Счастливчик Лукас [Максим Сергеевич Евсеев] (fb2) читать онлайн

Максим Евсеев Счастливчик Лукас

Глава первая

Когда-то очень-очень давно, в одной маленькой стране, в которой были и лес, и горы, и даже столица с замком и рыночной площадью жил да был маленький мальчик. Звали мальчика, скажем, Лукас. Лет ему от роду было десять, волосы у него были русые, а росту он был не высокого, но и не низкого, а такого, чтобы, не нагибаясь входить к себе в дом, да доставать до пола носками своих деревянных башмаков, сидя за обеденным столом. Был этот мальчик и беден, и богат одновременно: то есть денег в его семье не было, но были у него каждый день и кусок хлебы на завтрак, и небо над головой, и огромное счастье, положенное всякому ребенку. А еще у него были друзья: рыжий Каспар, толстый Михен, да красавица Эльза – все что нужно маленькому мальчику в десять лет.

И вот однажды…

Так ведь начинается самое интересное в сказке. Именно на этих словах, читатель начинает понимать, что это будет не просто рассказ про десятилетнего мальчика, а будет захватывающая история, наполненная приключениями и неожиданными сюжетными поворотами. Впрочем, я отвлекся и тороплюсь вернуться к моим героям.

– Ты слышал, Лукас, – спросил в один прекрасный день своего друга толстый Михен. – Что наш герцог, дай Бог ему крепкого здоровья, совсем плох и, скорее всего, не протянет и месяца?

– Нет, Михен, этого я не слышал. – ответил другу Лукас, глядя как друг достает из-за пазухи большой кусок румяного калача и явно не собирается делиться.

– А слышал ли ты Лукас, что перед тем как отдать Богу душу, наш славный герцог, даруй ему небо долгих лет жизни, решил объявить по всему герцогству, что наградит всякого кто поможет ему разыскать его, пропавшего много лет назад, наследника?

– Нет, – снова ответил Лукас, глядя, как его друг подтверждает его, Лукаса самые тревожные подозрения и уминает кусок калача в одиночку.

– Значит, дорогой друг Лукас, – продолжил Михен, заканчивая с калачом. – Ты не слышал, что награда эта весьма велика?

– Нет, – еще раз сокрушился Лукас, глядя, как исчезает во рту Михена последний кусочек калача. – И об этом я тоже ничего не слышал. Но даже если бы герцогские глашатаи прокричали бы об этом в окно нашего дома, то какое бы мне до этого дела? Когда пропал наследник, маленький Вильгельм, я был совсем крохой и слышал об этой истории только от родителей и от тебя, Михен. Так что никакой награды мне не получить, ибо я ровным счетом ничего об этом не знаю. То есть я не могу рассказать ничего, чего бы не знал самый последний болтун нашего герцогства.

При этом Лукас выразительно посмотрел на своего друга, как бы не подчеркивая, кого именно он считает самым наипоследнейшим болтуном герцогства. Михен этого не мог не заметить, но не придал этому ни малейшего значения, а напротив продолжил повествовать с самым наиважнейшим видом.

– Ничего интересного об этой давней истории никто и ничего нашему добрейшему герцогу сообщить не мог бы ни в каком случае, поскольку все, кто что-то могли бы рассказать о случившемся с наследником Вильгельмом давно мертвы и нашему справедливейшему герцогу это прекрасно известно, так как он и приказал с ними когда-то разделаться, дай Бог ему доброго настроение и всяческого благополучия. И хотя о случившемся до сих болтает вся столица, и все по большому секрету, но нашему герцогу нисколько не нужно, чтобы кто-то напоминал ему, как он разделался с собственным сыном только за то, что не был ему отцом. Зол-то он был скорее на герцогиню, а мальчик Вильгельм был лишь напоминанием о том, как непостоянны бывают женщины. Но упаси Бог, кого-нибудь начать подобный разговор со светлейшим нашим господином герцогом – он хоть и при смерти, но палачи Лютой башни вполне себе в здравии и на лету поймают любой его намек.

– Так зачем же герцог объявил награду?

– А затем, любезный мой Лукас, что наш мудрый властелин, храни его Святой Сильвестр, как бы тяжело он не хворал, он даже на смертном одре крепко держит бразды правления и взгляд его по-прежнему остр. И он не может не видеть, как курфюрст Ансельм, добрый наш сосед тянет руки к его герцогству, надеясь присоединить это герцогство к своим владениям после смерти их светлости, а может и не дожидаясь его смерти.

Лукас смотрел на толстого Михена со смесью зависти и недоверия. Он понимал, что его друг попросту повторяет болтовню своего отца, который будучи владельцем пивной узнавал самые любопытные сплетни одним из первых. Но все же не хотел вот так вот запросто верить всему, о чем говорил Михен. Тем более, что болтал он и теперь, и всегда, с таким важным видом, как будто был не сыном корчмаря, а первым министром государства.

– Может оно и могло бы быть так, как ты говоришь, Михен, но какое дело должно быть до этого мне?

– Ты, я заметил, Лукас, с интересом поглядывал на мой калач, – важно отвечал Михен и с каким-то сожалением охлопывал свою курточку, видимо сожалея, что там в ее складках нет еще одного румяного куска. – А между тем глашатаи их светлости Герцога обещали каждому кто придет сегодня ко дворцу доброе угощение.

– С чего же это наш Герцог так расщедрился? – недоверчиво покачал головой Лукас.

Он никогда не замечал, чтобы в их славном городе, кто-то раздавал угощение просто так, за здорово живешь. Даже от своего друга Михена он ни разу не получил ни кусочка еды, хотя сам Михен частенько прихватывал из дома или из таверны своего батюшки лакомые кусочки и поедал их на глазах своих друзей. Все к этому привыкли и не обижались на Михена ибо с детства привыкли, что в их городе не принято делиться едой – не было это заведено в их краях. Может где подобное и случалось, но не у них.

– Говорят. – на этих словах Михен перестал ковыряться в зубах указательным пальцем правой руки и поднял этот палец над головой. – Что наш господин Герцог так зол на курфюрста Ансельма, так сильно не хочет, чтобы после его смерти кузен Ансельм прибрал к рукам наше герцогство, что и впрямь уверил себя, будто его сын по-прежнему жив и надо лишь тщательнее поискать, и тогда покойник Вильгельм сразу же найдется.

– Но это же не так! – ахнул изумленно Лукас.

– Разумеется. – согласился Михен. – Но тебе-то что за дело? Лишь бы герцогские слуги не зажилили добро из дворцовых кладовых и накормили тебя от пуза. А то что бедный Вильгельм не вернется с того света – это конечно никого не удивит и не расстроит. Не наша вина, что господин Герцог так ревнив и так спор на расправу. По мне так нет никакой разницы от кого рожает глупая баба. Лишь бы ребенок рос послушным и не ленился помогать отцу в делах. А неверную жену можно и поколотить лишний раз, да навалить на нее побольше домашних дел, раз у нее хватает времени и сил на всякие глупости.

Лукасу показалось, что вместо Михена с ним теперь говорит трактирщик Эберт, так похож был Михен в этот момент, когда повторял его слова.

– Свою-то супругу их светлость Герцог и пальцем не тронул, из страха, что она его отравит. А за сынишку она на него не сильно-то и серчала. Видно, он ей и самой был не в радость. Так что они и до сих пор живут душа в душу. Правда спят в разных спальнях, едят в разное время и повар у каждого свой. Ну да у господ свои причуды.

Надо добавить, что разговор этот происходил на берегу небольшой речушки, утром в день святого Исидора. Солнце торопилось подняться горами, как ему и было положено в этот, толстый Михен поторопился встать с поваленного дерево поскольку свой кусок калача он съел и не наелся, а второй такой же кусок ждал его дома в укромном месте и только Лукас оставался сидеть на земле ибо ему торопиться было решительно некуда.

– Пойду я. – протянул Михен и махнул большой своей головой в сторону дома. – А ты всё же подумай. Говорят герцогские слуги расстараются сегодня на славу. Да и то сказать, кому достанется все это добро после смерти герцога. А ведь там только бочек с пивом, должно быть, не один десяток. А сыров… А колбас… В кладовых герцогского замка хранится столько еды, что весь наш город можно было бы кормить не один день, если бы враг решил уморить бы нас голодом. Но у курфюрста Ансельма не хватит солдат чтобы осаждать на город, а всем остальным владетельным князьям теперь не до нас. Так чего зря хранить это добро? Лучше уж накормить честных горожан, чем толстомясых лакеев их светлости. Они и так с трудом влезают в свои ливреи. – важно сказал толстый Михен и поспешил в город, к таверне своего отца.

А Лукас так и остался сидеть на земле, не замечая, что пустая котомка, которую он подложил под себя, уже промокла, да и его штаны тоже стали сырыми.

О чем же думал Лукас? О жирных сырах и колбасах из кладовых господина Герцога или об убитом маленьком Вильгельме, за которого не заступилась его собственная мать? Не знаю я, мой драгоценный читатель. Но мне доподлинно известно, что сидел так маленький Лукас еще очень долго, пока солнце не поднялось почти к самому зениту, а вода в речке не окрасилась в цвет индиго.

– В мастерской мастера Вендэля сегодня много работы.

Раздался голос совсем неподалёку. Голос этот был девичий, юный и принадлежал он несомненно красавице Эльзе.

– Смотри-ка, Каспар, вода в речке стала совсем синяя, видно они слили краску и выложили сушить ткани на солнце.

– Видно так и есть. – пробурчал другой голос.

Этот был голос мальчишеский и нарочито грубый. Как-будто его обладатель хотел бы быть на несколько лет старше или хотя бы казаться таковым.

Надо добавить, что малыш Лукас был мальчиком очень задумчивым и мог часами смотреть на небо или на воду. Но где бы не охватил его приступ этой самой задумчивости, Эльза всегда находила его. Такой уж она была человек.

– Ну вот, Каспар, я же говорила, что мы найдем его. Я ведь говорила, что он наверняка опять сидит где-нибудь на берегу и размышляет.

– Именно так ты и сказала! – торжественно согласился рыжий Каспар и даже руку приложил к груди, в подтверждение своих слов.

Впрочем, Каспар всегда и во всем соглашался с красавицей Эльзой. И если бы они были бы постарше, то какой-нибудь злой человек мог бы сказать или подумать, что…

Но слава святому Сильвестру и святому Христофору, и всем каким только можно святым, не было в этот погожий денек никого на берегу реки. Одни были дети, а никого из тех, кто мог бы подумать о них плохо поблизости не было, ибо все жители города торопились теперь к замку господина герцога.

Ну что же, дорогой мой читатель, и мы с тобой оставим детей у этой чудесной речушки и пойдем посмотрим, что же творится теперь в столице славного Герцогства, где теперь собрались толпы горожан. А детей давай оставим в покое. Не стоит за них волноваться. Уж в этом ты мне можешь поверить.

Глава вторая

Шумно было на улицах герцогской столицы. Народ покинул свои дома и все были нарядны и возвышенны, так что какой-нибудь путешественник – если бы в город приезжали путешественники – мог бы подумать, что жители города направляется в церковь. Но путешественники редко приезжали сюда, поскольку тут не любили праздных бездельников, а еще горожане и власти не любили тех, кто сует нос не в свои дела, не любили чужаков, и вообще мало кого любили. Поэтому не было в этот день в городе путешественников, и нам некому теперь сказать: Протри же глаза! Разве с такими лицами добрые люди ходят в дом Божий? Разве благость у них теперь на лице? Нет! У них на лицах теперь алчность и голод! В глазах у них решимость и горе тому, кто встанет у них теперь на пути.

Ах, если бы можно было бы подслушать, о чем они говорят. Мне ужасно это любопытно. Но в таком шуме сложно, что-то разобрать, уж очень много народу и каждый норовит перекричать всех прочих. Впрочем, мне кажется, я что-то различаю в этом многоголосном гаме. Прислушайся и ты мой читатель, может и тебе удастся разобрать хоть слово в этом шуме.

– Эй, Генрих, пожалей же детей – нас раздавят ведь в этой толпе!

Ты тоже это слышал, мой читатель? Кажется, какая-то женщина просит о чем-то своего мужа. Присмотрись-ка, уж не та ли худющая тётушка в протертом до дыр платке на плечах и сером вязанном чепце на голове? Она еще держит на руках ребенка, а маленькая девочка изо всех сил цепляется за ее юбку. Наверняка она. И зачем их только понесло в эдакую давку. А вон там, видимо, ее супруг, к которому она так тщетно взывает. Он решительно проталкивается сквозь толпу и, кажется, забыл про свою жену и детей. Глянь теперь чуть правее, читатель! Если твой взор достаточно остр, то ты увидишь нашего старого знакомого Михена и его батюшку. Они застряли среди людей у статуи Эцеля Благочестивого и не могут ни на дюйм пробиться веред. Давай послушаем, о чем о ни говорят.

– Не хнычь, мальчишка, нам осталось пройти совсем немного, и мы окажемся у самых замковых ворот.

– Я не могу сделать ни шагу! Еще чуть-чуть и меня раздавят.

– А если я скажу, что уже с этого места слышу запах жаренных сосисок и свежих пшеничных крендельков, тогда ты найдешь в себе силы?

– Да, батюшка, тогда я, конечно, постараюсь!

– То-то же. Держись за мной, и мы будем первыми, когда герцогские слуги станут подавать на столы.

Да, это несомненно Михен и трактирщик Эберт! Ты заметил, мой читатель, как они похожи? Те же двойные подбородки, те же глаза на выкате и те же выступающие вперед животы. На них одинакового покроя бархатные куртки, панталоны и одинаковые башмаки с медными пряжками.

Но за разговорами мы, кажется, потеряли их из виду. Они должны быть теперь у ворот замка, но что-то я их там не вижу в этой толпе. Разве что они ухитрились проскользнуть внутрь, как вон тот мальчишка. Нет, он, кажется, из замковых слуг. Не то помощник лакея, не то конюшего. Или скорее всего он поваренок. Гляди-ка, как шустро он перелез между прутьями решетки и бежит теперь по внутреннему двору замка.

– Ганс, маленький негодник, вот как, стало быть, ты трудишься в поте своего лица?

Кто же это с ним разговаривает так строго? Уж не сам ли герцог? Какой, однако, строгий важный и напыщенный господин.

– Простите, господин первый лакей, но я лишь хотел посмотреть, что творится на улицах. Знаете ли вы, что у ворот замка собрался весь город? – промолвил мальчик, задыхаясь то ли от недавней пробежки, а то ли от страха.

– Тебе-то, что за дело, Ганс, разве у тебя мало своих дел?

– В том-то и дело, господин первый лакей, что никаких дел у меня нет. Конечно, утром, помощник главного повара поручил мне вымыть большой медный котел, подмести на кухне, разложить уголь, вычистить вертел…

– Довольно!

– Но я все это уже сделал, и если их светлость поручит поварам какое-то дело…

– Ты не повар, Ганс, запомни это! Тебе позволили подъедаться на герцогской кухне из милости, а взамен ты должен выполнять незначительные поручения, чтобы хоть как-то отплатить за доброту их светлости и мою доброту. А ты же позволяешь себе бездельничать или из шалости трепать подаренные тебе башмаки. Немедленно отправляйся на кухню и передай старшему помощнику главного повара, что я велел тебя как следует высечь. И поверь мне, что это пойдет тебе только на пользу.

Маленький поваренок уже собирался было возразить, что-то объяснить или просто заплакать, но какой-то вопрос беспокоил его сильнее предстоящей порки.

– Господин первый лакей, а разве я не должен теперь помогать на кухне, а господин старший помощник главного повара и сам главный повар, не должны теперь готовить не покладая рук. Я готов понести наказание и после того, как мы все сделаем. От не поротого, от меня будет гораздо больше толка. Честное слово, господин Майер.

– Что именно ты собрался готовить, маленький негодник, позволь тебя спросить?

– Все что смогу. Возможно, господин первый лакей не знает, но перед замковыми воротами собрались горожане. Они ждут обещанного угощения.

– Передай там на кухне, что Майер, велел добавить тебе еще десять розог сверх обычной нормы, чтобы ты не лез не в свое дело. Надеюсь, это научит осмотрительности.

– Но господин первый лакей, люди же ждут! Они собрались, потому что им было обещано…

– Пошел вон, дрянной мальчишка! Никто не собирается кормить этих бездельников.

Впрочем, последней фразы, поваренок Ганс уже не слышал. Он уже спешил на кухню, зная, что если он сам не передаст поручение господина Майера, то выйдет только хуже. А так, старший помощник повара, хоть и посечет его розгами, но сделает это без души и скорее для вида.

Глава третья

Надо сказать, что замок господина герцога представлял собой прекраснейший образец той монументальной архитектуры, которой с полным правом гордились наши предки. Одни только стены, их толщина и высота, их узкие бойницы и мрачные башенки, внушали всякому смотрящему на них одновременно и тревогу, и уверенность. Тревогу перед грозной силой, которую по-прежнему представляли эти стены, и уверенность, что если эта сила захочет защитить и уберечь, то несомненно сможет это сделать. Весь вопрос только в том, кем именно ты окажешься за этими стенами: узником или гостем. Но находясь вне этих стен, никто из горожан не мечтал попасть внутрь, да и близко к ним подходили без большой охоты. Может и сегодня не подошли бы, если бы не страсть к даровым угощениям. Только это заставило горожан позабыть, с каким жутким звуком поднимается и опускается замковая решетка и каким ужасом наполнены глаза всех тех, кого проводили по перекидному мосту внутрь замка, к Лютой башне. Тем более, что выражение этих глаз оставалось с этими несчастными уже навсегда, ибо никто уже не видел их возвращающимися назад.

А если кто-то из послов иностранных государств и высказывался в том смысле, что замок давно утратил свое оборонное значение, что фортификационная наука ушла далеко вперед, а военная мысль давно нашла способ бороться с подобными крепостями, то благодарные жители герцогства по-прежнему благоговели перед мощью замка, и трепетали перед мрачной его славой. Не замечали горожане, что ров вокруг замка бывает полноводным только во время затяжных дождей, что грозных воинов на стенах сменили суетливые лакеи, а стражники у ворот подстерегают скорее смазливых горожанок, чем приближающегося врага. Не замечали этого жители славной герцогской столицы, и мы тоже не станем обращать на это внимания, тем более что в самом замке явно происходило нечто любопытное. Так что не пойти ли нам с тобой, мой драгоценный читатель и не подслушать, не подсмотреть одним глазком, по нашему обыкновению, что же там теперь творится?

Тогда следуй за мной, я покажу тебе короткий путь к покоям самого герцога Альбрехта. Итак, мы пройдем через подъемный мост, минуем сумрачный проход между воротами и решеткой, дальше через замковый двор, где теперь ни одной живой души, потом поднимемся на стену и двигаясь против часовой стрелки подойдем к небольшой дверце. Она теперь открыта, и мы проскользнем в нее никем не замеченные. Ну вот мы и внутри старинного герцогского замка. Хорошо бы теперь зажечь фонарь или факел, поскольку нам предстоит подняться по винтовой лестнице, а здесь и днем, и ночью совершенно темно. Но ведь у нас нет с собой даже спичек, так что держись за мной читатель, и будем надеяться, что я не забыл дорогу.

Надо сказать, что старая это лестница, помнила еще Ингваза Хитрого, и построена была специально для него и тайных его утех. По ней он поднимался в западную башню, на самый ее верх, туда под крышу, где в маленькой комнате с ужасом и отвращением ждала его рыжеволосая Ангьялка. Но мы не пойдем в ту комнату под крышей, в ту комнату, которая помнит ужас и решительность благородной пленницы. Мы не пойдем в нее – она не приносит радости и много лет замковые слуги избегают входить в эту комнату, из окна которой шагнула когда-то давно несчастная Ангьялка. Вот та темная рыцарская зала, стены которой украшены оружием и гобеленами нужна нам теперь. Присмотрись, читатель, там у горящего в камине огня, сидит теперь герцог Альбрехт. Сидит и несмотря на теплый весенний день, несмотря на огонь в камине не может он согреться. Он стар и сед старый Альбрехт, но ты не обманывайся его седыми космами, его блеклыми почти прозрачными глазами, утопающими в глазницах, не верь его сгорбленной спине и тихому его голосу, ибо и по сей день хитер старый герцог Альбрехт, и по сей день он держит страхе своих врагов, и в еще большем страхе он держит своих подданных. А кто же это рядом с ним? Этот строгий весь в черном господин не знаком мне. Он держит себя с герцогом так уверенно и даже надменно, что я даже рад, что не имел несчастья общаться с ним до этого момента.

– Ах, какая досада, святой отец, что ваш хозяин и мой кузен, добрый Ансельм не смог сам присутствовать при подготовки столь знаменательного события.

– Я, в очередной раз, герцог, напоминаю вам, что моим хозяином является только Бог и, в некотором роде, глава нашего ордена. Даже римский епископ, Pontififex Maximus и тот признает почти неограниченную свободу ордена святого Игнациуса и не настаивает на нашем подчинении Риму. А уж он, поверьте мне, ваша светлость имеет гораздо больше прав чем все земные владыки. И здесь теперь я нахожусь как друг курфюрста Ансельма, но не как его слуга. Что же касается вашего беспокойства об отсутствии моего господина… Тьфу! – в этот момент священник сначала грязно выругался на латыни, а потом также истово на латыни же взмолился. – Вот видите, герцог, что даже мы слуги божьи можем проявлять самые низменные человеческие чувства, если к нам не проявляют подлинного уважения, каковое и положено проявлять к тем, кто несет слово Божье и разъясняет волю Его!

Священник сложил ладони перед собой и некоторое время делал вид, что молится, а герцог, составив самое благостное и даже обеспокоенное выражение лица наблюдал за этим в полном молчании. И только изредка глаза его светлости перебегали на темный, завешенный портьерой угол в дальнем углу рыцарской залы, которая в такие моменты колебалась от непременных в старинных замках сквозняков.

– Итак, ваша светлость, вернемся к нашей беседе. Вы помнится сетовали, что нет с нами вашего кузена Ансельма и намекали, как мне показалось, что подготовка к вашему отречению идет полным ходом. Или мне это лишь показалось? Может вы опять сомневаетесь в необходимости этого шага?

– Что вы! Что вы… – устало взмахнул руками герцог. – Все уж решено окончательно. Я стар, ваше преподобие и власть уже не держится в моих руках, так уж пусть лучше ее передать в добрые родственные руки, чем она выпадет в прах и смуту, увлекая туда же все мое герцогство.

Их Светлость прикрыли глаза ладонями, плечи герцога несколько раз вздрогнули, и он надолго замер обессиленный. Эта сцена, наверное, могла бы продолжаться бесконечно, но священник не выдержал первым и поторопил собеседника вернуться к делам насущным.

– Полноте, ну полно, ваша светлость! Я верю, что ваше беспокойство о судьбе государства велико, но уверяю вас, что ваш кузен исполнен самых серьезных намерений сохранить прежние в государстве порядки и позаботится о его гражданах. А если он и изменит что-то, то лишь ради общего блага. Вам же теперь стоит подумать не о делах земных и суетных, но об вашей мятущейся душе. Или мысль о страшном суде не наводит на вас ужас больший, чем пустой страх о потере власти?

И в этот момент герцог Альбрехт опять затрясся в притворных рыданиях.

– Я вижу, что вразумления мои смогли растрогать ваше сердце. В том и миссия моя на этом свете, чтобы наставлять и направлять заблудших. И в очередной раз я напоминаю вам, что в далекой Италии есть место для таких усталых путников как вы – ибо все мы на этой земле путники – и там найдут для вас слова утешения.

– Именно, преподобный, именно! В монастырь святого Бекона. Там такому старому греховоднику самое место! Как о величайшей милости прошу вас об этом приюте. О приюте да о чашке чечевичной похлебке на ужин…

– Бекана, Ваша Светлость! Никак не возьму в только: серьезно ли вы теперь разговариваете или насмехаетесь надо мной и над матерью нашей католической церковью!

– Мне ваше преподобие не до смеха теперь. – заговорил герцог Альбрехт тихо и совершенно серьезно. – Может ли смеяться тот, кто в одночасье теряет все чем дорожил превыше всего и что берег, как некоторые берегут чистоту души. Нет, преподобный, если этот человек не потерял рассудок, то он не станет смеяться, а мой рассудок при мне, можешь мне поверить, инквизитор. Я ясно вижу боевые стяги кузена Ансельма у моих границ и поверь человеку, который много раз бывал на поле боя, что я готов скорее выть от бессилия, чем смеяться.

Так зловещ был его голос, что даже святой отец испугался и глаза преподобного расширились от ужаса. Впрочем, священник быстро овладел собой, да и герцог уже опомнился и вновь вернулся к прежней не то шутовской, не то заискивающей манере разговора.

– Ну Бекана так Бекана, лишь бы кормили там без скупости, да не донимали всяким книжным вздором. – проговорил герцог и глаза его плутовато сверкнули из-под приопущенных век.

– Я напишу отцу настоятелю, чтобы он не тратил на тебя ни книг, ни увещеваний, ибо ты уже давно утратил страх божий. Что же касаемо тяжелой кавалерии курфюрста Ансельма, то она может угрожать только герцогу Альбрехту, но не монаху. Вот о чем тебе теперь стоит помнить! – сказал инквизитор и голос его в этот момент возвысился, как если бы он был теперь в храме и с кафедры пугал бы прихожан адскими муками.

После чего преподобный слегка поклонился и прямой как корабельная мачта выплыл из полутемного рыцарского зала.

