образом потому что с его точки зрения единственные достойные занятия для мужчины это битва, пир и любовные утехи. И если ты мужчина и в данный момент не занят ни первым, ни вторым, ни третьим, то и радоваться тебе особо нечему.

Олаф пожал могучими плечами и пробурчал:

– Да о каком-то бродяге. Весь день его ждем.

– Каком бродяге? – Настойчиво спросила любопытная Луиза.

– Откуда мне знать? Будто мне говорят. Спрашивай у Ольмерика. У него вечно какие-то шуры-муры с королевой. А мне ничего не говорят.

Луиза прекрасно знала что Олафа лучше не донимать, себе дороже, он вполне может ответить и бранью. Он вообще не различал никаких рангов, титулов и должностей, не делал ни малейших скидок на возраст и пол, и относился с уважением разве только что к Ольмерику и более-менее к королеве. И жаловаться на него было бесполезно, а главное непонятно кому. Для Ольмерика он был вечным братом по оружию, они ни раз спасали друг другу жизнь, а Мария-Анна просто не воспринимала его всерьез и когда ей докладывали о неподобающем поведении грубияна Олафа с тем или иным сударем или сударыней её это только веселило и она советовала оставить в покое "этого медведя" и обходить по возможности стороной. Впрочем, насколько Луиза знала, Ольмерик всё же проводил кое какую разъяснительную работу со своим подчиненным и тот иногда и правда прикладывал усилия чтобы никого не задеть или как-то ненароком не оскорбить. В любом случае сама Луиза особого страха перед громадным норманном никогда не испытывала и потому продолжила:

– Ну что хоть за бродяга-то? Старый, молодой?

– Вот пристала, фрилина лупоглазая! Сказано же тебе, иди к Ольмерику и пытай его.

Луиза поняла, что дальше настаивать бесполезно, показала Олафу язык и пошла по коридору прочь.

Однако в этот момент по лестнице с первого этажа в коридор вышли двое мужчин. Они повернули направо и направились к кабинету королевы, а заодно и навстречу Луизе. Один из них могучий светловолосый Ольмерик, второй высокий незнакомец в длинном плаще с капюшоном на голове. Но незнакомцем он оставался не долго. Девушка почти сразу узнала его чуть сутулую худощавую фигуру и широкую походку. Гуго Либер. Девушка замедлила шаг, исподтишка разглядывая идущего ей навстречу мужчину. Проходя мимо, он повернул голову и посмотрел на неё, Луиза увидела нижнюю часть его лица и всякие сомнения, которых и так не было, отпали.

Оказавшись в своей комнате, Луиза захлопнула дверь и прижалась к ней спиной, переводя дыхание.

Девушка изо всех сил пыталась уразуметь что происходит. Гуго Либер, зловещий узник Сент-Горта, гнусный похититель юного принца здесь! Что это значит? Значит люди королевы в конце концов изловили его и значит принц тоже где-то здесь. Или? Луиза всерьез обеспокоилась о Роберте. Она всегда относилась к этому хрупкому светлому мальчугану почти с сестринской любовью и теперь неопределенность его судьбы по-настоящему напугала её. Что если мальчик всё-таки умер? От болезни, либо от рук этого негодяя? Сердце Луизы болезненно сжалось. Что же тогда будет? Что случится завтра в соборе? Ей пришло в голову, что может быть Гуго был пойман уже давно и завтра королева собирается объявить знати о смерти наследника престола и прилюдно казнить похитителя и убийцу принца. Девушке стало тоскливо. Ей совсем не хотелось верить, что Роберта больше нет.

Она подошла к писчему бюро и задумчиво поглядела на лист бумаги.

Она вспомнила таинственную поездку Марии-Анны в компании Ольмерика неизвестно куда. Тогда она предположила, что королева ездила на встречу с этим Гуго и тот потребовал какой-то выкупи за принца. Но раз он здесь, то значит никакого выкупа не будет. Королева как-то перехитрила его и сумела изловить. Но тогда всё-таки что же с Робертом? "А может королева и не встречалась тогда с этим Гуго и это было что-то совсем другое", подумалось ей. Луиза почувствовала, что окончательно запуталась и присела на пуфик, поставив локти на подставку бюро. Она снова посмотрела на белый лист бумаги. Потом решительно выдвинула ящичек, достала чернильницу и перо.

Пододвинула лист к себе и написала: "Здесь ГЛ".

Выйдя из своей комнаты, она нашла одного из лакеев и велела ему немедленно отнести записку графу Ливантийскому, который в данный момент был расквартирован в одном из домов недалеко от дворца.

Вернувшись к себе и захлопнув дверь, Луиза с сильно бьющимся сердец присела на кушетку.

Девушка не могла до конца понять зачем сообщила Шону о Гуго Либере. Но почему-то ей представлялось это правильным, честным, это явно был некий секрет и она поделилась этим секретом со своим возлюбленным. Влюбленные ведь всегда должны делиться секретами. С запоздалым раскаяньем и некоторым испугом Луиза подумала о королеве, той наверно могло не понравиться подобное поведение своей Первой фрейлины. Но Луиза поспешила себя успокоить тем, что, во-первых, об этом никто не узнает, Шон ведь не станет никому об этом рассказывать, а, во-вторых, никто же не требовал от неё хранить это в тайне. Если бы королева так уж хотела сохранить это в секрете, она отправила бы Луизу от себя гораздо раньше, а не играла бы с ней в шахматы до самого прихода Ольмерика. Промелькнувшей мысли о том что королева просто доверяет своей Первой фрейлине и полагается на её молчание даже когда и не требует этого явно, Луиза решила не предавать значение, это было несерьезно, королева никому не доверяет.

58.

Мария-Анна стояла у окна, Гуго Либер стоял недалеко от двери.

Мужчина и женщина молча смотрели друг на друга через всё пространство кабинета и будто бы не решались сблизиться.

– Проходи, – наконец сказала Мария-Анна.

Он сделал несколько шагов вперед и остановился возле стола, прикоснувшись пальцами к его столешнице.

– Что с Робертом? – Спросила Мария-Анна и её голос заметно дрожал.

– С ним всё хорошо.

– Он… он в Реймсе?

– Он близко.

Гуго обошел стол и приблизился к женщине, чье прекрасное бледное лицо в чуть колеблющемся свете свечей казалось восковым.

– Почему ты так смотришь на меня? – Спросил он.

– Как?

– Испуганно. Ты меня боишься?

Она помолчала. Затем схватила себя за плечи, скрестив руки на груди.

– Почему ты пришел?

– Ты же сама на этом настояла, сказала что тебе нужна гарантия, чтобы…

– Почему ты пришел? – Перебила она. – Почему не взял Роберта и не уплыл за океан?

Он некоторое время смотрел на неё, словно не понимая о чем она говорит.

– Потому что подумал, что лишить тебя сына это гораздо более жестокое наказание, чем лишить короны. Или я ошибаюсь?

– А ты не хочешь поступать слишком жестоко даже с такой как я, да?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет, не хочу. Знаешь, когда я впервые с тобой познакомился, я мечтал о том что сделаю тебя счастливой. Я хотел чтобы ты была счастлива и мне казалось я готов на всё ради этого. А теперь я здесь чтобы забрать у тебя сына или корону. Похоже у меня не получилось сделать тебя счастливой, да?

Она подошла к нему, пристально посмотрела в глаза и сказала:

– Нет, не получилось.

Затем она отвернулась и направилась к столу. Выдвинула ящик и достала два больших плотных листа бумаги.

– Вот, прочти.

– Что это?

– Повеление о назначении Филиппа дю Тьерона регентом-опекуном Роберта Вальринга и грамота о моем отречении.

Он внимательно ознакомился с обоими документами.

Она пристально наблюдала за ним.

– Удовлетворен?

– Вполне.

– Тогда надеюсь ты не откажешься спуститься в комнатку в подвале и побыть там до утра под присмотром протикторов? Мне очень тяжело находиться с тобой в одном помещении. Я хочу побыть одна.

Он приблизился к ней, глядя ей в глаза. Мария-Анна, напряженная как струна, с тревогой следила за ним.

Он грустно улыбнулся и проговорил:

– Ты прости меня, Мари.

– За что? – Замороженным голосом спросила она, подозревая что он издевается.

– Ну за то что не сделал тебя счастливой. Ведь я обещал.

– Ничего страшного, – вздохнула она. – Ты был влюблен. А влюбленные всегда обещают слишком многое.

Она прошла к двери и позвала Ольмерика.

– Сопроводи моего гостя в его комнату, – приказала она.

Оставшись в кабинете одна, она убрала документы в ларец и заперла его на ключ.

Затем вышла в коридор и в сопровождении Олафа направилась в комнаты, отведенные ей для сна.

Всех своих служанок и лакеев она удалила из этой части дворца, решив что эту ночь она проведет здесь одна со своими протикторами.

Оставив Олафа в коридоре, она прошла в будуар, а затем через внутреннюю дверь в саму опочивальню. Здесь предусмотрительные служанки, прежде чем удалиться прочь, зажгли свечи и растопили камин. Было очень тепло и уютно.

Королева тяжело опустилась в кресло. Всё было готово и нужно только отдать приказ. У неё в кармане листок, где написаны те вопросы, ответы на которые хитроумный Хорхе Алонсо Родригес должен узнать у Гуго Либера. Ей остается только вызвать Ольмерика, вручить ему листок и велеть идти к испанцу и сказать что можно начинать. Сам Ольмерик при этом должен помочь привязать Гуго к креслу. "Нужно только встать и позвать Ольмерика", повторила себе Мария-Анна.

Но она не могла заставить себя сделать это.

Она ненавидела Гуго, он явился из небытия чтобы лишить её короны, он похитил её сына, он шантажирует её, он вполне заслуживает не просто пытки, но и смерти.

Но теперь, когда он снова был в её власти и она в принципе могла сделать с ним что угодно, эта ненависть немного поостыла и померкла. У неё никак не укладывалось в голове, что он пришел сам. Неужели он доверяет ей? Она не верила в это. Зато точно знала, что не желает быть в этой жизни никем, кроме королевы. Но и лишатся сына она не намерена. А значит путь только один – приказать Родригесу начинать своё "дознание".

Она поднялась и прошлась по комнате. "Всё будет так как должно быть", кажется это сказал кто-то из древних мудрых греков, а значит от неё ничего не зависит, ей не о чем переживать. Ей нужно только отдать приказ, а дальше всё пойдет своим чередом.

Мария-Анна вышла из спальни в будуар и направилась к двери. В этот момент она услышала из-за неё чьи-то приглушенные голоса. Она замерла.

Через полминуты дверь отворилась, вошел Ольмерик и хмуро сообщил что к ней пришел граф Денсалье по какому-то чрезвычайно срочному делу. Мария-Анна встревожилась, что-то могло случиться в городе, или в армии, или может что-то затеяли бароны. Она велела впустить его.

Граф, закутанный от подбородка до носков сапог в плащ, вошел и снял шляпу.

Мария-Анна с удивлением глядела на него. Он был невероятно бледен, а глаза горели словно в лихорадке. Он явно был взволнован, даже взвинчен. Королева почувствовала страх.

– Что-то случилось? – Быстро спросила она.

Верховный командор указал на дверь в спальню, предлагая пройти туда.

Мария-Анна не возражала. Они вошли в спальню, командор закрыл за собой дверь и раскрыл плащ. Оказалось под плащом он скрывал свой толедский меч в ножнах, прижимая его к животу. Очевидно для того чтобы он не приподнимал плащ на своем обычном месте на поясе и тем самым протикторы не обнаружили бы его. С оружием входить к королеве было запрещено всем кроме самих протикторов. Он поставил меч на пол, прислонив к двери.

Мария-Анна, ничего не понимая, растеряно наблюдала за молодым человеком.

– Граф, объяснитесь, – потребовала она.

Он расстегнул пряжку плаща, снял его и довольно по-свойски кинул на кушетку.

– Я всё знаю, – сказал Шон, пронзительно глядя на королеву.

– Что вы знаете?

– Всё.

– Вы что ли пьяны? И вы позволили себе в таком виде явиться ко мне? Вы случайно не перепутали меня с вашей юной пассией?

– Я знаю, что Гуго Либер здесь. И я знаю кто он такой на самом деле.

Мария-Анна явно растерялась. Но быстро взяла себя в руки.

– И кто же он такой на самом деле?

– Наш истинный король и ваш законный супруг – Его Величество Джон Вальринг.

– Что?!! – Мария-Анна в совершеннейшем изумлении уставилась на молодого человека. – Вы бредите?!

Шон отрицательно покачал головой и облизал пересохшие губы. Он сильно нервничал.

– Нет. Я отлично понимаю всё что я говорю. Этот человек король Джон, который не умер одиннадцать лет назад от загадочной болезни, а был заперт вами в одиночном заключении в подземелье тюрьмы Сент-Горт. С вечным запретом кому-либо навещать его или разговаривать с ним.

– Вы не в себе, граф, – холодно произнесла королева. – Вам определенно нужна помощь. И судя по всему хороший лекарь. Я позову слуг.

Она направилась к выходу, но на её пути встал Верховный командор и отходить в сторону он не собирался. Мария-Анна остановилась перед ним и подняв на него ледяной взгляд, тихо проговорила:

– Позвольте мне пройти, граф.

Он отрицательно покачал головой.

– Вы отдаёте себе отчет…

– Да, отдаю, сударыня, – перебил он. – Вам придётся вернуться на своё место и выслушать меня до конца.

Она долго смотрела на него, словно пытаясь что-то понять.

– Сударыня? Вы забыли, как следует ко мне обращаться?

– В одной из комнат этого дворца заперт король Джон. Наш истинный повелитель. И если он никогда не умирал, то значит вы узурпировали трон и ваша власть незаконна. – И он со значением добавил: – Сударыня!

Мария-Анна опустила голову, развернулась и отошла к большой кровати под роскошным аксамитовым балдахином. Стоя спиной к графу, королева глухо спросила:

– А если я начну кричать?

– Лучше не стоит. Вы поставите себя в глупое или даже опасное положение.

Мария-Анна резко повернулась к нему.

– Вы угрожаете мне?

– Нет, сударыня. Ни в коем случае.

– Тогда к чему здесь это? – Она указала на стоявший у двери клинок.

– Исключительно для моей защиты. Если вы всё же каким-то образом добьётесь того что ваши протикторы нападут на меня, я хочу встретить их с оружием в руках. Но я очень прошу вас не совершать опрометчивых поступков. Подумайте вот о чем. Вы взяли с собой в Реймс только шесть протикторов и только двое из них сейчас бодрствуют и находятся поблизости. Я знаю что вы также вызвали в Реймс судебных гвардейцев, но они сейчас достаточно далеко отсюда. Тогда как часть моих солдат, которые абсолютно преданы мне еще со времен Азанкура, напротив, очень близко. Они окружили дворец, заняли позицию в парке и дежурят у двух главных входов. Мне не составит никакого труда призвать их к себе, если понадобится.

Мария-Анна привалилась спиной к деревянному столбу, поддерживающему балдахин. Ей на мгновение сделалось дурно, от страха у неё ослабели ноги.

– Вы намерены совершить переворот? – С трудом выталкивая слова, спросила она.

Затем ощутив стыд за свою слабость, она оттолкнулась от столба, встала прямо и попыталась успокоиться.

– Господи, конечно же нет! – Воскликнул Шон. – У меня и в мыслях этого не было. Если я и привел с собой своих солдат, то только для своей безопасности. – Он помолчал и добавил: – И безопасности нашего короля. Если понадобится.

– Ради бога, Шон, да с чего вы взяли что он король Джон? Это же полная нелепица.

Молодой человек сделал пару шагов по направлению к Марии-Анне.

– Он появился в Сент-Горте ровно в тоже время как наш король Джон якобы умер в Фонтен-Ри и был упокоен в семейном склепе Вальрингов в Сен-Керке. При этом нельзя не заметить, что он был довольно особенным заключенным. Его держали все эти годы в исключительном уединении, никому не позволялось ни говорить с ним, ни даже видеть. А когда его выводили на прогулку ему надевали на голову мешок. При всё при этом о его здоровье и о его жизни проявлялась весьма большая забота, которая и не снилась прочим узникам. Это уже заставляет задуматься, не так ли, сударыня? Но кроме этого: этот человек прекрасно говорит по-испански, как и король Джон; его любимое занятие удить рыбу, как и у короля Джона; его любимая песня – "Молитва бретонского рыбака", как и у короля Джона; его частая присказка "Истинное всегда в цене", как и у короля Джона; он участвовал в войне Священной лиги, как и король Джон; он был в битве при Бавии, где был взят в плен испанцами, как и король Джон; он получил сильную рану в правое бедро копьем, как и король Джон, которому там же при Бавии, как всем известно, ландскнехт распорол копьем правую ногу. А еще этого странного узника из Сент-Горта оказывается наша королева знает лично, более того она едет к нему через всю страну чтобы в чем-то убедить, а затем выясняется что этот человек, единственный на моей памяти, кому позволено вести себя с королевой самым фамильярным образом, они смеются как старые друзья и беседуют как равные по положению персоны. Это не может не удивлять.

Мария-Анна слушала Шона Денсалье почти с интересом. Когда он замолчал, она усмехнулась и спросила:

– И это всё? Это все ваши доказательства что этот Гуго Либер является королем Джоном?

– Я прекрасно знаю, сударыня, что вы очень постарались избавиться от всего что связано с королем. Филипп дю Тьерон детально мне поведал обо всём. Вы удалили от двора всех, кто знал короля лично, избавились от старых слуг, заменили протикторов. Вы уничтожили его портреты и заставили художников написать новые, изображая внешность короля по вашим рассказам. Вы стерли любую память о нём. Кроме того, герцог рассказал мне и об отравлении короля, всё что он знает и всё о чем догадывается. О симптомах, о яде, который по его мнению вы использовали, о двух ваших главных подручных Жаке Ундине и Готье Ниморе, которые, какой сюрприз, трагически погибли вскоре после смерти короля. Вот только герцог не знает, что его любимый король не умер, а был тайно перевезен в Сент-Горт и там заперт на вечное заключение.

– Филипп дю Тьерон просто озлобленный старый дурак, – спокойно сказала Мария-Анна. – Он ненавидел меня с самого первого дня нашего знакомства, с того момента как король Джон объявил всем что намерен взять меня в жены. Герцог Майеннский, Великий ловчий и всемогущий канцлер, он всегда пытался управлять королем и всем королевством, диктуя королю все его поступки и желания. А тут появилась я, молодая женщина, к которой король был склонен прислушиваться гораздо больше, чем к своему старому канцлеру. И герцог принялся рассказывать обо мне всякие гадости, он делал это при жизни короля и делал это после. Конечно же он обвинил меня в его смерти. Это было ожидаемо. Но все кто знали что происходило тогда при дворе не стали даже слушать его, ибо всем была очевидна его ненависть ко мне и желание уничтожить.

– Перестаньте, сударыня, – сказал Шон будто бы с некоторой усталостью. – Я видел в доме герцога портреты короля Джона. Настоящие портреты.

– И что?! – Почти со злостью воскликнула Мария-Анна. – Ты хочешь сказать что на них изображен Гуго Либер? Посмотри мне прямо в глаза и скажи, что это так есть.

– Конечно трудно сказать однозначно. На портретах король изображен молодым цветущим человеком, а Гуго Либер после одиннадцати лет Сент-Горта превратился в седую развалину. И тем не менее сходство очевидно. Думаю если поставить Гуго Либера рядом с одним из этих портретов и начать проводить их детальное сравнение, по фигуре, по длине ног и ладоней, по форме шеи, по форме головы, носа и подбородка, по линиям лица, по каким-нибудь родинкам и морщинкам, всем станет очевидно что это один и тот же человек.

Мария-Анна сделала пару шагов вперед и остановилась на расстоянии вытянутой руки от Шона.

Глядя ему в глаза, она очень спокойно спросила:

– Ну и что вы намерены со всем этим делать, граф? Чего вы желаете?

Он немного помолчал и затем твердо произнес:

– Вас.

Мария-Анна торжествующе улыбнулась про себя.

– Меня? – Удивилась она. – Что это значит?

Он подошел к ней еще ближе, не отрывая взгляда от её глаз.

– Это значит, что я люблю вас.

Она испытующе смотрела на него, ничего не отвечая.

– И я хочу, чтоб вы стали моей. Здесь и сейчас. – Он приблизился к ней вплотную и положил руки ей на талию.

– А что же с королем Джоном? – Тихо спросила она.

– Я люблю не короля, – ответил он. – Я люблю королеву.

Он наклонился и нежно поцеловал её в шею, туда где тихонько билась яремная вена, потом выше, еще выше, потом в левую щеку, потом в уголок губ и наконец прикоснулся к её нижней губе, захватив её обеими своими. Мария-Анна осторожно ответила ему, целуя его шершавые губы. Он сильнее прижал её низ живота к себе и Мария-Анна, остро почувствовала как в глубине её тела жадно и бескомпромиссно зазвучало желание близости с мужчиной. Не смотря на все угрозы, ложь и фальш происходящего.

Шон Денсалье принялся снимать с неё платье и она с усмешкой поняла, что у него большой опыт по этой части, ни одного лишнего движения. Как только она осталась в одном нижнем белье и сразу стало ясно насколько она хрупкого телосложения, он легко подхватил её на руки, прошел несколько шагов и положил её на кровать. После чего принялся стремительно раздеваться сам. Мария-Анна, лежа на спине, не спуская блестящих глаз с Шона, передвинулась ближе к изголовью. Она испытывала странное двойственное ощущение: смесь влечения и страха. Осознание того что этот мужчина сейчас овладеет ею всё сильнее раздувало в ней пламя желания, но одновременно её охватывала легкая паника при виде его необузданной силы и напора, словно ей предстояло заняться любовью с каким-то необычным существом, почти животным, и молниеносно мелькали мысли что возможно ей даже будет больно. Но от самих этих мыслей что он овладеет ею столь неистово что она почувствует боль она возбуждалась еще больше. Шон разделся абсолютно до гола, взобрался на кровать и встал на колени между ног женщины, разглядывая её каким-то тяжелым алчным взглядом. Мария-Анна с восхищением и почти робостью глядела на его могучее совершенное тело. Она почувствовала как её чресла изнемогая от сладкого томления, заполняются горячей влагой и дрожащими руками стала стягивать с себя атласные панталоны. Шон помог ей и отбросил их в сторону. Затем наклонился и принялся неистово покрывать Марию-Анну поцелуями, а иногда покусывать её. И вдруг резко перевернул её на живот, раздвинул коленями ноги и опустился на неё. Почувствовав как чужая плоть вдавливается в неё, Мария-Анна тихо застонала.

Он двигался столь быстро и яростно, что Мария-Анна едва была способна дышать от охватившего её напряжения страсти. Он делал это с такой силой, что она инстинктивно подавалась вперед, но он хватал её за плечи или волосы и удерживал на месте. Мария-Анна, вцепившись в покрывало и теряя всякую способность ясно мыслить от охватившего её экстаза, с упоением отдалась происходящему.

59.

Шон Денсалье лежал на правом боку, оперевшись на локоть и положив голову на ладонь. Он с легкой улыбкой смотрел на лежавшую на спине подле него Марию-Анну, изможденную, вспотевшую, уставшую, с всклокоченными, слипшимися прядями волос, с какими-то совсем уж огромными и темными глазами. Шон протянул руку и погладил женский живот, он гладил вокруг пупка, а затем передвинул ладонь ниже, еще ниже. Но Мария-Анна схватила его руку, остановив её движение.

– Не надо, Шон, – попросила Мария-Анна, – я очень устала. Ты просто измотал меня. – Она нежно погладила его по щеке. – Ни с одним мужчиной я не испытывала ничего подобного.

Шон довольно усмехнулся.

– Это и есть настоящая сила любви, – с гордостью сказал он. Наклонился и поцеловал женщину в губы.

– Скажи, Мари, – фамильярно произнес он, – так что же завтра будет за церемония?

Мария-Анна преданно глядела на него, даже влюбленно, и силилась придумать ответ.

– Это просто предлог, – медленно проговорила она. – Предлог для того чтобы… чтобы собрать вместе всех баронов Севера.

– Зачем?

– Шпионы Согье установили, что бароны готовят мятеж, собирают армию для похода на Бретель и Монфор, и если хватит сил, то и дальше на столицу.

Верховный командор резко принял сидячее положение.

– Негодяи! – Сказал он.

Она погладила его по плечу.

– Они мечтают посадить меня на кол, – добавила она.

Он как-то странно посмотрел на неё.

– Что ты намерена делать?

– Намерена слегка их проучить. И мне понадобиться твоя помощь, Шон.

– Мари, я твой до последнего вздоха, – сказал он и Мария-Анна слегка поморщилась про себя. – Но какой же формальный повод для церемонии в Соборе?

– Я представлю собравшимся своего сына, чтобы вся знать королевства убедилась, что наследник жив и здоров.

– Значит Роберт у тебя?! – Возбужденно воскликнул Шон. – Но как же ты всё-таки изловила этого Гуго?

– Он сам написал мне письмо и предложил встретиться, только он и я. Правда он позволил мне взять в сопровождение одного из протикторов. Мы встретились, он показал мне издалека Роберта, живого и здорового, и потребовал гигантский выкуп за него. Иначе, как он сказал, он пришлет мне сына по частям. Однако во время этой встречи меня незаметно сопровождали лучшие из следопытов Согье. Когда я рассталась с Гуго, им, хвала Небесам, удалось выследить этого негодяя. Они ворвались в его логово и пленили его. По счастью Роберт был рядом с ним.

Шон смотрел на королеву во все глаза, ловя каждое её слово. Он ни на миг не усомнился в её словах, припомнив о её таинственной поездки неизвестно куда в компании одного лишь Ольмерика и предположение Луизы что это скорей всего была встреча с Гуго Либером.

Мария-Анна глядела на молодого человека с тревогой. Она ждала что он вот-вот опять поднимет тему "Гуго Либер – король Джон". Но казалось Шон полностью забыл об этом.

– Как хорошо, что всё хорошо кончается, – улыбнулся он. – А баронов, Мари, мы усмирим, не сомневайся.

Он снова наклонился над Марией-Анной и начал целовать её шею. Его рука скользнула к женской промежности.

– Шон, Шон, я прошу тебя, не надо, не сейчас. – Мария-Анна попыталась отодвинуться от него. – Я правда очень устала и мне надо отдохнуть перед завтрашним днем. Прошу тебя, Шон. Тебе сейчас лучше уйти.

Граф Денсалье, вняв её словам, остановил свои наступательные действия.

Мария-Анна передвинулась к краю кровати и ступила на пол. Она прошла к комоду, вытащила несколько благоуханных платочков и принялась вытирать шею, грудь, живот, бедра, пах. Шон самодовольно наблюдал за ней и она остро чувствовала это. "Я больше никогда не буду для него королевой", подумала Мария-Анна, "теперь для него я обычная женщина или того хуже просто девка, которую можно класть на живот и удовлетворяться как хочешь. Точно также как и любой другой".

Кое-как приведя себя в порядок и надев белье, она сказала:

– Будь добр, помоги надеть платье, которые ты так ловко с меня снял.

И он радостно бросился помогать.

Когда же он наконец ушел, прихватив свой грозный толедский клинок, Мария-Анна тяжело опустилась в кресло и закрыла глаза. "Этот мальчишка мог разрушить всё, но слава богу удовлетворился одной маленькой подачкой." Она невесело усмехнулась: "Правда вот в качестве подачки оказалась я сама".

Она еще недолго посидела и затем поднялась. После всего случившегося её решимость остаться королевой окрепла, а значит Гуго Либеру придется познакомиться с Хорхе Алонсо Родригесом, славным идальго из солнечной Эстремадуры.

Мария-Анна вызвала Ольмерика. Тот вошел в будуар.

Перед этим Мария-Анна потушила несколько масляных светильников в комнате, дабы затемнить помещение. Ей не хотелось, чтобы зоркий норманн увидел её слегка помятый внешний вид и возможно сделал из этого некоторые смелые выводы. Не то чтобы её сильно волновало, что там Ольмерик себе думает о её нравственности и целомудрии, но всё же конкретно это "приключение" с Верховным командором ей сейчас совсем не хотелось афишировать.

Она протянула ему сложенный лист бумаги с вопросами для Родригеса.

– Вот, передай это садовнику, – приказала Мария-Анна. – Скажи ему он может начинать. И, если нужно, помоги ему привязать нашего гостя к креслу.

60.

Мария-Анна стояла у окна и барабанила пальцами по стеклу. Ей было жутко не по себе. Что-то было не так. Неправильно. Она изо всех сил старалась не думать о Гуго Либере, Хорхе Родригесе и том что происходит где-то там в маленькой комнатке. Только не об этом. Её это не касается. Главное это Роберт. И главное к завтрашнему вечеру всё еще быть королевой. Она старалась думать о Шоне Денсалье. Как теперь с ним поступить? Насколько он может быть опасен? Но не могла. Мысли снова переключались на то что происходило сейчас. Она подумала о трех индейцах муиска. О том как они наверно покорно, подчиняясь ему как господину, пошли за Родригесом в лес. "Как именно он их мучил?", спросила она себя с содроганием. Наверно как-нибудь чудовищно жестоко, ведь они дикари, полулюди-полуживотные и, если в нем есть или когда-нибудь была хоть толика человеколюбиям, несомненно на дикарей это не распространялось, и он скорей всего никак себя не обуздывал. Марии-Анне стало страшно. Но непонятно чего конкретно она боялась. Она то и дело напоминала себе, как ясно дала понять испанцу что Гуго непременно должен остаться в живых и конечно же Родригес не посмеет не выполнить этого. А значит он будет пытать его не сильно, как-нибудь… она не находила подходящего слова, нежно? Она почувствовала отвращение, омерзение. "Но он украл Роберта", попыталась убедить она себя. И теперь использует невинного ребенка, чтобы отнять у неё корону, он заслуживает этих страданий.

Она отвернулась от окна и облизала пересохшие губы. Сколько прошло времени после того как ушел Ольмерик? 10 минут? 15? Полчаса? Сколько уже длится пытка? Она направилась к двери, не понимая зачем. Но остановилась на полпути и медленно опустилась на кушетку. А если он всё вытерпит? Согье заверил её что это невозможно, что Родригес мастер своего дела. Но что если ненависть даст ему нечеловеческие силы, что если он её ненавидит так, что пересилит любую боль? И решит что скорее лучше умрет, чем скажет ей где принц. Господи, как же она посмотрит ему в глаза? Как же трудно было сделать это в Сент-Горте. И теперь снова. У неё защипало в носу и увлажнились глаза. "Почему я всё время мучаю его?", спросила она себя, чувствуя как у неё застывает ком в горле. Чудовище, неблагодарная тварь. "Будь же ты проклят Гуго Либер", с отчаяньем подумала она, "почему ты все время заставляешь меня мучить тебя". И она заплакала. Она не понимала о ком и почему она плачет, ей было жаль, пронзительно жаль, то ли себя, то ли Гуго, то ли утраченной молодости, то ли страдающего от боли мальчика с такими родными серыми глазами, то ли своего отца, превратившегося под конец жизни в жалкого спятившего старика, ставшего посмешищем всех соседей, уверовавшего что единственные сокровища – звезды небесные и раздававшего свои деньги, наследство своей дочери, налево и направо разным мошенникам и ворам. А может она жалела о каких-то сентиментальных закатах над бескрайними полями лавандами, которые больше никогда не повторятся, ибо даже если она вернется на родину и снова увидит это сиреневое море и пылающее Солнце над ним, это будет всё совсем другим, пустым, холодным, не таким как в юности. Она не знала о чем она плачет, но слезы текли и текли, рыдание рвались изнутри и с каждым из них становилось легче. Какая-то колючая тяжесть покидала её сердце и словно ангел, тот самый добрый ангел что был с ней с самого детства, стоял рядом, улыбался и гладил её по голове. Она вытирала ладонями лицо, шмыгала заложенным носом, втягивала сопли, дышала ртом и неотрывно глядела куда-то в пол. Затем наконец глубоко вздохнула, поднялась с кушетки, подошла к зеркалу и посмотрела на себя. Долго смотрела в свои опухшие глаза. Какая вам выпала ночька, Ваше Величество, да? Её только что изнасиловал самодовольный молодчик, чьё семя она потом так унизительно оттирала со своих бедер, её сын томится где-то в заточении подприсмотром скорей всего того жуткого монаха-мясника, где-то внизу хитроумный идальго вырывает ногти у человека, которому она клялась в любви, а где-то в городе бравые бароны Севера сговариваются о том как посадить её на кол. Хватит с меня этой королевской жизни, подумалось ей. Хватит. "А ночью под ясными звездами", пробормотала она, "Когда остановится речь, Позволь нам забыть всё то, Господи, Что мы не сумели сберечь." Это был какой-то глупый стих из тех что цитировал её отец, она ненавидела их также как его увлечение звездами, стоившее семье целое состояние. "Что мы не сумели сберечь", повторила она, глядя на себя в зеркало. Затем повернулась и пошла к двери.

61.

Гуго Либер, крепко примотанный бечевкой к дубовому креслу с высокой спинкой, находился в небольшой прямоугольной комнате с голыми каменными стенами и дощатым полом. Окна отсутствовали, из мебели, не считая упомянутого сиденья из мореного дуба, только длинная скамья, ветхий двустворчатый шкаф с покосившейся дверцей и грубый деревянный стол из плохо обструганных досок. На столе в медных чашах горели три свечи. Гуго неотрывно смотрел на пламя одной из них и старался ни о чем не думать.

Когда он вошел в эту комнату в сопровождении Ольмерика и тот попросил отдать ему меч, кинжал, шляпу и плащ, он спокойно это сделал. Протиктор взял одежду и оружие, предложил садиться и ушел. Через какое-то время он вернулся и, указав на мощное тяжелое дубовое кресло не совсем понятно откуда здесь взявшееся, ибо оно явно выпадало из контекста обветшалого интерьера данного помещения, сказал что Гуго нужно пересесть туда. Гуго послушно пересел. Затем Ольмерик достал из мешка моток бечевки и подступил к Гуго, невозмутимо сообщив ему, что должен его привязать к креслу.

– Зачем? – Спросил Гуго, чувствуя как сильно застучало сердце. Кажется он всё-таки ошибся в ней.

Протиктор равнодушно пожал могучими плечами.

– Не знаю. Так велели. Наверно просто на всякий случай, чтобы ты вдруг не удрал.

Он спокойно и даже как будто сонно глядел на Гуго, ожидая что тот сделает.

А Гуго понимал, что сделать может немногое, что против Ольмерика он все равно что воробей против кошки, тем более без оружия. Да и может Мария-Анна и правда решила просто перестраховаться, чтобы он не сбежал до утра, мало ли что взбредет ему в голову.

Он молча смотрел в глаза северянину. Тот, не дождавшись никакой реакции, подошел к креслу, положил правую руку Гуго на подлокотник и принялся обматывать веревкой. Затем проделал тоже самое с левой рукой, а затем и с лодыжками. После этого ушел.

Шли минуты, стояла абсолютная тишина и постепенно Гуго начал осмеливаться верить, что ничего плохо с ним не случится, видимо королева, памятуя о том как он исчез из дворца в Фонтен-Ри, решила на этот раз не рисковать, оставляя ему свободу движения. Он решил, что ему не стоит сердиться на неё из-за этого, это можно понять. Но вдруг дверь открылась и в комнату вошел незнакомый высокий мужчина в добротном темном камзоле, узких коричневых бриджах и высоких армейских сапогах. На поясе незнакомца расположились турецкий кинжал и наваха, в руках он держал большую плоскую кожаную сумку. Он поглядел на Гуго, приветливо улыбнулся и сказал:

– Добрый вечер, сеньор.

Гуго ничего не ответил, холодно взирая на вошедшего, ему стало очевидно, что его связали не только для того чтобы удержать от мнимого побега.

Не дождавшись ответа, Хорхе Родригес, всё тем же дружелюбным тоном сообщил:

– Меня попросили составить вам компанию, чтобы вы не заскучали в одиночестве.

Он прошел к столу и поставил на него сумку. Затем передвинул лавку так чтобы сидеть напротив Гуго. Усевшись, он цепко и пристально оглядел свою жертву.

– Как вы себя чувствуете, сеньор? – Спросил он.

Гуго против воли усмехнулся.

– Первый раз вижу такого заботливого живодера, – сказал он.

– Почему же живодер? – Удивился Хорхе Родригес. – Совсем напротив, я лекарь.

Гуго недобро глядел на него.

– Лекарь с ханджаром и навахой?

– Именно так, – улыбнулся Хорхе.

Он помолчал, внимательно вглядываясь в своего визави.

– Клянусь Святым Иаковым, – воскликнул он, – я где-то вас уже видел, сеньор. Ваше лицо мне определенно знакомо.

Он замолчал, видимо стараясь припомнить.

– Нет, не помню. А моё лицо вам не знакомо?

Гуго отрицательно покачал головой.

– Ну ничего страшного, – улыбнулся Хорхе Родригес. – Думаю теперь мы запомним друг друга. Так как вы себя чувствуете?

– Учитывая, что намертво привязан к креслу и полностью в вашей власти, честно говоря, не очень. Сеньор.

– Напрасно вы так. У меня нет никакой власти над вами. И она не нужна мне. Я пришел чтобы просто составить вам компанию. – Он немного помолчал, вглядываясь в лицо собеседника. – И задать вам пару вопросов.

Гуго усмехнулся и понимающе покачал головой. Значит он всё-таки ошибся в этой женщине. Или наоборот не ошибся? Он верил что она не решиться, но всё же допускал возможность, совсем небольшую. Ему было страшно, но страх был какой-то приглушенный, отдаленный, отстраненный. Он решил что больше ничего не испытывает к ней, ни любви, ни ненависти, она стала безразлична ему, не интересна, еще один человек свихнувшийся от жажды власти. Но тут же понял что это не так. Он не скажет ей где Роберт и завтра вечером Гильер Шестипалый увезет мальчика обратно к Рише. И та уже будет действовать по обстоятельствам. Вот теперь страх стал весомее и ощутимей, обстоятельства зависели от того останется ли он, Гуго Либер, живым или славная королева Мария-Анна запытает его до смерти. По опыту "чаепитий" с маркизом Ле-Сади в Сент-Горте Гуго знал что он не сможет долго выносить боль. Уже очень скоро он будет выть и орать и умолять перестать. Но маркиз ничего у него не спрашивал и у Гуго не было возможности остановить его, а здесь он будет знать, что его слова могут прекратить пытку. И сможет ли он выдержать? Страх стал сильнее. Одного воспоминания о "чаепитиях" было достаточно чтобы мысль о повторении подобного раздавила его. И он почти возненавидел себя за свою глупость, как он смел так рисковать собой, и ради чего, чтобы только проверить насколько она чудовище? Разве всей предыдущей жизни было недостаточно.

– Что с вами? – Спросил Хорхе и в его голосе звучала почти искренняя озабоченность. – Вы как будто дрожите.

Он встал, подошел к Гуго и наклонился к нему.

– Позвольте, – сказал Хорхе и взялся пальцами за запястье его левой привязанной к подлокотнику руки.

Некоторое время он слушал пульс, затем вгляделся в глаза Гуго.

– Вы очень взволнованы, даже возбуждены, – сказал он, распрямляясь. – Мне кажется вы боитесь.

Гуго поднял голову и посмотрел на возвышающегося над ним человека.

– Да, боюсь. Боюсь что не выдержу. А мне обязательно надо выдержать.

– Да, вы уж постарайтесь, – сказал Хорхе, направляясь к столу. – Вашему сердцу обязательно надо выдержать. А то, знаете ли, может очень нехорошо получится.

Встав возле стола, он начал открывать сумку. Повернув голову к Гуго, он спросил:

– А может просто ответите на мой вопрос и закончим на этом?

Гуго сглотнул, в горле пересохло.

– Какой вопрос?

– Местонахождение ребенка. Просто скажите где его можно найти в данную минуту и наш разговор будет закончен.

Они очень долго смотрели друг другу в глаза. Хорхе застыл, перестав возиться с сумкой. Ему показалось на секунду что привязанный к креслу человек готов дать ответ и он боялся вспугнуть эту готовность.

– Не понимаю о чем вы говорите, сеньор, – наконец проговорил Гуго.

– Жаль, – сказал Хорхе и вернулся к сумке.

Он начал доставать из неё предметы, показывать Гуго и давать пояснения.

– В инквизиционных трибуналах Кастилии эту веревочку прозвали "голос разума", – он показал кусок тугой бечевки с завязанной на ней дюжиной узлов. Присовокупив к ней прямую, длиной в фут палочку, сказал: – С помощью этих нехитрых инструментов голос разума услышали многие евреи и мавры. Ну и прочие… гхм, еретики. А это обсидиановый нож, весьма примечательная вещь, сеньор, именно такими безбожники ацтеки вырезали сердца у несчастных жертв в своём проклятом Теночтитлане, пока отважный Эрнан Кортес не прекратил эти зверства и не избавил мир от этих нечестивцев. Обсидиан, умело обтесанный, режет невероятно тонко, тоньше волоса, если края раны свести вместе и подержать четверть часа, рана затянется. А вот в этой баночке кайенский перец – драгоценнейшая субстанция, вот эта склянка, клянусь богом, стоит не меньше 15 дублонов. Так вот если рассечь кожу обсидианом, аккуратно вложить туда перец, свести края и крепко замотать, рана затянется, тогда как жгучая боль никуда не денется. Её источник останется внутри тела и будет причинять совершенно немыслимые страдания, просто-таки адовы муки. Дикари в Новом Свете так развлекались со своими врагами. Пленного заправляли перцем и привязывали к дереву. Несчастный сходил с ума от боли, а заодно и бесконечного зуда, превращаясь в жалкое воющее животное, и если не умирал от разрыва сердца, дикари забивали его палками, устав слушать его крики.

Хорхе замолчал, разглядывая разложенные на столе предметы. Приняв какое-то решение, он направился к Гуго. Достав наваху и разложив её, он ловко рассек камзол и рубаху на левом плече Гуго. Оголив часть руки своей жертвы, он замер с любопытством разглядывая бесформенные блямбы-шрамы на руке Гуго.

– От чего это у вас? – Спросил он.

Гуго ничего не ответил, глядя в пустоту перед собой.

– Вот это ожоги, а вот этот точно от щипцов. Кто это сделал?

Гуго холодно посмотрел на испанца.

– Ещё один лекарь, пытался исцелить мою душу от греха.

– И что, ему удалось? – улыбнулся Хорхе.

– Ему не дали закончить, доблестный протиктор королевы Марии-Анны разрубил ему шею.

Хорхе выпрямился, внимательно глядя на своего подопечного.

– Всё еще не желаете сообщить мне местонахождение мальчика?

Гуго отрицательно покачал головой. Хорхе задумчиво разглядывал его.

– Пожалуй начнем с "голоса разума", – сказал он.

Убрав наваху, он принес веревку с узлами и достаточно плотно завязал её вокруг головы Гуго. После чего, на его затылке вставил деревянный стержень между черепом и веревкой.

– Ей-богу, сеньор, лучше бы вы сказали то что от вас требуется, – посоветовал Хорхе вполне искренне, – иначе вас ждет тяжелая ночь.

– Я подумаю, – тихо ответил Гуго.

– Подумайте, – сказал Хорхе и начал поворачивать стержень в вертикальной плоскости, натягивая веревку.

Почувствовав как по окружности ему сдавливает голову, Гуго подумал: "Прости меня, Роберт…"

Через секунду дверь распахнулась и в комнату стремительно вошла Мария-Анна и за ней Ольмерик.

Увидев происходящее, королева застыла на месте. На её побледневшем лице отчетливо читался страх. Хорхе опомнился первым, он повернул стержень обратно, ослабляя удавку и вынул его из петли.

– Ваше Величество? – вполне сохраняя самообладание, произнес он.

Мария-Анна открыла рот, вдохнула и наконец сказала:

– Мэтр, можете быть свободны. Ступайте к себе. Завтра утром… с вами всё решат. Ступайте.

Хорхе деловито поклонился, снял веревку с головы Гуго, очень быстро собрал свои вещи и вышел.

Мария-Анна глубоко вздохнула.

– Ольмерик, развяжи его.

Протиктор, не мудрствуя лукаво, перерезал ножом путы пленника и отступил к стене.

– Выйди.

Он вышел и закрыл дверь.

Гуго медленно убрал с себя перерезанные веревки, потер запястья и поднялся. Мария-Анна неотрывно глядела в него. Он казался очень уставшим. Худой, сутулый, с изможденным лицом и растрепанными волосами, где было уже предостаточно седины, с большими как у ребенка глазами, которые сейчас были словно пусты, с распоротым левым рукавом камзола и сорочки, он выглядел несчастным. Мария-Анна смотрела на него и сердце её теснила тоска какой-то неодолимой безысходности. В кого превратился тот мужчина, с которым она так сладко заигрывала пятнадцать лет назад на узкой дороге сквозь волшебное сиреневое поле лаванды. Или наверно в кого она его превратила. Из её глаз потекли слезы, нос опять заложило, она шмыгала им и понимала, что выглядит сейчас глупо, очень глупо, так глупо перед этим человеком.

– Ты плачешь? – Медленно проговорил он, словно не мог в это поверить.

Она начала вытирать ладонями под глазами.

– Ты плачешь, – повторил он.

– Плачу. Потому что… потому что я ненавижу тебя. Ты единственный мужчина в моей жизни, который заставлял меня плакать.

Наконец она как-то успокоилась, слезы утихли, она сделала пару шагов вперед, приблизившись к нему.

– То что произошло здесь это… недоразумение. Я не хотела этого. Пожалуйста, пойми это.

Он кивнул, показывая, что понимает.

– Надеюсь, что этот испанец, что он…

– Всё в порядке. Он ничего мне не сделал. Только говорил со мной. Рассказывал о Новом Свете.

Они смотрели друг другу в глаза и молчали. Слов уже было достаточно, или может недостаточно и ими уже нельзя было выразить всё что творилось в душе каждого из них.

Мария-Анна опустила глаза.

– Пойдём, – сказала она.

Они в сопровождении Ольмерика поднялись на второй этаж и прошли к покоям королевы. Оставив протиктора за дверью, вошли в будуар.

– Прости, я не спросила тебя, может ты хочешь есть, – проговорила Мария-Анна.

Он отрицательно покачал головой.

Она подошла к нему, немного поколебалась, но затем протянула правую руку и поправила ему волосы, сдвинула их, пригладила. Убрала какую-то нитку с камзола, отряхнула несуществующую грязь, потрогала разорванные края рукава, словно прикидывая можно ли это зашить. Гуго внимательно наблюдал за ней.

– Ты действительно ненавидишь меня? – Тихо спросил он.

Она утвердительно покачала головой. Посмотрела ему в глаза и сказала:

– Ты ложись здесь на кушетке. Я сейчас принесу покрывало.

– Благодарю, – пробормотал он.

– Ты не волнуйся, пожалуйста. Теперь всё будет как ты хочешь.

Он покачал головой.

– Благодарю, – повторил он и пошел к кушетке.

Мария-Анна еще несколько секунд наблюдала за ним, затем отправился в спальню за покрывалом.

62.

