Все возможные если… [Ольга Мицкевич] (fb2) читать онлайн

Ольга Мицкевич Все возможные если…

ПРОЛОГ

Это было хорошее решение. Верное.

Вот она я – не спавшая, голая, с тонким кольцом на пальце.

Оно жжет меня.

За спиной встает солнце. Холодные, зимние лучи заглядывают в окна, крадутся по половицам, скользят вдоль крепкого тела. Его сон завораживает – грудь мерно вздымается, на скулах тень щетины, левая рука безвольно лежит на пустой подушке рядом. Так красиво. Умей я рисовать, написала бы его пастелью – теплыми тонами, нежными мазками.

Я люблю его руки, помню их, как свои. Мое тело – карта, а они путешественники. В его руках спокойно, сладко. Они греют, берегут, защищают: теплые ладони, широкие запястья, безымянный палец без кольца.

Я не удержалась. Пожалуй, часть меня всегда знала, что именно так у нас все и завершится.

Это было хорошее решение, верное. И все же я ошиблась.

Вот она я – чужая жена, его неверная.

1.

Три часа утра. Над нами звёздное небо бриллиантовым покрывалом. Воздух тяжелый, жаркий. Мы в темноте остановки, скрытые ветвями старой ивы. До прибытия междугороднего автобуса еще пятнадцать минут.

У нас еще пятнадцать минут.

– Не хочу, чтоб ты уезжала, – шепчет он у моего лица. Его губы так близко, что мы делим одно дыхание на двоих. Мне будет этого не хватать.

– Макс… – мы уже все решили. Миллион раз.

– Знаю, знаю, – будто прочтя мои мысли отзывается он. Потом прижимает ближе и целует: медленно, томно. – Просто… Просто у меня чувство, что мы прощаемся.

– Это только шесть месяцев, – мягко возражаю я. Нам надо проститься, как он не понимает? Нежно беру его лицо в свои ладони и заглядываю в глаза. – Мы это обсуждали, помнишь? Гаагский университет, Макс! Ты так упорно учился, чтобы получить стипендию. Найдешь квартиру, работу, освоишься. А потом, в декабре, мы все решим, – даже в темноте я вижу как он хмурится, чувствую кончиками пальцев. – Макс, это же твоя мечта. Не отказывайся от нее так легко.

– Пол года, – жестко произносит он, словно я возражаю. – Послушай, то, о чем мы говорили… Ты все еще уверенна?

Я знаю, он ждет что я откажусь. Не смотря на то, что изначально идея принадлежит ему. И я хотела бы отказаться, правда. Но будет нечестно привязать его к себе обещанием, которое он, возможно, не сможет сдержать. Нам всего восемнадцать – ему восемнадцать и он парень. Мы вместе три года, с выпускного в девятом классе. Шесть месяцев разлуки – это целая маленькая жизнь. Макс заслужил право на свободу, даже если сам он думает иначе. Мы оба заслужили, пусть в глубине души я не верю, что нам это надо.

– Да, уверенна.

Темноту прорезает свет фар. Наше время вышло.

– Я люблю тебя, слышишь? – в его голосе отчаянье.

Я целую его в последний раз – яростно, – и, подхватив рюкзак, поднимаюсь в автобус. Я обещала себе не плакать. Это не конец, а начало приключений.

Салон автобуса залит светом и в первый момент меня ослепляет, отчего взгляд плывет. Пассажиров почти нет и я сажусь у темного зеркала окна, скрывшем от меня и Макса, и привычную панораму нашего городка. Закрываю глаза и приказываю сердцу не биться так часто, так громко. Это не конец, повторяю я.

Мне очень надо самой в это поверить.

На Макса я заглядывалась давно – темноволосый, высокий, всегда серьезный. Уже в седьмом классе книги его интересовали гораздо больше мультиков и компьютерных игр. Он был первым в классе по химии, физике и математике, но клеймо «ботана» его так и не настигло. Макс оказался из тех ребят, что охотно помогали с домашними работами и давали списывать на контрольных. Он никогда не задавался, умел шутить и, пусть никогда не был центром компании, всегда был ее душой. Ребята к нему тянулись. А я так была просто очарована.

До девятого класса я страдала молча, погребенная под горой из многотомных «а что если..» и подростковых комплексов. А потом, на выпускном в основной школе, я наблюдала, как Лена, наша одноклассница, томно улыбаясь, пытается тесней придвинуться к нему на узкой лавке и пристроить свои, затянутые красным атласом бедра, чуть ли не на коленях у смущенного парня. Тогда я сказала себе – сейчас или никогда. Да гори оно все, он стоит риска опозорится перед всем 9А!

Когда я наклонилась и прошептала, что не прочь потанцевать, я почти не слышала собственного голоса, так сильно у меня колотилось сердце. И он согласился. До обидного поспешно, если вы спросите Лену.

Не помню какая играла мелодия. Не помню, играла ли музыка вообще, но мы танцевали. Его руки сдержанно лежала на моей талии, мои – на его плечах. В ушах шумело и я так нервничала, что не могла поднять на него взгляд. А потом Макс нагнулся и прошептал:

– Спасибо, что спасла меня. Хотя, я уже почти решился сам тебя пригласить.

Так у нас все и началось. То первое лето: бесконечное, напоенное ароматом робких поцелуев и жадных, неловких касаний, – самое сладкое в моей жизни, самое яркое, – незаметно превратилось в три счастливых года. С Максом я забыла обо всех запретах и девчачьих страхах. С ним я ощущала себя любимой.

Когда Макс учился в восьмом классе, его тетя вышла замуж за голландца и перебралась в страну тюльпанов и ветряков – Нидерланды. Летом, перед выпускным классом, она прилетела с визитом и рассказала одаренному племяннику о программе для студентов и возможностях поступления. Когда он осознал, что может поступить в Гаагский университет прикладных наук, и даже претендовать на стипендию, в нем словно вспыхнул огонь. Европейское образование, большие перспективы. Нам, двум подросткам и Кулдиги, Нидерланды казались волшебной страной из будущего, городом на Марсе, дерзкой мечтой. Переговорив с родителями, Макс поставил себе цель – факультет технологий и инноваций, – и весь выпускной класс упорно к ней шел, не без помощи тетки. Точные науки всегда влекли его. А, по натуре, он упертый, как никто.

Месяц назад, еще до момента, когда стали известны результаты школьных экзаменов, он получил письмо (у него так дрожали пальцы, что он порезался, вскрывая конверт), подтверждающее его зачисление и частичную стипендию. Мы двое сидели на лавке в березовой роще за зданием школы, и его радость передалась мне, как электрический заряд по звеньям цепи. Чувство ликование упоительно, оно наполняет вены и ударяет в голову. Первыми вспыхнули его глаза, потом Макс издал сдавленный смешок и посмотрел на меня огромными, сияющими глазами.

– Получилось… – выдохнул, прижимаясь своим лбом к моему.

Той ночью он не мог уснуть, поэтому позвонил в три утра, разбудив. Сказал, что ему придётся уехать уже в конце июня (найти квартиру и работу, подтянуть английский), так что нам нужен план.

А я… ну, я девушка без плана. В отличие от Макса я училась средне и понятия не имела чему могут послужить мои скромные умения в жизни. Не то, чтобы высшее образование меня совсем не привлекало – я просто старалась думать практично. Ограниченность в средствах делает людей очень практичными, так что я понимала, что моя мама не сможет позволить себе образование «на авось», дабы бесполезный экономический диплом потом пылился на полке, а я, в итоге, работала продавцом или секретарем. Мама так и сказала – для работы за прилавком хватит и двенадцати классов. Так что либо определись, либо не трать свое время и мои деньги.

Наверное, в полных семьях иначе. Наверное, в полных семьях дети могут позволить себе выбрать университет по душе и умениям, а родители финансово поддержат. Мне это знать не дано. Папа умер, едва мне исполнилось два года, и с тех пор всегда были только я и мама. Отца я совсем не помню. Для меня он всю жизнь ассоциировался с маминым потухшим взглядом и запахом выделанной кожи, который щекочет ноздри, стоит открыть вторую половину скрипучего шкафа в маминой спальне. Вещи отца лежат аккуратными стопками – холодные и мертвые, годами не видевшие дневного света. Никакого другого мужчины в маминой жизни не было и быть не могло, хотя мне всегда казалось, что она тоскует не столько по мужу, сколько по всему тому, что он олицетворял в ее жизни – опору, достаток, теплые объятия и сильное плечо. Родители поженились рано, мама была совсем девчонкой. И когда папы не стало, она немного… потерялась, что ли.

В сухом остатке, у меня было вполне счастливое детство. Я чувствовала себя любимой и искренне радовалась шапке ручной вязки и пакету конфет на Новогодние праздники. И мне казалось вполне естественным устроиться летом на работу в пятнадцать лет. Как я уже говорила, жизнь сделал меня вполне практичной.

Именно по этой причине, мечты и возможности Макса меня восхищали, но сама я старалась особо не строить планов после выпуска. Мое будущее маячило размытой точкой на залитом дождем окне – далеким и неясным. Но, пускай я не имела представления чем же хочу заниматься, я точно знала чем не хочу. Моя мама работала продавцом, всю свою жизнь. Мамин труд я ценю, и знаю как, порой, тяжело ей приходится, но я лучше буду работать дрессировщиком диких животных, чем взвешивать колбасу.

Но Макс, он умеет строить планы и, что более важно, находить способы для их исполнения. Так что объявление нашел он: прибалтийская компания по подбору персонала предлагала вакансии для сезонных работников в отелях по всей южной Европе. Я не возражала, и, заполнив заявку, успешно прошла собеседование и получила распределение в Грецию, на остров Крит. Контракт заканчивается в октябре, с окончанием туристического сезона, а первый семестр Макса – в декабре. Тогда будет ясно, получил ли он полную стипендию. А у меня будет время вернуться домой, побыть с мамой, и после Рождественских праздников я уже буду знать, какой станет моя жизнь дальше.

Мы все продумали, все обговорили. Мой самолет сегодня, Макс же улетает завтра. Я рада, что это не мне пришлось его провожать. Пол года…

Две недели назад, лежа на покрывале на заднем дворе моего дома, Макс предложил мне взять перерыв на эти шесть месяцев.

– В смысле? – первой моей реакцией, естественно, были злость и недоумение. – Что ты надумал?

– Эй, я ничего не надумал! Просто… ну мало ли. Я не хочу думать, что ты сидишь рыдающая над телефоном, потому что там моя фотка в Инстаграме с однокурсницей или коллегой, где-нибудь в баре. И сам не хочу все время терроризировать тебя гневными вопросами что это за парень на заднем фоне ржет.

– Нам это не надо.

Он сел, устало потер шею и заглянул мне в глаза.

– Нам не надо вранья, которое все погубит из-за глупости. Ты знаешь, что я прав.

Тогда я ничего ему не ответила. Уже позже, вечером, в привычной тишине своей комнаты, окруженная плюшевыми медведями и старыми плакатами музыкальных групп, я вдруг поняла, что Макс прав. Жизнь огромная, а мы в самом ее начале. Хотелось бы знать наверняка, что мы с ним – это навечно. Но мы не знаем. Так что я отправила ему сообщение, написав, что согласна.

Как я уже сказала, у нас есть план.

2.

Остров – словно яркая картинка на открытке. Величественные изгибы гор на фоне лазурного, бескрайнего неба. Зеленые островки оливковых деревьев и можжевельника на серо-коричневом фоне. Выбеленные дома с голубыми ставнями. На море густые, зеленые волны с белыми шапками пены. Воздух терпкий, соленый – не надышаться.

Я стою в лобби величественного Bella Casa – четыре звезды, искрящийся голубизной бассейн, крытая веранда в тени апельсиновых деревьев. Поток воздуха из кондиционеров щекочет кожу. На стенах морские пейзажи акварелью, сочная зелень незнакомых растений в кадках из оливкового дерева, пестрая мозаика под ногами. Полдень. Внутри отеля прохладно и тихо, и я на миг замираю, охваченная неожиданным благоговением перед этим волшебным, непохожим ни на что, виденное мною прежде, местом. Восемнадцатилетняя, в легком платье и красных кедах, с волосами волнами по спине. Я наэлектризована тревогой и ожиданием чуда, как в детстве, а за окном цветет жасмином июнь. Плечо оттягивает битком набитый рюкзак. Я готова к самым восхитительным приключениям, какие только смогут меня найти.

– Ты такая красивая…

Тихий голос разрезает тишину, и я невольно вздрагиваю, обернувшись. Со стороны бара ко мне, мягко ступая в теннисных туфлях, приближается высокий, жилистый парень в форменной футболке с эмблемой отеля. Светлые волосы, красивая линия плеч и глаза цвета моря – завораживающие.

Я молчу, и тогда он повторяет сказанное на английском. Мне слышится необычный акцент – гласные звучат певуче, чуть длиннее. Чем то напоминает выговор лиепайчан, но не то.

– Я тебя с первого раза поняла, – он расцветает улыбкой и от этого весь его облик преображается. На загорелом лице искрами загораются глаза и я зачарованно улыбаюсь в ответ. Это плохо. – Спасибо?

Никогда не умела принимать комплименты.

– Я Кристерт, или просто Крис. Ты новенькая? – киваю, – Круто! Бар, анимация или горничные?

– Последнее. – Я указываю на висящий у парня на шее фотоаппарат. – Работа или хобби?

– Страсть! – Он кивком указывает в сторону стеклянных дверей в дальнем конце лобби. – Я бармен.

Я киваю и отвожу взгляд, осматривая лобби. Меня же должны встречать, так?

– А ты откуда?

– Кулдига, – быстро отвечаю я, но заметив его растерянный взгляд, поясняю. – Это город на западе Латвии. Самый широкий водопад в Европе, может слышал? Вентас румба¹.

Крис кивает, переступает с ноги на ногу и делает осторожный шаг в мою сторону. Он протягивает руку и, мгновение поколебавшись, я легонько сжимаю его ладонь.

– А я из Таллина, – объясняет акцент. Он окидывает взглядом мой рюкзак. – Знаешь где администрация? Тебя проводить?

– Ну… – я еще раз оглядываю лобби. Никого. – Почему бы и нет?

Жизнь – словно коробка шоколадных конфет. Надо брать по одной за раз, не торопясь разворачивать фантик и осторожно класть на язык. Порой, попадаются особенно сладкие.

Первая неделя пролетает ярморочною каруселью. Меня селят в комнату с еще двумя девочками: застенчивой Лерой и волейболисткой Настей.

Лера маленькая, приятно-округлая во всех правильных местах, и всегда заплетает волосы в косы, что делает ее пухлое личико совсем детским. Она помогает в баре по выходным, и с уборкой номеров в рабочие дни.

Настя высокая, стройная и грациозная той естественной, непосредственной легкостью, которую невозможно приобрести – с ней рождаются. В Риге она состоит в секции женского волейбола и имеет разряд по плаванью, так что тут Настя отвечает за спортивную часть анимации и подменяет дежурных у бассейна.

Обе девочки старше меня, хоть и не намного, и обе работают не первый сезон. Они помогают мне освоиться, ведь, порой, я чувствую себя выброшенной на сушу рыбой. Еще неделю назад я была ни разу не работавшей школьницей, а уже сегодня попала в пугающий мир взрослых, со всеми его обязанностями и ответственностями. Сказать что я нервничаю – ничего не сказать.

С рабочими обязанностями проблем не возникло. Номера небольшие и уютные, обстановка минимальная. Старшая горничная попрекает меня излишним старанием, но я от природы аккуратна и дотошна, так что ничего не могу с собой поделать. Уборка всегда успокаивала меня, словно медитация – чистота в доме, чистота в мыслях. На один номер отводится всего 20 минут, что для моего внутреннего педанта прямо-таки критический минимум, так что я тороплюсь, как могу. Одно могу сказать точно – впредь принимать душ в гостиницах я намерена исключительно в сланцах!

Обедаем мы в разное время, так что с девочками я вижусь только под вечер, в нашей комнате. Они оказались приятными и легкими в общении, и заставили меня вспомнить, все то, что мне так нравилось когда-то в женской дружбе.

Моя единственная подруга, Лиза, тем летом, когда все у нас с Максом только начиналось, переехала в столицу, и отношения с ней сами собой сошли на нет. Так бывает, когда тебе пятнадцать, а в голове клубится розовый туман первой любви. После Лизы подругами я так и не обзавелась, потому, что прежде чем мне удалось стать собой, я стала девушкой Макса. Все наши друзья – изначально были его друзьями. Я не думала об этом до Леры и Насти. Они только мои. Они знают меня, а не нас.

