Марсельская сказка [Елена Букреева] (fb2) читать онлайн

Елена Букреева Марсельская сказка

Пролог

Длинная резная стрелка на пыльном циферблате медленно подползла к полуночи. Вопреки моим ожиданиям, часы не издали бой, оповещающий о наступлении нового дня, и я благодарно прикрыла веки. Сегодня ни один звук не должен нарушить эту волшебную атмосферу. Даже наше дыхание. Даже размеренный стук наших сердец.

— Сегодня утром все будет по-другому. Ты готова к этому?

— Замолчи, пожалуйста.

Он поднял уголок рта. Я закатила глаза: как же он невыносим. И тем не менее, улыбнулась тоже. В глубоком синем мраке, разгоняемом лишь льющимся в открытое окно серебряным светом луны, его голубые глаза светились особенно ярко. Я знала, что сейчас, в этот самый миг, он счастлив, и видит бог, я была счастлива вдвойне. Оно разливалось внутри меня, искрилось, как игристое вино, это истинное неподдельное счастье, и, придвинувшись ближе, я коснулась кончиками пальцев его колючей щетины.

— Реми, — тихо позвала я, — неужели все это и правда происходит с нами?

Вероятно, он опешил от чрезмерной нежности в моем голосе. И, слегка приподняв голову с пуховой подушки, обвел мое лицо усмехающимся взглядом. Чёртов мерзавец.

— Не знаю. Ты мне скажи, — его пальцы настойчиво переплелись с моими под невесомой ситцевой простыней.

Прикосновение не отличалось особенной нежностью, как и все прикосновения до этого, но что-то тёплое и трепетное разлилось по всему моему телу, а после ярким румянцем выступило на щеках. Прочный мост, проложенный между нашими душами, заставлял меня чувствовать все на совершенно новом уровне, почти неземном, в то время как сам он оставался спокоен, абсолютно невозмутим. Конечно, это выводило меня из себя.

Но впереди была вся жизнь, чтобы к этому привыкнуть.

— Мне кажется, будто я попала в сказку, — поймав на себе его изучающий взгляд, я поджала губы. — С плохим началом и хорошим концом. И без прекрасного принца, конечно же.

Реми усмехнулся и закатил глаза.

— Так ты уже знаешь, каков будет конец? — он задал не тот вопрос, который я ждала. — Напомни-ка, что там нам напророчила твоя драгоценная тётушка? Что мы поубиваем друг друга в первую же неделю?

— Разве «и умерли они в один день» — это не хороший конец?

Мы улыбнулись друг другу — устало и вымученно. Тяжесть этого дня — всех дней — давила на наши плечи незримым грузом, делала веки тяжёлыми, как свинец. Утром нам понадобятся силы, а мы вымотались, эмоционально и физически. Нам нужен крепкий сон, просто необходим, и я так счастлива, что мы оба сошлись хотя бы в этом. Я поняла это, когда Реми сократил расстояние между нами и, поцеловав в висок, собственнически сгрёб меня в охапку. Расслабившись в его руках, почувствовав, как умиротворение растекается по всему моему телу, я улыбнулась и прошептала в сгиб его сильной руки:

— Какой ужас, завтра я снова увижу твоё лицо.

Хрипло рассмеявшись в мои спутанные волосы, Реми оставил еще один поцелуй на моем затылке.

— Спи уже, — пробормотал он едва слышно.

Вскоре его дыхание стало ровным и глубоким, и он, ни на секунду не ослабив хватку, уснул. Я закрыла глаза, стараясь дышать в такт с ним. Яркие образы того, что произойдёт уже утром, мгновенно наполнили сознание, отчего пульс участился, а сон наотрез отказывался приходить, несмотря на усталость. В самом деле, какая несправедливость! Это наша первая ночь в столь комфортных условиях, а я не могу сомкнуть глаз. Узор на стене начал раздражать меня уже через несколько минут. Я отчаянно боялась бросить взгляд в окно и увидеть полосу рассвета. Чуть сдвинувшись, я крепко зажмурилась и недовольно вздохнула. Как символично, ведь в тот день, когда мы были вынуждены впервые переночевать вместе, я тоже страдала бессонницей.

Вероятно, прошёл целый мучительный час, прежде чем мой организм перестал бороться с усталостью и поддался соблазнительному приглашению в объятия Морфея. Сны мне снились отрывистые и тревожные, и я часто просыпалась, чтобы, прижавшись ближе к Реми, снова провалиться в сладостное небытие. Внутренние часы уже вовсю твердили о том, что наступило утро, но наша временная обитель по-прежнему была погружена во мрак — не нужно было открывать глаза, чтобы убедиться в этом. В какой-то момент тепло покинуло моё тело — Реми наверняка отвернулся, но стало так неуютно, будто я снова лежу на сырой земле, среди холода и мрака. Неохотно открыв глаза и несколько раз поморгав, отгоняя дремоту, я наткнулась на сплошную пелену мрака.

Тревога тотчас охватила моё яростно заколотившееся сердце. Как бы я ни старалась озираться по сторонам, тьма, поглотившая комнату, была почти непроглядной. Но что-то мелькнуло в ней, что-то до мурашек знакомое, и когда зрение наконец привыкло к отсутствию света, я смогла разглядеть всего в нескольких шагах от себя силуэт человека. Он смотрел на меня своими ясными голубыми глазами, смотрел и улыбался, пока я изо всех сил боролась со своими хаотичными чувствами. Это сон или реальность? Почему комната не кажется мне той, в которой мы уснули несколько часов назад? Здесь пахнет сыростью… знакомой сыростью.

Силуэт неспешно двинулся на меня. Первый порыв подорваться с места и нырнуть в безопасные объятия прервался отблеском металла в кромешной темноте. Человек подошёл ближе, остановился прямо у моих ног, и взгляд мой испуганно врезался в зажатый в его руке пистолет.

И прежде, чем я успела узнать место, в котором проснулась, прежде, чем успела хоть что-то вымолвить, холодное дуло коснулось моего виска. Имя, слетевшее с дрожащих губ, стало и молитвой моей, и проклятием.

— Реми?.. Что происходит? Где мы?

Лицо моё опалил чужой взгляд до боли знакомых глаз.

Глава 1. Холод и гостеприимство поместья Роузфилд

В последнее время я часто теряюсь в своих фантазиях. В фантазиях о будущем, где создаю самые невероятные и будоражащие сюжеты, и о прошлом, где исправляю ошибки и заполняю пробелы. Мои фантазии, обретшие небывалую силу, часто вырывают меня из цепких лап реальности и с обманчиво ласковой улыбкой уводят в придуманный мною несуществующий мир, где нет ни забот, ни боли, ни тоски. И я, влюблённый странник, часами блуждаю по этому миру, благоговейно разглядывая всё, что когда-либо создавало моё богатое на детали воображение. Но время от времени дорога, сотканная из мечтаний, приводит меня к перепутью. Тогда я остаюсь на стыке реального и выдуманного, не зная, куда следовать, как корабль в бескрайнем море, потерявший свой курс. Где мир настоящий, а где мир моих грёз?

Скоро грань окончательно сотрется, и я, как заблудшая душа, никогда не узнаю, каково это — обрести покой.

***

Дирлтон, Шотландия

5 июня

В Дирлтоне сегодня на редкость пасмурно. Шарлотт говорит, погода портится лишь в те редкие дни, когда я приезжаю, и теперь, складывая вещи в свой уикендер, я не забываю положить зонт. В конце концов, она ещё никогда не ошибалась.

Стоит, наконец, признаться себе в том, что эти места никогда не были для меня по-настоящему родными. Сейчас, проезжая в кэбе по узким вымощенным улочкам и смотря через пыльное стекло на одутловатые неулыбающиеся лица местных жителей, я не испытываю ни унции радости от возвращения домой. Трепет не поднимается в моей душе после целого года разлуки, а сладостное предвкушение связано исключительно с предстоящим обедом от моей обожаемой Морны.

Пожалуй, в моем понимании край света выглядел именно так. Безликие пейзажи удручали и вгоняли в тоску: по узким и часто разбитым дорогам клубился густой туман, всегда свинцовое небо угрожающе низко висело над головой, а крутые холмы прямо за тускло-зелёными полями создавали обманчивую иллюзию гор. Здесь нечем было заняться, некуда сходить и не с кем обсудить погоду — жители, уставшие и нелюдимые, были заняты своими проблемами, редко выходили из домов, а если и выходили, то сидели на разбитых ступеньках у дверей и подолгу смотрели в туманную даль. Немудрено, что Дирлтон так и не стал приманкой для приезжих — его не спас ни одноимённый замок, ни близость к Северному морю.

Вот и я не любила сюда возвращаться. Вероятно, я бы и не вернулась, будь на то моя воля.

— Миссис Маклауд сегодня в хорошем расположении духа? — спросила я Гилана — нашего водителя.

Гилан поднял одну косматую бровь и взглянул на меня в зеркало заднего вида. Он был суровым и молчаливым мужчиной, задумчивым и неприхотливым. Моя мать любила эти качества в нем, в то время как я, замученная скукой, искала любые ниточки для разговора. К счастью, дорога из Эдинбурга в Дирлтон всегда занимала не больше сорока минут.

— Она была воодушевлена вашим приездом, мэм, — сухо ответил Гилан.

Вздохнув, я отвернулась.

В душе не клокотало волнение, но я знала, что настроение матери во многом задаст тон моему плановому визиту. Например, если её не устроит недостаточная влажность воздуха на улице, я буду вынуждена все выходные терпеть громогласные речи о глобальном потеплении и о том, как «третьи лица» всех нас водят за нос. О каких третьих лицах каждый раз шла речь — большая тайна, известная только Розалинде Маклауд, и я надеюсь, мне она её никогда не раскроет.

Наконец, старый кэб въехал на узкую дорогу, усыпанную гравием, а это означало только одно — мы подъезжаем к поместью Роузфилд. Крошечная деревенька теперь угрюмо смотрела на меня из бокового зеркала, а впереди простиралось зеленеющее поле и ровный ряд тополей, служащих живым барьером между Дирлтоном и домом, в котором я выросла. Теперь роскошное георгианское поместье было как на ладони — спустя год разлуки я могла чётко видеть его, утопающим в бесконечной зелени сада, и все же каким-то отрешенным, гордым и одиноким, равнодушным к взглядам — завистливым и восхищенным. Здание было построено ещё в прошлом веке, оно пережило и кризис, и войну, и даже визит моего дядюшки Фрэда. Поместье Роузфилд являлось родовым гнездом лорда Гоидриха Бэлфора и его супруги, леди Мэрид Бэлфор — моих прадедушки и прабабушки, а роскошные приёмы, которые устраивались в этих стенах, и по сей день остаются у всех на слуху.

Я обожала Роузфилд столь же сильно, как и ненавидела. Эти толстые дымоходы, устремляющиеся высоко в серое небо, эти маленькие белые оконца, забранные решёткой, эту сдержанность в деталях, эту холодность и даже этот плющ, с которым матушка не разрешала расправляться садовнику, позволяя паразиту нагло поглощать стены из красного кирпича. Вопреки тому, что Розалинда сделала с нашим розовым садом, уродливые зеленые лапища сорняка она находила живописными. Я — безобразными. Но кто меня слушал? Я уронила взгляд на старый фонтан перед поместьем и мысленно улыбнулась. Вода. Меня всегда слушала вода. С самого детства я садилась на небольшой бордюрчик у фонтана и делилась с ним всем, что только приходило мне в голову. Вода журчала в ответ, возмущаясь, соглашаясь и споря… О, в Роузфилде воды всегда было в достатке, начиная фонтаном перед входом и несколькими небольшими прудами и заканчивая бескрайними могучими владениями Северного моря. Как жаль, что вид на него открывался лишь с маленького пыльного оконца на чердаке.

Помню, как папа, стремясь отбить мою охоту снова и снова забираться на чердак, пугал: «Наверху водятся приведения, милая, не советую тебе туда подниматься». «Но разве приведения водятся не во всем нашем доме, папочка?» — с озорной улыбкой вопрошала я. О, местные жители всегда слагали легенды о нашем поместье и, если быть честной, в детстве я и сама пускала слухи о призраках, что по ночам выходят поблуждать по тёмным холодным коридорам — виной тому служила моя страсть к любого рода сочинительству. А еще мне нравилось, как изумленно вытягивались лица мальчишек, с которыми мне не было позволено болтать, и как злилась мисс Синклер — домоправительница, которая иногда тайком брала меня с собой на рынок, пока Шарлотт, моя старшая сестра, заговаривала матери зубы, только бы скрыть этот постыдный акт побега.

В детстве я хотела казаться бесстрашной, но сейчас, оглядываясь назад, я понимаю — у меня и самой по спине пробегали мурашки от одного только взгляда на Роузфилд. Теперь я смотрю на него со скучающим равнодушием, пытаясь принять тот факт, что мне больше не удастся сбежать отсюда, прикрываясь учёбой.

Завидев авто, остановившееся у высоких кованых ворот, привратник суетливо выбежал из сторожки и принялся звенеть ключами. Я украдкой взглянула на пожилого мужчину, силясь вспомнить его имя, но кэб тронулся с места, и теперь я с улыбкой глядела на людей, выстроившихся у широких каменных ступеней, ведущих в дом. Мама, Лотти, мисс Синклер и Морна — они о чем-то переговаривались и выглядели одинаково взволнованно лишь за одним исключением. Время будто назло замедлилось: мы всё ехали и ехали по узкой ленте подъездной аллеи, минуя маленькие розовые кустарники и невысокие шаровидные клёны. И когда кэб наконец остановился прямо напротив дорогих моему сердцу женщин, я с огромным нетерпением стала ждать, когда Гилан выйдет и откроет мне дверь. Выбравшись из салона, я с трудом подавила в себе желание наброситься с объятиями на каждую из них.

— Не стоило отрываться от дел и встречать меня, — я с широкой улыбкой посмотрела в голубые глаза сияющей от восторга Морны.

— Что ты говоришь, девочка моя! Ах, как же я скучала, как скучала, дорогая моя Эйла!

Наша кухарка что-то пробормотала себе под нос, махнула рукой и бросилась в мои объятия, сжимая мои плечи своими сильными руками, привыкшими к тяжёлой работе. Весело рассмеявшись, я обняла её в ответ. О, как я любила эту полную неиссякаемой энергии и очаровательную в своей простоте женщину! В особенности подолгу сидеть с ней на кухне и с благоговением окунаться в волшебство кулинарии, пока какая-нибудь из бесчисленного множества гувернанток не оттаскивала меня от Морны и не усаживала за учёбу.

— Я приготовила твой любимый апельсиновый кекс, — отстранившись, пропела она со своим ярким западным акцентом.

— Между прочим, Морна, я тебе помогала, — Шарлотт — моя старшая сестра, подошла ко мне, чтобы крепко меня обнять. Я широко улыбнулась, прикрывая глаза и вдыхая запах ее волос. Моя дорогая Лотти… — Сестрица, я очень рада, что ты наконец дома.

— Добро пожаловать домой, Эйла, — сдержанно улыбнулась мисс Синклер, когда мы с Шарлотт отстранились друг от друга.

Едва я успела вымолвить хоть слово, как моя мать — скульптура, высеченная изо льда на фоне этого цветника — отодвинула кухарку в сторону и подошла ко мне. Розалинда растянула бледно-алые губы в неправдоподобной улыбке. Её руки висели по швам, когда она остановилась напротив меня.

— Ты хорошо добралась?

— Добралась чудесно, — ответила я чуть взволнованно. — Гилан встретил меня на перроне.

— Гилан большой молодец, — мама коротко кивнула нашему водителю, что стоял позади меня с моим багажом. — И все же он мог ехать чуть быстрее. Я вся озябла, пока тебя ждала. В какой-то момент у меня в голове даже мелькнула мысль о том, что ты и вовсе не приедешь. Ты бы и в прошлом году не приехала, не подвернись для этого повод, не так ли?

Я сжала зубы и подавила раздраженный вздох. Под «поводом» она, конечно, подразумевала внезапную кончину моего отца. Любопытно, как долго Розалинда будет держать на меня обиду за то, что я не последовала примеру Шарлотт и не оставила учёбу только для того, чтобы весь этот «невыносимо трудный и душераздирающий» год провести рядом с ней, поддерживая флёр траура вокруг нашей семьи и принимая соболезнования исключительно в виде пузатых конвертов с фунтами? К показному горю я не привыкла, да и актриса из меня никудышная, чего не скажешь о Розалинде. Горевала ли она на самом деле по нашему отцу, любила ли она его? Едва ли об этом догадывался даже сам папа. Всё, что говорила и делала эта женщина, было покрыто непроглядным слоем фальши.

Даже сейчас Розалинда играла на публику, давно знающую все её уловки. Когда она положила ладонь на моё плечо, я, кажется, на миг даже поверила в талантливую игру и наивно предположила, что за этим жестом последуют сухие родительские объятия. Но Розалинда сделала это только для того, чтобы повести меня в сторону дома, не позволив мне как полагается поприветствовать Шарлотт и мисс Синклер. Я оглянулась — сестра кивнула мне со смешком, домоправительница пожала плечами, а Морна с укором уставилась на мою мать.

— То, что ты получила диплом — замечательно, у женщины должно быть образование, — причитала Розалинда, даже не удостаивая взглядом дворецкого, открывшего для нас двери. Мы вошли в тёмный пустынный холл, и в нос мне ударил ни с чем не сравнимый запах дома. Всё здесь осталось на своих местах — каждая ваза с цветами, каждый подсвечник, каждая картина. Я засмотрелась на старинную хрустальную люстру над головой, сперва даже не упустив тот момент, когда Розалинда заговорила вновь. — Но теперь ты дома, и тебе пора задуматься о твоём будущем.

Я остановилась, в недоумении уставившись на Розалинду.

— Мне казалось, моё будущее уже определено. Или что-то изменилось в нашей договорённости?

— Будущее априори не может быть определено, дорогая, оно туманно для всех без исключения, — протянула моя мать, сверля меня своим бесстрастным взглядом пустых холодных глаз. — Всё может измениться в один миг.

— О чём ты говоришь?

— Ты с дороги, Эйла. Мы продолжим этот разговор позже. А сейчас ступай в свою спальню и переоденься, обед стынет. Морна расстроится, если ты снова его пропустишь.

От волнения у меня на спине проступил пот. Что могло измениться с нашего последнего разговора? О каком будущем мне стоит задуматься, если ещё с отцом мы условились о том, что, вернувшись в Дирлтон, я целиком и полностью уйду в написание книги, а родители как минимум год не будут налегать на меня с браком? Розалинда весьма снисходительно отнеслась к этому решению, но неужели сейчас она и впрямь клонит к браку? Пугающие предположения захватили меня, и я не нашла в себе сил, чтобы возразить, когда она резко развернулась и направилась прочь, вероятно, в сторону гостиной. Я уставилась ей в спину немигающим взглядом, и тут заметила, какой наряд она выбрала для встречи со мной. Меня нисколько не удивило то, что Розалинда не перестала придерживаться траурных оттенков в одежде, но разве это не то самое шерстяное платье, которое было на ней в день похорон отца полтора года назад? Неужели она снова вернулась к попыткам вызвать во мне чувство вины? И до того, как изящная фигура матери скрылась в вечных сумерках длинного коридора, я успела разглядеть её дрожащую руку, пригладившую выбившиеся из причёски каштановые кудри.

— Ты ничуть не изменилась, — вдруг прозвенел голос сзади, и я дернулась, приложив ладонь к груди. Шарлотт обошла меня и остановилась напротив. — Прости. Я не хотела тебя напугать.

Я взглянула на сестру — внешне точную копию матери, и коротко ей улыбнулась. Мы с ней совсем не были похожи. Она, невысокая, с аристократической худобой и теплыми карими глазами, обладала невероятной чарующей красотой, притягивающей и мужские, и женские взгляды. Шарлотт очаровывала людей вокруг себя, она могла одной улыбкой сразить целые толпы, в ней был какой-то необъяснимый и в то же время очевидный шарм, она легко заводила знакомства и так же легко сжигала мосты. В отличие от меня. Мой снобизм, моя жажда свободы, а вместе с ней и нужда в одиночестве, создали вокруг меня железную броню, никого ко мне не подпускающую, чему я была несказанно благодарна. А черты во внешности я и вовсе переняла у отца: его темно-карие глаза, его смуглую кожу, приятный шоколадный оттенок волос и высокий рост. На это я, впрочем, не жаловалась. Наш отец был удивительно красив.

Что ж, мы с Лотти были настолько разными, внутренне и внешне, что именно это нас и сплачивало. Я считала нашу сестринскую дружбу вполне удовлетворительной, даже если временами она и давала трещины. Как сейчас, например.

— Ты меня не напугала, — я говорила с осторожностью, следя за каждой эмоцией на лице старшей сестры. — В отличие от нашей матушки.

— О… — Шарлотт обеспокоенно оглядела меня. — Она уже успела омрачить твоё возвращение своими упадническими настроениями? Прошу, не держи на неё зла, ты ведь знаешь, она никогда не изменится! Лучше расскажи мне о своём выпускном! И ещё я хочу взглянуть на диплом! К слову, ты уже начала работу над книгой?

Последний вопрос заставил меня в недовольстве сморщиться и прервать сестру:

— Давай поднимемся наверх, не хочу здесь болтать.

— Разумеется, — Лотти весело хохотнула и, взмахнув своими прямыми каштановыми волосами, направилась к широкой деревянной лестнице. Она обернулась через плечо, чтобы беспечно бросить: — Не терпится увидеть твою реакцию!

Что-то в груди неприятно сжалось. Я приостановилась, схватившись за деревянные перила.

— Реакцию? О чём это ты?

— Увидишь, когда войдёшь в свою спальню!

Мне вдруг захотелось спуститься вниз, окликнуть Гилана и вернуться в Эдинбург, чтобы затем безвозвратно уехать в Кембридж на ближайшем поезде. О, как я не любила сюрпризы! Так же сильно, как я, вкусившая свободу, не любила возвращаться в Роузфилд.

И всё же я направилась за сестрой. Мы поднялись на второй этаж, встретив на своём пути трёх горничных, миновали очередной бесконечный коридор и остановились напротив двери, ведущей в мою спальню. Необыкновенно воодушевленная Шарлотт впорхнула туда и, вспомнив обо мне, схватила меня за руку, чтобы силком затащить в комнату. Я зажмурилась, выражая внутренний протест любым сюрпризам, но резвый, звенящий голос сестры заставил меня распахнуть глаза:

— Оно превосходно, правда? Его привезли из Лондона специально для тебя!

Глупым немигающим взглядом я уставилась на атласное платье жемчужного цвета в руках сестры. Я тотчас сгорбилась под невидимым весом обрушившегося на меня горя. И пока сияющая от радости Шарлотт кружилась вокруг своей оси с моим платьем, я сгорала от негодования и желания сбежать из Роузфилда как можно скорее, ведь это платье могло означать только одно — Розалинда устраивает бал.

Глава 2. Прихоти миссис Маклауд

Мой отец когда-то сказал мне, что гнев — самое очевидное проявление слабости.

Я упорно хранила его заповедь в сердце, совершенно не принимая во внимание тот факт, что до сего момента никто по-настоящему не выводил меня из себя. В действительности та сила, которую, как мне казалось, я взрастила в себе, веря словам отца, оказалась лишь едва уловимой взором призрачной оболочкой. Мне не приходилось сталкиваться с гневом как таковым в своей короткой, скудной на события жизни: люди, окружающие меня, были тактичными и деликатными, принимающими мою страсть к одиночеству и не нарушающими моих личных границ; каждый день был похож на предыдущий, что лишало моё душевное равновесие возможности пошатнуться; а внезапная кончина отца вызвала во мне скорее тупую отравляющую боль, чем огнём полыхающую ярость. В самом деле, я не знала себя в гневе.

До этого момента.

Я самой себе казалась капризным ребёнком, которого вырвали из зоны комфорта и бросили в самый водоворот событий, его устрашающих. Мне хотелось забиться в угол, кричать и плакать, и эмоции кипели во мне, как лава в жерле вулкана, грозясь вырваться из заточения хилого самообладания истинной катастрофой. Стиснув зубы до болезненного скрежета и сжав в руках серебряную вилку так, что та в любой момент обещала согнуться пополам, я смотрела на свою по обыкновению невозмутимую мать, жующую апельсиновый кекс, и едва сдерживала себя от совершенно необдуманного и импульсивного нападения на её решение провести бал. О, Розалинда наверняка чувствовала мой прожигающий взгляд у себя на лбу, но талантливо не подавала виду. Она никогда не проявляла лишних эмоций, способных показать её уязвимость, и мне стоило бы этому поучиться. Но сейчас, краснея и пыхтя от негодования, я едва могла вспомнить и о словах отца, и о железной выдержке матери.

И все же я продержалась до десерта. Это было моим маленьким достижением, и я даже облегчённо вздохнула, когда Розалинда убрала вилку в сторону, сложила руки в замок и посмотрела на меня из-под своих тонких чёрных бровей.

— Эйла, полагаю, наш диалог ещё не закончен. Через полчаса я буду ждать тебя в саду. И, ради бога, переоденься уже наконец. Что подумают люди, увидев тебя в университетских лохмотьях?

Раздув ноздри, я резко втянула воздух и отвернулась. Всё это время Шарлотт смотрела на меня с сочувственной улыбкой, давая мне понять, что она на моей стороне. Я ничего не ответила сестре — ни словом, ни взглядом, мысленно отсчитывая секунды. Одна, две, девять… стул скрипнул, и Розалинда встала, удаляясь в коридор, ведущий из столовой к главной лестнице. Меня будто освободили от невидимых пут: я часто задышала, заморгала, заёрзала на своём стуле. Шарлотт придвинулась ближе и сжала ладонью мои заледеневшие пальцы.

— В чём дело? Ты не вымолвила ни слова с того момента, как я показала тебе платье. Неужто расстроилась из-за бала?

В карих глазах Шарлотт плескалось такое искреннее беспокойство, что я решила не взваливать на её плечи груз своих предположений. Сестра всегда была слишком добродушна, слишком наивна, чтобы принять реальность такой, какая она есть, без прикрас. Но разве можно, живя двадцать три года под одной крышей с Розалиндой, решить, что она устраивает бал, руководствуясь лишь скукой и импульсивным желанием потратить все имеющиеся у нас сбережения? В прошлый раз Шарлотт даже не догадалась об алчных мотивах матери. Я не стану портить её веру в людей, во всяком случае, не сейчас.

— Не бери в голову, это все из-за неожиданности. Ты меня ошарашила, — я обвела нашу просторную светло-зелёную столовую расфокусированным взглядом. Злость постепенно стихала, но я знала: стоит мне увидеть бесстрастное выражение лица Розалинды, как всё внутри заполыхает и задрожит. — И она тоже. Вы ведь не предупредили меня. К слову, когда состоится бал?

— О… в эту субботу.

Я поперхнулась воздухом, запила свое негодование ненавистным бургундским вином и прямо посмотрела на девушку перед собой.

— В субботу… мне остаётся лишь гадать, сколько времени заняла подготовка, — я обречённо вздохнула. Посмотрела на кекс в тарелке и откусила кусочек. Настроение окончательно испортилось — Морна переборщила с содой. — Должно быть, она начала рассылать приглашения с прошлой зимы, сразу же после похорон.

— Не говори так! — Шарлотт слегка шлепнула меня по руке, прямо как в детстве. — И не смей держать на нас зла. Мы руководствовались исключительно добрыми намерениями.

— Правда? Какими же, например?

Внезапно она помрачнела. С худых щёк бесследно пропал здоровый румянец, а глаза опустели, будто из них одним только щелчком пальцев высосали всю жизнь. Я видела такой взгляд лишь однажды. На похоронах отца.

— Ты ведь знаешь. Этот год был тяжёлым для всех нас. Нам просто необходимо такое событие, как маскарад, чтобы…

— Постой, — я бесцеремонно прервала сестру, повернувшись к ней всем телом. — Маскарад? Она устраивает маскарад?

О, Боги… просторная столовая вдруг сузилась до размеров спичечного коробка. Мне стало нечем дышать, ярость снова затмила разум, пока я шатко балансировала на грани. Маскарад, она задумала маскарад! События обретали новый, совершенно безумный ход, и я не успевала за ними, задыхаясь и останавливаясь на полпути. Только кто-то все равно тащил меня вперёд, в самую их гущу, и от этого становилось только хуже… Нужно было послушать Уллу и остаться в Кембридже ещё на месяц. Мы бы без конца курили её припрятанные на чёрный день Мальборо, читали вслух и сплетничали, как пожилые брюзгливые аристократки, о том, что нас не касается. Это не было бы для меня синонимом идеальной жизни. Но это было бы приемлемо. Более приемлемо чем то, что задумала моя мать.

В конце концов, даже несмотря на свой мечтательный нрав, я ненавидела не знать, что ждёт меня впереди. Мир моих фантазий просто был отдельным уютным местечком, в которое я уходила в стремлении спрятаться от проблем. Оно было безопасным. Я знала, что придет время, и дверь откроется, я сама ее открою, обратив мечты во вполне осуществимые планы. Таким образом, сейчас я была совершенно не готова броситься в неизвестность — каждая минута моей жизни была расписана вплоть до последнего вздоха. И сейчас мне казалось, будто Розалинда собирается посягнуть на мою обыденность, внести в расписание свои коррективы. Всё начиналось с выбранного ею платья и угрожало закончиться чем-то вопиюще неправильным. Неправильным для меня.

Разумеется, я догадывалась — чем именно.

Она решила самым наглым и бесцеремонным образом нарушить наш уговор.

— Мне стоит переодеться и отправиться к Розалинде, — холодно отчеканила я, отодвигая стул и вставая. Лотти побледнела ещё сильнее, растерянно уставившись на меня. Мне пришлось смягчить тон: — Я найду тебя сразу после этой злосчастной беседы.

— Я буду в библиотеке. Нам с тобой многое нужно обсудить, — она мягко улыбнулась, и мы обе вышли из-за стола, направившись к коридору.

Наши пути разошлись, когда она растворилась в бесконечных лабиринтах первого этажа поместья, а я поднялась в свою спальню. Наш тёмный холодный дом ещё никогда не казался мне настолько чужим, как сейчас: портреты с картин на панельных стенах точно смотрели на меня с осуждением и угрозой, а сами эти стены всё сужались и сужались с каждым моим шагом, грозясь навсегда заточить меня здесь. Скрип половиц под ногами оставался едва ли не единственным звуком во всём Роузфилде, а оттого мне хотелось как можно скорее очутиться где угодно, только не здесь. Но у двери меня уже ждала Мариетт — моя горничная. Она сообщила, что разобрала мои вещи и робко предложила помощь «в чём бы то ни было», а затем, получив мой деликатный отказ, удалилась вниз, вероятно, в прачечную. Несмотря на все мои протесты в отношении личной прислуги, Мариетт действительно иногда была мне просто необходима. Тактичная, всегда с опущенным взглядом и лёгкой улыбкой, она не могла не понравиться мне. Я любила тихих людей. Они не нарушали моих границ, даже когда я просила их об этом. Тем не менее, сейчас я жаждала остаться одна хотя бы на те ничтожные десять минут, которые оставались мне до беседы с матерью в саду.

Войдя, я с опаской оглядела свою спальню. Двухместная деревянная кровать с резным изголовьем и восхитительными узорами роз стояла у самого окна, на нём покоилось бледно-голубое постельное белье в тон стенам с этими отвратительными белыми лилиями, которые мозолили мне глаза всякий раз, когда я испепеляла взглядом пространство перед собой… и портьерам, этим ужасным тяжёлым портьерам. Здесь не было ничего от нашей с Уллой уютной крохотной квартирки в Кембридже. Будто больничная палата для особо важных пациентов, она не имела души, даже если я и отдала этой спальне все свои мечты, все свои слёзы и всё своё счастье, ночами рыдая, смеясь и фантазируя на жёлтых страницах, не смея вынести за пределы маленькой белой двери ни единого лишнего слова. Даже фотографии на стенах и на комоде не придавали моей комнате душевности — все самые важные снимки я всегда возила с собой в чемодане, уверенная в том, что они однажды они пригодятся мне в моём новом жилище где-нибудь на юге Франции. Письменный стол никогда не использовался по назначению — я забиралась на него, чтобы уловить горящим любопытством взглядом как можно больше событий, происходящих за окном. В конце концов, оно выходило прямо на передний двор, а там постоянно что-то происходило — хорошее или плохое.

Подойдя к огромному платяному шкафу из белого дуба, я распахнула дверцы и оглянулась на свою кровать, где теперь лежало, угрожающе глядя на меня и скалясь в отвратительной ухмылке, дорогое платье из благородного атласа жемчужного оттенка. Мне захотелось разорвать его в клочья. Я упорно продолжала подавлять в себе это желание, пока не встретилась со своим взглядом в отражении зеркала, прикреплённого к дверце шкафа. Дьявольщина. Она мелькнула в моих чёрных зрачках зловещим блеском и прошептала мне: «Сделай это». Всего лишь маленькая глупая шалость, как в детстве. Всего лишь открытое выражение протеста. Я не терплю, когда с моим мнением не считаются и строят козни за моей спиной. Я не столь наивна, как Шарлотт, чтобы не догадаться об истинных причинах проведения сего безобразия.

Направившись к комоду, я отодвинула второй ящик и гордо улыбнулась, заметив блеск маленьких канцелярских ножниц.

Я набросилась на платье с милосердием палача. Кромсала его, как старую газету, не жалея трудов и денег, вложенных в него, не жалея даже своих сил — клочки невесомой ткани летали по комнате подобно перьям изжившей свой век подушки. Никакого облегчения и удовольствия не наступало, однако я знала, что заменить платье в столь короткий срок невозможно — мне останется надеть что-то из своего гардероба. Это станет настоящей катастрофой, истинным оскорблением для Розалинды Маклауд. А для меня — долгожданным триумфом. Просто маленькая победа. Она была необходима мне, как воздух.

Наконец, расправившись с платьем, я наспех переоделась в шёлковую юбку оливкового цвета, белую блузу с рюшами и тёплый шерстяной жакет — июнь выдался по обыкновению промозглым. Теперь из отражения в зеркале на меня смотрела абсолютно довольная собой и своим поступком женщина. «Пакость, не достойная ни моего статуса, ни моего возраста», — добавил голос разума, но я его проигнорировала, поправила завитки на голове и вышла из спальни, отправившись в сад на поиски своей матери. Кучка разорванного тряпья так и осталась валяться у кровати. Мариетт, должно быть, придёт в ужас, когда увидит это безобразие, и сразу доложит мисс Синклер о случившемся. Она, в свою очередь, все расскажет Розалинде. Превосходно.

В весьма приподнятом настроении я, наконец, добралась до нашего грушевого сада. Розалинда стояла у тропинки, ожидая меня и, услышав шорох травы под моими ногами, даже не удосужилась обернуться.

— Ты знаешь, Эйла, как я не люблю, когда меня заставляют ждать. Вопиющее неуважение.

— Прошу прощения, — я остановилась рядом. — Пришлось немного помучиться, подбирая жакет под цвет блузы.

Разумеется, это сработало. Розалинда была атеисткой, если не считать того, что она фанатично и влюблённо поклонялась моде. Полагаю, это единственное, что вызывало в ней страсть — стильные наряды, роскошные образы, дорогие украшения… Её знали и уважали во многих модных домах Лондона и Парижа. Она была одержима модой и требовала, чтобы люди в её окружении самозабвенно разделяли эту манию.

Губы матери дернулись, когда она обернулась ко мне и критично оглядела мой наряд. Больше она ничего не сказала. На её языке это означало «недурно». Мы двинулись вниз по узкой тропинке, проложенной сквозь безупречно ровные ряды груш. Зелёные ветви, нагромождённые поспевающим сладким грузом, почтенно склонились перед нами, пока мы молча брели по густому коридору. Здесь пахло свежестью, едва наступившим летом, морским ветром и влажной почвой — сочетание этих ароматов и ассоциировалось у меня с Роузфилдом. Я провела в нашем небольшом саду, не насчитывающим и двух руд, всё своё детство: играла в прятки с Лотти, собирала с Морной груши для пирога, читала… «Вот бы закупорить этот запах в маленькую бутылочку и увезти с собой!» — сокрушалась я, уезжая в Кембридж четыре года назад. Я не была привязана к Роузфилду, но я без конца купалась в горько-сладких воспоминаниях, связанных с ним. И все они были крепко пропитаны запахом нашего грушевого сада, даже несмотря на то, что главным достоянием поместья Роузфилд всегда были розы. До той злосчастной зимы тридцать четвёртого.

И теперь так странно было находиться здесь вновь.

— Ты, верно, знаешь, что разговор будет не из приятных, — Розалинда прервала тишину, сбавив темп.

Я обратила взор к небу, укрытому тяжёлыми оловянными облаками, и вздохнула.

— Ну, разумеется.

— Мне не нравится твой тон. И глубокая складка у тебя между бровей. Что я говорила тебе о морщинах? — Розалинда сказала это, даже не повернувшись ко мне. Я нахмурилась сильнее, но затем расслабила лицо. — Полагаю, так на тебя подействовала новость о грядущем маскараде? Право, я думала, ты будешь рада. Ты всегда любила наряжаться.

— Это ты любила наряжать меня, — проблеяла я, зная, как она терпеть не может, когда я бубню себе что-то под нос, будучи обиженной до предела. — Не могу поверить, что всё это ты провернула у меня за спиной!

Внезапно она остановилась. И, как встревоженный часовой, повернулась ко мне — резко и с опасностью, от неё исходящей. Как хорошо, что мы были одного роста. Это делало меня менее уязвимой перед ней.

— Да, провернула. И что с того? Я имею на это полное право. И не могу поверить, что ты смеешь высказывать мне свое недовольство.

— По-твоему, я не должна?

— С самого твоего рождения мы с отцом потакали всем твоим прихотям. Хочешь готовить завтраки с Морной вместо уроков музыки? Пожалуйста. Хочешь изучать только французский? Хорошо, мы отошлём твоего учителя итальянского обратно в Эдинбург. Ах, ты решила изучать литературу в Кембридже, а не поступать на медицинский факультет в Сент-Энрюсе, где училась твоя сестра? Мы и в этом не прекословили, — её тон вдруг вновь приобрёл эти ужасные обвинительные нотки. — Ответь мне, Эйла, остался ли хоть один твой каприз, который был проигнорирован хоть кем-либо в этом доме? И теперь, когда что-то вдруг идёт не по-твоему, ты смеешь портить мне обед своими уничтожающими взглядами и раздражающими ёрзаньями на стуле?

Выслушивая упрёки Розалинды, колючие и холодные, как осколки льда, я так крепко сжимала кулаки за спиной, что ногти начали больно впиваться в ладони, и от этого лицо моё наверняка казалось ещё более напряжённым. Да как она смеет? Все мои незначительные прихоти были платой за жизнь в этой тюрьме! Я всегда стремилась к свободе, но была вынуждена днями и ночами смотреть на настоящий мир сквозь окно, забранное железной решёткой. И писать об этих мирах, о мирах, о которых я ни черта не знаю! Я молила отпустить меня в Кембридж, только бы быть как можно дальше от Розалинды и этого жуткого дома. «Не прекословили». Ха! Как же! Ни мать, ни отец не приняли мою просьбу сразу, пока она не превратилась в безжалостный ультиматум. И как она могла посягнуть на святое — на готовку завтраков с Морной? Разумеется, ведь наша добродушная кухарка заменяла мне мать.

Почувствовав себя котёнком, которого ткнули в изодранную его когтями мебель, я насупилась и уже собралась до последнего отстаивать свою правоту, когда Розалинда подняла в воздух ладонь и уже более спокойно продолжила:

— Если ты хочешь знать, я нисколько не жалею о своём решении не рассказывать тебе о готовящемся маскараде вплоть до твоего приезда. Я же знала, что ты закатишь истерику в любом случае. Одно письмо ничего не изменило бы.

Я обиженно сверкнула взглядом.

— Разве я когда-либо закатывала истерики?

— А разве я когда-либо давала тебе для этого повод? — парировала она. — Клянусь, Эйла, Кембридж сделал тебя просто невыносимой. Хотя, будь здесь твой отец, ты была бы покладистой, как голодная кошка. И это несмотря на то, что он сделал.

Я ошарашенно вздохнула, а она кивнула в сторону тропинки и возобновила путь. Догнав её, я выпалила то, что яростно бурлило во мне с того самого момента, как я увидела это злосчастное платье в руках Шарлотт.

— Я не глупая девочка, мама, и я прекрасно знаю, для чего ты устраиваешь этот маскарад!

— О, неужели?

— Последний бал в нашем поместье проводился тогда, когда у отца на фабрике начались проблемы. В те дни ты тоже что-то напевала о «необходимости» и «тяжёлом годе», но ведь было очевидно, что истинная причина крылась в наличии у вас сразу двух незамужних дочерей. Разумеется, когда дела плохи, почему бы не показать нас миру в самом выгодном свете! Ты ведь всегда играла по-крупному, простые приёмы не для тебя — нужен выбор, огромный выбор неженатых снобов во фраках, получивших позолоченные приглашения с твоей печатью! Тогда это сразу сработало: у Шарлотт, наконец, появился ухажёр, который в случае их женитьбы не откажет в финансовой помощи новоиспеченным родственникам. Итак, осталось выполнить несложные арифметические махинации: каков будет ответ, если в условии задачи у нас имеется ещё одна незамужняя молодая девушка и грядущий бал-маскарад?

— В самом деле, Эйла, каков же?

— У нас заканчиваются деньги, — слова мои горьким привкусом отозвались на кончике языка. Розалинда посмотрела в сторону. — Ты поэтому наплевала на наш с отцом уговор? И насколько все плохо? Не могу поверить! Это так на тебя похоже! Спустить остаток средств на какие-то… смотрины! И снова с размахом, ведь ты не можешь допустить новой волны сплетен о нашем материальном состоянии! Уму непостижимо!

Разоблачение глубокой тенью легло на её лицо. В то время как мои лёгкие работали почти как насосы, она, кажется, и вовсе не дышала. Розалинде совершенно не нравилось, когда её загоняли в угол, а мне не нравилось то, что той, кого загнали в угол, на самом деле была я. Чувства во мне полыхали настолько жгучие, что контролировать их с каждой секундой становилось всё труднее. Я уже проявила слабость и поддалась гневу, разодрав платье в клочья, но этого было недостаточно. Мне хотелось волосы на голове рвать, выть и молить о пощаде, но только ни за что и ни при каких обстоятельствах не соглашаться с уготованной для меня судьбой. С повторением судьбы Шарлотт… бросить учёбу и все свои мечты возложить на алтарь материального благополучия нашей семьи… для меня это стало синонимом самой смерти.

И Розалинда, будто насквозь меня видя и слыша каждый мой мысленный вопль, гордо улыбнулась, прежде чем елейно пролепетала:

— Сообразительным женщинам непросто живётся в современном обществе. Почаще притворяйся дурочкой. Кандидаты в твои мужья имеют склонность к безмозглым девицам.

— Так пусть ищут себе безмозглых! Я не собираюсь принимать в этом участие!

— Полагаю, ты хочешь быть, как твоя тётушка Меррон? Жить одной в большом городе, по утрам собирать виноград, а по вечерам — грязные слухи о своей личной жизни? Моя сестра так же, как и ты, слишком много грезила, а по итогу осталась совсем одна!

— Что плохого в том, чтобы быть, как тётя Меррон? Она ещё молода, встретит свою любовь! У неё замечательная жизнь, я бы ни за что от такой не отказалась! Ты ничего в этом не смыслишь. Тебя заботит лишь выгода.

— Ради бога, Эйла, оставь при себе свои детские капризы. Ты закончила университет. Пора вступать во взрослую жизнь и брать на себя ответственность. Замужество — твой единственный выход. Это твой отец обещалне давить на тебя с браком, а не я. И именно его ты просила дать тебе время на написание этой своей книги. Теперь его же ты можешь благодарить за то, в каком положении мы оказались.

— Как ты можешь говорить такие вещи? — вспыхнула я. — Папа никогда бы не поступил со мной так. Он знал, как это для меня важно. Я возвращалась сюда и знала, что проведу весь следующий год не за поиском супруга, а за написанием книги. Но тебя заботит только одно!

— Не смей дерзить мне, — Розалинда фыркнула, с вызовом посмотрев мне в глаза. — Твой отец был далеко не святошей. Ты не знаешь и половины того, что он делал при жизни, и за что мне приходится отвечать после его смерти. И поскольку ты всё еще часть этой семьи, тебе придётся отвечать тоже. Я ясно выразилась?

У меня не нашлось слов, чтобы ответить ей. Как она смеет винить отца в чём-либо, о какой ответственности говорит? Папа был замечательным человеком. Он управлял целой фабрикой, и даже во время безжалостного кризиса находил средства, чтобы платить зарплату рабочим. Он всегда ставил чужие нужды превыше своих, и сердце его слишком много болело за других. В конце концов, это его и сгубило — в конце января прошлого года отец скончался от сердечного приступа. А Розалинда… ей управляет гнев за то, что он её оставил. Она не верит, во что говорит.

Так почему же должна верить я?

***

Дверь за мной захлопнулась с неистовой силой. Влетев в свою спальню, я подбежала к кровати и рывком опрокинула стоящий возле неё чемодан. Всё содержимое тотчас оказалось на полу. Рухнув на колени, я принялась разбирать завалы своих вещей, когда заметила капли, падающие на жёлтые страницы — то были мои слёзы. Как глупо, Эйла! Утерев их тыльной стороной ладони, я схватила маленькую записную книжку, открыла её и совершенно бессердечно вырвала оттуда несколько последних страниц. Под порыв моего гнева попали самые живые, самые красивые сцены: главный герой догоняет уезжающую героиню на мосту, признаваясь в своих чувствах, ссора и поцелуй влюблённых под проливным дождём, ночные откровения во время шторма… Я сжала губы, замечая среди вороха вырванных страниц ту, где каждая строчка была безобразно зачёркнута. Кажется, это было бесполезное описание рыжеволосого бармена, который не сыграл бы в моей истории совершенно никакой роли.

Внезапно дверь за моей спиной скрипнула.

— Эйла, что ты делаешь? — шикнула Лотти, разглядывая учинённый мною беспорядок.

Я горько всхлипнула, отвернувшись. Послышался стук — это Шарлотт закрыла за собой дверь. А затем тихие, осторожные шаги. Лотти приземлилась рядом со мной, положив ладонь на моё содрогающееся от тихих рыданий плечо, и, недолго думая, я уткнулась носом ей в грудь в надежде хотя бы на мгновение ощутить себя в безопасности, ощутить себя дома.

— Что же она тебе наговорила? — сестра погладила меня по волнистым волосам, прижав моё тело к себе. — Так я и знала: нельзя вас оставлять наедине!

— Лотти, — прохрипела я, отстраняясь и заглядывая в её тёплые карие глаза. — У неё совершенно нет совести.

— У кого? — изумилась она. — У матери?

— Ну, конечно! — высвободившись из объятий Шарлотт, я поднялась на ноги и вырвала ещё несколько страниц из своей записной книжки. Сестра тоже встала, поднимая с пола исписанные листы. — Год! Я просила их не трогать меня с этим треклятым браком всего год! Разве я просила о невозможном?! Разве нам есть, куда спешить? Я возвращалась домой, зная, что напишу прекрасный роман, и у меня будут сотни возможностей для этого, но что теперь?..

От отчаяния мне хотелось лезть на стены. Больше всего на свете я любила писать. Тяга к сочинительству росла во мне с самого раннего детства, и я знала, всегда знала, что однажды напишу прекрасную книгу — о любви, о горе, о счастье… да о чём угодно! В Кембридже у нас был маленький писательский клуб, где мы делились своими зарисовками, критиковали и восхваляли других. Там же во мне и взрастили эту уверенность — по приезде в Роузфилд я должна написать книгу. Мой преподаватель по зарубежной литературе, мистер Мэнфилд, вызвался первым её прочесть и взял с меня обещание — через год я вернусь в Кембридж с увесистой стопкой собственной рукописи. Но теперь… теперь, кажется, я вернусь туда лишь с увесистым камнем на безымянном пальце и крикливым младенцем на руках.

Как же это всё ужасно!

— Я не понимаю… почему ты решила, что таких возможностей у тебя не будет? — Шарлотт подняла взгляд со строчек на измятых страницах. — Или это из-за бала? Перестань, Эйла, мама не станет заниматься глупостями, которые ты себе там надумала. И хватит вырывать страницы! Ты пишешь очень интересно! Что это?

Подойдя к сестре и грубо вырвав листы из её рук, я смяла те в маленькие комки и бросила к шкафу.

— Не будь столь наивной, Шарлотт! — выпалила я. — Как, по-твоему, ты познакомилась с Луи?!

— У нас с Луи искренние чувства! — принялась защищаться сестра. — Как ты смеешь такое говорить?

— Никто не сомневается в ваших чувствах! Но разве не странно то, что за месяц до вашего знакомства Розалинда стала частой гостьей в имении твоего обожаемого будущего мужа?

Мой голос звонким эхом отбился от стен. Шарлотт замерла, уставившись на меня, как на предательницу, но я знала, что её обида не продлится долго. Все понимали, что их встреча с Луи не была подарком судьбы. Скорее… одолжением нашей матери.

— Даже если и так, — черты её лица смягчились, и она подошла ко мне, уже мечтательно улыбаясь. Ах, мне бы взять от Лотти хотя бы жалкую толику её мягкого и покладистого характера! — Мы полюбили друг друга. Разве это не прекрасно?

— Это везение, дорогая моя, но никак не закономерность. Вероятнее всего, на этом чёртовом балу меня заприметит какой-нибудь старый толстосум, и Розалинда продаст меня ему, как молодую кобылку, — с обидой выплюнула я. — В таком случае та любовь, о которой я мечтаю написать, никогда со мной не случится.

— И о какой же любви ты мечтаешь написать?

Я усмехнулась, устремив взгляд к небольшой картине, что висела возле окна, сколько я себя помню. Это был старый рыбацкий домик на берегу взбунтовавшегося моря. Лодка, прислоненная к замшелой стене, покосившаяся крыша, разбросанная у двери галька… мне нравилось смотреть на эту картину, она каким-то чудом приводила мои мысли в порядок. О какой любви я мечтаю написать, что хочу испытать? Какой банальный вопрос! Такой же банальный, как и ответ на него!

— О яркой, как вспышка, яркой и запоминающейся, — тихо сказала я, переведя взгляд на Шарлотт.

— Но ты же знаешь: вспышка длится всего мгновения.

— А воспоминания о ней могут остаться навечно. Видишь ли, Лотти, стабильной и тихой любви до гроба я предпочту яркий роман, пусть даже он разобьёт мне сердце. Любовь должна быть полна приключений. Испытаний. Двое постоянно должны проверять свои чувства на прочность. Понимаешь, о чём я говорю?

— Тогда, боюсь, Розалинда и впрямь зря задумала бал. Кажется, она совсем тебя не знает.

В глазах моих тотчас вспыхнул неистовый блеск — результат пламени, разверзшегося в душе. Я улыбнулась Лотти, опустив взгляд на записную книжку в своих руках, а затем вновь посмотрела на картину за её спиной. Шарлотт права. Розалинда совсем меня не знает.

А потому она и представить не может, на что я способна.

Глава 3. Танец для незнакомца

Вечером в субботу наше поместье стало напоминать цирковую арену с соответствующей ей разношёрстной программой. Она включала и жонглирование судьбами, и выступление подопечных талантливого и безжалостного дрессировщика, и лживые, но превосходные в своей невозможности иллюзии. Еда, напитки и музыка были приятным дополнением к этому весьма неприятному зрелищу, у которого не было зрителей — каждый, кто пересекал порог нашего дома, так или иначе нарекал себя клоуном, хотел он этого или нет. Мне было до тошноты омерзительно участвовать в подобном мракобесии, особенно, когда мне было известно, как известно каждому, что именно я являлась гвоздём программы. Эдакий затравленный медведь в цепях, которого выведут в конце шоу, когда гости совсем заскучают. Я уже видела их заинтересованные, сальные, сочувствующие взгляды на себе, представляла, как они тычут в меня пальцами и ждут, когда я раскрою перевязанную пасть, чтобы на них нарычать, но не смогу вымолвить и слова. Став поводом для насмешек и жалости, я непременно привлеку внимание тех, на кого больше всего рассчитывала Розалинда — на покупателей. О, они отвалят немаленькую сумму за дикого зверя в обличии хорошенькой молодой особы с дипломом и скверным характером, чтобы затем снова запереть её в клетке и лишить голоса. Безвольное существо, измученное и разбитое, но несомненно дорогое и необходимое каждому неуважающему себя пижону.

Ах, как я ненавидела эти чёртовы цирки.

Тем не менее, у меня не оставалось никакого другого выбора, кроме как принять правила бессовестной игры своей отчаявшейся матери. Хотя, признаюсь, ещё позавчера, проснувшись утром и осознав, что вся эта нелепица с балом мне не приснилась, я первым делом отыскала Гилана и потребовала как можно скорее вывезти меня из Дирлтона. Попытки успехом не увенчались — он оказался предан матери, как гвардеец монархии. Это было ожидаемо. Как и её выпад с маскарадом. Сценарий был написан давно, и я должна была честно играть свою роль: быть кокетливой и милой, вести светские беседы и производить на неженатых мужчин впечатление идеальной будущей супруги. Что ж, это именно то, чем я собиралась заниматься на протяжении всего сегодняшнего вечера. Однако разве в цирке не случалось ничего из ряда вон выходящего? Например, медведь мог сорвать с себя цепи и, может быть, не разорвать в клочья всех, кто попадёт под его свирепый взгляд, но точно цапнуть на память и оставить пару шрамов после встречи с собой.

Я критично оглядела свое отражение в зеркале и улыбнулась: этот вечер вне всяких сомнений пройдёт так, как захочу этого я.

— Мне совсем не нравится то, что ты затеваешь.

Голос Шарлотт, стоящей за моей спиной, заставил меня обернуться. Она испуганно и смущённо уставилась на мой наряд. Неловкую тишину нарушала лишь льющаяся из граммофона внизу музыка. Гости ещё не начали прибывать, но мы обе знали, что Розалинда уже выхаживает по холлу, растягивая губы в улыбке, пытаясь изобразить вежливость и гостеприимность и без конца репетируя приветствия. Казалось, даже сквозь опьяняющее звучание саксофона Коулмена Хокинса пробивался нервный стук её каблуков. Однако думать о своей матери сейчас мне вовсе не хотелось — я вернула все внимание к старшей сестре. Сегодня Лотти выглядела просто превосходно в своём алом платье из парчи, с низким французским пучком и роскошной венецианской маской, закрывающей половину её лица. Она была олицетворением истинной красоты и непорочности, незамужней, но с занятым сердцем, в то время как я могла отпугнуть любого, кто осмелился бы заговорить со мной. Во всяком случае, мне оставалось на это надеяться — едва ли средь приглашённых матерью неженок найдётся смельчак, готовый отыскать на меня управу. Их смелость начнётся и закончится на единственном танце, который я им позволю.

Улыбнувшись своим мыслям, я метнула взгляд в сторону двери и настенных часов над ней. Уже почти восемь, нам пора спускаться и встречать гостей — где же мисс Синклер? Я неодобрительно покачала головой и вновь посмотрела на Шарлотт.

— Ты знаешь, что я затеваю?

— Я догадываюсь! — сестра всплеснула руками. — Только посмотри на свой наряд! Признайся, что ты сделала с платьем, которое тебе подарила мама?

— О, ради Бога, забудь о её платье. Мой наряд мне нравится куда больше. К тому же, образ ещё не завершён… осталась последняя деталь.

Шарлотт широко распахнула глаза, что выглядело весьма комично в содружестве с её маской.

— Последняя деталь? Какая… какая тут ещё может быть деталь? Послушай, Эйла, мне кажется, ты перебарщиваешь.

И пусть в голосе сестры не прозвучало и намёка на упрёк, я всё же оскорбилась.

— Просто маленькое дополнение, или ты видишь на мне маску? — мы одновременно отвели друг от друга взгляды. — Более того, этот наряд едва ли поможет мне добиться должного успеха — так, маленькая шалость, чтобы позлить Розалинду.

— Значит, я всё же права, и ты решила отвадить от себя женихов, пустив в ход тяжёлую артиллерию в виде своего непростого характера?

— Ну, разумеется! — я едва сдержалась, чтобы не щёлкнуть сестру по носу. Иногда мне приходилось напоминать себе, кто из нас старше. — Разве мой дражайший будущий супруг не имеет право знать, с кем ему жить до конца своих дней?

Лотти потупила взгляд.

— Я не понимаю… так ты всё-таки согласна принять чьи-нибудь ухаживания на этом маскараде?

Спрятав лицо в ладонях, я мысленно застонала. Боже! С ней порой так непросто!

— Нет, Лотти, я не собираюсь принимать ничьи ухаживания! Я лучше без оглядки сбегу с этого маскарада, чем выдержу общество какого-нибудь препротивного моржа. Никто не смеет покушаться на мою свободу.

— Но ведь никто не заставляет тебя терпеть общество этих моржей! — запротестовала Шарлотт, уставившись на меня так, будто видит впервые. — Знаешь, я тут подумала и сделала вывод о том, что твои обвинения в сторону мамы безосновательны. Мне всё же не кажется, что она устроила маскарад с целью найти тебе кого-нибудь. Это ведь глупо и неправильно — рассылать приглашения неженатым мужчинам. Она прекрасно понимает, что брак возможен только по любви.

— Понимает? — я сардонически усмехнулась. — С чего бы ей это понимать? Разве она вышла замуж по любви, а не по настоянию дедушки, который в отце души не чаял?

В спальне мгновенно повисла тишина. Конечно, я ступила на запретную территорию, которую и Шарлотт, и Розалинда, и даже отец старательно обходили за сотни миль. Но ведь это так очевидно! Мама не любила отца — с её стороны не было ни единого проявления этого чувства, священного и прекрасного. Они не скрывали историю знакомства: в свои юные годы отец, рано потерявший родителей, трудился то тут, то там, и однажды устроился мальчиком на побегушках в текстильную фабрику отца Розалинды, Фергуса Бэлфора. Пару раз ему довелось ночевать на фабрике, и дедушка, задержавшийся с бумагами в своём кабинете, нашёл Тома, уснувшего в коморке электрика. Но Фергус не наказал его и не уволил. Он завалил нашего отца работой, а впоследствии сделал своим помощником. Они действительно стали близки друг другу, Том видел в Фергусе своего наставника, почти родню. А затем на ужине в Роузфилде он встретил маму — восемнадцатилетнюю высокомерную и избалованную девицу. По словам отца, он сразу в неё влюбился. По словам матери, «вытаращился на меня, как сумасшедший, а я не знала, куда себя деть от его надоедливого общества».

Дедушка вручил ему Розалинду, как медаль за годы верной службы. Так он решил судьбу их союза. Теперь мама решала мою судьбу. История повторялась, но с единственным явным отличием — Фергус не руководствовался жаждой материального благополучия Розалинды, в то время как она была ослеплена идеей найти мне влиятельного супруга и выйти из надвигающегося на нас безденежья ценой моей свободы.

Однако те времена давно прошли. Мы, женщины, перестали быть простым дополнением к мужчине, мы обрели силу и голос, принадлежащие нам по праву. И я не собираюсь идти на поводу устаревших взглядов своей матери. Если ей так нужны деньги, я достану их, но не путем замужества. В конце концов, у меня прекрасное образование и, что немаловажно, грандиозные планы на жизнь. А эта маленькая шалость… пусть она послужит Розалинде уроком.

Тем временем, затянувшуюся неловкую паузу прервал скрип двери. Мы синхронно повернули головы на источник звука, и я облегчённо вздохнула, увидев бледную, как смерть, мисс Синклер. В ладонях пожилой женщины была крепко зажата чёрная вуалетка.

— Боже милостивый! — воскликнула она, когда увидела мой наряд. — Розалинда убьёт тебя, моя дорогая, а затем она убьёт меня, когда увидит, во что ты вырядилась. Где то платье, которое миссис Маклауд оставила для тебя?

Я забрала из рук домоправительницы чёрную вуалетку и подошла к зеркалу, надевая аксессуар на голову так, чтобы не повредить причёску. Когда мой образ оказался завершён, я, а вместе со мной и Шарлотт, и мисс Синклер, изумлённо вздохнули. Превосходно. Просто превосходно. Я выглядела так, как должна была выглядеть дочь на маскараде, с размахом устроенном всего через год после смерти её отца. Чёрное шёлковое платье в пол изящно струилось по моему телу, подчёркивая изгибы и скрывая несовершенства, а глубокий вырез на спине не оставлял воображению никакого простора. Я была высокой, но недостаточно, чтобы обидеть мужское самолюбие, даже на шпильках, так что платье смотрелось на мне исключительно. Его дополняло дорогое жемчужное ожерелье и тяжелые серьги, а завершала мой трагичный и элегантный образ чёрная вуалетка — особенный аксессуар, прячущий моё лицо, как маскарадная маска. Всё было до мельчайших деталей идеально. Мой наряд был совершенен. Он обещал притягивать к себе все взгляды и усмехался этому нелепому правилу, придуманному Розалиндой для сегодняшнего маскарада — никаких траурных оттенков.

Что ж, сейчас я была самим олицетворением траура. Остался лишь последний штрих — слезинка, одиноко стекающая по моей смуглой щеке. Но это несколько позже.

— Мисс Синклер, молю вас, вразумите её! Мама будет вне себя от ярости, когда увидит это безобразие! — внезапно взмолилась Шарлотт, бросившись к остолбеневшей домоправительнице. — Пожалуйста, пока не поздно!

Часы вдруг пробили восемь, и я гордо прошествовала к двери, выходя в окутанный полумраком коридор. Шарлотт разочарованно застонала, двинувшись вслед за мной, и, оглянувшись, я увидела, как мисс Синклер перекрестила воздух перед нами.

Мы с сестрой молча спустились вниз. Я слышала голоса гостей — в основном молодых мужчин и пожилых дам — видела тонкую фигуру матери, стоящей к нам спиной. Всё внутри меня клокотало от радостного предвкушения, и ощущения усилились, когда некоторые из столпившихся в холле гостей заметили нас и удивлённо ахнули, почти в унисон. Мне доставляло немыслимое удовольствие видеть их вытянувшиеся лица даже сквозь эти безвкусные маски, но истинным и ни с чем не сравнимым счастьем для меня стала реакция Розалинды. Проследив за взглядами, направленными в мою сторону, она медленно обернулась и замерла. Я буквально слышала, как в гуле голосов, перешёптываний, шагов и музыки хрустнула её челюсть. Шарлотт, заметив стоящего у колонны Луи, радостно взвизгнула и упорхнула к жениху. Я с гордой улыбкой спустилась с последних ступенек, придерживая подол платья.

— Добрый вечер всем. Добро пожаловать в Роузфилд, — мой взгляд обвёл небольшую группку вытаращившихся на меня людей.

Среди них я узнала давнюю приятельницу матери — миссис Грей и мистера Элвина — нашего бухгалтера. Остальные же лица были мне незнакомы, и я растянула губы в дружелюбной улыбке, подходя к ним. В основном это были мужчины. Да, трое мужчин и одна молодая женщина. Маски весьма талантливо скрывали их лица.

— Эйла, дорогая, ты выглядишь… чудесно, — миссис Грей кивнула мне, и я услышала её тихий издевательский смешок.

Процессия встречи гостей продлилась не так долго, как могла бы — все стремились как можно скорее пройти в бальный зал, где вовсю грохотала музыка и рекой лилось шампанское. Наше поместье теперь было не узнать: оно преобразилось, сбросив с себя вековой мрак, всюду горели свечи и блестели венецианские маски, отражаясь весёлыми огоньками и бликами от начищенных мраморных полов. Мама позаботилась о том, чтобы сегодня ничто не напоминало об утрате, разве что, не приняла всерьёз главную угрозу своим планам — меня. Теперь я, с ног до головы облачённая в траурный наряд, стояла посреди этого отвратительного гротеска и улыбалась лишь уголками губ, медленно потягивая свой напиток. Кивала гостям, покачивала бёдрами в такт любимому джазу, упивалась взглядом матери, который препарировал меня прямо у всех на глазах, и изо всех сил сдерживала рвотные позывы.

Все это было просто омерзительно. Особенно разговоры, эхом блуждающие по всему залу:

— … я слышала, сэр Уорд на днях составил завещание. Вы ведь знаете, что обе его дочери, Луиза и Дарла, не получат ни пенни? Бедняжки. Говорят, все свое состояние он унесет с собой в гроб…

— А вы знали, что супруги Мэйхью разводятся? Какой позор, какой позор! Все знают, что Реми изменял ей еще до брака.

— К слову, вы уже наслышаны о главных новостях из дома Скиапарелли? Боже, Эльза готовит что-то невообразимое!

Сплетни лились из их уст, как шампанское из откупоренных бутылок. Никого не интересовал кризис, последствия которого до сих пор темнеют багровым следом на шее, никто не говорил об искусстве, о напряжении в Лондоне, лишь сплеьни-сплетни-сплетни… невероятно. Им было плевать на все, кроме этого тошнотворного перемывания чужих костей.

И когда мне показалось, что ничего хуже на этом маскараде уже быть не может, Розалинда обменялась любезностями с какой-то пожилой дамой, которую за массивной, украшенной драгоценными камнями маской я не узнала, и двинулась прямо на меня. Я в этот момент тёрлась около счастливых и влюблённых Шарлотт и Луи, чувствуя себя не просто лишней, но и упорно мешающей их сладкому перешептыванию. Но что я могла поделать? Здесь было так мало знакомых лиц. И все видели своим долгом обязательно подойти ко мне, осыпать меня комплиментами и соболезнованиями, предложить шампанское или свою руку. В калейдоскопе масок и нарядов мне не запомнилось ни одно лицо. В конце концов, в какой-то момент гостей стало так много, что я и сама слилась с толпой.

— Потрудитесь объясниться, юная леди, что это за выступление? — сквозь оскал процедила Розалинда. Я бегло оглядела её лазурное платье и прижалась губами к своему бокалу. — Ты выглядишь, как вдова, сбежавшая из борделя.

Мои плечи задрожали в безмолвном хохоте. Все, кто сейчас смотрел на нас (в особенности мужчины, окружившие меня, как акулы, издалека ожидающие момента нападения), могли подумать, что мама с дочкой всего лишь мило болтают. Она улыбается, а я смеюсь с какой-нибудь беззлобной шутки. Идиллия в чистом виде.

— Вдовам положено бывать в борделях, мама? — спросила я, нагло пользуясь своим положением.

Она вспыхнула. Кажется, даже её голубая кружевная маска побагровела и едва не задымилась от ярости.

— Как ты смеешь демонстрировать такое пренебрежение к правилам?

— Я всего лишь беру пример с тебя, — боковым зрением я заметила движение справа от себя. — Разве ты не встречала меня из Кембриджа в том же наряде, в котором провожала отца в последний путь? Я решила, что это последний писк моды — траур и все в этом роде. В конце концов, ты ведь всегда была для меня примером.

Бокал в руке Розалинды мог с лёгкостью лопнуть в любой момент. Едва она открыла рот, чтобы, вероятно, меня проклясть, когда возле нас остановился молодой мужчина с глупой улыбкой, играющей на его тонких губах. Я сразу узнала эти болотного цвета глаза — Эйдан Уорхолл. Члены его семьи, как основатели одной весьма прибыльной в Шотландии кондитерской фабрики, были частыми гостями на приёмах в Роузфилде. Я помню Эйдана упитанным, озлобленным на весь мир и влюблённым в мою сестру мальчишкой. И судя по его тяжёлому взгляду, направленному в сторону Шарлотт, и пуговицам, едва сходящимся на животе, ничего с тех пор не изменилось. Супруга ему нужна была исключительно для того, чтобы навсегда пресечь слухи о его ориентации.

— Миссис Маклауд, могу ли я украсть вашу очаровательную дочь на танец? — поинтересовался он.

Мама обернулась на выплывшего из стайки акул Эйдана и широко улыбнулась, отходя в сторону. Уорхолл остановился в шаге от меня. Я протянула ему ладонь, на тыльной стороне которой он оставил свой мокрый поцелуй. Меня едва не стошнило, а он повёл меня в центр зала. Танцующие расступились перед нами. Усмехнувшись, я уставилась на россыпь драгоценных камней, обрамляющих его маску. Ну, разумеется. Изумруды.

— Как поживаешь, Эйла? — спросил он, растягивая каждый слог.

Я выпустила долгий вздох и опустила взгляд, задрожав в его руках. Мы начали двигаться, и поскольку танец вёл он, это выглядело ещё более нелепо, чем если бы я танцевала с медведем. Мне было чертовски стыдно позорить великого Коулмана Хокинса. На секунду я вообразила себе, что мужчина, стоящий передо мной — вовсе не Эйдан, а мы не в Роузфилде, и мир заиграл новыми красками. До тех пор, пока я не вгляделась в его болотного цвета глаза. У моих фантазий было едкое послевкусие. И это совершенно не то, что я могла бы положить на страницы своей книги. Достойный и романтичный танец в моей голове выглядел совершенно иначе: мы вдалеке от посторонних глаз, он высок и угрюм, но со мной нежен, и нас окутывает тихая и волнующая музыка — быть может, что-нибудь из французской классики. Конечно, Эйдан не имеет к этому никакого отношения. И я, увы, тоже.

— Всё… — едва начала я, но мой спутник вновь перевёл взгляд на воркующую со своим женихом Лотти.

— Как дела у Шарлотт? Я заметил кольцо на её пальце. Подарок виконта?

— О, так ты не в курсе? Уже этой осенью моя дорогая сестрица станет миссис Робер, — не скрывая улыбки, проворковала я.

Эйдан сжал губы в тонкую полоску и, услышав звонкий смех Лотти, переключился на меня. В какой-то миг мне даже стало его жаль, но вскоре жалость вновь вытеснило отвращение.

— А как твои дела, Эйла?

— Не могу порадовать тебя своим ответом, Эйдан, — обведя тоскливым взглядом нижнюю часть его лица, пробормотала я. — Всё просто ужасно.

— Прими мои соболезнования, — он откашлялся.

— Ты знаешь, я все ещё не могу принять произошедшее. Ком в моем горле… он не проходит даже спустя столько времени, — Эйдан закружил меня, старательно избегая зрительного контакта, пока я мысленно ликовала. Мужчины не были сильны в утешении, и я этим нагло пользовалась. — Я думаю, я ещё не скоро отойду от этого горя, не понимаю, как мама может быть такой улыбчивой и спокойной на публике… ты знаешь, Эйдан, по ночам мне снятся кошмары. Тебе снятся кошмары, ответь мне?

— Едва ли, — отмахнулся он.

— Тогда ты не сможешь понять меня. Это отвратительное состояние, когда ты просыпаешься посреди ночи, весь в холодном поту… — всхлипнув, я потрясла головой и уставилась немигающим взглядом на танец свечей в канделябре возле нас. Глаза заслезились, и я посмотрела на бедного Эйдана, не знающего, куда себя деть. — О, мой дорогой папа, он не заслужил этого… этот кризис… он ударил по всем нам, но он… за что, скажи мне, Эйдан, за что судьба так обошлась с нами? Это несправедливо, нет, это совершенно чудовищно, и мы так разбиты, все мы так разбиты…

Наконец, мне удалось пробиться сквозь толстые слои кожи этого мерзавца, и он изменился в лице, а затем и вовсе остановился. Жаль. Это была одна из моих любимых композиций. И я, в конце концов, только начала свой слезливый монолог.

— Ох, боже мой, Эйла, кажется, у меня скрутило живот, — Эйдан изобразил страдальческую мину и выпустил меня из своих объятий, делая шаг назад. — Я думаю, мне нужно отлучиться. Прошу, прими мои извинения. Тысячу извинений.

И испарился, слившись с толпой. Весело хохотнув, я огляделась в поисках прислуги с шампанским, разочарованно вздохнула и поплыла к своей любимой колонне, опершись о неё плечом. Последующие несколько минут я провела в попытках отыскать в душе хотя бы малейший намёк на чувство вины. В конце концов, я спекулировала на трагедии, которая в действительности оставила внутри меня целую россыпь шрамов. Но сейчас я поступала так же, как когда-то Розалинда — после смерти отца она только и делала, что выдавливала слёзы и пыталась вызвать жалость к нашей семье в своих алчных целях. Пусть увидит, как это выглядит со стороны. К тому же, в моей попытке отвадить ухажёров это вполне действенный способ — мужчины, особенно такие эгоисты, как Эйдан, впадают в панику, когда кто-то кроме них начинает говорить о своих проблемах. Потрясающе. Убила двух зайцев одним выстрелом.

Тогда что же делать с акулами? Тем более, когда одна из них уже направляется ко мне.

Я неодобрительно сжала губы, когда в двух шагах от меня остановился мужчина в чёрном костюме-тройке, слишком простом, чтобы заслужить приглашение в наше поместье. Незнакомец — а я нисколько не сомневалась, что прежде мы не встречались — был высок и широкоплеч, свои русые волосы он аккуратно уложил гелем, а глаза… странно, этот цвет напоминал мне что-то далёкое и холодное… может быть, Северное море… Или нет, скорее, озерную гладь за толстым слоем январского льда. Их обрамляли густые длинные ресницы. Остальное — за исключением ровного контура губ, широкого подбородка и едва заметной щетины — было скрыто простой чёрной маской. В его руках покоилось два бокала с шампанским, и я сглотнула жажду, оторвавшись от колонны.

— Мы с вами уже встречались? — я изогнула бровь, ничуть не смущенная его прямым взглядом.

В голове тем временем уже рождалась тактика дальнейшего поведения. Жаловаться о нелёгкой судьбе мне наскучило после первой же попытки, и что-то подсказывает, он будет молча слушать и коротко кивать на каждый мой вымученный всхлип.

Незнакомец покачал головой и протянул мне бокал, который я приняла с благодарной улыбкой и горящим предвкушением взглядом.

— Вы не особенно разговорчивы, верно?

Разумеется, он не ответил. Я сделала глоток, поморщившись от неожиданной сладости напитка. Продолжая свои исследования, я выпила ещё, осушив бокал почти наполовину. Любопытно. Вкус слегка отличался от предыдущего. И когда это Розалинда успела пополнить запасы нашего погреба?

Мужчина в неприметном костюме протянул мне ладонь, в немом жесте приглашая на танец. Я сфокусировала взгляд на его идеальных, как по мне, пальцах. Шампанское, вероятно, ударило в виски, и мир на секунду замер, но всего на секунду, после чего на меня вновь обрушился оглушительный гвалт неизвестного празднества. Улыбнувшись ему, я кивнула и приняла его руку. Он поставил на высокий столик наши бокалы и увлёк меня в танец — в этот раз уверенный, а может, всё дело было в его сильных руках с красивыми длинными пальцами. Рассеянный взгляд застыл на чёрном галстуке моего партнёра. Его пальцы касались моих рёбер под тонким шелком платья, и я затаила дыхание, втянув носом ненавязчивый запах табака, и лишь спустя недолгую паузу заговорила:

— Должно быть, вам интересно услышать историю моего наряда…

Я несколько раз заморгала и подняла голову, едва не стукнувшись носом о его подбородок. Он ухмыльнулся — изгиб его губ показался мне соблазнительным. Голова вдруг отяжелела, и я опустила взгляд, сглотнув. Да что со мной такое? Сколько я выпила сегодня? Два бокала, три?

Легенда. Стоит помнить о легенде. Что я должна была сделать? Его пальцы надавили на мои рёбра. Ах, да.

— Я просто подражаю своей матери, — продолжила я заплетающимся языком, а спустя мгновение поняла, что ноги мои становятся ватными. — Она стала вдовой в столь молодом возрасте… Теперь носит все эти элегантные тёмные вещи и прячет огромную боль в душе. Это кажется мне… — я вздохнула, несколько раз моргнув, — поэтичным. Я бы хотела стать вдовой. Как можно скорее, пока я молода, мысль об этом так будоражит. Вы знаете, каков процент жен, убивающих своих мужей после года брака? Никто не знает. Я собираюсь написать об этом книгу, много книг о жизни вдов. Но для этого мне надо очутиться в их шкуре.

Он никак не отреагировал на мои слова. Ни словом, ни взглядом.

— Как вас зовут? — я подняла налитые свинцом веки, и тогда наши взгляды встретились. Стало вдруг как-то невообразимо жарко, лоб покрылся испариной. Но я должна была прийти в себя немедленно — это просто вина шампанского. Наверное, я выпила слишком много, учитывая тот факт, что за весь день в моем рту не побывало ни крошки. Да, это все шампанское. — Почему вы всё время молчите? Мне кажется это подозрительным… о, Всевышний, да почему здесь так жарко? Простите меня. Мне нужно на воздух.

Всё пространство вокруг внезапно заволокло густым туманом. Я мягко оттолкнула от себя незнакомца и последовала в сторону главного входа, благодаря богов за то, что по пути мне не встретилась ни Розалинда, ни Шарлотт, ни мисс Синклер. Стало так жарко, так нестерпимо жарко, и голова кружилась… сейчас я была просто не в состоянии объясняться перед ними и просить оставить меня в покое, а остальные, кажется, даже не заметили моего отсутствия.

