Межесвет [Юлия Федорченко] (fb2) читать онлайн

Межесвет

ПЕСНЬ 1. Азалия

Когда придет время

Укрой меня плащом из пепла

Серый Скиталец

— Разве пристало мальчику интересоваться цветами?

Он был настолько увлечен уходом за растениями, что не заметил, как на него упала тень человека, заслонившего солнечный свет. Азалия наконец пустила ростки в иссохшую, бесплодную почву, впитывавшую влагу не постепенно, как должно, а будто жадно высасывавшую ее, не желая ни с кем делиться. Ничто не хотело здесь расти. Природа устанавливала свои правила, но этот крошечный клочок земли принадлежал ему одному, и он во что бы то ни стало жаждал увидеть на своей клумбе яркие бутоны цветов. Он осторожно, едва касаясь рукой, ласкал гладкие лепестки теплого розового оттенка, словно подбадривая их, наполняя своей жизненной силой, коей у него, десятилетнего подростка, имелось в избытке.

Он не испугался и не вздрогнул. Голос был знакомым и принадлежал человеку, который был ему ближе брата и отца. Когда и как они познакомились? Мальчик не помнил. Может, всему виной была их общая любовь к цветам, ко всему живому, что тянулось навстречу горячему желтому солнцу и будто бы улыбалось, купаясь в его лучах.

Сидя на корточках, он задрал голову и улыбнулся. Окликнувший его мужчина был седым как лунь, хотя его лицо оставалось молодым. Он словно пережил глубочайшее душевное потрясение, заставившее его волосы навсегда окраситься в белый. При этом мужчина не выглядел ни печальным, ни сломленным горем или болезнью — просто человек с длинными белыми волосами, ниспадавшими ему на спину и грудь; человек мягкий, приятный в обращении, с голосом, напоминавшим журчание лесного ручейка в напоенный жарой полдень. И если бы мальчик верил в ангелов, которые даруют свет и надежду в минуту отчаяния, он сказал бы, что его друг принадлежим к тем, кто спасает.

Мужчина присел рядом с мальчишкой, но не осмелился дотронуться до цветка. Азалия чуть покачивалась от слабого ветра, и маленький садовник ласкал ее подушечками пальцев, нежно и любовно, словно женщину, еще не познавшую чужих ласк. Так легко обхватить стебелек двумя пальцами и сломать его, подумал мужчина, уничтожить плод чужой любви и заботы. На какой-то миг им овладела жажда разрушения, и он с трудом подавил желание ударить по цветку рукой, сжатой в кулак, и безжалостно вдавить азалию в землю. Людям свойственно убивать — но не ему. Видит Бог, он пробовал быть жестоким; и потерпел неудачу.

Спустя два дня азалия засохла, хотя мальчик поливал ее по пять-шесть раз в день. Он стоял над ней и скорбел о ее кончине, пусть слезы не катились по его лицу, ведь мужчины не должны плакать. На заднем дворе его могла увидеть тетушка, в это время хлопотавшая по дому, или сестра, у которой по средам не было дополнительных уроков, и поэтому она возвращалась из школы раньше обычного. Только засыпая, он смог разрыдаться по-настоящему.

— Моя азалия, — шептал он между всхлипами.

Решение пришло ему в голову несколькими неделями позднее. Он полностью очистил от земли глиняную форму, окаймленную резьбой, и доверху наполнил ее водой. Потом он бережно положил в бассейн бутончик азалии и не сводил с него напряженного взгляда, пока не затекли ноги. Беловолосый мужчина говорил, что эти цветы привозит ему старый друг, который очень любит путешествовать. Где они находились при перевозке, как сохраняли свежесть? Мальчик об этом не задумывался. Главное, что они попадали в руки именно ему, а не кому-то другому. И он растил их — вернее, пытался вырастить.

Но разве азалии могут жить в воде подобно лилиям? Юкка и камиссония цветут только в пустыне, во влажном тропическом климате на деревьях распускается плюмерия, лютики плавают на берегу озера, касаясь корнями ила. Он не может заставить растение изменить свои предпочтения только потому, что ему этого захотелось.

Азалия не опустилась на дно чаши, напитавшись водой. Она расцвела. Мальчик подсадил к ней фиалки и восковый плющ, и его маленький пруд раскрасился множеством сочных оттенков. Растения сплелись между собой, но не погибли от столь тесного соседства, а произвели новый сорт цветов, название которого было ему неизвестно.

— Можно мне взглянуть? — спросил беловолосый мужчина.

Мальчик кивнул. Теперь чашу заполняли цветы единого кроваво-красного цвета, а стебли у них были черными как уголь. Садовник остался доволен результатом. Мужчина опустил палец в воду, осторожно коснулся одного стебелька и вдруг отдернул руку, будто дотронулся до чего-то обжигающе горячего или ужасно отвратительного. С его пальца капала сочная, яркая кровь.

— Растения-хищники, — медленно произнес мужчина.

На лице мальчика отразилось недоумение. Он без малейших признаков страха зачерпнул горсть растений и продемонстрировал ее мужчине. Но тот лишь покачал головой.

— Ты — создатель, — сказал он. — Они тебя обожают.

Не впервые, подумал мужчина, творец создает чудовищ, руководствуясь истинно благими намерениями. Ангел? Он усмехнулся. Его родство с монстрами являлось неоспоримым; ведь он сам был воплощением великого замысла, повлекшего за собой трагедию.

Глава 1

(Летиция)

— Пароль? — осведомился холодный металлический голос.

Она поводила пальцем по гладкой панели с круглым отверстием, забранным плотной сеткой. С ней говорила машина. У Летиции в детстве была заводная кукла, которая пела одну из трех песенок на выбор, если нажать нужную кнопку у нее на спине. Как-то игрушка выскользнула из неловких детских ладошек, упала и разлетелась на фарфоровые обломки. Внутри оказался сложный механизм из нескольких шестеренок, двуцветной ленты и дюжины болтов. Куклу привезли издалека, и никто из местных не смог ее починить.

— Пароль?

Казалось, в голосе появились нетерпеливые нотки. Игра не в меру расшалившегося воображения — ведь машине все равно. Приблизив губы к динамику, девушка твердо произнесла:

— Я не знаю.

Из недр машины раздалось монотонное гудение, будто она размышляла, что-то просчитывала, сопоставляла вероятности. Потом все стихло. Летиция поежилась от холода, с полминуты растирала плечи руками, дожидаясь, пока ей соизволят ответить. Она стояла под округлым козырьком крыши, по его металлическому краю скользили лунные блики. Веспера мерно покачивалась на облаках, словно надувной шар, с которым играли морские волны. Астральный поток скрывала пелена жемчужного тумана.

Динамик молчал.

— Эй, — окликнула она.

— Пароль?

Летиции стало ясно, что лента памяти содержала лишь одну запись. При получении верного ответа машина должна была задействовать открывающий механизм двери, в случае неудовлетворительного — продолжать спрашивать, пока гость не отупеет и не скопытится от холода. Чуждым элементам здесь были не рады.

— Пароль? — настаивала машина.

Летиция отчаянно забарабанила в дверь — вернее, попыталась это сделать. Гладкий кусок монолита даже не дрогнул под ее ударами. Тогда она беспомощно привалилась спиной к холодному камню, вглядываясь в сумрачную темноту леса. Из соседних кустов на нее смотрело несколько пар глаз, и она старалась не думать о том, кому они принадлежат и почему заинтересовались ее персоной. Может, они учуяли в ней родственную душу, ведь и Летиция не так давно могла бегать на четырех мохнатых лапах, а запах теплой крови наполнял ее рот слюной и вызывал урчание в животе, но подобный ход мыслей казался слишком благоприятным для девушки, которой было некуда отступать. Скорее, ее рассматривали в качестве ломтя сочного, молодого мяса, пока еще движущегося и способного на сопротивление.

Госпожа ди Рейз откинула край плаща и нарочито медленно вытащила из-за пояса нож с изогнутым лезвием, ее единственное оружие и защиту. Она сжала нож обеими руками и выставила его перед собой, как бы заявляя вероятному агрессору: 'Все верно. Я опасна'. Угольки глаз замерцали, в кустах началась возня. Звери знали, что такое сталь, знали, что она убивает.

— Пароль? — спросили снова.

— Да пес его знает! — в сердцах выкрикнула Летиция. — Что ты заладил как заведенный? Я замерзла! Есть хочу! — Машина опять загудела, будто действительно хотела ответить на ее претензии и помочь девушке — но, увы, это было не в ее силах, так как создатель не потрудился загрузить в память запасной вариант. — Есть и спать!

— Кто твой хозяин?

Она вздрогнула. Голос, раздавшийся из динамика, больше не был неживым. Он принадлежал человеку — мужчине, если быть точным. Это ее удивило и насторожило. Летиция медленно повернулась, не убирая нож, наклонилась к решетке.

— У меня его нет.

— Ты солитари?

— Кто?

— Самоучка, — услужливо пояснил голос.

Летиция поразмыслила несколько секунд.

— В какой-то мере. Если взять в пример воинское искусство, то я знаю, за какой конец держат клинок. Больше ничего.

— Тогда что тебе нужно?

— Разве не ясно? Я хочу учиться.

С той стороны двери медлили.

— Есть другие места, — наконец сказал голос. — Гильдия.

— Они не хотят учить меня.

— Вот как. Почему?

— Вы пустите меня внутрь? — раздраженно спросила Летиция. — Пока меня не съели дикие звери?

— Никто тебя не съест, — раздалось из-за двери. — Защитный купол действует на расстоянии двух ярдов. Он реагирует на кровь.

Изнутри поднялось негодование. Этот человек издевался над ней. Летиция часто, прерывисто задышала, потом произнесла отчетливо, по слогам:

— Открой. Эту. Проклятую. Дверь.

Секунда тишины — и заскрежетал древний камень, завертелись старые, ржавые устройства, части которых давно нуждались в смазке. Сверху на Летицию посыпалась пыль, и она шагнула назад, уже не опасаясь нападения со спины. Дверь начала отодвигаться, из образовавшейся щели забрезжил свет, заставив девушку прищуриться. Потом отверстие расширилось настолько, что она смогла протиснуться внутрь.

В пещере было сыро, пахло водорослями и близостью моря. Коридор заливало бледное зеленоватое сияние. Летиция запрокинула голову в поисках источника света. На разном расстоянии друг от друга по потолку были рассеяны конусовидные лампы. Чуть приглядевшись, она поняла, что это природные образования, и сразу же начала опасаться, как бы один из светильников ненароком не обрушился на нее. К стенам пещеры липли многослойные прозрачные растения, чем-то похожие на медуз или живые сгустки киселя. Местная флора производила волглый туман, он неторопливо сползал вниз, бугристым сизым одеялом выстилая пол.

Ее недавний собеседник стоял к Летиции спиной, нажимая светящиеся кнопки с номерами над динамиком, неотличимым от того, что находился с внешней стороны убежища. Его пальцы двигались быстро и уверенно. Получив нужную комбинацию цифр, машина издала утробный звук и начала закрывать дверь. Мужчина обернулся к Летиции, сунув руки в карманы.

На нем была короткая потертая накидка с капюшоном, не доходившая до пояса, брюки из плотной ткани, собиравшиеся складками на бедрах, и шнурованные сапоги до колен. Правая рука незнакомца была одета в перчатку — странное сочетание кожи, металла и стекла. Оружия при нем не имелось. Какое-то время он рассматривал девушку, затем снял капюшон, позволяя и ей взглянуть ему в лицо.

— Как тебя зовут? — спросил он. Темные волосы, слипшиеся от влаги, падали ему на лоб. Он казался скорее растрепанным, чем откровенно неряшливым. Не получив ответа, незнакомец решил представиться первым: — Я Касс. Вообще-то Кассиан, но первое звучит лучше.

Летиция молчала. По виду он был немногим старше нее. Если существует любовь с первого взгляда, подумала девушка, то должна быть и ее противоположность. Госпожа ди Рейз честно попыталась справиться с нахлынувшей неприязнью по отношению к этому молодому человеку: пока что вражда не имела под собой никаких оснований. Она попыталась — и потерпела сокрушительное поражение.

— Что привело тебя сюда? — спросил Касс.

— Не твое дело, — бросила она.

Он пожал плечами. Янтарные глаза скользили по ее лицу, изучали, прикидывали. Касс анализировал ее слова и раздумывал, как себя дальше вести. Потом отстранил Летицию рукой — в узком коридоре было негде развернуться — и твердой широкой поступью зашагал вперед. Девушке ничего не оставалось, как последовать за ним.

Под ногами хлюпала вода, в мелких лужах дробились размытые отражения ламп, промозглый воздух забирался под одежду и ласкал кожу невидимыми ледяными пальцами. Здесь было ничуть не теплее, чем снаружи. Некоторое время они шли молча. Касс первым нарушил тишину:

— Мы должны доверять друг другу.

— Ты так долго придумывал ответ?

— Это здешнее правило, — настаивал он, пропустив колкость мимо ушей. — Иначе ничего не выйдет. Ковен — сродни семье. По крайней мере… — тут Касс умолк, то ли смутившись, то ли передумав.

Летиция резко остановилась. Он тоже.

— Что ты вообще здесь делаешь? Я имею в виду…

— Я знаю, что ты имеешь в виду, — перебил Касс. — Я парень, а они, как тебе хорошо известно, не умеют колдовать.

Ей было нечего возразить.

— Ну да, — нерешительно отозвалась Летиция.

Они возобновили путь. В душе госпожи ди Рейз буйным цветом распускались семена враждебности, нашедшие благодатную почву. Она надеялась, что ей не придется слишком часто беседовать с этим парнем или даже видеть его здесь. Он ни капли не походил на застенчивого Коула или сдержанного, хладнокровного Ланна; точно так же у него не было ничего общего с потенциальными женихами госпожи ди Рейз, обладавшими сладкими голосами и елейными улыбками. Общение с Кассом было подобно разговору с машиной, непрерывно твердящей одно слово, содержащееся в ее памяти. Они не понимали друг друга и не могли понять, как будто принадлежали к совершенно разным видам, чья взаимная неприязнь корнями уходила в века. Летиция не сомневалась, что Касс испытывает схожие чувства, просто его способность сопротивляться эмоциям была выше, чем у нее.

'Ковен — сродни семье'. Она горько улыбнулась. Как мало значат пустые слова! Ведьмы Гильдии, ее прежние сестры, без зазрения совести использовали Летицию в своих целях, едва не лишив ее разума. Лишь к одной из них она питала теплые чувства — к Шайне-Ламех, маленькой огненной леди, непредсказуемой и бурной, как морской шторм. Но в стенах Гильдии Шайна была пламенем укрощенным: лишь временами оно выходило из-под контроля, громко шипя и разбрасывая искры. Тогда огромная рука в железной перчатке накрывала беснующийся огонек, казавшийся крошечным и уязвимым, а затем неумолимо сжималась в кулак — и пламя гасло в темной, безвоздушной пустоте. Шайна горела там, где дозволено, и жгла то, что ей велели жечь. Возможно, девочка привыкла и смирилась, но Летиция так не смогла бы. Именно поэтому она избрала другой путь.

— Женщины нуждаются в поддержке мужчин, — медленно произнес Касс. — Ты понимаешь?

Длительность его мыслительного процесса была воистину невыносимой, паузы между репликами нередко достигали двух-трех минут. Летиция решила подражать манере речи собеседника, чтобы дать ему почувствовать на собственной шкуре, какие затруднения она испытывает. Прошла минута, прежде чем она сказала:

— Нет.

На этот раз Касс отозвался почти мгновенно.

— Жаль. — Немного подумав, он добавил: — Под покровом силы женщины слабы. Их легко сломать. Легко уничтожить.

— К чему ты клонишь? — прямо спросила Летиция.

Он пожал плечами, не вынимая руки из карманов. Туннель немного расширился, и Касс мог идти рядом с Летицией, изредка касаясь плечом ее плеча. Это позволило ему время от времени косо посматривать на нее. Она в свою очередь старалась не обращать внимания ни на назойливое трение и ускользающее ощущение чужого тепла, ни на его тяжелые взгляды.

— Ты бы не размахивала так этой штукой, — заметил Касс. В правой руке Летиция все еще сжимала нож — он так удобно лежал в ее ладони, что она позабыла о нем. — Можно ведь и пораниться.

Недовольно хмыкнув, она заткнула оружие за пояс.

Коридор начал стремительно уходить вверх, и вскоре им пришлось карабкаться по отлогой части скалы, помогая себе руками. Камень был влажным и скользким, из трещин в потолке капала вода, попадая за шиворот. Летиция решила, что лучше встать на четвереньки, чем обратиться за помощью к Кассу, и поэтому продвигалась ползком. Между скалой и сводом пещеры виднелась серповидная полоска света, не в пример ярче бледного сияния ламп.

На середине пути с той стороны каменной преграды послышались тихие голоса и шорох одежд. Летиция почувствовала близость женщин. Это придало ей сил. Госпожа ди Рейз стала резво взбираться по склону, предвидя скорое избавление от неприятной компании. На вершине она пошатнулась от усталости и сильно накренилась вперед, но Касс вовремя спас ее от кувырка через голову, пусть ради этого ему пришлось заключить ее в объятья. Высвободившись и глянув на него так, словно он совершил нечто достойное осуждения, Летиция посмотрела вниз.

Несколько женщин в белых накидках стояли тесной группой, освободив место для ритуала. Стены помещения были неровными и шершавыми, с множеством выпуклостей и углублений: камень безжалостно точили влага и время. Напротив скального выступа, на котором находились Летиция и Касс, была высокая арка с занавесом из десятков неровных бусин, нанизанных на капроновые нити. Кварцевый полог чуть заметно колыхался, за ним виднелась стена непроглядной тьмы. Слева от арки, ведущей в комнату или коридор, располагался алтарь — цельный кусок мрамора с полированной поверхностью и необработанными краями. На нем стояло вогнутое зеркало, настолько искажавшее действительность, что отраженные в нем люди и предметы сливались в одну тревожную, глубоко будоражащую картину. Перед зеркалом была курильница из половинки раковины, наполненной красным песком, и от наполовину истлевшей веточки поднималась тонкая струйка дыма.

Еще одна женщина, вероятно, жрица, обходила площадку по периметру, держа на вытянутой руке черный шелковый мешочек, из которого сыпался сиреневый пепел. Нет, не пепел, спустя время поняла Летиция. Пыльца. Вещество ровно мерцало и являлось источником лучистого света, чьи отблески девушка видела на вершине скалы. Несмотря на увеличивающееся количество пыльцы, в пещере не становилось ярче, словно все крупицы вместе не могли давать сияния больше, чем одна.

Роскошное облачение жрицы состояло из широкой угольно-черной мантии из бархата, шелка и органзы, окаймленной кружевами и щедро расшитой аметистами и серебром. Ее головной убор, тяжелое на вид переплетение ткани и металла, дополняли два рога, загибающихся книзу, на лице была маска с вуалью. Спустя мгновение к Летиции пришло узнавание: она уже видела эту маску с глазами из фиолетового стекла, только не могла вспомнить, где именно. В памяти остались лишь обрывки смутного сна: место, которого не существовало, ритуал, который не был совершен, ведьма, которая не была ведьмой.

Жрица плавно повела рукой, рассыпая пыльцу. Она обозначила границы круга, а затем начала рисовать звезду, пока на полу, окруженный сиреневым мерцанием, не возник пентакль. Тогда каждая из послушниц заняла свое место у лучей звезды, а жрица шагнула в ее центр. Послушницы не держались за руки и смотрели прямо перед собой, ничего не видя, но между ними ощущалась тесная, почти интимная близость.

— Что они делают? — шепотом спросила Летиция.

Касс покачал головой и притиснул к губам палец, призывая ее к молчанию.

Изящная белая рука потянулась к крючкам и застежкам, слой за слоем со жрицы соскользнули одежды: воздушная накидка, тяжелый, черный как сажа кафтан, свободное платье с расклешенными рукавами, простая нижняя рубаха. Теперь ничто не укрывало от посторонних глаз ее тело, отмеченное зрелостью и в то же время казавшееся юным и прекрасным. Летиции нечасто приходилось видеть настолько красивых женщин. Она искоса поглядела на Касса, будучи убеждена, что сейчас он похож на мальчишку, подглядывающего в замочную скважину. Госпожа ди Рейз отчаянно хотела, чтобы он оступился, показался ей отвратительным, тем самым укрепив ее неприязнь.

В его лице ничего не изменилось. В янтарных глазах было равнодушие, как будто он любовался не живой женщиной, которую можно обнять и приласкать, а бездушной скульптурой из слоновой кости с глазами-сапфирами.

Тем временем жрица заговорила: она почти пела, настолько мелодично и проникновенно лился ее голос. Из вдохновенной речи можно было выловить знакомые слова, но они не желали вплетаться в общую смысловую канву, и это заклинание, если оно было таковым, звучало для Летиции полнейшей тарабарщиной. Время от времени одна из послушниц открывала рот и полушепотом вторила жрице, а ее глаза продолжали смотреть в пустоту.

Сияние, которое источала пыльца, отделилось от своего источника и парило над головами женщин, скручиваясь в лавандовые завитки. Невидимый художник рисовал светом схематические рисунки птиц и животных, рунические символы, буквы древнего алфавита, эмблемы силы и охранные знаки. За спинами послушниц клубился пар, принимая очертания людей или чего-то иного — ангелов-хранителей, оберегающих от всяких бед, либо злых демонов, толкающих на преступление. Одна только жрица в центре пентакля казалась непогрешимой. Ее не коснулась ни рука бога, ни щупальце чудовища.

Летиция любовалась колдовской игрой красок и света, как вдруг мир начал исходить черными пятнами, блекнуть и исчезать. Она мысленно хваталась за клочки реальности, плавающие у нее перед глазами, как кусочки мозаики, но явь продолжала расползаться по швам, толкая ее в сон, в темный, неизведанный омут подсознания.

Она оказалась в зале с пугающе высоким, словно в храме, потолком. Кто-то стоял у нее за спиной, она чувствовала его ледяное дыхание на своей шее, видела размытую тень, колеблющуюся на стене. Круглый тупой предмет уперся ей между лопаток, сквозь ткань платья она ощутила холод и твердость металла. А потом он прошептал одно-единственное слово, и она отчетливо представила, как шевелятся его мертвые, посиневшие губы.

Он сказал: 'Беги'. Летиция не стала дожидаться, пока из орудия, по ощущениям так похожего на ружье экзалтора, не вылетит смерть — быстрая, сражающая наповал. Ее ноги сами понесли ее по абсолютно пустому залу, в котором было негде спрятаться. По обеим сторонам помещения были стены без окон, но с множеством дверей: тысячей дверей из дерева, камня и металла, с решетками и без, на серебряных петлях, обтянутые дорогой тканью, изъеденные трещинами, покрытые плесенью и мхом, с ручками разной формы и размера. Тысяча дверей — и все закрытые. Время от времени Летиция останавливалась, чтобы дернуть за ручку и вновь обшарить карманы в поисках ключа, но ни одна дверь не поддалась под ее напором. Среди них не было нужной — или, может быть, она просто не сумела ее найти.

В конце зала ее ждал тупик. Она не решилась обернуться, а тень надвигалась, распространяя вокруг себя могильный холод. Здравый смысл умолял Летицию пуститься в обратный путь, снова проверять двери, искать ответы, выходы отсюда, дороги в страну вечного лета, но она знала, что мимо охотника пройти нельзя. Она закрыла лицо руками, дрожа как в лихорадке, пока он подходил на расстояние выстрела и наставлял на нее оружие. Еле слышный щелчок взведенного курка, секунда промедления, столь мучительного и в то же время благословенного, — и тишину расколол оглушительный грохот. Летиция не ощутила боли, но колени ее подкосились, навстречу понеслась земля — и она упала, но не на твердый пол, а во тьму, бездну, полное ничто. Осознание себя — кто она, что она, почему она, — потухло, как догоревшая до основания свеча.

Пение смолкло. Мучительный кошмар разжал свои тиски, и Летиция вырвалась на свободу, жадно хватая ртом воздух. Машинально отерев пот со лба, она заметила Касса, о чьем существовании успела позабыть: он привалился к стене и выглядел не менее истощенным, чем она сама. Немного придя в себя, она поняла — на этой церемонии они вовсе не были непрошеными свидетелями. Их ждали. Их испытывали.

Стеклянные глаза маски встретились с ее глазами. Ведьма, носившая черное, жестами велела им спуститься к остальным. Летиция, чуть поколебавшись, сошла вниз по ступенькам с обломанными краями, придерживаясь за стену. За ней след в след шел Касс.

Летиция приблизилась к кругу из пыльцы, не пересекая его границу. Жрица разрешила себя одеть, просунув руки в рукава протянутой ей накидки, сняла головной убор и маску и отдала послушницам, расправила на плечах блестящие рыжие волосы. Ее лицо тоже оказалось красивым, под стать фигуре и безупречной, без единого пятнышка, коже. Глаза цвета кобальтовой сини влажно блестели.

— Число тринадцать замыкает ковен, — произнесла жрица вместо приветствия. Послушницы склонили головы в знак согласия. — Но ты вольна уйти, когда пожелаешь.

На лице госпожи ди Рейз отразилось недоумение.

— Зачем мне уходить? — спросила она.

Жрица медлила, изучая девушку взглядом. Она размышляла дольше положенного и привыкла осторожничать со словами. Есть другие пути. Но путь силы — только один.

— Наши порядки могут прийтись тебе не по душе, — наконец сказала жрица, — может не понравиться то, что предлагает ковен. Но ты можешь покинуть нас в любое время — на это запрета нет. Помни об этом.

Летиция мысленно взвесила ее слова. А потом спросила, ничуть не опасаясь того, что будет выглядеть глупо:

— А мне тоже придется раздеваться?

Касс не смог сдержаться и громко фыркнул, а у жрицы оказался приятный, музыкальный смех. Она не испытывала ни капли неловкости, когда стояла перед ними абсолютно нагая, если не считать головного убора и маски. Каждый мог подумать, что раздевание стало здесь популярной традицией.

— Нет, — мягко промолвила жрица. — Если не хочешь. — Затем она обратилась к юноше, изгнав из голоса все нотки веселья: — Позаботься о ней, Касс. Ведь она теперь…

Летиция широко распахнула глаза, но жрица не договорила. Она теперь — что? Наблюдая за реакцией госпожи ди Рейз, Касс чуть улыбнулся. Ему подумалось, что его новая знакомая чем-то похожа на дикого зверька, который никому не доверяет и привык изо дня в день самостоятельно бороться за выживание. Когда она немного обвыкнет, увидит, что ковен и в частности он сам не желают ей зла, они вполне смогут поладить.

Касс легонько тронул Летицию за плечо, привлекая внимание, и указал кивком на занавес из кварцевых бусин, в глубине которых преломлялся свет. За ширмой находились жилые помещения и кухня. Юноша откинул полог, и бусины зазвенели, касаясь друг друга. Госпожа ди Рейз собиралась нырнуть во мрак за ширмой, когда ее остановил голос жрицы. Спустя время до Летиции дошел смысл сказанного, и это потрясло ее до глубины души. Но в тот момент она уже шла за Кассом по коридору вдоль вереницы темных арок и не решилась повернуть назад.

— Если ты останешься с нами, — сказала ей жрица, как будто была там, в пространстве ее сна, видела то, чего не могла видеть, — мы откроем для тебя дверь.

Глава 2

(Ланн)

Карлица смотрела на него, чуть прикрыв глаза. Как могло показаться стороннему наблюдателю, она не уделяла ульцескору должного внимания, полностью погрузившись в свои мысли. Но это впечатление было обманчивым, ведь этот человек, сидевший в кресле напротив, воплощал в себе все ее планы и надежды; он должен был стать предвестником утопии, следующим камнем, заложенным в фундамент нового мира. Первым таким камнем был Искариот Кайн, и он оставил нестираемый след в истории, пусть все в нем было ложно: слухи о предателе, которого нельзя победить, были намеренно преувеличены. Ведьмы позволили ему возвыситься, а когда Кайн, открыв путь в светлое будущее, стал более не нужен, от него избавились без лишних сожалений. Приводя в действие этот хитроумный план, Лайя-Элейна ничем в особенности не рисковала. Кайн был порочен, но его отпрыскам не суждено было появиться на свет — ведь бесплодное семя не способно цвести. Он, несомненно, был осведомлен о своей неполноценности, но это не мешало ему при помощи насилия и угроз ввергать своих пленниц в состояние глубокого шока, и даже экзалторские мешки впоследствии оказывались не нужны, — под страхом расправы женщины беспрекословно повиновались Искариоту.

Ланн был сделан из прочного материала, и эта сталь оказалась не по зубам Кайну. Искариот чувствовал в нем силу, в разы превышавшую его собственную, и неосознанно тянулся к ней, возомнив, что сможет подчинить ее своей воле. Кайн ошибся — и он пал. Но она, Лайя-Элейна, способна видеть намного дальше остальных — видеть и анализировать то, что лежит за пределами человеческого понимания. Когда-то она потерпела поражение, не сумев сломать своего отца. Он оказался сильнее. Теперь ее соперником стал ульцескор, и одна только мысль о предстоящем противостоянии воли и духа наполняла ее жаждой действия и горячила кровь. Раньше Черная Вдова чувствовала себя сгустком теней — сейчас она ожила.

— Так ты думал о моем предложении?

— Предложении? — мрачно переспросил Ланн. — Теперь это так называется?

Ее лицо в обрамлении светлых кудрей осталось бесстрастным. Последние события выбили ульцескора из колеи, он был зол и расстроен. Исчезновение Летиции ди Рейз, его сердечной подруги и — как подозревала Лайя, имея на то веские основания, — любовницы, нанесло его самолюбию сокрушительный удар. Девчонка сбежала, и, говорят, Ланн преследовал ее с мечом наголо до самой кромки леса, но ей все равно удалось скрыться. Лайя-Элейна, старшая Вираго, наотрез отказалась давать госпоже ди Рейз магическое образование, когда девушка обратилась к ней с подобной просьбой. О причине побега ходили разные кривотолки, не исключено, что именно нежелание Вираго обучать Летицию послужило толчком к подобным действиям. А может, любовники серьезно повздорили, и гордая красавица решила попытать счастья в другом месте и с другим мужчиной. Лайя-Элейна не слишком беспокоилась на этот счет: эта своенравная девица не годилась на роль послушной марионетки. Вираго уже нашла ей замену.

— Мне очень жаль, что так получилось.

Ланн взглянул на карлицу с плохо скрываемым раздражением.

— Я знаю, что ты меня недолюбливаешь, — продолжила Лайя-Элейна, торопливо меняя тему, — но это не имеет значения. Я обладаю умом, хитростью и могуществом. И я предлагаю тебе трон, ульцескор. Это большее, о чем ты мог мечтать. — Она предупреждающе вскинула руку, не давая ему вставить и слово, так как прекрасно знала, что он собирался сказать: вроде того, что его мечты не имеют ничего общего с ее представлениями о них. — Ты опасаешься, что не готов к подобной ответственности? Не будешь знать, что делать? Мы поможем.

Ульцескор молчал, его взгляд лениво блуждал по комнате. Черная Вдова принимала Ланна в своих апартаментах, что ранее считалось бы грубым нарушением правил. Но после инцидента с Кайном Совет пошел на уступки ведьмам и пересмотрел определенные положения устава Гильдии. Благодаря этому Ланн мог беспрепятственно наслаждаться домашней обстановкой ее комнат, раскинувшись в глубоком кресле.

Лайя терпеливо ждала, пока он примет решение, перебирая складки платья. Черное одеяние из мягкой замши выгодно облегало тело, подчеркивая его женственность. Ведьма не была красавицей, да и вряд ли ульцескор мог заинтересоваться ею в этом аспекте. Но Летиция ди Рейз сбежала, его сердце болело, как болит у любого отвергнутого мужчины, и малейший проблеск желания в его глазах мог заставить Лайю сбросить все, что на ней было. Зачем думать дважды? Он был соперником — тем, кого следовало покорить. Ни один способ не считался нечестным в этой борьбе.

— Мир охвачен хаосом, — наконец произнес Ланн. — Подходящее ли это время?

— Самое что ни на есть подходящее. Это как нельзя лучше послужит нашей общей цели.

— Твоей, — уточнил ульцескор.

Лайя-Элейна усмехнулась.

— Так тебя это ничуть не интересует?

— Я этого не говорил. — Ланн помедлил. — Стоит ли мне мстить за убийство отца, которого я никогда не видел? Должен ли я восстановить справедливость? Я не знаю. Скажи мне, он плохой правитель? Мой дядя?

— В некотором роде, — кивнула Лайя. — Он глуп, распутен, жаден и жесток, а кроме всего прочего, еще и еретик. Он не чтит Богиню. Он занял трон силой, и он не легитимный король. — Ульцескор, запрокинув голову, смотрел в потолок. Она без труда угадала ход его мыслей. — Разве принцу крови пристало бегать за девчонкой? Не говоря уж о том, что она всего лишь подросток. Летиция ди Рейз сделала свой выбор. Сделай и ты.

Вопреки опасениям Черной Вдовы, Ланн не пришел в ярость. Уголок его рта едва заметно дернулся, но он ничего не сказал. В глубине души ульцескор признавал правоту Вираго, пусть от этого ему не становилось менее тоскливо.

— Но вы ищете ее?

— Конечно, Ланн. Как может быть иначе?

Лайя-Элейна не кривила душой. Поговорив с Анцелем, она убедила его предоставить в ее распоряжение отряд из четырех экзалторов и дала им соответствующие указания. Ведьмам запрещалось собираться в ковены и обучать друг друга, но они все равно этим занимались. Гильдия держала ситуацию под контролем: расположение всех подобных школ было известно узкому кругу людей. К этим 'преступникам' относились снисходительно, так как они не представляли большой опасности, а темное искусство, которое они практиковали, отличалось узкой специализацией и нередко оказывалось полезным. Достаточно было предложить ведьме ковена амнистию и позволить ей присоединиться к своим гильдейским сестрам, и она без лишних колебаний использовала свою силу на благо общего дела.

— Как тебя зовут по-настоящему? — спросил Ланн.

— Никак. — Черная Вдова наполнила два серебряных кубка вином и подтолкнула один к ульцескору. Он взял его в руки, повертел, разглядывая витиеватые узоры на металле. — Тебя нарекли карцы, и ты носил это имя. Но никто не называл меня, в этом не было необходимости. Я была вещью. Люди в своей массе зовутся людьми. Этого хватало.

Ланн вынудил ее нырнуть в омут воспоминаний, задав этот вопрос. Других подобная бесцеремонность могла разгневать, но ничто не дрогнуло в душе ведьмы. С тех пор утекло много песка. Боль, горечь, обреченность, томящая пустота внутри — все это было давно отброшено и забыто.

— Что случилось с твоей рукой?

— Ее забрал Паук. — Она холодно улыбнулась. — Я родилась увечной, ульцескор.

— Моя мать жива?

— Хочешь увидеться с ней?

Ланн пригубил из кубка.

— Я не уверен.

— Ты можешь освободить ее. Если пожелаешь.

Повисло долгое молчание. Одним залпом Ланн осушил кубок.

— Она не узнает меня, — хрипло произнес он.

Лайя поводила пальцем по закругленному краю чаши. Вино было кроваво-красным и притягивало взгляд. Смерть, власть и колдовство — вот что символизировал этот цвет.

— Ты удивительно сентиментален по отношению к любимым женщинам.

— Любимым? — Он издал короткий смешок. — У меня не осталось никаких воспоминаний о матери. Как я могу ее любить?

— Кровь не вода, — заметила Лайя.

— Это всего лишь слова. — Ланн откинулся в кресле, закрыв глаза. Несколько минут они провели в тишине. — И каков наш план?

— Тебе нужно найти одного влиятельного человека, который поддерживал твоего отца. После смены власти он впал в немилость и был удален от двора, но потом король передумал, так как на тот момент остро нуждался в честных, надежных людях. Впоследствии монарх, убедившись в его верности, пожаловал земли своему вассалу и даже освободил его от налогов. — Лайя-Элейна замолчала, внимательно поглядев на ульцескора. Ланн сидел в прежней позе, его пальцы выстукивали на подлокотниках какой-то мотив, а губы беззвучно двигались. Вираго приходилось лишь надеяться, что ее слушают. — Но я абсолютно уверена, что лорд Замка Бледных Вод способен на измену. Его просто нужно подтолкнуть к верному решению. Его дочь, Дейдре Келлер, приходится матерью одному из бастардов короля, и он от этого явно не в восторге. Король не намерен на ней жениться, как и на всех предыдущих фаворитках. На ней женишься ты.

Ланн открыл глаза и уставился на ведьму.

— Что?

— Это путь малой крови, — отчетливо произнесла Лайя. — Так или иначе нам придется применить силу. Ты законный наследник, но двадцать семь лет тебя считали мертвым.

— Я не собираюсь ни на ком жениться.

Черная Вдова снова наполнила кубки и стала пить вино маленькими глотками, наслаждаясь его вкусом. Первым ее побуждением было поинтересоваться: 'Ты что, ребенок?' — словно Ланн не понимал, насколько глупо себя ведет.

— Тебе не обязательно приходить к ней каждую ночь. Одного раза в несколько месяцев будет достаточно. — Ульцескор угрюмо молчал. Возможно, Лайя выбрала не лучшее время, чтобы сообщить ему об этом. — А как ты себе это представлял? Хочешь обезглавить всех придворных? Войти в историю как кровавый король?

— Я не изменю свое мнение, что бы ты ни говорила.

Лайе пришла в голову мстительная мысль: пригрозить упрямцу, что она отзовет экзалторов, отправленных на поиски беглянки. Мгновение спустя она отбросила эту идею. Лучше найти эту девчонку, заковать в цепи и бросить к его ногам. Интересно, обрадуется ли Летиция подобному обращению? Ведьма с трудом сдержала улыбку. Когда госпожа ди Рейз очнулась от долгого сна, она из лучших побуждений рассказала неопытной девочке, как избежать нежелательной беременности и избавиться от плода. При этом Летиция краснела и строила гримасы, словно ей было семь лет, а не шестнадцать. Сама Лайя никогда не пользовалась этими способами. У нее еще не было мужчины. Женщины, впрочем, тоже: они со Сканлой были довольно близки, но их отношения всегда оставались чисто платоническими.

— Как он узнает, что я не лгу? Этот лорд? У меня нет никаких доказательств.

— На этот счет можешь не волноваться. Вы с отцом похожи как две капли воды. По этой же причине постарайся не попадаться на глаза никому из старой знати.

Ланн вспомнил, как Анцель показывал ему портрет действующего короля, и его руки сами собой сжались в кулаки. Мастер, его бывший наставник, прогнал его прочь. Была ли виной тому дерзость, проявленная ульцескором по отношению к верхам Гильдии, или что-то иное — он не знал.

— И на какую помощь я могу рассчитывать с твоей стороны?

Лайя-Элейна ждала этого вопроса. Она гордо выпрямилась в кресле, ее глаза сверкнули.

— Я напишу Логану Келлеру письмо и заверю его гильдейской печатью, дабы тебе не пришлось много говорить. Тебе нужно будет просто передать его лорду. И, конечно, я дам тебе ведьму.

— Если мне позволено выбирать…

— Нет, — перебила его Черная Вдова. — Маленькая чертовка останется в Гильдии — там, где я могу за ней наблюдать. Шайна чересчур импульсивна, от нее можно ожидать чего угодно. Разве она уже недостаточно натворила? Но будь спокоен, Ланн. Я не собираюсь размениваться по мелочам. Твоя спутница ни в чем не уступает Шайне, и она одна стоит целой армии.

— Мне не дает покоя одна мысль, — медленно произнес ульцескор, скользя взглядом по ее узкому, вытянутому лицу: миндалевидным глазам цвета стали, тонкому носу, высоким скулам и бледным, чуть впалым щекам, на которых никогда не расцветет румянец, красиво очерченному, но излишне яркому и маленькому рту. У ведьмы были красноватые белки, что, скорее всего, являлось результатом хронического недосыпания, но могло быть и признаком какой-нибудь болезни. Все это в сочетании с острым подбородком придавало ей определенное сходство с круксой, женщиной-насекомым. Не зря Лайю-Элейну нарекли Черной Вдовой, подумал Ланн. — Зачем я тебе нужен? Ты могла бы сама узурпировать власть.

Лайя-Элейна вскинула брови в жесте непритворного изумления.

— Ведьма на троне?

— Почему нет? — передернул плечами Ланн. — Ты же говорила, что обладаешь умом и всеми теми прочими достоинствами, которых я, судя по всему, лишен.

Она не уловила иронии в его словах — или решила ее проигнорировать.

— Это так и есть, но… — Черная Вдова вздохнула. — Меня тоже могут отравить. Заколоть ножом в спину. Декапитировать. Кроме того, иногда наступает момент, когда ведьме необходимо отрегулировать потоки силы в своем теле. Это может продолжаться вплоть до месяца, и в это время с нами невозможно взаимодействовать. Мы полностью погружаемся в себя. Да и взгляни на меня, Ланн. — Лайя-Элейна встала, повертелась перед мужчиной, словно демонстрируя новое платье или прическу. — Я не гожусь на роль королевы. Я некрасива.

— И что с того? Какое это имеет значение?

— Для меня — имеет, — горячо возразила она, снова опустившись в кресло. — Пусть Ан'Фаскар представляет кто-то другой. Я предпочту остаться в тени.

Он изучающе смотрел на нее.

— Ты хочешь стать моей тенью?

— Нет. Меня интересуют исключительно ведьмы и наше будущее. Я не собираюсь вмешиваться в прочие дела королевства. — На его лице отразилось недоверие. Помедлив, Лайя-Элейна спросила: — Ты согласен, что нам следует избавиться от экзалторов?

— Мне жаль тебя разочаровывать, но в этом вопросе я поддерживаю позицию Совета. Вы пытаетесь создать высшую касту, над которой не тяготеют человеческие законы. Да что я говорю? Вы уже ее создали. Многие из вас совершили убийство, но никто не понес соответствующего наказания.

Ведьма ядовито усмехнулась. Вот она, эссенция мужской гордости, непоколебимая уверенность в том, что самка не должна стоять выше самца.

— Ты не понимаешь. Мы — жертвы той силы, что курсирует по нашим венам. В момент становления ведьмой мы не можем себя контролировать. Нами овладевает хаос.

— А можно остановить ярость? — парировал Ланн. — Разве людей судят только за преступления, совершенные в трезвом уме?

— Это сторона морали, — возразила она, — но не здравого смысла. Если сжигать каждую ведьму за один-единственный проступок, то Гильдия перестанет существовать.

— Верно. А знаешь почему? Вместе с ведьмами исчезнут и чудовища.

Лайя-Элейна ответила не сразу.

— Так вот какого мира ты желаешь?

Ланн хотел утвердительно кивнуть, когда вспомнил о Летиции. Нельзя сказать, что по ее вине не гибли люди — или ликантропы, если быть точным, — но она не принимала в этом непосредственного участия. Госпожа ди Рейз была ведьмой, которая не умеет колдовать, и ульцескор предпочел бы, чтобы она оставалась такой всегда.

— Шайна убила женщину, будучи ребенком. Ты хочешь ее судить?

— А ты? — глянул на ведьму Ланн. — Ты тоже была ребенком?

Лайя-Элейна широко улыбнулась.Потом, опомнившись, прикрыла ладонью рот, но было уже поздно. Эта самодовольная улыбка рассказала ему о многом: что количество смертей на счету Черной Вдовы было весьма значительным — и каждый раз она находила в этом удовольствие.

— Этот спор может продолжаться бесконечно, — попыталась загладить оплошность ведьма. — У меня не было иного выхода, как принести смерть. А у тебя, Ланн? Ты был разбойником. Или теперь ты решил удариться в праведность? — Он промолчал. — Мы будем убивать еще. Ради тебя и меня. Ради, — Лайя сделала многозначительную паузу, — Летиции ди Рейз. Она тоже ведьма, разве нет? И пусть нас осудит небо.

Черная Вдова поднялась, давая понять, что аудиенция закончена. Ланн последовал ее примеру и молча прошествовал к выходу. Она распахнула перед ним дверь, как гостеприимная хозяйка.

— Сколько тебе нужно времени на сборы?

— Нисколько, — бросил он, задержавшись на пороге.

Лайя посмотрела в окно. Было около трех-четырех часов пополудни, но тучи настолько сгустились за время их разговора, что в комнате воцарился полумрак.

— Тогда оно нужно мне, — улыбнулась она. — Я позову за тобой.

Ланн кивнул и ушел, не прощаясь. Следующие несколько часов он провел в бесполезных раздумьях, ворочаясь на узкой кровати в своей комнате. Анцель оставил ему звание и позволил носить серьги ульцескора и меч с капсулами серебра, но при этом ясно дал понять, что в некогда родных стенах Ланн теперь находится — ни много ни мало — на положении гостя, и он будет жестоко наказан за любые действия, которые мастер сочтет отрицательными. Таким поступком могла стать и прогулка по общему двору в ночное время, и проявленный интерес к ведьмам в виде пары неосторожных взглядов, и даже непринужденный разговор о погоде с одним из бывших товарищей. После истории с Кайном Анцель относился к ульцескору со значительной долей осторожности; может статься, мастер и сам его побаивался, и именно поэтому спешил убрать Ланна с глаз долой. Но положение Совета в Гильдии стало шатким, Анцель не мог открыто выказывать недовольство поведением старшей Вираго. Когда Лайя-Элейна пожелала увидеться с ульцескором, мастер не сумел этому воспрепятствовать.

Хотел ли Ланн стать королем? Он не знал. Ему хотелось верить, что тогда Летиция вернется к нему, но при этом ульцескор сознавал всю бессмысленность подобных надежд. Госпожу ди Рейз не искусить ни золотом, ни властью, ни высоким положением, пусть Летиция и гордилась своей благородной кровью. Лишившись всего, Ланн не подозревал, что ему делать, и только Лайя-Элейна предлагала ему какие-то перспективы взамен утраченных целей.

'Ты станешь королем-воителем. Рядом с тобой будет та, которую ты возжелаешь больше власти и всех сокровищ мира, но ты не сможешь ей обладать'. Ланн скривил губы в горькой усмешке. Это предсказание от начала и до конца было ложью, но день за днем оно все больше приближалось к истине. Возможно, он сам добавил в него чуточку правды, когда увез Летицию ди Рейз из Сильдер Рока, потакая ее желаниям. 'Я должна найти Морвену'. Что ж, она нашла ее, и что теперь? Ланн остался один, с разбитым сердцем, не зная, может ли он рассчитывать на благосклонность госпожи ди Рейз, да и увидит ли ее когда-нибудь? Накануне того дня, когда Летиция приняла решение искать знаний и силы в убежище ковена, он предложил ей обручальные кольца: тонкие и изящные, с причудливыми металлическими завитками, изображающими остролистые цветы с Альвийских островов. Складываясь вместе, они создавали гармоничный узор. Ланн на ее глазах натянул на свой указательный палец кольцо и вложил девушке в руку второе. Летиция его не надела, а сунула в карман. Боль кольнула его в самое сердце, но Ланн не решился требовать объяснений. В кармане или на руке — главное, чтобы кольцо было при ней.

Он мог подчиниться воле Лайи-Элейны и пойти дорогой короля, а мог скитаться по далеким странам, продолжая истреблять чудовищ. Людей он убивать не хотел, одна мысль об этом вызывала неприятие. Таким образом Ланн сопротивлялся навязанному в детстве мнению, что человеческая жизнь ничего не стоит. Некоторые люди, несомненно, заслуживали справедливого суда и смерти, но ему хотелось ценить жизнь.

Размышления Черной Вдовы, поглядывавшей на двор со своего цветущего балкона, были не столь горестными. Она давно научилась управлять своими эмоциями и давать выход только тем, в которых нуждалась в определенный момент. Алия-Аллор ушла из Гильдии. Своим последним распоряжением она отправила Шадрена на поиски Морвены. Они так и не сумели узнать, что произошло в том мертвом лесу, напоенном болезнью: когда у пострадавшего экзалтора немного восстановился слух, у него напрочь отказала память. Или так он утверждал: Анцель не позволил допросить Шадрена со всей суровостью. Лайя-Элейна злилась на себя, что упустила момент, когда Морвена ушла с Ланном. Отпускать кайлеах было невиданной глупостью — живая, необузданная сила, которая могла стать ведьмам незаменимым союзником, теперь утрачена для них навеки. Ходили легенды, что где-то на ледяных просторах стоял темный город, прибежище для тех, кому заказан вход в мир, населенный людьми. Временами у Лайи-Элейны пробуждались опасения, что однажды эти чудовища могут ополчиться против отвергнувшего их общества и под предводительством сильнейших выступить против Ан'Фаскара и свободных городов. В такие моменты она успокаивала себя тем, что у нее в запасе имеется могущество Шайны-Ламех и Эйры-Луны, которые быстро сумеют усмирить немногочисленную горстку мятежников. А если их будет больше? Целая орда монстров во главе с кайлеах, перед которой бессильны даже ружья и хрустальные маски? Да, подумала Черная Вдова, Морвена может стать для них серьезной угрозой, но сейчас она ничего не может с этим поделать. Шадрен не найдет кайлеах: в ледяной пустыне слишком холодно, там слишком много опасностей для человека, чья кровь не была загрязнена колдовством. Скорее всего, он погибнет, не выдержав трудностей путешествия; а может, создания, с которыми ему придется повстречаться, проявят несвойственное им великодушие и сделают экзалтора одним из них. Так или иначе, для него нет обратного пути. Все, кто видел падение Искариота, не смогут о нем рассказать. Оно останется окутанным завесой тайны.

'Она сделала свой выбор. Сделай и ты'. Лайя-Элейна завела за ухо прядь волос, выбившуюся из прически. Эти слова возымели свое действие, они нанесли точный, верный удар, определивший судьбу Ланна. Пусть у Вираго была лишь одна здоровая рука, но в этой руке, отмеченной блеклым изображением кокатриса, она крепко сжимала карту короля.

Глава 3

(Шадрен)

Он лежал во дворце, возведенном на мертвой земле, в замке из пепла и черного стекла. Под ним была кровать из холодного обсидиана, но мужчина не ощущал ее твердости: ложе изобиловало специальными выемками, в которых сейчас располагалось его измученное тело. Казалось, постель была сделана под него и для него, все это время она ждала, когда он в нее ляжет, и если его сон будет вечным — что ж, по крайней мере он не будет испытывать неудобств. Его веки опускались, в последнем усилии мужчина повернул голову и попытался сфокусировать взгляд на окне, сквозь прозрачную ширму которого просачивались тусклые лучи уходящего дня. Но на что там было смотреть? На бескрайние пустоши, через которые он брел дни и ночи, прежде чем достиг городских врат? На место, наполненное холодом, смертью и теми существами, о которых ему не хотелось вспоминать? На мгновение он почувствовал боль — от многочисленных трещин и отмороженных участков кожи, покрытых темной коркой, от ноющих мышц, которым он столько дней не давал отдыха. Потому что надо было идти, прислушиваясь к собственным ощущениям, идти по ветру, как напутствовала его Алия-Аллор, следовать за девушкой, которая оказалась сгустком концентрированной силы. Ветер колдовства — так называли его в Гильдии, своеобразный отпечаток, оставленный ведьмой. Но он не сумел его распознать, найти среди потоков нужный, ведь в атмосфере пустыни оказалось так много волшебных частиц. Он дышал ими, они наполняли его легкие, словно дым, посылая ему видения как странные и прекрасные, так и те, что заставляли его содрогаться от ужаса и омерзения. Колдовской шлейф, тянувшийся за Морвеной, мог выглядеть по-особому и источать незнакомый дивный аромат, но в равной мере его могло не существовать вовсе. Зачем ей указывать путь к своему убежищу? С другой стороны, сколько угрозы может представлять один-единственный смертный, прокравшийся в царство теней?

Теперь он был здесь, лежал на предназначенной для него кровати, и все остальное не имело значения. Он уже не помнил, чем руководствовался при выборе верного направления. Может, он просто шел наугад — тем путем, который указало ему сердце? Все пережитое осталось в смутных воспоминаниях, немых образах, не могущих облечь форму или даже цвет. Черно-белые тени двигались в его сознании навстречу ветру, который превращал их в пыль. Туда им и дорога, думал Шадрен, когда теплая рука легла ему на плечо.

— Все это неважно, — мягко произнесла она, как будто его мысли и ощущения дымным облаком плавали над головой, и она могла их прочесть или прочувствовать. — Главное, что ты нашел меня.

Она говорила еще, но мужчина уже не слушал. Он остерегался на нее смотреть, ведь она стала такой хорошенькой: совсем не той бесцветной, истощенной до предела девушкой, которой была в их первую встречу. Исчезла болезненная худоба и некрасивая угловатость, сгладились линии тела, белокурые волосы обрели тяжесть и блеск, а глаза полыхали дивным зеленым огнем. Может, темное искусство наполнило ее внутренней силой, и хотя Шадрена никогда не влекло к ведьмам, он чувствовал странное возбуждение и пытался отгородиться от него, словно оно являлось чем-то постыдным. Если она и замечала его жалкие попытки урезонить свою плоть, то не подавала виду. Как он устал, как ему хотелось выспаться! Но одновременно он желал кое-чего совершенно иного. Он хотел, чтобы она, могущественная колдунья, села на него сверху и доставила ему удовольствие, такое, как женщины доставляют мужчинам.

Морвена положила ему на лоб свою прохладную ладонь. Его глаза защипали слезы, какой-то миг Шадрен безуспешно пытался с ними бороться, не дать им скатиться вниз по щекам, но быстро понял всю бесполезность этих стараний. Соль попала в одну из ранок на коже, и один из образов вспыхнул в его мозгу приглушенным синим пламенем: черная мордочка Кат Ши, тыкавшегося носом ему в руку. Зверек запрыгнул к нему на грудь и согрел его теплом собственного маленького тельца, а потом принялся лизать пальцы, покрасневшие от холода. Шадрен знал, что нужно 'белому воротничку'. Он, как и мужчина, тоже был голоден. Кат Ши потоптался по его грудной клетке, то убирая, то выпуская когти, — точь-в-точь как делают коты, когда устраиваются на ночлег.

— Что именно? — осипшим голосом спросил Шад, слова давались ему с трудом. Воспоминания имели свой вкус, некоторые из них были слаще меда, другие отдавали горечью, а третьи оказывались жгучими, словно перец. — Какое ты хочешь? — Но он уже знал ответ. Этот Кат Ши был сладкоежкой: ему подавай пирожные с кремом и шоколадные пряники, а от остального он предпочтет отказаться. — Хорошо, — согласился мужчина, улыбаясь.

Зверек позволил себя погладить и даже заурчал в ответ на ласку, приподнял мордочку и уставился на Шадрена ярко-синими глазами с вертикальными зрачками. Мужчина почувствовал, как что-то чужое проникает в его разум и обосновывается там, приготовившись наблюдать. Он вздохнул, не зная, готов ли расстаться с этим воспоминанием: самым ценным из тех, что у него было. Но желания человека не имели значения для Кат Ши. Шадрен мгновенно нырнул в прошлое и сразу же попытался выкарабкаться из омута памяти, заставив себя вспомнить, где он и в какой ситуации находится. Зверек смотрел на него с явным упреком, помахивая хвостом. А потом реальность расплылась, пошла рябью, и кошачья лапа, царапнув по полотну мира, разделила его на рваные полосы. В прорехах зияла пустота, абсолютная, нивелирующая тьма. Кат Ши отрезал ему путь к отступлению, и Шадрен повиновался его воле, не имея другого выбора.

Первым, что он вспомнил, были ее аппетитные ягодицы, туго обтянутые тканью. Опираясь одной рукой на колено, девушка выдергивала сорняки, густо разросшиеся во дворе за время ее отсутствия. Дом тоже изрядно обветшал, но с этим-то она ничего не могла поделать. Соседи не забыли ее, хотя приветствовали довольно вяло, ведь ее история вряд ли могла вызвать сочувствие: не найдя счастья в большом городе, Идрис вернулась домой. У нее здесь не осталось ни родственников, ни друзей, но клочок земли, издавна принадлежавший ее семье, мог прокормить здоровую девушку, которая не гнушалась тяжелого труда.

Шадрен без зазрения совести наблюдал за ней, опираясь на деревянный забор, трещавший под его весом. В экзалторском плаще и с ружьем за спиной он выглядел устрашающе. Идрис была поглощена работой и долго не замечала мужчину. Она вскинула голову и обернулась лишь в тот момент, когда ограда, не выдержав, целиком рухнула на землю, подняв облако пыли.

Он пробормотал извинения, предварительно откинув капюшон на плечи. Идрис отерла лоб и какое-то время рассматривала пришельца, упершись руками в бока. Эту позу она приняла скорее от усталости, чем из желания показаться разгневанной. Девушка сожалела лишь о том, что нарушитель спокойствия оказался неместным — в противном случае она могла заставить его починить забор.

Шадрен откашлялся, переводя взгляд с Идрис на поверженную ограду и обратно. Он не привык вести светские беседы и понятия не имел, о чем следует говорить с девушкой, при этом он ощущал вину за содеянное и хотел как-то оправдаться перед хозяйкой забора, пусть просто словами. Похоже, решил мужчина, еще раз взглянув ей в глаза, одними словами тут не отделаешься. Они с Идрис понимали друг друга с полунамека, их чувства всегда достигали своей цели. Сейчас в ее взгляде светился интерес, и Шадрен, памятуя о ее прелестных ягодицах и поваленном заборе, принял предложение остаться на ужин.

В тот день ничего особенного не произошло. Они сидели за столом, перекинувшись самое большее парой фраз, когда Идрис осведомилась о причине его визита в поселок. Невероятно, тотчас осенило Шадрена, она пригласила его в дом, не спросив даже имени и рода занятий; она либо сошла с ума, либо принадлежит к тем, кому нечего терять. Но он оставил эти мысли при себе и ответил предельно серьезным тоном:

— Я ищу ведьму.

Идрис сначала звонко рассмеялась, едва не выронив блюдо. Затем она наклонилась над мужчиной так низко, что при желании Шадрен мог заглянуть в вырез ее платья и беспрепятственно рассмотреть полную смуглую грудь. Кровь прилила к его чреслам, но он не позволил себе скосить глаза.

— Правда, что ли?

— Да.

Его лицо вновь не озарила улыбка, и это не на шутку озадачило девушку. Идрис плюхнулась на стул позади себя, водрузила локти на скатерть и принялась задумчиво теребить мочку уха. Шадрен смотрел на нежный изгиб ее шеи, сглатывая слюну. Он уже раскаивался в своем решении остаться. Он хотел ее до безумия, но если эта девушка с яркими рыжими волосами окажется потаскухой, это разобьет ему сердце.

— Я вернулась совсем недавно, — наконец заговорила Идрис, прерывая ход его мыслей. — И я не знаю никого, о ком бы так говорили. Но я могу спросить у соседей.

Шадрен смутился.

— Тебе вовсе не нужно помогать мне.

— Но я хочу, — возразила она. — Ты охотник, верно?

Он кивнул.

— А что сейчас делают с ведьмами? Сжигают на костре?

— Нет, их обучают. — На лице Идрис отразилось непонимание, и мужчина поспешил добавить: — Но не эту. Она нарушила правила. Позволила колдовству обрести над собой контроль. Я пришел, чтобы забрать ее в одно место.

— Значит, она опасна?

— Да.

— Тогда твое дело — правое, ведь так?

Он отвел глаза.

— Весьма вероятно.

— Приятно сознавать, что за этими вещами кто-то присматривает, — сказала Идрис не без иронии. — Ты можешь поспрашивать в кабаке в конце улицы. Сейчас самое время, — прибавила она, бросив мимолетный взгляд на окно. — Мужчины так напиваются, что утром не помнят и слова из того, что говорили накануне. А кто, — она замялась на секунду, — вызвал тебя сюда?

— Одна женщина. — Тогда Шадрен еще беспокоился о том, чтобы не болтнуть лишнего, и тщательно подбирал слова. — У нее пропал несовершеннолетний сын. Она утверждала, что это не первый такой случай.

— Тебе есть где переночевать?

Этот вопрос застал его врасплох. Он немедленно представил вкус ее губ, мягкость груди, прижимающейся к нему, восхитительную влажность меж ее бедер; представил — и покрылся испариной. Сейчас она скажет — оставайся, нам будет хорошо в одной постели…

— В гостинице, — выдавил Шадрен.

— В гостинице? — переспросила она и снова разразилась смехом. Он дождался, пока Идрис успокоится и объяснит причину своего веселья. — Может, ты уже и комнату снял?

Мужчина ощутил прилив раздражения. Что смешного?

— Может. А что?

— Да нет у нас никакой гостиницы, милый! — воскликнула Идрис. — Или ты вообразил, что в каждой деревушке только и ждут путников вроде тебя? Ладно, — она смягчилась, увидев выражение его лица, — я прошу прощения. Не сердись.

Шадрен пробурчал что-то наподобие того, что приехал несколько часов назад и еще не успел прозондировать почву. Идрис кивнула, все еще улыбаясь, и он, отвлекшись от неприятных мыслей, начал подсчитывать в уме, сколько месяцев у него не было девушки.

— У меня есть свободная комната.

Шадрен ждал этих слов, но когда он посмотрел на Идрис, в ее взгляде не было лукавства. Стало быть, никаких особенных услуг. Холодная постель, но теплый прием и горячий ужин. Он почувствовал облегчение: Идрис оказалась не из тех, кто ляжет под любого, лишь бы заплатил. Шадрен не хотел обладать шлюхой, он испытывал к ним отвращение. И все-таки, ворочаясь ночью в кровати, мужчина вспоминал о прелестях Идрис и немного сожалел о том, что она не скрасила его одиночество. Сколько он там насчитал? Семь месяцев? Или, может, все восемь? Он накрыл ладонью пах и постарался унять колотившееся сердце, так усердно гнавшее по венам кровь, что его мужское достоинство становилось горячим и твердело. Спустя долгие часы, терзаемый бессонницей, Шадрен несколько раз порывался встать и взглянуть на спящую девушку: а вдруг Идрис тоже терзается желаниями, которые не посмела выразить в его присутствии? Вдруг и она хочет любовной близости с человеком, которого встретила впервые? Но он не посмел ее потревожить, а под утро его сморил сон.

Идрис разбудила его после полудня, плеснув в лицо щедрой порцией ледяной воды. Мужчина вскочил, едва не сбив ее с ног, и принялся трясти головой, как мокрый пес. Во взоре, который он устремил на девушку, была немая ярость. Идрис чуть наклонила ведро, намекая, что в случае нападения окатит его колодезной водой.

— Я окликнула тебя, но ты не проснулся.

— Могла похлопать меня по щекам.

— Или разбудить поцелуем?

Она снова улыбалась во весь рот, и Шадрену почему-то захотелось закатить ей звонкую оплеуху. От нее не укрылось его вчерашнее смущение и взгляды, исполненные мучительной страсти. Идрис прекрасно знала, что понравилась ему — понравилась настолько, что это причиняло мужчине неудобства.

— Починишь изгородь? А вечером я разрешу тебе сходить в кабак.

Шадрен, окончательно проснувшись, изумленно воззрился на нее. С чего это она раскомандовалась? Он раскрыл рот, чтобы возразить, но Идрис не дала ему и слова вставить.

— Ты ведь благодарный мальчик, не так ли? За ночлег и пищу нужно платить.

Он принялся рыться в карманах в поисках монет, но девушка решительно остановила его руку, тронув Шадрена за локоть. Даже сквозь слои материи ее прикосновение обожгло его, как огнем. Он привлек Идрис к себе, несмотря на легкое сопротивление.

— Мне не нужны деньги, — произнесла она, запинаясь. — Только твоя помощь. А теперь, пожалуйста… отпусти. Мы совсем друг друга не знаем, и я…

Он нежно провел ладонью по ее шее, и Идрис, затрепетав, прервала свой монолог — из ее легких вырвался шумный вздох. Он походил на слабый стон удовольствия, и Шадрен продолжил ласкать ее шею, пока девушка не отстранилась. Но этим она уже не могла его обмануть: Шадрен понял, что его чувства взаимны.

Образ Идрис начал расплываться, как будто он смотрел на нее сквозь залитое дождем окно. Ярким синим пламенем вспыхнули огромные глаза Кат Ши: зверек явно намеревался проглотить лакомство, не удосужившись досмотреть историю до конца. Шадрен лениво погладил существо, прикидывающееся котенком. Он никогда не мечтал о бледных альвийских девах, ему были по сердцу смуглые кадисийки, готовые дать отпор любому, кто покусится на их имущество или честь. Идрис не обладала никаким оружием, кроме своей красоты, но при этом она вела себя настолько нагло и вызывающе, словно за ней стоял целый отряд охранников, вооруженных до зубов. И от этого ее неожиданная покорность казалась еще слаще. Кат Ши облизнулся, и мужчина почесал его за ушами.

— Ты еще не все рассмотрел. Десерт поглощают медленно, наслаждаясь каждым ломтиком, каждым оттенком вкуса. Ты понимаешь? — Зверек довольно заурчал. — На самом деле, — прибавил Шадрен, закрывая глаза, — Идрис никогда не видела Кадиса.

Следующий день мужчина провел за работой, о которой знал только понаслышке. Для его рук, привыкшим к постоянным физическим нагрузкам и весу тяжелого экзалторского ружья, починка ограды оказалась слишком сложным и деликатным занятием. Молоток раз за разом со свистом рассекал воздух, когда не врезался во все тот же многострадальный забор, а изготовление новых досок взамен прогнивших и вовсе представлялось Шадрену непосильной задачей. Под вечер он с горем пополам выстругал несколько колышков, с их помощью поставил ограду вертикально и отправился на задний двор в поисках Идрис. Девушка развешивала белье, сквозь мокрую простыню просвечивал ее силуэт, и Шадрен, вытерев ладонь о брюки, откинул в сторону белую ширму.

— Закончил?

Он кивнул, решив не размениваться на слова. От долгих часов напряженного труда на свежем воздухе его рубашка пропиталась потом, в горле пересохло, а нос и щеки обожгло беспощадное летнее солнце. Сейчас ему хотелось лишь улечься в прохладной тени и испить воды. Пахло от него тоже не дорогими духами, но Идрис не сморщила нос, а лишь застенчиво улыбнулась. Затем она попыталась придать лицу выражение строгости и спросила:

— Сделано на совесть?

Он снова кивнул. Девушка бодрым шагом обогнула угол дома, и Шадрену ничего не оставалось, как тащиться за ней, едва переставляя ноги. Внимательно рассмотрев результат работы, Идрис совершила нечто непредсказуемое: она приподняла края юбки и со всей силы ударила ногой по забору. Мужчина не успел даже ахнуть, не то что попытаться ее остановить. Затрещали доски, шаткое сооружение опасно качнулось и с треском повалилось в противоположную сторону, на иссушенную солнцем тропу. Белая курица, прогуливавшаяся по дороге в обществе своих пернатых подруг и едва не задавленная насмерть, возмущенно заклохтала и забила крыльями. Остальные наседки не преминули ее поддержать, и вскоре в окне соседнего дома показалось сердитое лицо пожилой женщины, выглянувшей проверить, не гоняются ли за ее драгоценными курами вечно голодные бродячие коты. Выяснив, что причиной переполоха став упавший забор Идрис, женщина коротко вздохнула и демонстративно хлопнула ставнями.

— Это никуда не годится, — сказала девушка.

— Тебя в деревне не любят? — озвучил свои наблюдения Шадрен.

— Думаешь, я и есть ведьма?

Он скользнул по ней взглядом и качнул головой.

— Нет. Что касается забора… — Шадрен негромко кашлянул и уставился в землю. Тяжело было признать свою беспомощность в таком простом, на первый взгляд, деле. — Я не справлюсь.

Солнце жгло ему затылок. Не видя лица Идрис, он попытался угадать ход ее мыслей. Он искренне старался ей помочь, просто Шадрен принадлежал к избалованным горожанам, которые не знают, с какой стороны берутся за плуг. Хорошо, если она поняла это. Экзалторы не были отягощены домашней работой, а до Гильдии… до Гильдии были годы привольной жизни в Кадисе. Да, все было так, Идрис напоминала ему о доме, именно это легло в основу того чувства, которое впоследствии превратилось в безудержную страсть.

— Тогда оттащи его с дороги, — наконец произнесла она.

Может, соседка не спряталась за наглухо закрытыми ставнями и видела, как Шадрен обнял девушку и приблизил губы к ее уху. Как он бормотал слова извинения, а щеки Идрис покрывались румянцем, потому что его прерывистый шепот был таким пылким и горячим и вызывал в мозгу образы, весьма далекие от целомудрия.

Картинка поблекла, блеснули и померкли синие глаза Кат Ши, и Шадрен ощутил, как его тело погружается в воду. Его словно окутало теплым шелком, чьи-то руки заскользили по его коже, обмывали его, лаская, и сквозь сон мужчина услышал нежное пение, похожее на колыбельную, — но со странными, тревожащими словами:

Таким высоким, кристально чистым голосом могли петь в храме, вознося оды Богине. Ее голос переливался и нарастал, соединяясь с волнами окатывающего его наслаждения.

Морвена выросла без матери и не знала другой колыбельной. В ее теле сосуществовали две личности и две памяти, но вторая из них, принадлежавшая колдунье, казалась зыбкой и опасной, как глубокая топь. Одна мысль о том, чтобы погрузиться в этот темный омут воспоминаний, вызывала безотчетную дрожь и леденила душу. Морвена чувствовала, что там скрывалось столько боли и тоски, что на долю дис выпало столько испытаний, сколько не способен снести ни один человек. А ей, избранной Лилит, это удалось. И Морвене становилось стыдно за свои слабости и мелкие страхи, за то, что долгие годы она провела в добровольном заточении, остерегаясь людей, хотя это им следовало ее бояться. Однажды она увидела ее в зеркале: девушку с длинной белой косой под черной вдовьей вуалью. Черный — неподходящий цвет для лица столь юного и возвышенно чистого. О ком она горевала? По ком носила траур? Ответ таился на дне болота, куда не осмеливалась заглянуть Морвена — имя, каленым железом выжженное в сердце, которое она не могла и не хотела произносить. Но под траурной завесой ткани, спускавшейся до самого пола, девушка носила монарший венец, и в тот миг ведьме захотелось упасть на колени перед этой бледной величественной леди и просить у нее прощения — за себя и весь мир, причинивший ей столько страданий.

— Это оружие, верно? — спросила Идрис.

На закате Шадрен отправился в кабак и расспросил местных об исчезнувшем мальчике. Все в один голос утверждали, что подросток сбежал по собственной воле, так как ему надоели бесчисленные наставления матери, отличавшейся скверным характером. Шадрен осведомился о похожих случаях исчезновений, но никто из подвыпивших мужчин не мог вспомнить, происходило ли подобное раньше и когда. Он вернулся к Идрис с пустыми руками и обнаружил, что экзалторское ружье, главный предмет его гордости, лежит у нее на коленях.

— Что оно делает?

Шадрен приблизился к девушке и взялся за ствол твердой рукой. Вопреки его опасениям, Идрис не стала выхватывать опасную игрушку. Немного расслабившись, мужчина указал на ружье и наставительно произнес:

— Оно стреляет.

Идрис подняла вровень с лицом мешок из переливчатой ткани.

— А это?

Только тут Шадрен понял, что его походная сумка раскрыта и стоит у ее ног, а Идрис успела ознакомиться с ее содержимым. Мешок, прочная веревка, несколько стилетов и, конечно же, хрустальная маска были аккуратно разложены на кровати и подвергнуты скрупулезному осмотру. Мужчина зарычал, как рассерженный зверь, вырвал у нее из рук мешок и принялся яростно запихивать вещи обратно в сумку.

— Ты не имела права, — сквозь зубы процедил он.

— Ты мой постоялец, — невозмутимо ответила Идрис. — Я обязана была удостовериться, что ты не причинишь мне вреда. Или кому-то из нашей деревни.

— Твоей деревне плевать на тебя.

Ему не следовало этого говорить. Девушка покраснела от гнева и сильно стиснула губы, как будто сдерживала злые слова, рвущиеся наружу. Шадрен закрыл сумку и, не выпуская ее из рук, вскинул на плечо ружье. Отвернувшись, он какое-то время ждал, что Идрис его окликнет, а потом с тяжелым сердцем направился к выходу. Но что-то задержало мужчину на пороге: может, ему послышался ее тихий вздох или в памяти всплыли искрящиеся пески Кадиса, красными дюнами окружившие город.

— Я не привык, чтобы трогали мои вещи, — проговорил Шадрен. — Особенно ружье и маску.

— Надень ее.

Он обернулся.

— Что?

— Надень маску, — настойчиво повторила Идрис.

Сам не зная почему, мужчина повиновался. Он смотрел на нее сквозь прорези хрусталя, и его сердце неистово билось. Шадрен направил на девушку ружье и почувствовал, как оно теплеет в его руках. На лбу Идрис зажегся белый круг, отмечая ее как мишень. Луч мог насквозь прожечь ее голову и убить на месте.

— Ну как?

— Очень впечатляюще, — призналась Идрис. На ее лице не отразилось ни тени страха или сомнения, и Шадрену стало ясно, что она солгала: девушка исследовала его вещи из чистого любопытства. — Женщины охотнее делятся сплетнями. Я узнала кое-что о ведьме.

Он опустил ружье.

— Неужели?

— Исчезают только молодые ребята, — продолжила Идрис. — В основном сироты, которых хватятся далеко не сразу. — Она помедлила, глядя на него, словно раздумывая, говорить или нет. — У меня есть идея.

— Ты вовсе не… — Шадрен умолк, вспомнив, что уже предупреждал ее. — Это не игра, — попытался он образумить Идрис. — Почему тебя все избегают?

— Не все. Это не дает тебе покоя, верно?

Мужчина кивнул. Идрис не хотелось на него смотреть и еще меньше хотелось объяснять причину поведения соседей. Она с трудом выдавила из себя слова:

— Они думают, что я ездила в город заниматься проституцией.

— Но это не так?

Девушка с вызовом взглянула ему в лицо, тряхнув рыжими кудрями.

— А даже если?

— Это неправда? — мягко переспросил Шадрен.

— Нет, — прошептала она.

Он подошел ближе и взял Идрис за плечи. Ее раскосые глаза увлажнились, рот жалобно перекосился, словно девушка держалась из последних сил и вот-вот собиралась разразиться плачем. Шадрен наклонился, чтобы запечатлеть поцелуй на ее устах, когда внезапно обнаружил, что все еще не снял маску. Кем он казался Идрис в таком виде? Ее личным судьей и палачом? Мужчина потянулся рукой, намереваясь избавиться от внушающего благоговейный ужас предмета, но Идрис остановила его. Она порывисто обняла мужчину, на миг коснувшись сухими губами его щеки, прямо под линией маски. У Шадрена раньше не было повода считать себя мягкотелым, но Идрис словно околдовала его: своей дикой, вызывающей красотой, своим голосом, обворожительным и зовущим, как песня сирены, своей робостью и упрямством. Все, что она делала, сводило его с ума. Ему еще придется пожалеть, что он вовремя не ушел и безотчетно отдался страсти, позабыв о долге. Но это произойдет многим позже, а сейчас он был безмерно счастлив, что может находиться рядом с ней.

— Мои родители содержали лавку с пряностями, — проговорил он. — И эти запахи, почти осязаемые, разносились по улицам города и оседали на мостовых, будто пыль. Я чувствовал их повсюду. От тебя пахнет так же. Ванилью, розмарином и корицей.

Губы Идрис дрогнули, но лицо не осветилось улыбкой. Может, потому, что Шадрен вовсе не пытался ее очаровать, а его слова были сродни признанию в любви. Она не хотела над ним смеяться. Так и есть, он признался — а Идрис приняла его признание.

Морвена с кем-то беседовала, в ее голосе явно слышалось раздражение и сдерживаемый гнев. Шадрен попытался сосредоточиться на происходящем в реальности, вокруг него, и обнаружил, что снова лежит на твердой кровати. Морвена скрестила на груди руки, словно пыталась защититься от чего-то, 'белый воротничок' мурлыкал и терся об ее ноги, а напротив ведьмы стоял подросток в ярких развевающихся одеждах. Короткие черные волосы едва прикрывали шею, и Шадрен принимал гостью за мальчика, пока она не заговорила. Острые черты лица незнакомки, ее равномерно белая кожа и общая невозмутимость облика навевали мысли о храмовых статуях, отлитых из камня.

— Какое нам дело до человеческого мира? — резко спросила Морвена.

— Они придут и за нами тоже, — произнесла девочка. Ее звучный голос эхом отражался от стен. Малиновый капюшон из мягкой ткани украшали перья — оранжево-красные, огненные, источавшие мягкий свет. — После того как расправятся с людьми.

Кто — они? Шадрен ощутил легкую тошноту и закрыл глаза. Голоса продолжали звучать где-то за гранью его сознания, а он опять увидел лисью мордочку Кат Ши, в глазах которого читался неутолимый голод. Шадрен вспомнил палатку под алым навесом, пряную смесь ароматов, захлестывающую потенциальных покупателей, юного себя в коротких бриджах, сидящего у входа в магазин. Изображение смело порывом ветра, как картину из песка, из земли поднялись мрачные полуразрушенные стены, и мужчину накрыло щемящее чувство тревоги, когда он оказался один в полумраке лабиринта, будто пойманный в сети мотылек. Перед ним простилалась дорожка из белой пыли, едва различимая в мутном свете луны. Сам того не желая, он вовлек Идрис в охоту, и она могла умереть. У него было ружье, плащ и хрустальная маска — идеальная защита от темного колдовства; у нее же не было ничего, кроме дерзости. Шадрен постарался унять дрожь во всем теле и невольно воскресил в памяти жаркое тепло ее ног, обвивших его бедра. Как он мог позволить Идрис уйти? Поклявшись, что отныне никогда не заикнется при ней о своей работе, он зашагал по оставленному девушкой следу.

Глава 4

(Летиция)

— Оставайся здесь. Я принесу тебе чего-нибудь поесть.

Касс скрылся за шифоновой занавеской цвета огня: желтый плавно перетекал в оранжевый и красный. Ее комнатка отличалась скромностью размеров — всего пять или шесть шагов к противоположной стене, — но на кровати лежало узорчатое шелковое покрывало, а резная мебель походила на дорогой антиквариат. Кроме кровати, в обстановку входил туалетный столик, покрытый облупившимся лаком, крошечный, словно предназначенный для ребенка, стул со спинкой, узкий шкаф, в котором могло поместиться максимум два или три платья, и старый потертый ковер. Неровность стен скрывали несколько выцветших гобеленов. Картины на них словно повествовали о древних сражениях: вот птица с женским лицом, огромная как дом, терзает когтями расстелившуюся под ней рать; воин, с ног до головы облаченный в латы и омытый кровью, стоит на груде обезображенных трупов, поднимая свое ярко-красное знамя; девушка на белой лошади с серебряными колокольчиками в волосах скачет сквозь полчище врагов, и стена копий расступается перед ней, как море перед пророком.

На столике разместились медный подсвечник и маленькое зеркало в темной оправе. Летиция посидела на кровати, привалившись к стене, затем медленно обошла свое новое жилище, касаясь предметов руками. Ее взгляд задержался на детском стуле: в его спинке маленькие существа с крылышками стояли друг у друга на голове, при этом они были явно недовольны соседством с другими феями, так как хмурились и гримасничали. Немногие из них могли похвастаться продолговатыми глазами-камешками, остальные выглядели слепыми и даже немного жалкими. Страшно, наверное, подумала Летиция, утратить зрение — и вечно блуждать в мире тьмы, зная, что больше не увидишь света. Она невольно поежилась.

Юноша все не возвращался. Госпожа ди Рейз закончила осмотр комнаты и теперь не знала, чем себя занять. Она решила на минутку склонить голову на подушку, но ее члены мгновенно отяжелели, а мысль о том, чтобы снова подняться на ноги, показалась ей кощунственной. Летиция почти уснула, когда воспоминание об охотнике, преследовавшем ее по залу с храмовым потолком, заставило ее открыть глаза. Он был всем тем, чего она боялась, чего испокон времен боялись люди: страх быть съеденным, поглощенным, страх стать частью чего-то неведомого и чужого, страх нависшего рока или полной свободы действий, страх погибнуть и страх остаться в живых. Беги — или прими смерть. Беги, пока не упадешь от усталости, беги за неясной надеждой, за проблеском обманчивого света, за ложью, за чем-то невозможным, несуществующим, за белым платьем, мелькнувшим во тьме. Беги, преследуя жизнь.

Ее глаза слипались от усталости, и Летиция снова сомкнула веки. Она не хотела засыпать, страшась новой встречи с охотником. Каким-то образом она знала, что он существует, пусть даже не в этой реальности, а в какой-то другой. И он ждал ее там, стиснув оружие в холодной, лишенной жизни руке. Есть вещи, от которых нет спасения: смерть, неизлечимая болезнь, невозможность вовремя отвести клинок, нацеленный в горло, — и Тень Охотника была одной из них. От него не укрыться, как не спрячешься от того, что таится в глубинах собственного разума.

Чей-то голос вырвал ее из объятий дремы.

— Эй, — окликнул девушку Касс.

Летиция приподнялась на кровати, сонно щурясь и потирая глаза. Юноша держал поднос с нехитрой пищей: горячий картофель, несколько кусочков жареного мяса и овощной салат. Убедившись, что она окончательно проснулась, Касс поставил поднос на столик и положил руки на спинку стула, явно намереваясь отодвинуть его для девушки, когда она решит приступить к трапезе.

— Что тебе снилось? — спросил он. — Ты улыбалась.

Летиция покачала головой. Она не помнила, о чем грезила, но вследствие короткого отдыха ее тревоги отодвинулись на задний план. Она села на предложенный ей стул, не поблагодарив Касса. Ее нисколько не впечатлили его хорошие манеры.

— У тебя есть близкий человек?

Девушка поднесла ко рту вилку — и сразу же опустила ее. Меньше всего ей хотелось думать о прощальной сцене с Ланном. Он не желал ее отпускать, но она все равно ушла. Потому что она всегда делала то, что хотела. Ланн решил, что она бросает его, как бросила отца.

— А у тебя? — спросила она.

Не то чтобы Летицию сильно интересовал ответ, ей просто нужно было отвлечься от мыслей о возлюбленном. Госпожа ди Рейз не ела почти сутки, но теперь у нее напрочь отбило аппетит. Она заставляла себя жевать и с трудом проглатывала куски пищи. Кто-то совал нос в чужие дела, и этот кто-то был ей очень неприятен.

— Нет, — сказал Касс. — Когда-то я принес в угоду обычаям своего лучшего друга. После этого я не подпускал к себе людей.

Она подняла голову от тарелки.

— Принес в угоду обычаям?

Касс кивнул.

— Можно мне сесть?

Летиция махнула рукой, давая свое разрешение. Юноша присел на краешек кровати, с минуту разглядывал узоры на покрывале и только потом открыл рот.

— Я убил его на дуэли. — Касс не был уверен, стоит ли еще что-то говорить, но все-таки добавил: — В Эрвин Море. Мы учились вместе.

Девушка перестала жевать и посмотрела на Касса с большим интересом, чем прежде. Встреча с Элиотом в хижине Ульрики, лесной элле, не удовлетворила ее любопытство на этот счет.

— Так ты был айлем?

— Я не закончил обучение, — отозвался юноша.

— О, — разочарованно протянула Летиция. — Эти цветы… они правда высасывают из людей жизнь?

— Ага. Я вытащил из воды усохший труп.

На несколько минут повисло молчание. Юноша не стал вдаваться в подробности извлечения мертвеца из бассейна с красными лилиями. Это тело не только не принадлежало его другу — трудно было поверить, что когда-то оно было человеком. Белый скелет, покрытый склизкими ошметками кожи, — так выглядит живое существо, выпотрошенное дочиста. Они оба знали, на что идут, что ценой за поражение была смерть, но никто из них не отступился, чтобы сохранить жизнь — не свою, но своего друга.

Госпожа ди Рейз, пребывая в блаженном неведении относительно образов, вертевшихся в голове у собеседника, доела ужин и вытерла рот салфеткой. Касс по-прежнему сидел на ее кровати, свесив руки между коленей. Он казался ей изнеженным принцем, сбежавшим из дворца и месяц скитавшимся по окрестностям, прозябая от голода и холода. Принц-бродяга, нарекла она его про себя. И это ей понравилось. А еще он слишком много думал и тщательно взвешивал слова, как будто от того, что он скажет следующим, зависела судьба всего человечества.

— И все-таки, — сказала Летиция, облокотившись на стол и подперев голову рукой, — ты мне так и не сказал. Что ты здесь делаешь? Кто ты? Охранник? Нянька?

От нее не укрылась промелькнувшая в его взгляде грусть. Судя по всему, Касса весьма опечалило то, что она не желала налаживать с ним отношения, несмотря на все его старания. Неужели он думал, что сумеет разжалобить ее своей душещипательной историей?

— Я просто пытался быть… — Он смешался. Помолчал. — Хотел помочь.

Своими извинениями он лишь разжигал ее любопытство. Летиция хотела услышать честный ответ. Она не видела всех представителей ковена, но почему-то была уверена, что среди них лишь один мужчина — и это Кассиан.

— Так что? — упорствовала она.

— Я ведьма. Или, точнее… — Касс долго искал подходящее слово, и, не обнаружив такового в своем лексиконе, решил его просто придумать: — Ведьмак.

Летиция ему не поверила.

— Мужчины не могут быть волшебниками, — твердо заявила она. — Я знала одного человека, который делал с ведьмами ужасные вещи только ради того, чтобы стать колдуном. Но у него ничего не вышло. А ты утверждаешь, что получил эту силу задаром?

— Да, — просто ответил он.

Долгое время госпожа ди Рейз не знала, что сказать. Она размышляла о том, что применение темного искусства накладывает на слабый пол определенные ограничения, о которых могут не беспокоиться мужчины. Ведьмы производили на свет чудовищ и никогда — человеческих детей. Временами, засыпая в кровати одна, так как Ланн решил, что безопаснее будет проводить ночи порознь, Летиция представляла себе этих монстров, конечный результат тех сложных чувств, которые она испытывала к ульцескору. Ее фантазия рисовалаужасающие плоды их глубокой, отчаянной любви, обладавшие десятком конечностей и целиком состоящие из света или тьмы; бестелесные образы, чья красота во много раз превышала земную, благоухавшие цветами и пряными травами; существ с землистой кожей и бессмысленными взглядами, которые годами искали свое место в мире — и не могли его найти.

— Ты один такой?

— О других я не слышал.

— Кассиан, — Летиция впервые обратилась к нему по имени, — что ты видел в том сне, который нам навязали? Большой зал? Охотника? Ответь, и я поверю тебе.

— Охотника? — Юноша удивленно повел бровью. — Нет. — Он снова молчал — долго, невыносимо. — Тебе обязательно знать об этом?

Летиция кивнула. Что-то глубоко личное? Может, это касается его друга и причины, по которой они повздорили? Она наклонилась вперед и буквально впилась взглядом в его лицо.

— Я видел тебя, — медленно произнес Касс.

Это стало для нее неожиданностью.

— Меня? — ошеломленно переспросила Летиция.

— Ты была… в клетке. Нас разделяла решетка. И все в тебе взывало ко мне: твои протянутые руки, полные слез глаза, дрожащие губы. Я должен был что-то дать тебе, и в тот момент я хотел этого, отдал бы тебе жизнь, но ничего не смог сделать. Я не знал, чего ты хочешь, а ты только и делала, что тянула руки и твердила мое имя. Это было… — Касс сделал паузу, — больно.

— Больно? — тихо отозвалась она. — Да ты едва меня знаешь.

Теперь Касс взглянул на Летицию по-другому. Его глаза были полны пламени. Он был в ярости, что она посмела обвинить его во лжи, еще и касательно такой потаенной вещи. Зачем ему врать? Сейчас, сидя напротив нее, юноша ровным счетом ничего не испытывал, если только считать 'ничем' слабый, далекий отзвук необъяснимого чувства, овладевшего им во сне. Это не была любовь, какой он ее помнил. Хотя, возможно, он никогда не любил Лу, если так легко от нее отказался. Она ведь тоже плакала при расставании, горестно и беззвучно, уткнувшись лицом в подол своего платья.

— Хватит, — сказал Касс, и его голос дрожал от гнева.

Этот внезапный всплеск эмоций заставил госпожу ди Рейз остро ощутить угрызения совести, смешанные с раздражением. Она ведь сама просила его рассказать, разве нет? Летиция попыталась хоть как-то загладить свою вину, хотя сильно сомневалась, что ей стоит это делать:

— Из-за чего ты вызвал его на дуэль? Своего друга?

Ей было невдомек, что она продолжает бередить ему душу, все ярче воскрешая в памяти события, о которых он не любил вспоминать. Касс сам не понимал, зачем заговорил об этом. Он увидел девушку улыбающейся во сне и подумал, что кто-то ждет ее за стенами убежища; человек, мысли о котором приносят ей радость. Наверное, он ей позавидовал.

— Сначала скажи мне свое имя. Я представился, но ты не ответила на любезность. Где тебя воспитывали? — От его прежней деликатности не осталось и следа. — В дремучем лесу?

— Я аристократка, — заявила Летиция, приосанившись. — Пусть тебе трудно в это поверить.

— Ты ведь не веришь, что я ведьмак? — парировал Касс.

Несколько секунд они сверлили друг друга взглядами.

— Ты забыл принести попить.

— Я жалею, что вообще стряпал для тебя.

— Это ты приготовил? — удивилась она.

Ему стало неловко.

— Ты была голодна, — попытался оправдаться юноша.

— Было вкусно, — сказала Летиция, с трудом ворочая языком. Она бессовестно лгала, так как в тот момент ей было все равно, чем набивать желудок. Вкуса она не чувствовала. — Спасибо. — Касс легонько пожал плечами в ответ, а тон ее речи стал поучительным: — Среди ведьм существует такое понятие, как тайна имени. Поэтому невежливо…

— Я спросил лично тебя, а не кого-то другого, — возразил Касс. — И открыл тебе свое.

— Ну и что? Может, я тебе не доверяю.

— Тебе придется.

Летиция хмуро сдвинула брови.

— Как это — придется?

Вдруг слева от нее раздалось короткое, но при этом весьма язвительное хихиканье. Девушка резко повернула голову и наткнулась взглядом на стену. Потом она убедилась, что никто не стоит у нее за спиной.

— Что это было? Чей-то смех.

— Я ничего не слышал, — отозвался Касс.

Летиция была уверена, что ей не почудилось. Она встала и обошла комнату в поисках того, что могло являться источником звука, но ничего подобного не обнаружила. Снова опустившись на стул, она провела пальцами по недовольным феям в его спинке. Они были холодными на ощупь и не подавали ни малейших признаков жизни.

— Хм, — задумчиво произнесла она.

Госпожа ди Рейз подняла взгляд на Касса, и он понял, что девушка не собирается сообщать ему свое имя, ни сейчас, ни когда-либо в дальнейшем. Он понятия не имел, почему она оказалась в его сне, почему просила о помощи, ведь они только что повстречались; но это тревожило его, как будто существовал лишь один конец нити, привязывающий его к Летиции, удивительно неотзывчивой и к тому же совершенно ему чужой.

— Ты думаешь, мне это по нраву? Что я хочу быть… — Жрица велела Кассу помалкивать, но если Летиция вздумает уйти, ему придется ждать еще неделю, месяц, год, а он так устал от ожидания. Он тяжело вздохнул, а затем промолвил: — Ты мне совсем не нравишься. У тебя дурной характер, а твоя внешность меня не волнует. Будь ты хоть самой отвратительной каргой во всем подлунье, — эти слова заставили Летицию приподняться со своего места, — я бы принял тебя такой, как ты есть.

— Давай, дружище! — подбодрил его кто-то. — Скажи ей все, что накипело!

Госпожа ди Рейз мгновенно позабыла об обиде и снова начала озираться.

— Убирайся, — прорычал Касс. — Не сейчас.

— Вот еще, — донеслось из зеркала на столе.

Отражение всколыхнулось, от центра зеркала разошлась круговая рябь, и оттуда вынырнула крохотная ножка, нащупывая опору. Летиция, приоткрыв рот, наблюдала за тем, как через оправу, словно через миниатюрный порожек, переступило существо ростом в пять или шесть дюймов, на ходу одергивающее свою ярко-красную курточку, которая была явно ему мала. Встретившись взглядом с широко раскрытыми глазами госпожи ди Рейз, оно покраснело и неловко пригладило пятерней свои встрепанные волосы.

— Что это? — с умилением спросила Летиция. — Гномик?

— Я бы попросил! — возопило уязвленное существо. Вся его застенчивость вмиг куда-то подевалась. — Гномик? Неслыханная дерзость! И не что, а кто, позволю заметить!

— Так что же ты? Вернее, кто?

Существо бросило многозначительный взгляд на Касса, затем скромно потупилось и стало топтаться на месте, поднимая пыль. Чихнуло. Снова одернуло курточку. Смешно пошевелило короткими ручками и недовольно сморщило нос. Кашлянуло несколько раз, привлекая внимание.

— Это Тот, — наконец сказал юноша. — Я его так назвал.

Карлик сложил руки на груди и деловито закивал. Летиция осторожно потрогала пальцем маленькую, словно шитую на куклу, курточку. Ткань была шершавой и оказалась согрета теплом крошечного тела. Касс при виде ее искреннего интереса к Тоту, которого он считал весьма наглым, невоспитанным троллем, немного оттаял.

— Я не знаю, кто он, — молвил Касс. — А он сам не говорит. Он живет по ту сторону зеркала, и он мой…

— Верный друг и союзник, — закончил за него Тот. — Как там говорится у вас, людей, — пока смерть не разлучит нас.

— Ты ошибся, — мягко возразил юноша. — Это свадебная клятва.

— Ересь! — вскричал карлик. — Я не ошибаюсь! Как ты мог такое предположить!

— Ладно, — сдался юноша. — Как скажешь.

— И как давно… — Летиция немного помедлила, — он тебя навещает?

— С тех пор, как я сюда пришел. Больше года.

Карлик снова с умным видом закивал. Затем подошел к краю стола, шаркая маленькими башмачками, и уселся, свесив ноги над пропастью. Летиция успела подивиться его бесстрашию — ведь до пола было так далеко падать, — а потом снова переключила внимание на юношу. Его слова ее несколько озадачили. Больше года, сказал Касс, и он все еще тут. Госпожа ди Рейз не рассчитывала пробыть здесь так долго.

Она так и сказала юноше.

— Я пришел в плохое время, — торопливо объяснил Касс. — И я должен был ждать. Тебе не придется. Если ты захочешь остаться. А если нет…

— Должен был ждать чего?

— Тебя.

И снова его ответ изумил Летицию, а теперь еще и насторожил. Она словно стала самим солнцем, слепящей желтой звездой, вокруг которой на своих орбитах вращались планеты, или рассветом, убивающим долгую полярную ночь, казавшуюся бесконечной. Но глаза Кассиана, холодные куски янтаря, не смотрели на нее с восхищением и надеждой. Госпоже ди Рейз потребовалось чуть меньше минуты, чтобы понять, в чем дело, — и звезда, вмиг утратившая способность источать свет, рухнула в ледяную колыбель где-то под миром и уснула на миллионы лет. Летиция узнала это выражение в его взгляде. Оно присутствовало и в глазах Кайна.

— Что тебе от меня нужно? — осведомилась она. Ее голос звучал отрывисто и резко. Карлик мог приходиться Кассу другом, но к ней это не имело никакого отношения. Госпожа ди Рейз, как всегда, оставалась лишь средством для достижения цели. Девушку переполняли злость и негодование. — Отвечай!

Карлик поморщился, прикрывая ладонью уши.

— Не кричи, — попросил Тот. — Я ведь сижу совсем рядом.

Летиция залилась краской стыда. Она решила не приносить извинений и поэтому просто закрыла рот. Касс пребывал в состоянии привычного молчания, его взгляд скользил по комнате, не останавливаясь ни на чем. Потом его внимание привлек витой локон цвета воронова крыла, лежащий на плече у Летиции. Он медленно поднял глаза на девушку.

— Мирцея велела мне держать язык за зубами. Так зовут нашу жрицу. Мы все знаем имена друг друга. Может, в Гильдии из этого и делают тайну, но не здесь. — Касс тряхнул головой, его глаза скрылись за спутанной пеленой волос. Летиции показалось, что принц-бродяга не лишен некоторого внешнего очарования, но за этой мыслью мгновенно пришел стыд и чувство вины. Нет, сказала она себе, нет. Мне не стоит так о нем думать. — Ты хочешь остаться таинственной незнакомкой? Дело твое. Но в таком случае не жди от меня ответов.

Юноша поднялся, пересек комнату и взял со стола поднос с грязными тарелками. Протянул руку Тоту — и карлик, схватившись за большой палец своего друга, перебрался ему на ладонь. Затем ловко взобрался наверх, цепляясь за рукав, и уселся на плече Касса.

Они были уже в дверях, когда девушка произнесла:

— Меня зовут Летиция ди Рейз.

— Очень приятно, — сухо произнес Касс.

Он не остановился, не пообещал вернуться, чтобы продолжить разговор. Юноша ждал ее появления больше года, а Летиция за какие-то полчаса буквально истерзала его своим неверием и глупыми предположениями. В памяти всплыло ее залитое слезами лицо, смотревшее на него сквозь прутья решетки. Эта девушка предназначена для любви, не колдовства, с какой-то горечью думал Касс, хотя не мог и не хотел на нее претендовать. Ведь он тоже был зараженным, как и все ведьмы, он не мог вести жизнь заурядного человека и был лишен радости отцовства. Когда Лу разрыдалась, прознав о его решении, Касс вышел из комнаты, тихо прикрыв за собой дверь. Он не был бездушен, и его сердце тоже болело — скорбело о погибшем друге и утраченных чувствах. Он лишь хотел ей самого лучшего, хотел для нее того, чего не мог иметь сам. Он ей так и не сказал: 'Будь счастлива, Лу' — и уже не скажет, потому что никогда не вернется в родные края.

