Дочь Туллы [Евгений Викторович Донтфа] (fb2) читать онлайн

Евгений Донтфа Дочь Туллы

1

Красное Солнце уже коснулось отрогов далеких гор и первые сумерки окутали окружающую холмистую равнину, изборожденную каменными выступами и небольшими скалами. По едва заметной тропе, обозначенной лишь отдельными валунами, шагали три человека: рослый широкоплечий парень или скорее даже юноша, за ним, шагах в десяти, темноволосая девочка лет двенадцати и замыкала эту маленькую колонну молодая женщина.

Девочка остановилась и, сделав вид что поправляет волосы, бросила быстрый взгляд на женщину.

Та, заметив этот взгляд, спросила:

– Что-то не так, Синни?

Девочка не ответила и пошла дальше. Но женщина поняла: дочь устала и с нетерпением ждет остановки.

– Анвелл, пора искать место для ночлега, – крикнула она вперед. Парень, не оборачиваясь, махнул рукой, показывая что понял.

Женщина остановилась, оперевшись двумя руками на двухметровое дубовое древко копья. Огляделась по сторонам. Она тоже устала, но выразить этого не смела. Из мужчин в их семье теперь остался только её старший сын и она, как и положено, старалась не мешать ему руководить их маленьким отрядом. Но Анвелл был очень сильным человеком, даже невероятно сильным для своих юных лет и конечно и ей и тем более маленькой Синни было трудно держать его темп. Но обе они обычно молчали, ибо он был мужчина и ему принимать решения.

Она стояла на тропе и с любовью глядела на своих детей. Она любовалась ими, она гордилась ими.

Но далекие горы, темнеющие небеса, покрытые мхом валуны, редкие одинокие деревья и плывущий в бездонной выси огромный орлан-белохвост, все они казалось смотрели только на неё. Только на неё.

Она была красивой женщиной. Но в этой красоте не было ни толики нежности или мягкости, лишь суровое пронзительное звучание завораживающей древней музыки этих каменистых просторов, мерцающих вкраплениями кварца, красота холодных горных вершин на фоне бездонного пламенеющего неба или отливающих голубизной прозрачных ледников, отражающих первые вечерние звезды. При виде неё возникало странное тревожное волнение, будоражащая тяга, что-то подобное пугающему желанию прыгнуть в пропасть, когда стоишь у края. И вся её женская грация и миловидность, слитые со снежной белизной лица и огромными темными глазами, еще и подведенными широкими, уходящими к вискам черными линиями, рождали образ прекрасной, но опасной стихии, которая неудержимо влечет к себе и пугает, отвращает своей беспощадностью. Её высокий лоб светился мраморной чистотой, а неимоверно пышная копна черных густых длинных волос укутывала всю её голову, шею и плечи почти сказочным ореолом тьмы.

Ей было лет 28–29, среднего роста, стройная, в грубом темно-зеленом шерстяном платье, в кожаной безрукавке, в меховой черно-белой накидке из шкурок песцов, с грязными сильными руками, с короткими словно обкусанными ногтями, она казалось такой же первозданной и дикой, как и вся эта холодная каменистая равнина.

Женщину звали Далира.

Позже, обустроив скромный лагерь у отвесной скалы, где было почти метровое углубление и где можно было так уютно укрыться от ветра и чувствовать вокруг себя стены и даже крышу, они сидели вокруг костра и орудуя деревянными ложками, радостно утоляли голод густой наваристой похлебкой из пойманной днём рыбы, сдобренной луком, шафраном и укропом. Похлебку закусывали еще и твердыми ржаными лепешками. Так что ужин вышел на славу.

Первым закончил Анвелл. Он, как и положено, первым и начинал. Его мать и сестра не мешали ему и ждали пока он утолит свой острый мужской голод. Ибо ведь его мужской голод был важнее чем их, женский и терпеливый. Облизав и убрав ложку, он вынул из ножен меч, достал плотную тряпицу и принялся с важным видом полировать клинок. Далира и Синни доедали похлебку, переглядываясь и улыбаясь друг другу.

Как обычно на сытый желудок всех потянуло на разговоры. Но вот только веселых тем для разговоров у беглецов не было.

Синни отстраненно проговорила:

– Мне вчера снилась белая собака, убегающая от стаи волков.

Далира укоризненно поглядела на дочь.

– Ты опять начинаешь?

Девочка пожала плечами.

– Ничего я не начинаю. Просто снилось. – Но немного помолчав, она всё-таки не выдержала и добавила, ни к кому конкретно не обращаясь: – И почему мы всегда должны убегать?

Далира посмотрела в огонь.

– Мы не убегаем, – сказала она. – Мы просто идём дальше.

Дочь недовольно поглядела на мать и решительно произнесла:

– Зачем нам этот Тулла, если все другие не любят его и их бог Луг?!

Далира подняла глаза на дочь. В глазах женщины то ли плясали отблески костра, то ли пылали огоньки гнева.

– Я тебе сейчас пощечину дам, – спокойно и холодно сказала она.

Синни сразу стушевалась.

– Тулла – бог твоей матери и твоего отца, – строго сказала молодая женщина. – Бог всех твоих предков. И то что какие-то другие люди любят его или не любят не имеет никакого значения. Если бы допустим людям не нравился твой отец, ты бы что, тоже отказалась бы от него, сказала бы: зачем мне этот отец, если все другие не любят его? Так что ли?

Девочка молчала, глядя на пламя.

Далира протянула руку чтобы погладить дочь по голове, но Синни уклонилась от её руки. Женщина сказала более мягко:

– Они не любят Туллу, потому что боятся его. Тулла – бог воинов. Он безжалостен и к другим и к себе. Когда ледяные великаны пленили его и по кускам отрезали его плоть, он лишь смеялся им в лицо и плевал в них своей кровью, пока они не растаяли от жара этой крови. Тулла никого не жалеет и это пугает людей. Они слишком слабы и трусливы чтобы принять то что он даёт. Самый страшный грех в глазах Туллы это трусость. А самое ценное это кровь. Невозможно сделать ничего достойного, покуда не прольешь кровь. Тот кто никогда не видел крови не найдёт ни мужества, ни утешения. И если хочешь быть воином, быть свободным человеком, то другого пути нет. – Далира произносила все эти слова с удовольствием, почти мечтательно глядя куда-то в темную пустоту за кругом света от пламени костра.

Но Синни неодобрительно сказала:

– Зачем нужна такая жизнь, где постоянно надо проливать чью-ту кровь, свою или чужую?

И мать и брат хмуро поглядели на неё.

– Ты еще слишком мала чтобы судить о жизни, – сказала Далира. – Речь не о том чтобы всё время лить чью-то кровь, речь о том чтобы жить без страха. У Туллы только одна заповедь: нельзя жить в страхе. А для этого человек должен стать воином. Но воин неспособный пролить свою или чужую кровь это не воин. И потому Тулла и требует прежде всего кровь. Это та жертва, которая освобождает.

Дочь исподлобья поглядела на мать.

– Даже если это кровь моего отца и твоего мужа? И что, ты чувствуешь себя свободной после того как принесла Тулле <такую> жертву?

Лицо молодой женщины окаменело.

– Язык прикуси, мелкая! – Сердито сказал Анвелл.

Синни сумрачно посмотрела на брата и ничего не ответила.

Далира же, справившись с нахлынувшими эмоциями, медленно проговорила:

– Твой отец погиб, спасая нас. И Тулла здесь ни при чем.

– Да неужели?! А ничего что отца убили за то, что он отказался отречься от Туллы?

– Ещё раз тебе говорю, Синни: твой отец погиб в бою, спасая нас, давая нам возможность убежать. Тулла здесь ни при чем.

– Думаешь я дурочка? Думаешь не понимаю как всё было на самом деле? Вардин и остальные ненавидели нас именно из-за Туллы. Они хотели чтоб отец и ты отреклись от него. А вы отказались. И почему тогда Тулла не спас отца, если тот был так предан ему?

Далира тяжело вздохнула.

– Я много раз говорила тебе, дочь, что Тулла никого никогда не спасает. Он только даёт тебе меч и указывает путь, на котором ты можешь стать воином. И это уже твоё дело идти по этому пути или выбросить меч и стать жалким рабом, как этот гнусный Вардин, и всю свою жизнь прожить пугливой мышью в темной вонючей норе.

Синни сердито глядела на мать, девочке хотелось высказать ей еще очень многое, все те упреки и обвинения что так долго копились в её душе. Но она сникла, слишком уж всё это было тяжело для её маленького детского сердца. Она уставилась в огонь и негромко произнесла:

– А Фрей Сильвий говорит, что истинная сила в прощении.

– Какой еще Фрей Сильвий?

– Ну это тот спятивший старик с юга, – насмешливо пояснил Анвелл. – У него еще крест на шее. Помнишь он пытался заставить всех встать на колени и целовать этот крест?

Далира некоторое время с удивлением смотрела на дочь.

– Ты что же после этого еще ходила к нему?

Синни, не смея поднять глаза на мать, пробормотала:

– Не-ет… Просто встретила его случайно в лесу, когда жимолость собирала.

Далира покачала головой.

– И какая же в прощении сила?

Синни неуверенно пожала плечами:

– Ну-у очень великая сила. Он сказал, что прощение – это единственный путь способный вывести человека из царства зла.

Анвелл презрительно хмыкнул:

– Что за ахинея! А царство зла это наша земля что ли?

Не обращая внимания на насмешки брата, Синни упрямо добавила:

– И ещё сила в любви. Фрей Сильвий сказал, что его бог самый могущественный на свете и что главная его сила в прощении и любви.

– Самый могущественный? Это ведь тот бог, которого убили на кресте, я правильно помню?

Анвелл насмешливо фыркнул и с большим усердием занялся полировкой стали клинка.

Синни нехотя ответила:

– Правильно. Но он сам позволил сделать это с собой, чтобы все увидели, как он любит людей и что он всех прощает. И когда он так сделал, то он победил злого бога – Затану. И если все люди сделают как он, станут любить и прощать, то всё зло в мире будет побеждено. – Девочка наконец осмелилась посмотреть на мать. Далира пристально глядела на неё и казалось что ждет продолжения. – И ещё Фрей Сильвий сказал, что любое зло – это желание любви.

Анвелл фыркнул еще громче и Синни смутилась.

– То есть, по-твоему, если бы Вардин и другие поймали бы нас и принялись бы отрубать твоему брату руки и ноги, а меня и тебя по очереди насиловать, – жестко проговорила Далира, – твоему отцу следовало бы стоять в сторонке и прощать их? И говорить, что он любит их? И светится радостью от все этой любви и прощения, так что ли?!

Синни совсем расстроилась. Ей были очень неприятны слова матери.

– Нет, конечно, – выдавила она из себя.

– И ты не прав, Анвелл, – сказала Далира, взглянув на сына. – Этот старик вовсе не спятил. Он явился к нам чтобы превратить всех нас в рабов. Он подсовывает нам своего всепрощающего бога, чтобы потом, когда за этим Фреем из его проклятой южной страны придут воины, всё на что мы были способны это прощать их за всё что они сотворят с нами.

Юноша согласно покачал головой.

– Все люди юга – лжецы. Так было всегда. А мелкая просто ещё глупа как пробка. Она кстати взяла у этого Фрея крест и где-то прячет его у себя.

Синни вздрогнула и с гневом уставилась на брата.

– Вонючий тролль! – Выпалила она.

Анвелл снисходительно улыбнулся, глядя на сестру.

– Это правда? – Сурово спросила Далира.

Синни молчала.

– Покажи, – потребовала Далира.

Синни не шевелилась.

– Я тебе говорю, дочь!

Девочка залезла за пазуху, вытащила деревянный крестик на кожаном шнурке и протянула матери.

Далира взяла его, едва посмотрела на него и кинула в огонь. Синни бросилась к костру и совершенно отважно сунула руку в пламя. Зажав крестик в кулаке, она посмотрела на мать как затравленный, но готовый драться зверёк. Далира протянула руку, показывая что хочет получить его. Но Синни отрицательно помотала головой. Молодая женщина несколько секунд вглядывалась в глаза дочери, после чего холодно сказала:

– Иди спать. – И отвернулась.

Синни послушно отправилась к углублению в скале и завернувшись в плащ, улеглась на слой накиданного на землю мха и еловых веток. Упрятав крест во внутренний кармашек, она закрыла глаза. Её сердце взволнованно билось, она думала о Тулле. Она часто думала о нём с тех пор как взяла у старика этот маленький кусочек дерева на шнурке. Её беспокоило что безжалостный бог возможно сердится на неё за это. Но она знала, что Тулла не только никогда никого не спасает, но и никого не наказывает. Как и говорила мать он только дает меч и указывает путь, а дальше живи как хочешь: рабом или воином, твоё дело. И всё же Синни беспокоилась, ведь боги такие непредсказуемые никогда не знаешь, что взбредет им в голову. И Тулла, который согласно легендам, кроме сражений с великанами, еще и был не прочь иногда подшутить над людьми, порой весьма жестоко, был конечно способен на всё. Но этот странный южный бог, символом которого был этот маленький крестик, самый великий, по словам седобородого старика, бог в мире, которому подвластно всё, от движения крохотной пылинки до могучих волн бескрайнего океана, слишком уж будоражил её воображение. Всемогущий бог, главная сила которого заключается в любви и прощении, не давал ей покоя. И она готова была рискнуть гневом безжалостного, но родного Туллы, позволяя себе хранить этот крестик и размышляя об этом странном боге.

2

На закате дня на опушке древнего замшелого леса вокруг костра расположились трое мужчин. Все они были средних лет, бородаты, в кожаных одеждах, меховых шкурах, с топорами, мечами и ножами. У ног лежали круглые с умбонами щиты. Над огнем, нанизанные на еловые ветки, жарились крупные куски оленьего мяса. Невдалеке от этой троицы находился еще один человек. Это был молодой черноволосый мужчина, полностью нагой, покрытый многочленными татуировками и шрамами. Мужчина висел в строго вертикальном положении, привязанный за воздетые над головой запястья к толстой ветви дуба. Высота подвеса была выбрана так, чтобы мужчина едва-едва мог касаться носками стоп подсунутого ему под ноги камня. Изнывая от гудящей боли в скрученных запястьях и вывернутых плечах, он прилагал массу усилий, пытаясь выпрямится, вытянуть тело в струну и встать ногами на сферическую неровную поверхность валуна. Иногда ему это удавалось и его руки получали краткую передышку. Но держать тело в подобном напряжении долго он не мог и снова срывался, повиснув на веревке. При этом его левая нога была неестественно вывернута в колене и судя по всему он не мог полноценно опираться на неё. Те кто сидел у костра казалось мало интересовались повешенным, лишь изредка бросая на него насмешливые взгляды и криво ухмыляясь. Они явно пребывали в хорошем расположении духа, предаваясь вечернему отдохновению и готовясь вкусно поужинать. Страдания человека, находящегося от них в 3–4 шагах, судя по всему их не заботили. Один из них, крепко сбитый, коренастый, бритоголовый, с очень красным лицом, на котором в первую очередь привлекал внимание ужасно поломанный нос, поковырял мизинцем в правом ухе, посмотрел на кусок серы на кончике пальца и хрипло проговорил:

– Помните в битве при Бодувинге какой-то пронырливый гэл треснул меня дубиной в правое ухо? Клянусь синей бородой Элриха мне кажется, что у меня до сих пор что-то шумит и звенит в этом ухе. Как будто бы лязг оружия и крики воинов. Один старик говорил мне, что это шёпот Валькирий. Ох, думаю не к добру это.

Его товарищ, более молодой и статный, с волнистыми длинными светло-каштановыми волосами, охваченными железным обручем с головой медведя по центру, насмешливо фыркнул:

– Ну конечно! Валькириям-то делать больше нечего, как только в твое грязное волосатое ухо шептать. Тебя надо было назвать не Ильзир Краснокожий, а Ильзир Пустозвон.

Мужчина по имени Ильзир задумчиво почесал волосатую грудь, проглядывающую через глубокий ворот шерстянной засаленной рубахи, и объявил:

– Не нравишься ты мне, Даррес. Ох, не нравишься.

Даррес только насмешливо хмыкнул, продолжая кончиком ножа вычищать из-под ногтей грязь.

Со своего места поднялся их третий товарищ. Он обладал невероятно могучим телосложением. Его огромный рост и необъятно широкие плечи казались почти запредельными, словно он был неким сказочным витязем, а не реальным человеком. Золотистая копна волос, кое-где заплетенная в маленькие косички, обрамляла крупное тяжелое лицо с большим носом, толстыми губами и большими голубыми глазами. От левого плеча, через шею, захватывая практически всю левую часть лица, включая висок и часть лба, кожу покрывала сплошная, искусно выполненная татуировка темно-зеленого цвета, представляющая очень сложное переплетение геометрических рисунков. Облаченный в туникообразную куртку с длинными рукавами, обшитую плотными кожаными пластинами, и в объемную меховую накидку из лисьих шкур, он казался ещё более широким и громадным. И в купе с мечом и двумя боевыми топорами на поясе мужчина выглядел по-настоящему внушительно и устрашающе. Надменное, чуть снисходительное, полное уверенности и царского спокойствия выражение лица не оставляло сомнений что он и сам понимает всю внушительность и наверно, как ему представлялось, даже величие собственного образа.

Звали мужчину Хальфар.

Прихлопнув на щеке комара, он поглядел в сторону подвешенного пленника, покривил губы и подняв с земли ветку, вытащил из-за спины большой нож и принялся заострять её. Занимаясь этим, он приблизился к пленнику и встал рядом с ним. При этом стало еще более очевидно насколько Хальфар высок. Его голова находилась на одном уровне с головой подвешенного мужчины.

Хальфар наклонился и внимательно осмотрел левое колено пленника. Выпрямился и сказал с сожалением:

– Не годится он для раба. Нога сломана, да и вообще какой-то буйный. Такого убить проще. – Он сплюнул и убрал нож в ножны за спиной.

– Да уж всяко баба была бы лучше, – весело сказал Даррес. – Особенно если молодая.

– Точно, – согласился Ильзир. – Девки завсегда лучше продаются. Да и хлопот с ними меньше.

– Ну и приятностей побольше, – ухмыльнулся Даррес.

Хальфар резко размахнулся и ударил правым кулаком черноволосого мужчину в грудь. Тот издал глухой стон, сильно качнувшись назад и окончательно потеряв опору.

– Где остальные! – Пробасил Хальфар.

Даррес и Ильзир переглянулись.

Хальфар взял пленника за подбородок и поднял его голову, чтобы смотреть в глаза.

– Остальные где, чувырло кудлатое?! – Гаркнул он почти насмешливо. – Деревня твоя где? Я же из тебя, сучонок, всю кровь выжму, все кости разобью, будешь визжать как свинья. Лучше говори.

– Слушай, Хальфар, – сказал Ильзир, еще раз переглянувшись со своим молодым товарищем, – чего ты от него хочешь? Он же языка-то нашего не понимает.

– Да мне плевать понимает или нет, – со злостью изрек Хальфар. – Жить захочет – поймёт. Да и вообще, раз это теперь наша земля, то пусть, сука, язык наш учат, а то эти выродки как животные, лопочут там чего-то по своему нормальному человеку ни хера не понять.

И он нанес огромным заскорузлым кулаком удар куда-то под нос подвешенного, разбив ему губы и выбив несколько зубов. Тот резко дернул головой и его глаза увлажнились от пронзительной боли. Хальфар пнул его по левому колену и пленник издал настоящий вой.

– Ну что там, готово? – Спросил Хальфар, обернувшись к костру.

Даррес радостно хлопнул в ладони.

– Да думаю да. – Он снял с одной из веток кусок мяса и впился в него зубами. – Не оленина, а мёд на пиру Эрика Щедрого, – улыбнулся он.

– Ну тогда поедим, – сказал Хальфар.

Сунул заостренную палочку в спутанные волосы пленника и вернулся к костру.

Ильзир тем временем достал из мешка ломоть ржаного хлеба и кусок козьего сыра.

Некоторое время мужчины активно утоляли голод, не говоря ни слова и глубоко сосредоточенные на этом приятном занятии.

– До Тилгарда еще три с лишним дня пути. Как думаете не может статься что придем мы туда, а ярл с дружиною уже на запад уплыл? – Спросил Ильзир, пережевывая оленину.

– Не-е, – покачал головой Хальфар. – У Эльдвуга сейчас дела совсем плохо, его дружину сильно потрепало у Черной реки. Так что он будет до последнего в Тилгарде сидеть, ожидая всех, кто сможет прийти.

– Тем более такого великого воителя, о котором слава гремит от Сканзы до самого Корнуолла, – серьезно произнёс Даррес, ковыряя в зубах тонкой щепочкой.

– Это кого же? – Удивился Ильзир.

– Ну героя Бодувинга, которому сами девы Одина в уши шепчут.

Ильзир ухватил уголёк и кинул в Дарреса, но тот с ухмылкой уклонился.

– А если уплывет, то придется нам в Тилгарде в дуду дудеть да лапу сосать, – мстительно произнес Ильзир. – Ни одного раба не заимели. – Он выразительно посмотрел на Дарреса. – Тебя, дурака, разве что продать. Хотя не представляю кому ты нужен. Старый Хорфик и тот тебя, криворукого, не возьмет, хотя ему всегда работники на шахту нужны.

– Себя лучше продай, брехун краснорожий, – огрызнулся Даррес, но, впрочем, тут же повеселел и добавил: – Какой-нибудь старухе вдове. Положит тебя в постель ноги греть.

Ильзир почесал нос словно бы в некоторой растерянности.

– Ещё этот треклятый икен ногу сломал, – проговорил он с досадой. – Упасть по-человечески и то не может. А так бы точно продали его Хорфику.

– Он не икен, – сказали Хальфар и Даррес одновременно и оба ухмыльнулись.

– А кто?!

Даррес, схватив еловую ветку, с кряхтеньем встал на ноги и подойдя к подвешенному мужчине, указал веткой на его голову.

– Волосы, видишь, черный как уголь, а икены все сплошь либо рыжие, либо русые. Теперь нос, – он чуть не ткнул веткой в нос пленника, – видишь какой горбатый. А уши, – и он, отодвинув веткой черные спутанные космы, указал на левое ухо, – мочек нет. А ещё эти одинаковые шрамы, – продолжая как школьный учитель у доски орудовать еловой веткой как указкой, – на щеках и висках, это ритуальные шрамы. У икенов такого отродясь не бывало. – Он победно посмотрел на Ильзира и объявил: – Это бриган, пень ты старый!

Ильзир задумчиво потер затылок и проговорил:

– Ты на три года всего лишь младше. – Затем встал, подошел к Дарресу и с интересом посмотрел на пленника. – Бриган? Это те жуткие дикари из Гриунвинских гор?

– Ну да, – радостно подтвердил Даррес и указал еловой веткой на татуировки на груди пленника. – Видишь одни птицы, орлы, вороны и ястребы. Такие только у бриганов.

Хальфар подошел к товарищам.

Ильзир саркастически поглядел на Дарреса и насмешливо сказал:

– Бриган значит? Это те, которые могут летать, обращать тело в камень и рождаются из яйца, потому у них и пупа нет. А еще у них когти вместо ногтей и по шесть пальцев на ногах и руках. Да?! А что-то у этого хмыря и пуп есть, и пальцев везде по пять, и летун из него никакой, на веревке как бурдюк болтается.

Даррес презрительно хмыкнул.

– Ты что дитё малое? Во все бабушкины сказки веришь? Пупа нет! Это мозгов у тебя нет. Они обычные горные дикари, всё равно что животные.

Ильзир погладил себя по голове и рассудительно сказал:

– А ещё говорят у этих бриганов обычай есть, что когда пацан становится мужчиной он должен от себя кусок тела отрезать и сжечь в честь их жуткого бога.

Все помолчали, раздумывая над услышанным. Потом с любопытством оглядели пленника.

– Так а этот тогда себе чего отрезал? – Спросил Даррес.

Мужчины ещё раз посмотрели на повешенного, потом друг на друга и весело расхохотались, придя к одному мнению.

– Точно-точно, – смеясь проговорил Ильзир. – А то разве это елда для взрослого мужика, еле, бляха, разглядишь в волосне.

Отсмеявшись, Даррес сообщил:

– Я ещё слышал, что они людей едят по свои дикарским праздникам, и еще что живут отдельными родами человек по тридцатть и у каждого рода есть своя "вейха".

– "Вейха"? – Спросил Хальфар.

– Да. Огромная куча золота, которую каждый род с испокон веков собирает. У кого "вейха" больше тот род и сильнее. Они же там в горах все горняки и рудокопы, каждый камешек и жилку знают. И вообще говорят они золото умеют чувствовать. Вот найти бы такую "вейху" и не пришлось бы нам больше никуда плавать.

– Брехня, – уверенно сказал Ильзир.

– Сам ты брехня! Садура Ряйдвика помнишь? Который теперь купец и один из самых богатых людей на Сканзе.

– Ну.

– Вот тебе и ну! Лет шесть или семь тому назад он здесь, в Тилгарде, обретался. Ещё при бывшем ярле. Обычным хольдом. Элем зальётся и дрыхнет на лавке как все. Но однажды по случаю с одной из ихних баб сошёлся, – Даррес кивнул на пленника. – Завертелось у них всё как надо, баба эта без ума от Садура была. Что в общем не удивительно. Любой из нас для ихнего бабья всё равно что бог грома по сравнению с ихнем-то отребьем, – и он снова кивнул на повешенного. – Ну и разговорил её ушлый Садур насчет "вейхи". Влюбленная-то баба для своего мужика что хошь сделает. Провела она его в потайное место где её род всё своё золото хранил, ну и Садур, не будь дураком, унёс сколько смог. Говорят у него при себе две лошади было. Он их загрузил так что они едва идти могли, так и всё равно это лишь десятая часть от того что там было.

Ильзир и Хальфар слушали своего товарища как завороженные. Но Ильзир всё же для порядка возразил:

– Брехня!

Даррес пожал плечами.

– Брехня не брехня, а теперь Садур такой богатей, что таких дураков как ты может хоть тысячу нанять.

– А баба его где сейчас? – Спросил Хальфар.

– Да он её утопил от греха подальше. А то ещё проболтается или своих бывших сородичей-бриганов на него наведёт. – Даррес с досадою махнул рукой. – А ну его этого Садура. Он как золотом завладел, башкой ослаб, в каждом теперь вора видит. Да и пьёт как морж, а как напьётся языком такое мелет что слушать страшно.

Все трое в задумчивости вернулись к костру. Вечерело. После сытного ужина всех клонило ко сну. И Ильзир уже и правда прикрыл глаза и как будто задремал. Даррес снял с головы свой бронзовый литой обруч с мастерским изображением медведя и принялся с любовью полировать тряпочкой. Но Хальфар явно не собирался отходить ко сну. Он сосредоточенно выстругивал длинный острые щепы. Закончив с этим, он вернулся к пленному бригану и принялся также сосредоточенно и неторопливо его пытать.

Тихий задумчивый багряный вечер разорвали яростные вопли и душераздирающие стоны. Поначалу молодой бриган, стискивая зубы и заливаясь липким потом, ещё пытался сохранить достоинство и удержаться от криков, но на долго его не хватило. Белокурый норманн действовал весьма усердно и настойчиво. Начал он с того что глубоко вогнал острые щепы в ноги и торс пленника и поджог. После чего, поджав губы, задумчиво наблюдал как огонь поднимается всё выше по деревяшкам и начинает обжигать человеческую плоть. Бриган дрожал, дергался, извивался, выл, хрипел и иногда начинал что-то говорить. Хальфар слушал его со всем возможным вниманием, так, словно понимал слова чужого языка. Когда щепы прогорели, Хальфар вгляделся в лицо бригана, убедился что тот вполне в сознании и продолжил своё ужасное занятие. Неторопливо и методично он разбивал обухом топора кости повешенного мужчины, начав с пальцев на ногах и затем перейдя к ступням и голеням. И после каждого удара он внимательно слушал как кричит пленник. Если же тот умудрялся не издать крика, Хальфар видимо считал, что удар по очередной кости вышел не слишком удачным и в следующий раз прилагал больше усилий и стараний. Со стороны самым странным представлялось то что трудно было понять зачем ему это нужно. Он пытал пленника вроде бы не преследуя никакой цели, словно со скуки. Хальфар казался совершенно спокойным и даже созерцательно-задумчивым. Он ничего не говорил бригану и не выражал ненависти или злобы по отношению к нему.

Сидевшие возле костра Ильзир и Даррес, потеряв своё благодушно-сонное настроение, теперь выглядели несколько сумрачными. Порой, когда бриган вопил особенно сильно, они переглядывались, словно собираясь что-то спросить друг у друга, но каждый раз молчали. Не то чтобы их трогали страдания пленника, скорей они были до некоторой степени озадачены такой беспричинной жестокостью своего товарища и испытывали досаду из-за того что эти душераздирающие крики портили такой хороший тихий вечер.

Хальфар прекратил истязания и встал, вглядываясь в лицо бригана. Он взял пленника за волосы и поднял его голову, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

– Вейха, – громко сказал Хальфар.

Ильзир и Даррес снова поглядели друг на друга, явно чуть ошеломленные.

– Вейха, – повторил Хальфар и слегка потряс голову бригана. – Вей-ха!

Молодой человек мутным взором пару секунд смотрел на норманна и затем отвернулся.

Хальфар отпустил его голову и достал нож. Теперь он перешёл к сдиранию кожи, начав с внутренней стороны левого бедра пленника. Хальфар сделал три разреза, формирую узкую вертикальную полосу и затем принялся отдирать её сверху вниз.

– Я тебя, гад, на ремешки порежу, – пообещал он.

Оттянув отрезанный лоскут до нижнего края, он резко рванул его вниз, буквально вырывая кусок кожи вместе с мясом. Бриган взвыл столь пронзительно и яростно, что Даррес не выдержал и вскочил на ноги.

– Вейха?! – В ответ на его крик, крикнул Хальфар, чуть ли не весело. – Вейха.

Даррес сделал шаг в его сторону, явно порываясь что-то сказать.

– Слушай, Буян…, – сердито начал он.

Хальфар поглядел на своего товарища.

– Чего?

По лицу Дарреса было видно, что он уже сто раз пожалел, что вообще обмолвился о золоте бриганов.

– Ты что и вправду надеешься, что он отведёт тебя к "вейхе"?

Хальфар казалось задумался.

– Вряд ли, – проворчал он. И словно его осенило, он насмешливо добавил: – Да и ноги я его в конец искалечил. Разве что на руках поползет. – Он махнул рукой. – Плевать на него. Всё равно он ни на что не годен был. Но не отпускать же его. Он животное и я хотя бы напоследок научу его уважать людей. – Он почесал живот и деловито закончил: – Да и его татуировки на груди мне понравились. Я их себе заберу.

Даррес снова уселся и хмуро посмотрел на Ильзира. Тот равнодушно пожал плечами.

А Хальфар, исполняя обещанное, принялся сдирать большой кусок кожи с левой груди бригана, там, где были с невероятным талантом изображены соколы, вороны и орлы. Пленник, низко свесив голову, уже почти не издавал звуков.

Хальфар вернулся к костру со своим страшным трофеем. Он заботливо вытер кусок кожи и растянул её, придавив камнями.

– Подсохнет, пришью себе на плащ, – сообщил он своим товарищам.

Страдания молодого бригана на этом не закончились. Докучливый гнус, привлеченный обилием крови, облепил пленника, при этом с особенным усердием терзая его открытые, лишенные кожи, участки тела. Бриган дергался, вздрагивал и иногда казалось, что всхлипывал. Но все трое норманов, не обращая на него вниамние, спокойно заснули.

Ранним утром, зевая, Хальфар подошел к бригану, всмотрелся в его лицо и равнодушно объявил:

– Подох, мразь.

После чего занялся пришивание кожи убитого человека к шерстяной ткани своего плаща.

3

День уже клонился к вечеру, когда Далира и её дети столкнулись с Хальфаром и его товарищами. Это случилось на каменистом плоскогорье, с одной стороны ограниченном скалами с другой крутым обрывом, переходящим в склон, поросший дремучим лесом. Бородатые воины прятались в расщелинах скал и за камнями и как только маленький отряд приблизился, молча атаковали его. Они беззвучно устремились вперед, даже не вытащив оружия. Видимо они посчитали что перед ними какие-то дети-бродяги и они просто возьмут их голыми руками. Ильзир шел к Далире, Даррес к Синни, а Хальфар к Анвеллу.

Юноша с невероятным для его лет хладнокровием отпрыгнул прочь от громадного Хальфара, одновременно вытащив меч. И тут же развернулся и, защищая сестру, по широкой дуге ударил в сторону Дарреса. Клинок распорол тому левое плечо. Даррес весь вздрогнул и словно бы с удивлением поглядел на юношу. В этот момент легконогая Далира, сбросив с себя плащ и перехватив копьё обеими руками, бросилась вперед, мимо замешкавшегося Ильзира, и в глубоком выпаде ударила копьем целясь в шею воина, возле её дочери. Железный заточенный листовидный наконечник рассек шею Дарреса. Тот окончательно замер и на его лице застыло еще большее удивление. Он прижал правую ладонь к шее, пытаясь то ли остановить обильный поток крови, то ли всё ещё не веря в произошедшее и проверяя рукой что рана действительно есть.

Всё резко изменилось. Ильзир и Хальфар осознали свою ошибку и кляня свою легкомысленность вытащили оружие: первый меч, второй два боевых топора.

– Беги! – Сказала Далира дочери и кивнула в сторону обрыва и леса.

И тут же обернулась к уже наступающему на неё краснолицему мужчине. Анвелл вынужден был еще раз отпрыгнуть прочь, уходя от Хальфара и тем самым отдалившись от сестры.

Синни, парализованная страхом, не двинулась с места. Всё это молчаливое неожиданное нападение совершенно ошеломило её.

Даррес одним широким шагом приблизился к ней и схватил за волосы окровавленной правой рукой, левая уже плохо действовала. Девочка взвизгнула. Мать и брат бросили на неё быстрый взгляд, но помочь не могли. Даррес, теряя силы, упал на колени и притянул голову Синни вниз, заставив девочку усесться на землю и наклонить голову.

В первую минуту и Хальфар и Ильзир вели себя осторожно и даже аккуратно, ибо желали взять своих противников живыми и при этом ещё и не покалечить, дабы сохранить их ценность и товарный вид. Но Анвелл, полный яростного негодования, мальчишеской безрассудной отваги и по молодости лет не способный верить в собственную смерть, напал на своего врага с такой неукротимостью и решимостью, что Хальфару пришлось всерьез спасать свою жизнь. Когда же юноше удалось рассечь ему левое предплечье, Хальфар окончательно потерял всякое терпение и принялся столь активно махать своими топорами, что Анвеллу тут же пришлось отступать.

Ильзир, более прагматичный и спокойный по характеру, по началу никаких эмоций к своему противнику не испытывал. Разве что досаду от того что стоявшая перед ним девица оказалась вовсе не такой юной как это представлялось издали, а значит её ценность резко падала. "Кобыле поди уже за тридцать", расстроенно думал он, прикидывая возможные барыши при продаже столь немолодой особы. О себе он не переживал и то что "немолодая особа" серьезно ранила его товарища, выполнив довольно-таки мастерский удар копьем, его не сильно взволновало. Хотя конечно и заставило действовать осторожнее.

Ильзир и Далира кружили друг против друга. Далире было трудно сосредоточиться на поединке, все её мысли были о детях. Тревога бешенным молотом стучала в её голове, заставляя её буквально дрожать от напряжения. Она конечно поняла, что проклятые норманны напали на них ни ради того, чтобы убить и ограбить, ибо всякому было очевидно, что у трех исхудавших оборванных путников, не сумевших разжиться даже одной самой завалявшейся лошаденкой брать нечего. Норманнам нужны рабы и чем рабы моложе тем лучше. И её всю трясло от безумной злости при мысли что эти три бородатых чудовища собирались уничтожить её детей, превратить их в животных, в вещи, в забитый безмолвный скот для удовлетворения чьих-то нужд. И делали они это словно мимоходом, с легкой ленцой, не напрягаясь, подходя к ним изначально чуть ли не в вразвалочку, не вытащив оружия, абсолютно уверенные в своей силе и власти над ней и её детьми. Ледяная ярость затопила сердце молодой женщины и на своего краснорожего противника она смотрела только с одним желанием: убить.

Далира сделала шаг назад и принялась с дальней дистанции колоть своего врага, целясь в лицо и шею. И Ильзир, еще секунду назад чувствовавший себя вполне в безопасности, отскочил назад с перекошенным ртом и рассечённой левой щекой. Он, как и Хальфар вдруг неожиданно понял, что сейчас речь не о том сколько эта девица будет стоить на невольничьем рынке в Тилгарде, а о том доберется ли он туда вообще живым. А женщина не останавливалась. Она наступала, молниеносно пронзая копьем пространство перед собой. Наконечник мелькал возле лица Ильзира, разрезал правое ухо и основание шеи и затем ударил в грудь, но уже на излете и завязнув в кожаном доспехе из шкуры северного оленя. Острие вошло в плоть на два пальца. Ильзир наконец будто проснулся. Он издал что-то похожее на рычание, перекинул со спины круглый дубовый, отделанный бронзовыми пластинами щит, прикрывая торс, и принялся лупить мечом, наступая на противника.

Анвелл чувствовал, что теряет силы. Он всё чаще сбивался с дыхания и иногда шатался, словно оступился. Никогда еще в жизни он не видел человека подобного этому громадному светловолосому норманну. Каменный неутомимый гигант с безжизненными стеклянными глазами. Его топоры казалось летят со всех сторон сразу и юноша уже с трудом успевал понять что происходит и как-то среагировать и уклониться. Пару раз он сталкивал свой меч с одним из топоров и едва удерживал гудящий клинок в руке. И что-то похожее на страх холодной змеёй прикасалось к его сердцу. Анвелл уже понимал, что ни силой, ни умением ему не превозмочь такого врага. И тогда пугающая мысль обжигала его разум: если он не справится, то его мать и сестра окажутся в руках этих негодяев. Глухое отчаянье подкатывало к его горлу и сдавливало грудь. Осознание этого было невыносимо для юноши. Он единственный оставшийся мужчина в семье и кроме него, женщинам этой семьи больше не на кого надеяться, не у кого искать защиты. Он их единственный мужчина, их единственная надежда и защита. У Анвелла щипало в глазах от любви и жалости к матери и сестре и холодело в груди при мысли о чудовищности того позора что он навлечет на себя если не защитит их.

В какой-то момент он увидел, что стоявший на коленях норманн, явно слабеющий от потери крови, качается из стороны в сторону и тянет голову Синни к самой земле, заставляя девочку практически лечь рядом с ним. Анвелл прыгнул в его сторону и с холодной решимостью ударил мечом в шею. Сталь клинка разрубила мышцы и застряла в костях позвоночника. Даррес дернулся и замер, его взгляд потускнел, а правый окровавленный кулак разжался, выпуская волосы ребенка.

– Беги! – рявкнул Анвелл, на миг встретившись взглядом с сестрой. Та вся бледная с донельзя распахнутыми глазами едва кивнула и попыталась встать на ноги.

Анвелл, выдергивая застрявший меч, на долю секунды не уследил за Хальфаром и тот с размаху вонзил один из топоров прямо ему в лоб.

Синни, спотыкаясь, побрела в сторону обрыва, не в силах перейти на бег. Наконец она вроде побежала, но Хальфар легко догнал её, сбил с ног, наступил ей на голову ботинком из грубой тюленьей кожи с деревянной подошвой и обернулся. Юноша с торчащим из черепа топором, упал на колени и медленно осел на землю. Хальфар сплюнул.

Далира краем глаза увидела падение сына. Она повернула голову и при виде торчавшего из черепа юноши топора, крик взорвалась во всем её теле, но застрял в горле, а глаза затопило слезами. В этот момент могучий удар сбил её с ног. Ильзир мог бы пронзить женщину мечом, но всё еще где-то на фоне думая о вожделенных барышах, вместо этого предпочел хорошенько приложиться к ней щитом. После чего на всякий случай наступил на древко копья.

Далира оглушенная и наполовину ослепшая от слез барахталась на земле. В раздваивающемся расплывающемся мире она искала своих детей. Внутри груди, мешая дышать, мешать биться сердцу, росла немая ледяная пустота, словно ей разорвали грудь и вбили внутрь холодный тяжелый камень. Силы покидали её, мышцы моментально потеряли упругость, а кости словно исчезли и всё тело стало ватным и мягким, не способным держаться. Через дрожащее марево слез она смотрела на лежавшего на боку Анвелла, из головы которого так неуместно, неестественно торчала длинная рукоять "бородатого" топорика, словно какой-то уродливый рог. Мало что соображая, Далира попыталась ползти к мертвому сыну, но потом увидела рослого широкоплечего белокурого мужчину, неподвижно стоявшего с топором в руке, гордо водрузив ногу на голову лежавшей на животе Синни. И задыхаясь криком, с разламывающейся от горя головой, она вроде бы устремилась к дочери. Но в какой-то миг она четко увидела наступающего на неё, возвышающегося над ней краснолицего бородатого бритоголового ухмыляющегося воина и одним движением выхватила с пояса нож и вонзила его в бедро мужчины. И ещё и провернула.

Ильзир застонал.

– Сука! – Прохрипел он.

Далира рывком выдернула нож из развороченной плоти мужского бедра с явным намерением вонзить его куда-нибудь еще. Но Ильзир торопливо ударил её мечом. Ударил наотмашь куда-то в ребра с правой стороны. Он вполне мог бы убить молодую женщину, разрубив ей грудную клетку, но даже в этот момент в его голове, как масляные круги на воде, плавали сладкие мысли о серебре и невольничьем рынке в Тилгарде. И его рука дрогнула, замедлилась, приостанавливая и ослабляя удар. Но клинок всё же основательно рассек женщине бок и разломал ребра.

Далира взвыла и отшатнулась, ей показалось словно в неё ткнули пылающей головней. Ей подумалось что надо найти своё копьё, но Ильзир уже вздымал над ней меч и женщина шарахнулась прочь, отползая на четвереньках. Ильзир хотел нагнать её и смачно ударить клинком плашмя по голове, чтобы она наконец успокоилась, но ступив на раненную ногу, он весь скривился и выругался.

Далира, действуя будто бы в полусне, поднялась на ноги и огляделась. На миг её глаза встретились с глазами громадного белокурого воина, убившего её сына и теперь прижимавшего ногой к земле голову её дочери.

Хальфар, не шевелясь, насмешливо взирал на черноволосую молодую женщину, словно приглашая её попробовать напасть на него. Но Далира отвернулась и согнувшись от боли в боку, побежала в сторону обрыва.

– Стой, сука! – Злобно заорал Ильзир и вроде бы даже побежал следом, но тут же громко застонал, запрыгав на здоровой ноге:

– Оох, твою мать!! Нога не ходит ни хера. Хальфар, хватай её!

Но Хальфар не двинулся с места. Он понимал, что не успеет и женщина сиганет с обрыва раньше чем он доберется до неё. А прыгать вслед за ней и ловить её по лесной чащобе он определенно не собирался. У него уже был свой трофей. Отличный трофей, может даже самый лучший из всей этой жалкой троицы.

И без того краснокожий Ильзир, осознав настрой товарища, еще более побагровел, казалось вся его кожа сейчас лопнет от прилившей крови, и превозмогая боль, как мог заковылял вслед за молодой женщиной.

Далира у самого края обрыва остановилась и оглянулась.

– Стой! Стой, паскуда, – рявкнул Ильзир. – Я… я это… я тебе ничего не сделаю. Ну стой же!

Его буквально трясло при мысли об ускользающих барышах.

Далира отвернулась от него. Ей остро захотелось ещё раз взглянуть на дочь, но она не посмела. Она посмотрела вниз. Здесь нельзя было разбиться. Разве что очень неудачно упасть и сломать шею. Отвесный обрыв почти сразу же переходил в крутой, градусов под 70, каменистый склон, который тянулся шагов на пятнадцать и затем становился более пологим и там уже начинался замшелый черный лес. Но у неё перехватило дыхание. Ей показалось что она совершенно не хочет больше жить. Это конец. Всё вокруг стало невероятно четким, цветным, объёмным – последний образ окружающего мира. И она прыгнула вниз.

Ильзирразразился громогласной бранью, а Хальфар ухмыльнулся.

Далира приземлилась на ноги, не удержалась и кубарем покатилась вниз, затем склон стал более пологим, ей удалось кое-как встать и она с разбегу влетела в чащу. Обдираясь о ветви и листву, прикрывая глаза, едва успевая уклоняться от стволов, натыкаясь на сучья, она ломилась вглубь древнего леса.

Ильзир весь в расстроенных чувствах стоял у обрыва и смотрел вниз. Подошел Хальфар, ведя за собой Синни, намотав её волосы на кулак. Взглянув вниз, он спросил:

– Ну что, Краснорожий, полезешь ловить её?

– Да куда уж там! – С досадой проговорил Ильзир. – На одной то ноге.

Хальфар пожал могучими плечами.

– Как знаешь. Но имей в виду: эта буйша, – он дернул Синни за волосы, заставляя её выйти вперед, – только моя.

Ильзир хмуро поглядел на товарища, затем на девочку и угрюмо пробурчал:

– Выходит твоя. – Затем отвернулся и, хромая, зашагал к месту сражения.

Через пару минут все трое стояли возле трупов Дарреса и Анвелла. Невеселую картину усугубили закрывшее вечернее небо серые облака и начавший накрапывать дождь.

Какое-то время Хальфар и Ильзир совершенно равнодушно, без малейшего сожаления рассматривали тело своего товарища и незнакомого юноши. Затем Хальфар рывком вытянул из-за спины Синни и поставил перед собой. Отпустив её волосы, он прикоснулся топором к её щеке.

– Сядь.

Синни поспешно села между мертвым братом и мертвым норманном.

– Попробуешь убежать, зарублю, – пообещал Хальфар и обернувшись к Ильзиру, сказал:

– Ты давай что-то придумывай со своей ногой. Я тебя ждать не буду. Сам знаешь нам нужно в Тилгард.

Ильзир недобро поглядел на него.

– Знаю.

Они несколько секунд смотрели друг на друга. Но больше ничего не сказав, Хальфар подошел к телу юноши и вырвал из его головы топор. Убрав оружие, он взял свой походный мешок и принялся методично обыскивать одежду убитых, ребенка и вещи семьи Далиры. Также он осмотрел торбу Дарреса. Всё что он находил ценного или полезного он клал в свой мешок.

Ильзир же занялся своей ногой. Разрезал штанину, промыл рану вином из деревянной фляги, заодно и приняв несколько щедрых глотков внутрь, залепил мхом, смешанным с пеплом, разрезал рубаху Дарреса и перевязал.

А Синни, замерев как суслик, неотрывно глядела на лицо брата с разрубленным лбом и из её глаз безостановочно текли слезы. Она ещё не слишком задумывалась о своём ближайшем будущем и не слишком его пугалась. Единственное о чем она была сейчас в состоянии думать это о том что Анвелла больше нет, совсем нет и во всей её будущей жизни она уже будет без него. От этой мысли становилось невыносимо тоскливо и тяжело.

Когда все дела были завершены, Ильзир спросил:

– Что с Дарресом? Похороним?

– Да ну его к херам свинячьим, – сердито ответил Хальфар. – Пусть его, дурака, волки и вороны сожрут.

Ильзир согласно кивнул, он тоже считал что Даррес дурак, коли уж сумел так нелепо погибнуть, практически от руки ребенка, да ещё и без собственного оружия в руках. Скверная смерть. Не сидеть ему среди эйнхериев в славном чертоге Асгарда, поедая вкуснейшее мясо вепря Сехримнира и запивая его сладким медом козы Хейдрун. Вместо этого жалкий дурак отправился в темный холодный Хельхейм, где целую вечность ему томиться в тоске и унынии на бесплодной мрачной пустоши у ледяных отравленных вод в сыром тумане, где стонут и воют безликие тени. Ильзира аж всего передернуло от такой незавидной участи. Он взял копье Далиры и опираясь на него, встал на ноги, проверяя насколько он может стоять.

Хальфар вынул моток веревки, завязал на шеи Синни, а другой конец примотал к своему поясу.

– Идём, – сказал он и решительно зашагал на запад.

На торопливо семенящую за ним Синни и прихрамывающего позади Ильзира, орудующего копьем как посохом, он не смотрел.

4

Далире понадобилось больше часа чтобы выбраться из леса, суметь взобраться на обрыв и вернуться к Анвеллу.

Уже наступили вечерние сумерки, которые из-за пасмурного неба казались еще темнее. Дождь усилился. Совершенно измученная, обессиленная, измазанная кровью и грязью женщина, шатаясь и едва держась на ногах дошла до мертвого тела юноши и рухнула рядом с ним. Задыхаясь рыданиями и соплями, она перевернула его на спину и принялась гладить его мокрые лицо и волосы и что-то шептать. Но потом её взгляд упал на труп Дарреса и её всю словно свело приступом. Ей представилось кощунством, что этот мерзкий негодяй лежит рядом с её сыном. И как ни была она слаба, она всё же со злостью и остервенением сумела оттащить труп Дарреса в сторону обрыва и скинуть его вниз. После чего вернулась к сыну и упав рядом с ним, обняла его, прижала к себе, уже не в состоянии ни шептать, ни плакать и просто безмолвно сходя с ума от горя и отчаяния.

Она лежала, закрыв глаза и в какие-то секунды ей вдруг представлялось что Анвелл жив или что он может ожить, надо только согреть его своим теплом. И она тискала и прижимала труп юноши еще сильней и крепче. Она целовала его, шептала в ухо его детские прозвища, непрестанно звала его, бессвязно что-то бормотала о том, что ему еще рано умирать, что ему надо жить, что он должен взять в жены красивую девушку и родить детей, что нужно сделать еще очень-очень многое. Но время шло, дождь лил и лил, превращая место где они лежали в лужу, Далира слабела, сказывалась потеря крови, мучительно ныл искалеченный бок, всё острей подкатывала к горлу дурнота, её мутило и трясло, а плоть любимого сына становилась всё холодней и чужеродней. Но она отказывалась открыть глаза, отойти от сына, попытаться как-то укрыться от непогоды и позаботится о себе. Пока Анвелл в её объятиях ей казалось, что надежда есть, что всё почти как раньше и уже совсем скоро он вздрогнет, проснется и начнет дышать. Она погружалась в пучину безумия. Она то и дело тщательно вытирала ладонями его лицо, смахивая дождевую воду, приглаживала его волосы, изо всех сил стараясь не коснуться чудовищной раны на его черепе. И продолжала говорить и говорить какую-то бессмыслицу о том что всё будет хорошо, что он скоро очнется, что и Синни скоро вернется и они снова будут все вместе, всё будет снова как раньше. Как раньше. Как раньше. И именно от этой жуткой мысли бежал её гаснущий разум, от мысли что уже нечего не будет как раньше. Никогда. Что здесь сейчас на этой бесплодной равнине завершилась вся её прежняя жизнь и жизнь её детей. И снова её начинало трясти, она стучала зубами, её руки дрожали. Её било в ледяном ознобе от накатывающего ужаса и в конце концов она закричала.

Она стояла на коленях над мертвым телом и кричала, распахнув свои огромные глаза навстречу темному небу и холодному дождю. И прошло какое-то время этого истошного крика прежде чем она краем сознания поняла, что кричит она не в пустоту, она кричит своему жестокому равнодушному богу. Тому самому черноокому Тулле, который никого не наказывает и никому не помогает и единственный дар которого своим людям это меч и право выбирать. Она то взывала к нему, требуя вернуть сына, то обвиняла его в том что он их бросил, оставил на растерзание этим чужеземным грабителям и убийцам.

– Зачем?!!! Зачем?! – Истошно орала она, срываясь на хрип. – Зачем это всё нужно? Зачем ты нужен?! Ты же ничего не можешь! Ты бросил нас! Ты всегда всех бросаешь. Какой ты бог?! Что ты можешь?! Да ты же боишься! Ха-ха, великий беспощадный Тулла, презирающий трусов. Ты же сам испугался. Боишься хоть что-то сделать, хоть во что-то вмешаться. Потому ты и живешь вечно один на своём пустынном острове в своей ледяной пещере среди мечей и копий. И всегда так будешь. Ты же боишься. Ты же испугался этих проклятых норманнов и их могучих богов. Ты никому не помогаешь, потому что тебе страшно, что все увидят что ты и не можешь никому помочь. И наказать ты никого не можешь. Ты ничего не можешь. Я, Далира из рода Макроя, твоя верная дочь, всю жизнь славящая твоё имя. Мой муж умер, отказавшись предать тебя. А ты бросил нас. Бросил… Бросил…, – слезы душили её, голос сорвался и превратился в надсадный полусвист-полухрип, – ты ничего не можешь. Никакой ты не бог. Ты просто пустота. Жалкое чудовище, прячущееся от всех в своей пещере, – её всю корежило от святотатства и кощунственности собственных слов, но она не боялась, теперь она ненавидела Туллу. – Никакой ты не бог. Не бог.

Окончательно обессилев, она склонилась на грудь сына и замолчала. Вечер превращался в ночь. Дождь вымочил всё насквозь. И ей казалось, что она больше не в силах сделать ни одного вдоха и сердце её не бьется. И она обрадовалась этому, она хотела умереть, хотела умереть как можно скорее, чтобы снова быть с сыном или по крайней мере больше не быть в мире где его нет. Её измученное замерзшее тело дрожало как в лихорадке, но душа словно обретала покой.

Кто-то положил ей руку на правое плечо.

Далира моментально словно обратилась в камень. Все её внутренности сжались в один ледяной комок. То, что она испытала было даже не страхом, ибо она и так хотела умереть, а каким-то запредельным молниеносным ослепительным ужасом, который пугает уже не тело, а самую основу души, обертывая её в глухой непроницаемый кокон. Далира вскинула голову и посмотрела на право. И тут же шарахнулась прочь, и принялась отползать спиной вперед, пока не уперлась в какой-то валун. И теперь её не просто трясло, её тело корежили болезненные судороги, буквально сворачивая всю её плоть как при стирке выжимают бельё.

Собственно она не видела чего-то ужасного перед собой. В темных сумерках возвышалась некая антропоморфная фигура, она казалась абсолютно черной на фоне окружающей полутьмы и только этим и выделялась. Рассмотреть что-то конкретное не представлялось возможным. Разве что эта фигура была на голову, а то и на две выше обычного человека. Даже громадный белокурый норманн убивший Анвелла казался бы низкорослым рядом с ней. И Далира, позабыв обо всём на свете и даже о мертвом сыне, глядела во все глаза на эту кромешную тьму, туда где угадывалась форма головы и сердце её билось столь неистово словно вот-вот собиралось выскочить из груди.

Странный глухой вибрирующий будто отзвук эха голос окружил её со всех сторон:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал для тебя, Далира из рода Макроя, чей муж умер, отказавшись предать меня?

Молодая женщина перестала дышать. Это была идеальная точка остановки. Её разум полностью смолк, не в силах хоть как-то принять услышанное. Сотканный из тьмы великан шагнул вперед и Далира явственно ощутила колебание холодного, почти ледяного воздуха. Более того она вдруг с каким-то детским восторгом осознала, что дождь вокруг неё превратился в снег. Крупные снежинки медленно кружились, плавно опускаясь вниз вокруг незнакомца. И стало как будто светлее. Далира разглядела овал бело-синего лица с провалами огромных глаз, обведенных черной краской.

– Так какой же ты помощи хочешь от меня, Далира из рода Макроя? – Снова спросил великан.