Иногда, мне беспокойно от собственных мыслей. Прежде ничего подобного мне и в голову не приходило. Возможно, виной всему этот остров и связанные с ним впечатления. Это мое первое путешествие – самостоятельное, взрослое. Раньше я дальше столицы не выбиралась, и то в исключительных случаях. Как оказалось, у свободы пряный вкус, он одурманивает.

3.

Когда я думаю о своей жизни на острове, она мне видится яркой россыпью конфетти. Каждый новый день соткан и множества крошечных мелочей, переполняющих меня восторгом. Я бережно складываю их в коробку памяти, одно за одним, словно фантики «Love is…»², столь дорогие моему сердцу в детстве.

Любовь, это соленые волны, жаркое солнце и смех подруг. Громкий, заливистый Настин и переливчатый Лерин, когда мы трое, в ярких купальниках, исследуем близлежащие пляжи: ныряем, кормим рыб или просто загораем, вытянувшись на белых полотенцах с голубой каймой.

Любовь, это домашнее вино в разномастных стаканах из пластиковой тары – с нижней полки супермаркета, самое дешевое и самое лучшее, по заверениям местных.

Любовь, это критская кухня – баранина на костре, фаршированные помидоры и скользкие оливки, липкие финики и сыр Фета в масле с пряностями. Тихий ужин с друзьями под бесконечным, бирюзовым небом.

Любовь, это когда обгораешь на солнце, и Настя целую неделю смазывает красную, воспаленную кожу гелем из алоэ, очень нежно.

Любовь, это когда Крису достаются большие – просто огромные, – чаевые, и он зовет нас троих в кино на открытом воздухе, где мы весь сеанс жуем попкорн и неприлично громко разговариваем, потому что фильм на греческом, и мы ни слова не понимаем.

Любовь, это когда слышишь от гостей спасибо, и вдруг понимаешь, что каждый день делаешь что-то нужное, полезное. И делаешь это хорошо. Волшебное чувство, его не передать словами.

Любовь, это когда окружают улыбки. Когда каждое утро в баре ждет чашка кофе в с корицей, заваренный именно так, как надо. Как я люблю. Когда отсылаешь маме часть первой зарплаты, а она потом звонит, отнекивается, а у самой глаза блестят и, словно, улыбаются. Это ловля рачков с Крисом на закате и поездка в местную больницу, когда Лера наступает на морского ежа, потому что нам пришло в голову искупаться при лунном свете. Это долгие звонки домой: мамино лицо на фоне кухонных обоев, тихий голос. Это восторг, когда менеджер предлагает место администратора на пол ставки, так как они вдруг поняли, что не справляются с наплывом русскоговорящих гостей. Острое желание ответить согласием, и ужас, страх не справиться.

Любовь, это когда Макс почти не звонит, и, поэтому, каждая минута разговора – как глоток воздуха.

Макс… В реальности все оказалось сложнее, чем мы предполагали. Почти сразу по приезду он нашел работу и очень быстро выяснилось, что его график совсем не совпадает с моим, так что нам приходится довольствоваться сообщениями и редкими звонками. Видеть его, такого родного и далекого, горько и сладко одновременно. Но не видеть его совсем – во сто крат больнее.

Любовь – это стальные нити, связывающие души влюбленных.

4.

За линией света, в чернильной тьме, шумит море. Ветер треплет прозрачный сатин и он лентами вьется вдоль белых столбов террасы, лаская их. Воздух несет запах костров, сухой травы с гор и соли. На календаре середина июля, пряная летняя ночь. Завтра выходной, так что сегодня мы зажигаем костры на песке и славим языческих богов вина и моря.

На тесной площадке ритмично двигаются несколько десятков человек. Среди толпы я – размытый силуэт в легком платье. Капли пота скользят по спине, волосы липнут к шее и лопаткам. Музыка грохочет, отдаваясь в ушах и груди.

Рядом со мной Настя в цветных бликах мигающих огней. Она неотразима в простом хлопковом платье – длинные ноги, изящные руки. Я немного влюблена в ее движения, такие непринужденные, плавные.

Лера осталась за столиком. Ей неловко в толпе, среди вечеринки, в коротком узком платье. И все же она с нами, хмельная и румяная, хихикает и прячет лицо за бокалом вина. Сегодня я люблю их обеих, таких разных и неповторимых. Удивительно непохожих.

Ночь короткая, мы пьяные.

Какой-то парень – серая футболка, кеды, выбеленные солнцем волосы и красивая улыбка, – подсаживается к Лере, наклоняется к ней и что-то говорит. Она оглядывает его широко распахнутыми глазами и несмело улыбается.

Мои руки подняты к небу, ритм музыки – это ритм моего сердца: быстрый, хлесткий.

Парень кладет руку Лере на колено. Легко, почти небрежно, словно случайно. Сквозь липкую завесу волос я вижу как Лера вздрагивает, отпрянув, тянет вниз подол. Робкая улыбка гаснет и она вся словно становится меньше, тоньше.

Я останавливаюсь, смотрю сквозь людской поток на белый диван: Лера с бледным лицом что-то отвечает, мотает головой. Внезапно, она выглядит очень хрупкой в ярком свете мерцающих огней. Парень улыбается, жестом зовет ее на танцпол. Он выглядит приветливым и совершенно безобидным.

Давай, думаю я. Просто расслабься.

Но Лера мнется, теребя в руках бокал, и парень уступает. Встает и уходит. Я ловлю ее взгляд, выразительно поднимая брови. Почему? Лера только качает головой. Все в порядке, говорит она одними губами, но я не верю.

Завтра. Я поговорю с ней завтра. А сейчас мне надо воды и воздуха.

Машу Насте, указывая в сторону бара. Пробираюсь сквозь толпу, проверяя телефон. Макс не отвечает на мои сообщения уже почти пять дней и я не могу избавится от гнусного, свербящего чувства в затылке. Ничего. Пустой экран и мое отражение в нем. Глаза огромные, губы влажные.

– Воды. Без газа, – кричу я бармену и жду, пока он выполнит заказ. Скольжу взглядом вдоль стойки и вижу Криса. Он поднимает руку в приветствии и я машу ему в ответ, улыбаясь. Во мне поют и искрят три бокал вина, поэтому сегодня все кругом кажутся достойными моей улыбки.

– Ты такая красивая, – раздается над ухом и я оборачиваюсь на знакомый голос. Тень от бейсболки скрывает его глаза, на губах легкая ухмылка. Я чувствую щекотку в животе и отвожу взгляд.

В присутствии Криса я немного робею. Совсем чуть-чуть, так что я никогда не признаю этого вслух. Он соткан из дерзких улыбок и жарких обещаний, я уже встречала таких парней. С таким, как Крис, очень легко не уберечь собственное сердце. Хорошо, что мое уже занято.

Облокотившись на стойку, он салютует мне полупустой бутылкой пива и лениво откидывается на локти. Так близко, что я чувствую его тепло на своей коже. Смотрит на меня сверху вниз и я чуть отстраняюсь. Не сразу, но все же.

– Ты повторяешься. Не будь банальным, – я резковата, но мы оба знаем, что это шутка, – тебе не идет.

Кристерт флиртует со мной с первого дня, и я очень стараюсь не воспринимать это всерьез. Он красив той необычной, грубоватой красотой, которая не оставит равнодушной ни одну девушку. Так что его внимание мне льстит, глупо было бы отпираться. Но я занята – мы это очень быстро прояснили. В его распоряжении только мое плохое чувство юмора.

За этот месяц мы провели вместе много времени и, вроде как, подружились. С Крисом на удивление легко: он приветлив, умеет пошутить и способен поддержать беседу на любую тему. Как оказалось, Крис, как и Лера, много читает, так что теперь они постоянно обмениваются книгами и мнениями о прочитанном. Еще Крис единственный среди нас, у кого есть права, так что ему выпала нелегкая доля возить нашу шумную, девичью компанию по пляжам и достопримечательностям острова. Раз в неделю мы берем на прокат машину, загружаем ее полотенцами, кремом от загара, сменной обувью, закусками и водой, и на весь день отправляемся исследовать окрестности. Это хорошие дни, я особенно люблю их.

Кто-то толкает меня в спину, совсем легонько, но я теряю равновесие на высоких каблуках и почти плюхаюсь носом о стойку. В последний момент Крис успевает подхватить меня под руку.

Великолепно, думаю я. Сама грациозность.

Все еще сжимая мое предплечье, Крис выпрямляется и чуть толкает стоящего рядом парня в плечо.

– Нельзя осторожнее? – злым, незнакомым голосом произносит он и я удивленно замираю.

Крис улыбчивый, порой дурашливый и шумный, очень живой. Но злой – никогда. До этого момента я вообще не верила, что в нем это есть – темная, грубая сторона, свойственная большинству парней.

– Извини, – недоуменно бормочет парень, переводя взгляд с меня на мрачную фигуру Криса, – я не хотел, правда.

Чувствуя, как чуть дрожат его пальцы на моей коже, я вглядываюсь в скрытое тенью лицо. Обычно мягкие губы сжаты в жесткую, прямую линию, тонкая жилка на шее отчаянно бьется. Наконец, Крис отпускает мою руку и отворачивается обратно к бару, делает большой глоток и морщится. В мою сторону смотреть избегает.

Бармен протягивает воду, я забираю бутылку и медлю. Мне не спокойно от этого его взгляда, такого… потерянного. Что-то определенно не так.

– Прости, – Крис снимает бейсболку и проводит ладонью по лицу, а затем и по волосам, в тщетной попытке стереть события последних минут. Голос глухой, слова тягучие. – Что-то я перегнул.

Он улыбается, но я ему не верю. Смотрю на темные круги под его глазами и на неожиданную морщинку, прорезавшую высокий лоб. Такой его вид – напряженный, нервный – столь же необычен, как снег в июле.

– Давай уйдем, – неожиданно говорю я. – Тут шумно, не поговорить. А ты похож на человека, которому есть о чем поговорить. – Крис молчит, растягивая время, и я, вдруг, чувствую неловкость. – Если хочешь, конечно…

– Хочу. Давай уйдем.

Он берет мою руку и ведет через толпу. Я смотрю на свои тонкие пальцы в его широкой ладони. Прикосновения мягкое, будто знакомое, и мне вдруг начинает казаться, что это плохая затея.

5.

В полной тишине мы медленно бредем по темному пляжу. Песок под ногами приятно холодит кожу, ветер на берегу бьет в спину и путает волосы. Платье вьется по ногам, и мне приходится его придерживать. Запах соли тут сильнее, тьма гуще. Над нами бриллиантовая россыпь звезд и бледная тень луны.

Крис садится на песок и я следую за ним. Моя рука еще хранит тепло его ладони и я тру ее, будто она зудит. Время идет, а Крис все смотрит на темную морскую гладь невидящим взглядом, и молчит.

– Ты в порядке? – наконец, спрашиваю я.

Кристерт кивает. В кронах пальм за спиной шепчет ветер.

– Слышал, тебе предложили новую должность. Согласишься?

– Это то, о чем ты хочешь поговорить? Моя работа?

Он пожимает плечами, вроде как соглашаясь, но я все равно медлю. На самом деле у меня нет ответа, но я покорно начинаю разъяснять причины своих сомнений. Времени на раздумья осталось не так много. Я говорю, Крис кивает, но совершенно очевидно, что он не слышит ни слова. Его взгляд по прежнему устремлен в ночь, в то место, где темное море встречается с темным небом. Наконец, сдавшись, я замолкаю и какое-то время между нами только шелест ветра.

– Я не хочу лезть тебе в душу. Ты вообще не обязан мне что-то рассказывать, ведь мы едва знакомы, – я нахожу в темноте его плечо и легонько сжимаю его, просто чтобы показать, что я рядом. – Но я выслушаю тебя, если ты хочешь. И возможно, тебе станет легче.

Крис тяжело вздыхает и безвольно опускает голову. Горько усмехается и этот звук, такой резкий в мягкой тишине летней ночи, тревожно вибрирует между нами.

– Просто расскажи, – мягко настаиваю я.

– Это так странно… – голос у него глухой, незнакомый. – Я не помнил весь год, а сегодня посмотрел на календарь и…

У Кристера был брат двумя годами младше – Арвис. Его имя он произносит таким голосом, что у меня мороз по коже.

– Он всегда торопился жить. Словно знал… – Крис говорит так тихо, что я придвигаюсь ближе, боясь не услышать. – Прошлой весной, он сдал на права и купил мотоцикл. Такой довольный был! Мама вся извелась, ворчала на него без передышки. И не зря…

Год назад, в этот самый день, Арвис погиб в нелепом происшествии на дороге: остановился помочь женщине с заменой колеса. Ехавший по трассе водитель грузовика не заметил предупредительного аварийного знака и на предельной скорости сбил парня, пока тот возился с домкратом. Протащил его чуть не километр по раскаленному асфальту, пока сообразил, но тогда было уже поздно.

– Я не помню похорон, совсем. Наверное, так боялся что навечно запомню брата бледным и холодным, словно кусок пластика, что память просто стерла тот проклятый день.

Крис резко проводит ладонью по лицу и сцепляет пальцы в замок на затылке. Рассказывает, как за пол года их отец из румяного весельчака, с коллекцией анекдотов на все случаи жизни, превратился в седого чужака, облаченного в линялым спортивный костюм. Как сам Крис лежал ночью, прислушиваясь к шаркающим шагам на кухне и приглушенным всхлипам. Как поблекло, посерело мамино лицо. Как все развалилось, расклеилось и он сбежал, едва представилась возможность. И как это мучает его – то, что он бросил родителей справляться без него.

Выговорившись, он замолкает.

На востоке теплеет тонкой полосой рассвет. Я смотрю на Криса в туманном свете крадущегося утра. Мы двое – лишь темные фигуры на холодном песке. Он кажется совсем другим сейчас – растерянным и подавленным, но, в тоже время, более реальным. Не беспечный шутник с ленивой улыбкой. Этот Крис уязвим, словно, открытая рана, и я хочу прикоснуться к нему, как-то утешить. Но в горле стоит тугой ком и мне нечего сказать. Ветер путается в волосах, глаза жжет.

– Ты пугаешь меня, – вдруг говорит он.

– Почему? – спрашиваю я, а сама думаю что и он меня пугает, чертовски сильно. Настолько, что, порой, в его присутствии мои ладони делаются влажными и липкими, а дыхание перехватывает.

– Потому, что могу рассказать тебе то, в чем мне страшно признаться даже самому себе. С тобой легко говорить. С тобой хорошо…

Он опускает на меня взгляд и воздух между нами меняется, по коже искрами бежит электричество. Крис склоняет голову, придвигается ближе. Сейчас его глаза темные, с золотыми бликами. Они манят, словно таинственные огни эльфов в тумане над топями, зовут сладкой песнью. Дыхание у меня перехватывает, колени делаются слабыми.

Надо уходить, думаю я. Пора. Макс и я, мы этого не заслужили.

Крис мягко берет мое лицо в свою ладонь, слегка наклоняет.

– Ты такая красивая… – шепчет он, – Скажи мне остановиться, сейчас. Потому, что если я тебя поцелую, то уже вряд ли смогу.

Я завороженно смотрю на мягкую линию его рта. Есть в Крисе что-то неумолимо притягательное. Но это неправильно, гадко. Перед моими глазами – лицо Макса: ямочки на щеках, теплые губы. Мы целые, неделимые. Мы сильнее этого.

– Стой, – я упираюсь рукой Крису в грудь, отталкиваю от себя. Мне надо больше пространства, больше воздуха между нами. – Нет, стой… Нет! Я…мне пора.

– Погоди… – зовет он, но я уже бегу прочь, и окончание фразы поглощает прибой.

Когда я возвращаюсь в комнату, свет погашен и Лера спит. Кровать Насти пуста. Забираю полотенце и направляюсь в общую душевую. Выворачиваю кран на полную и встаю под тугие струи – как была, не снимая платья. Вода льется по волосам, по лицу и спине, смывая песок и воспоминания. Шум воды успокаивает.

Я не сделала ничего плохого.

Думаю об этом, а щеки горят.

Я не сделала ничего плохого, но это не значит, что мне не хотелось…

Пятнадцать минут спустя я уже в кровати. Закрываю глаза, отворачиваюсь к стене и зарываюсь под простыню. За окном в розовой дымке рассвета поют птицы. Новый день начался, а я все не могу забыть какими теплыми были его руки, какими нежными.

