Круга нет. Акварель душевных переживаний [Милена Артемовна Антонова] (fb2) читать онлайн

Милена Антонова Круга нет. Акварель душевных переживаний

Кинематограф

Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.

А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.

А потом в стене внезапно загорается окно.

Возникает звук рояля. Начинается кино.

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.

Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!

Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса

заставляет меня плакать и смеяться два часа,

быть участником событий, пить, любить, идти на дно…

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Но в отличие от театрального спектакля, здесь никому не дано сыграть свою роль дважды. И все театральные приемы тут излишни, все держится на «оттенках и полутонах»

Поэтическая манера Левитанского «акварель душевных переживаний»

-У Левитанского было необыкновенно серьезное отношение к каждому написанному слову – трепетное….

Ирина: Когда я спрашивала его, происходило ли действительно у него в жизни то или иное событие, описанное в стихах, он отвечал известной цитатой: «читайте мои книги, там все про меня написано» Он как то сказал мне : «неужели ты не видишь- ни одно мое стихотворение не придумано, не взято из головы, все это происходило со мной на самом деле.

Я медленно учился жить,

ученье трудно мне давалось.

К тому же часто удавалось

урок на после отложить.

Полжизни я учился жить,

и мне за леность доставалось —

но ведь полжизни оставалось,

я полагал, куда спешить!

И снова, снова к тем азам,

в бумагу с головой заройся.

– Сезам,– я говорю,– откройся!

– Не отворяется Сезам.

-Но Сезам все-таки открылся !

– Море по латышски называется Юра.. Казалось, что кто то дарил ему простую такую возможность найти наконец то себя в этом мире

– Море

по-латышски

называется ю р а,

Л: но я не знал еще этого,

когда вышел однажды под вечер

на пустынное побережье

и внезапно увидел огромную,

указывающую куда-то вдаль

стрелу,

на которой было написано

мое имя Юра

Это было забавно и странно,

хотя и немного жутко

одновременно.

Л: Казалось, что кто-то

мне дарит

простую такую возможность

найти наконец-то себя

в этом мире.

– Это было игрой

под названьем

«Ищите себя»

(и, конечно, в нем слышалась просьба

«ищите меня!»,

ибо сам не найдешь себя,

если кто-то тебя не найдет)…

– «Как» важнее, чем «что». Я даже думаю , «что»– может быть , вообще не важно.

– Ибо ничто из области «что» не спасёт никакое произведение искусства от всегда возможного провала

– Да, в поэзии много непонятного, но когда «написать непонятно» становится творческой задачей – это, по моему, просто от невоспитанности.

И мне кажется, что по-настоящему интеллигентное искусство – это искусство, которое по крайней мере стремится к тому, чтобы быть понятым. Чтобы быть прозрачным

Я лежал на этом снегу

и не знал,

что я замерзаю,

и лыжи идущих мимо

поскрипывали

почти что у моего лица.

Близко горела деревня,

небо было от этого красным,

и снег подо мною

был красным,

как поле маков,

и было тепло на этом снегу,

как в детстве

под одеялом,

и я уже засыпал,

засыпал,

возвращаясь в детство

под стук пролетки

по булыжнику мостовой,

на веранду,

застекленную красным,

где красные помидоры в тарелке,

и золотые шары у крылечка —

звук пролетки,

цоканье лошадиных подков

по квадратикам

красных булыжин.

– Левитанский не тщился что-либо вспоминать, принимая забвение как должное и понимая его мнимость. «Я все забыл» – произнесет он, чтобы подтвердить это и опровергнуть, уподобляя себя то “мушке в янтаре”, то Вечному огню, то пламени гильзы в блиндаже… “Все забыл”, “все избыл”, “все почти забыл”, “все хочу забыть”… Будто его память автономна и не зависит от него самого

Ну что с того, что я там был?

Я был давно, я всё забыл.

Не помню дней, не помню дат,

Ни тех форсированных рек.

– Я неопознанный солдат,

Я рядовой, я имярек.

Я меткой пули недолёт,

Я лёд кровавый в январе.

Я прочно впаян в этот лёд,

Я в нём, как мушка в янтаре.

– Ну что с того, что я там был?

Я всё избыл, я всё забыл.