Глава четвертая

Как только звук его шагов перестал доносится до герцога, он махнул рукой в сторону портьеры, та тотчас же откинулась и из-за нее показалась фигура маленького невзрачного человека в черной, застегнутой на все пуговицы куртке, которую немцы называют вамс, а французы пурпуэн. Человек этот был лыс и невероятно худ, что при его малопочтенной привычке подслушивать было как нельзя кстати.

– Ты все слышал, Корбл?

Вошедший молча поклонился в ответ.

– Впрочем, – герцог усмехнулся. – Иногда мне кажется, что ты слышишь даже то, чего люди не говорят, а только думают, напрасно пытаясь сберечь свои мысли от тебя. Так скажи мне, о чем думал этот святоша?

– Он торопится и очень боится. – коротко ответил тот, кого назвали Корбл.

– Боится?! Ты не смеёшься ли надо мной? А может по привычке вашего воронового племени ты пророчишь мне гибель, ведь не зря же тебе дали такое имя? Чего боятся ему, если тяжелая конница Ансельма вот-вот войдет в мою столицу? За ним стоит его орден и святая инквизиция, которую как поговаривают побаивается даже епископ Рима.

– Рим, ваша светлость, далеко и пусть себе боится, чего ему угодно, а мы теперь здесь и нам боятся этого человека и святую инквизицию нет никакой выгоды.

– А солдат нашего кузена? Их нам стоит теперь бояться? – вскричал герцог в сильнейшем раздражении.

– Его всадники, если я не ошибаюсь, стоят в предместье…

– Ты никогда не ошибаешься Корбл. Ты как тот ворон, в честь которого тебя назвали, видишь далеко вокруг себя. А то чего ты не видишь, ты слышишь от своих соглядатаев. Нет, всадники моего кузена Ансельма все еще стоят у гнилого леса. Они не пересекли границ города, но непременно сделают это!

Герцог тяжело дышал и глаза его были полны ненависти, то ли к курфюрсту Ансельму, то ли к своему собеседнику, а то ли к самому всевышнему, который в очередной раз испытывал их светлость на прочность. Хотя уж создатель-то, наверное, точно знал, как эта прочность велика, и как неисчерпаем запас изворотливости у герцога Альбрехта, как велико его желание жить и властвовать. Впрочем, большинство современников сходились во мнении, что Бог давно отвернулся от их светлости и он сам и дела его уже давно проходят по другой епархии, а герцог Альбрехт, отвернувшись от Господа, нашел себе другого покровителя. Ну, да не мне судить о таких вещах, и я вовсе не желаю пересказывать тебе, мой драгоценный читатель, глупые сплетни.

– Не желаете ли вина, мой господин? Оно успокоит вас.

Корбл, как и положено внимательному слуге, заметил, как велико раздражение герцога, решил, что стоит чем-то загасить эту вспышку ярости и уже наливал пурпурной жидкости в тяжелый серебряный кубок.

– Не вина! – вскричал герцог. – Но расплавленного свинца. И не себе, а моему кузену и его прихвостню в сутане священника, да и тебе заодно, я герцог Албрехт, граф Хеннеберг, князь Священной Римской империи желаю влить сейчас в глотку! Влить и смотреть, как глазные яблоки будут с проклятиями вылезать из ваших глазниц.

Страшен был в этот момент их светлость герцог и любой из его врагов, увидь он эту вспышку ярости, горько бы раскаялся, что бросил вызов герцогу Альбрехту. Но никто, кроме его верного слуги, не мог видеть этого, а Корбл давно уже никого и ничего не боялся, ибо все что положено иметь человеку, кроме разве что самой жизни, он уже утратил, а жизнь его целиком зависела от герцога, как и сам герцог теперь зависел от Корбла.

– Кто знает, может вы и сумеете совершить, то, чего так страстно теперь желаете, но только если проявите терпение и осторожность. А кричать о своих намерениях в старом родовом замке, где даже привидения не умеют молчать – это чрезвычайно неосторожно. Выпейте Мозельского за исполнение ваших желаний, а я пока проверю, не подслушивал ли нас кто-нибудь.

И Корбл со стремительностью крысы обежал весь зал, обнюхивая углы и заглядывая в каждую щель. Напоследок он пробежался по длинному переход примыкающему к залу и идущему вдоль западной стены, выглядывая в каждое окно. Под этими окнами, по этой самой стене, мой читатель мы и прошли недавно, чтобы увидеть герцога Альбрехта и услышать его разговоры. Но ведь нас Корбл, несмотря на всю его зоркость, увидеть никак не может, а других людей на стене не было. Когда он вернулся, кубок был по-прежнему полон красным мозельским вином, но его господин был абсолютно спокоен и даже умиротворен.

– Так что же ты советуешь мне предпринять, мой добрый Корбл? – спросил их светлость, с ласковой улыбкой.

Эта ласковость не обманула старого слугу, но и не напугала его, хотя большинство живущих почувствовали бы холод могилы от этой герцогской сладости в голосе.

– Вы спрашиваете, что нам делать, ваша светлость? Я отвечу вам то же, что и вчера, то же, что и всегда – следовать нашему плану.

– Но можем ли мы следовать ему, если наш противник ведет себя совсем не так, как мы предполагали, когда этот самый план придумывали?

– В чем же вы, видите неудобство? – Корбл в очередной раз выдержал острый взгляд своего хозяина и спокойно продолжил. – Кузен Ансельм не вошел в город, но он непременно войдет в него, вы сами это несколько раз повторили, мой господин.

– Но он войдет с армией, мой проницательный Корбл! – воскликнул герцог.

– Разве мы не знали, что у вашего кузена есть армия? Нет, мы отлично с вами осведомлены об этом факте. Нам было важно, чтобы он прибыл сегодня. Чтобы толпы людей встречали его на улице. Мы хотели, чтобы эта встреча была радушной, и она будет таковой…

Их светлость герцог Альбрехт хотел было перебить своего слугу, но в этот момент в зал донесся рассерженный женский голос и оба собеседника немедленно умолкли.

– Альбрехт! – голос раскатывался по замку, по его лестницам и переходам. – Немедленно, Альбрехт, немедленно прикажи ему вернуть мне Франкиску!

Герцог и его слуга молчали, но молчали по-разному: если их светлость был всего лишь раздосадован, тем что он вынужден прервать чрезвычайно важный разговор, то лицо слуги выражало одновременно и невероятную тоску и сильнейшую злобу. А голос раздавался все ближе и в приближении его была какая-то странная неотвратимость. Он, этот голос каким-то магическим образом действовал на Альбрехта и Корбла, и их лица разглаживались, будто смиряясь с неизбежным. И к тому моменту, когда герцогиня Альбертина вошла в рыцарский зал, на их лицах была жирными мазками нарисована полнейшая покорность.

Ах, прекрасная герцогиня! Она все еще была хороша собой: тонкая, высокая, с ясными чертами бледного лица, светло-рыжими волосами и невероятно прямая, и легкая, будто бы не тянуло ее к земле, как всех остальных. В её присутствии даже к герцогу, будто бы возвращались те качества, которые положены каждому человеку. Плохо его знавшему наблюдателю, могло бы даже показаться, что когда герцог с герцогиней вместе выходят к гостям или принимают иноземных послов, то их светлость как будто даже становится нерешительным или склонным к мечтательности, но мы с тобой, мой читатель, уже неплохо знаем герцога Альбрехта и не станем заблуждаться на его счет. Да, герцогиня всё еще была хороша собой, а когда-то она считалась первой красавицей империи. О причинах, заставивших её когда-то из всех претендентов, выбрать именно их светлость, который уже и тогда считался человеком немолодым и не то, чтобы могущественным или богатым, говорили много и строили разные домыслы, но ничего конкретного даже самые осведомленные умы Европы предложить к обсуждению не смогли. Разве что иногда, проскальзывала в разговорах история отца будущей герцогини, который будто бы находился какое-то время в турецком плену. Но на свадьбе ее батюшка уже присутствовал, а потом и вовсе помер измученный старыми боевыми ранами.

– Альбрехт! – герцогиня уже вошла в зал, где заседали их светлость и его слуга и теперь, неотвратимая как сама судьба, возвышалась над сгорбившемся в кресле супругом. – Вели ему, – она протянула руку в сторону Корбла. – немедленно оставить в покое мою служанку!

Глаза самого Корбла, в этот момент еще раз вспыхнули ненавистью, но вспышку эту мог бы заметить только очень проницательный человек. Их светлость эту вспышку заметил. Заметил, но не подал виду.

– Герцогиня, есть ли мне теперь дело до вашей служанки, когда решается судьба государства. – устало выдохнул герцог.

– А мне нет дела до вашего государство, ваша светлость. – резко ответила герцогиня. – Но пусть этот человек, – она еще раз показала на слугу пальцем.– Оставит в покое Франкиску. В этом склепе, который вы почему-то называете замком, что мне странно, и родовым своим гнездом, во что я охотно верю, ибо даже летучим мышам дадены природой места укрытия, есть места, которые по нашей с вами договоренности, принадлежат лично мне и люди, находящиеся там, находятся под моей защитой. Не так ли, ваша светлость?

Герцог, кажется даже улыбнулся от такого напора своей супруги и с какой-то даже насмешкой взглянул на своего слугу.

– Все будет так, как прикажет герцогиня. – немедленно ответил Корбл. – Но хочу лишь отметить, что служанка, о которой говорит их светлость, была схвачена замковой стражей на южной стене. И в тот час, когда всей челяди не велено покидать своих покоев…

– Это касается только челяди герцога. Мои же слуги не обязаны подчиняться вашим глупым приказам. Я сама ее послала по личной моей надобности…

В этот момент герцог усмехался уже не так задорно, скорее какая-то печаль проникла в его душу и отбрасывала теперь свою тень на лицо их светлости

– Какая же надобность была у вас, Альбертина, посылать свою служанку к покоям моего гостя? К покоям духовного лица, давшего, как мне известно обет безбрачия и еще кучу других дурацких обетов. Причем послать в тот момент, когда наш гость, инквизитор, должен был бы разговаривать с Господом нашим, стеная и охаживая себя плеткой. Ведь насколько мне известно, ничего другого на южной стене она найти не могла, кроме разве что Лютой башни. Но если она все же шла туда, то мой слуга Корбл, лишь только помог ей попасть туда чуточку быстрее. Она ведь там теперь, Корбл. Эта служанка… Франкиска, теперь в лютой башне?

Корбл молча поклонился в знак согласия и не сказав ни слова уставился глазами в плиты на полу у своих ног.

– Чем же вы тогда недовольны, герцогиня? Вам не хватает прислуги? Я немедленно велю удвоить штат вашей челяди…

– Немедленно верните мне Франкиску, Альбрехт и больше нам не о чем разговаривать. Разве что ему, – герцогиня в этот раз только лишь указала подбородком на Корбла, – Я хочу сказать, что если он и дальше будет ошиваться неподалеку от моих покоев или подстерегать моих служанок, то я проткну его сердце арбалетным болтом. И кольчуга, которую он таскает под одеждой не спасет его.

После этих слов герцогиня так же стремительно покинула рыцарский зал.

Какое-то время шелест ее платья еще был слышен, но и после того, как он растворился вдали, герцог и его слуга продолжали молчать.

– Выпусти эту девчонку, Корбл, – сказал наконец герцог. – Иначе Альбертина и впрямь продырявит тебя, а ты мне теперь очень нужен.

Глава пятая

Мы оставили маленького Лукаса, на берегу реки, вместе с красавицей Эльзой и рыжим Каспаром но теперь его уже там нет, конечно же нет. Ведь ребенок может впасть в задумчивость и долго оставаться на одном месте, только если рядом нет друзей, а если он вместе с друзьями, то поди его поймай. Ума не приложу, где теперь может быть эта непоседливая троица. Хотя… Мне кажется, я догадываюсь – они непременно у старого Абеларда, там мы их наверняка отыщем! Старый, добрый Абелард… Как, вы не знакомы?! Тогда я буквально в двух словах расскажу о нем. Итак, на окраине города стоит его дом! По правде говоря, это и домом-то странно назвать, но старому Абеларду он конечно же подходит. Дело в том, что старик Абелард, живет полуразрушенной сторожевой башне. Эта башня, а вместе с ней еще одиннадцать таких же каменных башен и стены между ними, когда-то опоясывали и защищали город. И за этими стенами, когда-то прятались от врагов те, кому не хватило места в замке. Эти стены были не такими толстыми и не очень-то высокими, но те, кто стояли на них с копьями и самострелами искупали недостатки стен своим мужеством. Да и выбирать горожанам не приходилось: либо храбро защищай свой город, либо сдавайся на милость победителя и смотри как враг тащит твое добро, сжигает твой дом и уводит твою жену и дочерей… Когда-то жители города считались отчаянными храбрецами. Когда-то… А теперь стены разобрали на постройку домов и конюшен, башни сломали и только эта, которая прозвали дозорной, осталась стоять на своем месте. Осталась она только потому, что старый вояка Абелард, единственный в ком не угас боевой задор, отстоял эту башню. Отстоял, так как больше ему и идти-то было некуда. Отдавая должное его мужеству, жители тем не менее Абеларда считали старым чудаком и старались обходить его жилище стороной, и только дети любили и эту полуразрушенную башню, и его хозяина.

– Абелард, расскажи, как ты служил под знамёнами самого императора!

Мальчики и красавица Эльза расселись вокруг хозяина башни и приготовились слушать его рассказы о битвах, походах и о легендарном императоре Максимилиане. Они их, эти истории слышали многократно, но всякий раз Абелард, как опытный рассказчик, добавлял в них что-то новое и тем самым подогревал интерес детворы.

– Расскажи, расскажи… – пробурчал хозяин с притворной сердитостью. – А принесли ли вы старому Абеларду еды, как обещали? Или может быть вы принесли ему вина, чтобы он согрел этим вином свои старые кости? Где же ваш толстый дружок? Может быть, он уже бежит по дороге к дозорной башне, чтобы порадовать старика густым темным пивом из бочек своего батюшки?

– Мы бы непременно принесли тебе еды, дорогой Абелард. – воскликнул Лукас.– Я лично бы принес тебе и румяных пшеничных брецелей, и поджаренных сосисок и сыра…

Лукас, казалось, уже дерал в руках все это богатство, а рот его был так широко раскрыт, чтобы не пронести мимо ни крошки. Так же широко были раскрыты его глаза, которые с трудом вмещали все то о чем он говорил и все то о чем он и сказать не мог, но изо всех сил старался представить. Рот его наконец так переполнился слюной, что он был вынужден прервать перечисление вкусностей, дабы не захлебнуться.

– Брецелей? – удивленно переспросил Абелард. – Пшеничных брецелей, сосисок, сыра?

– Да-да! – солидно подтвердил Каспар. – И пива, Абелард. Того, которое ты любишь Темного крепкого пива.

– Где же вы думали раздобыть все это богатство? – переспросил старик. – Уж не собирались ли вы все это украсть? Или что еще хуже, не связались ли вы с нечистой силой?

На этих словах, старый Абелард понизил голос и с опаской посмотрел на проем окна, чтобы убедиться, что его никто не подслушивает.

– Что ты, Абелард, что ты! – закричал Лукас. – Все это обещал поднести жителям города, господин Герцог. Но ты ведь сам, вспомни, не велел нам идти на рыночную площадь, где теперь собрался весь город. Если ты разрешишь, то я тотчас же… Мигом… Наверняка там, хоть что-то еще осталось. И если ты только скажешь…

Но Лукас не успел договорить. Не успел он сделать и шагу, хотя уже и вскочил, чтобы броситься к рыночной площади и оттуда нести все эти неописуемы яства, которых он и сам мечтал попробовать.

– И правильно не велел! Где это видано, чтобы хлеб человеку доставался даром. Сказано было когда-то Адаму:” В поте лица твоего будешь есть хлеб”. Я много лет верой и правдой служил нашему покойному императору и теперь вынужден просить милости у добрых людей. Я знаю, как дорог в наши дни кусок хлеба и никто, уж поверьте мне, не дает его просто так.

В этот момент глаза старого Абеларда наполнились слезами. Лукас и Каспар растерялись, и только красавица Эльза достала из под своего пухового платка небольшой узелок, развернула его и там оказался славный кусок пирога.

– Возьми дорогой Абелард, – сказала Эльза своим прекрасным чистым голосом и протянула пирог старику.

Мальчики замерли. Они были еще слишком юны, чтобы в полной мере оценить величие этого момента. Им еще только предстояло узнать какая сила может быть заключена в женщине: в ее протянутой руке, наклоне головы, и ее доброте, но уже теперь они могли убедиться, что художник который расписывал своды и стены кафедрального собора, знал о чем он писал, ибо малышка Эльза, коснувшаяся рукой на головы старого Абеларда, была похожа на деву Марию.

– Храни тебя Бог, малышка. – тихо сказал старый Абелард.

Он разделил пирог на четыре маленькие части и медленно, аккуратно подал три куска детям и только потом взял свой. Ел он по-стариковски медленно, держа еду в одной руке, а другую, раскрытую поднеся к подбородку, чтобы не уронить ни крошки. Также, словно зачарованно, глядя на Абеларда ели и дети. И хотя есть было, почитай, нечего, они делали это степенно и даже возвышенно.

– С рыбой! – протяжно и деловито пробасил наконец рыжий Каспар.

– Вкусно. – добавил Лукас, для которого этот кусочек пирога, был сегодня и завтраком, и обедом и, возможно, ужином.

– Матушка дала мне этот пирог, чтобы я не ходила на рыночную площадь, за даровым угощением. – тихо сказала Эльза и аккуратно вложила часть своего пирога в руки старому Абеларду.

– Мудрая женщина, твоя матушка. – ответил на это Абелард и благодарно этот кусок принял.

– Но почему все так против, чтобы мы получили это угощение, раз это предлагает сам господин Герцог? – Лукас уже доел, но был все так же голоден.

– Не все! Мне показалось, что сегодня утромпочти все жители города, отправились к замку его светлости.

– Да-да, Каспар ты прав. Я давно живу на этом свете и многое происходило на моих глазах: гибли и заново возникали государства, разрушались города и вырастали на их месте новые, сменяли друг друга короли и папы римские, но одно оставалось неизменным – это алчность и глупость человеческая. Неужели ты думаешь, Лукас – голос старика стал звучным и сильным. – Что земные властители, которые много лет выжимают из своего народа последние соки, вдруг ни с того, ни с сего откроют свои кладовые, чтобы вернуть людям то, что они же у них и отобрали? Нет, мой мальчик, не для того князья платят своим солдатам, чтобы вот та запросто отдавать свое добро. И можете считать, что старый Абелард выжил из ума, но от этого приглашения веет несчастьем и обманом. Не к добру собралась теперь толпа у герцогского замка. Можете мне поверить, не к добру.

Глава шестая

Скорее всего, те кто толпились теперь на рыночной площади у замка его светлости и сами были не рады что пришли, позарившись на угощение. Но, как это всегда бывает, первые не могли уйти, ибо верили, что они получат то, за чем пришли, а, вторые не могли уйти, потому что их подпирали первые. Давка была такая, что иным становилось худо и они были готовы упасть в обморок, но сделать этого никак не могли, ибо со всех сторон их поддерживали такие же несчастные и никакие мольбы не могли заставить их расступиться, потому как люди были везде и со всех сторон напирали. Люди жаловались, охали, звали родных и конечно толкались, пихались и грозили друг другу.

И на все это кто с сочувствием, кто со злорадством смотрели из герцогского замка.

– Странное дело, – присвистнул наш старый знакомый Ганс, высунувшись в окно так сильно, что мог перевалиться через него в любую секунду. – Эти люди рискуют быть раздавленными в этой толчее и все ради того, чтобы отведать угощений, которых им никто и не собирается готовить.

– А ну отойди ото окна, маленький разбойник! – прикрикнул на него старший помощник главного повара. – Эдак ты и впрямь свернешь себе голову. Отойди, говорю, не то я не поленюсь и всыплю тебе недостающие десять розог. И уж поверь мне, я отсыплю их с таким рвением, что первые десять покажутся тебе мягкими ладонями наших портомоек, которыми они наглаживают твою пустую голову. И за что они тебя так любят, негодник? Если бы Марта хоть раз приобняла меня… Так нет же, всю свою нежность она тратит на такого как ты, да на рыжего кота, что подъедается у нас на кухне. Я бы давно утопил его во рву, но уж очень Марта к нему привязана. К нему, да к тебе. Если бы она приняла мое предложение, то у нее бы уже были бы свои ребятишки, а кота, так и быть, я бы позволил завести любого. Отойдешь ты от окна, проклятый Ганс!

В этот момент поваренок понял, что привычная леность может изменить старшему помощнику, и он все таки-таки найдет в себе силы, чтобы выпороть его повторно, но уж на этот раз, как положено. Поэтому Ганс отскочил от окна и принял самое благостное выражение лица.

– Вот то-то же… Так бы всегда. – довольно пробормотал повар и от удовольствия зевнул. – А что до этих бездельников, то нам поварам их светлость приказал готовить привычный обед, и мы его, слава святому Лаврентию, приготовим. Вот и все, что тебе положено знать. А пока отдыхай, коли выпала такая возможность, и не мешай отдыхать мне.

Не могу с уверенностью утверждать, что Ганс послушал господина старшего помощника главного повара, но большинство обитателей замка и впрямь дремали, поскольку завтрак уже прошел, насчет обеда распоряжений никаких не было и все слуги и прочая челядь бездельничала, пользуясь такой возможностью. Но нельзя сказать, что бездельничали все. В лютой башне горел огонь – там наверняка кипела работа.

– Поверни его, Корбл.

В пыточной комнате, кроме заплечных дел мастера, находился сам герцог, его слуга и еще один человек, лица которого было теперь не было видно. Человек тот был подвешен на цепь и все время стонал.

– Заткни ему рот! Мало того, что здесь ничего не видно, так я еще вот-вот оглохну от его криков и стонов. Проклятое эхо…

Палач дернулся было выполнять распоряжение герцога, но Корбл взмахнул рукой, и он замер растерянно на месте.

– Да, ты прав, Корбл: мы ведь хотим услышать ответы на наши вопросы, а с закрытым ртом он не скажет ничего внятного. Так ведь, Игнаш?

– Игнак, ваша светлость.

Заплечных дел мастер подсказал имя подвешенного и подвинул герцогу табурет, чтобы тот мог присесть.

– Ничего, дружочек, я постою. Значит говоришь Игнак? Забавное имя… И одно такое же забавное имя я уже сегодня слышал. Не так ли, Корбл?

– Да, ваша светлость. И если бы вы не проявили излишнюю мягкость, мы могли бы сравнить не только имена, но и самих обладателей этих имен могли бы подвесить теперь рядышком. Подвесить и посмеяться.

– Я еще дам тебе такую возможность, если женщина, подвешенная на цепи, вызывает у тебя лишь смех, Корбл. А пока пусть эта Франкиска подает герцогини платья и обувь или помогает ей раздеться, нам нет надобности в ее услугах. Бедный мальчик, если его хорошо поспрашивать, захочет сегодня выговориться за двоих. Поверни его ко мне лицом, а то он вечно вертится. Я хочу видеть его глаза.

Слуга его светлости развернул несчастного, и герцог смог разглядеть его хорошенько. Он увидел молодого человека, с черными вьющимися волосами с худым немного вытянутым лицом и зелеными глазами.

– Мне нет надобности вешать их рядом, Корбл, я и так вижу, что они похожи.

– Это ее брат, я полагаю.

– Странное совпадение, ты не находишь, Корбл: из некоей страны, которая находится далеко на востоке приезжают брат и сестра…

Герцог говорил тихо, но и его слуга и подвешенный на цепи несчастный хорошо его слышали. Более того, тот кого назвали Игнак, слушал, несмотря на вывернутые руки, которых он давно не чувствовал, несмотря на несколько часов пыток и боль во всем теле, очень внимательно. И расширенные его глаза служили тому подтверждением.

– Оказавшись вдали от родного дома, они ищут себе пропитания, ищут как заработать себе на кусок хлеба и по странному стечению обстоятельств, он становится шпионом курфюрста Ансельма, а она служанкой моей драгоценной супруги. Неисповедимы пути Господни, Корбл. Не позвать ли нам нашего дорогого инквизитора, чтобы он разъяснил нам этот знак провидения. Кто как не слуга божий должен понимать эти знаки.

– Еще не время, полагаю звать священника.

– Ты прав, Корбл. Послать за священником мы всегда успеем. А он уж сумеет отпустить грехи этому несчастному. Но может перед этим он захочет покаяться и перед палачом. Раскрой свою душу, брат мой – протяжно прогнусавил герцог, обращаясь к молодому человеку.

– Я расскажу все, ваша светлость. Все, о чем бы вы не спросили! – поспешно произнес несчастный молодой человек.

Он старался говорить быстро, старался говорить с жаром, вкладывая в свои слова всю положенную ему Богом убедительность и искренность. Он очень хотел, чтобы ему поверили, потому что последние несколько часов стали были для него невероятно мучительны и у него не было больше сил терпеть. А упоминание имени его сестры, всколыхнуло в нем невероятное желание жить, хотя несколько часов истязаний почти убили это желание в нем.

– Умница! – произнес Герцог, с невероятным удовольствием.

Он произнес это не адресую его ни к кому конкретно, но каждый из присутствующих принял это на свой счет и увидь кто-нибудь эту картину со стороны, был бы теперь невероятно удивлен, поскольку в комнате, предназначение которой не могло вызывать сомнений, находились в данный момент четыре чрезвычайно довольных человека. Причем один из четырёх был при этом подвешен на цепь.