6.

Идут дни, а дозвонится до Макса у меня так и не выходит. Уже почти три недели, но кто считает… Вчера я получила короткое сообщение «Прости, совсем замотался. Позвоню, как смогу. ХО». Такое простое, но такое неправильное. Оно не дает мне покоя. Все это время Макс не активен на ФэйсБуке и в Инстаграме. Я знаю, так как проверяла. Постоянно проверяю.

Криса я избегаю и ненавижу себя за это. Продолжаю повторять себе что не сделала ничего плохого. Не особо помогает. Потому что часть меня хотела чтобы он меня поцеловал, глупо это отрицать. Засыпая тем утром, мне хотелось, чтобы он вновь ко мне прикоснулся, почувствовать кожей его взгляд. От собственных мыслей мне сделалось гадко.

Надо отдать ему должное, Кристерт несколько раз пытался подловить меня в коридоре и поговорить, но я не имею представления что могла бы ему сказать. Так что я игнорирую проблему и надеюсь что все само собой рассосется. Очень по-взрослому, я в курсе…

В конце июля внезапно меняется ветер и теперь сквозь окна доносится свежий, соленый запах моря, отчего спать становится значительно легче. Не так душно. Только сегодня сон ко мне не идет. Я лежу, разглядывая сквозь тонкие занавески, как луна плывет в темном небе. Бледная, величественная владычица ночи.

Спит ли Макс? Потребность услышать его голос я ощущаю словно зуд под кожей. Словно одним своим «привет» он способен исправить меня, упорядочить бардак в голове и душе.

Больше двух недель без звонков, только редкие сообщения. Короткие, все больше безличные. Пугающе чужие. Я помню наш уговор и на что согласилась. Правда, помню. И не могу избавится от липкого, тревожного чувства, стягивающего живот. Потому что я никогда не верила всерьез, что нам нужна эта договоренность. Что кто-то из нас действительно захочет воспользоваться предложенной свободой.

Мне страшно. Неизвестность мучает и я решаюсь. Бросаю быстрый взгляд на Настину кровать – она мирно спит, раскинув руки. Лера укуталась в простыню с головой, только россыпь волос на подушке. В последнее время она ложиться рано и спит, как убитая.

Сажусь рывком и снимаю блокировку с телефона, не давая себе времени передумать. Ноги касаются холодных половиц, пальцы слегка дрожат когда я нажимаю на фотографию Макса. Гудки в безмятежной тишине ночи громкие, пронзительные. Когда на том конце снимают трубку, я вздрагиваю. Голос сонный, пряный ото сна. Женский…

Экран телефона плывет. Я не ошиблась номером, вот же он – яркие глаза, улыбка с ямочками.

Девушка на том конце провода все не умолкает, спрашивает что-то на непонятном языке. Голос уже другой, в нем угадываются нотки раздражения. Трубку она не вешает и я продолжаю смотреть на экран, не моргая. Секунды тянутся.

А потом я слышу второй голос, знакомый, и словно получаю пинок под дых. Я сбрасываю вызов и роняю телефон.

Небо за окном плывет, звезды тают, мигая. Закрываю глаза и смаргиваю слезы.

Телефон загорается, освещая комнату призрачным светом. Смотрю на него и не могу заставить себя ответить на звонок. Что он может мне сказать? Хочу ли я правду? Люди утверждают, что им нужна правда, всегда. Но единственная правда в том, что с ложью жить гораздо легче.

Эта девушка, кем бы она ни была, знала кто звонит, когда отвечала. Там на фото мы с ним вдвоем, улыбаемся щека к щеке. Она просто не могла не знать.

Экран гаснет и, мгновение спустя, загорается вновь.

Я хочу ошибаться, так отчаянно хочу! Пусть это будет недоразумение, глупая ошибка, мои накрученные нервы и пустые подозрения. Пожалуйста…

– Макс?

– Я напортачил, – глухой, далекий голос. – Черт, не так ты должна была узнать…

Не слышу что там дальше. У меня гудит в голове, в ушах, колет в сердце. Грудь сдавливает и я не могу дышать.

Как же так, Макс…

Утром смотрю на себя в запотевшее зеркало душевой. Взгляд тусклый, щеки бледные. Чувствую себя больной, выскобленной. Я так и не плакала, не смогла, и теперь глаза жжет, словно в них песок.

Лера ушла до рассвета. Настя утром подозрительно меня разглядывала, потом все же решилась спросить. Я соврала, что в порядке.

Не могу говорить о нем, даже думать не могу.

В детстве, когда мне было лет пять, я шагнула в глубину на карьере, не умея плавать. Мгновение – и меня окружает тишина. Я смотрела вверх, на бледный диск солнца и видела, как в мутноватой воде кружатся листья и еловые иголки. Я завороженно наблюдала за этим медленным танцем, пока папа меня не вытащил. Все случилось так быстро, что я даже испугаться не успела, но этот момент глухой, сонной тишины помню очень четко.

Я вновь словно под толщей воды. Там очень тихо, на дне. Безмятежно. Не могу всплыть, не хочу дышать.

7.

Весь следующий день Настя ходит кругами, бросая на меня настороженные взгляды. Я соврала, я вообще не в порядке, и мы обе это знаем.

Как описать то, что я чувствую? Как подобрать слова? Я ощущаю себя пустой и хрупкой, словно надтреснутая фарфоровая чашка. Ударь посильнее, и рассыплюсь на тысячи осколков.

Первый мой порыв – сбежать. Бросить работу, наплевав на обязательства и выбросив в окно все «я уже взрослая» аргументы. Вернуться домой и реветь, спрятавшись под одеяло, пока снег не укроет все белым. Но дома, в нашем маленьком городке, все знают друг друга с рождения и каждый закуток хранит память о нас. Поэтому, я соглашаюсь на предложенную должность администратора на полставки, и остаюсь.

Дни сливаются в череду одинаковых событий: я плыву сквозь них, словно бумажный кораблик, подхваченный быстрой рекой. Отвечаю на телефонные звонки и вопросы гостей. Раскладываю туалетные принадлежности в номерах и перестилаю кровати. Улыбаюсь коллегам и постояльцам. Бездумно, механически. Плыву…

Больше нет веселых посиделок за обедом с Крисом и девочками, нет поездок в выходные. А может и есть, но я в них больше не участвую. Работа занимает все мое время, вытесняет мысли. Можно складывать теплые полотенца аккуратными стопками – одно на другое, – вдыхать пряный запах освежителя для белья и ни о чем не думать.

Лера и Настя знают – что-то не так. Порой я кожей чувствую их наполненные тревогой взгляды, но пока у меня нет моральных сил рассказать. Я боюсь, что слова застрянут в глотке и я ими подавлюсь.

Макс звонит каждый день, а я не отвечаю. И его сообщения удаляю, не читая. Мне не нужны оправдания или объяснения. А жалким прости уже ничего не исправить.

С мамой сложнее. Она меня насквозь видит, простым «все в порядке» не отделаешься. Но я не знаю, что ей говорить. Как говорить. Стоит произнести вслух, и все станет правдой. Видимо, к правде я не готова.

– Мы поссорились, мам. Глупости. Помиримся.

Я все скажу, обязательно. Но потом, когда смогу сказать это себе.

8.

Жаркий июль сменяется томным августом, и вот уже близится сентябрь, а я все еще в эмоциональном болоте, и, надо признать, это утомительно. Боль утомительна.

Сегодня у меня свободна первая половина дня и я не знаю чем себя занять, поэтому сижу в баре, краем глаза наблюдая, как Крис обслуживает клиентов. Я не разговаривала с ним вот уже больше месяца и, если бы я была способна в данный момент переживать об этом, я бы наверняка переживала. Ведь мне недостает его больше, чем я хотела бы признать, и от этого на душе еще поганее.

Едва я вошла, он поднял глаза и замер, словно почувствовав мое приближение. Потом коротко кивнул и продолжил свое занятие. Пустое, замкнутое выражение, с которым он в последнее время смотрит на меня, почти ранит. Почти.

Это просто удивительно в какой бардак превратилась моя жизнь.

Я грею пальцы о чашку с кофе и рассеянно оглядывая немногочисленных посетителей в попытке растянуть время, когда по залу прокатывается оглушительный звон стекла. Я вздрагиваю. Чашка скользит из пальцев и опрокидывается на скатерть, кофе растекается бурой кляксой. Мой взгляд устремлен в другой конец бара.

Там Лера с подносом в руках. Под ее ногами осколки стекла, а, мгновение назад, чистая, опрятная униформа вся в оранжевых брызгах апельсинового сока. Серые глаза кажутся невероятно огромными на бледном, застывшем лице. Она смотрит на пол, выпускает поднос и кладет дрожащую руку на живот. Издает тихий, жалобный стон, пронзающий меня иглами страха.

На миг воцаряется тишина. Женщина за соседним столиком охает и зажимает рот ладонью. Я поднимаюсь, не чувствуя под собой ног.

Лера стоит, держась одной рукой за живот, а второй за спинку стоящего рядом стула. Под ее ногами осколки трех стаканов, остатки апельсинового сока и кровь. Так много крови… Она сбегает красными полосами по Лериным ногам, скручивается завитками на гладком кафеле, расплывается абстрактным пятном на шортах, проступая через фартук. Колени Леры подгибаются, и она плавно оседает на пол, прямо на острые брызги стекла.

Я срываюсь с места и бегу к ней. Краем глаза вижу Криса с телефоном в руках, перепуганные лица постояльцев.

Лера такая бледная, почти прозрачная. Ее глаза закрыты, но когда я касаюсь теплого плеча она дергается и слабо стонет. На пепельно-белом лице мелко дрожат губы. Теперь и мои колени в крови и осколках, но я это едва замечаю. Лера скручивается, прижимая руки к животу, и я кладу ее голову к себе на колени. Не знаю, что еще могу сделать, вообще не понимаю что происходит. Лера вновь стонет и я глажу ее по волосам, ищу глазами управляющего, или администратора – хоть кого-нибудь!

– Я вызвал скорую, – рядом опускается Крис. Он запускает пятерню в волосы, и это единственное, что выдает его беспокойство. В остальном он собран, хладнокровен. – Пять минут. Они сказали, пять минут.

Вокруг начинают толпиться люди и он просит их отойти: шикает на подростка с телефоном, настойчиво уговаривает женщину в пестром платье отступить на несколько шагов. Я поднимаю глаза и благодарно киваю, неспособная произнести хоть слово. Девушке на моих руках надо больше света, больше воздуха и совсем не надо чтобы на нее сейчас глазели.

Слышу сирены и через минуту медики входят в сопровождении старшего менеджера – седого дядьки с неестественно прямой спиной и плотно сжатыми губами. Он отступает, пропуская бригаду, и замирает на пороге, словно боится идти дальше.

Меня оттесняют в сторону. Девушка в маске и перчатках что-то говорит, но я не понимаю. Чувствую на себе знакомые руки – Крис помогает мне подняться. Леру осторожно кладут на носилки и увозят. Я стою, оглушенная, посреди залитого ярким солнечным светом бара: из колонок льется приглушенная мелодия, в бассейне за двойными дверями кричат и плещутся дети. Десять минут назад все было совершенно нормально.

– Пойдем, – голос у Криса мягкий, осторожный, – у тебя кровь. Надо бы смыть.

Он легонько толкает меня в спину и я послушно следую за ним.

Что, черт возьми, только что произошло?

9.

Час спустя я, с облепленными пластырем коленями, сижу в приемном отделении местной больницы. Нас не пускают дальше и я не слова не понимаю по-гречески, а местный персонал не говорит на английском, так что особого смысла в нашем бдении нет, но мы все равно тут: я, Настя и Крис. Ждем.

Руководство Bella Casa дало нам выходной, в счет следующей субботы. Могли бы проявить больше сочувствия, как по мне, но в данный момент меня это волнует в последнюю очередь. В приемном пахнет хлоркой и работает всего один кондиционер, отчего находиться в помещении нестерпимо жарко. Времятянется.

Ближе к вечеру приезжает Андреас, представитель нашего агентства здесь, на острове. Но, что гораздо важнее – он грек. На нем чистая рубашка и дежурная улыбка. Быстро кивнув, он спрашивает как у нас дела и уходит поговорить с врачом. Вернувшись, говорит что Лера в порядке, но время посещения закончилось и мы можем вернуться завтра. Настя, с высоты своего волейбольного роста, заявляет, что мы не намерены ждать до завтра.

– Всего пару минут, пожалуйста… – прошу я. Мне надо избавится от Лериного образа на фоне крови: на полу, на одежде, на моих руках.

Андреас задумчиво смотрит на часы, вздыхает и вновь направляется к врачу.

– Пять минут, – говорит он, вернувшись. – И только один. Кто это будет?

Мы переглядываемся.

– Иди ты, – говорит мне Настя. – Я просто разревусь, а ей это вряд ли сейчас надо.

И я иду. По дороге врач на плохом английском пытается ввести меня в курс дела. Коридоры длинные, тихие.

Лера в одиночной палате, в углу жужжит вентилятор. Кровать огромная, Лера маленькая. Я сажусь рядом и беру ее за руку. Она смотрит на меня, белая на белом, и у меня сжимается сердце.

– Ты нас напугала, – шепчу я чужим голосом. – Не делай так больше.

Пытаюсь ободряюще улыбнуться, но не выходит. Над ухом пикает монитор, отмеряя отпущенное нам время. Лера облизывает сухие губы и я вижу следы слез на ее щеках.

– Я не уверена, что правильно поняла, но врач сказал, что ты потеряла много крови.

Она кивает. Смотрит в окно, потом на наши руки. Когда Лера поднимает на меня глаза, я теряюсь. Отраженная в них боль – это самое страшное, что я видела в своей жизни.

– Я здесь, – шепчу ей. – Ты можешь говорить, а можешь не говорить, но я с тобой.

Внезапно, мне становиться очень важно дать ей понять: она не одна. Нет ничего хуже, чем быть одной с таким огромным, бескрайним горем, которое тлеет в ее глазах.

Когда Лера наконец произносит первые слова, ее взгляд обращен к окну, за линию горизонта, гораздо дальше, чем окружающая нас палата.

Она потеряла ребенка, даже не зная что беременна. Сбитый цикл, нерегулярные менструации еще со школы.

– Мне даже в голову не пришло, что… А он не знает… Как я скажу ему? Боже…

Я не знаю кто он, не представляю. Лера отворачивается, когда я спрашиваю. Она дрожит, прижимает слабые пальцы к искусанным губам, и всхлипывает. Стучат в дверь и я вздрагиваю. Время вышло. Вновь глажу ее по волосам и обещаю вернуться после смены, завтра. Покидаю палату еще более растерянная, чем вошла в нее.

На обратном пути рассказываю все Насте и Крису. Сказанное Лерой слишком огромное, слишком болезненное для меня одной. Она не просила молчать, так что не думаю, что предаю ее доверие. И я знаю, что эти двое не станут болтать. Настя отворачивается к окну, смаргивая слезы. Крис сжимает руль. Остаток пути мы молчим.

Смотрю на телефон и вижу пропущенный от Макса. Мой первый порыв – позвонить ему. Макс так глубоко у меня под кожей, что искать у него убежища в трудные времена – самая естественная реакция, на уровне рефлекса. Чувствую, как жжет глаза. В эту самую минуту мне так отчаянно надо услышать его голос, что я почти нажимаю на кнопку вызова.

Крис паркуется и глушит двигатель. Выхожу в ночь. Воздух тягучий, пряный – он забивает горло, заполняет ноздри и у меня ощущение, будто я тону, опять. На террасе отеля шумят поздние посетители, тихо играет музыка. Смех режет слух и я невольно морщусь. Как так вышло, что мир не замер в немой скорби, в пронзительном моменте сострадания? Бросаю взгляд вниз по улице, на прогуливающихся мимо баров и сувенирных магазинов, туристов, и понимаю, что жизнь продолжается. Это – самое страшное.

Настя окликает меня, но я иду в темноту, на, скрытый пальмами в кадках, пляж. Туда, где песок еще хранит тепло солнечного дня и пахнет морем. Над головой – огромное небо, а кругом – тишина.

Оставшись одна, я, наконец, даю волю слезам.

10.

В какой-то промежуток времени, между Лериной госпитализацией и выпиской, мои собственные переживания блекнут и теряют остроту. Словно жизнь залепила мне хорошую пощечину и я очнулась, вынырнув из густой трясины жалости к себе. Это – единственное хорошее, что есть во всей этой ситуации.