Не помню дат, не помню дней,

Названий вспомнить не могу.

– Ну что с того, что я там был,

В том грозном быть или не быть?

Я это всё почти забыл.

Я это всё хочу забыть.

Я не участвую в войне —

Она участвует во мне.

И отблеск Вечного огня

Дрожит на скулах у меня.

Уже меня не исключить

Из этих лет, из той войны,

Уже меня не излечить

От тех снегов, от той зимы.

И с той землёй, и с той зимой

Уже меня не разлучить,

До тех снегов, где вам уже

Моих следов не различить.

Ну что с того, что я там был?!

– Война ведь слилась с молодостью, романами, влюбленностями, надеждами,

– И потом вообще человек так устроен, что вспоминает чаще не плохое, а хорошее. Вот ведь не вспоминается , как мерз на снегу, а вспоминается про то, как спирт пили, и какая была блондинка-медсестра».

Все равно жизнь шла своим чередом.

Вижу- узнаю по фотографии- поэта. Похоже, он с кем то условился о встрече, кого то ждал . В такие минуты человек не просто открыт, но беззащитен.

– Нет, все же некрасиво быть знаменитым . Некрасиво, стыдно, страшно .

Л: В поэзии ни опыт, ни мастерство, ни слава, ни успех не значат ровным счетом ничего, потому что…

П: …«Все стихи однажды уже были»

Он говорил, говорил-все более вопросительной, почти что просительной делалась интонация его, и я ловил себя на чувстве, что это он ко мне , а не я к нему пришёл за советом и поддержкой, что это он моложе меня вдвое.

Я увидел, как бесконечно он одинок.

Одиночество, не восполняемое ни любовью, ни дружеством, ни причастностью к миру и веку.

Все всплывает перед глазами одна мимолетная встреча

Зимние сумерки, Поварская, он медленно идёт к ЦДЛ. Спортивная куртка, сумка через плечо, вязаная шапочка.

Старый ребёнок- как было сказано им самим, не о себе , впрочем ..

Л: Вы что то, Миша, совсем пропали

«Спешите делать добрые дела»

Захотелось обнять его , утешить, проводить до крыльца- нет, устыдился этого порыва, пообещал:Я вам завтра позвоню, условимся свидеться, поговорим

Не позвонил

Не поговорили

Собирались наскоро,

обнимались ласково,

пели, балагурили,

пили и курили.

День прошел – как не было.

Не поговорили.

Виделись, не виделись,

ни за что обиделись,

помирились, встретились,

шуму натворили.

Год прошел – как не было.

Не поговорили.

Так и жили – наскоро,

и дружили наскоро,

не жалея тратили,

не скупясь дарили.

Жизнь прошла – как не было.

Не поговорили.

– Левитанский как поэт состоялся после тридцати семи – в том возрасте, когда ни Пушкина, ни Лермонтова, ни Блока, ни Есенина, ни Маяковского в живых уже не было.

– Приближались знаменитые шестидесятые. Однако Левитанский не был «шестидесятником», как не был он ни «пятидесятником», ни «семидесятником», как не был вообще никаким «ятником», «остником» или «нистом».

Пятидесятые,

шестидесятые,

словно высоты, недавно взятые,

еще остывшие не вполне,

тихо сегодня живут во мне, в глубине, —

Послание юным друзьям

Л:Я, побывавший там, где вы не бывали,

я, повидавший то, чего вы не видали,

я, уже т а м стоявший одной ногою,

я говорю вам – жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,

даже когда трудна и когда опасна,

даже когда несносна, почти ужасна -

жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

– Спасение, как впрочем и всегда, оказалось в любви!

– Не в стихах – в письмах

«Здравствуйте, милая Ира»…

«Ирочка, золотце мое»….

«Ирчинушка, моя бесконечно любимая, что же это ты за чудо такое у меня!

Горло мне сжимает, когда читаю твои письма (право же, я не какой нибудь распущенный неврастеник или истерик, давно-давно я уж плакал последний раз – когда нибудь расскажу тебе об этом), вот сейчас подступает- от счастья, от такого немыслимого и неожиданного, и ты забудь, пожалуйста, про это «веришь- не веришь», верю тебе не свято- просто иногда не верится как бы в саму возможность вот такого счастья»

И:«Романа» в вульгарно-бытовом понимании не было вовсе; если и был романс то без всяких кавычек, потому что он развивался по классическим канонам….скорее прошлого века, чем нынешнего: встреча, расставание, письма, снова встреча, преодоление множества преград браки совместная жизнь

Каждый выбирает для себя

Каждый выбирает для себя

женщину, религию, дорогу.

