Буря слов [Яна Демидович] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Ворожеи не оставляют в живых
…Она летела по коридору, и вихрь тянулся за ней хвостом, срывая со стен клочья обоев и плакаты. Её спутница-кошка тёрлась о шею; изгибаясь, насмешливо моргала сквозь водопад чёрных как ночь волос. Эти волосы казались бесконечными, отполированными до зеркального блеска; они непрерывно двигались, будто любимые змеи Горгоны, и манили всех за собой… Она приближалась. Её руки беззаботно порхали по сторонам, рассекая ногтями воздух. Деловито стучали каблуки – тонкие иглы, от стука которых болезненно трепыхалось сердце, а из губ, что улыбались в любую погоду, доносился модный мотив. Она приближалась. С кончика его носа сорвалась капля пота и упала куда-то в темноту. Дыхание стало хриплым и жарким. Разноцветные глаза – искристо-зелёный и невинно-голубой – словно рентген прошили дверь, чтобы вонзиться в него. Задыхаясь, он сполз ещё на дюйм ниже. У девушек не бывает таких глаз. У девушек не бывает столь кукольно-белой кожи!.. Запах ядовитых цветов – совсем близко… Девушки не могут знать пять языков. Не могут ездить на огромном мотоцикле. Они не могут зарабатывать больше мужчин!.. Сладкий мотивчик оборвался. Она поравнялась с щелью и вскинула ладонь, делая привычный колдовской пасс. – Привет, Джейкоб! Джейкоб Стоун резко захлопнул дверь. *** Бесси-Бесс грустно мяукала над пустой миской. Почуяв возвращение хозяйки, она кинулась к ней и, выписывая восьмёрки вокруг её ног, принялась жаловаться на судьбу. – Ах, негодяйка! Неужели всё слопала? Селия Джонс расхохоталась и, балансируя, словно канатоходец над пропастью, двинулась на кухню. Поддерживая её намерения целиком и полностью, голодная Бесси тыкалась в неё носом и голосила, путаясь у хозяйки в ногах. – Ну вот, – доковыляв до холодильника, улыбнулась Селия. Холодные недра раскрылись, показав царство, наполовину забитое кошачьей едой. – Лови, маленькое чудовище! Бесси-Бесс подпрыгнула и с урчанием, достойным настоящего тигра, заглотила кусочек лосося. Вторая подачка была съедена не так жадно: Бесси была воспитанной кошкой, поэтому, поймав еду в полёте, чинно отнесла её в миску, чтобы насладиться из неё. Селия потянулась, потёрла усталые за день глаза. Сэндвич с огурцом и лососем, термос горячего шоколада, неизменный ноутбук и, разумеется, Бесси – всё это было взято в охапку и водружено вместе с ней на диван. Работа не отпускала и дома, поэтому Селия, немного похрустев огурцом, вскоре уставилась в мерцающий монитор, и меж её бровей пролегла морщинка. Бесси, получившая имя от египетской богини Бастет, опять вообразила себя котёнком: вспрыгнув на плечи хозяйке, она мягко играла её локонами и урчала, привычно прижимаясь к ней. Селия усмехалась, изредка гладила свой живой воротник и продолжала стучать по клавиатуре… Селии Джонс было двадцать пять. Она обожала сладости, лингвистику и электронный дизайн. Любила гонять на мотоцикле и проводить время в пёстрой компании друзей; любила кошек, свою маленькую квартирку, из которой смогла сделать райский уголок, свою работу-хобби и хобби-работу… День Селии начинался с неизменного ритуала: обернув Бесси вокруг шеи, она бежала на прогулку и лишь после – надев кожаную куртку и любимый галстук – неслась на работу, чтобы создавать. Великолепные сайты, ярчайшие логотипы и реклама – «увидишь раз – и любовь на всю жизнь» – вот что Селия Джонс творила за день. Многозадачность порождала рассеянность. Селия не укладывалась в сроки, опаздывала на работу и порой путала дни… Бывало, что не один, и не два клиента ждали её в офисе, недовольно цокая языком. Однако, делая ставку на личное обаяние, Селия встречала их белозубой улыбкой; не моргнув и глазом, придумывала невероятные бонусы за задержку проекта – и получала новый контракт. Иногда улыбки не срабатывали. Тогда Селия пожимала плечами и, пританцовывая, отправлялась за конфеткой. Она старалась справиться с любой задачей, добавляя в решение щепотку улыбок, горсть обаяния или внимательный взгляд. Она стремилась найти общий язык с каждым. С каждым… Ну почти. Взбивая подушку с сушёной лавандой, Селия посмеивалась, вспоминая своего непутёвого соседа. Джейкоб Стоун жил в этом доме третий год и, сгорая от зависти, следил за всеми её успехами. Ничего выдающегося в нём не было – так, мелкий клерк в какой-то конторе – и тем забавнее казалась Селии его игра в великого борца. Она помнила отвисшую челюсть и оцепенение Джейкоба при первой встрече, свою приветливую улыбку – и хлопнувшую перед носом дверь. Знакомство состоялось, и… Противостояние «Стоун-Джонс» началось. Селия не слишком удивилась, увидев своё фото на сайте: «Ведьмы среди нас». От души хохотала, разглядывая приходящую на её имя почту: все эти кресты, молитвы и угрозы на открытках, без сомнения пропитанных святой водой… Вскидывала бровь и усмехалась, читая электронные письма с подписью «Охотника на ведьм»… Мелкие пакости и гадкие сообщения лишь раззадоривали Селию. У её друзей чесались руки, но она сдерживала их, как могла, считая Джейкоба Стоуна милым, безобидным психом. Селия отправляла письма в «Спам», регулярно посылала воздушные поцелуи закрытой двери и в ночь Хэллоуина громче всех кричала «Бу!» именно под соседским окном… Селия веселилась и жила, как хотела, в полном согласии с миром и самой собой. Она совершенно не была связана с магией. Но этому было суждено измениться. *** Пена холодила щёки, мягко шлёпалась в раковину и тут же смывалась водой. Джейкоб брился – тщательно и неторопливо. То и дело вертел перед зеркалом лицом, выискивая незатронутые участки, и мысленно повторял в голове план на грядущий день. Пухлый отчет – результат трёх бессонных ночей – лежал на столике, грея ему душу. Времени, чтобы успеть всё, хватало с лихвой; Джейкоб прямо-таки видел, как гордо он заходит в офис, отдав честь охраннику, пружинистой походкой шествует в зал заседаний, возлагает на кафедру свой отчёт и… Из комнаты донёсся какой-то шорох. Брови Джейкоба сошлись к переносице. Он вышел из ванны – и окаменел. Шлёп-шлёп – пена упала на лакированные, свежевычищенные туфли. Бритва в руке неудержимо затряслась. В комнате находилась кошка. Кошка, которая хозяйничала у него дома: нюхала священные книги, брезгливо переступала лапками по исчерченному знаками ковру… Она прикасалась к его майке, штанам, так небрежно скинутым на пол, кончиком языка пробовала на вкус застарелое пятно от пролитого кофе… А затем – подняла голову и увидела его. Их взгляды встретились. Джейкоб задохнулся и отпрянул, крестцом ударился о шкаф и выронил бритву. Спутница Ведьмы мяукнула и ступила к нему, но мозг Джейкоба уже лихорадочно заработал. – Изыди, чудовище! – заорал он, бросаясь вперёд. Немигающие зелёные глаза ослепительно сверкнули. Кошка сорвалась с места, одним прыжком заскочила в открытое окно и вихрем промчалась по парапету – только её и видели. По лицу Джейкоба градом катился пот. Он закрыл окно, сотворив крестное знамение; дрожа от отвращения, собрал все вещи, которые трогала кошка, и покидал их в мусорное ведро, а после – залил все полы святой водой, не боясь затопить соседей. День обратился кошмаром: Джейкоб потерялся в безвременье, и лишь взгляд на часы заставил его подпрыгнуть, как от удара током. Подавившись молитвой, Джейкоб кинулся к зеркалу, чтобы закончить бритьё, – и с размаху порезал щёку… В тот день всё пошло не так. Дьявольские глаза – насмешливые, зелёные – мерещились у всякой встречной кошки, заставляя его перебегать на другую сторону улицы. В итоге, опоздав на час, взмыленный, пахнущий потом и страхом Джейкоб ворвался в зал заседаний и напоролся на мёртвую тишину. Чувствуя лёд каждым волоском, Джейкоб протиснулся на своё место и вытащил отчёт. Руки трясла мелкая дрожь, уши заложило, словно от высокого давления, и только тычок в бок заставил его очнуться и медленно, деревянной походкой взойти на кафедру. Лица коллег расплывались в глазах, галстук обернулся тонкой нейлоновой удавкой. Миссис Блэк, сидевшая в первом ряду, махнула ему рукой, чтобы выступление начиналось; изумруд на её пальце зловеще мигнул, и… Не выдержав, Джейкоб выплеснул на страницы отчёта весь свой завтрак. *** Вечером, спасаясь от холода под одеялом, Джейкоб скороговоркой читал молитвы, упрашивая послать кару на головы всех живущих ведьм. Он ни капли не сомневался, что кошку подослала Селия Джонс: вынюхивать, шарить, искать… Его слабые места, его тайны и секреты, собранные более, чем за пять лет… Джейкоб корчился и бился, точно муха в паутине, жмурился до звёздочек в глазах, но ядовитая зелень так и сияла из темноты, насылая на него свои хитрые проклятья. На следующее утро вся подушка Джейкоба была в волосах. Стоило провести ладонью – и на ней оставался клок, отчего где-то в глубине тела начинала завывать паника. Отстояв в безумной очереди, Джейкоб был осмеян врачом («Это всё от нервов!») и побежал в аптеку за витаминами… Но ситуация становилась всё хуже. Домашняя техника то и дело выходила из строя, задания на работе становились невыполнимыми, а взгляды сослуживцев – косыми, мелкие травмы не заставляли себя ждать, а шевелюра стремительно уменьшалась, облезая клочьями… Спустя неделю Джейкоб начал седеть. Остатки волос выцветали, превращаясь в уродливые белые нити. Джейкоб ходил, как сомнамбула, скупая и заказывая по Интернету всю литературу по борьбе против ведьм. Мысли закручивались в тугой клубок, которым играла чёрная кошка, пока однажды он не выдержал – и сделал ответный ход. *** – Бесси, я дома! Селия захлопнула дверь и весело подмигнула своему отражению в зеркале. Миловидная ведьмочка – грива густейших волос, необыкновенные глаза с огоньком – подмигнула в ответ, улыбаясь от уха до уха. «Пожалуй, надо сменить линзы, – подумала Селия, нежно погладив стоящий на подоконнике цветок. – Может быть, мне подойдёт фиалковый?» Обдумывая эту идею, она прошла на кухню, скользнула взглядом по пустой миске и огляделась. Никто не нёсся во весь опор, горя желанием её поприветствовать, никто не прятался под столом в засаде – так, что только блестят изумрудами глаза… Достав коробку кошачьего корма, Селия потрясла её, породив ритмичный звук мексиканских маракасов, а потом – хмыкнула и пожала плечами. Особого беспокойства не было: в свою бытность котёнком, Бастет часто исследовала окружающий мир, возвращаясь под вечер с каким-нибудь трофеем – яркой ленточкой для волос, комочком старой губки или птичьим пухом… Став взрослой и умной кошкой, Бесси начала предпочитать дом, но иногда, вспоминая детство, любила отлучаться, дабы сунуть нос (и не только) на чужую территорию. Закинув в рот вишнёвый леденец, Селия плюхнулась на диван, устроилась поудобнее и взялась за книжку. Первый час, второй, третий – и глаза начали слипаться. Утопая в мягком, точно взбитое облако, диване, Селия клевала носом, пока, наконец, книга не выпала из ослабевших пальцев, и вечер не перешёл в ночь… Она проснулась в десять утра. По-кошачьи потянулась, изогнув хрустнувший позвоночник. Ветер дул из открытого окна, парусом раздувая занавеску и путая её волосы. – С добрым утром, Бес… – зевая, проговорила Селия – и замолчала. В квартире было тихо. Ни мяуканья, ни лёгкого стука от коготков. Вспомнив минувший день, Селия, посерьёзнев, медленно поднялась с дивана. – Бесси? Бесс? Отзыва не последовало. – Ну что за несносная кошка! Опять загуляла! Твёрдо решив, что устроит ей хорошую взбучку по возвращению, Селия стала собираться, проигнорировав от расстройства ежедневную пробежку. На небе сгущались тучи; лавируя между машинами на мотоцикле, Селия крепко стискивала зубы и, чтобы успокоиться, повторяла в уме спряжения испанских глаголов… Рабочий день, словно зыбучие пески, затягивал всё глубже и глубже. Драйва и удовольствия не было: Селия хмурилась, чаще обычного пропускала вопросы мимо ушей, то и дело поглядывала на часы… Шея с убранными вверх волосами сегодня казалась особенно голой и беззащитной. По ней скользил холодок, отчего Селия то и дело порывалась обхватить её ладонями, желая ощутить знакомое, живое тепло. Она никогда не брала Бесси на работу, но её фотография в весёлой рамочке стояла у монитора, всегда повышая ей настроение. Однако сегодня от взгляда на фото в её сердце втыкались булавки. Едва дожив до конца рабочего дня, Селия помчалась домой – и с визгом тормозов остановилась у ближайшего магазина. В глазах появился лихорадочный блеск; руки по-птичьи точными движениями закидывали в корзину лучшие деликатесы: свежие сливки, хрусткую, в ледяной корочке, форель и парную телятину… «Пожалуйста, окажись дома! Несносная кошка, нет, хорошая, замечательная кошка!..» Оставив мотоцикл, Селия, шатаясь от груза объёмных пакетов, поспешила домой. Она вздрогнула всем телом, когда слева от неё, из подворотни, донеслось мяуканье. Чуть не свернув себе шею, Селия вихрем повернулась на звук, чтобы увидеть кота – крупного, холёного самца, что не спеша удалялся от неё мимо мусорных баков. «А может, всё из-за него?» – мелькнула безумная мысль. Кот был хорош, даже очень… Покрепче ухватив пакеты, Селия кинулась в переулок, вообразив, что этот кот вполне способен привести её к Бесси. «Дурочка, твоя кошка давным-давно дома!» – говорил внутренний голос, но булавки в сердце не исчезали, и Селия, идущая за котом, внезапно напрягла слух. Из мусорного бака доносился вой. Глухой, далёкий и едва слышный – он заставлял волосы подниматься на затылке, а руки – покрываться противным холодным потом. Что-то билось там, в глубине, задыхаясь от вони и недостатка кислорода, завывая из последних сил, перед тем, как… Пакеты с покупками полетели из рук. Селия метнулась к баку, без усилий рванула вверх тяжеленную крышку и стала раскидывать мусор. Осколки бутылок, рваная масляная бумага, истлевшие тряпки, пакеты, мешки… Грязный мешок дрогнул под рукой. Селия вцепилась в него, словно кошка, и одним движением порвала верёвку с туго завязанным узлом. Затихший было вой вернулся рёвом. Чёрное, гибкое существо выпрыгнуло вперёд, ударилось о неё и свалилось вниз, неуклюже приземлившись на четыре лапы. Оно было готово дать дёру, но Селия оказалась быстрее. Селия плакала и прижимала его к груди, а существо плевалось и завывало, в клочья раздирая её рубашку… Так они и появились на пороге ветлечебницы: девушка с заплаканными глазами и кошка – дрожащая мелкой дрожью, с порванным ухом и повреждённым хвостом. Селия крепилась. Стискивая в руках нетронутый чай, смотрела, как Бесси после укола успокоительного сонно сидит на столе. Смотрела, как промывают мелкие ранки, как бережно зашивают слабо вздрагивающее ухо… И думала, чувствуя, как всё внутри сворачивается в ледяной комок: кто же посмел сотворить с ней такое?.. Лишь стоило представить, что было бы, опоздай она хоть на минуту – и у Селии отказывали ноги. Пару раз ветеринар кидался к ней, но Селия отвергала помощь, подталкивая его обратно к кошке. Так прошло несколько часов. Застегнув пиджак на все пуговицы, Селия уложила спящую Бесси в корзинку и побрела к мотоциклу, спотыкаясь на каждом шагу. Чудом не угодив в аварию, она остановилась у дома, мимоходом заметив неподалёку соседку – миссис Грин и мужчину, тихо разговаривающего с ней. Она не сразу признала в этом худом, с залысинами, человеке Джейкоба Стоуна. Этому помог взгляд: Селия не могла забыть то выражение глаз, что всегда появлялось у него при виде её. Не договорив с миссис Грин, Джейкоб резко развернулся и пошёл – почти побежал – в противоположную Селии сторону. Всего мгновения хватило ему, чтобы убрать руки в карманы – но и Селии этого оказалось достаточно. Вся тыльная сторона его ладоней была покрыта царапинами, будто кровавой паутинкой… Постояв на месте минуту, Селия – бледная, с застывшим лицом – поднялась к себе в квартиру. *** Бесси проснулась к вечеру. Она неуверенно ступала по дому, будто видела его впервые, вздрагивала от любого шороха и съела только пару кусочков из своей миски. Потом, забившись в самый дальний уголок, съёжилась там и стала тихо шипеть, не даваясь Селии в руки. В комнатах воцарилась духота: все окна были накрепко закрыты. Музыка, обычно звучавшая даже в ванной, в секунду оборвалась. Свет был выключен, и лишь мерцание ноутбука, на мониторе которого горел сайт: «Ведьмы среди нас», освещал белое, точно у призрака, лицо Селии Джонс. Бесси мяукнула из своего угла и принялась тоненько завывать. У Селии дрогнули губы. – Значит, война, – сказала она, захлопнув крышку ноутбука. *** План был провален: целиком и полностью. Накладывая бинты на окровавленные руки, Джейкоб скрежетал зубами от боли и страха. Седые космы липли ко вспотевшему лбу, красные от лопнувших капилляров глаза то и дело обшаривали комнату, всё время натыкаясь на царивший в ней беспорядок: царапины на полу, разодранные в клочья подушки и разбросанные по углам книги… Завязав последний бинт, Джейкоб с ногами забрался в кресло и обхватил руками колени. Непоправимая ошибка этого дня – его слабоволие – несомненно будет иметь последствия. Ну что, что помешало ему прикончить её прямо здесь?! Всхлипнув, Джейкоб уткнулся в колени лицом. Перед глазами кричала Спутница Ведьмы, широко раскрыв клыкастую, красную пасть. Спутница Ведьмы, которая была брошена в мешок – и спасена самой Ведьмой… Ночь пролетела в молитвах и кошмарах. Освежив лицо холодной водой, Джейкоб, давясь, закинул в себя скудный завтрак и собрался на работу. Чемоданчик, шляпа и плащ – полностью экипированный Джейкоб Стоун твёрдой походкой вышел из квартиры, доставая ключ. Но… Ключ скрежетнул по двери, промахнувшись мимо замочной скважины. – Дорогу! Сбросив оцепенение, Джейкоб вжался в дверь, всё еще слабо веря в происходящее. Мимо него тянулась вереница грузчиков: деловитые, словно крупные муравьи, они тащили большие и маленькие зеркала, жаровни и сундуки, столики с кривоватыми ножками… Из горла Джейкоба вырвался писк, когда рядом с ним пронесли огромный котёл, пару котелков поменьше… И метлу. В конце коридора медленно распахнулась дверь. – Заносите, ребята! Глаза Джейкоба полезли из орбит. Пальцы впились в дверной косяк, будто желая выдрать кусок древесины… Вытянув изо рта вишнёвый чупа-чупс, Ведьма одарила соседа роскошной улыбкой и пропустила мимо себя метлу и всё остальное. Подавившись криком, Джейкоб метнулся обратно в квартиру и с грохотом захлопнул за собой дверь. *** Ведьма больше не пряталась. Обретя новые силы, она стала гулять ещё беззаботней, выглядеть – ещё красивей, а петь так, что у Джейкоба ныли все косточки. Из окон её квартиры шёл разноцветный дым, из карманов шлёпались черви, а в продуктовых пакетах шевелились жабы и паучки. Подруги-ведьмы в цветастых нарядах приходили каждую ночь; устраивая совместные шабаши, помадой рисовали пентаграммы на его двери, кричали его имя под окнами… Джейкоб зажимал уши и катался на кровати, умоляя рассвет скорей наступить. Он худел и бледнел, перестал узнавать себя в зеркале и проводил всё свободное время за книгами, почти забросив работу. Салем. Инквизиция. Молот Ведьм. Эти слова огненным вихрем крутились в его сознании, выжигая разум. Джейкоб рыдал и задыхался, корчась от страха перед Ведьмой, ибо с каждым днём она вытягивала из него жизнь. Как-то утром, засев на своём посту у двери, Джейкоб увидел, как Селия Джонс, проходя мимо, издала радостное восклицание. Она наклонилась и подняла с пола нечто, сверкнувшее в пальцах тонким серебром. Скосив взгляд в сторону его двери, Селия загадочно улыбнулась – и спрятала находку в карман. Вцепившись себе в голову, Джейкоб отполз от двери и, распластавшись, рухнул среди комнаты. Серебряный. Тонкий. В их коридоре. Разумеется, это был его волос. Издав полувсхлип-полустон, Джейкоб поднял дрожащую ладонь. На ней лежала парочка таких же волосков… Глаза неудержимо защипало. Ведьма нашла его волос. Счёт пошёл на дни. Стоило этой мысли стрельнуть в мозгу, как его вывернуло наизнанку. *** Джейкоба тошнило всю неделю. Взяв больничный, он, шатаясь, передвигался по дому синеватым мертвецом и тратил всё время на исторические книги. Приближался ноябрь, а вместе с ним – День всех святых. Джейкоб не сомневался, что на Хэллоуин Ведьма соберётся на свой главный шабаш. Финал близился, но Джейкоб совершенно не хотел погибать. Голова распухала от знаний, защитные молитвы покрывали стены, потолок и его кожу; разгоняя тьму, в каждом уголке квартиры горела свеча… И внезапно Джейкоб понял, что он должен сделать. Разум прояснился до такой степени, что Джейкоб расхохотался. Озарение вспыхнуло свечой. К нему вернулись аппетит и румянец, слабые пальцы окрепли, отражая готовность к бою. – Я сделаю это! Ведьма ответит за всё! Последняя книга захлопнулась, успев показать деву, объятую огнём. Джейкоб притиснул книгу к груди и, улыбаясь, закрыл глаза. Под ресницами залегли густые чёрные тени. – Ворожеи… не оставляй в живых, – прошептал Джейкоб. …Тремя квартирами дальше, в углу под столом, зажглись два изумрудных огонька. *** Стежок – раз… Стежок – два… Стежок – три. Селия откусила нитку и с удовлетворением осмотрела своё длиннющее платье. Тёмно-фиалковое под цвет фиалковых глаз, оно было приготовлено на Хэллоуин, полностью соответствуя образу великолепной ведьмы. Шелковистая ткань струилась сквозь пальцы, играя разными оттенками, и покрывала собой чуть ли не половину пола. Робкое мяуканье, раздавшись снизу, отвлекло Селию от платья. Бесси ткнулась в лодыжку, прося ласки, и заглянула ей в глаза. Моментально подхватив любимицу, Селия прижала её к себе и стала баюкать. – Всё в порядке, маленькая… Я с тобой… Встав, Селия начала расхаживать по комнате. По углам, фосфоресцируя, светились бутафорские грибы; кружева паутины покрывали дизайнерскую мебель, а чугунный котёл, что гордо возвышался посередине ковра, стал вместилищем для книг. Зеркала – маленькие и большие, старинные и не очень – отражали Селию и кошку; их смутные силуэты то и дело мелькали в колбочках и склянках с надписью «Яд», то тут, то там раскиданных на стеллажах. Остановившись у окна, Селия отодвинула занавеску и прищурилась. Сквозь тонкую щель она отлично видела Джейкоба Стоуна, который, воровато оглядываясь, тащил небольшую канистру. Бесси хрипло зашипела и вывернулась из объятий. Брови Селии сошлись к переносице. Но потом она усмехнулась и, насвистывая, стала складывать платье. Хэллоуин приближался. *** На улице зажигались тыквы. Измазанная чёрным и белым ребятня бегала от дома к дому, требуя «сладости или гадости», хрустела карамелью и блестящими обёртками. Привидения, вампиры и ведьмы всех мастей крались по переулкам вместе с осенней листвой, накидывались на обычных прохожих. Хохот, завывания и крики «Бу!» заставляли дребезжать стёкла и присоединяться ко всеобщему веселью… Их дом не был исключением. Пожилые матроны с внуками, влюблённые парочки и одинокие любители приключений – все они, нацепив маски из резины и папье-маше, неслись по ступенькам, чтобы внести свою лепту в ночной хаос. Но Джейкоб Стоун не спешил. Он стоял, сминая в руках вязаную шапочку, и медлил, разглядывая своё отражение в тусклом зеркале. Чёрный костюм без единого светлого участка оттенял его мертвенную белизну. Кончик языка то и дело смачивал сухие, потрескавшиеся губы; взгляд утыкался в стоящие рядом, у стены, предметы и, словно стыдясь, возвращался обратно в зеркало. – Ах-ха-ха, – засмеялась на улице какая-то ведьма. Джейкоб сглотнул скопившуюся в горле слизь и решился. Лом даже через перчатку обжёг руку могильным холодом, бензин мерзко булькнул в наполненной до краёв канистре, но Джейкоб уже шёл по коридору, видя перед собой ту самую дверь… Было тихо. Никто не видел его, дрожащего от предвкушения скорой мести. «Никто и не увидит», – вкрадчиво шепнул внутренний голос. Ведь это не так уж трудно: взломать дверь, разлить бензин и притаиться внутри, ожидая, мечтая, молясь… Она зайдёт, и останется лишь чиркнуть спичкой, выпрыгнуть в окно победителем и смотреть – долго, с наслаждением смотреть! – как распускается огненный цветок… Дно канистры ударилось о пол. Рука в перчатке занесла лом, и капля пота скатилась на кончик носа. – Джейкоб… Пальцы дрогнули, вдруг онемев. – Дже-е-ей-коб… Он обернулся… …И окаменел. По коридору плыла Ведьма. Аметистовые глаза под чернильными бровями. Фарфоровый лик, светящийся в полутьме. Оскаленная кошка на плече: шерсть стоит на ней дыбом, и свет мерцает на каждом волоске. Платье – струящееся, невероятное – оно заполняет весь коридор, словно щупальцами тянется к нему вместе с волосами… – Что ты здесь делаешь, Джейкоб?.. – сладким голосом вопрошает Ведьма. Крик рвётся у него изнутри, но горло лишь сжимается спазмом. Он не верит в то, что происходит, ведь он своими глазами видел, как уходила из дома Селия Джонс. Она никогда не возвращается в Хэллоуин до утра, никогда!.. – Что ты задумал? Джейкоб?.. Пальцы ожили, крик прорвался наружу. Джейкоб с силой размахнулся, занося перед собой лом. Рука Ведьмы быстрее мысли скользнула в складки платья. В ладонь выскочили куколка и игла. Обострившимся до предела зрением Джейкоб увидел, как восковую куколку обхватили покрепче… …И вонзили ей в сердце иглу. Коридор заполнило шипение. Что-то блеснуло серебром на измятом, в царапинах, воске. Лом гулко ударился о плиты пола. А следом полетел Джейкоб Стоун. На его губах выступила розовая пена. Он судорожно дёрнулся, подкатился к ногам Селии, заставив её отшатнуться, дёрнулся еще раз – и застыл. Уняв дрожь, Селия достала телефон, чтобы вызвать скорую. *** Набросив на плечи плед, она сидела на диване, рассеянно помешивая ложечкой кофе с корицей. За пределами дома, внизу, карета скорой помощи увозила бездыханного Джейкоба Стоуна – неудачника, которому вздумалось умирать в День всех святых, нацепив на себя костюм взломщика… Медработники покачали головой, глядя на лом с бензином, поставили диагноз – инфаркт и посоветовали Селии – свидетельнице ужасного происшествия – попить успокоительной ромашки. Ни о какой попытке убийства речи быть не могло. Ни с его… Ни с её стороны. Белёсая куколка лежала на столе. Отверстие в левой стороне её груди прожигало Селии глаза. Она хотела только отпугнуть врага. Но вызвала смерть. Почему?.. Взяв куколку в руки, Селия вертела её так и эдак, рассматривала трещинки в воске – и отметины кошачьих зубов. Что-то лёгкое соскользнуло с восковой поверхности, чтобы приземлиться на мизинец Селии. Она нахмурилась, поднося к свету тонкий – и совершенно седой волосок. На куколке было ещё много погрешностей: пылинок, кусочков грязи и колечек ниток. Бесси любила играть с тряпичными куклами и мягкими игрушками, утаскивая их в своё логово в углу. И эта кукла не была исключением… Селия взглянула на Бесси. Кошка сидела рядом и играла длинными лохмотьями, свисающими с её рукава. Селия невольно улыбнулась. Самый тёмный час близился к концу, первые лучики солнца вот-вот позолотят занавеску. «Что ж, – подумала Селия, доставая ноутбук. – Проблемы исчезают, стоит встретить их лицом к лицу. Кошки остаются котятами… …А ворожеи – не оставляют в живых».Муза Блошиного короля
…Этот Анхель трудился отменно. День за днём вычищал их Параисо от ошмётков и остатков старости, мерзости, тлена – всего, что напоминало прежние, не столь благополучные и красивые времена. Чистенький, едва ли не стерильный, Анхель появлялся на остановке ровно в семь вечера. В ожидании масс-мобиля он притоптывал ногой и пялился в планшет, изредка покусывая диетический сэндвич. Ступи ближе, посильней вбери носом воздух – и почуешь незабвенный букет: аромат хлорки и огурцов… Когда же появлялся бесшумный, как привидение, мобиль – на лице Анхеля, словно трещинка в центре фарфоровой тарелки, расползалась улыбка. Анхель усаживался в транспортёр и, постукивая по коже подлокотника хрупкими пальцами флейтиста, вдыхал мятный освежитель салона. Его попутчики сонно качались под звяканье музыки-релаксанта, призванной снять рабочий стресс. При нужной остановке Анхель покидал эргономичное кресло и, сверкая зубами, что блистали похлеще сказочных фей, степенно сходил на тротуар. Домой Анхель возвращался исключительно-запутанным, но всегда неизменным маршрутом. Не гнушался мест, где не было фонарей, и смело шагал в тихие, тёмные, точно полные воды, переулки. Впрочем, разве у него были основания бояться? Нет, нет и ещё раз нет. На площадях было опрятно, в переулках – чисто. Никаких мусорных баков, что, бывало, смердели вслед прохожим в старые, недобрые для Анхеля, времена. Под ногами не шныряли облезлые крысы, не мяукали тощие охотники-коты. К подошвам не липли использованные прокладки… На протяжении пути то тут, то там приятно мерцали автоматически восполняемые, чудо-аппараты. У каждого – непрозрачные стенки цвета парного молока. В каждом – бесплатные дары: аптечка первой помощи, тюбик геля-дезинфекции для рук… здоровый и компактный ужин на одну персону, кулер… и экран для связи с Анхелями. Узрел на улице нарушение Порядка, испугался чего-то неистреблённого, старого – шепни это в динамик и войди! Здесь ты сможешь сообщить о нарушении в комфорте и покое. Здесь ты сможешь помочь Параисо и исполнишь закон. Анхель ни чуточки не волновался. Ведь это был его город – вылизанный, оцифрованный… Великолепный. И это не считая личного оружия. Поэтому он столь беззаботно шествовал домой, поэтому так небрежно опускал на мостовую трость, таившую в себе убийственное, световое жало. …И поэтому так резко остановился, когда на его лакированную, идеальную в своей чистоте туфлю, упал замызганный, сальный клочок. А за клочком последовала расплата. Среброволосый Анхель ещё успел разглядеть на бумажке отвратительную, многоногую тварь, что будто плясала под трёхзубчатой короной, ещё успел, поняв этот знак, исторгнуть негодующий вопль – но минуты были сочтены. Минуты хохотали и верещали, точно безумная кукушка, когда чистый воздух вдруг обернулся спёртым и гнилостным. В переулке стояли уже двое. Вскидывая перед собой трость, скаля зубы в яростном рыке, Анхель увидел, как чудовищная, несуразная фигура, словно сотканная из тысяч, миллионов старых вещей и лоскутков, из того, что он так любил уничтожать, угрём ускользает от удара и бросается навстречу. На шее сомкнулись горячие руки, из горла вырвался было крик… Сотни, тысячи, миллионы старых вещей, людей и зданий. Круговорот истреблённого, стёртого из жизни за всю его жизнь, последний раз мелькнул перед глазами. Крик… …И хрип. Тихий-тихий хрип. Руки, что стискивали тонкое, холёное горло, брезгливо разжались, и тело мягко ударилось о мостовую. – Прощай, ангелок. Не поминай лихом, – улыбнулся Блошиный король, отступая в темноту. *** Он скользил по коридору, широко, словно для объятий, раскинув руки. Пальцы касались потрёпанных корешков, приветствуя каждую книгу на древних, тронутых патиной пыли полках. Всякий томик в этой библиотеке хранил дыхание, отпечатки и мысли людей, чей ум ещё не был развращён цифровизацией. Всякая вещь в этом доме – будь то молочник с некрасиво отбитым носом или акварельный, в лишае плесени, холст – хранила в себе запретное и былое… Блошиный король скинул мантию из лоскутков на пухлое, потёртого бархата, кресло. Мимоходом, одной рукой, сыграл короткую мелодию на кособоком рояле. Подмигнул девочке на портрете – огромные, чёрные, как зев колодца, глаза, нездорово-бледная кожа… Пронеси его в центре Параисо – гордо, точно знамя, – и мигом угодишь прямиком в сумасшедший дом. В левой стороне груди будто щёлкнуло. Следом завозилась, заёрзала игла-боль. «Дряхлеешь, Ваше блошейшество, – мрачно усмехнулся Король. – Теряешь силу, чёртова заводная игрушка…» Крепко сжатый кулак помял, помассировал место у сердца. Потом опустился. Дело не ждёт. Лавируя меж столиков и полочек, заваленных тем, что кто другой назвал бы гадостью и хламом, Король добрался до центра комнаты. Здесь, на тумбе, похожей на сморщенную ногу слона, покоилась удивительная вещь, которой просто не могло быть в этом доме. Планшет. Цифровая штучка богатеев, самой крутой, последней модели. Король давно поборол в себе отвращение, которое планшет вызывал в нём поначалу. Миссия, что когда-то пришла в его голову, была важнее, чем чувства. Король взял гаджет, включил. И, сев на манер мудреца с Востока, скрестив ноги, положил планшет на пол перед собой. – Здравствуй, Клио! Секунда – и над планшетом, прямо из воздуха, соткалась голограмма: девичья фигурка размытых очертаний, фиолетовые волосы, разноцветные – голубой и зелёный – глаза… – Клио приветствует тебя. Чем я могу быть полезна? Блошиный король улыбнулся, чувствуя, как сердечная боль отдаляется, уходит. – Я принёс новые знания, Клио. Готовься слушать и запоминать. – Слушаю. Запоминаю, – отозвался металлический голосок, и оба глаза вспыхнули красными огоньками. Блошиный король прикрыл веки. Нашёл в себе память и знания Анхеля. Поймал их, точно петлёй-лассо, раскусил, словно запретный плод, прочувствовал… заговорил. Клио покорно запоминала всё. Впитывала, сохраняла и помогала своим совершенным, искусственным интеллектом. Его муза, его хранительница истории. Хранительница старого. Когда последнее слово сорвалось с губ, Король открыл глаза. Краснота – индикатор записи – исчезла, и по фигурке музы прошла рябь – свидетельство обновления. – Запись готова. Чем я могу быть полезна ещё? – Всё. Отдыхай, Клио. Планшет потух, почернел. И как-то сразу навалилась усталость. Блошиный король неловко поднялся. Шаркая ногами, добрался до продавленной, в газетных вырезках, софы. Улёгся на бок, свернувшись эмбрионом. Конец миссии сиял где-то неподалёку. Светом в конце тоннеля… «…Или загробного мира», – мелькнула саркастическая мысль, когда пульс дал перебой, а в сердце некстати вернулась игла. Король знал, что рано или поздно эта миссия его погубит. Но он всё равно будет сражаться за старое. До конца. *** …Блошиный король не так давно получил это имя. Когда-то он был обычным пострелёнком. Одним из тех, коих в тогдашнем, не столь стерилизованном городе, ещё не рае-Параисо, было предостаточно. О своих способностях он также узнал не сразу. Однажды одноклассник, которому повезло вырваться на особо классный уикенд, секретничал с приятелем, что сидел рядом. Этот мальчишка открыто пренебрегал Королём, но был неизменно притягателен. Вечно у него всякие штучки, дрючки, прибамбасы, спортивные достижения, путешествия и приключения… В тот день желание узнать, приобщиться к чужому опыту и знаниям стало столь тягостным, что Король осмелился придвинуться ближе, тронуть мальчишку за руку. И тут всё случилось первый раз. Короля будто шибануло электрическим током. Перед мысленным взором вспыхнула чёткая, сочная картина: вот речка, одноклассник в шортах с мультяшкой на кармане, запах треугольных сэндвичей с тунцом и брызги воды, что холодком пронеслись по коже… А после – ему в лоб прилетел щелбан. – Отвали, чё прилип?! Не буду я тебе ничего рассказывать! Король метнулся на место. Голова горела. Но не столько от удара, сколько от чужих, невероятно ярких воспоминаний. …На следующее утро одноклассника увезли в больницу. Что у него был за диагноз, никто толком не узнал. Непонятное и страшное истощение всего за пару суток превратило его в живого скелета. Он выжил. Но профессиональным спортсменом так и не стал… Потом Король ещё научится аккуратней обращаться со своим даром. И убивать им – тоже научится. Он считал себя последним адептом старого. Источник этой любви таился, конечно, в прошлом. Когда был жив дядя, оригинал с большой буквы, который водил его по блошиным рынкам и показывал, какие там можно откопать чудеса. В то время, когда ещё не началась массовая истерия по оцифровке всего и вся, эстетике бактерицидного, безмикробного, когда воспоминания и все источники информации, что давали знать о грязном прошлом с его пылью, вонью и войнами, разрухой и страданием, ещё не были запрещены, Король, ещё не ставший Королём, копался в комодах с молниями трещин на эбеновых боках и искал в них загадочные секреты. Вертел подсвечники зеленоватой, будто подводный мир, бронзы и пропускал между пальцев тонкую, словно шкурка новорождённого котёнка, шёлковую ткань… Король всегда был без ума от книг. Ему нравилось часами листать их, слушая, как от его движений таинственно шуршит бумага. А этот её неповторимый запах! Король чуть ли не скользил по строчкам носом, вдыхая аромат новых и старых книг, что был слаще изысканных духов. Мода на электронные издания его не затронула. Смерть дяди совпала со временем, когда историю начали переписывать, а мир – переделывать. Король цеплялся за прошлое с яростью раненого зверя, что борется за жизнь. Блошиные рынки смели, как мусор веником; на милые, старинные, оригинальные вещи навесили ярлыки «утиль», сменив их одинаковыми и эргономичными, по одним лекалам. Бумажные книги сожгли заживо, оставив в электронке лишь то, что радовало глаз и душу вульгарным, в квадрате, позитивом. Стариков, что несли в себе массу запретных, неприятных воспоминаний, гуманно заточили в Домах Хаоса; остальным, помоложе, посоветовали всё забыть. Теперь властвовал Порядок. Теперь сверкал и переливался чудесный Параисо, город-мечта, где не хватало только единорогов и пони, блюющих радугой и звёздочками. А для устранения тех, кто желал нарушить его счастье и покой, существовали Анхели. Хранители Параисо… Блошиный король не сдавался. Подкидывал в людные места старые книги, картины и журналы. Рисовал на зданиях свой знак, который поспешно, с ожесточением, стирали… Всё старое искореняли, выкорчёвывали. Целенаправленно, педантично, методично. Но в один прекрасный день у Блошиного короля появилась миссия. Идея, как этому помешать. И вскоре она стала воплощаться в жизнь. Украсть память и знания светила науки – программиста было непросто. Однако всё же это ему удалось. Несколько месяцев Король бился над решением одной задачи – части своей миссии. И вот он успех! Родилась Клио, его дорогая, милая Клио, которой можно передать всё, что накопилось внутри его головы. Передать и запечатать для грядущих поколений, точно капсулу времени. Вложить в неё всё, до последней крохи, до последнего мизерного воспоминания самого древнего и ссохшегося, будто изюм, старика. А потом… Придать Клио свойства бессмертного вируса. Запустить в сеть Параисо. И улыбаться, вспоминать, вещать… Никто не должен быть забыт. Ничто не должно быть забыто. *** Блошиный король посещал Дом Хаоса каждую неделю. И каждую – под новой личиной. Напитанный чужими знаниями, он всякий раз маскировал себя особой голограммой, которая накладывалась на лицо. Затем надевал один из сворованных нарядов и отправлялся на дело, покидая особняк, что был скрыт подобной, цифровой защитой. Он был социо-работником, который проверял состояние древних представителей общества. Был плачущим сыном, навещавшим слепого, глуховатого отца. Электриком, что проверял проводку. И даже спецкором, что по особому распоряжению правительства должен был допросить определённого старика. Ему невероятно везло. Ещё ни одна из Сестёр Порядка, занятая уходом за стариками, не высказала какого-либо подозрения. Всё, что Королю требовалось, это касание. Самое лёгкое, точно пёрышко, при желании могло дать ему массу информации. Однако чем больше он хотел взять у носителя, тем быстрее кончалась его жизненная сила. Король действовал мягко, бережно. Он знал, что его действия уменьшают и без того недолгий век стариков. Но не делать этого было нельзя. Чувствуя уколы совести, Король оправдывал себя тем, что, сохраняя их воспоминания, он в некоторой степени дарует и им новую жизнь. …А иногда ему нестерпимо хотелось приходить сюда чаще. Причина этого была смехотворно проста. И звали её Сестра Глория. Натыкаясь на неё, Блошиный король чувствовал, как мозги тают, словно оставленное на солнцепёке мороженое. Потому что Сестра Глория была другой. Не такой, как остальные, что без сомнения забывали о несчастных подопечных, стоит пробить семь вечера. Она с искренней заботой смотрела в мятые, с обвислой кожей лица и выцветшие глаза, а иногда украдкой приносила домашние лакомства, приготовленные по старым, «вредным» рецептам. Старики шамкали и в блаженстве закрывали веки: «Марципа-а-ан… Вкус детства!» Однажды Король увидел, как Глория прячет в сумочку ветхий, миниатюрный томик. И тогда окончательно влюбился. Эйфория то отступала, то накрывала его вновь. Хотелось бежать за Глорией хвостом, будто жалкая собачонка, невыносимо, до чего же невыносимо хотелось открыться!.. Рассказать про чувства. Рассказать про свои планы, про миссию и мечты… Но Блошиный король терпел и молчал, обрекая себя на муки. Это дело – только его дело. И точка. Не надо с ней заговаривать. Сегодня Глория снова повстречалась в коридоре. Улыбнулась его новому лицу и прошла мимо, тихонько ступая кремовыми туфлями, спеша к очередному старику… Тонкие ножки, тонкие ручки. Фарфоровая балерина. Король смотрел ей вслед. И жалел, что он катастрофически молод. *** Через неделю Блошиный король узнал, что миссия есть не только у него. Это происшествие всколыхнуло весь город и едва не выбило почву из-под его ног. Ибо Анхели отыскали старика, что пытался воссоздать прошлое. Жадно вглядываясь в планшет, Король смотрел онлайн-трансляцию и не верил собственным глазам. Подпольная типография с перепечаткой книг времён Хаоса… Толстенькие тома, раскиданные тут и там… «Живые», не электронные, написанные вручную картины в мазках настоящей краски… Вычурная мебель… И неистовая пляска лучей, мельтешение рук Анхелей, что с красивыми и безжалостными лицами превращали всё в пепел. – Сегодня Хранители спасли нас от рассадника хаоса и беспорядка… Сердце защемило хуже прежнего, но Король продолжил смотреть. Под руки вывели человека с всклокоченными седыми волосами. Он послал в камеру плевок и прокричал: – Нас не стереть! Прошлое не стереть! Вы, ублюдки… Как обычного старика, нарушителя без колебаний отправили в Дом Хаоса. Но Блошиный король знал, что к утру его там не станет. Потому что жалели только смирившихся. И устраняли буйных. Блошиный король выключил планшет и встал. Значит, надо успеть. Главное – выяснить, какая его примет Сестра. *** Кремовые туфли тяжко опускались на холодный, уже забывший солнце, асфальт. Лёгкие сами по себе, сейчас они казались двумяантикварными, чугунными утюгами. Глория шла домой – медленно, нога за ногу. И кривила лицо, без толку уговаривая себя не плакать. Слёзы так и туманили глаза. Перед ней всё стоял тот старичок-профессор, а в ушах всё так же гремел его страстный монолог. За те три часа, что она провела, успокаивая его перед неизбежным, мозги Глории превратились едва ли не в энциклопедию – столько ему хотелось ей передать, рассказать… Ведь старики чувствуют смерть. Ей не было нужды его успокаивать. – Слушай меня, детка, слушай! То, что существует сейчас, неправильно! Этот Порядок ничуть не лучше Хаоса, что когда-то был… Я вижу, ты меня понимаешь! По глазам вижу, что понимаешь… Тёплые слезинки текли по щекам. Капали вниз. Какой славный старик. До чего же славный. Разумеется, Глория понимала. Да Глория любила прошлое всеми фибрами души! Со всем тем хорошим и нехорошим, что тогда было. Ведь это просто кощунство – забывать. Устранять, унифицировать, делать под одну гребёнку… Создавать идеальный, кукольный, пластиковый мир… Шагая по переулку, Глория прерывисто вздохнула, стёрла остатки солёной влаги с ресниц. И увидела, что дорогу ей заступили двое. – Сестра Глория? Два Анхеля, одинаковых, как близнецы. Оба – с обнажёнными световыми лучами. – Да, но что… Голос мягче взбитых сливок. А под белой пенкой – сталь: – Вас обвиняют в нарушении Порядка, Сестра Глория. «Только не бежать, только не кричать!» Глория вскинула подбородок повыше, изобразила оскорблённую невинность. Но голос застрял в горле и предательски-хрипло пробился наружу. – Это к… какая-то ошибка. – Ошибки нет. Правый Анхель с грацией ягуара зашёл ей за спину. Глория издала смешок. Выдавила гордое: – Если дело в последнем пациенте – думаю, вы в курсе, что все Сёстры подписывают Обязательство. Мы не разглашаем то, что нам могут сказать. И не занимаемся пропагандой Хаоса. Анхель кивнул. – Да, в курсе. А затем вытащил из кармана нечто и бросил к её ногам. Взгляд Глории так и застыл на крохотной, будто трупик птенца, книге. – Сёстры подписывают Обязательство. Однако это не помешало вам хранить дома запрещённые предметы. Глория молчала, неподвижно стоя меж двух Анхелей. И, в то же время, словно летела в глубокий-преглубокий колодец. – Мы нашли и остальное, кстати, – небрежно добавил разговорчивый Анхель. – Так что не думайте отнекиваться и оправдываться. Световой луч поднялся, упёрся кончиком в горло. У Глории вырвался хрип. – Я… – Не надо. Не дёргайтесь, и я сделаю всё быстро. Слёз больше не было. Глория смотрела в бесчувственные, прозрачно-рыбьи, глаза и считала секунды до расплаты. Один… Дв-ва… Тр… …А на третьей секунде лицо Анхеля накрыла рука. Глория увидела грязную перчатку с обрезанными пальцами, заметила заусенец у одного ногтя… И луч, а за ним и Анхель, начали падать. – В сторону! – прорычал смутно знакомый голос. Глория безотчётно метнулась вправо, и нечто огромное, в балахоне, пролетело мимо неё, чтобы врезаться во второго Анхеля. Придушенный возглас, громкий вскрик… Тишина. Внезапный вопрос: – Ты как там, Глория? Она моргнула. Увидела протянутую ей руку. Приняла. Некто в причудливом наряде. Узелки, кармашки… старые открытки и листочки из печатных книг, густо нашитые на ткань… – Вы… Вы кто? Грустная улыбка на слегка чумазом лице. – Не знаешь? А ведь мы знакомы. Жужжание, неясный гул – и лицо поменялось. Один раз, второй, третий… У Глории голова пошла кругом. Она покачнулась, забормотала бессвязные слова. Человек в балахоне удержал её за плечи. Вернул прежний облик, но почему-то стал ещё безрадостней. – Ты говорила с профессором, Глория? – Что? Да. Да, конечно, говорила! Много! – Глория хотела бы соврать, да не смогла. Ощущение, что она попала в какую-то старую сказку, в некое чудо, не проходило. Вот только печаль этого лица… Вдалеке послышались крики, мелькнули отблески, что дают лишь световые лучи. Блошиный король вздохнул. Отстранился. И шепнул: – Прости, – перед тем, как кинуться вперёд и крепко поцеловать её в губы. *** …Войско Анхелей неслось по пятам. Летело, будто на крыльях. Он улепётывал от них, словно блоха, которую не до конца раздавили: усталая, полуживая… В сердце безостановочно крутилась боль. А в мозгу, среди всех переданных, высосанных до капли воспоминаний, царило одно – горько-сладкое, как привкус марципана. «Прости. Прости, Глория». Он бежал из последних сил, расшвыривая поздних прохожих. Он больше не прятался – «Узри меня, Параисо!» – и стремился домой, чтобы закончить этот проклятый бой. Вот и улица, вот и лестница, вот и дом. Блошиный король ворвался в свою тёплую, тленную нору. Не замечая, что роняет слёзы, добрался до планшета и Клио. С каждой минутой сердцу было всё больнее и больнее. – Клио… Здравствуй, Клио! Здравствуй, умница… – Клио приветствует тебя. Под окном шумела анхельская рать. Рассредоточивалась в поисках нужного дома. Но Блошиному королю было уже плевать на это. Упав перед мерцающей фигуркой на колени, он, будто на исповеди, выложил ей всё, что успел поведать профессор. Что поведала мёртвая теперь Глория. Казалось, он видит, как с его губ срываются слова. А может, это была финальная галлюцинация. Блошиный король умирал. Уходил в историю, которую любил больше всего на свете. Больше, чем Сестру Глорию. – И ещё… Чуточку… Самое последнее… – прошептал Блошиный король, дрожащими пальцами набирая команду – «Трансформация». Голограмма Клио подёрнулась привычной рябью. Вытянулась огоньком свечи. Погасла и вспыхнула с новой силой, в новом обличье. Тонкие ножки, тонкие ручки. Фарфоровая балерина. Глория. Блошиный король улыбнулся сквозь слёзы. Губы помнили поцелуй. И воспоминание это собиралось в вечность. Ещё минута, полная жгучей боли. Резкая, точно карканье, команда… А затем Клио ускользнула в Сеть. Планшет потух. Собрав остатки сил, Король размозжил экран кулаком. Потом подполз к стене, на которой горел электрический «глаз»-кнопка и отключил голограммную защиту. Под окнами послышались охи вперемешку с воплями ярости. Король было рассмеялся, но смех перешёл в стон боли. А ведь славно он их всех одурачил… Славно… Совсем скоро его дом будет разграблен и уничтожен. Варвары с ангельскими ликами обратят в прах всё, к чему прикоснутся световым лучом. Но ведь он всё равно победитель, правда? Ведь Клио… Ведь Глория… Мысли мельчали, таяли, исчезали. Сквозняк, что залетел в окно, поднял вихрь карт, бумаг и картинок, бросил его на тело, лежащее ничком… Сквозняк знал, что делал. Ведь Блошиному королю понравился бы такой саван. *** Мальчик идёт по гудящему, как улей, Параисо. Смотрит, глазеет по сторонам. Правую руку его держит мама, в левой руке – он сам держит планшет. На одной из улиц – десяток сердитых Анхелей. Они толпятся у старого, странного дома, каких мальчик в их Параисо отродясь не видал. На фасаде – чудная картинка. Жучок? И корона вроде бы… – Ма? А что это там? Мать замечает дом. Вдруг охает, тянет мальчика сильнее. – Пошли скорее, забудь! – Но ма-а-м… – Идём, говорю! Мальчик успевает извернуться, щёлкнуть фасад планшетом. Ему везёт, никто этого не замечает, а вскоре Анхели начинают рушить здание, и мальчик уходит за поворот. Позже, сидя в своей комнате, он запускает поиск по фотографии. Но его электронная помощница, Иса, не знает ответ. Точнее – «информация под запретом». Мальчик хмурится. Ему так охота узнать правду! Всю ночь под одеялом у него горит свет. Всю ночь он в поисках ответа. И тут что-то пиликает в планшете. – Что это? Новый поисковик? Малюсенькая иконка и надпись. Клио. Мальчик пожимает плечами. И активирует скачивание. Пик! – Клио приветствует тебя. Чем я могу быть полезна? Мальчик с восторгом смотрит на голограммную фигурку. Тонкая, будто балерина, Клио – два отражения внутри каждого его зрачка. – Привет, Клио! А ты не знаешь, что это? Мальчик грузит фотографию. По голограмме проходит едва заметная дрожь. А потом слышатся слова: – Знаю. Я расскажу тебе историю Блошиного короля…Венок из одуванчиков