В соборе и вокруг него толпилось изрядное количество людей. День обещал быть ясным и теплым, но в этот утренний час еще царствовала благоуханная свежесть и даже прохлада и люди, вдохновленные этой свежестью и заинтригованные предстоящим событием, пребывали в приятном возбуждении, были весьма активны и словоохотливы. Помимо важных церковников, представителей высшей знати королевства, влиятельных чиновников и крупных вельмож, вокруг собора собралось и немало горожан, жителей предместий и ближайших деревень, взволнованных слухами о некой королевской церемонии и жаждущих хоть одним глазком увидеть всё её пышное великолепие, а также всех этих надменных властьимущих правителей. Вдобавок к этому здесь же присутствовали королевские солдаты, королевские драгуны, городские стражники, призванные следить за порядком и обеспечивать охрану могущественных гостей церемонии. Помимо них здесь было еще и немало вооруженных людей из личной охраны того или иного знатного аристократа или вельможи. Вся эта разношерстная, громкоголосая задиристая публика заняла практически всю территорию вокруг громадного здания собора и близлежащий улиц. К этому также следует присовокупить бесчисленные кареты и повозки, кое-как разместившиеся на тротуарах вдоль зданий, а также их крикливых возничих и пронырливых лакеев и слуг. И только роскошным экипажам самых влиятельных лиц страны позволили заехать прямо во внутренний двор собора и разместиться более-менее свободно и с комфортом.

В сам собор допускали исключительно тех, кто был заранее внесен в тщательно составленный список. Это была большая привилегия и по сути признание за гостем особого статуса принадлежности к высшей касте. И благодаря этому здесь не было такой давки и столпотворения как снаружи. Тем не менее количество приглашенных, а скорее обязанных присутствовать, гостей было достаточно велико и потому и в самом соборе ощущалась некоторая теснота. Собравшиеся стояли у колонн, вдоль стен, сидели на тяжелых дубовых лаках, толпились в проходах. И именно здесь бросалась в глаза вся та пышность и великолепие в нарядах и украшениях, ради которых зеваки за стенами собора и пришли на это мероприятие. Каждый из высокопоставленных гостей в той или иной мере старался подчеркнуть свой статус, выделиться из общей массы, а многие, главным образом дамы, по сути только и были озабочены тем чтобы перещеголять прочих присутствующих. Повсюду блестела парча и шелк, золотая и серебряная вышивка, сверкали драгоценные камни, переливались бриллианты, тускло светился крупный жемчуг. Многие, несмотря на теплые погоды, украсили себя драгоценными мехами и то и дело поправляли свои накидки и плащи, дабы изумительные меха играли и сияли, вызывая восхищение и зависть. И даже служители церкви, коим вообще-то согласно их сану и христианскому учению в целом надлежало являть собой символ умеренности и воздержания, а также кротости и смирения, тем не менее явили себя свету в безумно роскошных мантиях и с многочисленными перстнями на тонких пальцах со столь вызывающе крупными самоцветами, что их скорее можно было ожидать увидеть на руках каких-нибудь азиатских владык, а не скромных служителях Католической церкви. Но более всех своим внешним видом, как и манерой поведения, выделялись северные бароны. Каждый лязгал клинками и металлическими пластинами, изготовленными с большим искусством и украшенных изумительной гравировкой, звенел толстыми золотыми цепями с вычурными медальонами, скрипел бесчисленными тугими кожаными ремнями, громыхал тяжелыми подкованными сапогами, задевал окружающих своими безмерно широкими меховыми накидками. При этом все пальцы рук практически у всех баронов имели хотя бы по одному перстню, а некоторые и по два. Бароны в основном держались особняком и на других смотрели надменно, а если это был к тому же священник или чиновник, то и с откровенным презрением.

Бароны сразу же вышли вперед, туда где вокруг алтаря было сооружено нечто вроде помоста, к которому вели три ступеньки слева и справа. Именно там должно было произойти главное действо предстоящей церемонии. Внизу вдоль этого помоста в качестве стражей расположились четверо протикторов. Все они были как на подбор высокие, широкоплечие, молодые, с непроницаемыми лицами и холодными голубыми глазами. Каждый с двумя мечами, двумя кинжалами на поясе и большой секирой за спиной. В своей темной невероятно роскошной, Мария-Анна не жалела на это средств, парадной форме они выглядели по-настоящему внушительно и достойно. Бароны, в нетерпеливом ожидании появления королевы, вышагивали туда-сюда перед протикторами, бесцеремонно разглядывая их словно необычных животных. Среди самих баронов более остальных своим вызывающим поведением выделялся владетель Орна, барон Этьен де Вэлоннэ, по прозвищу Сизый Нос. Это был мужчина среднего роста, немногим за тридцать, с коротко остриженными черными волосами, неряшливой бородой и усами. Барон обладал очень широкими плечами, крепким торсом, мощными ладонями с толстыми пальцами и судя по всему немалой физической силой. А его грубый бесформенный нос действительно был очень заметного фиолетового оттенка. Этьен де Вэлоннэ остановился прямо перед одним из протикторов и долго глядел на него тяжелым хмурым взглядом. Затем на его лице проступило явное никак не скрываемое презрение к светловолосому норманну. Казалось еще мгновение и барон смачно плюнет в ноги протиктору. Товарищи барона, зная его нрав, вполне могли допустить подобное. Но в этот момент в пространство перед алтарем вошли канцлер Диего де Макрон, герцог де Моранси и военный министр кардинал Жан-Арман Равалле. Появление двух самых могущественных после королевы людей страны всё-таки возымело некоторое действие на бравого Этьена де Вэлоннэ. Он покосился на двух важных чиновников и отошел прочь от молодого протиктора.

Все вокруг ожидали прибытие Марии-Анны.

Некоторые переговаривались со своими соседями, но очень сдержанно и негромко, ибо все присутствующие, даже в какой-то мере и необузданные бароны Севера, относились с уважением к этому святому месту и старались вести себя самым достойным образом в храме Божьем да еще и в присутствии столь важных свидетелей. Большинство же гостей пребывало в молчании и в какой-то задумчивой созерцательности разглядывали пышное убранство собора и время от времени раскланивались с кем-то из знакомых. Многие видимо размышляли над тем что же здесь должно вот-вот произойти и, зная взбалмошный и крутой нрав королевы, возможно чувствовали себя неуютно, ибо вполне допускали что предстоящее событие может каким-то негативным образом отразиться и на них.

Наконец на улице начался шум и суета. Послышался стук копыт и грохот колес, радостные крики, а также брань стражников. В соборе всё пришло в движение. Люди спешили занять свои места и освободить центральный проход. Все обратили свой взор к главному входу, в огромном помещении собора стало тихо.

Мария-Анна, затянутая в своё любимое испанское черное платье, очень бледная, практически без каких-либо украшений, вошла в собор. Впереди, как два огромных фрегата, двигались Ольмерик и Олаф, контролируя и освобождая проход своей госпоже. Несмотря на то что оба протиктора уже почти сутки не спали, они выглядели собранными и внимательными. За королевой шел её секретарь, деловитый, сосредоточенный Антуан де Сорбон маркиз Ринье и её Первая фрейлина, прелестная как солнечный зайчик, но в данный момент немного напряженная графиня Луиза Бонарте. Далее следовал нарядный и мужественный Верховный командор, граф Ливантийский, Шон Денсалье. Он пытался выглядеть хмурым, но сквозь эту напускную серьезность то и дело проскальзывало сияние победителя. Он смотрел на шагавшую впереди гордую неприступную Марию-Анну, перед которой почтительно склонялись высшие вельможи королевства, и самодовольно вспоминал о том, что он делал с этой надменной женщиной недавней ночью. За командором шел некий высокий монах-доминиканец в белой рясе с кожаным поясом и сверху черным плащом с глубоким капюшоном. Капюшон был накинут на голову и разглядеть лицо не представлялось возможным. Этот человек вызывал некоторое любопытство у присутствующих, возможно что это личный духовник королевы, предполагал кто-то, и раз он здесь, то дело предстоит серьезное. Замыкали процессию два армейских офицера, два капеллана, старшие помощники Реймсского архиепископа, несшие в руках по бумажному свитку, и два герольда в пышных одеяниях.

Королева, ни на кого не глядя проследовала вдоль центрального прохода, мимо склоняющихся слева и справа людей. Даже бароны Севера изобразили что-то вроде поклона, кивнув головой, и только упрямый владетель Орна не сделал ни единого движения, но на это казалось никто не обратил внимания. На алтарное возвышение Мария-Анна поднялась первой, за ней монах-доминиканец, затем капелланы и два герольда, вся остальная свита осталась внизу, заставив потесниться баронов и прочих. Возле алтаря королеву уже ожидал архиепископом Реймса Шарль де Гизен. Он растеряно взглянул на монаха, не совсем понимая кто он такой и что тут делает, но как и остальные решил что это какой-то личный служитель королевы и выкинул его из головы. Сам монах, дабы не привлекать излишнего внимания отступил назад. Герольды заняли места по краям возвышения, а капелланы принялись устанавливать деревянные подставки, на них они положили бумажные свитки, предварительно сняв с них ленты, и отступили в сторону.

Мария-Анна вышла вперед, заняв центральное место перед алтарем, чтобы все видели и слышали её.

Оба герольда, уловив невидимый сигнал, одновременно объявили:

– Её Величество Мария-Анна Вальринг Божьей милостью королева…, – и дальше последовало долгое перечисление земель и доменов, которыми она владела, – желает говорить. Так слушайте же, слушайте, слушайте и не говорите, что не слышали!

Глаза всех присутствующих были прикованы к королеве. В огромном соборе стало тихо-тихо. Мария-Анна молчала, глядя куда-то вдаль над головами людей.

– Я, Мария-Анна Вальринг, урожденная Мария-Анна де Савойе, законная королева названных земель и прочих, перед Богом и людьми желаю объявить свою следующую волю. Сего дня сего года я по доброму своему желанию, объявляю что…

В этот самый момент, в нарушении всех возможных правил и условностей, к ней быстро подошел монах-доминиканец и что-то прошептал на ухо. Мария-Анна совершенно сбитая с толку повернулась к нему и растерянно переспросила: "Что?" Он еще раз что-то прошептал ей.

В соборе от изумления просто никто не мог пошевелиться. Все прекрасно понимали, что на их глазах происходит нечто неописуемое, столь вопиющее поведение какого-то монаха ни у кого не укладывалось в голове. Это было вне всяких рамок дозволенного, прерывать королевское волеизъявление, разве только если этот монах не сам Его Святейшество Епископ Рима. Однако поведение Марии-Анны поразило всех еще больше. Она не выразила никакого неудовольствия поведением монаха, а напротив осталась вполне спокойной. Она быстро подошла к Шарлю де Гизену и что-то очень тихо сказала ему. По лицу архиепископа пробежало легкое удивление, но не более. "Следуйте за мной, Ваше Величество", сказал он и это уже вполне расслышали люди в первых рядах.

Архиепископ, королева и монах-доминиканец спустились с кафедры, при этом монах еще и забрал с собой оба свитка, разложенных капелланами на подставках. Возразить ему никто конечно уже не посмел. Сойдя с лесенки на пол, королева сказала в сторону Ольмерика: "Лейтенант, сопроводите нас". И тот, покинув свой пост, последовал за королевой. Шарль де Гизен повел своих спутников куда-то во внутренние покои собора, обычно скрытые от взглядов прихожан. Они свернули в неприметную дверь в стене, затем прошли по коридору, поднялись по лестнице и в конце концов пришли к личному кабинету самого архиепископа. Тот распахнул дверь, предлагая входить. Мария-Анна и за ней монах вошли в кабинет. Ольмерику королева указал на место в коридоре возле двери и тот молча занял новый пост.

– Прошу вас, святой отец, оставьте нас наедине, – сказала Мария-Анна.

Шарль де Гизен, уже ничему не удивляясь, поклонился и удалился, плотно прикрыв за собой дверь.

Мария-Анна тут же прошла вглубь кабинета к большому столу, остановилась, повернулась к монаху и резко спросила:

– Что-то с Робертом?

Гуго Либер положил свитки на подоконник, откинул с головы капюшон и посмотрел на королеву. Там, внизу, он прервал Марию-Анну, прошептав ей на ухо что им крайне необходимо срочно переговорить. Срочно переговорить наедине и что нужно взять с собой Ольмерика. Мария-Анна в первую секунду просто не поняла чего он хочет. Она стояла над пропастью и уже делала шаг в неё и вдруг её одернули и что-то говорят. Однако, как только уразумев чего он хочет, она с тревогой подумала о сыне. Решив что если уж Гуго прервал её отречение, которого он так жаждал, на полуслове, то видимо по какой-то очень важной причине, а самое важное что она могла сейчас представить был её сын.

– Нет, Мари, с Робертом всё в порядке, – сказал Гуго. – Он здесь, рядом.

Мария-Анна растеряно глядела на него, не в силах понять что происходит.

– Тогда зачем ты прервал меня?

Он взял свитки, подошел к ней и протянул их.

– Затем что это больше не нужно, – сказал он и бросил свитки на стол за её спиной.

Она глядела на него во все глаза, глядела так словно не могла наглядеться и сердце её билось всё сильней и сильней от какого-то еще не совсем понятного ей волнения.

– Тебе больше не нужно моё отречение?

Он отрицательно покачал головой.

– А чего ты тогда хочешь? – Спросила она, подозревая какой-то подвох и холодея от мысли что этот человек придумал какую-то жестокую ловушку для неё, которую она вовремя не поняла.

– Ничего. Там, – он указал на окно, – на улице Трезор, возле цирюльни стоит небольшая зеленая карета, запряженная двумя гнедыми. Пусть твой доблестный лейтенант Ольмерик сходит к ней, постучит в дверцу и скажет: "Именем Тотамона". Из кареты выйдет мальчик. Пусть он приведет его сюда.

Мария-Анна не верила своим ушам, она не понимала, что это значит, как это может быть. Но радость, бескрайняя как океан, от мысли что она вот-вот встретиться со своим сыном уже начинала пробиваться в её сердце.

– Ты отдаешь мне Роберта, ничего не желая взамен?

– Да. Но только я смею надеяться, что ты позволишь мне уйти. Мне и тому человеку что в карете с Робертом. Это тот самый монах, с которым он играл в карты на берегу.

Она очень пристально смотрела на него.

– Но всё-таки я не понимаю, зачем ты тогда всё это устроил?

– Я хотел помочь Роберту. И… тебе тоже.

Она некоторое время молчала, не отводя от него глаз. Затем повернулась и вышла из кабинета. Через минуту вернулась.

– И что ты намерен делать дальше? – Спросила она.

– Ты отпускаешь меня?

– Конечно, – сухо произнесла она. – К чему этот вопрос?

Он покачал головой.

– Тогда я намерен попрощаться. И на этот раз навсегда.

У неё дрогнуло сердце от этого страшного слова.

– Ты поплывёшь в Новый Свет?

– Да. Ты же знаешь я всегда мечтал побывать там.

Мария-Анна сцепив руки прошлась по кабинету. Ей было очень не по себе, но она с трудом была способна разобраться в своих чувствах. Она остановилась, повернулась к нему и тихо сказала:

– Навсегда это очень долго. Но решать конечно тебе.

Она подумала о том чтобы попросить у него прощение, но не нашла в себе сил, ей показалось что это прозвучит как издевательство, учитывая всё что она когда-то сделала с ним. У неё оставались вопросы к нему: как он незаметно покинул капеллу Святого Мартина, куда увез Роберта, каким образом ему удалось исцелить мальчика и другие. Но ей чувствовалось что сейчас всё это не важно, да и вряд ли он станет отвечать. И еще ей было стыдно за Хорхе и эту комнату в подвале Дворца То.

Она поглядела на него, слабо улыбнулась и сказала:

– Я искренне надеюсь, что в той далекой западной стране ты обретешь своё счастье.

– Спасибо.

Дверь открылась и в комнату вошли закутанный в плащ ребенок и Ольмерик.

Мария-Анна резко обернулась. Ребенок откинул с головы капюшон накидки и поглядел на королеву.

Мария-Анна бросилась к ребенку, упала перед ним на колени и прижала к себе. Глаза её наполнились слезами.

– Роберт, Роберт, мальчик мой, – приговаривала она, гладя сына по голове, по спине, целуя его в щеки, в нос, в лоб, тиская его, отстраняя от себя, заглядывая ему в глаза, улыбаясь, снова прижимая его к себе. Она трогала его руки, щупала то тут то там, словно проверяя целый ли он, опять гладила по волосам, улыбалась тому как он оброс и снова целовала и тискала, буквально теряя разум от счастья и радости, захлебываясь ими, задыхаясь.

Смущенный таким страстным проявлением любви со стороны матери, Роберт отстранялся от неё, упирался в неё руками, пытался отвернуться от её поцелуев, растеряно говорил: "Мам, мам, ну что ты, что ты в самом деле" и застенчиво поглядывал на стоявшего за её спиной Гуго и помнил еще и об Ольмерике за спиной.

Его смущение и попытки уклонится от поцелуев только смешили Марию-Анну и она продолжала с удвоенной силой. Она беспрестанно спрашивала его как он, как себя чувствует, всё ли у него в порядке, ничего ли не болит. И Роберт всё с тем же смущением и как бы усталостью от её расспросов отвечал что с ним всё в порядке, в полном порядке, что ей не нужно волноваться, что ничего не болит, что он совершенно здоров.

Наконец Мария-Анна оторвалась от сына и поднялась на ноги, но всё еще крепко держа его за руку. Она улыбалась, её глаза сияли, вся она светилась как Солнце и в этот момент своего невыразимого счастья она была настолько прекрасна и очаровательна, что и Гуго и даже вроде бы непроницаемый Ольмерик были тронуты до глубины души её красотой и в немом восторге глядели на неё, не смея хоть на миг оторвать от неё взгляд. И глядя на неё, мужчины тоже улыбались, даже всегда невозмутимый норманн.

Мария-Анна посмотрела на протиктора.

– Ольмерик, будь добр, оставь нас одних, – проговорила она.

Тот поклонился, едва заметно усмехнувшись её ласковому тону, и вышел.

Мария-Анна обернулась, не выпуская руки сына, быстро подошла к Гуго, обняла его одной рукой за шею, приподнялась на носках и поцеловала его в щеку. С нежностью заглядывая ему в глаза, она сказала:

– Спасибо тебе за всё. Я не смею просить прощения за всё что сделала, но если это только возможно, оставь прошлое в прошлом. И если тебе что-то нужно только скажи.

– Позволь попрощаться с твоим сыном, – тихо сказал он и она видела что его глаза увлажнились.

– Конечно. – Она отпустила руку Роберта и отступила в сторону.

Гуго встал на колено и прижал мальчика к себе. Поцеловал его в лоб, что-то прошептал ему на ухо, улыбнулся, потрепал по плечу и поднявшись на ноги, направился к двери. Там остановился, обернулся, поглядел на мальчика и сказал:

– Прощай, Роберт.

– Прощай, Гуго, – ответил тот, немного растерянно и взволновано, он остро чувствовал какую-то важность и пронзительность момента, но не понимал до конца почему это всё так важно и пронзительно.

Гуго посмотрел на королеву.

– Прощай, Мари.

– Прощай, – ответила она. Она уже собралась назвать его имя, но так и не решилась и только повторила: – Прощай.

63.

Заняв еще раз своё место на возвышении перед алтарем, Мария-Анна чувствовала себя уже совершенно свободно и смотрела уже не куда-то в пустоту, а на лица тех, кто стоял внизу. Смотрела спокойно, без малейшего волнения и напряжения. Она снова была королевой, королевой до конца своей жизни, но кроме того, улыбалась она про себя, сейчас она ещё была и королевой в очень хорошем настроении, даже игривом настроении, а потому весьма опасном для окружающих. Она спокойно взирала даже на нахальных баронов Севера, даже на ненавистного Филиппа дю Тьерона.

– Мы, Мария-Анна Вальринг, урожденная Мария-Анна де Савойе, – медленно, чеканя каждое слово, с достоинством проговорила она, – Божьей милостью законная королева названных земель и прочих, перед Богом и людьми желаем объявить нашу следующую волю. Сего дня сего года мы по доброму нашему желанию, объявляем, что с первого числа следующего года на пять последующих лет вводим корабельный налог в размере десятой части на каждого нашего подданного чей ежегодный доход превышает десять тысяч ливров. Сии средства, все до последнего су, пойдут на закладку новых верфей и постройку 16 кораблей нашего нового флота для распространения и укрепления интересов нашей страны в Западных Индиях и прочих землях Нового Света, а также на оборону и в отпор неприятельских войск иных государств.

Ответом ей была звенящая тишина. Богатейшие люди королевства, собранные в одном месте, были уязвлены в самое сердце. Покушались на самое святое – на их состояния. Но кроме этого некоторые из присутствующих были задеты ещё и тем, что королева приняла такое важное решение самолично. Введение корабельного налога обсуждалось уже более года и имелись как его противники, весьма уважаемые и влиятельные люди, в частности канцлер королевства герцог де Моранси, так и сторонники, люди не менее влиятельные и уважаемые, например государственный секретарь по иностранным делам, кардинал Жан-Арман дю Плиссэ Равалле. Однако сейчас недовольны были обе стороны. Первые что королева вот так вот самовольно, одним махом отмела всех их возражения, вторые что королева решила вопрос о размере налога и величине суммы отсечки сугубо единолично. Но Мария-Анна была сейчас в таком настроении, что её только забавляла возможность позлить своих могущественных чиновников. Кроме того, ей просто надоело сидеть на совещаниях по корабельному налогу, где без конца переливали из пустого в порожнее. Вроде бы все соглашались о том что новый флот крайне необходим стране, но участники совещаний никак не могли договориться сколько именно кораблей строить, какой величины должен быть налог и с кого его будут брать. Одни боялись вызвать недовольство состоятельных людей королевства, вторые усложнить отношение с другими государствами, которым конечно не понравится, что у них под боком возводят армаду военных кораблей с непонятными целями, третьи переживали об ущемлении интересов сухопутной армии в угоду флоту. Сама Мария-Анна была за постройку кораблей и как можно быстрее, но внимательно выслушивала каждую из сторон и терпеливо ждала когда чиновники придут к какому-то удовлетворяющему всех консенсусу. Но сейчас, спускаясь из кабинета Шарля де Гизена и обдумывая как бы ей оправдать всю эту церемонию в соборе, ей вдруг пришло в голову что она использует её для такого несомненно весьма благородного и полезного начинания как строительство нового флота, она великодушно подарит своим многомудрым министрам тот самый консенсус, которого они никак не могли достичь. И представляя, как они взбеленятся, она радовалась как ребенок и слабая самодовольная улыбка блуждала по её губам. За те несколько минут что она шла к алтарному возвышению она приняла решение о размере налога и сумме отсечки, то о чем чиновники не могли договориться уже целый год.

Выждав некоторую паузу и с удовольствием пронаблюдав замешательство первых рядов, она с невозмутимым видом добавила:

– Руководство же постройкой оных судов мы, по нашему разумению и желанию, возлагаем на Его Светлость герцога Майеннского, Филиппа дю Тьерона с назначением его на должность государственного секретаря по морским делам, присвоением адмиральских чинов и всех соответствующих привилегий и состояний.

Это был еще один удар для канцлера и прочих. Чиновники пребывали в полнейшем замешательстве. Великого ловчего недолюбливали за прямоту суждений, резкость высказываний и самомнение. Но полагая его давно списанным со счетов, а также зная о той обоюдной неприязни что королева и герцог испытывают друг к другу никто уже не ждал возвращение бывшего канцлера на политическую арену. И вдруг такой поворот, это путало карты многих интриганов. Мария-Анна здесь преследовала две цели: во-первых, сбить с толку своего старого врага и потешиться его растерянностью и непониманием происходящего; а, во-вторых, сделать его разменной монетой в предстоящем сражении. Она понимала, что советники и министры набросятся на неё как стая разъяренных волков, желая как-то восстановить статус-кво, и в качестве жеста примирения собиралась сместить Филиппа дю Тьерона с его новой должности, ибо не сомневалась что её будут крайне настойчиво просить об этом. Однако прямо сейчас чиновники были возбуждены настолько что позволили себе переговариваться, двигаться по залу и производить некоторый шум.

Королева сделала знак герольдам, которые неотрывно наблюдали за ней.

– Её Величество королева Мария-Анна желает говорить! – Объявили они, тем самым призывая собравшихся к порядку.

Все напряженно замерли, устремив взоры на королеву и с тревогой ожидая от неё еще какого-нибудь подвоха.

– А также, благородные сеньоры, я хотела бы воспользоваться случаем и раз и навсегда прекратить все слухи и кривотолки, домыслы и сплетни касательно того что происходит с моим сыном. Я счастлива сообщить вам, что мой сын, Его Высочество Роберт Вальринг, пребывает в добром здравии и находится здесь. Ваше Высочество, прошу подойдите ко мне.

До этого момента Роберт, укрытый плащом с капюшоном, стоял у стены, за широкой спиной Ольмерика. Сейчас же он скинул плащ и поднялся на возвышение.

В соборе в очередной раз установился полнейшая тишина. Присутствующие во все глаза глядели на мальчика шагавшего к своей матери. Роберт встал подле королевы, справа от неё. Королева, радостно улыбаясь, положила ему руку на плечо и оглядела притихших ошарашенных зрителей. В первые минуты люди пребывали в растерянности и удивлении. Более месяца принца считали пропавшим, ходили самые невероятные слухи, все чаще звучала мысль, что принц всё-таки умер от своей загадочной болезни, как и его отец, и королева пытается скрыть этот факт, многие полагали что это начало конца и самой королевы Марии-Анны и всей династии Вальрингов. И вдруг всё счастливо возвратилось на круги своя. У кого-то могла промелькнуть мысль что принц не настоящий, что его подменили, что королева нашла двойника дабы укрепить свою позицию на троне, но слишком явно было сходство матери и сына и те из присутствующих кто знали принца лично, прекрасно видели что перед ними именно Роберт Вальринг, живой и здоровый. И для большей части собравшихся здесь людей это была хорошая новость. Они испытали облегчение и радость при виде мальчика, при виде законного наследника престола, истинного Вльринга, будущее становилось более определенным, жизнь обретала стабильность, у народа был его король. И постепенно присутствующие начали улыбаться также как улыбалась сама королева, люди радостно смотрели друг на друга, поздравляли знакомых, стали раздаваться приветственные крики в адрес принца и благодарения Богу за исцеление мальчика.

Когда первые эмоции прошли, Мария-Анна объявила, что принц желает сказать несколько слов. Все тут же притихли с интересом взирая на мальчика. Тот вышел немного вперед. Он был очень взволнован и смущен. Тем не менее изо всех сил старался вести себя достойно. Ему почему-то придавало уверенности зрелище стоявших перед ним, спиной к нему, могучих протикторов с увесистыми секирами и мечами. Казалось эти воины надежно ограждают его от любой опасности и злой воли кого-то извне. И сила этих воинов делает и его сильным.

– Благородные сеньоры, я очень рад видеть вас всех в этом святом месте. Хочу вам всем сказать, что я, благодарению нашему Господу, полностью выздоровел и восстановил силы. Я искренне благодарен всем кто молился за меня, всем кто переживал и справлялся обо мне в тяжелые дни моего недуга. Я никогда этого не забуду. И я клянусь что приложу все свои усилия чтобы оправдать ваши надежды и чаяния, чтобы быть достойным славного имени Вальрингов и привести мой народ к благоденствию и процветанию.

Было очень трогательно смотреть и слушать как юный принц, столь светлый и милый в своей детской непосредственности и чистоте говорит все эти серьезные вещи, пусть несомненно и подсказанные ему его матерью. И люди устроили ему вполне искренние овации.

И Мария-Анна была счастлива. Ей казалось, что и она полна самых приятных чувств ко всем присутствующим в соборе и даже на баронов Севера она взирала уже вполне благосклонно и приветливо и как будто подумывала уже о том чтобы простить их за всю их подлость, грубость и дерзость и отпустить с миром.

Но это был лишь момент и он прошел.

Когда Мария-Анна и Роберт спустились с алтарного возвышения, она почти физически ощутила, как её привычно захлестывает вся эта темная, душная, пыльная, подлая, коварная стихия политики и интриг высшего света.Накрывает как плащом, заслоняя от Солнца и радостных глаз ребенка. Огромные толстопузые бароны Севера смотрели на неё надменно и с презрением, старый Филипп дю Тьерон, опиравшийся на руку своего верного помощника, глядел на неё с ненавистью, силясь понять что значит этот её щедрый жест с назначением на должность министра по морским делам, канцлер Макрон и кардинал Равалле уже спешили к ней с недовольными лицами, видимо желая получить объяснения о корабельном налоге, приближался и её секретарь Антуан де Сорбон с озабоченным выражением, намереваясь решить какой-то срочный вопрос, за ним с не менее озабоченным видом торопливо шагал маркиз Франсуа Ле Гарди, Верховный контроллер финансов, весьма раздосадованный внезапно свалившимся на него объемом работ по организации нового налога, где-то сзади подходил Шарль де Гизен, обеспокоенный тем что ему еще никак не возместили затраты на убранство собора и организацию церемонии, которая вдруг и не понадобилась, шел ей навстречу и как всегда мрачный Рене Согье, видимо крайне уязвленный тем что ему ничего не было заранее известно о счастливом возвращении принца, зачем-то к ней шел и Верховный командор, видимо желая лишний раз напомнить о себе, а еще чуть далее стояли двенадцать пэров королевства, не слишком-то вдохновленные тем что следующие пять лет они должны будут отдавать десятую часть своего дохода казне. "Ваше Величество…, Ваше Величество…, Ваше Величество…" слышала она со всех сторон. Но сейчас Мария-Анна очень хотела побыть в уединении, в компании только своего сына, она слишком устала от всех волнений и переживаний. Она сделала знак Ольмерику, тот быстро прошел вперед и в свою очередь сделал знак пяти другим протикторам. Норманны взяли королеву и принца в защитное кольцо. И все отлично знали, что с этим уже не совладать. Протикторы не пропустят никого, они не станут слушать никаких уговоров, а если будет нужно, то и отшвырнут прочь любого кто попытается помешать продвижению королевы или подойти к ней. И им совершенно безразлично кто это будет, какой-нибудь нерасторопный зевака-горожанин или всесильный министр. Ибо абсолютно любые их действия, связанные с охраной королевы или выполнением каких-то её прямых приказов заранее одобрены и прощены. И потому вельможи и аристократы, дабы не попасть в неловкую или даже унизительную для себя ситуацию, благоразумно старались держаться подальше от хмурых норманнов и не пытались сквозь них прошмыгнуть к королеве. Единственное что они позволяли себе так это попытаться привлечь внимание королевы, находясь на безопасном расстоянии от протикторов. Но Мария-Анна всем отвечала отказом, она только отмахивалась и бросала: "Не сейчас, канцлер", "Позже, маркиз", "Завтра, кардинал". И только для своего личного секретаря она сделала исключение. Указав на него, она кивнула протиктору и тот пропустил маркиза во внутренний круг. Антуан де Сорбон подошел к королеве и склонившись к её голове, торопливо начал говорить о том, что испанский посол крайне недоволен тем что его не допустили на церемонию в Реймсе и требует объяснений. Но Мария-Анна прервала его, ей сейчас было не до послов, и в свою очередь торопливо стала говорить ему что всё что касается встречи с баронами Севера остается в силе и он, Анутан де Сорбон, должен сделать всё чтобы эта встреча состоялась, ни в коем случае не позволить им покинуть Реймс, убедить их пребыть в назначенный час во дворец и удостовериться что так оно и будет. "Сейчас это самое важное, занимайтесь только этим", сказала она и пристально глянула на него, давая понять что она не шутит. Секретарь поклонился и удалился.

Покинув собор, королевскому экипажу пришлось еще долго выбираться из заполонившей всю округу толпы, а также нагромождения других карет и повозок. Мария-Анна и Роберт сидели в салоне с зашторенными окнами и устало слушали радостные крики людей, топот ног, ржание лошадей, грозную брань протикторов, особенно громогласный ор Олафа, скрип колес и удары хлыста.

64.

И только войдя в свои комнаты во Дворце То, Мария-Анна наконец позволила себе расслабиться. Она отправила Ольмерика и Олафа отсыпаться, закрыла дверь и с радостным облегчение опустилась в кресло. С улыбкой посмотрела на Роберта, стоявшего возле окна и глядевшего наружу.

– Ты хочешь есть или пить? – Спросила она, чувствуя себя невероятно счастливой от того что её ребенок снова рядом и она может о нём заботиться.

Мальчик улыбнулся каким-то своим мыслям и отрицательно покачал головой.

– Чему ты улыбаешься? – Ревниво спросила Мария-Анна.

Роберт улыбался, припоминая как суровая Риша несколько раз заставляла его готовить вместе с ней, когда он донимал её вопросами, скоро ли они наконец будут есть. Тогда он обижался, даже злился на неё, а сейчас это уже представлялось ему забавным. Теперь он снова вернулся в мир, где пищу приносят по щелчку пальцев, но только это почему-то не кажется таким уж невероятным преимуществом по сравнению с жизнью в доме Риши.

– Просто вспомнил кое-что, – ответил он, бросив на Марию-Анну быстрый взгляд.

Гуго сказал ему что он может рассказывать матери и о Рише и о Гильере Шестипалом, они сами это разрешили. Но вспоминая о том как дурно Риша отзывалась о королеве, постоянно потешаясь над ней, мальчик решил что возможно его мать тоже не любит Ришу и может рассердиться если узнает у кого он был. Хотя с другой стороны Риша вылечила его и мать должна быть благодарна ей. Но, так или иначе он не хотел спешить с этим.

– Что вспомнил? – Настойчиво спросила Мария-Анна.

– Мам, я понимаю у тебя очень много вопросов, но можно я потом всё тебе расскажу, – попросил мальчик, – я очень устал, я мало спал последние дни, мы всё время были в пути. Я хотел бы поспать.

Мария-Анна испытующе смотрела на сына. Он редко называл её "мамой", главным образом потому что его учили обращаться к ней согласно формальностям этикета, если они не одни. Но дело было не только в этом. Он показался ей странным, скрытным.

– Ты точно хорошо себя чувствуешь? – Обеспокоенно спросила она.

Он утвердительно кивнул.

– Да.

Затем подошел к ней, достал из за пазухи сложенные листы и протянул ей.

– Вот, это для тебя.

– Что это? – Мария-Анна взяла листы.

– Письмо от Гуго. Он сказал, что здесь написаны очень важные вещи и тебе обязательно нужно это прочесть.

Мария-Анна ощутила неясную тревогу. Значит Гуго что-то скрыл от неё, что-то важное.

– Ты читал это?

Роберт с удивлением посмотрел на мать.

– Нет, конечно. Это же письмо тебе. Как я мог его читать?

Мария-Анна ласково улыбнулась ему.

– Я глупость сказала. Пойдем я уложу тебя.

Они прошли в спальню, она помогла ему раздеться, заодно внимательно и придирчиво рассматривая его непривычно загорелое тело, затем он взобрался на кровать и Мария-Анна укрыла его одеялом.

Роберт пристально смотрел на неё.

– Что ты так смотришь? – Улыбнулась она.

– Гуго сказал, что был очень влюблен в тебя и влюблен до сих пор и поэтому ты, зная это, доверяешь ему и отпустила меня с ним, даже не спросив куда он меня повезет. Но сама ты никогда не любила его. Это правда?

Мария-Анна окаменела, но быстро придя в себя, снова улыбнулась и уточнила:

– Что именно? Что я отпустила тебя с ним, даже не спросив куда он тебя повезет?

– Что ты никогда не любила его?

Мария-Анна погладила сына по голове. Затем наклонилась и поцеловала его в лоб, с радостью отмечая про себя что его лоб прохладный.

– Спи, Роберт.

Она вышла из спальни в будуар, взяла со стола бумаги и села в кресло.

"

Мария-Анна,

Мне трудно выразить словами всё что я чувствую к тебе. Я и сам не понимаю этого до конца. Когда я увидел тебя в Сент-Горте, стоя на коленях перед тобой, я знал что ненавижу тебя. Но в этой ненависти не было огня и страсти. Она была спокойной и холодной, отстраненной, это было почти презрение. Я твердо знал, что если мне выпадет шанс, я уничтожу тебя. Я горько сожалел о том что пятнадцать лет назад не сумел разглядеть в прелестной двадцатилетней девушке того безумного жестокого властолюбивого чудовища, коим ты являешься. Но Бог мне свидетель это вряд ли было возможно, тем более для молодого мужчины, встретившего самую прекрасную женщину на земле.

Я не понимаю в чем был замысел Господа, когда он помещал душу столь подлого злодея в столь прекрасное обличье как твоё. Но как говорят некоторые богословы и сам Отец лжи, надменный и завистливый Люцифер был самым прекрасным из ангелов Господних и многие примкнули к нему не по злобе души своей, а лишь восхищенные и очарованные его красотой. Возможно милостивый Господь пытается преподать нам урок, сделать нас мудрее, научить нас тому что истинные сокровища совсем не обязательно хранятся в красивой оболочке.

Но человек слаб. И даже проведя по твоей воле одиннадцать лет в каменном мешке, утратив всё что делает жизнь человеческую радостной, претерпев истязания и пытки от спятившего начальника тюрьмы, мне тем не менее показалось что я влюблен в тебя также как и прежде. Я не понимаю этого. Возможно память о былой любви, о том счастье что я пережил в благословенном Валентале, когда каждый вечер я проводил со столь милой и очаровательной девушкой, что ходил, едва касаясь земли, слишком сильна и пронзительна чтобы с ней могли совладать эти одиннадцать лет и осознание того кто ты такая на самом деле.

Я говорил себе, что должен задушить тебя как мерзкую гадину и у меня была для этого возможность, ведь ты так неосмотрительно оставалась со мной наедине. Но этого казалось недостаточно. Я хотел лишить тебя того чем ты дорожила более всего – власти. Той самой власти, ради которой ты, как обезумевшая, творила все свои злодейства и подлости. Уже после похищения Роберта я узнал о Сюр-Мере, о Гиклане, о восстании Пита Красивого, о Поненской дороге, о Лионском бунте, о Ночи Длинных ножей и конечное же о Галиахонской резне, после которой ты стала прозываться Кровавой Мари. Не мне судить тебя. Любому из монархов прошлого, настоящего и я уверен будущего приходилось, приходиться и придется проливать кровь, ибо только она способна зацементировать ту основу на которой зиждется власть одних людей над другими. Возможно ты и правда верила, что истребляешь врагов и изменников, что ты спасаешь свою страну и свой народ от хаоса и уничтожения. А возможно в глубине души ты понимала, что единственное за что ты сражаешься, как раненная волчица за своих волчат, это трон и корона.

По большому счету мне безразлично, ибо я хотел отомстить только за себя. Но мне помешал твой сын. Увидев его, поговорив с ним, я ощутил что-то невероятно светлое и чистое, что-то такое от чего льются слезы счастья, а сердце становится легким и свободным. Этот ребенок дар Господень, он оправдание для тебя и меня. И мне уже было почти всё равно что будет с тобой, останешься ты на троне или нет, я хотел только спасти Роберта, хотя бы попытаться это сделать. Возможно я обманываю себя, возможно в этом мальчике нет ничего особенного, возможно мне хотелось почувствовать то что чувствует отец, впервые встречающий своего сына. Это уже не имеет значение. Этот ребенок стал важен для меня. Наверно я люблю его.

Ты конечно желаешь знать, что же произошло. И я расскажу тебе, хотя бы для того чтобы ты не изводила расспросами своего сына.

Во всё этом принял участие еще один человек. По-настоящему прекрасный, благородный и великодушный. Зная твою подлую натуру, твой злобный и коварный нрав, я вполне допускаю что ты захочешь поквитаться с этим человеком, отомстить за унижение, ведь так или иначе он перехитрил тебя. Но всё же я очень надеюсь, что ты не станешь этого делать, ведь именно он спас твоего сына. Я и этот человек, вместе, решили, что я расскажу тебе о нём, в конце концов Роберт всего лишь ребенок и рано или поздно ты всё равно сумела бы вытянуть из него правду, даже если бы мы попросили его ничего не рассказывать тебе.

Этот человек Риша, более известная как ведьма из Даргобурского леса. Именно она освободила меня из Сент-Горта и спасла Роберта от смерти. Многого о ней я тебе рассказать не смогу, просто потому что не знаю сам. Риша мудра и загадочна, почти также, как и её черный кот Тотамон, в котором живет душа страшного могучего колдуна, жившего в допотопные времена в древней стране Та-Кемет. По крайней мере так, пряча улыбку, рассказывала Риша мне и Роберту. И мы ей верили. И тебе тоже лучше поверить, что она не просто безумная одичавшая старуха живущая в грязной хижине посреди непроходимого леса.

Случилось так, что мой отец однажды спас Ришу от сожжения на костре. И когда мне было не больше 4-5 лет она какое-то время жила рядом с нашей семьей и часто навещала нас. Около года назад она узнала о том что со мной произошло и с тех пор искала возможность помочь мне. Когда она прослышала о том что принц болен, она решила использовать это чтобы заставить тебя собственноручно вызволить меня из заточения. Далее тебе всё известно. Тебе посоветовали обратиться к ведьме из Даргобурского леса, ты приехала к ней и Риша убедила тебя что единственный способ спасти Роберта это получить прощение твоего самого заклятого врага и Риша сделала всё возможное чтобы ты поняла, что твой самый заклятый враг это тот кого ты заживо похоронила в подземелье Сент-Горта.

Риша встретилась со мной в охотничьем домике. Она хотела чтобы я немедленно бежал, убеждая меня что ты расправишься со мной как только убедишься что ни моё прощение, ни мой поцелуй не могут исцелить твоего сына. Но я отказался. Я хотел отомстить тебе, еще точно не зная как, и, не скрою, очень хотел увидеть Роберта. Я спросил Ришу о болезни Роберта, что она об этом думает. На что она ответила, что ей трудно сказать что-то определенное не видя ребенка, но по её мнению первое что стоит сделать это хотя бы увезти его из того места где он постоянно болеет. Тогда мне и пришло в голову похитить Роберта, мне верилось что такая мудрая женщина как Риша сумеет ему помочь, а кроме того, заполучив принца, я смогу диктовать тебе свою волю. И я попросил Ришу помочь мне. Она долго не соглашалась. Она не испытывает к тебе никаких теплых чувств и не видела ни одной причины помогать твоему сыну. Считая, что его болезнь это заслуженное наказание для тебя. Но я переубедил её.

Я похитил Роберта и мы привезли его в дом Риши на озере в Даргобурском лесу.

Там Риша несколько дней не отходила от ребенка, пытаясь понять причину его болезни. И она поняла.

И причина этой болезни в тебе, Мария-Анна, именно это заставило меня сказать тебе, что ты едва не погубила своего сына. И именно поэтому я всерьез раздумывал над тем чтобы увезти мальчика в Новый Свет.

Роберта отравили. В течении нескольких месяцев ему систематически и хладнокровно давали малые порции яда. Риша смогла определить его. Это амалага, смесь ртути, порошка из зерен паслена и коры одного африканского дерева – боа. Торгуют им в основном арабские купцы. Яд разрушает кости, разъедает мышцы, от него постоянно ломит голову, бывает частый озноб и жар, человек под его действием мучается болью в суставах, постепенно превращаясь в тряпичную бездвижную куклу. По словам Риши это настоящее адское зелье, в больших дозах оно довольно быстро убивает, человек умирает в жутких мучениях, а в малых страдания растягиваются на месяцы. Как сказала Риша, такое только самому заклятому врагу пожелаешь. Да и то не всякому. Риша считает, что кто-то очень сильно ненавидит тебя, раз уж он решился подвергнуть твоего сына настоящей пытке и в конце концов смерти.

Риша помогла телу Роберта очиститься от яда, а затем и восстановиться от слабости и последствий отравления. Сейчас Роберт здоров, но как я понимаю опасность по-прежнему остается. Тот кто его травил может начать это делать снова. Я просил Ришу применить её колдовские умения, чтобы выяснить личность отравителя. Она пыталась, но ей мало что удалось узнать из своих видений или как там это происходит. Лишь несколько вещей ей удалось увидеть, которые как она более-менее уверена связаны с человеком, причинившем зло Роберту: хромота, пожилой или по крайней мере немалый возраст, рысь, безбрежные красные поля, возможно маковые и еще Риша видела руку мертвеца с перстнем, на котором вроде какая-то птица.

Можешь верить или не верить. Можешь выбросить всё это из головы и попытаться жить как раньше. Но я очень надеюсь, что, так или иначе, ты сумеешь сберечь Роберта и сохранить его до того времени, когда он научится защищать себя сам. Я верю что он будет прекрасным человеком и истинным королем для своего народа и страны, ибо в сердце его есть и мужество, и стойкость, и мудрость, и доброта. Я был бы горд если бы он был моим сыном.

Знай, Мария-Анна Вальринг урожденная де Савойе, что именно этот мальчик причина того что я потерял интерес к мести, не мне судить тебя как королеву, а судить тебя как человека я больше не хочу. Я верю, что на каждую такую как ты есть такая как Риша, и раз Бог это всё так устроил значит ему зачем-то это нужно. Ты всегда мечтала быть королевой – будь ею. Я всегда мечтал увидеть Новый Свет – постараюсь его увидеть. Каждому своё.

И еще, я не рассказал Роберту, что это было похищение против твоей воли, я сказал ему что я твой старый друг, которому ты полностью доверяешь и что с твоего позволения я везу его к человеку, который может его исцелить. Не сказал, чтобы не сделать всё слишком сложным. Он любит тебя, он защищал тебя, когда Риша не слишком-то лестно отзывалась о тебе, он прекрасный сын. Твоё право рассказать ему как всё было на самом деле. Может быть заодно расскажешь ему и кто я такой.

Мой добрый тебе совет, Мария-Анна, не пытайся сделать Рише что-то худое, это плохо для тебя кончится. Ты и я просто дети пред этой женщиной. И в конце концов я надеюсь даже в таком сердце как твоё найдется место для благодарности человеку, спасшему твоего ребенка.

Прощай. Теперь уже действительно навсегда.

"

Мария-Анна медленно сложила листы, поднялась с кресла и подошла к столу. Она положила письмо на стол и заметила что у неё дрожат руки. Она даже не могла понять, что она собственно чувствует. Гнев, ярость, досаду, страх, унижение? Скорей это было похоже на то будто её хорошенько приложили по голове и теперь она постепенно приходит в себя, но в голове еще всё звенит, шумит и мысли никак не могут собраться во что-то стройное и единое.

Она прошла в спальню, подошла к кровати и долго смотрела на спящего ребенка. "Это всё ради него", подумалось ей, "всё ради него, всё ради того чтобы он стал кем-то лучшим чем его мать и отец. Наверное именно этого хочет Бог. Чтобы наши дети пошли дальше нас и стали большим чем мы".

И сердце её было полно радости за сына и обиды и горечи за себя.

65.

Граф Рене Согье вошел в комнату, назначенную в данный момент королевским кабинетом во Дворце То. У главы Судебного ведомства было плохое предчувствие. Посыльный от королевы дал понять, что дело чрезвычайно срочное. Её Величество желает видеть Их Сиятельство немедленно, сию же минуту. В тревожных раздумьях граф бросился во дворец. Что могло случиться? Встреча с баронами Севера, на которой по словам королевы она собиралась привести их в чувство и граф терялся в догадках что она задумала, но ожидал весьма неприятных и возможно опасных событий, назначена на пять часов пополудни, до неё еще почти два часа, тогда что еще могло стрястись такого срочного?

Увидев королеву, Рене Согье счел что она явно не в духе. На её бледном прекрасном лице застыла печать хмурой решимости, а в больших серых глаза темнела холодная ярость.

Граф поклонился.

Королева встала из-за стола, подошла к нему и протянула сложенный лист бумаги.