– Верни…, – прошептала она и задохнулась на полуслове, вдохнув в себя морозный воздух. – Верни мне сына и дочь, о Великий Тулла.

Сотканный из тьмы, окруженный ледяным ветром человек подошел ближе и опустился на корточки, уперев правый локоть в правое колено и приближая свое широкое сине-белое лицо к лицу молодой женщины. Далира ощутила как мороз щиплет её кожу.

– Твой сын ушел и его не вернуть, – сказал он всё тем же низким гудящим голосом, от которого у Далиры шевелились волосы и стягивало живот, – а твоя дочь по-прежнему здесь. Верни её сама, если хочешь.

Далира долго вглядывалась в черную бездну огромных глаз.

– Помоги мне вернуть её, – сказала она. И облизав засохшие губы, добавила: – И убить убийцу моего сына. Дай мне силы.

Человек отрицательно покачал головой.

– Сила – это то что в тебе и другой нет. Я не могу ни дать её, ни отнять. Имя твоего врага Хальфар Бринбьёрд, он направляется в Тилгард, где собирается с дружиной ярла Эльдвуга Дубового Щита отправиться на запад в Вестландию. Так что, если тебе нужна твоя дочь, пойди в Тилгард, убей этого Хальфара и забери её.

Далира поникла. И благоговейный ужас и безумный восторг покинули её. Пылающие снежинки стали просто замерзшей водой.

– Тогда зачем ты пришел, если ты не можешь ничего ни дать ни отнять? – Холодно произнесла она.

Сотканный из тьмы великан засмеялся. И от его смеха кажется задрожал валун, спиной в который упиралась молодая женщина.

– Будь мудрее, если хочешь быть мне дочерью, Далира из рода Макроя, – весело прогудел человек. – Я могу дать и отнять всё, но тогда твоя жизнь потеряет значение и какой-нибудь смысл. А я не хочу этого и ты, думаю, тоже, – он усмехнулся и с ударением добавил: – дочь. – Он протянул ей руку. – Вот, возьми. Это камни с берегов подземной реки Ал, говорят, что это застывшие слезы Великого змея Огги. Змея Огги невозможно убить, сколько его не разрубай, не сжигай, не разрезай, он всегда будет цел. И если ты напишешь своё имя на этом камне и найдешь другого, который добровольно возьмет этот камень в себя, то любые раны, даже смертельные, которые ты получишь тут же перейдут на другого и тебя будет невозможно убить.

Далира не шевелилась. Она со страхом глядела на протянутую к ней огромную ладонь.

– Где же я найду такого человека, который захочет принять все мои раны? – Поежившись спросила она.

– Мертвец тоже подойдет, если еще свежий, – и темная фигура кивнула в сторону Анвелла. – Напиши на камне своё имя и вложи в рот мертвеца и он будет страдать за тебя.

Далира подняла глаза на бело-синее лицо.

– Это… это неправильно, – пробормотала она.

Черная фигура взметнулась вверх, человек резко встал во весь свой гигантский рост и женщина охнула от ударившего в неё ледяного сквозняка. Два узких, величиной с палец камня упали на живот Далиры и скатились вниз.

– Решать тебе, – прогремел великан. – Не хочешь не бери и сдохни здесь рядом с трупом своего глупого сына, в соплях и слезах, задыхаясь от жалости к самой себе. А хочешь возьми, войди в их ублюдочный город, убей белобрысого выродка и спаси свою глупую дочь. Выбирать всегда только тебе.

– А зачем мне два камня? – Угрюмо произнесла Далира, обидевшись за своих детей.

Он почти с минуту смотрел на неё с далекой высоты и затем насмешливо проговорил:

– Потому что ты тоже глупая, Далира из рода Макроя. И потому я думаю он может тебе пригодится.

Он стремительно развернулся, его тяжелый плотный плащ взмыл в воздух и ударил Далиру в грудь, припечатав её к камню и выбив из неё дыхание. Сделав несколько шагов, он остановился, оглянулся и весело сказал:

– И, кстати, запомни на всякий случай. Славный князь Эльдвуг Дубовый Щит большую часть добычи с предыдущего похода скрыл от своих людей и прячет в бочке из-под эля, закопанной в подвале его конюшни в северном правом углу. Особенно он дорожит сделанной из чистого золота фигурой всадника пронзающего копьем дракона. А теперь спи спокойно, дочь. На сегодня с тебя хватит.

Далира, крепко сжимая в правой ладони два похожих на гальку камешка, открыла было рот, чтобы попрощаться со своим богом, но её веки отяжелели, перед глазами всё поплыло, сознание заволокло туманом и она сползла по валуну, повалилась на бок и замерла.

Снег и дождь прекратились, небо прояснилось и далеко в вышине засияли бесчисленные мириады звезд.

5

Хальфар и Ильзир устроили привал на каменистом берегу небольшого, удивительно синего озера, зажатого между скальным гребнем и хвойной чащей. Поймали четыре золотистых форели, развели из плавника костер, поджарили рыбу на камнях и славно покушали. В завершении ужина Хальфар достал из мешка два яблока и одно отдал товарищу. Синни в это время с веревкой на шее сидела на гальке у самой воды, спиной к мужчинам. Ей ничего поесть не предложили. Ильзир взял яблоко и кивнув на девочку, сказал:

– Надо бы её покормить.

Хальфар равнодушно отмахнулся:

– Да ну её к херам собачьим. Завтра уже будем в Тилграде, поест там каких-нибудь помоев. А до завтра не помрёт.

Мужчины некоторое время хрустели яблоками.

– Из какого думаешь она племени? – Спросил Ильзир.

Хальфар пожал плечами.

– Кто её знает. Да и какой смысл разбираться в этом. Она из бриттов, а они все проклятые дикари и животные.

– У неё татуировка на виске. Не видел раньше такой.

Хальфар с некоторым интересом поглядел на Синни и позвал её:

– Эй, скрэлинг, сюда подошла.

Синни всё также глядела на озеро, никак не реагируя.

– Да она поди по-нашему-то не понимает, – сказал Ильзир.

– Там же понимала.

– Да что она там понимала? "Сиди, а то убью". Так это и по твоей злобной роже понять можно было.

Хальфар, словно задумавшись, продолжил жевать яблоко. Закончив с ним, он швырнул огрызок в голову Синни. Девочка вздрогнула всем телом и испуганно оглянулась. Белокурый норманн поманил её рукой.

– Сюда иди.

Она подошла и встала рядом. Худенькая, с длинными густыми черными волосами, так похожими на материнские, с маленьким курносым носом, с большими миндалевидными глазами, в грубом шерстяном платье из зеленых и голубых полосок, стянутое кожаным пояском, украшенным бисером, с пеньковой веревкой на тонкой шеи, легкая и изящная, вблизи широкого угловатого необъятного взрослого мужчины она казалось натянутой паутинкой возле гигантского сучковатого дуба.

Он осмотрел маленькую синюю татуировку "Th" на левом виске девочки.

– Да ерунда какая-то, – отмахнулся он. – Какая-нибудь руна на счастье. Эй, буйша, – кивнул он Синни, встретившись с ней глазами, – ты мой язык понимаешь?

Темные глаза Синни смотрели на мужчину безучастно. Она ничего не ответила.

– Не понимаешь? – Недобро усмехнулся Хальфар и вытащил из-за пояса нож. – Ну так слушай, я сейчас раскалю лезвие и прижгу тебе ляжку. И если ты и правда меня не понимаешь, то значит тебе не повезло. – Он поднес нож к пламени.

Девочка молча наблюдала за ним. Когда клинок нагрелся, Хальфар повернулся к ней и протянул руку, намереваясь задрать юбку, но Синни сделала шаг назад.

– Я понимаю, – тихо сказала она. – Немного.

– Ну а хули тогда кобенилась, – сказал он и ударил её наотмашь тыльной стороной ладони куда-то в бок.

Но Синни проворно отскочила. Хальфар убрал нож, взял веревку и сильно дернул её к себе. Рывок за шею бросил Синни вперед и она упала на колени.

– Если я хочу тебя бить, то ты стоишь и терпишь, – глухо сказал Хальфар, подтягивая за веревку девочку к себе. – Поняла?

– Поняла, – просипела Синни и мужчина отпустил веревку.

Шмыгая носом, откашливаясь, ни на кого не глядя, Синни встала на ноги и отошла чуть в сторону. Она очень хотела есть. И вблизи костра она остро чувствовала дурманящий запах жаренной рыбы. От которой, впрочем, уже остались только кости и головы.

– Те, пацан и девка, тебе кто были? – Спросил Хальфар, ковыряя в носу.

Синни пожала плечами:

– Никто.

– Врешь, сучка, – сказал он, но впрочем вполне беззлобно. – Та буйша твоей мамашкой была. Верно ведь, Краснокожий?

– Похоже на то, – согласился Ильзир. – Вроде на лицо одинаковые.

– Подохла твоя мамашка, – радостно сообщил Хальфар. – С обрыва сиганула и шею сломала. Верно ведь, Краснокожий?

– Всё так, – подтвердил Ильзир, осторожно ощупывая ногу возле раны. – Треснула шея как ветка. Отправилась девка в Хельхейм.

Хальфар внимательно следил за лицом девочки, наблюдая её реакцию. Синни смотрела куда-то в пламя и казалось никак не отреагировала, лишь только темные глаза словно стали еще темнее, почти черными. А может так казалось из-за наступающих вечерних сумерек.

Но Синни от горя и страха едва держалась на ногах. Она не знала, что там было за краем обрыва и можно ли было выжить, прыгнув с него. Слабость в коленях заставила опустится её на гальку.

Хальфар слегка дернул за веревку привлекая внимание ребенка.

– Ты чего расселась?

Синни посмотрела на него и в её огромных распахнутых глазах он увидел слезы. Ничего не сказав, он отвернулся. Видимо вполне удовлетворенный. Достав один из топоров и порядком сточенный оселок, он принялся править лезвие.

– Как думаешь, – лениво произнес он, – сколько за девку дадут?

Ильзир отвлекся от своей больной ноги и с интересом поглядел на поникшую, убитую горем девочку.

– Да думаю немало, – проговорил он с явной завистью. – Молоденькая совсем, не уродливая и держится хорошо. Зад вот только больно тощий. Но если поторговаться то, клянусь синей бородой Элриха, можно и сотню монет получить. – И зависть на его красной физиономии стала еще более очевидной.

Хальфар, не спеша проводя бруском по лезвию, довольно улыбался.

Закончив с топором, он поднялся и объявил:

– Схожу посрать.

Синни испуганно поглядела на него, встревоженная перспективой идти вместе с ним. Но он отвязал веревку от пояса и бросил её Ильзиру со словами:

– Посторожи, буйшу.

Ильзир молча обмотал конец веревки вокруг своей левой голени.

Хальфар расстегнул пояс, бросил его со всем оружием на землю, взял только один из своих топоров и положив его на плечо,

вальяжно направился по берегу в сторону ближайшей рощи.

Когда он ушел, девочка посмотрела на нож, меч и топор, лежавшие в трех шагах от неё и покосилась на бритоголового норманна с огромной окладистой бородой. Наверно можно было попытаться схватить нож, перерезать веревку и убежать. Хромой краснолицый мужчина вряд ли сумеет догнать её.

– Даже не думай, – предупредил Ильзир, не глядя на неё и всё так же озабоченно ощупывая плоть ноги возле раны.

Синни посмотрела на него уже прямо и глухо сказала:

– А я ничего и не думаю. Вы оба всё равно скоро умрете. Потому что мы дети Туллы. – И чуть помолчав, мстительно добавила: – Но ты умрешь первым со своей дурацкой ногой.

Ильзир поглядел на неё задумчиво и сказал:

– Есть хочешь?

– Нет, – вынужденно сказала Синни и опустила глаза.

– Ну и дура. – Помолчав, он спросил: – А Тулла это кто? Какой-то ваш божок?

Покоробленная таким отношением, Синни страстно произнесла:

– Тулла – это самый великий на свете бог-воин. Он сильнее чем ваш Один и Тор вместе взятые. Он в одиночку одолел великанов Ледяной страны, разбил всю армию Белой ведьмы, зарубил гигантского волка Алра и даже справился с Великим Змеем Оги, которого вообще никак убить нельзя. Но Тулла начал душить Оги и в конце концов тот взмолился о пощаде. Хотя Оги в кольцах своего тела крушит гранитные скалы, но Тулла оказался крепче и сильнее его. Вот какой Тулла!

Ильзир посмотрел на девочку каким-то странным взглядом, который та со злорадством сочла страхом и гордо сказала:

– А я его дочь. И поэтому ты и этот, – она кивнула в сторону ушедшего Хальфара, – скоро умрете.

Ильзир сплюнул.

– Дура ты дремучая, – сообщил он. – Оги, тулла какая-то… бабушкины сказки всё это. Завтра-послезавтра продадут тебя какому-нибудь вонючему арабу и будешь ему ноги мыть, зад подтирать, да всякие непотребства его исполнять. Пока молодая. А постареешь загонят тебя куда-нибудь на кухню и будешь там до смерти горшки отскребать. Ну или на скотном дворе навоз за его козами и овцами убирать.

Синни сердито посмотрела на норманна, обидевшись и за себя, и за своего бога. Но Ильзир, словно потеряв к ней всякий интерес, уже отвернулся и занялся костром. И весь задор Синни тут же испарился. Смерть матери и брата, голод, её собственное безрадостное будущее, столь ярко описанное противным бородатым чужеземцем навалились на неё и мгновенно придавили к земле. Она вся сникла, сгорбилась, склонила голову, черные длинные волосы закрыли её лицо. Она лучше самого норманна знала, что никто никогда не поможет ей. Отец, мать и брат убиты, а великий бог-воин никому не помогает. Он видите ли только дает тебе меч, который и даром не нужен, когда ты всего лишь тощая, одинокая, голодная, шатающаяся на ветру девчонка-подросток. Из её глаз потекли слезы. Слезы на которые всем в этом мире было наплевать.

Когда Хальфар вернулся, он подошел к воде, вымыл руки песком и водой, повернулся и властно сказал:

– Эй, скрэлинг, веревку свою сюда принеси.

Ильзир снял с ноги конец веревки и бросил его девочке. Синни покорно принесла её громадному норманну. Насмешливо глядя на ребенка, он взял конец веревки и намотал на кулак.

– Покажи зубы, – приказал он.

Синни испуганно и растерянно посмотрела на него.

– Зубы покажи, – повторил он более грозно.

Синни открыла рот.

– Да не так, дура. Вот так, – он оскалил зубы, растянув губы.

Синни повторила. Он внимательно осмотрел.

– Ты чистая? Где-нибудь чешется или гниёт? – Спросил он. – Чем-нибудь болеешь? Вши есть?

Синни исподлобья глядела на него и молчала. Он протянул руку и принялся ворошить её черные пряди, внимательно вглядываясь в корни волос. Затем осмотрел за ушами, шею и даже вроде как будто понюхал её. Синни стояла как каменная, глядя вниз.

– Ладно, – сказал он, – идём. – И слегка дернул за веревку.

Он повел девочку куда-то вверх по склону, по которому все они ранее пришли к озеру. Встревоженная Синни обернулась и посмотрела на Ильзира, словно ища у него какой-то подсказки. Тот мрачно глядел им вслед, а затем отвернулся.

6

Далира открыла глаза и обнаружила себя лежащей возле валуна. Вокруг было ясное тихое почти безмятежное утро. Чистое небо сияло пронзительной хрустальной голубизной и Солнце, окутанной легкой дымкой, едва-едва показалось далеко на востоке над зеленоватой линией бесконечных лесов.

Далира лежала на своем собственном плаще, укрытая собственной меховой накидкой, причем под головой даже была её торба. Это удивило её, она совсем не помнила как организовывала себе лежанку. После чего на неё нахлынули воспоминания о ночном разговоре с богом и она резко села, при этом громко застонав от резкой боли в боку. Она зажмурила глаза, пересиливая приступ и прижав ладонь к больному месту. Рану от меча следовало осмотреть, но она решила отложить, ибо ожидала что ничего хорошего не увидит. Перетерпев боль, она открыла глаза и огляделась по сторонам. Вокруг был тихий дивный покойный мир, залитый мягким утренним светом. И даже пустынная каменистая равнина, омытая дождем, сверкающая кварцем и прозрачными лужицами, теперь представлялась вполне уютной и жизнерадостной, с небольшими участками зелени и даже желтых и белых цветков. Но затем её взгляд наткнулся на труп сына и всё вернулось на свои места. Далира с трудом заставляя двигаться затекшее окоченевшее тело поднялась на ноги подошла к Анвеллу и упала рядом с ним на колени. Она почти спокойно смотрела на серое застывшее безжизненное лицо сына и вспоминала свой удивительный сон о встрече с Туллой. То, что это был лишь сон она не сомневалась. Веки Анвелла были открыты и его светлые удивительно прозрачные глаза как-то очень задумчиво смотрели в голубое небо. Она попыталась закрыть их, но веки закоченели. Это было нехорошо, через открытые глаза в тело юноши могли забраться злые духи и воспользоваться его еще целым телом. Она оторвала часть его рубахи и крепко завязала ему глаза. Это действо почему-то совершенно обессилило её и затем она долго просто сидела возле мертвого сына, глядя куда-то на его рот.

Она говорила себе, что сына нужно похоронить и отправляться за дочерью. Но не шевелилась. В памяти всплыли детали странного сна: имя убийцы Анвелла и сведения о кладе, который ярл спрятал в своей конюшне. Ей стало не по себе. Всё-таки сон был очень необычным. Она поднялась на ноги и согнувшись как древняя старуха медленно приблизилась к своей лежанке. Откинула меховую накидку, развернула плащ и увидела два практически идеально овальных и идеально одинаковых темных камня с необычными золотистыми прожилками. У молодой женщины прошел холодок по спине. Она присела на лежанку и дрожащей рукой взяла один из камней. Он был теплым. Далира застыла в ступоре. Сейчас посреди этого ясного свежего утра ночной разговор с Туллой казался почти безумием, нелепицей, детской выдумкой. В это было невозможно поверить. Она никак не могла собраться с мыслями. Да и с чего бы жестокий равнодушный бог вдруг заявился бы к ней и вроде как оказал помощь?! Может это был не Тулла? Может какой-нибудь колдун, преследуя какие-то свои цели, пришел к ней, выдавая себя за Туллу? Ей стало страшно. Она огляделась по сторонам, ей очень хотелось увидеть что-то живое, привычное, почувствовать что она не одинока. Но она была одинока, кроме неё вокруг не было ни одной живой души.

Она убрала овальные камешки в карман штанов и посмотрела по сторонам более внимательно. Вещи и оружие убитого чужеземца те двое забрали. Также пропало её любимое копьё, которое было с ней с самых юных лет. Но остался меч Анвелла и её нож. Она проверила свою торбу, практически всё было на месте, за исключением кошеля с пятью серебряными монетами. Собрав все найденные вещи и оружие вокруг себя у лежанки, она, морщась от боли, сняла кожаную безрукавку и стянула через голову льняную рубашку. Оставшись голой по пояс, она, подняв правую руку, внимательно осмотрела место куда пришелся удар меча. Рана длинной дюйма три, с запекшимися потемневшими сильно разошедшимися краями зияла как багровый распахнутый рот, в котором белели разрубленные ребра. Весь бок до бедра и часть спины были залиты теперь уже засохшей кровью. Далира понимала, что такую рану непременно нужно зашить. У неё были в торбе и нить и игла, но сама предстоящая операция вселяла в неё если и не страх, то достаточно сильное отторжение и тревогу. Очевидно, что боль будет оглушающей.

Опустив руку, она с минуту глядела в пустоту перед собой, а затем взяла нож, достала один из "камней Оги" и решительно нацарапала на нем собственное имя. Подошла к сыну, с трудом разжала его челюсти и засунула камень ему в глубину рта. И тут же испуганно отступила от трупа, словно совершила некое кощунство. Пятясь назад, вернулась к лежанке, медленно уселась и накинула на себя плащ. Она неотрывно глядела на сына и её почти била дрожь. Ей казалось, что мертвец вот-вот пошевелится, или даже сядет, повернется к ней и уставится на неё своими завязанными глазами. Но ничего не произошло, никто не двигался и мир был прежним. Только свежий ветер шевелил её черные пряди. Посидев несколько минут, она скинула плащ, еще пару секунд собиралась с духом и затем снова подняла правую руку и посмотрела на свой правый бок. Раны не было. Засохшая кровь по всей правой стороне туловища осталась, но страшной багровой зияющей разрубленной расщелины плоти с белеющими внутри костями больше не было. На абсолютно целой белой коже не было даже какого-то рубца или шрама, от глубокой рассеченной раны не осталось ни малейшего следа.

Далира левой ладонью провела по тому месту где пять минут назад сквозила глубокая рана и принялась медленно одеваться. Вот теперь мир перестал быть прежним. Она не пыталась что-то понять и осмыслить, она просто приняла всё как есть. Её равнодушный бог почему-то пришел к ней и помог. Это его дело. А у неё теперь есть своё. Но в момент когда она застегивала кожаную безрукавку она вдруг замерла и усмехнулась – ей показалось что она всё поняла: Тулла не приходил к ней и ничего не говорил, а она так и не выбралась из обрыва; просто теперь она это он.

Далира подошла к трупу сына и задрала у него рубаху на правом боку. Там был глубокий широкий разрез в том же месте где недавно был у неё. Совершенно бескровный, серый и внутри виднелось разрубленное ребро.

Молодая женщина выпрямилась и огляделась, выбирая место для могилы сына.

7

Синни покорно следовала за высоким светловолосым чужеземцем, стараясь не думать о том что он собирается сделать.

Они поднялись по травянистому склону от озера и направились вглубь обширного плоскогорья, покрытого густой зеленью травы и полевыми цветами: нарциссами, лилиями и первоцветом. И конечно лиловыми головками чертополоха. Синни цеплялась за него взглядом и ей на миг становилось легче, для неё это растение было родным и добрым, оно в обилии росло вокруг того дома где она когда-то родилась и оно отгоняло злых духов, так ей рассказывала ещё бабушка – мать её матери. Плоскогорье в хаотичном беспорядке усеивали громадные осколки скал и древние валуны, покрытые белесым мхом. У одного такого, высотой в человеческий рост, Хальфар остановился. Осмотрелся по сторонам и, указав на ровный пятачок травы у стенки валуна, велел Синни сесть туда. Затем снова повертел головой, осматривая безбрежные пространства вокруг.

– Ты уже была с мужчиной? – Спросил он, не глядя на неё.

– Нет, – сказала Синни очень тихо, едва слышно. Теперь, когда всё стало очевидно, её ладони моментально вспотели, а сердце сильно забилось. Страх тугим узлом стянул её кишки.

– Ну тогда тебе повезло, – усмехнулся он. – Ибо ты станешь женщиной с лучшим из них.

Взгляд девочки застыл на ближайшем цветке чертополоха. Она не отводила от него глаз, словно цепляясь за него, словно умоляя отогнать от неё злого духа.

Хальфар сел рядом и поглядел ей в лицо. Он намотал веревку на кулак несколько раз, немного натянув её, как бы напоминая пленнице что может в любой момент придушить её.

– Ложись на спину, – приказал он.

Синни повиновалась, уставившись в вечернее небо. Там, очень далеко в вышине парил беркут, наверно высматривая неосторожного зайца-беляка. Чувствуя как мужские руки задирают ей юбку и стягивают вниз чулки, она изо всех сил всматривалась в эту птицу, завидуя её бескрайнее свободе и замирая от ужаса, едва не теряя способность дышать от того что накатывалось на неё, надвигалось, опускалось как тяжелая каменная плита.

Ей припомнился Фрей Сильвий с его всепрощающим богом и злом, которое есть желание любви. В этом больше не было смысла. В чем разница между богом, который всем всё прощает и богом, который ни во что не вмешивается как Тулла? И неужели этот страшный норманн на самом деле ищет любви, хочет чтоб кто-то его любил? И именно поэтому он стягивает с себя штаны и ложится на неё. В нос Синни ударил запах прокисшего пота и жаренной рыбы и сильная разрывающая боль из низа живота смешалась с острым приступом дурноты и криком, колоколом взорвавшемся в голове и намертво застрявшем в горле. Синни изогнулась в спазме, откинула голову назад, чтобы не видеть нависшего над ней белокурого мужчину, чьи слюни и пот капали ей на лицо и шею. Её взгляд уперся в стенку древнего валуна, покрытого белым и зеленоватым мхом и весь её разум, всё её сознание принялись изучать трещинки и выбоинки камня, ускользая в них, прячась там от реальности. В голове проплыла строка песни, которую пела бабушка, а может мать, или они обе: "Птица я птица, которой нельзя взлететь, снится мне снится жизнь моя и смерть, в черной крови мои крылья, камень впился как слепень, брошена в грязь и пыль я и только глаза мои в небе".

8

Похоронив сына, тщательно обложив его могилу камнями, Далира сидела у костра и достав из торбы мешочки, собиралась приготовить на камнях синюю и белую краску. Молодая женщина была до ужаса опустошена и сосредоточена. Все слова были мертвы, прошлое и будущее погасло, не осталось ни надежд, ни страха, только немного времени чтобы закончить то что должно. Уже смеркалось и ей казалось, что там, в надвигающихся сумерках стоит её погибший сын, её потерянная дочь и окутанный тьмой и ледяным ветром великан. Они не мигая глядят на неё и молча ждут. И она готова на всё чтобы исполнить то чего они ждут.

В углубление на одном из камней она высыпала из мешочка известь, смочила её водой из фляги и тщательно размешала. Затем достала деревянный гребень, зачесала свои черные волосы от лба к затылку и принялась пальцами смазывать полученными белилами волосы вокруг лица. Делала это не спеша, аккуратно, смачивая и приглаживая волосы сильными движениями. Закончив с этим, она минут десять сидела неподвижно, ожидая пока известковая смесь застынет, превратившись в своеобразную снежную корону над её лбом и висками.

Развязав другой мешочек, она высыпала из него в еще одно углубление высохший компост из листьев вайды. Добавила чуть-чуть воды, размешала и медленно, почти торжественно, глядя в пустоту перед собой, начала наносить указательным пальцем на лицо толстые яркие синие линии.

9

Ильзир занимался приготовлением места для собственного ночлега. Недалеко от костра он расчистил небольшой участок берега, тщательно удалив все камни и ветки и оставив только песчаное основание. Добрёл, хромая, до ближайшего ельника и нарубил еловых лап. Застелил ими очищенный песчаный пятачок и сверху принялся укладывать свой тяжелый шерстяной плащ. За этим его и застали вернувшийся Хальфар и всё также ведомая им на веревке Синни.

Ильзир с трудом и через боль встал в полный рост и с любопытством поглядел на девочку. Вид её был ужасен. Она не шла, а еле-еле плелась, повинуясь тянущей за шею веревке, буквально волоча каждую ногу. При этом двигаясь как-то странно, неестественно словно ей что-то очень мешало в области паха. Низко склонив голову, наверно мало что видя перед собой из-за упавших на лицо растрепанных волос, она казалось абсолютно потерянной и сломленной. Больше ничего в ней не напоминало живого непоседливого ребенка, взволновано постигающего окружающий мир. Исчезла грациозность движений, плавность линий, сияние глаз, всякая живость жестов и бодрость речи. Осталась лишь тишина и опустошённость разбитой куклы. Её платье было скособочено, исчез стягивающий его пояс с бисером, спущенные чулки сбились складками у самых башмачков и по тонким лодыжкам из-под юбки до сих пор текла кровь, пачкая чулки и капая на прибрежную гальку.

Хальфар подсел к костру и протянул ладони к пламени. По его лицу блуждала довольная улыбка. Веревку он равнодушно выпустил, видимо нисколько не сомневаясь, что пленница никуда уже не денется. Синни застыла на том самом месте где веревка перестала её тянуть, медленно опустилась вниз и затем легла, свернувшись калачиком прямо на камешках гальки, спрятав голову в ладонях.

Ильзир отвернулся и с хмурым лицом продолжил сооружать свою лежанку. Он был недоволен. Но причина его недовольства была вовсе не в том, что над беззащитным ребенком совершили насилие, это Ильзира не волновало. Он искренне сожалел об утраченных деньгах. Пусть даже это были не его деньги. Закончив с лежанкой, он подошел к костру и сказал:

– На кой ляд девку-то испортил? За неё ж теперь не то что сотни не получишь, а и половины этого не возьмешь.

– Да ладно, – отмахнулся Хальфар, – на лбу у неё не написано, что она порченная, а между ног проверять не полезут.

– Ну ты и дурень! Да неё ж смотреть теперь страшно, выглядит хуже покойника. Кому такая нужна? Не мог что ли дотерпеть до Тилгарда и там уже свою шишку пристроить. Ядреный корень! Лет уже под сраку, а всё только одним местом думаешь!

Но критика со стороны товарища не слишком трогала Хальфара. Он проговорил:

– Знал бы ты какой сладкий пирожок я отведал, Краснокожий. – Он плотоядно ухмыльнулся: – С вишенкой.

– Тьфу ты, дурак белобрысый! – С досадой сплюнул Ильзир. Ну почему деньги сами идут к вот таким вот недоумкам, с тоской подумал он, которые не способны удержать даже то что у них уже в руках. И он снова очень пожалел, что тогда слишком увлекся поединком с той взрослой девкой и, когда пустозвон Даррес отправился в Хельхейм, не успел сам перехватить Синни. А ведь он был ближе к девчонке, чем Хальфар. Ему стоило лишь быть попроворней и поумнее. Схватил бы её, приставил бы ей к горлу нож и её мамаша сама бы сдалась. И тогда он мог бы претендовать на обеих, на малую уж точно без вопросов. Уж он бы не стал над ней измываться, а напротив берег бы и кормил. Ведь целых сто монет серебром! И он горько посетовал на свою глупость и нерасторопность.

Погревшись у огня, Хальфар улегся спать. Никаких лежанок он себе не готовил, лег прямо у костра на камни и песок, единственное бросив под голову и плечи плащ. Однако прежде он всё же намотал конец веревки, привязанной к шее Синни, себе на руку.

Ильзир спал скверно и проснулся очень рано, едва начало светать. Нога донимала его всё сильней. Кое-как поднявшись, он, хромая, прошел вперед и посмотрел на Хальфара и Синни. Оба вроде как крепко спали. Ильзир в задумчивости погладил бороду. Шальная мысль промелькнула у него в голове: прирезать спящего Хальфара и забрать пленницу себе. Но он только скорбно покачал головой. Мысль вне всяких сомнений была доброй, но Хальфар, хоть и законченный ублюдок, всё же был его боевым товарищем, они много раз сражались плечом к плечу, что скажут гордые эйнхерии когда он явится в Вальгаллу с таким деянием на руках. И тяжело вздохнув бритоголовый норманн принялся оживлять костер. От шума проснулся Хальфар и медленно сел протирая глаза.

– Сегодня надо обязательно дойти до Тилгарда, – сказал он. – Задолбало уже это бродяжничество.

Ильзир ничего не ответил. Он чувствовал что его нога всё хуже и потому любые разговоры о том чтобы куда-то дойти нагоняли на него сумрачную тоску.

Хальфар поднялся, с удовольствием потянулся, разминая своё огромное могучее тело и подошел к лежавшей на боку девочке.

– Давай, буйша, вставай, – проговорил он вполне добродушно.

Синни не пошевелилась. Он пихнул её ногой.

– Ты там сдохла что ли? – Весело поинтересовался он.

Синни оставалась неподвижной. Хальфар натянул намотанную на правую ладонь веревку, поднимая ребенка за шею, как щенка за ошейник. Девочка закряхтела, закашлялась, пытаясь сделать вдох. От боли в истерзанной шее у неё выступили слезы на глазах. Хальфар перестал тянуть и она в конце концов приняла сидячее положение. Ни на что не обращая внимания, она замерла глядя пустым равнодушным взглядом в каменную гальку.

Хальфар прижал большой палец к правой ноздре и звучно высморкался из левой. Потом снова несильно толкнул Синни ногой.

– Ты вот что, буйша, сходи вон в озеро умойся-подмойся, а то выглядишь как падаль.

Синни продолжила неподвижно сидеть, никак не реагируя на его приказ. Хальфар грубо схватил её за волосы и, легко поднимая с земли, раздраженно проговорил:

– Я тебе чё сказал, чучело огородное?! Иди вымойся! А то грязная как свинья, смотреть противно.

Как ни была Синни опустошена и отрешена от реальности, жгучая боль в голове быстро заставила её вернуться в эту самую реальность. Она торопливо встала на ноги, чтобы норманн перестал её тянуть за волосы. Хальфар, сжав в огромном левом кулаке копну черных детских волос, наклонился, заглядывая Синни в лицо и сердито сказал:

– Ты чё тут из себя строишь, сучка мелкая?! Ты теперь вся моя. От пяток до макушки. Я моргнул – ты встрепенулась, я сказал – ты побежала. Или что, до хера расстроилась, что тебя применили как надо? Так на то ты и девка чтоб тебя пользовали. Чем раньше поймешь это, тем для тебя же лучше. А будешь рожу кривить и в обидку играть, я тебя еще не так оприходую. А потом вон еще и Краснокожему отдам. Он вообще зверь, девок на части раздирает, здоровые бабы и те под ним дохнут. Ты всё поняла?

Синни молчала, боясь шелохнуться под его пристальным взглядом.Из её глаз непрестанно текли слезы, а из носа сопли. Он дернул её за волосы.

– Не слышу, буйша!

– Поняла, – пролепетала Синни.

– Ну и отлично. А теперь дуй мыться. И чтобы хорошенько. Коза сопливая. – И он оттолкнул её от себя в сторону озера.

Синни едва не упав поплелась к воде.

– А ну живее шевелись! – Гаркнул Хальфар. – А то плетешься как курица дохлая.

Синни поспешила к воде. Но там она застыла в нерешительности.

– Давай-давай, – со злостью подбодрил её Хальфар, – раздевайся вся и в воду.

Синни медлила. Ей было тяжело заставить себя раздеться догола перед этими двумя чужеземцами. Вроде бы после вчерашнего это уже мало что значило, но что-то мешало. И это был не страх или стыд, а что-то связанное с гордостью. Как будто она покорно соглашалась унизиться перед врагом, она Синни Макрой, дочь Стэна Макроя и Далиры Макрой, безропотно унижается перед чужеземцами, втаптывая в грязь родовую честь. Пусть она еще всего лишь девочка, но так или иначе она женщина клана Макроя и все её гордые воинственные предки явно придут в ярость, увидев до чего опустилась одна из их правнучек. Не то чтобы в голове Синни прямо так и звучали все этим мысли, о предках, клане и родовой чести, но она остро ощущала чувство какого-то позора и это не давало ей пошевелиться. Она услышала скрип тяжелых шагов по гальке за спиной. Обернувшись она увидела, что Хальфар с угрюмым лицом приближается к ней.

– Не надо, я сама, – сказала она и принялась расстегивать платье.

Затем замерла и посмотрела на мужчину.

– Я не могу раздеться с этим, – она указала на веревку на шее.

Хальфар долго глядел на пленницу, потом приблизился, достал нож и просунул лезвие под веревку, при этом расцарапав острием кожу Синни. Девочка вздрогнула.

– Не дергайся. – Он перерезал веревку и угрюмо предупредил: – Попробуешь удрать, поймаю и отрежу ухо.

Синни торопливо сняла всю одежду и очень быстро вошла в озеро, подсознательно стремясь скрыть свою наготу под водой. От холодной воды у неё перехватило дыхание и казалось остановилось сердце, а в голове словно моментально прояснилось. Всякие мысли и переживания оставили её и она принялась энергично растирать тело ладонями.

Хальфар равнодушно наблюдал за её мытьём. Ему было скучно и хотелось есть. В конце концов он решил что ему нет никакой нужды столь пристально следить за своей пленницей. Она слабая, голодная, измученная, тщедушная девка и, если даже ей и взбредет в голову какой-нибудь вздор, он без труда поймает её где угодно, хоть на воде, хоть на земле. Тем более всегда можно метнуть в неё топор, в этом ему не было равных. И он прошел немного по берегу, справил малую нужду прямо в воду озера, невдалеке от того места где плескалась Синни, вернулся к костру и уселся на свой щит.

– Жрать охота, – сообщил он.

Ильзир достал ему лепешку и кусок твердого белого сыра.

Синни вышла из воды, сразу же опустилась на камни, спиной к норманнам, и принялась быстро натягивать одежду прямо в сидячем положении. С огромным трудом закончив одевание, она как сумела отжала свои длинные черные волосы, вытерла ладонями лицо и так и осталась сидеть на гальке, обхватив колени, беспрерывно дрожа всем телом и стуча зубами. Чувствовала она себя прескверно. Мокрая, замерзающая, уставшая, истерзанная, с ломотой в теле, видимо от лежания на камнях, с сильно саднящим ноющим пахом, боль в котором беспрерывно напоминала о пережитом вчера надругательстве, с тяжелой головой, с текущим носом, а главное без малейшей надежды на какое-то лучшее будущее. И вот это последнее было разрушительней всего. Эта безнадежность давила как каменная плита, сжимая сердце, застревая в горле и лишая последних сил.

– Эй, малая, сюда иди!

Синни вздрогнула. Она даже не сразу поняла, что это кричал не белокурый гигант, а второй, бритоголовый норманн с очень красным лицом. Спотыкаясь, расправляя влажное прилипшее к телу платье, Синни подошла к мужчинам и испуганно замерла шагах в трех, ожидая каких-нибудь унижений и насмешек.

Но Ильзир пробурчал:

– Садись к костру, обогрейся, а то скоро от соплей задохнешься.

Синни недоверчиво посмотрела на него, затем на Хальфара. Последний лениво пережевывал скудный завтрак, неотрывно глядя в пламя, и казалось совершенно не интересовался происходящим.

Синни подсела на корточках к огню, с неимоверным удовольствием протянув к нему ладони. Жар огня представился ей добрым сказочным духом, который жадно обнял её и как будто утешил, повеяв на неё чем-то очень родным и домашним, навсегда утраченным, но всё же сохранившемся в драгоценных тайниках её детской памяти. Через минуту она вдруг поняла, что ей предлагают пищу. Ильзир протягивал ей ржаную лепешку и кусок сыра. Девочка сумрачно поглядела на норманна. Она не знала как ей поступить.

– Бери, – произнес он как-то очень отрешенно, – а то скоро на ногах не сможешь стоять.

Синни медлила. Чужеземцы, убийцы её родных, насильники, заклятые враги, разве может она…

– Бери, – устало повторил он.

И она взяла. В одной руке сыр, в другой лепешка. Еще чуть помедлив, уже без всяких раздумий, она жадно впилась зубами в лепешку. От в общем-то безвкусного пресного теста её рот тут же заполнился слюной, а откусив сыра, от его тягучей солоноватой массы её тело буквально запело, празднуя радость насыщения. Синни ела торопливо, роняя изо рта крошки и ни на кого не глядя. Если даже это какой-то хитроумный план посмеяться над ней и унизить, девочке уже было все равно. Она очень хотела есть. Но в какой-то момент она почувствовала, что Хальфар пристально смотрит на неё. Она еще быстрее принялась уминать пищу, опасаясь, что он сейчас что-нибудь сделает и прервет её неожиданный завтрак.

– Глотает как чайка, – ухмыльнулся Хальфар. – Любая бриттская баба продаст себя за кусок хлеба. Всё потому что ихние мужики забирают всю еду себе, а баб держать впроголодь. Поэтому все они такие доходяги. – Он посмотрел на Ильзира, сидящего по другую сторону костра и усердно полирующего свой клинок холщовой тряпицей. – Кстати, Краснокожий, если хочешь, можешь поиметь буйшу, получить свою порцию удовольствия. А то ты вон в схватке-то пострадал, а никакой выгоды не получил. – Хальфар усмехнулся. – Но только не сильно её рви, а то она вся на кровь изойдет и подохнет. А буйша денег стоит.

Синни словно ударили в переносицу, в голове заломило и по телу прошла волна дурноты, едва не вытолкнув назад только что проглоченную пищу. Сильно прихватило живот. Ладони моментально вспотели. Девочка с трудом поднялась и побрела к озеру.

– Ты куда это собралась? – Прикрикнул Хальфар.

Синни, не отвечая, подошла к самой кромке берега, упала на колени и нависла над водой, пересиливая приступ тошноты. Затем ладонью зачерпнула воду и поднесла ко рту.

Хальфар хмыкнул:

– Кажись, Краснокожий, её от тебя тошнит. – И он весело засмеялся. Просмеявшись, он сказал: – Но все равно, если хочешь, она твоя. Хочешь? А? Удовольствия-то? – Хальфара почему-то очень забавляла мысль о том что страшный бритоголовый красномордый неимоверно бородатый мужик будет насиловать маленькую худенькую девчонку. Ему это представлялось неким ужасным гротеском, настолько нелепым что даже смешным. Себя же он считал очень импозантным и по-настоящему мужественно-красивым, а потому всегда очень желанным любой женщиной, практически любого возраста. И потому собственное насилие над Синни ничуть не казалось ему противоестественным и неуместным.

Ильзир, продолжая полировать клинок, спокойно ответил:

– Да какое с неё удовольствие. Соплячка костлявая. Оставь всё себе. Я обойдусь.

10

Затоптав костер, они отправились в путь. Первым шел Хальфар, за ним, снова с веревкой на шее, Синни и замыкал колонну прихрамывающий Ильзир, старавшийся не наступать на больную ногу в полную силу и активно помогавший себе как посохом, копьём Далиры. Спустя часа три они спустились с бесконечных холмов в почти идеально ровную долину, покрытую островками изумрудной короткой травы, тысячами хаотично разбросанных валунов и мозаикой маленьких заливных прозрачных озер, самое большое из которых было не больше пятнадцати шагов в длину.

Хальфар, нагруженный двумя походными мешками, тяжелым плащом из шкуры медведя, топорами, мечом и большим круглым щитом, покрытом пластинами бронзы, неутомимо шагал вперед, будто бы не ведая никакой усталости в принципе. У него не сбивалось дыхание, не ныли ноги, не горбились плечи, его голубые глаза всё также зорко и пристально смотрели вперед и он казался таким же свежим и бодрым как и в начале пути. За все часы этого долгого пешего перехода он останавливался только три раза: два раза чтобы хлебнуть воды из фляги и один раз чтобы помочиться. Своими спутниками он совершенно не интересовался и ни разу не оглянулся на них. Между тем и Синни и Ильзиру этот переход давался гораздо тяжелее, особенно в том темпе, который задал Хальфар. Синни то торопливо семенила, то почти бежала, то плелась, качаясь из стороны в сторону. При этом ей постоянно приходилось контролировать что она достаточно близко к белокурому норманну, чтобы избежать рывка веревки. Но чем больше она уставала, тем хуже ей это удавалось. Ноги заплетались, она задыхалась, почти падала, замедляла шаг и в какой-то момент жуткий рывок резко тянул её вперед. Измученная шея гудела от боли, звенело в голове и где-то в лопатках и в спине острая судорога так болезненно скручивала мышцы что девочка едва не срывалась на крик. Но она понимала, что пощады и жалости не будет и нужно превозмогая всё на свете толкать своё тело вперед. Белокурый гигант впереди казалось ничего не замечал. И ей представлялось что даже если она, совершенно обессилев, упадет на землю, он всё равно будет также легко идти вперед без труда волоча её тело за собой по траве и камням. Ильзир также был не в восторге от путешествия. Наступать на правую ногу было всё больней, но чтобы угнаться за Хальфаром приходилось использовать правую наравне с левой, стискивая зубы и не обращая внимание на боль. Но от этого становилось только хуже. Правая нога плохо слушалась, сама рана пылала и у него кажется начался жар. Пот заливал глаза, сердце бешено стучало и он то и дело отставал. Он фокусировал взгляд на спине бредущей впереди девчонки и гнал себя вперед. Но Синни расплывалась у него в глазах, он спотыкался, всем весом наваливался на копье и едва удерживал себя от падения. Чуть переведя дыхание и прояснив взор, продолжал путь, не произнося ни слова. Однако в какой-то момент решил, что придется остановится. Выбрав более-менее плоский валун, Ильзир с неимоверным облегчением опустился на него. И собравшись с силами, зычно пробасил:

– Хальфар, стой!

Хальфар остановился и обернулся.

– Чего? – Сухо спросил он.

Норманы не слишком приветливо смотрели друг на друга. Ильзир несколько секунд думал о том чтобы попросить сделать привал, но отказался от этой мысли. Он не хотел унижаться.

– Я остаюсь, – объявил он.

Хальфар равнодушно как рыба смотрел на товарища. Синни, улучив минутку, с радостью опустилась на землю.

– Мне нужно идти, – проговорил Хальфар.

Ильзир покачал головой, показывая что понимает. Но потом пристально взглянув в глаза боевого товарища, сказал:

– Пришлешь ко мне кого-нибудь с лошадью. А то пешком ковылять сил уже нет. – Он произнес это с неясной интонацией, никак не обозначая вопрос это или просьба или утверждение.

Хальфар отвернулся, словно оглядывая долину.

– Пришлю.

– Ну, добро, – бодро произнес Ильзир. – Увидишь Эльдвуга, передавай привет от меня. Скажи скоро буду.

Хальфар утвердительно кивнул. Посмотрел задумчиво на Ильзира и сказал:

– Ты хороший воин, Краснокожий. Жаль что с твоей ногой так вышло.

– Да ерунда, – всё тем же бодрым тоном ответил Ильзир. – Бывало и похуже. Оклемаюсь. Тем более в Тилгарде. Старая Габа быстро меня поправит. – Ему очень хотелось еще раз сказать о том чтобы Хальфар не забыл прислать человека с сильной лошадью, но он сдержался. Он испугался что это прозвучит как мольба и унизит его. И просто махнул рукой: – Давай, в добрый путь.

– Бывай, Краснокожий.

Хальфар развернулся и пошел прочь. Синни торопливо вскочила на ноги, избегая очередного рывка.

11

Ильзир подобрался к ближайшему озерцу, сбросил на траву все свои вещи и долго с удовольствием омывал разгоряченное вспотевшее лицо холодной водой. Затем напился и уселся у ближайшего валуна, так чтобы смотреть в ту сторону куда ушел Хальфар и откуда должен появится всадник с еще одной лошадью в поводу. Привалившись спиной к нагретому камню и с облегчением вытянув правую ногу, он прикрыл глаза. Всё будет хорошо он не сомневался. Рана на ноге действительно не слишком его беспокоила. Как он и сказал Хальфару с ним случались вещи и похуже, он получал и более страшные раны и тем не менее всегда выживал. Возможно рану следовало вскрыть и хорошенько прочистить, но он решил не беспокоиться сейчас об этом и оставить всё старой мудрой Габе, которые многие считали ведьмой. Габа с давних времен жила в окрестностях Тилгарда и слыла умелой знахаркой, даже ярлы пользовались её услугами. Правда вредная старуха требовала щедрую плату за эти свои услуги, но Ильзир был готов к этому. Улыбаясь про себя, он подумал о двух десятках динариев зашитых в тайную подкладку в нижней части штанин. Он молодец, он всегда обо всём думает наперед, это и отличает умного человека от, скажем, Хальфара. И он снова улыбнулся.

Ему показалось что он задремал и он резко открыл глаза. Шагах в пятнадцати от него на земле на задних лапах сидел жирный щекастый сурок с толстым выпирающим пузом и с праздным несколько надменным любопытстовм, сложив передние лапки на животе, оглядывал его. Ильзир тут же почувствовал голод и представил, как хорошо бы смотрелась эта пухлая тушка, жарясь над пламенем. Но в его теперешнем состоянии поймать пузатого надменного грызуна шансов не было. С другой стороны он решил что чувство голода это добрый знак. Значит с ним всё в порядке и он идет на поправку.

– Оставлю тебя беркутам, жирняк, – с ухмылкой сообщил он сурку.

Сурок насмешливо фыркнул и просвистев что-то похожее на "сам не подохни", переваливаясь, побежал прочь. Ильзир подобрал камешек, желая кинуть его в сурка, но замер. Он вроде бы что-то услышал сзади. Оглянувшись, он вздрогнул. Там стояла страшная женщина с огромными черными глазами, с ярко-синими линиями на лице и черно-белыми, застывшими как корона, волосами.

– Тьфу ты, чувырла синерожая! – Сердито буркнул норманн. – Чуть сердце вон не выскочило.

В первую минуту он не узнал её. Он понял, что перед ним кто-то из бриттов, да еще и в боевой раскраске, но это его не встревожило. Он видел, что перед ним всего лишь женщина, она совершенно одна, равнина вокруг отлично просматривалась, и сами эти земли, расположенные недалеко от Тилгарда, давным-давно считались законной вотчиной норманнов. Бритты здесь если и появлялись, то исключительно в качестве рабов или торговцев.

– Ты чего, синячка, заблудилась что ль? – Ильзир ухмыльнулся: – Или на Тилгард войной идешь?

Женщина обошла его по кругу, держась в 7–8 шагах от него, остановилась и её взгляд скользнул по копью, стоявшему прислоненным к камню, рядом с которым сидел Ильзир. И в этот момент он узнал её.

– Ах ты ж, ёптить, сучка чернявая! Значит всё-таки не подохла! – Воскликнул он скорее с удивлением, чем со злобой.

Далира молча смотрела на него.

Теперь Ильзир ощутил некоторую тревогу. Он начал неуклюже подниматься с земли, опасаясь, что женщина не позволит ему это сделать и нападёт на него. Но Далира не пошевелилась. Кое-как, опираясь на валун, Ильзир поднялся, более-менее твердо встал на обе ноги, поднял щит на левую руку и почувствовав себя гораздо увереннее, спокойно спросил:

– Мстить что ли пришла, буйша кривоногая?

Далира расцепила бронзовую фибулу на плече, сняла тяжелый шерстяной плащ и отбросила в сторону. Правой рукой медленно вытащила из ножен меч Анвелла, левой охотничий нож, тот самый что недавно вонзила в ногу стоявшего перед ней человека. Ильзир усмехнулся.

– Клянусь костяным троном Элриха Бродяжника, ты совсем спятила, буйша.

Он вытащил свой меч и поднял щит, прикрывая торс.

Далира прошла несколько шагов по дуге влево, затем также вправо, оценивая противника и примериваясь для атаки. Ей было очевидно, что у норманна совсем плохо с ногой. Она казалась распухшей в месте ранения, он явно не мог полностью опираться на неё и Далире даже казалось, что она чувствует вонь гниющей плоти. Очевидно, что краснолицый бритоголовый норманн сам не способен атаковать, по крайней мере быстро и решительно. Он еще может стоять на месте, но бегать и прыгать это уже не про него. Молодая женщина хищно улыбнулась: как удачно всё вышло – её враги разделились и она может расправиться с ними по одиночке. Она снова криво усмехнулась, решив, что тот белокурый гигант по имени Хальфар Бринбьёрд, бросил своего краснолицего товарища, как только понял, что тот не может нормально ходить.

– Чего скалишься, убогая? – Сумрачно процедил Ильзир. Ему не нравилось что женщина как волчица ходит кругами вокруг него. – Грибов своих сушенных пережрала что ли? Неужто и впрямь веришь, что одолеешь меня?

Далира ничего не отвечала, она собственно даже не слушала что чужеземец говорит. Он для неё больше не был человеком разумным, тем с кем можно вести какой-то диалог. Вышагивая всё по той же дуге в четвертый раз, она наконец бросилась вперед и ударила мечом с правой от противника стороны. Потом с левой. Потом опять с правой и так далее. Она наскакивала на врага, яростно рубила сыновним мечом, стремясь найти незащищенное место и снова отпрыгивала назад. А потом опять и опять. И не ощущала никакой усталости. Напротив, одно сплошное возбуждение и энергию. Собственная сила казалась неисчерпаемой. И ей представлялось что это Анвелл сражается вместе с ней, сражается в ней. А может и сам Тулла стоит где-то рядом и с усмешкой плещет в неё свою неукротимую пылающую ледяным ветром силу, с которой не смог совладать даже чудовищный змей Огги, который был способен сокрушать скалы и целые острова. Далира изворачивалась, била то снизу, то сверху. Взмокший Ильзир едва успевал подставлять то меч, то щит и всё более мрачнел, пораженный свирепым натиском этой девицы. Он всегда с презрением относился к бриттам и особенно к их женщинам, считая их слабыми, безвольными, податливыми, ни на что не способными, ну разве что только ублажать мужчин, и потому сейчас был неприятно удивлен тем что он, умелый и опытный воин, который в своё время крушил как глиняные горшки диких могучих гэлов, сейчас едва способен защитить себя от нападения какой-то "раскрашенной буйши".

В какой-то момент их клинки сцепились, на секунду заблокировав друг друга, и Далира тут же ударила ножом, буквально распоров правую руку норманна. Ильзир отпрянул назад и яростно выругался. Кельтка тут же отскочила в сторону, довольно глядя на льющуюся кровь из руки врага. И снова принялась ходить туда-сюда по дуге, пристально наблюдая за противником. Ильзир тряхнул рукой, смахивая кровь, но это мало помогло. Рана была глубокой, кровь заливала ладонь и рукоять меча начинала скользить в ней. Было очевидно, что одной обороной делу не поможешь. И теперь он относился к этой девице более чем серьезно. Он наконец поверил, что она действительно может его убить. Ильзир отбросил подальше от себя щит и вытащил левой рукой боевой топор.

Далира атаковала. Ильзир тут же быстрым движением поймал её клинок шейкой топора и ударил мечом. Молодая женщина постаралась уклониться, но меч всё равно ударил её в левое плечо и разрубил бицепс. Далира вскрикнула, выронила нож и выдернув свой клинок из блокировки топора, отпрыгнула и, сгорбившись и склонившись, отбежала на безопасное расстояние.

Ильзир победно хмыкнул, считая, что оставил свою противницу без одной руки – считай половина победы. Впрочем, он как никто знал, что побед наполовину не бывает. И ухмылка быстро исчезла с его лица, когда он увидел, что кельтка выпрямилась, расправила плечи и абсолютно уверенно действует левой рукой. Она вытащила из-за спины второй нож. Более того на её левой руке вроде как не было никакой рассеченной раны. Разорванная ткань рубашки и кровь были, а вот самой раны не разглядеть. Ильзир нахмурился, не в силах уразуметь происходящее.

Далира быстро приблизилась к нему и перешла в атаку. Но теперь она наступала на него только с правого бока. Ильзир в такой диспозиции не мог использовать против неё одновременно меч и топор. А легка стремительная Далира еще и заходила ему за спину с правой стороны. Ильзир со своей больной ногой не поспевал вовремя развернуться. Кроме того, он не уже не мог уверенно держать меч окровавленной рукой. И в какой-то момент он получил удар мечом в правое плечо, рука обвисла. Он попытался резко повернуться и ударить топором, Далира нырнула к земле, уклонилась от топора и со всей силы ударила мечом по левому колену. Ильзир вздрогнул всем телом и не удержавшись на ногах, упал на колени. Далира, оказавшись у него за спиной пнула его в область лопаток. В этот момент она вполне могла убить его, ударив сзади мечом по голове, но у неё был другой план. Ильзир повалился лицом вперед. Правая рука уже не слушалась и он кое-как уперся в землю левой. Далира убрала нож, подскочила, схватила левой рукой топор и дернула к себе. Ильзир растянулся на земле, вытянув левую руку, но топор удержал в кулаке. Тогда Далира со всей отпущенной ей силой ударила мечом по левому запястью норманна. Ильзир взвыл и Далира, завладев топором, отскочила назад.

Всё было кончено.