Светлой памяти Великого Р.Д. Брэдбери (1920-2012)Теннисные туфли мягко ступали среди могил. Бесшумные, как индейские мокасины, они быстро проходили мимо мраморных скамеек и склепов, похожих на помпезные дворцы. Чуть замедляли шаг у пятнистых от старости надгробий – и вели своего хозяина дальше. Калифорнийское солнце припекало вовсю, очки в толстой роговой оправе скользили на взмокшей переносице, и долговязая тень беспокойным хвостом металась на аккуратно, по-английски подстриженной траве… Наконец человек остановился. Пальцы его скользнули в отвисший от тяжести карман. Вытащили спелое, цвета киновари, яблоко. И положили его у могилы. – Здравствуй, дядюшка Рэй. Как твои дела? Ответа не было. Просто не могло быть. И Леонард Хафф просто сел на траву, чтобы, пристроив на коленях голову, вперить взгляд в дымчато-серый гранит. «Мир живёт без тебя уже пять лет. А я до сих пор не верю, что ты позволил Костлявой себя одолеть… Упаковать в чёртов дубовый ящик, словно одного из обыкновенных стариков… Затащить на шесть футов под землю…» Леонард Хафф протянул бледную, жилистую руку, провёл по вырезанным на надгробии буквам – точно слепой, впервые познающий азбуку Брайля. Потом – отдёрнул, с каким-то отвращением оглядел мемориальный парк: зелёный-презелёный, чистенький, такой идеальный, будто создан не для упокоения душ, а для весёлых пикников. «Когда-то ты хотел упокоиться там, где стоит заржавелый фонарь. На грани света и тьмы, забредая куда, надо было оставить яблоко для привидений… А когда-то, – на лице Леонарда появилась слабая улыбка, морщинки грусти в уголках губ чуть разгладились, – ты мечтал уйти в Вечность на Марсе, развеяться прахом из банки капустного супа…» У яблока, в тени глянцевого, красного бочка, вдруг прошмыгнул кладбищенский паук. Леонард проводил его рассеянным взглядом и вновь уставился на буквы. «А я ведь начал писать только благодаря тебе, дядюшка Рэй… Это было бегство в другой мир, чудесный праздник среди серых офисных будней… Боже, как я хотел, чтобы ты прочитал мои рассказы!.. Хотел увидеть, как на твоём лице расцветает щедрая, как лето, улыбка, хотел… Да много чего хотел… И вот…» Леонард резко уткнулся лицом в колени, до боли зажмурился; внезапный ветер взъерошил его серые от седины волосы. Леонард глубоко, со всхлипом, вздохнул… И начал подниматься на ноги. Июньское солнце беспощадно прожигало затылок. «…И вот я написал то, что не надо было. И вот я скоро буду убит». – Прощай, дядюшка Рэй. Леонард Хафф поклонился могиле и, спотыкаясь, побрёл прочь. Теннисные туфли – его лёгкие, точно пух, прохладные, как перечная мята, туфли – теперь стали пыточными, «испанскими сапогами» и с каждым шагом давили, ломали, тянули его ноги вниз. …За спиной Леонарда на яблоко вскарабкался паук и принялся оплетать его паутиной. *** Дверь дома № 451 хлопнула, заставив вздрогнуть мозаику вставленных в неё стёкол. По разноцветной глади скользнула быстрая тень, следом ударил внезапный сноп света – и потёртый, древний паркет прихожей вдруг раскрасился квадратиками цвета спелой земляники, пьяного бордо и мягких мхов далёкой Ирландии. Минуту Леонард стоял неподвижно: закрыв глаза, вдыхая густой аромат сарсапарели, пропитавший дом… Затем со вздохом стянул с головы седоватый парик – обнажилась бритая, с ёжиком волос голова – вместе с очками кинул его на полку в прихожей и, мимоходом заглянув на кухню, поплёлся в свой кабинет. Бутылка с жидким летом внутри приятно холодила руку. Леонард сделал большой глоток, зажмурился от удовольствия, но, подняв веки, снова помрачнел. Кипа разлинованных, белоснежных листов на столе прожигала ему глаза. Писать не хотелось. Совсем. Отставив бутылку с вином, Леонард нехотя потянулся к новенькой авторучке, но смалодушничал и вместо неё взял со стола фотографию в двойной рамке. Мэри и Дуглас. В сердце вонзилась тупая игла и принялась медленно, будто штопор, ввинчиваться глубже. Выпить бы чего покрепче вина из одуванчиков… Пальцы Леонарда нежно тронули фотографию, легонько провели по застывшим лицам. Мэри. Любимая, нарядная Мэри… И Дуглас. Его милый Дуглас, одетый в костюм голубой пирамидки. Прошлый Хэллоуин. Леонард медленно вернул рамку на место и, ссутулившись, спрятал лицо в ладонях. *** …Когда работаешь на износ и с каждым днём всё сильнее ненавидишь работу, с головой начинают твориться странные вещи. Перестаёшь прикусывать язык при начальстве, смело глядишь в наглые глаза и начисто забываешь о том, что ты – лишь рядовой менеджер, мелкий винтик в гигантской и беспощадной системе, что ты несёшь ответственность не только за себя… Но хуже всего, когда при этом у тебя есть писательский дар. И тогда резкие, честные, изобличительные слова яростно льются на бумагу, толкаются и безудержно кричат, стремясь поведать миру свою правду. И неважно, что эти слова написаны под другим именем. Они уже накрепко вбиты в бумагу чёрной, как несмываемый гудрон, краской, растиражированы на всю страну… И радость от облегчения души быстро сменяется ужасом. Человечка, посмевшего куснуть Корпорацию, находят в два счёта. Увольняют по щелчку пальцев, швыряют из офиса вон, а потом… Ты видишь, как гудящее пламя жадно пожирает твой дом. Как пылает семейная библиотека, в которой, беззвучно крича, заживо горят Брэдбери, Уэллс, По и сотни других с детства любимых друзей… Ты кричишь вместо них, а после – просто тупо стоишь, чувствуя, как маленький сын, дрожа, цепляется за твою ногу и плачет, видя, как в пламени гибнет его пластиковый Ти-Рекс. Пожарные приезжают лишь тогда, когда обугленная постройка рушится вконец, точно Дом Эшеров. Полисмен нехотя слушает твой сбивчивый рассказ, морщится при словах про нашумевшую статью и месть больших боссов… Статья? А, так вы тот самый?.. Ну да, ну да… И он, и ты уже знаете, что Корпорация с лёгкостью выкрутилась. Подумаешь, статья… Всего лишь клевета от очередной бездарности… Дальше – хуже. Ты чудом спасаешься от машины, промчавшейся от тебя на волосок. Едва успеваешь выручить жену, на которую нападают в тёмном переулке, вырываешь из рук похитителей ревущего сына… И внезапно ты понимаешь. Всё-всё понимаешь. В этой стране преданность продаётся и покупается. В этой стране не помогут обличительные статьи. В этой стране тебе не уйти от кары. *** Леонард вздрогнул. Отвёл руки от лица. Блуждающий взгляд уткнулся в приколотый на стене рисунок Австралии: контур континента, по которому скачет гигантский кенгуру. Австралия. Да. Всё равно, что другое измерение. Леонард приложился к бутылке, но вкуса не почувствовал; к горлу подступила внезапная желчь. Они там. А он – здесь. Леонард отлично помнил, как снимал последние накопления со своего счёта. Обнимал дрожащую, бледную Мэри и растерянного Дугласа, обещал, что напишет новых рассказов, подкопит денег и скоро приедет туда, к ним… И прятал глаза, понимая, что отчаянно врёт. Он сбежал из вечно дождливого Сиэтла в солнечный Лос-Анджелес, арендовал ветхий домик на окраине города, изменил внешность и мучительно пытался снова начать писать… Но выходило из рук вон плохо, Австралия с каждым днём становилась всё более зыбкой и призрачной, а он… Он всё больше чувствовал, что сегодня-завтра будет мёртв. «К чему такая обречённость? Выше нос, Лео!» – попытался подбодрить его внутренний голосок. Леонард печально усмехнулся, и голосок стих. Нет, от этого не скроешься. Неспроста же его сегодня потянуло на кладбище, посмотреть, как там дядюшка Рэй… «Если выживу, – мелькнула вдруг безумная мысль, – пришлю на могилу венок из одуванчиков. Интересно, в Австралии растут одуванчики?..» Вечер, сотканный из лавандовых теней, давным-давно перешёл в густо-лиловую ночь. Леонард Хафф поцеловал фотографию близких и, сдёргивая на ходу галстук-удавку, устало побрёл спать. Вскоре в доме погас свет. В тот же миг из кустов у забора выдвинулись трое. *** Найти. Уничтожить. Замести следы. Задача была простой. И, как все простые задачи, решалась быстро. – Лэнс – на стрёме, Битти – за мной, – скомандовал Экельс, беззвучно шевельнув обветренными губами. Узкое рыло пистолета с глушителем уже торчало из его руки. Калитка мягче мягкого повернулась на смазанных петлях. Двое нырнули в сад и, крадучись, двинулись к дому сквозь плотную, будто сгусток лакрицы, темноту… Резкий щелчок. Остановка. – Битти?.. Молчание. Потом – неуверенный шёпот: – Там… Вроде есть кто-то. Новый щелчок. Нет, скорее, пощёлкивание: металлическое, странное, словно поблизости заработал гигантский садовый секатор. Опять тишина. Следом – лёгкий гул, шипение – точно бекон швырнули на раскалённую сковородку. И вдруг – низкое, полное угрозы, ворчание. – Пёс это, – сквозь зубы выплюнул Экельс, заметив шевелящуюся у порога фигуру, горящие в темноте глаза. Секунда – и залает в голос. Что ж, придётся потратить пулю. Экельс спустил курок, уже видя, как свинцовая пчела с чмокающим звуком вылетает из дула, чтобы смертельно ужалить… …То есть должна вылетать из дула. – Какого… На пороге дома уже ни души. Экельс зло встряхнул пистолет, завертелся на месте в поисках пса… …И краем глаза различил быстрое, зеленоватое свечение, которое пронеслось совсем рядом. Слабое пофыркивание за спиной. Резкий разворот на сто восемьдесят градусов, до боли в костяшках стиснутый пистолет… И никого. – Где чёртов пёс?! – прошипел Экельс – и внезапно заметил, как тихо, оцепенело стоит Битти. Взгляд его был прикован к крыше. А с неё, крепко расставив восемь паучьих лап, на него глядела невообразимая тварь. В неверном свете луны её шкура блестела медью, сталью и бронзой, глаза-кристаллы сияли, как зелёно-синий неон. Миг – и из морды выдвинулась четырёхдюймовая игла. Второй – с кончика иглы сорвалась дымящаяся капля. Третий – металлический монстр прыгнул. И полетел. …Крик застывает в горле, точно пули – в стволе, душит, нестерпимо душит его изнутри. Лёгкая, словно дым, тварь приземляется прямо на застывшего Битти, и жало-игла точным движением пробивает кадык… Что произошло дальше, Экельс уже не видел. Какой-то инстинкт заставил его повернуться вокруг своей оси и начать бежать, улепётывая изо всех сил, как уже улепётывал стоявший на стрёме Ленни… И понимая безошибочным, нутряным чутьём: эта ночь станет последней, если на него, бросив жертву, станет охотиться механический пёс. *** В боку жгло так, словно его припечатали раскалённым прутом, из горла то и дело вырывались сиплые стоны. Всхлипывая, он петлял по извилистым улочкам, как очумевший заяц, и клял почём стоит свою работу. Добраться до съёмной квартиры, вихрем собрать манатки – и бежать. Чёрт с ними, с деньгами, чёрт с Битти и Экельсом! Он не подписывался воевать со сверхъестественным!.. Лэнс пулей ворвался в знакомый подъезд, забухал башмаками по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Чёрт с этим Лео Хаффом! Найдутся другие заказы, другие деньги. А сейчас – бежать, бежать… Ключ проехал мимо замочной скважины, провернулся с третьей попытки – и Лэнс, мелко хихикая от пережитого, ввалился в тёмную прихожую, закрыл на все замки дверь… …И услышал, как за спиной кто-то откашлялся. Ноги подломились, голос мигом дал петуха: – Что? Кто здесь?! Тишина. Кулак ударил по кнопке-включателю света. Сухой щелчок и… Ничего. Электричество не включилось. А темнота заговорила. – Ленни… Лэнс всхлипнул, вскинул перед собой пистолет. Темнота чёрной паутиной колыхалась вокруг, и в ней не было даже намёка на очертания человека. – Ленни… – В-вы кто? Что вам надо? Предупреждаю, у меня… – Ленни… – ласково перебила его темнота. – Зачем ты пошёл по кривой дорожке? Зачем стал киллером? Лэнс задохнулся. Пистолет выстрелил. …Осечка. И тихий, басовитый смех, от звука которого на голове зашевелились волосы. – Я тебя поджидал. Хотя, это не ново… Других поджидал так же. А завершалось всё тем, что они сами выходили меня искать… На ловца и зверь бежит, Ленни. Прижавшись спиной к двери, парализованный ужасом, Лэнс глядел и слушал темноту. – Видел бы ты себя со стороны: нёсся как угорелый по лестнице! А как с замком возился! Как запирался внутри! Решил, что дома тебе ничего не угрожает? Ничего, ничего, ничего не угрожает, так? Пальцы конвульсивно дёрнулись, и пистолет сработал. Ленни открыл беспорядочный огонь в темноте; пули с визгом прошили скудную мебель, пробили окно, вдребезги разбив стёкла… Но ещё не стих переливчатый звон, когда мягкий, шелестящий из темноты голос вновь позвал его по имени. Больше пуль не было. Ленни выронил пистолет. И заплакал. – Не плачь… Разве такой душегуб, как ты, должен бояться другого Душегуба?.. Горло свело спазмом. Вскочить бы, с мясом выдрать дверной засов – и опрометью бежать… …Но сил нет. Мыслей нет. В голове – паническая пустота. На бессильно отвисшую челюсть и дрожащие губы стекают слёзы. – Не плачь, Ленни… У тебя же есть это… Быстрая вспышка холодного света. Какой-то предмет, блеснувший совсем рядом. Ленни сглотнул. Ножницы. Прямо у руки. Сознание внезапно прояснилось. Темнота же стала гуще, протянула к нему извилистые щупальца: дотронуться. Притянуть. Погладить… Ленни заорал. Подхватил ножницы, метнулся вперёд, атакуя темноту… И вдруг споткнулся. *** Поворот, ещё поворот, стрелой мимо смердящего переулка… Надсадный предатель-кашель взорвался в сухой как пустыня глотке; Экельс обернулся на бегу, и глаза в алой паутинке лопнувших капилляров дико выпучились, ноги припустили быстрее. Но ещё быстрей и бесшумней стал двигаться преследователь-Пёс. Его образ – тошнотворный, светящийся, будто любимец Баскервиля, – словно выжгли на сетчатке, заставляя кидаться из стороны в сторону, нелепо раззявив рот. Экельса трясло и колотило; он летел, как летит в родительскую спальню мальчишка, заметив, что в шкафу детской «кто-то стоит». Мальчишка, чьи пальцы намертво приклеились к игрушечному и абсолютно бесполезному пистолету… Рывок, быстрая боль в мышцах. Неудачное падение, кувырок – Экельс перемахнул через забор и бешено огляделся. Пустой, тёмный двор с раскиданными на лужайке игрушками: бейсбольный мяч, розовый девчачий самокат, большая плюшевая бабочка. Совсем близко – дуб, на ветвях которого поскрипывают качели. И обшарпанный, спящий дом с плотно закрытыми окнами. Экельс без сил привалился к дубу и дрожащей рукой вытащил мобильник. *** – Мистер Харди… Мистер Харди! Звон запотевших бокалов, визгливый смех расфуфыренных дамочек… Хлопки фонтанирующего шампанского – и ленивый, манерный голос Блейка Харди, что донёсся из центра гламурной вечеринки: – Надеюсь, у тебя хорошие новости? Экельс быстро, как ящерица, облизал треснувшие губы и торопливо зашептал в трубку, нервно зыркая по сторонам: – Вы обещали нам обычное дело, мистер Харди. За обычную плату. Вы не предупреждали, что… – Экельса по новой забила крупная дрожь. – Внятнее, Экельс! Внятнее! Ты что, пьян? Экельс с присвистом втянул в себя воздух и через силу зашептал вновь: – Хафф завёл себе охранника. Экзотическую тварь. И она уби… Трубка презрительно фыркнула: – Ротвейлера испугались? Кажется, я плачу вам достаточно, чтобы… – Нет! Высылайте подмогу, мистер Харди! Эта тварь… Она продолжает… Она охотится за мной!.. В трубке послышался льстивый голос, предлагающий особое вино, следом – урчащий, довольный ответ. – Мистер Харди? Мистер… – Довольно, – резко, гадюкой прошипела трубка. – Мне не нужны сопливые объяснения. Мне нужен труп того паршивого писаки. Т-р-у-п. Звони, когда получишь его. И протрезвеешь. Щелчок. Гудки. Тишина. *** Дверь вип-зоны открылась, и внутрь, ступая по-кошачьему тихо, скользнул прилизанный официант с коробкой в руках. «Наконец-то!» – возликовал Блейк Харди, мысленно потирая ладони. Он уже видел тот лёгкий, почти невесомый сосуд из синего, словно небо, стекла, что покоился в невзрачной коробке. Чудесная, желанная, та самая… Контрабанда. Официант водрузил бутылку на матовый столик и мигом освободил её от картонной шелухи. – Вы знаете, что это – особенное вино. Каждый находит в нём что-то своё. И каждый получает от него в точности то, что ему сейчас нужно, – промурлыкал официант, поворачивая бутылку так, чтобы на ней заиграл свет. Мистер Харди сглотнул. – Один сомелье считал, что вкус этого вина совершенно неземной. Даже называл его «марсианским»… – Да-да, я в курсе, – закивал Блейк Харди, не отрывая взгляда от вихря блёсток цвета индиго и лазури, что, кружась, поднялся со дна бутылки. Официант понимающе улыбнулся в ответ, прошелестел: «Bon appétit» и скрылся, наконец оставив их с бутылкой наедине. Блейк Харди легонько, самыми кончиками пальцев, коснулся прохладного стекла. Рядом с бутылкой томился тонконогий фужер. Но налить в него вина?.. Нет, это лишнее, совершенно лишнее. Никаких посредников. Никаких манер! Мистер Харди сцапал бутылку, выдрал пробку и жадно отпил прямо из горлышка. *** – Твою мать!.. – в голос выругался Экельс, отшвырнув затихший мобильник в темноту. В доме тут же загорелся свет. Экельс застыл, инстинктивно метнулся к забору, но дверь дома уже хлопнула, на порог вылетел полуодетый мужик. И направил на него двустволку. – Руки вверх! Вверх, я сказал! – оскалясь, рявкнул мужик. – Никаких резких движений! Экельс медленно поднял руки, запоздало вспомнив, что в одной так и остался пистолет. – Слушай, ты всё не так… – Молчать! – клацнув зубом, проорал мужик и крикнул, слегка повернув голову к дому: – Сара, вызывай ребят! Я держу его на мушке! Врасплох застать хотел?! У-у-у, скотина! Да я тебя живенько… – двустволка опасно дрогнула. – Эй, спокойнее! Спокойнее! – у Экельса зачастил пульс. На непримиримой роже хозяина дома отразилось презрение. Он сплюнул, продолжая держать Экельса под прицелом дула и злющих глаз. – Давай-ка по-хорошему, – кашлянув, миролюбиво проговорил Экельс. – Сейчас я брошу пистолет. А ты… Экельс чуть шагнул вправо. И внезапно почувствовал под ногой мягкое. «Бабочка», – быстрой вспышкой пронеслось в мозгу. Игрушка пискнула, заверещала. Экельс непроизвольно дёрнулся, в руке его отчётливо блеснул пистолет… И тут грянул гром. *** То утро пахло горелой яичницей и дешёвым кофе. Лучи ещё робкого солнца касались тонкой занавески и бледными, пугливыми зайчиками прыгали на замызганном столе. Опустошённость, что снедала Леонарда весь вчерашний день, уступила более прозаическому голоду: цепляя вилкой жёлто-белую, с чёрной корочкой, массу, Леонард привычно работал челюстями и рассеяно глядел в кухонное окно. У забора уже копошился незнакомый мусорщик: он тащил от баков что-то большое и длинное, завёрнутое в чёрный пакет. Заев яйцо безвкусным хлебом, Леонард вышел из дома, когда мусоровоз грузно стартовал, оставив в утренней прохладе фирменный смрадный след. Мимо, бодро звеня велосипедом, пронёсся мальчишка-газетчик: – Свежая пресса! Леонард ловко поймал ещё пахнущий краской рулон и вернулся на кухню. Кофе был густым и липким, как застарелая патока. Морщась, Леонард прихлёбывал напиток и скользил по строчкам не выспавшимся взглядом. Так, «Горячие новости»… В паре кварталов отсюда полицейский на пенсии застрелил ночного грабителя… В доме на окраине обнаружен труп молодого неудачника, что споткнулся и распорол горло своими же ножницами… Теперь – «Бизнес»… Леонард вдруг поперхнулся и расплескал кофе. В глазах потемнело. Прояснилось. Вновь потемнело. Сделав над собой волевое усилие, Леонард, чуть не прожигая бумагу взглядом, уставился на кричащий заголовок: «СМЕРТЬ МАГНАТА». Мистер Блейк Харди… Владелец корпорации… Совладелец холдинга… Обнаружен мёртвым в своём… Никаких телесных повреждений… Сердечный приступ… Похороны состоятся… Леонард выронил газету. Медленно поднялся, чувствуя, как неистово трясутся руки. Прошёл в свой кабинет и остановился у рисунка Австралии. Солнце прорвалось в комнату, заблестело на глянцевом корешке недавно купленной книги. Леонард повернулся на блеск. Р.Д. Брэдбери. «Лето, прощай». Нет. Не так. – Лето, здравствуй, – шепнул Леонард Хафф, улыбаясь сквозь брызнувшие слёзы. «Мэри. Дуглас. Я скоро увижу вас. Обещаю!» И будут они смуглые и золотоглазые… Леонард сел за стол. Придвинул к себе линованную бумагу. И стал писать поперёк. *** Спустя полгода
На мемориальный парк братьев Пирс опускались зимние сумерки. Снега не было, но на слегка пожухшей траве, как благородная седина у висков зрелого красавца, посверкивал иней. Куда ни глянь, кругом царил бархатно-серый: спокойный цвет камней, на которых вырезана последняя похвала родным и близким… Впрочем, у одной могилы ещё горело яркое пятно. Подойдя ближе, можно было увидеть, что это – венок из крепких, молодых одуванчиков. А совсем рядом лежит открытка: очертания Сиднейской оперы, парочка гордых кенгуру… И несколько слов, написанных старательным, каллиграфическим почерком: «С любовью к тебе, дядюшка Рэй».
Крематорий твоих фантазий
…Гори, но не сжигай, Иначе скучно жить. Гори, но не сжигай, Гори, чтобы светить… Lumen, «Гореть»В строчках, написанных косым, как вчерашний дождь, почерком, прятался недобитый зверь. Стоило взять страницу в руки, надавить подушечкой пальца на кляксу – и бурая, пористая, точно имбирный кекс, бумага затрепетала пленённой бабочкой. Строки по центру изогнулись, освобождая место: на поверхность, блестя тошнотворной, тинисто-зелёной радужкой, полезло миндалевидное око. У нижнего угла листа выдвинулась цепкая, четырёхпалая лапка: её ногти – два свирепо-зазубренных, два вполне человеческих – задели мягкую ладонь, изготовились было корябнуть посильнее… …Но Ангус, коротко шикнув: – Не верю в тебя! – быстро свернул бумагу в аккуратный свиток. Внутри него что-то дёрнулось – и обречённо затихло. – Итак, вы точно решились, мадам Ковальски? Клиентка обдала кремата надменным взглядом. Надулась, выпучив глаза особого, только что виденного цвета («Плесень, жабы, гниющий мох», – содрогнулся Ангус). – Разумеется, решилась! – взвизгнула мадам, и бюст, обтянутый шёлком цвета крем-брюле, возмущённо всколыхнулся. – Тварь эта не принесёт мне и пенни! Вы что, думаете, такое ждёт коммерческий успех?! – Этого я не знаю, – скромно потупился Ангус. – Но не раз видел, как люди возвращались… И забирали своих обратно. Мадам грубо хохотнула. – Ну уж нет! Я-то не передумаю! От этой чёртовой Фантазии никакого толку. Ни туда ни сюда, понимаешь? – Ковальски вдруг подалась ближе, бесцеремонно потрепала Ангуса по впалой щеке. Во рту её метнулся влажный слизняк языка, украшенного колечком, и дама доверительно зашептала: – Я застряла, не могу продвинуться дальше. Да и зачем? Не могу я, и не хочу. Кому в Паноптикуме нужен недоделанный монстр? Да и доделанный – тоже? В моде няшки, пусечки, обаяшки… Мадам запустила наманикюренные пальцы в сумочку. Что-то пискнуло – и на стойке задрожала шиншилла: абсолютно лысая, розовая, как ветчина, с тупенькой мордашкой и сахарно-белыми крылышками херувима. Живая Фантазия почесала коготками за ухом, чихнула – и в Крематории запахло розами. – Вот, – с любовью проворковала дама, – вот моя гордость. А это… – миндалины глаз презрительно уставились на свиток в руке кремата, – …всего-навсего ошибка, результат бессонной ночи и дрянного бренди. Я хочу избавиться от этой Фантазии раз и навсегда. Очистить мозг! Так что никаких сомнений, парень. Жги! Лысый грызун исчез, оставив на пластике кучку бликующего золота. «Гадит монетками? Или всего лишь ловкость рук?» Впрочем, задумываться об этом было уже некогда. Ангус вздохнул – и принялся за работу. Чик – рычаг поднят вверх. Чмок – дверца с окошечком открыта. Хруст – свиток шоколадной бумаги летит в жадно раскрытый зев. Мелькают пальцы: два когтя, два ногтя. С аккуратным, цвета вялой фуксии, маникюром. Щёлк. Ладони кремата плотно притиснуты к стеклу. «Я не верю в тебя». Теперь слова наполнены большей силой. Ангус прикрывает веки, чтобы не видеть, как свиток, предчувствуя конец, жалкой пташкой трепыхается внутри. Раз. Два… Радужное пламя. – Ах, до чего славно! – экстатический вскрик мадам Ковальски привёл в чувство. Сгорбленный кремат выпрямился, повернулся. Изобразил улыбку. – Знаю, только что избавилась от несносной Фантазии. Но не помню из неё ничего. Ничего! Ха-ха! Сотрясаясь от смеха, переваливаясь, словно раздутая медуза на волнах, клиентка, не прощаясь, пошла прочь. Вскоре она скрылась в дверях Крематория. И с ней ускользнули последние воспоминания о глубоких, как болота, глазах, зазубренных, будто нос рыбы-пилы, когтях… Нет больше недоделанного монстра. Нет больше Фантазии, зеркала души её творца. Ангус оглянулся на окошечко. Радуга потухла, огонь перестал танцевать. Крематорий работал как часы. Инкубатор же… Ангус встряхнулся. Не сейчас. По коридору к нему развязной походочкой шёл напарник. *** – Что, спровадил Ковальски? – ухмыляясь от уха до уха, осведомился Пабло. Глаза цвета холодного оникса проказливо сверкнули. Ангус неопределённо буркнул. Понятно, к чему ведёт. Кремат-напарник оскалился ещё плотоядней. – Старая стерва. Зато с нехилой творческой жилкой: видал, что её подопечные в Паноптикуме творят? Народ пищит, ликует. А уж сиськи… Пабло вытянул руки в пространство, сжал в горстях воображаемую плоть и начал ожесточённо тискать. – Кстати, там последняя пришла, – небрежно, походя заметил он. – Блёклая такая. Ну прям линялая тряпка. И фигуры – кот наплакал. Спичка! Ангус моргнул. Вытянул шею. Застыл. Внезапно обдало печным жаром, в глазах волчком крутанулась радуга. «Спичка?..» – Целый чемодан тащит. А ведь сейчас моя очередь. Долго же придётся возиться… – Не придётся. – А? Пабло опустил руки, повернулся к напарнику. На смазливом, цвета жжёного сахара, лице отразилось неприкрытое удивление. – Ты-ы? А силёнок-то хватит? Ангус против воли усмехнулся. Показал напарнику жилистый кулак. Раз – и по костяшкам пронеслось охристо-красное пламя, два – рыжий, словно молодая лисица, огонь… – Понял? Ты иди, раз устал. – Ну если так… – опять начиная улыбаться, протянул Пабло. Кажется, он говорил что-то ещё, но Ангус уже не слушал. Ступая серыми, точно пепел, туфлями, из-за угла тихо вывернула она. *** …Народ ёрзает, хихикает, бормочет – Паноптикум набит до отказа. На полу, будто змеиные шкурки, скользят фантики от конфет. Вдрызг разносятся белёсые комочки попкорна, раздавленные беспощадными каблуками… Пахнет горячим потом. Солью и карамелью. Ожиданием. У краешка сцены возникает смутный силуэт. И пальцы – тонкие, как весенние сосульки, прозрачные, будто озёрный лёд, – разворачивают мятый, телячьей кожи, свиток… Вспышка! Стремительный, точно стриж, по залу проносится вихрь света. Нечто, словно сотканное из лучей июльского солнца, тёплое и золотистое, как только что собранный, пахнущий разнотравьем, мёд. Секунда – и Фантазия на сцене. Она живая, она дышит, раскидывает серповидные крылья во всю бесконечную ширь и… Свист. – Ску-у-у-учно! – гнусаво орёт кто-то из дальнего ряда. Фарфоровые пальцы вздрагивают. Но мгновением позже берут белоснежный листок. Фантазия исчезает золотым смерчем, и дощатая сцена прогибается: воин, одетый в аквамариновый доспех, воздевает к потолку меч, на котором пляшет тёмное, цвета индиго, пламя. Миг – и за ним оживают тени. Они скалят зубы, готовят заточенные клинки. А там, в далёкой, бурлящей черноте, мечется пленённая фигурка с медными волосами… И грянул бой! Меч отрубает извилистые, как подтёки чернил, руки. Сносит головы, что летят вниз пушечными ядрами. Красавица всё ближе, но… …Но где кровь? Где смех?! Где страсть?!! – Пусть вдарит ему кулаком! Чтоб ошмётки полетели! – А того клоуна – пинком под зад! Веселей! Надо сражаться со смаком! – И кишки! Кишки давай! Силуэт у края сцены заметно дрожит. Но тут Рыцарь Аквамарин добивает последнего, и враг исчезает завитком дыма. Медноволосая дева шагает навстречу, воин преклоняет колено, прижимает к губам узкую, словно ивовый лист, ладонь… – А теперь – пускай задерёт юбку! Долой клятый шёлк! Покажи-покажи-покажи! Но Творец шепчет: «Домой!» – и пара исчезает, в руке уже новая бумага, испещрённая тоненькой вязью букв. Паноптикум начинает роптать. Наливаться желчью. Разочарованием. И яростью. Третья Фантазия освистана. Четвёртая – осмеяна. Пятая… – Не-ве-рю! Не-ве-рю! Не-ве-рю! – скандирует толпа. Нет, критики не навредят ни одной Фантазии… Сила этой фразы доступна лишь крематам. Но Ангус видит, как слова-пули прошивают Творца насквозь. Девушка-спичка затравленно озирается, роняет ворох бумажных Источников… Подойти бы, сказать, что ему понравилось… Поздно. Она вновь подхватывает бумаги. А потом бежит. Паноптикум провожает беглянку демоническим хохотом… *** – Вы уверены, мисс? Вы точно уверены?.. Она промолчала. Взгляд светло-серых, цвета ртути, глаз погладил ветхий, бесстыдно распахнутый чемодан. Уткнулся в Ангуса. Кремат облизал пересохшие губы. – Да. – Шёпот октябрьского ветра в листве. – Быть может, стоит повременить? – ещё не сдаваясь, спросил Ангус. – Знаете, многие передумывают. Выжидают недельку, а потом… …Да, он ещё не смирился. Но она уже сделала выбор. Его Спичка. Сгоревшая спичка. – Прошу, сэр. Сожгите, – прошелестела она, опустив на стойку положенную плату. – Мне больно думать о них… Стиснув челюсти, Ангус посмотрел в нутро чемодана. Уйма исписанных страниц и рисунков. Машинописные тексты и тексты от руки, эскизы, наброски… Взгляд задержался на заголовке: «Рыцарь Аквамарин». Скользнув дальше, зацепился на крыле формы лунного серпа… Источники Фантазий. Живых. И недоделанных зачатков, зародышей, которым больше никто не хотел дарить полноценную жизнь. – Только… Глаза кремата стремительно вернулись на клиентку. – Только не при мне. Хорошо? Ангус кивнул, заметив на её щеке слезу. Горло будто сдавил шипастый ошейник. Едва слышный вздох, зажмуренные глаза. Поворот и… Только мелькнули русалочье-длинные волосы. Простучал по плитке Крематория лёгкий топоток. Ангус покусал нижнюю губу. Пальцем размазал по стойке пару тёплых, разбитых о пластик слезинок. «Прошу, сэр. Сожгите». Кремат протянул руку к Источникам и кожей ощутил, как они содрогнулись. На губе выступила гранатовая капелька крови. Ангус захлопнул чемодан. Крепко взял его за потёртую ручку… И понёс домой. *** – Я вернулся! В прихожей было подозрительно тихо. Словно там, подальше, в самой глубине комнаты, затаилась разношёрстная толпа, готовая вот-вот взорваться шумом и гамом, приветствуя именинника… Ангус ощутил, как губы тронула лёгкая улыбка. Никакого праздника у него, конечно, не было. Но здесь его ждали. И ждали всегда. Ангус глянул в зеркало на стене и подмигнул своему двойнику. Мимолётный ветер… А затем – цокот, шёпот, скрипы… Ангус вновь повернулся лицом к двери, без надобности проверил замок, усмехаясь. Около уха лязгнуло. В щёку ткнулось холодное, металлическое, а на плечо опустилась знакомая тяжесть. – Врасплох застал, негодник! – расхохотался Ангус, деланно вздрагивая. – Ах ты негодник… Мини-птеродактиль – кожистое тельце, медные коготки и клюв – довольно ткнулся в него ещё раз и упорхнул, спасаясь от хозяйской щекотки. Посмеиваясь, Ангус прошёл в комнату. Бережно опустил чемоданчик на стол. Огляделся. К нему спешили, струились, летели… Со свитков, обрывков и мятых салфеток… С аккуратных стопочек разлинованной бумаги… сереньких листков, с мясом выдранных из блокнотов… Фантазии окружили кремата. Уселись рядом – четырёхногие, двуногие и вовсе без ног. По-детски шаловливые – и чинные, как породистые пожилые леди. Немые и таящие в себе едва ли не божий глас… Он помнил каждую из них столь же чётко, как и день, когда впервые нарушил правила. Ангус чуть прикрыл веки. Паноптикум. Девушка у края сцены. Какой-то год назад. Глаза открылись. Дар кремата, мага, что мог законно умерщвлять живое, внезапно раздвоился, повёл в разные стороны. И Ангус стал не только жечь. Но и спасать. Так появился Инкубатор. – Ну что, ребятки… Я принёс новичков… – тихо сказал он. Улыбаться больше не хотелось. Ангус открыл чемодан. Внимательные глаза уловили движение, рука легонько тронула самый верхний свиток. Недописанное. Недоделанное. И брошенное. – Кто тут у нас… Не бойся. Я в тебя ве-е-рю… Нежно-нежно. Ласково-ласково. Строчки, написанные изысканным, каллиграфическим почерком, дрогнули, расступились, очищая пространство. Из двумерной плоскости листа стала подниматься макушка: маленькая, детская… Цвета бирюзовой морской воды в золотых, солнечных блёстках. Из водорослей волос выглянула летучая рыбка. Перепрыгнула с места на место, дыша воздухом. Скрылась в гущине. На кремата уставился ртутно-серый, печальный глаз. В точности того самого цвета. Внезапный ветер сдул бирюзовую чёлку – и Ангус замер. Второго глаза не было. Вместо него зияла пустая глазница. Будто чайки выклевали. Ангус вздохнул, попытался ободряюще улыбнуться. – Ничего, малышка. Я помогу. Вместо ответа голова нырнула в бумажный омут, спряталась, словно мышь в норку. «Помогу…» Наморщив лоб, Ангус пробежался по строчкам. Дитя Лагуны… Бирюза… История Фантазии занимала только четверть свитка и обрывалась зигзагом – острым, точно скала над пропастью. Ангус кивнул. С пальца его сорвалась искра, в которой за мгновение промелькнули все цвета радуги. Краешек свитка, на котором чернели страшные слова, обуглился, улетел прочь сигаретным пеплом. Ангус взялся за перо. И начал писать. …Разумеется, первый раз было тревожно. В Крематорий приходили, точно на встречу с психиатром: очистить голову от ненужного, избавиться от лишнего… Сила радужного огня убивала Фантазии влёт, и Ангус, разбойно крадя Источники, поначалу боялся: а сработает ли его идея? Впрочем, глаза боятся – руки делают. Всего лишь маленькая доля огня, прицельно пущенного на Источник – и Фантазия уже не та, что была раньше. Связь с Творцом вмиг оборвана – столь же чётко и чисто, как при полном уничтожении. Ещё ни один клиент из тех, кто без колебаний приказывал кремату сжигать, не явился обратно с претензией. Никто не подозревал, что егоотвергнутая Фантазия может всё-таки жить. Никто не знал, что она может стать чужой Фантазией. Ангус дописывал, дорисовывал, дорабатывал… Изменял и видоизменял… И в каждой, словно в чудесном, волшебном зеркале видел ту или иную, свою черту. – Малышка Бирюза… Устрицы и ракушки… – бормотал кремат, скрипя гусиным пером, рождая новые слова мелким бисерным почерком. Чего он хотел? Чего добивался? Точно не успеха в Паноптикуме. После памятного вечера год назад, Ангус обходил его громаду стороной. И тихо радовался, когда его личный Инкубатор выращивал новую Фантазию, давал новый шанс… Быть может, когда-нибудь он всё-таки сможет явить спасённых миру. Увидеть, как на робких созданиях остановится чей-то восторженный взгляд. Один, другой, третий… Но это будет нескоро. Только не сейчас. Когда мир трепещет то лишь от умильностей, то лишь от страстных, до хруста в скулах, поцелуев… Когда зрителям уже мало вскользь показанной лодыжки красавицы, и они требуют оголить её всю – до мяса, до самых костей… Ведь иначе – всё это уже было, кому это интересно? Если кровь – то не капля, а ведро. Если шутка – то такая, чтоб глаза от слёз вытекали! Сиюминутная эмоция, сиюминутное наслаждение… Быстро, как нажать на кнопочку. Без всяких прелюдий. Давай, показывай, удивляй! Рынок Фантазий давно катился к чёрту на рога. С гиком, блеском и улюлюканьем, точно машина золотой молодёжи, что несётся под откос. Но Ангусу, в его Инкубаторе, было тепло. И уютно. Спустя полчаса работа была закончена. Ангус откинулся на спинку стула, довольно слушая, как его домочадцы приветствуют новичка – каждый на свой лад. Внутри разливалось блаженное тепло. Как же это здорово. Спасать и создавать Жизни. …Но вот перед лицом вновь появляются дымчато-серые глаза. Тоненькое личико с белокурыми, едва ли не белыми волосами. Ангус подался обратно к чемодану. Чуть не по локоть запустил в него руки. Как же их много… Живых и не доделанных… Потрясающих… Тонких, вежливых, скромных, как их Творец… Но она… Ангус захлопнул чемодан. Прищурился, приметил обрывок наклейки. Адрес. Фамилия. Имя. – Хильда, – произнесли губы. Слово мятным леденцом прокатилось на языке. Ангус поднялся. Торжественно оглядел притихших созданий. По воздуху, точно по волнам, пронеслась летучая рыбка. Ангус улыбнулся и протянул раскрытую ладонь. – Пойдём. *** В квартире было тихо. Пусто. И холодно. Точно в пещере, где давным-давно издох дракон, чьи кости и золото растащили бравые рыцари. Хильда смотрела в потолок, на котором медленно, нога за ногу, плелась одинокая муха. Хильда кусала губы. Сжимала пальцы. Казалось, внутри неё тоже поселилась эта сосущая, бесконечная пустота. Ещё бы. Творец, который забыл, что значит – творить… Хильда повернулась на бок. Скрючилась младенцем в материнской утробе. А ведь всего лишь какой-то год назад пустоту занимало безбрежное, ослепительное счастье. Она создавала миры, сцены, героев и злодеев… Придумывала особенные черты и вкладывала в них частичку себя… Паноптикум вдребезги разбил надежды и мечты. Хильда не справилась. Хильда сломилась, утонув среди потока смердящей критики. То, чего от неё хотели, было безобразно, нелепо… Она никогда не писала о том, что в моде, следуя исключительно велению души. Что ж… Теперь она знает всё точно. Её творчество не нужно этому миру. Да и ей сейчас – тоже не нужно. После разгромного представления Хильда нашла обычную работу в Городе. Устроилась секретаршей. И постаралась писать просто так, для себя. Но теперь она творила через не могу. Мучительно, со слезами. И беспощадная память всякий раз приносила свист, крики, смех… Мало-помалу она стала творить всё меньше, всё слабее, не доделывая Фантазии до конца. А потом и вовсе перестала. – Исчезло. Исчезло навсегда, – шепнула Хильда в мятую, пахнущую лавандой подушку. Точнее – совсем скоро исчезнет. Вчера, не выдержав муки, Хильда трусливо сбежала в Крематорий. Отнесла туда всё, до последнего, крохотного черновика. Отголоски Фантазий ещё бродили в её голове, но часть из них уже пропала навеки. Как же её звали? Ту, последнюю?.. Хильда села на кровати, безотчётно схватилась за голову. Хильда… Было тошно от самой себя. Даже от имени, что в насмешку означало храбрую, бьющуюся до конца. До конца. Рука прошлась по холодному одеялу пауком-альбиносом. Сжалась в кулак. Пусто. До чего же пусто. …А если попробовать? Попробовать начать с конца? Кровать внезапно исчезла. Хильда тонула, захлёбываясь тёмной, как нефть, водой. Тонула, одетая в плотную, смирительную рубашку. В голове стучала паника. Орала злобная толпа. «Не-ве-рю, не-ве-рю! Не…» Голые ступни коснулись шершавого дна. Руки вдруг ожили и затрепетали. Хильда порвала путы. Оттолкнулась. Оттолкнулась от дна и… …Мешком свалилась с кровати. Вскочить! Выскочить! И бежать! Быстрей, быть может, они ещё не успели!.. Нет ни боли от зашибленных колен, ни засохших слёз – солёных кристалликов на коже. Только осознание: чёткое, ясное, будто майский день, омытый первым весенним ливнем. «Я смогу! Я снова поверю в себя!» Воробьём чирикнул дверной звонок. В ту же секунду Хильда распахнула двери. На пороге стоял знакомый кремат. Тот самый, с шапкой волос и тёмными, цвета молотой корицы, глазами. В правой руке – знакомый ветхий чемоданчик. В левой… Хильда перестала дышать. Волосы как вода. А в них – полосатая, крылатая рыбка. Круглые блюдца – глаза: один – серый, второй… …Тёмный. Точно корица. Девочка отцепилась от кремата. Вытащила из кармашка на летнем платье горсть раковин, протянула ей. – Возьми. Ты можешь выбрать любую! До боли знакомый голос. Минута, другая… Хильда сомнамбулой шагнула вперёд. Взяла двустворчатую ракушку. Миг – и она раскрылась в её руках. На мягкой сердцевинке лежала крохотная записка. На ней – четыре слова. «Никогда не сдавайся, Хильда». Никогда не сдавайся. Хильда всхлипнула. И начала рыдать. Ангус бросился вперёд, обнял девушку и прильнувшую к ней Фантазию. Пепельные глаза обратились к нему. Пепельные… Но уже не печальные. Хильда смотрела в упор. И улыбалась сквозь слёзы. – Спасибо тебе. Ангус улыбнулся в ответ. Голос – колокольчик из хрусталя… – Спасибо, – повторила Хильда, опуская взгляд на спасённую Фантазию. И добавила: – Спасибо, Бирюза.