Выйдя из поместья, я втянула носом прохладный ночной воздух и пошатнулась. Туманная пелена не рассеялась, и, повернув голову в сторону, я заметила пару огоньков от сигар и тёмные мужские силуэты. Нет, так не пойдёт. Всё ещё жарко. Нужен воздух. Я шагнула вперёд, направилась к фонтану, и кто-то окликнул меня незнакомым голосом. Внезапно в моей голове зазвенела такая пустота, что я едва ли вспомнила, как правильно передвигать ногами, а следом весь мир вокруг меня закружился, жар обратился настоящей агонией, и я потеряла равновесие, проваливаясь в густую холодную темноту.

Последнее, что я запомнила — сильные руки, подхватившие меня, и собственный хриплый стон.

Глава 4. Левша

Это было немыслимо.

Абсолютно немыслимо.

Я так чётко, так ясно видела себя со стороны, будто была лишь случайным наблюдателем, очередным безликим пятном в серой массе людей, окруживших меня. Стоя посреди огромной лекционной аудитории, я страстно и яростно читала свой роман, и все слушали меня, знаменитую писательницу, с замиранием сердца, внимали каждому моему слову. Я пребывала в агонии истинного счастья, чувствуя на себе все эти благоговейные взгляды, и никто не смел меня осудить, никто не решался меня прервать. Плакаты с обложками моего великого романа украшали эту аудиторию, как и каждую стену в Кембридже, а моя книга лежала на столе у каждого, кто пришёл, чтобы меня послушать.

Пришёл, чтобы меня услышать.

Осознание этого посылало по всему телу импульсы несокрушимой уверенности, и я чувствовала себя так, будто в одиночку могу свернуть горы, искоренить всё зло на пленете, написать ещё сотни книг. Мне нужен был лишь мой голос, лишь моя вера в себя.

Но затем весь мой серый, но такой эмоционально красочный мир затягивало в безумный водоворот, и я больше не была страстной девушкой в унылом шерстяном костюме терракотового цвета — мне едва исполнилось пять, и я бежала навстречу отцу, чтобы прыгнуть в его объятия. Голубое ситцевое платье в белый мелкий цветок и огромный бант на макушке — я снова смотрела на себя со стороны и умилялась тому, как крепко, как бережно меня обнимал папа. Мы стояли посреди сада, того самого розового сада, от которого ничего не осталось, и щурились от редкого весеннего солнца. Морна только что поставила в духовку апельсиновый кекс, наш чудесный и умнейший фокстерьер Люк носился у нас под ногами и радостно вилял хвостом, а мы были самыми счастливыми на свете, сбежав от полумрака поместья вечером в среду, чтобы полюбоваться на бабочек.

Всё было таким настоящим, таким… совершенным. И улыбка не покидала моего лица до тех пор, пока что-то с силой не встряхнуло моё тело, заставив меня с трудом приподнять налившиеся свинцом веки, но тотчас обессиленно их опустить. Тогда я услышала странный шум волн, почувствовала странную качку, словно на корабле, и запах… всюду витал солёный запах моря. Но вдруг прогремевшие во тьме низкие мужские голоса обрушились на меня ослепляющей болью, и я вновь провалилась в небытие. Больше мне не снилась ни огромная лекционная аудитория, ни крепкие объятия отца. Я будто утонула, даже не пытаясь всплыть на поверхность. А оба мира — реальный и мир моих грёз — поглотила глубокая непроглядная тьма.

Я точно помню, что приходила в себя дважды. И во второй раз, когда тёмная пелена на мгновение рассеялась перед моими глазами, а в рассудок начала медленно проникать осознанность, я смогла увидеть перед собой расплывчатые силуэты как минимум двоих мужчин. Они сидели передо мной, а я лежала мешком в окружении сухой соломы, и моё тело было мне совершенно неподвластно. Больше не было ни качки, ни запаха моря. Теперь кряхтение мотора заглушало все прочие звуки, и я с опозданием поняла, что нахожусь в чем-то похожем на кузов грузовика, несущегося вперёд по ухабистой дороге. Всё было размытым, как во сне, призрачным и мимолетным, и я будто снова смотрела на себя со стороны, совершенно не ощущая никакой связи с происходящим. Я несколько раз поморгала, шевельнула кончиками одеревеневших пальцев, продолжая блуждать взглядом по окружающему меня нечеткому пространству, как вдруг один из сидящих передо мной силуэтов дернулся, навалился вперёд, прямо ко мне, и, грубо схватив меня за подбородок, прижал к моим губам и носу влажную тряпку, крепко пропахшую чем-то едким и удушающим. У меня не было ни сил, ни единого шанса сопротивляться.

Прошла секунда, две… и вот я вновь вернулась в наш дивный розовый сад. Морна вынесла нам с папой по кусочку кекса.

***

— Так а козырь-то какой?

— А ты, я смотрю, совсем ослеп? Вот, на-ка, взгляни, увидел?

— Да что ты мне её в лицо суешь, идиот?! Вижу я, вижу! Шулер чёртов. Только тебе на пики и везёт.

— Помалкивай и ходи.

Неясные отголоски — низкие, хриплые, будто помехи на радио — едва прорывались сквозь густое марево крепкого сна. Состояние небытия оставляло меня постепенно, позволяя сосредоточиться на пробуждающихся во мне ощущениях. В основном преобладала боль. Сплошная тупая боль, сковавшая все моё тело и плавно продвигающаяся к затылку, где становилась обжигающе яркой, почти невыносимой. Мне пришлось крепко зажмуриться, застонав, и только потом с трудом распахнуть налившиеся свинцом веки. Дыхание тотчас сбилось.

Я обнаружила себя, навзничь лежащей на холодной сырой земле. Грязный потолок, в который был вонзён мой остекленевший взгляд, слишком низко висел над головой. На нем застыл конденсат, и крупные капли так и угрожали сорваться вниз, чтобы протаранить мой лоб. Вдохнув спертый воздух, я медленно повернула голову вправо и широко распахнула глаза, увидев перед собой невысокую ржавую решетку. За ней проглядывались тёмные силуэты людей, я уже слышала их голоса раньше, и мне пришлось несколько раз моргнуть, чтобы придать своему зрению ясность. Бесполезно. Кругом господствовал гнетущий полумрак, разгоняемый лишь тусклым светом керосиновой лампы, стоящей у миниатюрной калитки. Сердце глухо застучало в груди.

Что, чёрт возьми, происходит?

Паника овладела мной настолько быстро, что тело едва успело среагировать. Я резко дернулась, приняла сидячее положение и бросилась к калитке, обхватывая ледяными пальцами грязные прутья решётки. На полу за ней были разбросаны карты, и две пары глаз немедленно обратились ко мне, когда я подняла взгляд выше и увидела двоих мужчин, сидящих на полу в турецкой позе. Голова закружилась, я пошатнулась и закричала ослабшим голосом:

— Кто вы такие?! Где я? Живо выпустите меня отсюда!

Яркие картинки минувших событий замелькали у меня перед глазами, и я резко потеряла равновесие, рухнув на колени. Не помню… я совсем ничего не помню. Как я здесь оказалась? Меня похитили? Но когда? Я ведь… только сегодня приехала в Роузфилд, только спустилась к обеду…

Огромная пропасть разверзлась в сознании, и все воспоминания канули в неё, оставив меня опустошенной и обессиленной. Внезапно меня затошнило, желудок скрутило, и я с трудом подавила рвотный рефлекс, согнувшись пополам. Где-то над моей головой уже гоготали те люди за решёткой, но их смех терялся в собственном бешеном стуке сердца. Я сглотнула обильную слюну, а вместе с ней и горечь, заполнившую всю мою ротовую полость. Веки стали тяжёлыми, в глазах потемнело, и все моё тело снова обмякло. Грубый мужской смех утих, ритм сердца замедлился, и сквозь глухую тишину вдруг прорезался визгливый скрип открывающейся калитки.

Казалось, я была без сознания вечность. Будто полноценный сон, не прибавляющий сил. Но когда я открыла глаза, сморщившись от боли в плече, то с ужасом поняла, что меня только что вытащили из этой чудовищной комнаты, похожей на тюремную камеру, и теперь тащат вверх по ступенькам. Я открыла рот, чтобы закричать, но из моего горла не вырвалось ни звука — во рту оказался кляп, пропитанный чем-то едким. Глаза в испуге распахнулись, я замычала, пытаясь оттолкнуть от себя человека, который, сжав моё плечо своими грубыми пальцами, тащил меня вперёд. В глазах защипало от горьких слёз страха, недоумения и обиды. А он с удивительным хладнокровием выполнял свою задачу, словно вёл скот на убой. Я не смирилась с этой внезапно обрушившейся на меня судьбой, начав яростно толкать его локтями, упираться пятками в деревянные ступеньки и пытаясь ухватиться за сырые бетонные стены, окружившие меня с двух сторон. И после очередной попытки высвободиться незнакомец грубо тряхнул меня и рявкнул прямо в ухо:

— Хватит брыкаться, дура! — закричал он на французском.

Ужас мгновенно парализовал меня. В глазах замелькали маленькие яркие звёздочки, голова опять закружилась. Какого чёрта он говорит на французском? Но вопрос тотчас испарился в туманном облаке головной боли, что разлила по всему телу предательскую слабость. Неизвестный воспользовался этим и, толкнув дверь, вдруг возникшую перед нами, выволок меня наружу. Я замычала и сощурилась от тусклого дневного света, ударившего по глазам, и он отпустил меня, грубо толкнув вперёд. Упав на колени, я счесала кожу с ладоней, но это меня не отрезвило: мир вокруг продолжал кружиться, или это кружилась я, как волчок, заведенный руками кого-то, кто сейчас возвышался надо мной. В глазах заблестели жгучие слезы обиды и непонимания. Сглотнув, я попыталась встать, но грубая мужская рука опередила меня, подняв с земли и усадив на, как я позже поняла, стул. Вопреки всем моим попыткам вывернуться из его хватки, он резко дёрнул меня за запястья, связав их сзади, а затем, присев передо мной на колени, увернулся от моих ударов ногами и крепко схватил меня за лодыжки. Паника забилась в душе, как моль в банке — если я не освобожусь сейчас, то не освобожусь никогда! В жалком стремлении высвободиться я едва не упала со стула, но подонок удержал меня, и когда я опустила взгляд вниз, то с ужасом осознала, что мои ноги привязаны к ножкам стула. Сердце пропустило удар, из глаз хлынули горькие слёзы. Это провал, это самый настоящий провал! Он собирается меня пытать!

Я яростно завертела головой, хаотично изучая обстановку вокруг. Это было просторное помещение с круглыми кирпичными стенами, а винтовая лестница неподалеку от маленькой двери в ту комнату, из которой выволокли меня, тянулась далеко вверх. Поднявголову и увидев больше, я почувствовала, как сердце гулко ухнуло в пятки. Башня… я находилась внутри башни! Высокой и холодной, с витающей в воздухе сыростью и тонкими лучами света, падающими откуда-то сверху! Но где же ещё одна дверь? Попытавшись обернуться, чтобы узнать, что находится позади меня, я столкнулась с новой порцией боли в висках, и, вернув голову в прежнее положение, испуганно дёрнулась, когда увидела склонившегося надо мной человека. Запах перегара и дешёвых сигарет ударил мне в нос, когда он зашипел:

— Хорошая девочка. Такая покладистая. Такая тихая. Дай мне насладиться последними минутами твоего молчания, красавица, а потом я разрешу тебе высказаться. Ты же понимаешь, о чём я говорю, правда? По глазам вижу, что понимаешь. По твоим огромным заплаканным глазам.

Незнакомец продолжал говорить на французском, и я с сожалением понимала каждое чёртово слово. Каждое лето мы с Шарлотт проводили у нашей тетушки Меррон в Париже, так что язык этот был для меня не менее родным, чем английский. Стоило ли мне кивнуть в ответ на вопрос этого мерзавца? Или осыпать его порцией отборного французского мата? Я сжала зубы, насколько мне это позволял кляп, и с ног до головы оглядела стоящего передо мной мужчину. Я уже видела его, когда несколько минут назад очнулась в том сыром подвале — он и его сообщник играли в карты. Высокий, с грубой щетиной, непослушной копной смоляных волос и улыбкой человека явно опасного. Он был красив, но эта красота отталкивала, как озеро с чёрной водой, как извергающийся вулкан. Одетый в тёмный костюм, он смотрел на меня своими серыми глазами и ухмылялся, играясь пальцами с пуговицей чёрной рубашки. Когда я гордо встретила взгляд подлеца, он скользнул кончиком языка по своим тонким губам.

Если бы не кляп, я бы плюнула прямо в его красивое лицо.

— Эй, левша! Она уже очнулась? — вдруг прогремел мужской голос откуда-то сверху, и я подняла голову, заметив тёмный силуэт на помосте у лестницы.

«Левша. Они не хотят раскрывать свои личности. Значит ли это то, что у меня есть шанс на побег?» — надежда кольнула сердце.

— Да! — заорал мой похититель, обернувшись. — Хватит уже возиться! Тащи свой зад сюда!

Что-то звонко лязгнуло наверху, послышался всплеск воды. Сердце моё сжалось в испуге и в панике заколотилось, когда «левша» наклонился ко мне с протянутыми ручищами. Вжавшись спиной в спинку стула, я вдруг замерла и вздохнула — он резким движением сдернул с меня кляп.

— Сволочь! — первое, что выкрикнула я охрипшим голосом. Он взглянул на меня с непониманием, и я мгновенно исправилась, закричав на французском. — Бастарды! Ублюдки! Что бы вы ни задумали, вы заплатите за это!

— О, не-е-ет, милая, заплатишь ты, — он погладил пальцами щетину и отстранился от меня.

— Выкуп за меня потребуете? — из горла вырвался истерический хохот, но тут с лестницы спустился человек, как две капли воды похожий на стоящего передо мной левшу. Только одет он был рваный свитер, а в руках нёс два ветра с водой. Всё внутри меня похолодело от ужаса. Близнец? Это его брат-близнец? Голос обрёл новую силу: — Что вы задумали?! Выпустите меня отсюда! Вы не знаете, с кем связались! Мерзавцы! Отребье! Вы пожа…

Закончить фразу мне не позволила рука, вдруг сомкнувшаяся на моей шее. Я широко распахнула глаза, уставившись на склонившегося надо мной преступника, а он надавил сильнее, не только лишая меня воздуха, но и задевая пальцами болезненную точку где-то под ухом. Наклонившись так близко, что его длинный нос с горбинкой едва касался моего, он хрипло зашептал:

— Куда отправилась лодка твоего папаши «Фиона» седьмого октября тридцать третьего года?

Страх, парализовавший меня, не позволил мне даже как следует расслышать его вопрос.

— Эй! Гляди-ка, она уже вся позеленела! Раньше времени её собрался прикончить? — завопил близнец моего мучителя.

Хватка на шее ослабла, но руку он не убрал. Это не стало для меня облегчением — горло по-прежнему жгло от нехватки воздуха.

— Я повторю: куда отправилась лодка твоего отца седьмого октября тридцать третьего года? — я вытаращилась на него с широко распахнутыми глазами, и тогда он обернулся, крикнув стоящему за его спиной близнецу: — Иди за водой, кретин. Твой крошечный мозг решил, что двух вёдер хватит?

— Что вы задумали?! — мой голос сорвался.

Левша отстранился, сделал пару шагов назад и наклонился, взяв одно из вёдер с водой в руки. У меня не было ни секунды на то, чтобы обдумать его вопрос, чтобы ответить, что у моего отца никогда не было лодки, и задать несколько встречных вопросов в промежутках между проклятиями. Всё произошло быстро и почти парализующе: он замахнулся и вылил ведро ледяной воды прямо мне в лицо. Это было как пощёчина, только более мощная, более оглушающая, более хлёсткая. Глаза и кожу щёк начало жечь, губы затряслись, и прежде, чем я успела сделать вздох, он снова выплеснул на меня воду из ведра. Я закашлялась, царапая горло, попыталась вырваться из заточения веревок, и затряслась от обрушившегося на меня холода. Это было чудовищно. Ничего более унизительного мне ещё не доводилось переживать. Сделав несколько судорожных вздохов, я часто заморгала и посмотрела вниз. Платье, и без того грязное и порванное на бедре, намокло и прилипло к моему телу. Я молилась Всевышнему о том, чтобы этот примат не проследил за моим взглядом и был слишком увлечён пытками, чтобы заметить открывшуюся перед ним картину. Я бы не справилась с этим. Только не с этим.

— Это к-какая-то ошибка! — увидев, что он обернулся в поисках ведра, я закричала, все ещё кашляя и трясясь, как в лихорадке. — Вы перепутали меня с кем-то другим! Кх-ха! У моего отца н-никогда не было лодки!

Зловещая ухмылка блеснула на его губах, и он снова приблизился ко мне. Ни я, ни эта сволочь не заметили, как на пол приземлились ещё два ведра с водой.

— Ну, конечно, все знают, как папочка Том любил свою маленькую дочурку. Хочешь сказать, он не посвятил тебя в свои грязные тёмные делишки? Или что ты не была в тот день с ним на пирсе? Хватит играть, идиотка, и отвечай — где наши деньги?!

Мысли лихорадочно завертелись в голове: покойный отец, грязные делишки, лодка, пирс, деньги… Я не успевала ни за одной из них, ни за одну из них я не могла ухватиться. Мерзавец сам не позволил мне этого, снова выплеснув воду мне в лицо. За ней ещё одно ведро, и в перерывах, пока я пыталась отдышаться и не захлебнуться водой, которая попадала мне в горло, глаза и нос, без конца орал:

— Признавайся, стерва! Куда он отправил лодку седьмого октября?! Отвечай! Ты была там, ты все видела!

Холод пробирал до самых костей. Зубы стучали так сильно, что пару раз я едва не откусила себе кончик языка. А из-за сплошной пелены воды в глазах ничего не было видно. Вода была настолько ледяной, что казалось, её набрали прямо из проруби. Мне отчаянно хотелось жить, в то же время, я мечтала лишь о том, чтобы всё это поскорее закончилось, и я погрузилась в безопасную тьму без единого шанса выбраться. Мои лёгкие и моё сердце, казалось, вот-вот перестанут справляться с задачей поддерживать во мне жизнь.

— Отвечай!

— Хватит! — во все горло завопила я. — Я н-ничего н-н видела! Я-я к-клянусь! Я не видела никаких лодок! Он…

Самой большой моей ошибкой было открывать рот, когда он держал ведро наготове. Я крепко зажмурилась, уже приготовившись к новой порции унижения и холода, когда негодяй вдруг отшвырнул ведро с водой в сторону и подошёл ко мне почти вплотную. Его взгляд упал на мою грудь, и тогда я поняла, что пытка водой — не самое худшее наказание. Органы в животе сделали сальто, когда на его губах нарисовалась масляная ухмылка.

— И почему это я раньше не замечал, какие прелести скрывает это дерьмовое платье? Эй, братик, иди-ка сюда! У меня появилась отличная идея, как разговорить эту прелестницу…

У меня не осталось ни сил, ни молитв. «Бороться! Ты должна бороться! Будь дипломатом, отстаивай свои права, защищай свою территорию!» — жалобно стонало подсознание, но я не могла даже разлепить посиневшие губы. Моё тело было мне неподвластно. Я уронила подбородок на грудь, веки отяжелели. И прежде, чем что-то вопиюще ужасное успело произойти, я услышала чужой голос, с ледяной угрозой процедивший:

— Верните её в подвал. Живо.

Глава 5. Вонжонс

Он не смотрел мне в глаза. Как всегда улыбчивый, слегка смущённый и тихий, он стоял напротив, но его взгляд был направлен куда-то за моё плечо. Это могло значить только одно: он чертовски волнуется и что-то скрывает. Я встревожилась не меньше и, коснувшись его плеча, кивнула в сторону окон, выходящих на библиотеку. Только тогда он обратил на меня внимание.

— Тебе очень нужно в библиотеку?

Когда он задал этот вопрос, я слегка опешила. Мы с Генри были знакомы на протяжении вот уже трёх лет — с тех пор, как перепутали учебники друг друга на совете старост. Кажется, с первого дня мне удавалось разгадать все его эмоции и желания, в конце концов, Генри никогда ничего от меня не утаивал. Мы не были друзьями, между нами всегда теплилось что-то большее, но его приятель, Джош, как-то случайно обмолвился о том, что Генри с первого курса влюблён в мою однокашницу — Мэдлин. Я не собиралась спрашивать напрямую. Возможно, это разбило бы мне сердце.

Или сломило бы моё эго.

— Завтра нет занятий, так что никакой необходимости… — пробормотала я, усиленно роясь в памяти.

— Послушай, я знаю, что Улла ждёт тебя, но ты не могла бы уделить мне пару минут? Я думаю, нам нужно поговорить. Конечно, если это не создаст неудобств.

Он провел пальцами по виску и лучезарно улыбнулся, пытаясь скрыть волнение. В толпе студентов, заполонивших холл, я разглядела Оуэна, Джоша и Кларка — сокурсников Генри. Они стояли возле стенда о Первой Мировой, который соорудили студенты исторического факультета, и мельком поглядывали на нас. Боже, как они все были похожи между собой в этих одинаковых шерстяных костюмах-тройках и с одинаковыми ухмылками! На их сияющих лицах никак не отразилась вся тяжесть и весь ужас экзаменов. О, как я ненавидела эту троицу!

— Улла подождёт, — вернув к Генри решительный взгляд, ответила я.

Снаружи моросил тёплый июньский дождь, и когда мы вышли из колледжа, Генри предложил мне свой пиджак. Очередное мрачное и холодное лето, окрашивающее двор колледжа в самые удручающие оттенки. Оливковые стены, мокрые от моросящего дождя, отбрасывали высокие тени на каменную плитку, пока насыщенный зелёный газон создавал иллюзию обманчивого лета посреди поздней осени. Впрочем, из сезона в сезон картина здесь не менялась; лишь изредка маленькие лужайки заливал редкий солнечный свет, выглядывающий из-за высоких шпилей.

Дождь, казалось, усилился.

С каждым пройденным шагом пульс мой учащался, а непонятный ком сдавливал горло. Куда мы идём? Мне не хотелось задавать вопросов, не хотелось разрушать этот волшебный миг, когда тебя окружает лишь трепетная неизвестность. Я теплее укуталась в пиджак Генри и вдохнула запах его парфюма. Нужно запомнить этот миг. Запомнить, какой аромат меня окружал. Как сильно было затянуто небо тучами. И как украдкой на меня поглядывал Генри, чем-то взволнованный и явно воодушевленный. Всё было прекрасно этим холодным июньским вечером. Я не ждала, что он закончится плохо.

— Помнишь историю, которую профессор Маккарти рассказывал на одной из самых первых лекций? Об этом дубе, — голос Генри эхом звучал в моей голове, и если бы он не указал рукой в сторону раскидистого дуба всего в нескольких ярдах от нас, на мокрой лужайке напротив часовни, я бы, возможно, так и утонула бы в своих мыслях. — Пойдём.

Мы направились прямиком к дубу вдоль по истоптанной тропинке, и, следуя за Генри, я всеми силами пыталась вспомнить историю профессора Маккарти. Проблема была в том, что я не имела и малейшего представления о том, кто такой этот профессор Маккарти и мог ли он когда-то вести у меня лекции. Впрочем, все мысли улетучились, стоило нам остановиться под широкой кроной с тёмно-зелёными листьями, защищающими нас от дождя. Я взглянула на Генри — цвет его глаз был столь же насыщенным, как и зелень вокруг. Он взял меня за руки, и колени мои задрожали.

— Эйла, — его рот приоткрылся, и лишь спустя секунду он вздохнул, посмотрев в небо. — Я репетировал этот разговор весь предыдущий вечер.

— Генри, всё в порядке? — мягко спросила я, сжав его ледяные ладони.

— Да. Да, всё просто… просто замечательно. Ты знаешь, через пару недель закончатся последние экзамены, и ты уедешь в Дирлтон. Я — в Плимут. Два месяца будут тянуться целую вечность: я буду ждать твоих писем, которые ты никогда не отправишь, и сотни раз прокручивать в голове этот разговор. Но прежде чем ты обнимешь меня на прощание, прежде чем сядешь в поезд, я хотел бы… хотел бы признаться тебе, Эйла.

Генри перевёл дыхание, а я уже едва стояла на ногах. Когда он заговорил, кажется, даже дождь перестал стучать по листьям древнего дуба.

— Я влюблен в тебя. Влюблен, Эйла, влюблен очень давно. Я больше не в силах это скрывать, ведь с каждым днем чувства становятся всё ярче, всё невыносимее. Прости, если моё признание покажется тебе неуместным. Я поступаю крайне эгоистично, ведь я не уверен, что мои чувства могут оказаться взаимны…

Мир замер, а затем окрасился самыми яркими красками и волчком завертелся вокруг нас. Я смотрела на Генри остекленевшими глазами, возможно, целую вечность, прежде чем броситься в его объятия, крепко обняв за шею.

— Генри, — прошептала я сквозь широкую улыбку, — о, милый мой Генри, это взаимно! Это совершенно взаимно. Боже мой, я так счастлива!

«Я так сильно в тебя влюблена, Генри».

***

Крупная капля разбилась о лоб.

Я приоткрыла глаза и подняла уголки губ в ленивой улыбке, ожидая увидеть перед собой счастливое лицо Генри, но взгляд сфокусировался и застыл на низком бетонном потолке. Вена на шее запульсировала, да такой адской болью, что рассудок, всё ещё рисующий образы двух стоящих под дубом молодых людей, мгновенно прояснился. Стихли голоса, оставив лишь бешеный грохот моего сердца и рваное хриплое дыхание. Пошевелив кончиками пальцев и часто заморгав в попытке отогнать слезы осознания, я приподнялась на локтях и села.

Это был всё тот же подвал. Те же капли на потолке, та же паутина в углу. Зарывшись пальцами во влажные волосы, я уткнулась носом в колени и шумно задышала, пытаясь справиться с подступающей к горлу паникой. Она затуманивала мой разум, загоняла меня в клетку, сотканную лишь из страхов, но я не должна была ей поддаваться. Унижение, пережитое мной бог знает сколько времени назад, сдавливало горло, и мне хотелось кричать, вопить во всё горло, проклинать всех на свете за эту несправедливость… но это было бы самоубийством. Кто знает, на что способны эти головорезы и сколько их на самом деле? Я помню безжалостную ухмылку того, кто остервенело выплёскивал воду мне в лицо в надежде заполучить правду, помню угрожающий голос мужчины, приказавшего вернуть меня в подвал. Он прятался в тени коридора, лишив меня возможности разглядеть его лицо. Почему? И почему остановил этих мерзавцев? Неужели придумал пытку поизощрённей?

Вонзив испуганный взгляд в сторону ржавой клетки, отделяющей меня от свободы, я заметила несколько предметов возле калитки. Миска с куском хлеба, кружка с водой, пустое ведро и какие-то тряпки. Едва я двинулась в сторону, чтобы осмотреть то, что мне принесли, как боль в висках ослепила меня, обездвижила. Стиснув зубы, я обхватила голову дрожащими руками. Кожа была адски горячей, будто по венам у меня бежала лава, а не кровь, а в некоторых местах подушечки пальцев нащупывали крохотные царапинки. Это ещё что? Сердце в панике забилось о грудную клетку, стало трудно дышать.

Они чем-то меня опоили. И те тряпки, которыми мне затыкали рот…

И мой сон…

То, что случилось год назад под дубом, было правдой только отчасти. Генри был влюблён в меня на самом деле, но в тот вечер, когда он привёл меня к дубу и признался мне в любви… я не смогла ответить ему взаимностью. Я не бросалась в его объятия и уж точно не кричала о том, как счастлива! В здравом уме, даже терзаясь чувством вины, я бы не позволила своему рассудку так исказить реальность. Я никогда не любила Генри, он даже не был удобен для меня, как человек, с которым я могла бы связать свою жизнь. Только с чужой помощью мой мозг мог выдать подобную чушь.

Невольно вспомнились и сны с участием моего отца, и чтение книги в лекционном зале… что, чёрт их подери, за дрянь заставляет меня видеть это?

— Эй, вы! — закричала во всё горло я, запоздало осознав, что сильно охрипла после ледяных водных процедур.

Стало так больно, будто кто-то поджёг мои лёгкие, и я обхватила шею руками, крепко зажмурившись. Проклятье. Это просто невыносимо. Я больше не могу оставаться здесь ни на секунду. От голода тошнило, здесь пахло сыростью и плесенью, а старомодная керосиновая лампа трещала так раздражающе, что я была готова в любую секунду дотянуться до нее и разбить о стену. Но она оставалась единственным источником света здесь, в этом промозглом подземелье, обнажая все худшее, что могло попасть под мой испуганный взор. Что я здесь делаю? Голод и жажда замедляли все мыслительные процессы, и я бросила взгляд на миску с сухим куском хлеба. Нет, я не стану это есть. И пить воду из заржавевшей чашки. Сменившись на отвращение, голод притупился, но мерзкий, пронизывающий насквозь холод остался. Я обхватила себя руками, дрожа. Платье превратилось в бесполезную тряпку, жемчужные серьги и ожерелье наверняка прикарманили эти демоны, а укрываться валяющимися рядом с ведром лохмотьями я не стала бы даже под страхом смерти. И все же долго на сыром полу я не протяну. С этим нужно что-то делать. Немедленно.

Придвинувшись к решётке, я обхватила холодные прутья руками и уставилась в темноту маленького коридора, заканчивающегося лестницей. Керосиновая лампа стояла всего в ярде от меня, и если бы моя рука пролезла через прутья, я бы смогла её достать. Засунув ладонь в маленькое пространство в надежде проверить собственную теорию, я потерпела неудачу. «На свободе» могли оказаться только мои пальцы. Разочарованно вздохнув, я оглядела крошечную дверь. Замочная скважина была совсем крохотной и заржавевшей. Возможно, будь на мне мои серьги, я бы попыталась придумать что-нибудь, чтобы вызволить себя отсюда.

Но что бы я делала дальше?

Я даже не представляю, кто эти люди. Очевидно, я оказалась здесь по ошибке, ведь мой отец не мог иметь дел с этими свиньями, но ведь они об этом не знают! Не хотят знать, ведь их крошечного мозга просто не хватит на понимание очевидных вещей! Тогда вопрос остаётся открытым — что мне делать? Поднявшись наверх, сразить их своими дипломатическими способностями? О, бога ради, я даже не смогла уговорить свою мать устраивать этот чёртов маскарад!

Маскарад…

Ну, разумеется! Провал в памяти стал стремительно заполняться событиями, заставляющими мою голову разрываться от невыносимой боли. Они были там… люди в дешевых костюмах… мужчина, что увлек меня в танец и не проронил ни звука. И шампанское… я все еще помню его приторную сладость.

— Доброе утро, Эйла.

Грубый мужской голос, прозвучавший в унисон шагам, заставил меня вынырнуть из вороха предположений, дёрнуться и, отпрянув от решётки, отползти назад — в надёжное укрытие паутины. Я затаила дыхание и стала ждать того, кто придёт к калитке. Сердце грохотало где-то в горле. Первая и единственная мысль: «Меня снова будут пытать».

Вот только никто не подошёл.

— Почему ты не притронулась к своему ужину? Ты же понимаешь, что нужна нам живой?

Голос затих, а я широко распахнула глаза, вглядываясь в темноту. Он говорил на английском, и прежде я уже слышала его. Перед тем, как меня снова кинули в эту клетку, я его слышала. Это он отдал приказ запереть меня здесь. Но почему я его не вижу?! Виски запульсировали ещё яростнее.

— Откуда вы знаете моё имя? — с трудом вымолвила я и прикусила язык, сдерживая целую очередь оскорблений.

Где-то снаружи запищала мышь. Поморщившись в отвращении, я ещё крепче обхватила руками колени. Замечательно. Это именно то, чего мне не хватало!

— Эй?! Вы здесь?

Приглушённый смешок разрезал тишину. Конечно, он не хотел показываться. Значит, он всё же рассматривает мысль о том, что я могу выбраться на свободу и заложить их всех полиции?

— Я здесь. Размышляю, под каким соусом подать информацию о степени идиотизма твоего отца.

Я мгновенно подскочила со своего места и рванула к решётке, вглядываясь в кромешную темноту вокруг. Едва различимый силуэт стоял там, где должна начинаться лестница — он был неподвижен, точно статуя, и если бы его плечи не дёрнулись, я бы решила, что человека там и в самом деле нет. Страх медленно уступал место ярости.

— Кто ты такой, чтобы говорить о моем отце? Вы ещё не поняли? Я здесь по ошибке! — воскликнула я и закашлялась, прижав ладонь к пылающей груди.

— По ошибке? По-твоему, если бы это действительно была ошибка, я бы мог назвать твоё имя?

— Ты мог слышать его, — колени подкосились, заставив меня упасть на землю. Я припала лбом к решётке и озвучила мысль, секундой ранее родившуюся в моей голове вместе с мимолётными, но такими яркими воспоминаниями. — На маскараде. Вам крупно повезло. Все были в масках…

— Томас был прав, говоря о том, что у него растёт очень смышленая дочь, — ответила тень в углу.

Я скрипнула зубами.

— Замолчи. Ты не мог его знать. Ты…

— «Маклауд Текстиль» был весьма известен в Шотландии, верно? — прервал меня мерзавец. — До кризиса. Твой отец был так привязан к фабрике, которая досталась ему от покойного тестя, что пошёл на сделку с самим дьяволом, чтобы спасти дело всей своей жизни. Но, как оказалось, Томас и сам был не из святых.

Сглотнув, я почувствовала, как горячие слёзы обжигают щёки. Никто не имеет права говорить о нём. Тень продолжила:

— Щедро одолженные нами деньги, много денег, фабрику почему-то не спасли, и это было весьма странно, ведь в его владении оказалось целое состояние, которым можно было обеспечить весь остров. Знаешь, что он сделал с нашим великодушным пожертвованием? О, конечно, ты знаешь. А теперь это хотим знать и мы.

Всё внутри меня заледенело и онемело, а надрессированная ярость была вот-вот готова вырваться из своего заточения. Неужели мой отец был способен на такое? Связаться с бандитами, взять у них долг, а затем просто… спрятать полученные деньги? Я сжала зубы и злобно сверкнула взглядом в сторону неподвижной тени. Пусть Розалинда и живой пример того, что нельзя доверять членам семьи, я не могла принять это. Он блефует. В этой истории что-то не сходится.

— Зачем вам похищать меня? Рано или поздно вы поймёте, что я ничего не знаю, — подыграла я, сглотнув. — Вы же для этого опаиваете меня какой-то дрянью, верно? Кто вы такие, чёрт вас возьми?

Он хмыкнул и слегка сдвинулся с места. Я услышала, как хрустнула его шея, когда он её разминал.

— О, моя драгоценная Эйла, мы всего лишь честная и порядочная семья, которая по воле судьбы-злодейки связалась с вашей нечестной и непорядочной семьей.

— Семья!? Так вы мафиози!?

Его молчание было громче любых слов. Тогда паника, пожаром разрастающаяся в груди, не дала мне в этой тишине погрязнуть. Я заговорила быстро, отчаянно боясь, что в любой момент он может просто уйти:

— Придёт время, и вы поймёте, что крупно оплошали. Те дни, а может быть, и месяцы, потраченные на попытку выбить из меня правду, могли быть заняты настоящими поисками…. что вы там ищете, лодку? — мой мозг работал отчаянно и яростно, генерируя всё новые и новые идеи, заставляя меня говорить, едва побеждая болезненную хрипоту. — Послушай. Я не знаю, насколько вы влиятельны в вашем мире, но моя семья влиятельна тоже. Ты мог видеть это, когда был в поместье. Потребуй выкуп, и моя мать отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы спасти меня. В противном случае, она отдаст все свои и чужие сбережения, чтобы найти и уничтожить вашу шайку. Но если ты позвонишь или пошлёшь к ней своих головорезов, клянусь, она вернёт вам всё до последнего пенни, всё, что задолжал мой отец, и даже с процентами. Никто не станет обращаться в полицию, ведь нам не нужна дурная слава о связях с мафиози. Стоит только… поменять свой курс.

К концу своего монолога я совсем потеряла голос. Вода в ржавой кружке уже не казалась мне такой отвратительной, хотя нет, всё же казалась. Я вздохнула и дёрнулась, когда услышала размеренные хлопки. Он аплодировал мне?

— Браво. Прекрасная речь. Но дипломат из тебя никудышный, — эти слова врезались в мою душу, заставив меня сжать кулаки и сидеть неподвижно в попытках успокоиться. Это неправда. Я могла бы стать хорошим дипломатом. — Неужели ты ещё не поняла, моя маленькая гостья, что тебе отсюда не выбраться? Тебя видели на берегу в день отправления лодки, ты стояла рядом со своим отцом. Мой тебе совет: кончай тратить силы на этот спектакль. Всё слишком очевидно. Или мы узнаем правду, или мы тебя убьём. И нет, это не очередной метод шантажа и вовсе не манипуляция. Всего лишь констатация факта.

Я решительно не хотела его слушать.

— Вы ошиблись. Всё это глупая и чудовищная ошибка, я не видела никакой лодки! Я не участвовала ни в чём подобном!

Он раздражающе молчал. Какая наглость! Я вскинула руки и накрыла ими лицо, шумно задышав. Они ошибаются, все они ошибаются, и я по жуткой случайности оказалась втянута в этот непрекращающийся кошмар! Я металась по пространству подвала, не в силах совладать с собой, не ведая, ушел ли мой мучитель… мафия… я читала о них в книгах и в колонках газет… но я совсем ничего о них не знала.

— Все это неправильно, — не уставала бормотать я. — Вы ответите за это… ответите…

Я услышала его кроткий вздох, и новый оттенок страха внезапно затмил мою душу. Остановившись у самой решетки, я прошептала, скорее обречённо, чем в любопытстве:

— Какая же вам выгода от моей смерти?

Тишина терзала меня недолго.

— Ты знаешь, во французском языке есть такое слово. Вонжонс, — в глубине мрака скрипнула ступенька. — Подумай об этом. А я, пожалуй, пойду. Ах, да. Советую тебе надеть вещи, которые я принёс, если не хочешь, чтобы мои шакалы на тебя набросились.

Тень, стоящая в углу, исчезла, а спустя несколько секунд раздался оглушающий хлопок двери. Паника, ужас, одиночество, ярость — все худшие чувства обрушились на меня, когда я осталась одна. В сумбур моих мыслей закралась лишь одна ясная мысль:

Мне не выбраться отсюда живой.

Они хотели возмездия.

Глава 6. Бороться

Это была дуэль: в ожесточённой битве схлестнулись вооружённое брезгливостью упрямство и обезоруживающий голод.

Дуэль без победителей. Без права на жизнь. Просто маленькая бесполезная схватка. Но отрезвляющая, дарящая призрачную надежду на спасение. Как я могла не воспользоваться ею? В запасе у меня не было ни минуты — обдумать происходящее, составить план побега и оставить это чёртово место… только мысли мои затуманились голодом. Бессилие растекалось по моим венам, как яд. А несчастный ломоть хлеба, кажется, плесневел прямо у меня на глазах. И жажда… прошло, кажется, несколько часов с момента этой бесчеловечной пытки, и теперь все внутри меня жалостно молит о спасительном глотке воды из ржавой кружки на полу.

Это было невообразимым абсурдом. Пока кто-то сверху решал, жить мне или умереть, я пыталась перебороть брезгливость. Драгоценное время утекало сквозь пальцы, холодное дыхание смерти уже обжигало мой затылок. Сколько суток я провела здесь? Двое, трое? Пришло время спасать себя всеми возможными способами, начав с попытки восстановить свои силы хотя бы до возвращения способности стоять на своих двоих.

— Давай же, — пробормотала я, поднимая с пола кусок хлеба и слегка сжимая его. — Пересиль себя. Всё не так ужасно, как выглядит.

Удивительно, но он все ещё был мягким. Возможно, всё дело во влажности — здесь она просто катастрофическая. Благодаря ей и спёртому воздуху дышать здесь было просто невозможно. Стоит ли упоминать невесть откуда взявшиеся сквозняки? Не будь у меня такого завидного иммунитета, мой хладный труп давно кормил бы местную живность.

Вздохнув, я сосредоточилась на своей скудной пище и, сморщив нос, принюхалась к кусочку хлеба. Ах, это однозначно не аромат из булочной мистера Грини, однако ничем отвратительным он не пах. Тогда всё, что мне оставалось — откусить немного с краю, поморщиться в отвращении, а спустя секунду жадно наброситься на весь кусок, жуя, но не чувствуя вкуса. Разочарование захлестнуло меня и тугим узлом стянулось в животе, когда я поняла, что поглотила всё до последней крошки, но у меня по-прежнему была моя кружка с водой. Руки тряслись, когда я поднесла её к губам и, зажмурившись, сделала глоток. Всю ротовую полость тотчас заполнил вкус ржавого металла, и я выплюнула всё без остатка, вытирая губы тыльной стороной ладони.

Определённо, та вода, в которой я едва не захлебнулась, была куда более приемлемой, чем это безобразие.

— Что ж, — с трудом отдышавшись, пробормотала я. — Ты все еще можешь быть полезной.

Вылив немного воды на свободную ладонь, я умылась, отчего мимолётное облегчение всего на секунду настигло меня. Остатком вымыла руки и встала с колен, чтобы подойти к калитке. Кружка по-прежнему была в моих руках, и когда разум оказался обманчиво чист от мыслей о еде, я вернулась к обдумыванию плана. Будь всё это не по-настоящему, а лишь частью моего сюжета, в какую сторону я бы его повернула? Как бы я спасла свою героиню? Взгляд тотчас нашёл заржавевший замок, висящий на двери. Присев на корточки, я оценила, как сильно придётся ударить по нему кружкой, чтобы он слетел, выпустив меня наружу.

«Чёрт, чёрт, чёрт!»

Он держался достаточно крепко, а у меня и вовсе не было сил, чтобы его сломать. Дыхание сбилось. Взгляд в панике заметался по небольшому пространству, в котором я оказалась заточена, но не нашёл никаких подсказок. Я опустилась на колени и припала к решётке, вглядываясь в детали за ней. Керосиновая лампа поменяла своё положение — вероятно, эти аборигены переставили её подальше от меня. Но когда они успели? Неужели я снова была без сознания? Когда? Взгляд уловил разбросанные по полу карты — они лежали у самой решётки, я вполне смогла бы их достать. Но зачем они мне? Я присмотрелась: картон выглядел достаточно плотным, а углы были острыми. Сомнительное оружие — ими едва можно порезаться. И все же лучше иметь при себе хоть что-то, даже несчастную колоду карт — не спасусь, так хоть сыграю в пасьянс перед смертью.

Но где-то наверху, в том мире, от которого меня так нагло и бесчеловечно отрезали, прогремело несколько низких мужских голосов. Злость вспыхнула во мне, она же стала катализатором моей удачи, и, просунув пальцы через решётку, я без труда подтащила к себе тонкую стопку карт. Дверь над лестницей скрипнула. Я сжала зубы, кляня несправедливость и этих бастардов, и дотянулась до последних, забирая их и пряча в ворохе одежды, что принёс мне главный мерзавец.

Одежда!

Ступени закряхтели под весом того, кто спускался ко мне, когда я вспомнила о словах, сказанных мне накануне их главным. Эти озабоченные свиньи точно не упустят возможности насладиться моим невезением в виде изодранного платья! Глаза налились кровью, а сердце бешено загрохотало в груди, когда я потянулась руками к куче тряпья, но опоздала: довольное лицо мерзавца уже мелькнуло в отблеске керосиновой лампы.

— Нет, — я замотала головой, отползая всё дальше от мужчины, пытающегося открыть дверь. Руки нащупали на земле железную кружку. — Нет, не смей приближаться ко мне!

— Не смей приближаться ко мне! — поддразнил меня негодяй.

Калитка скрипнула, и он вошёл в мою камеру, скользко ухмыляясь и оглядывая моё трясущееся от страха и ненависти тело. Это был он. Левша. Ублюдок, беспощадно выливающий на меня десятки литров воды, смеющийся над моей беспомощностью, жалкий и безмозглый подонок, который должен сидеть здесь вместо меня, есть заплесневелый хлеб и воровать игральные карты. Он надвигался прямо на меня, и я швырнула в него кружку, конечно же, промахнувшись.

— Красавица решила поиграть? Сейчас поиграем наверху, капо приготовил тебе сюрприз! Сюрпри-и-из, понимаешь меня? — ухмылялся подлец, пока я шарила рукой по земле, пытаясь нащупать хоть что-то, что сможет меня спасти.

Испуганный взгляд остановился на паре его грязных ботинок. Он наклонился, чтобы схватить меня за руку и поднять с земли, но я отстранилась, вытянула ногу и с силой ударила его в голень. Стены содрогнулись от глухого крика. Всё произошло мгновенно: Левша схватился за ушибленное место и пошатнулся, готовый в любой момент упасть, а я, слыша лишь шум крови в ушах, оттолкнулась от земли и, спотыкаясь, рванула к калитке. Я была всего в нескольких дюймах от побега из подвала, и что бы ни ждало меня наверху, моя решимость, приправленная адреналином, делала меня почти непобедимой. И только голос на задворках разума истошным воплем кричал: «Очнись, ты обрекаешь себя на верную гибель!»

Но лестница ещё никогда не была так близко. Я почти выбралась из подвала, почти шагнула на сырые ступени, когда прямо над моим ухом раздался щелчок.

— Сдвинешься с места, и твои роскошные мозги украсят стену напротив.

Вся жизнь стремглав пронеслась перед глазами. Я слышала этот щелчок лишь однажды, и когда холодное дуло коснулось моего виска, всё внутри заледенело от первородного страха. Я часто думала о том, что почувствовал мой отец, когда смерть нагрянула к нему в гости, и успел ли почувствовать что-то вообще. Сейчас мне представился замечательный шанс побывать в его шкуре, но едва я успела сосредоточиться на ощущениях, как что-то с силой ударило меня по виску. Мир замерцал яркими белыми вспышками, а после неожиданно погас. Наверное, я рухнула в чьи-то руки.

Наверное, это была не смерть.

***

Меня лишь однажды жалила пчела. Это было в глубоком детстве: я бежала по саду, прячась от Шарлотт, когда случайно угодила в полыхающий алым заревом розовый куст. Руки и ноги мои оказались нещадно изодраны шипами, но я не почувствовала боли, ведь всё рассеянное детское внимание вдруг приковалось к пышному бутону, возвышающемуся среди всех прочих в потревоженных мною зарослях. Боже, как он был красив! Мисс Синклер настрого запрещала мне прикасаться к розам, и, видит бог, в моих действиях не было злого умысла — я хотела лишь ощутить кончиками пальцев священный бархат, таинственную нежность лепестков… Но все произошло так быстро, что я не заметила, как, распростертая, лежу на земле, а надо мной суетятся мисс Синклер и мама. Это было ожидаемо: недовольная излишним вниманием, пчела вылетела из бутона и ужалила меня прямо в мой любопытный нос. Боль — острая и жалящая — ослепила меня огненной вспышкой, а после исчезла, будто её никогда и не было. Я провалилась в темноту.

Это мимолётное ощущение вновь посетило меня сегодня. На секунду мне почудилось, будто я снова угодила в наш выгоревший сад, мне едва исполнилось четыре года, и пышный розовый бутон — всё, о чем только можно мечтать. Но вместо жала мне в нос вцепилась мокрая тряпка, запах которой был резким и удушающим — он долго не отпускал меня, заставляя шатко балансировать между двумя мирами. В какой-то момент, когда дышать стало совсем нечем, и это вырвало меня, наконец, из вынужденной дремоты, жало исчезло. Я услышала собственное дыхание, а мир замерцал неясными вспышками — снова выводить себя из небытия в этот раз оказалось сложнее. Боль трудно было игнорировать, как и ломоту во всех, казалось бы, одеревеневших мышцах, но когда последние тенёты сна оставили меня, я медленно открыла глаза и тут же столкнулась с преградой — густой темнотой, обволакивающей пространство вокруг. Паника сдавила горло, боль привычно запульсировала в висках, а ледяная волна страха омыла внутренние органы. Поморгав несколько раз и почувствовав давление на веки, я с ужасом поняла, что на глазах моих сейчас находится повязка. Но зачем? Что эти психи задумали? В панике я задёргала руками и ногами, наивно пытаясь вырваться, и лишь спустя несколько бесполезных телодвижений поняла, что снова привязана к чёртову стулу. Первый порыв закричать прервался неожиданным эхом шагов сразу нескольких человек. Я замерла. Будет лучше в этот раз прислушаться к их разговорам, а не разбрасываться лживыми угрозами. Это будет разумно, учитывая, что у одного из них есть пистолет. Я уверена, что то, что щёлкнуло у меня прямо над ухом, было спущенным курком, следовательно, по голове меня огрели прикладом.

Проглотив страх, как ком в горле, я безжизненно замерла на стуле и лишь слегка опустила подбородок. Оставалось лишь надеяться, что никто не услышит моего бешено грохочущего сердца.

— Я-я не совсем понимаю, что от меня требуется… Концентрация в растворе и без того достаточно велика! Вы точно всё расслышали правильно?

Этот высокий, слегка дрожащий мужской голос я не узнала. Как не смогла определить и возраст человека, которому он принадлежал. Они подошли ближе, и я не шелохнулась, пытаясь выровнять дыхание. Ах, как хотелось плюнуть в наглую французскую морду каждого! Но о какой концентрации они говорят?

Прямо над моей головой прогремел второй голос:

— Ты хочешь сказать, что я тупой? Или глухой? Все я правильно расслышал! Или это ты ей что-то не то подсунул? Почему она до сих пор не орёт и не брыкается? — я узнала голос Левши, будь он трижды проклят. — Может, тебе еще разок хорошенько вмазать, а?

Мои плечи дёрнулись, и я могла лишь молиться о том, чтобы эти двое не заметили этого. Пусть думают, что я по-прежнему сплю. Так будет спокойнее. Безопаснее.

— Нет же, нет! Но, в самом деле, раствор и без того достаточно токсичен. Чтобы вызвать у девушки дереализацию, нужно уменьшить концентрацию как минимум втрое. Но, возможно, она все ещё не пришла в себя по ряду других причин… след от удара на виске — ваших рук дело? — уточнил первый голос.

Всё внутри меня похолодело от страха. Кем был этот человек? Что за эксперименты, черт возьми, они вздумали надо мной ставить? Я едва сдерживала себя, чтобы не начать проклинать их вслух в эту же секунду. Сердце ни на секунду не замедляло свой темп.

— Тебе-то что? У тебя другая работа! Осёл! — после громкого недовольного рыка послышался звук, похожий на удар чьего-то затылка о стену, а следом глухой сдавленный крик. — Ты хоть понимаешь, кому подчиняешься, идиот? Или тебе напомнить?

— Что здесь происходит? — вдруг из ниоткуда возник ещё один знакомый голос, и я съёжилась, вспоминая последние слова, озвученные им.

«Вонжонс».

И вена на шее запульсировала предчувствием беды.

— Босс, этот таракан винит меня в том, что я…

— Мне плевать. Вы сделали всё, о чем я просил?

— Да, но… — пропищал незнакомец. — Но, послушайте, концентрация слишком…

— Можете проваливать. Оба, — снова глухой удар, а следом прерывистые шаги, будто кто-то не просто уходил, а убегал. Моё дыхание не сбилось ни на миг, и всё же я чувствовала, что он внимательно разглядывает меня… наблюдает… ищет подвох. В нос ударил призрачный запах табака — он остановился совсем рядом, я почти ощущала его дыхание на своей коже. — Если ты притворяешься спящей, полагаю, действие раствора ещё не вступило в силу. Только не говори, что ты и не дышать пытаешься. Это было бы слишком глупо для такой умницы, как ты.

Меня будто снова облили ледяной водой. Слишком внезапно. И точно в цель. Втянув носом спёртый воздух и решив, что дальнейшее участие в этом цирке только усугубит ситуацию, я стиснула зубы, а после рявкнула:

— Хотите накачать меня какой-то дрянью так, чтобы я была в сознании и отвечала на ваши вопросы?

Размеренный звук хлопков отскочил от стен и резанул мой слух. Мужчина стоял совсем близко, но я не могла его видеть. Ублюдок. Трусливый ублюдок. Любопытно, его ли эти шакалы назвали «капо»? Что бы это могло значить.

— Браво, просто браво! Похвальная логика. И верная. Неужели не чувствуешь, как блаженство медленно туманит твой разум?

— Зачем повязка? — я напрочь отказывалась его слушать. — Ты всё-таки допускаешь, что я могу выбраться отсюда и сдать тебя полиции? Будь уверен, ты будешь первым в очереди к гильотине.

Его смех — поразительно бархатный и раздражающий — заставил меня в презрении изогнуть верхнюю губу. В какой-то момент мне показалось, что эту мимику я изобразила только в своей голове, а потому пришлось повторить её, отмечая про себя удивительную заторможенность действий. Что за чёрт?

— Гильотину? — кажется, мерзавец наконец отстранился. Ах, а я как раз собиралась плюнуть ему в лицо! — В каком веке ты живешь?

— В том же веке, в котором кучка неудачников похищает девушку, чтобы вытрясти из её семьи какие-то жалкие гроши. К тому же, думаю, мне не откажут в моей маленькой прихоти, — растягивая каждое слово, ответила я. — Как и в просьбе четвертовать всех твоих недалёких дружков. Или пусть гниют на пожизненном? Знаешь, здесь есть пара симпатичных тюрем…

Он ответил, как мне показалось, спустя целую вечность:

— Здесь? Где, по-твоему, ты находишься?

Его голос звучал насмешливо, и мне почему-то легко представилось его лицо: высокий, с каштановыми, а может быть, чёрными волосами, шрамом где-нибудь в области густой брови, неаккуратная щетина и рубашка с коротким рукавом и расстегнутыми верхними пуговицами. В руках у него наверняка оружие, и едва ли я могу рассчитывать на его пренебрежение им в случае недовольства моими ответами, а ещё ему явно не больше тридцати пяти. Хватит ли этих данных, чтобы предоставить их полиции? И насколько они правдивы?

Я вздохнула, собираясь с мыслями. Желудок известил меня о голоде, заставив сглотнуть и стиснуть зубы.

И мыслить логически, разумеется:

— Великобритания, конечно, — и уверенность в собственных словах тотчас же растаяла. Я озвучивала каждую мысль, лениво пробирающуюся в мою голову: — Такие бестолочи, как вы, едва ли могли вывезти меня за пределы острова… и я нахожусь здесь не больше двух дней, так что…

Он вдруг наклонился ко мне так резко, что я практически увидела сквозь непроглядную ткань огромную чёрную тень перед глазами. Стул пошатнулся, будто преступник облокотился двумя руками о подлокотники. Отпрянув с таким рвением, что лопатки мои больно врезались в спинку стула, я услышала то, о чём даже не могла вообразить:

— Что там говорят о последней воле покойного? Тебе же в любом случае не выбраться живой… ты на родине великого и прекрасного Жака Ибера, милая. А большего тебе знать необязательно.

Это было даже хуже, чем пропитанная какой-то дрянью тряпка, хуже удара приклада и хуже, да простит меня Всевышний, самого выстрела. Но сердце не заколотилось бешено, испугавшисьэтой новости, во рту не пересохло, и какая-то неведомая сила вдруг стала будто укачивать меня на волнах невероятного и совершенно необоснованного спокойствия. Во Франции… они похитили и увезли меня во Францию… значит ли это то, что мне и вправду отсюда не выбраться? Кто-то словно растянул мои губы в улыбке, хотя я не чувствовала прикосновения к своей коже. Так странно… я была во Франции совсем недавно… моя тетушка Меррон…

— Вижу, мы можем начать беседу, — голос, казалось, звучал в моей голове, а не где-то снаружи. — Тебе хорошо, верно?

О, мне действительно было хорошо… но тревога, как моль в банке, билась и молила об освобождении. Я знала, что раствор начал дурманить мой разум, но какая-то внутренняя сила не позволяла ему овладеть мной окончательно. Помню, что кивнула этому недоумку, а он что-то сказал в ответ. С губ слетел смешок. Я во Франции. Поразительно. Моя тётушка Меррон уже наверняка собирает слуг к обеду!

— Ты помнишь, как папочка Том брал тебя за руку? Как говорил, что любит свою маленькую дочурку? А помнишь, как вечерами он заплетал тебе косы?..

Он снова был близко, этот чарующий голос, и я тонула в нём, тонула в своём бессилии, тонула в воспоминаниях… там были руки моего отца… его улыбка… весёлый смех. Он заплетал мне косы…

В этот миг внутренняя тревога так сильно царапнула мою душу, что я до крови закусила губу и едва ли не ахнула от осознания. Отец никогда не заплетал мне косы. Никто их не заплетал. Мои волосы всегда были короткими и непослушными, а всякий раз, когда очередная моя «гениальная» гувернантка пыталась расправиться с ними, я убегала с криками и угрозами.

Долгожданная ясность осветила все поражённые участки моего рассудка, она их попросту уничтожила.

Я знала, что он собирался делать. Разговорить меня. Вывести на чистую воду. Или заставить сказать то, что хотел услышать. Но что я знала о своём отце? Всё тело напряглось, кулаки сжались, отчего костяшки побелели, но я не сдавалась. Разум постепенно охватывал туман — безжалостная битва.

— Нет никакой лодки… я ничего… — язык отчаянно отказывался меня слушать. — Отец не заплетал мне косы. Ни-ког-да.

— Хорошо, — он усмехнулся, как мне показалось, нервно. — Ещё не готова, да? Я подожду.

Теперь меня тошнило. Голова сделалась ватной, а слюны во рту стало в несколько раз больше. Сглотнув её, я попыталась смириться с новостью о своём нахождении во Франции. Улыбка так и рвалась наружу. Надо же! А я все никак не могла выкроить время приехать сюда…

Воображение уже пустилось в пляс, подбрасывая будто бы абсолютно живые образы: я стою на набережной Сены в своём шелковом платье, развевающемся на ветру, а птицы, какие-то неестественно-большие, летают над моей головой, и что-то кричат, кричат, а затем шепчут:

— Где наши деньги, красавица?

— Где ваши крылья? — немедленно спросила я и протянула руку, чтобы коснуться их, а затем с ужасом осознала, что и запястья крепко прикованы к стулу.

Реальность отвесила мне хлёсткую пощечину, и когда почудилось, будто я снова падаю, знакомый голос моего мучителя поминальным маршем прогремел прямо в ухо:

— Лодка «Фиона» и правда так красива вблизи?

Лодка, лодка… брови сошлись на переносице. Я покачала головой, отгоняя туман. Теперь тот нагло клубился вокруг.

— Я видела лодки в порту… маленькая… человек с бородой чистил рыбу… Фиона, — губы сжались в тонкую полоску. — Такое красивое имя. Кто она? Твоя жена? У тебя есть жена? Бедная, бедная женщина… Твой красивый голос маскирует все внутренние уродства.

Чьи-то пальцы сомкнулись на моем подбородке. Чьи-то губы едва не коснулись моих. На скулах явно останутся синяки. Но я почти не чувствовала телесного контакта. Всё плыло…

— Ты знаешь, куда твой отец переправил все свои деньги? Отвечай!

— Его деньги… он потратил последние сбережения на букет для Розалинды… хотел извиниться, — мир вокруг плыл, а хватка на подбородке становилась сильнее. Слова сами лились из моих уст, когда как мой голос будто и вовсе мне не принадлежал. — Зачем она сожгла наш сад? Ему бы не пришлось тратиться…

— Идиотка, — чужой голос пропитался ядом, а затем стал громче, ударив меня по вискам: — Левша! Убери её с глаз моих! Она бесполезна, а у меня нет времени с ней возиться!

Услышав это, я хрипло расхохоталась. Шаги прервали мой смех, и кто-то остановился неподалёку, запыхавшимся голосом уточнив:

— Мне прикончить её?

— Не сейчас. Мне нужно отъехать на пару часов, а когда вернусь, сделаю это сам. Она должна быть в сознании и в здравом уме, так что без глупостей. Отведи её в подвал и жди меня.

— Я понял. Время, потраченное на эту дуру, должно окупиться?

— С лихвой. Правша и док поедут со мной, так что ты за главного. Не подведи меня.

Мой отчего-то ставший таким идеальным мир потревожили чужие руки. Я улыбнулась блаженной улыбкой, и повисла на шее того, кто отвязал меня и поднял со стула.

— Так хорошо… — тихо пропела я. — Мне с вами так хорошо, мальчики…

Глава 7. Блеф

Я рухнула на сырой холодной пол, стоило ржавой калитке со скрипом захлопнуться.

Всё моё тело поразил болезненный импульс, тошнота подкатила к горлу и, бросившись к стоящему в углу ведру, я немедленно опорожнила желудок. Это было просто отвратительно… трясясь и от холода, и от страха, и от пережитого унижения, я сочла истинным благословением то, что эти мерзавцы налили воды в несчастную ржавую кружку, ставшую несколько секунд, минут или часов назад моим оружием. Сполоснув свой рот и сплюнув в ведро, я облокотилась спиной о стену. Ладонь, упавшая на землю, задела лежавшие на ней карты, и я сжала их в кулаке, даже не любопытствуя, как много мне удалось стащить. Будто это имело смысл.

И лишь спустя несколько мгновений, когда желудок оказался пуст, ожидаемо очистился и разум. Мысль, ясная и простая, вонзилась в душу с поразительной скоростью.

Их главный понял, что я бесполезна. И он собирается меня убить.

Осознание этого парализовало меня всего на секунду, пока дремлющее желание жить набирало свои обороты, заставляло шестерёнки снова крутиться в моей голове. Тем не менее, пространство всё ещё кружилось, всё вокруг казалось неестественно гиперболизированным, но теперь я хотя бы управляла своим разумом. Тогда слова того человека о превышенной концентрации, способной мне навредить, просто теряли свой смысл. Я была в себе, была в сознании, может быть, и несла всякую чушь наверху, но была в полном ответе за то, что говорила.

Или это то, чего они добивались?

Во всяком случае, кто-то из них определено допустил ошибку. Ошибку, обещающую спасти меня, если я сейчас же возьму себя в руки.

Я должна бежать отсюда. Не импульсивным рывком, способным загнать меня в могилу раньше срока, а тщательно продуманным действом. Но разве у меня есть время?

Время, время… что же они говорили о времени?

Голова не прекращала гудеть ни на секунду, и я зажмурилась, мысленно возвращаясь на несколько минут назад. Улыбка, тронувшая моё лицо, появилась и тут же погасла. Этот подонок говорил о моём отце.

Мой папа…

Яркие образы из детства окрасились самыми разными цветами, но спустя секунду стали чёрными, как выражение нашей — моей — скорби. Я ударила себя по щекам и попробовала снова.

«… вечерами заплетал тебе косы».

«… он тебя так любил».

«Где наши деньги?»

«Мне нужно отъехать на пару часов».

«… сделаю это сам».

«Правша и док поедут со мной, так что ты за главного».

— Хватит! — выкрикнула я и содрогнулась от нового приступа головной боли.

Однако в эту же минуту самые разные по форме, размеру и цвету стеклянные детали сложились в один удивительный витражный орнамент. Я смогла увидеть его перед собой так ясно, будто он и в самом деле существовал, и яркий солнечный свет, который я не видела вот уже несколько дней, лился через него прямо на моё внезапно ожившее лицо.

Я должна бежать отсюда. Сейчас, когда главный уехал и прихватил с собой парочку головорезов. Сейчас, когда оставшийся со мной Левша, пусть и имеет оружие, но совершенно точно обделён мозгами. И сейчас, когда моя вера в себя сильна как никогда. Героини моих ненаписанных книг никогда не забились бы в угол, смиренно дожидаясь неминуемой смерти.

Теперь у меня было не больше часа на то, чтобы придумать план, несколько раз во всех мельчайших деталях мысленно воссоздать это животрепещущее событие, финалом которого должно стать моё неминуемое прибытие в поместье тёти Меррон в Париже. Этого должно хватить на то, чтобы не отправить себя на верную гибель.

— Чёрт бы побрал эту дверь! — внезапно послышалась хриплая ругань Левши где-то сверху, а затем раздался писклявый скрип деревянных ступеней.

Крупная дрожь тотчас пробила всё моё тело. Глаза в ужасе округлились, пока мозг принялся бешено вырабатывать идеи. Притвориться спящей, а затем напасть? Но чем, колодой украденных карт? Это будет самая кровопролитная дуэль, самый равный бой — мои карты и его пистолет! Тем не менее, решение спрятать их от греха подальше немедленно овладело мной, и я трясущимися руками собрала карты с пола и засунула туда, куда, я надеюсь, никто не заглянет — в чашечку своего бюстгальтера. До крови закусив губу, я бросила взгляд на кучку одежды возле калитки и в который раз вспомнила слова главного. Конечно, для начала мне нужно одеться! Обезопасить себя, сделать всё, только бы избежать его сального взгляда, ведь в моменты, когда эти приматы обращают внимание на моё изувеченное платье, их мозги размягчаются, как сливочное масло на августовском солнце…

Но… боже, разве это не именно то, что мне нужно?

— Ну, где моя маленькая зверушка? — неожиданно прохрипел Левша из глубины подвала. Я отшатнулась, шагнула к стене, а он подошёл к калитке и, провернув в замочной скважине ключ, открыл скрипучую дверь. — Неужто испугалась? Да, какая-то ты слишком зашуганная для той, кто вис на моей шее по своей же воле там, наверху.

Я не слушала его, блуждая испуганным взглядом по сторонам и прикрывая руками открытые участки моего тела. События принимали слишком неожиданный, слишком безумный поворот, но я отчаянно не принимала никакого другого исхода, кроме как выжить. Я не могла умереть, не могла внести такие коррективы в своё расписание. Смерть стоит десятком пунктов ниже — стоило хотя бы ради приличия выполнить несколько из них, прежде чем дойти до финальной строчки. Хотя нет, финальной всё же оставались мои с размахом устроенные похороны. Их я тоже расписала по подпунктам и даже набросала эскиз своего последнего наряда. Оно было бы несколько эпатажным, с намёком на…

«Эйла! Приди в себя!» — взбунтовался рассудок, и я дёрнулась, когда Левша бесцеремонно ввалился в мою темницу. Воздух вдруг сделался вязким, ещё более вязким, чем был до этого. Предчувствие беды захватило душу.

— Ну? Что застыла?

Я вжалась спиной в стену позади, когда Левша резко рванул ко мне и схватил меня длинными тощими пальцами за подбородок, поворачивая побледневшее лицо в сторону керосиновой лампы. Кожу опалило его несвежее дыхание.

Думай, Эйла, пожалуйста, думай…

— Хм. И правда. Ты в своём уме, — протянул он, и зловещая улыбка коснулась его тонких губ. — Тем лучше. Интереснее.

Я даже не пыталась вырваться. Мой взгляд остекленел, а сердце ухнуло в пятки, когда Левша вжался своими бёдрами в мои. Спокойно, Эйла. Никакого сопротивления. Только попытка выцепить одну здравую мысль из бесконечного вороха безумных и опрометчивых идей.

— Ты ведь уже догадалась, что я собираюсь с тобой сделать, да, красавица? Капо велел дождаться его, чтобы он сам мог убить тебя, но не отдал никаких приказов о характере нашего… времяпрепровождения. Я собирался сделать этот в тот же день, как увидел тебя, — его шёпот болезненно обжигал мою кожу. — А теперь ты вся… в моей… власти.

Органы в животе стянулись в тугой узел страха, и сквозь шум в ушах я вдруг расслышала едва уловимый шорох, издаваемый картами, спрятанными в моем бра. Левша прикоснулся к моей щеке, а я широко распахнула глаза, пораженная идеей.

Игральные карты.

Игра… ну, конечно! Всё ведь так просто, так очевидно! Я должна сыграть эту партию, безбожно блефуя.

Мозг заработал с удвоенной яростью. Я внутренне сжалась, перестала дышать. Как же мне поступить? Как успеть, как уловить тот момент, выдержать ту самую паузу? У меня не было ни секунды на раздумья!

— Мне всё равно, — выпалила я, опережая мысли. — Делай со мной всё, что хочешь.

Это было так отрезвляюще, так обнадеживающе, даже сквозь призму убийственного отвращения, что я немедленно принялась осуществлять несуществующий план. Хаотично и расплывчато, маленькие ходы к большой победе рождались в моей голове, пока этот мерзавец утыкался носом в мою шею и всё ждал, когда я начну сопротивляться. Меня едва не стошнило прямо на его уродливые туфли, когда грубые мужские пальцы коснулись изысканного шёлка моего платья.

Но жизнь моя была дороже пары секунд никчёмной гордости.

— Так ли всё равно? — просипел Левша куда-то в область сгиба моего плеча. — Я бы предпочёл, чтобы ты кусалась, чем была бревном, — он поднял голову, и расфокусированный взгляд, подёрнутый дымкой омерзительного желания, скользнул по моему лицу. Тогда я и поняла: этот подлец был пьян. Не настолько, чтобы от одного моего толчка повалиться и упасть на землю, но уже достаточно, чтобы потерять бдительность. — Но если ты не хочешь нарваться на мой гнев, ты можешь быть… отзывчивой.

Несмотря на неприкрытое отвращение, широкая улыбка едва не коснулась моих губ. Глупая мышь сама шла в лапы коту. И в роли мыши здесь выступала вовсе не я.

Ах, какая непредусмотрительность!

— Я не хочу твоего гнева… мне было его достаточно, — я округлила глаза, обхватив рукой его скудный бицепс. — Я всё делаю правильно?

Конечно, черти в ту же секунду заплясали в его глазах.

— Опусти руку ниже, — шепнул он, фыркнув.

— Как пожелаешь.

Я позволила себе оценить ситуацию: как много времени мне понадобится, чтобы усыпить его отсутствующую бдительность? Его главная ошибка состояла в том, что он уже считал себя победителем. Озлобленный на весь мир бандит с оружием и беспомощная девушка в его подвале. Она не способна дать отпор. Она слаба и напугана, а потому ему не придётся быть на чеку — вся ситуация полностью под его контролем.

Мне понадобится минута.

— И чего ты ждёшь? — поторопил меня Левша, устроив обе ладони на моих бёдрах.

Оставалось не больше пятидесяти секунд.

Набрав воздуха в лёгкие и чуть отвернувшись, я опустила ладонь к его животу. Я знала, что то, что встретит меня на несколько дюймов ниже, вызовет у меня рвотный рефлекс, но жизнь была дороже, и я скользнула рукой к поясу его брюк, опуская пальцы на ширинке. Конечно, Левша был уже возбуждён. Таких ублюдков возбуждает слабость. Очевидно, это говорит о том, что когда-то он сам был уязвимой жертвой.

Как же он жалок.

Тридцать секунд.

Стиснув зубы, я сжала внушительную выпуклость и получила его одобрительный вздох.

Всего двадцать секунд.

Ослабила хватку и снова сжала.

Пятнадцать секунд.

— Сядь на колени и хорошенько познакомься с ним, дикарка, — внезапно сквозь шум крови в ушах послышался его сдавленный голос. — Или я заставлю тебя, и тебе это не понравится.

Мои колени подогнулись.

Семь. Чёртовых. Секунд.

Рука обвила его талию и скользнула к пояснице. Он посмотрел на меня, а я не отрывала взгляда от своих действий. Сердце забилось где-то в животе, а затем и вовсе ухнуло в пятки.

Три секунды.

Пальцы коснулись холодного металла.

— Что ты, мать твою, там делаешь? — замешкался он. — Живо села на колени и спустила с меня брюки. Или ты хочешь получить пулю в лоб раньше времени? Я запросто это устрою.

Одна секунда. И пистолет, нагло вырванный у него из-за пояса, оказался в моих руках.

— Или это сделаю я, — с губ моих сорвался хриплый смешок, а выражение его лица в тот момент, когда я направила холодный тяжелый ствол на него, послало по моему телу такую феерию удовольствия, что совладать с ней удавалось с трудом.

Кроме всего прочего, я понятия не имела, как пользоваться этой вещицей.

— Девочка, ты совершаешь ошибку, — протянул было он, но запнулся, округлив глаза, когда я сильнее сжала рукоятку пистолета.

— Дёрнешься, и я тебя пристрелю, — предупредила я, подавляя предательскую дрожь в голосе.

Страх в этот миг вёл ожесточённую борьбу с чувством абсолютной непобедимости. Власть опьяняла.

— Отдай пушку по-хорошему или…

— Я сказала: не дёргайся, прошипела я, медленно обходя его напряжённую фигуру.

Мы быстро поменялись ролями. Теперь он стоял спиной к стене, а я — к заветной двери. Дуло пистолета смотрело прямо ему в лоб. Я тоже не отрывала взгляда от своего персонального цербера. Если бы господь наградил его хотя бы унцией мозгов, он бы напал на меня и без особых усилий вырвал пистолет из моих рук. Поэтому действовать надо было быстро и без раздумий. Даже если мне никогда не доводилось держать в руках холодное оружие, я читала об этом в книгах, писала в своих зарисовках. Да, разумеется… маленькая деталь за стволом, который нужно взвести, прежде чем осуществить выстрел. Герои, на которых я когда-то равнялась, стреляли. Они убивали и ранили, и когда это казалось мне чем-то возвышенным и правильным, ощущать абсолютную власть над чьей-то жизнью сейчас было так… немыслимо.

— Э-э-эй, золотце, да не горячись ты, брось пистолет, — опьянение хорошо скрывало дрожь в его голосе. — Лучше отдай его мне, ага?

Он двинулся на меня, улыбаясь так, будто заранее знал исход, но я его опередила. Щелчок курка эхом отбился от стен. Левша остановился, и тогда я громко, чтобы заглушить бешеный грохот собственного сердца, рявкнула:

— Клянусь тебе, сделаешь ещё один шаг, и я тебя пристрелю.

— Ладно-ладно! — его ладони оказались тотчас взмыты в воздух. — Я не двигаюсь.

Я рвано выдохнула и шагнула назад, лишь украдкой оглядываясь через плечо, чтобы найти дверь. Руки, держащие пистолет, затекли, но я не могла позволить себе расслабиться. Развернуться, закрыть дверь и бежать. Сейчас.

Толкнув калитку плечом и лишь на секунду оторвав взгляд от оцепеневшего левши, я задержала дыхание и рванула на выход. Свободная ладонь ухватилась за замок, пока страх того, что пистолет может ненароком выстрелить, парализовал мои пальцы. Паника стихийно охватила всё моё тело и мой рассудок, время замедлилось, но на деле всё произошло моментально — чужая нога, обутая в уродливый ботинок, вклинилась в пространство между дверью и решёткой. Я подняла голову и распахнула глаза, встретившись с горящим угрозой взглядом Левши. Сердце ухнуло в пятки. Навалившись на калитку всем телом, я попыталась ударить его по ноге, но он потянул ко мне свои здоровенные ручища, хватая меня за плечо.

— Иди сюда, жалкая стерва! — взревел он, пока я яростно пыталась вырваться.

— Отпусти! Я буду стрелять!

— Ну, конечно, ты будешь…

Казалось, он был так близок к тому, чтобы схватить меня, обратно бросить в клетку и убить — его руки уже почти добрались до моей шеи. Но я не могла сдаться так просто. Есть тонкая грань между мнимым чувством превосходства и отчаянной верой в себя. И я верила. До последнего верила, пока не дёрнулась так сильно, что Левша по инерции пошатнулся и едва не упал, потеряв опору в виде моей руки. У меня не было ни секунды на то, чтобы возиться с замком — сжав рукоятку, я стремглав понеслась к лестнице.

— Стой, тварь! — звук калитки, ударившейся о стену, прогремел в абсолютно пустой голове.

Я взбиралась по ступенькам, лишь изредка цепляясь за перила, с нечеловеческой скоростью, но Левша все равно добрался до лестницы прежде, чем я успела выбраться из подвала. Дверь, внезапно представшая передо мной, была закрыта, и мысль о том, что он мог её запереть, ударила меня, как пощечина. Но я не могла позволить себе остановиться. Оглянуться, испугаться, обдумать. Не сейчас. Я толкнула свободной рукой дверь и опешила от яркого дневного света, ударившего меня по глазам.

«Отсюда выход или на волю, или в могилу», — приговор, прогремевший в голове, вернул меня в реальность. Он же стал моим спасением.

Ровно до той секунды, пока чья-то рука не сомкнулась на моей лодыжке. Мир закружился перед глазами, и когда Левша потянул меня на себя, я вдруг рухнула на пол, лишь каким-то чудом удержав пистолет — пальцы сжимали рукоятку до побеления. На секунду всё погрузилось в глубокий мрак, из звуков оставив лишь глухой стук моего сердца. Но резкая боль в висках и бедре пробудила меня, но я яростно задёргала ногой и обернулась, когда заметила, что он тоже лежал на земле, прямо у двери, ведущей прочь из подвала — вероятно, не рассчитал свои силы. Это было моим маленьким спасением, крохотной победой, мимолётной надеждой. Мы боролись изо всех сил — я пыталась отбиться, а он что есть мочи сжимал мою ногу и продолжал тянуть меня к себе, как рыбу, запутанную в сетях. Но я больше не могла стать добычей. Больше не могла.