– Здесь имена людей, с которыми вам нужно хорошенько поработать, граф.

Рене Согье взял лист, развернул и пробежал глазами.

"

Густав Дорэ, старший королевский лекарь

Марта Сонстер, кормилица принца

Анруа Милл, лекарь-ассистент

Пьер Гашон, лекарь-ассистент

Паскаль Корнелий, придворный звездочет, наставник принца

Шарлота Ливори, старшая лейб-служанка принца

Жозефина Наоль, лейб-служанка принца

Жаклин Арнэт, лейб-служанка принца

"

Граф вопросительно поглядел на королеву.

– Это предварительный список, – сказала она. – Позже вы сами тщательно обдумайте то, кого еще стоит в него добавить. Наверное кого-то с кухни, кто готовил стол для принца. Но начать нужно с этих.

– Ваше Величество, я не понимаю о чем вы говорите.

– Конечно не понимаете! – Резко сказала королева и на её щеках выступил румянец. – А я не понимаю зачем мне вообще нужно всё ваше ведомство, если моего сына два месяца подряд травят ядом, а вы ничего не знаете.

Рене Согье в немом потрясении уставился на королеву. Его маленькие глаза расширились сколь это было возможно.

– Ваше Величество…

Мария-Анна раздраженно махнула рукой.

– Оставьте, граф. Не хочу даже слышать что вы там хотите сказать. Оправдания хороши для неверных жен, но не для человека вашей должности.

Рене Согье приосанился и стараясь чтобы его голос звучал спокойно, произнес:

– Ваше Величество, могу ли я хотя бы узнать откуда у вас такие сведения?

– Они от человека, который исцелил принца. Вот здесь, – она вернулась к столу и взяла еще один лист, – написано о яде, которым травили моего сына, а также то что известно об отравителе, увы совсем немногое.

Королева передала графу бумагу, куда переписала несколько строк из письма Гуго Либера.

Согье прочел написанное и поглядел на королеву с несколько странным выражением.

– Не надо, граф, смотреть на меня как на дуру, – сказала Мария-Анна, но впрочем уже вполне спокойно. – Да, рука мертвеца, рысь и маковые поля. Хромой и старый. Это всё. Но тем не менее это всё-таки больше чем то что знаете вы, ибо вы не знаете ровным счетом ничего. Ничего. В моём собственном доме, моего собственного сына медленно день за днем убивают, а главный страж королевства ни сном ни духом. Сидите там у себя в Консержере неизвестно чем занимаетесь. И кстати, своего испанца заберите, он мне больше не нужен. Может как раз сейчас вам пригодятся его дьявольские умения. Я очень надеюсь, граф, что результаты не заставят себя ждать. Я даю вам три дня. Через три дня вы должны сказать мне кто из живущих в Фонтен-Ри давал яд моему сыну. Но имейте в виду, граф, мне не нужен чей-нибудь изуродованный труп и заляпанная кровью бумажка с коряво написанным признанием. Человек должен быть живым и способным внятно объяснить зачем он это делал или, что я сильно подозреваю гораздо ближе к истине, кто заставил или подкупил его сделать это.

– Ваше Величество, но можем ли мы полностью доверять тому человеку, который, по вашим словам, сумел вылечить Его Высочество?

Королева пристально поглядела на него.

– Можем. И главное доказательство тому это мой сын, живой и здоровый.

Граф помолчал и проговорил:

– Что же, я могу прямо сейчас приказать своим людям забрать тех, кто в списке, из Фонтен-Ри?

– Естественно. Но никто конечно не должен знать почему и для чего это происходит. Держите их раздельно чтобы они не могли сговориться.

– Что-нибудь еще? – Холодно осведомился граф. Ему не понравилось, что королева учит его как ему лучше делать его работу.

– С этим старым дураком Корнелием особо не усердствуйте. Я почти уверена, что он не имеет к этому никакого отношения. Оставьте его напоследок, если ничего не добьётесь от других.

– Как прикажете, Ваше Величество. Если я правильно помню, мэтр Густав Дорэ хромает и достаточно в возрасте.

Королева покачала головой.

– Да, вы правильно помните. Я уже думала о нём. Мне трудно представить причину, по которой он бы решился на такое, но в конце концов чужая душа потемки. Что ж, пожалуй, да, начните с него.

66.

Бароны Севера прибыли во дворец То со всей своей шумной свитой из оруженосцев и миньонов.

Здесь их уже встречал Королевский секретарь Антуан де Сорбон, маркиз де Ринье с лакеями и слугами. Он много улыбался, поддакивал баронам, льстил им, заверял в том, что королева с нетерпением ждет их появления. Еще утром в здании собора он долго увещевал баронов, уговаривая приехать во Дворец То на личную встречу с королевой. Якобы Её Величество собирает всех высших представителей знати, в число коих естественно входят и почтенные бароны, для того чтобы обсудить некоторые животрепещущие вопросы касательно войн в Италии. Это был скользкий момент, строптивые бароны вполне могли отказать, просто чтобы лишний раз не исполнять монаршее повеление или заподозрить что-то не ладное, если бы знали что королеве известно о их бравых рассуждениях и о ней самой и о возможности похода на Бретель и Монфор. Но видимо они еще не знали, а маркиз был красноречив и убедителен, сладкоречиво заявляя, что без присутствия отважных баронов, чей голос значит так много в этой стране, любые разговоры о военных компаниях теряют смысл. И в конце концов бароны согласились.

К исходу пятого часа шестеро баронов, верхом и при полном вооружении, прибыли к воротам Дворца То. Их без вопросов пропустили во внутренний двор, где их и ожидал Королевский секретарь. Однако здесь произошла первая заминка. Выяснилось, что далее, в здание дворца могут войти только бароны, вся их громкоголосая разудалая свита должна остаться здесь, во дворе. В первую минуту это вызвало возмущение баронов. Более всех негодовали владетель Орна, Этьен де Вэлоннэ и владетель Эра, Бушар де Ги, по прозвищу Рыжий, ибо действительно имел рыжую косматую шевелюру и бороду. Но секретарь быстро убедил их, что это действительно необходимо. "Подумайте сами, благородные сеньоры, если все знатные люди королевства сегодня войдут в этот дворец со своей свитой, там просто не хватит места. Ведь это же не королевский дворец, а всего лишь владение архиепископа". Барон Карл де Шатийон, владетель Манша, счел это разумным и остальные ворчливо согласились с ним. Велев своим оруженосцам и прочим ожидать их во дворе, бароны поднялись по ступеням и вошли в приветственно распахнутые для них двери. В приемных покоях, непосредственно примыкающих к аудиенц-залу дворца, где и должна была состояться встреча с королевой, случилась вторая заминка. Маркиз Ринье, мягко, но настойчиво, попросил баронов сдать своё оружие на хранение слугам. Бароны снова возмутились. Согласно придворному этикету никто не смел приближаться к монарху вооружённым, но это относилось только к личным аудиенциям. На официальных публичных приемах с присутствием августейших особ вполне допускалось наличие оружие, по крайней мере малого оружия, то есть кинжалов и легких коротких шпаг, если иное не оговаривалось заранее. Бароны принялись громко настаивать на том что они войдут в зал со всем своим оружием, что их не предупреждали о таких условиях, что для них, северных владык, неприемлемо такое унижение. Антуан де Сорбон пытался их урезонить, вразумить, успокоить, говорил что столь грозное вооружение совершенно ни к чему в присутствии Её Величества, что это даже может быть воспринято как оскорбление, в конце концов они в доме священнослужителя, "побойтесь Бога, благородные сеньоры", восклицал маркиз, но бароны не пожелали бояться ни бога, ни возможности оскорбить королеву. Тогда секретарь предложил компромисс, чтобы они по крайней мере отдали слугам пояса с мечами, а все свои кинжалы, ножи и у двоих еще и боевые топоры, они могли оставить при себе. Но бароны воспротивились и этому. Маркизу пришлось уступить. Это было заранее обговорено с Марией-Анной, если бароны ни за что не захотят расстаться с оружием, то пусть войдут с ним.

Настоявшие на своём бароны, входили в аудиенц-зал, весьма довольные собой.

В просторном помещении с высокими стрельчатыми окнами, расписанным потолком, обитой позолоченной парчой стенами было почти пусто. И только ближе к противоположной от главного входа стене стоял тяжелый деревянный стул с прямой спинкой, украшенный позолотой и алой обивкой. На стуле, прямая как его спинка, сидела королева Мария-Анна в глухом черном платье и золотой малой тиаре на голове. Сзади и слева стоял громадный Олаф Энрикссон, справа Ольмерик. Не считая двух лакеев, распахнувших створки главного входа, больше здесь никого не было.

Отсутствие прочих гостей и вообще привычной придворной публики несколько обескуражило баронов, но всё-таки мысль о возможной ловушке никого из них не посетила.

Маркиз Ринье бодро пошел вперед, с улыбкой призывая баронов следовать за ним. И они последовали.

В 7-8 шагах от королевы маркиз остановился и отошел в сторону как бы давая место гостям. Те также остановились.

– Ваше Величество, – звучно и выразительно произнес де Сорбон, – Его Милость барон Карл де Шатийон, владетель Манша.

И указал на статного русоволосого мужчину лет тридцати пяти. Барону, дабы не вести себя как невежа, ничего не оставалось как поклониться. Королева слегка кивнула ему в ответ.

– Ваше Величество, – всё тем же бодрым голосом уличного зазывалы сказал секретарь, – Его Милость барон Бушар де Ги, владетель Эра. – И указал на высокого невероятно широкоплечего мужчину с рыжими волосами. Барон с хмурым выражением лица поклонился. Мария-Анна снова едва заметно кивнула.

– Ваше Величество, Его Милость барон Годфруа де Марез, владетель Кальваноса.

Секретарь указал на чрезвычайно дородного человека с красным лицом и внушительным животом. Владетель Кальваноса изобразил довольно вялый поклон и королева точно также нехотя чуть обозначила кивок головой.

– Ваше Величество, Его Милость барон Данье де Киллас, владетель Руана.

Это был человек весьма воинственного вида. Он был невысокого роста, но его широкий торс и могучая грудь не давали повода усомниться в его физической крепости. Он был коротко острижен, имел сломанный и неправильно сросшийся нос и длинный толстый жгут шрама шедший от левого покалеченного уха через всю левую щеку почти к самому рту. И вооружение его было более многочисленным чем у его товарищей. Помимо прямого меча-каролинга, он имел при себе три кинжала, два охотничьих ножа и еще и небольшой боевой топор. Его поклон был не более почтительным чем у прочих, но в отличии от остальных он глядел на королеву не хмуро, а скорее с любопытством.

– Ваше Величество, Его Милость барон Жорж де Лис, владетель Шербура.

Владетель Шербура явно был в некотором роде сибаритом и гедонистом. В его упитанном округлом теле чувствовалось умение и стремление жить в своё удовольствие. Гладкое розовощекое в целом симпатичное лицо барона с полными губами и живыми лукавыми зелеными глазами навевало мысли о праздности и приятностях, о сладком вине и красивых женщинах, о полнейшем отсутствии тяжелого труда и нудных занятий. Одет он был роскошнее остальных, весь в мехах, шелках и изящной вышивке. Тоже самое касалось и украшений, крупные, идеальной огранки, самоцветы сверкали не только на многочисленных перстнях барона, но и рукоятях его меча и кинжалов, а на мощной шее висело сразу три золотых цепи с драгоценными крестами и медальонами. Барон скорее обозначил поклон, чем исполнил его, но как и Данье де Киллас на королеву он смотрел не враждебно, а, напротив, с откровенным интересом. Никогда не видевший её прежде, сейчас он отдавал должное её красоте.

– Ваше Величество, Его Милость барон Этьен де Вэлоннэ, владетель Орна, – сказал маркиз и указал на темноволосого мужчину.

Вышло ли это случайно или маркиз сделал это намеренно, но Этьен де Вэлоннэ весьма оскорбился тем что его представили последним. Он даже не попытался изобразить поклон, а просто глядел на королеву холодно и чуть ли не с презрением. Мария-Анна также не удостоила его даже намеком на приветственный кивок. Она лишь коротко взглянула на него с полным равнодушием и отвернулась. Про себя же с удовольствием отметив, что на её вкус он совсем не красив, а нос действительно какой-то фиолетовый, видимо от многолетнего пьянства.

Мария-Анна еще раз оглядела стоявших перед ней мужчин и сказала:

– Сеньоры, я пожелала видеть вас, дабы выказать вам своё неудовольствие вашим неподобающим поведением и выслушать то что вы имеете сказать по этому поводу.

Бароны, с чуть растерянным видом и кривыми усмешками, переглянулись между собой.

– Как же так, Ваше Величество, – как бы с насмешливым недоумением произнес Годфруа де Марез, – ваш секретарь пригласил нас сюда, заверив что здесь соберутся все знатные люди королевства с целью обсудить важные вопросы Итальянских войн, а теперь получается, что здесь только мы, – он развел руками, указывая на своих товарищей, – и вы намерены в чем-то нас обвинить. Выходит маркиз де Ринье солгал?

– Солгал, – легко согласилась королева. – Но эта ложь есть невинная шалость по сравнению с изменой своему сюзерену. А речь идёт именно об этом. Я ваша законная королева, вы приносили мне присягу в том самом соборе, где мы все были сегодня, вы клялись быть верными и преданными мне, и да поможет вам Бог! Но что же я узнаю? Что вы вступили в сговор и вынашиваете планы совместного похода на Бретель и Монфор, и далее на столицу, если для вас всё сложится хорошо. Это измена, господа. А за измену только одно наказание – смерть.

Лица баронов вытянулись, в них чуть поубавилось спеси и появилась легкая озабоченность. Бравые владыки Севера осознали, что их ожидает нечто большее, чем просто почесать языками и разъехаться по домам.

– Это очень серьезное обвинение, Ваше Величество, – сказал, нахмурившись, Карл де Шатийон. – Мы в праве спросить кто именно нас обвиняет? И готова ли эта персона или персоны, поручиться своей головой за свои слова?

– А вы, барон, готовы поручиться своей головой и головами ваших родных, что всё это не правда и никакого сговора не было?

Владетель Манша промедлил пару секунд перед ответом, но всё же твердо произнес:

– Не было, Ваше Величество.

– Вот как? – Удивилась Мария-Анна. – По-вашему меня ввели в заблуждение?

– По-видимому так.

– И вы утверждаете, что пятнадцатого числа сего месяца в замке Грато-Пиру, вашем замке, сеньор, не было собрания, на котором присутствовали вы и остальные пять баронов, которые сейчас стоят здесь, рядом с вами?

Карл де Шатийон несколько замялся. Он прекрасно понимал, что есть немало свидетелей этого собрания, начиная от слуг в замке и многочисленной свиты каждого из баронов и заканчивая любопытными местными жителями, которые уж конечно не могли не заметить шумного приезда столь важных гостей. И королева, если захочет, легко найдёт этих свидетелей, если уже не нашла.

– Нет, Ваше Величество, этого я не утверждаю. – Карл де Шатийон уже вообще пожалел, что заговорил первым, но теперь ему уже было ясно, раз королева знает о собрании и происходило оно именно в его замке, то и главный спрос с него. – Я и эти сеньоры действительно встречались в моём замке в упомянутый вами день, но никаких разговоров о, Боже упаси, измене и походах… простите, запамятовал, куда вы сказали?

Мария-Анна насмешливо наблюдала как изворачивается славный владетель Манша.

– И вы также готовы поклясться спасением вашей души, – медленно проговорила она, – что в охотничьей зале вашего замка и во внутреннем дворе, в присутствии всех ваших товарищей, в присутствии свиты, челяди и прочих, один из вас, то есть один из баронов Нормандии не оскорблял моё доброе имя, не говорил обо мне гнусных и похабных вещей?

Владетель Манша снова слегка растерялся и медлил с ответом.

– Ваше Величество, дело в том, что мы много ели и пили, пили вино разумеется, и возможно даже в какой-то мере излишне много вина, и потому я конечно не в силах припомнить в деталях всё что было сказано другими в тот день. Но, однако за себя, я могу твердо сказать, что ничего, хоть как-то задевающее ваше доброе имя, я не произносил.

Мария-Анна сделала своему секретарю знак подойти.

Он подошел, открыл папку и передал королеве лист бумаги. Мария-Анна прочитала:

– "Говорят, что королева сношается с лошадьми и козлами, за это Господь и отнял у неё сына. Впрочем, ещё я слышал, что она сама отдала его какому-то проклятому ордену чернокнижников, в обмен на то чтобы те своей колдовской силой продлили её власть навечно."

Она слегка потрясла листом.

– Кто-то из вас, благородные сеньоры, помнит, чтобы он произносил это?

Она поочередно посмотрела на каждого и только Этьена де Вэлоннэ не удостоила своим взглядом.

Бароны долго молчали, наконец Данье де Киллас, владетель Руана, глухо проговорил:

– Ваше Величество, не думаю, что кто-то из нас мог бы произнести подобную мерзость.

– Вы, сеньор де Киллас, готовы дать на отсечение вашу правую руку, что никто из вас этого не говорил? – Холодно поинтересовалась королева.

И все присутствующие прекрасно знали, что это не пустые слова. Ведь именно правые руки отрубали бунтовщикам во время Галиахонской резни.

– Я, как и барон де Шатийон, ручаться могу только за себя, – хмуро ответил владетель Руана. – Однако, совершенно очевидно, что такая речь не пристала благородному человеку, поэтому я и высказываю сомнение в том, что кто-то из нас говорил такое.

Мария-Анна резко встала со стула.

– "Да она просто похотливая богомерзкая сучка!", – зачитала она с листа. – "И как истинные христиане мы должны раздеть её до гола, облить смолой и посадить на кол". – Она поглядела на баронов и гневно спросила: – И этого вы тоже не говорили?!

Она передала лист секретарю и вышла вперед, навстречу баронам.

Хрупкая, среднего роста, стройная, она стояла перед полудюжиной больших широкоплечих мужчин, которые из-за своих меховых накидок, металлических нагрудников и оружия казались еще более громадными чем были на самом деле, и с ледяным презрением разглядывала их.

– Самое скверное, сеньоры, что никто из вас, заслышав как оскорбляют его королеву, не вступился за меня. Из этого мне приходиться сделать вывод, что вы либо трусы, либо согласны с теми оскорблениями что были произнесены.

Лики баронов посмурнели.

– Ваше Величество…, – недовольно начал Бушар де Ги, по прозвищу Рыжий.

– Молчать, – негромко приказала королева и барон действительно смолк, чуть растерявшись от такой грубости.

– Я решу вашу судьбу через несколько дней, – объявила Мария-Анна, – когда вернусь в Фонтен-Ри. А до этого вы все будете взяты под стражу.

В первый миг бароны просто не поверили тому что услышали, но затем они разъярились.

– Как вы смеете…

– Никто не в праве…

– Только суд равных…

– Вы пожалеете…

Мария-Анна вернулась к стулу, медленно, с достоинством опустилась на него и очень спокойно произнесла:

– Я приказываю вам сложить всё ваше оружие на пол и встать на колени.

– Что?!!…

– Ваше Величество, одумайтесь!

– Она спятила, братья!

– А может это мы возьмем тебя под стражу?!

– И поставим на колени!

– К оружию, братья!

С шипением и свистом из ножен вылетели мечи. Двое из баронов, а именно Бушар де Ги и Годфруа де Марез, шагнули вперед, к Марии-Анне. Но в этот же миг, прикрывая её, навстречу баронам устремились Ольмерик и Олаф, первый с двумя мечами в руках, второй с мечом и топором. За широкими спинами протикторов королевы уже не было видно.

Маркиз де Ринье тем временем, не теряя самообладания, взмахнул рукой, как дирижер, лакеи распахнули двери и в зал хлынули судебные гвардейцы, возглавляемые своим дисциплинированным и ответственным капитаном Виктором Ренардом. Помещение наполнилось топотом тяжелых сапог, лязгом оружия, скрипом кожаных ремней и отрывистыми командами капитана. Через полминуты бароны уже были в окружении более четырех десятков гвардейцев, причем полтора десятка из них держало в руках тяжелые взведенные арбалеты.

Славные владетели северных земель сбились в кучу, спиной друг к другу, взирая на гвардейцев со злостью и некоторой досадой. Выставив перед собой клинки, бароны пытались сообразить, как им действовать. А гвардейцы, такие же дисциплинированные и исполнительные как их командир, выстроились буквой "П" вокруг баронов и те из них у кого были арбалеты, по команде капитана навели их на цель. Затем наступило некоторое затишье. Бароны переминались на месте, не решаясь перейти в атаку, гвардейцы ждали приказа капитана, Ольмерик и Олаф приказа королевы.

Мария-Анна поднялась со стула, прикоснулась к протикторам и те сдвинулись в противоположные стороны, пропуская её. Она встала между ними, оглядела баронов и сказала:

– Сеньоры, все ваши рыцари уже разоружены и взяты под стражу. И у вас есть только два пути: сдаться мне или бесславно погибнуть в стенах этого дворца. Даю вам слово, если вы не сложите оружие, вас пристрелят как бешенных псов. И все узнают, что вы сдохли как подлые изменники, без славы и чести.

– Ты получишь войну за это! – Злобно воскликнул Этьен де Вэлоннэ, чей большой нос стал еще багровее от ярости и наверное страха, ведь владетель Орна отлично понимал что это он главная причина всего что происходит.

– Может быть! – Ответила Мария-Анна. – Но ты, Этьен де Вэлоннэ, подыхая у моих ног, помни что лично ты – просто жалкий трус. Иначе ты бы не позволил гибнуть своим товарищам за своё предательство и свой поганый рот.

Эти слова возможно несколько остудили пыл баронов.

Карл де Шатийон, которого граф Рене Согье характеризовал как самого рассудительного из всех баронов Севера, повернулся к королеве, холодно поглядел на неё и бросил клинок на пол. Меч с неприятным резким лязгом ударился о каменные плиты и даже высек искры. Остальные, немного помедлив, с хмурыми мрачными лицами, как бы очень нехотя, последовали его примеру. Теперь бароны стояли плечом к плечу, лицом к королеве.

– Остальное оружие тоже на пол, – приказала она.

Бароны, не торопливо, принялись вытаскивать и бросать перед собой топоры, кинжалы и ножи.

– На колени, – повелела Мария-Анна.

Никто не пошевелился. В зале стало тихо.

– На колени, – повторила, бледная как снег, Мария-Анна. Она понимала, что гордые бароны, и даже рассудительный Карл де Шатийон, не примут этого, не подчинятся. Она понимала, но ничего поделать с собой не могла, злость уже заволакивала её душу багровой тьмой и она готова была на всё только чтобы унизить их, добиться своего. Она ненавидела их, они посмели поднять на неё оружие, словно она обычный человек, словно она равная им.

Бароны, с каменными лицами, глядя куда-то по сторонам, стояли и не шевелились. Никто не хотел сделать это первым.

– Капитан Ренард! – крикнула Мария-Анна и, когда офицер приблизился, резким жестом указала ему на баронов, показывая, что требует исполнения своего приказа.

Виктор Ренард, без каких-то бы ни было колебаний, распорядился:

– Вы и вы, поставить их на колени.

И гвардейцы, спокойно и равнодушно, подбежали к владыкам Севера со спины, грубо схватили их за плечи, заломили руки и принудили опуститься. Бароны не сопротивлялись, теперь всем было ясно что это насилие, что их заставили, они не сделали это сами, не унизились.

Мария-Анна приблизилась к ним, наконец она смотрела на них сверху-вниз.

Не спеша проходя вдоль баронов, она сказала, уже вполне спокойно и дажеснисходительно:

– Каждый в этой жизни, сеньоры, должен знать своё место. За то что вы посмели прийти ко мне с оружием, за то что вы направили его на меня вы все будете казнены. Однако, как именно, я еще не решила. Поскольку вы гнусные изменники и предатели вы не заслуживаете благородной смерти от удара меча, я думаю вам больше подойдет четвертование. – Она долшла до Этьена де Вэлоннэ, остановилась перед ним и глядя на него, добавила: – Или кол.

Владетель Орна, стоя на коленях и опустив глаза, смотрел куда-то мимо королевы. После её слов, он чуть наклонился вперед, звучно собрал во рту слюну и выпустил её из себя. Увесистый плевок полетел вертикально вниз и шлепнулся на пол перед ногами королевы.

Но королева осталась спокойна. Она посмотрела на Виктора Ренарда.

– В кандалы их. Отвезете в Фонтен-Ри, запрете в подвалах под главной кухней. Никто не должен с ними разговаривать под страхом смерти. Отвечаете за них головой. Если по приезде в Фонтен-Ри я не досчитаюсь хотя бы одного из них, я прикажу четвертовать вас. Вам всё ясно, капитан?

Капитан молча и отрывисто кивнул и начал отдавать распоряжения гвардейцам.

67.

В Фонтен-Ри королева прибыла к вечеру второго дня. Роберт всё время был подле неё. Она не отпускала его от себя буквально ни на шаг.

Во дворце царила несколько нервозная атмосфера. Луиза Бонарте, которая покинула Реймс сразу после церемонии и уже больше суток находилась в Фонтен-Ри, сделала небольшой доклад королеве о том что здесь происходит. По её словам повсюду царили страх и уныние. Во дворце хозяйничали люди графа Согье, а также судебные гвардейцы, которые, если разобраться, тоже были его людьми.

Никто ничего не понимает, говорила девушка, то и дело вопросительно поглядывая на королеву. Как только весть о том, что Его Высочество живой и здоровый появился на церемонии в Реймсском соборе достигла Фонтен-Ри, все очень обрадовались. Все с нетерпением ожидали его прибытия, предполагая что будет какой-то бал или праздник в честь его счастливого выздоровления. Но вместо этого приехали хмурые непонятные мужчины в темных глухих одеждах и именем королевы и графа Согье забрали почти полтора десятка человек, живущих во дворце. Среди них работники кухни, лейб-служанки, все кто хоть как-то связан с медициной, в том числе и мэтр Дорэ, с которым обошлись особенно грубо, чуть ли не за шиворот протащив его через весь дворец, кормилица принца, и даже, тут Луиза позволила себе обвинительную интонацию, Паскаль Корнелий. Несчастного старика, с негодованием сказала девушка, забрали прямо в его маленькой обсерватории, при этом разбили его телескоп, а ему самому дали в зубы, потому что он пытался протестовать, взывать к высшей справедливости, называть людей Судбеного ведомства палачами, ретроградам и мизерами и кричать что никому не удастся заглушить голос истины и что если пришло его время последовать за Бруно, Гусом и Серветом, то он готов. Кроме того, затем приехала чуть ли не целая армия судебных гвардейцев во главе со своим капитаном. Они буквально оккупировали все помещения в правом крыле дворца рядом с Главной кухней, никому ничего не объясняют, запрещают там ходить и требуют неслыханно много еды и вина.

Закончив свой рассказ, девушка пристально поглядела на королеву, желая, чтобы та объяснила, что происходит.

Но Мария-Анна, делая вид что разглядывает на столе какие-то бумаги, молчала.

– Ваше Величество, вы ничего мне не объясните? – Наконец, не выдержав, спросила Луиза.

– Разве я, графиня, обязана вам что-то объяснять?

Девушка зарделась, королева редко называла её графиней, а когда называла то обычно ледяным тоном, как и сейчас.

– Конечно нет, Ваше Величество. Но я надеялась, что вы снизойдете до того, чтобы хоть в двух словах рассказать ваше верной фрейлине почему граф Согье устроил во дворце этот террор. Ради Бога, в чем может быть виновен старый Корнелий?

Но Мария-Анна упрямо глядела в бумаги, молчала и стало ясно что она не снизойдет. Луиза почувствовала обиду.

– Почему вы не разрешаете мне увидеться с Робертом? – Спросила она довольно резко.

Мария-Анна посмотрела на девушку. "Может это она? Конечно она не старая и не хромая, но что если она всё же как-то замешана в отравлении?". Но это казалось слишком нелепым и абсурдным, Мария-Анна не в силах была представить, что Луиза, возившаяся с Робертом, когда он был еще совсем малышом, словно она его старшая сестра, вдруг стала бы участвовать в том, чтобы травить мальчика на протяжении месяцев, обрекая его на боль и страдания.

– Вы снова требуете от меня каких-то объяснений, графиня?

Луиза сникла.

– Ваше Величество, почему вы столь суровы со мной? Разве я чем-то вызвала ваше неудовольствие? Может мне следует готовиться к тому что скоро и за мной придут из Консержера?

Мария-Анна и сама не знала почему. Она ощущала какую-то неясную досаду, от чего-то ей было очень неуютно. Может из-за сидящих в подвале баронов, с которыми теперь нужно довести дело до конца, может из-за самого отравления, из-за того что она допустила чтобы у неё под носом два месяца истязали её собственного ребенка, а может из-за этого болвана Корнелия и слишком ретивых людей Согье.

И она постаралась сменить гнев на милость и ответить более мягко:

– Не волнуйся, никто за тобой не придет. А Роберт просто пока еще отдыхает и не желает никого видеть. Как только он отдохнет, ты конечно увидишься с ним. Сейчас ступай и позови мне Ольмерика.

Графиня Бонарте осталась неудовлетворенной. Вроде бы ей дали понять, что лично ей ничего не угрожает и она по-прежнему человек ближнего круга, но то что происходило в Фонтен-Ри яснее ничуть не стало. Девушку терзали любопытство и страх, да и вдобавок многие во дворце надеялись на неё, ждали что она, как любимица королевы, сумеет что-нибудь выяснить и рассеять их тревогу. Но она не сумела, люди будут в ней разочарованы.

68.

В кабинет вошел Ольмерик и как обычно молча встал у двери.

– Подойди ближе, – попросила Мария-Анна.

Он подошел к столу. Мария-Анна встала с кресла и обхватив себя за локти, прошлась по кабинету.

– Послушай, Ольмерик, у меня есть очень важное и очень деликатное поручение для тебя. – И она весьма выразительно поглядела ему в глаза. А потому подумала: "А он, интересно, знает такое слово-то: деликатное?"

– Вам нужна чья-то смерть, моя госпожа? – Спросил он.

– Ну что ты в самом деле! – Сердито сказала она. – Как будто я только и делаю что убиваю людей.

Протиктор молча смотрел на неё, ожидая продолженье.

Мария-Анна успокоилась.

– Мне нужно чтобы протикторы привезли ко мне женщину, с которой я встречалась в Даргобурском лесу. Помнишь нашу поездку, где этот прохиндей и болтун одноглазый Пит, выдавший себя за монаха, показывал нам путь к озеру?

Ольмерик утвердительно кивнул.

– С нами кроме тебя было еще двое протикторов. – Она вопросительно поглядела на него.

– Линдорд и Хатгэр.

– Да. И я хочу чтобы они еще раз съездили туда. Пусть возьмут с собой еще 8 человек, но только не особо задиристых. Ты не поедешь, ты останешься со мной, но ты должен хорошенько объяснить своим людям как им следует себя вести. Понимаешь?

Ольмерик пожал плечами.

– А как им себя вести?

– Я надеюсь ты не забыл, что в том доме на озере живёт женщина, которую многие считают ведьмой?

– Как бы я забыл? Одноглазый Пит всю дорогу без умолку чесал языком, рассказывая какая она страшная и могущественная, мол, ей подчиняются даже драконы Корнуэлла и гномы Шварца. Обычная брехня пустозвонов.

– Может и так, но объясни своим людям что они должны обращаться с ней почтительно. Мне надо чтобы они привезли её сюда ко мне в Фонтен-Ри. Если она откажется ехать, то попробовать её уговорить, проявить настойчивость. Но только ни в коем случае не бить. Хорошенько донеси до них эту мысль. Я не шучу. И думаю это в их же интересах. Может она и не способна призвать драконов, но наслать порчу думаю сумеет. Глянет на твоих парней ведьминым глазом и пропадёт у них вся их сила мужская, что они потом будут делать? – Мария-Анна усмехнулась. – Для вас же это хуже смерти.

– Ведьма над этим не властна, – твердо сказал Ольмерик. – Силу дают боги и отнять её могут только они.

Мария-Анна саркастически поджала губы и покосилась на своего протиктора.

– Пусть так. Но бить Ришу я запрещаю. Если она наотрез откажется ехать, то пусть привезут её силой, но только всё равно обращаясь с ней почтительно и осторожно. Пусть аккуратно свяжут её, посадят в седло, дают ей есть, пить и тому подобное. Ясно?

Ольмерик утвердительно кивнул.

– И ради Бога не посылай этого медведя Олафа, он и деликатность вещи несовместимые.

69.

После возвращения из Реймса для Марии-Анны настали очень хлопотливые дни. Её не оставляли в покое буквально с утра до ночи. Все требовали её внимания. Главным образом из-за того что она, как ей представлялось, так находчиво и ловко сделала вид, что церемония в соборе нужна была для объявления о постройке нового флота и введении корабельного налога. Но теперь от посетителей не было отбоя, возникло сотни важных вопросов и ей уже не казалось, что её решение было таким уж находчивым и ловким. Более всего ей досаждали кардинал Равалле и канцлер Макрон. Оба долго и нудно выражали своё недоумение её столь неожиданным волеизъявлением, а также своё крайнее огорчение тем что такой наиважнейший для страны вопрос не был согласован с ними. После всех этих долгих вступлений и прелюдий они наконец переходили к тому чего они собственно хотят. Кардинал сразу же заявил, что всеми финансовыми и политическими вопросами закладки новых верфей, выбора тоннажа кораблей и собственно постройкой судов должен конечно же заниматься только он, ибо это его епархия и он лучше всех разбирается в этом деле. Министру по морским делам можно оставить только какие-то второстепенные вопросы и кроме того совершенно недопустимо чтобы эту должность занимал такой человек как Филипп дю Тьерон. Кардинал был категорически против и даже позволил себе упрекать королеву в явном неумении разбираться в людях. И тут же предложил своего человека, молодого, весьма надежного, сообразительного, ответственного и умеющего ценить доброе к себе отношение, не то что "этот старый осёл, смутьян и мизантроп герцог Майеннский". Канцлер Диего де Макрон, герцог де Моранси, также хотел играть одну из руководящих ролей в создании нового флота. Он с печальным и светлым ликом человека идущего на жертву, сказал, что готов взять на себя тяжелое бремя по выбору поставщиков корабельного леса, организации строительных подрядов, выбору земель под будущие верфи и согласование всех вопросов с городскими магистратами и мэрами. Не отставал от них и Верховный контроллер финансов, Главный Королевский казначей Франсуа Ле Гарди, маркиз де Шале. Он детально и многословно объяснял Её Величеству сколь громадный объём работ предстоит его ведомству в связи с введением Корабельного налога, что это повлечет расширение штата, значительные дополнительные траты и, следовательно, он вправе ожидать существенных финансовых вливаний для своего министерства. Также королеву посетил архиепископ Реймса, который ужасно окольным и косноязычным образом мучительно долго намекал какие несусветные траты понёс его и без того небогатый приход на организацию недавней церемонии в соборе, содержанию гостей и прочее. Побывали на аудиенции у королевы и с дюжину самых знатных и богатых людей страны, среди них и несколько пэров, которые сначала витиевато и пышно поздравляли королеву со счастливым возвращением Его Высочества, а также с её блестящей задумкой построить новый флот, который несомненно будет как кость в горле для этих треклятых англичан и таких же треклятых испанцев, а затем также витиевато и изящно упрашивали её снизить размер налога хотя бы до одной двадцатой лично для себя. И каждый приводил уйму причин почему это нужно сделать, скромно и с достоинством рассказывая о том какие гигантские траты он уже понес и продолжает нести на пользу государства и короны. К большой удаче всех этих важных и влиятельных людей у Марии-Анны голова была занята совершенно другим и она легко соглашалась на всё о чем её просили, только бы поскорей от неё отстали. И все эти важные господа разъезжались из Фонтен-Ри весьма счастливые и довольные собой, считая, что они лишний раз убедились в том, что они и так всегда знали, насколько они умны, проницательны и как ловко умеют вести дела. И возможно только одно смущало этих важных господ – требование королевы каждому из них прибыть в пятничный день к седьмому часу утра в Фонтен-Ри и быть готовыми совершить небольшую прогулку верхом. Встреча во дворце и затем совместная прогулка в столь ранний час вызывала удивление, но не более.

Все мысли Мария-Анны были о сыне и о том, или тех, кто пытался его отравить. Её память то и дело пронзали слова Гуго о том что её сына убивали или по крайней мере заставляли страдать из-за неё и она, скрепя сердце, соглашалась с этим. Она всё больше склонялась к мысли что всё это какой-то гигантский заговор, что принца хотели убить чтобы лишить престол наследника и таким образом ослабить её власть. Но при этом его хотели не просто убить в одночасье, а заставить долго страдать перед этим, видимо, как полагала Мария-Анна, чтобы отомстить ей с особой изощренностью. Глухая ледяная злоба холодным огнем выжигала ей душу, и Мария-Анна сходила с ума, не зная на кого обратить эту злобу. Каждый день, чуть ли не каждый час она с нетерпение ожидала вестей из Консержера от Рене Согье. При этом Роберта она теперь берегла как зеницу ока. Она переселила его в комнаты смежные со своей спальней, в качестве стражи выделила ему половину своих протикторов, сопровождающих его на каждом шагу, и пищу он теперь принимал только с ней. И всякую пищу, что попадала в тарелку принца, теперь в обязательном порядке, прямо в королевской трапезной зале, на глазах Марии-Анны и Роберта, пробовали двое особых работников кухни, назначенных отведывателями кушаний. Все встречи принца Мария-Анна также тщательно контролировала, допуская к нему только самых избранных. По сути, кроме неё самой, это были только протикторы, Луиза Бонарте и Антуан де Сорбон. Роберт, несколько утомленный и озадаченный столь рьяной опекой со стороны матери, очень обрадовался встречи с Первой фрейлиной. Мальчик и девушка любили друг друга как брат и сестра, с удовольствием играли в игры и без умолку болтали обо всё на свете, вдохновленные тем что им в их маленькой компании не нужно притворяться, блюсти придворные формальности, задумываться об условностях их положения в обществе, помнить об интригах внутренней жизни дворца и т.п. Им было по-настоящему легко друг с другом. Луиза, помимо всего прочего, рассказала принцу и о том, что люди из Судебного ведомства забрали многих из его ближайшего окружения и с искренним негодованием поведала ему о том как волокли мэтра Дорэ по полу и как разбили лицо почтенному Корнелию. Ошеломленный Роберт позже за ужином высказал Марии-Анне своё возмущение тем произволом что творили люди графа Согье и потребовал объяснений за что так обошлись с Корнелием, Дорэ и остальными. Мария-Анна, выдержав долгую паузу, спокойно ответила, что это политические вопросы и они его пока не касаются. Затем, вечером, она спросила Луизу не она ли рассказала принцу о Корнелии и прочих. Луиза легко признала это, не считая себя в чем-то виноватой и мужественно готовясь к наказанию. Мария-Анна задумчиво глядела на девушку, легко барабаня пальчиками по лакированной столешнице. А потом, всё также спокойно, попросила Луизу впредь постараться не рассказывать принцу того что его может огорчить. Ребенку, перенесшему недавно тяжелую болезнь, это совершенно ни к чему. "В конце концов, сударыня, вы на десять лет старше его, так соблаговолите и вести себя на десять лет мудрее".

Спокойствие королевы показалось Луизе странным. И не ей одной. Кардинал Равалле, канцлер Макрон, маркиз Ле Гарди и остальные недавние посетители королевы также с удивлением отмечали про себя как легко, спокойно, бесстрастно Мария-Анна соглашалась на все их просьбы, даже те что вроде бы граничили почти с дерзостью. Это им представлялось необычным. Но Марии-Анне просто не было сейчас никакого дела до всех этих людей. И её спокойствие не было спокойствием безмятежности, спокойствием умиротворенного счастливого человека. Скорее это была сосредоточенность тигрицы перед прыжком на жертву. Глухая ярость ледяным пламенем ровно и монотонно пылала в её душе и Мария-Анна знала, что без малейших колебаний зальёт все этажи прекрасного Фонтен-Ри кровью, как только узнает чья именно кровь эта должна быть. И если вдруг окажется что в отравлении Роберта хоть каким-то образом замешаны, допустим, всемогущий кардинал Равалле или всесильный канцлер де Макрон, то и их кровь будет литься к её ногам также легко и скоро как и кровь любого другого смертного. Она чувствовала свою решимость также как её кожа ощущала холодный ночной воздух. У неё не было никаких сомнений. А то что сейчас все эти вельможи суетливо выгадывали себе какие-то преференции в деле строительства нового флота её не волновало, ей было не до этого, она сражалась за сына. А когда она победит в этом сражении, тогда она вернется ко всем этим вопросам и посмотрит на них более внимательно.

Мария-Анна по долгу размышляла над тем к кому могут относится те приметы отравителя которые сообщил ей Гуго, а ему якобы старая Риша. Иногда она спрашивала себя может ли она вообще доверять его словам, ведь он сам признался в письме что ненавидит её, что если это какая-то хитрость, какая-то прощальная ловушка для неё? Но нет, в это ей не верилось. Она знала что Гуго любит Роберта и искренне хочет чтобы с ним всё было хорошо и потому, конечно, надеется что она спасет сына и как мог старался помочь ей в этом.

Сейчас она много времени проводила со своим секретарем и в один из дней она спросила его:

– Послушайте, маркиз, чтобы вы сказали на то, если бы я сообщила вам что мне очень нужно найти одного человека, и даже не найти, а понять кто это такой. А уже потом встретиться с ним. Но всё что я знаю про него это то что он хромает, уже не молод и что с ним как-то связаны рысь, безбрежные красные поля и рука мертвеца с перстнем, на котором какая-то птица?

Антуан де Сорбон с удивлением посмотрел на королеву.

– Какой странный набор примет, Ваше Величество.

– Какой уж есть. Так что, кто это, по-вашему, может быть? Очень возможно, что вы его знаете лично. Или что вы его не раз встречали допустим прямо здесь во дворце.

– Ммм…, простите, Ваше Величество, вот так вот с первого взгляда никто не приходит в голову.

– А не с первого?

Секретарь подумал и ответил:

– Нет, Ваше Величество, не знаю кто это может быть. Мэтр Дорэ немного прихрамывает и он не молод, но причем тут рысь и рука мертвеца затрудняюсь сказать.

Королева посмотрела на него.

– А вы всё-таки подумайте, Антуан, на досуге, хорошенько подумайте кто бы это мог быть.

70.

На следующее утро в Фонтен-Ри явился граф Рене Согье.

Мария-Анна только недавно встала с постели и едва успела умыться, как ей сообщили о том что граф просит аудиенции. Сердце королевы сильно забилось от предвкушения. Она, несмотря на то что была в халате и еще никак не занималась своим внешним видом, велела впустить его.

Граф был очень собран, немногословен и по обыкновению мрачен, даже мрачнее чем обычно, подумалось Марии-Анне. Он не стал размениваться на комплименты, а только поклонился и молча уставился на королеву своими маленькими тусклыми голубыми глазами.

– Ну?! – Не выдержала Мария-Анна.

– К сожалению, Ваше Величество, мало чем могу вас обрадовать, – хмуро произнес он.

Мария-Анна резко отвернулась от него, чтобы скрыть досаду.

– Тогда к чему это неурочный визит? – Сухо поинтересовалась она.

– Мы выяснили кто давал яд Его Высочеству.

Мария-Анна также резко обернулась назад и расширенными глазами уставилась на графа.

– Это был Пьер Гашон, лекарь-ассистент, помощник мэтра Дорэ. Кстати, хочу заметить, что это всё заслуга Хорхе Родригеса. Именно после продолжительной беседы с ним этот гнусный негодяй Гашон во всём сознался.

Мария-Анна смотрела на графа, ловя каждое его слово.

– Но зачем ему это? – Тихо спросила она.

– Вот это как раз то, Ваше Величество, чем я не могу вас обрадовать. Пьер Гашон всего лишь исполнитель чьей-то чужой воли, но чьей именно ему неизвестно.

Королева быстро и взволнованно прошлась кабинету, взметнув полы своего роскошного китайского халата.

– Вы уверены?

– Более чем, Ваше Величество. Беседа с Хорхе Родригесом довела лекаря до такого состояния, что не приходится сомневаться, что он сказал всё что ему известно и что всё сказанное им истинная правда.

Мария-Анна пристально поглядела на главу Судебного ведомства.

– Он жив?

– Конечно, Ваше Величество. Ведь вы же настаивали на этом. Вы можете, если пожелаете, встретиться с ним и расспросить его лично. Но должен вас предупредить, что то зрелище, кое сейчас из себя представляет Пьер Гашон, вряд ли подходит для чувствительной женской натуры.

Мария-Анна против воли усмехнулась.

– Вы что же, граф, всерьез полагаете, что у меня чувствительная натура?

Рене Согье равнодушно пожал плечами и также равнодушно произнес:

– Вы женщина, Ваше Величество.

– Я королева!

Граф достал из кармана платок и протер высокий лысеющий лоб.

– Когда вы желаете прибыть в Консержер? – Спросил он.

– Я пока еще ничего не решила. Что этот Гашон сказал о том чьи приказы он исполнял и почему?

– Ну почему – вопрос не сложный. Этому негодяю очень щедро платили. В его комнате в походном сундуке мы обнаружили вот такой ларец, – Рене Согье развел руками, показывая какой, – полный золотых дублонов – целое состояние. Что же относительно того, кто ему платил, тот тут, к сожалению, нам ничего неизвестно. Пьер Гашон в означенные дни встречался с неким субъектом, либо в трактире "Золотое колесо", либо в гостинице "У трех королей". Эти места достаточно популярны и многолюдны и также известны тем, что там нередко, а вернее сказать всегда, можно встретить разных темных личностей и персон самого подозрительного характера. Субъект, с которым встречался Гашон, являлся на встречу в длинном глухом плаще с глубоким капюшоном, который всякий раз был у него на голове. Он передавал Гашону склянку с ядом и кожаный кошель и в обязательном порядке сообщал сколько капель яда и как часто нужно давать принцу. По надлежащему размышлению, из этого можно сделать вывод, что этот субъект или его господин явно желали не просто лишить Его Высочество жизни, а какое-то значительное время продлевать его мучения, заставляя страдать его от боли и горячки. А из этого, в свою очередь, можно сделать вывод, что злодей или злодеи в первую очередь хотели причинить страдание вам, Ваше Величество, ибо трудно предположить, что кто-то, будь он хоть трижды негодяем и злодеем, захотел бы просто так мучить невинного ребенка.

Мария-Анна очень побледнела.

– То есть вы хотите сказать, что я причина страданий моего сына? Я правильно вас поняла?

Рене Согье посмотрел на неё чуть удивленно.

– Разве можно сделать какой-то другой вывод, Ваше Величество? – Спокойно спросил он.

Мария-Анна холодно поглядела на него.

– Что еще известно? Как выглядел это субъект? Он хром?

– Нет, Ваше Величество. По словам Гашона ходил он нормальным образом. О его внешнем облике лекарь ничего сказать не может. В этих трактирах вечный полумрак и чад, а злодей всё время прятал своё лицо под капюшоном. Всё что Гашон сумел сообщить, что это высокий человек, по его мнению уже в возрасте, ибо движения его не такие уверенные и плавные, как у молодых людей. Изъяснялся вежливо и изящно, по манерам и речи явно человек благородного происхождения, либо очень близок к кругу таких людей. Также по словам лекаря…

– Ради бога, не называйте его лекарем! – Воскликнула Мария-Анна. – Он мучил и убивал ребенка. Разве такого можно именовать лекарем?!