Леру выписали через пару дней, но на работу она не вернулась. Агентство сократило ее по состоянию здоровья. Настя возмущалась, но Лера уверила нас, что так даже лучше.

Рабочий день, раннее утро, но мы не спим. Все еще бледная Лера складывает вещи, пока мы беспомощно наблюдаем за ней с наших кроватей, оттягивая момент прощания.

– Лера, – Настя садится на кровать, мягко берет ее за руку. – Расскажи. Давай, тебе станет легче, – уверяет она.

Лера замирает с аккуратно сложенным платьем в руках – тем самым, что она надевала на вечеринку на пляже. Мгновение смотрит на него пустым взглядом, потом садится рядом с Настей.

– Да нечего особо рассказывать, – произносит она. – История, как у всех.

С Оскаром они встретились, когда переписывали зачет по химии на втором курсе. Далеко не в первый раз, оба. Стояли, переглядываясь через коридор, в ожидании результатов, пока, однажды, дождливым осенним днем, он не принес два стаканчика с кофе. Сел рядом на пол и протянул один Лере, улыбнулся. И она пропала. В тот раз экзамен они все же сдали. Потом долго бродили в парке. Свет уличных огней отражался в лужах, ветер трепал голые ветви деревьев, а он грел Лерины ладони в своих. До общежития добрались далеко за полночь и Лера – робкая тихоня Лера – позволила себя поцеловать.

Позже были походы в кино, субботние вечера с друзьями и неловкое знакомство с родителями. Обычная история, пара, каких тысячи. Молодые влюбленный.

А потом пришел май и Лера собралась уезжать на заработки, как делала последние несколько лет. Вот тогда-то и начались проблемы.

Мне нужны деньги. Родители не могут позволить себе полностью оплатить мою учебу, – оправдывалась она.

Мы найдем другое решение. Отношения на расстоянии не работают, поверь, – уговаривал он.

Это и есть другое решение. Я должна ехать. Прости.

Пожалуйста, останься…

Но мужчины в Лериной жизни подводили ее чаще, чем выполняли обещания, так что она уехала. О, она была влюблена, очень! Просто в этот раз практичность взяла верх. Ссора вышла громкая, прощанье – тягостным.

В июне она села в самолет и их разделили больше трех тысяч километров, море несказанных слов и неясное будущее.

– Это так глупо, – качает головой Лера. – Я звонила, а он не ответил. А потом он звонил, но я обиделась и тоже не ответила.

Лера порывисто вздыхает, вытирает щеки. Настя протягивает ей бумажную салфетку и обнимает. А я думаю какого это – одновременно узнать о беременности и потере ребенка? В одиночестве. Макс и я, мы никогда не касались этой темы. Нам едва восемнадцать, какие дети! Как же это наивно и самонадеянно, вдруг понимаю я. Моей маме было чуть за двадцать, когда она осталась одна, с ребенком на руках. Моя детская память хранит длинные вечера перед телевизором, когда ей приходилось задерживаться на работе; зиму, когда мы ели только картошку с соленьями; одежду с чужого плеча. Не знаю, как поступила бы я. Не хочу знать.

– Все поправимо, – ласково говорит Настя.

– Я должна рассказать ему, – глядя перед собой, Лера рвет салфетку дрожащими пальцами на тонкие полоски. – Мы никогда… он не хотел детей, говорил рано. А что теперь? Боже, как я расскажу ему?!

– Ты не обязана, – слова вылетают прежде, чем я успеваю подумать. Обе девушки устремляют на меня взгляд: Лера – недоуменный, Настя – укоризненный.

– Но она должна!

– Зачем? Что это изменит?

– Но… Скрыть такое неправильно. Это ложь!

– Правду переоценивают, – мне самой гадко от горечи, которой пропитаны эти слова.

– Ты серьезно? – кто бы мог подумать что у Насти такие огромные, выразительные глаза. – Это же… Нет, такое нельзя скрывать. Беременность? Нет, однозначно нет!

Кто ты? – читается между строк. – Как можешь говорить подобное?

- Девочки!

Губы у Леры вновь дрожат и мне становится стыдно. Не ее вина, что Макс поступил, как поступил, повергнув мои чувства и мысли в полный хаос.

– Прости, – мне стоило бы вложить больше смирения в сказанное, но я просто не могу. – Я имею ввиду, что ты можешь рассказать ему, когда будешь готова. Не обязательно вывалить все по приезду. Дай вам шанс помириться.

– Я боюсь… – выдыхает Лера, – Боюсь, что уже ничего не исправить.

– Глупости! – уверенно восклицает Настя, устремив на меня взгляд в поисках поддержки. – Разумеется, можно! Так?

Я не отвечаю. Лера молчит, сложив руки на коленях и уперев взгляд в пол. Что может знать Настя, – красивая, дерзкая Настя, – о Лериных страха? Я знала таких Лер в школе – тихих, неприметных, милых и прилежных в учебе. Над которым шутили, и не всегда по-доброму. Про которых мальчики вспоминали, только если надо списать домашнюю работу. До этого момента я ни разу не задумывалась, каково это было.

Я словно вижу нас троих со стороны: я – девочка без плана, маленький город, маленькие мечты; Настя – яркая, веселая спортсменка – ей в голову не придет задумываться о собственной привлекательности; и Лера – летние платья с воланами, волосы никогда не знавшие краски, чистое лицо и бледная, с румянцем, кожа. Мы такие разные.

Вспоминаю, как Крис при первой встрече сказал, что я красивая, и мне становится немного стыдно. С Максом у меня не было повода подвергать это сомнению. Я ощущала себя красивой, принимала как должное. Каким человеком это меня делает?

С грустью осознаю, что между нами и Лерой пропасть из детских насмешек, подростковых комплексов и сомнений – огромная и непреодолимая. Нам друг друга не понять, как не пытайся.

Вечером расчесываю волосы и наблюдаю за девушкой в зеркале – она все еще незнакомка. Этим утром я сказала Лере, что правду переоценивают. Мне ли не знать, ведь я лгу себе. Каждый день обещаю себе, что все – прошло. И каждый день это оказывается ложью. Ведь я любила его, так сильно! Макс предал меня, а когда-то я верила, что он единственный, кто никогда не причинит мне боли.

Откладываю расческу и провожу пальцами по холодной глади зеркала. Мое отражение искажается, словно размытое рябью на воде. Когда-то, я любила себя сильнее, чем его. Я хочу вернуть это чувство.

11.

В сентябре туристов значительно поубавилось, воздух перестал быть удушающе-жарким, а землю умыли первые дожди. Большой, белый отель притих и опустел.

Я на берегу. Море кидает сине-зеленые волны, с глухим рокотом разбивая их о прибрежные скалы. Ветер треплет волосы, кружит песок у моих ног. В воздухе соль, и на моих губах соль. Лицо жжет. Я успела забыть как же это утомительно, так рыдать.

Пять дней без звонков и сообщений. Пять дней тишины. Мне казалось, это то, чего я хочу, что мне необходимо. А потом это фото в Инстаграм…

Она милая, его новая девушка: красивая улыбка, светлые локоны, трогательная родинка над губой.

Все кончено, говорю я себе. Теперь – точно все.

И задыхаюсь.

Я так глубоко в своих мыслях, что не слышу, как подходит Крис. Он молча становится рядом – руки в карманах, взгляд устремлен вдаль. Наши предплечья чуть соприкасаются и я чувствую исходящее от него тепло.

Произошедшее с Лерой вернуло нас к прежним, приятельским отношениям: кофе в баре по утрам, легкие шутки, но теперь никакого флирта. Сейчас я ему рада, хотя всего мгновение назад мне хотелось одиночества.

– Я не хочу лезть тебе в душу, – тихо говорит Крис и я вздрагиваю. Это мои слова, я помню, как их произносила. – Но я выслушаю тебя, если ты хочешь. И, возможно, тебе станет легче.

Поворачиваюсь и смотрю на Криса, а он смотрит на меня. Глаза у него – словно море в шторм: темные, блестящие.

– Расскажи мне.

Дергаю головой, не зная с чего начать. Я так зла – на себя, на Макса. Мне бы танцевать всю ночь, а потом просыпаться в чужой, мятой постели. Мне всего восемнадцать, а я чувствую себя такой же древней, как море у моих ног.

– Макс… У него другая девушка, – наконец произношу я. Эмоции накрывают и я чувствую в горле спазм. – Там, в Нидерландах.

Крис хмурится, но молчит, только слегка кивает. И я рассказываю о нашем уговоре, и как, на самом-то деле, никогда в него не верила. Как позвонила среди ночи и услышала чужой голос. В какой-то момент Крис снимает толстовку и накидывает мне на плечи – меня мелко трясет. Небо быстро темнеет. Над морем гаснет в алых лучах закат.

Я говорю и говорю, пока слова, внезапно, не заканчиваются, и тогда я замолкаю. Боли нет, лишь угли. Делаю глубокий вдох и смаргиваю слезы. Солнце давно село и теперь Крис – только темный силуэт в густых сумерках. В небе над нашими головами блестят искры звезд. Неистово, с надрывом, стрекочут цикады.

– Больнее всего предают те, кому мы больше всего доверяем. Дай этому переболеть, пока не пройдет, – мягко говорит он. – Сейчас это кажется невозможным, но время лечит. Время лечит все.

Он находит в темноте мою руку, переплетает наши пальцы. Я смотрю на них в синеве наступающей ночи и горло вновь перехватывает. Всплеск эмоций измотал и я вновь ощущаю себя пустой и хрупкой. И это единственная причина, по которой я готова признать, что он мне нравится, гораздо больше, чем хотелось бы. Потому, что это все усложняет.

Это было бы так просто – шагнуть и прижаться своими холодными губами к его теплым. Сказать в темноту: не хочу быть одна, уведи меня отсюда. У меня внутри – звенящая пустота, заполни ее светом. Забери мою боль. Его упрашивать не придется, я уверенна.

Переспать с Крисом – словно налепить пластырь. Так легко. И так нечестно. Возможно, когда-нибудь, у нас будет шанс. Но, не теперь. Прежде, мне необходимо вновь собрать себя по кускам. Утереть слезы и залепить все трещины и сколы на сердце; дать себе пространство и время для хороших мыслей, книг и музыки, которые излечат душу; впустить тех, кто способен утешить меня. Постепенно, шаг за шагом, собрать себя воедино, поверить во вторые шансы.

Потому, что если я этого не сделаю, то никто не сделает этого за меня.

Я обнимаю его, прижимаюсь щекой к широкой груди и прислушиваюсь к размеренному биению сердца. Крис обхватывает меня в ответ руками, притягивает ближе и, внезапно, я – законченная симфония, собранная из осколков мозаика, разгаданная головоломка. Вновь цельная.

12.

Осень на острове – это дождь и соленый ветер с моря. А я скучаю по густому аромату сырой земли и талой листвы, по красно-желтым пейзажам на фоне серого неба. По старому пледу и маминым рукам в моих волосах, даже по ее запаху – теплого хлеба и лака для волос. Пожалуй, мне просто недостает ощущения дома.

Белый отель почти опустел. Одно крыло полностью закрыли на сезонный ремонт, бассейн затянули брезентом, шезлонги убрали в подсобку, а шаги в лобби и коридорах теперь отзываются эхом.

Чартеры летают только до середины октября, поток туристов постепенно иссякает и большинство маленьких гостиниц закрывается на зимний сезон. В больших отелях, таких как Bella Casa, которые работают круглый год, на зимний сезон сокращают персонал примерно на две трети.

Вчера, на одном из последних рейсов, улетел Кристерт, а неделей ранее – Настя. Прощаться с обоими было одинаково горько. Разумеется, мы пообещали «оставаться на связи», вернуться в следующем году и обязательно – обязательно! – встретится уже в Прибалтике. Невинная ложь, такая чистая, что почти правда. Легкий самообман. Ведь мы действительно верим, когда даем обещание «не потеряться». А потом летит время, приходят другие заботы, и, слой за слоем, люди стираются из памяти.

Прощаясь в пустом лобби, Настя обняла меня, и долго, молча держала, не отпуская. Мне будет ее не хватать – громкого смеха, горы спортивной одежды на кровати, запаха кокосового шампуня и разговоров после смены. В конце концов, я рассказала ей про Макса. Спокойно, без слез. Помню, как она потянулась, сжала мою руку, заглянула в глаза и сказала, что ей жаль. И как я ничего не почувствовала, кроме воющей пустоты.

С Крисом вышло иначе. Его последний вечер на острове мы провели пьяными и веселыми в местном диско-баре. Он пол ночи требовал больше текилы, ругался на эстонском и весьма грациозно качал бедрами под Тома Джонса³.

В гостиницу мы вернулись, когда на небе уже гасли звезды. Криса слегка шатало, он пропах табаком и потом, а глаза цвета моря таинственно блестели в полумраке коридора. Перед дверью в мою комнату он остановился, медленно прижал меня спиной к стене и прошептал:

– Ты такая красивая…

А потом поцеловал: томно, неторопливо. И я позволила. Запустила пальцы в волосы у него на затылке, прижалась грудью к его груди, и в этот миг забыла, не помнила Макса. Ничего не помнила.

Я отстранилась первой, оставила его в одиночестве и проскользнула в комнату. Прижалась к обратной стороне двери и закрыла глаза. Продлила это чувство еще на мгновение, спрятала в тайнике души.

Утром, встретившись за завтраком, мы оба притворились, что ничего не было. Просто вечер, просто друзья. Он в последний раз приготовил мне кофе с корицей и сахаром, и мы заказали в баре яичницу и сдобные булочки. Пока ждали, Крис положил на стол между нами книгу и подвинул ко мне.

– На втором курсе у меня был менеджмент дополнительным предметом. На твое счастье, учебник мне удалось достать только на русском, зато в три раза дешевле. Я подумал, тебе пригодится. Зимний прием, помнишь? Ты, вроде, решилась…

И вот я смотрю на старый учебник в мягкой обложке – потертый, с потемневшими страницами и пометками на полях. «Организация гостиничного бизнеса: учебное пособие». Как быстро все поменялось! Пять месяцев назад я была девушкой без плана, но знала наверняка что у меня есть к кому вернуться. Теперь я не знаю наверняка ничего. И мне немного страшно.

– Да, – наконец произношу я. – Думаю, что да. Если все сложится.

Если хватит денег и удастся получить кредит. Если мама не сойдёт с ума, когда я сообщу ей, что опять уезжаю. Ей что Рига, что Крит все одно – далеко и опасно. Если не струшу в последний момент. Так много если…

– Обязательно сложится, – отзывается Крис. – Надо просто захотеть.

– Спасибо, Крис.

Позже я провожаю его до такси. Обнимаю и мы прощаемся. Крис чуть сильнее прижимает меня к себе, чуть дольше стоит у раскрытой двери такси. Я улыбаюсь, а он нет.

– Обещай, что напишешь, – повинуясь порыву, вдруг говорю я. – Что не пропадешь.

– А ты хочешь? Правда?

– Да. Очень.

Есть дни и люди, которые стираются из памяти, стоит лишь моргнуть. Рассеиваются, словно сигаретный дым. А есть такие дни, как вчерашний, и такие парни, как Крис.

13.

Сегодня понедельник, десятое ноября. Небо над островом высокое и прозрачное. Моя смена начинается через тридцать минут. Белый отель еще спит, и в комнате для персонала тихо. Первая чашка кофе особенно сладка, и я медлю, провожу по фарфоровому ободку пальцем, смотрю на бледное солнце за огромными окнами.

С некоторых пор у меня есть привычка просматривать перед началом рабочего дня ленту новостей, а затем – социальные сети. Каждое утро я обещаю себе, что не буду, и каждое утро проигрываю этот бой. Макс почти ничего не выкладывает и еще реже пишет. Желтый лист на фоне ядовито-зеленой травы; две пары ног на ободке велосипедного колеса; бумажная чашка в узкой ладони (лица не видно, только светлые пряди волос) и гладь канала на заднем плане; темный силуэт в свете закатного солнца. Все фотографии такие безличные и такие красноречивые. Он словно скрывает ее, боится показать. Со мной так никогда не было, но кого это теперь волнует. Я блокирую телефон, переворачиваю экраном вниз. Это просто картинки, ничего больше.

У меня на коленях оставленный Крисом учебник. Книга и правда оказалась полезной и увлекательной, если слово «увлекательно» применимо к учебнику. Хоть я и не все поняла, она помогла мне определиться. Единственное, что меня теперь пугает – это предстоящий разговор с мамой. Она точно не будет прыгать от радости, когда я сообщу, что поступаю в Риге на управление гостиничным бизнесом. Моя мама такая… мама.