С огромным трудом повернувшись так, чтобы дуло пистолета смотрело прямо ему в глаза, я злостно прокричала:

— Я предупреждаю в последний раз! Отпусти меня, иначе я тебя пристрелю!

Левша усмехнулся, сильнее дёрнув меня на себя, отчего оружие едва не выпало из моих рук. Я всерьёз испугалась за упущенную возможность его пристрелить — у меня не было ни единой причины не делать этого.

— Ты и представить не можешь, что я сделаю с тобой, когда до тебя доберусь… — прорычал он, пока капли пота судорожно стекали по его вискам. — Сначала я дождусь приятелей, чтобы пустить тебя по кругу…

Я заметила влагу, коснувшуюся моей ноги, и только спустя миг поняла, что его рука стала скользкой от пота. Ещё один рывок вперёд — безуспешно. Он продолжал угрожать, продолжал держать меня, пока несколько капель не упали на его ладонь. Это могло стать моим шансом, это могло спасти меня, но Левша оказался слишком силен — мой вес против его тренированных лапищ был смехотворен. Моё тело, как мешок с картошкой, поволокли по грязному бетонному полу, о который я изо всех сил цеплялась ногтями, обратно в подвал, прямо в пасть моей гибели. У меня была только одна возможность выжить. И всего несколько секунд на то, чтобы решиться.

Лишь пистолет в моей руке был верен своему предназначению, будучи по-прежнему направленным в его сторону.

— Ты почти моя! — закричал он, и это заставило меня зажмуриться и без единой мысли в голове нажать на спусковой крючок.

Тогда оглушительный выстрел сотряс толстые влажные стены.

Из нас двоих закричала только я. Я поняла, что произошло лишь тогда, когда его рука перестала сжимать мою ногу. Отвернувшись, я отбросила оружие в сторону и накрыла лицо руками. Но ведь он мог просто испугаться, верно? И всего на секунду отстраниться… и, ни стреляя ни разу за все годы своей жизни, я вполне могла промахнуться! Однако прошло еще несколько минут, а Левша не издал больше ни звука, он не попытался ухватиться за меня и даже не стонал от боли. Всё внутри заледенело от возможного осознания. Пришлось несколько раз шлёпнуть себя по щекам, чтобы прийти в себя.

Боясь даже обернуться, чтобы убедиться в содеянном, я схватила пистолет и оглядевшись по сторонам, прихрамывая, рванула к двери в той части помещения, к которой я сидела спиной, будучи привязанной к стулу. Сбитое дыхание отбивалось от круглых стен, сердце грохотало где-то в горле, пока я бежала что есть мочи навстречу своему спасению, где бы я ни была и кто бы меня ни встретил. Самое худшее уже позади. Он остался там. Живой или нет.

— Боже… — сорвалось с моих губ вместе с кашлем, когда массивная металлическая дверь предстала прямо передо мной.

Окрылённая мимолетным счастьем, я подбежала к ней и заметила замок, похожий на тот, что запирал калитку в подвале. Разочарование сковало горло. Неужели Левша запер дверь изнутри? Я не решилась обернуться, боясь встретиться лицом к лицу с тем, что могла натворить. Подонок. Разумеется, он сделал это, чтобы у него было достаточно времени надругаться надо мной. Значит, ключи могут быть у него.

Я вздрогнула от одной только мысли о том, что мне придётся вернуться и его обыскать. Что, если он действительно мёртв? И мне придётся жить с осознанием этого? Взглянув на пистолет в своей руке, я решила действовать незамедлительно. Кто знает, когда вернётся их главный, этот злосчастный «капо», и как зол он будет, узнав, что я убила одного из его цепных псов.

Ударить прикладом по старому замку пришлось не один раз. Я била из последних сил, кричала и плакала, а он застыл там будто бы намертво, не желая выпускать меня из этого ада. И в тот момент, когда я решила вернуться, чтобы найти ключ или попытаться взобраться вверх по лестнице и отыскать пути выхода там, будто это было самым простым решением, последний обессиленный удар стал для замка сокрушительным. Неверие мгновенно сменилось облегчением. Слёзы хлынули из моих глаз, будто я уже была спасена. Но это был лишь маленький шаг.

Лишь один маленький шаг…

Сбросив дрожащими руками замок и осторожно открыв дверь, я приготовилась к тому, что ждёт меня снаружи. Самые жуткие сюжеты потрясли воображение, но я несмело открыла дверь шире и заглянула в долгожданную неизвестность.

Дыхание сбилось, а сердце, кажется, и вовсе остановило свой ход.

Меня встретило пасмурное утро забытого богом места. Всё кругом поросло густым кустарником и сорняком, но сквозь сплошную стену из буйствующей природы я заметила тонкую ленту дорожки, уходящей в заманчивую даль моей возможной свободы. Неужели это и правда он? Мой пусть ко спасению? С плеч будто спал тяжелейший груз, я выдохнула и зажала рот рукой. Улыбнувшись сквозь слёзы, лихорадочно стекающие по щекам, я стиснула в руках пистолет и сделала еще один глубокий вздох — пахло поздним утром, мокрыми травой и асфальтом, будто совсем недавно прошёл дождь. Пахло свободой. Моим спасением. Мне хотелось кричать во всё горло от внезапно настигнувшего счастья и облегчения, но ещё более яростным желанием было возмездие. Найти всех своих обидчиков и проделать с ними то же, что и с Левшой…. разумеется, чужими руками. Но сейчас это было бы не просто неблагоразумно. Это было безумием! Они наверняка станут искать меня. И в самом лучшем случае просто вернут обратно в подвал.

Утерев слёзы, я шмыгнула носом, сделала пару несмелых шагов к тропинке и обернулась — как я и думала, здание, в котором меня держали, оказалось ничем иным, как старой водонапорной башней, давно заброшенной и абсолютно жуткой. Сейчас видеть её со стороны было просто невыносимо. Устремляющаяся на несколько футов вверх, она будто стояла здесь с самого Средневековья, и в замшелых кирпичных стенах её томилась далеко не принцесса. В самых животрепещущих сказках, прочитанных на ночь мисс Синклер, подобные башни упоминались как жилища ведьм и колдунов. Меня окатила предсказуемая дрожь ужаса, стоило только вспомнить, как долго я пробыла здесь и каким пыткам подверглась. Как, как можно не догадаться, что это пристанище бандитов? Неужели полиция ни разу не проверяла это место?

Порыв ветра быстро вернул меня в реальность. Больше я не могла терять ни минуты. Прижав пистолет к груди и почувствовав тепло, исходившее от припрятанных карт, я неуверенно двинулась по тропинке. Острые камни и поломанные ветки царапали мои голые ступни, но я не останавливалась ни на мгновение, продвигаясь всё дальше и дальше сквозь густые заросли, которым, казалось, не было ни конца, ни края. Куда я выйду? Что ждёт меня там? Я совсем одна в какой-то французской глуши… кто поможет мне? И как я могу обратиться к полицейским, если сама…

Шум дороги заставил меня резко дёрнуться и замереть на месте. Из-за высоких кустов уже виднелся её узкий серый фрагмент. Как напуганный зверёк, я пряталась за ветками и ожидала, когда смогу выбраться из укрытия. Мимо на всей скорости промчался грузовик, земля под ногами задрожала. Я опустила взгляд на изодранное платье и поджала губы. В таком виде я могу нарваться на ещё большие неприятности.

Внезапно чей-то свист донесся до моего слуха, и я подобралась ближе, вглядываясь в очертания дороги и бредущего по ней силуэта. Это был мужчина, уже миновавший мою засаду. Он насвистывал какую-то мелодию и, судя по грохоту колёс, вёз перед собой тележку. Я видела лишь его спину и фуражку, но этого оказалось достаточно, чтобы поверить в то, что он не был никем из этих проклятых бандитов. Или хотя бы никем из известных мне бандитов.

Но это не отменяло того факта, что он мог оказаться плохим человеком. Что он мог воспользовался мной, обмануть меня, вернуть меня обратно или сделать что-то вопиюще ужасное. Но лишь в том случае, если опрометчиво забыть о холодном оружии, опаляющим кожу моей ладони. О моей смертоносной решимости. О смелости, охватывающей клетку за клеткой в моем организме и заставляющей меня выбраться из укрытия и медленно, почти на цыпочках, последовать за ним…

Что ж, если он окажется плохим человеком, то я покажу ему свою худшую сторону.

«Решайся, Эйла. Пути назад нет».

— Стой, где стоишь! — коротко бросила я, направив дуло пистолета прямо на его затылок.

Незнакомец предсказуемо замер на месте.

Глава 8. Рыбак и разбойница

Трусость, проснувшаяся в момент совершения чего-то столь же опрометчивого и безумного, как попытка вымолить спасение посредством угрозы — это, пожалуй, самый трагичный провал из всех.

Костяшки пальцев побелели от той силы, с которой я сжимала пистолет. Незнакомец был высок, широкоплеч, и даже стоя ко мне спиной внушал такой страх, что возвращение в свое укрытие в гремучем кустарнике казалось единственно верным решением. Но полный надежды взгляд, брошенный в сторону обочины, заставил меня растерять всю бдительность — вопреки моему требованию, незнакомец обернулся. Я злостно и ошеломлённо уставилась на него, а он — на мой пистолет.

— Кто тебя учил оружие держать? — внезапно воскликнул он. — Цирковые жонглёры?

Это совсем сбило меня с толку. Тысячи мыслей завертелись в голове, и пока я выбирала, какую из них озвучить, мужчина уже двинулся на меня. Лишь когда расстояние между нами уменьшилось до ярда, я вздрогнула и, дёрнув рукой с пистолетом, крикнула:

— Сделаешь ещё один шаг, и ты труп!

— О, — он резко остановился, качнувшись на пятках, и вскинул свои большие мозолистые ладони в знак капитуляции. — Я всего лишь хотел показать, как правильно.

С губ моих невольно сорвался смешок. Надо же, какой находчивый! И все же мне следует быть осторожной.

— Я прекрасно осведомлена о том, как правильно держать пистолет, — солгала я, задрав подбородок и скользнув по его лицу недоверчивым взглядом. — Так что советую тебе стоять и не рыпаться.

И хотя мой тон был весьма угрожающим, напуганным мужчина явно не выглядел. Он скорее веселился — это подчеркнул насмешливый изгиб его полных губ. Казалось, даже глаза — голубые, как океан в знойный солнечный день — улыбались моим попыткам казаться грозной. Неудивительно, ведь он был так высок и плечист, что отобрать у меня пистолет ему не составит и малейшего труда.

Тряхнув онемевшей рукой, я задумалась: быть может, стоило показать ему, что жертва здесь я, а не он? Этот мужчина не выглядел так, будто собирался причинить мне вред.

Но и так, будто хотел мне помочь, он не выглядел тоже.

— Может, ты начнёшь уже? — вдруг спросил он, поймав мой расфокусированный взгляд.

Его вопрос остановил на всех парах несущийся поток мыслей, но сердце по-прежнему колотилось так неистово, что казалось, оно вот-вот выпрыгнет из груди. Мне пришлось приложить усилия, чтобы не выглядеть такой напуганной, какой я была на самом деле сейчас. Я прочистила горло и крепче сжала пистолет, ожидая, когда он продолжит. Но он молчал, так что мне пришлось нервно рявкнуть:

— О чём ты говоришь? Что я должна начать?

— Грабить. Ты ведь для этого из кустов выскочила?

Сердце пропустило удар. Сузив глаза, я воскликнула:

— Ты видел меня?!

— Конечно. Это же любимое место всех разбойников.

Подумав о том, что до меня там могли прятаться бандиты, я съёжилась, и это лишь подтолкнуло меня к дальнейшей речи. Эти сволочи могли вернуться в любой момент. Мне не стоило забывать об этом.

— Мне не нужны твои деньги, хотя я вообще сомневаюсь, что они у тебя есть, — заметила я, взглянув на его потёртую фуражку и льняную рубашку, которая, казалось, прошла Первую Мировую. Мысленно отрепетировав следующие фразы, я набрала воздуха в лёгкие и выпалила: — Мне нужно, чтобы ты отвёл меня к жандармам. Ну, или помог как можно скорее добраться до Парижа…

— До Парижа? — его брови подлетели вверх, а издевательская усмешка тронула вишнёвые губы. — Ты откуда вообще взялась? Ты знаешь, где мы?

— Ну, разумеется! Во Франции, — я не осмелилась оглядеться по сторонам, но точно знала, что здесь пахнет солоноватым мистралем — холодным ветром, приходящим со Средиземного моря. — Это всё, что мне известно.

Незнакомец задумчиво потёр колючий от щетины подбородок. Рука, держащая пистолет, затекла так сильно, что мышцы начало сводить мелкими судорогами. Я сжала зубы, стараясь не подавать виду.

— Ты не грабить меня собралась, — он склонил голову набок. — Ты попала в беду.

— Какой ты догадливый, — поморщившись от взгляда, скользнувшего по моему изодранному платью, я подошла ближе. Ещё один шаг, и дуло пистолета будет упираться прямо в его широкую грудь. — Это не беда, это настоящая катастрофа.

— И что же с тобой стряслось?

Я сглотнула тугой ком в горле и боязливо огляделась по сторонам. А что, если он — один из бандитов? Но ведь у меня есть пистолет… а если и у него за пазухой спрятан? Где-то вдалеке вдруг взревел мотор. Поборов охватившую всё тело дрожь, я зажмурилась и на одном дыхании выпалила:

— Меня похитили. Местная мафия… — голос понизился до испуганного шёпота. — Мне нужна помощь. И защита. Как далеко Париж? Здесь долго оставаться нельзя, они могут вернуться в любой момент, ты должен помочь мне.

Я снова боязливо огляделась по сторонам. У меня совершенно не было времени на детали, и я сомневалась, что мне вообще следует их раскрывать. Его взгляд не выражал никакого сочувствия, он был пуст, абсолютно отречён. Что-то внутри неприятно сжалось. В этот момент вдалеке раздался шум мотора, и я вздрогнула, обернувшись — прямо на нас по дороге нёсся очередной грузовик. Воспоминание о жужжащем моторе на пути в башню ослепили, и я отскочила с обочины, ища ополоумевшим взглядом хоть какой-то намёк на гремучую растительность, способную укрыть меня от беды. Едва я ринулась в сторону низкой посадки перед бесконечным полем, как грузовик промчался мимо, не сбавив скорость и вскоре почти бесследно исчезнув в утреннем тумане. Кажется, весь воздух вышел из моих лёгких, когда я облегчённо вздохнула. Это не они. Но нет никакой гарантии в том, что в следующем грузовике их не окажется.

Почувствовав на своём затылке чей-то тяжёлый прожигающий взгляд, я обернулась и встретилась глазами с незнакомцем. Он посмотрел на меня так, словно увидел впервые, с недоверием и намёком на удивление, а затем наклонился и поднял длинные ручки своей тележки. Недоумение сменилось шоком, когда мужчина вдруг, не говоря ни слова, возобновил свой путь по дороге.

— Эй! — закричала я и, игнорируя боль в ступнях, ринулась за ним. — Куда ты уходишь?!

Он не отвечал, везя свою тележку с неизвестным грузом, пока я в ужасе бежала за ним, разбивая босые ступни в кровь. Будь проклят он и этот чёртов день! Единственный мужчина, за которым я бегала, был мой отец! Но мне было четыре, и мы играли в чёртовы салки!

— Да стой же ты! — за его широким шагом было просто невозможно успеть. — А как же я?!

Тогда он остановился, отчего я едва не вписалась носом в его спину, и обернулся ко мне. В его глазах не было ни намёка на эмпатию. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но в последний момент словно передумал и произнёс совсем другое:

— Слушай. Я не завидую тебе. Но ничем не могу помочь. Дождись кого-нибудь другого.

Слова эти ударили меня, как пощёчина. Дождаться кого-нибудь другого!? Что он несёт? А если «кем-нибудь другим» окажутся бандиты!?

— Ты просто омерзителен, — фыркнула я с отвращением. — Я попала в беду, а ты ведёшь себя, как последний эгоист! Любой на твоем месте помог бы мне!

— Я в этом не сомневаюсь, — он было развернулся, чтобы снова направиться прочь, но я схватила его за плечо, удерживая на месте.

Угрожать пистолетом больше не хотелось. Здесь, вблизи, он казался таким здоровенным, что мог выдрать у меня из рук моё единственное оружие, не прикладывая особых усилий.

— Или ты мне не веришь? — вдруг осознала я. — Думаешь, я все это выдумала?! Да они держали меня в подвале водонапорной башни! Видишь её!? — я махнула рукой в сторону жуткой старинной постройки. — Они меня пытали! Опаивали какой-то дрянью!

Он опустил взгляд на мои пальцы, сжимающие ткань его рубашки. Я стояла так близко к нему, что могла чувствовать запахи моря и табака, исходившие от него, могла слышать его сбитое дыхание. Меня всю трясло от злости. Я не хотела выдавать ему подробности своего заточения, но он просто вынудил меня! Подлец!

— Да верю я. Ты не первая и явно далеко не последняя дикарка в этих краях, — он снова завладел моим вниманием. Голос, мужественный и низкий, зазвучал, казалось, несколько тише: — Те, кто тебя похитил — бестирийцы. Южане, бестирийская мафия, слыхала о таких? Если да, то ты должна понимать, что я не собираюсь спасать твою шкуру только ради того, чтобы ошкурили меня. Мне моя жизнь пока дорога.

Меня окатило волной недоумения. Пытаясь придать хоть какую-то логическую окраску его словам, я на секунду вынырнула из реальности, а когда вернулась в неё, столкнулась с собственным гневом лицом к лицу.

— Боже, да ты, должно быть, шутишь! — я всплеснула руками, выпустив его рубашку из своей хватки. — Мы что, и впрямь где-то в Провансе!? Да это же в десятках миль от Парижа!

— Мы в Шеризе, — поймав мой вопросительный взгляд, он потёр переносицу и покачал головой. — Маленькая портовая деревушка под Марселем. А теперь будь добра, отпусти меня, вернись обратно в кусты и дождись другого альтруиста, который, быть может, доведёт тебя до жандармов, до Парижа, а если будешь убедительной и ласковой, то и денег с тебя не сдерет.

Не раздумывая, я замахнулась и отвесила ему хлесткую пощёчину. Ярко-алое пятно вспыхнуло на его щеке, но он не сразу приложил к ней ладонь — лишь после двух или трёх секунд немого удивления. Я уже распрямила плечи и приготовилась к новой порции оскорблений, когда незнакомец вдруг развернулся обратно к своей несчастной тележке и зашагал вперёд, будто я никогда и не стояла перед ним, будто меня просто не существовало. Моя нижняя губа задрожала, и я подорвалась за ним.

— Я не оставлю тебя в покое! — мой голос сорвался. — Ты сильный, а значит, сможешь меня защитить! И если я останусь здесь, дожидаясь подмоги в лице кого-нибудь другого, с большой вероятностью наткнусь на этих бесри… бести… свиней!

— Мне всё равно, — бросил он, даже не обернувшись.

Я догнала его лишь тогда, когда дорога стала сужаться и петлять, а поле, простирающееся по правую сторону от неё, сменилось редким кустарником и чем-то маняще синеющим вдали. Нужно было лишь сделать глубокий вздох и, успокоив бешеный грохот сердца, прислушаться к звукам, чтобы понять, что всего в нескольких милях от нас бушевало море. Но сейчас, разъярённая отказом, паникующая и отчаянно не желающая принимать никаких других сценариев кроме своего собственного, я спешила за этим болваном и срывающимся голосом кричала ему в спину:

— Послушай, я дам тебе денег! Много денег, поверь, моя семья из очень знатного рода! Только помоги мне, и тебе больше никогда не придётся таскать это… что ты там ведёшь? — моя попытка заглянуть ему за плечо успехом не увенчалась — он был значительно выше меня. — Неважно! Я прошу тебя! Никто не узнает, что ты помог мне!

Это было так унизительно. Я танцевала на костях своей сломленной гордости, умоляя его, но разве был у меня другой выбор? Мне несказанно повезло, что первым человеком, которого я встретила здесь, оказался он. В противном случае это мог быть или старый извращенец, предлагающий мне всякие непотребства взамен на спасение, или один из бандитов. Боже! Если Правша узнает, что я сделала с его братом…

Задумавшись, я даже не заметила, как сильно отстала от него. Я рассеянно огляделась: справа от меня расстелился заброшенный травянистый пляж с редким песком и покатыми валунами, и море, страшное в пасмурном утре, тёмное и зловещее, лизало свои берега ленивыми волнами. Этот пейзаж непременно напомнил мне родной Дирлтон, завораживающие просторы Северного моря, а вместе с ним и беспечность свободы, и яростную энергию жизни…

Пистолет в руке внезапно отяжелел. Я снова почувствовала себя всемогущей, как тогда, в подвале, мне всё стало нипочем, и я в очередной раз направила пистолет на своего неудавшегося спасителя, закричав во всё горло:

— Если ты не поможешь мне, я тебя пристрелю! Поверь, мне не привыкать!

Я не ждала, что этот грубиян обернётся, и даже приготовилась выстрелить куда-то на несколько ярдов левее него, но он вдруг оставил свою тележку и замер, опустив плечи. Он стоял всего несколько секунд, я считала, четыре с половиной секунды, а затем, развернувшись, стремительно зашагал ко мне. И пусть выражение его лица устрашало, я широко и победно улыбнулась.

— Ну, вот! Так бы сразу! Вечно вас, мужчин, приходится…

Он не дал мне договорить. Всё произошло молниеносно, и я едва ли вообще успела сообразить, что к чему: его сильная ручища грубо схватила мою руку и выдрала из неё крепко, как мне казалось, зажатый пистолет. Мысли тотчас улетучились из головы, оставив пугающую звенящую пустоту. Я вся сжалась, крепко зажмурилась и, накрыв голову руками, приготовилась встречать свою гибель. Я уже знала: это будет картинно, драматично и… бессмысленно. Что, если никто так и не узнает о моей трагичной смерти? Никто не будет промакивать слёзы салфеткой и хриплым от продолжительных рыданий голосом причитать: «Молода, она была так молода… погибла на берегу моря от рук незнакомца, пустившего ей пулю в висок»? Я не хотела быть без вести пропавшей. Нужны были подробности, эти чертовски ужасные и пугающие подробности, повышающие значимость моей персоны, оставляющие яркий след в памяти людей, в конце концов, я так и не успела написать свой «великий роман»…

В какой-то момент, когда мыслей стало слишком много, вплоть до размышлений о том, куда он денет моё бездыханное тело, я заподозрила неладное. Мне пришлось убрать ладони и лицом к лицу встретиться со своим убийцей, смотрящим мне влицо издевательским взглядом. Он уже выстрелил? Я медленно перевела взгляд на его руку, и в этот момент он вдруг отвернулся от меня, замахнулся и выбросил пистолет в сторону пляжа. Я видела, как моё единственное средство спасения ударилось о замшелый валун, но оно было так далеко, просто чёрным пятном на кремово-зелёном пляже, просто бесполезной игрушкой теперь, когда этот нахал выбросил его, вероятнее всего, даже неисправно сломал.

Меня тотчас затрясло от ярости.

— Да как ты посмел?! — я схватила его за рубашку и яростно заколотила широкую грудь. — Как посмел, я спрашиваю?! Это мой единственный шанс, а ты! А ты…

— А я решил, что в таком состоянии он будет намного полезнее, — спокойно заявил этот подлец, хватая меня за запястья и отнимая их от себя. — Ты же как обезьяна с гранатой. Кто ещё пострадает из нас двоих, если ты выстрелишь?

— Я уже стреляла! И вполне успешно!

— Ну да, конечно. Я тебе верю. А теперь оставь меня в покое. У меня есть дела.

Он оттолкнул меня, снова потянулся за ручками своей тележки, как я теперь могла видеть и чувствовать, до отвала набитой рыбой, и пустился от меня прочь разъяренным шагом. Я открыла было рот, поражённая такой наглостью, но вовремя сообразила двинуться вслед за ним, чтобы на этот раз не отставать так унизительно, крича ему вслед всё, что я о нем думаю. Надо же, мне даже удалось не запыхаться, успевая за ним!

— Я пойду за тобой! Теперь ты от меня не отделаешься, — заявила я, дыша ему в спину. — Ты, верно, идёшь в город. Или в деревню, неважно, я пойду за тобой. Может быть, там и найду подмогу.

— У нас на всю деревню один жандарм, и тот тебе вряд ли поможет, — буркнул мой спутник.

— Надо же, кто соизволил со мной заговорить! И с какой это стати он мне не поможет?

— А ты попробуй ему доказать, что дикарка, выскочившая из кустов и с пистолетом угрожающая местному работяге и впрямь попала в беду.

— Ах, вот как? И как же он узнает, что я выскочила из кустов, если ты не собираешься идти со мной?

— А я и не пойду. Но неужели ты собралась лгать блюстителям закона?

Нервно вздохнув, я отвела взгляд к дремлющему морю, качающему на своих волнах далёкие лодки и корабли.

— Из местных, к слову, тебя тоже вряд ли кто-то бросится спасать, — вдруг добавил он, заставив меня распахнуть глаза и резко повернуть голову в его сторону. — Бестирийцы держат нашу деревню на особой мушке. Если кто-то узнает, что ты сбежала от них, тебя тут же вернут обратно. И получат хорошее вознаграждение. Смекаешь, к чему я это?

— Ты так не поступишь.

— Ты так уверена?

— Как тебя зовут? — вдруг зачем-то спросила я. — Ты рыбак? Что это за рыба? Куда ты её везёшь?

— Я не собираюсь тебе помогать. Ни за деньги, ни под угрозами. Так что твои расспросы тебе ничего не дадут.

— Это мы ещё посмотрим.

— Посмотрим.

— Посмотрим, — фыркнула я, отвернувшись к морю, но дорога, к несчастью, начала уходить в противоположную от него сторону.

Я не знала, что ещё ему сказать. К тому же, все моё внимание тотчас завладели очертания деревни с домами из дикого, неотесанного камня, и одинаковыми печными трубами, коптящими небосвод. Дорога становилась все более узкой, и вскоре перед нами показалась табличка. «Шериз, 60 миль от Марселя», — прочитала я потрескавшуюся надпись. Тревога бурей забилась в душе. Несмотря на то, что каждое лето вплоть до поступления в Кембридж мы с Шарлотт гостили у нашей тёти Меррон в Париже, мне не доводилось бывать где-либо ещё. Разумеется, мне просто необходимо было добраться до её поместья. Надеюсь, полиция устроит это в лучшем виде…

В какой-то момент я так увлеклась разглядыванием здешних домов, что боль, внезапно охватившая мою ногу, а вскоре разлившаяся по всему телу, потрясла меня не сразу. Но когда я всё же почувствовала её, то закричала, казалось, во всё горло. Что-то впилось в мою ступню, что-то нестерпимо острое, и голова закружилась, стоило мне увидеть густые капли крови, пачкающие камень дороги. В глазах неминуемо потемнело. Я пошатнулась и едва не упала, но чьи-то руки подхватили меня, а вскоре я увидела перед собой чужое лицо, искаженное беспокойством и раздражением.

— Чёрт! Тебя под ноги смотреть не учили!? На гвозди наступила, растяпа. Стоять-то можешь?

Едва разлепив губы, я что-то промычала, но болевой шок сковал меня, кровь продолжала капать, и все замерцало перед глазами яркими вспышками, похожими на маленькие фейерверки. Все горести этой жизни вновь обрушились на меня, я вспомнила пронзающий холод воды, крепкие путы верёвки на запястьях, но открывала глаза и видела перед собой лишь дорогу и заднюю часть ботинок, то появляющихся, то исчезающих под моим взором. Стало ясно не сразу, а лишь по скрипу колёс его чёртовой тележки: он нёс меня на плече. И грубо, как мешок картошки, снял всего спустя мгновение. Я обняла его за шею, все ещё находясь в болевом тумане и не осмеливаясь опустить раненую ногу, а он усадил меня на что-то смутно напоминающее ступеньки. И сел рядом. Послышался треск ткани.

— Свалилась на мою голову, — проворчал он, устраивая мою поврежденную ногу на своих коленях.

— Больно! — я фыркнула, когда он грубо схватил мою лодыжку.

— Сейчас будет ещё больнее, — я вдруг ослепла, оглохла и онемела от охватившей меня паники, сердце заколотилось, стало нечем дышать, меня затошнило и затрясло, а когда он показал мне окровавленный гвоздь, то на секунду отключилась. — О, Господи. Я могу охладить тебя только рыбой.

Кто-то стал бесцеремонно хлопать меня по щекам, но я была в сознании, возможно, из-за тошноты просто не хотела открывать глаза, не хотела возвращаться в этот страшный мир. А затем чьи-то руки погладили мою щиколотку. Я дёрнулась, часто заморгала и увидела своего незнакомца, перевязывающего мою ступню оторванным рукавом своей рубашки. В горле тотчас пересохло.

— Спасибо, — прохрипела я, все ещё чувствуя ноющую боль. Льняная ткань мгновенно пропиталась кровью. — Если бы я знала твоё имя…

— Реми! — вдруг прокричал кто-то вдалеке.

Я вздрогнула, и мы одновременно повернулись к низкорослому мужчине с огромным животом, почти оголенным из-за жилетки, которая была явно ему мала. Пока он направлялся к нам, я успела оглядеться по сторонам — мы и правда сидели на ступеньках у какой-то забегаловки, а маленькие домики, приклеенные друг к другу на узкой улице, казались не особенно приветливыми. Как и лицо человека, идущего к нам. Оно выглядело так угрожающе, и все внутри меня невольно похолодело — не мог ли он оказаться бестирийцем? Не мог ли сейчас направляться прямо ко мне, чтобы забрать меня, отвезти в башню и убить в холодном сыром подвале? Я крепко зажмурилась и схватилась за плечо своего спасителя.

— Реми, чёрт бы тебя побрал! Где ты шляешься с утра? Где мой товар?!

— Хватит орать, Фабрис, или ты не видишь товар? — спокойно ответил мой незнакомец, и тогда, открыв глаза, я увидела, как он пнул ногой стоящую рядом тележку, отчего та качнулась, и вся рыба едва не вывалилась на землю.

Я облегчённо вздохнула. Реми. Значит, его зовут Реми. А Фабрис, дрожащий то ли испуга за свой товар, то ли от гнева, явно не был бестирийцем, жаждущим моей крови. Хотя, сейчас мои запасы явно иссякли.

— Мне это осточертело, — Фабрис склонился над Реми. Что ж, должного пугающего эффекта это не возымело: даже сидя Реми был выше, чем стоящий перед ним Фабрис. — Рынок открылся четыре, четыре, будь ты проклят, часа назад. А что ты делал? Развлекался с этой потаскухой, пока я ждал тебя?

— Да как вы смеете?! — вспыхнула я, но заметив свою ногу на коленях Реми, поумерила свой пыл. — Он спасал мне жизнь.

— А ты кто такая, чтобы рот открывать? — Фабрис взглянул на меня из-под густых бровей. — Тебе слова не давали!

— Не смейте указывать мне, что делать! Вы говорите с уважаемой леди! Грубиян! — Реми схватил меня за плечо, вероятно, в попытке успокоить, но это было совершенно бесполезно. — Вы брызжете ядом из-за небольшого опоздания? Я бы посоветовала вам попить травяных настоек, но это ведь будет бесполезно. Вы настоящий псих.

— Прошу тебя, умолкни, — сквозь зубы прорычал Реми.

— Ах, я псих?! — он всплеснул руками и повернулся к Реми. — Я смотрю, ты не только за рыбой, ты и за девицей своей уследить не можешь! Знаешь, что? А я тебе не заплачу. Мне надоело возиться с тобой! И вот ещё что! Забери-ка свои вещички из дома моей матушки, все мы тут сопли тебе подтираем, а с этим пора кончать! Если рыба окажется тухлой, то лучше мне на глаза не попадайся! Ах да, и про долг свой не забудь!

С этими словами, плюясь и кляня всех вокруг, Фабрис наклонился, схватился за ручки тележки с рыбой и направился в противоположную от нас сторону. У меня перехватило дыхание, щеки неистово запылали, а в висках разразилась болезненная пульсация. Чёрт, чёрт, чёрт! Это всё из-за меня! Реми уничтожит меня, заставит поплатиться за это… что мне теперь делать? Паника, захлестнувшая разом, вдруг в тот же миг вытолкнула оттуда всё лишнее.

Взяв себя в руки, я набрала воздуха в лёгкие и повернулась к нему.

— Реми, мне очень, очень жа…

Но он вдруг одним лишь своим сверкающим взглядом велел умолкнуть.

— Говоришь, в Париж тебе надо? Ну что ж, будет тебе Париж.

Глава 9. Спаситель

Что чувствует человек, когда вся его жизнь переворачивается с ног на голову?

Страх? Счастье? Или, может быть, предвкушение?

Когда Реми протянул мне руку в негласном требовании скрепить наш уговор, я почувствовала… облегчение. Оно сотнями мурашек пробежало от макушки и до самых пят, заставив вздрогнуть и глупо, может быть, даже как-то по-детски широко улыбнуться. Да, это определённо было оно, облегчение, такое свободное, такое тёплое и такое сильное, прямо как его ладонь, сжавшая мою. И это чувство было таким ясным, таким простым и отчего-то знакомым, словно я жила с ним всю жизнь и всё ждала, когда же кто-то пробудит его, отгонит вечное напряжение и ожидание худшего. Я смотрела на незнакомца перед собой улыбающимся взглядом и почему-то строго верила, что худшее осталось позади. Сколько ему лет? Почему у него нет своего дома? Не связан ли он с бестирийцами? Не убьёт ли он меня, как только мы свернем за угол? Я не знала, я совершенно ничего не знала о нём, но эта странная уверенность почему-то вселяла надежду. Он не казался плохим человеком. Он в самом деле мог меня спасти. Но… почему?

Охваченная поистине благословенным облегчением, я высвободила свою ладонь из его ненастойчивой хватки и выдохнула скопившееся напряжение.

— Неужели ты и правда согласен? — во взгляд вдруг вернулась растерянность. — Но с чего вдруг? Из-за меня этот толстяк тебя уволил!

— Я не забыл, — он фыркнул. — Твоё счастье, что меня здесь ничто не держит. Но у меня есть условия, — Реми встал, слегка потянулся и посмотрел на меня с высоты своего внушительного роста.

— Ах, ну, конечно.

— Ты лишила меня дохода. Ты мне его и вернёшь, — его голос стал твёрже. — По прибытии в Париж заплатишь мне, как за семь тележек с тунцом.

— Но… почему семь? — я потупила взгляд.

— Примерно столько займёт наш путь до Парижа.

— Что?! — резко подскочив со ступеней, я вдруг столкнулась с острой, насквозь пронизывающей болью в ступне, а потому с позором плюхнулась обратно. В горле пересохло, глаз задёргался, а Реми, казалось, только веселился. — Неделя!? Почему так долго? Я полагала, дорога займёт не больше двух дней!

— Прошу прощения, мадам, я не фокусник. А ты — беглянка, которую разыскивает, — он огляделся по сторонам и только затем продолжил: — мафия. У тебя есть деньги, чтобы купить билет на поезд? Или ты можешь подойти к любому человеку здесь и попросить довезти тебя до Парижа? Тогда зачем тебе я? Сама неплохо справишься.

— Но как же полиция? Разве сперва мы не обратимся за помощью к ним? Как иначе я вернусь в Шотландию?

— Придётся потрудиться, чтобы во всём Провансе найти хотя бы одного жандарма, который не будет связан бестирийцами, — голос его опустился до пугающего шёпота. — Или того, кто станет с ними связываться ради какой-то беглянки.

— Почему я должна тебе верить? Может, это ты не хочешь связываться с полицией?

— Ха! Прошу, — шагнув в сторону, Реми открыл мне обзор на пустынную улицу. — Прямо за тем домом находится постовая Бенуа. Это главный и единственный жандарм в Шеризе. Он тебе обязательно поможет, отправит запрос в жандармерию Марселя, а там уже и до… что ты делаешь?

Отчаянное желание спастись захлестнуло меня, заставив с трудом встать и, оттолкнув Реми в сторону, захромать к указанному дому. Глаза застелила пелена, в ушах шумела кровь, и каждый шаг, что давался с трудом, приближал меня к спасению. Я всё расскажу полиции. Они спасут меня. И помощь Реми мне не понадобится. Боже, неужели этот ад вот-вот закончится? Прыгая на одной ноге, я с усилием пересекала мощёную улицу и упорно делала вид, словно не слышу, как зовёт меня Реми. А когда за названным домом я вдруг увидела небольшое одноэтажное строение с ржавой вывеской «Полиция», забранным решёткой единственным окном и мотоциклом, привалившимся к стене, боль и вовсе покинула мою многострадальную ногу. Вот оно! Реми в очередной раз окликнул меня.

— Беглянка! Стой, говорю! Пожалеешь!

Я даже не обернулась, подходя к решётчатому окну и вглядываясь в расплывчатые очертания за пыльным стеклом. Ничего не было видно — лишь тени двигались туда-сюда. Задержав дыхание и широко улыбнувшись, я двинулась к двери, когда вдруг услышала приглушённые голоса прямо за ней. Узнать хотя бы один из них было невозможно, но все они совершенно точно принадлежали мужчинам. Осознание этого заставило что-то болезненно колыхнуться в груди. Так и замерев на месте, я вслушалась в невнятные обрывки фраз, как испуганный зверёк, пойманный на прицел.

— … появится, я сделаю всё в лучшем виде, — проговорил незнакомый голос — на миг мне даже почудилось, будто он слегка дрожал.

— И чтобы не как в прошлый раз, Бенуа, или я тебя твоим же табельным…

— Понял-понял! — всполошился первый, вероятно, тот самый Бенуа, и пока я пыталась найти знакомые нотки во втором голосе, за дверью раздались шаги.

«Бежать!» — отчаянно взревел рассудок, но ноги мои точно одеревенели, совсем не желая меня спасать. И стоило ли бежать? О ком они говорили? Обо мне? Ручка двери с противоположной её стороны дёрнулась, шаги остановились, и грубый мужской голос глухо пробормотал:

— Отсюда ни ногой. Девица явно первым делом ринется сюда. Будь готов её встречать. Парни, идём.

И прежде, чем я успела испуганно ахнуть, кто-то схватил меня за руку, с силой дёрнул назад, за угол, а затем прижал к стене. В глазах на секунду потемнело. Большая ладонь накрыла мой рот — ровно в тот самый момент, когда дверь за углом захлопнулась. На мгновение мне показалось, будто я снова нахожусь в сыром подвале водонапорной башни, и тёплая крепкая ладонь вдруг стала ощущаться, как тряпка, пропитанная какой-то дрянью, и лампа трещала так же… но едва паника успела охватить душу, как образ подвала рассеялся, а перед моим лицом предстало напряжённое и знакомое лицо мужчины, заслонившего моё тело своим. Я лишь облегчённо вздохнула и повернула голову, чтобы убедиться — опасность миновала. Реми подоспел как нельзя вовремя — ещё мгновение, и они бы меня схватили. Я вгляделась в его лицо взглядом, полным надежды, и вздрогнула, когда за углом послышались удаляющиеся шаги и приглушённые голоса. Прикрыв глаза, Реми медленно выпустил вздох и отстранился, чтобы выглянуть из нашего укрытия. Дрожь тотчас овладела всем моим телом. Я накрыла лицо руками и, прислонившись спиной к стене, медленно сползла вниз. Рана в ноге пульсировала, виски пульсировали, и казалось, всю меня разрывает на части от этого безумного симбиоза боли и страха, разверзнувшегося внутри. Что, если они вернутся прямо сейчас? Что будет дальше? Они убьют меня на месте, на глазах у Реми, или сделают это в башне? Убрав руки от лица, я подняла голову и нахмурилась, заметив протянутую ладонь.

— Надо уходить отсюда. Да поскорее, — сурово сказал Реми, не сводя с меня пристального взгляда. — Или здесь останешься?

Я шмыгнула носом, и хоть в глазах моих не было слёз, облик его заслоняла неясная пелена. Приняв его ладонь, я с усилием встала, но голова моя тотчас закружилась, не позволяя удержать равновесие. Кажется, где-то над ухом раздался чей-то раздраженный вздох. Реми схватил меня за локоть и, что-то бормоча себе под нос, поволок меня как можно дальше от постовой, как безвольную хромающую куклу. Я и сама понимала — нужно бежать. Но боль, пронзающая мою ступню, с каждым новым шагом лишала меня сил. С каждой секундой силуэт идущего впереди Реми становился всё более расплывчатым, однотипные дома вокруг слились в большое серое пятно, а его ладонь, крепко сжимающая мой локоть, уже почти не ощущалась. Тогда я и остановилась, вырвав руку из его хватки, и привалилась плечом к деревянному столбу у дороги, чтобы перевести дыхание. Реми остановился, обернувшись ко мне. Подняв голову и сделав несколько глубоких вздохов, я пробормотала:

— Ты опять спас меня. Почему?

Взгляд его, обычно хмурый и раздражённый, на миг изменился. В нём поселилось что-то иное, какая-то застарелая боль, но Реми вдруг тряхнул головой и издевательски усмехнулся.

— Разве ты не об этом просила? Не этого требовала, угрожая мне пистолетом?

Ну вот, опять! Я фыркнула, сложив руки на груди, и отвернулась. С ним просто невозможно разговаривать!

— Сейчас я ни о чём не просила. Если бы не ты… не могу поверить! — злость во мне разгоралась, как порох. — Уму непостижимо! Меня похитили, а я даже не могу обратиться к жандармам! Да они вообще знают, кто я? Вся Шотландия наверняка стоит на ушах!

— Если ты продолжишь орать, — с угрозой прошипел Реми и огляделся по сторонам, — уже через секунду бестирийцы слетятся сюда, как пчёлы на мёд. Они прикончат и тебя, и меня. Может, для них ты и впрямь лакомый кусочек благодаря состоянию своей семьи, но для остальных, и для меня в том числе, ты всего лишь беглянка без имени. Поэтому всё, что тебе остаётся — молча спасать свою шкуру.

Каждый его довод — хлёсткая пощечина моему самолюбию. Он был прав, абсолютно прав во всём. В Шотландии я была внучкой уважаемого лорда Бэлфора, завидной невестой, лакомым кусочком на всех светских мероприятиях; в Кембридже — подающей надежды студенткой, с отличием окончившей четыре года обучения и получившей самые лестные рекомендации для дальнейшей работы; в своих мечтах — известной писательницей, прославившейся благодаря своему великому роману… А кем я была здесь? Беглянкой. Девушкой без имени, без пистолета и даже без обуви.

— Но ты ведь не оставишь меня здесь? — с болезненной надеждой взмолилась я. — Ты спас меня. Я тебе доверяю. Твои условия… я заплачу тебе намного больше, только не оставляй меня здесь одну.

Вот оно. То, чего я ждала. Борьба. Она тенью легла на его лицо, и без того спрятанное за козырьком фуражки, и мне стало до одури любопытно, что вообще могло заставить его сомневаться. Другой на его месте не стал бы спасать меня там, на посту у Бенуа — напротив, он воспользовался бы этим, как шансом наконец от меня отвязаться. Неужели всё из-за денег? Или застарелая рана, связанная с чувством долга? Быть может, когда-то он отказался помочь кому-то, и это обернулось трагедией? Я пристально следила за каждым изменением на его лице, нервно ожидая ответа.

Наконец, наши взгляды встретились.

— Я уже озвучил тебе ответ. Я помогу тебе, но лишь в том случае, если ты не будешь задавать мне сотни вопросов, трепаться почём зря, не станешь пытаться меня соблазнить, будешь слушать и делать всё, что я тебе скажу, назовёшься другим именем и не посмеешь воротить нос от еды, ночлежки и людей, которых мы встретим на своём пути.

Кровь отлила от моего лица. Конечно, я была глубоко поражена его хамством и самодовольством, но изо всех сил не подавала виду — лишь крепко сжатые кулаки говорили о моем негодовании. Ах, а сколько ругательств, сколько угроз и проклятий готовы были в любую секунду сорваться с губ в адрес этого самодура! Но вместе с тем облегчение охватило меня, я едва не бросилась ему на шею, едва не завопила от счастья. Однако мне нужно было проявить терпимость, ухватиться за эту соломинку спасения, ведь я бы не справилась в одиночку, какой бы сильной и ослепляющей ни была моя вера в себя.

И, отправив восвояси все самые противоречивые чувства, я лишь елейно пролепетала:

— Что-то ещё?

Он посмотрел на меня, как на самое глупое создание во Вселенной, и покачал головой. Вероятно, его скудной фантазии хватило лишь на это, чему я была безмерно благодарна — я бы просто не выдержала очередного условия, бьющего по моей самооценке и втаптывающего меня в грязь.

— И что теперь? — когда молчание затянулось, нетерпеливо спросила я.

— Я просил не заваливать меня вопросами, — он фыркнул. — Теперь мы идём в дом матери Фабриса. Тебе надо подыскать одежду, эта никуда не годится. Заодно и мои вещи заберём.

— С ума сошёл? Дом в этой же деревне? Да эти сволочи же каждый двор вверх дном перевернут, чтобы меня найти!

— Не перевернут. У Зоэ безопасно. А у нас будет около двух часов, чтобы покинуть деревню.

С ног до головы оглядев своего спутника, я в подозрении сощурилась.

— Занятно. Говоришь так, будто больше не вернешься сюда.

— У тебя будут еще вопросы? Или ты умолкнешь, наконец?

Все внутри меня затряслось от раздражения. Боже, как же хочется снова отвесить ему пощечину! И не одну! Прежде никто не осмеливался говорить со мной в таком тоне, а теперь будто бы вся грубость, вся желчь и всё хамство мира обрушились на меня в лице этого негодяя! Щёки мои раскраснелись от сдерживаемой злобы, и я рявкнула:

— Я вверяю тебе свою жизнь, разумеется, у меня есть еще с сотню вопросов! А ты даже имени моего узнать не хочешь!

Он посмотрел на меня с самым непроницаемым выражением во вселенной, будто ждал, когда моя злость поутихнет. Я сделала несколько глубоких вздохов, сосчитала до пяти и посмотрела вдаль, успокаиваясь. Узкая дорога, проложенная между старыми домиками, будто настроенными друг на друга, держащимися вместе, как оборона от неизвестного врага, уходила в самую глубь не меняющихся пейзажей. И всё же она манила меня обманчивой надеждой на свободу, она обещала большее, обещала вернуть мне всё, что у меня забрали…

— Успокоилась? Мы можем, наконец, отправиться в путь? Или сядешь здесь и будешь бандитов ждать?

— Как далеко нам идти? — голос мой дрогнул.

Реми несколько секунд помолчал и двинулся вперёд, бросив через плечо:

— Её дом в конце деревни.

Я так и осталась стоять, привалившись к столбу. Возмущение бурлило в крови, грозясь вырваться наружу не самыми лицеприятными выражениями, пока я стояла здесь, сверля его спину разгневанным взглядом. Держи себя в руках, Эйла. Ты справлялась с вещами и похуже.

Для начала нужно было как-то начать идти без опоры. Я попробовала переместить вес на носок раненой ноги, но тотчас вскрикнула от боли — вероятно, от пореза распухла вся ступня. Нет, это просто какое-то безумие. Почему я должна стоять здесь и решать, как мне добраться до дома, между прочим, в самом конце деревни, когда есть этот здоровяк? Да пошёл к черту он и его «условия»!

Судорожно вздохнув, я прокричала:

— Эй! Я не могу идти! Мне больно!

Реми что-то ответил, я точно слышала это недовольное, а может быть, насмешливое бормотание, но всё же не обернулся. Я насупилась и воскликнула ещё громче:

— Ты слышишь меня? Почему бы тебе не вернуться и не помочь мне?!

История повторялась: я снова стояла в одинокой панике и пыталась до него докричаться, а он уходил, с каждым своим широким шагом увеличивая расстояние между нами. Меня всю затрясло от гнева и возмущения, и я наклонилась, подбирая с дороги небольшой камень, чтобы бросить его рядом с этим хамом, привлекая к себе внимание, но, вероятно, недооценила свои силы — удар пришёлся в точности по его затылку.

— Чёрт подери! — ругнулся Реми, снимая с себя фуражку и потирая ушибленное место.

Он обернулся, и моему взору предстала копна слегка вьющихся и непослушных светло русых волос. Без фуражки Реми выглядел иначе, он был совсем другим человеком, внезапно помолодевшим, хотя я до сих пор не могла дать ему меньше тридцати, и уже не таким серьёзным и раздражающе холодным. И хотя на лице его отразились все виды гнева, я не могла невольно не залюбоваться им.

— Что ты делаешь?! — грубо гаркнул он, надвигаясь прямо на меня. Я вздрогнула, отдёрнув себя от неуместных мыслей. — Что за детские выходки?

— Как, по-твоему, я должна добраться до этого несчастного дома? На одной ноге? Ты должен мне помочь, а не вести себя, как последний нахал!

Остановившись передо мной, Реми вздохнул и провёл пятерней по своим густым волосам.

— Я тебе ничего не должен. Ты не понимаешь? Времени у нас мало, они могут вернуться сюда в любой момент.

— Тогда что же ты медлишь?

— Я медлю? — брови его подлетели вверх. — Чёрт с тобой. С опорой идти-то сможешь?

Разумеется, я могла идти, опершись о его руку, но сейчас, стоя перед ним и глядя в его наглые кианитовые глаза, мне так хотелось ему насолить, хотелось стереть это раздражённое выражение с его лица раз и навсегда. В самом деле, так ведь не пойдёт! Мы едва знакомы, а общество друг друга нам уже в тягость. Что же будет завтра, он пригрозится убить меня? Пульсирующая венка на его лбу весьма недвусмысленно на это намекала.

— Не смогу! Не видишь, я ранена. Из-за тебя, между прочим.

Реми уже было приблизился ко мне, но внезапно замер, уставившись на меня.

— Из-за меня? Не я гвозди по дороге рассыпал!

— Они могли выскочить из твоей дряхлой тележки, это раз. А во-вторых, я ведь бежала за тобой.

— Боже, ты просто сплошное несчастье! Я больше не хочу тратить время на твои капризы. Давай, обопрись на мою руку, и пошли.

Взглянув на его предплечье, я нахмурилась. Мне пришлось покрепче ухватиться за него, чтобы, прыгая на одной ноге, начать этот тернистый путь. Теперь, когда мои мысли не были заняты неистовым обдумыванием способов удержать Реми и спастись, я могла почувствовать холодный и слегка влажный асфальт под ногами, мелкие камни, больно царапающие ступни, это неприятное грубое давление на нежную кожу моих ног… Мне срочно нужна была обувь. Это ощущение просто невыносимо, а прибавить к этому пульсирующую боль в кое-как перевязанной левой ноге, так меня вообще на руках носить надо!

Вдруг осознав это, я замерла и уставилась на Реми так, будто увидела впервые. Он уже двинулся вперёд, чтобы начать наш нелёгкий путь, но я его остановила.

— Я не дойду так. Я не могу прыгать на одной ноге.

— Ты ранила не всю ступню, симулянтка, так что будь добра, наступай на носок, или мне учить тебя ходить? — сквозь зубы прорычал он.

Мой взгляд остекленел.

— Я не могу наступать на носок, моя нога опухла, откроется кровотечение.

— Ты хочешь, чтобы я нёс тебя на руках, принцесса? — последнее слово из его уст прозвучало, как оскорбление. — Ни за что. Я не собираюсь идти на поводу у тебя и твоих прихотей.

— А я не собираюсь идти на одной ноге!

— Тогда счастливо оставаться!

Он отпустил меня, оставив шатко балансировать в одиночестве, а сам направился прочь по дороге. Едва не упав, я всё же попыталась найти точку опоры на раненой ноге, но этого было недостаточно, чтобы идти вперёд. Слёзы обиды обожгли глаза, а гордость сдавила горло тугим комом — я больше не могла настаивать, больше не могла просить у него помощи. Очевидно, этот мужчина настолько каменный, что пробиться сквозь непробиваемые слои и найти где-то внутри хотя бы унцию человечности просто невозможно, а я и не буду пытаться — велика честь. Как-нибудь сама доберусь до этого дома, будь он хоть на конце деревни, хоть на конце Франции.

— Черт, — невольно сорвалось с губ, когда я попыталась начать свой нелёгкий и очевидно долгий путь.

Наступать на ногу было невыносимо больно, будто кто-то изо всех сил давил на рану, а оттого в глазах потемнело, и неизвестная слабость разлилась по всему телу. Услышав шаги, я подняла голову и встретилась с недовольным взглядом Реми. Он сжал губы в тонкую полоску, подошёл ко мне почти вплотную и без единого слова схватил под бёдра, поднимая на руки, будто я не весила ни фунта. Я изумлённо вздохнула, обхватив его шею руками, и воспоминание тотчас меня ослепило: он уже нёс меня на руках, когда я наступила на гвозди и потеряла сознание, но тогда я болталась у него на плече, как вынужденный груз, как мешок с картошкой или, судя по его отношению ко мне, с навозом.

Тогда лёгкая улыбка тронула мои губы, и я прижалась к нему теснее, позволяя ему нести себя и бормотать что-то под нос исключительно на жаргонном французском, который прежде мне не доводилось услышать. Я вдохнула запах моря, его запах, который теперь трудно будет не узнать, и отвернулась, разглядывая окружившие нас с двух сторон деревенские пейзажи. Это была узкая улочка, набитая маленькими одинаковыми домами из камня: черепичные крыши покосились, а неприветливые окна, забранные решётками, смотрели на меня с укором, и я задумалась о том, как же они, эти дома, устроены внутри, ведь я жила и гостила только в роскошных поместьях и апартаментах, а наша с Уллой квартирка в Кембридже вряд ли могла бы вписаться в местные пейзажи. Я закрыла глаза и представила внутреннее убранство этих домиков, но ничто не шло мне на ум, кроме позолоченной лепнины, высоких потолков и бесконечных анфилад. Нет, то были маленькие скромные жилища с маленьким миром, может быть, на заднем дворе располагался такой же маленький огород, где работала маленькая семья, и это «маленькое» на самом деле было больше, чем что-либо, практически необъятным, ни с чем несравнимым.

Реми угрюмо молчал, пока я дышала ему в шею, поворачивая голову то в одну сторону, то в другую. Вскоре дома начали редеть, вдали зазеленели холмы, дорога разветвилась: самая широкая, которая вела нас, продолжала устремляться вглубь деревни; на деревянном указателе у мощёной дороги было написано «marché», что означало рынок; а по извилистой поросшей травой тропе пастух гнал стадо овец. Так спокойно, так безмятежно… словно нет здесь никаких кровожадных мафиози, и они не ищут меня, не идут за мной по пятам.

Заворожённая пейзажем, я не сразу заметила, как мы подошли к самому концу деревни, к последнему дому, за которым не было ничего, кроме этой дороги, ведущей в неизвестную даль. Реми подошёл к калитке и вдруг замер, глубоко задумался о чем-то, а затем повернул голову ко мне и тихо сказал:

— Тебя зовут Гизель, ты моя кузина. Твой дом сгорел в пожаре. Мы пришли к Зоэ, чтобы забрать мои вещи и попросить одолжить у неё что-нибудь из вещей для тебя. Начнёт расспрашивать о пожаре — делаешь страдальческий вид и говоришь, что вспоминать об этом тебе страшно. На все остальные вопросы отвечаю я. Ты помалкиваешь. У нас есть два часа.

— Но мне не нравится имя Гизель.

Он сузил глаза.

— Будешь Гизель. И это не обсуждается.

— Это мы ещё посмотрим.

***

Мать мелочного, хамоватого и истеричного Фабриса, Зоэ, оказалась премилой женщиной. Она напомнила мне мою прекрасную, мою любимую, мою светлую Морну своей простотой, суетливостью и радушием. Оказавшись внутри её небольшого дома, я тотчас позабыла и о недовольном всем на свете Реми, и об угрозе, тучей нависшей над моей головой — атмосфера уюта, тепла и безопасности поглотила меня. В маленькой светлой гостиной было тепло, в камине трещали поленья, на старом диване дремал кот, даже не заметивший нашего присутствия. Зоэ всё суетилась, всецело веря нашему вранью о пожаре, и мне впервые стало стыдно за это, впервые я густо покраснела, как провинившаяся девчонка, и опустила глаза в пол. Она предложила остаться у неё ещё хотя бы на несколько дней, но Реми солгал ей о том, что в Марселе меня ждёт мой муж, и теперь ему, моему верному спасителю, нужно сопроводить меня к супругу. Я и сама запуталась в этой лжи — мир для меня перестал существовать, когда я уловила запах запечённого мяса. Он поработил меня, напомнил о голоде, будто до этого я и не смела испытывать его, и мой желудок жалобно заурчал, привлекая к себе внимание. В этот момент со второго этажа спустилась Зоэ с полотенцем в руках. Я даже не заметила, когда она отлучалась.

— Лоретт, дорогая, я приготовила для тебя горячую ванну. После того, как примешь её, я хорошенько обработаю твою рану. Ах, да, в комнате на комоде ты найдёшь одежду, — она подошла ко мне и с улыбкой протянула огромное банное полотенце. — Размер должен подойти, ах, они принадлежали моей покойной дочери…

Реми, до того гладивший кота, закашлялся, а я побледнела. Встав, я нашла в себе силы пробормотать Зоэ:

— Вы так добры ко мне. Пусть Господь благословит вас.

Она ничего не ответила, и её улыбка, подаренная мне, показалась несколько странной, будто она знала что-то, чего не знала я или, быть может, чего не знал и сам Реми. Этот миг промелькнул между нами и растворился, когда я взглянула на Реми в негласной просьбе помочь мне добраться до второго этажа.

— Замечательно! — Зоэ хлопнула в ладоши, когда он подошёл ко мне и, состроив самую обманчиво вежливую гримасу на свете, поднял меня на руки. — А я пока накрою на стол.

Мы направились к лестнице.

— Почему ты живёшь у них? — спросила я настолько тихо, насколько могла. — Фабрис не будет злиться, если придёт и увидит нас здесь? Мне, конечно, всё равно, но если…

— Я просил не задавать вопросов, — проскрежетал он, а затем с язвительной физиономией добавил: — Лоретт.

И снова этот поучительный тон! И всё же моё любопытство не угасло. Реми не похож на человека, который мог бы жить в этом доме, сидеть на этом милом диване и пить с Зоэ чай, обсуждая погоду. Неужели у него не было своего дома? Но почему? Что же произошло? Ведь Фабрис явно не по доброте душевной позволил Реми пожить в доме его матери…

— Это ванная, — пробормотал кто-то у меня над ухом, и я вздрогнула, растерявшись.

Когда Реми опустил меня на ноги прямо перед небольшой деревянной дверью в узком коридоре напротив открытой спальни, я не сразу убрала руки с его шеи. Не потому, что не хотела, нет, я бы с этим грубияном и в один поезд не села, причина пряталась в чувстве безопасности, греющем меня на протяжении всего того времени, которое я провела в его руках. И это парадоксально, ведь Реми мог оказаться кем угодно, быть может, он и сам был бестирийцем или даже кем-то гораздо более жестоким, более опасным… Но я словно уже знала его. С того самого момента, как услышала его свист, прячась в кустах у обочины, меня не покидало это странное чувство уверенности в нем, а оно могло появиться только к человеку уже знакомому. И тогда я, одоленная этим внутренним хаосом, стала вдруг такой уязвимой, растеряла всю свою бдительность, свою стойкость и непримиримость. Надо же, взамен на его условия я даже не выдвинула свои!

С этим пора было кончать.

— Ты можешь идти, — коротко бросила я и, отняв руки от его груди, забрала у него полотенце и скрылась за дверью.

Меня встретила маленькая светлая комнатка с узкой ванной на резных металлических ножках и очаровательным кувшином возле, раковиной с запотевшим зеркалом, небольшим комодом у двери и парой крючков для одежды и полотенца. Мурашки пробежали по коже от осознания того, что мои мучения в подвале в самом деле закончены, что сейчас я окунусь в горячую воду, быть может, на секунду кану в небытие, нежась на волнах наслаждения, а затем переоденусь в чистую одежду и вкусно пообедаю. Это по-прежнему казалось мне чем-то невероятным и несбыточным и, не желая испытывать судьбу, я поспешно стянула с себя ненавистное платье, ставшее синонимом моей трагедии. Затем подцепила пальцами маленькие крючки на застежке бюстгальтера и позволила ему свалиться к ногам, но что-то упало следом, рассыпавшись на холодном кафеле. Улыбка тотчас же сползла с моего лица. Карты. Это были украденные из подвала карты, спрятанные в чашках бюстгальтера, как незримое оружие, как символ моего спасения.

И как чёртово напоминание о том, что пока я не добралась до Парижа, ни о каком спасении и речи быть не могло.

Глава 10. Обед у Зоэ

Время перевалило за полдень.

Я легкомысленно потеряла ему счёт, стоя напротив старомодного зеркала в маленькой светлой спальне. Девушка, что смотрела на меня в отражении, была мне не знакома, и как бы я ни вглядывалась в её черты, как бы ни силилась узнать в ней хоть что-то прежнее, ничего у меня не выходило. Измученная и исхудавшая, с желтеющим синяком на бедре, паутиной царапин на ногах и мелкими ссадинами на лице и шее, я едва ли могла сойти за ту Эйлу Маклауд, которая, как призрак, блуждала по поместью Роузфилд и горевала о своей «жизни в золотой клетке». Сейчас, познакомившись с настоящей клеткой, я понимаю, насколько глупыми, насколько бессмысленными были мои страдания.

Тело, расслабленное горячими водными процедурами, всё ещё потряхивало от продолжительных рыданий в ванной, которая, как я надеялась, не пропускала мои жалкие скулящие звуки. Но эта случайная находка, эти злосчастные карты будто сломали во мне что-то, наверное, замок на двери, удерживающей меня от осознания того, с чем мне пришлось столкнуться. Последние сутки я не могла погрузиться в раздумья об этом — отчаянное желание жить не позволяло оглянуться назад, но сейчас, когда, быть может, призрачное ощущение безопасности на секунду окутало меня, когда я смогла остановиться и сделать паузу, весь ужас пережитых дней рухнул на мои плечи непосильным грузом. Мрачные образы охватили разум, я едва не захлебнулась в горячей воде и собственных слезах, но, сделав глубокий вдох и протяжно выдохнув, заперла все воспоминания на прочный замок и вернулась к самой себе. Нельзя думать о том, что произошло, иначе это меня сломает. Сейчас я должна сосредоточиться лишь на своем спасении. Никто не сделает этого за меня.

Ах, папа, если бы я только могла знать наверняка, причастен ли ты к этому безумию! И что сейчас делает моя мать? Я представила её лицо — мертвенно-бледное, но непроницаемое — и губы, озвучивающие одно за другим приказание, не имеющее ничего общего с попытками меня найти. Быть может, она всё же наняла детектива, но уже по всему Эдинбургу наверняка велела распространить пренеприятнейшую весть о моём похищении и, вероятнее всего, зверском убийстве. Розалинда уже не питает особых надежд на мое возвращение, ей это выгодно — получать соболезнования в виде толстых конвертов и роскошных букетов, снова быть в центре внимания, выходить в свет, чтобы выгуливать свои траурные наряды и рассказывать всем о том, какой молодой я была и как много планов на эту жизнь строила, и, конечно, как сама она способствовала этому, оплатив моё обучение в Кембридже, которое теперь уже никому не понадобится. Что ж, я не смела винить её в этом. Едва ли у неё был повод надеяться: из раза в раз в криминальных сводках газет мелькали имена девушек, похищенных и найденных мёртвыми в сотнях, тысячах миль от дома. Времена были неспокойные. Кризис обнажил людскую изнанку, показал, насколько чёрствой может быть человеческая душа и на какие зверства она способна. Ожесточённые и слетевшие с катушек, люди образовывали целые банды, где творили полное беззаконие, торгуя наркотиками, обворовывая и избивая, убивая и насилуя. В Кембридже нам с опаской рассказывали о гангстерах, обитающих преимущественно в Лондоне, а как-то вечером за стаканом дешёвого рома Улла призналась мне в том, что они, лондонские гангстеры, средь бела дня жестоким образом убили её кузена, оставившего свою машину на обочине возле их квартала. И пусть в моём случае все зашло дальше, намного дальше, в другую страну и к ополоумевшим бестирийским мафиози, о которых я прежде и не слышала, суть от этого едва ли менялась — в наше неспокойное время, где людей убивали за оставленную не в том месте машину, я для всех уже была мертва.

Глаза снова заволокло пеленой слёз, стоило мне подумать о Шарлотт, о том, как, вероятно, скажется на ней спектакль матери и мысль о моей смерти. Её тонкая ранимая душа просто не выдержит этого… а Морна? И мисс Синклер? Чёрт подери, даже чёрствый Гилан и Мариетт, что порой побаивалась меня, наверняка будут подавлены! Пока Розалинда, талантливый кукловод, будет дёргать за ниточки их горя, показывая всем грандиозное шоу, продолжение того, что она разыграла после смерти отца. И главное запечатлеть в памяти выражение её лица, это ненаигранное разочарование, когда я вернусь и раз и навсегда разрушу все эти нелепые игрища на публику.

Мысль об этом меня приободрила. Даже это платье покойной дочери Зоэ больше не казалось таким безвкусным: всё-таки, белый отлично оттенял мою оливковую кожу, а невесомый хлопок служил для неё истинным блаженством в жаркие летние дни. Хотя на жару здесь не было и намёка. Видимо, поэтому Зоэ любезно оставила для меня тёплый жакет кофейного цвета. Я сразу же надела его, озябшая после ванной, и спрятала свою драгоценность, свои карты, в глубокий карман. Теперь у меня даже была обувь! Как удивительно было радоваться таким мелочам, пусть эти босоножки и давно вышли из моды, да и рану мою только стесняли. И всё же отныне я явно выглядела лучше. Волосы едва высохли и уже начали виться, а на щеках застыл почти здоровый румянец. Я сморгнула слёзы, несколько раз попробовала растянуть губы в улыбке, и когда она перестала напоминать оскал, а желудок с жалостливым стоном напомнил о голоде, решила, что пришло время спускаться вниз. Едва я качнулась на месте, чтобы, опираясь о дверной косяк, выйти из комнаты, откуда-то снизу прогремело требовательное:

— Дорогая Лоретт, может, ты уже спустишься к обеду?

Оскал вернулся на лицо. Закатив глаза и помассировав виски, я выглянула за дверь и выкрикнула:

— Но я не могу спуститься, дорогой Реми! Ты забыл? Моя нога… — и для убедительности сдавленно застонала.

Долго ждать не пришлось: ступени заскрипели, а вскоре в узком межкомнатном коридоре возникла чёрная туча. Уголки губ поднялись в победной улыбке. Реми бегло оглядел меня, будто поначалу не узнал, но его строгий взгляд не выражал ничего, кроме, разве что, всеобъемлющего негодования, вызванного необходимостью находиться рядом со мной. Он подошёл ближе и предложил мне свою руку.

— Я не понесу тебя.

— Почему? — брови мои сошлись к переносице.

— Потому что это входит у тебя в привычку. Я не собираюсь пособничать твоим капризам. После ванны ты явно чувствуешь себя лучше и способна сделать несколько шагов. Если нет, это твои проблемы.

Он говорил тихо. Вероятно, Зоэ была внизу и могла нас слышать. Я хотела было воспользоваться этим, может даже поставить его в неловкое положение, но инстинкт самосохранения вовремя подсказал мне, что позже я могу об этом пожалеть.

— Какой же ты всё-таки противный человек, — едва слышно буркнула я и схватила его за предплечье.

К счастью, спустились мы без особых происшествий и даже можно сказать почти безболезненно. Отёк спал, а потому я могла наступать на носок, конечно, не без болевых ощущений, но уже достаточно терпимо. Реми повёл меня на кухню, и я изумилась отсутствию столовой в доме. Зоэ как раз ставила на стол стеклянное блюдо с ароматным дымящимся картофелем. Рот немедленно заполнился слюной.

— Ох, вы как раз вовремя! — захлопотала хозяйка. Повернувшись ко мне лицом, она вдруг замерла и накрыла рот руками. Её глаза тотчас заблестели от слёз. — Лоретт, милая… — Зоэ обошла стол и встала напротив меня, хватая меня за руки. — Ты так похожа на неё, на мою Аделайн… боже мой, как похожа!

Мне вдруг стало не по себе, кровь отлила от лица, а сердце забилось чаще. Я словно примерила на себя не просто чужую одежду, а чужую жизнь, и она, эта жизнь, совсем мне не подходила, она была мне не по размеру. Аделайн… какой она была? Негодует ли она сейчас, узнав, что какая-то чужачка забралась в её дом, назвалась лживым именем и забрала её одежду? Я представила молодую девушку в белом платье и кофейном кардигане. Она стояла напротив меня, сложив руки на груди, и с укором качала головой. «Кончай лгать моей матери, мерзавка. И убирайся прочь из моего дома», — шипела на меня Аделайн.

Выбравшись из мрачного тумана, окутавшего мои мысли, я тепло улыбнулась Зоэ и крепче сжала кисти её сухих рук.

— Я очень сожалею о вашей потере, мадам. Но я искренне верю, что она оберегает вас с небес, что ей больно видеть, как вы страдаете.

Зоэ смахнула слёзы, часто закивав, и жестом кивнула в сторону дивана в гостиной. Я недоуменно уставилась на неё, затем на Реми, ища подсказки, и только через мгновение вспомнила — она собиралась обработать мою рану. Безобразно хромая, я прошла вслед за хозяйкой через невысокую арку и присела на самый край дивана. Она улыбнулась, помогая мне удобно вытянуть ногу, а затем ушла на кухню. Оттуда, опершись о деревянный косяк, за мной наблюдал Реми. Я вопросительно выгнула бровь.

— И как тебя угораздило, милая? — захлопотала Зоэ, вернувшаяся из кухни с небольшой шкатулкой в руках. Она села рядом и принялась осматривать мою ступню. — Рана неглубокая. Вот и славно.

Зоэ достала из шкатулки пузырёк с какой-то настойкой, бинты и еще один пузырёк с прозрачной жидкостью, и принялась методично колдовать над моей ногой. Я то шипела от боли, то фыркала, но больше не издавала ни звука. Расспрашивать Зоэ о смерти её дочери было бы кощунством, да и разговоры о смерти не вызывали у меня ничего, кроме колючих мурашек и нервной дрожи. И пусть я относилась к этому событию философски, в конце концов, она неизбежна, мне не хотелось думать о том, что жизнь, эта замечательная и ужасная жизнь, однажды может просто оборваться. И слушать, как трагично она обрывается у других. Конечно, можно было бы попытаться выпытать у неё хотя бы самые ничтожные крохи информации о Реми, но тот стоял всего в паре ярдов от нас и сверлил меня взглядом, от которого мурашки расползались по всему моему телу. Вдобавок ко всему, Зоэ могла потребовать ответных откровений, а такого удара наш карточный домик из сплошной лжи просто не выдержал бы. Да и тишина между нами выдалась отнюдь не неловкой — хозяйка была полностью погружена в свои мысли. Наверное, не последнюю роль в этом сыграл мой выход в наряде её покойной дочери.

Когда с болезненной и в то же время исцеляющей процедурой было покончено, я с искренней улыбкой поблагодарила Зоэ. Мы вернулись на кухню — передвигаться было по-прежнему больно, но уже достаточно терпимо, чтобы не просить помощи у этого брюзги — и сели за стол. Через пару мгновений тарелка с ароматным мясом и дольками запечённого картофеля оказалась на столе, и я с трудом сдержалась, чтобы яростно не наброситься на еду. Взгляд поблуждал по столу в поисках сладкого и, не найдя ничего кроме хлеба, вернулся к содержимому тарелки. Мы приступили к обеду в полной тишине. Смакуя каждый кусочек и медленно умирая от гастрономического блаженства, я старалась даже глаз на Реми не поднимать. Почему-то, даже сидя напротив меня на достаточном расстоянии, я чувствовала исходящую от него негативную энергию. Наверное, если бы мы встретились взглядами, он бы меня испепелил.

— Реми, — позвала Зоэ, оторвавшись от приёма пищи. — Сынок, а что это за саквояж у стула твоего лежит? Когда ты сказал, что отвезешь Лоретт к мужу, я думала, ты вернёшься сюда. Разве нет?

Вилка негромко лязгнула по тарелке. Я уставилась на Реми — его тяжёлый взгляд был полон самых противоречивых чувств. Очевидно, лгать этой чудной женщине в отличие от меня ему давалось с трудом — как моральным, так и физическим.

В этот момент что-то мягкое и тёплое, как пушистая шаль Морны, коснулось моей ноги. Я опустила взгляд, заметив Абрикоса — кота Зоэ. Он терся об меня и блаженно мурчал, а я, заворожённая его яркой рыжей шерстью, совсем потеряла нить разговора. Любопытно, откуда он взялся? Когда Зоэ залечивала мою рану, в гостиной его не было. Ох уж эти кошки! Вольны бродить, где им вздумается! Мне бы так…

— Я подумал, что было бы неплохо остаться на время в Марселе. Побродить… побродить по местам своей юности. Верно, Лоретт?

Подняв голову, я растерянно взглянула на Реми и кивнула. Ещё бы знать, о чём они говорили! Зоэ поглядела на меня с сочувствием.

— Ты, наверное, ужасно истосковалась по мужу? Помню, как мой дорогой Поль уходил на фронт… я часами стояла вон у этого окна, — она кивнула в сторону маленького окошка у раковины. — И ждала, ждала… Но я понимаю тебя, милая, родители — дело святое. Какая трагедия, боже правый, какая трагедия! Но бог послал тебе эти испытания, значит, судьба тебя больше обидеть не посмеет. Да и Реми тебя в обиду не даст, с ним точно бояться нечего. Хотя ты и сама это знаешь получше меня.

Мы с ним встретились взглядами, и я поджала губы, пытаясь не скривить их в презрительной усмешке. Ну, конечно. Нечего. Кроме него самого. Он же для меня — дремучий тёмный лес. И я осознанно иду в эти дебри, правда, он ещё не знает, что я здесь далеко не Красная Шапочка и даже не Серый волк. Я дровосек. И бояться надо ему.

— Я тут с ним, как за каменной стеной, — продолжила Зоэ. — Когда Фабрис наклюкается, знаешь, порой и страшно становится, родного сына страшусь, вот как. А потом вспомню, что Реми тут, и как камень с плеч спадает. Уж Реми-то ему спуску не даст. А я даже от дремоты отойти не успею, как этот поганец, мой сынок, перестанет буянить.

— Ну, кончай меня нахваливать попусту, — смутился Реми.

Я усмехнулась, подперев голову рукой и чувствуя приятную сытость впервые за долгое время, даже несмотря на то, что с тарелки на меня с укором смотрела ещё половина порции. После стольких дней практически голода сейчас набивать желудок было опасно, как бы мне этого ни хотелось.

— А что? Правду же говорю! Скажи, Лоретт, правду ведь?

— Конечно, — неискренне улыбнулась я.

Молния, которую метнул в меня Реми, казалось, осталась незамеченной Зоэ. Она продолжила лепетать, уже вставая из-за стола:

— Лоретт, милая, ну что же ты ничего не съела? Расскажи мне что-нибудь о себе! Вы давно с Реми-то знакомы? Ах, я нисколько не удивлена, что он спас тебя от пожара, нисколько! В своё время он и меня спас, он как сын для меня. А теперь вот уезжает, — Зоэ с укором взглянула на Реми и покачала головой. — Но это дело житейское, я понимаю, как не понять…

Реми, похожий сейчас на огромную тучу, готовую в любое мгновение разразиться громом и молниями, глубоко вздохнул и уже собирался прорычать что-то явно неприятное, как всегда, но в дверь вдруг кто-то с силой затарабанил. Мы с ним уставились друг на друга, и ужас, захлестнувший меня, очевидно передался ему самому. Зоэ с укором посмотрела в сторону двери, содрогающейся от яростных ударов.

— Ах, Фабрис, ах негодяй! Средь бела дня напился! Ну, что ты будешь делать!

Она уже двинулась к входной двери, когда, резко встав из-за стола и обронив стул, Реми преградил ей путь. Колени мои затряслись, тошнота подкатила к горлу, и я уставилась на кота, усевшегося на узком подоконнике, мысленно умоляя себя: «Думай о шали Морны, думай о том, что скоро вернёшься домой, он не даст тебя в обиду, слышала? Все будет хорошо!» А что уж там Реми пытался сказать Зоэ, я даже не слышала — кровь зашумела в ушах, пока точка болезненно пульсировала на шее в такт глухим ударам по двери.

— Открывай, старуха! Или я выбью эту чёртову дверь! — вдруг прокричал знакомый хриплый голос, и голова моя закружилась.

Кто-то схватил меня за запястье, буквально выдёргивая из-за стола. Я ничего не видела, ничего не слышала, мертвенный ужас захлестнул меня, были только эти проклятые удары, только дикая боль в висках, всё напрасно, моё спасение было напрасным, это конец, точно конец…

Вдруг кто-то положил ладонь на моё плечо.

— Идите через огород в сад, он выведет вас к дороге, — услышала я голос Зоэ. — Идите же!