— Ты не боишься высоты?

Юноша обернулся. Летиция стояла на пороге комнаты, смущенно наматывая на палец иссиня-черный локон. Привычка досталась ей в наследство от матери, хотя девушка и не подозревала об этом. Карлик выпрямился на плече Касса, придерживаясь за воротник, высоко задрал нос. Вопрос был обращен к нему.

— Еще чего! — сообщил Тот. — Храбрости мне не занимать.

Ее лицо озарилось слабой улыбкой. Госпожа ди Рейз хотела задержать Касса, задержать их обоих. Гадкий голос нашептывал ей в ухо: 'Оттолкни их — и останешься совсем одна'. После случая с Кайном ей не раз снилось, что она просыпается с болью во всем теле, закованной в цепи, со стальной пластиной на глазах. И тогда она бежала к Ланну, на ходу распахивая двери, чтобы почувствовать тепло его объятий и убедиться, что это всего лишь жуткий кошмар. Это место, обитель ковена, показалось ей до боли знакомым: точно такая же сеть коридоров, уходящих во тьму. Металлические двери заменили ширмы из цветных бусин и прозрачные тканевые завесы, но это скорее тревожило Летицию, чем успокаивало. Кто угодно может зайти в ее комнату, пока она спит.

— Мы подрались из-за девушки, — сказал Касс. — И теперь я знаю — это того не стоило. Я должен был уступить. — Он коротко вздохнул. — Что еще ты хотела узнать?

Летиция молчала. Это того не стоило? Ей стало жаль эту девушку.

— Если ты не против, я хотел бы все тебе здесь показать. В некотором смысле это моя обязанность. Никто не будет с тобой возиться, кроме меня.

— Мне не нужна нянька, — отрезала она.

— Я не настаиваю. — Касс развернулся и двинулся вперед, позвякивая тарелками на подносе. Спустя секунду оглянулся через плечо: — Ты идешь?

— Да, — ответила она, сделав шаг в его сторону. — Иду.

Глава 5

(Ланн)

Под конец недели он не выдержал:

— Ты так и будешь все время молчать?

Он еще не встречал более утонченной особы. Для нее принятие пищи превращалось в целый ритуал: расстелив на коленях кружевной платок, она брала ломтики мяса или рыбы кончиками пальцев, аккуратно, стараясь не запачкать платье, отправляла их в рот, тщательно пережевывала и только потом глотала. Она пила воду, медленно наклоняя флягу, при этом другой рукой придерживая дно, чтобы не пролить ни капли. Она дважды в день умывалась и чистила зубы кусочками коры, расчесывалась по нескольку раз в сутки, иногда подкрашивалась, макая палец в круглую жестяную коробочку и водя им по губам, и все время оправляла платье.

Ее изысканные манеры пришлись бы к месту в королевском замке, а не во дворце из красного песка и колючего ветра. Он хотел сказать ей об этом, но передумал, потому что знал наверняка: кроме умения себя держать и горделивой осанки в ней не было ничего царственного. Лайя-Элейна с каким-то изощренным удовольствием поведала Ланну самые яркие факты ее биографии. Распутство и смерть сопровождали девушку на протяжении всей ее сознательной жизни — до и после того момента, как ее коснулось колдовство.

Он протягивал ей еду, и она ела. Он устраивал ей постель, и она спала. И за все это время она не проронила ни слова. Он не знал ее имени, не знал, как звучит ее голос, и только однажды его взгляд упал на ее лицо, скрытое в тени капюшона. Пронзительные глаза-льдинки смотрели мимо него, сквозь него, куда угодно, лишь бы избежать визуального контакта. Она не хотела его сопровождать. Она не желала иметь с ним ничего общего. Она предпочитала мужчин вроде Кайна.

Ланн присыпал костер землей и лег на спину. Над головой раскинулось сумрачное небо, затянутое перистыми облаками, песок забивался в волосы и щекотал ему шею. Он закрыл глаза и собирался немного поспать, когда получил запоздалый ответ.

— Мне нечего сказать тебе, ульцескор.

Он повернул голову и взглянул во тьму под ее капюшоном. За последние четыре дня — с того момента, как они достигли пустыни, — путники не встретили ни единой живой души, а ведьма упрямо отказывалась замечать его присутствие. Как будто невидимые руки подавали ей горячую пищу, падавшую с небес, расстилали на земле меха и ухаживали за ее лошадью.

— Почему бы для начала не назвать меня по имени?

— Мы не настолько близки, — отрезала ведьма.

— Это можно исправить.

Ответ Ланна ее позабавил. Ведьма указала на кольцо, которое он подчас нежно поглаживал, даже не замечая этого. Ощущение металла, охватывающего палец, быстро стерлось, Ланн стал воспринимать кольцо как часть своего тела и, казалось, забыл о нем, но один взгляд на материальное воплощение клятвы, связывающей его с Летицией, причинял ему сильную боль. 'Я буду любить тебя'. Не 'пока', не 'если', не 'до тех пор как', просто — 'я буду'… Он тяжело сглотнул, на секунду сомкнул веки, стараясь воссоздать в памяти образ более счастливый, чем тот, что привиделся ему мгновение назад: дорожное платье-накидка, петляющая между деревьев, россыпь черных волос на узкой спине, бледный призрак ускользающего счастья.

Собеседница не позволила ему убежать от воспоминаний.

— А как же Летиция ди Рейз?

— Ну, я не собирался настолько с тобой сближаться, — сказал Ланн и мрачно поинтересовался: — И сколько людей знает о моем неудавшемся романе?

— Вся Гильдия, ульцескор. Денно и нощно мы перемываем косточки вам обоим. Просто умора, не так ли? — Голос Эйры-Луны был поразительно некрасивым и резал слух, как скрежет металла по стеклу. — Тот, кто не испугался Кайна и гнева Вираго, оказался недостаточно хорош для какой-то провинциальной красотки.

— Откуда в тебе столько яда?

— Ты сам хотел со мной поговорить.

— Не об этом.

Ведьма была неумолима.

— Это глупо.

Она, конечно же, говорила о кольце. Предмет не поможет сохранить чувства. Ланн и не надеялся на подобное, поэтому сказал:

— Да.

— Тебе стоить забыть о ней, — продолжила истязать его Эйра-Луна. — Люди не умеют быть верными. По крайней мере, долго.

— Это утверждает бывшая шлюха? — не сдержался Ланн.

Она немного помолчала и произнесла:

— Ты тоже умеешь быть ядовитым, если захочешь.

— Так ты избрала этот путь, потому что разочаровалась в любви?

— Вовсе нет. — Ведьма блаженно потянулась, сцепив руки в замок и запрокинув голову. Капюшон сполз ей на затылок, и даже при слабом свете сумерек он смог разглядеть улыбку на ее лице. — Просто мне это нравилось. Это исчерпывающий ответ? — Дождавшись утвердительного кивка Ланна, Эйра-Луна придвинулась чуть ближе и протянула ему ладонь. — Теперь, когда ты знаешь, что я ничуть не сожалею об этом, сможешь ли ты пожать мне руку?

Ланн мгновение непонимающе смотрел на нее, затем простер ладонь ей навстречу. Ведьма не стала искать себе оправданий, и это в какой-то мере расположило его к ней. Их руки соединились, палец шлюхи лег на завитки кольца, бывшего олицетворением чистого, незапятнанного чувства, но Ланн не испытал ни малейшего желания отодвинуться.

— Меня зовут Лиандри, — сказала ведьма. — Это мое настоящее имя. Сестры называли меня Лири.

Ланн выпустил ее руку.

— Так это было семейным делом? — шутливо осведомился он.

— Нет, — она улыбнулась, — они не разделяли моих интересов. Природа не наградила сестер броской внешностью — чуточку смазливые, только и всего. Возможно, именно поэтому они меня так ненавидели. Впрочем, они не брезговали подаренными мной украшениями, которые я покупала на те самые 'грязные' монеты. Ты не думай, — поспешила добавить Лиандри, заметив, что в его взгляде что-то изменилось, — мы не голодали, и у нас был кров над головой. Никто не заставлял меня брать деньги или подарки. Но я быстро привыкла получать за это плату.

Ланна порой удивляло, с какой легкостью ведьмы говорили о своем прошлом. Когда он спросил Лайю-Элейну о ее деформированной руке, та ответила без малейшей заминки: 'Ее забрал Паук'. Как будто она давно смирилась со своим уродством и забыла боль и унижение, источником которого оно являлось многие годы. Ей не обязательно было об этом рассказывать — Ланн знал, насколько жесток мир и как жестоки дети. Лиандри тоже нелегко было выжить в атмосфере ненависти и презрения, хотя, видит Богиня, она всячески пыталась угодить своим сестрам, несмотря на их отношение. Его пробрало холодом при мысли о юной девушке, которую родители не ждали к ужину и не тревожились, где она ночует. Может, темное искусство исцелило их обоих — и ее, и Лайю? Ради Летиции ди Рейз Ланн был готов на все. А она… она была не готова. И теперь он понял, что связывало всех ведьм, которых он знал: они приносили немыслимые жертвы за крупицы силы. Потому что это возносило их над остальным человечеством? Позволяло ощутить себя богами? Делало членами той самой высшей касты, над которой не властен справедливый суд?

Он взглянул в голубые глаза Лиандри, словно это могло помочь ему проникнуть в самую глубину ее души и прочесть там ответ. 'Просто мне это нравилось'. Снежная Ведьма была порочна, она подчинялась желаниям плоти, не думая о последствиях, так почему же он ее не презирал?

— Тебе не стоит беспокоиться обо мне, — словно угадав его мысли, произнесла Лиандри. — Гильдия взрастила меня как оружие, и оружием я являюсь.

Он знал, что это ложь, но не хотел спорить

— Пусть так. — Ланн решил оставить этот разговор и указал на мерцающий рубеж, вдоль которого они двигались. Конечно, Лайя-Элейна запретила им пересекать Грань и приближаться к ней более чем на несколько ярдов, но временами ульцескор улавливал за стеной неясное движение теней, и его начинало раздирать любопытство. — Как ты думаешь, у них есть города? Или что-то такое?

— Кто знает, — вздохнула Лиандри, а после метнула в него быстрый взгляд. — Ты хочешь посмотреть?

Ланн оторопело покачал головой. Они все расплачивались за поступок Шайны-Ламех, бывший для самой девочки не более чем невинной проделкой. Она вернула Летицию к жизни и вместе с тем приблизила конец света — по крайней мере, так казалось поначалу, когда Грань угрожала вскорости накрыть весь цивилизованный мир. Гильдия сумела создать идеальный заслон: Грань окружили цепью камней с магическими печатями, остановив ее движение. Это не помешало существам, являвшимся чем-то средним между призраками и вампирами, покидать ее пределы. Они питались кровью и внутренними органами, могли вселяться в тела своих жертв и какое-то время жить среди людей. Подобные случаи были немногочисленны, и в Гильдии не стали бить тревогу, расценивая этих созданий как еще один вид чудовищ, восприимчивых к яркому свету. Солнце превращало их в пыль, как и обжигающие лучи экзалторских ружей, но за Гранью, в месте, где никогда не наступал рассвет, чудовищная регенерация делала их неуязвимыми, и сама мысль о том, чтобы войти туда, казалась самоубийственной.

— Ты боишься, — заключила Лиандри.

— Я привык называть это здравым смыслом.

— Ты боишься, — повторила она, отчетливо выговаривая слова.

— Если бы Лайя только знала, что ты станешь подстрекать меня на суицид…

Ведьма хрипло рассмеялась.

— Лайя? Лайя рассчитывает, что ты станешь ублажать дочь Келлера, а я в случае необходимости стану его подружкой — все равно он уже ни на что не способен. Это путь малой крови. Но это не то, чего хочешь ты, — она сверкнула глазами, — и не то, чего хочу я.

Лиандри, откинув капюшон, подставила лицо звездам и позволила ветру играть со своими волосами. Ланн с трудом отвел взгляд. Он еще не совершил ничего предосудительного, не посмотрел на ведьму с чрезмерным интересом, но его уже точило чувство вины, тянущее и невыносимое, как тупая боль в желудке. Ему хотелось убедиться, что он не испытывает к Лиандри физического влечения, но ульцескор не смел поднять глаз. Почему Тиша не надела это проклятое кольцо? Может ли он рассчитывать на ее возвращение? Ланн невольно представил ее в постели с другим мужчиной, и раскаяние немедленно сменилось вспышкой гнева. Но представители сильного пола не умеют колдовать и не состоят в ковенах, так что если Летиция действительно отправилась туда, куда собиралась, ей не грозит избыток мужского внимания.

— Тебя когда-нибудь интересовали девушки? — неожиданно спросил он.

— Меньше, чем мужчины. — Лиандри умолкла на несколько секунд, а когда заговорила вновь, ее голос стал тише, словно их мог кто-то подслушать. Ее губы, подведенные красным, призывно блестели в полутьме. — В Гильдии у меня не было подружки, хотя у многих они были. Понимаешь, о чем я говорю?

Ланн кивнул. Ему казалось, что подолгу оставаясь с Лиандри наедине и думая о ней, он, разбитый и измученный сомнениями, может на миг увидеть в ней Летицию. И тогда мир перевернется вверх тормашками, он забудет, какая из дорог верная, и рискует сойти с тропы в темный лес, полный греха и обмана. Лайя-Элейна, не познавшая мук страсти, тем не менее знала, насколько изменчиво сердце. Паучиха возомнила, что может читать в его душе, как в раскрытой книге, она воспринимала Ланна как обычного мужчину, а ведь он таковым не был. Долгое время для ульцескора не существовало никого и ничего, имевшего исключительную ценность. Все было пылью и прахом, а теперь ни одна женщина не сможет затушить в его сердце огонь, который разожгла Летиция, кроме нее самой. Да, думал Ланн, закрывая глаза, и она уже попыталась это сделать. Она, сама того не желая, открыла ему обратную сторону любви.

— Ты куришь?

Лиандри достала из кармана платья пестрый мешочек, стянутый тесемкой. Ульцескору внезапно стало спокойнее на душе. Лайя-Элейна понимала, что не сможет его заинтересовать, и поэтому свела его вместе со Снежной Ведьмой. Но разве Лиандри не изменилась за годы воздержания, за долгие ночи в холодной постели, когда ее было некому согреть? Во имя темного искусства Лиандри запретила себе желать, и пусть Кайн смог одним умелым прикосновением растопить прочную ледяную преграду, которую она возвела вокруг своей плоти, этот человек, ныне мертвый, уже не представлял для нее опасности. А ведь она могла сейчас бродить по миру, глубоко несчастная в своем безумии, не сознающая, кто причинил ей такое зло.

— Нет? Тогда мы сделаем вот так.

Прежде чем он успел ее остановить, ведьма бросила на тлеющие угли горстку сухих листьев. Трава задымилась, распространяя сильный запах, забивающийся в ноздри и туманящий сознание, словно наркотик.

— Надеюсь, — Ланн кашлянул и прикрыл ладонью лицо, ощутив нарастающее беспокойство, — ты не собираешься делать глупости.

— Можешь не волноваться на этот счет. Я не Шайна. — Его неловкие попытки закрыться от дыма вызвали у нее раздражение. Лиандри схватила его за рукав. — Дыши глубже, — попросила она. — Считай это подарком или жестом доброй воли. Не бойся меня. Не бойся ничего. Я… — И ее голос затих, а лицо расплылось и скрылось в клубах зеленоватого пара.

…Он поворошил палкой угли и выкатил картофелину на траву. Лавандовые облака стремительно плыли по сумрачному небу, в воздухе отчетливо пахло дождем. Из ближней палатки донеслись голоса, за ними последовал громкий взрыв смеха. Лирен смеялся долго и заливисто, будто ребенок, не знающий печали. Ланн подождал несколько секунд, поднял картофель и принялся перебрасывать его из ладони в ладонь, чтобы остудить. Смуглая рука взметнулась в воздухе над Ланном и соколом устремилась вниз, собираясь похитить угощение, но он уловил движение за спиной мгновением раньше и был готов к нападению. Он схватил девушку за руку выше локтя и с легкостью перебросил ее через себя. Вес Салемы не превышал его собственный, несмотря на разницу в росте. Оказавшись на земле, она рассмеялась и спросила:

— Поделишься со мной, Ланн?

— Нет, — ответил он, счищая кожуру пальцами.

— Даже одной? — Салема приподнялась и нежно погладила мальчика по бедру. — Самой маленькой? Подгоревшей?

Ланн стряхнул ее руку и взял палку. Салеме ужасно хотелось посидеть рядом с ним, смотреть на него и касаться его, раз уж ей не дозволено большего, и она принялась рассыпаться в благодарностях, как только мальчик потянулся к костру. Он бросил в ее сторону крохотный черный предмет, и Салема поняла, что это не картофель, только когда взяла его в руки. Видя, как ее лицо искажается в гримасе, Ланн улыбнулся. Ничего не доставляло ему такого удовольствия, как подшучивать над Салемой, питавшей к нему отнюдь не дружеские чувства. Точно так же он знал, что девушка отужинала с лордом и демонстрируемый ею голод является чистым притворством.

— Дурак! Ненавижу! — закричала Салема.

Она вскочила и яростно швырнула в него угольком. Ланн чуть отклонился, давая снаряду пролететь мимо. Затем вскинул глаза на Салему, и холодная ясность его взгляда подействовала на нее успокаивающе. Причина его несговорчивости так и осталась для нее загадкой, но Салема уже тогда чувствовала, что Ланн никогда ей не уступит, не ляжет в ее постель и не будет ей принадлежать. И она смирилась…

…Она без конца целовала его лоб, щеки, губы, а он неподвижно лежал на берегу и остекленевшими глазами смотрел в небо, словно мертвец. Над головой повис мерцающий купол, ограждающий их остального мира, от всех, кто мог или хотел им помешать. Теплые пурпурные волны и золотые берега. Каскад падающих волос в отблесках алого. Серповидные зрачки в ее глазах. Она что-то кричала, трясла его за плечи, но ее голос тонул в шуме волн. Потом она смирилась с его молчанием и апатичностью, положила голову ему на грудь, сомкнула веки и, кажется, уснула. Тогда он, борясь с оцепенением, охватывающим тело, приобнял ее одной рукой. И ощутил умиротворение и покой, почувствовал себя совершенно свободным, могущим сдвинуть горы и перевернуть мир, вот только ему совсем не хотелось двигаться. Он хотел лишь закрыть глаза и уснуть рядом с любимой, забыться в вечном сне. Ее палец охватывало изящное кольцо…

…Снег кружился в воздухе и покрывал плечи Лиандри и ее склоненную голову. Ланн различал в белых завихрениях очертания эскадры лунных кораблей, скользящих сквозь молочный туман. Их паруса раздувались, наполняясь светом, и на каждом жемчужной нитью была выткана витара — птица с клиновидными перьями, режущими камень и железо. Будь птицы настоящими, он мог бы оседлать одну из них и взмыть в небо, достичь перевернутого замка и задать Богине один-единственный вопрос, терзавший его столь долгое время: почему? Почему она дала силу такой, как Летиция, и без того щедро одаренной природой, девушке со светлым будущим, перед которой открывалось множество дорог? Сделав ее ведьмой, Богиня практически лишила ее этих даров. Неужели Королева-Колдунья позавидовала смертной, чья красота и жизненная сила угаснут со временем, в отличие от нее самой? Теперь госпожа ди Рейз стала одержимой: в своей погоне за силой она оставила отца и отвергла любовь; ничего она не желала так страстно, как обрести могущество…

А снег падал, описывая спираль, и таял в волосах Лиандри, почившей безмятежным сном, таким непохожим на его собственный. Высокие силуэты возникли за ее спиной, словно просочившись сквозь непроглядную пелену снега, взяли ведьму под руки и приподняли над землей. Голова Лиандри запрокинулась назад, волосы упали на спину, обнажив шею, и двое существ немедленно приникли к белой коже у нее под ушами, все глубже и глубже впиваясь в плоть. Две алые струйки потекли по шее, и только тогда Ланн понял, что они не ласкают Лиандри, пытаясь доставить ей удовольствие, а высасывают из нее жизнь. Он попытался шевельнуть рукой, но его члены не слушались, как будто он пребывал в коме или летаргическом сне. При следующем усилии все его тело пронзила острая боль, такая сильная, что глаза на миг застлала тьма. Спустя секунду к нему вернулись зрение и слух, и Ланн услышал, как стонет Лиандри, чьи сладкие грезы внезапно сменились кошмарами. Один из кровососов оторвался от шеи ведьмы, оценивающе поглядел на Ланна, и, осознав беспомощность ульцескора, широко усмехнулся. Его рот представлял собой ужасающее зрелище: вместо двух длинных клыков, какие обычно бывают у вампиров, он обладал двумя рядами заостренных стальных клиньев. Монстр собирался опять припасть к источнику жизни и тепла, когда его товарищ внезапно отпрянул от ведьмы и обвил руками горло, издавая громкие булькающие звуки. Алые ручейки на шее Лиандри застыли и покрылись коркой льда, и вся кровь, что успели выпить вампиры, заледенела у них в жилах. Их кожа обрела прозрачность, и Ланн мог видеть, как холодный яд растекается по венам, заставляя тела цепенеть. Кровососы смотрели друг на друга, и в их стекленеющих черных глазах был неописуемый ужас, когда бессилие, над которым они только что потешались, захватило их целиком.

Не открывая глаз, Лиандри подняла руку и ощупала свою шею. Две глубокие отметины стали результатом ее безрассудства, но ведьме вряд ли грозила смерть от потери крови. Тела их обоих — ее и Шайны — сами по себе являлись чудом: лед и огонь, заключенные в плоть, которая каким-то немыслимым образом выдерживала губительные для человека температуры. И Ланн со всей ясностью осознал, что те пути, которыми они пришли к силе, не имеют никакого значения — ведь с тех пор они перестали быть людьми. Они стали существами пусть не высшего, но иного порядка, и судить их за совершенные в прошлом злодеяния — все равно что судить мертвых.

— Ты увидел хороший сон? — хрипло спросила Лиандри. Ланн не мог ответить или даже покачать головой, так как наркотик все еще сковывал его тело. Она указала на двух существ, навеки застывших по обе стороны от нее, словно каменные стражи. — Я говорила тебе, чем являюсь. Так чего мне бояться — вне Грани или за ней? Я неуязвима. Они не могут вскрыть меня, как делают с людьми. Ах, Ланн… — Его имя прозвучало в устах Лиандри столь нежно, что это сгладило природную скрипучесть ее голоса. Она опустила руку между ног и прижала ладонь к своему лону. — Если бы я пустила кого-нибудь внутрь, он бы умер от жуткого холода. Кайну следовало сделать это, потому что я любила его… и ненавидела. Хочешь, — она подползла к Ланну на коленях и коснулась ледяными пальцами его щеки, — я и тебя полюблю? Ты забудешь Летицию ди Рейз. Клянусь, что забудешь.

Он знал, что должен дать Лиандри ответ, пусть это будет стоить невероятных усилий. Руководствуясь собственными представлениями о доброте, она искренне хотела унять его боль и подарить ему забвение. Время лечит, но Лиандри могла этим пренебречь: Снежная Ведьма предлагала исцеление здесь и сейчас. В ее голубых глазах бесновалось пламя страсти. Лиандри знала, что рано или поздно до этого дойдет, так как она осталась наедине с мужчиной, который не вызывал у нее отвращения. Влечение не оставило ее — напротив, оно стало сильнее. Не замечая Ланна и не разговаривая с ним, она всеми силами пыталась оттянуть неизбежное.

Она сняла с него куртку и прижалась гладким лбом к его груди. Сквозь рубашку Ланн ощущал холод ее тела, тем не менее трепетавшего от желания. Лиандри коснулась языком ложбинки у него под шеей, склизким и стылым, как у змеи. Он вздрогнул. Воздух толчком вошел в легкие, оцарапав глотку. Он отстранил ведьму так мягко, как только мог.

— Я не хочу забывать, — выговорил Ланн, не чувствуя, как язык касается нёба и зубов и слыша свой голос как будто издалека. — Я хочу верить.

Прошла одна бесконечно долгая секунда — и огонь в ее глазах дрогнул и погас, словно его затушило резким порывом ветра. Лиандри легла на землю чуть поодаль, спиной к Ланну, набросив на голову капюшон и поджав под себя ноги. Он не помнил, когда заснул, а утром, увидев маячившие над ними две ледяных статуи, убедился, что все случившееся не было плодом его больного ума. В тот день Снежная Ведьма не произнесла ни слова, следующие сутки тоже были отмечены обоюдным молчанием. Они вернулись к тому, с чего начинали, и в душе Ланн был этому рад. Лиандри слишком быстро и охотно раскрывалась перед ним, а он предпочел бы, чтобы это происходило шаг за шагом, чтобы они могли стать — не любовниками, нет — но добрыми друзьями, ведь ульцескор, привыкший справляться с трудностями самостоятельно, сейчас больше всего нуждался в поддержке. Знала ли Лайя-Элейна, кого она выпускала на свободу, позволив Лиандри покинуть Башню Луны? Или же Снежная Ведьма тщательно хранила эту тайну, лелея ее в своем сердце, и никто и не подозревал, что в ней может снова вспыхнуть былая тяга к утехам плоти? Лиандри годами не покидала Гильдию, и ее картина мира, сложенная из обрывков воспоминаний, имела мало общего с действительностью и требовала немедленных поправок. Прошло несколько дней, прежде чем Ланн понял, что эта ответственность легла на его плечи.

ПЕСНЬ 2. Некромант

— Поднимайся!

Кто-то тянул ее за ноги из духоты и темноты гроба. Она сопротивлялась до последнего, но ладони скользили по гладким краям, а пальцам было не за что уцепиться. Ни единого выступа, как и было задумано.

— Вставай!

Он вытащил ее на белый свет, грубо схватил за плечи, развернул. Она прижала к лицу подушку и зарыдала. Бормотала что-то несвязное, может, обвинения или проклятья. Ненавидела его, ненавидела солнце и небо над головой, хотела обратно в темноту.

— Нельзя так. Не велено.

Отняла от лица подушку, глянула зверем.

— Не велено кем?

Промолчал, но не отвел глаз, смотрел твердо. Злость вмиг отпустила, иссяк поток слез, осталось лишь отчаяние. Время идет вперед — и только так. Что было — того уже нет.

— Я не могу все исправить. Никто не может.

— Никто из людей.

— Никто не может обратить время вспять.

— Ты сможешь. Только захоти.

Исступленный, истерический смех, переходящий в вопль. Накричалась. Обвела рукой поле, сказала сипло:

— Они не встанут.

— Встанут. Если ты прикажешь. Сколько дней ты провела в добровольном заточении? Смотри, смотри. — Он подвел ее к одной из покойниц. — Они не гниют. Их не тронули звери и птицы. Они ждут тебя. Похоронишь себя — похоронишь и их.

И ведь правда — почти как живые, спящие вокруг ее могилы, только лица безмятежны и белы. Жажда вспыхнула, как пламя, захватила ее целиком, в руку излилась сила. Страшно изогнулась, растопырила пальцы, волосы паклей упали на лицо, глаза закатились под веки: не женщина — жуткая химера.

Богиня сказала — встань и иди.

И они встали.

Глава 6

(Шадрен)

— Без обид, но я буду посимпатичнее тебя, Шад.

Крошечную каморку затапливало море золотисто-рыжих волос. Еще недавно они роскошными волнами лежали на плечах Идрис, а теперь их отрезали, как зараженную конечность, лишили источника питания и красоты. Казалось кощунством наступать на эти блестящие локоны, все еще хранившие ее запах, поэтому экзалтор застыл в дверях, не решаясь шагнуть за порог. Идрис щелкнула ножницами в последний раз и только потом обернулась к нему. Его горло мучительно сжалось.

— Зачем? — выдохнул Шадрен. — Зачем ты это сделала?

После стрижки Идрис было легко спутать с мальчиком-подростком. Для полноты образа она перемотала грудь простыней и облачилась в мужскую одежду — свободную рубашку и брюки. Обилие волос мутило Шадрену разум, хотелось поднять их и приставить к ее хорошенькой головке, надеясь, что локоны срастутся вновь.

— Что с тобой? — спросила Идрис, видя отчаяние в его взгляде.

— Это того не стоило, — проговорил он. — Ты вообще не обязана…

Он весь сник. Солнце зашло за тучу, его яркие лучи померкли и истаяли, комнату поглотила мрачная тишина. Вызывающе белела мужская рубашка на ее стройном теле, а глаза казались двумя черными провалами, поглощающими остаточный свет. Они обсудили это вчера за ужином: в миле от деревни располагался полуразрушенный лабиринт, служивший пристанищем для детей, сбежавших от родителей. Столетия назад в глубине лабиринта жили люди, знавшие его как свои пять пальцев, и необычная планировка защищала селение от возможных нападений. Дети сумели обустроить это место для себя, хотя никто не решался заходить слишком далеко: края изведанного пометили огромными меловыми крестами на стенах. Идрис не покидала уверенность, что ведьма обитает в центре лабиринта, ибо в таком случае похищение детей стало бы для нее весьма простой задачей. Она могла бы приманить их сладкими речами, и, наобещав с три короба, увлечь за собой. Потом Идрис самовольно решила стать приманкой, и сколько Шадрен ни старался ее переубедить, девушка продолжала настаивать на своем.

— Ты оставишь след из хлебных крошек?

— Крошек? — Она удивленно вскинула брови. — Но их съедят птицы. Ты что, не знаешь этой сказки? — Шадрен отрицательно качнул головой, а Идрис не стала посвящать его в подробности душещипательной истории про брата и сестру, которых отец бросил в лесу, и продолжила: — Я воспользуюсь мукой.

Следующим утром она постриглась, тем самым подтвердив свои намерения. Шадрен с невыразимой грустью смотрел на девушку, прикидывая в уме, сколько времени понадобится волосам, чтобы отрасти до прежней длины.

— Ты не хочешь поймать ведьму? — тихо спросила Идрис. — Я разделю с тобой этот грех. Я приведу ее к тебе. И нет, — она быстро приблизилась и приложила палец к его губам, — ты не можешь убить ее на месте. Возможно, те дети еще живы. Некоторые из них.

— А ты не ребенок? — вскипел он. — Ты играешь со смертью.

Идрис гордо вздернула подбородок. Воротник рубашки выгодно оттенял ее смуглую кожу. Она была мятежницей в мужском платье, и Шадрен, привыкший четко следовать приказам, не мог ей противостоять.

— Это мой выбор, — проговорила она. — Твое дело — следовать за мной или нет.

Он опять ощутил себя беспомощным, как будто дело уже было сделано.

— Будет жаль, если ты умрешь.

— Я не умру, — твердо сказала Идрис. — Доверься мне.

— Я не могу.

Это была их первая серьезная размолвка, закончившаяся бурным примирением. Потом Шадрен уходил и возвращался, и каждый раз, устав от взаимных обвинений, вызванных любовным истощением, они совокуплялись, не доходя до постели. Он никогда намеренно не ворошил эти воспоминания, так как хотел, чтобы прошлое осталось неприкосновенным — как их любовь, не тронутая изменой. И все же Шадрен сознательно предложил Кат Ши память об Идрис, словно изысканное заморское яство. Когда он видел ее в последний раз, она уже была больна, но при этом выдавала свою хворь за обычную простуду. И он подспудно корил себя, что вовремя не разглядел ее состояния, не смог спасти возлюбленную, а сам факт ее смерти наполнял его сердце глубокой скорбью. Еще тогда он понял, что не чудовища и не ведьмы являются основной причиной человеческой гибели; нет, зачастую люди убивают себя сами. Одним по душе алкоголь или дурман, вызывающий безумие, кто-то предпочитает умереть в поединке с неравным противником или уходит воевать с такими же бездумными пешками, а иные… гибнут по недосмотру. Шадрен не мог о ней позаботиться, потому что всегда был где-то там, на дорогах и полях правосудия, а ведь у него была возможность покинуть Гильдию, поселиться в Кадисе, открыть вместе с Идрис лавку с пряностями и стать отцом ее детей. Понравилось бы ей это? Он не знал — и уже никогда не узнает.

Девочка низко склонилась над Шадреном и смотрела на него так, будто впервые видела живого человека. У нее были удивительные глаза с глубоким синим оттенком, перечеркнутые фиолетовыми прожилками, как в кусочках агата. Малиновая накидка с капюшоном скрадывала формы, и лицо ребенка могло обмануть любого, ноэти глаза выдавали ее истинный возраст. Подобно дис, ей удалось пережить века тьмы. А чего он ожидал, придя в Альдолис? Встретить людей, не зараженных колдовством, таких, как он сам?

— Оставь его, Харри.

Харри? Что-то билось на краю его памяти, какая-то спасительная мысль, при осознании которой все обретало необходимый смысл, но разум Шадрена застрял в прошлом, с Идрис, со ждущим Кат Ши.

— Что ты собираешься с ним делать?

— Я дам ему то, чего обычно лишены люди, — медленно произнесла Морвена. Она прекрасно понимала, что Шадрену здесь не место. Он не принадлежал ни к падшим, ни к вознесенным, и в Альдолисе его ждало незавидное будущее — заточение или смерть. Конечно, под ее защитой никто не посмеет открыто нанести ему вред, весь город подчиняется ей, своей королеве, но что скажут сестры Морты, которую она по привычке называла Харридан? Они не одобрят ее решения. Ему придется сидеть взаперти, быть ее личной отрадой, живой игрушкой, говоря начистоту. Прогнать его и отдать на растерзание чудовищам пустыни она тоже не могла. Морвена помнила Шадрена ласковым и услужливым, экзалтор никогда не сказал ей дурного слова и обходился с ней как настоящий айль. И все же существовал еще один путь, которым он мог пойти, исключающий изгнание. — Я дам ему свободу выбора.

Морвена сказала достаточно, и они с Мортой поняли друг друга с полуслова. Детское лицо, нависшее над Шадреном, исказилось в гримасе. Ее глаза полыхнули яростью, на точеных скулах зажегся яркий румянец, в узкую полоску сжался маленький алый рот. Жестокая богиня сошла с картины и намеревалась излить на него свой справедливый гнев — казнить за то, чего он еще не сделал, но обязательно сделает: ведь человек, пересекший ледяную пустошь, ни за что не вернется обратно. Как ему, слабому смертному, удалось выжить? Потому что его кормил сокол? Оберегал Кат Ши? Его жизненная нить обрывалась здесь, в этом самом дворце, и теперь Морта знала, как это произойдет. Ему не суждено стать добычей монстров и плыть по зловонным каналам города вместе с мухами, обсевшими разлагающуюся плоть, или лежать в темной подворотне в компании крыс, медленно выедающих глаза. Шадрен потеряет в себе человека, но его 'я' не сотрется, а продолжит существовать — в другом облике, в ином виде.

Морта выпрямилась и украдкой взглянула на Морвену. Эта женщина, не знавшая любви, любой ценой хотела ее заполучить. На крайний случай у нее был Кат Ши, чьи способности не ограничивались поглощением воспоминаний. Он мог навязать человеку новые образы прошлого, дать ему память о том, чего никогда не происходило в реальности. И пусть душа Морвены из Блука тесно переплелась с душой ее госпожи, это тело принадлежало его законной обладательнице, и ведьма могла поступать с ним так, как ей заблагорассудится.

Шадрен заморгал. Его осенило. Харри — ворона. Харри — яркая девочка.

— Почему… почему ты — ворона?

Глаза Морты распахнулись от удивления, лицо разгладилось, чуть приоткрылись губы. Морвена вздрогнула при звуке его голоса, ведь после долгого путешествия экзалтор говорил впервые. Это заставило ее пересмотреть правильность своего решения. Она не имела права играть с его разумом, заставлять его любить или ненавидеть; обеспечив его надежной охраной, лжеведьма могла отправить Шадрена в знакомый ему мир. Хватит ли ей воли предложить ему это? Отказаться от него раз и навсегда?

'Протяни руку и возьми. Все, чего ты желаешь, находится в пределах досягаемости'. Это являлось одним из заветов Богини, хотя в Гильдии такому не учили. Сие знание было опасно, оно было тесно связано с Маной, что предлагает могущество, требуя что-то взамен. И тогда Морвена задумалась: а не входило ли появление падших в изначальный замысел Королевы-Колдуньи, не хотела ли она создать мир без ограничений, где каждому дана абсолютная свобода? Шадрен был щедрым даром пустыни, а она всерьез рассматривала возможность от него избавиться. И Леди-под-Вуалью, доселе молчаливая и равнодушная, шевельнулась в глубинах ее сознания и сказала: 'Нет. Оставь его, это твоя награда'.

— Тебе больше подошел бы… красный лори.

Морта недоуменно глянула на свои пестрые одежды и вдруг расхохоталась. Лори отличаются цветистой окраской, их можно научить говорить на человеческом языке, в отличие от ворон. Она смеялась и смеялась, запрокинув голову, пока хохот не перерос в хриплое карканье. Стайка черных птиц сидела на неровном краю стены и приветствовала Шадрена радостными криками. Кат Ши расположился у него на плече и обвил шею экзалтора своим пушистым хвостом. Синие глаза зверька светились, как фонари.

— Возможно, ведьмы падают на колени при виде твоего ружья, — резко заговорила Идрис, — но я ничего не боюсь. Я намного сильнее.

Но болезнь сломила тебя, хотелось возразить ему, уложила в постель, а затем — в могилу. Тот, другой Шадрен, спящий на твердом ложе в Альдолисе, едва сдерживался, чтобы не заплакать. Идрис была жива и двигалась, он видел ее будто наяву и в то же время знал место, время и причину ее смерти. Она умерла в одиночестве. Никого не оказалось рядом, чтобы разделить ее боль. Она слегла и уже больше не встала…

Он заключил Идрис в объятья, налег на нее всем телом и повалил на ароматное ложе из волос. Шадрен не помнил, как это было на самом деле, он на время разучился отличать фантазию от реальности, но Идрис ответила на его страстный порыв, почти не сопротивляясь. Найдя губами ее губы, он почувствовал, как она высвобождает края рубашки из его брюк. В перерывах между поцелуями они говорили друг другу какие-то глупости из тех, которыми обычно обмениваются влюбленные, а потом экзалтор увидел, что под ним лежит вовсе не Идрис, а белокурая девушка с зелеными глазами, мерцавшими, словно изумруды. Грудь Морвены тяжело вздымалась, ее дыхание было хриплым и прерывистым, то ли от страха, то ли от любовных упражнений. Она робко взглянула на него, а ее неловкие пальцы расстегнули пуговицы на платье, обнажая грудь. Ее бюст был маленьким, не в пример пышной груди Идрис, но Шадрен все равно поласкал его рукой, слегка сжимая в ладони. Он коснулся лица ведьмы, не дождавшись одобрительного вздоха, Морвена резко повернула голову и ее глаза, встретившись с его глазами, выросли до размеров двух лун. Его плоть объял зеленый огонь, золотые волосы полыхнули и обратились в пепел.

— Идрис? — тихо позвал Шадрен. Белый след обрывался на перепутье, и он не был уверен, куда сворачивать. Может, Идрис передумала, затаилась за обломком стены и ждала его прихода, а может, у девушки кончился запас муки или ведьма поняла, что ее пытаются обмануть. — Идрис!

Никакого ответа, только ветер воет меж пустых стен. Он мог проверить оба пути, но время было дороже золота. Осталось лишь одно: довериться шестому чувству, своим наблюдениям, обнаружить запах пряностей, который он всегда безошибочно распознавал среди других: аромат дома, где его непременно ждут, того места, которого больше не существует…

Шадрен лишился всего, что имел, потому что никогда не ценил это: родителей, лавки с пряностями, которой было суждено стать его наследием, Идрис. Он шел по следу мертвой девушки, вглядываясь в ночную темень, и точно знал, какой из путей — верный. В прошлом он проверил их оба, разве нет? Левая дорога заканчивалась тупиком, и экзалтор бежал обратно со всех ног, коря себя за ошибку. Запах пряностей? Все это было выдумкой, он существовал только в его сознании, а Идрис по чистой случайности пользовалась духами с похожим ароматом. Он связал это все воедино, чтобы хоть немного оправдать себя, создать видимость, что над ним навис жестокий рок, и поэтому одно бедствие неумолимо влекло за собой другое.

Кособокий домик с двориком, сплошь заросшим сорняками и колючим кустарником, окружала ржавая ограда с острыми навершиями в форме пик. Створка ворот свисала на петлях, покачиваясь и скрипя. Здание выглядело давно покинутым. Кат Ши лизнул экзалтора в шею, побуждая к активным действиям. Первым делом Шадрен опустился на корточки и долго прислушивался к звукам природы, силясь обнаружить среди них посторонний, выдававший человека, затем вошел через калитку и медленно осмотрел окрестности. Обойти дом он не мог — кустарник поднимался выше стен, но входная дверь была широко распахнута, словно здесь ждали гостей.

Шадрен ступил на крыльцо, и под ним хрустнула лестница, а в руке оказался обломок перил. Высвободив ногу из образовавшейся дыры, он с горем пополам поднялся в хижину. В здании насчитывалось две комнаты и кладовка, все предметы обстановки оказались покрыты толстым слоем пыли, сквозь мутные стекла проглядывал расплывчатый черно-белый мир. Он внезапно растерялся, ощутив себя беспомощным. Куда подевалась Идрис? Провалилась сквозь землю? Улетела в небо? Может, где-то здесь имеется потайной ход? Шадрен снова обошел все комнаты, ощупывая стены, оторвал от пола несколько хлипких досок, под которыми обнаружилась пустота.

Ничего нет. Кат Ши разочарованно мяукнул — неужели этим дело и закончится? Экзалтор уселся на пол, скрестив ноги, и попытался мыслить рационально. Он проверил обе дороги, идущие от развилки, и если только ведьма не отобрала у жертвы мешочек с мукой, чтобы завести преследователей как можно дальше от своего укрытия, ошибки быть не могло.

Затем на него снизошло озарение. Коридоры в стенах годятся разве что для обычных людей, а вот в ведьмином арсенале найдутся и более изощренные фокусы. Они умеют скрывать свои убежища, как никто другой. Шадрен раскрыл сумку, висящую на плече, и достал хрустальную маску. Потеплев, она приняла форму его лица, и в тот же миг завеса спала с его глаз, и он увидел, что находится вовсе не в старой хижине, а стоит посреди огромного зала с выцветшими гобеленами и многоярусными люстрами, затянутыми паутиной. Это был не просто обман зрения — ведьма искривила пространство и расширила его, она возвела этот замок в месте, где он теоретически не мог поместиться. Гобелены изобиловали изображениями богов и царей, которых Шадрен не знал, и символов, казавшихся смутно знакомыми: крест, позабытый знак, когда-то означавший смирение, анкх, именуемый узлом жизни, змея, пожирающая собственный хвост и олицетворяющая вечность, пятиконечная звезда священного города, затерявшегося в облаках. Это означало лишь одно: тот, кто обитал здесь, чтил древние силы, в которые другие уже не верили. Но для экзалтора не было никакой разницы, кому поклонялась колдунья — действующей Богине или отвергнутым божествам. Вопреки распространенной молве, вера не спасает от смерти. От пламени экзалторского ружья могла уберечь лишь хрустальная маска — или же могущество, которое нельзя охватить мыслью, доступное исключительно дис или самой Богине.

Кат Ши повернул мордочку — его чуткое ухо уловило шорохи в дальнем конце коридора. Большинство ведьм предпочитало темные просторные одежды, придававшие их облику некую таинственность, кроме того, в них они вполне могли сойти за мужчин, если компенсировать разницу в росте и телосложении. Гильдия снабжала колдуний алыми плащами, чтобы можно было легко отличить 'своих'.

Именно шуршание многочисленных юбок выдало приближение колдуньи. Шадрен не хотел вступать в решающую конфронтацию, так и не выяснив текущее местонахождение Идрис, поэтому он стремительной поступью пересек зал и юркнул под стрельчатую арку. Извилистая спираль из ступенек вела в темноту, и он спустился по ней, придерживаясь за перила. Тошнотворный запах долетел до него раньше, чем гулкий стук капель, разбивавшихся о каменный пол, а отблески света он увидел лишь у подножия лестницы.

— Идрис?

Шадрен толкнул дверь с неровной дырой вместо замка — будто кто-то в порыве ярости, обладая достаточной силой, мог вырвать его из дерева — и вошел в просторное сырое помещение. Свет струился из многочисленных отверстий в потолке, образовывая сероватые пятна на полу. В полумраке что-то тихо поскрипывало, подобно паре старых качелей. Кат Ши спрыгнул с плеча экзалтора, подошел к тусклому пятну и осторожно, словно свет мог причинить ему вред, потрогал его лапкой. Он, как и обыкновенные коты, был весьма неравнодушен к солнечным зайчикам. Шадрена пронзило острое желание дать зверьку имя, ведь Кат Ши помогал ему, отдавал свое тепло человеку, чтобы тот мог продолжать жить, хоть и брал плату воспоминаниями. Экзалтор чувствовал, что должен выразить свою благодарность, назвав его, но подходящего имени не приходило в голову, и он отложил эту затею на потом.

Сделав шаг вдоль стены, мужчина уткнулся лицом во что-то жесткое и шершавое, оцарапавшее кожу. Он ощупал предмет примерно в треть своего роста. Содержимое мешка из грубой ткани обладало странными формами — острое и с множеством углов. Следующий мешок, обнаруженный экзалтором, мало отличался от первого, а в третьем что-то шевельнулось, изрядно его напугав. Сначала Шадрен отпрянул, собираясь с духом, а потом его руки судорожно потянулись к верху мешка, раскачивавшегося на ржавом крюке. В мозгу вспыхнула ужасающая картина: человек, в качестве пытки подвешенный за лопатку, истекающий кровью, с безумными глазами и перекошенным ртом. Нет, не просто человек — девушка с лицом Идрис. В груди экзалтора гулко стучало сердце. Приложив необходимые усилия, Шадрен снял мешок с крюка и поставил на землю. Его глаза понемногу привыкали к темноте. Кат Ши приблизился, понюхал мешок и брезгливо отошел. Экзалтор был не прочь последовать его примеру, но не мог уйти из подвала, не развеяв свои страхи касательно Идрис.

Внутри мешка оказались чьи-то гниющие останки: возможно, того мальчика, что попал в сети ведьмы еще до прибытия Шадрена в деревню. Мужчина пытался поднять к свету лицо пострадавшего, чтобы рассмотреть, но клок волос вместе с кожей остался у него в руках. Волосы черные, не ее. Из горла экзалтора вырвался облегченный вздох. Шевеление в мешке оказалось лишь плодом его воображения, парень был давно и окончательно мертв.

Экзалтор вытер ладони о колючую ткань мешка, а когда поднял глаза, то увидел перед собой ведьму. На загривке Кат Ши вздыбилась шерсть, зверек страшно зашипел и метнулся к мужчине, найдя убежище у его ног. Они не слышали ни звука и не заметили, как она подошла: возможно, на своей территории колдунья обретала способность материализоваться из воздуха. Ее тело облегала широкая черная мантия, края одежды и спутанные волосы живописно развевались, хотя Шадрен не чувствовал дуновения ветра.

— Что ты ищешь? — прошелестела колдунья. — Зачем ты это ищешь?

— Идрис. — Это имя прозвучало в его устах как молитва.

Какое-то время ведьма молчала. Ее лицо казалось размытым белым пятном, и лишь там, где у людей положено находиться рту, темнела овальная дыра.

— А, человеческая девочка, — медленно произнесла она. Слова, слетающие с ее губ, сопровождались черными облачками пара. — Она вторглась в мои владения. Пыталась выдать себя за кого-то другого. Как неразумно.

— Ты сама человек.

— Нет… — На пол шлепнулась блестящая змея, вывалившись откуда-то из складок колдовской мантии. Кат Ши воинственно выгнул спину, но извивающийся питомец был немедленно поднят и возвращен на место. — Уже нет. Кто она тебе? Сестра? Вы не очень-то похожи.

— Она помогала мне, — выговорил Шадрен.

— Ты пришел убить меня.

Мужчина кивнул: в конечном итоге ее действительно ждала смерть. Ведьма, поразмыслив, распахнула свой плащ. Идрис сидела рядом с ней на корточках, обхватив руками колени. На теле девушки не оказалось следов насилия, но ее взгляд был пустым и бессмысленным. Вскинуть ружье и выстрелить в колдунью — и Идрис никогда не проснется. В этом не было сомнений.

Ведьма потрепала пленницу по волосам, как послушного ребенка.

— Ты хочешь ее обратно?

— Да, — онемевшими губами произнес экзалтор.

— Что я получу взамен?

— Ты сможешь уйти. — Это противоречило контракту. Противоречило всему. — Я дам тебе слово.

— Слово… — Ведьма задумалась. — Нет. За мной придет кто-то еще. Не ты. Другой. — Шадрен ощутил на себе ее оценивающий взгляд. — Маска. Ружье. Плащ. И она твоя.

У него сжалось горло. Падшая ни за что не должна получить в распоряжение эти вещи. Скорее всего, она не сможет использовать ружье, но маска из древнего хрусталя Айге сама по себе являлась достаточной угрозой.

— Нет? — спросила ведьма.

— Нет.

Он будто своей рукой подписал Идрис смертный приговор. Ведьма запахнула мантию, скрыв пленницу от его глаз, и у него упало сердце.

— Назови что-то еще, — взмолился экзалтор. — Я отдам. Клянусь.

— Да? Тогда мне нужен ее билет в рай.

Шадрен покачал головой.

— Я не понимаю.

— Как же? Ты сможешь выполнить свою работу как должно, сделать то, зачем пришел. Я не хочу в Колыбель. В спектральную клеть. Я хочу свободы — не здесь, так там.

— Ты убийца, — произнес он.

— Да. Но в первую очередь — ведьма.

— Откуда тебе знать, что Идрис попадет в рай?

— Я знаю, — кивнула колдунья.

— Разве это можно передать?

— Можно.

— Тогда возьми мой билет.

Она выдохнула облако темного дыма.

— У тебя его нет. Ты убийца, — передразнила его ведьма. — Тебя ждет Пустошь.

'Тогда твое дело — правое, ведь так?' — 'Весьма вероятно'.

Конечно, Шадрен понимал, что смерть — это всегда смерть; человека или колдуньи, когда-то бывшей человеком. Существо, стоявшее перед ним, было демоном, порождением тьмы, но произнесенные слова глубоко запали ему в душу. В тот переломный момент он окончательно смирился с тем, кем стал, и больше никогда не подвергал сомнениям правосудие, носителем которого являлся. Но сейчас на кону стояла не его жизнь и не его будущее, пусть оно и касалось того времени, что наступает после смерти.

— Я должен спросить у Идрис.

— Она не ответит. Ты сделаешь этот выбор за нее.

Он ужаснулся.

— Но как я могу?

— Придется. Может, вы встретитесь на Пустоши.

— Там никто никого не встречает.

— Откуда ты знаешь?

Ведьма снова распахнула плащ, позволив ему вдоволь налюбоваться девушкой, будто ценным призом. Идрис выглядела такой юной и потерянной. Что ему оставалось? Он всем сердцем хотел ее спасти. Откуда ему было знать, что ее жизненный путь окажется настолько коротким? Разве мог он отдать свое снаряжение этому монстру, хранившему в мешках трупы детей, и тем самым сотворить из него божество? Есть вещи важнее любви, важнее всего материального и духовного, принципы, на которых зиждется мироздание, и нельзя идти им наперекор. В похожей ситуации Ланн не раздумывал бы и секунды, но Шадрен был другим человеком, он жил по иным правилам.

Он очнулся на мягкой постели, прогибавшейся под его весом. Зеленоглазая колдунья дремала на другой стороне кровати, подставив ему спину, как будто безраздельно доверяла человеку, о котором не знала практически ничего. Шадрен с болью окинул ее взглядом. Он никогда не был достоин той веры, которую вкладывали в него люди, и редко оправдывал чужие надежды. Почему он не бросил Гильдию ради Идрис? Он не знал ответа на этот вопрос, ни тогда, ни сейчас, и длительные размышления на эту тему вызывали горечь. Вместо того чтобы спасти Идрис, экзалтор отправил свою любимую прямиком в ад, словно другого пути не существовало, хотя это было ложью. Цена за спасение оказалась чересчур велика: Шадрен мог принести в жертву самого себя, но не сделал этого. Было ли это малодушием или холодным расчетом? Быть может, и тем и другим. Более того, Шадрен продолжал навещать девушку и заниматься с ней любовью, обменяв ее загробную жизнь за возможность насладиться ею в реальном мире. Он не сказал ей всей правды; как он мог ей сказать? Идрис ушла, не зная, что ждет ее на той стороне. Ему казалось, что так будет лучше.

Кат Ши внезапно прыгнул на экзалтора с пола, позабыв спрятать коготки. Шадрен вздрогнул и поморщился, а затем вскинул руку и ласково почесал зверька за ушами. Это существо, наполовину кот, наполовину лиса, понимало его лучше остальных.

Реальный мир поблек, изошел трещинами и распался на сияющие осколки. Экзалтор обливался потом, вгрызаясь в мерзлую почву обломком лопаты; его рубашка и куртка валялись тут же, рядом со свежевскопанной могилой и двумя мертвецами. Он копал могилу для людей, которые никем ему не приходились, но причинили ему страшное зло. Они убили Фрея: бросили его в кипящий бульон, словно дворового петуха. Шадрену следовало оставить их тела на растерзание вендиго, но он не смог этого сделать. Нет, они не просто сварили сокола — они заставили экзалтора выпить чашку наваристого супа со вкусом лучшего друга.

Отвратительно. Непостижимо. Шадрен подавил приступ тошноты, отбросил лопату на землю и взглянул на белые пики гор, заслонявшие ледники от остального мира, в котором царили законы, диктованные логикой, человечностью и стремлением выжить. Здесь все было по-другому: по меркам обычных людей тутошние обитатели представлялись безумцами, чем-то вроде дикого племени, которое каждый год приносило девственницу в жертву своему мертвому богу, — просто потому, что их предки поступали так же. И все-таки эти двое мертвецов, неподвижно лежащих перед ним, были связаны узами любви, преодолевшей время. Не поэтому ли он решил их похоронить?

Отерев пот, экзалтор снова принялся за работу.

Глава 7

(Летиция)

На кухне все еще витал запах картошки и жареного мяса, от плиты исходил жар. Пока Летиция осматривалась, Касс сложил грязную посуду в чан с теплой водой, закатал рукава и тщательно вымыл руки.

— Мы держим продукты вон там, — юноша махнул рукой в сторону темной арки, из которой веяло прохладой. — Это самое холодное место в убежище. Мясо обкладываем кусочками льда, чтобы оно как можно дольше не портилось. Не забывай это делать.

— Я не умею готовить.

— Научишься. В этом нет ничего сложного.

Возле стены аккуратной горкой были сложены поленья, рядом стоял большой мешок с древесным углем. Касс демонстративно надел варежку из стеганой ткани, висевшую на крючке слева от печки, присел на корточки и отодвинул заслонку. Поворошил кочергой тлеющие угли.

— Летом я купался в пруду. Но сейчас уже слишком холодно. — Немного поколебавшись, он коротко глянул на Летицию и сказал: — Я помогу тебе принести воды, если захочешь помыться.

— Я как-нибудь сама, — холодно отозвалась девушка.

Касс мысленно проклял себя за то, что снова попытался быть порядочным парнем, а не себялюбивым мерзавцем. Со вторым Летиция мгновенно нашла бы общий язык.

— Как хочешь, — буркнул он, поднимаясь и стягивая варежку.

Покинув кухню, не представлявшую для госпожи ди Рейз большого интереса, они прошли еще несколько чейнов вдоль ряда занавешенных арок, за которыми угадывалось какое-то движение и подчас слышались голоса. Касс остановился перед низким углублением в стене: чтобы войти, нужно было сильно пригнуть голову.

— Здесь у нас уборная. Сточный желоб. Только без света туда не суйся. — Увидев на лице девушки отвращение, он поспешил добавить: — Можно и на улицу ходить. Существует несколько выходов из убежища, в том числе для экстренных случаев. Вот это, — юноша ткнул пальцем в темноту, ведущую к туалету, — один из них. Шлепаешься на ягодицы — и вперед с ветерком, вниз по желобку, навстречу свободе.

Летиция воззрилась на Касса, пытаясь понять, шутит он или нет. Лицо юноши оставалось предельно серьезным, а вот карлик на его плече закрыл рот ладонями, чтобы не рассмеяться. По мнению госпожи ди Рейз, это было ничуть не смешно.

— Но там же…

— Грязно? Ну да. Я же сказал — для экстренных ситуаций, а на моей памяти здесь таких не бывало. Впрочем, если верить Мирцее, раз в несколько лет Гильдия устраивает рейды. Они прекрасно знают, где мы скрываемся, и это делается скорее для видимости, чем с желанием стереть нас с лица земли. Они просто врываются сюда и хватают все, что под руку попадется. Ломают алтарь и рвут занавески. Прямо как…

— Разбойники?

— Да.

— А если они поймают ведьму ковена?

— Ну… — Кассиан призадумался. — Наверное, держат ее в темнице на хлебе и воде и периодически донимают расспросами. Но это всего лишь мои догадки. Дело в том, что ни одну из них экзалторы так и не поймали. Наша система безопасности безупречна и не допускает промахов. Почему ты не осталась в Гильдии?

Летиция изумленно заморгала — этот вопрос застал ее врасплох. Какое-то время она собиралась с мыслями, решая, что стоит поведать Кассу, а что — оставить при себе. Но она не успела дать ответ. Карлик вдруг нервно подскочил, едва не скатившись с плеча юноши, и стал торопливо спускаться по его рукаву.

— Что случилось? — спросил Касс.

— Мне нужно срочно вернуться, — пробормотал Тот столь невнятно, что им едва удалось разобрать слова. Карлик ловко прыгнул и уцепился за пояс друга, а затем достиг пола, хватаясь за складки на штанах и шнуровку ботинок. Касс и не думал ему помогать. — Я… э-э… чайник на плите оставил.

Тот расшаркался перед Летицией и быстро засеменил в сторону ближайшей комнаты. Девушка наблюдала за карликом, пока он не растворился во тьме.

— Куда это он?

— Зеркало ищет, — передернул плечами Касс.

— Подожди, у них там есть чайники? Они пьют чай?

— Понятия не имею.

— Значит, он врет?

Ведьмак одарил ее тяжелым взглядом.

— Все врут время от времени, Летиция ди Рейз. Или ты не знала?

Она смутилась.

— Ты можешь называть меня просто Летицией.

— Я предпочитаю полный вариант, — невозмутимо отозвался юноша.

— Хорошо, Кассиан, — сказала она, нахмурившись. — Как тебе будет угодно.

В течение следующих двадцати минут юноша показал ей еще несколько проходов, ведущих в лес, а потом развернулся, чтобы двинуться в обратный путь. Но зоркие глаза Летиции различили дверь в самом конце коридора, и она немедленно пожелала узнать, что скрывается за единственной дверью в убежище. Девушка, не обращая внимания на предупреждающий оклик Касса, подошла ближе. На уровне груди находилось небольшое прямоугольное углубление, в которое, по всей вероятности, следовало засунуть руку, что она и собиралась сделать, когда ведьмак схватил ее за рукав.

— Туда нельзя.

— Но я хочу посмотреть.

— Нет.

Из-за двери явственно доносился шум падающей воды. Летиция положила в отверстие правую руку вместо той, которую держал Касс, чуть пошевелила пальцами и, нащупав три круглые кнопки, одновременно нажала на них. Дверь бесшумно поползла вверх. За ней оказалось темно, хоть глаз выколи. Госпожа ди Рейз нетерпеливо высвободила руку и шагнула во мглу, когда внезапно ее ослепил свет, а нога провалилась в пустоту.

Неистовый порыв ветра задрал ей платье до бедер и разметал волосы. Летиция инстинктивно выбросила руки вперед, намереваясь при падении за что-то ухватиться, когда поняла, что не падает. Оружейный пояс, обвешенный ничего не стоящими побрякушками из цветного стекла, сильно врезался ей в живот. А потом вниз, сверкая и переливаясь в лучах зари, полетел предмет, который Летиция не смогла толком разглядеть, и лишь спустя несколько секунд, когда к ней пришло осознание, едва не прыгнула за ним следом. Она пронзительно вскрикнула, когда Кассиан резко дернул ее за пояс. Ее драгоценный кинжал, спектральный нож, теперь покоился на дне водоема.

Вода низвергалась с края скалы, позолоченная солнцем. На лицо девушки брызнуло несколько ледяных капель, и она, все еще мучимая жаждой, слизнула их с губ. Потом громко выругалась, не стесняясь в выражениях, и повернулась к Кассу.

Они стояли на узком козырьке над пропастью — именно так Летиция оценивала высоту водопада, равнявшуюся приблизительно пятистам футам. Касс все еще держал ее за пояс, и когда она обернулась, в груди юноши дрогнуло сердце, доставив ему несколько неприятных секунд. На ресницах госпожи ди Рейз лежали отблески рассвета, в черных волосах, как бриллианты с тысячей граней, сияли капельки воды. Прекрасное лицо было искажено гневом, в глазах стоял невысказанный вопрос — почему ты не предупредил меня? Кассиан всего лишь хотел ее проучить, он был уверен, что поймает девушку, не дав упасть. Сейчас он сожалел о своем поступке. Летиция, сама того не зная, пробудила в нем то, что он привык считать мертвым. Он хотел, чтобы оно умерло.

— У тебя богатый словарный запас, — сказал Касс, — но не для этого рта…

Он замолчал.

Летиция замерла на мгновение, не веря своим ушам. Не для этого рта? Она прислонилась к стене у самой двери, стараясь не смотреть вниз. Кассиан тем временем не сводил с нее пытливого взгляда.

— Мой кинжал…

— Он вернется. Он всегда возвращается к своему хозяину.

— Ты уверен?

— Конечно.

Летиция не сдержалась и глянула в бездну под ногами. Легкое головокружение заставило ее вновь прижаться к стене. Темнота за дверью была обманчивой пеленой, скрывавшей ловушку для излишне любопытных. Экзалторы, несомненно, знали о ней, если бывали тут не раз. Но ведь однажды кто-то погиб здесь, разбился о каменные пороги, охотник или его жертва. Зачем существовало это место?

— Мне что-то нехорошо, — пожаловалась Летиция. — Давай вернемся.

Кассиан подал ей руку, и она ухватилась за нее, как утопающий за спасительный трос. В подобной ситуации гордость была ни к чему, ведь внизу ждала неминуемая смерть. Оказавшись за дверью, среди надежных стен, окружавших ее с четырех сторон, Летиция позволила себе расслабиться. Потом она задала Кассу тревоживший ее вопрос.

— Это для испытания, — ответил он. — Такого же, как сон.

Девушка внутренне содрогнулась.

— Что?

— Не бери в голову.

— Я хочу знать.

— Узнаешь. В свое время.

Касс повел ее назад по коридору, к ее комнате. По его мнению, девушка увидела все, о чем ей полагалось знать. По размерам пространство, которое занимал ковен, было небольшим, исключая выход к водопаду, который не считался частью убежища, а скорее прилегал к нему. Летиция какое-то время послушно шагала рядом, не донимая его расспросами, потом вдруг остановилась. Он глянул на нее вопросительно, указал взглядом вперед — мол, иди. Она не сдвинулась с места. Их глаза встретились: ее бледно-зеленые с серыми звездочками, окружавшими зрачки, внимательные и любопытные, и его золотистые, острые, холодные, как у дикого сокола. Этот взгляд сказал Кассу о многом: по сравнению с ней он ощутил себя старым и безгранично усталым. Несмотря на молодые годы, его душа была истерзана жизнью и миром, в котором он был вынужден находиться, не имея иного выбора; и хотя он знал, что такое надежда, он более не смел надеяться. Летиция в своем гневе оказалась права — она была его дорогой к свободе. Пока что это было единственным, о чем юный ведьмак позволял себе думать. Любовь, власть, сила — слова вроде этих отдавали морозным дыханием безысходности. Они не несли в себе смысла.

— А что насчет твоей комнаты? — спросила Летиция.

Он вздохнул. В чем-то госпожа ди Рейз походила на Лу: жизненная сила била в ней через край. Но потом чаша, в которой плескалась эта сила, дала трещину, сверкающая энергия вытекла наружу, и Лу стала пустой и стылой, как сосуд из стекла. Сродни ему самому. Вполне вероятно, что Касс был тому виной, и именно его действия и слова породили этот разлом, разбив ее душевное равновесие на мелкие части. Сейчас он уже не мог ничего изменить.

— Она такая же, как и твоя.

— Покажи мне.

Ему захотелось воспротивиться. Он подумал, что Летиция намерена вторгнуться в его личные владения, куда не принято пускать посторонних, взглянуть сквозь пелену грозовых туч, окутавших его сердце. Поначалу Касс был к ней равнодушен — теперь же, после сна-испытания, его тревожил сам факт ее присутствия рядом. Но еще до появления Летиции в убежище он решил, что в их отношениях не должно быть никаких полутонов — особенно романтического характера. Поэтому он переступил через себя и показал ей свое обиталище: кровать, стол и стул, зеркало, гобелены.

Госпожа ди Рейз внимательно изучила каждое из изображений, вытканных на коврах. Если картины в ее комнате повествовали о героях или чудовищах, сражавшихся против целой толпы, то на этих рисунках балом правило одиночество, заточенное в клетку отчаяния. На первой картине человек в лохмотьях брел по дороге навстречу клубящемуся облаку из красной пыли. В его глазах не было заметно ни проблеска выражения, они были пусты, и, возможно, слепы, на щеках чернели пятна сажи, а рот перекосился в некоем подобии ухмылки. На каждом его плече сидело по ворону с раскрытыми клювами, они вертели головами, непрерывно высматривая добычу. По крайней мере, птицы знали, что ищут; и только человек шел вперед неведомо зачем, тщетно пытаясь восстановить утраченные воспоминания. Какая-то сила поддерживала его существование в этом мире, она манила его запахом или тенью, поощряя любое движение. Так художник представлял себе Пустошь — ад для черных душою или слепых сердцем.

Второй гобелен изображал девушку, парящую над лесом. Ее голубое платье касалось верхушек сосен, но не цеплялось за них, как будто было соткано из воздуха, а не ткани. Девушка была повернута лицом к солнцу. Ее волосы, охваченные огнем, медленно превращались в клочки пепла, обугливалась белая кожа, обнажая голую плоть. Месть бога солнца, если он существует, была ли она справедливой? Картина не давала ответа на этот вопрос.

На третьем гобелене разыгралась отвратительная сцена: люди, собравшиеся за обеденным столом, вдруг обнаружили, что их еда отравлена. Яд действовал почти мгновенно — одни, уже мертвые, лежали лицами в тарелках, другие корчились в рыданиях на полу, страдая от невыносимой боли. Бледный как мел человек сидел во главе стола. Он единственный держался прямо, его лицо не было искажено мукой. Отрава могла подействовать в любой момент, он знал, что иначе быть не может; и он ждал, ждал.

Летиция повернулась к юноше. Касс стоял за ее спиной и терпеливо дожидался, пока она все рассмотрит, хотя ему это было неприятно. Или неловко? Он не мог толком разобрать. Он вспомнил, как Лу приходила к нему ночью, как они нежно ласкали друг друга, как потом он узнал, с кем она делала то же самое, — и его охватила безотчетная ярость. Он силился подавить гнев, пока госпожа ди Рейз, ничего не подозревая, смотрела на его лицо.

— Кто я для тебя? — наконец спросила Летиция. — Почему ты говоришь, что ждал меня? Почему видел меня во сне?

— Я не знаю, — сказал он слишком резко и грубо, как будто сдерживался изо всех сил, чтобы ее не ударить. Эта девушка, стоящая перед ним, была в разы прелестнее, чем Лу. И она — ведьма. — Сможешь найти свою комнату?

Помедлив, она кивнула. Неприязнь, на время затаившаяся в темном уголке разума, теперь разгорелась с новой силой. Летиция ощутила, что ее неосознанно тянет к Кассу — и создала между ними невидимую стену, стараясь оградить себя от недостойных мыслей и поступков. Она пришла сюда, чтобы стать сильной, хотя могла всю жизнь выглядывать из-за плеча Ланна и подставлять его под удар. Ей не нужен был еще один защитник. Проснувшись от очередного кошмара, она не побежит по коридору в поисках его комнаты и не станет искать у него утешения. Это глупо. Кассиан ей никто. И он… мужчина. От внезапной боли на глаза навернулись слезы. Летиция быстро сморгнула их, не желая признаваться в мимолетной слабости. Ланн преследовал ее в потемках, он говорил слова, которых она никогда бы не хотела от него слышать, пусть они были далеки от правды. Охрипшим, сорванным голосом ульцескор проклинал ее и свою любовь.

— У нас будет еще много времени на разговоры.

Касс стоял на пороге, откинув полог, приглашая ее на выход — или, скорее, настаивая на том, чтобы она ушла. Летиция неопределенно покачала головой, все еще пребывая на грани реальности и видения, вызванного мыслями о Ланне.

— Почему ты так говоришь?

— Я расскажу тебе обо всем, если захочешь.

Юноша горько усмехнулся и вновь сделал приглашающий жест. Летиция шагнула вперед. В этот миг ей так же остро захотелось избавиться от общества Касса, как и ему самому. Она была убеждена, что найдет обратную дорогу без его помощи — шифоновая занавеска цвета огня, загораживающая вход в ее жилище, была уникальной и достаточно запоминающейся.

Ее лицо — или лицо Лу? — пронеслось перед глазами Касса, когда Летиция случайно задела его плечом. Он простер руку, чтобы остановить ее, повинуясь необъяснимому порыву, но вовремя сдержался и крепко стиснул пальцы. Госпожа ди Рейз ушла, и Касс еще долго прислушивался к удаляющемуся звуку ее шагов.

— До встречи, — хрипло прошептал он, еле выговаривая слова, так как голос не желал ему повиноваться. Юноша с надеждой взглянул на зеркало, но его гладь оставалась недвижимой и ровной. Тот, несносный тролль, мог скрасить часы одиночества, но он был занят чем-то в своем мире и не ответил на мысленный призыв. Касс совершил над собой усилие, заставил себя сделать несколько шагов и упасть на кровать. — До встречи, напарница.

Он быстро задремал, а госпожа ди Рейз не смогла сдержать данного себе обещания. В стенах убежища не наступал рассвет, солнце всходило где-то там, снаружи, пока в обители ковена царила вечная ночь — и эта ночь приносила с собой дурные сны. Летиция сидела в кресле, а вокруг бродила Тень Охотника: как безглазая собака, он прислушивался к ее дыханию. Летиция старалась не дышать, она зажимала рот ладонями, зная, что иначе он не сможет ее обнаружить: благодаря серебристой метке под правым коленом девушку обволакивал сильный волчий запах. Архен в своем слепом стремлении ей обладать руководствовался исключительно эгоистичными намерениями, и, тем не менее, он подарил ей своеобразную защиту: не от людей, но созданий тьмы.

Летиция бежала по слабо освещенному коридору, чувствуя, что за ширмами спят другие ведьмы, которых она не знала и не желала знать. Примерно с неделю назад они с Шайной-Ламех спустились в комнату архивов и добыли сведения о расположении убежищ, но юная Вираго не стала сопровождать Летицию в ее путешествии. Девушка и не просила ее об этом. Лайя-Элейна слишком ревностно относилась к огненной малышке, чтобы так просто ее отпустить. Теперь Летиция осталась одна — одна против целого мира.

Зазвенели бусины на ширме, Касс резко приподнялся и сонно заморгал — с некоторых пор он спал особенно чутко. Госпожа ди Рейз прижимала руки к груди, пытаясь восстановить дыхание, ее щеки пылали: от смущения и быстрого бега. Она переступила порог и заговорила, тихо и быстро, и ведьмак сел на постели, смотря на нее широко раскрытыми глазами. Он не осмеливался ее перебить. Она говорила так долго, что охрипла, и вскоре этот эпизод стал восприниматься ими обоими не более чем придаток сна, который они видели — и не смогли досмотреть.

Она рассказала ему все, что ее тревожило, все, что сумела вспомнить. Зверь с ясными голубыми глазами, что воет в ночи: потерянный, никому не нужный. Человек из плоти с камнем в груди, теплеющим при одном упоминании о силе. Человек из камня и серебром вместо крови — но с горячим сердцем. Девочка, выдыхающая пламя, к которой невозможно прикоснуться. Изувеченная рука, бьющаяся в тканевой тюрьме, кажущаяся беспомощной и в то же время наводящая ужас. Сила, утратившая физическое воплощение, но могущая убивать. Дверь, ведущая в никуда; дверь, за которой скрылось ее 'я', бывшее и не бывшее ею.

Закончив, Летиция попросила воды. Он усадил ее на кровать и попросил подождать. Слишком много свалилось ему на голову в этот день, и Касс едва не прошел мимо кухни, пытаясь упорядочить мысли. Когда он вернулся с кувшином в руках, госпожа ди Рейз уже спала, раскинув руки и слегка приоткрыв рот. Ведьмак вздохнул, поставил на стол кувшин и опустился на пол рядом с кроватью. Пламя свечи колебалось от легкого ветра, отсветы скользили по его лицу и зажигали в глазах золотистые огоньки.

— Я не сказал тебе вот что, — произнес Касс, вряд ли отдавая себе отчет в том, что Летиция не воспринимает его слова. — Схватка не была честной. Мы дрались на мечах, он во много раз превосходил меня, и я рассчитывал, что погибну. Но когда он занес клинок для удара, которому положено было стать смертельным, когда солнце позолотило его волосы и стекавший с висков пот, яркий луч вдруг пронзил его лоб, его глаза закатились, и он рухнул навзничь, выронив меч. Я победил его подлостью и обманом. — Ведьмак прислонился затылком к стене и уставился в потолок. Его взгляд выражал ненависть: к темному искусству, к самому себе. — Я убил его посредством колдовства.

Глава 8

(Ланн)

Лиандри держала его за плечи, время от времени поднося зажженную папиросу к его губам. Парня хватало лишь на то, чтобы втягивать в легкие и выдыхать дым, пока его разум непрерывно галлюцинировал. Он периодически норовил скользнуть по стене сарая и завалиться вбок, но ведьма пресекала эти попытки, каждый раз возвращая его в прежнее положение. Его глаза закатились под веки, руки и ноги конвульсивно подергивались, будто он желал освободиться от видений, наводнивших его сознание, в то время как его рот был приоткрыт и растянут в улыбке. Ланн отвернулся от этого безобразного зрелища, обратив свой взгляд на мрачное свинцовое небо: в его глазах Лиандри не делала ничего предосудительного или граничащего с преступлением, он просто не мог понять, что за удовольствие она в этом находит. Когда вдалеке замаячил замок из серого камня, а в долине под ним — небольшое селение, ульцескор попросил ведьму только об одном: никого не убивать. Это означало, что Лиандри не сможет уединиться с крестьянином в темном уголке и позволить страсти, так долго не имевшей выхода, обрести свободу. Соитие со Снежной Ведьмой сулило блаженство, а сразу за этим — холодную смерть.

Когда папироса догорела до основания, Лиандри бросила ее на землю и затушила каблуком. Парень застонал, простер руку и принялся шарить в пространстве перед собой, словно пытался ухватить что-то незримое. Ведьма бережно опустила его руку, переплела свои пальцы с его, а косматую голову склонила себе на грудь.

Над топями, раскинувшимися неподалеку от деревни, поднимался густой светящийся туман. Здешний лорд, тот самый Логан Келлер, к которому Ланн явился с письмом, заработал огромное состояние на продаже триофена, болотного газа, использовавшегося в дорогих лампах. Большие концентрации газа были губительны для человеческого организма, и крестьяне, работавшие на болотах, пользовались специальными двухслойными масками для лица; средствами защиты располагали в основном мужчины, и в дни, когда ветер с болот дул в сторону деревни, их семьи просиживали в подвалах. Бледные Воды — так назывались эти опасные топи. Триофен обладал тускло-серым цветом, как и поросшие растительностью холмы, которые его вырабатывали, но с помощью красителей емупридавали необходимую яркость. Лампы с триофеном работали по несколько лет безо всякой внешней подпитки, пусть и не давали тепла. Логан Келлер торговал светом — и необычайно в этом преуспел.

Благодаря покровительству Вираго Ланн не был стеснен в средствах и приобрел две маски сразу по приезде в деревню. Приспособление состояло из плотной металлической сетки и тканевого фильтра и крепилось к голове за счет широкого кожаного ремня. В маске было тяжело дышать и еще тяжелее — разговаривать, поэтому Ланн почти все время молчал. Памятуя о предупреждении Лайи-Элейны, он не снимал маску, даже когда уличные сорванцы громко смеялись и тыкали в него пальцами, а каждый прохожий считал своим долгом сообщить, что сейчас никакой опасности для здоровья нет. Маска служила отличным прикрытием, и Ланн собирался этим пользоваться, пока не встретится с самим лордом. Никто не осмеливался заставить чужеземца показать лицо, и не только оттого, что Ланн был высоким и крепким и носил голый меч на бедре: ведь его спутницей была ведьма в алой накидке с тройной луной, девушка, дарующая грезы. Спустя несколько дней, проведенных в деревне, Лиандри успела завоевать небывалую популярность и добиться всеобщего поклонения. Ее чтили как божество. Она предлагала магию задаром, без обязательств, налево и направо раздавала колдовство, черпая силу из мирового источника, Тени, имя которой — Мана. Когда Ланн попросил ее прекратить вводить крестьян в делирий, Снежная Ведьма изобразила искреннее удивление и осведомилась о причине его недовольства.

— Эти образы выжигают души, — ответил ульцескор, ослабив ремень на затылке. Он вспомнил ласковые руки Летиции, ее горячие поцелуи, прохладу пурпурных волн, омывавших тело, и то ощущение, которого ему никогда не испытать в реальности, разве что перед самой смертью: полный, ничем не омраченный покой, смирение с тем, что случилось, и тем, что уже не произойдет. — Они заставляют людей желать невозможного, мучиться иллюзиями, которые никогда не воплотятся в жизнь. И тоска, вызванная разгулом фантазии, будет усиливаться день за днем, пока не сведет их в могилу. Это как болезнь, и она неизлечима.

— Значит, я убиваю их? Делаю то, о чем ты меня предупреждал?

Ланн кивнул. Ему было жаль лишать Лиандри маленьких радостей, и он надеялся, что запасы дурмана иссякнут прежде, чем он решится начать этот разговор. Но в скором времени ульцескор намеревался нанести визит Келлеру, а пестрый мешочек не становился тоньше, как ни посмотри. Снежная Ведьма была настолько красива, что могла вызвать переполох во дворце одним своим появлением, без помощи наркотических веществ.

Лиандри подняла руку к его лицу.

— Ты чудной, — мягко произнесла она. — В тебе есть что-то особенное, какая-то могучая сила, определяющая твои слова и поступки. Как тонкий луч маяка, пронзающий тьму. — Ведьма вздохнула. — Эти бедняги, я имею в виду здешних крестьян, до моего прихода жили лишь повседневными заботами. Не потому, что им запрещали мечтать, просто они не знали, как это делается. Понимаешь?

— А о чем мечтаешь ты?

Она издала короткий смешок.

— Может быть, стать богиней? — весело предположила Лиандри.

— Ты и так богиня. В глазах человека. — Ланн немного помедлил, раздумывая, но все-таки решился задать волнующий его вопрос: — Вы умираете? Ты и Шайна.

— Я не знаю, — честно ответила ведьма. — По моим подсчетам, я еще достаточно молода. Ты видишь на этом лице морщины, ульцескор? — Она положила руки ему на плечи и встала на цыпочки. В равномерном свете лампы ее кожа была ровной и гладкой, как у девочки. — Иногда, смотрясь в зеркало, я вижу уродство: искривленные черты, сломанный нос, изрытые язвами губы и две свисающие дуги плоти вместо щек. Но это не пугает меня.

— Потому что это иллюзия?

Лиандри пожала плечами.

— Возможно, это и есть истинная я.

Ланн добился своего — ведьма перестала делиться с крестьянами колдовскими дарами, но они все равно провожали ее жадными взглядами, втайне недоумевая, почему Госпожа Грез лишила их своей милости. Теперь Лиандри проводила вечера в одиночестве, и ульцескор остерегался заходить в ее спальню, насквозь провонявшую наркотиком. Они проживали в одном из самых новых и добротных домов в деревне, и после их отъезда комната дивных грез, несомненно, доставит превеликое удовольствие ее следующим обитателям. Ведь что может быть лучше, чем валяться на кровати в полном изнеможении и предаваться сладостным видениям, не испытывая потребности ни в пище, ни в воде? Может быть, кто-то умрет от истощения в этой самой постели, и дом объявят проклятым и сожгут. Лиандри считала, что делает людям добро, хотя на самом деле отравляла им разум. Ланн не был уверен, что его слова дошли до ее понимания, скорее, ведьма просто выполнила его просьбу. Он лучше разбирался в тонкостях чуждого ей мира, и Лиандри доверяла ему.

Снежная Ведьма избрала затворничество, а Ланн тем временем искал способ проникнуть в замок. Конечно, у него было письмо с гильдейской печатью, и, отдав его страже, он мог получить аудиенцию у лорда, но ульцескор заранее решил, что не будет ничьим посыльным. Он взломал печать и пробежал глазами текст, выведенный размашистым почерком Лайи-Элейны, а затем разорвал письмо на мелкие кусочки и бросил в огонь. Слишком много слов о сотрудничестве между Ан'Фаскаром и Гильдией, и лишь две строчки — о нем самом. Нельзя сказать, что Ланн был удивлен — прежде всего Паучиха преследовала собственные цели.

Так как тутошнюю почву отравлял триофен, крестьяне ничего не выращивали, и все пищевые продукты были завозными, включая питьевую воду. Купеческие телеги появлялись на главном тракте два раза в неделю, первым делом останавливались во дворе замка, а уж потом спускались по холму в сторону деревни. Цепь крытых повозок сопровождали вооруженные всадники, двое ехали спереди, четверо — в арьергарде, и еще три или четыре охранника держались на расстоянии, иногда останавливаясь и критически осматривая окрестности. Один из них вроде бы приметил Ланна, когда тот прятался среди зарослей кустарника, столь дурно пахнущего, что Лиандри велела ульцескору принять ванну сразу по возвращении домой. Сетчатая маска не пропускала запахи, и Ланн ощутил смутное беспокойство, когда на улице от него стали разбегаться селяне. Ополоснувшись холодной водой и сменив одежду, ульцескор изложил Снежной Ведьме суть плана, на что она лишь передернула плечами.

— Я не умею играть с чужими умами, Ланн, и не управляю действием наркотика. Но я могу воспользоваться своим природным обаянием. Думаю, это сработает.

Когда они дождались очередного каравана, погода стояла пасмурная, небо сплошь затянуло тучами, накрапывал мелкий дождик, что оказалось как нельзя кстати. Сопровождающие караван мужчины, все как на подбор рослые, были в широких плащах с капюшонами, и отличить их друг от друга в таком облике не представлялось возможным. Ланн, затаившись в высокой траве, подал знак Лиандри, и она побежала навстречу телегам, что-то крича и размахивая руками. Охранники не могли расслышать слов, только видели, что девушка сильно встревожена и явно нуждается в помощи. Один из всадников махнул остальным и поскакал навстречу ведьме, пришпорив лошадь. Лиандри резко затормозила, живо изобразив страх, а затем развернулась и снова помчалась, только в противоположную сторону. Всадник сбавил скорость и, по всей видимости, колебался. Он успел заметить, что одежда незнакомки разорвана на груди, на ее лице и руках темнеют ссадины, а еще что она красива, потрясающе красива.

Он догнал ее, с легкостью перебросил поперек седла и натянул поводья, заставив лошадь идти шагом. Он заговорил с ней, но девушка молчала, поэтому ему пришлось спешиться и, подхватив незнакомку под мышки, поставить ее на землю. Лиандри плюхнулась на ягодицы и отползла назад, испуганно тараща глаза и открывая рот, из которого доносилось невнятное бормотание. Охранник склонился над ней, протянул раскрытую ладонь, выражая сочувствие и желание помочь. Кажется, он спросил: 'Кто обидел тебя?' — а затем получил удар в висок и рухнул на землю как подкошенный.

Догоняя девушку, всадник спустился в долину, и караван с конвоем на короткое время скрылись за особенностями ландшафта. Ланн раздел мужчину до белья и оттащил тело в кусты. Если все пойдет по плану, когда охранник очнется, они уже будут внутри. Главное, чтобы никто не заговорил с ульцескором и не потребовал от него объяснений столь долгой отлучки. Ланн переоделся и сел на лошадь, ведьма вскочила в седло позади него. На охраннике была сетчатая маска, его капюшон был обрамлен стальными клипсами и закрывал лицо, поэтому Ланн не боялся, что его маскарад быстро раскроют.

Они поравнялись с караваном. Никто его ни о чем не спросил. Ульцескор во всем старался подражать прежнему владельцу лошади, когда на подходе к воротам, ведущим в замок, к нему подъехал капитан — он определил это по его оружию и плащу из дорогой ткани с оторочкой из черного меха. Ланну велели остановиться и спустить девушку на землю, что он и сделал, не имея другого выхода. Лиандри начала плакать и причитать, указывая на разорванное платье, на свои руки, на ссадины и кровоподтеки. Ведьма нарисовала следы насилия теми водостойкими красками, которые использовала для лица. Ее якобы обесчестил господин из замка, и ничего она не желает больше, чем справедливого суда. Капитан слез с лошади, неловко приобнял Лиандри рукой, приспустил маску и прошептал ей что-то на ухо. Она вздрогнула в его руках, а затем, опустив глаза, медленно кивнула. Сквозь платье капитан ощутил холод ее тела и без лишних раздумий укутал ведьму своим плащом. Он велел Ланну ехать, тем самым давая ему понять, что берет девушку под свою ответственность. Снежная Ведьма могла за себя постоять, и ульцескор, оставляя ее в объятьях капитана, не испытывал ни малейших угрызений совести.

Со скрежетом распахнулись тяжелые ворота, впуская повозки в удушливую темноту меж двух стен. В боковом проходе показался свет, кованые сапоги зацокали по каменному настилу, и городские стражники, факелами разгоняя тьму, принялись осматривать поклажу. На Ланна, застывшего в ожидании, никто не обратил внимания. Закончив осмотр, стражники унесли с собой факелы, и караван снова окутал мрак. Ланн услышал чужое дыхание за своей спиной и весь напрягся в ожидании удара, которого не последовало. Чья-то рука легла ему на бедро, и он перехватил тонкое запястье прежде, чем шустрая ладонь скользнула вверх по ноге. Лиандри. Ульцескор помогал ей взобраться в седло, когда яркий прямоугольник света из открытых во внутренний двор врат на мгновение ослепил их обоих. Пока стража производила досмотр, дождь закончился, а небо успело проясниться. Ланн медленно двинулся вперед, сопровождая караван: ему было невдомек, как Снежная Ведьма избавилась от капитана, но в ее компании он чувствовал себя уверенней.

Телеги остановились на площади, выложенной серо-черными плитами, неподалеку от шумного рынка. Сам дворец состоял из трех башен, соединенных крытыми переходами: боковые башни стояли друг напротив друга, а главное здание, толще и выше остальных, располагалось чуть позади, тем самым замыкая треугольник. Камень был облицован мраморной крошкой, отливавшей темной синевой. К центральной башне примыкал храм с круглым блестящим куполом, настолько крошечный, что мог вполне сойти за часовню. Охранники спешились и стояли тесной группкой, и, судя по всему, собирались заглянуть в харчевню отобедать и выпить по кружке крепкого эля. Один из них сделал Ланну приглашающий жест. Ульцескор демонстративно водрузил ладонь на плечо Лиандри и махнул рукой остальным, подразумевая, что не желает их задерживать. Охранники скользнули под низкую арку, пригнув головы, и на этом инцидент был исчерпан.

— Все в порядке, Лири? — глухо прозвучал голос Ланна.

Они зашли в темный переулок, подальше от чужих глаз. Ланн обнажил голову. Лиандри поправила меховой плащ и ласково улыбнулась, видя искреннее участие во взгляде ульцескора. Он продолжал воспринимать ее как девушку, как уязвимое существо, и это ее очень забавляло. Лиандри старалась всегда хорошо выглядеть и приятно пахнуть, но внутри она давно перестала быть женщиной. Ее мерзлую плоть терзал исключительно животный голод, и темное искусство, которого она никогда не желала, стало ее пожизненным наказанием. А что, если ей доступна вечность, если она не может умереть? Разве не Вираго, сильнейшие из ведьм, в конце концов обретали бессмертие дис?

— Да что со мной могло произойти? Лучше спроси о капитане.

— Ты… — Он осекся.

— Я поцеловала его. И все. — Имитируя стыдливость, Лиандри взмахнула длинными ресницами и скромно потупилась. — Но, кажется, это повергло его в состояние глубокого шока. Ах, человеческая жадность! Ведь он просил о большем. Услуга за услугу — так он сказал.

— Это я понял.

— Я не питаю сочувствия к людям, Ланн. Тот человек был жалок, и он заслуживал смерти. Но я пощадила его ради тебя. Ради нашего плана.

— Значит, ты ждешь благодарности?

— Нет. — Взгляд Лиандри медленно поднялся от носков сапог до лица ульцескора, и какая-то искорка мелькнула в ледяной лазури ее глаз, как звезда, на мгновение вспыхнувшая и померкшая. — Вовсе нет. Ты ничего не можешь для меня сделать. И никто не сможет.

Ведьма отвернулась, обнимая себя руками, словно это могло облегчить вес того бремени, которое ей приходилось нести. Ланн несколько минут стоял молча, не найдя нужных слов, потом осторожно тронул Лиандри за локоть, привлекая внимание.

— Мой кинжал.

Она без тени смущения распустила корсет до конца и вручила ему короткий клинок, спрятанный под грудью. Ульцескор склонил голову в знак признательности и поспешно заткнул его за пояс: металл, побывавший у Лиандри за пазухой, обжигал холодом. Это было единственное оружие, которое он прихватил с собой. Клинок с капсулами серебра Ланн оставил в деревне, засунув его под матрас.

Лиандри многозначительно хмыкнула, поглядывая на кинжал.

— Это для самозащиты, — пояснил Ланн.

— Но ты убьешь, если кто-то станет угрожать твоей жизни?

Он поколебался.

— Да.

— Моей?

— Да.

Ланн вспомнил похожий разговор, который они вели с Летицией, и его сердце заныло от разочарования и боли. Он словно находился на краю бездны, носки его сапог свисали над пропастью, и, несмотря на то что сзади возвышался дворец из сияющего хрусталя, полный всевозможных удовольствий, терпеливо ожидающий своего короля, Ланн все равно стоял к нему спиной. Его лодыжки обвивали тугие веревки, черные ленты и шелковые локоны волос, и они тянули его вниз, на самое дно, где он должен был познать истинное отчаяние. Как она могла уйти после того, как он открылся ей, хотя прежде не раскрывался ни перед кем? Неужели она не понимала, сколь глубокой будет рана и сколь тяжелой — печаль? Я никогда не отталкивал тебя, кричал он Летиции, когда понял, что ему за ней не угнаться, так почему же ты отвергаешь меня? Но девушка, слыша в его голосе боль и обиду, не повернула назад.

— Мне нужна другая одежда, — произнес Ланн.

— Как и мне.

Платье Лиандри, придававшее ей облик жертвы насильника, следовало сменить. Точно так же она не могла расхаживать по улицам в дорогом капитанском плаще. Кто-то из конвоя мог поинтересоваться, где же, собственно, капитан, а у Ланна не было готового ответа на этот вопрос. Скорее всего, начальник лежал в душном мраке между двумя стенами.

— Поменяемся? — предложила ведьма.

Ульцескор остался в куртке и бриджах охранника, а Лиандри надела его плащ взамен мехового и прикрыла волосами стальные клипсы на капюшоне. Она велела ульцескору ждать здесь, в тени переулка, отправилась на рынок и быстро раздобыла дешевое платье из коричневой шерсти и широкую черную накидку.

— Это так захватывающе, — сказала ведьма, стягивая через голову одежду. Взору Ланна открылась ее голая спина, и он поспешно отвернулся. — Все эти переодевания. А я неплохо косила под жертву, как считаешь? Некоторые из моих клиентов любили такие игры. Скромная горничная, неприступная альвийская дева, развратная аристократка…

Ульцескор демонстративно кашлянул. Лиандри бросила на него взгляд через плечо: белое и округлое, обтянутое бархатной кожей. Он стоял в прежней позе.

— Я смущаю тебя?

— Нисколько, — соврал Ланн. — Что-то в горле першит.

— Платье застегни.

Он повернулся и стал быстро соединять крючки. Гнал любые мысли прочь. Ведьма вздрогнула, когда его руки ненароком коснулись ее кожи, затем снова, когда Ланн почти добрался до низа спины. Значит, капитан был ей противен, а он — нет? Ульцескор стиснул зубы. Какое ему дело до того, чем она руководствуется при выборе партнера? Судя по ее словам, у нее были и юные мальчики, и зрелые мужчины.

— Скажи, я тебе нравлюсь?

Ее голос был тихим и вкрадчивым, как будто она прощупывала почву, на которую собиралась ступить, и этой почвой была внутренняя полость его сердца. Ланн похолодел при воспоминании о том, как ласкала его Лиандри, предварительно сковав дурманом его разум. Так гипнотизирует добычу рогатый скитал — сам он двигается вяло и неторопливо, пока его шкура завораживает смотрящего многоцветием и красотой узора. Скитал принадлежал к хищникам, убивающим токсином. Снежная Ведьма была не менее ядовита, и Ланн на мгновение ощутил страх и желание склониться перед силой, во много раз превосходившей его собственную. Мораль, закон, доводы рассудка — все эти преграды не имели над ней власти.

Я не убила его. Ради тебя. Потому что ты разделил мое одиночество и печаль.

У него закружилась голова. Все прежние терзания показались ему смешными. Разве эти люди, несчастные смертные, лорды или крестьяне, могли представлять для него опасность? Он должен отослать Лиандри прочь. Да, он так и сделает, когда все будет кончено. Отослать ее? С кем? Животное, выпущенное из клети, вкусившее свободу, ни за что не вернется обратно.

— Скорее, я тебе, — холодно произнес Ланн.

— Конечно. Кайн был силен, но ты сломил его.

— Он был слабым, — возразил ульцескор.

— Он хотел тебя, Ланн. В качестве союзника и друга.

— Почему?

Она обернулась и одарила его долгим взглядом.

— Откуда мне знать? Может, он думал, что с твоей помощью ему удастся достигнуть цели. Стать колдуном, покорить мир или что-то еще. Я понимала эту его жажду лучше других. Мы всегда хотим то, чего не можем иметь, ведь так?

— Хватит болтать. Мы теряем время.

— Но разве я не права? — Лиандри громко всплеснула руками и воздела глаза к небесам. — Ах, Летиция ди Рейз, самая желанная девушка во вселенной!

Ланн промолчал. Кажется, он понял, чего добивается Снежная Ведьма: заставить его возненавидеть Летицию. Ведь это чувство уже поселилось в нем, оно пряталось глубоко внутри, не осмеливаясь выползать на свет; осталось лишь подкинуть растопки и превратить его в пламя. В памяти вновь всплыли произнесенные когда-то слова. 'Если я отдам тебе свое сердце, что ты будешь с ним делать?' — спросил он. 'Выброшу на помойку', — ответила она. Нет, конечно, на самом деле Летиция сказала вовсе не это. Она просто назвала вопрос глупым. Ульцескор тяжело сглотнул, чувствуя, что начинает терять рассудок.

— Я попрошусь в горничные во дворец, — сказала Лиандри. — А ночью открою для тебя заднюю дверь.

— Ни одна госпожа не захочет, чтобы служанка была красивее ее, — скептически заметил Ланн. — А младшая дочь Келлера, как я полагаю, весьма тщеславна.

— Тогда на кухню. Придумаю какую-нибудь слезливую историю и скажу, что буду выполнять самую грязную работу. Измажу лицо сажей, чтобы казаться дурнушкой.

— А если капитан будет искать тебя? В первую очередь он спросит о новеньких.

— Не будет, — покачала головой ведьма. — Тогда ему придется признать, что женщина обвела его вокруг пальца. Они уберутся отсюда завтра утром, зачем ему поднимать переполох?

— Мне ты предлагаешь сидеть сложа руки?

— Если ты будешь шастать вокруг замка и что-то высматривать, то непременно привлечешь внимание. Ты выглядишь опасным, Ланн. В отличие от меня.

— Я бы поспорил на этот счет.

— Не стоит, — хищно улыбнулась Лиандри. — Мы встретимся в полночь на этом же месте. Будь тише воды, ниже травы. Не приведи за собой хвост, а то нам придется убить их.

На том и сошлись: Лиандри направилась к замку, а Ланн нашел тихое местечко, где можно подкрепиться и отдохнуть. Интересно, помнит ли кто-то в Бледных Водах, кроме самого Келлера, лицо прежнего короля? Прошло двадцать семь лет, лишь самые молодые и верные поданные оставались с лордом все эти годы, а портреты отца, как нисколько не сомневался Ланн, были уничтожены действующим правителем. Вот почему ульцескору приходилось пускаться на такие ухищрения, чтобы добиться личной встречи с лордом, да и он не хотел, чтобы о его чудесном воскрешении из мертвых раньше времени узнали посторонние. Он должен найти общий язык со стариком, если тот действительно любил его отца, как утверждает Вираго.