Дьяволу служить или пророку —

каждый выбирает для себя.

Каждый выбирает по себе

слово для любви и для молитвы.

Шпагу для дуэли, меч для битвы

каждый выбирает по себе.

Даже если где-то с краю перед камерой стою,

даже тем, что не играю, я играю роль свою.

И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,

как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,

как сплетается с другими эта тоненькая нить,

где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,

Порой он казался скорее ребёнком, чем человеком, прожившим немалую и нелёгкую жизнь. Сейчас мне думается, что он – ну не то чтобы мне подыгрывал – но, во всяком случае, не скрывал от меня этой своей детскости, – мне это очень нравилось в нем .

Л:«Дети – понятие всевозрастное»

Дети, как жители иностранные

Или пришельцы с других планет,

Являются в мир, где предметы странные,

Вещи, которым названья нет.

Еще им в диковинку наши нравы.

И надо выучить все слова.

А эти звери! А эти травы!

Ну, просто кружится голова!

И вот они ходят, пометки делая

И выговаривая с трудом!

Но чем продолжительнее их странствие -

Они ведь сюда не на пару дней -

Они становятся все пристрастнее

И нам становится все трудней.

Они ощупывают переборочки

И:Он любил сладкое, как маленький ребёнок, – шоколад, ягоды, орехи… Нормальному обеду мог с удовольствием предпочесть кусочек торта или сыра. Меня это всегда смешило… Он звонил мне на работу и оправдывался, почему не стал обедать, – съел конфеты и есть больше не хочет…

Вообще, поэтический возраст – одна из тех проблем, над которыми он размышлял непрестанно:

–Говорят: поэзия – удел молодых. А я хочу написать о том, чем никто почему-то не занимается: о поэзии стариков, поскольку лучшая поэзия второй половины XX века – это поздний Пастернак, поздняя Ахматова, поздний Твардовский, поздний Самойлов. Это феномен нашего времени. В XIX веке один Тютчев как исключение, в XX – почти правило.

– Правы всегда последующие, а не предыдущие. Ибо жить им.

– Мы же будем оценивать это как лица заинтересованные.

– Любящие живут так, как это им нужно сегодня – ему и ей.

Окуджава: Я счастлив ,что мой давний друг сумел преодолеть все, что следует преодолеть человеку или поэту, выразив в полной мере красоту, гармонию и человечность, и мы теперь говорим о поэтическом явлении, и не просто о стихах, а о поэзии Юрия Левитанского

– Я люблю эти дни, когда замысел весь уже ясен и тема угадана,

а потом все быстрей и быстрей, подчиняясь ключу,-

как в «Прощальной симфонии» – ближе к финалу – ты помнишь, у Гайдна —

музыкант, доиграв свою партию, гасит свечу

и уходит – в лесу все просторней теперь – музыканты уходят —

партитура листвы обгорает строка за строкой —

гаснут свечи в оркестре одна за другой – музыканты уходят —

скоро-скоро все свечи в оркестре погаснут одна за другой —

тихо гаснут березы в осеннем лесу, догорают рябины,

и по мере того как с осенних осин облетает листва,

все прозрачней становится лес, обнажая такие глубины,

что становится явной вся тайная суть естества,-

все просторней, все глуше в осеннем лесу – музыканты уходят —

скоро скрипка последняя смолкнет в руке скрипача —

и последняя флейта замрет в тишине – музыканты уходят —

скоро-скоро последняя в нашем оркестре погаснет свеча…

Я люблю эти дни, в их безоблачной, в их бирюзовой оправе,

когда все так понятно в природе, так ясно и тихо кругом,

когда можно легко и спокойно подумать о жизни, о смерти, о славе

и о многом другом еще можно подумать, о многом другом.

Мы все время говорим: определить круг тем, идей. Но мне сейчас кажется, что у поэзии, у любви, у жизни….круга нет.