Реми потащил меня, хромающую и остолбеневшую, к маленькой дверце прямо на кухне, и в тот момент, когда холодный воздух опалил наши лица, а дверь захлопнулась за нами, в доме послышался хлопок. Они вошли туда, они были там, я слышала, слышала этот голос! Я положила ладонь на грудь, в надежде унять бешеное сердцебиение, а Реми, прислонившись к стене, выглянул из-за угла дома. В одной его руке, к моему огромному удивлению, была зажата сумка саквояжа, в другой — моя ледяная ладонь. Мы стояли на маленьком заднем дворе, перед густым пышущим огородом, распростёртым среди еще десятка чужих небольших участков, а узкая тропинка, проложенная между кустами томатов, вела прямо в сад, стеной простирающийся в десятках ярдов от нас. Голоса вдруг стали слышны громче и чётче. Сглотнув, я отвернулась от Реми и увидела окно всего в нескольких дюймах от меня. Чёрт возьми.

— … она здесь появится, ты знаешь, кого звать! — выплюнул голос, один в один похожий на голос Левши. Я знала, что это был его брат, я чувствовала в его голосе ярость, его боль и его желание отомстить мне, даже если последнее чувство было скорее выводом из первых двух. — Ты меня поняла?!

— Мы знаем твоего сына, Зоэ, он у нас на плохом счету, и если ты что-то решишь утаить, первым отплатит он. Ты же понимаешь, о чём мы?

Реми наклонился вперёд, и мне пришлось отстраниться от окна. Второй голос не был знакомым, но звучал он ещё более угрожающе, чем первый. Мне вдруг стало так нестерпимо страшно, я представила, как они открывают эту дверь и, выходя на задний двор, видят нас. А дальше… я зажмурилась, ослепленная ужасом. Тарелки! Они могли увидеть тарелки на столе! И догадаться, что Зоэ была в доме не одна!

— Мальчики, да что ж вы так с порога… голодные, я же вижу. Садитесь, я как раз ждала…

Её речь прервалась, когда Реми потянул меня на себя в сторону огорода. Я ненароком наступила на рану, до крови закусила губу и оглянулась на окно: оно выходило прямо на сад, в котором нам нужно было скрыться. Но Реми так уверенно шёл вперёд, уверенно и до невозможности быстро, не задевая кусты томатов ногами и не создавая шум, в отличие от меня, хромающей и запредельно напуганной. Я снова и снова спотыкалась, оборачиваясь, чтобы убедиться, что мы не попали в зону видимости, и когда где-то позади захлопнулась дверь, сердце моё с грохотом рухнуло в пятки. Реми чертыхнулся и резко присел на корточки. Я сделала тоже самое. Кусты томатов могли скрыть нас только наполовину. Вжав голову в плечи, я прислушалась к звукам. Они вышли через заднюю дверь? Или через парадную? Мы не шевелились ровно до тех пор, пока откуда-то со стороны улицы не послышался угрожающий рёв мотора — звук, хорошо мне знакомый. Плечи опустились от облегчения, но я не спешила вставать, впрочем, как и Реми. Только когда грузовик тронулся и, судя по удаляющемуся звуку, уехал, мы позволили себе выдохнуть. Обернувшись, Реми с беспокойством и тревогой уставился в сторону маленького дома с покосившейся черепичной крышей.

Я знала, о чём он думал.

Я думала о том же самом.

Глава 11. Кукурузник

Чувство вины — наш злейший враг.

Кто может ещё так искусно и так стремительно уничтожать себя, как не сам человек, терзаемый виной? Ощущение, будто душа сгорает заживо. И тысячи вопросов: как это можно было предотвратить, что будет дальше, возможно ли всё исправить… Человек съедает себя заживо, варясь в собственноручно изготовленном котле, и это, пожалуй, худшая расправа за ошибку. Никто не накажет человека сильнее, чем он сам, никто не сделает ему больнее, никто не окажется настолько жестоким. Вот почему простить себя так сложно. Для этого придётся сломить столько барьеров, убить столько внутренних демонов, переступить через множество собственных принципов и построить такое же множество новых.

Я знала об этом не понаслышке. Чувство вины преследовало меня с самого детства, как болезнь, проявившая себя в раннем возрасте и развивающаяся по сей день. Розалинда прекрасно способствовала множественным рецидивам, стоило симптомам угаснуть хотя бы на миг. Любая маленькая оплошность и великая трагедия сопровождались её укоризненным взглядом. «Ты виновата, юная леди, ты всегда во всём виновата». Порой мне казалось, что и в смерти отца она винит именно меня. Я ведь была его любимой дочерью, абсолютным его отражением, и сделала ему так больно — покинула отчий дом в самый разгар кризиса, чтобы моя будущая жизнь не была похожа на то, что тогда творилось в Роузфилде. Я знаю, что ему нелегко далось меня отпустить, но… как я могла быть в таком виновата? Или во множестве других несчастий. Вероятно, она и сейчас считает меня виновной в моем похищении. В её воображении я как-то этому поспособствовала или просто не оказалась достаточно сильной, чтобы не допустить этого.

Лишь одного я не понимала: как такая эгоистка, как я, вообще может терзаться чем-то подобным? Из раза в раз, раздирая душу в кровь, погружаясь в себя так глубоко, до самой черноты? Парадокс, не иначе.

Сегодня мне снова пришлось с этим столкнуться. Вне всяких сомнений, полнота этого чувства сейчас была всеобъемлющей и ни с чем не сравнимой. Успокаивало меня лишь то, что Реми выглядел не лучше. Он тоже винил себя — это не было очевидно, но витало в воздухе.

— Что теперь будет? — решив хотя бы как-то прервать гнетущую тишину, даже если это было сущим самоубийством, я прочистила горло.

Реми даже не посмотрел на меня, продолжая ковырять землю сухой веткой. Мы сидели на спиленном дереве в глухом лабиринте яблоневого сада всего несколько минут, да и то для того, чтобы прислушаться к шуму мотора на дороге и дождаться момента, когда можно будет выбраться отсюда и не наткнуться на этих бастардов. Никаких сантиментов. Никакого сочувствия к моей раненой ноге. И атмосфера хоть и казалась весьма воодушевляющей с этим пьянящим ароматом поспевающих яблок и приветливо жужжащими над нашими головами насекомыми, таковой на самом деле совсем не являлась. Вездесущая зелень просто меркла на фоне внушительной чёрной фигуры, сгорбившейся и старающейся дышать хотя бы через раз. Я посмотрела на Реми и сжала губы. Очевидно, он не хотел обсуждать услышанное и увиденное всего несколько минут назад. Да и обсуждать здесь было нечего: бездумно явившись к Зоэ в разгар побега, мы сами обрекли её на гибель. Чувство вины кольнуло сердце острее, чем когда-либо, и я крепко зажмурилась. Сделала глубокий вздох и посмотрела на своего сгорбленного спутника. Он был таким бледным, таким… отчаявшимся. Невольно я подумала: вот оно, то, что толкнуло его на эту безумную авантюру. Отчаяние. У него не было выхода, кроме как сбежать отсюда, кинуться лишь по ему одному известным причинам в неизвестность с человеком, имени которого он даже не хотел знать. Реми был в отчаянии. Он не имел своего дома, был угрюмым и холодным человеком, абсолютно не способным общаться с людьми, и кто знает, может быть, Зоэ была его единственным другом.

Горло знакомо сжалось, и я сглотнула, как если бы приняла касторку, ослабившую боль лишь на мгновение.

— Мне жаль, — тихо сказала я, впервые искренне раскаиваясь. Я не привыкла делать этого, нет, совсем не привыкла, мой нрав противился любым проявлениям человеческой слабости, а извинения были её высшей степенью, но я не хотела, чтобы он, терзаемый чувством вины и обвиняющий во всём меня, вдруг развернулся и ушёл, оставив меня одну. Поняв, что он никак не реагирует, я добавила чуть громче: — Я втянула тебя в это. Мне очень жаль.

Слова дались мне нелегко. Почти физически больно оказалось снимать с себя маску — уж слишком уязвимой я чувствовала себя без неё. Поёрзав на неудобном стволе дерева и вжав голову в плечи, я стала нетерпеливо ждать его реакции. Конечно, против любого проявления его гнева я была готова обороняться, но сейчас мне казалось, что он не в состоянии даже головы поднять. А ведь гул мотора давно стих, и нам предстояло отправляться в путь.

Я серьёзно вгляделась в черты его лица. Глаза Реми были скрыты козырьком старой потертой фуражки, но вот губы его на мгновение дрогнули, и это не ускользнуло от моего ждущего взгляда.

Лишь спустя минуту или две он тихо ответил:

— Они не убьют человека средь бела дня и без доказательств его вины, просто ради забавы, в этом и отличие мафиози от обычных гангстеров.

Меня будто парализовало. Глаза остекленели, и я с усилием моргнула, чтобы прогнать незнакомую пелену.

Я ожидала услышать всё, что угодно, только не его своеобразную попытку меня успокоить. Это почти умиляло. И совсем не помогало. Разумеется, мысль о том, что Зоэ жива и невредима, радовала, но ведь это не отменяло того факта…

Я сглотнула, собираясь с мыслями:

— Но они придут к ней, если Фабрис скажет, что видел нас.

Тогда Реми впервые за долгое время посмотрел на меня. Я ожидала встретить всё: отчаяние, гнев, непримирение, но только не эту почти мертвенную пустоту. Вины внутри меня стало так много, что она грозилась выйти из берегов, не знаю, как, но я до удушения чувствовала её чрезмерность. Она притупляла во мне очевидное желание напасть первой и обвинить его во всех смертных грехах, возможно, это и спасло меня от очередного скандала с ним.

Внезапно его взгляд ожесточился. Я приготовилась встречать речь, знакомую мне с детства. Расправив плечи и подняв подбородок, Реми быстро проговорил:

— Я скажу это один раз, повторять не стану, так что лучше тебя слушать меня внимательно и помалкивать. Ты свалилась на мою голову, и я этому не рад. Я предпочёл бы быть позорно вздёрнутым на рее, чем терпеть твои капризы, а я видел только малую их часть. Но даже несмотря на твои бестолковые попытки пригрозить мне пистолетом, это был мой выбор. Или нет, это было следствие отсутствия выбора, хотя какая разница? Суть в том, что если бы я не посчитал нужным согласиться, ты бы не сидела сейчас здесь со мной, а продолжила выпрыгивать из-за кустов на случайных бедолаг, требуя тебя спасти и попутно проклиная меня. Улавливаешь мысль? Да, я хочу сию секунду освободиться от камня, привязанного к шее, в виде тебя. Но я ещё здесь. Я привёл нас в дом Зоэ — это было моим решением, а не твоим. Почему-то мне показалось, что ты для них не столь уж и крупная рыба, чтобы броситься на твои поиски сиюсекундно и нарушить своё главное правило — не лезть к местным.

Он закончил, а у меня перехватило дыхание. «Это был мой выбор». «Я ещё здесь». «Это было моим решением». Боже мой. Каждое его слово тушило адское пламя в моей душе, может быть, не полностью, но уже довольно весомо, чтобы ощутить облегчение. Не нужно было читать между строк, чтобы понять — таким образом Реми пытается убедить меня в том, что я не виновата. Снова. Конечно, я по-прежнему чувствовала себя таковой, но его слова значительно всё упрощали. Что ж. Мы оба привели в дом Зоэ бестирийцев, мы обманули её, хотя я не уверена, что перед нашим уходом Реми не сказал ей правду — всё было так хаотично, а я и вовсе пребывала в крайней степени паники и отчаяния.

И всё же это было так удивительно. Я знала, что неприятна Реми, даже если мы едва знакомы, точно так же, как он неприятен мне, но никто из близких мне людей прежде не пытался вразумить меня в том, что я не виновата. И этот странный порыв, эта попытка ему поверить, меня очень тронула.

Его жест был своего рода перемирием. Временным и явно недолговечным, но определенно значимым.

— Спасибо, — тихо сказала я. — Мне важно было это услышать.

Реми смерил меня бесстрастным взглядом и встал, поднимая с земли свою сумку. Как примечательно, вся его жизнь уместилась в этот саквояж. Но поразило меня всё же больше не это, а тот факт, что он даже не удосужился подать мне руку.

— Нам пора двигаться дальше. Дорога до следующего населённого пункта займёт несколько часов, а нам ещё нужно найти путь, который не пересекался бы с основной трассой, где нас могут заметить.

Опираясь о ствол дерева, я с усилием встала.

— Что за населённый пункт?

— Шааль, — мой взгляд загорелся. — Не обольщайся. Мелкий городишко, хоть и поживее Шериза. Бестирийцы туда не сунутся.

— Почему?

Он закатил глаза, а я в ту же секунду подавила раздражённый вздох. Если он всерьёз думал, что я не буду задавать вопросов, то он просто напыщенный кретин!

Я осмотрела его с усмешкой. Хотя… он и так напыщенный кретин.

— Во-первых, по их логике ты должна прятаться в ближайших деревнях, а следующим после Шериза будет Вайль, он на востоке. Шааль в противоположной стороне, и это последнее место, о котором вспоминаешь, если решаешь кого-то отыскать. А во-вторых, Шааль находится на границе Прованса, и не все жандармы там продались бестирийцам.

— Почему тогда не наладить дела в Шеризе? — взволнованно спросила я и, поймав его недобрый взгляд, прикусила язык. А затем озвучила собственную мысль: — Верно, потому, что деревня эта… хм, ну, её просто незачем охранять? Что здесь: дома да рынок. Хотя это противоречит логике: зачем тогда в Шериз так вцепились бестирийцы?

— Дома да рынок, — язвительно фыркнул он. — Что ты вообще видела? Окраинную улицу, да и только. Шериз — большая деревня, когда-то даже городом была. У нас своё рыбное хозяйство имеется. Часть товара везут в Марсель, часть достаётся нам. Смекаешь, кто следит за тем, чтобы никакие другие части больше никому другому не доставались?

Я ахнула, прикрыв рот рукой.

— Бестирийцы… но… это ведь такое мелкое дело дня них!

— Если бы у меня в руках оказалась карта, я бы показал тебе, как много маленьких точек на побережье сливаются в одну большую. Они держат под своей подошвой маленькие деревни, острова и города, рассеявшись так, чтобы это не казалось таким очевидным.

— И никто не пытается с этим бороться? Я имею в виду, местные власти… это ведь такие убытки… в конце концов, они похищают людей! — я всплеснула руками. — И они собирались убить меня сегодня вечером, — эти слова вылетели из моего горла так легко, словно я не до конца осознавала, что в действительности ждало меня в финале этого дня. — Значит, убийства для них — обычное дело.

Реми снял фуражку, взъерошил волосы и надел её обратно.

— Да неужели? А я думал, они прижимают торговцев рыбы и запугивают старушек.

Я прикусила язык. Уставившись вдаль сада, он недовольно вздохнул.

— Слишком много разговоров. Я устал. Нам надо идти.

Молча согласившись с ним, я последовала за его высокой тёмной фигурой по протоптанной дорожке, ведущей в густую зелёную глубь. То, что он рассказал мне, было совершенно возмутительно. Я не могла перестать думать об этом, яростно мечтать о том дне, когда получу достаточно полномочий, чтобы пресечь это раз и навсегда или хотя бы косвенно на это повлиять. Бестирийцы должны исчезнуть. То, с чем я столкнулась, было только вершиной айсберга.

В то же время мысли мои постоянно переключались на мужчину, идущего передо мной. Я не могла взять в толк, почему он так просто оставляет эту деревню, ведь он явно был к ней привязан. Да, отчаяние и безнадега, как я уже разобралась ранее, могли стать для него веской причиной, но ведь он отзывался о Шеризе так, будто искренне любил это место, хотя, судя по его словам о Марселе, он не из местных. Конечно, я бы и без того ни за что не поверила, что Реми всю свою жизнь прожил в деревне. Несмотря на внешний образ замученного трудяги, изъяснялся он отнюдь не как простак. Быть может, ему и самому зачем-то нужно в Париж? Всё это было подозрительно, как и его согласие помочь мне, и весь он был сплошной загадкой, не поддающейся решению.

Голова разболелась.

Мы свернули в очередной коридор между деревьями, и я решила начать хотя бы с малого свой имеющий смысл допрос.

— Тебе совсем не интересно узнать моё имя?

— Что? — он оглянулся через плечо.

Поморщившись от боли при очередном неосторожном шаге, я всё же не могла не заметить, что идёт он теперь медленнее, позволяя мне не бежать за ним.

— Моё имя. Мой возраст. Ты даже не спросил, откуда меня похитили. Как долго это будет продолжаться?

Он долго не отвечал. Вдали уже послышался шум трассы, но всего на миг — автомобиль промчался и эхом исчез в неизвестности. Будто мне это только почудилось.

— Мне это неинтересно, — протянул Реми своим глубоким голосом, и что-то внутри меня неприятно кольнуло. — Но для удобства я могу называть тебя Лоретт.

Я сжала кулаки: внутренняя фурия приготовилась вырваться наружу.

— Что ты предлагаешь? Весь путь до Парижа не общаться друг с другом? Или вообще делать вид, что меня или тебя не существует? Когда я просила у тебя сопровождения и защиты, я думала, простое человеческое общение является чем-то само собой разумеющимся.

— Ты ошибалась, — лениво отозвался он.

Тогда-то я и поняла: за всеми этими длинными репликами сегодня Реми явно исчерпал весь свой дневной запас слов. Я фыркнула, остановилась, давая отдохнуть ноге, и последовала за ним с меньшим энтузиазмом. Невыносимый мерзавец. Какой же он противный. В Дирлтоне, да что там, в Шотландии он не продержался бы и дня со своим мерзким характером. Я хотела поднять с земли булыжник и кинуть его ему в затылок, но булыжника не нашлось, а я наверняка промахнулась бы, как и в прошлый раз.

Но меня угнетала и пугала сама мысль о том, что он всерьёз намерен меня игнорировать. Мужчины из кожи вон лезли, чтобы заполучить хотя бы толику моего внимания, а он…

Я решила прикусить язык, чтобы ненароком не озвучить все свои мысли. Надо же, он даже не хочет знать, как меня зовут! Сколько мне лет, какие ужасы я пережила, из какой я семьи, какие мои планы… лишь спустя время я поняла, что злюсь так рьяно только потому, что хочу узнать всё это о нем.

— Остановись, — вдруг сказал Реми и замер, выставляя руку, будто я была несущимся напролом составом поезда. — Ты слышишь это?

Утихомирив бешеный поток мыслей, я настороженно прислушалась к внешним звукам. Впрочем, не услышать шум пропеллера было просто невозможно. Он приближался, зловеще жужжа, прямо к нам. Не осознавая своих действий, я вцепилась в руку Реми мёртвой хваткой, и тогда вдруг стало так громко, что в ушах зазвенело. Мы одновременно задрали головы и слегка пригнулись, когда затянутое облаками небо рассёк небольшой оранжевый самолёт. Он промчался над нами, как взбешённая гарпия, прямые крылья делали его осанку почти героической, а дым тянулся вслед за ним, как плащ. Набирая высоту, самолёт вскоре скрылся вдали, но созданный им шум по-прежнему гремел в голове. Я выдохнула и, опустив взгляд, поняла, что всё это время крепко сжимала плечо Реми. Мы отстранились друг от друга одновременно.

— Кукурузник, — задумчиво констатировал он. — Это с фермы Бескона. Только взлетел. Поле в другой стороне.

Мои плечи напряглись, жилка на шее запульсировала.

— Что это значит?

— Бескон прислуживает бестирийцам, — Реми потёр переносицу и вздохнул. — Вполне возможно, что…

— Высматривали нас, — услышала я свой голос.

Тишина, возникшая между нами, оказалась почти осязаемой. Конец сада был уже близок, очертания дороги серели вдали, но ни я, ни он не решались двинуться дальше. Мы были в бегах, а не просто возвращались в Париж, и с каждой секундой это становилось все более очевидно. Они так просто меня не отпустят.

— И что ты, чёрт подери, такого натворила? — едва слышно спросил Реми, ошарашенно глядя на меня — так, будто и вовсе увидел впервые.

Я молча отвернулась. У меня не было ответа.

Глава 12. Угрюмый спутник и дикарка

Нет в мире такого слова, которое могло бы в полной мере выразить моё возмущение истинно хамским поведением человека, в чьих руках оказалась моя судьба. Не проронив ни слова за всё время нашего пути, он вывел меня из душевного равновесия быстрее, чем те подонки, что обливали меня водой в попытке добиться правды.

И ему совсем не было совестно! Девушка, оказавшаяся в беде, очевидно нуждалась в утешении, а не грубости и угрюмом молчании. Я вовсе не собиралась изливать ему душу, рыдать в три ручья и рассказывать о произошедшем со мной кошмаре, ведь говорить об этом значит снова возвращаться в этот жуткий подвал, а я к такому была не готова. Но мне необходимо было чем-то занять свои мысли, отогнать поедающую рассудок тьму, отвлечься, поспорить с ним или даже в пух и прах разругаться — неважно! — только не возвращаться туда, только не вскрывать замок… за запертой в душе дверью было страшно, холодно и темно. Мне пока не хватало ни мужества, ни мотивации её отворить.

В конце концов, молчание стало таким напряжённым, что спустя всего примерно полчаса нашего пути я не выдержала и набросилась на него с расспросами. Он велел мне молчать, пообещав в противном случае бросить меня на дороге, «как распутную девку, ставшую бесполезной, отдав тем самым судьбе на милость». Окажется ли за рулём проехавшего мимо грузовика доходяга с похмельем или бестирией — я пропаду в любом случае. Вспыхнув от злости, я всё же покорно прикусила язык и большую часть пути обиженно молчала. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы выгнать из головы навязчивые мрачные мысли, удержать замок и сосредоточиться на дороге. К тому же, она оказалась не самой проходимой.

Почти все время мы шли через грабовый лес. В ясную погоду здесь наверняка было весьма живописно, но сейчас, когда оловянное небо тяжело повисло над верхушками деревьев, а порывы ветра то и дело качали их, создавая тревожащий душу скрип, приятного в здешнем пейзаже было мало. И пусть дорога, протоптанная невесть знает кем, казалась вполне прямой, её то и дело пересекали могущественные корни, торчащие из земли, да и каждый шорох, доносившийся из глубины леса, спокойствия не придавал. К тому же, хромая, я отставала от Реми, отчего создавалось досадное впечатление, будто я здесь и вовсе одна. Каким же он был невежественным и толстокожим!

— Невыносимый мерзавец, неужели так сложно остановиться и помочь даме, — фыркнула я, когда рана на ступне предсказуемо заныла. — Боже, даже ни на шаг не собирается сбавить скорость.

Конечно, до моих ворчаний ему не было никакого дела — он едва ли мог слышать их, неотрывно внимая трассе, шумящей где-то неподалёку. И пусть мы были надёжно укрыты раскидистыми ветвями грабов, ни он, ни я не были уверены в том, что бестирийцы не возьмут наш след. Мы шли быстро, и когда лес редел, а графитовая лента дороги мелькала между стволами, нам приходилось останавливаться, прислушиваясь к звукам — будь то рёв мотора, треск веток или крики птиц. В один из таких моментов я уселась на замшелый валун, поморщилась от боли в ноге и, вздохнув, спросила:

— Далеко ещё идти?

Каким же было моё удивление, когда Реми посмотрел на меня и, не изобразив привычной гримасы великих мук, тихо проговорил:

— Я забыл про твою… рану.

Я подняла голову, и наши взгляды неминуемо встретились. Поджав губы, я отвернулась. В отличие от леса в целом, здесь, на маленьком островке, окруженном деревьями, было так спокойно и умиротворяюще, что я была бы не прочь свернуться калачиком на этом валуне и безмятежно уснуть. Воздух был свеж, он опьянял, птицы вели свою мелодичную беседу, а вкупе с усталостью всё это непременно только подталкивало меня в объятия Морфея. Но мы шли в Шааль, чтобы найти ночлег и, возможно, транспорт. Нам нельзя было терять время.

Размяв шею, я озвучила свои мысли:

— Я могу идти сама, а это главное. Хотя ты бы мог и… — очередная гадость едва не сорвалась с губ, но я вовремя её удержала — мы шли уже больше двух часов, будет несправедливо, если он убьёт меня, когда пройден такой большой путь. — Не суть. Далеко Шааль?

— Лес заканчивается, — задумчиво протянул Реми, и меня кольнуло беспокойство — где же нам прятаться? — Дальше поле и фермерские сады. До заката мы будем в городе.

Я открыла было рот, чтобы задать очередной вопрос, но он меня опередил:

— Переночуем в маленьком отеле, принадлежащем человеку, которому я доверяю. Заплатить за одну ночь я смогу, но на удобства и роскошества можешь не рассчитывать. Как и надеяться, что весь путь мы будем останавливаться в отелях.

— Будто у меня есть выбор.

— У тебя его нет. Рано утром отправимся на виноградники, разузнаем, не собирается ли кто в Марсель. Нас могут подвезти и даром.

— Почему именно на виноградники?

— Если мы начнём липнуть к горожанам с подобными расспросами, это будет слишком подозрительно.

— Реми, — тихо позвала я, и его плечи напряглись, когда он услышал свое имя из моих уст. — Почему полиция покрывает дела бестирийцев?

Он вдруг поморщился, будто я сказала полную нелепицу. И подошёл ближе, садясь на соседний валун.

— Между ними и бестирийцами висит негласный договор: мафия не показывается в их городе, жандармы не лезут в дела мафии за пределами города. Если же и появляется подобная тебе отчаянная девица, которой удалось спастись, дело быстро заминают. Я устал повторять одно и то же. Никто не хочет наживать себе проблем.

— Ты захотел, — резко ответила я и тут же прикусила язык.

Реми обвел меня мрачным взглядом, а после усмехнулся.

— Будто у меня есть выбор, — язвительно поддразнил он.

Закатив глаза, я всё же мысленно возликовала. Мне удалось разговорить его, и отступать я не собиралась.

— Так почему ты согласился? Выбор есть всегда, и я не сомневаюсь, что ты скорее предпочёл бы вечность прислуживать Фабрису, чем терпеть мою компанию, подвергать себя опасности и преодолевать такое расстояние, только чтобы…

— Довольно, — вдруг прорычал он и резко встал, как всегда, отворачиваясь. — Нам пора идти. Скоро начнёт смеркаться.

Гнев вспыхнул во мне, как спичка.

— Знаешь, в такие моменты у меня создаётся впечатление, что ты и сам далеко от бандитов не ушёл! — как на духу выпалила я. — На вопросы не отвечаешь, дома у тебя нет, так просто всё бросаешь и соглашаешься идти со мной на другой конец страны! Тебе не кажется это странным?

Я было подскочила с камня, чтобы подойти к нему, но он резко обернулся, и взгляд его, пылающий ответной яростью, немедленно пригвоздил меня обратно. Стиснув челюсти, Реми подошёл ко мне вплотную и, склонившись надо мной, прошипел:

— Тогда какого чёрта ты все ещё здесь? Если всё кажется тебе странным — вперёд, иди и ищи другого попутчика! Ах, да, и не забудь забрать свой пистолет, которым ты мне без конца угрожала, дикарка.

— Ты, вообще-то, его сломал! — рявкнула я и резко встала, но, пошатнувшись от резкой боли, едва не упала.

Если бы не его руки.

Они вдруг удержали меня, грубо схватив за плечи, и по наитию прижали к себе. Я замерла, кажется, даже перестала дышать, наши лица застыли в паре дюймах друг от друга, и глаза, эти его глубокие кианитовые глаза, могли запросто усыпить мою бдительность. Реми тоже не двигался. Он смотрел на меня так, будто пытался прочесть мои мысли, хмуро и сосредоточенно, а когда в глубине леса хрустнула ветка, вдруг отстранился и отвёл взгляд. Я оказалась совершенно сбита с толку.

— Я не хочу узнавать твоё имя, потому что мне на него плевать. Мы связаны общей целью выбраться из этого ада, да и только. Ничего личного. Ах, да, и от долгих разговоров меня тошнит, — вдруг выплюнул он, поднял с земли свою сумку и, развернувшись, зашагал прочь по тропе.

Меня окатило волной злости. Вот же мерзавец! Ничего личного… будто я собиралась вешаться ему на шею! Да он даже не в моём вкусе! Идиот, кретин, сволочь! Я топнула здоровой ногой и сжала кулаки, и сквозь шум крови в ушах до меня донёсся его насмешливый голос:

— Если не хочешь остаться здесь на растерзание местной живности, то пошевеливайся!

Я фыркнула, сложила руки на груди и отвернулась, и всё же жуткие предположения о степени агрессивности местной фауны не могли не забраться в мою голову. Пришлось усилием воли подавить маленький бунт внутри себя и неохотно двинуться за ним. Желание огреть его камнем, каких здесь оказалось навалом, росло во мне с каждым проделанным шагом. Понятия не имею, почему я все ещё пытаюсь ему противостоять.

***

В Шааль мы прибыли, когда этот маленький прибрежный городок уже поглотил поздний вечер. К этому моменту я уже не чувствовала ног, была взвинчена до предела и с трудом держала налитые свинцом веки открытыми. И если пшеничное поле мы преодолели без особых проблем, путь через фруктовые сады стал для нас тем ещё испытанием. Собаки, охранявшие владения своих хозяев от вторжения чужаков, оказались весьма негостеприимны, и если бы Реми не догадался отвлечь их брошенной в глубь сада палкой, кто знает, с какими увечьями нам пришлось бы столкнуться. Впрочем, достаточно его хвалить. Большую часть времени он вёл себя, как последняя сволочь.

И хотя вечерние сумерки скрадывали силуэты города, кое-что мне всё же удалось разглядеть. Мы заходили с окраины, где одноэтажные бетонные жилые коробки плавно перетекали в центр с широкой мощёной улицей, лавками и кабаками на любой вкус. С моря дул холодный пронизывающий ветер, но, как щедро пояснил Реми, пристань находилась в трёх милях от центра, и ничего примечательного мы сегодня не увидим. Это меня вовсе не расстроило — море в ночи казалось мне особенно устрашающим. Как и люди, то и дело встречающиеся у нас на пути. Я вздрагивала каждый раз, когда чей-нибудь тёмный силуэт показывался вдали улицы. Мы неспешно брели по узкому тротуару вдоль пестрящих вывесками магазинов, но я всё равно чувствовала себя уязвимой, как никогда. До тех пор, пока Реми, словно почувствовавший моё волнение, не остановился и не взял меня под руку.

— Как по-джентльменски, — не удержалась я, цепляясь пальцами за его рубашку. — И как на тебя не похоже.

— Ради всего святого, замолчи.

Из заведения с яркой мерцающей вывеской «Marin» выплыла громкая компания юношей и девушек. Они хохотали и, не одарив нас, мрачных и подозрительных, и взглядом, пьяной походкой двинулись вниз по улице — в противоположную от нашего курса сторону. Вскоре их силуэты исчезли в ночи, и только сейчас я поняла, что не дышала все это время.

— Пойдём. Нам сюда, — сухо пробормотал Реми, подводя меня к небольшому двухэтажному зданию, из которого доносилась музыка и какофония весёлых голосов.

Я бросила взгляд на вывеску, прежде чем войти внутрь, ведь узкие окна были закрыты портьерами. «Рыжий печник», — гласила она, и я презрительно фыркнула. Глупость какая! Реми открыл дверь, и мы оказались в тесном баре, забитом самыми разными людьми — скучающими женщинами, развлекающими их мужчинами… казалось, весь город сосредоточился именно в этом месте. Из граммофона лился американский джаз, гремели пивные бокалы, а сигаретный дым змеился над массивными деревянными столами. Несмотря на это, я всё же разглядела барную стойку и лестницу прямо за ней. Вероятнее всего, номера находились на втором этаже, но я не могла удержаться от колкости:

— Так вот, каковы твои намерения? Привести меня в кабак, опоить и уложить в постель?

Посмотрев на меня, как на самую последнюю идиотку, он фыркнул и повёл меня к барной стойке. За ней, болтая с пьяным вдрызг стариком, стоял средних лет мужчина.

— Фурнье! — воскликнул Реми, стараясь перекричать музыку из граммофона, и губы мои скривились. Так на вывеске, выходит, его имя? Какая пошлость. Он действительно был рыжим, как и его борода. — Какая удача, что мы застали тебя здесь.

Фурнье перевёл на нас рассеянный взгляд и внезапно широко улыбнулся. Я увидела ключницу за его спиной, и на душе стало заметно легче. Он действительно привёл меня в отель. В дешёвый, пропахший сигаретным дымом, шумный отель. Великолепно.

С другой стороны, где, как не здесь мы могли слиться с толпой?

Реми прижал меня к себе крепче, и я вернула к нему своё недоуменное внимание.

— Реми! Какими судьбами? — Фурнье с ухмылкой взглянул на меня. — А-а, понимаю, как раз остался последний свободный номер! — когда в его зелёных глазах вспыхнуло веселье и на нас обернулся пьяный старик, я, наконец, начала осознавать всю ситуацию. — Я смотрю, тебе крупно повезло, братец.

— Какая мер… — вдруг попыталась воскликнуть я, но Реми больно ущипнул меня за бок, заставив прикусить язык, и я уставилась на него в немом изумлении.

— Надеюсь, ценой ты меня не обидишь? — голос моего спутника даже не дрогнул, когда он опустил руку на мою талию и прижал меня к себе так тесно, что я уловила тонкие нотки табака даже сквозь непроходимую завесу дешёвых сигарет здешних посетителей.

Фурнье, будто и не заметивший нашей стычки, усмехнулся, пожал плечами и повернулся к ключнице. Выбрав ключ, он протянул его Реми.

— Держи, заплатишь завтра. Сейчас у тебя другие заботы, — бармен подмигнул мне, но прежде, чем я успела высказать свое недовольство, Реми потащил меня в сторону лестницы.

Мы почти неслись наверх, и каждый шаг отдавался дикой болью в ступне, но, стиснув зубы, я терпеливо молчала. Проход на лестнице был узким, мне быстро стало жарко, голова закружилась. Оказавшись в недлинном коридоре на втором этаже всего с тремя или четырьмя дверьми, Реми отпустил мою руку и прошёл вперёд — к самому дальнему номеру у окна, завершающего коридор. Коричневые стены и тонкая полоса такого же цвета ковра уже успели вывести меня из душевного равновесия, как и музыка, доносящаяся из бара на первом этаже. Разъяренная и уставшая, я плелась за Реми и не сразу заметила маленький стенд с брошюрами у средней двери. Он взял несколько из них и, наконец, открыл последнюю дверь.

И замер прямо в проходе, отчего я едва не вписалась носом в его широкую спину. Реми негромко выругался.

— Что там? — раздражённо спросила я.

Он оглянулся через плечо, вздохнул и отошёл в сторону, открывая мне обзор на крохотный номер большую часть которого занимала огромная двуспальная кровать. Сердце больно ухнуло в пятки, пульс подлетел.

— Иди и поменяй ключи, — тоном, не требующим возражений, приказала я.

— Не дури, — фыркнул Реми. — Если ты не заметила, мы тутлюбовников разыгрывали. Как это будет выглядеть? Да и номер последний… — он вздохнул и потёр затылок.

— Мне всё равно. Я не буду делить с тобой одну кровать. Как, по-твоему, это будет выглядеть?

Развернувшись ко мне, Реми смерил меня суровым взглядом.

— Будто я собираюсь. Будешь спать на полу.

— Я?! — казалось, мой крик мог заглушить и музыку в баре. — Ты спятил?

Кровь вскипела в моих жилах сиюсекундно. Я открыла рот, чтобы начать свою обвинительную речь, но Реми схватил меня за локоть, затащил в номер и ногой закрыл за нами дверь. Его саквояж оказался на полу. Как и моя челюсть. Что он себе позволяет?

— Я плачу за этот номер, значит, кровать моя, — он говорил серьёзно, но в какой-то момент я уловила искорки веселья в его глазах. И это на мгновение поубавило мой пыл. — Ты можешь поспать и в ванной, — тут он посмотрел куда-то за мою спину, и, обернувшись, я увидела маленькую дверь. — Я даже отдам тебе одеяло.

— Подлец, — прошипела я, поняв, что тем самым он просто развлекается. — Смотрю, у тебя есть силы на то, чтобы веселиться? Как это мило.

Я уселась на кровать, расправила плечи и положила ногу на ногу. В комнате было темно, только скудный свет фонаря проникал через маленькое окно, выходящее на главную улицу. Здесь не было ни комода, ни шкафа. Только кровать, окно, голые стены да дверь в ванную. Я нахмурилась, оглядывая эту непримечательную обстановку.

— Надеюсь, крыс и тараканов здесь нет? — спросила я, подняв взгляд на Реми, который зашёл в ванную и включил свет.

Из-за его спины я не могла разглядеть, что там находится, и когда он повернулся ко мне, то закрыл дверь.

— Простите, мадемуазель, до парижской Плазы нам ещё далеко, — сардонически произнёс он, а я удивлённо воззрилась на него, делая мысленную пометку о том, что этот невежда знает о таком отеле, как парижская Плаза. Ну, конечно! Реми совсем не походит на деревенщину, я это сразу поняла! — Что? Что ты на меня так уставилась?

Я моргнула и, поняв, что очередной мой вопрос выстроит между нами ещё более крепкую стену, лишь покачала головой. Реми закатил глаза и направился к двери.

— Куда ты идёшь?

— Проветриться. У меня от тебя болит голова. Сиди здесь и не высовывайся. Ты все равно валишься с ног, так что спи. Ах да, сумку я оставлю здесь, так что не смей рыться в моих вещах.

— Как мило, — я скривилась, стараясь не смотреть на лежащий на полу саквояж. — Можешь идти на все четыре стороны. Но если среди ночи я почувствую, что ты лезешь в кровать, то познакомишься с худшей версией меня.

Я знала, что он ответит. «Охотно в это верю» или «куда уж хуже», а может, снова обвинит меня во всех смертных грехах, но к моему удивлению, Реми не проронил ни слова и молча вышел за дверь. Сквозь эхо музыки невозможно было расслышать, запер ли он меня здесь, так что мне пришлось встать и схватиться за ручку, толкая дверь от себя. Я выглянула в коридор и с прищуром уставилась на его удаляющийся силуэт. Так странно. Уступил мне кровать. Оставил свою сумку. Не запер меня в номере…

Неужели он превращается в человека?

Глава 13. Веселье

Сон ко мне упрямо не приходил.

Почти осчастливленная уходом Реми, я и подумать не могла, насколько тягостно вдруг окажется остаться наедине с собой. Мысли, воспалённые и яростные, метались в голове, воспоминания оживали перед глазами, и как бы я ни старалась, сдержать всё это под замком в границах своей души и своего разума оказалось задачей не из лёгких. Даже дикая усталость не помогла мне провалиться в сон, и поскольку я упрямо отказывалась горевать о своей судьбе и рыдать в подушку, бесцельно лежать в постели и смотреть в потолок стало занятием весьма утомительным. Я нервно вздохнула, упорно выгоняя из своей головы оглушающий звук выстрела и ощущение липкой руки на своей лодыжке, и встала с кровати. Свет в номере я отказывалась выключать по двум причинам. Во-первых, это притупляло страх того, что кто-то может забраться сюда через окно или выбить дверь, которую я благоразумно заперла со своей стороны. Во-вторых, мне нужно было удостовериться в том, что, воспользовавшись ключом, в номер войдёт именно Реми. Лампочка раздражающе трещала, и за это я была ей благодарна — этот навязчивый звук вкупе с музыкой на первом этаже заглушал мрачные мысли, отвлекал меня от тревожных воспоминаний. Подойдя к маленькой дверце, ведущей в ванную, я вошла внутрь и щёлкнула выключатель. Вторая лампочка затрещала, и я радостно улыбнулась. Да, это действительно помогает.

Но самым, пожалуй, полезным открытием для меня стал маленький будильник, лежащий на дне глубокой полуржавой ванны. Как он оказался здесь? Я забралась в ванну, взяла будильник в руки и, прижав колени к груди, благоговейно прислушалась к размеренному убаюкивающему тиканью. Тик-так. Тик-так. И вот холод и сырость подвала уже казались мне чем-то нереальным, выдуманным, прочитанным в случайной книге. Тик-так, тик-так. Голос Левши сменился на весёлый хохот Шарлотт, кружившейся со мной на маковой поляне за поместьем. Тик-так. И грубые невидимые руки каждого из бестирийских мучителей перестали сжимать мою шею.

Было одиннадцать вечера, когда я поняла, что даже это медитативное занятие не подарит мне долгожданного сна. Реми не появлялся. И если сначала я была даже несколько благодарна ему за то, что он избавил меня от своего угрюмого общества, то теперь я едва сдерживала целую череду самых красноречивых проклятий в его адрес. Музыка по-прежнему доносилась из бара. Он был там, пил виски, если ему хватило на это денег, может быть, даже поужинал, пока я умирала от страха, одиночества и отчаяния. Какой же он сложный человек. Конечно, я не могла жаловаться, ведь там, на трассе, вместо него я могла наткнуться на настоящего подлеца, который в лучшем случае просто воспользовался бы мной, но таких людей, как Реми, тоже стоило опасаться. Он ведь всё время молчал! Его жизнь, настоящая жизнь, была скрыта целым ворохом тайн, может быть, не таких страшных, как я себе напридумывала, но определённо заслуживающих того, чтобы быть раскрытыми. Вне всяких сомнений, Реми стал бы интереснейшим героем моего романа, где строчка за строчкой, точно петля за петлёй, я распутывала бы самые тёмные лабиринты его души…

Внезапно мой взгляд упал на его саквояж. Любопытство кольнуло душу. Я вылезла из ванны и, ведомая каким-то внутренним пожаром, двинулась к одиноко лежащей на полу сумке. В конце концов, как он узнает, что я рылась в ней? Да, это чертовски неприлично, и он возможно убьёт меня, если узнает, что я сунула туда свой нос, но как я ещё разведаю, с кем делю путь? Вдруг Реми — маньяк, а его сумка доверху забита вещами жертв или орудиями убийства? А может быть, он и сам бестириец! Или вор… «Решайся, Эйла», — подтолкнул меня внутренний дьявол. Я бросила взгляд на дверь, закусила губу и дрожащими руками отстегнула заклёпки.

Брови мои сошлись к переносице, стоило мне увидеть лежащий поверх сложенной одежды свёрток и маленькую записку на нём. Кровь зашумела в ушах. Я взяла её в руки и принялась читать:

«Если ты читаешь это, значит, твой любопытный нос всё же решил побывать в моей сумке. Если ты сунешь его чуть глубже, сможешь найти сэндвич.

Р.»

Уголки моих губ дёрнулись в неконтролируемой улыбке. Вот же мерзавец! И когда он успел? Наверное, это Зоэ положила сэндвичи в дорогу,

пока я была в ванной. Ну надо же, какая забота!

Тихо хохотнув, я развернула папиросную бумагу и достала один из двух сэндвичей. Пшеничный хлеб мне не нравился, консервы я ненавидела, но всё равно съела половину порции, довольно улыбнулась и убрала оставшуюся половину и сэндвич для Реми обратно в сумку. Настроение заметно улучшилось, так что рыться в его вещах мне сразу же перехотелось. Застегнув саквояж, я стряхнула с себя крошки, подобрала с пола будильник и забралась на кровать. Быть может, теперь получится уснуть.

«Какой интересный у него почерк», — размышляла я, не открывая глаз. Чёткий и угловатый, он говорил о личности Реми больше, чем сам его обладатель. Независимый. Резкий. Упрямый. Чёткие прямые линии и вместе с тем очевидная недосказанность… Силясь вспомнить, каким был мой почерк, когда я писала на французском, я потерпела неудачу. Но внезапно меня осенило: у Реми есть ручка и есть бумага. Что, если я стану записывать всё, что происходит со мной, чтобы затем положить эти события в основу своей будущей книги? Как записывала вымышленные романтические сюжеты в свою записную книжку, веря, что однажды на ум мне придёт что-то действительно стоящее? Мысль об этом окрылила меня, но ровно до тех пор, пока я не почувствовала вкус пропитанной едким веществом тряпки на своих губах, не услышала хриплый голос незнакомца под лестницей, не погрязла во тьме подвала… видение казалось таким реальным, и всё же паника не успела полностью мной завладеть — тусклый свет комнаты отеля замерцал перед глазами, где-то на первом этаже вновь загрохотала музыка. Ну уж нет. Не стану ничего записывать. Не стану снова это проживать. Не стану отпирать замок.

Тиканье будильника вновь притянуло моё внимание. Я поднесла его к глазам и ужаснулась. Уже почти полночь. Негодяй. Где его носит? Неужели он всё ещё в баре? Я прислушалась к музыке и поджала губы. Значит, он там веселится, а я застряла здесь в полном одиночестве?

Ни о каком сне и речи быть не могло.

Я даже не помню, как ещё спустя полчаса нервных размышлений отбросила в сторону будильник вместе с гневно стянутым с плеч жакетом, встала с кровати и направилась прочь из комнаты. Глупо с моей стороны было оставлять номер открытым, но ведь у меня не было ключа, да и кто осмелится войти в этот клоповник? К тому же, я не сомневалась, что, встретившись с Реми лицом к лицу в этом злосчастном баре, вскоре вернусь обратно, мы вернёмся. Я же не позволю ему развлекаться и кутить, когда все висит на волоске…

«Глупая! Его не было четыре часа! Думаешь, он там со стаканом молока о смысле жизни размышлял?» — упрекнула я свою логику и вышла за дверь. Закрыв её, я вдруг услышала щелчок — она захлопнулась. С губ слетел раздраженный вздох. «Что ж, подожду его в баре», — спускаясь по скрипучей лестнице, решила я. Знакомый звук породил очередное воспоминание, но то быстро развеялось в густом дыму, окутавшем бар. Остановившись на последней ступеньке, я бегло оглядела посетителей. Если бы не французская речь, льющаяся отовсюду, я бы ни за что не смогла отличить этот бар от любого паба в Кембридже. Пришлось задушить в себе отчаянную тоску по родине и попытаться отыскать взглядом Реми. Людей заметно поубавилось: пара работяг сидела за барной стойкой, потягивая пиво, немолодая женщина и её спутник танцевали между столов, ни на кого не обращая внимания, кто-то уснул, сидя на стуле в углу… бармен поймал мой обеспокоенный взгляд и помахал мне рукой. Вздохнув, я направилась к нему и уселась на высокий стул.

— Не спится? — спросил Фурнье.

— Где Реми? — я оглянулась.

Тревога захлестнула душу, когда мужчина усмехнулся и пожал плечами.

— Налить чего-нибудь?

— У меня нет денег, — сказав это, я в ужасе округлила глаза.

Безумие! Прежде мне никогда не доводилось говорить ничего подобного! Деньги были у меня всегда, всегда…

Плечи мои поникли, а в глазах защипало.

— Пойдёт в счёт номера. Завтра Реми заплатит, — Фурнье взглянул на меня так, будто видел что-то, что неподвластно увидеть другим. — Правду говорю, друзья? На Реми можно положиться?

— Чистая правда! — в стельку пьяный француз взмыл пивной бокал в воздух и до дна его осушил.

Фурнье развёл руками, а я лишь фыркнула.

— Едва ли в вашем ассортименте есть то, что я пью.

— Ты же шотландка, верно? — он прищурил один глаз, и я удивлённо кашлянула. — Что? Хочешь сказать, я ошибаюсь?

Недоумение, волной захлестнувшее меня, быстро отступило, как и легкомысленное желание подтвердить его догадку. С большой вероятностью Реми доверял ему, если счёл благоразумным остаться здесь на ночлег, но разбрасываться фактами о себе я просто не могла. Как же это глупо! Сущее самоубийство! Ведь любой в этом баре мог быть связан с бестирийцами. Но я не была идиоткой, я не могла рисковать собой.

— Будьте так любезны, не лезьте не в свое дело и налейте мне чего-то, что поможет уснуть, — лениво протянула я, когда бармен, казалось, уже потерял интерес к моей персоне.

Усмехнувшись, он достал из-за стойки пузатый бокал и потянулся за одной из множества бутылок, выстроившихся в ряд на стеллаже за его спиной. Входная дверь хлопнула, в бар с хохотом ввалилась компания уже явно поддатых молодых людей. Плечи мои напряглись, и я опустила голову, пряча лицо за волосами. «Сделаю пару глотков и вернусь на второй этаж, подожду этого идиота там, если у Фурнье не найдётся запасного ключа», — тихо пообещала я, боясь каждого голоса, каждого брошенного в мою сторону взгляда. Я не должна была привлекать к себе нежелательное внимание.

***

— Никто мне не верит! Это будет великий роман! Мне нужен лишь толчок! Идея! Такая, которая могла бы тронуть… отличная, от клише классиков, новый взгляд… понимаете? Я хочу, чтобы о нём говорили! Чтобы его цитировали! Про любовь, политику, предрассудки… какая разница!?

Внезапно мир вокруг меня закружился, и ощущение свободного полёта прервало мою страстную речь. Истинная феерия, охватившая меня, рассеялась, как и дым этих ужасных сигарет, десятки огней замерцали перед глазами… как это волшебно! Я и правда лечу? Кто-то схватил меня за руку, удержав от падения, а затем один за другим полились голоса:

— Что она, чёрт возьми, говорит? Кто-то здесь знает английский?

— Да снимите вы её со стола!

— Да ладно вам, увлекательное же шоу устроила! Фурнье, придержи её, сейчас же свалится!

Когда пространство перестало вращаться, а голос снова обрёл силу, я удостоверилась в том, что на этот раз не рухну и закричала:

— С-слушайте, я знаю, что я молода! У меня и сборника-то своего нет! Два коротких рассказа! А хотите, я вам его прочту?

От собственной речи дух захватывало, а в горле пересыхало. Я ощущала себя на вершине блаженства, меня наконец слушали, может быть, даже слышали! И как же здорово, как же замечательно, что я решила послушать Фурнье и выпить ещё немного коньяка, прежде чем отправиться спать… Я ведь ещё не все сказала, я только начала, возможно, спустя много лет об этом напишут в газетах…

Задыхаясь от эмоций, я уже открыла рот, чтобы продолжить свой страстный монолог, как вдруг чьи-то руки схватили меня за талию и без усилий стащили со стола. «Бестирийцы!» — вспыхнул ужас в душе, но, обернувшись и столкнувшись взглядом с горящими гневом голубыми глазами, я облегчённо вздохнула.

— Отпусти меня! Я ещё не все сказала! — воскликнула я, пытаясь вырваться из его хватки.

— Шоу окончено! — вдруг рявкнул он, мир резко крутанулся, и я опять оказалась перекинута через его плечо. — Дура!

Лица, наблюдающие за нами, слились в одну усмехающуюся картинку. Они смеялись надо мной? Я хлопнула Реми по спине и грубо рявкнула:

— Живо поставь меня на землю! Я должна прочесть им свой рассказ! Он даже не о любви! И не о войне!

— Ты говоришь на английском, чёрт подери! Я не понимаю! — мимо проплыла рыжая макушка бармена. — Я придушу тебя голыми руками, Фурнье, она и трезвая — катастрофа, на кой чёрт ты позволил ей надраться?

Бармен что-то ответил ему, Реми выругался, а я расхохоталась. Но тут всё моё тело затряслось, и ступеньки заскрипели под ногами сильного, угрюмого, препротивного человека, что прервал мой неначавшийся рассказ… подавив зевок, я пробормотала:

— Я не могла уснуть… всё время видела их лица. Слышала их… голоса, — глаза закрывались, но я упорно ему противостояла: — Эти люди… они делали со мной ужасные вещи… мой отец не был таким, он не мог их знать… я не знаю, кто такая Фиона.

Кажется, всё остановилось, замерло на мгновение, наверное, это был Реми, но я уже не могла узнать этого, тьма обволокла меня, я погрузилась в сон, неглубокий и тревожный. Вспышки замерцали перед закрытыми веками, но я не подняла их и тогда, когда кто-то опустил меня на кровать. Тело тотчас расслабилось, дыхание выровнялось, но знакомое безопасное тепло вдруг решило меня оставить, и сон рассеялся, заставив меня приоткрыть глаза и посмотреть на склонившегося надо мной Реми.

— Меня зовут Эйла, — прошептала я, разглядывая его подбородок. — Бабушка называла меня Эйлин, потому что моё имя казалось ей слишком простым… она не понимала, глупая, что не имя определяет человека, а человек — имя…

Как завороженная, я следила за его рукой. Она потянулась ко мне, и длинные грубые пальцы убрали несколько прядей, упавших на моё лицо. Прикосновение ощущалось нежным, парящим… Я вздохнула, улыбаясь ему, и тоже потянулась к его лицу. Реми дёрнулся, отвернувшись, но мне до этого не было никакого дела.

— Реми, — тихо пробормотала я, пытаясь выцепить из туманного варева мыслей хоть что-то разумное. Он медленно повернул голову ко мне, и когда кончики моих пальцев коснулись его скулы, глубоко нахмурился. Я вздохнула, с усилием озвучив то, что волновало меня больше всего на свете: — Какой ужас… завтра я снова увижу твоё лицо…

И долгожданный крепкий сон наконец спрятал меня в своих объятиях.

***

Где-то шумела вода. Она проникала в неясные отрывистые сны, делая их почти реальными: живописный фонтан у поместья, маленький весенний ручей, держащий свой путь к реке у холмов, могучее и холодное Северное море… Вода была повсюду, эти серебристые блики и волнующая глубина преследовали меня, обращаясь то безбрежным океаном, то крохотной навязчивой каплей. Но откуда она взялась? Должно быть, где-то рядом прибилась та самая лодка «Фиона»?

Вопрос этот бесцеремонно вырвал меня из тревожного сна. Глубоко вздохнув и распахнув глаза, будто я и впрямь всю ночь пробыла под водой, я резко села и испуганно огляделась по сторонам. Голова закружилась, в висках загрохотала боль. Где я, чёрт подери? Паника подкатила к горлу стремительно вместе с тошнотой, и я рванула с кровати, несясь в сторону ванной комнаты. Но стоило мне схватиться за ручку и потянуть её на себя, чтобы влететь внутрь, как я с силой вписалась носом во что-то мокрое и твёрдое. Сердце ухнуло в пятки. Я моргнула, подняла голову и столкнулась с недоуменным взглядом стоящего передо мной мужчины. Тошнота уступила место глубочайшему ужасу. Я пошатнулась, шагнула назад и закричала:

— Ты какого чёрта без рубашки?!

Реми выглядел абсолютно сбитым с толку. С позволения совести и здравого смысла я пялилась на него не больше пары секунд, но этого было достаточно, чтобы заметить загорелую матовую кожу, рельефные мышцы, сильные руки… и всё это проклятое совершенство не было скрыто ни единым клочком ткани! Вопиющее неуважение! Вероятно, он только что закончил свои водные процедуры — волосы ещё были влажными, на ключицах блестели капли воды, а некоторые из них, самые смелые, скатывались по широкой груди прямо вдоль V-образной линии… щёки мои вспыхнули и, зажмурившись, я отвернулась.

— Ты мужика без рубашки первый раз видишь? — фыркнул он, проходя мимо меня.

Я открыла один глаз и увидела, как он склонился над своей сумкой, ища — Боже, я надеюсь! — рубашку. Кажется, у меня задёргался нерв под глазом. Атмосфера в номере накалялась с каждой молчаливой секундой.

— Я видела, но… — начала я, не желая больше тянуть эту неловкую резину. — Но ты меня ошарашил! Спасибо хоть, что брюки надел!

Он даже не посмотрел на меня. Достал рубашку и, повернувшись ко мне спиной, принялся надевать её на свое загорелое тело. Сглотнув, я отвернулась.

— Ты мне ничего не скажешь? — голос предательски задрожал. Несмотря на количество выпитого алкоголя, я помнила почти все, что случилось вчера, и с этим надо было покончить прямо сейчас. Реми был зол, я ощущала это каждой клеткой своего напряжённого тела, и если он продолжит злиться молча, добром это не кончится. — Хм-м, может, тогда мне бы стоило для начала объя…

— У тебя пять минут на то, чтобы привести себя в порядок. Через пять минут мы должны покинуть это место, — отчеканил он голосом, от которого по всей коже расползлись мурашки.

— Но…

— Я не собираюсь тебя ждать, — отрезал Реми.

— Тебя этому где-то учили? — оскорбившись, я сощурилась и вздёрнула подбородок. — Я имею в виду твою грубость. Это совершенно бестактно с твоей стороны. Я могу объясниться.

— У тебя четыре минуты, — и взгляд, вспыхнувший с трудом сдерживаемой злобой вдруг заставил меня нервно сглотнуть и, попятившись назад, скрыться за дверью.

Инстинкт самосохранения подсказал мне не нарываться. Ещё успею ему напомнить о том, какая он сволочь, а пока нужно хотя бы умыться.

Ночь выдалась безумной. Кажется, я устроила целое представление в баре. Склонившись над умывальником и сполоснув лицо, я с облегчением заметила набор одноразовых зубных щёток и тюбик с пастой. Замечательно. О чём я им говорила? Я выдавила немного пасты на щётку и поморщилась. Боже, а если я раскрыла своё имя? Если среди них были бестирийцы? Тогда у Реми есть основания злиться. Он ведь и без этой выходки был невыносимым мерзавцем, что же меня ждёт теперь? Закончив со всеми процедурами, я замерла перед зеркалом и уставилась на своё отражение. Под глазами — глубокие тени. На щеке — след от подушки. Губы искусаны, волосы спутаны… великолепное зрелище. Ещё несколько дней назад я смотрела в зеркало на привлекательную, изящную, способную всем вскружить голову девушку, а теперь я — её жалкая тень. Изношенная, обессиленная, слабая… слезы защипали в глазах, но я крепко стиснула зубы и прислушалась к треску лампочки. Никаких лишних мыслей. Душа на замок.

— Ещё секунда, и я ухожу без тебя! — прогремел вдруг за дверью суровый голос Реми.

Я вздохнула, пригладила волосы и вышла из ванной, упорно пытаясь наладить с ним зрительный контакт. Но Реми и не думал смотреть в мою сторону. Он нагнулся, поднял с пола сумку и направился к двери, когда та вдруг затряслась от неистовых ударов.

Голос, раздавшийся в коридоре, показался мне знакомым.

Глава 14. Странники у моря

«Что же я наделала?»

Первый и единственный вопрос прервался оглушающим ударом и слетевшей с петель дверью. В номер ворвались люди, а дальше — щелк! — и события замелькали перед глазами, как кадры из кинофильма, сменяя друг друга быстро и неразборчиво. Я двинулась к стене, уставившись широко распахнутыми глазами на фигуры по меньшей мере троих мужчин. Вероятно, решив, что я не представляю угрозы, все они набросились на Реми, но пока лишь в попытке его скрутить. Всё заволокло туманом, горло туго сдавил страх, я не отдавала отчёта своим действиям — мной управлял инстинкт. Я шагнула в сторону и оказалась зажата в маленьком пространстве между стеной и кроватью, когда небольшой мерцающий предмет привлек моё внимание. Руки сами потянулись к нему, но в этот момент передо мной будто из ниоткуда материализовалась огромная тёмная тень, и я подняла глаза, узнавая перед собой перекошенное лицо человека, которого я оставила умирать в водонапорной башне. Сердце галопом пустилось в груди, в ногах разлилась слабость. Левша подлетел ко мне, схватил меня за шею и поднял над землёй.

— Ты даже и представить себе не можешь, что я сделаю с тобой, тварь, — прошипел он мне в лицо, обдавая кожу несвежим дыханием, и в такой жуткой близи я вдруг заметила выглядывающий из нагрудного кармана уголок газеты. — Твоя маленькая выходка с моим братцем и рядом не будет стоять с моей местью. Ты думала, я тебя не найду? Наивная идиотка…

В глазах потемнело — воздух заканчивался. Я сжала руки вокруг его запястий, впилась в грубые кисти ногтями, тщетно пытаясь вырваться, и пусть осознание того, что это не Левша, а его брат-близнец, и настигло меня, от этого легче не стало. Страх меня парализовал, а отчаянное желание жить, все эти дни служившее моим автопилотом, уменьшилось до микроскопических размеров, лицом к лицу встретившись с неизбежным, с тем, от чего я так яростно и так доверчиво спасалась. Последний гвоздь в гроб моего непринятия забил взгляд Правши — горящий неистовством, поистине адским пламенем, и сам его обладатель был точно демон, вырвавшийся из самых глубин Ада, чтобы полакомиться чужой плотью. Насколько далеко может зайти человек в своей жажде отмщения? Я широко распахнула глаза и попыталась вздохнуть — если в этом мире есть что-то дальше смерти.

Это было чем-то вроде смирения. Некрасивая смерть, незапланированная, может быть, даже безобразная и уж точно неизящная, но она смотрела на меня своими безумными глазами, и я никуда не могла от неё убежать.

Но затем вдруг послышался чей-то пронзительный крик. Правша всё ещё держал меня, но обернулся, чтобы понять, что произошло, и я всецело воспользовалась этим мгновением. Задыхаясь и едва видя перед собой что-то помимо расплывающихся тёмных кругов, я собрала последние остатки сил и согнула ногу в колене, ударяя мерзавца в пах. Едва ли мой удар нанёс ему серьёзный урон, однако хватку он ослабил. Щетинистое, испещрённое шрамами лицо исказила гримаса нечеловеческого бешенства. Он убьёт меня, вот сейчас он меня убьёт! Я вжалась спиной в стену, готовясь встречать свою смерть, и крепко зажмурилась. Где-то над моей головой раздался глухой удар. Возможно, ударили меня? Если я не почувствовала, значит, уже мертва. Тогда где же череда встречающих меня на небесах усопших?..

Но внезапно что-то тяжёлое и явно обмякшее придавило меня к стене. Широко распахнув глаза, я закричала, едва успев осознать, что произошло — на меня рухнуло длинное худое тело Правши. Паника забилась в груди, я попыталась его оттолкнуть, а вместо этого проскользила спиной по стене, оседая на пол. В нос ударила вонь крови и перегара. Я перестала дышать в тщетных потугах сбросить с себя обмякшее тело, но чья-то рука вдруг схватила меня за запястье и потянула на себя. Когда тёмная фигура Правши перестала перекрывать обзор, я могла увидеть и искажённое ужасом лицо моего спасителя, и три тела, разбросанных на полу в нашем маленьком номере. Двое из них стонали, но глаз не открыли. «Живы!» — выдохнула я, глядя на Реми. Губа его была рассечена, на льняной рубашке багровели пятна крови. Как же он расправился с тремя бандитами? Я было потянулась к нему, но он наклонился, чтобы схватить свою сумку, и в этот момент где-то за нашими спинами закряхтел Правша. Реми, взъерошенный и ошеломлённый, потянул меня к выходу, но я оглянулась и, упершись пятками в пол, рванула назад.

— Что ты делаешь, дура?! — рявкнул он, но я его решительно не слушала.

Рухнув на колени перед Правшой, я схватила того за плечи и перевернула, чтобы достать из нагрудного кармана его рубашки сложенную в несколько раз страницу газеты. Реми ошеломленно уставился на меня. Я сунула газету в карман, встала с колен и схватила с кровати тяжёлый алюминиевый будильник.

— Да что ты, черт подери, творишь? Они сейчас очнутся! — подбежав ко мне, Реми схватил меня за руку и потащил в сторону выхода.

Он запер дверь ключом и, не оглядываясь, мы побежали вдоль по тёмному коридору. Постояльцы выходили из номеров, сонные и напуганные — вероятно, услышали звуки борьбы, а на лестнице нас встретил хозяин отеля. Он прижимал к виску пакет со льдом, ошарашенно глядя на нас. Я бросила взгляд на Реми — тот крепче сжал мою руку и пронёсся мимо Фурнье к двери. Последний что-то прокричал нам вслед, но шум крови в ушах заглушал любые звуки. Тогда и боль в ноге неожиданно дала о себе знать. Я пискнула, сжала будильник в руке и, стиснув зубы, продолжила бежать. Казалось, скажи я хоть слово, Реми размажет меня по стенке и бросит на съедение бестирийцам. Он был зол, нет, он был просто в бешенстве! И когда мы вырвались на объятую утренним зноем улицу, мне показалось, Реми сломает мне руку, если продолжит и дальше так крепко стискивать её своими пальцами.

— М-мне больно, — застонала я ему в спину, но он и не думал сбавлять темп — мы бежали вниз по улице; люди, встречающиеся на нашем пути, провожали нас удивлёнными взглядами, зданий становилось все меньше, а запах моря смешался с ветром. Я споткнулась и едва не рухнула на землю, и боль в ноге ядом растеклась по всему телу. Набрав воздуха в лёгкие, я завопила: — Реми, ты слышишь меня? Мне больно!

О, как мне хотелось заехать будильником по его затылку! Но он наконец сбавил шаг и ослабил хватку, сворачивая в тёмный тупик между двумя небольшими зданиями. Взъерошив волосы, Реми направился в противоположную от меня сторону — к мусорным бакам в самом конце тупика. Оставшись наедине с целым ураганом чувств, я обхватила себя руками и прислонилась спиной к стене.

О, боже мой…

Мне понадобилось несколько минут, чтобы осознать, что происходящее не было сном. От него не проснуться, не убежать, не спрятаться в безопасных объятиях и не забыть, потому что он прямо здесь, в этом городе, в маленьком номере дешёвого отеля. Мой сон, мой кошмар, идёт за мной по пятам, и днем, и в ночи… он повсюду. У него глаза бешеные. И хватка жёсткая. Она душит меня, прямо сейчас душит…

Я приложила ладонь к груди и сделала всего один несчастный вздох. Как же больно! И грудная клетка горит, и в ноге саднит, и рука ноет. Везде вонь этой тряпки из подвала водонапорной башни. «Какая же ты слабая, Эйла», — пришлось упрекнуть себя, ведь кончик носа уже покраснел, а в глазах предательски защипало. Не возвращаться в тот подвал, не вспоминать, не думать. Бежать вперёд и прятаться, будто я преступница, будто всё это заслужила.

И Реми втянула! Но ведь это он впустил их — чем только думал? Я повернула голову, скользя по его сгорбленной фигуре затуманенным взглядом: он стоял, опершись ладонями о кирпичную стену и склонив голову. Его плечи медленно поднимались, будто каждый вздох давался ему с трудом. Сколько раз он успел пожалеть о связи со мной? Поджав губы, я отвела от него взгляд и опустила руку в карман жакета, доставая оттуда сложенную в несколько раз страницу газеты. Пальцы упрямо не слушались, буквы плыли перед глазами, сливаясь в одну удручающую серую картинку. Я сощурилась, разворачивая страницу, как вдруг исступлённо замерла, рот мой приоткрылся, сердце больно ухнуло в пятки. Девушку на фотографии я узнала сразу.

«ДЕЛО РУК ГАНГСТЕРОВ?

Как удалось выяснить “Джерард Телеграф”, ночью двадцатого июня неизвестными была похищена внучка известного в Шотландии лорда Фергуса Бэлфора — Эйла Маклауд. Лучшие детективы Эдинбурга заняты её поисками, однако никто не смеет взять на себя ответственность обнадеживать горюющих родственников утешительными прогнозами. Напоминаем, что это уже четвёртое похищение за год, и пока полиции не удалось взять след преступников. Власти города утверждают, что похищения напрямую связаны с деятельностью лондонских гангстеров, расширивших площадь своего влияния. Мы следим за развитием событий».

Несколько крупных капель упали на страницу газеты, смазывая буквы, и когда я перевела взгляд на своё фото, беззвучный плач обратился горькими всхлипами. Фотография была сделана на позапрошлое Рождество — тогда фотограф жутко нервничал, мой отец без конца курил, а мать проклинала нашу уродливую ёлку. Я не улыбалась, потому что хотела как можно скорее избавиться от депрессивного влияния своей семьи и вернуться в Кембридж, моя прическа выглядела смехотворной, а в глазах застыло пренебрежение ко всему живому. И всё же я была там. Среди своей семьи, в роскошной гостиной поместья Роузфилда, и не знала никаких проблем кроме вынужденных рождественских каникул в компании своих надоедливых родственников.

— Что там написано? — прогремел голос над моей головой, и я дёрнулась, когда подошедший ко мне Реми выдернул у меня из рук газету. — Британская газета? Какого чёрта она делала у того бестирийца?

Я сглотнула, стёрла слезы и шмыгнула носом. Взгляд зацепился за дату в углу страницы — двадцать третье июня. Тихий вздох сорвался с моих губ, мысли в голове смешались. Двадцатого июня меня похитили. Сколько же дней я провела в подвале, учитывая, что уже сутки мы с Реми в пути?

— Какое сегодня число? — голос мой сел, когда я подняла на мужчину взволнованный взгляд.

Он опешил, но на вопрос ответил:

— Двадцать четвёртое июня. Как эта газета оказалась у бестирийцев?

— Да откуда мне знать!

Вдруг по всей улице раздался звон колокольчика. Мы одновременно шагнули в тень тупика и уставились на почтальона, на велосипеде промчавшегося по улице. Реми сжал челюсти, покачал головой и вернул мне газету.

— Нам пора. Здесь небезопасно. Бестирийцы в любой момент могут очнуться.

— Но как ты…

Его взгляд ожесточился.

— Я сказал: нам пора.

Я сжала кулаки, но благоразумно промолчала, посчитав, что впереди нас ждёт бесчисленное множество шансов разругаться. Воздух уже наэлектризовался, как перед грозой, и я знала — стоит нам достигнуть безопасного места, как его гнев обрушится на меня обезумевшей стихией, он сравняет меня с землёй и живого места на моей душе не оставит. Глупо было пытаться доказывать самой себе, что после вчерашнего я этого не заслужила.

Недоуменно взглянув на будильник в моей руке, Реми покачал головой и прошёл мимо меня — к углу здания, выглядывая из-за него, как из засады. Я притаилась за его спиной, судорожно пряча в карман газету. Когда он махнул рукой, мы вышли из нашего укрытия и спешно направились вниз по безлюдной улице. Здесь, как и в противоположной части города, господствовала разруха. Надо же, мы бежали всего несколько минут, но всего скудного роскошества центра Шааля как не бывало: промышленные постройки, редея, вскоре и вовсе сошли на нет, оставляя после себя заброшенные павильоны. Страх медленно просыпался: здесь нас и станут искать первым делом. Желая озвучить свои мысли Реми, я повернула голову в его сторону и вдруг обомлела: стена из уродливых зданий закончилась и открыла удивительный вид на далёкое сонное море, некогда притаившееся за скучными постройками. Нежась под лучами редкого солнца, оно лениво лизало свои песчаные берега. О, каким же красивым оно было! Незабываемое море, так контрастно отличающееся от моря в Шотландии. Лазурное, испещрённое яркими бликами, оно так и манило своей непосредственностью и безопасностью. Оно не бушевало и не злилось, отчаянно пенясь, как Северное море, не билось о скалы, не гнало ледяные ветра. Это море было изысканным, приглашающим в свои тёплые объятия, обещающим ласкать твой взгляд, пока ты лежишь на шезлонге, попивая мартини и…

— Эйла.

Грубый голос немедленно вернул меня в реальность. Я несколько раз моргнула, отгоняя воспоминания, и посмотрела на Реми. Вот оно — моё Северное море. Хмурое и холодное, опасное и злое. Не знающее ни штилей, ни утреннего тепла.

— Нам туда, — он кивнул в сторону песчаного пляжа, и я нахмурилась, следуя за ним через небольшой бордюр, ограждающий дорогу от береговой линии.

До моря оставалось меньше мили.

— Почему мы идём к пляжу?

— Нам нужно переждать какое-то время, пока бестирийцы не придут в себя и не двинутся дальше. Они знают, что мы направляемся в Марсель и решат встретить нас со всем своим гостеприимством.

— Значит, мы не едем в Марсель?

— Нет.

— И куда мы направимся?

Реми не ответил. Я продолжала семенить за ним, съедаемая множеством вопросов, спотыкаясь и останавливаясь, чтобы дать отдых раненой ноге. Мы приближались к морю, и с каждым шагом моя уверенность в том, что дальнейший путь нам придётся переплывать, росла, но я не осмеливалась выпустить даже намёк на шутку в адрес этого грубияна. Больше никаких предположений у меня не возникало, и когда с моря на нас двинулся порыв холодного ветра, а волосы хлестнули мне по лицу, я отвернулась и заметила небольшой деревянный дом, выглядывающий из-за высоких валунов на берегу. Реми направился в его сторону, а я, сцепив зубы, двинулась за ним. Что это за дом? Чем ближе мы подходили, тем больше деталей открывалось моему взору — пара старых лодок, прибитых к берегу, ещё две лодки, что чуть новее, прислонились к сырой стене дома, крыша покосилась, краска на окнах облупилась. А море… море было так близко. Как же в самый страшный шторм оно не поглощало это жилище с головой? Мы подобрались совсем близко к тайному убежищу, и тогда я заметила, что дом стоит на небольшом песчаном возвышении, а тропинка, начинающаяся у покосившейся двери, ведёт к маленькой пристани. Место выглядело заброшенным, но при этом хранило в себе какую-то тайну, неочевидную и манящую. Кто живет здесь? Кого ещё мы можем втянуть в неприятности, как это произошло с Зоэ?

И так странно… открывшийся пейзаж отчего-то казался таким знакомым…

Зажевав нижнюю губу, я с вопросом взглянула на Реми, который наклонился, чтобы поднять с земли внушительный валун. Что-то серебристое показалось моему взору, и мой спутник быстро схватил загадочную вещицу, а затем подошёл к двери и подёргал старый железный замок.

— Что ты собрался делать? — голос мой дрогнул. — Ты хочешь вломиться в чужой дом?

— Это рыбацкий дом, — буркнул Реми, не оглядываясь и продолжая возиться с замком. — Рыбаки могут оставаться здесь на ночь, для этого есть всё необходимое.

Его слова только загнали меня в тупик.

— И как этот дом ещё не обжили всякие бродяги?

— О том, что здесь можно оставаться и о местонахождении ключа от двери знают лишь несколько человек, — проворчал он, а замок тем временем всё никак не поддавался его грубым рукам. — Да чтоб тебя!

Реми нервничал, а я вдруг запоздало осознала:

— Постой, ты сказал… что?! Оставаться на ночь? Мы не можем потерять ещё один день! Мне нужно в Париж! Срочно!

Дверь вдруг распахнулась с таким скрипом, что я невольно поморщилась. Реми обернулся ко мне, и взгляд его мгновенно пригвоздил меня к полу. Это было весьма… дипломатичное послание прикусить свой язык и не выступать. Возможно, в какой-то степени он был прав, но ведь и я была права тоже! Нам нельзя здесь оставаться, нужно двигаться дальше! А что, если бестирийцы знают об этом месте? Я бросила испуганный взгляд на будильник и осознала, что время едва перевалило за семь утра. Он хочет, чтобы мы остались здесь на весь день? Все мои вопросы немой волной ударились о спину Реми, когда он вошёл в дом, а я проследовала за ним. В нос ударил запах сырости и пыли. Я содрогнулась от воспоминаний: в том подвале пахло так же. Пройдя дальше, мы оказались в маленькой комнате с прогнувшимся диваном, столом посредине, парой шкафов, узкой дверью, ведущей невесть куда и огромным сундуком под окном. Дневной свет сюда почти не проникал, а в редких его лучах танцевало бесчисленное множество пылинок. Мне тотчас стало не по себе.

— В сундуке есть консервы, — вдруг сказал Реми, проследив за моим настороженным взглядом, и поставил свой саквояж на пол у дивана. — Захочешь позавтракать или пообедать — угощайся. Туалет за этой дверью. Больше никаких удобств здесь нет. Крыс, кстати, тоже. Электричества тут отродясь не было, но есть лампа, можешь зажечь её вечером.

Дурное предчувствие царапнуло душу.

— Почему ты говоришь так, словно оставляешь меня здесь?

Тёмная суровая фигура Реми вдруг двинулась к двери, и глаза мои в ужасе распахнулись.

— Реми?

— Я пойду на ферму, — он схватился за металлическую ручку. — Узнаю, едет ли кто завтра в Марсель.

— Но ты сказал, в Марселе нас и будут ждать!

— Ты и впрямь не понимаешь? Если бестирийцы явятся на ферму, им доложат о том, что мы были там. И о том, что мы направляемся в Марсель.

— Хорошо, но тогда куда поедем мы? И как мы будем добираться? Что, если бестирийцы тебя перехватят? Нет, я не останусь здесь. Я пойду с тобой. Вдруг ты решил меня здесь оставить? Из-за вчерашнего, например!

Черты его лица ожесточились, и сам он весь будто превратился в олово, холодное, тёмное и непробиваемое. Я застыла на месте, но когда он шагнул назад, за дверь, мне пришлось подорваться с места и ринуться к нему, бросив будильник на пол.

— Ты не посмеешь! — выкрикнула я, когда дверь захлопнулась прямо перед моим лицом. Ударив по деревянной поверхности ладонями, я услышала, как провернулся в замочной скважине ключ, и как этот самый замок стукнулся о дверь, когда Реми его, очевидно, отпустил. Ужас захлестнул меня с головой, меня затрясло, слезы хлынули из глаз. — Ах ты мерзавец! Ты нарочно запер меня здесь! Я тебя ненавижу! Будь проклят тот день, когда я увидела тебя!