Охота на принцев
Вчера поймали Бэт. Вдох-выдох. Но мысль продолжает крутиться в моей голове, словно веретено. Я сижу под столом, в самом углу, и рисую в пыли пентаграммы. Меня трясёт, и, кажется, от этого весь чердак ходит ходуном. Скинутый с руки браслет валяется неподалёку; рубин на нём сверкает, хищно подмигивая мне из темноты. Закусываю губу, чтобы не закричать, и рисую тихо-тихо. Доски стонут от ветра, будто сотня измученных призраков. Скользя по воздуху, сверху слетает паутина и падает на мою щёку. Вздрагиваю, как от прикосновения пальцев, и застываю в эпицентре призрачного воя. Сотня не умолкает – ветер совсем расшалился – и обступает меня со всех сторон. Впрочем, нет. Не сотня. Их всего пятеро, и я до боли помню их лица, волосы, манеру говорить и смеяться. Плакать… Сглатываю комок в горле. Сухие, воспалённые глаза таращатся в темноту, а в голове начинается отсчёт: один, два, три, четыре, пять… Пять девочек. Осталась шестая. Шестая ведьма. Я. Украденное платье сползает с плеча. Нервно поправляю его и внезапно обхватываю себя руками. Ногти впиваются в кожу, оставляя беловатые следы, но боли я совсем не чувствую. Полузакрыв глаза, начинаю мерно раскачиваться. За чердаком беснуется ветер: он раздувает тёплый пепел на площади, треплет складки накидок и плащей… Он играет с огнём факелов, танцует с искрами, но не может – или не хочет – задуть это жестокое пламя. Ногти вонзаются глубже. Я помню пламя. Я помню воду. Я помню сталь. Шестая служанка Тьмы видела, как убивали её подруг… Рубин мигает, искрится, алчно следит за мной. Я никогда не верила в магию, демонов и всякую чертовщину. Без интереса смотрела на гравюры и картины, на которых застыл весь ужас Средних веков… Но сегодня, сейчас, я бы отдала душу за то, чтобы поменять пять их жизней на одну – всего одну жизнь настоящей ведьмы. Её имя – Ровена Блейк. Зубы стискиваются, голова начинает гудеть. Нацарапанные в пыли пентаграммы не вспыхивают – лишь зарастают новой пылью. Сжимаюсь в комок посреди самой большой пентаграммы, подол платья касается звезды. Чердак исчезает, перенося меня в тот самый день, когда она переступила порог нашего офиса… *** Две тысячи сто двадцатый год. Век разума, прогресса и развития. Наука, вошедшая в каждый дом, и фирмы, способные сотворить для вас любое чудо. Неодизайн, позволявший сделать замок Луары из подвальной комнатёнки, 5D-технологии и безупречное расширение пространства – вот что было нашим воздухом, душой, развлечением… Нас ставили в пример другим архитекторам, засыпали бонусами и новыми проектами – ну а мы веселились, как могли, вкладывая себя в работу и с блеском воплощая мечты. Шесть девочек из Группы радушно приняли седьмую, закрыв глаза на её опыт работы у конкурентов. Мы были семьёй, что одинаково заботилась о всех своих членах, дружили и веселились даже за пределами офиса. Ничего не предвещало беды. Никто и не думал, что Ровена Блейк – умница, красавица и тихоня – замыслила недоброе. В то время особым шиком были скачки во времени. Опытный инструктор, специальная капсула и браслет – и ты мог отправиться в любое место на двести, триста, тысячу лет назад, чтобы воочию увидеть давно погибшие миры. Все скачки были ограничены по времени и редко длились больше двадцати минут; любые контакты в прошлом запрещались, дабы не изменить историю, а попытки нарушить это правило – сурово наказывались. Однако иногда всё же возникали весьма авантюрные проекты… *** Рубин тухнет, издалека доносятся голоса. Слов не разобрать – их крадёт ветер – но я чувствую маслянистый запах горящих факелов. Опускаю голову на колени и продолжаю вспоминать. *** …Плакат растянули на первом этаже. Манящая, трёхмерная картина с ослепительным красавцем и не менее манящим названием – она вмиг собрала у себя целую толпу. Васильковые глаза мерцали и завлекали, протянутая рука с восхитительной розой давала шанс всем и каждой. И с каждых, каждых губ так и рвался шёпот: «Охота на принцев… Охота на принцев…» Рекламу поставили мощно. Она кричала со всех экранов, повергая женское население в сладкую дрожь. «Вы устали? Вам скучно? Вас тошнит от очкастых интеллектуалов, которых не оторвать от компьютера?» «Да! – кричали они. – Да!» «Вы живете в замке, но тоскуете по драконам?» «Да!!» «Тогда вот оно – развлечение, которое, пронеся сквозь века, вы запомните на всю оставшуюся жизнь! Охота на принцев! На любой вкус и цвет! Испанские гранды и английские бароны, турецкие султаны и итальянские доны… Все, все к вашим ногам! Никаких обязательств, никаких незапланированных последствий! Только найти. Соблазнить. Улететь». «Да!!!» Но последствия быть могли. И очень нехорошие последствия. Поэтому проект весьма быстро прикрыли, белозубых красавцев посрывали со стен и сожгли. Жизнь тянулась своим чередом. Кейт из Группы готовилась к свадьбе, которой могло и не быть: так часто она ругалась со своим Джеком. Пух и перья летели даже на работе, когда Джек вдруг появлялся там и всегда заставал Кейт врасплох. Вряд ли кто, кроме меня, второй руки Кейт, замечал взгляды, что бросала на него Ровена. Её подвижное, словно ртуть, лицо было всегда готово изобразить холодную отстранённость. Работа, ничего личного. Никто не собирается посягать на чужое… Месяц, второй, третий – вот и канун девичника. И, разумеется, Кейт пригласила всех, включая милую Ровену. Семеро лучших подруг, собравшихся до утра делать глупости, смеялись и веселились, как в последний раз. Не зная, что он действительно последний. Идея была подкинута легко и изящно, под стать её собственным проектам. Улыбаясь белоснежными зубами, Ровена Блейк предложила поохотиться на принцев. Червячок сомнений зашевелился в мозгу, но две выпитые «Маргариты» решительно раздавили его, для верности поелозив каблуком. Покутить в Лас-Вегасе вместе с легендарным Элвисом? Побренчать на гитаре в компании той самой Ливерпульской Четвёрки? Что может быть круче? По-е-е-хали! Компания расхохоталась и, не предупредив никого, сорвалась в ночь приключений. Брат Ровены был ведущим инструктором по временным скачкам; он имел доступ ко всем, в том числе закрытым, проектам. «Но действовать надо быстро и тихо, – шептала Ровена, ведя нас за собой. – Ведь никому не нужны неприятности?» Нам раздали браслеты – по одному на каждую – и похлопали по плечам. Двери открылись, программа запустилась вмиг – и ни единого сбоя… Пританцовывая, мы втиснулись в капсулу вшестером, пока Энтони Блейк отлаживал свой аппарат. Ни одна из нас не вспомнила про необходимость переодеться, принять нужные в определённом году лекарства. Ни одна не подумала о том, куда именно нас отправляют… Улыбаясь на дюйм шире, чем обычно, Ровена уверяла, что прыгнет в Охоту вслед за нами, и отступала подальше от наших протянутых рук. Гул машины перебил смех, Энтони Блейк не успел войти внутрь, и… Мы исчезли, чтобы оказаться здесь. *** Криков становится всё больше. «Их число растёт, на ноги поднимают всех», – думаю я, стискивая ледяные пальцы. Убийцы рыщут снаружи. Убийцы, которые сами давным-давно мертвы… *** Веселье выветрилось минут через десять, когда ни Ровена, ни её брат так и не появились рядом. Рубин – усилитель передачи материи – тревожно светился на запястье, но сколько мы ни трясли его, сколько ни нажимали, никак не проявлял своё действие. Позади чернел густой лес без единого портала, впереди – виднелась некая деревня: ни тебе пёстрых огней древнего Вегаса, ни нарядной подсветки Тауэрского моста. Возврата домой не происходило, и браслеты с каждой минутой всё больше напоминали детские игрушки. – Что-то случилось с аппаратом, – убеждённо заявила Кейт. – Блейки позовут на помощь, я уверена! Нас не пугали штрафы за незаконное использование Машины времени. Мы считали себя рациональными, независимыми и очень взрослыми. Умницами, рождёнными XXII веком… Поэтому, поразмыслив ещё немного, мы потянулись вперёд, собираясь узнать, куда же нас занесло. Это оказалось воистину фатальной ошибкой. *** Пальцы колотит неудержимая дрожь. Перед внутренним взором вспыхивает лицо: чумазое, мальчишечье. На нём – белые от ужаса, вытаращенные глаза. *** …Он выскакивает из кустов прямо перед нами и пятится в ответ на наше «Привет!». Таращится на мою короткую юбку, рваные джинсы Саманты и кожаную курточку Бэт. Открыв рот, разглядывает «боевой раскрас» наших лиц и модные короткие стрижки. Он бормочет что-то, но мы не понимаем язык и только беспомощно улыбаемся. Кейт шагает к нему, хочет поймать за рукав, говорит что-то ласковое и успокаивающее. Но мальчишка внезапно всхлипывает и бежит. – Постой! Да постой ты! Кейт бросается за ним, мы – следом, вот и деревня, близкий шум, топот босых ног… А ещё – дым, что серой коброй поднимается над крышами, вьётся ввысь, разбрасывая в воздухе пепел. Целых три дымных столба и запах, заставивший меня остановиться. – Кейт… Мальчишка уже не один. Тихо, очень тихо. Краткое движение, блик света на металле. В руках у всех деревенских… – Кейт, кажется, я знаю… Рубин на моём запястье вдруг вспыхивает, точно волчий глаз, и тишина взрывается. *** Первой упала Кейт. Милая, храбрая Кейт, которая вытирала мне щёки и учила никогда не показывать слабостей на людях. Кейт, с её острым, блестящим умом, что мог зарубить неотразимым доводом любого оппонента, оказалась зарубленной топором… Мы бежали сломя голову. Не разбирали дороги и врезались в кусты и людей, слыша, как толпа позади что-то скандирует. «Ведьма!» – внезапно мелькнуло в мозгу, и первобытный страх вырвался наружу. Убежать. Спрятаться. Забиться в любую щель!.. Я очнулась в каком-то переулке – одна, с нестерпимо колющим сердцем. Рядом – бочка с водой. Я бросилась к ней, чтобы смыть косметику. Помада размазалась красными пятнами, щёки покрыли кляксы туши. Окунувшись в бочку ещё раз, я поправила волосы и лихорадочно огляделась. В доме возле меня слышались далёкие голоса, подле зеленел садик, колыхалась развешенная у забора одежда. И я побежала, схватив первое попавшееся платье. *** Голоса на улице наливаются яростью. Им нужна шестая ведьма, Охота должна быть закончена! Нервно глажу длинные, в завитках, волосы. Счастье, что я не остригла их тогда – я не любитель гоняться за модой – а вот девочки… Всхлипываю, но слёзы не идут. Катастрофа столь велика, что я даже не могу плакать. *** Платье и волосы спасли меня. Я брела по улочкам, изо всех сил пытаясь не сорваться на бег, и, не заговаривая ни с кем, искала четверых оставшихся. А потом нашла. Пальцы конвульсивно дёргаются, царапают бесполезную пентаграмму. На дереве остаются пять глубоких следов, но я не вижу их. Перед глазами – Саманта Кейн, опутанная веревками, Саманта, сброшенная в воду с моста. «Всплывет – не всплывет?» – читаю на всех лицах. И она всплывает. Почти бездыханной Офелией, что качается на поверхности перед окончательным уходом в глубину. «Виновна», – вновь читаю на лицах. И зажмуриваю глаза, когда в руках людей появляются камни. Броситься вперёд, растолкать, помочь, спасти!.. …Не могу. Безоружные, избалованные прогрессом и человечностью будущего… Мы были детьми, заброшенными в стальную клетку Средневековья. На следующий день я увидела Джейн. У неё не было никаких шансов с её короткими волосами и зелёной прядью, что так любила заправлять за ухо, с её веселой татуировкой – смайлом на плече и пёстрыми, в два цвета, ногтями… Ведьма. И по облику, и по сути. Но разве ведьма может молиться? Разве она может молиться, когда сверху уже натягивают петлю?! Спотыкаясь, я брела дальше. Надежда отыскать ещё живых подруг билась где-то в виске. Заметив косой взгляд, я убыстрила шаг. Меня схватили за руку, но я вырвалась и, не выдержав, побежала. Крики за спиной. Опрокидывая всё на своем пути, я неслась дальше и дальше, словно раненый зверь в свою нору… Не знаю как, но теперь я на чердаке. Настоящей ведьмой в канун Дня всех святых, я сижу здесь вторые сутки. Я видела, как до пепла сжигали Мэри. Видела, как забрасывали землей ещё живую Бэт. А в далёком две тысячи сто двадцатом году Ровена Блейк красит глаза перед походом на работу. Узнаёт, что Кейт опять бросила Джека и исчезла, прихватив подруг. Ничего удивительного, профессионалов часто переманивают конкуренты… Что ж, надо утешить мальчика. Не волнуйся, дело не в тебе. Просто… Не судьба, понимаешь? А хочешь, я зайду к тебе вечером? Никто не найдёт, никто не поймёт… Медленно поднимаю голову с колен. Ведьмы существуют, теперь я точно знаю. Крики уже в доме. Чердак скрипит от ветра. Или это скрипят чьи-то шаги на лестнице? Под дверью вспыхивает багровая полоска. Мгновение тишины – и удар. В темноту полетели щепки… Закусываю губу, чтобы не закричать, и сижу тихо-тихо.Homo Insomnias
Пот катился по бледному, как поганка, лбу. Стекал по шее, щекотно заливаясь под рубашку натуральным дождиком. Глаза со зрачками-точками казались обведёнными сурьмой, и под каждым из них виднелось по очаровательному, пепельного цвета мешочку. Мистер Тайди вздохнул. Потыкал обвислую кожу пальцем, блестящим от бактерицидного геля. Вздохнул ещё тяжелей. – Зеркало, зеркало, что на стене… Скажи, кто прекраснее всех на земле… – пропел мистер Тайди и безрадостно захихикал – словно россыпь голышей пронеслась по жестяному листу. «М-да… А ведь когда-то был красавчиком». Мистер Тайди посмотрел на своё фото пятилетней давности. На нём стоял щекастый, кровь с молоком, денди в шляпе, лихо сдвинутой на бок. Вылизанный чистюля в костюме с иголочки. Даром что веган, в то время он был крепким, точно бык. Повадки аккуратиста остались при нём до сих пор, но кровь давно ушла с лица, оставив только прокисшее молоко да блёклую сыворотку. Аполлон превратился в скелет Аполлона. А уж предмет его былой гордости… Нет. Лучше не вспоминать. – Ладно… Пора бы и баиньки. Уныло насвистывая колыбельную Моцарта, мистер Тайди протопал к Шкатулке снов, собираясь выбрать программу на ночь. Быстренько залил туда всё, чем запомнился сегодняшний день: газетную статью про теракт в Куала-Лумпуре; письмо шефа, в котором оный брызгал слюной в каждой фразе; подсмотренное в обед видео, где смачная моделька так и сяк вертела аппетитным тельцем… Добавил, в качестве специи, файл фотографии, где он стоял в обнимку с Эльзой – о, сколько это фото хранило воспоминаний! – затем вдарил по кнопке «Прибавить старые сюжеты» и нажал «Пуск». Шкатулка заворчала, замигала, зашумела – ну точь-в-точь гибрид мультиварки и блендера. А когда мистер Тайди улёгся на хрусткую от накрахмаленных простыней кровать – преобразилась в проектор, бросивший в потолок сюрреалистическую кинокартину. …Сочная девица, прыгая с острова на остров с грацией саранчи, поливала из огнемёта лобастого шефа, который матерился не словами, а пиканьем и звёздочками. Моложавый, ковбойского вида парень тискал фикус, одетый в ночнушку Эльзы, – фикус пищал и, как мог, отбивался в ответ. Потом зрелищное непотребство накрыло цунами, и явилась изнанка одного острова: рассветно-розовый, промелькнул планктон, после прошмыгнули креветки с лицами Дорис и Лайлы из соседнего отдела… Огромный, будто Гаргантюа, мистер Тайди выловил их полиэтиленовой шапочкой для волос и, хрустя, съел вместе с ней. Под конец его вытошнило радугой, по которой протанцевали сотни мини-кукол без каких-либо половых признаков. Эльза с волосами медузы Горгоны заехала ему в глаз пилочкой для ногтей, а шеф в костюме шута с бубенцами заявил о самоувольнении… и выстрелил в висок пробкой из бутылки шампанского. Лёжа на спине, мистер Тайди вяло похлопал: – Феерично! И, дотянувшись до Шкатулки, нажал на «Повтор». Ночь долгая. Он успеет посмотреть не только десятый, но и сто десятый, искусственный сон… *** Всё началось с того мексиканца, Хорхе Родригеса. Достигнув тридцатилетия, он стал первым представителем «Поколения Z», из жизни которого вдруг удалился сон. Именно несчастный Хорхе впервые испытал на своей шкуре проклятый феномен, когда ни одно из растительных или химических средств не могло побороть бессонницу. Следом за представителем Мексики паника стала охватывать и других «зэтов». Россия, Британия, США… Италия, Франция и Папуа-Новая Гвинея – в скором времени необъяснимый, быстрый, словно вирус, недуг стал вспыхивать по всему миру в пугающих количествах. В будущем выяснится, что болезнь атакует лишь «Поколение Z»: тех, кто рождён в конце двадцатого – начале двадцать первого века, – и не трогает «игреков» и ещё живых «иксов», появившихся на свет куда раньше. Эта бессонница давала о себе знать по достижении тридцати. Имела ужасно неприятные симптомы… и чудовищные последствия. Тот, кто заболевал, напрочь терял сон. Ему нельзя было мечтать даже о смутном забытье и маломальской дрёме. Бедняга начинал обливаться потом и терять в весе, приобретал ненормальные, в булавочную головку, зрачки. Дальше – хуже. Те, кто попадал в лапы бессонницы, теряли репродуктивную способность, а со временем начинали страдать от панических атак и всё возрастающих фобий. После зачастую приходили галлюцинации, которые сменялись оцепенением и полным равнодушием к миру. А затем приходила смерть. …Впрочем, кое-кто её не дожидался. Симптомы болезни походили на печально известную фатальную бессонницу, что мучила отдельные семьи. Но если при таком наследственном заболевании человек мог продержаться от нескольких месяцев до трёх лет, новая же хворь могла терзать заболевшего и меньше, и дольше этого срока. Учёные не сидели сложа руки. Самые продвинутые умы, если верить Интернету, бились над решением проблемы день и ночь. Тем не менее, прогнозы были совсем не утешительными. Найти причины болезни не удавалось – ни при обследовании ещё живых, ни при вскрытии уже мёртвых. «Homo Insomnias», новый термин, теперь мелькающий почти на всех экранах, в обиходе назывался вовсе не «Человек Бессонницы» или «Человек Неспящий». На языках ворочались иные слова: «Человек Исчезающий». Быть может, неведомая болезнь стала карой только для цифрового поколения. Быть может, те, кто успел родиться позже них, не будет подвластен этому недугу… Но пессимисты были неумолимы. Кто знает, что будет, когда первые представители нового, следующего за Z, поколения достигнут зрелости? А вы уверены, что они достигнут?.. Жизнь в неведении обратилась мукой. Ушлые коммерсанты мигом придумали, как можно извлечь выгоду из ситуации, на рынок выбросили Шкатулки снов и фантазий… …Но те, кто получил клеймо Homo Insomnias, продолжали умирать. *** В тот день мистер Тайди безнадёжно опоздал на работу: яркие, хоть и поддельные сны заставили его напрочь позабыть о времени. Обычно Тайди трудился дистанционно, однако сумасбродный шеф требовал, чтобы раз в неделю его «особенный-чёрт-тебя-дери» сотрудник прибывал на общую сходку в офис. Раньше, ещё до болезни, мистер Тайди работал «в поле». Считал себя вполне матёрым спецом по охране труда: инспектировал стройплощадки, проверял условия труда и качество спецодежды рабочих… Затем в эту сферу пришла почти полная роботизация, и Тайди перевели на должность аналитика-эксперта, что дополнял и развивал базу данных для роботов. А потом проявился недуг, после чего концентрация внимания и трудоспособность мистера Тайди стали желать лучшего. Быстро слепленный закон запретил увольнять и как-либо обижать ущербных «зэтов», поэтому Тайди остался на прежней должности, с прежним – к возмущению шефа – окладом, но, увы, с уже не прежней хваткой. Теперь его работу проверяли двое ловких «игреков», нетолерантный шеф кривился всякий раз при виде его, ну а он… Он просто плыл по течению, зная, что так или иначе скоро сдохнет. Зачем напрягаться? Думая так, мистер Тайди неторопливо собрал мусор. Педантично распределил его на мешки со стеклом, бумажными и прочими отходами и, шаркая ногами, понёс их к мусоросборнику. Держа по два мешка в каждой руке, затянутой в одноразовую перчатку, мистер Тайди вышел из дома, свернул в переулок… А там его ждал сюрприз. У одного выпотрошенного мусоросборника лежала неопрятная куча, чем-то напоминающая детский домик на дереве. Точнее, свалившийся с дерева. Очевидно, с грандиозным «ба-бахом». Брезгливо морщась, мистер Тайди переступил через кучки гнилых яблок, банановых шкурок и комков грязной бумаги. Почти на цыпочках подобрался к мусоросборникам и быстренько раскидал свой мусор по разным зловонным ячейкам. Глаза так и косились на несуразное и возмутительное зрелище неподалёку от него: мистер Тайди заметил, что среди вонючего гнезда копошился спящий – отвратительного вида бродяга с бородой чуть ли не до глаз, противный старикан из поколения счастливцев. Мистер Тайди достал было смартфон, собираясь вызвать Службу очистки и нажаловаться. Но снова увидел время, быстро поразмыслил и передумал. Если помедлит – рабочий день кончится. А не приходить на работу вообще, будет, всё-таки, неприлично. Ладно. Шут с этим бродягой. Кинув на возмутителя спокойствия ещё один неодобрительный взгляд, мистер Тайди поспешил ретироваться. Уходя, он подметил шрам, белеющий на полосатом от грязи лбу незнакомца. Мелкий такой, в виде звёздочки. Или то была галлюцинация? Мистер Тайди тряхнул головой и прибавил скорость. …Не будь закона, он бы вылетел с работы с треском. Стоило посмотреть на лютый взгляд шефа и его напряжённую, багровую от гнева шею, на то, как он сжимал и разжимал кулаки. Однако болезнь, как бы это смешно ни звучало, дала мистеру Тайди пожизненный иммунитет от увольнения. Сидя в кресле, он вертел в руках стилус и вполуха слушал отчёт, заявленный коллегой-«игреком». Глаза из-под чуть приспущенных век наблюдали за его жестикуляцией, мимикой, а в мыслях крутилось бесконечное: «А ведь и я был таким живчиком, а ведь и я…» – Тайди, слушай внимательнее! – не выдержав, рявкнул шеф. Мистер Тайди улыбнулся в ответ. Если можно было назвать улыбкой кривую гримасу. «С треском! С треском бы вылетел!..» – так и читалось на яростном лице шефа. «Несомненно… С треском… Чтоб из-под подошв летели молнии и звёздочки…» В затуманенном сознании всплыл давешний бродяга. Мистер Тайди невольно поморщился. Будучи педантом и чистоплюем, он всегда презирал грязнуль. А уж таких – и подавно. Наверняка этот тип, презрев возможность переночевать в приюте, решил выспаться в привычном, полном микробов, коконе. Успел открыть мусоросборник с ещё не измельчённым мусором, выгреб его содержимое и задрых. Вот ведь удачливая тварь! Помеченная звёздочкой… И тут случилось странное. Мистер Тайди вдруг вспомнил школьные годы, которые в его теперешнем состоянии виделись ему с каждым разом всё реже и мутнее. Класс, миссис Эбигейл в клетчатом сарафане… И новенького мальчишку-сироту, сбежавшего из начальной школы. У него ещё был шрамик на лбу. Как раз в форме звёздочки. Они его всё Гарри Поттером дразнили. Ещё эта его фамилия – Гаррисон… и… – Тайди, что за выкрутасы?! Глаза шефа выпучились. Он чуть не подпрыгнул, когда Тайди внезапно вскочил, явив энергию, неожиданную для столь «болезного». – Я… мне надо… – пробормотал Тайди, бегая невидящим взглядом по сторонам. Затем встрепенулся. И, прокричав: – Один день без содержания! – со всей возможной скоростью бросился к выходу. «Лишь бы успеть… Лишь бы не опоздать!» – крутилось, вертелось, орало в мозгу. Вот квартал до дома, вот ближняя улица, вот поворот… Мистер Тайди свернул в переулок и издал победный клич. В мусорном домике поднялась обеспокоенная возня. Мистер Тайди бросился прямо к лежащему, преклонил колени в самую грязь и мусор. – Гаррисон… – прохрипел он, с надеждой вглядываясь в помятое лицо. – Гаррисон, это ты?.. В ноздри мистеру Тайди ударило перегаром. Бродяга рыгнул, чихнул. И наконец выдохнул: – Ну Г-гаррисон я, чё тебе… Ч-чё ты? Это заявление вмиг придало силы. Просветлев лицом, мистер Тайди ухватил знакомца за грудки и рывком поднял. – Пойдём, пойдём скорее! Бродяга промычал что-то. Подчинился. …Мистер Тайди тащил его к себе домой и чувствовал, как в груди колотится непонятное ликование. Мысль, пока несмелая, вдруг зародилась и выросла внутри. Этот Гаррисон, этот Гарри Поттер со звёздочкой на лбу, был его одногодкой, «зэтом», родившимся в один день с ним. Он спал и видел настоящие сны! И это – в тридцать пять лет!.. А если он способен на это… то и мистер Тайди сможет. *** Перво-наперво Гаррисон был отправлен в ванную. Там с него содрали смердящие обноски, как следует облили водой и на пять минут оставили отмачиваться. За это время мистер Тайди успел сбегать к ноутбуку и заказать по Интернету средство от вшей и блох. Приплясывая от возбуждения, он дождался, пока в окно голубем не ткнётся дрон доставки, принял пузырёк и поскорее кинулся обратно. Сверкая глазами, мистер Тайди тёр и отмывал Гаррисона с рвением уборщицы, маниакально помешанной на своей работе. Бродяга трезвел и хорошел, приобретая цвет голенького, чистенького, но всё ещё абсурдно волосатого младенца. Поэтому вскоре в ход пошли бритва и ножницы. Спустя полчаса мистер Тайди, ликующий и довольный собой, подвёл к зеркалу абсолютно нового человека. – Ну, как тебе, старина? Обновлённый Гаррисон, одетый в костюм Тайди пятилетней давности, издал губами непристойный звук и пожал плечами. – Ладно, пошли, покормим тебя! Суетясь хлопотливой хозяйкой, мистер Тайди усадил драгоценного гостя на лучший стул посреди стерильной кухни. Выставил почти всё содержимое холодильника на стол и пододвинул Гаррисону только что разогретый, веганский супчик. – Кушай, кушай! Мистер Тайди чуть ли не с умилением смотрел, как его однокашник хлебает подсунутое ему варево. Как, смелея на глазах, отправляет в рот одну подачку за другой, изредка похрюкивая: «Овощи… Сплошные овощи, так их и растак…» Не дожидаясь, пока Гаррисон насытится, Тайди начал задавать вопросы. Выяснилось, что сбежав из школы ещё мальчиком, Гаррисон так и не нашёл своё место в мире. Перебивался случайными заработками, то тут, то там, в основном бродяжничал, но от мук совести или самоуничижения не страдал. Такой уж был у него характер, «перекати-поле». Однако Гаррисон отличался поразительной неосведомлённостью о том, что творилось вокруг. И на жадный вопрос, как ему удаётся спать, опустил ложку и посмотрел на Тайди, будто на сумасшедшего. – В смысле, как удаётся? Ты чё, прикалываешься? Мистер Тайди моргнул. И, помедлив, начал объяснять. Под конец его речи Гаррисон расхохотался так, что остатки супа выплеснулись изо рта, и в щёку мистера Тайди шмякнулся недожёванный кусочек брокколи. – Ах вот почему ты такой кислый и тощий, как глиста!.. Мистер Тайди терпеливо ждал, пока Гаррисон не успокоится. Насколько он помнил, Гаррисон не обладал особой покладистостью, да и в друзьях у него никогда не ходил. Но Тайди был бы не Тайди, если бы не предложил ему взаимовыгодное сотрудничество. – Гаррисон, дружище, я тут подумал… «Дружище», ковыряющий в зубах вилкой, хитро покосился на него. Приподнял бровь, над которой сверкал шрамик-звёздочка. …Хотелось броситься на колени и возопить: «Научи меня, сэнсэй!», но мистер Тайди ещё не совсем приструнил в себе гордость. Честно говоря, его идея отдавала серьёзным безумием. Самым рациональным сейчас было сдать Гаррисона учёным, чтобы они-то, с их способностями и мозгами, смогли разгадать его секрет. Это могло занять месяцы, годы… Но где гарантия, что мистер Тайди доживёт до момента разгадки? А вдруг он сам успеет её разгадать, вдруг ему повезёт? Разум, что затупился от болезни, ещё пытался достучаться до бедного мистера Тайди. Но пробудившийся инстинкт собственника и надежда на чудо быстро отправили его в нокаут. И мистер Тайди предложил Гаррисону обмен: Гаррисон постарается научить Тайди спать, а Тайди – обеспечит Гаррисону убежище. – Ты же не хочешь отправиться к учёным? – Стать лабораторной крысой?! – вроде бы натурально ужаснулся Гаррисон. – Ну уж дудки!.. – А ведь ты обязательно ею станешь, если кто-нибудь чужой узнает о твоих способностях, – сладким голоском добавил мистер Тайди. – Вот и живи у меня, друзья должны помогать друг другу, ведь так? Гаррисон пробурчал нечто утвердительное и протянул ему ладонь, испачканную постным майонезом. А потом начался ад. *** Мистер Тайди знал: даром в этом мире не достаётся ничего. Нет боли и страданий – нет достижений. Настоящий, неподдельный сон, без всяких сомнений, был самым главным и желанным достижением, которое он всё не мог достигнуть. Мнилось, что ещё чуть-чуть – и ему удастся-таки разгадать тайну феноменального Гаррисона, ухватить удачу за скользкий хвостик… …Но пока это были только мечты и миражи. Напустив на себя глубокомысленный вид, Гаррисон сидел в любимом кресле мистера Тайди и вещал на манер пророка: – Лучше всего мне засыпалось в картонных коробках. Напихать туда побольше бумаги, утеплить, как следует… Потом колени к груди притиснешь, руками обхватишь – и сухая осень в такой берлоге нипочём. Лафа! Мистер Тайди корчился, морщился, кривился… Но выполнял советы, выбирая мусоросборники подальше от дома. Первая ночь в мусоре не принесла успеха. На вторую – мистер Тайди простыл и начал чихать. В третий раз дама, что обнаружила его в своём переулке, подняла визг и вызвала Службу очистки – Тайди едва успел убежать. Позднее, полируя себя мочалкой до красноты, мистер Тайди скрежетал зубами. И, роняя сопли на дно душевой кабины, тщетно пытался не расстраиваться… Гаррисон, тем временем, становился всё здоровее и здоровее. Щёки румянились, словно персики, манеры делались вальяжней. Похоже, находясь под крышей, он наконец-то вошёл во вкус такой жизни. – Кстати о вкусах! – Гаррисон облизнул губы – прямо кот, узревший сметану. – Знатный сон бывал у меня и после сытного обеда. Ну, когда основательно, до горла, набьёшь брюхо. Смекаешь, о чём я, дистрофан? То-то! Нужно есть мясо! Мясо, а не какую-то там траву! На следующий день, скрепя сердце, мистер Тайди купил у мясника тушку индейки. Но Гаррисон, стоявший сбоку в старом костюме Тайди, неодобрительно поцокал языком и ткнул пальцем в корзину, раздутую от изобилия мясных изделий: сосиски, сардельки, балыки, карбонаты, сало… – Ещё! – безапелляционно заявил бывший бродяга. Мистер Тайди вздохнул и снова раскрыл кошелёк. Позже, зеленея лицом, он смотрел, как Гаррисон лихо раскладывает покупки. Вскоре по кухне пошёл тошнотворный мясной дух. Когда приготовилась индейка, Гаррисон разделал её точными движениями хирурга, плюхнул на тарелку мистера Тайди истекающий соком ломоть и приказал: «Ешь!». Набить пузо оказалось легко. Сложнее – удержать всё внутри. Сытый Гаррисон уже храпел, когда Тайди, подгоняемый желудком, метнулся до туалета – да так и простоял в обнимку с унитазом всю ночь. Да, дело явно не спорилось… Настроение Тайди, поначалу радужное, вдохновлённое тем, что скоро он сможет увидеть настоящий сон, снизилось до минусовой отметки. В отличие от него Гаррисон, как мог, наслаждался жизнью. Он приспособился удивительно быстро и теперь медленно, исподтишка, менял квартиру под себя: разбрасывал конфетные фантики, забывал смывать в туалете, трогал вещи сальными пальцами… Мистер Тайди поначалу ярился. Но затем, вспоминая цель, быстро остывал. А потом и вовсе начал думать, что всё к лучшему: изменённое пространство, напитанное аурой и повадками Гаррисона, сможет помочь ему по полной прочувствовать его натуру… Приобщиться… Научиться сну… – А ещё супер-классный сон бывает после перепихона! – однажды заявил Гаррисон. Спрыгнув с подоконника, он прошагал к тумбочке, где стояла цифровая фоторамка. По-хозяйски схватил её и стал разглядывать портрет Эльзы. – Это твоя цыпка? Пригласил бы её, и мы… Смиренность мистера Тайди в этот момент дала сбой. Он решительно подошёл к Гаррисону, вырвал из его лапы фоторамку и засунул её в дальний ящик. – Э, да ты чего? – Я не буду её приглашать. Гаррисон фыркнул. Вдруг посмотрел на него по-иному. – Что, червячок сдох? – глумливо улыбнулся Гаррисон, выразительно посмотрев на ширинку мистера Тайди, и заржал. К блёклым щекам мистера Тайди прилила краска. – Ну ладно, ладно, ладно… – всё ещё подхихикивая, миролюбиво вымолвил Гаррисон, похлопав Тайди по спине. – Не сердись. Чё-нидь придумаем… И Гаррисон, конечно, придумал. Назавтра, придя с очередной «сходки» на работе, мистер Тайди обнаружил в своей кровати Гаррисона и неизвестную девку, спящих голыми среди вздыбленных простыней. …После, помахав «жрице любви» и выслушав пару ласковых от мистера Тайди («Она узнала, что ты можешь спать! Она тебя сдаст!..» – «Я сказал этой дурочке, что мне двадцать пять, дружище!»), Гаррисон предложил выпить в честь примирения. – Поверь, спиртяга – это во какой способ!.. Утешая себя близостью унитаза, мистер Тайди вздохнул и согласился. Ночь обратилась чистым сюрреализмом. Гаррисон пел на неком фантастическом языке, прыгал по кровати, ещё хранившей сладкий и порочный запах недавней развлекухи… Мистер Тайди, накаченный алкоголем, но без сна хоть в одном глазу, бултыхался по комнате сомнамбулой и всё время натыкался на странные расплывчатые предметы, пытался взобраться на постель, но та казалась высокой, будто Эверест. Да тут ещё Гаррисон включил Шкатулку снов и торжествующе заорал, когда аппарат случайным образом породил сон, полный голых, пляшущих амазонок-баб… Утро наступило незаметно. Гаррисон, которого от избытка чувств вытошнило прямо на мистера Тайди, распластался на полу. Ну а мистер Тайди… Мистер Тайди лежал без сна. И всё смотрел, смотрел и смотрел в потухший, белый, как саван, потолок. *** Состояние стало ухудшаться. Болезнь, которую так хотелось победить, словно ощутила угрозу и решила перейти в наступление: мистера Тайди стали посещать панические атаки и галлюцинации. Осознание того, что обязано произойти дальше, окрасило его волосы в преждевременную белизну. Гаррисон убеждал друга, что всё будет тип-топ: – Делай, как я! Делай в том же духе! – но его советы не приносили желаемого результата. Обстановка на работе накалялась: отчёты мистера Тайди теперь пестрели наиглупейшими ошибками, коллеги смотрели косо, а начальство втихую проклинало законников. Дом – его стерильный, вылизанный дом – превратился в помойку, где властвовал неунывающий гедонист Гаррисон. Попробовав все противные, но всё же терпимые средства, мистер Тайди перешёл на средства омерзительные: наплевать на гигиену; спать в одной кровати с Гаррисоном, плечом к плечу («Ты, главное, не лапай меня, окэ? А то я ведь врежу, если не то подумаю!» – предупреждал тот); собирать и съедать его экскременты… Мистер Тайди уже не понимал, что всё сильнее и сильнее скатывается в бездну безумия. Близкая смерть заволакивала разум, удушающей плёнкой опускалась на лицо. Тайди паниковал и искал новые идеи в древних, оцифрованных книгах по истории. Он гневно отвергал слабенькую, ещё живую мысль, что надо быстрее передать Гаррисона учёным. В то утро мистера Тайди отправили с работы домой. Шеф, видя его состояние, махнул на него рукой и прошептал вслед сердечное: «Скорей бы ты сдох!» Мистер Тайди добирался до дома медленнее обычного, а когда поднялся на свой этаж – узрел чудовищную картину. У входной двери лежал крепко спящий Гаррисон, вокруг которого мало-помалу собиралась толпа соседей. – Смотрите-ка, смотрите… – А ведь на вид ему больше тридцати… – Да он же из «зэтов», точно! Вы только посмотрите! – Он живёт у Тайди, я их вместе видела… Но он же… – Спит как младенец! – Но разве это возможно? – Феномен! Сенсация! – Надо бы сообщить, чтоб проверили… На этом месте с мистера Тайди сдуло всю заторможенность. Видно, экстремальная ситуация всё-таки смогла на краткое время побороть недуг. Он подлетел к толпе вихрем, без колебаний растолкал всех локтями, подобрал горе-соню и быстрей, не обращая внимания на возмущённый гул, открыл дверь. – Тайди, что за дела?! – Куда вы… – Кто он… – Да надо же позвонить!.. Плотно сжав губы, мистер Тайди захлопнул дверь перед самым наглым соседским носом, и в неё тут же врезался чей-то кулак. Следом загомонили взволнованные голоса: – Алло, алло, вы слышите? Тут… «Сволочи! Не отдам!!!» – проорал голос у Тайди в мозгу. Не теряявремени, он подтащил Гаррисона к раковине, бесцеремонно сунул головой в воду. Бывший бродяга замычал, встрепенулся, проснулся. – Бул… буль… Т-ты чего? Гаррисон попытался выпрямиться, лягнуть Тайди, но тот с немыслимой недавно силой приложил его о фаянс раковины лбом и прошипел: – Какого чёрта ты решил там спать?! Дурень! Тебя все видели! Захотел в лабораторию, крыса?! – Тайди, д-дружище, да я… – Просыпайся, нам надо бежать! Они уже позвонили куда надо!.. За дверью так и шумели голоса. Тайди метнулся к окну, обжёг взглядом пожарную лестницу. Вгляделся в полупустую улицу внизу и свою машину, которую на счастье не успел убрать в гараж. Миг – и он распахнул окно. Оскалился и обернулся на Гаррисона с таким видом, что тот невольно отшатнулся. – Лезь! …Спустя десять минут они уже мчали по трассе. Авторежим, позволяющий машине ехать без помощи водителя, был настоящим спасением: не будь его, Тайди, в теперешнем состоянии, не мог бы вести её вручную без риска разбиться. – Куда мы теперь, а? – осмелев, подал голос Гаррисон. – Подальше отсюда, – скрежетнул Тайди. Глаза, налитые кровью, выглядели зловеще. Но «подальше» оказалось не столь далеко, как хотелось. У начала лесополосы машина издала странный звук. Покашляла, покряхтела… И встала у обочины. Стоило чуть покопаться в нутре машины, чтобы понять: дело – дрянь. Прикрыв бледные веки, мистер Тайди выждал минутку, а затем посмотрел на сидящего Гаррисона. – Значит, теперь пешком. Вылезай! Для начала мистер Тайди решил углубиться в лес. На краешке сознания вертелась мысль, что уже сейчас за ними летит погоня. Вот они видят машину с нужным номером, вот идут по свежим следам, вот… «Нет, пока не думай об этом». Они шли мимо древних, разлапистых елей, обивали носы туфель о незаметные булыжники и голыши. Гаррисон поуспокоился и теперь зевал, отчего мистер Тайди, наоборот, волновался и разъярялся ещё больше. – Вот это лес, так его и растак! – с внезапным восторгом выдохнул Гаррисон. – Прямо ждёшь, что из-за того куста выпрыгнет викинг или какой-нибудь Робин Гуд, ха! – Или врач со скальпелем и шприцем. – Э, Тайди, не раскисай! – Гаррисон обернулся, ощутимо хлопнул его по плечу. – Ты ещё тот паникёр и нытик. Нич-чё, выкрутимся, замаскируемся… Ночевать в мусоре ты уже умеешь! – добавил Гаррисон и беззаботно заржал на весь лес. Куст бузины трепыхнулся, словно за ним и правда был кто-то. Потом вылетела птичка. Мистер Тайди проводил её взглядом. Снова перевёл взгляд на куст. Прищурился. Викинги, Робин Гуд… – Будем с тобой путешествовать вместе… То тут, то сям… Квартирка у тебя – чудо, но иногда свободы не хватает, понимаешь? Сво-бо-ды! А сон… – Гаррисон замялся. – Научишься… наверно… «…Или помрёшь, а я дальше пойду. С песенкой на губах», – додумал за него мистер Тайди и непроизвольно ощерился. – Ты чё? Живот прихватило? А я говорил, больше мяса ешь, травоядный ты мой! «…Ага, и дерьма твоего побольше. Вот только ни сна от этого, ни силы…» – Спокойно, не пропадём! Вот меня однажды так стукнули по башке, мне и двадцати не было. Думал, всё, кирдык, околею. А тут – вот он я! Из любой передряги вылезу. И тебя вытяну. Не ссы, дружище! «…Какой я тебе дружище, чёртов неряха…» И тут паззл сложился в жутковатую картинку. Викинги, учебники истории, враг, а не друг, сила – всё это заставило Тайди остановиться в тот миг, когда Гаррисон ругнулся и присел, потирая лодыжку: – Вот зараза! Обломок долбанного корня, так его и растак! Аж до крови впился! Гаррисон ещё потирал раненое место, когда его, сидящего, внезапно накрыла тень. Гаррисон посмотрел вверх – и застыл. – Тайди, ты чего? Мистер Тайди стоял прямо над ним, приподняв руку, в которой засел здоровенный заострённый булыжник. Почти не моргал. Но растягивал губы в странной улыбочке. – В древности, – медленно произнёс Тайди, – чтобы получить силу врага, победитель съедал его сырое сердце… – Ты чё городишь, Тайди? Гаррисон попытался встать, но мистер Тайди выплюнул: – Сидеть! И, видимо, что-то такое было в его лице, отчего Гаррисон оцепенел, побледнел и понял, что ему только собирались сказать. – Сейчас не древность. И мне не нужна твоя сила. Только твои сны. Мистер Тайди облизал сухие губы. Улыбнулся пошире. – Мне нужно съесть твои мозги, старина. Ничего личного. – Ты… Т-ты чокнулся!.. – Поверь, так будет лучше для нас обоих. Ещё чуть-чуть – и нас догонят, тебя отдадут на опыты… Сколько ты выдержишь в стерильной лаборатории, а? Вот-вот… Скрюченные пальцы на булыжнике побелели. – Лучше – быстрая смерть. Съем твои мозги, закопаю тебя, да убегу. Мне повезёт! Никто не узнает о моих новых способностях. А ты поможешь другу. Так что… Прощай, Гаррисон. Рука пошла вверх, чтобы с размаху нанести убийственный удар. Но Гаррисон, которому хотелось жить, успел быстрее. – А-а-а-а! От вопля – громкого, будто у армии, перешедшей в наступление, – у мистера Тайди заложило уши. Камень уже опускался, когда Гаррисон мячиком подхватился с земли и, отводя удар левой рукой, заехал ему в лоб кулаком правой. Боль. Вскрик. Темнота. …Постояв минуту над поверженным экс-другом, Гаррисон сплюнул, покачал головой и устремился в заросли. Скоро он тенью растворился в лесу. Мистер Тайди валялся без сознания долго. Когда пришёл в себя – дезориентированный, с гудящей головой – он какое-то время безотчётно полз в никуда, похожий на полудохлую, полураздавленную гусеницу. Силы покинули его у корней дуба – узловатые, приподнятые над землёй, они образовали некое гнездо, где можно было укрыться. Милое, уютное гнездо, пахнущее палой листвой и влажными грибами. Мистер Тайди свернулся калачиком. Закрыл глаза. И, не ведая, что творит, погрузился в сон. Так его и нашли. *** …Лампа ослепляла, как солнце, но при этом ни капельки не грела. Пахло знакомой дезинфекцией и чем-то ещё. Чем-то острым. Потом наверху возникли фигуры в очках, аккуратных шапочках и масках. Глядя на них, мистер Тайди зевнул и закрыл глаза. Следом засвистел-зашелестел шёпот: – Практически не бодрствует… Долгая фаза сна… «Поколение Z»… Уже месяц здесь… Феномен… Феномен… Феномен… – Нужно проверить… Нужны ещё испытания… Нужна операция… Мистер Тайди опять приоткрыл веки. Улыбнулся блику, что нёс на себе отточенный скальпель, и опустил веки вновь. Тело расслабилось, поплыло по незримым волнам… Кошмар был прекрасен.Вакансия твоей мечты