Ильзир барахтался на земле, пытаясь как-то подняться. Но залитая кровью правая рука не слушалась, левая наполовину отрубленная кисть вообще болталась как чужая, разбитое левое колено не давало использовать левую ногу, а правая давно уже превратилась в ноющее пылающее бревно. Далира обошла поверженного врага и носком ноги отбросила его меч далеко в сторону. После чего убрала в ножны клинок Анвелла, засунула за пояс топор, подошла к валуну и взяла своё копье. Осмотрев его, она отошла от камня и остановилась в 3–4 шагах от поверженного норманна.

Ильзир, стиснув зубы, обливаясь потом и кровью, всё еще пытался подняться, чтобы принять более достойное положение.

Далира молча наблюдала за этим.

Еле-еле, напрягая все силы какие остались, превозмогая гудящую по всему телу боль, упираясь локтями, дергая ногами, Ильзир всё же сумел поднять себя и с невероятно багровым лицом, усесться на колени, выпрямить спину и поднять голову.

Далира двумя руками взяла копье.

Ильзир, пытаясь отдышаться, сопя и кряхтя, с ходящей туда-сюда могучей грудной клеткой, холодно глядел на женщину. Она отвечала ему тем же.

– Позволь…, – глухо проскрежетал он, перевел дыхание и закончил: – позволь мне умереть с оружием в руках.

Далира, пристально глядя на него, отрицательно покачала головой.

– Прошу тебя…, – задыхаясь, проговорил он, – прошу тебя, бриттская дева, позволь мне взять в руки меч.

Далира снова отрицательно покачала головой.

– Я сражался с тобой честно и достойно. И там, и здесь. За что ты так ненавидишь меня?

Далира подошла к нему, обмакнула пальцы правой руки в рану на его плече и нанесла себе на лицо три красных мазка, на лоб и каждую щеку. Потом вернулась на прежнюю позицию и подняла копье, направив его в грудь Ильзира. Тот понял, что придется умирать без оружия в руках. Он усмехнулся:

– Ну тогда знай, сука: мой друг и я вчера весь вечер по очереди насиловали твою дочь во все её маленькие тугие дырки. – Он плотоядно усмехнулся: – По очереди. Несколько часов. Всё ей там между ног разорвали. Теперь там просто кровавая каша. Девка вся кровью изошлась. Орала и выла. Тебя звала, какую-то туллу звала, хныкала, ревела. – Ильзир засмеялся, увидев совершенно мертвенное лицо кельтки. – Не, не волнуйся, жива она пока еще. Мой друг сказал, что попользует её еще денёк другой, а потом продаст её вонючим арабам, чтобы те развлекались с ней как им захочется.

Далира стояла как каменная. Затем резко перевернула копье и воткнула его в землю. Вытащила топор и подошла к стоявшему на коленях мужчине. Толкнула его в спину, снова повалив лицом на землю. Присела возле ног и принялась бить топором по нижней части левой голени, чуть повыше лодыжки. Ильзир яростно заорал. Пятью хрустящими ударами отрубив его левую ступню, Далира принялась за правую. Покончив с ней, она перешла к рукам. Схватила левую ладонь, дернула к себе, вытягивая мужскую руку, и ударила топором в уже изувеченное запястье. Отрубив левую кисть, занялась правой. Ильзир надсадно хрипел, сипел, выл, скрежетал зубами. Его лицо стало настолько багровым, что казалось сейчас лопнет. Выпученные глаза покрылись красными жилками.

Закончив со всеми конечностями норманна, Далира собрала всё оружие, подняла свой плащ и спокойно направилась в сторону Тилгарда, ни разу не оглянувшись.

Ильзир рычал, шипел, пыхтел, бросая вслед молодой женщине жуткие мерзкие проклятья. Но затем смолк, оглушенный ударами собственного сердца и совершенно обессилев. Кровь из отрубленных конечностей заливала землю вокруг него. Ильзир лег левой щекой на землю, не в силах уже держать голову на весу. Среди всех его чудовищных ощущений пробилась горькая досада о том, что надо было держать язык за зубами, тогда сдох бы как нормальный человек от обычного удара копья в грудь. Запах крови забил его ноздри и он устало подумал что всё-таки умирает как воин. Последней его мыслью было тоскливое воспоминание о зашитых в штанинах серебряных монетах, которые он так и не успел потратить. "Вот это жаль, вот это правда, очень жаль".

12

Хальфар и Синни вошли в Тилгард к вечеру.

Тилгард, расположенный на берегу узкого глубоко врезанного в сушу морского залива, представлял из себя собрание больших и малых деревянных домов, иногда с каменным основанием, окруженных разновеликими наделами, обнесенных такими же разномастными изгородями. Сам город окружал насыпной ров с врытым в него частоколом из огромных вертикально стоящих заостренных бревен. Эта оборонительная стена была абсолютно сплошной и даже уходила на несколько саженей в воды бухты. Единственный существующий проход находился строго напротив городской пристани, вырытый в земле под частоколом сквозь ров. Вдоль всей городской стены на равном расстоянии друг от друга возвышалось восемь квадратных сторожевых башен с покатой крышей.

Особого порядка в расположении домов внутри города не было. Казалось, что всё рождено стихией. По грязным широким и узким проходам, обозначенных изгородями и стенами, ходило-бродило по своим делам, пешком и изредка на лошадях, заметное количество людей. Синни с перепугу показалось что так просто бессчетно великое множество людей, как звезд на небе и песчинок на морском берегу, как говаривал Фрей Сильвий, рассказывая о далеких громадных сказочных южных городах. Было шумно, оживленно, пахло рыбой, кожей, навозом и дымом.

Синни, совершенно вымотанная, измученная долгим переходом, голодом, жаждой и грубым обращением, едва переставляла ноги, запиналась, шаталась и иногда чуть не падала. Разбитые в месиво жидкой грязи дороги на главных направлениях были покрыты дощатым настилом, положенным на толстые бревна и Синни чудилось в стуке шагов по доскам что-то зловещее. Несмотря на всё своё истерзанное состояние, свою жалкую участь и обреченное будущее, она всё же проявляла любопытство к окружающему. Особенно к людям и особенно к женщинам. Белокурые, рыжеволосые, большеглазые, с очень белой кожей, высокие, полногрудые, широкие в бедрах, в ярких одеждах, они казались очень сильными и уверенными в себе. Если женщины в свою очередь бросали взгляд на Синни, та поспешно стыдливо опускала глаза. Она понимала, что представляет из себя невероятно жалкое зрелище и кроме того ей казалось что всем вокруг очевидно что она пленница, рабыня, которую хозяин может безвозбранно бить и насиловать. Кое-кто из встречных мужчин приветствовал Хальфара и почти все они мимоходом с праздным интересом оглядывали черноволосую девочку с веревкой на шее.

Но в какой-то момент Хальфар столкнулся с высоким черноволосым мужчиной, у которого был сильно изуродовано лицо. Судя по всему, его когда-то ударили топором прямо в центр лица, жутко переломав нос и искалечив скулы. Также у него не хватало верхней части правого уха, отсутствовали мизинец и безымянный палец на правой руке, а смуглую кожу лица покрывали многочисленные шрамы. Мужчина катил перед собой тачку, груженную какими-то тюками и едва не наехал ею на белокурого широкоплечего гиганта, но вовремя остановился, разглядывая его. Однака Хальфар всё равно пришёл в ярость.

– Смотри куда прешь, хуйло подзабороное! – Прорычал он. – Чего уставился?! В зубы захотел, падаль вонючая?! Выкидыш бабий! Урод заморышный! Гнусный скрэлинг! Тварь бесхребетная!

Черноволосый мужчина поспешил убраться с дороги грозного норманна. А Синни бросила на мужчину быстрый сочувственный взгляд, ощутив некоторую солидарность с ним. Наверно он тоже раб, решила она.

Дальше они шли по направлению к морю и как ни была Синни подавлена и обессилена, но шипящий плеск волн, крики чаек, а главное совершенно невиданное для неё зрелище множества больших и малых, красиво изогнутых, изукрашенных цветными рисунками, резьбой и большими круглыми щитами кораблей с квадратными полосатыми парусами, в основном красно-белыми, всё же отвлекли её от всех мрачных переживаний и отозвались в её детской душе моментом радостного восторга.

– Эй, черт бородатый! – Весело крикнул Хальфар одному из бородатых, голых по пояс мужчин, возившихся с огромными бочками на пристани. – Где Гуннар Сиволапый?

"Черт бородатый" спокойно глянул на Хальфара, хмыкнул, сплюнул и крикнул в ответ:

– Известно где, в хороме своей дубовой, пузо чешет да барыши подсчитывает, – и он махнул в сторону длинного дома с зеленой двухскатной крышей, недалеко от пристани.

Хальфар кивнул в ответ и направился к дому. Там он увидел какого-то мальчишку лет десяти и велел покликать хозяина.

Гуннар Сиволапый, пятидесятилетний дородный мужик с мясистым круглым лицом, с бритой головой и с жидкой неряшливой бородой, не спеша вышел на крыльцо дома и с важным видом огляделся. Увидев Хальфара, он ухмыльнулся и поднял в знак приветствия правую руку, на каждом пальце которой был перстень или кольцо.

– Пришёл значитца, – констатировал Гуннар. – Ярл уже спрашивал о тебе.

– Ну так робеет поди без меня на запад-то плыть, – ухмыльнулся Хальфар.

– Да не-е. Он ведь как спрашивает: "Кто-нибудь видел Хальфара Буяна? Пришел он уже?", "Нет пока", "Ну и хвала Одину".

Хальфар хмыкнул, но не слишком весело.

Гуннар хитро прищурился и ехидно проговорил:

– Хотя тебя наверно больше интересует спрашивала ли о тебе жена ярла, прекрасная Брунгильда, да?

Взгляд Хальфара помрачнел, он явно не оценил шутки. Гуннар тут же перестал улыбаться и махнул рукой, мол, проехали.

Переваливаясь и как-то странно раскачиваясь, он спустился с крыльца и пристальным цепким взглядом оглядел черноволосую девочку с веревкой на шее.

– Хочешь продать? – Спросил он и вытер пальцами уголки губ, где выступили частички слюны.

– Хочешь купить? – Насмешливо проговорил Хальфар.

Гуннар Сиволапый смачно рыгнул, приблизился к ребенку и совершенно бесцеремонно полез пальцами ей в рот, оттягивая губы и осматривая зубы. Он даже провел пальцами туда-сюда по зубам и немного порасшатовал их. Затем поворошил волосы, взял за подбородок и принялся поворачивать голову в разные стороны вверх и вниз словно любуясь девочкой с разных ракурсов. Синни безропотно, опустив глаза вытерпела весь этот донельзя унизительный осмотр.

– Сколько хочешь? – Спросил Гуннар, повернувшись к огромному, возвышавшемуся над ним как башня, Хальфару.

Тот усмехнулся.

– Сколько не захочу всё моё, – сказал он. – Но пока не продается.

Гуннар досадливо поморщил нос.

– Чего тогда приперся, от дел отрываешь? – Он явно был слегка расстроен, ибо девочка ему понравилась. Хальфар это понял.

– Пусть буйша у тебя денёк другой посидит под замком. В раздумьях я пока, а таскать её всюду с собой не дело. Но только так чтобы никто не тронул её. – Хальфар грозно сверкнул голубыми глазами на Гуннара. – Я серьезно, Сиволапый, чтобы не прикасались. Она моя.

– Добро, – легко согласился Гуннар, увидев в этом для себя возможность впоследствии выторговать скидку. – Устрою буйшу как родную.

– Но так чтобы отдельно от остальных, – сказал Хальфар.

– Конечно. Только всё это мне зачтется потом, так ведь?

– Не бзди, Сиволапый. Рассчитаемся. В убытке не будешь. – Хальфар усмехнулся. – Кто угодно, только не ты.

Гуннар тоже улыбнулся. Самодовольно.

Хальфар передал ему конец веревки и уже уходя, обернулся и сказал:

– И это, Сиволапый,… накорми её что ли. Или хоть воды дай. А то она ни ела ни пила хер знает сколько, скопытится еще, тогда нам обоим убыток.

Гуннар махнул рукой, показывая что сам со всем разберется. Подошел к Синни и вынул из-за спины здоровенный нож. Синни испуганно отшатнулась, но он за веревку на шее притянул девочку к себе и, аккуратно просунув лезвие под веревку, перерезал её.

– По-нашему понимаешь?

Синни утвердительно кивнула.

Гуннар одобрительно покачал головой, моментально прикинув насколько возросла цена рабыни.

– Гадить будешь на двор ходить, кто-нибудь из слуг тебя выведет. Нагадишь в доме заставлю сожрать. Поняла?

Синни снова кивнула.

– Бежать не думай, – наставительно произнес пузатый норманн и мизинцем поковырял в зубах. Сплюнул и закончил: – Из Тилгарда тебе не выбраться, а здесь в городе любой тебя схватит и сделает с тобой что захочет. Потому что ты буйша. Поняла?

Синни в очередной раз кивнула.

– Ты немая что ли?

– Нет.

– Молчаливая? Это хорошо. Запомни на будущее мужики любят молчаливых баб. Идём.

Гуннар привел девочку в темную каморку, размером буквально три на три шага. Окон не было, лишь пара узких щелей под потолком. На земляном утрамбованном полу ничего не было за исключением толстой доски шириной в локоть и длиной в пару шагов. Втолкнув Синни внутрь, Гуннар закрыл дверь и запер засов. Потом глухо крикнул:

– Жрать ближе к ночи принесут. Приспичит на двор, ори пока кто-нибудь не придет.

Синни сдвинула доску к бревенчатой стене, уселась в углу, подтянула колени к груди и, крепко обхватитв ноги, пустым взглядом уставилась на дощатую дверь. Ничего хорошего прийти из-за этой двери не может, подумала она. И вообще никогда в её жизни уже не будет ничего хорошего. Так ей представлялось. И она не могла придумать ни одной даже самой слабой утешительной мысли что бы как-то развеять или хотя бы поколебать беспросветную каменную тьму в своей душе. Более всего её угнетало ощущение безраздельного одиночества, жуткое осознание того что во всём бескрайнем мире не осталось ни единого человека, который думал бы о ней с теплотой и нежностью, для которого она значила бы нечто большее чем горсть монет или способ удовлетворить похоть. Она осталась совершенно одна. Синни вытащила из кармана деревянный крестик на шнурке и крепко сжала в кулаке. Эта вещица осталась последней ниточкой связывающей её с тем счастливым временем где ей было хорошо и все её любимые люди были ещё живы. Синни беззвучно заплакала.

13

Уже начало темнеть, когда Хальфар вошел во двор главного дома Тилгарда – пиршественный зал примыкающий к покоям ярла. На обширном дворе, возле кормушки, он увидел несколько лошадей и на миг замер, смутно припоминая что ему вроде как надо было что-то сделать связанное с лошадью. Но так и не вспомнив о чем это, равнодушно выбросил это из головы и прошел в дом.

В огромной длинной комнате с двумя рядами столбов, подпирающих крышу, было жарко, сумрачно, дымно и сильно пахло жаренным мясом и чем-то кислым, то ли пивом, то ли блевотиной. В центре помещения протянулся прямоугольный врытый в землю каменный очаг, часть которого была накрыта плитой. Вокруг за столбами по П-образной траектории стояли столы и лавки, центр поперечной линии отводился самому ярлу и его семье, там имелось возвышение с очень широким стулом, укрытым шкурами и мехами, на котором привольно могли разместиться до 4 человек. Но в данный момент там никого не было. Однако остальные места за столами не пустовали, примерно три четверти из них были заняты, исключительно мужчинами. Мужчины громко весело разговаривали, обильно пили из рогов и больших кружек и с удовольствием поглощали пищу, беря её прямо руками из широких плоских блюд. Вдоль столов то и дело сновали несколько молодых девиц в светлых облегающих платьях, украшенных красной и синей вышивкой. Девицы подливали пиво в опустевшие рога и кружки и доставляли с кухни новые полные блюда, а также исполняли разные мелкие поручения пирующих, как например, принести тазик с водой для умывания, принести гребень для срочного расчесывания, принести тряпку чтобы вытереться и т.д. Но не более. Не смотря на то что все девицы были вполне хороши собой и их соблазнительные станы то и дело изгибались перед глазами мужчин, последние не позволяли себе никаких фривольностей. Ибо твердо знали, что служанки ярла принадлежат только ярлу и если позволить себе лишние с одной из них, то потом непременно придётся рассчитываться за это, причем скорей всего звонкой монетой.

Хальфар, как полагалось, оставил свой меч, щит и оба топора в специальных ящиках у входа и направился к столам.

– Чтоб мне лопнуть! – Зычно проорал один из гостей, увидев Хальфара, и вскочил с лавки, хорошенько пихнув при этом своего соседа, да так что тот едва не захлебнулся пивом. Пока сосед надсадно хрипел, пытаясь продышаться, тот кто его толкнул, низенький, но невероятно широкоплечий человек, практически квадратный, весело ударил Хальфара в грудь и снова заорал: – Буян! Наконец-то! А мы уж думали ты не появишься.

Хальфару пришлось несколько секунд приходить в себя после жуткого удара в грудь, который другого менее крепкого человека возможно бы и убил, сокрушив ему ребра и смяв сердце.

– Рад тебя видеть, Гёмли, – просипел он. – Вижу ты в отличном настроении.

– Ну дак а когда я был в плохом.

Гёмли заметил своего задыхающегося соседа и решив, что тот подавился, услужливо похлопал его по спине, весело проговорив:

– Да не жадничай ты, Мельнир, ярл перед походом всегда щедрый, на всех хватит.

Бедный Мельнир от могучих хлопков по спине потерял последнюю возможность дышать и закряхтел, захрипел пуще прежнего, выпучив глаза.

– Да он же блюёт, кажись, – сказал кто-то из соседей.

Гёмли хмыкнул:

– Вот скотина, нажрался уже. – И повернувшись к Хальфару быстро затараторил: – Ну так ты где пропадал? Разбогател за этот год? Может даже женился? А где Ильзир и Даррес? Они не с тобой?

Хальфар припомнил зачем ему нужна была лошадь, но тут же решил, что Краснокожий поди уже перестал ждать и сам пошел в город, а потому можно выкинуть это из головы. Он уселся на лавку рядом с местом Гёмли, бесцеремонно сдвинув в сторону Мельнира и остальных по цепочке. И тут же принялся за еду, ибо уже умирал от голода. Гёмли сел рядом и поманил одну из служанок, показывая на нового гостя. На вопросы Гёмли Хальфар так и не ответил, он знал что это единственно правильный путь, ибо любой ответ рождал только кучу новых, а Гёмли никогда на это не обижался и тут же переключался на что-то другое. В какой-то момент, когда Хальфар жадно поглощал жаренную оленину, Гёмли толкнул его локтем в бок. Хальфар скривился от боли, а мясо встало у него поперек горла.

– Вон ярл пришел с жёнушкой, – сообщил он. – Валяй представься как должно.

Хальфар мрачно посмотрел в сторону возвышения, где на широкий стул усаживались мужчина и женщина, дожевал кусок мяса, допил из своей кружки, вытер рот тряпкой, подозвал одну из служанок и затребовал у неё гребень. Получив его, он долго и прилежно расчесывал свои золотистые космы и только сочтя что лучше уже некуда, наконец нехотя поднялся. Медленно с достоинством шагая вдоль столбов, он ждал, когда Эльдвуг Дубовый Щит поднимет на него взгляд. Но ярл, склонившись к своей жене, что-то говорил ей и упорно не замечал приближающегося белокурого гиганта. И Хальфар решил, что это намеренно. Он не любил ярла, считая его старым, слабодушным, довольно посредственным воином, очень корыстным и жадным, но главное не достойным такой молодой красивой женщины как Брунгильда Мэйнринг. Хальфару казалось очевидным что для этой женщины гораздо более подходит такой замечательный со всех сторон мужчина как Хальфар Бринбьёрд и из личных бесед с самой Брунгильдой он сделал далекоидущий вывод что и она тоже так считает.

Ярл посмотрел на Хальфара только когда тот замер перед столом и молча простоял там минуту или две. Когда их взгляды встретились, Хальфар чуть-чуть, едва заметно склонил голову и церемонно произнес:

– Приветствую тебя, Эльдвуг Дубовый Щит. – Затем повернул голову к рыжеволосой женщине рядом с ярлом и сказал уже с некоторым чувством: – Приветствую и тебя Брунгильда, дочь славного конунга Ивона Рыжего Победителя двух медведей.

Брунгильда сдержанно кивнула в знак приветствия и слегка улыбнулась.

– Хальфар Буян! Наш великий воитель! Гроза свирепых гэлов. Заждались мы тебя. – Воскликнул Эльдвуг вроде как с неподдельной радостью. И даже поднялся со своего места и протянул вперед руку. Это была большая честь. Мужчины крепко пожали правые предплечья друг друга.

Эльдвуг Дубовый Щит, хорошо сложенный человек среднего роста, был на восемь лет старше Хальфара. И выглядел бы вполне его ровесником если бы не ранняя седина в его светло-русых волосах, на висках и немного в бороде, и некая застывшая холодная угрюмость его темно-зеленых глубоко посаженных глаз, которая старила не хуже морщин или дряблости кожи. И вот и сейчас, пожимая руку Хальфара, глядел он на него с какой-то задумчивой неприветливостью.

– Что задержало тебя? Уж не женился ли ты? – Ярл улыбнулся. – И может в сладких объятиях прекрасной девы потерял счет времени?

Хальфар отрицательно покачал головой, при этом взглянув на Брунгильду.

Откуда-то из-за спинки княжеского сидения возник высокий худой мужчина лет 53–55. Его темно-русые волосы, практически без седины, были достаточно коротко подстрижены. На левой стороне головы белело уродливое пятно большого шрама от давнишнего ожога, захватывающего немного щеку, висок, создавая внушительную залысину и практически отсутствующее левое ухо. Обведенные черным большие глаза глядели пристально и чуть насмешливо. Одет он был в великолепно расшитую багряную льняную рубаху и в роскошную накидку из собольего меха. Его словно иссохшие ладони с длинными пальцами опирались на толстый чуть изогнутый дубовый посох, навершие которого украшал орлиный череп. Хальфар знал этогочеловека. То был Ульрих Безухий, лагман при дворе ярла, то есть основной толкователь законов и традиций, он был главным на тинге, общем собрании и судилище, судья последнего слова, вершитель справедливости. И даже ярлы редко решались идти против воли лагманов. Впрочем, мудрые лагманы редко выносили решения, слишком уж противоречащие желаниям ярлов.

Ульрих приветственно кивнул белокурому гиганту и сказал неожиданно довольно низким и хриплым голосом, который так часто завораживал собравшихся на тинге:

– Мы ожидали воинов и воин пришел. – Он чуть усмехнулся. – Но где же твои братья, Даррес и Ильзир? Неужто решили не участвовать в походе славного Эльдвуга?

– Ильзир задержался в дороге, – нехотя проговорил Хальфар. – Думаю завтра появится. А Даррес уже не придет никогда. – И он холодно поглядел на лагмана, пытаясь дать ему понять что дальнейшие расспросы нежелательны. Но старик намеков не понимал или не хотел понимать.

– Погиб в битве? – Настойчиво спросил он.

Хальфар пожал плечами и хмуро произнес:

– Да вроде. Спроси Ильзира, если интересно.

– Спрошу. Ну а что ты? – Ульрих улыбнулся. Но улыбка обезображенная ожогом выглядела не слишком приятной. – Соскучился по битвам?

– Соскучился, – негромко ответил Хальфар и снова посмотрел на княжну. В этот момент к ней подошёл её родной брат, Сигхурд Мэйнринг, статный крепкий мужчина лет двадцати пяти с буйной копной непокорных рыжих волос и такой же огненно-рыжей бородой. И прекрасная Брунгильда Мэйнринг, чуть склонившись в его сторону что-то говорила ему. Сигхурд, слушая сестру, угрюмо глядел на Хальфара. И хотя Хальфар знал, что Сигхурд практически на всех глядит угрюмо и вообще человек очень молчаливый и спокойный и вряд ли испытывает к Хальфару какие-то недобрые чувства, сам он не любил Сигхурда. Он затруднился бы ответить из-за чего, видимо ему не нравились все мужчины, которые были так или иначе близки прекрасной Брунгильде.

– Что ж, – зычно гаркнул ярл и указал рукой на столы, – тогда садись, брат Хальфар, пей и ешь в волю. И не волнуйся, битвы обязательно будут, уж это я тебе обещаю.

Хальфар вернулся на своё место недовольный. Ему не понравилось, что прекрасная Брунгильда Мэйнринг была столь сдержана с ним и едва удостоила мимолетным взглядом. И потому он действительно стал есть и пить в волю. В основном пить.

Пир продолжался до глубокой ночи. Каждый из гостей прекращал его только когда так или иначе впадал в беспамятство, в беспробудный сон, и его оттаскивали от стола куда-нибудь на полати, а то и просто бросали на пол где придется, только чтобы не мешал остальным. Однако могучий Хальфар еще долго оставался не только бодрствующим, но и вроде как вполне трезвым. Он пил и ел с угрюмой отрешенностью и как будто не замечал ничего вокруг. Ни диких шуток Гёмли, ни оглушающего хохота товарищей, ни грохота кружек, ни толчков соседей, ни даже заинтересованного почти призывного взгляда одной из служанок, которая настойчиво крутилась возле него, ненароком задевая его разными частями своего тела, желая дать понять этому тугодуму что она совсем не против уединиться с ним. Но Хальфару было всё равно, единственное к чему он проявлял интерес это к передвижениям по зале обворожительной рыжеволосой Брунгильды Мэйнринг. Он всё ждал, когда она по какой-нибудь надобности выйдет на улицу. И дождался. Тогда он тоже поднялся с лавки и как бы пошатываясь, не спеша пошёл к выходу, вроде как желая подышать свежим воздухом. Что в общем было вполне естественно, учитывая тяжелый удушливый дух пиршественной залы, где смешался дым от углей, смрад ядрёного перегара, кислый запах пива и эля, псиный запах шкур и шерсти, вонь от блевотины и не слишком чистых тел.

Во дворе, в темноте звездной ночи, освещаемой лишь тусклым светом из маленьких окон, он, убедившись, что вокруг нет никого лишнего или по крайней мере достаточно трезвого, быстро нагнал молодую княжну возле стены высокого амбара.

– Может поговорим? – Сказал он, протягивая к ней руку.

Молодая женщина резко повернулась к нему и холодно покосилась на протянутую к ней ладонь. Он убрал руку.

– О чём нам с тобой говорить, Хальфар Буян? – Спросила она и от её бархатного мелодичного голоса он остро ощутил желание близости с ней.

– Вроде раньше было о чём. Тогда у Черного дуба. Ты даже взяла у меня цветы.

Прекрасная Брунгильда хмыкнула.

– Что цветы? Было бы невежливо не взять. Не хотела тебя обидеть.

Хальфар сумрачно смотрел на молодую женщину. Он до того привык что он берёт практически всё что пожелает, что невозможность здесь и сейчас поступить как обычно выводила его из себя.

– Ты готова была лечь со мной. Ты же знаешь, что я лучше него.

Синие глаза Брунгильды сверкнули то ли гневно, то ли насмешливо.

– Ты слишком много себе позволяешь, славный воитель Хальфар, – проговорила она вполне спокойно. – Я жена своего мужа. И я не знаю чем ты лучше него.

Хальфар расправил плечи.

– Да всем!

Она пристально посмотрела ему в глаза.

– Тогда почему ярл он, а не ты?

Хальфар, который всё же был до какой-то степени пьян, почти впал в ярость.

– О чём это ты говоришь, дева?! Думаешь этот старый пердун способен одолеть меня? Он ярл по-наследству. А в битве ему со мной не равняться. И если ты думаешь, что я боюсь его, то я могу сказать ему это всё прямо в лицо. Прямо сейчас! – И он вроде как дернулся в сторону главного дома, но молодая женщина поспешно схватила его за руку.

Нежным проникновенным голосом, от которого вожделение Хальфара стало практически видимым, Брунгильда сказала:

– Не надо ничего никому говорить, Хальфар Буян. – И заглядывая ему в самые глаза, добавила: – Просто отправляйся с ним в Вестландию, а возвращайся без него. – И быстро ушла.

Хальфар, весь разгоряченный, возбужденный, расстроенный и одновременно окрыленный намеком надежды, принялся бродить по Тилгарду, пытаясь поостыть и унять возбуждение. Но вспомнив о своей юной пленнице, он решил, что у него есть гораздо более приятный способ справиться с этим.

Он ввалился в каморку Синни уже совершеннейшим зверем, ведомый лишь своим желанием. Прижал девочку к земле, сорвал разорвал её скудные одеяния и принялся жадно грубо насиловать, не обращая ни малейшего внимания на её слезные крики и жалкие попытки сопротивляться. Хальфар был Победитель. Всегда и во всём.

14

Взойдя на очередной холм, Далира увидела впереди стены Тилгарда. Она остановилась, оперевшись на копье, разглядывая поселение ненавистных чужеземцев.

Темные глаза Далиры, широко обведенные угольно-черным цветом, взирали на примостившийся к уютному заливу город холодно и отчужденно. Её лицо казалось безжизненным, застывшим, каменным. На левой её щеке, как следы от когтей большого зверя, темнели три толстых вертикальных линии, нанесенные темно-синей краской. Еще одна по центру подбородка и две коротких пересекали левую бровь. На правой две длинных линии того же цвета шли от уголка губ и закруглялись, огибая правую бровь. Её высокий лоб светился мраморной чистотой, а неимоверно пышная копна черных густых длинных волос укутывала всю её голову, шею и плечи почти сказочным ореолом тьмы. И только вокруг лба и висков её волосы были выкрашены яркой белой краской, будто застывшая снежная изморозь. Рядом с яркими синими линиями на её лице темнели размазанные пятна засохшей крови убитого врага. На её поясе кроме меча Анвелла теперь висели меч и топор Ильзира, за плечом его щит, а сзади за спиной прятались ещё два ножа. Она готова была сражаться, одна против всех если нужно, но зная, что с ней её бог она не испытывала страха и мрачная решимость вернуть свою дочь гудела в ней как басовая струна. Задуманное ею представлялось полным безумием, вооруженный до зубов бритт не может в одиночку заявиться в город норманнов и что-то требовать у них. Очевидно могучие северяне безжалостно расправятся с ней, разрубят на части, как только она приблизится. И ещё и посмеются над спятившей девкой, грязной дикаркой, неспособной понимать простые вещи. Но Далира особо и не задумывалась. Теперь она просто шла за своей дочерью и зная, что Тулла рядом, твердо верила что у неё всё получится.

Положив копьё на плечо, она начала спускаться с холма по дороге, ведущей к главным городским воротам. Было раннее утро и снаружи городских стен зеленая холмистая равнина покуда оставалась тихой и безлюдной. Первым кто увидел черноволосую женщину, идущую к городу, был стражник по имени Бойнль, молодой бородатый мужчина, стоявший у ограждения на превратной башенке. Бойнль без особого интереса смотрел на одинокую фигурку путника, широко зевая и блаженно качая головой в предчувствии скорого отдыха. Но чем ближе подходил путник и чем больше деталей мог различить Бойнль, тем всё менее равнодушным он становился. Наконец, когда Бойнль разглядел и понял кто подходит к городским воротам, его сонливость как рукой сняло. Озадаченно хлопая глазами, Бойнль яростно поковырял мизинцем в ухе и попытался что-то сообразить. Но ничего не сообразил и пнул своего товарища, который сладко дремал на полу башенки.

– Просыпайся, Илчи, у нас тут гости, – сказал Бойнль не отрывая взгляда от молодой женщины.

Через минуту Илчи, бурча и передергивая плечами от утреннего холода, присоединился к товарищу. Его бурчание тут же оборвалось. Он даже рот раскрыл от удивления.

– Клянусь синей бородой Элриха, это же…

Стражники переглянулись. Затем засуетились, забегали по квадратной площадке, Бойнль схватил короткое копье, Илчи лук. Снова посмотрели друг на друга.

– Она совсем одна…, – растерянно пробормотал Бойнль.

Илчи припал к ограждению, перегнувшись через него и всматриваясь вперед.

– Но клянусь молотом Тора она идёт нас убивать, – сказал он. – Ты посмотри на её раскрашенную рожу!

Бойнль встал рядом, тоже всматриваясь в странную женщину.

– Ага! И волосы в белой гадости. Они так к смертному бою готовятся.

И они снова в который раз озадаченно переглянулись.

– Наверно грибов дурманных объелась и свихнулась, – предположил Бойнль. – Эти проклятые дикари постоянно так развлекаются.

Убедившись, что женщина совершенно одна и вокруг насколько хватало глаз тишина и покой, стражники расслабились и глядели на приближающуюся Далиру спокойно и даже насмешливо.

Далира заметила мужчин в башне над воротами, но не смотрела в их сторону, уверенно продолжая свой путь. Тревожный голосок в глубинах сознания прошептал что они вполне могут просто застрелить её из луков, но это не вызвало ни малейшего волнения в её душе и голосок смущенно умолк.

Сам проход в город был врыт в землю и по сути находился под стеной, вернее под надвратной башней с двумя стражниками. К воротам вёл вырытый же в земле спуск шагов в двадцать. Вначале спуска Далира остановилась, ворота были закрыты и она подняла голову, холодно посмотрев на две бородатые физиономии над ограждением башни.

– Я хочу видеть вашего ярла, – громко сказала она. И голос её не дрожал и звучал уверенно и сильно.

Но всё же это был женский голос, мелодичный и высокий, и было очевидно, что стражники не впечатлены. Они ухмылялись.

– У ярла так-то жена есть, – весело ответил Бойнль. – И она всяко покрасивши такой раскрашенной образины как ты. Так что чего ему на тебя смотреть-то, если смотреть не на что?

Стражники рассмеялись.

Далира поставила копьё вертикально и сказала еще громче:

– Я хочу видеть ярла и говорить с ним. Или он слишком труслив для этого?

Норманны нахмурились, обвинение в трусости, особенно из уст молодой женщины пришлось им конечно не по душе.

– Проваливай в свою берлогу, пока тебе в морду стрелой не залепили! – Грозно гаркнул Бойнль и положил лук на ограждение, как бы показывая, что за этим дело не станет. – Буйша вонючая!

Далира на несколько секунд опустила голову, на миг ей стало страшно, что они просто не пустят её в город, просто прогонят как бродяжку или действительно пристрелят из лука как глупую курапатку. Затем снова посмотрела на мужчин.

– Ну стреляй, чувырло бородатое, – звонко крикнула она, – и пусть все узнают, что в Тилгарде живут одни лишь трусы. Пусть все узнают, что одинокая женщина сигурн так напугала целый норманнский город, что его ярл и вся его дружина как трусливые зайцы попрятались за стенами и стреляли в неё из своих луков. Стреляй и все люди от Каледонии до Корнуолла будут смеяться над Эльдвугом Дубовым Щитом, зная что он испугался встретиться лицом к лицу с одной единственной сигурн.

Бойнль мрачно поглядел на Илчи, который был значительно старше и потому в их маленьком отряде числился вроде как главным.

– Стрелять?

Илчи взглянул на товарища не менее мрачно.

– Сдурел что ли?! Чтобы ярл нас потом заживо в землю закопал за то что мы его имя испоганили. И правда пойдут слухи что весь Тилгард одной тощей бриттки испугался и что тогда? Давай спускайся и пошли там кого-нибудь в дом ярла. Пусть либо Рейнмар, либо Безухий, либо хоть сам ярл приходят и решают, что делать с этой девкой. – Илчи посмотрел за ограждение. – Вот же вздорная баба!

Далира поняла, что что-то происходит. Стражники исчезли из поля зрения и никто ни в кого стрелять из лука явно не собирался. Она догадалась, что, не зная как с ней поступить, "чувырло бородатое" и его товарищ решили вызвать кого-то более важного и способного принимать решения. И потому стояла не шевелясь, терпеливо ожидая продолжения.

Ждать пришлось не долго, "не дольше чем зимой ждать весны", припомнилась ей строка из старой гэлльской баллады. Массивные створки тяжелых ворот надсадно заскрипели и медленно повернулись наружу. Из города не спеша вышли трое воинов. Первый шел шага на четыре впереди остальных. Он был почти таким же огромным, как и Хальфар Бринбьёрд, но значительно старше. Его грубое широкое лицо с квадратным подбородком, мощным носом и упрятанными в глубине черепа хмурыми глазами производило пугающее впечатление. Часть его темной шевелюры и пышной бороды были заплетены в толстые косы с вплетенными в них красными и зелеными лентами. На могучей груди на золотой цепи висела металлическая фигурка молота. В длинной кольчуге, с толстыми наручами, перемотанный ремнями с обнаженным мечом, лежавшем на сгибе левого локтя, казалось он явился для поединка. Это был Рейнмар Молотобоец, форинг ярла, то есть его главный помощник и командир всей дружины. Он поднялся по спуску и остановился перед Далирой, цепко оглядывая её. Молодой женщине стало не по себе. Обнаженный клинок тоже навёл её на мысль что этот могучий норманн пришёл чтобы тут же на месте расправиться с ней.

– Что тебе нужно? – Спросил Рейнмар низким рокочущим голосом, который явно мог оглушить если звучал в полную силу.

– Я хочу говорить с ярлом. Это ты?

Мужчина отрицательно покачал головой. Его глаза угрюмо разглядывали синию краску и засохшую кровь на лице женщины.

– Ярл не говорит с каждым бродягой, пришедшим в Тилгард. Тем более с грязными бриттами. Либо говори мне что тебе нужно, либо проваливай. – И он чуть пошевелил клинком своего меча.

Далира постаралась встать ещё более прямо и расправив плечи, сказала:

– Я пришла чтобы бросить вызов!

На непроницаемом лице Рейнмара всё же проскользнуло удивление, а его товарищи за спиной так и просто громко фыркнули.

– Вызов? – Хмыкнул Рейнмар. – Кому? Ярлу?

– Нет. Одному из его воинов, который сейчас в городе. – Девушка отважно поглядела в глаза огромного норманна. – И если твой ярл не трус, то он должен переговорить со мной и позволить мне сразится с тем, с кем я хочу.

– Следи за языком, буйша! Наш ярл ничего тебе не должен и он храбрее чем весь твой дрянной народ вместе взятый. Ещё раз вякнешь про трусость и я зарублю тебя на месте.

Далира вдруг с удивлением поняла, что она не боится и дело вовсе не в волшебных камнях Туллы, а в том что она по-настоящему презирает этих чужеземцев.

– Ну давай, руби, грозный воитель! – Усмехнулась она. – Я скажу тебе тоже самое что и твоим глупым стражникам, которые собирались храбро расстрелять меня из луков. Я и руки не подниму чтобы защитить себя. Ты убьешь меня, беззащитную не сопротивляющуюся женщину, и каждый житель этой страны узнает, что твой ярл и все его люди жалкие презренные заячьи души, узнают что твой ярл так перетрусил при виде одинокой сигурн, что даже побоялся встретиться с ней лицом к лицу и отправил своих подручных чтобы поскорее убить её. И все мужчины и женщины от Северного моря до сказочного Уэльса будут презирать вас и вашего ярла, все воины будут поворачиваться к вам спиной, зная что сражение с таким трусливым отродьем это бесчестье для них, все звери и птицы будут плевать вам вслед, а несмышлёные дети станут смеяться над вами, показывать пальцем и говорить смотрите это те кто целым город испугались одной женщины.

Рейнмар мрачно выслушал всё это и опустил меч с локтя, словно и правда собираясь вот-вот нанести удар. Далира холодно глядела на мужчину, крепко стиснув древко копья. Минуту или две ничего не происходило, норманн лишь неприязненно рассматривал стоявшую перед ним женщину.

– Кому твой вызов? – Спросил он наконец.

– Я скажу это твоему ярлу.

Рейнмар помедлили ещё несколько секунд и сказал:

– Ступай за мной.

Повернувшись к своим товарищам, он приказал:

– Идите у неё за спиной слева и справа, если она попытается что-то выкинуть, сразу же убейте её.

Воины кивнули и вытащив мечи заняли указанные позиции.

Далира чуть не упала, пытаясь сделать шаг. От нервного напряжения последних минут, тело задеревенело, а ноги едва слушались. Но она устояла и не удостоив ни единым взглядом тех кто встал у неё за спиной, пошла вслед за форингом.

15

Славный владетель Тилгарда князь Эльдвуг Дубовый Щит, который лег в постель от силы пару часов назад после очередной тяжелой пиршественной ночи, спросонья никак не мог уразуметь о чем ему говорит его отважный форинг Рейнмар Молотобоец. Тот стоял возле широченной кровати ярла, заваленной меховыми накидками и подушками, и своим низким рокочущим голосом что-то твердил о какой-то бриттке. Здесь же присутствовала и растрепанная Брунгильда, еще не успевшая как следует привести себя в порядок. Застыв с гребнем в руке, она с удивлением глядела на форинга, вникая в смысл его слов. Наконец Эльдвуг яростно потер ладонями лицо, потряс головой и поднял руку, призывая Рейнмара заткнуться.

– То есть ты говоришь, – резюмировал ярл, – что какая-то спятившая буйша, вся увешенная оружием и в боевой раскраске стоит перед моим домом и требует меня?

– Да, она хочет говорить с тобой, – спокойно ответил Рейнмар.

Ярл недоуменно поглядел на него.

– С какой стати мне говорить с какой-то вонючей буйшей?! Почему это вообще происходит? Почему ты просто не разбил ей её глупую голову ещё где-нибудь у ворот? И вместо этого приходишь сюда и не даёшь мне спать?

– Она пришла бросить вызов.

Эльдвуг оторопело замер.

– Вызов?! Всем нам?

– Нет.

– Мне? – Ярл почему-то посмотрел на свою жену. Молодая женщина, совершенно сбитая с толку, расширенными глазами глядела на Рейнмара, боясь упустить хоть слово.

– Нет. Она говорит, что одному из твоих воинов. Но прежде она хочет переговорить с тобой.

– Почему ты просто не выгнал её? Она же явно сумасшедшая.

Ярл увидел, что его помощник слегка смутился.

– Это уж тебе решать, Дубовый Щит, – сказал он, отводя глаза. – Конечно я мог бы прогнать её и даже убить, но она кричала что тогда все узнают, что ты, ярл, струсил, спрятался в своём городе, испугавшись одной единственной сигурн. Если она и правда хочет вызвать кого-то на поединок, то тут дело такое…, – Рейнмар развёл руками. – Но если прикажешь, то конечно… Хочешь отрубим ей её глупую голову или просто утопим в мешке. Как скажешь.

Эльдвуг некоторое время молчал, внимательно глядя на своего помощника. Затем отвернулся, покачал головой и сказал:

– Бред какой-то. Ладно, пусть мне принесут воды хоть рожу умыть. И одеться. Буйша сейчас где?

– На Сборной площади. Там уже как бы народ начал сходиться. Её покуда по городу вели заметили конечно, глядели на неё как на чудище лесное. Ну и прутся теперь со всех сторон поглазеть.

Ярл покачал головой и повторил:

– Бред какой-то. Иди лагмана разбуди, пусть тоже на площадь идёт. Языком молоть это как раз по его части.

16

Далира стояла в центре просторной площадки возле Пиршественной залы, вся обратившись в камень, уперев копьё древком в землю, ни на кого не глядя и не обращая внимания ни на какие слова что доносились до её слуха. Рядом с ней с обнаженными мечами стояли всё те же два война что сопровождали её от ворот, а гораздо дальше по кругу уже собралось человек 15 и подходили всё новые. Все бесцеремонно разглядывали её и каждому новоприбывшему с охотой объясняли, что "это какая-то совершенно свихнувшаяся буйша, дикая и кровожадная, желающая сражаться то ли с кем-то из них, то ли сразу со всем городом". Пока это были только мужчины и все они смотрели на молодую женщину насмешливо, презрительно, но всё же с любопытством. Уходить никто не собирался.

Наконец появился Эльдвуг Дубовый Щит. Его сопровождали Рейнмар, Ульрих Безухий и ещё несколько воинов, которых в срочном порядке понабрали из спящих на лавках после хмельной пирушки дабы сделать свиту ярла более весомой и внушительной. Также чуть в стороне от мужчин шла рыжеволосая Брунгильда Мэйнринг в компании одной из своих служанок по имени Софи. Обе девушки с огромным, жадным интересом рассматривали совершенно на их взгляд дикую, раскрашенную, перепачканную кровью, увешанную оружием молодую бриттку.

Ярл остановился в пяти шагах от Далиры и оглядел её. Он глядел на неё сумрачно, надменно, всем своим видом выражая если и не презрение, то явное пренебрежение, давая понять, что его статус неизмеримо выше чем её и потому он делает ей огромное одолжение согласившись встретиться с ней.

– Ты Эльдвуг Дубовый Щит? – Спросила Далира.

Эльдвуг не спешил отвечать. Он смотрел на женщину так что казалось сейчас плюнет на неё. Но потом всё же глухо произнёс:

– Да.

– Я, Далира из рода Макроя и я здесь чтобы вызвать на поединок твоего воина.

Эльдвуг снова долго молчал, хмуро взирая на неё.

– С каких это пор грязные раскрашенные буйши решили, что могут являться в мой город и что-то требовать? – Холодно процедил ярл. – Если ты настолько одичала в своих чащобах, что не в состоянии понимать простых вещей, то я живо приведу тебя в чувство. На первый раз прикажу выпороть тебя кнутом, а явишься ещё раз, то тебя утопят в мешке как мерзкого клятвопреступника.

Далира сделала шаг вперед и сильно ударила древком копья в землю.

– Может я и правда всего лишь грязная раскрашенная дикарка, но это я говорю на твоём языке, а не ты на моём, ибо ты не способен. И я ничего у тебя не требую. По древнему закону Эрии, известного всем от Востока до Запада, право на поединок священно и каждый может бросить вызов другому, если тот способен сражаться и держать оружие. Если ты, ярл, хочешь нарушить этот закон, то это тебя надо утопить в мешке как клятвопреступника.

Лицо Эльдвуга окаменело, а стоявшие вокруг зашумели.

Но перекрывая этот шум, Далира громко насмешливо сказала:

– Или может твои воины не способны сражаться и держать оружие?

Норманны загалдели ещё громче, возмущенные такой дерзостью. Эльдвуг покосился на Ульриха Безухого. Лагман вышел вперед и поднял свой посох. Все постепенно умолкли. Ульрих опустил посох, оперся на него обеими руками и сказал:

– Твои речи неразумны, бриттская дева. Не смей оскорблять нашего ярла и наших воинов, иначе тебе разобьют голову как бешенной, лающей на всех, собаке.

Далира с презрением глянула на лагмана и снова посмотрела на Эльдвуга.

– И если я одолею твоего воина, – ещё громе сказала она, – то я заберу свою дочь и вы позволите нам уйти. Пообещай мне это, ярл.

По лицу Эльдвуга промелькнуло удивление, он посмотрел на Рейнмара, но тот сделал вид что не понимает, о чем речь.

– Какую ещё дочь? – Раздраженно спросил Эльдвуг. – Что ты несёшь?

– Твой воин убил моего сына и забрал мою дочь, – голос Далиры заметно дрожал, – и я здесь чтобы отомстить за сына и вернуть свою дочь. Посмеешь ли ты отказать мне в этом, ярл?

Эльдвуг рассердился.

– Я посмею всё что захочу! Ни тебе жалкая буйша указывать мне. – Он посмотрел на двух воинов, стоявших рядом с Далирой: – Эй, вы, гоните её прочь! Выкиньте её из Тилгарда, а будет ошиваться возле стен, убейте её. – И он повернулся чтобы уйти.

– Так может тогда мне вызвать на бой тебя, ярл Эльдвуг Дубовый Щит?! – Звонко крикнула девушка. – И может если я одолею тебя, то ты отдашь мне ни мою дочь, а спрятанный в земле славный бочонок из под эля вместе с всадником пронзающим копьём дракона? Что скажешь?!

Эльдвуг застыл как вкопанный. Просто посерел лицом. Медленно обернулся и поглядел на кельтку. Он остро чувствовал удивленные взгляды своих воинов, которые не понимали о чем говорит эта странная женщина. Но он тоже не понимал, не понимал как ей может быть что-то известно о бочонке зарытом в подвале конюшни и о чудесной золотой фигуре прекрасноликого драконоборца внутри этого бочонка.

– Я пришла за человеком, который убил моего сына и пленил мою дочь. Так неужели он будет прятаться за твоей спиной, ярл?! – Она посмотрела на других норманнов. – За всеми вашими спинами, о храбрые сыны Одина? Неужели он так испугался одной единственной женщины? И неужели вы откажите мне в праве на поединок с ним? Прогоните прочь? Ну тогда знайте, жители Тилгарда, что вы все, – она подняла копьё и обвела им по дуге, указывая на стоявших вокруг мужчин, – все вы, будете навеки опозорены. Вас и вашего ярла будут презирать не только здесь, на Туманной земле сидов, но и на Сканзе, и в Фортингэйле, и в землях даннов и сведов, и даже в самой Вестландии. И дикие пикты, и гордые икены, и свирепые гэллы, и даже монахи на острове Фюн, все будут презирать вас. Все будут рассказывать о том, как молодая сигурн явилась в Тилгард и потребовала честного поединка с одним из норманнов, согласно закону Эрии. И как ей отказали, то ли испугавшись, то ли презрев великий закон. И ваш конунг Олав станет плеваться, заслышав ваши имена. И даже мой бог будет смеяться над вашими и ваши боги не посмеют ничего ответить ему и будут лишь стоять и понуро молчать, зная что мой бог вправе смеяться над ними.

После её слов повисла нерушимая тишина. Норманны пристально кто с яростью, кто насмешливо глядели на дерзкую девицу и с нетерпением ожидали решения своего вождя. И Эльдвуг сказал:

– Ты слишком много говоришь, бриттская дева. – Сказал к удивлению многих вполне спокойно и бесстрастно. – Слишком много. Если ты так жаждешь поединка с одним из нас, ты получишь его. В этом мы тебе не откажем. Но не больше.

– А моя дочь?

Эльдвуг посмотрел на своего лагмана, снова призывая его как-то высказаться.

Ульрих приосанился и громко произнес своим проникновенным привыкшим к речам голосом:

– Если твою дочь захватили в качестве рабыни, то значит она принадлежит своему хозяину и ему решать её судьбу.

Далира с ненавистью поглядела на обезображенного старика.

– А если я убью этого хозяина?

Лагман пожал плечами.

– Что с того? Рабы это его имущество. И если он погибнет, то его имущество наследуют его дети или ближайшие родственники. Таков закон.

– Закон?! – С невыразимым презрением бросила Далира. – Это не закон. Это звериные повадки, где сильный пожирает слабого. Ты, – она указала копьём в сторону лагмана, – глупый безухий старик, – лицо Ульриха вытянулось, – говоришь что когда твои воины нападают на меня и убивают или забирают в рабство моих детей то это закон, а я говорю тебе что тогда я прихожу в ваш город и убиваю твоих воинов и это тоже закон. – Она яростно ударила древком копья в землю и подняв взгляд куда-то поверх голов собравшихся почти проорала: – Я вызываю тебя на бой, Хальфар Бринбьёрд! Слышишь?! Где бы ты не прятался, выходи! Я, Далира из рода Макроя, стою посреди твоего города меж твоих братьев и жду, когда ты наберешься смелости чтобы выйти из-за спин своих товарищей и принять мой вызов.

Вот теперь на Сборной площади наступила абсолютная тишина. Норманны, пораженные, ошеломленные, во все глаза глядели на совершенно обезумевшую по их мнению женщину и просто не могли вымолвить ни слова. Все в Тилгарде отлично знали, что Хальфар Буян невероятно могучий и умелый воитель, лучший из лучших и вызывать его на поединок сродни самоубийству, особенно если ты всего лишь тщедушная молодая девица.

Когда первое оцепенение прошло, люди начали улыбаться, переглядываться, насмешливо переговариваться, а потом и просто смеяться, фыркать, показывать пальцем на глупую дикарку и откровенно издеваться. И ярл, и лагман, и форинг тоже слегка качали головами и посмеивались. Даже служанка жены ярла Софи тихонько прыснула и криво улыбнулась, изумленная таким нелепым вызовом. И только прекрасная Брунгильда Мэйнринг не улыбалась и не качала головой, а продолжала всё также серьезно и пристально глядеть на странную раскрашенную девушку, явившуюся из каких-то диких лесов чтобы бросить вызов практически всему городу.

Но Далиру ничуть не обескуражили все эти насмешки, издевки и презрительные взгляды.

– Их было трое! – Звонко воскликнула она. – Трое славных норманнских воинов, могучих и отважных, храбро напавших на одинокую сигурн и двух её детей, сына шестнадцати лет и дочь которой всего одиннадцать. И двое из этих отважных воителей уже мертвы, убитые моим сыном и мною. – Далира вытащила меч Ильзира, сняла с плеча его щит и швырнула к ногам Эльдвуга.

Широченный Гёмли, состоявший по случаю в свите ярла, протиснулся вперед и поглядел на брошенное оружие.

– Да это же щит и меч Ильзира Краснокожего, – громогласно объявил он и присвистнул.

И снова все смолкли, ухмылки исчезли с лиц, жестикулирование прекратилось и мужчины застыли в мрачной серьезности.

– Да, у одного из них было очень красное лицо, – подтвердила Далира. – Его убила я. А другого, более молодого с медвежьим обручем на голове, убил мой сын.

Ульрих поглядел на ярла и тихо невесело сказал:

– Должно быть Даррес.

Ярл посмотрел ему в глаза. Оба кажется подумали об одном. И ярл также тихо ответил:

– Но Буян сказал, что Ильзир задержался в дороге и скоро придёт. Что-то не сходится.

Он посмотрел на Далиру.

– Ты лжешь, буйша, – холодно сказал он. – Ильзир слишком опытный воин, чтобы его могла убить какая-то тощая лесная девка. Да и к тому же Хальфар Бринбьёрд сказал, что Ильзир просто задержался в дороге и скоро придёт. Он не стал бы лгать мне, своему ярлу. Значит лжешь ты. Скажи откуда у тебя его щит и меч.

Далира отрицательно покачала головой.

– Нет, ярл, я не лгу. Тот кого вы называете Ильзиром был ранен в ногу и видимо отстал в пути или Хальфар Бринбьёрд просто бросил его как обузу. Я нашла его в Долине тысячи озёр. Нашла и убила.

– Это сука врёт. – Крикнул кто-то из толпы собравшихся. – Не могла она совладать с Ильзиром!

– Точно! – Крикнул кто-то другой. – Разве только подкралась к нему пока он задремал и зарезала спящим.

Это мнение было поддержано многими, но многие и промолчали, недовольные тем что Хальфар бросил своего товарища.

– Молчать!! – Гаркнул Эльдвуг Дубовый Щит. – Всем молчать! Клянусь чертогами Валгаллы мне всё это порядком надоело. Найдите Хальфара, пусть он придёт сюда и скажет своё слово.

17

Хальфара нашли спящим в доме Гуннара Сиволапого. Как и ярл, Хальфар спросонья долго не мог понять, чего от него хотят и поначалу красноречиво послал пришедших за ним воинов, среди которых был и Гёмли, к херам козлячьим, потребовав чтобы его оставили в покое и дали выспаться. Тогда Гёмли схватил его за плечо и тряхнул с такой силой что у Хальфара клацнули зубы.

– Вставай, Буян, – прорычал он. – Там какая-то буйша заявилась, требует поединка с тобой. Поставила на уши весь город. Ярл хочет видеть тебя!

Хальфар в полном изумлении уставился на товарища.

– Чего-о?!