– Простите, Ваше Величество. Так вот, по словам Гашона, от того субъекта весьма заметно пахло душистой водой, которую прозывают "Леонской водой" и которую якобы изобрели в Леоне монахи-доминиканцы, Гашон вроде как точно определил ароматы апельсина, лимона и бергамота, из коих в основном и состоит сия субстанция. А также он обратил внимание, как лекарь…, – граф споткнулся и встревоженно посмотрел на королеву, но там молча ждала продолжения, – на характерное непрестанное покашливание, которое производил этот субъект чуть не после каждого слова. По словам Гашона он скорей всего страдает легочной болезнью или чем-то подобным.

– Что вы предприняли?

– В "Золотое колесо" и "У трех королей" направлены мои лучшие дознаватели, Ваше Величество. Как явные, так и неявные. Проведены беседы с хозяевами заведений. Но пока всё безрезультатно. Кем был этот человек нам неизвестно.

Мария-Анна подошла к большим золотым часам за каменном столике и задумчиво поглядела на фигурки святых над циферблатом.

– Что насчет остальных? – Спросила она негромко.

– Остальных, Ваше Величество?

– Остальных. Мэтр Дорэ, лейб-служанки, работники кухни и… и прочие.

– По заверениям Пьера Гашона, никто в Фонтен-Ри не знал о его преступных деяниях. Трудно заподозрить его в каком-то благородстве и потому даже удивительно что он не попытался оговорить кого-то из своих товарищей, хотя бы чтобы просто разделить вину. Беседы с остальными также ничего не дали, они не смогли ни в чем признаться, судя по всему просто не зная в чем им следует признаваться. Так что я склонен верить в их невиновность, но если вы того желаете, Ваше Величество, то мы для пущей уверенности избавимся от них.

Мария-Анна недовольно уставилась на него.

– Что значит избавитесь?

– Сделаем так чтобы они больше никогда не появились в Фонтен-Ри, – невозмутимо пояснил граф. – Или вообще где-нибудь.

– Я этого вовсе не желаю, граф, – резко сказала Мария-Анна. – Что там… гхм, с Паскалем Корнелием?

– Сказать по правде, Ваше Величество, старик весьма плох. Ему тяжело дались беседы с Хорхе Родригесом.

Мария-Анна закрыла глаза и потерла пальцами виски, словно у неё болела голова.

– Я же просила вас не слишком с ним усердствовать. И почему ваши вандалы, когда забирали его из дворца, разбили ему лицо? Он же просто безобидный старик.

Рене Согье пожал плечами.

– Издержки случаются. К тому же звездочет вел себя совершенно безобразно и успокоился только в темнице. Не переживайте, Ваше Величество, при должном уходе, я думаю, он довольно быстро поправится.

Мария-Анна приблизилась к нему, недобро глядя ему в глаза. Её задело слово "звездочет".

– Ну так обеспечьте ему этот уход, граф.

– Как пожелаете, Ваше Величество. А что же с остальными?

Мария-Анна чуть сникла.

– Ну, тоже пусть о них позаботятся, сделайте так чтобы они чувствовали себя хорошо. Насколько возможно.

– Вы желаете их вернуть в Фонтен-Ри?

– Я… я не знаю. Я решу позже. Пока просто позаботьтесь о них.

– А Пьер Гашон? Как поступить с ним?

Лицо Марии-Анны окаменело.

– Поступите так как он хотел. Он жаждал золота, так пусть получит его. Вы расплавите все до единого дублоны что нашли в его ларце и медленно по капле зальете ему в глотку. Все до единого, граф. – И она посмотрела на него с такой яростью, что Рене Согье стало не по себе.

Но как только она отвела от него взгляд, он сказал:

– Позволю себе высказать просьбу продлить ему жизнь, Ваше Величество. Возможно ему удастся припомнить еще какие-то детали о том человеке что платил ему. К тому же, если Проведению будет угодно, и мы найдем его, может возникнуть необходимость чтобы Гашон опознал его. По голосу, по фигуре, походке.

Мария-Анна отвернулась.

– Да будет так. Но дублоны держите наготове.

Граф поклонился и вышел.

71.

В пятницу в седьмом часу утра королева Мария-Анна Вальринг стояла на ступенях главного входа дворца возле мраморной балюстрады. Бледное бесстрастное лицо Марии-Анны было прекрасно и безжизненно как этот самый мрамор. Её холодные темно-серые глаза глядели словно в пустоту. Она почти ни с кем не говорила, почти ни на кого не смотрела и если кого и приветствовала то лишь едва заметным кивком головы и равнодушным мимолетным взглядом. Она казалось очень сосредоточенной и погруженной в себя. Как будто вся суета этого странного утра её не касалась.

Внизу у парадного крыльца уже собрались все те, кому королева велела явиться на некую верховую прогулку. Пэры королевства и несколько знатнейших, а заодно и богатейших дворян, кои недавно ходатайствовали о снижении для себя корабельного налога, королевский казначей Франсуа Ле Гарди, маркиз де Шале, Верховный канцлер королевства герцог де Моранси, а также Государственный секретарь по иностранным и военным делам кардинал Жан-Арман Равалле. Одеты все были по-походному, без вычурности и пышности, без обычных украшений, лент, манжет, жабо, драгоценной вышивки и прочего. Более всего непривычно было видеть кардинала Равалле без его алой роскошной мантии и кардинальской шапочки. Сейчас он был облачен в изящный верховой костюм и короткий походный плащ. Вельможи, как и было велено королевой, готовились к верховой езде. Поодаль от крыльца их личные лакеи, которые не в пример хозяевам, были разодето ярко и цветасто, держали под узды бесценных красавцев-скакунов.

Также на просторном дворе перед главным зданием дворца присутствовали почти все королевские протикторы в своей обычной темной сине-фиолетовой форме, но при этом гораздо более вооруженные чем всегда. У каждого было по два меча, по боевому топору, большой боевой секире, по несколько ножей, а у многих также мощные тяжелые луки и колчаны с длинными стрелами. Создавалось стойкое впечатление, что норманны готовятся к битве и кое-кто из вельмож время от времени с некоторым неясным беспокойством поглядывал в их сторону.

Рядом с протикторами стоял и Роберт Вальринг. Он казался несколько осунувшимся и не выспавшимся, словно его только минуту назад выдернули из сна. Мальчик также был облачен в костюм для верховой езды и даже имел на поясе длинный кинжал в очень красивых отделанных серебром и золотом ножнах. Для всех было очевидно, что принц намерен участвовать в прогулке. Рядом с ним стоял великан Олаф и белокурая Луиза Бонарте. Девушка что-то говорила принцу и тот кивал в ответ.

На первой ступени лестницы стоял Ольмерик. В отличии от всех он был одет в роскошный дорогой мундир королевского лейтенанта, обильно украшенный драгоценной вышивкой, с яркой перевязью, красивыми разрезами с алыми и белыми вставками и в великолепный темно-синий плащ. И на обычно непроницаемом лице командира протикторов при внимательном взгляде можно было заметить некоторое смущение. Когда королева велела ему облачиться в этот парадный мундир, он даже пытался протестовать, но Мария-Анна заявила, что он будет олицетворять её власть, а потому должен выглядеть красивым и внушительным.

Из распахнутых дверей дворца вышел королевский секретарь, быстро спустился к королеве и что-то сказал. Мария-Анна коротко кивнула и пошла вниз. Сама Мария-Анна была во всём черном: черный жакет, черная широкая юбка для верховой езды и черный длинный плащ с капюшоном. На её светло-каштановых волосах сияла золотая диадема с бриллиантовой буквой "В" по центру.

Королева остановилась на ступеньку выше командира протикторов и оглядела группу притихших чиновников и вельмож.

– Герцог, соблаговолите приблизиться, – приказала она, холодно взирая на канцлера.

Диего де Макрон не спеша подошел, слегка поклонился и улыбнулся:

– Ваше Величество, вы сегодня прекрасны как…

– Почему вы одеты как на бал? – Резко спросила Мария-Анна, коротко кивнув на его пышный благоухающий наряд. – Вы намерены передвигаться верхом в таком виде?

– О, Ваше Величество, я всё-таки предпочитаю ехать в экипаже. Дело видите ли в том, что некоторое неважное самочувствие в области, так сказать, – он фамильярно усмехнулся, – спины, заставило меня отказаться…

– Я что не ясно дала понять, что все едут верхом?!

– Нет, Ваше Величество, вполне ясно, – с легкой досадой ответил канцлер, немного раздраженный тем что его перебили уже два раза.

– Тогда что именно означает ваше поведение? – Ледяным тоном осведомилась Мария-Анна. – Что вы не желаете исполнять мои повеления?

– Ни в коем случае, Ваше Величество, – стараясь говорить сдержанно, ответил Диего де Макрон. – Я просто решил, что для меня сегодня благотворнее передвигаться в экипаже. Я не думаю, что это столь уж принципиальный вопрос для вас, на чем именно я следую за вами.

Мария-Анна повернулась к своему секретарю.

– Маркиз, организуйте герцогу лошадь. А вы, лейтенант, – она обратилась к Ольмерику, – пригласите двух протикторов, которые помогут герцогу со всеми его самочувствиями в области спины оказаться в седле. Если понадобится, пусть возьмут его за шировот и посадят на лошадь силой.

– Ваше Величество! – Возмущенно воскликнул канцлер чьё навощённое гладкое лицо пошло красными пятнами от гнева. – Я не позволю…

– Молчать! – Тихо, но с вполне явной угрозой произнесла королева.

Герцог тут же смолк, слегка выбитый из колеи таким обращением.

Он буквально спиной ощущал жгучие злорадные взгляды кардинала и остальных вельмож, которые стояли шагах в семи от него и несомненно всё слышали. Но хотя канцлеру нестерпимо хотелось как-то восстановить своё реноме и ответить королеве с достоинством и даже дерзостью, здравый смысл подсказывал ему смириться и не выступать, иначе того и гляди и правда пара дюжих протикторов на глазах у всех начнут таскать его за шиворот и усаживать на лошадь.

– Я обойдусь без посторонней помощи, – с величайшей холодностью произнес он и как бы с неохотой добавил, – Ваше Величество. Пусть мне только приведут коня. И по возможности с испанским седлом.

Мария-Анна посмотрела на Антуана де Сорбона.

– Распорядитесь, маркиз.

Затем обратилась к Ольмерику:

– Коня мне, лейтенант.

Когда все были на лошадях и двор королевского дворца заполнила с одной стороны столь высокопоставленная с другой невероятно вооруженная кавалерия, Мария-Анна подъехала к принцу и Луизе. Девушка сидела на грациозной белой кобыле и являлась настоящим украшением всего этого воинства.

– Ваше Высочество, держитесь подле меня, – сказала Мария-Анна своем сыну и тот коротко кивнул.

Она поглядела на гиганта Олафа, который казалось может в любой момент встать на землю, не покидая седла.

– Будь всегда рядом с принцем, – приказала она. – Защищай его от всего и ценой чего угодно.

– Сделаю, моя госпожа, – как всегда с недовольством пробурчал Олаф Энрикссон.

– А вы, сударыня, с нами не едете, – добавила королева, взглянув на свою Первую фрейлину.

Луиза Бонарте, которая как всякая молодая и привлекательная женщина была совсем не прочь явить себя обществу и побыть в окружении мужчин, тем более столь представительных и важных и которым не остается ничего другого как восхищаться своей очаровательной спутницей, поглядела на королеву с упреком.

Не зная еще цели этой прогулки, Луиза сказала с легкой обидой в голосе:

– Вы же сами, Ваше Величество, велели мне ехать. Сопровождать Его Высочество.

– Велела. А теперь передумала. Нечего тебе там делать.

– Но я же в свите Его Высочества, – упрямо возразила девушка. Ей действительно очень хотелось поехать.

– Ничего страшного. Его Высочество, думаю, сумеет продержаться несколько часов без вашего приятного общества. Вы остаётесь здесь.

– Но, Ваше Величество!

– Пойдите прочь, графиня, – сказала Мария-Анна и отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Луиза, покрасневшая как помидор, ни на кого не глядя, тронула пятками бока лошади, заставляя её шагом направиться в сторону от остальных всадников.

К королеве подъехал Ольмерик, который в своём великолепном наряде и на своём прекрасном точеном андалузском жеребце, выглядел как сказочный герой из легенд о Короле Артуре, благородный рыцарь без страха и малейшего упрёка. Он вопросительно посмотрела на королеву.

– В путь, – приказала Мария-Анна.

Блистательная кавалькада покинула дворец и повернула на запад.

Впереди Ольмерик и двое протикторов, за ними королева, принц и Олаф Энрикссон, затем кардинал, канцлер, казначей, пэры и дворяне и далее внушительное воинство из более чем трех десятков вооруженных до зубов рослых и хмурых мужчин, которые словно присматривали за теми кто ехал перед ними. И всесильные вельможи чувствовали себя слегка неуютно под тяжестью этих взглядов. Эта странная прогулка, без конюших, пажей, оруженосцев, слуг вызывало всё большее недоумение у них и нехорошее предчувствие посетило многих из них.

Солнце быстро поднималось на востоке, но на северо-западе небо затянула почти черная пелена туч и день определенно собирался быть пасмурным. Свежий и даже холодный ветер порой налетал с севера, взметая плащи всадников и заставляя людей крепче сжимать поводья и лошадиные бока. Ольмерик, задававший темп движения всего отряда, очень резвым аллюром мчался вперед, держа поводья только левой рукой, а правую же, щегольски положив на заднюю луку седла. Пешие, встречные всадники и повозки спешно убирались прочь с дороги, освобождая путь грозному воину и всей следующей за ним силе.

Около часа спустя кавалькада свернула с главного тракта на проселочную дорогу, идущую вдоль лугов и полей к стене стоявшего впереди леса. Вельможи и чиновники погрустнели еще больше. Те, кто хоть как-то ориентировался в данной местности отлично понимали, что они едут просто в лесные дебри. Далее будут леса, холмы, речка, виноградники и редкие хутора. Те, кто не ориентировался, уже догадывались или предчувствовали, что кроме лесов и полей здесь ничего нет и всё тягостнее становилось им на душе.

Небо заволокло серой хмарью, Солнце превратилось в белесое тусклое пятно и в воздухе запахло влагой.

Всадники въехали в лес, душный, пустой и безмолвной. Казалось все живые твари затихли и спрятались в преддверии какой-то бури. Сквозь лес ехали уже медленнее. Ольмерик не любил закрытых пространств и хотя трудно было вообразить что может угрожать столь грозному отряду здесь в сердце королевства, он пристально и внимательно глядел по сторонам, осматривая чуть не каждое дерево.

Выехав из леса, они оказались на развилке из трех дорог. Ольмерик уверенно повернула на правую, ведущую на холм.

С вершины холма они неожиданно увидели внизу берег реки и вооруженных людей. То были судебные гвардейцы под командованием капитана Виктора Ренарда.

Дорога, уже здесь едва заметная, слегка изгибаясь, спускалась с холма и далее поворачивала прочь от реки в небольшую рощу. Между дорогой и берегом лежал зеленый луг с вкраплением полевых цветов и уже у самого берега был небольшой обрывчик к узкой галечной полосе.

На этом лугу стояло две длинных повозки, в стороне под присмотром мирно паслись гвардейские лошади, а между повозками на коленях, лицом к дороге, застыли шесть баронов Севера. Могучую шею каждого из них тугой петлей обвивала веревка, другой конец которой сжимал, стоявший за спиной барона, гвардеец.

Гордые владыки северных земель несколько утратили свой привычный лоск и самоуверенность и выглядели несколько подавленными и потускневшими, даже никогда вроде бы неунывающий владетель Шербура, барон Жорж де Лис, страстный любитель игристых вин и красивых молодых женщин, и тот погрустнел и сник. С баронов сорвали все их роскошные плащи и меховые накидки, сняли нагрудники, парчовые расшитые котарди, кожаные пояса и золотые цепи, оставив им по сути только рубахи и штаны. Но особенно тягостным для них было наблюдать как около десятка гвардейцев, засучив рукава, вооружившись ножами и топорами, деловито и умело занималось неподалеку изготовлением и обработкой длинных деревянных кольев. Тогда как другие копали в земле узкие ямы. И не смотря на всё своё мужество, им становилось отчаянно не по себе при мысли о том сколь мучительная и унизительная смерть их ожидает.

Королева и её спутники сошли с лошадей и выстроились в линию где-то шагах в двадцати напротив баронов.

В центре стояла Мария-Анна, слева от неё Роберт, за его спиной Олаф Энрикссон, слева от Роберта кардинал Равалле. Справа от королевы застыл канцлер Макрон, справа от него казначей Ле Гарди, и далее слева и справа остальные вельможи. Ольмерик и протикторы расположились за их спинами на всем пространстве луга, то ли охраняя их от какого-то нападения, то ли следя за тем чтобы никто из них ненароком никуда не делся.

Все подавленно молчали, понимая, что предстоит ужасное зрелище.

К королеве приблизился капитан Ренард и поклонившись, спросил:

– Ваше Величество, плотники интересуются какие колья подготавливать: медленные или быстрые.

– Медленные, лейтенант, – ответила Мария-Анна.

Виктор Ренард поклонился, вернулся к своим людям и что-то сказал им. Те кивнули и принялись затуплять колья, при этом поглядывая на кол то с одной стороны, то с другой, словно прикидывая как пойдет.

– Что всё это значит? – Наконец проговорил Диего де Макрон, герцог де Моранси.

Он выглядел несколько бледным, вспотевшим и нездоровым. Верховая езда действительно доставила ему некоторые болезненные ощущения, но сейчас он почти забыл о них, с недоверием и страхом взирая на происходящее у него на глазах.

– Если кол быстрый, то он острый и смазанный. Войдет в зад как игла в масло, – охотно пояснил Олаф Энрикссон, – особенно таким-то хрякам, в которых веса по 10 пудов наверно. А если кол медленный, то он тупой и может часами потроха разрывать. Жуткая смерть. Такая только ублюдкам предателям.

Канцлер бросил сердитый взгляд на протиктора, но ничего не сказал.

– А почему кольев значительно больше шести, Ваше Величество? – Спокойно, но с каким-то холодком спросил кардинал Равалле.

– Могут понадобиться, – не взглянув на кардинала, туманно ответила Мария-Анна.

Роберт, наблюдавший за всем происходящим широко распахнутыми глазами и пытавшийся как-то свыкнуться со страшными словами Олафа, наконец спросил:

– Кто они такие, Ваше Величество?

Мария-Анна посмотрела на него задумчиво и сказала:

– Пойдем.

Она пошла вперед, потянув мальчика за собой. За принцем, как привязанный, пошел и Олаф. За ними, немного помедлив, отправился и кардинал. И несколько секунд спустя, не желая ни в чем уступать кардиналу, к ним присоединился и канцлер.

Мария-Анна и Роберт остановились в 4-5 шагах от баронов, которые с угрюмой обреченностью глядели на них.

– Ну что, разве ты никого из них не узнаешь? – Спросила королева. – Двоих из них ты точно встречал. Вот этого, например. – Она указала на Карла де Шатийона.

Роберт с некоторым смущением поглядел в лицо стоявшего на коленях мужчины.

– По-моему это владетель Манша,барон Карл де Шатийлон, – неуверенно произнес он.

– Правильно. А посмотри на этого, рыжего.

– Это барон Бушар де Ги, владетель Эра.

– Правильно. И все остальные тоже бароны. Бароны Севера.

– Но почему они здесь? – Спросил Роберт, стараясь не смотреть в глаза людей с веревками на шеях.

– Потому что они гнусные предатели, мой мальчик. Они злоумышляли против короны. Сговаривались пойти войной на наши города, захватить их, подло убить тебя и меня, разделить нашу страну на части, поделить её между собой и жадно давиться тем куском, что достанется каждому из них.

Бароны слушали эти обвинения, опустив головы. Когда королева замолчала, Карл де Шатийон поднял глаза на принца и сказал:

– Это не правда, Ваше Высочество. Ваша мать ошибается. Никогда не желали мы смерти ни вам, ни вашей матери и не собирались идти войной ни на какие города. И только грязные наветы и подлая клевета виной тому что мы стоим сейчас здесь на коленях и ждем смерти. Смерти, которой, видит Бог, мы не заслужили. Особенно столь позорной и бесславной. – Барон посмотрел на кардинала. – Ваше Высокопреосвященство, вы как Божий человек должны проявить христианское милосердие к нам. Я прошу вас сжалиться над нами и упросить Её Величество даровать нам смерть от удара меча, а не то гнусное бесчестье что заготовлено для нас.

Кардинал, явно недовольный что барон посмел апеллировать к нему, слегка поморщил свой узкий аристократичный нос и сказал?

– Видите ли, барон, ваше преступление столь ужасно, что оно не заслуживает милосердия, по крайней мере человеческого. Вы желали смерти Её Величеству, Его Высочеству, вы желали погрузить нашу страну в кровавый хаос и беззаконие. Разве может быть такое прощено? Даже я, Божий человек, считаю, что нет.

– Но это неправда, Ваше Высокопреосвященство. Это клевета и наветы.

– Разве, барон? – Холодно спросила Мария-Анна. – Может вы еще посмеете отрицать что в Реймсе во Дворце То, после церемонии в соборе вы не набросились на меня с мечами в руках, желая пленить меня?

Карл де Шатийон с ненавистью поглядел на неё.

Королева отвернулась от него и подошла к черноволосому владетелю Орна.

– А ты, Этьен де Вэлоннэ, по прозвищу Сизый Нос, – сказала она с тихой яростью. – Посмеешь ли ты отрицать что не объявлял прилюдно о том, что намерен надругаться надо мной, а затем посадить на кол? Посмеешь?!

Этьен де Вэлоннэ угрюмо глядел на неё.

Кардинал и канцлер быстро переглянулись, весьма возбужденные такими откровениями.

– Смотри на него, Роберт, – сказала королева, уже более спокойно. – Вот так выглядит негодяй и подлец, изменник и насильник, трус и мерзавец. И встретив такого, не смей проявлять к нему ни капли сочувствия и жалости, дави их как грязных тараканов. Кардинал прав, они не заслуживают человеческого милосердия. И только Господь, в безграничности своего сострадания, возможно когда-нибудь и проявит к ним свою милость. Да и то вряд ли. – Она повернулась к капитану Ренарду, указала на владетеля Орна и сказала. – Начните с этого.

Мария-Анна, увлекая за собой Роберта, отошла назад, примерно на прежние позиции возле линии вельмож. Олаф, кардинал и канцлер последовали за ней.

Капитан Ренард тем временем отдавал распоряжения.

Данье де Киллас и Бушар де Ги ободряли своего товарища, убеждая его не падать духом, принять с достоинством все истязания, заверяя что они вместе с ним до конца и что Бог на их стороне. Однако судя по серому лицу Этьена де Вэллонэ он не слишком-то приободрился.

Через пару секунд двое гвардейцев швырнули его животом на землю, третий, державший конец веревки, натянул её, заставив барона хрипеть и задыхаться. Гвардейцы принялись ножами вспарывать одежду барона. Его товарищи с ужасом наблюдали за происходящим. Уразумев что происходит, Данье де Киллас закричал:

– Ваше Величество, побойтесь бога! Оставьте ему одежду. Он же не животное!

Королева молчала.

– Ваше Высокопреосвященство! Ваша Светлость! – Взывал он уже к кардиналу и канцлеру. – Не позвольте благородному человеку умирать нагим как бродячему псу. Помилосердствуйте!

Но ответом ему было только молчание. Канцлер и кардинал хмуро глядели как с барона срывают одежды и говорить что-то королеве явно не собирались.

Через пару минут Этьен де Вэллонэ был полностью голый. Ему на спину сел один из гвардейцев прижимая его к земле, другие схватили его за руки и за ноги. Сзади к нему подошли еще двое. Один в плотных печатках держал длинный достаточно толстый кол, другой, тоже в перчатках, присел возле ягодиц барона, взял кол за остриё и принялся вставлять его в задний проход. Справившись с этим, он дал знак еще одному гвардейцу, сжимавшему деревянный молот с длинной рукоятью. Тот примерился к окончанию кола и принялся наносить по нему размашистые удары, вгоняя кол в тело Этьена де Вэлоннэ. Первые два удара барон удержался от крика, но на третьем глухо и протяжно застонал. А на четвертом уже пронзительно заорал. Гвардейцы подняли кол вертикально, установили его в приготовленную яму и закрепили деревянными клиньями. Барон, соскальзывая всё ниже, извивался и размахивал руками, каждым этим движением усугубляя жуткую боль разрывающую его изнутри. Пока разум еще не покинул его, он старался терпеть боль и не орать, но кол погружался глубже, раздирая ему внутренности и боль становилась запредельной. В какой-то момент барон завыл почти по-звериному. Он не просил, не умолял, не проклинал, он просто кричал и выл куда-то в пустое пасмурное небо.

Королева и все окружающие её пребывали в полном молчании. Многие казалось даже не дышат.

Мария-Анна посмотрела на стоявшего рядом сына. Роберт окаменело, неотрывно глядел на агонизирующего, воющего, исходящего пеной и кровью человека. "Что твориться в его детской душе?", подумала она, "Испытывает ли он жалость к этому негодяю?". И она не могла до конца понять, как бы ей хотелось: чтобы Роберт проявил частицу сострадания даже к такому мерзавцу как этот барон, видя его невероятные страдания, или чтобы он был абсолютно безжалостен.

Этьен де Вэллонэ, голый и весь мокрый, бился в конвульсиях. На его шее вздулись вены, лицо покраснело, а нос стал просто багровым. Белки расширившихся до предела глаз налились кровью. Он тянул руки куда-то вниз, словно пытался дотянуться до кола. Его ноги безвольно повисли и непрерывно дрожали. Он обмочился. Силы и сознание покидали его, он начинал клониться вперед или назад, но это причиняло ему еще большую боль и он выл и содрогался.

Кто-то из вельмож отвел глаза в сторону или даже отвернулся. Но кардинал и канцлер с непроницаемыми лицами следили за агонией барона.

Наконец Мария-Анна махнула капитану Ренарду рукой и брезгливо сказала:

– Достаточно, капитан. Помогите ему умереть.

Виктор Ренард отдал распоряжение и двое гвардейцев схватили барона за ноги и с силой потянули вниз, насаживая его на кол. Этьен де Вэллонэ истошно закричал, но через секунду изо рта у него хлынула кровь, кол уже был в районе сердца и вскоре барон затих, свесив голову на бок и повиснув как тряпичная кукла.

Капитан Ренард подошел к королеве и буднично спросил:

– Кого следующего, Ваше Величество?

Мария-Анна повернулась и посмотрела на Диего де Макрона. Невыразимый ужас сдавил горло герцога де Моранси. Его лицо всё обмякло и расплылось, глаза расширились и подернулись предобморочным туманом, губы задрожали, но он всё же кое-как промямлил:

– Ваше Величество, как же так?!!… Я же вам верой и правдой… Я же люблю Роберта как родного сына. За что, Ваше Величество?!!!

Мария-Анна отвернулась и направилась к баронам.

Всякая спесь давно покинула их. Увидев столь ярко и натуралистично что их ожидает, они совсем пали духом. Они понимали, что как бы ни были они мужественны и стойки такая жуткая пытка все равно превратит их в визжащих воющих, истекающих потом и мочой, дрожащих как студень полуживотных. И каждый в этой стране узнает сколь отвратительными и бесславными были их последние минуты.

Мария-Анна прошлась вдоль стоявших на коленях мужчин, пристально всматриваясь в их лица. Бароны угрюмо глядели вниз.

– Если я ваша королева, то служите мне верно и честно, как и подобает благородному вассалу. Если я вам не королева, то собирайте армию и идите на меня войной. Но не стройте козлиных рож по углам, понося моё имя и злобно хихикая в кулачок у меня за спиной. Этьен де Вэллоннэ призывал вас к мятежу, за это он, как злодей и изменник, посажен на кол. За то что вы не схватили его и не выдали мне, за то что вы посмели поднять на меня оружие в Реймсе, я имею полное право поступить с вами также как с ним. И любой монарх Европы и Азии скажет, что я поступила бы правильно. И даже Его Святейшество. Но всё же вы представители знатнейших родов этой страны и если не вы, то ваши предки заслужили того чтобы я отнеслась к вам много милосерднее чем вы того заслуживаете.

Бароны внимательно, затаив дыхание слушали каждое слово королевы и теперь уже смотрели на неё во все глаза. Жизнь, прекрасная долгая жизнь, с которой они уже успели попрощаться кажется снова возвращалась к ним.

Мария-Анна повернулась и поманила к себе канцлера, кардинала и казначея. Те приблизились.

– И посему, – громко сказала она, – я, в присутствии Верховного канцлера, Государственного секретаря по иностранным и военным делам и Верховного контроллера финансов возлагаю на каждого из вас обязанность уплатить до конца года сумму в размере триста тысяч ливров. Тот из вас кто не сделает этого, будет считаться в состоянии войны со мной и всем королевством. И я буду иметь полное право захватить ваши родовые владения и навечно присоединить их к своему домену. Всё ли вам ясно из того что я сказала? Карл де Шатийон?

– Да, Ваше Величество, – ответил он довольно поспешно и вроде как с заметным облегчением.

– Бушар де Ги?

– Да, Ваше Величество.

– Годфруа де Марез?

– Да, Ваше Величество.

– Данье де Киллас.

– Да, Ваше Величество.

– Жорж де Лис.

– Да, Ваше Величество.

– Тогда я вас больше не задерживаю, сеньоры. Капитан, освободите их.

Гвардейцы сняли с баронов веревки и помогли подняться на ноги.

Гордые владыки Севера понемногу приходили в себя, разминая затекшие тела и настороженно поглядывая по сторонам. Сейчас они были полностью окружены людьми королевы, а потому вели себя весьма сдержанно. Но королева уже отвернулась от них и направлялась прочь. Она подошла к сыну, склонилась к нему и что-то сказала.

– Ваше Величество! – Окликнул её владетель Руана, барон Данье де Киллас, мужчина с огромным шрамом на левой стороне лица.

Его товарищи встревоженно посмотрели на него, опасаясь, чтобы он не выкинул какой-нибудь фортель, способный привести королеву в ярость.

Мария-Анна и её чиновники обернулись.

– Ваше Величество, позвольте нам забрать тело Этьена де Вэлоннэ? – Сказал Данье де Киллас, глядя на королеву уже вполне уверенно и горделиво.

– Забирайте, – равнодушно сказала Мария-Анна и, отвернувшись, зашагала вместе с сыном к лошадям, которых держал под узду Ольмерик.

72.

Рози Райт, служанка из поместья торговца шерстью Шарля Готье, возвращалась к себе домой после долгого трудового дня.

Солнце уже было над самым горизонтом и его тёплый золотистый свет окутывал мягким сиянием кроны деревьев, ложился чуть красноватыми отсветами на проселочную дорогу, в его лучах сверкали паутинки, пылинки и какие-то ленивые летающие жучки. Воздух наполнял терпкий смолистый аромат кипарисов и эвкалиптов и весь этот безмятежный сонный кусочек мира определенно был сейчас одним из самых счастливых мест на земле. Но девушка не замечала никакого очарования этого южного вечера и этой тихой пустынной дороги, по которой она ходила как ей казалось всю свою жизнь. Напротив, в её душе царствовали уныние и досада. Сегодня в поместье случилось неприятное происшествие. Оливия, старшая дочь Шарля Готье, заявила, что кто-то из слуг украл с ночного столика её серьгу, одну из самой любимой пары: изящные золотые серьги с крупными аметистами и россыпью мелких бриллиантов. Начались унизительные допросы и разбирательства. Служанки и горничные, зная рассеянный нрав Оливии, которая постоянно всё забывала и путала, не сомневались, что молодая госпожа сама где-то потеряла любимое украшение, а теперь, не желая мириться с потерей, возводит напраслину на слуг. Не говоря уже о том, что возникал резонный вопрос: почему вор взял только одну серьгу и оставил вторую на столике. Но Шарль Готье не задавался этим вопросом. Выстроив всю домашнюю прислугу в одну шеренгу, неспешно прохаживаясь перед ними с тонкой серебряной тростью, которую он всегда держал в руках слово это маршальский жезл, долго и нудно рассказывал им о том что красть – это грех, что за это их не пустят в Рай, а еще больший грех красть у своих господ – тех милостивых и великодушных людей, которые были столь добры и сострадательны что дали вам, неблагодарные холопы, возможность зарабатывать себе на пропитание и тем самым жить счастливо и припеваючи. "Неблагодарные холопы" в слух не произносилось, но очень явно подразумевалось. После разбирательств круг подозреваемых сузился до трех служанок, среди которых была и Рози. И с каждой из них была проведена отдельная беседа. Еще более долгая, нудная и унизительная. Где помимо того, что красть у своих господ это тяжкий грех, за который ей придется вечно гореть в аду, Рози также сообщили что стоимость пропавшей сережки 20 луидоров и если выяснится что это сделала она, то ей придется либо пойти в тюрьму, либо отрабатывать всю эту сумму, то есть трудиться в поместье, не получая жалованья, примерно следующие пять лет. И в конце беседы шевалье Готье, славный потомок благородных рыцарей, воевавших за Гроб Господень, сказал Рози что другая служанка, Малета, уже показала, что якобы видела, как Рози взяла сережку с ночного столика молодой госпожи и спрятала под фартуком. Но конечно он, шевалье Готье, не собирается верить кому-то на слово, понимая, что Малета могла оговорить свою товарку, возможно даже желая выгородить себя и соответственно разбирательство продолжится дальше. Будут проведены тщательные обыски. Но не хочет ли Рози всё же облегчить страдания своей несчастной души и сама признаться с этом жутком деянии? Девушка отрицательно покачала головой и тихо сказала, что ей не в чем признаваться.

После обеда старый садовник Тувильо нашел драгоценную серьгу в траве, в том самом месте где Оливия утром играла в кольца со своей младшей сестрой.

И возвращаясь сейчас домой, девушка тоскливо думала о том жалком и унизительном положении в котором она находится и в котором ей, судя по всему, придется провести всю свою жизнь.

Дорога вышла из окружения деревьев и начала подниматься на холм, за которым уже начиналась деревня Рози. Девушка легко зашагала вверх, равнодушно скользя взглядом по зарослям мирта и можжевельника и лениво порхающим вокруг белым бабочкам. Свежий ветерок обдувал её тело и казалось весь мир вокруг преисполнен созерцательного покоя и радостной безмятежности, которые никак не могли проникнуть в её сердце. Рози с грустью размышляла о том, что ничего не может изменить в своей жизни к лучшему, сколько бы усилий она не прикладывала. Она всегда будет оставаться бесправной, беззащитной и бедной. И любой сильный мира сего может сотворить над ней любую несправедливость.

Добравшись до вершины холма, она увидела впереди высокого мужчину, стоявшего возле красивой вороной лошади под дорогой расшитой попоной. На мужчине была широкая шляпа с белым плюмажем и великолепный длинный плащ удивительно красивого бледно-золотистого кремового оттенка, чуть напоминающего топленое молоко. Плащ внизу топорщился каким-то клинком. Незнакомец стоял к Рози спиной, держа свою лошадь под узды и рассматривая лежавшую у подножия холма деревню.

Девушка, сама не зная почему, почувствовала легкую тревогу, почти страх. Как будто и этот явно сильный мира сего собирается сотворить над нею какую-то несправедливость. Но стоять у него за спиной или тем более возвращаться назад и пробираться в деревню обходными тропинками было очень глупо и унизительно и Рози, собравшись с духом, пошла дальше. Проходя мимо незнакомца, она опустила голову и смотрела куда-то в сторону, изо всех сил делая вид, что он ей абсолютно не интересен. Но через пару секунд, как она оставила его за спиной, она вдруг услышала:

– Здравствуй, Рози.

Она обернулась и посмотрела мужчине в глаза. И моментально узнала его. Сердце её взволнованно застучало. Мужчина, улыбаясь, снял шляпу. Тогда он казался ей ужасно несчастным и изможденным, но теперь он явно окреп и стал как будто спокойнее и увереннее в себе. Его прямые темно-русые тронутые на висках сединой волосы были аккуратно расчесаны на пробор, округлившееся лицо гладко выбрито, а чистые зеленые глаза смотрели на неё дружелюбно и радостно.

– Ваша милость?! – Удивленно пробормотала Рози. – Что вы здесь делаете?

И сердце её забилось еще сильнее. Её охватило пугающее ощущение судьбоносности происходящего, словно бы в этот вечер мир вокруг должен резко измениться и уже никогда не будет прежним.

– Я хотел встретиться с тобой, – сказал Гуго Либер.

– Зачем?

– Чтобы поговорить.

– О чем Вашей милости говорить со мной, с бедной деревенской девушкой? – Спросила она и опустила глаза.

– Рози, пожалуйста, не называй меня "ваша милость", у меня нет никаких титулов. Разве ты забыла?

Она быстро посмотрела на него, снова опустила взгляд и тихо спросила:

– Что вам угодно от меня, сударь?

Гуго положил шляпу на седло, с некоторой нервозностью потер правой рукой левое плечо и твёрдо сказал:

– Я хочу просить твоей руки.

Рози в полном замешательстве уставилась на него.

– Вы издеваетесь надо мной?

– Вовсе нет.

– Тогда я не понимаю, что вам нужно.

– Мне нужна ты.

– Вам нужна служанка?

– Мне нужна любимая женщина.

Рози с недоверием и страхом глядела ему в глаза. Она никак не могла уразуметь про что он говорит и в глубине души испуганно ожидала, что это всё-таки какая-то жестокая издевка и вот-вот над ней посмеются.

– Я… я не понимаю о чем вы говорите, сударь, – медленно произнесла она, чувствуя как у неё слабеют колени и дрожат ладони.

– Рози, я прекрасно отдаю себе отчет в том, что я намного старше тебя и не слишком гожусь в мужья для столь молодой и очаровательной девушки как ты. И если ты сочтешь моё предложение неприемлемым, скажи мне об этом прямо и клянусь, я тут же покину тебя и более никогда не буду досаждать тебе своим присутствием.

Рози глядела на него донельзя распахнутыми глазами и с таким явным непониманием на лице, словно он говорил на незнакомом ей языке.

– Вы что предлагаете мне стать вашей женой? – Спросила она дрожащим голосом.

– Разве меня можно понять как-нибудь иначе? – Он глядел на неё очень серьезно и взволновано.

Рози наконец постаралась взять себя в руки.

– Вы говорите странные вещи, сударь. Как я могу стать вашей женой? Вы близкий друг королевы, о котором она заботилась как о своём родственнике. И если даже у вас и правда нет никаких титулов, совершенно очевидно, что я все-таки вам не ровня и не могу быть вашей женой.

Она с замирающим сердцем ждала, что он ответит, но он молчал и просто глядел на неё.

Затем он чуть улыбнулся и сказал:

– И ещё я хочу просить тебя отправиться со мной в Новый Свет.

Рози в изумлении захлопала глазами, но опомнившись, сказала с чуть обиженной интонацией:

– Вы всё-таки явно насмешничаете надо мной, сударь. И я не понимаю чем я заслужила такое обращение.

– Рози, ты самая добрая и милая девушка из всех что я встречал. И если ты окажешь мне честь и согласишься стать моей женой, клянусь Богом, я сделаю всё что в моих силах чтобы ты была счастлива.

У Рози перехватило дыхание и в глазах защипало от подступающих слез. Она чувствовала, что вот-вот расплачется, сама не понимая от чего.

– Что вы такое говорите? Как это всё возможно? Я просто бедная служанка в доме моего господина. Зачем вы так поступаете со мной?

Он снова стал очень серьезным.

– Рози, я ни в коей мере не пытаюсь как-то принуждать тебя. Если я тебе совершенно не симпатичен или даже вызываю отвращение, просто скажи мне об этом прямо и я тут же уйду. Но мои намерения честны и благородны и я думаю, что не заслуживаю каких-то упрёков.

Она снова испугалась. И теперь кажется того что он и правда может уйти.

– Я вовсе не говорила что вы… ты, – она глубоко вздохнула и решительно сказала, – что ты мне не симпатичен. Но я не представляю, как я могу уплыть с вами в Новый Свет.

Он шагнул вперед и взял её за руку. В первое мгновение она хотела высвободиться, но тут же передумала.

– Мы сядем с тобой на корабль и переплывём через Западный океан, – проникновенно сказал он, мягко сжимая её ладонь.

Она почувствовала, что у неё путаются мысли. И словно бы весь этот нежный свет заходящего Солнца, бездонное наливающееся с запада темной синевой небо, порхающие белые бабочки, сладкий запах рододендронов, весь этот вечер какой-то нереальный, несуществующий, порождение сна и вымысла.

– Но как же я оставлю моих родителей? – Пробормотала она и очень несмело, в ответ на его пожатие, едва-едва сжимая его пальцы. – Я должна заботиться о них.

– Ты же говорила твой старший брат плетет из лозы корзины, короба и мебель и хорошо зарабатывает тем.

– Да, но у него своя семья. Он не может думать только о родителях.

– А те триста ливров? Вы уже истратили их?

Рози отвела глаза в сторону.

– Я их потеряла, – тихо сказала она и покраснела, прекрасно понимая, что ему очевидна её ложь.

Он поднес её руку к губам и поцеловал.

Девушка покраснела еще больше.

– Не волнуйся, Рози, мы оставим твоим родителям ещё денег и позаботимся чтобы они не потеряли их. Я найду надежного рантье, который будет им выплачивать определенную сумму каждый месяц.

Он выпустил её руку, подошел к седлу и взял шляпу.

Девушка внимательно следила за ним.

– Но почему именно Новый Свет? – Спросила она. – Почему так далеко?

– Потому что я не могу оставаться в этой стране. Я не должен. – Он поглядел на неё, неуверенно сжимая свою шляпу и сказал: – Рози. Я понимаю, что свалился тебе как снег на голову и конечно же не в праве требовать от тебя какого-то решения прямо сейчас. Я остановился в гостинице "Два гуся" и приеду на этот холм завтра вечером в это же время и буду ждать тебя и твоего ответа.

Он ещё помедлил, помялся, словно собираясь сказать еще что-то, затем решительно надел шляпу и взялся за луку седла, но Рози вдруг сказала очень взволнованно и пронзительно:

– Но разве вы любите меня, сударь?!

Гуго застыл. Затем посмотрел на девушку и сказал:

– Да, сударыня, я люблю вас. С того самого момента как увидел ваши чудесные глаза, полные сочувствия и сострадания к незнакомому вам человеку. Вы прикоснулись ко мне теплом вашего чистого доброго сердца и словно исцелили меня. И я уже тогда знал, что обязательно вернусь и попрошу вашей руки. Доброй вам ночи, сударыня.

Он взобрался в седло и развернув коня, поскакал прочь. А Рози еще долго стояла на месте, глядя в сгущающийся сиреневый сумрак и пытаясь хоть как-то унять и разобраться в той буре что бушевала в её сердце.

73.

Верховный командор Шон Денсалье, граф Ливантийский, прибыл в Фонтен-Ри в некотором раздражении.

Ему казалось, что все позабыли о нём. Последние дней десять он провел в военном лагере, далеко от столицы, занимаясь комплектацией войск и подготовкой новых полков для отправки на границу с Италией. Однако вся эта привычная и по-своему приятная для него армейская суета почему-то сейчас совершено не увлекала его. Все его мысли были о Марии-Анне. И чем больше он торчал в этом, теперь не иначе как "чёртовом" лагере, тем всё более ему казалось, что королева намеренно услала его прочь, с глаз долой, чтобы как-то зачеркнуть и нивелировать то что произошло ночью между ними в Реймсе во Дворце То, накануне церемонии в соборе. Но Шон Денсалье был полон решимости продолжить своё наступление на этом фронте, уверенный что та ночь была только началом его нового пути к славе и власти. Часами он обдумывал создавшееся положение, прикидывая как ему поступить дальше. Без конца задавался вопросами: влюблена ли Мария-Анна в него и если да, то насколько сильно; как далеко он может зайти в своих требованиях и как правильно использовать тайну узника Сент-Горта. Правда Шон и сам до конца не верил, что этот нелепый Гуго Либер в самом деле умерший давным-давно король Джон Вальринг, но ведь кое-какие совпадения всё же определенно имели место быть, а значит Мария-Анна вне всяких сомнений очень не захочет, чтобы эта гипотеза стала широко известна. И потому Шон считал, что у него сильные карты. Вот только ему совсем не нравилось в такое важное для него время быть не в Фонтен-Ри, а где-то среди лесов, в диких полях, в палатке, в окружении грубой солдатни и матершинников офицеров. Да, это была его стихия. Но сейчас ему было не до неё. И потому, как только он кое-как уладил все дела и в каком-то приблизительном виде исполнил королевские приказы, он тут же покинул военный лагерь и помчался во дворец.

Мария-Анна и Роберт, в компании кардинала Равалле, графини Бонарте, маркиза Ринье, лейтенанта Ольмерика и трех лакеев, державших подносы с напитками и фруктами, прогуливались по изумрудным лужайкам Нижнего сада Фонтен-Ри. Шон Денсалье сбежал по лестнице и решительным шагом направился к гуляющим, по пути резким жестом сняв шляпу и отбросив её в сторону.

– Ваше Величество! – Громким басом сказал он и низко поклонился.

Затем поклонился принцу, но уже не так низко:

– Ваше Высочество.

И затем слегка обозначил поклоны остальным:

– Ваше Высокопреосвященство. Ваша Светлость. – Поглядев на сияющую, улыбающуюся ему Луизу Бонарте, он не выдержал и тоже слегка улыбнулся: – Графиня.

Девушка вся лучилась от счастья. Она с нетерпением ждала встречи со своим, как она уже не сомневалась, возлюбленным и все эти дни после возвращение из Реймса, когда Верховный командор был отправлен королевой куда-то в военные лагеря на востоке страны, очень страдала и переживала.

– Граф, мы совершенно заждались вас, – радостно воскликнула она, подбегая к нему и хватая его за руку. – Это совершенно возмутительно заставлять нас ждать так бесчеловечно долго.

Она глядела на командора счастливыми глазами и казалось вот-вот бросится ему на шею и начнет целовать.

Все присутствующие, за исключением наверно только принца, конечно же обратили внимание на столь непривычное и несдержанное поведение Первой фрейлины. Но влюбленная Луиза, полагавшая что граф сделает ей предложение уже в самое ближайшее время, не считала необходимым как-то излишне усердно скрывать их отношения. Правда сам Шон Денсалье был несколько смущен поведением девушки и насмешливыми взглядами королевы, кардинала и маркиза.

– Я и не знала, милая Луиза, что вы столь изрядно скучаете по-нашему отважному командору, – сказала Мария-Анна. – Что ж, тогда вы должны в первую очередь обвинять меня, ибо командор отсутствовал по моему приказу.

Графиня Бонарте, также немного смущенная насмешливым тоном королевы, отпустила руку Шона Денсалье и отошла от него.

– Война и любовь дело молодых, – с улыбкой сказал Жан-Арман Равалле, – и становится на их пути – безумие.

– Вы хотите сказать, кардинал, что я старая? – С шутливой угрозой произнесла Мария-Анна.

– Боже сохрани, Ваше Величество. Над вашей красотой время не властно. Я лишь хотел сказать, что возможно нам лучше оставить наедине этих юных людей, дабы не мешать их счастливому воссоединению.

– Это совершенно ни к чему, Ваше Высокопреосвященство, – сказала покрасневшая Луиза. – Я прошу прощения за моё поведение.