– А у меня к тебе, мой друг, – почти промурлыкал их светлость. – Всего один вопрос: что известно моему кузену Ансельму и чего бы он хотел знать? Ведь зачем-то он тебя послал в мой город и даже в мой замок.

Какое-то время Игнак облизывал губы, собираясь с мыслями или желая выгадать время, чтобы ответить похитрее. А может он был так измучен, что ему и впрямь нужен был лишний глоток воздуха и хотя бы один глоток воды.

– Чем дольше ты медлишь, тем меньше у меня к тебе веры, мой дорогой. Если бы ты не был гостем в наших краях, если бы ты прожил здесь хотя бы несколько лет, то непременно бы слышал, что бывает с теми, кто пытается меня обхитрить.

– Я знаю… Мне говорили, ваша светлость… – заторопился с ответами Игнак. – Я не ответил сразу не потому, что выдумывал ложь – времени на это у меня было предостаточно – а потому что слова мои, как их не переставляй, прозвучат неубедительно. Но других у меня нет. Вы спросили меня, что известно курфюрсту Ансельму. Так вот я отвечаю: все и ничего. Ему известно все что происходит на вашей земле, но ему неизвестно ничего из того, что происходит в вашей голове. Он боится. Он не знает, чего ему ожидать после того, как его солдаты войдут в вашу столицу.

Некоторое время, герцог продолжал смотреть на несчастного, но тот выдержал этот взгляд.

– Я верю тебе, юноша. Более того, ты ответил настолько искренне, что я велю палачу отпустить тебя и дать тебе напиться. Тебе перевяжут раны и даже вправят вывихнутые кости. Мой палач умеет и это. Но после того, как ты отдохнешь и соберешься с силами он вновь примется за дело, чтобы ты мог подтвердить все сказанное тобою сейчас. И если пытки покажутся тебе слишком утомительными, вели позвать меня и расскажи мне что-нибудь еще. Такое же забавное, мой мальчик.

И на этих словах, герцог направился к выходу, за ним пошел и Корбл.

– Он идет во главе всего своего войска! – закричал вдогонку Игнак. – Десять верных телохранителей днем и ночью охраняют его, и еще не менее сорока его лучших дворян, вооруженных до зубов составляют его лучшую свиту. Он готво ко всему, Альбрехт! Он боится и ненавидит тебя…

Когда его светлость уже вышел, несчастный заплакал.

Глава седьмая

– Стало быть, наш кузен готов к любым неожиданностям, Корбл и твой план никуда не годится.

Хозяин и его слуга шли через замковый двор и все, кто не успевал уйти с их дороги, застывали в поклоне, молясь, чтобы герцог не обратил на них своего светлейшего внимания. Но герцог Альбрехт был слишком занят свалившимися на него хлопотами, чтобы обращать внимание на поваров, лакеев или портомоек, только его верный слуга Корбл и его неудачный план занимали теперь его светлость.

– Сколько ты подготовил людей, мой дружочек? Двадцать отчаянных рубак? Так ты, кажется, говорил? Возможно, они и справились бы с телохранителями курфюрста Ансельма, но у нашего кузена еще сорок его дворян, и еще двести всадников, и пять сотен солдат, и все они идут к нам в гости, Корбл. Все это проверенные в боях вояки, жадные до крови и наживы. Что мы можем им противопоставить? Дворцовую стражу? Этих обленившихся недоумков, которые не в силах удержать копья, но могут только опираться на него, чтобы не рухнуть на землю? Нет, мой добрый Корбл твой блестящий план провалился, а все что мне остается – это запереть ворота, и когда солдаты моего кузена Ансельма полезут на стены, я им на головы сброшу тебя. А если он решит осадить замок и морить меня голодом, то я всегда смогу накормить тобой моих лакеев. Зная, сколько в тебе яда, сам я тебя есть конечно не стану. Нет, мой дружочек, я теперь со всей ясностью вижу, что ты придумал скверный план и только одно меня беспокоит: сделал ли ты это по недомыслию или рассчитываешь на благодарность нашего кузена? Но, видишь ли, мой славный Корбл, у нашей светлости теперь столько дел, к нам в гости вот-вот приедет наш славный родственник, так что мы не можем сами ответить на этот вопрос, и, пожалуй, попросим помощи у мастера Яна. Ты ведь знаком, Корбл, с нашим палачом? Он теперь немного занят, но ты, конечно, важнее. И он отложит все свои дела, чтобы помочь тебе разобраться в себе. А потом я велю удавить нашего славного инквизитора и с распростертыми объятьями прижму к себе дорогого родственничка. Что ты об этом думаешь, мой милый. Корбл.

– Я думаю, ваша светлость, что вы по-прежнему являетесь хозяином в своем замке и на своей земле и вправе поступить как вам заблагорассудится, но если бы вы спросили моего мнения, то я ответил бы, что наш с вами план, – эти слова слуга слегка выделил, как бы напоминаю герцогу, что план-то они придумывали вместе и вместе должны бы нести за него ответственность. – Не так уж и плох. Да, курфюрст Ансельм повел себя слишком осмотрительно, и мы не учли этого, но вместе с тем, он не обезопасил себя, а лишь подтолкнул сам себя в ловушку.

– Велика же должна быть эта ловушка, чтобы вместить нашего кузена со всем его войском!

– И тем не менее, мой господин, они все прекрасным образом в нее поместятся.

Герцог и его слуга уже поднялись на стену неподалеку от той небольшой дверцы, в которую входили и мы, мой читатель. Здесь их никто не мог слышать, а со стены напротив герцог и его слуга видели и город и рыночную площадь забитую людьми и городские предместья, где вот-вот должны были появиться всадники курфюрста Ансельма.

– Ты или слишком умен, Корбл, или слишком хочешь жить. То есть либо ты придумал новый план, либо новую ложь, чтобы тянуть время до прихода нашего кузена. Но берегись, мой дружочек, я ведь не поленюсь своими руками прямо теперь сбросить тебя со стены, если пойму, что ты хочешь обмануть меня.

– Как вам угодно, ваша светлость! – слуга слегка поклонился, но глаза его при этом оставались холодными, а лицо непроницаемым даже для его господина. – Но дайте мне сперва изложить мой план и вы убедитесь, что собираетесь убить преданного вам человека.

Герцог молча отвел глаза от Корбла и стал смотреть на свой город. Это означало, что он готов слушать и у слуги есть еще, по крайней мере, несколько минут жизни.

– Так вот, мой господин, если мы и не можем убить курфюрста Ансельма, то кровь все же должна пролиться и пусть это будет не кровь вашего кузена, но зато ее польется столько, что она затопит город и не даст ему завладеть им.

Какое-то время, их светлость стоял молча, глядя на рыночную площадь на сой город, на толпу горожан собравшихся внизу, на крыши домов, на далекое предместье, на синюю ленту реки, на поля, на которых в этот воскресный день не было ни одного человека.

– Который теперь час? – спросил он у своего слуги.

– Колокола святого Мартина звали к мессе, когда мы шли повидать мастера Яна и его гостя.

– Стало быть колокол святого Мартина уже звал к мессе. – пробормотал герцог, глядя на людей внизу. – А они не пошли дом Господень, но пошли сюда за едой, которую я им обещал. “И вышел Лот, и говорил с зятьями своими, которые брали за себя дочерей его, и сказал: встаньте, выйдите из сего места, ибо Господь истребит сей город. Но зятьям его показалось, что он шутит.”

Эти слова герцог Альбрехт почти кричал, протянувши вниз руки, но там внизу среди сотен и сотен человеческих глоток среди криков, стонов и ругани его никто, конечно же не услышал. И тогда заговорил Корбл.

– Через час, не позже, всадники вашего кузена ворвутся в город. Вокруг города нет стен, но они непременно пойдут мимо дозорной башни, потому что оттуда ведет самая широкая дорога, по которой удобнее всего въехать тяжелой кавалерии курфюрста, на улице Шорников они ненадолго встанут, это я вам обещаю ваша светлость, они непременно задержаться на улице Шорников, задержаться настолько, чтобы ваш нетерпеливый кузен со своими дворянами мог бы их догнать.

– Да, Корбл, наш кузен очень нетерпелив и непременно догонит свою кавалерию, чтобы ворваться на рыночную площадь впереди своих всадников.

– Но для уверенности, гость мастера Яна, который теперь занимает все его время, должен бы встретить вашего кузена, где-то на улице шорников. Встретить и поторопить его. Ведь именно для этого он и был послан в наш город.

– Но, дружочек мой, не опасно ли отпускать его теперь к кузену Ансельму. Теперь после того, как он воспользовался гостеприимством нашего палача.

– Наоборот, мой господин. Теперь, с вывихнутыми суставами и разорванной одежде, он сможет с полным чувством пожаловаться на этот город и его негостеприимных жителей. Вид избитого шпиона должен изрядно взволновать вашего кузена, и напомнить ему о том, что когда-то жители этого города считались людьми своевольными и с буйным норовом. А чтобы курфюрст все понял правильно, Игнак, перед тем как покинуть мастера Яна, должен повидать свою сестру.

– Можем ли мы доверять этой братской любви, мой Корбл? Доверять настолько, чтобы поставить на это успех нашего предприятия?

– Теперь, ваша светлость, можем.

– Почему именно теперь, мой дружочек?

– Потому что теперь у нас нет другого выхода, мой герцог.

И еще раз герцог Альбрехт посмотрел на своего слугу. Так, наверное, смотрят на лики святых отчаянные безбожники или впавшие в ересь священники. Смотрят внешне спокойно, с каким-то любопытством и затаенным страхом. И Корбл выдержал этот взгляд, лишь через положенное время опустив глаза вниз.

– Но вы должны попросить герцогиню, отпустить свою служанку для встречи с братом.

– Что же, теперь у нас и впрямь нет выхода. Я поговорю с герцогиней, но ты уж будь добр, верни потом эту Франкиску к ее госпоже, раз они так привязаны друг к другу. Только проверь выходы из замка, чтобы она не упорхнула и не разбила сердце их светлости моей супруге.

Глава восьмая

Как прекрасно детство. Оно прекрасно своей безмятежностью, и морем счастья, которое достается ребенку просто так, безо всякого труда. Счастье это дается невзирая на заслуги и не требуя свершений. Он не спрашивает – что ты сделал сегодня, чтобы я могла побыть с тобой? Оно приходит и остается с ребенком, пока он не начнет взрослеть. Истории Абеларда, пирог с рыбой, поделенный на четверых, присутствие друзей – всё это заставляли хохотать и приплясывать.

– Там-тарам – там тарам! – выстукивал Лукас.

– Фьюти-фьюти! Фьюти-фьюти! – высвистывал Каспар.

– Лара-ла-ла! Лара-ла! – подхватывал в такт старый Абелард.

А красавица Эльза смеялась, глядя на ужимки и прыжки этой троицы. Что уж за мелодию они пытались изобразить никто из них толком и сам не понимал, но время от времени Абелард вставлял в нее слова из старой солдатской песенки:

"Если едешь на войну, на войну, на войну.

Не забудь свою жену. Не забудь про жену.

Ночь темной, ать-да-ать, хвать – да хвать

С ней и станешь воевать, воевать, воевать…"

Там было много слов, но старый вояка то ли не помнил их всех за давностью лет, то ли стеснялся пропевать эти не совсем пристойные куплеты при детях полностью и ограничивался только четырьмя строчками, поскольку остальные были, видимо, еще безобразнее. Дети, понятное дело, не понимали смысла, заложенного в песенке, но от нее веяло давними временами и военной удалью, о которой они столько слышали от Абеларда и от этого еще пуще веселились и радовались. Наконец они без сил повалились кто куда и с улыбками пыхтели да отдувались, приходя в себя после безудержного веселья.

– Жаль, что теперь нет никакой войны! – выговорил Каспар, лишь только смог перевести дух. – Я был бы хорошим солдатом.

– Ты слишком мал, чтобы держать меч. А вот меня бы наверное взяли в войско императора барабанщиком.– заметил Лукас и между ребятами начался жаркий спор.

Каждый из них выдвигал свои доводы, размахивал руками, доказывая свою силу и удаль: еще чуть-чуть и могла бы начаться драка, но вдруг старый Абелард вскинул вверх ладонь, призывая мальчиков к тишине:

– Тихо, дети мои! – сказал он, почему-то шепотом. – Я слышу, как приближается враг!.

Лукас и Каспар решили было, что старик предлагает им новую игру и вскочили готовые ко всему, но Абелард вновь призвал к тишине, а на лице у него появилось такое тревожное выражение, что мальчишки тут же позабыли про свои дурачества.

– Что ты такое услышал, милый Абелард? – тихо-тихо произнесла Эльза и погладила старика по плечу.

– Беду, девочка, – ответил ей старый солдат. – Я услышал беду.

И не говоря больше не слова он бросился наверх. Бросился туда на смотровую площадку дозорной башни, на которой когда-то день и ночь дежурили солдаты городского ополчения. Дети, конечно же побежали за ним.

Так они и стояли наверху – старик и трое детей – когда в город ворвались вооруженные, и с ног до головы прикрытые броней всадники, с бело-красными флажками на копьях.

– Эй старик, – закричал один из них, увидя Абеларда. – Ты плохо несёшь свою службу: пока ты спал у тебя украли стены!

Его товарищи радостно захохотали, оглядывая развалины городской стены. Потом они поскакали дальше, решив, что старик и трое детей, ника не смогут помешать им, выполнить порученное отряду дело. И не успел последний из всадников миновать дозорную башню, а старый Абелард поспешил вниз.

– Я должен немедленно… – говорил он, сам не понимая, что он должен делать. – Надо быстрее бежать… – убеждал себя старик, но ноги плохо его слушались.

Наконец он бросился в угол комнаты, там где в пыли лежал какой-то сверток. Завернут он был в старую рогожу, а сама рогожа была перевязана кожаным шнурком. Старик принялся было развязывать узлы, но руки его тряслись, а пальцам не хватало сил и ловкости. Он попробовал было ухватиться зубами, но и зубов-то во рту у старого Абеларда почти не было.

– Помогите мне, дети. – вскричал он наконец.

Лукас и Каспар бросились к свертку, пытаясь развязать его, но только мешали друг-другу. Запыхавшись от суеты и злости они стояли лицом к лицу, красные и потные и казалось, что в этот раз они уж точно подерутся.

– Что это, Абелард?

Пока ребята готовились к драке, а старый Абелард держался за сердце задыхаясь от усталости и волнения, Эльза своими маленькими, но ловкими пальцами развязала проклятый шнурок и содержимое свертка с грохотом выпало на каменный пол.

– Вот это да! – выпалил Лукас.

– Что ты собираешься с этим делать? – добавил Каспар.

И только Эльза ничего не сказала, а только бросилась к Абеларду и крепко-крепко обхватила его руками. Она не обняла его, как прежде, а именно держала, не собираясь отпускать, потому что на полу лежало старое Абеларда вооружение, с которым он воевал под началом знаменитого императора Максимилиана.

– Я должен, девочка моя. – бормотал старик.

Правда сил у него, даже чтобы разжать руки маленькой девочки уже не хватало. Что уж тут говорить о том, чтобы сразиться с всадниками курфюрста Ансельма.

– Нет, Абелард, – сказал Каспар. – Ты уже свое отвоевал – теперь наша очередь.

Он протянул руку чтобы поднять тяжелый шлем, который итальянцы называют “Селата”.

– Не волнуйся, Абелард. – добавил Лукас. – Мы не дадим город в обиду.

И он в свою очередь взвесил на руке тяжелый гросс-мессер, какими ловко умели орудовать ландскнехты.

В этот момент, на этих словах, которыми беспечно и необдуманно разбрасывались Каспар и Лукас, силы окончательно покинули старого Абеларда, он присел на каменный пол, закрыл ладонями лицо и заплакал.

От того ли плакал Абелард, что увидел в детях самого себя. Маленького мальчика, рано оставшегося сиротой и прибившегося к отряду наемных солдат, шедших через Альпы в Италию, где в то время не переводилась работа для таких как они. Или оттого он плакал, что вспомнил, как их отряд кинули в мясорубку, на самый опасный участок, надеясь, что всех наемников перебьют и не останется никого, кто мог бы потребовать оплаты и все ужасы войны, маленький тогда еще Абелард увидел в первом же бою. Но скорее всего потому плакал теперь Абелард, что видел он не маленького мальчика, вцепившегося пальцами в сломанное древко пики длинной не меньше десяти силезских футов, а себя теперешнего старого и ни на что не годного Абеларда, который не мог бы не то что рубить этим ржавым гросс-мессером, но и даже донести его до места схватки.

– Прекратите! – закричала на ребят умница Эльза. – Неужели вы и вправду настолько глупы, что решили сражаться? Те, кто проскакал теперь мимо нас, поленятся даже вынимать мечи из ножен ради таких мальчишек, как вы. Они просто-напросто переедут вас своими конями, а после этого и не оглянутся в вашу сторону.

Тихо стало в полумраке дозорной башни. Мальчики, словно устыдившись своей детской наивности сложили оружие на ту же рогожу и присели на пол, каждый в своем углу.

– Что же нам теперь делать? – спросил тихо Лукас.

– Может стоит бежать и предупредить солдат герцога. – предложил Каспар.

– Эти всадники, уж, наверное, окажутся там раньше вас. А такой отряд не смогут не заметить, даже эти ленивые толстяки, разодетые в цвета Хеннебергов.

– Так что же просто сидеть и ничего не делать? – удивились мальчики хором.

– Именно!

Эльза чувствовала, что именно ей надо принять какое-то решение.

– Именно, повторила она. Теперь бы никому не надо бы ничего делать, кроме как заботится о спасении своей жизни и надеяться, что их близкие поступят точно так же. Моя матушка не велела мне ходить сегодня на рыночную площадь и сама тоже не пошла.

– Моей отец на заработках, а мать хлопочет по дому – буркнул Каспар. – если бы я был дома, то она наверняка бы захотела пойти сегодня на рыночную площадь, даже из простого любопытства, но я-то теперь с вами, поэтому она конечно всыплет мне, когда я вернусь, но сестер без присмотра не оставит.

Все посмотрели на Лукаса, но он только пожал плечами.

– Папаша с самого утра так пьян, что вряд ли проснется до вечера, а мать не посмеет идти без его позволения. Впрочем, у нас дома никто и не слышал ни о чем таком, я вот только от Михена узнал, что сегодня на рыночной площади будут раздавать угощение…

И все в этот момент вспомнили про толстого Михена.

– Проклятый обжора! Он непременно теперь там! Тут никаких сомнений быть не может! Он такого не пропустит. – закричали все разом перебивая друг друга.

Глава девятая

И они не ошибались. Конечно же толстый Михен и его батюшка были теперь на рыночной площади. Да даже если бы они и решили бы с нее уйти, то такой возможности им бы никто конечно не дал. Благодаря своему упорству Михен с отцом находились ближе всего к замковой решётке откуда, по их мнению, и должны были появиться лакеи его светлости неся на своих руках румяные пшеничные брецели, бочки с пивом, подносы с жаренными свиными сосисками и Бог весть что еще. И ведь никому и в голову не приходило, что народу уже теперь на площади собралось так много, что никаким лакеям не хватит рук, чтобы вынести столько еды и что места куда бы могли поставить сотни столов на площади попросту нет, а из замка не доносится ни звуков ни запахов, но только стражники в ливреях герцогского дома, все плотнее жмутся друг другу на перекидном мосту и не собираются никого на этот мост пускать.

– Эй, толстомясые, – кричали из толпы. – Передайте поварам их светлости, что мы уже готовы. И если они не поторопятся, то нас самих уже можно будет подавать на стол их светлости в качестве отбивных!

Надо заметить, что первые два часа люди в толпе переругивались между собой, деля лучшие места на площади. Переругивались сначала задорно, но со временем голоса становились все злее и злее. И теперь эта злость была обращена в сторону замкового моста.

– Где же обещанное угощение? – кричали одни и напирали, чтобы пробраться ближе к замку.

– Нет мочи! Мы сейчас задохнемся! – кричали другие пытаясь выбраться или хотя бы осадить напор первых.

Но первые напора не сбавляли, а вторым и деваться-то было некуда.

– Это все повара их светлости! – закричал кто-то из самой толчеи. – Сами небось сожрали всю еду.

– Говорят, герцог совсем плох, вот они и пользуются его немощью, чтобы обворовать и нас и его! – вторили ему с края толпы.

– А не потрясти ли нам решетку замковых ворот. – подал мысль какой-то оборванец, которого никто их горожан и в лицо-то не смог бы признать – мало ли их шатается в поисках дармовщины – но всем эта мысль показалась интересной и народ придвинулся к перекидному мосту.

У самого входа на мост для острастки стояла рогатка, которая должна бы сдерживать самых ретивых, но при желании, несколько здоровых мужчин могли бы без особого труда скинуть ее с моста в ров и в толпе на площади эти несколько здоровяков конечно же были. Стражники об этом, разумеется, знали и еще плотнее прижались друг к другу плечами и с угрозой выставили перед собой копья. Стражников было всего четверо и обычно этого количество за глаза хватало, для поддержания порядка у ворот замка и даже на площади, но теперь к ним на помощь бежали еще пятеро. Бежали резво, браво покрикивая и потрясая алебардами, хотя и они сами, и их усатый командир, и люди на площади понимали, что если толпа решит, что им место не на мосту, а под ним во рву, то помешать сотням разгневанных горожан эти девять солдат, конечно же не смогут.

– Вы гляньте на его пузо, – закричал все тот же веселый оборванец.

Он каким-то образом забрался на крышу дома, выходящего окнами на площадь, и оттуда подавал толпе самые разнообразные советы:

– Не посмотреть ли, что у него так вспучило под его ливреей. Не те ли сосиски, которыми нас обещал сегодня угощать наш добрый господин, герцог Альбрехт.

И эта идея горожанам показалось чрезвычайно забавной. Они веселились, и конечно же никто из них не мог знать, что по улице Шорников проскакал отряд всадников. А те из жителей, что по разным причинам остались в своих домах, с недоумением наблюдали из окон, как этот отряд спешился у корчмы “Красный кабан”, пытаясь растащить две удивительно большие и нескладные сцепившиеся телеги, чтобы освободить проход. Сцена, как вооруженные с ног до головы кирасиры колотят ножнами взбесившихся и орущих, что есть мочи ослов, которые в эти телеги были впряжены, в другое время повеселили бы зевак, но сам факт того, что закрытые в броню люди с красно-белыми знаменами едут зачем-то по улице их славного города, наводил горожан на самые мрачные подозрения. И никто из них не спешил на рыночную площадь, чтобы оповестить об этом странном случае остальных, но напротив, ставни в окнах со стуком захлопывались и двери подпирались изнутри чем-то тяжелым.

Командир же отряда кирасиров, снял с себя свой шлем бургундского типа, скинул подшлемник и оттирал пот со лба. Лицо его выражало одновременно злость и осознание того, что сделать он все равно ничего не может.

– Эй, Тео, – закричал он наконец своему помощнику, молодому швабскому, судя по говору, дворянину, лет которому было не больше двадцати. – Возьмите с собой несколько человек и попробуйте найти обходную дорогу.

Лицо у этого молодого дворянина имело чрезвычайно растерянное выражение, а сам он, от волнения, видимо, поминутно хватался за рукоять своей шпаги. Получив приказание, он решительно кивнул в знак того, что готов его немедленно исполнять, но вот сделать ничего не смог, так как конь его, стиснутый между другими такими же, не мог идти вперед, а только норовил укусить лошадь, стоящую рядом, а то и своего наездника. Тео в отместку хлопнул глупое животное по морде латной перчаткой, но проблемы это не решило, и он без всякого толка просто вертелся в седле.

– Тео, клянусь святым Николаем, слезьте уже с вашей клячи и идите пешком! Вы же видите, что творится. Еще немного и их высочество Ансельм догонят нас. В хорошем же виде мы предстанем перед ним.

Убедившись, что его помощник последовал его совету, он переключил свое внимание, на солдат воюющих с повозками и ослами.

– Сделайте что-нибудь с этими ослами, сержант! – крикнул он устало. – Если надо пережьте им глотки, в конце концов или пристрелите.

– Так точно ваша милость. – согласился тот самый сержант, который в свою очередь так же бессмысленно покрикивал на солдат. – Только дело-то не в ослах, а в повозках. Ума не приложу, как они умудрились так сцепиться между собой.

– Естественно, не приложишь. – устало прошептал командир. – Поскольку ума у тебя отродясь в голове не было. И, разумеется, ты не прав – дело всегда в ослах. Например, в таких как ты. Что в телегах? – крикнул он громко.

– В одной камни, а в той бочке – дерьмо.

– Вели своим людям выкладывать камни, а телегу и бочку руби!

Всадники на узкой улице не имели возможности развернуть своих коней, и могли только пятиться назад, но пятиться команды не было и им оставалось только успокаивать раздраженных животных. Всю эту нелепую ситуацию осложняло то, что проклятые телеги сцепились в самом узком месте, а посланные искать обход солдаты частью заблудились в переулках города, а частью вернулись назад. Оставалась надежда на молодого Теофила Штейгера, но он все еще пробивался к выходу с улицы. Так как по земле между лошадьми пройти было нельзя, то сообразительный молодой человек подал команду всадникам и те помогли ему, чтобы он мог пройти, где по седлам, а где и по людям. Выглядело это нелепо, но толк от этого был.

– Молодец, мальчик! – одобрительно прошептал командир отряда и в полный уже голос прикрикнул на сержанта. – Руби, окаянный Ганс, не то я утоплю тебя в этой бочке с дерьмом.