– Того, ёлы-палы! Говорят тебе вставай. Сейчас будешь со спятившей буйшей биться. – Гёмли насмешливо хмыкнул. – Если не оробеешь конечно. Она страшенная как черт.

Другие воины заулыбались. Хальфар яростно оттолкнул Гёмли и начал подниматься.

Минут через пятнадцать все они явились на Сборную площадь.

Хальфар, увидев Далиру, глазам своим не поверил. Но, впрочем, быстро пришёл в себя и спокойно поглядел на Эльдвуга.

– Ты звал меня, ярл? – А затем также спокойно, почти самодовольно скользнул взглядом по прекрасной Брунгильде.

Эльдвуг глядел на него тяжелым недобрым взглядом. Он указал носком ноги на лежавший на земле щит.

– Это оружие Ильзира, буйша говорит, что убила его. – И он вопросительно посмотрел на Хальфара.

Но тот ничуть не смутился.

– Что ж может и убила. С меня-то что за спрос?

– Выходит Ильзир был с тобой и ты бросил его.

– О чём это ты говоришь, Эльдвуг Дубовый Щит? – Помрачнев спросил Хальфар. – У Краснокожего что-то там было с ногой и он сказал, что ему нужно передохнуть, а я торопился в Тилгард. Так с какой стати мне сидеть с ним? Он что дитё малое? Или что, – Хальфар ухмыльнулся, – мне нужно было остаться чтобы защитить его от этой девки? Сам он уже не может?

– Выходит что не смог.

– Да мне плевать что там выходит. Если взрослый мужик не может справиться с какой-то ублюдочной буйшей то и нахер он тогда нужен.

Эльдвуг покачал головой.

– Что ж, твоя правда. Такой воин нам не нужен. Но эта ублюдочная буйша теперь заявилась сюда и вызывает тебя на поединок. Что скажешь?

На какой-то неуловимый миг на лице Хальфара отразилась тревога, хотя он бы и сам не мог бы сказать, что его встревожило. Он повернулся лицом к Далире и с презрением поглядел на неё.

– Хочешь сразиться со мной? – Насмешливо спросил он.

– Где моя дочь?!

Хальфар плотоядно хмыкнул.

– Твоя дочь…, – он нашел взглядом в толпе Гуннара Сиволапого, который с интересом следил за разворачивающимися событиями, затем снова посмотрел на Далиру. – К чему тебе это?

– Когда я убью тебя, я заберу её с собой.

Хальфар снова насмешливо хмыкнул, но затем пожал плечами и равнодушно сказал:

– Ну если убьешь, то забирай.

Далира не ожидавшая такого легкого согласия со стороны врага, немного растерялась.

– Где она сейчас?

– Тут, неподалёку.

– Пусть её приведут сюда.

Хальфар ухмыльнулся:

– Зачем? Ты что правда думаешь, что справишься со мной?! Совсем что ли сдурела?

Далира посмотрела на ярла. Она некоторое время колебалась, но потом чуть сникнув, сказала:

– Прошу тебя, Эльдвуг Дубовый Щит, прикажи привести сюда мою дочь.

Ярл долго смотрел на молодую женщину, раздираемый противоречивыми чувствами. И никто до конца не понимал, что творится в его душе. Даже наверно он сам. Он не любил Хальфара Бринбьёрда. Может потому что тот был сверх меры нахален и дерзок, может из-за тех слов что тот позволял себе говорить о своём ярле, может из-за его невероятной силы и чувствуя угрозу себе, а может из-за того, что тот был самовлюблен и эгоистичен, а может… Эльдвуг посмотрел на свою очаровательную молодую жену и затем снова повернулся к Далире, задумчиво вглядываясь в бездонные провалы её тёмных глаз. Да, он не любил Хальфара Бринбьёрда, но всё же не настолько чтобы почувствовать симпатию к этой безумной бриттской девице. А может он просто, как и остальные, ни на секунду не мог допустить что она способна победить. И ещё этот треклятый бочонок из-под эля не выходил у него из головы. Откуда она могла узнать о нём? Но, впрочем, это не важно, если через несколько минут она будет мертва, непременно будет, Хальфар не даст ей ни единого шанса. Он никому его не давал. Но всё же он посмотрел на белокурого гиганта и спокойно спросил:

– Где её дочь, Буян?

Хальфар помедлил, но не зная как уйти от прямого вопроса, нехотя ответил:

– В каморке у Гуннара Сиволапого.

Ярл поискал в толпе лысую здоровенную голову Гуннара и найдя её, вопросительно уставился на неё. Гуннар, считавший уже Синни частью своего барыша, также нехотя как и Хальфар, кивнул, подтверждая что девочка у него. Ярл посмотрел на Далиру:

– Ну что ж она в доме Гуннара и пусть остается там. Не вижу причин приводить её сюда. Не хочу глядеть на её слезы и сопли, когда ты будешь лежать здесь мертвой.

Далира опустила глаза. Она поняла, что большего ей не добиться. Но потом взглянула на ярла и спросила:

– Но если всё же мой бог поможет мне победить, ты, ярл, позволишь мне и моей дочери беспрепятственно уйти?

Ярл поднял руки, словно призывая небо в свидетели.

– Да будет так, бриттская дева. Если ты одолеешь Хальфара Бринбьёрда, то забирай свою дочь и уходи. Никто не тронет тебя.

– Благодарю тебя, ярл, – тихо сказала Далира и отошла в сторону, примерно в центр площади.

Никто из присутствующих не выразил недовольства по поводу решения ярла. Все знали, что бриттке не совладать с могучим Хальфаром. Да и предстоящий поединок не вызывал ни у кого особого интереса, ибо все были уверены, что он не продлится более минуты, разве что всем было любопытно посмотреть, как будет корчиться и умирать сумасшедшая лесная девка. И возможно только Брунгильда следила за всем что происходит с непонятным ей самой волнением. Эта странная, раскрашенная, судя по всему абсолютно невменяемая женщина вызывала у неё смутную тревогу, какое-то почти мистическое ощущение чего-то зловещего и пугающего.

Далира развязала шнурки и скинула с себя меховую накидку из шкурок песцов. Ногой отбросила её в сторону. Затем поправила на поясе меч Анвелла и топор Ильзира, расположив их поудобнее, проверила ножи за спиной, взяла своё копьё обеими руками и подняв голову, гордо посмотрела на Хальфара. Тот хмыкнул, легко выхватил один из своих топоров и беззаботно направился прямо к Далире, словно уверенный что она будет стоять как истукан и даст зарубить себя без малейшей попытки сопротивления.

18

Синни бездвижно лежала на правом боку на доске в своей каморке и пустым взглядом глядела в противоположную стену. Утренний радостный свет просачивался через узкие щели под потолком и наполнял затхлую комнатушку умиротворяющим созерцательным свечением задумчивого покоя и волнительного предчувствия предстоящей долгой и деятельной жизни. Но девочка не ощущала ни умиротворения, ни радостного предчувствия ещё только начинающейся жизни. В душе её царила та же безмолвная оглушающая пустота что и во взгляде. Ей казалось, что она уже мертвец, не способный уже ни шевелиться, ни говорить, а только лишь ещё смотреть на почерневшие шершавые доски, наверно точно такие же из каких делают гроб.

Синни казалось, что она ни чувствует ничего ниже живота, хотя именно там всё ныло, саднило, болело и ощущалась омерзительная засохшая стянутость там, где застыло пролитое на неё мужское семя. И ещё всё вокруг в том числе и она сама были пропитаны тошнотворным порочным запахом, таким же грязным и омерзительным, как и то что здесь происходило ночью.

Синни не шевелясь глядела в стену. Она боялась пошевелиться, ожить, даже просто позволить себе мыслить. Ибо любая мысль была о том, что надежды нет и впереди её ждёт только тоже самое что творил с ней этот белокурый норманн. При одном воспоминании об этом её охватывала дрожь, практически судороги, но тело не шевелилось замкнутое в безвольном параличе и вся эта дрожь и судороги казалось сотрясают ни тело, а саму душу, разум, всю её внутреннюю основу, повергая её в беспросветный ужас и отчаянье. Надежды не было. Совсем нисколечко, даже самой малой крупицы, ибо сейчас в своём состоянии она была не способна измыслить хоть какой-то путь к спасению. Кроме одного.

Кроме одного.

Её темные глаза, так сильно похожие на глаза её матери, чуть сдвинули направление взгляда вниз и зафиксировались на трех маленьких бледных грибах, проросших из земли рядом со стеной. Синни знала, что это за грибы, отлично знала. Смерть будет небыстрой и весьма неприятной, но зато гарантированной. Глаза девочки увлажнились. Ей до мучительного раздирающего душу крика стало жаль всей своей коротенькой жалкой жизни, в которой, как ей сейчас казалось, не было почти ничего и которую удалой могучий норманн раздавил как давят ногой насекомое, мимоходом, равнодушно, не замечая. И ещё ей было очень страшно и тоскливо от того что Великий Тулла станет презирать её за то что она сделает. И её мертвый брат, и мертвый отец, если она встретит их <там>, как холодно и брезгливо они посмотрят на свою сестру и дочь, которая не смогла продолжить сражаться, отказалась продолжать. И даже мать. Слезы покатились из её глаз. Если там в сумрачном, холодном, туманном мире, куда уходят такие как она, ей вдруг каким-то образом придется столкнутся с умершей матерью, то с каким же презрением она посмотрит на свою дочь, а может и вообще не посмотрит и пройдет мимо. И горькая обида сжала сердце девочки, ведь это так несправедливо, они все оставили её, все ушли, гордые и сильные, сражаясь, как и полагается, до последнего мгновения жизни, ушли бросив свою дочь и сестру на растерзание и унижения. Ну разве могла она, одиннадцатилетняя девчонка, сражаться на равных с этими громадными бородатыми злобными норманнами. Что она могла противопоставить им? Это несправедливо. И чтобы её не ожидало за порогом смерти этот никак не может быть хуже чем то, что с ней происходит здесь.

Синни закрыла глаза. Она не хотела думать ни о чем, хотела чтобы мысли замерли, ушли во тьму, оставили её в покое и позволили ей остаться в немой глухой пустоте. Оставленная и покинутая всеми, она хотела, чтобы и она сама покинула себя.

Так она лежала ещё какое-то время, но затем приподнялась со своей убогой лежанки, пододвинулась вперед и протянув левую руку сорвала все три бледных мягких гриба. Чуть помедлила, словно ещё сомневаясь, но затем засунула их в рот и принялась жевать. С трудом заставив себя проглотить омерзительную горькую массу, она улеглась в прежнее положение. Ей подумалось о том что странный южный бог Фрэя Сильвуса непременно простил бы её за то что она сделала. Он бы всё понял. Но Тулла никогда. Никогда.

19

Далира, не давая норманну приблизиться, в длинном выпаде ударила копьём, целя остриём в шею врага. Удар был очень опасным. Именно такой достал Дарреса и по сути лишил его сил. Но Хальфар отклонился назад и наконечник прошел мимо. Хальфар усмехнулся, словно бы с одобрением, словно ему нравилось, как всё начинается.

Далира тут же отступила назад, не подпуская врага к себе и оставляя себе возможность действовать копьём. И ударила снова, теперь ещё быстрее. Мужчина снова уклонился. Девушка переместилась на шаг в сторону и ударила опять, очень быстро и прицельно. Лезвие наконечника прошло рядом с левым виском норманна. Он чуть качнул головой, будто отгоняя муху и попытался пройти вперёд, желая сблизиться с противником. Но Далира, умело маневрируя, то отступая, тостремительно уходя в бок, не допускала сближения и снова и снова атаковала. Наконечник копья вздрагивал, вибрировал и иногда казалось, что пел, сверкая на утреннем Солнце и радуясь битве. Далира била не только прямо, но и рассекая пространство справа налево, ловко поворачивая оружие по дуге, тем самым значительно усложняя врагу попытки уклониться. И в какой-то момент, дёрнув копьё на себя, мастерским обратным ходом она всё-таки задела норманна. Железный наконечник разрезал ему левую щеку. По рядам зрителей прошелестел одобрительный гул, воины отдавали должное мастерству молодой бриттки. Хальфар отпрыгнул назад, мотнул головой и засмеялся. "А-хаа!!", весело воскликнул он, "эта буйша и правда умеет кусаться". Далира тут же атаковала снова, но Хальфар смело шагнул прямо на удар и с невероятным хладнокровием, ибо речь шла о долях секунды, отвёл копье дубовым топорищем и чуть повернув своё оружие, заблокировал наконечник, поймав древко копья бородкой топора. Он попытался схватить левой рукой древко, но женщина сразу же шарахнулась прочь, выдергивая копьё из захвата.

Хальфар усмехнулся, ему почудилось что он увидел на лице женщины страх.

Далира действительно на миг запаниковала. Она понимала, что в ближнем бою у неё нет никаких шансов и только копьё и длинная дистанция дают ей хоть какую-то призрачную надежду на победу. Её сердце ёкнуло, когда копьё на пару секунд застряло в боевом топоре противника, она не могла себе позволить лишиться своего главного оружия. Кроме того, копьё было единственным оружием, которым она владела по-настоящему хорошо. Она приучалась к нему с детства под строгим и требовательным надзором отца, который считал, что для женщины копьё подходит гораздо более чем меч или топор. Далира пыталась передать этот навык детям, но ни Анвелл, ни Синни не выказывали особого стремления овладевать копейным боем. Анвелл верил в меч и мечтал стать великим мечником, а Синни вообще не любила оружия и немного помахав маленьким детским копьём, заявляла, что у неё ноют руки и вообще есть дела поинтереснее, чем размахивать глупой палкой.

Далира почти испуганно отбросила все мысли о своих детях. Сейчас это совершенно ни к чему. Сейчас нужно быть сосредоточенной и свободной от всех эмоций. Так её учил отец. "В бою ты должна быть целеустремленной, но спокойной. Входи в битву без напряжения, однако не беспечно, с духом уравновешенным, но не предубежденным. Не позволяй противнику проникнуть в твоё состояние. Не позволяй ему цеплять тебя и вести за собой. Не подходи к нему слишком близко и не отходи слишком далеко, правильная дистанция это самое главное, всегда помни о дистанции. Не смей бояться своего противника кем бы он ни был, ибо страх сковывает. Но ещё более не смей относится к врагу легкомысленно каким бы слабым он ни казался, ибо легкомыслие ослепляет. Будь готова погибнуть, принимая смерть спокойно и без волнения, не давая мыслям о ней обессилить тебя. Но помни что главное жизнь, ищи любую возможность сохранить её, сражайся до самого конца и никогда не сдавайся. Никогда. Запомни, дочь: правильная дистанция и никогда не сдаваться".

Далира вдруг сделала резкую перебежку и ударила в Хальфара почти с боку, затем ещё и ещё. И снова бросок в сторону и удар. Она практически не чувствовала никакой усталости, напротив собственная сила и энергия казались ей бездонными. Может быть дело было в том что благодаря волшебству Туллы в ней сейчас мощь двух человек, а может потому что она сражалась за свою дочь и это наполняло её практически бесконечной силой. Теперь она била не только в голову и шею, но и по всему огромному телу белокурого гиганта. И она явно заставила его нервничать. Хальфар по-прежнему уворачивался вполне удачно и вроде как легко, но что-то изменилось. Наконечник копья подбирался к нему всё ближе, он всё чаще запаздывал на какие-то мгновения и его определенно начинало раздражать, что бой длится уже несколько минут, а всё что он делает так это прыгает вокруг как заяц, уходя от пляшущего копья. Далира ударила, целясь в его правую ногу, Хальфар изящным чуть ли не танцевальным движением увёл ногу за спину, пропуская копьё под бедром, но на обратном движении копья Далира снова сумела его достать. На этот раз наконечник разрезал внутреннюю поверхность его левого бедра и на этот раз рана была гораздо более серьезной. Темная кровь обильно хлынула по ноге, заливая штанину. Зрители опять зашумели и уже невозможно было понять общий настрой этих голосов, то ли недоумение, то ли восхищение, то ли недовольство.

Эльдвуг Дубовый Щит посмотрел на Рейнмара Молотобойца. Тот в ответ растерянно пожал плечами, мол, бог его знает что тут происходит. Эльдвуг посмотрел на остальных стоявших возле него воинов, они тоже выглядели слегка озадаченными и вроде как расстроенными. Ярл поглядел на свою жену. Прекрасная Брунгильда Мэйнринг была очень бледна и не отрывала взволнованного взгляда от сражавшихся, при этом ещё и крепко вцепившись в левую руку своей служанки. Княгиня явно о чём-то переживала и ярл не слишком весело усмехнулся про себя. Он конечно по-прежнему ни на секунду не допускал мысли, что безумная бриттская девка может каким-то образом одолеть могучего Буяна, но всё же чувствовал некоторое удовлетворение от того что она по крайне мере пару раз достала его и тем самым несомненно унизила.

Хальфар действительно начал терять самообладание, эта тощая раскрашенная девка всё больше выводила его из себя. Он понимал, что надо прекращать эти нелепые пляски и забирать у неё копьё. Она явно слишком хорошо им владеет. А он на такой дистанции ничего не может ей сделать. Тем более как опытный воин он отлично знал, что раз уж кровь полилась, то затягивать битву нельзя, с кровью уходит сила, уходит очень быстро. И хотя он верил, что его несокрушимое могучее тело способно вынести гораздо более серьезные и многочисленные раны чем пара этих жалких порезов, всё же безусловно это сражение пора заканчивать. Для его статуса было унизительным уже то что оно вообще до сих пор продолжалось. Да, конечно, по началу он просто забавлялся, наблюдая как эта глупая девка бегает вокруг него со своим таким же глупым копьём, но сейчас пора бы уже что-то сделать. А то Гёмли и остальные чего доброго подумают, что Хальфар Буян очевидно сдал, если столько времени не может справиться с какой-то жалкой буйшей. А что подумает прекрасная рыжеволосая Брунгильда Мэйнгринг? От этой мысли его бросило в жар и он, сузив глаза, начал готовиться к атаке, внимательно наблюдая за движениями молодой кельтки.

Хальфар стал собран и серьёзен. Теперь он почти не уклонялся и, опережая противника, шёл прямо на удар, отбивая копьё топором. Это было очень опасно, но Хальфар не колебался и не сомневался. Два раза он вскользь попал по копью, отбросив его в сторону, но это ничего ему не давало. Кельтка молниеносно отскакивала назад и нападала снова. При этом сила и точность её ударов ничуть не ослабевали, казалось, что усталость ей неведома. Это начало порядком раздражать гордого норманна, он не привык чтобы кто-то превосходил его в выносливости и крепости. Он становился всё сосредоточенней, это проклятое копьё уже почти пугало его, ибо возникало то тут то там и возможность того что он вот-вот упустит его, потеряет из виду, не доглядит, подпустит к себе и оно в конце концов вонзится в него представлялась ему всё реальней. Он сделал очередной заход на удар и сильно попал по древку лопастью своего топора, копьё вздрогнуло, спружинило и чуть не вылетело из рук кельтки, изогнув ей запястья. Девушка удержала оружие, но секундного замешательства оказалось достаточно чтобы Хальфар сделал резкий шаг вперед и наконец-то надежно перехватил древко копья своей стальной ладонью. Рванул к себе. Далира должна была тут же отпустить копьё, она знала это, знала, что ей не совладать с огромной силой врага. Но не отпустила, просто не смогла, ибо копьё было её единственной надеждой на спасение. Дальше всё произошло очень быстро, Далиру бросило вперёд и Хальфар тут же ударил наотмашь, заехав обухом топора ей в лицо. И хоть удар был из неудобного положения и получился не слишком мощным он буквально сокрушил рот кельтки, разбив ей челюсть, дёсны и выбив зубы. Боль была чудовищная. Словно её в лицо лягнула лошадь, мир вспыхнул багровой вспышкой и перевернулся. Дико вскрикнув она отлетела назад и упала на бок, но успела упереться рукой в землю.

Присутствующие решили, что всё кончено. Всё стало на свои места. Возбуждение и напряжение спало. Многим уже начинало казаться что у них на глазах происходит что-то невероятное, почти чудесное, но в один миг всё вернулось на круги своя. Хальфар и сам в это поверил. Он не бросился к молодой женщине, спеша её добить. Вместо этого он стоя на месте и насмешливо глядя на неё, принялся демонстративно ломать копьё. Он разломал его на три части и два куска отбросил в сторону, а третий, с наконечником, оставил в руке, глядя на него с кривой улыбкой. Ему представилось что это будет очень символично и особенно унизительно для бриттки, если он вонзит ей в брюхо её собственное оружие.

Далира, уперевшись ладонями в землю, прикрыв глаза и опустив голову, как могла выталкивала из себя кровавую массу вперемешку со слюной, зубами и частицами костей. Жуткая боль звенела и отдавалась по всему черепу, не давая прийти в себя. Она словно оглохла и ослепла, дрожа всем телом, содрогаясь, не в силах даже нормально вздохнуть, она с отчаяньем ждала последнего рокового удара. Но вдруг всё стихло. В её голове, в груди, во всём теле наступила благотворная тишина. Боль исчезла. Сердце снова билось сильно и размеренно, уши прекрасно слышали и она могла дышать. Она осторожно провела языком по дёснам и зубам, всё было цело, всё было на месте, её рот, губы, челюсти были абсолютно невредимы. Она открыла глаза и улыбнулась. Оттолкнулась от земли и вскочив на ноги, развернулась к противнику. Тот с удивлением воззрился на неё. И не только он. Стоявшие на площади люди с недоумением глядели на девушку. Выглядела она ужасно, попросту чудовищно, нижняя часть лица вся в крови, в слизи, в каких-то багрово-белых ошметках, в размазанной синей краске. Опытные воины прекрасно знали, что от такого удара обухом топора в лицо так просто не оправиться. Но тем не менее эта женщина спокойно стояла перед ними и исподлобья смотрела на своего врага.

Эльдвуг и Рейнмар переглянулись. Оба выглядели ошеломленными. Гёмли, бесцеремонно растолкав товарищей, прошел вперед, с любопытством вглядываясь в лицо кельтки. Ульрих Безухий нервно потирал посох, пытаясь уразуметь что происходит. Брунгильда, которая после падения Далиры как и прочие решила что для той всё кончено и почувствовала облегчение и наконец отпустила предплечье стоявшей рядом Софи, теперь впала в ещё больший ступор.

– Живучая сучка, – насмешливо прокомментировал Хальфар, помахивая в левой руке обломком копья. – Живучая.

– Ты даже не представляешь насколько, – глухо сказала Далира и вытащила топор.

Хальфар помрачнел и нервно подвигал нижней челюстью. Он ощутил явственную тревогу. Что-то было не так, определенно не так, он не понимал, что именно, но уже начинал сознавать что ему лучше воспринять эту странную девицу совершенно серьезно.

Они медленно кружили друг против друга, Далира с топором Ильзира в правой руке, Хальфар с топором в одной руке и с наконечником копья в другой. Хальфар с нетерпением ждал атаки бриттки, он был уверен, что на этот уж раз он сумеет покончить с этой вздорной девкой, в ближнем бою она ему не соперница. Он слегка покачивал обломком копья, предвкушая как всадит его в женское тело, он всё больше и больше хотел покончить с ней именно так. Но Далира медлила, осторожно идя по дуге и поворачиваясь к мужчине то левым, то правым плечом, словно примериваясь как ей будет лучше и постоянно покачивая топором. Наконец она бросилась вперед и ударила справа в горизонтальной плоскости. Хальфар почти небрежным жестом отбил её топор своим и тут же ткнул наконечником копья ей в голову. Девушка проворно уклонилась, выгнувшись назад и вдруг рванулась вперед и прямым ударом левой ноги от всей души заехала норманну куда-то в низ живота или может прямо в пах. Хальфар надсадно крякнул и чуть согнулся, оттопырив зад. Некоторые из зрителей заулыбались, а кто-то и вполне звучно засмеялся. Разъяренный Хальфар, придя в себя после столь чувствительного и не только для тела, но и для его самолюбия удара, устремился в атаку сам, активно нанося удары и топором, и копьём. Его могучие руки двигались с невероятной скорость. Возбужденные зрители, затаив дыхание, в едином порыве подались вперед. Все решили, что близится кульминация поединка. Далира заметалась как испуганная белка, удары приходили слишком быстро и будто бы со всех сторон, она едва успевала хоть как-то реагировать на них. Первые полминуты она ещё каким-то чудом уклонялась, действуя уже практически интуитивно и на удачу, бросаясь из стороны в сторону, но потом её собственное копьё ударило её в шею справа, но не лезвием, а плоской частью наконечника. Далиру бросило влево, краем глаза она успела заметить приближающийся с другой стороны топор, выставила ему навстречу левую руку, которую тот смял и сломал, но тем не менее она изменила его направление и он не попал в голову. Полуоглушенная, с покалеченной рукой она резко подалась назад, но при этом умудрилась махнуть своим топором снизу-вверх, ни на что особо не рассчитывая, а скорее в жесте отчаянья. Но неожиданно её топор во что-то врезался.

– Клянусь вавилонской блудницей, на её стороне боги! – Вскричал Гёмли. Остальные загалдели, взволнованно тыкая пальцами и переговариваясь.

Славный добротно сделанный топор Ильзира с ясеневым топорищем и "длиннобородым" лезвием попал Хальфару в подбородок. Женский удар, скорее просто взмах, да ещё и на излете не обладал большой силой. Тем не менее он разбил норманну подбородок и заставил мужчину отступить назад. В голове у него звенело, пылающая боль затопила нижнюю часть лица, в глазах всё немного поплыло. Он попробовал подвигать нижней челюстью, но тут же весь скривился от резкой боли. Кровь текла ему на шею и грудь.

Далира, также отбежав назад, стояла согнувшись, опустив покалеченную левую руку между ног, переводя дух и глядя в землю перед собой. Краем глаза она видела, что её враг застыл далеко от неё и вроде как нападать пока не собирается.

Хальфар тяжелым взглядом глядел на молодую женщину и чувствовал, как его тело дрожит от переполнявшей его злобы. Он пытался понять, что происходит, но его мысли словно натыкались на глухую стену, он не мог ничего понять. Почему он так долго не может справиться с ней? Откуда в ней столько выносливости и силы? И смутное предчувствие чего-то дурного ледяной змеёй скользило по его душе. Он вспомнил что она убила Ильзира. Тогда он почти пропустил эти слова мимо ушей. Судьба Краснокожего его волновала мало, а вернее вообще не волновала. Но всё же, подумалось ему сейчас, Краснокожий был сильный воин. И даже если у него плохо действовала нога, он всё равно мог бы с легкостью разделаться с пятью такими как эта девка. Но не разделался даже с одной. Хальфар подумал об изнасилованной им девочке. Может дело в этом? Ему пришло на ум что возможно буйша знает, что случилось с её дочерью и это даёт ей силы. Ненависть к нему. Но он выкинул это из головы. Да пусть она хоть изойдет этой своей ненавистью как вонючим жидким поносом, со злостью подумало он, это ничего не меняет. Ему припомнилась поговорка: "Жаба не запоёт соловьём, а свинья не взлетит орлом". "И этой убогой овце не убить такого волка как я". Он захотел сказать ей это, снова посмеяться над ней, подбодрить себя. Но только он начал говорить "жаба…" и тут же сморщился и умолк, поврежденная нижняя челюсть заныла и загудела болью, отдававшейся чуть ли не в затылок. Хальфар поморгал, покривился и, наклонив голову, раскрыл рот, выпуская кровь и слюну.

Далира ни на кого не смотрела, согнувшись и опустив голову, она слушала свою левую руку. И когда боль ушла, она осторожно пошевелила ей, повращала кистью и поняла, что чудесным образом кости руки снова целые и она полностью невредима. Девушка выпрямилась, пристально смотря перед собой. Она вдруг ощутила пустоту, почти безразличие к происходящему. Она подумала о Синни, подумала спокойно почти отрешенно, потом об Анвелле. Она вспомнила их последний вечер, как она шла позади них и в свете закатного Солнца любовалась ими. Своими прекрасными детьми. Она вспомнила своё ощущение огромной наполненности её собственной жизни, ощущение присутствия бесконечной радости и смысла в ней. И всё из-за этих двух юных людей. А теперь один из них мёртв, а другая, изнасилованная и искалеченная, если не телом, то душой, спрятана в каком-нибудь подвале этого города. Изнасилована. Она вспомнила как это отвратительный краснолицый норманн орал, брызгая слюной и кровью, что они по очереди насиловали Синни, "насиловали во все её маленькие тугие дырки". "Может солгал?", отрешенно подумала Далира. И она вдруг поняла причину этой отрешённости. Это смерть. Она рядом и она решение. Ей почудилось что она снова ощущает ледяной ветер, окутывавший её безжалостного бога. Тулла здесь, рядом с ней. И с улыбкой он подсказывает ей решение. Далира повернула голову и спокойно посмотрела на своего врага. Пустота в сердце это хорошо, это значит время пришло. Вот они все стоят рядом с ней. Анвелл с разбитой головой, маленькая худенькая Синни с большими темными глазами и огромный беспощадный бог с сине-белым лицом. Они смотрят на неё и ждут. Ждут когда она поймет что другого выхода нет. Ей не одолеть этого норманна, пытаясь пробить его защиту и пересилить его оружие своим. Он слишком опытен и силён. Остается поменять свою смерть на его.

Далира медленно переложила топор в левую руку, а правую отвела за спину, взяла рукоять ножа, слега вынула его из ножен и вернула назад. Прекрасный свободный ход и удобный захват. И не позволив себе больше о чем-нибудь раздумывать побежала к своему врагу.

Хальфар почти вздрогнул, увидев что чудовищно раскрашенная черноволосая женщина летит на него. С топором в левой руке. Но страха не было, он шестым чувством понял, что сейчас всё решится и ощутил что-то сродни облегчению. Поудобней перехватив топор, он повернулся навстречу противнику, глупой овечке, набрасывающейся на матёрого волка. Он сделал шаг и почувствовал, как кровь хлюпает в левом сапоге и сама левая нога как-то не очень уверенно его слушается. Но тут же выбросил это из головы, с яростью глядя на приближавшуюся кельтку. Он ещё успел удивленно подумать о том, что вроде бы её левая рука должна быть сломана, он отчетливо слышал хруст кости.

Далира качнулась влево вправо, мешая врагу понять, что она задумала. И резко швырнула топор ему в лицо. Хальфар изогнулся, пряча голову и одновременно поднимая левую руку с копьём для защиты. Но он успел заметить, что Далира нырнула вправо, пытаясь обойти его слева. И крутанувшись на правой ноге, да так что левая взмыла в воздух, он с громаднейшим наслаждение всадил лезвие топора в ребра кельтки. Но удар был по слишком длинной дуге и тела женщины достиг уже на излете и потому врубившись в её кости он всё же не смог сбить её движения и она рывком вырвав из себя топор всё же сумела обогнуть норманна и запрыгнуть ему на спину, схватив левой рукой за шею и обвив его ногами. А дальше правая рука выхватила нож и принялась бить им в лицо белокурого гиганта. Далира пыталась попасть ему в глаза. Но острая боль в боку, в искалеченной грудной клетке, пульсировала и билась в ней как бешенный зверь, не давала ей нормально двигаться и дышать. Удары выходили неточными и слабыми. Но всё же чудовищными. Она всадила нож в левый глаз Хальфара. Тот яростно взревел и весь взбрыкнул. Он ударил копьём куда-то себе за спину, но тут же понял тщетность этих слепых ударов и отпусти копьё, пытался схватить женщину за волосы рукой. А Далира, намертво вцепившись в его шею, продолжала орудовать ножом, тоже практически уже ничего не видя. Хальфар ревел как медведь, стальное лезвие полосовало его прекрасное мужественное лицо самым варварским образом. Наконец он схватил Далиру за волосы и рванул так что та истошно взвизгнула. Весь извернувшись, он с неимоверной яростью стягивал её с себя. Далира продолжала как могла пытаться бить его ножом, уже куда-то в грудь и шею. Но удары выходили корявыми и слабыми. Но всё же она сумела сильно разрезать ему шею. Хальфар уже лупил её обухом топора, махая им куда-то себе за спину и при этом весь дергался и изворачивался, пытаясь сбросить её. В конце концов обух заехал ей по голове и они расцепились. Далира упала на спину и начала отползать назад. Хальфар качаясь и кренясь, устоял на ногах. Он попытался развернуться, но тут же покачнулся и всё же упал на одно колено. Набычившись, он водил головой из стороны в сторону пытаясь разглядеть что-то вокруг себя. Левый глаз он потерял, но правый, затекший кровью в сильно изрезанной глазнице, вроде бы ещё был способен видеть. Хальфар остервенело вытирал его, не обращая внимания на боль. Он отбросил топор и вынул меч. Он размахивал им вокруг себя, чтобы предупредить возможное нападение.

А Далира, отодвинувшись на безопасное расстояние, начала подниматься с земли. Разбитая голова гудела и звенела, заполняя тело тошнотой и слабостью, истерзанный торс на любое движение отзывался острейшей болью. Но Далира пересиливала всё это, понимая, что сейчас нельзя ждать волшебного исцеления. Кое-как встав на ноги, она вытащила меч Анвелла и шагнула к стоявшему на одном колене Хальфару.

– Остановите это! Хватит. – Крикнула Брунгильда. – Она… она колдунья!

Мужчины с удивлением посмотрели на жену ярла.

Но ни Хальфар, ни Далира не обратили ни малейшего внимания на эти слова. Они вообще теперь ни на что не обращали внимания кроме друг друга. Сейчас для них существовали только они вдвоём. Их казавшийся бесконечным поединок заполнил для них весь мир, от земли до неба. Хальфар разглядел приближавшуюся с мечом в руке женщину и попытался подняться с колена. Далира бросилась вперед.

Её охватило странное ощущение полного отсутствия страха, она больше не боялась ничего. Совсем ничего. Весь этот огромный белокурый несокрушимый полубог превратился теперь в хлюпающее изрезанное изуродованное, едва способное видеть и стоять существо. И ей до того не было страшно, что на мгновение ей стало страшно от того что ей не страшно. Это было бы почти забавным если бы она задумалась над этим. Но она не задумывалась. Всё это лишь молнией пронеслось где-то внутри.

Прекрасная Брунгильда решительно направилась к своему мужу. Но в этот момент Далира ударила по мечу норманна и лязг от столкновения двух клинков заставил рыжеволосую девушку замереть на месте. Она снова уставилась на сражающихся.

Хальфар неистово махал мечом, пытаясь отогнать кельтку и улучить секунду чтобы встать на ноги. Но ничего не получалось. У Далиры словно прибавилось сил. Разрубленная грудная клетка снова срослась, кожные покровы восстановились, разбитая голова полностью исцелилась и женщина как будто бы чувствовала себя такой же свежей и бодрой как и в начале схватки. Но теперь она не боялась и не осторожничала. Она осыпала мужчину градом ударов, не давая ему передышки, ещё и перемещаясь туда-сюда и пытаясь достать его с боку. Хальфар, который едва мог видеть, был просто не в состоянии уследить за своим противником. К тому же, стоя на одном колене, он не мог поворачиваться и маневрировать и с отчаяньем, да именно с отчаяньем, таким доселе незнакомым ему, вечному победителю, чувством он понимал что ещё вот-вот и меч бриттки так или иначе достанет его.

Брунгильда, оттолкнув кого-то из воинов, подошла к мужу.

– Останови это, Эльдвуг! – Потребовала она.

Ярл хмуро посмотрел на неё.

– С какой стати?

– Ты позволишь этой женщине убить своего брата?

Ярл отвернулся от жены. Она схватила его за руку, чтобы привлечь внимание, но услышала глухой вскрик с площади и повернулась туда.

Далира вонзила меч в правое плечо врага. Но не глубоко и тут же отскочила назад. Хальфар отмахнулся в её сторону, но Далире даже не пришлось уклоняться. Хальфар очень ослабел. Сколь ни был его организм силён и крепок, огромная кровопотеря начала сказываться на нём. У мужчины было два глубоких разреза, один на шее, другой на внутренней стороне левого бедра, и это не считая разбитого подбородка, изрезанного лица и уничтоженного глаза. Сейчас он практически промок от крови и оставшееся зрение то и дело заволакивало багровой пеленой. И всё же он вдруг подбросил себя вверх, вскочил на обе ноги и с немыслимой злобой набросился на девушку. Но она не отступила, она отбила его удары и своим смелым выпадом распорола ему правый бицепс. Рука Хальфара, в которой он держал меч, дрогнула, вытянулась, повисла на пару секунд вниз. Он попробовал поднять её и в этот момент он потерял из виду противника. Далира сдвинулась влево и со всей силой, на которую была способна ударила сверху – вниз по правому запястью норманна. И всё было кончено. Хальфар издал какое-то надсадное мычание, Брунгильда тихий вскрик, некоторые из воинов что-то вроде возгласов восхищения, некоторые нецензурные слова.

Запястье было разрублено, но не полностью. Правая кисть безвольно повисла на кусочках кожи и костей. Меч норманна упал на землю. Но не смотря на всё это, Хальфар ещё попытался присесть и подобрать его левой рукой. И Далира от всей души врезала ему ногой в голову, в его и без того уже всё истерзанное, изрезанное лицо. Хальфар глухо охнул и повалился на спину, в голове что-то щелкнуло, лопнуло и он то ли окончательно перестал видеть, то ли на какие-то секунды потерял сознание.

В полнейшей тишине, под застывшими взглядами зрителей, боящихся даже моргнуть чтобы ничего не пропустить, Далира подошла к голове лежавшего перед ней мужчины, вздрагивающего, барахтающегося, бесцельно шарящего левой рукой и двигающего ногами. Она установила остриё меча Анвелла в ложбинку между ключиц Хальфара, внимательно глядя на изуродованное окровавленное лицо.

– Не смей! – Вскричала Брунгильда и вышла вперёд к кельтке. – Ты не можешь его убить.

Далира никак не отреагировала на это крик, даже не посмотрела в ту сторону. Она неотрывно глядела на поверженного врага, на то как толчками из него извергается кровь, как кривятся его губы, словно он пытается что-то сказать, как подрагивает его голова, словно он недоверчиво качает ей, словно он не в силах поверить, что это происходит.

– Остановите её! – закричал Брунгильда. – Вы что не понимаете, что это невозможно?! Что только колдунья могла бы сделать это. Она… она ведьма! Ведьма!! Смотрите на ней совсем нет ран, ни одной! Да что вы стоите? Эльдвуг, прикажи отогнать её прочь. Рейнмар! Убери её. Она ведьма! Это нечестный поединок.

Далира, сама не зная почему, медлила надавить на меч, всё также завороженно вглядываясь в поверженного исковерканного норманна.

Слова "ведьма" и "нечестный поединок" всё-таки нашли какой-то отклик среди мужчин и они забурчали, заворчали как гром ещё очень далекой грозы.

Брунгильда бросилась к Рейнмару и потянула его за руку в сторону лежавшего Хальфара.

– Останови её! – Потребовала она.

Рейнмар не двинулся с места и посмотрел на ярла. Брунгильда оставив в покое его руку, бросилась к мужу и подойдя почти вплотную яростно прошептала ему:

– Ты что хочешь так с ним расправиться? А что скажут твои люди? Что ты отдал своего человека на заклание бриттской ведьме. – Она поглядела на других воинов и громко сказала: – Что вы молчите? Ведь это несправедливо. Боги отвернутся от нас, если мы позволим бриттской ведьме безнаказанно убивать наших братьев!

– Верно! – Закричали где-то в толпе.

– Колдовство вне закона, – важно произнес Ульрих Безухий.

Брунгильда, чувствуя поддержку, бросилась в более решительное наступление на мужа.

– Слышишь?! Это вне закона. Колдунов и предателей топят в мешке со змеями и собаками. Прикажи её убрать от него.

Ярл с совершенно потемневшим лицом, угрюмо глядел куда-то мимо жены.

Далира убрала меч от шеи Хальфара и развернувшись направилась к ярлу и его жене. Рейнмар и ещё двое воинов рядом, увидев что страшная раскрашенная женщина приближается к ярлу, поспешно вытащили топоры. Брунгильда, заметив это, а также взгляд мужа куда-то ей за спину, стремительно обернулась и едва не вскрикнула, увидев в трех шагах от себя чудовищную, изукрашенную синим и покрытую кровью, с обнаженным мечом в руке бриттку. Далира холодно глядела в глаза рыжеволосой женщины.

– Не кричи, – сказала Далира. – Можешь забрать эту падаль себе, если она тебе так нужна.

Глаза Брунгильды потемнели от гнева, но она не решилась что-то сказать.

Далира посмотрела на ярла.

– Согласен ли ты с тем что я одолела Хальфара Бринбьёрда, ярл?

Эльдвуг смотрел на неё тяжелым взглядом.

– Убери меч, – сказал он.

Далира отрицательно покачала головой.

– Нет, пока не увижу свою дочь.

Между ними стояла Брунгильда. Ярл отодвинул свою жену в сторону и шагнул вперёд. Тут же за ним, как по команде подались Рейнмар и другие воины с топорами в руках. Ярл долго смотрел на стоявшую перед ним женщину. Несмотря на обилие крови на ней, он видел, что её лицо абсолютно цело и невредимо, то самое лицо куда со всего маху угодил обух боевого топора. Так же, как и левая рука и только что разрубленный торс. Стоявшим в отдалении это не было так очевидно, но он это видел. Он разглядел на левом виске рядом с уголком глаза маленькую татуировку руны "Th".

– Тулла? – Тихо спросил он.

Женщина, заглянув в самые его глаза, чуть изогнув губы в усмешке, сказала:

– Я.

Эльдвуг вздрогнул, может не внешне, но где-то в глубине сердца. Не от страха, но вроде как от соприкосновения с чем-то невероятным, чудесным. После всего увиденного и услышанного он готов был ей поверить. Ему стало неуютно, тревожно под её взглядом, легкое смятение охватило его. Но женщина отвернулась, подарив ему облегчение. Далира поглядела за спину. Норманны выходили на площадь. Они подошли к лежавшему Хальфару, присели возле него, осматривая, а между тем заполняя собой всё пространство за спиной кельтки, будто окружая её. Далира снова посмотрела на Эльдвуга.

– Я прошу тебя, Эльдвуг Дубовый Щит, прикажи привести мою дочь, – сказала она.

Он ещё чуть помедлил и обратился к своему форингу.

– Рейнмар, найди Гуннара Сиволапого и приведите сюда её дочь.

Но только Рейнмар сделал шаг, как Ульрих Безухий поднял руку, призывая его остановиться. Лагман вышел вперёд, посмотрел на мужчин, вышедших на площадь и сурово сказал:

– Скверное дело ты затеял, Эльдвуг Дубовый Щит. Отдаёшь себя и заодно всех нас во власть этой ведьмы. Твоя жена права, наши боги не простят нам этого.

Часть воинов, видимо согласных с такой точкой зрения, приблизились к лагману, сплотившись вокруг него и угрюмо поглядывая на кельтку. Прекрасная Брунгильда гордо подняв голову тоже чуть вышла вперед и громко сказала.

– Ульрих правильно говорит. Мы отдали этой ведьме нашего брата на заклание и пусть он не умер…

– Да не-е он всё равно сдохнет! – Равнодушно крикнул один из воинов, осматривающих Хальфара. – Буйша знатно его изрезала, кровищи как из свиньи на бойне.

Столь грубое безответственное замечание сбило Брунгильду, она словно забыла о чём говорила.

– Ну да, – весело поддержал кто-то, – такого-то хряка ухайдохать тут нужно погорбатиться дай боже, ведьма ты там или нет.

Послышался чей-то смех.

Гёмли, раздвигая людей как могучая ладья волны, вышел и сказал:

– Ведьма она там или не ведьма, один хер дралась как раненая волчица. И если бы Буян отрубил ей голову или руку, сдохла бы эта буйша как положено. Новая у неё точно бы не выросла, такое лишь богам под силу. А значит, как ни крути, бой честный.

Брунгильда с ненавистью посмотрела на низенького, но необхватного в плечах мужчину. Но только она открыла рот что-то сказать, как её перебил ярл. Он резко и неприязненно проговорил:

– Чем ты недовольна, жена? Буйша не добила нашего брата, бой остановлен как ты и хотела. Так может лучше пойдешь и организуешь помощь нашему славному воину, вместо того что бы вмешиваться в то что тебя не касается?!

Брунгильда с гневом поглядела на мужа, она не привыкла чтобы он так с ней говорил. Но он смотрел на неё с такой ледяной яростью что молодая женщина предпочла за благо воздержаться от ответа и стремительно повернувшись, действительно направилась к лежащему Хальфару, по пути сердито призывая к себе служанку.

Ярл посмотрел на Ульриха.

– И тебе, лагман, лучше сейчас помолчать. Мы ни на тинге. Я отдал приказ и жду его исполнения. – Он оглядел воинов, стоявших за спиной Ульриха. – Или кто-то чем-то недоволен и хочет что-то сказать?!

Никто не ответил. Он посмотрел на форинга и мрачно изрёк:

– Я жду, Рейнмар.

Тот, также сердито, как и Брунгильда, шагнул вперед, отталкивая с пути всех кто попадался, и зычно пробасил:

– Эй, Сиволапый, хрен мордатый, где ты там?

20

Синни лежала на боку, свернувшись клубком, обхватив худой впавший живот, и отстранено размышляла о том как она скоро умрёт. К вечеру совершенно точно. "Ведьмины пальцы" не дают другого исхода. И пыталась убедить себя, что ей совсем не страшно, что ей безразлично теперь уже. Но страх потихоньку постепенно вползал ей в сердце как едкий удушливый дым в щели подожжённого дома. Но она резко очнулась от своих тяжких дум, заслышав грохот шагов и раздраженные мужские голоса. И осознав, что ищут её, она подскочила на своей досточке, охваченная безотчетным ужасом. Она забилась в угол, с отчаяньем думая: неужели они успеют еще раз надругаться над ней прежде чем она умрет?

Шаги замерли у её каморки и дверь открылась. Увидев Гуннара и еще какого-то громадного норманна с фигуркой молота на толстой золотой цепи, Синни задрожала как осиновый листок. Ей тут же пришло на ум что Хальфар уже продал её другому норманну, причем такому же здоровенному и наверняка такому же безжалостному и злобному как он сам, и что сейчас её поведут в дом нового хозяина, где её ждут новые унижения и надругательства.

Рейнмар хмуро посмотрел на девочку и пробурчал:

– Выходи.

Но Синни не двигалась с места, ужас почти парализовал её. Неужели она не успеет умереть раньше, чем её снова начнут истязать? Она беспомощно взглянула на Гуннара и жалобно произнесла:

– Прошу вас, не надо.

– Выходи, – повторил Рейнмар. – Живее.

Гуннар молчал и Синни поняла так что всё решено и единственное чего она добьётся, медля выходить, того что её выволокут за волосы. Она с трудом поднялась со своей дощечки. Затекшее измученное тело плохо слушалось. Она сделала шаг и, едва не упав, схватилась за косяк и некоторое время стояла, замерев. Затем испуганно посмотрела на форинга, предполагая, что он недовольный её медлительностью сейчас схватит её за шиворот и потащит прочь. Но огромный норманн с заплетенными в космы бородой и волосами, только угрюмо смотрел на неё и терпеливо ждал. Синни вышла из каморки и побрела к выходу.

Увидев девочку на улице при ярком утреннем Солнце, Рейнмару стало слегка не по себе. В душе возникло глухое раздражение, злость, словно его против воли заставили участвовать в какой-то мерзости. Он отчетливо ощутил что-то сродни гадливости, неприязни, а может и почти гнева. Но ни к ней, ни в коем случае ни к ней, к этому жалкому изможденному ребёнку.

Синни действительно выглядела ужасно. Её длинные черные волосы спутались, слиплись и падали на уставшее чумазое лицо как черные замшелые ветки. Сзади в районе ягодиц на её зелёном платьице расплылось огромное темно-бурое пятно. Изорванный чуть ли не до пояса низ платья оголял её худые ноги, покрытые засохшей кровью, безобразными синяками и обширными ссадинами. Жалкие шерстяные грязные чулки сбились складками у самых лодыжек, а подол юбки превратился в почерневшие заскорузлые лохмотья. Кроме того, передвигалась она таким образом будто каждый шаг отзывается болью, словно ей трудно идти и у неё какие-то проблемы со спиной или что-то ещё.

Гуннар недовольно проворчал:

– Я вообще-то немалые расходы понёс из-за этой буйши. Кормил, поил, опять же приют ей дал. Кто возместит? Кто?!

Рейнмар посмотрел на него с таким выражением, что Гуннар тут же сник.

– С Буяна спрашивай, – сердито сказал Рейнмар. – С него причитается. А хочешь с буйши спроси, глядишь она тебе и отплатит как Буяну. Не нарадуешься потом.

Гуннар угрюмо примолк с грустью понимая, что барыш уплыл.

Увидев впереди толпу мужчин, Синни перепугалась ещё больше. Она не знала чего именно боится, может что её прилюдно казнят каким-то чудовищным способом, и не успела задуматься над этим, через несколько секунд все её мысли замерли. Как и она сама. Девочка застыла на месте, не в силах поверить своим глазам. Она смотрела и смотрела на черноволосую стройную женщину с раскрашенным лицом и с мечом в руке и была не в состоянии хоть как-то уразуметь что происходит. В какой-то миг у неё даже мелькнула мысль что это сон, что она всё ещё дремлет в каморке Гуннара Сиволапого. Но вот эта женщина увидела её и бросилась к ней.

Далира говорила себе, что нельзя проявлять перед норманнами никаких эмоций, нельзя ни в коем случае, но это было выше её сил. Она торопливо убрала меч Анвелла в ножны, чуть ли не бегом приближаясь к дочери. Но шагах в четырех от девочки Далира словно налетела на невидимую каменную стену. Увидев ужасающее состояние ребёнка, молодая женщина застыла как вкопанная. Её встревоженный взгляд одним порывом охватил все детали жуткого вида Синни и сердце Далиры свело болезненной судорогой. Она подошла к девочке, изо всех сил удерживая слёзы в глазах и встав на колени прижала дочь к себе.

Окружающие зрители молча наблюдали за этой картиной. Нет конечно они не испытывали что-то похожего на сочувствие к дикой бриттке и её жалкому отродью. Они полагали себя неизмеримо выше этих грязных лесных полулюдей-полуживотных и подобные чувства к этим дикарям представлялись им нелепостью. Но всё же некоторым из них при виде истерзанного ребёнка стало неприятно, захотелось отвернуться, выкинуть это из головы, а кто-то также как и Рейнмар ощутил раздраженное негодование, досаду и горечь, словно он тоже против воли поучаствовал в какой-то мерзости.

Далира, не в силах сдержаться, безостановочно шептала дочери ласковые слова на их родном языке, гладила её по голове, осторожно целовала и чувствовала, как горячие слёзы текут по щекам, жгучими ручьями размывая засохшую кровь и синюю краску. Далира понимала, что должна остановиться, что нельзя чтобы эти злобные норманны видели её такой, видели её слезы. А Синни стояла как каменная и слушая нежные слова родного человека, испытывала ощущение перевернутого мира. Она пыталась что-то понять, как-то осмыслить как всё это возможно, чтобы в самом сердце вражеского города среди толпы вооруженных заклятых врагов её мама, которую она считала умершей, держит её в объятьях и шепчет о том, что теперь всё будет хорошо.

К моменту, когда Синни пришла на площадь, израненного Хальфара под чутким заботливым присмотром Брунгильды уже перенесли в дом и молодые служанки уже вовсю суетились вокруг его изрезанного тела. И Синни была просто не в состоянии вообразить как возможно чтобы её мать в боевой раскраске и с оружием в руках пришла в одиночку в город норманнов и заставила их вернуть ей дочь. И от этого непонимания Синни было страшно. Ей казалось, что сейчас выяснится что-то чудовищное, что-то такое что тут же перечеркнет теплые объятия матери и её ласковые слова. Ведь этого просто не могло быть.

Девочка из-за плеча Далиры увидела, как к ним приближается пожилой мужчина в очень красивой одежде и кажется задрожала, предполагая что именно он скажет сейчас что-то ужасное, объявит страшную цену того почему её мать здесь. Далира возможно почувствовав эту дрожь, отстранилась от дочери и посмотрела ей в лицо.

– Не бойся, Синни, – сказала она на их родном языке. – Сейчас мы просто уйдём отсюда и всё будет хорошо. Норманны не тронут нас.

Девочка поглядела на женщину как на безумную, а потом снова на приближающегося мужчину. Далира оглянулась и поднялась с колен. Прижав дочь к себе, она холодно посмотрела на ярла.

– Мы можем идти?

Эльдвуг пожал плечами:

– Конечно. – Он внимательно рассматривал девочку, будто пытаясь что-то понять или запомнить.

– Ты позволишь нам не только выйти из города, но и уйти от него?

Он посмотрел Далире в глаза.

– Никто не будет вас преследовать. Уходите из города и идите куда желаете. Мне до вас дела нет.

Далира чуть кивнула. Затем словно что-то вспомнив, она повернулась к дочери:

– Постой минуту одна, – сказала она на родном языке, – я сейчас вернусь.

Синни моментально перепугалась и хотела схватить мать за руку, но молодая женщина уже ускользнула. Далира пошла по площади и подобрала свой меховой плащ, а затем некоторое время ходила туда-сюда, разыскивая наконечник своего копья, которое для неё когда-то сделал отец. При этом она свободно перемещалась между стоявшими на площади мужчинами и те с интересом разглядывали её вблизи.

В этот момент из главного дома пришла Брунгильда. Она что-то хотела сказать мужу, но подойдя к нему вместо этого с любопытством поглядела на черноволосую девочку. Синни подняла взгляд и тоже посмотрела на неё.

Некоторое время Синни и Брунгильда смотрели друг на друга. Смотрели внимательно, задумчиво, словно обе они чувствовали, что чем-то важны друг для друга.

Далира нашла обломок копья и засунула его за пояс. Также по пути ей попался топор Ильзира и она подобрала и его, считая что теперь имеет право на это оружие. Вернувшись к дочери, она закутала её в свой плащ.

– Прощай, ярл, – сказала она, в последний раз посмотрев в глаза Эльдвуга.

– Прощай, Далира из рода Макроя, – тихо ответил он.

Далира и Синни пошли на запад к городским воротам. Всё ещё толпящиеся вокруг норманны молча расступались, давая им пройти. Больше никто не сказал ни слова.

21

Покинув Тилгард, они пересекли равнину окружающую город, взошли на холм, с которого Далира уже кажется так давно с ненавистью глядела на поселение норманнов, спустились вниз и вскоре уже достигли первых лесных зарослей. Здесь Далира почувствовал себя уже более уверенно. Она всё время пыталась ускорить шаг, желая оказаться как можно дальше от Тилгарда, но дочь не позволяла ей этого. Синни по сути еле плелась и выглядела так будто вот-вот свалится в обморок. И не смотря на то что она так и не поняла как стало возможным её спасение, с какой это стати злобные норманны позволили враждебной для них сигурн явиться в их город в боевой раскраске с оружием и беспрепятственно забрать ту кого они считали своей рабыней, она ни о чем не спрашивала мать и вообще практически не смотрела на неё. Синни глядела прямо перед собой на дорогу и её темные глаза казались совершеннопустыми.