Богиня, он сидит за грязной стойкой и всерьез размышляет о том, как будет захватывать трон! Его разобрал смех. Ланн поперхнулся вином и закашлялся. Все это казалось таким далеким, таким недостижимым, словно кто-то обозначил для него дорогу, сказав, что это путь в небеса, и ульцескор бездумно шагал по ней, не оглядываясь назад. Раньше жизнь была проще — у него было некое подобие дома и определенная цель. И Летиция. Ланн почувствовал себя опустошенным. У него отняли жизненно важный элемент, он в один миг утратил все — и растерялся. Кто мог его упрекнуть? По крайней мере, он нашел в себе силы куда-то идти и что-то делать.

Ланн скользнул взглядом по соседу за стойкой, по бармену в грязном переднике, по рабочим, собравшимся за столами, и его охватило страстное желание скорей убраться из этого места и самому отправиться на поиски Летиции. Шайна знает, где скрывается госпожа ди Рейз, должна знать. Он найдет Тишу и скажет, что она нужна ему, лишь она и никто другой.

Ульцескору стоило неимоверных усилий подавить этот порыв и усидеть на месте. Что бы ни произошло, он должен оставаться собой, не дать чувствам взять верх, и дело не в глупой гордости и попытке доказать, что он может обойтись без возлюбленной. Поступи он так, как хотело сердце, это означало бы признать — без Летиции он ничто; а это не было правдой, не могло быть. Она ушла сама — и сама вернется. Ему остается только ждать.

Ланн заказал еще вина и поднялся на второй этаж в надежде, что тревоги на время отступят и ему удастся немного поспать. Несмотря на физическое и духовное истощение, его разум сработал как часы, и он проснулся еще до полуночи.

Глава 9

(Шадрен)

— Кто ты?

— Я Морта, длань отсекающая.

По небу цвета темной ржавчины текли извилистые ручейки алых облаков, подвешенный за нити полумесяц чуть заметно раскачивал ветер. Стремились ввысь здания с узкими сводами, всюду виднелись курганы из камней — то ли алтари, то ли могилы, в брешах в земле блестела кровь. Кровоточащее небо, кровоточащая земля — и джунгли из камня и металла. Покинув теплую постель со спящей Морвеной, Шадрен вышел из замка в ночь, и холодный воздух отрезвил его, заставив отвлечься от воспоминаний и поразмыслить над настоящим. Ему нужна была передышка после того, как он шел по пустым коридорам и поднимался по лестницам, следуя по дорожке из сброшенных одежд. Их многоцветие не оставляло сомнений: они принадлежали девочке-птице. А потом он увидел ее нагой: Морта стояла, опираясь локтями на подоконник, внешнюю тьму озаряли вспышки света, и там, где кончается горизонт, на огромных цепях висел замок с узкими окнами, из которых лился багровый свет. Это сияние было зловещим, и тем не менее оно притягивало, как истина притягивает ищущий разум.

Морта не обернулась, когда он вошел, хотя не могла не заметить его появления, не вскрикнула и не попыталась прикрыться. Чего ей было стесняться? Ее тело, лишенное половых признаков, не принадлежащее ни женщине, ни мужчине, могло считаться как венцом совершенства, так и уродливой патологией. А Богиня, внезапно задумался Шадрен, она тоже беспола и оттого божественна? Пред его взором предстало тело, не способное грешить, но ведь есть еще и помыслы — были ли они столь же чисты? Храмовая статуя наконец обратила на него свой взгляд — сначала смотрела томно из-под полуприкрытых век, а потом ресницы взлетели, словно крылья, и эти глаза с застывшей в них вечностью прожгли его лучами пламени. Можно испепелить плоть, но мысль не рассечешь клинком, не предашь огню, и этот ее гнев, обращенный на него, был почти осязаем. А потом она в один миг обросла перьями, обернулась вороной и выпорхнула в раскрытое окно. Шадрен спросил и получил ответ, и унес свое удивление в холодное безмолвие ночи, под высокие темные своды.

Он бездумно шагал по извилистым дорожкам, посыпанным каменной крошкой, считавшимися здесь улицами, пока что-то не привлекло его внимание. Существо с несоразмерно длинными конечностями вырезало слова над аркой — лезвием в форме пера. Кровь капала из рассеченной ладони, но безобразная тварь с пыхтением продолжала свое дело, как будто не чувствовала боли, словно боли и не существовало вовсе. Неровные буквы выстроились в ряд, и слова показались Шадрену донельзя человеческими:

Когда придет время

Испей яду из моей чаши

И вернись ко мне в последние сумерки

Улыбка озарила лицо экзалтора, и все встало на свои места: тот яд, что ему предстояло испробовать, был его спасением; спасением была смерть — серебристый всплеск, рассекающий мглу, металлическая искра на стреле дуллахан, белое пламя, пронзающее грудную клетку. Верно, он умрет — сегодня или завтра, не имеет значения; он умрет и восстанет. А это существо писало о любви пред лицом надвигающейся гибели, писало о чем-то преходящем и тем не менее значимом. Любовь не вечна, не окончательна смерть. Улыбка переросла в смех, а тот — в безудержный хохот на грани истерики. Шадрен крикнул во весь голос, когда уже не мог смеяться, и уродливый поэт обернулся, чтобы взглянуть на человека, прогнавшего его музу. Глаза существа, белые и слепые, уставились на него в упор. Шадрен ощутил страх, как будто эта тварь, неуклюжая с виду, могла причинить ему серьезный вред; но ведь она была порождением темного искусства, дщерью колдовства. Экзалтор молча отступил и скрылся между теней.

Фальшивая луна давала мало света. Он двигался почти на ощупь, когда его окликнул незнакомый женский голос. Качнулись серебристые нити, свет упал на чьи-то скрещенные ноги, покрытые золотой чешуей. Нет, не ноги, а рыбий хвост — понял он, приглядевшись. Она сидела на кургане из камней, прикрывая ладонями голые груди.

— Ты падшая? — спросил Шадрен.

— А на кого я похожа?

Голос переливался, как лесной ручей. Ему еще не доводилось слышать столь ласковых, зовущих нот, даже в голосе Идрис. Эти звуки мутили разум, очаровывая, притягивая к себе. Он сделал шаг.

— Садись рядом. — Чтобы сделать приглашающий жест, ей пришлось открыть одну из грудей. Шадрен поспешно отвел взгляд — ему до безумия захотелось прикоснуться к ее упругой мертвенно-бледной плоти. — Я не кусаюсь.

Он не сдвинулся с места.

— Как я могу знать?

Она засмеялась.

— Садись и поцелуй меня, — настойчиво повторила русалка. — Я так давно не целовалась с мужчиной. — Она провела пальцем по блестящим синеватым губам. — Ну же. Ты такой теплый, такой… живой. — Ее дыхание сбилось, стало чаще. — Пожалуйста.

Шадрен нутром чуял опасность, часть разума, не одурманенная ее голосом, ее запахом, еще сопротивлялась и велела ему бежать. Но близость с Идрис была воспоминанием, распростертая под ним Морвена — всего лишь сном, и он понял, как жаждет воссоединиться с кем-то в страстной пляске двух тел и хоть на миг позабыть о своих печалях. О необходимости выбора. О необходимости умереть. Его руки легли на плечи русалки и словно срослись с ними, соединились их губы и сплелись языки. У него во рту было жарко и сухо, но русалка быстро восполнила недостаток влаги и привнесла в поцелуй соленую прохладу морских волн.

Их обоих накрыла огромная тень крыльев. Русалка вскрикнула, разорвав объятья и подавшись назад, обхватила руками голову, защищаясь от нападения. Две белые вороны кружили над ними, по очереди устремляясь вниз и раня русалку острыми клювами. Вскоре она начала молить о прощении, соскользнула с горки камней и поползла прочь, шлепая хвостом. Птицы сопровождали ее некоторое время, пока кровавый след не стал достаточно широким, а затем вернулись к Шадрену.

Ему снова довелось наблюдать чудесное превращение. Вороньи тела начали вытягиваться, утрачивая оперение, две пары крыльев увеличились в размерах и ярко вспыхнули за спиной, на миг озарив все белым светом, а затем свернулись вокруг тонких фигур наподобие плащей. Месяц раскачивался, и луч света скользил по лицам незнакомок. Они казались немного старше Морты, а отличительной особенностью девушек-птиц были белые, как хлопок, локоны. Одна предпочитала заплетать их в косу, у второй волосы свободно свисали до самых коленей.

— До чего мы опустились, — произнесла девушка с распущенными волосами. Шадрен поежился от звука этого голоса, резкого и холодного. — Разыскиваем человека.

— Все в порядке, Нона, — сказала вторая.

Та порывисто развернулась к ней.

— Разве я позволила тебе назвать мое имя?

— Он живет вместе с матерью, — начала оправдываться вторая, но под пронизывающим взглядом Ноны она побледнела и опустила глаза. — Прости меня, я не должна была…

Нона молчала, стиснув губы.

— Тебе не следует выходить наружу, — опять заговорила девушка с косой, обращаясь на сей раз к Шадрену.

Он пожал плечами. Наверное, вороны спасли его, почти заклевав русалку до смерти. Экзалтор не представлял, что она могла с ним сделать — забрать его жизненную силу или что-то в этом роде, — и не хотел об этом думать.

— Почему? — спросил он. — Я что, в заключении?

— Если ты так говоришь, — покорно ответила девушка.

— Ты человек, — бросила Нона. — Сам знаешь, что это значит здесь, в Альдолисе. Ты еда. Источник крови, свежего мяса, живой энергии. Способ удовлетворения. Способ выжить. — И поэтому, — она склонила голову набок, как птица, в которую могла обращаться, — ты не должен делать и шагу из дворца.

— Не проще ли оставить его в покое? — послышалось сверху.

Нона развернулась, мгновенно напрягшись, вторая девушка последовала примеру сестры, но ее движения были более спокойными и плавными. Морта расположилась на обломке стены, свесив ноги, и бесцеремонно разглядывала свою кровную родню: ледяное сердце и нетерпимость к смертным досталось Ноне в наследство от отца, а вот Децима была доброй и кроткой, как мать.

— Не вмешивайся, — процедила Нона.

— Ну что ты, — Морта спрыгнула вниз, приземлившись на согнутые ноги, — я и помыслить не могла о том, чтобы тебе перечить. Я только хотела напомнить вам, мои пробирочные сестрички, что этот человек — не раб. Моя мать тоже была королевой, разве нет? — Ее улыбка сверкнула и погасла во тьме. — Вот только у меня нет его глаз, — с сожалением добавила она.

Нона шагнула к сестре, простерла руку — и ее пальцы мягко сомкнулись на горле Морты. Шадрен вгляделся в лицо Ноны и поразился выражению ее глаз — льдисто-голубых, без единой искорки тепла. Он не мог ничего сделать, как и в случае с русалкой, с той лишь разницей, что он действительно хотел защитить Морту.

Децима переводила взгляд с одной сестры на другую, не зная, чью сторону принять. Морте нравилось нарушать правила, говорить то, чего не следовало, мутить воду, но все-таки в них текла одна кровь — даже если Морта была живорожденной.

— Охотник — не мой отец, — сказала Нона. — Тебе это известно не хуже меня.

— Жаль, что и не мой, — прошептала Морта.

— Еще одно слово… — Но вместо того чтобы сжать пальцы, придав значимости своей угрозе, Нона отпустила горло сестры и скрестила на груди руки.

— И что тогда? Ты скажешь маме? — Морта хрипло рассмеялась, но в ее голосе не прозвучало ни капельки веселья: это был завистливый, злобный смех. — Конечно, она примет меры. Ты же ее любимица. По чистой случайности, в силу какой-то малозначимой детали…

Нона молчала, продолжая сверлить взглядом непокорную родственницу. Децима раскрыла рот, чтобы сказать что-то, как-то разрядить обстановку, но не нашла нужных слов. Вместе с кротостью и добрым нравом она переняла и материнскую нерешительность.

Морта отвернулась, подпрыгнула выше, чем это казалось возможным, и уцепилась за неровный край стены. Подтянулась на руках, перебросила ногу, другую. Ее кожа отсвечивала в мутном свете луны. Может, она выбирала пестрые одежды именно потому, что была обделена материнской лаской? Чтобы ее заметили? Учли в своих планах?

— Мне все равно, — произнесла она, сидя к ним спиной. — Делайте с ним что хотите.

Черные крылья подняли ее в воздух. Какое-то время было тихо, как будто девушки-птицы и человек одновременно погрузились в глубокие раздумья, которые не хотели прерывать. Потом Децима произнесла, нарушая молчание:

— Пойдем, человек. Мы проведем тебя домой.

Они сопровождали его в виде птиц. Одна сестра летела впереди, вторая — судя по всему, Децима — парила над головой Шадрена. Насколько мог судить экзалтор, так как они не приближались к нему слишком близко, в вороньем облике сестры были в полтора раза больше Морты, не отличавшейся по размерам от обычной птицы. Рядом с ними она должна была чувствовать себя крошечной и неприметной. Путь оказался долгим: Шадрен и не подозревал, что забрел так далеко. Экзалтор вскинул глаза и сразу же опустил их — ему еще не удавалось охватить взглядом массивное нагромождение башен, называемое здесь дворцом; они вздымались и вздымались, пока ему не надоедало смотреть. Они зашли не с главного входа, а откуда-то сбоку — острую арку, к которой подвели его сестры, украшал венец из сухих цветов, блеклых и безжизненных, как и все вокруг. Вороны улетели, не утруждая себя прощанием, а Шадрену, по всей видимости, следовало войти внутрь.

Поднявшись по лестнице, его взору открылся длинный зал с высоким потолком. Слабые лучи проникали сквозь узкие окна, но их явно недоставало, чтобы осветить помещение хотя бы на четверть. По обеим сторонам зала тянулись ряды ниш, у противоположной стены что-то взблескивало серебром, когда туда падал редкий рассеянный свет. Изображения Богини нередко украшались дорогими металлами и инкрустировались самоцветами, поэтому Шадрен подумал, что там располагается алтарь. Он не осмелился позвать Морвену и услышать многократное эхо своего голоса — и так было понятно, что ведьмы здесь нет. Экзалтор решил подождать, когда краем глаза уловил движение.

Он автоматически забросил руку за спину в поисках ружья, которого там не оказалось. Когда он его потерял? Когда он лишился всех тех вещей, что определяли его сущность? Шадрен тяжело сглотнул. Затрещала натянутая до предела веревка, одна из нитей треснула с громким хлопком, в левой нише в петле качнулся висельник. От него ничем не пахло, приговор был приведен в исполнение совсем недавно, и экзалтор, повинуясь какому-то внезапному порыву, вгляделся покойнику в лицо, а затем в ужасе отпрянул. Шадрен узнал его сразу, сомнений не оставалось: на правой ладони темнел порез от лезвия-пера. Шелест одежд и медленные шаги потревожили тишину, и экзалтор оглянулся, еще не оправившись от потрясения. До него постепенно доходил смысл случившегося.

Черный струящийся шелк облегал изящный силуэт, по земле тянулся длинный вуалевый шлейф. В руках Морвена держала свечу, озарявшую ее тонкое лицо, и в этот момент она была несказанно хороша. В волосах вспыхивали оранжевые огоньки. Шадрен сделал несколько шагов навстречу ведьме и произнес пересохшими губами:

— Ты такая красивая. — Она не вздрогнула, так как ожидала увидеть его здесь. Перехватив его взгляд, Морвена зарделась и смущенно опустила глаза. Как мало ей понадобилось времени, чтобы начать кокетничать, отметил экзалтор, но, в конце концов, она не слепая и не могла не заметить, как изменилась. — Но это…

Кто-то двигался за пределами его зрения: звук исходил из стен. Шаги сопровождались шуршанием и влажными шлепками. Это русалочий хвост в агонии бил по земле. Морвена наказала их до выяснения обстоятельств, соблазнительницу и поэта, хотя тот не сделал Шадрену ничего дурного. Кого еще казнили из-за него? Экзалтора удивила ее жестокость.

— Зачем?

Морвена приблизилась к нему на расстояние вытянутой руки — и что-то во взгляде Шадрена, в тоне его голоса ей определенно не понравилось. Она почти не жила среди людей, держалась особняком, и легко переняла здешние нравы.

— Я должна это делать. Чтобы соблюдать порядок. — Ведьма понимала, что занимает высокое положение, что ей не пристало перед ним оправдываться, пусть даже она и питает к Шадрену самые теплые чувства, так похожие на то, что в человеческом мире называют любовью. — Не ходи один.

— Почему нет? — И Шадрен задал вопрос, который ему следовало задать сразу, как только он пришел в сознание: — Что со мной будет?

Ведьма молчала, пряча глаза, и нервно дергала себя за волосы. Так продолжалось около минуты, но Шадрен был терпелив. Наконец она сказала:

— Ты можешь уйти. — Она с надеждой посмотрела на него: — Ты можешь остаться.

— Неужели я могу вернуться в Гильдию? Вы отпустите меня?

Ее лицо исказилось от боли.

— А ты хочешь этого?

— Мне поручили найти тебя. — Шадрен не собирался ее обманывать. Морвена притащила его в Альдолис и оставила при себе — ее намерения относительно экзалтора трудно было расценить превратно. Он почти не знал ее, но был уверен, что плести интриги и строить коварные планы, подобно гильдейской Паучихе, она не умеет. — Вернуться ни с чем? Без ружья и маски, но с информацией о темном городе, о котором они знают лишь понаслышке? Ты готова пойти на такой риск?

Она покачала головой.

— Здесь нет никакого риска. Я отпущу тебя. Никто не станет тебя преследовать. Если, — Морвена понизила голос и закончила полушепотом, — это то, чего ты хочешь.

Ему нечего было ответить. Он не шпион, так что в Гильдию дорога закрыта. Снова скитаться по ледяным пустошам? А потом, если хватит сил вернуться в мир людей, жить в страхе до конца своих лет? Кто придет за ним, кто охотится на охотников? Он не желал знать. Так что оставалось — обосноваться здесь, среди чудовищ? Но и узником Шадрен быть не хотел.

Морвена направилась в конец зала, освещая себе путь. Шадрен поплелся следом, поглядывая по сторонам. Не все ниши были заполнены, и это немного утихомирило его совесть. Ведьма остановилась, водрузив свечу на каменный пьедестал, раздернула занавески: желтое сияние озарило альков в форме полукруга. На стенах висели портреты, если их можно было так назвать: каждая картина состояла из размытых очертаний головы и шеи, закрашенных черной краской, и нескольких белых мазков — волос. На месте глаз сияли алмазы.

— Тех, кто мог представлять угрозу, — заговорила Морвена, разглядывая портреты, — она прогнала и обозвала монстрами. Удобно, не так ли?

— Кто они?

— Я знала их когда-то. Или могла знать. Это место поклонения, хочешь спросить ты? Нет. Я не воздаю им молитвы. Они их все равно не услышат.

— Как ты их различаешь? — поинтересовался Шадрен.

— Нужно долго смотреть. Со временем они начинают двигаться. Шевелить ртом, моргать глазами. Еще позже — говорить. Иногда я слышу… — ее руки, висевшие вдоль тела, сжались в кулаки, — как они плачут.

Морвена боялась одиночества и ненавидела его. Шадрен тоже зачастую путешествовал один, по долгу службы, и тем не менее это никогда его не тяготило. В Гильдии были другие экзалторы, где-то его ждала Идрис. После смерти любимой в его сердце образовалась пустота, но Шадрен не стремился ее заполнить и не искал новых привязанностей. С него было достаточно страсти и тоски.

В тот раз он поцеловал Морвену исключительно по ее просьбе, он не любил ее, и, более того, не хотел любить. Экзалтор не мог отрицать, что испытывает к ней влечение, пусть даже чисто физического характера, но было бы нечестно просто уложить ее в постель, а потом делать вид, что ничего не случилось. Она заслуживала лучшего.

Шадрен не собирался ничего предпринимать, но когда ведьма упала на колени, всхлипывая и зажимая рот ладонью, его сердце отозвалось болью, и ему было тяжело устоять. Он присел рядом и коснулся ее локтя, ожидая, что она позволит себя обнять и утешить, но вместо этого Морвена отшатнулась и сквозь пелену слез взглянула на него, как на врага. Ее грудь, прикрытая черным шелком, судорожно вздымалась.

— Не прикасайся ко мне, — обреченно произнесла она. — Это убьет тебя. — Ведьма вскинула руку и продемонстрировала ему шелковые паутинки между пальцев. — Ты не знаешь, кто я такая. Что я такое.

Шадрен встал на ноги. Он запутался: сначала она звала его, а теперь отталкивала. Похоже, что Морвена сама не знала, чего хочет. Но экзалтор понимал: дай ей время, не делай никаких шагов к сближению, и она сама к нему явится — если, конечно, он будет еще жив. Он с минуту гадал, сможет ли самостоятельно добраться до своей комнаты на верхних этажах, а затем направился к выходу. Ведьма окликнула его, не поднимаясь с колен, и Шадрен испытал приступ мучительного удовольствия: это сработало. Его напускное равнодушие зародило в ее душе страх, что он может уйти или, того хуже, не ответить на ее притязания. Он медленно обернулся.

Морвена шмыгнула носом и вытерла мокрое лицо. Простерла руку в направлении окна, где виднелся клочок ржавого неба. Шадрен затаил дыхание.

— Будь осторожен. Ты слышишь? Они хотят тебя.

В подтверждение ее слов со стороны окна раздался еле слышный шепот, будто кто-то подглядывал за ними и вполголоса обсуждал увиденное. Спустя несколько секунд тишину разрезал душераздирающий крик, и его поддержали сотни голосов — грубые звериные и тонкие птичьи. Крик прокатился по пустынным улицам подобно лавине и затих где-то вдали. Город превратился в единый организм, и это огромное чудовище хотело лишь одного: его, Шадрена. Он мог дать им многое, прежде чем испустит дух. Он был не из трусливых, но в тот момент его пробрала дрожь.

— Город жаждет, — грустно повторила Морвена. — И я тоже.

Глава 10

(Летиция)

Он боялся к ней прикоснуться, словно девушка состояла из кристаллов песка, а не плоти, и могла запросто рассыпаться; долго стоял, привалившись к стене, и смотрел на нее. Она проспала больше суток, заняв его постель, и ему самому было негдеприклонить голову. Конечно, Кассиан мог ответить на любезность и воспользоваться ее комнатой в качестве временного жилища, но юноша не стал этого делать. Вместо этого он бесцельно бродил по лесу, иногда сидел под деревьями, проваливаясь в короткие промежутки сна, и просыпался с затекшими конечностями и пустой головой.

— Как я здесь оказалась?

В ее глазах был животный испуг. Летиция приподнялась на кровати, машинально схватила покрывало и прижала его к груди. Увидев, что полностью одета, она немного успокоилась. Касс слишком устал, чтобы тратить время на объяснения. Сутки назад она разбудила его и что-то говорила несколько часов напролет, но ее рассказ был настолько обрывочным и малоосмысленным, что позднее он попытался собрать его воедино — и не смог. Это было похоже на сон; может, это и было сном.

— Мирцея хочет тебя видеть.

— Мирцея?

— Наша жрица, — пояснил Касс.

— Ах да… — Девушка встала, смущенно расправила смятое покрывало и одернула платье. — Мне нужно умыться и причесаться.

— Подожди здесь.

Касс знал, что не обязан никому прислуживать, но ему все равно хотелось угодить Летиции. Она могла помочь ему вырваться из беспросветного мрака, нескончаемой череды страданий, на которые он себя обрек. Ее душа пылала так ярко, что юноша был не прочь хоть немного погреться в исходившем от нее свете. Он принес Летиции все, о чем она просила — чашу с водой и чистое полотенце; затем предложил воспользоваться его расческой.

— Отведи меня, — сказала девушка, покончив с утренним туалетом.

Мирцея ждала их в большом зале, сидя у вогнутого зеркала и раскуривая благовония. На жрице было платье из некрашеного льна и черный бархатный жилет, волосы лежали на плечах золотистой копной, а на шее сверкало ожерелье из красного жемчуга, похожее на застывшие капельки крови. Она благодарно кивнула Кассу и велела оставить их с Летицией наедине. Госпожа ди Рейз проводила юношу долгим взглядом и обернулась к жрице.

— Смотри, — произнесла Мирцея, чуть отодвигаясь назад.

Летиции пришлось наклониться, чтобы взглянуть в зеркало. Размытые отражения метались на его поверхности, хотя они с Мирцеей не двигались, а с потолка лился ровный свет. Так продолжалось несколько секунд, а затем госпоже ди Рейз показалось, что она увидела нечто смутно знакомое, и девушка протянула руку к зеркалу, коснулась его дрожащими пальцами — и ощутила, как их ласкают мягкие как бархат крылья, покрытые пыльцой. Она резко отдернула руку и испуганно взглянула на жрицу. Мирцея улыбалась.

— Мотыльки…

— Подобно Эрис, ты родилась ведьмой, Летиция ди Рейз, — мягко произнесла жрица, — и обладаешь особыми привилегиями. Ты вольна вернуться в мир людей, если захочешь. Мы этого не можем. Мы все оказались здесь, потому что возжелали силы — и она была дарована нам в обмен на человеческое счастье: жить среди людей, любить и подарить жизнь. Каждый человек является единицей общества, ощущает себя частью единого целого. Мы, ведьмы, несмотря на Гильдию и ковены, всегда сами по себе.

— Я не понимаю.

Мирцея указала рукой на подушки, сложенные подле алтаря. Летиция села на одну из них, жрица последовала ее примеру. Теперь их лица оказались на одном уровне. Таким образом Мирцея показывала, что они равны, пусть даже она много лет правила ковеном, а Летиция явилась сюда только вчера.

— Мою силу измеряли метарами. Мне сказали, что я слабая ведьма.

— Пробуждение темного искусства сопровождается определенными событиями — Вспышкой, как некоторые это называют. Твоя сила еще спит. Она запечатана. Но она была с тобой всегда, Летиция ди Рейз. Там, во внешнем мире, — Мирцея на миг сомкнула веки, как будто вспоминая, — у меня есть ребенок. Не чудовище. Я стала матерью раньше, чем ведьмой.

Летиция не подозревала, что такое возможно. Это еще раз доказывало, что магия не была навязана ведьмам — они сами стремились к могуществу и добровольно приносили жертвы.

— Ты сказала, я могу вернуться.

— Да. Твоя кровь не заражена.

— Но я… — Летиция смутилась. — Я думала, что стала ведьмой, потому что испила воды Лете… — Она вкратце поведала Мирцее о случившемся в некрополе. — И я бегала волчицей. Не человеком. Ланн знает, он видел меня.

— Ланн? — переспросила Мирцея.

Девушку словно ударили, хлесткой пощечиной привели в сознание — и только сейчас госпожа ди Рейз поняла истинное значение сказанного. Твоя кровь не заражена. Ее захлестнули чувства, она едва не расплакалась от радости, позабыв обо всем, что привело ее сюда. Она думала, что пути назад нет, но он существует. Она сможет вернуться к Ланну, стать его королевой, если пожелает, обосноваться во дворце и каждый день надевать новое платье; она привезет из Сильдер Рока отца и Вилл и поселит их рядом с собой. Ей не нужно больше убегать, не нужно бояться близости с любимым, ведь все те ужасы, что она себе воображала, не выйдут из ее чрева. Вот что такое свобода…

А затем совсем иная мысль спустила Летицию с небес на землю. Она ушла из родного дома, чтобы не быть ничьей невестой или женой. Она хотела быть сама по себе, как настоящая ведьма, хозяйка своей жизни, в которой действуют ее личные правила. Получив нужные знания, она сможет стоять по правую руку короля, колдунья в красном, способная движением пальца превращать города в груды искореженного камня. Стоять по правую руку… а рядом с Ланном будет сидеть кто-то другой. Или он может отказаться от всего этого, предоставить ей возможность самой решать, как и где они будут жить, и тогда его сердце и тело будут навеки принадлежать одной Летиции.

Мирцея наблюдала за сменой выражений на лице госпожи ди Рейз. Когда-то жрица потянулась к силе, чтобы спасти свое дитя, прекрасно зная, что цена за это будет непомерной. Так и случилось. Муж погиб, а с ребенком ее разлучили. Сейчас Мирцея уже не решалась отыскать дочь, слишком много воды утекло, девушка вряд ли помнит свою биологическую мать, и, возможно, думает, что живет с настоящими родителями; а может, она ступила на кривую дорожку, развратничает и чистит карманы прохожим. И пусть Мирцея только что говорила о ней с безграничной нежностью, жрицу не слишком заботила судьба дочери. Ребенок был далеким воспоминанием, красным от плача существом в ворохе пеленок, маленьким и безымянным.

— Если в тебе и была волчица, то ее больше нет. Возможно, та сила была привита тебе, как чужеземная болезнь, но она ушла. По твоим жилам течет чистая кровь, но только до тех пор, пока ты не станешь практиковать настоящую магию. — Мирцея взяла госпожу ди Рейз за руку и заглянула ей в глаза. — Хочешь ли ты этого? Стать одной из нас. И даже если ты откажешься, твой приход сюда не будет напрасным. Правильный выбор очень важен. Если в том мире, что ты покинула, тебя кто-то ждет — вернись к нему. Запомни: смертные не могут владеть оружием богов.

По ту сторону зеркала метались бабочки. Они отчаянно бились крыльями о твердую поверхность, силясь найти выход из холодной черной тюрьмы. Мирцея, перехватив взгляд Летиции, поднесла ее руку к зеркалу, провела ее пальцем вертикальную черту: и гладь зеркала разверзлась, как живая ткань, мотыльки вырвались на свободу, какое-то время порхали вокруг женщин, а затем обсели потолок в своем вечном стремлении к свету.

Летиция долго не сводила с бабочек изумленного взора. Волшебство было реально — его можно было увидеть и потрогать рукой. Мирцея наблюдала за девушкой с необъяснимой лаской в глазах.

— Почему ты так беспокоишься обо мне? — спросила Летиция чуть погодя. — Разве ты не должна обучать тех, кто стремится к силе?

— В тебе есть свет. Мягкий, немного приглушенный, удивительно не сочетающийся с твоей природной неусидчивостью. Ты беспокойная девушка, но горишь ярко и ровно. Это красиво. Это успокаивает — словно знание, что в конце пути нас всех ждет вечное лето. Магия обволакивает тебя, и она… поет. — Мирцея выждала паузу, ожидая какой-то реакции. Госпожа ди Рейз передернула плечами. В ее понимании огонь, что не сжигает, вовсе не являлся огнем. — Но колдовство — это темное пламя. Оно изменяет. Оно порочит. Не став ведьмой, ты ничего не утратишь: маленькие приятности, обусловленные твоим даром, останутся с тобой. — Жрица кивнула на зеркало. — Ты встречалась с Тотом? Он один из зазеркального народца. Мы зовем их фейри. Обычные люди его не видят. — Заметив, что девушка пребывает в полном замешательстве, Мирцея добавила: — Подумай, хочешь ли ты измениться навсегда. Времени предостаточно. А пока что возьми это.

Жрица выудила из внутреннего кармана жилета замшевый мешочек и достала из него тусклый камешек. Смочив камешек в воде из чугунного котелка, расположенного слева от алтаря, жрица протянула его девушке.

— Подержи во рту.

Госпожа ди Рейз подозрительно осмотрела предмет, оказавшийся кусочком кварца. Решив, что большой беды не будет, если положить его в рот, она поднесла камешек к губам. Мирцея остановила ее руку.

— Не здесь. На свежем воздухе. — Жрица позвала Касса, как показалось Летиции, очень тихо, но юноша все равно услышал и возник под аркой спустя минуту. — Ей нужно выйти, объяснила она ему.

Снаружи пахло свежестью недавнего дождя. Небо закрывали переплетения толстых ветвей, и легкое дуновение ветра, всколыхнувшего листья, обрушивало на землю короткий град из капель. Летиция почувствовала, что под слоем одежды ее кожу покрывает липкий пот, и ей захотелось раздеться догола, стать под деревом и позволить природе омыть ее тело. Она украдкой взглянула на Кассиана, но юноша твердо шагал вперед, не замечая ничего по сторонам. Его волосы, всклокоченные и неопрятные, блестели на солнце. Накидку он снял, но правую руку по-прежнему охватывала перчатка.

Найдя укромное местечко для отдыха, Касс жестом предложил Летиции сесть на ворох сухих листьев. Она опустилась на землю и прислонилась спиной к дереву, обхватив руками колени. Какое-то время они провели в тишине, прерываемой лишь звуками леса.

— Я слышал, о чем вы говорили.

Летиция метнула в него гневный взгляд.

— Ты подслушивал?

— Ты моя напарница. Я должен знать о тебе все.

— Я твоя — кто?

Юноша поворошил ногой листья.

— Я завидую тебе, Летиция ди Рейз. Ты никого не убила. Никому не причинила вред. Перед тобой открыты все пути. Ты будто богиня или царица, вольна выбрать все, что пожелаешь. По сравнению с этим внутри меня царит стагнация. Разлагается не мое тело, но дух.

— Чтобы двигаться дальше, нужно к чему-то стремиться.

— Я стремлюсь выбраться из болота, в котором застрял. Я недочеловек и недоведьма. Я семнадцать лет жил мужчиной, а потом меня заставили в этом усомниться. — Он горько улыбнулся. Он держался больше года, не давал унынию захватить его целиком, но слова Мирцеи его подкосили. — Ты ведь сама сказала: колдуньями могут быть только женщины.

— Слушай, здесь нечему завидовать, — решительно произнесла Летиция. — Я не собираюсь что-то менять. Повернуть назад сейчас — значит убежать.

— Глупости, — тихо раздалось в ответ.

Госпожа ди Рейз нахмурилась.

— И я тем более не понимаю, почему ты ищешь у меня утешения. Мне жаль, что так вышло с твоим другом. Ужасно терять близкого человека.

— Я потерял не только его. Заодно с другом я потерял любимую, дом, всех, кого я знал, и все, к чему привык. Мне пришлось уйти. Я не мог поступить иначе.

— Так чего тебе надо — чтобы я заменила тебе все это?

Она хотела поставить Кассиана на место, дать ему понять, что его невзгоды никак не связаны с ней и она не обязана становиться его жилеткой для слез. Вместо ответа юноша медленно поднял на нее взгляд — и в глубине его янтарных глаз Летиция увидела мечущийся огонек надежды. Девушка поспешно отвернулась, так как ей стало не по себе, и вовремя вспомнила о камешке, который до сих пор держала в ладони. Вряд ли Кассиан будет донимать ее разговорами, если она не сможет отвечать.

На вкус камешек оказался солоноватым, но Летиция послушно рассасывала его во рту, словно леденец. Кассиан тем временем решил сменить тему.

— Мы будем учиться вместе. Так заведено — испытания проходят попарно.

Госпожа ди Рейз языком убрала камешек за щеку.

— Значит, — медленно произнесла она, — я единственная состою в паре с мужчиной?

— Посмотри на меня.

Он не касался ее, не хватал за руки, но его просьба прозвучала властно. Их взгляды пересеклись. На ветке над ними запела птица: завела свою длинную печальную трель, будто оповещая приход изменений. Кассиан вошел в жизнь госпожи ди Рейз, и нельзя было это предотвратить, как не помешаешь солнцу закатиться. Теперь было уже не важно, обаятелен он или безобразен, глуп или умен, невероятно храбр или по-заячьи труслив. Летиция вздрогнула, когда он снова заговорил. Его слова так гармонично вплелись в узор ее жизни, в историю о волке и девушке, которая хотела быть ведьмой, что ей ничего не оставалось, как поверить во вмешательство высших сил.

— Я не зверь, — сказал Касс. — Я могу себя контролировать.

— Не в этом дело, — уклончиво произнесла Летиция.

— А в чем?

Она не успела ответить. Живот скрутило узлом, к горлу поднялась горечь, и госпожа ди Рейз едва успела отвернуться и упереться ладонями в землю, когда ее стошнило. Черная вода с обрывками волос образовала лужу, но не впиталась в почву, как будто земля не желала ее принимать. Касс протянул Летиции носовой платок, и девушка, немного смутившись, тщательно вытерла рот и руки. У нее самой не имелось ни расчески, ни платка, ни смены одежды; все, что она сумела с собой прихватить, было на ней.

На поверхности черной лужи возникли радужные разводы, затем вода начала исходить пузырями, словно нагрелась до температуры кипения, и быстро испаряться. Кассиан помог Летиции встать и отвел ее в другое место. В тот момент девушке было все равно, кто поддерживает ее под локоть; тело ослабло, а внутри она чувствовала странную пустоту. Ведьмы Лете наделили госпожу ди Рейз способностью обращаться в волчицу, а вовсе не Архен. Они сделали это, чтобы Летиция могла найти и спасти Морвену — выполнить то, что ей поручили.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Мирцея.

Госпожа ди Рейз медленно опустилась на подушку. Жрица кивнула Кассиану, он отвесил легкий поклон и собирался удалиться, когда Летиция произнесла:

— Пусть остается.

Мирцея вопросительно взглянула на нее. Девушка пожала плечами.

— Если уж он слышит все, то зачем прятаться?

— Так принято. Наедине ты можешь быть со мной откровенна. Я не стану говорить того, что может расстроить тебя, или копаться в твоем прошлом. Насчет него я не уверена. Он слишком нетерпелив, как и ты. Впрочем, я не могу отказать тебе в просьбе. Садись, Кассиан, но молчи, не прерывай ни меня, ни нее.

Он взял подушку и сел поодаль. Боковым зрением Летиция видела, как он сменил позу, но взгляд этих янтарных глаз с пламенеющей в них надеждой был все равно прикован к ней. Она велела себе не замечать Кассиана, выбросить его из головы, хотя, возможно, не меньше него нуждалась в дружеской поддержке. Мирцея тронула девушку за руку, привлекая внимание. Летиция коротко вздохнула и заговорила:

— Кто-то преследовал меня во сне, когда я пыталась открыть дверь, за которой была сила. Кто-то темный… и очень могущественный. У него было оружие, чем-то похожее на экзалторское ружье. И он был несокрушим. Нет, я не пыталась причинить ему вред, — торопливо исправилась Летиция, — просто чувствовала это. Он был абсолютен. Он был… богоподобен.

Мирцея слушала госпожу ди Рейз очень внимательно, напряженно вглядываясь в ее лицо. Затем жрица поняла, что от нее требуется, и заставила себя продемонстрировать уверенность и спокойствие: ее прекрасные черты разгладились, из глаз ушла тревога. Мирцея сжала руки Летиции в своих ладонях и ободряюще улыбнулась. Она должна была дать ответ.

— Сила, о которой ты упомянула, столь же древняя, как дис и сама Богиня. Это Тень Охотника. Он истинный хищник, сведущий в искусстве смерти, и он зол, как голодный шакал. Ты права. Его существование лежит за гранью жизни и небытия — и тем не менее он реален.

— Что ему нужно?

— Я не знаю. Может, ты или кто-то из твоего прежнего окружения сделал что-то, что оскорбило его?

Летиция неопределенно качнула головой. Таких знакомых у нее было предостаточно. Но почему она должна расплачиваться за чужие ошибки?

— Он стрелял в меня. Я могу умереть во сне и не проснуться?

Жрица медлила с ответом. Потом она сказала:

— Можешь. Если он увидит в тебе подходящую жертву, то загонит до полного изнеможения, как охотничьи собаки — лань. А потом убьет из милосердия.

— Он сумасшедший бог?

— Мы не можем судить богов. Они разительно отличаются от нас, они мыслят другими категориями. Добро и зло не воспринимаются ими так, как нами.

— Это неправильно, — донеслось со стороны.

— Я велела тебе молчать, — хмуро произнесла Мирцея. Ей не хотелось иметь дело с темными богами, но Летиция искала силы и знаний, и жрица не могла прогнать ее из одних опасений, что девушка принесет с собой смуту. Женщину, заменившую Мирцее мать, пронзила стрела дуллахан, и жрице оставалось лишь подхватить падающее тело и оплакать его. Некогда дуллахан были самыми верными служительницами Богини, и чем она их отблагодарила? Велела своей Тени их обезглавить и обрекла на вечную службу.

— А Богиня? — спросила Летиция. — Она тоже злая?

— Да, — подтвердил Касс. — С точки зрения людей.

— Богиня дает нам шанс, — возразила Мирцея. — Сила, что используется для сотворения заклинаний, называется Маной. Она делает нас ведьмами, но забирает что-то взамен. Эта субстанция незрима и неосязаема, подобно душе. Поэтому после смерти все, кто имел дело с колдовством, находят утешение в Колыбели. Там мы восстанавливаем то, что было утрачено.

— Быть заточенным в стеклянную клеть на целые века, — задумчиво промолвил ведьмак. — В этом есть своя прелесть, я уверен.

— Касс!

— Но ведь это не рай? — осведомилась девушка.

— Нет, — сказала Мирцея. — Это что-то вроде чистилища, хотя многие считают его адом. Ведьмы не становятся ангелами, Летиция ди Рейз, слишком много деяний за ними числится — и хороших, и дурных. Ладно. — Жрица поднялась, и Летиция последовала ее примеру. — Сегодня я сделала для тебя исключение, но обычно по ночам мы учимся, а днем отдыхаем. Если ты планируешь остаться, придется привыкнуть к такому распорядку. Я позову за тобой. — Мирцея окинула девушку взглядом. — На моей памяти у тебя был спектральный кинжал.

— Я его выронила, — виновато призналась Летиция.

— Ей нужна перчатка, — отозвался Касс.

— Будет сделано, — кивнула Мирцея. Едва успев откинуть ширму, она повернулась к юноше и спросила с улыбкой: — Тебе несказанно повезло, не находишь? Вы вместе сможете охотиться на призраков.

Госпожа ди Рейз состроила недовольную гримасу, Кассиан промолчал.

— Мирцея, — окликнула ее Летиция. — А кто твоя напарница?

Взгляд жрицы на мгновение ожесточился.

— Я полноправная ведьма, — медленно произнесла она. — Мне не нужна пара.

Кассиан провел госпожу ди Рейз до ее комнаты и позволил себе войти без приглашения. Летиция заняла стул с хмурящимися феями, водрузив локти на столик. Скользнула взглядом по зеркалу — его поверхность была темной и ничего не отражала, — а потом устало уронила голову на руки. Она без труда воскресила в памяти мягкие крылья мотыльков, ласкающих подушечки ее пальцев. Что значит 'маленькие приятности'? Что входит в этот набор? И пусть Летиция всерьез рассматривала возможность отказаться от обучения колдовству, бросить все и вернуться к Ланну, в ней уже пылала жажда могущества. Слова Мирцеи ее взбудоражили. Раз она родилась ведьмой, вдруг ее внутренние резервы превышают магический потенциал любой из Вираго? Шайна-Ламех умеет выдыхать пламя, Эйра-Луна могла в разгар лета принести холод зимы, Алия-Аллор исцеляла увечья и болезни одним лишь наложением рук. Что если она, волчья невеста, Летиция ди Рейз, способна на большее? Тогда в один день она сможет доказать этой несносной карлице, как сильно та ошибалась; убедить всех, что она, как никто другой, достойна носить алый ведьмин плащ.

— Здесь невыносимо скучно, — молвила Летиция, не поднимая головы. — Чем занимаются другие ведьмы ковена?

— Иногда они здесь, иногда уходят, — сдержанно ответил Касс. — Я не заглядываю в комнаты женщин. Это не в моих правилах.

— В мою ты вошел без спросу.

Он замолчал на секунду, замявшись. Потом произнес:

— Я прошу прощения. Мне выйти и войти снова, когда ты меня пригласишь?

— Если приглашу, — поправила его девушка. Она чуть повернула голову, чтобы взглянуть на Касса. Юноша стоял неподвижно, засунув большие пальцы за ремень брюк. — Ну, скажи же хоть что-то. Например, насколько я невыносима.

— Ты отвратительна, — четко выговорил он.

Она не успела ответить на любезность, так как ее мысли спутал внезапный глухой стук. Летиция инстинктивно перевела взгляд на зеркало, Касс немедленно просиял. Поверхность зеркала все еще содрогалась, как водная гладь от подземных толчков, когда в его центре показалось лицо и ладошки Тота. Изображение было расплывчатым, словно карлик смотрел на них через мутное стекло. Убедившись, что обитатели внешнего мира готовы к приходу гостей, он переступил через оправу.

— Зачем ты стучал? — поинтересовался Касс.

— Мало ли чем вы могли здесь заниматься, — важно произнес Тот.

Повисло неловкое молчание.

— Успел снять чайник? — наконец спросила Летиция.

— Что? — Карлик смешался и покраснел. — Да, — сказал он, — но она не пришла.

— Она? — переспросил юноша.

— Эри. — Уловив недоумение в глазах людей, Тот попытался объяснить: — Она художница. Ледяная фея. Наверное, — с горечью прибавил он, — она чересчур хороша для меня. Я просто маленький уродливый тролль.

При виде столь искреннего отчаяния Летиции захотелось приободрить карлика. Она ласково погладила Тота по крошечному плечу.

— Это неправда, — произнесла она.

— Да ну? — Карлик ткнул пальцем в сторону Касса. — А он так говорит!

— Подлец! — возмутилась Летиция.

Карлик посмотрел на нее с благодарностью.

— Эри рисует разные вещи, — пылко заговорил он. — Но лучше всего у нее выходит Мир Теней. Когда у нее нет вдохновения, Эри путешествует по созданным картинам. Но она не берет меня с собой.

— Мир Теней? — переспросила девушка.

— Ты не знаешь, кто такие Тени? — удивился Тот.

Кассиан подошел к одному из гобеленов, пробежался пальцами по вышитой поверхности. Затем перевел взгляд на Тота и сложил руки на груди. Он тоже был заинтригован.

— Я уверен, вы о них слышали, — произнес карлик. — Тень Колдуньи. Тень Охотника. Тени, которые определяют дис. Их плоть истаяла или была уничтожена, весь их мир давно истлел. Тысячи лет назад они были так же физически реальны, как и вы, но в них не было божественного начала.

— А в нас оно есть? — спросила Летиция.

Тот предпочел уйти от прямого ответа:

— Не знаю, правильно ли называть его так. На чем я остановился? Так вот, Эри…

На этот раз поверхность зеркала всколыхнулась безо всякого предупреждения, раздался громкий всплеск. Первым, на что обратила внимание госпожа ди Рейз, были локоны цвета яркой бирюзы и нежно-голубые острые крылышки. По воздуху струился изорванный белый шлейф. Лицо и руки феи оказались измазаны красками всевозможных цветов, в кулачке она сжимала кисточку длиной в ее рост. Даже не удостоив взглядом людей, фея буквально накинулась на Тота:

— Я везде тебя искала!

— Зачем? — смущенно спросил карлик.

— Я нарисовала! — с гордостью заявила Эри, и ее раскосые миндалевидные глаза, чересчур огромные для ее маленького личика, вспыхнули неугасимым пламенем творца. — Ту картину! Художница-Мать, это лучшая моя работа! Хочешь посмотреть?

— Так вот почему ты не пришла, — догадался Тот.

— Не пришла? — Спустя мгновение в ее глазах промелькнула тень вины. — Ах, я совсем забыла об этом! — Тот инстинктивно потянулся к фее, ожидая потока извинений, но Эри воскликнула: — Но это совершенно не важно!

— Не важно? — Карлик снова поник.

— Картина, Тот! Она такая красивая!

— Можно и мне взглянуть? — вмешалась в разговор Летиция.

Эри вздрогнула и посмотрела на девушку, только что заметив ее присутствие. Затем взгляд феи скользнул влево, на застывшего перед гобеленом Касса. Узнав его, Эри кокетливо улыбнулась.

— Твоя подружка? — спросила она.

— Вроде того, — кивнул Кассиан.

Летиция ограничилась гневным взглядом, но не стала раскрывать рта, дабы не спугнуть зазеркальную жительницу. Ей очень хотелось посмотреть на картину. И когда полотно стало разворачиваться перед ними из одного-единственного мазка, сделанного Эри в воздухе, госпожа ди Рейз не пожалела о своем решении. Холст оказался таким большим, что заслонил собой всю стену и уперся в пол и потолок, немного согнувшись. Мастерски изображенные здания, леса и поля висели посреди бескрайней черноты, словно на невидимых нитях; были здесь и высокие замки, и крепостная стена с сотней брешей от снарядов, и мирное селение у реки, и водяная мельница, без конца черпавшая воду. Картина была живой: на деревьях от ветра шевелились листья, река шумела, на башнях реяли цветные знамена.

— Вот как я это представляю, — в голосе Эри звенела гордость.

— Ты точно дорисовала? — поинтересовался Кассиан. И сразу высказал свое мнение: — Слишком много черного.

Фея изумленно вскинула бирюзовые брови. Карлик так и не нашел нужных слов, чтобы выразить восхищение, но, похоже, они оказались не нужны — Эри не сомневалась в безупречности своей картины.

— Это законченная работа. Разве ты не понимаешь? Знакомые места, висящие в пустоте, существующие или воображаемые. Так живут Тени — если это можно назвать жизнью. Воспоминаниями и мечтами. Эй, осторожно! — торопливо предупредила фея, когда Летиция попыталась коснуться полотна. — Ты можешь упасть внутрь.

— Я могу попасть туда? — тихо спросила госпожа ди Рейз. — Что бы ты ни нарисовала, можно мгновенно переместиться в это место?

Эри насторожилась.

— Теоретически. То есть, я еще не пускала туда людей…

— Можно мне? Хотя бы на минуту?

— Нет, — замотала головой фея, — я так не думаю.

— Ты испугалась, — заметил Кассиан.

— Не дави на нее, — вмешался Тот, — она этого не любит!

— Я не могу сопровождать ее сейчас, — объяснила Эри. — И отпустить ее одну не могу. Она видит меня. Она ведьма? — Фея заметно колебалась. Внутри ее маленького тельца отчаянно билось желание показать кому-то еще, что эти места существуют на самом деле, что у замков шершавые стены, в точности как на ее рисунке, а траву покрывает настоящая роса. Тот не раз просил ее об этом, но она каждый раз отказывала, потому что боялась, что он не сможет — или не захочет — вернуться в прежний мир. — Там время движется иначе. Разве у тебя совсем нет страха, человек?

Летиция не знала, что ответить. Разум предупреждал ее об опасности, но девушка не могла противиться стремлению поскорее выбраться из этого каменного лабиринта, из тесной комнатки в шесть шагов, надолго ставшей ее жилищем. Все казалось обманчивым и ложным, кроме этого развернувшегося полотна.

— Опасаться нечего, — сказал Касс.

Юноша приблизился к госпоже ди Рейз, его рука легко скользнула в ее руку. Несмотря на нежность прикосновения, Летиция почувствовала в юноше силу, которой могла довериться.

— Я пойду вместе с ней.

ПЕСНЬ 3. Паук

— Подойди ближе. Я не причиню тебе вреда.

Она несмело шагнула к врачу, призывно тянувшегося к ней. Сладкая певучесть его голоса вселяла ложные надежды на чудо. Взрослые всегда так разговаривают с детьми, когда им что-то нужно: мягко, тщательно подбирая слова, с умильной улыбкой и сахарными интонациями. Ее посиневшая рука плетью висела вдоль тела, но в этот момент она искренне уверовала в то, что этот человек окажет ей необходимую помощь.

— Как тебя зовут?

Широкие ладони отца легли на ее худые плечи. Она покачала головой. Родитель обменялся понимающими взглядами с врачом, а затем ощущение родного тепла покинуло ее. Отец шагнул за ширму, оставив их наедине.

— Болит?

Ей закатали рукав до плеча. Она уткнулась взглядом в стену и стиснула зубы, а врач принялся осматривать ее больную руку, осторожно щупая и поворачивая ее то в одну, то в другую сторону. Периодически он вздыхал и поглядывал на девочку.

— Подожди здесь.

Врач ушел за отцом. Она подвигала пальцами, невзирая на боль, потому что боялась остаться увечной и хотела убедиться, что все еще может управлять рукой. Над ней и так смеялись: над ее карликовым ростом, несоразмерной головой и огромными раскосыми глазами. Она не смела подать голоса, пока отец не велел ей говорить, не могла выразить свои чувства или заплакать. Маленькая некрасивая кукла, глубоко несчастная в глубине души, но неизменно радостная на публике.

Отец с врачом вернулись, и девочку уложили на кушетку и укрыли, положив правую руку на одеяло. В стакане с болотной жидкостью, который ей подал врач, плавал мертвый паук. Она выпила все без остатка, хотя снадобье было невыносимо горьким и противным, и подавила рвотный позыв, поднявшийся из желудка. Потом она уснула, и ей привиделся кошмар, в котором ее руку, более ненужную, отсекли топором, а вместо нее пришили чужую конечность. Она стояла перед зеркалом, кровавые потеки струились по ее лицу и груди, а новая рука непрерывно дергалась, и девочка хваталась за нее в попытке прекратить эту вечную агонию, сотрясавшую мышцы. Бесплотные тени вились за спиной и шептали ей в ухо жестокие, циничные слова. И тут пришла спасительная мысль: тот уродец в зеркале — то была не она.

Открыв глаза, она машинально попыталась отереть пот со лба и обнаружила, что правая рука более ей не подвластна. Луна услужливо осветила конечность, лежавшую на одеяле: бледную широкую ленту плоти, похожую на мокрое полотенце, скрученное в спираль. Девочку захлестнула волна ужаса. Рука, холодная на ощупь и нечувствительная к прикосновениям, равномерно подергивалась. И она не сдержалась и заплакала, хотя ей запрещали плакать. Они обманули ее, забрали у нее руку, а она слепо подчинилась воле взрослых, как делала всегда. Дети ее возраста страшились бодахов под кроватью, кровожадного монстра, живущего в шкафу, маленьких крылатых существ, во время сна сидящих у тебя на груди и мешающих дышать, ее же страхи воплотились в одном-единственном слове. Не боль. Не смерть. Не страдание. Боковым зрением она замечала тень ужаса на стене, на потолке, на оконном стекле в дождливый день. Он наблюдал за ней четырьмя парами глаз и нетерпеливо шевелил мохнатыми лапками.

Когда-то Паук отнял у нее руку. Потом он забрал Милли. Пройдет время, и он непременно возьмет что-то еще.

Глава 11

(Ланн)

'В мире нет такого понятия, как счастье', — думала она, вцепившись руками в зеркало. Госпожа Келлер часто занималась самолюбованием, но сейчас ей хотелось плюнуть в отражение этого пригожего лица, не оправдавшего ее ожидания. Она сидела на идеально сбалансированной диете, пользовалась дорогостоящими маслами и купалась в меде и молоке, а этот жирный боров все равно предпочел ей уродливую старую кошелку, с которой пудра осыпалась кусками, как штукатурка. Дейдре использовала все мыслимые способы, чтобы удержать его подле себя, но это не принесло желаемых результатов. Подумать только, она даже симулировала беременность! Вспомнив, как ей приходилось разгуливать по дворцу с конструкцией весом в пятнадцать фунтов, девушку разобрал смех. Королю и в голову не приходило, что розовощекий младенец, которого он с благоговением держал на руках, вовсе не его ребенок. Вот будет умора, если в будущем он вздумает пожаловать титул и земли сыну кухарки и свинопаса! Дейдре захохотала, придерживаясь за живот, но веселье было недолгим: в памяти всплыл тот удручающий факт, что ее отвергли и выбросили прочь, как изношенную туфлю. Ей удалось обмануть короля всего однажды, не нанеся ему серьезного душевного увечья, а он забавлялся с ней одиннадцать месяцев, поманив обещанием. Она хотела стать королевой, и грех было не воспользоваться тем, чем наделила ее природа и родительские гены: миловидностью и стройным телом. Дейдре сознавала, что ее умственное развитие не поспевает за физическим расцветом, но до поры до времени не придавала этому значения; сейчас она корила себя за поспешность, ведь будучи взрослее и сообразительнее, могла не допустить подобного развития событий или, по крайней мере, оттянуть его. Мало того, поражение заставило девушку усомниться в своей привлекательности: с момента возвращения домой она начала подолгу простаивать перед зеркалом и искать в себе изъяны или даже признаки увядания, о которых в ее юном возрасте не стоило и думать.

Дверь чуть скрипнула, словно кто-то надавил на нее плечом, и Дейдре не сумела сдержать улыбку. Один из пажей по обыкновению подглядывал за ней, когда она спала или переодевалась. Он думал, что достаточно осторожен и госпожа ничего не замечает, а в сущности она могла легко поймать его на горячем и нажаловаться отцу. Но через полгода Кольма все равно заберут в оруженосцы, а ей льстило его внимание, даже если он всего лишь слуга. Он был красивым и воспитанным мальчиком. Возможно, накануне отъезда она разрешит взглянуть на нее поближе, а пока пусть довольствуется подсматриванием в замочную скважину.

Госпожа Келлер ничуть не тосковала по мужскому обществу, и в эту комнату не входил никто, кроме горничной и ее самой. Любовь являлась не более чем фантазией, слова были пусты, а обещания нарушались — ей не исполнилось и пятнадцати, а она уже это знала. Точно так же красивые платья и изысканная еда были приложением к чему-то большему, что действительно имело вес: власти. Она состарится и подурнеет, а перед ней все равно будут преклонять колени — разве не об этом следует мечтать?

Дейдре отложила зеркало и затушила лампу. Еще один негромкий скрип возвестил, что Кольм перестал наваливаться на дверь. Девушка повернулась на бок, прикрывшись шелковым одеялом, и выжидающе смотрела на полоску света у порога, но тень не двигалась. Это было для него нетипично: раньше мальчик уходил, как только она гасила лампу. Дейдре закрыла глаза и расслабилась. Ей чудилось, что Кольм, измученный страстью, бесшумно входит в спальню и на цыпочках крадется к ее постели. Вот он ставит колено на кровать и наклоняется, матрас прогибается под тяжестью его тела…

Твердая мужская рука легла ей на рот, и это заставило ее открыть глаза. Сначала она не могла понять, что происходит, и почему Кольм делает это вместо того, чтобы целовать ее. Но силуэт, нависший над ней во тьме, был значительно выше молодого пажа и принадлежал взрослому мужчине. Кто-то чужой проник в замок, решила Дейдре, и ей следует немедленно позвать стражу. Но пришелец, скорее всего, вооружен. Что, если он разгневается и убьет ее в случае сопротивления? Пока что она лежала не двигаясь.

— Сейчас я уберу руку, — сказал незнакомец. — Не кричи.

Она кивнула. Он отвернулся от нее и зажег лампу, постучав по стеклу костяшками пальцев. Голубоватый свет озарил его лицо, и Дейдре ощутила страх: на чужаке была сетчатая маска, как у рабочих с болот. В замковых стенах им не грозила опасность отравления, как неоднократно доказывал ей отец, и она верила ему, но все равно не хотела возвращаться сюда из столицы — и ни один здравомыслящий человек не захотел бы. Ее родовой замок из серого камня с мраморной крошкой не шел ни в какое сравнение с величием Аверны Лимы, белого города-дворца, построенного в форме опрокинутой чаши. Узкая спиральная лестница опоясывала город, словно цепь, сады поражали ошеломляющей разновидностью растений, привезенных со всех концов света, в прудах плескались рыбы с яркой окраской, площадки пересекали искусственные ручьи. Это было место для избранных, к которым Дейдре больше не принадлежала.

Но этот человек — что ему здесь нужно? Он проник сюда тайком и носил маску, чтобы скрыть свое лицо, а не из боязни вдохнуть болотные испарения. В какой-то момент в девушке вспыхнула надежда — а вдруг король передумал, и незнакомец доставит ее к нему? Тогда почему он не явился к ней при свете дня, как полагается?

Ланн прервал ее размышления:

— Где твой отец?

— Спит, — шепотом ответила Дейдре. — Ты собираешься меня похитить?

— Нет.

Она разочарованно вздохнула.

— Тогда зачем ты здесь?

— Отведи меня к нему.

Дейдре понравилось абсолютно все: таинственный вид пришельца, его странный нездешний говор, прямой, решительный взгляд. Она приподнялась, одеяло с шелестом соскользнуло с ее плеч. Девушка хотела расстегнуть незнакомцу маску, но он не позволил, отшатнувшись.

— Ты наемный убийца?

— Нет.

— Откуда мне знать, что это правда?

В коридоре раздались шаги, и Ланн не ответил, метнувшись к двери. Полоску света на полу то и дело загораживала тень: кто-то мерил шагами площадку перед комнатой Дейдре. Охранник внезапно остановился, будто почуяв неладное. Потом он окликнул:

— Госпожа Дейдре?

Голос принадлежал Кольму. Девушка взглянула на Ланна в ожидании распоряжений, он приложил палец ко рту и отрицательно покачал головой. Паж немного помолчал и повторил попытку, повысив голос:

— Госпожа Дейдре! С вами все в порядке?

Она не знала, как лучше поступить. Кольм вряд ли справится с чужаком, зато сможет отвлечь его и поднять шум. Вести Ланна к отцу она не собиралась — он не сделал ей ничего дурного, но было бы глупостью поверить человеку, прокравшемуся в замок под покровом ночи. Больше она не успела ни о чем подумать, так как дверь с треском распахнулась, и в спальню ввалился бледный от волнения Кольм.

— Госпожа!

В руках он сжимал меч для тренировок. При виде чужака в маске его пробила дрожь, колени невольно подкосились, и мальчик с трудом устоял на ногах. Чуть отдышавшись, паж выставил меч перед собой, и Дейдре подивилась его отчаянной смелости: вместо того чтобы позвать стражу, Кольм собирался сразиться с незнакомцем, и чем — деревянным мечом! Невзирая на серьезность положения, девушка не смогла сдержать смех. Кольм одарил ее коротким взглядом и смутился, покраснев до кончиков ушей, но меч не выпустил.

Ланн растерялся. Кольм и Дейдре были всего лишь детьми, и он не хотел причинять боль одному ребенку на глазах у другого. Паж наступал, его руки тряслись. Госпожа Келлер тем временем выскользнула из постели, завернулась в упавшее одеяло и прошествовала к двери.

— Куда ты? — спросил Ланн, проследив за ней взглядом.

— Позову отца. Ты же хотел с ним увидеться? — с этими словами она прошмыгнула в коридор.

Ульцескор собирался броситься вдогонку, когда паж преградил ему путь. Полгода назад один из рыцарей научил Кольма основным фехтовальным позициям и показал несколько приемов, и в ответственный момент мальчик понял, что без труда может воскресить их в памяти. Оставалось лишь проверить свои знания на практике. Усилием воли Кольм унял дрожь, замахнулся и нанес удар такой поразительной силы, на которую вообще был способен мальчик его возраста и телосложения. Ланн закрылся рукой, его лучевая кость взорвалась болью, и это подействовало отрезвляюще. Откинув край плаща, он снял с пояса клинок. Раздобыть оружие оказалось нетрудно: ульцескор срезал ножны у незадачливого стражника, прикорнувшего на посту. Меч был излишне тяжелым и не нравился Ланну, но за неимением лучшего сойдет и такой.

Кольм моргнул и попятился, в его глазах промелькнул страх. Дороги назад больше не было: он разозлил чужака, и тот убьет его. В свете лампы блеснуло лезвие, Кольм зажмурился и вскинул над головой свой меч, но не успела последняя молитва слететь с его губ, как дерево с треском разлетелось пополам, а холодная сталь уперлась ему в глотку. В ожидании смерти бесконечно тянулись секунды, клинок все еще леденил кожу. Наконец Кольм приоткрыл один глаз.

— В следующий раз рассчитывай силы, — произнес Ланн. — Не можешь победить — сдайся. Откажись от борьбы.

Он убрал клинок. Кольм сразу почувствовал себя лучше.

— Так делаешь ты? — с вызовом спросил паж.

Ланн ничуть не обиделся.

— Я поступил так всего однажды, — сказал он, — и это спасло мне жизнь.

На лестнице послышался топот ног и лязг тяжелых доспехов. Ланн опустился в глубокое кресло, закинув ногу на ногу, и принялся ждать. Кольм выпустил из рук обломок меча и изумленно наблюдал за чужаком, не собиравшимся спасаться бегством.

Спустя минуту в комнату в сопровождении четырех стражников вошел сам Логан Келлер в льняной рубашке и широких штанах, подвязанных веревочным поясом. Его растрепанный вид и простая одежда свидетельствовали о том, что его только что вытащили из постели. Ульцескору с первого взгляда понравился этот старик с длинной белой бородой, похожий на монаха. Ланн не соизволил встать при его появлении, и Келлер оказался проницательнее своей дочурки и сразу догадался, с кем имеет дело. Нет, чужак не был ни засланным шпионом, ни ассасином, если вел себя настолько смело, но старик все равно принял необходимые меры безопасности. По его знаку стражники направили на Ланна копья с наконечниками длиннее древка. На одном из копий, рядом с дисковым ограничителем, раскачивался белый фонарь.

— Сними маску, — хрипло велел старик.

Дейдре выглянула из-за плеча отца, все еще кутаясь в одеяло. С нарочитой медлительностью Ланн расстегнул ремни на затылке и стянул маску. Стражник шагнул к нему, держа наизготовку копье, лампа повисла в дюйме от щеки ульцескора. Лицо Логана сначала побагровело, будто он решил, что кто-то сыграл с ним злую шутку, а потом залилось мертвенной бледностью.

— Ты? — только и сумел выговорить старик. — Но как ты…

В следующий миг он все понял и умолк. Хрустнули старые кости, когда Логан опускался на одно колено. Дейдре озадаченно заморгала, Кольм разинул рот, а стражники переглянулись в недоумении. Ланн встал и распрямил плечи, позволяя лучше себя рассмотреть.

— Добро пожаловать в мои скромные владения, — произнес Логан, не поднимая головы, — милорд. Я полностью в вашем распоряжении.

И прежде чем Ланн успел что-либо сообразить, старик бросился к нему и крепко стиснул в объятьях, словно сына, который спустя годы вернулся домой. Дряхлеющее тело нервно вздрагивало, как от рыданий, и Ланн чувствовал замешательство, потому что не мог ответить на чувства старика. Этот человек был ему чужим, он не знал его.

— Ты вылитый отец, — сказал Логан, отстраняясь. — Я очень любил его. Прости меня за всеэто.

Он жестом приказал стражникам оставить их одних. Кольм отвесил поклон и тоже удалился, осторожно прикрыв за собой дверь. После событий сегодняшней ночи его мысли занимало одно: не перепадет ли ему за то, что он дрался с человеком из верхов, не оказав ему должного уважения.

— Папа? — спросила Дейдре.

— Все хорошо, дочь моя, — голос Логана звучал мягко и успокаивающе. Он велел ей сесть, и она послушно опустилась на краешек кровати. — Тебе нечего опасаться. Как тебя зовут теперь? — обратился он к Ланну, положив руку ему на плечо.

Тот назвался.

— Он принц крови, — продолжил старик, — и он станет королем.

— Королем? — переспросила девушка. — А как же…

Логан махнул на нее рукой, призывая к молчанию. Дейдре надулась, как индюк.

— Ты пришел один?

— Нет. Со мной… девушка.

Лицо Келлера просветлело.

— Твоя сестра? — с надеждой спросил он.

— Сестра? — встревожился Ланн. Конечно, у него были родители, как и у всех, но он никогда не задумывался о наличии другой родни. Мысль о сестре наполнила его сердце теплотой. — У меня есть сестра?

Глаза старика потухли.

— Была. Говорили, что она умерла от болотной лихорадки. Но я думал, что и ты мертв, мой мальчик… — Логан сморгнул слезы и сдержался, чтобы снова не обнять Ланна. — Богиня, я и не мечтал, что увижу его еще раз… Его — в тебе. Смотри, смотри. — Он засуетился, сунул руку за пазуху и показал Ланну мешочек на тонкой цепочке, который всегда носил под рубашкой. Внутри оказался кусок набивного шелка, выцветший и обтрепавшийся по краям, и на нем был символ — лилия. Клочок ткани был грязно-серым, но лилия осталась ярко-красной, словно была набита только вчера. — Я хранил его все это время. Срезал с рубашки твоего отца, перед тем как его опустили в могилу.

Ланн бережно взял клочок шелка и долго смотрел на него, расправив на ладони. Он ждал, что это всколыхнет в нем какие-то воспоминания, но ничего не произошло. Он вернул памятку старику.

— Так что за девушка? — осведомилась Дейдре.

Этот монарх, пусть еще не коронованный, нравился ей намного больше нынешнего, и она хотела сразу избавиться от потенциальных соперниц или хотя бы свести их число к минимуму. Когда дело касалось трона и сопутствующей ему власти, Дейдре соображала с удивительной быстротой. Ланн был молод, и хотя очарование юности уже покинуло его, он был наделен исконно мужской привлекательностью: в нем пульсировала невидимая сила.

Ланн колебался.

— Ведьма, — наконец произнес он.

Воцарилось тягостное молчание. Дейдре кусала губы, ища выход из создавшегося положения. Некоторые придворные дамы с разрешения Гильдии держали при себе ведьм, и они здесь не были в диковинку, хотя обязанности, которые они выполняли, оставались в строжайшем секрете — как и их имена. Может, именно так и пленили сердце короля — с помощью колдовства?

— Я надеюсь, ты не… — начал Логан.

— Нет, — резко мотнул головой Ланн. Он прекрасно знал, на что намекает старик. — Это долгая история. Может быть, я расскажу ее вам. — Ульцескор на мгновение уставился в пол, затем снова вскинул глаза на Келлера: — Как мне называть вас?

Логан улыбнулся. Несмотря на возраст, в его рту было полно зубов.

— По имени, мой мальчик. По имени.

— Я хочу видеть эту ведьму, — заявила Дейдре. — Она будет моей служанкой.

Старик поморщился, а Ланн наградил ее осуждающим взглядом, заставив пожалеть о небрежно брошенном заявлении. Дейдре все было мало: мебели розового дерева с золотой отделкой, шкатулок из слоновой кости, сотен ароматных свечей и благородной крови в ее венах.

— Ведьмы никому не прислуживают, — холодно произнес Ланн. — Они заключают контракты на равных условиях, а их содержание нередко оказывается сопряжено с определенным риском. Большинство ведьм не отличаются сдержанностью и добрым нравом, и они могут отправить вас на тот свет в мгновение ока. Будьте осторожны в своих желаниях, госпожа Келлер.

Логан обнял приунывшую дочь за плечи.

— Ладно, не сердись на нее, — примирительно сказал он. — Дейдре ведь совсем еще дитя. — Помолчав, старик добавил: — Хотя и не во всех аспектах.

Ланн вдруг вспомнил, что по замыслу Лайи-Элейны этой девушке суждено стать его женой, и впервые за время знакомства взглянул на нее по-другому. Келлеру его дочь казалась похожей на ангелочка, Ланн же счел ее внешность обыкновенной, даже заурядной. Внимание привлекли только ее глаза: ярко-голубые, обманчиво невинные, чуть подернутые серебристой дымкой. Дейдре использовала свое лицо как маску — никто не станет воспринимать тебя всерьез и не сочтет угрозой, если ты без царя в голове.

— У меня еще портрет остался, — Логан снова заговорил о былом, — родителей твоих и сестренки. Твоего отца похоронили со всеми регалиями, в короне, мантии и со скипетром. На церемонии я был как в тумане, никак не мог поверить, что это случилось. — Он тяжело вздохнул. — Все началось, когда Рен женился на безродной. Он привез ее в столицу из какого-то захолустного городка, где она была танцовщицей — уже не девушку, женщину за тридцать, когда ему самому было всего двадцать шесть. Я пытался его образумить. Говорил, что дело тут не в любви и что они оба будут несчастны, но он не слушал меня, а я не мог приказывать ему, мог только умолять. Свою дочь я воспитал иначе.

— Рен — так звали моего отца? — спросил Ланн.

— Дайрен, — кивнул старик. — Я и твоя мать называли его Реном.

Дейдре зевнула, прикрывая ладошкой рот, и Логан будто опомнился.

— Нам не стоит говорить об этом при дочери. Пойдем ко мне.

Они с Ланном вышли в коридор, и бывшая королевская фаворитка проводила их тоскливым взглядом. Она не смела открыто перечить отцу. Кроме того, Дейдре уже удостоверилась, что Ланн пробудет здесь как минимум несколько дней, и она может предстать перед ним в своем лучшем платье, а не закутанной в одеяло. Он не взирал на нее с восхищением, но это изменится. Она знает много способов вскружить голову мужчине.

Двое стражников несли вахту на нижнем ярусе, прохаживаясь туда-сюда по широкой площадке перед главной лестницей. Ланн мог без труда разглядеть их, свесившись через перила. Завидев Келлера, стражники вытянулись в струнку и отдали честь. Старик даже не повернул головы. Они свернули вправо и оказались в длинном освещенном коридоре с цепью альковов. В одном из них был узкий проход, ведущий наверх. Нетрудно догадаться, почему Ланн не нашел покои Логана: вход в спальню хозяина был тщательно скрыт. С момента смерти своего друга Келлер страдал паранойей — невидимые убийцы поджидали его на каждом шагу. Но меры предосторожности никогда не бывают излишними, а учитывая, с какой легкостью Ланн и Лиандри проникли в замок, старику было чего бояться.

Ланну приходилось пригибать голову, чтобы двигаться вперед. Свет остался за спиной, а Логан отлично чувствовал себя в темноте коридора, так что ульцескор не стал использовать серьги, решив сохранить в тайне свою принадлежность к Гильдии и знакомство с азами волшебства. Ланн чувствовал себя в безопасности и был готов полностью довериться старику, но здравый смысл и присущая ему подозрительность уберегли ульцескора от поспешных выводов.

Коридор внезапно кончился, и они вошли в скромно обставленную комнату без окон: кровать, письменный стол, платяной шкаф и стеллажи с книгами. Помещение заливало желтоватое сияние, приятное для глаз, хотя его тепло было обманчивым. Старик подошел к столу и прикрутил лампу. Спальню затопили тени.

Портрет семьи хранился в ящике под стопкой бумаг. Старик извлек его на свет и поманил пальцем Ланна. Сложенный вчетверо холст захрустел, когда Логан развернул его дрожащими пальцами, на ковер посыпалась цветная пыль.

Ульцескор заглянул через плечо старика. Он впервые увидел лица отца и матери — и внутренне напрягся, пытаясь пробудить воспоминания. Но ничто не сверкнуло в холодной глубине памяти, он ровным счетом ничего не почувствовал.

— Я не знаю их, — потрясенно прошептал он.

— Все в порядке, — принялся утешать его Логан. — Тебя похитили грудным младенцем. Ты можешь не помнить их.

Тем не менее, сходство было поразительным. Человек, изображенный на портрете, был близнецом Ланна: то же продолговатое лицо и высокие скулы, тонкий разрез рта под узким острым носом, спокойные серые глаза. Рядом с высоким отцом его мать выглядела маленькой и усталой. На руках она держала девочку лет трех-четырех. В душе ульцескора что-то дрогнуло, он вцепился в клочок бумаги и буквально вырвал его у Логана из рук.

— Я ее видел, — потрясая портретом, произнес он. — Я ее где-то видел.

— Конечно, видел. Она же твоя сестра.

— Нет, нет. Позже. Она была старше. Я видел ее в Гильдии. — Ланн прошелся до кровати и обратно, лихорадочно размышляя. — Ей должно быть около тридцати. — Он внезапно остановился и посмотрел на Логана. В глазах ульцескора стоял ужас. — О Богиня, — прошептал Ланн. — Лиандри.

Глава 12

(Шадрен)

Голоса звучали невнятно и глухо, как сквозь толщу воды, он улавливал в них нетерпение и горячность. До него долетали обрывки разговора. Они обсуждали предстоящую трапезу: как его лучше разрезать и поделить и кому достанется самый лакомый кусочек. Он не помнил, сколько дней пробыл среди снегов, на постоянном холоде, иссушавшем тело и душу, и позабыл, что успел пересечь белую пустошь и шагнуть под своды темного города, где нашел долгожданный приют. Сейчас он был здесь, и ему было хорошо: вода закипала на медленном огне, и экзалтора обволакивало тепло. Они съели его сокола, и он тоже ел, и смеялся вместе с ними, гостеприимными хозяевами, обгладывая мясистое бедро. Фрей выискивал для него мелких птиц в вышине, потому что руки Шадрена ослабли, и он не мог вскинуть ружье, а теперь сокол покормил его в последний раз.

Бремя вины и раскаяния легло на его плечи не сразу. Он был голоден, действительно голоден, а экстренные ситуации требуют радикальных решений. Экзалтора удивляло лишь одно: что эти люди, алчущие чужой плоти, до сих пор не сожрали друг друга. По их словам, они забрели в пустыню еще детьми, влекомые любопытством, и не смогли найти обратного пути. В окончание истории он охотно верил — здесь не было ни единого ориентира, — но что заставило их забраться так далеко от дома? Соль защипала ему глаза, когда он поднял отяжелевшие веки и взглянул на две согбенные фигуры, колдовавшие над котлом. Старость уравняла их, сделала одинаковыми: брат и сестра, Гензель и Гретель, Сильвестр и Сильвия. Может, они боялись одиночества? Или любили своих двойников, свои зеркальные отражения так сильно, что сердце вздрагивало при мысли о расставании, а для удара не поднялась рука? Любовь сплела их в единое целое: такого не бывает между людьми, живущими среди благ цивилизации.

Сперва они втащили Шадрена в хижину и долго жаловались, какой он измученный и худой. Потом без лишних церемоний стянули с экзалтора брюки, отложив в сторону кожаный пояс, перевернули на спину, ощупали его бедра и ягодицы и решили, что он все-таки пригоден в пищу. Он еще тогда понял, что близнецы разного пола, потому что женщине нравилось гладить его смуглую кожу и совать пальцы куда не следует, а мужчина взирал на это с неодобрением. Старуха напоминала усохший скелет, грязная латаная одежда висела на ней как на вешалке, лоб казался до безобразия высоким, а оставшиеся волосы образовали вокруг головы белый пуховый венец. Он хотел спросить хозяев, чем они питались все это время, кроме случайных путников, но слишком устал, чтобы говорить. Фрей влетел в хижину без стука, нарушив неписаный закон, и был жестоко наказан. Пока женщина ворковала над Шадреном, предвкушая отличный ужин, старик захлопнул дверь и гонял птицу по комнате до полного изнеможения обоих, а затем додумался набросить на нее сеть. Фрей кричал и отчаянно бил крыльями, но смерть наступила быстро. Как и его прежний хозяин, он погиб от ножа.

Шадрен проснулся от боли. Старуха водила по губам экзалтора чашкой с зазубренным краем, и по его подбородку, застревая в жесткой щетине, струились капельки крови. Он не брился уже очень долго, не было желания и сил. Женщина стирала кровь пальцем, совала в рот и повторяла процедуру.

— Сладко, — шамкала она.

Над чашкой вился дымок, а от одуряющего запаха на глаза навернулись слезы. Еда. Настоящая горячая еда. В последнее время Шадрен питался одним сырым мясом, иногда оно не успевало остыть, прежде чем попадет в желудок, но вот уже много дней он не ел ничего и держал во рту кусочки льда, чтобы утолить жажду. Он отдал бы все за кусок свежего хлеба или ложку гречневой каши, а тут — мясной отвар. О боги, как он был им тогда благодарен, а хозяева, видно, рассчитывали, что от чашки супа экзалтор станет толще раза в полтора. Надо отдать им должное: брат и сестра принялись за путешественника, когда от Фрея остались одни воспоминания. Они разбивали птичьи косточки куском льда и высасывали содержимое, а затем крошили остатки в пыль и ссыпали в кипящую воду, но это варево уже не насыщало. Они проголодались опять, потому что голод вечен, он будет приходить снова и снова, пока вздымается грудь.

Плавая в котле, Шадрен не чувствовал своих ног. Наверное, у него бы достало сил оттолкнуть этих дикарей, видевших в нем лишь большой ломоть мяса или затравленное животное, не способное на бегство. Но экзалтор смотрел на двух стариков и сознавал, что они блуждали в пустыне десятки лет, так и не сумев выбраться, и обосновались в долине, защищенной от ветра двумя рядами скал, когда надежды уже не осталось. Ему было некуда бежать — разве что в холодный мир белизны, от которой болели глаза.

— И что же тебя спасло?

— Голос Идрис, — охотно ответил Шадрен. — Она оставила во мне частичку себя, как часто бывает с теми, кто нам небезразличен. Я вылез из котла, повинуясь этому голосу, схватил со стола нож и перерезал им глотки, как свиньям. Они собирались разделать меня этим ножом, так что вряд ли заслуживали лучшей смерти. Затем я похоронил их. — Экзалтор помолчал. Рядом с Мортой лежал сложенный вчетверо плащ, а на нем хрустальная маска. Ружье одиноко стояло у стены. — Морвена возвращает мне все, чего я лишился: мои вещи, мои воспоминания. Это прощание?

— Тебе решать, человек.

— Спасибо, что заступилась за меня. Перед своими сестрами.

Морта холодно взглянула на него.

— Не стоит благодарности. Я действовала не в твоих интересах.

— Чем же я так тебе не нравлюсь?

— Ты приносишь несчастье.

Это заявление вызвало горькую улыбку на его губах. Родителям Шадрена пришлось продать лавку с пряностями, чтобы покрыть его игорные долги. Отец был отчасти виноват в пристрастии мальчика к азартным играм, так как сызмалу водил его на скачки, и одной маленькой победы хватило, чтобы Шадрен окончательно увлекся. В пятнадцать лет он не представлял своей жизни без всплесков адреналина, которыми сопровождались удачные партии, и имел обыкновение обирать противников до нитки. Он не просто выигрывал, он втаптывал оппонентов в грязь, не забывая о грязных словах и неприличных жестах. История окончилась тривиально до безобразия: появилась одна девушка, не из его круга, и Шадрен проиграл ей все, что принадлежало ему и его семье. В тот вечер он впервые познакомился с отцовским ремнем, хотя родитель бил его скорее из отчаяния, а не ради того, чтобы преподать урок, а на следующий день Шадрен ушел навсегда. Он мог стерпеть побои, но немой укор в глазах матери был для него как ножом по сердцу.

Шадрен решил, что его соперница жульничала, и несколько дней следил за ней. Ее кисть двигалась под столом, но в ладони ничего не было. Ее губы что-то шептали, но он не мог разобрать слов. Именно тогда он узнал о тех, кого называют ведьмами. Первым побуждением было сказать родителям, оправдаться перед ними. Потом он отбросил эту мысль. Будь она хоть самой Богиней, отныне ему не доверят и монеты.

Вступление в Гильдию было неплохим шансом реабилитировать свое честное имя и отомстить всем ведьмам сразу. Шадрен не знал, подойдет ли он для такой работы, хотя рос здоровым и крепким, но все оказалось проще, чем он представлял. Выяснив, сколько ему лет и кто его родители, мальчика отвели на нижний этаж подземелья и оставили наедине со странным существом, с головы до ног облаченным в черное. Видны были только тонкие руки, прозрачные и отсвечивающие голубым, судя по всему, принадлежащие женщине. Позже он разглядел, что ее стан окутывает не ткань, а складки мерцающего дыма. Колдунья говорила о чем-то неважном, не имеющем отношения к делу, обращаясь скорее к невидимому собеседнику, чем к Шадрену. Потом она начала спорить с невидимкой, понизив голос до страстного шепота, и это продолжалось несколько минут. Мальчик вслушивался в ее слова с любопытством, но ровным счетом ничего не понял. За ним пришел мастер, колдунья ограничилась рассеянным кивком, словно потенциальный претендент в экзалторы нисколько ее не интересовал или она успела позабыть, зачем его привели. Шадрен ее больше не видел: ни среди Вираго, ни в рядах обычных ведьм. Тогда он не придал этому значения, как и тому, что экзалторское снаряжение, которым его снабдили спустя месяц, было новехоньким: плащ с иголочки, на него шитый, на ружье ни царапинки, на маске ни единого скола.

Позднее мальчик с удивлением узнал, что подавляющее большинство экзалторов были выходцами из благородных семей и все они без исключения — белоручки и недотроги. Практически каждый носил в душе бремя вины и явился в Гильдию за искуплением.

— Можно мне продолжить?

— Конечно, — пожала плечами Морта.

Шадрен смотрел на огненные перья на ее капюшоне, пока у него не начало рябить в глазах, а потом заговорил. У городской стены он встретил ведьму, бледную и исхудавшую, как он сам. Она пересекла ледяную пустошь, но ее не пустили в Альдолис. При виде Шадрена, двигавшегося вперед одной только силой воли, ее глаза зажглись надеждой. Ведьма практически повисла на нем и стала умолять взять ее с собой.

— Скажи, что мы пришли вместе. Если останемся здесь, то погибнем, так не лучше ли соврать? В этом нет ничего постыдного. Я готова назвать тебя отцом своего ребенка, хоть ты и экзалтор.

Шадрен тупо глядел на нее. Он плохо соображал.

— Почему они не дают тебе войти?

— Потому что я не чудовище. Только он. — Ведьма пошарила позади себя рукой и вытолкнула на свет дрожащего от холода демоненка с заостренными ушками и перепончатыми, как у дракона, крыльями. Тощий скелет обтягивала темно-серая кожа, покрытая мелкими чешуйками на плечах и коленках, узкие глаза без белков были темными и непроницаемыми. Когда он вырастет, крылья поднимут его в небо, но для ведьмы, его матери, существует лишь один путь — вниз. — Если ненавидишь меня, так пожалей малыша. Смотри, — она заплакала, — у него живот вздулся от голода.

— Я могу взять ребенка. Но не тебя.

Ведьма перестала лить слезы и замерла, не веря своим ушам. Потом инстинктивно прижала к себе демоненка и выдохнула:

— Почему?

— Таковы правила. — Он принес Идрис в жертву этим 'правилам'. Отступать уже было поздно. — Это место для падших. Ты ведьма, и ты в своем уме.

— А ты человек, — прошипела она. — Мы могли войти втроем, как семья. Ты знаешь ответ, экзалтор? Привратница гонит меня прочь.

— Ответ? — переспросил Шадрен.

— Если ты попадешь внутрь, уговори ее впустить меня. Ты не можешь быть настолько безжалостен. Таких людей не бывает.

Он вспомнил Кайна.

— Бывает.

— Я нарушила закон Гильдии. Неужели это так важно?

— Это единственное, во что я верю.

Шадрен жалел ее, но преступления, совершенные осознанно, казались ему тяжелее тех, виной которым был гнев. Он предал свою любовь и сохранил верность закону. Глупо держаться за свои принципы, они меняются в соответствии с обстоятельствами, и только гильдейский устав нерушим, как стальной обелиск.

— Тогда больше не попадайся мне на глаза, — сказала она.

По ее волосам пробежали электрические искры, и ведьма отвернулась. Шадрен приблизился к темной громаде города, над которым раскинулось ржаво-красное небо. Он обернулся: из-за гор вставало солнце, но его лучи не проникали сквозь незримую завесу, окружавшую Альдолис, и в городе царила вечная ночь. В стене, черным блестящим кольцом окружавшей город, не было врат. Входом служили четыре низких арки, к которым вели истоптанные тропинки. Сквозь арки можно было пролезть на четвереньках или на животе. Шадрен, ничуть не стыдясь, рухнул на колени перед стеной, как перед огромным божеством, у которого он собирался искать милосердия, пригнул голову и пополз. Его плечи едва втиснулись в узкий проход, а свободное пространство между его телом и стеной заполнила сила. Она забивалась ему в легкие, щекотала ноздри и как будто сдавливала его со всех сторон: с каждым пройденным метром это давление усиливалось.

Последний рывок — и Шадрен оказался на свободе, смог расправить плечи и вдохнуть полной грудью. По левую его руку размещалось озеро с угольной водой, оно пузырилось и шипело. Вокруг озера росли чахлые кусты со сморщенными темно-зелеными плодами, и Шадрен не решился бы их попробовать даже под страхом смерти. Справа в загоне, высоком, как для лошадей, металось несколько собак. Одна из них оперлась на ограду передними лапами и протяжно выла, запрокинув голову. Ее веки были стянуты металлическими скобами, из пасти капала кровавая пена, одно гнилое ухо судорожно дергалось, на левом плече недоставало солидного куска плоти. Другие псы выглядели не лучше: наполовину мертвецы, голодные и усталые. Шадрен собрался с духом и медленно пошел вперед, к высокой башне из камня, находившейся между озером и загоном. Он натянул невидимую нить, приведя в действие предупреждающий механизм: на шесте у подножия башни зазвенел колокольчик.

Шадрен остановился. Ведьма с демоненком сказала, что здесь есть привратница, и он решил подождать. Смотрительница появилась спустя минуту: прошла сквозь закрытую дверь, как призрак или наваждение. Алый плащ с тройной луной, знак отличия гильдейских колдуний, облегал ее силуэт. При виде хозяйки собаки зашлись радостным лаем. Излишне преданный пес совершил попытку перепрыгнуть ограду, напоролся брюхом на острые навершия и так и повис на них, болтая лапами.

— Ну что ж, здравствуй, — приязненно поздоровалась она.

Шадрен вздрогнул. Голос, мелодичный и грудной, стрелой ворвался в его сознание и завибрировал под стенками черепа. Он где-то его слышал, в месте, где ветки деревьев сплелись так тесно, что их нужно было рубить клинком, а воздух был отравлен чумой. Из его ушей текла кровь, он почти оглох, но она оставила ему жизнь. Черные локоны, обвивающие руку Ланна, словно змеи, боль в глазах Морвены, лжеведьмы из Блука, быстрый шепот, успеть бы рассказать да сообщить…

— Сканла-Кай, — произнес Шадрен.

Она кивнула.

— Ты пересек пустошь, экзалтор. Мои поздравления.

— Почему ты здесь?

— Я расплачиваюсь за свои грехи. — Сканла повернулась к нему спиной и указала рукой на широкую полосу ржавых шипов, тянущуюся от стены до стены. За ней начинался город. — Ты, если ответишь верно, можешь пересечь границу. Я не могу. Таково мое наказание. Я жива — и лишена плоти. Я человек — и чудовище. Я в городе — и в то же время вне города.

— Сколько это продлится?

— Тысячу лет.

— Это долго?

Она не ответила.

— Там, за стеной, ведьма и демоненок, ее сын.

— Я знаю, — сказала Сканла. — Они приходили.

— Ты не пустишь их?

— Мать умрет раньше. Я возьму ребенка. Он из редкой породы — линкетт, маленький кошмар. Мы заботимся о своих потомках. Где твой сокол?

Кровь отхлынула от его щек. Шадрен со страхом отшатнулся, словно Сканла могла заглянуть в его глаза и узнать, что на самом деле произошло. Он произнес заплетающимся, как у пьяного, языком:

— Фрей погиб.

— Очень жаль. Ты тоскуешь по нему?

— Да, — сознался Шадрен.

Она замолчала, подбирая слова.

— Как дела в Гильдии?

— Старая Вираго ушла на покой. Ее место заняла Черная Вдова.

— Рада это слышать. А что насчет экзалторов?

— Они по-прежнему существуют. — Шадрен подумал, что большого вреда не будет, если он расскажет ей все. Сканла-Кай стала узницей, она никуда не уйдет. — Но поговаривают, что новые маски и ружья не так хороши, как раньше. Они трескаются и гнутся, а ведьмина сила возрастает. Может, из-за волнения энергий, связанного с Гранью.

— Мы победили, — шепотом произнесла Сканла. И совсем тихо: — Лайя… — Она справилась с нахлынувшей было слабостью, сделалась выше ростом и как будто значительнее. — Ты будешь отвечать на вопрос? Иначе тебе не войти в Альдолис.

— Задавай.

Собаки никак не могли заткнуться, особенно та, что висела брюхом на заборе, и Сканла прикрикнула на них. Они мгновенно умолкли и послушно растянулись на земле, лишь раненый пес не перестал скулить. Ведьма звука пропела несколько нот, и незримая сила подняла пса за загривок и уложила рядом с собратьями. Сканла-Кай сложила руки на груди. Ее перчатки были ярко-красными, под стать накидке.

— Зачем ты хочешь войти в город?

Шадрен раскрыл рот, чтобы ответить, но Сканла предупреждающе вскинула руку.

— У тебя есть одна попытка. Верен лишь один ответ. Если ты скажешь правду, тебя утопят в кипящей смоле. Если ты соврешь, я скормлю тебя собакам.

Его уверенность как ветром сдуло.

— Что же я должен сказать? — растерянно произнес он.

Сканла передернула плечами.

— Ты знал, что людям сюда доступ закрыт.

— Здесь есть хоть один человек, кроме меня?

— Откуда мне знать? При мне люди не приходили. Только ведьмы.

— И ты… — Шадрен посмотрел на смоляное озеро, исходившее пузырями, на свору голодных собак. — Пропустила хоть одну?

— Я не намерена отвечать.

— Там, за стеной — смерть.

— Я знаю, — кивнула Сканла.

— У меня нет средств к выживанию. Негде взять дров для огня. Некого подстрелить. Там, за стеной — только лед, плачущая женщина и ребенок. Они измучены и голодны.

— Нас всех терзает голод.

— Там, за стеной…

— Я знаю. Ты можешь умереть где хочешь. Или дать верный ответ.

Он сдался, его плечи поникли.

— Хорошо. Я понял.

Шадрен сел на землю и обхватил голову руками. Сканла-Кай возвышалась над ним, будто каменный идол, готовый вечно ждать ответа, если в том будет необходимость. Огромный пузырь вздулся на поверхности озера и лопнул с влажным хлопком, капли смолы брызнули на кустарник, прожигая в узких листьях рваные отверстия. Дыхание паром вырывалось изо рта у собак, их пустые глазницы и скованные веки смотрели в сторону мужчины. Черные завихрения высотой в два человеческих роста появились откуда-то позади башни, описали полукруг и соединились в точке, где сидел экзалтор. Он закашлялся, вытер рукой рот: на ладони была слюна, смешанная с пылью. Шадрен поднял глаза на Сканлу: от привратницы он не получит ничего — ни воды, ни места для отдыха, ни сострадания.

— Что ж, ответ очевиден, — хрипло проговорил он. — Я заслужил это сполна — за то, что сделал с Фреем. Я палач, но я слаб духом, как большинство людей. Я не ищу спасения и не могу сказать, что пришел с миром. Я пришел с предупреждением от имени той, кто больше не имеет веса ни в Гильдии, ни за ее пределами. Теперь она просто старая ведьма, а мне нечего терять, кроме своей жизни. Ты хочешь ее, привратница? Мою жизнь?

— Зачем ты хочешь войти в город?

Шадрен издал короткий смешок.

— Чтобы меня съели.

Он ждал, что магия звука разорвет его на части. В ушах стоял звон металла — и яростные крики, и страстные призывы, и обещания расплаты, и отчаянные вопли боли. Несмотря на все то, что он совершил, его сущность взывала к спасению. Он хотел жить — так неистово, как не хотел никогда. Убийца, предатель, подонок, лжец — он был ими всеми, и все-таки…

— Добро пожаловать в Альдолис.

В голосе Сканлы-Кай не было ни радости, ни разочарования. Каким мелким казался этот человек, каким незначительным по сравнению с тем бременем, что ей приходилось нести. Он умрет и превратится в прах, а она останется привратницей на тысячу лет. Это долго? Это — целая вечность и еще немного.

Шадрен поднялся с земли. Он весь дрожал. Края плаща взметнулись за спиной Сканлы, как языки огня, она раскрыла для экзалтора объятья, холодные и пустые. Он сделал шаг, оступился и упал. И падал, падал, падал…

— И? — спросила Морвена.

— И что? — Он медленно перевел на нее взгляд. Перед глазами плясали красные пятна. Ведьма лежала на постели, подперев рукой голову: он не помнил, когда и как она здесь оказалась. — Где Морта?

— Ей надоело тебя слушать, и она ушла. Ты слишком углубился в воспоминания и не заметил этого. Но мне интересно, что было дальше.

Он помрачнел.

— Ты сама знаешь, что было. Я очнулся здесь. С тобой и Кат Ши.

— Ее зовут Фрейя, — услужливо подсказала Морвена. — Ты не помнишь?

— Теперь вспомнил. Я все не мог решить, как ее назвать.

— Что ты почувствовал, когда увидел меня? Что ты подумал?

— Ты действительно хочешь знать?

— Почему нет?

Снаружи загремело, хлынул дождь, сверкнула молния. Шадрен поднялся, чтобы закрыть окно: обе части витража то и дело вспыхивали, свет растекался по черным прожилкам на стекле, как яд по венам. Эта гроза была искусственной, сотворенной руками колдуньи, как и все погодные явления, происходившие под куполом города. Альдолис стоял на твердой земле, но все здесь было не так, по-другому. Солнце не вставало утром, луна казалось вырезанной из картона и обклеенной мятой фольгой, а стены дворца могли излучать слепящее сияние, будто зеркала, отражающие невидимый свет.

Шадрен повернулся к ведьме, опершись ладонями на подоконник и чуть откинувшись назад. Посмотрел на Морвену в упор, так пристально, что это заставило ее отвести глаза. Вопреки всему, он не чувствовал себя хозяином положения.

— Мне хотелось заняться с тобой любовью.

К ее щекам прилила кровь. Она подтянула голову к коленям, спрятала лицо. Находясь рядом с Морвеной, Шадрен забывал о том, что она чудовище. Она могла быть опасной и жестокой, но от нее не веяло смертью.

— Ты не это ожидала услышать?

Ведьма спросила глухо:

— Ты все еще этого хочешь? Сейчас?

— А чего хочешь ты, Морвена из Блука?