– Работы… нет? – хрипло повторил Джек, чувствуя, как стремительно холодеют пальцы. Секретарша – тонкие очки под стать губам, нервный крысиный нос – окинула его неприязненным взглядом. – Нет. Сказала же! Вы глухой? – Я… Погодите минутку… Ведь объявление… – Джек лихорадочно закрутился на месте, хлопая по карманам в поисках заветного листа. – Вакансия закрыта. Опоздали, – отчеканила секретарша и потянулась за табличкой: «Обед». – Мисс… Подождите… Мисс! Джек метнулся к ней, попытался просунуть в окошко найденный наконец листок. – Пять вакансий! Здесь сказано: «пять»! Неужели все… Окно конторки захлопнулось, чуть не прищемив ему пальцы. Джек отпрянул. А спустя секунду – рванулся обратно, ударил кулаком по стеклянной, прозрачной перегородке. – Эй! Как ни в чём не бывало, секретарша подводила глаза, противно округлив ярко накрашенный рот. Ещё удар. – Эй! Даже не вздрогнула. Зубы стиснулись так, что заныли челюсти. «Работы нет!» Стерва. Стерва! Джек вихрем развернулся на каблуках и пошёл – почти побежал – к выходу. Всё внутри скрутилось в тугой клубок; неистовое жжение подбиралось к глазам, и он знал, что будет, когда оно наконец подберётся. Джек резко остановился, зажмурился. Он. Не имеет. Права. Раскисать. Не имеет!.. Джек оскалился, зарычав недобитым зверем, в клочья разодрал бесполезное объявление и вывалился на улицу. Споткнулся, едва не сбив с ног какого-то хлыща в красном пальто, и, не разбирая дороги, двинулся вперёд. Лицо полыхало. Очнулся он в переулке: незнакомом, однако, таком же тесном, мокром и загаженном, как и любой другой переулок Линдона. В голове звенело. От голода, разочарования… И злости. Джек привалился к влажной, пахнущей плесенью, стене. Вытянул перед собой руки. Медленно сжал пальцы, рассматривая кулаки… Мощные, в переплетениях крупных вен, они заметно дрожали, как, бывало, подрагивали высохшие кулачки престарелых. Дрожащие, бесполезные руки. Руки, что не в силах вытянуть счастливый билет. Джек сполз по стене и скорчился меж двух мусорных баков. Пальцы крепко вцепились в волосы. Перед глазами замелькали вспышки картин. Зябкое утро. Решётки ворот с острыми пиками наверший. Две сотни грязно-серых кепи, лихорадочных глаз и стиснутых в нитку ртов. На балконе дома за воротами – высокая, подтянутая фигура. Блестит отпаренный шёлковый цилиндр. Трепещет в руке веер из «рабочих билетов». Ни пятьдесят, ни сто… Тридцать бумажек счастья – для тридцати отчаянных везунчиков. Ну, кто сегодня будет работать в доках? Кто заработает на ужин для Салли-Мэри-Нэнси, купит шоколадку для Томми-Элли-Джесси? Кто? Вспышка. Веер взлетает в воздух. Рты синхронно раскрываются. Нескончаемый, рвущий барабанные перепонки, вой. Сломанные пальцы, свёрнутые набок носы, оторванные уши. Крик, хруст, кровь… А над всем этим – магнат: шёлковый цилиндр, презрительная усмешка, толстая сигара. И пепел, что стряхивается на дерущихся внизу работяг. Вспышка. Джек вздрогнул. На лицо скатилась капля дождя, потом – ещё одна, и ещё… Небо темнело к ночи, от стены уже веяло могильным холодом, а в затёкших ногах началось колотьё. Надо возвращаться. Джек поднялся, чувствуя, как дёргается щека. «Проклятый Линдон. Проклятая безработица! Ненавижу вас! И Дауэр, и Бакигемский дворец, и себя… Всё, всё ненавижу!..» Хотелось задрать голову и проорать это в темнеющее над зловонным переулком небо. Проорать да остаться здесь, только бы не домой, чтобы снова увидеть потухший взгляд Лайзы, впалые щёки Роба и Вэнди… Его маленькой Вэнди, что мучилась диабетом, и без работы её нельзя было спасти. В глазах всё-таки защипало. Джек яростно стёр слёзы кулаком и пошёл из переулка. Тихий, коварный убийца-холод подступал всё ближе. Инеем выбеливал волосы, выстуживал тело – медленно, неотвратимо, исподтишка… Сопротивляться холоду было не впервой. Поэтому Джек поднял воротник поношенной куртки, сунул руки поглубже в карманы – перчаток у него давно не было – и, выпуская облачка пара, зашагал в свете газовых фонарей. – Эй, малый! Джек резко остановился, оглянулся через плечо. – Где в этом чёртовом лабиринте Барнаби-стрит? Даю пенни за информацию, два – если проводишь! Отпаренный шёлковый цилиндр. Белые перчатки. Левая рука небрежно подкидывает часы-брегет, поблескивающий в полутьме. …Чистое серебро? – Ну так что? Не стой, как чурбан! – притопнул ногой незнакомец. Неместный. Одинокий. Богатый. Джек облизал вдруг пересохшие губы. Непроизвольно поправил шарф, прикрывающий половину его лица. Мельком огляделся по сторонам. В голове метались и звенели мысли: точь-в-точь новенькие пенни в свинье-копилке, что так и не получила Вэнди на Рождество. Ни припозднившегося кэба… Ни полицейского… Богатый… – Ну? …А ещё – глупый. – Не волнуйтесь, сэр. Я знаю короткую дорогу, – помедлив, отозвался Джек. И шагнул к нему, вытаскивая из кармана крепко сжатый кулак. *** Его нашли на следующий день. Лайза раскладывала по тарелкам гуляш, в тесной комнатке витал сытный мясной запах, и домочадцы несмело улыбались, чувствуя на щеках непривычный румянец. Первый удар в дверь заставил улыбки погаснуть. Джек уронил вилку с недоеденным куском и неловко поднялся, шаркнув ножками стула. Острый коготок страха прошёлся вдоль позвоночника, отчего сердце мигом дало перебой. Второй удар. – Открывай! Именем Королевы! Дойти до двери Джек не успел. Третий удар сорвал её с петель, и внутрь вломились двое в островерхих чёрных шлемах. – Он? – обернувшись, спросил у кого-то один из полицейских. – Он, – услышал Джек и со вспышкой животного ужаса увидел, как в комнату, прищурив подбитый, заплывший глаз, входит третий. Взгляд его был убийственным. – Вот мерзавец! Он это, точно он! – трещоткой затараторила просеменившая следом домовладелица. – Заплатил мне вчера аж за месяц вперёд! А я ещё думаю: да откуда у этого остолопа денежки, он ведь… Синхронно кивнув, полицейские набросились на Джека: деловито и слаженно, как дрессированные доберманы. Лайза вскрикнула, маленький Роб метнулся вперёд, отчаянно вцепился во вражескую штанину, но полицейский не глядя отшвырнул его прочь; лёгкое тельце ударилось о стену – и обмякло. Джек взревел. Изо всех сил толкнул ближайшего полицейского, пытаясь высвободить руки, но холодный металл уже сомкнулся на запястьях, наручники щёлкнули, а следом – на затылок обрушилась дубинка. Все звуки разом смолкли. Джек дёрнулся и провалился в кромешную темноту. *** Ты преступник, Джек Тилли. Пре-ступ-ник. Эти слова были написаны всюду: на узкой, с тощим матрасом лежанке, на мглистом, цвета стали, потолке. Даже решётка на окнах была испещрена тоненькой вязью букв, что вгоняли его в такое отчаяние. Джек закрывал глаза и всё равно видел их, словно выжженных с внутренней стороны век; вздрагивал, распахивая глаза снова, – и буквы-насмешки проступали в самом воздухе, чтобы, кружась в издевательском танце, заполнить собой всю камеру. Ограбленный франт не станет жалеть денег, подумал Джек. Его упекут как можно дальше и на как можно дольше. Кто знает, быть может, он выхлопочет для него и петлю… Джек встряхнулся, спрыгнул с лежанки и принялся мерить шагами камеру. Туда-сюда, туда-сюда. В голове истерично вопила паника, и Джек до крови прикусил кулак, чтобы она не вырвалась изо рта воем. Плевать, что будет с ним. А вот что – с ними? Вой прорвался. Дикий, совершенно нечеловеческий вой. Сколько времени понадобится, чтобы сдать его семью в работный дом, туда, где почти без отдыха и сна урабатываются до смерти сотни таких же должников? Туда, где трёхлетние дети упаковывают миллионы спичечных коробков в сутки, чтобы получить в конце дня мизерный ломтик хлеба и полкружки прогорклого молока? И он, своими же руками… Болван, тупица, идиот! Джек бросился на лежанку вниз лицом и заплакал. Он не услышал, как протестующе звякнул замок. Дверь скрипнула, кто-то зашёл и грубо встряхнул его за плечо. – Поднимайся, ты! Джек встрепенулся и сел, увидев стоящего рядом тюремщика. – Что… Уже… – он запнулся. – Вешать?.. – Не совсем так, – раздался неожиданный голос у двери. Подпирая косяк, там стоял смутно знакомый человек в ярко-красном пальто. – Но кто… – сглотнув, начал Джек. Человек улыбнулся. Сверкнули мелкие, острые, как у хорька, зубы. – Собирайтесь, мистер Тилли. Для вас есть вакансия, – только и сказал он. *** Резковатый, чуть хлебный вкус пива приятно обволакивал пересохшее горло. Джек прикладывался к стакану ещё и ещё, с каждым разом чувствуя, что от него всё больше ускользает смысл происходящего. В пабе «Развесёлый Билли» царил всегдашний хаос: произносились пафосные тосты, вдребезги разбивались толстодонные стаканы, хрустела в безжалостных челюстях поджаренная до корочки рыба… Но в углу у барной стойки было спокойно и темно; именно сюда привёл Джека его удивительный незнакомец. Допив, Джек стёр с верхней губы прилипшую пену и вопросительно взглянул на соседа. Тот смаковал коктейль с вишенкой, не забывая цепко поглядывать по сторонам. Вид у него был жизнерадостный, едва ли не исступленно-восхищённый, движения – по-птичьи точные и стремительные. По выходу из тюрьмы он устроил Джеку настоящую гонку, повергая в шок всякий раз, когда надо было переходить улицу. Джек содрогнулся, вспомнив, как он, невзирая на вопли и отборную ругань кэбменов, непоколебимо-уверенно пошёл в самую гущу движения и лишь чудом разминулся со смертью, бегущей к нему со всех копыт. Заметив, что стакан Джека опустел, незнакомец выплюнул соломинку и повернулся к нему всем лицом. – Итак, мистер Тилли. Ваши нервы успокоились? – Да, сэр, благода… – Вот и славно. Перейдём к собеседованию, – радостно перебил его человек, хлопнув по барной стойке рукой. На пальце, поймав луч света, вспыхнул явно недешёвый перстень-печать. «Звезда», – мимоходом заметил Джек и с готовностью воззрился на соседа. Кожа его была тусклой, лицо – худым и каким-то кривоватым, но впечатления голодающего он не производил. Под красным пальто виднелось нечто чёрное, вроде сутаны, однако, без белого пасторского воротничка. Говорил он слегка нараспев, с неким неуловимым акцентом. В который раз улыбнувшись Джеку, он снова продемонстрировал острые зубы и задал первый вопрос: – Вы женаты, мистер Тилли? – Да, сэр. Уж десять лет. – Жена работает? – Да, сэр, конечно! И прачкой, и уборщицей, но… – Денег всё равно не хватает, так? Джек ссутулился, сжался. – Так. – Сколько у вас детей, мистер Тилли? – Двое. Роб и Вэнди. – Но были ещё? Джек вздрогнул, наткнувшись на пристальный, испытующий взгляд, и, отведя глаза, тихо выговорил: – Были, сэр. Они не дотянули и до года. Лихорадка. Он словно поперхнулся и замолчал. Тонкопалая рука вдруг легла ему на плечо, стиснула его с неожиданной силой. – Спокойно, мистер Тилли. Прошлые беды – ничто. Вздохнув, Джек запоздало кивнул. – Кем вы работали, мистер Тилли? – Был грузчиком. Докером. Разнорабочим. – Прекрасно. С физическими нагрузками сталкивались, – удовлетворённо улыбнулся незнакомец и, понизив голос, спросил: – Вы ведь служили в армии? Стрелять умеете? – Да, но какое значение… – Самое прямое, – заявил человек, не переставая улыбаться. – Вы… Послушайте, сэр… – Джек замялся, кашлянул, бросил взгляд на опустевший стакан, потом – на собеседника. – Я вам благодарен. Чертовски благодарен! За то, что вытащили меня из каталажки, за выпивку эту… Да вот всё в толк не возьму… И кто вы, и что за вакансия такая… Больно всё… Темните, что ли… В глазах соседа заплясали весёлые искорки. – Не волнуйтесь, мистер Тилли. Орден Святейшей Звезды работает исключительно во благо. Ничего криминального. Вы не вернётесь за решётку. – Рад слышать. Но что… – Мы предлагаем вам охоту. Оплачиваемую охоту. Джек моргнул. Медленно открыл и закрыл рот. В сознании пронеслась картинка: хищные джентльмены в твидовых костюмах с кожаными заплатками на локтях, стайка звонких биглей, что с лаем гонит по вересковой пустоши лису, руки в замшевых перчатках, которые стискивают длиннющие двустволки… – Охота? На кого? – О, вы получите совершенно уникальную дичь, – довольно хохотнул собеседник, вытягивая со дна своего стакана вишенку. Джек оторопело наблюдал, как он прожёвывает её и вновь поворачивается к нему. – У вас есть время подумать, мистер Тилли. Предлагаемая нами работа – абсолютно добровольна. Все подробности вы узнаете позже. Так сказать, на втором этапе. Когда сочтёте себя готовым – милости прошу вот по этому адресу, – человек встал и протянул Джеку вытащенную из кармана визитку. – А пока – всего хорошего, мистер Тилли. Человек чуть склонил голову, бросил на барную стойку пару новеньких монет и, не добавив больше и слова, стремительно пошёл к выходу. – Всего… – пробормотал Джек, разглядывая карточку. Она была тонкой, из блёклой бумаги с простым обрезом. На лицевой стороне был напечатан адрес – всего одна строчка, зато на обороте значилось написанное от руки имя. Джек прищурился, поморгал и беззвучно, одними губами, прочитал два слова: «Инквиус Зиттер». *** – Боже, храни Королеву! Боже, храни Королеву! Восторженные крики, рукоплескания со всех сторон. Толпа ликует, машет пёстрыми, в три цвета, флажками. Золочёная карета степенно едет мимо людей, и Королева, уже вдовствующая, прозванная Чёрной Виндорской Вдовой, обводит каждого ещё не потерявшим зоркости взглядом: поднята в царственном жесте пухловатая, белая рука, чуть изогнуты в полуулыбке бледные губы. – Она смотрит на тебя! Гляди, Вэнди! – шепчет Джек сидящей на плечах дочке, и та радостно вскрикивает, что было силы машет флажком. Какая удача! Какая честь! Вот после этого ему обязательно повезёт, думает счастливый Джек, но Вэнди внезапно содрогается всем телом. В ушах – мгновенная тишина. Словно разом провалился под воду. Мельтешат флажки, толпа что-то кричит и ликует, но рты раскрываются без единого звука. Маленькие ботинки скользят по плечам, Вэнди заваливается назад… И падает. *** Он проснулся от собственного крика. Сердце нестерпимо жгло, всё тело покрылось миллионом бисерин холодного пота. Глотнув воды, Джек долго сидел на краю постели, спрятав лицо в дрожащих ладонях. А когда опустил руки – перед ним уже стоял Роб. – Пап. Нас ведь скоро разлучат, да, пап? В работный дом сошлют? – Ох, Робби… Джек притянул сына к себе, крепко обнял за тощие плечи. – Я придумаю что-нибудь. Обязательно придумаю. – Разок уже придумал, – заметил сын, шмыгнув носом. Джек почувствовал, как лицу вдруг стало горячо. – Я найду нормальную работу. Обещаю тебе. Вам, – твёрдо сказал он. Но голос предательски дрогнул. Роб вытер нос чумазым кулаком и высвободился из отцовских объятий. Завтракали в полном молчании. Роб украдкой скармливал Вэнди свою порцию, Джек не ел вовсе и, спрятав руку в карман, всё мял в пальцах давешнюю карточку. «У вас есть время подумать, мистер Тилли». Что ж. Он подумал достаточно. Джек встал из-за стола и стал надевать пальто. *** …Дом выглядел настоящим ветераном боевых действий: обшарпанный, кособокий и сплошь рябой от пятен плесени на фасаде. Обломки стекла торчали из его окон, словно осколки выбитых зубов, а у чёрного входа, через который, судя по визитке, можно было попасть в нужный офис, воняло столь гадостно, что Джек, до чего уж привыкший к городским ароматам, изо всех сил зажимал нос. Дверь оказалась не заперта. Джек вошёл, оглядел замусоренную кухню и, пробравшись сквозь баррикады из тронутых гнилью мешков и разбитых ящиков, очутился в зале с винтовой лестницей, штопором уходящей вверх. Ступеньки протестующе взвизгивали под ногами, шаткая конструкция угрожающе виляла из стороны в сторону, мелко подрагивая всякий раз, когда Джек, чувствуя, как сердце ухает в никуда, тихо чертыхался сквозь зубы. Первый пролёт, второй… Он резко остановился, увидев дверь, на которой была намалёвана звезда. Сглотнул комок в горле и, мгновение подумав, постучал. Секунда тишины – и знакомый голос, от звука которого внутреннее напряжение вдруг отпустило: – Входите! Джек пригладил волосы пятернёй и шагнул в комнату. *** Белёные извёсткой стены. Белые, как дневной свет, что режущей болью отдаётся в глазах после долгой темноты. Огромная, почти абсолютная пустота, не считая аккуратного столика на львиных лапах, за которым и сидит Инквиус Зиттер. – А-а, мистер Тилли! Рад вашему визиту, весьма рад! – острозубо улыбнулся он, поднимаясь и вытягивая узкую ладонь для рукопожатия. – Доброго дня, сэр. Я подумал и… Мне бы побольше узнать о работе. Вы обещали… – И непременно сдержу обещание! – заверил Инквиус, ставя галочку на лежащем перед ним листе бумаги, и мастерски быстро свернул его в идеальный свиток. – Прошу за мной, мистер Тилли, – добавил он, сделав приглашающий жест рукой. Джек с готовностью пошёл к выходу, но Инквиус, не дойдя до двери десятка шагов, неожиданно свернул вправо: туда, где в белоснежной стене виднелась неглубокая ниша, обрамлённая аркой из лепнины. Достигнув арки, Инквиус приложил к чудной завитушке на лепнине свой перстень, а затем – ступил внутрь. – Мистер Тилли? Что-то не так? Джек открыл было рот, потом закрыл и медленно помотал головой. Внутренний голос настойчиво обзывал его идиотом, купившимся на предложение психа. – Тогда не стоит терять времени. Здесь вовсе не так тесно, как вы думаете, – заговорщически подмигнул ему Зиттер и, стоя в нише, небрежно опёрся об арку. По виску скользнула капля пота. Джек неуклюже попятился. Остановился. Стиснул кулаки. И, задержав дыхание, шагнул вперёд. *** Вспышка белого пламени. Будто нокаут, что вдарил в него, вышибая все зубы, заставляя вибрировать от боли каждую косточку… Тело вмиг потеряло вес, глаза ослепли, зато воздух загустел, стал плотным и каким-то маслянистым. Но когда горло уже напряглось, чтобы исторгнуть душераздирающий вопль, страшная слепота вдруг исчезла. Они стояли в узком коридоре, освещённом огнём десятка факелов. На грубом камне, что сменил чистенькую извёстку стен, плясали багровые отсветы. – Добро пожаловать в мой офис, мистер Тилли, – объявил Инквиус Зиттер и тут же расхохотался, словно сморозил удачную шутку. – Офис? – тупо переспросил Джек и, повернув деревянную шею, воззрился на то, что осталось за спиной. Там находилась сплошь замурованная ниша под аркой, выложенной чёрными и белыми камнями. – Офис. Так точно. Подробности работы не обсуждают в простой приёмной, – насмешливо отозвался Зиттер, и Джек невольно подметил, что его странный акцент стал куда заметнее. Пальцы Джека опасливо дотронулись до камня. Шершавая поверхность была твёрдой и неподатливой. Никакого прохода. Никакого… Портала? – Разумеется, здесь ничего нет. Ведь вам ещё не выдали его, – ответив на невысказанный вопрос, ухмыльнулся Зиттер и указал на свой перстень. – Что это за место? – просипел Джек, опустив сжатую в кулак руку. – Что это за мир – вот правильный вопрос! – нравоучительно воздев палец, произнёс Инквиус. И пошёл по коридору, вынуждая Джека следовать за ним. – Вселенная искрится миллиардами самобытных миров. И мой – один из них, мистер Тилли, – вещал Инквиус Зиттер, пока они шли вдоль закреплённых на стенах факелов, спускались по узким лестницам и вновь поднимались. Изредка на их пути встречались люди, закутанные в чёрные, до пят, хламиды: они кланялись Зиттеру, называя его «братом Инквиусом», и степенно шли дальше; иногда на стенах возникали гобелены с изображением знакомой звезды, и тогда Инквиус останавливался и кланялся звезде сам… – Орден Святейшей Звезды освещает этот мир, стремится сделать его лучше, благостней, чище… – вдохновенно говорил Инквиус, размахивая широкими красными рукавами. – Но есть то, что препятствует нам. Джек заметил, как на худом лице Инквиуса появился неприятный, почти звериный оскал. Но затем он взял себя в руки и, покосившись на Джека, деловито продолжил: – Вы – наша надежда, мистер Тилли. Вы и подобные вам… – Подобные мне? – не вытерпев, перебил Джек. – Люди из других миров – сильные, мужественные люди – которых Звезда помогает отыскать и призвать на службу… Дальше Джек уже не слушал. Коридор кончился, глаза резанул свет, а по волосам прошёлся ледяной ветер. Они вышли на стену, что окружала невиданно огромную цитадель. Около них и внизу, во дворе, сновали люди: в основном, крепкие, вооружённые до зубов – и сплошь мужчины. Да такие разные, что у Джека перехватило дух: тут были и лысые, густо-татуированные гиганты, и шестипалые, синелицые типчики, и жилистые, матёрые на вид бойцы, в говоре которых угадывались окраины Линдона, а также многие, многие другие, вооружённые до зубов. Джек усмотрел отточенные алебарды, мечи, луки со стрелами и арбалеты… – Что здесь творится? С кем у вас война? – вихрем обернувшись к Зиттеру, спросил Джек. – Наш враг – это… – начал было тот, но конец фразы потонул в жутком рёве сигнального рога. – Летят! – Сейчас вы всё поймёте, мистер Тилли, – судорожно облизав губы, прохрипел Инквиус и вытянул руку вдаль. Джек проследил направление взглядом и поначалу не увидел ничего, кроме быстрых, хаотично летящих точек на горизонте. Пристраиваясь у зубьев парапета, справа и слева от него уже припадали на одно колено стрелки. Инквиус Зиттер сунул ему в руки арбалет. – Будьте готовы, мистер Тилли! Цельтесь прямо в сердце! – В сердце ко… Струя зелёного пламени ударила в соседа слева и сбросила его во внутренний двор цитадели. Тошнотворный хруст, резко оборвавшийся вопль – а вокруг уже вовсю стреляет пламя, которое выпускают… – Матерь… Божья… То, что Джек принял за птиц, вовсе не было птицами. По ветру хлестали не крылья, а пёстрые лоскуты одеяний, что облегали стройные лёгкие фигуры, летящие по воздуху на обломанных ветках. Рваными грозовыми тучами метались волосы, кривились губы, произносящие всё новые и новые заклятья. Но вот первая летучая всадница словно поперхнулась и соскользнула с ветки. За ней – ещё одна. И ещё… – Стреляйте, мистер Тилли! – толкнув ошарашенного Джека, проорал Зиттер. – Они хотят пробиться к пленным! Не дайте им этого! Пламя ударило совсем близко, но рука не ощутила убийственного жара, только быстрое тепло. В ушах кричали голоса бойцов, гулко стучала кровь, и арбалет вдруг заскользил во вспотевшей ладони. – Стреляйте же, мистер Тилли! Они неслись на цитадель. Бросались вперёд и гибли в отчаянной попытке пробиться, чтобы спасти своих… Или умереть. Внезапно Джек встретился с ведьмой взглядом. Зубы её тут же оскалились, лицо перекосила гримаса лютой ненависти. Губы выплюнули неведомое проклятье, и белая рука резко откинулась назад, словно зачерпывая нечто невидимое для удара. – Стреляй! – голос Зиттера скрежетнул металлом. Пальцы дрогнули. И сдавили спусковой крючок. Болт влетел прямо в сердце. Пёстрое одеяние вмиг украсилось влажной кровяной розой, рука безжизненно упала, ещё цепляясь скрюченными пальцами за воздух, а потом стала падать и ведьма. Она летела вниз, крутясь в бешеном вихре, и, ударившись о землю, осталась неподвижно лежать – изломанная, разбитая, точно фарфоровая статуэтка… Инквиус Зиттер выдохнул, быстрым движением стёр холодный пот со лба. – Глаз – алмаз, мистер Тилли! Далеко пойдёте! – с лучезарной улыбкой похвалил он, хлопнул окаменевшего Джека по спине и вложил в его нагрудный карман толстую пачку денег. *** …Как говорил Инквиус Зиттер, никто не знал, когда появилась первая ведьма, никто не помнил, когда свершилось первое магическое убийство. Ведьмины дары пробуждались в людях быстро и хаотично, то тут, то там в разных городах… И в юных, и в старых обитательницах мира… И вскоре весь этот мир забился в жестокой лихорадке войны. Орден Святейшей Звезды возглавлял сопротивление, старался подавить любой росток магии в самом зародыше, укрощал его сталью и серебром… Но силы были неравны, и святость братьев уступала в поединке с колдовской одержимостью. Ход войны переломило откровение, что явилось основателю Ордена во сне: Вселенная искрится миллиардами самобытных миров, и рождённый в одном мире – практически неуязвим в другом; его убивает лишь то, что создано в его мире. И так же было с ведьмами. Звезда помогла открыть порталы, и скоро братья-разведчики привели на войну наёмников из иных миров. Среди них были и закалённые в битвах, профессиональные бойцы – ветераны, что недавно отвоевали в своём мире. И неопытные новички, одиночки с потенциалом, на коих прицельно указывала Звезда, – те, кто старался выложиться на все сто и с блеском выполнить поставленную перед ними задачу. Для них Охота на ведьм была просто работой, которую необходимо выполнить, получить заслуженную награду – и свалить. …Но были и другие. Для некоторых эта Охота становилась немалым развлечением. И деньги здесь были уже ни при чём. Потемнев лицом, Джек наблюдал, как один из Охотников тащит мимо него молодую ведьму: волосы намотаны на крепкий кулак, на белом лице уже краснеет паутина кровоподтёков. – Шевелись, дрянь! – Охотник отвесил обмякшей было ведьме затрещину, от которой у той чуть не сломалась шея. – Сейчас мы с тобой поговорим… «Это – война. Ты в эпицентре боевых действий», – сжав зубы, в который раз напомнил себе Джек. Но беспомощная ярость всё равно поднималась из глубин сердца, и пальцы, что стискивали арбалет, невольно тянулись к спусковому крючку. Попав в плен, ведьмы становились просто напуганными женщинами, девушками, девочками… И он никак не мог избавиться от этой мысли. Работа с каждым днём становилась всё ненавистней. Теперь дома всегда была горячая еда, новенькая, добротная одежда сменила обноски, а домовладелица прекратила брюзжать и всякий раз встречала его елейной улыбочкой. Но Вэнди совсем не становилось лучше, и, сколько бы денег ни приносила его проклятая работа, их всё равно требовалось всё больше и больше… Джек давно прекратил вести счёт убитым и пленённым ведьмам. Седина, что раньше серебрилась только на висках, теперь инеем покрывала всю его голову. Ему было тошно от вранья о работе, которым приходилось пичкать домашних, но более всего – тошно от самого себя. Каждую ночь он просыпался от кошмаров и, лихорадочно дрожа, бежал к раковине, чтобы вымыть руки. Целых полчаса он тёр их без всякой пощады, но зрение продолжало играть с ним злые шутки, превращая мыльную пену в тёмную, липкую, чужую кровь… Однажды ночью проснулась Лайза. – Джек? Почему ты плачешь?.. *** В подземелье было зябко, сумрачно. Облачка пара, словно крохотные призраки, тянулись изо рта и ноздрей, чтобы медленно раствориться в стылом воздухе. Неверный свет факелов выхватывал из сумрака ряд одинаковых камер: в каждой из них скорчилась тёмная фигурка, что изредка поскуливала, будто раненое животное. Холодно поблескивали решётки, да порой звякали цепи, что крепились к серебряным оковам… Слыша звон металла, Джек всякий раз прикладывался к фляге. Бренди обжигало рот и на краткое время поднимало настроение. Но затем взгляд падал на кольцо с остроугольной звездой – и кулак сжимался, как для удара. Зубы стискивались до ноющей боли в челюстях, а в голове начинала бешено кричать совесть. «Сколько из этих пленниц ты упрятал в тюрьму? Сколько, Джек Тилли?» «Ни одной», – мрачно отзывался Джек, крепко закусывая губу. В последнее время он предпочитал разить ведьм наповал: стрелять в сердце, лишь бы не видеть, как их тащат в крепость и мучают, выясняя, где скрываются их приспешницы. На него уже косились, но Джеку было плевать. Как плевать на то, что… – Пить! Умоляю, пить!.. Вздрогнув, Джек обернулся – и невольно отпрянул, заметив, что сквозь решётку к нему тянется рука в лохмотьях. Но спустя миг – несмело шагнул обратно. Рука ведьмы неудержимо тряслась: тонкая, почти детская рука с широким серебряным браслетом на запястье, от которого в глубину камеры тянулась крепкая цепь. В отсветах пламени чётко вырисовывалось лицо – мучнисто-белое, украшенное фиолетовыми синяками – и прыгающие, все в корке засохшей крови, губы. – Умоляю… Глаза цвета пасхального неба смотрели на него со страхом… И надеждой. Джек отстегнул от пояса флягу и без слов протянул в камеру. Ведьма жадно отпила глоток, зашлась в жестоком кашле, потом – глотнула ещё. Дрожащими пальцами вытерла рот и, держа флягу одной рукой, протянула её обратно. …А стоило Джеку потянуться навстречу – на его запястье тут же сомкнулась ладонь. – Я могу спасти твою дочь! – выдохнула ведьма, схватив его свободной рукой. – Что? – от лица Джека отхлынула кровь; он даже забыл рвануться, чтобы высвободить руку. Тихий всхлип. Запястье сжало ещё сильнее. – Я могу спасти твою дочь!.. Глаза Джека расширились, рот приоткрылся, но резкий лязг двери заставил его вздрогнуть всем телом. Чужие руки исчезли с быстротой молнии, выпущенная фляга грохнулась на пол и покатилась, разбрызгивая остатки бренди и жалобно звеня. Дверь в подземелье распахнулась, и Джек, несмотря на шок, с внезапным отвращением понял, кто пришёл сменить его на посту. – Здоро́во, Тилли. Выпивкой балуешься? – подойдя ближе, усмехнулся пришелец и бесцеремонно пнул сапогом затихшую было флягу. – Ай-яй-яй. Его звали Фред Меридью. Как и Джек, он был уроженцем Альбии, но это не мешало Джеку люто его ненавидеть. Меридью не ведал пощады и, обладая могучим телосложением, признавал лишь грубую силу. А чуть раскосые глаза и пухлые, мясистые губы, всегда изогнутые в плотоядной ухмылочке, придавали ему по-настоящему звериный, хищный вид. Не удостоив Меридью ответом, Джек подобрал флягу и поплёлся к двери, передвигаясь так, словно его огрели стофунтовым мешком. Дойдя до выхода, он помедлил и обернулся, собираясь вновь посмотреть на ведьму в камере, но та уже забилась глубоко; он наткнулся на ехидный взгляд Меридью, сжал кулаки и отвернулся. …Дождавшись, пока за Джеком не закроется дверь, Меридью, весело насвистывая, достал из-за пояса связку ключей, подбросил её в ладони и взялся открывать первую камеру. – Соскучилась по Фредди? – спросил он, шагая внутрь. Всхлип. *** – Окружай! Окружай! Ведьма затравленно озирается; волосы, скрученные в липкие от пота жгуты, бешено мечутся по обе стороны от мертвенно-белого лица. Круг Охотников сжимается зрачком на свету, в тени леса холодно блестят серебряные кандалы, сети и оружие – острое, страшное, как волчьи клыки. Пальцы с обломанными ногтями внезапно оживают – подыхающий паук-альбинос, что напоследок дёргает лапками, – и пускают в мир ослепительно-белое пламя. Истерический вопль, объятое огнём лицо. Ведьме везёт: магия ударила уязвимого рекрута из местных, кольцо врагов пробито, и она стремительной ласточкой бросается вперёд… Безжалостная ладонь кидается следом. Хватает, ломает руку-крыло. Серебряный ошейник туго смыкается на горле, и обмякшую, вмиг обессилевшую ведьму швыряют в клетку, где уже томятся другие. – Седьмая! – гогочет Охотник. Но смех обрывается криком, когда в его голову врезается замшелый валун, будто кинутый из гигантской пращи. Огненно-рыжая ведьма опускает ладонь, что ещё искрится от силы. …И тут же, с потемневшим от ярости лицом, вскидывает её опять, когда Охотник поднимается на ноги – целый и невредимый. – Как грубо, милая, – он укоризненно качает головой и шагает к ней, покрепче перехватывая меч. Джек отворачивается – нет смысла смотреть, что случится следом, – потом бежит. На лбу бешено пульсирует жилка, непрерывно дёргается глаз. Вокруг него – постоянные вспышки, крики боли и победной радости, зубами хищника лязгает металл… Пахнет кровью. Пахнет железом. – Вот она! Слева! Заходи слева! Гортанные команды, сплетающиеся в рёв голоса. Наёмники из разных миров действуют слаженно, сообща. Язык этого мира похож на родной Джеку альбийский, и большая часть Охотников выучивает его с лёту, лишь поначалу общаясь жестами… Внезапный вихрь снежинок. Призванные утыкать лицо, словно колкие дротики, они обдают кожу утренней прохладой – и проносятся мимо. Ведьма, тайком напавшая на Джека, плюёт ругательство и кидается прочь. Сразу же падает, пронзённая стрелой в спину. И умирает. Синелицый Охотник гладит лук шестипалой рукой и дружески подмигивает Джеку. Тот не отвечает: тупо смотрит на задранное от падения платье и беззащитно-белые ноги ведьмы, а в голове всё крутится, крутится, крутится, как слетевшая с тормозов карусель, вчерашний день. Сомкнуть веки. Разомкнуть. Одна и та же картина. Небесная голубизна. Губы в запёкшейся крови. Еле вздрагивают, шепчут безумные слова. «Я могу спасти твою дочь!» Я могу спасти… – Справа – моя! – резкий звук ненавистного голоса выводит из ступора. Джек видит, как группа Охотников во главе с Меридью обступает последних ведьм. Они славно потрудились: обнаружили лесное логово, уничтожили самых опасных, набили клетки пленницами… Осталось доработать чуточку ещё. Черноволосая ведьма, намеченная Меридью, вскидывает руку в отвращающем жесте. На кончике каждого пальца зажигается по огненному светлячку… Но они не успевают сорваться с её ладони пламенной стаей. В воздухе проносится арбалетный болт, губы ведьмы удивлённо открываются, выпускают кровавый пузырёк. И она падает. – Кто?! – бешеным кабаном ревёт Меридью. Джек опускает арбалет и с каменным лицом идёт прочь. Он не вздрагивает, когда позади слышится топот и тяжёлое, яростное дыхание. Не произносит ни слова, когда в его плечо цепко впиваются железные пальцы, пытаясь развернуть к себе. Пухлые губы рычаще выдыхают в самое ухо: – Ты – покойник, Тилли… – после чего Джек оборачивается сам. И крепкий кулак изо всех сил врезается в оскал Меридью, выбивая и кроша зубы. *** Тяжко вздохнув, Инквиус Зиттер отбросил перо и, сложив пятнистые от чернил пальцы домиком, устало воззрился на застывшего перед ним человека. – Итак… Что же вы творите, мистер Тилли? Тишина. Джек настойчиво смотрит поверх Зиттера – туда, где на стене висит картина в обрамлении звезды: портрет косоглазого мужчины, основателя Ордена. Не получив ответа, Инквиус вздохнул ещё тяжелей и, прикрыв глаза, сжал двумя пальцами переносицу. – Сядьте. Джек сел, стиснул на коленях кулаки. В разбитых костяшках пульсировала острая боль. – Я хорошо плачу вам, мистер Тилли? – Да, сэр. – Вам хватает времени для отдыха, общения с семьёй? – Да, сэр. – Вам нравится ваша работа? Крохотная заминка. – Да. Сэр. Во взгляде начальника в секунду зажёгся нехороший огонёк; Зиттер словно подобрался, точно готовый к атаке хищник, и ряса цвета киновари едва заметно всколыхнулась. – Тогда почему до меня постоянно доходят всякие слухи о вас? А это происшествие с Меридью… Джек молчал. Подсохшая было корочка на костяшках вновь засочилась. – Возможно, вы хотите уволиться? – сузив глаза в щёлки, спросил Зиттер. – Нет, сэр, – голос Джека был глух, но твёрд. – Неужели? А мне вдруг представилось, что в Линдоне покончили с безработицей… Или ваша дочь – Вэнди, кажется? – пошла на поправку… И деньги на лекарства стали вам не нужны… Намёк попал в цель. На челюсти Джека заиграли желваки, беспомощная ярость ударила в голову, заставив его чуть не откусить себе язык, чтобы не ляпнуть