Далира постоянно бросала на девочку тревожные взгляды, но расспросами её тоже не беспокоила. Ей было страшно всколыхнуть в ребёнке все те ужасы и мерзости, которые ей пришлось пережить за последние пару суток. И главное по внешнему виду девочки Далира конечно поняла, что её дочь изнасиловали и сейчас женщина просто не знала как ей подступиться к этому. Её сердце рвалось на части при мысли о том, что пришлось вынести её ребёнку и к глазам то и дело подступали слёзы, а в горле возникал горький ком, мешающий дышать и говорить. Но она не смела упасть, притянуть к себе дочь и разрыдаться. Держа её за руку, она молча шла вперёд, ощущая как жгучая невообразимая смесь из ненависти к ублюдкам-норманнам и пронзительной нежности и глубокого сострадания к дочери темной пылающей бурей гуляет в её душе.

Но спустя ещё какое-то время Синни выдернула свою ладонь из руки матери, отошла к обочине и уселась на придорожный замшелый валун, обхватив живот и опустив голову. Далира встала рядом, разглядывая бледную, всю в какой-то липкой испарине девочку.

– Что с тобой, Синни?

Девчока посмотрела на мать. Посмотрела таким тяжелым мертвенным уставшим обреченным взглядом, что Далире захотелось закричать, схватить её за плечи и трясти пока этот взгляд не исчезнет и её лицо снова не просветлеет и не станет таким же свежим, радостным и сияющим как когда-то… когда-то… сейчас Далира уже была просто не в состоянии вспомнить когда это было.

– Почему они позволили тебе забрать меня? – Глухо, прерывисто, словно ей было трудно говорить спросила Синни.

– Я бросила вызов. По древнему закону Эрии они не могли мне отказать. Иначе все на этой земле стали бы считать ярла Эльдвуга и его воинов трусами.

Синни непонимающе смотрела на мать, которая сейчас выглядела немыслимо дико, вся в потеках крови и синей краски с задубевшей короной черно-белых волос.

– Кому ты бросила вызов? Ярлу?

– Хальфару Бринбьёрду, – медленно проговорила Далира.

Синни задрожала ещё прежде чем поняла кто это такой. Вспомнив это ненавистное имя, она почти заплакала. Глаза её заблестели от слёз.

– И что потом? – Спросила она. Её трясло словно в лихорадке.

Далира опустилась рядом с дочерью, вглядываясь в её лицо.

– Я потребовала отпустить тебя со мной, если я сумею одолеть его. И ярл пообещал это.

Взгляд Синни стал совершенно черным, ядовитые токсины смертельных грибов наконец проникли через кишечник в организм и начали своё разрушающее действие. Но Синни пересиливая боль, тошноту и озноб, пронзительно глядела в глаза матери. Девочка всё равно не понимала.

– И что потом? – Повторила она.

– Потом я одолела его. Я нанесла ему несколько тяжелых ран, он лежал на земле и я собиралась убить его, но норманны меня остановили.

Синни вглядывалась в глаза матери так словно видела в них что-то чужое, пугающее.

– Одолела?!

Далира утвердительно кивнула.

– Как?

– Мне помог Тулла.

Из уголка рта девочки выбежала струйка слюны. Синни опустила голову, почти положив её на колени.

– Что с тобой не так, Синни? – Встревоженно спросила Далира. Ей подумалось что состоянии дочери как-то связано с изнасилованием, но всё же не понимала почему девочку трясет как в горячке.

Синни подняла голову, посмотрела на мать и тихо почти шёпотом сказала.

– Я умираю, мам.

Лицо Далиры на секунду окаменело, но затем она облизала верхнюю губу и сказала как можно более ласково:

– Нет, дочь, от этого не умирают. С тобой всё будет хорошо.

Синни посмотрела на мать совершенно диким пронзительным взглядом и снова опустила голову. Далира осторожно погладила её по свалявшимся волосам.

– Всё будет хорошо, – потворила она.

– Я съела несколько "ведьминых пальцев".

Далира застыла. Моментально всё осознав, она поднялась во весь рост. Ей хотелось кричать, кричать во всё горло. "Как же ты могла?! Как же ты могла?! Ну как же ты могла?! Сотни и сотни раз было говорено всеми вокруг тебя, и отцом, и дедом, и матерью, и братом что нельзя сдаваться, никогда нельзя сдаваться, что нужно сражаться, драться за свою жизнь до самого конца, до последнего вздоха. Ведь это единственное чему учит Тулла – никогда не сдаваться". Но Далира не сказала ни слова, она глядела на дочь сверху вниз и снова чувствовала как на глаза наворачиваются слёзы от захлестывающей её нежности к этому беззащитному ребёнку, доведенному до того что он решает что лучше умереть чем жить дальше.

– Как давно ты съела грибы? – Глухо спросила она.

Синни не поднимая головы слабо ответила:

– Не знаю. Рано утром, часа два или три назад.

Далира отошла в сторону и сунула руку в карман безрукавки. Нащупав камень Туллы, она крепко сжала его в руке. Она не колебалась ни секунды. Отдать свою жизнь за жизнь дочери ей казалось абсолютно естественным. И мысль о собственной смерти не вызвала у неё каких-то особых эмоций, ребёнок заслонял всё. Но она не была уверена, что камень поможет в этой ситуации. Но верила, что поможет. И всё же у неё промелькнула мысль что возможно она останется жива, если действие камней пройдет как по цепочке, через камень в ней к камню, который она оставила в теле Анвелла. Впрочем это не важно. Она поглядела на дочь, главное чтобы камень помог исцелить Синни.

22

В жарко натопленной комнате, куда перенесли израненного Хальфара, было довольно многолюдно. Несколько молодых женщин занимались доставкой горячей воды, перевязочного материала и первичной обработкой ран. Вдоль стен стояло немало мужчин, коим было любопытно поглядеть на залитого кровью поверженного великого воителя и на то как он борется за жизнь. Среди любопытствующих были Гёмли и лагман. В комнату вошла Брунгильда и с неудовольствием поглядела на бородатых зрителей.

– Всяко подохнет, – заключил один из воинов, – сильно уж буйша его изрезала.

– А если даже не подохнет, то воякой будет так себе, – заметил другой. – Без руки да без глаза много не на воюешь.

– Да еще неизвестно второй глаз целый или нет, – добавил третий. – Может вообще будет слепым как крот.

– Его к бабе Габе надо, – глубокомысленно изрёк Ульрих Безухий. – Она его точно выходит. Она меня считай из могилы вытащила, когда добрые гэлы зажарить меня пытались.

– Точно, – поддержал Гёмли. – Баба Габа знатная колдунья, так что ей в самый раз и исправлять что другая ведьма натворила. Везти его надо к ней, да поскорей, пока в нём хоть какая-то сила осталась.

Брунгильда вышла вперёд и посмотрела на мужчин.

– Кто может его отвезти? – Требовательно произнесла она.

Мужчины тут же поскучнели и отводили глаза в сторону от пристального взора рыжеволосой женщины.

– Отвезти его, фроэ, дело не хитрое, дорогу-то к её хижине в лесу все знают, – наконец сказал один из воинов. – Да только баба Габа очень уж с норовом, чуть что не по еёному, так с говном ведь съест.

– Это точно, злющая она бывает жуть. Не понравится этой старой карге что-нибудь и поминай как звали, такую порчу наведёт что мало не покажется.

– Во-во, – подтвердил другой, – глянет на тебя ведьминым глазом, "козу" сделает и все волосья с головы пропадут или вон как у Мельнира зубы повываливаются… ну или другое чего отвалится.

Мужчины поёжились.

Брунгильда резко повернулась к одной из служанок.

– Ступай к Хорфику, пусть пришлёт кого-то из своих работников порасторопней и похрабрее, – она с презрением глянула на стоявших у стены воителей, – который не испугается что у него там что-то отвалится от взгляда старухи. И прикажи на конюшне готовить повозку и хорошую лошадь. – Она сердито посмотрела на мужчин. – А вы все прочь отсюда, стоите тут языками чешите, дышать из-за вас нечем. – Повернувшись к лагману она сказала уже более почтительно. – К тебе, Ульрих, конечно не относится, можешь остаться, если хочешь.

Лагман качнул головой, как бы принимая её уступку.

Когда все ушли и в комнате остались лишь Ульрих, Брунгильда и несколько девушек, смывающих кровь с огромного тела Хальфара, Брунгилда подошла к лагману и заглядывая ему в самые глаза, спросила:

– Что скажешь, человек Закона?

– Скажу о чём?

Брунгильда чуть помедлила, словно испытывая нерешительность, и тихо произнесла:

– Эта ведьма. То что мы отпустили её это как-то… нехорошо.

– Нехорошо, – согласился Ульрих, задумчиво глядя в глаза молодой женщины. – Никто из наших богов не рад тому что грязная вонючая бриттка приходит в наш город и безнаказанно творит такое. – Он кивнул на лежавшего на нарах окровавленного белокурого мужчину с совершенно истерзанным изуродованным лицом.

Брунгильда пристально смотрела на лагмана.

– Мы не должны были отпускать её, – твёрдо сказала она.

– Ярл решил по-другому, – пожал плечами лагман.

– Может мне попробовать уговорить его отправить за ней людей? Она не могла далеко уйти.

Лагман отрицательно покачал головой.

– Ни к чему это уже. Что сделано то сделано. Да и ярл будет недоволен, – Ульрих глянул исподлобья на женщину. – Слишком уж ты… переживаешь из-за всего этого. – И он указал рукой в сторону Хальфара.

Взгляд девушки потемнел.

– Я сама решаю из-за чего мне переживать, а из-за чего нет.

– Конечно сама. Не сердись, я на твоей стороне. Но ярл не поймёт. Не нужно тебе говорить с ним. Ни к чему.

23

– Они не могли далеко уйти. И скрываться не станут. Буйша уверена, что погони не будет. Ярл пообещал ей это. Возьми троих… лучше четверых воинов, хороших воинов, обязательно Тибара, и догони её. Думаю у них нет лошадей, а ты возьмёшь лучших наших. Ты должен поймать её, Сигхурд. Но будьте осторожны. Ты видел, что случилось на Сборной площади. Она ведьма и убить её не легко. Рубите ей руки и ноги. И потом обязательно голову. Её поганую черную голову привезёшь мне, я хочу раздавить её собственной ногой. Ты же понимаешь она унизила всех нас, посмеялась над всем городом. Она должна умереть, иначе наши боги, наш конунг, все другие ярлы будут презирать нас. Прошу тебя, Сигхурд, отомсти за всех нас.

– Что делать с девчонкой?

– Поступай как знаешь. Она меня не интересует. Главное эта раскрашенная буйша. Оторви ей её гнусную голову, Сигхурд, только так можно убить ведьму. Не подведи меня, брат.

– Не подведу, сестра.

24

Синни становилось всё хуже. Колики в кишечнике и боль в мышцах усиливались. Девочка непрестанно дрожала, а иногда и вздрагивала словно от судороги. В правом боку где-то в районе печени кололо с такой силой, что казалось там вот-вот что-то лопнет. Изматывающая дурнота и слабость выворачивали её наизнанку, в глазах всё расплывалось и уже было почти невозможно сфокусировать сознание на чем-либо. Невероятно бледная, вспотевшая, с посиневшими губами, она сидела, скрючившись и обхватив себя за плечи.

У Далиры от вида страдающей дочери ломило где-то в висках и гулко болезненно билось сердце, которое будто бы разбухло и ему стало тесно в груди. "Что если камень не поможет?", с ужасом думала она. А если поможет, то много ли будет у неё самой времени, чтобы всё как-то объяснить дочери, подготовить к тому что она снова останется одна, сказать ей что делать дальше.

– Синни.

Девочка никак не отреагировала. Её мутило всё сильней, но эта ужасная дурнота и близко не подходила к тому чтобы разрешится рвотой и вместо этого только всё больше наполняла тело мучительным тягостным ощущением всеобъемлющей тошноты.

– Синни!!

Девочка с трудом подняла голову и посмотрела на мать.

– Тебе нужно сесть на землю, спиной к камню, давай, тебе так будет легче. – Далира решительно взяла дочь за плечи, помогая ей распрямится. Синни, совершенно безвольная, вяло ей подчинилась. Усадив её, Далира опустилась рядом и вытащила нож.

– Возьми.

Синни отрешенно поглядела на мать.

– Зачем? – Еле слышно посипела она.

– Вот на этом камне тебе надо нацарапать своё имя. Помнишь, как оно пишется?

Синни не отвечала и просто глядела на молодую женщину как на спятившую.

Далира острием ножа начертила на земле буквы составляющие имя дочери.

– Вот так. Возьми кончик ножа и нарисуй это на камне. Давай, Синни, соберись.

– Зачем?

– Так нужно, дочь! – Резко и звонко сказала Далира, пытаясь вырвать девочку из её отрешенного словно предобморочного состояния. – Бери! Это камень Туллы. Напишешь своё имя, отдашь мне и сразу станет легче.

Синни, с чуть открытым ртом, из которого потихоньку вытекала слюна, неотрывно глядела на мать, будто та на её глазах превращалась в какое-то чудище.

– Бери!!

Синни кое-как взяла в правую руку нож, схватив его за нижнюю часть лезвия, а в левую странный черный камень, который показался ей почти ледяным. Нож для слабых пальцев был несколько тяжелым, рука дрожала и линии букв выходили ужасно корявыми. Но под чутким присмотром матери, готовой поддержать и нож и руку, Синни довела дело до конца. Далира осторожно взяла нож и убрала в ножны за спиной.

– Теперь протяни камень мне, – глухо сказала она, пристально глядя на девочку.

Несмотря на всё своё состояние, Синни поняла, что происходит что-то неимоверно важное и она нашла силы спросить:

– Что будет, когда ты возьмёшь его?

– Всё будет хорошо, – Далира постаралась ободряюще улыбнуться. – Просто отдай его мне.

Но Синни медлила.

– Отдай мне камень, Синни, – тихим, но очень настойчивым голосом сказала Далира.

Девочка отдала. Сжав его в кулаке, Далира поглядела куда-то в небо и на всякий случай громко произнесла:

– Я принимаю его и всё что придёт с ним по доброй воле. Слышишь, Тулла, я хочу этого.

Далира вскочила на ноги и отошла в сторону. Прижала камень к груди, напряженно прислушиваясь к собственным ощущениям. Синни, которой показалось что мучительная дурнота слегка отступила, неотрывно следила за матерью.

Далира пришла к заключению что ничего не изменилось, она не почувствовала себя хуже или вообще как-то иначе и это напугало её. Повернувшись к дочери, она спросила:

– Ты… ты что-нибудь чувствуешь?

Синни отрицательно покачала головой.

Далира внимательно глядела на дочь. Женщине показалось что кожа ребёнка слегка порозовела, а мутные уставшие глаза чуть просветлели и засверкали.

– Совсем ничего? Тебе всё также плохо?

И Синни с удивлением поняла, что нет. Внутри неё была тишина, абсолютная, благословенная тишина здорового юного тела, ни дурноты, ни колик, ни дрожи, ни ломоты, ни-че-го. Она медленно поднялась на ноги. При этом к своему удивлению обнаружив что и всякие неприятные ощущения в паху и ногах также исчезли. Далира чуть улыбнулась, поняв по ошеломленному лицу дочери и её спокойным движениям, что исцеление явно наступило. Но, впрочем, радость за выздоровевшего ребёнка тут же напомнила ей что у неё самой возможно времени осталось очень мало. Она протянула Синни руку:

– Идём, нам надо спешить.

25

Дорога, немного взбираясь наверх, привела их на обширное плоскогорье, которое далее, постепенно снижаясь, превращалось в Долину Тысячи озёр. Величественный первозданный простор, наполненный тишиной и всё ещё утренней, чуть сонной свежестью волновал сердце и успокаивал разум. Здесь было хорошо, привольно, покойно, хотелось дышать во всю грудь и смотреть куда-то ввысь. Бескрайнее прозрачное небо, сотканное из невыразимо прекрасной бездонной синевы, озаряло всё это необъятное пространство удивительным мягким светом, придававшим волшебную задумчивую таинственность этой изумрудной пустоши с островками чертополоха и вереска и хаотично разбросанными осколками скал, древними валунами и плитами, что словно останки разбитых тел неких каменных великанов, сражавшихся здесь в незапамятные времена. И кристаллы кварца в красных и серых гранитных обломках сверкали в лучах поднимающегося Солнца как застывшие слёзы о далёкой навсегда утраченной прекрасной жизни на заре времён, которую ещё можно вспомнить, но которую уже никогда нельзя повторить.

Синни давно уже вырвалась из руки матери и теперь шагала впереди и иногда чуть ли не вприпрыжку. Она снова чувствовала себя сильной и здоровой, а присутствие родного человека вселяло уверенность и спокойствие. У девочки было множество вопросов и она несколько раз пыталась подступить с ними к матери, но та пока отнекивалась и отвечать не желала. Тогда Синни отбегала вперёд или куда-то в бок, останавливалась и задумчиво глядела на мать. Всё было так странно и волнительно. Она по-прежнему не понимала, как мать сумела вызволить её из проклятого города норманнов, как она сумела победить этого жуткого громадного насильника, чем именно помог ей Тулла и как в конце концов она сумела исцелить её от смертельного яда "ведьминых пальцев". Синни просто распирало от любопытства, но с другой стороны ей было почему-то страшно, ей казалось, что мать скрывает от неё что-то пугающее, неприятное. Да и сам внешний вид Далиры вызывал в девочке смятение. Она никогда не видела свою мать в боевой раскраске, а тем более с ног до головы покрытой кровью. Насколько Синни знала, Далира Макрой не участвовала в битвах, это всегда было привилегией отца и брата. Да её мать хорошо владела копьём и уделяла немало времени тренировкам и даже пыталась привлечь к этому саму Синни, но всё же на войну она не ходила. Хотя Синни и слышала о том, что мать участвовала в нескольких стычках с гэллами и даже кого-то там убила. Но несмотря на это Синни и вообразить не могла что мама способна одолеть громадного свирепого сильного как медведь норманна. И теперь, глядя на неё, девочка замирала в некотором смущении и восторге и ощущала почему-то вину перед ней. Словно она… словно она не достойна быть дочерью такой женщины.

Далире всё же было не по себе. Она никак не могла поверить, что это действительно закончилось. Она ждала что вот-вот почувствует себя плохо. И потому не могла заставить себя говорить с дочерью. Говорить так словно уже навсегда всё хорошо она боялась, а говорить так словно она прощается не решалась, не хотела пугать Синни раньше времени или … или вообще пугать напрасно.

Синни взобралась на огромный покрытый трещинам и зеленым мхом валун и встала глядя куда-то вдаль и подставив лицо прохладному западному ветру. И Далира почти улыбнулась. Может правда уже всё хорошо. И ей не о чем беспокоится и остаётся только тихо молча скорбеть о муже и сыне. При мысли об Анвелле у неё защипало в глазах, но вместе с этим она ощутила гордость. "Анвелл, мой мальчик…" Он спас их всех, он храбрец. Он яростно сражался с норманнами, а затем принял на себя все удары Бринбьёрда и даже кажется яд смертельных грибов. "О Стэн Макрой, если бы ты только знал каким мужчиной стал твой сын" И ей стало отчаянно тоскливо от того что больше нет ни Стэна, ни Анвелла. Они сражались за них, за своих женщин, они спасли их. Увидев, что Синни спрыгнула с камня и бежит к ней, Далира быстро вытерла глаза. Синни приблизилась и поглядела на молодую женщину странным, как будто одновременно смущенным и вопросительным взглядом.

– Что? – Спросила Далира.

Синни подошла ещё ближе протянула руку и провела пальцами по щеке женщины, по неровным засохшим коростам крови и синей краски.

Далира слабо усмехнулась.

– Да знаю, выгляжу ужасно. Как пьяница тролль, проспавший в грязи пару дней. Скоро начнутся озёра и я отмоюсь. – Она улыбнулась. – Обещаю скоро ты опять узнаешь во мне свою маму.

Но Синни не улыбнулась в ответ, по-прежнему смотря на Далиру очень серьёзно и задумчиво.

– Куда мы пойдем теперь? – Спросила она.

– Туда же куда и шли. В Лингхорн (Лингхольм). Там живут многие из Макроев и там нам будут рады.

– Дед тоже будет рад? Ты ведь говорила, что он не любит тебя.

– Бародикс сложный человек и да, он был не слишком рад что его старший сын, краса и гордость семьи выбрал такую как я. Он считал, что я не настоящая Макрой, по крайней мере не такая чистокровная как он и его семья. Моя бабка была из атакотов, черноволосая лесная женщина. Кто-то считает их совсем опустившимися дикарями, питающихся человечиной и имеющих общих жён для всех мужчин племени. – Далира чуть склонила голову, вглядываясь в темные глаза дочери. – Но твой отец сказал, что он выбирает себе женщину, слушая только своё сердце и на мнение остальных ему плевать. Он был очень свободным человеком. Очень. – Она погладила Синни по волосам. – Но даже если старый Бародикс не обрадуется мне, то он несомненно будет рад своей внучке, ибо в тебе кровь его сына и этого уже никому не изменить. Помни об этом. Ты дочь Стэна Макроя.

– Я не только его дочь, но и твоя, дочь Далиры Макрой, – твердо сказала девочка. – И я всем расскажу и деду и всей его семье, как моя мать одна пришла в город норманнов, бросила им всем вызов, победила самого злобного из них и освободила меня.

Далира снова погладила девочку и сказала:

– Нам надо идти.

И они пошли дальше, бесшумно ступая по мягкому зеленому ковру низкорослых северных трав, почти с упоением вдыхая ветреный прохладный воздух этой древней привольной земли.

В какой-то момент Синни, всё время глядевшая по сторонам, воскликнула:

– Всадники!

Далира оглянулась. Их было пятеро, с северо-востока, со стороны Тилгарда.

И ей показалось что она не чувствует ничего по этому поводу. Она сразу же решила, что это конечно же норманны, отправленные за ней и Синни, что ярл не сдержал своего слова, наверно даже и не собирался. Да и разве могли гордые заносчивые чужеземцы стерпеть такое, она была дурой если хоть на минуту поверила в то что они позволят им безнаказанно уйти. Но внутри женщины была почти пустота. Она не боялась. Она поняла, что была готова умереть с того самого момента как увидела Тилгард с вершины холма. И оставалась только дочь. Она повернулась к ней.

– Беги к тем скалам, – она указала на иззубренную скальную гряду далеко-далеко на севере. Было очевидно, что им не добраться туда вовремя, норманны верхом на лошадях настигнут их гораздо раньше, а укрыться здесь на плоской равнине было практически негде. Но она верила, что норманнам нужна только она, дерзкая лесная девка до глубины души уязвившая их самолюбие своим вызовом и расправой над их товарищем, а до маленькой девочки им дела нет. Для них она пустое место. И если Синни убежит они вряд ли станут преследовать её, но в любом случае Далира на какое-то время задержит их и Синни сумеет уйти достаточно далеко и даже возможно всё-таки добраться до гряды. А там вскарабкается на скалы и грузные толстощекие ленивые норманны конечно же не полезут за ней. Зачем? Кому это надо?

– Не теряй времени. Беги.

Но Синни отрицательно покачала головой и Далира ощутила тревогу.

– Синни, нет времени на препирательства. Беги к скалам. Если добежишь, залезь повыше. Думаю норманны вообще не поедут за тобой, но даже если поедут, то точно не полезут на скалы. Затем отправишься в Лингхорн, найдешь деда и всё расскажешь ему. И с тобой всё будет хорошо.

Синни снова отрицательно помотала головой.

"Что за упрямая девчонка", подумала Далира почти со злостью.

– Я останусь с тобой.

Далира отрицательно покачала головой.

– Держи. И это тоже. – Она отдала дочери меховую накидку и один из ножей. Потом быстро наклонилась и поцеловала в лоб. – А теперь ступай прочь, Синни Макрой.

– Я никуда не пойду. Я останусь с тобой. Я… я буду сражаться. – Она исподлобья глядела на мать, вроде бы испуганная, но явно старающаяся пересилить свой страх.

Далира снова посмотрела на всадников, они были ещё достаточно далеко и ехали неспешной рысью, видимо не особо волнуясь, что добыча может ускользнуть от них. Далира повернулась к ребёнку и сказала:

– Ты должна уйти.

– Я не хочу ещё раз остаться одна. Лучше… лучше умереть, но вместе.

У девочки задрожал подбородок и заблестели глаза. Держа меховой плащ матери в охапке, прижав его к груди, она тыльной стороной ладони, сжимающей нож, вытерла сопливый нос и у Далиры от этого детского совсем ребячьего жеста ёкнуло сердце. "Нет", подумалось ей, "ни за что на свете я не позволю тебе умереть". Ей стало трудно дышать от нахлынувших эмоций.

– Твой отец, – глухо сказала она, – погиб, спасая нас, его семью. Твой брат погиб, спасая тебя и меня. И если сейчас моя очередь, то так тому и быть, это правильно. Но ты ни в коем случае не должна погибнуть, ясно?! Ты же не хочешь, чтобы твой отец, твой брат погибли зря. Ты останешься жить ради всех нас. Ты поняла? – Синни молчала, мрачно глядя на мать. – Ты поняла?!!

Девочка едва заметно кивнула.

– Ты останешься жить, ты вырастишь, ты родишь своих детей, и, если однажды окажешься на моём месте, вот тогда и будешь сражаться. А сейчас уходи.

И они глядели друг другу в глаза и не могли пошевелиться. У обеих тёмные глаза потемнели ещё больше от застывших слёз, от запертого в них крика, от невыносимой тяжести прощания навсегда.

Синни развернулась и зашагала в сторону далеких скал. Далира ещё с полминуты смотрела ей вслед, затем тоже развернулась и пошла обратно по дороге, навстречу всадникам. Она ни на что не надеялась. Она понимала, что норманны не будут на это раз устраивать честных поединков, они будут рубить её на части, отрубать ей руки, ноги и голову. Нападут все сразу и будут сечь её тело на куски. Но казалось, что ей всё равно, она почти не думала об этом. Она думала только о дочери. И неистово молила Туллу уберечь её, позволить девочке выжить, выжить и добраться до Лингхольма. И ей было это странно. Ведь она знает, что Тулла никогда не отвечает на молитвы и никому не помогает. Она усмехнулась. Да, но возможно иногда ему становится скучно и он всё-таки вмешивается в дела смертных, например приходит к ним среди ночи и дарит волшебные камни. И ещё она подумала, что перед тем как норманны убьют её ей надо умудриться вложить камень с именем Синни в своё тело, чтобы он остался там как можно дольше, давая девочке шанс исцелиться от любой возможной раны. Тут она услышала шаги за спиной и обернулась. К ней бежала Синни.

– Там дом! Там чей-то дом! И человек. Старик. – Кричала она, запыхавшись. – Он махал мне рукой. Идём к нему. Вдруг мы сможем укрыться у него.

Далира в первое мгновение решила, что дочь сошла с ума. Все знали, что никто здесь не живёт и никогда не жил, здесь не было ничего кроме камней и травы. Но разгоряченная раскрасневшаяся Синни указывала куда-то в сторону скал и возбужденно твердила что нужно идти туда. И к своему удивлению, там куда указывала дочь, Далира действительно разглядела темную человеческую фигуру рядом с каким-то нагромождением плит.

Синни схватила её за руку и потянула за собой.

– Идём, мам. Он поможет нам, – уверенно сказала девочка. – Быстрей.

Далира, ничего не понимая, нахмурившись, ещё чуть помедлила, пытаясь сообразить кто это может быть, но затем пошла за дочерью.

26

Ярл Эльдвуг Дубовый Щит находился в своей конюшне, возле одного из центральных стойл и задумчиво гладил морду молодого гнедого коня. И даже шептал ему что-то ласковое. Но при этом мысли мужчины были заняты совершенно другим. В подвале именно этой конюшни, в северном правом углу, был закопан крепкий дубовый бочонок, наполненный драгоценностям из последнего похода в Вестландию. Драгоценностями, которые Эльдвуг сумел ловко скрыть от своих людей и которые так и не вошли в состав общей добычи. Сделал он это ни из какой-то особенной жадности, а просто как рачительный предусмотрительный вождь. Так он объяснял это себе. Ведь могут настать трудные времена и нужно подготовиться к ним. А теперь он размышлял над тем стоит ли пойти, откопать бочонок и проверить его содержимое. Слова бриттской ведьмы весьма обеспокоили его. Ну откуда она могла знать о тайнике? Только если прознала о нём с помощью какого-то колдовства, а значит чего доброго возможно и умыкнула. Эльдвуг и сам в это не верил, но беспокойство тем не менее не покидало его и потому, поглаживая лошадиную морду, он неспешно думал стоит или нет заняться земляными работами.

В конюшню вошёл Рейнмар и приблизился к ярлу. Лицо форинга было мрачнее обычного.

– Что ещё? – Недовольно спросил Эльдвуг, предчувствуя новые неприятности.

Рейнмар помолчал и даже чуть растерянно погладил ладонью затылок.

– Мне тут сказали… стража у ворот видела как Сигхурд со своими людьми, среди которых и Тибар, выехали из города. И направились по дороге на юго-запад, как говорят туда же куда и буйша ушла. Я поспрашивал никто не знает, что они затеяли. Взяли лучших лошадей, обвешались оружием и спешно уехали.

Ярл перестал гладить коня и полностью повернулся к своему помощнику. Теперь лицо Эльдвуга было не менее мрачным чем у Рейнмара. Они угрюмо смотрели друг на друга.

– Где Брунгильда? – Спросил ярл.

Рейнмар пожал плечами.

– Не знаю. Вроде повозку с Буяном провожала к воротам. – И он отвернулся чтобы не видеть совсем уж потемневшего взгляда ярла.

Эльдвуг сделал пару шагов в сторону, остановился и сжав кулаки уставился куда-то в землю.

– Возьмёшь десять человек, – приказал он. – Лучших, надежных. Возьмете лучших лошадей. Догоните Сигхурда и остальных и воротите назад. – Он яростно посмотрел на форинга. – Любым способом. А если этот конопатый кусок говна добрался до буйши и что-то сделал ей…, – ярл замолчал, его почти трясло от злости.

– То что?

– Если буйша ещё жива, то защитите её. Не дайте Сигхурду и остальным причинить ей вред. Тебе ясно?!

– Ясно, – недовольно буркнул Рэйнмар, который конечно был не в восторге от такого задания. – А если нет?

– А если нет, – зловеще произнес ярл, – тогда хватайте этих собак и волоките сюда. Без оружия, связанных, как последних воров. Я сам с ними разберусь.

Рейнмар помялся и нехотя проговорил:

– Слушай, ярл, скверное это дело, из-за какой-то буйши нам между собой распри затевать. Может черт с ней?

Эльдвуг так на него посмотрел, что Рэйнмар едва не поперхнулся от его пылающего взгляда.

– А с моим словом как, а?!! Тоже чёрт с ним?! Да мне плевать на эту буйшу, но что я сказал должно быть исполнено. Или как, Рэйнмар Молотобоец?! Пусть теперь все говорят, что Эльдвуг Дубовый Щит просто балобол с высокой ёлки, так что ли? Я обещал ей что её не тронут, что она свободно уйдёт куда хочет. И если бы мы встретили её через год, через месяц то были бы вольны убить её на месте и это было бы правильно. А сегодня я дал ей слово, при всех. При всех. И что получается? Пообещал, а сам тут же послал за ней отряд дюжих молодцов чтобы её там в лесах по-тихому укокошить, так что ли? И с чего вдруг? Может потому что я испугался её или что?

Форинг хмуро молчал. Эльдвуг долго смотрел на него тяжелым взглядом, затем, немного успокоившись, холодно сказал:

– Догонишь Сигхурда и воротишь назад. Будет брыкаться, прищучишь. Не поймёт, топором по голове. Я не шучу. Я никому не позволю моё слово по ветру пускать. Буйшу ни в коем случае не трогать. Если она жива, защитите её, помогите чем сможете. А нет, то хоть дочери её помогите. Дайте ей там еды и немного денег. Ясно?!

Форинг кивнул и уже повернулся чтобы уйти, но Эльдвуг ещё сказал:

– И подумай сам, Рейнмар Молотобоец, как бы ты чувствовал себя, окажись на её месте. Если бы ты пришел в селение бриттов, вызвал бы на поединок одного из них и вождь пообещал бы тебе что если победишь, ты сможешь спокойно уйти и никто тебя не тронет. А потом, когда бы ты убил своего врага и пошёл своей дорогой, бритты нагнали бы тебя и навалились всем скопом. Чтобы ты тогда подумал о них и ихнем вожде?

Рейнмар молчал.

– Что?! – Потребовал ярл.

– Что все эти бритты и их вождь грязные вонючие мрази, – с тихой яростью ответил форинг, – подлые недоноски, конченные твари без чести и мужества, ублюдочные трусливые бабьи подстилки.

Ярл невесело усмехнулся.

– Вот как? Ну а если обо мне и моих людях будут так думать это по-твоему нормально, так что ли?

– Я верну Сигхурда, приволоку на веревке если понадобится, – мрачно сказал Рейнмар и пошел прочь.

Ярл снова повернулся к стойлу, но на коня не посмотрел. Теперь он думал о своей жене, о прекрасной Брунгильде Мэйнринг, от улыбки которой у него когда-то замирало сердце. И думал он о ней с темно ледяной тягучей яростью, накрывающей его душу как тяжелые грозовые тучи закрывают небо.

27

Это был странный дом. Сложенный из гранитных плит и валунов непонятно каким образом подогнанных друг другу. Напоминающий квадратную башню высотой метра 4 или 5. В двух местах неровные грани камней оставляли косые амбразуры, что-то типа окон, затянутых мутной плёнкой бычьего пузыря. Дверной проём занавешивала громадная черная шкура, принадлежность которой к какому-то зверю Далира затруднилась определить. Хозяин каменного, покрытого мхами и выбоинами строения, оказался седобородым стариком с очень темными глубоко посаженными глазами. На нём было надето немыслимое количество широких бесформенных одеяний, ветхие расползающиеся рубахи, лопнувшие кожаные безрукавки, пошедшие бахромой ужасно заношенные шерстяные плащи, перекрывающие друг друга и даже нечто напоминающее юбку из клетчатой ткани. Всё это тряпье полностью скрывало фигуру человека и вообще делало его необъятным и неопределенным. В его неряшливых в отличии от бороды темных волосах торчало здоровенное перо ворона, на правой руке отсутствовал безымянный палец, вместо него культяпка из черного материала. Но главное его лицо, оно казалось то безжизненным и застывшим, то вполне смешливо-добродушным, и кроме того Далире чудилось что оно при каких-то ракурсах отбрасывает синий отсвет. У старика в руке был посох сделанный из большой кости какого-то гигантского животного, которого Далира опять же не могла определить.

Старик гостеприимно откинул черную шкуру и сказал глуховатым голосом на родном языке Далиры и Синни:

– Входите.

Но Далира, схватив дочь за плечи, не двинулась с места.

– Кто ты такой? – Спросила она.

Он пожал плечами:

– Просто старик, живущий в каменном доме на краю мира. Входите. Вам не нужно бояться.

Далира гордо вскинула голову.

– Разве похоже, что мы боимся?

Старик добродушно улыбнулся и отрицательно покачал головой.

– Нет, не похоже.

– Из какого ты народа?

Он как будто задумался и затем неуверенно произнес:

– Я… сигурн.

Далира поджала губы, было такое ощущение что старик только сейчас вспомнил или придумал это слово. Тем не менее это было её родное племя и в его речи не было ни малейшего акцента. А в следующий миг она заметила у него маленькую татуировку "Th" возле внешнего уголка левого глаза и почувствовала облегчение. Однако входя в дом и проходя вблизи старика ей уже показалось что это не татуировка, а просто такая причудливая то ли морщинка то ли родинка лишь напоминающая руну Туллы.

Внутри было очень тепло и сумрачно. В огромной каменной нише в стене горел большой костер, но Далира не поняла куда выходит дым, снаружи она ничего не заметила. Ещё здесь был большой стол и две длинных лавки и больше практически ничего.

– Здесь негде укрыться, – с досадой сказала Далира и резко повернула Синни к себе лицом. – Тебе всё равно придется бежать. Норманны легко нас здесь найдут. Давай. – И она подтолкнула её к выходу.

Но стоявший у входа старик отрицательно покачал головой.

– Не найдут. Никто вас здесь не найдёт. Оставайтесь.

Далира поглядела на него почти сердито.

– Они наверняка видели куда мы пошли и придут сюда за нами. Здесь негде спрятаться и мы здесь как в ловушке. Мы уходим.

Но старик, загораживая собой выход, не двинулся с места, спокойно глядя ей в глаза.

– Не волнуйся, дочь. Никто не войдёт в этот дом, если я того не захочу. Никто даже не увидит его. Лучше позволь ребёнку погреться у огня. Идём, Синни. – И он за руку отвёл девочку к каменному очагу. Взял у неё меховой плащ, постелил на землю и усадил на него. – Присел рядом, улыбнулся ей и проговорил: – Это очень необычный огонь. Он согреет, но никогда не обожжёт. Видишь? – Он внёс ладонь прямо в пламя и некоторое время держал её там. Синни округлившимися глазами с изумлением глядела на это. В отличии от матери она никакой тревоги не испытывала, напротив в присутствии этого чудаковатого старика ей было очень спокойно. – Это пламя звёзд.

Далира, совершенно растерявшись, завороженно наблюдала за всем этим. Но когда старик поднялся, она всё же пришла в себя и спросила с вызовом:

– Откуда ты знаешь имя моей дочери?

Старик изобразил удивление.

– Её имя? – Он пожал плечами. – Я просто назвал её красавицей (от др. шотл. cinnie – "красивая").

Далира насупилась. Ей показалось что вздорный старик издевается над ней. Но тут она увидела как Синни засунула обе руки в странный чуть синеватый огонь и спокойно держит их там. Она было сделала шаг к дочери, чтобы заставить её немедленно прекратить, но замерла. Очевидно что пламя не причиняло девочке вреда. Далира с легким раздражением посмотрела на старика. Ей припомнилось что он назвал её "дочь". Но он совершенно точно никоим образом не походил на её отца.

– На этой равнине никто не живёт, – упрямо сказала она. – Никто никогда не жил. Как так вышло что ты живешь здесь?

Старик усмехнулся, прислонил свой костяной посох к стене, сел за стол и жестом предложил Далире сесть напротив. Девушка какое-то время колебалась, не зная на что решиться. Ей казалось недопустимым рассиживаться тут, зная что злобные норманны вот-вот настигнут их. Но всё же поддавшись всей необычности ситуации, она подошла к столу, поправила своё многочисленное вооружение, чтобы оно не мешало сидеть, причем сделала это с нарочитой демонстративностью дабы хозяин дома видел, что она отнюдь не беззащитная овечка и опустилась на лавку.

Старик удовлетворенно покачал головой.

– Ты не права, дочь. На этой равнине всегда кто-то жил. С самых незапамятных времен, со времён великанов и громадных драконов, когда ещё и людей-то не было. Вот, – он указал на свой посох. – Он сделан из пальца дракона.

Далира усмехнулась.

– Ты путаешь меня с ней, – она кивнула на Синни. – Как твоё имя?

– Я давно забыл его за ненадобностью. Время стирает всё и имена в первую очередь.

Она вдруг заметила у него на груди медальон словно из хрусталя, хотя минуту назад там вроде ничего не было. Медальон отдаленно напоминающий копьё казалось слегка светился внутренним свечением, которое время от времени на едва уловимый миг раскладывалось в цветной радужный спектр.

Далире всё более и более становилось не по себе, неуютно, будто с минуты на минуту должно случиться нечто такое что полностью перевернёт весь её мир. Некое понимание того что происходит казалось вот-вот накроет её, оно уже близко, но пока что ещё слишком смутное, тревожная тень, наплывающая на её сознание, как будто она слышит за стеной громкий шум, но ещё не знает, что его производит.

– Нас преследуют плохие люди…, – медленно проговорила она. – Как ты можешь быть уверен, что они не войдут сюда? У тебя даже нормальной двери нет, просто тряпка.

– Они не войдут, потому что ты остановила их.

Далира поглядела на него исподлобья.

– Я не понимаю…, – тихо сказала она.

За стенами дома стал явственно слышен вой и свист, словно там разгулялась снежная пурга. Черная шкура, закрывающая вход, пришла в движение, дергаясь и колеблясь. Вой ветра становилось всё громче. А затем Далира услышала рокот, накатывающиеся глухие удары и отчетливое долгое шипение. И ещё, и ещё. Она сидела, абсолютно окаменев, даже как будто не смея дышать. Больше всего это напоминало звук прибоя бурного моря. Но откуда здесь взяться морю? Она подняла взгляд на старика. Тот внимательно не мигая смотрел на неё. Девушка поёжилась.

– Очень холодно, – пробормотала она и обхватила себя за плечи.

– Ветра над Северным морем совсем ледяные, – согласился хозяин дома и задумчиво добавил: – Почти изначальный холод.

Далира поглядела на Синни. Та по-прежнему сидела у огня, поместив в него ладони и была неподвижна. Абсолютно неподвижна. Неестественно неподвижна. Далира резко двинулась, желая подняться с лавки и подойти к дочери, но старик молниеносным движением поймал правой рукой её левое запястье.

– Не надо! – Сказал он, удерживая её на месте.

Далира едва не вскрикнула, костлявые длинные пальцы старика сильно обожгли ей руку, но обожгли холодом, совершенно ледяным жгучим пронизывающим до самых костей холодом. Она вырвала руку, прижав её к груди и снова опустившись на лавку. При этом во все глаза смотря на сидящего напротив неё человека. Понимание стало очевидным. На мгновение черный первобытный дикий оглушающий ужас накрыл её душу, но тут же рассеялся и исчез.

– Позволь моей дочери жить, – тихо произнесла она, прижимая к себе правой рукой обожжённую, онемевшую, ничего не чувствующую левую.

– Я не могу, – ответил старик.

Молодая женщина подалась вперед.

– Умоляю тебя, она ещё совсем…

Старик резко поднял руку, заставив её умолкнуть.

– Ты неправильно поняла меня. – Он усмехнулся. – Впрочем это вечная проблема меня и вас. Я не желаю смерти твоей дочери. Также, как и тебе. Смотри.

Он сделал движение правой рукой, вроде как щелкнув пальцами и у него на ладони появилась большая золотая монета. Это был старинный римский сестерций, Далира несколько раз видела похожие монеты у людей с юга. Такие деньги очень высоко ценились.

– Можешь позволить этой монете упасть орлом вверх?

Далира непонимающе глядела на него.

– Как я могу позволить или нет?

Старик усмехнулся.

– Ну а хотя бы угадать можешь? Орёл или решка?

Далира холодно посмотрела на него и глухо сказала:

– Орёл.

– Ну тогда моя решка.

И он сильным движением большого пальца подбросил монету высоко вверх, при этом неотрывно глядя в глаза женщины. Та отвечала ему тем же. И они продолжали глядеть друг на друга может ещё целую минуту. Монета так и не упала вниз, навсегда исчезнув где-то в сумрачной вышине дома.

– Никто не угадал, – улыбнулся он. – Для того что не в наших руках, наши желания ничего не значат. Но она, – он указал на ребёнка, – была в твоих руках. И ты сделала всё чтобы она жила. Но теперь ей пора идти дальше.

Ледяное отчаянье стиснуло сердце Далиры.

Синни словно что-то услышав, поднялась на ноги, подошла к столу и посмотрела на мать. Увидев её взволнованный, пронзительный взгляд, девочка встревоженно спросила:

– Всё хорошо, мам?

Далира протянула к ней руку.

– Не надо, – тихо сказал старик и Далира остановила себя, убрав руку. Она слабо улыбнулась и кивнула:

– Да, Синни, всё хорошо. – Она жадно, страстно вглядывалась в глаза дочери, так словно не могла насмотреться. – Просто тебе уже надо идти.

– А ты?

– А я… побуду ещё здесь. Ты иди пока одна, туда, – она кивнула на черную шкуру.

– Хорошо. – Синни ещё какое-то время вглядывалась в лицо матери, пытаясь убедиться, что с ней всё в порядке.

– Возьми вот это на память, дочь, – сказал старик, обращаясь к девочке и протягивая ей руку.

Синни растерянно посмотрела на него, ибо не понимала почему он называет её "дочь". Затем также растерянно поглядела на его пустую ладонь.

– Что взять? – Тихо спросила она и посмотрела в глаза странного старика пытаясь понять издевается он над ней илинет.

Старик улыбнулся, чуть встряхнул ладонь и откуда-то сверху в неё упала римская золотая монета. Он протянул её девочке. Та взяла, рассматривая.

– Когда-то давным-давно один древний иноземный король пытался купить за эту монету, ну и ещё несколько сотен таких же, большую часть этой земли. Его армию уничтожили, а его самого вкопали по голову в землю, которую он так страстно желал, расплавили эти монеты и влили ему в горло. Оставили лишь несколько. Это одна из них. Сохрани её. Возможно она тебе пригодится. И запомни, юная сигурн, ты не можешь заставить монету упасть той стороной или этой, но ты можешь её подбросить и это уже не мало. – Он помолчал и добавил: – А ещё запомни, что всегда нужно платить той же монетой. Только это и сохраняет баланс в этом мире.

Синни сунула монету в кармашек платья, снова поглядела на мать, будто собираясь что-то сказать. Но ничего не сказала и развернувшись, пошла к выходу.

– Синни!

Девочка оглянулась. Далира испытующе смотрела на неё.

– Пожалуйста, никогда не сдавайся, – сказала женщина. – Понимаешь, никогда.

Синни кивнула, она понимала.

Далира ободряюще улыбнулась:

– Иди.

Синни отвернулась от матери, сделала несколько шагов к выходу, отодвинула тяжелую шкуру и вышла наружу.

Далира повернулась к старику. Она увидела, что его странный словно хрустальный или ледяной медальон исчез и на его месте на шнурке висит деревянная фигурка маленького копья. Точно такого же маленького деревянного копья, которое ей когда-то на день рождения подарил отец.

– Дай мне свою руку, – сказал старик.

Далира протянула ладонь. Он взял снизу её ладонь, другой рукой сгрёб фигурку копья у себя на груди и непонятно каким образом снял его вместе со шнурком с шеи. Вложил амулет ей в руку, сжал её пальцы и накрыл сверху своей рукой. Его кожа больше не обжигала, теперь его плоть была совершенно обычной, по-человечески тёплой.

– Я думаю это твоё, дочь, – сказал он.

Далира крепко сжала маленькое деревянное копьё. Ей остро хотелось заплакать, но она удержала слёзы в себе.

Она пронзительно поглядела на старика и сказала:

– Могу я попросить тебя исполнить одну мою просьбу?

Тот улыбнулся и как бы с удивлением произнёс:

– Ещё одну?

Далира с тревогой посмотрела на него: уж не обидела ли она его? Но старик добродушно улыбался.

Она вынула из кармана камень Туллы, на котором было написано имя дочери и протянула его хозяину дома.

– Прошу тебя сделай так, чтобы он навсегда остался во мне. – Её голос был почти умоляющим.

Старик вздохнул, став серьезным.

– Ты всё уже сделала сама, дочь. Камень останется в тебе, не волнуйся.

Далира удовлетворенно кивнула.

– Благодарю тебя. За всё.

28

Синни вышла из дома, немного прошла, остановилась и оглянулась. Дома не было, только небольшое нагромождение плит и камней, гораздо более низкое чем пропавший дом, и никакого проёма с черной шкурой.

Синни огляделась по сторонам. Где-то далеко впереди на дороге она увидела лошадей и бородатых мужчин.

Синни ощущала растерянность, никак не в силах уразуметь что происходит. Исчезновение дома почему-то не вызвало у неё удивления. Вместо этого она думала о матери. И при мыслях о ней внутри возникала оцепенелая пустота. Ни то чтобы страх, а скорее глухая надрывная тоска. Как будто она уже знала, что мамы больше нет. Или не так. Она есть, но она ушла. Навсегда. В глазах возникли слёзы, но тут же застыли. Синни пошла к дороге. Медленно, отстраненно, нисколько не заботясь тем что бородатые мужчины заметят её. Но вдруг замерла. Резко оглянулась. Да, её меховая накидка, вернее накидка матери… Синни чуть подумала. Нет, теперь её… лежала возле того места где раньше был каменный дом. Она быстро вернулась к ней. На плаще лежал нож. Синни задумчиво глядела на него какое-то время. Затем подняла свои вещи, прижала плащ комком к животу, а под ним спрятала руку с ножом. "Никогда не сдаваться", подумала она. И ей стало стыдно за "ведьмины пальцы". Она развернулась и пошла к дороге. Выйдя на неё, зашагала по ней в сторону лошадей и мужчин.

Приблизившись, она увидела место жестокого побоища. На двух лошадях поперек седла лежали привязанные трупы. Двое норманнов, один молодой и рыжий, другой гораздо старше и темноволосый, как раз занимались тем что подтаскивали к лошади третий труп своего товарища. У него из живота всё ещё торчал обломок копья. Синни прошла ещё немного вперед туда где лежало странно изогнутое тело. Это была Далира. У неё не хватало правой руки и головы. Синни поискала глазами и увидела голову матери, привязанную за волосы к седлу одной из лошадей.

Сигхурд и Тибар, замерев, может чуть растерянные, молча наблюдали за ребёнком. Синни долго смотрела на мертвую голову матери. Затем повернулась и посмотрела на норманнов. У рыжего была разбита голова, почти вся левая половина которой вплоть до нижней челюсти была залита кровью, его огненные кудри слиплись и потемнели. У второго плетью висела правая рука, он был тяжело ранен куда-то в плечо, весь правый рукав его рубахи промок от крови и она всё ещё сбегала по ладони и капала на землю. Действовал он теперь только левой. Синни ощутила невероятную гордость за свою мать, такую что ей захотелось что-нибудь крикнуть этим грозным воякам, что-нибудь насмешливое, дерзкое, посмеяться над ними. Но она молчала, глядя на них застывшим холодным взглядом.

Мужчины переглянулись, как бы спрашивая друг друга что делать с девчонкой. Чуть подумав, Тибар устало махнул рукой, мол, бог с ней, и снова начал тянуть труп одной рукой. Сигхурд посмотрел на Синни. Его взгляд остановился на плаще, который девочка прижимала к животу. Он узнал плащ и ему подумалось что будет здорово, если он принесёт голову ведьмы в её же собственном плаще. Он сделал шаг вперёд. Синни крепче сжала рукоять ножа под плащом, готовясь нанести удар. Когда-то Анвелл, недовольный что сестра совсем никак не хочет обучаться владеть хоть каким-то оружием, сердито сказал ей: "Ну хотя бы нож с собой всегда таскай. И если что, бей сюда в низ живота, где костей нет. Тычь со всей силы и всё. Не думай ни о чем, вообще ни о чем. Просто бей столько раз сколько сможешь. Поняла?" Синни промолчала. "Поняла, спрашиваю?!" раздраженно повторил брат. "Поняла", буркнула тогда в ответ Синни, желая только чтобы надоедливый Анвелл отвязался от неё. Но сейчас она собиралась поступить именно так как учил брат, тыкать ножом в живот ненавистного норманна, равнодушно и безжалостно, не думая ни о чем. При виде мёртвого тела матери, в Синни словно выключили свет. Она вообще перестала бояться или переживать о чем либо, и особенно о себе. Ей просто стало всё равно на себя и что с ней будет. И решимость бить ножом в живот другого человека теперь звучала в ней как музыка, как глухой тягучий рокот боевых барабанов. Ей даже не терпелось. Но в этот момент послышался грохот, тяжелый стук копыт, лязг оружия. По дороге стремительно приближалась кавалькада рослых могучих всадников, бородатых и увешанных оружием.

Сигхурд, тут же позабыв о плаще, поспешил навстречу неожиданным гостям, желая как можно скорее понять кто это. Тибар отпустил мертвое тело, выпрямился и угрюмо смотрел на всадников.

Вскоре место побоища окружили воины. Они остановили лошадей и, сидя в седлах, хмуро разглядывали мертвые тела и окровавленную землю. Все молчали. Синни, все также крепко сжимая нож, смотрела на одного из всадников. Она узнала его. Это был тот самый громадный норманн что пришел за ней в каморку Гуннара Сиволапого.

Рейнмар грузно спрыгнул с коня, подошёл к телу Далиры, осмотрел его, мельком глянул на Синни и мрачно уставился на Сигхурда. Долго молчал, сверля его взглядом, затем сказал:

– Ты ослушался своего ярла, кусок ты рыжего дерьма. Выставил его пустозвоном, чьё слово ничего не стоит. Опозорил его, и себя, и свою сестру.

Потемневший от прилившей крови Сигхурд положил ладонь на рукоять меча. Но Рейнмар словно не заметил этого и развёл руками, указывая вокруг:

– Ну и чего ты добился, хер козлячий?! Трёх воинов положил. Впятером едва-едва с одной жалкой тощей буйшей совладали. – Форинг насмешливо покачал головой. – Прославился, твою мать. От Сканзы до Уэльса теперь будет греметь слава об отважном воителе Сигхурде Рыжем. У походных костров и на боевых драккарах люди будут с восхищением рассказывать о том как славный Сигхурд не устрашился раскрашенной лесной девки и храбро впятером набросился на неё.

Всадники насмешливо зафыркали и заулыбались.

– И в ужасной битве одолел одну единственную буйшу, положив трех своих людей. И хули ты за меч хватаешься, сусляк бздливый?! Со мной что ли собрался драться? По твоей славе тебе вон разве что с ней, – он кивнул на Синни, – теперь тягаться. Ну только возьми конечно ещё пятерых, а то мало ли что.

Сигхурд медленно вытащил меч. Рейнмар провел языком по деснам и сплюнул, с презрением глядя на молодого человека. В этот момент Тибар наклонился, вырвал левой рукой наконечник копья из живота мертвого товарища и отбросил окровавленный обломок в сторону. Затем подвёл лошадь как можно ближе к трупу и принялся с превеликим трудом, действуя одной только рукой, пытаться как-то поднять тело убитого на седло. Рейнмар и Сигхурд какое-то время наблюдали за потугами Тибара, затем Рейнмар подошел и начал помогать. Сигхурд с обнаженным мечом остался стоять. Нападать на форинга, повернувшегося к нему спиной и занятого работой было немыслимо. И вместо форинга перед ним чуть дальше теперь стояла только черноволосая девочка, как будто он и правда собрался сражаться с ней, с ребёнком. Под пристальными взглядами всадников Сигхурд почувствовал себя невыносимо глупо. И он также медленно как вытаскивал, убрал клинок обратно в ножны. Затем чуть подумав, сходил за веревкой и присоединился к Тибару, помогая ему закреплять тело.

Рейнмар оставил их и подошёл к Синни. Встал перед ней, сумрачно взирая на неё с огромной высоты своего роста. Синни спокойно глядела в ответ. Она всё также сжимала под меховой накидкой нож, но решимость использовать его значительно поблекла. Тем не менее она пообещала себе, что если её снова попытаются забрать в качестве рабыни она обязательно вонзит его в кого-нибудь. Обязательно.

Рейнмар ещё помедлил и затем залез в кошель на поясе, выудил из него серебряные монеты, сначала две, потом, кое-как пересилив себя, ещё одну, и, скрепя сердце, протянул их ребёнку. Синни посмотрела на деньги и затем снова на норманна. Её взгляд ясней ясного говорил: "ну и дурак же ты дядя". Рейнмар бросил монеты ей в грудь. Две из них скатились на землю, а третья застряла в меховом плаще. Синни тряхнула плащ, сбрасывая её. Рейнмар нахмурился. Ему было жаль оставлять драгоценное серебро на грязной дороге, но поднимать их у всех на виду было бы слишком унизительно. И он нахмурился ещё больше.

– А по шее не хочешь? – Спросил он у Синни.

– Верни мне голову моей матери, – сказала девочка и кивнула в сторону нужной лошади.