И солдаты, обрезав упряжь, и наподдав ослам для скорости, чтобы те бежали по улице без своих повозок, принялись рубить бочку. Как только их мечи прорубили доски, на них из бочки хлынули нечистоты и работа тут же была остановлена, поскольку никому не хотелось искупаться в этой зловонной жиже. Через какое-то время, под понукания командира, насмешки товарищей солдаты наконец разрубили бочку, а улицу заилили нечистоты. Крики солдат, ржание лошадей, и стук мечей по дереву не давали отряду услышать, что же творилось буквально в двухстах метров от них, а толпа на площади не слышала, что происходит на улице Шорников.

Глава десятая

Впрочем, толпа на площади уже не желала слышать ни про что, кроме как про брецели, пиво и сосиски. К тому же кто-то пустил слух, что ворота замка давно открыты и угощение подают в самом замковом дворе, причем распускали эти слухи на прилегающих к площади улочках, там где опоздавшие уже было собирались пойти по домам, но эта новость заставила их изменить свои намерения и с новыми силами поднажать на спины впередистоящих, а тех кто были в центре подзуживал веселый бродяга, который перелезал с крыши на крышу и кричал, что видит, как на замковом дворе лакеи набивают себе брюхо сыром и колбасами. Это было конечно же отменное враньё, ибо всем жителям хорошо было известно о том, что ни с одной крыши за стены замка заглянуть никак нельзя, но теперь все в это охотно поверили. А те кто не поверил помалкивали, потому как мечтали только об одном – как бы выбраться из этой толчеи или просто не имели сил переубеждать кого бы то ни было.

А в одном из домов, в том самом на крыше которого приплясывал и выкрикивал в толпу всякую чушь, весёлый оборванец, у окна второго этажа стояли двое: один из них был хорошо нам знакомый слуга их светлости, а второй – мрачного вида монах.

– Нет, господин Корбл, этих горожан трудно вывести из себя. Своей тупостью и трусостью, они походят скорее на овец. – проговорил человек в одеянии священника, хотя речь его выдавала в нем закоренелого мирянина.

– Ничего, Гантрам, нам не обязательно, чтобы они бунтовали.

– Зачем же мои люди теперь стараются? Бедняга Куно вот-вот свалится с крыши.

– Это было бы неплохо, а Гантрам. Или ты слишком привязан к своим братьям разбойникам?

Монах промолчал, но вид у него стал еще более устрашающий.

– Ну-ну, святой отец. – усмехнулся Корбл, но глаза его были так же мертвы. – Не скаль зубы. Сделаешь все о чем мы договаривались и гуляй дальше со своей шайкой по лесам Тюрингии или наводи ужас на епископа Майнцского, а пока пусть твои люди продолжают стараться.

– Я не вижу в этом никакого смысла, вот и все. Сначала ты приказал мне прикончить фюрста Ансельма, потом подбить горожан на бунт, но не объясняешь зачем это нужно тебе и твоему хозяину.

– Гантрам, а у своего покровителя Вельзевула, ты тоже спрашиваешь зачем он сделал тебя душегубом и зачем ему нужны твои кровавые жертвы?

На этих словах монах содрогнулся и лицо его перекосило от отвращения. Он даже хотел было осенить себя крестным знамением, но опомнился и только сплюнул через левое плечо.

– Неладное ты что-то говоришь, господин Корбл, я хоть и грешен, но также как и все добрые христиане …

– Это ты-то добрый христианин? – улыбнулся Корбл, но глаза его по-прежнему были мертвы. – Хотел бы я услышать что же ты говоришь на исповеди. Впрочем, вряд ли во всей империи найдется священник, готовый отпустить тебе грехи. Скорее ты выпустишь ему кишки. Как тому монаху с которого ты снял эту рясу.

Гантрам хотел было что-то возразить, но Корбл перебил его:

– Мне нет до этого дела. Слушай меня внимательно. – сказал он тихо и стал объяснять Гантрому, как тому следует поступить дальше.

А на улице Шорников кирасиры курфюрста Ансельма разобрали наконец остатки телег и вскочили уже на коней, чтобы следовать дальше, но не успели они двинуться с места, как позади отряда зазвучала труба, которая играла боевой клич курфюрста Ансельма.

– Мы не успели. – мрачно свозь зубы сказал командир отряда. – Я знал, что он не утерпит и поедет вслед за нами…

Этот звук трубы заставил часть всадников прижаться к стенам домов с левой стороны замереть, а другая часть продвинулась вперед через лужи нечистот или рассеялась на соседних улицах, давая его высочеству и дворянам его сопровождавшим проехать к началу колонны.

Князь священной римской империи, его высочество Ансельм ехал вперед на черном как ночь вороном жеребце в черных миланской работы доспехах и лицо его было так же черно.

– Что я вижу, барон, – проговорил он громко и с величайшим изумлением, которым он прикрывал свою ярость. – Я был уверен, что вы уже заняли герцогский замок или по крайней мере бьетесь с солдатами моего кузена Альбрехта на подступах к нему. А вы, оказывается, так напуганы, что ваш страх затопил улицы.

И его высочество Ансельм указал на лужи нечистот, в которых стоял его конь. Это унизительное высказывание прозвучало тем обиднее, что сопровождавшие князя дворяне отозвались на его остроту громким хохотом.

Бог знает что творилось в душе барона Иоахима фон Цимерна, ведущего свой род от самого Генриха Птицелова. Его рука было дернулась к рукоятке шпаги, но оглядев растерянные лица своих подчинённых, и воинственные дворян-князя Ансельма, он лишь презрительно усмехнулся и сложил руки на груди.

– Это измена! – прокричал их высочество Ансельм.

Относилось ли это к порывистому жесту барона или к ситуации вообще, осталось неизвестно, так как он не желал терять время на наказание виновных и задерживаться на улице Шорников.

– Я лично поведу ваших людей, барон! – добавил он с презрением. – Раз вам недосуг бороться с моими врагами, я полагаю, что смогу справиться и без вас.

После этого курфюрст Ансельм выехал вперед и намеревался было скомандовать выдвижение, когда перед ним оказался вооруженный молодой человек и еще несколько человек одетые в красно-белые цвета. Это был тот самый швабский дворянин, посланный на разведку.

– Ваше высочество, – проговорил он растерянно, видимо не ожидав встретить князя во главе отряда и так рано. – Мы поймали шпиона…

Он не успел договорить, но князь перебил его.

– Так повесьте его или, если у вас нет веревки, перережьте ему глотку, как и положено поступать со шпионами во время войны.

– Простите, ваше высочество, – не сдавался молодой человек. – Но он утверждает, что он ваш шпион.

И из-за спин солдат показалось лицо несчастного Игнака. На этом самом лице снова были синяки и кровоподтеки, но к прежним, оставленным мастером Яном прибавилось парочка свежих.

– Узнаете ли вы меня, ваше высочество? – произнес он тихо.

Вид его был ужасен: одежда на нем была изорвана, изломанные и вывихнутые руки висели вдоль тела плетьми, а глаза впали так глубоко, что казалось будто перед князем стоит мертвец. Надо сказать, что их высочество совсем не ожидал встретить молодого Игнака, и при виде его лицо курфюрста изменилось.

– Я слишком долго ждал тебя и все что ты скажешь теперь не имеет значения. – вскрикнул князь, собираясь объехать молодого человека, или даже переехать его поскольку упоминание о том, что он шпион и шпион, посланный именно им, князем Ансельмом, было неприятно их высочеству.

– Имеет, князь. – вскрикнул юноша. – Горожанам стало известно о намерении вашего высочества взять город и занять место герцога Альбрехта… Они взбунтовались. Вы в ловушке: вооруженная толпа с минуты на минуту атакует ваш отряд.

Глава одиннадцатая

В тот же миг к принцу бросились десять его телохранителей, а за ними поспешили сорок дворян, но так как на улице Шорников было тесно а пробиваться им приходилось через кавалерию их высочества, которая заняла и улицу Шорников и прилегающие переулки, то возникла такая суматоха, что в ней время от времени даже вспыхивали стычки между дворянами курфюрста и кирасирами барона Цимерна, а это в свою очередь так будоражило остальных, что люди изводили своих коней заставляя их поворачиваться то в одну, то в другую сторону, не зная откуда нападет враг. Те же кто находился в совсем уж стесненном положении и не имел пространства для маневра вертелись в седлах то и дело обнажая клинки или потрясывая копьями.

Не меньший беспорядок творился и на рыночной площади: не имея больше сил выносить давку и духоту в толпе, горожане предприняли еще одну попытку из этой толчеи вырваться. Будучи людьми законопослушными, они, разумеется, не имели намерения поднимать бунт или нанести какой-либо ущерб дворцовой охране, более того, некоторые из них сознательно бросились в ров дабы там спастись от толчеи и давки, но волей или неволей толпа, всколыхнувшись выбросила некоторых несчастных прямо на замковый мост и именно на рогатки этот мост защищавшие. Лет этим когда-то грозным конструкциям было столько, что они могли, наверное, помнить еще Оттона Великого и былую крепость они, понятное дело растеряли, поэтому, когда крепкие бока жителей города только лишь прикоснулись к заостренным кольям, рогатки со страшным треском стали рассыпаться, не причиняя горожанам большого вреда, но страшно пугая этим треском бравых стражников, которые истошно вопя стали пятиться к замковой решетке. Как и положено в таких случаях трубач на стенах подал сигнал опасности, и замковый мост стал со страшным скрежетом подниматься. Звуки эти и вид поднимаемого моста, так напугал горожан, что толпа на площади застыла. И ничего удивительного в этом лично я не вижу, ибо мало кто из горожан видел подобное зрелище, поскольку последний раз мост поднимался лет двадцать назад и рассказом про этот случай мамаши пугали своих непослушных детей. Те несчастные, кто на этот мост волею случая попал, бросились назад на площадь, а те кто не успевал с него сойти прыгнули в ров и это бы не было бедой, а только поводом для шуток на следующий день, но в друг над площадью раздался крик, которого никто не ожидал и уж точно никто не хотел: “ К оружию, славные жители города! На приступ и дапоможет нам Бог!”

Слова эти были настолько чудовищными, настолько неуместными, что большинство даже и не поняли их смысла, а лишь стали крутить головами, чтобы понять кто же это мог подобную глупость прокричать. Но поскольку они не догадались посмотреть наверх, то скорее всего не заметили странных людей в зеленых куртках на крыше цехового дома гильдии Шорников. Те же кто этот смысл понял или увидел, как люди на крыше натягивают свои луки, замерли в ужасе не в силах решить, что же им теперь делать. Впрочем, даже если бы они и знали, как им поступить, они все равно не имели такой возможности, ибо толпа по-прежнему сковывала сама себя. Толпа продолжала стоять, когда в стражников на мосту полетели стрелы, когда забегали солдаты на стенах замка и тогда, когда они подняли свои арбалеты, а капитан стражи прокаркал страшный приказ, от которого веяло смертью – даже тогда люди продолжали стоять на площади неподвижно наблюдая как летят в них со стен герцогского замка смертоносные арбалетные болты. И только когда закричали ранены, люди, толкаясь и вопя, сбивая друг друга с ног и прижимая к груди детей бросились вон с рыночной площади.

Те кто так и не попали на площадь, все еще ломились в сторону замка, подгоняемые жадностью и любопытством, ибо крики боли они приняли за крики торжества и решили, что наконец началась раздача еды, но страх смерти оказался сильнее и, спасающие свою жизнь начали превозмогать любопытных и голодных и выталкивать людей подальше от площади на узкие улочки и переулки города. И наконец растерянные, перепуганные горожане, встретились с не менее растерянными, но полными желания воевать солдатами курфюрста Ансельма.

Их высочество несмотря на мнимую опасность и желание телохранителей уберечь его от нападения был в первых рядах атакующих и призывая всех идти за ним рвался на рыночную площадь, где, как ему казалось, его кавалеристы смогут иметь преимущество. Он первый наткнулся на горожан, которые побежали по улице Шорников. Принимая их бегство за попытку атаки на его высочество, часть телохранителей курфюрста бросились вперед, чтобы прикрыть его своими телами, а оставшиеся пустили своих лошадей на горожан и принялись их давить. Понимал ли кто-нибудь что именно происходит? Полагаю, что нет, ибо дворяне их высочества были слишком увлечены размахиванием шпагами, чтобы заметить растерянный вид и полное отсутствие какого-нибудь вооружения у своих противников, а жители же города по натуре своей не привыкли задумываться зачем солдаты в очередной раз приходят в их дома, чтобы в очередной раз убивать их, тащить их добро и насиловать их жен. Что же касаемо курфюрста Ансельма, то безудержная его храбрость соседствовала, как это зачастую бывает, с величайшей его трусостью, где два эти такие разные качества были лишь оборотными сторонами одной медали. Своими порывами и всплесками отчаянной храбрости он лишь пытался побороть сильнейший страх, который никогда его надолго не покидал и в момент опасности, такой, каким он воображал момент теперешний, он совершал самые отчаянные поступки, но совершенно не мог осмыслять происходящее с ним.

– Ко мне! – призывал князь Ансельм своих солдат, пытаясь выглядывать из-за спин своих телохранителей, которые метались вокруг него верхами, пугая его коня и не давая самому князю видеть, что же теперь происходит.

Наконец он не выдержал и вонзив шпоры в бока своей лошади буквально смел тех кто так бессмысленно его пытался защитить и с криком “Все, кто верен мне, за мной”, вырвался наконец на рыночную площадь.

Площадь перед замком уже изрядно опустела, но там все еще было много людей. Бегущие, кричащие, не замечающие ничего вокруг они своим видом смутили курфюрста, и он уже был готов дать своим кирасирам команду остановиться, но не для того на крышах домов сидели лучники в зелёных куртках.

Первой же стрелой был ранен конь его высочества: благородное животное завертело головой и споткнувшись завалилось на брусчатку. Еще несколько стрел с тяжелыми наконечниками высекли искры из камней мостовой и даже ударили в шлем князя. Этого оказалось достаточно, чтобы курфюрст позвал на помощь:

– Якоп! Зепп! Ваш господин ранен! – закричал он что есть сил.

Слышали ли его телохранители этот крик, неизвестно, но его падение они несомненно заметили, а отчаянное выражение лица их высочества, его искривленный в крике рот и вытаращенные глаза, придали им такой решительности, что они стали наносить удары направо и налево, не щадя ни женщин ни детей.

Кровь, как огонь: стоит только ее пустить, как остановить резню становится ничуть не легче чем потушить пламя. Видя кровь, солдаты теряют остатки жалости и добросердечия, а жертвы их не могут уже думать ни о ч ем другом, как спасти свою жизнь. Горожане бросились во все стороны, не разбирая куда они бегут, лишь бы быть подальше от того места, где мечи дворян их высочества нанесли свои первые удары. Они пытались бежать с площади, но повсюду натыкались на солдат курфюрста. Те же в свою очередь нашли наконец другие пути выезжали на эту площадь со всех сторон и разгоряченные носились по ней размахивая оружием. Но когда пролетел слух, что курфюрст убит, когда они увидели, как их товарищи рубят и протыкают бегущих, когда в них полетели стрелы и камни, то они отбросили всякие сомнения и принялись делать, то к чему их предназначали и к чему так лежала их душа – они стали убивать. Конечно, горожане пробовали сопротивляться, как например глава гильдии кожевников Вертер Крауфф, который так мастерски орудовал невесть откуда взятым бревном, что несколько кирасиров вынуждены были стать пехотинцами, выбитые из седел ловкими и мощными ударами господина Вертера. Правда их товарищи, видя что происходит и не решаясь подставить себя под дубину кожевника, попросту закололи его копьями. Те из учеников мастера Вертера, что решились бросится ему на помощь были зарублены или заколоты. То в одном, то в другом месте, кто-то из горожан пытался защищать себя или своих близких, но все они были убиты. Посмотри-ка дорогой читатель, вот лежит булочник Вендель Герц, а рядом его супруга, вот сыновья вдовы Вебер, вот даже судья Клейн с дочерью… Погодите-ка! А не наш ли это старый знакомый кабатчик Эберт Мюнц, батюшка толстого Михена. Это несомненно он, а где же сам Михен? Совсем рядом лежит толстый Михен, в такой же как у отца куртке, в таких же башмаках с медными пряжками, и теми же серыми глазами на выкате он смотрит теперь в серое небо.

Когда прекратилась резня, то по заведенному обычаю начались грабежи и те из горожан, кто не пошел на площадь встречали солдат курфюрста Ансельма в своих домах и тщетно приближенные их высочества призывали князя остановить солдат, он будто бы обезумев метался по площади и все повторял одну и ту же фразу: “Ах, вот как! Ах, вот значит как, кузен”. Понимал ли он что произошло? Вряд ли он понимал это в полной мере, но залитая кровью рыночная площадь и горы трупов на ней приводили его в невероятное смятение, и оно это смятение заставляло князя метаться по площади, то верхом, а то пешком и многократно задавать бессмысленные вопросы тому, кто не мог и не желал его теперь слышать.

Глава двенадцатая

– Где твои люди, Корбл?

Герцог Альбрехт со стен своего замка наблюдал сначала появление на площади своего кузена Ансельма, потом избиение горожан, а теперь и метания курфюрста.

– Они не должны попасть в руки моего кузена. – напомнил он своему слуге.

– Этого не произойдет, ваша светлость. Гантрам должен запалить дом судьи, а потом уйдет по тайному ходу.

– Пусть будет так, но что мне делать с ними, когда они окажутся в замке?

– Об этом, господин, я позабочусь, но вот их светлость, герцогиня…

Корбл не договорил фразы, а лицо их светлости перекосилось, как от зубной боли.

– Есть Корбл, – герцог состроил самое благостное выражение лица, но глаза его были полны огня. – в писании притча о господине и его рабах, которым он, уходя, оставил имение свое. Так вот ты дружочек, напоминаешь мне раба, который зарыл свой талант в землю.

Видя, что слуга не понимает его, герцог пояснил.

– Мастер Ян, как бы ни был он хорош, напрасно занимает свое место ибо никто из знакомых мне людей, не умеет так хорошо причинять боль, как ты Корбл. Впрочем, являешься ли ты человеком – на этот вопрос я так и не нашел ответа. Возможно, наш гость, инквизитор мог бы ответить на него, но боюсь у него теперь и без тебя появилось много вопросов, на которые ему предстоит найти ответ.

– И вот чтобы он их не нашел… – начал было слуга.

– Я поговорю с герцогиней! – крикнул герцог.

Взгляд его стал жесток, спина распрямилась и от былого шутовства не осталось и следа. Теперь Альбрехт вновь напоминал того графа Хеннеберга, который вел своих солдат на приступ Вельзхаузена и когда они побежали от стен, остался чтобы в одиночестве тяжелым боевым топором рубить ворота замка, пока со стен в него летели камни и арбалетные болты. Этим своим поступком он устыдил дрогнувших солдат и с проклятьями, с богохульствами, но они вернулись, и в тот же вечер неприступный Вельзхаузен был взят. Испугался этого окрика Корбл. Если он способен был чего-то бояться, то испугался. Он склонил голову и молча стоял перед господином, давая понять, что сказать ему больше нечего. А герцог опять перешел на тон шутовской и даже глумливый.

– Еще немного и я начну волноваться, Корбл, что ты слишком много внимания уделяешь герцогине? Или же дело все-таки в ее служанке? Этой … Как ее. Франкиске. А может и впрямь тебе стоит покинуть своего господина: купить домик, землицы, заняться выращиванием капусты, нарожать детишек…

– Если будет на то воля вашей светлости. – ответил слуга с самым покорным выражением на лице.

– Только ведь я тебя знаю, дружочек. – добавил герцог сладчайшим голосом. – Ты так проживешь неделю, а потом зарежешь свою брюхатую жену и спалишь дом. Причем перед смертью ты так натешишься, что соседи так и не смогут понять: жену ли ты убил или разделывал свинью?

И эту насмешку слуга стерпел, хотя лицо его становилось все мрачнее и мрачнее.

– Да ты я вижу чем-то расстроен мой милый Корбл? Неужели мои глупые фантазии встревожили тебя, и ты испугался за эту милую венгерскую девочку. Ты, я полагаю, на многое готов, чтобы спасти ее, но вот сможешь ли ты спасти ее от самого себя. Из всех людей, с которыми сводила меня судьбы, ты мне представляешься самым опасным. А впрочем, зачем мы будем гадать? Я отдаю ее тебе. Иди и забери ее из покоев моей супруги. А чтобы герцогиня не помешала тебе и не продырявила тебя из арбалета, передай ей мое послание.

И их светлость протянул Корблу небольшой медальон на золотой цепочке.

– Попроси герцогиню прийти сюда… Впрочем, тебя она на дух не переносит. Пусть это сделает кто-то из прислуги. Пусть просто передаст ей и скажет, где ей меня найти, а сам ты возьми пару человек на подмогу и волоки эту Франкиску к мастеру Яну.

Лицо Корбла перекосилось от злобы и разочарования, но герцог успокоил его.

– Не кривись, раб! Я сдержу свое слово и отпущу ее, в положенное время. Но покуда, хочу тебе напомнить, вокруг замка по-прежнему стоят солдаты моего кузена Ансельма и прежде, чем ты отправишься в свадебное путешествие, не худо бы расчистить тебе дорогу. А то вместо зерна под ноги, в вас с новобрачной полетят пули и стрелы, как напутствие к долгой и счастливой семейной жизни. Да и нельзя вести невесту под венец, если в церкви не будет ее ближайшего родственника. А ведь он пока еще гуляет на пиру у курфюрста Ансельма и неизвестно что за тосты он там произносит.

На эти словах Корбл поклонился еще ниже и с самым почтительным видом протянул руку за медальоном.

– Поищи такого посланца, которого она бы встретила без страха и отвращения.

После того как слуга отошел от герцога на достаточное расстояние, его шаги ускорились, и он почти бежал по крепостной стене. Спустившись во двор, он стоял какое-то время озираясь по сторонам, пока не заметил мальчишку в поварском фартуке. Лицо у мальчика было заспано, а глаза напуганы, в руках он держал медный котел, который, судя по всему, ему было велено вычистить.

– Как тебя зовут? – спросил Корбл, стараясь, чтобы голос его звучал вежливо и даже мило.

– Ганс, господин.

– Ты помогаешь на кухне?

Поваренок, а это был наш старый знакомый, с ужасом смотрел на высокого лысого, одетого во все черное слугу его светлости. В придворной иерархии, а с ней мальчика познакомили в первые же дни, Корбл занимал второе место, то есть в глазах обслуги он стоял даже выше герцогини и лишь ненамного ниже его светлости. Впрочем, до этого Гансу еще ни разу не доводилось разговаривать с человеком, о котором в замке говорили с таким трепетом и с таким ужасом молчали.

– Да, господин. Я служу на кухне под началом старшего помощника главного повара. Он велел мне заняться делом и вычистить этот медный котел, но там на площади, там…

Ганс не видел что именно происходило на площади, потому что проспал. Он не собирался, но на кухне у очага было так тепло, а его начальник так похрапывал, как будто призывал последовать маленького Ганса своему примеру, что поваренок прилег буквально на минуточку и проснулся только когда на площади раздались выстрелы.

– Что-то грохотало.

– Ты никогда не слышал, как стреляют из аркебузы, мой мальчик? – спросил Корбл и глаза его блеснули страшным озорным огнем. – Да, наверное, в город уже вошла пехота его высочества. А может стреляли его дворяне, которым показалось, что перед ними не горожане, а закованные в латы имперские жандармы. Впрочем, ты говорил, что помогаешь на кухне.

– Да, господин.

Ганс почти плакал, так было ему страшно от разговора с этим черным человеком. Так он боялся, что предложи ему теперь кто-то бросить этот тяжеленный медный котел, скинуть с себя кожаный фартук и бежать, он бы не задумываясь так бы и поступил, но беда-то была в том, что предложить было некому, а выходы из замка были накрепко заперты. Поэтому он собрал в кулак все свои силы и стоял, надеясь, что когда-нибудь его все же отпустят с миром и он побежит в комнату портомоек забьется лицом в мягкий передник доброй Марты, а она станет гладить его по волосам и все конечно же наладится.

– И тебя наверное послали вычистить этот котел?

Ганс смог только кивнуть в ответ.

– А знаешь ди ты, мой славный мальчуган, – почти промурлыкал Корбл. – Что их светлость, наш добрый герцог Альберт не станет сегодня ужинать и, стало быть, этот котел может вполне подождать до завтра?

– Не станет? – спросил тихо Ганс.

– Именно так, мальчик. Его доктора посоветовали ему отказаться от ужина.

– А люди там на площади? – совсем тихо прошептал поваренок.

– И они сегодня тоже ужинать не станут, уж поверь мне. Но ты все равно можешь сослужить их светлости службу, если прямо сейчас побежишь к герцогине Албертине, твоей доброй госпоже и передашь ей этот медальон. Ты ведь знаешь где ее покои?

– Да.

– И не забудь ей передать, что медальон этот шлет ей, герцог Альбрехт, граф Хеннеберг, любящий её супруг.

В руку Ганса Корбл вложил маленький медальон на золотой цепочке и мальчик изо всех сил побежал выполнять данное ему поручение.

– В рыцарском зале. – прокричал ему в спину Корбл. – Герцог ждет ее в рыцарском зале.

Глава тринадцатая.

Но нам пора распрощаться ненадолго с замком герцога Альбрехта и отправиться на поиски нашего старого знакомого, ради которого мы и затеяли весь этот рассказ.

Понятное дело, что ни Лукас, ни его друзья не желали оставаться в старой дозорной башне, когда в городе затевалось что-то грандиозное. Даже и сам Абелард, натянул на себя изъеденный мышами колет с орлом Хеннебергов, чтобы идти вместе с ребятами в сторону рыночной площади. Он хотел было ко всему опоясаться ржавым своим мечом, но кожаный ремень, к которому крепились ножны так истрепался от времени и сырости, что тяжелого гросс-мессера не выдержал и порвался.