Ей было тяжело признаваться в своих чувствах.

— Чтобы ты изменился.

— Я должен стать одним из вас?

Их взгляды на мгновение встретились.

— Да, — сказала Морвена. — Тебе следует увидеться кое с кем. Ее зовут Нефела, и она архиведьма. Они были лидерами, как сейчас Вираго.

— А если я откажусь?

— Тогда тебе придется уйти.

— И ты не будешь тосковать по мне?

— Буду. Шад… — Ее глаза полыхнули зеленым огнем. Он не хотел ее любить, не хотел быть с ней — умом не хотел; но было в ней что-то чрезвычайно притягательное, что-то от Лилит, перед которой не устояли ангелы. — Пожалуйста.

Глава 13

(Летиция)

Внезапная яркая вспышка, череда нераспознанных, многоцветных образов, как при обмороке, — и Летиция оказалась на островке света в царстве кромешной тьмы. В первое мгновение ей почудилось, что в этом новом странном мире нечем дышать, и она жадно глотнула воздуха, разреженного, будто в горах, а затем велела себе успокоиться. Где-то там, среди чернильного мрака, звенели тысячи цепей, свисающих с несуществующего потолка; цепей металлических, холодных и реальных. Этот их звон леденил душу, наполнял сердце необъяснимой тревогой, создавал впечатление, что палач стоит у тебя за спиной, а разящий пламенный клинок — уже занесен. Летиция оглянулась, шаря глазами во тьме, вытянув руки, словно слепая. Ладонь все еще хранила тепло его прикосновения, тепло человеческого тела, но его самого уже не было рядом. Она произнесла его имя, сначала хриплым шепотом, потом громче и громче, пока не сорвалась на крик, но эхо не пожелало вторить этому волнительному крещендо. Имя поглотила царящая дисгармония звука — цепи звенели беспорядочно, не подчиняясь какой-либо схеме, не так, как поют колокольчики под дыханием ветра — трогательно и чуточку ранимо, донося до внимания слушателя легкий, ненавязчивый укор.

Смертные не могут владеть оружием богов. Смертным нельзя тревожить то, что не должно быть потревожено. У смертных есть только жизнь смертных — кому-то достанется короткая серая нить, вторым — длинная дорога, усыпанная обломками грез, словно острым стеклом, а третьим — сияющая лестница, сотканная из колдовства, ведущая вверх или вниз — куда именно, покажет время. Но ведь не случайно тот замок, висящий в небе, замок под гордым названием Мигдал-Эль, именуемый Башней Бога, ведь не зря он перевернут? Так где же рай — сверху или у нас под ногами?

Чье имя она произнесла? Опомнившись, Летиция закрыла рот ладонями. Он вошел в ее жизнь так быстро и так естественно — и это беспокоило ее, и разрывало сердце пополам. Конечно, Летиция не может заменить ему друга, возлюбленную или родной дом, никто не сможет; но зато она в силах привнести в его жизнь что-то новое — и это что-то позволит ему воспрянуть духом и перестать скорбеть. Она хотела этого, будучи рождена добродетельной, — и не хотела, боясь нарушить невысказанные клятвы и обеты, которые не были принесены.

'Я буду любить тебя'. И сердце сжалось, затрепетало, словно птица, заключенная в ладони, и каждый вздох той птицы мог стать последним… Рука нащупала цепь и ухватилась за нее, как разум за ускользающую мысль, которая способна вырвать из пучины безумия и вынести на ровную гладь, туда, где возвращается чувство времени, а человек обретает власть над своими страстями; за первой рукой последовала вторая, и вот она уже висит меж двух цепей, потому что ноги отказались держать. Молвила, одними губами:

— Ланн.

А за спиной оказался другой, не демон с огненным мечом, но некто подобный ему. Кассиан шагнул вперед, подхватил ее, и Летиция отпустила цепи и расслабилась в его руках. Его пальцы касались там, где им не следовало касаться: ее лица, шеи, быстро скользнули по изгибам грудей. Он желал и стыдился своего желания. Разве не странно, что оно овладело им в месте, которое вызывало один лишь первобытный страх? Во тьме между мирами, среди мрачного звона цепей, в кольце слепящего света, раскрасившего ее кожу надгробной белизною? Летиция запрокинула голову, коснувшись затылком его плеча, — свежей раной алел на ее лице рот, глаза наполнились чернотой и обжигали яростью, ведь только так она могла противиться ведьмаку, державшему ее помимо воли.

— Я так устал быть один, — просто сказал он.

— И я, — повторило эхо.

— И я, — отозвалось другое.

Из окружающей мглы выступили несколько силуэтов и остановились, облитые светом. Кассиан сердитый, со сведенными бровями, Кассиан с улыбкой, ослепляющей, как летнее солнце, Кассиан с упавшей на глаза челкой, слипшейся и неопрятной, с перекошенным, будто от боли, ртом. Он смотрел и не узнавал себя, смутно понимая, что когда-то он был одним из них, из этих силуэтов, что когда-то его ранили и любили, принимали его ласку и одаривали его своей. Он растерял эти чувства по дороге в ковен, как дорогие одежды, сброшенные на пути к очищению, позабыл, что способен ощущать любовь, но в тот миг все нахлынуло горячим штормом, омыло и очистило его, и ведьмак взглянул на мир по-другому. Девушка в его руках сияла, словно драгоценность, и была притягательна, как серафима, еще не ведающая о своем падении. Он наклонился и запечатлел на ее лбу невинный поцелуй, и ему ли было не знать, каким жаром отозвалась это отметина у нее в сердце.

— Я не могу, — прошептала она.

Он улыбнулся.

— Я знаю.

Цепи звенели где-то вдалеке, темнота таяла, отпуская на волю цвет и свет, действительность растекалась звуками, неподобающе резкими и живыми для этого промежуточного мира. Ядовито-зеленый — трава, цианово-голубой — небо, кроваво-красный — птица в облаках. Нависшее над ней лицо, бледное и напряженное, проблеск чувства в глазах сокола, обычно непроницаемых и острых. Летиция сердито оттолкнула юношу рукой и встала, отряхиваясь от налипших соломинок. Бросила куда-то в сторону, не глянув на него:

— Ты сильнее меня.

— Это неоспоримо, — произнес Касс.

— Нет. — Она выпрямилась и приложила ладонь козырьком, разглядывая незнакомое небо и причудливые облака, выстроившиеся в ряд, будто череда стрел. — Я не про физические данные. Меня измерили — мою силу, мою ценность — и не сочли пригодной.

— У меня была Вспышка, — мягко объяснил он. — Я же говорил тебе. — И добавил без тени смущения: — Положись на меня. Я не дам тебя в обиду.

Невидимая метка на ее лбу вспыхнула ярким пламенем. Она старалась не придавать особого значения его словам, но в них звучала решительность, а его глаза смотрели твердо и зорко. В девушке заговорило врожденное упрямство.

— Мне не нужна твоя помощь, — тряхнула волосами Летиция. — Ни твоя, ни твоего тролля и его подружки.

— Как же ты выберешься отсюда? — с интересом спросил Касс.

— Что-нибудь придумаю, — отрезала она.

Он выглядит таким невозмутимым, подумала Летиция. Делает вид, словно ничего не произошло, а ведь мне следовало отхлестать его по щекам. Впрочем, для меня самой ничего не изменилось, решила она, нисколечко, ни на вот столько-то. В следующий момент ею овладели сомнения — а было ли пережитое реальностью? Или это происходило только у нее в голове? Летиция присела на корточки и провела ладонью по траве, ощутила резкую боль и отдернула руку. На пальце виднелся крошечный порез, выступила капелька крови. Госпожа ди Рейз поморщилась и засунула палец в рот, как поранившийся ребенок.

— Здесь все настоящее, — невнятно пробормотала она. — Как ей это удается?

— Эри не просто рисует. Она наделяет предметы квалией.

— Чем-чем?

Палец выскользнул у Летиции изо рта, и Кассиан улыбнулся. Госпожа ди Рейз вонзилась в него взглядом — его глубокие познания в философии вызвали у нее одно лишь раздражение. Как показывала практика, ее вообще было трудно чем-то удивить: она оставалась одинаково равнодушной и к остроте ума, и к хорошему воспитанию, и к мастерству клинка. Он объяснил, игнорируя ее взгляд:

— Сенсорными явлениями. Даже будучи слепой, ты можешь их почувствовать.

— Ты хочешь сказать, — Летиция сделала круговой жест рукой, — что все это — обман не только зрения, но и чувств?

— Я не знаю, — честно признался он. — Только не спрашивай у Эри. Она обидится. А ты можешь верить во что хочешь.

— Всю жизнь ждала твоего разрешения, — сердито бросила девушка.

Летиция выпрямилась и сделала несколько шагов по тропинке, хотя пейзаж все еще вырисовывался, отряхивая пыль и восставая из глубин сознания Эри, как древний бог. Кассиан не шел за ней — он таращился в небо, запрокинув голову, словно ожидая знамения свыше. Девушка остановилась и бросила взгляд через плечо.

— Подожди, — произнес он. — Эри должна связаться с нами.

Из груди Летиции вырвался разочарованный вздох. По ее мнению, в мире не было ничего хуже ожидания. Чтобы хоть немного скоротать время, госпожа ди Рейз решила взглянуть на свой порез, но когда она поднесла к глазам руку, та сверкнула на солнце столь ярко, что девушка невольно зажмурилась. Кожа отливала серебром, как рыбья чешуя. Летиция замерла, что-то осознавая, затем бросилась к Кассиану, схватила его за плечи и заглянула в лицо. Он тоже стал весь блестящий, словно покрытый алмазной пылью, а в его глазах, двух ярких желтых солнцах, появился изъян: три четверти радужки заполонил черный полумесяц зрачка. В довершение всего юноша продемонстрировал ей свою перчатку — на ней зажглись алые руны, и от них, раскаленных, вверх поднимался горячий пар.

— Что это? — взволнованно спросила Летиция.

— Спектра. Активировался защитный покров. — И привычным движением он достал из воздуха у девушки над головой тонкое, как игла, лезвие. Клинок струился у Кассиана из руки, он вытекал из нее — и в тоже время обладал твердостью стали. Ведьмак дернул за одну из стеклянных побрякушек у Летиции на поясе. — Смотри.

Она опустила глаза. Ее спектральный нож был заткнут за оружейный пояс, будто никогда и не терялся. Девушка попробовала обхватить его рукой — и не смогла; клинок проскальзывал между пальцев, словно ртуть. Кассиан засмеялся, постучал указательным пальцем по перчатке:

— Нужно вот это. Иначе ты не сможешь его взять.

— Раньше ведь могла, — возразила Летиция.

Он покачал головой.

— Не здесь. Там.

— Ты как будто не удивлен.

— Почему я должен быть удивлен? Я такое уже видел. Твоя сила, сколь слаба она ни была, защищает тебя. Если холодно — ты надеваешь куртку или плащ, ведь так? Это то же самое, но действует само по себе. В мирах вроде этого. — Кассиан поколебался, не зная, стоит ли говорить что-то еще. — За Гранью.

Ее глаза расширились.

— Ты был за Гранью?

— Был.

— И что ты видел?

— Замки из стекла, прозрачного, как вода. Мириады падающих звезд. Одна из них прожгла мне куртку.

— В самом деле? — не веря, переспросила она.

— Хочешь, покажу отметину? — Юноша стал закатывать рукав, когда вдруг опомнился. Летиция явно нарушала грань приличий, сильно накренившись вперед и вцепившись ему в плечи. Ее волшебные глаза, нынче бледно-лиловые, преображенные спектрой, неотрывно смотрели на него. — Нет, пожалуй, не стоит.

Госпожа ди Рейз мигом все поняла, отстранилась, нервно кусая губы. Чего это ей вздумалось его разглядывать, слушать, что он говорит? Они отвернулись друг от друга, испытывая смущение, и простояли так несколько томительно долгих минут. Летиция старалась думать о чем-то другом: о поющих птичках, о шелесте листвы, о светлом будущем, в конце концов; но ее мысли упорно возвращались к Кассу. Он был за Гранью. И ему не было страшно? Вне Грани людей защищает дневной свет, но за стеной на этих монстров нет управы. Что побудило его туда сунуться? Желание умереть самой мучительной из смертей?

Она чуть развернулась и скосила глаза, ожидая увидеть спину ведьмака, но вместо этого встретилась с ним взглядом. Кассиан молча ткнул пальцем в небо. Летиция послушно вскинула голову и вздрогнула от неожиданности: сверху на нее смотрело исполинское лицо. Прищуренные глаза великанши беспокойно бегали, словно она потеряла какую-то мелкую ценную вещь и теперь отчаянно силилась найти ее среди зарослей. При этом в звуки, присущие природе, вплетался какой-то посторонний шум: что-то вроде шелеста переворачиваемых страниц. Наконец ищущий взгляд остановился на них, и великанша прошипела:

— Вот вы где!

Шелест стал заметно громче и продолжал нарастать. Летиция прикрыла уши руками. С превеликим трудом она узнала в нависшей над ними громадинесиневолосую художницу. Из облаков вынырнул палец, несомненно изящный в натуральном своем размере, но сейчас гигантский и устрашающий. И мокрого места не останется, с содроганием подумала госпожа ди Рейз, если он обрушится на нас сверху.

— Эри! — прогрохотало сквозь шум. — Чем ты там занимаешься?

— Художница-Мать! — как можно тише выругалась фея. Глаза снова забегали. — Меня засекли. Там клубок ниток в траве, — быстро заговорила она, — обвяжите руки на манер браслетов. Иначе потеряетесь.

— Эри!

— Я вернусь, — шепнула художница, и лицо скрылось за облаками. — Проклятая школа, — буркнула она напоследок.

Кассиану и Летиции следовало обменяться понимающими улыбками, но госпожа ди Рейз справедливо рассудила, что подобное снисхождение с ее стороны приведет лишь к сложностям в дальнейшем, и опустила взгляд в поисках упомянутого клубка. Браслет из ниток. Когда они были еще совсем детьми, Вилл предлагала сплести ей такой во имя долгой дружбы. Но Летиция отказалась. Браслет мог испортиться, порваться — ей не нужен был подобный символ. Ах, Ланн, с его дурацким кольцом! — устало подумала она.

Красный моток лежал у края тропы. Кассиан до сих пор искал его среди травы, согнувшись, как крестьянин во время прополки, поэтому Летиция подняла клубок и услужливо бросила его юноше.

— Отлично, — произнес он, сел на землю и скрестил ноги. — Подойди.

Летиция приблизилась и вытянула руку, ничего не говоря. Кассиан сделал ей импровизированный браслет, намотав нить на ее тонкое запястье, а после перекусил нитку зубами и точно так же молча протянул девушке руку. По завершении этого странного обряда она произнесла с изрядной долей беспокойства:

— У тебя нет тени.

— И у тебя нет, — отозвался Касс.

Его это ничуть не тревожило.

— Кто мы здесь? — Дорога, ведущая на холм, казалась нарисованной: словно мелкие детали, заметные только при многократном увеличении, ускользнули от внимания художницы. Одно Летиция знала точно: красная шерстяная нить, охватывающая ее запястье, попала сюда из мира более реального, чем этот. Скорее всего, Эри просто швырнула клубок в картину. — Призраки? Здесь есть еще люди, кроме нас? А если мы их встретим?

— Тогда и узнаем.

— Ты не боишься?

Вместо ответа он посмотрел ей в глаза — и Летиция со стыдом поняла, что глупо спрашивать об этом человека, который сунулся в заведомо враждебный мир из чистого любопытства. Или так она полагала — а какие еще могли быть причины? Несмотря на всю беспросветность его прошлой жизни, не было похоже, что Кассиан стремился умереть.

— А ты?

Летиция промолчала, и юноша прошел мимо нее. Она так легко привыкла к его новому облику, словно заранее готовилась к этому; и ум подсказывал, что их нынешнее сходство — больше, чем просто совпадение. Мы одной разновидности, подумала девушка, если только ведьм целесообразно делить на группы.

Холм был пологим и подъем не предполагал серьезных усилий, но на полпути Кассиан остановился — не столько давая передышку себе самому, сколько позволяя отдохнуть Летиции. Девушка приподняла края платья-накидки и уселась на траву. Окружающая зелень приятно радовала глаз: во внешнем мире давно властвовала осень, и листья на деревьях почернели и съежились, словно их коснулось дыхание огня.

— Так что случилось с той девицей? — как можно небрежнее поинтересовалась Летиция. — Она не могла выбрать?

Госпожа ди Рейз рассчитывала, что Касс рассердится, скажет что-то вроде: 'Ее звали так-то. Не говори о ней плохо'. Он ведь дрался из-за нее, эта девушка должна была представлять для него какую-то ценность.

— Она была одинаково благосклонна и ко мне, и к моему другу.

— То есть, она развлекалась с вами обоими?

— Если тебе так понятнее, — сдержанно ответил Касс.

— Ей было мало тебя одного?

— Я не спрашивал ее об этом. — Он помолчал. — Зачем ты это делаешь?

— Потому что ты мне не нравишься.

Юноша какое-то время разглядывал ее лицо, потом спросил:

— Кто такой Ланн?

— Мой возлюбленный, — ответила Летиция после паузы.

— Надеюсь, он нравится тебе больше. Пойдем.

Летиция долго придумывала достойный ответ, но когда они поднялись на вершину холма, у нее перехватило дыхание и не захотелось больше препираться. До самого горизонта простилалось кладбище: сотни тысяч каменных надгробий, совершенно одинаковых, будто надо было похоронить многих сразу и не было времени разнообразить могилы. Да и нужно ли это было мертвым, у которых, по всей видимости, не было тех, кто мог бы о них скорбеть? Внешние различия, красивые памятники, искусственные цветы — это важно лишь для живых. На надгробиях не имелось ни дат, ни имен, на каждом был выгравирован крест — глубоко утоплен в камень и украшен крошечным треугольником из стекла. Эти камешки ловили солнечный свет и бросали на голые земляные насыпи радужные блики. Летиция присела на корточки возле одной из могил, вытянула руку навстречу сиянию — и оно не коснулось ее кожи, не раскрасило ее многоцветием. Как она и опасалась, в этом мире она, не имеющая тени, и была той самой тенью: видимой, но бесплотной. Но ведь она порезалась об траву, вспомнила девушка, и в голове промелькнула другая мысль: что если она была реальной только в тех областях, которые Эри действительно рисовала? Девушка могла поклясться, что этого кладбища не было на картине, оно скрывалось за холмом, а за ним расползался мрак.

Летиция указала на крест.

— Что значит этот символ?

— Это старое верование, — пожал плечами Касс. — Одна из еретических религий. Мессия пришел на землю и умер за человеческие грехи. Его распяли на кресте.

— Откуда ты столько знаешь?

— У меня было много времени для чтения. Под жилыми помещениями, глубоко под землей, есть библиотека. Я не говорил тебе. Не думал, что ты заинтересуешься.

Госпожа ди Рейз поймала себя на мысли, что Касс, несмотря на короткое знакомство, весьма неплохо изучил ее характер. Она все же сочла необходимым сказать:

— Я умею читать. Просто не люблю.

— Не сомневаюсь.

— Нет, правда, — настаивала Летиция.

Юноша обводил взглядом кладбище, когда увидел на одном из дальних памятников что-то белое, искрящееся на солнце. Он бросился туда, ничего не объясняя. Летиция сначала оторопело смотрела ему вслед, а затем побежала за ним, не желая оставаться одна в этом мрачном месте, пропитанном смертью. Белым предметом оказалась свадебная вуаль, многослойная и богато расшитая, столь роскошная, что могла принадлежать и принцессе. Касс потрогал ее рукой — вуаль обладала квалией; ему удалось снять ее с могильного камня и в каком-то неясном порыве накинуть на Летицию. Новоявленная невеста в ужасе отпрянула, немедленно сбросила вуаль и с укором взглянула на ведьмака.

— Зачем ты это сделал?

— Здесь имя.

Летиция прочла по буквам, радуясь возможности доказать Кассу, что она все-таки образована: 'Аиме Аврора Шейн'. Они недоуменно переглянулись. Это имя не говорило им ничего, да и не могло сказать. Покоившиеся под этой землей были сродни ангелам — такие же далекие; если бы память могла гнить от времени, она бы уже истлела: погибли те, кто знал их, развеялся прах их потомков.

Госпожа ди Рейз подняла с земли вуаль, отряхнула от пыли и набросила на памятник. Они еще немного побродили по кладбищу, но других имен не увидели. Солнце начало клониться к закату, надвигалась вечерняя прохлада: Летиция зябко поежилась и принялась поглядывать на небо, ожидая появления художницы. Неужели фея все еще была на занятиях? Там время движется иначе, сказала им она, и Летиции стало не по себе: сколько они могут здесь пробыть, прежде чем Эри снова объявится? Касс был с госпожой ди Рейз, у него было оружие, да и они с юношей были лишь наполовину материальны… Но усталость — а вместе с ним голод и жажда — не имели ничего общего с выдумкой. Летиция не ела и не пила с тех пор, как проснулась.

— Ты не голоден? — спросила она.

— Немного, — кивнул Касс. — Но меня больше волнует надвигающая ночь. Где мы будем спать? Под открытым небом, среди могил? Будет холодно.

— Давай пройдем чуть дальше, — предложила Летиция.

У него не было возражений. Ровным рядам надгробий, казалось, не будет конца; они сумели добраться до края кладбища, когда уже совсем стемнело. Впереди простилалась долина — целые мили необработанной земли, засеянной высокой травой, никакого следа жилья или того, что могло им когда-то быть. Единственным, что могло послужить временным убежищем, оказался склеп с уходящими вниз ступенями, сквозь трещины в которых пробивались сорняки. В отличие от памятников, выглядевших новехонькими, склеп не миновало разрушительное действие времени: поддерживающие навес колонны выглядели так, словно вот-вот должны рухнуть, крыша изобиловала отверстиями и поросла мхом, от статуй перед входом остались одни изломанные постаменты.

— Ты шутишь, — произнесла Летиция, когда юноша стал спускаться в склеп.

— У тебя есть другие идеи?

— Я останусь снаружи, — заявила она.

— Нет, не останешься.

Он вернулся, крепко взял ее за руку и потянул вниз. Летиция не очень сопротивлялась, так как не могла решить, что хуже: остаться одной во мраке среди могил или ночевать в тесном соседстве с Кассом и безымянным мертвецом. Оказавшись внутри, госпожа ди Рейз нехотя признала, что кровля вряд ли обвалится в ближайшие несколько дней и что смерть под обломками им не грозит, но гробница на возвышении в три ступени все равно вызывала у нее благоговейный страх. Крышка была отодвинута, что еще больше усугубляло положение. Касс подошел к гробу, прочел надпись, напрягая глаза, и — к вящему ужасу Летиции — запустил руку внутрь. Спустя несколько секунд он вытащил оттуда кусок темной полуистлевшей ткани, внимательно поглядел на него и осторожно положил обратно.

— Что ты делаешь? — спросила Летиция, дрожа и озираясь. — У тебя что, совсем нет уважения к мертвым?

— Там нет никого. И никогда не было. Взгляни.

— Ну уж нет, — замотала головой она.

— Там написано…

— И знать не хочу.

Он шагнул к ней.

— Там написано — я.

— Я? — хрипло переспросила девушка.

— Никто не может похоронить себя сам. Не буквально.

— Может, она легла и… умерла там.

— Я это уже проверил.

— Ты сумасшедший.

Его улыбка сверкнула во тьме.

— Зато теперь мы знаем, что тут нет никого, кроме нас.

— Я все равно не буду спать здесь, — упрямилась Летиция.

— Будешь.

— Кто дал тебе право распоряжаться?

— Я не просто так пошел с тобой, Летиция ди Рейз. Ты нужна мне живой и в здравом уме. Поэтому я собираюсь обеспечить твою безопасность, нравится это тебе или нет.

Она ничего не ответила, гневаясь на себя и на него. Кассиан обошел склеп, нашел место, где было теплее всего, снял накидку и сложил ее в виде подушки. Улегся кое-как и поманил Летицию пальцем.

— Иди сюда.

— Ты действительно считаешь, что я лягу на полу, лягу с тобой?

— Да.

Это предположение было сродни кощунству, Летиция не могла позволить ему обнять себя, не добровольно, хотя и рисковала окоченеть от холода.

— Ты ошибаешься, — тихо произнесла она.

Касс приподнялся на локте.

— Почему ты не доверяешь мне?

— Почему я должна?

В разбитое окно проник звездный свет, прочертил между ними ровную черту.

— Это все из-за того парня? — помолчав, спросил Касс.

Летиция не стала отрицать:

— Из-за него тоже.

Он вздохнул, понимая, что любые заверения и обещания не повлияют на ее решение. Лег на землю, положив под голову руку и согнув ноги в коленях.

— Ты замерзнешь, — предупредил на всякий случай, но не получил ответа.

Когда холод стал донимать особенно сильно, госпожа ди Рейз принялась расхаживать из угла в угол и растирать себя руками. Спустя какое-то время ей начало казаться, что в склепе стало теплее, и ее одолела зевота. Летиция остановилась и взглянула на спящего Касса, завидуя ему и вожделея его тепла, потом устроилась у стены, накинув капюшон на голову. Во сне она бродила среди снега и дрожала, не имея возможности согреться; вдруг ее словно укрыли меховым одеялом, и девушка, расслабившись, скользнула в более глубокую и приятную дрему.

Когда Летиция открыла глаза, то обнаружила, что ее обвивают теплые руки, а на крышке гроба кто-то сидит. Она не сразу сообразила, что Касс не может быть в двух местах одновременно, а вместе с пониманием у нее отняло язык. Она смотрела на пришельца во все глаза, не решаясь потревожить лежащего за ней Касса; все обиды, касающиеся юноши, были мигом отброшены и забыты. Летиция узнала его — как она могла его не узнать?

— Вы оба приговорены к смерти, — медленно произнес он, — вы это знаете?

Вместе с ними в склепе был Охотник.

Глава 14

(Ланн)

Каждый, кто явился воздать хвалу Богине, неизменно натыкался взглядом на две пары красивых женских ног, свисающих с козырька. Они сидели на крыше храма, смеясь и болтая, словно дети. Лиандри набивала курительной травой изящную расписную трубку, которую подарила Дейдре — при условии, что ведьма угостит ее наркотиком. Лиандри взяла с нее клятву хранить молчание, так как боялась оказаться в немилости у Ланна. Вопреки смелым чаяниям госпожи Келлер, Лиандри не вошла в число замковых слуг: более того, ведьма с первого взгляда очаровала Дейдре и была мгновенно возведена в ранг лучшей подруги.

— Так каково это — быть ведьмой?

— Это трудно объяснить. Как будто в твоем теле бушует пламя, которое может сжечь тебя изнутри. Обычно огонь убивает по твоему желанию, и главное — не распалить себя до той степени, когда теряешь над ним контроль. Иначе ты сойдешь с ума. — Лиандри провела в воздухе вертикальную линию, символизируя падение. — Перейдешь в разряд чудовищ.

Дейдре коснулась ведьмы и сразу же отдернула руку.

— Ты такая холодная, — сообщила она. За спиной был гладкий купол храма, и девушка опасалась, что может случайно свергнуться с крыши, но это место выбрала Лиандри, и Дейдре не осмеливалась ей перечить. — Если я поскользнусь, ты подхватишь меня?

— Не выйдет.

— Почему?

— Я умею только убивать и соблазнять, Дей. Это тебе понятно?

Лиандри протянула ей трубку. Дейдре обхватила губами мундштук, придерживая трубку большим и указательным пальцами, и медленно затянулась. Курение было для нее ритуалом, не просто данью моде или вредной привычкой, и она действительно получала от него удовольствие. Дейдре оперлась на ладони и запрокинула голову, выпуская дым из легких.

— Я кое-что понимаю, — сказала она. — В устройстве этого мира.

Лиандри в свою очередь сделала затяжку и вопросительно взглянула на Дейдре. Ведьма любила утонченные вещи, и курить из трубки было приятнее, чем дымить папиросой. В горле у нее приятно защекотало, зрение заволакивало туманной пеленой.

— Иерархия такова: женщина, мужчина, ведьма, — со знанием дела заявила Дейдре. — Те, кто обладают силой, стоят на самом верху.

— Нет.

— Нет?

Лиандри всегда помнила об охотниках в хрустальных масках, могущих явиться в любой момент и лишить ее всего. Возможно, она могла забыть о них в моменты наивысшего блаженства, но в этом удовольствии ей было давно отказано. Лицо Кайна пронеслось перед ее лицом — неясное, текучее, — и расплылось на фоне чистого неба. По слухам, он вернулся в Гильдию стариком. Она не стала на него смотреть, чтобы сохранить в памяти его прежнее величие. Каким красавчиком он был! По нему не сохли лишь дряхлые развалины.

— Что ты видишь?

— Себя в шелках и алмазах, — мечтательно прозвучал голос Дейдре. — Но я все еще боюсь упасть.

— Не бойся. Падай.

Госпожа Келлер улеглась спиной на крышу храма, раскинув руки. Под действием наркотика купол показался ей мягким и упругим, как новая подушка. Расположившись удобнее, она поискала глазами Лиандри, с трудом фокусируя взгляд. Ведьма выглядела какой-то нереальной, окутанной светом, словно сумела преодолеть ограничения физического мира и вознеслась, присоединившись к сонму ангелов.

— А ты? — спросила Дейдре. — О чем ты думаешь?

Зрачки Лиандри вдруг сузились до размеров крошечных точек, она судорожно обхватила руками колени и уставилась ненавидящим взглядом в пустоту. На лице проступили несвойственные ей эмоции: отчаяние и боль. Вместо того чтобы просто накинуть ведьме на голову экзалторский мешок или похитить ее спящей, он решил сломить Лиандри, разбить ее каменное сердце или заставить впасть в бешенство, после которого уже не будет возврата к нормальной жизни, если жизнь колдуньи можно назвать таковой. Они стояли в кругу роз, и он подарил ей обручальное кольцо. Он знал, что она холодна, как полярная ночь, но клялся отдать ей все, что имеет, умереть вместе с ней, умереть ради нее. Кольцо было из кресета, того самого материала, из которого состоит гильдейская стена, и когда он вышел за пределы круга цветов, ее начало охватывать оцепенение. Оно поднялось от кончиков пальцев до груди и сдавило ей горло. Лиандри находилась в состоянии, близком к каталепсическому сну, а красные розы пред ее взором разгорались ярче и ярче, будто языки огня, стремящиеся пожрать ее плоть, в то время как внутреннее ледяное пламя желало соединиться с этим огнем в безумной, разрушительной пляске смерти. Покрыть землю налетом из ледяных кристаллов, заморозить весь мир, и только тогда, в объятиях холодной вечности, он станет чистым и прекрасным. Она хотела это сделать, но не смогла пересечь круг из роз, распространявших сладкий, удушливый аромат.

— О розах.

Одной затяжки хватило на несколько минут. Лиандри обрела ясность рассудка, но ее все еще трясло. Она спрятала это воспоминание в самый темный уголок памяти, но оно все равно всплыло на поверхность.

Дейдре приподнялась.

— Тебе нравятся розы?

— Я их ненавижу, — призналась ведьма.

— Еще разок? — Дейдре вытряхнула на землю пепел и потянулась к пестрому мешочку с травой, сиротливо лежащему рядом с Лиандри, собираясь самостоятельно набить трубку, но ведьма прикрыла его ладонью. — Почему нет?

— На сегодня достаточно.

— Но почему? — принялась канючить Дейдре. — Так мало!

— Хорошо. — Лиандри сжалилась над ней, ссыпала в ладонь горстку травы и протянула девушке. — Но теперь ты сама.

Госпожа Келлер не стала возражать.

— Тебе нравится Ланн? — спросила она в перерыве между затяжками.

— Что, если так?

— Как мне его соблазнить? Ты говорила, что умеешь это делать.

— Никак, — пожала плечами ведьма. — Его сердце принадлежит другой, и уж поверь мне, женщин редко любят так сильно. Честно говоря, я ей немного завидую.

Дейдре облизала мундштук кончиком языка. Вот оно как. Лиандри, видно, уже попытала счастья с Ланном и потерпела поражение. Но Дейдре, как бы там ни было, знатная аристократка и дочь богача, к которой около года благоволил сам король, и у нее намного больше шансов на успех.

— И где же она сейчас?

— Неизвестно. Она от него сбежала.

Дейдре рассмеялась.

— Это упрощает дело, — с улыбкой сказала она.

— Смотри, как бы она не вернулась.

— Мне-то что?

— Она ведьма, — сказала Лиандри, — как и я. Отдай трубку.

Дейдре неохотно выпустила трубку из рук. После нескольких глубоких вдохов в голове прояснилось, но девушку все еще немного качало, и Лиандри помогла ей спуститься с крыши, а затем испросила разрешения побыть в одиночестве. Просьба была всего лишь формальностью, Дейдре не имела права приказывать ведьме и прекрасно это знала. На ужин Лиандри тоже не явилась. Госпожа Келлер, сидя за длинным столом по левую руку отца, не спускала глаз с Ланна, у которого, несмотря на ошеломляющее разнообразие яств, не было аппетита. Его взгляд блуждал по комнате, ни на чем не задерживаясь, в том числе на юной Дейдре в роскошном платье цвета сочных апельсинов. Глубокое декольте подчеркивало полную грудь, чересчур крупную для ее возраста и сложения, и девушка специально низко наклонялась над столом, по привычке прислуживая отцу, позволяя всем желающим рассмотреть ее внушительные достоинства. Стыд был ей неведом. Дейдре привыкла, что красоту нужно демонстрировать, а не скрывать под слоями кружев.

Все ее старания оказались напрасны: Ланн был околдован кем-то другим. Снова ведьма, подумала Дейдре, но вслед за мимолетной вспышкой гнева пришло осознание собственного бессилия. Она не могла быть врагом тем, кто облечен властью, в сотни раз более могущественным, чем она сама: по той же причине госпожа Келлер не возненавидела короля. Дейдре была по-своему простодушна и все еще питала надежды на возвращение в Аверну Лиму, а на Ланне было рано ставить крест. Сидящий напротив человек был одинок, подобно ее отцу, в его глазах затаилась печаль; а скорбящий, как известно, нуждается в утешении.

В тот вечер Дейдре не представился случай остаться с Ланном наедине: после ужина он ушел вместе с отцом, чтобы продолжить незаконченный разговор. Логан привел его в ту же потайную комнату, в которой, как надеялся старик, стены не имели глаз и ушей. Там хранились его воспоминания, покрытые пылью, фрагменты из жизни, которую он хотел бы вернуть. Ульцескор попросил портрет своей семьи, и после минутного колебания Логан отдал ему картинку. Эта вещь была ему дорога.

— Ты говорил с сестрой? — спросил Логан. У него еще не было возможности увидеться с Лиандри, хотя Дейдре души в ней не чаяла и практически все время проводила с ведьмой. Ланн покачал головой: его внимание было сосредоточено на портрете. — Почему?

— Не думал, что скажу это когда-то, но я боюсь последствий. А если это известие всколыхнет в ее сердце что-то, чему лучше остаться нетронутым? Что, если она захочет… — Ланн умолк. Старик терпеливо ждал продолжения. — Она больна.

— Мы все больны, Ланн.

— Вы не понимаете. Она сама — болезнь. Мне хочется думать, что я контролирую ее и смогу удержать от насилия, но это чересчур самонадеянно. Я не уверен. Она из Вираго, сильнее ее только дис, утратившие плоть и парящие где-то за пределами материальных пространств. Скажите мне, Логан, что стало с моим отцом? Должна же быть какая-то причина, по которой ему отсекли голову. Королей казнят только за измену.

— За тиранию. Шпионаж. Насилие над членами царственного дома.

— Что же это было? Он угнетал аристократов? Продавал оружие на Альвийские острова? Искалечил своего брата?

Логан издал тяжелый вздох и сел на кровать.

— Твои дядья плохо кончили, а отец женился на танцовщице без роду и племени. Твой дед, тогдашний король, был уже довольно стар, и потеря сыновей не могла не сказаться на его рассудке. Он вбил себе в голову, что союз с твоей бабушкой посеял в роду семена безумия и что все его дети заражены, в том числе твой отец. Но только не Ирвин Август. Дитя от второго брака, он единственный был чист. Два сводных брата лежали в могиле, остался только один: кто бы упустил такую возможность, когда на кону стояло целое королевство? Но одних подозрений было недостаточно, а Рен не подавал признаков умственного недуга. А потом родился ты, и он стал растерянным, замкнутым, подолгу не выходил из своей спальни. Навещал твоего дедушку и сидел у его постели, как будто извинялся за что-то, еще не совершенное. Приходил один, по ночам. Перед одним из таких визитов Ирвин Август вложил ему в руку нож.

На шее Ланна дрогнула жилка, он напрягся, стиснув руки в кулаки.

— Он убил своего отца и короля? — спросил ульцескор.

— Успокойся, Ланн. Ничего не случилось, но король испугался. У Рена отняли право наследования. А после смерти твоего дедушки и коронации Ирвина Августа было проще простого лишить его еще и головы. — Логан подошел к столу, наполнил кубок вином и промочил горло. Он сознательно давал ульцескору время переварить услышанное. — Но есть кое-что еще, что ты должен знать. Имя человека, одурманившего твоего отца.

— И вы никому не сказали?

— Я слаб, Ланн. Я и тогда был слабым. Я не думал, что все так обернется, а потом было уже поздно. Некого было спасать.

— А меня? Мою сестру?

Логан промолчал.

— Так кто это, ведьма?

— Нет, не ведьма. — Старик сделал еще один глоток, собираясь с духом. — Это был я. Я показал ему болота, богатые триофеном. Мы вместе вдыхали этот газ, хотя тогда я не знал, что это может привести к смертельному исходу. Я не мог ничего доказать, но я продолжил изучать триофен и спустя годы убедился, что твой отец не был безумен. Он умирал, он чувствовал это — и не мог сказать близким.

Долгое время Ланн не знал, что говорить.

— И все это время вы торговали газом, который убил моего отца?

— У меня не было выбора. Теперь ты понимаешь? Перед казнью он был особенно плох. Он все равно бы умер — спустя месяц или два. — Маска спокойствия, которую старик с таким трудом удерживал на лице, разбилась вдребезги, кубок звякнул, выскользнув из его руки. Логан упал на колени и подполз к Ланну: дряхлый, жалкий, раздираемый чувством вины. Старик захлебывался слезами. — Прости меня. Прости. Я отдам тебе все. Даже свою дочь.

— Мне ничего не нужно.

Логан поднял на него заплаканные глаза.

— Тогда зачем ты здесь?

— Я не знаю. — Взгляд ульцескора обжег его холодом, и старик со всей ясностью понял: похожесть Ланна с отцом заканчивается на внешнем аспекте. Дайрен был сентиментальным, податливым и мягким, им было легко управлять, а еще легче — расположить к себе. — Чем больше я вас слушаю, тем меньше мне хочется остаться.

— Но, Ланн… — умоляюще произнес старик, — мне нет оправданий, я виноват, таковым признает меня любой суд. Но я не хотел этого. Поверь мне, и я помогу тебе вернуть то, что еще можно вернуть — твою мать, сестру и королевство. — Ланн угрюмо молчал, и Логан продолжил, дернув его за штанину: — Люди хрупкие. Иногда мне кажется, что они сделаны из хрусталя, а не плоти. Мы были созданы такими.

Ланн почему-то подумал о Летиции. Он не хотел о ней думать.

— Встаньте. Негоже старому пресмыкаться перед молодым.

Келлер поднялся, опираясь на краешек стола. Он не был полон жизненной силы, но и не выглядел больным: триофен не затронул ни его тело, ни разум. Старик взглянул на Ланна с надеждой, ожидая услышать слова прощения, но ульцескор молча направился к выходу. Он оглянулся перед тем, как уйти, и яркий лазоревый свет из его глаз удивил и напугал Логана.

— Вы первым узнаете о моем решении, — произнес он.

Голос старика остановил его через несколько секунд.

— А где был ты? Чем занимался все это время?

— Я охотился на чудовищ, — сказал Ланн, — но теперь с этим покончено.

Его разобрала тоска: по скромной комнатке в восточном крыле, по хрустящей бумаге с гильдейской печатью, по тем временам, когда от него требовались лишь смекалка и умение махать мечом, по Летиции. Все, чего он сейчас хотел — уйти из замка под покровом ночи, забыть о своем происхождении и скитаться по дальним краям до самой старости. Его отца убил Логан Келлер — он сам сознался в своем преступлении. Так кому он должен мстить, с кого требовать спрос?

Волей случая Ланн встретил в коридоре Кольма. Ульцескору хотелось остаться наедине со своими мыслями, и он прошел мимо, не заметив мальчика, но паж догнал его и несмело дернул за куртку. Сказал коротко и просто, потупив взгляд:

— Научите меня.

Ланн не смог оттолкнуть мальчика, хотя не так давно отказался тренировать молодых карцев. Кольм привел его на задний двор, и они до темноты упражнялись в фехтовании. Когда на небе высыпали звезды, Ланн предложил пажу деревянный манекен в качестве соперника, а сам отправился в постель.

Проснулся он от жуткого холода, пробиравшего до костей. Комнату заволокло промозглым густым туманом, на одеяле лежал снег, а за прозрачной занавеской окна он различил знакомый силуэт. Девушка сидела к нему спиной, ее ноги болтались над пропастью. Лететь вниз было далеко. Одно быстрое движение — и она разлетится на осколки, как фарфоровая чашка, едва достигнув земли. Ланн представил ее разбитой и мертвой, в луже стылой крови, и с трудом преодолел дурноту.

Он стряхнул снежинки с одеяла, завернулся в него и подошел к Лиандри, по пути включив свет. Она была в том самом дешевом шерстяном платье, купленном на местном рынке, и это казалось странным: ведьма ведь страсть как любила прихорашиваться.

— Мне нужно кое-что у тебя спросить, — произнес он.

— Какое совпадение, — отозвалась она. — Уступишь женщине?

Она все еще сидела к нему спиной, и ульцескор не попросил Лиандри обернуться. В самом деле, зачем смотреть людям в глаза, когда разговариваешь, и видеть все, что происходит у них в душе? Знать слова прежде, чем они будут произнесены?

— Я слушаю.

— Дейдре имеет на тебя виды.

Это меньше всего его волновало.

— О боги.

— Тебе все равно?

— Нет, я думаю, мне пора жениться, — с иронией заметил Ланн, — ибо в последнее время таких девушек становится все больше.

— Не шути со мной.

Теперь она обернулась. Бледное марево рассеялось, ее лицо стало четким, словно камея. Лиандри была без косметики, даже губы не подвела, а ее волосы пребывали в очаровательном, но столь несвойственном для них беспорядке.

— Что случилось? — спросил он.

— Я могла бы убить Летицию ди Рейз, если бы хотела этого.

— А ты хочешь?

Она отвела взгляд.

— Возможно.

— Лири, я не Кайн. Я лишен его чар, его энергии, его страстей.

— От него веяло безумием и угрозой. И любовью.

— Опасное сочетание, — заметил Ланн. — А что насчет меня?

— Ты другой.

— Тогда в чем дело?

— Я ревную.

Между ними стеной встало молчание.

— К Летиции? — наконец спросил ульцескор.

— Потому что она ведьма.

— Послушай… — Какое-то время Ланн подбирал слова. Если Лиандри окажется его сестрой, это станет лучшим выходом из сложившейся ситуации. Не имело значения, какие чувства он испытывал: в отношениях со Снежной Ведьмой можно было рассчитывать только на статус жертвы. — Ты давно не была среди людей. Еще привыкнешь, они успеют тебе осточертеть, прежде чем вернешься в Гильдию.

— Кто заставит меня вернуться? — прошептала она.

— Экзалторы, — отчетливо проговорил Ланн. — Никто еще не отменял их, верно?

— Ты жесток.

— По-твоему, — он положил ладонь ей на плечо, — я могу остановить их?

— Можешь. Ты уже победил двоих.

— А что потом? — Его голос огрубел, в него закрался гнев: — Превратишь меня в ледяную статую в знак благодарности?

Лиандри улыбнулась. Ульцескор почувствовал, как от кончиков пальцев струится холод, расползаясь по жилам, как медленно коченеет плоть. Он убрал руку.

— Что ты хотел спросить? — мягко поинтересовалась ведьма.

Не имело смысла затягивать дело. Ланн достал из кармана портрет и показал ей.

— Эта девочка — ты?

Она вгляделась в изображение. У малышки были густые темные волосы, глаза голубые или серые — цвета тусклые, уже и не разобрать; личико симпатичное, но у детей часто такие, по мере взросления черты меняются и грубеют.

— Кто это?

— Моя сестра.

— С чего ты решил, что это я? — Лиандри протянула ему портрет. — Ланн, я была уродливым ребенком. Мне это часто мать говорила. По ее мнению, лучше бы я такой и осталась.

Его лицо отразило разочарование.

— Значит, это не ты?

— Нет, но… — она показала ему кончик языка, — я знаю, кто это. Это лицо знакомо мне не хуже, чем мое собственное. А теперь давай обсудим условия сделки. Что я получу взамен?

— Ты уверена, что…

— Да, — кивнула Лиандри. — Ошибки быть не может.

Он вздохнул.

— Чего ты хочешь?

Ведьма задумалась на мгновение.

— Подари мне букет роз.

— Странная просьба. Это все?

— Нет, не все. Я хочу войти за Грань. И ты меня сопроводишь.

Ланн покачал головой.

— Я не пойду, но остановить тебя не могу.

Она снова улыбнулась, на сей раз шире.

— Ты хочешь сохранить ей жизнь? Летиции ди Рейз? Я ведь найду ее. Найду, где бы она ни была. Разве она не стоит того, чтобы рискнуть?

Ланн прореагировал болезненно.

— Она стоит всего, — хриплым, быстрым шепотом произнес он. Он никому еще не говорил, насколько сильно любит Летицию, и откровенность оказалась неожиданно волнующей. Звучание ее имени изменило все, наполнило жидким огнем его нутро. — Ты клянешься?

— Боюсь, мы не сможем скрепить договор кровью. — Лиандри плюнула в ладонь и простерла руку ему навстречу. — Клянусь. Ты пойдешь со мной?

— Да. — Он повторил ее жест, их руки соединились. — Клянусь.

ПЕСНЬ 4. Кресет

Она могла делать это с закрытыми глазами. Она не чувствовала своих рук, но они выполняли привычную для них работу: лепили и полировали. Она дышала на хрусталь, и он запотевал, как стекло в морозный день. Она размягчала пальцами осколки, и ими же придавала маске форму и обжигала ее, а потом брала из шкатулки пульсирующий сгусток силы и вживляла его в хрусталь. Ей не нужно было видеть, не нужно было осязать. То, что содержалось в шкатулке, не могло иссякнуть.

Она изготавливала маски, ружья, плащи — и обручальные кольца. Гладкие и черные, словно из эбонита, со странным жемчужным ореолом, а по крошечным прожилкам, не заметным для людского глаза, струилась магия. Первоначально все было не так: экзалторам следовало стать защитниками, покровителями, но человеческая природа исковеркала благой замысел, извратила его. Каждая ведьма была алой невестой, навеки обрученной с темным колдовством. Не с Богиней, ибо Богиня, вопреки утверждениям страстных фанатиков, была женщиной, не с Охотником, так как он был женат на своей скорби, не с Маной, потому что Мана не была ни тем, ни другим. Красный — цвет всего: пламени, крови, предательства и власти.

Ее выбрали, потому что она могла стать силой противодействия и остановить шестерых. Тогда это звучало гордо: архиведьма; тогда это было синонимом могущества. Здесь и теперь у нее была лишь крохотная мастерская, и она изготавливала предметы, с помощью которых обезоруживали ведьм, делали их беспомощными, уязвимыми. Раздень женщину, сними с нее одежды — и она будет дрожать от холода и страха за свою честь. Что будет, если раздеть ведьму, сбросить с нее колдовской покров? По одной из легенд, сын бога украл для людей огонь, дабы они могли обогреть свои жилища. Айге Ир Вель дала им нечто большее — защиту от волшебства.

Она предвидела тот день, когда станет не нужна. Она лелеяла мечты об изгнании. Последний, седьмой город, который они не построили, из тех, что ныне лежат в руинах, назывался Нефилим.

Глава 15

(Шадрен)

Архиведьма обитала в круглой башне под самыми облаками. Сквозь решетки на окнах пробивался тусклый свет, и она купалась в нем, стоя в наиболее яркой точке, на пересечении лучей. За несколько столетий, проведенных в мрачных, промозглых подземельях, она истосковалась по солнцу и свежему воздуху. В первом ей было отказано даже здесь — рассвет обходил Альдолис стороной. Изредка кровавое зарево на горизонте знаменовало его приход, но это сияние постепенно блекло и затухало, уступая очередной долгой ночи. Солнечный свет был губителен для некоторых горожан, и здешние колдуньи решили полностью от него отказаться.

Нефела привыкла жить в скромности: она не испытывала нужды в отдыхе, пище и воде, что уж говорить о предметах роскоши, поэтому комната была абсолютно пустой — за исключением небольшого черного сундука из гладкого камня. Шадрен, отдышавшись после долгого подъема по спиральной лестнице, нашел этот сундук весьма занимательным: его крышка была плотно закрыта, и, как ни приглядывайся, он не мог разглядеть на ней ни защелки, ни отверстия для ключа.

Нефела повернулась грациозно, не спеша. У нее был иссеченный шрамами рот, сквозь черты лица просвечивали волосы, сквозь руки — складки одежды. Шадрен постепенно привыкал к неземному облику тутошних обитателей, к чудным одеяниям, сотканным из дыма, серебристой спектры или непроницаемой тьмы. Мантия архиведьмы напоминала рваный лоскут звездного неба, каким-то невероятным образом надетого на женский силуэт. Он узнал ее по движениям, по тонким рукам, по гладким прямым локонам цвета воронова крыла, спускавшимся до самых пят.

— Я тебя помню, — оторопело пробормотал Шадрен.

— Неужели? — отозвалась Нефела. — Как тебя зовут?

Ее голос был замогильным и холодным и звучал, как несколько голосов одновременно. Он представился, испытывая неловкость. Пятнадцать лет назад она решила его судьбу, определив мальчика в экзалторы. Целые века Совет прятал архиведьму глубоко под землей, и если у Гильдии могло быть сердце — то этим сердцем была она, Нефела. Что ж, если так, то теперь от некогда сплоченной, могущественной организации осталось одно название. Предательство Кайна заставило усомниться в проверенных веками правилах, покачнуло старые устои, перевернуло все с ног на голову.

— Но как ты здесь оказалась?

Она произнесла лишь одно слово:

— Лайя.

Он невольно почувствовал уважение к Черной Вдове: она сумела точно подгадать момент, чтобы отпустить архиведьму на волю. Во время расспросов в Гильдии, в которых всякий раз фигурировала Морвена, Шадрен лишь прикидывался глухим и страдающим избирательной потерей памяти. Ему было прекрасно известно, что за всем случившимся стояла Лайя-Элейна и ее сообщница, Сканла-Кай. Он инстинктивно защищал сведения о кайлеах, сам не до конца понимая, зачем это делает.

— Ты удивлен, что меня освободили? — В лице архиведьмы, несмотря на его транспарентность, не было ничего отталкивающего. — Я тоже. Маска, что ты носил, сделана мною. Твое ружье. Кольцо… — Она глянула на его правую руку и осеклась. — Ах да, вы больше не надеваете кольца.

Повисло молчание. Так вот почему экзалторское снаряжение стало хуже — теперь его делали другие руки, не столь умелые, как эти. Шадрен порывался спросить, с кем Нефела разговаривала в их первую встречу, и в то же время боялся навлечь на себя ее гнев. Воздух над сундуком слегка вибрировал, под плотной крышкой скрывалась сила — Нефела увезла его из Гильдии против согласия Совета, как некогда Кайн забрал свою маску и плащ.

Она перехватила его взгляд.

— Тебе интересно, что в ларце? Бедствия — ведьмины и людские. Приоткрой — и выпустишь боль, и горе, и болезнь. Мана — тоже беда из шкатулки, но куда больше, чем все остальные.

Ее губы изогнулись в усмешке, шрамы растянулись, показались глубже, шире. Кто ее изуродовал? Люди из Гильдии? Но она ведь и так шла против своей природы, изготавливая оружие для истребления сестер! Шадрен уставился в пол, ощутив жгучий стыд за человечество, за организацию, в которой состоял. Гильдейский устав пошатнулся, заржавел стальной обелиск — молчаливый бог, которого он для себя выбрал. Вода точит камень. Он на миг усомнился во всем, в своих представлениях о чести, о справедливости, в самой своей сути.

— Но ты ведь… — Шадрен осекся.

— Да. Именно беды я вкладывала в хрусталь масок, в теплый металл ружей, в переливчатую ткань плащей и блокирующих мешков.

'Ты приносишь несчастье'. Ему многое стало понятно: не он избрал Гильдию, это Гильдия выбрала его; он был инфантильным, взбалмошным мальчишкой и не ведал, что творил, а превратился в дурного вестника. Экзалтор приходит лишь туда, где есть нарушитель, а за ним по пятам шагает смерть.

— Кто ты, что смогла взять их голыми руками? Что ты?

— Тень.

— Но… — снова возразил он.

— Каждой Тени нужен сосуд для пребывания в реальности, — сказала архиведьма, — иначе она исчезнет. Но избрать сосуд — значит заключить себя в клетку из плоти, слабой, хрупкой и недолговечной, и ограничить свои возможности. Вместо этого я черпала силу из этого ларца, а там ее предостаточно. — Он едва успел обдумать ее слова, ибо следующий вопрос прозвучал незамедлительно: — Зачем ты пришел?

— Меня прислала Морвена. Если я желаю остаться в темном городе, я должен стать… кем-то другим.

— Монстром, — уточнила Нефела.

— Да, — неохотно кивнул Шадрен. — Мне есть из чего выбирать?

— Морвена пьет жизненную эссенцию, подпитывая Тень. — В Альдолисе обходились без титулов, каждый мог назвать ее Морвеной: и архиведьма, и тот маленький демоненок под городской стеной. — Ты хочешь остаться здесь или остаться с нею?

Он попытался мыслить трезво — и не смог. В нынешней ситуации не было места простым 'хочу' или 'нет', над ним довлело нечто сильнее желания, и оно приравнивалось к потребности.

— С нею.

— Значит, даханавар. Ты найдешь его в Доме Скорби.

Нефела выжидающе смотрела на мужчину, не спешившего уходить. Одно его присутствие вызывало не очень приятные воспоминания — о многовековом заточении, о духах сестер, которые истязали архиведьму в стенах подземелья, донимая ее разговорами. Были и такие, что мешали ей работать, и она не могла выполнить суточную норму, а за это ее наказывали: заставляли подолгу держать руку в черном ларце. И тогда ощущения возвращались, будто она и не была Тенью, а принадлежала к роду людей; ей чудилось, что бедствия отрастили зубы и сдирают с нее кожу, клочок за клочком.

Совет постоянно нуждался в услугах Нефелы. Больше всего времени уходило на работу с тканью — блокирующие мешки были одноразовыми, единожды использованные приходилось сжигать в специальной печи. Когда экзалтор сдавал полномочия, у него отбирали ружье и маску. Эти вещи считались 'грязными' и подлежали переработке.

— Почему ты медлишь? — спросила архиведьма.

Шадрен покачал головой.

— Я не понял. Даханавар? Дом Скорби?

Нефела отвернулась к окну, всем своим видом выражая нетерпение. Глаза архиведьмы, светившиеся молочной белизной и оттого казавшиеся слепыми, принялись выискивать что-то среди облаков. Спустя минуту она спросила:

— Ты знаешь, чем является Морвена? Как называют таких, как она?

— Кайлеах?

— Нет. Не это.

Он немного поразмыслил.

— Ты говоришь о вампирах?

Архиведьма кивнула.

— Дай ей то, чего она хочет. А потом возьми что-то взамен.

— Например?

Когда она взглянула на него, ее глаза потемнели.

— Кровь.

Шадрен покинул башню, ничего не сказав. Мысль о подобном обмене виделась ему одновременно и омерзительной, и манящей. Экзалтор представил, как Морвена стонет и выгибается в его руках, как он вонзает зубы в нежное горло, и его рот наполнился слюной. Устыдившись собственных фантазий, он остановился на секунду, чтобы оглядеться и отереть губы, а потом бездумно зашагал по пустынным аллеям. В спину летели шепотки, а однажды перед ним промелькнула тень, перебегавшая дорогу между домами: горожане прослышали о суровой расправе над теми, кого он встретил во время предыдущей прогулки, и старались не попадаться ему наглаза.

Нефела не объяснила Шадрену, где находится Дом Скорби, и он не видел ни единого указателя, но темный город был одним из тех мест, в которых невозможно заплутать: чудесным образом ты всегда попадал туда, куда направлялся. Предчувствие заставило экзалтора остановиться перед сооружением, отдаленно напоминавшим храм, какими он их помнил. Острую крышу здания поддерживали шесть прямоугольных колонн, на гранитных ступенях сидел худой мужчина в рваном плаще. Незнакомец поднял голову, услышав шаги: половину лица закрывал капюшон, и на экзалтора уставился один алый глаз.

— Ты пахнешь, — сказал вампир.

Шадрен не знал, как это понимать, но на всякий случай отошел на шаг. Кровопийца улыбнулся, меж губ сверкнули белоснежные клыки. Его кожа отличалась мертвенной бледностью, как и положено всякому уважающему себя вампиру, да и негде здесь было солнечные ванны принимать. Он протянул руку в знак перемирия:

— Я не охочусь на своей территории.

— Но я пришел именно за этим.

Лицо вампира отразило недоумение.

— Чтобы меня покормить?

— Чтобы стать охотником. Что для этого нужно? — Недолго думая, экзалтор расстегнул рубашку и обнажил шею. Вампир облизнулся. — Укуси меня.

— Я мог бы. — Алый глаз хищно блестел, в уголках рта выступила слюна. — Но тогда ты будешь едой. Я не из тех, кто может запросто остановиться. Это ты должен кусать, приятель.

— Тебя?

Вампир усмехнулся.

— Нет. Тех, — он махнул рукой на храм, — что внутри.

— Мертвых? — ужаснулся Шадрен.

— Они не то чтобы покойники. Но они и не живые, это точно. Они меня кормят.

— И я должен… — экзалтор тяжело сглотнул, — пить из них кровь?

— Все верно, друг. Заплати пошлину и входи.

— Какую еще пошлину?

Вампир критически оглядел просителя.

— Возьми мой плащ, а я возьму твой.

Шадрен с некоторым колебанием согласился. От чужого плаща веяло свежестью и мокрой землей. Вампир поднялся со ступеней и с явным удовольствием натянул на себя обновку, затем слегка поклонился и сделал приглашающий жест.

— Дом Скорби в твоем распоряжении.

Экзалтор не торопясь поднялся по лестнице. Тяжелая дверь с полустертым орнаментом издала пронзительный скрежет, едва он надавил на нее плечом, но через несколько толчков сдалась под его напором и отворилась. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и царила могильная тишина. Шадрен провел рукой по стенам у входа в надежде нащупать факел, но напрасно. Он уже намеревался вернуться к вампиру и задать вопрос относительно источника света, которым тот мог бы его снабдить, когда надтреснутый голос заставил его вздрогнуть.

— Так, так, так, — прошамкал кто-то, и этот кто-то приближался, шаркая башмаками. Перед экзалтором вырос сгорбленный силуэт. — Добро пожаловать, милок. — Старуха не вышла ростом и еле доходила ему до пояса. Она закрылась морщинистой рукой, подойдя к двери. — Отойди-ка.

Он послушно отошел, и дверь шумно захлопнулась, отрезая поток света. Они остались в кромешной тьме. Костлявая рука нащупала руку экзалтора и куда-то его повела.

— Куда мы? — спросил он.

— Тише! — шикнула на него старуха. — Перебудишь всех.

Шаги отдавались гулким эхом в пустом зале. Старуха подчас останавливалась и заходилась кашлем, уткнувшись лицом в передник, и это было куда громче, чем осторожный шепот Шадрена. Его глаза постепенно привыкали к темноте, и вскоре он мог разглядеть очертания стен и дверных проемов, но ничего более. Она снова остановилась, на этот раз не из-за приступа кашля, выпустила его руку. Минута промедления — и в глаза ударил свет.

— Возьми. Только на меня не свети.

Она вручила ему лампу в форме свечи. Держаться можно было только за сам цилиндр, но стекло не нагревалось, и Шадрен мог свободно сжимать его в руке. Он поводил лампой туда-сюда, пятно света коснулось полуистлевшего платья, и старуха отпрянула, бормоча ругательства. Он это сделал не со зла и тотчас извинился:

— Я не хотел.

— Идем уж, — проворчала она.

Теперь она шла впереди, экзалтора окружало кольцо света, а со всех сторон на него наползала тьма. Шадрену доводилось иметь дело с искаженным пространством, и его ничуть не удивляло, что внутри храм был намного обширней, чем казалось снаружи. Он тревожился по другому поводу: его не спросили, зачем он пожаловал и что ищет.

— Сюда.

Экзалтору пришлось пригнуть голову, и они прошли под низкой аркой. Когда-то это могло быть жилой комнатой: в углу размещалась односпальная кровать, напротив стоял платяной шкаф, а рядом с ним — стол с письменными принадлежностями. Помещение пропахло сыростью и пылью. Шадрен подошел к столу и убедился, что чернила в баночке засохли, а бумага крошится в руках.

— Я буду неподалеку, если понадоблюсь.

С этими словами старуха откланялась. До Шадрена постепенно дошло: она приняла его за того вампира, что сидел на лестнице перед храмом. Видно, со зрением у нее было неважно, а вопроса, который мог его выдать, она просто не разобрала. Тем лучше. Но зачем она привела его сюда? Он еще раз посветил на кровать, стол, шкаф — ничего. Он двинулся в противоположный конец комнаты, утонувший во мраке. Шаг, второй, третий… лампа выпала из его руки, чудом не разбившись.

Его дыхание сбилось, тело парализовал страх. Шадрен крепко зажмурился и дал себе время успокоиться. Спустя несколько секунд он наклонился за лампой.

Девушка раскинулась в глубоком кресле и вполне могла сойти за мертвую, если бы не одно но — она дышала. На правой стороне шеи была глубокая рваная рана, платье на груди пропиталось кровью, руки были искусаны до самых локтей, но ее грудь продолжала равномерно вздыматься, как у спящей. При жизни (или после жизни, он не мог сказать точно) она была красавицей.

Шадрен понял, что должен делать. Изнутри поднялось возмущение: он не хотел ее трогать. Не лучше ли позвать старуху и сказать, что сегодня он желает полакомиться кем-то другим? Но часто ли вампиры меняют предпочтения? Шадрен опасался, что старуха начнет что-то подозревать, приглядываться к нему, задавать каверзные вопросы; а ведь он всего лишь человек, забредший в логово монстров, чтобы стать одним из них. Ремень для ружья не оттягивает плечо, у него при себе нет ни меча, ни кинжала. Не волк в овечьей шкуре, а безобидный барашек под личиной хищника: сорви покров — и стая мигом разорвет тебя в клочья. Он затравленно оглянулся.

Вампир обманул его. У экзалтора во рту не было удлиненных острых клыков, но не в этом заключалась главная проблема. Пустить кровь можно десятком разных способов, но чтобы ее испить, требуется жажда. Красная жажда. Проще говоря, Шадрен не обладал вампирским аппетитом.

— Не получается, милок?

Он вовремя вспомнил, что старуха не любит свет, и предусмотрительно спрятал руку с лампой за спину. Пронеслась шальная мысль: вот оно, оружие. Ударить ее по голове и убежать, стремглав носиться по залам, пока не свалишься от усталости, а затем отдать себя на растерзание монстрам, рыщущим во тьме.

— Она почти пустая, — с сожалением произнесла старуха. — А сколько молодой крови было, горячей, сладкой, как вино. И странно ведь. Красотки обычно горькие на вкус, а эта не такая. Ты будешь? Или позволишь мне? — Она чуть помолчала и продолжила извиняющимся тоном: — Только раз я испила ее, уж прости. Не смогла удержаться.

— Уйди, — прошептал Шадрен.

Старуха ушла тихо, без упрека. Красная жажда все не являлась, но экзалтор не мог отдать последние капли крови, оставшиеся в прекрасном юном теле, этой ужасной ведьме, скрывавшей свое лицо; он не мог позволить ей допить. Шадрен опустился на пол перед креслом, взял девушку за запястье, повернул ее руку ладонью вверх и накрыл ртом рану, в которой блестела кровь. Он уверял себя, что иного выхода нет, что он делает лишь то, за чем явился. Кровь была едва теплой и ничуть не сладкой — так ему показалось вначале. Спустя несколько секунд Шадрену захотелось впиться зубами в плоть, да так сильно, что он не смог удержаться, оставил руку жертвы и приник к левой, нетронутой стороне шеи. Он опомнился лишь тогда, когда кровь перестала течь.

Тело девушки сморщилось у него на глазах, кожа потемнела и обвисла, волосы упали на землю одним блеклым пучком. Не было стыда, не было отвращения, а в голове стучало: еще, еще. Он не насытился. Ему хотелось пить и заниматься любовью.

— И ты его не остановишь? — озабоченно спросила Децима. — Он идет к матери.

— Нет, — сказала Нона. — Она боится боли — и хочет ее.

— Как можно хотеть боли? — удивилась сестра.

— Смертные, — пожала плечами Нона. — Их не понять.

Они сидели на ступеньках перед Домом Скорби, но Шадрен, проходя мимо, не заметил их: превыше всего его интересовало удовлетворение своих потребностей. Децима проводила его взглядом. Нона перестала расчесывать рукой волосы, лежащие на плече, и поднялась на ноги. Шадрен перестал быть человеком — и тем самым избавил их от постыдной обязанности вести за ним слежку. В знак благодарности Нона подала руку вампиру, и он медленно и нежно приник к ее запястью. Маленький укус, две капельки крови — почти поцелуй.

— У меня была только Идрис.

— Я знаю.

Морвена стояла у раскрытого окна. Шадрен видел, как дрожит ее рука, сжимающая занавеску. Кровь отхлынула от ее лица, льняные кудри растрепал ветер. Самое страшное — неизвестность, и она не могла заставить себя обернуться и посмотреть ему в глаза: тому, кем он стал по ее воле.

— А теперь у меня будешь ты, — сказал он.

Морвена заплакала, закрыв лицо ладонями.

— Могу я войти?

— Я не знаю, — глухо отозвалась она. — Можешь ли?

— Но ты меня не пригласила. Я же вампир.

Она удивленно оглянулась. Шадрен стоял на пороге, опираясь плечом на дверной косяк и заложив ногу за ногу. На нем было то тряпье, что он выменял у собрата. На таких гадают в полумраке шатров — высоких, смуглых, широкоплечих, — а встречи с ними не сулят ничего хорошего. Он не стригся с того времени, как покинул Гильдию, и оказалось, что его волосы красиво вьются. Темный локон падал на один глаз, на лице играла слабая улыбка. Он лукавил. Не существовало той силы, что могла помешать ему войти.

Морвена зарделась, отерла лицо. Плакать уже не хотелось.

— Так как?

Что еще она могла ответить?

— Входи.

ПЕСНЬ 5. Леди-смерть

Эта каморка была такой крохотной, что в ней нельзя было выпрямиться во весь рост или вытянуть ноги. Низкий потолок, густо затянутый паутиной, нависал над головой подобно изощренной ловушке, в любой момент готовой ощетиниться стальными шипами и начать со скрежетом опускаться на голову несчастному, томившемуся в этой каменной клети. Сквозь прямоугольное отверстие с решеткой лился закатный свет, разделенный на ровные полосы. Окошко было единственной связью с внешним миром. Оно находилось чуть выше уровня земли, и в него подавали еду — как правило, бесхитростную: кусок вчерашнего хлеба, который уже не годился на стол господам, и кружку теплой воды. Как-то раз на подносе оказалось птичье ребрышко, когда-то, наверное, принадлежавшее воробью, таким маленьким оно было. Она сгрызла и косточку тоже, ибо та пахла мясом, а еще потому, что каждая трапеза могла стать последней.

Она пробыла здесь больше двух недель, тоскуя по внешнему миру. Ее чувства притупились, стали такими же ограниченными, как и ее жилище. Никто не заговаривал с ней. Запахи природы и людского пота, соловьиные трели и басистые голоса стражников долетали как будто издалека, видимое пространство состояло из четырех ровных отрезков, которые она, сгорбившись у окна, пыталась схватить юркими пальцами и затащить себе в камеру, чтобы та расширилась, обрела нормальные размеры, наполнилась чистым воздухом и солнечным светом. Но ее руки не сумели объять реальность, они так и остались бесполезными кусками плоти, не могущими вызволить ее отсюда. Она смирилась с тем, что придется с ними расстаться.

Именно так. Завтра, на рассвете, ей отрубят обе кисти: руки, оскверненные преступлением. Ее жизнь висела на волоске, но ей было всего двенадцать лет, и судья сжалился над ней. Ей отчаянно повезло. Он оказался человеком с большим сердцем и широкой душой и нередко одаривал закоренелых негодяев своим обнищалым милосердием. Она была безмерно признательна ему только за то, что смогла выйти из тесной камеры и снова увидеть цельный, не поделенный на части мир. Благодарность пульсировала в каждой ее жилке, когда она взошла на помост и положила руки на плаху. Палач поднял тяжелый меч, и толпа, собравшаяся посмотреть на чужое горе, затаила дыхание. Кто-то заплакал, жалобно и тонко, сначала тихо, затем все громче. Меч опустился, кровь забрызгала ей лицо, но боль не пришла. Кто-то все еще плакал по ней, по ее отсеченным рукам.

В тот момент на нее снизошло озарение, в голове будто разорвался огромный белый шар, осветив темные уголки разума, позволив ей понять. Мир был сломанной машиной. Ее грех был искуплен, она внесла плату, но другие все еще были грязны. Она вырвет их проступки так же, как ее злодеяние было вырвано из нее. Она очистит их — и неважно, какой ценой.

Глава 16

(Летиция)

Летиция смотрела на него во все глаза, не смея шевельнуться. Доселе он представлялся ей мертвецом, но Охотник выглядел живым — живее, чем она сама, одетая в спектру и раскрашенная серебром. Его грудь равномерно вздымалась, левой рукой он опирался на гробницу, правая плетью висела вдоль тела, как чужая. Лицо Охотника заливала тень, но девушка без труда могла разглядеть, во что он одет: брюки, куртка, кожаный пояс, высокие сапоги — ничего из ряда вон выходящего. Он изменил позу, как будто получал удовольствие от того, что его так пристально рассматривают. Свет отразился от металлического предмета на бедре: отполированный до блеска ствол оружия, которого она так страшилась, экзалторское ружье в миниатюре. Он мог убить ее, убить ее прямо сейчас. Ее тело пробила крупная дрожь.

Он молчал, ждал, что она скажет. Первым побуждением было закричать — так громко и пронзительно, чтобы мертвые поднялись из своих могил и встали на ее защиту. Но прежде чем она открыла рот, Охотник покачал головой, выказывая неодобрение. Он не мог забраться к ней в голову, но вдыхал ее страх и чуял, в каком направлении текут ее мысли. Существовало несколько схем поведения, которых обычно придерживались жертвы, но сначала они все кричали: звали на помощь, пока не охрипнут, и судорожно тянули руки ввысь, словно безжалостное небо могло даровать им спасение.

Охотник покопался в дорожной сумке и бросил Летиции какой-то сверток.

— Ешь. — Зазвенела фляга, приземлившись на каменный пол. — Пей.

При упоминании о воде она оживилась, подобрала флягу и сделала глоток. Вода попала в дыхательное горло, девушка закашлялась, но приступ быстро прошел. Ей стало немного лучше. Касс заворочался и застонал, в полусне резко схватил Летицию за платье, дернул к себе — и сразу отпустил. Ей хотелось, чтобы он проснулся, но она не решилась его растолкать. Госпожа ди Рейз не знала, как поведет себя Кассиан перед лицом гибели, и не хотела идти на риск. Она была для Охотника не более чем пылью, которую можно легко стряхнуть, но в первую встречу он казался неумолимым, а тут решил вступить с ней в беседу. Следует быть предельно осторожной.

— Ты бог? — спросила она единственное, что пришло в голову. И сразу же: — Ты убьешь меня?

Ветер отогнал облака, в гробницу проник рассеянный свет, и теперь Летиция отчетливо видела его лицо. Столетия обнимали его за плечи, но кто-то остановил его время, не дал ему состариться и одряхлеть.

— Да. И его тоже.

Она подползла к Охотнику, преодолевая страх, и он простер руку ей навстречу. Ее пальцы легли ему на запястье, под кожей отчетливо прощупывался пульс.

— Ты живой? — тихо спросила она.

— Я мог бы даже трахнуть тебя, если бы хотел.

Летиция смутилась. Он улыбнулся, его лицо просветлело, будто в душе зажглась искорка милосердия. Охотник все еще остро ощущал свою принадлежность к миру первородного греха, хоть и не был больше человеком. Белая колдунья искала его, парила среди горных высот, огромная, как птица Рух, ее платье реяло на ветру, закрывая кусочек неба; но теперь они были как супруги, спящие в разных постелях.

— Почему тебя называют Охотником? У тебя есть имя?

— Ты решила со мной подружиться?

Его рука скользнула Летиции за шиворот, нащупала под платьем тонкую цепочку и извлекла ее на свет вместе с изящным кольцом, испещренным затейливым рисунком. Эта находка вызвала у Охотника приступ короткого смеха. Его речь звучала грубо, а вот рука, дарившая ласки, была рукой любовника.

— Так ты кому-то обещана?

— Да, — чистосердечно призналась она. — Кому принадлежат все эти могилы?

— Моим родственникам.

— Ты убил их всех?

Охотник помрачнел. Она запоздало прикусила язык.

— Нет. Только некоторых.

Летиция бросила мимолетный взгляд на его бедро. За окном светлело воссозданное кистью небо, простирались вдаль сиреневые мазки, из своей колыбели поднимался желтый диск, дающий иллюзию тепла, но оружие было потрясающе реальным. Девушка коснулась гладкого металла ствола: кожу обожгло холодом, а ладонь Охотника немедленно легла поверх ее руки.

— Хочешь увидеть, как быстро я могу стрелять? — Он наклонился к ее уху. — Эта штука плюется свинцом с окантовкой из пламени. Очень красиво. Особенно в темноте.

Ее пульс участился, и в наступившей тишине Летиция могла различить стук собственного сердца. Охотник тоже его слышал, а его взгляд стал острым, как кончик ножа.

— Чем я обидела тебя?

— Не ты, — последовал короткий ответ.

— Касс?

Охотник кивнул. Летиция надеялась узнать, в чем же вина несчастного парня, на долю которого и так выпало немало испытаний, но собеседник решил, что и так сказал достаточно. Он взглянул поверх ее головы и произнес отрешенно:

— Иногда мне тоже хочется уснуть. Но я забыл, как это делается.

Охотник мягко отстранил девушку, поднялся и зашагал к выходу из склепа, будто собирался уйти прочь и навсегда забыть о том, что должен был сделать. Он немного прихрамывал на правую ногу, напомнив Летиции отца, и оковы страха, сжимающие ее грудь, ослабли, а в душе всколыхнулась нежность: нечто странное и неприемлемое по отношению к палачу.

— Я помогу тебе вспомнить, — сказала она, и Охотник замер на пороге.

Она подошла и села на ступеньках, залитых бледным светом, прислонилась спиной к остаткам металлического каркаса, выступавшего из земли. Охотник расположился напротив, вытянув ноги и сложив на груди руки. Глаза у него были чистого, льдисто-голубого цвета, и сейчас они выражали безмятежность. Летиция заслужила короткую отсрочку: пока что он собирался оставить ей жизнь.

— Не думай ни о чем. Закрой глаза и дай свободу мыслям. Это же так просто.

Он горько усмехнулся.

— Просто быть человеком.

Нарисованный мир пробуждался ото сна, ветер гулял в высокой траве, а ее окутывала дрема. Ей хотелось, чтобы все это передалось и Охотнику: слабое тепло занимающегося дня, чувство безопасности и общая расслабленность. Летиция не знала, спал ли Охотник или всего лишь смотрел на нее, спящую, но когда она очнулась, его уже и след простыл. Было далеко за полдень, солнце стояло высоко, и Касс тряс девушку за плечо.

— Я нашел питьевую воду и немного хлеба и сыра. — Юноша показал ей флягу и сверток, оставленные Охотником. — Это от Эри?

Летиция медленно покачала головой. Она с содроганием вспомнила события минувшей ночи: давящее присутствие божества, неодолимый магнетизм его взгляда, опасный блеск ствола на бедре. Она встретила Охотника, говорила с ним, касалась его, и она все еще дышит. Увидев, как она побледнела, Касс не на шутку встревожился.

— Кто был здесь?

Она вскинула на него глаза.

— Ты сочтешь меня сумасшедшей.

Касс опустился на ступеньку.

— А ты проверь.

— Касс, — ее голос охрип, — ты мне ужасно не нравишься, но сейчас ты — лучший в мире. — Она потянулась к юноше, просунула руки ему под мышки и сомкнула их у него за спиной. Его сердце заухало в груди, как кузнечный молот. Можно сколько угодно рассуждать о неприязни, но тело не обманешь: оно реагирует независимо от твоих желаний. — Он приходил за мной. Охотник. Он приходил за нами обоими.

Летиция отстранилась, пряча глаза и стыдясь своего порыва.

— Он был так же близко, как ты. Он сделан из плоти, он настоящий, он…

Касс хотел взять ее за руку, но она не позволила.

— Со мной все в порядке.

— Я и не сомневался в его реальности. Я не думал, что ты врешь. С чего ты взяла?

Летиция будто не слышала его слов.

— Он хромает, как мой отец, и глаза у него голубые, а белокурые волосы стянуты в низкий хвост. Его одежда не сильно отличается от нашей, только пояс очень широкий, а в нем много отделений для таких округлых металлических штук…

Касс развернул ее к себе, схватив за плечи, и легонько встряхнул. Летиция толкнула его обеими ладонями в грудь, резко и грубо, и он разжал руки.

— Ты ведь хочешь знать, что сказал Охотник? Почему не убил меня? — Ее черты исказились в гримасе ярости. — Все это время ты лежал там, как мертвый! А как же твои заверения? Потому что он бы проснулся, Касс! Я в этом не сомневаюсь!

Его лицо застыло.

— Он? — отупело переспросил Касс.

Это стало последней каплей. Летиция сорвалась с места и взбежала по лестнице, раскинула руки в стороны, словно собираясь воспарить, и крикнула в небо:

— Эри! Забери меня отсюда! Нет сил больше это терпеть!

— Так ты кольцо носишь? Все настолько серьезно? — Девушка с удивлением обернулась к нему. Раньше кольцо было под одеждой, но Охотник вытащил его, а она забыла спрятать обратно. Юношу всего трясло, глаза дикого сокола метали искры. Касс почти прорычал: — Ты же ведьма, волчья невеста!

Он стал подниматься по ступеням, и с каждым шагом его ноги наливались свинцом. Время тянулось невероятно медленно, Касс успел десять раз пожалеть о своей вспышке, пока взошел наверх. С наступлением утра снаружи стало теплее, но его внутренности сковывал холод, и только какой-то сгусток чуть ниже живота неравномерно, болезненно пульсировал. Он обнимал ее, и Летиция его обняла, а слова — это всего лишь слова, они никогда не станут чем-то большим. И все же он произнес виновато:

— Прости меня.

Летиция на него не смотрела.

— Ты влюбился в меня.

Он тяжело сглотнул и развел руками.

— Не говори глупостей.

— В моем сердце нет для тебя места, — продолжила она с холодной жестокостью. Кассу хотелось любым способом вернуть время на несколько минут назад, а в противном случае — провалиться сквозь землю прямо в ад. — Это понятно? Нет ни для кого, кроме него.

В юноше снова вскипела ярость.

— Хватит твердить одно и то же. Я не дурак.

— Хорошо. Мы пойдем дальше или будем ждать с моря погоды?

И она ушла вперед, не удостоившись ответа, оставив его душу в руинах. Летиция и не подозревала, сколько в нем было страсти, сколь многое он держал в себе. Касс дрожал от гнева и хотел ее, и ненавидел ее за это. Глаза застлало красной пеленой, в ушах громко стучала кровь, а потом наступило затишье, и знакомый голос насмешливо произнес: 'Ты и не представляешь, что она позволяла с собой делать. Я имел ее спереди и сзади, когда и как нравилось'. Лучший друг оказался лгуном и предателем, а его хорошенькая девочка, его Лу, была грязной шлюхой, и ему следовало покончить с ними обоими. Касс оставил ей жизнь не из жалости или милосердия, а потому что сам был сражен горем.

Летиция постепенно замедляла шаг, а потом и вовсе остановилась. Ее плечи странно вздрагивали, как от рыданий. Она остервенело дергала браслет, перевитую красную нить, связывавшую ее с юношей. Добившись успеха, девушка швырнула обрывки в траву и продолжила путь. Касс почувствовал, как в нем вздымается сильная, неконтролируемая злоба, однажды повлекшая за собой смерть. Он догнал Летицию, намереваясь объясниться, и стал свидетелем чудесного преображения — спектра на ее лбу и щеках задвигалась, уловив волнение спиритических энергий, беспорядочное мерцание сложилось в затейливый узор. Он опустил глаза и долгое время смотрел себе под ноги. Спектральный покров изменяется, если носителю грозит опасность, и это было доказательством его греха, его желания сделать ей больно.

Прошел час или около того, а они все еще хранили молчание. Касс на ходу вытащил из кармана сверток, разделил поровну хлеб и сыр и протянул Летиции. Она сделала вид, что ничего не заметила, напряженно глядя вперед, а когда он вложил оба куска ей в ладонь, просто разжала руку, уронив паек в траву. Касс тихо выругался, поднял жалкий запас продовольствия и спрятал обратно в карман. Предложить Летиции воду он не решился из опасения, что она выльет ее на землю.

— Чего ты так на меня взъелась?

Она промолчала.

— Если он так важен для тебя, то почему ты ушла?

Снова никакого ответа.

— Летиция!

Они поднимались и спускались по холмам, и Касс знал, что она голодна, ведь он сам был голоден. Он постоянно оглядывался в поисках кустов с ягодами или плодов, свисающих с редких деревьев, но ничего такого не находил. Летиция шла твердо и ровно, словно ее влекла вперед могучая сила, не позволяющая ей оступиться или сделать короткую передышку. Ее дыхание давно стало хриплым и тяжелым, но она все равно шагала с прежней скоростью. Касс хотел снова обратиться к ней в надежде, что девушка образумится и сделает перерыв раньше, чем рухнет на землю на подломившихся ногах и более не сможет встать, когда с очередного пригорка они увидели небольшой населенный пункт. Людей с такого расстояния не было видно, но над дерновыми кровлями вздымался сизый дымок, а крылья ветряной мельницы лениво вращались, используя энергию ветра. С определенной точки зрения в городе должна найтись и пища, и вода, и все же Касс сомневался, стоит ли всецело полагаться на логику и здравый смысл, находясь в нарисованном мире. Кроме того, на пути к желанному приюту пролегало препятствие: остролистые белые цветы густо разрослись в долине, будто сорняки, и они вызывали у юноши смутную тревогу. У роз есть свои шипы, некоторые растения питаются насекомыми или мелкими зверьками, приманивая их яркими красками и сладким ароматом, а кроваво-красные лилии, с которыми он был знаком не понаслышке, несут гибель всему живому, как только оно перестает двигаться.

Он снова предложил Летиции подсохший бутерброд. На этот раз она взяла его и стала методично жевать.

— Давай обогнем это поле.

— Зачем? — Она указала рукой с бутербродом на вершину холма. — Там город!

— Город Теней, — уточнил Касс.

— Это лучше, чем ничего, верно? Смотри, цветы образовывают островки, которые можно без труда обойти. — Летиция тяжело сглотнула хлебный комок и запила скудный обед водой из фляги. — Мы можем не касаться их, так почему бы не сократить путь?

— Это плохая идея.

Она пожала плечами.

— Хорошо, тогда разделимся. Ты пойдешь по краю холма, как хотел, а я спущусь в долину. Знаешь, — ее глаза холодно блеснули, — я думала, ты ничего не боишься.

— Я боюсь за тебя, — спокойно произнес Касс, не поддавшись на явную провокацию. — Потому что мы в незнакомом мире, потому что ты порвала браслет. Ты не изменишь решения? Что бы я ни сказал?

Она вернула ему флягу.

— Нет, не изменю.

— Я не могу бросить тебя одну.

Летиция презрительно хмыкнула.

— Тогда не бросай.

Она подобрала платье-накидку и стала спускаться, стремительно перебирая ногами. После недолгого привала к ней вернулась былая энергичность, и Летиция в считанные секунды достигла подножия холма. Касс не торопился, предпочитая экономить силы. Он шел в хвосте и пристально следил, чтобы девушка шла ровно между двумя островками, но эта предосторожность была излишней: Летиция и не думала испытывать судьбу. От обилия цветов рябило в глазах, над долиной висели рваные облачка сиреневой пыльцы, раздражавшей носоглотку, но в остальном растения выглядели вполне безобидно. Касс решил, что несколько преувеличил возможную опасность, и его мысли поползли в ином направлении: поневоле он вспомнил медный загар на лице Лу, ее горящие глаза и раскрасневшиеся щеки, блестящий золотой виток у ее виска. Он думал, что она была невинной, под стать ему самому, они обменивались легкими поцелуями, в которых не было и намека на постыдность. Под ситцевым платьем угадывались большие, упругие груди и широкие бедра, но ее талия была почти что осиной, а ладошки и ступни были маленькими, как у десятилетней девочки. Смазливое личико, пухлые губки, густая золотая коса: самая что ни на есть обычная сельская девица, пригодная для любой работы и деторождения. Парни свистели ей вслед, и она смущалась, и тупила глазки, внезапно хватая Касса за локоть и крепко прижимаясь к нему. Может, это был тонкий намек, который так и не дошел до адресата, — мол, я вся твоя, бери меня. Звала его по-своему: не Кассиан, не Касс, а просто — Касьян. Он, как простофиля, ждал удобного случая, чтобы позвать ее под венец, потом начались занятия, и он все реже стал бывать в родном поселке. Зачем утешать себя, зачем подбирать слова? Лу устала ждать, ее дразнили подружки, младше и опытнее, сердце болезненно ныло, она чувствовала себя покинутой и нежеланной. И тут подвернулся Дик, знатный распутник и ловелас. Касс закрывал глаза на увлечения друга и старался не вспоминать о них ни мысленно, ни вслух, а когда во время совместных поездок в город Дик сворачивал в бордель или цеплял девушек на улице, попросту убирался восвояси. Как долго они с Лу обменивались жаркими взглядами у него за спиной? Больше полугода, это точно: когда Касс уезжал, убитый горем, ее живот уже вздулся и заметно выдавался вперед. Лу была его девушкой, но ребенка ждала от Дика. Чем он прогневил богов? Почему это случилось именно с ним?

Летиция, высокая и статная, упрямица и гордячка, стремившаяся во что бы то ни стало обрести власть над материей, из которой соткана реальность, представляла собой резкий контраст его Луизе. И Касс понял, как ни тяжело было это признать, что он принимал за любовь простое увлечение и что только непростительный факт измены сумел воспламенить его чувства. Теперь он покушался на чужую невесту, пока что только в мыслях, но разве это не делало его кем-то сродни Дику? Касс остановился и глотнул из фляги, чтобы немного охладить пыл, а затем вскинул глаза на город и обомлел, ошеломленным внезапным открытием. По его расчетам, они должны были преодолеть три четверти пути, но визуально город не приблизился ни на чейн; он был оптической иллюзией, фата-морганой, плоской картинкой — все одно, как ни назови. Они достигли края холста, здесь кончался нарисованный мир, и Касс не торопился узнать, что лежит за его пределами и могут ли там находиться люди.

Летиция замедлила темп и передвигалась на шатающихся ногах, будто опьянела от аромата цветов. Он собирался ее окликнуть, когда девушка ахнула и в изнеможении уселась на землю. Касс подбежал к ней, осторожно обнял за плечи, и она не сопротивлялась, привалившись к его груди.

— Что случилось?

— Я устала, — пожаловалась она. — Я плохо спала.

Спектральные узоры на ее лице начали терять форму, завитки расплывались и быстро тускнели. Всего полчаса назад Летиция была полна сил, а теперь ее глаза закрывались сами собой. Она ничего не касалась, Касс был в этом уверен, так что это, запах? Цветы мерно колыхались под дыханием ветра, качая головками, словно отрицая любые обвинения.

— Я только немножко отдохну, — прошептала она, зевнув. — Самую малость.

Его осенило. Боль Альгеи, падение Эрис, клятва, погубившая Оркоса, — и вечное забвение Лете. Художница перенесла на картину цветы из города-некрополя и отправила в свой мир гостей, не удосужившись провести короткий инструктаж. Она не хотела показывать Тоту мир картин, потому что боялась за него, потому что создатель, заключенный в рамки своего же творения, как в темницу, перестает быть богом. Эри позволила Летиции войти в картину, ибо страстно хотела посмотреть, что из этого выйдет.

Теперь госпожа ди Рейз лежала в его объятьях, и ее лицо выражало покой, как будто все невзгоды канули в прошлое, а тревоги больше никогда не вернутся. Разложение не коснется ее плоти, она останется молодой и красивой и будет почивать среди цветов, даже если внешний мир канет в небытие. Касс чуть приподнял девушке голову, борясь с искушением. Ему стоило немедленно забрать Летицию отсюда — он понимал это без подсказок. Но что изменит несколько минут? Он дал себе слово, что при первых признаках сонной истомы подхватит девушку на руки и понесет обратно к тому месту, где они начали спуск. Когда-то Касс и помыслить не мог о том, чтобы воспользоваться чьей-нибудь беспомощностью, но эта чернь, этот порок, развративший Дика и Лу, пустил корни и в его душу. Он пальцами раскрыл Летиции рот и жадно поцеловал ее, дрожа от яростного, мучительного желания.

Она не проснулась, и это придало ему смелости. Госпожа ди Рейз отвергла юношу, ничуть не заботясь о его чувствах, и тем самым вызвала к жизни кого-то иного, темного, занявшего его место. Он носил имя Касьян и, подобно Летиции, всегда получал то, что хотел. Повозившись со шнуровкой, он стянул платье с ее плеча и увидел шрам-полумесяц, след от волчьих зубов, знаменательный, как стигмата. Под платьем была белая кожа, не тронутая солнцем, настолько тонкая, что сквозь нее просвечивал узор голубых и пурпурных вен. В его ласках не было и намека на нежность: ее губы вспухли от грубых поцелуев, сделались ярко-алые, словно подведенные кармином. Тем временем его рука неторопливо исследовала ее тело — от одного изгиба к другому, от упругих холмиков грудей к плоской долине живота и дальше, в запретное тепло между бедер.

Я не зверь. Я могу себя контролировать.

Эта мысль стрелой ворвалась в мозг и отрезвила Касса, заставила подняться с колен и в ужасе посмотреть на свои ладони. Мгновение назад он был на волосок от безумия. Он одурел от этих цветов, они свели его с ума, принудили к вещам, о которых он запрещал себе даже думать. Женщина в оковах сна, подобному смерти, свихнувшийся от страсти мужчина — и забвение Лете: лучше ей никогда не проснуться и не узнать. Разве не так? Они взяли Лете спящей, обсудив очередность, и она родила мертвого ребенка.

Руны на перчатке вспыхнули, заалели; ведьмак извлек из пустоты спектральный нож, подскочил к ближайшему островку из цветов и принялся остервенело размахивать клинком: лезвие не гнулось под давлением воздуха, хотя было поразительно тонким, во все стороны летели лепестки, скопления пыльцы рассеивались и дымкой оседали на землю. Он без устали рубил их, но цветы вырастали заново, как только он отворачивался.

Касс понял, что зря растрачивает силы, и расслабил руку. Спектра утратила форму и серебристой змеей выскользнула из пальцев, на миг зависла в воздухе, не долетев до земли, чуть померцала и исчезла. Избавившись от ножа, юноша смущенно поправил на Летиции одежду и поднял девушку на руки. Она была тяжелее, чем он представлял. Он шел и шел, а холм оставался таким же далеким, и было нетрудно догадаться, что они оказались в ловушке. Спустя какое-то время Касс заметил, что шагает по шершавому холсту, солнце в небе потускнело и утратило объем, облака застыли в небе, а ветер исчез. Юноша стоял в центре небольшого куба, где четыре стороны занимали великолепно исполненные, но абсолютно плоские пасторали. Идти было некуда.

Раздался оглушительный треск, и в картине-стене возник просвет. Слепящие лучи вырывались откуда-то извне, обретая очертания дверного проема, неровного и сделанного впопыхах. Прямоугольный кусок холста рухнул, поднимая пыль, и Касс зажмурился от яркого света, ударившего в глаза.

Эри обрела привычную миниатюрность, ее личико выражало серьезную тревогу. Она подлетела к Кассу, энергично хлопая острыми крылышками, внимательно посмотрела на него и на Летицию, и, не заметив никаких видимых повреждений, облегченно вздохнула.

— Задержалась на занятиях, — коротко отрапортовала она. — Ты уж прости.

Он не мог ее ни в чем обвинить.

Глава 17

(Ланн)

Он вздрогнул и проснулся. С висков струился пот. Ланн приподнялся на локтях, отер лицо краем простыни и снова рухнул на подушки. Во сне он был маленьким мальчиком, а снежная королева, подозрительно напоминающая Лиандри, заставляла его складывать из кристаллов слова. Он не мог ничего сложить, куски льда не походили на буквы, а когда он собирал их в кучу или расставлял ровными рядами, морозный ветер раскидывал осколки в стороны, как только мальчик отворачивался. Он боялся, что она накажет его: превратит в одну из мрачных статуй, охраняющих дорогу в ее жилище. Но она улыбалась. В конце концов, если он выполнит свое задание, то сможет уйти. Она не хотела, чтобы он уходил.

Ланн прокрутил в памяти обрывки сновидения, понемногу успокаиваясь. На тумбочке у кровати что-то белело. Он потянулся рукой, развернул сложенный вчетверо листок. Записка была от Дейдре — а кто еще мог писать ему подобные послания? Из его груди вырвался тяжелый вздох.

Прихади ка мне в полначь. Д.

Дочь Келлера не казалась дурочкой, но в некоторых вещах была поразительно наивна. Ланн встал с кровати, отдернул занавеску на окне: снаружи стояла ночь. Они с Лиандри договорились увидеться перед наступлением межесвета, а местом встречи избрали площадку перед храмом. Ланн сожалел о данной клятве, но отступать было поздно. Он убеждал себя, что согласился на условия Лиандри вовсе не из-за Летиции, и безопасность любимой стала всего лишь дополнительным стимулом, а ему позарез нужно было узнать имя сестры. В его памяти существовал какой-то заслон, не позволяющий ему вспомнить; сама Богиня не хотела, чтобы он вспоминал, ибо это значило идти против Ее воли, против той судьбы, что была для него выбрана. Ланн и так не был уверен, стоило ли ему приезжать в Бледные Воды, а признание Логана окончательно выбило у него почву из-под ног. Это все было не для него: придворная суета, козни и интриги, наемные убийцы, поджидающие за углом, договорные браки. Да будь он трижды принцем крови, здесь он чувствовал себя лишним. Наличие старшей сестры все решит, это будет его маленькой победой: по крайней мере, ей не придется жениться на Дейдре. Колдунья на троне — ну и что? Эта мысль захватила его, он почувствовал возбуждение. Они могли изменить право наследования, хаос их раздери, они могли изменить все! Разве не станет это удачным решением и для Лайи — власть захватит тот, кому не безразличны все эти ее 'гильдейско-ведьмины' проблемы. Ланн был сторонником прежних порядков, ему нравилось все как есть, но Гильдия менялась, и он не мог препятствовать этим изменениям, подобно тому, как человек не может остановить снежную лавину, несущуюся ему навстречу.

Он оделся, вооружился, на цыпочках прокрался по полутемным коридорам и спустился по главной лестнице. Кивнул стражникам у входа: те пропустили его без лишних вопросов. В небе висела луна, круглая, как монета, поверхность, испещренная кратерами, весело искрилась серебром. Вскоре на нее ляжет тень смерти. Полночь давно наступила и ушла, оставив за собой звездный шлейф. Ланн собирался шагнуть под освещенный козырек храма и присесть на ступеньку, когда заметил на тропинке, ведущей в скромный садик с фонтаном, неясный силуэт. Он подумал, что это Лиандри, и хотел окликнуть ее, но что-то его остановило. Ланн шагнул в тень и стал наблюдать за любительницей ночных прогулок, затаив дыхание.

Кому-то явно не спалось. Девушка то скрывалась под защитой деревьев, то возвращалась обратно к храму, периодически вздыхая. На ней была накидка с капюшоном. Ланновы серьги вспыхнули лазоревым светом, всего на мгновение, дабы не выдать его присутствие, и он узнал ее по гордо поднятой головке и королевской грации, привитой ей еще в детстве. Он ощутил неловкость, подозревая, что невольно стал причиной бессонницы Дейдре. Ланн отклонил ее столь любезное приглашение, хотя в том не было его вины: кто же подсовывает записки спящим? Он вышел на свет, и Дейдре распахнула голубые глаза, исполненные ложной невинности, и закрыла ладошкой рот, чтобы подавить изумленный возглас. Затем поспешила к нему.

— Ланн? — шепотом спросила Дейдре. — Что ты здесь делаешь?