– Не стоит, дитя моё, просить прощение за радость сердца, – благодушно произнес кардинал, – то есть небесное сокровище и Господь радуется ему.

Мария-Анна посмотрела на своего сына. Роберт был очень молчалив последние дни и выглядел, если не подавленным, то каким-то чересчур задумчивым. И она всё чаще спрашивала себя: не совершила ли она ошибку, позволив одиннадцатилетнему мальчику стать свидетелем жестокой казни Этьена де Вэлоннэ.

И пытаясь расшевелить его, она весело сказала:

– Ну а вы, Ваше Высочество, почему молчите? Разве вас не беспокоит, что Верховный командор завладел сердцем вашей любимицы и в скором времени украдет её у вас?

– Почему это должно меня беспокоить, Ваше Величество? Если графиня Бонарте и Верховный командор находят своё счастье друг в друге, я только рад за них.

Столь серьезный и рассудительный ответ ребенка слегка озадачил взрослых.

– Слова не мальчика, но мужа, – сказал Королевский секретарь. – Браво, Ваше Высочество.

Но Марию-Анну почему-то расстроил такой ответ сына. Ей хотелось снова увидеть того светлого радостного мальчишку, который с горящими глазами говорит о путешествиях Ибн Баттуты, о Полярной звезде и удивительных каравеллах, способных идти против ветра, о громадных крокодилах Нила и поющих минаретах загадочного Тимбукту и еще о чем-то таком же сказочном и притягательном, по крайней мере когда тебе лет десять от роду. И она произнесла всё с той же веселой лукавой интонацией:

– Но признайтесь честно, Ваше Высочество, вы ведь тоже немного влюблены в нашу прелестную Луизу и будете ревновать её к командору?

Роберт повернул голову и поглядел на мать каким-то странным, как той показалось неприязненным взглядом.

– Не более чем вы, Ваше Величество, влюблены в Верховного командора и будете ревновать его к Луизе.

Улыбка Марии-Анны резко сошла на нет. Она смотрела в серые глаза сына и ей чудилось что она смотрит в лицо чужого незнакомого человека. Остальные присутствующие растерянно молчали, чувствуя некоторую напряженность момента. Кардинал попытался разрядить обстановку.

– Ваше Величество, ну право слово, зачем вы так настойчивы. Его Высочество в таком возрасте, что думаю ему ещё мало интересны прелестные белокурые создания. Я полагаю, Ваше Высочество, вас больше увлекают походы и сражения, ретивые кони, ревущие трубы, лязг мечей, славные деяния Ганнибала, Александра Великого, царя Леонида и Эль Сида Кампеадора. Не так ли?

Мальчик посмотрел на кардинала.

– Полагаю, что так, Ваше Высокопреосвященство. Только из великих мужей прошлого, увенчавших себя славою непобедимых полководцев, мне более всего интересен Сципион Африканский. Я восхищаюсь его мудростью, проницательностью, справедливостью и великодушием.

– О, я согласен с вами, Ваше Высочество, – серьезно произнес кардинал, – это достойный человек. И даже разбив гениального Ганнибала и захватив Карфаген, он в первую очередь думает не о своей славе, хотя ведь он спас Рим, а о своём Отечестве и долге перед ним. Легче разрушить город, чем победить себя. Но Сципион победил. Петрарка в своей "Африке" возносит его доблесть до небес и пусть конечно здесь есть доля поэтического преувеличения, нет сомнения что Сципион достоин всех этих похвал.

– Говорят Сципион был очень красив, – с улыбкой сказал маркиз Ринье, – чуть ли не самым красивым среди всех римлян. Его даже сравнивали с греческим Алкивиадом. И говорят, что Сципион очень любил женщин.

– Что ж, это тоже достойно похвалы, – сказала Мария-Анна. – Не так ли, командор?

– Конечно, Ваше Величество.

Роберт посмотрел задумчиво на Шона Денсалье и спросил:

– Вы приехали с войны, граф?

– Нет, Ваше Высочество, скорее с подготовки к войне.

– Как говорится: "Хочешь мира,…", – улыбнулся кардинал.

– Я тоже хочу научиться воевать, – сказал Роберт. – И хочу научиться владеть мечом как Эль Сид. Скажите, командор, в искусстве фехтования вы достигли больших высот?

Граф усмехнулся.

– Ваше Высочество, мне не легко об этом судить, но думаю сам факт того, что я стою перед вами живой и здоровый, говорит уже о многом.

– А если бы в поединке сошлись вы и, скажем, лейтенант Ольмерик, кто бы победил?

Повисла обескураживающая тишина.

Командор посмотрел на протиктора, который стоял не слишком далеко от беседующих и конечно же слышал вопрос принца.

– Вы желаете, Ваше Высочество, чтобы мы выяснили это на деле? – Медленно произнес Шон Денсалье, не сводя глаз с Ольмерика.

А затем почему-то посмотрел на Марию-Анну.

– Конечно же Его Высочество этого не желает! – Взволновано сказала Луиза. – Ведь правда, Ваше Высочество? – Она пристально посмотрела на ребенка.

Роберт пожал плечами.

– Нет, не желаю.

– Может этого желаете вы, Ваше Величество? – Проговорил Шон, глядя королеве в глаза.

– Граф, прекратите! – Сердито воскликнула Луиза, вся уже пунцовая от волнения. – Здесь никто этого не желает. Не хватало ещё чтобы вы тут устраивали побоище как все эти кровожадные римляне и греки.

Мария-Анна холодно посмотрела на свою Первую фрейлину и та тут же сникла. Мария-Анна посмотрела на Шона. Ей нестерпимо захотелось сказать, что конечно она уверена в том, что победит Ольмерик. Но она понимала, что это будет ребяческая выходка и уж точно не в присутствии секретаря и кардинала.

– Нет, граф, я тоже этого не желаю, – сдержанно ответила она. – Кто бы из вас не победил, проигравшей всё равно останусь я.

74.

Весь день граф Ливантийский пытался встретиться с королевой наедине. Но Мария-Анна была всё время занята, по крайней мере для него, и командору приходилось довольствоваться либо равнодушным ликом лейтенанта Ольмерика, либо протокольно-вежливым обращением Королевского секретаря маркиза Ринье.

Но видимо Мария-Анна понимала, что встречи не избежать и командору уже в вечернюю пору было велено ждать в липовой аллее у западного крыла дворца.

В темную прохладную аллею Мария-Анна вошла одна, приказав протикторам ждать её у лестницы одного из боковых входов во дворец. Увидев возле скульптуры Дианы-Охотницы томящегося в ожидании командора, она направилась к нему. Увидев предмет всех своих чаяний, Шон бросился ей навстречу.

Быстро подойдя к королеве почти вплотную, он спросил:

– Ты не рада меня видеть, Мари?

Мария-Анна сделала шаг в сторону и даже отвернулась.

– Прошу вас, граф, – сухо произнесла она, – не будьте так фамильярны со мной. Держите себя комильфо [фр. comme il faut – как должно, как подобает, как надлежит].

– Еще совсем недавно вы были совершенно не против того, чтобы я не слишком-то соблюдал манеры, – с улыбкой проговорил командор.

Мария-Анна, поглядев на него без особой приветливости, сказала:

– То был минутный порыв, не более. Он ничего не значит.

– По-моему он длился гораздо больше чем минута, – самодовольно усмехнувшись, сказал Шон.

Мария-Анна вздохнула.

– Как мужчина вы выше всяких похвал, граф. Вы это хотели услышать?

– Не только это.

– Что же еще?

– Мари, ты же понимаешь, что теперь всё не может быть как раньше.

– Что это значит?

Он сделал шаг вперед и еще один, и замер менее чем в футе перед королевой. Протянул руку и провел пальцами по женской шее.

– Мари, неужели ты не понимаешь, что со мной происходит, когда ты рядом?! – С трепетом произнес он. – У меня внутри всё горит от любви к тебе.

Он стремительно обнял её за талию, притянул к себе, другая его рука легла на её затылок и он принялся целовать её лицо. Но Мария-Анна принялась упираться ему в грудь и уклонятся от его поцелуев. Шон, не обращая на это внимание, еще сильнее прижал её к себе. Силы были абсолютно не равны, железные руки командора легко сминали хрупкое женское тело. Но Мария-Анна, задыхаясь от натуги, всё же как-то взбрыкнула, резко дернулась, крутанула головой, заехав графу по носу и затем чуть освободившись еще и звонко припечатала ему пощечину. Шон выпустил женщину и та, отскочив назад, со сбитой прической и помятым платьем, сердито прошипела:

– Уймитесь, граф!! Я вам не Луиза Бонарте! Милая и доверчивая девочка! Ей рассказывайте, как вы сгораете от любви! Может она и поверит.

Шон Денсалье усмехнулся и потер заалевшую щеку.

– И всё-таки я вынужден повторить: теперь всё не может быть как раньше, Мари.

Королева поправила платье, пригладила волосы и с раздражением сказала:

– Я кажется просила вас перестать быть фамильярным со мной, граф. Не называйте меня по имени. И потрудитесь наконец объяснить: почему всё не может быть как раньше.

– Потому что теперь я знаю кто такой Гуго Либер, – очень четко и значительно проговорил Шон.

Мария-Анна уставилась на него с удивлением.

– Вы всё ещё носитесь с этой глупой басней?!

– Перестань, Мари. Здесь никого нет кроме нас, к чему это комедия?

Мария-Анна, вроде бы совершенно успокоившись, задумчиво поглядела на него, затем отошла с дороги к деревьям и прикоснулась пальцами к гладкому кожистому темно-зеленому листку липы. "Как же легко быть листком", подумалось ей, "колышешься себе на ветру и никаких забот".

Она повернулась к наблюдавшему за ней мужчине и устало произнесла:

– Я не понимаю о чем вы говорите, граф.

– Я говорю о вашем супруге, Джоне Вальринге, нашем законном короле, которого вы десять с лишним лет продержали в подземельях Сент-Горта.

– Какой вздор! Почему я вообще всё это должна выслушивать?

– Наверно потому что это правда.

– Это не более правда, чем та нелепая бессмыслица, о которой когда-то кричал Филипп дю Тьерон, о том что я якобы отравила Джона чтобы захватить трон. Впрочем должна признаться, что вы перещеголяли герцога, ваши домыслы гораздо более абсурдны и нелепы чем его.

Шон Денсалье усмехнулся и спокойно произнес:

– Если всё это, как ты говоришь, нелепые абсурдные домыслы, то почему же тогда ты позволила мне раздеть тебя, уложить на кровать и делать с тобой всё что мне вздумается.

– Причем здесь это? – Равнодушно спросила Мария-Анна.

– То есть это просто совпадение, что ты отдалась мне сразу же после того как я рассказал тебе что знаю кто такой Гуго Либер?

Мария-Анна пристально глядела на него, ничего не отвечая.

– И ты совсем не встревожилась, когда я сказал тебе, что вокруг дворца мои солдаты, которые если понадобятся освободят короля?

– Я отказываюсь вас понимать, граф. Конечно же я не встревожилась, я не допускаю и мысли что вы можете направить своих солдат против меня. А касаемо того что произошло между нами, то вы ведь признались что любите меня и я, до глубины души взволнованная вашим признанием, поддалась чувствам и позволила вам увлечь меня в ваши объятия. Но как я уже говорила ранее это был просто порыв. И теперь он прошел.

– Как же так? – Усмехнулся он. – Вы же только что сказали что не верите в мою любовь к вам и что мне со своей любовью лучше обратиться к милой и доверчивой графине Бонарте.

– Не верю. Но каждая женщина готова обманываться, когда дело касается любви. И я не исключение. Тем более когда в любви тебе признается такой мужчина как вы, граф. В ту ночь вы добились своего. Но этого больше не повторится.

Шон со странным выражением на лице долго разглядывал стоявшую перед ним женщину.

– Что ж, Мари, если ты не хочешь слушать меня, или слышать, то тогда я найду тех, кто захочет. Посмотрим, что скажут маршалы, адмиралы, канцлер, министры, пэры, высшая знать, когда узнают, что их король не умер одиннадцать лет назад, а был насильно заключен в жуткую тюрьму на Бычьем острове. Посмотрим, что скажут августейшие братья и сестры короля Джона по всей Европе, когда узнают, что он жив и что трон отнят у него коварством и обманом. Посмотрим, что скажут в Ватикане, когда Его Святейшество узнает о том немыслимом злодеянии что было совершенно над одним из его детей.

Мария-Анна побледнела. Сумерки в этой темной аллее постепенно сгущались, но Шон еще легко увидел эту яростную бледность на лице своей собеседницы.

– Вы угрожаете мне, граф? – Её начало слегка трясти.

– Нет, Мари. Я пытаюсь достучаться до тебя.

– Я не понимаю, чего ты хочешь от меня.

– Я хочу, чтобы ты стала моей.

– Чтобы я ещё раз ублажила тебя? – Уточнила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Нет. Чтобы ты стала моей навсегда.

– О чем ты говоришь? – Удивилась она.

– Сделай меня своим супругом.

Мария-Анна окаменела. Но затем усмехнулась.

– Ты хочешь, чтобы я сделала тебя королем? – Насмешливо проговорила она.

– У тебя нет выбора. Ты уничтожила одного короля и теперь тебе придется создать другого.

Мария-Анна тяжело вздохнула.

– Я устала тебе повторять. Весь этот твой бред не имеет смысла. Король Джон Вальринг, мой супруг, умер одиннадцать лет назад. Его отпели в церкви в Бревуа и он был упокоен в Сен-Керке. Тому есть сотни свидетелей. И если вскрыть его усыпальницу, то ты увидишь его тело. А все эти твои фантазии про какие-то там песни и шрамы это чистой воды либо безумие, либо подлость. Господи, да если бы Гуго Либер был Джоном его узнали бы десятки людей. Хотя бы тот же Жан Левандор, смотритель охотничьего дома в Зовущем логе. А главное: какой бы для меня в этом был смысл – прятать Джона в Сент-Горте? Зачем бы я это делала. Если ты, как и этот старый осел дю Тьерон, считаешь меня злодейкой, то разве не проще мне было просто убить Джона?

Она выразительно посмотрела на него.

И он признавал её правоту. Он уже и сам нисколько не верил в свою нелепую идею, но цеплялся за неё, видя в ней свой сказочный шанс. И решил идти до конца.

Шон пожал плечами.

– Откуда мне знать, какой для тебя в этом был смысл. Возможно ты побоялась убить его, пролить священную кровь Вальрингов, кто знает. Это сейчас не важно. Но если он вернется и кто-то поддержит его, если кто-то поверит ему, всем этим шрамам и песням, которые ты называешь безумием, что тогда будет с тобой? Что скажут северные бароны, что скажет герцог Лионский, что скажут владетели Галии и Руана? И самый главный вопрос: что скажет весь твой народ, когда узнает что их законный король жив, а его трон был отобран молодой коварной графиней из Саноры?

– А что он может вернуться? – Насмешливо спросила она.

Шон усмехнулся.

– В ту ночь во Дворце То ты испугалась что я освобожу его. Ведь я знал, что он во дворце. А сейчас ты так уверена в себе, потому что его больше нет здесь. Этот монах-доминиканец растворился в толпе и уже наверно плывет в свой Новый Свет. Ведь так ты думаешь?

– А ты как думаешь?

– А я думаю, что ты ошибаешься, Мария-Анна Вальринг урожденная де Савойе, – торжествующе сказал он. – Ты совершила большую ошибку отпустив его. Мои люди проследили за ним и схватили его на западе от Реймса. Теперь твой король у меня, Мари. И тебе нужно хорошо подумать, как тебе поступить правильно.

Мария-Анна долго смотрела ему в глаза, ощущая как отчаянье и ледяной страх сдавливают ей сердце.

– Гуго Либер у вас, граф? – Спокойно, с легким недоумением спросила она.

– У меня.

– И что же он вам сказал? Что он король Джон?

Шон растерялся.

– Н-нет. Вернее я не спрашивал его об этом.

– Почему?

– А зачем мне его об этом спрашивать, если я и так это знаю.

Мария-Анна покачала головой.

– Ясно. И что вы намерены делать дальше?

– Вопрос в том, что вы намерены делать дальше, –Шон насмешливо улыбнулся и со значением произнес: – Ваше Величество.

– Нет, граф, вопрос именно в том, что будете делать вы, если я не стану делать ничего. – Она смотрела на него убийственно холодным взглядом. Но при этом как будто совершенно спокойным.

– Я отвезу его в Ватикан. Предоставлю Его Святейшеству все доказательства и посмотрим, что он решит.

– Но если королем станет Гуго Либер, то вы вряд ли что-то от этого выиграете, граф. – Чуть помолчав, она насмешливо добавила: – Или вы надеетесь, что он сделает вас своей королевой?

Шон Денсалье нахмурился.

– А я и не собираюсь ничего выигрывать. Мне будет достаточно того что я восстановлю справедливость.

– Вот как. Что ж, это делаем вам честь. Но что если Гуго Либер откажется признавать себя королем Джоном перед Папой, что тогда?

– Почему бы он стал это делать? Он ненавидит вас и сделает всё чтобы вас уничтожить.

– Это он вам так сказал?

– Да! – Твердо ответил Шон.

Мария-Анна приблизилась к нему.

– Скажите, граф, почему вы всё это делаете со мной. Разве я не была к вам добра, разе не я сделала вас Верховным командором вопреки мнению всех остальных? И вот как вы меня благодарите?

Шон пожал плечами.

– Это здесь ни при чем. И на самом деле я пытаюсь помочь тебе, Мари. Ты всё-таки просто женщина и тебе нужен мужчина. А этой стране нужен король. И мне кажется я достоин быть и первым и вторым. Ты так не считаешь?

– Но у этой страны уже есть король. Это мой сын. Что ты намерен сделать с ним, если окажешься на троне?

Вопрос застал командора врасплох.

– Ничего. Я ничего не сделаю Роберту, клянусь Богом. И в своё время он станет королём.

Мария-Анна удовлетворенно покачала головой.

– Я очень на это надеюсь, – тихо сказала она. Затем обхватила ладонями плечи и жалобно произнесла: – Стало так холодно. Вы позволите мне, Шон, вернуться во дворец? Или вы желаете чтобы я прямо сегодня вечером объявила вас своим будущим мужем и нашим будущим королём?

Шон снова растерялся.

– Нет, я вовсе на этом не настаиваю. Конечно нужно время чтобы всё подготовить. И я даю вам его.

– Это очень благородно с вашей стороны. Прощайте, граф.

Мария-Анна отвернулась и быстро зашагала по аллее прочь.

Шон смотрел ей вслед, как она растворяется в сумерках темной аллеи и не мог понять, что он чувствует, то ли торжество, то ли какую-то неясную тревогу.

75.

Мария-Анна сидела в своём кабинете и рассеянно читала "Всеобщую историю Индий" в сочинении Лопеса де Гомара. Она давно уже полагала что она и её министры уделают недостаточно много внимания этой части мира, а, следовательно, её страна теряет стратегические преимущества в первую очередь перед Испанией и Англией. Но она никак не могла сосредоточиться на чтении, её мысли постоянно возвращались к разговору с графом Ливантийским.

Дверь открылась и в комнату тихо вошёл лейтенант Ольмерик.

Мария-Анна взглянула на него почти с радостью, ибо ей хотелось, чтобы её отвлекли и от мыслей и от книги.

– Моя госпожа, вернулись Линдорд, Хатгэр и остальные.

Сердце королевы взволнованно забилось.

– Они не нашли ведьму, – сказал Ольмерик. – Её дом был пустой. Они поискали в лесу рядом с домом и вокруг озера, но никого не нашли.

"Глупая была затея", с досадою подумала Мария-Анна, "если эта Риша хоть на десятую часть такая могущественная ведьма как о ней говорят, то конечно она как-нибудь узнала о том что её ищут и ушла прочь".

Ольмерик, словно услышав его мысли, раздумчиво заметил:

– Пустая затея ловить колдунью в её собственном лесу. Там каждая птица, зверь и дерево за неё. Мы ещё только в лес вошли, а она поди уже всё знала о нас. Линдорд сказал, что они там видели здоровенного жирного кота, черного как уголь. Возле ведьминого дома ошивался. Хотели его изловить, но только сделали шаг к нему, тот словно сквозь землю провалился. Так что ушли ни с чем.

– А кота-то зачем ловить? – Спросила королева.

Ольмерик пожал плечами.

– Кто знает, мож то и была ведьма. Они хотели железом и солью его проверить. Всякий оборотень, если его до крови рассечь железом, на котором соль, теряет свои чары и принимает свой истинный облик.

– Ясно, – сдержанно ответила Мария-Анна. – Ступайте, лейтенант.

76.

Луиза Бонарте ожидала принца в его комнате. Они договорились после обеда покататься на лошадях, до берега реки и обратно. Девушка стояла перед картиной "Над вечным покоем" и задумчиво рассматривала её. Услышав шаги за приоткрытой дверью, она повернулась и направилась к выходу, но вдруг замерла, услышав голос королевы.

– Ольмерик, вы верите в вещие сны? – Спросила Мария-Анна.

– Как можно в них не верить, моя госпожа? Через них боги говорят с нами. Все колдуны севера видят их.

Луиза сделала ещё пару шагов к двери, намереваясь обнаружить себя.

– Я видела прескверный сон, лейтенант, о моём Верховном командоре и это очень беспокоит меня.

Девушка остановилась и, поглядев на дверь, немного поколебавшись, решила не идти к ней.

Королева приблизилась к командиру протикторов, как-то очень пронзительно и значительно заглядывая ему глаза.

Ольмерик чуть прокашлялся и спросил:

– Что же с ним случилось в этом вашем сне, моя госпожа?

Мария-Анна, словно бы в смятении чувств, обхватила себя руками.

– Его убили, лейтенант. Зарезали. Это было ужасно. Мы как будто бы были на какой-то войне и между нами вышла серьезная размолвка. Уже идет сражение, моя армия проигрывает и я обвиняю его в предательстве. Уже не помню почему, но во сне я была уверена, что он предатель, что он предал меня, понимаете, лейтенант? Я говорю ему это, а он в ответ смеется надо мной, держит себя насмешливо и фамильярно, говорит обо мне какие-то гадости, угрожает мне. Я выхожу из себя и отсылаю его прочь. Он уходит. А позже мне сообщают что он убит. Какие-то наемники или бродяги, подстерегли его когда он ехал к армии и зарезали его длинными ножами. Меня приводят к нему, он лежит на земле весь окровавленный и только пустые глаза смотрят в небо. У меня чуть сердце не разорвалось от горя. – Произнося всё это, Мария-Анна пристально и холодно смотрела в глаза своего протиктора. Настолько пристально, что не оставалось сомнений: она призывает слушать его не то что она говорит, а то что она НЕ говорит.

– Вы очень дорожите им, моя госпожа? – Медленно проговорил Ольмерик.

– Да, лейтенант. И даже во сне, когда я знала, что он предал меня, я прекрасно понимала, как он мне дорог. – А её серые глаза глядели на протиктора холодно и бесстрастно.

И затем, словно в порыве чувств, она схватила ладонь Ольмерика и взволнованно сказала:

– Скажите, лейтенант, ведь вполне может быть, что это просто кошмар, а вовсе никакой не вещий сон?

– Конечно, кошмар. Обычный кошмар от жаркой погоды и духоты. Вещий сон штука редкая. Не волнуйтесь, моя госпожа.

Мария-Анна отпустила его руку.

– И вы уверены, что никто не зарежет моего командора? Какие-нибудь неизвестные бродяги?

– Конечно же нет. Верховный командор отличный воин и с любыми бродягами он расправится в два счета.

– И не найдется никого, кто мог бы это сделать? – С какой-то туманной интонацией спросила Мария-Анна.

– Думаю, нет, моя госпожа. Уверен ваш командор в безопасности.

– Что ж, благодарю вас, лейтенант, вы успокоили меня. – Мария-Анна вздохнула. – Только вот никак не могу выкинуть из головы что он предал меня. Даже если это случилось только во вне, все равно это очень неприятно. – Она слабо улыбнулась Ольмерику.

– Это пройдет, моя госпожа, – спокойно сказал он. – Всё на свете проходит. Боги не терпят постоянства ни в чем.

Луиза услышала тяжелую поступь протиктора. Он вышел в коридор и в общей комнате, связывающей покои принца и покои королевы Мария-Анна осталась одна. Луиза тихо-тихо отошла к подоконнику где лежала раскрытая книга, оставленная Робертом и сделал вид что читает. Если Мария-Анна сейчас войдет сюда, девушка сделает видимость того что просто зачиталась и ничего не слышала. Но через минуту легкие шаги королевы удалились. Видимо она ушла к себе.

"Какой странный сон", подумала девушка. Она верила в вещие сны гораздо больше Ольмерика, но была твердо уверенна что их нельзя трактовать буквально и прямолинейно. Она посчитала что сон королевы говорит о том что она и командор могут поссорится. Это немного встревожило Луизу, но впрочем не сильно. Она не сомневалась что если Шон чем-то и расстроит королеву, та всё ему простит как будущему мужу её любимицы. И девушка улыбнулась и даже слегка покраснела от этих приятных мыслей.

77.

В кабинет королевы вошел Антуан де Сорбон, маркиз Ринье.

Мария-Анна оторвала взгляд от бумаг и устало поглядела на него.

– Что еще? – Спросила она.

– Ваше Величество, вас просит об аудиенции Филипп дю Тьерон. – Королевский секретарь позволил себе чуть улыбнуться. – Если конечно слово "просит" может быть применимо к герцогу.

Мария-Анна нахмурилась. Она понимала что рано ил поздно эта встреча должна была состояться. После того как она так легкомысленно назначила старого герцога министром по морским делам, тот пребывал в некотором ошеломлении, не зная как это расценивать: то ли как изощренное унижение, его Великого ловчего, Королевского канцлера назначили каким-то мелким министром; то ли всё-таки как некоторую преференцию и попытку королевы к примирению. Мария-Анна честно говоря и сама до конца не знала как это расценивать, но её забавляло то что она поставила ненавистного дю Тьерона в тупик. По крайней мере по началу. Но кардинал Равалле уже настолько замучил её своими настойчивыми просьбами переменить своё решение, что она уже и не радовалась своей как ей казалось остроумной выходке. Впрочем, она с самого начала предполагала использовать герцога как разменную карту и видимо время пришло. Просто конкретно сейчас она чувствовала себя уставшей и прекрасно понимала, что встреча с таким неприятным субъектом как Филипп дю Тьерон вряд ли будет способствовать поднятию настроения. Но она взяла себя в руки и решительно сказала:

– Зовите.

– Кстати, Ваше Величество, хотел обратить ваше внимание на забавное совпадение. Помните, как вы просили меня назвать некоего человека по довольно скудным приметам? Хромой, старый и так далее.

– Конечно, помню, маркиз. Вам что-то пришло в голову?

Королевский секретарь улыбнулся.

– Не то чтобы пришло, Ваше Величество. Скорее приехало. Сегодня, когда я встречал герцога Майеннского и он выходил из своей кареты, я обратил внимание на его родовой герб на дверце экипажа. И там знаете ли золотая рысь на фоне алых полей. Ну и если добавить к этому хромоту герцога и его внушительный возраст, он вполне бы подошел под ваши приметы. Не правда ли, забавно, Ваше Величество? Вот только конечно руки мертвеца и перстня с птицей не хватает. – Но увидев окаменевшее, ставшее чуть ли не серым лицо королевы, маркиз перестал улыбаться.

Мария-Анна сидела как оглушенная. Сердце её стучало как набат, а в голове непрестанно звучало: "Филипп дю Тьерон", "Филипп дю Тьерон", "Филипп дю Тьерон"! А её пылающий от гнева разум молниеносно выдал ей подсказку и о руке мертвеца. Как же она могла забыть?! Рука мертвеца с птичьем перстнем. Мятежники, которых её армия разбила на полях Галиахона, именовали себя "Легион орла" и носили на правой руке перстни со стилизованным изображением птицы. И тех из них, кто не пал в битве, она без малейших колебаний приказала казнить. Всех до единого. Их сжигали, вешали, разрывали лошадьми. Но перед этим каждому отсекали правую руку и бросали в общую кучу. Но причем здесь Филипп дю Тьерон? Его не было среди мятежников. И её возбужденный разум тут же снова выдал ей подсказку: сын герцога. Прекрасный молодой человек, единственный наследник древнего рода, гордость и надежда своего отца, погибший из-за какого-то трагического происшествия на охоте. Неудачно упал с лошади или даже сорвался в обрыв вместе с лошадью или налетел на острую ветвь или что-то еще. А может всё-таки какая-то жестокая дуэль, как говорили многие. Она сейчас не могла вспомнить точно, но была уверена, что ей передавали как сильно страдает убитый горем отец. И в какой-то миг она даже жалела вздорного герцога. Ну а что если его сын не погиб на охоте или дуэли?

– Сын герцога Майеннского, что с ним произошло? – замороженным голосом спросила Мария-Анна.

– Погиб, Ваше Величество, – чуть удивленно ответил маркиз Ринье. – Около двух лет назад. Кажется какой-то трагический случай на охоте.

Мария-Анна поглядела на него потемневшим взором.

– А если не на охоте?

– Не понимаю, Ваше Величество. – Антуан де Сорбон преданно глядел на королеву, показывая всем своим видом, что желает услужить ей, но не знает как.

Мария-Анна молчала, нервно потирая пальцами левой руки друг о друга.

Не дождавшись пояснений, маркиз уточнил:

– Прикажете пригласить герцога?

– Нет! – почти крикнула Мария-Анна.

Вскочила с кресла и отошла к окну. Её буквально трясло от ярости. "Мизер, червяк, шваль, тварь!!", думала она, почти задыхаясь. Ей нестерпимо остро хотелось все-таки позвать герцога, а затем приказать протикторам рубить его мечами прямо здесь, в её кабинете. Но рубить так чтобы он умер не сразу, далеко не сразу. Она столь люто ненавидела его сейчас, что её сознание заволакивало пеленой и она с трудом различала хоть что-то вокруг себя. "Каков негодяй!", с яростью думала она ,"Подлый, жестокий, злобный мерзавец!" И её сердце разрывалось от сострадания к своему сыну, которого это злобное старое чудовище почти два месяца безжалостно поило жутким зельем.

Она резко повернулась к секретарю. Тот видя что королева совершенно не в себе, глядел на неё с тревогой.

– Гоните герцога прочь! – Приказала она, едва справляясь с голосом. – Не хочу его видеть! Но…, – она пристально, почти угрожающе посмотрела на маркиза, – но не смейте ему ничего говорить обо мне. Скажите, что я сейчас занята и приму его в другой день. Ничего больше.

– Конечно, Ваше Величество.

– После озаботьтесь тем чтобы узнать всё что можно о его сыне и о том как именно он погиб. Постарайтесь выяснить чем он занимался последние месяцы перед своей гибелью. С кем встречался, какие идеи высказывал, что думал о монаршей власти, интересовался ли политикой.

– Слушаюсь, Ваше Величество. – Теперь маркиз выглядел очень серьезным и сосредоточенным.

Королева тяжело вздохнула.

– И вызовите ко мне графа Согье. Пусть прибудет немедленно. Ступайте.

Маркиз поклонился и вышел. А Мария-Анна застыла на месте, глядя куда-то в пустоту.

78.

Верховный командор Шон Денсалье, граф Ливантийский прохаживался по паркету в главной гостиной зале своего не слишком роскошного загородного дома. Граф беспрестанно раздумывал о королеве и о своей стратегии поведения с ней. Стоит ли ему прикладывать усилия в надежде влюбить её в себя как в мужчину? Возможно ли это? Граф нахмурился. Какой глупый вопрос. Он не ведал поражений на этих фронтах и королева, как и всякая женщина, конечно же увлечена им. И значит это возможно. Однако всё же весьма сомнительно что она влюбится в него настолько до беспамятства что исполнит любое его желание. Она просто уже не в том возрасте, с досадой сказал себе Шон. И самое большее чего он добьется это беспрепятственный проход в её спальню. Что конечно весьма приятно и лестно, но всё же не достаточно, совершенно не достаточно. И он снова принялся мучительно размышлять о том правильно ли он поступил, объявив ей что Гуго Либер у него. Поверила ли она ему? А если поверила, то ведь всё равно, рано или поздно она потребует встречи с ним. "Проклятье, и почему я и в самом деле не изловил этого бродягу в Реймсе?", с раздражением подумал граф. Но всё произошло слишком быстро, а он и понятия не имел что это будет за церемония и какая роль во всем этом отведена Гуго Либеру. Откуда ему было знать, что королева отпустит его на все четыре стороны.

В залу неслышно вошел мажордом и Шон с неудовольствием поглядел на него.

– Ваше Сиятельство, к вам посетитель, – объявил он. – Он скрыт под плащом и не пожелал назвать своего имени, велел только сообщить что явился по личному делу.

Шон чуть помедлил, ощутив слабое прикосновение чего-то сумрачного и тревожного.

– Проси, – сказал он

В помещение вошел высокий широкоплечий человек в длинном темном плаще с капюшоном на голове. И еще прежде чем он откинул капюшон, граф узнал своего гостя. И тревога превратилась в уверенность.

Ольмерик отбросил с головы капюшон и спокойно посмотрел на хозяина дома.

Граф недоверчиво усмехнулся. Он решил, что он всё понял. И очень знакомое предчувствие опасности легким зябким ветерком прошлось по его душе. А затем пришло такое же знакомое ощущение отчаянного азарта перед боем. Он почувствовал себя также, как и в тот момент, когда он стоял на верхнем уровне осадной башни и готовился прыгнуть на стену Азанкура. Безумную смесь смертельного страха, гордость своего превосходства над ним, а заодно и как будто всем миром и упоительную готовность совершить что-то немыслимое. Как там говорил какой-то полководец: "Если ты не испытывал восторга битвы, ты прожил жизнь зря. Даже ласки самой прекрасной женщины на свете ничто в сравнении с этим".

– Вы что-то имеете мне сказать, лейтенант? – Спокойно спросил он.

Командир протикторов сделал несколько шагов, приблизившись к графу, и остановился. Внимательно и оценивающе огляделся по сторонам и затем посмотрел командору в глаза.

– Я пришёл чтобы убить тебя, – сказал Ольмерик.

И хотя Шон ожидал чего-то подобного, всё же такая прямолинейность несколько озадачила его.

– Для гостя ты не слишком-то вежлив, – усмехнулся он.

Ольмерик ещё раз осмотрелся по сторонам.

– Мы можем сделать это здесь, – сказал он, – или выйти туда, – он указал рукой на окна, за которыми был небольшой парк и сад. – Я буду драться двумя мечами. – Он распахнул плащ, показывая графу рукояти клинков. – Сходи и возьми оружие какое тебе по нраву.

Шон снова усмехнулся. Его позабавила то как буднично и бесстрастно говорил протиктор.

– Но может быть ты всё же объяснишь почему ты хочешь меня убить.

– Разве это имеет значение? – С некоторым как будто даже удивлением спросил Ольмерик.

Они долго смотрели друг другу в глаза. Без всяких эмоций, немного задумчиво, может чуть-чуть с любопытством.

– Она приказала тебе убить меня, – сказал Шон и трудно было понять спрашивает он или утверждает. – Твоя прекрасная госпожа.

– Сейчас это касается только меня и тебя. Возьми оружие и начнём.

Но Шон не двигался с места, пристально глядя на Ольмерика. Командор испытывал тягостное ощущение разочарования и горькой обиды. Он всё-таки верил, что она что-то испытывает к нему, что он ей не безразличен. Он кончено предполагал, что она откажется сделать его своим супругом и возложить ему на голову корону, хотя где-то в самых глубинах своей души позволял себе надеяться, что она и сама этого хочет, что её тянет быть с ним. Но он никак не ожидал что она вот так вот без всяких колебаний, попыток договориться, сомнений и терзаний равнодушно отмахнется от него, вычеркнет из своего мира, выбросит как мусор. Да и сам способ, которым она решила избавиться от него казался ему донельзя унизительным. Она не стала ничего изобретать, идти на какие-то ухищрения, а просто отправила своего охранника чтобы тот зарубил его мечом и дело с концом. Словно он не Верховный командор королевства, не граф Ливантийский, не кавалер Ордена Звезды, не славный герой Азанкура, а обычный безродный холоп, коих пруд пруди и одним меньше одним больше ничего не меняет. Он припомнил как Ольмерик быстро и легко, почти небрежно расправился с начальником Сент-Горта. Словно мимоходом воткнул ему в шею меч и все пошли дальше.

– А если не начнем? – Холодно спросил Шон. – Я граф, а ты простолюдин. Чужеземный наёмник, который ниже по положению любого солдата моей армии. Ты мне не ровня. Согласно дуэльному кодексу я не могу драться с такой швалью, это будет бесчестье для меня и для моего рода. Поэтому, знаешь что, я наверно лучше позову слуг, которые хорошенько пройдутся по тебе дубинами и прогонят прочь из моего дома. Большего ты не достоин. И передай своей госпоже что если она желает поединка, то пусть присылает человека равного мне по положению.

Ольмерик спокойно смотрел на графа.

– Если бы в Азанкуре я сражался на стороне англов и мы бы встретились с тобой на стене, ты бы тоже стал мне рассказывать о дуэльном кодексе и почему ты не можешь драться со мной? И велел бы мне убираться прочь, так что ли?

– Это война. Это другое.

Ольмерик отрицательно покачал головой.

– Нет. Не другое. Сейчас здесь тоже война и ты мой враг. Если хочешь – защищайся, нет – я убью тебя безоружным. – И он принялся медленно развязывать тесемки плаща.

Сняв плащ, он бросил его на пол и, схватив мечи крест на крест, вынул их из ножен.

Шон молча наблюдал за ним.

Держа клинки перед собой, Ольмерик долго смотрел на противника. Но граф не двигался с места.

– Как хочешь, – сказал протиктор и быстро шагнул вперед, занося правый меч для удара.

И Шон увидел, что сейчас его зарубят, безжалостно и равнодушно, как бессловесную скотину. Он резко вскинул руку и вскрикнул:

– Стой!

Ольмерик прекратил свою атаку и опустил меч.

– Жди здесь, варвар! – Сердито сказал Шон и направился к выходу.

Он стремительно вышел из гостевой залы в коридор и начал быстро подниматься по лестнице на второй этаж. Но на средине пути остановился, развернулся и посмотрел на дверь в залу.

"И всё-таки с какой стати мне с ним драться?", подумал он. Ему отчетливо представилось как он зовет слуг, стражу, дворовых мужиков и те и правда с дубинами, топорами и кольями забивают этого проклятого норманна до смерти. А затем ему представилась ещё более упоительная картина: он приезжает в Фонтен-Ри, входит в её кабинет, а лучше будуар и бросает к её ногам белокурую голову командира протикторов. Это было бы почти божественное торжество, та сладкая минута, ради которой можно было бы прожить целую жизнь. О как она окаменеет, осатанеет, разъярится! Её любимый пёс, карманный палач разорван в клочья, это было всё равно что плюнуть ей в лицо или отвесить пощёчину. Шон усмехнулся. Нет сомнений что это будет конец для него. Скорей всего он окажется в невеселом учреждении графа Согье, где дюжие мордатые молодцы при помощи нехитрых металлических инструментов заставят его узнать дороги ада еще на этом свете. Но Шону казалось, что оно стоит того, только бы с презрением швырнуть к ногам надменной королевы окровавленный обрубок её верного протиктора. Он попытался образумить себя, убедить себя что сейчас не время тешить свою гордость. Нужно или бежать или попытаться умилостивить Марию-Анну, упасть к её ногам и умолять о прощении, сказать что он всё это выдумал чтобы только быть с ней, потому что до безумия любит её. Возможно она и простит его. Возможно. Но Шону оба этих выхода казались отвратительными, унизительными, не достойными. Всё что делало его мужчиной яростно протестовало против этого, по крайней мере так ему это воображалось. Картина того как он швыряет Марии-Анне голову Ольмерика уже настолько пленила его, что он снова и снова возвращался к ней. В этом было что-то невероятно сильное, легендарное, почти мифологическое, он стал бы сродни героям древней Эллады, бескомпромиссный, жестокий и по-настоящему великий. "Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась", припомнилось ему. Да и не простит она его. Ни за что. Он с усмешкой припомнил как занимался с ней любовью, хоть и не было в этом ни капли любви. Они делали это как животные и несомненно им обоим это нравилось. Но торжествовал всё же именно он, он делал это яростно, жестко, буквально размазывая её по кровати, превращая в обычную девку, заставляя её полностью подчиниться его мужской силе, его превосходству над ней. Наверно она чувствовала себя униженной потом, подумалось ему и эта мысль доставила ему удовольствие.

Нет, бежать он не станет, становиться жалким изгоем после столь блистательной жизни он не намерен. Умолять её о прощении тем более не для него. Шону пришло в голову что он мог бы попытаться поднять мятеж, кто-то из верных ему солдат и офицеров несомненно поддержали бы его. Но победить он не сможет, всё чего он добьется это вторая Галиахонская резня. Он будет унижен и казнен как и еще несколько сотен поверивших ему людей. В этом не будет доблести и славы. А вот вернуться к этой злобной сучке с головой её цепного пса было бы действительно победой. Пускай только и на несколько минут.

Шон хмуро взирал на дверь, ведущую в гостевую залу.

Нельзя убить Ольмерика чужими руками, это будет сродни трусости. И от одной только мысли что Мария-Анна сочтёт его трусом, да и не только она, но и все остальные тоже ему стало по-настоящему страшно. И даже наплевать на всех этих толстомясых вельмож и продажных чиновников, главное что и его солдаты, и сами протикторы отвернуться от него и будут проклинать его имя. "Но ведь возможно всё сделать так что никто и не узнает как именно погиб этот норманн", подсказал ему голос здравого смысла. Но Шон почувствовал омерзение к этой мысли. Достаточно того что он будет знать это. И как же он станет горделиво и надменно бросать голову Ольмерика к ногам королевы, зная что он уклонился от сражения с ним, спрятался за своих слуг? Он будет презирать сам себя. Это невыносимо.

"А может я боюсь драться с ним?", спросил себя Шон. Но это была нелепость. Да, он был наслышан что в своей варварской стране Ольмерик был прославленным воином. И он знал, что даже его собственные солдаты рассказывали друг другу байки о том как этот норманн якобы в одиночку истребил то ли небольшую армию, то ли весь род своих заклятых врагов. Но это не имело значения. Про Альфреда Лонгвилля рассказывали еще больше ужасных историй, но это ничего не меняло. Шон знал себя и знал что страх смерти или увечий не властен над ним. Он привык к нему, он давно уже не обращал на него внимания, он был воином, он думал только о победе над врагом. И стоя здесь на ступенях своего дома он чувствовал как привычный темный покой абсолютной решимости овладевает им. Норманн сказал что это война, что ж пусть так оно и будет.

Шон развернулся и быстро поднялся по лестнице. Прошел по коридору и вошел в комнату, представлявшей из себя нечто среднее между оружейной и библиотекой. Впрочем книг здесь было не слишком много, а те что были в основном привлекали хозяина дома своими яркими сочными иллюстрациями. А вот клинков, лат, щитов, копий, алебард, топоров и прочего было предостаточно. Шон любил оружие. Больше оружия он любил разве что только красивых женщин.

Сейчас он не стал колебаться и подошел к подставке, в которой находился его старый толедский меч. Шон не спеша расстегнул пуговицы колета, снял его и выше пояса остался в одной белоснежной батистовой рубашке. Надел перчатки, взял клинок, вынул из ножен и положил на стол. Затем подошел к стене где висели кинжалы, немного подумал и выбрал итальянскую дагассу с широким клинком. Вынув кинжал из ножен, он подошел к столу, взял меч и еще раз оглядев свою любимую комнату, направился к выходу.

Войдя в гостевую залу, он увидел что Ольмерик стоит у стены, убрав мечи обратно в ножны. Протиктор не то чтобы нервничал, но явно чувствовал себя неуютно, как в ловушке, прекрасно понимая, что хозяин дома может явиться не один.

– Иди за мной, – сказал или скорее приказал Шон.

Он пошел по коридору к задней части дома, вышел через высокую рассохшуюся двустворчатую дверь на небольшое каменный балкон с потрескавшимися и потемневшими перилами, спустился по лестнице в запущенный сад и по дорожке, мимо невзрачных заросших сорняками цветников, полузасохших акаций, направился к чернеющей впереди густой дубовой рощи. Под сенью деревьев он свернул на узкую тропинку, минут десять стремительно шагал по ней и в конце концов вышел на нечто вроде опушки, просторной поляны с густой зеленой травой, словно обрызганной сотнями пестрых лесных цветков. Здесь было очень тихо и умиротворенно.

Шон сделал шагов пятнадцать от границы рощи и остановился.

Он ни разу не оглядывался, вполне уверенный что Ольмерик следует за ним по пятам и абсолютно уверенный что удара в спину ожидать не приходится.

Шон осмотрелся по сторонам, с удовольствием вдыхая теплый пряный луговой воздух. Меч он держал на правом плече, а кинжал опустил вниз. Развернувшись он почти с улыбкой посмотрел на своего врага. Ему вдруг пришло в голову, что надо рассказать Ольмерику о том кто такой Гуго Либер на самом деле, пусть это даже всего лишь фантазия. Шон, как и все, знал что норманны состоявшие на службе Дома Вальрингов приносили свою страшную клятву своими северными богами именно роду Вальрингов, а не какому-то монарху лично. Ибо давным-давно один из первых Вальрингов оказал некую бесценную услугу какому-то северному королю или конунгу и с тех пор повелось что около сотни лучших воинов далекой холодной страны охраняли род Вальрингов как бы в уплату за ту бесценную услугу. Впрочем конечно не бескорыстно. Северные варвары получали огромное количество золота за свою службу. Но зато и служили действительно верно и истово, искренне веря в силу древнего соглашения. И Шону стало любопытно что почувствует Ольмерик когда узнает, что он по сути предал род Вальрингов ибо служит женщине которая забрала трон у истинного короля и сама к Вальрингам никакого отношения не имеет.

Протиктор тем временем вынул клинки и, встав на одно колено, вонзил их в землю. После чего снял кожаную куртку, рубаху и остался голым по пояс. Ольмерик взялся за рукояти мечей, закрыл глаза и казалось задремал.

Шон пристально смотрел на него. Покрытое татуировками, чудовищными шрамами, крепкое мускулистое туловище врага не производило на него особого впечатления. Он за свою жизнь видел достаточно мертвых тел самых что ни на есть внушительных и сильных мужчин и знал что заточенная сталь легко превозмогает любую телесную крепость.

Ольмерик резко поднялся и, сделав шаг, рывком освободил свои клинки из земли. После чего пошел на противника.

Но Шон, продолжая непринужденно держать свой меч на правом плече, сказал:

– Знаешь, норманн, когда ты придешь в Валгаллу, твои братья отвернутся от тебя. Доблестные эйнхерии не захотят иметь с тобой дело.

Ольмерик замер, холодно взирая на врага.

– Почему?

– Потому что ты сражаешься за женщину, которая не достойна твоей верности. И кровь, которую ты проливаешь, свою или чужую, это кровь на алтарь предательства.

– Я верен своей клятве богам. Люди здесь ни при чем.

И чтобы покончить с разговорами, Ольмерик почти безрассудно бросился вперед, работая мечами как молотами.

Но командор отскочил в сторону и, сделав молниеносный выпад, рассек левое предплечье протиктора. Тот быстро поменял позицию.

Выставив клинки перед собой, они принялись кружить друг напротив друга.

79.