– Абелард миленький, зачем он тебе? Что может один меч против стольких вооруженных до зубов солдат? Пожалуйста, не ходи лучше никуда – проговорила красавица Эльза, когда старик недоуменно недоуменно осматривал порванный пояс.

– Но ведь я там буду не один.– ответил Абелард. – Там наверняка будет замковая стража, городское ополчение и сам господин герцог. Мы выйдем все навстречу неприятелю и он не посмеет… Враг увидит, что в жителях нашего города еще сохранился боевой дух. Вот как мы поступим: я пойду впереди, а вы мальчики будете моими оруженосцами и понесете меч сзади, раз у меня все-равно нет подходящей перевязи.

На том они и порешили и даже умница Эльза не смогла их отговорить.

Чтобы не встречаться с неприятелем раньше времени, Абелард предложил идти в центр города окружным путем, а именно пройтись вдоль разрушенной городской стены до предместья красильщиков и оттуда улицей ткачей выйти к церкви святого Варфоломея, которая всего в двух кварталах от замка господина герцога.

– По дороге хорошо бы зайти к слепому Томасу. – Абелард многозначительно потряс пальцем над головой. – Это теперь соседи посматривают на него свысока, а когда-то он был не последним человеком в городском ополчении. До меня ему далеко, и он это хорошо знает, хотя и не хочет признать, но мы уважаем друг друга. А теперь такие как мы с Томасом, должны позабыть старые обиды и держаться вместе. Что делать, раз молодые чураются военного искусства и ведут себя как трусливые бабы… Впрочем к вам, мои храбрецы, это не относится. Вы-то у меня, рубаки хоть куда.

Абелард подмигнул ребятам, а те в свою очередь вытянулись в струнку выпятили грудь втянули животы и стали изо всех сил таращить глаза, показывая, как много в них боевого духа. Каспер даже пытался подкручивать воображаемые усы, чем невероятно развеселил Эльзу.

– Стоит ли беспокоить городскую стражу, Абелард? – проговорила она, когда перестала смеяться. – Вас троих хватит чтобы нагнать страху на любого, кто решит напасть на наш город.

– Смейся, смейся. – печально улыбнулся в ответ старик. – Девчонки всегда смеются на будущими солдатами, пока не приходит пора провожать их на войну. И тогда они плачут.

Эльза ничего не ответила на это Абеларду, а уж о чем она подумала я знать не могу, но знаю я что через каких-то полчаса по городу прошла странная процессия во главе которой хромал старик с красным орлом на груди а за ним шли двое мальчишек один из которых нес в руках шлем, а второй ржавый меч, замыкала эту процессию девочка. И кажется, что девочка время от времени плакала.

Те редкие жители, которые рисковали чуть приоткрыть ставни с ужасом захлопывали их обратно, а те, у кого хватало смелости высунуть голову, не успевали покачать ей в недоумении, как их домашние силой заталкивали эту голову в темноту домов. На улице ткачей было пока тихо, но жители знали, что волна грабежей и насилия вот-вот докатится и до них.

– Куда ты направился, старый дурак! – закричала какая-то женщина из окна второго этажа. – Тебе-то давно пора на кладбище, но зачем ты потащил с собой детей?

Она хотела добавить что-то еще, но чья-то рука за волосы втащила ее внутрь дома, а другая рука с силой захлопнула ставни.

Абелард хотел было сделать вид что не слышит, но фраза про детей заставила его усомниться, а правильно ли он поступил.

– Это женщина высказалась очень грубо. – сказал он беспокойно оглядываясь. – Но возможно, что она права и я действительно свалял дурня, что потащил вас с собой.

Он прошел еще немного, но сил в ногах у него становилось все меньше и в голове зашумело. А может это шумело не в голове, а где-то вдали. Может даже в паре кварталов отсюда.

– Эльза, – вскрикнул он. – Подойди ко мне, девочка моя.

Когда та подбежала, он приобнял ее за плечи и зашептал.

– Самая большая ошибка, которую может совершить мужчина – это то что он сначала не слушает свою мать, а потом слишком часто прислушивается к своей жене. Мудрый знает, когда надо послушать женщину, а когда поступить наоборот. Я, видимо, так и не поумнел с годами, раз не послушал тебя. Слышишь ли теперь ты меня?

– Да, Абелард. – проговорила Эльза.

– Забирай-ка ты этих бравых вояк и бегите отсюда. А придется так надавай им тумаков или тащи за волосья, если не станут слушаться. Что-то мне подсказывает, что я погубил не только себя, но и вас. Делай, как я говорю, пока не поздно.

Но было поздно: неподалеку послышался стук подков и стук этот быстро приближался. Как ни вертел головой старый Абелард, но спрятаться им было некуда. Он правда пытался прогонять ребят, но они только прижимались сильнее к нему и не хотели или не находили в себе сил бежать. Поэтому, когда из-за поворота появились кирасиры курфюрста Ансельма то они, конечно не могли не заметить, что посреди улицы Ткачей стоит старик с маленькой девочкой и двое мальчишек один из которых прижимает к себе шлем, а второй держит в поднятых руках меч.

– Да что же это происходит, будь я проклят! – выругался один из всадников, который, судя по всему, был самым из них главным. – Мало этому городу мертвецов! Мало ему покалеченных и изнасилованных, раз жители сами лезут в пекло, да еще и тащат с собой детей.

– Посмотрите, господин барон, у старика на груди орел Хеннебергов! С таким же успехом он мог бы повесить себе на грудь мишень и требовать встречи с их высочеством Ансельмом.

– Сажай того рыжего на седло перед собой, сержант. – прикрикнул барон. – Тео, возьмите девчонку, Дитрих или кривой Хелмут возьмут второго мальчишку, а старику подайте мула.

Приказ, каким бы странным он не показался кирасирам, всадники выполняли с положенной поспешностью и через несколько секунд дети оказались в седлах боевых коней, а старому Абеларду подвели мула, на которого он взгромоздился с величайшим недоумением. Никто кроме самого барона Цимерна не понимал смысла его приказов, но дети были напуганы грозным видом всадников, а у старика совсем кончились силы и боевой запал.

По команде командира небольшой отряд пустил коней рысью и уже через пять минут всадники приближались к предместью Красильщиков. А спустя совсем непродолжительное время они пересекли границу города.

– Господин барон, – воскликнул молодой швабский дворянин. – Не стоит ли нам подождать остальных?

Он остановил коня и призывал всех остальных последовать ему примеру. Кирасиры нерешительно взглянули на Иоахима фон Цимерна. Таким образом они приотстали, дав командиру вырваться вперед. А сам барон таким образом вырвался изрядно вперед и с размаха вылетел на высокий пригорок откуда открывался вид на город и окрестности.

– Чего вы хотите Тео? Кого вы хотите дождаться? Кучку детоубийц и мародеров? Я закрывал глаза, когда мои солдаты, разгоряченные боем, врывались в город взятый ими на копье и брали женщин силой. Я не мешал им тащить из домов золото и утварь. Это оборотная сторона войны, будь она проклята. Этим всегда занимались наемники, такие как вы и я. Но этот город сдался без сопротивления. Мы достали шпаги, чтобы резать мирных бюргеров, их жен и детей. То что делают мои солдаты нельзя оправдать горячкой боя. Я солдат и зарабатываю войной. Но это – барон протянул руку в сторону города. – Не война. А те кто остались там, чтобы грабить и насиловать – не солдаты. Мне нечего там делать. Вы, если хотите возвращайтесь и может составите себе состояние…

Он хотел было добавить, что-то еще, но вдруг замер и лицо его исказилось досадой. С востока со стороны горелой рощи к ним приближался отряд вооруженных людей. Они шли строем, с развёрнутыми знаменами и направлялись, судя по всему, к городу.

– Это бернские пикинёры. – воскликнул молодой Теофил, у которого было острое зрение.

Он уже подъехал к командиру и ждал теперь его приказа. Весь отряд, а было в нем теперь не больше двадцати всадников ждал, что решит барон фон Цимерн.

– Их не больше ста. – с веселой злостью отметил сержант.

Был этот парень молод, здоров собой и улыбчив. Он как и остальные двадцать покинул город поскольку вид происходящего внушал ему отвращение, но злость и жажда драки, с которой он отправлялся в эту кампанию не были им потрачена в бою и искали выхода.

– Ваша милость, их всего сотня! – крикнул он, заставляя коня вертеться. – Эти швейцарские любители овец торопятся в город, чтобы урвать свою долю женских тряпок и кухонной утвари.

– Ты прав, Венцель, вряд ли они станут изменять своим овцам. Наши женщины чересчур изысканы для них, но эти мужланы, несомненно, хотят привезти своим возлюбленным пару другую отрезов на платья.

Хохотом ответил отряд кирасиров на слова своего командира и когда прозвучала команда к построению, всадники браво сомкнули ряды.

– Прости, Тео, но я обещал твоей матери что ты вернешься – остановил барон Цимерн молодого человека. – Ты не пойдешь с нами. Выйди из строя. И потом кто-то должен позаботиться об этих детях, и рассказать на родине, как погиб Иоахим Цимерн.

И сколько не спорил, какие аргументы не приводил молодой дворянин барон оставался непреклонен.

– Помни, что у каждой войны есть цель. Когда солдат забывает для чего он взял оружие он становится обыкновенным мясником. Твоя цель теперь спасти их. – командир показал на Лукаса, Каспара и Эльзу. – Ради этой цели ты можешь отдать свою жизнь. Но только когда ничего другого уже не останется. Передавай поклон своей матушке.

Барон заставил коня взвиться свечой и закричал.

– Я не стал ее мужем, но смог заменить тебе отца, мой мальчик! Ну что, старик. – добавил он глядя на Абеларда. – готов ли ты попрощаться со своим мулом и сесть на коня Теофила фон Вальдбурга.

– Да, ваша милость, ответил Абелард с достоинством. – С детьми на одной лошади молодому господину не убежать, да и не удержатся дети в седле. А если скрыться в горелой роще так это сподручнее сделать с мулом. Я же еще помню, как ездить верхом и если мне дадут копье, то от меня будет довольно пользы.

– Дайте ему кто-нибудь копье. – захохотал барон. – А ты мой мальчик отдай ему коня. Старик прав – конь тебе будет только мешать.

И молодой лейтенант отдал старому солдату коня, а один из кирасиров протянул старику оружие. Разительная перемена произошла со с Абелардом: оказавшись в седле, он выпрямился и глаза его вспыхнули той решительностью, с которой он когда-то штурмовал Фойано и Кастеллину, с какой врывался в Генишбург и защищал Шато дю Люп.

– Хох! – закричал он, подняв копье

– Уррраа! – раскатисто ответили кирасиры и отряд сорвался с места.

Глава четырнадцатая

Я мог бы рассказать, как погибли двадцать кирасиров барона Иоахима фон Цимерна, как один за другим они падали со своих коней пробитые пиками швейцарской пехоты, мог бы рассказать, как смеялись они в лицо смерти, как их командир носился по полю боя, как разил он клинком раз за разом вскрикивая чье-то женское имя. Но я не стану этого делать. Больно мне вспоминать, как стволы аркебуз распустились дымными бутонами и был ранен славный командир отряда кирасиров, как швейцарские наемники стаскивали с коня потомка Генриха Птицелова, и резали его своими кинжалами. Не хочу я рассказывать, как старик Абелард бросился ему на выручку, и как в первом своем бою, так и в последнем держал он в руках лишь сломанное древко копья. Поплачь со мной мой читатель, поплачь как плакала красавица Эльза, видя смерть старика! Поплачь, как плакал молодой Теофил фон Вальдбург, оплакивая человека, который безответно любил его мать, но смог стать ему отцом. Я помню, как бежали они в сторону горелой рощи, как одной рукой Теофил поддерживал на плече маленькую девочку, которая не могла ни идти, ни ехать верхом, а другой рукой он вел под уздцы мула, на спине которого сидели двое мальчишек. Я видел, как впервые в жизни молодой лейтенант бежал с поля боя, как ненавидел он себя, но делал то, чего потребовал от него его командир. Помню я это, но не хочу я об этом вспоминать.

Впрочем, теперь ты все знаешь сам. А посему оставим мертвецам хоронить своих мертвецов. Оставим раздетые трупы кирасиров фон Цимерна и будем надеяться, что найдется кто-то, кто придаст их тела земле. Мы им помочь уже ничем не можем.

Пойдем, мой читатель, наша история еще не закончена. Пойдем туда, где улицы усыпаны трупами, и безумие разливается по мостовым, так же как разливаются по ним кровь и вино. Видишь читатель этот замок? Он так же холодно взирает на смерть и боль, как делал это и сто, и двести, и триста лет назад. Это сумрачный замок привык, что под его стенами умирают люди. Он не имеет к этим людям ни жалости, ни страха. Своими стенами он только лишь отделяет смерть от жизни. И так будет до тех пор, пока его стены не рухнут.

В одной из зал этого замка, устав смотреть с высоты его стен на то, что творилось внизу, сидел его нынешний владелец герцог Альбрехт. Два человека должны были прийти к нему, и сидя перед потухшим очагом, он гадал кто из них посетит его первым. А когда каменные плиты отозвались гулом на удары ступней, он уже знал, с кем ему придется теперь говорить и лицо его выразило разочарование и даже брезгливость.

– Ах, это вы святой отец! – воскликнул герцог с деланым волнением. – Как я ждал вас! Как необходимо мне сейчас ваше пастырское наставление. Может быть, вы разъясните, как мне следует теперь поступить? Теперь, когда мой кузен Ансельм, одержимый духом гордыни и ненависти уничтожает город, который я готовился передать его попечению.

Сказать, что инквизитор был растерян, означало бы описать его состояние крайне поверхностно. Его лицо выражало высшую степень изумления и он, казалось, никак не мог выбрать, что именно ему делать: расхохотаться или зарыдать; богохульствовать или возносить молитвы; броситься ли на герцога или упасть перед ним на колени.

– Не постигаю! – повторял он тихо и при этом застенчиво улыбался, как часто это делают безумцы. – Не постигаю!

Священник прошелся вдоль стен рыцарского зала и все повторял эти слова. Наконец он подошел к окну на город, на разгоревшийся дом судьи Вагнера, на уходящую вдаль улицу Шорников, на шпиль собора святого Мартина. Видно из окна было скверно, но священник и не стремился разглядеть все в деталях, он лишь пытался взять в толк, как могло произойти все то, о чем теперь в страхе говорил весь замок.

– Вы должны дать мне охрану, ваша светлость. – решился он наконец. – Я пойду туда, я хочу увидеть курфюрста Ансельма своими глазами. Я должен увидеть все то что происходит теперь в городе. И если это правда… Я потребую от него ответа.... И поверьте мне, что нет такой епитимьи, которую я не наложу на него....

На этих слова герцог Альбрехт расхохотался:

– Епитимью! Верно ли я тебя расслышал святой отец? Ты собираешься поправить все что натворили наемники моего кузена, наложив на него епитимью? Может это воскресит мертвых? Или может есть такая епитимья, которая вернет достоинство всем изнасилованным женщинам и девицам этого города? Да если все то награбленное добро, которое тащат сейчас на себе его швейцарцы, продать самым жадным ломбардцам, то можно было бы купить индульгенцию на тысячи лет вперед для каждого его наемника. Почем теперь в Риме отпущение грехов, преподобный? Хотя конечно его солдатня не станет тратить на это деньги. Такие как они не верят в адские муки. Или, по крайне мере, не боятся их.

– Ты кощунствуешь, сын мой! Опомнись, герцог Альбрехт, – завопил инквизитор. – Вспомни еретика Гуса! Не его ли слова ты теперь повторяешь?

– Его? – еще пуще расхохотался герцог. – Да об этом говорит вся Германия, но только вы в Риме не желаете этого слышать. Или все же слышите? Что именно обещал тебе мой кузен Ансельм, раз святая инквизиция так хлопочет, чтобы поскорее он прибрал к рукам мои земли? Костры? Запытанных до смерти еретиков? Земли для ваших монастырей? Посмотри туда внимательно святой отец! Неужели ты думаешь, что те, кто сегодня выжил, пойдут за утешением к тебе? Нет, иезуит! Они пойдут в леса. Там они станут искать утешения и справедливости. Не видать моему кузену Ансельму ни этого города, ни какого другого. Ни хоругви матери католической церкви будут развиваться теперь на моей земле, но знамя башмака поднимут эти несчастные. И не на собор святого Петра смотрят они теперь, но на небольшую церковь в Виттенберге.

Только теперь священник начал осознаваться в какую ловушку он попал, только теперь он начал понимать, что именно проделал с ним герцог Альбрехт.

– Ты! – задыхаясь твердил он, тыча пальцем в Альбрехта. – Ты! Ты!

Он не находил слов, но это его и не беспокоило, ибо то, что он хотел сказать было и так понятно им обоим.

– Антихрист!!! – прорвало его наконец. – Изыди, нечистый! Проклинаю тебя Вельзевул! Ты хуже Каина! Ты не брата зарезал, но мать свою! Ты предал церковь и всех святых ее отдал на поругание! Проклинаю! Проклинаю! Тьфу! Но не будет так как ты хочешь, Альбрехт! Все вместе и епископ Рима, и император в Вормсе, и князья всей Германии, все курфюрсты потребуют у тебя ответа!

– Напрасно ты пугаешь меня Вормсом. До меня ли теперь императору? Слишком большой кусок он заглотил и нужно ему время, чтобы его переварить. Курфюрсты? А слышал ли ты то, о чем говорит этот расстрига из Виттенберга? Разве откажутся немецкие князья от того, что он предлагает? Не захотят ли они взять земли монастырей? И меня ли они станут винить за ту резню, которую устроил мой дражайший кузен? Нет, иезуит! О самом себе тебе надо думать теперь! И о себе волноваться! Ибо вечному городу я приготовил еще один подарок, за который он непременно станет благодарить моего кузенов и его солдат!

Как ни откуда выскочили вдруг двое молодцов в зеленых куртках. И не успел инквизитор закричать, как сильные руки схватили его и стали кромсать его ножами. Каждый из молодцов ударил не менее десяти раз. А после еще живого священника подхватили на руки и понесли прочь из зала. Понесли наружу к стене стену, чтобы оттуда скинуть его в ров.

– Погодите! – крикнул герцог и молодцы остановились ожидая, что теперь станет делать Альбрехт.

А он подошел к священнику и надел ему на шею золотую цепь, надел на пальцы перстни и повязал на плечи дорогой плащ с меховой опушкой.

– Так швейцарцы или кирасиры скорее достанут его изо рва. Кидайте аккуратнее, помните кого бросаете в ров. Что же, инквизитор, – сказал он еще живому иезуиту. – Некому отпустить тебе грехи. Но ведь и нет такого исповедника, что мог бы их отпустить, так они велики. А вот я не погнушаюсь. Умри с миром!

И герцог махнул рукой, чтобы инквизитора уносили

Глава пятнадцатая

– Теперь ты убил монаха… Смерть совсем перестала пугать тебя?

Как ни внезапен был этот вопрос, но герцог был к нему готов. Более того, он ждал этот голос, звучавший теперь из темноты рыцарского зала, из полумрака его сводов и переходов. Он был рад отвечать ему.

– Она никогда не пугала меня, любовь моя. Ничья смерть ни казалась мне чем-то непоправимым. Даже моя собственная. Только одна потеря страшила меня больше всего на свете, и эта потеря все-таки настигла меня.

– Нельзя потерять то, чего ты никогда не имел.

– Ты всегда была моей, драгоценная Альбертина. Не было ни дня, ни одного часа, чтобы ты не находилась в моем сердце. Каждое утро я находил тебя там и каждую ночь умирал с твоим именем на устах. Богом я был одарен любовью к тебе, а дьявол наказал меня твоим презреньем и твоим равнодушием.

– Как всегда, ты все перепутал Альбрехт: Дьявол внушил тебе любовь ко мне и лишь Бог сохранял меня от нее все это время.

Герцогиня, такая же прекрасная, как и двадцать лет назад прошла по рыцарскому залу, той же дорогой, которой до неё шел иезуит, так же она остановилась у окна, но в отличие от инквизитора никакие вопросы не беспокоили ее. Умна была прекрасная герцогиня.

– Он пойдет на приступ, Альбрехт. Ты ведь знаешь это.

– Знаю, сердце мое.

– Его армия велика, и смерть инквизитора не остановит ее. Даже если они найдут монаха, они лишь сорвут с него твое золото.

– Пусть, душа моя. Пусть они возьмут себе мое золото, пусть они сожгут город, пусть зальют мое герцогство кровью, я отстрою все заново, я дам горожанам новые дома и велю им рожать детей, но я не дам ему войти в этот замок.

– Чем он тебе так дорог, Альбрехт?

– Он не смеет быть счастливым там, где не смог я! Он не может пировать со своими соратниками за теми столами, где я ел один. Он не может любить женщин на той кровати, на которой никто так и не полюбил меня!

– Не кричи Альбрехт. Эти стены привыкли к крикам боли и отчаяния. Они не слышат больше этих криков. Не хочу слышать их и я.

– Но ты все же пришла.

– Ты прислал мне медальон. Ты много лет не напоминал мне о моем сыне, а сегодня ты прислал мне этот медальон.

– Я хочу вернуть его, радость моя.

– Это невозможно, Альбрехт. Ты убил его. Разве ты не помнишь этого?

– Это ведь не так, ангел мой.

– Нет, Альбрехт. Может и нет, но ты смог убедить всех, что это сделал именно ты. Ты так здорово все придумал, что я и сама поверила в это. Ты велел утопить его нянек, ты содрал кожу с врача который его лечил, ты выл от горя, когда умер этот мальчик, которому ты даже не был отцом…

– Потому что мне было это не важно. Я все равно любил его. Я любил в нем частичку тебя.

– Но ты захотел, чтобы все думали, что именно ты убил моего ребенка. И этим самым ты и впрямь убил его. Ты убил его в себе. Там, где я могла бы продолжать любить его. Как же ты хочешь все исправить?

Герцог поднялся со стула, он прошел мимо погасшего камина, он прошел мимо стены, увешанной шпалерами и гербами, он то исчезал в темноте, то появлялся на свет, и в тот момент когда, казалось, что он вот-вот растворится в пространстве и времени, Альбрехт все-таки заговорил.

– Я объявил награду тому, кто вернет мне сына. На всех перекрестках герцогства, и во всех углах империи, прозвучал мой призыв. Когда окончится война, сюда потянуться сотни шарлатанов и самозванцев, проходя по дорогам германии они станут говорить о том зачем и куда они идут. По большому секрету, во хмелю или на сеновале с крестьянкой, но они станут рассказывать о моем горе или моем безумии. Но когда они придут, они увидят, что Вильгельм нашелся и раздраженные, обиженные, злые они уже не сдерживаясь понесут эту весть по всей Европе.

– Зачем тебе это, Альбрехт?

– За тем, что иначе меня никогда уже не оставят в покое. Здесь на перекрестке дорог с севера на юг, с восток на запад лежит моя страна. И как псы они щелкают зубами, чтобы урвать свой кусок. Не Ансельм, так Архиепископ Эрнст захочет моей земли, а если не получится у него, то за дело примется Маркграф Фастред. Мне нужен наследник!

– Тогда отпусти меня Альбрехт! – крикнула Альбертина. – Или убей, если не хочешь отпустить в монастырь. Женись снова и пусть эта несчастная родит тебе сына!

– Нет. – спокойно ответил герцог.

Вспышка супруги не тронула его. То, что она предлагала было для него немыслимо и не подлежало обсуждению.

– Ты принадлежишь мне, как принадлежит мне мое сердце, мои руки и все прочее во мне. Ты моя собственность и не намерен расставаться с тобой, как я не собираюсь никому отдавать моих чресл и моего герцогства. Я хочу, чтобы ты признала того мальчишку, которого я назову своим сыном. Причем признала так, чтобы вся империя услышала это.

– Тебе не поверят.

– Они поверили, что я убил твоего сына, поверят и в то, что я смог его воскресить.

Альбертина какое-то время смотрела на герцога, а после, не говоря ни слова, пошла к галереи, через которую и пришла сюда.Только у самого выхода из рыцарского зала, она остановилась.

– А что будет с этим мальчишкой потом, Альбрехт? Что ты сделаешь с ним потом?

– Не знаю, звезда моя. Если я пойму, что умру раньше тебя, то отдам его тебе и ты будешь вольна поступить с ним по своему усмотрению. Если же я переживу тебя, то все уже будет неважно, и я ему оставлю мое герцогство.

Когда Альбертина ушла, герцог вернулся к своему стулу и усевшись на него стал ждать. Он был уверен, что не все гости еще посетили его, что будет еще кто-то, кто поставит точку, сегодняшней череде посещений. И этот кто-то не заставил себя долго ждать.

– Входи, Игнак. – сказал Альбрехт слегка насмешливо и не поворачивая лица к вошедшему. – Входи мой мальчик. От тебя пахнет дымом, значит Гантрам успел провести тебя через тайный ход, прежде чем дом судьи полностью охватил огонь. Твои руки все еще болят? Я слышу, как ты скрежещешь зубами, слышу как скрепит тетива твоего самострела, как твои губы шепчут имя святого Мартина и просят его о помощи. Неужели ты просишь своего покровителя, чтобы он помог тебе убить меня. Разве убийство может быть угодно богу?