— Я только проснулся.

Ее ротик сложился в очаровательное 'О', во взгляде зажглась искорка понимания и надежды. Дейдре встала на цыпочки, чтобы компенсировать разницу в росте, вцепилась в рукава Ланновой куртки и навалилась на него всем телом — так сказать, упала ему в объятья. Ульцескор не знал, что сказать, поэтому изрек многозначительно:

— Гм.

— Я… я думала… — Дейдре запиналась, верно, готовилась к любовному признанию. Ланну было невдомек, что она в нем нашла, исключая его королевское происхождение — а может, этого одного ей было предостаточно. В мозгу Дейдре выстроилась точная последовательность событий: Ланн запоздало пришел к ней в комнату, не обнаружил ее там и теперь блуждал по окрестностям, терзаясь чувством вины — и желанием ее увидеть. — Что ты не придешь, — закончила она, кокетливо потупившись.

Тут Ланн понял, что совершил ошибку. Ему не следовало обнаруживать себя.

— Сколько тебе лет? — строго спросил он.

— Четырнадцать. Но это совсем не важно. Любви все возрасты покорны, ведь так? — Дейдре счастливо рассмеялась. — При дворе и не такое бывало.

Он постарался сохранить отеческий тон:

— Мне все равно, что там у вас бывало. Я не имею к этому никакого отношения. И не хочу иметь. — Ланн мягко, как мог, разжал ее пальцы и отстранил девушку. Она сначала смотрела непонимающе, потом ее губы поджались, а глаза вмиг наполнились слезами. — Я не собирался ни приходить к тебе, ни тем более… — Он осекся, так как ее рыдания значительно усилились.

Дейдре вскинула заплаканное лицо.

— А на ком ты тогда женишься? — с отчаянием выкрикнула она. — Остались одни старухи! Ты же должен на ком-то жениться? Ведьмы не вступают в брак, это-то я знаю!

Ланн зажал ей ладонью рот. Значит, Лиандри рассказала ей о Летиции. У Снежной Ведьмы слишком длинный язык, но он не злился на нее: в конце концов, кто еще не знает, что он влюблен в ведьму, влюблен безответно? Он сдержал тяжелый вздох.

— Не кричи. Пострадает твоя репутация, не моя.

— Она и так уже пострадала, — горестно произнесла Дейдре. — Король отослал меня прочь, я ему надоела. Что может быть хуже? — Она снова разразилась плачем.

Ланн сочувственно похлопал ее по спине. Луна бледнела, наливалась зеленью, небо пересекли первые извилистые лучи. В нем проснулось сострадание: Дейдре ведь совсем еще ребенок.

— Слушай, тебе всегочетырнадцать. Тебе не нужно выходить ни за кого замуж. У твоего отца есть средства. Ты можешь стать кем угодно, кем захочешь.

— Я хочу быть королевой, — заявила Дейдре между всхлипываниями. — И никем другим.

— А я не хочу быть королем.

Ланн произнес эти слова, и у него словно гора с плеч упала. Он не хотел оставаться в чуждом ему мире, среди людей, которых он никогда не смог бы понять, и плевать на то, что ему когда-то напророчила альруна. Она соврала — это подтвердили все. Кто знает, может Ланн и годился на роль монарха — склад его ума, упрямство, воля, — но в данном случае это не имело значения. Ты станешь королем-воителем. Рядом с тобой будет девушка… Он тряхнул головой, и предсказание разлетелось на куски. Не такого будущего он для себя желал. Да и с кем ему воевать?

Дейдре смотрела на него во все глаза, на ее щеках высыхали слезы.

— Тогда зачем ты приехал? Мой отец…

— Твой отец пережил многое, — отчеканил Ланн, — а добился еще большего. Есть одно место, куда я должен идти.

Веспера раскрасила небесную гладь цветными волнами, на площадке стало светло, как днем. Лиандри появилась несколько минут назад и краем глаза наблюдала за собеседниками. Ее взгляд источал холодное равнодушие, но внутри нарастал гнев. Ланн встретился с ней глазами и покачал головой, предупреждая: не вмешивайся. Если ведьма решит, что дочь Келлера способна помешать их планам, то Дейдре несдобровать.

— И ты просто уйдешь? — тихо спросила Дейдре. В ее голосе послышался упрек. — Ты начал все это, а теперь просто исчезнешь?

— Я закончу дела с твоим отцом, прежде чем окончательно уехать. А тебе следует отправляться в постель.

Ланн попрощался и прошел мимо, а Дейдре оглянулась и увидела ведьму. Она на секунду притиснула ладонь ко рту, сдерживая всхлип, а затем судорожным рывком накинула на голову капюшон, скрыв от любопытных глаз следы своего горя. Дочь Келлера все поняла — или думала, что поняла. Она медленно зашагала к центральной башне, придерживаясь за стену, словно ей было тяжело идти.

Лиандри расположилась на резной скамейке у дороги. Спину держала ровно, ладони сложила на коленях, как будто сидела на занятиях и рисковала получить нагоняй от чересчур строгого преподавателя. Ланн ожидал от нее чего угодно: обвиняющих слов, всплесков негодования или понимающих улыбок. Лиандри встретила его молча, ее лицо было непроницаемо. Она с достоинством встала, как только он подошел. Нельзя было терять время: за шесть часов им надлежало добраться до стены, окружавшей Грань. Ланн согласился на ее условия, но попросил о небольшой уступке — они пересекут границу, когда снаружи рассветет. Он собирался сделать путешествие наиболее безопасным для себя. Лиандри, насколько было известно ульцескору, ничего не грозило, но он был человеком из плоти и крови, хоть и не восприимчивым к определенным видам колдовства. Думая о смерти, Ланн иногда вспоминал тот сон, навеянный ему наркотиком: мерцающий купол над головой, каскад черных волос в отблесках алого, склонившееся над ним лицо. Первое видение перенесло его в то время, когда он был карцем, в третьем он увидел Лиандри в объятиях зубастых чудовищ, и это было реальностью, а второе… второе, скорее всего, являлось тем, что ждало его за завесой будущего. Где раскинулись пурпурные моря с берегами из чистого золота? Где воздух пропитан безмятежным покоем, словно в рае? Летиция ждала его в стране вечного лета, в которой нет места тревогам и суете. Это одновременно и радовало Ланна, и пугало. Он не хотел умирать, не так скоро, но известие, что он все-таки увидит возлюбленную, пусть и на том свете, не могло не окутать сердце теплом. И она носила кольцо — то самое, что он преподнес ей в подарок. Его обручили с ведьмой. Навеки. До самой смерти и после нее.

Лорд Бледных Вод предоставил ульцескору полную свободу действий, снабдив его бумагу со своей печатью. Ульцескор показал ее городской охране, и сонный стражник, поворчав, открыл для них врата.

Дальше они ехали в тишине, прерываемой лишь стуком копыт. В зеленоватом свете лицо колдуньи казалось бледным и неживым, а ее белый скакун с вьющейся гривой напоминал скорее призрака, чем живую лошадь. Первым делом они посетили деревню возле триофеновых болот. Их прежнее жилище пустовало, в нем все еще витал запах наркотика. Лиандри взяла из тайника алый ведьмин плащ, а Ланн добыл свой меч, спрятанный под матрасом. Ульцескор всерьез намеревался испробовать рунический клинок на монстрах, живущих за Гранью: ему не верилось, что заколдованная сталь не причинит им никакого вреда. Возможно, у зубастых чудищ есть несколько уязвимых мест, вот только никто не пытался их обнаружить. Ланн должен был на что-то надеяться, иначе это приключение могло стать в его жизни последним.

Спустя четыре часа впереди замаячила стена, истекающая волнами цвета. Ланн натянул поводья, остановив лошадь. Лиандри затормозила немного дальше, спешилась и подошла к ульцескору, держа коня за узду.

— Что случилось?

— Не знаю, как объяснить. Она приблизилась. Стала больше, шире.

— Стена?

Он кивнул.

— Этого не может быть, — мягко сказала Лиандри. — Мы просто ехали с другой скоростью.

Ланн одарил ее недоверчивым взглядом.

— Стена не двигается. Разве что вместе с землей, на которой стоит.

— Значит, сдвинулась земля, — упрямо произнес он.

Ведьма рассмеялась. Он смотрел без улыбки.

— Давай поторопимся.

— Нет. У нас есть еще два часа. Как минимум.

— Ты боишься? — спросила Лиандри не без ехидства.

— Я знаю, что такое страх. Иначе давно был бы мертв. — Ланн помолчал. — Ты чем-то похожа на нее. Думаешь, что людьми легко манипулировать. Особенно мужчинами. Никто не хочет, чтобы его называли трусом, верно?

— Ты понятия не имеешь, что происходит за Гранью днем.

— Может, они спят, как вампиры, — предположил он. — Ведь они пьют кровь?

— Не обязательно, — повела плечом ведьма. — Они потрошат людей. Иногда на время становятся ими.

— Вы хоть как-то их называете? В Гильдии?

— Нельзя назвать то, чью природу не понимаешь.

В его душу вновь закрались подозрения. Что, если там — верная гибель?

— Лири…

— Если не хочешь ехать сейчас, то слезай и перекуси.

Ланн со вздохом повиновался.

— Что ты ожидаешь там увидеть?

— Не знаю, — качнула головой она.

Лиандри явно что-то задумала, и это ему не нравилось. Она говорила мало, неохотно, как будто боялась проболтаться. Снежная Ведьма могла войти за Грань сама — и остаться там, если захочет. Так зачем ей нужен он, Ланн? Исключительно ради компании? Он должен был знать.

— Лири.

Она легла на землю, раскинув руки. Под ней расцвел узор из инея, окружил ее тело завитками, нарисовал белую диадему поверх ее головы. Ланн еще не видел таких чудес — это было красиво. Лиандри глянула на ульцескора из-под заледеневших ресниц.

— Я не отвечу, — отчетливо произнесла она.

— Почему?

— Потому что ты развернешь лошадь и уедешь.

Больше они не говорили. Два часа тянулись для Ланна невыносимо долго, дурное предчувствие крепло в его груди. Он пытался поспать, но тревога не отпускала: Лиандри стала для него кошмаром, который никак не ослабит тиски. Колдунья связала его клятвой, но эта клятва, будучи оковами, являлась и его пропуском на волю.

С наступлением утра граница померкла, стала еле видна.

— Теперь мы можем ехать?

Не дожидаясь ответа, Лиандри вскочила на лошадь. Ланн не стал ее останавливать, медленно поднялся и сложил тряпицу, на которой лежал. Проверил, остер ли клинок, полюбовался, как по лезвию скользят солнечные блики. Он знал, что испытывает ведьмино терпение, но не желал торопиться. Он хотел быть готовым ко всему.

Когда он подъехал, Лиандри уже засунула руку по локоть в мерцающую гладь. При виде ужаса на его лице она рассмеялась.

— Там теплее, чем здесь, — сообщила она, вынув руку и демонстрируя ему отсутствие ран или увечий. — Я могу растаять.

Она пребывала в приподнятом настроении и помогла ему распрячь лошадей, хотя обычно отлынивала от любой работы. Больше уделять внимание было нечему, и Ланн угрюмо взирал на стену.

— Мне взять тебя за руку, как ребенка? — мягко поинтересовалась Лиандри.

— Иди, — велел он. — Я пойду следом.

— Ты кое-что забыл, ульцескор. — Лиандри подошла к границе вплотную и встала к ней спиной. Ланн смотрел непонимающе. — Букет роз. Ты обещал, помнишь?

Она сделала шаг назад. Стена пошла мелкими волнами, разверзла темный зев, как голодный левиафан, проглотила Лиандри целиком и снова будто уснула, насытившись. Ланн с минуту успокаивал беснующееся сердце. Снежная Ведьма не толкнула его за Грань, она давала ему шанс уйти, нарушив клятву. Он мог вернуться в Гильдию и найти сестру без ее помощи, без неоправданного риска, достаточно лишь показать портрет Лайе-Элейне. Он мог выжить.

Стена выгнулась, почернела, раскрываясь перед ним, будто цветок. Он ступил за Грань, и его обдало влажным теплом. На мгновение у Ланна перехватило дыхание и сдавило горло, но потом он прошел какой-то барьер, и его вытолкнуло из безвоздушного пространства, а на плечо легла дружеская рука. Стоя на коленях, он поднял голову: то, что казалось смутными очертаниями строений, было городом со зданиями из стекла, а рука, покоившаяся у него на плече, принадлежала ангелу. Ланн смотрел и не верил. У незнакомца не было крыльев, но не было и стальных зубов, а по спине струились длинные белые волосы. Он как будто светился изнутри, окруженный аурой святости. В аквамариновом небе над ними проплыл корабль, его паруса раздувались от ветра. Ланн опустил взгляд, и оказалось, что они стоят на воде.

— Я умер, — произнес он.

— Нет, — сказал ангел. — Это мы мертвы.

Глава 18

(Шадрен)

Он больше не был чужаком, и город обнажался перед ним, раскрывая свои тайны. Низкие проходы, будто предназначенные для детей или карликов, расширялись при его приближении, темные окна внезапно вспыхивали приглашающим светом, на стенах тупиков вырисовывались двери. Прохожие уже не прятались, и он повидал многих существ: трехметрового мужчину в широкополой шляпе и с тонкими, как спички, конечностями; свору детишек с крыльями вместо рук и одинаковыми лицами, наблюдавших за ним с крыши; женщину, чья улыбка была прекрасна, как сама любовь, а нижняя часть ее тела казалась проглоченной огромным василиском; пугливую стайку теней, сбежавших от своих хозяев; существо неопределенного пола с лицом Идрис, и Шадрен долго и тоскливо смотрел ему вслед. Они были похожи на отражения в кривых зеркалах, на что-то искаженное, неправильное, обросшее перьями и хвостами, наделенное теми характеристиками, которых никогда не было у людей. Они умели дышать под водой, могли парить над облаками, не прибегая к технике или магии, победили смерть и обрели способность размножаться без партнера. Все в Альдолисе переплелось, все было едино: высокие башни и приземистые храмы, неровные ряды могильников и ржавая земля, истекавшая кровью, заменившей здесь воду.

Шадрен почувствовал жажду и испил из одной такой темной лужи. Кровь была холодной и полной отвратительных сгустков. Он с омерзением сплюнул один из них, остальные скользнули в желудок, вызвав легкую тошноту. С минуту Шадрен стоял, прислушиваясь к своим ощущениям. Он вроде бы насытился, но впредь решил питаться иным образом, а холодные лужи оставить бедным и убогим — или очень голодным.

Он нашел даханавара на старом месте — на ступеньках перед Домом Скорби. Экзалторский плащ куда-то исчез, видимо, вампир выменял его на расшитый камзол из черного бархата, отныне красовавшийся на поникших худых плечах. Не зная, с чего начать беседу, Шадрен поинтересовался именем даханавара. Тот сначала сказал что-то длинное и труднопроизносимое, напоминающее ругательство, потом изрек:

— Слантья.

Шадрен слегка наклонил голову и представился.

— Я знаю, — сказал вампир. — Тебя все знают. Хочешь зайти?

Шадрен покачал головой.

— Зря, — сказал Слантья и замолчал.

Шадрен постоял еще минуту, попрощался и ушел в расстроенных чувствах. Он собирался вернуться во дворец, когда услышал за спиной шелест крыльев. Черная ворона опустилась ему на плечо столь же непринужденно, как когда-то садился Фрей. Шадрен испытал приступ ностальгии и легонько пробежался рукой по ее встопорщенным перьям.

— Что ты ищешь?

Она обратилась в девочку так быстро, что он и не успел и глазом моргнуть. Морта вцепилась пальцами ему в плечо, его рука покоилась на ее волосах. Шадрен снова погладил ее по голове — девочка не шелохнулась.

— Тебе это нравится?

— Что ты ищешь? — повторила Морта свой вопрос.

— Почему ты решила, что я что-то ищу?

— Ходишь и приглядываешься ко всем.

— Тебе кажется.

Она оставила в покое его плечо и поплелась рядом.

— Не ври мне. Я знаю, когда врут.

— Ладно.

Шадрен опустился на краешек полуразрушенного фонтана, в котором плавали водоросли, и поманил девочку пальцем. Морта подошла, придирчиво осмотрела ободок в грязных потеках и не захотела садиться. Шадрен предложил в качестве подстилки полу своего рваного плаща. В ответном хмыканье содержался явный намек, что его одежда ничем не чище.

— Мне нужен друг, — сказал Шадрен.

Они сидели плечом к плечу. Морта недоверчиво покосилась на него.

— А как же Морвена?

— Она не может быть мне другом.

— Почему?

— Потому что она моя зазноба.

— Ну и что?

Шадрен немного подумал и сказал:

— Мать ведь не может быть отцом, а отец — матерью?

Морта помедлила, ища в вопросе какой-то подвох.

— Наверное, нет.

Он улыбнулся, демонстрируя клыки.

— То-то же.

— И ты решил, что найдешь друга среди монстров? — спросила Морта.

— Ты не монстр.

— Это с какой стороны посмотреть, — не согласилась девочка.

— Так кто же ты?

— Я говорила тебе. Нас называют парками, богинями неизбежности. Я — смерть.

Шадрен ничуть не удивился.

— Как дуллахан?

— У смерти много обличий.

— И ты знаешь, когда я умру?

— Знаю, — кивнула она. — Почему ты думаешь, что кто-то захочет быть тебе другом?

— Иногда за окном раздается тоскливый вой. Кто-то страдает от одиночества, как и я. Я хочу найти его, но у меня нет крыльев, чтобы обозреть весь город. Ты поможешь мне?

— Вот еще. С чего бы я стала это делать?

Его рука снова мягко легла ей на голову. Шадрен сделал несколько осторожных движений. Выражение ее лица изменилось, девочка прикрыла глаза: ему казалось, что Морта вот-вот заурчит, как довольная кошка. Она изголодалась по ласке, она вожделела ее, но была чересчур горда, чтобы просить. Шадрен внутренне обрадовался, что нашел к ней подход, и продолжал гладить: его рука скользила по иссиня-черным волосам, пропуская локоны между пальцев.

Потом девочка смутилась, обернулась птицей и улетела. Шадрен остался сидеть, точно зная, что Морта вернется с первыми сумерками. При полном отсутствии солнца трудно было сказать, когда именно в Альдолис приходит закат, но по расчетам Шадрена это должно было случиться не позднее, чем через два-три часа. Со своего места ему было отлично видно главную улицу, и он во все глаза таращился на пешеходов, не опасаясь их гневных взглядов. Прошла девушка в компании то ли волка, то ли огромной собаки. Казалось, она ведет со зверем непринужденную беседу, хотя в ответах собеседника присутствовали лишь рычание и лай. Тело девушки не покрывала шерсть, но на руках были длинные перчатки, что вызывало определенные подозрения. Шестое чувство подсказало Шадрену: она такая же, как ее спутник, а эти белые руки искусаны до локтей. Он отвел глаза. Чей-то крик разнесся над городом, пронзительный и громкий, как мольба о помощи. Шадрен вскинул голову, огляделся: улица была пуста, девушка с волком скрылись за углом, и оттуда доносился ее веселый смех. Она любила его, любила зверя.

Его руки сжались в кулаки. Ему следовало пресечь подобные мысли, перестать судить чудовищ, ведь теперь он мало от них отличался. Он убил ту несчастную в Доме Скорби, выпил ее без остатка. Шадрен не знал, кем и чем она являлась, — в тот момент она была его пищей. В ушах прозвучали слова Слантьи, как будто вампир был где-то рядом:

'Они и не живые, это точно. Они меня кормят'.

Шадрен горько усмехнулся, а потом вспомнил раны на ее шее с блестевшей в них кровью — горячей, с восхитительным сладковатым привкусом. Его сердце забилось сильнее. Красная жажда подступила к самому горлу, и ему стоило немалых усилий ее прогнать. Не думай, приказал он себе, не сейчас.

'Хочешь зайти?'

— Харр!

Он вскинул голову — над ним кружила Морта. Ворона хлопнула крыльями, и ему на колени опустилось маленькое черное перо. Шадрен повертел его в пальцах, улыбаясь.

— Линяешь?

Птица грациозно спикировала на каменный ободок. Шадрен моргнул — перед ним на четвереньках стояла девочка, край малиновой накидки упал в фонтан и потемнел, напитавшись влагой. Морта устало плюхнулась рядом, не обратив на это внимания.

— Всего несколько минут назад я слышал крик.

Она пожала плечами.

— Это баньши. Привыкай.

— Ты нашла его? Или ее?

— Конечно, нет, — равнодушно ответила Морта. — Они воют не от одиночества. Это чушь, которая могла прийти в голову только такому, как ты.

— От чего же?

— От тоски. Они хотят того, что может дать только человек. Не обязательно плоть. В основном их привлекает то, что содержится в людских умах и сердцах. Придя сюда, ты был в большой опасности. Морвена не могла уберечь тебя. Никто не смог бы.

— Это значит, что ты одобрила мой выбор?

Ее взгляд был подчеркнуто ледяным.

— Мне нет до тебя дела. Жив ты или мертв и так далее. Здесь, в Альдолисе, это волнует исключительно Морвену.

Шадрен проигнорировал ее холодность.

— Твоя сестра с белой косой…

— Децима, — подсказала Морта.

— Она назвала ее матерью. Не Морвену, как я понимаю… Ту, другую. Это правда? Она твоя мать?

— С чего бы ей врать? Да. Моя мать — королева чудовищ.

— Поэтому ты все время была с Морвеной?

— Не все время, — покачала головой девочка. — И я оказалась не очень-то полезной. Когда пришла дуллахан, я ничего не смогла сделать.

— Значит, ты не убиваешь, — заключил он.

— Своей рукой? Нет. Но Морвена должна была умереть. Я видела ее смерть. — Морта помолчала. — Кто-то изменил Узор на полотне, распустил его и сплел по-другому, не оставив следов. Сколько я ни вглядываюсь, вижу те же три узелка: Морвена, Летиция ди Рейз и Серый Скиталец. — Услышав знакомое имя, Шадрен на мгновение вскинул брови. Он видел девушку дважды: во время поединка на арене и когда ее вынесли, бездыханную, из логова Искариота. Вот как. Красотка в алом была не просто ярой поклонницей его несговорчивого приятеля, она имела значение. А Серый Скиталец? Неужели это Ланн? Девочка заговорила снова, и Шадрен не решился ее перебить: — Архиведьма. Лишь она способна на такое.

— Нефела? — предположил Шадрен.

— Нет, не она, — уверенно произнесла Морта. — Их было семеро. Шестеро мертвы, но их смерть не окончательна, как и любого из нас. Можно найти лазейку, проход шириной в игольное ушко, дыру в реальности. Достаточно одной руки, руки из могилы. Но что связано — того не развяжешь, если ты не пряха. — Она вздрогнула, будто сказанное неприятно поразило ее саму. — Зачем я говорю все это тебе?

Он легонько коснулся ее плеча.

— Потому что я слушаю.

Морта ничего не ответила. Они посидели молча. Его взгляд приковала ее гладкая белая шея: на ней не билась жилка, но Шадрен знал, что там есть кровь. Он тяжело сглотнул.

— Что ты так на меня смотришь? И глаза у тебя красные, как угольки.

— Я голоден, — признался Шадрен.

Морта кивнула на темную лужу.

— По крайней мере, крови здесь сколько угодно.

— Она… отвратительна на вкус.

— Тогда иди к Слантье. У него есть лучше.

— Те, что в Доме Скорби, — не люди?

Морта посмотрела на него как на сумасшедшего, и отчетливо произнесла:

— Здесь нет людей.

— Но люди тоже годятся в пищу?

— Ты разве не слышал, что я говорила? Годятся. Больше, чем что-либо.

— Значит, мы на вершине пищевой цепочки?

— На вершине цепочки — Мана, и никто другой. — В голосе Морты промелькнуло раздражение. От нее ускользала какая-то мысль, ей хотелось отделаться от Шадрена и спокойно поразмыслить в одиночестве. — Ты уходишь?

Шадрен поднялся. Девочка была права, ему следовало идти. В груди вспухал какой-то шар, он болезненно пульсировал, увеличиваясь в размерах. Шадрен мог сдерживаться, в голове царила ясность, но терпеть нарастающие муки было не обязательно. Он пойдет в Дом Скорби и насытится первым, кто попадется под руку.

— Прежде чем я уйду, ответь: пустошь или вечное лето?

— А ты как думаешь? — угрюмо отозвалась она.

— Ты скажи мне.

Морта задала встречный вопрос:

— Ты пил ее? Морвену? Мою мать?

Шадрен вспомнил испуганные глаза, в которых гасли зеленые сполохи.

— Нет. Я не смог.

— Прости, — сказала Морта.

Ответ за ответ. Другого он и не ждал. Как только Шадрен отвернулся, послышался негромкий хлопок, в спину ударила струя ветра. Морта упорхнула — лишь теплое перо в его руке напоминало о ней. Он спрятал перо в карман и вернулся к Слантье: тот встретил его радушно. Старая ведьма снова взяла Шадрена за руку и долго водила во тьме, прежде чем они достигли каморки, очень похожей на ту, в которой обитала его первая жертва. На этот раз ему попался молодой парень, столь же бледный, как девушка, разве что без ран и следов укусов. Шадрен в благоговении опустился на колени, взял тонкие руки в свои. Он не знал почему, но эти существа, предназначенные в пищу вампирам, обладали удивительной красотой. Казалось, чего еще желать? Ему не приходится жевать крыс, морщась от отвращения, кто-то обеспечил его пропитанием на всю оставшуюся жизнь, а плоть, в которую он вонзается зубами, пахнет фруктами и хорошим вином.

Он хотел быть нежным. Шадрен наклонил юноше голову, придерживая его рукой за шею. Сомнения быстро отодвинулись на задний план, и глотку обожгла пряная кровь. Он пил жадно, прижимая к себе тело, которое и не думало сопротивляться. В голове путались мысли: может, Шадрен предпочел бы девушку; может, Морвену. Он вспомнил ее испуг, ее вскрик, и во рту разлилась горечь. Он оставил парня и вытер рукавом рот.

Во дворце его ждала буря. Его зазноба, как он недавно окрестил ее в разговоре с Мортой, побросала свои одежды на пол и исступленно топтала их ногами. Пол ходил ходуном, стены дрожали, сверху сыпалась пыль. Шадрен понаблюдал за ней несколько минут, стоя на пороге. Затем он решил, что пришел в плохое время, и хотел удалиться, но она как раз подняла глаза от вороха тряпок и увидела его. Зеленые глаза полыхали гневом.

— Что? — спросил Шадрен, беспомощно отступая назад.

Она молчала, ввинчиваясь в него взглядом. Внезапно наступило затишье, дворец перестал трястись, а ее руки безвольно повисли вдоль тела. Морвена понурила голову, волосы упали на лицо. В гробовой тишине он услышал: кап-кап.

— Ты плачешь? — пораженно спросил он. Будто в подтверждение его слов, на пол упали еще две соленые капли. — Но почему?

— А ты не понимаешь.

Морвена говорила тихо, он едва разбирал слова.

— Я… недостаточно хороша для тебя?

Он пересек комнату, не дожидаясь приглашения.

— Что ты говоришь?

— Ты ходишь к ним, не ко мне, — прошептала она.

— К ним? Морвена! — Шадрен взял ее за плечи. — Что случилось? Объясни!

Она обратила к нему лицо в потеках слез.

— Помнишь, я была безобразной? Помнишь, какой я была?

Шадрен чувствовал, как его затапливает гнев. Морвена не могла ничего толком сказать. Ему хотелось привести ее в чувство, вытряхнуть из нее весь этот вздор.

— Нет, не помню. Я никогда не говорил такого. И не думал.

— Я взяла у Кайна все. Но этого оказалось мало. — Морвена закачалась, и Шадрен обхватил ее рукой за талию из боязни, что она упадет. — Как ты можешь? Это как… измена.

До него наконец дошло, о чем она толкует.

— Ах вот оно что, — произнес он упавшим голосом.

В ее понимании место, куда он ходил пить кровь, приравнивалось к дому терпимости. Это его огорчило. Шадрен действительно испытывал возбуждение, склоняясь над жертвой, в этом процессе было что-то сексуальное, но ведь иначе он не мог. Морвена сама этого хотела, разве нет? Она заставила его стать таким, а потом испугалась, узрев вампирские клыки. Шадрен готов был поклясться, что в тот момент в ее голове пролетело что-то вроде: 'Как с этим можно целоваться? Как это можно любить?'

— Я приношу свои извинения, — с трудом произнес он. — Я был голоден.

Ее тело напряглось. Морвена выпрямилась, медленно убрала с плеч льняной локон, откинула на спину. Шея белела, словно кость. Он ничего не почувствовал: красная жажда не явилась.

— Чего ты от меня хочешь?

Она отозвалась мгновенно:

— Люби меня. И никого больше.

— Я не знаю, сколько мне нужно, — честно сказал он. — Я не могу позволить тебе умереть.

Их взгляды встретились.

— А страдать позволишь?

Шадрен не знал, что ответить.

— Морвена…

Она взяла его лицо в ладони и накрыла его рот своим: резко, неумело. Сначала он опешил, ощутив во рту вкус своей крови, потом взял контроль над ситуацией, направляя Морвену, показывая ей, как надо. Они целовались, памятуя о клыках, а когда Шадрен открыл глаза, то увидел перед собой другую девушку. Морвены нигде не было. Он потрясенно отшатнулся, махнул ладонью, словно пытаясь отогнать наваждение. Провел пальцем по саднящим губам: на них был пепел.

Темный флер, скрывавший лицо, еле заметно дрогнул. Шадрен встретился глазами с дис, и его рассудок мгновенно помутился, а рот наполнился слюной. С ужасом он понял, что она вызывает у него острое желание, подобно беззащитным жертвам из Дома Скорби. Красная жажда явилась внезапно и вопила в каждой клетке его преображенного тела. Ему хотелось попробовать, какова она на вкус. Он жаждал пить из богов.

Глава 19

(Летиция)

Ее веки были тяжелыми, как свинец. Над головой звенели голоса. Они думали, что девушка спит мертвым сном, и беззастенчиво откровенничали друг с другом. Летиция смутно сознавала, что не должна этого слышать, и ей хотелось открыться, как-нибудь обнаружить свое понимание происходящего, но она как будто находилась в состоянии летаргии: бодрствовать и не мочь двинуться.

— В конце концов, она — твоя жертва.

— Давно ты пришла к этому решению?

— Я все обдумала за сутки.

— Ей ты говорила иное.

— Это всего лишь фигуры речи.

Он засмеялся, презрительно и сухо.

— Тебе это известно не хуже меня. — В голосе Мирцеи отсутствовали знакомые бархатные интонации. Жрица говорила мало, а ее слова были сродни камням — тяжелые и лишенные чувства. — Она — аномалия. В ней есть Мана, как в проклятом ларце с бедствиями, в ней есть то, чего быть не должно. — Кассиан угрюмо молчал, и Мирцея сочла нужным добавить: — Я дала ей шанс.

— Теперь ты возомнила себя Богиней?

Комнату окутало молчание, густое и неприятное, как промозглый туман. Спустя минуту послышалась какая-то возня, шелест одежд и короткий сильный выдох, будто кто-то пытался задуть свечу. Мирцея извлекла из складок мантии увесистый томик в потертом кожаном переплете и теперь сдувала с него пыль. Обложка книги изобиловала витиеватыми символами, которые имели лишь отдаленное сходство с буквами, и оттого ее название было невозможно прочесть. Корешки страниц блестели золотом.

Брови Кассиана взлетели вверх.

— Гримуар? — с искренним изумлением спросил он.

— Конечно, — деловито ответила Мирцея. — Беспорядочные заклинания никого еще не довели до добра. Иногда я раздариваю их послушницам. Редко, — исправилась она, поймав недоверчивый взгляд юноши.

Жрица открыла книгу, шурша бумагой. Нечитаемые символы присутствовали внизу каждой страницы, а всю остальную их часть занимали изображения бабочек. В основном картинки были черно-белыми, хотя попадались и цветные, но одного мотылька было непросто перепутать с другим, поселившимся на соседней странице: узоры их размашистых крыльев отличались друг от друга столь же разительно, как свет и тьма. Все бабочки были заботливо приколоты к бумаге крошечными булавками. Кассиан широко раскрыл глаза, когда ближнее крылышко едва заметно затрепетало: долгое заточение было заклинаниям не по душе, и они желали вырваться на свободу. Мирцея поспешно накрыла крыло пальцем, и оно перестало двигаться. Она перелистнула несколько страниц, пока не нашла искомое.

— Это то, что нужно.

— Тебе не жаль ее? Ее едва не погубило проклятье Лете.

— А тебе ее жаль? — холодно осведомилась Мирцея. — Их имена странно похожи: Летиция, Лете. Ты не находишь это тревожным? Ты хочешь, чтобы она стала архиведьмой? Мало ли они натворили в свое время?

— Я не знаю, чего я хочу.

— Именно поэтому ты пришел ко мне, — сказала жрица тоном, не терпящим возражений, — и будешь делать то, что я скажу.

— Возможно, я… — Он замялся, не смог договорить. Его обуревали чувства, и сомнения в этих чувствах, и много чего еще смешалось воедино в его мозгу: требовалось время, чтобы разложить все по полочкам, а времени-то как раз и не хватало. — Мирцея, — произнес он тоскливо, не в силах подобрать нужные слова.

— Нет. — Жрица осторожно убрала булавку, сдерживающую заклинание. — Молчи. Я знаю, о чем ты думаешь, и я так думала когда-то. Люди слабы, Касс, но мы должны быть сильными. Если не мы, то кто? Ведьм, которых принимает Гильдия, доставляют туда в занавешенных клетках, как диких животных. Сюда приходят добровольно. Не о чем здесь думать, — твердо промолвила она, вкладывая ему в руку мотылька.

Он сжал кулак, и заклинание забило крыльями, возмущенное столь грубым обращением. Мирцея накрыла руку юноши своей, заглянула ему в глаза. Ведьмы были, есть и будут, но Кассиан такой один, и она не хотела его терять. Разве она не сделала для этой девочки все, что было возможно, как и для каждой заблудшей овечки, появлявшейся здесь с периодичностью в год-два? Летиция ди Рейз отправилась на поиски приключений и давно должна была понять, что мир не так приветлив и ясен, как видится с родного холма. Упоминание о Тени Охотника только убедило Мирцею в правильности своих суждений. В ковене учатся в парах, но из двоих остается только один.

— Спрячь. — Жрица захлопнула гримуар и убрала его в складки мантии. — Она просыпается.

Когда Летиция зашевелилась и открыла глаза, Мирцеи уже и след простыл. Госпожа ди Рейз прокручивала в голове обрывки разговора, и кое-что казалось совершенно очевидным: эти люди хотели ее обмануть. Жрица поманила девушку иллюзией силы, но она, как и Лайя-Элейна, не имела намерения ее обучать.

— Ты могла умереть, — заговорил он. — Зачем ты сняла браслет? Ты так сильно меня ненавидишь?

У него была лампа, и свет казался чересчур ярким и назойливым. Еще больше девушке докучали его упреки. Летиция прикрыла глаза тыльной стороной ладони. Ей не давало покоя одно слово, слетевшее с уст Мирцеи. Оно врезалось в память и раз за разом стимулировало воображение: архиведьма. Это звучало так же замысловато, как, например, высокая магия.

— Касс, прошу тебя, не начинай все снова.

Ее щеки коснулось что-то твердое и холодное.

— Возьми.

Он протягивал ей перчатку. Летиция отвлеклась от своих мыслей и изумленно воззрилась на юношу. Его лицо отражало горечь и какую-то потерянность: трехлетний мальчик, оставшийся без отца и матери и вдобавок заблудившийся в большом городе, как будто одной беды ему было мало.

— Зачем это мне?

— Просто возьми.

— Хорошо. Если ты настаиваешь. — Чуть подумав, Летиция выразила свои опасения вслух: — А если она мне не по размеру?

— Примерь.

Перчатка оказалась впору. Внутри она была отделана мягкой кожей. Летиция приподнялась на локте, рассматривая обновку. Вставки из стекла и металла блестели в желтоватом свете.

— Подошла? Отлично. Она твоя.

— А ты?

— А я? — растерянно переспросил Касс, словно позабыл, что означает это слово. Во взгляде, которым одарили юношу, была неясная тревога. Он вспомнил ее залитое слезами лицо, как она тянула руки сквозь решетку, и в груди заныло сердце. Ему захотелось сказать правду, прямо сейчас, не откладывая. — А мне она больше не нужна. Ты окончательно проснулась? Помнишь то место, что я тебе показывал? С водопадом?

— Помню, — кивнула Летиция.

Он поднялся.

— Пойдем со мной. Скоро тебе не придется мириться с моим обществом.

— Касс? Что ты от меня скрываешь?

— Ничего, — сказал он, ясно давая ей понять, что врет. Летиция прочла это в его потухших глазах. — Ты хочешь быть ведьмой или нет?

Архиведьма. Лете. Разве она могла сказать нет?

— Конечно, хочу.

Касс выжидающе смотрел на девушку. После того, что случилось в мире-картине, он не смел ее касаться. Летиция свесила ноги с кровати, пригладила волосы, одернула платье. Молча посетовала на то, что ей не дали времени умыться и привести в порядок мысли. Позже, идя по коридору, она сама себе удивилась: Касс с Мирцеей шептались над ее постелью, замышляя дурное, но она нисколько их не боялась.

Он привел Летицию к той самой двери, за которой шумно низвергался водопад. Тут-то ей и следовало обеспокоиться, ощутить недоверие, смешанное со страхом, но она ничем не выдала своей осведомленности — ни словом, ни жестом. Кассиан топтался перед дверью, мучимый желанием привлечь девушку к себе, стиснуть в объятьях, может, даже поцеловать, и ни на что так и не решился. Потому что — кольцо, пусть и не на пальце, а на цепочке на шее, потому что — чужая невеста, пусть и волчья, а не его.

Он собрал волю в кулак, изгнал из голоса дрожь:

— Я войду первым. Ты подождешь минут пять, затем войдешь следом. Помнишь, как открыть дверь? — Летиция кивнула, но Касс все равно взял ее за руку — просто чтобы подержать, ощутить ее тепло — и показал, куда нажимать. Накрыл ее ладонь своей. Ему вмиг стало жарко. Она не вырвала руку, подчинилась слепо, доверяя. — Я буду ждать.

Дверь поползла вверх, и он исчез за пеленой тьмы.

Летиция сосредоточенно отсчитывала секунды, а ее мысли блуждали где-то в руинах Лете и прятались в кривых зеркалах. В какой-то момент все стало ясно, волной накатило раскаяние: когда она покидала отца и родной дом, ей руководила не столько любовь к Ланну, сколько любопытство и желание постичь неведомое, овладеть им. И Касс, тот Касс, что всего несколько минут назад смотрел на нее глазами побитой собаки, тоже не имел значения. А что тогда имело? Все это время она ловила сетями воздух, надеясь поймать реальность. Когда закончится эта погоня за незримым? Когда ей надоест?

Время для раздумий вышло. Летиция задействовала открывающий механизм двери, шагнула во мрак — и в глаза ударил свет. Она стояла на скалистом козырьке над бездной, вжавшись спиной в стену. Никого не видела, не задумывалась, куда подевался Касс, а с ужасом смотрела на воду, падающую в пропасть. Потом встала на четвереньки, рассудив, что так безопаснее, подползла к неровному краю козырька.

На берегу, у самых порогов, толпились послушницы в белых балахонах. Среди них темнело пятно — церемониальные одежды Мирцеи. Жрица была в рогатом головном уборе. Летиция попятилась, сделала несколько глубоких вздохов, успокаивая взбесившееся сердце, и вновь поискала взглядом Касса. Его не было среди ведьм. Потом она услышала чей-то голос.

— … — Ведьмак старался перекричать шум водопада, стоя у противоположного края стены, но это не очень-то ему удавалось. Там тоже был козырек, но как Кассу удалось туда добраться, все еще оставалось загадкой. Не иначе как по воздуху пролетел. — … — Он продолжал стараться, и лицо его покраснело от напряжения.

Затем он решил задействовать жесты, и то, что показывали его руки, Летиции решительно не понравилось. Как можно заключить, он велел ей сойти на узкий выступ, каймой тянувшийся вдоль стены, и продвигаться ему навстречу. Госпожа ди Рейз была не робкого десятка, но данная затея показалась ей самоубийством.

— Но я же упаду, — прошептала она, и Касс как будто понял ее и резко замотал головой в ответ. Это ее не убедило. Летицией владел неконтролируемый, животный страх. — Я не смогу.

Ведьмак решил подать пример и начал идти вдоль стены, цепляясь за шершавый камень. Летиция поднялась на трясущихся ногах. Путь не выглядел таким уж сложным, каблуки ее сапожек даже не будут свисать над пропастью, она сможет идти по выступу, как по тропинке, если не смотреть вниз. Но другая мысль отрезвляла лучше, чем эти жалкие предположения: Касс делал то, чего она не могла. Кто-то был лучше, кто-то ее превзошел, и в его действиях не было ни изощренного мастерства, ни магии.

Первый шаг оказался самым трудным. Едва она ступила на тонкий карниз, мужество ее подвело: что-то словно поднялось из желудка и встало в горле, затруднив дыхание. Девушка обхватила руками скалу и несколько раз сглотнула, успокаиваясь. Комок в горле исчез, дышать стало легче, и Летиция поняла — если сейчас не двинуться дальше, то спустя секунду она уже не сможет шевельнуться. Будет стоять, прижавшись к скале, парализованная страхом, и ждать помощи, которая может и не прийти. Под каблуками хрустнул песок, взмокшая ладонь судорожно ощупала камень, и тут тропа неожиданно вздыбилась, как волна во время прилива, и девушке пришлось глянуть вниз, на свои ноги и бездну, жадно разинувшую пасть в каком-то дюйме от них. Она охнула. Под тем местом, где стояла госпожа ди Рейз, далеко внизу, располагалась груда валунов, и мокрые камни поблескивали в утренних лучах. У нее пересохло во рту, стук крови в ушах стал громче, чем шум водопада. Летиция с трудом отвела глаза, подняла голову и увидела Касса. Он смотрел на нее, и его взгляд был тверд. Он предлагал почерпнуть из него уверенность, в которой девушка отчаянно нуждалась. Летиция кивнула и с чрезвычайной осторожностью перенесла через каменный холмик сначала одну, затем вторую ногу.

Она больше не колебалась, столкнувшись с препятствием: очередным бугорком или впадиной. Расстояние, которое ей следовало преодолеть, было смехотворным, но карниз изобиловал неровностями, и, казалось, прошли века, прежде чем ее рука встретила руку Кассиана.

— Ты молодец, — он улыбался. — Не каждый может посмотреть в лицо страху и победить его. Теперь ты со всем справишься. Понимаешь? Со всем, что встанет на твоем пути.

Сильный порыв ветра заставил его замолчать. Взлетели края платья-накидки, черные, давно не стриженые волосы яростно ударили по скале. Кассиан обхватил девушку рукой за плечи. Летиция с благодарностью прижалась к нему, не стесняясь. Он чувствовал в ее груди отчаянный стук. Они стояли так несколько благословенных секунд, пока ведьмака не угораздило посмотреть на берег. Мирцея многозначительно кивнула, давая сигнал к дальнейшим действиям. Внутри все перевернулось. Скрепя сердце он отстранил Летицию. Сказал:

— Возьми меня за руки. Нам придется прыгнуть.

— Что?

Она явно надеялась, что на этом испытание и закончится. Но прыгнуть в водопад? Неужели Кассиан свихнулся? Летиция вгляделась в его лицо, ища признаки безумия.

— Мы разобьемся, как стекло, — твердо произнесла она. — Кости не соберешь…

— Нет. Мы полетим, как птицы, на крыльях силы.

На языке вертелось то самое беспомощное 'не-могу', 'я-не-могу'. Госпожа ди Рейз больше не стала возражать. У Касса от нее секреты, целое хранилище тайн и толпа скелетов в шкафу, но она не верила, что он может ей навредить. Что-то в его глазах, в его руке, державшей ее руку, давало ей эту убежденность. Он не лгал.

— Ты прыгнешь?

— Да, — сказала Летиция.

Он на мгновение запустил руку в карман и быстро втиснул ей что-то в ладонь: горячее, бьющее крыльями. Жгло через перчатку. С их соединенных рук сыпалась красноватая пыльца.

— На счет три. Раз, два…

Из-под ног ушла земля, лицо и шею обдало холодными брызгами. Ее платье вздулось, как парус, и они зависли в воздухе над бездной. Летиция засмеялась, скорее от нервного напряжения, чем от радости, Кассиан слабо улыбнулся в ответ. Для него это не было неожиданностью: такого не бывает, чтоб живое заклинание не сработало.

— Держи его крепко. — Он, конечно, говорил о мотыльке. — Не выпускай, пока не ступишь на твердую землю.

Касс посмотрел вниз. Мирцея издала пронзительный вопль, воздевая руки к нему, висящему в пустоте, и послушницы шарахнулись от нее, как от прокаженной. Юноша не смог перекричать водопад, но жрице это удалось. Летиция услышала ее крик.

— Что случилось? — забеспокоилась она.

— Ты должна была упасть.

— Почему?

— Потому что я отпустил бы тебя. Вместо этого я отдал тебе мотылька. И остальное тоже отдам. — Смотреть ей в глаза было слишком тяжело, и Касс избавил себя от этой муки. — Разожми пальцы. Ты будешь парить над пропастью. Я упаду. Возьми мою жизнь, Летиция ди Рейз, и стань ведьмой.

Ее хватка не ослабла, только стала крепче. Летиция понятия не имела, о чем он толкует, но в тот момент это было не важно.

— Пойми, так и должно случиться, — его голос звучал умоляюще. — Ты или я. Это правило. Не бывает иначе. Ты или я, так лучше, если ты. — Посыпались бездумные, но тем не менее правдивые фразы: — Ты все правильно говорила. Я влюбился в тебя, как последний дурак. Мы оба — не можем, нам обоим — запрещено. Разве я не противен тебе? Отпусти меня. Так, как было, уже быть не может. Я же тебе не нравлюсь, ну! — выкрикнул он в сердцах.

— Нравишься, — сказала Летиция тихо, почти невнятно, но он разобрал.

Его лицо исказилось болью. Он хотел другого ответа. Или все-таки не хотел?

Как по волшебству края ее платья-накидки обвились вокруг ведьмака, завязываясь узлом на талии. Теперь они могли упасть только вместе. Девушка вскинула кулак с зажатым в нем алым светочем, что-то прошептала, не инканту, которой знать не могла, а всего лишь правильные слова. Запахло паленой кожей, перчатка задымилась, но Летиция не разжала пальцев. Они плавно опускались вниз по спирали, к речным порогам, к послушницам на берегу и жрице, в отчаянии заламывающей руки. Ступив на землю, Летиция освободила Касса от своих оков, по крайней мере материальных, протолкалась сквозь толпу девушек в белом и резко спросила:

— Что это значит?

Мирцея молчала, не смотрела на нее. Летиция оглянулась в поисках поддержки: лица послушниц казались бездушными, словно маски. Ты или я. Их тринадцать? Нет, их всего трое, остальные просто-напросто марионетки, двигающиеся декорации, для отвода глаз.

— Кто испугается — тому здесь не место, — жрица продолжала играть спектакль одного актера, будто незамечая, что обман раскрыт, а покровы уже сорваны. — Мы можем поговорить внутри.

Они вошли через главный вход, как полагается, и Мирцея устало опустилась на подушки. Положила рядом рогатый головной убор. Кривое зеркало на алтаре отражало извивающихся чудовищ, в маленьком котелке бурлила вода едкого, цианового цвета. По земле стелился белесый пар. Летиция поежилась, чувствуя себя в ловушке.

— Эта сила не дается просто так. Иногда нужно больше смертей, чем одна. Больше Вспышек. Это плата за Ману. Можно заплатить десять — и не мочь развести огонь. Можно заплатить одну — и стать подобной дракону. Чем сильнее связь — тем значимее вклад.

— Значит, я — его жертва?

— Да.

— Касс знал с самого начала?

Мирцея отрицательно качнула головой.

— Тяжело полюбить мертвеца.

— Мои мечты — песок, — пробормотал Касс. Он сидел у стены, откинув голову назад. Мокрые волосы липли к скале, как пиявки. — Все это — долгая ночь, которой нет конца.

— Ей придет конец, — заявила Летиция.

— Он уже пришел.

Девушка вздрогнула. В помещении стало непривычно зябко. На стене дрожала размытая тень. Она поняла, что имела в виду жрица, когда услышала знакомый шепот. Беги. За белым платьем, за тусклой звездой. Беги за тем, от чего не убежать.

— Ты сказала, что вы откроете для меня дверь. О какой двери ты говорила?

— Двери в вечность, — ответила Мирцея.

— Значит, то, что я искала…

— Ты искала смерть.

— За что ты меня ненавидишь?

— Ты могла спасти его, но ты его погубила.

Зазвенел порог из кварцевых бусин. Четверо вошли по очереди, шаг в шаг, и встали полукругом: все в масках и переливчатых плащах. У одного в руках был знакомый мешок. За ширмой стоял кто-то еще, в ярком атласе. На этот раз им не пришлось себя утруждать: жрица сама их впустила. В одном тесном помещении собралось поразительное количество разновидностей: люди, ведьмы, тени… Летиция глянула на Мирцею — и чудовища.

Касс ничего не замечал, в мыслях он витал далеко, а тень бога увеличилась в размерах у него за спиной, вскинула руку с револьвером. Он уже пришел: Охотник. Летицию взяли под локоть, но она рванулась из цепких экзалторских рук и закричала что есть мочи. Ведьмак очнулся и посмотрел на нее, ощутил непривычный холод, оглянулся — и обмер.

— Беги, — ее голос охрип от крика. — Беги.

Куда бежать? Он увидел в зеркале смешное личико Тота. Карлик раз за разом повторял его имя и протягивал к нему руки, будто действительно мог утащить его в зазеркальную обитель. Но разве можно войти во что-то плоское, во много раз меньше тебя самого?

Можно. Из зеркала выпорхнул клочок холста, покружился в воздухе и опустился на землю перед Кассом. Он поднял его дрожащей рукой. Тот — или сама Эри — вырвал для него кусок из картины, и на рисунке петляла дорога. Летиции накинули на голову мешок, стянули тесемки. Ведьмак хотел смять рисунок и броситься ей на выручку, но рука его не слушалась. Кто-то в его голове знал, что девушке сейчас не поможешь. Касс отдал ей перчатку, а его нож был не таким, как у Летиции: он являлся исключительно спектральным и не имел материального воплощения. Только одного человека мог спасти Касс — себя самого. И он мысленно шагнул в картину, ступил на нарисованную дорогу, без желания, помимо воли, а Охотник не смог последовать за ним.

— Ты нарушила условия контракта, — донеслось до Летиции сквозь тонкую ткань мешка. Ей связали запястья. В душе царило странное умиротворение: он убежал, Касс ушел. — Для выяснения обстоятельств тебя доставят в Гильдию.

Девушку вывели на свежий воздух. Того, что происходило в комнате с алтарем, она уже не слышала. Мирцея смотрела на Тень, вяло покачиваясь, словно в трансе.

— Так ты хотела перехитрить меня, жрица?

— Я взрастила его, как своего ребенка.

— Ты сделала неправильный выбор. И неверный ход.

— Она — Лете.

— Лете умерла, — сказал Охотник. — И ты умрешь.

Глава 20

(Ланн)

Он медленно приходил в себя. Окружающий мир возвращался по кусочкам: запах, яркость, прохлада, ломота во всем теле. Ланн попытался встать, не открывая глаз, но мышцы взвыли, а голова раскололась ужасающей болью. Он рухнул обратно на постель.

Тихие, шелестящие слова. Пение где-то снаружи — за окном? На него упала тень, холодная ладонь накрыла горящий, как в лихорадке, лоб. Память не торопилась, подкидывая какие-то обрывки: башни Гильдии, капли серебра в траве, разинутая волчья пасть. Ряд дверей, протянувшийся в бесконечность. Не солнце, но что-то столь же ослепительное — улыбка. Осколки зеркал, и все они отражали одно — ее лицо. Он разлепил веки, увидел бледный овал, обрамленный иссиня-черным, и едва не задохнулся от счастья. Она пришла к нему, сквозь тьму расстояний, сквозь Грань, переступила через себя и свою гордость. Ради него одного.

— Тиша.

Алые губы наклонились к его уху, что-то шептали, успокаивая, а рука продолжала покоиться на его лбу. Рука, холодная как лед, как свирепый свистящий ветер, лежала и колола его крошечными иголками мороза. Чувства окончательно вернулись, и ему стало так горько, как не было никогда. Летиция? Нет, не она.

— Что… — Ланн вздрогнул от звука собственного голоса: осипший и слабый, как будто он был болен, смертельно болен. Над ним маячило лицо Лиандри. — Что случилось?

— Ты потерял сознание, — отозвалась она. — Все это было… слишком. Нужно время, чтобы приспособиться. Ты поправишься. Обязательно. Я знаю.

— Ты совсем не умеешь врать.

Снежная Ведьма вскочила. Ее губы тряслись.

— Ты знал, что это опасно. Мы оба знали.

Ланн привстал, чтобы обвести взглядом комнату, и от увиденного ему стало дурно. Мир завертелся перед глазами, в горле встал комок. Он стиснул зубы и попытался успокоиться. Ничего не получалось. Все состояло из стекла: стены, пол, двери, стол, стулья, кровать. Он видел прохожих на улицах, в аллеях между домов, а они видели его. Он чувствовал себя раздетым догола, выставленным на общее обозрение и потеху, ему хотелось с головой накрыться одеялом, но и оно оказалось прозрачным.

Лиандри с тревогой наблюдала за ним.

— Я потерял сознание, — произнес Ланн. — А ты нет.

— Мне все равно, какой здесь воздух. Я могу жить везде.

Он усмехнулся.

— Верно. Как некоторые насекомые, выдерживающие как высокие, так и низкие температуры. Ты не сгоришь на солнце и не замерзнешь среди ледников. — Ланн был готов к взрывам гнева, к брани, к рукоприкладству, но с каждым его словом Снежная Ведьма становилась все печальнее: как мать, выслушивающая покаяния сына, которого прежде считала святым. Ульцескор не оправдал ее ожиданий, его тело было подвержено слабостям и болезням, он не был подобен богу, как она сама. — Ты можешь не спать, не есть, быть где угодно. Ты не боишься других ведьм, потому что ты сильнее, не боишься этих чудовищ…

— Рефиайты.

— Что?

— Ре-фи-ай-ты, — повторила Лиандри по слогам. — Они так называют себя.

Это открытие поразило его. Значит, ведьма говорила с ними на равных?

— Они не монстры?

— Монстры. Но в ином смысле.

Дверь за его спиной отворилась, и Лиандри замолчала. Она слегка склонила голову в знак приветствия и протянула руки, принимая поднос с какими-то фруктами и стаканом воды. Ланн обернулся, и у него захватило дух: вошедшая была писаной красавицей, под стать тому мужчине, которого он увидел здесь первым. Незнакомка была одета в свободное платье с длинным рукавом, а в ее локонах, белых, как вишневый цвет, сверкали серебристые ленты. Бездонная синева глаз, гордый разлет бровей, безупречный рисунок губ. Он не мог взирать на нее без восхищения.

— Кто это? — спросил Ланн, когда девушка ушла, так и не взглянув на него.

— Сирша. Супруга того парня, которому ты свалился на голову.

Ланн ответил ей сердитым взглядом.

— Я ни на кого не сваливался.

Лиандри рассмеялась.

— Мне нравится, когда ты злишься.

Он оставил это без внимания.

— Продолжай, — попросил Ланн. — Насчет этих… рефиайтов.

— Сначала поешь.

Кости по-прежнему ломило, но в голове прояснялось, боль уходила на задний план. Ведьма вложила ему в ладонь шершавый желтый фрукт. Ланн понял, что ужасно голоден, и яростно впился в него зубами. Когда рот наполнился сладким соком, он подумал о том, что местная еда может оказаться для него отравой. Несмотря на тревожную мысль, ульцескор продолжал вгрызаться во фрукт, удивляясь своей же беспечности.

— Никто не найдет меня здесь, — задумчиво молвила Лиандри. — Никто не найдет нас.

— У меня нет намерения…

— … оставаться тут навсегда, — закончила она за него. — Понятно.

Ланн вытер ладонью рот.

— Я не знаю, что ты там себе надумала, но я с этим заведомо не согласен.

— А чего бы хотел ты? Вернуться в Гильдию? Найти Летицию ди Рейз?

— Это не твое дело.

— Ты сказал Дей, что не собираешься быть королем.

— Лири. — Когда она подняла на него глаза, исполненные невыразимой грусти, Ланн отчетливо повторил: — Это тебя не касается. Так или иначе, наши пути разойдутся.

Ее лицо прорезала улыбка, некрасивая, точно шрам.

— На самом деле, мне хотелось поблагодарить тебя. За то, что ты не отступил, что не передумал. Ты человек, Ланн, но ты сильнее всех, кого я знала. Я думаю, что я…

— Нет, — резко перебил он. — Молчи.

Это было равносильно пощечине, но Лиандри никак не отреагировала на грубость. Только ее глаза потемнели, словно в них разверзлась бездна, зрачок расширился, полностью затопив радужку. Ланн знал, что играет со смертью; он начал эту игру, как только пересек Грань. Он поклялся сопровождать Снежную Ведьму, но ничего сверх того, и хотел сразу поставить точку в их отношениях.

— Выполни и свою часть клятвы, — потребовал он.

— Имя твоей сестрички?

— Моей сестры и твоей королевы.

Лиандри покачала головой, как будто осуждая его.

— Вот как ты решил поступить? Посадить на трон ведьму? — Она предупреждающе вскинула руку. — Не утруждай себя. Не имеет смысла повторять, что я сую нос не в свои дела. И я не буду тебя мучить. Узнаешь ты или нет… — Ведьма сделала паузу, приглаживая волосы, и на этот раз ее улыбка была более искренней. — Это уже неважно.

— Почему? — забеспокоился Ланн.

— Потому что, мой дорогой… — Лиандри склонилась над ним, и его обдало морозным дыханием зимы, — отсюда нет выхода. Врата захлопнулись, и ты оказался не на той стороне.

Ланн уставился на нее, не веря. Нет выхода? Это звучало как смертный приговор.

— Лири, — хрипло изрек он, и голос его походил на карканье, — я не могу здесь быть. Я умру здесь.

Попытка достучаться до ведьмы не принесла результатов. Ее взгляд отражал мрачное торжество. Она либо не до конца понимала смысл произнесенных слов, либо смирилась с тем, что новоиспеченный избранник покинет ее спустя несколько дней. Или, может быть, часов? За окном вздымались стеклянные тюрьмы, такие же, как Ланнова. Он судорожно размышлял: в голове носились мысли, окрашенные яростью. Лиандри заманила его сюда, она сговорилась с этими монстрами, при виде которых серафимы удавились бы от зависти, она все знала с самого начала, а сейчас потчевала его ложью. Врата не могли открываться в одну сторону, потому что рефиайты, как назвала их ведьма, выходили наружу, за Грань. Они охотились на людей: это ни для кого не было тайной.

— А пока мы будем жить как муж и жена.

— Что? — вспылил он. — Нет!

Ланн вскочил с постели и едва не упал — в голове загудело, тело пронзила острая боль. Он схватился за спинку кровати, сделал над собой нечеловеческое усилие и выпрямился на дрожащих ногах. Воздух был свеж и благоухал цветами, но в нем содержался яд: как в еде и воде, принесенной гостеприимной хозяйкой, как во взгляде женщины, обрекшей его на подобные муки во имя любви. Любовь. Лиандри было неведомо значение этого слова: это не то, что можно заполучить, пройдясь по костям.

Ланн опустил взгляд и увидел, во что одет: просторную серую тунику, подвязанную плетеным поясом. Это разозлило его еще больше.

— Где моя одежда? — крикнул он. — Мой меч?

— Тише, дорогой, — молвила Лиандри таким тоном, будто успокаивала расшалившееся дитя. — Ти-и-и-ше. Не стоит поднимать переполох. Они приняли тебя по моей просьбе. Прояви благодарность и понимание.

Ланн проковылял вдоль стены-окна, используя ее как опору. Дыхание с шумом вырывалось из легких, он мысленно повторял, словно инканту: я должен выбраться отсюда. Улицы города оказались затоплены водой, сквозь нее просвечивали темные корни растений, коих здесь было в избытке, на глубине резвились мелкие рыбешки с ярко-синей чешуей. Странно, что зелень не сносит течением, подумал Ланн, а затем вспомнил: местная вода обладает иными характеристиками, чем в том, правильном мире. Корабли в облаках, дома, стоящие на реках, — и десятки прохожих, беспечно прогуливающихся по городу, как будто это являлось их основным — и единственным — занятием. Среди них были и дети, но кое-что совпадало в облике всех рефиайтов: цвет их волос. Ульцескор пожирал пешеходов глазами, выискивая темные макушки, но его старания оказались напрасны.

— Я должен выбраться отсюда.

Он и не заметил, что сказал это вслух.

— Ты не можешь, — мягко произнесла Лиандри. Сладкими и тягучими были ее слова. — Посмотри, как здесь красиво. Неужели тебе правда хочется уйти? Смирись, Ланн. Скоро тебе станет лучше. — В ее голос закрались зовущие нотки: — Иди ко мне.

Ланн так резко мотнул головой, что едва не свернул себе шею. Лиандри хотела подойти сама, но взгляд ульцескора обжег ее и пригвоздил к месту. Из его широко распахнутых глаз черным шипящим потоком изливалась ненависть. Он поднял кулак: ногти до боли впились в ладони, костяшки побелели от напряжения.

— Ах ты… лживая сука!

Она отшатнулась, словно от удара. Лиандри казалось, что сейчас ее осыплют бранью, вслед за которой в ход пойдут кулаки. Именно так и делал отец, когда она возвращалась от очередного кавалера. Потом он понял, что не стоит тратить сил, и махнул рукой на пропащую дочь. Тогда она не могла противостоять отцу, а сейчас — Ланну.

Она могла убить его. Только и всего.

Но ульцескор не набросился на нее. Вместо этого он размахнулся и обрушил свой гнев на стену. Его рука врезалась в стекло, прорубая дыру, со звоном посыпались осколки. Не обращая внимания на боль, в какой-то немой, неистовой ярости Ланн задействовал вторую руку. Реальность пошла цветными пятнами, а он все продолжал бить. В мозгу стучало, не отпуская: я должен выбраться. Нужно проделать отверстие, достаточно большое, чтобы я мог выйти. Я должен выбраться. Я должен…

Звук как отрезало, вместе с ним ушла боль. Черной воронкой свернулся мир.

Когда Ланн очнулся, за окном стояла темень, прорезаемая частыми зелеными вспышками, а на руках белели бинты. Он ничего не добился, лишь обзавелся еще одной разновидностью боли. Ресницы слиплись, веки поднимались тяжело. Очередной яркий сполох — и на треснутом стекле, как в разбитом зеркале, проявилось его лицо. Ульцескор вздрогнул. Кто-то перевязал ему руки, но забыл — или не захотел — стереть с лица кровь. Он подполз к отражению, присмотрелся. На голове не было зияющей раны, только порез над левой бровью. Наверное, задело осколком.

Что-то шевельнулось в дальнем углу. Ланн впился взглядом во мрак, ожидая следующей вспышки, хотя не сомневался — его сиделкой могла быть только Лиандри. Свет на мгновение озарил комнату. Он ошибся.

— Где? — прохрипел он, надеясь, что его поймут. — Где она?

— Она ушла, — то ли произнесла, то ли пропела Сирша.

В сердце Ланна закралась надежда.

— Помоги мне выбраться.

— Слишком поздно. Смотри. — Сирша простерла указующий перст, и Ланн послушно повернул голову. Астральный поток разлился в небе, как весенняя река, вышедшая из берегов. — Огни… огни уже здесь. Зеленые огни. Они уничтожат нас, заберут все, что в нас есть человеческого. — Она зажала рот ладонью, будто ей внезапно стало дурно. — О Богиня…

Ланн не понимал, о чем она говорит. Сам по себе межесвет не представлял никакой угрозы. Он попытался привести в порядок мысли, безумным вихрем кружившиеся в голове. Куда исчезла Лиандри? Неужели она бросила его умирать? Где выход? Ему нужно идти.

Он скатился с кровати и на четвереньках направился к двери. Краем глаза Ланн увидел, что Сирша поднялась и застыла в нерешительности, но не придал этому значения. Он нащупал дверную ручку, когда тишину, словно ножом, разрезал чей-то крик. Ульцескора мгновенно скрутила боль, он с размаху стукнулся лбом об пол и чуть не потерял сознание. Так и сидел, зажав голову между коленями, и ждал, когда отступит чернота, застлавшая глаза. Кто-то продолжал истошно визжать, как свинья на бойне. Сирша коснулась Ланнова плеча, привлекая внимание. Он поднял глаза: она протягивала ему руку.

Следующие несколько минут Сирша тащила Ланна на себе. Ноги ульцескора волочились по полу, и он ничего не мог с этим поделать. За дверью была лестница, и спуск оказался невероятно долгим и утомительным. Они присели на нижнюю ступеньку, чтобы отдохнуть. Ланн поводил глазами по комнате, ища среди очертаний предметов что-то, принадлежащее ему. Затем он обратился к девушке:

— Мой клинок.

Черт с ней, с одеждой, подумал он. Сирша прислонила Ланна к перилам и отправилась на поиски его меча. Судорожно пошарила руками по столу и тумбам. Раскрыла шкаф, сорвала одежду с вешалок и побросала на пол. Она собиралась отойти, но темень разогнала еще одна вспышка, и внутри гардероба что-то взблеснуло серебром. Они с Ланном переглянулись.

— Там, — сдавленно произнес ульцескор.

Сирша кивнула и присела на корточки. Ее рука нащупала полоску металла, прислоненную к задней стенке шкафа. Она вернулась к Ланну, вложила клинок ему в ладонь и опять предложила свое плечо в качестве поддержки. Он не спрашивал ее ни о чем.

Лишь выйдя на улицу, Ланн понял, что крик давно стих. Стало значительно легче, его больше не мутило. Он навалился на девушку, попробовал стать ровно — и ему это удалось. Ледяная вода омывала босые ступни, еще больше отрезвляя.

Сирша стояла на крыльце. Ланн потянул ее за руку, но она покачала головой.

— Почему?

— Я не могу. Я одна из них.

Ее лицо начало терять очертания. Ульцескор подумал, что им снова овладевает слабость, и неистово затряс головой. На руке, что он держал, проступили багровые вены. Он посмотрел на девушку — и обомлел. Румянец сошел с ее щек, кожа посерела и пошла складками, равномерно черными стали глаза. Сирша вырвала у него руку и прижала ладони к губам.

— Уходи.

Меж пальцев блеснули стальные клинья.

Ланн развернулся и побежал, хромая, подволакивая по очереди то одну, то другую ногу. Он не знал, куда идти, но за зданиями виднелась мерцающая стена, которая, как он надеялся, выпустит его так же легко, как и поглотила. Ему некогда было ломать голову над тем, что произошло: все это было одним жутким кошмаром.

Он был уже у цели, когда кто-то снова завопил, и Ланн узнал этот голос. Грань истекала волнами цвета. Он занес ногу, собираясь сделать шаг, и опустил ее на старое место. Поколебался еще секунду — а потом, проклиная и ненавидя себя за проявленную слабость, устремился на крик.

Несколько раз свернув, Ланн оказался на открытом пространстве. В центре площади бил фонтан, а в пяти ярдах находилось огромное нагромождение тел. Их было больше дюжины, и они копошились, как черви, пожирающие мертвую плоть. Он бросился к гуще тел, держа наготове клинок. Он хватал зубастых монстров по очереди за шею и, действуя как опытный палач, молниеносно их обезглавливал. Всецело поглощенные добычей, они не успевали ничего сообразить. Тела казненных чудищ бешено извивались, руки судорожно хватали воздух, ноги били по воде, поднимая брызги. Кто-то ползал на четвереньках в поисках своей головы.

Ульцескор, от макушки до пят забрызганный темной кровью, наконец обнаружил ведьму под завалом. Лиандри уже не кричала и не двигалась. Зубастый рот впился ей в предплечье, монстр на миг застыл, покрываясь голубоватой коркой, а потом встряхнулся, сбрасывая оковы льда, и продолжил дело. Снежная Ведьма не учла, что за Гранью регенерация этих тварей была ошеломляющей.

Ланн рванул Лиандри за руку и вытащил ее, израненную, из-под груды корчащихся тел. Несколько монстров нашли свои головы и водрузили их обратно на плечи. Зло сверкали черные глаза, из разинутых ртов капала слюна, смешанная с кровью. Ланн разворошил осиное гнездо и знал, что так просто ему не отделаться. Ему понадобится помощь.

— Лири! — Он встряхнул ее так, что застучали зубы. — Ты нужна мне.

Ведьма распахнула глаза, полные отчаяния. Спустя мгновение ее тело опять обмякло, голова откинулась назад, глаза закатились под веки. Ланн затряс ее с новой силой. Она очнулась, взглянула на него с сожалением, будто извиняясь за свое бессилие.

— Убей их. Ты можешь их убить.

Лиандри покачала головой, по щекам заструились слезы. Мне больно, говорил ее взгляд, пожалуйста, оставь меня. Посмотри, я вся в ранах, я вся в крови…

Очередная встряска. Ее благодетель был непреклонен.

— Ну же! Я спас тебе жизнь, — прорычал Ланн. — Теперь ты спаси меня.

Глава 21

(Шадрен)

С минуту он стоял в полном оцепенении и не мог вымолвить ни слова. Леди-под-Вуалью являлась Шадрену и раньше, но никогда вот так, резко и целиком. В ее облике не осталось ничего от Морвены, как будто ведьму проглотил глубоководный зверь, не оставив никаких следов. Хуже всего, что эта девушка, если можно так назвать создание поистине божественной природы, представшее перед ним, внушала ему не только безраздельный ужас. Шадрен постарался успокоиться, очистить голову от мыслей, что могли оскорбить дис. Он являлся существом низшего порядка, которое не имело права даже смотреть на нее. По спине заструился мерзкий холодок, а спустя секунду Шадрен затрясся всем телом. Он точно не мог сказать, что было тому причиной: боязнь потерять над собой контроль или страх перед самой дис, воскресшей и вознесенной. Он поцеловал ее. Как он только посмел?

— Я думала, он идет ко мне. Но он отвернулся.

Шадрен несмело поднял глаза и увидел, что Леди тоже дрожит.

— Ты тоже охотник, но ничего не знаешь о боли.

Он слышал этот голос раньше, высокий и благозвучный: кристально чистое сопрано, которым пела Морвена, купая его после долгого путешествия.

— Я вознеслась, но не получила желаемого, — продолжила Леди.

К нему наконец вернулся дар речи.

— Зачем ты здесь? Чего ты хочешь от меня? Я бессилен.

Она мигом возобладала над собой: сузились темные глаза с далекой искоркой в глубине, быстро прекратилась дрожь. Леди не стала гневаться, что он посмел заговорить, когда его не спросили.

— Ты, смертный, обладаешь такой свободой, о коей я и не грезила. Я хотела вырваться, похоронив себя заживо. Но меня достали и там. Нашли и — не освободили, им это ни к чему — втиснули в очередную клеть. Я, ты, она. — Леди-под-Вуалью тяжело вздохнула, протянула тонкую руку к его лицу с намерением коснуться, но остановилась на полпути. — Я не хочу напрасно пугать тебя. Только знай, что я одной крови с теми, что насыщают тебя, что дарят тебе жизнь. Мы были изначальными. Приникнув ртом к очередному запястью или шее, не забывай об этом. Мы причащаем тебя. Приближаем тебя к святыне.

Вот почему они были так прекрасны, так невинны, застыв на границе между жизнью и смертью. Их хранят в темноте и прохладе, как скоропортящуюся еду. У Шадрена комок подступил к горлу, и он с трудом спросил:

— Я не должен этого делать?

— Я Тень, и мне ведома жажда. Я не виню тебя.

— Хорошо. Я… буду помнить.

Она заметно смягчилась.

— Это еще не все. Убеди ее действовать.

— О чем ты?

Леди немного помолчала. Было видно, что она удивлена.

— Что же ты, экзалтор? Этот мир движется к своему концу. И ты ничего не знаешь? Воистину ты был увлечен делами куда важнее.

Шадрен уловил в ее словах иронию и даже скрытую ярость. Он долго раздумывал, что ответить. Он прошел через испытание голодом, холодом и смертью, обманул судьбу — и наградой ему было выживание. Происходящее за пределами Альдолиса его не касалось.

— Я не спасаю миры, — с опаской изрек он. — Это дело героев.

— Но ты должен знать, где стоишь. На чьей ты стороне, с кем ты. — Шадрен покачал головой, и Леди продолжила, проявив бесконечное терпение: — Ты принял дар даханавара. Ты поклялся своей кровью, хоть и не произносил никаких слов. Ты связан с нами — в эту минуту и впредь. — Она сложила руки на груди, вуаль натянулась, плотнее облегая лицо. — Мне не известны желания богов или других дис, но моя воля такова: даруй покой моим братьям и сестрам. Принеси им мир. Пусть они снова… найдут свою Колыбель.

Шадрен открыл рот и сразу же закрыл. Его мучили десятки вопросов, которые он не решался задать.

— Морвена боится, — сказала Леди-под-Вуалью. — И я не властна над ее страхом, как Лилит не была властна над моим. Подтолкни ее к верному решению.

— Что я могу?

— Спроси ее о Грани.

С громким визгом распахнулась дверь, малиновая накидка, протянувшись по полу, собрала вековую пыль. Морта застыла на пороге, сжимая деревянные створки в побелевших от напряжения пальцах. Она пришла на голос, на голос своей матери; явилась, влекомая ее запахом. Леди медленно обернулась. Всего мгновение они взирали друг на друга — и божественный облик начал таять и менять очертания. Горской пепла осыпалась на землю кружевная вуаль. Какое-то время Морвена смотрела на свои преображающиеся ладони, затем из ее легких вырвался облегченный вздох. Возможно, она тоже испугалась, подумал Шадрен, когда они с Тенью вдруг поменялись местами.

Девочка осела на пол, не в силах устоять на ногах. Морвена хотела было броситься к ней, но Шадрен остановил ее твердой рукой и покачал головой: не надо. На лице девочки застыло выражение безмерного счастья. Морта зашевелила губами, и они, затаив дыхание, вслушивались в ее слова.

— Она улыбнулась мне, — прошептала Морта. — Она никогда не делала этого раньше.

Ведьма вздрогнула, будто от удара. В широко раскрытых глазах девочки-птицы не блестели слезы, но зрелище все равно было душераздирающим. Шадрен приобнял Морвену рукой, и она нашла пристанище на его груди, вцепившись рукой в складки грубой одежды.

Они простояли так долгое время, и еще несколько дней экзалтор не решался заговорить с Морвеной, настолько потрясло его случившееся. Возложенный на него долг лежал на плечах мертвым грузом. Грань? — недоумевал он. Как ему было известно, Гильдия остановила ее продвижение, осталось лишь уничтожить монстров, проникавших сквозь барьер, несмотря на все ухищрения. Совет и Вираго не торопились устраивать геноцид, раздираемые внутренними прениями, к тому же Грань разместилась на относительно небольшом и пустом участке суши и не представляла большой угрозы для человечества. Шадрен размышлял об этом отстраненно, абстрагируясь от того факта, что когда-то был частью Гильдии, ее верным и непоколебимым бойцом. Замок Черного Крыла существовал где-то очень далеко, может, в другой реальности, он остался черно-белым отпечатком в темном уголке его памяти. Будь его воля, Шадрен стер бы и эту малость. Он хотел помнить о родителях, о Кадисе, о том, как шел в Альдолис; о Гильдии он хотел позабыть.

В попытке отвлечься от тягостных мыслей он принялся обустраивать себе комнату на нижнем ярусе. За окнами были глухие стены, в помещение не проникало ни лучика света, в центре находилось возвышение в три ступени, на котором стоял гроб. Вампирское ложе было воистину королевским: широкое, на две персоны, внутри обтянутое бордовым шелком и оборудованное подушками из мягчайшего пуха. Кровопийцы не могут войти без приглашения, боятся яркого света и стеблей дикой розы и обязаны почивать в продолговатых деревянных ящиках — это было суевериями, но ему нравилось им подчиняться. Пока что Шадрен знал лишь один непреложный закон: даханавар не охотится на своей земле; но он ни на кого и не охотился. Он спал много, ел без удовольствия, по старой привычке, и остро нуждался только в свежей крови.

Они с Морвеной избегали смотреть друг другу в глаза и при встрече обменивались короткими фразами. Временами Шадреном овладевало отчаяние: чувственные переживания, в которых фигурировала Морвена, оказались направлены вовсе не на нее. И все же он боялся потерять ее, остаться один в этом сумрачном, малознакомом мире. Не было сомнений, что Морта уйдет следом за ведьмой, не удостоив его и взглядом. Девочка была дорога его сердцу — не как дочь, упаси боги, но как друг, умеющий слушать. Хорошо иметь в приятелях смерть, подумал Шадрен, слабо улыбнувшись.

— Что ты хочешь знать о них, милок? — прошамкала старая ведьма в Доме Скорби. Он пришел сюда скорее из любопытства, чем движимый красной жаждой. В мутном свете ему был виден только край истлевшего платья. — Я и сама удивилась, когда они так дивно похорошели. Тот даханавар, что был завсегдатаем до тебя, притащил парочку на пробу, и были они сморщенные и гадкие, как столетние старики. — Шадрен подозревал, что она по-прежнему принимает его за Слантью, поэтому старуха не могла говорить о нем. Значит, кто-то еще раньше: и этот вампир разительно отличался от них обоих. — Он еще несколько раз таскал их и заполнил ими почти четверть комнат. Из одной такой ходки он не вернулся. У тебя, кстати, отменный аппетит. Их осталось не так и много.

— Откуда он их принес?

— Да почем я ведаю? Я не выходила за пределы Дома уже вот… — Старуха начала загибать пальцы, но быстро сбилась со счета и бросила это занятие. Чтобы как-то реабилитироваться перед собеседником, она решительно произнесла: — Моя бабушка говорила, что чрезмерная пытливость ведет к скорой смерти, а она была матерью вампиров.

Матерь вампиров? Какое-то время Шадрен боролся с желанием повыше поднять лампу. Старуха будто что-то почувствовала, шагнула назад: свет теперь озарял гладкую каменную плиту, пересеченную кривой трещиной. Эта расселина на миг привлекла его внимание — внизу, под ровным настилом Дома Скорби, раскинулась тьма, усеянная звездами. Шадрен с трудом сглотнул и покачал головой. Он учился ничему не удивляться.

— Почему ты не выходишь наружу?

— Я слишком стара, чтобы видеть свет. Меня ранят даже его отблески.

У нее опять начался приступ кашля, и Шадрен откланялся.

Когда он вернулся во дворец, то обнаружил в своей комнате Морвену. Крышка гроба была чуть сдвинута в сторону. Ведьма стояла на центральном пьедестале и заглядывала в ящик, служивший ему постелью. Она услышала шаги Шадрена, но не стала оборачиваться, а вместо этого задумчиво изрекла:

— Вот уж не думала, что лягу в гроб раньше времени.

— Тебе не обязательно это делать.

Морвена обратила на него тяжелый взгляд.

— Значит, ты не хочешь меня здесь?

Он благоразумно промолчал. Для уязвленной женщины все одно, что ни скажешь; все она истолкует по-своему. Шадрен видел в ее глазах вопрос, который она не задала, колеблясь. Где-то в глубине души Морвена понимала, что ее ревность не имеет под собой достаточных оснований, что виной всему — ее эгоизм. Напряжение нарастало, близилась очередная ссора, и она всеми силами сдерживалась, чтобы не начать все сначала. Следовало оставить в покое прошлое и двигаться дальше, если в конечном итоге они хотели куда-то прийти.

Он заговорил первым:

— Я ходил туда сегодня. Но не за этим.

Ее гнев не ушел.

— Для чего же еще?

— Ты знала о них? О тех, кто населяет Дом Скорби?

Какое-то время они молчали. Затем Морвена сошла с возвышения и сделала повелительный жест, приказывая следовать за ней. Обычно помещение состоит из неизменных составных частей: стены, пол, потолок над головой; благодаря темному искусству можно было отбросить эти условности и втиснуть в то же пространство куда больше, чем казалось возможным. Так было и во дворце. Они поднимались по скользким ступеням и шли по узким переходам, висевшим в пустоте. Экзалтор то и дело натыкался лицом на веревки, цепи и металлические тросы, свисавшие с невидимых сводов. На одном из мостов Шадрен, споткнувшись и едва не упав, инстинктивно схватился за длинный шлейф ведьминого платья. Морвена не возражала. Дальше он двигался, не разжимая пальцев, боясь сделать неосторожный шаг и упасть во мрак без конца и края. У подножия винтовой лестницы, спиралью уходившей наверх, ведьма остановилась. Узорчатые ступени заливал свет, падавший из арочных окон, похожих на бойницы.

Шадрен оперся плечом об стену, радуясь передышке. Морвена опустилась на нижнюю ступеньку, подобрав платье. Ее дыхание ничуть не сбилось. Она смотрела вниз, на свои ладони.

— Что здесь? — выдохнул он.

— Хочу показать тебе кое-что.

— Ты не ответила мне.

— Хорошо. — Морвена вскинула голову, и их глаза встретились. Ему стало не по себе, будто она укоряла его за что-то, в и этот раз он был действительно виноват. — Я знала. Кто они такие, что их принесли из-за Грани. Знала — и не сочла нужным вмешаться. — Ее руки непроизвольно сжались в кулаки. — На чьей ты стороне?

— На твоей, — поспешно сказал он.

Она шумно выдохнула.

— Ты знаешь, что такое Грань?

— Откуда мне знать?

Шадрен присел на корточки, накрыл ее руки своими. Она немного расслабилась.

— Когда-то Богиня сотворила обитель для себе подобных. Вдали от остального мира она создала рай, наполненный чувственным биением жизни, праздностью и весельем. В нем не было боли, не было старости, не было болезни, вечным было существование и нетленной — любовь. Они нарекли его — Эден.

— Звучит романтично.

Морвена метнула в него яростный взгляд.

— Не смейся надо мной.

— Я не смеюсь, — сказал Шадрен. Горькая улыбка тронула его губы. — Не это ли страна вечного лета, куда мы все стремимся попасть?

Молчание было долгим, он уж было подумал, что не получит ответа.

— Но был тот рай погублен искони, — наконец промолвила Морвена.

Шадрен крепче стиснул ее руки.

— Почему?

— Ибо лишь те, кто отмечен печатью божества, — она мягко высвободила пальцы и коснулась своих волос, — могли ступить под его своды. Остальным дорога была закрыта. Потом говорили, что они крадут у нас, обычных людей: наше счастье, время нашей жизни. И мы, не желая оставаться в долгу, украли у них.

— Что же мы взяли?

— Темное искусство.

— Я, кажется, понимаю, — неуверенно пробормотал Шадрен.

— Но они простили нам. В конце концов, мы были людьми, они были ангелами. До следующего конфликта. До следующего воровства. Взгляни на меня.

Он повиновался. Ее глаза вспыхнули зеленым огнем, лихорадочный румянец раскрасил скулы. Морвена коснулась его лица дрожащими руками, притянула его голову к себе так, что он почувствовал щекой странный холод ее лба. В таком положении они провели несколько минут.

— Грань — это и есть рай. Но рай чужой, в который нам нет ходу. Нет никакой страны вечного лета, только ад и Колыбель, нет счастья по ту сторону жизни, все, чем мы владеем, находится здесь и сейчас. Для нас ничего нет, — повторила Морвена, — нет и никогда не было.

— Мне тяжело в это поверить, — после паузы признался Шадрен. — Тогда куда должна была попасть Идрис? Что я отдал за то, чтобы сохранить ей жизнь?

— Свою доблесть, — прошептала она, но экзалтор, к счастью, не услышал.

Вместо этого он почувствовал усталость, да такую, что веки сомкнулись сами собой. Подолгу обнимая Морвену, он открывал ей доступ к источнику своей жизненной силы. Вопреки здравому смыслу, Шадрен не оттолкнул ее, не отстранился, и ведьма сама подалась назад, почувствовав, что его руки ослабели, а голова безвольно клонится набок. Обернув руку краем платья, словно простая ткань могла воспрепятствовать колдовству, Морвена легонько потрясла его за плечо. Шадрен очнулся и осовело глянул на нее.

Она улыбнулась ему, скрывая боль в уголках глаз. Чистый обмен энергиями, в котором они нуждались для поддержания отношений, мог работать в обе стороны, но никто не утверждал, что эта конверсия будет равноценной. Шадрен боялся взять у нее слишком много и боялся слишком много отдать; боялся стать вялым и потерять к жизни всякий интерес и боялся сделать такой же ее. Возможно, порознь им будет лучше, чем вместе.

Морвена склонила его голову к своей шее, и Шадрен что-то пробормотал: кажется, извинялся. Конечно, он мог регулярно посещать Дом Скорби, пока продовольственный запас не подойдет к концу, а затем пить из луж или из кого-то еще, но это все равно подразумевало нежелательные трудности. Морвена не хотела идти на уступки; в тот момент она ненавидела сущность внутри себя, что явилась туда непрошеной. Кайле пришла и сделала Морвену чудовищем против ее воли. Тень алчет — Тень может взять все, что ни пожелаешь, и преподнести кайлеах; но она не даст тебе друга, дом или любящую семью.

Шадрен-даханавар смотрел на протянутую руку — не для того, чтобы помочь ему встать, не для поцелуя, а простертую как дань насилию. Воздух словно застыл, крепко стиснутые уста Морвены выражали решимость: бери, пей. Шадрен засмеялся, снимая напряжение — никто еще так настойчиво не предлагал ему себя. Лоб ведьмы пересекла суровая складка, но экзалтор сжал ее узкую кисть в своей ладони и солнечно улыбнулся. Это подействовало обезоруживающе.

— Что ты хотела мне показать?

Она тихо вздохнула, смирившись с его отказом.

— Там, наверху.

Пришлось серьезно попотеть, чтобы подняться на смотровую площадку, размещенную на головокружительной высоте. Морвена, чуть повозившись с замком, распахнула дубовую дверь, и ледяной ветер со свистом ворвался в башню, взметнув облака пыли и заставив длинное одеяние ведьмы реять, будто траурное знамя. Морвена вышла наружу, не обращая внимания на холод, и Шадрен поспешил за ней. Крошечную площадку окружала каменная корона, ее острые пики терялись в белесой мгле, а сама башня тонула в море облаков.

Морвена молчала. Не прошло и минуты, как у Шадрена застучали зубы.

— Что здесь можно увидеть? — с досадой спросил он. — Все белым-бело.

— Подожди. — Ведьма сосредоточенно выискивала что-то в пустоте неба. — Я знаю, что она где-то здесь.

— Она? — сощурился экзалтор.

— Смотри!

Морвена вытянула руку. В гуще облаков что-то взблеснуло, ярко и желто, будто солнечный осколок. Шадрен оперся на каменный зубец и до рези в глазах напряг зрение. Еще один янтарный всплеск, еле уловимое движение среди наслоений тумана, и он увидел сверкающее крыло с заостренными металлическими перьями, словно утыканное наконечниками стрел. Поэт, казненный по вине Шадрена, царапал на камне письмена кончиком такого пера. Витара считалась легендарным существом, ее не видели уже много столетий, но она, как и любая птица, время от времени меняла оперение.

Витара тоже увидела их, издала пронзительный крик и описала приветственный круг вокруг башни. Крылья хлопнули в какой-то паре ярдов от его лица, тугая струя воздуха чуть не сбила Шадрена с ног и заставила судорожно схватиться за парапет. Он оглянулся на Морвену: она ни за что не держалась, черные одежды яростно хлопали на ветру.

— Только я могу прокатиться на этой птице, Шад. Только я могу ей приказывать. И я должна… — Морвена придержала волосы, которые лезли ей в лицо и мешали говорить, — оседлать ее и спасти мир.

ПЕСНЬ 6. Марионетка

С малых лет было ясно, что она станет основательницей нового правящего клана. Ее взялись обучать ремеслу тотчас же, как прорезался колдовской дар — намного раньше, чем зубы. Ведьма с пеленок, дьявольская кровь. На нее возлагали большие надежды, а она любила кукол больше, чем людей. В равной мере льстивые и завистливые, они хотя бы не старели. Старость наводила на нее тоску.

Столетняя колдунья, взявшая ее на обучение, не выходила из дому с непокрытой головой, и на то была веская причина. Невзирая на возраст и звание бабушки, под бесконечными наслоениями вуали скрывалась молодая девушка. Такой же будешь и ты, говорила она ученице. Пройдут годы, а ты не утратишь своей привлекательности, потому что ты особенная, потому что в тебе великая сила — и великое зло.

Прошли десятки лет. Она владела тысячей волшебных слов и думала, что знает все об окружающем мире. Ей прислуживали куклы, которых она оживила: фарфоровые руки, акриловые глаза. Ее возлюбленный был болванчиком, манекенами были друзья, ее дом был муляжом игрушечного домика. Она могла создать целую армию, если бы захотела, миллион солдат, которые не знают усталости и боли, и с их помощью захватить мир. Однако это всегда оставалось лишь мыслью и никогда не перерастало в желание. Она была ограничена. Она была пуста.

А потом в ее кукольный мир вошла девушка в шипастом венце. Очаровательный дворецкий (золотой шелк и черное дерево, мраморные пуговицы, улыбка в сто карат) открыл незнакомке дверь. Гостья была грациозна и красива и, подобно хозяйке дома, создана для величия. В ней была большая сила — и большое зло…

Она разбила всех ее кукол: любимых, родственников, друзей. Она сломала ее кукольную мебель. Она уничтожила все, что в этом доме было пустого, но сохранила жизнь ей самой. Потому что она еще могла быть наполнена. Потому что она, ведьма с пеленок, еще могла служить.

Глава 22

(Летиция)

Летиция съежилась на холодном полу клетки, притянув колени к подбородку. Она почти задремала под мерный перестук колес, когда телега внезапно подпрыгнула, угодив в яму, и девушку с силой бросило на прутья. Летиция зашипела от боли и села по-турецки, потирая ушибленную руку. За стенами передвижной тюрьмы кто-то поносил возницу на чем свет стоит, тот огрызался, не стесняясь в выражениях. Внутрь не проникало ни лучика света — перед отправлением на клетку набросили огромный лоскут переливчатой ткани и плотно закрепили ее края под низом телеги. Во время работы громко стучали молотки: с таким звуком забивают деревянные гробы.

Она могла лишь предполагать, что произошло там, снаружи. Похоже, из-за ротозейства одного из экзалторов и неровностей дороги случилась серьезная поломка, и они не могли ехать дальше. Мужчины продолжали совершенствоваться в искусстве оскорбления, пока их не прервал женский голос. Экзалторы притихли, как набедокурившие мальчишки, получающие нагоняй от матери. Потом женский голос зазвучал ближе, и на сей раз обращались к Летиции:

— Ты хочешь пить или есть? Или облегчиться?

После знакомства со Сканлой-Кай госпожа ди Рейз поняла, что большинство гильдейских ведьм не лишены определенной доли милосердия, которое можно было назвать не иначе как извращенным. Самым известным был 'путь малой крови': это изречениеЛетиции приходилось слышать чаще, чем собственное имя, и его смысл сводился к тому, что можно (и нужно) пожертвовать одной или десятком жизней ради общего счастья. Что касалось пленниц, которые нередко являлись закоренелыми убийцами или обреченными на смерть, то их кормили по мере возможности и регулярно выводили на природу, дабы скрасить нелегкое путешествие к виселице, креслу Айте или безвременному заточению. Сколь ни презирала Летиция эти порядки, отказаться от данных благ значило навредить самой себе.

— Да, — поспешно ответила она, — да.

Ведьма отдала приказ. Через десять минут скобы, придерживающие ткань, были сорваны, а пелена снята. Клетка обладала странной конструкцией: когда замок на верхней ее части открывался, все стенки с грохотом падали вниз, создавая ложное впечатление свободы — встань, распрями плечи и иди куда хочешь. Летиция выполнила первые два действия, а вместо третьего продемонстрировала ведьме стянутые веревкой руки: мол, развяжите, иначе ничего не выйдет.

Экзалтор подошел с мешком наготове. Ведьма предупреждающе вскинула ладонь.

— Нет. Я сама отведу. — Она взялась за свободный конец веревки, и Летиции ничего не оставалось, как идти за ней на поводке. — Не делай глупостей, и я не сделаю тебе больно.

Они зашли дальше в лес и укрылись под сенью деревьев. На тропинке ясно отпечатался узор из теней. Солнце стояло высоко, было около двух часов пополудни. Ведьма выпустила веревку, откинула капюшон: какое-то время Летиция пристально разглядывала ее бледное лицо с заостренными чертами. Под глазами ведьмы залегли темные круги, явно свидетельствовавшие о недостатке сна. Несмотря на впечатляющие способности, которыми обладали алые колдуньи, они были подвержены извечным людским недугам: усталости и недомоганию.

— Кто послал за мной? Лайя-Элейна?

— Следи за словами, — предупредила ведьма, но в ее голосе не было строгости: она говорила скучающим тоном, как будто все это было ей в тягость. — Прошение исходило от твоего контрактора.

Летиция замерла, кровь отхлынула от ее щек.

— Ты лжешь.

Ведьма пожала плечами.

— Мне отвернуться? — деликатно предложила она.

На обратном пути госпоже ди Рейз удалось оценить масштабы аварии: телега завалилась на один бок, воткнувшись осью в рыхлую землю, поперек дороги сиротливо лежало треснутое колесо. Клетку сняли и предусмотрительно поставили в тень. Экзалторы сидели на земле и курили, по очереди передавая папиросу. Летиция удостоила каждого беглым взглядом, отмечая про себя: двое молодых, возраста Ланна, третьему лет пятьдесят, а последний вообще мальчик. У того, что постарше, на коленях лежало ружье. Госпожа ди Рейз невольно представила, как он стреляет ей в спину, выжигая плоть, и мысль о сиюминутном побеге покинула ее головку так же быстро, как и возникла. Она рухнет наземь, скуля от боли, как раненый щенок, и оставшуюся часть пути проведет в клетке без возможности выйти наружу. Летиции думалось лучше, когда приходилось спасать кого-то еще, а вот помочь самой себе она часто была не в силах.

Один из молодых экзалторов, приятной наружности, поднял голову и улыбнулся девушке. Остальные не придали ее появлению ни малейшего значения, продолжая дымить папиросой. Ведьма приказала ей сесть, и Летиция опустилась на землю рядом с тем парнем, что проявил к ней симпатию. Стариков, повидавших в жизни всякое, не так легко разжалобить, а детей и того сложнее — их лучше подкупить. Но предметов для обмена у Летиции не имелось, как не обреталось мудрых фраз в ее голове, которые помогли бы ей выбраться из этой передряги, и она решила действовать по ситуации.

Ведьма извлекла из седельной сумки мешок с провиантом и нацедила в чашку немного воды из бурдюка. Вскоре Летиция получила стандартный путевой паек: ломоть хлеба и немного вяленого мяса. Она принялась есть, поглядывая по сторонам. Никто ее здесь особенно не боялся, занавешенная клеть и связывание рук были скорее данью правилам, чем средством защиты от темной магии. Видно, ни для кого не было секретом, что колдунья среди них лишь одна, и это не Летиция.

Отвалившееся колесо создало нешуточную проблему: экзалторы не изъявляли желания устранить поломку, из-за которой было прекращено движение. Они не знали, с какой стороны подступиться к починке, не обладая ни необходимыми навыками, ни нужными инструментами. Лошадей хватало на всех, но нельзя было бросать груз, ту самую клеть из заколдованного стекла.

Ведьма подошла к четверке, вольготно развалившейся на траве, и заговорила с ними командирским тоном. Экзалтора со смазливой мордашкой звали Марис, и спустя минуту он уже взбирался на коня. Лицо у него было кислее клюквы: из них четверых именно ему выпала честь доехать до ближайшего поселка и найти там помощь. Летиция приуныла. Огорчились и остальные: Марис забрал с собой курево.

Старик нехотя встал с насиженного места, подошел к пленнице и потыкал ее ружьем. Госпожа ди Рейз недоуменно взглянула на него.

— Забирайся в клетку, — велел старик.

— О Богиня, Гэб, — закатил глаза молодой экзалтор. — Не гони волну. Дай девчонке оттянуться.

— С вами оттянешься, — буркнула Летиция себе под нос.

— Молчать! — рявкнул Гэб. — Правила есть правила.

Он сунул ружье под мышку и схватил девушку за локоть. Скрепя сердце Летиция разрешила подвести себя к клетке. Гэб подозвал мальчика, чтобы тот помог ему собрать и закрыть передвижную тюрьму. Как только они вознамерились набросить на клеть лоскут светонепроницаемой ткани, Летиция хотела запротестовать, но гильдейская ведьма ее опередила:

— Ожидание будет долгим. Оставьте как есть.

Старик и мальчик опустили руки и воззрились на нее.

— Ифа, это не… — начал Гэб.

— Оставьте, — резко повторила ведьма. Видно, не привыкла, чтобы ей перечили. — Идите и займитесь чем-нибудь. Примелькались уже.

— Можно мне отлить? — спросил мальчик.

Летиция фыркнула, и он покраснел. Не исключено, что ребенок все еще находился на стадии обучения, и ведьма отвечала за каждый его шаг. В ее голосе не было ни капли веселья, когда она давала свое разрешение на столь тривиальную процедуру.