Рейнмар оглянулся, нашёл взглядом голову Далиры, притороченную к седлу Сигхурда и снова повернулся к ребёнку, задумчиво всматриваясь в него. Не дождавшись ответа, Синни дерзко сказала:

– Или что, мне тоже вызвать тебя на поединок?!

Норманны, приехавшие вместе с форингом, заулыбались.

– Молодец, малая, – весело сказал один из них. – Не спускай ему черту бородатому.

– Смотри осторожней, Молотобоец. А то мелкая выбьет весь дух из тебя, костей потом не соберёшь! – Поддержал другой.

– Давайте-ка лучше убираться отсюда подобру-поздорову, пока девка вконец не осерчала, – сказала третий.

Воины засмеялись.

Рейнмар перестал хмуриться и признавая, что иногда приходится уступать не только силе, пошёл к лошади. Сигхурд проводил его тяжелым взглядом, но что-то возразить не посмел. Рейнмар отвязал голову от седла и вернулся к девочке. Синни вдруг жутко испугалась что громадный норманн сейчас насмешливо, презрительно швырнет голову её матери на землю как какой-нибудь ненужный мусор, чтобы ещё раз унизить и дерзкую девчонку, и погибшую женщину. Она так испугалась этого что непроизвольно подалась вперед, словно желая поймать ещё не брошенную голову. Рейнмар приблизился. Судя по всему, он понял о чем переживала Синни. Остановившись, он с полминуты помедлил, нервируя Синни, а затем протянул ей голову двумя руками. Синни торопливо расправила плащ, подставляя его, и Рейнмар аккуратно положил туда голову. Испытав облегчение, девочка кинула быстрый взгляд на форинга, и тому почудилась благодарность в её глазах. Он отвернулся и приказал всем выдвигаться в обратный путь. Подошел к своей лошади, еще немного с досадой поразмышлял о выкинутых монетах, но пойти подобрать их не посмел. Взобрался в седло и дождавшись когда все уехали вперёд, повернулся к Синни и глухо сказал:

– Ярл сдержал своё слово. Не думай о нём дурного. Эти пятеро были не от него. Понимаешь? Не от него. Он ничего не знал. Понимаешь? – Удерживая переступающего коня он подождал что ответит Синни, но та молчала, глядя на него своими большими темными глазами.

– Удачи тебе! – Сказал он тогда и, развернув коня, ускакал за своими товарищами.

Синни подошла к телу матери, опустилась рядом с ним на колени, осторожно положила на землю плащ и голову, взяла оставшуюся левую руку Далиры и опустив голову, заплакала. Совершенно беззвучно. Жгучие слезы, которые конечно ни в коем случае нельзя было обнаружить при чудовищных норманнах, теперь потекли просто рекой, смывая засохшую грязь с её лица и принося хоть какое-то утешение её измученной детской душе.

29

Брунгильда Мэйнринг очнулась от дневного сна с тяжелой головой и омерзительным привкусом во рту. Она не любила спать днём, но со всеми этими ночными пирушками другого времени просто не оставалось, иначе она начинала засыпать на ходу. Она села и откинула в сторону тяжелую массу своих роскошных рыжих волос. И снова подумала об этой ужасной бриттке. Какая же она отвратительная, дикая, совершенно спятившая. Трудно представить до чего они опускаются в этих своих первобытных чащах, подумала девушка. Ей на ум пришли не раз слышанные ею рассказы о том что эти дикари пьют кровь, едят сырое мясо, в том числе и человечину, мажутся сажей и каким-то помётом, часто ходят совершенного голые, безобразно раскрашивают себя, обвешиваются перьями и костями, обтачивают зубы, безумно воют и пляшут вокруг своих каменных божков, устаивают невообразимо отвратные свальные оргии и т.д. и т.п. Но дело конечно не в этом. Норманны тоже умели быть дикими, необузданными, кровожадными и чудовищно пьяными. Брунгильду бесило что эта наглая девка вообще посмела заявиться сюда и что-то требовать. Но наверно ещё больше чем это её раздражало то что муж позволил бриттке то что она требовала. И она не понимала до конца почему. Девушка даже начинала думать уж не приглянулась ли ярлу эта грязная черноволосая дикарка как женщина. Брунгильда полагала что это конечно смехотворно, просто-таки невозможно. Ибо немыслимо представить, чтобы ярл хоть на минуту предпочёл бы своей красавице жене, эту нелепую вонючую буйшу, живущую поди в какой-нибудь землянке или пещере и не имеющую понятия даже скажем о гребне для волос или нижнем белье. Но ещё больше девушку выводило из себя что эта лесная сука забрала у неё Хальфара, вот просто так явилась в Тилгард и изрубила его до полусмерти. И глупый Эльдвуг ещё и отпустил её на все четыре стороны. У Брунгильды всё это просто в голове не укладывалось, рождая злобу и возмущение.

Она поднялась с кровати, широко зевнула, прикрыв рот ладонью и сладко потянулась, раскинув в сторону руки и выпятив грудь. Молодую красивую упругую грудь, которую ярл так страстно ласкал во время любовных утех. И снова Брунгильда с усмешкой подумала о том что это конечно полный вздор предполагать чтобы её муж стал заглядываться на какую-то другую женщину, имея в своём распоряжении такую красавицу жену.

Она подсела к столу, на котором стояло одно из её сокровищ – римское стеклянное восьмиугольное зеркало, представлявшее из себя пластинку из свинца соединенную со стеклянной пластинкой. Это чудо в Тилгард привез один из венецианских купцов и требовал за него немыслимо огромную плату. Эльдвуг, когда ему озвучили сумму, предложил купцу "убираться в брюхо к Ферниру со своими бесполезными дерьмовыми стекляшками". Но Брунгильда уговорила мужа. Он не смог ей отказать. Она посмотрела на себя в зеркало и улыбнулась. И не удивительно. Ведь она прекрасна как Навсикая. Брунгильда точно не знала кто это, то ли какая-то римская богиня, то ли царица, но она считалась одной из самых красивейших женщин в истории мира и заморские купцы восторженно сравнивали Брунгильду с этой красавицей. Они вообще говорили Брунгильде много лестного, они умели говорить такие вещи, от которых у девушки почти кружилась голова.

Она взяла черепаховый гребень и принялась неторопливо расчесывать свои чудесные волосы. Она обожала это занятие.

Что ж, подумалось ей, Эльдвугу конечно совершенно не зачем мечтать о каких-то других женщинах, это очевидно. А вот она порой позволяла себе размышлять о других мужчинах. И Хальфар Буян был одним из тех, кто занимал её мысли довольно часто. Он был очень хорош собой и безумно отважен, полагала она. И рядом с таким красивым и статным мужчиной она выглядела бы конечно более выигрышно. А ещё как ей казалось он был гораздо более управляем, чем её нынешний муж. Эльдвуг, несмотря на то что в общем старался угождать жене во всех её желаниях, тем не менее был очень вдумчив, рассудителен и почти всегда принимал важные решения только по собственному разумению, никак не советуясь с молодой женой и даже не слушая её, когда она пыталась повлиять на что-то большее чем как расставить столы в пиршественной зале, какие наряды выбрать для альтинга или какие ещё побрякушки купить у странных смуглых купцов. А Брунгильда очень хотела чтобы её слушали и по другим вопросам. И ей представлялось что будь на месте Эльдвуга такой человек как Хальфар, который как бы… девушка не была уверена какое слово здесь точно подходит, ну в общем который как бы слегка туповат, ей было бы гораздо проще влиять на все важные инициативы в Тилгарде и тех землях что он контролирует. И потому в неких нечетких потаенных размышлениях о будущем она осторожно позволяла себе допускать что Хальфар каким-то образом займет место Эльдвуга Дубового Щита. И вдруг какая-то глупая буйша является в Тилгард и одним махом лишает её этой мечты. Брунгильда чувствовала ярость, почти дрожь бешенства. Теперь уже и речи быть не могло о том чтобы Хальфар занял место рядом с ней. Даже если он выживет. Ей хватило одного взгляда на его изуродованное лицо, изувеченную глазницу, покалеченную руку чтобы моментально понять, что этот со всех сторон достойный и замечательный образчик мужчины больше не годится ни в ярлы, ни в воины, ни в любовники. И расчесывая чудесные рыжие локоны эта милая девушка с упоением представляла, как её родной брат и его воины искалечат и порубят на части дикую бриттку, эту проклятую ведьму. Ей не терпелось получить вести от Сигхурда и она с волнением думала сколько времени у него займёт чтобы настигнуть буйшу. Она не могла уйти далеко, убеждала себя Брунгильда и её сердце сжималось от страха при мысли что эта лесная девка всё ж таки как-нибудь сумеет скрыться от брата и его воинов. Но она тут же уверяла себя, что нет, конечно же не сумеет. Здесь рядом с Тилгардом негде прятаться и с полуострова, на котором он расположен есть только одна дорога. Буйше никуда не деться.

В комнату вошла одна из служанок. Это была Софи, совсем молодая девушка из далекой совершенно мифической для Брунгильды страны под названием Византия из местности с таким красивым и певучем именем как Эллада. Русоволосая, зеленоглазая, курносая Софи, не смотря на то что была всего лишь жалкой рабыней, которую к тому же перепродавали уже несколько раз, перемещая всё дальше и дальше на север от её родины, совсем не утратила живости характера и жизнерадостного отношения к жизни. Брунгильде была очень симпатична эта умная, энергичная, неунывающая девушка, умевшая говорить на нескольких языках, прошедшая через полмира, видевшая своими глазами сказочные Рим и Миклагард (Константинополь) и знавшая сотни удивительных вещей, о которых жена ярла даже не слышала. Брунгильда очень привязалась к Софи и относилась к ней скорее как подруге чем как какой-то бессловесной бесправной прислужнице. И она почти привыкла что юная гречанка почти всегда в хорошем настроении. Но сейчас Софи смотрела на неё очень странным словно перепуганным взглядом и Брунгильде это совсем не понравилось. Она ждала только хороших вестей.

– В чем дело, Софи?

Софи подошла ближе и остановилась, глядя на рыжеволосую женщину как будто испуганно.

– Ну говори, – резко сказала Брунгильда и сама уже отчасти напуганная.

– Там приехал Рейнмар Молотобоец с другими воинами. Они привезли твоего брата, с разбитой головой, всего в крови, связанного. Его бросили к ногам ярла и твой муж очень сердился. Я думала он убьёт Сигхурда прямо на месте. Но хвала Зевсу ярл сдержался. Твоего брата бросили в яму у маяка и насколько я поняла завтра казнят, – Софи опустила глаза, словно чувствовала вину за то, что принесла столь недобрые вести и тихо добавила, – утопят.

Брунгильда сидела как каменная, буквально застыв с гребнем в руке. Кое-как совладав с нахлынувшими на неё чувствами, она дрожащей рукой отложила гребень и спросила:

– А остальные?

– Ты о ком?

– С братом было еще несколько человек.

Софи пожала плечами:

– Не знаю. Там был ещё Тибар, едва стоявший на ногах, и несколько лошадей с мертвецами.

Брунгильда побледнела. Её прошиб ледяной пот при мысли что проклятая буйша вышла победительницей. Отправляя за ней брата, Брунгильда не сомневалась, что целый отряд воинов, действуя одновременно и заодно, уж конечно расправится с одной жалкой лесной девкой, ведьма она там или нет, и вернётся без потерь. И что же сейчас скажет ярл и другие, когда узнают, что это из-за неё погибло еще несколько норманнских мужчин, каждый из которых на вес золота перед военным походом?

Брунгильда поднялась. Её била мелкая дрожь, по крайней мере где-то глубоко внутри тела. Ей захотелось как можно скорее пойти к мужу, чтобы всё решить, томительная неопределенность угнетала хуже любой угрозы. Но она остановила себя, необходимо было привести себя в порядок после дневного сна, она должна выглядеть так чтобы у любого мужчины, увидевшего её участилось сердцебиение от восторга и восхищения, как и всегда. Это обязательно, это не обсуждалось.

– Принеси мне умыться и несколько новых шелковых лент. Приготовь моё зеленое датское платье и синий плащ с вышивкой.

30

Своего мужа Брунгильда нашла в просторном лодочном эллинге возле самого берега. Это помещение представляло из себя огромный навес со скошенной крышей, покоящейся на могучих столбах, и с отсутствующими стенами. На бревнах-подставках здесь стояли в разной степени готовности корпуса двух кнорров и четырех небольших лодок. Здесь было много столов, разнокалиберных досок, веревочных бухт, спелёнатых охапок мха, подставок с топорами и пилами и здесь сильно пахло смолой и древесиной и даже свежий ветер с залива не мог разметать этот в общем очень приятный запах.

Ярл с задумчивым видом и с деревянной колотушкой в руках неспешно прохаживался вдоль борта одной из лодок и время от времени постукивал по ясеневым доскам.

Брунгильда велела Софи ждать её снаружи, но так чтобы они видели друг друга. Брунгильда и сама не знала зачем ей это нужно, но чувствовала, что так ей будет спокойнее. Она подошла к ярлу и остановилась шагах в пяти. Эльдвуг повернулся к ней, сжимая в руках колотушку. На жену он глядел неприветливо или по крайней мере с деланным равнодушием.

Брунгильда собралась с духом, сделала ещё один шаг навстречу мужчине и спокойно сказала:

– Могу я с тобой поговорить, муж мой?

Эльдвуг сумрачно смотрел на молодую женщину и против воли его разум соскальзывал в приятные размышления о том как же она хороша. Ярлу даже показалось что она зачем-то принарядилась, на ней были зеленые керамические бусы, две фибулы и сияющий серебряный браслет со стеклянными бисером. И приятные мысли неудержимо катились дальше: как же тебе повезло обладать такой женщиной. И обращение "муж мой" доставило ему дополнительное удовольствие несмотря на всё его настроение.

– Говори, – бесстрастно ответил он.

– Мне сказали, что мой брат брошен в поруб и завтра будет казнен. Это правда?

– Правда. Только я ещё не решил, как именно его казнить. Утопить в море или всё же в выгребной яме, чтобы он, как гнусный предатель, перед смертью мог дышать только дерьмом, таким же как и он сам.

Брунгильда сильно побледнела от негодования, ей понадобилось время чтобы взять себя в руки.

– В чем же его вина? – Всё ещё сдержанно и относительно спокойно спросила она.

– Он предал меня, ослушался моего прямого приказа и навлёк позор на меня и весь Тилгард. – Он угрюмо поглядела на неё. – За это только смерть.

Брунгильде стало не по себе, она видела, что муж настроен решительно. Но в ней уже просыпалась злость, она не привыкла чтобы всё шло настолько вразрез с её желанием.

– И как именно он тебя предал? – Взволнованно воскликнула она. – Какой такой позор он навлёк на Тилгард? Сразился с дикой лесной ведьмой, которая колдовством убила нашего брата и которую ты отпустил на все четыре стороны. Это что ли…

– Слушай чего ты хочешь, а?! – Рявкнул ярл, начиная терять терпение. – Может лучше скажешь кто надоумил Сигхурда отправиться за буйшей и убить её?! Сам бы он точно не вызвался. Он же тупой как дерево и ленивый как старый кот. Лежит вечно на сеновале в носу ковыряет, поссать и то будет два дня собираться, а тут видите ли сорвался. – И он гневно уставился на жену как бы ожидая ответа.

Но Брунгильда молчала.

Она впала в некоторую растерянность. Во-первых, её до глубины души возмутило такое живописание её брата, которое она считала совершенно несправедливым, а во-вторых для неё было неожиданностью что буйша погибла. Она почему-то из разговора с Софи решила, что мерзкая бриттка, благодаря только конечно своему проклятому колдовству, одолела всех воинов, троих зарубила до смерти, а двоих, Сигхурда и Тибара тяжело ранила, и затем благополучно ушла восвояси. Но оказывается она мертва. Девушка ощутила злую радость. Ей стало как-то легче на душе, всё-таки уже кое-что исполнилось так как она того желала. На всякий случай она уточнила:

– Сигхурд убил её?

– Чего ты хочешь? – Неприязненно повторил ярл, догадавшись что эта весть обрадовала её.

Брунгильда почувствовала себя увереннее. Ей подумалось что раз боги помогли брату одолеть злое колдовство бриттской ведьмы значит очевидно они на его стороне и её дело правое.

– Ты должен отпустить Сигхурда.

Ярл зло усмехнулся.

– Отпущу. Завтра. На тот свет.

– Не будь таким дурнем, – запальчиво сказала она. – Отпусти его домой. Или ты думаешь мой отец, владетель Ранохгора, простит тебе смерть своего сына? – Она пронзительно поглядела ему в самые глаза и веско сказала: – Или ты думаешь я тебе прощу это?

Эльдвуг молчал, сверля жену тяжелым угрюмым взглядом.

– Может это ты у нас не слишком умный, если собираешься из-за какой-то немытой буйши пустить коту под хвост всё чем владеешь. Знай, Эльдвуг Дубовый Щит, что если мой брат умрёт, я брошу тебя и уеду в Ранохгор. И не пройдёт и месяца как мой отец и весь его хирд будет здесь. И если ты уйдешь в поход, то отец заберёт Тилгард как кусок пирога с тарелки и тебе некуда будет вернуться. А если ты останешься здесь, то увязнешь в войне, в которой тебе не победить. Или ты думаешь твои воины будут сражаться за ярла, который больше ценит жизни каких-то грязных бриттов, чем своих собственных воинов?! – Она насмешливо глядела на него, чувствуя как ей представлялось своё превосходство над ним.

А он крепче сжал деревянную колотушку, немного приподняв её. Казалось он борется с желание хорошенько врезать этой колотушкой по черепу жену. Но он только усмехнулся:

– Бросишь меня?! Я тебе что котенок чтобы бросать меня или не бросать? Никуда ты не уедешь. Прикажу и никто тебя не выпустит из города, а надо будет посажу на цепь как собаку. Братца я твоего утоплю, даже не сомневайся. А что до старого Ордекса, то не смеши мои усы, рыжая. Этот старый пузатый пьяница и с завязками собственных штанов не справится. Пойдет в поход на Тилгард? Да куда там! Когда он последний раз покидал свой Ранохгор? Для него теперь до толчка или до кровати уже великий поход. И все его воины такие же, дряхлые пердуны с беззубыми ртами, которые сутками напролет пьют дешевую кислятину, которую они почему-то называют мёдом и вспоминают былые битвы, в которых они участвовали ещё во времена драконов и великанов.

Лицо Брунгильды вытянулось, она была до глубины души уязвлена таким отзывом о её отце и его людях и, зная, что доля правда в этом есть, она обиделась еще больше.

– Земли моего отца в три раза обширнее твоих! – Звонко воскликнула она.

Ярл фыркнул:

– Да там одни болота, кому они нужны!

– Он один из пяти главных ярлов на альтинге, его уважают и слушают. А на тебя даже бы не посмотрели, не будь я твоей женой!

Ярл побагровел. В свою очередь уловив долю правды в словах молодой женщины, он сильно расстроился.

– Заткнуться бы тебе лучше, – посоветовал он и непроизвольно поднял колотушку ещё выше.

Но разгоряченная Брунгильда уже не замечала никаких знаков опасности.

– И я не понимаю чего ты так перевозбудился из-за этой буйши. Глаз что ли на неё положил? Потянуло на диких лесных девок? Может еще на овец и кобыл начнешь засматриваться.

Ярл окончательно помрачнел, такой мерзости он не собирался выносить ни от кого, даже от своей красавицы-жены. И всё же он снова сдержался хотя кулак сжимающий колотушку уже зудел от желания действовать.

– Но тебе ж не до меня. Ты у нас томной козочкой вокруг Буяна скачешь. Хотя теперь поди уже остыла, да? На кой он тебе с располосованной рожей, без руки и без глаза. С таким уже не ляжешь, да?

Брунгильда сильно покраснела. Но поскольку физически она никогда Эльдвугу не изменяла, а то что творилось в её мыслях это только её личное дело и никого не касается, она сочла себя донельзя оскорбленной.

– Ну ты и сволочь! – Ледяным тоном сказала она. – Как ты смеешь говорить такое. Кроме тебя ни на одного мужчину я не посмотрела как на мужчину с тех пор как стала твоей женой. Но я пытаюсь быть тебе женой не только в постели, но и в остальном. Как-то помочь тебе в твоих делах. У Черной реки тебя разбили, потому что ты доверился пиктским следопытам и они завели тебя в ловушку. Брентонские купцы вместо марсалийского вина продали тебе подкрашенную воду, продали за золото и ты не удосужился даже проверить, доверившись пьянице Гёмли и остальным, которых купцы просто напоили до бесчувствия. В прошлом году всё зерно, купленное у икенов, опять же за золото, сгнило, потому что криворукие галлы, которых ты нанял по дешёвке и чем очень гордился, построили амбар как попало без нормального подпола. И опять никто не проверил. Твой поход на Йор провалился, потому что твой бравый хэрсир Ульф перед самым нападением нажрался как свинья и умер, захлебнувшись собственной блевотиной. А поход на Гэрвиг, когда твои воины упились как скоты прямо на драккаре, поплыли не туда, высадились и разграбили нашу же деревню. У тебя же всё как будто через одно место. И вот сейчас, вместо того чтобы думать головой, ты кажется думаешь тем что у тебя в штанах. Переживаешь о какой-то никчемной бриттке, позволяешь ей порубить нашего лучшего воителя и ещё и защищаешь её так, что готов убить моего брата, лишиться жены и начать войну с моим отцом. Тебе не кажется, что это уже чересчур?

Ярл выслушал всю эту длинную речь почти с интересом.

– Нашего лучшего воителя значит…, – с умешкой сказал он.

– Ну а что не так что ли? Кто-то мог справится с ним?

Эльдвуг пожал плечами.

– Буйша смогла.

– Да только…

– Хватит. Ты мне надоела. – Он поднял колотушку, указывая ею на жену. – Я вижу тебя насквозь. Ты просто алчная, жадная, да ещё и трусливая баба. Признайся, что это ты заставила Сигхурда убить буйшу и может я и пощадил бы его. Да если бы в тебе была хоть частица того духа что есть в этой буйше я гордился бы такой женой. А так ты просто смазливая курица все мысли которой о тряпках, побрякушках и золоте.

Вот теперь Брунгильда была оскорблена по-настоящему. От обиды у неё слёзы навернулись на глаза. И потеряв всякую осторожность она уже было собралась сказать мужу такие вещи, о которых она несомненно бы пожалела позже. Но в этот миг рядом с ней возникла Софи с боевым топором в руках. Девушка храбро вышла навстречу ярлу. Эльдвуг и Брунгильда, слегка ошеломленные, растерянно глядели на неё. Но осознав в чем дело, ярл усмехнулся и опустил руку с колотушкой.

– Вот что цени, – сказал он жене, кивнув на служанку и отбросил колотушку. С презрением процедив: "Коза куцемозгая!", он ушел прочь, прямо сквозь стоявших перед ним женщин. И он снёс бы их с пути, если бы они обе проворно не отскочили в стороны.

Брунгильда уже пунцовая от всех этих оскорблений, с досадой посмотрела на Софи. Та опустила топор и виновато потупила очи.

– Ну чего ты примчалась? – Раздраженно сказала Брунгильда.

– Прости… я думала он сейчас будет бить тебя этой деревяшкой и хотела…, – девушка смутилась и отставила топор к одной из лавок.

Брунгильда медленно побрела прочь. Ей было до того не по себе, что казалось она чувствует тошноту. Она просто не знала, что ей теперь делать. У неё было столько радужных планов, когда она выходила замуж за Эльдвуга. А что теперь? Если он завтра убьёт Сигхурда, что ей делать? Отец этого так не оставит. И ей всё равно придется выбирать сторону. И всё из-за какой-то проклятой ничтожной буйши. Женщину затрясло от ярости. Она ничуть не жалела, что отправила брата убить бриттку и сейчас она думала ни о ней, а о своём муже. Думала почти с ненавистью. Ну как он может так поступать из-за какой-то глупой дикарки, спрашивала она себя снова и снова. И снова и снова её сердце обжигали его слова о том что ему хотелось бы чтобы его жена была в чем-то похоже на эту мерзкую буйшу.

Брунгильда остановилась, посмотрела на идущую рядом Софи и со вздохом спросила:

– Скажи, как у вас на родине жёны поступают с глупыми мужьями?

Софи пожала плечами:

– Моя бабка по матери говорила что глупый муж это благословение для женщины, но только если женщина достаточно умна чтобы выглядеть глупее мужа.

– А я вот видно недостаточно умна. – Брунгильда внимательно посмотрела на девушку и с любопытством спросила: – А у тебя был муж? Или любимый?

Софи отрицательно покачала головой и тихо сказала:

– Мне было девять лет, когда сельджукские пираты напали на мою деревню. С тех пор я рабыня. – Помолчала и грустно произнесла: – А когда ты рабыня ты всё равно что вещь. Думаю немногие мужчины мечтают о том чтобы вещь стала их женой.

Брунгильде подумалось что она кажется впервые видит девушку такой печальной. Ей захотелось её ободрить. Она слегка сжала её руку чуть выше запястья и сказала:

– Ты ещё очень молода, Софи, и я уверена, что ты ещё найдешь своего мужчину. – И поддавшись душевному порыву, Брунгильда добавила: – Если ты здесь у нас встретишь человека, с которым захочешь быть, я отпущу тебя и ты станешь его женой как свободная женщина. Я обещаю тебе это.

Большие зеленые глаза Софи посмотрели на молодую женщину с очень странным выражением, которого Брунгильда не поняла.

– Благодарю тебя, ты очень добра ко мне, – несколько официально и механически сказала Софи.

Брунгильда подумала, что может быть её слова как-то ненароком обидели служанку и поспешила перевести тему:

– Идём, я ещё хочу переговорить с Рейнмаром.

Форинга они нашли за длинным обширным сосновым столом, поставленным прямо на лужайке во дворе большого эльхауса, принадлежавшего очень смекалистому предприимчивому норманну по имени Пивит. Лет пятнадцать тому назад Пивит потерял в одном крупном сражении левую ногу и с тех пор ни в каких битвах не участвовал. Потеряв право на долю в военной добычи, он принялся искать пути извлечения денежных средств уже не из грабежа чужеземцев, а из собственных земляков и сородичей. Причем как шутили в Тилгарде сами метода грабежа остались теми же. Пивит пришел к выводу что нет ничего выгодней чем поить своих бывших товарищей по оружию за некую умеренную плату и с привычной ему сноровкой организовал в Тилгарде питейное заведение, которое быстро стало весьма популярным.

Брунгильда не любила Пивита. Она вообще ненавидела всю ту чрезмерность, с которой норманны придавались безудержному пьянству. И естественно человек поощряющий их к этому не мог вызвать у неё симпатию. У Пивита к тому же была привычка подсаживаться за стол той или иной компании, вступать в веселые разговоры и подспудно подбивать их к ещё более неумеренным возлияниям, которые для самого Пивита обращались в звонкую монету. И найдя Рейнмара за столом в обществе десятка других воинов, а также малоприятного ей хозяина эльхауса, она было хотела отозвать форинга куда-то в сторонку, чтобы переговорить с ним наедине, но затем сочла что это будет выглядеть подозрительно и чего доброго Эльдвугу донесут что его жена на что-то подговаривает его первого помощника. А потому она заговорила с ним прямо возле стола.

– Скажи мне, Молотобоец, что там произошло у Сигхурда и этой буйши.

За столом сразу все притихли, с любопытством прислушиваясь к разговору.

Рейнмар хмуро поглядел на рыжеволосую женщину и та решила что он уже похоже набрался.

– Сигхурд и с ним ещё четверо напали на эту бриттскую ведьму и клянусь грудями Ангрбоды сильно пожалели об этом. – Рейнмар то ли икнул то ли резко вздохнул и повторил: – Сильно пожалели.

– Что случилось? – настойчиво спросила Брунгильда.

– А то и случилось что эта тощая девка рубилась как спятивший берсерк. Троих отправила в Хельхейм, ибо куда же еще отправляться такому позорищу, а двоих, этого старого пердуна Табира и осла Сигхурда расхерачила в кашу, едва живыми остались.

– Ты говоришь о моём брате, – сердито сказала женщина.

Рейнмар посмотрел на неё словно в растерянности.

– Я говорю как есть, фроэ. Они и справились то с ней только тем что один навалился на неё и прижал к земле и пока она резала его на части, Табир подкрался к буйше и рубанул ей по правой руке. Но клянусь Мьёлниром и волосатым задом великана Галурха эта буйша и с одной левой рукой сумела задать им жару. Табир говорил что ему пришлось броситься ей в ноги, повалить и практически остаться без руки, пока Сигхурд наконец умудрился-таки отрубить буйше её черную голову.

Рейнмар уставился на Брунгильду и той почудилось в его взгляде презрение. Но она стерпела.

– И где её голова? – Спросила она.

Влез один из воинов.

– Так мелкая буйша у нас её забрала, – весело сообщил он. – Налетела на Молотобойца, за грудки схватила и чуть весь дух из него не вышибла. "Отдавай", орёт, "мамкину голову или сейчас твою к херам собачьим оторву". Ну Молотобоец и оробел. Да и мы все признаться тоже. Сейчас, думаем, угрохает нас эта сопливая дева щита на месте и поминай как звали. Ну и отдали мы ей эту голову от греха подальше. Только чтобы не осерчала.

Сидящие за столом мужчины засмеялись. И Пивит громче всех.

– Считай что второй раз на свет родились! – Жизнерадостно воскликнул он. – От такой-то злыдни спаслись. Надо бы это дело хорошенько отметить, а?! – И он звонко хлопнул в ладоши.

Его тут же поддержали. Брунгильда мрачно оглядела веселящихся мужчин. Ей представлялось что они издеваются над ней. Под пылающим взором её голубых глаз воины малость поутихли. Но Пивит уже распоряжался чтобы принесли ещё больше эля и закуски.

– Ты правда отдал голову девчонке? – Холодно спросила она у форинга.

– Отдал, – также холодно ответил он. – Клянусь Тором она заслужила это.

Брунгильда развернулась и пошла прочь. Софи на минуту задержалась, задумчиво оглядывая сидящих за столом мужчин, а затем поспешила за женой ярла.

31

Синни, вся уставшая и взмокшая, сидела на коленях возле тела матери, которое она с превеликим трудом переместила подальше от дороги к месту, выбранное ею для захоронения. Рядом лежал окровавленный наконечник копья Далиры, а на плаще её голова и её правая рука, которую Синни заботливо отыскала. Девочка неотрывно глядела в остекленевшие глаза мертвой женщины и пыталась как-то принять и справиться с ужасающей пустотой, разверзшейся в её душе и буквально высасывающей все её мысли и силы. Она не могла понять, как и зачем ей теперь жить. И её разум был не в состоянии осмыслить и справиться со всеми этими переживаниями. Утром мать, которую она считала погибшей приходит за ней и вырывает из лап гнусных норманнов, а спустя несколько часов она снова погибает. Её сознание не выдерживало такого накала переживаний и сейчас словно отключилось, смолкло. Синни смотрела в глаза Далиры и казалось не чувствовала ничего. Только безостановочно сверлящую мысль, что она должна похоронить мать. А потом… Потом никакого не было. Где-то далеко у самого горизонта сознания иногда маячили слова Лингхольм, дед, Бародикс Макрой, но они сейчас ничего не значили для Синни, асболютно ничего. Она только понимала, что надо немного передохнуть, набраться хоть каких-то сил и затем заняться рытьём могилы.

Для рытья у неё был только нож и собственные руки. И хотя она постаралась выбрать место с относительно мягким грунтом, она понимала, что ей будет тяжело. Но была полна решимости непременно всё довести до конца. Это была своего рода борьба, а она теперь была настроена в любой ситуации бороться до конца. Она обещала матери не сдаваться и больше ни за что не посмеет нарушить это обещание. Ей было стыдно вспоминать о "ведьминых пальцах". Увидев Далиру утром на городской площади, среди толпы врагов, в боевой раскраске, с ног до головы залитую кровью, Синни испытала настоящий шок. И только в эту минуту она наконец кажется поняла, что за человек её мать. И потом, здесь, увидев трех мертвых норманнов и двух изрубленных, едва живых, и искалеченное тело матери, Синни ещё больше прониклась, как ей казалось, этим духом решимости сражаться, сражаться до самого конца. Вроде бы зная Далиру всю свою жизнь, Синни всё же и помыслить не могла что её мать способна на такое. И мысли о том что она дочь такой женщины и что она последняя из их семьи, семьи все члены которой погибли так или иначе спасая её, заставляли девочку быть непривычно твердой, собранной и решительной, наполняли её если не физической то душевной силой, теперь она боялась только одного, оказаться недостойной своего отца, брата и матери. Но конечно она была ещё слишком юной и слабой, а сейчас ещё и слишком уставшей ивымотанной, чтобы вот так в один момент переродиться в стального несгибаемого безупречного воина, способного до последнего удара сердца смеяться в глаза любым опасностям и трудностям. И потому она просто сидела, скрючившись, опустив плечи, безвольно вытянув руки и неотрывно глядела на красно-синюю голову в обрамлении копны черно-белых волос.

Неожиданно Синни ощутила холод. Не просто порыв свежего ветра, собственно движение воздуха вообще отсутствовало, а именно резкое понижение температуры вокруг. Бездвижный ледяной воздух окутал её, щипая и обжигая кожу. Синни вроде как собралась удивленно оглядеться, но вдруг замерла как испуганный суслик. Она увидела прямо перед собой длинную тень, отбрасываемую кем-то кто появился за её спиной. Ужас тут же вцепился ей в сердце ещё более ледяной хваткой чем окружающий воздух. Ей стало настолько страшно, что она не могла даже вздохнуть. Она была не в силах пошевелиться и только её зрачки всё более и более расширялись, делая её темные глаза уже почти черными, по мере того как тень увеличивалась. Или ей это только казалось. Затем она ощутила или услышала, как что-то упало на землю рядом с ней за её спиной. Она снова вздрогнула и это вернуло ей возможность двигаться. Пересиливая ужас, она обернулась.

Никого и ничего не было. Только всё то же обширное плоскогорье с травой и камнями и далекой иззубренной скальной грядой у горизонта. Она опустила глаза и увидела на земле лежавший в ножнах меч. Она тут же узнала узоры из серебряных пластинок и коралловых вставок, украшавших ножны. Это был меч Анвелла. Она взяла его и прижала к себе как куклу. Оружие было очень холодным. Она не нашла меч на месте сражения, если честно она и не искала, даже не вспомнила о нём, а на глаза он ей не попался. Только обломок любимого копья матери. Но теперь он вернулся к ней и Синни представлялось что она всё поняла. Теперь это её меч и они будут неразлучны до самого конца. Она гладила его рукоять, смотрела на голову мертвой женщины и очень тихо напевала старую песню своего народа:

"Мой родной дорогой, светлоокий герой,

Ты теперь спишь в земле за далекой горой

И в иссохшей груди плачет сердце моё

О, отважный мой сын, возвращайся домой

Возвращайся домой от костей и мечей

Из кровавой земли, из беззвездных ночей,

Из полей мертвецов, убаюканных тьмой

Возвращайся, мой сын, возвращайся домой…"

32

Синни усердно вспарывала землю ножом и затем разгребала руками. В конце концов она сильно порезала левую ладонь об острый осколок камня в земле. Кровь обильно хлынула из руки. Синни расстроенно уставилась на порез, сумрачно наблюдая как вытекает кровь. Работать с такой рукой нельзя, она отлично знала что если открытую рану совать в грязь это может кончится гниением и возможно смертью. Значит надо перевязать и работать только правой, мрачно решила она. Но тут увидела, что кровь прекратила течь. Она с удивление сжимала и разжимала ладонь, пытаясь понять почему кровь не идет, и уже не в силах рассмотреть сам разрез. Тогда она решительно стерла кровь правой ладонью и с изумлением узрела что рана исчезла. Синни вскочила на ноги, ошеломленная и отчасти напуганная. Хлопая глазами, она долго смотрела на чудесным образом исцелившуюся ладонь, а потом перевела взгляд на голову матери, словно спрашивая её. Но в этот момент её мысли резко переключились на другое. Она повернула голову и увидела на дороге четырёхколёсную повозку, влекомую крупной рыжей лошадью. На козлах повозки сидел высокий черноволосый мужчина и смотрел в сторону Синни.

Сердце девочки сильно заколотилось. В первое мгновение ей захотелось броситься бежать, но она тут же передумала. Она не оставит тело матери, над которым незнакомец вполне мог поглумиться. Да и незнакомец скорей всего сумеет её догнать если захочет, их разделяло не больше 60–70 шагов сейчас. Синни присела, схватила нож и снова встала, спрятав руку с оружием за спину. Ей было очень страшно, но она всерьёз готовилась попробовать убить мужчину, если он попытается причинить ей какое-то зло. Теперь, оставшись одна в этом мире, она не ждала ничего хорошего ни от кого, а уж тем более от взрослых чужих мужчин.

Незнакомец слез с повозки и неспешно направился к девочке. Когда он был уже шагах в 20, Синни узнала его. Это был тот самый изуродованный раб из Тилгарда, на которого с такой яростью наорал Хальфар, когда тот помешал ему пройти. Синни хорошо помнила, что тогда она ощутила к этому человеку симпатию, как к собрату по несчастью. Но теперь она глядела на него с тревогой.

Мужчина приблизился, остановился и поглядел на искалеченный труп молодой кельтки и на небольшую ямку рядом. Синни, пряча руку за спиной, настороженно следила за ним, готовясь бить его ножом в живот, как учил старший брат. Но мужчина, ничего не сказав, направился к своей повозке. Там он что-то вынул и вернулся назад. У него в руках было пара недлинных досок и что-то вроде рудокопной кирки. Мужчина скинул с себя толстую кожаную куртку, взялся за кирку и принялся мощными ударами вскапывать земляные пласты, углубляя и расширяя скромную ямку. Синни растерянно наблюдала за всем этим. Она не знала, как к этому отнестись. Она просто не могла поверить, что какой-то чужак вот так просто начал ей помогать. Она всё ещё пыталась догадаться что он замыслил, какое злодейство для неё готовит, но так ни до чего и не додумалась. И просто отошла чуть подальше, по-прежнему держа руку за спиной и крепко сжимая нож.

Незнакомец энергично вскапывал грунт, а затем вычерпывал землю доской. Синни какое-то время наблюдала за его нелегкой работой и затем, решившись, отложила нож в сторону и принялась помогать.

Когда могила была готова, мужчина поднял обезглавленное тело Далиры и хотел уложить в землю, но Синни бросилась подстилать внутрь могилы меховой плащ. Незнакомец хмуро поглядел на неё и отрицательно покачал головой и Синни, чуть подумав, послушно оставила плащ у себя. Более того, уложив тело, мужчина снял с него пояс с ножнами, кольцами и прочим и передал девочке. И та, чуть поколебавшись, снова уступила и взяла его. Орудуя доской, мужчина принялся засыпать тело землей. А Синни, по мере того как земля укрывала тело её матери, всё острей и острей переживала своё нестерпимое горе. Горе и одиночество. Её начали душить рыдания, но не смея расплакаться при чужом человеке, она только шмыгала носом и вытирала глаза ладонями. И чтобы как-то отвлечься, она начала носить к могиле камни. Естественно очень небольшие, которые она хоть как-то могла поднять и перенести. Позже мужчина к ней присоединился и вдвоём они тщательно и аккуратно завалили могилу камнями, дабы никакое прожорливое зверьё не добралось до тела. Закончив с захоронением, мужчина начал собирать свои вещи. Синни, всё также со слезами на глазах, наблюдала за ним. Она уже готова была поверить, что он не представляет для неё угрозы и что он действительно пришёл чтобы просто помочь. Но сейчас он уйдет и она останется одна, совершенно одна и эта мысль буквально опустошала её, лишая последних сил. И она огромными блестящими глазами потерянно смотрела как он надевает куртку и забрасывает на плечо кирку.

Собравшись незнакомец посмотрел на Синни. Чуть помедлив, он кивнул в сторону повозки и его жест нельзя было истолковать иначе как то что он зовёт Синни с собой. Девочка пристально глядела на него, не зная, что думать и на что решиться.

– Мне можно поехать с тобой? – Спросила она.

Она говорила на своём родном языке. Но он видимо понял её и утвердительно кивнул.

У Синни вдруг упало сердце. Ведь он из Тилгарда, что если он намерен вернуть её туда? Вернуть как рабыню! Продать её этому мерзкому Гуннару Сиволапому. Она огляделась по сторонам и подняла с земли свой нож, угрожающе держа его перед собой.

– Я не вернусь в Тилгард, – твёрдо сказала она. – И не буду ничьей рабыней.

Он задумчиво смотрел на неё, словно не совсем понимал о чём она говорит.

Синни очень утомила его беспрестанная молчаливость и проистекающая из всего этого недосказанность. Она хотела полной ясности.

– Ты немой? – Резко спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Тогда почему всё время молчишь?

Он подошел к ней ближе, так что она вполне могла теперь достать его ударом ножа, сделав один шаг вперёд.

– Где твой дом? – Спросил он. У него был очень глухой и немного невнятный голос, как будто ему было трудно говорить. Вопрос он задал на родном языке Синни, но всё же с заметным акцентом.

– У меня нет дома, – сухо ответила она.

– Куда ты идёшь?

Синни медлила. Мысль о том что он возможно всё-таки хочет или захочет продать её в рабство, может и не норманнам, а кому-то ещё, сильно напугала её и она не знала стоит ли ему что-то говорить о себе.

Мужчина долго ждал, но решив что так и не получит ответа, сказал:

– Я помогу.

Синни, глядя на него исподлобья и всё ещё держа перед собой нож, спросила с подозрением:

– Почему?

Он казалось всерьез задумался над её вопросом.

– Из-за неё, – он кивнул в сторону могилы.

Синни растерялась.

– Ты… ты знал мою мать?

Он отрицательно покачал головой.

– Тогда с чего тебе помогать?

– Я хочу помочь, – сказал он совсем уже глухо и невнятно, – ей.

Он отвернулся и пошёл к повозке. Синни смотрела ему в спину, не зная что делать. Но простояв так почти минуту, она вдруг быстро подняла с земли все свои вещи, плащ, пояс, оружие и, держа всё это в охапке, поспешила за незнакомцем.

Подойдя к повозке сзади, он положил в кузов кирку и доски. Затем прошел к передней скамейке и похлопал по ней ладонью, показывая что хочет чтобы Синни села сюда. Синни посмотрела в сторону кузова, давая понять что предпочитает разместиться там. Но он ещё раз настойчиво похлопал по сиденью. Синни снова охватили сомнения. Чтобы взобраться на скамью ей нужно был освободить руки и мужчина кажется понял это, он приблизился и сказал:

– Давай подержу.

Синни с недоверием поглядела на него. Но в этот момент громко фыркнула рыжая лошадь и повернула голову к людям, посмотрев на них будто бы с нетерпением, словно бы спрашивала их с легким раздражением: "Ну мы едем или чего?". Синни почему-то стало от этого как-то легче на душе. Она всегда любила лошадей и даже подолгу с ними разговаривала как с людьми. И сейчас, глянув в большие умные карие глаза этой крупной приземистой лошади, она ощутила что-то вроде ностальгии, как будто увидела издалека родные места. Тогда она решительно передала всё мужчине, оставив себе лишь нож, и быстро взобралась на скамейку. Тут же с любопытством поглядела в кузов, но оказалось что он весь аккуратно затянут белой парусиной и что под ней узнать нельзя. Девочка решила, что дрова или уголь и потеряла к этому интерес. Получив обратно плащ и оружие, она окончательно успокоилась. А когда повозка тронулась в путь, ощутила даже некоторое воодушевление. В своей жизни она редко каталась на каких-либо повозках и сейчас испытывала удовольствие от того что словно бы парила над землей. Но затем всё это ушло на второй план, она оглянулась и посмотрела в сторону остающейся позади могилы матери. Ей вдруг подумалось что если всё-таки у неё когда-нибудь будут дети она обязательно приведёт их сюда и расскажет им о том какой невероятной женщиной была мать их матери. И у неё на глазах навернулись слёзы.

33

Они ехали уже больше часа. Ехали они на юго-запад, то есть прочь от Тилгарда и Синни больше не волновалась о том что может опять оказаться в этом проклятом городе. Повозку часто потряхивало на неровностях, пейзаж был однообразен, они проезжали ту самую Долину тысячи озёр, по которой она совсем недавно плелась с веревкой на шее вслед за белокурым злобным норманном, перевернувшим всю её жизнь. На скамейке было тесно и Синни то и дело прижималась или даже толкала правым плечом своего спутника. Она уже совсем не думала о том что он может быть чем-то опасен для неё и сама езда больше не казалась ей чем-то необыкновенным, скорее утомительной. Впрочем, больше чем поездка ей казалось тягостным постоянное молчание сидящего рядом человека. Синни очень хотелось поговорить, чтобы и отвлечься от тяжелых мыслей и чтобы наконец прояснить ситуацию. Она никак не могла понять кто же он такой, ведь он свободно расхаживал по Тилгарду, а теперь судя по всему также свободно едет куда хочет. Но она никак не решалась начать разговор. Этот мрачный изуродованный человек явно не любил болтать и Синни не хотела его раздражать. Но в конце концов ей стало совсем уж невыносимо и она поглядела на него и спросила:

– Как твоё имя?

Мужчина смотрел вперёд и отвечать вроде бы не собирался.

– Меня зовут Синни, – настойчиво скзала она.

Он повернулся к ней и его взгляд показался девочке очень неприветливым и чужим.

– Брон, – сказал он всё тем же низким глухим голосом, в котором звуки как будто сливались и становились трудноразличимыми.

Его неприветливый взгляд немного смутил Синни, но она собралась с духом и продолжила:

– Кто ты? Из какого ты народа?

Он отвернулся и снова долго молчал. Эта манера слегка раздражала Синни, было непонятно ответит он вообще или нет.

– Ты не сигурн, не икен и не гэл, – уверенно сказала она.

– Я бриган, – сказал он.

Синни испуганно глянула на него. Как и все в этих краях она слышала немало страшных историй об этом странном горном народе, но никогда ещё не видела ни одного из них. И хотя он не смотрел на неё, он будто бы уловил её страх и сказал:

– Не бойся. Я не стану делать из твоих костей и зубов амулеты, пить твою кровь, вырывать твои глаза для огненных птиц, не стану делать из тебя кулдагу или продавать на мясо горным троллям.

Ей почудилась в его голосе усмешка, но она не была до конца уверена.

Синни насупилась.

– Я вовсе и не боюсь. – Она решила прекратить разговор, но тут же не выдержала и спросила: – А что такое "кулдагу"?

Он посмотрел на неё и теперь она была точно уверена что он усмехнулся. Ей показалось это чем-то неестественным, как увидеть золотую монету в придорожной грязи. Он ничего не ответил. Она подождала немного чтобы убедиться что ответа не будет и сказала:

– Как так вышло что норманны позволяют тебе свободно расхаживать по их городу?

– Я торговец.

Синни с удивлением воззрилась на него. По её представлениям он совсем не походил на торговца, кроме того она полагала что бриганы слишком уж дикие и кровожадные чтобы норманны стали связываться с ними.

– Торговец…, – произнесла она с некоторым как будто разочарованием. – Я думала ты раб.

Брон покосился на неё.

– Я был рабом. Но затем норманны решили, что им выгодней если я торговец.

– И чем ты торгуешь? – Спросила Синни и по её голосу отчетливо было ясно что она не симпатизирует тем, кто ведет торговлю с гнусными мерзкими норманнами.

– Шкурами и рудой.

Девочка испытующе посмотрела на него.

– И рабами?

Он не ответил. И тогда Синни для того чтобы между ними была полная ясность проговорила с ледяной яростью:

– Я ненавижу норманнов.

Брон покачал головой, показывая, что понимает, но снова ничего не сказал. Синни отвернулась и стала смотреть вдаль.

– Как она умерла? – Спросил он спустя какое-то время.

Синни молчала, то ли не желая говорить об этом, то ли начиная подражать его манере вести беседу.

Брон не настаивал, но она всё же ответила:

– Пятеро норманнов напали на неё. – Она посмотрела на него и веско повторила: – Пятеро. Она убила троих и ещё двоих сильно изранила.

– Тебя они не тронули?

– Приехали другие норманны, ими командовал Молотобоец. Он сильно кричал и ругал тех двух что остались живы, за то что они опозорили себя и ярла. Он даже дал мне деньги, но я выбросила их и забрала у них голову матери. Они не посмели мне помешать. Когда они уезжали Молотобоец сказал, чтобы я не держала зла на его ярла, что это не он послал этих пятерых.

– Как выглядели те двое?

– Один молодой, очень рыжий весь конопатый. Другой старый, еще старей тебя, и у него шрам через весь лоб.

Брон посмотрел на неё.

– Рыжий это Сигхурд, старый это Тибар. Они из Ранахгора. Сигхурд младший брат жены ярла, Брунгильды Мэйнринг. Я думаю это она отправила норманнов убить твою мать. И думаю ярл действительно не знал об этом.

Они долго смотрели друг другу в глаза.

– Я должна отомстить ей, – негромко сказала Синни, то ли спрашивая, то ли утверждая.

– Должна, – согласился Брон и снова стал смотреть на дорогу. Но Синни не отрывала от него взгляд.

– Ты поможешь мне? Проведёшь меня в город?

– И что ты сделаешь?

– Мой старший брат научил меня как бить врага ножом в живот. Если я подойду к ней достаточно близко, я ударю её ножом в живот столько раз сколько смогу. – Синни помолчала и кровожадно закончила: – Я изрежу всё её брюхо.

Она с нетерпением ждала что скажет Брон, но тот как всегда молчал.

– Ты поможешь мне? – Сердито спросила она.

Он отрицательно покачал головой.

– Почему?

– Не хочу.

Синни надулась и снова отвернулась. У неё возникло острое желание немедленно спрыгнуть с повозки и расстаться с этим неприятным бриганом, но она удержала себя, понимая что это будет очень глупо. И чтобы как-то утешить свою обиду она твердо решила не разговаривать с ним или по крайней мере говорить также как он, редко и с бесконечными паузами.

– Куда ты теперь пойдешь? – Спросил Брон минут пять спустя.

Синни не ответила и почувствовала себя лучше.

Брон, прождав несколько минут, попытался снова.

– Тебе есть куда идти?

Синни, считая, что она уже выиграла одну битву, решила снизойти до ответа:

– К деду в Лингхорн.

И снова повисло молчание, нарушаемое только цокотом копыт и поскрипыванием телеги.

– Я отвезу тебя туда.

Синни недоверчиво покосилась на него, но спрашивать ничего не стала. Он уже сказал, что помогает ей из-за матери. А может он всё-таки обманывает её, подумалось девочке, может он всё же хочет завезти её куда-нибудь и сделать с ней что-то плохое, съесть или изнасиловать, или продать её какому-нибудь враждебному племени бриттов. Но почему-то эти мысли не вызвали у неё особого волнения и проплыли по её сознанию совершенном равнодушно. То ли в глубине души она не верила, что Брон плохой человек, то ли … Возможно ей казалось, что она теперь другая, что она больше не боится ничего, что она полна решимости защищать себя и, если будет нужно, умрёт в битве, с ножом в руке, отчаянно сражаясь, как и её мать. И если так, то некому было ей сказать, что она наивно обманывает себя, что её решимость сражаться существует лишь в её воображении, что нельзя стать воином просто вообразив себя им. Но с другой стороны всё ведь так или иначе начинается с воображения и она, обняв меховой плащ Далиры, её копьё и меч Анвелла, всё так же непрестанно сжимала рукоять ножа, веря что она сумеет ударить им, если понадобится. И кто знает, может и правда сумеет.

34

Уже далеко за полдень Брон свернул к тому самому озеру, где не так давно становились лагерем Ильзир и Хальфар. Но Брон выбрал другую часть берега. Он слез с повозки, взял лошадь за узду и осторожно повёл через хвойный лес. Они выехали на небольшую удобную поляну, откуда до самого озера было еще шагов 20. Прямо в центре поляны как по заказу рос огромный раскидистый дуб. Судя по всему, Брон отлично знал это место и бывал здесь не раз. Он остановился у старого кострища, вокруг которого лежало два поваленных ствола, также было нечто столового камня, и огляделся по сторонам. Видимо вполне удовлетворившись увиденным, он принялся распрягать рыжую лошадь. Синни, всё так же сидя на козлах повозки, сонно наблюдала за ним. Она очень устала и по правде сказать давно уже хотела есть и пить. И ей даже было немного совестно из-за этого. Ещё не закончился день, забравший у неё мать, а она уже думает о еде. Она слезла с повозки, положила на бревно все свои вещи и с удовольствием распрямилась и потянулась. После чего поглядела на Брона и сказала:

– Я пойду собирать хворост.

Тот молча кивнул и девочка побрела было в сторону озера, но потом вернулась и принялась надевать на себя пояс Далиры. Пришлось повозится чтобы закрепить его на своём худом, если не сказать тощем теле. С собой она взяла нож и копьё, которое собиралась отмыть от засохшей крови врагов, а меч Анвелла аккуратно положила поверх меховой накидки.

Дойдя до галечного берега и увидев просторную гладь озера, Синни застыла почти с восторгом вглядываясь вдаль. Но потом поджала губы и принялась за труды.

Когда она вернулась назад с огромной охапкой плавника и хвороста, она буквально остолбенела от увиденного зрелища. В первые мгновения она даже забыла дышать, буквально парализованная изумлением и страхом. На верёвке, перекинутой через могучую ветвь дуба и обвязанную вокруг ствола, висел мужчина. Грубая верёвка проходила у него подмышками, кольцом охватывая грудь, и за спиной уходила вверх. Руки его были стянуты назад, ноги связаны. Брон занимался тем что огромным ножом разрезал одежду повешенного. Действовал он не спеша, методично и даже аккуратно. Он разрезал материю снизу-вверх, срывал части одеяния и откидывал в сторону. Обнажив пленника сверху до пояса, Брон принялся за его штаны. Меньше чем за пару минут пленник оказался совершенно голым. И только его лицо и шея оставались замотаны окровавленными тряпками.

Синни стояла, не смея шелохнуться, всё так же прижимая к груди объёмистую охапку сучьев и деревяшек, словно забыв о ней. Она никак не могла уразуметь что происходит. Где-то в глубине души промелькнул испуг, но тут же рассеялся, подавленный удивлением.

Синни прошла вперёд, приближаясь к бригану и не отрывая взгляда от повешенного. Сердце её стало биться чаще. Не считая замотанных лица и шеи, на его окровавленном теле было две раны, на левом бедре и правом плече, кое-как чем-то замазанных и перевязанных. Брон как раз занимался тем что удалял все эти повязки. Но Синни смотрела только на голову пленника, на его большую белокурую голову, и не могла поверить.

Наконец она сбросила на землю весь свой древесный груз. Брон оглянулся на неё, задержал на пару секунд взгляд на её бледном лице и сказал:

– Тебе лучшей уйти отсюда. Или посиди у воды.

Синни словно не услышала, всё так же неотрывно глядя на висевшего мужчину.

Брон вернулся к повешенному, теперь уже снимая повязки с его головы. Когда все тряпицы были удалены взору девочки предстало пугающее зрелище. Лицо пленника было сильно иссечено, зияющие глубокие разрезы расходились в стороны, кое-где кожа буквально отходила лоскутами, подбородок представлял из себя багровое месиво с белеющими кусочками костей, левая глазница, залепленная какой-то зеленой мазью, казалась сплошь залита гноем. Но Синни вроде как всего этого не замечала, завороженно вглядываясь в лицо мужчины и слушая как оглушительно стучит её сердце.