– Может, герцог Альбрехт. Может, если я убью такого как ты. Ты прав, твой палач изломал мне руки и теперь они почти не слушаются меня, но мой самострел уже взведен и поверь, что у меня еще достанет сил выпустить в тебя стрелу

– Что же, если все решено, то я не могу тебе помешать, Игнак. Я стар, безоружен и я даже не вижу тебя. Впрочем, мне и не надо видеть тебя, ведь я и так знаю, что ты не выстрелишь.

Тень легла лицо Альбрехта, словно то, что он сказал его сильно опечалило. Он приподнялся со стула и стул тоскливо скрипнул в ответ. Медленно герцог подошел к окну. Он внимательно осматривал то место, где еще недавно стояла его супруга, будто не мог поверить в то, что это было на самом деле.

– Мне говорили, что ты уж успел побывать на войне, мой мальчик. Ты сражался с турками. И сражался храбро. Что же заставило тебя покинуть родину? Причем покинуть ее тогда, когда враги осадили Белград, Митровицу, Илок …

Наконец Албрехт повернулся лицом к молодому человеку. Игнак стоял у потайной двери, спрятанной за одной из шпалер. В перевязанных руках он держал самострел, но направлено его оружие было в каменные плиты пола.

– Так почему же ты здесь? Почему ты не сражался со своим королем у Тольны а бежал на запад. Все дело в твоей сестре, не так ли, мой храбрый Игнак. Не от турецких сабель бежали вы с ней. Что тебе турки, если свои же соотечественники, хотят лишить тебя любимой женщины. У Бога странное представление о смешном, не так ли, мой мальчик? Шутки ради он дарит нам любовь к тем, кто не может или не должен ответить нам взаимностью. Из всех женщин мира он наградил тебя любовью к твоей же сестре.

– Она мне не сестра! – крикнул Игнак.

– Нет? – удивился герцог. – Что же пусть так. Но знай, что мне плевать на то, что говорят люди и еще более на то о чем они думают, плевать на Папу в Риме, на его церковь и ее запреты, плевать на это проповедника из Виттенберга, на кровь, которая льется там внизу и только одно для меня свято....– Альбрехт помолчал, не желая произносить вслух то о чем он теперь думал. – Поэтому-то я и говорю теперь с тобой, мой мальчик. Поэтому-то ты и жив до сих пор. Ты и твоя сестра. Но все может измениться, если ты сейчас же не скажешь мне своего секрета, который прямо-таки рвется из тебя, но который ты почему-то хочешь сохранить в тайне.

И снова появились молодцы в зеленых куртках. А с ними же из темноты появился Корбл и та о которой уже так много было теперь сказано. Двое в куртках держали Франкиску заруки, а Корбл бледный, как смерть безмолвно стоял позади и как вампир пожирал девушку глазами не смея прикоснуться к ней. Брат и сестра не сказали друг другу ни слова, а только лишь коснулись друг друга глазами. Им было важно что оба они живы, они верили, что все остальное они в силах поправить.

– Я скажу тебе, Альбрехт мой секрет. – Игнак говорил внятно и четко. – Но и от тебя хочу получить кое-что взамен.

Солнце склонялось над городом и посылало свои лучи в узкие стрельчатые окна герцогского замка. Оно заглянуло и в рыцарский зал, туда где решались чьи-то судьбы. Судьбы убийц, кровосмесителей, тех кто жаждал любви, молился о спасении; судьбы умирающих от страха храбрецов, и отважнейших трусов. Оно увидело людей, живущих своей жизнью, и не найдя в этом ничего интересного и покатило себе дальше.

Глава шестнадцатая

А в это время вдалеке от замка и даже от города вдалеке на небольшой поляне в горелой роще четверо наших давних знакомых думали, как же им поступить дальше.

– Я обещал моему командиру, что спасу ваши жизни. Вы же хотите отправиться туда, где с вами не может случится ничего хорошего. Теперь вам ничего не грозит, но если вас поймают в городе, вместе со мной, то скорее всего… дальше Теофил фон Вальдбург продолжать не стал. Он сидел, прислонясь к дереву и ничего кроме сочувствия его сгорбленная спина, и несчастное выражение лица вызывать не могли, так тяжело переживал молодой дворянин гибель своих товарищей и то, что он бежал с поля боя.

– Значит мы просто отсидимся в стороне, пока в нашем городе хозяйничают солдаты курфюрста? – в ярости выпалил Каспар.

Этот вопрос интересовал всех. И Лукасу, и даже Эльзе казалось немыслимым, что после всего что они видели, после того как погиб Абелард, погиб барон фон Цимерн можно вот так запросто отправиться куда-то на какую-то ферму и надеяться, что когда-нибудь они смогут вернуться в свой родной город к своим родителям.

– Видит Бог, теперь я ненавижу курфюрста и хочу ему отомстить! – твердо ответил на это Тео. – Но вам нечего делать в городе, ибо вы ничего и не можете сделать. Посмотрите на себя. Что вы знаете о войне? Вы издалека видели лишь небольшой ее эпизод и решили, что вы готовы к ней? Нет. Лучше вам отправиться в Криштау к родичам нашей доброй Эльзы и надеяться, что они не прогонят вас.

Какой гвалт начался тотчас на небольшой поляне: Лукас и Каспер клялись, вопили, размахивали руками, и даже красавица Эльза принялась убеждать Тео, что они готовы на многое и могут очень пригодиться, если только молодой дворянин позволит им помочь ему. Но Тео лишь молча встал, скрестив руки на груди, показывая, что разговор закончен и он не намерен более ничего обсуждать. Детям, в очередной раз, предлагалось вспомнить, что они всего лишь дети, от которых мало что зависит и принять тот выбор, который приготовили для них взрослые. Но как показывает история, выбор не всегда зависит от возраста или даже положения, и иногда все решает случай.

Сначала они услышали звук флейты. Шел этот звук издалека, но все приближался и приближался. Потом послышалось хлопанье кнутов и скрипы телег – где-то неподалеку проходил большой обоз.

Хотя Теофил фон Вальдбург высказался крайне определенно о дальнейших их планах, но и ему самому было чрезвычайно любопытно, что происходит на старой императорской дороге, которая проходила почти по опушке горелой рощи. А уж дети прямо-таки сгорали от любопытства так им хотелось увидеть, кто и что именно везет на тяжелых телегах, с таким немыслимым грохотом. Они пошли на звук, надеясь подойти к краю леса и из-за деревьев, незамеченными понаблюдать за тем, что же происходит на дороге.

А на дороге чьи-то лошади сбились в кучу, и какие-то люди бегали вокруг двух больших повозок.

“Mamma mia!” – раздался чей-то протяжный вопль, а далее итальянская речь смешалась с немецкой, и куча ругательств на всех возможных языках эту речь основательно сдобрила. Голос у кричащего был высокий, красивый и обладал теми нетерпеливыми интонациями, которыми славятся выходцы из богатых городов Италии, вроде Флоренции или Генуи.

– Дети ослов! – кричал некто. – Я лично попрошу курфюрста Ансельма, чтобы он позволил мне зарядить в ствол этих картаун ваши пустые головы. Толку конечно не будет, но с каким же прекрасным звуком эти пустые сосуды, на которые вы зачем-то надеваете шляпы, врежутся в стены замка. Casino! Casino! Merde!

Видя, что ругательства на итальянском не дают должного эффекта, обладатель красивого голоса перешел на французский, на котором ругался не менее изысканно и виртуозно. Потом последовал турецкий, а за ним и целый ряд языков, на котором ругались купцы средиземноморья.

– Это пушкари курфюрста! – проговорил Теофил, сжимая от волнения кулаки и кусая губы. – Мы ждали их еще вчера, но они опоздали, и курфюрст решил, что не будет большой беды, если он войдет в город без артиллерии. Возможно, замок он еще не взял, раз этот сеньор так волнуется.

Молодой человек обернулся на детей и взгляд его выражал крайнюю степень строгости и назидательности.

– Вы должны остаться здесь, а я схожу и узнаю, что происходит. Эти люди еще не были в городе и не могут знать ни про дезертирство барона фон Цимерна, ни про стычку с бернскими пикинёрами. На мне же по-прежнему цвета курфюрста и мне нечего бояться, а вы ждите меня тут.

Сказав это, Тео вышел из леса и направился к повозкам и к людям, которые вокруг этих повозок хлопотали. Подойдя ближе, он увидел, что у одной из повозок соскочило колесо и из-за этого и происходит вся суета.

– Слишком гнали. – раздался чей-то голос у его плеча.

Теофил обернулся и увидел невысокого человека с недельной щетиной на лице. Одет он был в серый поддоспешник, как обычно одевались пушкари курфюрста.

– Сеньор Бьянки сам же и загнал обоз, а теперь ругается будто бы это наша оплошность.

В руках у пушкаря былы охапка хвороста и видя, что молодой дворянин с удивлением смотрит на этот хворост, поспешил пояснить.

– Ни мы, ни обозные не ели ничего со вчерашнего дня, так я хочу развести огня и попробовать сварить похлебки, раз уж мы остановились. Вряд ли сеньор Джованни, как бы ни был он ловок и сметлив, сможет починить колесо лафета до завтра. Оно и понятно, надо было девочек перевозить в специальных повозках, но их высочество поторапливали нас, а сеньор Бьянки не посмел возражать – вот и результат.

– Девочек? – переспросил удивленно Тео.

– Да, это наших малышек мы ласково называем девочками. Еще в Нюрнберге им решили дать женские имена: вот та, что впереди Белинда, а эта на сломанном лафете Бертилда. – он смотрел на пушки с любовью, как смотрят на избалованных, любимых детей. – Надо же, какую красоту сотворил человек, и для чего? Чтобы разрушать такие же прекрасные творения рук человеческих. А вы, ваша милость, полагаю прибыли нас поторопить? Вас прислал их высочество? Что же оно и понятно, говорят курфюрст очень хочет покончить с этим делом поскорее…

Договорить ему не дали. Сеньор Бьянки желал, чтобы каждый помогал в деле починки лафета:

– Ганс… Клаус… Фридрих … как тебя? Что это ты тащишь? Мне нужны крепкие жерди. Стволы молодых деревьев, а не эти ветки. Выбрось это и сруби десяток осин в той роще.

– Вообще-то меня зовут Дитрих, ваша милость, но этот итальяшка никак не может запомнить. – после чего пушкарь бросил хворост и поплелся в сторону леса.

А Теофил, сообразив, что его принимают за посланца герцога, решил вести себя поразвязней и поговорить с этим синьором Джованни.

– Теофил фон Вальдбург. – представился он итальянцу. – Лейтенант кирасиров его высочества.

– Превосходно! Превосходно! – затараторил сеньор Бьянки, хотя и не пояснил к чему относилось это восхищение. – Большая честь для меня! Рад был бы встретить вас при других обстоятельствах, но сами видите – эти олухи все испортили. Никому ничего нельзя поручить. Я предупреждал фюрста Ансельма, что так произойдет и вот – так и произошло.

И он принялся рассказывать про все невзгоды, которые свалились на него по пути из Нюрнберга. Он сетовал на своих помощников, на погоду, на дороги, но больше всего ему не нравилась немецкая кухня:

– Я обожаю вашу страну, лейтенант, но Бог мой, чем вы питаетесь. Доводилось ли вам бывать в Италии?

И он стал расписывать все преимущества итальянских сыров и вин.

Как ни странно, но в этом шумном синьоре болтливость уживалась с практическим умом и глубоким пониманием своего дело. И перемежая рассказы о своей родине, точными и дельными указаниями своим подчиненным он починил лафет.

– Прошу вас, мой друг, передать вашему господину, что Джованни Бьянки умеет не только требовать оплаты, но делать свое дело. Непременно передайте ему все что вы видели. И я надеюсь, он поймет, что виной нашей задержки явились не мои упущения, но те трудности, которые я вынужден преодолевать. Эти олухи, эти дороги, эта отвратительная еда…

Он принялся было по третьему кругу перечислять, все что раздражало его в германии, но молодой Тео перебил его:

– Боюсь, что вышло недоразумение: я не был прислан, чтобы наблюдать за вашей работай и давать ей оценку, я пришел предложить вам свою помощь и сам просить вас об услуге. Дело в том, что сегодня днем я был послан по поручению моего командира…– Тео сделал паузу, не зная стоит ли ему произносить имя барона Цимерна, и решил обойтись общей информацией. – Но моя лошадь сломала ногу, и я отстал. Поэтому, если вы позволите следовать в город вместе с вами, то я буду рад подтвердить ваши слова, когда вы будете рассказывать эту замечательную историю их высочеству.

Некоторое время сеньор Джованни осмысливал, то что сказал ему молодой дворянин, но потом решил не забивать себе голову ненужным и просто проявить, так свойственное его землякам радушие:

– Боже мой! Конечно. Я буду счастлив вашей компании. Правда уже темнеет и мы все равно не можем продолжать путь, но я сейчас же велю дать вам лошадь, и вы скоро окажетесь в городе среди своих товарищей.

То, что синьор Бьянки назвал его товарищами не тех, кто погиб в бою с бернскими пикинёрами, а тех, кто теперь бесчинствовал теперь в городе, заставило Тео печально усмехнуться.

– Я бы остался на ночлег с вашим обозом, сеньор Джованни. – сказал он. – Сегодня я уже умудрился провалиться в сусличью нору и не хочу сделать это еще раз, потеряв второго коня за сутки. Этим я плохо отплатил бы за вашу доброту. Потом, я уверен, что до завтра мой отряд прекрасно обойдется без меня.

Наверное, итальянец и сам понял, что творится сейчас в городе и лицо его скривилось.

– Да-да, мой друг, вашим кирасирам есть чем заняться сегодня ночью. Но я буду счастлив разделить с вами ужин. Вы мне кажетесь прекрасным человеком и что не менее важно чудесным собеседником. А мне, откровенно говоря, и поговорить-то не с кем. Дитрих! – крикнул сеньор Джованни давешнему пушкарю. – Начинайте готовить ужин – мы остаемся на привал. Продолжим путь завтра с рассветом. Невероятный олух, – сказал итальянец, – Мне нравится дразнить его, называя разными именами.

Когда стемнело, Тео и сеньор Джованни расположились у костра и вели приятную беседу, наполненную историями об Италии и о чудесной итальянской кухне. Правда Теофил старался так или иначе переводить разговор на темы, гораздо больше волнующие его.

– Вы сказали, что держите путь из Нюрнберга. – начал он, когда его собеседник сделал небольшую паузу. – Но неужели фюрст Ансельм не мог заказать осадные пушки поближе.

– Такие? Что вы, мой дорогой! Чудо, что их могли сделать в Нюрнберге. Поймите меня правильно, у вас прекрасные оружейники! Лучше, чем во Франции и Бургундии, по крайней мере. Но это – он показал на Белинду и Бертилду. – Совсем другое дело. Закажи их высочество вашим мастерам бомбарду или шарфмец – они бы справились. Они смастерили бы огромных чудовищ, на обслуживание которых потребовались бы сотни лошадей. Но ему нужно было быстро. – итальянец стал загибать пальцы. – Ему нужно было провести пушки в город, в котором бы большая пушка, какой-нибудь восьмидесятифунтовый шармфец просто негде разместить. А знаете во чтобы фюрсту обошелся такой шарфмец? А его обслуживание? Он ведь, скажу вам по секрету не богат, и тысяча гульденов за пушку для него дороговато. А ведь ее еще надо доставить. И сломайся под таким чудовищем колесо, даже мне бы пришлось непросто. А оно бы непременно сломалось бы на такой дороге. Ему понадобилось что-то небольшое, но мощное и поэтому пришлось обратиться в Нюрнберг. Да… – сеньор Бьянки помолчал какое-то время и вдруг расхохотался. – Но самое смешное, что все это было напрасно!

– Что вы говорите, сеньор? – удивился Тео.

– Именно! Он ведь вызвал меня специально для этой работы, из Италии он вызвал меня, потому что не доверял мастерам и Нюрнберга. И справедливо не доверял. Я предупреждал его, чтобы они не смели начинать отливку без меня! Ха-ха! Но он торопился! Ха-ха. Когда я приехал, все было кончено. Они все испортили. Не все конечно: Белинду я успел спасти, а Бертилду – нет. Стрелять из нее ни в коем случае нельзя. Может один выстрел она и выдержит, но на втором ее точно разорвет.

– Не может быть! Но зачем же вы ее везете?

– Иначе и быть не может – он заказал две пушки, он обе их оплатил, и он получит их обе. – Джованни перестал смеяться. – Дорогой мой друг, мне не трудно было починить этот проклятый лафет, если бы понадобилось я сделал бы это один без помощников. Я могу смастерить пушку из старых башмаков. Я многое могу… Но вот ума не приложу, как мне объяснить фюрсту Ансельму, что привез ему картауну из которой нельзя стрелять. До этого момента только я знал об этом, и рад что смог поделиться с вами.

– И как вы думаете: справится ли одна такая картауна с толстыми стенами замка. – спросил Тео.

– С моей точки зрения, не справятся и обе, и я говорил об этом фюрсту, но их высочество в который раз меня не послушал. Поговаривают он знает какой-то секрет, который таится в стенах этого замка.

Глава семнадцатая.

– Какой же секрет, ты хочешь мне рассказать, дружочек?

Герцог смотрел на Игнака так пристально, что никто бы не выдержал этого взгляда, но Игнак не опустил глаза.

– Пусть все выйдут, я буду говорить с тобой один на один. – сказал он твердо.

– Как ты смеешь чего-то требовать, венгр? Как смеешь ты ставить условия, раб? Ты пленник в этом замке и жизнь твои принадлежит владельцу этого замка!

Этот возмущенный возглас заставил всех присутствующих повернуться на крик. Голос этот был хорошо знаком обитателям замка, но никто еще никогда не слышал, чтобы его обладатель позволил себе этот голос повышать.

– Что с тобой Корбл? – расхохотался герцог. – Неужели ты так переживаешь за мое герцогское достоинство? Мне отрадно видеть такую преданность, но все же тебе не стоит так переживать – уж если я не вижу тут урона своему достоинству, то и ты можешь быть спокоен.

– У него в руках оружие! Я боюсь за вашу жизнь, мой герцог. – сказал слуга.

– Этот молодой человек уже имел возможность убить меня, но не сделал этого. Он мог бы пустить в меня стрелу прямо сейчас, но я все еще жив, мой Корбл. Значит ты хочешь пошептаться со мной, Игнак? Что же пусть будет по-твоему – пусть все уйдут.

– Нет! – крикнул Игнак, когда люди герцога хотели увести Франкиску. – Она должна остаться.

– Нет! – крикнул Корбл. – этого не будет.

С невероятным удовольствием смотрел герцог на молодого венгра и своего слугу. Они стояли напротив друг друга, готовые начать драку. У юноши правда были изломаны руки, но зато он держал в этих руках самострел и готов был выпустить стрелу, а Корбл держал в руках нож и тоже был готов пустить его в ход.

– А может быть мы спросим даму? – предложил их светлость. – Раз уж в ее честь два отважных рыцаря вот-вот сойдутся в поединке.

Все смотрели на Франкиску, ожидая, что она конечно выберет брата, но она почему-то молчала.

– Что же, раз королева турнира, не может выбрать себе избранника, то последним словом в этом непростом решением будет мое. Я герцог Альбрехт, князь священной римской империи постановляю разделить победу между храбрыми рыцарями: итак, нашему преданному слуге Корблу достается девушка, а нашему венгерскому гостю аудиенция с герцогом. То есть возможность поговорить со мной с глазу на глаз. – видя, что ни юноша, ни его слуга этим решением полностью не удовлетворены он добавил со смехом. – Потом сможете поменяться, если, конечно, не поубиваете друг друга.

Повинуюсь нетерпеливому жесту герцога, молодцы в зеленых куртках вывели Франкиску, за ними последовал и слуга.

– Говори. – приказал Альбрехт. – И не советую тебе больше испытывать мое терпение – запас его не так велик, как может показаться.

Какое-то время Игнак продолжал молчать, но после, решив, что он и впрямь слишком долго испытывает герцога, начал говорить:

– Ты не мог не заметить, Герцог, что твой кузен все еще в городе и не собирается из него уходить.

– Даже если бы он и хотел бы уйти, ему трудно было бы увести за собой свое распоясавшееся войско.

– Дело не только в этом. – у Игнака пересохло горло, и он тяжело сглотнул. – Он пока не достиг своей цели. Ведь не за тряпками и кухонной утварью пришел он в твое герцогство.

– Он пришел за герцогской короной. – усмехнулся Альбрехт. – Но вот загвоздка – я не собираюсь ему ее отдавать.

– Тогда он возьмет ее силой. – ответил Игнак.

– Как, о мой наивный юноша? Или ты думаешь, что его кирасиры полезут на стены? Что же я готов их встретить, но думается мне, что его наемники не такие дураки, чтобы штурмовать мой замок без артиллерии, которой у моего кузена нет.

– Она будет у него завтра же.

На этот раз Альбрехт был удивлен. Он пытался это скрыть, но растерянность была сильнее его.

– Для того чтобы пробить эти стены, – он махнул рукой в сторону окна. – нужна большая пушка, нужен восьмидесятифунтовый шарфмец весом более двухсот кантаро. Чтобы его обслуживать нужно более ста лошадей, а стоит такая пушка две тысячи гульденов. У моего кузена, нет ни орудия, ни денег чтобы его купить, ни времени чтобы его отлить и поставить перед моим замком. Да ему пришлось бы сломать половину города, чтобы это чудовище втащить на рыночную площадь.

– Завтра в городе будут две небольшие двадцатипятифунтовые пушки. Два десятка лошадей протащат их по улице Шорников на подвижных лафетах и к вечеру они начнут стрельбу.

– Они лишь поцарапают мне стены! – захохотал герцог. – Две жалкие картауны…

– Так и было бы, если бы они не знали куда стрелять.

Только теперь Альбрехт заметил, что темно стало в рыцарском зале. Давно погас огонь в камине, погасло солнце за окном, и огонь ярости в глазах герцога стал угасать. Устал герцог Альбрехт, устал князь священной римской империи. Слишком давно он уже борется за власть, за любовь, борется с врагами и борется с теми, кого любит, и теми кто служит ему.

– А ведь уже стемнело, Игнак. – сказал герцог. – Солнце зашло…

Солнце зашло над герцогской столицей. Солнце устало от людей, от той ненависти, которую испытывали к себе подобным, от вида крови, от слез, от отчаяния и боли. Солнце хотело отдыха. Устали и люди. Курфюрст обходил своих солдат, которые целый день грабили и насиловали, он смотрел на солдат спавших в куче тряпок, в лужах отрыгнутых ими вин и колбас, положивших головы на изнасилованных ими женщин, которые беззвучно плакали, боясь разбудить своих мучителей.

– Этот город уже никогда не будет моим. – с ненавистью проговорил Ансельм. – Он отнял у меня этот город, и подсунул мне кладбище. Хитрый дьявол, мой проклятый кузен Альбрехт! Как он это сделал?

Герцог оглянулся на сопровождавших его дворян, на своих приближенных, на тех, кто должен был давать ему советы и уберегать его от ошибок. Но теперь все они молчали, как молчали и до этого опасаясь бешенного нрава курфюрста.

– Вы клялись мне верности, клялись что ваши шпаги будут служить мне… А что в результате? Вы привели под мои знамена кучку мародеров. – он показал на пьяных кирасиров, которые вповалку лежали на мостовой. – Вот моя армия! – он обернулся на своих дворян, которые не смели поднять на него глаза. – А вот ее командиры. Где барон Цимерн? Где он, спрашиваю я вас?

– Он мертв, ваше высочество. – сказал один из сопровождающих.

– Мы так и не встретили врага. – вскричал Ансельм. – А я уже теряю своих солдат. Причем я говорю не об этом сброде, – он снова показал на пьяных кирасиров. – Я говорю о лучших.

Курфюрст так искренне горевал о смерти барона Цимерна, будто бы не он еще недавно обвинял его в предательстве.

– А где монах? Где этот лживый инквизитор?

– Мертв, ваше высочество. – ответил курфюрсту другой его приближенный. – Возможно с ним расправились наши же пехотинцы.

– Прекрасно! – возопил Ансельм. – Осталось ждать, когда пьяная солдатня решит прирезать меня. Но имейте ввиду, господа, я дорого продам свою жизнь. Я стану драться, даже тогда, когда вы все предадите меня!

Видя, что курфюрст все более и более распаляется, решил вмешаться его любимец граф Квитцов.

– Ваше высочество, ничего еще не потеряно. – сказал он с веселой улыбкой. – Война не проиграна. Более того, пока враг сидит как крыса в своей норе, не решаясь высунуть носа и нам остается лишь выкурить крысу оттуда.

– Выкурить, Фастред? – удивился Ансельм. – Ты говоришь выкурить? А чем же ты предлагаешь мне это сделать. Пока мои храбрые войны могут лишь жечь мой город и грабить моих будущих подданных. Но я не вижу в них запала, чтобы поджечь вот это. – и курфюрст показал на чернеющую громада замка. – Они не пойдут штурмовать стены, уж поверь мне Фастред. А у меня не хватит средств, на осаду, и обещанные тобой пушки неизвестно где.

– Мне доподлинно известно, что орудия завтра будут в городе и нам лишь останется расположить их в нужном месте, о котором я говорил вашему высочеству. А далее вы милостиво примите капитуляцию вашего кузена и прибавить на свой герб еще одну корону.

– Или раньше меня призовет в Вормс император. – в ярости закричал Куфюрст. – Призовет и спросит, зачем же я разоряю земли империи в тот момент, когда к ее границе вот-вот придут турки, а внутри ее поднимают головы еретики и бунтовщики. И если Император не получит нужного ему ответа, то перед Рейхстагом в Вормсе предстанет уже не безумец Лютер, а я.