— Да, Бастьен, можно.

Мальчик углубился в лес, старик и молодой экзалтор сели в сторонке, расстелили на траве тряпку и принялись играть в кости. Заняться им было решительно нечем. Ведьма стояла к Летиции спиной, сложив на груди руки.

— Я знаю твое имя.

— И что же? — спросила Ифа. — Напишешь его кровью на клочке бумаги и проклянешь меня? — Она усмехнулась, затем вдруг посерьезнела: — Они воруют наши настоящие имена и взамен дают другие. Но даже этими фальшивыми именами нам не позволено делиться. — Бросив короткий взгляд на двух экзалторов, поглощенных игрой, Ифа обернулась к Летиции и присела на корточки. — Это мои люди, и я им доверяю. А ты доверяешь мне, Летиция ди Рейз? Ведь я знаю о тебе намного больше. Это имя дала тебе мать. Или, может, твой отец?

Это было похоже на уловку. Летиция осторожно поинтересовалась:

— Тебе известно что-то о моей семье?

Ифа кивнула.

— Мне известно почти все, что касается твоей персоны. Я изучала тебя. — Она стала перечислять, загибая пальцы: — Раз. Особняк ди Рейзов стоит на вершине утеса в городке под названием Сильдер Рок. Два. Вы практически отрезаны от внешнего мира за счет Белых гор и двух мостов из кресета, на которые не ступит ни падший, ни колдунья: все те, кто носит в себе колдовство. Три. Ты живешь с отцом, у тебя есть сестра, мать вас давно бросила. Четыре. Тебя укусил ликантроп. Пять. Ты была в Лете. Шесть. Ты — аномалия. Семь…

— Постой, постой, — остановила ее Летиция. Она помедлила, подбирая слова. Не то чтобы она собиралась довериться малознакомой колдунье, скорее, девушка чувствовала, что Ифа не станет врать. В крайнем случае, промолчит. — Я слышала это раньше. Мирцея сказала, что колдовство у меня в крови, но мне как-то не верится.

Ифа оплела пальцами прутья, приблизила лицо.

— Природа твоего отклонения такова: в тебе есть Мана. Но мы не рождаемся ведьмами, мы становимся ими. Темное искусство входит в наши тела во время Вспышки, и это не то, от чего можно отречься. У тебя не было Вспышки, но ты используешь предметы силы. Как? Представь, что единица Маны — это натянутая струна. Когда все струны рвутся, мы падаем. Думаю, мне не стоит рассказывать, что такое Падение?

Летиции стало так горько, что она едва не заплакала. Никто не объяснял ей этого. Никто не говорил с ней по душам. Они просто забрали ее имя и выдали ей алый плащ. Ифа тоже принадлежала к Гильдии, как Алия-Аллор или Лайя-Элейна, но, в отличие от Вираго, охотно делилась информацией.

— После Падения наши тела теряют человеческий облик, — продолжила Ифа, — всецело или какую-то его часть. Наша личность… подвергается разложению. Мы изменяемся, и зачастую эти изменения имеют разрушительные свойства. Это не есть хорошо. Это зло.

— Я понимаю, — выдохнула Летиция.

— В нормальном, привычном состоянии Мана-струны неподвижны. Со временем они истончаются и начинают поскрипывать, как плохо смазанные дверные петли. Не в буквальном смысле, конечно. Чем больше колдуешь, тем быстрее они изнашиваются. Поэтому иногда ведьмам нужно отдыхать, впадать в спячку, заново искать нужное звучание.

— У меня голова идет кругом, — призналась девушка.

Бастьен вернулся из лесного сумрака и присоединился к играющим. Похоже, он не был знаком с правилами, и молодой экзалтор принялся ему что-то рьяно объяснять. На шептавшихся женщин они не обращали внимания, и Летиция поняла, что Ифа обладает неограниченными полномочиями по отношению к своей пленнице. Сердце девушки мучительно сжалось. Может, Ифа ее отпустит?

— Но ты — другое дело. При контакте с чем-то инородным твои Мана-струны резонируют, и благодаря этому ты обретаешь новую способность. Летиция, фактически ты не ведьма. Почему ты не стала волчицей? Почему тебя облекает спектра? Ответ один: ты аномалия.

— Я порезалась спектральным кинжалом, — вспомнила Летиция. — Тогда, в Башне, после того как проснулась. Но кто ты? Откуда ты все знаешь? Я ни за что не поверю, что ты одна из рядовых ведьм.

Ифа выпрямилась, по губам скользнула тень улыбки.

— Может быть, я не та, за кого себя выдаю.

Летиция немного поколебалась.

— Отпусти меня.

— Ты ни о чем не забыла? — вскинула брови Ифа. — Тебя преследует Охотник, а я забочусь о твоей сохранности. В клети тебе будет лучше, чем где-либо еще.

Она собиралась отойти, но девушка остановила ее:

— Скажи мне еще кое-что. — Летиция долго собиралась с мыслями, но ей позарез надо было это узнать. Ифа терпеливо ждала. — Ланн действительно послал за мной? Как будто я… — Она не договорила.

— Какой ответ ты хочешь услышать?

Летиция вздохнула. Она тосковала по Ланну, ей до безумия хотелось его увидеть, но мысль о том, что ее доставят к любимому силой, вызывала у нее одно негодование. В конце концов, она не его собственность. И Касс… что с ним будет теперь? Она должна как можно быстрее найти зеркало и связаться с Тотом и Эри.

Свет дня померк, на землю опустились сумерки, а Марис все не возвращался. Летиция сидела в клетке, обхватив колени, и предавалась горестным размышлениям. Бастьен спал, свернувшись калачиком на траве, второй молодой экзалтор клевал носом, опираясь спиной на дерево, и только старик глядел в оба, стоя посреди дороги уже битый час.

— Куда он, хаос его подери, запропастился? — в сердцах воскликнул старик и рывком обернулся к товарищам. — Эй, Клем! Хватит дрыхнуть, седлай лошадь и найди Мариса!

Мальчик встрепенулся, приподнялся на локте и принялся тереть сонные глаза. Голос Гэба разбудил его. Тот, кого назвали Клемом, смачно зевнул, не удосужившись прикрыть рот.

— Может, он решил немного отдохнуть. Развлечься с девицей.

— Что-о? — От возмущения глаза старика чуть не вылезли из орбит. — Поднимайся, жеребец стоялый, и делай, как я говорю!

— Сам ты жеребец, — обиделся Клем. — Я уже недели две никого не грохал, и я его понимаю.

Бастьен тоже зевнул и прокомментировал:

— У тебя одно на уме.

— Никто никуда не поедет, — сказала Ифа.

Все посмотрели в ее сторону. Гэб развел руками, сдавая позиции.

— Можно мне размять ноги? — спросила Летиция.

Ифа отозвалась мгновенно:

— Откройте клетку. — Когда с замком было покончено, ведьма дала следующее распоряжение: — Клем, не спускай с нее глаз.

Летиция с экзалтором отошли на приличное расстояние от дороги, когда он поинтересовался, не нужно ли ей сходить по нужде. У него на плече висело ружье.

— Если попытаешься сбежать…

— Хорошо. Не буду.

Она заглянула ему в глаза, надеясь увидеть в них сострадание. Затем положила ладонь ему на грудь. Клем покачал головой и спросил со всей серьезностью, без улыбки:

— Почему ты решила, что я на твоей стороне?

Летиция поняла, что хитрый план раскрыт. Все потому, что Клем некрасивый, мрачно подумала она. Мариса было бы легче окрутить. Этот ни за что не поверит, что я на него запала.

— Не знаю, — сказала она.

— Точнехонько мои мысли. Слушай, сестричка, мне в Гильдии оторвут башку, если я выкину что-нибудь эдакое. Так что наплюй, и давай останемся друзьями.

Ей ничего не оставалось, как согласиться.

Марис появился спустя два часа. За его лошадью медленно тащилась трошка с маленькой повозкой, в которой сидел бородатый мужчина, обнимая кожаную сумку. Тележка издавала такой невероятный грохот, что процессию было слышно на милю вокруг. Едва они остановились, как бородач зажег лампу и поспешил к треснутому колесу со своими инструментами. Трошка недовольно замычала, но потом ей приглянулся темный кустик у дороги, и скотинка принялась сосредоточенно жевать.

Марис спешился. Все, кроме Летиции, подошли к нему.

— Что? — осведомился он. — Чего вы так все на меня уставились?

— Ряха больно радостная, — процедил Клем.

Никто не сомневался, что Марис хорошо провел время.

Глава 23

(Ланн)

Твари окружили их плотным полукругом, который медленно сужался. Лиандри, с минуту провисев мешком на Ланновом плече, окончательно пришла в сознание и теперь пряталась за спиной своего избавителя. Ее лицо было залито слезами и покрыто обледеневшей кровью. Она пыталась бежать самостоятельно, но запуталась в складках просторного белого одеяния и едва не упала. Ланн перехватил ее у самой земли, почти автоматически. Снежная Ведьма стояла за ульцескором, вцепившись ему в руку, а за ней была мерцающая стена. Хоть в чем-то ведьма не соврала: Грань не хотела их отпускать. Ланн ожидал, что она распахнется, как дверь гостеприимного дома, проглотит их и выплюнет в привычный мир, но этого не произошло. Стена была гладкой, холодной и слегка вибрировала. Ульцескор оглянулся на Лиандри, за такое короткое время растерявшей всю свою богоподобность, и несколько мгновений упивался злорадством: она понесла наказание за то, что натворила. Потом он снова воззвал к ней:

— Мы должны выбраться. Иначе умрем. Не только я, но и ты тоже.

Она молчала. Одно из чудищ сделало резкое движение, пытаясь задеть Ланна когтями, и тот отсек ему руку выше локтя. В воду закапала кровь. Рефиайт какое-то время тупо смотрел на отрезанную конечность, плававшую на поверхности, затем поднял ее и приставил обратно. Кость срослась моментально, с тихим треском, неслышно соединилась живая ткань. Лиандри снова заплакала.

— Проклятье! Ты же Вираго. Очнись и помоги мне! — Ланну надоело ее увещевать, его голос сочился раздражением. Он мог прорваться сквозь толпу, утаскивая ведьму за собой, мог найти временное укрытие до наступления рассвета, когда монстры, скорее всего, снова станут похожими на людей. Это если им повезет, если взойдет солнце; а если фортуна отвернется от них, они встретятся с куда большей группой, и Ланн уже не сможет с ними совладать. Его клинок вырвут вместе с кистью, лопнут капсулы с жидким серебром, не причинив монстрам ни малейшего вреда, а беглецам останется лишь одно: молить о скорой смерти. — Лири!

Его мозг пронзила внезапная мысль, но ульцескор не успел ее озвучить, так как несколько чудовищ встали на четвереньки и бросились вперед, клацая зубами, будто голодные псы. Блеклый аквамариновый всплеск на лезвии меча, легкое удивление от того, что его пальцы вошли в чужое горло как ножи, быстрый рывок назад, всем телом — и он понял, что больше уже не боится: ни этого врага, ни любого другого. Ланн отбросил в сторону вырванный кусок плоти и несколькими косыми взмахами прорубил для себя и ведьмы коридор среди сплочения тел. Уговорами от нее было ничего не добиться, Лиандри нуждалась в ином: передышке, нескольких минутах покоях, может быть, капле ласки. Он собирался дать ей все перечисленное, ведь это могло приблизить их к свободе; в конце концов, неоткуда было ждать помощи, а Лиандри, как он надеялся, держала ключ к спасению в своих руках.

Они стремглав пересекли площадь и бежали сквозь путаницу аллей, скрываясь в тенях, пока за спиной не утихла погоня. Этот город был поразительно, прямо-таки стерильно чист: на улицах не было мусора, грязи, отходов; ноги омывала прозрачная, как слезы, вода. Лиандри привалилась к стене и шумно дышала. На ее лбу лежал отблеск призрачного света, черные волосы слиплись от крови, как старой, заледенелой, так и свежей, еще липкой, и беспорядочно торчали в стороны, одежда изобиловала прорехами, по земле волочился изорванный белый шлейф. Должно быть, она взяла одно из платьев у Сирши, желая усилить похожесть с ангелами, которые ее приютили. Ланну расхотелось радоваться при виде ее несчастья: Лиандри была отвергнута людьми, а теперь и теми, кого считала богами. Она всего лишь искала свое место в мире, как ищет каждый из нас. Тогда ульцескор задумался: а мог ли он полюбить ее, в другой жизни, при других обстоятельствах? Что-то было в ней от Летиции, но Лиандри не была ею — и не могла стать. И все же Ланн подошел к женщине, едва его не погубившей, и коснулся рукой ее лица, привлекая внимание.

Она вздрогнула, как будто прикосновение обожгло ее, и перевела на него взгляд. Чувства, которые испытывала Лиандри по отношению к ульцескору, были призраком любви, ее неясной тенью, но в своей жизни она не знала лучшего. К экзалтору, что подарил ей кольцо из кресета, она питала легкую симпатию и интерес, Кайн же был просто страстью: пламенной, но скоропреходящей.

— Я знаю, что нужно делать.

— Почему ты не бросил меня? — спросила она, обхватив себя руками. — Почему?

— На это нет времени, — произнес Ланн. Ее глаза затуманились, их заволокло темной дымкой, словно ведьма соскальзывала в забытье. Ульцескор переборол себя и легонько потрепал ее по щеке. — Хорошо, хорошо! Я не скажу того, что ты хочешь слышать. Никогда не скажу. Я спас тебя, потому что ты — мой путь на волю.

Ее рот искривился. Лиандри изо всех сил сдерживала слезы.

— Но я не знал тогда, что Грань не выпустит меня. Я просто не мог оставить тебя здесь. Нет, послушай, послушай меня! — Ланн навис над девушкой, опираясь ладонями на стену. Он не хотел давать ей напрасной надежды. — Здесь нет ничего общего с любовью. Это доброта, Лири, простое человеческое милосердие.

Она медленно сползла по стене, сжалась в дрожащий комок, и Ланн ожидал в скором времени услышать рыдания, но этого не случилось. Лиандри сидела тихо. Ее раздирали противоречивые чувства: Ланн причинил ей ужасную боль, и все же он не солгал, чтобы воспользоваться ее силой, и это было благородно. Она не могла ненавидеть его, не могла желать ему смерти. Ланн тем временем смотрел сквозь четкий рисунок стен и надеялся, что глаза монстров менее зорки, чем его собственные. Он видел их силуэты, он думал, что чувствует их запах: не испражнений и гнилой плоти, а легкое дуновение рая.

— Что нужно делать? — тихо спросила Лиандри.

— Весь город состоит из стекла, — отозвался Ланн, продолжая напряженно глядеть вдаль, — но не Грань. Стекло можно разбить. И лед тоже можно.

— Что ты хочешь сказать?

— Грань нужно заморозить, — невозмутимо закончил он.

Лиандри вытаращила глаза, не в силах скрыть изумление.

— Но она же вздымается до самых облаков!

— Не всю, конечно. Сколько сможешь.

— Я даже не представляю, из чего она сделана.

— Тебе и не нужно это знать.

Ульцескор резко пригнулся.

— У меня нет других идей, — добавил он уже шепотом. — Ты готова попробовать?

Прошло несколько секунд, прежде чем Лиандри кивнула. Его губ коснулась тонкая бледная улыбка: впервые за все время в ее обществе их действительно что-то объединило.

Она укоротила платье, чтобы было удобно бежать. Под своими длинными одеждами колдуньи скрывали не только уродство, но и красоту: у Снежной Ведьмы оказались стройные, великолепной формы ноги. Ланн даже ощутил сожаление, что они с Лиандри не состоят в близком родстве, — такой королевой гордился бы весь Ан'Фаскар. Это снова навело его на мысли о сестре, имя которой он так и не узнал. Ланн перебирал в памяти лица, когда ведьма доложила о своей готовности. Он счел необходимым снова напомнить ей, что предприятие рисковое, но не менее опасным будет сидеть сложа руки в ожидании утра. В ее глазах застыла мрачная решимость: за Гранью Лиандри ничего хорошего не ждало, здесь же им была уготована верная смерть.

— Я сделаю все, что ты скажешь. Но я… — она запнулась, попыталась расчесать пальцами торчащие локоны и еще больше запутала их, — не уверена, что смогу остаться прежней. Ты понимаешь, о чем я говорю?

Ланн изобразил на лице удивление. Лиандри прижала руку к груди.

— Что-то не так во мне. Я чувствую это уже сейчас. Я как сломанный инструмент… — Она вскинула глаза на ульцескора. — Когда они придут, ты не отдашь меня. Обещай мне.

— Экзалторам? — догадался он. Немного помедлил и сказал: — Ты принадлежишь Гильдии, ты не моя. Я не могу принимать такие решения. Ты даже не мой контрактор.

— А как же доброта? Простое человеческое милосердие?

Колкость достигла цели. Когда Ланн ответил, в его голосе звенел металл:

— Ты делаешь это не ради меня, а ради нас двоих.

Она сдалась без боя.

— Ладно. Но знай, Ланн… — Лиандри воздела руки к небесам, позволяя Веспере омыть их мертвенно-бледным светом, — знай, что я падаю.

Ланн понял, о чем она говорила, но это случилось многим позже.

Живые в царстве мертвых, они шли рука об руку, как влюбленные, и каждый делал то, что должен был: смотрел в оба. Доверие между ними на короткое время стало безграничным, любой жест или взгляд расценивался как предупреждение об угрозе. Они стали единой тенью, скользящей под луной, тихим шорохом во мраке ночных улиц, размытым отпечатком на темной воде. Они видели рефиайтов, но те их не замечали.

Лиандри прижала руку к мерцающей стене Грани, медленно и осторожно, как кладут ладонь на горящий детский лоб. Прислушалась к чему-то, подвигав пальцами и закрыв глаза. Ее лицо отразило сосредоточенность.

— Эта вибрация, — спустя время сказала Снежная Ведьма, — похожа на биение сердца. Неторопливое, размеренное стаккато. Она отрывисто дышит, заглатывая воздуха больше, чем могут вместить легкие. В этой стене пульсирует жизнь, вот что я хочу сказать.

— Давай опустим эти подробности, — нетерпеливо произнес Ланн, — надеюсь, ты не забыла, что я умираю?

Лиандри обернулась и испытующе взглянула на него.

— Ты вовсе не выглядишь больным.

Он промолчал, чтобы не грубить, хотя чувствовал себя значительно лучше, чем в момент пробуждения. Немного покалывало кисти рук под повязками — вероятно, бинты были пропитаны какой-то антисептической дрянью. Соображал он неплохо, ум был ясен и чист, тело слушалось практически безотказно, редко давая слабину вроде дрожи в руках или приступов вялости, и только перед глазами иногда словно пробегал черный фантом. Со всем этим Ланн мог совладать.

— Принимайся за дело.

Он притиснул ее руку к стене, накрыв своей ладонью. Лиандри вскрикнула от неожиданности, кончики тонких пальцев слегка покраснели, будто от холода. Мгновением позже под ведьминой дланью возник инеевый орнамент: белые завитки заструились вверх по стене, подобно тому, как виноградные лозы карабкаются навстречу солнцу, цепляясь за опоры. За первым слоем ледяных кристаллов последовал второй, и Ланн отдернул руку, начинавшую цепенеть. Перед его взором вырастал целый город: Лиандри не просто умела колдовать, она делала это виртуозно. На миниатюрных улицах бушевала метель, шпили башен были острыми, как иглы, а стекло из тончайшего льда могло разбиться, если стукнуть по нему кончиком ногтя. Ланн заглянул в крошечное окно и, увидев в нем скорбное личико, неистово затряс головой в попытке отогнать наваждение. Ему померещилось, что девочка плачет. Он не пробовал остановить Лиандри, не велел ей прекратить это безобразие и просто заморозить стену; не мог. Его потрясло ее мастерство, отобрало у него дар речи и способность двигаться. Фантазия ведьмы нарисовала разрушенный форт на окраине города, группку детей, беззаботно игравших в снежки, труп нищего под высоким резным окном.

Лиандри была художницей, ваятелем, автором и всеми его героями одновременно. Все то, что Ланн знавал о ней ранее, никак не вязалось с ее ошеломляющим умением творить. Она беззастенчиво торговала своей красотой, но ее разум был далек от греха. Той малышкой, что он увидел в окне, была Лиандри: дитя, чересчур смышленое для своих лет, которого словно в насмешку научили распутству.

И эта девочка сейчас таяла и исчезала.

— Хватит, — шепнул он.

Но было уже поздно. Лиандри стала снежной королевой из его сна.

Несколько рефиайтов стояли неподалеку, странно щурясь и не решаясь приблизиться. Ланну не нужно было обороняться: Вираго ослепила их, своих недавних друзей. Ее глаза ярко горели, разгоняя тьму, будто Лиандри носила серьги ульцескора, кожа сделалась белее инея, уста посинели, как у мертвой. Ланну хотелось надеяться, что она всего лишь переусердствовала, охладив сама себя, но он знал, что это неправда. Ее лазоревый взгляд блуждал, ни на чем не задерживаясь; Лиандри чувствовала себя как человек, который только проснулся и не может понять, где находится. Ведьмы платят высокую цену за владение темным искусством, и она включает не только отказ от страстной любви.

Ему оставалось только одно. Ланн вытащил клинок и вонзил его в центр ледяного пятна, расползавшегося по стене, будто скверна. Снежный город осыпался белой пылью, слух потревожил странный шум, похожий на далекий раскат грома, стена Грани содрогнулась, хотя удар мечом был для нее сродни булавочному уколу. Ланн не привык мыслить в широких масштабах, в его сознании существовал лишь он сам, место, что он мог назвать домом, и скудная горстка избранных вроде Анцеля и Летиции ди Рейз. Остальной мир явно не стоил того, чтобы за него переживать.

Я должен выбраться.

По стене, отделявшей людей от богов, зигзагами побежали трещины: сначала мелкие, как паучьи нити, затем все шире и шире. Они множились и увеличивались с потрясающей скоростью, и разрушение быстро достигло катастрофических размеров. Сообразив, что к чему, Ланн схватил в охапку Лиандри и бросился прочь от стены. Он едва успел накрыть ее своим телом, когда воздух наполнился оглушительным звоном, а место, где они стояли, осыпало смертоносным дождем из осколков.

Ульцескор приподнялся на локтях: до него долетели звуки и запахи внешнего мира. Он вдохнул полной грудью, огляделся с замирающим сердцем и свободно выдохнул, испытав огромное облегчение. Он вернулся домой.

Лиандри лежала на спине и равнодушно смотрела в рассветное небо. Она не разделяла его эмоций. Ланн убедился, что ведьма не пострадала при обвале, а затем обернулся. Стена рухнула, но стеклянный город стоял как ни в чем не бывало, а над ним в смоляном облаке мерцал астральный поток.

Говорят, что Мана — это глубокая пучина, огромная яма, в которой нет ничего, кроме мрака: могильной, безупречной черноты. Такой тьмы нет в нормальном мире, где луна и звезды укажут дорогу одинокому путнику, где в далеком окне горит, колыхаясь от ветра, огонек свечи. И эта тьма, которой не место в этом мире, в этой истории, скопилась в туче над ангельским городом.

Столкнувшись с чем-то ужасным, не спеши к нему прикасаться. Не толкай дверь, когда не готов встретить за ней смерть. Если боишься, укройся плащом и закрой глаза. Увидишь демона — беги со всех ног: туда, где найдешь защиту. Но что, если спасения не существует?

Со всех сторон ударил свет. Ланн был ослеплен, оглушен, потерял ориентировку в пространстве. Вскоре образы начали возвращаться, но как-то медленно, неуверенно, словно деревья позабыли, где раньше стояли, а трава запамятовала, в какую сторону ей следует расти. Ульцескор уперся ладонями в землю, отчаянно моргая. Его мутило. Он смог поднять голову лишь спустя минуту.

Сиреневый рассвет поглотила ночная темень. Ланн не видел даже собственных ладоней, поднесенных к глазам, и реальность была такова: во всем мире, на все времена воцарился межесвет.

ПЕСНЬ 7. Пепел

У нищих только две дороги — в воры или шлюхи. Вся родня была в деле: братья избавляли горожан от лишнего золота, обчищая карманы и срезая кошельки, старшая сестра успешно торговала собой на улице. Мать была слишком стара и неповоротлива для первого или второго, поэтому ей ничего не оставалось, как попрошайничать.

Все это было грязно, как и любая честная работа, доступная девушке из низов, а она не хотела иметь с грязью ничего общего. Она почти ничего не ела и мало двигалась. Дни и ночи она лежала у пьедестала одинокой статуи на вершине скалы, обдуваемой семью ветрами. Никто не интересовался, где она пропадает, никто не радовался ее возвращению. Пока она отсутствовала, дома было на один рот меньше. Вдобавок она не приносила дохода, так что лучше, если бы ее не стало совсем. Все это понимали. Никто никого не упрекал.

Человек из белого камня знал ответы на все вопросы, и он отвечал, только на неизвестном языке. Иногда он сходил со своего постамента, садился рядом и показывал ей древние книги, хотя она не умела читать. Чтение было высоким искусством, недоступным для таких, как она. Он мог ласково посмотреть на нее и даже погладить по щеке. Эти знаки внимания делали ее счастливой, но она не позволяла себе мечтать о большем. По сравнению с ней он был огромен. То, что в нем, было огромно.

А потом его сровняли с землей. Кто-то разломал статую, оставив одни лишь обломки, темные и поросшие мхом, как будто они покоились здесь не одно десятилетие, словно белого человека никогда и не было — на этой скале, в ее жизни. Можно совершить убийство и виртуозно замести следы, но память так легко не сотрешь.

Она знала, кто убил его. Она знала, по какой причине. И в своем горе, в припадке неслыханной дерзости она поклялась сотворить то, что невозможно разрушить. И это оружие, в конце концов, уничтожит самих богов.

Глава 24

(Шадрен)

Он спал крепчайшим сном младенцев и мертвецов и грезил о том, как исполинская птица с металлическими крыльями наполняет его комнату порывами ветра. Он раскидывал руки и смеялся, когда его омывал очередной воздушный поток. Он был счастлив, потому что прикоснулся к настоящему волшебству, смог вдохнуть его и потрогать руками; тому волшебству, от которого он раньше защищался.

Настойчивый стук в крышку гроба положил конец этим блаженным видениям. Королева Альдолиса была взволнована и запыхалась от быстрого шага. Ее объяснения были короткими и обрывочными:

— Грань разбилась. Нам нужно идти.

И теперь они шагали по бесконечному коридору вдоль ряда расписных колонн, и Морвена несла факел, держась как можно ближе к стене. Пахло чем-то едким и неприятным, туманившим сознание, хотя по пути Шадрен не увидел ни одной кадильницы и не представлял, откуда исходит запах. Он принюхался: возможно, это был ирий, открывающий двери в сказочную страну. Экзалторы при их доходах и нервной работе часто прибегали к дорогостоящим средствам утешения, и он пробовал этот наркотик раз или два после смерти Идрис. Утешиться ему не удалось.

Слантья под низко надвинутым капюшоном тихо напевал себе под нос, пока Морвена, подчеркнуто мрачная и безмолвная, не глянула на вампира так, что он сразу замолчал. Шадрен тем временем разглядывал древние фрески, которыми пестрели стены. Краски кое-где выцвели и облупились от времени, свет факела выхватывал из тьмы только малую часть изображений, и экзалтор долго не мог понять, о чем именно рассказывает та или иная картина. Сражения? Восхождения героев? В какой-то момент пламя высветило одну из сцен, не допускающую двоякого толкования, и у Шадрена мигом взмокли ладони, а во рту разлилась горечь. Не оставалось никаких сомнений: на этих фресках мертвые охотились на живых.

Морвена перебросила факел в другую руку, и экзалтору стало ясно, отчего она боялась сделать шаг в сторону. За первым рядом колонн виднелся второй, за ним третий и так далее; они находились в еще одном зале, не имеющем реальных границ, очередной ловушке для разума. Шадрен не подозревал, сколько они прошли, и тем более не представлял, сколько еще осталось — здесь напрочь стиралось ощущение времени, а одурманенный мозг отказывался считать шаги. Он думал о чем-то постороннем, когда мрачное безмолвие пустого зала потревожил звук далекого гонга. Медный звон не потонул в тишине, а наоборот, становился громче и громче. Экзалтор почувствовал, как под ним содрогается земля. Сканла-Кай когда-то научила его, что нет в мире наказания страшнее, чем пытка звуком, и он поспешно зажал уши ладони. Морвена остановилась. Сквозь нарастающий гул он едва расслышал ее слова.

— Часы бьют раз, — сказала ведьма, смотря во тьму.

Пол ходил ходуном, фреска трескалась и кусками опадала со стен. Кости экзалтора гудели в унисон, и Шадрену начало казаться, что они тоже треснут, когда звон резко прекратился, достигнув наивысшей точки звучания. Троица немедленно возобновила путь, как будто ничего не произошло. Экзалтор взглянул на Слантью, считавшегося его покровителем. Бледное лицо вампира не отражало тревоги. Шадрен был твердо уверен, что не нуждается ни в чьем опекунстве, но в тот момент он позавидовал его железной выдержке. На что Слантья успел насмотреться в Альдолисе? Оставалось лишь гадать.

Их снова окружила тишина. Через некоторое время экзалтор ощутил приток свежего воздуха: в лицо пахнуло холодным сумраком могил. Не сговариваясь, они ускорили шаг. В конце зала ждал тупик — глухая стена с изображением женщины, увешенной чудовищными трофеями. От одного взгляда на этот портрет в жилах стыла кровь. Узкое лицо скрывала маска из человеческой кожи, на шее висело ожерелье из блестящих глазных яблок, одеждой служили чужие локоны, черные и прямые. Демоница была лыса, из правого виска торчал бараний рог, по которому, причудливо изгибаясь, шла диковинная серебристая вязь. Дерзко топорщились груди с темными сосками, проглядывающие сквозь мантию из волос. В левой руке она держала мелкую чашу на трех золотых цепочках. Кривая трещина в стене, уже настоящая, рассекала чашу надвое; и то, что было в ней, тонкой багровой струйкой стекало вниз и впитывалось в камень.

Из отверстия тянуло холодом, темно-зеленые побеги с узкими листьями робко выглядывали наружу. Вход щерился острыми краями, но был достаточно широким, чтобы протиснуться внутрь, не поранившись.

Слантья явно ждал указаний. Морвена медлила, и он спросил:

— Так что мне делать?

— Молчать. Тебе большая честь оказана.

— Мы могли бы взять лампу.

На этот раз Морвена повернулась к вампиру, чтобы дать ответ. Слантья с вызовом посмотрел на нее. Его глаза мерцали, как алые огоньки. Он не испытывал страха перед ней; скорее, он боялся этого места.

— Все гаснет здесь, кроме живого огня, — сказала она презрительно и сухо. Жестом подозвала Шадрена, велела ему наклониться. Экзалтор послушно подставил ей ухо. — Не позволяй тени упасть на тебя. Слышишь? Ни в коем случае.

Шадрен похолодел. Тень алчет, как этот город, как все в нем; Тень никогда не насытится, и она сожрет его, только дай ей волю. Леди-под-Вуалью, чьей крови он так жаждет вкусить, не менее опасна, чем острый нож в руке душегуба.

Убедившись, что он в полной мере осознал важность ее слов, Морвена отошла.

— За этой стеной находится Черный Сад, — произнесла она. — Здесь пируют боги, и что бы ни случилось, не прерывайте их пир. Держите рты на замке, говорить буду я. — Ведьма перевела дыхание. — Там будут узорчатые кубки, посуда из филигранного серебра, золотые миски… Ничего не трогайте. Они в них принимают подношения, но мы не пришли подносить. Это понятно? — Помолчав, она произнесла то, от чего их обоих бросило в дрожь: — Если боги захотят насытиться вами, я не смогу им помешать.

Они не стали обсуждать очередность: кто пойдет первым. Морвена отдала факел Слантье и протиснулась в щель. За ней полез Шадрен. Факел остался у Слантьи, за спиной экзалтора рдела кровавыми отблесками трещина, но перед глазами стояла кромешная тьма. Пахло озоном, как перед грозой, под ногами ощущалось что-то мягкое, похожее на ковер с густым ворсом. Шадрен не мог не вздрогнуть, когда холодная рука коснулась его лица, и только спустя миг с облечением понял, что это Морвена.

Появление Слантьи разогнало мрак, и в этот момент Шадрен был ему рад, как никогда. Вампир поводил факелом, осматриваясь. Пол выстилал темный мох, сквозь который проглядывал древний камень, стены густо заросли плющом с маленькими черными цветами без запаха, одна из юрких лоз опутала золоченую арфу без струн, притулившуюся в углу. Шадрен сделал неосторожный шаг назад, споткнулся и с бранью полетел в темноту. Тишина наполнилась шорохом крыльев, стайка теней взмыла в воздух и рассеялась перед его лицом, коснувшись щек чем-то бархатистым и теплым. Морвена вырвала факел у Слантьи и подбежала к экзалтору. Черные цветы на толстых лозах оказались не чем иным, как мотыльками. Ведьма склонилась над Шадреном, подала ему руку, а они беспечно вились вокруг пламени, не боясь опалить крылья.

Экзалтор почти не пострадал, только ушибся и ободрал руку. Рядом валялась ржавая птичья клетка с распахнутой дверцей, и он сердито оттолкнул ее ногой.

Позднее они наткнулись еще на несколько подобных клеток, согнутых и рассыпающихся от времени. Когда-то в них обитали птицы, но их трупы давно превратились в пыль. Здесь умирал камень и металл, что уж говорить о живой плоти.

Когда мох начал заметно редеть, до них долетели голоса. Они повернули на источник звука, но голоса стихали, как будто они удалялись от их обладателей, а не приближались к ним. Шадрен наступил на какой-то предмет, жалобно звякнувший под его ботинком, и остановился. Морвена подняла факел высоко над головой, озарив полукруглый альков с абсолютно голыми стенами: на них не было ни рисунков, ни плесени, ни вездесущего плюща. На полу громоздилась посуда из драгоценных металлов вперемешку с самоцветами, жемчугом и лоскутами ткани, столь тонкой, что ее могли соткать лишь пауки. Свет от факела скользил по краям чаш, наполняя их рубиновым сиянием.

Кто-то стоял справа от алькова, бледный и прозрачный: Нефела. Архиведьма обернулась на шаги, оглядела гостей опаловыми глазами без зрачков и подала знак Морвене, одними ресницами: вниз-вверх. Слантья хотел было опуститься на пол перед сокровищами, но ведьма резко схватила его за плечо и встряхнула. Он осознал свою ошибку и прислонился спиной к стене: оставайся на ногах, пока боги не разрешат тебе сесть.

Было тихо. До этого Шадрен слышал несколько голосов, в основном женских, но перед альковом стояла одна Нефела. Он вопросительно глянул на ведьму: неужели боги ушли? Она покачала головой, прижимая к губам палец.

— Морвена из Блука, — произнес кто-то с напускной торжественностью, и экзалтор вздрогнул. Это напоминало аудиенцию у короля, а представлял их его паяц. — И ее спутники.

Справа раздался звонкий, мелодичный смех. Шадрен повернул голову на звук: на стене подергивалась тень, не принадлежащая никому из них. Нефела вообще не заслоняла свет. Он тяжело сглотнул, сцепил в замок дрожащие руки. Вопреки тому, что Морвена держала факел ровно, его янтарный свет метался по алькову, и на голом камне, будто чернила сквозь мокрую бумагу, начали проступать силуэты. Одна Тень, явно взрослая женщина, держала в руке куклу, вторая состояла из ряда продолговатых клякс, третья сидела на полу и медленно расчесывала волосы, на голове у четвертой красовался колючий венец, у пятой были обрубки вместо рук. Всего Теней было шесть: последняя куталась в рваный плащ, а из ее плеч торчали два клинка наконечниками вверх.

— Так на чем мы остановились? — спросила женщина с культями.

— На том, что все к лучшему, — ответил ей мужчина-клякса.

— В темноте не различишь цветов, — поддакнула женщина с куклой.

— Но ты ведь любишь краски? — спросил поразительно нежный голос. Она говорила с чудным акцентом, старательно произнося слова чужого языка. Рука перестала водить гребешком. — Ирисы, маки и лилии…

— Это не краски, — мягко подсказал ей мужчина-клякса. — Краски — это желтый, или, к примеру, лиловый… А я люблю цветы.

— Цвета, цветы, цвета, — задумчиво повторила она, судя по всему, не видя между ними разницы. Ее голос лился как река, экзалтор уловил в нем знакомые нотки и узнал этот говор: она была альвийкой. — Фрезии и каллы, черный и грязно-желтый… — Продолжая перечислять названия, она вытянула руку в направлении Шадрена. Он попятился, не зная, чего ожидать. — Отдай мне. Я хочу его.

Шадрен почувствовал, как у него внутри все сжалось. Невзирая на то, что она говорила ранее, Морвена вышла вперед и заслонила собой экзалтора. Он подивился ее неожиданной смелости и с благодарностью посмотрел ей в спину. Что он мог сделать этим существам, не имеющим плоти? Их нельзя было ранить, невозможно убить.

— Нет, — твердо произнесла ведьма.

— Все мужчины принадлежат мне, — плаксиво заявила альвийка. — Они сказали, я могу взять что захочу.

— Дай ей, — изрек мужчина-клякса.

— Дай, — вторила ему увечная.

— Дай! — яростно потребовала альвийка. — Дай, дай, дай!

— Нет.

Тени заговорили разом, и коридор наполнился отголосками. Кто-то обвинял, кто-то пытался уговаривать, это угадывалось по интонации: в общем взволнованном гомоне нельзя было ничего разобрать. Дикий, душераздирающий крик резко поднялся над всеми голосами и так же быстро стих, но потом еще долго блуждал по залам, донося до них рваное эхо.

Морвена стояла не двигаясь. К ней протянулась рука Тени, возжелавшей Шадрена, тьма накрыла часть прозрачного шлейфа — и на этом месте остался ровныйсрез. Экзалтор положил ладонь ей на плечо, но ведьма сердито стряхнула его руку. Слантья съежился, пониже надвинул капюшон, как будто это помогло бы ему остаться незаметным.

— Я не принесла вам ничего, — твердо произнесла Морвена. — И мне ничего не нужно, кроме совета.

— Совета, — передразнил ее мужчина-клякса. В его голосе была издевка. — Неужели?

— Что для тебя мир, Морвена из Блука? — серьезным тоном спросила женщина с куклой. — То, что вокруг тебя? Альдолис? Так он не погибнет. Что до остального — зачем тебе спасать это? Оно умрет и возродится вновь.

— Если не вмешаться, — сказала Морвена.

— А кто посмеет? Бог-отец? Твоя кайле?

— Мне нужен совет, — упрямо повторила ведьма.

— Это то, что Она любила больше всего, — произнесла Тень в шипастом венце. От нее веяло смертельной усталостью. — Ее самое драгоценное творение.

— Она поклялась уничтожить нас всех, — сказал новый голос, жесткий и отдававший металлом. — В этой войне нет никаких правил.

— Ты бросила все силы на то, чтобы убить Ее, — возразили ей. — Ты Ее убила? Правила были, но мы нарушили их. И понесли наказание.

— Мы не будем давать Ей бой, — сказал мужчина-клякса.

— Мы — не будем, — согласилась женщина с куклой. — Нас было семеро — и одна предала нас. — Нефела, услышав обвинение, не шелохнулась. — Сколько вас? Ты и новорожденный вампир?

— Новая Лете, — прошептала альвийка. — Такая красивая. Какой была я.

— И Серый Скиталец.

— Четверо?

— Трое.

— Охотник доберется до них, — сказала венценосная, и все замолчали.

Факел трещал и сыпал искрами. Рука Морвены дрожала.

— Пожалуйста, скажите мне, что делать. Разве я много прошу?

— Ты не принесла нам ничего, — изрекла калека.

Морвена в отчаянии заломила руки. Она повернулась спиной к Теням и взглянула на Слантью поверх Шадренового плеча. Вампир стоял, низко опустив голову. Неужели она действительно собиралась принести его в жертву? Экзалтор хотел вмешаться, остановить ее, но слова застряли у него в горле.

— Я оставлю его вам, — глухо произнесла Морвена.

Слантья как будто и не слышал. Мужчина-клякса презрительно фыркнул.

— Нельзя брать сира, если жив его чайльд.

— Но я не могла прийти одна. — Морвена беспомощно посмотрела на Нефелу, ища у нее поддержки. — Нужны два спутника. Так было сказано мне.

— А знаешь почему? — спросил мужчина-клякса. — К нам не приходят с пустыми руками.

— Вы не можете взять их, — сказала архиведьма. — Они не годятся в пищу.

Голоса снова загудели, заволновались.

— Они пили из богов, — объяснила Нефела. — Оба.

— Так ты пришла, чтобы дразнить нас?

— Пожалуйста, — прошептала Морвена. — Не для меня, не во имя мира… — она сглотнула, — но ради Лилит.

Тени долго молчали. Морвена знала их имена и могла догадаться, кто из них кто, но предпочла этого не делать. С тех пор как они, шесть архиведьм и один колдун, проиграли свою войну, минуло больше тысячи лет. Она бередила старые раны, напоминала им о том времени, когда их надежды были безжалостно втоптаны в пыль. Все пало, все лежало под слоем холодного праха; и даже город, в котором они нашли приют, был возведен не ими. Лишь Нефела была облечена божьей благодатью, но это длилось недолго. Став частью Гильдии, она раскаялась и заплатила сверх меры за свои грехи.

Они мнили себя богами, которым следует кланяться до земли, иначе испытаешь на себе их гнев, а на самом деле были собаками на цепи, с жадностью хватавшими любые кости. Морвене сразу объяснили, что кормежка Теней, обитающих в Черном Саду, входит в ее обязанности, и она регулярно присылала им преступников или безумных, но сама явилась сюда впервые. Было предельно ясно: они кормятся с ее руки. Она не их служанка, но госпожа. И все-таки она их побаивалась.

— Поднимись по ту сторону неба, — сказала женщина с куклой.

— Собери Ману, — добавила калека. — Отнеси ее куда должно.

— Позови их за собой на Край Мира, и они пойдут, — прошептала альвийка. — Приведи их в мир, который лучше этого.

— Победи Охотника, — сказала Тень в венце. — Хотя бы раз.

— Отдай то, что было украдено, — сказал мужчина-клякса.

— И вернись к нам.

Назад они шли молча. Шадрен каким-то образом чувствовал голод своего собрата, шагавшего рядом, и всерьез рассматривал возможность заскочить вместе со Слантьей в Дом Скорби. Он не хотел тревожить Морвену, которой было над чем поразмыслить. Он спросит ее позднее, а сейчас голод терзал его слишком сильно, чтобы думать о чем-то другом. Шадрен предпочитал одного постоянного партнера, но моногамия была здесь ни при чем. Красная жажда являлась не просто прихотью, она жгла его изнутри. Длительное воздержание было опасно, даханавар мог впасть в бешенство или сойти с ума. Он насытится и посмотрит Морвене в глаза — и пусть она обвиняет его, если хочет.

Тишину разорвал удар бронзового гонга, за ним последовал второй. Шадрен вздрогнул от неожиданности, протискиваясь сквозь трещину в стене, и до крови ободрал руку. Оказавшись в зале среди колонн, он бездумно припал губами к ране. Эта капли не насыщали, как не насытит глоток воды человека, изнемогавшего от зноя среди песчаных дюн.

Слантья тронул экзалтора за плечо, и тот кивнул ему.

— Часы бьют два, — сказала Морвена.

Бабочки, порхавшие вокруг ее факела, разом исчезли.

Глава 25

(Летиция)

— С возвращением.

Экзалторы все еще возились с клеткой, и черная завеса изрядно ограничивала обзор, но обладатель голоса был ей знаком. Ее горло мучительно сжалось. Она не знала, как следует вести себя с этим человеком, не оправдавшим ее доверие, но имеющим в Гильдии серьезный вес. Пелена упала, и Летиция увидела его первым — стареющего мужчину с висками, отмеченными серебром. Судорожно, как затравленное животное, она оглядела остальных: ее эскорт, состоящий из Ифы и четырех экзалторов, один ульцескор и одна ведьма. Госпожа ди Рейз наивно полагала, что ее примут с большим почетом — например, сюда явится сама Лайя-Элейна. Хуже всего было другое: среди встречающих не оказалось Ланна.

Марис легонько сжал руку Летиции, когда развязывал веревки, стягивающие ее запястья. Все это время он сохранял каменное выражение лица, дабы не выдать себя, но смысл его жеста был предельно ясен: он уверял ее, что все будет хорошо. Обычная любезность, если только она не исходит от экзалтора. О них ходила дурная молва, а одного такого Летиция знала не понаслышке — Искариота Кайна.

С минуту стояла напряженная тишина. Затем Анцель кивнул Ифе, и она увела свой немногочисленный артель. Все это время Летиция испытующе смотрела на мастера, гадая, чего от него ожидать, но его лицо было непроницаемо. Гильдейская ведьма обратилась к нему с просьбой, и голос ее звенел жалобно и тонко:

— Могу я сопроводить ее, мастер?

— Да, — спокойно отозвался Анцель, — конечно.

Летиция ушла с незнакомой колдуньей, не сказав ему ни слова. Они пересекли широкий двор и направились к Башне Луны, оплоту прирученной магии. По всей вероятности, Лайя-Элейна была слишком горда, чтобы лично встретить беглянку, но дала распоряжение привести ее в Зал Витражей сразу по приезде. Оказавшись в тени обелиска, некогда бывшего гордостью Гильдии, Летиция вскинула взгляд: как и прежде, отломленная верхушка висела под углом к основанию, а обломки кружились в воздухе, отрицая закон гравитации.

— Я хотела поблагодарить вас, — вдруг сказала ведьма, остановившись.

— Что? За что?

Проводница нервно теребила в руках край алой накидки и все не решалась поднять глаза. Летиция, пользуясь замешательством спутницы, рассмотрела ее без помех. Она могла дать руку на отсечение, что они не встречались раньше.

— Ах, госпожа, — голос ведьмы понизился до хриплого шепота, — неужели вы не помните меня? Может быть, кое-что освежит вашу память… — Она сбросила плащ, взялась за ворот шерстяного платья и оттянула его вниз. На середине груди начинался ровный белесый шрам. Летиция потрясенно отшатнулась. — Теперь узнали?

— Джил, прости меня. Я отличала тебя по ночной рубашке, — со стыдом призналась Летиция, — а лица я никогда и не видела. Кайн надел мне пластину… — При упоминании Искариота Джил помрачнела, и Летиция поспешно умолкла. — Но за что ты меня благодаришь? Я ничего не смогла для тебя сделать.

— Неправда, — горячо возразила Джил. — Вы спасли мне жизнь. Вы и волшебник.

— Волшебник?

— Да, — просияла ведьма, — он не умел колдовать, но обладал другой силой. Он вывел меня из этого ада.

— Я… — начала Летиция. Ей было неловко. — Не думаю, что заслуживаю…

— Не нужно ничего говорить. Вы спасли меня тем, что существуете. Иначе он… — Джил старалась не произносить его имя, — расправился бы со мной, как с остальными. И волшебник пришел за вами. Не будь вас… — Она замолчала. — Почему вы убежали?

— Откуда ты знаешь? — насторожилась Летиция.

Ведьма передернула плечами.

— Все это знают, госпожа.

Летиция поколебалась и задала мучивший ее вопрос:

— Где он? Где… волшебник?

— Уехал по поручению Вираго. — У Джил было настолько открытое лицо, что сомневаться в ее честности не приходилось. — Она одна знает куда.

— Тогда я спрошу у нее самой, — твердо заявила Летиция.

Джил ответила ей робкой улыбкой.

— Мне бы десятую долю вашей храбрости, госпожа.

Вираго встретила беглянку с куда меньшей теплотой, не говоря уже о том, что Летиции пришлось два часа прождать ее в Зале Витражей. Лайя-Элейна бесшумно вошла в помещение и окинула девушку взглядом, исполненным холодного достоинства. А затем резко очерченный рот расплылся в улыбке, хищной и ласковой одновременно. Черная Вдова спросила прямо, не соблюдая учтивость:

— Ты нашла, что искала?

Летиция последовала ее примеру:

— Где Ланн?

Лайя рассмеялась.

— Стало быть, ничья. Но могу тебя обнадежить. Скоро ты с ним увидишься.

— Он здесь?

— Его здесь нет, — отчетливо проговорила Вираго.

— Тогда нам не о чем разговаривать, — заявила Летиция. — Я хочу видеть Шайну.

— Он со Снежной Ведьмой, — продолжила Лайя, будто не слышав ее. — Помнишь такую? Красивая темноволосая девушка. Большая часть Гильдии видит ее в своих снах, и является она им отнюдь не в своем ведьмовском плаще. — Она усмехнулась. — Скорее, без него.

Летиция холодно осведомилась:

— Вы приставили к нему шлюху?

— Вот еще, — поморщилась Лайя. Она опустилась в кресло и закинула ногу за ногу. — Однако ты дурно воспитана.

— Мне не интересны твои игры. Ты носила чужую маску, но я знаю, кто ты на самом деле. — Летиция уже не следила за тем, что говорит, ее словно ужалили. — И Ланн знает, и Шайна.

— Кто же я? — с неподдельным интересом спросила Вираго.

— Искариот Лайя.

Черная Вдова томно прикрыла глаза.

— Ты понятия не имеешь, о чем говоришь.

— Все равно. Тебе не заткнуть всем рот.

— Я уже это сделала.

Это немного охладило пыл госпожи ди Рейз. Она почти пожалела, что дала волю гневу. Их было всего трое — капля правды в океане лжи. Кто знает, какие сделки Паучиха успела заключить с остальными? Или сколько еще союзников могло у нее быть?

— Я чуть не погибла из-за тебя, — хрипло произнесла Летиция.

Лайя-Элейна беспомощно развела руками.

— Я понадеялась на мудрость Кайна.

— Плевать, — отрезала девушка. — Что ты собираешься со мной делать?

— Ничего. Ты импульсивна и глупа. Я не нашла тебе применения.

Летиция опешила.

— То есть?

— Мы вернем тебя контрактору, — любезно пояснила Вираго. — Надеюсь, это тебя устроит?

Госпожа ди Рейз угрюмо промолчала. Вираго собиралась сказать что-то еще, но за окном вдруг потемнело, словно Гильдию накрыло тенью от огромного крыла. Комнату затопил сумрак. Спустя секунду послышался щелчок, и мягкое желтое сияние озарило лицо Лайи, выдав ее истинные чувства: она пребывала в крайнем смятении. Вираго стиснула подлокотники кресла с такой силой, будто хотела голыми руками раскрошить дерево в щепки. Летиция бросилась к окну и почти приросла к нему, не в состоянии отвести взгляд. В черном полотне неба то и дело образовывались прорехи, словно кто-то полосовал его ножом с обратной стороны, как ткань или кожу. Белизна в этих разрезах была столь же ослепляющей, сколь абсолютной была внешняя тьма, но края отверстий стягивались практически моментально. Свет проливался, выхватывая из мрака очертания зданий, разбрасывая по земле тени чудовищных размеров и форм, а в следующий миг был схвачен, как сбежавший узник, и возвращен в свою тюрьму.

— У тебя есть час, чтобы привести себя в порядок, — сказала Лайя-Элейна. Летиция посмотрела на нее: с лица Вираго исчезла растерянность, а ее руки теперь свободно лежали на коленях. Возможно, карлица все еще была бледнее обычного, но это не имело значения: ей потребовалось меньше минуты, чтобы полностью возобладать над собой. — Искупайся и смени одежду. От тебя разит как от дохлого кота.

Реакцию Вираго на внезапное затмение трудно было истолковать превратно: событие застало ее врасплох. Летиция не собиралась докучать ей вопросами, на которые у Лайи все равно не было ответов, и сама хотела поскорее уйти. Колкое замечание, слетевшее с уст Черной Вдовы, заставило девушку задержаться. По мнению госпожи ди Рейз, последнее слово всегда должно было остаться за ней.

— Не смей говорить со мной как с девочкой, — заявила она.

— А ты разве не девочка? — притворно удивилась Лайя.

Летиция мгновенно смутилась и поняла, что попала впросак. С минуту она лихорадочно размышляла, подыскивая достойный ответ.

— Ты тратишь мое время, — заметила Лайя. — И свое тоже.

Госпожа ди Рейз состроила кислую мину, выразив свои чувства если не словами, так эмоциями, и удалилась с гордо поднятой головой. Ее апартаменты пустовали, но было невозможно определить, жил ли здесь кто-нибудь во время ее отсутствия. Каждый раз, возвращаясь после недолгой отлучки, она обнаруживала идеальный порядок и чистоту: пол и стекла были тщательно вымыты, с мебели исчезала пыль, кровать, которую Летиция отродясь не убирала, оказывалась аккуратно заправленной и пахла лавандой. Девушка быстро перестала удивляться таким вещам; в конце концов, у нее дома были слуги, исполнявшие те же обязанности, за которые здесь отвечала магия.

Из любопытства Летиция заглянула в шкаф. Алый плащ, ради обладания которым Морвена была готова на все и даже больше, висел на дубовой вешалке в компании серого платья из тонкой шерсти. Госпожа ди Рейз не хотела носить одежду, выдававшую в ней гильдейскую ведьму, которой она являлась лишь формально. Впрочем, чего греха таить, бриджи и сапоги, полученные в комплекте с плащом, оказались настолько удобными, что Летиция, уже спланировав побег, не пожелала с ними расстаться.

Ее захлестнул приступ ностальгии, явились непрошеные воспоминания: как она впервые пришла сюда, как ее объявили тауматургой… Летиция коснулась алого атласа, любовно провела рукой по тройной луне, вышитой серебром. Она была счастлива тогда — или ей так казалось. Отцовский дом был темницей, громадным узилищем стал весь Сильдер Рок: и она, будучи молодой аристократкой с завидным будущим, никогда и ни в чем не нуждавшейся, вырвалась оттуда и погналась за призраком иной жизни, полной авантюр. И эта жизнь была дарована ей — в обмен на душевный покой. Свою судьбу Летиция сменила на чужую. Кому достанется то, что раньше предназначалось ей? Может быть, Вилл?

Да, Вилл. Летиция нашла в этой мысли утешение, погружаясь в теплую воду с головой. Вильгельме подойдет то, от чего отказалась ее госпожа: алмазные колье и кружевные платья, расшитые жемчугом туфли, кашемировые шали и подбитые горностаем плащи. А вместе с ними — званые обеды и роскошные балы, толпа поклонников, с восторгом внимающих каждому ее слову, среди которых Вилл обязательно найдет жениха: высокого и статного, с длинными темными волосами…

Летиция ощутила раздражение, быстро вымылась, стараясь ни о чем не думать, и вылезла из ванной. Грязную одежду, разбросанную на полу, девушка оставила как есть и достала из шкафа платье. Едва она успела одеться, в дверь постучали. Госпожа ди Рейз прошлепала к двери босиком.

— Привет, — произнесла гостья. Она окинула Летицию быстрым взглядом. — Почему ты еще не обута? Меня зовут Лалор. Нужно отправляться. Марис ждет у входа.

Вошедшая была закутана в гильдейский плащ до самого подбородка и прятала волосы под капюшоном. Ее лицо казалось странно знакомым, и Летиция пригляделась к гостье и спросила:

— Мы где-то встречались?

— Ну надо же, — удивилась Лалор. — Да у тебя куриная память. Я была в числе ведьм, которых Кайн похитил из Гильдии. Ты помогла мне сбежать — мне и подруге. Спасибо, кстати. — Она сказала это так, между делом, словно это ничего не значило. — Как-то не было возможности поблагодарить тебя раньше.

Вот так просто? А ведь Летиция рисковала ради нее многим, ради девушки, которой она совсем не знала. Госпожа ди Рейз отвернулась и стала молча натягивать сапоги. Ее глубоко задело отношение Лалор, она не хотела ни видеть ее, ни разговаривать с ней. Обувшись, она выпрямилась и спросила, изгнав из голоса обиду:

— Куда мы отправляемся? Почему Марис?

Лалор передернула плечами.

— Какая разница, он или кто-то еще? Тебя передадут из рук в руки, а я должна быть здесь, чтобы вернуть проводника в Гильдию. Готова?

Госпожа ди Рейз все еще выжидающе смотрела на ведьму.

— Ах да, пункт назначения — Бледные Воды. Прости, что не сказала раньше. — Ее извинения, как и признательность, звучали не очень искренне. Лалор явно недолюбливала Летицию — Богиня знает за что, но причин у нее могла быть уйма. — Это замок возле триофеновых болот. Знаешь, такая штука, которой заправляют лампы, ну и они потом светятся.

Летиция неопределенно кивнула. Лалор заключила, что дала все необходимые ответы, и бодрым шагом направилась к лестнице. За неимением других опций госпожа ди Рейз последовала за ней. Они спустились на первый ярус и вошли в плохо освещенную комнату без окон, в углу которой стоял продолговатый ящик, накрытый выцветшей тканью. Коробка была высотой с человека. Марис сидел по-турецки и листал толстую книгу в кожаном переплете. При виде девушек экзалтор захлопнул тяжелый фолиант, кивнул Лалор и широко улыбнулся Летиции, уже не скрывая своего дружелюбия.

— Что это? — спросила Лалор, указав на книгу.

— Что это? — передразнил ее Марис. — Лучше скажи, сколько времени меня не будет?

— Шесть туда, шесть обратно.

— Значит, двенадцать.

— Тебе виднее, экзалтор, — сухо ответила ведьма. — Полезай в ящик.

Марис подошел к Летиции и галантно предложил ей руку. Когда она, поколебавшись, вложила свою ладонь в его, он наклонился и шепнул:

— По правилам нас должны привязать друг к другу. Но я решил, что это лишнее. Ты ведь никуда от меня не убежишь, верно? Внутри довольно тесно.

— Внутри?

— Я не могу стоять здесь весь день, — напомнила о себе Лалор.

Марис театрально вздохнул, воздев глаза к потолку.

— Боги и демоны, какая же ты зануда.

Он откинул линялую ткань, и взору Летиции открылся простой деревянный каркас: двенадцать перекладин, которые ничем друг к другу не крепились и неизвестно как оставались в форме прямоугольника. Марис шагнул в ящик и потянул девушку за собой. Летиции пришлось прижаться к экзалтору, чтобы поместиться внутрь. Как только они оба оказались в ящике, Лалор набросила на него ткань.

Стало темно, как в могиле. Госпожа ди Рейз чувствовала на своем лице дыхание Мариса. Она спросила, пытаясь развеять неловкость:

— Что случилось там, снаружи?

— Ты про затмение? Я не знаю. Может, наступил конец света.

Это ненадолго заставило ее замолчать.

— Она переместит нас? Я видела такое раньше.

— Телепортирует, — мягко поправил ее Марис.

— Почему тогда за мной приехала не она? Зачем эти сложности?

— Она не покидает Гильдию с того самого дня, как ее похитил Искариот, — с охотой ответил экзалтор. — Боится. К тому же, перевозка в занавешенной клети — стандартная процедура, имеющая особый смысл. Разве это не унизительно? Не доказывает, что есть кто-то вышестоящий, наблюдающий за тобой и готовый карать? В этом вся суть.

— Я не совершила ничего дурного.

— Это как посмотреть, — уклончиво сказал Марис. — О дьявол, кажется, начинается.

Ощущение было такое, словно их окатили ледяной водой. Летиция почувствовала, как вздрогнул Марис, и сама поежилась. Потом ногам сделалось жарко, хотя на уровне груди и выше по-прежнему царила зимняя стужа. Стало тяжело дышать, она судорожно вдохнула, как утопающая, на секунду вынырнув из воды, и сразу же пожалела об этом: воздух проник в легкие и обжег их холодом.

— Успокойся, — сказал экзалтор. — Скоро все пройдет.

— Как она это делает? Распыляет нас, а потом собирает вновь?

— Лучше не думать как. Будешь крепче спать.

Марис обнял ее одной рукой за шею, и девушка не стала сопротивляться, так как не увидела в этом жесте ничего интимного. Она не знала, чем вызвана его симпатия, но была ему благодарна: Гильдия превратилась в волчье логово, полное острых когтей и оскаленных ртов, и только Марис проявил к Летиции деликатность. А потом его рука, согревавшая ее шею, внезапно исчезла, и госпожа ди Рейз мигом позабыла, кто она и где находится. Вокруг была тьма, и в этой тьме она была одинока: человек без имени и личности, не могущий вспомнить ни единого события, которое связало бы его с прошлым. Она стала никем, и только страх был свидетельством того, что она существует: безотчетный ужас, которому трудно найти определение, обволакивал ее, будто тесный кокон, не давая свободно вздохнуть. Если таковой была смерть души, то она была мучительной.

Чужой голос вернул ее к жизни. Летиция недоуменно уставилась на мужчину, подававшего ей три предмета: книгу, перчатку и кинжал. Книгу она видела впервые, а вот другие вещи нашла смутно знакомыми. Она надела перчатку на руку, ни о чем не думая, заткнула за пояс кинжал, и ее затопил необъяснимый покой, уверенность в том, что теперь все на своих местах.

— Гримуар твой, — сказал М.

Летиция вспомнила лишь первую букву его имени.

— Ей он больше не понадобится. — М. раскрыл книгу и зашелестел страницами: на них были изображения бабочек. В его глазах зажглась алчность. — Боюсь, что и я не могу обладать чем-то подобным.

Она приняла его подарок, что-то пробормотав.

— Я вроде как должен передать тебя контрактору, но у меня нет желания присутствовать при этой трогательной сцене. — Марис (она вспомнила его имя целиком и улыбнулась безмятежно, как ребенок) сделал шаг назад, в неравномерно черный, будто выгоревший, квадрат на полу. — Поэтому я надеюсь, что ты не подведешь. Он за той дверью.

Только сейчас госпожа ди Рейз решила обозреть место, в которое прибыла; ведь до этого она была где-то еще. Какой-то замок или, скорее, дворец — об этом говорила роскошь интерьера. Дверь, на которую указывал Марис, находилась справа от нее: две тяжелые створки, окованные золоченой бронзой. Экзалтор потрепал девушку по щеке.

— Все в порядке?

— Я не…

Она почему-то смутилась.

— Долго это у тебя. Мне остаться?

Летиция не хотела, чтобы он задерживался: она ощутила это очень остро.

— Не нужно. Я просто…

— Уверена?

Она кивнула.

— Ладно, тогда прощай. Свидимся.

Тень упала на ноги Мариса и стала подниматься вверх, окутывая его плащом из тьмы. Как только чернота затопила его лицо, раздался негромкий хлопок — и экзалтор исчез. Летиция еще раз осмотрелась, понемногу приходя в себя. Короткая потеря памяти была всего лишь результатом перемещения, но ей не хотелось бы пережить это снова. Так зачем она здесь? Что скрывается за этой дверью? Если она не войдет, то никогда не узнает.

Госпожа ди Рейз толкнула дверь и прошла в огромный холодный зал, освещенный рядом триофеновых ламп, подвешенных к потолку. Конец зала терялся во мраке, словно для того, чтобы хозяин мог отлично видеть посетителя, а тот его — нет.

— Ланн? — хрипло позвала Летиция.

Ответом ей была тишина.

Глава 26

(Ланн)

Лошади ржали и метались в страхе. Ульцескор успокоил сначала одну, потом вторую, гладя их по крупу и бормоча ласковые слова. Возможно, что главную роль сыграло не его обращение, а свет, который давали Ланновы серьги: два ярких огонька в потухшем мире.

Лиандри поднялась с земли и отряхнулась, за неимением зеркала медленно и скрупулезно ощупала свое лицо, чтобы освежить память. Ланн искоса поглядывал на нее. Им было не о чем разговаривать: они выбрались, но вместе с тем выпустили тьму. Не то чтобы он испытывал угрызения совести или боялся, что ведьма станет его попрекать. В конце концов, они воспользовались тем единственным шансом, что у них был.

— Нам лучше ехать, — сказал Ланн.

Лиандри не ответила, стоя к нему спиной. Она расправляла волосы на плечах и, казалось, была всецело поглощена этим занятием. Ланн подошел ближе и повторил свои слова. Он не хотел бросать ее здесь, в опасной близости от рефиайтов. Глупо было надеяться, что мимолетный проблеск света убил их.

— Ты прекрасно знаешь, что мне нельзя возвращаться.

— Что же ты намерена делать?

Она обернулась к ульцескору. Ее взгляд был жестким и холодным.

— Я уйду в Альдолис.

— Ты пойдешь через белую пустошь? — удивился Ланн. Не найдя у него поддержки, Лиандри решила добровольно отправиться в изгнание. — Там очень холодно и нечего есть.

— Что мне холод или голод? Я вся состою изо льда.

Странно, но ульцескор больше не испытывал к ней жалости. Он не чувствовал к ней ничего.

— Ты возьмешь лошадь?

— Она упадет подо мной.

— Значит, пешком?

— Вплавь, — сказала Лиандри без тени насмешки. — Какое тебе дело?

— Я беспокоюсь о тебе.

— Лжешь, — бросила она.

— Так же, как ты лгала мне.

— Ты думаешь только о своей ненаглядной дурочке.

— Лири…

— Мне не следовало этого говорить. — Она посмотрела на Ланна. Он не мог понять, что выражают ее глаза, теперь уже нечеловеческие, с кошачьими зрачками. — Уезжай. Прошу тебя. Мне уже не поможешь.

Через какое-то время он кивнул. Лиандри была права.

— У нас осталось незаконченное дело. Ты поклялась.

— После этого ты уедешь?

— Да.

Она помедлила, затем произнесла:

— Ее зовут Айрика. Твою сестру.

Ланн порылся в памяти.

— Это имя мне ничего не говорит.

— А это? В Гильдии ее знают как Шайну-Ламех.

— Шайна? — Он был потрясен. — Огненная девочка?

Лиандри промолчала. У нее не было желания обсуждать это с ним. Когда Снежную Ведьму доставили в Гильдию, Шайне-Ламех было около двадцати пяти, и с тех пор она нисколько не изменилась. Такие вещи не укладываются в голове у обычных смертных: старшая сестра, которая выглядит как твоя дочь.

— Все сложилось как нельзя лучше, не так ли? Шайне, похоже, действительно небезразлична Летиция ди Рейз, и она — Вираго, — безучастно сказала Лиандри. — А теперь оставь меня.

Ланн постоял еще немного, но Снежная Ведьма отвернулась и всем своим видом показывала, что его общество ее тяготит. Он потрепал лошадь по загривку, напряженно всматриваясь в темноту. Один за другим в замке зажигались огни, и ульцескор сдался и уехал, не прощаясь. Одну из лошадей он оставил ведьме. Если Лиандри ей не воспользуется, то догадается отпустить.

Охрана у ворот его не узнала и отказалась пропускать. Бумага с печатью, подтверждающая его личность, осталась за Гранью, и Ланн велел передать Келлеру послание. Наверное, внешний вид ульцескора произвел на стражников неизгладимое впечатление, потому что они бросились выполнять его просьбу, хотя по идее должны были прогнать прочь. Ланн прождал около получаса, и ему позволили войти. На площади перед замком царила суматоха: десятки людей разного возраста и достатка высыпали на улицу, удивляясь несвоевременному приходу ночи. Все они вооружились тем, что извечно отступает перед тьмой: светом. Пока еще никто не паниковал, горожане негромко перешептывались между собой, их голоса сливались в один монотонный гул. Стражники тем временем безуспешно взывали к порядку, пытаясь разогнать людей по домам — вероятно, по приказу лорда.

Ланн без церемоний пробивался сквозь толпу. В какой-то миг он поднял голову и встретился глазами с ребенком, который сразу же расплакался. Немолодая женщина, державшая мальчика на руках, машинально отерла ему лицо краем передника. Сама она смотрела куда-то вдаль, поверх островков света и дыма от факелов, рассеивавшегося во мгле.

Никто не встречал ульцескора во дворце, никто не интересовался тем, куда он ездил, и втайне он был благодарен лорду за его деликатность. Он отмылся от грязи и крови и путем долгих поисков нашел в сундуке одежду своего размера, чуть менее вычурную, чем другие наряды. Голова налилась тяжестью, не хотелось ни о чем думать: ни о сестре, ни о том, что случилось с миром, когда они разбили стену Грани. Ланн был не против отключиться на несколько часов, но сон не шел.

Потом он увидел на тумбочке записку. Опять Дейдре? Он не собирался ее читать, но листок неизменно притягивал взгляд. Не дай Богиня, дочь Келлера решила покорить его стихами собственного сочинения или еще чем-нибудь подобным. При мысли об этом Ланн содрогнулся. Он закрыл глаза и попытался уснуть. Поворочавшись минут десять, ульцескор потянулся за запиской.

Сначала ему чудилось, что он бредит; буквы плыли. Ланн перечитал еще раз.

Мы нашли ее. Жди.

Он мысленно повторил это про себя. Сердце замедлило бег, а потом забилось так часто, что он приподнялся на кровати, не в силах сдержать волнение. Они нашли ее: Летицию ди Рейз. Когда она приедет? Сегодня? Завтра? Теперь уже не отличишь ночь ото дня. Он должен сердиться на нее, он знал это; но не мог. Ланн развел в камине огонь и бросил туда записку, чтобы больше никто ее не прочел. Эти слова предназначались ему одному, они были его тайной.

Он снова лег в постель. Его разбудят, когда придет время? Ланн полагал, что да. У Черной Вдовы был шпион в этих стенах, или, скорее, шпионка, а посланиями они обменивались путем каких-то колдовских штучек. У Лайи-Элейны имелись планы касательно ульцескора, она бы не оставила его без наблюдения.

Наконец усталость сделала свое дело, и Ланн уснул. Его сон был беспокойным. Ему мерещилось, что кто-то разбудил его, взял за руку и отвел в зал с двумя рядами триофеновых ламп, мерцавших зловещим ржавым светом, и каменным креслом, сокрытым во мраке. Он провел рукой по спинке кресла, нащупал выгравированную на нем лилию и рухнул на колени, уткнувшись лбом в герб своего дома. Он забормотал, как в бреду, не слыша своего голоса:

— Прости меня, отец. Я никогда не знал тебя. Я не могу быть тобой, не могу вести твою войну. Я был вором, был охотником, и может, мне суждено стать королем, но я не хочу этого. Мне жаль. Я…

Он проснулся в своей постели, и кто-то гладил его по голове и шептал утешающие слова. Ланн схватил ее за руку, привлек к себе, их губы сомкнулись в поцелуе. Он открыл глаза, хватая пустоту ртом и руками, сел на кровати и сжался от мучительной боли, иглой пронзившей грудь. Записка? Где она? Он сжег ее; сжег единственное, что соединяло его с надеждой.

Он истекал кровью, а за ним гнался волк с шерстью, сотканной из лунного света. У волка были голубые глаза, огромные как тарелки и горевшие бешенством. Волк догнал его в два счета, сбил и повалил на землю. Ланн задыхался и выл, как раненый зверь, а волк слизывал с груди его кровь и низко рычал от удовольствия.

Ланн сидел в кресле, которое предназначалось для его отца. На другом конце зала кто-то стоял, нерешительно переминаясь с ноги с ногу. Нет, он точно знал, кто именно там стоит, но не мог признаться самому себе. Ошибись он сейчас, это бы его убило. Ульцескору казалось, что у него начинается жар: лоб пылал, в горле саднило. Он откинулся на спинку кресла, прислушиваясь к своим ощущениям, и несколько секунд силился понять, спит он или бодрствует, грезит или видит ее наяву. В конце концов Ланн принял то единственное решение, которое кажется уместным в подобной ситуации: пойти и проверить самому.

Он рывком поднялся с кресла, сошел с возвышения, шагнул по направлению к девушке. Из тьмы вынырнули носки его сапог, ноги до бедер, грудь и лицо. Летиция отшатнулась. К ней вмиг вернулась память, и воспоминания ударили ее, как пощечина. Она предала Ланна, втоптала в пыль то, что было между ними, бросила их чувства на алтарь своей гордыни, как жертвенного агнца, и в глубине души надеялась, что боль и вина, терзавшие ее днем и ночью, в один день уйдут навсегда. Можно убежать от волка, от своей судьбы, но от того, что у тебя внутри, не убежишь. Ланн сковал ее по рукам и ногам; он поработил ее и забрал у нее волю. Эта любовь была болезнью, от которой не ищут лекарств.

Она заплакала, бессильно свесив голову. Тяжелый фолиант выскользнул из ее пальцев и раскрылся на полу, подняв облачко пыли. Ее голос, перемежаясь со всхлипами, отдавался эхом под сводами зала. Ланн потрясенно застыл.

— Я ненавижу тебя, — сказала Летиция.

— Почему? — выдохнул он.

— Ты зверь, которому я была обещана, и ты не отпускаешь меня. Я волчья невеста, — она обратила к нему заплаканное лицо, — твоя.

В несколько шагов Ланн преодолел разделяющее их расстояние. Раскинул руки и обнял ее, крепко прижав к себе. Летиция уткнулась ему в плечо, а он вдыхал аромат ее волос, не помня себя от счастья. Она была реальной — не фантазией и не сном. Его сердце как будто раздулось и рисковало лопнуть от нахлынувших чувств. Затем явилась другая мысль, делового характера: кто-то мог их потревожить.

Он взял Летицию за руку и повел, безмолвную, в свою спальню. Она не сопротивлялась, шла послушно, как на привязи. Ланн чувствовал ее дрожь и боялся предположить, чем она вызвана. Он не желал быть источником ее страданий, он только хотел защитить ее от всего и никогда не выпускать из своих объятий. Слова любви стыли у него на губах, потому что он понимал: здесь не место и не время. Они должны остаться наедине, и тогда Ланн скажет ей все, что тяготило его с момента ее отъезда. И он должен получить ответы, непременно должен; разве он не заслужил их своим ожиданием?

Как только они перешагнули порог спальни, ульцескор запер дверь на ключ и прислонился к ней спиной. На тумбочке горела лампа, которую он забыл выключить, уходя. Похоже, в ней заканчивался газ: она давала мало света и начала мерцать.

Летиция медленно, без особого интереса оглядела его жилище и опустилась на краешек кровати. Ее слезы высохли, о них напоминали лишь покрасневшие веки. Ланн решил начать издалека:

— У тебя не было никаких трудностей?

— Например?

— Ты знаешь, о чем я говорю, — он добавил в голос суровости, — не надо от меня ничего скрывать.

Она с раздражением взглянула на ульцескора.

— О боги, Ланн. Я не ношу твоего ребенка, если ты об этом.

— Ладно. — Он замолчал, подыскивая слова. Летиция сосредоточенно рассматривала свои ладони, лежащие на коленях. — Я не понимаю тебя. Скажи, что я делаю не так? Что-то взбрело тебе в голову, и ты взяла и ушла непонятно куда, не давая мне никаких объяснений. Что я должен был думать? А как же я? — Ланн сглотнул, сделал над собой усилие и спросил исключительно ровным голосом: — Я надоел тебе? Я был плохим любовником, ты… презираешь меня?

Госпожа ди Рейз театрально вздохнула и переменила позу, поджав одну ногу под себя. На ней была лишь часть ведьмовского костюма — под серым платьем не было бриджей. Ланн с трудом отвел взгляд от ее голени, призывно белевшей в полумраке.

— То, что сделал с тобой Кайн… В этом есть моя вина, я признаю это. Я привез тебя в Гильдию и вовлек в интриги Вираго. Я был беспечен, я не уберег тебя. Я опоздал, и ты выжила чудом. Тебя спасла Шайна, не я. Я не мог ничего сделать. И все-таки ты… — Ему казалось, что он должен говорить не переставая, искать оправдания, иначе она встанет и уйдет, на этот раз навсегда. Он цеплялся за ускользающие мысли, кровь отхлынула от его щек. — Я знаю, что не заслуживаю… твоего расположения. Я никчемный и слабый. Возможно, я мог бы найти другое решение, чем гнаться за тобой по лесу с обнаженным клинком. Но я не собирался причинять тебе вреда. Я просто боялся тебя потерять. Скажи же хоть что-то, — взмолился Ланн, видя ее показное равнодушие. — Ты еще любишь меня?

Она вскинула на него глаза.

— Замолчи.

— Что? — растерялся он.

— Закрой рот и подойди.

Ланн несмело шагнул к кровати. Летиция встала на колени, взяла его лицо в руки. Чуть зардевшись, провела губами по сеточке шрамов на левой щеке. Он стоял, затаив дыхание, не смея шелохнуться. Она пахла благовониями и оливковым маслом, от этого запаха и ее близости у него мутился рассудок.

— Так что ты там говорил? — тихо спросила она.

Он собрал ее волосы в хвост, осторожно потянул вниз, запрокидывая ей голову. Второй рукой Ланн оголил белое плечо. У Летиции на шее была тонкая цепочка: он поддел ее пальцем и вытащил целиком. На цепочке висело кольцо с узором, изображавшим альвийские цветы, идентичное тому, что охватывало его указательный палец. Летиции не столько не понравилось кольцо, сколько то, что оно означает, и она не хотела его носить; тем не менее, она его носила.

Ланн явно обрадовался находке, а лицо госпожи ди Рейз отразило досаду. Нужно было спрятать кольцо, положить в карман, чтобы он не нашел, запоздало подумала она.

— Так ты сдалась, — произнес он с плохо скрываемым торжеством. — Покорилась мне.

— Иди к лешему, — рассердилась Летиция.

Он улыбнулся во весь рот.

— А что это ты так раскраснелась? Изнемогаешь от желания, касатик? — Ланн отпустил ее волосы, ласково обнял за шею и приблизил губы к ее уху: — Потерпишь, пока я разденусь?

— Твоя смена настроений меня пугает, — сообщила она.

— Меня тоже. А знаешь почему? — Он отстранился, указал на окно, за которым была беспросветная тьма. — Там, снаружи, сущий ад, а мне нет до этого дела. Тиша, — его голос понизился до страстного шепота, — ты мне позволишь?

— А ты меня любишь? — ревниво спросила она.

— Люблю.

— Сильно?

Ланн задумался на секунду.

— Мне не с чем сравнивать, но думаю, что очень сильно.

Она обняла его, и какое-то время они молчали, прислушиваясь к стуку сердца в чужой груди. Госпожа ди Рейз и думать позабыла о Кассе: она ни разу не вспомнила о нем с того времени, как оказалась здесь. Она никогда не сравнивала их, его и Ланна, никогда не собиралась делать между ними выбор. Касс нравился ей, но не более того. Ланн владел ее сердцем, как владеют чем-то материальным, и отобрать его она была не в состоянии.

— Мир закончился, а я здесь с тобой, — наконец произнесла Летиция. — Какого ответа ты еще хочешь? — Он испытующе смотрел ей в глаза: она ведь явилась сюда не по своей воле. — Или, может, ты потребуешь клятв, которыми обмениваются влюбленные? Так я принесу их.

Ульцескор расстегнул цепочку у нее на шее, снял кольцо и взял ее за руку. Она не сопротивлялась, позволила ему надеть кольцо. В конечном счете, Ланн был прав: он давно уже одержал победу.

— Что теперь? — спросила она.

Ланн прижался лбом к ее лбу. Она приоткрыла рот, и он прикипел взглядом к ее губам, сулившим наслаждение. Его дыхание было жарким, как драконово пламя, когда он произнес:

— Поцелуй меня. Ляг со мной. Вот каких клятв я бы хотел.

Летиция кивнула на дверь, пребывая в крайнем смущении:

— Мы в безопасности?

— Никто не войдет сюда.

Она легла спиной на кровать, чуть раздвинув колени. Ланн навис над ней на вытянутых руках, его волосы растрепались, лицо потерялось в тени. Летиция притянула его к себе, схватив за отвороты камзола, и в тусклом мерцании лампы покрывала его поцелуями. Им обоим казалось, что эта комната существовала где-то извне, что она была островком света посреди океана тьмы, висящая в пустоте за пределами мироздания.

Госпожа ди Рейз расстегнула пояс, сняла перчатку и стянула через голову платье. Он торопливо раздевался, когда желтый шар мигнул в последний раз и спальню поглотил мрак. Ланн мигом похолодел и судорожно нащупал Летицию в темноте, чтобы она не вздумала никуда исчезать. Девушка тихо рассмеялась, ничуть не разделяя его беспокойства. Яркий лазоревый свет излился из его глаз, и ульцескор обнаружил, что кожу Летиции, ото лба до кончиков пальцев на ногах, покрывают затейливые серебристые узоры.

Интермедия. Украденный сон

Ифа вошла туда, где ей не следовало быть.

В спальне старшей Вираго преобладали оттенки серого, стены были облицованы грубым камнем, кровать благодаря черному пологу напоминала траурный альков. На столе у окна, за которым раскинулся безбрежный океан темноты, горела лампа. Она давала тусклый белесый свет, словно неведомая сила насильно приглушала его и оттого лампа не могла как следует разгореться. Из-за темной занавеси раздавались глухие стоны.

Бесшумно ступая по голому полу в своих мягких тканевых туфлях, Ифа приблизилась к нише, откинула полог и склонилась над спящей. Тело Лайи сжималось, будто от мышечных спазмов, голова металась на подушке, глаза нервно бегали под веками. Во сне Вираго стояла в пустой комнате, такой же холодной и гулкой, как ее спальня. Углы помещения заросли паутиной, и то из одного, то из другого угла подчас исходило шуршание. Лайя оборачивалась на звук, но успевала заметить лишь ускользающую фигуру тени: громадную, многоногую, с выдающимися боками. Он собирался изловчиться и прыгнуть на нее сзади, прилепиться к ее спине и впрыснуть ей в кровь пищеварительный сок, но никак не мог застать жертву врасплох. Лайя всегда знала о его присутствии, и Паук возьмет ее только тогда, когда она позволит. Тем не менее, обороняться было нелегко.

Ифа положила ей на лоб прохладную ладонь. Пальцы охватило слабое свечение. Хмурое лицо Лайи понемногу разглаживалось, губы перестали дрожать, тело расслаблялось. Ифа по кусочкам вытягивала паука из кошмара, пока он не материализовался на ее ладони. Маленькое, безобидное насекомое, которое можно запросто раздавить между пальцами. Вместо того чтобы убить его, Ифа спрятала паука в карман.

Глава 27

(Шадрен)

Темное небо озарялось вспышками багрового света. Над городом всходила кровавая луна, поблескивавшая дешевой фольгой, такая же искусственная, как и прежнее светило. Морта стояла на крыше башни, придерживаясь за тонкий шпиль, и обозревала Альдолис с головокружительной высоты. Напрягая зрение, парка могла разглядеть жилки на кленовом листике, прилипшем к камням мостовой, и назвать поименно всех существ,прятавшихся под сенью ближайшего храма. Она запрокинула голову: на лицо упало несколько тяжелых капель. Вся эта мишура предназначалась для смертных — удары бронзового гонга, падающие звезды, кровавый дождь. Миры предпочитали умирать без оглушительных раскатов и угрожающих сполохов, потому что большинство из них были древними стариками, а они, в отличие от младенцев, уходят из жизни тихо. Разве песочница воет от тоски, когда под вечер ее покидают дети, прихватив свои бесхитростные игрушки: ведерки, грабельки и лопатки? Разве умоляет их остаться? Нет. Никто не смотрит вслед угасающим мирам. Даже Богиня.

Она расправляла намокшие перья на капюшоне, когда на крышу башни опустилась большая птица. Струя холодного воздуха ударила Морте в спину, взметнув полы накидки. Ей не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто нанес ей визит. Когда-то их называли клятвопреступниками, но это слово состарилось и было забыто, а ему на смену пришло другое — искариот. Ад вымощен благими намерениями, и поэтому парка никогда не осмеливалась посягнуть на святое: взять жизнь у того, кто еще не должен погибнуть, или продлить ее тому, в чей узор уже вплелась смерть.

Ветер усилился и рвал ее одежду, дождь немилостиво хлестал по щекам. Три раза пробил бронзовый гонг. Прокатившись по улицам города, звук оброс раскатистым эхом. Сестра неслышно подошла сзади. Она не положила ладонь ей на плечо, не тронула ее за локоть: они были друг другу чужими.

— Часы бьют три, — сказала Нона.

— Сколько у нас еще времени?

— Предостаточно, — бесстрастно ответила сестра. — Она успеет, если захочет того.

Морта искоса глянула на нее. Нона скрутила мокрые волосы в пучок, выжала из них влагу и откинула на спину слипшийся хвост. Потом ответила ей взглядом на взгляд. У Ноны были глаза Охотника, кусочки льда в белом океане, и Морта невольно залюбовалась ими, предметом своей зависти.

— Она уведет их?

— Тех, что еще не нашли себе тела. Остальные не услышат ее зов. — Нона помолчала, взирая на залитые кровью аллеи, не знавшие войны. — Ума не приложу, зачем им вселяться в людей, менять совершенство на нечто, кишащее изъянами? Ты жила в нижнем мире. Ты знаешь ответ?

— Люди хотят быть ангелами, — сказала Морта. — Ангелы мечтают стать людьми.

— Вздор, — фыркнула сестра. — Я не желаю быть человеком.

— У людей есть свобода, которой мы лишены.

— Да неужели? В чем же их свобода — умереть от хвори или шальной стрелы? Сложить голову за короля, лица которого никогда не видел? Оступиться и сломать шею?

— Они поступают как хотят. Мы этого не можем.

Резким движением Нона схватила сестру за шиворот и притянула к себе. Морта чувствовала холод ее тела даже сквозь слои ткани, а льдисто-голубые глаза ввинчивались в нее с такой ненавистью, будто хотели прожечь в лице дыру.

— Можем, — процедила Нона.

— И ты не боишься гнева богов?

— Я ничего не боюсь.

Нона отпустила ее, и какое-то время сестры стояли молча, глядя на раскинувшийся под ними город. Ветер и вода точит камень, его стирают сотни человеческих шагов. Ничто не вечно, все подвергается разрушению. Все, кроме них.

— Ты сама связала себе руки. Поэтому ты бесполезна.

Наверное, в ее словах была доля истины, потому что они задевали за живое. Морта накинула на голову мокрый капюшон, укрыла лицо в тенях. Нона ни перед чем не остановится: может, именно поэтому она была любимицей матери.

— Я искала тебя не ради ссоры.

— Так чем могу помочь? — холодно спросила Морта.

— Нужен сосуд для пролившейся Маны. Выбери подходящий.

Старшая сестра доверяла ей важное дело. Морта немного оттаяла.

— Морвена отправила витару, — напомнила девочка.

— Она рассекает тьму крыльями, но прорехи смыкаются вновь.

— А кто будет черпать?

— Нефела, — сказала Нона. Она решила использовать архиведьму, привычную к работе с токсичными материалами, и таким образом уберечь сестер от ожогов. Впрочем, кому-то из них все равно придется держать наполняемый сосуд, ведь только боги могут вынести его тяжесть. Помолчав, Нона спросила: — Пойдешь одна? Тебе не помешает еще одна пара рук. Может быть, Децима?

— Нет, — отрезала Морта. — Я справлюсь.

— Хорошо. Это все.

Нона шагнула назад, на пологий скат крыши, и в мгновение ока обернулась белой вороной с окровавленным оперением. Она расправила крылья, собираясь взлететь.

— Ответь мне на один вопрос, прежде чем уйдешь. — Девочка машинально стерла капельку, свисавшую с кончика носа. — Зачем ты изменила Узор?

— А ты не догадываешься? — прокаркала птица ей в спину. Морта молчала. — Что я за богиня, если не могу спасти собственную мать?

Она взмахнула крыльями и умчалась ввысь, рассекая красную пелену дождя.

Морта всем сердцем ненавидела сестру, но в этот момент ее захлестнула нежность. Кое-что их объединило: любовь к нерадивой родительнице, оставившей их, бессмертных существ, одних на всем белом свете.

Шадрен не верил своим ушам: богиня пришла к нему с просьбой. Он не мог не отметить произошедшие в ней изменения. Малиновый капюшон был сменен на удобную куртку и брюки, и теперь Морта на вид мало отличалась от подростка, которых полным-полно в любом городе или деревне. Он собирался идти как есть, но девочка предупредила:

— Там холодно и мокро.

— А ты?

Ее выразительный взгляд сказал ему о многом. Не теряя времени, Шадрен накинул рваный плащ, доставшийся ему от Слантьи, и нырнул за девочкой под темную арку: в его комнате не было дверей. По словам Морты, под дворцом располагалось нечто вроде свалки старых вещей, представлявших ту или иную ценность. Девочке понадобилась какая-то особенная амфора или кувшин, и она просила его помочь в поисках. Когда экзалтор поинтересовался, как ему найти нужный предмет, она сказала, что этот сосуд не похож на другие и от него буквально разит колдовством.

Они несколько раз свернули и остановились перед дверью высотой в половину человеческого роста. Шадрен десятки раз проходил мимо этого места и мог поклясться, что раньше здесь была голая стена. Он постучал по двери костяшками пальцев: дерево гулко отозвалось в ответ. Тем временем Морта выудила из кармана маленький ржавый ключик и присела на корточки, чтобы отпереть замок.

Дверь распахнулась, в лицо пахнуло сыростью и гнилью, свет залил лестницу с рядом каменных ступеней, искрошившихся от времени. Девочка бесстрашно шагнула во мрак, Шадрен пригнулся и вошел следом. Внутри было темно, хоть глаз выколи, и ему приходилось идти на ощупь. Толстые побеги опутывали стены, и когда одна из ступенек хрустнула под его ногой, он судорожно схватился за переплетения лоз и тем самым сохранил равновесие. Он не жаловался и не просил света. Ему было не впервой шагать во тьме за поводырем, точно слепцу.

Вдруг его рука нащупала гладкий металл, и экзалтор остановился. Находка была похожа на дверную ручку. Он исследовал стену, отдирая лозы, все больше убеждаясь: в стене над лестницей действительно была дверь. Шадрен подергал ручку: заперто.

— Что ты делаешь?

Морта терпеливо ждала, пока он кончит заниматься ерундой.

— Что за этой дверью?

— Ничего.

— Все двери куда-то ведут, — не сдавался Шадрен.

— Поверь мне, — равнодушно произнесла Морта, — ты не хочешь знать, куда ведет эта.

Его все равно раздирало какое-то жгучее, болезненное любопытство. Он нехотя отошел и продолжил спуск, пока не наткнулся на еще одну дверь, на этот раз слева от лестницы. Может быть, это потайные ходы? Шадрен уперся ногой в стену и что есть мочи потянул за ручку. Она обломилась у него в руках, но дверь на самую капельку приоткрылась, из щели забрезжил тусклый свет. Экзалтор попытался заглянуть в отверстие, но Морта оттащила его назад с силой, невероятной для худенькой девочки, и ударила по двери ладонью, затворяя ее навсегда.

— Нет, — твердо произнесла она.

— Почему?

— Есть вещи, которые смертным знать не положено.

— Вроде каких?

Морта колебалась, говорить или нет.

— Просто поверь мне, — наконец сказала она.

Шадрен не послушался. Он намеренно пропустил Морту далеко вперед, и, нащупав другую дверь, приоткрыл ее и посмотрел в образовавшуюся скважину. А потом ему пришлось вздрогнуть и покрыться холодным потом, ибо чей-то глаз взирал на него в ответ, и этот глаз был удивительно похож на один из тех, что по утрам смотрели на него из зеркала. Его голова начала сплющиваться и вытягиваться, пытаясь протиснуться в щель. Не на шутку испугавшись, экзалтор уперся ладонями в стену и всем торсом подался назад, но его не отпускало. Череп стал упругим, как желе, руки утратили силу и безвольно повисли вдоль тела. Шадрен обмяк и мог только с ненавистью смотреть на глаз — его собственный глаз по ту сторону двери.

— Увидел? — Морта дернула его за шиворот, отрывая от скважины. Это было больно, невыносимо больно, как будто с лица сдирали кожу. Шадрен судорожно ощупал голову, хватая ртом воздух. — Понравилось?

Из щели на них все еще взирал кто-то странный, инородный, алчущий. Морта сделала то, что экзалтора ужаснуло: немилосердно ткнула пальцем в блестящее глазное яблоко, и существо завизжало, раздирая уши своим криком. Затем богиня захлопнула дверь ногой, и звук как отрезало.

— Хотел остаться на той стороне? Остаться тем, кто веками ждет растяп вроде тебя? — Ее злость быстро иссякла, и она заговорила уже спокойнее: — Хотел поменяться с ним местами?

— Я просто не мог, — пробормотал Шадрен, — не мог не смотреть. Это было сильнее меня. — Он чувствовал затылком холод стены, и это его успокаивало. — Понимаешь? Я должен был увидеть.

Внезапно Мортой тоже завладело любопытство. Ловушка душ была приманкой для смертных, но кого могла увидеть богиня, загляни она в скважину? Дверей здесь было еще много, и за каждой сидел бес. Никто не знал, каков их истинный облик, демонов с той стороны, а она могла это выяснить. Морта спустилась на несколько ступеней вниз и взялась за резную ручку, когда тишину потревожил звук далекого гонга.

Темные чары развеялись. Часы пробили четыре.

— Пойдем, — только и сказала она.

Шадрен с трудом поднял отяжелевшее тело. Поравнявшись с Мортой, он сделал нечто странное, изумившее его самого: взял ее за руку. Ее ладонь была сухой и прохладной. Богиня не противилась, как будто тоже нуждалась в чьей-то поддержке, и дальше они спускались бок о бок.

У подножия лестницы их ждала темная арка. Девочка встала на колени, испачкав новые брюки, и принялась шарить в пыли. Продравшись сквозь паутину, ее рука нащупала фонарь, и спустя миг в глаза брызнул свет. Шадрен отчаянно заморгал, а когда перед глазами перестали танцевать пятна, разглядел изящную лепнину на полукруглом ободе арки. Каменная гирлянда состояла из домашних гномов, державшихся за руки: вроде тех, которым оставляют молоко на блюдечке у порога, а не то они устроят в доме бедлам. Рельефное украшение отлично сохранилось, на нем не было ни трещин, ни сколов. Халцедоновые глаза коротышек пристально следили за ними обоими.

Морта чихнула, поднимаясь на ноги, вытерла ладонь о куртку. Богиня вручила экзалтору лампу и скользнула в темноту, а он, последовав за ней в пыльную кладовую, сделал удивительнейшее открытие: это была вовсе не свалка, а настоящая сокровищница. Вдоль стены рядами возвышались статуи из вулканического туфа, золота, бронзы, дерева, слоновой кости, мрамора и стекла, изображавшие людей и животных. Некоторые изваяния, инкрустированные драгоценными камнями, стоили целое состояние. Чуть поодаль лежали разрисованные маски с перьями, полированными дисками, колокольчиками, кружевом, еще дальше располагалась осыпающаяся горка амулетов. Шадрен взял один из них в руки и поднес к лампе: кусочек янтаря на тонкой цепочке, с окаменевшей пчелой внутри. Он бережно положил его на место.

Перед Мортой раскинулось целое море неразобранных предметов, и богиня сидела на лоскуте ткани у его края, на каменном берегу. Водная гладь блестела, переливалась, отбрасывала цветные пятна на ее руки, лицо и одежду. Шадрен поднял лампу повыше, оглядел груду драгоценностей, поразивших его многообразием материалов и форм.

— Что все это значит? — спросил он.

— Есть такое правило, — сказала Морта. Она задумчиво повертела в руках черную статуэтку кошки с ярко-голубыми глазами. — Откажись от своих богов, войдя в Альдолис. — Девочка бросила кошку к амулетам, что-то звякнуло и с шорохом посыпалось вниз. — Некоторые предпочитают каменных идолов, другим по душе портреты мертвецов в золотых медальонах, третьи с рождения носят одну и ту же вещь, и в итоге она начинает владеть ими, а не они ею.

— Они тащили с собой статуи? — изумился Шадрен.

— Представь себе.

— Но ведь это, — он сделал круговой жест рукой, — святотатство. А если их боги истинны?

— Все боги истинны, — серьезно ответила Морта, — и каждый из них ложен.

Шадрен помолчал, обдумывая ее слова. Девочка указала на место напротив себя.

— Садись. Помогай искать.

— Я все еще не уверен, что смогу быть полезен.

Она пропустила это мимо ушей, и экзалтор принялся за дело. Не обнаружив в ближних завалах ничего даже отдаленно напоминающего сосуд, он встал на четвереньки и пополз, разгребая сокровища руками. Клинки, кольца, монеты, части кованых лат, подвенечное платье, расшитое алмазами, на девочку трех-четырех лет, горстка костяных бус, одна хрустальная туфелька, три яблока на серебряном блюдце, красные и твердые, словно кость. Вдруг рука нащупала что-то гладкое и округлое, и он успел обрадоваться, поднося предмет к свету.

Это действительно оказался кувшин, выполненный в форме младенца с открытым ртом. Ребенок был невероятно уродлив, а его разинутая пасть была в несколько раз больше, чем считалось нормальным. Шадрен с трудом подавил желание швырнуть его в темноту. Под руками младенца, сцепленными на животе, была надпись. Экзалтор напряг глаза и стал читать: слова, поначалу казавшиеся незнакомыми, постепенно приобретали смысл. Он шептал их про себя, как заклинание.

На него упала тень. Шадрен поднял голову.

— Этот не годится, — сказала Морта, отняла у него фарфорового младенца и бросила наземь. С грохотом, от которого содрогнулась земля, кувшин разлетелся на обломки. — Дешевая поделка, — вынесла свой вердикт она.

— Ты меня напугала.

— Не трать время зря.