Было около трех часов пополудни. Мария-Анна с Робертом находились в Малом парке дворца Фонтен-Ри в центре большого прямоугольного боскета прозываемого "Большим зеленым залом". Мать и сын сидели на одной резной белоснежной скамье под легким навесом из светло-бирюзовой ткани. Вокруг них расположились Луиза Бонарте, Королевский секретарь Антуан де Сорбон, трое протикторов, несколько фрейлин и лакеев. Шагах в десяти перед ними на идеально-пасторальной солнечной лужайке показывала своё представление небольшая группа артистов.

В данный момент два мима в пестрых одеждах изображали поочередно Семь смертных грехов. И делали они это столь карикатурно, гротескно, выразительно и самозабвенно, что Мария-Анна то и дело начинала улыбаться и, пряча свою улыбку, прикрывала нижнюю часть лица изящным китайским веером. Молодые фрейлины вели себя менее сдержанно и вполне слышно хихикали и шушукались. Но Марию-Анну это ничуть не раздражало, напротив она хотела, чтобы девушки смеялись и радовались, тем самым создавая вокруг общую ауру веселья и праздника. Всё это представление Мария-Анна затеяла в первую очередь ради сына, который в последнее время казался ей излишне сосредоточенным и задумчивым, даже порою угрюмым. Это тревожило её, ей тут же представлялось что Роберту не здоровится и она постоянно интересовалась тем как он себя чувствует. Мальчик неизменно отвечал, что чувствует себя прекрасно, а пару раз даже отпустил довольно едкие замечания по поводу её чрезмерного беспокойства. Это было несколько необычно для принца, прежде он всегда разговаривал с матерью очень корректно и вежливо. Но Мария-Анна никак не реагировала на сарказм сына, а лишь пристально и внимательно глядела на ребенка, пытаясь понять, что с ним происходит.

– Luxuria, – объявил один из мимов.

Но Мария-Анна подняла руку и сказала:

– Достаточно. – Хоть ей и было весьма любопытно посмотреть, как выдумщики-мимы будут изображать похоть, она всё же решила, что лучше пропустить этот смертный грех в присутствии ребенка.

Она поглядела на Роберта. Он казался скучающим.

– Как вы находите это выступление, Ваше Высочество? – Спросила она с легкой улыбкой. – Вам что-нибудь понравилось из увиденного?

Мальчик посмотрел на королеву и сказал:

– Разве грех это то что должно нравиться? Я думаю, когда святитель Григорий Великий перечислял смертные грехи он вряд ли предполагал, что это станет поводом для фиглярства. Давайте лучше прикажем этим мимам изобразить сажание на кол, причем предупредим, что того из них у кого это выйдет наименее потешно затем и правда посадим на кол. Думаю, это будет очень забавно.

Роберт говорил достаточно громко и его слышали все окружающие. После этих слов стало очень тихо, даже болтушки фрейлины приумолкли и испуганно переглядывались друг с другом.

Мария-Анна, ничего не ответив сыну, повернулась к стоявшему неподалеку колоритному импозантному седовласому пучеглазому мужчине в белом тюрбане на голове, в белой, длиной до пят, подпояснанной рубахе и в широкой ярко зеленой парчовой абе с золотой вышивкой на плечах. То был хозяин приглашенной труппы.

– Маэстро Гвализи, – сказала она, – вы кажется обещали показать нам некую чудесную акробатку, словно бы созданную без единой косточки в теле.

Хозяин труппы, прижав ладонь к груди, поклонился и направился к небольшому шатру, расположенному у одной из стен боскета, созданной из аккуратно остриженного граба. Хозяин откинул полу шатра и что-то сказал внутрь. Через пару минут перед королевой и остальными появилась очень худенькая девочка лет 11-12 в туго обтягивающей её хрупкое тело темной синей тунике и такого же цвета чулках. Юная акробатка с черными коротко-остриженными волосами и большими невероятно яркими синими глазами, к которым так идеально подходил её наряд, была очень миловидной. Кроме неё появился и молодой мужчина в темной одежде и с бретонской гитарой в руках. Он начал играть легкую простую мелодию, а девочка под музыку принялась демонстрировать своё искусство.

Она творила невообразимые для обычного человека вещи. Изгибалась, скручивалась, вытягивалась, заставляя своё сильное гибкое тело принимать самые немыслимые формы. При этом эти формы не были застывшими отдельными позами, которые артистка принимала из какого-то одного и того же исходного положения. Эти формы мастерски плавно перетекали одна в другую, создавая завораживающую картину совершенного движения. Девочка то взмывала на носочки, вытягиваясь в струнку, то кувыркалась и пласталась по земле, спутывая себя практически в шар. В нужные моменты девочка застывала, грациозно покачиваясь и удерживая равновесие в таких позициях, которые казалось противоречили здравому смыслу. Её представление являло собой странную смесь танца и гимнастики, умело подчеркиваемое музыкой, которая время от времени становилась то пронзительней то мягче акцентируя и подчеркивая то или иное движение.

Все были в невероятном восторге. Буквально все. Даже невозмутимые протикторы выглядели обалдевшими и, говоря образно, стояли, разинув рты.

Мария-Анна посмотрела на сына и улыбнулась, увидев, как сияют его глаза. Роберт, взволнованный и потрясенный, неотрывно следил за девочкой, словно боялся упустить хоть что-то из её дивных движений.

Когда музыка смолкла и акробатка застыла, встав прямо и опустив взгляд в землю, Мария-Анна отложила веер и несильно и небыстро хлопнув несколько раз в ладони, сказала:

– Браво!

И тут же все вокруг весело и шумно поддержали её. Даже обычно сдержанный маркиз Ринье крикнул пару раз "браво".

– Что скажете, Ваше Высочество, – проговорила Мария-Анна, с затаенной улыбкой глядя на сына, – это представление также не заслужило вашей благосклонности?

Роберт посмотрел на мать.

– Совсем напротив, Ваше Величество, я в немалом восхищении от увиденного, – сказал он, улыбнувшись. Затем чуть помедлил и добавил с некоторым смущением: – Я хотел бы пригласить эту артистку на прогулку по парку. Возможно ли это?

Мария-Анна пожала плечами.

– Откуда мне знать возможно или нет. Спрашивай её. Кто знает, может она и не откажет тебе.

Роберт поднялся с лавки и не слишком уверенно приблизился к акробатке. Девочка быстро посмотрела на него и снова опустила глаза.

– Как вас зовут, сударыня? – Чуть дрогнувшим голосом, спросил Роберт.

Юная артистка почему-то посмотрела на маэстро Гвализи. Тот едва заметно утвердительно кивнул.

– Меня зовут Элен, – сказала она мелодичным хрустальным голоском, в котором присутствовал очень мягкий акцент.

– Ваше Высочество, – наставительно добавил хозяин труппы глухим низким голосом, в котором акцент чужеземца звучал гораздо сильнее.

– Ваше Высочество, – повторила она.

– Я надеюсь, что вы не откажете мне, сударыня, в моей просьбе составить мне компанию в прогулке по паркам этого дворца? – Вежливо и чуть покраснев проговорил Роберт.

Девочка поглядела принцу прямо в глаза. И у того от взгляда этих больших столь непривычно ярко-синих глаз внутри разлился приятный волнительный жар.

– Нет, не откажу. Позвольте только мне переодеться.

– Ваше Высочество, – снова подсказал маэстро Гвализи.

Но Элен казалось начисто забыла про своего хозяина и молча смотрела на Роберта. Тот тоже неотрывно смотрел ей в глаза и кроме этих синих глаз вроде как уже не видел и не слышал ничего вокруг.

Мария-Анна с улыбкой наблюдала за этой сценой. Она чувствовала радостное облегчение, видя что насупленная угрюмость наконец оставила Роберта и он снова радостный ребенок с сияющим взором. Особенно её позабавило его явное смущение перед этой девицей.

Однако в этот момент из тенистого арочного прохода, созданного выкрашенными в зеленый цвет трельяжами и непроницаемой сеткой пышного плюща, вышел великан Олаф Энрикссон, едва не задев головой проем арки.

Огромный мрачный норманн с длинным мечом на поясе и увесистой секирой за спиной выглядел совершенно неуместным на этом пасторальном легкомысленном празднестве жизни с веселыми представлениями и беззаботной музыкой.

Олаф прошел прямиком к королеве, не обращая внимания ни на кого вокруг. И едва не снёс на своем пути молодого человека с бретонской гитарой. Протиктор приблизился к королеве, встал перед ней, холодно глядя на неё.

Мария-Анна, ощутив неясную тревогу, вопросительно посмотрела на него.

– Вам надо пойти со мной, – сказал Олаф и словно бы припомнив, добавил: – Моя госпожа.

У Марии-Анны мелькнула мысль пожурить этого грубияна за неучтивость и незнание этикета, но она тут же выбросила это из головы. Она прекрасно знала, что это бесполезно, что проще просто выгнать этого варвара чем пытаться заставить его кланяться, расшаркиваться, витиевато изъясняться и аккуратно блюсти формальности протокола обращения с августейшей особой. Для Олафа августейшая особа ничем по сути не отличалась от его собственной особы. Но Марии-Анне очень уж хотелось иметь в своей свите такого внушительного великана.

– Что-то случилось? – Тихо спросила королева и бросила быстрый взгляд на своего секретаря. Но тот изобразил выражение полного незнания.

– Вам надо пойти со мной, моя госпожа, – с нажимом повторил Олаф.

Мария-Анна почувствовал уже не тревогу, а почти страх. Она доверяла Олафу почти также, как и Ольмерику и прекрасно понимала, что раз уж он так настойчиво зовёт её, то нужно идти.

Она поднялась с лавки. Тут же как по команде со стульев поднялись все остальные. Но она велела всем оставаться на своих местах и продолжать развлекаться. И даже Антуану де Сорбону, который явно вознамерился сопровождать её, приказала остаться.

– Идём, – сказала она Олафу.

Проходя мимо Роберта, она ласково прикоснулась к его плечу и с улыбкой сказала:

– Не позволяйте вашей спутнице заскучать, Ваше Высочество.

Когда они вышли за границы боскета, прошли какое-то расстояние по белой мощенной дорожке в сторону дворца и остались совершенно одни, Мария-Анна сухо спросила:

– В чем дело, Олаф?

Протиктор неприветливо посмотрел на неё и сказал:

– Ольмерик подыхает. Подумал вы захотите увидеть его.

Сердце Марии-Анны гулко забилось и казалось забилось где-то в горле. Она гневно схватила огромного протиктора за руку.

– Что ты несёшь?! Как это он подыхает?

Олаф, глядя на неё всё так же без особой приязни, проговорил:

– Он куда-то уезжал с утра. Назад его лошадь кажется дошла уже сама. Ольмерик, ничего не соображая, просто лежал в седле. Стража у Каретных ворот вытащила его из седла и перенесла в его комнату. Теперь он там. Но скоро думаю отправиться в Валгаллу, поэтому и пришел за вами.

– Но что с ним случилось? Что он сказал?

– Он ничего не сказал. Он вообще ничего не говорит. Он весь изрезан и промок от крови. Говорю ж подохнет скоро.

Мария-Анна с яростью посмотрела на него.

– Не смей так говорить! Дубина стоеросовая!

И она стремительно пошла к лестнице, ведущей на террасу дворца.

Влетев в комнату командира протикторов, Мария-Анна застыла как вкопанная.

В небольшом помещении со спартанской обстановкой, не считая громадной медвежьей шкуры на полу, на деревянной кровати с сенным тюфяком, кожаной подушкой и вязаным одеялом лежал на спине Ольмерик. Он был абсолютно голый, только прямоугольный кусок плотной ткани прикрывал ему промежность. Мария-Анна, как завороженная, смотрела на его могучее, мускулистое, словно вырезанное из камня тело. Всю его правую руку от запястья до плеча, основание шеи и правую часть груди покрывали хитроумные узорно-геометрические татуировки зеленого, черного и синего цветов. Его широкий торс и еще более широкую грудь избороздили белесые жгуты каких-то невообразимо чудовищных шрамов. До этого момента Мария-Анна никогда не видела командира протикторов обнаженным и сейчас это могучее изуродованное раскрашенное тело произвело на неё сильное впечатление. Это было тело воина, молодого неукротимого бога войны, созданного крушить, ломать и уничтожать. Мария-Анна ощутила странное волнение, почти возбуждение при мысли о томнасколько её собственная хрупкая натура нежна и слаба перед этим гранитным богатырским монолитом.

Но сейчас бог войны кажется действительно умирал.

Ольмерик лежал с закрытыми глазами, его лицо было очень бледным, а рот полуоткрытым. На белой тряпице обмотанной вокруг нижней части живота на левой стороне обильно проступила кровь. Крови вокруг вообще было много. Еще одна кровавая тряпка обматывала шею протиктора. На левом иссечённом предплечье плоть висела просто лохмотьями и кровь несильными толчками выталкивалась изнутри этого месива заливая всю руку. На груди ближе к левой ключице имелось глубокое проникающее ранение, зияющее пугающей багровой чернотой. Мария-Анна ощутила приступ дурноты и легкого головокружения. Не от вида крови и ран, а от какого-то пронзительного, терзающего всё её нутро волнения за Ольмерика. Она даже не понимала, что она собственно чувствует, но твердо знала, что нестерпимо хочет, чтобы этот человек оставался живым.

Над Ольмериком колдовал короткостриженый коренастый седовласый Седрик, самый пожилой из протикторов. И хотя он тоже считался телохранителем королевы, он никогда не появлялся рядом с ней и никаких дежурств возле её покоев не нёс. В отряде протикторов, который насчитывал почти сотню человек, Седрик исполнял роль некоего хранителя древних знаний, роль почтенного мудреца к которому молодые приходят за советом, ну и заодно роль знахаря и может быть отчасти колдуна. Но главное, что Седрик всю свою жизнь был воином, а также разбойником и путешественником. И раз он сумел дожить до столь почтенного возраста, то все свято верили что он любимец богов, а к такому человеку стоит прислушаться, особенно учитывая его бесценный жизненный опыт.

Мария-Анна поглядела на него почти умоляюще.

– Седрик, он выживет?

Старый протиктор занимался тем, что обкуривал кровать и лежавшего на ней человека душистым дымом хвойных палочек.

– Зашивать его надо, – хмуро сказал Седрик, – кровь из него уходит. А у меня глаза уже плохо видят. Кликну сейчас кого из молодых. Да только они все такие коновалы, только бы топорами махать. А тут работа тонкая.

Мария-Анна с досадой вспомнила что в Фонтен-Ри нет ни одного лекаря, ибо после всего произошедшего она так и не вернула обратно мэтра Дорэ и его второго помощника Анруа Милла. А также не назначила новых. Её просто с души воротило от всех этих медиков и она всё время откладывала это на потом.

– Сейчас же пошлю за лучшими лекарями, – сказала она, – ты только не дай ему умереть. Делай всё что нужно, проси что хочешь. Ясно тебе?!

Седрик кивнул.

Она приблизилась к Ольмерику и погладила его правую татуированную руку. Она показалась ей холодной и у Марии-Анны защипало в глазах. Не осознавая, что делает она принялась интенсивнее гладить руку мужчины, словно тем самым надеялась вернуть в неё тепло. Ольмерик открыл глаза и мутным тусклым взором уставился на королеву. Затем вдруг его правая ладонь схватила женское предплечье, сжав его почти до боли. Мария-Анна застыв, поглядела на него широко раскрытыми глазами. Ольмерик приподнял голову.

– Я убью тебя, – яростно прохрипел он.

Затем его голова снова упала на подушку. Ольмерик пустым взором уперся в потолок.

Похолодевшая от ужаса, потрясенная Мария-Анна, вырвав свою руку из его ослабевшей хватки, отскочила назад.

Она как безумная глянула на Седрика и стремительно вышла вон. В коридоре она остановилась с бешено бьющимся сердцем, пытаясь успокоить себя и понять что это было. И только сейчас ей впервые пришло в голову что во всем этом замешан Шон Денсалье. Она посмотрела на дверь комнаты Ольмерика. "Неужели он сам…? Неужели это был поединок?" растерянно подумала она. Ей стало страшно. Ей представилось что Верховный командор искромсал её протиктора, а потом в качестве насмешки отправил его назад в Фонтен-Ри, чтобы он умер на глазах своей госпожи.

Мария-Анна чуть пошатываясь пошла прочь. Она попыталась убедить себя, что ещё ничего не знает, что надо успокоиться и во всем разобраться. В конце концов она понятия не имеет кто изрубил Ольмерика. Но ей уже очень ясно и живо воображалось как торжествует граф Ливантийский. Торжествует точно так же как и в ту ночь во Дворце То, когда он голый возвышался над ней. И что если в эту самую минуту он поднимает своих солдат на мятеж?! Возможно ли это? Марии-Анне почудилось что ей трудно дышать. Как смел этот дурак всё так испортить, со злостью подумала она об Ольмерике, если уж решил устраивать рыцарский поединок, так надо было в нём побеждать! И снова она попыталась обуздать себя, убедить что еще ничего не известно. И тут же в голове всплыло: "Я убью тебя". Что это было? Может он не узнал её, принял за кого-то другого?

Мария-Анна остановилась и постаралась успокоить дыхание. Ей это удалось. Она увидела впереди в коридоре Олафа, полдюжины других протикторов, капитана дворцовой стражи, нескольких лакеев и маркиза Ринье. Образ Королевского секретаря почему-то придал ей сил и уверенности. На миг у неё возникла мысль не звать никаких лекарей и пусть отважный и неразумный лейтенант Ольмерик спокойно отправляется в свою Валгаллу. Так будет лучше для всех. Но эта мысль вызвала в ней отторжение. А затем ей подумалось что ведь Один не возьмёт его в Валгаллу, поскольку он не погиб в бою, не выпуская оружие из рук, а собирается умереть на кровати, в постели, на подушке и одеяле при нотариусе и враче, как какой-нибудь порядочный отец семейства, жалкий и убогий. И она усмехнулась про себя: если уж она думает об Одине значит она действительно успокоилась и взяла себя в руки. Что ж пусть великолепный Шон Денсалье снова торжествует над ней, эта история еще не закончена.

80.

Мария-Анна, прекрасная, гордая, величественная, затянутая в своё любимое черное платье с багровыми вставками по краю декольте и манжет, с черными жемчужинами в серьгах, с огромным алым рубином на черной широкой ленте, обвивающей её нежную бархатную шею, стояла у высокого окна своего кабинета и смотрела на огромное захватывающее дух открытое пространство к северу от дворца Фонтен-Ри. Широкая мраморная терраса и великолепная лестница с вычурной балюстрадой вели к площади Северного партера с яркими цветочными клумбами и двумя аккуратными водоемами. Сразу за ними начинались узорные изумрудные боскеты с увитыми плющом трельяжными беседками, белоснежными чашами малых фонтанов с бирюзовой водой, идеально подстриженными группами деревьев, ровными газонами и мастерски выполненными скульптурными композициями. Далее следовала оранжерея и Фруктовая аллея с сотнями цитрусовых деревьев, которая приводила к большому умопомрачительному по своей красоте сверкающему Фонтану Лето с позолоченными фигурами древнегреческих богов, богинь и героев. За ним вдаль уходила пышная Королевская аллея, окруженная еще более сложными и длинными боскетами и еще дальше сверкал и переливался колоссальный Гранд-канал с мостами, золотыми скульптурами, мощными фонтанами и водными беседками. Канал вел к парку, который практически уже был лесом и этот лес тянулся до самого подернутого маревом горизонта, уходя уже в поднебесье. И очень приятные мысли сладко и томительно покалывали сердце королевы: всё это только для неё, для неё одной, она та, кто владеет всем этим, она та ради которой всё это существует. Но Мария-Анна одернула себя от этих тщеславных размышлений. Меньше чем через час ей предстояло принимать весьма представительную посольскую делегацию из Англии и именно к этому она готовилась с самого утра. Но сейчас в её кабинете безмолвно застыли, в ожидании когда она обратиться к ним, Королевский секретарь и глава Судебного ведомства. Подтянутые, собранные, в своих лучших нарядах, со всеми требуемыми по статусу и должности аксессуарами, украшениями и регалиями, им также предстояло участвовать во встречи с иноземными послами. Но в данную минуту всем присутствующим в комнате не было никакого дела до англичан.

Мария-Анна повернулась к мужчинам и, чуть кивнув в сторону Рене Согье, сказала:

– Начните вы, граф.

– Ваше Величество, я бы сразу хотел сказать, что как я и предупреждал, что-то выяснить абсолютно достоверно, спустя более чем два года представляется весьма маловероятным. – Он замолчал, готовясь к критичным замечаниям со стороны королевы, но та спокойно смотрела на него, ожидая продолжения. – Тем не менее мы провели огромную работу и поговорили более чем с полусотней участников тех событий. И думаю можно с полной уверенностью утверждать, что Ричард де Лаваль дю Тьерон искренне разделял идеи галлийских мятежников, всячески поддерживал их, состоял в "Легионе Орла", имел его тайный знак и был среди тех, кто сражался с армией Вашего Величества в Галиахоне. После нашей победы ему, как и прочим злодеям, отсекли правую руку и затем его четвертовали.

– Вы в этом абсолютно уверены?

– Более чем, Ваше Величество. За эти несколько дней я и мои советники буквально перешерстили всю историю Галийского мятежа. Теперь совершенно доподлинно известно, что молодой герцог Майеннский состоял в заговоре и был казнен в Галиахоне. Единственное что нам не удалось выяснить, так это знал ли сам Филипп дю Тьерон, что его сын участвует в мятеже прежде чем верный оруженосец принес ему правую руку сына и рассказал о том, как он погиб.

Королева подошла к столу.

– Как же так вышло, что его не узнали? – Медленно проговорила она. – Почему не сообщили мне? Как сын Королевского канцлера он требовал особого обращения. По крайней мере его не казнили бы … прямо там в Галиахоне.

– Молодой человек сам приложил все возможные усилия чтобы остаться неузнанным. Перед сражением, как и многие, понимая обреченность мятежа, он полностью переоделся в простое платье, избавившись от всех знаков своего рода и велел своим слугам уходить. Только его оруженосец нарушил его приказ и незаметно для него остался неподалеку. После того как Ричард де Лаваль был пленен, он назвался чужим именем и сделал всё чтобы сохранить своё инкогнито. Я смею предположить, что тем самым он пытался спасти от позора свою семью и в первую очередь отца. И надо признать, что он добился своего. Если бы вы, Ваше Величество, не дали мне этого поручения, высказав свою блестящую догадку, то всё по-прежнему оставалось бы в тайне. Если это возможно, то позвольте узнать откуда же вам самой стало известно об этом.

Королева покосилась на маркиза Ринье и сказала:

– Это будет трудно объяснить, граф. Это почти мистика. И мне не хочется говорить об этом.

Рене Согье поклонился, принимая ответ королевы.

– Ну что же мне предпринять далее, Ваше Величество? Вы желаете придать огласке эти сведения? Возможно нам стоит допросить Филиппа дю Тьерона?

– Нет-нет, граф, больше ничего не нужно. Это сугубо личное дело и не имеет никакого отношение к государственным интересам. Я прошу вас, и вас, маркиз, сохранить всё в тайне. Это никого не касается кроме меня и герцога Майеннского. А вам, граф, я весьма признательна за ваш тяжелый труд и поверьте я найду способ вознаградить вас.

Граф Согье с благодарностью поклонился.

Мария-Анна посмотрела на своего секретаря и её сердце взволнованно забилось, ибо от этого человека она ожидала услышать самые важные на сегодня для себя новости.

– Говорите, маркиз.

Антуан де Сорбон чуть вышел вперед и со скорбным выражением лица произнес:

– Прошу простить меня, Ваше Величество, но то что я должен сообщить вам поистине ужасно.

У Марии-Анны пересохло во рту и возникла слабость в ногах.

– Верховный командор королевства, наш великий герой, наш славный и отважный граф Шон Денсалье найден мертвым в парке собственного дома. По сведениям, что я получил выходит нечто неслыханное, просто чудовищное. Граф Ливантийский был убит совершенно по-варварски. По сообщениям его тело буквально изрублено на куски, а его голова отсечена. Никто не в силах представить, что за жуткий убивец мог совершить такое. Граф пропал еще вчера. Но его слуги и стража, зная его нрав и привычку покидать дом без предупреждения, не слишком обеспокоились. А сегодня один из слуг заметил кровавый след в саду и в конце концов нашел место ужасного побоища в самой глубине парка, практически в лесу. Ваше Величество, я искренне скорблю о нашей общей утрате, но что-то сказать ещё об этом мне нечего. Теперь это дело Его Сиятельства и его ведомства, – маркиз выразительно посмотрел на графа Согье.

Рене Согье утвердительно кивнул.

– Да, Ваше Величество, как только я узнал об этом преступлении, я тут же занялся им. Мы уже тщательно допросили всю челядь графского дома. Но к величайшему сожалению они мало что смогли прояснить. Всё что мы знаем на данный момент так это то что графа посетил некий неизвестный человек, скрывавший себя под плащом и капюшоном. Мажордом сумел лишь сказать, что судя по фигуре и голосу, это был молодой высокий крепкий мужчина. Он отказался называть слуге своё имя и велел только сообщить "что явился к графу по личному делу".

Рене Согье выразительно посмотрел на королеву.

– Может быть вы, Ваше Величество, имеете какие-то догадки о том кто бы это мог быть?

Побледневшая Мария-Анна глянула на него ледяным взором и тихо произнесла:

– С какой стати мне иметь такие догадки, граф?

– Простите, Ваше Величество, я лишь пытался сказать, что вы знали графа чуть лучше, чем прочие и возможно вам что-то известно о его врагах. О его заклятых врагах. Потому что человек убивший графа, несомненно ненавидел его самой лютой ненавистью. Хотя вместе с тем, должен заметить, что судя по всему, имел место поединок. Рядом с графом нашли его армейский меч и его любимый италийский кинжал. И оба клинка обильно испачканы кровью. Из чего можно сделать вывод что противнику графа также пришлось несладко и учитывая кровавые следы в саду, он видимо покидал поместье графа, буквально истекая кровью. Так что это была своего рода дуэль. Но немыслимо жестокая и беспощадная, я просто не в силах припомнить чтобы дуэлянты когда-нибудь отрубали друг другу головы.

Мария-Анна, вцепившись пальцами в столешницу, сказала:

– Осмелюсь предположить, что здесь замешана женщина.

– Да, Ваше Величество, – сдержанно согласился Согье, – это весьма вероятно. Учитывая репутацию графа, его неотразимую внешность и его манеру, так сказать, страстного натиска на дам. Думаю что кто-нибудь из обманутых мужей или менее удачливых любовников вполне мог желать поквитаться с графом с помощью меча и кинжала. Вопрос только в том, что наш доблестный командор считался одним из самых непобедимых мечников нашего королевства и я просто не представляю кто тот человек что сумел одолеть его в честном поединке.

Мария-Анна отпустила стол. Она и сама не могла понять, что же она чувствует. Наверное в первую очередь пустоту.

– Кто бы он ни был, я уверена, рано или поздно ему воздастся по заслугам, – сказала она.

– Нашу прелестную графиню Бонарте ждет жестокий удар, – с грустью заметил секретарь. – Ведь кажется у них с графом Денсалье дело шло к помолвке.

– Это великая утрата для всех нас и мы разделим её горе, – бесстрастно проговорила королева. – Мы поддержим её.

Она посмотрела на Рене Согье.

– Ещё раз благодарю вас, граф, за ваш труд. Вы можете идти, увидимся в Зеркальной галерее.

Глава Судебного Ведомства поклонился и вышел.

Мария-Анна снова прошла до окна и снова принялась задумчиво глядеть вдаль. "Какое глупое чувство", сказала она себе, "Пустота. Словно бы этот Денсалье что-то значил для меня." Но печальное ощущение утраты чего-то хорошего, привычного, радостного становилось только острее. "Какой вздор!", решила она и резко повернулась к секретарю.

– Королевству нужен новый Верховный командор, – сказала она. – Подумайте над тем, кто мог бы занять эту должность и представьте мне кандидатуры.

– Слушаюсь, Ваше Величество.

– Только…, – она споткнулась. – Только не надо слишком пожилых или тем более дряхлых. Верховный командор должен олицетворять силу и мощь нашей страны, нам нужен …, – она задумалась.

– Нам нужен второй Шон Денсалье, – печально промолвил маркиз, решив что она думает об этом.

Мария-Анна сердито поглядела на него.

– Нет, не нужен! С меня хватило и одного. Нам нужен человек, который в первую голову будет занят вопросами армии, а не интригами, тщеславием, амурными приключениями и поединками с разгневанными рогоносцами. Мне нужен государственный муж, а не герой романов.

Увидев несколько как ей показалось странный взгляд Антуана де Сорбона, она с раздражением решила, что он конечно же вспомнил о том, что это ведь она сама выбрала Шона Денсалье на роль Верховного командора, заставив всех других согласиться с её выбором.

– Вы что-то хотите сказать, маркиз?

– Нет, Ваше Величество, – спокойно ответил он. – Я жду ваших следующих распоряжений.

Мария-Анна покусала губу.

– Да. Будет еще одно. Я намерена навестить Филиппа дю Тьерона в его замке в Альдене. Распорядитесь приготовить экипаж. Меня должны сопровождать: рота королевских драгун со смышлёным командиром, мой доверенный нотариус, двое придворных легистов, два десятка протикторов. И, – она посмотрела в глаза секретарю, – мэтр Сансэн.

Маркиз Ринье застыл на миг, но затем опустил взгляд и продолжил записывать.

Закончив, он спросил:

– Что-нибудь ещё, Ваше Величество?

Она отрицательно покачала головой.

– Можете идти, маркиз.

Антуан де Сорбон направился к двери, но затем остановился, повернулся, чуть помедлил и сказал:

– Ваше Величество, вчера вечером я узнал, что с лейтенантом Ольмериком приключилось несчастье. Говорят он тяжело ранен, может быть даже при смерти. Я хотел проведать его, но протикторы не пустили меня. Может вы позволите мне знать как он? Я искренне волнуюсь за него.

Сердце Марии-Анны гулко застучало, но оставаясь внешне спокойной, она проговорила:

– Откуда вы это узнали?

– От капитана дворцовой стражи капитана де Риза. Он сказал, что его люди нашли лейтенанта лежащим у ворот, истекающим кровью.

Мария-Анна пристально поглядела ему в глаза.

– С лейтенантом Ольмериком произошел несчастный случай, – твердо сказала она. – Он свалился с обрыва, упал на деревья внизу и сильно поранился о ветви. Но если на то будет воля Божья он выживет, лекари говорят что надежда есть.

– Слава Богу, – сказал маркиз, неотрывно и как-то очень пронзительно глядя на королеву. – Вот уж воистину, беда не приходит одна. Трагическая гибель графа Ливантийского, несчастье с лейтенантом. Можно даже подумать…, – он замолчал на полуслове.

– Не нужно об этом думать, – ледяным тоном произнесла Мария-Анна. – И велите капитану де Ризу и прочим поменьше молоть языком. А теперь ступайте, маркиз. Нам предстоит встреча с нахальными англичанами, соблаговолите приготовиться.

81.

Филипп дю Тьерон сидел в своём, обшитом дубовыми панелями кабинете, и нацепив на нос очки для чтения, внимательно вглядывался в строки лежавшей перед ним книги. Шевеля губами, он тихо произносил: "Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои". После чего, устремив взор на зеленые поля и бледно-голубое небо за окном с горечью думал: "Где же она эта справедливость? Если эта злодейка годами творит свои бесчинства, преступает все мыслимые и немыслимые законы и ничего ей не воздается, лишь румянее и круглее лицом становится". "Негодяйка, мерзавка, холера, гадина, сучка…" Старик остановил себя усилием воли, напомнив себе, что у него под носом святая книга и не гоже при ней так сквернословить. Он нахмурился, убрал книгу и придвинул к себе тяжелый фолиант гроссбуха. Ему давно следовало заняться сведением доходов и расходов нескольких своих вотчинных деревень, но он постоянно откладывал это, ибо всякий раз его обессиливала горькая мысль что все эти усилия теперь ни к чему, они бесполезны и напрасны. Зачем беспокоиться о капиталах если их некому передать? И снова черная, бескрайняя ненависть на ту что отняла его сына накрывала его с головой. Он пытался убедить себя, что ненавидит её не только за то что она уничтожила его сына, буквально разорвала его на части, но и за то что она сделала с королем Джоном и многими другими. Но нет, всё дело конечно было в Ричарде. Как же это так получается что Ричард мертв, а эта подлая тварь продолжает царствовать и благоденствовать?! Филипп пытался напомнить себе, что у него еще есть две младших сестры, которые давно вышли замуж и родили детей, и эти племянники и племянницы конечно были бы очень рады получить какую-то часть дядиных богатств. И наверное ради них стоило бы… Но нет, бывший Верховный канцлер королевства ясно понимал что сердце не обманешь, он почти ничего не чувствует к этим практически чужим для него людям и его нисколько не волнует их нынешнее или будущее благосостояние. Впрочем… Лицо старика слегка просветлело. Мартин, сын Изабеллы, самый старший из племянников, этот юноша определенно что-то значил для него. Каждый раз при встрече с ним герцог ощущал укол пронзительной надрывной тоски, ему мерещилось что в чертах Мартина, в его голосе, в его рассуждениях, в его смехе, в его манере держать себя едва заметно, очень легковесно, на неуловимо краткий миг проступает родной образ Ричарда. Возможно это было лишь наваждение, возможно он это придумывал сам, чтобы хоть как-то избавиться от одуряющей пустоты в своей душе, но тем не менее он явственно ощущал симпатию к племяннику и был бы наверно не прочь хоть как-то поспособствовать его будущей судьбе.

Филипп дю Тьерон решительно раскрыл гроссбух, намереваясь наконец разобраться с докучными цифрами. Но в этот момент он услышал торопливые шаги за дверью. Волна теплоты омыла сердце герцога, ибо эти шаги тоже были родными. Человек, который вот-вот должен был войти в кабинет служил Великому ловчему уже тридцать с лишним лет и хотя Филипп часто ворчал и брюзжал на его счет, он скорее согласился отрубить себе руку или ногу, чем расстаться со своим верным помощником.

В комнату вошел Андрэ Мостин, секретарь и первый помощник герцога Майеннского.

– Ваша Светлость! – Взволнованно произнес он.

Филипп взирал на секретаря с деланным неудовольствием.

– Что на этот раз? – Ворчливо спросил он. – К нам пожаловал король Англии или Бухарский эмир? Или может быть сам царь Иван?

Андрэ Мостин нервно покашлял и объявил:

– К нам пожаловала королева!

Герцог ощутил на мгновение тревожную пустоту в животе, словно все внутренности рухнули в какую-то бездну. Это был страх. Но герцог тут же отмахнулся от этого. С чего бы ему бояться этой мерзавки?! И всё же её неожиданный визит расстроил его. Он решил, что это как-то связано с его нелепым назначением министром по морским делам, что он расценивал как какую-то насмешку со стороны королевы. И вот наверно она придумала новую пакость для него.

– Экая неприятность, – искренне подосадовал герцог. – И какого чёрта её принесло?!

Чуть подумав, припомнив визит Верховного командора, он спросил:

– Она одна или может быть с маленькой армией?

– Два экипажа, Ваша Светлость, два герольда со знаменами и дюжина протикторов. Они остановились перед мостом и ждут, когда поднимут решётку.

– Может не поднимать? – Усмехнулся герцог. – Ну её к дьяволу эту девку.

– Тогда, Ваша Светлость, я боюсь она действительно явиться с армией.

– Что, уже поджилки затряслись? Раньше надо было бояться, а теперь дело сделано. – Герцог медленно поднялся. – Ладно, прикажи одеваться. Фламандский костюм синего бархата. И все регалии Великого ловчего. И мою шпагу конечно. Принимать её буду в Ореховой зале. Там то египетское кресло что у камина поставьте в центре напротив входа. Будет а-ля трон. А остальные кушетки, диванчики и кресла оттуда вынесите. И всё делаем не спеша. Нам торопиться некуда. Решетку прикажу поднимать, когда, – он усмехнулся, – на свой трон сяду.

– Ваша Светлость, это может привести её в ярость.

– Пошла она к чертям собачьим со своей яростью! – Злобно воскликнул Филипп дю Тьерон. – Какое мне до этого дело? У нас тут не постоялый двор, чтоб перед каждой бродяжкой двери распахивать. Коли не сочла нужным предуведомить о своём визите, пусть ждет.

Королева и её спутники прождали более часа по ту сторону моста. Но никто не выказал ни малейшего возмущения. И сама Мария-Анна оставалась совершенно спокойной, никак не проявляя своих эмоций.

Наконец решётка была поднята и две больших массивных кареты, каждая запряженная шестеркой лошадей, въехали на просторный внутнренний двор. Первая из них остановилась возле широкой лестницы, ведущей к главному входу поместья. Однако оскорбления продолжались. Никто не поспешил к экипажу, дабы распахнуть дверцу и смиренно приветствовать государыню. Вместо этого Андрэ Мостин, в окружении шести рослых, разодетых в парчу и шелка, вооруженных до зубов надменных молодых миньонов, недвижно стоял на верхней площадке парадного крыльца, с равнодушным видом ожидая, когда королева выйдет из кареты и поднимется к нему. Но Мария-Анна не спешила. Глянув в окно и увидев помощника герцога, она оставалась на месте, предполагая, что всё же сейчас он спустится и встретит её как подобает. И хотя её уже унизили, заставив больше часа томиться практически на дороге, она всё ещё верила, что на этом неучтивое поведение закончено и дальше этого дело не пойдет. Но Андрэ Мостин не двигался с места. Видя столь неслыханное поведение, один из герольдов вставил знамя в держатель у седла, соскочил с коня и поспешил к королевскому экипажу. Распахнув дверцу, он склонился и проговорил:

– Прошу вас, Ваше Величество.

Мария-Анна ещё немного помедлила и вышла. Она была очень бледна. Во дворе и на стенах присутствовали люди герцога и все они пристально наблюдали за ней. Она огляделась по сторонам, стараясь ни с кем не встретиться взглядом. Уяснив что помощник хозяина замка не намерен спускаться к ней и ей придётся пережить еще одно унижение и подняться к нему самой, Мария-Анна повернулась к Олафу Энрикссону и сделала ему знак. Тот спрыгнул с коня, а за ним и пятеро других протикторов. Все они приблизились к королеве и тогда она начала подниматься по лестнице. На последней ступени она остановилась, ибо перед ней стоял Андрэ Мостин и отходить не спешил. Он смерил королеву взглядом и спокойно произнес:

– Прошу вас, следовать за мной.

Он не произнес "Ваше Величество", но Марию-Анну это уже не трогало. Поднявшись на крыльцо, она уловила отчетливый стойкий аромат "Леонской воды". Вместе с протикторами, в окружении вооружённых хмурых миньонов герцога, она шагала за своим провожатым. Пройдя пару галерей они все остановились у высоких позолоченных дверей, рядом с которыми застыли два могучих воина с огромными вычурными разукрашенными протазанами.

Андрэ Мостин повернулся к королеве и издав череду негромких, но трескучих покашливаний, объявил:

– Ваши люди должны остаться здесь.

Мария-Анна даже слегка усмехнулась от столь невероятной грубости. Это было что-то запредельное чтобы ей в её собственном королевстве какой-то холоп указывал что она должна делать и как ей поступать. А главное никто и никогда не смел разлучать её с протикторами, это было равносильно прямой угрозе королеве. Такое разве что от Римского папы можно было стерпеть.

Она уловила возбужденное движение у себя за спиной. Её протикторы тоже прекрасно знали, что никто не смеет указывать им оставить свою госпожу. И Олаф, которому, к легкой досаде Марии-Анны, определённо не хватало выдержки Ольмерика, явно вознамерился дать кое-какие объяснения зарвавшемуся слуге. Но она обернулась и строго поглядела на него, а затем и на остальных, молча призывая их сохранять хладнокровие.

Она повернулась к Андрэ Мостину.

– Со мной пойдет он, – сказала она, указав на Олафа.

– Все ваши люди должны остаться здесь, – холодно повторил Андрэ.

Мария-Анна почувствовала, что её сейчас затрясёт.

Она подошла к помощнику герцога почти вплотную, вглядываясь ему в глаза. Затем вдруг склонилась к его шее и втянула в себя воздух.

– "Леонская вода"? – Спросила она.

Андрэ Момтину стало не по себе. Не из-за её вопроса, которого он словно и не услышал или не понял о чем она спрашивает, а из-за её бледного лица и темных серых глаз, в которых пылало черное пламя ледяного бешенства.

– Хорошо, – пробормотал он. – Один может войти.

Он сделал знак и привратники с копьями распахнули створки дверей.

Проследовав внутрь помещения, он громко объявил:

– Ваша Светлость, Мария-Анна де Савойе!

Мария-Анна уже не обращала внимания на новые оскорбления.

Но когда она вошла в роскошную Ореховую залу, обшитую изящными резными темно-бордовыми панелями из орешника, украшенную множеством зеркал и великолепных картин, ей стало ясно что главное унижение впереди.

Герцог Майеннский восседал на внушительном кресле, отделанном серебром и слоновой костью, а больше ничего для сидения в помещении не было. Она и Олаф прошли несколько шагов вперед по направлению к хозяину замка и остановились. Мария-Анна оглянулась. Она увидела, что створки высоких дверей наглухо закрылись, отрезая пятерых протикторов от своей повелительницы. Андрэ Мостин остался в Ореховой зале, замерев у самых дверей.

Королева снова поглядела на герцога. Тот, облаченный в пышный, расшитый блестящими нитями наряд, с увесистой золотой цепью на которой сверкала череда бриллиантовых медальонов, с двумя яркими лентами через грудь, на которых держались внушительные драгоценные знаки Великого ловчего, сидел, гордо выпрямив спину и держа левую руку на эфесе, упертой в пол, широкой массивной шпаги, и недобро взирал на свою непрошенную гостью.

Мария-Анна сделала еще пару шагов к нему и остановилась. Он сидел перед ней, а она стояла перед ним. Он буквально плевал ей в лицо, создав эту ситуацию. Но Мария-Анна глядела на него спокойно, словно бы даже задумчиво.

– Вы кажется заняли моё место, герцог, – сказала она вполне добродушно.

– Нет. Мы все на своих местах. Я герцог, ты графиня.

– Ясно.

Она внимательно разглядывала его лицо. Набрякшие отвратительные мешки под глазами, сами глаза, тусклые, с пожелтевшей склерой, с навечно застывшей в них злобой и желчью, крупный нос с широкими ноздрями, из которых так омерзительно торчали пучки волосков, обвисшие, как у индюка, складки кожи под подбородком, неприятные багровые прожилки, проступающие на старческой пятнистой истончившейся коже. "Господи, какое чудовище", со злорадством подумала прекрасная Мария-Анна, "Глупое чудовище".

Она обернулась к своему протиктору.

– Олаф, принеси мне что-то на чём можно сидеть.

Громадный норманн развернулся и направился к двери. Возле двери на его пути стоял Андрэ Мостин. Олаф остановился и тяжелым мрачным взглядом поглядел на высокого худого мужчину в яркой ливрее, обтягивающих панталонах и пропахшего душистой водой. Андрэ лихорадочно размышлял стоит ли ему препятствовать норманну, но в конце концов вняв голосу здравого смысла, помощник герцога отступил.

Олаф вернулся с большим белоснежным стулом с мягкой обивкой и поставил его возле королевы.

Мария-Анна опустилась на него и, не спуская глаз с Филиппа дю Тьерона, твердо сказала:

– А теперь я хотела бы остаться с герцогом наедине.

Никто не шелохнулся.

– Вы боитесь остаться со мной наедине? – Усмехнулась Мария-Анна. – Даже с этой вашей большой шпагой?

Филипп дю Тьерон поднял глаза на своего помощника и слегка качнул головой.

– Но, Ваша Светлость! – Взволнованно произнес он.

– Ступайте, Андрэ, – хмуро сказал герцог.

Мария-Анна повернулась к Олафу и очень пристально взглянув ему в глаза, словно пытаясь дать ему некий знак, сделала жест рукой чтобы он уходил.

Секретарь герцога и протиктор вышли из Ореховой залы. Тяжелые двери закрылись.

Мария-Анна посмотрела в глаза Великого ловчего.

– Знаешь, никогда не могла понять почему отец Джона сделал тебя канцлером. И почему сам Джон не выгнал тебя в шею. Ведь ты же непроходимо глуп.

Старик посмотрел на неё исподлобья и проговорил:

– Я тоже никогда не мог понять почему Джон выбрал тебя. Кроме твоей дешевой смазливости в тебе нет ничего. Ты просто обычная алчная, завистливая, примитивная девка, мечтавшая только о том чтобы ей поклонялись как богине.

Мария-Анна усмехнулась.

– Лишнее доказательство твоей глупости.

Мария-Анна, сидя на краешке стула, изо всех сил пыталась скрыть своё напряжение. Пока она здесь отвлекала герцога разговорами, где-то там снаружи происходило главное действо. Во втором экипаже вплотную друг к дружке разместилось восемь протикторов, это была по сути своей штурмовая команда, которая должна была, спустя ровно четверть часа после того как королева уйдёт на встречу с герцогом, произвести захват надвратной башни и получив доступ к подъёмному механизму решетки, позволить войти в замок сотне королевских драгунов во главе с верным и сообразительным капитаном Виктором Ренардом. После недолгого совещания королева выбрала именно его, ибо всецело доверяла ему после дела с баронами. Когда замок будет захвачен солдатами, герольд проиграет на своей трубе бравую мелодию "Санорского марша". Ещё предстояло как-то справиться с дюжиной миньонов герцога и двумя могучими стражниками у дверей в залу, но Мария-Анна полагала что Олаф и пятеро его товарищей сумеют с этим разобраться. Тем не менее она прекрасно понимала, что многое если не всё может пойти не по плану и потому находилась в напряжении и тревожном ожидании. При этом стараясь оставаться спокойной и не вызвать никаких подозрений у Великого ловчего. Но про себя она уже решила, что он совершил ужаснейшую глупость впустив её в замок.

Но видя перед собой человека, пытавшегося убить её сына, а может быть умышленно растягивавшего страдания ребёнка, дабы мучить его мать, Мария-Анна с трудом держала себя в руках. Гнев и ярость то и дело скручивали ей внутренности и она чувствовала, как пылает её лицо и дрожат пальцы. Но она пересиливала себя, она очень боялась сорваться раньше времени. Ещё как только они вошли сюда вместе с Олафом и она увидела рассевшегося как на троне герцога, ей нестерпимо захотелось наплевать на весь план по захвату замка и приказать протиктору выхватить свою секиру и рубить этого мерзкого старика пока не устанут руки. Но конечно промолчала. Филиппу дю Тьерону совсем ни к чему умирать от одного могучего удара мечом или секиры, это будет почти милосердие для него, а Мария-Анна вовсе не собиралась быть милосердной по отношении к нему.

– Догадываешься зачем я явилась к тебе? – Спросила она.

Герцог равнодушно пожал плечами.

– Кто тебя знает. Видимо чтобы совершить очередную подлость или может нелепость наподобие назначения меня морским министром. До сих пор не понимаю зачем тебе это было нужно.

– Я пришла чтобы совершить справедливость, – торжественно произнесла Мария-Анна.

Филипп усмехнулся.

– Справедливость? Неужели ты намерена заколоть себя кинжалом у меня на глазах? Если так, то боюсь этого недостаточно. Если ты и правда хочешь справедливости, то тебе следует собственноручно распороть свою грудь, вырвать своё черное сердце и растоптать его. Хотя за твои злодеяния и этого будет мало.