Он ушёл, ушёл, я слышала его удаляющиеся шаги! Страх сковал мои конечности, но в какой-то невероятной агонии я ринулась к окну и, отодвинув занавески, с изумлением уставилась на его удаляющийся силуэт. Чёртова решетка! Я бы выбила стекло и выбралась отсюда, если бы не она! Ударив по пыльному стеклу ладонью, я закричала во всё горло:

— И не возвращайся!

Будто у меня был хотя бы один шанс спастись, если он не посмеет вернуться…

Глава 15. Между штилем и штормом

Чтобы сложить идеальный пасьянс, мне не хватало шестёрки пик, двух вальтов — крестового и червей, бубновых дамы и туза. Эти пять карт, вероятно, навсегда останутся гнить в подвале водонапорной башни, и если бы не моё упорство, кто знает, быть может, я гнила бы там вместе с ними.

Хотя чем моё заточение у бестирийцев отличалось от времяпрепровождения здесь, в запертом рыбацком доме?

Испуганный огонёк в лампе дрожал от малейшего сквозняка, и пока море нашёптывало мне красноречие угрозы, тиканье будильника капало на мозги. Я сидела на холодном деревянном полу, отсчитывая минуты до возвращения Реми, но с каждым проведённым здесь часом и с каждой новой тенью, ложащейся на эти сырые стены, надежда моя угасала. Было около семи вечера, и сумерки поглотили эту маленькую комнату, отчего каждый предмет здесь сделался ещё более устрашающим, чем казался прежде. Особенно сундук под окном. Я заглянула в него, когда истерика моя утихла, а голод, наоборот, дал о себе знать, но, наткнувшись на несколько банок древних сардин, клубок рыболовных сетей и пару огромных рыбьих черепов, с ужасом захлопнула крышку и больше к нему не приближалась. Впрочем, сомневаюсь, что волнение, тесно граничащее с паникой, позволило бы мне поесть. Взгляд почти не отрывался от окна, как бы я ни пыталась себя отвлечь. Действительно ли Реми оставил меня здесь навсегда? Нет, конечно же, нет. Теперь мы в одной упряжке, и бестирийцы станут разыскивать его с не меньшим рвением, чем меня.

Наглые мысли атаковали. Почему же он не взял меня с собой? И почему так долго не возвращается? Что, если на ферме его поймали бандиты? Боже, как же безрассудно было с его стороны туда соваться! Я бы точно не позволила ему совершить такую глупость, как идти в тыл врага, чтобы запудрить фермерам мозги… Сердце больно грохотало в груди при одной только мысли о том, что его могли поймать. Что же мне тогдаделать? Ждать, когда сюда заявится другой рыбак? Но ведь на это могут уйти дни…

Нет, успокаивала себя я, Реми не глуп и последователен. Он знает эту местность, знает жителей, и главное — знает, что делает. Однако это не отменяло того факта, что я чертовски злилась на него, и если бы не весьма медитативное занятие и отсутствие выбора, я бы продолжила крушить эту милую комнатушку, разнесла бы в щепки весь этот чудный дом. Реми несколько удивится, когда вернётся и увидит вываленное на пол скудное содержимое шкафов, перевёрнутый диван, разбросанные на полу карты и разгневанную меня.

Если, конечно, вернётся.

— Глупый мерзавец, — сорвалось с моих губ, когда я в двенадцатый раз решила разложить пасьянс. — Упрямый, холодный кретин, — зубы заскрежетали друг о друга, а карты в руке нещадно смялись. — Да пусть катится на все четыре стороны. Мне и здесь хорошо. Всё лучше, чем в Роузфилде.

В глазах вновь защипало, но едва следующие слова сорвались с моих губ, как замок на входной двери брякнул с обратной стороны, послышалась возня с ключом. Широко распахнув глаза, я схватила с пола своё единственное орудие — тяжёлый металлический будильник, и бросилась к дивану, прячась за его спинкой. Кровь зашумела в ушах, а пальцы, сжимающие холодный корпус будильника, предсказуемо задрожали. Трусиха! Снова прячешься и снова одна!

Дверь с отвратительным скрипом открылась. Я почти справилась с одолевшей меня паникой, поморщилась и задержала дыхание, держа оружие наготове. Кто-то вошёл в дом, остановился в проходе и кашлянул. Осторожно выглянув из своего укрытия, я уставилась на вошедшего со смесью враждебности и облегчения. Плечи мои опустились, и долгий вздох вырвался из груди. Явился. Не прошло и вечности!

Реми тотчас поймал мой взгляд.

— Ты так и будешь тут сидеть? — спросил он и развернулся, чтобы закрыть за собой дверь.

Выбравшись из укрытия, я разгладила складки на платье и бегло оглядела мужчину. Никаких увечий, следов борьбы и погони. Вид уставший, а в руках какой-то бумажный пакет. Едва сдержав любопытство, а затем приступ ярости, я расправила плечи и прошествовала к нему, как королева шествует к своему трону. Что ж, мне хотелось, чтобы это выглядело именно так. Когда я остановилась, между нами не осталось и ярда. Я сложила руки на груди и с вызовом бросила:

— И где тебя носило?

— Что ты тут устроила? — одновременно со мной спросил он.

Всё моё самообладание разбилось о его пренебрежительный тон.

— Ты запер меня здесь! — я всплеснула руками.

— По-твоему, ты этого не заслужила? — спокойно спросил Реми и обошёл меня, чтобы наклониться и поднять с пола пару карт. — А это ещё откуда взялось?

— Не трогай мой пасьянс! — рванув к нему, выкрикнула я. — Значит, это у тебя методы воспитания такие? Да кто ты такой, чтобы меня воспитывать?! Ты хоть понимаешь, что после всего, через что я прошла, снова столкнуться с заточением было для меня сродни самоубийству!

— Сродни самоубийству было бы брать тебя с собой! — он резко обернулся, выпрямился, и мы нос к носу столкнулись с гневом друг друга. — Боюсь даже представить, что бы ты устроила на ферме, если бы я снова пошёл на поводу у твоих прихотей.

Меня будто ледяной водой окатили, а затем снова бросили в самое пекло. Я шагнула вперёд, становясь к нему вплотную, чувствуя, какая ярость исходит от него самого, и это пламя немедленно перекинулось на меня.

— Когда это ты шёл на поводу моих прихотей?! Всё время я за тобой таскаюсь, следую твоим идиотским правилам, ты постоянно затыкаешь мне рот! Да, это было ошибкой, попросить именно тебя помочь мне, но ведь тогда я и представить не могла, с кем мне придётся столкнуться! А теперь пути назад уже нет!

Он открыл рот, набрав воздуха, и резко выпалил прямо мне в лицо:

— Разумеется, это было ошибкой! Ты же всюду несёшь с собой хаос! Тебя ни на секунду нельзя оставлять одну! Да я доверился тебе, оставил дверь открытой в номере, и что ты устроила? Навлекла на нас своих чёртовых дружков. А до этого? Твоё выступление с Фабрисом! Какой безбашенной надо быть, чтобы влезть в тот спор? Да мы бы уже были в Марселе, если бы не твоя мания величия, твоя постоянная жажда говорить о себе, быть в центре всеобщего внимания!

— Ничего подобного!

— О, нет, Эйла, все именно так! — он рассмеялся, и меня передернуло от того, как прозвучало моё имя, сорвавшееся с его уст. — Ты вчера в баре всю свою биографию выпалила, и знаешь, что я об этом думаю? Хреновый из тебя писатель.

У меня затряслись поджилки, а в глазах потемнело от злости. Да как он смеет?!

— Неправда! — выплюнула я, топнув ногой. — На курсе меня все хвалили! Откуда тебе вообще знать о писателях, в твоей-то глуши?! Ты хоть одну книжку за всю свою жизнь прочёл?

— Ах, простите, мадемуазель, не все мы потомки каких-то там лордов!

— Знаешь, можно не быть потоком лордов, но при этом оставаться вежливым человеком, а не последним грубияном!

— Тебе это не мешает быть отчаянной стервой! И где же твои книжки? Видимо, твои лорды были слишком озабочены тем, чтобы сделать из тебя не очень хорошего писателя, наплевав на то, что из тебя получился не очень хороший человек.

В доме вмиг воцарилась ошеломлённая тишина. Это стало для меня настоящей пощечиной — хлёсткой и отрезвляющей. На секунду я даже забыла, как дышать, только уставилась на пылающего злостью Реми стеклянным взглядом, не находя в себе сил пошевелиться. От его слов разошлись старые швы, выпустив на волю гниющую рану, и та расползлась по всему телу, убивая меня, отравляя. Я прижала ладонь к груди, развернулась и, помедлив лишь на мгновение, бросилась к двери и выбежала прочь из этой чёртовой комнаты. Душа горела. Я хотела броситься в холодные воды открывшегося передо мною моря, только бы затушить этот яростный пожар внутри, только бы не сгореть дотла от этих разрушающих чувств. И всё вокруг меня пылало закатным огнём, и не было ни единого шанса от него скрыться. Я нашла самое отдалённое и уединённое место, безопасное место, скрытое от ненужных глаз, и, взобравшись на покатый валун, обхватила колени руками и горько заплакала. Море тянулось ко мне, ласково шептало слова утешения, а я рыдала, открывая ему свою душу, ничего не утаивая, ничего себе не оставляя. Морской ветер трепал мои волосы, помогая собраться с мыслями, разложить все чувства по полочкам, справиться с внутренним хаосом, и совсем нескоро, когда алое солнце почти скрылось за горизонтом, лаская моё лицо прощальными лучами, я поняла, что обида во мне не имеет к Реми никакого отношения.

И — как удивительно! — стоило мне осознать это, как кто-то остановился за мной спиной, опустив на мои плечи тёплый жакет. Я задрожала. Слёзы уже почти высохли.

Реми долго молчал, явно собираясь с мыслями.

— Никто из них не хотел, чтобы я связывала свою жизнь с литературой, — вдруг надломленным голосом произнесла я, опережая его сухие вымученные оправдания или, кто знает, может быть, обвинения. — Я должна была познавать медицину в Сент-Эндрюсе, как моя сестра Шарлотт. Но меня всегда интересовала только литература, больше скажу, я не других авторов изучать хотела, я грезила… грезила быть одним из этих авторов. Я отстояла своё мнение и уехала учиться в Кембридж. Вот только так и не написала ничего стоящего. А в остальном ты прав. Моя семья была слишком озабочена нашим положением в обществе, чтобы тратить время на такие глупости, как воспитание «хорошего человека», — я поморщилась и встала с валуна, приглаживая растрепанные кудри. — Хотя Шарлотт стала хорошим человеком. Правда. Ах, да, я опять говорю о себе, — повернувшись к нему, я заметила глубокую морщину между его бровей. Я пристально уставилась на него, сощурилась и горько пробормотала: — Вероятно, это черта всех «плохих людей».

Рана внутри меня разверзлась такая, что я едва ли могла представить, как существовать с ней дальше. Время наложит на него новые швы, но как долго мне придётся ждать? Эта рана глубже, болезненнее, в ней не только отношения с семьёй, не только старые комплексы, но и новые события, несколько жутких дней в подвале, пугающие воспоминания, и эти слова, хлесткие и ядовитые слова человека, чьё мнение должно волновать меня в самую последнюю очередь. Почему я приняла это так близко к сердцу? Возможно, потому что именно туда он и целился.

Мне ничего не оставалось, кроме как развернуться и пройти мимо него в дом. Вот только едва я двинулась в нужную сторону, когда чья-то сильная рука сомкнулась на моем запястье, заставив остановиться. Я обернулась, обводя лицо Реми вопросительным взглядом, и всё внутри меня затрепетало в предвкушении извинения. Он снял фуражку, посмотрел куда-то вдаль и тяжело вздохнул. Выражение его лица оставалось нечитаемым, и я уже собралась вырвать руку из его хватки, но мужчина, наконец, прервал молчание своим тихим глубоким голосом:

— Я принёс хлеб. В доме есть сардины. Ты наверняка голодная.

Захлестнувшее меня недоумение слишком внезапно сменилось облегчением. Как же замечательно, что солнце уже скрылось за горизонтом, и вечерние сумерки спрятали мою глупую улыбку, оставив лишь мерцающий взгляд. Я покачала головой, сдерживая смешок. Не оставалось ни единого сомнения в том, что таким образом он пытался извиниться. Возможно, мне показалось, возможно, таким способом он хотел меня отравить, но что-то подсказывало, какое-то внутреннее чутьё, что он искренне раскаивается за свои слова. Об этом говорил и жакет на моих плечах, и его пальцы, всё ещё сомкнутые на моём запястье. Я посмотрела вниз, затем снова на него, и коротко кивнула.

— Я очень проголодалась.

Ответ не заставил себя ждать:

— Тогда пойдём.

Мы молча направились в дом. Он — чуть впереди, я — касаясь своим плечом его плеча. Море провожало нас тихим рокотом, лаская наши спины прохладным вечерним ветром, и тот забирался прямо под кожу, расползаясь в душе непонятной тревогой. Очередной день на исходе. Впереди — не дорога в Париж, а старый рыбацкий дом, где в крошечном окне пляшет огонь от керосиновой лампы. Что нам приготовила эта ночь? Я была выжата, как лимон, до головокружения голодна и совершенно обессилена, так что мне оставалось лишь мечтать о сносном ужине и крепком сне. А эти заботы… каждая из них… пусть достанутся утру, холодному и нежеланному. Думать о насущном сейчас казалось просто преступлением.

— Спасибо, — пробормотала я, когда он придержал для меня дверь, пропуская внутрь.

Свет от лампы был весьма скудным, и всё же я не могла не заметить, что за время моего отсутствия Реми прибрался в комнате. Хаос, который я устроила, теперь был лишь воспоминанием, невысохшими слезами, поцарапанным горлом, и даже карты аккуратной колодой лежали на подлокотнике дивана. К ним я и направилась, пряча их в карман и оборачиваясь к неловко застывшему в дверях мужчине. Он кашлянул и отвёл от меня свой суровый взгляд. Сейчас, в этом тёмно-оранжевом свете, лишь наполовину касающемся его лица, Реми напоминал мне кого-то из прошлого, далёкого или нет, и это странное чувство посылало толпы колючих мурашек по спине. Я задержала дыхание и, сглотнув, присела на диван. Внутренний порыв спрятаться от него, сбежать, спастись, был мне совершенно непонятен. И до тех пор, пока он не заговорил, я варилась в этом котле неизвестного страха, то ругая себя за неуместную подозрительность, то содрогаясь от каждого предположения.

— Как вижу, к сардинам ты не прикоснулась, — Реми медленно прошёл к столу и, отодвинув стул, с выдохом сел. Я не спешила присоединяться. — Ты, конечно, избавишь меня от многих проблем, если помрешь с голоду в ближайшее время, но я всё же посоветовал бы тебе поесть. Один только хлеб не придаст тебе сил.

Кончики моих губ опустились. В детстве меня часто заставляли питаться тем, что не вызывало у меня ничего, кроме отвращения. Мне не привыкать. Встав с дивана и подойдя к столу, я критично оглядела скудный ассортимент и поморщила нос при одном лишь взгляде на рыбные консервы, плавающие в масле.

— Это вполне сносно, — пробормотал Реми, отправляя в рот кусок хлеба. — Можешь закрыть глаза и представить… чем вы там в высшем обществе питаетесь? Хотя, какая к чёрту разница? Шотландская кухня, изысканная или нет, это же просто мерзость.

Я решила проигнорировать его, садясь на соседний стул и отрывая от лежащего на столе хлеба небольшой кусочек. Всё моё внимание всецело принадлежало сардинам. Из столовых приборов был только нож. Им я и воспользовалась, накалывая маленькую рыбину на самый кончик и укладывая её на хлеб. Боковым зрением я чувствовала, с каким интересом за мной наблюдает Реми, и от этого всё становилось ещё более неловким. Я злилась на него, на себя, на весь этот чёртов мир, так что желание как можно скорее покончить со всем этим позволило мне незамедлительно отправить пищу в рот. Поморщившись, я проглотила её, почти не жевав. Реми усмехнулся, вероятно, увидев мои в удивлении широко распахнутые глаза.

— Неужели понравилось?

— Что? — я повернула голову в его сторону, встретившись с самодовольной ухмылкой. — Нет, это было отвратительно.

То, что сардины были весьма терпимыми на вкус, ему необязательно знать. Ужин мы продолжили в спокойной и, что удивительно, весьма комфортной тишине. Мне совершенно не хотелось разговаривать, впервые я не была озабочена контролем, меня мало волновали проблемы завтрашнего дня и беды сегодняшнего. Вероятно, моя истерика на берегу и ранее в доме лишили меня последних сил. Веки налились свинцом, я оглядела стол в поисках кувшина с водой и, не найдя ничего, выпустила разочарованный вздох.

— Я буду спать на диване, — нарушила тишину я, теперь сверля взглядом дверь, ведущую в тёмную крохотную уборную. — Здесь ведь нет крыс? Я бы не хотела, чтобы…

— Эйла, — Реми прервал мою речь, и я вздрогнула, посмотрев на него. Третий раз, когда он назвал меня по имени. — Сегодня я действительно был на ферме.

Взгляд мой похолодел. Разумеется, мне хотелось узнать как можно больше деталей о его вылазке, но едва ли я сейчас была способна выслушать его и принять полученную информацию к сведению.

— Обсудим это завтра, — сухо ответила я, возвращая нож на место.

— Нет, мы обсудим это сейчас, когда у тебя нет сил на то, чтобы заваливать меня вопросами, — с противным скрипом он отодвинул стул и встал из-за стола. Я подняла голову, чтобы посмотреть в его наглые глаза. — Я договорился с местным трактористом. Завтра в семь утра он будет ждать нас у въезда на ферму.

Любопытство вытеснило бессилие. Я повернулась, положив руку на спинку своего стула.

— Зачем?

— Чтобы подбросить нас до Марселя, — пояснил Реми, направляясь к дивану.

— Но ты сказал…

— Если фермеры будут знать, что мы направляемся в Марсель, об этом вскоре будут знать и бестирийцы. Смекаешь?

— Ты запутал следы, — запоздалая мысль меня озарила. — И что дальше?

Встав со стула, я подошла к своему спутнику — тот сосредоточенно рылся в своей сумке. Где же он будет спать? Равнодушный взгляд скользнул к сырому полу с просевшими и прогнившими досками. Замечательно! Будет ему наказанием за то, что бросил меня здесь.

— По пути сюда я навестил своего приятеля. Его грузовик будет стоять в пять утра возле шоссе, Артур подбросит нас в Венель, — Реми выпрямился. — Очередное захолустье. Если бы не твой вчерашний спектакль, возможно, к этому времени мы бы уже были в Марселе, откуда нам открылась бы масса возможностей добраться до Парижа прямым рейсом.

Сказав это, он фыркнул и прошёл мимо меня, задевая моё плечо своим. Я тотчас вспыхнула — от былой сонливости не осталось и следа.

— Это каким, интересно, образом?!

— К твоему удовольствию… — Реми вздохнул. — Не самым законным.

Ошарашенная, я обернулась, и взгляд мгновенно вонзился в крепкие загорелые руки, без труда поднимающие тяжёлую крышку сундука, с которым накануне я имела неудовольствие провозиться, пыхтя и проклиная всё вокруг. Пара выгоревших на прованском солнце прядей упала на лоб мужчины, и он смахнул их, хмурясь и скользя языком по нижней губе. Наверное, в этот миг мысли и улетучились из моей головы. О ч`м мы говорили? Реми уставился на меня с непониманием, и я поспешно отвела взгляд. Вспоминай, Эйла…

— Что? Тебя так напугала эта возможность? — спросил Реми, хмурясь.

Мысленно я ударила себя ладонью по лбу. Ну, конечно! Винить в этом стоит исключительно перманентный стресс и недостаток сна.

— Так и знала, что связалась с бандитом, — пробормотала я, усиленно смотря куда угодно, только не на эти проклятые руки. — Я даже не стану спрашивать, что ты задумал. Если забыл, конечной точкой нашего… твоего и моего пути является полицейский участок. И прекрати уже говорить о вчерашнем. Насколько я правильно помню, ты сам утверждал, что в большие города бестирийцы не суются.

Выудив из сундука клубок рыболовных сетей, Реми бросил его на пол и устало потёр переносицу.

— Я утверждал это до того, как узнал, что ради одной похищенной девицы они так заморочатся. А теперь, я уверен, в Марселе нас бы встретили куда менее радушные аборигены, чем те, что вломились в номер сегодня утром. Ты или твоя семья их чем-то серьёзно обидели. Кто из нас бандит в таком случае?

Реми не ждал от меня ответа, а мне нечего было ему рассказать. В связь моего отца с этими бастардами я по-прежнему отказывалась верить, а их «доказательства» были не более чем общеизвестные факты. Ещё и эта лодка… «Фиона». У отца никогда не было лодки! Бестирийцы ошиблись, похитив меня, а открыли эту проклятую охоту на меня только лишь потому, что я… вероятно, подстрелила Левшу. Возвращаться к рассуждениям о том, могла я его убить или нет, было для меня сродни с пыткой. Я бы не убила человека ни в каком из своих состояний. И этого знания мне было вполне достаточно. Быть может, в своём вымышленном мире я бы и допустила такой сюжет, но в реальности… нет, ни за что.

— Ладно, ложись спать, — Реми прервал напряженную тишину, поднял с пола клубок сетей и положил его на стул. — Завтра рано вставать. В полпятого утра он будет ждать нас у шоссе.

Я нахмурилась, наблюдая за тем, как Реми направляется к двери.

— Мы можем доверять этому человеку? — встревоженно спросила я. — Стой, ты куда это собрался?

— Доверять, не доверять… у нас нет выбора. Ложись спать, Эйла. Я освежусь и вернусь в дом.

Он не дал мне сказать ни слова, выйдя из дома и захлопнув за собой дверь. Первый порыв двинуться за ним разбился о проснувшуюся, наконец, гордость. Мерзавец. Пусть уходит, глаза мои его б не видели! Громко фыркнув и пнув ногой валяющийся на полу будильник, я прошла к дивану и с отвратительным скрипом села. Секунда, две, пять… терпение, Эйла, забудь об этом идиоте.

Спустя ещё минуту я стояла, припав лбом к пыльному окну и вглядываясь в фигуру стоящего на берегу мужчины. Луна в ясном звёздном небе подсвечивала силуэт Реми, делая его похожим на античную серебряную статую — гордую и мощную, вне всяких сомнений заслуживающую пристального внимания. Вглядываясь в черную морскую даль, он неподвижно стоял несколько минут, пока вдруг не начал снимать с себя рубашку. Я широко распахнула глаза. Что это он делает? Ошеломлённо замерев от вида его широкой загорелой спины с перекатывающимися мышцами, я не заметила, как он наклонился и стал стаскивать с себя брюки вместе с нижним бельём. В горле у меня пересохло. Его тело — даже объятое ночью, даже с такого расстояния, даже сквозь пыль и трещины окна — было безупречным, будто созданным искусным скульптором для глаз ценителей. Загорелая матовая кожа, крепкие ноги, мышцы на спине, а эти ягодицы… Реми двинулся в сторону моря своей твёрдой уверенной походкой, а я не могла заставить себя оторвать от него затуманенный взгляд. Щёки мои вспыхнули огнём, и даже когда чёрные воды ночного моря почти полностью окутали мужчину, а сам он стал маленькой точкой в глубокой бездне, постепенно удаляющейся к лунному горизонту, я продолжала смотреть. Картина гипнотизировала меня, смущала и волновала, и лишь когда лёгкий сквозняк заставил дверь скрипнуть, я вздрогнула и оторвалась от окна.

Тогда стыд накрыл меня с головой.

Я обхватила пылающее лицо руками и бросилась к дивану — как можно дальше от несчастного окна, от проклятого Реми и от собственных мурашек. Да как он посмел?! Сердце моё заколотилось, и я стянула с плеч тяжёлый жакет, чтобы, свернувшись на диване клубком, укрыться им, как одеялом. От мурашек это меня не спасло.

Ночь обещала быть долгой.

Глава 16. Игрок

— Хватит. Хватит, остановитесь, чёрт вас дери! Это моя вина… моя…

Сквозь тревожный и редкий туман сна я отчётливо слышала чей-то голос. Он был знаком мне, точно знаком, но звучал так отдалённо, что я едва ли могла вспомнить, кому он принадлежал. Словно недосягаемое, неуловимое эхо. Но вскоре сон замелькал новыми картинками — я боролась с волнами в суровом Северном море — дыхание выровнялось, и я провалилась обратно в царство Морфея, в могучие синие воды, укутавшие меня в своих ледяных объятиях…

— Почему вы меня не слышите?! Не трогайте их! Заберите меня!

Когда голос сорвался на крик, моё взбунтовавшееся море вдруг обратилось пугающей чернотой. Я провалилась в бездну — там не было ничего, кроме чужого голоса. Воздуха стало не хватать. Жадно глотая ртом последние его остатки, я нашла в себе силы всплыть на поверхность, широко распахнула глаза и резко села — море отступило, но чернота и голос остались. Проснуться сейчас стало для меня полной неожиданностью — сон всё ещё держал в своих путах моё сознание. В горле пересохло, и пока я судорожно оглядывалась по сторонам, пытаясь вспомнить своё местонахождение, сердце бешено грохотало в груди. Как же из глубин родного Северного моря я вдруг перенеслась в объятую ночью незнакомую комнату? Может быть, я всё ещё сплю?

— Дайон! — вдруг выкрикнул голос, и меня словно током ударило — невидимый разряд пробежал по всему моему телу, возвращая всё на круги своя. — Не трогайте её! Не трогайте! Дайон!

Я буквально заставила себя вспомнить: голос принадлежал Реми, и мы ночуем в старом рыбацком доме. Но что происходит? Я наклонилась, вглядываясь в очертания тёмной фигуры в углу комнаты, и когда Реми снова закричал, испуганно подорвалась к нему. Сложив руки на груди и откинув голову к стене, он полусидел на неудобном стуле, а мышцы его напряжённого лица дергались всякий раз, когда он в самом настоящем бреду бормотал:

— Не надо… Дайон… это я во всем виноват… пожалуйста…

Меня охватила паника. Рухнув перед ним на колени, я схватила Реми за плечо и потрясла его, но он решительно не хотел просыпаться. Невнятное бормотание вскоре сменилось тяжёлым дыханием, полухриплым, пугающим. Я похлопала мужчину по щекам, и когда ладонь коснулась холодной влаги на его пылающей коже, сердце отчего-то болезненно сжалось в груди. Ему снился не просто кошмар. Если такой человек, как Реми, позволил себе плакать, он, очевидно, проживал настоящее горе во сне. Осознание этого сбило меня с толку, и я с трудом взяла себя в руки.

— Реми, — пробормотала я надломленным голосом. — Реми, все в порядке, тебе ничто не угрожает.

Если бы здесь только была вода, я бы плеснула её ему в лицо, но бежать к морю сейчас казалось глупой идеей, не заслуживающей потраченного времени. Реми нужно было разбудить немедленно. Я снова позвала его, теряясь в неизвестной панике, и когда в очередной раз замахнулась над его щекой, он резко открыл глаза и отшатнулся от меня, как от огня. Рука моя нелепо застыла в воздухе.

— Слава богу… — вместе со вздохом сорвалось с моих губ, и я осела на пол, стирая со лба пот.

Реми вытянул носом спёртый воздух и недоуменно огляделся по сторонам. Вероятно он, как и я, не сразу понял, где находится, быть может, кошмарный сон по-прежнему буйствовал в его рассудке, и мне ничего не оставалось, кроме как податься к нему навстречу и, коснувшись ладонью его влажной щеки, прошептать:

— Всё хорошо, Реми. Это просто сон.

Он растерянно посмотрел на меня.

— Эйла?..

— К твоему большому сожалению, — я тихо усмехнулась, пожав плечами.

Пока он приходил в себя, я пристально вглядывалась в изменившиеся черты лица мужчины, что сидел передо мной, точно призрак — бледный и отрешенный. Что же за сон ему снился? И кто такая Дайон? Неужели его возлюбленная? Я мысленно фыркнула: да разве у такого сухаря может быть кто-то? Кто его стерпит? Вернее, кого стерпит он?

И всё же это не мешало мне невольно залюбоваться им. Не было никакого серебряного лунного света, льющегося в окно и романтизирующего образ этого негодяя, а заодно и обстановку вокруг — наоборот, нас охватила тьма глубокой южной ночи. И теперь, погруженный во мрак, Реми казался мне совсем другим человеком — опасным и манящим, как море после заката, в которое ты хочешь окунуться, но страшишься непредсказуемых волн и острых подводных камней. Даже сгорбленная фигура источала двойственность его натуры — он был сломлен, но ему ничего не стоило сломать и меня. Голубые глаза в ночи казались почти чёрными, как и его волосы, а губы были сжаты в тонкую полоску. Я протянула руку, чтобы смахнуть с его лба чёлку, но вовремя отдёрнула себя от столь легкомысленного жеста.

— Я кричал во сне? — голос, ещё хриплый от недавнего пробуждения, атаковал меня скопищем мурашек.

Прочистив горло, я кивнула.

— Сколько сейчас времени? — мы одновременно посмотрели в окно — глубокая ночь и не думала отступать. — Неважно. Ложись спать. Я завёл твой будильник на четыре утра.

— Ты спал на стуле? — неожиданно робко спросила я — его сгорбленная фигура заставила меня ощутить укол вины. Тот был настолько нестерпимым, что я, не выдержав, продолжила: — Мы можем поменяться, если хочешь.

Скептичный взгляд, обращённый ко мне, заставил меня поёжиться. Вероятно, Реми так и не пришёл в себя после этого сна, поэтому и ответил не сразу:

— Избавь меня от своего любопытства. Я не стану рассказывать тебе, что мне снилось, будь ты хоть трижды любезна.

Удивительно, но его слова не вывели меня из себя, и голос звучал совершенно неубедительно. Скорее… сломленно. Реми явно снилось что-то, что уже происходило с ним. И он выглядел так, будто пережил это снова. И как бы он ни раздражал меня, я не хотела усугублять и без того шаткое положение. Было что-то такое в этой тёмной ночи, что заставляло мою неуёмную энергию тихо спать в стороне. Я лишь молча встала и, пожав плечами, протянула ему руку, точно держа в ней оливковую ветвь — только до рассвета, а затем всё вернётся на круги своя. Нам всё равно не уснуть, сколько бы времени ни осталось.

— Ты можешь мне ничего не говорить. Я не настаиваю. Но мне нужен спутник со здоровой спиной, — Реми в недоумении нахмурился. — Если ты и дальше продолжишь спать здесь, то завтра едва ли сможешь даже разогнуться.

— И что же ты предлагаешь? — одна его бровь нахально взлетела вверх. — Спать на диване с тобой?

Оливковая ветвь тотчас же треснула пополам. К счастью, здесь было достаточно темно, чтобы он смог заметить мои зардевшиеся щёки.

— Хам, — рявкнула я и двинулась в противоположный угол дома. — Я только хотела поделиться своей половиной.

Он что-то проворчал в ответ. Стул его скрипнул. Я села на самый край дивана и напряглась всем телом, когда внушительная тёмная фигура направилась ко мне и остановилась всего в нескольких дюймах от моих ног. Сглотнув, я подняла голову. Его голубые глаза мерцали в кромешной темноте подобно лунным бликам в ночном море. Внезапно стало так тихо, и только ласкающие волны берег нарушали это напряжённое безмолвие. Мне и рот его скотчем заклеить хотелось, и на коленях молить его сказать мне хоть слово. Какая же ты глупая, Эйла!

Я отвела взгляд и закусила губу. Не хватало только вспомнить его заплыв накануне вечером…

— … права, я не должен был говорить этого. Извини.

Рельеф его тела, оттенки кожи…

— … ты слышишь меня?

Она матовая. А на ощупь наверняка как бархат.

— … Эйла?

И руки, такие крепкие руки…

— Какого чёрта, Эйла, ты спишь с открытыми глазами?

Картинка расплылась перед глазами суровым чёрным пятном. Меня будто из толщи воды вытащили. Набрав воздуха в лёгкие, я дёрнулась, широко распахнула глаза и посмотрела вперёд — Реми уже не склонялся надо мной, как голодный коршун. Потеря ориентации в пространстве сбивала с толку, и, повернув голову вправо, я заметила его сидящим на противоположном конце дивана. Из горла вырвался смущенный кашель. Какой позор, Эйла, с такими мыслями тебе только в дешёвый кабак!

— Я не сплю. Я задумалась, — тихо ответила я, поймав его раздражённый взгляд.

— О моем сне, очевидно?

Мне нужно было срочно перевести тему.

— Нет, и почему ты погасил лампу?

— О, только не надо лгать. Лампа мне мешала.

— Я не лгу, — злобно стрельнув в него взглядом, я зажевала нижнюю губу и отвернулась. — Мне плевать, что тебе там снилось и почему ты кричал во сне, — о слезах на его щеках я благоразумно решила умолчать. — Давай посидим в тишине. Все равно уснуть теперь вряд ли получится.

Он фыркнул, а я схватила свой жакет и накинула его на плечи — в доме заметно похолодало. Любопытно, почему он замолчал? Я посмотрела на него и нервно затрясла ногой.

— Может быть, ты зажжёшь лампу? От неё хоть какое-то тепло.

Реми усмехнулся. Ожидая столкнуться с волной его упрямства, я вдруг потерпела неудачу — он молча встал и направился к столу, наклоняясь над лампой и снимая колпак. Пока Реми возился со спичками, я изо всех сил сдерживала рвущийся наружу вопрос. Вскоре мягкий свет пробудившегося в лампе пламени заботливо объял маленькую сырую комнату. Мой спутник обернулся ко мне.

— Твоя удача, что керосин ещё…

— Кто такая Дайон? — перебила его я, широко распахнув глаза и накрыв рот ладонью.

Чёрт возьми! Нет, нет, нет, неужели я произнесла это вслух? Сердце забилось в агонии, и весь мир вдруг сузился до размеров его самодовольной ухмылки. Я сунула руки в карманы жакета и отвернулась, когда он вернулся к дивану.

— Ты не продержалась и пары секунд.

— Пару секунд продержалась, — выплюнула я, но опешила, нащупав пальцами холодный картон припрятанных в кармане карт. — Как интересно.

— Что интересно?

— Ничего.

— Это глупая привычка, Эйла.

— Я смотрю, тебе нравится произносить моё имя, — я хитро прищурилась, повернувшись к нему.

— Что?

— Ничего.

— Что у тебя там в карманах? — голос понизился до угрожающей хрипотцы.

Я мысленно ликовала — заинтересовать этого скрягу было так же просто, как переплыть Ла-Манш в шторм. Хитроумный план посекундно рождался в моей голове, и я не заметила, как повернулась к нему всем телом и с горящими глазами вытащила из кармана колоду карт. Если он не хочет рассказывать о себе, карты заставят.

— Не хочешь сыграть? — невинно пролепетала я.

Реми уронил взгляд на колоду карт в моих руках, и что-то мелькнуло в его голубых глазах, что-то неуловимое, и если бы я не знала его, то расценила бы эту эмоцию, как азарт. Но едва я успела осознать это, как его лицо исказила привычная гримаса вселенского раздражения.

— Я посплю немного, если ты не против.

— Я против.

— Мне не требуется твоё разрешение, — буркнул Реми и, сложив руки на груди, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

Я прекрасно знала, что он не уснёт. Перетасовав карты, я подсела ещё ближе к нему и нетерпеливо вгляделась в его напряжённое лицо. Прошла секунда, две, прежде чем он открыл один глаз и посмотрел на меня.

— Так вы развлекаетесь у себя в поместьях?

— Нет, — незамедлительно ответила я. — Но здесь нет ни книг, ни фортепиано, ни даже самокрутки моей дорогой Уллы, так что…

— Чёрт с тобой, — Реми вздохнул и повернулся ко мне всем телом. Мысленно я завизжала от радости — надо же, как легко мне удалось сломить этот бастион! — Я на всё согласен, лишь бы ты молчала. И каков ассортимент? Покер, дурак, преферанс?

Сморщив нос, я покачала головой.

— Слишком примитивно. Как насчёт игры моего собственного сочинения?

Я говорила осторожно, боясь его реакции, ведь одно слетевшее с моих уст лишнее слово может в мгновение ока растоптать весь его энтузиазм. Впрочем, к такому неожиданному согласию я и вовсе не была готова — мне казалось, уговаривать его придётся до самого рассвета. Быть может, не последнюю роль в этом сыграл азарт, который мне удалось уловить в его взгляде ранее. Неужели Реми — заядлый картежник? Что ж, это объяснило бы причину, по которой у него нет дома…

— Ты продолжишь или, может, все-таки оставишь меня в покое? — вдруг нетерпеливо спросил он, и мысли рассеялись, как туман, оставляя рассудок ясным для следующего хода моей маленькой рисковой импровизации.

Однако едва я раскрыла рот, чтобы ему ответить, как страшный грохот раздался снаружи нашего маленького убежища. Я широко распахнула глаза, встретившись с встревоженным взглядом Реми, и сердце пустилось в бешеный марафон, доставая до самого горла. Что это было? Что это, чёрт возьми, был? Реми усмехнулся, когда я подскочила на ноги, оборачиваясь к двери.

— Кто это был? Кто это стучал?

— Это гром, Эйла, — заверил меня он, вставая.

— Гром? — в горле у меня пересохло. Я покосилась на дверь, надеясь, что Реми запер её, и мне не придётся подходить к ней, чтобы в этом убедиться. — Но я не видела молнии.

— Значит, она ещё далеко, — его голос был необычайно спокоен, в то время как во мне разрасталась паника.

Перед глазами замелькали знакомые лица. Это они… бестирийцы. Это они стучали. Они хотели меня напугать. Руки затряслись, стало нечем дышать. Левша, его брат, тот мужчина в тёмном углу под лестницей… их образы нагло атаковали меня, но я усилием воли собрала последние остатки самообладания, чтобы прогнать их прочь. Это гром. Это всего лишь гром. Мне нельзя впадать в панику, не сейчас, когда дом ещё так далеко, это может всё разрушить, может всё уничтожить… сделав несколько вдохов и выдохов, я пригладила волосы запотевшими ледяными ладонями и уселась обратно на диван. Реми тоже сел, сверля моё побледневшее лицо хмурым взглядом.

— Всё в порядке?

Гром повторился. Я вздрогнула и принялась судорожно перетасовывать карты.

— Да. Давай играть, — голос осел, будто до этого я без конца кричала. — Мне нужно отвлечься.

Реми наклонился ближе ко мне — его большая ладонь застыла всего в дюйме от моего бедра.

— Ты боишься грома? — я почти не слышала его из-за шума крови в ушах.

— Прибереги этот вопрос, — кивнув, я положила колоду карт между нами. Привести мысли в порядок оказалось задачей не такой уж и простой, особенно, когда следующий раскат грома показался ещё громче предыдущего, а слабая вспышка молнии почти незаметно мелькнула в окне. Сглотнув, я затараторила: — Вытягиваем карты по очереди. Если кому-то из нас достаётся карта красной масти, я отвечаю на любой твой вопрос. Если чёрной — отвечаешь ты. Согласен?

Опустив взгляд на карты, Реми нахмурился, а затем вдруг расхохотался.

— Ты всерьёз думаешь, что я стану в это играть? И потакать твоему вынюхиванию? — процедил он. — Неужели всё так плохо с покером?

— Хорошо, мы можем изменить правила, — мою речь прервал стук дождя в единственное окно, а следом всю комнату озарила яркая вспышка молнии. Вздохнув и собравшись с мыслями, я продолжила: — Будем просто говорить о себе что-то. Какой-то факт. Значительный или не очень. Договорились?

Очевидно, мой испуг как-то подействовал на Реми, потому что он уже не выглядел так, будто собирается сравнять меня с землёй за одну лишь попытку узнать о нём больше. В конце концов, это ведь так бессмысленно! Он может придумать любую ложь о себе, и я в неё поверю, ведь мы по-прежнему незнакомцы — ими же и расстанемся. И эта внутренняя борьба, что искажает его лицо, мне совершенно непонятна.

Но, к счастью, продлилась она недолго.

— Чёрт с тобой. Только потому, что ты, очевидно, боишься грозы, а я не собираюсь успокаивать твои истерики. Если это тебя отвлечет, я согласен, — сухо ответил он, убирая ладонь как можно дальше от моего бедра и подталкивая ко мне колоду карт. — Твой ход.

Победно улыбнувшись, я покосилась в сторону окна, прежде чем вытянуть карту. Стихия разбушевалась, и сквозь шум ливня я слышала, с каким безумством волны негодующего моря разбивались о скалы. Одна лишь мысль о ночном шторме унесла меня в мой сон, и я представила себя в холодных чёрных водах, яркая гроза исполосовывает небо, а неведомые силы тянут меня на дно… бросился бы Реми меня спасать? Нетрудно представить его ликующую улыбку и облегчённое: «Чёрт возьми, Эйла, да возьми ты уже эту карту».

Встряхнув головой, я уставилась на мужчину перед собой и поспешно вытянула карту. Едва ли сон до конца отпустил мой рассудок, а потому я не сразу поняла, какая масть мне досталась. К сожалению или счастью, недовольное фырканье Реми подсказало.

— Я отвечу, но затем перетасую карты, — недовольно фыркнул он.

Я в предвкушении затаила дыхание придвинулась ближе. Он поймал мой горящий взгляд и, отложив карту в сторону, покачал головой.

— Хорошо. Все, что угодно, говоришь? Ладно. Так уж и быть, — в паузу, которую Реми выдержал нарочно, моё сердце едва не остановилось. — На мне брюки серого цвета.

Улыбка перекочевала с моего лица на его. Плотно сжав губы и сощурившись, я с трудом сдержала рвущееся наружу ругательство. Мерзавец.

— Что за ребячество? — рявкнула я.

— По-твоему, эта идиотская игра — не ребячество? — он встал с дивана и, взъерошив волосы, подошёл к окну. — Ты не у себя в поместье, Эйла, здесь нет слуг, которые будут тебя развлекать.

— Мне не нужны развлечения, — тихо сказала я, ужаленная его словами.

Оставив эти проклятые карты, я направилась к мужчине и остановилась за его напряжённой спиной. Удивительное чувство безопасности обволокло меня. Он словно был стеной, отгораживающей меня от шторма, способного уничтожить меня в щепки. Природа неистовствовала за окном, барабаня ливнем по тонкому стеклу, но мне не было никакого дела до этого. Призрачное ощущение уюта в его размеренном дыхании, потрескивании керосиновой лампы на столе, мягкости жакета на моих плечах и даже в пугающих вспышках молний в ночном небосводе. Я вдруг на секунду представила, что этот дом всецело принадлежит нам, а мы — пожилая супружеская пара, на несуществующей плите свистит чайник, и я, уставшая тяготами минувшего дня, могу шагнуть ближе к своему мужчине, обнять его за талию и уткнуться носом куда-то между лопаток, вдыхая любимый запах. И хотя фантазия граничит с абсурдом, а я скорее поцеловала бы грязный пол в сыром подвале, чем обняла Реми, выдуманный мною мир не может не согревать. И, улыбнувшись своим мыслям, я снова забываю о том, что не просто не доверяю этому человеку, но и боюсь его. В те редкие моменты, когда не увлечена разглядыванием его мышц.

— Ты как маленький капризный ребёнок, Эйла, — вдруг заговорил он, не оборачиваясь. — Тебе нужно внимание, нужно, чтобы тебе подчинялись, чтобы к тебе прислушивались, и ты из кожи вон лезешь, чтобы казаться взрослой. Тебе на самом деле не особо и важно, сколько мне лет или кто мне там снился, куда важнее, — Реми усмехнулся и, повернувшись ко мне, прошагал к дивану, чтобы схватить колоду карт, — чтобы я сделал так, как ты хочешь. Иначе какой в этом смысл? Я же ещё ни разу не предал твоё доверие. Какие-то ничтожные крохи информации обо мне ничего не изменят, и ты сама это понимаешь. Но если так тебе будет спокойнее, если без игр ты не можешь, что ж, ладно, давай играть.

Его тонкие длинные пальцы вытащили случайную карту из колоды, когда он двинулся на меня — решительный и чужой. Я неотрывно следила за его руками, и когда подняла взгляд к глазам, ужаснулась — холод, который они источали, был почти осязаем, и кожа моя немедленно отреагировала на него безжалостной толпой мурашек. Я обхватила себя руками и рефлекторно шагнула назад.

— Пиковый валет, — мужчина продемонстрировал карту, усмехнувшись. — Мне тридцать четыре года, — ещё одна карта оказалась зажата меж его пальцев, и едва я успела среагировать на откровение, как он сократил расстояние между нами и продолжил: — Смотри-ка, как тебе везёт. Крестовый туз. Мне снилась моя родная сестра. Восьмёрка пик. Мою мать и сестру убили на границе, когда они пытались сбежать в Швейцарию во время войны. Снова пики. Я хотел оставить тебя в этом доме сегодня утром и никогда больше не возвращаться сюда, не видеть тебя, не иметь с тобой никаких дел, — карты выпали из его рук, когда он встал с дивана и подошёл ко мне, обескураженной и остолбеневшей, обхватывая ладонями моё побелевшее лицо. — Тебе нравится эта игра, Эйла? Хочешь, чтобы я продолжил?

Новый раскат грома поразил маленькую комнату, освещенную лишь тусклым оранжевым светом лампы, и окна задребезжали от голоса стихии, грозясь не выдержать его натиска. Тонкие стёкла могли разбиться на тысячи осколков, вот только в этот момент со звоном разбилось что-то внутри меня.

Глава 17. На рассвете

Ближе к пяти утра воздух на улице, подобно изысканному вину, пьянит и дарит призрачное ощущение свободы. Каждая клеточка кожи насыщается одурманивающим кислородом, и так восхитительно кружится голова… Мне говорили, в первых минутах утра есть своя магия, неведомая тем, кто просыпается позже, а я смеялась и отвечала, что этот фокус со мной не пройдёт. Я никогда не вставала так рано. И дело не в моем «совином» режиме, вовсе нет, у меня просто не было в этом нужды. В пять утра Морна уже хлопотала на кухне. Мисс Синклер собирала лакеев в половину шестого. Мой отец любил заставать рассвет в своём кабинете с чашкой неприлично горячего кофе. А я умудрялась опаздывать даже на первый семинар, который обычно начинался в девять.

Однако теперь у меня сложилось чёткое понимание того, что есть магия самого раннего утра. Если отбросить жуткую усталость, потребность в мытье и обиду на всё живое и неживое, можно уловить момент — а он такой мимолётный — когда солнце только-только появляется на горизонте, и природа замирает в ожидании своего повелителя, встречая его с благоговением и чистой любовью, ведь солнце каждый день дарит ей жизнь, всем нам. Так удивительно, ведь ещё больше часа назад здесь господствовала стихия: лил мощный ливень, небеса сотрясали раскаты грома, а ветер срывал листья с деревьев. Теперь же о минувшей ночи напоминала лишь примятая трава и прохлада, ласкающая кожу. Мне пришлось теплее укутаться в жакет, чтобы не замёрзнуть, хотя сейчас это едва ли могло меня волновать.

Неторопливо бредя по дороге вслед за Реми, я не могла оторвать глаз от тонкой линии, не захламлённой туманом или одинаковыми высотками, с огненным шаром, стремительно поднимающимся ввысь, и кроваво-алыми разводами на бескрайнем танзанитовом небе. Поистине волшебная картина, ивсе её краски лишь для нас двоих: насыщенная зелень обрамляющих проселочную дорогу кустарников, перламутр обретающих силу солнечных лучей и фиалковые облака, плывущие по небу. А позади мы оставили море — сейчас вид с берега на полыхающие рассветом воды наверняка захватывает своей манящей и устрашающей красотой. Но нет, ни под какими пытками я бы не вернулась туда, в этот злосчастный дом, в эту сырость и темноту.

Страшно вспоминать, с каким треском хлопнула дверь крохотной уборной, куда я влетела, повинуясь детской привычке сбегать от проблем и желая как можно скорее избавиться от общества этого мерзавца. Впрочем, маленькую тёмную комнатушку размером с чулан трудно было назвать уборной — в узком пространстве находилась лишь дыра в полу, отделанная гнилыми досками, и старая заваленная газетами тумбочка. На неё я и взобралась, обхватив колени руками и в оставшееся до будильника время заставляя себя возненавидеть Реми или хотя бы попытаться обидеться на него. Большим удивлением для меня стало то, что, тщательно покопавшись в своих чувствах, я не нашла ничего, кроме сожаления о судьбе его семьи. Реми был ещё мальчишкой, когда война началась, и ужас, который он пережил, вполне объяснял его тяжёлый характер. То, что он сказал… это было слишком резко, как пощёчина, как пуля в лоб, как удар в живот. Досадно признавать, но в этом была моя вина. Глупо предполагать, что такой закрытый человек, как Реми, согласится выдавать что-либо о себе таким путем, ещё глупее было такой путь ему предлагать. И это так странно — признавать свои ошибки. У меня было много времени наедине с собой, чтобы смириться с этим, но недостаточно, чтобы разработать план перемирия. К тому же, стоило мне выйти из уборной и встретиться с его хмурым взглядом, как всё сожаление куда-то испарилось, уступив место раздражению и гордости. Он посмотрел на меня, как родитель смотрит на свое дитя, которое мешает ему жить, со вздохом схватил сумку и молча вышел из дома.

Так мы начали и продолжили наш путь — молча.

— Долго ещё идти?

Всё же я продержалась недолго: тишина давила на виски. Мы шли больше пятнадцати минут, и пейзажи, обступившие нас, не менялись — с обоих сторон холмистые поля, утопающие в летней зелени, и ни намёка на цивилизацию. Солнце почти взошло на небосводе, а с запада заходили редкие тучи, но воздух казался наэлектризованным далеко не из-за вероятности очередной непогоды. Со мной был мой личный шторм, и он грозился стереть меня в порошок одним своим взглядом, своим ледяным безмолвием. Конечно, я не была намерена это терпеть.

Но вместо ответа Реми остановился, да так резко, что если бы я шла за ним, а не чуть поодаль, то непременно вписалась бы носом в его спину.

— В чем дело? — я вперила взгляд в его затылок, а затем посмотрела в сторону — туда, где начиналась развилка. У обочины дороги, уходящей направо, припарковался старый грузовик — он рычал и пыхтел, пожалуй, весьма недружелюбно. Я нахмурилась, не в силах унять охватившую меня дрожь. Помнится, именно на грузовике меня доставили в это захолустье. — Это твой друг?

— Да. Пошли.

Хвала небесам! Он заговорил со мной!

Воодушевленная, я двинулась за ним к грузовику, когда ржавая дверь авто со скрипом отворилась, и из салона буквально выпрыгнул молодой мужчина. Он встречал нас, широко улыбаясь и выглядя самым приветливым человеком на свете. Рост у него был невысокий, непослушные русые кудри почти закрывали карие глаза, а улыбка… улыбка была обезоруживающей. Он был как солнце — всё в нем излучало свет. Я непременно улыбнулась в ответ, когда мы встретились посреди дороги.

— Вот видишь, Реми, я тебя не подвёл и встал ни свет ни заря! — мужчина протянул мне руку. — Я знаю, что этот невежа нас не представит, так что позвольте сделать это самому, — он принял мою руку и оставил лёгкий поцелуй на тыльной стороне ладони. Я почувствовала проснувшихся в душе бабочек, что вознесли меня на вершину блаженства — этот жест, маленький, когда-то такой привычный и раздражающий, мгновенно унёс меня в родную обстановку, к чопорным британцам, всегда до скрипа в зубах галантным. И всё в нем было такое родное, такое знакомое… — Меня зовут Артур. Вы можете мне доверять. Если хотите, конечно.

Артур выпрямился, задержав мою ладонь в своей, когда боковым зрением я уловила чужой пристальный взгляд, обращённый к нашим рукам. Он опалил мою кожу, рассыпал по ней толпу мурашек, но когда я повернулась, чтобы уличить Реми, то не встретила ничего, кроме холодного равнодушия и пустой отрешенности. Он смотрел вдаль, поджав губы. Я вернулась к Артуру.

— Эйла. Эйла Маклауд, — улыбка заплясала на моих губах, когда взгляд его карих глаз заметно потеплел. — У вас знакомый акцент.

— О, моя семья эмигрировала из Западного Уэльса ещё до войны.

Бабочки в животе защекотали внутренности, отчего из горла вырвался радостный детский смех. Это просто невероятно!

— Правда? Как замечательно! А я из Шотландии! — мне хотелось хлопать в ладоши, как маленький ребёнок, узнавший, что занятия в школе отменили из-за пурги.

Артур перевёл взгляд на Реми, что суровой стеной стоял за моей спиной, а затем с сожалением посмотрел на меня.

— Реми рассказал мне о том, что произошло. К сожалению, такое у нас не редкость, и вы просто умница, что всё же избежали встречи с жандармами. В лучшем случае они бы просто выкинули вас на улицу, а в худшем передали бы обратно этим сволочам.

Я активно закивала, не заметив, как мы медленно двинулись в сторону грузовика.

— Я хочу придать этой истории международную огласку, но сначала мне нужно добраться до безопасного места, — озвучила свои мысли я.

Артур приобнял меня за плечи и, клянусь, я услышала раздавшийся за нашими спинами тяжёлый вздох. Захотелось обернуться, но я сдержалась, сделав вид, что Реми здесь нет.

— Эйла, вы меня раскусили, уловив мой акцент. Но где же ваш? Шотландцев ни с кем не спутаешь.

На мгновение я поколебалась: так странно, оба они живут в деревне, в самом что ни на есть захолустье, а разговаривают так, словно родились в светском обществе, им, вернее, Артуру, не чужды манеры. Когда дети в Дирлтоне открывают рот, создаётся впечатление, будто полвека они отсидели в тюрьме или отслужили в армии, а здесь всё совершенно иначе. Любопытно, с чем это связано?

Мне пришлось вырваться из паутины мыслей, чтобы ответить Артуру, но едва я разомкнула губы, как Реми прошёл вперёд, бросая колючее:

— Полюбезничаете в пути. Мы опаздываем.

Закатив глаза, я повернулась к Артуру и ответила на английском:

— Как приятно вернуться к родной речи, зная, что тебя понимают. Позвольте мне воспользоваться мгновением и сказать, что Реми — напыщенный идиот.

Когда Артур прыснул смехом, а я была на полпути к тому, чтобы к нему присоединиться, Реми вдруг резко остановился и обернулся. Его взгляд горел огнём — такого пожара я ещё никогда не видела.

— Позволь напомнить, что этот идиот — твоя первая и последняя надежда добраться до дома, — неожиданно ответил он на моем родном языке.

На мгновение я забыла как дышать. Полностью растворилась в звучании этого голоса. Он изменился, и в какой-то момент мне показалось, что я узнала его, но затем Реми подозвал Артура на французском — тембры и акценты смешались в моей голове, и эти слетевшие с его уст слова остались лишь призрачным воспоминанием, теряющим силу с каждой секундой, будто он и вовсе ничего не говорил, а я ничего не слышала. Но разве Реми не говорил мне о том, что не понимает английскую речь? В глазах потемнело, в нос ударил запах сырости подвала, чёрный образ широкоплечего мужчины нарисовался в голове, но странные видения рассеялись дымкой, когда кто-то бережно взял меня за локоть и повёл в сторону рычащего автомобиля. Часто заморгав, я подняла голову. Реми смотрел на мой лоб.

— Где ты выучил английский? — спросила я хриплым от морока голосом. — У тебя хорошее произношение.

— Жизнь заставила, вот и выучил. Залезай в машину, — буркнул Реми, открывая дверь.

— До этого, я уверена, ты говорил, что не знаешь английский.

— Не помню, чтобы я говорил что-то подобное.

Поставив носок на подножку, я в ожидании уставилась на руку Реми, но он так и не протянул ладонь, чтобы помочь мне забраться. Артур в это время обходил грузовик, и мы почти одновременно заняли свои места. Последним в салон забрался Реми. Как же вдруг стало тесно! Я чувствовала бедро Реми своим бедром, каким оно было крепким, горячим, и я совершенно не знала, куда деть свои руки. Пришлось сложить их на коленях, наблюдая за тем, как трясутся кисти от рычания заведённого мотора. Голова всё ещё кружилась от странных видений, так что, когда грузовик тронулся с места, а Артур завёл какую-то беседу, я не сразу поняла, о чём речь. Реми продолжал молчать.

— … для того и нужны друзья! Ты, приятель, спас меня, а теперь я возвращаю тебе должок. Знаете, Эйла, я бы и до Парижа вас подбросил, если б этот упрямец позволил.

Последние мили тумана рассеялись в голове, и я широко распахнула глаза, повернувшись к Артуру. Париж, он мог отвезти нас в Париж! И всё это злосчастное путешествие закончилось бы на несколько суток раньше! Сердце затрепетало в душе, а на губах расцвела улыбка.

— Это ведь замечательно! — воскликнула я, всплеснув руками, а затем посмотрела на Реми горящим умоляющим взглядом. — Почему нет? Почему только Венель?

Его суровая физиономия быстро вернула меня с небес на землю.

— Тебе Зоэ не хватило? — я сглотнула, чувствуя, как вина царапает душу. — Мы и так рискуем, втягивая в это дело Артура.

— Да втягивайте, сколько вам угодно! Я этих сволочей не боюсь, и вам не советую! — Артур крепче сжал руль, когда мы выехали с просёлочной дороги на шоссе — утренний туман змеился над асфальтом, скрадывая видимость. — Как у нас говорят, силач на арфе не сыграет. Мозгов у них нет.

— Это у псов цепных мозгов нет, — фыркнул Реми и, подняв руку, чтобы снять фуражку, случайно задел моё бедро. — А вот у тех, кто их за поводок держит, очень даже есть.

Сердце моё ухнуло в пятки — странное, воистину странное чувство! Я поёрзала на месте и переключила своё внимание на Артура.

— Ума не приложу, чем столь юная и красивая леди могла насолить бестирийцам? — вдруг воскликнул Артур. — Могу поклясться, у меня в голове ни одной версии!

— Поверьте, и у меня тоже, — я вздохнула. — Они утверждают, что мой отец украл их деньги.

— Так почему же они не спрашивают с вашего отца, Эйла?

В душе у меня предсказуемо разлилась тоска, взгляд потускнел, и я опустила плечи, мысленно перебирая слова, которые так ненавижу произносить вслух. Да и присутствие Реми рядом совершенно меня не подбадривало. Совсем не хотелось становиться уязвимой, открывать свои шрамы, казаться слабой и мрачной рядом с ним. С Артуром же всё ощущалось иначе. Не зря говорят: «Открывать душу незнакомцам легче». Хотя с каких пор Реми перестал быть для меня незнакомцем?

— Моего отца не стало чуть больше года назад, — пробормотала я, разглядывая свои пальцы, как самую интересную вещь на свете. — Но он был порядочным человеком! Мне трудно поверить в его связь с этими мерзавцами. Этого просто не может быть.

— А ваши родные? Они ведь ищут вас? Быть может, у них достаточно связей, чтобы подключить международные службы? — голос Артура звучал обеспокоенно.

Я улыбнулась ему, лишь краем глаза заметив Реми, отвернувшегося от нас к окну.

— Умоляю вас, Артур, давайте перейдём «на ты», мне становится неловко, — получив от Артура кивок одобрения, я продолжила. — На днях мы обнаружили британскую газету. В ней говорится о моей пропаже, о том, что полиция занимается моими поисками. Но я готова поспорить, что моя мать сделает все, только бы эта процессия затянулась. Сейчас она в центре внимания. Ей звонят из газет, посылают цветы и телеграммы. Она пожелает, чтобы это продолжалось как можно дольше. И продолжится.

— Ты говоришь о таких вещах с удивительной лёгкостью, — сделал вывод Артур.

Где-то прокашлялся Реми. Мы посмотрели на него и вернулись к разговору.

— Потому что я говорю правду.

— В таком случае, своим скорым возвращением ты просто утрешь ей нос!

— Я надеюсь, Артур, я очень надеюсь.

Обстановка ощутимо разрядилась. Я перестала думать об угрюмом Реми, что уставился в окно и потерял к нам всякий интерес, и всецело погрузилась в беседу с жизнерадостным, чутким Артуром. Мы беспечно болтали о шотландцах и валлийцах, вздыхали о нашей родине, обсуждали премьер-министра Болдуина и сетовали на то, что три срока даже для него неприлично много, а после как малые дети хохотали со всякой ерунды. Я совсем себя не узнавала. Я никогда не была весёлым человеком, да и веселье в моем понимании выглядело иначе. Но всякий раз, когда я чувствовала на себе пристальный взгляд Реми, мне хотелось смеяться громче, легкомысленно касаться плеча Артура и говорить ему о том, какой он замечательный. Но затем я поворачивалась к своему суровому французу и не обнаруживала ничего, кроме холодного равнодушия. В такие моменты улыбка моя становилась неискренней.

Спустя час мы ехали по петляющей дороге, полной ухабов. Трасса шла параллельно той, что вела в Марсель, и до Венеля оставалось всего несколько миль. Чувство тревоги охватило меня — что, если бестирийцы прознали о том, что Реми солгал фермерам? Нет, уверяла себя я, нервно теребя край жакета, они просто не могли знать, что мы направляемся в Венель.

— Тормози у того столба, — вдруг подал голос Реми. — Дальше мы сами.

Мы с Артуром в унисон повернулись к нему.

— Кончай дурить, Реми. Я подброшу вас до отеля.

Могу поклясться, я услышала, как Реми скрипнул зубами.

— Это для твоего же блага. Давай, заглушай мотор, мы на месте.

И пусть Артур выполнил его просьбу, — мы остановились на пустынной трассе, по обеим сторонам которой были высажены молодые дубы — в воздухе повисло почти осязаемое напряжение. Я не спешила влезать. Печальный опыт диктовал держать язык за зубами.

— Не понимаю я тебя, — Артур почесал лоб. — Разве есть проблема в том, чтобы отвезти вас в город?

— Проблем нет, но есть риск, и подвергать тебя ему я не хочу, — подняв с пола свою сумку, Реми дёрнул ручку двери и открыл дверь. — Спасибо за помощь. Давай, Эйла, пошевеливайся.

Разочарованию не было предела. Мне понравился Артур, и я совсем не хотела с ним расставаться. Мы могли бы проехать так до самого Парижа — его замечательный нрав заставил бы меня забыть о пережитом. Но Реми был прав — подвергать ещё одного человека опасности из-за нас неправильно. И если раньше я бы наплевала на его судьбу, то сейчас цена за спасение мне известна. Мне оставалось лишь принять расставание с Артуром и отправиться дальше.

— Была рада знакомству, — коротко сказала я, растянув губы в улыбке. Реми уже вышел из салона, но стоял у двери, дожидаясь меня. — Должна сказать, я хорошо провела время в твоей компании.

Взгляд его карих глаз засиял. Он поправил кудри и протянул мне руку.

— Ах, Эйла, ты настоящий подарок, — пролепетал мужчина, вгоняя меня в краску. Я подала ему ладонь, и он оставил на ней поцелуй. — Надеюсь, мы ещё свидимся.

Я кивнула, накрыла его ладонь своей, а спустя несколько печальных секунд ринулась прочь из салона грузовика. Мои карманы с будильником, картами и обрывком газеты, будто отяжелели, как и плечи, и я прошла мимо Реми, не одарив его взглядом, не обернувшись на Артура. Стало тоскливо. Вот бы Артур был моим спутником, вот бы это он встретился мне там, на дороге! Такой замечательный, светлый, весёлый! Я попыталась представить весь уже пройденный путь, каким бы он был, какими были бы мы… но ничего не вышло. В картинку то и дело вмешивался наглый образ сурового молчаливого мужчины. Наверное, без Реми мне было бы лучше. Но я уже едва ли могу представить себя без него.

Как глупо.

Где-то за моей спиной закряхтел мотор грузовика Артура. Я продолжила идти по обочине, зная, что где-то сзади молчаливой тенью за мной следует Реми. Снова ругаться с ним мне не доставляло никакого удовольствия, а об иной форме общения не следовало и мечтать. Более того, после ночного откровения он наверняка закроется в себе ещё на тысячу замков. Хотелось ли мне сорвать их? Хотя я и пыталась убедить себя в том, что мне плевать, какую рану он несёт на сердце, в глубине души, наверное, я мечтала о настоящем искреннем разговоре с ним. Я хотела увидеть другого Реми, того, кого он скрывает от меня и от остальных. Но для этого нужно время. Сейчас он скорее толкнет меня под несущуюся фуру, чем изольёт мне душу.

Вырвав себя от мыслей о нем, я замедлила ход и смахнула со лба пот — утреннее солнце уже начало жалить. Миля. Ещё миля, и мы в Венеле. Возможно, он снимет две комнаты в отеле, если у него остались деньги. Может быть, мы немного отдохнём. Я приму ванну, постираю белье, позавтракаю и почувствую себя счастливой. А может, мы сразу найдём транспорт, который доставит нас в Париж. Это было бы замечательно. Но хотелось бы немного поспать…

— Эйла, — позвал меня кто-то.

Я обернулась, не останавливаясь. Трасса казалась мне бесконечной, как и эти невысокие дубы, но тут замелькали крыши домов — высокие и мансардные, и сердце моё забилось чаще.

— Тут нужно свернуть, — Реми качнул сумкой в сторону тропинки, уходящей от обочины к посадке. — Сократим путь и через десять минут уже будем в городе.

Ничего не ответив, я спустилась вниз по насыпи и дождалась, когда спустится Реми. Узкая тропинка вела через стену дубовой посадки прямиком к домам, что показались моему взору и тут же исчезли за зелёными макушками. Теперь же, следуя за Реми всё дальше, я могла видеть их, и тоска разрасталась в моей душе с каждым шагом. Это были роскошные загородные коттеджи, ограждённые высоким кованым забором. Одинокие и величественные, они стояли в шахматном порядке в десятках ярдов от нас, но я не могла разглядеть каждый — все они утопали в густой зелени своих садов. Ах, я не могла не вспомнить мой дорогой Роузфилд! Я тосковала по нему так же, как и ненавидела, я жаждала вернуться туда, глядя на эти дома, и так отчаянно этого не желала… холодные, тёмные, мрачные, они манили меня и отталкивали. В них живут люди, устраивающие приемы по пятницам, посылающие письма с позолоченными углами, ругающие прислугу, люди, похожие на меня. Теперь я смотрю на всё это со стороны. Высокий забор отделяет меня от жизни, из которой меня наглым образом выкрали, но теперь возвращение кажется мне чем-то неправильным. Будто я всегда брела по избитой дороге со своим мрачным спутником, будто на мне всегда были эти немодные босоножки, а в кармане тяжелел украденный из отеля будильник. Как это странно…

Вдалеке уже показались очертания городской улицы, когда Реми зачем-то остановился и наклонился вниз. Я подошла к нему, вопросительно качнув головой, но вдруг краем глаза заметила движение внизу на дороге. Опустив взгляд, я тихо ахнула.

Ради всего святого, что здесь делает кошка?!

— Какая ты чудная, — ухмыльнулся Реми, присаживаясь на корточки перед животным, чья шерсть была серой, как сумрачный дым. — Ну, иди сюда.

Кошка (или, возможно, всё-таки кот?) одобрительно мяукнула и шагнула к протянутой ладони мужчины, чтобы затем потереться о неё лбом. Я с изумлением наблюдала за тем, как мой равнодушный ко всему живому спутник ласкает бездомное животное, с какой нежностью поглаживает гладкую серую шерсть, и как кошка мурлычет в удовольствии, распушив свой удивительно длинный хвост. Неужели Реми на такое способен? Я прикрыла свой в удивлении открытый рот и шагнула назад, предпочитая оставаться в стороне.

— Красавица. Что ты тут делаешь одна? — голос Реми был просто неузнаваем. — Ты жила в одном из этих домов, правда? Я всегда говорил, у богатых людей нет сердца.

— Какой мерзкий стереотип, — вмешалась я.

Сидя на корточках и почёсывая кошку за ухом, Реми обернулся.

— Хочешь сказать, у тебя есть сердце?

— По-твоему, нет?

— Нет.

Взгляд мой вспыхнул гневом.

— Ты ничего обо мне не знаешь.

— Конечно, мы ведь только очаровательным водителям можем душу открывать, правда? — с ухмылкой сказал он и встал, отряхивая брюки от шерсти. Я в недоумении покачала головой, а он лишь махнул рукой. — Неважно, идём. Отель уже близко. Остановимся там и подумаем, что делать дальше.

Наклонившись и погладив кошку, что тёрлась о ноги Реми и мурлыкала, явно не желая прощаться с ним, он ласково пробормотал:

— Жаль, мне не тебя нужно провожать в Париж. Из нас получился бы замечательный тандем.

Я фыркнула, сложила руки на груди и прошла мимо них, недовольно сопя. Все мои мысли крутились вокруг его слов. Что он имел в виду, говоря об очаровательных водителях? Это ведь об Артуре? Почему он позволяет себе такую наглость, как осуждать меня за эту тонкую дружескую связь, образовавшуюся между нами за несколько часов поездки? Мы рассказали друг другу больше, чем Реми выдал мне за все эти дни! Он не имеет права быть таким мерзавцем!

Когда Реми догнал меня, я повернулась и уже открыла рот, чтобы высказать ему своё негодование, но в тот же самый миг кто-то мяукнул за нашими спинами. Мы остановились и обернулись, опуская взгляды на кошку, последовавшую за нами и теперь смотрящую на нас снизу вверх своими жёлтыми, как луна в ночи, глазами.

— Ну уж нет, тебе с нами нельзя, — строго сказала я, всё же стараясь не выдавать своего истинного отношения к кошкам.

— Нельзя, — повторил Реми.

Удивленная тем, что он впервые со мной согласился, я широко улыбнулась. Я поклялась себе запомнить этот миг, отметить его в памяти, как единственный и неповторимый, надо же, он действительно со мной согласился! Гордо расправив плечи, я приготовилась до конца нашего путешествия, каждую чёртову секунду напоминать Реми об этом, но он вдруг присел на корточки, и, почесав кошку за ухом, с ухмылкой сказал:

— Была бы ты Артуром, быть может, Эйла сжалилась бы над тобой. В противном случае, боюсь, у тебя никаких шансов.

Глава 18. Завтрак в Венеле

Если бы кто-то однажды сказал мне, что я буду стирать своё белье в пропахшей сигаретами ванной комнате дешёвого отеля, я бы расхохоталась и назвала этого человека бессовестным лжецом.

Сейчас же, глядя на своё измученное отражение в грязном зеркале, я понимаю — кто-то, скорее всего, посмеялся надо мной. Карма или судьба — не имеет значения. Всё это в любом случае катастрофа.

— Ах, Мариетт, если бы ты только знала, как сильно я нуждаюсь в тебе сейчас!

Действительно, всю свою сознательную жизнь я прожила бок о бок с горничными. Я не знала забот и в Кембридже: на первом этаже нашего дома расположилась прачечная, Улла всегда содержала квартиру в чистоте, а моё постельное белье пахло розами из нашего сада в Роузфилде. Одежда из лучших модных домов Лондона, изысканное нижнее бельё, ароматный парфюм… меня окружали лишь роскошь и комфорт, но что теперь? Я оставила бельё в едва тёплой воде ржавой раковины и подняла взгляд на своё жалкое отражение. Измученная, с глубокими тенями под глазами, голодная и исхудавшая, я напоминала одну из нищих с картины Декана. Моя одежда… какие-то обноски, оставшиеся от давно умершей женщины. А волосы! С губ слетело жалобное хныканье, когда я попыталась прочесать их — влажных и жёстких после здешних мыла и воды — пальцами. К счастью, на полке под зеркалом нашёлся гребень. Но и он не сотворит чуда — мои волосы не завьются и не соберутся в невысокую укладку, и я не стану похожа на ту Эйлу, которую я знала до похищения. Впрочем, мне стоило радоваться и таким мелочам, а возможность остаться в отеле и вовсе теперь должна была казаться мне непозволительной роскошью. Я ведь могла остаться там, в этом подвале, среди…

— Хватит, — шепнула я себе, отмахиваясь от навязчивых образов.

Возвращаться к этому нельзя. Плакать, казаться уязвимой, бояться — я оставлю это стенам своей спальни в Роузфилде, когда вернусь туда, а сейчас надо сосредоточиться на делах насущных. Например, куда мне деваться без нижнего белья, которое сушится на бортике ванны? Впрочем, Реми обещал вернуться лишь через час или позднее, ведь не так просто вынюхивать у горожан, собираются ли они в поездку, и при этом не казаться подозрительной личностью. А если верить моим биологическим часам, с момента его ухода прошло около получаса. Высушится ли белье за оставшиеся тридцать минут? Разумеется, нет. Я разочарованно вздохнула, опустив взгляд на своё белое платье. Может ли оно просвечивать моё полностью обнажённое тело? Ну, конечно! А ведь на улице такая духота!

Но в номере есть балкон…

От переживаний мне непременно сделалось дурно. Я встала, походила из стороны в сторону. Бросила предупреждающий взгляд на своё бельё — атласные трусики и бюстгальтер на кружевных бретельках от вскруживших всем голову Кестос. Отвернулась, глубоко вздохнула и схватила вещи, вылетая из ванной комнаты, как разъяренная гарпия. На балконе не было ничего, кроме стула с поломанной ножкой, и, перегнувшись через перила, я оглядела улицу в поисках возможных свидетелей своего маленького преступления. Улица казалась достаточно узкой, но наш номер находился на втором этаже, а здания перед отелем были одноэтажными. Значит, из окон напротив никто не бросит в меня осуждающий взгляд. И поскольку не было ещё восьми утра, а мы находились во Франции, жители этого городка ещё мирно спали в своих постелях. Так что, довольная собой, я улыбнулась и повесила бельё сушиться на спинке этого злосчастного стула. И ведь замечательно я придумала! Теперь оно точно высохнет до прихода Реми.

Ждать я решила на своей кровати — действительно роскошь, ведь в этом номере их было целых две. Измученные временем, с жёлтыми простынями и облупившейся краской на изголовьях, они отлично гармонировали с сереющими обоями в мелкий горох и потёртым дощатым полом. Направляясь к кровати, что стояла по правую сторону от балкона, я на миг задумалась, как много уже Реми потратил денег и сколько у него осталось, но, в конце концов, оставила эти мысли. Отныне ничего тратить ему не придётся. Венель станет отправной точкой в Париж, где я отдам ему обещанную плату за сопровождение. На иной ход событий я категорически отказываюсь соглашаться — больше никаких ночёвок, остановок и долгих дорог. Я хочу в Париж. Я хочу увидеть свою тётю и навсегда забыть его лицо.

Но для начала неплохо было бы причесаться.

Забрав из ванной деревянный гребень, я вышла и принялась бороться со своими волосами. Матрас скрипнул, когда я приземлилась на кровать, но в этот же момент хлопнула и входная дверь. От неожиданности мне пришлось с ужасом подпрыгнуть и изумлённо замереть перед человеком, вошедшим в номер. Сердце больно ухнуло в пятки. Я посмотрела на Реми, не понимающего моего смущения, и взмолилась лишь о том, чтобы его взгляд продолжал сверлить моё лицо своим недоумением.

Но он опустился ниже…

Органы в моем животе скрутились в тугой узел. Я знала, что он мог видеть: контур груди и острые пики сосков, изгиб талии и бёдер с тёмным треугольником между ними… лёгкая ткань платья не оставляла воображению совершенно никакого простора. Подтвердил это и потемневший взгляд Реми, и его сбившееся дыхание, когда он зачем-то шагнул ко мне. Я и вовсе забыла, как дышать, лишь замерла перед ним, точно статуя, и жар пылал на моих щеках, пока мы смотрели друг на друга в каком-то волнующе интимном безмолвии. Лихорадочные чувства мгновенно мной завладели: в отголосках разума и души я нашла и стыд, и трепет, и желание, и злобу, и что-то новое, доселе незнакомое, похожее на… доверие. Принять его было почти так же трудно, как сдвинуться с места. Между нами было всего два шага. Я зачем-то предположила, что им ничего не стоит сократиться в ноль.

— Я пришёл позвать тебя на завтрак, — Реми первым нарушил тишину — голос его был хриплым, как ото сна. Он посмотрел мне в глаза, и я заметила, насколько же тёмными стали его — точно небо перед грозой. — Ты… готова?

— Нет, — голос опережал мысли. — Как видишь, — я отвернулась, но, осознав, что теперь его взору предстали мои ягодицы, повернулась обратно и схватила с кровати свой жакет, прикрываясь им и стыдливо отводя взгляд. — Ты можешь подождать меня за дверью? Я буду готова через минуту.

Реми в последний раз обвел моё теперь прикрытое тело взглядом и, явно сбитый с толку, развернулся к двери. Когда он безмолвно вышел из номера, я накрыла пылающее лицо руками и тихо заскулила от стыда. Какой кошмар! Я ведь даже не успела послать его к чёрту! И откуда… откуда эти треклятые мурашки? Желая избавиться от них, я выбежала на балкон и, схватив своё бельё, торопливо вернулась обратно. Оно не успело высохнуть, но теперь это едва ли могло меня волновать. Я с усилием справлялась с дрожью в руках, надевая его. Поморщившись от соприкосновения кожи с влажной тканью, я закуталась в жакет и остановилась перед дверью. Несколько вдохов и выдохов не помогли собраться, но я все равно вышла к Реми и, не одарив его и взглядом, гордо зашагала вдоль по коридору. Главное — не встречаться с ним взглядом. А остальное забудется. Должно забыться.