Несмотря на все свои раны и кровопотерю Хальфар Бринбьёрд всё еще был жив и вполне в сознании. Его правый глаз, налитый кровью, с разошедшейся бровью над ним, угрюмо смотрел на уродливого мужика с отрезанным ухом и худенькую черноволосую девочку за ним.

Закончив с одеждой и всеми повязками, Брон отошёл от повешенного и занялся организацией костра. Когда пламя запылало, он нагрел в огне клинок ножа и вернулся к Хальфару. Посмотрев на застывшую как статуя Синни, он снова сказал ей:

– Иди к озеру. Я позову, когда закончу.

Синни посмотрела ему в глаза и отрицательно покачала головой. Брон какое-то время глядел на неё, видимо размышляя не стоит ли всё-таки настоять на своём и прогнать её. Но затем только пробурчал:

– Тогда не мешайся хотя бы. Сядь вон к костру и следи за огнём.

Синни подчинилась и села на одно из брёвен, всё так же глядя на бригана. Тот ещё помедлил, а затем отвернулся, полностью сосредоточив своё внимание на пленном норманне.

Брон пытал Хальфара самым бесчеловечным и чудовищным образом. При этом бриган не выказывал никаких эмоций. Он ничего не говорил и казалось ничего не испытывал, словно выполняя совершенно обыденную скучноватую монотонную работу. Он ни смеялся, ни злобствовал, никак не глумился над пленником и вообще даже не смотрел ему в лицо. Он как будто бы занимался вполне привычным незатейливым, но достаточно кропотливым трудом, исполняя его неторопливо и методично и не обращая ни малейшего внимания на содрогание пленника, его дрожь, стоны, а иногда почти вой.

Синни сидела как каменная, позабыв обо всё на свете и пристально наблюдая за происходящим, словно боясь упустить хоть какую-то деталь ужасного действа.

Брон буквально резал Хальфара на части. Иногда, когда крови становилось слишком много и рукоять ножа начинала скользить в ладони, бриган отходил к разорванной одежде пленника и тщательно вытирал руки и оружие. И затем возвращался к своему занятию снова. Он аккуратно и сосредоточено делал длинные разрезы на теле Хальфара, вырезая с трех сторон узкие прямоугольные лоскуты кожи и потом, также аккуратно и неспешна, отдирал их. По сути он свежевал голого мужчину, но очень медленно и по кусочкам. Время от времени он присовокуплял к этому то что хватал его освежеванные мышцы, вклинивая свои пальцы прямо в окровавленную плоть и вырывал куски человеческого мяса. Тогда Хальфар орал и рычал особенно пронзительно.

Синни наблюдала за всем этим совершенно бесстрастно, спокойно и очень внимательно. По крайней мере внешне. Что творилось в её душе сказать было трудно. Её душа словно застыла, обратилась в кусок равнодушного льда, отстранилась. Всё то что делало Синни ребенком стало бездвижным, немым, скрылось в самой глубине её потрясенного сознания. Она не испытывала удовлетворения или радости от того что тот, кто причинил ей страдание теперь страдает сам, но и какого-то сочувствия, жалости, участия к человеку переносящему чудовищную боль в ней тоже не было.

В какой-то момент Брон обернулся и спросил:

– Он насиловал тебя?

Синни утвердительно кивнула.

Брон обошёл Хальфара. Синни не сразу поняла что бриган делает, а когда поняла, её всё-таки проняло, в горле встал ком, живот весь сжался и она ощутила совершенно животный страх. Брон засунул нож в задний проход норманна и теперь елозил лезвием туда-сюда при этом ещё и проворачивая его. Хальфар сначала закричал, затем весь задрожал и затрясся как в ознобе и уже не кричал и выл, а скорее скулил и хныкал. Он обмочился. Наконец Брон отошел от него, отчетливо пахло человеческими фекалиями.

– Пойду отмоюсь, – сказал он и пошел к озеру.

Синни осталась один на один с совершенно искалеченным измученным человеком. Она поднялась с бревна и приблизилась к висевшему мужчине, вглядываясь в его лицо. Она услышала его хрипловатый отчаянный шёпот: "Убей. Убей". Она подошла ещё ближе вдыхая тошнотворный запах бойни, глядя снизу-вверх в его правый глаз.

Девочка подумала о прощении. Да, теперь она могла простить его. Вполне искренне. Но теперь это как будто ничего не значило. Она очень ярко могла восстановить в памяти тот момент когда он ввалился пьяный в её каморку в доме Гуннара, пышущий потом, перегаром и копченной рыбой, и не слушая её тоненький дрожащий голос, которым она умоляла не трогать её, отметая своими могучими руками её жалкие попытки сопротивляться, прижал к земле её голову, задрал платье и долго искал жирными пальцами в её извивающемся теле то отверстие куда с сопением и пыхтение принялся засовывать кусок своей плоти. Да она очень ярко могла это вспомнить и ничего не почувствовать сейчас к нему. Ни гнева, ни обиды, ни злости. Глядя на то во что он превратился, на обезображенный, изрезанный, вонючий кусок мяса она испытывала к нему лишь равнодушие. Но мысль о прощении зацепила её. И подумав об этом ещё чуть-чуть, её вдруг осенило: так вот же оно то прощение, о котором говорил Фрэй Сильвий! Синни даже слегка улыбнулась от этого озарения. Ну конечно! Фрэй Сильвий говорил, что надо прощать своих врагов, что надо быть способным на это, что именно это делает тебя подобным богу. И вот теперь она может сделать это с легкой душой – простить своего самого что ни на есть заклятого врага. Фрэй Сильвий говорил, что главная сила его всемогущего южного бога в прощении и любви, но он не объяснил, что перед тем как простить своих врагов их надо довести вот до такого состояния. И тогда прощение становится легким и искренним делом. Когда тот, кого ты прощаешь обезображен, искалечен, унижен, обескровлен, доведен до животного состояния запредельной болью, тогда прощение становится истинным. Ведь Фрэй Сильвий так и говорил: прощение обязательно должно быть истинным. Значит вот в чем сила прощения. Синни чуть ли не восторженно смотрела на изуродованное лицо Хальфара, словно видела что-то прекрасное. Сила прощения – это та сила, с помощью которой ты превращаешь своих врагов вот в такой хнычущий кусок мяса, а потом совершенно искренне с чистой душой прощаешь. Синни буквально замерла от этого откровения. Она вынула из кармана деревянный крестик и долго смотрела на него. Неудивительно, подумалось ей, что бог Фрэя Сильвия такой могущественный. Бог, который всех прощает, перед этим подвергая их самым немыслимым страданиям.

Она отвернулась от Хальфара и вернулась к костру. Там её взгляд переместился с крестика в её руке на меч Анвелла на меховой накидке её матери. И она поняла, что ей вовсе не хочется принимать бога Фрэя Сильвия. Совершенно не хочется. Она остро ощутила двуличие и коварство это южного человека и его бога. Он говорил, что его бог милосерден и добр, что он примет бриттов к себе и простит их за то, что они поклонялись своим диким темным богам. Обязательно простит. Синни посмотрела на Хальфара. Простит, превратив вот в это.

Она села на бревно и вынула свой нож, который теперь хранился в ножнах за спиной, прикрепленный к поясу Далиры, а теперь её поясу. Синни положила крестик на бревно и приставила лезвие к основанию верхней планки. И отрезала её. Получился символ "T". Она потратила немного времени привязывая кожаный шнурок к своему новому амулету. Закончив, она надела его на шею и ощутила удовольствие, почти радость. Словно она вернулась домой. К отцу, к брату, к матери. К своему богу.

35

Вечером как всегда в медовой зале стал зачинаться очередной пир. Брунгильда, не желая участвовать в нём, сказалась больной и ушла к себе. Она действительно ощущала некоторую дурноту. Эльдвуг ничего ей не ответил и только молча проводил взглядом. Но через пару часов он вдруг заявился в их общую спальню. Лежавшая на кровати Брунгильда посмотрела на него чуть испуганно, предполагая, что он всё ещё злится и к тому же теперь и пьян. Но Эльдвуг не сказал ни слова, скинул сапоги и улегся на спину на кровать рядом с женой.

Они неподвижно лежали наверно с четверть часа, слушая своё дыхание и отдаленный шум и гам веселой пирушки.

Брунгильда, которая после дневного разговора с мужем столько всего передумала, доведя себя чуть ли не до головной боли, переживая о себе и о брате, готовилась начать ещё один разговор. Но на этот раз она собиралась попробовать совершенно иной подход, который всегда присутствует в запасе у любой красивой молодой женщины, отлично знающей что магия её обольстительной женственности способна творить с мужчинами настоящие чудеса. Но первым заговорил Эльдвуг.

– Пришёл Снурмид, это работник Хорфика, который отвозил Буяна к старой Габе. Ему камнем разбили голову. Повозка и Буян пропали.

Брунгильда резко села и ошеломленно посмотрела на мужа. Первым её побуждением было потребовать у него немедленно организовать масштабные поиски, если он почему-то ещё этого не сделал. Но она удержала себя. Уняв волнение, она как можно спокойнее произнесла:

– Ты отправил кого-нибудь на поиски?

– Нет.

Брунгильда помедлила и спросила:

– Кто мог это сделать?

– Не знаю. Должно быть бритты. Но странно всё это как-то. Их давным-давно уже не видели так близко от Тилгарда. Уже лет десять они вообще не заходят в наши земли. И зачем им это? Если позарились на лошадь и повозку, то почему не убили Снурмида, не забрали всё что у него было и не выкинули тело Хальфара.

Брунгильда снова легла, но на этот раз на левый бок, лицом к мужу. Она долго смотрела на него и он, чувствуя её пристальный взгляд, наконец повернул к ней голову. Она собралась с духом и сказала:

– Это я приказала Сигхурду и остальным догнать буйшу и убить её. – Она с тревогой ожидала, что он скажет, но Эльдвуг молчал и всё так же неотрывно глядел на неё. Она сглотнула и проговорила: – Мой брат ни в чем не виноват. Если хочешь кого-то обвинять, обвиняй только меня.

Ярл отвернулся, уставившись куда-то в потолок.

– Я сделала это ради нас. Наши воины должны видеть, что мы не дадим их в обиду. Убить эту ведьму было правильно.

Он снова повернулся и посмотрел на неё. Она жадно вгляделась в его глаза пытаясь понять его настроение. Но не поняла. Он показался ей как будто немного грустным и это озадачило её.

Она вздохнула и погладила его по щеке.

– Прости. Я не хотела доставлять тебе неприятности.

Она придвинулась ближе к нему, заглядывая в глаза, затем ещё ближе, так что они чувствовали дыхание друг друга, затем ещё, так что их губы почти соприкасались. Она не спешила, незаметно и неизбежно погружая его в свою женскую ауру, в свой сладкий влажный запах, в своё нежное тепло, в свой ласковый свет, окружая и мягко подчиняя его себе. Она знала, что он не устоит, никогда не мог устоять. Она слегка укусила его нижнюю губу и приподнявшись, забралась на него, обхватила ногами. Спустилась на низ его живота, потом ещё ниже и принялась медленно двигать тазом туда-сюда всё плотнее и плотнее прижимаясь к нему. И с удовлетворением почувствовала напряженный ответ его тела. Теперь он был полностью в её власти. Она с улыбкой передвинулась выше и слегка опустилась так что её голова нависла над его. Тяжелые роскошные локоны её рыжих волос упали вниз, на его лицо отгородив её и его от окружающего мира мягкой шелковистой стеной. Она знала, что ему это нравится, это возбуждает его, чувствовать её волосы на своём лице. Она опустилась ещё ниже, буквально окуная его в свои большие голубые глаза. Теперь он был в ловушке. В самой прекрасной на свете. И в самой безвыходной, ибо нет более крепкой клетки чем та в которой ты хочешь оставаться по собственному желанию. Но Эльдвуг неожиданно с силой приподнялся, схватил свою очаровательную жену и бросил её на спину рядом с собой, оказавшись на ней. Брунгильда игриво улыбалась, полагая что он решил взять инициативу на себя. Но ярл держал её за плечи, смотрел в глаза и его лицо было серьезным и задумчивым. Затем отпустил её, повернулся к ней спиной и сел на кровати, спустив ноги к полу. Брунгильда растерянно глядела в его затылок. Растерянно и обиженно.

Он повернулся к молодой женщине и сказал:

– Нет, это было неправильно.

Затем встал, натянул сапоги и ушёл.

Брунгильда села на кровати, опершись на ладони. Обида трансформировалась в холодное раздражание. Ей совсем не понравилось, что ярл, может быть первый раз за всё время их знакомства, отказался от любовных утех с нею, тем более когда она сама начинала их. Она вдруг снова ощутила сильную тошноту и впервые с некоторой смутной тревогой подумала о том что возможно эта тошнота не просто так.

36

Брон вернулся назад. Он подошел к Хальфару и осмотрел его.

– Живой, – сказал он. В его голосе сидевшей у костра Синни послышалось вроде бы удивление. – Силы в нём как в медведе.

И может быть даже восхищение. Но Синни это не взволновало. Она смотрела в огонь.

– Иди сюда, – позвал Брон.

Синни не пошевелилась, не отрывая глаз от огня. В её голове бродили странные для неё самой мысли о прощении, о силе, о судьбе. Но затем она поднялась и подошла.

– Ты сказала брат научил тебя убивать ножом. Скольких ты уже убила?

– Никого, – спокойно сказала девочка.

Брон молча указал на тело, которое почти на три четверти было освежёвано. Синни послушно посмотрела на кровоточащую плоть, оголенные мышцы, подрагивающие вены, трепещущие волокна, белеющие жилы.

– Давай, попробуй на нём.

Синни поглядела Брону в глаза.

– За что ты это сделал с ним?

Он протянул ей свой огромный нож.

– Бей в живот как учил брат.

– За что? – Повторила она настойчиво.

– Ты собиралась изрезать всё брюхо жене ярла, но чтобы рука не дрогнула надо учиться.

Синни отвернулась и посмотрела в правый глаз Хальфара. Уже начинало темнеть и зыбкие сумерки скрадывали детали, но она решила, что видит как Хальфар своим безумным глазом глядит на неё. Глядит и с нетерпением ждёт её милосердного удара. Но может ей лишь показалось. Она вытащила свой нож, игнорируя предложение Брона. Повернулась немного левым боком к висевшему человеку и немного помедлив ударила ножом, целясь куда-то ниже пупа. Удар получился очень слабым и скомканным, это был даже не удар, а скорее толчок, остриё клинка едва вошло в тело норманна, который даже не вздрогнул, словно был уже мёртв.

– Никуда не годится, – сказал Брон. – Чего ты его тыкаешь? Будто в носу ковыряешь. Бей резче, сильнее, бей будто сквозь него. Пронзай его. И следи чтобы рука не соскользнула с рукояти. Когда нож войдёт, тут же проверни его и вырывай не просто на себя, а наискось, разрезая живот как можно шире, чтоб все потроха повыпадывали. Давай ещё раз.

Синни понадежнее уперлась правой ногой, покачалась слегка вперед-назад и ударила снова. На этот раз Хальфар вздрогнул, а ладонь Синни испачкала кровь.

– Вот уже лучше. Молодец. Но назад говорю же наискось режь. Давай ещё раз. Бей не останавливаясь несколько раз подряд.

Синни посмотрела в лицо Хальфара. Вроде бы он больше не глядел на неё. Возможно он наконец умер. Она принялась бить его в живот. И каждый раз всё с большим остервенением. Кровь брызнула во все стороны в том числе и на её лицо. Капли показались ей горячими. Последний удар вышел совсем корявым, её рука как-то неправильно изогнулась в запястье и нож просто оцарапал тело. Она остановилась, перевела дыхание и, не посмотрев на Брона, молча вернулась к костру. Села на бревно и положила рядом нож. Она заметила, что её окровавленная рука сильно дрожит.

Бриган через минуту подошел и опустился на другое бревно.

– Надо поесть, – объявил он.

Синни исподлобья поглядела на него. На миг ей представилось нечто отвратительное. Впрочем, эмоция тут же погасла. После всего наверно даже такое не могло уже сильно её потрясти. Но Брон поймал её взгляд и усмехнулся, кажется впервые с тех пор как она его встретила.

– Ну да, – сказал он, – для нас бриганов жаренные норманны это лучшее угощение.

Синни опустила глаза, зачерпнула щепотку теплого пепла на краю костра и принялась оттирать свой нож.

37

Утро было тихим и ясным. Синни проснулась, чувствуя влагу на лице, видимо от рассеявшегося предутреннего тумана. Она вылезла из-под мехового плаща и огляделась. Брон уже возился с костром, пытаясь его оживить. Дальше за костром, на ветви дуба всё также висело багровое обезображенное тело норманна. В этот безмятежный утренний час, наполненный свежестью ласкового бриза и мягким светом юного Солнца, это уродливое тело представлялось совершенно неуместным, чем-то оскорбительным и неприличным. Но с другой стороны, внутри самой себя Синни ничего не почувствовала при виде мертвого человека. Вообще ничего. Она поднялась с земли, передернула плечами, зевнула, закуталась в плащ и побрела к озеру с твердым намерением умыться. Вчера она, безмерно уставшая и до предела вымотанная, так и легла спать, не смыв с себя всю ту мерзость что прикасалась к её коже, начиная со слюней Хальфара когда он насиловал её в каморке и заканчивая его же кровью когда она била его ножом в живот.

На берегу она аккуратно сложила на гальке плащ, сняла башмаки, чулки, закатала юбку, заткнув её за пояс и с содроганием, дрожью и даже тихим повизгиванием вошла по бёдра в холодную воду. Сегодняшнее умывание разительно отличалась от того что ей пришлось вытерпеть в компании злобных норманнов. Теперь она была абсолютно свободна. И радостно фыркая, отплевываясь и шмыгая носом, она черпала ладонями озерную воду, плескала на себя и яростно терла кожу лица, смывая наконец с себя всю скверну и грязь от соприкосновения с такими гадкими людьми как норманны. Закончив с лицом, она принялась за свои длинные черные волосы, опустив голову практически в воду, продирая волосы пальцами, теребя, растирая их и получая всё больше и больше удовольствия от собственной чистоты.

К костру она вернулась уже практически новым человеком. Она чувствовал себя бодрой, свежей, юной и голодной. На висевший труп она не обращала никакого внимания, на Брона же смотрела очень спокойно и даже как будто снисходительно. Подсев к костру и с удовольствием протянув ладони к огню, она посмотрела на мужчину, который сооружал навес над пламенем, чтобы повесить котелок. Он явно был намерен приготовить какую-то похлебку и Синни это пришлось по душе. Но пока до похлебки было ещё далеко, она с любопытством рассматривала бригана. Она была твёрдо намерена получить наконец ответы на все свои вопросы. Но здравый смысл подсказывал ей что начать лучше издалека.

– Скажи, Брон, что ты думаешь о моей матери?

Мужчина явно был застигнут врасплох. Он чуть растерянно посмотрел на девочку, которая после утреннего умывания казалось слегка сияет, и пожал плечами:

– А что мне о ней думать? – И замолчал, видимо надеясь как обычно от всего отмолчаться. Но Синни больше не собиралась принимать его молчание и настойчиво продолжила:

– Она тебе понравилась?

Брон поглядел на ребенка почти озадаченно. Он даже два раза крепко погладил себя по голове от затылка ко лбу, будто стараясь собраться с мыслями.

– Да, – твердо произнес он и вернулся к котелку, очевидно полагая разговор оконченным.

– И поэтому ты помогаешь мне? Ведь я знаю бриганы не любят сигурнов. Вы вообще никого не любите.

Брон уселся на бревно и внимательно поглядел на свою собеседницу.

– Что ты хочешь узнать?

– Как вышло что он, – она кивнула в сторону мертвого тела, вокруг которого уже кружили мухи, – оказался у тебя?

Брон задумчиво почесал свой переломанный очень искривленный нос, Синни этот жест показался забавным.

– Один парень повез его в лес к старой Габе, знахарке и колдунье, чтобы та исцелила его. Я подстерег этого парня, швырнул ему в голову камень из пращи, забрал повозку и тело и поехал подальше от Тилгарда.

Синни жадно ловила каждое его слово.

– Но зачем? Ты хотел отомстить ему? За что?

Он молчал. Синни уже было собралась повторить вопрос, но он глуше и невнятней чем обычно проговорил:

– Он содрал кожу с одного из моих братьев. Его звали Глер. Другие бриганы нашли его мертвым, висящем на дереве и сообщили мне. А я увидел на плаще этого ублюдка, – он кивнул на мертвого Хальфара, – кусок кожи с груди Глера с татуировками птиц и звезд. – Он сделал паузу, о чем-то подумал и добавил: – Птицы и звезды наши вечные братья.

И возможно чтобы перехватить инициативу у надоедливой девчонки,он указал на её грудь и спросил:

– Что это? Этого раньше не было.

– Знак моего бога. – Она легонько постучала пальцем по татуировке "Th" рядом с уголком левого глаза. И с гордостью произнесла: – Я дочь Туллы.

Но на Брона это не произвело большого впечатления и, потеряв интерес, он полез в свой мешок за ингредиентами для похлебки.

– Ты можешь научить меня сражаться мечом?

Брон исподлобья поглядел на неё.

– Мала ты ещё для меча-то, – пробурчал он. – Давай-ка я лучше научу тебя метать камни из пращи. Это гораздо полезней.

Синни, не осознавая, почесала нос, подражая Брону.

– А правда что когда мальчик-бриган становится мужчиной, он должен отрезать кусочек себя, сжечь его и пеплом нарисовать себе на груди знак вашего бога?

Брон подвигал нижней челюстью, как будто ошеломленный таким резким переходом. И ничего не ответив, принялся ложкой помешивать варево в котелке.

– Это правда? – С нажимом повторила Синни.

– Да.

– А ты что отрезал?

Он не слишком приветливо покосился на неё, но Синни ничего не заметила.

– Ухо? Палец? – Она последовательно переводила взгляд по искалеченным частям его тела. Брон невозмутимо молчал, занимаясь готовкой.

Охваченная исследовательским пылом, позабыв о какой бы то ни было тактичности, Синни требовательно воскликнула:

– Что?

– Кусок ноги.

Синни удивленно захлопала ресницами.

– Как кусок ноги?!

Он задрал правую штанину, немного вывернул голень, показывая ей икроножную мышцу где присутствовала как будто бы ямка, покрытая белесым исковерканным шрамом. У Синни округлились глаза, когда она представила сколько надо мужества и самообладания чтобы вот так отрезать от себя кусок плоти. Но её уже несло дальше:

– А правда, что вы грызёте камни чтобы стать крепче?

Брон, видимо осознав, что пытаться отмолчаться бесполезно, покорно ответил:

– Да. Постоянно. Видишь какие у меня зубы, – он оскалился, – крепкие как у лошади. Я могу ими кость перекусить.

– А что у тебя с ухом?

– Орёл оторвал, – равнодушно ответил Брон.

– Орёл?!!

– Да-а. У нас лучшим подарком для возлюбленной считаются яйца из орлиного гнезда. И когда я их забирал на меня напала разъяренная орлица.

Наивная Синни глядела на него во все глаза и слушала чуть ли не затаив дыхание. А Брон кажется входил во вкус.

– А пальцы я потерял в Греймидоре. Знаешь что это?

Синни отрицательно помотала головой.

– Это самый страшный ледник на нашей земле. Там такой жутко холодный лёд что если прикоснешься к нему, то сам сразу превращаешься в ледышку. И если вовремя не отскочишь, то весь станешь ледяным. Я вот едва голыми пальцами задел за льдину и они тут же стали ледяными. Пришлось отломить и выбросить.

– А с лицом у тебя что? – Синни чуть споткнулась на этом вопросе и даже на миг ощутила смущение. Но оно тут же улетучилось.

– Камнем прилетело.

– От врага?

– От тролля. Они злятся что мы забираем их золото и кидают в нас камни.

Синни аж рот раскрыла от удивления. Но подстегиваемая любопытством и удивленная неожиданною расположенностью Брона отвечать, она спешила этим воспользоваться:

– А правда, что бриганы могут без вреда для себя входить в огонь?

– Правда. – Он вытянул руку и поместил ладонь в пламя костра. Продержал её там секунд десять, вытащил и помахал в воздухе, показывая, что рука цела.

У Синни горели глаза от возбуждения.

– А правда, что бриганы могут чувствовать металлы, серебро там, золото, железо?

– Да. Вот у тебя в кармане есть что-то золотое.

Синни торопливо наощупь проверила что монета таинственного старика по-прежнему на месте. Она с подозрением поглядела на мужчину, опасаясь, что он может позариться на её сокровище, но Брон равнодушно солил похлёбку и на неё не смотрел. Синни успокоилась.

– А правда, что у ваших женщин каменная грудь от того что они всю жизнь толкают камни?

На лице Брона промелькнуло легкое удивление, видимо такого слуха о бриганах он ещё не слышал. Но чуть усмехнувшись, он с чувством произнес:

– Истинная правда. Грудь у наших женщин твердая как гранит.

Синни, не уловив насмешки, тут же спросила:

– А правда, что когда ваша женщина рожает, она поёт бравые песни, чтобы ребенок родился храбрецом?

Брон посмотрел на ребенка еще более озадаченно, но всё же ответил.

– Правда.

– А правда, что ваша женщина оставляет новорожденного младенца одного на целую ночь на вершине скалы и только если он выживет до утра, то его берут в семью?

Брон задумчиво потер подбородок, то ли прикидывая будет ли вообще конец этим расспросам, то ли поражаясь тому откуда в голове у девчонки столько нелепости и вздора о его народе.

– Правда, – сказал он со вздохом.

– А правда, что вы знаете язык троллей?

– Да.

– Ох! – Восхитилась Синни. – А скажи что-нибудь на троллином.

Брон сказал пару матершинных ругательств на латыни, слышанных им от одного иберийского купца, который вроде бы мог ругаться на всех языках мира.

– Это язык троллей? – Усомнилась девочка. – А что это означает?

– Это означает: "а не хочешь ли ты ложкой по лбу, маленькая сигурн?".

Синни насупилась, даже слегка покраснела.

– Ты же сам отвечал, тебя же никто не заставлял, – пробормотала она, опустив глаза.

Он нагнулся над костром, протягивая к ней свою берёзовую ложку. Синни испуганно отклонилась назад.

– Держи, – сказал он. – Надеюсь хотя бы пока ешь, будешь молчать.

Синни взяла ложку и осторожно посмотрела на бригана, пытаясь понять насколько он сердит. Но Брон принялся буднично доставать из своего мешка хлеб и сыр и отрезать от них куски. Судя по всему, он был вполне спокоен и у Синни отлегло от сердца. Она вытянула шею, разглядывая что там в котелке.

Трапеза, как того и хотелось Брону, проходила в полном молчании. Оба с аппетитом глотали пищу и ни юную сигурн, ни взрослого бригана ничуть не смущало то обстоятельство что буквально шагах в пятнадцати от них на дереве висит неимоверно изуродованное человеческое тело с ползающими по нему мухами и с первыми черными птицами с заинтересованным видом сидящими поблизости.

38

Брунгильда проснулась утром в своей кровати и её взгляд с удивлением замер на неподвижно сидящем на лавке у стены муже. Эльдвуг Дубовый Щит был умыт, тщательно расчесан, облачен в свои лучшие одежды и даже украшен золотой диадемой на голове. Он пристально смотрел на свою прекрасную жену и взгляд его был холоден и непроницаем.

Брунгильда села, прикрывая себя одеялом и растерянно взирая на ярла.

– Что-то случилось? – С тревогой спросила она.

– Я решил отпустить твоего брата, – сдержанно проговорил Эльдвуг.

В первый миг молодая женщина почувствовала радостное облегчение, но тревога тут же вернулась. Сердце ей подсказывало что её ждет что-то неприятное.

– Я благодарна тебе, муж мой, – торопливо сказала она, пытаясь сесть более прямо и с большим достоинством.

– Я отправляю его обратно в Ранахгор, к вашему отцу.

– Это… это мудро.

Ярл помолчал и глухо добавил:

– Ты поедешь вместе с ним.

Они долго молчали, разглядывая друг друга. У молодой женщины участился пульс и вспотели ладони. Сидя в кровати, полуобнаженная, растрепанная, только что вернувшаяся из царства сна, она чувствовала себя очень уязвимой, очень слабой, застигнутой врасплох.

– Ты больше не хочешь, чтобы я была твоей женой? – Наконец проговорила она.

Ярл отрицательно покачал головой.

– Нет. Ты по-прежнему моя жена. Но ты же иногда ездишь на месяц-другой погостить к отцу. И я хочу, чтобы ты уехала сейчас. С братом.

Брунгильда изо всех сил старалась собраться с мыслями.

– Но затем я могу вернуться в Тилгард?

– Конечно. Ты же моя жена. И должна жить здесь, в доме своего мужа.

Брунгильда вроде бы успокоилась.

– Хорошо. Как скажешь. Но почему я должна уехать именно сейчас?

– Потому что сейчас я не хочу тебя видеть.

Брунгильда покраснела и одновременно побледнела, у неё задрожали губы. Она спустилась с кровати и встала босыми ногами на грубый ворс медвежьей шкуры, укрывая себя одеялом. Её взгляд устремленный на мужа был отрешенным и холодным.

– Как скажешь, – тихо произнесла она.

Эльдвуг тоже встал и сурово проговорил:

– Все уже знают или скоро узнают, что это ты навлекла на нас позор, заставив воинов Тилгарда убить бриттку, которой была обещана полная безопасность. Они захотят какого-то наказания. Поэтому пусть все видят, что я изгоняю тебя и брата из города. Думаю этого будет достаточно. – Он помолчал. – Затем, когда мы вернемся из Вестландии, если будет на то воля богов, с победой и доброй добычей, вся эта история забудется. Ты вернешься ко мне и никто не скажет ни слова.

Он пристально смотрел на неё.

– Ты поедешь одна. Без воинов, без слуг, без обоза, без вещей. Только со своим безмозглым братом.

Она, пересиливая свой гнев и обиду, смиренно произнесла:

– Позволь мне хотя бы взять с собой Софи.

Он кивнул.

– Хорошо.

Она подняла на него свои большие голубые глаза. Она глядела на него без всякой неприязни, а скорее задумчиво или даже печально. Будто ей хотелось крикнуть ему: "Не отпускай меня, пожалуйста! Не отпускай". Словно она чувствовала, что за стенами города таится смертельная опасность для неё, что где-то там, в сумерках каменистых равнин бродит маленькая черноволосая девочка с темными глазами и обломком материнского копья в ожидании их встречи. И ещё ей подумалось о её частой недавней тошноте, о том что может быть стоит ему сказать что-то об этом. Но она ничего не сказала и отвернулась.

39

Синни и Брон покидали поляну уже далеко за полдень.

Синни всё-таки упросила бригана дать ей урок владения мечом. Но быстро выяснилось, что толку в этом мало. Она пыталась колоть и резать мечом брата как ей показывали, но для её тоненьких рук это оружие пока ещё было слишком великим и тяжелым. Удары выходили совершенно никчемными, дрожащими и корявыми. И Брон сказал, что пока она такая соплячка ей лучше за место меча использовать подходящую деревяшку, чтобы хотя бы научиться правильно двигаться и держать руку. А потом предложил вернуться к ножу. С ножом дело пошло лучше. Синни вполне проворно и ловко прыгала, наступала и отскакивала от воображаемого врага, то и дело то тут то там нанося ему удары. Потом Брон вручил ей подходящий кусок ветки вместо ножа и она под его руководством принялась тыкать ею уже самого бригана. Он терпеливо и нудно показывал и объяснял ей куда лучше всего бить и как разрезать нужные места. И Синни также терпеливо и усердно вонзала в него ветку и разрезала ею его ноги, руки и даже шею, насколько могла дотянуться. Только когда она совершенно вымоталась и сама отстала от Брона со своим нетерпеливым стремлением постичь это кровавое искусство, он ещё раз развел костер, они еще раз перекусили и потом уже отправились в путь.

Уходя с поляны, Синни оглянулась и посмотрела на труп Хальфара.

– Ты так и оставишь его?

– Эта мразь не достойна ни огня, ни земли, – равнодушно сказал Брон. – Пусть его сожрут мухи и вороны.

Синни по плотней закуталась в меховой плащ и подумала, что бриган прав, гнусный норманн не заслуживал никакого уважения, даже после своей жуткой смерти.

Теперь Синни чаще ехала в кузове повозки, вольготно валяясь на своем меховом плаще, глядя в низкое прозрачное небо и неторопливо размышляя о самых разных вещах. Лишь иногда, когда ей становилось совсем уж скучно, она перебиралась на переднюю скамейку и садилась рядом с Броном, заставляя его сдвигаться в сторону.

– А как её зовут? – Спросила Синни, глядя на массивный круп рыжей кобылы.

Бриган долго молчал, но девочка больше никак не подстегивала его к ответам, кажется окончательно привыкнув к его манере. Она терпеливо ждала что он скажет, при этом теперь каким-то шестым чувством зная ответит он вообще или промолчит.

– Никак, – лениво сказал он.

– Тогда давай звать её Алата, – предложила Синни, вспомнив имя любимой лошади из своего счастливого детства, когда оно ещё было счастливым.

– Давай, – легко согласился Брон.

Синни покосилась на него. Он всё-таки казался ей очень странным. В первую очередь тем что почти всегда так или иначе соглашался с ней и отвечал чуть ли не на все её вопросы. За всю её жизнь ни один взрослый не вёл себя так с ней. Все они в той или иной степени всегда давали ей понять где её место и если она с их точки зрения зарывалась тут же, образно говоря, щелкали её по носу. Брон же вроде бы относился к ней более открыто и прямолинейно, как будто воспринимая её как равную. И Синни в своей наивности и детском простодушии готова была даже вообразить, что имеет какое-то влияние на него.

За время пути он несколько раз останавливался и куда-то уходил в сторону ближайших скал, а пару раз всходил на высокие холмы и стоял там, замерев и глядя куда-то вдаль. Синни ни о чем его не спрашивала, она вообще старалась теперь не раздражать его лишними расспросами. Она как-то спросила его довезёт ли он её прямо до самого Лингхольма и Брон в своей привычной лаконичной манере ответил: да. И Синни полностью поверила ему. Она всё ещё не знала как ей должно относится к этому беспощадному, судя по всему очень жестокому, ужасно изуродованному, пожилому, с её точки зрения, мужчине из совершенно, на её взгляд, дикого кровожадного горного племени, но в глубине души всё больше верила что он друг и начинала осторожно привыкать к этому.

Когда начало темнеть, Брон свернул с открытой равнины предгорий прямо в лес. И проехал ещё немного прежде чем остановился.

Спрыгнув с повозки и размявшись, Синни заявила, что пойдет собирать хворост для костра, но Брон отрицательно покачал головой.

– Что? – Не поняла Синни.

– Костер не нужен.

– Почему?

– Огонь и дым выдадут нас.

Синни с немым вопросом в глазах с тревогой уставилась на него.

– Кто-то едет за нами, – спокойно сказал Брон.

У Синни тут же пересохло во рту. Ей тут же представилось что это очередной отряд безжалостных норманнов преследует их.

– Они ищут нас? – Хрипло спросила она.

Брон равнодушно пожал плечами.

– Откуда мне знать. Но вряд ли. От Тилгарда здесь одна дорога, пока не выберешься с полуострова. До самой развилки у Черных камней сворачивать особо некуда.

Но Синни это мало успокоило.

– Давай уйдем прямо в лес! – Взволнованно предложила она. – Спрячемся там и переждём.

Он отрицательно покачал головой.

– Повозка туда не пройдёт.

– Бросим её.

– Нет.

– Но кто это может быть кроме норманнов? И если они нас поймают?!

– Да не трясись ты как коровье вымя, противно смотреть, – сказал он, начиная распрягать Алату. – Ещё мечом она собралась владеть, воительница плюгавая.

Синни тут же покраснела, оскорбившись до глубины души. У неё задрожал подбородок, то ли от гнева, то ли от желания расплакаться. Он посмотрел на неё и сказал:

– Успокойся, маленькая сигурн. Я вернусь по дороге и посмотрю кто это. Потом и решим.

Синни изо всех сил постаралась вернуть себе самообладание и действительно успокоиться. Она отвернулась от бригана и незаметно от него на всякий случай вытерла подозрительно влажные глаза. Затем подошла к голове Алаты и принялась гладить её по теплой морде. Лошадь пару раз добродушно фыркнула и Синни почувствовал как обида и страх отпускают его. Собравшись с духом, она звенящим голосом сказала:

– Я же не всегда буду маленькой. Я вырасту и стану как моя мать.

– Станешь, – равнодушно согласился Брон, затем протянул ей поводья: – Держи. Иди найди ей траву и привяжи там.

Получив в своё распоряжение лошадь и важное дело, Синни совсем успокоилась.

Ужинали уже почти в темноте холодным сыром и сильно засохшим хлебом. Когда совсем стемнело, Брон скинул свой плащ, тщательно застегнул куртку, обмотал предплечья тряпками и скрепил веревками, стянул куртку дополнительными ремнями, вымазал лицо сажей, предусмотрительно хранившейся в маленьком мешочке, взял боевой топорик и ушёл.

Синни закуталась в свой плащ, а поверх ещё и в плащ Брона, уселась под деревом невдалеке от Алаты, вид которой приносил некоторое успокоение, положила рядом с собой наконечник копья Далиры и меч Анвелла, взяла в правую руку нож и привалилась спиной к стволу, сумрачно глядя туда куда ушел бриган. Ей было очень тревожно. Но после слов Брона о коровьем вымени, она старалась держать свою тревогу под контролем.

Она не знала сколько прошло времени прежде чем Брон вернулся. Ей показалось что вся ночь. Временами она вроде бы засыпала или по крайней мере впадала в полузабытье, резко очнувшись от которого она со страхом вглядывалась в темноту. Но увидев неподвижный контур тела Алаты успокаивалась. Когда Брон вернулся, Синни снова спала. Он подсел к ней и слегка толкнул её в плечо.

– Боги на твоей стороне, маленькая сигурн, – проговорил он чуть ли не радостно. – Это Брунгильда Мэйнринг. Сегодня ты отомстишь за свою мать.

Вырванная из сна Синни была настолько ошарашена его словами, что едва поняла о чем он говорит. А вернее совсем не поняла, но сердце её уже учащенно забилось. В первую очередь кажется от испуга.

– Какая ещё Брунгильда…? – Пробормотала она, пытаясь в темноте хоть что-то различить на лице мужчины.

– Жена ярла. Та что послала своего брата и других убить твою мать, – охотно пояснил Брон. – И кстати её братец тоже там. Сегодня твоя мать будет счастлива. Кровь её врагов напоит эту землю.

Синни с гулко бьющимся сердцем всё ещё пыталась уразуметь о чем он говорит.

– Жена ярла…, – растерянно повторила она.

– Да. – Он привалился к дереву. – Сейчас чуть рассветёт и пойдём.

Синни глядела куда-то в черное пятно где было его измазанное сажей лицо.

– Как же я отомщу? С нею же воины.

– В том-то и дело что нет никого. Я сам сначала не поверил. Говорю же тебе, сами боги сегодня за тебя, маленькая сигурн. Должно быть твой чернорукий Тулла где-то поблизости и сплетает наши дороги. Их всего четверо. Жена ярла, её брат Сигхурд, её служанка, совсем девчонка, и старый Тибар, который теперь однорукий.

Синни слушала его, раскрыв рот. Ей казалось, что она всё ещё спит и это какой-то полусонный бред.

– Так как же я тогда смогу…? – Дрожащим голосом произнесла она.

– Не волнуйся, – он зевнул и легкомысленно сообщил свой план: – Подкрадемся к ним и зарежем их спящими.

Синни была совершенно ошарашена.

– И женщин?!

Брон оторвал голову от дерева и посмотрел в лицо Синни.

– Нет конечно. Ты должна убить жену ярла в схватке, чтобы она видела твои глаза и знала за что ей смерть.

Синни ощутила такой откровенный страх что её аж передернуло и по спине словно проскользнула ледяная змея.

– А если я не смогу? Если она убьёт меня?

– Ну если боишься, то давай не пойдём, – также легко, как и предлагал зарезать норманнов спящими, сказал Брон и снова прислонился затылком к дереву.

Синни отвернулась от него, уставившись куда-то себе в ноги. Она подумала о матери, вспомнила как она лежала в яме с приставленной к телу головой и правой рукой. А потом подумала о чудесном исцелении собственной руки от глубокого пореза. Она уже несколько раз размышляла об этом, пытаясь объяснить себе что это было.

– Там в Тилгарде, ты видел как моя мать сражалась с ним? – Тихо спросила она.

– Да. Сражалась так что клянусь кровавой бородой Баолга даже воины из этой их Валгаллы притихли и с изумлением смотрели на это. Я не видел женщины храбрее чем твоя мать. Я запомнил её имя и, клянусь клыками Горда, будь уверена все бриганы узнают его.

– Но как она смогла его победить? – Ещё тише спросила Синни.

– О чём ты? Она изрезала его как свинью, прыгала на него как каледонские псы на медведя. Клянусь когда она вырезала ему глаз мне хотелось запеть.

– Но как она сумела не погибнуть? Неужели этот норманн не смог ни разу ранить её?

Брон повернул голову, внимательно уставившись туда где было лицо девочки.

– Ты о том что её раны вроде как исцелялись сами собой? – Он пожал плечами. – Значит так захотели боги. Я не верю, что какой-то ведьме это под силу. Да и разве твоя мать была ведьмой?

– Нет.

– Ну а богам законы не писаны. Если они пожелали помочь ей, это их дело. К тому же ведь всё равно убить её было можно, иначе мы бы с тобой не хоронили её. А раз так Буян имел свой шанс, но твоя мать одолела его.

Синни тоже привалилась головой к дереву. Она думала о камне, на котором она по требованию матери написала своё имя и как после этого яд "ведьминых пальцев" как будто исчез из её тела. И ещё исцелившаяся рука. Может она теперь как мать? Мать сказала, что Тулла помог ей. Но может этот дар Туллы временный? Может он уже исчез? А если жена ярла отрубит ей голову? Она воин или нет? Синни понимала, что ей очень страшно. Ей захотелось срочно разрезать себе руку и посмотреть что будет. Она даже поднесла лезвие ножа к левой ладони, но замерла. А если ничего не будет? То тогда она струсит и не пойдёт? Ей стало стыдно. Ей припомнилось как Анвелл не раздумывая бросился на громадного Хальфара. А до этого как её отец бросился на Вардина и его людей. А потом представила как наверно матери было страшно входить в Тилгард, в город норманнов, где её просто могли схватить и утопить или сжечь или разорвать на части и никакой дар Туллы не помог бы ей против этого. Они все, отец, брат, мать бросались в свои битвы ни капли не думая о себе, не размышляя о том выживут они или нет. Голосок в её душе попытался возразить её стыду, оправдать её, ведь все они были взрослыми умелыми сильными людьми, а отец и брат вообще мужчинами, а она всего лишь маленький ребенок, разве может она равняться с ними? Но пересиливая весь свой страх, все свои бесконечные тревоги, словно продираясь через цепкий сплошной кустарник или всплывая через тугую вязкую толщу воды, она неимоверным усилием воли заставила себя произнести:

– Я буду сражаться с женой ярла.

– Хорошо, – равнодушно ответил Брон. – Пока поспи, разбужу когда пойдём.

Это почти насмешило Синни. Поспи! Внутри неё всё звенело, гудело и стучало в ожидании предстоящей битвы. Её самой первой битвы. И возможно последней. Но тем не менее она закрыла глаза и попыталась успокоиться. Она убрала нож от левой руки. Если Тулла захочет ей помочь, то хорошо. А если нет, то она всё равно будет биться изо всех сил. Чтобы быть достойной своей матери, отца и брата. И как только она убедила себя, что отступать некуда и ничего другого кроме как сражаться не остается, ей стало легче. Она вроде и правда успокоилась. И ещё она подумала о Броне. Даже если она погибнет, то он ведь все равно убьёт эту Брунгильду и значит в любом случае мать будет отомщена. Она вспомнила как Далира обнимала её и прижимала к себе в их последнюю ночь, когда они лежали вместе в углублении скалы после той ссоры из-за крестика. "Мама", прошелестело в её голове, "мама…"

40

Всё-таки она видимо задремала, потому что очнулся и открыла глаза только после толчка Брона. Стало заметно светлее. Легко различались контуры деревьев, стоявшая неподалёку Алата и черные пятна на лице бригана.

– Давай, пора, – глухо сказал он.

Она поднялась. В этот серый сырой предутренний застывший час все великие страхи и переживания притупились и потускнели. Сейчас всё было буднично и сонно. Брон осматривал её.

– Что? – Спросила она и потерла нос.

– Задери юбку до бёдер и заткни за пояс. Вот этим подвяжи чулки, – он протянул ей несколько веревок. – Ты должна очень свободно двигаться.

Она какое-то время помедлила, словно пытаясь осознать, что происходит, а затем молча начала делать то что он сказал.

– И волосы собери назад и завяжи чтобы не мешали.

Когда она закончила, он сказал:

– Протяни руки вперед. – Она подчинилась. Он обмотал ей предплечья кожаными ремнями, а поверх ещё и очень плотно длинными тряпицами. Всё это он снял с себя. По ходу дела он говорил. – Если что, подставляй руки, вот так, – он поднял перед собой согнутую в локте руку. – Это как будто у тебя два маленьких, но очень подвижных щита, понимаешь?

Она шмыгнула носом и кивнула. Когда он закончил, он ещё раз критически оглядел её.

– Помни, старайся не просто тыкать в неё ножом, а резать, разрезать, чтобы как можно больше крови из неё вытекло. Потеря крови очень быстро ослабит её. – Он говорил всё это очень спокойно, почти равнодушно, словно о каких-то будничных пустяках. И этот тон и в неё вселял чувство будто ничего особенного не происходит и то что ей предстоит совершенно обычное дело. Будто они грибы или ягоды отправлялись собирать.

– А как я к ней вообще подойду, если у неё меч? – Спросила Синни. – Он же длинный.

Он отрицательно покачал головой.

– Никаких мечей, – глухо сказал он. – Ты ещё совсем мелкая, так что только ножи.

– Так а если у неё…

– Только ножи, – перебил он. – Либо она сражается ножом, либо я зарублю её вот этим топором. Ясно?

Синни пожала плечами.

– Ясно.

Она совсем не представляла как это всё будет, но видя как уверенно и спокойно настроен бриган, доверилась ему. Но в какой-то момент она схватила его за руку и сказала:

– Если у меня не получится, ты…, – она споткнулась, – ты закончишь за меня?

Он отрицательно покачал головой.

– Нет. Я против Брунгильды Мэйнринг ничего не имею. Это ваши дела.

В первый миг ей показалось что она обиделась или рассердилась или по крайней мере расстроилась, но потом поняла что внутри неё тишина. Она отпустила его руку и равнодушно, подражая ему, сказала:

– Ты прав, это наши с ней дела. Поэтому не лезь.

Он посмотрел на неё, словно оценивая и сказал:

– Иди только позади меня, старайся след в след, ступай осторожно, ни одного лишнего звука, ни одного слова. Если что-то приспичит, только жестами. Поняла? – Она молча глядела на него. – Поняла?!

Она кивнула. Она почувствовала, что страх возвращается и ей захотелось чтобы всё это быстрее началось. Началось и закончилось. Но ей непременно нужно было сделать ещё одно.

– Подожди, – сказала она. – Нарисуй мне черным знак Туллы, – она провела двумя пальцами вдоль глаз и сверху-вниз вдоль носа. И для наглядности постучала по "Т" – образному амулету у себя на груди.

Он медлил, словно в чём-то сомневаясь.

– Нарисуй! – С нажимом повторила она. – Мне нужно.

Он вынул мешочек с краской и принялся наносить на её тонкую кожу жирные черные линии, формируя требуемый рисунок. Закончив, ещё раз оглядел её.

– Как? – Спросила она.

Он покачал головой.

– Тулла будет рад видеть тебя, – сказал он совершенно серьезно. – Всё лишнее оставь здесь. – Он указал на плащ и на меч. – Положи в повозку.

Синни заколебалась, но потом подчинилась.

– Это тоже, – он указал на наконечник копья с обломком древка, который Синни держала в руках. Она отрицательно покачала головой и заткнула его себе за пояс.

Он не стал настаивать.

– Нож?

Она похлопала себе по спине. Он молча развернулся и быстро зашагал сквозь редкие деревья к равнине где тянулась дорога. Синни подошла к Алате, погладила её несколько раз по шее и побежала за Броном.

41

Эта предутренняя пора была влажной и сумрачной. Застывшая вокруг тишина казалось давит на тебя как плотное одеяло. Легкий рассеянный туман превращал отдаленные пространства в зыбкое нечеткое марево, сливающееся с серой хмарью неба. Темнота неохотно отступала на запад, упрямо цепляясь черными тенями за каждый камень и дерево. Но всё же видимость уже была достаточной и Брон вполне уверенно перемещался вдоль дороги, по которой они ехали вчера, но только в противоположном направлении. Иногда он сходил с дороги и шагал по травяному ковру, иногда углублялся в каменные россыпи и вообще откланялся к скалам, словно потеряв путь. Но Синни вообще не думала об этом, торопливо шагая за его спиной и мало что различая вокруг. Она уже ни о чем особенно не думала и просто старалась не отстать от Брона и при этом по возможности в точности повторяя его маршрут. Сам Брон кажется ни разу не обернулся чтобы проверить как она.

Весь этот переход показался Синни невыносимо долгим, она по-настоящему устала и всё же позволила бригану значительно оторваться от неё. Уже совсем рассвело, точнее темный мир стал окончательно серым. Туман постепенно рассеивался. И в какой-то момент Брон застыл возле огромного доходящего ему до груди покрытого мхом валуна и посмотрел наконец в сторону Синни. Поймав её взгляд он энергично поманил её к себе и приложил палец к губам. Синни поспешила к мужчине. Достигнув его, слегка запыхавшись, она привалилась к влажной грубой поверхности камня. Брон хмуро оглядел ребёнка, а затем указал куда-то за валун. Синни осторожно выглянула из-за камня с боку.

Скромный привал норманнов находился не далее чем в 50–60 шагах. В отдалении дремали четыре стреноженные лошади, вокруг обложенного камнями кострища завернувшись в плащи лежали три фигуры, причем две из них вплотную друг к другу. А кто-то, завернувшись по шею в клетчатую накидку, уже сидел у костра, который едва тлел и казалось давал больше дыма чем огня.

Синни с гулко бьющимся сердцем старалась понять кто есть кто. У костра несомненно сидел один из мужчин, а двое лежавших рядом это конечно женщины. Синни вопросительно посмотрела на Брона. Тот оттянул её дальше за камень, присел и зашептал ей в самое ухо:

– Я пойду первым. Убью обоих. Ты не высовывайся. Если со мной что-то случится, спрячься и подожди пока они уйдут.

Увидев страстный протест на лице девочки, он слегка сжал её плечо.

– Если у меня не получится, – настойчиво, очень глухо и хрипло прошептал он, – ты останешься здесь. Поняла? Прячься и отползай к скалам. Сделай всё чтобы они не увидели тебя. Значит твоя битва не сегодня. Придется подождать.

Он вгляделся в её темные глаза.

– Ты всё поняла, маленькая сигурн?

Синни взволновано кивнула.

Он вытащил топор, перебрался к краю валуна, выглянул, чуть помедлил и затем рванул вперед. Синни тут же подскочила на его место и выглянула из-за камня. Брон, пригибаясь, бесшумно скользил по равнине, стремительно приближаясь со спины к сидящей у костра фигуре. Это был Тибар. Ему не спалось, его мучили неприятные раздумья, он продрог и подсел к умирающему костру, желая хоть немного согреться. Он удрученно размышлял о том с каким позором он вернется в Ранахгор. Но он был освобожден от всех своих тяжелых дум чудовищным ударом топора. Брон со всей силы сверху-вниз ударил норманна по голове. Железная пластина топора с заточенным закругленным лезвием со скрежещущим трескучим звуком проломила человеческий череп, буквально развалив его на части. Синни, видевшая это, едва не вскрикнула, прижав ко рту ладонь. Она отчетливо услышала звук треснувшего черепа даже с того немалого расстояния где она находилась. И с ужасом пронаблюдала как сидевший норманн в один миг словно сложился, смялся, странно искривившись, осев и прижавшись к земле.

Звук удара разбудил Сигхурда. Несмотря на свой крепкий молодой сон, Сигхурд спал всё же довольно чутко. Он поднял голову и моментально сориентировавшись в происходящем, откинул с себя тяжелый меховой плащ, при этом одновременно хватая свой топор, упираясь в землю и поднимая себя. Но он был всего в четырех шагах от Брона и тот конечно же сразу заметил движение молодого человека и, вырвав топор из головы мертвеца, уже был рядом с Сигхурдом. В этот же момент проснулась и села на своей лежанке Софи. Едва вырвавшись из сна, она совершенно ошарашенно и растеряно наблюдала как вокруг костра скачет какой-то ужасный человек с черным лицом. Софи захотелось вскрикнуть, но вместо этого она вздрогнула всем телом, словно по нему прошла судорога. Секундой позже приподнялась, сонно оглядываясь через плечо, и прекрасная рыжеволосая Брунгильда. Ей разбудило резкое движение служанки.

Сигхурд, понимая что встать не успеет, попытался ударить из неудобного полусидящего положения. Его топор почти задел левую руку Брона, но Брон вовремя отдёрнул её и в свою очередь ударил норманна по диагонали сверху-вниз в основание шеи. Удар был смертельным. Сигхурд дёрнулся, захрипел, забулькал, артериальная кровь фонтаном взметнулась вверх. Софи закричала. Брон обернулся, подскочил к ней, схватил её за волосы и потащил куда-то в сторону.

Брунгильда в первые секунды пребывала в полном ступоре. Но жуткое зрелище распластавшегося, содрогающегося брата, надсадно-хрипящего и заливающегося кровью заставило её двигаться. Она бросилась к нему и обхватила ладонями его рыжеволосую голову, поддерживая её и не давая биться о землю. Сигхурд невероятно расширенными глазами смотрел на сестру. И ей почудилось что она видит в его синих глазах досаду и печаль, словно он просил у неё прощения за то что так вышло. Брунгильде стало трудно дышать, крик, который она не пускала наружу, затопил, заткнул её горло, распирая и раздирая его, словно ей туда забили мокрые горячие тряпки. Она что-то шептала брату или ей только казалось, что-то ласковое, успокаивающее, какое-то совершенно безумное "всё будет хорошо". Она чувствовала его теплую вязкую кровь на своих руках, перед глазами всё поплыло, застилаемое слезами.

Но наконец Сигхурд затих. Брунгильда, по-прежнему не проронив ни звука, задыхалась слезами, вглядываясь в его мёртвые глаза. Её разум метался как взбесившаяся куница, пытаясь как-то осознать и принять происходящее. В этот момент визгливо заверещала Софи, которую бриган особенно болезненно дёрнул за волосы. Этот звук достучался до сознания Брунгильды и она подняла голову, постепенно приходя в себя. Она увидела как незнакомый высокий худой мужчина волочет по земле её служанку.