непоправимое. Инквиус холодно наблюдал за ним, поджав тонкие губы. Он собирался сказать что-то ещё, когда дверь неожиданно отворилась, и в келью вошёл один из братьев, несущий стопку пергаментов. – О, простите, брат Инквиус! Не знал, что у вас… – услышал Джек. …И тут его голова едва не повернулась на сто восемьдесят градусов. Опрокинутый стул полетел на пол и врезался в него с такой силой, что чуть не разбился в щепки. Джек снова стоял на негнущихся ногах, как рыба открывая и закрывая рот, пока его белые, искривлённые губы не выдавили всего одно слово: – Вы. Ответом была высокомерно вздёрнутая бровь. И пускай на голове чёрным шпилем торчал клобук, а не щеголеватый цилиндр, а на бледном лице уже нельзя было различить фиолетовый след от удара, презрительное выражение в глазах оставалось неизменным. «Эй, малый…» – тихое, будто шёпот, эхо раздалось в памяти – ивдруг издевательски загоготало. – Брат Шеймас, думаю, вам лучше удалиться, – поморщившись, Инквиус Зиттер махнул рукой в сторону двери. – Да, брат Инквиус. Проводив Шеймаса остекленевшим взглядом, Джек медленно повернулся к Зиттеру. – Сэр?.. Как это понимать, сэр?.. – прошептал он, глядя на Инквиуса так, словно видел его в первый раз. – Сядьте, мистер Тилли. – Но это был… Это же был… – Верно. Уже знакомый вам брат Шеймас. Только он сумел выучить ваш альбийский без акцента. И глаз ему подбил я, – хладнокровно сообщил Инквиус. – И он… Он… – Иногда помогает мне проверять и набирать рекрутов. Совершенно верно. Да сядьте вы, наконец! Джек дрогнул. И взорвался. – Вы толкнули меня на преступление! – проорал он, подлетев к столу, и ударил по нему так, что опрокинулась чернильница. – Толкнули? Мы? – Инквиус от души расхохотался. – Дорогой мистер Тилли! – Инквиус дружески похлопал багрового Джека по плечу. – Вы сами совершили нападение! Не будь там брата Шеймаса, вы напали бы на другого. Это был лишь вопрос времени. – Вы… О Господи… – Джек вцепился руками в седоватые волосы и, пьяно шатаясь, закружил по комнате. Инквиус Зиттер закатил глаза. – Святая Звезда! Успокойтесь, мистер Тилли! Мы открыли для вас вакансию мечты. Лови, охраняй, убивай! Зарабатывай – и оставайся при белой репутации. Что вам ещё нужно? В своём мире вы давным-давно сгнили бы за решёткой! – Вы не имели права!.. – Мистер Тилли. Ваше поведение начинает меня раздражать, – отчеканил Инквиус. Джек резко остановился, всем корпусом повернулся к столу и опасно замолчал. Потом – сделал шаг вперёд. – Возьмите себя в руки, – презрительно бросил Инквиус, не проявляя ни малейшего беспокойства. – Или хотите, чтобы я принял меры? Что вы можете: один против целого Ордена? Брат Шеймас легко вернётся в Линдон – и ваше дело вновь откроется. Если, конечно, до этого вы не угодите за решётку по собственному почину. Джек медленно шагнул ещё. – Найди отчаявшегося. И преврати в отчаянного. Вот мой девиз, – невозмутимо продолжил Зиттер, водя тонким пальцем по лужице чернил, рисуя щупальца, рога и звёзды. – Я создал немало отчаянных. И мне это нравится! В одиночку искать особых, уникальных… как штучный товар, – Зиттер хихикнул. – Придумывать всякие ситуации, чтобы покрепче привязать их к себе, обращать в свою веру… Среди тех, кого я выбрал при помощи Звезды, немало глав семейств, несущих на себе гнёт отцовских обязанностей… Они убивают и пленяют, чтобы их дети кушали сладкие леденцы, а жёны рядились в богатые платья… Чтобы они получали лучшие подарки… И лучшее лечение… Джек встал. Руки, сжатые было в кулаки, вдруг бессильно повисли. – Дошло наконец? – со злым торжеством произнёс Зиттер. – Это – вакансия твоей мечты. Помни об этом, Тилли! – и, глянув Джеку прямо в глаза, жёстко приказал: – А теперь – повтори! Пауза. Сиплый, еле слышный голос. – Это. Вакансия. Моей… – Ну? – Мечты… – голос Джека сошёл на нет. – Молодец. Теперь ступай. И больше, – угрожающе добавил Зиттер, – никаких происшествий! …Джек не помнил, как он выбрался на стену цитадели. Воздух был студён и чист, но он задыхался, словно брошенный в эпицентр пожара, где в обжигающем пекле, раня глотку, вьются гарь и пепел. «Найди отчаявшегося». Потухший взгляд Лайзы. Впалые щёки Роба и Вэнди. «И преврати в отчаянного». Влажная кровяная роза на пёстрой груди. Тяжесть серебряных оков в пальцах. – Привет, Тилли! Как дела, Тилли? Дружеские хлопки – первых, косые взгляды – вторых, глумливые ухмылки – третьих. Бесконечная паника в гудящей, будто колокол, голове: «Что делать, что делать, что делать, что делать, что делать, что делать, что делать…» Ноги задвигались отдельно от разума, понесли тело маршрутом, известным только им одним. С костяшек правой руки сыпалась мелкая, словно бурый песок, кровь; хотелось лечь, как побитая собака, и забыться, но его ноги продолжали автоматически плестись, шагать, бежать… Джек очнулся, лишь увидев перед собой дверь в подземелье. И внезапно понял, что должен сделать. *** Ключ с лязгом крутанулся в замке, и заснувшая было ведьма пробудилась, скорчилась в безумной попытке стать незаметной. Охотник прошёл в камеру и остановился в каком-то футе от неё. Ведьму колотило так, что стучали зубы. Её одежда давно превратилась в нищенские лохмотья, и она из последних сил придерживала расходящиеся на груди лоскуты. Волосы, давно не знавшие гребня, спутались жёсткими колтунами – то здесь, то там в них посверкивали седые пряди – а меж тонких ключиц виднелось уродливое, воспалённое клеймо в форме звезды. – Как тебя звать? – Аг… несс… – запнувшись, хрипло прошептала ведьма. – Пойдёшь со мной. Джек резко наклонился к невольно отпрянувшей пленнице… И один за другим снял с неё серебряные кандалы. *** – Господи, Джек… Бедная девочка… Да на ней живого места нет… – рыдала, уткнувшись лицом ему в грудь, Лайза. Джек гладил её по голове, чувствуя, как волосы цепляются за шершавую ладонь, и всё посматривал вглубь комнаты: туда, где свернувшись клубочком, спала сытая, умытая и обласканная ведьма, что была одета в старое платье его жены. – Она говорит так странно… Но это немудрено: после таких испытаний забудешь человеческую речь… Счастье, что ты нашёл бедняжку и привёл к нам! Что за изверги!.. – Ну-ну, успокойся, – Джек подвёл всхлипывающую жену к постели, усадил её и сел рядом. – Всё будет хорошо… Дождавшись, когда Лайза уснула, Джек тихо подошёл к ведьме и тронул её за плечо. Веки дрогнули. Взгляд ясных, совсем не сонных глаз, будто электричеством ударил Джека. *** Лежащая на кровати Вэнди походила на куклу: тонкие черты лица с прозрачно-слюдяной кожей, косточки-руки и пальцы-сахарные палочки, что стискивают край одеяла, как утопающий – соломинку… Её белизну можно было назвать красивой, но с каждым днём к ней примешивалось нечто инородное, страшное, мертвенное. Уже вторую неделю Вэнди не открывала глаза. Когда Агнесс опустилась перед её кроваткой на колени, сердце Джека дало перебой. Ведьма – эта хрупкая, забитая девчонка, которую он вызволил из тюрьмы всего несколько часов назад, – вдруг налилась силой и решимостью. Вот она потянулась. Взяла Вэнди за руку. Зашептала что-то… Стоя за её спиной, Джек чуть шевельнул рукавом. В ладонь медленно скользнула длинная, серебряная спица. Рука напряжённо стиснула её. И слегка откинулась назад. «Я могу спасти твою дочь!» Но если она обманет… Если обманет… С пальцев ведьмы слетали огненные светлячки. Они садились на веки девочки, ныряли в завитки волос, заглядывали в ноздри… Внезапно Вэнди всхлипнула. Голова её заметалась на подушке; мгновение казалось, что она вот-вот откроет глаза, – но веки зажмурились ещё сильнее, а по щекам ручейками брызнули слёзы. Рука Джека заледенела, пальцы до боли стиснулись. Серебряное остриё дрогнуло – и нацелилось ведьме в шею. Но… Вэнди дёрнулась. Обмякла. Затихла. На бледном лице вдруг проступил румянец: лёгкий, нежно-розовый, как первый весенний рассвет. Последний огненный светлячок ткнулся в щёку, заставив губы девочки изогнуться в улыбке, и быстрой искрой растворился в сумрачной комнате. Ресницы Вэнди затрепетали. Слабый голосок: – Пап?.. Утерев пот со лба, вновь обессилевшая Агнесс медленно поднялась на ноги и повернулась к Джеку. В его глазах стояли слёзы. В руках ничего не было. *** Поджав худые ноги, ведьма сидела на подоконнике и неотрывно глядела в ночь. Она слегка вздрогнула, заметив подошедшего Джека, и с какой-то затаённой опаской посмотрела на него. – Как девочка? – помедлив, спросила она. – Спит. Ты спасла её. Ведьма несмело улыбнулась и, отвернувшись, глубоко-глубоко вдохнула студёный ночной воздух. – Агнесс… Ведьма взглянула на него чуть искоса – отвыкла от вежливого обращения. – Что? – Почему вы воюете с Орденом? Губы Агнесс изогнулись в горькой усмешке. Она повернулась к Джеку лицом. – Ты неправ. Это Орден воюет с нами. – Почему? Ведьма разразилась тихим каркающим смехом. – Потому что раньше считалось, что чудеса могут творить лишь те, кто поклоняется Звезде. Что лишь они могут помогать людям, – объяснила она. – И братья Ордена… – …Боятся нас до дрожи. По-чёрному завидуют. Страшатся, что когда-нибудь их сила, их влияние сойдут на нет. Что их перестанут уважать, перестанут им поклоняться… Поэтому они так жаждут нашего истребления. Смешивают с дерьмом наши имена. Рыскают в поисках наёмников… Орден богат, он владеет золотом и многими землями. И думает, что всё в мирах покупается и продаётся. Но он ошибается. И ты ошибался. Так? – Так, – кивнул Джек. – Я не желаю зла, – продолжила Агнесс, глядя на него блестящими, точно опал, глазами. – Я просто уродилась такой – и всё! Да, среди ведьм есть и плохие, чудовищные. Те, кто хочет навредить всем простым людям… Но нельзя же судить только по ним? – Нет. Нельзя. – У каждой из нас – особый Дар или несколько. Кто-то управляет стихиями, кто-то – умеет исцелять, читать мысли, а некоторые – и летать… – Агнесс протянула в окно тонкую руку, и на её палец тут же опустился тёмный ночной мотылёк. – Я и мои сёстры стремимся использовать Дары только во благо. И нас любят, нас уважают те, кому мы помогаем! Джек задумчиво кивнул. Охотясь в городах и посёлках вне цитадели, он видел сочувствующих ведьмам и их слёзы, а порой – и сопротивление… Охотники убивали таких на месте. Были друзья ведьм и среди знати. Джек помнил одного барона, что подъехал к обители Зиттера во главе домашней армии. И как быстро эту армию разнесли в пух и прах… – Этот Орден, – словно выплюнув, с чувством произнесла Агнесс, – считает нас тёмными порождениями. Но лишь Звезда таит в себе настоящую тьму! *** Джек провёл пальцем по металлическому футляру, открыл его и вытащил на свет револьвер. Совсем недавно выкупленный из ломбарда, он принадлежал его деду, который отличился в давнюю войну. Оружие было холодным, надёжным… Альбийским. Немного подержав его в руке, Джек убрал револьвер в карман. …Когда он вернулся в комнату, Агнесс всё ещё сидела у окна. Там, в тёмной, усыпанной огнями глубине, простирался спящий Линдон: город газовых фонарей, кэбов и конок, джентльменов и леди… Никаких ведьм, никаких Охотников за ними. Новый мир. Свобода. – Агнесс. Она обернулась. И побелела свежевыпавшим снегом. – Я должен вернуть тебя обратно, – сказал Джек. *** – Мифтер Фиттер! Мифтер Фиттер! Огромный кулак молотит дверь, бьёт её без всякой пощады… – Он отпуфтил федьму! Этот ублюдошный Тилли отпуфтил федьму!.. – Что?! Хлопает дверь, по коридорам быстрой дробью стучат подкованные каблуки. Двое спешат в подземелье, и лица обоих кривит одинаковая ярость… – Фмотрите, што он наделал! Я пришол на фмену, а он фбешал фмефте ф… Меридью проглатывает конец фразы и резко останавливается, тупо раззявив щербатый рот. Инквиус Зиттер, бежавший следом, чуть не врезается в него и щурит глаза, когда различает в глубине подземелья Джека. Мгновение тишины. Инквиус разглядывает пустую камеру, и на его бескровных щеках проступают бордовые пятна. – Дорогой мистер Тилли, – шёлковым голосом произносит он, – а я ведь так хотел по-хорошему… Едва заметный кивок – и Меридью срывается с места, как пущенный с поводка бойцовский пёс. Не произнеся и слова, Джек вскидывает перед собой руку с револьвером. Выстрел. Из затылка Меридью бьёт бело-розовая струя. Бешеные, в россыпи капилляров, глаза вмиг закатываются, и он падает, чтобы застыть у ног побелевшего Зиттера бесформенной кучей. Задохнувшись от ярости, Инквиус отрывает взгляд от мёртвого Охотника… …И видит, как из-за спины Джека выскальзывает ведьма. Инквиус меняется в лице. Хорьком бросается прочь – но дверь захлопывается прямо перед его носом. Инквиус замирает. Медленно оборачивается. – Тилли… – сглотнув, севшим голосом произносит он. – Послушай меня, Тилли… – Я вас достаточно слушал. Ведьма делает крохотный шаг вперёд. Неспешно оглядываясь по сторонам, взмахивает тонкими пальцами. Лёгкий ветер невидимой птицей проносится по подземелью, распахивает прикрытые для виду, незапертые двери тюремных камер. Смутные силуэты в их глубине обретают плоть, поднимаются с колен, вытягиваются во весь рост… Давно снятые серебряные цепи дохлыми гадюками валяются рядом. – Послушай меня, Тилли… Д-джек… Верни этих в-ведьм на место, п-прошу тебя! – заикаясь, торопливо просит Инквиус, вжимаясь спиной в дверь. – Я дам тебе всё, что ты хочешь, всё-всё!.. Один за другим гаснут факелы. Фигуры в лохмотьях заполняют подземелье; то тут, то там на руках вспыхивает зловещее разноцветное пламя, пол стремительно покрывает хрусткий лёд – он ползёт, он вплотную подбирается к Зиттеру… Повсюду раздаётся свистящий шёпот. Агнесс идёт к двери в первых рядах. – Что она пообещала тебе?! – внезапно кричит Инквиус, выхватывая из складок рясы узкий кинжал. – Что она может тебе дать, чего не могу я?! Агнесс взмахивает рукой, и кинжал мгновенно раскаляется до бела, Инквиус с воплем роняет его из обожжённых пальцев. – Она спасла мою дочь, – отвечает Джек. Мимо него, хромая, тащатся изувеченные ведьмы, взгляды всех, как одной, устремлены на Зиттера. – Глупец!.. – стонет в ответ Зиттер – и вдруг начинает истерически хохотать. – Ты впустил их в свой мир! Ты… Его последних слов Джек уже не слышит. Ведьмы набрасываются на Зиттера всем скопом. Какое-то время он ещё издаёт разные звуки. А потом на подземелье опускается мёртвая тишина. *** На веранде гулял прохладный ветерок, тихо, уютно поскрипывало кресло-качалка. В графине с имбирным лимонадом неохотно таял лёд, а в саду, где носились дети, фиолетовым цветком распускались сумерки. «К хорошему быстро привыкаешь», – закурив трубку, флегматично подумал Джек. Кресло мотнулось туда-сюда, словно подтверждая это. Казалось, все беды остались далеко-далеко. Да были ли вообще эти беды? Уже два года, как он работал сам на себя: покинул дымящий Линдон, купил дом в пригороде почти за бесценок, наладил хозяйство… Уже два года ему не снились ни разноцветные огни… Ни звёзды. Джек с чувством закурил, выпустил изящное колечко сизого дыма. Расслабленно прикрыл веки. Пальцы Лайзы нежно коснулись его руки. Жена сидела рядом, в таком же кресле, и взгляд её светился теперь не безысходностью, а гордостью и любовью. – Я поймаю тебя! Я тебя поймаю! Послышался смех. Джек открыл глаза, и на губах его появилась мягкая улыбка. Его дети играли в саду, прятались среди кустов душистых гортензий и люпинов, падали в изумрудную траву и, хохоча, бросались наутёк… Внезапно он напрягся. Кресло-качалка застыло, Джек всем телом подался вперёд. – Дорогой? Джек медленно вынул трубку изо рта. В горле вдруг пересохло. – Что случилось, дорогой? В густеющих сумерках на руках дочери мелькнуло сияние. Мелькнуло, расширилось, а потом… Распалось на крохотные пятнышки света, которые, вспорхнув с ладоней, краткий миг покружились вокруг её головы. – Джек?.. – Всё в порядке. Джек откинулся обратно на спинку кресла, налил себе лимонада, сделал неспешный глоток… И добавил: – Просто светлячки.Миллион алых гроз
«…Мысли – чёртова снулая рыба. Ни одной свеженькой, все тухлые до тошноты. Ещё бы. Ведь всё отдал, всё выплеснул до остатка. На тот клятый, белый как саван холст!.. Вот и сиди теперь. Сгнивай в Чёрном кубе, жалкий искусник… Да вспоминай, как соревновался с Творцом». *** Завтра на выставку придёт Он. Поэтому Ниньо-451 так усердно рисует, закусив от напряжения губу. Стилус нарезает по экрану светящиеся дуги, кружится вертячкой-водомеркой. По часовой стрелке и против, острым углом и завитушкой назад! Ниньо-451 смеётся, косит хитрющим глазом в зеркало. Его отражение в росинках пота. Лупоглазое, бритое до ёжика пепельных волос, оно трясёт языком – треугольной, ветчинно-розовой дразнилкой. И вмиг исчезает, когда Ниньо-451 опять склоняется над планшетом. Вот та-а-ак… Потихоньку… Осталось совсем чуть-чуть… Как же там дальше?.. Можно подсмотреть, свериться с Эталоном. Однако Ниньо-451 не хочет: жмурит глаза, вспоминает причудливый узор. Чертоги разума угодливо подносят нужную картинку, рука с лёгкостью довершает последний штрих… Файл сохранён. Ниньо-451 вскакивает, проходит по цементному полу в ритме сентябрьской Данзы: три взмаха правой рукой, три взмаха – левой, трижды – пятка-носок, прыжок-поворот. Завершив «девятку», он подходит к окну. Одинокий флор на подоконнике шевелится от ветра. Кажется, сидя в горшке, он по-своему повторяет Данзу: взмах – лепесток, поворот – стебелёк… Ниньо-451 проводит пальцем по гладкому пластику горшка. Порождая сухой звук, тихонько стучит по нему ногтем. Флор пробивает мелкая дрожь. Лепестки – пять идеально-белых (цвет их Творца!..), одинаково округлых – на секунду образуют сморщенный бутон… …И напоминают то, о чём бы не следует помнить. Ниньо-451 поспешно моргает, отступает назад. Но память – странная штука. И вот на ладони снова повис чужеродный обрывок. Морщинистый, странный, гадкий. Точно трупик птицы, объедок, небрежно брошенный котом. Как же… Как же называл это его Па?.. Над белёсыми, будто паутинки, бровями появляется вертикальная черта. Ниньо-451 прикусывает язык, не желая произносить слово. Но внутренний голос медленно, по слогам, роняет тяжёлые, как свинец, буквы: «Бу-ма-га. Так?» Пахнущий копотью клочок. Хрусткий и ломкий по краям, что твой пережаренный тост. Напоминалка о стародавнем времени Хаоса – беспорядочном, тленном… Не цифровом. Когда люди их Города – вот удивительное дело! – доверяли информацию недолговечным листкам, писали вручную, и у каждого был собственный почерк. Ниньо-451 качает головой. Глупые… Это потом, по воле Творца, наступило время Порядка. Бумаги запретили, всё важное перевели в формат «Цифра», и народ получил единый, красивый, чёрный-пречёрный шрифт. Ведь это и правда красиво, когда никто не выделяется! Все красивы. И все при этом равны. Все пишут одинаково, ни у кого нет обиды, что один-де пишет с вензельками, а другой, дурачок, карябает, словно курица лапкой… И танцуют все одинаково, и ни капельки это не скучно – не зря ли Творец каждый месяц придумывает новую Данзу?! И книги электронные по сходным образцам печатают – умница-Творец шаблоны утвердил, вот и бери, комбинируй их как тебе хочется! Картины по Эталонам создают. Живут, одеваются и называются просто и без прикрас. Никто не выделяется, никто никому не завидует, никто… Ладонь сжимается, всё ещё чувствуя в себе лёгкую, незримую бумажку-тряпочку. Тогда, прежде чем Па сбил гадость с его руки, Ниньо-451 успел-таки разглядеть на ней слово. Короткое и резкое, как восклицательный знак. М. А. Г. Маг. Раньше магами звали кудесников, что заправляли погодой. Стреляли молниями, насылали на добрых горожан чумную болезнь и умели много чего ещё… Все они остались в уничтоженных, сказочных книгах времён Хаоса. Так говорил Па. В сказках ниньосов поколения Порядка для магов больше не было места. И всё же… Ниньо-451 взмахивает пальцами, точно посылая в полёт мусор. Делает робкий шажок к окну. Один маг в их Городе был. В глазах-блюдцах отражается далёкий Чёрный куб, парящий над Городом на гигантском шпиле. Ниньо-451 невольно сглатывает. Затем ухмыляется – выходит натужно, криво. – Дурак он. Сам виноват. Приспичило выделяться! Больше не думая, Ниньо-451 подхватывает планшет и бежит. *** В этом уголке Парка тихо, томно. Серый кафтанчик с надписью «451» скинут на траву; зелёные щетинки, подстриженные до идеальной ровности, легонько покалывают голые руки. Ниньо-451 лежит на пузе, вперившись в голограмму. Плод его трудов, трёхмерный рисунок, висит над планшетом и медленно кружится в воздухе, сияя во всей красе. Круги, линии… Волны и треугольники… Совершенная, гениальная простота. Прищурь глаза – и не отличишь от Эталона. Подумав так, Ниньо-451 старательно прикрывает веки, предвкушая завтрашнюю похвалу Творца. Почти слышит его глубокий, грудной голос: «Молодец, ниньо… Молоде…» Смешок. Резкий, будто атака пчелы. Осоловелый покой исчезает. Ниньо-451 распахивает глаза, приподнимается на локтях… …Да так и застывает в неудобной позе. Совсем рядом, у гладкой сферы валуна, – незнакомая нинья. Старше едва ли на годик. Рот широкий, жабий; худющие кулаки подпирают бока. Но не это странно, это всё ерунда. В желудок Ниньо-451, прямо из горла, проваливается слизистый комочек. Во рту становится сухо и горячо. На ней не видно номера. На ней не юбка, а штаны. Нарушение двух Правил для ниньосов. Разом!.. Словно прочитав его мысли, безномерная лыбится ещё гаже. Достаёт из кармана фантастический, кроваво-красный флор на стебельке и, сунув его за правое ухо, вразвалочку идёт вперёд. – Ола, Глазастик, – приветствует она. Подойдя, нагло заглядывает прямо в экран планшета. Затем плюхается около оторопевшего Ниньо-451, скрещивает ноги. И деловито наклоняется к нему, вытягивая подбородок остриём. – Твой папаша – Критик, да? «Па-па-ша?.. Он ведь Па!», – мысленно возмущается Ниньо-451, но язык не поспевает за мыслью, спрашивая совсем не то, что надо: – Что… Что это за флор такой? Нинья вытягивает багровый флор вместе с волосками. Отрывает один лепесток и молча суёт ему под нос – на, мол, нюхай. Густой, дурманящий, ни на что не похожий запах. Такой, что кругом идёт голова. Но отодвигаться почему-то не хочется. – Это роза. Настоящая, – нежданно улыбается нинья. – Сорт – «Алая гроза». А я –Розамунда. – Но… но… – булькает Ниньо-451 и, пересилив себя, немного отползает в сторону. – Какая ещё Розамунда? Ведь это… Нет, так нельзя! Ты же нинья, только без… Фыркнув так, что из носа едва не вылетела сопля, Розамунда начинает вещать нечто совершенно невообразимое: – Я девочка. А ты – мальчик. Мы дети, понимаешь? Не какие-то там приветствия-прощания, роботы-шмоботы. И у нас должны быть нормальные имена. Не обозначения. А то Нинья-116, Нинья-116… Вот ведь чушь несусветная!.. Глазастик, всяких ниньосов придумали для унификации. Чтоб говорить легче было, – и добавляет, оскалив мелкие, точно зёрнышки кукурузы, клыки: – Это всё чёртов Творец, его подлая выдумка! Ниньо-451 чувствует, как щёки стремительно холодеют. Кровь сходит с лица, глаза начинают лихорадочную беготню. Чужая нинья видит это. Довольно щурится. – Ну, понял, с кем связался? – Я… Слова толкаются, скручиваются узлом в районе кадыка. Подобрать планшет, рывком встать, найти любого Критика… Мысль материализуется без всякой натуги. Невдалеке вырастает фигура, одетая во всепоглощающий чёрный, прикладывает ладонь к глазам – и сумасшедшая нинья вскакивает с удивительно-радостным, а вовсе не испуганным видом. – Аста, Глазастик! Ещё увидимся! – хохочет она напоследок… …И начинает плясать. Совершенно дикую, непонятную Данзу: выкидывая невероятные коленца, вертя задом в штанах Критику напоказ. Ниньо-451 видит, как учуяв нарушителя Порядка, чёрный человек срывается с места. И тут нинья подпрыгивает вплотную, кружась, чуть задирает рукав – и расширенные глаза успевают разглядеть слово «МАГ» на тонкой, будто плёнка от яйца, коже. Ниньо-451 издаёт полувздох-полувсхлип. А потом нинья касается пальцем своих губ и убегает, обронив лепесток розы. *** – …Что это была за нинья? Четыре-пять-один, она говорила тебе свой номер? Она хоть что-нибудь говорила?.. Четыре… Ниньо-451 поднимает на коллегу отца спокойный, лишь чуточку задумчивый взгляд. После – тихонько выдыхает: – Нет, сеньо. Ни-че-го… Кулак правой руки зажат крепко-крепко. *** Тюк! Стук! Тыкр-р-р-рчт! – россыпь камешков прямо в стекло. Ниньо-451 вздрагивает, выныривая из тёплой дремоты. Нервно суёт пахучий лепесток под матрац и встаёт – напряжённый, будто маленькая струна. Голые ноги неслышно ступают по холодному полу, шея опасливо тянется к окну. И вот стекло уже белеет от облачка пара. За ним, во дворе – знакомые глаза и лягушкин, от уха до уха, рот. – Ола, Глазастик! – шепчут дрожащие губы. – Открой! …Она? Здесь? Выходит, следила! С той стороны в окно врезается нетерпеливый кулачок. – Ну же! Сомнение – первая секунда. Вторая – открытое окно. Нинья-Розамунда подтягивается, с пыхтением перекатывается через подоконник – благо первый этаж, не высоко. Мелькают ноги – белые, с лёгкой синевой, как у мороженой курицы. Ниньо-451 не успевает удивиться юбке: Розамунда деловито запечатывает окно, вдарив по кнопке крохотным кулаком. Шагает вплотную, чтобы ловко зажать в кольце тоненьких рук. Прижимается к его щеке лицом. – Не сдал. А ведь мог. Спаси-и-и-ибо… От неё пахнет розой и чем-то ещё. Чем-то сладким. Более сладким, чем лакричные леденцы, что давали им в школе на десерт. Щеке вдруг становится мокро и чуточку липко. Нинья-Розамунда отодвигается от него и начинает осматривать комнату. Ниньо-451 трогает щёку, нюхает оставшийся на пальце прозрачный след. Украдкой лижет. Сладко. Розамунда тем временем так и цокает языком. Будто не нравится что-то. Ниньо-451 молчит, не двигается, наблюдает… Не понимает, что не так. Аскетичная комната – всё как у всех. Идеальный порядок и ничего лишнего. В меру наполненность, в меру – пустота. – Чересчур одинаковый порядок… – словно читая его мысли, бормочет Розамунда. – Чересчур одинаковая пустота… – Ну и что? – спрашивает Ниньо-451. – Это же хорошо! Она сразу оглядывается. От движения бесцветные пряди сдувает с груди на спину. – Нет. Нехорошо. Ты… просто не существуешь в этой комнате, – с неожиданно-грустной улыбкой отвечает Розамунда. Обводит пространство рукой, как чайка – крылом. – В ней нет… тебя. Это заявление почему-то отдаётся в нём злостью. «Но я… Но вот же я!», – чуть не вскрикивает Ниньо-451. Розамунда кивает, словно поняв что-то, пытается взъерошить ему волосы – жалкая попытка с учётом бритой головы. – Какого ты цвета, Глазастик? На самом деле? Я вот была чернушкой. Пока не провели унификацию. – Я… Да не знаю! Да и зачем? Ниньо-451 хмурится, отходит подальше. Берёт в руки успокоительно-привычный планшет. – Ладно тебе, не дуйся! Розамунда бесцеремонно выхватывает у него любимый инструмент, наплевательски-небрежно кидает на кубический столик. Затем лезет к себе в карман. – Вот, держи конфетку! – в ладонь Ниньо-451 опускается тёмный, сладко пахнущий шарик в глянцевой оболочке. – Домашние, мамуля сама делает… – Кто делает? – удивляется Ниньо-451, позабыв, что надо бы рассердиться. Нинья-Розамунда вздыхает. – Ну Ма. Ма моя. Понял? Ох, всё время забываю, что ты не из Магов… Кончик языка, что уже приготовился лизнуть невиданное угощение, застывает, втягивается обратно. – Магов? – растерянно повторяет Ниньо-451. Розамунда кивает, смотрит пугающе пристально. Ждёт реакции, точно бродяжка-собака, ещё не знающая, друг ты или враг. Взгляд Ниньо-451 утыкается в её рукав, под которым на коже чернела памятная метка. Голос чуть хрипит, когда он, преодолев себя, всё же говорит: – Я думал, маг всего один. В Кубе. А ты взялась ему подражать. Ну… пошутила. Уголки широкого рта ползут вверх. Розамунда улыбается и, подмигнув, задирает серую ткань рукава. Под ней – спицы-косточки, голубые нитки вен… А букв нет. – Пошутила, да не совсем, – весело произносит Розамунда. – Это была проверка. – Проверка?.. – Ага. Ты ведь сын Критика. И должен был сдать меня с потрохами. Я же номер специально сказала! Чтобы узнать потом, будут ли девочку с таким номером искать или нет. Но ты сохранил секрет… Знаешь, ты мне сразу понравился, Глазастик, – Розамунда на мгновение касается его руки, немножко краснеет и торопливо продолжает: – Я за тобой сто лет как наблюдаю. А теперь могу рассказать тебе больше. Хочешь, про Магов скажу? Ниньо-451 ошарашенно молчит. И кивает, не в силах облечь согласие в слова. …Как же странно всё это. Они сидят на худосочном матраце, касаясь боками. Одни-одинёшеньки в ночи. Па незримо и неслышно спит в дальней комнате, чёрная форма его аккуратной стопочкой сложена у кровати. Он не знает, что в дом пробралась незнакомая нинья, не знает, что она шепчет в ухо сыну лёгким и коварным, словно сквознячок, шепотком. Розамунда держит слово и рассказывает. О том, что в их Городе уже давно прячутся Маги, готовые нарушить Порядок. О том, что они скоро освободят пленённого в Кубе предводителя. О том, что следом Творец падёт, и Город расцветится Хаосом, который подарят ему победители… – …Представляешь, Глазастик?! – в голосе Розамунды придушенный, безумный восторг; на мочку Ниньо-451 летят капельки слюны. – Долой одинаковость, долой однообразие! Ха-ха! Люди смогут жить, как хотят. Танцевать, рисовать, писать… Творить как хотят!.. Никаких шаблонов, никаких эталонов, никаких унификаций! Всё своё, уникальное! Мы сможем выращивать настоящие цветы, самые разные, красивые-прекрасивые. Выкинем эти уродские, пластиковые флоресы без цвета и запаха! Сможем готовить по собственным рецептам, шить и носить одежду, которая нравится, выглядеть и называться, как нравится… И комнаты, дома станут их владельцам под стать! И отныне все будут Творцы!.. Ниньо-451 чувствует, как от шквала новостей нутро то и дело сводит судорогой. Отодвинуться бы, но Розамунда жмётся впритык, продолжает шептать в ухо – настойчиво, жарко. И всё-таки серая комнатёнка не желает изменяться по её словам. Ниньо-451 просто не может себе это представить. И не хочет. – Папа тебя очень любит? – без предупреждения спрашивает Розамунда. Вроде бы отводит взгляд, закидывает в рот конфетку… Но так и следит сквозь приспущенные ресницы. Ниньо-451 удивлён таким вопросом. – Да. И я его. Как же ещё? Мы одни друг у друга. Ведь Ма… Ниньо-451 запинается, не может договорить. Розамунда с умным видом кивает: – Конечно, – потом добавляет куда-то в сторону: – Я вот своего тоже люблю, – и, глянув на луч, который пробился в окно, вдруг соскальзывает с кровати. Ниньо-451 встаёт следом за ней. – Мне пора, Глазастик, – сообщает Розамунда, поправляя на юбке складочки. Смотрит на него с непонятной хитринкой. – А у тебя сегодня важный-преважный день, так? Ниньо-451 багровеет, понимая, что совсем позабыл про выставку. Чуть не кидается к планшету, но остаётся на месте под взглядом Розамунды. – Скоро и ты будешь рисовать по-другому, – улыбаясь, говорит она. – А пока… Удачи, Глазастик. Не доверяй Творцу. Щелчок, поднятое стекло. Утренний бриз, что донёсся из бетонированного сада… Розамунда машет рукой. И исчезает, оставив на подоконнике конфету. *** Кипельно-белый, жёсткий, точно накрахмаленный зал. Огромный экран, проектор – чёрный, словно капля тёплого мазута… И выводок ниньосов-мышат – организованных, квадратно-сгруппированных пять на пять: одинаково-серые кафтаны, юбки, шортики… У каждого – серебристый планшет в цепких лапках. У каждого – блеск в глазах, неистовое желание показать себя. Вокруг – щебет, попискивание, шёпот: – …Ты какой Эталон срисовал? – Этот. – А я – тот. Правда, копия? – Мой тоже хорош. Тютелька в тютельку! – Ага! – Здорово! Похвалят всех! Творец… Наспех проглоченные слова, тишина. Бесцветные, стриженные под одну гребёнку головы – щетинистые у всякого ниньо, с каре до плеч у всякой ниньи – синхронно поворачиваются влево. На выставку пришёл Он. Алебастровый, высокий. Не человек, а колосс. Не человек, а колонна. Он взирает на ниньосов, чьи сердечки трепещут от волнения. И Ниньо-451 конечно же в их числе. Он почти забыл приставучую Розамунду. Забыл разговор – вязкий, непонятный и… пахучий. Пахнущий первобытной опасностью, как роза сорта «Алая гроза». На гибкой маске, что белее гипса, появляются складки у самых уголков рта. Великий Творец одаривает свою паству симметричной улыбкой и опускает седалище на трон – эргономичное кресло. Показ работ начинается. Ниньо-451 ждёт своей очереди, приплясывая от нетерпения. На экране воюют стрелки и круги, выгибаются игольчатые линии… Вспыхивают, гаснут сломанные посерёдке палки… Эталон за эталоном, образец за образцом. Белый гений удовлетворённо кивает, видя, как творят по его лекалам. Он не скупится на слова одобрения, нет. Поэтому каждый мышонок так и сияет, получив похвалу. Ниньо-451 подаётся вперёд, будто спринтер, готовый стартовать. С потолка скрежещет металлический голос: – Четыре-пять-один. Ваша работа. На маске – всё та же улыбка. Материя льнёт, облегает… Скрывает лицевую плоть. Глаза в прорезях блестят – тёмные, точно потухшие фары мобиля, – мимоходом отмечает Ниньо-451, подсоединяя планшет к проектору. Ничего. Сейчас они вспыхнут от восторга! Вот загорается индикатор… Вот файл уже на десять… тридцать… пятьдесят процентов готов к показу… И вот… Ниньо-451, предвкушая триумф, нажимает пальцем кнопочку. На огромном экране вспыхивает картина. Какую-то долю секунды все видят знакомые черты Эталона, кажется, № 5… …А потом цифровой рисунок морщится, тает, как сахарная крупинка в чае. И экран взрывается багровыми ошмётками. Сдавленный, долгий-предолгий вой по всему залу. Хочется закрыть глаза, скрючиться, а лучше – убежать!.. Но все взоры приклеены к будто истекающему кровью экрану. Словно гигантская, вспоротая утроба, на экране ёрзает трёхмерное нечто, сыпет фигурами, лицами, формами ужасающе разных предметов и людей… Карминовый хаос непрерывно крутится, вертится, летает. Исторгает из себя всё новые и новые, непостижимо пугающие образы… И, отдав всё до остатка, – исчезает… Рассыпав миллион электронных, «Алых гроз». Мёртвое безмолвие обволакивает уши. Перед глазами Ниньо-451 – оцепенелого, блёклого огрызка мела – медленно возникает маска, на которой больше нет улыбки. Ни единого следа. – Это не я! Не я!.. Не я!!! – пробивается истеричный вопль изнутри. В глазах – разбитых фарах зажигается далёкая искорка. – Не… Шорох, вздох. На голове – незримые тиски. Пространство заполняют чёрно-красные мухи. …Критики вырастают вокруг неслышно и неизбежно. Чернота смыкается. *** – Ничтожес-с-ство… Ничтожес-с-с-с-с-ство… Голос шипит со всех сторон. Посвистывает смертельным, пущенным из трубы газом. Зарёванный Ниньо-451 сидит в уголке, пялится в непроглядную тьму. Мышонок в ячеистой западне. Глупый, глазастый мышонок. Ниньо-451 начинает хохотать. Потом – плакать. Хохотать снова. Чёрный куб, что пугал с беззаботного детства, наконец-то получил его. Заполнил узником ещё одну ячейку в ненасытном брюхе. Теперь Ниньо-451 – пленник. Отступник, чьи оправдания не захотели принять. – Па… – едва слышно, жалобно зовёт он. – Па… Его не было. Ни тогда, ни теперь. Чужие, незнакомые Критики набросились всем скопом, спеленали, уволокли, а затем… – Ничтожество… – опять припечатывает динамик, и Ниньо-451 содрогается по новой. Следом накатывает тошнота. Но желудок давным-давно пуст, его корёжит от спазмов без рвоты. Чувство, что Ниньо-451 выкололи глаза. Темнота жжёт – хоть смотри в неё, хоть не смотри. Мучитель-воспоминание подбирается втихаря. Шепчет, кружит ночным кошмаром. Алая роза. Алая гроза. – Ненавижу… Ненавижу тебя, Розамунда!.. – вопит Ниньо-451. Крик врезается в стены и барабанные перепонки. …Как же он не понял… как не проверил… Как допустил, что эта мерзавка смогла-таки его погубить?! «Ола, Глазастик, – издевательски-насмешливо. Над самым ухом. – Ола…» Она вовсе не хотела с ним поладить. Вынюхивала, узнавала, шпионила… Путала мозги. Быть может, его Па, Критик, посадил в Куб кого-то из её друзей. Вот и отомстила. Вихрь лепестков цвета артериальной крови… Миллион алых лепестков… Значит, подменила планшет, когда он зазевался. Подкинула заражённый, названный, как его, файл. Сдала без всяких угрызений совести. Прямо с потрохами. Вот тебе и ола. – Ненавижу тебя, Розамунда!!! Вопль, визг, плач… И вдруг – что-то далёкое, призрачное. Едва заметное среди шипящих обвинений. – Роза… мунда?.. – еле слышный зов, что донесло из-за стены. Ниньо-451 задерживает дыхание: ему мерещится мужской, почти отцовский голос. Потом всхлипывает, испускает в темноту камеры дикий крик – это всё галлюцинации, галлюцинации, галлюцинации!.. Но после, в звенящей тишине, до слуха вновь добирается что-то. – Эй! В груди Ниньо-451 – хрипы, как от простуды. В мозгу туда-сюда бесконечное: «Эй, эй, эй…» – Эй, новенький! Ниньо-451 облизывает прокушенную губу. Во рту солоно от крови. Встаёт, опираясь о стену плечом. Задирает голову, ориентируясь на звук. – Как тебя звать? Новый вопрос. Другой узник. Ниньо-451 называет себя. Вежливо представляется темноте. Вряд ли можно разобрать, что он имеет в виду своим карканьем. Но сосед разбирает. Потому что из-за стены летит уже: – А-а-а… Ола, мой мальчик. Мой бедный несчастный мальчик… Значит, они за детей взялись… Невнятное, но эмоциональное ругательство. И резкая тишина, от которой мгновенно холодеют пальцы. – …Но ты что-то кричал про Розамунду. Или мне показалось?.. Нет, они не могли… Они, что – забрали нашу Розамунду?! За стеной уже не человек – зверь, что нарезает круги в антрацитовой комнате. Брызжет слюной, рычит… посылает проклятья на головы всех Критиков и Творца. – Мальчик, ответь!.. Но Ниньо-451 говорит совсем не то, что ему хочется. Ниньо-451 задаёт вопрос и, спустя удар сердца, получает ответ: – Когда-то меня называли Магом, мальчик… Захохотать бы, но сил больше нет. Ниньо-451 сползает по стене, скрючивается, сворачивается в тесный узел. Почему это всё с ним, почему-у-у… Человек за стеной зовёт и кричит, динамик сыпет уничижительными словами. Но усталость берёт своё, Ниньо-451 ощущает, будто гигантский тарантул плетёт чернильные нити вокруг, герметично, аккуратно завёртывая кокон… Сон, в который летит измученный разум, абсурден, невероятен. Динамик псих-атаки испускает отчаянный крик, в ячейке вспыхивают огоньки-звёзды. Что-то бухает – и стена раздвигается. А в арке стоит… – Ола, Глазастик, – лихо подмигивает Розамунда. В двух шагах позади – Критик со знакомым номером. Четыре… пять…оди… *** …Топот по Чёрному кубу, сбитое напрочь дыхание. Бездвижные чернецы на полу, раскиданные там и сям… Кажется, скорость подбрасывает кишки к самому горлу. Ниньо-451 