***

Как можно было забыть о пережитом, когда мы сидим в тени уличного зонтика, наши бедра соприкасаются, а он смотрит мне в глаза, рассказывая какую-то чушь об автобусе до Лиона?

Завтрак не задался, едва успев начаться — я поняла это, когда не встретила с его стороны ответного смущения. Он был как никогда спокоен и может быть даже слегка воодушевлён, несмотря на то, что его утренние поиски не увенчались успехом. Я с тревогой наблюдала за тем, как его длинные пальцы расправляются с грубой кожурой апельсина, и как одна сочная долька отправляется ему в рот. Несколько оранжевых капель остались на его губах. Мне пришлось поспешно отвести взгляд и вернуться к своей овсянке. Типичный отельный завтрак едва ли мог позволить нам насытиться на весь день, но сейчас я не думала об этом, размазывая ложкой кашу по тарелке, как в детстве. Не хватало лишь мисс Синклер, склонившейся надо мной в нервном ожидании и без конца повторяющей: «Я обо всем расскажу твоей матери. Она будет сильно тобой разочарована».

— Так тебя это устраивает? — голос Реми с трудом прорвался сквозь тяжёлую завесу мыслей.

Я оторвала взгляд от тарелки с овсянкой и посмотрела на мужчину, сидящего напротив меня. Ах, как же органично он вписывался в эту атмосферу вечного отпуска, в романтику летних бистро! Его густые русые волосы, не спрятанные потрепанной фуражкой, казались слегка золотистыми в лучах предполуденного солнца, и сам он, обычно мрачный и суровый, будто бы светился каким-то дивным светом, а может, я придумала себе это, может, это мой свет отражался от него. А ещё Реми был спокоен. Он вальяжно устроился в плетеном кресле, его плечи были расслаблены, как и мышцы лица, если не считать лёгкого прищура, когда его голубые глаза возвращали тот же тёмный оттенок, какой я увидела там, в номере отеля…

Дыхание у меня перехватило от воспоминаний. Дрожащими пальцами я взялась за бокал с водой и осушила его до дна. Да что со мной происходит-то, в самом деле?

— Эйла, ты в порядке? — Реми слегка наклонился ко мне.

— Да, — быстро ответила я, отстраняясь. — Да. О чём ты там говорил?

— Здесь есть небольшой автовокзал, автобус в Лион отправляется каждый четверг, — с поразительной терпеливостью пояснил он. — Но денег хватит только на два билета. Я думаю, доберёмся до Лиона, а там уже будем решать, что делать дальше. Тебя это устраивает?

Рука, держащая ложку, дрогнула. Металл брякнул о тарелку, и этот звук непременно заставил меня очнуться. Я сощурилась, с недовольством уставившись на мужчину перед собой.

— Конечно, меня это не устраивает! — фыркнула я. Реми закатил глаза и откинулся на спинку стула, бросая на тарелку дольку апельсина. — Я хочу домой. Сколько ещё остановок мы сделаем, прежде чем доберёмся до Парижа? Мне это надоело. Я устала. И знаю, что ты устал тоже. Когда всё это закончится?

Он посмотрел на меня, как мне показалось, с обидой. Но, быть может, я сама себе это придумала, может быть, это я на его месте обиделась бы на свои слова.

— Хорошо, — Реми сложил руки на груди и поднял брови, — я слушаю тебя. Что ты предлагаешь? Мы остались в маленьком городе. До Парижа ещё больше четырёхсот миль. На хвосте бестирийцы, которые не достали нас только потому, что капо продолжает спускать своих цепных псов с поводков и не вмешиваться самим, но удача не будет сопровождать нас всю дорогу, и тебе надо это принять. Они играют в кошки-мышки, Эйла, и они уверены, что ты никуда от них не денешься. И теперь я повторю вопрос: что ты предлагаешь?

— Кто такой капо?

Он посмотрел на меня с недоумением, а затем взялся за переносицу и протяжно выдохнул.

— Тот, кто возглавляет шайку неудачников, напавших на нас в Шаале. Он диктует им, что делать.

Дрожь охватила моё тело, в нос ненароком забился запах той тряпки из подвала. И облик, тёмный облик мужчины под лестницей, нагло ворвался в рассудок. Мог ли он быть капо? Левша ему подчинялся. Неужели именно он меня ищет?

— Но он не самый главный среди бестирийцев, верно? — догадалась я.

— Нет, конечно. Подручный, Консильери… и только затем самый главный — Босс. Таких семей во Франции немного. Корсиканцы более влиятельны и известны, чем бестирийцы. Последние просто выживают. Хотя, вполне возможно, что группы их влияния есть и в Шотландии. Отсюда и связь с твоим отцом. Или он бывал здесь, во Франции?

— Мой отец не имеет к ним никакого отношения! — рявкнула я. — А вот твои познания в этой области очень даже подозрительны!

— Давай оставим это. Я задал тебе вопрос. Что ты предлагаешь?

Чёткий ответ уже сформировался в моей голове, и неважно, был ли он тщательно обдуманным или случайно вызванным всплеском адреналина. Я воровато огляделась по сторонам и, наклонившись к Реми, тихо сказала:

— Мы могли бы… угнать чью-то машину?

Глаза его широко распахнулись. Он даже приоткрыл рот, блуждая удивлённым взглядом по моему лицу. Разумеется, я не обдумала этот ответ, у меня и в мыслях не было угонять чью-то машину, но если бы он сейчас согласился, клянусь, я не дала бы заднюю.

Вот только Реми вдруг расхохотался. Заливисто и громко — да так, что его было не остановить. Люди стали оглядываться на нас, а он стучал ладонью по столу, согнувшись пополам от неконтролируемого смеха и, казалось, даже не слыша мои просьбы замолчать немедленно.

— Угнать? — сквозь приступы хохота процедил он. — Боже, ты не перестаёшь меня удивлять!

— Да тише ты! — шикнула я, шлёпнув его по ладони.

— А в полицейский участок в Париже ты тоже на угнанной машине приедешь?

Тогда стыд и захлестнул меня. Он утащил меня на самое одно, окрасил мои щёки в пылающий алый, заставил обиду разлиться в душе жгучей лавой. Ах, ну какую же глупость я сморозила! Я ведь даже не умею водить! Гилан предлагал дать мне частные уроки, но я отказалась, объяснив это тем, что не собираюсь настолько прямо участвовать в преступлении против экологии. Какой же глупой наш водитель, должно быть, счёл меня. Глупой и инфантильной. Такой же, какой сейчас считает меня Реми.

Внезапно мужской смех, который я посчитала бы притягательным, если бы не сгорала со стыда, затих. Я подняла голову, уставившись на Реми, и не на шутку испугалась: он смотрел куда-то за мое плечо, сощурившись и сжав губы в тонкую полоску. Это выражение лица я уже успела выучить, и ничего, кроме неприятностей, оно не предвещало. «Бестирийцы», — вспыхнула в голове мысль, полностью парализовавшая моё тело.

— Чёрт возьми, — Реми резко подскочил со стула и, не позволив мне обернуться, наклонился ко мне, быстро и почти неразборчиво зашептав: — Прошу тебя, Эйла, подыграй мне.

Недоумение захлестнуло меня, когда Реми отстранился. Сдвинув брови к переносице, я обернулась, чтобы увидеть, как он, расставив руки в стороны, идёт навстречу незнакомому мужчине. Они громко поприветствовали друг друга и обнялись, что позволило мне лучше разглядеть незнакомца: это был невысокий мужчина лет пятидесяти, в дорогом костюме, который буквально трещал на нём по швам, но уже многое говорил о его статусе, его бесформенные губы растянулись в широкой улыбке, а маленькие тёмные глаза светились радостью, как у ребёнка. Я встала со стула, посчитав неприличным наблюдать за ними издалека, и сложила руки в замок. К счастью, моё белье уже высохло на этой поистине адской жаре, что не давало мне повода смущаться и прятать свой взор.

— Кто это прелестное молодое создание, Реми? — спросил мужчина, разглядывая меня, как статуэтку в музее.

Но едва я успела открыть рот, чтобы представиться, как Реми подошёл ко мне и, устроив руку на моей талии, прижал меня к себе. Сердце моё испуганно ёкнуло и тотчас остановилось.

— А это моя супруга. Эйла, — гордо сказал он, и я, наконец, зашевелилась, пытаясь высвободиться из объятий. Что он, чёрт возьми, себе позволяет? Я побледнела, побагровела, колени мои подкосились. — Мы обручились на прошлой неделе, а сейчас у нас медовый месяц. Моя красавица жена настояла на путешествии по югу Франции. Как я мог отказать ей? — Реми повернулся ко мне, ещё крепче прижав к себе и тем самым предотвратив все мои попытки борьбы. — Любимая, познакомься, это месье Бартем Верн. Когда-то давно я работал на него. Славное было время.

Месье Верн уставился на меня с широкой улыбкой. Розовощёкий, с залысиной на седеющих волосах и с открытым взглядом, он не был похож на человека, которого я могла бы опасаться. Мозг мой яростно заработал в попытке найти хотя бы одну причину, по которой Реми устроил это дешёвое представление, но в конечном итоге я решила ему довериться. Пусть и с огромным трудом, я расслабилась в руках своего «мужа» и протянула руку месье Верну.

— Очень рада знакомству с вами, месье, — пролепетала я, стараясь не думать о чужой ладони на своей талии и о коже, полыхающей от прикосновения даже через ткань платья.

— О, это абсолютно взаимно, мадам Атталь! — месье Верн поцеловал мою протянутую ладонь и отстранился, тряся головой, как радостный щенок. Я с прищуром воззрилась на напряжённого, но улыбающегося Реми. Атталь. Теперь мне известна его фамилия. — Как же тебе повезло, Реми, твоя супруга — настоящий клад. Надеюсь, причина по которой ты не позвал меня на свою свадьбу, и в самом деле веская?

«Реми — хороший актер», — заметила я, когда не встретила с его стороны ни намёка на растерянность. Он приглашающим жестом указал в сторону нашего стола и, когда все мы сели за него, разговор продолжился:

— Ради бога, Реми, в какой дыре вы остановились? И где официанты? Хотя чёрт с ними, я всё равно ненадолго. Так что там со свадьбой? — месье Верн поправил свой уродливый терракотовый галстук.

— Свадьбы не было. Мы лишь обручились в церкви, даже кольца купить не успели, — Реми с наигранной нежностью взглянул на меня, и что-то в моей душе перевернулось, это было так странно, так непривычно. Я поёрзала на месте, изо всех сил стараясь держать язык за зубами. — И разве я знал твой адрес, чтобы отправить тебе приглашение? К слову, почему ты здесь, а не в Париже? Как продвигается торговля?

— Замечательно, Реми, просто замечательно! Настолько, что на днях я приобрёл себе неплохой особняк здесь, за городом. Ах, сегодня ведь состоится приём по такому прекрасному случаю, вы обязаны прийти, — он откинулся на спинку плетёного стула и погладил выпирающий живот. — Луиза давно мечтала о жилье где-нибудь на юге, а теперь ты понимаешь, как непросто отказать любимой женщине в её прихоти. Кстати, она здесь, застряла в антикварной лавке, а я решил осмотреть окрестности, и гляди, какая удача! Сто лет тебя не видел! Право, Реми, ты меня поразил! Так возмужал. И прости уж, но я думал, ты никогда не женишься!

Я улыбнулась, стараясь не расхохотаться. Он никогда не женится! Угрюмый, холодный, упрямый, несносный, просто невыносимый… эта женщина должна быть или безвольной дурой, или слепой идиоткой. Иная его тяжёлый нрав просто не стерпит!

— Будь уверен, я тоже так думал, — Реми усмехнулся, и когда наши взгляды встретились, он одарил меня тёплой, но, я уверена, лживой улыбкой. — Пока не встретил её.

— И? — месье Верн оглянулся к торговым лавкам, явив нашему взору свою мерцающую на утреннем солнце залысину. — Какие планы дальше? Вернётесь в квартиру в Марселе? Или продолжите путешествие? После того, как наши с тобой пути разошлись, я от тебя ни весточки не получил.

Глаза мои округлились в немом удивлении. Значит, у него есть квартира в Марселе? Тогда почему он здесь, почему жил в доме Зоэ? Боже, как много информации о нём я получила из нескольких минут болтовни этого мужчины! Полагаю, если бы у нас была возможность пойти на его приём, месье Верн раскрыл бы абсолютно все карты.

Реми это явно не нравилось. Его актёрская игра дала слабину, когда он сжал губы и свёл к переносице брови — признак надвигающейся бури. Реми быстро глянул на меня и, вздохнув, ответил:

— В Марселе я не живу уже много лет. Тоже решил сбежать подальше от суеты, Бартем, обосновался в одной деревне и продолжил заниматься своим делом, — его взгляд был пустым, будто мыслями он сейчас находился далеко не здесь. Реми словно обдумывал что-то, тщательно подбирал слова. — Говоря о нашем путешествии… знаешь, мы собирались навестить матушку Эйлы в Лиможе, но наше авто не выдержало и половины поездки. Теперь застряли здесь, — он отправил в мою сторону умоляющий взгляд, и от напряжения у меня задёргался глаз.

Что он, черт подери, несёт? Почему я должна в этом участвовать? Желание встать из-за стола и уйти к чёртовой матери пылало в моей груди, но его остужало любопытство — как далеко он зайдёт, неся подобную чушь? И какую цель преследует? Реми просил меня подыграть. Но я не могла даже пошевелиться из-за сплошного недоумения. Лишь сидела, глядя на него, как на последнего идиота из всех, и молчала. Ему стоит быть благодарным хотя бы за это.

— Так что же? Авто не починят? — Верн сложил руки в замок.

— Едва ли, — отмахнулся Реми. — Мы ждём хоть каких-то вестей от механиков уже трое суток. А матушка чахнет в ожидании. Она со мной ещё не знакома… слушай, Бартем, а у тебя случайно не найдётся для меня автомобиля на ходу? — он улыбнулся, и сердце моё заколотилось чаще. Ну, конечно! Конечно, вот, для чего этот цирк! — Нам он только на пару дней. Я заплачу за аренду столько, сколько потребуется, никаких поблажек.

— Какой вопрос, Реми? — брови Бартема подлетели вверх, и он рассмеялся, всплеснув руками. — Конечно, я дам тебе один из своих крайслеров, — в этот миг я почувствовала, как кровь отлила у меня от лица, а дыхание сбилось, и желание закричать во всё горло от счастья захлестнуло меня с головой. — Придумал тоже! Аренда… знаете, милочка, ваш супруг — золотой человек. Он вам что-нибудь рассказывал о своей первой работе? —когда Верн обратился ко мне, мой взгляд загорелся неистовым любопытством, и я подалась корпусом вперёд, готовясь внимать каждому его слову. — Я тогда был на десяток лет моложе и весил на четыре десятка фунтов меньше, а Реми был таким же молодым, как вы сейчас. Могу поклясться, у нас был лучший ассортимент на рынке в порту, а всё благодаря Реми. Пока он вставал до рассвета и уплывал на чахлой лодке в море, чтобы достать мне свежайшую рыбу, я купался в деньгах. Только конкурентам это не нравилось. Подослали они нам одну сволочь… в самый торговый пик! Какая-то пожилая бестия орала и плевалась, что отравилась нашей рыбой, но быть такого не могло, я за этим особенно следил! В общем, поползли слухи, лавку пришлось закрыть… те, кто в этот бред не поверил, заманивали Реми в свои лавки, всё-таки, такого рыбака днем с огнём не сыскать. Но он не пошёл. Меня не предал. А потом я женился, уехал в Париж, дела там пошли намного лучше, несмотря на кризис, между прочим. Так мы и растеряли друг с другом связь. Реми наверняка не рассказывал вам эту историю, он по натуре своей человек замкнутый, но вы это и без меня знаете.

Впервые за всё время его рассказа я позволила себе посмотреть на Реми. Поразительно… этот поступок, то, что он не предал Бартема… конечно, он раскрыл его с другой стороны. Более того, это было чем-то наподобие возмездия. Утром Реми увидел меня почти обнажённой. Сейчас кто-то почти обнажил его. Почти, ведь я по-прежнему не знала о его жизни ровным счётом ничего. Понимала лишь одно — Верн поступил неправильно, уехав в Париж и не вернувшись за Реми после того, как его дела пошли в гору. Реми заслуживал большего, чем службы этому мерзкому Фабрису в какой-то глухой деревне. Наверняка он уехал сразу после того, как уехал Верн. Как несправедливо.

И как мне хотелось сказать об этом Верну! Но на кону стояла машина, моя свобода, возвращение справедливости в мою жизнь. Мне пришлось сжать кулаки под столом и натянуто улыбнуться, чтобы выдавить из себя короткое:

— Удивительная история. Спасибо, что поделились ей.

— Всегда пожалуйста, милочка, жаль, у меня нет времени, чтобы рассказать обо всех наших приключениях и о том, каким ваш муж был заносчивым упрямцем, — Верн постучал пальцами по столу, снова оглядываясь. На Реми я больше не смотрела, однако чувствовала, каким взглядом он прожигает меня. — Реми. Дорогой мой. Конечно, я дам тебе свой крайслер, к тому же, он стоит, покрываясь пылью, с тех пор, как у меня появилась Серебряная молния, — Реми нахмурился, явно не понимая, о чём речь, а я изо всех сил попыталась не изумиться вслух. Серебряная молния? Откуда у него столько денег? Не связан ли он с бестирийцами? Голова у меня закружилась от вопросов, а Бартем продолжил: — Можете хоть весь медовый месяц на нем ездить. Но у меня одно условие.

Мы с Реми переглянулись. Кто-то окликнул Бартема, и когда тот обернулся, моему взору предстала женщина лет тридцати с двумя бумажными пакетами в руках. Завитые и собранные в аккуратную причёску золотистые локоны, платье из летящего шифона. Она выглядела, как леди из моего общества.

Как леди из общества, которое когда-то было моим.

— Дорогой, полагаю, нам пора… о, ты не один, — она остановилась возле столика, и мы с Реми синхронно поднялись со своих мест.

— Луиза, познакомься, это Реми — мой давний приятель, и его очаровательная супруга… — он нахмурился, вспоминая моё имя, и Реми напомнил, пробормотав при этом что-то себе под нос. Когда со всеми любезностями было покончено, Бартем наконец вернулся к своему условию. — Я уверен, вы проигнорируете моё приглашение на приём. А потому вот вам условие. Вы придёте на приём, а вечером я пришлю вам машину. Вы же здесь остановились?

— Это исключено, — Реми улыбнулся, и я в недовольстве на него уставилась. — У нас даже нет нарядов по такому поводу, Бартем, мы же не можем прийти к тебе так.

— Это вовсе не проблема! — вдруг встряла в разговор Луиза. — Эйла, дорогая, вы можете поехать со мной в особняк. Здесь ведь даже нет приличных магазинов! Но это решаемо. Мы что-нибудь подберём для вас, у меня большой гардероб. Эти хлопоты мне лишь в радость, я здесь совершенно никого не знаю. К тому же, чем больше гостей, тем лучше для нас. И вы развлечётесь. Разве нет?

— Это правда, — Верн кивнул. — А тебя, Реми, я заберу с собой, заедем по пути в одно место. Заодно и о жизни с тобой поговорим, я же тебя, чёрт возьми, десять лет не видел! Оставим наших дам до вечера. Так вы согласны? Или будете ждать свое авто у механиков?..

Это была безумная авантюра, наверное, самая безумная из всех, на которую я когда-либо соглашалась. Идти на приём к незнакомым людям, когда моя жизнь висит на волоске… высшая степень безрассудства. Однако с другой стороны, это могло бы стать моим спасением. Получить от Верна автомобиль и оказаться в Париже как можно скорее, добраться до тёти, позвонить матери, а потом пойти в полицию, точно зная, что отныне все будет кончено. Вернуться домой, к своей жизни, написать книгу, нет, не о том, что произошло, это будет великий роман, я точно знаю, я для него созрела… всё это теперь казалось мне таким реальным, таким досягаемым. Один небольшой риск взамен на полную свободу — разве это много?

Я посмотрела на Реми с огромной надеждой во взгляде. И вздохнула с облегчением, увидев в его глазах то, что и ожидала увидеть.

Впервые за всё время он был со мной заодно.

Глава 19. В глубине твоих глаз

Особняк Вернов выглядел, как произведение искусства. Я уже видела его накануне утром, когда мы с Реми добирались до Венеля — он утопал в зелени обступившего его сада, при этом возвышаясь над ним, как скалистая гора возвышается над своим лесом. Украшенный множеством белоснежных колонн и широкой парадной лестницей, он заметно отличался от своих готических соседей, а массивные арочные окна на всех четырёх этажах наверняка пропускали достаточно света, чтобы отгонять из комнат создаваемый многочисленными деревьями мрак. Поднимаясь по ступенькам к парадным дверям из красного дуба, я не могла перестать разглядывать всю красоту и убранство их дома, а ведь ещё несколько минут назад я жутко волновалась, полагая, что мне придётся играть изумление и восторг. Нет, то было искреннее восхищение их особняком, ведь наш Роузфилд, одинокий и безликий, не мог сравниться с этим безмолвным величием, очевидным, и в то же время прячущимся в густоте листвы. И гораздо позже, в спальне Луизы, я не играла восторженное дитя из французской глубинки, я была им, и словно никогда не принадлежала той жизни, из которой меня украли… Всё казалось совершенно новым и незнакомым, атмосфера, в которой я родилась и провела всю свою жизнь, была мне чужда, и я задумалась, глядя на свое отражение в старинном зеркале трюмо — быть может, всё было сном? Может быть, я всегда была женой Реми, мадам Атталь, жила в Шеризе или в Шаале, пекла с Зоэ кукурузный хлеб, сама стирала бельё и сама убиралась в доме?

Но стоило мне примерить платье Луизы, и это чувство исчезло, как дым над чашкой чая, мгновенно и бесследно. Платье было восхитительным, насыщенно изумрудным, с прилегающим лифом, украшенным бисером, и свободной юбкой из шифона, плавными волнами струящейся по моей фигуре. Мои волосы завили и уложили в аккуратную низкую причёску, Луиза одолжила своё колье с изумрудом на тонкой золотой цепочке, и черные лодочки, добавившие моему росту пару дюймов. И вот я снова стала собой, Эйлой Маклауд, внучкой лорда, выпускницей Кембриджа, будущей писательницей, незамужней красавицей и лакомым кусочком в высшем обществе надоедливых снобов. Встретившись со своим старым-новым отражением, мне хотелось плакать от отчаяния, хотелось повернуться к Луизе и всё ей рассказать, попросить, потребовать помощи и защиты, но я знала, прекрасно знала, что у меня не было никаких прав рисковать этими людьми. Они и так спасут меня, предоставив автомобиль, если этот вечер пройдёт хорошо. А он пройдёт изумительно — на меньшее я не согласна.

— Дорогая, вы выглядите просто великолепно! Прошу простить меня за бестактность, но, Эйла, я бы ни за что не поверила, что вы провели всю свою жизнь в деревне! Вы очень утончённая девушка, а ваша осанка… многие девушки из высшего общества должны локти кусать от зависти, увидев вас.

— Спасибо, Луиза, — я развернулась к ней со сдержанной улыбкой. — Всё лишь благодаря вашим стараниям. Чувствую себя, как в сказке «Золушка», — солгала я, ведь на деле мне явно была бы отведена роль одной из сестриц. — Вы сделали из меня настоящую принцессу. Почему вы так добры ко мне?

Луиза покачала головой и шагнула ближе ко мне, беря мои руки в свои. Она была удивительно красивой, утончённой, одетой по последнему писку моды в своём атласном платье цвета слоновой кости, на её миловидном лице не было ни единой морщинки, и я бы ни за что не поверила в то, что разница между нами — целых десять лет. Скорее это я, повидавшая ужасы заточения и измученная долгой дорогой, выглядела старше. Кроме того, главным украшением Луизы была её доброта. Она так отличалась ото всех светских дам, которых я когда-либо встречала, и это было просто удивительно.

— Милочка, я получаю от этого истинное удовольствие, — с улыбкой протянула Луиза, крепче сжимая мои ладони. — Разве это не наш святой долг — помогать несчастным и обделённым?

Улыбка тотчас сползла с моего лица. Ангельский нимб над головой Луизы растворился, белые крылья за её спиной обратились в прах, и я увидела её истинный лик — уродливый и безобразный. Но какой бы ни была моя досада, я не могла её винить. По правде говоря, я ведь ничем от неё не отличалась. И этот момент, этот, быть может, решающий миг, будто обнажил и мою изнанку тоже, и я увидела своё отражение, столь же некрасивое, в чём-то даже совершенно омерзительное.

В конце концов, я не сердилась на Луизу за её слова. У меня просто не было права на это.

— Ну, полагаю, теперь мы можем спуститься вниз, взять себе пару коктейлей и дожидаться наших мужей. И куда они только пропали? За все годы брака Бартем ни разу не поделился со мной своими планами! — Луиза взяла меня под локоть и потащила прочь из спальни.

Позднее мы спустились на первый этаж и вышли на задний двор, где расположился бассейн, по периметру которого разместились высокие столики. Я всегда мечтала о бассейне в Роузфилде, но после несчастного случая с моей двоюродной бабушкой Мэй, его решено было забетонировать. Хотя едва ли он смотрелся бы в Роузфилде лучше, чем здесь. С глянцевой лазурной водой, этот бассейн манил окунуться в свои прохладные воды, в то же время, достаточно было и просто любоваться им, стоя у самой кромки с бокалом ледяного напитка в руках. Он ярко выделялся на сплошном зелёном фоне заднего двора, и даже огромные букеты насыщенных сиреневых люпинов не забирали его внимание. Я подошла ближе, глотнув приторно-сладкого коктейля, когда позади меня раздались голоса. Обернувшись, чтобы увидеть, наконец, Реми, я разочарованно вздохнула. Это была молодая супружеская пара, незнакомая мне, и Луиза с восторженным визгом подбежала к ним, оставляя меня одну.

С каждой минутой прибывало всё больше гостей. Они поглядывали на меня, обособленно стоящую у бассейна с бокалом в руке, и не решались подойти. Возможно, Луиза рассказала им о том, кем я являюсь, вернее, кем не являюсь, и вскоре они потеряли ко мне всякий интерес. Впервые на светском мероприятии я находилась в тени, и это было мне только в радость — никто не докучал надоедливыми расспросами, никто не пытался залезть мне в голову. И каждый раз я боялась поднять на этих людей свой взгляд — страх узнать в одном из лиц кого-то из бестирийцев душил меня, сдавливал мои рёбра, даже несмотря на то, что прежде, чем посадить меня в авто к Луизе, Реми пояснил, что Верн скорее сожжёт все свои деньги в камине, чем станет прислуживать бестирийцам. Поверить в это было трудно. Отчаянные времена требовали отчаянных мер.

И отчаянных связей.

— Луиза, любимая, ты выглядишь сногсшибательно! — сквозь музыку и голоса гостей вдруг прорвался восторженный возглас Верна.

Я напряглась всем телом, медленно обернувшись. Реми застыл в широком дверном проёме, хмурясь и ища кого-то взглядом, и когда он наконец заметил меня, его лицо вытянулось, а губы приоткрылись. То, что я увидела в этот миг в его глазах… это было не объяснить словами. Щёки мои залились румянцем, на губах невольно мелькнула улыбка, и я подошла к нему, обходя людей, уже столпившихся на заднем дворе, чтобы, остановившись напротив, не найти слов и смущенно опустить взгляд. Реми смотрел на меня так, словно прежде никогда не видел, так, словно знает меня всю жизнь, словно всю жизнь мной дорожит. Это было восхищение, неприкрытое и естественное. Меня напугала реакция собственного тела, напугал бешеный стук сердца, напугало тепло, разлившееся в душе и устремляющееся куда-то вниз живота. Окрылённость, пустота в голове, мандраж… я хотела раствориться в этом моменте, хотела, чтобы он никогда не заканчивался, чтобы за нашими спинами был слышен чей-то смех и звон бокалов, на фоне звучала неизвестная музыка, а его глаза всегда горели этим бурным и незнакомым огнём.

— Так вот, какая ты, — Реми выдохнул и провёл ладонью по своим волосам.

Я улыбнулась, недоуменно покачав головой.

— Какая?

— Настоящая. В своей естественной среде. Всегда с причёской, в дорогом наряде, утонченная и… одинокая, — сказал он, пока мы, не сговариваясь, шли в сторону бассейна — подальше от чужих глаз.

— Тебе не нравится?

— Не знаю, что тебе ответить. Тебе одинаково идёт быть светской дамой и моей деревенской женой, — Реми усмехнулся, а я закатила глаза.

Напрасно я ждала от него более красочного комплимента.

— Так где вы были? — спросила я, наблюдая за тем, как он хватает с подноса проплывшего мимо нас официанта бокал шампанского. Я успела заметить, что Реми сменил рубашку, но она точно принадлежала ему — я видела её, когда в первый и последний раз рылась в его сумке. — Вы пропали на несколько часов.

— Ты волновалась за меня?

— Не говори ерунды.

— Кто бы тогда обеспечил тебе возвращение в Париж?

Я усмехнулась, указывая бокалом в сторону жизнерадостной блондинки, уходящей в холл особняка под руку со своим мужем.

— Луиза дала бы мне ключи от крайслера. Мы ведь выполнили их условие.

— Ты умеешь водить? — Реми слегка наклонился ко мне.

Я вздохнула и прикрыла глаза.

— Может, зайдём внутрь?

— Нам лучше держаться подальше от людей, — тихо сказал он.

— Почему? Кто-то из бестирийцев всё-таки может быть здесь? — при одной лишь мысли об этом бросало в холодный пот. — Реми?

— Нет… я не думаю. Но осторожность ещё никому не навредила. Просто будем держаться подальше от толпы, а как стемнеет — возьмём ключи и уйдём.

Мы переместились к одному из обособленно стоящих столов, на котором лежал поднос с закусками. Почти все время я ощущала на себе взгляд Реми, но ничего не могла сказать. Я просто не знала, как реагировать. Обычно он вообще на меня не смотрел. А теперь не сводил глаз. Так странно… я украдкой взглянула не него и, поджав губы, уставилась на поднос.

— Тебе следует поесть. Впереди длинная ночь, — мы одновременно посмотрели в сторону горизонта, полыхающего закатом.

— А что же ты? — отправив в рот пару кусочков сыра, поинтересовалась я.

— Мы с Бартемом перекусили по пути сюда.

Кивнув, я снова принялась за закуски. Мне хотелось сказать ему, что я считаю Верна настоящим мерзавцем, что он поступил неправильно, бросив Реми без работы, но я также знала, что моё мнение едва ли было ему интересно. Поэтому, наколов на зубочистку дольку ананаса, я благоразумно промолчала. Поразительно, но до этого момента я и не подозревала, насколько голодна. Должно быть, гости, проплывающие мимо нас, решили, что я какая-то дикарка, но сейчас мне было совершенно наплевать на их мнение. До меня изредка доносились обрывки их фраз, лишённые смысла светские новости и надоедливая музыка, и с каждой секундой желание схватить Реми за руку и уйти отсюда прочь возрастало во мне с неистовой силой. Когда мои губы прижались к бокалу, чтобы сделать глоток шампанского, мой спутник, наконец, подал голос:

— Ты не хочешь зайти внутрь? Люди все прибывают, а та женщина, — Реми кивнул в сторону молодой мадемуазель, не сводящей с него глаз, — в шаге от того, чтобы подойти к нам.

Что-то в моей груди неприятно вспыхнуло. Я посмотрела на уродливую шляпу с пером на голове незнакомки и фыркнула, опустошив свой бокал.

— Бедняжка, — протянула я и, подойдя к Реми, взяла его под руку. — Она настолько слепа, что не видит рядом с тобой супругу.

Реми расхохотался, и я невольно засмеялась в ответ. Мы рисковали, мы чертовски рисковали, находясь в центре внимания, но, признаться, за все эти дни мне ещё никогда не было так спокойно и легко, как сейчас. Колокольчики звенели в моей душе, и они успокаивали меня, заставляя без повода улыбаться, наслаждаться этим моментом, ведь он уникален, уже спустя минуту всё будет иначе, и мы будем иными, не такими, как в этот самый миг. Я так боялась, что кто-то из нас посмеет его испортить.

Внутри было заметно меньше людей. Никто не танцевал в центре огромного зала — гости разбрелись по углам, болтая, опустошая свои бокалы, разглядывая друг друга, как разглядывают в бутике одежду, прицениваясь. Всюду стояли огромные фарфоровые вазы с пышными букетами люпинов, кресла и диваны были заняты, и мы решили остаться в тени парадной лестницы, издалека наблюдая за Бартемом и Луизой. Иногда Бартем подходил к нам, иногда подходила Луиза, но большую часть времени мы стояли здесь совершенно одни, чему я была несказанно рада. Я наблюдала за мужчиной, что застыл у окна в одиночестве, размышляя над тем, заслуживает ли он моих подозрений, но в конечном счёте сдалась.

— Быть может, нам стоит подойти к Бартему и попросить ключи? Мы здесь уже больше часа. Полагаю, этого достаточно, чтобы не показаться невежами, — сказала я, повернувшись к Реми.

Глаза его странно заблестели.

— Подойдём. Но прежде, — он наклонился к моему уху, и я удивлённо моргнула, ощутив табун пробежавших по моей спине мурашек, — позволь мне пригласить тебя на танец.

Я приоткрыла рот и широко распахнула глаза.

— Ты умеешь танцевать?

— Нет, — Реми усмехнулся, а в уголках его глаз появились морщины. — Но я знаю эту песню. Она мне нравится.

Из граммофона в углу гостиной доносилась известная песня «В глубине твоих глаз» французской дивы Мистингетт. За шумом мыслей в голове я и не услышала её, а теперь не могла разгадать, как давно она начала играть. Воспоминания меня охватили, закрутили в безжалостном вихре: Шарлотт очень любила Мистингетт, и вечерами именно её пластинки она ставила, чтобы под льющийся из раструба мелодичный голос пить чай с жасмином и вздыхать о Луи. Я не ценила эти мгновения, считала Шарлотт легкомысленной и неинтересной, и поднималась в свою спальню, едва пластинка успевала остановиться. Какой же я была глупой!

Растерянная и изумлённая, я и не заметила, как Реми взял мою ладонь в свою и увлёк в медленный танец у лестницы вдали от чужих глаз. Странное чувство пронзило меня, неизвестное и узнаваемое, и я положила свободную ладонь на его плечо, встретившись с ним взглядом. И в этот момент, в этот самый момент, когда мы посмотрели друг друга, нас настигла неведомая магия — её нельзя было увидеть или коснуться, только почувствовать. Она дарила чувство абсолютного совершенства, и всё становилось на несколько тонов идеальнее: звук из граммофона казался чистым, Реми танцевал так, словно был рождён для этого, а в душе не было ничего, кроме удивительной лёгкости, вызывающей лишь желание хохотать, как юная влюблённая инженю, впервые познавшая все прелести мужского внимания. Неожиданно робкая улыбка тронула мои губы. Конечно, Реми совершенно не умел танцевать, звук хрипел и порой заедал, а я бесконечно тревожилась об отъезде, но эта магия, магия момента, по-прежнему всецело владела нами. Я не хотела, чтобы она заканчивалась.

Мне удалось вырваться из сладостного тумана лишь тогда, когда Реми приопустил меня к полу, придерживая одной рукой мою спину. Вновь приблизившись к нему, я перевела дыхание и усмехнулась:

— Кажется, ты говорил, что мы не должны привлекать к себе внимания.

— А мне кажется, мы уже успели убедиться в том, что никому нет дела до нас, — ответил Реми, вернув меня в прежнее вертикальное положение.

На секунду я потерялась в его глазах — они увлекали меня в какую-то странную бездну, где было так безопасно и так волнующе одновременно.

— Я тебя не узнаю, — с губ слетел вздох, когда его пальцы случайно коснулись кожи моей спины, не прикрытой тонкой тканью платья. Он отнял руку лишь спустя несколько секунд, пролетевших, как один миг. — Ты будто бы изменился. Я думала, после того, как Бартем рассказал ту историю, а накануне ночью ты приоткрыл завесу тайны о своём прошлом… — я сглотнула и отвела взгляд, ощутив усилившуюся на своей талии хватку. Мы двигались в пределах маленького пространства возле лестницы, не выходя из тени, и это делало меня несколько смелее. — Клянусь, мне казалось, ты насовсем закроешься от меня. А теперь мы танцуем здесь под Мистингетт. Не слишком ли сентиментально? В чём подвох?

— Не вижу ничего сентиментального, — он закатил глаза, закружив меня.

Я усмехнулась и пропела, выждав нужный момент:

— Но верю больше, чем словам, я только взгляду твоему…

Реми улыбнулся, склонившись над моим лицом так близко, что у меня перехватило дыхание.

— У тебя красивый голос. Ни намёка на грубый шотландский акцент, — он сжал мою ладонь в своей, переплетая наши пальцы. — Ты многое узнала обо мне. Я понял, что отныне бесполезно прятаться за своей бронёй. К тому же, это только танец. Или ты придёшь ему иной смысл?

Расхохотавшись, я вскинула голову. Всё кружилось перед глазами, и наш танец, наш неумелый невзрачный танец, заставлял меня чувствовать себя такой счастливой. В то же время мне казалось, словно мы уже танцевали когда-то, ощущение его ладони в моей было таким знакомым, и эти движения… а может, мы знали друг друга в прошлой жизни, может быть, даже были влюблены друг в друга, а может, рьяно друг друга ненавидели… всё это было так странно, так ново и так знакомо… я совсем не понимала своих чувств. И совсем не понимала Реми. Мне оставалось лишь отдаться моменту, смотреть в его глаза и забывать все мысли, рождающиеся и гаснущие в моей голове.

— Песня закончилась, — прошептал он, когда вместо мелодичной «В глубине твоих глаз» заиграла торжественная «Это Париж».

Мы остановились, но ни я, ни он не спешили разрывать объятий. Возможно, это шампанское, а возможно я и правда спятила, когда опустила взгляд на его губы и слишком громко сглотнула. Голова у меня закружилась. Я пошатнулась, но Реми успел меня поймать. Наш магический контакт был разорван. Вздохнув, собираясь с мыслями, я облокотилась о широкие перила лестницы и покачала головой.

— Я думаю, нам пора идти к Вернам, — смущённо сказала я.

Внезапно рядом со мной что-то зазвенело. Широко распахнув глаза, я повернула голову к Реми и увидела ключ зажигания на брелоке в его руке. Он улыбался, когда как я была похожа на испуганную лань.

— Но… как? — промямлила я, не веря своим глазам.

— Уговорил Бартема отдать мне ключи ещё по дороге сюда. Заодно заехал в отель и забрал наши вещи. Они уже в багажнике.

— Тогда почему мы остались здесь, а не ушли сразу?

Он провел ладонью по своей едва заметной щетине и шумно выдохнул. Я нахмурилась, ни черта не понимая.

— Машина уже ждёт нас за воротами, — коротко ответил Реми. — Попрощаемся с Вернами и уйдём.

Я закатила глаза: старый Реми вернулся. Никаких объяснений, снова сухо и безэмоционально. Мне оставалось лишь гадать, для чего было это странное шоу, и смириться с текущим положением дел. Однако это не значило, что я не стану задавать ему этот вопрос снова и снова. Сейчас главное — сесть в авто, вернуться за вещами в отель и уехать, наконец, уехать отсюда как можно дальше. Это всё, о чем я могла мечтать.

— Хорошо, но сперва мне нужно зайти в дамскую комнату, — пробормотала я, чувствуя нарастающее в груди трепетное волнение. Я засуетилась, разнервничалась как никогда, не зная, куда себя деть. — Ах, и отдать Луизе её кулон! Платье отправлю почтой, полагаю, когда окажусь дома… Неужели это правда, Реми? И мы уже так близко к этому?

Он посмотрел куда-то в сторону и слабо кивнул.

— Да. Иди. Я буду ждать тебя в машине. Не задерживайся.

Мы разошлись в разные стороны. Реми направился к Луизе и Бартему, а я решила сначала заглянуть в ванную комнату — помнится мне, одна из них была на втором этаже. Уже несколько позже, выйдя из ванной и вернувшись на первый этаж, чтобы найти Луизу, я почувствовала странное воодушевление, как бывает, прежде чем случается что-то невероятно хорошее, кардинально меняющее твою жизнь, разделяющее её на «до» и «после». Сейчас я отдам Луизе кулон, мы сядем в авто, и бестирийцы останутся далеко позади. Мне хотелось громко смеяться от счастья.

— Милочка, да вы вся светитесь! — заметила Луиза, забирая кулон из моих рук. — А о платье и туфлях не стоит беспокоиться. Оставьте их себе. Уверена, ваш супруг вряд ли сможет себе позволить такую роскошь.

— Будьте уверены, сможет, — ответила я, почувствовав резкий укол обиды за Реми. — Благодарю вас за прекрасный приём и за помощь — это действительно много для нас значит. Надеюсь, Реми успел с вами попрощаться?

— Конечно, — с улыбкой ответил Бартем, прижимая к себе слегка пьяную Луизу. — Он просил передать вам, что ждёт вас в машине.

— Замечательно! Спасибо большое! — радостно воскликнула я и, попрощавшись с Вернами, направилась в сторону парадных дверей.

На улице уже стемнело. Я обхватила себя руками и, спускаясь по широким ступенькам, с улыбкой вдохнула ни с чем не сравнимый запах южного вечера. В сторожке у ворот меня суровым взглядом проводил привратник — интересно, о чём он подумал? Я вышла за ворота и нахмурилась, не обнаружив автомобиля. Но вскоре всего в паре десятках ярдов мне подмигнули фары, и я двинулась на их свет, мысленно расхваливая Реми за сообразительность и одновременно ругая его за то, что весь этот пусть и короткий путь мне придётся пройти в одиночестве. И всё же он правильно сделал, что отогнал машину подальше от суеты сегодняшнего приёма и соседних особняков. Как я уже успела заметить, свет не горел ни в одном из них, окна отражали черноту наступающей ночи, но это, наверное, ещё ничего не значило.

Утопая в мыслях и тревожном предвкушении, я не заметила, как дверь автомобиля открылась. Я облегчённо вздохнула, радуясь тому, что Реми соизволил встретить меня, но резко остановилась, когда услышала за своей спиной хриплый низкий голос:

— Сделаешь ещё один шаг в сторону своего благоверного, и я тебя пристрелю.

Глава 20. Вперёд

Холодное дуло коснулось виска.

Чувство, уже знакомое мне, током пробежало от макушки и до самых пят. Тёмный подвал. Хриплый голос Левши. Пляшущее пламя керосиновой лампы. И затхлый запах безысходности — так пахла смерть. Я не понаслышке знала: судьба не бывает благосклонна дважды. И если в прошлый раз мне повезло, сейчас сбежать не удастся.

От страха я оцепенела. Так странно и так на меня не похоже. Я всегда находила в себе силы бороться. Даже когда меня заставали врасплох, как сейчас, я немедленно собирала себя по крупицам и продолжала бороться. Но кажется прошла целая вечность с тех пор, как что-то возле моего уха щёлкнуло, и тёмный силуэт остановился прямо напротив фар этой треклятой машины. Крупная слеза скатилась по подбородку. Я не знала, кто стоит за моей спиной. Не знала, сколько их. Есть ли среди них те, кто был в башне. Я ничего не знала. И от этого становилось ещё страшнее.

Затуманенный отчаянием взгляд устремился вперёд, и увиденное заставило сердце болезненно сжаться в груди. Реми был в таком же положении, что и я, но его держали двое, и я не уверена, что у них было оружие. Он не вырывался. Нас застали врасплох, но именно мы позволили этому случиться. Наша беспечность. Наша глупость.

От беспомощности хотелось упасть на землю и волком взвыть.

— Умница. Какая хорошая, покладистая девочка, — просипел кто-то у меня над головой. Я крепко зажмурилась, и слёзы покатились из глаз обжигающим градом. Все ведь было так замечательно. Мы почти уехали. Париж был на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии сбывшейся мечты. — Сейчас ты заткнешь свой прелестный ротик и пойдёшь с нами. Хотя, ты можешь и кричать. Вряд ли ваши друзья бросятся к вам на помощь, им сейчас не до вас. Ах да, твой приятель с нами не пойдёт. Но и здесь он тоже не останется, да? А если он дёрнется, то мы убьём его прямо здесь, у тебя на глазах, даже пикнуть не успеешь. Ты ведь это понимаешь, правда?

Я судорожно кивнула, всхлипнув. Дом Вернов так близко. Мне достаточно закричать. Просто закричать. Их угрозы могли оказаться ложью. Они ведь не станут стрелять прямо здесь, где полно жилых особняков… даже если ни в одном из них не горит свет. Боже мой, почему в окнах не горит свет?! Где эти люди?! Почему никто не выходит из дома Вернов, почему мне кажется, будто они сдали нас мафии?! Всё обернулось против нас в один миг! Будто кто-то сменил фигуры на шахматной доске в самый последний момент!

Я ослепла от злости, меня затрясло, и огонь вспыхнул в моей груди, привычный огонь, так хорошо мне знакомый. Но едва я успела дёрнуться, чтобы высвободиться из его хватки, как мерзавец, что стоял позади, дёрнул меня за талию и потянул в противоположную от Реми сторону.

— Отпусти меня! — яростно закричала я, упираясь каблуками в землю, впиваясь ногтями в костлявую руку бестирийца. — Реми! Реми!

— Заткнись! — он развернулся и, замахнувшись, с силой ударил меня по щеке.

Потеряв равновесие, я упала на землю. Щека заполыхала огненной болью и, приложив к ней кончики пальцев, я ужаснулась — рана кровоточила. Наклонившись, чтобы схватить меня за руку и рывком поставив на ноги, мерзавец поволок меня по дороге, ведущей в сгущающиеся сумерки. Но я знала, знала этот путь — именно он вёл к шоссе, от которого мы с Реми шли в Венель. Мозг яростно заработал. Двое держат Реми, один со мной. Их наверняка ждёт кто-то в машине, скорее всего, на шоссе. Идти ещё около мили. Что же мне делать?

Внезапно бестириец обернулся — злосчастная улица, озаряемая отдаляющимся светом фар, все ещё была позади нас. Я лишь мельком увидела лицо этой сволочи — он точно не был в том подвале с остальными. Высокий и худощавый, волосы свисают жирными патлами до самых плеч, дикий взгляд и широкий рот. Это все, что я смогла запомнить, прежде чем он крикнул:

— Симон! Пристрели его!

— Нет! — обгоняя мысли, взвыла я и ринулась вперёд, но грубые руки меня удержали.

Во рту пересохло, взгляд затуманился злостью, отчаянием, непримирением. Мне казалось, в этот момент я способна полюса с Земли сместить — настолько всепоглощающей была моя ярость. Я попыталась оттолкнуть от себя бандита, и когда его рука взметнулась к моей шее, я опередила его и со всей имеющейся во мне силой вцепилась зубами в его предплечье. Мерзавец взвыл от боли, отнял от меня руку, и я рванула назад к Реми, несясь к нему сломя голову, не слыша ни стука сердца, ни своего сбившегося дыхания. Страх поглотил меня, вытеснил злость. Каблуки застревали в земле, так что я на ходу сбросила их с ног, замечая, как с каждым шагом свет фар становится ярче, ближе. Где-то позади уже орал бестириец, а затем послышался выстрел. Вздрогнув и резко остановившись, я вскрикнула:

— Реми!

В этот миг я чувствовала себя так, словно кто-то выстрелил мне в затылок. Боль оглушила, разгорелась в душе, и я упала на колени, не справившись с ней. Кто стрелял?! Взгляд в ужасе устремился вперёд, но кроме света фар я ничего не видела, до тех пор, пока кто-то не промчался мимо меня и не остановился возле машины, выронив пистолет.

— Твою мать! — заорал бестириец, который был со мной. — Какого чёрта?! Симон! Гас! Где вы, ублюдки?!

Я ничего не понимала. Пелена рассеялась, по телу растеклась неизвестная слабость. Бандит обернулся и с бешеным взглядом пронёсся ко мне, хватая за плечи и поднимая, чтобы грубо встряхнуть.

— Где он?! Где?! — заорал он прямо мне в лицо.

Я была тряпичной куклой в его руках. Ошарашенная, недоуменная, я медленно огляделась по сторонам и только сейчас осознала, что Реми исчез, а вместе с ним исчезли и бестирийцы, которые его держали. Куда они его увели?! Нет, нет, если бы они что-то сделали с ним, этот ублюдок знал бы об этом… растерянный взгляд невольно наткнулся на лежащий на земле пистолет. Это он стрелял? Или всё же его цепные псы?

Мне нужно забрать этот пистолет. Немедленно.

— Да плевать, — его голос вдруг понизился до угрожающего шипения. — Он всё равно уже не жилец. А что ты глазками хлопаешь? Испугалась? Тебе нечего бояться, девочка, сейчас ты пойдёшь со мной. До рассвета я должен отдать тебя капо. И мне плевать, что здесь произошло.

Я не отрывала взгляд от спасительного оружия. Всё, что он говорил, пронеслось мимо моего слуха — я вообще ничего не слышала, кроме шума крови в ушах. «Решайся!» — взбунтовался затуманенный рассудок. Я посмотрела на мужчину перед собой, в его безумные тёмные глаза, и он будто прочёл в моём взгляде все то, что я задумала, будто услышал мои жестокие мысли. Он медленно обернулся, поняв, что оставил свой пистолет на земле. Секунда, и мы оба рванули к оружию, упав на землю и потянув к нему свои руки. Сердце бешено загрохотало в груди, бестириец толкнул меня плечом и почти дотянулся до пистолета, когда из обступивших нас сумерек вдруг показалась пара чьих-то ног. Они остановились прямо перед нами, один ботинок встал на пистолет, а вместе с ним и на пальцы бандита, успевшие схватить ствол.

— Какого… — взвыл француз, и мы оба подняли головы, уставившись на того, кто предстал перед нами, вернее — над нами.

Меня тотчас обдало ледяной волной облегчения, вытеснившего все прочие чувства, и желание броситься в его объятия жадно захватило мой разум. Но всё произошло слишком быстро: едва я успела осознать появление Реми, как бестириец взревел диким воем и, рывком вытащив руку из-под его ботинка, накинулся на него с кулаками, повалив с ног. Они сцепились, нанося друг другу удары, и я в ужасе отползла назад, трясясь, как в лихорадке, не зная, куда себя деть. Свет фар настойчиво бил в глаза. Выставив ладонь, я сощурилась и отвернулась. Повернув голову обратно, я почувствовала, как все внутри меня леденеет. Реми лежал на земле и, сидя на нем, бестириец один за другим наносил ему удары по лицу, а уже в следующее мгновение они поменялись местами. Спокойная сила против сущего безумства… бандит сцепил руки на шее Реми и перевернулся, уворачиваясь от его удара, и тогда я поняла — безумство начало одерживать верх. Я слышала его хрипы, я видела, видела, что бестириец делает с ним, но, ослепленная ужасом, не могла и пошевелиться.

— Эйла… — выдавил из себя Реми, но за тощей фигурой этого мерзавца я не могла видеть его лица. — Эй… ла… забери…

— Заткнись! Заткнись! Заткнись! — верещал бандит, надавливая на его шею пальцами. — Я заберу её! Отдам её капо! И он наградит меня, наградит, а ты сдохнешь!

Последние слова стали для меня самой мощной пощёчиной. Я будто проснулась от продолжительного сна, туман перед глазами рассеялся, и я увидела пистолет, лежащий чуть поодаль от сцепившихся мужчин. Снова переведя взгляд на бестирийца, я крепко зажмурилась, вздохнула и тихо подползла к оружию. Дрожащая рука намертво сжала рукоять. Что делать дальше? Стрелять? Сердце трепыхнулось в груди, но все мысли улетучились, стоило мне услышать короткие хрипы Реми. Я бросилась к бандиту, на ходу меняя положение пистолета, и, замахнувшись над его головой, с силой ударила тяжёлой рукоятью по затылку. Мерзавец замер, я замерла, и казалось, весь мир оцепенел, ожидая, что будет дальше. И спустя секунду он мешком повалился на бок. Я упала на колени, оттаскивая его обмякшее тело от Реми — он лежал, уставившись небо и жадно глотая воздух. Осторожно схватив мужчину за плечи, я помогла ему приподняться.

— Живой? — заикаясь, спросила я.

Он растерянно кивнул, хотя я не уверена, что мой вопрос был им понят.

— Нам нужно убираться отсюда, — голос мой дрожал, нервы сдавали, и больше всего на свете я боялась повернуть голову в сторону бестирийца. — Т-ты можешь встать?

Реми снова кивнул. Я перекинула его тяжёлую руку через свое плечо и вместе с ним попыталась подняться. Вышло это с трудом — он был ещё слишком слаб. Пыхтя и тяжело дыша, я всё же довела его до авто. Опершись плечом о дверь, Реми поднял голову и посмотрел на меня. Я тихо ахнула: его бровь была рассечена, из носа тонкой струйкой текла кровь, россыпь мелких ссадин украшала всё лицо, на шее отпечатались следы чужих пальцев, а рубашка его была порвана и измазана грязью. Сердце болезненно сжалось в груди, стало нечем дышать, но подступающую панику оглушил вопрос:

— Реми, где те двое, что держали тебя?

Он ответил не сразу, и его изменившийся голос я совсем не узнала.

— В лесу.

— Они… живы?

Снова слабый кивок.

— Что делать с ним? — я покосилась в сторону бестирийца.

Тишина, последовавшая за моим вопросом, тяжёлым грузом осела где-то в душе. Я не знала, было ли достаточно этого удара для того, чтобы его убить, нет, я просто не хотела этого знать. Но я строго верила в то, что Реми не убивал остальных. Как он вообще мог справиться с ними? Охваченная мыслями, я не заметила, как он оттолкнулся от двери и, положив руку на мою талию, отодвинул меня в сторону.

— Садись в машину, — тихо сказал он. — И жди меня.

Я широко распахнула глаза, оборачиваясь к нему.

— Реми, ты ещё…

— Со мной все нормально, — он, прихрамывая, медленно двинулся в сторону бестирийца.

Я уставилась на безжизненное тело, лежащее на земле, и вдруг заметила, как оно несколько раз дёрнулось — очевидно, бандит медленно приходил в себя. С губ слетел облегчённый вздох, но, быстро накрыв рот рукой, я без лишних слов обошла машину и села на пассажирское сиденье. Мне оставалось лишь в оцепенении наблюдать за тем, как Реми медленно бредёт в его сторону. Взгляд случайно зацепился за единственные окна, в которых горел свет — особняк Вернов. Ах, если бы они знали, что творится рядом с их домом! А может, они знали? Сердце забилось быстрее, к горлу подступила тошнота. Нет, нет, не может быть… даже если иного способа узнать наше местоположение у бестирийцев не было. Или нас продал Артур?..

За тяжёлыми и тревожными предположениями, я не сразу заметила Реми, который схватил бандита под руки и потащил его по земле, как набитый землёй мешок. Я следила за ним испуганным взглядом, и вскоре его силуэт скрылся в тёмном островке леса справа от дороги. Шумно выдохнув, я откинулась на спинку сиденья и обхватила голову руками. В висках запульсировала тупая навязчивая боль. Слёзы, застывшие в глазах, никак не хотели находить свой выход, в горле застрял тяжёлый ком. Я всего на мгновение осталась наедине с собой, но это время было худшим, свежие воспоминания замелькали перед глазами ослепляющими вспышками: вот кто-то прикладывает дуло к моему виску, вот меня тащат в сторону леса, вот я несусь к Реми, вот слышу выстрел, свой собственный крик, его короткие хрипы… Голова моя закружилась, И когда фигура Реми вновь осветилась светом фар, я немедленно перегнулась через сиденье и рывком распахнула дверь. Ночной воздух выгнал из головы тяжёлый туман паники.

Реми сел за руль, не говоря ни слова и прямо уставившись перед собой. Когда он нервно, неслушающимися пальцами завёл мотор, я заметила знакомый отблеск металла, быстрым движением свободной руки мелькнувший и исчезнувший под сиденьем. Это был пистолет. Тот самый, которым я ударила бестирийца. Я громко сглотнула и прикусила язык, решив никак это не комментировать.

— Нам надо выбираться отсюда. Сейчас же, — Реми сдал назад, как можно дальше от особняка, и через несколько ярдов авто остановилось.

— Бестириец вёл меня в сторону шоссе, — немедленно ответила я. — Там их ждёт машина.

Реми тихо чертыхнулся и выключил фары.

— В отель нам нельзя. Они будут искать нас в Венеле. А если это дело рук Бартема, — его голос надломился, когда он бросил взгляд в сторону особняка, — то он наверняка сказал им, где мы остановились. Нам нужен бензин, чтобы добраться до Парижа.

— И куда мы поедем, если ни в Венель, ни к шоссе нам нельзя?

Решать нужно было немедленно. С минуты на минуту бестирийцы очнутся или Бартем решит остановить нас — произойти может все, что угодно. И когда автомобиль вновь тронулся с места, я напряжённо вжала голову в плечи и вздрогнула от хриплого голоса внезапно заговорившего Реми.

— Вперёд, Эйла. Мы поедем вперёд.

Глава 21. Сломленные

Вот уже больше получаса мы едем в абсолютной тишине сквозь темноту, слабо разгоняемую мерцающим серебряным светом луны. Отключены фары, а фонари остались позади ещё десять минут назад, и сейчас всё, что у нас есть — крохотный фрагмент просёлочной дороги, уходящей в сплошное чёрное никуда.

Я не чувствую, что еду к своей свободе, не чувствую, что еду домой.

Ведь я с ног до головы окутана страхом. Что, если впереди в нас ударит ослепляющий свет чужих фар? И это окажутся бестирийцы. Если луна — наша главная сообщница — спрячется за случайным облаком, позволив ночи полностью окутать нас, и мы врежемся во что-то, или сорвемся с обрыва в море? Или если Реми вдруг заглушит мотор, повернётся ко мне и скажет: «Ты не стоила таких жертв. Добирайся дальше сама»?

Отогнав морок дурных мыслей, я позволила себе украдкой взглянуть на Реми. Я знала, что кровь наверняка запеклась на его лице, и нам стоило бы промыть раны, нам обоим, но ещё было слишком рано, чтобы останавливаться. А он и не думал заглушать мотор, смотря вперёд отрешённым взглядом, таким, от которого тугой ком поселялся в горле. Полная тревог о самом ближайшем будущем, я отвернулась к окну и задержала дыхание. Один, два, три… снова взглянула на Реми.

Что, если он больше никогда не заговорит со мной?

Мне больно было признавать свою уязвимость. Но каждый раз я сдавалась и принимала тот факт, что без Реми мне просто не справиться. Не добраться до Парижа, не спастись, не сбежать отсюда, не увидеть Шарлотт, Морну, мисс Синклер, Розалинду, в конце концов, но теперь… теперь к этому прибавилось что-то ещё. Он всё равно исчезнет из моей жизни. Я заплачу ему за семь тележек с рыбой, а он ухмыльнётся и ответит: «Какое счастье, ты наконец оставишь меня в покое». Но ведь перед тем, как это случится, у меня ещё есть время…. эти несколько дней, последние несколько дней, не знаю, почему я так за них цепляюсь, так цепляюсь за него, но если онвдруг остановит машину и скажет, что оставшийся путь я должна пройти одна, что-то внутри меня непременно погаснет.

И вовсе не из-за страха сбиться с пути или снова быть пойманной бестирийцами.

— Вот чёрт, — прошипел вдруг Реми, вырывая меня из густой пелены мыслей.

Я медленно повернулась к нему и тотчас поняла причину его негодования. Всё вокруг поглотила тьма, оставив нашему взору лишь неясные силуэты. Луна трусливо спряталась за тучами. А если тучи затянули всё небо? Если только к рассвету мы сможем увидеть наш путь? Реми заглушил мотор и со вздохом откинулся на спинку сиденья. Я поёрзала, нервно кусая губы. Интересно, сколько сейчас времени? Бестирийцы уже очнулись? А те, что ждали их на шоссе, уже бросились на наши поиски? Наверняка они первым делом направятся в Венель.

Я сглотнула и опустила взгляд на свои руки, съедаемая разгорающимся в душе страхом. Когда папа пугал меня призраками Роузфилда в том моём прекрасном и беззаботном детстве, он говорил: «Призраки выходят, милая, когда наш дом погружен в темноту, когда так тихо, что не слышно даже скрипа половиц. Тогда они и начинают хозяйничать». Теперь эти призраки — мои воспоминания, начиная той ночью на Маскараде и заканчивая этим самым моментом. Я закрыла их на замок в своей душе, спрятала за семью печатями, научилась отвлекаться, не видеть перед собой лицо Левши каждый раз, когда закрываю глаза, не слышать голоса этих бастардов, не чувствовать пронзающий холод воды, без конца льющейся мне в лицо… но они пробиваются через толстые стены, ведь теперь их больше, гораздо больше, холодное дуло на моём виске, застывшая напротив фар фигура Реми, чужие руки, сжатые на его шее, падение тощего тела на землю от моего удара… все они царапают мою душу, раздирают её в кровь, и тогда у них получается выбраться, тогда они начинают хозяйничать…

Нет.

— Включи фары, — вдруг резко заговорила я, не узнавая свой голос.

Несколько дверей в душе тотчас захлопнулись с небывалой силой, ключ снова остался камнем висеть на моей шее. Реми повернул голову ко мне и нахмурился — полагаю, что нахмурился.

— Я не стану включать фары. Мы ещё слишком близко к ним.

— Пожалуйста, Реми, — я не смотрела на него — мой остекленевший взгляд был прикован к рулю. — Я не хочу оставаться здесь ни на секунду. Мы уже далеко. Пожалуйста. Просто включи фары и поехали. Чем больше мы осторожничаем, тем больше шанс, что нас поймают.

Он не двигался, казалось, даже не дышал, но спустя мгновение коротко и безэмоционально ответил:

— Ты права.

Я удивлённо моргнула и вздрогнула, когда Реми щёлкнул что-то на приборной панели, и жёлтый свет фар озарил дорогу перед нами. Мы в унисон наклонились к лобовому стеклу, вглядываясь в неизвестный мир за окном. Перед нами расстелилась ухабистая просёлочная дорога, с обеих сторон от неё расположились поля, а где-то впереди прослеживались силуэты дерева. Может быть, даже не одного.

— Значит, поле, — тихо заключил Реми, и когда я повернулась к нему, то испуганно ахнула — его лицо выглядело ужасно, раны требовалось срочно промыть, чтобы не занести инфекцию. Он завёл мотор и посмотрел на меня с недоумением. — Что?

— Ты весь в ссадинах и порезах, — я сглотнула и потянулась рукой к его лицу, едва касаясь кончиками пальцев небольшой припухлости на щеке. Он зашипел и отвернулся. Собственное волнение смутило меня, испугало, но я нашла в себе остатки здравого смысла, позволившие мне продолжить, а не сбежать в самокопание: — Если по пути мы встретим реку или ручей, то непременно выйдем. Твои раны следует промыть.

— Не говори ерунды, — отмахнулся он, сжав руками руль.

Надо же. Я даже не заметила, как мы тронулись.

— Я прекрасно себя чувствую, — снова заговорил Реми и покосился на меня. — Не ты ли минутой ранее просила включить фары, только бы убраться отсюда поскорее? Нет, это исключено. Мы едем дальше, пока не покажется большая дорога. И никаких остановок. Я не хочу застрять посреди поля, если вдруг у нас закончится бензин.

От злости мне хотелось ударить его по голове. Упрямый баран! Сжав зубы и опустив голову, чтобы ненароком не спровоцировать новую ссору — будто у нас были на это силы — я коснулась ладонью своей по-прежнему пылающей щеки. Пальцы нащупали частички земли возле нескольких ссадин и запекшуюся кровь. Кроме Розалинды, которая любила давать мне пощёчины за каждое колкое слово, и одной истеричной девицы, с чьим возлюбленным я имела наглость сходить на пару свиданий, никто и никогда не поднимал на меня руку. За все эти дни подобное происходило не раз. Меня волокли по холодному полу, меня бросали мешком на землю, меня обливали ледяной водой, меня пытались застрелить, били… зажмурившись, я изо всех сил сдержала слёзы и, справившись с гордостью, решила достать последний козырь из рукава:

— А если мне тоже нужно промыть рану?

Авто вдруг резко остановилось, отчего я оттолкнулась от сиденья и мотнулась вперёд, а затем вернулась в своё положение. Реми повернулся ко мне и, схватив меня за подбородок, приблизил моё лицо к своему.

— Что ты делаешь? — возмутилась я, пытаясь отстраниться.

Он, вероятно, разглядел рану на щеке и, нахмурившись, отпустил меня. Мотор забрюзжал вновь, салон задрожал, и автомобиль неохотно сдвинулся с места. Реми не сказал ни слова, лишь крепче сжал руль. В такие моменты говорить с ним было бесполезно, да и пульсирующая на его виске венка подсказывала мне держать язык за зубами. Положив ставшие ледяными ладони на колени, я отвернулась к окну и всего на миг прикрыла глаза…

Внезапно кто-то грубо схватил меня за локоть и поднял на ноги. Едва я успела открыть глаза и моргнуть, чтобы отогнать пелену сна, как несколько тёмных силуэтов нависли надо мной, точно коршуны, готовые сорвать с вожделенной добычи голову. В груди разверзлось ледяное пламя. Когда зрение вернулось ко мне, я едва сдержала испуганный крик — ржавые прутья прямо передо мной перекрывали обзор на стоящих напротив людей. Клетка… я отпрянула от неё, но тяжёлая мужская рука, просунутая через прутья, продолжала держать мой локоть. Холод разлился в животе, на лбу выступила испарина… этот запах, этот жуткий затхлый запах объял меня, мгновенно заставив вспомнить, где я нахожусь. Подвал водонапорной башни… но как?! Я не могла разомкнуть губ, чтобы закричать, воздуха стало не хватать, чужие пальцы ещё крепче сдавили мой локоть, а затем поднесли к губам влажную тряпку. Что за чёрт?! Где Реми? Почему я здесь?

— М-м-м! — я отчаянно пыталась закричать, но раз за разом из горла вырывалось лишь глухое мычание.

Люди, что стояли по ту сторону прутьев, были мне знакомы. Я интуитивно чувствовала, что знала их, но разглядеть лиц не могла — слишком темно, а лампа… куда они дели лампу? Почему они держат меня? Я дернулась, пытаясь вырваться из его рук, снова замычала, и тогда кто-то несколько раз встряхнул меня. Длинные мужские пальцы теперь сжимали мои плечи. Несколько нежнее, чем мгновением до этого. Я вдруг вспомнила о своей правой руке, свободной, и поднесла её к лицу, не понимая, почему я не воспользовалась ей, но в этот момент случайно ударила кого-то по лицу. Но как я могла? Есть же прутья…

— Черт! Эйла, да проснись ты уже, наконец! — зашипел кто-то у меня над ухом.

Тогда сердце заколотилось быстрее, я почувствовала, будто падаю, проваливаюсь в другую реальность, и глаза вдруг распахнулись сами собой, а дыхание стало таким прерывистым, будто накануне мне довелось пробежать марафон. В нос ударил запах летней ночи. Где-то журчала вода. Я резко выпрямилась, моргнула и повернулась в сторону водительского сиденья. С губ слетел облегчённый вздох — подвал мне приснился. Но сердце, уловив подвох, тотчас пропустило удар. Если это был сон, то где Реми?!

— Эйла, — кто-то мягко коснулся моей руки.

Я вздрогнула и повернулась к источнику звука. Мои глаза расширились и, не ведая, что творю, я бросилась в объятия мужчины, что сидел на корточках перед открытой дверью машины. Он застыл, как каменный обелиск, а я только крепче к нему прижалась, надеясь прогнать остатки жуткого сна, окунуться в это ощущение безопасности, что окутывало меня весь наш с ним тернистый путь… Реми не возражал, но это бремя в виде меня наверняка было ему в тягость. Осознав это, я осторожно отстранилась от него и стыдливо отвела взгляд. Щёки мои залились румянцем, и я едва сдержала себя, чтобы не прикоснуться к ним. Да что со мной такое? Бросилась к нему, чтобы успокоиться, а по итогу разнервничалась ещё сильнее! Почувствовав на себе тяжёлый взгляд Реми, я поспешила нарушить тишину:

— Я… прости, я не знаю, что на меня нашло.

— Опять кошмар? — спросил он, и я осмелилась на него взглянуть. Получив мой кивок, Реми вздохнул. — Ладно. Хорошо, что ты поспала. Хорошо для тебя, потому что сон должен придать тебе сил, и для меня, потому что никто не возмущался и не психовал, пока я кружил по окрестностям, прислушиваясь к каждому звуку в попытках найти хотя бы ручей.

Окончательно придя в себя, я огляделась по сторонам. Тучи наверняка надолго покинули небосвод, ведь луна теперь светила ярче обычного, и даже несмотря на то, что фары были выключены, я могла видеть окружающую нас обстановку. Поле сменилось редколесьем, но дальше деревья переходили в лес. Где-то рядом точно была река или, может быть, обычный ручей, потому что я отчётливо слышала его шум, а воздух был холоднее и свежее, чем в поле. Где же мы? Я в растерянности уставилась на Реми.

— Как долго я спала?

Черты его лица смягчились, он убрал чёлку со лба и выпрямился, протягивая мне руку.

— Достаточно, чтобы я успел побродить вокруг и выяснить, что основная трасса находится рядом, но добраться до неё напрямик нельзя, тут кругом заросли, — Реми выжидающе посмотрел на меня. — Пойдём. Я нашёл ручей. Твоя рана может загноиться.

Я молча приняла его руку и встала, разминая затекшие мышцы.

— Твои тоже, — ответила я, подняв на него взгляд.

Он хмыкнул, но ничего не ответил. Чувство безопасности, окутавшее меня в тот миг, когда я обрушилась на Реми с объятиями, благополучно не отпускало меня — тревоги о бестирийцах обещали не посещать меня хотя бы до рассвета.

Мы отошли от крайслера всего на несколько ярдов. Я обернулась, заметив, что автомобиль стоит на дороге, петляющей через невысокие деревья и уходящей далеко в поля, если, конечно, видимые мне бесконечные пласты земли были полями. Впереди нас встречала небольшая роща, но стена деревьев за ней становилась всё гуще. Где-то в той стороне и журчал ручей. Луна ярко светила в небе, озаряя нам путь — тонкую тропинку сквозь дикие заросли и живую арку из деревьев, овитых плющом. Вдалеке кричала неизвестная птица, кузнечики пели свою ночную песнь. Я крепче сжала руку Реми, и когда мы, наконец, вышли к ручью, я не смогла сдержать восхищенного вздоха.

— Здесь очень красиво.

Мы точно попали в одну из тех сказок, что мне читал перед сном отец. Вот сейчас из-за густых деревьев выбегут семь братьев, чтобы набрать воды для крещения своей сестрицы, ещё не зная, что на что их собирается обречь родной отец. Вот где-то в дупле одного из деревьев спит принцесса, сбежавшая от своего обезумевшего короля-отца. А между корнями дерева, что стоит рядом, явно припрятался золотой гусь. Поистине сказочный пейзаж развернулся в этом месте, наверняка скрытом от чужих глаз: серебряная лента ручья рассекала землю, и он бежал, пенясь книзу из-за замшелых валунов, искрился и отдавал приятным холодом. Мурашки побежали по моей коже, когда мы подошли ближе. Ручей протекал меж молодых невысоких деревьев, крупные камни лежали на его берегах, и всё кругом переливалось этим мягким серебряным светом, всё мерцало и тут же терялось в синеве ночи. Остановившись, я отпустила руку Реми и на мгновение прикрыла глаза. Этот миг стоил того, чтобы запомнить его навсегда.

— Иди сюда, — Реми обернулся ко мне. — Я помогу тебе промыть рану.

Я молча повиновалась, но, подойдя ближе и вглядевшись в его лицо, нахмурилась. Переведя взгляд за его спину и заметив высокий валун позади, я снова посмотрела на Реми.

— Моя царапина ничто против твоих ран, — пробормотала я, чувствуя зарождающееся в душе волнение. — Надеюсь, ты не станешь упрямствовать.

Он удивлённо уставился на меня, когда я наклонилась, чтобы оторвать ткань от подола этого роскошного платья, щедро одолженного мне Луизой. В сердце больно кольнула досада, — материал был чрезвычайно изысканный — но волнение за Реми сейчас перекрывало прочие чувства. Это напомнило мне наш первый день знакомства, когда Реми оторвал край своей рубашки, чтобы перемотать мою раненую ногу. Улыбка невольно коснулась губ. Кажется, это было целую вечность назад. А действительно, сколько прошло дней?

— Что ты делаешь?

Услышав его голос, я вздрогнула, будто только-только проснулась.

— Ты бродил тут, пока я спала, но не удосужился промыть раны, — шикнула я, кивая в сторону валуна. — Тебе стоит присесть.

— Я умылся, — принялся защищаться он.

Я недовольно фыркнула и снова указала рукой в сторону камня. Реми обвёл моё лицо обеспокоенным взглядом, затем нахмурился, и я едва сдержала смешок, заметив борьбу в его глазах. Вскоре, что было совершенно неожиданно для меня, он опустил плечи и выпустил долгий вздох. Это могло значить только одно. Реми сдался. Широкая улыбка украсила мои губы.

— Садись, — важно сказала я, строя из себя медсестру на фронте. Я сама подвела его к камню и надавила на его широкие плечи, облегчённо вздохнув, когда он, наконец, сел на валун. Его ботинки почти касались воды. — У Вернов в машине могла быть аптечка?

— Нет, — отрезал Реми, скептично глядя на лоскут ткани в моей руке. — У меня в сумке тоже нет лекарств. Что ты собираешься с этим делать?

— Хотя бы попытаюсь убрать частички грязи из твоих ран.

Я отвернулась от него и присела на корточки, опуская руки в ледяную воду, переливающуюся бликами лунного серебра. Уголки губ сами дрогнули в улыбке. Отложив лоскут в сторону, я тщательно вымыла руки, а затем, набрав воды в ладони, сделала несколько быстрых глотков и умылась, кривясь от боли при касании к ране. Я вовсе не думала о том, насколько вкусной или чистой окажется вода, впервые меня волновало что-то кроме собственных благ. Взяв лоскут и окунув его в бурлящий ручей, я намотала ткань на пальцы и выпрямилась. Пальцы ног пощекотал холод ночной воды. Я поморщилась, оборачиваясь к высокой сгорбленной фигуре, сидевшей на камне. Лицо Реми осунулось, кровавая дорожка запеклась на виске, чёлка спуталась и упала на его потухшие глаза. Прикусив губу, я подошла ближе и встала между его широко разведенных ног. Дыхание моё почему-то тотчас сбилось, а затем и вовсе замерло, когда Реми поднял голову и, посмотрев мне в глаза, протянул руку к моему лицу. Кончики его пальцев невесомо запорхали возле моей раны.

— Ты ведёшь себя странно, — тихо пробормотал он, не сводя с меня глаз. — Разве ты не должна сейчас беспокоиться о себе? Я готов отражать любые твои удары.

Я едва ли его слушала, сосредоточившись на том, чтобы избавить несколько ран на его лице от частичек грязи. В таком положении это было крайне неудобно — рост Реми и его габариты просто не позволяли мне к нему подступиться. Мне оставалось лишь раздражённо сдуть прядь волос со лба и решительно ответить:

— Готов? Тогда отражай.

Он даже не успел среагировать — я по-хозяйски уселась на его колени и принялась обрабатывать самый глубокий порез на щеке. Реми зашипел от боли, и краем глаза я увидела его руки, свесившиеся по швам. Старательно игнорируя свой участившийся пульс и его каменные мышцы бёдер, я начала извлекать из его раны песок. Пальцы мои дрожали. Его лицо было слишком близко. Его глаза прожигали меня насквозь.

— Ты слишком много себе позволяешь, — вдруг прошептал он, и, посмотрев на него, я не увидела ни следа от былой растерянности.

— Тихо, — я продвинулась глубже в попытках очистить рану.

— Я говорю достаточно тихо.

— Правда? Мне так не кажется.

Осторожно взяв Реми за подбородок, я повернула его лицо вправо, чтобы открыть себе больший доступ к порезу. Мне ещё ни разу не доводилось обрабатывать раны, но я часто болталась рядом с Шарлотт, когда она заучивала университетские лекции.

— Что мы будем делать дальше? — желая отвлечься от лишних мыслей, спросила я.

Реми хмыкнул и поморщился, когда я надавила на рану сильнее.

— Сейчас у нас одна дорога — назад. Знаю, мы не должны останавливаться, но… чёрт, — он снова зашипел от боли, и я виновато поджала губы. — Нам нужно дождаться утра, чтобы увидеть, как выбраться к трассе. И я хотел бы поспать перед долгой дорогой. Как я понимаю, сажать тебя за руль бесполезно?