Будучи администратором, мне приходится ежедневно выполнять много разнообразных поручений – от составления графика для персонала, до распределения гостей по номерам. Мелкие просьбы постояльцев, документация, организация встреч в конференц-зале, спонтанных дней рождений, когда родители располагают деньгами, но не располагают временем и желанием участвовать. Управление гостиницей, все те мелочи, что неизменно остаются «за кадром», непреодолимо увлекают меня. Сперва это было просто способом чуть больше заработать. Потом – способом отвлечься. Теперь же я всерьез рассматриваю возможности карьеры в этой области. Я не перестаю удивляться, когда думаю об этом. Вот так, внезапно, я превратилась в девушку с мечтами и планами.

Летние месяцы были восхитительными, но последние тридцать дней на острове – без друзей и развлечений, практически в одиночестве, – дали мне пространство и время для себя. Разобраться, чего же я хочу.

Я одним глотком допиваю кофе, поправляю у зеркала униформу, приглаживаю волосы и направляюсь за стойку администратора. Мимо меня по коридору скользит женщина в тонком свитере поверх легкого белого платья. Она слегка кивает мне в знак приветствия, и я отвечаю таким же кивком. Они с мужем заселились пару дней назад, но с тех пор, я видела только ее. Она – ранняя пташка, маркёр, предупреждающий о начале нового дня.

Захожу за стойку и включаю компьютер. За огромными окнами напротив меня качается пальма на фоне уходящего за горизонт неба. Сажусь, бросив быстрый взгляд на календарь. Через две недели у меня истекает срок продленного контракта.

Мне предстоит вернуться домой, а я еще не разобралась, какие чувства испытываю по этому поводу.

14.

Паром до Афин, потом самолет до Риги и автобус до Кулдиги. К тому времени, как автобус пересекает границу города, я в пути уже более двадцати часов. Едва я ступаю на потрескавшийся асфальт, в лицо ударяет поток ледяного ветра. Конец ноября пропитан сыростью и холодом, а на мне тонкая куртка, но я игнорирую холод. Зажмуриваюсь и тяну носом воздух, наполняю им легкие и каждую клеточку тела. Справа от меня светится огнями супермаркет, прямо напротив – большой магазин электроники, за спиной качает голыми ветвями старая ива, под которой прощались мы с Максом. Летняя ночь, пряный воздух, его шепот в темноте:

Я люблю тебя, слышишь?

Уже не важно.

На улице темно. В свете фонарей немногочисленные встречающие кажутся размытыми тенями, но маму я узнаю везде. Высокая и худая, она на пол головы возвышается над остальными.

– Мам! – зову я, и вот уже она спешит, оскальзываясь на плитах остановки, притягивает меня к себе. Шарф колит щеку, рука вывернута под неудобным углом и прижата к боку, но все это такие мелочи.

– Вернулась наконец, – шепчет мама.

Я прижимаюсь крепче, вдыхаю знакомый запах лака для волос.

– Привет, мам.

Я дома.

Все кажется таким знакомым: старый хрусталь за стеклом, лакированная мебель, вазочка с конфетами в центре стола. Половица у входа по-прежнему скрипит, когда наступаешь, а на подоконниках по-прежнему герань в горшках. В доме витает запах полироли, дровяной печки и домашней еды.

Мы не ложимся спать еще долго после полуночи. Мама распаковывает подарки – оливковое масло с травами в прозрачной бутылке; черное, вулканическое мыло; хлопковые полотенца с бело-синей каймой, – и не переставая расспрашивает меня об острове: о море и горах, о людях и работе, о еде и вновь о море. Смотрю на нее и даю себе слово, что однажды непременно покажу мир за пределами ее привычного, серого. Увезу ее от серванта с хрусталем и вечного запаха гнилых яблок из подвала. Покажу бескрайнюю голубую гладь в зеленых переливах, пестрые горы на фоне бесконечного неба. Моя мама, за всю жизнь, ничего, кроме мощеных улиц Кулдиги и прилавка продуктового магазина, не видела. Я люблю свой город, но мир такой огромный, такой разный.

Когда я просыпаюсь, небо за окном затянуто серым и накрапывает мелкий дождь. Типичный конец осени. В доме тихо, мама давно на работе.

Я рассматриваю в тусклом свете дня свою комнату – плюшевые медведи, стопка старых учебников на полу, выцветшие плакаты музыкальных групп на розовых обоях, кружевные занавески. За прошедшие месяцы комната словно стала меньше, поблекла, и больше не кажется уютной и моей. Хотя, вероятно, это я изменилась. Так что, первым делом после завтрака, я решаю прибраться.

Плакаты отправляются в мусорное ведро, мягкие игрушки я упаковываю в картонную коробку из-под микроволновки и отношу на чердак, вместе с учебниками, пластмассовыми бусами и детскими альбомами для рисования. Перебираю шкаф и с удивлением обнаруживаю вещи, которые носила еще в восьмом классе, а теперь наверняка в них даже не влезу. Складываю все это в мешки и оставляю у двери – завтра отнесу в церковь. Убираю все рамочки с вензелями, пыльные огрызки ароматических свечей и, приклеенные по раме зеркала, школьные фотографии. Мою окна и снимаю пожелтевшее кружево, оставив только жалюзи.

Закончив, останавливаюсь по центру комнаты и медленно обвожу ее взглядом. Да, так намного лучше. Надо поменять покрывало, может, докупить пару подушек и переставить стол к окну. Киваю сама себе, довольная проделанной работой.

Готовлю простой ужин и успеваю как раз к маминому приходу. Мы садимся, раскладываем еду по тарелкам, и я открываю бутылку привезенного с Крита вина – терпкое и нежное на вкус, оно искрит янтарем в бокалах и приятно согревает. Мама хмурится, когда я делаю первый глоток, но ничего не говорит.

Закончив, мама собирает тарелки и складывает в раковину. Пускает воду и, повернувшись ко мне спиной, принимается за мытье посуды. Тарелки брякают в мыльной пене.

– Я сегодня с Максимом разговаривала, – произносит она сквозь шум воды, не оборачиваясь. – Он спрашивал о тебе.

Я делаю большой глоток и медленно отставляю бокал, двигая его от себя по столу. Вино застревает липким комом в горле.

– Мам, не надо, – пожалуйста. Пожалуйста, не надо.

– Он сказал, что возвращается на каникулы. Через пару недель, к Рождеству.

Закончив с тарелками, мама берется за маленькую кастрюльку. Шум воды оглушает. Мамины руки в белой пене двигаются плавно и размеренно, словно в танце.

– Я поступила в университет, в Ригу, – мама замирает, стеклянная крышка выскальзывает из ее пальцев и с глухим стуком приземляется на дно раковины. – На факультет управление гостиничным и ресторанным бизнесом. Я подала заявку через интернет и неделю назад получила подтверждение о зачислении. Осталось только подать заявление на стипендию и общежитие. Я уеду сразу после нового года, в начале января.

Мамино отражение в кухонном окне вздрагивает. Наконец, она оборачивается. Выключает воду, сжимает полотенце и медленно садится напротив. Ее глаза – тлеющие угли: огромные, влажные, цвета крепкого чая. Их взгляд прожигает.

– Погоди… – я вижу, как она пытается собраться с мыслями. – Мы же это обсуждали. Мне казалось… Ты ни разу не упоминала, что передумала и хочешь поступить в университет.

– Я и не хотела, – я знаю, что кроется за этим тихим голосом, за напряженной складкой, прорезавшей мамин лоб, поэтому стараюсь говорить мягче. Ей страшно меня отпустить. – Но многое изменилось. Это то, чего я хочу, мам.

Мама делает вдох, складывает перед собой руки. Тонкими, обветренными пальцами перебирает края кухонного полотенца.

– Я не смогу помочь тебе с деньгами, – наконец произносит она и поджимает губы. У меня перехватывает горло. Я тяну руки через стол, кладу поверх маминых.

– И не надо. Я подала заявку на стипендию. Если нет – получу кредит и найду работу, – у меня ноет душа, когда я представляю, как себя, должно быть, чувствует мама в это момент – беспомощной, не способной обеспечить единственного ребенка, – Мы справимся, мам. Я обещаю. Это просто новое приключение. И у меня есть план.

– План, говоришь, – произносит мама. – Когда же ты вырасти-то успела? Кажется, только вчера я тебя поймала с моей косметичкой, всю размалеванную, а днем ранее – вплетала банты в волосы на окончание начальной школы. Какой ты красивой была в том голубом платье, словно картинка… А вот уже у тебя есть план.

Я больше не чувствую той звенящей радости, что наполняла меня, когда я получила ответ из университета о зачислении, но все равно улыбаюсь, стараясь вложить в эту улыбку всю ту уверенность, которой, по непонятной причине, больше не ощущаю. И мама улыбается мне в ответ.

15.

Снег выпал за неделю до рождества. Накануне вечером горизонт затянуло сизой дымкой, небо опустилось так низко, что, казалось, протяни руку и коснёшься. К утру в воздухе кружили большие, белые снежинки. Весь мир укрывало белым.

К обеду толщина снежного покрова добралась до второй ступеньки крыльца, а снегопад все не унимался. Немного подумав, я все же натянула шапку, старый пуховик, нашла в кладовке рабочие перчатки и отправилась в сарай за лопатой. По-хорошему, стоило бы дождаться окончания снегопада, но небо становилось все темнее, снежные хлопья – все гуще и пушистее. И ни единого дуновения ветра. Если сейчас оставить все как есть, к вечеру мы не откроем входную дверь, не говоря уже о калитке.

Мне удалось расчистить дорожку почти до середины, когда я услышала за забором скрип снега под ботинками. Через мгновение шаги стихли – кто-то остановился по ту сторону калитки. Я выпрямилась, поправила съехавшую на глаза шапку и посмотрела в сторону улицы. Спина взмокла, поясница ныла, а руки и плечи казались жёсткими, словно ветви старого дерева. Последнее, что мне сейчас хотелось – это принимать гостей, изображая радушную хозяйку. Да кому вообще в голову взбредет гулять в такую погоду?

Опять хрустит снег, словно неизвестный за забором топчется на месте, медлит. Я вдруг понимаю, что совсем одна, за глухим забором. Никто не прибежит на мой крик в случае беды, возможно, даже не услышит его, ведь сейчас середина рабочего дня. Желудок скручивает тревога и я невольно сжимаю сильнее черенок лопаты, перехватив его двумя руками. Нахожу взглядом щеколду на калитке и шумно выдыхаю – не заперто. Забор у нас высокий и глухой. Мама не любит, когда заглядывают во двор, поэтому пару лет назад мы заменили старые доски листами ранилы⁴.

Тишина кругом кажется оглушительной. В ушах нарастает звон. Человек за забором опять принимается ходить туда-обратно, скрип снега под его ногами вторит ударам моего сердца. Вот он останавливается, что-то бормочет, и толкает створ калитки. В глухой тишине щелчки пружин похожи на выстрелы. Я начинаю пятиться задом, не сводя глаз с нерасчищенного участка. Лопата в руках делается тяжелее вдвое, словно налилась моими страхами. Снег мешает калитке раскрыться, и незнакомец толкает ее плечом, вваливаясь в наш двор, поднимает лицо и замирает, когда видит меня.

Лопата скользит из пальцев и глухо приземляется на снег. Меня встряхивает, словно по позвоночнику пустили ток. Дыхание сбивается, челюсти сводит, так сильно я их сжала. Чувства, которые спиралью поднимаются внутри, такие разные, нечеткие, но яркие и обжигающие, что мое тело не понимает как на них реагировать.

– Привет… – неуверенно говорит Макс. Его дыхание превращается в маленькие облачка пара. – Я надеялся застать тебя одну. Можем поговорить?

Макс на моей кухне, за столом. Перед ним остывает чай в щербатой кружке. Дальше кухни я его не пущу, обойдется. И маминого печенья, как и фарфоровых кружек для гостей, ему тоже не видать. Я вообще не понимаю, как и зачем согласилась.

– Ты, вроде, поговорить хотел, – произношу я, когда молчание становится невыносимым. – Ну? Говори.

– Да… – он трет ладони о джинсы, скользит взглядом в сторону окна за моей спиной. – Может, ты сядешь?

– Мне и так хорошо, – так между нами больше пространства. Мне необходимо пространство. – Что ты хотел? Потому, что, ну правда, я не понимаю что тут еще можно сказать.

На последний фразе мой голос чуть ломается, и я сильнее сжимаю край кухонной раковины, о которую опираюсь бедрами. Своим присутствием Макс вызывает во мне смятение и еще какое-то непонятное чувство, вроде головокружения, которое мне совершенно не нравится.

– Ты не дала мне объяснить, – он кладет локти на стол, подается вперед и впивается в меня взглядом. Его глаза – стальная пыль и пламя. В них мольба и упрек, и еще миллион разных эмоций. – Я звонил тебе, наверно, тысячу раз. И ты ни разу не ответила!

Воздух злыми тучами клокочет внутри меня, но я только пожимаю плечами. Мне, правда, нечего ему на это ответить. Обсудить, как и почему он так быстро нашел мне замену? Нет, спасибо. Думаю, на одном из кругов ада есть подобная пытка. Не желаю слушать – ни тогда, ни сейчас.

Макс ждет. Крутит в больших ладонях чашку, потом откидывается на спинку стула и проводит ладонью по волосам – такой простой, знакомый жест, что у меня сдавливает горло. Я медленно отодвигаю стул и, все же, сажусь напротив. Не уверенна, что ноги удержат.

Макс говорит, что ему жаль – неизмеримо, безгранично, до боли. И я ему верю. Это ничего не меняет, но я ему верю. Начав, он уже не может остановиться – говорит и говорит. Наш уговор он не упоминает, даже мельком – мы оба понимаем, что это полная чушь.

Тени удлиняются, ползут по полу. Надо бы свет зажечь, но я не хочу, чтобы у парня напротив создалось впечатление, будто он может задержаться. Сидеть вот так, словно чужие, странно, но это целиком его вина. Делаю глоток и отодвигаю кружку – чай остыл и неприятно горчит.

Макс что-то говорит о глупых ошибках, растраченных шансах, доверии и верности, но его голос – словно белый шум. Я ни слова не слышу, просто рассматриваю, цепляясь за мелочи, изменившие его внешность за пол года: волосы длиннее, чем я привыкла; порез от бритвы около уха; сухие, обветренные костяшки пальцев от работы на улице, незнакомый свитер. Это все внешне, а что там внутри – одному Богу известно…

– Прости меня, – Макс подается вперед и я невольно дергаюсь, опускаю руки со сцепленными пальцами на колени. Смотрю на него прямо, как будто хочу вызов бросить. – Я так скучал по тебе. Ну пожалуйста, прости!

Часть меня в огне. Злость и обида тугим узлом стягивают сердце, не дают дышать. Он сделал мне больно, предал. Как такое простить? Но есть и другая часть меня – та, что скучала: она рвется к нему, тянется. Та, что все еще помнит, какое у него дыхание на вкус; помнит выражение красивого лиц, когда он смеется, ямочки на щеках; ощущение соленой, влажной кожи под моими губами; его взгляд надо мной – расфокусированный, сытый. Ненавижу себя за это.

Он предал, напоминаю я себе, и сердце сжимается.

Макс еще раз просит прощения, и я молчу. Говорит, что хочет все вернуть, умоляет дать нам еще один шанс, и я молчу. Говорит, что чудовищно облажался, что никогда не простит себе, как больно мне сделал – и я опять молчу. Я хочу, чтобы он ушел. Оставил меня, в это раз – насовсем. Я не перенесу, если меня вновь затянет в это вязкое, глухое болото эмоций, первую скрипку в котором играют боль и отчаянье.

– Я не откажусь от тебя так просто, – яростно шепчет он у распахнутых дверей. Холодный воздух стелется по половицам, студит ноги. – Я люблю тебя, слышишь? И ты… ты ведь тоже это чувствуешь? Позволь же мне все исправить!

Я все еще молчу, поэтому он уходит ни с чем. Мне давит в груди, жжет в глазах. Это Макс, он упертый. Я знаю, что он вернется. И мне страшно, потому что он может оказаться прав.

16.

Странная штука – время. Порой одно мгновение делит все на до и после. Порой одно слово, одна фраза способна разорвать жизнь надвое. Сказав я облажался, Макс перечеркнул все хорошее, чем мы были. Выжег, обесценил. И для меня время замерло в том моменте, словно застыв в ловушке сломанных часов. По крайней мере, мне так казалось.