закрывает глаза, прижимается к Па сильнее. Лифт воет, суля проблемы и свободу. Под ногами вздрагивает пол. Двери – настежь, Розамунда делает шаг… Они ступают за ней – тихо, аккуратно, быстро! – из последних сил сдерживая себя, чтобы не перейти на бег. Скоро в Чёрном кубе оживёт голосистая тревога. Скоро о побеге узнает их белый бог. Розамунда и Ниньо-451, Па и Маг. Двое детей и двое взрослых, одетых в чёрный камуфляж Критиков. Они крадутся по одинаковым улочкам, огибают здания… И слышат, как позади всё больше нарастает гам. Но на лице Розамунды – самодовольная, чуть презрительная улыбка. «Всё в порядке», – словно твердит её внешний вид. Она сворачивает влево, смело идёт в тупик. И, остановившись, отстукивает каблуками странную Данзу. Стена вздрагивает. Проход открыт. *** Ниньо-451 просыпается на одеяле – дико-пёстром, сшитом из тысячи лоскутков. Чувствует, как подушечки пальцев скользят по незнакомой, гладкой-прегладкой ткани… и отдёргивает руки. Он встаёт, проспав неведомо сколько часов. Но внутри ёрзает комок страха. Вовсе не бодрость. Вокруг нависает монструозная мебель: завитушечки, лакированные финтифлюшки… нерациональные формы, кривые зеркала… Стены в картинках-заплатках: тут уродливая сенья с короткой стрижкой, там – противный ниньо с шапкой зелёных волос до плеч… Мнится, что стоит показать им спину, и из каждого полотна поползёт рука – мерзкая, покрытая струпьями краски… Ниньо-451 ощущает, как его трясёт. Слева – тумба-инвалид на кособоких ножках и вазочки вульгарно-ярких, запрещённых расцветок. В той, что по центру, – одинокий, оранжевый флор с лакрично-тёмной сердцевинкой. А дальше – страх вдруг сменяет брезгливость – стопка несомненных книг из бумаги. Пылесборников, полных вычурных сюжетов. Всякая – что чумная тварь, готовая втянуть читателя в бездну Хаоса и пугающих, будто придуманных в лихорадке, образов. Пока не откроешь – никогда не узнаешь, что внутри. То ли дело – электронные книги по выверенным, одобренным Творцом шаблонам!.. От воспоминания о Творце в левой стороне груди возникает иголка. Крутит, копошится, каверзно бьёт. Ниньо-451 стоит по центру страшной комнатёнки и отчаянно хочет домой, туда, где его Па, и Па… Мгновение чистого ужаса. «Где он? – словно кипятком обдаёт внезапная мысль. – Куда они его дели?!» Ниньо-451 кидается вперёд, рывком распахивает дверь – и чуть лоб в лоб не сталкивается с Розамундой. – Хе-хей, кто проснулся! Ола! Несносная, она сразу пристаёт липучкой. Хватает его правую ладонь и тянет за собой. – Пойдём, время экскурсии! Ниньо-451 отдёргивает руку, спрашивает возмущённо, срываясь на фальцет: – Какой ещё экскурсии? Где мой Па? Розамунда не замечает грубость. Походя машет рукой куда-то вправо, где виднеется нечто округлое, как сфера-кабинет. За матовыми стенками заметно движение. – Да там он, всё нормально! С ним сейчас разговаривают. Пошли, Глазастик. Я всё-всё покажу! Ты ведь теперь с на-а-ами, – с удовольствием, тягуче произносит Розамунда. Встревоженный Ниньо-451 позволяет взять себя за руку. Идёт рядом, опасливо глазея по сторонам. Его спутница беззаботно щебечет. Они в тайных катакомбах под Городом, давно забытых и заброшенных тоннелях. Тут скрываются все, кто ненавидит Порядок, тут правит Хаос всех мыслимых и немыслимых мастей… Ниньо-451 всё сильнее стискивает ладошку Розамунды. Вполуха слушает объяснения: – …Не все живут здесь постоянно. Кто-то, как мы с мамой, обитает в Городе, маскируясь изо всех сил, а на выходных посещает Анти-город. Знаешь, всякий раз – это просто праздник какой-то! Такая свобода, хе-хей!.. Ниньо-451 глядит на людей, что проходят рядом. Прячет взгляд, стоит кому-либо посмотреть на него в ответ. От расцветок и фасонов их одежд, волос, у него давно болят глаза. – …Здесь часто устраивают танцы. Настоящие соревнования, представляешь? Одну девчонку, Кармелиту, ещё никому не удалось перетанцевать. Шутка ли, каждый раз новый, ни на что не похожий танец?! Это тебе не комбинация старых движений, месячная Данза – тьфу! Вот что значит, есть фантазия у человека! По шее ползут капельки холодного пота. Ниньо-451 смотрит на стены, где качаются бумажные фонарики – цвета закатного солнца, цвета кожи древних стариков… на стеллажи из дерева, а не пластика, покрытые шелухой облезлого лака… Полки прогибаются от книг. Не проходит и минуты, чтобы кто-нибудь не подошёл и невзял себе томик, оставив прочитанный взамен. В уголках, под светом сутулых, на изогнутых ножках, ламп, сидят в креслах молчаливые чтецы. Пальцы перелистывают бумагу. Рядом – ни единого планшета. – А там – она! Ох, не могу… Быстрее, быстрее! Розамунда срывается с места, будто учуявший добычу пёс. Ниньо-451 спешит за ней и, приведённый куда надо, застывает. На стенке висит огромное, точно экран синематора, полотно. Не электронное, на этот раз живое, оно вновь поражает обилием алой краски – ну точь-в-точь незажившая рана. Если ступить чуток ближе – увидишь филигранную работу мелких мазков. Если посмотришь чуть искоса – разглядишь капли росы на каждой грозовой розе. – Это – картина отца, с той, давней выставки до ареста. Наши люди успели её спасти. А потом всё началось всерьёз. Ниньо-451 смотрит, молчит… Крепко сжимает зубы. Миллион алых гроз. М. А. Г. Маг. – Так он… – Ага, папа. Розамунда смотрит влево, и Ниньо-451 поворачивает шею вслед за ней. Освобождённый Маг стоит невдалеке – высокий, с цепким и весёлым взглядом. Волосы заплетены в жидкую, седую косицу. Вокруг – радостные поклонники Хаоса, хлопают его по спине, преданно смотрят в глаза… – Он мне не родной. Ну, по крови… – смущённо добавляет Розамунда. – Но он всегда помогал мне и маме, так что… Я всегда считала его своим. Ведь это он придумал мне настоящее имя. Роза-мунда. Роза мира! «Я вот своего тоже люблю», – вспоминает её слова Ниньо-451. Вот, значит, как… План любящей ниньи был прост, как всё гениальное. Найти Критика, что души не чаял в сыне. Подставить сына так, чтобы его посадили в Чёрный куб. Вынудить Критика пойти против Творца, организовать похищение – ведь никто не заподозрит предателя в блюстителе закона, что приехал по делам в Куб… И, заодно, потребовать освобождения Мага, в обмен на безопасность… Теперь им не было пути назад. Она заставила их нарушить Порядок, перейти на сторону Хаоса. Она заставила их оскорбить Творца. – Теперь победа будет за нами, – твёрдо говорит Розамунда. – Мы победим всех, обязательно победим, Глазастик! Папа всегда был самым умным, самым творческим из нас… Мы из-за него Маги. В Кубе его пытали псих-атакой, вгоняли в депрессию… Он сказал мне, что пока был там, он ничегошеньки не мог придумать… Рот Розамунды жалко кривится, она даже всхлипывает от жалости к измученному отцу, однако, быстро утирает нос. – А теперь он дома, теперь всё будет хорошо. Он уже показывал мне новые зарисовки! Розамунда говорит ещё что-то, но Ниньо-451 уже не слушает. Анти-город, радужный, точно запрещённый карнавал, давит со всех сторон. – Мне нужно к Па… Мне нужно… – лопочет Ниньо-451, сомнамбулой двигаясь туда, откуда они пришли. Розамунда, конечно, догоняет, пристраивается сбоку. – Без проблем, Глазастик. Я провожу! *** …Под глазами у Па лежат пепельные тени. Угрюмые складки портят лицо у губ. – Я хочу домой, Па, – шепчет Ниньо-451, цепляясь за его руку. – Мы не можем вернуться, – слышит он в ответ. Ниньо-451 знает, что теперь они крепко повязаны с врагами Порядка. Но это знание – будто ленточный червь, засевший внутри. – Нас подставили… меня подставили… Ещё можно объяснить… – Я организовал побег заключённых. Убил коллег и плюнул в душу Творцу, – жестяным голосом говорит отец. «Несправедливо… Несправедливо!» – в Ниньо-451 снова нарастает вой. Зверь, оживший во тьме Куба. Слёзы текут по щекам, капают на тряскую губу. Броситься бы на пол, бить-сучить кулаками… Но Ниньо-451 пересиливает себя, встаёт. Бормочет прощание. За спиной запечатываются двери кабинета-сферы. Около них стоит пара дюжих сеньосов. Па ещё не доверяют до конца, не позволяют свободно гулять. А вот он – другое дело. Безобидному крохе-ниньо благоволит Розамунда. Розамунда… «Ненавижу-ненавижу, Розамунда…» Шаркая ногами, Ниньо-451 бредёт неведомо куда. Шарахается от прохожих и предметов интерьера. И вдруг его мысль обретает плоть: чёртиком из табакерки выскакивает Розамунда. – Эй, ты чего, Глазастик? Тебе плохо?.. Он кивает. Да, несомненно, плохо. Точно астматик, которому нечем дышать, Ниньо-451 хлопает широко открытым ртом. – Да ты весь белый… – Мне… тесно… Много всего… Н-не могу… Ему и правда тесно. Анти-город надвигается со всех сторон, путает привычное к Порядку сознание; в ушах звенит и шумит, глаза полны ряби. Тут – бешеные пляски, там – размалёванные холсты, ничего одинакового, всё разное, разное, разное!.. Ниньо-451 мычит, словно у него отрезан язык. Чуть не падая, опирается о хлопотливую, подставившую плечо, Розамунду. – Держись, Глазастик! Сейчас полегчает! А ну-ка… Ниньо-451 чувствует, как она ведёт его куда-то. Сознание туманно, однако, привычный к счёту, любящий математику ниньо запоминает каждый шаг и поворот. – Тебе надо отвыкать от Порядка… Но потихоньку, а то будет шок… Зря я тебе всё сразу показывала… Розамунда останавливает его около обитой железом дверцы. Неприметной, будто кладовка. Затем появляется щель, и Ниньо-451 чует свежий ветерок. Дверь открывается сильнее. За ней – Город, полный одинаково-красных огней. Тихая ночь. – Вот. Смотри, тебе станет спокойней. Ниньо-451 прислоняется к дверному косяку, жадно глядит вперёд. Розамунда гладит его по бритому затылку. – Не волнуйся, Глазастик. Всё будет хорошо. Ты привыкнешь. Ты просто пока ещё не вкусил свободу. Ниньо-451 дышит уже через нос, дыхание выравнивается. – А послезавтра весь Город вкусит свободу, – с улыбкой добавляет Розамунда. – Больше никто не будет ставить себя выше других, ограничивать творчество… И тот гадкий, завистливый человечишка сам попадёт в Чёрный куб. Мы покончим с Творцом. Щель исчезает, дверь закрывается. Розамунда ведёт Ниньо-451 обратно и напевает весёлую песенку. *** Сегодня – важный-преважный день. Сегодня Анти-город совершит великое дело. Розамунда спрыгивает с постели, смеётся и танцует вместо зарядки. Внутри всё ликует и поёт. Розамунда хватает любимого мишку из ворсистой, искусственной шерсти. Тискает, целует в смешную мордочку. – Ола, дружок! Он не похож на безликих, городских кукол – с крестиками вместо глаз и бледным, как труп, тельцем. Он почти живой и тоже понимает, что сегодня свершится чудо. Розамунда вертится перед зеркалом, мажет губы кремом с запахом розы. Подмигивает стоящему на комоде цветку – кажется, «Алая гроза» шевелит листиками в ответ. На стенках комнатушки – рисунки, рисунки, рисунки… Розамунда творит каждый день, старательно, методично. Скоро у неё будет выходить совсем хорошо. А пока она с несмелой улыбкой смотрит на результаты своих трудов: тут нос великоват, там – пропорции тела слегка несуразны… Розамунде нравится рисовать людей. Всех подряд – и знакомых, и воображаемых. А вчера она нарисовала Глазастика. Розамунда вытягивает из-под кровати холст. Ниньо-451 смотрит восторженно, как в первую встречу. Правда, он тогда не на неё смотрел… Лёгкая досада испаряется вмиг, Розамунда слышит за дверью шум и топот. Пора! Розамунда опускает холст – покажет потом, ему обязательно понравится! – и бежит, торопясь на сходку. Все уже в сборе. Папа стоит на постаменте, льётся и льётся вдохновляющая речь… Розамунда аплодирует вместе со всеми, но вертит головой так, что шея уже болит. Где же, где… Вот взгляд поймал маму – моложавая, радостная… Вон дядя с племяшкой… Кузина-сестричка… Но где… Бледное личико, бритая голова. Не в толпе – на самом её краешке. На лице Розамунды расцветает улыбка… …И сменяется гримасой ужаса. Из-за спины Ниньо-451 надвигается чернота. Крик. Крик. Крик. *** …Маска белеет свежевыпавшим снегом. Рука в перчатке из кожи скользит по коротеньким волосам. В воздухе – воркование: – Молодец, ниньо. Молодец… Ниньо-451 ещё никогда не испытывал такого счастья. Па тоже, наверняка, гордится им. Ещё бы, сын в одиночку провернул такое!.. Только увидеть его Ниньо-451 не может уже второй день. Но беспокойства нет. Ведь Па у своих, это не какие-то там поклонники Хаоса! Па, наверно, повторяет правила Порядка, информацию проверяет… Да мало ли что! Сегодня Ниньо-451 вернулся, чтобы осмотреть Анти-город. Точнее, его истерзанный труп. Блуждая среди Критиков, что завершают зачистку, Ниньо-451 больше не испытывает страха. Жалкие листы хрустят под ногами, словно тонкие крылышки, оторванные от саранчи; картинная мазня исчезает. Хаоса и его носителей нет – лишь остатки, огрызки, обрывки… Чёрный куб – чудовище, полное камер-ячеек, – теперь не страшит. Теперь оно сытое. Спокойное чудовище. Ниньо-451 с силой опускает каблуки. Топчет, растаптывает остатки в пыль. Но вот что-то цепляется за подошву. Насупленные брови. Лоб – гармошка. Ниньо-451 опускает взгляд. Колючий стебелёк. Роза. Пальцы подбирают измочаленный флор. Тот, что раньше пах такой сладкой дурью. Теперь от него несёт гнилью. Тленом. И Ниньо-451 брезгливо разжимает пальцы. Глаза внимательно обводят пространство. Видят, как всё здесь по-новому, правильно, устроит их Творец. Уже очень и очень скоро. По губам ползёт улыбка: левый, затем правый уголок вверх… Ниньо-451 улыбается до ушей. И танцует на костях Анти-города свежую Данзу.Вольное копьё
WebMoney – ноль. Яндекс.Деньги – ноль. Сбербанк – ноль… Глаз ощутимо задёргался. Костя шлёпнул по нему рукой, словно припечатывая назойливого комара, и мелко захихикал, чувствуя, что ещё немного – и начнёт истерически хохотать. Ноль. Ноль, куда ни гляди! Свобода обернулась дыркой от бублика. А ведь ещё недавно фриланс казался ему чудесным спасением от серых офисных будней, решением всех проблем… Разумеется, Костя знал, что художник обязан быть голодным. Но художнику-фрилансеру вовсе не обязательно голодать. Вздохнув, Костя поплёлся на кухню. Открыл холодильник. Его белоснежные недра сияли, точно ледяная пещера. Пустая пещера. Самоубийца-мышь была съедена в ней не далее, как вчера. Впрочем, где-то оставался ещё не до конца уничтоженный «Доширак»… Поискав, Костя выудил из шкафчика тарелку, доверху забитую бело-жёлтой массой. Потыкал её пальцем. У лодыжки вдруг раздалось требовательное мяуканье: проснулся Рамзес. Костя поглядел на обтирающего ногу сфинкса, вздохнул вторично и перевернул тарелку. Лапша плюхнулась в кошачью миску клубком ленточных червей. – Жри, лысое чудо… Костя присел рядом с чавкающим котом. Рамзес был голым, синевато-розовым, как ощипанная индейка. Да, индейка… В задумчивости Костя потрогал его хилую лапку, отчего Рамзес вдруг подавился, испуганно мявкнул и удрал в прихожую, роняя слюни и «Доширак». Костя пожал плечами. Вернувшись в кабинет, он включил недосмотренного «Эдварда Руки-ножницы» и вперился в монитор мутным взглядом. Правая ладонь нестерпимо чесалась. К деньгам? А, нет, должна быть левая… Уныние внезапно сменила злость. Костя вырубил видео, залез в Интернет и, найдя нужный сайт, яростно заскрежетал зубами. «Наш Пират гостям рад!» – гласил нехитрый слоган под логотипом новенького городского ресторана. Логотип тоже был изящен и прост. Как и всё гениальное. Прищуренный взгляд Кости так и вонзился в бездонные глазницы «Весёлого Роджера»: в желтоватый череп с глумливой ухмылкой и две аппетитные куриные ножки, скрещенные под ним. Обрамляли всю эту композицию на белом фоне пять стильных, чёрных меток – символ высокого качества и рейтинга. Его проект. Его личный. И до сих пор не принёсший ни копейки. – Надо же быть таким ослом! – выругался Костя, бешено стукнув кулаком по рабочему столу. Планшет со стилусом подпрыгнули от возмущения. Вскочив, Костя принялся мерить шагами комнату. Фриланс. Free lance. Вольное копьё. Заказчика бы этим копьём. Как капитана Кука, которого сожрали туземцы… В животе заурчала сотня котов. Пометавшись по комнате ещё минуту-другую, Костя достал потрёпанную визитку и набрал номер. – «Квизин Групп». Чем я могу быть полезна? – промурлыкала секретутка голосом жрицы любви по телефону. – Геннадия Геннадьевича. Будьте добры. – Кто спрашивает? По какому вопросу? – Константин Лушин. По оплате долгов, – скрежетнул Костя. – А-ах, – томно вздохнула трубка. – Геннадий Геннадьевич занят. Он не может с вами поговорить. Правая рука вдруг зачесалась сильнее. Нестриженные ногти словно подросли ещё, а пальцы вспотели и как-то слиплись. – Не может? – рявкнул Костя, начиная терять над собой контроль. – А совесть он иметь может? А официальный договор заключать?! С предоплатой для фрилансера?!! Чёрт, я ж ему все исходники бросил!.. – Всего хорошего, – прошелестела секретутка, и Костя заорал в ненавистные гудки: – Да знаете, на чём я вас вертел?! Правую руку скрючило, сжало в невидимых тисках. Видно, от нервов, рассеянно подумал дрожащий Костя, вновь начиная нарезать круги по комнате. Желудок его пел: протяжно так, тоскливо. Похлеще Эми Ли из «Evanescence». Вскоре из прихожей ему стал подпевать Рамзес. «Доширак» вам не «Китикэт». Переваривается быстро. Ближе к вечеру плотно притиснутые друг к другу пальцы вконец заострились. Костина рука выпрямилась, задеревенела и стала напоминать… Хм… – Вот только экзотических болячек мне не хватало… – пробормотал вспотевший Костя и, немного подумав, вышел из дома на улицу. …Смеркалось. Из ресторанчика «Пират», повиливая бёдрами, ушла последняя официантка. Однако на парковке ещё возился толстяк: огромный, как боров, и столь же мясистый, он, подслеповато щурясь, искал ключи от машины и всё не мог их найти. – Добрый вечер, Геннадий Геннадьевич. Туша толстяка всколыхнулась. Он испуганно обернулся – и тут же расслабился, отчего на рыхлой физиономии расплылась по-жабьи широкая улыбка. – А-а-а. Лушин. – Где мои деньги, Геннадий Геннадьевич? – Какие такие деньги, Лушин? – сверкнув золотыми челюстями, усмехнулся толстяк и снова принялся потрошить барсетку. Костя крепче сжал зубы. Правая рука больше не чесалась. Но в глазах вдруг запульсировал багровый туман, и стоящий перед ним человек начал меняться: широкий, в фиолетовых прожилках, нос расплылся потным пятаком, рыжие волосёнки на темени сменились бурой щетиной, а сквозь костюм пуще прежнего попёр салосборник-живот. – Ты – вечный лузер, Лушин. Сам виноват, что облапошили, – ласково прохрюкала свинья в костюме и отвратно захихикала. – Хочешь бесплатный совет? Удавись. А теперь пошёл от меня. Пошёл, говорю. ПОШЁЛ! Костя медленно улыбнулся. И, конечно, пошёл. Но совсем в другую сторону. Скалясь всё больше, смеясь… И сантиметр за сантиметром вынимая из кармана правую руку. …Заход солнца сопровождался истошным поросячьим визгом. *** Чавкая и утробно урча, довольный Рамзес уплетал сырую печёнку. На кухне же стоял давно забытый, аппетитнейший запах жареного мяса. Хотя, казалось бы, что тут такого? Всего лишь бекон с яичницей. Но ведь какой бекон! Подхватив рукой-копьём самую смачную полоску мяса, Костя впился в неё, разбрызгивая восхитительный горячий сок. – М-м-м… Неплохо, неплохо, – прожевав, с видом гурмана произнёс Костя и повернулся вправо. – Одной чёрной метки это блюдо определённо стоит. Верно? Свиная голова, стоящая рядом на столе, согласно молчала. И только улыбалась в тридцать два золотых зуба.Буря в стакане виски
Ты видел, как Кэйллех по миру идёт И кличем сзывает оленей? И реки под ней обращаются в лёд, И ветры скулят у коленей… Подальше держись от неё, человек – Дыханье её обжигает. Единое слово губ белых, как снег, Один поцелуй – убивает… Джейн Йолен, «Песня Кэйллех Бэр»Рикардо Мендес по прозвищу Кот вовсе не хотел становиться свидетелем убийства. Сходя с парома в городке Обан, западная Шотландия, он следил взглядом за краснолапыми чайками, что с криками носились вблизи, поглаживал кошачье-тонкие усики и белозубо улыбался. – В горах моё сердце, доныне я там… По следу оленя… Парам-пам-пам-пам, – промурлыкал Рикардо бессмертные строки Бёрнса и довольно огляделся. Сумасшедший, ядрёный запах моря так и лез в ноздри. На волнах покачивались рыбацкие лодки с бортами в сине-зелёных, будто мурена, водорослях. По набережной гуляли угрюмые парни в свитерах теплейшей арранской пряжи. Вдалеке виднелись мелово-белые и чёрные, словно пудинг из крови, дома… За спиной остался Мадрид. Шесть израсходованных жизней, бессчётное число авантюр и последнее, с блеском провёрнутое дельце. Вспомнив, Кот расхохотался. Шутка ли, обдурить самого Колдуна? Скупого скрягу-каталонца, что правил пёстрой, как паэлья, бандой? Всё ещё усмехаясь, Рикардо купил в киоске у причала карту города. Подмигнул конопатой продавщице («Это тебе, голубка», – в руки девчонке перекочевал веер абанико, стащенный на блошином рынке, а в карман Кота – новенький фотоаппарат француза, что зазевался в очереди) и пружинистой походкой пошёл прочь. Купив себе «фиш-энд-чипс» в лотке, рядом с которым в сетках копошились ещё свеженькие дары моря, Кот уселся на бордюр набережной и, наплевав на пластиковую вилку, принялся есть руками. Ароматная, в кляре, пикша хрустела на зубах, солодовый соус обволакивал рот неповторимой сладостью. Рикардо жмурился от удовольствия, отгонял чаек, что так и норовили сцапать хоть кусочек исподтишка, и в целом – как всегда – наслаждался жизнью. Где-то в центре города находилась известная вискикурня. А оттуда, где сидел Рикардо, был виден знаменитый обанский Колизей, он же – башня МакКейга. Давным-давно банкир и филантроп МакКейг хотел устроить внутри неё картинную галерею и много чего ещё. Припомнив картины, Рикардо не смог сдержать улыбку. Когда это было? Кажись, в две тысячи пятом? Полотно уличного художника, выданное за утерянную работу Дали… Грандиозная шумиха на подпольных торгах… Кругленькая сумма на счёте Рикардо в оффшорах… А потом – минус две жизни разом. Рикардо почесал шрамик от ножа под правым глазом, ткнул пальцем, испачканным в золотистых крошках, отметину от пули на руке. Ухмыльнулся. А что? Зато было весело! Да. Весело. И опасно. Рикардо запустил рыбный кусочек в особо наглую чайку. От души потянулся, взлохматив ёршиком воображаемый хвост. Последнее дело могло влёт отнять у него три оставшиеся «кошачьи» жизни. Рикардо вспомнил злющее лицо Колдуна, что предупредил его о последствиях обмана. Угрозу сперва четвертовать, потом – придушить и, наконец, сжечь до пепла. На тот момент Рикардо лишь невинно улыбнулся, уже зная, что непременно обманет. Ну не собирался он красть из мадридского Музея Америки золото инков! Ещё чего не хватало! Поэтому в урочный час Колдун открыл сундук, набитый оловянными пуговицами и древесной трухой, а Кот – загодя получивший деньжат – слинял куда подальше. К другу в Шотландию. Минимум вещей в рюкзачке, липовый паспорт, никакого смартфона, чтобы его отследить – защищён со всех сторон света… Рикардо хлопнул по фотоаппарату, что оттягивал карман. Встал. В желудке поселилась приятная тёплая сытость. «Теперь – гостиница. Потом – Шон… Хотя, до него, пожалуй, не помешает и прогуляться», – подумал Рикардо и бодро пошёл с набережной. …Не ведая, что в его решение уже закралась фатальная ошибка. *** Попутка, тряская езда – и Рикардо наконец-то увидел невдалеке пляж: обдуваемый всеми ветрами, дикий, восхитительно-первобытный. Ни одного человека, ни одного туриста, никакого переплетения карамельных и обгорелых, как преступно жареный хамон, тел, которым грешили почти все испанские пляжи… Впрочем, на горизонте всё же маячила некая персона. Разглядев её, Рикардо чуть сморщил нос, но затем расслабился. Фотоаппарат уже томился в ладонях, очищенный от чужих снимков с пошлыми Эйфелевой башней и Биг-Беном. Время действовать! Щёлк. Щёлк. Щёлк. Умиротворяющая мягкость неба – голубого, точно яйцо дрозда. Барашки волн цвета взбитых сливок. Белобокий катер с людишками-муравьями… Единственный человек на берегу – старуха в синей хламиде – зашла в воду по колено и, согнувшись, стала вертеть в ней что-то пёстрое, будто килт. «Стирает, – рассеянно подумал Рикардо, глядя на её манипуляции издали. – А может, устриц так ловит?» Пальцы вдруг крепче стиснули фотоаппарат. Ступая мягколапым котом, Рикардо прошагал поближе к старухе. Катер, скользящий на волнах, двинулся к берегу, фигурки пассажиров увеличились, послышались голоса. …Когда-то Рикардо читал о сборщицах моллюсков – бедных престарелых англичанках, что чурались фотографирования из-за боязни потерять удачу. Но эта шотландская леди была не похожа на них и даже сбоку выглядела столь колоритно, что пальцы так и зудели от желания втихаря нажать кнопочку. А вот туристы, что развлекались на катере, его сомнениями не терзались: успели достать фотоаппараты, блеснули объективами и собрались первыми запечатлеть старушку, словно папарацци, загнавшие в угол суперзвезду. Ветер донёс щелчок. Вот здесь-то и случилось страшное. Старуха выпрямилась – с девичьей гибкостью и быстротой. Всем телом повернулась в сторону катера и… Небо заволокли тучи. Только что оно голубело над головой, как браслет из бирюзы, но мигом приобрело цвет мокрого войлока. Семихвостной плёткой ударил ветер, высек из холодной воды грязно-серые буруны. Море слева от катерка дрогнуло, закружилось – и выпустило водоворот, ворчащий голодным зверем. Старуха по локоть выпростала из рукава синеватую руку. Поманила катерок пальцем. А потом… Панические крики, вопли, визг. Катер дёрнуло к водовороту – будто игрушку на ниточке. Закрутило с немыслимо страшной силой. И начало переворачивать. – Кручу-верчу, погубить хочу… – скрипуче рассмеялась старуха, откинув назад белую как лунь голову. Щёлк. Щёлк. Щёлк. Смех оборвался. Голова медленно повернулась, высохшая рука отвела от лица седые патлы… …Чтобы глаза увидели мертвенно-белого Рикардо, пойманного на месте преступления. Шаг – и старуха уже на берегу. В каких-то десяти футах. Лицо синее, точно краска из вайды. Белые, покрытые инистой коркой, губы. Глаза… Точнее глаз – гнойно-жёлтый и ненормально блестящий. Он сузился в щёлку, острую иглу, стоило ей всё понять. И костлявая длань тут же описала широкую дугу от водоворота к Рикардо. Из моря, словно Лох-Несское чудовище с длинной шеей, поднялся водяной столб. Рикардо не стал дожидаться, что случится дальше. Сунул фотоаппарат за пазуху и побежал, размахивая руками, будто ветряная мельница, на которую напал Дон Кихот. «Рви когти, рви когти, рви когти!!!» – вопили, подгоняли три оставшиеся жизни. Но вода успела. Вода врезалась в него волной, словно кулак, что бьёт в лицо боксёра с зубодробительной силой. Подхватила, швырнула на песок и схлынула, оставив насквозь сырым на пронизывающем ветру. Сердце Рикардо пропустило удар, стоило ему заметить, что она собирается для второй атаки. Одежда впитала воду, точно жадная губка; Рикардо был мокрее утопленника, мокр до последней нитки, до последнего волоска в носу… – Кручу-верчу, погубить хочу… – казалось, прошептал ветер над его ухом. Чертыхнувшись, Рикардо вскочил и бросился прочь. *** – ¡Ayúdame! ¡Ayúdame, por favo-o-or!1 Сто-о-о-ой!.. Машинёха-раздолбайка хрюкнула, фыркнула и, дребезжа, остановилась к неописуемому облегчению Рикардо. Продрогший и задыхающийся, он, чуть не падая, добрался до неё и рванул на себя дверцу. Водитель – крепкого вида голубоглазый старикан с морщинистой, как у чернослива, кожей – окинул его насмешливым взглядом. – Никак своего гида потерял, muchacho? Рикардо провёл дрожащей рукой по иссиня-чёрным, прилизанным от воды волосам, хлюпнул полным соплей носом. Зубы стучали похлеще кастаньет, но теперь ему хотелось только одного – хохотать. – ¡Caramba! Вот это денёк!!! – прыснув, покатился Рикардо. Он чудом сбежал с пляжа и выбрался на дорогу, чудом поймал эту машину… – Куда подвезти-то? – с сильным гэльским акцентом спросил старик, хладнокровно наблюдая, как Рикардо корчится на сиденье. Икнув, тот сел как следует, произнёс название гостиницы и вдруг вспыхнул. – Нет! Не туда! Бровь, похожая на белое пёрышко, иронически приподнялась. Пронзительно-голубые глаза сузились. – Куда ж тебе надо, muchacho? Какой непостоянный! Рикардо одарил водителя улыбкой Чеширского кота. Мозг его лихорадочно заработал. – Газета у вас есть? – подавшись вперёд, жадно спросил Рикардо. – Ну, местная, в Обане? – Есть, куда ж без неё… – Мне надо в редакцию! Это просто… просто… – Рикардо задохнулся от прорвавшегося восторга. – Сенсация! Я видел… Я засёк… ¡Madre de Dios, que sensación!2 Люди должны это увидеть!.. – Увидеть что? Рикардо набрал воздуха в грудь, хотел было уклониться от ответа – но не выдержал, выпалил на весь салон автомобиля: – Ведьму! Совершенно кошмарную ведьму! Которая потопила катер на моих глазах! …И фото которой теперь можно продать… И фото которой поможет ему заработать… К чёрту криминал, да из этой новости он состряпает такое!.. – Ведьму? – хмыкнул водитель, прервав его радужные мечты. – По-моему, ты малость простыл, приятель. Ведьмы ему мерещатся, ха! Ладно. Подброшу тебя до города, а дальше – сам, – добавил он и нажал на газ так, что Рикардо швырнуло спиной на сиденье. Машинёха рванула с места, точно раненый бык, взявший разбег на тореадора, и помчалась с удивительной для её состояния скоростью. – Я и правда её видел! – заявил Рикардо. Достав фотоаппарат – на счастье водонепроницаемый – он хотел было показать водителю фото, но передумал («Нет! Пока никому! Нельзя спугнуть удачу!»). Рикардо подцепил карту памяти, спрятал её от греха подальше в карман жилетки под замок и достал из рюкзака термос, в котором бултыхался ещё горячий, желанный кофе. – Верить или нет – дело ваше, мистер э-э-э… – МакВортэкс. Киллиан МакВортэкс. – …Мистер МакВортэкс, – закончил Рикардо, наклоняя термос, чтобы напиться. Машина вильнула, рука дёрнулась, и весь кофе выплеснулся прямо ему в лицо. – Допустим, ты что-то видел, – как ни в чём не бывало проговорил МакВортэкс, пока Рикардо, чертыхаясь по-испански, запихивал пустой термос обратно. – Как она выглядела, твоя ведьма? И что делала? – Синелицая, одноглазая, жуткая бабища с растрёпанными белыми патлами! – на одном дыхании выпалил Рикардо, невольно содрогнувшись от воспоминаний. – Она стирала что-то у побережья, а потом… – Кэйллех Бэр, – перебив его, протянул МакВортэкс, кивая и улыбаясь, словно это имя доставляло ему удовольствие. – Штормовая ведьма собственной персоной. – Да-да! – с жаром поддакнул Рикардо. – Точно она! – Обычно Кэйллех появляется у водоворота Корриврекан… Это к юго-западу отсюда, между островами Скарба и Джура… Стирает там свой плащ перед зимними холодами… – И она… – …Существует лишь в сказках, приятель. Да в твоём воображении, – убийственно закончил водитель. Рикардо зашлёпал губами, как выброшенная на берег рыба. Насколько он помнил, в Шотландии всегда уважительно относились к фольклору: искренне верили в разных фей, ведьм и духов, всякую мистику и чертовщину, что обитала здесь с начала времён… Но МакВортэкс, похоже, в этом плане был законченным атеистом. Хотя ему-то какая разница? Рикардо пожал плечами и, скорчившись на пропитанном водой заднем сиденье, решил больше не вступать в разговоры. Небо всё темнело за окном, машину трясло и колотило, но через некоторое время утомлённый турист малость согрелся и всё же смог задремать. – Кручу-верчу… – вдруг прошипело в салоне, и Рикардо, вскрикнув, мигом вынырнул в реальность. Старик-водитель обернулся, прищурил на него яркие глаза. – Ты чего, muchacho? Кошмар приснился? – Sí… – выдавил Рикардо, сглатывая вязкую слюну. Провёл рукой по лицу, и без зеркала зная, что его смуглая кожа стала зеленоватой, словно внезапный страх гнилью выступил на ней. – Бывает, – усмехнулся МакВортэкс. Его рука, небрежно свисающая из открытого окна, ловила дождевые капли. «Похоже, ураган всё-таки начнётся…» – содрогнулся Рикардо, тревожно разглядывая через стекло небо, ставшее чёрным, как траурная вуаль. Завеса моросящего вокруг машины дождя делалась всё плотнее, а дорога, что прижималась к неровному каменистому склону – уже и опасней. Они выехали на серпантин, когда ливень ударил в полную силу, и в небе над морем, что открылось сбоку во всей красе, зубастой, волчьей улыбкой сверкнула молния. Впрочем, на скорость движения это не подействовало. МакВортэкс гнал во всю мощь, отчего Рикардо так и казалось, что ещё минутка – и машина развалится прямо на ходу. Или вылетит в море. Или… – Сэр, не могли бы вы закрыть окно? – попросил Рикардо, с беспокойством глядя на лужицу, что текла из-под сиденья водителя в его сторону. – Салон заливает! – Не любишь воду? – вместо ответа невозмутимо спросил МакВортэкс. – Потерпи немножко, вот доберёшься до гостиницы, там и обсохнешь… А мне освежиться надо… Полезно для старческих костей… Такой ответ возмутил Кота до глубины души, но спорить с водителем, который ему помог, было бы невежливо. – Прошу, мистер МакВортэкс! До гостиницы мне далеко, сначала редакция… – Значит, так и не передумал? – перебил его МакВортэкс, вильнув руль и машину так, что Рикардо чуть не чмокнул оконное стекло. – Нет, разумеется! – оскорбился Рикардо, встряхивая ему напоказ фотоаппарат. – У меня здесь… – начал он – и словно поперхнулся, стоило ему увидеть в зеркальце водителя ястребино-жёлтый глаз. – Тогда сам виноват, – заявила Кэйллех Бэр, перед тем, как скрипуче расхохотаться. Окно вмиг закупорилось, а в луже на полу начала стремительно прибывать вода. – ¡MADRE DE DIOS! Машина неслась по серпантину под безумный хохот сидящей за рулём старухи. Снаружи и внутри бушевала буря, и Рикардо, наблюдая за подступающей к груди водой, с ужасом понимал, что скоро превратится в рыбку, которая плавает в машине-аквариуме. Только в отличие от настоящей рыбки, дышать под водой он не умеет. – Madre de… буль-буль… Раскат грома! Молния! Хлопок, словно лопнул огромный мыльный пузырь! Стёкла треснули от водяного давления, двери сорвало и унесло куда-то в бурю. Машина исторгла Рикардо вместе с водой, вытошнила его из себя, будто мучимый желудком гурман. Его приложило о дорогу так, что перед глазами замелькали звёздочки, но и сквозь это мельтешение Рикардо, к своему неописуемому ужасу, смог разглядеть жёлтое око, что злобно уставилось на него. Штормовая ведьма высилась над ним, и волосы её летали по дикому ветру, как рваный белый флаг. – Запомни: это – моё последнее предупреждение! – каркнула она. – Не смей. Никому. Обо мне. Рассказывать! Синяя, точно у мертвеца, ладонь сделала отвращающий жест. Фотоаппарат, который вынесло из машины вместе с Рикардо, взмыл ввысь и обрушился на землю, чтобы разбиться вдребезги. В безнадёжно мокрого Рикардо с новой силой ударил ливень. Ветер подхватил его, как хрупкий осенний листок, крутанул в воздушной центрифуге и швырнул обратно, на дорогу, словно ребёнок, что выкинул надоевшую куклу… Измученный Рикардо увидел, как инистые губы старухи ещё раз выплёвывают слово «никогда» – и потерял сознание. *** – Рик! Рик! Кто-то звал его по имени. Тормошил за плечо, обеспокоенно щупал голову… – Кэйллех Бэр… – простонал Рикардо. – МакВортэкс – это Кэйллех Бэр… – Господи, что ты несёшь… Да у тебя жар! Рикардо дёрнулся, открыл слипшиеся, будто от болотной тины, глаза. И увидел над собой встревоженное лицо своего приятеля Шона, что белело в обрамлении вздыбленных, рыжих волос. – Это ты… Это правда ты? Gracias, Madre de Dios, gracias… Шон помог ему подняться и, приобняв одной рукой, повёл к стоящему неподалёку, новенькому авто. Старой машины поблизости не было. Рикардо бил такой озноб, что, казалось, у него того и гляди выпадут прыгающие челюсти. Небо над морем уже стало насмешливо-голубым, как глаза оборотня МакВортэкса, а в потоках воздуха безмятежно летали крикливые чайки, в голосах которых так и мерещилась издёвка. – МакВортэкс, – фырнул Шон, заводя мотор. – Только в бреду можно выдумать такую фамилию. Рикардо открыл было рот, но язык, что возился во рту беспокойным угрём, словно онемел, и вместо внятных слов получилось какое-то мычание. Шон тут же оглянулся, бросил ему небольшой термос и следом – желтоватый пакетик. – На вот. Выпей-ка «Терафлю». А после мы с тобой чего погорячее выпьем. Рикардо с благодарностью поймал термос, заглотил лекарство и блаженно прикрыл глаза. *** – Какого чёрта ты сунулся на пляж с температурой? Я всегда считал тебя мозговитым, amigo! – удивлялся Шон, сидя у барной стойки вместе с мрачным донельзя Рикардо. – До похода на тот пляж я был совершенно здоров, – процедил Кот, чувствуя в себе вихрь эмоций: от страха – до злости и раздражения. Он яростно шмыгнул, и на стойку упала пара неаппетитных капель. – Это всё ведьма! – Sláinte!3 В смысле, a tu salud4, дружище! – тут же произнёс Шон и отпил янтарного виски из толстодонного стакана. В ответ Рикардо чихнул. И нахмурился сильнее, когда друг добавил, благостно улыбаясь после алкоголя, согревшего нутро: – Чего не померещится во время болезни! А ты ещё усугубил её погодой. Шутка ли: после мадридской жары подставить себя свирепым бурям Шотландии! Говорил же тебе, что не сезон… Хорошо, ты додумался оставить записку в гостинице. А то бы так и валялся там сейчас. Рикардо представил, как бы он валялся, и усилием воли подавил дрожь. Покосился на друга, лицо которого расцветил здоровенный, во всю щёку, румянец. …С Шоном по кличке Трюкач он был знаком давно. Шулер и прохвост экстра-класса, Трюкач легко вызывал симпатию и был с ним, что называется, на одной волне. Им уже доводилось работать вместе за пределами Шотландии: подпольные игры, денежные аферы, казино… Вот и сейчас Шон достал из кармана знакомую стопку засаленных карт и принялся любовно её поглаживать. – Перекинемся в картишки, а, Рик? Э, ну чего ты такой кислый? Рикардо неразборчиво буркнул. Настроение было отменно гадостным. – Ну нет, так не пойдёт! Шон свистнул бармену. Потом придвинулся ближе, заглянул в унылое лицо друга. – Давай-ка, Рик, дружище. Выпей глоточек! На стойке возник полный стакан. Рикардо взял его под настойчивым взглядом Шона и, малость ожив, приготовился отпить. – Вот! И нечего мне кукситься! Хороший скотч ещё никому не навредил! А уж этот… – Шон причмокнул. – Четырнадцать лет в бочках из-под бурбона – это вам не шутки, нет, сэр! Главное, не торопись! Посмотри на этот цвет, вдохни этот запах… Апельсины, продымлённый солод… морская вода… Рикардо, сделавший глоток, при этих словах едва не выплеснул виски обратно. Пить сразу и напрочь расхотелось. – Да чего… – Кэйллех Бэр, вот чего! – устав сдерживаться, рявкнул Кот. Стакан почти нетронутого напитка тяжко бухнулся обратно на стойку, следом о дерево грохнул крепко сжатый кулак. – Я её видел! И я это так не оставлю!.. Шон поморщился. – Ох, Рик… – Не веришь, да? Не веришь? – подпрыгнув на барном стуле, окрысился Рикардо. – Она людей прямо в водоворот опрокинула!.. – Но в новостях не было… – Ещё бы не было! Может, потом она смыла трупы и обломки в какую-нибудь Исландию!.. – Не обижайся, но… – Шон отвернулся, провёл пальцем по колоде. Вытянул оттуда даму пик и со вздохом сложил обратно в стопочку. – С таким жаром… и с такой неукротимой фантазией… было бы странно ничего подобного не увидеть. Amigo, ты же такой фантазёр! Чего стоила та легенда, что ты – прапраправнук пирата? Бенито Бонито, а? Который, на самом-то деле, вроде как из Англии был?.. Я ж тебя едва не послал, узнав это! Буду я с отпрыском англичанина нюхаться… Лицо Рикардо побагровело. Шон примиряюще поднял твёрдую, точно ясеневая доска, ладонь и продолжил говорить: – Что до Кэйллех Бэр – она просто-напросто не существует. Как там, в стишке… – Шон задумался, легонько стукнул пальцем по конопатому носу. – А, вспомнил! – он откашлялся, вдохновенно взмахнул рукой: – Ты видел, как Кэйллех по миру идёт и кличем сзывает оленей? И реки под ней обращаются в лёд, и ветры скулят у коленей… Подальше держись от неё, человек – дыханье её обжигает. Единое слово губ белых, как снег, один поцелуй – убивает… Рикардо вспомнил неумолимое, мерзкое лицо и безотчётно стиснул пальцы. – Когда-то она считалась богиней зимы, штормов и ураганов. Предвестницей холодов, – вспомнив, добавил Шон. – Может, когда-то она и правда бродила по нашим землям… Вроде бы, чем больше людей ловило её за грязными делишками, видело её, тем меньше сил у неё оставалось. Не помню точно. Мне бабка об этом рассказывала. Старые сказки… – Это не сказки! И я докажу! Всем докажу!.. – Не парься, amigo. Это всё простуда. Буря в стакане воды… В стакане виски, понимаешь? – сказал Шон, вновь придвигая к Рикардо стакан с благородным напитком. – Ну же, отпей! Полегчает! – Нет! – Рикардо начал сползать с барного стула, глаза его лихорадочно засверкали. – Есть телефон? Дай! Я покажу тебе, а потом – в редакцию! Я не должен терять времени, я… – Ну уж нет, – Шон твёрдой рукой вернул его на место и решительно произнёс: – Сначала – отдых. Зря, что ли, я тебя сюда привёл?! Не забывай пословицу: пока ночь – гуляем, драться будем поутру. Maňana, понимаешь? А сейчас… – зелёные глаза Шона вдруг приобрели плутовское выражение, заблестели хлеще отборных изумрудов. Рикардо увидел, как Шон, расплывшись в улыбке, смотрит на кого-то за его спиной. Он обернулся. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как в двери паба заходят две миловидные девушки. – Кого ты выбираешь, Рик? – сверкая хитрющими глазами, шепнул ему друг. – Рыженькую пухляшку-милашку? Или чёрненькую вамп? Рикардо облизал губы и замялся от неожиданности. Тем временем Шон уже вовсю махал девушкам, включив обаяние на всю мощность: – Позвольте угостить вас стаканчиком, милые леди! «Милые леди» окинули взглядом красивого иностранца и крепко сбитого шотландца… И, разумеется, согласились. *** Андалузские, чёрные глаза смотрели на него в упор: Каролина улыбалась, наматывая на палец тёмную прядь, и волосы густой шелковистой волной струились по её плечам, касались молочно-белой кожи, словно приглашая коснуться и его… На что Рикардо усмехался, ёрзал в мягком кресле, в то время как тело его мало-помалу наливалось не относящимся к болезни жаром. Каролина скинула туфельку, игриво провела пальчиками ноги по голени Рикардо. Потом скинула вторую, грациозно встала… И, склонившись над сидящим в кресле так низко, будто хотела поцеловать, томно прошептала ему в лицо: – Спорим, ты закричишь первый?.. Рикардо подался вверх, желая сорвать поцелуй, но девушка ловко отстранилась и, покачав ему наманикюренным пальцем, неспешной походкой направилась в ванную. Рикардо вывернул шею, чтобы проводить её жадным взглядом. И довольно заметил, что с каждым шагом, открывая вожделенное тело, на пол падает та или иная часть одежды. «Матерь Божья, вот это ноги!..» – подумал Рикардо, перед тем, как дверь ванной хлопнула и зажурчала вода. Впрочем, всё остальное у Каролины тоже было неописуемо красиво. Рикардо усмехнулся своим мыслям. Что, парень, никак в очередной раз влюбился? Или сейчас по-серьёзному? …В мозгу вдруг всплыл необитаемый остров в Тихом океане… купленный на сбережения плюс деньги от продажи фото-сенсации… Белый, словно молотая кость, песок и роскошная Каролина в роскошном бикини… А что? Он будет не первым испанцем, взявшим жену из Шотландии. Чем он хуже того дипломата XIX века, Сальвадора де Мадарьяга и Рохо?! Ну всё, хватит медлить! Как говорил Шон-Трюкач (Рикардо повернулся в сторону соседнего номера, из которого уже доносились характерные звуки), хороший перепихон – это сладчайший способ расслабиться из всех, какие когда-либо придумывало человечество. И он намерен использовать его на все сто. Рикардо сбросил жилетку, рванул с себя рубашку и штаны. Чуть не упав, содрал трусы и решительно протопал к ванной комнате. «Сегодня у тебя появится новое божество! Ты будешь кричать имя Святого Рикардо!» – с неистовым возбуждением думал он, смахивая висящую из носа соплю. Дверь ванной комнаты открылась, явив глазам Рикардо тёмную глубину, разбавленную огоньками десятка свечей. Каролина сидела по грудь в воде. Она улыбнулась ему кошачьей улыбкой, поманила пальцем и приподнялась, отчего красивые, влажные округлости показались на поверхности и заблестели, потянув его к себе. – Кар-ролина… – сипло, с прорвавшейся страстью прорычал Рикардо и кинулся к ванной. Тёплая вода приняла нырнувшее в неё тело, чуть выплеснулась через край. Рикардо жадно схватился за ногу Каролины и стал покрывать её колено поцелуями. Кожа пахла парфюмом, мускусом и солёной, морской водой. Он скользил по ней губами, придвигаясь всё ближе, и руки Каролины мало-помалу обвивали его тело. Прелюдия близилась к концу. Рикардо покрепче ухватился за гладкие ноги, готовясь раздвинуть их сильным движением рук… Но Каролина успела быстрее. – Que… – только и смог выдавить Рикардо – перед тем, как почувствовал, что его начинают топить. Ладони Каролины ударили его в грудь – внезапно, страшно, с нечеловеческой силой. Каролина бросилась вперёд. Цепко схватилась, до крови впившись ногтями в скользкие плечи, и буквально вдавила его в днище ванной. Полностью погружённый в воду, Рикардо бился и брыкался, чувствуя тщетность своих попыток вырваться и подступающий ужас. Ванна будто стала в три раза глубже, обратилась в морское дно, рот до предела наполнило адски-солёной водой, а в голове зашумело от недостатка кислорода. Однако впереди Рикардо ждал больший ужас. Глаза испанца, и так вытаращенные, полезли из орбит, когда сквозь толщу воды он вдруг разглядел Каролину. Чудесные андалузские глаза слились в один, гнойно-жёлтый и горящий, спелые груди сменились тощими и обвислыми «ушами спаниэля»… А потом голая Кэйллех Бэр отвратно улыбнулась и послала ему воздушный поцелуй. Из горла Рикардо вырвался страшный булькающий крик. И всё почернело. *** …Укутанный в три оранжевых одеяла, Рикардо сидел в полицейском участке. Тёплая ткань заматывала его с ног до подбородка, но тело всё равно бил жестокий озноб. – Ну ты везунчик, amigo… – покачав головой, сказал Шон и отхлебнул кофе из пластикового стаканчика. – Наткнуться на такую бандитку… – Это была Кэйллех Бэр! – чуть не подпрыгнув в своём оранжевом коконе, выпалил Кот. – Да-да, конечно, кто же ещё… – устало поддакнул Шон, стараясь, чтобы голос не звучал слишком скептически. – Ты мне не веришь, – горько откликнулся Рикардо, шмыгнув забитым носом. – Да верю я, верю… – Нет, не веришь! Я тебе благодарен… – Рикардо вновь содрогнулся, вспомнив недавние события, – …бесконечно благодарен, что ты успел откачать меня испасти второй раз… Но ты мне не веришь. – Ладно, не верю, – легко подтвердил Шон и, отпив ещё, мечтательно произнёс: – Боги, что это была за девка! Огонь! Век не забуду, что она творила с моим… – А ещё не забудь, что она стащила твой кошелёк и смылась, даже не поцеловав напоследок, – мрачно и гнусаво перебил его Рикардо. – Наверняка они действовали сообща. Вот и слиняли вместе, – глубокомысленно заметил Шон. – Такой тип воровок… – продолжил было он – и мгновенно заткнулся, стоило Рикардо снова заорать и забиться так, что с него слетели все одеяла: – ЭТО-БЫЛА-НЕ-ВОРОВКА! ЭТО-БЫЛА-КЭЙЛЛЕХ-БЭР!!! Следом за воплем громыхнула дверь, и в коридор выглянул хмурый усатый инспектор. – Мистер Санчес?.. – ¡Sí! – подскочил Рикардо. Следующие десять минут он объяснял ситуацию со всей возможной страстью. Он припоминал мельчайшие подробности, отчаянно жестикулировал… И с каждой секундой всё больше понимал, что веры ему здесь нет и не будет. – Советую отдохнуть и выспаться, мистер Санчес. Вы… – У меня есть доказательства! – перебив инспектора, прошипел Кот, собираясь сунуть драгоценную карту памяти прямо ему под нос. – Я сохранил фото, я… Старший инспектор приподнял кустистые брови, когда ненормальный иностранец вдруг начал яростно ругаться по-испански, едва не прыгая от переполнявших его чувств. – Мистер Санчес?.. – Жилетка! Жилетка с картой осталась в номере, так его и растак!.. …Откачав Рикардо, Шон кое-как одел его и сразу потащил в участок. Как он мог знать, что величайшая драгоценность Кота валяется на полу? А сам он только что вспомнил об этом, дубина!.. Лицо инспектора стало снисходительным. – Спокойнее, спокойнее, мистер Санчес. Мистер МакКини сказал, что вы весьма впечатлительны и, вдобавок, простужены. Все мы знаем, что чего только не привидится в горячке… А тех воровок мы обязательно найдём. «Ага, как же…» – злобно подумал Рикардо, клокоча от бессильной злости. – ¡Adiós! – бросил он, пулей выскочил из кабинета… И шарахнулся от блеснувшего водой кулера. *** Карта памяти была целёхонька. Осознав это, Рикардо чуть не исполнил победный танец тореадора, однако решил повременить. От взгляда в сторону злосчастной ванны по позвоночнику будто метнулась холодная сколопендра. Зубы Кота вдруг скрежетнули, едва не породив искры. Две жизни вон. В запасе – всего одна. «Ничего, старуха. Ещё посмотрим, кто кого». Рикардо нацепил жилетку, подхватил рюкзак и рванул из номера. «К чёрту полицию! Я выложу всё работникам “Обан Таймс”!» – так думал Кот, петляя по улицам, словно улепётывал от Памплонских быков. Поворот, второй поворот… Дальше и мимо здания вискикурни, облицованного тёмной, точно лакрица, плиткой… Вот и нужная улица, вот и нужное крыльцо! Рикардо прыгнул на верхнюю ступеньку, потянул на себя ручку… …И запоздало увидел табличку с убийственной по своей беспощадности надписью: «Ремонт». Силы, чтобы выругаться, ещё были. Что Рикардо и сделал – с чувством, толком и расстановкой. Перестав упоминать чужих матерей, он разобрал приписку мелким шрифтом и малость приободрился. Действующая редакция находилась не так далеко. Рикардо запомнил адрес и, не теряя времени, свернул в ближайшую подворотню. Срезать путь, дойти до главреда, выложить… – Hola, mierda de gato5, – на чистейшем испанском шепнули ему в ухо. Рикардо ещё успел дёрнуться – но тут вонючая тряпка с хлороформом накрыла его лицо. *** Он очнулся от воды, что окатила его с головы до ног. Ощутил жёсткость стула, крепость верёвок, которыми стянули за спиной руки… Увидел в стороне свой многострадальный рюкзак. И, наткнувшись на знаменитый гетерохромный взгляд, понял, что капитально вляпался. Колдун прищурил голубой глаз. Прищурил зелёный. Нежно вымолвил по-испански, чуть картавя слова: – Ну что, Котик, допгыгался? Рикардо постарался сглотнуть как можно менее заметно. Нацепил радостную, широченную улыбку. – Колдун, какая честь! Давненько не виделись! Он зыркнул взглядом по сторонам. Мельком обозрел гулкое, полное запылённых стеллажей, пространство, что походило на заброшенный склад или ангар. Растянул до ушей улыбку, за которой таились крепко сжатые зубы. – О, и Чума тут? Как дела, дружище? Здоровенный парень – сероватая, нездоровая кожа и богомолье-длинные руки – молча сплюнул, ярко выразив свою радость от встречи. Что ж, Рикардо никогда не ходил у него в любимчиках… Деревянная шея со скрипом повернулась. – А-а-ах, Лима и Арекипа тоже здесь? Привет, девочки! Бандитки родом из Перу – похожие, словно близнецы, с одинаково радужными платками на шеях – фыркнули, как ламы, и прошипели нечто нелицеприятное. – Э-эм, Колдун… Кажется, произошло какое-то недоразумение… К чему все эти игры в похищение, верёвки?.. – заёрзав под недобрыми взглядами, начал было Кот. Колдун соскочил с пустой бочки, на которой сидел. Прошлёпал по воде, вытащил из кармана горсть знакомых пуговиц, и Рикардо замолчал. – Недогазумение? – тихо повторил Колдун, подступая ближе. – И ты думал, что после такого я тебя не найду?.. – Нет, что ты, Колдун, я никогда не сомневался в твоих способ… Лезвие, притиснутое к самому горлу, заставило заткнуться. – Помнишь моё обещание? – Э-э-э… По коже заструилась кровь. – Помню, помню! – Повтоги. – Четвертовать… Ещё там что-то… Послушай, Колдун! – прохрипел Рикардо и зачастил, пытаясь незаметно вывернуться из пеньковых наручников: – Может, не надо, а? Ты же не представляешь, что я видел! Такое, что закачаешься! Живым свидетелем я тебе полезней буду. Правда-правда! У меня в кармане – карта памяти, и на ней можно так разбога… – Хорош врать! – гаркнул Чума. – Колдун, пора заканчивать с этим балаболом! – Я тоже так думаю. Колдун отвёл руку. Положил мясницкий тесак обратно – на полку стеллажа около Рикардо – и отступил подальше, оставляя за собой мокрые отпечатки подошв. – Итак… – зловеще поблёскивая разноцветными глазами, выговорил он. – Чуме –четвегтовать. Лиме – пгидушить. Агекипе – сжечь. Начинайте. Троица синхронно двинулась к Рикардо и… – Нет, – звонко сказал кто-то по-английски. Прямо за спиной Колдуна. Каталонец и подручные обернулись, чтобы увидеть девочку, стоящую в ангаре, расставив босые ноги. Рикардо ещё успел заметить юбку цвета индиго. Клетчатую куртку и свинцово-чёрные волосы, что закрывали половину лица. А дальше всё произошло слишком неожиданно, чтобы это предвидеть. – Он – мой. Никакого огня, – добавила незнакомка, шагая вперёд. – Убгать эту дугочку! Быстго! – успел скомандовать Колдун, не заметив улыбки на стремительно стареющем лице. Первый порыв ледяного ветра сдул волосы, обнажив пустую, будто выклеванную чайкой, глазницу на месте правого глаза. Второй – смачно влепил в стену Чуму, который не успел применить пистолет. «Матерь Божья, снова она!..», – успело пронестись в сознании Рикардо в тот миг, когда ему удалось-таки освободить руки. Он вскочил, на волосок разминувшись с третьим порывом ветра. Сграбастал пистолет Чумы, что, благодарение небу, упал рядом с ним. Подцепил свой рюкзак и, отпихнув с дороги близняшку (вроде как, Лиму), бросился наутёк. За его спиной Колдун, оправившись от потрясения, грязно выругался, метнул в Кэйллех Бэр тесак… …И, разумеется, промахнулся. – Кручу-верчу, погубить хочу… – прошелестело в воздухе, как волна, что предвещает цунами. Из луж у туфель Колдуна взметнулось нечто, похожее на гигантские розовые актинии. В мгновение ока стянулось петлёй на лодыжке. Туловище. Руках. Колдун рванулся и заорал. Скользкая петля тут же обвила горло… Мимо прожужжала пуля – это Арекипа вспомнила про пистолет. Лима инстинктивно запустила вслед пулям метательные звёздочки. Вихрь, взвизг, вопль! Кэйллех Бэр уклонилась от всех пущенных снарядов. Играючи выпустила на волю новые щупальца, что обвили перуанок, точно громадный кракен. Засмеялась, ногой отбросив с пути мёртвое тело Чумы… И посмотрела в сторону, где скрылся Рикардо. Четыре трупа были готовы. Оставался пятый. *** Где этот чёртов выход, где?! Ангар обернулся запутанным лабиринтом-складом. Пыльные полки, едва живые лампочки на потолке, спёртый воздух, от которого так и хочется расчихаться… Краем сознания Рикардо отмечал, что он в жизни так не бегал. Чем больше проходило времени, тем сильнее колотился пульс. Рука мёртвой хваткой стискивала подарок судьбы – пистолет. Хотя один Бог знает, насколько он ему поможет… Шлёп. Сердце камнем ухнуло куда-то в район пяток. Рикардо напряг слух до предела. Бесшумно нырнул в затенённый участок между стеллажами, прислушался. Шлёп-шлёп. Босые ноги по холодному полу. Мокрые босые ноги. – Кручу я, верчу… последнюю жизнь… погубить хочу… – пропел до дрожи знакомый голосок. Как в насмешку над Рикардо. «Ах, стерва!..» Кровь, что секунду назад чуть не заморозилась от ужаса, обернулась кипящей, одуряющей мозги лавой. Рикардо выскочил из укрытия, выпустил пол-обоймы на голос и бросился прочь, пока не поймали. «Шевелись, шевелись, шевелись!» Позади словно взвыла сердитая буря. Пыльный воздух сгустился, как перед грозой… «Шевелись!» И вот он, вот! Родной свет в конце тоннеля, узкая полосочка, блёклый луч, протянутый из полуоткрытых, огромных дверей!.. Ещё немного, только бы успеть… – Кручу-верчу… …Не успеть. Клятая ведьма, богиня зимы, повелительница шторма и мастер перевоплощений – она скользила в десятке футов за ним. И уже поднимала вслед когтистую руку. Рикардо выстрелил и промахнулся. Безумный взгляд его метнулся по сторонам, зацепился на банке, стоящей на полке. Знакомая надпись. И картинка – чёрный завиток в треугольнике. Огнеопасно. Огонь. Огонь. «Он – мой. Никакого огня», – снова прозвучало в мозгу. В следующую секунду открытая банка с горючей смесью уже летела в сторону Кэйллех Бэр, щедро разбрызгивая по полу содержимое. Рикардо прицелился в грудь старухи, оскалился в ответ на улыбку… «Думаешь, поймала меня? Не мечтай!» И резко опустил дуло вниз, посылая последнюю пулю. Вспышка. Удар сердца. Пламя. Не дожидаясь, пока ведьма пробьёт себе путь водой, Рикардо, чувствуя себя почти победителем, без промедления кинулся в открытые двери. *** Спустя полчаса взмыленный Рикардо уже ворвался в Обан. Ему несказанно повезло, что Колдун и компания успели утащить его не так далеко от города, как могли. Отвергнув паром («Ну нет, на воде, в автобусе или пешком она меня в два счёта сцапает!»), он добрался до жд-станции и купил билет на ближайший поезд в Эдинбург. Как назло, он отправлялся только через два дня – из-за ремонта на путях. Впрочем, унывать было рано. Ведь Кот сбежал и от Колдуна, и от Ведьмы! «И опять сбегу, если что», – твёрдо решил Рикардо, стащив со стойки регистрации чужой смартфон. Теперь надо было схорониться. Но не просто в тихом местечке. Рикардо не собирался возвращаться в старую гостиницу. Обременять Шона – тоже. Подумав, Кот решил временно оборвать с ним все связи – с такими охотниками за его шкурой вовсе не хотелось подставлять друга под удар. Два часа метаний – и поиски Рикардо были вознаграждены. Бледная девка с разводами пота на форме сообщила ему, что воды в их мотеле нет и в ближайшее время не будет. Сияя белозубой улыбкой, Рикардо окинул взглядом мрачный интерьер захудалой ночлежки и чуть не приплясывая отправился в номер. Зайдя внутрь, он радостно захихикал. Здесь не было даже раковины. – ¡Bien! ¡Muy bien!6 – воскликнул Рикардо и закружился по комнате, стуча каблуками о старый паркет. *** Продержаться оставалось сутки. Рикардо сидел на кровати, раздражённо тыкая пальцем то в смартфон, то в распухший язык. Во рту было сухо, как в пустыне Сахара, давно не стиранная одежда пахла так, словно Рикардо обгадили кошки, а на бельё не было никаких сил смотреть. Вонь от него самого и древнего мотеля была столь едкой, что проходила даже сквозь намертво забитый нос, отчего так и хотелось дополнительно стиснуть его прищепкой. На улицу он не выходил, окна – не открывал. Стоило ему угнездиться в этой дыре, как погода испортилась: в стекло ударил премерзкий дождь, полтергейстом завыл ветер, а солнце исчезло, утонув в серо-стальном небесном котле. – Нет, ты меня не достанешь… – по-английски шипел Рикардо, мучимый жаждой, и прожигал глазами фото Кэйллех Бэр. – Никакой воды. Никакого шанса! Вставив карту памяти в украденный смартфон, убедившись, что снимки сохранились и при этом – отменного качества, Кот передумал показывать их обанским писакам. Столь грандиозная сенсация заслуживала большего. И Рикардо, недолго думая, выбрал для своих целей «Нью-Йорк Таймс». Найти электронную почту, отправить фото-замануху, дождаться отклика – всего и делов! Но пятиминутное дельце тянулось уже вторые сутки: в клоповнике, где поселился Рикардо, обитал медленный, готовый вот-вот сдохнуть, вай-фай. Ни одна, самая маленькая, сжатая до предела фотка не могла нормально загрузиться для отправки… Сквернословя, Рикардо разглядывал фото и всё размышлял. Не делая скидку на везучесть и смекалку, как, всё-таки, ему удалось ускользнуть? Может, ответ и правда таился в россказнях Шона? Чем больше людей ловило её за грязными делишками, видело её, тем меньше сил у неё оставалось… Кот представил спецвыпуск, ещё пахнущий типографской краской. Огромное одноглазое лицо на первой полосе. И тираж, раскупаемый, как горячие пирожки. Больше людей увидит… Больше людей поймёт… И в конце концов… Рикардо пробило на нервный хохот. А что? Вдруг после публикации ведьма обернётся пшиком? Да! И поделом ей, убийце! Он-то успеет срубить деньжат!.. *** …В утро перед отправлением погода внезапно наладилась. Выглянуло солнце – жаркое, почти мадридское. Его лучи грели даже через стекло, когда Рикардо подошёл к окну, чтобы с удивлением выглянуть на улицу. Температура спала, да и насморк, похоже, сошёл на нет, отчего Рикардо невольно заулыбался шире. Ещё немного – и он шагнёт в Эдинбург. А оттуда – на самолёт и в Штаты. Ничего сложного. «А уж там-то ты меня не достанешь!» – злорадно подумал Рикардо, скосив глаза на экран смартфона, где так и висело сообщение «Отправка в процессе». А потом он будет зарывать пальцы в белоснежный песок, попивать коктейльчик, лёжа в шезлонге на собственном острове… И вспоминать, какая, в сущности, это была буря в стакане воды… Стоило подумать про воду – и Рикардо чуть не полетел на пол. Казалось, он высох, словно прокалённая солнцем кость. Ещё немного – и треснет от обезвоживания. Срочно, срочно попить! – Надо же быть таким дурнем… – покачал головой Рикардо и, сунув руку в рюкзак, достал оттуда давешний подарок Шона – непочатую бутылку виски в жестяном футляре. Затем – быстренько звякнул на ресепшен, чтобы заказать стакан и лёд. – Буря в стакане воды… Буря в стакане виски… – усмехаясь, бормотал Рикардо по-испански, получив заказ от горничной и готовя себе напиток. Лучи солнца весело блеснули в янтарной жидкости, преломились в хрустком льду. И Рикардо торжественно поднял руку со стаканом, собираясь чокнуться с воображаемым приятелем. – Твоё здоровье, Рикардо Мен… Стакан выскользнул из пальцев. И вдребезги разбился о пол. – Что… С осколков, медленно кружась и увеличиваясь в диаметре, стал подниматься искристый, ледяной вихрь. – ЧТО ТАКОЕ? – сорвавшись на визг, выпалил Рикардо, отступая. У двери кто-то хихикнул, и турист бешено оглянулся. …С чепцом на белых как лунь волосах, в форме горничной, там стояла отвратительная старуха. – Кручу-верчу, погубить… Рикардо не стал дослушивать: оленем бросился к окну. Быстрей, быстрей! Выбить стекло, стремительно прыгнуть!.. Ветер перехватил его у окна, поднял, завертел в адской карусели. Острые как нож кристаллики полезли в горло, нос и глаза. Но прежде, чем Рикардо сковал снеговой саркофаг, на покрывале кровати что-то булькнуло. Затухающие глаза разглядели буквы, которые сложились в победные слова: «Письмо отправлено». – Прощай… склизкая стерва… – оскалив зубы, ещё смог засмеяться Кот.
Три попытки для экс
– Свободен!!! Треск, грохот, светопреставление. Из кабинета гендиректора вылетел человек: бешеные глаза, зверски перекошенная физиономия. Он огляделся, вздрагивая от носков ультрамодных туфель до вздыбленного на голове хохолка. Вырвал из рук перепуганной кадровички трудовую книжку. И, взяв поистине шумахерский разгон, размахивая чемоданчиком, понёсся к выходу. – Валь, Валя… Секретарша Лерочка робко протянула руку – и тут же отдёрнула, стоило человеку повернуться к ней. Валентин Удаченков, в один миг ставший НЕудаченков, злобно оскалился и кинулся дальше. «К чёрту тебя, к чёрту! Моделька, кукла пустоголовая! Наверняка с гендиром спишь…» Валя плечом врезался в дверь. Вылетел из офиса, вихрем обернулся… Ощерился и, подпрыгнув, с размаху прилепил на дверь загодя приготовленную наклейку-«несдирайку». – Оставь надежду всяк сюда входящий! – противным голосом пропел Валя фразу на наклейке, смачно плюнул и, клокоча, двинулся по улице. Уволили. Уволили!.. В мозгу крутился беспрестанный вопль. Экс-лучший сотрудник месяца и уже бывший любимчик фортуны, Валя кусал губы в кровь, чувствуя себя богом, только что низвергнутым с Олимпа. Пинок – крепкий такой, душевный пинок под зад – и он летит, летит вниз, а в голове нескончаемый, совершенно не греческий мат: «Да я вас всех тра-та-та-та-та… Да я вас вот где, тра-та-та-та-та, видел… Да я…» Валя споткнулся, и воображаемое падение чуть не обратилось реальным. Неподалёку сверкнула знакомая лысина: Жорик – гендирский водила и бодигард в одном лице. Физиономия, на которой обычно играла вся гамма чувств, присущая кирпичу, ныне расплылась в торжествующей ухмылке. «Ладно. Ладно же! – мысленно процедил Валя, скользнув злым взглядом и по Жорику, и по припаркованному рядом «Астон Мартину». – И без вас обойдусь! А вы… вы… Да чтоб вам пусто…» – хлестнула напоследок яростная мысль. Валя крутанулся на каблуке, ещё успев заметить, как дёрнулся в его сторону Жорик… И всё потемнело. *** Очнувшись, Валя понял, что ему мокро. Перед глазами крутилась тошнотворная радуга, а в голове звенело так, как, бывало, звенели подвески на люстре его маман, стоило соседу-дегенерату включить бумбокс. – Гр-ракх!.. – невнятно выдохнул Валя и, перевернувшись с живота на спину, ожесточённо потёр глаза. Радуга издевательски крутанулась ещё. Но звон в голове вдруг сменился отчётливым женским голосом: – Хо. Новенький. Валя застыл. В это время в дело вступил печальный мужской голос: – One more poor guy. And, I’m afraid…7 Глаза широко распахнулись. На фоне желтушного, как горчичники, неба над Валей нависали два лица: горбоносое, небритое и явно бомжеватое, сплошь затенённое из-за огромной, потрёпанной шляпы, и совсем молодое, конопатое, с пирсингом в оттопыренной ноздре и… крупными, в рыжей шерсти, накладными ушками, которые невероятным, совершенно диким образом смотрелись на по-детски маленькой головёнке. А дальше… Валя вскочил, запрокинул голову и попятился. – Какой мост? Откуда здесь мост?! Что за ёшкин ко… – заорал Валя – и захлебнулся словами, когда прямо перед ним, из воздуха, соткалась фиолетовая голограмма: кошачья морда без каких-либо признаков туловища, тигрино-полосатая и с моноклем в правом глазу. – Вас приветствует Чешири! – мяукнув, представилась голограмма голосом айфоновской Сири. – Добро пожаловать в мир Экс! У вас только три… У мокрого насквозь Вали вырвался странный горловой звук. Морда начала вещать про какой-то ликбез, но Валя, уже не слушая её, метнулся в сторону. Он затылком ударился об опору моста, поскользнулся, упал и стал очумело пятиться уже на четвереньках. Желтушное небо выжигало глаза, в спину ударило чем-то холодным, будто волна лизнула. Неподалёку звонко залаяла собака. – Стой! Стой, придурок! – …И я с удовольствием помогу и отвечу на ваши дополнительные… – Stop! Please, don’t move!8 – Отс-станьте, фрики! – заикаясь, выкрикнул Валя, поскользнулся вторично – и с размаху плюхнулся во взявшуюся ниоткуда воду. *** Резко сухое лицо. Слепящий дневной свет и тёплый, густой запах свежего гудрона. Валя открыл один глаз. Второй. Нащупал здоровенную шишку на затылке и нецензурно выругался. Кто-то поблизости хихикнул. «Жорик!» – мигом вспыхнуло в мозгу. В ошалевшей памяти метнулось воспоминание: гендирский бодигард, что дёрнулся в его сторону, нелепое видение и удар. Нокаутирован. Тупо нокаутирован. И очень разъярён! Валя оторвался от асфальта и кинулся на обидчика, словно бык – на тореадора. – Значит так, да?! Н-на! Основание ладони врезалось бодигарду точно в подбородок. …Всё равно, что с размаху втемяшиться в бетонную стену, покрытую слоем гранита и свинцом. От Валиного вопля взвились перепуганные голуби. Он отпрыгнул, баюкая покалеченную ладонь. А Жорик задумчиво почесал квадратный подбородок и лениво, вразвалочку, двинулся к нему. – Назад! Не смей… Назад, кому говорю!.. Но Жорик подступал всё ближе: неспешно, бессловесно, неотвратимо. «Самое время плюнуть на гордость и спастись бегством», – подумалось Вале, когда лодыжку вдруг обхватило нечто цепкое и мокрое. – Что… – начал Валя, но договорить не успел: взявшаяся ниоткуда вода дёрнула его за ногу, как прозрачное лассо, и в глазах вновь потемнело. *** – Вас приветствует Чешири! Добро пожаловать в мир Экс! С прискорбием сообщаю, что у вас осталось только две попытки… – услышал Валя, и ресницы его зашевелились. – Вот дебил. Целую попытку истратил, – тут же прокомментировал кто-то. Послышалось сопение. И горячий, гладкий язык смачно лизнул Валино лицо, отчего тот вскрикнул и наконец очнулся, обнаружив здоровенную, нависшую над ним немецкую овчарку. – Фу! Пшла от меня, грязная псина! – Дебил. Да ещё чистоплюй, – съехидничал тот же самый голосок. Обиженный пёс отпрыгнул, и Валя, брезгливо смахивающий с физиономии чужие слюни, увидел уже знакомую парочку. – И снова здравствуйте, – глумливо улыбнувшись, рыжая девка сделала книксен и нахально подбоченилась, глядя на Валю. – Welcome, – вздохнув, будто кладбищенское привидение, добавил её напарник. Позабыв про гудящую от боли руку, Валя подобрал чемоданчик и медленно поднялся на ноги, стараясь не делать резких движений. Глаза опасливо зыркали по сторонам, пытались найти разумное объяснение происходящему – и не находили. Его словно бросили в сюрреалистическую картину: под ногами простирался песок, неподалёку колыхалась высокая зелёная поросль, похожая на джунгли… Сзади поблёскивало небольшое озеро, над головой виднелись мощные основания моста… что соединял пустоту… а вокруг… Внутренности обратились в лёд. Вале вдруг вспомнилась картинка из детской книжки: бородатый пират, сидящий под пальмой на махоньком островке, что со всех сторон окружён бескрайним, глубоким, сине-зелёным морем. Здесь моря не было. Но остров, безусловно, был. Вот он, под ногами, круглый, точно лаваш. А вокруг – воздух, небо цвета ястребиного глаза… И далеко в нём, то тут, то там, разбросаны крохотные, как мошка, точки. «Дикий. Обитаемый. Воздушный. Остров. С торчащим. Посерёдке. Мостом», – подумал Валя и что было силы щипнул себя через пиджак. – Не-а, не поможет, – заметив его финт, сказала девка. – Почему это? – не успев прикусить язык, на автомате спросил Валя. И побурел, как свёкла, поняв, что сморозил глупость, достойную десятилетнего. – Новенький, что с него взять… – вздохнула девка, обменявшись понимающим взглядом с бомжеватым напарником, и вновь уставилась на Валю. – Ладно, давай знакомиться. Меня звать Кицунэ, его – Ансельм. Вот эту славную псину, – девка ласково потрепала овчарку по холке, – кличут Рексом. А ты что за гусь? – Валентин Удаченков, но я не понима… Кицунэ сморщилась – и гаркнула в пространство столь зычным голосом, что Валя подпрыгнул: – Чешири-и-и! Нужен повторный ликбез новичку!!! Спустя секунду около Вали снова появилась усатая мордаха с моноклем. Затем Чешири степенно откашлялась и, не обращая внимания на выражение Валиной физиономии, заговорила с прилежностью оператора колл-центра: – Добро пожаловать в мир Экс! К нам попадают все особи, кто мгновенно очернил своё доброе имя и отправил мощный заряд негатива во Вселенную… – Да почему – я?! Да меня… Да это всё они!.. – начал было кипятиться Валя, но, хорошенько подумав, сдулся. Кицунэ ухмыльнулась. – Ну что? Смекаешь, где накосячил? Валя невнятно буркнул, а Чешири, мурлыкнув, продолжила: – Каждая особь получает три попытки, чтобы вернуться в свой мир, восстановить своё доброе имя и исправить всё к лучшему. – А ты одну попытку уже профукал… – походя заметила Кицунэ. Несмотря на всю абсурдность происходящего, Вале всё же удалось возмутиться: – Как это? Почему? – Портал. Вот почему, – только и сказала Кицунэ, показав пальцем ему за спину, поверх плеча. Валя обернулся – и сразу уткнулся взглядом в озеро. Голова Чешири проплыла по воздуху и остановилась в десяти сантиметрах от Валиной правой щеки. – Каждая особь попадает на Остров одновременно с порталом. Вы – четвёртый заключённый, и озеро – ваш личный портал. Если тронуть его – можно увидеть последний эпизод в своём мире, понять, что перед этим вы натворили. Если войти в него… – …Или плюхнуться всей тушей, как ты, – съехидничала Кицунэ. – …Вернётесь в свой мир, в точности в то же самое время, чтобы попытаться всё исправить. Попытаться трижды. – Ясно, – выдавил Валя и тряхнул головой. – Нет, всё-таки неясно! А что спустя три попытки? Что если не получится исправить, а? Навсегда, – с внезапной тоской протянул он, – навсегда застреваешь здесь? – Нет. – Ох, ну хоть что-то обнадёживает… Запотевший монокль Чешири протёрла невидимая лапка. Консультант кашлянула и сдержанно добавила: – Обращаю ваше внимание, что случае неудачи все права на особь переходят к Пустобыло… Валя аж подскочил. – К Пусто-кому?! – …И он может использовать её по своему усмотрению. – Это в каком смы… – покрылся красными пятнами Валя, но договорить не успел: встряла неуёмная Кицунэ: – Пусто-было. Усёк? Ты ведь желал, чтоб врагам твоим «пусто было»? – сверкнув на Валю мрачным зелёным глазом, спросила Кицунэ. – Вот, это из той же оперы. За ма-а-аленьким таким исключением, что твоё пожелание обращается против тебя самого. – И он… оно… Что значит – использует?! – В самых прозаически-гастрономических целях. – ??? – Вырывает и поедает твоё сердце. Убивает, в общем. Чтоб ты не загрязнял своей негативной аурой матушку-Вселенную. – Он и правда?.. Он… он… – шокированный Валя поперхнулся и не договорил. – Ага. Когтями. Ансельм вдруг дёрнулся. Пошатываясь, протопал к Вале и, скрючив пальцы наподобие орлиных когтей, легонько ударил ими его в грудь. – Шнэк! Хряп! И ньям-ньям-ньям! Вот так, Вальентин. Затем лицо Ансельма без предупреждения исказилось, став трагически-белым, как у Пьеро; взгляд приобрёл отсутствующее выражение. – А вот мнье всьё равно. У менья уже ньет сердца, – пробормотал он. – Sally Havisham, my pretty little Sally, вырвала его из моей груди… My pretty little… My cruel…9 Речь Ансельма перешла в бессвязное бормотание. Как стоял – так и сел он на песок и, скорчившись, спрятал лицо в ладонях. Шляпа его заколыхалась, точно пляжный зонтик в грозу. – Чего это он? – отойдя поближе к Кицунэ, боязливо спросил Валя. Рекс, жалостливо скуля, подобрался к Ансельму и стал тыкаться носом в его дрожащий бок. – А, не обращай внимания, – поморщилась Кицунэ. – Он так каждые полчаса делает. Свою натурщицу Салли вспоминает. Он ведь художником был, картинки разные малевал… с голой Салли преимущественно… – девушка небрежно махнула рукой вправо, и Валя разглядел складной стульчик, холст и видавшую виды палитру на границе песка и зарослей. – А потом она другого художника нашла: помоложе да поперспективней. Ансельм тогда напился до зелёных соплей и сказал им пару сотен ласковых. А дальше, – Кицунэ невесело усмехнулась, – сам понимаешь. Похоже, у девчонки тоже испортилось настроение: помрачнев, она с бессильной яростью пнула песок. Затем снова глянула на Валю, на кошачью голограмму. Отвернулась и пробурчала в сторону: – Все мы тут – что твоя Алиса в чёртовой Стране чудес… С каждым разом всё чудесатее и чудесатее… Кицунэ скривилась, как от ядрёного лимона. Вновь перевела взгляд на неофита-Валю. – Ладно, – вздохнула она. – Скажи спасибо Чеширской и пойдём, экскурсию тебе проведу. …За дальним барханом оказался пруд и чудное дерево со странными, розово-жёлтыми плодами. – Мы тут типа в тюрьме, андерстенд? Странненькой такой тюрьме, нестрогого режима, – мрачно улыбнулась Кицунэ. – Островов таких вообще много. Видишь во-о-он те точки в небе? Углядел? Так вот, каждая – отдельный остров. И на каждом – свои экс и порталы… Поэтому и хавчик для зеков есть. Зришь какие прикольные штучки? Они падают, когда созревают. На вкус, будто курятина с картошкой. Кицунэ вдруг захлопала себя по карманам и вытащила фрукт, вблизи похожий не то на персик, не то на грушу – мятую, щетинистую, как Валя, небритый три дня. Плюнула на шкурку, протёрла майкой, а после – протянула ему. – На, зацени. – Э-э-э, я как-нибудь потом, – поспешно сказал Валя и попросил: – Расскажи ещё о порталах, а? – Лады. Щас, – Кицунэ отхватила от фрукта нехилый кусок и вдумчиво прожевала. – Пошли, присядем у твоего озера. Кицунэ бодро протопала обратно, выбрала себе местечко по душе и с размаху плюхнулась на песок. – Итак, начнём… Садись. В общем… Да садись ты, чего уставился? Брезгливо поморщившись, Валя наконец присел на грязноватый песчаный холмик возле Кицунэ и заёрзал. Брюки – любимые, от Вествуд – были непоправимо замараны, отчего так и хотелось выругаться трёхэтажным. Рекс, прискакавший от Ансельма, уселся позади Вали и теперь влажно дышал в ухо. Следом подтянулся и сам художник – заплаканный, до предела меланхоличный, он подсел ближе, а потом с отрешённым видом, трупиком, растянулся на песке. – Значица так, порталы. Те джунгли – это врата для Рекса. Зыбучие пески вон за тем барханом – путь в мир Ансельма. В его стране что-то типа девятнадцатого века, но правит не Виктория, а Вероника… Я же, – Кицунэ подобрала тёмный камешек и пульнула его в опору моста. Раздался странный, похожий на гитарный аккорд, звон, – попала в мир Экс вместе с этим чёрным страшилищем… Она помолчала, прежде чем продолжить. В это время Рекс предпринял наглую попытку лизнуть Валино ухо. Валя увернулся, съехал с мини-бархана и напоролся задом на неприметную колючку. – Собственно, вот и всё… – Всё? – спросил Валя, яростно потирая повреждённое место. – А чего тебе ещё от меня надо? Тебе ж объяснили, теперь сиди да переваривай… Принцип здесь один – тебе дали шанс всё исправить, и попытаться трижды. Ну, дважды… Если не повезёт – придёт оно… – сморщилась Кицунэ, будто у неё разом заболели зубы, живот и голова. – Я вот уже разок пыталась. – Нет, – Валя тряхнул головой и уселся обратно на песчаный бугорок, вконец наплевав на состояние костюма, – всё равно