– Победителей не судят. – ответил граф.

Но этот ответ никак не удовлетворил Ансельма.

– Победителей ? Где же ты видишь победителей, мой благоразумный Фастред. Если ты говоришь о мом кузене, то я не могу с тобой не согласиться: он каким-то неведомым способом, заставил меня расправиться с городом, который должен был принимать меня как благодетеля и освободителя. Я сделал своих бедующих подданых своими врагами. Чья же это победа, мой Квитцов. Да, если бы мы взяли замок, я мог бы попытаться как-то исправить ситуацию, но все что мне нужно для этого, существует пока в виде твоих обещаний.

– Я прошу вас, ваше высочество проявить терпение. – поклонился в ответ граф Квитцов. – Завтра наши ядра полетят точно в цель и стены замка рухнут. Мой источник более чем надежен, я клянусь вам.

Глава восемнадцатая

– Значит завтра они поставят эти пушки у западной стены, как раз напротив лютой башни и начнут стрелять?

Глаза у Каспара светились в темноте, то ли от возбуждения, то ли потому, что отражали пламя костра.

– Да. – подтвердил Тео.

Поскольку его принимали за лейтенант на службе фюрста Ансельма, то и стеречь его, понятное дело, никто не стал, а он, воспользовавшись этим приятным стечением обстоятельств покинул лагерь пушкарей его высочества и вернулся в лес. Заодно еще и прихватив еды для детей.

– И разрушат стену?

– Да, Каспар, сеньор Бьянки, говорит, что у курфюрста есть некий секрет, который позволит ему разрушить стену за несколько выстрелов.

– Надо этому помешать! – упрямо проговорил Каспар.

– Зачем? – пожал плечами бывший лейтенант кирасиров. – Что тебе за дело до герцога Альбрехта? До его замка и до его герцогской короны? Я был бы рад убить фюрста Ансельма, но спасать замок герцога у меня нет ни малейшего желания. Моя вылазка к пушкарям фюрста Ансельма не имела ровно никакого смысла, кроме того, что меня покормили, и вам я смог принести еды. Поэтому завтра мы отправимся с вами в путь. И пойдем мы не в Криштау к родичам Эльзы, а в славный город Вюртемберг неподалеку от которого стоит замок Вальдберг, в котором всем распоряжается прекрасная Ангелика фон Валдберг, моя добрая матушка. Поверьте мне, вы ей непременно понравитесь…

На этих словах молодой швабский дворянин широко зевнул, приложил голову к дереву и уснул крепким сном усталого, сделавшего все что в его силах молодого человека.

– Может оно и так. – не сдавался Каспар. – Но я не хочу, чтобы этот проклятый курфюрст распоряжался в нашем городе. Из-за него погиб Абелард, по его вине в наших домах хозяйничают солдаты…

– Пропал толстяк Михен. – добавил Лукас. – Он, конечно, обжора и никогда не делился едой, но он наш друг.

– А я может никогда не увижу свою матушку. – заплакала Эльза.

– Герцог Альбрехт не самый добрый господин, но к нему мы уже привыкли, и нам нет нужды менять одно ярмо на другое, еще более тяжелое. – подвел итог Каспар.

– Скоро наступит рассвет. – сказала Эльза.

Ночь уже вступила в свои права, но как известно, что время перед рассветом – это самые темные ночные часы.

– Мы заболтались, Игнак. Скоро наступит рассвет.

Герцог молча бросил в камин несколько поленьев и сам стал разводить огонь.

– Ты отдашь мне то, что обещал? – спросил юноша.

– Я обещал тебе твою жизнь, пока она была в моих руках и уже вернул тебе ее. Я обещал тебе свободу, но ты уже сам взял ее. Осталась Франкиска, но я не могу дать тебе то, что мне не принадлежит. Если ты хочешь забрать свою сестру и уйти, я не стану тебе мешать.

– Мне этого довольно.

Сказал Игнак и хотел было уйти, но герцог остановил его:

– Подожди. Кое чем, но я все же смогу тебе помочь.

Он хлопнул в ладоши и в комнату вошли несколько стражников в полных боевых доспехах. Герцог с усмешкой осмотрел их и махнул рукой капитану стражи, чтобы тот подошел ближе.

– Завтра мой кузен пошлет часть своих людей на приступ со стороны главных ворот.

– Мы встретим их. – спокойно ответил капитан.

– Не стоит.

Капитан молчал, показывая, что он выполнит любое распоряжение герцога, хотя и не понимает его.

– Мне стало известно, что это будет отвлекающий маневр и его солдаты не станут рваться в бой. Их задача приставить лестницы и лишь сделать вид, что они собираются штурмовать, поэтому оставь несколько человек, чтобы они отгоняли особенно ретивых, если такие найдутся. А тот сюрприз, который мы приготовили кузену, перенеси на западную сторону.

– Поднять пушки на стену? – уточнил капитан.

– Нет, дружочек, поставь их во дворе, там, где бьет ключ святого Лаврентия. Но не близко к стене, чтобы если она вдруг рухнет, вас не засыпало обломками. Укройте их лучше в кузне – ее крыша защитит вас.

Капитан кивнул головой и не говоря не слова вышел из зала. Двое его подчиненных остались, ожидая приказаний от герцога.

– А вы, мои храбрецы. – сказал тот с насмешкой. – Приведите ко мне моего верного слугу, Корбла. Да так приведите, чтобы он не сбился с пути и ничто бы не отвлекало его по дороге. Только будьте аккуратнее, слишком уж он задумчив, и никто никогда не знает, что именно у него на уме. Даже я этого не знаю, поэтому и прошу вас, дети мои, быть с ним аккуратнее.

Это затейливое приказание было понято стражниками абсолютно правильно и через несколько минут в залу втолкнули Корбла. Ножа при нем уже не было, как не было на нем черной, застегнутой на все пуговицы куртки, которую немцы называют вамс, а французы пурпуэн. Зато под глазом у него был знатный кровоподтек, а руки были связаны крепкой веревкой. Внимательно смотрел на своего слугу герцог Альбрехт, и так же внимательно смотрел на своего господина Корбл. Слишком давно они знали друг друга, так давно, что может и не было смысла в словах, но проститься совсем без слов не получилось.

– Источник святого Лаврентия, Корбл. Когда-то ключ бил на смоляной горке, и горожане ходили к нему за водой. Мой далекий предок отнял его у города и прокопал тоннель в замковой двор. С тех пор в замок потекла чистая свежая вода. Она текла от смоляной горки, под западной стеной, размывая фундамент. Мы давно знаем друг друга, Корбл, так давно, что мне стало казаться будто ты читаешь мои мысли. Но этого ты в моей голове прочитать не мог, потому что я сам давно забыл про это. Значит кто-то еще знал секрет источника святого Лаврентия.

– И ты хотел бы знать кто именно рассказал мне это? – спросил слуга, с издевкой.

Он уже знал свою судьбу и не боялся ее. Он вообще мало чего боялся, но близость смерти лишила его последних страхов.

– Нет, мой старый друг. Мы так давно знаем друг друга, что мне стало казаться, будто ты читаешь мои мысли. И тогда я научился читать твои. Да, я был невнимателен к тебе в последнее время, но теперь я смотрю на тебя и вижу все, о чем ты думаешь. Ты ни за что не признаешься, кто рассказал тебе секрет ключа святого Лаврентия, сколь бы мастер Ян не спрашивал бы тебя, да это и не так уж важно, я узнаю это сам. Но зато я вижу, как страстно ты хочешь эту девчонку Франкиску.... – герцог вздохнул. – Ты не верил, что я отдам ее тебе.

– Я знал, что ты этого не сделаешь. – усмехнулся Корбл.

– Что же, ты умрешь сегодня, мой верный Корбл, но напоследок я хочу отблагодарить тебя, за твою верную службу. Я хочу, чтобы ты увидел на лице своей избранницы истинное счастье. Не этого ли хочет каждый влюбленный. Эй, мальчишка! – закричал Альбрехт.

И в залу вошел молодой венгр со своей сестрой.

– Я сказал тебе, что не могу отдать то, что мне не принадлежит.

Герцог поднялся со своего стула.

– Но тот, кому она принадлежала, оказался должен мне больше, чем я ему. Поэтому завтра, как только рухнет западная стена, ты и твоя сестра уйдете из замка через подземный ход.

Он обернулся на своего слугу и увидев муку в его глазах добавил.

– Теперь мы квиты, Корбл.

Глава девятнадцатая

Едва рассвело как Теофил фон Вальдбург был уже на ногах. А еще он был одет, доспехи его были, как положено затянуты ремнями, шпага висела на боку, и весь целиком он был готов отправиться в путь. Единственное что мешало ему, это то что рядом не было детей. Не было Лукаса, не было Каспара, и даже красавицы Эльзы нигде поблизости не было. Также исчез мул и ржавый гросс-мессер, который Каспар ухитрился-таки таскать все это время с собой. Какое-то время бывший лейтенант кирасиров думал, что дети играют, потом, что они заблудились играючи, но довольно скоро он вынужден был признать, что те просто ушли. А сопоставив некоторые факты, и вспомнив вчерашний разговор, он немедленно сообразил, куда именно они отправились и зачем.

– Будь ты неладен, Каспар. – ругался молодой дворянин, меряя шагами поляну, которую они вчера выбрали для остановки и ночлега. – Я лично спущу с тебя штаны и выпорю, как только ты мне попадешься.

Беда была в том, что чтобы поймать Каспара и остальных, молодой Теофил фон Вальдберг, должен был отправиться туда, где и сам мог попасться в руки солдатам курфюрста Ансельма, которые ни в коем случае не стали бы пороть своего бывшего лейтенанта, но непременно повесили бы его, как дезертира. Был конечно шанс, что дети не успели еще дойти до города, но судя по давно погасшему костру, они ушли еще ночью, когда молодой человек уснул и значит передвигаясь, где пешком, а где верхом на муле, они должны были уже оказаться в городе. Мысль о том, что дети виноваты сами и поправить уже ничего нельзя, Тео отверг, как недостойную дворянина и офицера, поэтому он вздохнул, пожал плечами и бодрым шагом отправился в сторону города.

Одно его огорчало, что вчера он легкомысленно отказался от коня, предложенного сеньором Бьянки, но каково же было его удивление, когда он вдруг услышал знакомый посвист флейты и увидел на старой императорской дороге тучи пыли.

–О, я идиот! – хлопнул он себя по голове и безжалостно выругал впридачу. – Конечно же я могу догнать их. Более того, я непременно должен это сделать. В их компании мне будет гораздо проще попасть в город.

И Тефил перешел на бег, чтобы успеть присоединиться к обозу, до того, как он окажется в городе.

Надо сказать, что его заметили его издалека и сеньор Джованни выслал верхового с еще одной лошадью для молодого человека.

– Слава Богу, что я заметил вас! – вскрикнул он, когда Тео поравнялся с обозом. – Простите, что не лично поехал к вам на встречу, но честное слово, если я оставлю обоз хоть на одну секунду, то непременно что-нибудь случится.

Тео принялся было объяснять почему он опоздал, но итальянец замахал на него руками.

– Ни слова больше! Во всем виновата местная кухня. Ни один благородный человек не может ее выдержать без ущерба для своего желудка. В какой-то момент я и сам чуть было н остался жить в лесу под кустом, понимая, что не могу приподняться из под куста больше чем на минуту. Но не будем про это. Когда эта дурацкая война закончится, я приглашаю вас к себе в гости. Бывали ли вы в Милане?

Так за приятной беседой Тео и синьор Бьянки въехали в город. По мере приближении к месту назначения, итальянец все чаще сетовал, как не хочется ему встречаться с курфюрстом Ансельмом, и как тяжело ему будет объяснить их высочеству, причины по которым из двух пушек, пригодна к стрельбе только одна.

– Ведь я же его предупреждал! – вздыхал сеньор Джованни. – Видит Бог, что предупреждал. Вы-то мне верите, мой друг?

И Тео энергично кивал головой в знак согласия, озираясь при этом и выискивая способы, как не попасться на глаза своим бывшим сослуживцам.

– Один выстрел и: Бах! – огорченно повторял итальянец. – Всех, кто будет рядом разорвет. Просто разорвет…

В городе царила невероятная суматоха: наемники приходили в себя после вчерашнего разгула, командиры собирали своих подчиненных по-ротно и как-нибудь. Посланцы фюрста высекали подковами искры из мостовой, горожан не было видно совсем. Только множество мертвых тел напоминало, о том, что здесь когда-то кипела жизнь.

– Наконец-то! – к обозу подлетел граф Квитцов. – Сколько вам нужно времени, чтобы подготовить свои пушки?

Сеньор Джованни начал было объяснять все особенности порученного ему дела и сложности, которые уже возникли и которые могли бы возникнуть, но был он так многоречив, так взволнован, что граф только замахал на него руками.

– Делайте свое дело. – крикнул он Джованни. – Делайте его быстро и вот вам мой добрый совет: не попадайтесь на глаза его высочеству! Поверьте, что сегодня многие могут оказаться на виселице. Подумайте – надо ли вам это.

Сеньор Бьянки, хотел было объяснить, что встреча с курфюрстом ему просто необходима, но граф даже не стал его слушать и ускакал прочь.

– Что же мне делать, друг мой? – растерянно спросил итальянец Тео.

Но тот лишь указал пальцем на виселицу, на которой уже качался свежеповешенный.

– Не стоит. – кивнул молодой человек.

– Но ведь погибнут люди! – не сдавался сеньор Бьянки.

– Что же, – пожал плечами Тео. – на то и война.

И он еще раз показал на виселицу. Приглядевшись Тео понял, что она не единственная: чем ближе приближались они к рыночной площади, тем больше повешенных видели они. Мертвые висели под крышами домов, на деревьях, и даже не оградах церквей. В городе пахло смертью и запах этот был настолько сильный, что даже привыкшие ко всему наемники то и дело морщились.

– Что же это? – прошептал итальянец. – Ведь город не сопротивлялся.

– Их высочество скор на руку. – угрюмо ответил молодой человек.

Он украдкой вертел головой: с одной стороны он боялся, что его узнают, с другой он пытался найти Лукаса, Каспара и Эльзу. Он и сам не знал, чего он хотел больше: увидеть их или нет. Потому что картины, которые ему рисовало воображение и то, что он видел в реальности не оставляло место надежде. Он понимал, что дети, окажись они здесь, были бы уже пойманы или даже мертвы. Из задумчивости его вывело появление его бывших сослуживцев: отряд кирасиров пресек им путь. Глядя на их доспехи, Тео подумал, что неплохо бы ему избавиться от своих, чтобы не привлекать лишнего внимания.

– Я вынужден вас ненадолго покинуть. – сказал он сеньору Джованни. – Но уверяю вас, ненадолго.

– О! – вздохнул тот. – Бедный мальчик. Будь неладна эта ваша местная кухня… Возвращайтесь скорее, я уже привык к вам. Наше место будет у западной стены, и если дела службы позволят вам, то я буду рад вас видеть.

На этом они попрощались, а Тео, оставив коня пушкарям быстрым шагом пошел по улице подыскивая место, где он мог бы снять с себя столь приметные доспехи, пока кирасиры курфюрста не обратили внимание на своего бывшего лейтенанта. Самым подходящим местом оказалась церковь святого Варфоломея, которая возвышалась неподалеку. Тем более, что она была совершенно пуста.

Войдя туда, он стал стаскивать с себя доспехи и не таясь кидать их на пол. Грохот разнесся под сводами храма. Пораженный этим грохотом молодой человек замер, оглядывая купол и стены, от которых звук отражался. Все было расписано сценами из святого писания и все это так страшно противоречило тому, что он видел на улице, что ему захотелось плакать.

– Да, сын мой, отрекись от греха и царствие небесное уготовано тебе.

Тео оглянулся и увидел в полумраке монаха, которого он, видимо, не заметил входя в церковь. Монах был в капюшоне и невозможно было разглядеть его лица, но голос его показался Теофилу очень знакомым.

– Простите святой отец, что я нарушил ваше уединение.

– Не ты один, сын мой. Всякий нуждается теперь в утешении, всякий ищет спасения своей души.

Из-за спины монаха показались еще несколько его братьев. Все они были в капюшонах и рясах. Разве что на ногах у них виднелись крепки кожаные ботинки, а под одеждой угадывались клинки мечей и даже арбалеты.

– Только путь этот тернист и полон слез и боли.

– Я не боюсь боли. – усмехнулся Теофил и вынул шпагу. – И моих слез, святой отец, вы не увидите.

Монахи двинулись в его сторону доставая из-под одежды ножи, шестоперы, цепы и прочее оружие так любимое проходимцами с большой дороги. Нападающих было больше, но не это пугало Тео. Главную опасность для себя он видел в том, чтобы ненароком не привлечь внимания солдат курфюрста, но он не мог знать, что того же опасались и монахи, которые, в свою очередь, не знали опасений Тео. В этом противостоянии, каждый был и жертвой, и охотником, и никто не чувствовал себя хозяином положения, зато каждый боялся появления третьей заинтересованной стороны.

Долго так продолжаться, конечно же не могло и когда разбойники в рясах подошли достаточно близко, молодой человек решил сделать первый выпад. Он выбрал самого здорового монаха, перенес вес тела на левую ногу, приготовился оттолкнуться ей и ударить шпагой прямо в горло…

– Напрасно вы пришли сюда, мой господин. – сказал предводитель разбойников.

Какая-то тень мелькнула за спиной и Теофил фон Вальдбург почувствовал сильный удар по голове.

Глава двадцатая

– Мой господин!

Какой-то знатный рыцарь подъехал к курфюрсту и что-то почтительно ему докладывал.

– Эдак мы весь день тут просидим. – недовольно буркнул Каспар.

– Дело оказалось сложнее чем мы предполагали. – ответил ему Лукас.

Мальчики старались говорить потише, чтобы не разбудить Эльзу, которая так измучалась, за эти дни, что заснула, положив голову на обгоревшее покрывало. В доме судьи страшно воняло гарью, но зато из него было хорошо видно рыночную площадь, а одним окном дом смотрел на улочку Зеленщиков, на которой теперь расположился курфюрст со своими приближенными. Тут их защищали стены домов и можно было не бояться случайного выстрела со стороны осажденного замка.

– Жалко только не слышно ничего. – вздохнул Лукас.

Он не имел ни малейшего представления, что им делать дальше, да и страшно ему было невероятно. Вчера ночью они чудом пробрались в центр города и сумели спрятаться в доме судьи.

– Как этот дом не сгорел дотла и весь город с ним заодно. – вздохнул Лукас еще раз.

– Не вздыхай ты!

Каспар сердито толкнул его в плечо.

– Или ты боишься? – спросил он с подозрением.

– Я-то? – Лукас опять вздохнул. – Нет конечно, но все же мне боязно. Видел ли ты сколько мертвецов развешано теперь по улицам. Ох, не хотелось бы мне оказаться на их месте.

– Так ведь мы рискуем за правое дело. Разве можно бояться, если рискуешь за правое дело.

– Наверное нельзя, но мне все же не по себе.

Так они переговаривались уже очень давно, но ничего придумать при этом не смогли.

– Мне бы Аркебузу. – мечтательно протянул Каспар.

– Разве ты умеешь стрелять из аркебузы? И потом от ее выстрела нас сразу же найдут и повесят.

– Тогда арбалет…

– Но и его у нас нет.

– Надо признать, – раздался голос у них за спиной. – Что мы зря пришли сюда. Нам стоило оставаться с господином фон Вльдбургом. – Ребята обернулись и увидели, что Эльза стоит на коленях и шепчет молитвы.

– Неужели мы теперь все бросим и уйдем? – спросил недовольно Каспер.

Какое-то время Эльза продолжала молиться, а когда закончила сказала:

– Я бы ответила тебе, что именно так нам и следует поступить, если бы не солдаты на улицах. И это значит, что мы можем лишь мечтать, что уйдем отсюда.

– Смотрите-ка! – позвал друзей Лукас.

Он аккуратно выглядывал в окошко, выходящее на улицу Зеленщиков и махал друзьям рукой.

– Да смотрите же! – повторил он снова. – Какой-то мальчик бежит по улице. Он бежит совершенно свободно, и никто не смеет его остановить.

Каспар тоже подполз к этому окну и стал выглядывать вниз.

– По-моему, он принес курфюрсту воды. – сказал он с удивлением.

– Конечно, Каспар, их высочество хочет пить. И все его придворные хотят пить. И солдаты хотят пить. Вчера большинство из них крепко выпили и сейчас их мучает жажда.

– Шустро он ее приносит: только отбежит и через несколько минут уже возвращается с кувшином. Где же он ее берет? Их высочество не станет пить грязную воду из замкового рва или, что еще хуже, из лужи, а до ближайшего колодца неблизко.

– На смоляной горке! – хлопнул себя по лбу Лукас. – Хотя воду из родника и отвели в замок, но там по-прежнему течет небольшой ручей из под черного камня. Неужели ты не помнишь, Каспар? Ведь мы не раз пили воду оттуда.

– Значит мы можем притворится, что бежим за водой. – радостно вскрикнула Эльза. – И наконец уйти отсюда. Мы вернемся в горелую рощу и отыщем доброго господина фон Вальдберга. Мы извинимся перед ним и пообещаем, что впредь будем его слушаться.

Она захлопала в ладоши и тут же принялась молиться и благодарить деву Марию, что она снова спасла их из страшной опасности.

– Или мы можем попробовать подобраться к курфюрсту поближе. – сказал Каспар и похлопал ладонью по ржавому мечу.

Суетно становилось в городе: солдаты их высочества все еще бегали по улицам,в поисках своих отрядов, но теперь уже это скопище людей все больше напоминало армию.

– Я надеюсь, что с помощью этого кирасира, мы сможем подобраться к фюрсту Ансельму поближе.

В голове у Тео шумело, но сквозь этот шум он уже явственно различал человеческую речь. Вот этот голос над своей головой, он уже где-то сегодня слышал и говорил этот голос, кажется о нем, о Тефиле фон Вальдбурге. Прошло какое-то время, прежде чем молодой человек смог вспомнить все что с ним произошло.

– Он приходит в себя, Гантрам. – прозвучал над ухом еще один голос.

Его Тео слышал впервые.

– Плесни на него водой, Куно. Побольше плесни, нам надо бы поторопиться. Если пушки Ансельма сломают стену, то никто нам уже ничего не заплатит: ни чёртов Корбл ни герцог, так что лей на него воду, чтобы он пришел в себя, а уж я заставлю его говорить.

– Не надо.

Теофил был очень сильно раздосадован и в первую очередь на самого себя: проявив неосторожность он погубил и себя, и детей. Но теперь ему терять было уже нечего, значит настало самое время рисковать. Его голова работала неожиданно быстро и идеи в ней рождались так быстро, что оставалось только подхватывать их пускать в дело.

– Вам нет нужды пытать меня. Если вы ищете способ расправится с курфюрстом, то я – тот, кто вам нужен. Я хочу его смерти не меньше, чем вы.

– На тебе была форма его кирасира. – сказал с сомнением тот, кто был судя по всему предводителем всей этой шайки. – С чего бы тебе хотеть его смерти.

– Разве ты не видел, Гантрам, что он скидывал с себя доспехи, когда вошел в церковь. Наверняка он решил дезертировать.

Тот кого назвали Гантромом недовольно поморщился, но решил, что эта мысль здравая и хотя она пришла не в его голову, нет нужды с ней спорить.

– Может и так, но если он дезертир, то, стало быть, от него сейчас нет никакого толка и стоит его прирезать. – добавил он мстительно.

– Прирежьте меня и вы не только не получите денег от герцога, но и сами скоро окажетесь на виселице.

Разбойники которые стояли поодаль недовольно зашумели, уж очень им не понравилась эта мысль.

– Почему это? – спросил Гантрам недоверчиво.

– Такие как вы редко бывают в церкви. – весело заметил Тео. – Вы не боитесь Бога, вы убиваете священнослужителей, и конечно же слыхом не слыхивали, что курфюрст Ансельм считает святого Варфоломея своим покровителем. Он относится к нему с величайшим почтением. Вам-то, конечно, на это наплевать, но как вы думаете, куда он захочет зайти перед штурмом?

– Куда? – растерянно переспросил Гантрам.

– Сюда, конечно!

Несмотря на ту опасность, которая ему грозила, Тео уже с трудом сдерживал смех.

– Зачем это ему идти сюда? – все еще не понимал предводитель разбойников.

В этот момент один из его товарищей тронул Гантрама за плечо.

– Кажется, что это церковь святого Варфоломея. Мы сейчас в ней, Гантрам.

И разбойник показал пальцем в сторону алтаря.

Глава двадцать первая

– Не время молиться! – покрикивал капитан замковой стажи на своих подчиненных, а также на портомоек, слуг и поваров, проходя по стенам и коридорам замка.

Наступило утро и каждый готовился участвовать в обороне: стражники таскали пушки к западной стене, лакеям раздали арбалеты и даже поваров отправили на стены, чтобы они скидывали на головы наступающих камни и ли кипящее масло. И за каждым теперь нужен был догляд, чтобы даже последний мусорщик, даже поваренок на герцогской кухне чувствовали, что капитан видит его и помнит о нем.

– Мы почти готовы, ваша светлость. – докладывал капитан стражников герцогу Альбрехту. – Гантрам прислал весточку, что свои пушки курфюрст ставит как раз у смоляной горки и собирается стрелять по западной стене.

– Что же, – усмехнулся герцог, – значит и мы свои серпантины поставили там, где и следовало.