Макс верен своему слову (как бы нелепо это ни звучало) и его главное преимущество в том, как хорошо он меня знает. Никаких цветов и ужинов, никаких клятв и обещаний в соцсетях. Он не запускает в небо шары с моим именем и не пытается произвести впечатление дорогим шампанским, огромным плюшевым медведем или романтической балладой под окнами. Никаких банальностей.

Нет, Макс умеет быть рядом в мелочах, всегда умел.

Он помогает моей маме с уборкой снега во дворе, вывозит накопившийся в сарае хлам на свалку. Проверив запасы, договаривается с крестным, хозяином лесопилки, и привозит нам резерв дров до конца зимы. Колет и складывает в поленницу, под крышу. Приходит каждый день, ищет, просит взглядом, а я не пускаю. Запираю дверь, закрываю глаза и говорю себе нет. Не смей. Он что-то сломал во мне, и я собирала себя заново, по частям. Мне никогда уже не стать прежней. Я больше не нравлюсь себе, прежняя.

Меня не оставляет мысль, что возвращаться не стоило. Прошла всего неделя после того снежного дня, а я не могу спать. Еда кажется сухой и пресной, знакомые стены душат, а я тенью брожу по дому, не понимая куда себя деть.

Ночи похожи на бескрайнее море, одна длиннее другой. Я ворочаюсь между влажных простыней, прячу лицо от лунного света. Мы не попрощались, думаю я. Так и не расставались, вот в чем дело – в незавершённости. Мне стоило ответить тогда на один из телефонных звонков и поставить точку, не отмахиваться. Каждым своим появлением Макс поднимает во мне бурю эмоций – ревущее белое пламя, которое сжигает меня снова и снова, каждый день. Тоска, надежда, боль скручиваются спиралями, тянутся к сердцу и крадут воздух. Воющий шум в голове такой громкий, что к концу недели я перестаю понимать, что вообще чувствую.

Сердце борется с разумом, а проигрывает душа.

В пятницу вечером, за два дня до Рождества, я вхожу в кухню и застаю маму с Максом. Они встретились в магазине, он помог донести сумки и получил приглашение на ужин. Мама маринует курицу, Макс чистит картошку в стоптанных тапочках и моем фартуке. Он шутит, мама смеется и ее лицо так светится, что я не нахожу в себе сил его прогнать. Мама достает тонкие фарфоровые тарелки с васильками по ободку, бабушкины вилки и велит накрыть в гостиной. Все во мне поднимается против, но я перехватываю мамин взгляд и молча повинуюсь.

За столом Макс все так же шутит, рассказывая о первом семестре в университете и своем проекте, о работе и соседе по комнате. Смотрит на маму, но я не могу избавится от ощущения, что говорит он со мной. На протяжении тридцати минут я гоняю картофель по тарелке, не поднимая глаз. У меня горят щеки и дрожат пальцы, но я упрямо храню молчание. Его смех, запах одеколона – все так знакомо, так привычно.

Это невыносимо.

Уже уходя, Макс ловит меня в коридоре, сжимает пальцы, заставляет посмотреть в глаза.

– Так и будешь от меня бегать?

Я отвожу взгляд, но зачем-то остаюсь на месте. Тяну руку, пытаясь высвободить, и он отпускает, хоть и не сразу.

– Ну, прости, – шепчет он. – Скажи, что мне сделать. Пожалуйста. Я все сделаю, только скажи.

– Я не знаю… – и это истинная правда. Чистая, светлая. Она жжет меня. – Я не знаю, Макс.

Он медлит, трет лицо, смотрит на стену над моим плечом. Потом резко разворачивается и уходит. На краткий миг меня накрывают облегчение и тоска, одновременно. Стряхнув с себя это чувство, я запираю дверь и возвращаюсь в гостиную, собираю остатки посуды и несу в кухню. Мама бросает взгляд через плечо.

– Максим ушел?

Я киваю. Она откладывает полотенце, проводит ладонью по моему лицу. Этот жест возвращает меня в детство, в то время, когда любая болячка лечилась маминым поцелуем и ласковым словом.

– Ты ни слова ему не сказала за весь вечер.

– Мне нечего ему сказать, мам.

– Ну… Решать тебе, доченька. Просто помни – все мы порой ошибаемся. А Максим хороший мальчик, ответственный. И он правда тебя очень любит.

Мама совсем не помогает. В ее глазах Макс – мой билет в счастье. Не человек, не личность, а волшебная палочка, способная решить любые проблемы – те, что есть и те, что будут. Надежный, стойкий солдатик. Иногда мне кажется, что мамины страхи пауками ползут по коже, отравляют мечты и мысли. Их липкие следы пунктирной линией тянуться сквозь все мои детские воспоминания.

Мама устраивается перед телевизором, а я прячусь в своей комнаты. Запираю дверь, сажусь на кровать. Оглядываюсь в темноте, словно посторонний.

Скажи, что мне сделать.

У меня нет ответа, даже для себя. Могу ли я простить его, хочу ли? Как вообще простить предательство? И, в то же время, как двигаться дальше, если сердце пропускает удар, стоит Максу войти в комнату? Его имя выжжено белым глубоко под кожей, забыть его – это все равно, что вырвать клок души. Макс моя первая любовь, первый поцелуй. Он – это мириады светлых мгновений, словно звездная карта на полотне моей памяти. Он везде – в моих мыслях, в воспоминаниях, каждый день перед глазами. Его так много, что я задыхаюсь.

Еще нет и восьми, но на дворе декабрь и за окном густая темнота длинных зимних вечеров. Я забираюсь под одеяло, сворачиваюсь тугим клубком, и закрываю глаза в ожидании нового дня. В свете утра я подобна ледяной поверхности озера – спокойная, холодная. С приходом вечера, в тишине комнаты, гладкая корка трескается, рассыпается на осколки, и я бессильно барахтаюсь в море эмоций. Долго мне не продержаться.

17.

Утром меня будят голоса, и, едва я открываю дверь своей комнаты, в нос ударяет густой еловый запах.

– Ты только посмотри, какую красавицу Максим принес! – восклицает мама, показывая на огромную, лохматую елку в центре комнаты. Пушистые ветки блестят ледяным хрусталём в мягком свете утреннего солнца. – Погоди, сейчас за игрушками схожу.

Прежде, чем я успеваю возразить, мы остаемся одни в сонной тишине. Макс скользит по мне взглядом, и я невольно тяну вверх ворот пижамной майки. На нем свитер с нелепым оленем, который год назад ему подарила бабушка. Даже через разделяющее нас пространство, я чувствую, что он пахнет снегом и домашним мылом. За окном – чистое небо, яркое солнце. Силуэт Макса расплывается в косых, острых лучах, и я застываю. Перед глазами встает другое предрождественское утро, два года назад: у меня простуда, глаза и нос болят и чешутся, а я сгораю от стыда, потому что последнее, что я бы хотела на Рождество – это чтобы парень, в которого я влюблена, увидел меня в плюшевой пижаме и с гнездом на голове. Макс усмехается, тянет меня ближе, царапает щеки щетиной. Шепчет, что вдвоем болеть веселее и холодит ладонями пылающую кожу. Весь день они с моей мамой наряжают елку и украшают дом, а я валяюсь на диване, запивая домашнее печенье чаем. Лучшее Рождество.

Горло сжимает. Мне недостает чувства радости, которое он во мне когда-то вызывал с такой легкостью. Всего пару лет назад стоящий напротив парень – теперь растерянный и хмурый, – мог сделать меня счастливой одной лишь своей улыбкой. Неосознанно тянусь и тру грудь в области сердца, в который раз думая, стоило ли возвращаться.

Внезапнопонимаю, что сдаюсь до смешного быстро. Смотрю на Макса, потом на елку, слышу мамин голос в дальней комнате. Она что-то напевает, аккомпанируя себе громыханием коробок. В лучах света искрят пылинки, танцуют в нагретом воздухе. Я медленно выдыхаю, и пылинки мечутся, скручиваясь в крошечные торнадо.

– Спасибо, – произношу с улыбкой. – Она и правда очень красивая.

Наверно, голос меня выдал. Макс дергает головой и настороженно смотрит мне в глаза. Делает шаг вперед, потом еще один. Его лицо преображается, расцветает, но тут в комнате появляется мама с коробкой в руках, и момент утрачен.

Оставив коробки, мама уходит делать чай. Макс помогает закрепить елку, разматывает гирлянду с огоньками. Подавая чай, мама говорит без умолку и ее голос звучит слишком высоко и звонко – так, что час спустя у меня начинает звенеть в ушах. Ближе к обеду, уходя, Макс зовет нас в гости на Рождественский ужин.

– Будут только мои родители, может приедет тетя, – говорит он, обращаясь в моей маме. Так надежнее, она не откажет с ходу. – Приходите, если у вас нет планов.

Планов нет, и он об этом знает. Прежде чем ответить, мама переводит взгляд на меня, благодарит и говорит, что мы подумаем. Макс покорно кивает. Уже на пороге, он сжимает мою ладонь и заглядывает в глаза.

– Пожалуйста, – тихо шепчет он, и мой первый порыв – согласиться, но я плотно сжимаю губы.

– Я подумаю.

Остаток дня я смотрю старые фильмы и уговариваю себя, что все делаю правильно. Это все еще так естественно – сказать ему да. Бежать к нему, когда душа в смятении. Елка в углу мигает цветными фонариками и я тяну носом, вдыхая пряный еловый аромат, но он застревает комом в горле.

В непонятном порыве, я набираю сообщение Крису.

Привет! Чем занят?

Мы время от времени обмениваемся сообщениями, перебрасываясь пустыми фразами и обрывками новостей. Жду, глядя на экран телефона, пока глаза не начинает жечь от напряжения. Одинокая серая галочка безразлично взирает на меня в ответ. Отбрасываю телефон, беру снова, нахожу в контактах номер Леры и палец замирает над кнопкой вызова. Что я ей скажу? Мне страшно ошибиться? Чушь какая… Затылок ноет, экран телефона затуманивается и я на миг закрываю глаза, чтобы прекратить это утомительное вращение. Завтра, решаю я. А сейчас – поспать бы.

Утром, за завтраком, я звоню Максу и принимаю приглашение. Облегчение, которое я при этом испытываю, буквально сбивает с ног. Мама улыбается поверх чашки. Проходя мимо, она целует меня в макушку, но не произносит ни слова.

Покупать подарок поздно, поэтому я пеку домашнее печенье по проверенному рецепту и складываю его в красивую коробку, а вечером наряжаюсь в любимое красное платье. Крашу ресницы и слегка подвожу губы, но в остальном оставляю все как есть.

Ответ от Криса приходит уже перед самым выходом, когда я натягиваю куртку, стоя в коридоре.

Привет! С Рождеством!! Прости, я у родственников. Забыл зарядку, только прочел твое сообщение. Что-то случилось?

Смотрю на свое отражение в зеркале, вдыхая запах праздника и маминых любимых духов: дорогих, и потому используемых только в особых случаях. Она перехватывает мой взгляд, улыбается.

– Готова?

Помедлив, я киваю, и мы выходим. Телефон остается на тумбочке в коридоре.

В гостях я позволяю всем по очереди стиснуть меня в объятьях и за столом послушно сажусь рядом с Максом. Не убираю руку, когда он кладет свою ладонь поверх моей и улыбаюсь ему в ответ.

В доме его родителей тепло и уютно: в углу бормочет телевизор, под ним сыто посапывает старый кокер-спаниель. Цветные огоньки елочной гирлянды отражаются в черном зеркале окна, словно, заключенная в раму, крошечная вселенная. Мы едим, разговариваем и много смеемся. Мама сияет, да и родители Макса непривычно шумные – отец говорит громче, шутит чуть-резче, а улыбка мамы кажется просящей, и я постоянно ловлю на себе взгляды Макса украдкой. Мы словно актеры дурной пьесы, где каждый старается угадать отведенную ему роль.

Уже после двенадцати, обменявшись подарками, доедаем пирог с вишней и начинаем потихоньку собираться домой. Пока мама оживленно прощается с родителями Макса в узкой прихожей, я натягиваю куртку, шапку и выхожу на мороз. Кожу обжигает, но я все равно набираю полную грудь колкого, ночного воздуха, и поднимаю взгляд. Смотрю на ослепительную россыпь звезд высоко в небе и чувствую себя живой, как никогда.

За спиной хлопает дверь, потом слышится хруст снега под ботинками, и мне не надо гадать, я и так где узнаю его шаги. Макс останавливается рядом, тоже поднимает глаза к небу и какое-то время мы просто стоим в тишине. Я слышу его дыхание, размеренное и глубокое. Заранее угадываю момент, когда он поворачивает голову и тянется ближе. Я позволяю себя поцеловать. Губы у него сухие и все в маленьких трещинках, а дыхание теплое и сладкое. Я тяну его за куртку, прижимаю сильнее и говорю себе, что так правильно. Так хорошо.

Простить – это выбор. Можно собирать обиды, складывать их в копилку души и хранить, пока они не пропитают все черным ядом. А можно отпустить, развеять, как прошлогодний дым на ветру. Я выбираю второе.

18.

Я отвечаю ему да, когда в Новогоднюю ночь, под оглушительный грохот салюта на городской площади, Макс опускается передо мной на одно колено и раскрывает маленькую коробочку. На красном бархате мерцает золотой ободок с тремя белыми искрами в ряд. Сквозь гам и крики я слышу, как обе наши мамы охают, но не оглядываюсь. Мир вокруг наполнен шумной радостью и яркими, цветными всполохами.

– Не хочу больше тратить время, – произносит Макс.

Я киваю, но мои руки остаются глубоко в карманах куртки, и я замечаю это только когда его улыбка чуть вздрагивает. Выдергиваю правую руку и стягиваю перчатку. В небе над нашими головами загораются и гаснут красные искры, и словно эхо, красные огоньки вспыхивают и в моей голове. Я их игнорирую, гоню прочь сомнения. Тонкое колечко плотно обхватывает безымянный палец и Макс, поднявшись на ноги, порывисто целует меня. Это верное решение, правильное.

Неделю спустя мы расстаемся на Рижском автовокзале. Он улетает в Нидерланды, а меня уже ждет комната в общежитии. Оставив вкус кофе и мятной жвачки на моих губах, Макс скрывается в салоне автобуса.

Следующие месяцы мы оба следуем плану – учеба, работа, подготовка к свадьбе. Теперь уже он звонит и шлет сообщения, находит время между лекциями и вечерними сменами. Показывает квартиру на видео звонке, знакомит с однокурсниками и соседом.

Я говорю ему да пол года спустя, стоя в белом платье и с цветами в волосах, под сводами старой церкви, перед священником и нашими семьями. Мое да отражается гулким эхом под куполом. Запах пионов и ладана, смешиваясь, плывет в густом, июньском воздух, одурманивая. Платье туго стягивает грудь и я делаю медленный, глубокий вдох, оглядываю центральный неф и гостей на скамьях. Мама в голубом атласе, бархатные розы вдоль прохода, тихий отзвук голосов шепотом. В шаге от меня высокая фигура Макса – спокойная улыбка, твердый взгляд, мои холодные пальцы чуть подрагивают в его теплой ладони. Словно сквозь туман, я смотрю в глаза человека, которому только что поклялась вечно любить и хранить верность, и так сильно, так отчаянно хочу верить, что говорю искренне.

Едва мы выходим из церкви, под брызги риса и хлопки шампанского, как оказываемся в душных объятиях родителей, а потом и друзей. Макс протягивает мне бокал, и я делаю большой глоток, с наслаждением чувствуя, как ледяные пузырьки обжигают язык и горло. От июньской жары и липких объятий поздравляющих голова идет кругом, но я улыбаюсь и благодарю. Мои пальцы все еще переплетены с пальцами Макса, словно корни деревьев. Осматриваясь, я нахожу глазами Настю в ослепительном, изумрудном платье, а рядом с ней – Лера. Я знаю, что обе сейчас должны быть на Крите, но Настя не была бы Настей, если бы не сумела договориться о коротком отпуске. Это дорогая поездка, и я безмерно счастлива, что обе они сейчас тут, со мной. Скольжу по толпе взглядом, заранее зная, что Криса нет. Приглашение он получил, но так на него и не ответил.