Брунгильда медленно поднялась, оглядываясь вокруг. Её взгляд на пару секунд задержался на застывшем Тибаре, который лежал на боку, всё ещё как будто кутаясь в клетчатое одеяло и казалось бы вполне спящим если бы ни его треснутая развалившаяся на две части голова. Молодая женщина поняла, что на них напали. Напавший несомненно бритт. Но неужели он совершенно один? Она оглядывала голую каменистую равнину и больше не видела никого. Она посмотрела в сторону мирно дремавших лошадей, почти позавидовав тому как все человеческие трагедии проходят мимо них. Людей и там не было. Получается на всей этой холодной застывшей равнине не было больше никого кроме неё, этого озверевшего бритта и её юной служанки. У неё никак не укладывалось в голове что какой-то одинокий бродяга-дикарь вот так вот мимоходом в приступе кровожадного безумия перечеркнул все их жизни. Ради чего? Что он намерен делать? Она отстраненно подумала о том что возможно он убил мужчин чтобы теперь спокойно без суеты изнасиловать женщин. Но особенного страха почему-то не испытала, возможно просто потому что всё ещё не верила, что это возможно. Её взгляд снова скользнул по застывшим лошадям, таким мирным, сонным, домашним и её сердце забилось чуть сильнее. На миг ей представилось что она может попытаться броситься к ним, вскочить на одну из них и умчаться прочь. Она посмотрела в сторону бритта и Софи. Мужчина остановился и теперь смотрел на Брунгильду. Юная гречанка, чью голову он крепко держал за волосы, сидела у его ног и тоже глядела на неё. Мысль о спасительном бегстве исчезла. Возможно Брунгильда переживала о служанке, а возможно поняла, что проклятый бритт добежит до неё раньше чем она до коня. Тем более у него в руке топор, который он может метнуть ей в спину.

Они почти с минуту безмолвно глядели друг на друга. Затем молодая женщина присела и, расцепив ещё теплые пальцы брата, взяла его топор.

Брунгильда никогда в своей жизни не держала в руках оружия, по крайней мере для того чтобы сражаться. Она была очевидцем немалого количества поединков, пьяных потасовок, каких-то случайных конфликтов и пару раз даже вполне массовых сражений, но правда из далёкого далека, и, хотя она довольно спокойно относилась и к виду крови и к виду покалеченных тел, она придерживалась твёрдой уверенности что это всё сугубо мужские дела. И про себя считала, что дела эти зачастую явно не от большого ума. В любом случае её это не касалось. Она со всей своей красотой и умом была всегда выше этого. И россказни о каких-то там девах щита и грозных воительницах представлялись ей совершенно нелепым вздором, а сами героини этих россказней неимоверно глупыми, мужиковатыми и противоестественными. И может быть именно поэтому вчера она с таким взволнованным вниманием и замирающим сердцем наблюдала за этой худенькой раскрашенной бритткой, отчаянно набрасывающейся на громадного Хальфара Бринбьёрда. Для Брунгильды это была словно ожившая сказка.

Но тем не менее сейчас она взяла топор младшего брата и направилась к бритту. Она не знала точно, что она намерена делать, но в глубине души возможно всё ещё надеялась как-то уговорить его отступиться от них. В конце концов она жена ярла и любому поднявшему на неё руку придется дорого за это заплатить. Но так или иначе с топором в руке она чувствовал себя увереннее.

Брунгильда остановилась, увидев что бритт смотрит куда-то совершенно в другую сторону.

Синни, неотрывно наблюдавшая за всем происходящим, тоже это увидела. Брон смотрел в её сторону и она поняла, что ей пора выходить.

Брунгильда, краем глаза уловив движение где-то слева от себя, повернулась и увидела шагах в тридцати, возле большого валуна какого-то ребенка. Ребёнок медленно шёл вперёд по направлению к ней. Молодая женщина в совершенной растерянности наблюдала за ним. Ей понадобилось какое-то время чтобы понять, что это девочка, черноволосая девочка лет 11–12, несомненно бриттка.

Синни остановилась. Она неотрывно смотрела на Брунгильду, а та на неё. И обе испытывали удивление. Синни узнала эту невероятно красивую молодую женщину с роскошной копной огненно-рыжих волос. Эта была та самая женщина, которую она видела на городской площади, но тогда Синни не поняла кто перед ней. Сам ярл показался ей очень пожилым человеком и по её скромному разумению жена его тоже должна была быть старой. А выходит его жена вот эта вот сказочная красавица. Это почему-то смутило девочку.

Брунгильда тоже узнала её. А если и не узнала в этой чудовищной черной раскраске и с перевязанными волосами, то догадалась. Сердце молодой женщины учащенно забилось. В один миг она поняла, а если и не поняла, то с оглушающей пронзительностью остро почувствовала, что всё это не просто так, что это не какой-то случайный дикарь-бродяга напал на них, охваченный похотью или жаждой наживы, что всё что происходит вращается вокруг этого странного ребёнка.

Брунгильда посмотрела на бритта. Теперь он ей тоже показался знакомым. Она была уверена, что видела его в Тилгарде. Покачивая топором в правой руке, чтобы придать себе уверенности, она громко воскликнула:

– Чего тебе нужно?

Брон ещё крепче намотал на кулак русые волосы Софи, держа лезвие топора возле её правого виска. Девушка, упираясь в землю, приподняла себя, чтобы уйти от боли. Брон выразительно посмотрела на Синни.

Синни сделал шаг вперед и чуть дрожащим голосом звонко крикнула на языке норманнов:

– Я, Синни МакРой, пришла сюда чтобы убить тебя, Брунгильда Мэйнринг!

Брунгильда в изумлении уставилась на неё. Она была готова поверить, что ей это послышалось, но вид взволнованной юной сигурн с горящими глазами безусловно доказывал, что эти слова и вправду прозвучали. Никакого страха Брунгильда не ощутила. Скорее что-то вроде раздражения от всей, как ей представлялось, нелепости происходящего. Она никак не могла увязать цепочку событий. Ни от недостатка ума, но от глубинного презрения к этим дикарям. Смерть какой-то там бриттки, которой Сигхурд отрубил голову, представлялась Брунгильде совершенно незначительным, неимоверно ничтожным событием, о котором она бы уже и думать забыла, если бы из-за этого собственный муж не выпроводил её из Тилгарда. А так она конечно помнила, что поспособствовала гибели этой дикарки, сердилась на Эльдвуга, но особенно не переживала. И уж точно не предполагала, что это повлечет за собой ещё какие-то последствия. Повод ей казался абсолютно мелочным, недостойным чтобы кто-то что-то предпринимал из-за него. А тут вдруг её брат захлебывается собственной кровью, уродливый бритт таскает за волосы её любимую служанку, а какая-то сопливая шмакодявка с раскрашенной мордочкой что-то там кричит о том что убьёт её. У Брунгильды всё это не укладывалось в голове. Неужели смерть никчемной глупой бриттской девки, которой красная цена три медяшки в базарный день, не дороже овцы, может вдруг привести к этому?!

Она снова посмотрела на Брона, полагая что всё-таки он руководит всем этим нелепым действом, и повторно спросила:

– Что тебе нужно?

Но Брон молчал.

– Ему ничего не нужно! – Крикнула Синни, всё больше распаляясь. – Ты убила мою мать, а я убью тебя!

Брунгильда посмотрела на неё и нервно облизала губы.

– Убьёшь? Правда что ли?

Синни медленно вытащила из-за спины нож.

– Убью, – пообещала она.

Брунгильда демонстративно подняла руку с топором и сделала вид что рассматривает его.

– Выбрось топор, фроэ, – громко и хрипло сказал Брон.

– То есть я должна просто позволить этой девчонке зарезать меня? Таков ваш план?

– Нет. Ты возьмёшь нож. Она ещё слишком мала для топора или меча и поэтому вы будете сражаться на ножах.

Брунгильда поглядела на бригана как на безумного. Страх окончательно оставил её и теперь она всё больше раздражалась.

– Да ты совсем спятил что ли?! Я не собираюсь ни с кем сражаться. Ни на топорах, ни на ножах, ни на палках, ни на чем ещё придет в твою больную голову.

– Выбрось топор, фроэ, – повторил Брон. – Иначе я зарублю сначала её, – он дернул за волосы Софи и та вздрогнула, – а потом тебя.

Брунгильда глядела на него и не шевелилась.

– Ты можешь уйти отсюда живой, только убив эту сигурн в сражении на ножах. Если ты сумеешь, клянусь Баолгом, я отпущу и тебя и эту девку, – он пихнул ногой Софи. – Только так.

Брунгильда посмотрела на Синни, потом на Брона, пытаясь придумать какой-то выход из этой на её взгляд совершенно немыслимо дикой ситуации. Она подумала об убитом Сигхурде. Нет сомнений, подумала она, что этот бритт знает кто она такая и кто такой Сигхурд и если он решился убить сына их могущественного отца, то он убьёт и её. Ясно как день что он окончательно спятил. Брунгильда почувствовала, что страх возвращается. Она снова посмотрела на девочку с ножом в правой руке.

– Но я никого не убивала, – медленно сказала она, всё ещё стараясь придумать какой-то бескровный выход, – ты ошибаешься.

– Ты приказала убить её своему брату и его людям, – крикнула Синни. – Или ты слишком труслива даже для того чтобы признать это?!

Брунгильду покраснела от злости, ей припомнилось как муж тоже обвинял её в трусости по этому же самому поводу. Она шагнула было в сторону наглой девчонки, но Брон тут же потянул Софи вверх за волосы и она завизжала.

– Выбрось топор! – Угрожающе гаркнул Брон.

Брунгильда застыла, посмотрела на него и свою служанку, развернулась и пошла к костру. Бросила топор на землю, присела возле тела брата и вытащила из ножен на его поясе нож. Подняласьи решительно направилась в сторону Синни. Страха в Брунгильде больше не было, одна только холодная ярость и душившая её злоба. Не только на эту дерзкую девчонку, но и на её мать, и на спятившего бритта, и на собственного мужа, и на Рейнмара и вообще на всех, кто так или иначе, по её мнению, был виноват в том, что вся эта ситуация стала вообще возможной. И теперь молодая женщина была решительно настроена убить, искромсать, изрезать юную сигурн, уничтожить её как главное олицетворение своих неприятностей.

42

Увидев как рыжеволосая женщина идёт к ней, Синни ощутила почти ужас. У неё задрожали руки и появилась зыбкая слабость в ногах, словно кости ног вдруг стали мягкими. Синни поняла, что она не сможет бить ножом эту красивую практически идеально прекрасную молодую женщину. Она не посмеет, в один миг на неё накатило отчетливое понимание того что она всего лишь глупая маленькая оборванная чумазая нелепо раскрашенная дикарка, а эта гордая женщина правительница целого города, она мудра и величественна, она видела такое и знает о стольком чего Синни и вообразить не в состоянии. Глаза девочки заблестели от слёз, она увидела себя слабой и жалкой, совершенно нелепой и никчемной, как маленькая паршивая собачонка, лающая на гордого сильного коня. Но тем не менее нечто сокровенное, тёмное, высокое, холодное как взгляд Брона, пылающее в самых неизведанных глубинах её души заставило её остаться на месте и не броситься в бегство.

Оказавшись в трех шагах от своей юной противницы, Брунгильда на мгновение замерла, ибо всё же ей было непросто заставить себя бить ножом ребёнка, но затем сделала резкий выпад вперёд и широко неумело махнула ножом, целясь куда-то в шею девочки. Синни испуганно отскочила назад, совершенно забыв про нож в своей правой руке. При этом ещё и резко отклонившись. И не удержавшись на ногах, начала падать, инстинктивно разворачиваясь лицом к земле. Она упала, самортизировав удар руками и каким-то чудом не выпустив нож. В этот момент её деревянный "Т"-образный амулет качнулся вперёд и оказался на тыльной стороне её ладони. Синни посмотрела на него. Тулла. Он с ней. Она его дочь. Затем в её голове возник очень четкий образ Далиры, когда она увидела её, подойдя к месту схватки с норманнами: изогнутое застывшее тело без головы и без руки, то во что превратили её мать. И что-то ещё: некое пронзительное чувство, связанное то ли с братом, то ли с Броном. Презрение? Или надежда? Или любовь. А остальное неважно. Всё это в один миг смыло, испепелило всю ту ерунду о гордой рыжеволосой правительнице и маленькой паршивой собачонке.

Синни, крепко сжав нож, быстро перевернулась на спину. Брунгильда уже была над ней. На миг их глаза встретились и обеим почудилось удивление в этих глазах. Брунгильда увидела то ли радость, то ли какой-то неясный восторг во взгляде ребёнка. А Синни увидела обычную тётку с перекошенным злобным лицом. Величия и мудрости в нём было не больше чем в старом трухлявом пне. Они обе ударили друг друга практически одновременно. Но оба удара вышли слишком неуклюжими и корявыми. Брунгильда по-прежнему целилась в шею, полагая что это самая умная цель для её ножа, но лишь несильно разрезала нижнюю челюсть девочки с левой стороны. Синни в свою очередь ударила молодую женщину куда-то в грудь, но нож наткнулся на уплощённую кость грудины, скользнул в сторону и только распорол одежду и разрезал кожу. Тем не менее Брунгильда тут же испуганно отпрянула и Синни, воспользовавшись этим, развернулась, вскочила на ноги и отбежала в сторону.

Застыв на расстоянии шагов десяти, они переводили дыхание, угрюмо глядя друг на друга. Синни провела ладонью по левой стороне лица, рука испачкалась в крови, но никакого разреза, который должен был быть там, она не нашла. Её сердце радостно забилось, она поняла, что длинная резанная рана чудесным образом исчезла. Значит волшебная сила Тулла по-прежнему с ней и это очень её воодушевило. Брунгильда осторожно прикоснулась к груди, пытаясь понять насколько серьезно ранена. Боли она уже почти не чувствовала, но крови было много. Она посмотрела на Синни и ей снова показалось что девчонка как будто чем-то обрадована. "Маленькая паршивка", со злостью прошептала Брунгильда, решив, что юная буйша конечно же радуется тому что сумела ранить её.

Придя в себя после первого столкновения, они снова начали сходиться. Но на этот раз гораздо увереннее и стремительней. Брунгильда летела вперёд, подстёгиваемая своей яростью и раздражением. Она всё ещё видела перед собой всего лишь ребёнка и несмотря на свою разрезанную грудь, отказывалась осознать всю меру грозящей ей опасности. Она порядком разозлилась и забыла об осторожности. Синни в свою очередь теперь тоже действовала гораздо храбрее. После первой пролитой крови, после первой раны, боли от которой она почти не почувствовала, утратив первоначальный страх перед физическим столкновением, уверовав в помощь своего черноокого бога, возбужденная азартом боя, разгоряченная злостью и больше не видя в норманнской женщине ничего особенного, Синни также презрела осторожность и спешила к новому раунду схватки.

Сойдясь, они принялись неумело, размашисто, торопливо, но зато очень активно и совершенно безжалостно орудовать ножами, практически и не пытаясь увернуться от встречных ударов и стремясь только к одному: как можно сильнее и глубже порезать противника. Со стороны это выглядело по-настоящему дико. Девочка и женщина в немом акте абсолютно животной злобы остервенело и отчаянно резали друг друга. Если с точки зрения Синни в этом ещё и могла быть какая-то логика, ибо она верила, что исцелится от всех ран, то со стороны Брунгильды это представлялось безумием.

Брон наблюдал за этим в оцепенении и почти благоговейном ужасе. Ему было не по себе от этого зрелища, его тело напряглось и почти дрожало, с содроганием проецируя на себя каждый удар ножа, достигший цели. Синни, сразу же позабыв все его наставления как правильно наносить удары, просто тыкала ножом в Брунгильду куда могла дотянуться. Жена ярла, осатанев от злости и боли, изо всей силы полосовала ребёнка всё время целясь ему в голову и шею. И Брон, затаив дыхание, глядел на всё это запредельное неистовство чуть ли не с восторгом, совсем позабыв о Софи.

Но это кровожадное исступление продолжалось не более полуминуты. Пронзительная боль от вонзающихся в них ножей быстро привела в чувство обе враждующие стороны. И в следующую минуту они уже учились быть осторожными. Синни наконец вспомнила что-то из того что ей втолковывал Брон и начала очень удачно использовать свои наглухо замотанные предплечья, бесстрашно подставляя их под любой удар. Маленькие щиты действовали безотказно. Брунгильда в свою очередь стала благоразумно использовать своё преимущество в росте и более длинных рук. Она просто старалась держать Синни на той дистанции где та не могла её достать, а сама она вполне до неё дотягивалась.

Брон уже одобрительно покачивал головой, но о Софи он так и не вспомнил.

Зеленоглазая Софи, семнадцати лет от роду, повидавшая немало на своём коротком веку, пережившая и превозмогшая множество невзгод и несчастий, сумевшая сохранить ясность ума, силу характера и волю к жизни во многих непростых ситуациях, являла собой весьма достойный образчик своего славного народа. Высоколобые эллины могли по праву гордиться ею. Ещё в Риме, когда она была рабыней какого-то пузатого торговца вином, весьма состоятельно и надменного, её однажды попытался изнасиловать его пьяный сын. Ей на помощь пришёл чернокожий раб по имени Мабонго, на её взгляд абсолютно дикий человек из какой-то немыслимой сказочной африканской страны, где по его словам было больше огромных человекообразных обезьян, чем людей. Своими черными твердыми как дерево руками он задушил охваченного любовным пылом молодого человека, а после этого подарил юной гречанке кинжал, выкованный в Дамаске талантливым арабским кузнецом. Это было главное сокровище Мабонго. Он сказал дрожащей от всего пережитого девочке что она всегда должна носить его при себе. Всегда! И всегда должна быть готова использовать его чтобы защитить себя. Чудовищно коверкая латинские слова, он объяснял ей что это главное в жизни – уметь постоять за себя. Позже его схватили и прилюдно засекли кнутами. О том что к смерти молодого хозяина была как-то причастна Софи никто не узнал, Мабонго естественно не сказал ни слова.

Софи исполнила наказ Мабонго и больше никогда не расставалась с кинжалом из чудесной голубоватой стали. По счастью её дальнейшая жизнь сложилась так что ей не было нужды его использовать. Но сейчас время пришло. И Софи, осознав, что чернолицый уродливый бритт больше не следит за ней и всецело увлечён организованной им кровавой резней, осторожно подтянула под себя левую ногу, сдвинула вверх юбку и вытащила из прикрепленных к голени ножен славный дамасский кинжал. После чего с завидным самообладанием извернулась и вонзила его в живот державшего её за волосы мужчины.

Брон вздрогнул и с удивлением посмотрел вниз. Его удивленный взгляд наткнулся на ледяной взгляд ярких зеленых глаз. Софи торопливо ещё раз ударила его в живот и резко дернулась, вырывая свои волосы из его руки. Но волосы были намотаны на кулак и пришедший в себя Брон, крепко сжал его и сумел удержать, хотя Софи и удалось освободить большую их часть. При этом от пронзительной боли у неё навернулись слёзы.

Брон слегка замахнулся топором, собираясь ударить гречанку по голове. Софи успела сесть на корточки и с невероятной силой бросила себя вверх, буквально взлетев в диком прыжке. На этот раз она выдрала свои волосы из мужской руки и сумела отскочить в сторону. Удар топором ушёл в никуда. Но храбрая девушка, к вящей славе всех прошлых и будущих греков, не побежала прочь куда-нибудь к лошадям или просто в просторы необъятной равнины. Она снова бросилась на озверелого варвара, коими считала, вслед за своими хозяевами, всех этих грязных невежественных бриттов. Девушка, посчитав боевой топор главной опасностью для себя, умудрилась схватить левой рукой топорище, а правой принялась неистово резать мужскую ладонь державшую его. Брон, не в силах освободить топор и не желая отпускать его, ударил левым кулаком Софи в ухо, затем ещё раз. Второго удара девушка не выдержала и со звенящей головой отступила прочь. Шатаясь и словно ничего не видя, она постаралась уйти ещё дальше. Брон вроде бы рванулся за ней, но топор выскользнул из его руки, он просто не смог его удержать, возможно славный дамасский клинок повредил ему сухожилия. Брон покачиваясь сделал шаг и опустил глаза в поисках топора, затем медленно присел чтобы поднять его левой рукой.

43

Синни и Брунгильда отпрянули друг от друга и не сговариваясь принялись отступать назад. Обе очень ослабли от чрезмерного напряжения сил и обильной кровопотери. У Синни было изрезано всё лицо, лоб и шея. Она то и дело вытирала тыльной стороной ладоней глаза от крови. Но, впрочем, она быстро приходила в себя, а глубокие порезы затягивались и исчезали, без каких-либо следов и шрамов. Брунгильда чувствовал себя гораздо хуже. Она получила множество ран в нижнюю часть туловища, но ни одной смертельной и несколько порезов на руках. Тяжело надсадно дыша открытым ртом, склонившись вперед, женщина пятилась спиной назад, исподлобья наблюдая за юной сигурн и опасаясь что она вновь вот-вот бросится на неё. Брунгильда видела только Синни. И досадные мысли терзали её. Ей казалось, что она по крайней мере два раза серьезно разрезала горло этой "маленькой паршивке", но казалось, что той всё это ни по чём. Усталость, злоба и досада мешали молодой женщине сделать правильный вывод и она только неотрывно мрачно смотрела на девочку, не замечая ничего другого. А вот Синни увидела или услышала какую-то возню в стороне Брона и повернула голову в том направлении.

В этот самый миг Брон присел за топором, а Софи всё с той же немыслимой отвагой бросилась на бригана, буквально врезалась в него с разбегу и повалила на спину, так и не дав взяться за рукоять топора. Синни не поверила своим глазам, увидев как русоволосая девушка напрыгнула на Брона и принялась бить его каким-то клинком в область груди или шеи. У Синни что-то вспыхнуло в голове, она моментально забыла о ненавистной жене ярла и своей мести, она моментально с невероятно пронзительной остротой поняла, что Брон её единственный друг на всё белом свете и его убивают. У неё забирают последнего человека на Земле, который ей дорог. И Синни бросилась ему на помощь.

Брунгильда с удивлением увидела, как её противница помчалась куда-то в сторону и, проследив за её движением, с ещё большим удивлением узнала как кардинально изменилась ситуация. Её милая смешливая болтливая служанка неистово колошматила кинжалом лежавшего неподвижно на земле бритта, который Брунгильде даже показался уже мертвым. Молодая женщина просто остолбенела. Значит всё кончено! Они победили! Без своего проклятого бритта эта мелкая буйша ничто. Брунгильда ощутила почти невыразимое счастье и облегчение. И всякая боль в её теле казалось исчезла.

Синни налетела на Софи со спины и сбросила её с Брона. Мельком глянув на него, Синни увидела, что он весь в крови, остекленело смотрит в небо, но всё же ещё дышит. Она начала наступать на гречанку, которая лежала спиной на земле. Софи приподнялась, оперевшись на локти, и неотрывно глядела на страшное красно-черное лицо сигурн. Синни, сжимая в руке нож, остановилась. Она колебалась. Она испытывала злость, почти ярость к этой незнакомой девушке за то что она сотворила с Броном, но заставить себя хладнокровно зарезать её не могла. Ещё не могла. Софи же быстро пришла в себя и, по-своему расценив нерешительность Синни, угрожающе подняла свой дамасский кинжал, показывая что будет защищаться. Они какие-то секунды глядели друг другу в глаза, пытаясь что-то понять, оценивая, спрашивая.

Синни услышала что-то за спиной и обернулась.

К ней, с топором в правой руке и с ножом в левой, спешила жена ярла. Она тяжело дышала ртом и её лицо пылало кровожадной злобой и предчувствием победы. Синни поняла её настроение, но почему-то не испугалась. И дело было не в дарованном Туллой волшебном исцелении от ран, она сейчас и не вспомнила об этом, в конце концов озверевшая жена ярла теперь вполне могла попробовать разрубить её на части. Синни ощущала некий странный покой пустоты, такой миг, когда теряет значение очень многое, если не всё. Нет она ни в коем случае не собиралась сдаться и позволить себя убить, напротив она готовилась теперь драться как никогда прежде и возможно глубинное осознание того что отступать некуда и сделало её свободной от страха. Хотя бы на какие-то мгновения. Синни шагнула вперёд, пригибаясь и выставляя вперед руки со своими "маленькими щитами". Но она сделала ту же ошибку что и Брон, позволила себе забыть о Софи. Та, стараясь не шуметь поднялась на ноги, подскочила к девочке и схватила её сзади, крепко прижав её руки к туловищу.

Лицо подбежавшей Брунгильды всё искривилось от злой радости и предвкушения торжества. Она воздела топор Сигхурда и ударила обездвиженного ребёнка в основании шеи. Раздался хруст, топор перерубил левую тоненькую ключицу юной сигурн. Синни истошно заорала, подняв голову в хмурое равнодушное небо. Закричала таким высоким пронзительным голосом, что даже стоявшие довольно далеко лошади вздрогнули и нервно поглядели в её сторону. А вошедшая в раж Брунгильда продолжила исступленно рубить топором куда-то в левую грудину девочки словно пыталась прорубить путь к детскому сердцу. Синни тряслась и безумно кричала, мотая головой и дергая ногами. Софи не выдержала и отвернулась, но всё ещё сжимала худенькое тельце, подставляя его под удары Брунгильды. Но последняя очень быстро устала. Не привычная к такого рода напряжению сил, потерявшая уже немало крови, измученная и вымотанная всем происходящим, она опустила руку с топором. Напоследок для верности ещё пару раз воткнула нож в живот Синни и затем махнула Софи, мол, всё дело кончено.

– Отпускай, – хрипло, задыхаясь, еле-еле прошипела Брунгильда, – мерзавка мертва.

Софи, обильно залитая кровью ребёнка, торопливо подчинилась. Юной гречанке было крайне не по себе и чувствовала она себя отвратительно. Она ни в коем случае не сомневалась, что поступила правильно, помогая своей хозяйке расправиться со злобными варварами, но всё же на сердце возникла очень неприятная тяжесть. Тело Синни мешком рухнуло на землю, Софи бросилась к Брунгильде чтобы поддержать её и, обнявшись, они побрели прочь, в сторону костра.

Шли они молча, опустив глаза в землю, пытаясь как-то прийти в себя после всего пережитого, пытаясь совладать с накатившим на них облегчением. Брунгильду, которая впервые в жизни так близко столкнулась со смертельной опасностью, просто трясло. И ещё она очень растрогалась по отношению к Софи, которую теперь считала своей спасительницей. Слёзы заблестели в глазах молодой женщины и она крепче прижалась к юной гречанке. Но обе вдруг не сговариваясь остановились и обернулись, услышав какой-то звук за спиной. К ним с ножом в руке бежала Синни с совершенно застывшим лицом и ледяным взглядом. Ни Софи, ни тем более совершенно ошарашенная Брунгильда, которая только в эту секунду с ужасом поняла, что дочь ведьмы тоже ведьма, не успели среагировать должным образом. Кельтка подлетела к ним и всадила нож по самую рукоять точно в центр живота гречанки. Выдернула нож как учил Брон секущим движением и яростно оттолкнула гречанку прочь, а потом ещё и ударила ногой в живот, отправляя её спиной на землю. После чего молниеносно набросилась на Брунгильду, высоко взмахнув рукой и порезав ей лицо. Брунгильда дернулась, взвизгнула, потерялась в пространстве, начала пятиться. Синни прыгнула на неё и ударила обеими руками в грудь, потом ещё раз более яростно и рыжеволосая женщина не устояла на ногах и начала падать спиной назад. Она инстинктивно выпустила всё своё оружие, подставляя ладони под удар о землю. Синни тут же вскочила на живот женщины, протягивая свой нож к её шее. Насмерть перепуганная Брунгильда, дрожащая в животном ужасе, пыталась куда-то ползти и отводила голову прочь пытаясь отдалится от стального клинка. Она вытянула ладонь, закрываясь от ножа и жалобно заверещала, запричитала: "Не надо… не надо… умоляю… прошу тебя не надо". А потом вдруг взглянула на девочку и почти закричала: "Я беременная! Прошу тебя, пощади… прошу… у меня будет ребёнок… у меня будет…" Рука Синни замерла, девочка пристально почти задумчиво всматривалась в хнычущую женщину, в её безумно-распахнутые невероятно яркие голубые глаза. "У меня будет ребёнок", прошептала Брунгильда и из её прекрасных глаз ручьём потекли слезы.

44

Синни сидела на коленях, сгорбившись и опустив голову. Её руки с растопыренными пальцами бездвижно лежали на бёдрах как плети. Ненужный больше нож, практически весь от острия до навершия рукояти перепачканный липкой стынущей кровью, покоился рядом на земле. Она подняла взгляд и посмотрела на пылающее красное Солнце, торжественно восходившее над миром далеко-далеко на востоке. Его свет наполнял все эти пустые пространства вокруг, но внутри неё была ещё большая пустота и туда солнечный свет уже не проникал. Синни взяла нож и медленно, как старик, упираясь в колено, поднялась с земли. Поглядела по сторонам. Её взгляд равнодушно скользнул по мёртвой Брунгильде, чьё разрезанное горло зияло как уродливый багровый рот, по ещё шевелящейся, прижимающей к животу руки, Софи и затем остановился на Броне. Девочка побрела к нему, ощущая невероятно чудовищную тяжесть то ли в теле, то ли в душе, словно ей приходилось тянуть за собой огромный камень. Её мучил приступ дурноты, но как будто не физической, а какого-то иного свойства. Её мутило и она казалась себе оглохшей. Она упала на колени возле мертвого бездвижного Брона и из её глаз наконец потекли беззвучные слёзы, принося ей облегчение. Но вдруг она вздрогнула, едва не вскрикнула. Брон дотронулся до её ноги. Синни, распахнув глаза, с изумлением уставилась на него.

– Помоги… помоги сесть, – еле слышно просипел он, протягивая руку к её плечу.

Синни бросилась к нему, с трудом приподнимая его с земли и облокачивая спиной на себя. Она смотрела на него и чувствовала как ледяная пустота внутри неё становится меньше. Брон, медленно поворачивая голову, огляделся, остановив взгляд сначала на теле Брунгильды, затем на Софи. Заметив что девушка двигается, он проговорил, хрипя и прерываясь:

– Иди… добей её… чего доброго выживет и … и расскажет о тебе…

Синни, не отрывая от него взгляда, отрицательно покачала головой.

– Нет, – твёрдо и спокойно сказала она.

Бриган с трудом повернул голову и посмотрел ей в глаза.

– Надо…, – прошептал он. – Убей… её. Убей…

– Нет, – повторила Синни и начала осторожно укладывать его обратно на землю.

Она поднялась на ноги и огляделась. Нет, подумала она. Она устала от смертей. Устала до тошноты. Она хотела, чтобы все жили. Все. И её охватило сильное возбуждение от мысли что теперь она может заняться чем-то совсем противоположным, не убивать кого-то, а сделать всё что только в её силах чтобы он выжил. У неё задрожали руки от волнения при мысли что она может кого-то спасти. Не отнять, а сохранить жизнь.

Синни ещё раз огляделась и помчалась к лошадям, рядом с которыми были свалены мешки и дорожные сумки. Исследовав припасы и вещи норманнов, она развила бурную деятельность. Несмотря на пережитое изматывающее сражение, она ощущала себя бодрой, сосредоточенной и полной сил. Может в этом всё ещё была замешана какая-то исцеляющая магия Туллы, а может её наполняло энергией осознание того что она помогает людям. Она нашла две бутылки прекрасного италийского вина и чистые тонкие льняные ткани и много чего ещё. Но она очень хотела найти настоящие стальные иглы и швейные нити. Она надеялась, что у такой богатой женщины как Брунгильда это должно быть в поклаже. Синни понимала, что глубокие резанные раны необходимо зашить, она не раз видела в прошлом как это делали и даже помогала своей матери, когда та с некоторым брюзжанием врачевала отца и брата. Иглы она нашла в небольшом лакированном ларце вместе с чудесными брошами и заколками.

Всё необходимое она перетащила к Брону. Тот пытался что-то ворчливо возражать, мол, чтобы она оставила его в покое и дала ему спокойно умереть, но Синни его не слушала, тем более сейчас он говорил ещё глуше и невнятнее чем обычно. Она заставила его выпить немного вина и занялась ранами. И заодно между делом, нравоучительным тоном поведала историю о том как её отец однажды, спасаясь от медведя, спрыгнул с обрыва и распорол себе живот об острый сук и тем не менее выжил один в лесу и добрался домой только через месяц. Синни действовала очень уверенно, словно занималась врачеванием всю свою жизнь. Она распорола одежду бригана, осмотрела и промыла вином все его порезы, затем прикрыла чистой тканью и помчалась разводить костёр. Добыв огонь, она хорошо прожарила две иглы, умыла вином руки и весьма хладнокровно принялась сводить и сшивать человеческую кожу. Это у неё получалось скверно, она то захватывала слишком много кожи, то слишком мало, стежки выходили корявыми, сведение краёв раны очень неровным. Не говоря о том что она причиняла много боли Брону, но тот, стиснув зубы, молча терпел.

Синни трудилась без устали, словно заведенная. В какой-то момент, с облегчением понимая, что близка к завершению, она посмотрела в лицо лежащего Брона. И застыла с иглой в руке. Бриган был мёртв. Его черное лицо окаменело, а стеклянные глаза смотрели в никуда. Синни не могла пошевелиться. В один момент всё исчезло и оглушающая одуряющая пустота снова заволокла всё вокруг. Ей показалось что она падает в обморок. Невыносимое горе утраты сдавило сердце девочки с такой чудовищной силой, что она едва не закричала от боли. Ей стало до того тоскливо и одиноко, что её закачало и затошнило. Она выпустила из руки бесполезную иглу и согнулась будто её ударили в живот. Её всю корёжило, ей хотелось выть и кататься по земле, её разум, её тело отказывались принимать ещё одну смерть близкого человека, она достигла предела, она больше не могла этого вынести. Ей показалось что она сейчас тоже умрёт, её голова взорвется, сердце лопнет и всё исчезнет. И это было бы хорошо. Она схватила руку Брона и затряслась в беззвучных рыданиях.

Через какое-то время, вся в слезах, задыхаясь соплями, она медленно встала, также медленно подняла с земли топор Брона и шатаясь, направилась к девушке, убившей Брона.

Софи, увидев её, сильно перепугалась и даже принялась шарить по земле, стараясь нащупать свой дамасский кинжал. Не найдя его, морщась от боли, она повернулась на бок и начала пытаться подняться, словно намеревалась убежать. Синни несильным толчком ноги в плечо снова бросила её спиной на землю. Встала над ней. Софи, вся сжавшись, одеревенев, завороженно смотрела в страшное безумное лицо юной сигурн. Синни, взявшись за топор обеими руками, смотрела в ответ. Смотрела холодно, равнодушно. Она чувствовала, как нестерпимое желание убить, исходящее из самых сокровенных глубин её естества, растекается, расплескивается по всему её телу бурлящим гудящим пламенем и она готовила себя к удовольствию утолить это желание, напоить его кровью этой мерзкой подлой девки, медлила чтобы желание стало острее, а удовольствие слаще. Синни смотрела в распахнутые зеленые глаза и видела в них жизнь, которую сейчас уничтожит и это наполняло её злою радостью, сладкой дрожью, сейчас она отомстит за Брона. За Брона. За Брона.

Софи увидела в лице ребёнка неизбежную решимость убить. Отчаянье, страх, пронзительное сожаление об утраченной жизни комом встали в горле. Но задыхаясь, она всё же не могла оторвать взгляда от этого дикого лица с черными бездонными глазами. Она испуганно глядела на Синни, ожидая какой-то изощренной жестокости, не сомневаясь что та не просто убьёт её, а как-нибудь изуверски искалечит. Кроме того, гречанка испытывала и некий мистический ужас. Ведь она собственными глазами видела как Брунгильда разрубила девчонке грудь и любой нормальный человек непременно бы умер от такой чудовищной раны, но дикарка осталась живой. Софи ясно видела, что тело девочки совершенно невредимо и только разорванная, окровавленная, висящая клочьями одежда напоминала о том что удары топора действительно были. И вдруг она увидела такое от чего перестала дышать. Девочка плакала. По её испачканным кровью щекам безостановочно текли слёзы. Софи не выдержала и тоже заплакала, горячий комок в горле растаял и ей стало легче. Она протянула руку и осторожно прикоснулась к ноге кельтки. Синни едва не вздрогнула, не закричала от этого касания. Её затрясло, бросило в жар, перед глазами всё поплыло, она устала, безмерно устала, она больше не выдержит, душа её забилась как в припадке, хватит, хватит, пусть всё это прекратится, она больше не хотела ничего, ни мщения, ни прощения, ни смерти, ни жизни, только чтобы всё ушло, оставило её в покое. Синни резко развернулась и шагнула прочь, немного прошла и остановилась. Она тяжело глубоко дышала, тело её дрожало, сердце ставшее большим и пылающим болезненно билось в узкой груди и казалось вот-вот разорвет её. Но постепенно Синни успокоилась. Она постаралась по новой всколыхнуть в себе пламя ненависти к южанке. Синни припомнила как эта подлая девица схватила её сзади и услужливо подставила под топор жены ярла. И о чудовищной боли, заполнившей всё её тело и в конце концов погрузившей её во тьму. Синни была уверена, что она тогда умерла и только Тулла своей магией возвратил её назад. Она решительно вернулась к лежащей девушке и подняла топор. Софи, затрепетав, задрожав, обреченно вжалась в землю.

Злясь на себя, Синни устало опустила топор. Ей вдруг подумалось что Анвелл, на её месте, тоже бы не смог зарубить эту девицу и от этой мысли ей стало легче. Да, точно бы не смог. Южанка была его ровесницей и кроме того она бы явно понравилась ему. Мысль о брате вспыхнула в ней огоньком светлой грусти. Она медленно обошла Софи по кругу, хмуро рассматривая её. Затем опустилась на колени возле её живота, отложила топор и вынула из-за спины окровавленный липкий нож. Софи испуганно приподнялась, скривившись от боли:

– Прошу, просто убей меня, – сказала она, протянув к плечу Синни руку, – прошу не мучай!

Синни сердито посмотрела на неё и затем на её руку и угрожающе приподняла нож. Софи убрала руку.

Синни склонилась над животом девушки, разглядывая рану. Затем аккуратно разрезала платье гречанки и развела края ткани, осматривая живот. Синни припомнила как ударив девушку в живот, постаралась, следуя совету Брона, на обратному ходу сделать как можно более секущее движение, чтобы как можно сильнее разрезать плоть. Ей это определенно удалось. Рана была длинная, чуть не на полживота. Но большая её часть была поверхностной. Синни с досадой посетовала на то что не смогла убить южанку сразу и что та до сих пор сама не умерла от этой огромной раны. Сейчас бы не было никаких хлопот. Но досада скорее была надуманной, деланной, истинной ненависти девочка уже не испытывала.

Синни сходила к телу Брона и принесла вино и тряпки. Потом направилась к костру и еще раз прокалила иглу. Вернулась к гречанке и снова уселась на колени над её животом. Софи с тревогой следила за девочкой. Открыла было рот чтобы что-то сказать, но Синии в этот момент плеснула вино на рану и Софи дернулась и застонала. На её глазах выступили слезы.

– Перестань! – Сердито сказала она. – Мне не нужно этого.

Синни, не обращая внимания на южанку, продела в иглу шелковую нить, найденную в ларце жены ярла, и склонилась над самой раной.

– Я сказала не нужно, – настойчиво повторила Софи. Она приподнялась в сидячее положение, тем самым подняв свой живот и переместив рану в неудобное для шитья положение.

Синни посмотрела на гречанку и сказала на языке норманнов:

– Рана слишком большая. Нужно зашить. Иначе точно умрёшь.

– Тебе-то что за дело?!

Синни помолчала. Аккуратно положила иглу на кусок ткани и вытащила нож. После чего резко схватила Софи за платье на груди левой рукой, а правой приставила клинок к шее.

– Или дай зашить или убью, – холодно сказала Синни.

Софи гневно смотрела в темные глаза ребенка, остро чувствуя как заточенная сталь вдавливается ей в горло. Но затем девушка сникла, гнев растаял. Она очень устала, сил на какое-то противодействие уже не оставалось, живот горел и ныл, и она не могла сосредоточиться, не могла понять, чего хочет эта маленькая дикарка, которая несла какую-то парадоксальную ерунду: либо помогу, либо убью.

– Делай как знаешь, – тихо проговорила Софи.

Синни вгляделась в её глаза, убеждаясь, что южанка действительно сдалась, после чего отпустила её и приказала:

– Ложись на спину.

Софи легла.

– Будет очень больно. Терпи. – Сказала Синни. И на всякий случай для острастки мрачно добавила: – Если будешь мешать, зарежу.

Процесс зашивания дался Синни очень тяжело. Чужеземка дрожала, дергалась, было очень много крови, всё стало скользким, края длинной раны расходились. Но Синни упрямо продолжала начатое и сосредоточенно и упорно сшивала кожу. Она не заботилась о том чтобы причинять как можно меньше боли и тыкала иглой, пронзая кожу, без всякого сочувствия к девушке. Синни всё ещё была раздражена и злилась на саму себя, не понимая зачем старается спасти жизнь этой чужеземке. Что-то внутри неё подсказывало ей что она поступает правильно. И раз уж она не смогла убить её, то тогда надо попытаться спасти. Но Синни не понимала зачем. И сердилась на себя за то что не смогла убить. Ей даже приходило в голову что она поможет чужеземке выздороветь, а потом вызовет её на поединок. И вот тогда уже убьёт её без всякой жалости и сомнений. И ещё подумала о том что ведь все равно её нужно забрать с собой, иначе она, как сказал Брон, расскажет норманнам кто убил жену ярла.

Когда всё закончилось, Синни с облегчением отпрянула от живота девицы и критически оглядела дело рук своих. Шов был невероятно кривым и безобразным, топорщился и стягивал кожу. Если всё заживет, то шрам будет очень уродливым, подумала Синни, но подумала совершенно равнодушно. Она посмотрела на девушку. Софи лежала неподвижно, глядя куда-то в небо, вся в липкой испарине, бледная, осунувшаяся, с прилипшими ко лбу прядями волос. Ей явно было очень плохо. Синни взяла бутылку, подползла к голове чужеземки и сказала приказным тоном:

– Пей.

Помогла ей приподняться и поднесла горлышко ко рту. Софи сделал несколько глотков и посмотрела на девочку. Уже не испуганно, а с молчаливой задумчивостью. Она считала, что бриттка ведёт себя очень странно и эта странность казалась ей подозрительной. Она даже была готова поверить, что девчонка пытается сохранить ей жизнь чтобы затем принести в жертву в каком-нибудь ужасном кровавом ритуале, посвященном её жестокому лесному богу. Но всерьез не обеспокоилась. Она была совершенно измождена. Да и уже не верила, что выживет. Её живот словно весь пылал в огне и при любом движении где-то внутри в кишках возникала острая режущая боль. И сама рана, когда она глянула на неё во время осмотра дикаркой, привела её в ужас, рана показалась ей просто невероятно огромной и чудовищной, будто разрезан весь живот. Девушка не верила, что с таким ранением можно выжить.

Синни, заставляя девушку приподниматься, крепко замотала ей живот. Затем принесла два плаща, один подстелила под спину, другим укрыла. Встала и посмотрела ей в лицо. Та тоже смотрела на неё.

– Что тебе нужно от меня? – Спросила Софи.

Синни молчала, глядя ей в глаза, долго молчала. Кажется она переняла это у Брона. Затем развернулась и ушла. Порывшись в вещах норманнов, она нашла верёвку и вернулась. Села на корточки и принялась деловито обматывать ноги гречанки. Софи глядела на это скорее с удивлением, чем страхом.

– Руки! – Потребовала Синни.

– Зачем это?

– Руки.

Софи покорно протянула руки и Синни связала и их. Синни нужно было сходить за повозкой и Алатой и она опасалась, что в её отсутствие южанка может попытаться сбежать на одном из норманских коней. Хотя она и выглядела крайне ослабевшей, Синни не собиралась ей доверять.

Выбрав одну из лошадей, пегую кобылу, которая показалась ей постарше и поспокойней остальных, Синни съездила за повозкой и Алатой. И также повесила на себя наконец меч Анвелла, она тревожилась что заветный клинок может куда-нибудь пропасть.

Пригнав повозку, Синни энергично взялась за погрузку в оную тела Брона. Она ни в коем случае не хотела бросать его здесь. Она намеревалась увезти его подальше, выбрать хорошее место и без спешки похоронить. Но поднять тяжелого взрослого мужчину Синни была не в состоянии и потому ей пришлось сооружать конструкцию из двух досок, приставленных к торцу кузова повозки, обвязывать труп веревкой и затягивать его при помощи лошади. Синни совершенно вымоталась, но стиснув зубы продолжала свои труды. Ей не терпелось уехать отсюда.

Развязав Софи, Синни велела ей лезть в повозку. Для Софи, которая едва стояла на ногах, это также было непростой задачей. Но Синни как могла поддерживала её и помогала. Когда наконец Софи разместилась в кузове, Синни снова подложила под неё плащ и дала другой чтобы укрыться. Девушка искоса поглядела на лежавший рядом мужской труп. Потом посмотрела на Синни. И снова спросила:

– Что тебе от меня нужно? Почему просто не убьешь?

Синни замерла у заднего края повозки.

– Убью ещё, – твёрдо сказала девочка. – За то что ты убила моего друга. За то что ты помогала жене ярла убить меня. За то что ты подлая коварная чужеземка с юга. Все люди Юга – лжецы и негодяи.

Софи помолчала и спросила:

– Сколько тебе лет?

Синни не отвечала, угрюмо неотрывно глядя на гречанку. Софи стало неуютно под этим взглядом.

– Если убьёшь, то зачем всё это? – Она махнула рукой на свой живот.

Синни молчала. Ей определенно всё больше и больше становился по душе такой ответ и ей казалось что она начала лучше понимать Брона. Иногда слова бесполезны. А вернее очень часто.

– Я понимаю тебе сейчас очень тяжело, – отведя взгляд, очень медленно, будто бы аккуратно подбирая слова, проговорила Софи. – Твою маму убили, ты осталась совсем одна и ты… ты ещё очень мала. Когда злые люди, пираты и работорговцы, напали на мою деревню мне было всего девять лет. И я тоже осталась совсем одна. И мне было очень страшно, очень одиноко и тяжело. Я знала что уже ничего хорошего не будет в моей жизни… – Софи посмотрела на Синни, та внимательно слушала. – Никогда и ничего. И никто в целом свете больше не будет добр ко мне. А мне было только девять… Я знаю, что значит остаться одной. И мне жаль твоего друга. Но ведь вы напали на нас и мы… мы просто защищались.

– На тебя никто не нападал. Я пришла чтобы убить её, – Синни мотнула головой в сторону трупа Брунгильды.

– Твой друг убил всех мужчин. И я была уверена, что убьёт и меня. Что мне оставалось?

– Ты всё равно враг.

Софи устало покачала головой и тихо сказала:

– Бог учит прощать врагов. Может если ты попробуешь простить, тебе станет легче?

– Какой бог? – Подозрительно спросила Синни.

Софи пожала плечами.

– Бог один. Тот который сотворил весь этот мир и всё что есть в нём. Он подарил этот прекрасный мир людям. Но люди, совращенные злом, изуродовали и себя и этот мир, наполнив его злом и страданиями. Но бог очень любил людей. Любил очень сильно, как своих детей. И тогда он пришёл к людям и позволил принести себя в жертву, чтобы спасти их всех от зла. Он простил людей, понимаешь? Простил несмотря на все их злодеяния.

Синни слушала очень внимательно и Софи, заметив это, вдохновенно продолжила:

– Люди насмехались, издевались над богом, били его, всячески истязали и мучили. А он, хоть он и всемогущий и мог бы в один миг погасить Солнце или спалить всю землю, ничего им не сделал в ответ. Он твердил им только одно: сила в любви и прощении и когда вы поймете это, вы одолеете всё зло что существует в мире и станете свободны. Но люди не слушали его. Они боялись и ненавидели его, ибо в свете его доброты они особенно ясно видели насколько они порочны и мерзки. А они не желали этого видеть. В конце концов, кровожадные и жестокие, они убили бога. И в тот самый миг, когда он испустил свой последний вздох, все грехи человечества были искуплены. Прощение одолело всё зло. Прощение – это единственный путь способный вывести человека из царства зла. Понимаешь?

Синни не мигая холодно смотрела на Софи. Чуть помолчав, девочка сказала:

– Я тоже умею прощать. Как и твой бог. Тот огромный белокурый норманн, который убил моего брата, изнасиловал меня и с которым сражалась моя мать. Я простила его. Простила, когда он голый висел на дереве и мы с Броном, – Синни указала на труп, – целую ночь по кусочкам сдирали с него кожу.

Софи растерянно посмотрела на Синни.

– О чём это ты?

Но затем, вспомнив что случилось с тем, кто отвозил Хальфара к старой Габе, Софи потрясенно произнесла:

– Так это вы напали на возничего?

– Да. Брон камнем из пращи уложил возничего и мы забрали мерзкого норманна с собой. Повесили на дерево и целую ночь всячески пытали его, пока он не превратился в хнычущий кровоточащий ободранный кусок мяса. И вот тогда я простила его. Простила и милосердно подарила ему смерть, вспоров ножом его брюхо. – Синни указала на труп Брунгильды. – И я простила её. Когда перерезала ей горло. – Она посмотрела в зеленые глаза Софи. – И я прощу тебя. Понимаешь?

Лицо девушки окаменело, а взгляд стал ледяным. Она отрицательно покачала головой.

– Нет. Тебе нечего мне прощать. Но вот я может и прощу тебя, когда ты подступишься ко мне со своим ножом. Ты вспорешь мне живот или перережешь горло? Или может будешь сдирать с меня кожу?

– И твой бог никакое зло своим прощением не одолел. Зло как было так и осталось. Если он вообще кого-то там прощал. Вы, люди Юга, умышленно рассказываете нам это враньё, надеясь безнаказанно властвовать над нами, надеясь что мы станем покорны вам и будем прощать вам все ваши злодейства. – Синни усмехнулась. – Но ничего у вас не выйдет. Наш бог научил нас сражаться и быть свободными. И я показала тебе как мы будем вас прощать.

Софи покачала головой.

– Хорошо. Ты права. Я подлая злобная чужеземка с юга. Пришла через полмира от своего теплого южного моря в твою туманную холодную северную страну, мечтая только о том как я буду безнаказанно властвовать над чумазой сопливой девчонкой. Мне же больше не о чем мечтать. И я коварно наврала тебе с три короба про своего лживого всепрощающего бога и теперь жду не дождусь, когда ты станешь покорной мне и я наконец-то смогу творить над тобой все те ужасные злодейства, о которых я так долго мечтала у себя на юге. Да, ты права. Всё так и есть.

Софи отвернулась, давая понять, что разговор окончен.

Синни стояла, не шевелилась и словно бы с обиженным выражением пристально смотрела на девушку. Синни очень хотелось сказать ей что-нибудь гадкое, как-то задеть её. "Рабыня", подумала она, "жалкая рабыня". И уже собралась сказать ей это, но вместо этого вдруг тихо проговорила:

– Мне одиннадцать лет.

Софи посмотрела на неё. Затем, морщась от боли, стискивая зубы чтобы не застонать, передвинулась к заднему краю кузова и протянула руки к Синни. Та тут же отшатнулась, с угрозой глядя на чужеземку и даже, уже почти рефлекторно, отведя руку за спину, потянувшись к ножу.

– Ты чего?! – С подозрением спросила она.

– Ничего, – спокойно ответила Софи и снова настойчиво протянула руки к девочке: – Подойди.

– У меня нож, – предупредила Синни.

Софи слабо улыбнулась.

– Я знаю. Но сейчас он тебе не понадобится. Прошу, подойди.

Синни, напряженная и готовая в любой миг схватиться за оружие, подошла. Софи обняла её, очень осторожно притянула к себе, прижалась головой к её голове и замерла. И, Синни окунувшись в живое нежное тепло другого человека, тоже замерла, так замерла что боялась даже вздохнуть. На один долгий упоительный миг показалось что все смерти и страдания исчезли, что все снова живы и что её детство опять продолжается. Но голос внутри тут же сказал, что это не так и верить в этот миг нельзя, что нужно держаться за нож и быть готовой бить им врага в живот. Так как учил брат, мать и твой бог. Синни зашевелилась, высвободилась из объятий Софи и отошла в сторону. Посмотрела на девушку.

– Меня зовут Софи, – сказала Софи. – И я тебе не враг.

Синни поглядела на мертвого Брона, потом снова на Софи.

– Ты подло схватила меня со спины, – с расстановкой проговорила девочка, – и услужливо подставила под удары топора своей озверевшей госпожи. Ты крепко держала меня пока она убивала меня. Так что ты ещё хуже чем она, чем все эти норманны. Они по крайней мере не притворяются что они нам не враги. И ещё раз полезешь обниматься, я плюну тебе влицо.

Софи зарделась, её лицо вытянулось, она отклонилась назад. Но затем её взгляд заледенел и она сказала:

– Тогда просто убей меня и оставь в покое. Чего ты ко мне привязалась? Зачем тащишь меня за собой? Не хватает духу второй раз разрезать мне живот?! Ну так оставила бы меня там. Я всё равно долго не протяну.

Но потом она устало сникла и принялась осторожно перемещаться по кузову, возвращаясь в исходное положение.

Синни какое-то время наблюдала за ней, а затем отвернулась и пошла прочь.

45

Синни привела к повозке всех норманнских лошадей, привязала к задней части кузова, распределила между ними все оставшиеся мешки, сумки, оружие и ещё раз обошла трупы норманнов, проверяя не оставила ли она что-нибудь нужное и ценное. У трупа Брунгильды она задержалась чуть дольше чем у прочих.

Она задумчиво глядела на рассеченное лицо мертвой рыжеволосой женщины. Затем подняла взгляд вверх, вдаль, туда где за синим маревом скрывался Тилгард. Что сделает ярл когда найдёт свою жену вот такой, мертвой и изрезанной? Догадается ли он или как-то узнает кто это сделал? И если да, то что предпримет? Будет ли он искать её, Синни Макрой, чтобы отомстить? Пускай ищет, самонадеянно подумала она. Она чувствовала себя бесстрашной, а потому абсолютно свободной. Это было невыразимо прекрасное чувство. Её отец, брат, мать, Брон и её бог научили её этому. И большего ей не нужно. Но всё же при мысли о преследующем её ярле она ощутила если и не страх, то усталость, сожаление, глухую тоску из-за того что всё это так… она не знала точно какими словами описать своё чувство. Бессмысленно? Она снова вспомнила Фрэя Сильвия. У неё промелькнула мысль: а как бы всё сложилось, если бы она простила этой красивой рыжей женщине убийство своей матери? Была бы в этом какая-то преображающая божественная сила, о которой так страстно рассказывал Фрэй Сильвий? И если была, то чтобы бы она преобразила? Брон остался бы жив, мелькнуло у неё в голове. Брон остался бы жив.

Синни подняла руку, крепко сжала в кулаке висевший на груди амулет и чуть опустила кулак, натянув шнурок. Будто бы намеревалась сорвать амулет. Но затем криво улыбнулась. Простить кому-то убийство матери?! Или брата. Или отца. "Не дождешься, Фрэй Сильвий!" Синни отпустила амулет, бросила взгляд на поднимающееся Солнце и поспешила к повозке. Но вдруг остановилась, повернулась, снова поглядела на труп рыжей женщины и достала из кармашка золотую монету древнего заморского короля, когда-то желавшего владеть всей этой землёй. Она подбросила монету вверх, поймала, зажала в кулаке и усмехнулась про себя. Она отплатила этой женщине также как древние сигурн отплатили тому жадному королю. Той же монетой. И значит всё справедливо, все правильно. Всё правильно.

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

32

33

34

35

36

37

38

39

40

41

42

43

44

45