Она отошла, и экзалтор продолжил искать. Время шло, часы пробили пять, затем шесть, а он все еще не обнаружил ничего подходящего. Сосуды попадались, да все не те: Шадрен понимал это и без чужих подсказок. Богиня тоже не сидела сложа руки, хотя он давно потерял ее из виду. Во время поисков Морта производила воистину дьявольский шум, сравнимый с той какофонией звуков, что издает телега дуллахан, полная атрибутов смерти.

Этим завалам не было ни конца ни края. Экзалтор прислонился к стене, чтобы отдохнуть, расслабился и развел затекшие ноги. Лампу он поставил между коленей. Он сидел с закрытыми глазами всего несколько секунд, прислушиваясь к шорохам и бряцанью металла, когда звуки резко стихли. Чье-то теплое дыхание обожгло ухо. У него душа ушла в пятки, и Шадрен подскочил, страшно вытаращив глаза. Узнав Морту, он испустил долгий вздох облегчения и сполз по стене.

— Здесь только ты и я, — сказала она, будто извиняясь. Села рядом. — Ничего?

Шадрен передернул плечами. Богиня сыграла с ним злую шутку, и он сердился.

— Первый раз, когда я встретил твоих сестер, ты назвала их пробирочными.

Он не рассчитывал на честный ответ. Морта ответила не колеблясь:

— Мать не хотела проводить время с отцом, она любила Охотника. Но ей следовало дать потомство, иначе ее существование не имело смысла. Дедушка усыпил мать и обокрал ее. Нону и Дециму зачали в стеклянных колбах.

— А потом?

Глаза богини мерцали в свете лампы. Она обхватила руками колени.

— Потом ей захотелось попробовать.

— Прости, — сказал экзалтор. В ее голосе ему почудилась боль. — Наверное, я должен кое в чем тебе признаться.

— Не стоит. Я знаю.

Он похолодел.

— Знаешь?

— Ты хочешь не Морвену, а Лилит, — произнесла Морта так, словно это было самой естественной вещью на земле. — Иначе зачем тебе о ней спрашивать? И, если уж на то пошло… ты хочешь меня.

Шадрен смутился и отвел взгляд. Он не знал, что говорить и как оправдаться. Ее тело было ангельского происхождения, лишенное половых признаков, но он на него и не претендовал. Его интересовала только кровь, что текла в ее венах.

— Можешь промолчать, — милостиво разрешила богиня. — Отдых закончен.

Он искал этот проклятый сосуд, пока не начали болеть глаза, затем вслепую шарил руками, ощупывая предметы неизвестного назначения. И все это время его терзало чувство стыда и вины, соединенные в той идеальной пропорции, что толкает нас на отчаянные поступки. В итоге Шадрен решил осматривать завалы поверхностно, ходя между ними с лампой в руке. Споткнулся, упал, встал и продолжил поиски. Его взгляд блуждал, ни на чем долго не задерживаясь. Звероловный капкан, который защелкнулся на его ноге и оцарапал ботинок, пустой флакончик в форме песочных часов, еще пахнущий духами, воронья стая на тонких жердочках, отлитая из металла и изъеденная ржавчиной, ворох льняных бинтов, пожелтевших от времени, кремень и трут в резной шкатулке из чистого серебра. Гора писем в разноцветных конвертах, не имеющих ни отправителя, ни адресата. Целое семейство кукол, которым удалили глаза. Осколок голубого стекла с тупыми краями и крошечным флотом на его поверхности: работа настолько тонкая, что, казалось, ее выполнили феи.

Когда гонг ударил снова, он его не услышал. Его окружали сполохи и тени, в ушах стоял непрекращающийся звон, затылок охватывала тупая боль. А потом нога увязла в чем-то податливом и мягком. Экзалтор наклонился, движимый шестым чувством, что наконец-то нашел искомое.

Сосуд с широким раструбом пульсировал в его руках, урчал, как желудок, дергался и сокращался, будто что-то переваривал. Шадрен посветил внутрь и увидел ряды зубов, облитых зеленоватой слизью, ровными кольцами уходящие во тьму. Этот сосуд был глубок, как колодец без дна, и мог вместить всю вселенную. В голове резко прояснилось, экзалтор издал радостный крик, эхом отозвавшийся под сводами.

Морта появилась немедленно. Ей хватило одного короткого взгляда.

— Это он. Живоглот. — Она взяла у него сосуд, прижала к себе это мерзкое, извивающееся чудовище. Оно сразу притихло, успокоилось, будто ребенок на руках у матери. — Пойдем.

Богиня зашагала вперед. Шадрен не шелохнулся, только смотрел ей вслед. Он и сам рад был уйти отсюда, но оставалось кое-что еще. Кое-что предельно важное.

— В чем дело? — спросила Морта, оглянувшись через плечо.

— Как насчет благодарности? — Он говорил так, будто сплевывал кровь, в глазах стояла мука. — Я… ослабел. Ты знаешь, чего я хочу.

— И у тебя хватает наглости?

Ее голос был пронизан льдом.

— Хватает. Я нравлюсь тебе, — осмелел экзалтор, делая шаг. Он поднял лампу высоко над головой, чтобы видеть ее лицо. Страх уходил, а его намерения крепли. — Я единственный человек, который тебе когда-либо нравился.

— Я не могу удовлетворить твою просьбу, — отрезала она.

— Это не просьба. Это требование оплатить должок.

Молчание повисло в воздухе душной пеленой. Морта плавно опустила живоглота на землю, и он задергался с прежним усердием. Потом она устремила глаза на Шадрена, и в этом взгляде были и злость, и упрек, и холодная ярость. А он жаждал — и не мог противиться этому желанию, каким бы абсурдным оно сейчас ни казалось.

— Я испепелю тебя на месте, даханавар.

— Испепеляй? — предложил он.

И в два стремительных скачка, незаметных для человеческого глаза, оказался рядом. Небрежно отодвинул ногой хрюкающий сосуд, схватил богиню за руки и заломил их за спину. Морта не вскрикнула — он не подозревал, сделал ли ей больно. Шадрен не мог отвести глаз от жилки на ее шее: ему казалось, что он слышит ток медовой крови, курсирующей по венам, крови наивысшего качества.

— Ну? — грубо спросил он.

— Не сюда, — прошептала Морта. — Надо там, где не видно. Отпусти.

Он разжал руки, потрясенный ее внезапной покорностью. Богиня помассировала запястья, затем приподняла край куртки вместе с рубашкой, обнажив живот. Ткнула пальцем в левый бок, показывая ему, где следует кусать.

Шадрен издал глухой животный стон и рухнул на колени.

— Свет и тень, — прохрипел он, обращаясь то ли к Морте, то ли к ее гладкому беломраморному боку. — Я твой раб, твой верный пес, отныне и навсегда.

Глава 28

(Летиция)

— А раньше ты твердил, что нам нельзя этого делать.

— Можно, если очень хочется, — сказал он и добавил уже серьезнее: — Доверься мне.

Летиция поцеловала его, откинулась на спину и долго смотрела в темноту над головой. Рано или поздно им придется выйти отсюда, а она не подозревала, что творится за окном. Стояла тишина: не было слышно ни голосов, ни лязга оружия, ни топота ног. Как будто все умерли, как будто темнота сгустилась и задушила их. От этой мысли ей стало не по себе.

— Что теперь с нами будет?

Ланн качнул головой.

— Не знаю, касатик.

Это слово почему-то рассердило ее.

— Так не называют девушек, — сказала она.

— А мне хочется тебя так звать.

— А как же госпожа ведьма и все такое?

— Какая из тебя ведьма, касатик?

Он был счастлив просто видеть ее рядом, лежать с ней плечом к плечу. Летиции не хотелось омрачать его радость дурными прогнозами, но это странное безмолвие было так похоже на затишье перед бурей. Скоро кто-то или что-то ворвется сюда и потревожит их, и лучше им встретить неприятеля во всеоружии.

— Так ты ничего не знаешь?

Ланн косо глянул на нее.

— Может, и знаю.

— Расскажи мне все. — Она села на кровати, подложила под спину подушку и вытянула ноги. Он подавил разочарованный вздох, мысленно коря себя за то, что вовремя не закрыл ей рот поцелуем и не вовлек в любовную игру. Именно поэтому их уединение зачастую бывало недолгим: Летиции никогда не приходило в голову, что в постели следует вести совсем другие разговоры. К тому же, в отличие от нее, Ланн не боялся бури: он готов был в любой момент столкнуться с ней лицом к лицу и знал, что обязательно выстоит. — Все, что знаешь, ничего не утаивая.

— Сейчас? — Его голос звучал устало.

— А когда еще? — возмутилась она.

Не имея иного выбора, он начал свое повествование: как они с Лиандри пересекли красные пески, как он проник в замок и говорил с лордом, как ведьма позвала его за Грань. Летиция жестом остановила его, взяла за руку и заглянула в глаза.

— Зачем ты пошел с ней? Ты не знал, что это опасно?

— У меня была причина. — Потом добавил, чуть более грубо: — Я не обязан перед тобой отчитываться.

— Ошибаешься.

— Слушай, Тиша…

— Нет, это ты меня послушай. — Она зло сверкнула глазами. — Мне связали руки, надели на голову мешок и втолкнули в тесную клетку, а когда я поинтересовалась, кому обязана таким обращением, они назвали твое имя.

— Правда, что ли? — изогнул бровь Ланн.

— Ага. Прошение исходило от твоего контрактора — так мне было сказано. Кто же этот контрактор, позволь спросить? Не ты ли, случаем? — Обвиняемый упрямо молчал. — Поэтому не говори мне, что ты обязан делать, а что нет. Я сама это решу. — И без должной паузы: — Зачем ты пошел с ней?

— Ну, если тебе так необходимо знать… — Ланн потер щеку, стараясь выиграть время. — Это была услуга за услугу. Понимаешь ли, я внезапно понял, что вся эта мишура, — он сделал круговой жест рукой, — не совсем для меня.

Ее лицо отразило растерянность.

— Но ты ведь…

Ланн пожал плечами: а как же, наследный принц, даже одежда подходящая, только скомкана и валяется на полу.

— И что с того? Лири, то есть Лиандри, — быстро исправился он, — узнала мою сестру на портрете. Она ее узнала, не я. Ума не приложу, как это возможно, но так оно и было. И я решил… — Ланн коротко глянул на собеседницу: она была вся внимание, — что передам это все ей.

— Кто она? — быстро спросила Летиция.

— Ее зовут Айрика. Шайна-Ламех.

Она изумленно выдохнула. С минуту подумав, изрекла:

— Это лучший вариант из возможных.

— Ну конечно, — ухмыльнулся Ланн, — не учитывая того, что она гильдейская ведьма и пироманка в придачу. Что-то не так — надо жечь. Хрусталь, людей, здания, целые города.

— Ты несправедлив к ней. Она не сумасшедшая.

— Ты прекрасно знаешь, что она нравится мне больше, чем любая другая ведьма. Ну, — он послал Летиции долгий взгляд, — исключая тебя.

— Тогда в чем дело?

— Не знаю, — честно ответил он. — Но я клянусь, что передам ей это из уст в уста. Пусть сама решает, что делать. Как-никак она старше меня.

— Хорошо, Ланн, — сдержанно произнесла Летиция. — Я поняла, зачем ты это сделал, хоть тебе и не стоило так рисковать. Что было дальше?

Он решил опустить пикантные подробности вроде той, как Лиандри собиралась в одночасье стать его женой.

— Там был чудесный город из стекла. Я таких никогда не видел. И люди, белоголовые и прекрасные, похожие на ангелов. А потом пришел межесвет, и они превратились в монстров. Мы хотели уйти, но Грань не выпустила нас. Тогда Лиандри превратила стену в лед, а я разбил ее. Я разбил Грань, Тиша, — повторил Ланн, только сейчас осознав, что именно совершил. — Я преступник. Губитель миров.

Госпожа ди Рейз пребывала в глубокой задумчивости.

— Я просто хотел выбраться. Выбраться и… увидеть тебя.

Она очнулась и посмотрела на него, улыбаясь.

— Вот ты меня и увидел.

Обезумев от наплыва чувств, Ланн сгреб ее в охапку и прижал к себе. Летиция хотела извиниться, просить прощения за то, что оставила печаль в его глазах, но не сумела произнести ни слова. Вместо этого она опять начала всхлипывать, роняя слезы ему на плечо. Он тихо произнес:

— Не помню тебя такой плаксой.

— Ланн, я… — взмолилась она.

— Не надо больше ничего говорить, — сказал он. Ульцескор прекрасно понимал, что она пытается сказать, и сейчас он не готов был ее прощать. Его ладонь легла ей на веки, теплое дыхание согрело уста. — Просто побудь со мной.

Когда Летиция проснулась, никого не было рядом. Посреди комнаты горел ночник под фиолетовым абажуром, озаряя спальню мягким светом. Она провела рукой по другой стороне кровати: простыни все еще хранили его тепло. Госпожа ди Рейз прогулялась до двери в чем мать родила, с опаской подергала за ручку, обернулась и увидела на тумбочке запасной ключ.

Кто-то постучал в окно, заставив ее вздрогнуть и судорожно прикрыться первым, что попалось под руку: Ланновой курткой. Она оказалась девушке не по размеру, и Летиция завернулась в нее, как в плащ. Стук повторился, на этот раз более настойчивый. Тут ее осенило — может быть, это Эри ищет с ней встречи? Стекла, зеркала — есть ли между ними существенная разница? Ведь и те и другие обладают свойством отражать.

Страх и осторожность отошли на задний план, и госпожа ди Рейз медленно приблизилась к окну. Ноги утопали в ковре с высоким ворсом, придавая бесшумность ее шагам. Сначала ей показалось, что снаружи идет дождь: на обратной стороне стекла застыло несколько почти идеально круглых капель. Но дождь падает наискось, он будто сечет, оставляя на окне совсем иной узор, да и капельки влаги не стекали вниз под силой тяжести, как годится, они просто были там, блестящие и неподвижные. Летиция пожала плечами и собиралась отойти: разгадать эту загадку она была не в силах.

Не успела она отвести глаза, как капли задвигались. Невидимый палец водил по стеклу, используя воду вместо чернил. Это выглядело жутковато — и в то же время завораживало. Буква проступала за буквой. Затем — имя. Ее имя.

Летиция.

Она прикрыла ладонью рот, чтобы не вскрикнуть. Невидимое существо, висевшее в темноте за окном, каким-то образом знало, как ее зовут. Госпожа ди Рейз испуганно оглянулась, словно кто-то мог стоять у нее за спиной, и плотнее закуталась в куртку. Палец больше не рисовал. Он терпеливо ждал того момента, когда снова завладеет ее вниманием.

Я в ловушке.

Девушка начинала понимать. Что это было, как не послание? Но от кого? Она положила ладонь на окно, и кожа засеребрилась, покрылась сочетанием линий и завитков. Если это исходит от одной из ведьм, например, Шайны, разве не нашлось более традиционного способа передать сообщение? Летиция почему-то рассердилась, но на стекле проступило следующее слово, и ее гнев мгновенно растаял, а по венам растекся липкий, холодный страх.

Охотник…

Она до крови закусила губу.

…охотится.

И все. Капли уменьшились и исчезли, не оставив никаких разводов. С минуту Летиция стояла не шевелясь, с силой вжимая руку в стекло, будто пытаясь его продавить. Кассиан, о котором она напрочь позабыла, просил ее о помощи. Но чем она могла ему помочь? Госпожа ди Рейз понятия не имела, где он и какими путями туда добираться. Единственным связующим звеном между ними была ледяная фея, ведь это Эри перенесла юношу в свою картину, отправила в такие неизведанные дали, куда не решился ступить даже Охотник. А она, Летиция ди Рейз, столь же никудышная ведьма, как и ее напарник, должна была пойти следом. Идти туда, бросить вызов богу — и сразиться с ним.

Она машинально оделась, опоясалась ремнем с разноцветными побрякушками, надела перчатку, взяла кинжал и запасной ключ. Прежде чем отворить дверь, припала к ней ухом — и не услышала ничего. Никто не переговаривался, не кричал, снизу не сочился свет. Щелкнул замок, скрипнули дверные петли, и Летиция оказалась перед стеной непроглядной черноты. Она не могла идти одна, без света, и за неимением лучшего девушка подхватила ночник под мышку и шагнула в коридор, крепко сжимая в руках спектральный нож. Она не училась обращаться с холодным оружием, но кинжал так удобно лежал в ее ладони, словно был создан специально для нее. Он являлся источником ее уверенности.

Волей случая Летиция обнаружила тот зал, где несколько часов назад встретилась с Ланном. Книга в кожаном переплете лежала нетронутой, раскрытой на той же странице. Марис назвал этот том гримуаром, и пока что госпожа ди Рейз не догадывалась, что значит это слово. Она полистала книгу: десятки, сотни мотыльков с распростертыми крыльями. Чтобы прихватить с собой гримуар, ей пришлось заткнуть оружие за пояс, и девушка тешила себя надеждой, что в случае нападения можно опустить тяжелый том на чью-то голову и тем самым надолго вывести врага из строя.

В конце коридора висело овальное зеркало в витиеватой оправе: именно то, что она искала. Металл фосфоресцировал в темноте. Летиция на всех парах устремилась к зеркалу, и когда чей-то силуэт вынырнул из-за угла, она не смогла вовремя затормозить. Последовало столкновение, выбившее из нее дух, а сразу за ним — поток грязной ругани, свойственной разве что чернорабочим. Вставая на ноги, госпожа ди Рейз чувствовала себя облитой помоями. Она подняла чудом не разбившуюся лампу и посветила перед собой: существо, изрыгавшее отборнейшую брань, оказалось белокурой девчушкой в пышном персиковом платье. Увидев Летицию, пострадавшая наконец захлопнула рот, но взамен распахнула глаза, ставшие большими, словно блюдца. На ее скуле отпечатался какой-то рисунок, и госпожа ди Рейз, приглядевшись, со стыдом поняла, что он соответствует выпуклому узору на обложке гримуара.

— Ты кто? — спросила блондинка. Тон, которым она задала вопрос, выдавал в ней хозяйку замка. — Ланн у себя?

— Ланн? — удивилась Летиция. — А тебе-то что?

— Я его невеста, — нагло заявила блондинка. — А ты кто такая?

— Тебя, верно, Дейдре зовут, — сказала Летиция, намеренно уходя от ответа. Ульцескор вскользь упоминал о дочери Келлера. Она помедлила. — Его нет. Ушел куда-то.

Дейдре попыталась встать, схватившись за стену. Платье с кринолином всячески препятствовало ее усилиям. Госпожа ди Рейз молча наблюдала за этими потугами: она не смогла заставить себя подать руку. Вместо этого Летиция автоматически поправила локон, падавший на глаза, и Дейдре, заметив этот жест, потрясенно застыла.

Кольцо. Она увидела кольцо.

Миловидное личико королевской фаворитки исказилось в жуткой гримасе. Летиция не успела даже испугаться, когда ухоженная рука с ногтями, крашенными в ярко-оранжевый, с размаху врезалась в зеркало. На пол посыпались осколки. Блондинка стала перебирать их израненными пальцами. Зловеще темнели порезы на ее руке. Потом она нашла подходящий осколок и обхватила его широкий край, как рукоять.

— Дейдре? — спросила Летиция, и ее голос дрогнул.

Госпожа Келлер поднялась, сжимая в руке осколок. В ее намерениях трудно было усомниться, и все же Летиция медлила, не желая вытаскивать нож. Она никогда не дралась насмерть. Дейдре вскинула на нее глаза, подернутые безумием. Помешательство делало ее еще моложе, чем она была на самом деле.

Летиция шагнула назад. Ее противником был ребенок: смертельно опасный и, похоже, не собирающийся отступать ни при каких обстоятельствах. Не спуская глаз с Дейдре, она поставила между ними ночник. Медленно, будто нехотя, взяла в руку кинжал.

Блондинка усмехнулась. С ловкостью, которую трудно было предугадать, она отшвырнула в сторону лампу, словно та была препятствием на ее пути к цели, и бросилась на Летицию. Ее тень заслонила свет, и госпожа ди Рейз вслепую выставила кинжал перед собой, не зная, откуда ждать удара. Послышался звон, осколок встретился с ножом, высекая искры. А потом Летиция почувствовала, как лезвие входит в мягкую плоть, не встречая сопротивления. Она покрылась холодным потом, отпустила рукоять и в ужасе оттолкнула от себя Дейдре.

Дочь Келлера, беспомощно взмахнув руками, упала на лампу, разнося ее в щепки. Коридор погрузился во мрак, его затопила тишина.

Я убила ее, подумала Летиция. Эта мысль билась о какую-то преграду, как мотылек о стекло, и осознание не приходило. Убила, как взбесившуюся собаку, не задумавшись о том, как можно этого избежать. Я могла заломить ей руку, отобрать у нее осколок или обездвижить ее, ударив по голове. Но вместо этого я просто вонзила ей в сердце нож.

На негнущихся ногах она подошла к телу, проверила пульс. Ничего. Сердце не билось. Ее рука двинулась дальше, ощупывая грудь, рукоятку кинжала. Летиция сделала странное открытие: платье было разорвано, а грудь Дейдре пересекала рваная рана, тянувшаяся от шеи до живота. Как будто ее тело внезапно треснуло от внутреннего напряжения, и причиной смерти был вовсе не прямой удар ножом. И главное: нигде не было крови. Повинуясь необъяснимому предчувствию, Летиция запустила руку в отверстие в теле жертвы. Внутри не оказалось ничего похожего на человеческие органы.

Только земля. Земля и мятые листья.

Не отдавая отчета в своих действиях, госпожа ди Рейз открыла ближайшую дверь и затащила туда труп. Взяла свой кинжал, подняла с пола книгу и обломок зеркала и по памяти двинулась по коридору. Когда Ланн вернулся, она сидела на кровати, как будто и не отлучалась. Госпожа ди Рейз листала гримуар, стараясь унять дрожь в руках.

Ланн водрузил поднос с фруктами, хлебом и сыром на столик рядом с кроватью, налил вина в кубок и протянул Летиции. Она обхватила пальцами тонкую ножку, старательно отводя глаза, чуть пригубила из кубка. Вино ее согрело и немного успокоило.

— И где сейчас эта Лиандри? — спросила она, только чтобы проверить, насколько хорошо владеет голосом. Воспоминание о стынущем трупе, спрятанном неподалеку, обожгло ее, как огнем. Наверное, что-то отразилось на ее лице, какая-то тень эмоции, ибо Ланн одарил ее быстрым, внимательным взглядом. — Что с ней случилось?

— Ты выходила?

Летиция тяжело сглотнула и обвела глазами комнату. Что ее выдало? Во мраке ничего не разглядеть. Ах да, отсутствие запасного ключа. Она забыла положить его на место.

— Тиша? — с нажимом произнес ульцескор.

— Да, — ее голос звучал низко и хрипло. — Но там темно, и я сразу вернулась.

— Перед уходом я оставил свет.

Свет! Кем надо быть, чтобы этого не заметить? Летиция волновалась о запасном ключе, упустив из виду самое главное: ночник, озарявший спальню, бесследно исчез. Когда появился Ланн со своим горящим взглядом, она сидела в кромешной тьме и непринужденно, как ей самой казалось, листала книгу. Боги и демоны, она выдала себя с потрохами.

— Так что произошло? — допытывался Ланн.

Госпожа ди Рейз вскинула на него глаза, полные невыразимой муки. Не могла соврать — и не могла сказать правду. Дочь Келлера была мертва задолго до их встречи, кто-то другой завладел ее телом, притом она сама напоролась на нож. Все это Летиция понимала. Тем не менее, это существо хранило воспоминания прежней хозяйки, оно могло двигаться, мыслить и разговаривать, ненавидеть и любить, прямо как человек. Было проще затолкать это событие в дальний уголок сознания, хотя бы на время, чем обсуждать его сейчас. Она приняла единственно верное в данной ситуации решение.

— Ланн, я… не могу остаться с тобой.

Ульцескор поставил кубок на стол. Его взгляд ожесточился. В этот момент он остро ощутил потребность обладать ею, направлять ее твердой рукой и дергать за поводок, если она воспротивится. Как-никак она не знала, чего хочет и как этого достичь.

— Почему? — холодно осведомился он.

— Я должна спасти Касса, — сказала Летиция, не дрогнув.

Ланн неумолимо надвигался на нее, будто тень. Ярость просачивалась сквозь застывшую маску на его лице. Его рука по-хозяйски обхватила ее запястье, не желая отпускать, и стиснула так, что онемела кисть.

— Кто такой, к дьяволу, Касс?

— Это человек, который мне не безразличен, — ответила она, стараясь не обращать внимания на боль. Нет ничего удивительного, что упоминание о другом мужчине вызвало у него столь бурную реакцию. В конце концов, он имел на это право. — Но я вернусь к тебе. Могу поклясться. Именем своим, именем своего отца. Своей жизнью.

— Этого недостаточно.

Она вздохнула. Разжала ему пальцы — он позволил ей это сделать.

— Нет ничего такого, что будет достаточно для тебя.

Это подействовало. Ланн отступил на шаг, стал к ней вполоборота.

— И ты просто уйдешь? — тихо спросил он.

— Нет, — улыбнулась госпожа ди Рейз. Достала из-под кровати зеркальный осколок, помахала им перед своим лицом. — Здесь нужно немного волшебства.

Ланн прислонился к стене плечом, скрестив на груди руки. Он до сих пор сердился на нее, не мог иначе, но все-таки его разобрал интерес. Неужели Летицию научили колдовским фокусам? Ульцескор всерьез ожидал, что она порежет себе палец и станет рисовать кровью узоры на полу, пытаясь вызвать злых духов. По его мнению, ведьмы ковена, не имея свободного доступа к знаниям, пользовались воистину варварскими методами: например, восковыми куклами или маковым соком. И, конечно, магией зеркал. Усади темной ночью перед зеркалом человека со свечой — и любуйся, как он теряет себя среди отражений.

— Эри! — громко позвала Летиция, вперив взгляд в зеркальную глубину. — Эри, ты меня слышишь?

Им не пришлось долго ждать. Фея-художница выпорхнула из зеркала так стремительно, что Летиция не успела отпрянуть. Эри врезалась девушке в лоб, осыпав ее пыльцой, от неожиданности сложила крылья и упала в заботливо подставленную ладонь. Ланн ахнул и схватился за сердце: к такому он был не готов.

Фея снова поднялась в воздух и отряхнулась, сердито сверкая глазами. Она не привыкла, чтобы ее так беззастенчиво трогали руками. Острые крылышки испускали слабое сияние, позволяя разглядеть художницу без помех, и госпожа ди Рейз с удивлением заметила, что на гостье нет ни следа краски. Стало быть, Эри давно не рисовала. Летиция решила не строить предположения, отчего это могло произойти, да и сейчас это волновало ее меньше всего. Она тотчас перешла к делу:

— Ты можешь отправить меня к Кассу? Он в опасности.

Фея повела крохотным плечиком.

— Я знаю.

— Оно настоящее? — обрел дар речи Ланн.

— Еще какое, — немедленно отозвалась Эри, повернувшись к нему и уперев руки в бока. — И сейчас как даст тебе между глаз! — В руке феи появилась кисточка в ее рост. Надо отдать ей должное, свои кисти она держала в поразительной чистоте. Недолго думая, Эри швырнула пензель в Ланна, а он и не подумал увернуться. Кисточка больно стукнула его по носу. — Чудеса в решете! — Фея затряслась от смеха.

Ульцескор поднял с пола кисть и тупо уставился на нее.

— Эри, — напомнила Летиция, — я должна найти Касса.

Художница мигом помрачнела. Ее лобик прочертила хмурая складка.

— Тот считает, что ты — причина всех бед, — сказала она. — Он предупредил меня, чтобы я не выходила к тебе.

— Но ты вышла.

Эри помолчала. Затем подлетела к Ланну и с минуту боролась с ним за обладание пензелем. В итоге ульцескор разжал руку, и маленький живой фонарик по инерции отнесло в другой конец комнаты. Не желая признавать себя побежденной, Эри гордо выпрямилась и пригладила взвихрившиеся локоны.

— Верно. Потому что я считаю иначе. — Она грациозно опустилась на поднос и обошла ароматную грушу, оглядев ее со всех сторон. Потом попросила: — Можно мне кусочек?

Ланн всем видом показывал, что не жаждет делиться своей едой, но Летиция воспользовалась спектральным ножом, чтобы отрезать ломтик, разделила его надвое и положила перед художницей. Эри сморщила нос. Она надеялась, что грушу ей предложат на маленькой фарфоровой тарелочке под стать ее размерам.

— Бросают на пол, как собаке, — недовольно заявила фея и все-таки взяла ломтик. — Ну, — начала она, посасывая грушу, — я знаю, что такое раненое сердце. Зачем тебе умножать его страдания?

Летиция недоуменно повела бровью.

— Умножать? За ним идет Охотник. Я хочу помочь ему.

— И что же ты сделаешь Охотнику? — фыркнула Эри, брызнув соком. — Убьешь его? Ладно, — она бросила шкурку на поднос, — скажу тебе вот что: он вне моего влияния. Я не могу отправить тебя к нему.

— Касс не в твоей картине?

— Нет. Он пошел по нарисованной дороге, и эта тропа увела его очень далеко. Понимаешь? — Летиция покачала головой. — Конечно. Куда вам, смертным, понять. Он не в Мире Теней и не пойман Колыбелью. Он где-то еще. — Госпожа ди Рейз запротестовала, и Эри предупреждающе вскинула руку: — Постой, дай сказать. Я не могу отправить тебя в нужное место, но скажу, как туда попасть.

— Мне это все не нравится, — произнес ульцескор.

— Ланн, пожалуйста. — Летиция обернулась к фее: — Как?

— Найди павлинье перо, лоскут черного бархата и половинку ножниц. Положи это все под подушку. Может, пригодится что-то еще, — Эри многозначительно посмотрела на спектральный нож, — но слишком много взять не получится.

— Ичто потом?

— Потом, — она сделала паузу, — ты ляжешь и уснешь.

— Просто так?

— Да, подружка, — в голосе феи сквозила ирония. — Просто так. Но помни, что в каждом мире свои опасности. И если ты не вернешься, то не говори, что я не предупредила. Спасибо за угощение. — Эри взмыла в воздух и на несколько секунд зависла над плечом госпожи ди Рейз. — Как женщина женщине, — молвила она заговорщицким шепотом, покосившись на Ланна, — Касс на порядок симпатичней. — И фея юркнула в зеркальный осколок, лежавший у Летиции на коленях.

Какое-то время они провели в молчании. Потом Ланн спросил:

— Мне придется охранять твой сон или вроде того?

— Не знаю, — честно ответила она.

Снова минута тишины.

— Я не хочу, чтобы ты уходила.

Летиция вскочила, будто ее ужалили.

— И я не хочу уходить, — горячо заговорила она. — Но должна. Как ты должен был, когда ушел за Грань. Не спросив у меня разрешения.

Он отлепился от стены и расправил плечи.

— Тебя не было рядом. Ты и представить не можешь, что я чувствовал.

— Нет, могу. И поэтому ты отпустишь меня. Дашь мне уснуть.

— Кто такой Охотник?

— Злой бог.

— Меня там не будет, — медленно изрек Ланн. — Ты это осознаешь?

— Со всей серьезностью, — кивнула она. — Я думала об этом. Обо всем. Именно поэтому я ушла. Я не могу все время рассчитывать на тебя. Я тоже хочу быть кем-то. Чтобы на меня можно было положиться.

— Для начала перестань делать глупости.

Летиция сердито взмахнула рукой.

— Я отвезу тебя куда пожелаешь, — глухо произнес Ланн. — Хочешь увидеть альвиек, на которых ты так похожа? Они играют на арфах и чудесно поют. Лучше, чем птицы.

— Отвезешь. Когда я вернусь.

— Предлагаю сделку. Я найду тебе все эти вещи, и мы уснем вместе.

Госпожа ди Рейз подошла к нему вплотную.

— Ты бы взял меня за Грань? — спросила она напрямик.

— Нет, не взял бы. Но я — другое дело. Я умею за себя постоять.

— Здесь. Не там.

Ланн стоял на своем:

— Мы уснем вместе.

Она вздохнула и посмотрела в сторону.

— Неужели этот парень так важен для тебя?

— Он мой партнер, — тихо ответила Летиция. Ланн осторожно взял ее за руку, поднес к своему лицу и поцеловал кончики пальцев, едва касаясь губами. Словно подбадривал. Его жест говорил: скажи мне все, и не важно, насколько мне будет больно. — Партнер по несчастью. Кроме того, Охотник придет и за мной тоже. Это всего лишь вопрос времени.

Ланн ощутил какую-то опустошенность, как будто она уже ушла, как будто он потерял ее снова. Он надел ей на руку кольцо, но Летиция не стала принадлежать ему больше, чем прежде.

— Тогда тебе без меня не обойтись.

Она не знала, как выкрутиться, и лихорадочно подыскивала слова. В запредельном мире не поможет ни острый клинок, ни ловкая рука. Там действуют другие законы, и сила, что плещется внутри, должна быть совсем иного рода. Летиция вспомнила, что чувствовала при переходе в картину: ее облекла беспомощность. Что-то рассматривало ее со всех сторон и прикидывало, достойна ли она пересечь междумирье и познать то запретное, сокрытое для людей. Она не верила, что эта невидимая коллегия способна на ошибку. Ее осмеяли, но разрешили пройти. Позволят ли это Ланну? Госпожа ди Рейз полагала, что нет.

Именно поэтому она согласилась на его условия. Это было сродни лукавству — и в то же время не было обманом. Летиция полагалась на богов, которых не понимала.

Ульцескор был счастлив, если только на несколько минут. Он быстро достал все необходимое: разобрал павлиний веер, срезал лоскут с дорогого камзола, разделил на две половинки ножницы. Летиция с преувеличенной медлительностью осмотрела каждую вещь перед тем, как спрятать ее под подушку. На первый взгляд, они были никак не связаны, но госпожа ди Рейз, наученная горьким опытом, попыталась проследить соединяющие их узы, дабы знать, чего ожидать. Цветное перо: скорее всего, колдовство и небесное покровительство. Черный бархат означает, вероятно, тьму — и путешествие. Темное путешествие. Она задумчиво потрогала режущий край ножниц. Несомненно, опасность. Но этот предмет сломан, он утратил свою первоначальную ценность, а значит, это опасность, разделенная надвое. Связав полученные сведения воедино, Летиция довольно живо представила себе сумеречный мир с огромными пустыми пространствами, примечательный своими яркими цветами, может быть, местной флорой или окрасом тамошних обитателей. Половина жителей безразлична к гостям, остальные настроены враждебно, при этом у нее есть покровитель, достаточно могущественный, чтобы обещать ей защиту. И, конечно, со вздохом подумала девушка, все это не касается Охотника. Нет никого опаснее его.

Напоследок она положила под подушку свой нож и гримуар и легла в постель. Ей совсем не хотелось спать, в голове роились тысячи мыслей, да и предшествующие события никак не способствовали расслаблению. Ланн молчал, пристроившись сбоку и собственнически возложив на нее руку. Спустя минут пять Летиция с удивлением поймала себя на том, что поток умственных образов становится неконтролируемым и бредовым и она начинает быстро соскальзывать в дрему. Кажется, Ланн испытывал то же самое: его дыхание стало замедленным и ровным. Он успокоился, поверил в то, что они уйдут вместе, позволил магии объять себя и утянуть в сон.

— Спокойной ночи, Ланн.

Она потянулась и поцеловала его в лоб. Ее немного мучила совесть.

— Я с тобой не прощаюсь, — буркнул он.

Заклинание подействовало безотказно. Мягким черным одеялом их накрыл сон: легкий, как облако, и в то же время такой цепкий, что нельзя было разлепить веки. Ульцескору казалось, что он проспал целую вечность, но между тем моментом, как он уснул и тем, когда открыл глаза, прошло всего лишь несколько секунд.

Очнулся Ланн совершенно бодрым. Вторая половина кровати была пуста. Осознание резануло его, как ножом. Он не стал шарить глазами по комнате, не стал выбегать в коридор и звать ее, потому что знал: нет смысла ее искать.

В открывшиеся врата Летиция вошла в одиночку.

Глава 29

(Ланн)

После ухода Летиции ульцескор занимался тем, что включал и выключал газовый светильник. Щелк! Комната озарилась светом. Щелк! Она погрузилась во мрак. В коридорах было пусто и тихо, как будто все сбежали в то место, где кончается тьма. Ланн знал, что такого места не существует. Щелк! Он уставился в балдахин над головой, снедаемый душевной болью. Губитель миров остался наедине со своей совестью, никто не будет его упрекать и не явится за расплатой. Король, воин, герой. Ланн горько усмехнулся. Щелк! Сколько лет прошло с тех пор, как он плакал? Плакал ли он когда-нибудь? Щелк! Летиция ушла в иной мир, к другому парню.

Он позабыл о лампе и в ярости забегал по комнате, стискивая кулаки. Перевернул расписную вазу, сердито пнул столбик кровати, смахнул со стола все, что на нем было. В поисках того, что еще можно разрушить, его взгляд наткнулся на осколок зеркала, с помощью которого Летиция вызвала Эри. Ланн взял этот осколок, крепко сжал в ладони, пока не полилась кровь. Серые глаза, смотревшие на него из зеркала, были темными и холодными. Он скалился своему отражению, злому человеку с сеткой серебристых шрамов на щеке, и его гнев понемногу иссякал.

Ланн погасил светильник и лег на кровать. В замке у него еще остались дела, но что-то держало его здесь, в этой комнате: скорее всего, подспудное желание охранять это место до возвращения Летиции. Ульцескор не хотел, чтобы она проснулась в пустой, холодной комнате. Однако он понимал: она может сюда и не вернуться. Не потому, что умрет, такой мысли он не допускал, просто эти путешествия между мирами вызывали у него мало доверия и он не представлял, где находятся входы и выходы в ту или иную реальность.

Он выглянул в окно и не увидел ни единого огня. Ланн почувствовал неясную тревогу, вполне уместную в подобной ситуации. Стекло было покрыто узором из инея, как будто температура снаружи упала ниже нуля, карниз облепил снег. Зима в этом году явилась непрошено и рано. Приняв решение, ульцескор накинул куртку и опоясался мечом. Ему нужно было поговорить с лордом.

Ланн вышел в темный, холодный коридор. Он обошел весь этаж, не встретив никого по пути, а ведь обычно в замке было полным-полно слуг. Его беспокойство только усилилось, когда в потайной каморке Логана он обнаружил страшный беспорядок, словно кто-то в спешке потрошил сундуки и забирал самое ценное. Лорд бежал от неизвестной опасности: на стенах и полу не было крови, в залах и коридорах не нашлось следов борьбы, на ступеньках не лежали трупы стражников. Ульцескор решил обойти комнаты в поисках подсказок относительно того, что могло здесь произойти.

В гостевой спальне, одну из которых он занимал сам, Ланн наткнулся на тело девушки. Она лежала лицом вниз. Он перевернул ее на спину, откинул со лба светлые кудряшки. Глаза, некогда голубые, стали серыми, стеклянными и пустыми, кожа была оттенка слоновой кости, из уголка рта стекала черная струйка, по груди тянулся продольный разрез. Ульцескор вспомнил, как говорил ей, что она может стать кем угодно, кем захочет. Теперь Дейдре Келлер, липнувшая к нему так, словно он был вымазан медом, была мертва. Ее ничего не ждало впереди, а над ее телом жестоко надругались.

Они потрошат людей. На время становятся ими.

В тот миг он понял все. Рефиайты, которых он лишил убежища, проникли в замок и использовали его обитателей как живые сосуды. Теперь они могли ходить среди людей, быть ими; ужинать за семейным столом, спать с их женами и качать их детей. Он разбил Грань, и чудовища разлетелись по миру, как саранча. Ланн снова взглянул в лицо Дейдре, лишенное всякого выражения. Ему было жаль ее. Кто ее убил? Или, может, ее кожа просто треснула, как расходится по шву туго натянутая ткань? Он немного приподнял тело, и земля мокрыми комьями полезла из раны, измазав ему руки и одежду.

Окно распахнулось настежь, ветер яростно рванул занавеску, впуская в комнату порцию зимнего холода. Ланн бережно опустил Дейдре на пол, закрыл ей глаза ладонью, встал на ноги. Наверное, на окне сломалась щеколда. Ему не понравилась мысль, что тело девушки заметет снегом, и он подошел к окну, чтобы затворить его, но остановился на полпути, мгновенно напрягшись.

Там кто-то стоял. Белая занавеска, словно саван, облекла высокую фигуру. Несмотря на то, что штора плотно прилегала к телу гостя, Ланн никак не мог понять, женщина это или мужчина. И все же в этом силуэте ему виделось что-то знакомое. Он сделал еще шаг, когда получил предупреждение:

— Не подходи. Я безобразна.

Он на мгновение онемел. Голос был чистым и звенел, как горный хрусталь. Высокая фигура вскинула руку, будто возведя между ними преграду. Движение было плавным, почти танцевальным. Она утратила свою красоту, но не грациозность.

— Сирша?

— Стой, где стоишь.

— Тебе нельзя здесь быть, — сказал он.

— Можно. Просто выслушай меня.

Сирша мерно раскачивалась, придерживаясь за подоконник. Ланн видел, что ей тяжело стоять, поэтому пододвинул к окну кресло. Серая сморщенная рука на мгновение высунулась из-за занавески и схватила кресло за спинку. Ульцескор деликатно отвернулся, пока девушка не уселась. Тем не менее, его фантазия сделала свое дело: он представил ее с дряблыми щеками и обвисшей грудью, как у тех рефиайтов за Гранью.

— Ты вошел в загробный мир и увидел, что окружен чудовищами: все потому, что был живым. И это не твоя вина. И не наша. Поверишь ли ты, что то место было раем? Мы были мертвыми королями, хотя никто из нас никогда не правил. На земле у нас была короткая жизнь, короче, чем у многих людей; жизнь тоскливая и полная страданий. Но там, в Рефиайме, мы имели все, что только могли иметь. Кроме счастья. Потому что никто не знает, что это на самом деле такое, из чего оно состоит, но практически все солидарны в одном: этого у них нет. — Из ее груди вырвался хриплый, тяжелый вздох. — Веришь ли ты, что счастье — это измеряемая величина и что количество его ограничено? И что можно присвоить его себе, у кого-то отобрав? Лишить кого-то жизни, занять чье-то место, украсть чью-то любовь.

— Вот о чем ты просишь? Чтобы я убил их? Навел порядок?

Сирша медленно кивнула. Много слов не понадобилось.

— Нельзя прожить две жизни, — сказала она. — Это неправильно.

Он горько усмехнулся.

— Меня выгнали из Гильдии. Я больше не ловец.

— Но ты король, Ланн. И уже давно — воитель.

— Я… — Он замялся. На него собирались возложить огромную ответственность, и Ланн, хоть и чувствовал себя виноватым, не хотел ее принимать. Он редко делал что-то сверх того, что подразумевал контракт. Мертвая девушка без гроша за душой желала стать его нанимателем и предлагала ему уговор безо всяких ограничений. Никаких заверений, никаких клятв. — Я даже не знаю, как отличить их от людей, не проткнув клинком.

— Я покажу тебе. Разнеси эту весть: пусть там, где есть рефиайт, люди вешают над крыльцом лампу из зеленого стекла. Пусть они узнают о зеленых огнях. А теперь подойди. Закрой глаза.

Он повиновался. Сирша взяла его за руку, вложила его палец себе в рот. Под языком у нее была дыра, уходящая далеко вглубь, полная густой холодной жидкости. Она отпустила его руку. Его палец был черен, кожу покалывало, но вещество быстро испарялось, растекаясь темными струйками тумана.

— Люди боятся крови. И многим не понравится, если ты будешь лезть к ним в рот, как лошадям. Но резко надави вот здесь, — Сирша приложила его пальцы к своей шее, прямо под подбородком, на этот раз через ткань, — и рефиайт захлебнется. Ты быстро научишься. Так можно убить, не применяя оружия, без колдовства и дневного света. Этот секрет я доверяю тебе одному.

— Почему? Если рассказать всем, дело пойдет быстрее.

Она покачала головой.

— Потому что они мои родственники. Такова моя милость.

Ланн смотрел на ее изуродованный силуэт, просвечивающий сквозь занавесь. Сирша уже не стеснялась, не пыталась закрыться руками. Все было так, как он воображал: расширяющаяся кверху переносица, как у зверя, широкий оскаленный рот, не могущий сомкнуться из-за длинных стальных клыков, худое жилистое тело, усеянное буграми вздутых вен, длинные костлявые пальцы с изогнутыми когтями. Перед ним стояло чудовище, утратившее человеческий облик, но при этом сохранившее разум. Колеблясь, он спросил:

— Надеюсь, ты не попросишь убить тебя?

Сирша долго не отвечала.

— А ты хотел бы этого? — наконец спросила она.

— Нет. Ты помогла мне. Я могу что-то для тебя сделать?

Ее губы изогнулись в хищном оскале, который, наверное, был улыбкой.

— Только то, о чем мы говорили. Что касается меня… — она заговорила тише и мягче, — я уйду, не взяв с тебя обещания. Если ты предпочтешь забыть обо всем, едва переступив порог этой комнаты, так тому и быть.

— Постой. Всего один вопрос.

— Да? — спросила она бесцветно, как будто из ее тела уходила жизнь.

— Я думал, что вы становились монстрами, выходя за Грань. Но тогда почему это произошло в Рефиайме? Виной тому было мое появление?

— Ты слишком много на себя берешь, — отозвалась Сирша. — Это происходило каждый раз при наступлении межесвета. Мы с мужем прятались друг от друга, чтобы не видеть, не признавать уродства, которое обрели. Эти изменения могли поколебать чувства. На рассвете мы с ним опять становились пылкими влюбленными, как много лет назад, когда только повстречались. — Она улыбалась, прикрывая ладонью клыкастый рот. — Но ты разбил заслон, ограждавший нас от остального мира, и обратное превращение стало невозможным.

Ульцескор не хотел спрашивать, но все-таки спросил:

— Где он теперь? Твой муж?

— Он меня оставил, — донесся еле слышный шепот.

Ланн судорожно подбирал слова, которые могли бы ее утешить, когда резкий порыв ветра со снегом взметнул занавеску, ткань облепила ему лицо и грудь. Пока он ожесточенно сдирал ее с себя, окно затворилось с глухим стуком. Кресло, на котором сидела Сирша, пустовало. Он обвел глазами комнату: там была лишь мертвая Дейдре.

Он уложил девушку в постель, вытер ей рот и накрыл покрывалом из набивного шелка. Позднее следовало похоронить ее по всем правилам, но он не мог просто закопать дочь Келлера где-нибудь в саду. Где же сам лорд? Может, в замке еще остались выжившие? Его внимание привлек шум в коридоре, редкое явление в царстве безмолвия и мрака, и Ланн немедленно бросился за дверь. Мелькнуло размытое пятно света, за углом скрылась чья-то тень, а за ней, уже в кромешной тьме, пронеслась еще одна, двигаясь огромными скачками. Кто-то закричал, пронзительно и тонко, женщина или ребенок, раздались глухие звуки ударов и звон разбитого стекла.

Глаза ульцескора светились тускло: он использовал почти весь запас лучистой энергии, накопившейся в серьгах. Это было как нельзя кстати, ибо с ярко горящим взглядом Ланна вполне могли принять за чудовище. Однако он решил погасить и этот свет, всецело полагаясь на свои навыки боя вслепую. В Гильдии их учили доверять интуиции, заставляя сражаться с невидимым и бесшумным противником, и далеко не каждый выдерживал подобный экзамен. Порой даже опытные, донельзя уверенные в себе ульцескоры съеживались под шквалом незримых ударов или бросались бежать, натыкаясь на стены. Ланн, будучи излишне несговорчивым и дерзким, проходил испытание дважды, и ни разу не вышел из него победителем. Если бы его спросили, он сказал бы, что тем смертельно опасным врагом всегда был один и тот же мужчина, и этот воин оказался ему не по зубам. Человек ли? Вряд ли. Теперь он вспомнил: его называли Охотником, в точности как злого бога из рассказа Летиции. Это слово было в широком употреблении, и вероятность чистого совпадения была велика. Почему-то ему верилось в худшее.

Кольм обзавелся настоящим мечом и держал его перед собой, пятясь к стене. Он был бос, лицо и руки покрывали многочисленные синяки и ссадины, на левом виске недоставало солидного клока волос, участок опаленной кожи был покрыт волдырями. Паж коротко, прерывисто дышал, его всего трясло. Газовый фонарь, который он швырнул в монстра, не причинил тому никакого вреда, а теперь рефиайт согнул колени и явно готовился к следующему прыжку. Под ногами ульцескора хрустнуло стекло, и Кольм, ничего не видя во тьме, решил, что нападающих теперь двое. Он не сдержал жалобный всхлип.

Рефиайт оглянулся на хруст, но Ланн оказался быстрее. Он подскочил сзади, мигом нащупал на горле нужную впадинку и вонзил в нее два пальца, придерживая голову монстра второй рукой. Враг дернулся, в его горле что-то забурлило, изо рта брызнула черная струя. Ланн бросил на пол агонизирующее тело и поспешно отошел. Кольм не догадывался, что произошло, он все еще дрожал.

— Ты в порядке? — спросил ульцескор.

Кольм не поверил своему счастью.

— Ланн? О Пресветлая, Ланн… — Паж облегченно выдохнул, его руки разжались, клинок упал на землю. Потом его лицо приняло настороженное выражение, будто он вспомнил о чем-то важном. Он присел на корточки и, вслепую пошарив по земле, снова взял меч за рукоять. — Откуда я знаю, что вы не один из них? Подойдите ближе.

С этими словами паж выпрямился. Ланн сделал несколько шагов, пока острие клинка не уперлось ему в грудь, затем простер раскрытую ладонь. Он зажег серьги, и Кольм испуганно отшатнулся.

— Режь, — сказал ульцескор. — И увидишь, что я не обескровлен.

— Я… — Кольм запнулся, — я вам верю.

— Зря, — сказал Ланн. Он поднес ладонь к глазам мальчика и продемонстрировал ему порез, сделанный осколком зеркала. Рана еще не стянулась, и было видно, что кровь принадлежит ему. — Это могла быть уловка. Они умнее, чем ты думаешь.

Паж опустил меч.

— Кто они такие? — дрожащим голосом спросил он. — Чего им надобно?

— Твоя жизнь, — произнес Ланн. Кольм будто оцепенел, в глазах прочно засел страх. Ульцескор дал мальчику секунду на раздумья, а затем осведомился: — Ты видел Логана? Он жив?

Кольм замотал головой.

— Я… его не видел. Все, кого я видел, были вот такими, — он указал на труп позади Ланна. — А другие улыбались мне, как безумные. Челядь, стражники, почетные гости лорда. Они вели себя очень странно. Я спрятался в гардеробной госпожи Дейдре и не заметил, как уснул. Проснулся я от того, что меня тащат за волосы. Я дрался, как мог, — прибавил Кольм, едва не плача, — как вы меня учили.

— Ты молодец, — сказал ульцескор. — Все уже позади.

Кольм бросился ему в объятья. Ланн, явно смутившись, неловко приобнял мальчика рукой. Паж рыдал и терся об его куртку, хоть это и не приличествовало мужчине. Это продолжалось пару минут. Наконец он отстранился, достал носовой платок, тщательно вытер лицо и с чувством высморкался.

— Нужно найти остальных. Если ты не захочешь пойти со мной, решишь где-то переждать, я пойму. Мы найдем для тебя укромное место. Там ты будешь в полной безопасности. — Ланн старался, чтобы его голос звучал убедительно, хотя у него самого не было никакой уверенности. Паж молчал, теребя платок. — Кольм?

Вместо ответа мальчик вцепился в рукав его куртки. Стало ясно: он прилип к Ланну намертво и не позволит оставить себя одного. Ульцескор, несомненно, уважал его решение, хотя лишний груз был ему ни к чему. И все-таки он не мог бросить того, кто безоглядно признавал его силу и мастерство и, пусть и недолго, был его верным учеником.

Они продолжили поиски вместе. Сначала мальчик не отходил от Ланна ни на шаг, и это порядком раздражало, но позже он осмелел и обходил помещения без сопровождения ульцескора. Они спустились на первый этаж, заглянули на кухню, в кладовую и комнаты слуг. Им попадались разбросанные постели, в которых недавно спали, холодеющие блюда, оставленные мухам, брошенная на середине стирка, незаконченные письма, раскрытые книги, покинутое шитье. Все выглядело так, будто хозяева вышли на минутку — и так и не вернулись.

Постепенно Ланн уверился в том, что в замке не осталось ни единой живой души. Трупов они тоже не обнаружили: похоже, Кольм был единственным, кому удалось вырваться из тисков рефиайта. Ульцескор старательно уводил мысли в сторону, не желая терзаться бременем вины, а ведь он нес прямую ответственность за все, что здесь случилось. Он спас себя — и погубил десятки, если не сотни, других. Они не знали его, и, даже зная, не согласились бы за него умереть. Этим людям он помочь уже не мог; он мог только отомстить за них.

Садовые дорожки замело снегом, некому было их расчищать, и к храму было тяжело подобраться. Ланн стоял под обледеневшим козырьком и вдыхал зимний воздух, от которого прояснялось в голове. Мороз пощипывал кожу. Ульцескор был одет не по погоде, да и Кольм тоже, поэтому он велел мальчику найти для них теплые накидки. Паж отправился выполнять поручение, а Ланн остался снаружи и прислушивался к тишине. Он изучающе посмотрел на дверь храма: она была плотно закрыта. Есть шанс, что кто-то заперся внутри, понадеявшись на божественное покровительство. Разгребая сапогами снег, ульцескор стал медленно продвигаться вдоль зарослей, еще цветущих, но сникших и покрытых изморозью. Отметив про себя, что Кольм замешкался, Ланн все равно не повернул назад. Дойдя до храма, ему пришлось поработать руками: дверь отворялась наружу, а перед ней высилась снежная гора по колено высотой.

Ему хотелось быстрее закончить, и Ланн вспотел за работой, невзирая на холод. Подышав на руки и немного отогрев их, он попытался открыть дверь. Она не поддавалась. Он постучал и повторил попытку. Храм был заперт изнутри.

— Кто там? — еле слышно донеслось из-за двери. Потом голос сорвался на истерику: — Убирайтесь! Я никого не пущу! — Прошла секунда, и голос спросил, уже вкрадчиво: — Вы не знаете, где моя дочь? Моя Дейдре? Найдите ее, прошу вас. — Ланн вспомнил холодный труп, найденный в гостевой комнате, и не знал, что сказать. — Дей? — спросили с надеждой. — Это ты, мой ангелочек?

— Нет, господин Келлер. — Вопреки просьбе старика, он не мог назвать его по имени. — Это я, Ланн.

Логан повозился с замком, раздался щелчок. Дверь приотворилась, и правый глаз долго изучал ульцескора, прежде чем ее распахнуть. В храме было светло, даже слишком для такого крошечного помещения: на стенах горело четыре факела, перед стариком, стоявшим на коленях, была газовая лампа, в руке он держал оплывшую свечу. Келлер практически втащил Ланна внутрь и снова захлопнул дверь.

Ульцескор огляделся. Богиня в темном капюшоне с бубенцами холодно взирала на них с иконы. Стены покрывала мозаика: краски были настолько яркими, что, судя по всему, их недавно обновляли. Не поднимаясь с колен, Логан схватил ульцескора за штанину.

— Ты должен найти ее.

— Что случилось?

— Я приказал охране следить в оба, — залепетал старик. Ему давно хотелось выговориться, и наконец-то он нашел благодарного слушателя. — Я пытался успокоить народ. И вдруг все огни одновременно погасли. Можешь представить? Как будто ночи, наступившей в разгар дня, было недостаточно. Пшик! И опустилась тьма. Они возникли из ниоткуда, эти монстры, будто наши собственные тени ополчились против нас. — Взгляд Логана яростно заметался по комнате. — Я не видел, как убивают моих людей, не слышал криков, только чувствовал, что происходит что-то ужасное! Ланн, — взмолился он, — я слишком напуган, чтобы выйти отсюда. Ради всего святого, найди мою дочь. Она единственное, что у меня осталось.

Ланн собрал все свое мужество и произнес:

— Соболезную, господин Келлер.

— Что? Чему соболезнуешь? — Старик побледнел еще больше прежнего. — Не хочешь ли ты сказать, что…

Из-за двери донесся голос Кольма, звавший Ланна. Ульцескор откликнулся и велел мальчику подойти к храму. Логан сгорбился, его плечи поникли, он постарел на глазах. Ланн повернулся к старику и продолжил, стискивая кулаки:

— Дейдре забрали боги. Я нашел ее уже мертвой.

— Не может быть, — прошептал старик. — Ты лжешь.

— Вы можете оставаться здесь, сколько захотите. Но здесь спасения нет. Или вы можете пойти со мной. Вы убили моего отца, но я не желаю вам смерти. — Ульцескор помедлил, затем сказал: — Пойдемте со мной, господин Келлер. Я защищу вас.

Лорд поднял на него глаза, и они были полны слез.

— Ты не такой, как твой отец. Ты никогда таким не был. Я не знаю тебя, я не хочу тебя знать. Лучше бы ты умер младенцем, лучше бы ты не дожил до того времени, когда принес мне столь дурную весть. Твой род проклят, и проклят не мною.

Ланн выслушал это с каменным лицом.

— Убирайся с глаз долой. Это ты, — старик ткнул в него крючковатым пальцем, — ты во всем виноват. — Логан закрыл лицо руками и разразился рыданиями. — Уйди, уйди!

— Прощайте, господин Келлер. Я… Мне… — Ульцескор не нашел слов, чтобы выразить свои чувства, оттого просто повторил: — Прощайте.

Он отворил дверь, и вдогонку донесся злой шепот:

— Отец назвал тебя Эрвином. Только вот до айля тебе, как до неба.

Ланн закутался в накидку, принесенную Кольмом. Ульцескор сказал, что в храме никого не было, и мальчик поверил ему на слово. Когда они отошли на несколько десятков шагов, тишину разрезал такой леденящий душу крик, от которого содрогнулся камень, а в жилах застыла кровь. Кольм схватился за Ланна, тот сжал его руку в ответ. Крик стих, но еще долго звучал у них в ушах протяжным, скорбным эхом.

Интермедия. Платье для короля

Это тело лежало здесь давным-давно, а в замке не осталось людей, так что маловероятно, что кто-то его хватится. Конечно, оно не такое красивое, каким было ее собственное, но придется идти на уступки. Все лучше, чем тот облик, который есть у нее сейчас.

Секунда промедления — и она выскользнула из своей плоти как змея, сбрасывающая старую кожу. Еще секунда — и холодный труп, лежащий под одеялом, яро задвигался. Губы приоткрылись, затрепетали ресницы, дрогнула рука; воздух со свистом вошел в глотку и вышел оттуда, не дойдя до легких. С непривычки она пыталась дышать, но ее сердце не билось. Обескровленная и пустая, она, тем не менее, жила.

Теперь — зеркало. На вид тело оказалось ничем не лучше, чем ощущения от него. Бледное и тонкое, покрытое грязью, с рыбьими глазами, а хуже всего был разрез, тянувшийся от груди до низа живота. Лицо в зеркале сморщилось от отвращения. Она не заметила разреза сразу, ибо девушка лежала укрытой. С такими ранами не живут, нельзя было оставлять все как есть. Она в отчаянии оглянулась по комнате. Когда человека кладут в гроб, то стараются, чтобы он выглядел хорошо, даже если перед смертью ему размозжили голову или изрубили сталью. Маскируют уродства, одевают в красивую одежду, используют пудру, мази, духи. Но это — потом.

Сначала надо позаботиться о ране.

Глава 30

(Шадрен)

Она невозмутимо поправила одежду, ничего не говоря, подняла извивающегося монстра и направилась к выходу. Шадрен остался на месте, сгорая от стыда. Теперь, когда красная жажда ушла, экзалтор чувствовал себя так, будто изнасиловал ребенка. У нее не было грудей, не было ничего, что можно было отдаленно принять за груди, и будь прокляты его глаза, видевшие гладкую белую кожу на том месте, где положено находиться соскам. Экзалтор не мог подобрать слов для описания ее вопиющей невинности, которую он лобызал, ласкал языком и трогал руками. Конечно, он пил из нее, ради этого все затевалось, но он позволил себе кое-что еще — и Морта стерпела. Шадрен не мог решить, чего ему больше хотелось: извиниться и обнять ее, целомудренно, как отец дочь, или в молчании подняться по лестнице и залечь в своем гробу — на целую неделю, если будет нужно.

От нее не укрылось его замешательство.

— Не волнуйся, я никому не скажу.

— Я что, совершил преступление?

Он громко шаркал ногами, нарочно привлекая внимание. Экзалтор и не подозревал, что может быть настолько инфантильным. В конце концов, он уже давно вышел из того возраста, когда прячутся за материнской юбкой. Когда Морвена узнала, что он зачастил в Дом Скорби, она была вне себя. Сегодня он позарился на ее дочурку-богиню: безгрешное тело, непорочные уста. Ее бедра покачивались в такт шагам: отнюдь не эротично, как он мог себе вообразить. Шадрен затряс головой. О чем он, хаос его дери, думает?

— Вовсе нет. — Длительная пауза, предшествовавшая ответу, дала ему понять, что Морта предпочла утаить правду. Это имело для нее значение, и она хотела, чтобы имело и для него. — Нона, например, таким образом выражает свою благосклонность. Она позволяет пить из своей руки. Но ничего более.

— Я оскорбил тебя?

Молчание. Под аркой она остановилась. Взяла лампу у него из рук, поставила на прежнее место и, охваченная внезапной яростью, ударила ногой по стеклу. Стенки треснули, огонек ярко вспыхнул и погас. Мир погрузился во тьму.

— Я знала, что ты хотел меня, — подчеркнуто ровно сказала Морта. Ее голос эхом отдавался под сводами. — Я знала, что это случится. Я могла этого избежать, но не стала. Тем не менее, — богиня перевела дух, и Шадрен с ужасом понял, что она взволнована, — Морвена подходит тебе лучше. Для этих целей и любых других.

Сказанное попросту не укладывалось у экзалтора в голове. Нет, недели в гробу будет явно мало — ему понадобятся года. Неужели она думает, что он может просто взять и забыть об этом? О только что произнесенных словах, о вкусе ее крови: от того и другого грудь сдавливала сладострастная мука. Он с горечью вспомнил о том, что успел наговорить Морвене, и что, скорее всего, было чистейшим воды обманом. Сердце не слушает никого.

Они так и стояли в темноте. Так что же, любовь? Он не мог ее коснуться — не после того, что сделал. Морта и не ждала от него ласок или нежных слов. Шадрен находился в каком-то дюйме от нее, а на самом деле между ними пролегала бездна, глубокая, как океан.

— Приходи ко мне, когда все закончится.

— Зачем? — в ее вопросе был неподдельный интерес.

— Еще не знаю. Просто так. Придешь?

Морта издала звук, которого он раньше от нее не слышал: веселый смешок. Они начали подъем, и желание заглянуть в двери, висевшие на стенах, больше их не тревожило. Шадрен смутно сознавал, что происходит за пределами Альдолиса, но его не беспокоило не только положение вещей, а и собственное неведение. Экзалтор изменился не потому, что стал вампиром: он заглянул за грань своих суждений и увидел там грязь и разложение. Ему не позволят участвовать в спасении мира, ибо по меркам богов он хрупок и уязвим, а Морвена предпочитает иметь его в целости и сохранности. Шадрен почувствовал гнев. Вот чем он был для нее: подарком судьбы. За ней ли он шел сквозь ледяную пустошь, под небом из слепящей белизны, ее ли искал? Нет, не ее. Он искал Лилит.

Тем не менее, Шадрен вышел проводить Морвену на усыпанные лепестками улицы, мокрые от недавнего дождя. Он поднялся по узкой лестнице без перил и ступил на круглую площадку, поддерживаемую тонкой центральной колонной. Ее соорудили за то время, что он занимался поисками. Горожане стояли под низкими арками и в тени домов, сбившись в тесные группки. Никто из них не осмеливался выйти на дорогу и оказаться на пути у королевы. Витара, легендарная птица, оперенная металлом, била крыльями в вышине, порождая ветер.

Часы били девять. Морвена воздела руки, точно призывая чудо, и птица спустилась к ней по широкой дуге, покорно опустила голову и разрешила Дециме водрузить на себя седло из мягкой кожи. Нона давала сестре указания, ибо та не справлялась, а Морта стояла поодаль, держа в руках притихшего живоглота.

Когда седло закрепили как следует, Морвена взглядом велела экзалтору подойти. Он встал на одно колено и сложил ладони вместе, чтобы их можно было использовать как ступеньку. Главная ведьма Альдолиса оказалась удивительно легкой, почти невесомой. Край платья скользнул по его щеке. Морвена перебросила вес на левую ногу, попыталась выпрямиться и утратила равновесие. Ее тело было больным и слабым. В поисках опоры она прижала голову экзалтора к своему бедру. Шадрен машинально обхватил ведьму за талию, ощущая ее напряжение и страх. Она повторила попытку и в этот раз дотянулась до луки. Облегченно выдохнула, взобралась на птицу и удобно устроилась в седле. Ее робкая, нервная улыбка была для Шадрена скорее наказанием, чем наградой. Он чувствовал себя виноватым.

Децима присела рядом с витарой, подтянула стремена и отошла, отвесив почтительный поклон. Экзалтор проводил ее взглядом.

— Жаль, что я ничего не увижу, — сказал он. — Зрелище должно быть потрясающим.

Морвена молчала. Белые лепестки сыпались на нее с неба, застревая в волосах и складках одежды. На ней было праздничное платье, неизменно черное, но расшитое рубинами и серебром. На голове сверкала обсидиановая корона: филигранная работа искуснейшего мастера. Наконец она взглянула на него:

— А ты хотел бы посмотреть?

Шадрен растерялся.

— Но я думал, что закон…

— Этот город подчиняется мне, — сказала Морвена. — Он и его законы. Ты хочешь полететь со мной или нет? Не как смертный, — добавила она, видя его замешательство, — как равный мне.

Его не пришлось долго уговаривать. Экзалтор вскочил в седло позади Морвены, а Децима страшно вытаращила глаза и замахала руками. Нона схватила ее за локоть и покачала головой. Это всего лишь очередная прихоть, говорил ее взгляд, не стоит придавать этому большого значения. Но и она была рассержена, поэтому дала знак птице, не предупредив ее всадников, отчего они едва не вывалились из седла.

Витара издала пронзительный крик, вскочила на парапет и расправила блестящие крылья. Перья-ножи со свистом взрезали воздух, птица взмыла над городом, и от ощущения полета у Шадрена захватило дух. Морозный ветер обжег лицо и руки, сомкнувшиеся у ведьмы на поясе. Он оглянулся через плечо: парки обратились в птиц и широким клином следовали за витарой. Три маленьких пятнышка среди сумрака — два белых и одно черное. Чем выше они поднимались, тем холоднее становилось вокруг. Экзалтор поднял воротник плаща и втянул голову в плечи, крепко прижался к Морвене: она расценила это как изъявление любви.

Чуть покружив над башнями Альдолиса, витара прижала крылья к бокам и стала стремительно подниматься. Город быстро превратился в нагромождение игрушечных домиков, над головой замаячил прозрачный купол с багровыми прожилками, различимый только на близком расстоянии. Они пролетели мимо, ничего не коснувшись, будто сквозь туман.

А потом вокруг сомкнулась ночь. Шадрен судорожно втянул воздух и принялся вертеть головой, силясь разглядеть что-то во мраке. Ветер хлестал его по щекам, свистел в ушах, яростно рвал плащ. Таким стал внешний мир: кто-то разбил сосуд, содержащий Ману, и она растеклась по облакам, создав непроницаемый черный заслон.

— Не дергайся, — предупредила Морвена.

Витара сильно накренилась, входя в крутой вираж. В лицо ударил ледяной поток воздуха. Левое крыло сложилось, а затем резко распрямилось: Шадрен почувствовал толчок. Темень над ними разверзлась, высвобождая украденный свет, три вороны, не теряя времени, скользнули в образовавшее отверстие. Спустя мгновение жидкие смоляные нити с ядовитым шипением протянулись от края до края и стянули дыру.

Металлическая птица собиралась повторить трюк — она снова с креном заходила по кругу. В тот момент экзалтору открылась истина: Мана — это антиплоть, и не приведи Богиня ее коснуться. Его пробила дрожь, ладони взмокли, по спине заструился пот.

— Мы не успеем пролететь, — в ужасе произнес он. — Нам не хватит времени.

— Тогда мы умрем, — последовал ответ. — Но это не страшно.

Кто сидел перед ним в седле? Шадрену хотелось, чтобы она обернулась: девушка-призрак, королева чудовищ, темная госпожа. Он навалился всем телом на ее тонкий стан и нащупал узкую ладонь, сжимавшую поводья. Ее рука была тверда, она правила уверенно и со знанием дела, в полной мере сознавая грозящую им опасность. Морвена была на такое не способна. Это так странно — кайлеах; быть могущественной ведьмой — и в то же время не быть ею. Это как быть слепой собакой на поводке у бога, как носить в себе эхо ангелов. Сам по себе ты не имеешь никакой ценности, важна только твоя кайле. Лилит избрала лжеведьму из Блука не оттого, что та была особенной. Просто Морвена не была полна, в ней нашлось свободное место. Для колдовства. Для демонов. Для матери богов.

Два взмаха крылом, два узких разреза — и пелена прогнулась под собственной тяжестью, обвисли черные края. Местами антиплоть лоснилась, будто затертый бархат, где-то блестела, как озерная гладь. Витара устремилась к свету, неся на спине двух всадников, один из которых помертвел от страха, пролетела сквозь дыру и яростно вскрикнула, когда смыкающаяся Мана опалила ей брюхо. Птица взъерошила перья и начала бешено вращаться вокруг своей оси, так как это помогало унять боль. Во все стороны летели капли золотистого металла. Шадрен держался из последних сил — он ровным счетом ничего не видел и не представлял своего положения в пространстве. Все смешалось, превратилось в череду мерцающих пятен. Морвена что-то кричала ему, но из-за ветра он не расслышал что.

Руки онемели от напряжения. Экзалтор понял, что разжал их, когда уже летел, кувыркаясь, в пустоту. Его кто-то подхватил, уложил на спину и ласково погладил по щеке. В голове все еще гудело и кружилось, и он с минуту лежал неподвижно, в состоянии блаженного покоя. Где бы он сейчас ни находился, он жив, он не разбился при падении.

Вдоволь насладившись этой отрадной мыслью, он приподнялся на локтях и осмотрелся. Он давно не видел дневного света и автоматически закрылся от него ладонью, но свет его не ранил: Шадрен был молодым вампиром. Над головой простерлось знакомое небо, с обратной стороны антиплоть выглядела как черное зеркало, и, судя по всему, была безопасной. На ней, как на твердой земле, стояли четыре девушки и Нефела. Он не успел подумать о том, что архиведьма, вероятно, тоже отрастила крылья, потому что Морта без малейшего намека на стеснение распахнула малиновую накидку, и меж ее коленей оказался живоглот, сжавшийся от голода в дрожащий комок. Богиня взяла его на руки, погладила по скользкому горлышку: сосуд издал довольное урчание.

Морвене передалась холодная уверенность кайле, и вид у нее был невозмутимый. Нона и Децима негромко перешептывались между собой. В руках у Нефелы было копье: старинное, расписанное замысловатой вязью и покрытое тонким слоем спектры. Она велела всем отойти, и экзалтор попятился, ощутив в ногах внезапную слабость. Архиведьма ударила только раз, сделав прорубь в черном льду, и отбросила копье, превратившееся в бесполезную рухлядь: оно оплавилось до самой рукояти.

Из отверстия фонтаном брызнула Мана. Морвена сдавленно охнула.

Нефела поманила пальцем Морту. Остальным она велела держаться подальше от источника, плюющегося ядом. Живоглот, уловивший запах съестного, рванулся из цепких объятий, и Морта с трудом его удержала. Сосуд увеличивался на глазах, болезненно постанывая. Из раструба потекла зеленая слизь, заливая руки и одежду богини. Она и бровью не повела, не то что поморщилась.

Живоглот настолько разбух, что сумел полностью закрыть Морту от бьющей струи. Ее руки до локтей утонули в складках его кольчатого тела, лицо вдавилось в скользкую бледную плоть, отрезая ей поток кислорода. Грудь пронзило болью, хотя задохнуться она не могла. Нефела направляла поток Маны своей призрачной дланью и постепенно натягивала живоглота на фонтан, как надевают свитер на ребенка. В конце концов их терпение было вознаграждено: живоглот присосался к проруби, делая глотающие движения. Он продолжал расти.

Морта разжала руки и отерла их об накидку, справедливо полагая, что ее работа закончена. В этот момент край склизкого рта не выдержал давления и отошел на какой-то дюйм, из скважины ударила тонкая струя. Богиня не издала ни звука, но все видели, что ее обрызгало Маной. Ее обожгло. Она не хотела оборачиваться.

— Харри? — дрожащим голосом спросила Морвена.

Морта не ответила. Вместо этого она присела на корточки, крепко прижала живоглота к дыре и держала так несколько секунд. Затем они с Нефелой обменялись кивками. Богиня выпрямилась, отошла от проруби и вмиг обернулась черной вороной. Она быстро скрылась с глаз, нырнув в облака, но Шадрен заметил обожженное крыло и участок обгоревшей плоти под правым глазом. У него внутри все сжалось. Сестры Морты были здесь вовсе не ради торжественного эскорта. В случае чего они должны были ее заменить.

Время тянулось невыносимо медленно. Сосуд поглощал Ману, черный лед под ногами стал истончаться и пошел трещинами. Экзалтор не знал, куда себя девать; он сгорал от желания найти девочку и посмотреть, насколько серьезны ее травмы. По глазам Морвены он видел, что она с ним солидарна. Они оба высматривали витарусреди облаков, но пострадавшая птица не имела намерения возвращаться. Она не привыкла терпеть боль.

— Мы спустим вас, если не будет другого выхода, — сказала Нона.

Морвена только кивнула. Лед пластами проваливался вниз, вместо черного стал темно-серым и продолжал светлеть. Вся четверка ютилась на маленьком островке с острыми краями, опасно раскачивающемся над бездной. Разрушение не доставляло неудобств Нефеле: в отличие от них, она могла ходить по Мане, как пророк по воде.

Живоглот чавкал и яростно извивался, архиведьме приходилось его придерживать. Твердь под ногами стала похожей на туманное стекло, сквозь него проглядывал купол, окружающий Альдолис, и бескрайняя белая пустошь, которую когда-то пересек Шадрен. Воспоминания об изматывающем путешествии, чуть не забравшее его жизнь, значительно поистрепались. Ему казалось, что с тех пор прошли годы. Чтобы отвлечься от горестных мыслей, экзалтор спросил:

— А что дальше?

Морвена произнесла, не глядя на него:

— Я смогу выполнить только три пункта из пяти. Я не представляю, как собрать осколки времени, разбросанные по мирам, да и на это уйдет не один месяц. А моя плоть смертна. Как ведьма, я ничего не стою. — Она не жалела себя, просто констатировала факт. — И потом, мне нельзя встречаться с Охотником.

— Почему?

Она в отчаянии заломила руки.

— Я не смогу взглянуть ему в лицо. Она не сможет.

— Но разве, — Шадрен помедлил, — часы не отсчитывают время до конца? Сколько они должны пробить? — И потом, тише: — Мы все погибнем?

— Я вообще не должна была вмешиваться.

Это звучало как оправдание. Будто в ответ на ее слабость лед под Морвеной с треском разошелся, и она, судорожно схватив ртом воздух, рухнула вниз. Реакция Шадрена была мгновенной: он поймал ее руку, простертую в мольбе, и одним рывком поставил на твердую землю.

Ведьма взглянула на него с благодарностью. Ей хотелось как-то выразить свои чувства, но она не знала как. Она чувствовала в нем перемены. Они не подходили друг другу, во всяком случае, не как любовники, и от того, что он стал даханаваром, ничего существенно не изменилось. Никакого обмена не будет: Шадрен станет питаться где-то еще. Кем-то еще, уточнила Морвена для себя. Она стала лихорадочно перебирать в уме варианты, сама того не желая. Конечно, он мог выбрать любую, но существа, выглядящие как люди, были для него предпочтительней. Королева Альдолиса знала о своей пассии все: куда он ходит и с кем проводит время. Неужели Морта? Они с ним почти как друзья. Морта выглядит как девочка — и в то же время она не дитя. От нахлынувшей ревности у нее сдавило горло и помутилось в глазах. Нет, ни за что. Этому не бывать.

На этот раз некому было ее удержать. Их с Шадреном увлекло под лед, который уже не был льдом, чудом пронесло меж ядовитых струек дыма, горизонтально развернуло в полете. Они парили над миром, раскинув руки, пока что-то белое и пернатое не подхватило их клювом и не усадило себе на спину.

Рядом со старшей сестрой, спокойно порхавшей рядом, Децима выглядела настоящей громадиной. Нона была чересчур горда, чтобы катать на себе людей, и уж тем более она не собиралась ради них раздуваться до размеров слона.

Децима ястребом бросилась вниз, и сквозь ее клекот явственно пробивался человеческий смех. Она летела сквозь клубящуюся белую мглу, ныряя и выписывая петли, пока всадники мокрыми от пота ладонями цепляясь за ее перья. Шадрен утратил дар речи и мог только беззвучно раскрывать рот, отчего его щеки забавно раздувались от ветра. Морвена, вся дрожа, велела Дециме сбавить скорость, но та не послушалась.

Они пронеслись через купол, город стремительно приближался. Белая ворона описала пируэт над взлетно-посадочной площадкой: витара, сидевшая на парапете и невозмутимо чистившая перья, подняла голову и крикнула ей что-то на птичьем. Морвена побледнела как полотно, но не успела она сказать и слово, как с легким хлопком Децима уменьшилась до нормальных размеров и проскользнула у Шадрена между ног.

Экзалтор, объятый ужасом, рухнул в седло из мягкой кожи. Морвена шумно приземлилась позади него, едва не сломав ему позвоночник. Обсидиановая корона съехала набок, ее одежда была в беспорядке, руки тряслись. Она оглянулась: вороны улетели, а предъявлять претензии витаре было бесполезно. Ее подчиненные не были как следует вышколены. Их матерью была кайле, не Морвена, и они прекрасно это понимали.

Мир за куполом наливался сумеречной синевой: они освободили свет, выпустили его из черной тюрьмы. Живоглот с довольным урчанием переваривал Ману. Морта парила рядом с архиведьмой и ждала, когда сможет забрать сосуд. В людском облике, с черными распростертыми крыльями за спиной она как никогда походила на ангела смерти. Девочка машинально коснулась рукой ожога на щеке и мгновенно ее отдернула. Больно. В мозгу возникла картинка: Шадрен на коленях, безмерное обожание в его взгляде, его отрывистый, страстный шепот. Морта стеснялась своего увечья, как будто это было нечто постыдное. Он не должен был видеть ее такой.

— Отнесешь? — спросила Нефела.

— Я? — удивилась девочка. — Не Нона?

Это было и честью, и испытанием одновременно. Морта считала, что старшая сестра справится с этим лучше. Нона не робела ни перед кем, будь то древние боги или сама Трехликая.

Странные опаловые глаза смотрели на нее в упор.

— Возможно, ты не любимица матери, — сказала Нефела, — зато чья-то другая.

Глава 31

(Летиция)

На этот раз все было иначе. Она не пересекала междумирье, темное пространство, заполненное цепями, под которым располагалась Колыбель. Не было ни слабости в ногах, ни легкого головокружения, не ощущалась нехватка воздуха. Летиция явилась сюда самостоятельно, прошла сквозь границу сна, перетекающего в реальность. Она интуитивно достигла нужного места, тогда как разум Ланна затянуло в круговерть образов и эмоций: туманных и четких, дивных и пугающих, как чужих, так и его собственных. Некому было указать ему дорогу. Возможно, путеводным маяком могло стать ее намерение, навязчивая мысль, которую нельзя было так просто отмести: нас двое, и мы останемся вдвоем. Но ничего такого не было. Она хотела прийти сюда одна, и ее желание исполнилось.

На развилке стоял покосившийся указатель, и дорог, на которые можно было свернуть, оказалось гораздо больше, чем пальцев на одной руке. Они исчислялись десятками. Летиция присела на корточки, подобрав платье, и провела рукой по черным буквам, выжженным на шершавой дощечке в форме стрелы. Она не сумела прочесть этот набор символов, как и подписи под изображениями бабочек в гримуаре, но зоркий глаз уловил явное сходство между тем и другим. Они принадлежали к одному и тому же языку, и на этом языке произносили заклинания. Великая сила дана словам: быть острыми, как бритва, мелодичными, словно песнь, высекать сострадание и гасить любовные костры, призывать бури и предотвращать катастрофы. Верное слово и есть не что иное, как магия.

Госпожа ди Рейз очень хотела понять, что там написано, ей было позарез нужно это знать. Сверни не на ту дорогу, не в ту сторону, и можно лишиться всего: сил, жизни и памяти. Она снова напряженно вгляделась в надпись и смотрела, пока не начали болеть глаза. Тогда Летиция вздохнула и шлепнулась наземь, запрокинув голову и сомкнув веки.

Несколько минут передышки позволили ей по-другому взглянуть на проблему. В одни миры ее уж точно не пустят, она наткнется на невидимую стену или нечто подобное, в других она мгновенно погибнет. Значит, нужно смотреть и исследовать, не отходя далеко. Все еще сидя на земле, Летиция посмотрела влево. Мутная пелена тумана, сквозь которую виднеется дорога. Тропа — и больше ничего. Она продолжала смотреть, и сквозь серую мглу проступили два черных силуэта: их ноги покачивались в паре футов от земли. Висельники, чей пол или возраст она не смогла определить благодаря скрывавшим их теням, да и не хотела этого, держались за руки. Смерть не смогла их разлучить. Летиция с трудом отвела взгляд.

Справа доносилась музыка, от которой ноги сами пускались в пляс. Госпоже ди Рейз невольно пришли на ум зазывные трели элле, и она не решилась подойти ближе. Меньше всего ей хотелось попасть под действие танцевального заклятья.

Точно на севере находился обрыв, уходящий во тьму, а за ним не было ничего. С некоторых пор Летиция вконец избавилась от страха высоты, поэтому без лишних колебаний подошла к самому краю и глянула вниз. Чуть ковырнув землю носком сапога, она сбросила в пропасть несколько влажных комьев, чтобы проверить, реальна ли дыра или это всего лишь обман зрения. Затем отцепила от пояса одну из побрякушек и точно так же скормила ее бездне. Стекляшка, сверкнув одной из граней, исчезла в темноте провала, а спустя секунду отозвалась жалобным звяканьем. Она как будто отскочила от чего-то, только чтобы опять налететь на препятствие. На мгновение мрак чуть рассеялся, словно пропасть озарило бледным светом, и она увидела то, что хотела: сотни, тысячи раскачивающихся цепей, а на них — прозрачные клети с каркасом из стекла. Каждый раз, покидая свою реальность благодаря чужой воле, ты ступаешь в пропасть и паришь над миром спектральных тюрем, узилищем для тех, кто познал Ману. Кто сказал, что за мудрость не надо расплачиваться? Он ошибался.

Летиции было рано ложиться в Колыбель. Она вернулась к указателю и угрюмо смотрела на надписи на досках, практически утратив надежду, когда поняла, что читает.

Знание порождает знание. На самой дальней, самой кривой и закопченной стрелке из всех было выцарапано: Долина Аш. Летиция улыбнулась сама себе, сделала шаг в нужную сторону, и на плечи ей опустился плащ, черный и невесомый, как тьма. Со вторым шагом левое бедро ощутило непривычный вес меча, а на третий в ладонь, обтянутую перчаткой, легла яркая звезда. Лоскут бархата, половинка ножниц, павлинье перо: тепло, защита и свет.

Она уверенно прошла сквозь стену ледяного воздуха, и когда зеленоватая дымка рассеялась, госпожа ди Рейз узнала, что не ошиблась в своих предположениях. Земля здесь была не выгоревшей, просто темной, как грунт, и очень влажной. Под сумрачно-лиловым небом, насколько хватало глаз, простилалась черная степь, всюду виднелись низкорослые растения: их ярко-бирюзовые стебли сплошь усеивали терновые шипы, а листья окаймляли тонкие острые иглы. На многих были цветки без завязи тусклого серого цвета, едва заметные на фоне побегов. Кое-где почва была изрыта мелкими зверьками вроде мышей или кротов. Летиция не успела и глазом моргнуть, как маленькая тень прошмыгнула мимо нее и юркнула в норку, откуда продолжала внимательно наблюдать за девушкой. Наружу торчал только влажный нос.

А потом она услышала песню. Ее исполнял хор детских голосов, тягучих и мрачных, и, как будто этого было недостаточно, девушка вдруг поняла, что увязла по щиколотки и болото держит ее крепче, чем железные кандалы. Лезвие меча было поразительно тонким и выполнено из легчайшего металла, а вот вес гримуара, как почудилось Летиции, превышал тяжесть ее тела. Книгу следовало оставить здесь, дать ей уйти в землю.

Песня содержала лишь два куплета, и, насколько Летиция смыслила в поэзии, это была плохая песня. Как-то раз в поместье ди Рейзов заглянули бродячие музыканты, и Натан, заботившийся о духовном образовании своего потомства, не решился прогнать их взашей. Лужайка перед домом, освещенная фонарями, отлично заменила сцену, а в качестве публики выступала хозяйская дочь, для которой на крыльцо вынесли кресло-качалку и теплый плед. По настойчивому совету ди Рейза труппа исполняла лучшее из их репертуара, и, тем не менее, Летиция слушала рассеянно. Любовный романс вызвал у нее одно раздражение, приключенческая баллада стала причиной неконтролируемый зевоты, а элегия не исторгла слезу из ее глаз. Музыканты заметно приуныли. Всякому было ясно, что вино из личных погребов ди Рейза так и останется для них запредельной мечтой. То ли от безнадеги, то из желания насолить труппа завела непристойную песенку, уместную разве что в дешевом трактире, под конец которой Летиция смеялась и хлопала в ладоши, а Натан был мрачен, как грозовая туча. На этом музыкальное обучение дочери и закончилось.

Именно это воспоминание не дало ей пасть духом. Подумаешь, некрасивая, кривая песня с плохой рифмой, сбитым ритмом и нелепой аналогией. Важнее сейчас придумать, как уйти прочь от опасного места, где земля затягивает, как зыбучий песок. А хор не унимался:

Летиция не могла зажать уши, потому что обеими руками держала потяжелевший гримуар. Слова песни вонзались в мозг, порождали тревожные, назойливые мысли. Если склеить мотыльку крылья, он уже не полетит. Если связать человеку ноги, он не сможет идти, только ползать. Топь, из которой не выбраться, сон, от которого не проснуться. Она боялась опустить глаза, ее ступни как будто заледенели, а холод поднялся до коленей.

Сгорело, повторила за ними Летиция. Сгорело, и пути назад нет. Она посмотрела вниз: ее бедра лизало темное пламя, а то, что было ниже, полностью скрылось под землей. В душу закрались отчаяние и страх. Значит, Ланн был прав? Он бы ее вытащил. Госпожа ди Рейз сморгнула слезы, затравленно огляделась, зная, что помощи ждать неоткуда.

В норке что-то блеснуло: два любопытных глаза. Зверек высунул острую мордочку, и, решив, что девушка не представляет никакой опасности, медленно приблизился. К тому времени Летиция уже не чувствовала своих ног. Встав на задние лапки, зверек лизнул ей руку и попробовал на зуб корешок книги. Фолиант пришелся ему не по вкусу: он фыркнул и отскочил. Госпожа ди Рейз держала в руках больше сотни заклятий, но она этого не понимала. Едва не плача, она раскрыла ладонь и предложила зверьку звезду, сверкнувшую миллионом радужных граней. Он принял дар, как будто ожидал этого, зажал звезду между зубов и помчался куда-то со скоростью гепарда.

Летиция увязла по грудь, и холод ушел вместе с осознанием происходящего. Мыслей не осталось, только пустота. Забылось все: она была глупой бабочкой со слипшимися крыльями, сунувшейся туда, куда не следовало. О чем думает бабочка? Может ли она об этом рассказать?

Девушка, которая стала бабочкой, не сразу поняла, что песня больше не звучит, а земля содрогается от странных толчков, сопровождаемых гулким перестуком копыт. Звук приближался, послышался ужасный грохот телеги, груженной камнем и металлом, клочок болота, окружавший Летицию, начал трескаться и высыхать. Мимо нее ураганом пронеслась двойка лошадей, протарахтела повозка, оставляя после себя отчетливый запах разложения, и остановилась где-то впереди. Трещины все расширялись. Госпожа ди Рейз водрузила гримуар на край отверстия и попробовала вылезти сама, но несколько переоценила себя. Случившееся забрало у нее силы, и она не сумела подтянуться на руках.

Тогда кто-то взял ее за шиворот и приподнял в воздух — легко, как ребенка. Оказавшись на твердой земле, Летиция обратила внимание на длинное старомодное платье, изъеденное молью, и только потом вскинула глаза. Но она не смогла встретиться взглядом со своей спасительницей: голову дуллахан держала под мышкой, и выпученные глаза страшно вращались, не видя ничего перед собой. За спиной у женщины висел охотничий лук, на поясе была плеть из человеческого позвоночника. Выглядела дуллахан устрашающе, хотя Летиция не чувствовала исходящей от нее угрозы. Безголовая женщина простерла раскрытую ладонь: в ней была звезда. Потом она крепко стиснула руку, сквозь которую не пробивалось дивное сияние. Девушка кивнула. Это была плата за спасение.

Дуллахан не могли говорить, поэтому женщина просто указала на телегу: садись, подвезу. Летиция так же безмолвно покорилась. Она не могла пересечь эту степь самостоятельно, а ноги демонических лошадей не утопали в болоте, сколько бы добра они ни везли. Расположившись в кузове среди сухих букетов, подсвечников и надгробий, госпожа ди Рейз пониже натянула капюшон и ощутила себя в безопасности. Почему-то она была уверена, что дуллахан отвезет ее куда надо.

Иной раз Летиция поглядывала на дорогу, но пейзаж оставался неизменным, и она, окончательно расслабившись, решила подремать. Отдохнуть ей так и не удалось: похоронный инвентарь оказался не слишком удобной постелью, а от тряски ее начало мутить. Когда телега остановилась, госпожа ди Рейз ступила на землю не без облегчения.

Дорогу перегораживал высокий железный забор с острыми пиками, простилавшийся, как можно было заключить, до самого края мира. На воротах висел замок с толстой цепью. Перелезть забор, как и обойти, не представлялось возможным. У ограды росло дерево, утыканное шипами и иголками под стать здешней флоре, но оно не было пустоцветом: с веток свисали сморщенные плоды.

Дуллахан, не вставая, нашарила в кузове гримуар и швырнула его девушке под ноги. Поднялось облако пыли, и Летиция закашлялась. Протерев глаза и обнаружив, что ее руки почернели от сажи, она наклонилась за фолиантом — и не смогла его поднять. Дуллахан, в свою очередь, не торопилась уезжать. На ее шее, прямо под ровным срезом, сиял кусочек звездного огня. Это легкое кокетство, чересчур странное для безголовой богини, у которой вряд ли найдутся поклонники, вызвало у Летиции улыбку, и она поспешно прикрыла ладонью рот. Дуллахан продолжала изучать ее взглядом: этого нельзя было увидеть глазами, только почувствовать.

Попытка сдвинуть гримуар в очередной раз закончилась неудачей. Местная почва не сочилась мутной жижей, хоть и была размокшей, как земля после дождя. Несмотря на это, Летиция снова начала увязать. И тогда она поняла: дело не в ней самой. Проблема в книге, которую хотел присвоить этот мир.

Дуллахан сошла на землю грациозно, будто танцовщица. Простерла руку в направлении дерева, затем поднесла ее к своему безумно улыбающемуся рту. Повторила движение. Ее голова могла подвигать челюстями для пущей убедительности, но дуллахан была над ней не властна, да и демонстрация была более чем исчерпывающей.

Далее наступил черед гримуара. Дуллахан указала на меч на бедре у девушки, пошевелила пальцами. Летиция вручила ей клинок. Внезапный порыв ветра взметнул девушке плащ, взъерошил волосы обеих женщин и распахнул гримуар. Последовали два взмаха мечом, настолько быстрых, что слились в одно движение. Дуллахан срезала булавки, сдерживающие мотылька, не повредив ему крылья. Он воспарил, на секунду завис перед лицом госпожи ди Рейз, раскрывшей рот от удивления, и собирался улететь прочь. Дуллахан поймала его в ладонь и резко втиснула в страницу. Мотылек ослепительно вспыхнул, и Летиции на миг почудилось, что весь мир состоит из пуха: белого и мягкого, как лебединый. Видение рассеялось, мотылек исчез, а страница осталась пустой.

Дуллахан бросила меч и указала на книгу: подними. Летиция с некоторым колебанием склонилась над гримуаром, и — о чудо! — он оказался легок как перышко. Осознание стрелой вонзилось в ее мозг, и девушка невольно ахнула. Помилуй Богиня, все это время она обладала книгой, полной заклятий! Она могла вызвать ветер, возвести стену до самых облаков, вытащить саму себя из болота, в конце концов! На своей памяти госпожа ди Рейз никому не кланялась, но тут она переступила через свою гордость и, подобрав юбку, сделала книксен.

Когда она подняла глаза, дуллахан уже разворачивала лошадей. Летиция смотрела им вслед, пока экипаж не скрылся за холмом, а затем подошла к дереву. Встала на цыпочки, чтобы сорвать плод насыщенного синего цвета, показавшийся ей наиболее аппетитным, и впилась в него зубами. Кожица была ужасно горькой, внутри почти не было мякоти, зато много сока, густого и сытного, как мясной бульон. Летиция сдавила плод в руке и, приоткрыв рот, выдавила из него сок. Фрукт обладал странной смесью вкусов: сыр и апельсин, соль и олива. Съев несколько штук, госпожа ди Рейз расстелила на земле плащ и легла под сенью дерева, как можно дальше от его шипов. Меч она предусмотрительно положила рядом.

Ее разбудило бряцанье цепей, скользящих по металлу, и последовавший за этим глухой стук. Сначала она испугалась, оказавшись в темноте, сквозь бреши в которой просачивались тонкие лучики света, а присмотревшись, обнаружила, что ее, словно живой кокон, окружают маленькие твари со злыми мордочками и рваными крыльями. Недолго думая, девушка нащупала рукоятку меча и рубанула по темному заслону. Несколько тварей упали замертво, другие испуганно шарахнулись в стороны. Девушка вскочила на ноги и стала наносить удары один за другим, а создания продолжали порхать вокруг нее, без труда уходя от ее меча. Летиция успела взмокнуть от пота, когда поняла, что сражаться с ними бесполезно. Ее даже не пытались укусить, они просто забавлялись.

Она опустила руку с мечом, отерла рукавом лоб и огляделась. За то время, что она спала, в Долине Аш не стало светлее: здесь не было ни солнца, ни звезд, ни луны, только бесконечные наслоения лиловых облаков. Одна из створок ворот была чуть приоткрыта, тяжелый замок и цепи валялись на земле. Металл был изъеден ржавчиной, кое-где звенья стали настолько тонки, что их можно было переломить в пальцах. Летиция не стала бы клясться, что замок был новехоньким, а цепи поблескивали от масла, когда они подъезжали к воротам, но на ее памяти это было именно так.

Дорога была только одна. Решив, что достаточно отдохнула, госпожа ди Рейз накинула плащ на плечи, сунула под мышку гримуар и подошла к воротам, по-прежнему сжимая в руке меч. Услышав странное шипение, она опустила взгляд и в ужасе выронила клинок. На ее глазах металл окислялся и покрывался окалиной. Меч превратился в кусок искореженной стали, и шипение прекратилось. Как оружие он более не годился, но у Летиции еще остался кинжал: спектральная сталь была невосприимчива к темной магии.

Она взялась рукой в перчатке за створку ворот. Полуобернувшись, бросила прощальный взгляд на дерево, которое ее накормило. Кто знает, сколько еще идти? Может, ей снова понадобится перекусить. Девушка вернулась к дереву и сорвала те плоды, до которых удалось дотянуться, наполнив ими подол платья, но, пройдя совсем немного, она увидела, что фрукты истлели. Не без сожаления вытряхнув кобальтовую пыль, госпожа ди Рейз ступила за врата.

Идти пришлось долго. Летиция шла быстрой поступью до тех пор, пока дыхание не начало вырываться из груди с легким хрипом, а в боку не закололо. Она позволила себе минутку отдыха и в дальнейшем стала экономить силы. Спустя час или около того дорогу пересек ручей, такого же ядовитого цианового цвета, как и вся растительность. Она не решилась из него испить. К счастью, родничок оказался узким, не более трех шагов в ширину, и девушке удалось его перепрыгнуть, предварительно швырнув гримуар на противоположный берег. Книга опустилась на землю легко, чуть покачиваясь от ветра, будто лист бумаги, а вот Летиция шлепнулась грузно, как мешок с картошкой, разбросав в стороны грязь. Она подавила желание умыть лицо и руки, всерьез опасаясь, что эта вода сродни кислоте.

Госпожа ди Рейз шагала все медленнее: неумолимо подкрадывалась усталость. Веки слипались, по ногам растекалась боль — от ступней до самых бедер. Гримуар, несмотря на кажущуюся невесомость, оттягивал руку. Глядя на свою перепачканную одежду, Летиция думала о расслабляющей ванне с благовониями, представляла, как над водой поднимается горячий пар и окутывает ее букетом приятных ароматов. Мысли текли вяло, она засыпала на ходу.