С Лерой и Настей мы поддерживали отношения все это время. Кристер же пропал, как только в моей ленте на ФБ появились фотографии с Максом. Он все еще отвечает на сообщения, но первым больше не пишет. Он отступил, пусть ничего между нами и не было. Я понимаю. Меня не должно это волновать, но отчего-то волнует.

Медовый месяц, который длится десять теплых, ветреных дней, мы проводим на море в Лиепае, а остаток лета – дома. В конце августа я договариваюсь с университетом о заочном обучение, упаковываю свою жизнь в один чемодан и мы перебираемся в крошечную квартирку Макса в Гааге, над баром, которую раньше он делил с однокурсником. Пусть тот парень был невозможным неряхой, но он вносил половину арендной платы, так что мы оба быстро понимаем – мне нужна работа. Я регистрируюсь в агентстве по трудоустройству и подаю заявку на бесплатные курсы голландского. Неделю спустя мне предлагают место упаковщика товара на продуктовых складах: утренние смены, требования языка минимальные, и есть все социальные гарантии. Из минусов – добираться пешком больше часа. После того, как три ночи подряд меня будят судороги в ногах, я начинаю откладывать на покупку велосипеда. Так, постепенно, жизнь входит в некое подобие нормы.

Время проносится стремительной вереницей незнакомых пейзажей за окном поезда. Дождливые дни сменяют друг друга, и вот одним серым, октябрьским утром, я просыпаюсь с непонятным чувством тревоги. Будто я должна что-то сделать, но не могу вспомнить что. Не в силах вновь уснуть, долго лежу, рассматривая в бледном свете рождающегося дня, спящего мужа. Он больше не стрижет волосы так коротко, как прежде, и они завиваются кольцами на висках и у шеи. На щеках темная тень ресниц. Он повзрослел, думаю я. Черты лица стали резче, утратив юношескую мягкость, и теперь в нем все меньше от мальчишки, которого я, невинная и робкая, пригласила на танец в девятом классе. Решаю про себя, что, пожалуй, это даже хорошо.

Когда Макс ворочается, просыпаясь, я закрываю глаза и замираю, стараясь дышать как можно тише. Он перекатывается на кровати, сонно целует меня теплыми губами, встает и скрывается в ванной. Услышав шум воды, я перебираюсь на его половину кровати, прижимаюсь носом к подушке и делаю глубокий вдох. Привычный запах знакомого тела обжигает легкие и я впервые задаваясь вопросом, как же мы с ним тут оказались.

Как, черт побери, тут оказалась я…

19.

Такой привычный шум бурлящей внизу улицы сегодня раздражает. Я бы закрыла окна, но сухой, ломкий воздух вызывает зуд, кожа кажется тонкой и я начинаю задыхаться в этом пекле, которое наш арендодатель называет «умеренным уровнем тепла». Уже минут двадцать я смотрю на цифру, обозначавшую баланс нашего общего счета, игнорируя тупую боль в затылке.

Щелкает дверь и по ногам тянет холодом.

– Привет, – Макс скидывает рабочие ботинки, рюкзак и наклоняется, быстро прижавшись губами к моей щеке. Я киваю, провожу рукой по коже. Чем холоднее становится, тем реже он бреется. Порой по утрам у меня все лицо и шея покрыты красными пятнами. – Что на ужин?

– Мы не сможем полететь домой на Рождество.

– Что? – он наполовину скрыт дверцей холодильника, отчего голос звучит приглушенно. – Почему?

– Потому, что эта квартира сжирает все наши деньги, – захлопнув крышку лэптопа, я на миг прикрываю глаза и зажимаю пальцами переносицу, в бесполезной попытке унять боль в глазницах. Не помогает, и тогда я подаюсь вперед, смотрю на Макса. Он все еще стоит напротив открытой дверцы холодильника и жует ветчину, вытягивая ломтики прям из пачки и отправляя в рот. Без хлеба. Я наблюдаю за мужем, размышляя, стоит ли напомнить о картофельной запеканке, которую готовила вчера пол дня, и решаю что смысла нет.

– Мне надо быть в Риге не позднее середины декабря, иначе вылечу из универа. Макс? – зову я, когда он продолжает молча поглощать запасы ветчины.

– А удаленно никак?

– Никак, – я держу взгляд, слежу за интонацией. Боюсь, что вот сейчас голос дрогнет и выдаст меня. На самом деле, я просто очень хочу оказаться дома, увидеть маму, Леру и Настю – вживую, не на экране компьютера. Выбраться из этой душной квартирки; из яркого, словно беспорядочно забрызганный красками холст, галдящего города. С каждым днем стены кажутся все ближе, мощеные брусчаткой улицы – все уже.

– Что ж, тогда лети одна, – пожимает плечами Макс. Все его внимание вновь обращено в прохладные недра холодильника. – Проведешь Рождество с мамой, вернёшься домой к Новому году.

– Ну, – я с силой сжимаю ладони, чувствуя, как по шее к щекам поднимается тепло, – хорошо. Если ты не против.

– С чего бы? Нет.

Макс захлопывает дверцу холодильника, выбрасывает пустую упаковку из под ветчины в мусорное ведро и скрывается за дверью ванной. Едва заслышав хриплые стоны воды в трубах, я набираю в строке браузера адрес авиакомпании.

Пару часов спустя, когда шум машин и пешеходов перекрывают музыка и разговоры из бара на первом этаже, Макс выключает телевизор, потягивается и идет в сторону крошечной спальни. В дверном проеме он останавливается, застыв в пол оборота – правая половина тела скрыта мягкой темнотой, царящей в спальне.

– Идем спать, – говорит он. – Поздно.

– Я еще посижу. Надо закончить.

– Брось. Иди ко мне, – повторяет он тише.

Краем глаза я вижу, как он переносит вес на левую ногу, выныривая из мрака. Перед моими глазами на белом листе мелькает курсор, пальцы парят в миллиметре над клавиатурой.

– Ложись. Мне правда надо закончить.

Помедлив, Макс все же скрывается в спальне, оставляя щель между дверью и косяком. Дверь старая, тяжелая. Петли скрипят каждый раз, когда отворяешь ее больше, чем на половину, а Макс спит необычно чутко для мужчины его возраста. Если я засиживаюсь за полночь, то ложусь на диване, чтобы его не тревожить. Он бывает раздражительным, если не выспится.

20.

В Риге гораздо холоднее, хотя температура всего на пару градусов ниже, чем в Гааге. Прибалтийская сырость пробирается под куртку, крадется ледяными пальцами вверх по позвоночнику, отчего кожа покрывается мурашками. Поток машин ползет, подбирая пассажиров, а я высматриваю красный Фиат CityBee⁵, на котором меня должна забрать Настя. Когда я почти перестаю чувствовать пальцы на руках и ногах, передо мной юрко паркуется крохотная машинка. С водительского места выпрыгивает Настя, не глядя машет резко затормозившему за ней темному внедорожнику – мол, проезжай, – и тот, с протяжным сигналом, проносится мимо.

– Добро пожаловать домой! – крепко обнимает меня подруга, окуная в аромат кокосового шампуня. – Соскучилась по дождю и холоду?

– Очень, – я улыбаюсь ей, она – мне, и вот я правда дома.

– Хорошо, – Настя легко закидывает мой чемодан в багажник и жестом приглашает садиться. – Планы на вечер?

– Я вся твоя.

– Отлично! – девушка выжимает педаль газа и бросает небрежный взгляд в боковое зеркало. Мне в грудь впивается ремень безопасности. – Потому, что у меня для тебя есть сюрприз.

– Какой такой сюрприз? – настороженно спрашиваю я.

– Тебе понравится, – сверкает улыбкой подруга, но я не поддаюсь. Настены сюрпризы – это не всегда хорошо.

Пол часа спустя, Настя паркует машину на окраине старого города, втиснув ее в крошечный зазор между мусорным контейнером и кирпичной стеной.

– Идем, – произносит она. – Тут за углом, в двух шагах буквально.

В баре шумно и нечем дышать. Грохочет музыка, и, отскакивая от каменных стен, теряется в высоте потолочных балок. Снуют официантки в коротких передничках на баварский манер. В тусклом свете огоньками мигают рождественские украшения. В последние годы подготовка к зимним праздникам начинается едва ли не перед Днем независимости⁶.

Настя сжимает мою руку, тянет мимо переполненных столиков. Сегодня пятница, вечер. Неудивительно, что бар полон народу. В кармане вибрирует телефон – Макс.

Только вернулся с работы. Как долетела? Напиши.

Быстро набираю короткий ответ, отправляю.

– А вот и мы! – мой взгляд еще прикован к экрану, поэтому я врезаюсь в Настю. Растерянно поднимаю глаза. – Доставила ее, как и обещала – трезвую, послушную и готовую отрываться!

За столом четыре пары глаз, но на короткий миг я вижу только одни – цвета моря. Изменилась стрижка, кожа бледнее без южного загара, а хлопковые майки Крис сменил на плотную фланелевую рубашку в клетку.

– Привет, – говорит он. Улыбка освещает знакомое лицо, загорается в глазах. Музыка грохочет так, что я едва слышу тараторящую рядом Настю, но его привет я слышала, четко и ясно. Оно горит во мне, словно эхо теплого летнего дня.

– Привет, Крис, – лицо вспыхивает, за ушами сводит мышцы от ответной улыбки. Я провожу руками по джинсам, заправляю выбившиеся волосы. Вспоминаю о трикотажном платье на дне чемодана – бежевом, мягком.

Лера поднимается на встречу и распахивает объятья, окунает меня в свое тепло.

– Сюрприз! Не ожидала?

– Нет, откуда!

У нас угловая кабинка, диван полумесяцем огибает круглый стол. Привстав, Оскар протягивает руку.

– Привет.

– Рада, наконец, увидеть тебя вживую.

– Точно, – усмехается он. – Я тоже. Садишься?

Я пробираюсь на диван, оказавшись между Лерой и Крисом. Делаю вдох и горло щекочет тонкий запах незнакомого одеколона. Невольно сжимаю ладони так, что кольца больно впиваются в кожу. По правую руку Криса – Настя и незнакомый парень. Поигрывая бровями Настя представляет его как Кирилла, коллегу по работе, и он послушно тянет руку. Рукопожатие сильное, взгляд открытый и я отвечаю на его улыбку.

Настя машет официантке, и когда та останавливается у нашего столика с блокнотом и без намека на улыбку, парни заказывают пиво, мы с Лерой вино, а Настя выбирает виски. Нам приносят заказ и Настя поднимает бокал. Виски искрит в приглушенном свете.

– За нашу голландскую беглянку! – восклицает она. – И за меня, собравшую нас вместе!

– Куда уж без тебя… – качает головой Лера, пригубив из бокала.

Постепенно музыка становится чуть тише, народу больше. Зал гудит, словно рой цикад в жаркий греческий полдень. Горло саднит от напряжения, и я откидываюсь, поднимаю прилипшие к затылку волосы. Второй бокал вина растекается теплом по венам. Оскар что-то рассказывает, от чего парни громко и заливисто смеются, а Настя закатывает глаза. Временная грань истончается, и мне кажется, что последних полутора лет как будто бы и не было. Прикрыв глаза, я почти чувствую запах моря, нежную ласку уходящего дня, песок на коже. Настин смех, Лерин взгляд из под опущенных ресниц, теплое плечо Криса рядом с моим.

Как же я по ним скучаю! По тому лету, тому месту, но больше всего – ощущению свободы: ветра в волосах, головокружительного падения, неизвестности следующего дня.

Делаю глоток, смотрю на Леру. Рука Оскара перекинута через спинку дивана, за ее плечами. Девушка рядом с ним гораздо спокойнее, чем та, которую я знала на Крите. Взгляд, легкая улыбка – все в ней выдает тихое счастье, молчаливое, но глубокое.

Настя искрит улыбкой, жестикулирует, взмахивает руками, ведет бровями – рассказывая что-то, Настя разговаривает всем телом, плавно и грациозно. Искра, горящая в ней при нашей первой встрече, постепенно разрастается в пламя. Горе тому, кто попытается его потушить.

В Крисе, наоборот, чувствуется сдержанность. Словно море на второй день после бури – тихая гладь и темные воды под ней.

Кирилл потягивается, разминая спину. Оскар бросает взгляд на часы.

– Поздно, – произносит он. – Пойдем, что ли?

Лера кивает, отодвигает недопитый бокал и встает.

– Простите, ребят, – произносит она, натягивая пальто. – Не у всех завтра выходной.

Мы обнимаемся и я сжимаю ее сильнее, держу чуть дольше, и она отвечает мне тем же.

– Я скучала, – шепчет в волосы.

– Я тоже.

– Не пропадай.

После ухода Оскара и Леры, мы тоже начинаем потихоньку собираться. Натягивая куртку, Настя тянет меня в сторону, смотрит затуманенным взглядом в сторону парней.

– Слушай, может вы пару часиков с Крисом погуляете?

– Что? – я смотрю на подругу, потом на часы за ее спиной. Половина второго. – Ты серьезно?

– Знаю, прости, – она прикусывает губу, сжимает мою руку через куртку. – Утром он уезжает в командировку. Обещаю, с завтрашнего дня я вся в твоем распоряжении.

Я смотрю на Настю, потом на Криса. Вино искрит в венах, согревает сердце. Вдруг, так некстати, вспоминается наш последний вечер с Кристером на острове.

– Ты ужасная подруга, ты в курсе?

– Спасибо! – она чмокает меня, сияя как медная кастрюля. – Я компенсирую.

– Уж не сомневайся! Там холодно.

На улице мы прощаемся. Настя обнимает Кирилла за талию, он кладет руку ей на плечи и через минуту я слышу только ее смех и стук каблуков по брусчатке. Ночь поглощает их силуэты, и мы с Крисом остаемся одни. Я поворачиваюсь, заглядываю в таинственную темноту его глаз. Думаю о том, что почти ничего не знаю о том, как и чем он жил все это время. Досадно.

– У меня есть пара часов. Пройдемся?

21.

Предрождественская Рига – словно иллюстрация в детской книжке: праздничные огоньки, снег на крышах и свет в окнах. Даже во втором часу ночи улицы полны народа. Мы бредем вдоль красочных витрин, мимо величественных зданий с резными фасадами. Я боялась, что наедине мы оба будем чувствовать неловкость, но это совсем не так. Странно, что будучи замужем, я чувствую себя с ним гораздо более свободной, чем когда действительно была таковой. Пусть чуть отстраненный, но он все тот же Крис. И, неуловимо другой, одновременно.

– Как Настя уговорила тебя приехать?

– Скорее, Лера. Она мне все уши прожужжала, что мы с Оскаром должны познакомиться до свадьбы.

А на мою свадьбу ты не приехал, думаю я. Поздравил и то чисто формально – бутылкой вина и корзиной белых роз. Не выношу их, нет в них грации и теплоты, свойственной всем другим видам роз.

– До сих пор не могу поверить, что в марте они женятся…

Крис поворачивается, в его глазах отражаются огни города, а за ними – бездна. Я жду, что он что-то скажет, но Крис продолжает молча шагать вперед.

– А ты? – наконец решаюсь я. – Как у тебя на личном фронте?

– Свадьбы не намечается.

Вот и поговорили…

– Крис, – я останавливаюсь, тяну его за рукав. На меня накатывает ощущение, будто он злится и имеет на то основание. Будто, я это заслужила. Глупое чувство. – Что не так?

Он оборачивается, скользит взглядом по моим пальцам, сжимающим рукав его куртки, и я отдергиваю правую руку, прячу глубоко в карман. Воздух между нами сгущается, и я чувствую обжигающий холод на коже. Мгновение мы оба молчим, потом он дергает плечом.

– Нет никого, – кивает в сторону круглосуточного Narvesen⁷. – Кофе?

– Почему нет, – мы оба понимаем, что сменой темы, он предложил мне мир. – Холодно.

Камни старого города влажно блестят под ногами. Наши шаги эхом прокатываются по пустеющим улицам. Крис рассказывает об учебе – Таллиннский Технологический университет, Мехатроника, последний курс.

– А как же фотография? – не помню его без фотоаппарата, совсем. Крис небрежно пожимает плечами и отводит взгляд, а мне становится немного грустно.

Шагая рядом с ним, я думаю что было бы, не согласись я тогда на предложение о работе. Если бы тогда, сразу после школы, я улетела с Максом в Нидерланды, нашла там работу? Если бы Макс не предал? Ведь он предал, и, порой, это все еще кусается. Или, если бы впустила Криса тем, последним вечером, в свою постель, а затем и в сердце? Если бы никогда не вернулась домой, не встретила вновь Макса, не сдалась и не прогнулась? Если бы… Поднимаю глаза к небу, к тусклым искрам звезд. Они подобны отражению моих мыслей, всех возможных если, которым не суждено случиться.