Мария-Анна ощутила, как внутри неё закипает бешенство.

Но в этот момент где-то снаружи, во дворе замка, раздались какие-то крики и словно бы даже лязг оружия. Мария-Анна с тревогой посмотрела на герцога. Но тот то ли не услышал, то ли не предал этому значения, продолжая угрюмо глядеть на свою гостью.

– Я заберу у тебя всё, – сказала она негромко.

Герцог подался назад, упираясь в спинку стула, сгорбился и сник. Свою грозную шпагу он положил на колени.

– С этим ты опоздала, – проговорил он, чуть помолчал и добавил: – Тварь!

Мария-Анна вздрогнула и залилась краской. Но она удержала себя от резких слов и всё ещё достаточно спокойным тоном произнесла:

– Не я убила твоего сына. Это ты не сумел уберечь его.

Глаза герцога вспыхнули.

– Тварь! – Почти крикнул он. – Ублюдочная, алчная, безжалостная гадина! Ты убила не только моего сына, ты убила бессчётное количество сыновей. Ты убила даже своего мужа. Ты жадная ненасытная кровососущая паучиха. Бог и тот уже отвернулся от тебя. И за все свои злодеяния тебе непременно суждено гореть в аду. После твоей смерти люди будут проклинать твоё имя и плевать на твою могилу.

Мария-Анна опустила взгляд в пол. Перекошенное злобой лицо герцога было невыносимо отвратительно. Кроме того она подумала что его вот-вот может хватить удар и почти испугалась этого. Она ни за что не хотела ему такого милосердного конца. И с томительным нетерпением она ждала трубный глас своего герольда, но труба молчала.

Когда герцог затих, она снова посмотрела на него и поняла, что больше не в силах ждать.

– Ты пытался отравить моего сына и ещё смеешь проклинать меня?! – Сказала она дрожащим от гнева голосом. – Ты подлый мерзавец, мизер! Ты заставлял ребёнка месяцами страдать от боли, биться в судорогах и корчах, исходить жаром в лихорадке и теперь говоришь о Боге?!

Филипп дю Тьерона казалось был ошеломлен её словами. Он глядел на королеву с удивлением.

Мария-Анна перевела дух и сказала еще раз, теперь громче и злее:

– Я заберу у тебя всё, негодяй. Всё что только осталось. Даже мёртвую руку твоего сына.

– Ты пришла чтобы убить меня? – Спросил он.

Мария-Анна угрожающе посмотрела на него, но ничего не ответила.

Филипп дю Тьерон встал с кресла, взяв свою шпагу обеими руками, и некоторое время глядел на королеву сверху-вниз. Затем медленно вынул клинок и отбросил ножны в сторону.

Глаза Марии-Анны испуганно расширились. Она вскочила со стула и принялась пятиться назад, не спуская глаз с герцога. Тот стоял на одном месте, взирая на женщину с нескрываемым презрением.

– Мне следовало это сделать ещё двенадцать лет назад, – сказал он. – И я спас бы мою страну, моего короля и моего сына. Но я струсил. Трусость самый гнусный из грехов человеческих.

Он сделал шаг вперед, поднимая шпагу.

Мария-Анна оглянулась на дверь. Было очевидно, что она не сумеет легко распахнуть эти тяжелые, высотой в два человеческих роста, дубовые створки и выскользнуть из залы. А главное как же это будет унизительно, когда все кто за дверью, и свои, и чужие, увидят как она улепетывает со всех ног от старика. Она будет выглядеть жалкой и ничтожной, а герцог мрачным, грозным и величественным. Она снова посмотрела на него. Он медленно приближался. Филипп дю Тьерон не выглядел немощным и определенно ему хватит сил и умения чтобы сделать один выпад и она отчетливо представила как стальной клинок пронзит её нежную белую грудь, скорей всего пронзит так что выйдет у неё из спины. Её охватил ужас. Она бросилась к двери, собираясь закричать, позвать на помощь. Но не закричала, ей опять помешала гордость. Она оглянулась. Великий ловчий приближался.

За дверью послышался шум. Шаги, грохот, громкие голоса. Створки открылись внутрь залы и в помещение вбежал Андрэ Мостин.

– Ваша Светлость!! – Крикнул он, пролетев мимо королевы и вроде даже не заметив её. – Они захватывают замок!

За секретарем в залу вломились разряженные бравые миньоны герцога. Они уже были с оружием в руках. Один из них громогласно крикнул стражникам с церемониальными копьями: – Не пускайте их! Не пускайте!!

Послышался топот, какая-то возня, глухие удары

Мария-Анна отступила куда-то к окнам, опасливо глядя на вооруженных молодых людей. Андрэ Мостин ошеломленно застыл на месте, увидев что герцог уже на ногах и со шпагой в руке. Филипп, уразумев что происходит, указал шпагой на королеву.

– Хватайте её! Живо!! Тащите её ко мне!

Молодые люди посмотрели на королеву. В их глазах всё же промелькнула некоторая нерешительность или может почти смущение. Но герцог снова яростно потребовал:

– Живо хватайте её! Кому сказал! И закройте дверь! Держите её!

Мария-Анна, приподняв свои юбки, затравленно глядела на миньонов. По их лицам, с которых исчезло всякое сомнение, она поняла что они сейчас исполнят приказ герцога. И тогда, позабыв о всякой гордости, она пронзительно, звонко, визгливо закричала:

– На помощь!!! Олаф! Олаф!! Спаси меня! Спаси меня!!

Раздался чуть ли не звериный рёв, потом какой-то треск и лязг, удары, яростные слова на чужом языке и в Ореховую залу ворвался громадный норманн с мечом в руке. И его меч и его лицо были обильно испачканы кровью. Миньоны, которые уже было устремились к Марии-Анне, резко обернулись. Олаф оглядывался по сторонам.

– Хватайте эту девку!! – Заорал герцог. – Просто схватите её и приставьте нож к горлу!

Андрэ Мостин, кое-как придя в себя, выказывая свою привычную исполнительность, первым побежал к королеве. Двое миньонов присоединились к нему. Четверо других отважно пошли навстречу Олафу и другим протикторам, которые входили в эту секунду в залу.

Трое мужчин почти одновременно приблизились к королеве. Мария-Анна, путаясь в юбках, пыталась уклониться от протянутых к ней рук. Но её схватили. Кто-то дернул её за платье, кто-то сжал её локоть, другой вцепился в плечо. Задыхаясь, изгибаясь всем телом, резко дергаясь в сторону, ломая руки, она с диким отчаяньем пыталась вырваться. При этом с шипением и хрипением продолжая звать: "Олаф! Олаф! Олаф!"

Олаф Энрикссон практически обезумел. Мысль о том, что именно он покроет позором весь славный отряд протикторов, что именно он будет тем, кто не уберёг королеву, что именно он нарушит древнюю клятву роду Вальрингов и именно из-за него суровые боги Севера с презрением отвернутся от него самого и всех его товарищей просто разрывала ему сердце и сжигала голову. И он уже не разбирал ничего вокруг, остервенело рубя мечом всё что двигалось и шевелилось перед ним. Совершенно не замечая, когда чужая сталь терзала его собственную плоть. Он слышал голос Марии-Анны, видел мелькание её черного платья где-то впереди и пробивался туда.

Схватка миньонов и протикторов превратилась в неистовое побоище. Люди изо всех сил старались убить друг друга. Никто уже не думал ни о жизни, ни о смерти, ни о себе, ни о других, ни о какой-нибудь чести и правилах поединка, каждый просто прикладывала все возможные усилия чтоб как можно сильнее изувечить или еще лучше уничтожить того, кто находился перед ним. Рубил и пронзал чужое тело и только это осталось смыслом существования, только это приносило радость. Сражение превратилось в свалку и каждый рубил кого угодно из противников, до кого мог дотянуться в это мгновение. Кто-то уже падал мертвым на каменный пол залы, кто-то поскальзывался на лужах крови и его тут же безжалостно добивали, чтобы он уже точно не поднялся.

Андрэ Мостин, совершенно ошеломленный и обескураженный бескомпромиссностью битвы, растерянно стоял в стороне, завороженно глядя на сражающихся мужчин.

Мария-Анна упала на пол. Двое миньонов, схватив королеву за руки, всё ещё пытались волоком оттащить её в сторону герцога. Но в следующий миг до них наконец добрался Олаф. Первый не успел поднять оружие и меч норманнаразрубил ему череп до основания шеи. Андрэ Мостин смертельно побледнел. Мария-Анна, освобожденная от хватки, отползла в сторону. Второй миньон успел кинжалом ударить Олафа в грудь, пока норманн высвобождал свой меч из костей мертвеца. Но удар вышел торопливым и не слишком умелым. Прослойка кожаного доспеха нашитого на куртку Олафа ослабила проникновение клинка и к тому же он пришелся в ребро и лезвие соскользнуло, нанося поверхностную рану. Норманн с небольшого замаху ударил миньона мечом в шею. Клинок вошел примерно наполовину и снова застрял. Молодой человек судорожно задергался, забулькал, захрипел. Кровь из разрубленной шеи щедро окатила всё вокруг. Олаф выдернул меч, миньон сделал пару шагов и свалился на пол. Прямо у ног секретаря герцога.

Олаф Энрикссон глянул на него и, сочтя его абсолютно безобидным ничтожеством, повернулся к королеве. Подошел к ней и протянул руку. Мария-Анна вцепилась в его широченную ладонь и её стремительно подбросило вверх. Кое-как утвердившись на ногах, она посмотрела Олафу в глаза. Тот тоже пристально глядел на неё. Глядел испытующе, стараясь понять всё ли с ней в порядке. У Марии-Анны растрепались волосы, сбилось платье, размазалась подводка глаз, оказался разорванным правый рукав и справа на шее алела большая свежая ссадина.

– Благодарю тебя, – тихо сказала Мария-Анна, дрожа всем телом, и как могла сжала словно бы деревянную ладонь протиктора, пытаясь дать понять ему что благодарит его от всего сердца. – И прошу тебя, больше не отходи от меня ни на шаг.

Олаф коротко кивнул.

К этому моменту в Ореховой зале наступила тишина. Все миньоны были мертвы. Погиб один из протикторов, двое были тяжело ранены и сидели на полу, привалившись спиной к стене. Двое других стояли у двери и смотрели куда-то в галерею снаружи залы.

Сам герцог, совершенно сникший и словно бы безмерно уставший, прикрыв глаза, сидел в своём египетском кресле.

И вдруг с улицы донеслась бодрая мелодия "Санорского марша".

Мария-Анна усмехнулась и посмотрела на Олафа.

– Победа?

– Победа, – согласился он.

Но Мария-Анна не двигалась с места. Она ощущала внутри какую-то зияющую пустоту и не чувствовала себя победительницей. Ей захотелось покоя. Усесться, как старый герцог, в удобное кресло, закрыть глаза и чтобы всё исчезло. Слишком много было смерти. И слишком близко.

Где-то за дверьми послышался топот множества тяжелых сапог и бряцанье оружие. А затем и знакомый голос, отдающий команды.

Протикторы отошли с прохода и в залу стремительно вошёл Виктор Ренард. Он был без шляпы, в помятой заляпанной кровью и чем-то еще форме и явно находился в слегка возбужденном состоянии. Оглядевшись вокруг, он направился к королеве. Низко поклонившись, он с некоторым довольством произнес:

– Ваше Величество, замок ваш!

– Благодарю вас, капитан. Теперь прежде всего займитесь раненными. – Она указала на сидевших у стены протикторов. – Эти люди спасли мне жизнь, так что приложите все усилия чтобы они сохранили свои.

– Конечно, Ваше Величество, – бодро ответил Виктор Ренард и поглядел на раненных протикторов с некоторой завистью. Наверно ему тоже хотелось быть среди тех, кто спас жизнь королевы, пусть даже и раненым.

– Также распорядитесь чтобы сюда принесли какой-нибудь стол. Поставьте его вон там перед герцогом. И пусть сюда явятся все мои спутники.

Лейтенант поклонился и вышел из залы.

Мария-Анна пригладила волосы, поправила платье, отряхнула его, платком вытерла лицо и направилась в сторону Филиппа дю Тьерона. Олаф следовал за ней по пятам. Причем меч он нес обнаженным, положив его на сгиб локтя.

Мария-Анна села на свой стул и посмотрела на герцога. Тот сидел словно в полудреме и ни на что не реагировал. Неслышно приблизился Андрэ Мостин и встал за спиной своего господина. Мария-Анна посмотрела на секретаря, снова припомнив "Леонскую воду" и болезненное покашливание.

Тем временем капитан Ренард исполнял королевские поручения. Рослые драгуны на одеялах вынесли из залы раненых протикторов. Другие принесли из соседнего салона прямоугольный сделанный из светлого бука лакированный стол и аккуратно поставили его между Марией-Анной и герцогом. Минут через пять явились и те самые спутники королевы. Их было четверо. Двое пожилых легистов с папками, бумагами и чернильными наборами в руках, еще более пожилой мэтр Годфруа Дален – главный королевский нотариус и некий коренастый чрезвычайно широкоплечий господин, скрытый под глухим черным плащом и глубоким капюшоном. В руках он держал длинный узкий деревянный ящик с четырьмя замками-застежками. Ящик он поставил торцом на пол и замер возле левой руки королевы.

Капитан Ренард и несколько солдат встали чуть в стороне.

Мария-Анна кивнула мэтру Далену. Тот разложил на столе бумаги и сказал хрипловатым голосом:

– Прошу вас, Ваша Светлость, ознакомиться и подписать.

Герцог раскрыл глаза, посмотрел на стол, а затем на Марию-Анну.

– Что это?

Мария-Анна молчала. Вместо неё заговорил нотариус:

– Сие, Ваша Светлость, есть официальный документ о присоединении всех ваших земельных владений, включая весь ваш Альденский алод, все ваши земли вдоль побережья Галийского залива, все ваши пахотные и лесные угодья в Номьенде, а также все ваши четырнадцать вотчинных деревень к королевскому домену и соответственно о переходе права собственности на все эти земли в вечное владение Дома Вальрингов. Вам следует подписать здесь и здесь. Со стороны Дома Вальрингов документ заверит Её Величество Мария-Анна Вальринг. Вот этот документ говорит о том, что вы отказываетесь от всего вашего движимого и недвижимого имущества, включая и этот замок, и поместье в Галии, и замок в Номьенде в пользу Дома Вальрингов. Подписать нужно здесь и здесь.

Филипп дю Тьерон угрюмо поглядел на королеву.

– Да ты видимо, графиня, совсем спятила, если думаешь, что я подпишу это.

Присутствующие, за исключением самой королевы, Олафа и неизвестного господина с длинным ящиком, пришли в немалое негодование от такой оскорбительной грубости по отношению к августейшей особе. Капитан Ренард и его солдаты даже схватились за оружие и подались вперед, словно намеревались тут же наброситься на герцога. Мэтр Дален же округлившимися глазами уставился на Великого ловчего и хрипло возмущённо просипел:

– Да как вы смеете, герцог, именовать Её Величество графиней?!!

– Да потому что она и есть графиня и ничто более, – усмехнулся Филипп дю Тьерон.

Нотариус вопросительно поглядел на королеву.

– Прошу вас, мэтр, продолжайте. Ведь кажется у вас есть еще один документ, с которым стоит ознакомить Его Светлость.

Годфруа Дален успокоился, приосанился, важно глянул на одного из легистов и тот передал ему папку.

– Также, Ваша Светлость, вам следует ознакомиться с этим, – теперь голос мэтра был холоден и бесстрастен. – Это грамота в коей высочайшим повелением объявляется о лишении вас дворянского звания, всех титулов и прав состояний, кои соответственно больше не могут быть унаследованы никем из ваших потомков, ближайших родственников или иных ваших наследников. Вы и ваш род исключаетесь из Патриционного матрикула нашего королевства и на вас соотвественно больше не распространяются права и привилегии положенные представителю благородного сословия. А все ваши дети, буде таковые имеются или появятся в будущем, объявлены вилланами, рожденными от неблагородного отца. Сей документ заверен от имени Королевского совета Его Светлостью герцогом де Моранси, Верховным канцлером королевства и высочайшим утверждением Её Королевского Величества. Документ представлен вам для ознакомления и не требует вашей подписи. Высочайшее повеление вступает в силу сразу после ритуала диффамии, в процессе которого будут сожжены ваши регалии и знаки отличия, разбит щит с вашим родовым гербом, преломлен родовой клинок, а вы сами будете раздеты до нага и выпороты как обычный холоп. Вот, прошу вас ознакомиться, – нотариус положил плотный лист грамоты перед герцогом и с легкой усмешкой добавил: – Ваша Светлость.

Филипп дю Тьерон, герцог Майеннский, Великий ловчий и бывший Верховный канцлер сидел словно каменный. Его глаза были пусты, а лицо безжизненно. Мария-Анна смотрела на него пристально, словно бы даже с любопытством. Общее молчание затянулось на пару минут. Наконец королева сделал знак нотариусу и тот сказал:

– Однако милосердие и великодушие Её Величества столь безграничны, что, несмотря на все ваши преступления, она готова отменить повеление о лишении вас дворянства, если вы в свою очередь без дальнейших унизительных препирательств заверите своей подписью первые два документа.

Филипп с удивлением взглянул на нотариуса.

– Мои преступления?!

– Прошу вас, герцог, перестаньте изображать изумление, – устало произнес мэтр Дален. – Ведите себя достойно. Нет никакой нужды перечислять все ваши злодеяния против короны, государственного устройства, божьих заповедей и лично Её Величества Марии-Анны. Они и так всем очевидны.

У герцога задергался подбородок, словно он собирался расплакаться, но его тяжелый угрюмый взгляд говорил скорей о глухой ненависти и ярости. Прошла еще целая минута, в течении которой Филипп дю Тьерон мрачно глядел куда-то в стол, явно переживая тяжелую душевную смуту.

– Так каков ваш выбор, герцог? – Спросил мэтр Дален.

– Я подпишу, – замогильным голосом произнес Филипп.

– Вот и замечательно, – бодро сказал нотариус и сделал знак одному из легистов.

Тот подошел к столу, установил чернильницу, отвинтил крышечку и положил рядом перо.

– Начнем вот с этого документа, – сказал мэтр Дален. – Прошу вас, Ваша Светлость, здесь и здесь.

Герцог всё подписал.

– Также прошу заверить оба документа вашей личной печатью, – попросил мэтр Дален.

Герцог сделал и это.

Нотариус быстро и умело посыпал бумаги мелкотолченым песком, отряхнул их и аккуратно сложил в бювар. После чего повернулся к королеве:

– Ваше Величество?

– Вы, мэтр, и ваши люди могут идти.

Нотариус и легисты удалились.

Королева неотрывно смотрела на герцога.

– Ты хочешь что-то еще, графиня? – Неприязненно произнес он.

– Да. И поэтому здесь со мной мэтр Сансэн.

Человек с длинным ящиком откинул с головы капюшон. Филипп дю Тьерон с заметным волнением бросил взгляд на седовласого короткостриженого мужчину с тяжелым мощным почти квадратным лицом с маленькими глубоко посаженными глазами. А затем снова посмотрел на королеву.

– Твоё милосердие воистину безгранично, – усмехнулся он.

Королева глядела на него холодно, почти с отвращением. Затем она сделала знак капитану Ренарду. По его команде солдаты бросились к Андрэ Мостину, схватили его, оттащили в сторону и уложили спиной на каменный пол. Привязали веревки к его запястьям и лодыжкам и растянули его в стороны наподобие буквы "X". На секретаря было страшно смотреть. Его лицо посерело, глаза вращались как у безумца, рот плаксиво дергался. Он иногда преданно, с мольбой взглядывал на герцога, словно всё ещё надеясь, что господин как-то спасёт, убережёт его. У Филиппа от этих взглядов разрывалось сердце. Он обратился к королеве:

– Ради бога, причем тут он? Оставь его в покое.

Мария-Анна встала со стула.

– Мы оба знаем причем тут он, – сказала она. – И кстати он только первый. Далее последуют Эльмира Бриан, урожденная Эльмира дю Тьерон, ваша младшая сестра. Потом Изабелла Регоньяк, урожденная Изабелла дю Тьерон, ваша старшая сестра. И конечно Мартин Регоньяк, её сын, я слышала этот юноша вам особенно дорог.

Теперь страшно было смотреть уже на самого герцога. Печать абсолютно дикого темного ужаса легла на его лицо. И этот ужас делал его безвольным, мягкотелом, казалось, что он расплывается, словно его кости исчезли, и оседает в кресле.

Тем временем мэтр Сансэн присел, положил на пол свой ящик, расстегнул замки-застежки и раскрыл его. Внутри, на ложе из багрового бархата покоился длинный тяжелый двуручный меч. Он вынул его, поднялся, достал плотную тряпицу и самым тщательным образом протер широкий клинок. После чего поднял меч себе на плечо и направился к растянутому на полу человеку.

Андрэ Мостин задрожал и задергался. Глядя на палача, он принялся жалобно упрашивать не делать этого. И было совершенно не ясно к кому он обращается.

Мэтр Сансэн остановился возле правой руки секретаря и примерился для удара. Что-то ему не понравилось и он велел солдату, державшему веревку, оттянуть руку жертвы немного ниже. Андрэ Мостин уже в предобморочном состоянии с ужасом глядел на палача. А когда тот воздел свой тяжелый меч, жалобно заверещал. Острая сталь рухнула вниз, разрубая кости, сухожилия и мышцы. Андрэ пронзительно заорал. Мария-Анна поморщилась, а у Филиппа дю Тьерона защипало в глазах. Тёмная кровь обильно хлынула на каменные узорные плиты. Андрэ уже не орал, а ревел таким низким и хриплым голосом, который никак нельзя был ожидать от его тщедушной фигуры. Мэтр Сансэн невозмутимо ударом ноги отшвырнул отрубленную руку в сторону. После чего переместился к левой ноге секретаря. Андрэ кое-как уразумев что произойдет дальше принялся яростно биться и дергаться, удерживаемый теперь уже только тремя веревками.

– Я прошу тебя, останови это, – сказал Филипп. Мария-Анна ничего не ответила и даже не посмотрела на него. Сейчас она неотрывно глядела на секретаря герцога.

На этот раз Сансэн примеривался несколько дольше.

Олаф Энрикссон подошел поближе, с интересом следя за происходящим и прикидывая про себя сумеет ли палач перерубить толстую берцовую кость с одного удара. Сансэн сумел, тяжелый клинок яростно лязгнул по полу и даже высек искры. Отрубленная нога отлетела в сторону, натянутая веревкой в руках одного из солдат. Андрэ Мостин заорал совсем уж истошно и пронзительно и принялся с безумием биться затылком об пол. Зрелище было тяжелым. Капитан Ренард на несколько секунд отвел глаза в сторону. Андрэ забулькал, захрипел, ударился головой еще раз и неожиданно затих.

– Кажись сдох, – прокомментировал Олаф с некоторой досадой.

Мэтр Сансэн наклонился к лицу секретаря, выпрямился и поглядел на королеву.

– Мёртв, – глухо сообщил он.

Королева с каменным лицом смотрела какое-то время на изувеченного человека, затем повернулась к Виктору Ренарду.

– Капитан, приведите сюда Эльмиру и Изабеллу дю Тьерон, – повелела она. – А мальчик пусть пока останется в карете.

Офицер поклонился и приказав своим солдатам следовать за ним, быстро покинул Ореховую залу. Теперь здесь остались герцог, королева, её протиктор и мэтр Сансэн.

– Я прошу тебя, не делай им ничего, – кое-как справляясь с душевным потрясением выговорил Филипп.

Королева и не посмотрела в его сторону. Тогда герцог с трудом поднялся со своего кресла и упираясь рукой в стол, встал на колени.

– Ваше Величество! – Почти крикнул он. – Я умоляю вас отпустите моих сестер и племянника. Позвольте им жить!

Королева медленно повернулась к нему.

– А разве ты позволил жить моему мальчику? – Спросила она с такой лютой яростью что у неё перекосило лицо.

Герцог с раскрытым ртом, словно задыхаясь, молитвенно сложил ладони.

– Я умоляю вас, Ваше Величество. Не трогайте их. Я умоляю вас! Я умоляю!

– Ну и падаль, – тихо процедил Олаф, но кажется все услышали его.

Герцог умолк, безумным взглядом взирая на королеву. И в этот момент Мария-Анна изменила своё решение. Она намеревалась казнить герцога также как и его помощника, но чувствуя какую-то предельную усталость от всего этого, почти дурноту, она поняла что больше не хочет этого.

– Положите голову на стол, Филипп дю Тьерон, – ровным, бездушным голосом проговорила она.

Герцог поглядел на неё удивленно, потом сообразив, что к чему, спросил:

– Вы не тронете их?

Мария-Анна отрицательно покачала головой.

Герцог положил голову левой щекой на столешницу.

Мария-Анна посмотрела на палача.

– Вы сумеете, мэтр?

Сансэн коротко кивнул и приблизился к стоявшему на коленях человеку. Выбрал позицию и медленно провел клинком по шеи герцога, рассчитывая удар. Затем поднял меч.

– Благодарю вас, Ваше Величество, за ваше милосердие, – сказал Филипп дю Тьерон.

– Не за что, – ответила Мария-Анна.

Мэтр Сансэн резко опустил меч.

82.

Мария-Анна вернулась из Альдена совершенно вымотанной и опустошенной. Она прошла в свои покои, прошла в будуар и буквально повалилась в кресло. Она чувствовала себя безмерно уставшей. Сил не осталось. И прежде всего не физических, а душевных. Слишком много смертей. Слишком много крови. И уже не важно чьей, просто слишком много. И ради чего всё это? Из какой-то книжки ей припомнилось что единственный смысл для человечества как единого целого это максимально возможное количество счастья для максимально возможного количества людей. И каждый отдельный индивид должен думать и действовать только во имя этого смысла. Мария-Анна с горечью подумала: а её действия, все вот эти её труды, вся эта борьба разве делают кого-то счастливым. Хотя бы её саму? Она попыталась оправдаться: она сражалась за сына, за его жизнь, за его счастье, за будущего короля. Получается, что все эти смерти и страдания только для того чтобы Роберт был счастлив? А он счастлив? Может и правда ему было бы лучше уплыть с Гуго в эту странную сказочную Америку и прожить жизнь, в которой не нужно каждый божий день подозревать любого, кто рядом, постоянно вычислять кто сегодня твой враг и своевременно бить и убивать, чтобы предупредить очередной удар направленный в тебя?

В комнату неслышно вошла Луиза Бонарте.

Она подошла к королеве и встала в двух шагах перед ней.

Мария-Анна посмотрела на девушку и улыбнулась. Королеве подумалось что её Первая фрейлина как солнечный зайчик, как нежный ангел, как маленькая лампадка в церкви отгоняющая тьму и печаль. Но всмотревшись внимательней в лицо белокурой девушки она поняла, что Луиза чем-то очень расстроена и подавлена, судя по опухшим покрасневшим глазам она недавно много плакала, а на королеву теперь смотрела с какой-то мрачной отчужденностью. События в Альдене заставили Марию-Анну отвлечься от гибели Верховного командора и потому она не сразу сообразила в чем дело.

– Что с тобой, Луиза? Ты выглядишь печальной. Ты плакала?

Девушка молча смотрела на королеву. Неотрывно, пристально, словно о чем-то напряженно размышляя.

Марии-Анне стало неуютно.

– Что с тобой? – Повторила она более настойчиво.

– Вы убили его.

– Кого его…, – Мария-Анна смолкла на полуслове. Она поняла о ком речь, но пока еще не понимала, что происходит в голове фрейлины.

– Вспомнили?

– О чём ты говоришь, Луиза?

– О том, что вы убили Шона Денсалье.

– Луиза, тебе лучше уйти. Ты сейчас явно ни в себе и можешь сказать что-нибудь такое о чем потом будешь очень жалеть. Ступай к себе.

– Вы убили человека, но вас это ничуть не беспокоит, не правда ли? Вы уже едва помните об этом. Вы… вы чудовище!

Мария-Анна медленно поднялась из кресла и встала перед фрейлиной.

– Ступайте к себе, графиня. Вам явно нужно отдохнуть.

– А ваш любимый лейтенант-убийца, который теперь при смерти, о нём вы тоже не беспокоитесь? И правда зачем беспокоиться. Ведь у вас их целая сотня, одним меньше одним больше какая разница.

Мария-Анна не отвечала, спокойно глядя в большие блестящие от слез глаза своей фрейлины.

– Думаете, что это как всегда сойдёт вам с рук?

Луизу почти трясло, по её лицу шли красные пятна, из глаз текли слёзы. Ей было невыносимо страшно говорить все эти слова королеве, её душа сжималась в комок, тело дрожало от ужаса, но праведный гнев и тоска о любимом человеке пересиливали этот страх.

Мария-Анна сделала шаг вперед и попыталась обнять девушку. Та резко подалась назад.

– Не смейте трогать меня! Вы убийца! Точно такой же как и ваш подлый протиктор, надеюсь что он умрёт. – Луиза зло улыбнулась. – Он наверно не ожидал что Шон окажется таким великолепным воином. Думал что как обычно ударит мечом в спину и дело с концом, да не вышло, да?!

Мария-Анна молчала. Ей было очень тягостно на душе от происходящего.

– Да вот только вы не учли, что Шон всё мне рассказал! – Выпалила девушка. – И я теперь знаю, всё знаю! И про вас и про Гуго Либера и про Роберта. Я всё знаю. – По щекам девушки потекли слёзы. Она яростно вытерла их ладонями, шмыгнула носом и гордо посмотрела на королеву. – И что вы теперь будете делать, сударыня? – Луиза бесстрашно улыбнулась. – Может увидите ещё один сон? Теперь уже про меня! Только вот кому вы его расскажите? Олафу? Но имейте в виду он не такой сообразительный как ваш лейтенант-убийца, вам придется говорить ему более прямо. Да-а, так прямо ему и говорите: я видела вчера такой странный сон, Олаф, так что иди и убей Луизу Бонарте. И не забудь ей отрубить голову. Да, сударыня?!

– А о том что мы были любовниками он тебе тоже рассказал?

Луиза застыла, словно задохнулась, испуганно глядя на королеву.

– Вы лжёте, – с трудом вымолвила она. – Шон собирался сделать мне предложение. Я готова была на всё ради него. Зачем ему вы?

Мария-Анна усмехнулась.

– Жестокость молодости может соперничать только с её наивностью, – глубокомысленно изрекла она. – Ты права, я была ему нужна для другого. Он хотел стать королём.

Луиза казалось немного успокоилась.

– Вы лжете. На мертвого можно наговорить что угодно. Но я знаю правду. Я знаю кто такой Гуго Либер. И вам придется увидеть еще один вещий сон. Сон о преждевременной смерти вашей Первой фрейлины, потому что я собираюсь всем рассказать об этом. Слышите, всем!

Мария-Анна отвернулась от девушки и снова опустилась в кресло. Прикрыв глаза, она устало произнесла:

– Иди. Рассказывай. Кому хочешь и что хочешь. Только оставь меня в покое.

Луиза долго и возможно чуть растеряно глядела на королеву. Сделав пару шагов, она приблизилась к ней.

– Но ведь вы убили его, – тихо сказала девушка.

Мария-Анна подняла голову, посмотрела на фрейлину и отрицательно покачала головой.

– Нет.

– Перестаньте! Я слышала ваш разговор с Ольмериком о том как вы якобы видели страшный сон о смерти Верховного командора. А ваш верный лейтенант готов на всё ради вас, ему достаточно лишь легкого намёка и вы прекрасно знаете об этом. А через день Шон уже мёртв, а Ольмерик при смерти, весь изрубленный мечом. Если хотите рассказать мне басню о том что он упал с обрыва, то не утруждайте себя. Может вы не знали, но я довольно дружна с протикторами и они мне рассказывают много больше чем маркизу Ринье. И уж наверно они способны понять где раны от меча, а где от каких-то веток.

Мария-Анна удовлетворенно покачала головой.

– Ты очень умная девушка, Луиза. И очень красивая. Твой будущий муж, кем бы он ни был, настоящий счастливец, которому, я уверена, будут завидовать все мужчины вокруг. И прежде чем уйти, знай, что я и Роберт очень любим тебя и нам будет очень горько услышать о том что ты говоришь о нас какие-то грязные ужасные вещи. Прежде чем делать это, ещё раз всё хорошо обдумай. Обдумай спокойно, без сердца, наедине со своим здравым смыслом. Так ли уж ты хорошо знала графа Ливантийского и так ли уж откровенен он был с тобой. Действительно ли ты знаешь кто такой Гуго Либер и понимаешь, что произошло между ним, мной и Робертом. И если ты считаешь, что Гуго Либер мой враг, то почему я отпустила его на все четыре стороны, хотя он был у меня в руках в Реймсе. – Мария-Анна вздохнула. – Ты с самого рождения Роберта была рядом с ним, еще когда и сама была девочкой. Он любит тебя как сестру. Подумай, пожалуйста, и о нём. А теперь ступай. Я действительно очень устала и хочу побыть одна. – Мария-Анна закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

Девушка смотрела на королеву и не могла разобраться в своих чувствах.

На самом деле Шон так и не рассказал ей кто такой Гуго Либер, он лишь постоянно твердил что узнал что-то невероятное о нём, что-то такое от чего королева сойдёт с ума. И хотя Луиза то просила, то почти требовала чтобы он открыл ей эту тайну, Шон только отшучивался или говорил какими-то туманными намеками. И потому по большому счету Луизе нечего было рассказывать и она лишь хотела испугать королеву, хоть как-то досадить ей. Но сейчас девушка запуталась. Она всё еще твердо верила, что королева, пусть и окольным путем, но приказала Ольмерику убить Шона и протиктор исполнил это. Но уже какие-то легкие сомнения, как маленькие облачка, набегали на эту её уверенность. А ещё был Роберт, ей совсем не хотелось, чтобы мальчик начал дурно думать о ней, если она действительно начнет говорить о королеве какие-то гадкие вещи. Да и признаться честно сейчас её гораздо больше волновало иное: "Неужели он правда спал с ней?!" Но вспомнив всё своё счастье, когда Шон сжимал её в своих объятиях, Луиза снова задрожала от ненависти.

– Я ненавижу вас, сударыня, – громко сказала она. – И теперь, когда Шона больше нет, мне нечего бояться и я сделаю всё что в моих силах чтобы отомстить вам за него. Я понимаю вам очень трудно причинить боль, вы легко убиваете людей и никто вам не дорог. Даже Роберт я думаю нужен вам в первую очередь чтобы удерживать власть. Но я сделаю так чтобы как можно больше людей узнало какое вы чудовище и когда вас будут ненавидеть все вокруг, вы просто задохнетесь от этой ненависти. Я уверена, что даже Роберт однажды возненавидит вас. И тогда вы останетесь одна, абсолютно одна во всём этом мире.

Мария-Анна открыла глаза и поглядела на девушку.

– Ты хочешь настроить сына против меня?

Луиза приблизилась к королеве пристально глядя ей в глаза. И Марии-Анне даже показалось что эта милая девушка сейчас ударит её.

– Нет, сударыня. Я просто скажу Роберту что вы убили Шона. Объясню ему что ваш лейтенант не падал с обрыва и почему он на самом деле лежит сейчас при смерти. И ещё скажу ему, что, если я скоро умру, пусть он знает что это его мать убила меня.

Женщины холодно глядели друг на друга и молчали. Затем Мария-Анна сказала:

– Я запрещаю тебе делать это.

Луиза еще какое-то время смотрела на королеву, как будто даже с презрением, а затем, в нарушении всех правил придворного этикета, просто повернулась к королеве спиной и вышла из будуара также тихо, как и вошла.

Мария-Анна сидела как каменная и пустым взором глядела вслед ушедшей девушке. Мария-Анна понимала, что нужно что-то предпринять. Напомнить глупенькой Луизе что ей есть что терять. Напомнить ей о её родителях, о её родственниках, о громадном состоянии отца, о её высоком положении и практически безграничной свободе и о том что всё это может исчезнуть. В одно мгновение. С самого рождения эта девочка жила как золотой ребёнок, которому вся эта жизнь преподнесена на блюде. Никогда по сути не знавшая ни страданий, ни лишений, ни горя, она просто не представляет какой может быть жизнь по другую сторону дверцы королевского экипажа. И нужно дать ей понять какой она может быть эта жизнь если удача не на твоей стороне. Пусть она поймёт что гибель возлюбленного, который по большому счету вряд ли вообще любил её, это ещё не конец света. Пусть проведёт недельку другую в Консержере со славными трудолюбивыми ребятами графа Согье. И конечно следует запретить протикторам допускать её к Роберту. Немедленно. Но Мария-Анна не могла заставить себя пошевелиться. Её отвращала сама мысль что теперь она должна ещё заниматься тем чтобы запугать, усмирить, а если не получиться то и уничтожить свою Первую фрейлину. "Господи, милая моя Луиза, как же ты глупа", с тоской подумала Мария-Анна. "Нет, не глупа", поправила она себя, "а просто еще очень молода. Наивность молодости обязательное условие счастья этой самой молодости". И она снова закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.

83.

Мария-Анна неожиданно проснулась среди ночи. Она лежала на своей просторной кровати, под пуховым одеялом, смотрела в чуть мерцающий золотыми и серебряными нитями балдахин над своей головой и пыталась понять, что её разбудило. Вокруг был о тихо и темно.

– Зачем ты искала меня? – Спросил женский голос откуда-то слева.

Мария-Анна резко дернулась, буквально подлетев к изголовью кровати, сердце заколотилось так бешено что ей показалось что она оглохла. В один миг исчезла взрослая властная женщина и осталась только напуганная маленькая девочка, в спальне которой ночью из шкафа вышло неизвестное чудовище и приблизилось к её кровати.

Обливаясь липким потом и дрожа от ужаса, вцепившись в одеяло и натянув его почти до подбородка, словно оно могло как-то защитить её, Мария-Анна донельзя распахнутыми глазами вглядывалась в темноту. Вскоре она сумела увидеть темную человеческую фигуру, которая была черней чем сумрачный интерьер спальни все-таки отчасти освещаемый светом звезд и половинки Луны, поникавшем через неплотно закрытые окна.

Но эта темная фигура, у которой хоть и не было рогов, пылающих глаз и тому подобного, напугала Марию-Анну еще больше.

– Кто здесь? – Пролепетала она.

В темноте усмехнулись.

– Здесь ты и я. Больше никого.

– Кто ты?

– Я Риша, страшная ведьма из Даргобурского леса. Я слышала, что ты искала меня. Но не нашла. Так что я решила сама навестить тебя и узнать, что тебе нужно от меня.

– Риша?!… – Мария-Анна совершенно ошеломленная, сбитая с толку, хлопая глазами глядела на темную женскую фигуру, которая с каждой минутой становилась всё отчетливей. – Как… как ты вошла сюда?

– Зачем ты искала меня, дочь звездочета? Ты хотела убить меня?

Мария-Анна, едва-едва приходя в себя, пыталась хоть как-то собраться с мыслями.

– Нет, – ответила она чуть ли не испуганно. – Конечно же, нет.

– Разве тот, кого ты называешь Гуго Либер не рассказал тебе о всём что я сделала?

– Рассказал. Он написал мне письмо.

– И ты всё ещё не хочешь убить меня? – Усмехнулась Риша. – Это странно. Непохоже на тебя.

Мария-Анна глубоко вздохнула, стараясь успокоиться и обрести уверенность.

– Почему же я должна хотеть убить тебя, если ты спасла моего сына?

– Перестань. Я вовсе не спасала твоего сына. Мне нет до него никакого дела. Его спас тот, кого ты называешь Гуго Либер. Он вытащил ребенка из этого проклятого места где его все травили ядом. И этого было достаточно.

– Пусть так. Но ты заботилась о нём. – Настойчиво проговорила Мария-Анна. – Ты очистила его от этого яда и помогла окрепнуть. И я благодарна тебе за это.

Риша долго молчала. Затем спросила:

– Ты не будешь возражать если я зажгу свечу?

– Не-ет, – неуверенно ответила Мария-Анна.

Казалось что ведьма не сделал ни одного движения, но три свечи в канделябре на ночном столике сами собой вспыхнули, довольно ярко осветив спальню. Обе женщины едва ли не с жадностью уставились друг на друга. Риша стояла, закутанная в красивый темный плащ с серебряной оторочкой по канту. Её длинные пепельно-русые волосы были тщательно расчесаны на пробор и скреплены изящным тонким металлическим обручем или диадемой в виде узорных листьев и веток. Но главное лицо Риши выглядело не таким дряхлым и морщинистым как то запомнила Мария-Анна после их встречи, совсем напротив оно казалось более гладким и свежим.

– Ты выглядишь помолодевшей, – растерянно пробормотала она.

Риша улыбнулась:

– А вот ты нет.

Мария-Анна пожала плечами.

– Я же не колдунья и старею как все.

– Так зачем твои верные норманны искали меня? Ещё и обеспокоили Тотамона, он этого страсть как не любит.

– Я хотела встретиться с тобой. Хотела, чтобы они привезли тебя ко мне.

– В клетке и в кандалах?

– Я хотела встретиться с тобой, – твердо повторила Мария-Анна.

– Чего ты хочешь?

Мария-Анна слегка зарделась.

– Ты так говоришь со мной будто… будто я…

– Перестань, – перебила её Риша. – Не играй сейчас в королеву. Я не верю ни в королей, ни в королев. Для меня вы обычные люди с чуть-чуть необычной судьбой. Так что ты хочешь?

Мария-Анна покусала губу, разглядывая ночную гостью.

– Я хотела узнать о Роберте. Я очень переживаю за него.

– Он снова заболел?

– Нет-нет. Но я волнуюсь. С тех пора как я узнала, что его пытались отравить и узнала кто этот человек…

– И кто он? – С любопытством спросила Риша, снова бесцеремонно перебив королеву.

Мария-Анна ощутила легкое раздражение, но не посмела хоть как-то проявить его.

– К чему тебе это знать?

– Просто интересно. Тебя ненавидит бессчётное количество людей, но всё же лишь один отважился мстить тебе, мучая твоего сына. Любопытно знать, что это за человек?

Лицо Марии-Анны помрачнело.

– Ты считаешь, что он сделал хорошее дело?

Риша внимательно поглядела на королеву и отрицательно покачала головой.

– Нет, не считаю. Меня нисколько не волнует благополучие твоего сына, но тем не менее он ещё ребенок и не заслуживает таких страданий. Он не в ответе за свою мать. Я полагаю, что этому отравителю следовало травить тебя, а не твоего сына.

Мария-Анна нервно сглотнула.

– Ты ненавидишь меня?

Риша пожала плечами.

– К чему этот вопрос? Если уж тот, кого ты называешь Гуго Либер сумел простить тебя и не сломать тебе шею, то кто я такая чтобы судить тебя. Хотя мы ведь наверно обе знаем почему мужчины столь снисходительны к тебе.

– Я не понимаю о чем ты.

Риша помолчала, затем приблизилась к кровати, вглядываясь в глаза Марии-Анны. Та ощутила легкий очень приятный травяной аромат.

– Этот человек мёртв?

– Да, – спокойно ответила Мария-Анна.

Риша понимающе покачала головой.

– А во ты прощать своих врагов не умеешь, да? Так что тебе всё-таки нужно от меня, дочь звездочёта? Ведь я определенно тебе не друг.

Мария-Анна собралась с духом и решительно произнесла:

– Я хочу, чтобы ты осталась здесь, в Фонтен-Ри, и приглядела за Робертом.

Риша посмотрела на неё с удивлением.

– Я очень волнуюсь за сына. Как ты правильно заметила вокруг немало людей, желающих мне зла. За себя я не боюсь, но я очень боюсь за Роберта. А ты со всей своей мудростью, со всеми своими умениями я уверена сумеешь разглядеть любую опасность для мальчика. Я хочу, чтобы ты была рядом с ним. – Мария-Анна чуть улыбнулась. – Я даже согласна на то что ты приведешь сюда своего толстого кота.

Риша подошла еще ближе.

– Нет, – сказала она, – я не могу этого сделать. И не хочу.

Лицо Марии-Анны приобрело обиженное выражение. Риша улыбнулась.

– Ты наверно не привыкла к тому чтобы тебе отказывали?

– Почему же не можешь? – Сухо спросила Мария-Анна.

– Потому что я принадлежу Даргобурскому лесу, мы с ним давным-давно части единого целого. Да и Тотамону здесь не понравится. Здесь слишком много лживых людей и слишком мало честных мышей. Если хочешь ты можешь привозить своего сына ко мне на любое время, у меня он будет в полной безопасности, даже если всю эту страну захватят жадные англичане или чума. – Риша вздохнула. – Но вообще ты можешь не беспокоиться за своего сына. Я видела его будущее, видела его старым седым мужчиной и на его голове сверкала корона Вальрингов, а вокруг была многочисленная пышная свита.

Мария-Анна взволнованно подалась вперед и схватила колдунью за руку.

– Это правда?! Ты действительно это видела?

– Да. Видела. Это у меня с детства. На меня находит странное оцепенение и я начинаю видеть картины чего-то что происходит где-то далеко. Не всегда это будущее, порой я вижу то что происходит в данную минуту. И я почти всегда знаю, что и кого я вижу. Это случается не часто, но случается. За это когда-то меня и стали считать ведьмой.

– И ты уверена, что видела именно Роберта?

– Конечно уверена, я знала, что это он. Да и кроме того трудно не узнать твоего красивого мальчика, пусть даже он и стал пожилым мужчиной. – Риша улыбнулась. – А еще у этого старого короля была родинка вот тут, – она указала на лицо возле правого крыла носа.

Мария-Анна счастливо заулыбалась и еще сильнее сжала руку Риши.

– Значит с ним всё будет в порядке?

– Этого я не знаю. Он доживёт до преклонных лет и всё ещё будет королём. Но что случится между сегодняшней ночью и тем моментом, и будет ли его жизнь счастливой мне неизвестно. – Риша высвободила руку из ладоней королевы. – Того кого ты называешь Гуго Либер я тоже знала ребенком, счастливым малышом, и я тоже видела его в далеком будущем, вполне себе довольным жизнью стариком. Но я не знала, что между этими моментами ему предстоит одиннадцать лет провести в подземном мешке, куда его запрячет коварная девица, от любви к которой он совершенно потеряет голову и которую он кажется будет любить даже когда вырвется из этого мешка.

Мария-Анна отрицательно покачала головой.

– Нет, не будет. Он возненавидит её. Он напишет ей об этом в своём последнем письме.

Риша внимательно поглядела на неё.

– Боюсь, что ему это только кажется, он считает, что должен её ненавидеть, но даже спустя эти одиннадцать лет тюрьмы и понимая всю гнусность её предательства он будет любить её. Себе на горе.

Мария-Анна сердито воззрилась на Ришу.

– Если ты так переживала о нём, то почему же ничего не делала все эти одиннадцать лет? Раз уж ты так легко проникла в мою спальню, то неужели ты не могла точно также проникнуть и в тюрьму? Почему же ты не освободила его?