— Я не умею водить, — призналась я. — И обучению не поддаюсь.

Когда я в очередной раз попыталась вытащить частички земли из пореза на щеке Реми, он вдруг перехватил моё запястье и с молчаливой угрозой взглянул в мои округлившиеся глаза. Я втянула носом наэлектризованный воздух, а кожа запылала в том месте, где он её коснулся. Это было каким-то наваждением. Такая близость к нему. Без криков и упрёков, без ругани и почти без угроз. Всё внутри меня дрожало, и эту дрожь вдруг почему-то отчаянно захотелось назвать трепетом… я жаждала забраться в душу Реми, чтобы узнать, чувствует ли он то же, что и я, проникнуть в голову и растормошить все мысли в поиске единственной папки с моим именем — будет ли она пуста? Моя рука дрогнула над его лицом, когда он разжал пальцы и опустил ладонь на мою талию. Тогда мысли и чувства — мои и его — вмиг перестали иметь значение.

Нами стал править момент.

Я сама припала к его губам с неожиданным и долгожданным поцелуем, и Реми ответил на него со всей отзывчивостью, со всей страстью, прячущейся за толстым слоем показного равнодушия и отчуждения. Его руки крепче сжали мою талию, его губы полностью завладели моими — горячие, властные, они умело вгоняли меня в состояние абсолютной эйфории, они подчиняли меня себе, и я ничего не имела против. Лоскут ткани упал на землю, потеряв всю свою значимость, и я обвила его шею руками, углубляя поцелуй. Душу разрывало от эмоций, я плавилась внутри, плавилась и пылала, отдавая себя этому моменту, этим губам, этим рукам… Удивительный контраст ощущений. Мы целовали друг друга бесконечно долго, не желая разрывать момент, ведь как потом осознавать случившееся, как вести себя друг с другом, что будет дальше? Нет, у нас было это наше выстраданное «сейчас», оно было с лёгким привкусом моря, утреннего ветра и табака, оно всецело владело нами, а мы всецело владели им. И лишь самую малость — друг другом.

Но затем его хватка на моей талии вдруг ослабла, как и напор его чувственных губ, и Реми резко отстранился от меня, отворачиваясь. Не готовая к такому, я открыла глаза и растерянно вгляделась в его профиль. Мы оба часто дышали, наши губы, влажные от поцелуя, блестели в свете луны, и я слышала, отчётливо слышала, как колотилось его сердце. Почти в такт моему. Тогда почему же он так хмур? Что-то больно сжалось в груди, когда он снова посмотрел на меня и хриплым голосом пробормотал:

— Нам не стоит этого делать.

Глава 22. Полуночные откровения

«Нам не стоит этого делать».

Горло сдавил тугой ком. Губы, всё ещё пылающие от поцелуя, сжались в тонкую полоску. Я сощурилась, пристально вглядываясь в его лицо.

Он что, черт возьми, только что отверг меня?

Все самые противоречивые эмоции в один миг захлестнули мою душу. Да как он мог? И как могла я?.. Неужели… неужели я совсем лишилась разума, чувства собственного достоинства… да где моя гордость? Сама набросилась на него с поцелуем, сама уселась на его колени… Розалинду хватил бы удар, увидь она нас в таком положении. Чем же я думала, позволяя себе такую вольность? Реми ведь… он ведь даже не волнует меня, не вызывает во мне трепет, я не влюблена в него нет, я нисколько в него не влюблена.

Тогда почему же в глазах так неприятно, так больно жжёт?

Конечно. Ответ на поверхности, не нужно копаться в себе. Он всего лишь задел мою гордость. Позволил себе думать, что что-то для меня значит. Это знание отрезвило меня, стало легче дышать, я словно прозрела. Он всего лишь задел мою гордость…

— Прошу прощения, — придав голосу как можно больше ядовитости, прошипела я. — Это было чудовищной ошибкой. Такого больше не повторится.

Я слезла с его колен и, подняв с земли лоскут, отвернулась, чтобы отойти от него, но Реми вдруг схватил меня за запястье и рывком развернул к себе. Он почти не дышал, волосы упали на его глаза, и он наклонился ближе ко мне. Интуитивное желание оттолкнуть его боролось с желанием снова напасть на него с поцелуем. Идиотка, какая же я идиотка! Очнись уже!

— Эйла, ты не поняла…

Неясная пелена почти мгновенно спала с моих глаз.

— Всё я поняла, — прервала его я, вскинув голову и презрительно сощурившись. — Мы просто поддались моменту. Все эти события… они сделали нас уязвимыми друг перед другом.

— Нет, я…

— Я вовсе не хотела тебя целовать, — разгораясь, как спичка, выплюнула я самую очевидную ложь.

— Мне так не показалось, — Реми понизил голос до насмешливой хрипотцы.

— Какое это теперь имеет значение? Разве я могу позволить себе хоть какую-то вольность в отношении тебя? — эмоции взяли надо мной верх, и я дёрнула рукой, безуспешно пытаясь освободиться от его железной хватки. — Не ты ли твердил мне, что я и вопросы тебе задавать не должна, и говорить с тобой, и касаться, — я вновь потянула руку на себя, но он крепко её держал, — тебя. Я ведь не заслуживаю этого, не заслуживаю даже простого общения. Да отпусти ты! Это был момент слабости, но я больше… больше не буду слабой. Оставь меня, Реми. Мне нужно остыть.

Наконец, он разжал пальцы.

Гнев отчаянно бился где-то меж рёбер. Я одарила Реми полыхающим взглядом, прежде чем броситься в противоположную от него сторону. Рассудок затуманила злость, задетое эго диктовало, куда бежать, на деле же я просто неслась вперёд, в пугающую тьму, туда, где никто не смог бы увидеть то, какая я слабая, какая я никчёмная и жалкая. Сухие ветки больно царапали руки, пытались ударить меня по лицу. Реми что-то кричал мне вслед. Я не слушала и не слышала из-за шума крови в ушах. Лишь когда я споткнулась о торчащий из земли корень дерева, каким-то чудом не упав, то, наконец, позволила себе остановиться и оглядеться по сторонам. Страх охватил мою душу: кругом стояла почти непроглядная тьма, пока луна скрылась за кронами деревьев, окруживших меня со всех сторон. Но ручей по-прежнему шумел достаточно громко, а значит, я не могла далеко убежать. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, я опустила взгляд и заметила справа от себя упавший ствол дерева. На него я и опустилась, обхватив колени руками и устроив на них подбородок.

«Дура, какая же ты дура!»

Справившись с дыханием, я прислушалась к окружающим меня звукам. Справа шумел ручей, а где-то в глубине леса ухала сова. И всё равно мысли были громче, они разъедали, разъедали меня изнутри. Но ведь я не сделала ничего предосудительного! «Конечно, ты сделала», — прогремел в голове голос Розалинды. Шарлотт до сих пор краснеет, когда Луи целует её в щеку, а я набросилась на первого встречного, как последняя блудница. Реми давно дал мне понять, что я его не привлекаю, но ведь и он, он тоже не привлекает меня! Грубый, неотёсанный, холодный и молчаливый…

Правда, его поцелуи говорили об обратном…

При одном лишь воспоминании о его горячих чувственных губах по коже расползались колючие мурашки. Если я его не привлекаю, почему же он так пылко целовал меня в ответ? Едва я успела придумать действиям Реми оправдания, как за моей спиной вдруг хрустнула ветка. Я обернулась, испуганно уставившись на нежданного гостя, но сердце, пропустившее удар, вновь забилось в привычном ритме. А вот душа неминуемо вспыхнула обидой.

— Уходи, Реми. Ложись спать в машине. Я разбужу тебя к рассвету, — озвучила я единственную разумную мысль, родившуюся в моей голове, и отвернулась.

Глупо было надеяться на то, что он тотчас послушает меня. Перешагнув через упавший ствол, Реми сел на него на расстоянии вытянутой руки от меня и тяжело вздохнул. Я следила за ним боковым зрением, хмурясь и нервно кусая губы. Загадочные звуки и дурманящие запахи летней ночи нисколько не успокаивали.

— Эйла, ты должна меня выслушать.

— Я же сказала, что всё поняла, — раздражённо фыркнула я.

— Когда началась война, мне было тринадцать, — вдруг сказал Реми — настолько тихо, что сперва я и не поняла, что он обращается ко мне.

Я нахмурилась, не понимая, что происходит, а он медленно продолжил:

— Мы жили в Марселе: я, мама и старшая сестра, Дайон. С нами был ещё отец, но он служил на флоте и появлялся дома пару раз в год. Я плохо его помню. Только его грубый голос и большие мозолистые руки. Он часто трепал меня по волосам, что, знаешь ли, жутко меня раздражало.

Ничто не могло объяснить чувств, захлестнувших меня в этот момент. Я оглохла, ослепла, онемела, и мир мой сомкнулся вокруг его голоса, жадно желая знать правду. Мой взгляд был устремлен на его бледное осунувшееся лицо, изредка опускался на запястья, что нервно заламывал Реми. Казалось, каждое слово даётся ему с трудом, будто сам он исследует запретную территорию своих воспоминаний — болезненных и тяжелых. Зачем же он рассказывает это? Воздух вокруг меня превратился в смолу. Я повернулась к нему всем телом, видя лишь его профиль. Взгляд Реми был направлен куда-то вглубь леса, и он снова заговорил.

— Сколько я себя помню, он без конца твердил мне: встречай опасность гордо и стойко, как корабль встречает волну в шторм. Ведь быть смелым — это единственный способ спастись. Я помню то утро, как сейчас. Август, даже в ранний час стоит невозможная жара. Мы с Дайон сидели за столом в нашей просторной светлой кухне, молча завтракали. Мама выглядела счастливой и встревоженной — мы все ждали письмо от отца. Она вся светилась, когда выпорхнула из квартиры на улицу, чтобы взять утреннюю почту, — его голос задрожал, а к последней фразе и вовсе перешёл на шёпот.

Я знала, что каждое сказанное им слово острым кинжалом вонзается в горло. Знала, потому что по какой-то таинственной причине пропускала через себя всю боль его воспоминаний. Но что заставило его пойти на это? Мои слова? Моя обида? Разве не этого он добивался? Пытаясь убедить себя в том, что мне безразличны его терзания, я из раза в раз терпела неудачу. Эгоистичное «пусть немедленно расскажет мне правду и утолит моё любопытство» разбивалось о глухую тоску в сердце, его тоску… почему же она так заполонила меня изнутри?

Не позволив Реми продолжить, я придвинулась ближе к нему и, положив ладонь на его бедро, заглянула ему в глаза.

— Не надо, — прошептала я. — Не говори. Я знаю, что тебе тяжело. Я не стану давить.

«Будь я на твоём месте, я бы никому не рассказала о своих истинных чувствах, о своей настоящей боли после похорон отца. Это только моё горе. Только мой шрам», — едва не слетело с уст, но Реми был непоколебим в своём стремлении донести до меня что-то важное. Он посмотрел на меня — в ночи его глаза казались почти чёрными, сияющими, но совершенно не опасными, ведь я видела в них свое пристанище, свой покой, — и тихо продолжил свой рассказ.

— Она зашла в кухню, села за стол, открыла конверт и развернула письмо. Мы с Дайон замерли в ожидании. Мама всегда сначала читала письмо про себя — думаю, ей хотелось оставить какую-то часть его мыслей неозвученными, сберечь их даже от нас, своих детей. Между ними всегда была особая связь… И вот она принялась читать. Мы видели, как с каждой строчкой выражение её лица меняется. С взволнованного на воодушевленное, затем на радостное, а затем… полное ошеломление. Мы были одними из первых, кто узнал, что немцы уже на подступах во Францию. Он не прощался с нами в письме, но мы знали, что оно было последним.

Реми сделал вздох, поднял взгляд к небу. Я сделала то же самое, пытаясь отогнать пелену непрошенных слёз.

— Отец также написал точный адрес своей сестры, которая жила с мужем в Нёвшатель в Швейцарии, велел нам отправляться туда. Помню, с каким ужасом и обидой я наблюдал за тем, как мама собирает наши вещи. Любая мелочь, которая попадалась ей на глаза — ничего самого необходимого. Дайон плакала, не хотела уезжать, оставлять своего жениха, оставлять учёбу. А я… я был полон злости, неуместной мальчишеской бравады, а ещё я был в ярости на отца. Разве не он сказал встречать опасность лицом к лицу? Разве не смелость должна спасти нас? — Реми сжал кулаки, опустил голову и глубоко вздохнул. Я ощущала каждый шаг, который он делает на пути к раскрытию себя. — На следующий день мать позвонила сестре отца, они с мужем пообещали встретить нас на границе. Утром я сидел на ступеньках возле дома своего друга, дожидался его, чтобы обо всем рассказать, хотя все уже обо всём знали. Тогда я увидел Дайон — она прощалась с Кентеном, своим женихом. Кентен сказал ей, что мобилизация уже объявлена, и завтра утром по нашей улице будет проезжать машина с военными. Он заявил, что пойдёт на фронт, сядет в эту машину, ведь это его долг, и так на его месте поступил бы каждый… Как думаешь, как эти слова подействовали на тринадцатилетнего мальчишку?

У меня перехватило дыхание. Я сильнее сжала ладонь на бедре Реми и прикрыла глаза, собираясь с мыслями. До этого момента я и не думала, через что, кроме потери родных, ему пришлось пройти, и как этот путь начался. Реми решил начать с истоков. Не просто правда. А самая глубина истины.

— Ещё одно жаркое августовское утро навсегда перевернуло мою жизнь. За нами должна была приехать машина. Моя мать раньше работала в консерватории — у неё было достаточно почитателей, готовых отвезти нас к границе. Когда авто приехало, я уже всё для себя решил. Хотя, вернее было бы сказать, что я и не размышлял толком. Просто знал, что выбора у меня нет. Мы вышли из квартиры, не зная, вернёмся ли когда-нибудь сюда ещё или нет, спустились со ступенек, и какой-то сноб в вязаной жилетке открыл для мамы дверь. Дайон села, а я не забрался в салон вслед за ней. На соседней улице, там, где жил Кентен, уже собирали добровольцев.

— О, боже…

— Я крепко обнял ничего не понимающую мать. Попросил у неё прощения. И сорвался на бег.

— Ты?..

Ладонь Реми вдруг опустилась на мою, что лежала на его бедре, и сжала. Его дыхание сбилось, плечи то поднимались, то опускались, а я уже ничего не видела за пеленой слёз, застеливших глаза.

— Она бежала за мной, кричала моё имя. А я знал, что поступаю правильно. По-другому же и быть не может.

— Но ты ведь был ещё мальчишкой. Как тебя могли принять на службу?

— Никто и не принимал меня. Я запрыгнул в кузов к остальным добровольцам, когда их уже записали. Благо, в этом грузовике не было Кентена, иначе он бы вышвырнул меня к чертям собачьим. Остальным же было плевать — все знали, куда они едут, знали, что значит долг.

— Так значит… — голос мой охрип от нахлынувших чувств. — Ты прошёл войну? Как же так, Реми? Разве дети должны воевать? Почему тебя не отправили домой? Это не…

Он резко втянул носом воздух и посмотрел на меня.

— Я был в партизанском движении, Эйла, как и другие мальчишки моего возраста и младше. Но я… я начал это не для того, чтобы рассказать тебе о войне, — Реми повернулся ко мне, взял обе мои руки в свои. Моё сердце затрепетало, но тотчас же болезненно сжалось в дурном предчувствии. — Ты знаешь, что произошло с моей матерью и сестрой. Я узнал об этом через четыре года. Четыре года я жил с мыслями и мечтами об их жизни в Швейцарии. Но я вернулся в квартиру, которую отдали властям, забрал у соседей письмо от тёти, и узнал, что остался один. В семнадцать лет у меня не осталось никого и ничего, кроме подвала в доме, где мы жили, кроме этого проклятого письма. И осознания того, что я виноват в гибели мамы и сестры. Я бы многое отдал, чтобы снова войти в двери нашей квартиры, взглянуть на неё, быть может, другими глазами, взглянуть на себя другими глазами. Но пока я знаю: всё могло бы быть иначе, если бы я не сбежал. Мы бы пересекли границу раньше, потому что мать не тратила бы время на мои поиски, дядя и тётя встретили бы нас на границе, и наша жизнь… она бы не была сломана. В корабль, на котором служил мой отец, попала бомба в пятнадцатом, я не смел винить себя в его гибели, но они… мама и Дайон… я научился жить с мыслью о том, что я своими руками все разрушил. Это невыносимо, но это правда. Ты говоришь, что не заслуживаешь её? Не заслуживаешь знать это дерьмо обо мне? Никто бы не захотел узнать.

Я не могла позволить себе заплакать, только не при нем, не при ком бы то ни было. Это выдало бы меня, выдало бы меня с потрохами. Я уже знала итог его откровений, я читала это в его глазах. А потому лишь стиснула зубы и замерла в смиренном ожидании своего приговора, будто бы это и впрямь могло причинить мне боль…

Будто я ждала чего-то иного.

— Не нужно смотреть на меня так, будто ты не считаешь меня виноватым.

— Только глупец скажет, что ты виноват в их смерти, — немедленно отозвалась я, сверля его остекленевшим взглядом.

Реми горько усмехнулся.

— Это неважно. Всё неважно, Эйла. Ты должна понимать: я уже потерял своих близких, своей виной или нет, но я остался один. Я не могу позволить себе снова потерять кого-то. И не могу позволить тебе вторгнуться в своё одиночество. Самым верным решением будет сохранять нейтралитет. Мы с тобой все равно из разных миров. Нам должно быть достаточно просто не привязываться друг к другу.

Слова эти, ожидаемые и неожиданные, больно ударили под дых. Выбили весь воздух из лёгких. В момент, когда мне показалось, что мы стали ближе друг к другу, между нами разверзлась глубокая пропасть. Охваченная пламенем неожиданных чувств, я могла броситься в неё и погибнуть. Но инстинкт самосохранения по-прежнему был со мной. Он держал меня у края обрыва и не позволял сорваться вниз.

— Не волнуйся, — сдавленно сказала я, медленно убирая свои ладони из-под его. — Ты верно сказал: мы с тобой из разных миров. Но они параллельны друг другу, Реми, им не суждено пересечься. Можешь не беспокоиться об этом.

Я словно бы сделала шаг от края — решительно и отчаянно. Эта глупая ложь сдавливала моё горло, но я улыбалась. Розалинда всегда играла на публику: улыбалась, когда от неё этого ждали, принимала скорбный вид, когда того требовала ситуация. У меня всегда все шло не по плану. И с каждым прожитым днем я понимала — сдерживать свои эмоции становится все трудней. Сейчас мне оставалось только надеяться на то, что он не видит моих сияющих от слёз глаз. И не слышит, как гулко грохочет моё сердце.

И температура между нами вдруг словно бы упала, и теплая прованская ночь стала на порядок холоднее. Я отодвинулась от него — мне нужно было как можно больше места, чтобы разместить все свои мысли — и крепко сжала кулаки. Где-то над ухом раздался скрип дерева, надо мной возникла высокая тень — это Реми встал со своего места.

— Я рад, что ты меня поняла, — пробормотал он, и мне вдруг захотелось спросить с усмешкой: веришь ли ты сам в то, что говоришь? — Нам нужно как можно скорее вернуться к тому, с чего мы начали.

Я усмехнулась, но ничего не ответила.

— Я должен немного поспать. Тебе стоит пойти со мной в машину, я не хочу терять тебя из виду.

— Боишься, что убегу в лес? — я хмыкнула, но так и не взглянула на него.

— Ты останешься здесь?

— Останусь.

— Ты можешь замёрзнуть. И я должен знать, что ты находишься где-то поблизости. К тому же, тебе и самой не мешает поспать.

Мне хотелось расхохотаться с абсурдности его слов. Как он может сперва так страстно отвечать на мой поцелуй, затем открывать нараспашку свою душу, а после покрываться непробиваемой коркой льда? Ещё немного, и он снова начнёт на меня орать. Или, что на порядок хуже, станет меня игнорировать. И почему меня это так нестерпимо злит? Помнится, в Кембридже я и сама грешила подобными выходками…

— Ради бога, Реми, — прервав поток бешеных разрушающих мыслей, я повернулась к мужчине и сверкнула решительным взглядом. — Я в ярдах двадцати от машины. Тебе и правда не помешало бы поспать. Нужно как можно скорее покончить с этим, как можно скорее… добраться до Парижа. Иди. Я разбужу тебя на рассвете. Обещаю.

— Если и бестирийцы…

— Я бегаю быстро и кричу громко. Иди же. Пожалуйста, просто… дай мне побыть одной.

Слёзы вновь обожгли глаза, и я крепко зажмурилась, отвернувшись. Под чужими ногами зашуршала трава. Один шаг, два, три… спустя мгновение в этой ночи осталась лишь я, тихое журчание ручья да полный небосвод звёзд. Они подмигивали мне, собравшись над моей головой, но я будто не видела их, я была где-то далеко, в прошлом, где тринадцатилетний мальчишка запрыгнул в этот несчастный кузов, а его любящая мать наверняка побежала за ним… я представила, как её образ скрывается за поворотом, и как он, потерянный и напуганный, но решительный, сверлит взглядом то место, где видел её в последний раз. Какие ужасы войны ему довелось пережить? Я родилась в тот год, когда началась война, но в Роузфилде всегда было безопасно. Моего дедушку представили к награде за помощь в войне, но ведь он помогал лишь финансово, из стен нашего поместья, изредка выезжая куда-то за пределы Дирлтона… а что же насчёт таких, как Реми? Настоящих героев? Их представили к награде, их всех? Неужели он жил в подвале своего дома, неужели никто ему не помог? Одинокий, съедаемый чувством вины, разве он мог вырасти другим человеком? И разве могла я представить, насколько глубоки его шрамы и как они несопоставимы с моими?

Где-то вдалеке хлопнула дверь автомобиля. В небе вспыхнула серебряным блеском звезда и навсегда погасла. Я сделала глубокий вздох и наконец позволила себе горько заплакать.

Сегодня я впервые плакала о чужой судьбе.

Глава 23. Поступиться с гордостью

Вот уже полчаса ярко алые рассветные лучи упорно боролись с паутиной ветвей молодых деревьев — боролись за внимание, боролись за каждый дюйм света, жадно желая пролить его на уснувший лес. Всё вокруг оживало от их исцеляющего влияния: просыпались птицы, заливисто пел ручей, шумела листва. А где-то в спрятанном за деревьями небосводе пробуждалось горящее багряным заревом утреннее солнце. Оно разгоняло предрассветный мрак и нагревало землю, оно, величественное и прекрасное, талантливо направляло своих воинов — лучей — на верную службу, и даже облака не смели противостоять его планам. Всё становилось прекраснее с рассветом, и даже внутренний страх растворялся, стоило только ласковым и тёплым лучам коснуться моей кожи. Что бы ни случилось, солнце всегда взойдет.

Обнаружив себя этим утром на заднем сиденье крайслера рядом со спящим Реми, я нисколько не удивилась. Помню, как холодно стало в лесу почти сразу после того, как ушёл Реми, помню, как уснула, когда слёз уже не осталось, а мысли покрылись тонкой туманной пеленой, помню, как чьи-то горячие безопасные руки подхватили меня и унесли в машину. Даже сквозь марево сна я знала, что это не бестирийцы — уверенность эта была на уровне одних лишь ощущений, какого-то внутреннего спокойствия, абсолютного доверия. Сейчас я понимаю, насколько безрассудно было не открывать глаза, чтобы убедиться, и всё же это уже не имеет значения. Реми беспокоился обо мне, и мысль об этом вытесняла все прочие мысли.

Оторвав взгляд от окна, пропускающего назойливые солнечные лучи, я повернулась к Реми. Он спал, откинув голову и сцепив лежащие на коленях руки в замок. Его ресницы подрагивали во сне, но он не выглядел встревоженным. Что же ему снилось? Нас обоих мучили кошмары, созданные нашими шрамами, но его дурные сны подпитывал он сам. Реми давал своим снам право на существование. Изменится ли это когда-нибудь?

Осторожно убрав чёлку с его лба, я застыла в дюйме от его лица и закусила губу. Невозможно было не залюбоваться им, не зардеться от одних лишь воспоминаний о нашем поцелуе, но сейчас мне нужно было сосредоточиться только на нашем с ним соглашении. Мы застряли здесь, в этом захолустье, но нам пора выбираться и, что ещё важнее, как можно скорее приступить к осуществлению того, что я задумала. Быть может, у нас не было иного выбора, кроме как переждать эту ночь, но теперь мы не можем терять ни минуты. Кто знает, как далеко продвинулись бестирийцы в наших поисках за эти несколько часов, хотя едва ли они могли представить, что мы залегли на дно.

— Реми, — позвала я, чуть отодвинувшись от него в надежде избежать неловкости. — Реми, уже рассвет. Нам пора.

Он сморщил нос, нахмурил брови и шумно выдохнул, заставив меня тихо усмехнуться. Как кто-то настолько грозный может быть таким милым во сне? Я коснулась его плеча, и когда он нехотя открыл глаза, дрожь пробрала все моё тело. Я так много о нем узнала, так много для себя решила… мир между нами уже никогда не будет прежним.

— Эйла, — хрипло пробормотал Реми, поворачиваясь ко мне и исследуя моё лицо сонным взглядом. В душе моей потеплело, так странно, так незнакомо, но я ни на миг не могла сосредоточиться на этих новых ощущениях. Я опустила глаза, а он огляделся по сторонам, без конца хмурясь. — Который час?

— Понятия не имею, — я взялась за ручку двери. — Мой будильник в сумке, сумка в багажнике, а как его открывать, я не знаю.

На мгновение в воздухе повисла неуютная, раздражающая тишина. Я посвятила её терзаниям: с какой степенью злости мне придётся столкнуться, когда я озвучу ему свою мысль? Мельком взглянув на глубокую морщинку между его бровей, я глубоко вздохнула, крепко зажмурилась и на выдохе выпалила:

— Реми, я думаю, нам стоит немного…

— Погоди, — вдруг прервал меня он, потянувшись к переднему сиденью и выглядывая в лобовое окно. — Я думаю, я вижу дорогу.

— Что? — я наклонилась к Реми, но он уже открыл дверь и ринулся из салона прямо на объятую утренней прохладой улицу. — Реми, объясни уже наконец!

Когда я вышла из машины и направилась за ним, он уже остановился, держась за голову и глядя куда-то вдоль небольшой рощицы, уходящей в лес. Подойдя ближе и став плечом к плечу с ним, я, наконец, смогла увидеть дорогу, проложенную через густые зелёные заросли. Она не была достаточно широкой и неизвестно куда вела, но в окружении леса и поля, уходящего обратно в Венель, она была нашей единственной надеждой. Реми опустил голову и посмотрел на меня.

— Считаешь, проедем? — спросил он.

Я пожала плечами.

— Не знаю. Главное, чтобы где-то посреди дороги у нас не закончился бензин.

— У нас все ещё есть по паре ног.

Нервно зажевав губу, я всем телом повернулась к Реми. Слова почти вырвались с моих уст, я почти озвучила эту, казалось бы, безумную мысль, но момент был упущен — он что-то хмыкнул себе под нос и направился к ручью. Сейчас его раны выглядели лучше, — моя наверняка тоже — они покрылисьтонкой коркой, так что обрабатывать их я не видела смысла. Но я всё равно поплелась за Реми, с какой-то совершенно дикой жадностью наблюдая за тем, как он умывается, и мокрые русые пряди падают ему на глаза. Он дождался, пока умоюсь я, и мы молча последовали в машину. Напоследок я обернулась — это место по утру выглядело ещё более сказочным. Объятое рассветным заревом, с сочной шелестящей листвой и серебряной нитью ручья, а мы в нем — лишние, выделяющиеся, неправильные, как и эта чёрная железяка, портящая картину. Я мысленно извинилась перед нашим чудесным тайным укрытием и села в дребезжащий от рычащего мотора салон. «Быть может, сказать ему об этом сейчас?» — я уставилась на хмурый профиль Реми и сжала кулаки. Нет, поделюсь с ним своими мыслями только тогда, когда мы минуем эту чёртову тропу и окажемся на настоящей дороге. «И когда ты успела стать такой трусливой?» — прогремел в голове едкий голос, но я прогнала всё лишнее из головы и уставилась в зеленеющую даль переходящей в лес рощи.

— Кажется, проедем, — сказал Реми, скорее, самому себе.

Мы въехали на дорогу — на ней не было видно следов шин — и в окна тотчас застучали многочисленные ветки. Куда приведёт нас этот путь? Может, мы окажемся в тупике? Или на краю обрыва? Или в логове бестирийцев…

Я вздрогнула, когда одна из веток слишком настойчиво хлестнула по двери. Доставалось и крыше — природа словно поглотила машину, обещая в конце концов просто прожевать и выбросить её чёрт знает куда. Авто ехало медленно, и каждый преодоленный ярд срывал с моих уст облегчённый вздох. Почему-то отчаянно хотелось зажмурить глаза и взять Реми за руку, но я упорно держала ледяные ладони на коленях и смотрела на дорогу сквозь прищур. В какой-то момент стало слишком темно — лес делался гуще, а тучи наверняка взяли господство над небом. Дождь сегодня был неминуем, несмотря на щедрость рассвета. Что, если он пойдёт сейчас? И размоет дорогу? Тогда мы застрянем здесь и не сможем выбраться. И пока я размышляла над этим, где-то совсем рядом послышался облегчённый вздох. Я распахнула глаза и взглянула на Реми, но он кивнул в сторону дороги. Проследив за его взглядом, я обнаружила развилку — справа дорога, заметно сужаясь, наверняка уводила в густой непроходимый лес, а слева становилась шире. Казалось, деревьев не поубавилось, но сквозь их кроны уже замелькало небо. Мы с Реми переглянулись и, вздохнув, он завернул налево. Нам оставалось только надеяться на то, что впереди покажется настоящая асфальтированная дорога.

— Раздобыть бы карту, — пробормотал Реми, крепко сжимая руль.

— В нынешних реалиях это кажется непозволительной роскошью, — горько усмехнулась я.

— Я в любом случае знаю эту местность. Мы все ещё кружим где-то в окрестностях Венеля. А через него проходит лишь одна трасса в Лион.

— Когда… кхм, если мы приедем в Лион, как скоро мы окажемся в Париже?

— Понятия не имею.

— Замечательно.

— Тебя что-то не устраивает, Эйла?

— Нет. С чего ты взял?

— Твоё недовольное лицо тебя выдало.

Я насупилась, отвернувшись к окну. Из-за деревьев на миг показалась серая полоса дороги — широкая, уходящая вдаль и тотчас же пропадающая за стеной из древесных стволов. Сердце мое трепыхнулось в груди, и, припав к окну, я радостно воскликнула:

— Смотри!

Реми наверняка тоже увидел дорогу, но повёл себя как всегда сдержанно — лишь надавил на педаль газа, и авто перестало ползти по разбитой дороге, как сытая улитка. Радость и воодушевление захлестнули меня, я заёрзала на сиденье, уже во всех красках воображая встречу с тётей, представляя вытянутые от изумления лица комиссаров, к которым я приду со своим рассказом… Маленькая надежда вдруг обернулась истинным счастьем, легкомысленно заставившим меня позабыть и о бестирийцах, и о том, что путь нам ещё предстоит неблизкий. Похоже, именно об этом и думал Реми, когда выкручивал руль, выезжая из редеющего леса на поворот, ведущий к дороге.

— Мы выбрались! Боже, это правда? Мы выбрались? — почти завопила я, жадно поглощая взглядом каждый дюйм открывшейся перед нами дороги.

Осталось лишь выехать с поворота, и твёрдый асфальт, а с ним и цивилизация, наконец, нас настигнут. Реми, кажется, совершенно не разделял моего энтузиазма, а оттого все более призрачными казались надежды на то, что он поддержит мою идею. Но сейчас, охваченная счастьем, я не думала ни о чём другом, кроме как об этой маленькой победе — то был первый раз, когда у нас что-то и впрямь прошло гладко. И эта, быть может, преждевременная радость нисколько меня не смущала. В этот миг мне казалось, что мы способны на все. И когда колеса коснулись твёрдой поверхности асфальта, а не грубой ухабистой земли, я откинулась на спинку сиденья и взволнованно прикусила губу. С обеих сторон дорогу обступил густой лес, так что ни справа, ни слева не было ни единого признака населённого пункта. Ни указателей, ни проезжающих мимо машин… Я повернула голову к Реми и обнаружила на себе его серьёзный взгляд.

— В чем дело?

— Я размышляю, — медленно протянул он, кусая губы и без конца хмурясь. Я старалась дышать ровно, глядя на него, но, признаться честно, выходило это с трудом. — Это та самая трасса, по которой мы ехали с Артуром. Выходит, если мы свернем налево, то наверняка доедем до Марселя. Да, однозначно, другой дороги здесь быть не может, — он отрывисто кивнул каким-то своим мыслям и переместил взгляд за моё плечо. — Возможно, обогнув Венель, мы и приблизились к Марселю. Тогда справа… выходит, что справа дорога на Лион. Бестирийцы наверняка уже проезжали здесь, возможно, это было ночью. Кто-то мог остаться, чтобы прочесать Венель, а кто-то двинулся дальше. В любом случае, нам нужно поворачивать…

— Налево, — вдруг выпалила я и крепко зажмурилась, готовясь к его гневу.

Прошла, наверное, целая минута, прежде чем я решила приоткрыть один глаз и посмотреть на его реакцию. Реми выгнул бровь, глядя на меня в немом недоумении. И это все? Я окончательно открыла глаза и подняла уголки губ в идиотской заискивающей улыбке.

— Так что же… ты согласен?

— Согласен на что, Эйла? Ты, кажется, перепутала. Справа Лион. Слева Марсель. Всё ясно? — Реми фыркнул и завёл мотор. Когда машина тронулась с места и завернула направо, полностью заехав на гладкий асфальт, он пробормотал себе под нос: — Тебе нужно еще немного поспать. Я разбужу тебя у ближайшей бензоколонки. Надеюсь, нам хватит денег. А если не хватит, придётся во…

— Ничего я не перепутала! — воскликнула я, ударяя ладонями по своим коленям. — Остановись, Реми! Я сказала, что нам нужно поехать в Марсель!

— Что за чушь? Зачем нам возвращаться назад? — он даже не взглянул на меня, крепко сжимая руль и сверля открывшуюся перед нами дорогу хмурым взглядом.

Что ж, видит бог, я хотела начать издалека.

— Погоди-ка, — Реми вдруг прервал неначавшийся поток моей несвязной речи и медленно повернул голову ко мне. — Это из-за того, что я рассказал тебе ночью, верно? Ты… — он усмехнулся, качнув головой. — Господи, Эйла, мне казалось, ты умнее.

— А что не так? Сколько ты не был в Марселе? Десять лет, больше? Сам ведь говорил, что многое бы отдал за то, чтобы снова оказаться в своей квартире. Посмотри, какой замечательный шанс!

— Какая теперь к чёрту разница? Из-за своих сентиментальных соплей ты хочешь направиться прямиком в пасть к бандитам? Может, я невнятно объяснял, что там их больше, чем в тебе амбиций?

Какая неслыханная наглость!

— Бестирийцы и представить себе не могут, что нам хватит безрассудства отправиться в Марсель! Они думают, что преследуют нас на пути в Лион! А если они будут ждать нас там? Как ждали в особняке Вернов? Мы должны играть на их недальновидности, а не потакать ей! Это отличный шанс заморочить им голову, Реми.

— Сейчас ты морочишь мне голову, — рявкнул он и замолчал, стиснув челюсти.

С каждым преодоленным ярдом злость во мне закипала всё сильнее, но я упорно противостояла ей, понимая, что едва ли смогу добиться желаемого, если начну истерить. Собственная верность этой глупой затее, беспричинно родившейся в моей голове сегодня ночью, поражала. Зачем я вообще церемонюсь с ним? Будто для меня это тоже важно! Это ведь неправда. Всё, что мне действительно необходимо — как можно скорее добраться до Парижа. Только это.

И все же я зачем-то продолжала стоять на своём, совсем не ведая, что говорю, и какие чувства за эти слова в ответе.

— Твой отец сказал очень правильные слова. Нужно встречать свои страхи лицом к лицу. А ты просто боишься. Оказавшись дома, ты столкнёшься со своими воспоминаниями, боль выплеснется наружу. А тебе это не нужно. Ведь удобнее и проще закрыться в себе, проживать все внутри, терзать себя, верно?

Он весь едва ли не трясся от злости, желваки плясали на его скулах, но авто ни на милю на прибавило скорости. Даже наш амёбный Гилан уже слетел бы с катушек и отправил нас на верную гибель, но Реми всё ещё изо всех сил держал себя в руках. Эту ругань нужно было срочно прекратить. Но я не знала как.

— Какая забота, я сейчас расплачусь, — выплюнул он, и от этого неожиданно едкого тона у меня зазвенело в ушах. — Тебе-то какое дело до того, что у меня внутри?

— Не знаю! — вскинув ладони, честно ответила я. — Я просто хочу помочь. Мне жаль, что всё случилось именно так. И если есть хотя бы малейший шанс облегчить…

Внезапно автомобиль остановился, и меня резко мотнуло вперёд. Едва не ударившись о панель, я так же стремительно отклонилась назад и в изумлении уставилась на Реми. Он тяжело дышал, глядя остекленевшим взглядом перед собой, его ноздри раздулись. Недобрый знак… что его так сильно разозлило?

— Мне не нужна твоя жалость, — прошипел Реми, даже не глядя в мою сторону. Когда он, наконец, повернулся ко мне, душа моя вспыхнула жаром его яростного взгляда. Это был не тот Реми, которого я знала. Мне хотелось убежать от него, спрятаться и больше никогда не показываться ему на глаза. Это так противоречило всем тем чувствам, которые вызывало во мне одно лишь его присутствие. — Тебе не идёт эта псевдозабота, Эйла, продолжай беспокоиться о своей шкуре. Или ты думаешь, что всё сказанное мною ночью было для этого? Чтобы вызывать твою жалость? Нет. Я сказал это для того, чтобы ты успокоилась уже, наконец, и перестала терроризировать меня своими вопросами.

От резкости его признания у меня на миг перехватило дыхание. Все мои привычные ориентиры сбились. Глаза застелило пеленой злости. Всё плохое, что произошло между нами за эти дни, вспыхнуло в моей душе и стало разъедать меня изнутри, и я уже не видела иных граней.

— Да катись ты к чёртовой матери, — в отвращении выплюнула я и, схватившись за ручку, рывком открыла дверь.

Последнее, что я запомнила, прежде чем выбраться из салона — его растерянный взгляд. Оказавшись на дороге, я отошла к обочине и стремительным шагом понеслась вперёд. Злость, обида, невысказанная боль управляли мной, меня будто ветром гнало невесть куда, настоящим ураганом, что был повсюду, особенно в моей голове. Как он может быть таким подлецом? Его ночные откровения истерзали мою душу, они сместили мои полюса, я так отчаянно хотела ему помочь, я поступилась со своей свободой и безопасностью ради него! Ради него я была готова оттянуть поездку в Париж! Поставила его интересы превыше своих! И почему? Потому что мне его жаль? Какой же он идиот, если ничего не понимает! И какая идиотка я, если позволяю ему вести себя подобным образом!

Внезапно бешеный поток моих чувств разбился прямо о крупную каплю, упавшую на мой затылок. Это не отрезвило меня, но заставило всего на миг остановиться и вскинуть голову, встретив недоуменным взглядом затянутое свинцовым пологом небо. В этот же момент слева от меня притормозило авто, и Реми выглянул из окна, окликнув меня.

— Эйла. Возвращайся в машину!

— Я никуда с тобой не поеду! — выкрикнула я, даже не поворачиваясь в его сторону и возобновляя путь. — Ты просто мерзавец!

Еще несколько капель ударились о мой лоб. Я содрогнулась, обхватила себя руками и ускорила шаг. Реми настойчиво ехал рядом, не обгоняя и не сбавляя скорость, а оттого желание найти по дороге какой-нибудь булыжник и швырнуть в эту чёртову машину возрастало во мне с каждым пройденным ярдом. Я и сама не знала, на кого злилась больше, но эта ярость застилала мой разум и подчиняла душу. И когда холодные капли вдруг обрушились на меня обезумевшим тяжёлым ливнем, я вскрикнула, как сумасшедшая, и сорвалась на бег. Я что, чёрт возьми, в романе Джейн Остин?! Мне не нужен этот гребаный дождь! Он ничем не поможет! И никьто не признается мне в любви, поступившись со своей гордостью!

Стена из ливня казалась непроглядной, но я всё равно бежала вперёд, ничего не опасаясь и никого не боясь. Капли бились о мои плечи, о мой затылок так сильно, что становилось больно, волосы отяжелели, а я продолжала бежать в эту неизвестность, будто стоит мне только преодолеть это препятствие, как вместе с солнцем на горизонте появится и моя жизнь, настоящая жизнь — та, из которой меня так варварски выкрали.

— Эйла! — глухо прогремело где-то за моей спиной. — Эйла, да остановись же ты!

У меня не было другого выбора — чья-то рука сомкнулась на моем запястье и, рывком развернув меня к себе, прижала к своему мокрому, но горячему телу. Я вскинула голову, моргая, чтобы отогнать потоки воды с ресниц, и встретилась с его огнём полыхающим взглядом. Дрожь пробрала меня насквозь. Близость захватила меня в удушающий капкан, я оцепенела в его руках, стала безвольной и будто бы бестелесной, просто растворилась в нём вместе с потоками дождя. Рука Реми переместилась с моего запястья на талию, ещё крепче прижав меня к себе, и я тихо ахнула, сгорая, безвозвратно сгорая от вихря самых противоречивых чувств. Я смотрела на его губы. Он же смотрел прямиком мне в душу. Наверняка уже прочел мою немую радость, ведь там, на самой её глубине и в самых тёмных уголках таилось неистовое желание быть пойманной в кольцо его сильных рук.

— Я сожалею, — сказал вдруг Реми, встретив мой изумленный взгляд. Из-за шума ливня говорить ему пришлось громче, но я уже давно нашла правду в его глазах. — Моим словам нет оправдания, Эйла, я идиот. Но я не хочу… — его ладони обхватили мои щеки, взгляд приковался к моим полуоткрытым губам, пока я медленно таяла в его руках. — Я не хочу, чтобы ты убегала от меня. Не хочу допускать даже мысль о том, что ты можешь сбежать от меня раньше условного срока. Я к этому просто не готов.

Его слова действовали на меня почти воскрешающе. Я почти ему поверила, почти канула в бездну из этих дурманящих чувств. Улыбнувшись ему, я встала на носочки и накрыла его большие ладони, всё ещё держащими моё лицо, своими. Ливень безжалостно поглотил нас, но нам словно не было никакого дела до этого. Мы стали почти неуязвимыми.

— Не готов? — прошептала я, приблизившись настолько близко к его лицу, что наши губы едва соприкасались. — Тогда докажи мне это. Покажи мне Марсель, Реми. И тогда я тебе поверю.

Глава 24. Колокольчики

Он встретил нас хмуро, неприветливо, может быть, даже с толикой враждебности, что читалась и в глазах Реми, крепко сжимающего кожаный руль. Это был наш первый крупный город. Прежде я здесь не бывала, и сейчас, проезжая по узким каменным улицам всё ещё окрестностей, я не могла перестать им любоваться. Была ли это любовь с первого взгляда?

Да что я вообще знала о любви…

Всю дорогу меня сковывало напряжение. Я то и дело переводила взгляд на Реми, боясь, что в любое мгновение он передумает и сдаст назад. «Мы едем прямиком в пасть бестирийцев, и если что-то пойдёт не так, ты будешь в ответе за это», — последнее, что он сказал перед тем, как надолго замолкнуть, стиснув зубы и уставившись на дорогу. Что удивительно, каждое изредка проезжающее авто, будь это легковая машина или грузовик, почти не вызывало во мне эмоций. После всего пережитого я чувствовала себя почти неуязвимой перед бандитами. Если мы, расслабленные и безоружные, смогли улизнуть у них из-под носа, то теперь, в огромном оживленном городе и с машиной на ходу нам точно ничего не грозит. Конечно, это не умаляло безрассудности моего ультиматума, и всё же я свято верила в то, что нам просто необходимо вернуться в Марсель.

Но почему же Реми, не разделяющий моей веры, все же пошёл на поводу моих капризов?

— Я не был здесь больше десяти лет, — впервые за этот час подал голос мой спутник, чем выдернул меня из густого тумана догадок. — Могу и не вспомнить адрес. В таком случае не будем тратить время и поедем в Лион.

Закатив глаза, я лишь усмехнулась.

— Не будь ребёнком, Реми. Всё ты помнишь.

— В любом случае, идти нам придётся пешком. Оставим машину где-нибудь… — он завернул на очередную узкую улицу, ведущую к фабрике, огражденной высоким металлическим забором. — Здесь.

Высокая постройка из красного кирпича устрашала: из длинных толстых труб валил густой чёрный дым, поблизости не было ни людей, ни других зданий, а в небе парили и кричали вороны. Я многое читала и многое слышала о Марселе, но сердце подсказывало, что Реми покажет мне самую правдивую его изнанку.

— Постарайся не привлекать внимания и не выставлять свой нрав напоказ, — заговорил Реми, когда заглушил мотор и открыл дверь. — Бестирийцы не патрулируют улицы, но это не значит, что они не могут быть повсюду. И ещё нам следует перекусить. И заправить бак тоже. Так что не смей придираться.

— Разве я когда-нибудь придиралась? — возмутилась я, выбираясь вслед за Реми из авто. — Не нужно мне указывать. Когда ты нервничаешь, ты становишься особенно противным.

Сверкнув в меня рассерженным взглядом, Реми обошёл машину и открыл багажник. Я оглядела пустынные окрестности и, поёжившись, подошла к нему. Он рылся в своей сумке, без конца хмурясь и что-то бормоча. В миг, когда среди вороха вещей показалось моё платье, я смущённо улыбнулась и отвела взгляд. Быть может, мне стоит переодеться? Я взглянула на свое платье, пострадавшее от ночных событий, и уже собралась выразить своё желание переодеться, когда Реми вдруг вытащил из сумки мой жакет и с серьёзным видом протянул его мне.

— Надень. Твоё платье слишком нарядное.

— Нарядное? — усмехнулась я, опустив взгляд на порванный подол и следы от грязи, но всё же приняла из его рук жакет. — Что ж… хорошо.

Реми продолжил копаться в сумке, и когда он выудил, казалось, с самого дна небольшой бумажный свёрток, взгляд мой загорелся. Ну, разумеется, там были деньги. Он быстро сунул свёрток в карман и повернулся ко мне, предоставив свою руку. Я взяла Реми за локоть и подняла на него взгляд — оказалось, все это время он смотрел на меня. Робкая улыбка тронула мои губы, в душе потеплело, и на миг мне показалось, словно температура между нами поднялась, и несколько, наверное, самых непрочных льдов треснуло. Я вздохнула и, отведя взгляд, спросила:

— Ты готов?

— Ты и сама прекрасно знаешь, что нет.

— Замечательно. Тогда идём.

И мы двинулись вниз по безжизненной улице, как можно дальше от этой леденящей кровь фабрики и жутких ворон. Когда мы свернули за угол, оказавшись в жилом, но всё ещё промышленном районе, Реми заметно напрягся. Он явно хорошо знал эти места — узнавание читалось в его взгляде, слегка напуганном, может быть, даже затравленном. Ещё не было полудня. На улице, где не мелькнуло ни одного зелёного уголка, а четырехэтажные кирпичные дома казались приклеенными друг к другу, вовсю носились дети. Пожилые марсельцы играли в шахматы, усевшись на каменных ступенях, а по дороге изредка проезжали автомобили.

— Ты живёшь где-то здесь? — пробормотала я и нахмурилась, когда Реми вздрогнул, услышав мой голос.

Я сглотнула, задержав дыхание в ожидании его ответа. Неужели я зря на него надавила? Может, это и правда было плохой идеей? Что, если он лгал, когда говорил, что всё бы отдал, чтобы вернуться сюда? И никакая индульгенция в стенах родного дома его не ждёт? Что, если ему не станет легче?

В глубине души я понимала: если бы Реми действительно не хотел воспользоваться шансом вернуться в Марсель, он бы не вернулся. Затащил бы меня в авто и дал по газам — к вечеру мы уже бы были в Лионе. Но я видела эту борьбу в его глазах в момент, когда озвучила свой ультиматум. Я знала, потому что на его месте поступила бы также.

— Нет, — наконец, ответил он. — Тремя кварталами дальше.

Я обратила внимание на женщину, что шла нам навстречу. Она увлечённо читала газету, тяжёлая сумка висела на сгибе её плеча, потрескавшиеся губы сжались в тонкую полоску. Незнакомка проплыла мимо нас, и в этот миг Реми тихо усмехнулся.

— Почему ты смеёшься?

— Надень это, — он протянул мне платок.

Широко распахнув глаза, я резко остановилась.

— Ты украл его у той женщины? — прошипела я, оборачиваясь на незнакомку — та ни на секунду не замедлила свой шаг. — Боже, Реми, откуда такая ловкость?

Я восхищённо улыбалась, повязывая платок на голову и искренне веря, что это хоть как-то спасёт нас от бестирийцев. В его поступке мне не виделось ничего криминального, а вот Реми моего веселья не разделял. Он так и не ответил на мой вопрос, а когда с платком было покончено, едва ли одарил меня взглядом. Мы двинулись вниз по улице, настигли дорожный знак и зачем-то остановились. Казалось, Реми перестал узнавать родные улицы. Может быть, за годы его отсутствия всё здесь изменилось, и теперь он и правда не мог вспомнить дорогу? Но уже спустя мгновение он потянул меня вправо — на более широкую улицу, где на первых этажах жилых домов расположились торговые точки. Никто из марсельцев, встречающихся нам на пути, не выглядел столь же жутко и угрожающе, как бестирийцы, и вскоре я отпустила мысли о них, поддавшись лёгкой грусти — самую красивую часть Марселя, его южные районы, восхитительный порт и исторический центр мы не увидим. Я с тоской оглядела безликие здания. Неужели Реми провел здесь своё детство? Неясная картинка того, как грузовик, забитый добровольцами, несётся по этим улицам, а за ним бежит мать Реми, сжал мою душу в тисках. Зачем же я подписала его на это? Зачем заставила вернуться?

Он, должно быть, ненавидит меня сейчас.

— Здесь всегда продавали лучший писсаладьер, который только можно представить, — возбуждённый голос Реми ворвался в моё подсознание, и только сейчас я поняла, что мы стоим напротив двери, ведущей в, судя по вывеске, булочную. — Не могу поверить, что они всё ещё здесь. Старик Жерар наверняка уже отошёл в мир иной.

— Что за писсаладьер? — поинтересовалась я, вслед за Реми заходя в булочную.

Невероятный аромат выпечки тотчас объял нас, и мой желудок жалобно заурчал. «Скажи спасибо, что в этих диких условиях мы вообще находим себе пропитание!» — мысленно потребовала я, испепеляя влюблённым взглядом прилавок.

Боже мой… круассаны, багеты, профитроли… всё изящество французской выпечки сейчас смотрело на меня, умоляя, требуя попробовать себя на вкус. Я схватилась за живот и даже не заметила, как Реми направился к кассе — туман голода и вместе с тем очарования надолго меня захватил. Я слышала чьи-то голоса, но не могла реагировать на внешний мир. Даже в тусклом свете пасмурного дня всё здесь выглядело румяным и аппетитным, сияло своими поджаристыми корочками и манило к себе. Я подошла ближе, коснувшись пальцами стекла, но меня слишком быстро вернули на землю. Реми мягко взял меня за локоть и повёл на выход. Лишь когда дверной колокольчик звякнул, а мы снова оказались на улице, я медленно пришла в себя. Реми возвышался надо мной, держа в свободной руке завернутые в салфетку куски пирога.

— Всё, на что хватило денег, — поспешил оправдаться он, когда я подняла на него взгляд. — Это луковый пирог.

Я поморщила нос.

— Но я не люблю лук.

— О-о-о, Боже! Помилуй меня!

Отпустив мою руку, Реми стремительно зашагал дальше по улице. Я, недолго думая, поспешила его догнать.

— Что, если там живут люди? И они не захотят нас впустить? — бросил он через плечо, когда я почти поравнялась с ним.

— Ты сомневаешься в моём даре убеждения? — поправив платок, поинтересовалась я.

— Разве он у тебя есть?

— А разве мы бы сейчас шли по этой улице, не будь его у меня?

Он не ответил, потому как резко остановился, едва не выронив наш пирог. Я посмотрела на него с недоумением, а затем перевела взгляд, заметив выглянувшую из-за поворота улицу — она мало чем отличалась от той, на которой мы оказались, выйдя из переулка фабрики. Одинаковые дома, которые по крайней мере стояли на расстоянии друг от друга, и узкая полоса дороги — всё серое, безликое, бездушное. Или так казалось только мне, ведь взгляд Реми тотчас остекленел, и он сжал свободную руку в кулак, отчего костяшки на пальцах его побелели. Но едва я успела подобрать слова, когда он возобновил шаг, теперь не такой быстрый, может быть, даже нерешительный. Чувство вины больно кольнуло в груди. Я такая дура! Зачем заставила его проходить через это?

— Кажется, это он, — на выдохе произнёс Реми, когда мы, миновав большую часть улицы, остановились напротив дома, ничем не отличающегося от соседних домов.

Четыре этажа, каменные ступеньки, ведущие к деревянной двери, балконы на каждом этаже, а на балконах — цветы в длинных горшках. Дверь соседнего дома хлопнула, и на улицу вышел пожилой мужчина с маленьким мальчиком — вероятно, внуком. Реми громко сглотнул, не сводя с него глаз.

— Ты его знаешь?

— Да, — глухо ответил он. — Это месье Видаль. Он так изменился…

Мужчина смерил нас удивлённым взглядом и, крепче сжав руку мальчика, хромым шагом направился в противоположную сторону улицы — туда, где вовсю звенел детский смех и гудели машины. Реми снова посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд на дом.

— Когда я вернулся с войны и понял, что нашу квартиру заняли другие люди, — вдруг тихо начал он, — я не знал, куда мне деваться. Почти все, кого я знал, уехали. Мои соседи, и месье Бенуа был среди них, передали мне письмо, где моя тётя рассказала о гибели мамы и Дайон. Я не хотел в это верить. Поэтому поселился в подвале этого дома. В том же письме тётя сообщила, что я всегда могу вернуться в Швейцарию, что дом, их дом, она завещает мне, но я не мог этого сделать. Я чувствовал себя недостойным дома. И остался здесь, — Реми горько усмехнулся, кивнув на дверь. — Идиот, который ждал, что они вернутся, и прислушивался к каждому хлопку двери. Когда я встретил Бартема на рынке, то солгал ему о месте своего… кхм, жительства.

— Так вот, почему он спросил тебя о квартире?

— Да. Я не нуждался в его жалости. И в помощи тоже. Достаточно было того, что он платил мне за рыбу.

— А как ты оказался у Зоэ?

— Это долгая история. После того, как Верн уехал, я прибился к кучке рыбаков, что шли на восток. Долго бродил один. Уже на подступах к Шеризу увидел, как шайка каких-то отморозков пытаются с вытрясти с пожилой женщины деньги.

— Это… это были бестирицы?

— Они самые. До полусмерти меня избили. Зоэ кое-как меня отходила. Я толком и не жил у неё, иногда приходил ночевать, Фабриса отваживал, когда тот выпьет. Я жил на пристани, в рыбацком доме, но и тот был общим.

Сердце моё болезненно сжалось. Если бы он только услышал все мои жалобы на роскошную жизнь в Роузфилде, его, должно быть, хватил бы удар. Насколько нелепыми были все мои недовольства в сторону скрипучей лестницы и надоедливых слуг? Насколько изнеженной и избалованной была моя жизнь? Я словно посмотрела на себя чужими глазами, глазами семнадцатилетнего юноши, прошедшего войну и засыпающего среди сырости и крыс, с надеждой увидеть утром лица своих погибших матери и сестры. Стыд и осознание собственной никчёмности охватили меня, но вдруг случилось что-то совершенно невероятное — я ощутила почти невесомое прикосновение его ладони к своей. Подняв взгляд на Реми, я едва не потеряла равновесие — он смотрел на меня с теплотой, какую я прежде ещё не видела в его глазах. Настоящее волшебство. Взгляд, полный равнодушия или источающий гнев, сейчас таил в себе небывалую нежность. Я не могла не позволить себе в ней утонуть. Это было выше моих сил.

— Давай просто сделаем это. Просто зайдём туда, — с придыханием сказал он.

Я молча кивнула. С каждым шагом тревога в груди разрасталась. Что, если нас и правда не захотят пустить в квартиру? Или, что ещё хуже, она просто будет заперта? Реми открыл тяжёлую деревянную дверь, и мы оказались в маленьком тёмном холле. На первом этаже была всего одна квартира, а справа от двери мы разглядели узкую деревянную лестницу. Мы двинулись к ней, осторожно ступая по скрипучим ступенькам. Вдруг Реми остановился и прикрыл глаза, втянув носом запах пыли. Он отпустил мою руку, чтобы коснуться ладонью тёмно-жёлтой стены.

— Здесь даже пахнет так же, как двадцать лет назад, — прошептал он, глядя на высокий потолок. — Пойдём.

Мы поднялись на последний, четвёртый этаж. Нас встретил тёмный коридор — не такой длинный, как в отелях, в которых мы останавливались, и совершенно неосвещённый. Реми снова взял меня за руку и повёл в самую его глубь.

— Одиннадцатая, двенадцатая, тринадцатая… — бормотал он себе под нос, пока мы шли мимо высоких деревянный дверей. — Четырнадцатая.

Он остановился. Я потупила взгляд, заметив клочок бумаги, вложенный в щель между дверью и стеной.

— Что это? — спросила я, доставая записку и разворачивая её. — Дорогой Симон, я не оставляю надежды на твоё возвращение. И не воспринимаю всерьёз наше расставание. Когда ты придёшь сюда и найдёшь эту записку, знай — мы с Лизетт ненадолго уехали в Страсбург, смотреть новый дом. Я знаю, что ты придёшь. Ты можешь жить у нас столько, сколько потребуется, хотя мы и подготовили все вещи к переезду. Я люблю тебя и всегда буду любить. Ключи ты найдёшь в том же месте. Пожалуйста, не держи на меня зла. Ничего себе.

— Она так и написала? Ничего себе? — Реми усмехнулся.

— Как думаешь, «в том же месте» — это где? — я проигнорировала его вопрос, обратив к нему возбуждённый взгляд.

Реми вздернул бровь, приоткрыв рот.

— Предлагаешь вломиться туда? Позволь напомнить, мы — не Симон.

— Мы большее, чем Симон. Этой девушке, которая позволяет себе пускать сопли о мужчинах, досталась квартира, которая принадлежала твоей семье. Ты никогда не интересовался, как это произошло?

— Шла война, Эйла. Тогда понятия собственности не существовало. Я не видел смысла бороться. И не мог доказать, что квартира принадлежит мне.

— Думаю, ключи под ковриком, — пробормотала я, присаживаясь на корточки и вдруг с ужасом понимая, что коврика у двери нет.

Смерив меня усмехающимся взглядом, Реми направился к небольшому окну в конце коридора и просунул руку в маленькую щель под подоконником. Я поднялась на ноги и с изумлением уставилась на сверкнувший в темноте ключ.

— Мама говорила, что это самое надёжное место, — он подошёл к двери, останавливаясь напротив меня. — Что, если нас заметят соседи? Что мы ответим?

— Покажем записку и скажем, что ты — Симон.

— Кто же тогда в этой безумной истории ты?

— Твоя молодая и ветреная любовница, — фыркнула я, выхватила из его рук ключ и вставила его в замочную скважину. Дверь сразу же поддалась. Толкнув её, я обернулась к Реми — он застыл, вглядываясь в сумрачную пустоту квартиры. — Ты готов?

Он кивнул. Слабо и неуверенно. Впервые я видела Реми таким. Я не знала, зачем делаю это, не знала, что управляет мной в этом глупом и бессмысленном желании ему помочь — как правило такая помощь всегда оказывалась ничем иным, как медвежьей услугой. И всё же отступать было некуда. Перешагнув через порог чужой квартиры, я отошла в сторону и дождалась, когда войдёт Реми. Он шёл медленно, продолжая бороться с собой, и когда дверь за ним захлопнулась, едва заметно вздрогнул и пару раз моргнул. Мне оставалось лишь гадать, как тяжело было ему сейчас.

Деревянный пол скрипел под каждым его шагом. В самом конце длинного тёмного коридора виднелась полоска света — вероятно, там находилась кухня или гостиная. Остановившись рядом со мной, Реми посмотрел на меня, а затем перевёл взгляд куда-то за мою спину. Он потянулся ко мне, и вдруг я услышала щелчок, за которым больше ничего не последовало.

— Света нет, — прошептал Реми скорее с усмешкой, чем с досадой. — Но я знаю самую освещенную часть квартиры.

Я сама не знаю, почему задрожала, когда он взял меня за руку и повёл по коридору к той самой полоске света. Его ладонь, тёплая и сильная, крепко сжимала мою, и это дарило мне надежду на то, что моё присутствие успокаивает его, может быть, так же сильно, как и злит. Но сейчас Реми совсем не злился. Он толкнул двойные деревянные двери, и я почувствовала где-то на интуитивном уровне, как он взволнован.

Яркий дневной свет ударил нам в глаза, когда мы вошли в просторную комнату — гостиную. Небольшой диван стоял рядом с правой стеной, возле него — башенка из коробок с подписями. У огромных окон без штор разместился круглый деревянный стол, а у противоположной стены я увидела пустой шкаф для книг. Блёклые жёлто-оранжевые обои дарили обманчивое впечатление проникающего сюда солнечного света, стёкла запылились, а краска на полах потрескалась. Это место казалось застывшим во времени, безжизненным, и будто вечно чего-то ждущим. Или кого-то? Реми прикрыл глаза, рвано вздохнул и, отпустив мою руку, направился к окну. Он положил на стол наш пирог и сцепил руки за головой. Его напряжённая фигура застыла напротив решётчатого окна, но, как оказалось, ненадолго — Реми выдохнул и направился к проходу, который соединял гостиную с другой комнатой. Кухня, спальня его родителей, их с сестрой комната — я молчаливой тенью шла за ним, видя лишь его спину, боясь каждого его вздоха. Дольше всего он задержался в своей комнате — она оказалась совершенно пуста. Никакой мебели, только голые стены и маленькое окно, выходящее на окна соседнего дома. Как они с сестрой уживались в таком крохотном пространстве? Невольно я вспомнила свою спальню в Роузфилде. И спальню Шарлотт. Наши комнаты находились на разных этажах, а спальня родителей и вовсе в противоположном крыле поместья. Как же люди живут так непосредственно близко друг к другу? А личное пространство? Свой маленький уголок, где можно побыть наедине с собой? Пока я размышляла об этом, Реми уже вышел из комнаты. Я последовала за ним и остановилась, увидев его посреди пустой гостиной. Его глаза блестели, плечи были опущены, но — так странно — почему-то он улыбался.

— Здесь всё совсем по-другому, — Реми вздохнул, глядя мне в глаза. — В то же время я чувствую себя так, словно ничего не изменилось.

— Это твой дом, — тихо отозвалась я, подходя к нему ближе. — Что бы ни произошло, ты всегда будешь чувствовать себя так.

Между нами оставалось всего несколько дюймов. Тишина окутала нас, и я слышала его сбивчивое дыхание, слышала грохот своего сердца, чувствовала странное волнение, щекочущее ребра. Мы смотрели друг на друга, даже не осознавая, насколько глубоко увязли в капкане наших взглядов. Но я не могла повторить свою ошибку. Не могла позволить себе взглянуть на его губы, снова вспомнить их вкус, их пламенную страсть и одурманивающую нежность. Это было бы… неправильно.

— Эйла, — голос Реми продолжал отзываться шёпотом. Он шагнул ещё ближе, сокращая между нами последние крохи дистанции, и осторожно взял меня за подбородок. Моё сердце затрепетало в груди, мурашки атаковали всё тело. — Я не могу описать все, что чувствую сейчас. Мне тяжело находиться здесь, я всюду вижу силуэты матери и сестры…

Я опустила взгляд, ужаленная чувством вины.

— Прости меня, — прохрипела я, — я думала, так будет…

— Знаешь, когда я вернулся сюда после войны, у меня было множество возможностей пробраться квартиру, но я не делал этого, потому что боялся. Я боялся снова почувствовать то, что чувствовал в свой последний день здесь. Боялся снова пережить всё заново. Утонуть, захлебнуться в чувстве вины. Будто… будто посмотреть со стороны на себя тринадцатилетнего и понять, что я ничего не могу изменить. Я каждый день прокручивал это в голове. Каждый день это висело камнем на моей шее. Я считал себя трусом, но не мог вернуться сюда и всё это пережить. А теперь… я здесь. И, знаешь, кажется, всё не так плохо.

— У тебя нет ощущения, словно ты вернулся в тот день?

— Нет, — он улыбнулся.

Я задержала дыхание. Голос мой дрожал:

— Тогда что ты чувствуешь, находясь здесь?

Реми ответил немедленно:

— Благодарность. Волнение. Грусть… не знаю. Большая часть чувств не имеет ничего общего с этим местом.

Сглотнув, я изо всех сил старалась не уронить взгляд на его губы.

— Тогда… с чем имеет?

— С тобой, — выдохнул он и вдруг наклонился ко мне, обрушив свои губы на мои в настойчивом и нежном поцелуе.

Ноги мои подкосились, но Реми успел подхватить меня за талию и прижать к себе. Я обмякла в его руках, изумленная таким порывом, но отвечающая на поцелуй, захватывающая его губы с той же страстью, что и он. Я ужасно боялась признаться себе, ему, нам обоим в том, что так сильно ждала этого, почти грезила, но держала себя в руках, а теперь не намерена отступать. Он больше не посмеет меня оттолкнуть, а я отныне не согласна на меньшее. Только наша всепоглощающая страсть, только его обжигающие губы, только мои руки на его шее.

Мы оба понимали — поцелуй давно перешёл границы дозволенного. Его руки стиснули мою талию, а я в ответ всем телом прижалась к нему, чувствуя, как горячая истома разливается внизу живота. Я не могла представить, что в любую секунду это может закончиться, но целовала его, как в последний раз — глубоко, влажно, переплетая свой язык с его в этом чувственном и жарком танце. Это был истинный фейерверк всех самых противоречивых чувств, нет, извержение вулкана, когда обжигающая лава разливается внутри, посылая по всему твоему телу туманное марево, делая тебя почти бескостной, заставляя слиться с ним воедино.

Слиться с ним воедино…

— Эйла, я прошу тебя, останови меня… иначе… — сквозь поцелуй прошептал Реми, опуская свои ладони на мои бедра.

— Не смей.

Я прикусила его нижнюю губу и слегка толкнула крепкую грудь, заставляя Реми отступиться и шагнуть к дивану. Снова толчок — ещё один шаг в сторону дивана. И снова. Его голубые глаза пылали удивлением, восхищением, желанием, пока я так бессовестно на него наступала. Последний толчок ладонями в грудь, и он приземлился на диван, усмехаясь и откидываясь на спинку, позволяя мне усесться на его колени. Реми притянул меня ближе к себе за бёдра и вновь напал на мои губы — в этот раз танец вёл он. Так странно… мне почему-то безумно хотелось смеяться! Я улыбалась ему в губы, едва сдерживая рвущийся наружу хохот, но он, поглощенный страстью, этого не заметил. Наверное, думала я, отвечая на поцелуй, всё это из-за колокольчиков. Треклятых колокольчиков, звенящих в моей душе. Почему я чувствовала себя так? И почему это было так похоже на счастье, о котором все кругом говорят?

Хохотать больше не хотелось. Я поцеловала его глубже, чтобы затем скользнуть губами к его скулам, а следом и к шее, прикусывая горячую матовую кожу. Реми тихо и хрипло застонал, сжимая руками мои ягодицы, а затем и вовсе сбрасывая с моих плеч жакет, а после задирая это совершенно ненужное платье. Слегка отстранившись и встретившись с его пылающим взглядом, я приподнялась и сняла платье через голову, предоставляя ему обзор на полупрозрачную сорочку и горошины сосков, натягивающие ткань в районе груди. К ним он и припал губами, потянувшись ко мне, и я тихо ахнула, зарываясь пальцами в его густые волосы. Я так давно не испытывала этого и так давно никого не желала — настолько сильно, что вместе с истомой внизу живота пульсировала и боль.

— Ты не будешь жалеть об этом? — спросил он, подняв на меня взгляд.

— Нет, — тихо отозвалась я. Реми улыбнулся, наклонившись к моей груди, но, тихо выдохнув, я взяла его за подбородок и заставила встретиться со мной взглядом. — А ты? Ты не будешь жалеть?

— Нет, — его большой палец очертил контур моих приоткрытых и пульсирующих губ. — Это было бы сродни самоубийству.

После этих слов нас обоих окутал туман всепоглощающей страсти, какой-то совершенно дикой необходимости почувствовать друг друга здесь и сейчас. «Что же мы творим? Конечно, мы будем жалеть об этом!». Эти мысли растворились в тумане в тот же самый миг, когда он, расправившись с брюками и моим нижним бельём, наконец вошёл в меня. Я застонала, напрочь забыв о соседях и сосредоточившись лишь на этих ощущениях, этой эйфории, разрывающей меня на части и в то же время делая как никогда целостной, будто собирая частички моей души, частички сердца, что давно находились в раздрае. Сущее наслаждение… оно разливалось внутри меня с каждым толчком, глубоким и плавным, с каждым поцелуем Реми, с каждым его прикосновением. Я поднималась и опускалась на него, будто всегда знала этот ритм, всё было слишком идеально, даже… неправдоподобно. Закрывая глаза, я словно видела себя в темном сыром подвале водонапорной башни, но затем Реми увлекал меня в поцелуй, и все пережитые ужасы растворялись в этой всепоглощающей ласке, в чувстве абсолютной безопасности. С ним и не могло быть иначе. Я всегда балансировала на грани рядом с Реми, но никогда не срывалась в пропасть, никогда не падала в сплошную черноту, приводящую к гибели — только к удовольствию. И сегодня это падение настигло нас обоих.

Моё тело тонуло в сладостных судорогах, пока я прижималась к Реми, отдавая всю себя и всего его получая взамен. Ни с одним из обоих мужчин, с которыми я проводила ночи, я этого не чувствовала. Нечто иное, будто не с этой планеты, ощущение абсолютно интимное, запоминающееся надолго, может быть, навсегда, и наркотическое, заставляющее желать ещё и ещё. Я знала, прекрасно знала и чувствовала, что Реми испытывает тоже самое, и его потребность в моих губах в этот момент едва ли не заставила меня перешагнуть грань снова. Я крепко обняла его за шею, а он прижал меня к себе. Мы оба тяжело дышали, разорвав поцелуй, что теперь чувствовался иначе, и посмотрели друг другу в глаза.

Реми улыбался.

А мне снова хотелось смеяться. Неужели это снова они? Колокольчики?

Неужели я и правда чувствую это неслыханное и невиданное счастье?

Глава 25. Ирисовое поле

Порой совершенно не особенные и ничем не выдающиеся моменты запоминаются на всю жизнь, вытесняя даже самые яркие воспоминания. Мне казалось, такой момент уже прожит мной: шестилетняя я стою на заднем дворе, держа Шарлотт за руку, и мы с открытыми ртами смотрим на стаю перелетных птиц, возвращающихся в Дирлтон. Но эту картинку, яркую картинку, которую я несла сквозь года, вдруг вытеснило что-то совершенно новое, и теперь, закрывая глаза, в моей памяти всплывает тот самый миг:

Мы со всех ног несемся вниз по улице, весело смеясь и без концаоборачиваясь на соседку, что бежит за нами, плюясь ругательствами. Реми на ходу застегивает рубашку, я стараюсь не уронить наш пирог, а мадам преклонного возраста хриплым голосом кричит: «Воры! Это воры! Они вторглись в квартиру бедняжки Анаис! Вызывайте комиссаров!» Сущее безумие! Безрассудство! Ребячество! Наш счастливый хохот обгоняет ветер, и мы бежим, бежим что есть мочи от этой старухи, пока не отрываемся от неё, теперь слыша лишь глухое эхо проклятий, что сыпятся в наш адрес.

Или другое воспоминание, столь же яркое и столь же неособенное:

Едва дверь крайслера захлопывается, я перебираюсь на водительское сиденье Реми, устраиваясь на его коленях, и крепко его целую. Так бесстыдно и легкомысленно, позволяя его рукам блуждать по моей спине, а губы опуститься на мою шею. «Мы должны ехать, Эйла, и так привлекли слишком много внимания», — в секундных перерывах между опаляющими поцелуями бормочет он, пока я зарываюсь пальцами в его светлые волосы и в удовольствии прикрываю глаза.

А может быть, ещё раньше, когда мы лежали в объятиях друг друга в этой пустой квартире, и Реми делился со мной самыми безобидными воспоминаниями о войне, а я в ответ рассказывала ему о своём детстве.

Но вот я здесь — в десятках миль от прожитых моментов. Расстояние между нами всё растёт и растёт, обещая вскоре обратиться в месяцы, а затем и в годы, но эта горечь, эта тяжесть на душе почему-то тревожит меня уже сейчас. Разве это плохо — спрятать что-то настолько сокровенное в своём сердце, чтобы в минуты горя или отчаяния обращаться к этим воспоминаниям?

Наверное, это просто ужасно, ведь кроме воспоминаний у меня ничего не останется.

— О чём задумалась?

Если бы тёплая мужская ладонь не коснулась моего плеча, отодвинув в сторону спутанные тёмные локоны, я бы вряд ли услышала голос Реми, с трудом пробившийся сквозь толщу моих мыслей. Оторвав взгляд от окна, где поле играло с нами наперегонки, я растянула губы в улыбке.

— Ни о чем, — тихо сказала я, повернувшись к Реми. — Всего лишь засмотрелась в окно. Пейзажи завораживают.

Он мягко улыбнулся мне, отчего в уголках его глаз появились морщинки.

— Подожди до вечера и ты увидишь настоящие пейзажи.

Растерянно кивнув, я снова отвернулась к окну. Падение в водоворот мыслей в этот раз мягким не оказалось: я канула в бесконечность собственной глупости, разбилась об острые скалы вопросов, утонула в отчаянном бессилии. Близость с Реми выбила почву у меня из-под ног. Я знала, ещё тогда знала, тая в его объятиях, что этот легкомысленный шаг нас обоих ни к чему не обязывает, тогда почему же сейчас тревога разрастается в душе от одной лишь мысли о расставании? Ещё вчера я на стены лезть была готова, только бы скорее оказаться в Париже, а сейчас… так странно… мы едем уже несколько часов, но время это пролетело, как один миг. Почему же я так себя ощущаю? Вероятно, ответить на этот вопрос станет намного легче, когда я признаюсь, наконец, себе в том, зачем на самом деле я заставила Реми вернуться в Марсель.

Наконец, мысли стали понемногу отступать, и взгляд мой сонно и бездумно упёрся в пыльное стекло автомобиля. Машин на пути нам почти не встречалось, а если и проезжал кто-то мимо, то я вжимала голову в плечи и сползала все ниже и ниже по спинке кресла, боясь оказаться замеченной не теми людьми (если этих бастардов вообще можно было так называть). Всё же большую часть времени мы ехали по пустынной трассе сквозь поля и редкие деревни вдалеке и молчали, едва ли зная, что друг другу сказать. Мне хотелось прижаться к нему ближе и никогда не отпускать. А он, наверное, моих желаний не разделял. Ах, вот бы забраться к нему в голову! Получить хоть одну подсказку!

— Эйла, — тихо пробормотал кто-то у меня над ухом.

Я вздрогнула и, обернувшись к источнику звука, растерянно моргнула. Реми перегнулся через своё сиденье и коробку передач и теперь нависал надо мной, серьёзно вглядываясь в моё лицо. Тихо усмехнувшись, я потянулась к нему, чтобы разгладить большим пальцем морщинку между его бровями.

— Ты уснула?

— Нет, — прошептала я, случайно уронив взгляд на его губы.

Он сам виноват. Они ведь слишком близко к моим губам. А оттого так велик соблазн…

Ну почему же он меня не целует?

Вздрогнув от притока мурашек, я рвано вздохнула и огляделась по сторонам, только сейчас осознав, что авто стоит на месте.

— В чём дело? Почему мы остановились?

— Я звал тебя. Ты не реагировала, — ответил Реми, не отрывая взгляда от моих глаз. — Хотел показать тебе кое-что, прежде чем стемнеет. Ты не против? Или нам нужно на всей скорости гнать в Париж?

— Нет! — неожиданно даже для самой себя резко ответила я. — Нет, то есть, я не против… конечно, нам нужно в Париж, но… в общем, показывай уже.