Крис останавливается у какого-то дома, смотрит на темные окна, а потом на меня. Отступает на шаг и упирается спиной в каменный фасад.

– Я снял квартиру на два дня, – как-бы невзначай произносит он. Склоняет голову, ждет. – В этом доме.

Воздух замирает в легких на выдохе, делается горячим. Сердце ускоряет бег, колотится в груди, в ушах, в каждой клетке тела. У меня нет сомнений в значении его взгляда, его нарочито-небрежного тона. Выбор за мной, как и в прошлый раз. Как и всегда.

Что было бы, позволь я ему просто любить меня?

Я делаю шаг, тяну его ближе и, за миг до поцелуя, вновь слышу море, чувствую соль на губах. И он охотно принимает меня.

Мы путаемся с ключами, царапаем краску у замка, спотыкаемся на лестнице. Едва захлопнув дверь в квартиру, лихорадочно избавляемся от одежды, слепо направляясь в сторону спальни. Крис шепчет мое имя, запускает пальцы в волосы и, отстранившись на мгновение, смотрит. Какие же у него глаза! Глубокие, просто потрясающие.

Дождь не унимается всю ночь, бьет по подоконникам и ставням. Ветер гудит в трубе, сеет сырость. Руки Криса на мне жадные, нежные, а я голодная. С ним я чувствую себя живой. Будто это самая естественная вещь на свете. Будто завтра не наступит и есть только сейчас.

22.

Немного пугает, сколь легко оказалось преодолеть разделяющее нас расстояние. Расколоть жизнь, распороть пропастью на до и после.

Это было хорошее решение. Верное.

Плотнее запахиваю плед и поджимаю ноги, устраиваясь в кресле. Стараюсь не шуметь, дать ему поспать, а себе – подумать.

Вот она я – не спавшая, голая, с тонким кольцом на пальце.

Оно жжет меня.

За спиной встает солнце. Холодные, зимние лучи заглядывают в окна, крадутся по половицам, скользят вдоль крепкого тела. Его сон завораживает – грудь мерно вздымается, на скулах тень щетины, левая рука безвольно лежит на пустой подушке рядом. Так красиво. Умей я рисовать, написала бы его пастелью – теплыми тонами, нежными мазками.

Я люблю его руки, помню их, как свои. Мое тело – карта, а они путешественники. В его руках спокойно, сладко. Они греют, берегут, защищают: теплые ладони, широкие запястья, безымянный палец без кольца.

Я не удержалась. Пожалуй, часть меня всегда знала, что именно так у нас все и завершится. И начнется.

Вспоминаю Макса – звонкие клятвы под сводами церкви, его голос сквозь полотно лет. То чувство, что загоралось во мне, пятнадцатилетней, когда он улыбался. То чувство, что пылало во мне тремя годами позже, когда я услышала незнакомый голос в телефоне. Я думала, что простила. Думала, что смогла, но, похоже не вышло.

Стань моей женой…

Это было хорошее решение, верное. И все же, я ошиблась.

Мне не вернуться, не зачеркнуть сегодняшнюю ночь. Это не ошибка, а выбор. Я совершила его осознанно. Всколыхнула бутылку, наполнила бокал и осушила его до дна.

Внизу хлопает дверь, на лестнице гремят шаги и голоса. Крис тихонько шевелится, поворачивает лицо, сонно моргает. Смотрит на меня затуманенным взглядом.

Вот она я – чужая жена, его неверная.

– Давно проснулась?

– Не спала.

За окном проносится машина, сигналит. В соседней квартире гудит вода в трубах. Звонкая дробь каблуков по мостовой и женские голоса. Город живет, просыпается, улицы плывут в молочной дымке утра, а мы словно не здесь.

– Что теперь? – наконец, произносит Крис.

Я скидываю плед, тороплюсь по выстуженному полу в его объятья. Прижимаюсь своим холодом к его теплу, накрываю нас одеялом и прячу от мира. Пытаюсь сохранить момент так долго, как это возможно.

В Настину квартиру добираюсь только вечером. Телефон мигает от множества непрочитанных сообщений и пропущенных звонков – от мамы, от Макса, от Насти и Леры.

Мы стоим под козырьком подъезда. Крис греет мое лицо в своих ладонях, я крепко держусь за лямки его рюкзака. Поезд на Таллин уходит через два часа. Не знаю, как смогу его отпустить.

– Ты все еще пугаешь меня, – говорит он. – То, как я себя чувствую рядом с тобой. Сильно. Но я не против.

Я прижимаюсь лицом к его груди, вдыхаю запах.

– Обещай, что не пропадешь, – шепчу я. – Что будешь писать.

– Обещаю, – он целует меня, отступает и я нехотя разжимаю пальцы. Крис удерживает мои ладони, переворачивает правую вверх и смотрит на ободок кольца. Три искорки в ряд мигают в тусклом свете сумерек. – А ты обещай не делать меня тайной.

– Да, – воздух в легких вязкий, холодный. – Обещаю.

Настя отпирает дверь и молча впускает меня внутрь. Усмехнувшись, скрывается в дверях кухни.

– Твой чемодан в гостиной, – кричит она сквозь свист чайника. – Чай будешь? Или, сперва, душ?

– Чай, спасибо.

Кухня у Насти маленькая, выложенная светлым кафелем. Деревянные полки с одинаковыми баночками, тарелки стопкой в открытом шкафу, над плитой поблескивает хромом массивная вытяжка. Настя заливает кипяток в кружки, ставит одну передо мной. Я кручу пакетик и поглядываю на подругу.

– Как вчера вечер прошел? Выспалась?

Настя делает глоток, опирается бедрами о столешницу позади себя и задумчиво смотрит на меня поверх чашки.

– Хорошо. Кирилл проводил меня до дома. Уснула едва добравшись до кровати.

– Что? Но ты же просила… – она ухмыляется и я выпрямляюсь, отодвигаю кружку. – Насть, какого черта?

Подруга вздыхает, откидывает волосы. Тонкие пальцы легонько постукивают по голубому фарфору чашки.

– Ладно, что уж… – пожимает плечами она. – Просто мне невыносимо, когда я вспоминаю выражение твоего лица в церкви, на вашей с Максом свадьбе. Такое… неправильное.

Я открываю рот чтобы возразить и понимаю, что сказать мне нечего. Невольно касаюсь кольца на безымянном пальце. Оно так и не стало продолжением руки, естественной частью меня. С того дня, как впервые надела, я не переставая чувствую его тяжесть.

– Слушай, я не большой знаток, – грустно улыбается Настя. – Тут у нас Лера эксперт. Я позвала Криса, потом что была уверенна – ты обрадуешься. Те несколько месяцев на острове ты выглядела гораздо более счастливой, когда не встречалась с ним. Он умел тебя рассмешить, как никто. И он тебя, как бы… видел, что ли. Видел твою суть. А на общих фото с мужем ты совсем другая. Отстраненная, потерянная. – Настя кусает губу, от чего ее улыбка искажается, превратившись в скорбную гримасу. – Я хотела, как лучше. Иногда всем нам нужен небольшой толчок. Скажи, я не права?

Я бы и рада не согласиться, да смысла нет. Пришла пора признавать свои ошибки.

– Права, Насть.

23.

Я остаюсь у Насти еще на пять дней, пока не улаживаю все формальности с университетом. В среду вечером сажусь на рейсовый автобус и в промозглых сумерках приезжаю домой, в Кулдигу. Город встречает меня ветром и россыпью праздничных огней вдоль мощеных улиц.

До маминого возвращения с работы еще примерно полчаса, так что у меня есть время подготовиться. Я все решила. Всю дорогу из Риги я мысленно репетировала речь. Рассказать маме сложнее всего. Сложнее, чем рассказать Максу. В молодости, оставшись с маленьким ребенком на руках, маме пришлось трудно. Не так она планировала прожить жизнь – одинокая, измотанная, чужая в городе покойного мужа. Пусть мамины страхи живут во мне отголосками детских воспоминаний, но власти надо мной у них больше нет.

Едва закипает чайник, как я слышу щелчок калитки и шаги за окном. Мама врывается в кухню, несет с собой сырую свежесть декабрьской ночи, прижимает меня к холодной куртке. Ее глаза сияют, когда она оглядывает кухню, поворачивает голову в сторону гостиной. Мне сжимает грудь от мысли, что вот сейчас я разобью все ее надежды.

– А где Максим?

– Я одна, мам, – она смотрит на меня мгновение в недоумении, а потом ее улыбка трескается и исчезает. – Сядь. Я чай заварю.

Она садится, как была – в куртке и заснеженных сапогах. Вода грязными лужицами собирается у ног. Не совсем так, как я планировала, но уж как есть. Я говорю, а мама медленно качает головой, глядя в черноту остывающего чая. Она ни о чем меня не спрашивает и не упрекает, отчего я испытываю смешанное чувство облегчения и досады.

Когда я замолкаю, мама еще какое-то время сидит, молчаливая и сгорбленная. Потом поднимается, оставив нетронутым остывший чай, проводит ладонью по моему лицу и молча уходит в свою комнату. Почти всю ночь, лежа на узкой постели, я смотрю на липкие хлопья снега за окном и слушаю, как в соседней комнате плачет мама. До утра.

У обиды длинные корни, цепкие. Они тянутся глубоко и медленно отравляют почву вокруг, оставляя ее пустой и голой. Все кончено. Я освободилась, произнеся это вслух. И, впервые за последние два года, я ощущаю себя цельной и крепкой, подобно дереву. Все ветра мира не способны сломить меня.

Два дня спустя я меняю билет на более ранний рейс до Амстердама и покупаю обратный, на следующий день. На это уходят почти все мои деньги, так что вопрос поиска работы вновь в топе приоритетов. Все это время – каждый день – звонит Макс, но, каким-то образом, я умудряюсь ограничить наше общение смс-перепиской. Проще было бы ответить на звонок, сказать я облажалась, совсем как он когда-то. Вывалить его в той же грязной луже, что и он меня. Сделать полный оборот и замкнуть круг. Только я не могу. Такое говорят при встрече, в лицо. Расставаться надо только так.

В нашей квартире темно и пусто, пахнет его лосьоном после бритья и разогретой едой на вынос. У двери я ставлю пустой чемодан на пол. На тумбочке у окна – голубая ель в горшке, под ней маленькая коробка с красным бантом. На настенном календаре 28 декабря обведено синим маркером – день моего прилета, через три дня. Я не предупредила, что сменила дату.

Макс еще на работе, так что у меня есть время собрать вещи. Второй раз за год я упаковываю всю жизнь в один чемодан, затем кладу на стол кольцо и жду, устроившись в кресле у окна. Кольцо печально мигает в размытых бликах города, прощаясь. Сгущаются сумерки, тени удлиняются, ползут по комнате, но я не включаю свет.

Заслышав щелчок замка, я поднимаюсь на ноги. Делаю глубокий вдох, в попытке ослабить тугой узел в желудке. Что бы ни было после, когда-то мы друг друга любили. И мне горько причинять ему боль.

Щелкает выключатель, Макс скидывает обувь, бросает на полку ключи и только тогда замечает мой чемодан. Поднимает глаза и его взгляд вспыхивает, встретившись с моим. В два больших шага он преодолевает разделяющие нас расстояние, прижимает ладони к моим щекам и быстро целует, оцарапав щетиной. Я позволяю. Потом делаю шаг назад и смотрю в его лицо, впитываю взгляд, потому что знаю – это в последний раз. В последний раз он смотрит на меня так, словно я зажигаю звезды в его вселенной.

– Почему не предупредила, что вернёшься раньше? – Макс тянет меня ближе, но я упираюсь ладонью ему в грудь.

– Я…

Все связные, разумные фразы испаряются из моей головы. Но продолжать не имеет смысла. Макс смотрит на мою руку, впечатанную в его грудь, на пустой безымянный палец. Отдернув ладонь, я невольно перевожу взгляд на стол.

– Что происходит? – тихо спрашивает он.

И я говорю – как есть, без слез и криков. Макс слушает молча, его эмоции выдает только шумное дыхание. Я наблюдаю, как его взгляд гаснет, умирает с каждым моим словом, пока там не остается только холодная, стальная пыль искрами.

– Я не должна была говорить тебе, что простила. Я не простила, Макс. Это было предательство и оно было гадким. Не знаю, как можно забыть и двигаться дальше, не понимаю.

Он сжимает кулаки, шумно втягивает воздух.

– Но ведь ты сделала тоже самое, – тихо произносит он. Чужим, надтреснутым голосом. – Это, по-твоему, не гадко?

– Не знаю. Нет. – Набираю воздух и на выдохе признаюсь. – Я тебя не люблю, Макс. Уже давно. Так что нет. Не тоже самое.

– Ты… – он отступает, опускает взгляд в пол. Его тело вибрирует, каждый мускул подобен тугому канату гнева. – Мне надо выпить… – наконец произносит Макс. – Ночевать не приду. А завтра, я хочу чтобы тебя тут не было.

Он выходит, хлопнув дверью и ни разу не взглянув в мою сторону.

Мне бы хотелось запомнить его другим – счастливым, с искрами смеха во взгляде и ямочками на щеках. Спокойным, любимым. Жаль, что не суждено. Но это – единственное, о чем я жалею.

ЭПИЛОГ

Три с половиной года спустя…

Наверное, я никогда не перестану восхищаться грубоватой красотой острова – синевой моря на закате, дрожащей линией гор в густом, жарком воздухе, бескрайнему небу. Я возвращаюсь сюда каждый год вот уже больше трех лет, и каждый год Крит очаровывает меня – снова и снова.

На часах полдень, я стою в тихом лобби величественного Bella Casa, прислушиваясь к далекому плеску волн и к биению собственного сердца. Мне двадцать три, над моим рабочим столом красуется диплом в рамке, а за окном цветет жасмином июнь. Я провожу ладонью по темной юбке, рассматривая свое отражение в стеклянных дверях бара: бледно-серая форма управляющего сидит, как влитая, волосы собраны в строгий пучок на затылке, губы горят алым на, пока еще, бледном лице. Пол года назад я закончила тут стажировку, а две недели назад – получила университетский диплом и предложение о работе.

– Ты такая красивая…

Как же чудесно, что некоторые вещи никогда не меняются. Я ловлю его взгляд в отражении, чувствую, как сердце ускоряется, гонит тепло по венам и оборачиваюсь, улыбаясь. Крис опирается о ручку чемодана, тянет меня ближе и медленно, с чувством целует.

– Давно прилетел?

– Час назад. Рейс задержали, – он склоняет голову, оглядывает меня с прищуром. Каждый мускул в моем теле натянут до предела, так что я едва могу устоять на месте.

– Нервничаешь?

– Еще как.

– Готова?

– Да. Да, готова.

Так и есть. Я готова, как никогда, к самым восхитительным приключениям, какие только смогут меня найти.

Примечания

1

Ventas rumba – самый большой водопад в Балтии и самый широкий в Европе – шириной 249 м и высотой до 2,5 м. Находится в городе Кулдыга, на реке Вента. Через реку проложен арочный мост, построенный еще в 1874 году – памятник архитектуры и визитная карточка города.

(обратно)

2

Турецкая жевательная резинка с вкладышами про любовь. Была популярна в России и СНГ в 1990-х года.

(обратно)

3

Том Джонс – британский эстрадный певец родом из Уэльса, приобрел широкую популярность в середине 1960-х годов.Автор песни Sexbomb, 1999 года.

(обратно)

4

Металлочерепица. Название – производное от финской компании-производителя Rannila.

(обратно)

5

CityBee – это служба обмена автомобилями, грузовыми фургонами и электронными самокатами, децствующая на территории Прибалтики и позволяющая участникам забрать автомобиль в одном месте города, разблокировать его через приложение CityBee и оставить в другом месте.

(обратно)

6

18 ноября в Латвии отмечается День независимости, или День провозглашения Латвийской Республики (латыш. Latvijas Republikas Proklamēšanas diena).

(обратно)

7

Narvesen – ведущая сеть розничной торговли, состоящая из 249 магазинов, работающая по франшизе по всей Латвии. Обеспечивает возможность удобно и быстро подкрепиться и приобрести самые необходимые повседневные товары и услуги.

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

8.

9.

10.

11.

12.

13.

14.

15.

16.

17.

18.

19.

20.

21.

22.

23.

ЭПИЛОГ

*** Примечания ***