– Да, мой герцог, мы встретим их у самого пролома и успеем дать несколько залпов.

– Прекрасно! Я буду там вместе с вами, когда дело дойдет до рукопашной.

Альбрехт оглядел рыцарский зал и остановил свой взгляд на стене с гербами своих предков. Их было много: гербы Хеннебергов, Изенбургов, Бурхардингов, боевые знамена Лейнингенов и Луитпольдингов – самых знатных родов империи. Все они были ему роднёй, но ни к одному из них он не мог обратиться за помощью.

– Я буду там с вами. – повторил твердо. – Пусть твои люди знают, что их герцог будет сражаться с ними наравне.

– Они знают это.

Капитан распрямил спину и поправил перевязь с мечом, показываю, что герцогу нет необходимости подбадривать его или его подчиненных.

– И будут драться отчаянно.

– Ну-ну, мой славный Руперт. – засмеялся Альбрехт. – Я вижу, что ты по-прежнему, все тот же славный вояка с которым я штурмовал когда-то стены Вельзхаузена. Но вот что ты должен мне сказать, мой Руперт: кто из замковой челяди в последние дни выходил в город особенно часто?

– Это мне неизвестно, ваша светлость, но об этом должен знать мой помощник Курт, который разводит стражу у подъемного моста.

– Пусть он придет сюда, Руперт, и мы поспрашиваем его.

Капитан замковой стражи давно уже не задавал себе вопросов, почему его господин поступает так или иначе, он лишь выполнял его приказания и такой порядок казался ему удобным и справедливым. Поэтому, как только он послал за своим помощником, он тут же перестал про это думать, не допуская и мысли, что приказание может быть не выполнено. За долгие годы мирной жизни он потолстел, размяк и завел себе кучу приятных, но ненужных солдату привычек, но стоило только прозвучать первым выстрелам, стоило только где-то звякнуть металлу о металл, как капитан Руперт тут же превратился в того справного солдата, каким он был двадцать лет назад. И перемены эти радовали капитана. Он с удовольствием прикидывал, сколько зарядов пороха для пушек, есть в замке, сколько арбалетных болтов поднято на стены, сколько клинков и аркебуз роздано защитникам замка. А вот смерти он не думал совсем, единственное, что его интересовало, сколько человек он успеет укокошить перед тем, как его отправят к праотцам.

– Быстрее! Быстрее! Шевели ногами, Курт, когда тебя призывает к себе его светлость! – оторвался он от своих подсчетов, когда в рыцарском зале показалась испуганная физиономия его помощника.

– Не стоит поторапливать этого доброго солдата, мой храбрый Руперт. – самым наирадушнейшим тоном, заговорил герцог. – Разве ты не видишь, что твой помощник так и рвется в бой и все его мысли теперь только о предстоящей драке и ни про что другое он и думать не может.

Такая постановка вопроса скорее напугала перепуганного Курта, но тем не менее он энергично закивал головой, в знак согласия.

– Вот видишь, Руперт, я еще не разучился разбираться в людях. Но думаю не будет большой беды, если он расскажет нам, кто из замковой челяди в последнее время, особенно часто проходил через ворота?

– Ты слышал, о чем тебя спрашивает их светлость. – прикрикнул капитан, на своего растерянного помощника.

Тот отчаянно закивал головой, показывая, что вопрос он конечно же слышал.

– Все было как всегда!

Курт неуверенно поглядывал то на герцога, а то на капитана, не зная, кого он теперь боится больше, но на всякий случай соглашался с обеими.

– Вся прислуга, возвращалась в замок в обычное время, да по-другому и быть не могло – я сам запираю ворота после вечерней молитвы. Разве что мусорщик один раз припозднился, да ведь он был так пьян, что захрапел прямо на подъемном мосту. Повара вечно ругаются со стражниками, поскольку торопятся по утрам на рынок и требуют открывать ворота раньше положенного срока, а во всем остальном было, как всегда, ваша светлость. Если бы я что-то такое заметил, то я бы…

– А не мог ли кто-то прошмыгнуть мимо тебя незамеченным, мой верный Курт? – спросил герцог как-то особенно вкрадчиво.

– Что вы, ваша светлость! Господин наш герцог! – всполошился Курт, чуя что вопрос этот может обернуться для него неприятностями. – Да ни одна живая душа мимо меня не проскользнет незамеченной. Даже вот взять этого сорванца Ганса, поваренка с нашей кухни, он ведь песий сын сквозь прутья решетки умудряется пролезать, и то я подмечаю, как он шастает в город по несколько раз в день. Я и господину Майеру докладывал, чтобы он дал укорот сорванцу, и сам ему прописывал промеж спины. Так что от меня мышь не ускользнет. А мальчишке бы я и сам дал укорот, но больно заступалась за него наша портомойка Марта. Я и не решался его пороть, раз личная прачка герцогини…

– Спасибо, дружочек! – улыбнулся герцог Альбрехт. -

Теперь он знал все что хотел.

– А не позавтракать ли нам, мой славный капитан? – спросил герцог самым безмятежным тоном. – Это только трусы, Руперт, теряют аппетит перед сражением, а мы с тобой ведь никогда не боялись драки.

– Так и есть ваша светлость. Хорошо было бы теперь перекусит, да только поваров я уже отправил на стены.

– Это ты верно поступил, Руперт., очень верно. Но ведь нам с тобой не так много и надо. Давай ка попросим того поваренка принести нам хлеба и вина. Уж с этим-то он наверняка справится без главного повара.

– Не надо, Альбрехт. Я сама буду служить тебе за столом, как положено покорной жене.

Голос герцогини прозвучал так спокойно и столько в нем было покорности и смирения, что герцог не сразу поверил своим ушам.

– Ты ли это Альбертина? – спросил герцог.

– Я мой герцог. Не надо больше никого звать. Ты ведь и так теперь все знаешь. Не надо больше проливать крови, ее прольется сегодня очень много. Проведи это время со мной, и через час наши счеты будут сведены. А пока позволь мне стоять за твоим столом и подливать вино в твой кубок. Не зови больше никого мой господин, я твоя покорная жена прошу тебя об этом.

Наверное, об этой минуте, о такой жене, и о таком завтраке, мечтал герцог Альбрехт. Но он так и не успел принять хлеба из рук своей любимой Альбертины и выпить вина из налитого ею кубка – боевая труба прозвучала где-то в городе. Такая же труба ответила ей из замка. Солдаты курфюрста Ансельма пошли на приступ и ожили стены цитадели готовясь встречать гостей.

– Пора ваша, светлость! – спокойно сказал капитан замковой стражи.

– Пора, Альбертина. – сказал герцог глядя на свою жену.

– Пора, Альбрехт.– согласилась герцогиня и лицо ее было спокойно и возвышенно.

Глава двадцать вторая.

– Поздно! – яростно выругался Гантрам.

Его подручные растерянно замерли, ожидая что им прикажет их предводитель.

– Не поздно. Еще не поздно.

Тео говорил быстро, понимая, что еще чуть-чуть и его могут просто-напросто прирезать прямо тут в церкви, если разбойники сочтут, что он им больше не нужен.

– Итальянец еще не развернул свои пушки! А раз прозвучал приказ к наступлению, то скорее всего сеньор Бьянки не успел поговорить с герцогом. Иначе тот для начала захотел его повесить, а на это нужно время.

И Тео стал рассказывать предводителю все что он успел узнать за это время. Когда он закончил у Гантрама еще остались вопросы, но избавляться от молодого человека он уже не торопился.

– Я сильно сомневаюсь, что из этого что-то получится. – сказал он глядя на Теофила недоверчиво.

– А разве у тебя есть выбор? – спросил тот.

Гантрам обернулся на своих товарищей.

– Он прав. – сказал один из них.

– Стоит рискнуть. – согласились остальные.

– Что же, – вздохнул Гантрам. – Шансы невелики, но уж такое наше ремесло – рисковать своей шкурой, за золото. Говори, что делать. Мы готовы слушать тебя.

Этого Тео ждал.

– Немедленно скидывайте ваши рясы и хватайте все что попадется вам под руку, ломайте скамьи и исповедальни. В руках у вас должно быть столько бесполезного хлама, чтобы у каждого встречного и мысли не возникло, что можно тащить эдакое барахло по своей воле. Всякий должен понимать, что вы выполняете приказ начальства.

Споро закипела работа, они разламывали скамьи на доски. в доски и мусор разбойники попрятали свое оружие, а Теофил напротив снова облачился в свои кирасирские доспехи и даже натянул сверху накидку с цветами курфюрста.

Когда все было готово, то из церкви святого Варфоломея вышел молодой лейтенант кирасиров и несколько горожан, которые под его окрики и понукания тащили по улицам города всякий хлам, который, очевидно, понадобился там, где передовые отряды готовились штурмовать замок.

– Ты обманул меня – фюрст так и не пришел помолиться перед наступлением. – недовольно пробурчал Гантрам, который тащил больше всех.

– Стало быть, в этом вы похожи. Вы оба мало верите в Бога. – улыбнулся Тео. И прикрикнул на предводителя разбойников. – Поторапливайся ленивый боров. Не то я сам сяду на тебя верхом и дам тебе шпор.

И под одобрительный хохот снующих повсюду наемников Ансельма, маленький отряд двинулся в сторону смоляной горки.

Когда подошли наконец к орудиям, Тео увидел, что обе картауны уже развернуты в сторону замка и орудийная прислуга рассыпает по картузам порох и раскладывает пирамидами ядра.

– О мой друг! – закричал сеньор Бьянки, завидев молодого лейтенанта. – Как я рад вас видеть, как нужен мне ваш совет.

Он не обратил внимания на Гантрама и его разбойников, которые скинули наконец бесполезные доски и сами же повалилсь на землю.

– И я рад вас видеть сеньор. Я заставил этих свиней притащить вам всякого мусора для постройки навесов он стрел и пуль. – браво доложил Тео.

– Я благодарен вам мой друг, но на стенах нет ни одного аркебузира, а арбалетные болты не достанут нас здесь. Другое беспокоит меня…, – сеньор Джованни взял Тео под локоть и деликатно отвел его в сторону. – Я развернул Белинду и Бертилду, но так и не сказал их высочеству, что к стрельбе пригодна лишь одна из них.

– И что же вы хотите, мой добрый сеньор? – мастерски разыграл удивление молодой человек. – Неужели вам хочется, чтобы фюрст повесил вас? Разве вы так и не поняли, что он за человек? Люди для него не дороже упавших осенью листьев. Или вы не хотите, снова увидеть прекрасную Италию и насладиться чудными тосканскими винами, о которых столько рассказывали мне. А я? Разве вы забыли, что звали меня в гости? К кому же я поеду?

– Но ведь погибнут люди! – воскликнул итальянец.

– Велите своим пушкарям отойти от орудия.

– Но кто же станет заряжать картауны? – удивился сеньор Джованни.

– Но ведь вы уже зарядили Бертилду. А больше одного раза, как я понял, она не выстрелит. Пусть эти глупые горожане, – Тео показал на разбойников постоят с Бертилдой. А уж найти кого-то кто поднесет фитиль, я смогу и сам.

– Конечно, мой мальчик! – воскликнул обрадованный сеньор Джованни.

Он немедленно распорядился своим людям отойти, как можно дальше.

– Выполнять, бездельники! – закричал он, подгоняя пушкарей отойти как можно дальше от обреченной Бертилды.

В этот момент снова зазвучала труба, означавшая, что бернские пикинёры должна начать атаку на северную стену, отвлекая на себя защитников замка.

Никто и не заметил, что сеньор Джованни вдруг нелепо всплеснул руками и упал на заботливо подставленные руки невесть откуда взявшихся горожан. Никто и не обратил внимание, что начальника, артиллерии, понесли прочь от передовой, тем более рядом с ним шел лейтенант кирасиров и заботливо держал его за руку.

– Он ранен! – страдальчески выкрикивал лейтенант, – Лекаря! Позовите, во имя всего святого лекаря!

Впрочем, до раненого теперь никому не было никакого дела – экая невидаль раненый – поскольку каждый сейчас ждал, что и сам в любой момент может быть ранен или даже убит.

– Несите его в ваше логово, только не убивайте, Бога ради. – прошептал Тео Гантеру.

– Экие нежности. – пробурчал Гантрам. – Ладно уж, мои молодцы только свяжут его покрепче. На кой он нам сдался – пусть себе живет.

Надо заметить, что исчезновения итальянца стало неожиданным даже для его пушкарей и когда курфюрст Ансельм подал команду к началу бомбардировке замка, то пушки не только не выстрелили, но и стрелять-то оказалось, собственно, некому поскольку прислуги рядом с пушками не было вовсе.

– Измена!

Кричал курфюрст и его придворные тут же нашли для себя необходимым держаться подальше от их высочества. Только верный граф Витцлов, как мог утешал Ансельма.

– Он должен быть здесь, мой князь! – говорил он, хотя никакой уверенности в этом не испытывал. – Я видел его утром рядом с пушками.

– Нет, Фастред, я окружен трусами и предателями. Впрочем, я сам виноват: я полагался на предателей и шпионов, когда решил начать эту войну и благодаря предательству я ее проиграю.

Бернские пикинёры уже приставили лестницы к северной стене и сверху на них сыпались камни. Спешенные кирасиры готовились к атаке, но пушки по-прежнему молчали. И в этот момент перед курфюрстом возник лейтенант кирасиров.

– Измена, ваше высочество. – отрапортовал он взволнованно оказавшись перед курфюрстом. – Пушки готовы стрелять, но ни главного пушкаря, ни орудийной прислуги рядом нет.

– Вы слышите Фастред? – завопил Ансельм. – Слышите ли вы, что говорит этот кирасир, граф? Именно измена. Судя по всему, об этом уже знает вся армия и только вы делаете вид, что никакой измены нет.

Витцлов хотел было что-то возразить, но и его так напугало количество повешенных, по приказу курфюрста, что он невольно представил себя качающимся на ветру с высунутым языком и счел за лучшее промолчать. Ему правда показалось знакомым лицо кирасирского лейтенанта, но какое-то имело значение, когда сама его жизнь оказалась на волосок от смерти.

– Я готов выполнить любое ваше приказание, ваше высочество. – ответил он коротко, надеясь, что этот его ответ окажется достаточным и этот день он переживет.

– Приказание, граф! Вы спрашиваете у меня приказаний, как будто я не приказал взять этот проклятый замок! Как будто я не приказал моим пушкам стрелять. Но эти мои приказания так и остались невыполненными! Так стоит ли мне отдавать приказания, если их не выполняют? А теперь оказывается, что и выполнять мои приказы некому – исчез этот проклятый итальянец. Я не удивлюсь, если и бернские пикинеры теперь идут по императорской дороге на запад, вместо того чтобы штурмовать северную стену.

Курфюрст в ярости оглянулся, ища на ком ему выместить свою злость, но вокруг него образовалась почтительная пустота, поскольку его придворные нашли для себя дела, которые требовали их присутствия как можно дальше от главнокомандующего.

– Огня! – вскричал Ансельм. – Я сам сделаю то, на что не способны мои подданные. То, что не хотят сделать за деньги мои наемники и на что не хватает преданности у моих подданных! Я сделаю сам. Огня!!!

Но поскольку кроме графа Витцлова рядом никого не было, а сам граф добыть огня не умел, то первым с зажженным фитилем к курфюрсту подскочил молодой кирасирский лейтенант.

– За мной! – крикнул Ансельм и ринулся к орудиям.

Впрочем, никто за ним так и не последовал, поскольку граф Витцлов крайне удачно замешкался, поправляя амуницию, а молодой лейтенант кирасиров быстрым шагом устремился в просто-таки противоположном направлении, и только невесть откуда взявшийся мальчишка с кувшином воды, шел рядом с курфюрстом. Как уж этот мальчик оказался тут, никого почему-то не заинтересовало, да и сам он похоже не до конца понимал куда и зачем он идет. Он лишь поднимал время от времени кувшин с водой, то ли предлагая воду его высочеству, то ли просто не зная, что ему с этим кувшином делать.

Глава двадцать третья

–Господин Вальдбург! – закричала Эльза. – Простите, пожалуйста! Мы поступили очень дурно, что сбежали от вас.

Тот факт, что все они встретились здесь, каждый воспринял по – своему: Тео был ошарашен, когда в сгоревшем доме, который разбойники указали ему, как свое логово, он увидел потерянных детей. Эльза сочла эту встречу Божьим провидением и ответом на ее молитвы, Лукас посчитал, что умнейший лейтенант Вальдберг не мог не найти их, и только Гантрам посоветовал детям заткнуться, если они не хотят, чтобы их заметили солдаты курфюрста.

–Что ж, ваша милость, – спросил он Теофила. – Нам лишь остается ждать, когда их высочество решит выстрелить из одной из пушек?

– Да, Гантрам, будем надеяться, что ее разорвет с первого же выстрела. Если же он заставит пушкарей зарядить ее еще раз, то при выстреле их непременно разорвет вместе с ним.

Ответил молодой человек, все еще не веря, что он видит Эльзу и Лукаса.

– Да и пес с этими пушкарями. – махнул рукой предводитель разбойников. – В конце концов они сами выбрали себе ремесло. Жалко мальчишку водоноса, который увязался зачем-то за треклятым Ансельмом, но видно ему сегодня уготовано место в раю.

Эти слова, прозвучавшие буднично и как будто мимоходом, заставили сердце Тео биться так часто будто он сам теперь взбирался на замковую стену.

– Какой мальчишка? – спросил он, глядя почему-то не на Гантера, а на Эльзу, с Лукасом.

Впрочем, в ответе не было никакого смысла – Тео по глазам детей понял, что за мальчишка стоит теперь рядом с курфюрстом.

– Он хотел подобраться поближе… – начала было Эльза.

И в этот момент прозвучал выстрел. Прозвучал довольно буднично, даже как-то неуместно, словно бы стесняясь своей беспомощности, и только спустя несколько мгновений за звуком выстрела послышался грохот падающих камней и радостные крики солдат курфюрста, которые приготовились к атаке на замок.

– Рухнула стена, господин кирасир! – со злостью выкрикнул Гантрам. – Ваш план не сработал.

– Не та. – выдохнул Теофил Вальдбург. – Выстрелила не та пушка.

И только Эльза растерянно смотрела на двух взрослых мужчин, так по-разному отреагировавших на выстрел пушки.

– Спасите Каспара. – сказала она наконец.

– Они сейчас будут атаковать пролом! – к Гантраму подбежал один из его товарищей. – Надо уходить, пока им нет до нас дела.

– Пойдемте, ваша милость, – согласился предводитель разбойников. – Забирайте этих детишек, раз они так вам дороги и пойдемте. Здесь уже ничего не поправить, сейчас они ворвутся в пролом и замок будет взят.

– У него меч, господин Вальдберг. Он хочет убить их высочество… – повторяла Эльза.

И бывший лейтенант кирасиров Теофил фон Вальдбург принял решение: Гантрам с товарищами даже не успели спросить, куда это несется господин Валдбург, а он уже выбежал из дома судьи Мюнца и во весь опор летел к пушкам сеньора Бьянки.

– Курфюрст готовиться стрелять еще раз! – закричал Лукас, который залез на крышу и видел, что происходит на смоляной горке.

И в самом деле, их высочество Ансельм, войдя в крайнее состояние возбуждения, считал, что он предан своими войсками и придворными, а посему ведет войну в одиночестве. Он не видел ни спешенных кирасиров, рвущихся к пролому в северной стене, ни того, что проем получился такого размера, что во втором выстреле не было никакого смысла. Он не видел своих дворян, спешащих к нему, чтобы поздравить его с удачным выстрелом и пушкарей, торопящимся к своим орудиям, чтобы перезарядить Белинду, и молодого кирасира, бегущего почему-то не к бреши в северной стене, а к нему. Ничего этого Ансельм не видел или видеть не хотел. Но мальчика водоноса с мечом в руке за своей спиной он заметил. Заметил, но воспринял по-своему.

– Ты прав, мой мальчик! – закричал обезумевший Ансельм. – Пусть нас с тобой всего двое, но меч в твоей руке мне дороже мне всего моего войска.

Кем уж представлял себя курфюрст Ансельм? Может он воображал себя последним рыцарем эпохи, а Каспара за своей спиной, верным своим оруженосцем, который вознес свой меч, чтобы охранять его от врагов. Может воображал какие песни и поэмы сложат об этом бое поэты и трубадуры. А может разум к этому времени совсем покинул спятившего курфюрста Ансельма, выборщика и князя священной римской империи.

– Остановитесь, ваше высочество! – кричал молодой дворянин в кирасирских доспехах который бежал что есть мочи к курфюрсту. – Не надо, Каспар! – просил он же, спотыкаясь и падая на бегу.

Тео был уже совсем рядом. Он уже рядом с орудиями и ему оставалось совсем чуть-чуть, чтобы вырвать меч из рук маленького водоноса и фитиль у обезумевшего курфюрста Ансельма. Но ни тот ни другой не хотели ждать. Охваченные, каждой своей идеей, они слишком сроднились с ними и страстно полюбили их. И десятилетний ребенок и немолодой уже князь священной римской империи, так страстно хотели смерти и разрушений, что не оставили молодому Теофилу фон Валдбургу ни единого шанса. Каспар первый поднял меч и опустил его на шею курфюрста. Сил в руках десятилетнего ребенка было немного и он лишь оцарапал кожу фюрсту Ансельму. Скорее всего тот даже не почувствовал, как ржавый гросс-мессер покойного Абеларда коснулся его шеи, но напуганный, что у него могут отнять его право на выстрел, не дождавшись спешивших ему на помощь дворян он поднес фитиль к обреченной Бертилде. Пушка выстрелила в свой первый и последний раз. Когда дым рассеялся, стало возможно рассмотреть, как спрятанные у родника святого Лаврентия пушки защитников замка косят ряды кирасиров и те бегут от пролома северной стены, как отступают бернские пикинёры, так и не получившие подкрепления, как бессмысленно носится свита курфюрста Ансельма в поисках своего командира. Только самого курфюрста было более не видно, а вместе с ним пропал маленький водонос и молодой дворянин в форме кирасира, который успел все-таки добежать до злосчастной Бертилды.

Не получив приказов, отступали бернские пикинёры, уходили из города кирасиры, потеряв всякий смысл в этой войне ее покидали ближайшие дворяне курфюрста Ансельма, спешно бежали мародеры. Разоренный город оставался его покалеченным, израненным, изнасилованным жителям. Испуганные, усталые, окровавленные выползали они из своих домов и того что от них осталось. Они плакали и звали своих жен и мужей, звали детей, отцов или матерей. И бывало что находили.

Так матушка нашла красавицу Эльзу и со слезами обнимала ее у сожженного дома судьи Мюнца. Нашла своих мужа и сына Клотильда Эберт. Нашла их среди других на рыночной площади, но не плакала, а лишь гладила их лица и поправляла их одинаковые бархатные куртки. Многих еще найдут сегодня жители славной Герцогской столицы. Найдут живыми или найдут мертвыми. Может со временем найдут и маленького Лукаса.

Вот смотрите, едет по рыночной площади герцог Альбрехт и кажется тоже кого-то ищет. Жители по привычке приветствуют его, но как-то устало и без былого трепета. А он все ощупывает свой город глазами, не оставляя попытки отыскать, то, что когда-то потерял.

Вот он останавливает своего коня рядом с маленьким Лукасом и смотрит на него так пристально будто вот-вот увидит в нем, то что перевернет жизнь маленького десятилетнего ребенка в деревянных башмачках.

– Как тебя зовут, мальчик? – спрашивает герцог Ансельм и его свита почтительно ждет, что ответит Лукас.

– Лукас. – отвечает тот, не понимая, что от него теперь хотят все эти люди.

– А сколько тебе лет, славный Лукас?

– Десять исполнилось в день святого Луки

– Знаешь ли ты Лукас, – говорит герцог, что десять лет назад, я потерял своего горячо любимого сына Вильгельма?

– Да, господин герцог, я слышал об этом. – отвечает ничего не понимающий маленький Лукас.

Но мы-то с тобой, мой читатель, уже догадались, какие перемены сейчас произойдут в жизни нашего героя,

Впрочем, что это? Не их ли светлость герцогиня едет на прекрасной белой лошади. Вот она равняется с супругом, вся сияющая и прекрасная, как и двадцать лет назад. А на седле вместе с ней сидит наш старый знакомый Ганс. Он растерян и напуган, он не понимает, почему его приодели в чистое и сама герцогиня прижимает его к себе.

– Я нашла его, мой герцог! Я нашла нашего маленького Вильгельма.

И смотрит на нее герцог Альбрехт, смотрит и принимает безропотно ее выбор. И кричит восторженная свита герцога и глашатаи призывают весь город ликовать и веселиться, что найден наконец наследник герцогской короны. И обещают, что наступит теперь мир и благополучие в государстве. И слушают горожане эту благую весть, и плачут они от радости, и утирая слезы, верят, что так и будет. Что осталось лишь похоронить мертвых, отстроить разрушенный город, высадить заново потоптанные посевы и все наконец наладится в их маленькой стране, в которой есть и лес, и горы, и даже столица с замком и рыночной площадью. И где живет маленький мальчик по имени Лукас.

А сам малыш Лукас теперь пойдет в дом к матушке красавицы Эльзы, потому что идти ему пока некуда.

И все герои нашей истории пойдут теперь по своим делам и попытаются жить своей настоящей       жизнью, а не той что выдумал для них я. Разве что перед уходом, я дам закончить эту историю одному из них

– Понимаешь ли ты, малыш, насколько ты везучий? Поверь старому Гантраму, уж я-то кое-что понимаю в везении.

КОНЕЦ