Реми расхохотался и наклонился ещё ближе. Лёгкая улыбка тронула мои губы, сердце взволнованно затрепетало в груди. Я опустила веки и чуть приоткрыла рот, готовая к поцелую, но вдруг услышала щёлчок. Откуда-то справа сквозняк лизнул моё открытое плечо. Лишь распахнув глаза, я смогла понять, что он просто открыл дверь. Он просто открыл эту чёртову дверь. Пытаясь скрыть сожаление за удивлением, я вышла вслед за Реми из автомобиля и вдруг на самом деле оцепенела, когда увидела красоту, расстелившуюся слева от дороги.

Это оказалось бесконечное фиолетовое поле ирисов, чьи нежные лепестки колыхались на лёгком вечернем ветру. Цветов было так много, что сперва я даже не разглядела узкую тропинку, проложенную через поле и ведущую прямиком к пылающему солнцу, медленно ползущему к закату. Где-то на горизонте виднелись деревья — столь же насыщенно зелёные, что и стебли этих чудесных ирисов. Небо, алея, будто принимало оттенок цветов, и всё вокруг наполнялось тем же трепетом, что символизировал собой этот цвет. Мне хотелось броситься в эту фиолетовую бездну, утонуть в цветах, в этом аромате, ощутить каждый нежный поцелуй свободы, ветер, играющий в моих волосах…

Широко улыбнувшись, я повернулась к Реми.

— Что ты делаешь? — спросила я, когда заметила, как увлечённо он роется в багажнике.

— Ничего, — Реми закрыл багажник и, подойдя ко мне, кивнул в сторону поля. — Идём.

Я почувствовала себя чуточку спокойнее, когда он положил свою большую ладонь на мою спину. Мы, не оглядываясь по сторонам, пересекли дорогу и спустились к полю. С каждым шагом, сделанным по пыльной тропинке, обступающих нас цветов становилось все больше и больше, их свежий и таинственный аромат кружил голову, заставлял раствориться в своих объятиях, дарил иллюзию истинной свободы. Мы шли прямиком к солнцу, а оно ускользало от нас, окрашивая небо в багровые оттенки. Вкупе с фиолетовым это создавало просто невероятный контраст — клянусь, я не видела ничего красивее. И мой горящий взгляд, моё трепещущее сердце, мои мурашки это лишь подтверждали. Я коснулась руками нежных лепестков и посмотрела на Реми.

Он почему-то не сводил с меня глаз.

— Вот оно, — тихо сказал мой спутник и остановился.

— Что? — я нахмурилась, останавливаясь следом и оборачиваясь к дороге — оказалось, мы прошли не больше пары десятков ярдов. — Что «оно»?

— То место, которое могло бы тебе подойти.

Реми вдруг наклонился ко мне, потянул руку к моей талии, и когда я задрожала в отчаянной необходимости прикосновения, он слегка сдвинулся и сорвал бутон одного из бесчисленного множества цветов за моей спиной. Поднеся его к носу и вдохнув аромат, он улыбнулся и шагнул ко мне почти вплотную, чтобы заправить цветок мне за ухо. Его длинные ловкие пальцы мимолетно коснулись моих кудрей, затем поднялись к скулам, очертили их контур и, стоило мне прикрыть глаза и вздохнуть, бесследно исчезли, будто их и не было.

— Глухая французская деревня, берег средиземного моря, старый отель, маленький курортный городок, роскошный приём толстосумов… нет, нет, именно здесь, среди ирисов, ты расцвела тоже. И могла бы цвести.

— Почему? — я старалась говорить тихо, не выдавать голосом предательскую дрожь. — Почему именно ирисов?

Он не спешил отвечать, не отрывая от меня взгляда, и вдруг меня осенило: легенда. Однажды, когда Шарлотт ещё училась в Сент-Эндрюсе, она готовилась к ботанике — ей предстояло подготовить доклад о семействе Ирисовые. Она, мечтательная и романтичная, не бросилась к книгам, а вспомнила одну легенду, которую наш отец рассказал ей ещё в детстве, и поспешила поделиться ею со мной. Жена рыбака долго и безутешно ждала своего супруга, что ушёл на своём судне в открытое море, ждала так долго, что однажды из её слезы вырос прекрасный цветок — ирис. Он был так красив, что птицы и звери решили разнести его семена по всему свету — даже вода и ветер вызвались им в помощь. Так ирисы по всему миру стали маленькими маяками, указывающими морякам путь домой, к ждущим их любящим жёнам.

Я видела это в его глазах — он знал легенду. Знал, но никак не мог определиться с ролями. Конечно, Реми был рыбаком, а вот кто я? Маяк, указывающий ему путь? Или…

Резко вздохнув, я опустила взгляд и прикусила губу. Нельзя мне думать о таких вещах, нельзя. Иначе это обоим разобьёт сердце.

Или, наоборот, склеит?..

— Давай присядем. Проводим закат и поедем, — прошептала я, указывая в сторону солнца, что ласкало наши лица угасающими алыми лучами.

Реми молча кивнул, но когда мы уселись на тёплую землю прямо посреди тропинки, ведущей к солнцу, он вдруг вытащил из кармана колоду моих украденных карт. Сердце сделало кульбит, а затем болезненно сжалось, заставив меня поморщиться. Когда-то эти карты были моей строгой гарантией и верой в возвращение. А сейчас я использую каждую секунду, чтобы его оттянуть.

— Зачем они тебе? — поинтересовалась я, присаживаясь ближе к Реми.

Он перетасовал их, глядя на меня исподлобья.

— Какие правила у твоей глупой игры? Чёрная карта — вопрос задаю я, красная — ты?

— Зачем это тебе? Ты мог просто спросить.

— Ты тоже могла просто спросить, — отрикошетил он, и я прикусила язык, уставившись в горизонт.

Он тоже замолчал. Какое-то время мы в абсолютной тишине наблюдали за утекающим солнцем, наши плечи соприкасались, дыхание слегка сбилось. Тогда я резко повернулась к Реми и уже собралась потянуться к карте, когда он вдруг перехватил моё запястье и прижал то к своей груди. Всего несколько мгновений мы испепеляли друг друга растерянными взглядами, а после прильнули друг к другу за необходимым, как воздух, поцелуем. Он был нежнее и медленнее, чем все поцелуи до этого, мы словно пробовали губы друг друга на вкус, как изысканное вино, его терпкость и его сладость. Боже, как же мне было сладко…

Отпустив моё запястье, Реми обнял меня за талию. Я в ответ обхватила ладонями его горячую шею. Оказавшись в кольце рук друг друга, мы не могли, просто не могли разорвать поцелуй — это стало бы настоящим преступлением против того удовольствия, что сейчас мёдом растекалось по венам. Я целовала его, умирая от нежности и настойчивости этих губ, и в мыслях моих было приятно пусто, только пресловутые бабочки порхали где-то меж рёбер. Ветер слегка усилился, и ирисы, склонившись над нами, щекотали мою кожу, отчего я невольно вздрогнула и усмехнулась прямо в его губы. Реми отстранился, растерянно взглянув на меня, и поправил цветок в моих волосах. В этот миг мне казалось, будто наши души сплелись друг с другом самыми прочными нитями. «Только не смотри в его глаза, не падай в эту пропасть», — заикаясь, твердило сознание. Но я слушала сердце. Оно окуталось этими самыми нитями, оно размеренно билось и впервые чувствовало себя в безопасности. Встретив улыбающийся взгляд Реми, я убрала руки с его шеи и потянулась к колоде карт.

— Спрашивай, — прошептала я, бросая к ногам шестёрку пик.

— Расскажи мне что-то, чего никто о тебе не знает, — попросил Реми будто бы не своим голосом.

Возведя взгляд к небу, почти окрасившемуся в лиловый, я поджала губы.

— Я никогда не хотела учиться в Кембридже, у меня нет идей и желания написать «великий роман», а домой я вернулась лишь для того, чтобы родные оставили меня в покое со своими планами на моё будущее, — как на духу выпалила я свою самую страшную правду. — Если бы у меня был выбор, а не его иллюзия, я бы поехала в Америку. Куда угодно, только бы как можно дальше от Роузфилда. Я всегда тяготела только к свободе. А моя семья тянула меня вниз.

«Но теперь я сама тянусь назад. Разве я не противоречу себе? Вот же он, мой шанс на свободу! Сидит напротив меня и внимает моим словам», — вдруг запротестовал рассудок, но я лишь улыбнулась и потянулась к следующей карте. Реми вновь перехватил мою руку.

— Ты не похожа на ту, кого напугает отсутствие выбора. Ты всегда его найдёшь. Так почему не поехала в Америку?

Ах, как же метко он целился! Мне пришлось отвернуться, чтобы скрыть от него поражение, отразившееся на своём лице. И вновь взглянуть на него с лёгкой полуулыбкой.

— Я боялась навсегда потерять связь с людьми, которых люблю. И хотя после того как моя мать сожгла тот сад, а я едва не купила билеты, осознание того, что в Шотландии по-прежнему оставались те, кем я дорожу, удержало меня в пределах острова. Оказывается, любить кого-то можно и на расстоянии. Правда, когда это расстояние не превышает тысячи миль.

— Постой… — протянул Реми, хмурясь. — Сожгла сад? О чем это ты?

Горькая усмешка слетела с моих губ.

— Моя мать очень любила розы. Когда-то Роузфилд славился своими розовыми садами, но со временем качество земли ухудшилось, и наши лучшие плантации стали редеть на глазах. В свой день рождения мама как-то вслух загадала желание: «Хочу, чтобы в следующем году Роузфилд вернул величие своего имени». Той же ночью отец и дедушка привезли в Роузфилд земли с плодородных владений и высадили в саду с десяток розовых кустарников. Уже следующим летом наше поместье было не узнать. Розалинда казалась такой счастливой. Но когда спустя много лет отец умер, она сожгла этот сад. Она просто… просто сожгла его, Реми, едва не спалив и наше поместье. Мисс Синклер, наша домоправительница, говорит, так она пыталась сжечь свою боль. А я говорю, что она просто сумасшедшая.

— Наверное, это и есть то, что сейчас зовётся любовью, — пробормотал Реми, глядя куда-то за моё плечо. Я усмехнулась, качая головой. — Так что же ты, не веришь в любовь?

«Конечно я, черт подери, в неё верю».

— Хочешь сказать, ты веришь в неё? — прогнав лишнюю мысль, промурлыкала я и взяла его руку в свою, но лишь для того, чтобы направить её к колоде. — Вытягивай.

Его лицо исказила гримаса сожаления. Он продемонстрировал мне крестового короля и вернул карту обратно.

— Сколько у тебя было женщин? — без раздумий спросила я.

Реми отчего-то расхохотался.

— Нисколько.

Я сощурилась.

— Лжёшь.

— Я не из тех, кто будет ловить дам по кабакам, но и не из тех, кто найдёт своё тихое счастье. Выводы делай сама.

— Так что же… — ухмыльнувшись, я подсела ближе. — Я посягнула на ваше целомудрие, месье?

Его шокированный взгляд заставил меня прыснуть смехом.

— Разве я дал повод так думать?

— Нет! — процедила сквозь смех я. — Конечно, нет…

— У меня были женщины, Эйла, две-три, но ничего не вышло, потому что мы разного хотели от жизни, — он вдруг почему-то стал серьёзным, будто снова покрылся коркой льда, и взгляд его некогда тёплый остекленел. — Мне казалось, в какой-то момент они забывали о созданных между нами договорённостях. Но я не могу их винить. Они просто сами не знают, чего хотят.

Реми посмотрел на меня, и лишь тогда я поняла, что речь идёт далеко не о каких-то девушках, речь идёт обо мне. Улыбка сползла с моего лица, глаза заблестели. Это было точно удар хлыстом по спине. Отрезвляюще, больно, но больно лишь от одной мысли о содранной коже, ведь шок ещё не выпустил настоящие чувства наружу. Я ещё не успела принять свою правду, а он уже спешил все обрубить на корню… не позволил мне всё обдумать. Не позволил признаться, наконец, самой себе в том, что в последние дни я только и делала, что изо всех оттягивала момент нашего расставания. А он… выходит, он продолжает придерживаться «договорённостей»?

«Только, пожалуйста, Эйла, не выходи из себя».

— С чего ты взял, что они не знаю, чего хотят? Это они тебе так сказали? — рявкнула я и встала с земли, отряхивая это жалкое подобие платья. — Или ты за них сам все решил?

Реми встал с земли, теперь возвышаясь надо мной, и я вдруг почувствовала себя слабой, никчёмной, такой глупой… сырые стены подвала вдруг начали надвигаться на меня, но собственная злость на этот раз не позволила мне долго оставаться в ловушке пережитых страхов. Я вздёрнула подбородок, с вызовом встретив его серьёзный взгляд.

— Нет. Но если бы они знали, они бы мне сообщили об этом, — процедил он, сжимая челюсти.

Его слова били точно в цель. И взгляд выжигал во мне любые попытки протеста. Сжав кулаки, я развернулась, чтобы направиться прочь от этой разрушительной правды, но Реми схватил меня за локоть и резко развернул к себе. Я ахнула, ударившись носом о его широкую грудь, и подняла голову, чтобы встретиться с этим полыхающим взглядом. Он склонился над моим лицом и прошептал:

— Ответь мне, Эйла, глядя мне в глаза скажи, что знаешь, чего ты хочешь.

— Ты сам-то знаешь, чего хочешь? — немедленно отрикошетила я, сощурившись. — Или у тебя всё завязано лишь на «договорённостях»?

— Я знаю, чего я хочу, — Реми поднял ладонь, касаясь пальцами моих щёк. Всё во мне затрепетало от этой болезненной нежности, и я прикрыла глаза, вздрогнув, когда он заговорил вновь: — Но это не имеет смысла. Наш уговор — вот, что важно. Пойдём. К утру мы должны быть в Париже.

Слова, что должны были стать моим спасением, гвоздями прибили меня к земле. Реми отстранился и шагнул в сторону, открывая мне путь назад, но я не могла пошевелиться, не могла позволить себе первой разрушить то хрупкое, что мы оба ещё не успели построить. И всё же я разрушила. В последний раз обведя взглядом прекрасную фиолетовую даль, я резко развернулась и бросилась прочь к дороге, только бы слёзы не успели хлынуть из глаз, только бы рвущиеся наружу слова не причинили обоим вреда. «Всё это скоро закончится, Эйла, утром ты будешь уже в Париже», — успокаивала себя я, судорожно стирая горячие дорожки.

Всё скоро закончится. Я буду в Париже.

Осталось лишь пережить эту ночь. И всё непременно закончится.

Глава 26. Париж

Это случилось посреди трассы, всего в двадцати милях от Парижа ранним туманным утром.

У нас закончился бензин.

Без каких-либо предупреждающих знаков автомобиль просто остановился на дороге и упрямо отказался ехать дальше. Несмотря на то, что ночью Реми нашел бензоколонку и заправил бак на свои последние сбережения, этого оказалось недостаточно. И теперь, сидя в полной тишине и глядя в полупустынный горизонт, где уже виднелись очертания города, судя по обозначениям, Мелёна, мы не могли решить, что делать дальше. Конечно, самым очевидным вариантом было бросить авто и идти дальше, но отчего-то меня не покидало странное беспокойство. Словно это произошло неслучайно. Словно это сама судьба дала мне знак.

Знак или лишние двадцать миль, чтобы подумать и решить, наконец, что мне нужно на самом деле.

— Что ж, нам придётся идти пешком, — наконец, нарушил тишину Реми и взялся за ручку двери. — Ты говорила, твоя тётя живёт в пригороде?

— Да, но… — сомнения вдруг охватили мою душу, и я оглянулась на пустынную трассу за нами, будто забыла что-то важное в одном из десятков мест, где мы побывали. Да что со мной такое, чёрт возьми? Нет ничего прекраснее того факта, что мы почти добрались! — Да. Да, она живёт в пригороде, думаю, дорога много времени не зайдёт.

— Прекрасно.

— Да… прекрасно.

Мы оба выбрались из салона. Опершись о дверь машины, я сложила руки на груди и с самой недовольной на свете физиономией принялась ждать, когда Реми заберёт из багажника свою сумку. Мне не хотелось ни о чём думать, ничего решать, снова и снова прокручивать в голове одни и те же слова, но кричащие мысли без спроса захватили мой разум. Что значит, я не знаю, чего хочу? Ему-то самому откуда это знать? Я представила, как мы остаёмся здесь, во Франции, скитаемся по деревням, ловим рыбу и до рассвета занимаемся любовью… улыбка тронула мои губы, но здравый смысл тотчас заставил её угаснуть. «Ты сбежала из плена бестирийцев, чёрт тебя подери, чтобы распускать эти романтические сопли?» — спросила я себя. Но моя жизнь в Роузфилде, чем она лучше плена? Вернуться в Кембридж теперь мне вряд ли удастся…

Но вдруг в безумной какофонии мыслей я услышала что-то совершенно инородное. Это… рёв мотоцикла? Удивлённо моргнув, я воззрилась на Реми в попытке понять, слышит ли он этот звук, и когда наши взгляды встретились, мы в унисон обернулись к дороге. К нам на всей скорости приближалась чёрная точка — зловеще быстро, не оставляя и малейшего шанса сбежать или спрятаться. Чёрт возьми! Сердце загрохотало в самом горле при одной лишь мысли о том, что это могут быть бестирийцы, и страх, навязчивый, инстинктивный, парализовал всё моё тело. Где же все мои рефлексы? Я испуганно замерла, наблюдая за тем, как мотоцикл приближается к нам, когда Реми вдруг тихо выругался.

— Это полиция, — сказал он мне. — Эйла, ты слышишь? Это полиция!

Я вздрогнула, будто проснувшись от долгого сна. Мотоцикл был ярдах в ста от нас, когда, подчиняясь каким-то совершенно обезумевшим инстинктам, я бросилась к середине трассы.

— Эйла! — закричал Реми, подбегая, чтобы схватить меня за руку и оттащить к обочине.

— Стойте! — верещала я, размахивая руками. — Остановитесь! Мы здесь!

— Да приди ты в себя! — Реми схватил меня за плечи и развернул к себе лицом, но я вырвалась и вновь принялась кричать, боясь, отчаянно боясь, что они так и проедут мимо.

Где-то на задворках сознания бился и другой страх: что, если будет как в прошлый раз? Что, если они тоже связаны с бестирийцами? «Очнись, Эйла, ты почти в Париже, полиция спасёт тебя, спасёт!» — заглушал любые страхи вопль в моей голове.

Конечно, мои выкрики они услышали. Чёрный мотоцикл с запасным креслом остановился возле меня, и я увидела единственного полицейского — с неприветливым выражением лица, одетый с иголочки, он не спешил глушить мотор. Я подбежала к нему, напрочь позабыв о Реми.

— Мадемуазель? С вами все в порядке? — полицейский провернул ключ зажигания, и чёрный лакированный мотоцикл с эмблемой парижской полиции перестал, наконец, угрожающе рычать. Мужчина слез с седла и снял шлем, не сводя с меня глаз. Он перевёл взгляд на растерянного Реми. — Этот месье вам угрожает?

— Меня похитили! — выпалила я, не думая ни секунды.

Глаза полицейского округлились, он положил руку на кобуру и двинулся вперёд.

— Вас похитил этот месье?

Реми поперхнулся воздухом, а я, вынужденно придя в себя, встала перед полицейским, преградив ему путь.

— Нет, что вы, нет, — затараторила я заплетающимся языком. — Реми спас меня, вернее, я заставила его со мной поехать…

— То есть это его похитили? — полицейский свёл густые чёрные брови к переносице, переводя недоуменный взгляд с меня на Реми. — Я ничего не понимаю! Кто кого похитил? Между прочим, я спешу в участок, и если вы двое что-то не поделили между собой, прошу не ввязывать в ваши семейные распри полицию!

— Да что с вами не так?! — голос мой сорвался. Я чувствовала, как предательски горят щеки и жжёт в глазах, и сжала кулаки, вздёрнув подбородок, решительно настроенная добиться своего. — Меня зовут Эйла Маклауд! Двадцатого июня меня похитили из моего поместья в Шотландии, усыпили и привезли сюда! Это были бестирийцы, ваша местная мафия, и сейчас я прошу, нет, требую, доставьте меня в полицейский участок в Париже! Не в пригороде и где-либо ещё! Вы ещё не поняли? Я сбежала от чёртовых мафиози, сбежала от вашей доблестной полиции в Шеризе, которая, между прочим, прислуживает им! Я, мы, не питались нормально несколько дней, спали чёрт знает где, несколько раз отбивались от преследования и были в бегах, как какие-то преступники! И вы по-прежнему считаете, что это какие-то семейные распри? По-моему, я очень даже, чёрт подери, серьёзна! Боже, да не смотрите на меня так! Ах! У меня же есть доказательства, — я бросилась к багажнику, который Реми не успел закрыть, и под его удивлённый взгляд полезла в сумку. Да где же оно… я точно оставила его в кармане жакета… ах, вот! Схватив несчастный клочок бумаги, я вернулась обратно к ошеломленному моей речью полицейскому и протянула ему самое что ни на есть весомое доказательство. — Это статья в шотландской газете, которую я забрала у одного из бестирийцев. Вы знаете английский? — он покачал головой. — Здесь написано о том, что меня похитили. Я дочь известного лорда Бэлфора. Вы видите мою фотографию? Это я.

Полицейский перевёл взгляд с обрывка газеты на меня и нахмурился. Ну, конечно, дама с изысканными локонами, уложенными в аккуратную причёску, с жемчужными серьгами больше её ушей и броским макияжем едва ли походила на измученную, растрепанную меня с царапинами и ссадинами на лице, в порванном платье… но это по-прежнему была я! Надеясь получить поддержку от Реми, я обернулась к нему, но столкнулась лишь с ледяным непроницаемым взглядом его глаз. Он смотрел в сторону. О чем он думал? В душе с двойной силой заклокотало волнение. Наконец, полицейский произнёс:

— Я вам верю, мадемуазель…

— Маклауд.

— Мадемуазель Маклауд. Я доставлю вас в участок. Там мы со всем разберёмся.

Будто огромный камень тотчас спал с моих плеч. Я облегчённо выдохнула, чувствуя, как слёзы благодарности обжигают мои щёки. С ума сойти! Это ведь такое везение! Неужели скоро всё закончится? Радостный смех сорвался с моих губ, я обернулась к Реми и вдруг замерла, будто опомнившись. Что же теперь будет с нами? Сейчас, когда конец нашего путешествия так неминуемо близок?

— О, месье, вы тоже поедете с нами, — пояснил полицейский, садясь на мотоцикл. — У вас есть с собой какие-нибудь документы, подтверждающие вашу личность?

Я с надеждой посмотрела на Реми, и осознание, мелькнувшее в моей голове, заставило сердце болезненно сжаться. Обернувшись к полицейскому, я вздохнула и сделала несколько шагов к Реми. Он вытащил из багажника сумку со своими вещами и захлопнул дверь. Хмурый, как всегда, с какой-то странной печалью в глазах.

— Прости меня, — прошептала я, нервно теребя ткань платья.

— За что? — он даже не взглянул на меня.

— Господа, вы не могли бы поторопиться? — полицейский надел на голову шлем и провернул ключ.

Наши с Реми плечи соприкасались, но мне казалось, он где-то далеко-далеко от меня. Волнение царапало душу, было трудно дышать, ещё труднее — подбирать слова.

— Я ввязываю тебя в дела с полицией, значит, подставляю тебя. Бестирийцы могут…

Моя речь оборвалась, когда Реми вдруг схватил меня за локоть и развернул к себе — так резко, что наши губы едва не столкнулись. Я сглотнула, почувствовав, как пересохло в горле, а он заговорил так тихо, чтобы слышала его только я:

— Если ты думаешь, что дело в этом, то ты ошибаешься, Эйла.

Прикрыв глаза, я ощутила, как трепетная дрожь разливается по всему моему телу. «Тогда в чем же дело, Реми? Ты должен быть счастлив, ведь сможешь избавиться от меня раньше срока», — хотела спросить я, но полицейский вдруг со всем нетерпением нажал на клаксон, и мы оба вздрогнули, словно очнувшись ото сна.

«Хватит этих пустых сентиментов, Эйла. Сегодня всё закончится. Не этого ли ты хотела?» — корила себя я, забираясь в кресло мотоцикла и старательно избегая взгляда Реми.

***

Наш приезд поднял на уши весь участок — от констеблей и до комиссара, что, скуривая одну сигарету за другой, нервно расхаживал по всему кабинету и не выпускал из рук трубку телефона. Я наблюдала за ним — высоким широкоплечим мужчиной средних лет — из окна, разделяющего основной холл участка и его кабинет, и не могла найти себе места. Нервно покусывая указательный палец, я ждала, когда меня, наконец, пригласят внутрь, ведь мою первую попытку влететь в его кабинет пресекли грубым и безосновательным: «Ждите». Его секретарша заверила меня в том, что в данный момент он связывается со своими коллегами в Шотландии. Ах, как же мне хотелось верить именно в это, а не в то, что он звонит бестирийцам, собираясь выменять меня на какой-нибудь дорогой портсигар! Тем не менее, всё это было лишь глупыми домыслами — сейчас я находилась под защитой парижской префектуры, а значит, волноваться и впрямь было не о чем.

— Эйла, — позвал меня Реми, вышедший из маленькой комнатки, в которую его пригласили «не на допрос».

Минуя длинные ряды одинаковых столов, за которыми сидели полицейские клерки, я бросилась к Реми, но вдруг остановилась, уловив взглядом мелькнувшие справа металлические прутья. Сердце провалилось в пятки, я почувствовала, как в глазах стремительно темнеет, как нагло в нос забивается знакомый запах сырости и отчаяния… эта решетка… в точности как в подвале…

Опершись рукой о стену, я опустила голову и прикрыла глаза. Реми навис надо мной, ухмыляясь, почти скалясь — чужой, пугающий, опасный.

— А-а, приходишь в себя? — прохрипел он.

— Что? — я покачала головой, переводя рассеянный взгляд на мужчину перед собой. — Реми, что… что происходит?

— О, все в порядке, дорогая, или вернее было бы сказать «любовь моя»? — отвратительный слуху смех гулким эхом прогремел где-то вдали. Ноги мои подкосились, но чьи-то сильные руки успели меня поймать. — Всё в порядке… все в порядке? Да что с тобой?

Я моргнула, поднимая голову и встречаясь взглядом с ясными глазами Реми. Мрак рассеялся, запах сырости куда-то пропал, сменившись запахом новой бумаги и чьего-то терпкого парфюма, и я ощутила на себе руки, его тёплые безопасные руки, мгновенно расслабляясь в их безопасном кольце. Это всего лишь последствия пережитого. Нет никакого подвала. И больше никогда не будет. Я в самом безопасном месте. Только дыши, Эйла. Только дыши и не впадай в отчаяние. Всё почти закончилось.

Почти закончилось.

— Мне… — мои руки затряслись, признание почти сорвалось с уст, но я тряхнула головой, отгоняя прочь непрошенные мысли. Не стану говорить ему об этом. Он решит, что я чокнутая. — Мне просто стало дурно. Закружилась голова, — голос мой дрожал, и я изо всех сил старалась не смотреть на эти чёртовы прутья. — Ч-что тебе сказали?

Реми нахмурился, явно не веря моему оправданию.

— Идём, — сказал он, отводя меня к небольшой лавочке возле кабинета комиссара. Когда мы сели, он взял мои ледяные дрожащие руки в свои и заглянул мне в глаза. Маленькое пугающее воспоминание не отпускало. Почему я вижу другого Реми в своих странных видениях? Почему там, в сыром и тёмном подвале, он олицетворяет собой сущее зло? — Эйла, что с тобой творится? Ты словно выпадаешь из этого мира. И смотришь на меня так, будто… боишься.

Выдохнув, я покачала головой и крепче сжала его руки.

— Я не боюсь тебя. Я просто… это просто воспоминания о моём заточении. Они настигают меня. Я ничего не могу с этим поделать. И, пожалуйста, давай… давай не будем говорить об этом.

— Ладно. Как скажешь, — Реми выдохнул, отвёл взгляд. — Я слышал, твоя тётя уже едет сюда, чтобы забрать тебя. Это прекрасные новости.

Как бы мне не хотелось улыбнуться, я никак не могла себя заставить. Как только мы приехали, полиция тотчас связалась с тётушкой Меррон, и я была несказанно этому рада, но тот факт, что она уже наверняка позвонила моей матери и сообщила ей прискорбную весть о том, что я жива, оставлял горьковатое послевкусие. Совсем скоро я увижу холодный взгляд Розалинды. Она жеманно обнимет меня, стараясь всё же держаться на расстоянии, и скажет: «Мы ведь обе понимаем, дорогая, что это ты во всём виновата».

— Прекрасные тем, что мы вот-вот расстанемся? — я горько усмехнулась, блуждая от одной тревожной мысли к другой.

— Тем, что для тебя вот-вот закончится этот Ад.

«Дни, проведённые с тобой, не были Адом», — едва не призналась я.

— О чём с тобой говорила полиция? — я сменила тему, старясь не выставлять напоказ чувства, до которых ему не было дела.

— Задавали дежурные вопросы, чтобы, кхм, как там выразился этот сноб… «рассмотреть со всех углов эту неоднозначную ситуацию».

— Они уже несколько лет не могут справиться с мафией, которая похищает людей из других государств, — шикнула я. — И это называется неоднозначной ситуацией?

— Что теперь будет, Эйла? — прервал меня Реми.

— Начнётся расследование, — я сглотнула, тщательно подбирая слова, но чувства опережали разум. — Меня вряд ли депортируют в Шотландию в ближайшие дни. Я останусь здесь, с тётей… на самом деле, это звучит намного лучше, чем тот факт, что я должна буду вернуться к своей прежней жизни…

Реми расхохотался, вскинув голову.

— Ты не веришь в то, что говоришь.

— Нет, — решительно ответила я. — Это ты не веришь. Реми, у нас обоих нет настоя…

— Мадемуазель Маклауд, пройдите в мой кабинет, — пророкотал вдруг голос комиссара, приоткрывшего дверь.

Я встрепенулась, поднялась с лавки и бросила последний взгляд на Реми, прежде чем скрыться за дверью полупустого мрачного кабинета. Волнение комом застряло в горле. Комиссар провёл пальцами по своим усам и уселся в кресло за столом.

— Присаживайтесь, — он кивнул на стул напротив.

Заняв свое место, я внимательно посмотрела в серые глаза мужчины. Он даже не представился. Грубиян.

— Мы зафиксировали все ваши показания, данные вами ранее констеблю Морелю, — сказал он тихим вкрадчивым голосом, который совершенно не внушал доверия. — Я также связался с полицейским департаментом Эдинбурга, чтобы подтвердить или опровергнуть факт вашего похищения. Думаю, вы понимаете, что слезливой истории и клочка газеты недостаточно для такого серьёзного обвинения.

Злость вспыхнула в моей душе со скоростью звука, вылетевшего из его рта.

— Комиссар…

— Дюран, — наконец, представился он.

— Комиссар Дюран, — я подалась вперёд, заглядывая в его наглые глаза, — Нескольких секунд мне достаточно, чтобы выдвинуть ещё одно серьёзное обвинение. Как вы знаете из моих показаний, полиция в префектуре Марселя с удовольствием покрывала деятельность мафиози. Не хотите ли вы намекнуть мне на то, что деятельность вашей префектуры мало отличается от марсельской?

Дюран расхохотался, откинувшись на спинку кресла и сцепив руки за головой, но в один миг он вдруг изменился в лице и подался вперёд, вероятно, желая меня напугать. Ни один мускул не дрогнул на моем лице. Какой же мерзкий человек.

— Мадемуазель Маклауд, я бы на вашем месте был очень избирателен в высказываниях. Сейчас вы находитесь под нашей юрисдикцией. А у меня, к тому же, накопилось немало интересных вопросов к вам, которые ставят под сомнение акт вашего похищения.

«Вот же подонок!» — едва не сорвалось с моих уст.

— Я слушаю вас, Господин Дюран, но прошу не забывать о том, что я являюсь гражданкой Великобритании…

— Ах, да, именно с британскими коллегами я провёл очень содержательный разговор. Как выяснилось, ваш отец, Томас Маклауд, был весьма сомнительной личностью в плане ведения своего бизнеса. Он владел текстильной фабрикой, верно?

— Верно, она досталась ему от моего дедушки, — незамедлительно ответила я, чувствуя, как стремительно покрывается трещинами моё ледяное спокойствие. — К чему вы клоните?

— Вы также сообщили констеблю Морелю о том, что бестирийцы якобы требовали с вашей семьи деньги, которые ваш отец задолжал им. Сейчас эта информация проверяется, в частности мы уже уведомили вашу мать, мадам Розалинду Маклауд, о сложившейся ситуации.

— Уведомили? — я в презрении сощурилась. — Так вы называете допрос? Что за подозрения? Меня похитили! В вашем государстве, ваши бандиты! И вместо того, чтобы искать их, вы начали рыть под моего отца, который, между прочим, уже год как мёртв? Это безобразие!

— Мадемуазель Маклауд, у нас есть все основания полагать, что у вашей семьи сложились весьма тесные отношения с бестирийцами, — ответил он без единой эмоции. — Как я уже сказал, сейчас вы находитесь под юрисдикцией парижской префектуры. Моя задача — найти и закрыть в тюрьме тех, кто вас похитил.

— Но вы не можете этого сделать, правда? — я усмехнулась, качая головой. — Вы не захотите иметь дел с кланом мафиози, которая сотрудничает с полицией.

— Поверьте, я не меньше вашего мечтаю пересажать всех этих мерзавцев, — вдруг выплюнул он. — Но есть такое понятие, как последовательность. Вы не совсем последовательны. Вам кажется, что завтра мы поймаем всех бестирийцев, они напишут чистосердечное, а вас мы непременно отправим в Шотландию, первым же рейсом, где вас встретят, как героя, который сбежал из их плена, но в реальности всё куда прозаичнее, мадемуазель. У нас есть все основания полагать, что ваша семья довольно тесно сотрудничала с этим кланом. И если в делах вашего отца вскроется хоть какой-то криминал, расследование примет совершенно иной оборот…

Я едва успела осознать эту мысль, когда за дверью вдруг раздалась чья-то ругань. Голос показался мне знакомым лишь тогда, когда его обладательница приблизилась к двери и резко её распахнула.

— Что происходит?! Немедленно покиньте кабинет!

Обернувшись, я увидела свою тётю Меррон — её пытались удержать пара испуганных констеблей. Выдохнув и широко улыбнувшись, я бросилась к ней.

— Тётушка! Боже мой, ты приехала! Как я рада тебя видеть!

— Эйла, девочка моя, — протянула она, отстраняя меня от себя и заглядывая в мои глаза. — Боже милостивый, я не верю, не верю, что вижу тебя! Всю эту неделю все мы просто с ума сходили!

— О, пожалуйста, при всем уважении, оставьте эти сопли за дверью! — вдруг выпалил комиссар, вставая из-за стола и подходя к нам. — Мадемуазель Маклауд, думаю, на сегодня достаточно. Мы пригласим вас в участок, когда данные о деятельности вашего отца подтвердятся. Надеюсь, вы понимаете, что на время расследования вам нежелательно выезжать за пределы Парижа.

— Так, постойте. Какие ещё данные? — тётя всем телом повернулась к комиссару.

— А что с Реми? — спросила я и, встретив недоуменный взгляд господина Дюрана, поспешила добавить: — Мой спутник. Он может быть свободен?

Комиссар задумчиво потрогал свои усы. Моё сердце болезненно сжалось в ожидании ответа.

— Да, — наконец, сказал полицейский. — Да, к месье Атталю у нас нет никаких вопросов. С ним мы можем попрощаться.

Слова эти камнем прилетели в мой затылок. «Мы можем с ним попрощаться». Они могут.

Но как же я? Как же я скажу ему «прощай»?

Глава 27. На прощание

Наши взгляды встретились, едва я вышла из кабинета комиссара. Он смотрел с немым вопросом, я — с кричащим отчаянием. Неопределённость и состояние подвешенности, как ни странно, дарили мне надежду. Но я не могла озвучить её Реми.

Я не могла надеяться.

Моего отца подозревают в связи с бестирийцами. Неужели всё, что эти бастарды говорили мне тогда — правда? В таком случае возвращение в Шотландию ставит моё будущее под удар. А есть ли у меня оно, это будущее? Или, может быть, я цепляюсь за любую возможность остаться с Реми? Но едва ли он этого хочет, и та близость, что возникла между нами… лишь момент слабости. Нет никаких чувств. И никогда не было. Он считает, будто я не знаю, чего хочу, а я думаю, будто мы оба просто боимся той неизвестности, что поджидает нас в том случае, если мы выберем друг друга.

Вот только проблема в том, что неизвестность эта уже охватила нас. У нас обоих нет прошлого — его смыло ужасами настоящего. И нет настоящего — его затмил страх будущего. На последнее все же теплится надежда в душе, у меня теплится, а он…

Конечно, Реми мечтает избавиться от меня как можно скорее. И мне от этого совсем не больно. Ведь я совсем в него не влюблена. А он совсем не влюблён в меня.

— Ах, так это вы тот самый месье Атталь! — пропела моя тётя, вырывая меня из мыслей. — Меня зовут Меррон Бэлфор. Но вы можете звать меня просто Меррон! Я так благодарна вам, все мы вам очень благодарны! Вы будете достойно вознаграждены за вашу помощь.

— Спасибо за добрые слова, мадемуазель Бэлфор, — Реми перевёл взгляд на меня и улыбнулся. — Я рад, что встретил вашу племянницу. Что она встретила меня.

Я улыбнулась, чувствуя знакомый трепет в душе, заглушаемый лишь осознанием скорого прощания и нависшей над моей головой тревожной неизвестностью. Но тётя, окрыленная знакомством, вдруг изменилась в лице и, вклинившись между нами и взяв нас обоих под руки, направилась к выходу.

— Нам лучше уйти отсюда, да поскорее, — сквозь широкую улыбку пропела тётушка. — Сдаётся мне, у меня плохие новости для тебя, Эйла. Доберёмся до особняка, и я все вам расскажу.

Мы выбрались на залитую золотым солнечным светом оживлённую улицу. Каждый уголок Парижа был мне знаком, и сейчас я точно знала, что мы находимся в Берси. На утреннем солнце поблёскивала Сена, на небольшой площади перед полицейским участком обосновались торговцы, а воздух от количества автомобилей был спёртым и тяжёлым. Мне хотелось, как раньше, пройтись вдоль набережной, погрузившись в свои мысли, обдумав услышанное и приняв важные решения, но у меня не было ни секунды на это.

К тому же, водитель тёти уже ждал нас у ступеней. Я уже сделала шаг по направлению к нему, когда почувствовала, как Реми остановился. Где-то за нашими спинами хлопнула входная дверь. Я обернулась, заметив полицейского, что привёз нас сюда на совсем мотоцикле.

— А, вот вы где, — он обращался к Реми. — Я искал вас в участке. Мы можем ехать?

— Что? О чём он говорит? — я напряглась всем телом, вглядываясь в невозмутимое лицо Реми.

— Да, подождите меня внизу, — сказал Реми полицейскому и повернулся ко мне. — Эйла, я думаю, время пришло.

— Для чего? — голос мой дрогнул.

— Я подожду вас в машине, — тихо вклинилась в наш разговор тётя и, кивнув водителю, спустилась по ступенькам вниз к авто.

От волнения у меня закружилась голова. Полицейский достал из кармана сигареты, обошёл нас и направился к мотоциклу на служебной стоянке. Мы же так и остались стоять перед входом в полицейский участок. Реми взял мои руки в свои, и я почувствовала, как в этот момент между нами разверзлась огромная пропасть. Балансируя на самом краю, я с трудом держалась, чтобы не упасть.

— Я договорился с этим господином, — начал Реми непривычно тихим, но уверенным голосом. — Он направляется в Мелён и согласился меня подбросить.

У меня перехватило дыхание, ноги подкосились, и пропасть, казалось, стала ещё на шаг ближе ко мне. Сморгнув сл`зы этого болезненного осознания, я крепче сжала его ладони в своих и хриплым голосом спросила:

— Зачем… зачем тебе в Мелён?

— Эйла, я планирую перебраться в Швейцарию, —ответил он, и слова эти выстрелом прилетели мне в висок. — До встречи с тобой я думал, что не достоин ничего, даже собственного клочка земли. Но ты показала мне, что это не так. И дом, который ждёт меня там, в Нёвшателе, и до которого так и не добрались мои мать и сестра… если в том письме сказано, что его завещали мне, значит, это действительно так. Столько лет прошло, родственников наверное уже и нет в живых. Ты позволила мне принять это. Принять настоящее и будущее и отпустить прошлое. Меня будут искать бестирийцы. И как бы мне ни хотелось набить им морду, я понимаю, что уехать в Швейцарию и начать всё с чистого листа будет лучшим решением.

Его силуэт размылся из-за моих слёз, сердце сдавила глухая тоска. Мы говорили о Швейцарии, говорили об этом доме, но… я никогда не думала об этом моменте, прекрасном и трагичном, когда я должна буду отпустить его, а он должен будет отпустить меня. Расставание висело над нашими головами чёрными тучами, я знала, знала, что оно настанет, но понятия не имела, как именно это произойдёт. Уверенность в том, что в этом безумном мире мы сможем удержаться друг за друга, никогда не оставляла меня. А сейчас… сейчас он рушит это. Или я давно сама все разрушила?

— Но как же наш уговор? — всхлипнула я, в неверии качая головой. — Я обещала заплатить тебе, Реми, это несправедливо и нечестно, тебе не нужно ехать в Мелён, у тебя нет ни копейки, ведь ты… ты все и так потратил на меня.

— Эйла, даже сейчас ты продолжаешь рассуждать о материальном, — он горько усмехнулся. — Мне не нужны деньги. И никогда не были нужны. Я скиталец. У меня нет адресов и остановок. То, что ты называешь моей расплатой за ошибки, я называю свободой. Я всегда найду способ их заработать, если мне нужна будет пища или ночлег. Я же отличный рыбак, забыла?

— Ты даже не сможешь купить бензин, — мои плечи тряслись от немых рыданий, но я смеялась, старалась делать вид, что смеюсь, изо всех сил, до последней слезинки. — Боже, я не верю, что говорю это. Я думала… думала, мы поедем к тёте, что всё решится…

— И что было бы дальше? Ты думала об этом? Я не зря сказал тебе, Эйла, что ты не знаешь, чего хочешь. Представь меня в Шотландии рядом с собой. Или представь себя рядом со мной в Швейцарии. Какая из судеб тебе ближе? Ты не знаешь. Вот, в чём наше с тобой различие. У тебя есть почва под ногами и уверенность в завтрашнем дне, но ты понятия не имеешь, чего хочешь. А я подвешен в воздухе всю свою жизнь. Но я чётко знаю, что мне нужно.

— Ты пытаешься меня упрекнуть?..

— Я пытаюсь показать тебе реальность. Какую есть. Без прикрас. Не нужно плакать, Эйла, ты бы всё равно не выбрала мою жизнь, — прошептал Реми, проводя ладонью по моей мокрой щеке. — А я не смею влиять на твой выбор. Твой кошмар закончился. Сейчас ты в раздрае, но пройдёт несколько дней, и всё вернётся на круги своя. Будешь носить дорогие платья, отваживать ухажеров и мечтать о собственной книге, так и не решаясь начать её писать. Всё будет как раньше. Ты обо мне не вспомнишь. Лучшее, что может случиться с тобой после всего пережитого — возвращение домой. Нам пора попрощаться. И карты… — он сунул руки в карман и достал оттуда колоду, протягивая её мне. — Ты хранила их самого первого дня. Пусть они будут с тобой и дальше. Что бы это ни значило для тебя.

Я взглянула на эти карты, как на что-то жуткое, как на оружие, как на склянку с ядом, и всё же сжала их в своей руке. Мне отчаянно не хотелось верить в происходящее. Я чувствовала себя почти как в день похорон отца. Панихида закончилась, люди начали расходиться, а я замерла у его гроба, понимая, что это конец, что мне действительно нужно попрощаться с ним. Оставить в этом гробу рядом с ним надежду на то, что он может вернуться. Появиться на пороге нашего поместья, расставить руки для самых крепких на свете объятий и сказать: «Я так скучал по тебе, моя девочка». Быть может, с Реми я сгущаю краски, но ведь это прощание… и я тоже его не увижу. И он тоже меня не обнимет.

Шотландия… Швейцария… «не знаешь, чего хочешь»… возвращение домой… вечные скитания…

Как справиться с этим ворохом сомнений в одиночку? Почему он не хочет мне помочь? Почему не хочет меня направить? Я всегда самостоятельно принимала решения, но сейчас мне была просто необходима его помощь!

Внезапно жгучая злость охватила меня своим бешеным пламенем. Он трус! Просто трус! Винит меня в том, что я не знаю, чего хочу, а сам… сам-то он знает? Для чего тогда морочил мне голову, для чего делал вид, будто я ему дорога? Если всё равно с самого начала собирался сбежать в Швейцарию! Меня никогда не было в его будущем! Я утёрла слезы ладонью и сделала шаг назад, сверкнув в его сторону озлобленным взглядом. В это же момент раздался гудок клаксона. Полицейский выкрикнул что-то, и это только подстегнуло меня к дальнейшим словам:

— Я рада, что все это закончилось! И что я больше никогда не увижу твоего лица! Ты прав, в Шотландии я и не вспомню о тебе! Там меня ждёт прекрасная жизнь, а ты продолжай скитаться! Чёртов гордец! — выкрикнула я и прежде, чем развернуться и сбежать по ступенькам вниз, я бросила эти несчастные карты ему в лицо.

В душе горела обида, горечь заполонила рот. Я неслась вниз, не боясь споткнуться, но отчаянно страшась обернуться и пожалеть о своих словах. Рывком распахнув дверь автомобиля, я забралась в салон и велела водителю трогаться с места. Мне хотелось плакать, кричать, убежать куда-то далеко-далеко, а лучше вернуться назад и крепко его обнять, сказать, что я сожалею… гнев затуманил мой разум, взял над чувствами контроль. Накрыв лицо руками, я горько заплакала, даже не почувствовав прикосновение тёти к своей руке.

— Эйла, услышь меня, — где-то вдалеке гулко слышался её голос. — Что произошло между вами? Почему он не поехал с нами? Разве мы не должны отплатить ему за твоё спасение?

Я ничего не ответила ей, чувствуя, как с каждой секундой от меня отдаляется моё сердце, оставленное где-то на ступенях полицейского участка. Мне не хотелось слушать ни её вопросов, ни собственных рыданий — всё это в какой-то момент показалось мне слишком отвратительным. Тогда она положила ладонь на моё бедро и, вздохнув, пробормотала:

— Я всё поняла, моя дорогая, в дело вмешались чувства. Он показался мне очень гордым и очень упрямым молодым человеком, немудрено, что он решил отказаться от денег.

Каждое её слово — капля лимонной кислоты на сочащуюся кровью рану. Я отчаянно не хотела её слушать и даже была близка к тому, чтобы нагрубить ей. Зачем же она говорит столь очевидные вещи? Зачем ранит меня?

— Тем не менее, Эйла, всё к лучшему. Ты справишься и с этим. Ты ведь всегда знала, чего хотела. Это поможет тебе двигаться дальше…

Внезапно я словно прозрела. Эти слова стали моей пощечиной. Я убрала ладони с лица и в замешательстве посмотрела на тётю. «Ты всегда знала, чего хотела». Конечно, конечно же, я знала! Я не осталась в Шотландии вопреки желаниям родителей, я выбрала тот факультет, который хотела, я жила там, где хотела, дружила и флиртовала с теми, с кем хотела, установки общества меня не смущали и не страшили, и бестирийцы тоже не смогли удержать меня, не смогли лишить меня свободы! Так почему же сейчас я позволяю всем вокруг решать, что мне действительно нужно? Вернуться в Шотландию? К своей матери, которой на меня плевать? Чтобы остаток жизни провести вдали от человека, в которого я влюблена? Вдали от жизни, которая за всю эту неделю вопреки всем трудностям стала для меня самым прекрасным и захватывающим приключением?

— Эйла! — вдруг донёсся до моего слуха неясный крик откуда-то с улицы.

Боже мой, я даже голос его теперь всюду слышу! Разве это не знак? Знак остановить машину и вернуться к нему, бежать за ним, что есть мочи, заставить его взять меня с собой…

— Эйла!

— Мадемуазель Бэлфор, там какой-то безумец бежит за машиной, — вдруг проблеял водитель, и мы с тётей в унисон обернулись к заднему стеклу. — Мне стоит поддать газу?

— О, боже… — со всхлипом слетело с моих уст.

Это Реми! Он бежал по тротуару вдоль набережной прямо за машиной, размахивая руками и выкрикивая моё имя. Неужели всё это происходит на самом деле? Я закричала, моля водителя остановиться, и как только авто затормозило, я рывком открыла дверь и выбралась из салона. Реми в этот момент уже почти настиг нас. Бег его сменился на шаг, и когда он остановился напротив — мокрый от пота, тяжело дышащий, со спутанными и упавшими на глаза волосами — я не поверила своим глазам.

— Что ты делаешь? — спросила я дрожащим голосом. — Реми, это…

Он не позволил мне договорить, подойдя вплотную ко мне и обхватив моё лицо ладонями.

— Ты права, — выдохнул Реми прежде, чем крепко поцеловать меня.

Мои руки упали по швам, сердце пустилось вскачь, стоило мне только ощутить его пылающие требовательные губы на своих губах. Это было что-то совершенно невероятное, исцеляющее, правильное и безумное… мы замерли на узком тротуаре на набережной Сены, и люди проходили мимо нас, оглядываясь, но нам не было никакого дела до них. Я всхлипнула ему в губы, поднялась на носочки и всецело утонула в этом поцелуе — выстраданном, долгожданном, необходимом, как воздух. Вихрь чувств овладел мной, но в каком-то другом мире, а сейчас я замерла в этом сладком миге, в ощущении полной безопасности и свободы, в его крепких руках, сжимающих моё содрогающееся в рыданиях тело. Он не уехал, он выбрал меня! И я, я непременно выберу лишь его!

А когда мы отстранились друг от друга, Реми ещё крепче прижал меня к себе и, соединив наши лбы, прошептал:

— Ты права, Эйла, я трус. Я побоялся предложить тебе поехать со мной, побоялся посягнуть на твоё будущее, объясняя это глупыми обвинениями в том, что ты сама не знаешь, чего хочешь, — его ладонь накрыла мою щёку. — Я не оставил тебе выбора. Поступил, как последний эгоист. Но я не мог уехать, имея даже малейшую надежду на то, что будь он у тебя, этот выбор, ты бы выбрала меня.

— Я выбрала, — немедленно ответила я, обхватывая его щёки ладонями и заставляя посмотреть его мне в глаза. — Реми, я выбрала тебя. Ещё вчера, на ирисовом поле, я говорила тебе об этом, и не отказываюсь от своих слов сейчас. Лучшее, что может случиться со мной, Реми, это не возвращение домой, где меня не ждут, это будущее с тобой. Это неизвестность, которая всегда манила меня.

— Ты… ты хочешь сказать, что поедешь со мной в Швейцарию? После всего, что с тобой произошло, ты выбираешь меня?

— Да, — твёрдо ответила я, чувствуя, как мои слёзы падают на наши ладони. — Если и ты выбираешь меня.

— Эйла, — выдохнул Реми и снова меня поцеловал. Я плавилась под ласковым напором его губ, и когда он разорвал поцелуй, мне ещё несколько секунд не хотелось открывать глаза. Не хотелось думать, что всё по-прежнему может закончиться в любой миг. — Ты самая невероятная женщина из всех, которых я когда-либо встречал.

— Погоди, — я усмехнулась, убирая непослушную светлую челку с его лба. — Не спеши разбрасываться комплиментами. У меня есть условие.

Он недоумённо покачал головой. Я шагнула в сторону, открывая ему обзор на автомобиль, в котором сидела моя тётя.

— Ты прав, я привыкла к тому, что у меня под ногами есть почва. И я хочу, чтобы так и было. У нас нет ни гроша. Нам нужны деньги хотя бы для того, чтобы добраться до Женевы. Деньги, а ещё силы и немного еды.

— Я понял, — Реми рассмеялся, вскинув голову. — А что с бестирицапми? Твоей матерью?

— Комиссар дал мне понять кое-что совершенно отвратительное. Пожалуйста, давай сядем в эту машину и поедем к тёте. Нам обоим нужно прийти в себя.

Сердце сжалось от волнения, и я замерла, ожидая его ответ. Тогда Реми погладил меня по волосам и, улыбнувшись, слабо кивнул.

В этот миг я почувствовала, будто снова могу дышать.

***

Я сразу узнала этот особняк.

Каждое лето отец лично привозил нас с Шарлотт к тётушке, чтобы, по его словам: «Меррон не расслаблялась, наслаждаясь одинокой размеренной жизнью под ласковым парижским солнцем в компании виноградников и привлекательных мужчин». С июня по август мы были предоставлены сами себе, всячески игнорируя приставленную к нам гувернантку и погружаясь в тонкости французского языка всеми возможными способами. Ах, как я любила приезжать сюда, как тосковала по своей тётушке Меррон! Что совершенно удивительно, являясь родной сестрой Розалинды, она не имела ничего общего с ней. Она всегда стремилась к свободе, а потому, получив нескромное наследство от дедушки, с концами перебралась в это чудное местечко в пригороде Парижа. Я мечтала о такой жизни, ах, как же я ей завидовала! И этот особняк, утопающий в зелени и солнечном свете, всегда был для меня синонимом к слову «счастье».

Теперь счастье звенело в моей душе сотнями колокольчиков. Я не могла перестать улыбаться, поднимаясь с Реми по каменным ступенькам прямиком к двойным дверям из белого дуба. Нас встретил дворецкий Жозе — приветливый мужчина преклонных лет. Он широко улыбнулся, увидев меня, и сообщил, что нисколько не сомневался в том, что меня найдут целой и невредимой. «Что ж, я сама нашлась», — с ответной улыбкой проворковала я и крепче сжала руку Реми. Правда, Меррон не разделяла нашего настроения. Неужели она не была рада тому, что мы выбрали друг друга, тому, что мы решили связать нашу судьбу? Она провела нас в гостиную и велела нам сесть, когда как сама принялась расхаживать по комнате, нервно заламывая запястья. Любопытно, она слышала то, о чём мы говорили снаружи? О нашем решении сбежать в Швейцарию? Неужели она против? Мы с Реми переглянулись.

— Эйла, ты должна кое-что знать о своём отце, — решительно сказала она, остановившись напротив меня. — Полагаю, тебе лучше услышать это от меня, а не от полиции, которая сейчас уже наверняка обыскивает ваше поместье.

Сердце моё пропустило удар.

— Что?! Н-но зачем?

— Томас действительно был связан с криминалом. Когда наш с Розадиндой отец, твой дедушка, передал фабрику ему, она уже переживала не лучшие свои времена. Он влез в долги, производство простаивало, рабочие бастовали. А потом в один миг произошло нечто странное. Он выплатил зарплаты рабочим, но объявил о закрытии фабрики. Мы с Розалиндой и вообразить не могли, где он взял деньги. Томас стал чаще пропадать. Мы не хотели пугать тебя этим, не сообщали тебе, когда ты была в Кембридже, но всё это очень нас беспокоило. В итоге Розалинда наняла частного детектива. Выяснилось, что почти каждый день он встречается с некой женщиной по имени Фиона.

Кровь отхлынула от моего лица. Я забыла, как дышать, и имя, имя, которое не раз повторяли эти мерзавцы, запульсировало у меня в голове. «Фиона»… Отец назвал лодку в честь неё.

— Фиона оказалась гражданкой Франции, вполне возможно, что она была как-то связана с бестирийцами. И, скорее всего, именно она подала ему идею взять у них в долг. Вот только Томас поступил весьма странно и непоследовательно. Часть суммы он выплатил рабочим. А часть — вывез на лодке в неизвестном направлении. Вероятнее всего, Фиона присвоила их себе. Твоему отцу очень просто заморочить голову.

Я чувствовала, как с каждой секундой в лёгких становится всё меньше воздуха. Безумие. Это какое-то безумие. Мне всегда казалось, что мой отец — почти святой человек. Неужели он правда изменял матери? С женщиной из криминального мира? Которая была с ним лишь ради денег? Скорее всего, она не могла получить у бестирийцев эту сумму, поэтому использовала отца. Невероятно.

— Как вы узнали обо всем этом? — подал голос Реми, крепче сжав мою ладонь.

Я отправила ему благодарный взгляд.

— Томас признался в измене Розалинде перед самой своей смертью.

«Боже… поэтому она сожгла сад», — я всхлипнула, не веря своим ушам. Мне казалось, всё это — сюжет какой-то прочитанной мной книги, знакомой едва ли не наизусть… ах, если бы это действительно оказалось так!

— Эйла, — тётя обращалась ко мне. — Томас просил Розалинду уничтожить все бумаги, которые хранились в его кабинете в поместье и на Фабрике. Но это не гарантирует то, что полиция не найдёт на него компромат. Боюсь, что с бестирийцами здесь никто разбираться не будет — полиция не станет с ними связываться. Их слишком много, они слишком влиятельны и заметают следы преступлений намного лучше, чем твой отец. Но они охотно возьмутся за дела Томаса. В первую очередь, они начнут таскать тебя по допросам, ведь это ты сообщила полиции в Париже о лодке и долге.

— Чёрт возьми, — я вздрогнула, накрыв рот ладонью. — Я говорила это, строго веря в непричастность отца… Говорила все, что помнила, не зная…

— Это неважно. Твоя мать справится, она наймёт лучшего адвоката, как и всегда, — прервала меня тётя.

— Как она отнеслась к новости о том, что я жива? О том, что ей больше не нужно спекулировать на моей смерти?

Меррон промолчала, отведя взгляд.

— Шарлотт рвётся в Париж, чтобы как можно скорее тебя увидеть, — заявила она с улыбкой.

Я горько усмехнулась.

— Эйла, послушай, сейчас тебе лучше не возвращаться в Шотландию. Здесь тоже небезопасно, но там ты можешь просто стать мишенью для полиции. Обществу плевать на то, что ты жертва похищения. Им нужно знать, куда твой отец отправил деньги.

Её слова лишь укрепили веру в правильность нашего решения. И подтвердили: у нас больше нет прошлого. Чем я буду заниматься в Швейцарии? Будущее заволокло туманом, но у нас было наше настоящее. И, обменявшись с Реми взглядами, мы поспешили сообщить Меррон правду.

— Мы собираемся сбежать в Швейцарию. В Нёвшатель. Родственники Реми оставили ему дом. Может быть, когда всё наладится, мы вернёмся во Францию или… или отправимся в Шотландию. Мы не знаем. Но сейчас мы решили. Мы оставим этот кошмар далеко позади.

Тётя широко улыбнулась нам. Что ж, другой реакции я от неё и не ждала.

— Любопытно будет узнать реакцию Розалинды, когда она узнает, что ты опять от неё сбежала. Что ж, я попрошу Алена приобрести вам билеты на утренний поезд. А на ночь останетесь здесь. Месье Атталь, вы ведь не против?

Я с надеждой взглянула на Реми. Он едва заметно напрягся, но всё же кивнул.

— Замечательно. Вы кажетесь надёжным мужчиной, Реми, — сказала тётя, доставая из футляра, лежащего на маленьком кофейном столике, свой мундштук. — А вот у моей племянницы характер довольно взрывной. Но, думаю, вы об этом уже знаете. Надеюсь, совместная жизнь вас обоих не напугает. А если и напугает, осмелюсь предположить, вы двое убьете друг друга в первую же неделю.

Мы расхохотались, на миг опустив весь груз свалившихся на нас событий. Убьём друг друга в первую же неделю… что ж, тётушка явно меня недооценивает.

***

В ванной я провела больше часа. Мысли окутали меня, как и остывающая вода, и я не знала, как из них выбраться. Трудно было поверить в то, что отец изменял матери, в то же время, новость об этом отчего-то казалась такой знакомой… словно я уже знала об этом, давно знала, словно кто-то мне об этом уже сообщал. И этот отъезд в Швейцарию… чувство какой-то торжественности бушевало в душе, перекликаясь с другими чувствами, они обуяли меня, выдернули из реальности. После плотного обеда и бессонных ночей так и хотелось провалиться в сон прямо в этой опьяняюще горячей воде, но я упорно держалась, отгоняя лишние раздумья и переживания и сочиняя письмо для Шарлотт — наш разговор по телефону накануне показался мне несколько смазанным и был прерван требованием Розалинды: «Немедленно возвращайся в Шотландию».

Мне было плевать на приказы матери, так же, как ей было плевать на меня. Я думала и тосковала лишь по Шарлотт, по нашему дому, по своим ощущениям в нём. Мне хотелось рассказать сестре обо всем, а ещё лучше — крепко обнять её, но у меня не было ни малейшего шанса на это. Единственным вариантом было обнять её через строчки. И уже несколько позже, сидя за небольшим туалетным столиком и то и дело поправляя халат, я упорно расписывала на бумаге события каждого дня и каждой минуты с той самой злополучной ночи, когда бестирийцы похитили меня. Я рассказала ей о своих чувствах к Реми и посмеялась над тем, что с ним у меня всё получилось в точности как в сюжетах, которые я с иронией сочиняла для сестры. Я также попросила Шарлотт поцеловать за меня Морну и мисс Синклер, сказать им, как я скучаю. И обнять маму, зная, что Шарлотт она обнимет тепло и по-настоящему, совсем не так, как меня. Я не написала ей наш точный адрес в Нёвшателе, поскольку и сама его не знала, но пообещала обязательно вернуться в Дирлтон уже вместе с Реми, когда всё наладится. Я выразила надежду на то, что к этому моменту они с Луи уже обзаведутся детьми, которые будут любить меня так же, как мы с Шарлотт любим нашу тётю. Последние строчки письма оказались смазанными из-за моих слёз, но переписывать его я не стала — положила в конверт и оставила на туалетном столике.

Я взглянула в свое отражение в зеркале и слабо улыбнулась. Отодвинув ящик, я достала оттуда гребень, но вдруг заметила лежащую в ящике чёрную маскарадную маску. Мой взгляд переместился на закрытую дверь, ведущую в спальню, а затем снова вернулся к маске. В этот момент за дверью раздались шаги. Она приоткрылась, и в мою спальню, улыбаясь, заглянул Реми.

— Эйла, я не привык спать без тебя, — прошептал он.

Я улыбнулась, подходя к двери и хватая Реми за руку, чтобы затащить его в свою спальню.

— И не нужно к этому привыкать, — прошептала я, поднимаясь на носочки и нежно его целуя.

Реми оторвался от моих губ и взял мою ладонь в свою.

— Что это у тебя?

— Маскарадная маска, — я сглотнула ком воспоминаний, но вздрогнула, когда Реми забрал её и приложил к своему лицу.

— Никогда прежде не надевал подобной ереси.

Он усмехнулся и поднял на меня взгляд. Его голубые глаза в обрамлении чёрной бархатной маски встретились с моими глазами, и вдруг произошло что-то совершенно невероятное — я ощутила, как по всему моему телу разливается ледяной ужас. Ноги подкосились, горло сдавил тугой ком страха…

Боже, да он ведь один в один похож на того бестирийца, что танцевал со мной на маскараде в Роузфилде! Я отшатнулась назад, утопая в воспоминаниях… его руки на моей талии… умелый танец… бокал шампанского и подозрительное молчание…

— Эйла? — незнакомец коснулся моего локтя, но я вздрогнула, отвернувшись. — Эйла, в чём дело?

Глупая, это всё не по-настоящему! Он не может быть одним из бестирийцев… просто не может быть…

Я сделала несколько глубоких вздохов, прежде чем повернуться к оторопевшему мужчине и взглянуть на него, уже снявшего маску и теперь смотрящего на меня с полным недоумением в этих одновременных чужих и родных глазах. Но душу обдало знакомым теплом — это Реми, мой Реми, прошедший со мной все круги Ада, как же я смею в нём сомневаться? Всхлипнув, я бросилась к нему в объятия и уткнулась носом в его широкую грудь, ещё влажную после ванной.

— Реми, давай ляжем спать, — сбивчиво прошептала я, поднимая на него испуганный взгляд. — Я хочу, чтобы этот день поскорее закончился. Хочу сесть в поезд и уехать в новую жизнь. А ты, ты этого хочешь?

Казалось, он был совершенно сбит с толку, но всё же кивнул, подводя меня к кровати. Но я остановила его, чтобы поцеловать, убедиться в реальности этого момента, убедиться в реальности нас, прогнать прочь из головы запах сырости подвала и его ослепляющий мрак. Реми незамедлительно поцеловал меня в ответ. Я обвила руками его шею, теснее прижимаясь к нему, а он подтолкнул меня к кровати, наблюдая за тем, как я с горящим огнём взглядом размещаюсь на мягких подушках и приглашающе развожу ноги в стороны.

— Ты такая красивая, — прошептал он, нависая надо мной, а после глубоко целуя и срывая с моих губ первый стон.

Мы прижались друг к другу, отдаваясь этим обезумевшим чувствам, неспешно и плавно, несмотря на усталость и изнеможённость. Грубые руки Реми ласкали мою грудь сквозь тонкую ткань сорочки, и я выгибалась навстречу этим прикосновениям, оставляя на его горячей шее невесомые поцелуи. Когда он вошёл в меня, глубоко и медленно, я ощутила себя на вершине блаженства, самой счастливой на свете, состоящей из одних лишь чувств, без плоти — только душа. И сегодня она всецело принадлежала ему.

А он всецело принадлежал лишь мне.

Эпилог

Длинная резная стрелка на пыльном циферблате медленно подползла к полуночи. Вопреки моим ожиданиям, часы не издали бой, оповещающий о наступлении нового дня, и я благодарно прикрыла веки. Сегодня ни один звук не должен нарушить эту волшебную атмосферу. Даже наше дыхание. Даже размеренный стук наших сердец.

— Сегодня утром все будет по-другому. Ты готова к этому?

— Замолчи, пожалуйста.

Он поднял уголок рта. Я закатила глаза: как же он невыносим. И тем не менее, улыбнулась тоже. В глубоком синем мраке, разгоняемом лишь льющимся в открытое окно серебряным светом луны, его голубые глаза светились особенно ярко. Я знала, что сейчас, в этот самый миг, он счастлив, и видит бог, я была счастлива вдвойне. Оно разливалось внутри меня, искрилось, как игристое вино, это истинное неподдельное счастье, и, придвинувшись ближе, я коснулась кончиками пальцев его колючей щетины.

— Реми, — тихо позвала я, — неужели все это и правда происходит с нами?

Вероятно, он опешил от чрезмерной нежности в моем голосе. И, слегка приподняв голову с пуховой подушки, обвёл меня усмехающимся взглядом. Чёртов мерзавец.

— Не знаю. Ты мне скажи, — его пальцы настойчиво переплелись с моими под невесомой хлопковой простыней.

Прикосновение не отличалось особенной нежностью, как и все прикосновения до этого, но что-то тёплое и трепетное разлилось по всему моему телу, а после ярким румянцем выступило на щеках. Прочный мост, проложенный между нашими душами, заставлял меня чувствовать всё на совершенно новом уровне, почти неземном, в то время как сам он оставался спокоен, абсолютно невозмутим. Конечно, это выводило меня из себя.

Но впереди была вся жизнь, чтобы к этому привыкнуть.

— Мне кажется, будто я попала в сказку, — поймав на себе его изучающий взгляд, я поджала губы. — С плохим началом и хорошим концом. И без прекрасного принца, конечно же.

Реми усмехнулся и закатил глаза.

— Так ты уже знаешь, каков будет конец? — он задал не тот вопрос, который я ждала. — Напомни-ка, что там нам напророчила твоя драгоценная тётушка? Что мы поубиваем друг друга в первую же неделю?

— Разве «и умерли они в один день» — это не хороший конец?

Мы улыбнулись друг другу — устало и вымученно. Тяжесть этого дня — всех дней — давила на наши плечи незримым грузом, делала веки тяжёлыми, как свинец. Утром нам понадобятся силы, а мы вымотались, эмоционально и физически. Нам нужен крепкий сон, просто необходим, и я так счастлива, что мы оба сошлись хотя бы в этом. Я поняла это, когда Реми сократил расстояние между нами и, поцеловал в висок, собственнически сгрёб в охапку. Расслабившись в его руках, почувствовав, как умиротворение растекается по всему моему телу, я улыбнулась и прошептала в сгиб его сильной руки:

— Какой ужас, завтра я снова увижу твоё лицо.

Хрипло рассмеявшись в мои спутанные волосы, Реми снова поцеловал меня в затылок.

— Спи уже, — пробормотал он едва слышно.

Вскоре его дыхание стало ровным и глубоким, и он, ни на секунду не ослабив хватку, уснул. Я закрыла глаза, стараясь дышать в такт с ним. Яркие образы того, что произойдёт уже утром, мгновенно наполнили сознание, отчего пульс участился, а сон наотрез отказывался приходить, несмотря на усталость. В самом деле, какая несправедливость! Это наша первая ночь в столь комфортных условиях, а я не могу сомкнуть глаз! Узор на стене начал раздражать меня уже через несколько минут. Я отчаянно боялась бросить взгляд в окно и увидеть полосу рассвета. Чуть сдвинувшись, я крепко зажмурилась и недовольно вздохнула. Как символично, ведь в тот день, когда мы были вынуждены впервые переночевать вместе, я тоже страдала бессонницей.

Вероятно, прошёл целый мучительный час, прежде чем мой организм перестал бороться с усталостью и поддался соблазнительному приглашению Морфея. Сны мне снились отрывистые и тревожные, и я часто просыпалась, чтобы, прижавшись ближе к Реми, снова провалиться в сладостное небытие. Внутренние часы уже вовсю твердили о том, что наступило утро, но наша временная обитель по-прежнему была погружена во мрак — не нужно было открывать глаза, чтобы убедиться в этом. В какой-то момент тепло покинуло моё тело — Реми наверняка отвернулся, но стало так неуютно, будто я снова лежу на сырой земле, среди холода и мрака. Неохотно открыв глаза и несколько раз поморгав, отгоняя дремоту, я наткнулась на сплошную пелену мрака.

Тревога тотчас охватила моё яростно заколотившееся сердце. Как бы я ни старалась озираться по сторонам, тьма, поглотившая комнату, была почти непроглядной. Но что-то мелькнуло в ней, что-то до мурашек знакомое, и когда зрение наконец привыкло к отсутствию света, я смогла разглядеть всего в нескольких шагах от себя силуэт человека. Он смотрел на меня своими ясными голубыми глазами, смотрел и улыбался, пока я изо всех сил боролась со своими хаотичными чувствами. Это сон или реальность? Почему комната не кажется мне той, в которой мы уснули несколько часов назад? Здесь пахнет сыростью… знакомой сыростью.

Неужели опять эти чёртовы сны?

Силуэт неспешно двинулся на меня. Первый порыв подорваться с места и нырнуть в безопасные объятия прервался отблеском металла в кромешной темноте. Мужчина подошёл ближе, остановился прямо у моих ног, и взгляд мой испуганно врезался в зажатый в его руке пистолет.

И прежде, чем я успела узнать место, в котором проснулась, прежде, чем успела хоть что-то вымолвить, холодное дуло коснулось моего виска. Имя, слетевшее с дрожащих губ, стало и молитвой моей, и проклятием.

— Реми?..

Лицо моё опалил чужой взгляд до боли знакомых глаз.

— Это всё не со мной, — прошептала я, блуждая нервным взглядом по его бесстрастному лицу. — Реми, скажи мне, что всё это неправда. Сейчас я проснусь в особняке тёти. Правда? Р-Реми?

Он навис надо мной, усмехаясь. Сердце в груди, колотилось, как бешеное, и я настойчиво просила себя проснуться, щипала себя, больно щипала, только бы наконец прийти в себя. Всё хорошо, Эйла. Ты это уже проходила. И каждый раз возвращалась. Каждый чёртов раз. С какой стати сейчас всё должно быть иначе?

— В чем дело, красавица? — спросил меня чужой человек в обличии моего родного Реми. — Пришла в себя? Ах, жаль, как же жаль…

— Что ты говоришь такое? — мой голос сорвался, ведь горло сжал тугой ком. — Почему я здесь? Это ведь сон, верно?

— Не знаю, — он присел на корточки передо мной, и тогда я увидела карту под его ботинком. О, боже… нет, нет, нет, нет. — Ты ничего не помнишь, ведь правда? А может, мне и не стоит тратить время на тебя? И так подарил тебе лишние три дня жизни.

— Что? — я усмехнулась, но вдруг почувствовала дикую пульсирующую боль в затылке. — Чёрт!

Коснувшись ладонью того места, где боль была ярче и невыносимее всего, я ощутила пальцами запекшуюся кровь. Глаза расширились в ужасе.

— Реми, объясни, наконец, что случилось! Мы ведь… мы ведь только легли спать… я ничего не понимаю.

— Мы ведь только легли спать, — передразнил меня он. — Девочка моя, у меня есть, с кем спать по ночам. И перестань называть меня Реми! Меня уже тошнит от этого имени! Габриэль. Меня зовут Габриэль. Но тебе необязательно это запоминать.

Габриэль… три дня… паника охватила меня настоящей лихорадкой. Я не могла поверить в то, что этот чёртов сон никак не проходит, и когда Реми заговорил, клянусь, я была готова выхватить из его рук пистолет и пустить пулю себе в висок.

— Ладно, коль уж ты проживаешь свои последние минуты, я, так уж и быть, сжалюсь над тобой, — он потянулся ко мне, чтобы заправить прядь волос мне за ухо, и, опустив взгляд, я обнаружила на себе то же платье, в котором я была в день похищения. Просыпайся, Эйла, приходи в себя… — Ты помнишь, что хотела сбежать, маленькая ведьма? Помнишь, как воспользовалась моим отъездом и выкрала у Левши пистолет?

Кровь отхлынула от моего лица. В горле пересохло. Но это… это ведь было больше недели назад! До того, как я встретила Реми!

О, боже…

— И ты упала, когда он за тобой погнался. Бедняжка, ударилась головой.

Я не стреляла в Левшу…

Я не успела. Он схватил меня за ногу. Я упала, и боль ослепила меня, а затем

всё померкло. И чьи-то руки оттащили меня назад, во тьму и сырость подземелья… Всё это было не по-настоящему. Наша встреча… это начало одного из рассказов в моём ежедневнике… Артур был моим однокашником… рыбацкий домик — такая картина висела у меня в комнате… история Реми — снова часть моего рассказа… наш поцелуй перед поездкой в особняк тёти и каждый до этого, тысячи моментов, несколько прожитых дней — все это фрагменты маленьких историй, с которыми я сталкивалась в своей жизни, в своей свободной жизни. Не было никакой Швейцарии. Никакой квартиры в Марселе. Никаких баров, никаких отелей, никаких ссор… я была без сознания. Я бредила.

Нет, нет, нет, нет. Всё это было! Я сплю! Я должна проснуться! Немедленно!

— Нет! — закричала я, пытаясь подняться на ноги, но голова закружилась, и я рухнула обратно на пропитавшийся кровью матрас.

— Пару дней ты была в отключке. Вообще-то, я хотел просто тебя убить, ну, чтобы ты не мучилась. Но ты начала нести такой красивый бред. Я решил, вдруг в этом бреде случайно проскользнет информация о том, куда твой отец отправил наши деньги? Но ничего из того, что мы не знали, ты, увы, не рассказала. И хотя мне льстят твои чувства к некоему Реми, который по какой-то любопытной причине оказался мной, я всё же считаю, что ты совершенно бесполезна. Теперь, когда ты пришла в себя, думаю, нам и впрямь пора попрощаться.

Дуло пистолета прижалось к моему виску. Щёлкнул затвор.

Я закрыла глаза, понимая, что моё сердце уже давно перестало биться. Смирение. Принятие. Оно растворило в моей душе непрожитые лживые моменты, оно вернуло меня на несколько дней назад, в то самое утро, когда я так и не смогла сбежать от Левши. И прежде, чем выстрел оглушил и ослепил всё пространство вокруг, навсегда заточив меня в этом моменте, я нашла его руку, руку моего Реми, и крепко-крепко сжала.

«Мы с тобой встретимся в нашем маленьком милом доме в Швейцарии. Мы с тобой обязательно встретимся.

Наша сказка никогда не закончится».

Оглавление

Пролог

Глава 1. Холод и гостеприимство поместья Роузфилд

Глава 2. Прихоти миссис Маклауд

Глава 3. Танец для незнакомца

Глава 4. Левша

Глава 5. Вонжонс

Глава 6. Бороться

Глава 7. Блеф

Глава 8. Рыбак и разбойница

Глава 9. Спаситель

Глава 10. Обед у Зоэ

Глава 11. Кукурузник

Глава 12. Угрюмый спутник и дикарка

Глава 13. Веселье

Глава 14. Странники у моря

Глава 15. Между штилем и штормом

Глава 16. Игрок

Глава 17. На рассвете

Глава 18. Завтрак в Венеле

Глава 19. В глубине твоих глаз

Глава 20. Вперёд

Глава 21. Сломленные

Глава 22. Полуночные откровения

Глава 23. Поступиться с гордостью

Глава 24. Колокольчики

Глава 25. Ирисовое поле

Глава 26. Париж

Глава 27. На прощание

Эпилог