– Потому что я всего лишь старая женщина, живущая в жалком домишке в лесной чащи, собирающая травки и кору, разговаривающая с толстым черным котом и время от времени терзаемая странными видениями. Когда я узнала, что он умер, я поверила в это. Я решила что то что я видела когда-то в молодости, то видение где он вроде бы вполне себе счастливый старик это обман, игра моего ума, сон или я что-то напутала. Но примерно год назад я начала видеть его запертым в какой-то пещере, изнуренным, бледным, больным, иногда с каким-то мешком на голове. Но я не знала где-это, я только понимала, что это он и что он жив. Ну и конечно ещё я поняла, что ты совершила невероятную подлость по отношению к нему. Не то чтобы это меня слишком удивило, к тому моменту уже всё королевство знало, что ты жестокая, алчная, злобная хищница, вцепившаяся в доставшуюся тебе власть зубами и ногтями и готовая разорвать любого кто осмелится хоть как-то угрожать этой власти. И всё же это казалось мне странным. Я не ожидала что ты такое чудовище.

Мария-Анна слушала эти слова довольно спокойно, ей казалось, что они действительно не трогают её, не задевают.

Риша вздохнула.

– Ну а потом я узнала, что твой сын тяжело болен и решила попробовать использовать это, чтобы заставить тебя освободить Гуго, где бы он не находился. Он не рассказал тебе об этом в своём письме?

– Рассказал.

– И ты правда не собиралась растерзать меня? И действительно хотела, чтобы я приглядывала за твоим сыном?

– Нет, не собиралась. И да, хотела и хочу.

– Как странно. Я встретилась с ним в охотничьем домике, всё рассказала ему и пыталась убедить его немедленно бежать. Я говорила ему что верить тебе нельзя, что ты всё равно уничтожишь его. Либо вернешь обратно в Сент-Горт, либо все-таки убьёшь. Но ты ведь знаешь мужчин. Ему конечно втемяшилось в голову что Роберт его сын, мужчинам всегда хочется в это верить, и он стремился во чтобы это ни стало встретиться с ним и может даже чем-то помочь. И самое смешное что и меня убедил помогать им. И вот я на старости лет впуталась в королевские интриги. А ты еще называешь меня мудрой. Какая уж тут мудрость. – Она улыбнулась.

Но королева не улыбалась, серьезно глядя на колдунью, она сказала:

– Мне всё равно кем ты считаешь меня. Но ты помогла моему сыну выздороветь и остаться в живых, поэтому я готова на всё ради тебя. Скажи чего ты хочешь и я дам тебе это.

Риша усмехнулась.

– Какая же ты глупая, королева Мария-Анна. Думаешь, что ты и правда владеешь всем на свете? Думаешь, что ты управляешь людьми, потому что можешь безнаказанно убивать их или осыпать золотом? Как же тебе еще далеко до истинного правителя. Запомни: единственное для чего должна использоваться власть – это попытка сделать людей счастливыми. Как можно большее число людей, как можно более счастливыми. Только это делает правителя великим. Забота о других. А если ты этого не понимаешь и используешь всю свою ничем неограниченную власть только чтобы тешить своё тщеславие, то ты просто непроходимая жалкая дура. А теперь, если ты и правда не желаешь мне зла, позволь мне уйти.

Мария-Анна долго молчала, глядя на пожилую женщину с какой-то странной смесью неприязни и симпатии.

– Скажи, Риша, а про моё будущее ты что-нибудь видела?

Риша подошла почти к самому изголовью кровати.

– Ложись спать, дочь звездочета.

Она поправила подушку и почти силой заставила королеву лечь на неё, после чего заботливо укрыла её одеялом как своего ребенка.

– Так видела или нет?

– Нет. Я ничего не знаю о твоём будущем.

Мария-Анна выпростала руку из-под одеяла и схватила ладонь колдуньи.

– Но про Роберта это правда? С ним всё будет хорошо?

– Правда. Он доживёт до моих лет и будет править этой страной. Не волнуйся за него.

– А как же ты выйдешь? Протикторы могут схватить тебя.

– Спи, Мари. Никто меня не схватит.

Мария-Анна ощутила непреодолимую сонливость, веки отяжелели и уже не было сил держать глаза открытыми. Она еще успела ощутить легкое дуновение и увидеть, что свечи потухли. Потом еще несколько секунд она чувствовала чужую ладонь, но затем она мягко выскользнула из её руки и Мария-Анна буквально провалилась в сон.

84.

Ольмерик открыл глаза и долго смотрел в потолок своей маленькой комнаты. За окном был ранний вечер ясного теплого дня. В воздухе лениво и сонно кружилась большая черная муха. Протиктор медленно приподнялся и сел на кровати. Поглядел на свой замотанный белой тряпицей живот и левую руку. Чувствовал, что ещё замотана шея, а опустив глаза вниз, увидел что и левая часть груди замотана через плечо. Ольмерик прислушался к себе, к своему телу, пытаясь оценить своё состояние. Он не знал сколько прошло дней или недель после поединка с Шоном Денсалье, но ему казалось, что очень много. И это беспокоило его. Всякий раз когда он приходил в себя, он думал только об одном – о том что ему рассказал Шон Денсалье перед своей смертью. И это заставляло его сердце биться сильнее и гнев обволакивал его душу холодной темной пеленой. Он ни на секунду не усомнился в словах графа, ибо свято верил, что перед расставанием с жизнью человек уже не может лгать. Эта женщина… Невыносимо прекрасная и невообразимо подлая и жестокая, она сделала так что древняя клятва стала пустышкой, она одурачила всех их, она сделала их позорным посмешищем в глазах суровых богов Севера, в конце концов она уничтожила то что они поклялись защищать.

Ольмерик спустил ноги с кровати и встал на пол. Тут же загудела голова, заныла левая рука и возникла глухая боль в груди и шеи. Он сделал шаг, затем другой. В голове вроде прояснилось. Он огляделся. Его форма лейтенанта протикторов висела на своём обычном месте. Вот только нигде не было видно оружия. Но оставался еще походный сундук, в котором хранились два его старых меча, которыми он когда-то рубил ненавистных даннов. Стиснув зубы, он принялся одеваться.

Мария-Анна шла поИталийской галерее, направляясь в свои покои. Она несколько часов провела в библиотеке за чтением книг и теперь, чувствуя себя утомленной, хотела немного поваляться на кровати. По пути её нагнал маркиз Ринье, он тоже выглядел слегка уставшим.

– Ваше Величество, простите что беспокою, но меня снова донимал этот занудный маэстро Гвализи. Я думаю пора что-то с этим решить.

Мария-Анна не слишком приветливо посмотрела на своего секретаря.

– Что там еще нужно решить?

– Ваше Величество, я докладывал вам уже два раза, – с едва уловимой обвинительной ноткой произнес Антуан де Сорбон. – Его Высочество не желает отпускать от себя эту акробатку. Он практически проводит с ней всё своё время.

– И что? Вы что-то имеете против этой девчонки. Снова забыла как её имя.

– Элен. – Маркиз тяжело вздохнул. – Я ничего не имею против неё. Она мила, умна, очаровательна и это вообще не моё дело. Но этот итальянец желает покинуть дворец, говорит, что ему нужно отправляться в какое-то турне и что он теряет деньги.

– Так пусть отправляется, мы его не держим. Он всем нам уже порядком наскучил.

– Ваше Величество, я же и говорю. Принц не желает отпускать от себя Элен, а Гвализи требует, чтобы она уехала с ним. Она якобы звезда его труппы и приносит ему колоссальные деньги.

Мария-Анна остановилась и повернулась к секретарю.

– Вот все беды от этих женщин, – улыбнулась она, – не так ли, маркиз?

Но Анутан де Сорбон не улыбнулся в ответ.

– Вы же прекрасно знаете, Ваше Величество, что я так не считаю.

Мария-Анна пристально посмотрела на него.

– Да, я знаю. Но еще я знаю, что вы мой секретарь, у вас огромная власть. Так неужели вы не можете решить такой пустяковый вопрос без моего участия?

– Ваше Величество, вы не справедливы. Ведь дело касается принца. Как я могу это решить?

– Причем тут принц. Разберитесь с этим комедиантом. Эта Элен что, его рабыня? Ну так выкупите её.

– Я пытался предложить ему деньги, но этот итальянец совершенно не знает меры. Он потребовал такую сумму за эту девчонку, что её просто неприлично произносить вслух.

Мария-Анна вздохнула.

– А четверть этой суммы прилично произносить вслух?

– Ну, пожалуй.

– Хорошо. Тогда предложите ему эту четверть чтобы он убрался прочь, оставив свою акробатку здесь. Если он откажется, скажите ему что тогда эта сумма будет передана самым жутким головорезам трущоб Барбеса с тем условием чтобы они хорошенько выпотрошили славную труппу маэстро Гвализи.

– Вы шутите, Ваше Величество?

– Отнюдь. Раз у вас не хватает фантазии, я пытаюсь дать вам подсказку. Можете, например, еще сказать ему, что если он не возьмет эту сумму, то будет передан мэтру Сансэну чтобы тот тренировал на нём своих бойцовских псов.

– Я понял, Ваше Величество. Я постараюсь решить этот вопрос сам.

Маркиз поклонился и отправился прочь.

Мария-Анна вошла в свой будуар и с облегчением опустилась в кресло возле распахнутого, выходящего в сад окна. Мягкий благоуханный свежий ветерок ласково коснулся её лица. Мария-Анна улыбнулась. Кто-то вошел в комнату. Мария-Анна повернула голову и с удивлением увидела Ольмерика. Тот выглядел очень бледным, непривычно исхудавшим, с запавшими глазами. На шее на белом платке выступило маленькое темное пятнышко.

Мария-Анна поднялась с кресла и пошла навстречу протиктору.

– Лейтенант, – радостно сказала она. – Как вы себя чувствуете?

Королева подошла совсем близко к нему, с улыбкой вглядываясь в его глаза. Неожиданно он сделал шаг вперед, схватил её за шею и что есть силы толкнул от себя. Женщина не удержалась на ногах, полетела спиной назад, упала и несильно ударилась головой о кресло. Совершенно ошалевшая, Мария-Анна забарахталась на полу, пытаясь подняться.

Ольмерик вынул меч и шагнул к ней. Увидев это, Мария-Анна застыла, в полнейшем изумлении взирая на своего верного протиктора. Тот приблизился и поднял меч для удара. У Марии-Анны словно остановилось сердце. Она вдруг с невероятной отчетливостью поняла, что сейчас она умрёт, вот прямо в эту минуту этого дня её жизнь завершится. Это жуткое пронзительное осознание парализовало её. Её охватил доселе никогда не виданный ею страх, этот страх буквально физически стянул обручем её грудь и сжал сердце так, что она не могла вздохнуть, ощущая острую боль. Глядя в потемневшее лицо Ольмерика, она жалобно прошептала: "За что?"

Ольмерик уже знал, что ударит её в шею, он убьёт её быстро чтобы она не мучилась. Но эти её распахнутые глаза и жалобный вид всё еще удерживали его от удара. Он остро чувствовал, что ему ни в коем случае не следует заговаривать с ней. Заговорит и всё пропало. Но это было выше его сил – не ответить на её взгляд и испуганный вопрос.

– Ты предала своего короля, – безжизненным голосом произнес он. – Ты предала своего мужа. Ты захватила трон. Ты предала род Вальрингов и из-за тебя мы нарушили свою клятву. Мы клялись защищать Вальрингов, а защищали самозванку и помогали тебе против истинного Вальринга. – И чуть помолчав, он с непоколебимой уверенностью резюмировал: – Ты должна умереть.

Мария-Анна затрепетала. Она конечно поняла откуда дует ветер, но также прекрасно понимала, что твердолобый норманн, поверивший, что она обманула протикторов и заставила нарушить их свою святую клятву, не задумываясь убьёт её, зарубит её мечом без всякого сомнения и жалости. Она бросилась вперед и, цепляясь за штаны Ольмерика, умоляюще глядя на него снизу-вверх, быстро затараторила:

– Он обманул тебя. Клянусь тебе! Денсалье ненавидел меня. Всё что он сказал ложь. Верь мне, я прошу тебя! Верь!

Клинок норманнского меча висел буквально в полуфуте от левого виска королевы.

– Гуго Либер это король Джон Вальринг, – твёрдо признес протиктор. – Ты хотела захватить трон, но побоялась убить истинного короля и упрятала его в подземелье. Денсалье видел портрет короля в доме бывшего канцлера и на портрете был Гуго Либер. У Гуго Либера огромный шрам на правой ноге, там же куда короля Джона ударили копьём в битве при Бавии. Ты лжешь. – И чуть помедлив, с особой яростью произнес: – Графиня!

У Марии-Анны всё заледенело внутри. Ей почудилось что её обдало могильным холодом, а из из-за плеча неумолимого варвара на неё взирает мёртвый Филипп дю Тьерон. И страшное слово "возмездие" почти лишило её сил. На какую-то секунду где-то в самой основе её души та сущность что была её глубинной внутренней самостью и которая всегда была на её стороне, ибо иначе и быть не могло, вдруг смиренно признало что это "справедливо". Но что-то другое, ещё более глубинное, более животное и первобытное отказывалось мириться. Мария-Анна неистово сжала штаны протиктора и с надрывом заговорила:

– Это всё ложь! Милый Ольмерик, я прошу тебя, верь мне. Граф хотел отомстить мне. Когда он понял, что умирает, он решил напоследок опорочить меня в твоих глазах. Это же очевидно. Ты же ничего не знаешь. Он постоянно домогался меня. Он мечтал лишь об одном: чтобы я сделала его своим супругом, а потом и королём. Но я не хотела этого ни за что на свете.

Увидев, что Ольмерик вроде как внимательно её слушает, Мария-Анна позволила себе отпустить его ноги и, продолжая говорить, встать во весь рост.

– И тогда он придумал всю эту нелепицу с Гуго Либером, будто он покойный король Джон Вальринг. Ему пришло это в голову, когда он увидел его голым в купальне, увидел тот самый огромный шрам на ноге. Но это всё ложь, случайное совпадение. Неужели ты не понимаешь? Он придумал ещё какие-то мелочи, ложь про этот портрет, какую-то глупую песенку, страсть к рыбалке. Но это всё полная нелепость. Как ты мог в это поверить? Множество людей знавшие короля Джона, видели Гуго Либера. Тот же смотритель охотничьего домика в Зовущем логе, старый Жан Левандор. И отчего же они по-твоему не признали его? И если Гуго Либер это король Джон, то ответь мне почему он не отомстил мне. Я много раз оставалась с ним наедине. Ему ничто не мешало сломать мне шею, но почему же он этого не сделал? И почему же он тогда не объявил всем что он король Джон, скажем на той церемонии в Реймсе? Ведь десять лет это не так уж много чтобы его все забыли. А знаешь почему? Потому что он ни король Джон и никогда им не был. Но Денсалье, сочинив эту басню, стал угрожать мне что расскажет её всем. А ты знаешь во что превращаются малейшие слухи. Что мне оставалось делать?

– Ты лжешь, – упрямо сказал Ольмерик и левой рукой схватил её за шею, а правой направил острие меча ей в лицо.

Теперь Мария-Анна ощутила скорее не страх, а злость, из-за того, что этот глупый северянин никак не мог проникнуться её словами.

– Ты лжешь, – повторил он. – Он король Джон. Именно поэтому он знал тайные проходы этого дворца и сумел исчезнуть из капеллы и оказаться в покоях принца. И я думаю он не захотел объявлять о себе всем, только потому что увидел своего сына и решил, что тот будет славным королем и ему ни к чему возвращаться и затевать войну с тобой. И ты забываешь, что я видел как ты вела себя с ним и как он вел себя с тобой. Ты для него ни была королевой, а равной ему женщиной и ты признавала это.

Мария-Анна обеими ладонями взялась за мужскую руку, сжимавшею ей горло.

– Мне трудно говорить, – просипела она и он ослабил охватку.

Мария-Анна несколько раз сглотнула и сказала:

– Ну что ж если ты так уверен, то давай, лейтенант, пронзай меня мечом. Если думаешь, что знаешь кто такой Гуго Либер.

Ольмерик колебался. Наконец он спросил:

– Кто же он тогда такой?

Мария-Анна неотрывно смотрела ему в глаза и молчала.

– Кто? – Рявкнул Ольмерик и приблизил острие меча к основанию её шеи.

– Это мой брат. Мой старший родной брат Гуго ле Бран де Савойе.

– Ты лжешь!

Мария-Анна как могла отрицательно покачала головой.

– Не лгу. – Она вздохнула. – Не лгу. Мой брат. Мой родной брат Гуго. Брат, который всегда любил меня, но не как сестру, а как женщину. С самой юности он добивался меня. А я противостояла ему. А когда я познакомилась с Джоном Вальрингом и мы полюбили друг друга, брат окончательно обезумил. Он погрузился в какие-то бесовские еретические учения, он кричал что, если даже ему придётся продать душу дьяволу только чтобы я была с ним, он сделает это.

Ольмерик опустил меч и убрал руку от шеи Марии-Анны.

– Когда полтора года спустя Джон тяжело заболел, Гуго торжествовал. Он говорил мне что это он наслал на короля порчу, что я всё равно будто принадлежать ему. А когда к моему великому горю Джон умер, брат решил, что настал его час. Он снова попытался овладеть мной, несмотря на то что я уже носила под сердцем дитя. Гуго совершенно спятил, он обещал, что нашлет порчу и на моего не рождённого ребёнка, если я не буду с ним. Но теперь он хотел большего. Чтобы я объявила его своим мужем. Он хотел уже не только меня, но и корону. И я поняла, что должна избавиться от него. Но он был моим родным братом, плодом того же чрева что и я, я не могла просто приказать убить его. В конце концов когда дело не касалось его страсти ко мне, он был вполне умным и благородным человеком. И да, я приказала схватить его, переправить на Бычий остров и запереть в самой глубокой темнице, запретив хоть кому-то видеть его и разговаривать с ним. Я не знала, что еще делать. Хоть я и не верила, что он колдун и наслал болезнь на Джона, я действительно боялась, что он что-нибудь сделает Роберту. Я боялась, что Гуго как-нибудь опозорит меня, что начнет рассказывать какие-то мерзкие выдумки обо мне, я боялась его. Но не смела убить. А потом эта ведьма из Даргобурского леса сказала, что исцелить Роберта может только мой самый заклятый враг, похороненный в подземельях Бычьего острова. И я поехала к брату и освободила его. И вот так оно всё и началось. Гуго очень изменился за эти одиннадцать лет. Он больше не желал владеть мною и действительно хотел помочь моему сыну. И помог. – Мария-Анна сделала паузу и веско сказала: – И да, он знал о потайном ходе из капеллы, который когда-то давно показал Джону его отец, а Джон мне и Гуго. И да, у Гуго была страшная рана на правой ноге, в юности на охоте, дикий вепрь вспорол ему бедро. И да, я вела себя с ним как с родственником и он не относился ко мне как к королеве.

Мария-Анна обвинительно поглядела в глаза протиктора.

– А потом пришел Шон Денсалье. Он придумал эту басню о короле и пытался через угрозу что расскажет об этом всем овладеть мною и заставить меня сделать его своим супругом. История повторялась. Всегда одна и та же история. Потому что вы, мужчины, хотите только двух вещей: власть и красивую женщину. И что мне оставалось? Я прекрасно понимала что если я сделаю как он хочет, он рано или поздно попытается избавиться от Роберта. Он захочет своего ребенка и чтобы тот со временем получил трон. И тогда я, как и одиннадцать лет назад, пришла к человеку, которому я доверяла больше всего на свете. И попросила помощи. И ты помог мне. А потом пришел сюда и собрался убить меня? – В прекрасных серых глазах Марии-Анны заблестели слёзы. – Я доверяла тебе как никому в этом мире, я всегда верила, что ты защитишь меня от любых опасностей, от любого зла. И в самом дурном сне мне не могло привидеться что ты направишь на меня меч. Неужели трудно было понять, что подлый Денсалье перед смертью сделает всё чтобы отомстить мне?

В комнате повисла тишина. Мужчина и женщина молча смотрели друг другу в глаза.

Мария-Анна уже была готова поверить что ей удалось убедить норманна и радостные нотки облегчения уже тихонько звякнули в её душе. Но затем Ольмерик схватил её за шею и с огромной силой швырнул на пол. Женщина полетела вниз лицом вперед. Она выставила перед собой руки и упала на четвереньки. Протиктор вцепился в её волосы левой рукой и грубо дернул в сторону. Мария-Анна взвизгнула, от пронзительной боли у нее навернулись слезы. Ей пришлось откинуться назад, она уселась на пол, ударившись спиной о кресло. Ольмерик стоял перед ней с мечом в руке и с невероятным холодным презрением глядел на неё.

– Ты лжешь, – глухо произнес он. – Ты всегда лжешь. Из-за тебя я и мои братья стали клятвопреступниками, предав истинного короля, которому мы поклялись в верности именем наших богов. Ты заслуживаешь умереть как проклятая гадина. Мне следует раздавить твою голову ногой как гнилую тыкву. Но я буду милосерден к тебе и ты умрешь от меча. Если хочешь, помолись своему убитому на кресте богу.

Мария-Анна испуганно глядела на него, дрожа всем телом. Её разум метался как бельчонок пытаясь найти хоть какой-то выход из этой ситуации и не находил. С душераздирающим отчаяньем она осознавала что все её уговоры сегодня бесполезны, Ольмерик обезумел, он служил только своим богам, всегда только им и никогда ей. Взмокшими ладонями она упиралась в паркетный пол, пытаясь отодвинуться назад, отдалится от своего убийцы, но лишь плотнее прижималась к тяжелому креслу из баварского дуба за её спиной.

Ольмерик начал что-то говорить на своём варварском языке и его правая рука пошла чуть назад, поворачивая меч. Мария-Анна перестала дышать, она поняла что сейчас он нанесет удар. В голове где-то в виске возникла разламывающая боль, кишечник скрутило в тугой гудящий узел, это уже был не страх, а совершенно дикий животный ужас гибнущего организма. В гаснущем разуме билась одна единственная мысль что нужно закричать, закричать изо всех сил, но Мария-Анна уже была не в состоянии сделать это.

– Что здесь происходит? – Раздался звонкий детский голос за спиной Ольмерика.

Рука Ольмерика, державшая меч, замерла. Он неотрывно глядел на королеву и молчал.

– Что здесь происходит? – Повторил Роберт звенящим голосом, обходя протиктора и приближаясь к сидящей на полу матери.

Мальчик переводил пронзительный встревоженный взгляд с женщины на мужчину и обратно.

Мария-Анна не могла произнести ни слова, она только смотрела на сына и слышала как оглушительно стучит сердце в её голове.

– Вам лучше уйти, принц, – сказал Ольмерик.

Роберт с удивлением поглядел на него и нахмурился.

– Почему я должен уходить, лейтенант? Я хочу знать что здесь происходит. Что вы намерены делать? И почему ваш клинок обнажен? – Голос мальчика заметно дрожал, а лицо раскраснелось. – Вы… вы смеете угрожать моей матери?!

Протиктор посмотрел на ребенка тяжелым отрешенным взглядом. После долго паузы он медленно произнес:

– Эта женщина чудовище. Она совершила предательство собственного мужа…

– Не смей! – С яростью сказала Мария-Анна. – Не смей, негодяй!

Она резко подалась вперед, желая подняться на ноги. Но Ольмерик сделал к ней шаг, приставил острие меча к её груди и женщина застыла на месте.

– Как вы смеете!… – Закричал Роберт, задыхаясь от гнева. Он бросился к матери и встав рядом с ней, огромными пылающими глазами уставился на Ольмерика. – Как вы смеете, лейтенант, угрожать королеве?! Я позову стражу. Вас … вас повесят!

Ольмерик снова смотрел только на Марию-Анну.

– Она не королева. И никогда ею не была.

Роберт шагнул вперед. Было очевидно что ему очень страшно, его губы дрожали, а лицо выглядело так словно он вот-вот расплачется. Тем не менее он, насколько мог твердо, сказал:

– Вы бредите, лейтенант. По всей видимости вы всё ещё не здоровы и вам лучше всего вернуться в постель.

Ольмерик и правда чувствовал себя не важно. Его слегка мутило, в голове шумело, а в глазах иногда плясали цветные пятна.

Он снова посмотрел на мальчика.

– Уйдите, принц. Я убью эту женщину в любом случае. Но клянусь Тором, я не хочу чтоб вы это видели.

– Пойдите прочь, лейтенант, – произнес он дрожащим голосом. – Вы не в себе.

Ольмерик задумчиво глядел на ребенка и Мария-Анна, которая постепенно приходила в себя, вдруг отчетливо поняла что он сейчас сделает.

– Гуго Либер…, – начал протиктор.

– Не смей!!! – Яростно закричала королева и резко подалась вперед. Острие меча вонзилось ей в грудь выше выреза декольте, сталь проткнула белоснежную кожу и потекла кровь. Но женщина словно и не заметила этого. – Не смей говорить этого, мерзавец! Я запрещаю, слышишь!

– Гуго Либер это ваш отец, король Джон Вальринг, – сказал Ольмерик неотрывно глядя в глаза мальчика.

– Замолчи!! Замолчи! – Завопила Мария-Анна, устремляясь вперед и пытаясь встать. Но Ольмерик крепче сжал меч и клинок сильнее вонзился в её грудь. Мария-Анна не выдержала и отпрянула. По её лицу ручьями текли слезы.

– Негодяй, мерзавец, подонок…подонок…, – задыхаясь от злобы и бессилья бормотала она.

С отчаяньем взглянув на сына, она сказала:

– Роберт, это всё ложь, не слушай его! Он болен, он повредился рассудком!

Но Роберт глядел только на протиктора

– Неужели ты этого не понял? – Спросил Ольмерик. – Что он твой отец. Она так сильно хотела завладеть троном, что пошла на всё чтобы избавиться от мужа. Но ей не хватило смелости убить истинного Вальринга и она упрятала его в тюрьму на Бычьем острове. Убедив всех что он умер. А когда ты заболел, Даргобурская ведьма сказала ей что это наказание для неё за всё что она сделала и спасти своего сына она сможет только если освободит его отца.

Роберт был до неимоверности бледен, казалось что он готов свалиться в обморок.

Но Ольмерик глядел на него почти равнодушно.

– И мы, сыны Одина и воины Валгаллы, поклялись своими богами и своей честью что будем служить ей также как служили всем истинным королям из рода Вальрингов, не зная что приносим клятву ублюдочной лживой девке, не зная что мы по её вине становимся предателями и выродками, не зная что помогаем ей отнять трон у Джона Вальринга. И поэтому сейчас она умрет. Но ты, сын Джона Вальринга, не должен этого видеть. И я еще раз говорю тебе: уходи.

Повисла долгая мертвая тишина.

Мария-Анна окончательно обмякла, ей казалось что её тело из пластилина, она утратила всякую способность к сопротивлению, ей уже почти было всё равно что будет дальше. А Роберт стоял окаменев, словно оглохший, неотрывно глядел на ужасного протиктора перед собой, но как будто не видя его.

– Я твой король, – вдруг тихо прошептал он.

Оба взрослых подумали что ослышались.

– Что? – Нахмурившись, переспросил Ольмерик.

– Я твой король, – повторил мальчик громче и тверже.

Он огляделся по сторонам, подошел к столу и взял узкий изящный нож для разрезания бумаг. Затем с болезненной решимостью полоснул себя по левой ладони. Полилась кровь и он протянул руку вперед:

– А эта кровь Вальрингов, тех самых которым служили твои предки на протяжении четырех столетий.

Мальчик подошел к матери и положил руку на меч, направленный на неё.

– Я твой король и я приказываю тебе: убери своё оружие.

Ольмерик мрачно глядел на ребенка.

Марии-Анне, уже вроде бы смирившейся с любым исходом, показалось что протиктор колеблется и в её душе забрезжила надежда.

– Ты не король, – угрюмо произнес Ольмерик.

Мальчик крепче сжал клинок меча.

– Ты сам сказал что она не королева. Моего отца здесь нет. И значит я, Роберт Вальринг, первый сын Джона Вальринга, единственный кому по закону родства и праву крови принадлежит трон этого королевства. Твои предки, твои братья и ты клялись Вальрингам и я, как последний из Вальрингов, требую исполнения этой клятвы.

– Чего же ты хочешь от меня, Роберт Вальринг? – Ледяным голосом спросил Ольмерик.

– Убери свой меч в ножны и отступись от моей матери. После этого ты свободен от своей клятвы и волен покинуть Фонтен-Ри и эту страну. Я даю тебе слово что никто не будет тебе в этом препятствовать.

В комнате повисла тишина. Мария-Анна, затаив дыхание, не спускала глаз с молодого мужчины. Она буквально видела как его разрывает на части. Он жаждет убить её, но не может решиться переступить ту черту что провел перед ним этот юный сопливый мальчишка. И Мария-Анна ощутила почти злорадство. Наконец она увидела что протиктор сдался.

– Отпусти меч, – сказал он.

Принц убрал руку от клинка и Ольмерик вернул оружие в ножны.

Он посмотрел на мальчика долгим тяжелым взглядом.

– Ты совершил ошибку, помешав мне. Она ядовитая змея и убить её доброе дело.

– Уходи, – сказал Роберт и опустил глаза.

– Будь осторожен со змеёй.

Ольмерик развернулся и медленно, чуть покачиваясь пошел к выходу. Его мутило всё сильнее.

Как только он вышел и закрыл за собой дверь, Мария-Анна с некоторым трудом наконец поднялась с пола и бросилась к сыну.

Задыхаясь слезами она принялась тискать его и гладить по голове. "Мой мальчик, мой мальчик…", шептала она. Её переполняла невероятная буря эмоций, в которой смешались и радость от того что она жива, и гордость за сына, и горечь унижения, но глубже всего и основательней её сотрясал страх, она не могла бы точно определить чего же она боится, но боялась и изо всех сил прижимая к себе ребенка она будто старалась им отгородиться от этого страха. "Мой мальчик…", исступленно повторяла она и принялась целовать сына в лоб, в щеки, в глаза. Но Роберт начал сопротивляться, он отворачивал голову, уклоняясь от поцелуев, упирался женщине в грудь, пытаясь высвободиться. "Пустите, пустите меня", сердито говорил он, "да пустите вы меня, ради бога".

Ему удалось оторвать себя от королевы и он отскочил в сторону. Мария-Анна, бледная, растрепанная, испачканная и своей кровью и кровью с ладони сына, испуганно глядела на него.

– Роберт…, – жалобно произнесла она, не зная что собственно хочет сказать.

Роберт смотрел на неё почти неприязненно.

– Мне нужно идти, – сказал он. – Меня ждут.

– Роберт, мой мальчик… я… давай я перевяжу твою ладонь.

– Займитесь собой, у вас кровь идёт, – он кивнул на её грудь.

– Роберт, всё что он сказал о Гуго Либере это…

– Оставим это, сударыня, – грубо перебил её мальчик и это "сударыня" поразило Марию-Анну как удар хлыста. Она замерла.

– Мне нужно идти. Меня ждут, – повторил ребенок, чуть помолчал и затем холодно глядя на мать добавил: – И не смейте хоть как-то воспрепятствовать Ольмерику в его отъезде. Я дал ему слово.

Мария-Анна глядела на сына и в глазах у неё стояли слёзы. Невыносимая пронзительная тоска затопила ей душу и застыла комом в горле. Отчаянное ощущение безжалостной бессмысленности своей жизни и глубинного одиночества своей судьбы сдавили ей сердце. Она шагнула к сыну:

– Роберт!…

Но он быстро развернулся и вышел из комнаты.

Мария-Анна осталась одна.

Она долго стояла на одном месте, глядя на закрывшуюся за сыном дверь. Затем, опираясь на стол, она медленно подошла к креслу и опустилась в него. Закрыв лицо ладонями, она заплакала.

Она буквально рыдала, содрогаясь всем телом, задыхаясь и беспрестанно шмыгая носом. Она не знала почему или о ком она плачет, но слезы лились нескончаемым потоком. Наверно она плакала о себе. Наверно ей было жаль себя. Наверно ей казалось что она не заслуживает, совершенно не заслуживает того чтобы собственный сын отворачивался от неё, а человек которому она верила как самому себе пытался зарубить её мечом. Ей остро, почти до крика хотелось чтобы рядом сейчас был хоть кто-то к кому бы она могла прижаться, обнять, спрятать на груди лицо, но не было никого, одни были мертвы, другие её ненавидели и осознание жуткого бесконечного как космос одиночества наваливалось на неё могильной плитой, разрывало ей душу и только эти рыдания и слезы приносили хоть какое-то облегчение. Наконец она затихла и долго сидела, спрятав лицо в ладонях.

Затем поднялась, прошла на балкон и спустилась в сад.

Она шла через сад, потом через парк, шла быстро, иногда чуть ли не начиная бежать.

Свернула на выложенную камнями дорожку, прошла через цветники, мимо теплиц и наконец приблизилась к небольшому каменному домику с покатой крышей и кирпичной трубой из которой вился слабый дымок. Поднявшись на крыльцо, она постучала в дверь. Ей долго не открывали и она терпеливо ждала. Потом раздались шаги и дверь открылась.

Она посмотрела в глаза пожилого седого мужчины.

– Мэтр Сансен, – сказала она, виновато улыбнувшись, – вы позволите мне войти?

Старый палач, словно ничуть не удивленный её появлением, а еще более её внешним видом, растрепанными волосами и опухшими глазами или даже кровью на её груди, испачкавшей верх платья, отступил в сторону.

– Конечно, Ваше Величество. Прошу вас.

Они прошли в большую комнату, которую хозяин дома условно именовал своим кабинетом. Здесь было очень тепло, почти жарко, в большом камине ярко пылал камин. Стены обитые потемневшими от времени дубовыми панелями, пыльные плотные выцветшие шторы на грязных окнах, тяжелая громоздкая мебель, ветхие высокие шкафы все сплошь уставленные увесистыми фолиантами и увражами, большой мрачный стол из драгоценного черного эбенового дерева из сказочной Африки, на столе лежали скрученные пожелтевшие листы исписанные мелким почерком, несколько ножей и кинжалов, высушенные растения, перья, стояли чернильницы, пузатые бутыльки, каменные фигурки фантастических животных, песочные часы, всё здесь производило впечатление сумрачности, покоя и застывшего времени, не оставалось сомнения что здесь живет старик.

– Прошу вас, Ваше Величество, садитесь сюда, – сказал мужчина, указывая на самое большое и удобное кресло в кабинете недалеко от камина.

Мария-Анна положила руку на узловатую широкую твердую как дерево ладонь Сансена.

– Прошу тебя, Габриэль, здесь и сейчас зови меня просто Мари.

Мужчина хмуро поглядел из-под кустистых бровей на королеву и отрицательно покачал головой.

– Так нельзя, – пробормотал он и снова указал на кресло. – Прошу вас, Ваше Величество.

Мария-Анна покорно опустилась на указанное место.

– Вы ранены, Ваше Величество?

– Пустяки, наткнулась на острую ветку в парке.

– Если вы позволите, я обработаю рану.

Мария-Анна утвердительно кивнула головой.

Сансен промыл порез красным вином, промокнул салфеткой, замазал душистым бальзамом и приложил сверху квадратик мягкой батистовой ткани. Во время всей процедуры Мария-Анна пристально смотрела ему в лицо, но казалось хозяина дома это ни в коей мере не смущало. Когда он закончил, она спросила:

– Скажи, тебе бывает одиноко?

Он внимательно посмотрел на неё и негромко сказал:

– Постоянно, Ваше Величество.

– Тогда почему ты не уедешь к своим? Я знаю что у тебя есть семья и довольно большой дом где-то под Туроной.

Он невесело усмехнулся.

– Потому что там мне ещё более одиноко чем здесь. Быть одиноким рядом с родными людьми намного тяжелее чем просто жить в одиночестве. Им нужны от меня лишь деньги. Я отсылаю им деньги отсюда. И всех всё устраивает.

Королева опустила глаза.

– Ты не будешь возражать, если я останусь на ночь у тебя? Не хочу возвращаться во дворец.

– Конечно нет, Ваше Величество. Я устрою вас в уютной милой комнатке в мансарде, там очень тихо и окно выходит прямо на розарий и яблоневый сад, у вас там будет чудесный сон.

– Благодарю.

Он улыбнулся.

– Но вот только я опасаюсь, что ваши доблестные протикторы, дабы быть рядом со своей королевой, возьмут мой дом штурмом.

Она отрицательно покачала головой.

– Не возьмут. Я думаю они ненавидят меня. Я думаю в Фонтен-Ри все ненавидят меня. И моя Первая фрейлина и даже мой собственный сын.

Она посмотрела на палача и в её серых глазах блестели слезы.

– Давайте, Ваше Величество, я напою вас замечательным чаем с жасмином и ромашкой, да еще в прикуску с вареньем из жимолости и с божественным провансальским печеньем которое называют "лепестки пиона", оно просто тает во рту, я уверен вам понравится.

– А ты? Ты ненавидишь меня? За всё что я заставила тебя сделать.

– Ну что вы, Ваше Величество, конечно же нет. Вы же знаете, мой род занимается этим ремеслом уже более двух столетий и для меня в этом вся моя жизнь. Вы не заставляли меня заниматься этим. Вы моя госпожа и я служу вам во всю меру моих сил и умений и со всей отпущенной мне Создателем преданностью. Но я сам выбрал это, выбрал служить вам. Мне не за что вас ненавидеть.

Она шмыгнула носом и вытерла пальцами под глазами.

– Наверно я самая ужасная королева на свете, если единственный человек, который не ненавидит меня это палач – самый страшный человек этой страны. Ты знаешь что твоим именем пугают детей? А многие в народе и вообще считают что ты заключил сделку с дьяволом и живешь вечно, что нет никакой передачи должности от отца сыну, что ты один и тот же человек, что ты и есть тот самый Годфруа Сансен, который более двухсот лет тому назад спас жизнь молодому Карлу Вальрингу и тот сделал его своим придворным катом.

Она очень выразительно посмотрела на него.

Он чуть улыбнулся.

– Может так оно и есть.

Она горько усмехнулась.

– Но тогда может скажешь мне с высоты своей двухсотлетней мудрости как мне жить, когда все вокруг меня ненавидят. Даже Роберт.

– Ваше Величество, вы еще очень молоды и придаете слишком большое значение вещам, которые того не стоят. Я уверен с возрастом вы научитесь относиться к ним спокойно. Ненависть, любовь, это всё эфемерно, переменчиво как ветер, это как погода во время путешествия. Конечно гораздо приятнее идти когда светит Солнце, но и во время дождя или даже града идти все равно нужно. В этом весь смысл.

Королева огляделась по сторонам.

– Дело не в этом. Что если я действительно та кем они меня все считают. Что если я чудовище. Что если это я самый страшный человек в этой стране. Что если я действительно заслуживаю чтобы мой сын ненавидел меня.

Старый палач отошел к своему черному столу, передвинул несколько листов на нем и зачем-то перевернул самые большие песочные часы. Песок побежал вниз.

– По вашему лицу видно, что вы много плакали, Ваше Величество, – медленно произнес он.

– Да, знаю, выгляжу я сейчас ужасно, – сказала она с виноватой интонацией.

Но он как будто не заметил этой ремарки.

– И я не думаю, что вы чудовище. Я так не считаю.

– Ты не знаешь и десятой части того что я натворила. Может расскажи я тебе хотя бы половину, то ты вместо того чтобы предлагать мне чай с жасмином, схватил бы свой огромный меч и рассек бы меня на двое.

Он долго молчал, всё ещё бесцельно передвигая листы на столе, затем посмотрел на королеву и сказал:

– Вы слышали, Ваше Величество, пару месяцев назад в Руане обрушилась церковь. Убило почти два десятка прихожан. Вы можете сказать зачем Господь допустил это? Разве он настолько чудовищен чтобы одним махом убить в святом месте два десятка людей, которые и пришли-то туда только для того чтобы чтить Его имя? Со стороны это не просто чудовищно, это выглядит как дьявольская издевка над бедными людьми. Как такое могло случиться? Нам не дано знать. Точно также мне и остальным не дано знать почему и зачем вы сделали то что сделали. И нам неизвестно как поступили бы мы сами, окажись мы на вашем месте и в такой же ситуации. Не мне вас судить, Ваше Величество. И не госпоже Бонарте и даже не вашему сыну.

Мария-Анна удрученно покачала головой.

– Нет, ты не понимаешь. Это совсем не тоже самое. Бог вправе обрушать церкви, сжигать города, отправлять под воду целые страны, ибо всё и все вокруг Его создания, и Его цели и замыслы непостижимы для нас и ни нам судить любые Его поступки. Но я-то человек, просто человек, мои цели, мои желания вполне очевидны и постижимы и если я причиняю страдание другим людям, отнимаю у них свободу и даже жизнь, то почти любой может понять зачем и почему. И значит и графиня Бонарте и Роберт вправе судить меня и ненавидеть. Ты помнишь короля Джона?

– Конечно помню. Я служил ему точно также как и вам. Прекрасный и светлый человек. Это большое горе что он ушел от нас так рано.

Мария-Анна пристально, немного исподлобья поглядела на палача.

– А разве тогда одиннадцать лет назад ты не слышал от герцога Майеннского и других что это я погубила нашего славного короля? Что это я свела в могилу своего мужа чтобы завладеть его троном. Что я травила его жуткими ядами, чтобы он заболел и умер. Разве ты ничего не знал об этом?

Мужчина пожал широкими плечами.

– Слухи есть слухи. Очевидно что те кто распускал их, вас ненавидели и герцог был первым среди них. Он имел огромное влияние на короля Джона и естественно очень сокрушался когда этому его влиянию пришел конец. Он сказал бы что угодно чтобы очернить вас. Это было ясно всякому разумному человеку. И никто ему не верил, все понимали что это вздор и нелепица.

Мария-Анна поднялась с кресла и приблизилась к хозяину дома. Глядя в самую глубину его маленьких словно прищуренных глаз, она тихо произнесла:

– А если я скажу тебе, что …

– Нет, Ваше Величество, – резко перебил он её, отведя взгляд в сторону, – нет. Вам не нужно ничего мне говорить. Вы моя госпожа и я служу вам как только могу. Я слишком стар чтобы что-то менять в этом.

Он поднял на неё глаза.

– Позвольте, я займусь чаем.

Мария-Анна кивнула.

Но когда он выходил из комнаты, она сказала ему в спину:

– Я не убивала его, Габриэль.

Он на пару секунд замер, затем, не поворачиваясь, глухо ответил:

– Я знаю, Ваше Величество.

И ушел.

Мария-Анна снова опустилась в кресло. Но теперь ей было немного легче на душе. Осознание того, что рядом всё же есть человек, который остается, и теперь она была уверена останется, преданным ей несмотря ни на что, придало ей сил. И не важно что это жуткий старик, который посвятил всю свою жизнь искусству умерщвления других людей и который до сих пор еще каждый день на заднем дворе разрубает огромным мечом деревянные чурки, свиные туши и мешки с песком, оттачивая до немыслимого совершенства свой смертельный удар. Это не важно. Сейчас она с особой остротой поняла, что достаточно иметь буквально одного верного, по-настоящему преданного ей человека, чтобы снова почувствовать себя всесильной королевой. Пускай Ольмерик, все протикторы и все фрейлины отвернутся от неё, и даже её собственный сын, пока есть хоть кто-то кто предан ей до конца она также сильна и уверена в себе, как если бы рядом с ней была огромная верная ей армия. Она вдруг вспомнила о капитане Ренарде, как он послушно, четко и быстро исполнял все её приказы. Он никогда не колебался и не вникал зачем и почему она отдала ему этот приказ. Ему было достаточно того что она это сделала, она – его королева.

Поглядев на сыплющийся в часах песок, она усмехнулась. Сансен прав, любовь и ненависть это для девочек вроде Луизы Бонарте и детей вроде Роберта, а у неё есть дело, которое нужно делать. "Делай что должно и будь что будет". "Но эту ночь я обязательно проведу в этой его комнатке с окном в яблоневый сад", с улыбкой подумала она, испытывая радостное облегчение при мысли что до завтрашнего дня ей не надо возвращаться во дворец, возвращаться к этому своему "делу". И она с удовольствием представила, как будет сейчас пить чай с чудесными "лепестками пиона", смотреть на пламя в камине и расспрашивать старого палача о всей его долгой двухвековой жизни.

85.

Ранним утром трехмачтовая шхуна "Спиричуэл", подгоняемая свежеющим бризом, вышла в море из удобной Корнуэльской гавани и взяла курс на запад. Туда где за громадным Атлантическим океаном раскинула свои бескрайние просторы странная и загадочная Америка.

Капитан судна шкипер Сэмюэль Клеменс, еще раз проверив курс по компасу и убедившись, что рулевой трезв и бодр, раскурил старую трубку, подаренную ему колдуном из Магриба, и спустился с квартердека на шкафут. Пройдя по правому борту, придирчиво осматривая по пути палубный настил, медные поручни, комингсы, люковые крышки и блоки, он увидел, что впереди на полубаке у фальшборта стоит высокий мужчина в темном длинном плаще. Подивившись что кто-то из пассажиров в столь ранний час уже на ногах и поскольку плавание только началось и Клеменс не успел еще узнать лично всех, кого взял на борт, решил подойти и познакомиться.

Приблизившись к незнакомцу, шкипер облокотился на планширь и приветливо глянул на пассажира. У того было приятное открытое лицо с большими зелеными глазами, тонкими губами и прямым аристократическим носом. И хотя волосы мужчины имели немало седины все же на взгляд ему было едва чуть за сорок.

Шкипер вынул изо рта магрибскую трубку и спросил по-английски:

– Не спится, сэр?

Незнакомец улыбнулся и ответил тоже по-английски, но с очень сильным акцентом:

– Не могу спать. Слишком взволнован. Кажется всю жизнь мечтал увидеть Америку и вот наконец плыву.

– Ну это вы зря. Плыть нам еще очень долго. Не торчать же здесь каждое утро. Да и поверьте смотреть там особо не на что. Как вы наверно знаете сначала мы зайдем в Новый Йорк, но если вы думаете, что это знатный город типа Кале или Ливерпуля то напрасно. Этот Новый Йорк, доложу я вам, дыра-дырой. Несколько десятков деревянных домишек, ей-богу хижины да сараи, несколько складов охотничьих факторий ну и толпы краснокожих. А вокруг дикие леса, с волками, медведями и комарьём. Но вот затем мы пойдем на юг в Вирджинию, в Каролину, во Флориду, вот там уже есть на что посмотреть. Кстати я капитан этой посудины, шкипер Сэмюэль Клеменс. – И он выжидательно поглядел на собеседника.

Тот, чуть поколебавшись, сказал:

– Меня зовут Джон.

Клеменс понял, что продолжения не будет и удовлетворился только именем.

– И кем же вы были, Джон, в Старом Свете?

– Да-а-а…, – с улыбкой, но не слишком весело протянул Джон. – Королём.

Шкипер хрипло рассмеялся.

– Клянусь шляпой Колумба совсем неплохо. Что, прямо-таки настоящим королём?

– Да.

Шкипер весело прищурившись посмотрел на пассажира.

– А что ж бросили-то?

– Ну знаете решил попробовать что-нибудь новое. Но не думайте, я оставил королевство в надежных руках. Так что уверен там всё будет хорошо.

В этот момент к мужчинам подошла молодая женщина с роскошными рыжими волосами и обворожительными карими глазами. Она чуть кивнула шкиперу, тот вежливо приподнял кепку, и сказала:

– Джон, милый, я приготовила завтрак, жду тебя. – И она с невыразимой нежностью заглянула в его глаза.

Джон, глядя на девушку и сияя как заря над Северным морем, ласково ответил:

– Да, Рози, сейчас приду.

Рози еще раз чуть кивнула капитану и удалилась.

Сэмюэль Клеменс ухмыльнулся.

– Ну теперь всё ясно. С такой красоткой я бы тоже был королем.

Джон улыбнулся.

– Да. Она моя королева.