Едкий запах гари, принесенный ветром, мигом заставил ее очнуться и распахнуть глаза. Из-за холма поднимались клубы сизого дыма. Приют, еда, мягкая постель — эти образы пронеслись в ее голове один за другим. Несмотря на изнеможение, Летиция прибавила шагу. Ее ожидания оправдались лишь наполовину: каменный домик без крыши, над которым витали черно-серые пары, больше походил на рабочее помещение, чем на уютное жилище. Стены были черными от пепла, будто их опалило огнем. Внутри кто-то напевал, стуча молотком по железу: цок-цок. Госпожа ди Рейз вошла без приглашения.

Кузнец, одетый в кожаный фартук, стоял к ней спиной. Он колдовал над куском раскаленного железа, мурлыкая под нос фривольную деревенскую песенку — вроде тех, что так нравились Летиции. Девушка перевела взгляд на стену, ожидая увидеть ряды мечей и щитов, арбалетные болты, кольчуги и кирасы.

На обожженных стенах, подцепленные за нижний край черепной коробки, висели женщины. Не живые, конечно, полностью состоящие из металла, но были они выполнены столь искусно, что Летиция невольно восхитилась. И испугалась одновременно: куклы выглядели так, словно могли в любой момент сняться с крюков и сойти на землю. Их лица хранили безмятежность, глаза смотрели прямо, поблескивая в металлических глазницах. Для чего это все? Человек, стоящий у наковальни, скорее всего, сошел с ума.

Госпожа ди Рейз с трудом оторвала взгляд от манекенов и обнаружила, что кузнец смотрит на нее поверх плеча. Он был весь измазан сажей, давно не мытые волосы потемнели от грязи, на правой щеке виднелась язва, а не спал он, наверное, несколько месяцев. Потом глаза его расширились.

— Я не узнал тебя.

— И я тебя не узнала, — потрясенно сказала она. — Что ты здесь делаешь?

— Я мог бы спросить тебя то же самое. — Он отложил молот и оглядел ее с головы до ног. — Такая замухрышка. Ты что, принимала грязевые ванны?

— На себя посмотри. — Летиция машинально сомкнула пальцы на рукоятке кинжала. Он заметил этот жест и усмехнулся. — Я смотрю, ты совсем сбрендил.

— Да, — задумчиво произнес он, поглядев на металлических кукол, — может быть. Я рассчитываю, что сырая магия, которой здесь в избытке, рано или поздно войдет в одну из них.

Он был по-прежнему одержим колдовством — после всего, что случилось. Только сейчас госпожа ди Рейз заметила, что манекены были с изъянами: металл разъедала коррозия, прямо как ее меч, хотя здесь процесс шел намного медленней. Может быть, кузнец экспериментировал со сплавами и пытался создать нечто совершенное, не подвластное разрушению.

— У тебя есть вода или еда? — спросила Летиция.

— Еда? Я не понимаю. — Затем его лицо прояснилось: — Постой… так ты живая?

— А ты нет?

Кузнец запрокинул голову и расхохотался. В горле у него что-то булькнуло, и смех превратился в кашель. Вытерев рот передником, на котором осталась кровь, он сказал:

— Конечно, я мертв, Летиция ди Рейз. Каким еще я могу быть? Ты думала, меня отпустили? Богиня, я же самый отпетый негодяй, когда-либо живший на свете! Обо мне слагают легенды! — Его взгляд, которому положено было пленить женщин, немного смягчился. — У меня нет ничего съестного. Но я знаю, у кого есть.

— Неужели? — сощурилась Летиция.

Он подвел ее к окну.

— Пройди еще пару миль на восток. Там живет один парень, у него есть сад, а в саду найдутся спелые фрукты. Он такой же, как ты. — Кузнец словно невзначай коснулся ее локтя, и девушка вздрогнула. — Как насчет благодарности?

Летиция шагнула назад. Все равно, что он имел в виду.

— Нет, — твердо произнесла она.

Кузнец с минуту смотрел на нее. На его щеке алела уродливая рана.

— Что ж, я так и думал, — наконец сказал он, взял молот и вернулся к работе, как будто ничего не произошло. Госпоже ди Рейз претило его общество, она была только рада уйти. — Передай Ланну, что его подарок всегда со мной, и я буду по-прежнему рад встрече. — Кайн махнул ей на прощание, и лишь сейчас Летиция обратила внимание на одну деталь: он держал молот левой рукой. На ее памяти он не был левшой, но сейчас не мог иначе. Его правая рука представляла собой жалкое зрелище: на ней недоставало четырех пальцев, обрубленных под самый корень. — Если, конечно, — молот на миг завис в воздухе, — ты когда-то вернешься назад.

Эти пару миль она думала о многом: почему не всадила в него нож, почему не сровняла здание с землей и не растащила на части его драгоценных кукол. Он был мертв, обречен и несчастен, но было ли это достаточной платой за то, что он совершил? Прошли часы, прежде чем она поняла: тот, кто выбрал ему это наказание, отнюдь не был милосерден. Жажда, терзавшая экзалтора при жизни, жгла сильнее огня, была хуже адских мук и вечного заточения, и теперь она преследовала его в смерти. Каждый из нас — кузнец своего счастья, а Кайн днем и ночью ковал себе беду.

Он не обманул ее. На пригорке стояла даже не хижина, а целый особняк, чем-то напомнивший Летиции отцовский дом, но, должно быть, она просто видела, что хотела. Садом называлась небольшая роща тех деревьев с синими плодами, которые являлись редким, если не единственным, источником питания в Долине Аш. В доме было темно. Наверное, хозяин отсутствовал. В какой-то миг эта мысль показалась ей абсурдной: куда же он делся, на работу, что ли, ушел? Или решил прогуляться по этой безжизненной, черной пустыне, подышать пылью и пеплом? В любом случае, вряд ли он обидится, если она проберется в его сад без разрешения и сорвет парочку плодов.

Летиция уверенно зашагала вверх по склону. Тропа стала более ухоженной, вдоль нее тянулся низкий белый заборчик с облупленной краской, кое-где покосившийся, но в целом вполне приличный. Корни синеплодых деревьев пронизывали весь холм, создавали на дороге бугры и торчали из-под земли. Госпожа ди Рейз, несколько раз споткнувшись, стала смотреть исключительно себе под ноги. Снова толстый извилистый корень, доска от забора, гнутый ржавый гвоздь, мятая тряпка, кроличья нора. Белая скамейка, пара ног в кожаных сапогах, край потрепанного плаща.

Она остановилась.

— Когда придет время, — произнес Охотник, — скажи мне: все было не напрасно.

Глава 32

(Ланн)

Может быть, Кольм узнал голос своего господина. Ланн не мог этого знать и опасался спрашивать. Касательно этого крика нельзя было с точностью утверждать даже то, что он принадлежал человеку. Для мальчика будет лучше, если он решит, что в храме скрывалось чудовище, а то, что они слышали, было предсмертным воплем боли.

В воздухе вились белые крупинки, падали им на плечи, оседали на волосах. Им приходилось пробираться сквозь снежные завалы, и дорогие брюки из мягкого бархата, заменившие Ланну привычные кожаные штаны, входившие в облачение ульцескора, промокли до колен. Ульцескор искоса глянул на Кольма: кончик носа и щеки зарделись от жалящего снега, мальчишка стучал зубами и, очевидно, промерз до костей, но тем не менее не жаловался, с достоинством снося все тяготы путешествия. Кольм позволил себе только одну слабость: не выпускал из рук край Ланнового плаща, потому что боялся потеряться во мгле.

Как только они достигли рыночной площади, серьги окончательно погасли. Прилавки замело снегом, и только хлопанье палаток на ветру напоминало о том, что когда-то здесь были люди. Кольм усилил свою хватку и прижался к Ланну, не отставая от него ни на шаг. Ульцескор присел на корточки и пошарил под прилавком в поисках фонаря, но обнаружил лишь прогоревший факел.

Мальчик с тревогой наблюдал за ульцескором, тенью во мраке, чуть более черной, чем окружающее пространство. Сам он не решился бы сунуть руку во тьму: кто-то или что-то могло схватить его и утянуть под прилавок, а там расправиться с ним десятком мучительных способов. Кольм чувствовал себя маленьким мальчиком, хотя полчаса назад не позволил бы страху взять над собой верх; но ведь теперь рядом был смелый, взрослый мужчина, по сравнению с которым он был безнадежно слаб. В этом страшном, новом мире он не представлял своей жизни без Ланна и собирался цепляться за него до последнего, если ульцескор вдруг решит его оставить.

Наконец искомое было найдено. Кольм вскрикнул от восторга, когда факел загорелся и озарил оранжевым светом небольшой участок, на котором они стояли. Тьма отступила, съежилась и как будто растеряла изрядную долю своей зловещести. В глазах мальчика плясали отблески пламени. Теперь они могли двигаться не на ощупь и по пути осматривать окрестности, точно восторженные туристы.

Городок был покинут в спешке, как и дворец: в этом не было сомнений. Ни в одном окне не горел свет, не слышалось никаких звуков, кроме шепота снега и свиста ветра. Ланн ощутил внезапный прилив нежности от того, что живое, человеческое существо жмется к его бедру, ища у него тепла и защиты. Что бы он делал, оказавшись здесь совсем один? Грань была чистым безумием, выдумкой сбрендивших богов, но с ее существованием, как и с периодами межесвета, можно было примириться. Прежний мир давал человеку целые сутки передышки. Но тьма и тишина сжимались со всех сторон уже неизвестно сколько, грозя раздавить тебя, высосать из тела все соки и лишить рассудка.

Ланн быстро отчаялся и перестал искать выживших. Ему вряд ли удалось бы перекричать метель, да и человеческий голос мог привлечь рефиайтов. Он боялся не за себя — за мальчика. На сердце лежала какая-то тяжесть, будто он не сделал всего, что требовалось, но ульцескор отмел эти мысли и направился к главным воротам.

Спустя несколько шагов они наткнулись на тело ребенка. Оно ничком лежало на ступеньках крыльца, наполовину заметенное снегом, и Ланн было подумал, что ребенок мертв, когда тот вяло пошевелился. Вместе с Кольмом они вытащили его из сугроба. Ульцескор присел на крыльцо, усадил найденыша к себе на колени и принялся интенсивно растирать его через одежду. Кольм в это время согревал маленькие руки в своих ладонях.

На вид ребенку было четыре или пять лет. Светлые волосы были коротко острижены. Определить его пол по лицу и одежде не представлялось возможным, поэтому Ланн спросил:

— Ты мальчик или девочка?

Найденыш обернулся и взглянул на него испуганно, по-совиному распахнув глаза.

— Мальчик.

— Хорошо, — сказал ульцескор. Маленькие девочки вызывали у него куда больше беспокойства. Он плохо представлял, как с ними обращаться и куда потом девать. — Как зовут? — осведомился он чуть менее мягко. — Имя у тебя есть?

— Динь, — шепотом признался ребенок. Вдруг его личико исказилось, будто он собирался разреветься. Ланн мгновенно напрягся, приготовившись к самому худшему. — Я хочу писать.

— Кольм, — распорядился ульцескор, — заведи Диня за угол и помоги ему.

Паж сделал, как было велено, и вернулся через пару минут. Легонько подталкивая ребенка в спину, он странно поджимал губы. Динь закрывал ладонями что-то пониже пояса.

— Что случилось? — строго спросил Ланн.

— Молнию заело, — нехотя признался Кольм.

Ульцескор издал тяжелый вздох. Расправившись с пикантной проблемой, он поднял ребенка на руки и накрыл его краем плаща. Крошечная ручонка сомкнулась на его рукаве, и чувство тяжести, которое Ланн испытывал до сих пор, бесследно рассеялось. Он уже не думал, что бросает здесь кого-то на произвол судьбы; в нем поселилась холодная уверенность, что он спас всех, кто еще мог быть спасенным.

Детям все еще требовалась пища и пылающий очаг, как и самому Ланну, хотя это маленькое происшествие чудесным образом согрело всех троих. Они могли выбить дверь любого дома и переждать непогоду внутри, но метель была не слишком сильна, а ульцескор хотел как можно скорее выбраться отсюда и найти пристанище в другом месте: там, где горят огни и есть живые люди.

Он поспешил к вратам со своей ношей. Кольм перестал цепляться за ульцескора: ему выпала честь нести факел. Идя на некотором расстоянии от Ланна, мальчик опасливо озирался. Снег искрился, когда на него падал свет огня, и площадь казалась усыпанной стеклянным крошевом.

Впереди вырисовалась черная громада ворот. Слабая надежда зародилась в душе Кольма: ожидание того, что охранники не стали жертвами монстров, не поддались вьюге и все еще стоят на своих постах. Может быть, они организовали лагерь между крепостными стенами, и именно поэтому в городе, похожем на белый призрак, воющий от тоски, никого нет.

Ланн опустил ребенка на землю и взялся за лебедку. Динь обхватил ручками его колени и терпеливо ждал, пока ульцескор поднимет ворота, а Кольм охранял тыл, водя факелом во тьме. Стальная решетка заскрипела и поползла вверх. Из пустоты между стенами повеяло стужей, куда более свирепой, чем та, что буйствовала на улице. Это было сродни дурному предчувствию, и рука ульцескора на миг замерла, перестав вращать лебедку. Динь, словно разделяя опасения Ланна, прижался щекой к его ноге.

— Что такое? — забеспокоился Кольм.

У них не было другого выхода — разве что карабкаться по скользкой, обледеневшей стене. Ни дети, ни ульцескор не обладали навыками скалолазания, что уж говорить о наличии специального снаряжения. Ланн поднял решетку целиком на случай немедленного бегства. Вместо того чтобы подхватить Диня, он забрал у пажа факел и велел обоим детям держаться позади.

Как только ульцескор шагнул за ворота, светоч оказался не нужен. Ланн прошел через слой мрака, как сквозь бесплотную ширму, а внутреннее пространство между стенами оказалось залито светом. Он прикрыл глаза ладонью, ничего не видя, выставил факел вперед, будто клинок. Настоящий меч покачивался на бедре, и при необходимости Ланн мог сменить импровизированное оружие на настоящее в мгновение ока.

Он не думал, что она вернется. Но она была здесь.

Помещение, использовавшееся для досмотра поклажи, ее стараниями превратилось в дивное ледяное царство. С потолка свисало столько голубых ламп, сколько ей удалось утащить из дворца, и в их призрачном свете все блестело и переливалось, заставляя щурить глаза. Снежные гобелены украсили стены, под ноги лег хрустящий ковер, в камине среди комьев снега горел застывший белый огонь. На филигранной мебели изо льда, изобилующей завитками, был один и тот же орнамент. Она как будто хотела приумножить свои страдания, заполнив свое жилище тем, что было ей ненавистно. Мертвые розы цвели на спинках стульев и прозрачных столешницах, ледяные стебли с острыми шипами опутывали ножки шкафов, оконные проемы и столбики кроватей. Особенно бурно цветы разрослись по углам, заменив паутину.

Но главным было вовсе не это. Она не просто оборудовала свой дом; она населила его всякой живностью, такой как лошади, собаки или крысы. И, конечно же, это не обошло стороной людей. Стало ясно, куда подевались трупы: все они были здесь, выполняли привычную для себя работу — готовили ужин, мыли полы, меняли постели, наряжали господ. Теперь уже не определишь, кем были эти статуи: рефиайтами, вселившиеся в человеческие тела, или ни в чем не повинными обывателями; потому что под слоем льда каждый из них был неподвижен и мертв. А сама она, виновница торжества, возвышалась над этой обителью холода и тишины, сидя на хрустальном троне. Ее платье было из снега, ледяные побрякушки, бледные подобия истинных драгоценностей, красовались на ее запястьях и шее и поблескивали в черных волосах.

Ланн с ужасом понял: для Лиандри это являлось некоей разновидностью игры, кукольным домиком в натуральную величину. Темное колдовство извратило ведьму, но оно было повинно в ее нынешнем состоянии не больше, чем годы заточения в Башне или дурное отношение родственников. Сердце Лиандри было сковано льдом, и Ланн ближе всех подошел к тому, чтобы его растопить. И не сделал этого.

Ей нравилось общество людей, нравилось быть объектом поклонения. Когда-то Лиандри восхищались из-за ее красоты, в придачу она была искусной любовницей, и мужчины приезжали издалека только ради того, чтобы провести с ней ночь. Она забыла, как доставлять удовольствие и как его получать, но все еще остро нуждалась в обожании. Живых ли, мертвых? Ее жизнь была пустой, и оттого она мало ценила чужие жизни.

Ульцескору сдавило горло, и он едва смог вымолвить:

— Лири.

Из ее глаз на него смотрела зима: безжалостная и холодная. Ланн даже усомнился в том, узнает ли она его. Ее обращение произошло совсем недавно; те падшие, с которыми ему доводилось встречаться в коротких схватках, были монстрами в пятом или шестом поколении. Лиандри отпустит их? Или же…

Динь сбросил ладонь Кольма, мешавшую ему смотреть, и чередой коротких, неловких шагов приблизился к ульцескору. Его рот приоткрылся от изумления, когда он разглядывал место, в котором они оказались. Ланн машинально поднял его в воздух и прижал к сердцу, как собственного ребенка. Ведьма, сидящая на троне, все еще молчала.

— Почему ты здесь?

Опять тишина. Он не мог сражаться с ней, не с двумя детьми за спиной, да и возможно ли ее победить? Лиандри спасла ему жизнь, но и он ее спас. Они квиты.

— Ты позволишь нам пройти?

Никакой реакции. Ну и черт с тобой, подумал Ланн. Он швырнул факел на землю, обернулся к Кольму и подтолкнул его вперед. Пламя зашипело, растопив часть снежного ковра, как будто прожгло в нем дыру. Они двигались мимо статуй людей и животных, навеки заточенных во льду, прислушиваясь к каждому своему шагу. Кольм был чуть впереди, чтобы Ланн мог не терять его из виду. Время от времени ульцескор поглядывал на Лиандри. Она не сводила своих ярко-синих глаз с вертикальными зрачками с группки смертных, свободно пересекающих ее владения. Они обогнули длинный обеденный стол с трапезничающими придворными и находились на полпути к цели, когда Лиандри прервала свое затяжное молчание.

Ланн остановился, стал к ней вполоборота. Он не поверил своим ушам. Снежная Ведьма, проявив исключительное терпение и любезность, повторила свои слова. Малыш заворочался в объятьях ульцескора, а Кольм судорожно схватился за сердце и едва не потерял сознание от того факта, что одно из холодных изваяний вдруг заговорило.

— Отдай мне ребенка, — сказала Лиандри.

— Нет. С ним все в порядке. Он не монстр.

— Откуда ты знаешь?

На это у него не было ответа. Ланн не знал. Он мог проверить, ему следовало проверить, но он этого не сделал. Почему-то в отношении Диня подобные мысли казались кощунством, хотя среди рефиайтов были и дети. Ульцескор чувствовал ответственность за это дитя, чудом вырванное из цепких когтей мороза. Во имя всего святого, оно не могло оказаться чудовищем.

— Зачем он тебе?

— Я буду его растить.

Вряд ли из Лиандри моглавыйти хорошая мать. Кольм тяжело сглотнул и тронул ульцескора за рукав. Тот не отреагировал. Он завладел ее взглядом, ища в нем признаки человечности. Возможно, Лиандри заморозила людей уже мертвыми. Да, так могло быть. С минуту он убеждал в этом себя.

— Отдай мне его, Ланн. — Ведьма приподнялась, и снег, из которого состояло ее платье, начал осыпаться, как штукатурка. — Он мне нужен.

Он покачал головой.

— Уходи отсюда. Совет пришлет экзалторов. Бледные Воды ближе всего к Грани, и причину катастрофы будут искать именно здесь. Тебя не пощадят. Уходи, Лири.

Лиандри подождала, пока он договорит.

— Они уже здесь, — сказал она. — Я видела их у болот.

Несмотря на то, что Ланн относился к экзалторам с неприязнью, это известие его обрадовало. Гильдия больше не была ему другом, но, по крайней мере, они были на одной стороне. Касательно Лиандри он был ни в чем не уверен — с первого момента их встречи.

— Иди в Альдолис. У тебя будет шанс на новую жизнь. — Он не любил лгать, но иногда приходилось. Слабо верилось в то, что для нее найдется место в темном городе. — Может, тебе там будет лучше. — Хладнокровие изменило ему, и Ланн добавил, уже тише: — Может, и не будет. Но ребенка ты взять не можешь. И я тебе его не отдам.

— Нет? — спокойно переспросила она.

— Нет, — подтвердил Ланн.

Лиандри медленно поднялась со своего ледяного трона. Ульцескор почуял неладное, и не он один: Кольм бросился к лебедке, спотыкаясь и падая, но ему недостало сил, чтобы повернуть колесо. Пол под ногами содрогнулся, протяжно загудел камень, первая трещина поползла по ножке кресла и расколола надвое ледяную розу на его подлокотнике. А затем на них обрушилась лавина звука: светильники взрывались, выпуская в воздух порции ядовитого газа, гобелены осыпались со стен кучками снега, филигранная мебель распадалась на кривые ледышки. Статуи с человеческими лицами падали, оставаясь целыми, словно разрушение было над ними не властно или боги, обладающие неограниченной силой, пощадили их. Поднялась настоящая метель, неистовый ветер мешал идти, яростно жалил и швырял снег.

Ланн оказался не в силах противостоять бурану: ветер сбил его с ног. Ульцескор спрятал ребенка под плащ и полз на четвереньках, одной рукой прижимая его к себе. Острые обломки летели в лицо, и Ланн втянул голову в плечи и зажмурился, чтобы уберечь глаза. Динь всхлипывал, его маленькое сердечко бешено колотилось. Наверное, за всю жизнь малыш не натерпелся столько страху, как в эту ночь.

Кольм был в относительной безопасности, скорчившись у стены рядом с лебедкой. Лишь он видел Снежную Ведьму, раскинувшую руки в стороны и сотрясавшуюся от приступов истерического смеха. По ее щекам текли слезы, мгновенно превращаясь в замерзшие ручейки, и мальчик не мог понять, она радуется или печалится. Ее состояние Кольм определил как полное, безвозвратное сумасшествие, и, вероятно, так оно и было. Получив отказ, Лиандри собиралась похоронить их заживо под слоем льда, вместе с собой. Он очень ярко представил разверстую пасть могилы, в которую сбросят их почерневшие тела.

Кольм издал дикий, истошный вопль. Ветер резво подхватил этот крик и вплел в свое завывание. В рот набились комья снега и ледяные осколки, один из которых разрезал мальчику щеку. Ощущение крови и ее медный привкус привели его в чувство. Он яростно потер глаза и вгляделся в окружающий хаос. В завихрениях метели Ланна было почти не видно: струи воздуха яростно били ульцескора в спину, и он то и дело припадал к земле, чуть заваливаясь на левый бок, так как боялся придавить малыша.

Меховая накидка примерзла к стене, и паж с ожесточением содрал ее с себя, оставшись в рубашке и бриджах. Стужа без промедления заключила его в свои морозные объятья. В первый момент Кольму почудилось, что воздух, который он только что жадно схватил ртом, нисколько не прогрелся, и его легкие затвердели от холода. Он опять взглянул на ульцескора, заметенную снегом фигурку в самой сердцевине белого ада, и накатывающая паника отступила. Чем Кольм может ему помочь? Что он вообще может сделать? В поле его зрения попала лебедка, и он бросился к ней, ни о чем не думая, судорожно счистил с механизма налипший снег. С минуту Кольм пыхтел и напрягал все мышцы, чтобы совершить один-единственный поворот, но безуспешно: колесо намертво сковал лед. Мальчик заплакал от досады и не смог закрыть лицо, ибо его руки прилипли к металлу. Он сорвал кожу на ладонях, до крови искусав губы, слезы застыли на его щеках. Вынув рубашку из брюк и подставив голый живот метели, Кольм обернул руки тканью и вновь принялся за дело. Силы покидали его, не постепенно, а какими-то рывками, будто кто-то раз за разом вгонял в его тело нож. Колесо не сдвинулось ни на мил. Кольм не был особенно верующим, но сейчас молился, уже не про себя, а вслух, взывал к богу или богам, обладающих достаточным могуществом, чтобы вытащить его из этой передряги. Ни один человек не сумел бы повернуть это колесо, не с помощью грубой силы. Снежная колдунья обрушила на них неистовство стихии, как будто одной беды было недостаточно, и им суждено было замерзнуть насмерть, быть погребенными меж этих стен. Кольм не хотел умирать. И когда осознание близящейся гибели стрелой ворвалось в его разум, круша надежды на своем пути, лебедка вдруг завертелась под его одеревеневшими ладонями. Она пошла так легко, словно препятствие, сдерживающее ее до этого момента, просто исчезло.

С этой стороны не было теневого заслона. Там, за воротами, полыхал свет столь яркий, что выжигал сетчатку. Вместе со светом ворвалось тепло. Обычная прохлада поздней осени ощущалась как летняя жара, и она безо всяких усилий разогнала стужу, как слепящая зарница рассекает ночной кошмар с наступлением дня. Лед плавился, пятясь к своей королеве, подальше от солнца, снежинки таяли, не достигая земли. Кольм вышел навстречу небу и солнцу, и слезы бежали по его лицу. Несмотря на изодранные руки, на ноющие мышцы и обморожение, он чувствовал себя счастливым. И свободным.

Ульцескор проследовал за Кольмом, уже на двух ногах. Он опустил на землю Диня: малыш был жив-здоров. Что-то рухнуло за его спиной, тяжело и шумно, вздымая пыль, но Ланн не оглянулся. Врата захлопнулись, как тюрьма, заперев Лиандри в ее бессердечном царстве.

На низком парапете, между двумя зубьями крепостной стены, сидела девушка с длинной белой косой. Она глядела вслед трем удаляющимся фигуркам, пока они не скрылись из виду, а затем обзавелась крыльями и взмыла в небеса, никем не замеченная.

Интермедия. Чудесное воскрешение

Ничто не нарушало тишину, кроме его жалобных всхлипов. Он не мог больше кричать, горло саднило, в груди образовалась опаленная дыра. Здесь никого не осталось, только мертвые. И он сам был уже мертв, лишь измученное сердце зачем-то продолжало гнать по венам кровь. В дверь осторожно постучали, и он открыл ее, думая, что смерть наконец-то явилась за его душой.

На пороге возникла тонкая женская фигура, облаченная в темное платье с высоким воротником. При виде старика, сгорбившегося до самого пола, она опустилась на колени и взяла его ладони в свои. Его взгляд прояснился от слез, и он решил, что бредит; но этот бред был желанным.

— Что случилось, папа? Почему ты плачешь?

Под плотной тканью платья ее грудь стягивали ровные стежки.

— Дейдре, — прошептал он. — Я думал, что потерял тебя.

— Нет, нет, — ласково произнесла она, обнимая его за шею. — Я ни за что не брошу тебя. — Ее рот приоткрылся, обнажая клыки столь белые и сверкающие, точно они были выточены из алмазов. — Отныне мы будем вместе, вместе навсегда.

Глава 33

(Шадрен)

Говорят, было время, когда Мигдал-Эль висел так низко, что можно было коснуться рукой его остроконечных башен или войти в него, всего лишь приставив длинную лестницу, а сдерживающие его цепи волочились по земле. Говорят, что когда-то его двери были широко открыты для гостей, и Богиня радушно приветствовала каждого, кто осмеливался нанести Ей визит. Ходили слухи, что замок обладал собственной волей… Но никто не рассказывал такого, что Мигдал-Эль, как полагается каждому уважающему себя зданию, стоял не на воздухе, а на земле. Божественный архитектор, приложивший руку к этому чуду света, был либо пьян, либо безумен. Замок был перевернут, и обитающие в нем создания вели перевернутую жизнь. Для них солнце всходило на западе, время текло вспять, а ходили они, вероятно, задом наперед, будто озорные дети.

Ни с кем из них Морта не хотела столкнуться лицом к лицу. Для нее не составляло большого труда висеть вверх тормашками, став такой же опрокинутой, как и Мигдал-Эль. На первый взгляд, беспокоиться было не о чем. Живоглот не пропускал Ману, закрыв горлышко мерзкой белесой пленкой, и вылиться обратно антиплоть не могла. Тревоги парки были направлены на другое: Морта знала истинное имя Богини, а такое знание опасно, оно делает тебя мишенью, хочешь ты того или нет.

Прошло несколько минут. Карающая длань не озарила небо вспышкой и не сразила девочку молнией, а вероятность нежелательной встречи увеличивалась с каждой секундой. Морта вынырнула из облака, на какое-то время ставшего ей надежным укрытием, и подлетела к ряду ступеней, ведущим к большим двустворчатым дверям из кованого железа. Цепи покачивались у нее над головой, иногда соприкасаясь и отдаваясь гулким звоном, точно храмовые колокола. Обсидиановые стены, глубинно-черные и гладкие, вовсю играли с ее воображением: они то преломляли свет, как грани кристалла, то становились темными зеркалами, в которых она видела себя и окружающий мир. Ее двойник и отражения облаков за спиной несколько отличались от оригиналов, но поначалу это мог заметить лишь внимательный глаз и пытливый разум. Затем небо в зеркале вдруг наливалось чернотой, вынашивая в себе бурю, цветные одежды девочки серели, как и ее лицо, а со лба и щек начинала медленно слезать кожа, обнажая что-то ужасное, хищное, отвратительное, как само первобытное зло. Морта отворачивалась, зажмуривалась и в ужасе ощупывала лицо, убеждаясь в нереальности этих видений, а когда ее взгляд опять падал на замок, его стены были черными и пустыми, словно очи тьмы. Тень замка тесно переплеталась с ее тенью, и Мигдал-Эль пользовался этим, чтобы запустить свои пальцы в ее сознание.

Морта отбросила все сомнения прочь и решительно ступила на лестницу. Мир стремительно перевернулся с ног на голову, вызвав легкое головокружение, какое-то время раскачивался перед глазами, а потом опять застыл. Девочка стояла на земле, и ее тянуло к земле, как и должно, и Мана больше не натягивала пленку на горлышке сосуда. Морта взошла по ступенькам, неловко поклонилась странному луноликому существу на двери, обладавшему только лицом и копной вьющихся волос, и поставила живоглота в угол у самого входа. Она ведь не должна передать сосуд из рук в руки? При этой мысли по ее телу пробежала дрожь. Несколько локонов толщиной в детское запястье потянулись к сосуду, обвили его блестящими кольцами и по-хозяйски придвинули к себе. Морта предпочла не вмешиваться в естественный ход вещей и собиралась с чувством выполненного долга сойти вниз по ступенькам, когда услышала шорохи по ту сторону двери. Как только она скользнула за одну из тонких башен и прижалась спиной к холодной стене, дверь распахнулась абсолютно бесшумно, и только струя воздуха сообщила ей о том, что замок открыт.

Зашелестело платье, и Морта, чье любопытство одержало верх над страхом, выглянула из-за угла. Ее сердце неистово колотилось в груди. Она оставила на пороге сосуд с Маной, как мальчик-посыльный оставляет соседям кувшин молока, за который было уплачено ранее. Все верно: каждая капля Маны принадлежала Богине. Но что Она будет с ней делать?

Богиня не имела себе равных. Ее облик ослеплял, заставлял преклонять голову. Она обладала лицом и фигурой прекрасной девушки, но в ней не было ничего от человека: создание из материи настолько тонкой, что ее нельзя окинуть взглядом, такой прекрасной, что захватывало дух, такой царственной, что колени бессмертных подгибались сами собой. Не будь Морта паркой, это зрелище выжгло бы ей глаза.

Богиня без каких-либо усилий подняла живоглота и содрала пленку. Поднесла горлышко ко рту. Морта содрогнулась и прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Божественное горло производило глотательные движения. Она пила Ману так, словно это была вода.

Насытившись, Богиня положила на землю сосуд и промокнула рот рукавом. На ее красивых губах не было ожогов, антиплоть не разъела ткань ее платья, а сосуд был совершенно пуст. Живоглот утратил форму и был похож на сдутый мяч. Он не дергался и издавал никаких звуков, будто скончался.

Морта дождалась, пока Богиня скроется за дверью, а потом расправила крылья и нырнула в облака, искренне надеясь, что увиденное быстро сотрется из ее памяти. Но образ Люше, пьющей Ману, было невозможно забыть.

Часы начали бить двенадцать, и эти удары были как биение сердца: глухие, нечеткие, затихающие, словно его обладатель медленно умирал. На последнем ударе должно было что-то произойти, ведь так всегда бывает в сказках. Вот уже несколько недель Шадрен жил в сказке, являлся частью вымысла, басни с плохим финалом, и в преддверии конца он сидел на краешке кровати, вертя в руках хрустальную маску. Скоро карета должна превратиться в тыкву, дорогие шелка упадут в пыль, а им на смену придет пронизывающий холод. Он представил себя голым, дрожащим, в одной только маске, и невольно поежился.

Морвена сидела рядом, спиной к нему. Экзалтор слышал ее дыхание, ощущал ее нервозность, и это было одной из причин, по которой он не хотел нарушать молчание. Он и так знал, о чем она думает. Ею владел страх. Тени сказали, что карающая длань не коснется Альдолиса, но они не обладали даром предвидения и вместе с тем были удалены от мира на целые века, а у Богини имелись серьезные причины, чтобы разрушить город. Он был противоположностью Эдена, его темным двойником, созданным ведьмами в обход Ее воли. Он искажал творения Королевы-Колдуньи, извращал их природу, попирал извечные законы джунглей. Охотники, придя сюда, лишались возможности охотиться, а таковыми была не меньше чем половина жителей города; слабые находили здесь долгожданный приют и обзаводились семьями. В человеческом мире не очень-то жалуют монстров, и те бежали от смертельной опасности, отбросив гордыню и предав саму свою суть. Даже мошка, не обладая разумом, стремится к свету, имя которому — жизнь.

С каждым ударом его пальцы все больше вжимались в маску. Шадрен стал сильнее, чем был: сразу после кормежки он мог бы раздробить камень величиной с яйцо, ударив по нему кулаком. И все же он не подозревал, насколько окреп, не сознавал границ своей силы, пока маска не треснула у него в руках. Экзалтор испытал удивление, а вместе с ним испуг. Правая рука болезненно пульсировала, и он потратил целых десять секунд на то, чтобы ощупать ее на предмет повреждений. Все было в порядке.

Нет, не все. Бой часов больше не разбивал тишину на промежутки.

Шадрен резко развернулся, увидел лицо Морвены, залитое слезами, в свою очередь обернувшейся к нему, и в неясном порыве привлек ее к себе. Она разразилась громким плачем, будто старательно сдерживалась в ожидании того момента, когда он соизволит ее обнять. В комнату робко заглянуло солнце, маленькое и тусклое, игрушечная копия настоящего, но горожане встретили его восторженными криками. Для них, так долго не видевших дневного света, это было сродни приходу мессии. Ветер швырнул в окно горсть белых лепестков и разметал их по полу, а в душе экзалтора разлился покой.

Морвена стала ему ближе, чем другие. Чем Морта. Чем кто-то либо до или после того, как он превратился в монстра. Вдвоем они пережили последние сумерки.

Она нехотя отстранилась. Им предстояло очередное испытание. Хватит решающего сражения, чтобы выиграть войну, и эта битва могла длиться веками, а пока что они всего лишь отдалили неизбежное. Тень палача все еще реяла над миром, только невидимая, гибельный отсчет по-прежнему шел, только не был слышен. И, в конечном итоге, они были обречены на провал: Богиню нельзя перехитрить, а от глаз Ловца Снов невозможно укрыться. Но иногда человек, являясь существом безнадежно слабым и уязвимым, идет наперекор судьбе и борется за то, что кажется недостижимым. Крестьянин впервые берет клинок в натруженную руку, когда становится тем единственным, что стоит между его семьей и шайкой головорезов. Ведьмам, кроившим реальность по своему желанию, было бы стыдно опустить руки в такой момент, а тем более Морвене, носившей в себе эссенцию колдовства. Вдобавок она была теперь не одна.

Их чувства достигли невиданной глубины. Морвена не спрашивала, хочет ли Шадрен идти с ней, потому что прочла ответ в его глазах. Он по-прежнему хотел ее сопровождать, и сейчас бы пошел за ней куда угодно, хоть на край света. Собственно, именно туда они и собирались.

Ей все-таки пришлось нарушить молчание, чтобы попросить экзалтора отодвинуть кровать. С этой задачей он справился без усилий. Стена у изголовья, ранее скрытая тяжелым балдахином и вышивкой мрачных тонов, состояла из огромных каменных блоков, а в ее центре зияла дыра. Шадрен опасливо заглянул внутрь: в полуночной пустоте неба висела облачная дорога. Ненадежная тропка клубилась, как вода в бурлящем котле, изгибалась, точно всадник на непокорной лошади, и неоднократно меняла свою ширину на том отрезке пути, который мог охватить глаз. Облака отсвечивали то сиреневым, то сизым, то ярко-белым и как будто вели постоянную борьбу с тенью за очередной лоскут пространства.

— Богиня спит, — сказала Морвена. — Если мы и можем выступить, то только сейчас. Иначе Она не позволит нам заточить их в Колыбель: ангелов, что скрываются при свете дня.

Экзалтор перегнулся через край. Ступать по облакам — все равно что ходить по воздуху. У него нет крыльев, чтобы летать, да и у Морвены, насколько ему было известно, тоже.

— Никаких витар?

— Никаких. Помоги мне.

Он подал ей руку, как галантный кавалер, и ведьма переступила через край отверстия. Шадрен был готов подхватить ее, если она начнет падать, но ее нога сразу нашла опору. Морвена ободряюще улыбнулась ему с другой стороны: сказка продолжалась. Если рассказать кому-то о том, что происходило с ним в Альдолисе, кому-то за пределами этого невероятного мира, Шадрена примут либо за наглого лжеца, либо за выжившего из ума бродягу. Он и правда мог бы ходить по домам и рассказывать людям эти темные истории, а тех, кто соблазнится его речами, уводить в ночь — и выпивать без остатка. Да, это ему бы понравилось. Шадрен познавал свою вампирскую натуру, как узнают нового человека, к которому испытываешь необъяснимое расположение.

Он перелез через порог и встал рядом с ведьмой. Ботинки по щиколотку утонули в облаке, клочья сероватого тумана цеплялись за его одежду и липли к волосам. Обрывки оставляли после себя мокрые пятна, отрываясь и уносясь вдаль, будто тополиный пух. Казалось, это место продувается всеми ветрами, но в равной степени можно было утверждать, что ветра здесь не существовало вовсе, настолько беспорядочными и ленивыми были воздушные потоки.

— Я ожидал чего-то более…

— Опасного? Страшного?

Экзалтор ответил кивком.

— Я не на шутку струхнул, когда мы летели сквозь прореху в Мане.

— Я тоже, — сказала Морвена. — Тебе нечего стыдиться. Но тут, — она сделала круговой жест рукой, словно демонстрируя широту и богатство своих владений, — тебя не поджидают никакие угрозы. Разве что легкий испуг. А если будешь послушным, и этого можно избежать.

В ее голосе не было кокетства. Слова звучали мягко — и вместе с тем властно. Кайле, нашедшая приют в ее теле, была не просто старой; она была древней, как первый алтарь.

— Что мне делать? — с готовностью спросил он.

— Ничего. Иди за мной и не оглядывайся. Мне будет приятно знать, что ты охраняешь тыл.

Так и тронулись в путь — Морвена первой, Шадрен чуть поодаль, лениво переставляя ноги. Не потому, что жидкий кисель, охватывающий щиколотки, замедлял движения или им овладевала усталость. Напротив, облако помогало экзалтору, с каждым шагом выталкивая его из себя, а он пребывал в приподнятом настроении, ибо сумел украсть два года жизни у беспощадного фатума. Почему ему в голову пришло именно это число? Он не мог знать, сколько ему отведено, мог только чувствовать это своей второй натурой, которая видела дальше и знала больше, но пока что оставалась лишь тонким стеблем, растущим в пыли.

То же обостренное чутье дало ему понять, что за ним идут и что их скромная процессия увеличилась как минимум на несколько человек. Шадрен велел себе не оборачиваться, но соблазн был слишком велик. После минуты-другой отчаянной схватки любопытство одержало верх над осторожностью, и он оглянулся через плечо.

Несколько? Их были десятки, сразу и не сосчитать; и людьми они были в той же мере, что и русалка, которая пыталась его обольстить и поплатилась за это жизнью. Большинство передвигалось скачками на всех четырех лапах, другие с трудом шагали прямо, при этом, впрочем, не распрямляя острые колени, вывернутые назад. Они выглядели одурманенными. Из их равномерно черных глаз на Шадрена смотрели представители семейства кошачьих, и будь он проклят, если эти лысые кошки не пахли как Эденский сад.

Этого он должен был испугаться? Если так, то у экзалтора появился новый повод для гордости: выдержка его не подвела, ни один мускул не дрогнул на лице. Еще бы: он видел и похуже. Шадрен обернулся, чтобы продолжить путь, и его самодовольство вмиг лопнуло, будто мыльный пузырь. Бояться стоило вовсе не рефиайтов, покорно следующих за Морвеной, как домашние животные на поводке.

Королева Альдолиса ушла далеко вперед, а свободное место между ней и Шадреном заняли Тени. От этого зрелища он весь покрылся холодным потом. Семь Теней вышагивали под неровный ритм доносящейся откуда-то музыки. Для экзалтора она была едва слышной, а вот в ушах прочих участников шествия боевито грохотали барабаны, печально звенела лютня, зазывно напевала свирель. Тени явно злоупотребляли той мизерной долей веселья, которая была им доступна. Эрис вальсировала с куклой столь яростно, что угрожала оторвать игрушке обе руки. Андроктазия бестолково размахивала культями, и больше всего это походило на судороги животного, заразившегося бешенством. Айте распахнула свой рваный плащ и с его помощью имитировала быстрый полет нетопыря. Венценосная Альгея, наиболее сдержанная из всех, пританцовывала во время ходьбы, но при этом двигались только ноги, как будто верхняя часть ее тела существовала независимо от нижней. Нефелу не пригласили на званый бал, и другие архиведьмы держались от нее подальше, хотя ее так же подергивало, как и остальных. Лишь движения Лете, которую вел под руку единственный в их компании мужчина-Тень, были настолько грациозны и точны, что невольно приковывали взгляд.

Шадрен снова оглянулся, уповая на то, что наваждение в виде цепочки беснующихся духов просто исчезнет, если он повторит свою ошибку. Но нет — они по-прежнему стояли между ним и Морвеной, как непробиваемый заслон, и он не решался ни окликнуть ее, ни, тем более, подойти ближе. Сама она не оборачивалась, игнорируя его отчаянный мысленный зов. Она чтила правила.

А потом дорога закончилась, обрываясь в пустоту, и Морвена остановилась. Замерли Тени, и экзалтор, и рефиайты за его спиной. Королева Альдолиса подняла вверх раскрытую ладонь, и каким-то образом Шадрен знал, что этот жест предназначался ему одному. Предупредив его, Морвена сделала шаг в пропасть. Тени шагнули следом, и никто из них не упал. Рефиайты огибали экзалтора, стоявшего истуканом, пихали его под локти и цепляли когтями, но каждый останавливался на краю обрыва, не решаясь идти дальше. Они не чувствовали холода, который источала бездна, и не могли ее видеть. Их единственной защитой был страх, просачивающийся сквозь слепоту, дурман и колдовской призыв.

Морвена медленно повернулась. Тени выстроились клином позади нее, создавая подобие крыльев. Ее глаза полыхнули зеленым огнем, светлые локоны разметал восходящий поток ветра. Она простерла руки по направлению к рефиайтам, и сила, толкавшая их в спину, на порядок усилилась. Шадрен качнулся вперед, рухнул на четвереньки, потом на живот и пополз навстречу черной могиле. Он не хотел, но не мог сопротивляться. К счастью, этого не хватило, чтобы прыгнуть вниз. Экзалтор перегнулся через край и с опаской заглянул в темноту. И сразу же за этим с обрыва посыпались рефиайты, как деревянные фигурки, единым махом сметенные со стола.

В воздухе они преображались, обрастая человеческими чертами и отбрасывая звериные. Они воздевали к небу руки из слоновой кости, задирали точеные подбородки и распахивали чудесные глаза. Их волосы, одинаково длинные как у женщин, так и у мужчин, струились по ветру молочной рекой, искрящейся под луной. Момент падения длился две или три секунды, а затем вокруг рефиайтов смыкались спектральные тюрьмы, и клетки, покачиваясь на цепи, растворялись во мраке провала. В этот миг Шадрен был несказанно рад, что ему не придется когда-нибудь последовать за ними. На лицах рефиайтов было столько отчаяния, столько мучительной тоски, что Пустошь виделась экзалтору куда более привлекательной. Лучше столетия блужданий, чем вечное заточение.

Кто-то встал рядом с ним, на двух ногах. Шадрен удивленно поднял голову, скользнув взглядом по длинным ботинкам и серому платью, охватывавшему тонкий стан. Лопни мои глаза, подумал экзалтор. Он знал ее. Он определенно ее знал.

Девушка пошатнулась. Шадрен вскочил на ноги, схватил ее под мышки и потащил прочь от обрыва. Каблуки ее сапог скребли по облакам, оставляя глубокие темные борозды. Оттянув девушку на безопасное расстояние, он поставил ее прямо. Она снова качнулась по направлению к пропасти, и экзалтор придержал ее за плечи. Тяга понемногу ослабевала, он чувствовал это по себе.

— Эй.

Шадрен помахал рукой перед ее лицом. Девушка медленно повернула голову и посмотрела на него. В ее глазах не отразилось ни тени узнавания. Подобная заторможенность не могла считаться нормальной. С ней было что-то не так.

— Тебя зовут Летиция, верно?

Она не ответила.

Глава 34

(Летиция)

Его голос был проникнут ледяным спокойствием. Смерть не стучит в дверь: ей не нужно разрешение, чтобы войти. Летиция понимала, что должна испугаться, но страха не было.

— Если ты здесь, — медленно сказала она, — значит, в том доме…

Охотник взглянул на нее. Чуть улыбнулся.

— Прошлая наша встреча была короткой.

— Эта будет длиннее?

— Отчего же нет? — Он похлопал ладонью по скамейке. — Садись.

Летиция не стала дожидаться повторного приглашения. Затем ей стало стыдно: одежда вся в грязи, волосы слиплись от пота и пыли, лицо и руки вымазаны сажей. В отличие от нее, Охотник был чистеньким, как будто прилетел сюда на огненной колеснице. Госпожа ди Рейз украдкой глянула на него и, убедившись, что его внимания удостоился злосчастный особняк, послюнила палец и принялась стирать пятна с ладоней. Почему-то это казалось ей жизненно важным: чистые руки.

Охотник молча протянул ей платок.

— Если он там, — спросила она, — так чего ты не войдешь?

— Не могу, — донеслось в ответ. — Он насыпал под дверью дорожку из соли. Ума не приложу, где он этому научился.

Летиция перестала вытирать руки.

— Соль? — спросила она с неподдельным изумлением. — Тебя можно остановить солью?

Он издал короткий смешок.

— Вижу, это не очень впечатляет.

Летиция промолчала. Несколько минут они провели в тишине, и за это время погода резко изменилась: откуда ни возьмись, налетел холодный ветер, на землю упали первые капли дождя. Госпожа ди Рейз быстро продрогла, но не встала со скамейки. Она искала слова, которые заставят его уйти, — и в то же время знала, что таких слов не существует.

— Да, соль, — сказал Охотник. Их глаза на миг встретились, и под этим льдисто-голубым взглядом она поневоле сникла. — И чужой мир. Как, например, чья-то живая картина. Поэтому я нашел его не сразу. Но от меня никто не уходит. Меня нельзя избежать.

— Кто велел тебе избавиться от нас? Богиня?

— Она не говорит со мной, — с каким-то сожалением произнес Охотник. — Я не получал приказов уже лет сто. Или, может, все пятьсот? Время обтекает меня, как вода камень. Я не веду ему счет.

— Значит, приказ очень древний, — поняла Летиция. — А что, если все изменилось?

— Ничего не изменилось и не изменится. Колдовство остается уделом женщин. Она избавилась от архиведьм, несмотря на их фанатичную преданность, потому что они посмели обучить мужчину. Ты думаешь, на свете не было колдунов? Были. Но я убил их, — мрачно сказал Охотник. — Убил их всех.

— А я?

— А тебе суждено стать источником его силы.

— Но если убить его, — предательский, мерзкий вопрос, — то мне ничего не грозит?

— Ты чем слушаешь? Я должен убить вас обоих. Ты видела его, говорила с ним, ты расскажешь кому-то еще. Молва распространится, как чума, а люди не должны думать, что это нормальное явление. Иначе колдуны начнут появляться на свет как грибы после дождя, и мне придется нанять целую бригаду, чтобы вовремя от них избавляться. Кроме того, — он помедлил, — отпущенное тебе время давно истекло.

— О чем ты говоришь?

Охотник пожал плечами, не намереваясь отвечать. Госпожа ди Рейз беспокойно заерзала. Холодное кресло, стальная пластина на глазах… Неужели? Но ей не следует думать об этом сейчас.

— Тогда я буду с тобой драться.

Он с интересом посмотрел на девушку.

— И чем же ты собираешься меня одолеть?

Летиция сжала гримуар в онемевших пальцах. Дождь припустил в полную силу, ветер становился все яростней и гнул деревья к земле. Охотник проявил неожиданную заботу: легким движением накинул девушке на голову капюшон. Она глянула на него краем глаза.

— Иди в дом, — сказал он. — Я подожду.

— Ты позволишь мне? — удивилась Летиция.

— Позволю. Он отчаялся и скоро выйдет. Так или иначе.

— Ладно, — сказала она.

Летиция поднялась, еще с минуту стояла, прислушиваясь к шуму дождя, как будто ждала, что он скажет что-то еще. С его волос стекала вода, капая на куртку. Охотнику было от силы лет двадцать пять на вид, может, меньше, один его глаз был бледнее другого, он хромал и не мог уснуть. Он был бессмертным богом, который собирался убить ее и Касса, а она не хотела оставлять его одного под сумрачным небом, наедине с дождем.

Госпожа ди Рейз не успела среагировать: Охотник схватил ее за руку чуть выше локтя и дернул к себе. Капюшон упал на плечи, ее сердце зашлось от испуга. Их лица оказались на одном уровне, и в какой-то момент Летиции почудилось, что он собирается ее поцеловать. Но он только спросил:

— Передумала?

— Нет, — прошептала она.

Помедлив, он отпустил ее. Госпожа ди Рейз бросилась к дому, спотыкаясь о камни и кляня себя, что решила задержаться, но запах пороха и беды преследовал ее, летел за ней, будто шлейф от траурного платья. Перед глазами маячило его лицо, чем-то даже красивое, но это было совсем не важно, так как Охотник ясно дал ей понять, что в следующий раз они встретятся врагами: столько холодной ярости отразилось в его взгляде.

Взойдя на крыльцо, Летиция остановилась, упираясь в колени и тяжело дыша. В следующий миг дверь распахнулась, будто Касс с нетерпением ждал прихода гостей. При виде девушки его лицо вытянулось от удивления.

— Что ты здесь делаешь?

Она протиснулась мимо него в дверь. В доме было зябко.

— Ты сам меня позвал.

Летиция огляделась, снимая плащ: старая мебель, побитые деревянные панели, давно потухший очаг. На каминной полке стояли часы с разбитым стеклом. Они не шли.

— Разведи огонь, что ли.

Она плюхнулась в потертое кресло, скрипнувшее под ее весом. Кассиан затворил дверь, все еще вне себя от изумления, и молча наблюдал, как Летиция, не слишком церемонясь, выжимает воду из мокрых волос. На полу перед креслом образовалась лужа.

— Я тебя позвал? — наконец осведомился он. — Как?

Госпожа ди Рейз обернулась и взглянула на него.

— Ты прислал мне сообщение.

— Каким образом? — Его понемногу охватывал гнев. Летиция, которой вообще не должно было здесь быть, принялась городить какую-то чушь прямо с порога. — Почтовой ласточкой? Передал записку? Я ничего тебе не присылал.

Пришел ее черед удивляться.

— Вот как? — Она подошла к камину, присела на корточки и поворошила кочергой холодные угли. Поискала взглядом растопку: ничего подходящего не нашлось. — Тем не менее, я получила сообщение. Что ты в опасности. Что Охотник…

— Стой. Замолчи. Он стрелял в меня.

— Стрелял?

Касс подошел ближе. Его лицо исказилось болью.

— О Богиня, Летиция, что тебе здесь понадобилось, в этой мертвой долине? Ты пришла умереть вместе со мной? Я остановил клинком его пулю. Но спектра разлетелась на осколки, как простое стекло. И я сбежал и спрятался здесь, насыпал под дверью соли… Что я мог еще сделать? Иди сюда, — его голос снизился до шепота, — иди и обними меня, потому что я не думал, что увижу тебя еще раз.

Она повиновалась. Касс обвил вокруг нее руки. Он думал о том, где она была после его побега и кому достались поцелуи, которых жаждали его губы. Летиция не могла принадлежать ему — и все-таки она пришла, пересекла ради него границу миров и подвергла себя смертельной опасности. Разве мог он желать большего от девушки, с которой его связывало только несчастье?

— Я люблю тебя.

Ведьмак почувствовал, как Летиция оцепенела в его руках, но ему было все равно. Три слова могли изменить все, и именно их он так и не сказал Лу. Кто знает, как бы все повернулось? Люди учатся на своих ошибках.

— Слушай, Касс…

— Тебе не нужно ничего говорить.

— Нет, нужно. — Она отстранилась, завладела его взглядом. — Ты не умрешь здесь. Я клянусь тебе в этом. Я смогу победить Охотника, и мы уйдем отсюда вместе.

— И что потом?

Она ушла от ответа.

— Я справлюсь. Просто жди. Ты в меня веришь?

— А у меня есть выбор? — с невыразимой печалью спросил Касс. Затем лицо ведьмака вдруг прояснилось, как будто его посетила замечательная идея. Он схватил ее за руку и горячо прошептал: — Давай убежим. Только ты и я. Давай убежим, невеста волка, ведь ты бегаешь быстрее, чем остальные.

Он и не подозревал, как оскорбил ее этими словами. В этом смысле он был таким же, как Ланн. Никто не верил в нее. Все считали ее ни на что не годной глупышкой. Летиция ожесточенно вырвала руку и глянула на него с такой яростью, что Касс невольно отшатнулся.

Она вернулась к креслу и подняла с пола гримуар, держа его обеими руками. Ведьмак переводил взгляд с книги на нее, не представляя, что Летиция собирается с ней делать. Что есть силы огреть его фолиантом? Да, это было бы неплохим выходом из положения.

— Ты знаешь, что это?

— Мне ли не знать? — мрачно отозвался он. — А ты знаешь, как им пользоваться?

— Конечно, знаю, — без зазрения совести соврала Летиция. Сейчас она не могла признаться в своем невежестве, это было равносильно капитуляции. — Потому что я ведьма. Этого ты отрицать не станешь?

Он промолчал. В этом споре Летиция имела больше шансов на победу: ее самоуверенность была как непотопляемый корабль, и количество пушек противника или их мощь ничуть ее не страшила.

— Я не буду убегать. Ты боишься, но во мне нет страха.

Он прикрыл глаза рукой и хрипло рассмеялся.

— Да, боюсь, и что с того? Я беспомощен. Мне нечем обороняться. Ты пришла упрекать меня? Так давай, упрекай! Скажи, что я ничтожество, что я бесчестный ублюдок, что я должен выйти за порог и умереть, как и подобает…

— Разве я говорила такое?

Мягкость ее голоса поразила его. Касс опустил руки и посмотрел на Летицию, и выражение ее лица оставило его безоружным, а слова в один миг утратили назначение и смысл. Она воплощала в себе все, чего он когда-либо хотел, чего мог хотеть, — и она досталась другому. Осознание впилось в его мозг так стремительно и болезненно, что у него подкосились колени, а к горлу подступила тошнота. Касс не мог заставить себя выйти к Охотнику, но он мог пережить ее смерть. Недостойная, низкая мысль. После такого лучше погибнуть.

— Я знаю, что верно, — проговорил он, отчаянно цепляясь за ошметки того благородства, которое когда-то у него было, — но то, что происходит сейчас, ужасно неправильно. Я люблю тебя. Пожалуйста, не уходи.

— Я поставлю все на свои места, — сказала Летиция.

И отвернулась.

Касс стоял неподвижно, пока за ней не закрылась дверь, а после шумно выдохнул и рухнул на колени. Какое-то время Охотник будет занят госпожой ди Рейз, и он сможет выйти через заднюю дверь и продолжить побег, который рано или поздно закончится неудачей. Охотник настигнет его, он знал это без подсказок, но ему удастся выиграть время. Жизнь была бесценным даром, жизнь была у него одна…

И в то же время он знал, что не сдвинется с места. Он будет ждать, пока Охотник не встанет у него на пороге и не сообщит страшную весть. Боги редко славились милосердием и величием души. Касс весь дрожал внутри — и ничего не мог с этим поделать. Страх полностью подчинил его себе, когда сквозь него, как огонек в тумане, пробилась яркая мысль: в том сне Летиция ничего у него не просила.

Она его оплакивала; его, мертвого.

— Значит, вернулась?

Охотник не оказал ей теплый прием. Его лицо вообще не отражало никаких эмоций, как будто Летиция уже не была девушкой, а только холодным трупом, лежащим в грязи. По крайней мере, дождь прекратился, думала она, вперив взгляд в сумрачную гладь небес.

— Ты всерьез считаешь, что пришла сюда по своей воле? В прошлом я думал так же. Что я в полной мере сознаю то, что делаю, что я властен над своими поступками. Но я ошибался. Боги предпочитают действовать через нас. Потому что это забавно или, может, они чересчур ленивы, — этого я не знаю. Тебя привели, — повторил Охотник, глядя в сторону.

— Это не имеет значения. И все же я благодарна тебе за заботу. Мой отец не сказал бы лучше.

— Я не хочу убивать тебя. Не сегодня, не здесь.

— Но приходится, — закончила она вместо него.

Револьвер перекочевал из кобуры в ладонь с такой скоростью, что девушка не успела и глазом моргнуть. Охотник выстрелил без предупреждения и прощальных слов, вокруг дула вспыхнуло оранжевое пламя, и пуля ударила Летицию в грудь, выбив из нее дух и отбросив далеко назад. Ее несколько футов тащило по грязи, перевернув на бок, и в расплывшемся, потемневшем мире не нашлось места мыслям о попранном достоинстве. В груди пульсировала тупая боль. Госпожа ди Рейз сильно приложилась затылком, но не потеряла сознания. Какое-то время она лежала неподвижно, прислушиваясь к ритму своего дыхания и ожидая, когда уйдет обморочная слабость. Летиция дышала часто и тяжело, но это была не агония. Она не могла понять, каким образом осталась в живых, пока в глазах не прояснилось. На обложке книги, придавившей ей левую руку, осталась круглая вмятина. В момент выстрела госпожа ди Рейз машинально прижала фолиант к груди, воспользовавшись им как щитом.

Охотник явно сожалел, что первый выстрел не убил Летицию. У него не было привычки затягивать дело. В глубине души он восхищался ее решительностью и отвагой, но смерть не гнушается никем, для нее все одно: стар или млад, женщина или мужчина, подонок или герой. Охотник оказался достаточно великодушен, чтобы дать противнику время подняться. Остальное было излишеством.

Летиция встала на ноги, превозмогая боль, выпрямилась во весь рост. У нее, перепачканной в грязи, замерзшей, усталой и голодной, почти не осталось сил, чтобы сражаться. Нет, не так. Их не было уже в тот момент, когда она пересекла порог дома на холме. Одна лишь сила воли толкала ее тело вперед. Сила воли — и неуемная злоба.

Она совершила длинное путешествие, чтобы познать колдовство, ощутить его хотя бы на кончиках пальцев. Она пересекла пустыни и реки, пережила такое, что страшно представить, и все же магия ей не давалась. Жертва, которую потребовало от нее темное искусство, оказалась немыслимой, это не вкладывалось в рамки ее мировоззрения. Вот что было действительно неправильно.

Гримуар взлетел в воздух, зашуршав страницами, но вместо того чтобы тяжело грохнуться вниз, продолжил порхать над землей вровень с ее лицом. Летиция вытащила кинжал из-за пояса и срезала булавки, сдерживающие одну из бабочек. Она даже не удостоила заклинание взглядом, отпуская на волю других мотыльков, вскоре окутавших ее голову дымным облаком. Они содержали ледяные копья и огненные шары, каменные глыбы, стрелы из света и тени, снежную бурю в миниатюре, цветистые иллюзии, магические доспехи и целую свору различных стражей, готовых как помочь скоротать зимний вечерок, так и распылить противника на молекулы. Там были заклятья исцеления, безумия и мгновенной смерти: все то, что может придумать человек, — и чего он вообразить не в состоянии. Летиция могла сделать врага тонким, как бумага, а потом с легкостью разорвать его руками. Она могла убрать из его тела все кости и смотреть, как он превращается в бесформенную массу, неспособный даже кричать. Она могла превратить его в пугало, калеку или горстку пепла. Она могла забрать у него разум.

Так или иначе, Охотник должен был умереть. Летиция вложила в это намерение всю свою ярость, и растревоженный рой мотыльков метнулся к противнику, оставляя в воздухе четкие темные следы. Эти линии, прямые и в то же время вибрирующие, точно Мана-струны, разрезали пространство между ней и Охотником. У заклятий нет своей воли, они повинуются хозяину, и приказание, отданное однажды, нельзя отменить. Госпожа ди Рейз была уверена, что бабочки не повернут назад, какими бы уловками ни располагал Охотник.

Подобный арсенал мог оставить в руинах весь мир. Никто не мог противостоять ей. Никто.

Враг вскинул руку с револьвером и пальнул в воздух, пробив небо цвета лиловых сумерек. Вокруг дыры мгновенно образовался смерч, затягивая в мерцающий водоворот все новые облака, а их брюшка то и дело подсвечивались белым, как при грозе. Заклятья, едва достигнув Охотника, рассыпались на яркие сполохи, клубы дыма и переливчатые осколки, а потом, вновь обратившись в мотыльков, замертво упали к его ногам. Их прозрачные тела усыпали землю, оставленные ими линии оплыли, как горячий воск. С влажным звуком гримуар шлепнулся в грязь. Мир стал черно-белым, будто из него высосали весь цвет.

Летиция отчаянно заморгала и вспомнила свои же слова: 'Он был абсолютен. Он был… богоподобен'. По телу разлилась слабость, кинжал начал выскальзывать из пальцев, но она вовремяопомнилась и крепче обхватила рукоять. Сдаться — значит проиграть. Ее неодолимая армада только что была разрушена одной-единственной пулей, стерта в пыль и прах вместе с ее самонадеянностью. Запасных планов у нее не было, лишь одна простая стратегия: в смелых фантазиях госпожи ди Рейз побеждал тот, чей удар был достаточно силен, чтобы навсегда заставить противника замолчать. Что ж, секунду назад Летиция обладала мощью, способную уничтожить любого. Но не Охотника.

Их сватка больше напоминала шахматную партию, чем смертельный поединок. Охотник играл белыми и напал первым, но он всегда ждал ответного хода, прежде чем ударить снова. Так и теперь. С минуту он смотрел на оппонентку, и его взгляд был скорее ленив, чем сосредоточен, потом якобы невзначай опустил глаза на ее руку, державшую кинжал, и Летиция, как зачарованная, последовала его примеру.

Первой ее мыслью было: у нее больше нет оружия, у нее нет ничего. Спектральное лезвие раскололось в тот миг, когда Охотник забрал из мира цвет, и в грязи перед Летицией лежала россыпь зеркальных обломков. Вместо этого из рукояти изливался поток клубящейся тьмы, настолько длинный, что уходил далеко в землю. Длинный… и невероятно тяжелый. Она резко согнулась пополам, словно только сейчас ощутила его вес.

Летиция осела на землю, не выпуская клинок. Охотник зашагал к девушке, всем своим видом показывая, что бой окончился не в ее пользу. Свободной рукой госпожа ди Рейз принялась листать пустые страницы гримуара, забрызганные грязью. Она старалась отпустить на волю всех мотыльков, не оставив ничего напоследок, и до сих пор считала, что это было правильным решением. Ничего. Ничего. Она перевернула последнюю страницу.

Последний мотылек притаился на обложке, испуганно трепеща крыльями в такт ударам ее сердца. Летиция не могла прочесть подпись под картинкой и тем более не могла знать, нужное ли это заклятье, но у нее не было выбора. Трясущимися пальцами она отколола булавки, бережно взяла мотылька в ладонь и резким движением подбросила вверх. Воздух над ней задрожал, начал наливаться формой, и госпожа ди Рейз, ощутив тревожную вибрацию, с трудом отползла назад.

Охотник остановился. На его лице отразилось удивление, быстро сменившееся холодным презрением. Путь к жертве ему преградил мужчина, сотканный из тени, как две капли воды похожий на него самого, а его оружие было точной копией Охотничьего револьвера. И все же Богиня сделала Охотника убийцей, не имевшего равных ни в этом мире, ни за его пределами. Сомнения были ему чужды, как и страх.

Летиция продвигалась все дальше, таща за собой клинок. Она пыталась уйти с линии огня. Бой, который ты ведешь с самим собой, нельзя выиграть; нельзя победить свою Тень. Дом на холме был раскрашен в серые тона, ее плоть была белой и практически искрилась в отсветах грозового неба, спутанные локоны волочились по грязи. Она задыхалась от усилия, загребая пальцами грунт. Земля внезапно содрогнулась, подбросила ее вверх, а потом немилосердно швырнула обратно. Летиция перекатилась на спину, хватая ртом воздух. Больше всего досталось руке: она не выпустила клинок, и при толчке ей едва не вывихнуло локтевой сустав. Девушка повернула голову и чуть приподнялась, помогая себе здоровой рукой.

Тень играла с Охотником, как ребенок с новой игрушкой. Он видел, что Тень в точности повторяет все его движения, и это наполняло его злобой. Он распалялся, будто любовник в жаркую ночь, и Тени передавалась его пылкость. Тень была столь же ловкой, сильной и изобретательной, хотя это казалось немыслимым. Тень была им.

Их обоих покрывали следы от пуль: у Охотника были раны и царапины, у Тени прорехи. Они не умирали, потому что смерть не была заложена у них в клетках, как у любого живого существа. Два бога. Два Охотника.

Летиция отвернулась и поползла по направлению к дому.

На середине склона у девушки кончились силы, и она устало повисла на темных корнях, выступающих из-под земли. Из нее выжали все, что у нее было. За спиной не стихали звуки сражения. Оно будет длиться столетиями, а она должна добраться до Касса, прежде чем потеряет сознание, и сказать ему…

Выстрелы перестали сотрясать воздух, затаила дыхание земля. Превозмогая себя, Летиция боязливо оглянулась через плечо. Охотник приближался, охваченный сполохами грозы, страшный и кровавый, и его Тень, петляя из стороны в сторону, шагала следом. Нет, убеждала себя девушка, это мое заклятье, моя защита, оно не посмеет обернуться против меня. Как по команде, они оба вскинули руки с револьверами. Госпожа ди Рейз зажмурилась в ожидании двух ударов, которые насквозь пробьют ей грудь. Внутри разлился леденящий холод, как будто она уже была мертва. Летиция словно окоченела, перед лицом гибели она не могла даже заплакать. Она ждала и ждала, но ничего не происходило.

Когда Летиция наконец открыла глаза, Тень обвила Охотника руками и ногами, присосалась к нему, как огромная пиявка. Его рука с револьвером была единым сгустком черноты. Он яростно сопротивлялся, но не мог выскользнуть из цепких объятий своего двойника. Тьма залепила ему глаза, лилась в глотку через полуоткрытый рот. Кажется, он едва дышал.

Госпожа ди Рейз посмотрела на клубящийся клинок в своей руке. Придерживаясь за корень, она встала на четвереньки, приподняла сначала верхнюю часть тела, а потом выпрямила колени. Теперь Летиция стояла, пошатываясь, а клинок тянул ее к земле. Она обхватила рукоятку обеими руками и безуспешно попыталась воздеть меч над головой. Он был непосильным грузом, слишком массивный для нее одной.

Чья-то ладонь легла на ее скрещенные, напряженные до предела руки. Мягко, ободрительно сжала и подтолкнула вверх. Клинок начал подниматься с такой легкостью, будто Летиции не хватало всего лишь мизерного усилия, чтобы сделать это самой. Воздетое лезвие простерлось до самых облаков, налитых бурей. Госпожа ди Рейз была как богиня правосудия со своим мечом.

— Рази, — шепнул он.

Клинок опустился без свиста, без единого звука, и вонзился во влажную почву. Изломанный след от меча протянулся до самого горизонта, вспыхнул темным пламенем и мгновенно потух. Долина Аш оказалась разделенной надвое, и пересечь эту огромную расселину нельзя было ни по воздуху, ни по земле. Края трещины испускали свет столь слепящий и полный красок, что невозможно было смотреть, и это сияние будто стеной скрыло Охотника от чужих глаз. Они были на правильной, цветной стороне, он остался на мертвой, черно-белой.

Летиция уронила на землю рукоятку кинжала. Она едва держалась на ногах, опираясь спиной на плечо человека, стоящего позади. Такое приятное, родное тепло. Она блаженно прикрыла глаза.

— Он мертв?

— Вряд ли. Но я победила. Мы победили.

— Значит, он придет снова?

— Может быть.

— И что тогда?

— Я буду драться с ним опять.

— Ради меня? — Касс взял девушку за плечи и резко развернул к себе. Ее волосы свисали мокрыми спутанными прядями, кожа отливала восковой бледностью, на перепачканном грязью лице горел лихорадочный румянец, и при этом она казалась ему беспощадно, губительно прекрасной. — Так останься со мной, а не с кем-то другим!

Летиция ответила ему прямым взглядом.

— Мы не можем быть любовниками. Но могли бы стать кем-то еще.

— Да ну? Например, кем? — в его голосе не было энтузиазма.

— Партнерами.

Он не знал, что сказать, все еще обуреваемый страстями, но это слово вселяло надежду. Когда-то он сам этого хотел, разве нет? Летиция обняла ведьмака за талию, нисколько не смущаясь. Она слегка раскачивалась, и Касс, невзирая на слабые протесты, поднял ее на руки. Когда-то он был невысокого мнения о женщинах: темное искусство было дано им, чтобы компенсировать природную слабость.

Но его убеждения покачнулись. Госпожа ди Рейз определенно обладала чем-то, чего он был лишен. Он не находил слов, чтобы описать это небывалое свойство: способность бежать быстрее, когда это невозможно, находить силы, когда они на исходе, отыскивать решение, которого нет. Для разума не существовало границ, не было лимитов у тела. Если захотеть, можно получить все.

Летиция задремала у него на руках. Касс поймал себя на том, что укачивает ее, как ребенка, и запечатлел на ее лбу короткий поцелуй. Девушка вскинулась и растерянно огляделась вокруг. Увидев его лицо, она снова расслабилась и обмякла.

— Пойдем домой, Касс, — произнесла Летиция между зевками. — Я так устала.

— Домой? — переспросил ведьмак. — Но как?

— Проще не бывает. — Она смежила веки, по губам скользнула тень улыбки. — Нам нужно всего лишь проснуться.

Госпожа ди Рейз умолкла и откинула голову, мгновенно проваливаясь в сон. Касс собирался перехватить ее поудобнее и отнести в дом, как вдруг девушка исчезла, оставив после себя ускользающее ощущение тепла и плащ, поразительно легкий, казавшийся сотканным из паутины. Ведьмак растерянно развел руками, накидка упала в грязь. Он смаковал горечь потери, когда за спиной раздалось хлопанье крыльев.

— Как поживаешь, Серый Скиталец? У меня для тебя задание.

Он обернулся. Нона держала в руке что-то вроде осколка или кристалла, полного острых углов и сверкающих граней: фрагмент времени. Госпожа ди Рейз сделала свой вклад в спасение мира, но его путешествие только начиналось.

Интермедия. Практически незнакомка

— Ты знала обо всем. Что печати были временным решением. Что Грань охватывает все большую территорию. Что вывихнутый мир — не сустав, который можно вправить обратно.

— О чем ты говоришь?

— Ах да, конечно!

Она всплеснула руками, одновременно воздевая глаза к потолку. Гостеприимство было неведомо хозяйке этих апартаментов: ей не предложили ни сесть, ни выпить чаю. Ифа принялась мерить шагами спальню, выражая нетерпение. Подошла к окну, намереваясь раздернуть занавески, но в последний момент передумала. Полумрак был как нельзя кстати. Она обернулась к Вираго, опираясь на подоконник и скрестив ноги: расположилась куда вольготнее, чем того требовал этикет.

Лайя-Элейна нахмурилась, но ничего не сказала. Внезапный визит вытащил ее из постели, и она недоумевала, что понадобилось здесь рядовой ведьме, когда в ход пошли обвинения. Все ясно. Ифа хочет занять ее место: не она первая, не она последняя. Но это было еще не все. Интуиция никогда не подводила карлицу, а сейчас она прямо-таки вопила об опасности. Если Ифа надеется, что Вираго каким-то образом выдаст себя, то ей придется уйти ни с чем. Сами по себе слова не имели веса.

Лайя-Элейна откинулась в кресле и произнесла почти лениво:

— Приемные часы… — Ифа ответила ей таким яростным взглядом, что карлица умолкла, неожиданно для себя. — Мне придется позвать экзалторов.

— Я уже их позвала.

Уголок рта Вираго еле заметно дернулся. Мерзавка, явившаяся сюда ни свет ни заря, была настроена серьезно. Какие карты могут быть у нее на руках? Да никаких. С некоторых пор Лайя-Элейна ни с кем не делилась своими тревогами, они хранились исключительно в ее голове. Сканла была ее слабым местом. Она от нее избавилась, пусть не без сожаления.

— Да? С какой целью, позволь спросить?

— Чтобы взять тебя под стражу.

Ясно как день — это провокация. Вираго собиралась ответить в своей обычной презрительной манере, когда увидела странную тень у Ифы на плече. Тень медленно передвигалась бочком по изгибу шеи. Лайя-Элейна не сумела сдержать дрожь. Милосердная Богиня, это невозможно.

Ифа сказала что-то еще, Вираго ответила молчаливым согласием. Многоногая тень на пару секунд скрылась из виду, переползая на левое плечо. Кажется, Ифа почувствовала зуд, так как машинально провела ладонью по шее, едва не смахнув паука. Лайя-Элейна не сводила с него напряженного взгляда. По ее спине липкой струйкой стекал пот.

— …с тобой будут хорошо обращаться, — долетел до нее голос. — Это я тебе обещаю.

Карлица заморгала, не веря своим ушам. Что-что? Ифа направилась к выходу и по пути дружески хлопнула Вираго по плечу. Паук громко щелкнул хелицерами, будто в подтверждение ее слов. Неслыханная дерзость.

Когда за ними обоими закрылась дверь, Лайя-Элейна вздохнула с облегчением. Монстры из наших снов не могут проникать в реальность, иначе мир стал бы одним нескончаемым кошмаром. И все же она могла поклясться, что этот паук был точной копией паука, приходившего к ней на закате дня.

— Ну что? — спросила Шайна. — Какой у тебя обаятельный питомец. Не кусается? Можно погладить?

Ифа оперлась на стену, сложив руки на груди. Паук по-прежнему сидел у нее на плече, перебирая лапками. Она с некоторой опаской взяла его двумя пальцами и положила на раскрытую ладонь Шайны. Девочка поднесла его к глазам.

— Ты быстро меняешь стороны.

— Я гибка по части отношений, — сказала Шайна. — Легко завожу друзей.

— И долго я буду твоим другом?

Огненная леди подняла на нее взгляд.

— Завоевать мое расположение несложно. — Ее ладонь внезапно нагрелась, и Шайне пришлось вернуть паука. На языке вертелось то самое, заветное слово. — Выпусти меня отсюда, — медленно произнесла она, — и я буду верна тебе столько, сколько пожелаешь.

Глава 35

(Ланн)

— Пресветлая, что с вами случилось?

Первое время Ланн разглядывал их с той враждебностью, с которой встречают вооруженных незнакомцев, ворвавшихся в дом для грабежа и убийств. Потом клинок, который он держал наизготовку, сам собой выскользнул из одеревеневших пальцев. Он уже и забыл, что такое быть без меча, какое это ощущение. Ульцескор спустил на землю Диня и уселся рядом, согнув одну ногу. Щурясь, он посмотрел на свет: к хорошему быстро привыкаешь. Его тело покрывала мозаика из порезов и царапин, на волосах была засохшая кровь, но ни одна из ран не была достаточно глубока, чтобы представлять опасность для жизни, и кости были целы. Что касается внешнего вида, то несколько шрамов ничего не изменят: в этом плане ему всегда было далеко до Кайна.

— В замок нечего ходить, — сказал Ланн, с трудом ворочая языком, — там никого не осталось. Только Снежная Ведьма. Она…

Он слишком долго искал подходящее слово, напрягая лоб, и экзалтор, смилостивившись, хлопнул его по плечу. Ланн не был с ними знаком, насколько он мог судить, разглядывая их лица под масками; может, мельком видел кого-то из них в Гильдии. Он едва удержался от соблазна проверить их на вшивость, ткнув двумя пальцами под подбородок. Нет, с ними все в порядке. Стоит научиться верить людям — хотя бы иногда.

Кольм стоял поодаль, переминаясь с ноги на ногу. Экзалторы отошли, чтобы посоветоваться, и Ланн подозвал его пальцем. Ульцескор уселся посреди дороги, но вряд ли представлял для кого-то препятствие, так как жители поселка попрятались по домам. Здесь не было нашествия рефиайтов: они выбрали богатых и знатных. Намеренно или случайно, уже не спросишь.

— Что собираешься делать?

— В каком смысле? — растерялся Кольм.

— В общем. Куда пойдешь? Чем займешься?

После всего, что случилось, Ланн хотел для него что-то сделать. Может, у пажа была семья или место, куда можно вернуться, как знать? Может, у Кольма было что-то, чего не было у него самого. Ульцескор тяжело вздохнул. Паж по-прежнему хранил молчание, лишь бегал глазами по поселку, будто старался найти ответ меж трактирных вывесок и узких переулков, забитых мусором.

— Хорошо, давай по-другому. У тебя есть какая-то мечта? Кем ты хотел бы стать?

Динь внезапно обхватил ручонками голову Ланна, нечаянно сорвав засохшую корку на виске. Он разволновался и не понимал, о чем идет речь и должен ли он принять участие в беседе. Ульцескор сердито зашипел, однако не оттолкнул малыша, только осторожно убрал его руку от раны.

— А куда пойдете вы?

Кольм был предельно серьезен. Динь, посмотрев на него, тоже сделал сосредоточенное лицо. Ульцескор переводил взгляд с одного на другого, потом, не выдержав, рассмеялся.

— Я и сам не знаю.

Ланн с горем пополам поднялся на ноги.

— Нам всем нужно поесть и поспать. И, — он критически оглядел себя и втянул носом воздух, — помыться. Не надо спешить. Все как-нибудь образуется.

Ульцескор решительно заковылял вниз по улице, Динь семенил рядом, держа его за большой палец правой руки. Хорошо, что они оба мальчики, думал Ланн. В крайнем случае…

Его окликнул Кольм:

— Милорд!

Паж остался на месте, как будто крепко о чем-то задумался и не увидел, что ульцескор ушел. Экзалторы оглянулись и посмотрели на мальчика, их лица вытянулись от удивления. Кольм немедленно залился румянцем и подбежал к Ланну, который тоже выглядел озадаченным.

— Не надо меня так называть, — пробормотал ульцескор.

— Я знаю, кем я хочу стать, — сообщил паж. В его голосе звенела гордость. — Я решил.

— Вот и чудно.

— Нет, — рассердился Кольм, — вам нужно знать.

— Хорошо. — Ланн приосанился, хотя это стоило ему немалых усилий. — Я слушаю.

Паж потоптался на месте, затем резко вскинул голову и выпалил, все еще красный от смущения:

— Я хочу быть как вы.

(Летиция)

Кто-то держал ее за ворот платья, душил ее. Летиция очнулась в наклонном положении, ощутила под каблуками пустоту и поняла, что ее пытаются сбросить с обрыва. Ее безвольно висящие руки, наполнившись жизненной силой, мигом взлетели вверх и вцепились в нападавшего. Она царапалась, как дикая кошка, и пыталась изловчиться, чтобы укусить его за палец. Когда ей это удалось, противник даже не дернулся, точно его тело было неподвластно боли. Это основательно ее напугало — отсутствие реакции. Он был тверд и нерушим, словно каменный идол, лицо под капюшоном было неразличимым, только два красных глаза мерцали среди теней.

— Хватит брыкаться! — зарычал он. — Ты упадешь!

— Отпусти меня!

— Успокойся! Я пытаюсь помочь!

Он схватил одну из ее рук, гладких и извивающихся, будто змеи, отклонился назад всем телом и с силой дернул. Летиция сдавленно вскрикнула и повалилась на него, сбив с ног. Они упали во что-то мягкое и влажное, пахнущее сыростью. Перевернувшись на спину, госпожа ди Рейз продолжила молотить воздух руками и ногами, когда поняла, что на нее не нападают. Капюшон сполз мужчине на плечи, но без него он выглядел ничем не лучше: заросший, косматый, настоящая пародия на человека. Он обратил к ней смуглое, резко очерченное лицо.

— Что тебе нужно? — вопросила Летиция, отползая в сторону. Она с ужасом огляделась: ее окружали волны серых облаков. — Где я, хаос тебя раздери?

Шадрен изумленно вскинул брови. Он видел госпожу ди Рейз исключительно с расстояния и не имел чести с ней беседовать, но почему-то считал, что она чуть менее резка и чуть более учтива. Ничего не поделаешь, каждый день приносит новые сюрпризы, думал он, протягивая девушке руку, которую она, конечно же, не взяла.

— Ну, — начал Шадрен, пожевав губами, — я отодвинул кровать, за ней была дыра, мы туда залезли, а там дорога из облаков легла под ноги…

— Что ты несешь?

Тут он вспомнил о Тенях, ненасытных, жадных, и медленно обернулся. Морвена пронзала взглядом глубины Колыбели, свесив голову так, что волосы падали на лицо. До нее долетали голоса: братья и сестры взывали к ней из своих тюрем и умоляли скрасить их одиночество. Ее черные крылья распались на отдельные составляющие. У Теней не было глаз; скорее, они улавливали отголоски звуков, отраженные от стен, а еще остро чувствовали запах. Шадрен вздрогнул: их голод, целенаправленный, как стрела, прошил его тело холодом.

— Надо бежать.

Он рывком поставил Летицию на ноги и перебросил ее через плечо, ничего не говоря. Она опять начала брыкаться и выкрикивать ругательства в его адрес. Шадрен ринулся обратно к входу со своей ношей, не представляя, насколько далеко они ушли и можно ли выбраться тем же путем. Госпожа ди Рейз внезапно замерла, перестав бить экзалтора кулаками по спине, а из ее хорошенького ротика вылетел странный звук, не похожий ни на одно из знакомых слов. Он не хотел и думать о том, что она могла увидеть за его спиной.

— Быстрее, — наконец прошептала Летиция. — Быстрее.

Их преследовала стая огромных нетопырей, разрывая в клочья облака. Дорога расползалась на обрывки тумана, плавающие в пустоте. Молчание Теней и тот протяжный свист, с которым их тела рассекали воздух, были страшнее любого завывания. Из огня да в полымя, подумала госпожа ди Рейз. Она попыталась выпрямиться и посмотреть, что там впереди, но ее спаситель сердито дернул плечом, и девушка снова повисла на нем, как мешок с мукой. Шадрен покрывал расстояние семимильными шагами, она не умела так бегать, ни один человек не умел.

Они двигались быстрее ветра, но Тени уверенно сокращали дистанцию, приближаясь к своей жертве. Экзалтор запыхался, Летиция чувствовала, как тяжело вздымается его грудь. Шадрен толком не знал, что побудило его спасти эту девушку: может, тот неоспоримый факт, что в своей полузабытой, прошлой жизни он слишком многих погубил.

Пот заливал ему глаза, все тело ныло, но он глотал раскаленный воздух и бежал вперед, превозмогая боль и усталость. Разрушение, которое сеяли Тени, распространялось подобно чуме. Каждый раз, ступая на редеющие облака, Шадрен боялся провалиться в пустоту. В ушах звучал голос Морвены, тихий, предупреждающий: не позволяй тени упасть на тебя. Они настигнут его и сожрут Летицию целиком, отхватят вместе с его рукой и половиной тела. Сможет ли он выжить после такого? Вероятно, что нет.

Когда-то, будучи старым и немощным, убегая от малейшего проблеска света, он поведает своим чайльдам о том, как обставил Теней. Что он, молодой даханавар, оказался быстрее, и, достигнув отверстия в стене, перебросил девушку — настоящую живую девушку, таких не бывает в Альдолисе — через край и затем сиганул следом. Славная будет история, вот только не очень правдивая, потому что Айте, ощетинившаяся клинками, преградила ему путь.

— Она принадлежит мне, — прошипела Тень. — Она сидела в моем кресле. У нее нет души, как у рефиайтов, она не обличена божественным началом, иначе бы ее здесь не было. Ее душа осталась где-то еще. — Айте вытянула руку в требовательном жесте, шевельнула пальцами. — Моя.

— Я думаю, ты должна поделиться, — сказал Оркос.

Они переговаривались, нависая над Шадреном.

— Колдунья, — пропела Лете и всплеснула руками. — Чудесно!

— Моя!

Айте зарычала, опуская голову и выгибая спину, точно пантера, готовая напасть. Теневые клинки, часть ее образа, почти уперлись экзалтору в грудь. Летиция дышала порывисто и коротко, и Шадрен крепче прижал девушку себе. Он был напуган не меньше ее. Он выживут вместе — или оба погибнут.

Тени подняли гвалт и заговорили все одновременно.

— …делиться…

— …голодна…

— …так долго…

— …нечестно!

Шадрен начал пятиться бочком, будто краб, очень надеясь, что никто этого не заметит. Тени продолжали спорить, сотрясая воздух. Лете заплакала от обиды, и Оркос вместе с Альгеей принялись ее утешать. Их распри дали экзалтору время на раздумья.

— Вы не можете ее съесть, — наконец сказал он.

Тени обернулись к нему.

— С чего бы это?

— Да ну?

— Она чистенькая. Я точно знаю.

— Потому что Морвена рассердится, — спокойно произнес экзалтор. — Это ее, как бы сказать, сердечная подруга. — Шадрен продолжал молоть языком, даже не представляя, что не так уж далек от правды. — Они не раз спасали друг другу жизнь. В общем, она будет в ярости, если вы ее сожрете.

Теням понадобилась секунда, чтобы принять окончательное решение.

— Все равно, — сказала Айте.

Она прыгнула и распростерлась над Шадреном, как широкий плащ, заслонив собой все остальное. Летиция с шумом втянула воздух сквозь стиснутые зубы, а экзалтор предпочел зажмуриться. Его поглотили холод и тьма. Быть съеденным Тенью оказалось не так страшно, как он представлял.

— Пощады, — вдруг прохрипела Айте.

Шадрен открыл глаза. Раскинувшийся над ними мрак с женскими очертаниями дрожал и плыл, как воздух над костром. Остальные Тени будто съежились, виновато понурили головы и сбились в тесную группку. Он оглянулся. Морвена стояла поодаль, на клочке облака, молчаливая и практически неподвижная, ее правая рука была сжата в кулак, а глаза полны зеленого огня.

— Пощады…

Морвена медленно, словно нехотя, разжала руку. Айте свернулась, как рулон ткани, тихонько постанывая. По знаку Альгеи кто-то из Теней, кажется, Эрис, подошел и забрал пострадавшую.

— Ну вот, — сказала Морвена, — я и рассердилась.

Госпожа ди Рейз обозревала Альдолис, вцепившись в оконную раму и скорбно поджав губы. Она по пояс высовывалась наружу, слабый ветерок играл ее черными волосами. Ей не нравился этот город: в нем было слишком мрачно и тоскливо, количество кривых улочек и темных аллей превышало разумные пределы, вместо воды в лужах плескалась кровь, а высокие башни и низкие кровли составляли поразительный контраст. Люди так не строят. Сквозь купол, скрывавший Альдолис от остального мира, а мир от него, виднелись очертания опрокинутого замка, опутанного цепями. Цепи еле заметно покачивались, их стальной перезвон был слышен даже здесь.

Далеко внизу, прямо под ее окном, кто-то стоял и следил за ней. Летиция не представляла, как можно что-то увидеть с такого расстояния, не обладая орлиным зрением. Наблюдатель казался ей крошечной фигуркой среди моря теней, его силуэт обволакивал серый туман. Она фыркнула, подалась назад и демонстративно захлопнула окно.

— Тебе нельзя здесь быть.

— Не очень-то и хочется, — буркнула девушка.

Морвена была не такой, какой она ее помнила. Более живой? И далекой. В Альдолисе все плясали под дудку кайлеах, включая погодные условия. Летиция ей немного завидовала.

— Я должна вернуться.

— Через пустошь?

Госпожа ди Рейз промолчала и положила руку на стекло. Город окружали бескрайние белые степи с горами изо льда, исхлестанными метелью. В этой пустыне в поисках добычи рыщут Кат Ши, вендиго, слуги Темного Крома и Богиня знает что еще. Ее ждет нелегкое путешествие. Но был и другой, альтернативный путь, и не исключено, что более опасный.

— Почему мотыльки летят на свет? Почему погибли ведьмы, уступившие Кайну? Почему едва не погибла ты?

Девушка немного опешила, когда ее вдруг засыпали вопросами. Почему, почему, почему — так дети интересуются устройством окружающего мира, донимая родителей. Один ответ она знала. Кто-то сказал ей это, давным-давно, еще в колыбели.

— Мотылькам кажется, что это луна, и они летят ей навстречу. Что до остального… — Она пожала плечами. — Кто знает?

— Я знаю, — сказала Морвена.

— Неужели?

Летиция не придала этим словам особого значения и снова взглянула на неясную фигурку под окном. Может быть, это стояла ее душа и смотрела на нее глазами, полными скорби. Она неправильно истолковала последний предмет, с помощью которого перенеслась в иную реальность: половинка ножниц означала, что ее разделят надвое. Однако все это осталось в прошлом. Она чувствовала себя единой, цельной, живой.

— На грани света и тени они видят самый темный участок. — Голос ведьмы сочился сожалением, как будто и мотыльки, и погибшие женщины, и сама Летиция представляли для нее одинаковую ценность. — На самом деле они ищут не света, но тьмы. Как те ведьмы. Как ты.

Летиция рывком обернулась, волосы хлестнули по стеклу, взметнулись полы черного платья, взятого напрокат. За ее спиной никого не было. Она была одна, одна в пустой комнате, наедине со своей тенью.

(Шадрен)

Морта лежала на животе и играла с кошкой, болтая ногами. Фрейя выпускала когти и норовила цапнуть ее за руку, но девочка каждый раз оказывалась проворнее. Шадрен еще не произнес ни слова, а уже чувствовал себя виноватым, что вынужден прервать эту веселую игру.

— Ты в порядке?

— С чего бы мне быть не в порядке? — ответила она резче, чем он ожидал. Фрейя вскочила на все четыре лапы и с шипением метнулась под кровать. — Я буду здесь, когда ты умрешь, цела и невредима.

Осторожно ступая, Шадрен обошел девочку сбоку, присел на корточки, свесив руки между коленей, и внимательно осмотрел ее лицо на предмет повреждений. На щеке был бугристый рубец, практически незаметный, того же ровного белого цвета, что и остальная кожа. Морта дернулась и отпрянула, когда он коснулся его рукой, но не похоже, чтобы ей было больно. Узкий шрам и крошечное черное пятнышко на нижней губе — вот и все следы ожогов, какие он смог обнаружить.

— Ты пришла, — сказал экзалтор.

Она промолчала.

— Значит ли это…

Морта встала и отряхнулась.

— Это ничего не значит.

— Могу ли я рассчитывать…

Возвышаясь над ним, сидящим на корточках, она смерила его ледяным взглядом.

— Не можешь.

Она развернулась, собираясь уйти, и тут Шадрен резко выпрямился, схватил ее за руку чуть выше локтя и заключил в объятья. Ее накидка пахла туманом. Морта задохнулась от возмущения, тесно прижатая к его телу. Он держал ее так несколько секунд, водя широкой ладонью по ее детской спине, затем отпустил. Морта гневно толкнула его обеими ладонями в грудь, однако экзалтор даже не пошатнулся.

— Ну-ну, — примирительно произнес он. — Я беспокоился о тебе.

Морта уставилась в пол.

— Ты голоден? — глухо спросила она.

Он подумал о ее крови, и рот наполнился слюной.

— Я могу пренебречь ужином, если ты ответишь на один вопрос. Он терзает меня уже очень, очень давно. — Шадрен взял девочку двумя пальцами за подбородок, заставляя смотреть себе в глаза. Он улыбнулся. В ее взгляде, немного расфокусированном, светился неприкрытый интерес. — Лилит когда-то существовала во плоти? Она настоящая?

— Я не знаю, — ответила Морта. — И никто не знает.

— Тогда кто она? Что она такое?

— Глупый, глупый смертный. — Морта приподнялась на цыпочках, почти касаясь губами его рта, и продолжила заговорщицким шепотом: — Вы верите только в то, что можно увидеть глазами. Неужели так сложно понять? Лилит — нечто большее, чем ведьма или даже Тень. Это образец совершенства, идеальная колдунья; это мечта, которая преследует всех нас.

Морвена не рассчитывала найти их вместе. Это было сродни измене, но прогнать Харри она не могла. Она стояла по ту сторону двери и вспоминала, как Шадрен стоял в дверях, как просил разрешения войти, вспоминала и сдерживала рыдания, рвущиеся из горла. Страдание пробилось сквозь каменную маску на ее лице, исказив его до неузнаваемости. Шадрен был почти покойником, ступив на ледяную пустошь, и если бы не Морвена, он бы замерз насмерть среди снегов. Он принадлежал ей по всем правилам, по всем неписаным законам…

Оставь его, это твоя награда.

Она вернулась в свою спальню и свернулась калачиком на кровати. Ее тощее тело, ставшее чуть более красивым за последние месяцы, содрогалось от всхлипов. Всю свою жизнь она была лишь слепой собакой на поводке у бога, вместилищем для эха ангелов. Может, поэтому ей не удалось проложить тропинку к сердцу Шадрена, и это сделал кто-то другой. Он не хотел ее крови, а любовниками им было стать не суждено. Морвена часто становилась объектом насмешек и презрения… но только сейчас она познала боль разбитого сердца.

Когда за окном стемнело, Морвена подошла к зеркалу, спотыкаясь о свою же одежду. Зеркало ее не пощадило: веки страшно опухли, лицо покраснело и как будто расплылось. С преувеличенной медлительностью она отвела руку назад, схватила вуаль за краешек, накрыла ею голову и принесла торжественную клятву.

Больше никогда и никому она не откроет ни своего лица, ни сердца.

Эпилог

Корону следовало перековать — она сползала ей на глаза. Никто не рассчитывал, что при живом и здравствующем монархе на трон взойдет маленькая девочка, и отнюдь не его дочь. Она числилась давно умершей, все полагали, что после смерти Ирвина Августа династии придет конец, их род обратится в пыль и прах, как и должно; ибо Кайлоты были прокляты, все и каждый, в основном алчностью и безумием. Однако мертвецы вернулись, восстали из грязи, и даже детям было ясно, что теперь они не такие, как прежде. Не оттого, что время прошло, и не потому, что повзрослели, и не из-за тех ран и обид, которые были им нанесены. Леди Айрика ди Кайлот ворвалась в Аверну Лиму подобно урагану и первым делом разогнала королевский гарем, а уж потом перевернула вверх дном весь город. Никто не знал, что именно она искала в пустынных залах, среди густых зарослей и на дне прудов, но это всколыхнуло волну недовольства среди знати, как будто любому дворянину, побывавшему в столице, было что скрывать, словно каждый из них был повинен в преступлении.

Леди Айрике было немного за тридцать. Она редко выходила на люди, носила одежду свободного кроя и никогда не поднимала вуаль, но ее выдавал низкий рост и тонкий, детский голосок. Женщина с лицом девочки и повадками королевы. За ее спиной уже шептались и многозначительно переглядывались. Ведьма на троне, ходила молва, что теперь с нами будет?

Из своего окна она видела, как возводят помост. Сегодня великий день — короля казнят за измену. Она могла подвергнуть его пыткам или вздернуть на виселице, или даже сжечь. В такой смерти было мало чести, но Айрика пожелала, чтобы он умер как мученик, подобно ее отцу. Она судорожно сжала в руке выцветший кусок шелка с изображением красной лилии и позвонила в колокольчик для прислуги: один раз, затем второй.

— Миледи?

Служанка отвесила поклон до самого пола.

— Я хочу видеть моего брата. — Девушка не торопилась исполнять приказ, и Айрика добавила: — Прямо сейчас.

Конец

Оглавление

Межесвет

  ПЕСНЬ 1. Азалия

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  ПЕСНЬ 2. Некромант

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  ПЕСНЬ 3. Паук

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  ПЕСНЬ 4. Кресет

  Глава 15

  ПЕСНЬ 5. Леди-смерть

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  ПЕСНЬ 6. Марионетка

  Глава 22

  Глава 23

  ПЕСНЬ 7. Пепел

  Глава 24

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Эпилог