не понимаю. И что, спастись совсем никак? – Никак, – наградив его холодным-прехолодным взглядом, ответила Кицунэ. – Три попытки, я же говорила! Ты тугодум? – Я менеджер. – Дык это ж синонимы, – от уха до уха улыбнулась Кицунэ. – К чёрту шуточки! А что… что если… – в порыве внезапного вдохновения начал Валя. – Что если спрятаться в другом мире? Включить креативное мышление, а? Кицунэ скривилась ещё больше и чуть отодвинулась. – Думаешь, ты – первый креативщик среди экс? – Ну-у… – В лодыжку тебя пну. Спрятаться можно, да только потом всё равно утянет обратно. Чем чаще ныряешь в чужой мир, тем меньше время пребывания в нём. В конце концов, ты просто не сможешь туда попасть: портал для тебя закроется. Спрыгнуть с края острова или ещё как-то убить себя или помереть в драке с кем-то, кстати, нельзя – назад на остров выбрасывает. Да, Чешири? Рядом сразу же возникла услужливая, голографическая мордочка. – Ваша информация точна! Подтверждаю! – …И остаётся два варианта: куковать здесь, пока по старости лет не околеешь, – или совершить третью попытку в своём мире. Валю зазнобило. Эх и вляпался ты, парень… Казалось бы, случилась ерунда. Ну не сработался с начальством… Ну последние идеи высмеяли и не поддержали… Если подумать, не так уж они были и хороши… Ну поцапался с гендиром едва ли не до драки, причём не один раз… Вот и уволили на испытательном… А надо было – проглотить всё и вовремя заткнуться. Эх… Странное дело, он больше не чувствовал боли в повреждённой руке. Только нутро всё чаще сжималось от непонятной тоски, стоило вспомнить ласковую Лерочку: как она втихаря готовила ему капучино с корицей, наливала его в чашку из лучшего директорского сервиза… рисовала на пенке наивные сердечки… Кидала на почту мотивирующие цитаты великих, когда на работе всё стало идти из рук вон плохо… Он ей даже цветы ни разу не подарил. Валя тяжко вздохнул, покосился на сидящую рядом девчонку. – Кицунэ… – он помолчал, словно обкатывая это имя во рту. – А если по-русски? Девчонка тут же нахмурилась. И всё же неохотно буркнула: – Ну, Катя. – А уши накладные зачем? Катя-Кицунэ приосанилась. – Я – косплеер. И сейчас в образе из любимого аниме. У нас в мире все выбирают какого-нибудь перса и ходят в его виде. Оч весело! Валя хмыкнул. Всё, что он знал про аниме, ограничивалось лимонно-жёлтым Пикачу и глазастой девахой в матроске, чья странная распальцовка более подходила пижонистому бандиту из лихих девяностых. Как бишь её… несёт возмездие во имя Луны… – И как ты здесь очутилась? Покемона с кем-то не поделила? Казалось, каждая веснушка на физиономии Кицунэ загорелась нешуточным презрением. – Вообще-то я пела в рок-группе, – процедила она. – Но потом продюсер нашёл новую вокалистку. А я… я показала ему средний палец и послала к чертям! Кицунэ резко отвернулась, шмыгнула носом – скорее воинственно, чем страдальчески. Валя протянул было руку, чтобы похлопать её по плечу, но передумал. Посмотрел на Рекса, который со вкусом вылизывал безучастное Ансельмово лицо. – А пёс? Пёс-то здесь какими судьбами? Кицунэ кулаком вытерла нос. – Он тоже экс. Ему нашли замену – кота. Вот он и сбежал, куснув напоследок предателя-хозяина. Мы это видели, когда он свой портал – джунгли лапой трогал. – Вот оно как… – присвистнул Валя. – Если все мы тут сгинем – невелика потеря, – тонким голосом добавила Кицунэ, видимо, заразившись меланхолией от всё ещё хлюпающего Ансельма. – А вот Рекса жалко… Ансельм неожиданно сел, качнулся, как китайский болванчик. И затянул что-то про «лаванду» и «дилли-дилли». Валя замер. Нечто, похожее на бурную смесь гнева с неистовым желанием действия вихрем раскручивалось внутри. Нет, не в его стиле так быстро опускать руки! – А ну, слушать меня! – рявкнул Валя. Все подпрыгнули. – Не знаю, сколько вы тут бьёте баклуши… Ещё не знаю, что с этим делать… Но больше так продолжаться не может!.. Все сюда! Надо составить план! Валя холодными руками вынул из чемодана ноутбук. Включил, с облегчением увидев практически полную зарядку. Покосился на Кицунэ. – Говоришь, тюрьма нестрогого режима? А вай-фай бесплатный есть? – с внезапной бравадой спросил он и, не дожидаясь ответа, завопил в пространство: – Чешири!!! Блеснул монокль, заискрилась фиолетовая шкурка. – Чем я могу быть полезна? – Милая Чешири, мне позарез нужен Интернет! Как в моём мире! Можно? – с замиранием сердца спросил Валя, почти не надеясь на утвердительный ответ. Улыбка. От одного до другого остроконечного уха. – Сеть Экс поддерживает Интернет всех миров. И она – к вашим услугам, сэр, – промурлыкала Чешири. В меню доступных сетей сразу появился значок с надписью «Ex». – Есть!.. Спасибо, Чешири! Красноглазый Ансельм, Рекс и недоверчивая Кицунэ сгрудились вокруг. Валя возбуждённо потёр ладони. И открыл главную страничку Яндекса. *** Мостовую подметают разноцветные хвосты. Волосы оттенка кислотных леденцов шевелятся на головах, как фантастические звери. Иногда из них торчат лохматые уши, иногда – извилистые люциферовы рога, но всякий раз надо теряться в догадках, баба ли идёт мимо или всё-таки мужик. Накладные половые признаки и психоделический мейк сбивают с толку, а порой – с ног. Ни дать ни взять страна победившего косплеизма… У ворот звукозаписывающей студии кашляет девчонка. Сидящий подле неё парень (мрачная рожа, извазюканный в песке костюм – классический «белый воротничок» после попойки) бьёт по клавиатуре ноутбука, и в воздухе начинает плыть заунывная мелодия. Рыжая девчонка запевает поразительно-мощным голосом: – Every night in my dreams I see you, I fe-e-el you…10 Прохожие, избалованные корейской попсятиной и балладами на английском, идут мимо, лишь изредка поглядывая на фрика-аккомпаниатора. Что за странный косплей? Джон Константин? Сузуки Сагара? Гарри Поттер?.. – …You o-o-open the door… And you’re here… Внезапный скрип ворот. На улицу выходит импозантный мужик: зелёные волосы, золотые зубы, фиолетовая помада. За его рукав, противно хихикая и повторяя: «Кавайи! Кавайи!», цепляется девочка-кукла: ультра-мини-юбка, щёчки цвета вишнёвых леденцов и груди, что нагло торчат из корсета с кокетливыми рюшками. Свободная рука этой лолитки, однако, стискивает не какой-нибудь чупа-чупс, а всамделишную гитару. – My heart… my heart… will… Go. On. Пение вдруг обрывается. Лолитка и зелёный смотрят на Кицунэ, вытаращив глаза. – Ты-ы? – бровь мужика поднимается, как мохнатая гусеница, встающая на дыбы. – Я, – сжав кулаки, рычит Кицунэ в ответ. – Думаешь, я изменю решение? Или нового продюсера караулишь? – зелёный обдаёт её презрительным взглядом. – Зря стараешься. Отныне шоу-бизнес для тебя закрыт. Адью, – он отворачивается, чтобы надменно уйти. Лолитка начинает хихикать ещё мерзостней. А дальше всё происходит быстро. Кицунэ выдёргивает из кукольной ручонки гитару и со всей страстью опускает её на ненавистную зелёную голову. – ALARM! – с неожиданно немецким акцентом начинает верещать лолитка. Спустя секунду ей начинают вторить полицейские свистки. Валя хватает вопящую Кицунэ за руку (мимоходом заметив, что парочка слов из её лексикона весьма обогатила его матерный запас) и тащит от студии. Время на исправление ошибок катастрофически заканчивается, асфальт накрывает огромная тень, а потом… Словно лапища Годзиллы, прямо с неба на них опускается опора моста – и всё исчезает. *** – Ну что ж. По крайней мере, у тебя осталась ещё попытка. – Угу. – Если не придумаем что-то ещё… Можно остаться здесь. Встречать новичков. Ликбез им проводить. Ну и когда-нибудь… – …Тихо сдохнуть от старости, так? – подняв на него покрасневшие глаза, гнусаво договорила Кицунэ. – Да нет, я не то хотел сказать… – стушевался Валя и стал распускать узел галстука. Кицунэ съёжилась, обхватив себя руками. Затем стрельнула в него взглядом из-под ресниц. – Ты… это… Гоменасай. – Ну спасибочки! – вскинулся Валя. – Вообще-то я по девушкам! – Гоменасай – это «извини» на японском. – А. – Извини, – повторила Кицунэ. – Я весь план тебе испортила. Не удержалась. А песня-то клёвая была… Валя рассеянно кивнул. Ещё бы. Не абы кто, а Селин Дион, саундтрек «Титаника». Лерочкина любимая, на звонке у неё стоит. Вот он такую минусовку из Интернета и скачал. Эх… Валя потёр висок, нахмурился и решительно придвинул к себе ноутбук. – Ладно, долой сопли. Выводы мы сделали. Попробуем ещё. В это время сбоку подобрался Рекс и принялся игриво толкать Валю под руку. – Верно, лохматый. Ты на очереди, – усмехнулся Валя, потрепав его по голове. – Что бы мне с тобой сделать, а? Та-а-ак… Валя наморщил нос, задумался. Перед внутренним взором появился пёс. Потом – пузатый волк. И, наконец, в ушах прозвучало сакраментальное: «Щас спою!» голосом Джигарханяна. – Эврика! – Валя потёр руки. – В этом деле нам поможет Ансельм! Come here, dude11. Вот что тебе надо сделать… *** Маленький инопланетянин нежится на солнышке. Светлый, как дрожжевое тесто, и столь же мягкий, весь в складочку, он мирно посапывает на лужайке, периодически мявкая и дёргая худосочными лапками: сфинксам тоже снятся сны. Неподалёку от него, прямо на траве, сидит зарёванная девочка лет пяти. Она водит фломастерами по листу бумаги, на котором уже нарисовано нечто рыже-чёрное, с хвостом и четырьмя лапами. Рисунок в подтёках: на него обильно капали слёзы. Бело-розовый кот просыпается. Потягивается, встряхивая цыплячье-тонкой шейкой… И вдруг отчаянно орёт, когда чувствует, как чьи-то пальцы смыкаются на его кожистой шкирке. – Папочка-а-а! – бросая фломастеры, начинает верещать девочка. Страшный бродяга в широкополой шляпе зыркает на неё и, легко перемахнув через забор, пускается бежать. Кот извивается и воет в его вытянутой руке. Из особнячка вылетает мужик с перебинтованной лодыжкой. – Стоять! Стоять, гад! Убью-ю-ю!.. Но вор в шляпе и не думает останавливаться. Петляя, словно бешеный заяц, он шпарит по мостовой, и воющий, плюющийся от злости кулёк раскачивается у него в руке. Погоня продолжается. Они бегут мимо зазывных, пышущих гламуром витрин, автостоянок, пропахших бензином, и миленьких живых изгородей. Хозяин несчастного кота уже задыхается и отстаёт, когда наперерез вору вдруг бросается рыже-чёрная молния. – Р-рав! – Рекс… Рекс, мой мальчик… – стонет хозяин, светлея лицом. Крупная немецкая овчарка опрокидывает вора навзничь и, подвывая от злобы, начинает трепать за руку. Внезапно человек изворачивается: пальцы его отпускают помятого кота, и незадачливый похититель крысой кидается в подворотню. Презрительно фыркнув ему вслед, пёс аккуратно прикусывает кошачью шкирку и медленно, с достоинством, несёт жалобно мяукающего сфинкса хозяину. А вдалеке, смеясь и плача, бежит девочка. – Рекс! Рекс! …Молодой человек, стоящий у одной из витрин, улыбается и незаметно проходит в подворотню. – Are you okay? – Fine, thank you! – кивает сияющий Ансельм. – It’s a joke, right?12 – говорит он, показывая Вале запястье с едва заметными точечками от зубов – и смеётся. – Right, – довольно кивает Валя, прежде чем их обоих поглощают джунгли. *** Солнце палит нещадно. Бисеринки пота украшают алебастрово-белые носы,шуршат многослойные юбки, и страстно, до чего же страстно хочется расстегнуть впившиеся в горло воротники! Дамы прохаживают под ручку с кавалерами – туда-сюда, взад и вперёд по набережной – и кавалерам вовсе невдомёк, что их Бэтти, Клары и Мэри хотят отнюдь не променада. Отбросить зонтик! Скинуть платье! Корсет! Порвать чулки и подвязки! И сигануть в воду, скорей! Да, в эту тёмную, тухлую, скользкую, как заливной угорь, но холодную воду! Ах!.. Впрочем, никто не собирается совершать безумства. Но ведь маленькие шалости никто не отменял? А что насчёт портрета «ню»? Вот и художник впереди. Подманить монеткой, затащить в дом… …Фи, да это же пьяница Ансельм! Дамы, наслышанные о патлатом любителе бутылок, поджимают губки и чопорно идут мимо. Но… Ансельм рисует рыжую, что твой карамельный пудинг, девку. Рисует в образе лисички-оборотня: шальная зелень миндалевидных глаз, блестящая белизна острозубой улыбки и роскошная грива густых-прегустых волос, из которых торчат аккуратные звериные ушки. Как живая. Словно с натуры рисовал. …Кавалеры забыты, зонтики отброшены, художник окружён. – А образ волчицы? А образ кошечки? Сэр, нарисуйте меня! Нет, меня! Меня! А я первая подошла! Сэр! Сэр! СЭР!.. Бэтти, Клары и Мэри квохчут и чуть ли не дерутся вокруг. Кстати, среди них заламывает руки и Салли. Ансельм насмешливо козыряет ей испачканной в краске рукой и, сунув холст подмышку, победно шествует с набережной. Хвост из дамочек тянется следом. …А на берегу реки, прямо у кромки дурно пахнущей воды, двое, которые только что аплодировали художнику, штопором уходят в зыбучий песок. *** – Получилось-получилось-получилось!!! Валя усмехнулся, когда Кицунэ, вне себя от восторга, сделала сальто на островке. Сверху над ними по-прежнему нависал монструозный мост, вдалеке плескалась вода. А вот джунглей и зыбучих песков не было. Впрочем, не стоит отвлекаться. И Валя опять прилип к ноутбуку, чтобы отредактировать табличку Экселя. Раз клик, два клик – ячейки с надписями: «Рекс» и «Ансельм» сменили цвет, став нежно-зелёными вместо жёлтых. – Имидж героя мы создали… Уникальное торговое предложение сделали… Аудиторию зацепили… Так что у двоих репутация восстановлена… – бормотал Валя, переходя к ячейке с надписью «Кицунэ», залитой красным, в отличие от остальных. – А теперь… Эй, Катерина! Топай сюда! Кицунэ мигом скисла, ссутулилась и как-то побледнела. Казалось, ещё секунда-другая – и её стошнит. – Ну? – Снимай уши. Девчонка взбеленилась так, словно он приказал ей снимать трусы. – Пошёл ты!.. Валя вздохнул, серьёзно поглядел на неё. – Хочешь всё исправить? – Хочу, – помедлив, всё же выдавила она. – Тогда… – Но я боюсь! – выпалила вдруг Кицунэ и закусила губу. – Потому что это… – начал Валя. – …Будет моя последняя. Третья попытка, – едва слышно выдохнула она. – Знаю. Я слышал Чешири. Валя встал, положил руку на плечо Кицунэ и ободряюще посмотрел ей в глаза. – Именно поэтому тебе надо снять уши. И вытереть этот чудовищный мейк. Зачем ходить так постоянно? Ладно, шалости время от времени, разные образы… Но сейчас тебе надо быть собой, быть Катей. Ты ведь клёвая. Без всяких причиндалов. Кицунэ взглянула на него снизу-вверх. И неуверенно улыбнулась. …Экран ноутбука мерцал. На нём застыл сайт: «Быт и культура России XIX века». *** Красивая, печальная, тренькающая мелодия льётся вокруг. Разношёрстные прохожие тянутся на звуки музыки и мигом залипают на удивительную картину: тоненькая девушка крутится в медленном танце, напевает давно забытые слова: – Не уходи, побудь со мною… Лицо её белое и чистое, распущенными волосами играет ветерок. Никаких ушей, никаких хвостов… Даже разноцветных линз нет – всё натуральное… До чего же странно… До чего же интересно… – Я так давно тебя люблю… Тебя я лаской огневою… Из ворот студии звукозаписи выходят двое: зеленоволосый тип и кавайная дамочка, новая местная знаменитость. Но толпа, что собралась вокруг неизвестной певицы, вовсе их не замечает. Мелодия льётся. Мелодия зовёт. – …И обожгу, и утомлю… Зеленоволосый застывает. Потом – презрительно фыркает, крутит пальцем у виска. Его грудастая спутница брезгливо поджимает губки. Оба уходят. Мелодия продолжает литься. Рыженькая певичка протягивает руку к парню из толпы. Он подаётся к ней – и вот уже оба крутятся в медленном вальсе, пока девушка сладко поёт. Человек, что сидит рядом с ноутбуком, довольно усмехается и делает музыку громче. Толпа одобрительно кивает, хлопает. Внезапно аплодисменты доносятся и от ворот студии. – Великолепно, – улыбается высокий человек с красными прядями на висках. В толпе начинают шушукаться: его узнали. – Кицунэ Петрова, экс-вокалистка «Kawaii-group», я полагаю? Певица замирает. Затем улыбается, смело протягивает знаменитому продюсеру ладонь. – Катерина Петрова, – поправляет она. – Рада знакомству. Музыка незаметно сходит на нет. Человек с ноутбуком отступает в тень и смотрит, как девушка и продюсер, оживлённо беседуя, уходят за ворота студии. На секунду Катя-Кицунэ оборачивается. Она успевает разглядеть, как застывший в тени Валя улыбается ей, победно вскидывая кулак. В уголках её глаз вспыхивает свет, губы шепчут беззвучное «спасибо»… А после – всё исчезает. *** – Ай да Валя! Ай да сукин сын! Ох, прости, мамуля… Но я ведь красавчик, да? Кра-сав-чик! – хохотал Валя, перекатываясь на песке. Насмеявшись вдоволь, он улёгся на спину и какое-то время лежал, безумно улыбаясь жёлтому горчичнику неба. Мост исчез, и от этого внутренние фанфары старались вовсю, заставляя его Петрушкой растягивать рот. Скоро, очень скоро звезда маркетинга снова взойдёт на российском небосклоне. И звать её будут – «Валентин Удаченков». Самое время начать восхождение. Валя встал, энергично отряхнулся, подобрал ноутбук… А когда поднял голову – перед ним уже стояло Пустобыло. «У меня же осталось ещё две попытки! Целых две!..» – несмотря на ужас, возмущённо пискнуло в мозгу. – Ты посмел увести у меня три сердца! – обвиняющим тоном прогнусавило Пустобыло голосом Жорика. – Э-э-э, в-виноват… – клацнув зубом, откликнулся Валя и завопил: – Чешири!!! Грустная кошачья морда повисла между ним и Пустобыло. Почему-то на этот раз без монокля. – Чешири, что за дела?! – негодующе воскликнул Валя, стараясь не слишком стучать зубами. – Пусть это… пусть оно… пусть оно исчезнет, так нечестно! – Увы, это не в моей компетенции, – вздохнула Чешири. – Помощь троим созаключённым карается по закону мира Экс… – Какой ещё закон Экс?! – разозлился Валя до такой степени, что почти перестал бояться. – Это что, условие мира мелким шрифтом, со звёздочкой?! Почему в ликбезе этого не было?! Но тут Пустобыло ступил ближе, и Чешири исчезла. Монстр был огромным, безликим и несуразным – точь-в-точь бурлящая, чёрная клякса. Ноги-тумбы, кувалды-кулаки, казалось, увеличивались с каждой секундой. Миг – и из растрёпанной тьмы руки вылетела и застыла молния. Потом – ещё четыре. Потом – из другой руки… И Валя, который порадовался пустому кишечнику, понял, что это – когти. «Сейчас будет шнэк. И ньям-ньм-ньям». – НЯМ-НЯМ-НЯМ! – тут же завопил Пустобыло, распахнув пасть, полную акульих зубов. И кинулся к нему. «Ну уж нет. Дудки!» Издав яростный клич, Валя бросился навстречу. Проскочил меж тумбообразных ног и прямо с ноутбуком, дельфинчиком, с разбегу вошёл в холодную воду. *** Тупо раззявив рот, Жорик смотрит, как мимо него на пятой скорости летит Валя: галстук на боку, рожа бешеная, все брюки в каком-то песке. На бодигарда – ноль внимания, сумасшедшие глаза смотрят только вперёд. Вот и знакомая дверь, этаж, кабинет… Заплаканная Лерочка. Подлететь, сграбастать, смачно, до хруста в скулах поцеловать в коралловые губки!.. – Заеду за тобой в семь. Жди! – обещает Валя – и получает несмелую улыбку в ответ. Без всяких прелюдий, даже не постучав, врывается в переговорную. Гендир и учредитель дружно подпрыгивают. – Что-о-о? – перезрелым томатом краснеет гендир – но затыкается, когда Валя кидает на стол ноутбук. – У меня предложения. На миллион. Вот что нам надо сделать… Учредитель морщится. Спустя минуту – неожиданно кивает. Придвигается ближе. Ближе. И ближе. Реклама корма для животных – героическая овчарка спасет кота… Продвижение фотостудии – бесплатные коллажи с клиентом в виде персонажа… Концепт нового ресторанчика русской кухни – XIX век, исполнение романсов по субботам… А ещё!.. Томат-гендиректор начинает зеленеть. *** Спустя пару недель– Свободен!!! Из кабинета учредителя вылетел человек: бешеные глаза, зверски перекошенная физиономия. Схватив коробку с вещами и фикус, он ракетой бросился вон. В.И. Удаченков, новоиспечённый гендиректор маркетингового бюро, стоял у окна. Он проводил бывшего начальника взглядом. Отхлебнул любимого капучино с корицей. А после, немного подумав, достал телефон. В кармане у экс-гендира пискнуло. Он дёрнулся. СМС. Валя. «И помните: у вас только три попытки». …Разумеется, он ничего не понял. Лишь нецензурно выругался, плюнул и, заворачивая за угол, яростно повернулся на каблуке.
Боже, хорони Королеву
Температура падала. Медленно, неотвратимо… Словно утопленник, что, пуская жемчуг пузырей, опускается на илистое дно чёрной, будто лакрица, Темзы. Пёс-туман лизал голые лодыжки, обматывал их тонким холодным языком. Ветер, как дотошный клиент, запускал прозрачные пальцы под юбку: проверял, кружевное ли надето бельё, и, удовлетворённый, трепал Вайолет по нарумяненной щеке так, что на шляпке колыхалась бумажная фиалка. В желудке всё сильнее выл голод. Тело дрожало, тоскуя по тёплому исподнему и шерстяному платью, каждой порой проклинало яркую тряпку с декольте, что была немилосердно надета на него в этот холодный-прехолодный день. Вайолет стиснула алебастрово-белые кулаки, до крови закусила губу. Ей бы сидеть у камина, утопая в мягком плюше старого кресла, есть горячий пирог с кроликом и подливой, да читать Тому сказки, как приличная девушка… …А не стоять на тёмной улице, гадая, кому придётся отдать свою девственность. Что ж. Судьба никогда не была к ней особо милосердна. Чему удивляться, подумала Вайолет, шмыгнув напудренным до мертвенной белизны носом. Просто пятнадцатилетняя побирушка стала потаскушкой. Она получше запахнулась в изрядно потрёпанный плащ, нервно прикрыла завитком волос ухо, замёрзшее от ветра. Неподалёку наметилась пара нетвёрдо идущих пьянчуг: красноносых, старых… И даже на расстоянии пахнущих так, словно их изрядно обгадили кошки. Вайолет, подпиравшая фонарь, содрогнулась, представив, как её бедное тело начинают раздевать мелко дрожащие руки; ощутила, как мерзкое, пахнущее застарелой брагой, дыхание ударяет в лицо, как бесцеремонно и грубо раздвигаются белые ноги… А после – представила Тома. Зубы сжались сильнее, кровь струйкой брызнула на заострённый подбородок. Вильнуть бёдрами. Улыбнуться во всю ширину рта: призывно, маняще, как учили. Облокотиться о фонарь и помахать рукой. Пьянчуги остановились. В слезящихся глазках зажёгся было интерес… Но затем оба мужика демонстративно вывернули пустые карманы и, помахав ей в ответ, медленно двинулись прочь, шаркая тяжёлыми башмаками. «Ну конечно. Тебя опередила выпивка». Вайолет стёрла с лица улыбку и кровь, обессиленно привалилась обратно к фонарю. «Вот и хорошо. Вот и отлично!» – сверкнула в сознании малодушная мысль, которую Вайолет сразу подавила в зародыше. То, что находится у неё между ног, будет невеликой потерей. Вайолет знала, что такое терять по-настоящему дорогое. *** …Когда семья попала в работный дом и разделилась, первой не выдержала мама. Следом во тьму угасшей спичкой канул отец, и Вайолет, оставшись с малолетним братом на руках, впервые увидела в своих угольно-чёрных волосах тонкую серебринку. Они навсегда запомнили то время: изнурительный ежедневный труд, пальцы в коростах болячек от сотен перевязанных за день спичечных коробков, кислое, точно блевотина, пюре из брюквы, что неизменно составляло их скудный ужин… Том никогда не отличался завидным здоровьем. Тонкокостный, худенький, он напоминал хилого журавлёнка, который едва ли научится летать, и Вайолет часто не могла смотреть на него без слёз. Каждый день на потогонном предприятии вытягивал из неё все силы, но младшему брату приходилось гораздо, гораздо хуже. И однажды Вайолет решилась. Они сбежали, вырвались на лондонские улицы, влившись в толпу других беспризорных сорванцов. Эта жизнь была не менее голодной и тяжкой, но она пьянила Вайолет своими свободой и возможностями. Девочка не гнушалась милостыней и воровством и теперь, обчищая прохожих, до румянца гордилась тем, что в одиночку может обеспечить себя и брата. Она за хвост стягивала с прилавка жирных угрей, набивала карманы кроваво-красными яблоками… Срезала пухлые, под стать владельцам, кошельки и показывала язык в спину чопорных леди; удирала от дубинок полицейских, дралась наравне с другими воришками, порой выигрывала в битвах, а порой – нет… И наивно полагала, что так будет всегда. Несчастье случилось в день, когда Вайолет стукнуло пятнадцать. Она неслась сквозь толпу, отчаянно работая локтями и ногами. Украденный кошелёк подпрыгивал под рубахой, и монетки, что сумели выскользнуть из него, то там, то тут холодили голую грудь. – Держи вора! Держи-и-и-и-и! – истошно завопили позади, уже близко, и Вайолет припустила быстрее. Полицейский чёрной молнией вынырнул из ниоткуда и бросился ей наперерез. Порыв ветра, хрустнувшее запястье, вскрик. – Попалась!!! Вайолет извернулась ужом, зашипела, будто дикая кошка, но пыточные тиски на запястье сжались сильнее, выбили из горла новый крик. Боль была столь сильна, что девушка сперва не ощутила тяжёлую длань, что хозяйским движением вдруг опустилась на плечо. – Какие претензии к моей племяннице, сержант Смитерс? – спросил приторный голосок, в котором, однако, мелькнули стальные нотки. Хватка полицейского внезапно ослабла. Сержант стушевался, глядя на величественную особу в бордовом пальто, что гигантской колонной выросла за спиной Вайолет. – Племянница, мэм?.. Эта девчонка – воровка, она только что… – промямлил он, точно нерадивый школьник, угодивший под ястребиный взор директрисы. – Ах, воровка? – хохотнув, перебила дама, наваливаясь на плечо Вайолет так, что та поморщилась от немаленького веса. – Надо же, какое оскорбление! Послышалось сопение, и из толпы безрогим быком вылетел ограбленный: лысоватый, красномордый мужчина в сбитом на бок котелке. Он издал торжествующий вопль, который вмиг перешёл в бульканье, стоило ему углядеть даму в бордовом. – О, и мистер Фицгиббон здесь! – женщина широко улыбнулась, показав три сверкающих, как царь Мидас, золотых зуба. – М-мэм… – неловко поклонился лысоватый и тут же попятился, словно желая улизнуть обратно в толпу. – Да что с вами такое? – весело воскликнула женщина. – Дорогой мой, я вас просто не узнаю! Ещё бы: в гости ко мне и девочкам больше не заглядываете, при встрече смущаетесь, племянницу мою обвиняете… Кстати, в чём конкретно? – Ни в чём, – быстро ответствовал Фицгиббон и, кратко поклонившись снова, бочком ретировался в ближайший переулок. – Ну а вы, сержант? – угрожающе-сладким тоном проворковала дама, повернувшись к всё ещё смущённому Смитерсу. – Всего хорошего, мэм… – только и сказал он и, отпустив руку Вайолет, ссутулившись, растворился в толпе. Девушка сразу рванулась – но не тут-то было. – Куда это ты? Дама без особых усилий развернула Вайолет лицом к себе и улыбнулась, глядя на неё сверху вниз. Толстую шею поверх пальто обвивала дохлая лиса с рубиново-красными глазками. Казалось, от хищной улыбки хозяйки в её мёртвом взгляде вспыхнули живые огоньки. – Прехорошенькая! – одобрительно причмокнула дама, осмотрев девушку с головы до пят. Провела длинным, как у беркута, когтем, по её нежной щеке и вдруг цепко взялась за подбородок. – За тобой должок, деточка. Ну ничего, отработаешь… Вайолет сглотнула. И поняла, что пропала. *** Где-то вдалеке протяжно, с переливами завыл пёс. Вайолет вздрогнула, огляделась. Тусклый, точно бельмо, кружок света от фонаря теперь обступала густая, сыроватая темнота. Гляди – не гляди, ничего не увидишь. А вдруг к ней на мягких лапах крадётся Грим: лохматый клочок тьмы, предвестник смерти в облике собаки?.. Нет. Вайолет встряхнулась, скрестила на груди руки, покрытые мурашками. Ей бы пора перестать верить в детские сказки. Выросла. Но расслабляться всё же не стоило. На ночных улицах можно было подцепить не только клиентов, но и нечто похуже. Ночь всегда убивала людей, и, если ты вовремя не спрятался, – жди беды. Вайолет живо помнила пергаментно-бледных, покрытых засохшей кровью мертвецов на мостовой, что на рассвете собирали возле себя толпы ошарашенных зевак. Чёрную ругань полицейских, шепотки со всех сторон и острое, как физическая боль, чувство страха. Стоило солнцу начать падение к горизонту, Вайолет мчалась к убежищу, чтобы вместе с Томом переждать ночь. Она была благоразумна и не рисковала понапрасну… …До недавнего времени. Вайолет непроизвольно потрогала заколку, что скрепляла в пучок волосы, из которых сегодня тщательно повыдёргивали седину. Заострённая, узкая и длинная, будто стилет, она посверкивала чистым серебром – удивительным и дорогим для малолетней проститутки. Заколка была подарком от Либби – сердобольной товарки по ремеслу, что первой встретила Вайолет на пороге Весёлого дома в тот чёрный день. Именно она обучила её основам, надавала кучу советов и рассказала о том, почему из цепких когтей мадам Розье бежать не стоит. Хозяйка не жаловала беглянок и в побегах усматривала личное оскорбление, имела хорошие связи по всему Лондону и всегда, всегда находила сбежавших, заплетая Вайолет волосы, шепотком говорила Либби. На вопрос, что было с ними потом, Либби дёргала плечом и вздыхала, отказываясь отвечать. Но по быстрой гримасе страха, пробегавшей по её лицу, было ясно – ничего хорошего. И Вайолет смирилась. Если хорошенько подумать – к этому всё и шло. Она знала, что была миленькой. Таких любят, таких заказывают, таким платят… Здесь она получит гораздо больше, по сравнению с воровством. Либби толковала, что лишь в начале надо перетерпеть. Потом – втягиваешься… Даже удовольствие получаешь… Вайолет передёрнулась и покраснела, вспомнив советы по ублажению клиентов, сцены, за которыми для обучения приходилось подсматривать в Доме. Неужели и она скоро будет лежать так: бесстыдно распахнутая, пронзённая и подчинённая, раз за разом, день за днём? Нельзя сопротивляться, нельзя бежать, всегда улыбаться и ублажать, ублажать, ублажать!.. Вайолет кулаком вытерла выступившие на глазах злые слёзы, вдохнула и выдохнула, чувствуя, как бешено заколотился пульс. «Успокоиться, расслабиться, получать удовольствие…» – Тоскуешь, радость моя? Голос раздался так неожиданно, что Вайолет подпрыгнула, едва не потеряв шляпку. Вихрем обернулась, забыв нацепить улыбку на лицо. В паре футов от неё, на грани света и темноты, стоял высокий человек: крепкий на вид и широкоплечий, одетый в длиннющее пальто, поверх которого был намотан белоснежный шарф. Он шагнул к Вайолет, и она увидела огненно-рыжую прядь, что свесилась из-под мятой клетчатой кепки, веснушки, которые щедро усыпали кожу цвета ирландских сливок, и обаятельную улыбку, что украсила щёки ямочками. – Могу составить тебе компанию. Приласкаешь дублинского малого? Уголки губ Вайолет самопроизвольно поползли вверх. – Если этот малый не лепрекон. И золотишко у него настоящее, – в тон ирландцу игриво ответила она. Тот удовлетворённо усмехнулся, запустил руку в перчатке с обрезанными пальцами в карман пальто. И кинул Вайолет монетку, которую она ловко поймала и попробовала на зуб. – Это – аванс, радость моя. Убедилась, что я не нищий? – Убеди… Вайолет не договорила: парень незаметно оказался вплотную, провёл пальцем по её подбородку, медленно стирая оставшийся там кровяной след. Сердце вдруг дало перебой, щёки раскалились, словно воспламенившись от близости рыжих волос. – Красива, как английская роза… – мечтательно промурлыкал ирландец и, отступив, отвёл в сторону согнутую в локте руку. – Так идёмте же, милая леди! …Следующие пять минут были лучшими в жизни Вайолет. Она буквально млела от цветистых комплиментов, которыми её одаривал весёлый парень – шепча на ушко, нежно поглаживая замёрзшую руку… И понемногу тело Вайолет становилось всё горячее и горячее, а праздник похоти, что был виден ею в развесёлом Доме, уже не казался таким мерзким и пугающим. Она сделает всё, чтобы ему понравиться! Всё-всё! А потом, кто знает? Мысли Вайолет заполнил сладкий, как опиум, мечтательный туман. Они страстно полюбят друг друга, как Виктория и Альберт, уплывут в изумрудную Ирландию, и Вайолет нарожает ему кучу рыжих детишек, и Том… Они остановились в каком-то вонючем переулке. Похоже, у ирландца не хватало денег, чтобы снять мало-мальски пригодную комнатку, и он намерен взять, что хочет, прямо здесь, подумала Вайолет и заставила себя прогнать тревогу. Так часто бывает. Ничего страшного. Холодные губы легко, будто крыло мотылька, тронули мочку уха. – Согрелась?.. – шепнул парень низким, хрипловатым голосом и поцеловал Вайолет в висок. – Теперь меня согрей… Вайолет хохотнула. Вырвала локоть и, улыбаясь, отступила чуть глубже в переулок. – Сначала достань! Ирландец без труда поймал её за руку и притянул обратно к себе. Провёл указательным пальцем по её обнажённой шее, поймав удар пульса на ярёмной вене. Грудь Вайолет высоко вздымалась и опускалась. Сейчас… Вот сейчас… Прижмёт к пахнущей плесенью стене… Задерёт юбку… Но парень вдруг улыбнулся, впервые показав зубы: длинные и острые, как собачьи клыки. Дальше всё произошло быстро. Лоб Вайолет с размаху ударил ирландцу в нос, острый носок туфельки что было силы врезался в голень. Девушка вывернулась из объятий и кинулась прочь. Вслед гадюкой-альбиносом метнулась рука, попыталась вцепиться в плечо – Вайолет сбросила её, укусив со всей мочи, и побежала, как не бегала ещё никогда в жизни. В голове вопил страх. Огромный, дикий, неудержимый… Сердце колотилось в горле, что секунду назад трепетало в ожидании страстных поцелуев. Вампир, безусловный вампир, эта нежить из детских сказок… Он выскользнул в реальность, без труда поймав наивную малолетку на крючок. «Дура. Дура!..» Под ногами рассыпались мышиные скелетики, брызгала во все стороны вонючая грязь. Шляпка слетела с волос, плащ зацепился за один из мусорных баков и порвался с оглушительным треском. Ночной ветер тут же обдал разгорячённое тело холодом, но Вайолет лишь побежала быстрее. Поворот, ещё поворот… Вайолет не понимала, где находится, и только чутьё зверя, которого едва не поймали в ловушку, бессознательно гнало её всё дальше и дальше по переулку. Перед глазами так и стояли блестящие в темноте зубы-кинжалы, что чуть не раскрасили алым её белую шею. Щёки Вайолет были мокры от слёз, но она не чувствовала их, ничего не замечала и бежала, бежала, бежала… …Пока не уткнулась в тупик. – А ты резвая сучка, – в то же мгновение раздалось за спиной. – Хоть на собачьи бега отправляй. Вампир стоял в пятнадцати футах позади. Прислонившись к мусорному баку, он сверкал багровыми, словно у зверя, глазами и небрежно помахивал укушенной рукой. Следов зубов на ней уже не было – лишь лёгкая краснота, что прямо на глазах обратилась новенькой кожей. Вампир оттолкнулся от бака, заправил рыжую чёлку за ухо и одарил белую от страха Вайолет не предвещающим ничего хорошего взглядом. Потом – слащаво улыбнулся. – Умница, что побежала. Как следует разогнала кровь… Мне это только на руку. У Вайолет мелко застучали зубы. – Развлечься бы с тобой напоследок, чтоб ещё горячее стала… – тем временем, задумчиво продолжил вампир, водя прищуренным взглядом по её декольте. Затем кивнул, приняв решение, и с насмешкой глянул Вайолет в глаза: – А вот и развлекусь. Ты ж, помнится, сама того хотела. Так что иди к папочке Симусу, радость моя. Вампир поманил её пальцем, изогнутым, как мучной червяк. Вайолет не двинулась, прилипнув спиной к кирпичной стене тупика. Внутри неё всё съёжилось, смёрзлось, омертвело. Вампир, недовольно цокнув языком, шагнул ближе, упёр кулаки в бока. – На меня ещё никто не жаловался, – притворно обиженным тоном заявил он и, не выдержав, загоготал в голос. – Никто и не мог пожаловаться! С того-то света! Вайолет вжалась в кирпич ещё сильней. Смерть стояла в десяти футах от неё, скалилась и нагло улыбалась в лицо. Какая-то минута – и она кинется. Вгрызётся в горло, высосет до самого дна, и холодный, полуголый труп неудачницы-проститутки завтрашним утром будут жадно разглядывать зеваки, а её Том… «Нет!..» Вайолет мотнула головой, словно пытаясь отогнать кошмарное видение. Что-то тихо звякнуло над самым ухом, будто нечто металлическое провело по камню, родив тоскливый, похожий на стон скрипки, звук. И Вайолет вспомнила. – Ну же. Ну. – Иду. Она едва расслышала свой голос. С трудом отлепилась от кирпичей, ощущая, словно оставляет на них содранную кожу. Одной рукой оправила платье. Другой – в секунду распустила волосы, и тяжёлые, цвета нефти, волны омыли её фигуру до колен. Вампир присвистнул. – А ты хороша… Может, и не стоит тебя убивать. Может, заделать себе кровопийцу-подружку… – с серьёзным видом протянул он – и тут же издевательски подмигнул Вайолет. – Ну нет, постоянная девушка – не для меня. Я люблю разнообразие. Приди же в мои объятия. И смерть твоя будет сладкой… Вайолет заставила себя сделать шаг. Потом второй. Распахнутые объятия ждали, готовые захлопнуться челюстями капкана. Третий шаг. Четвёртый. Острозубая улыбка стала шире. Вампир ступил ей навстречу, готовясь принять в смертоносный захват. И тогда – Вайолет прыгнула в его объятия. – Что… В худом кулачке сверкнуло серебро. Остриё заколки проехало по шее, распоров белоснежный шарф. Из горла вампира вырвался неистовый рык, он отшвырнул Вайолет, но она, вёрткая, мигом оказалась рядом… И со всей силы, на которую было способно её тщедушное тело, как стилет, вонзила серебряную заколку точно в сердце. Прах. Прах ударил в лицо, втянулся в ноздри, жгучим перцем запорошил глаза… Вампир исчез. Развеялся полностью, не оставив ни одной нитки, ни пряди волос, ни зуба… На переулок опустилась давящая, оглушительная тишина. Ноги Вайолет подломились, спасительная заколка выпала из окоченевших от страха и холода пальцев. Она упала прямо в остатки праха и зарыдала, сотрясаясь всем телом. Хотелось скорчиться в комок, заснуть и проснуться в собственной постели, чувствуя тёплое дыхание Тома под боком, лёгкие пальцы мамы, бегущие по волосам… Но этого быть не могло. Был только вонючий, пропахший дерьмом переулок, вульгарное платье с чужого плеча и… …Аплодисменты, что внезапно раздались над её головой. – Великолепно, – сказал чей-то довольный голос. Глаза Вайолет испуганно открылись. И увидели протянутую ей руку. *** Три года спустяМетательный диск тускло поблёскивал в темноте. Казалось, что обычно непроницаемый, чуть суровый солнечный лик, продавленный на нём, приобрёл хищное выражение. Впрочем, так бывало всегда, стоило его владельцу выйти на Охоту. Эдмунд улыбнулся этой мысли, смочил обветренные губы горячим языком. Сердце билось размеренно и спокойно; пальцы крепко сжимали серебро – цепкие, сильные и сухие пальцы, что наверняка покрылись бы потом, будь на его месте сопливый новичок. Каждый шаг отражал наполнявшую тело силу. Каждый вдох сыроватого воздуха, что пьянил похлеще бренди, словно говорил ему: «Ты могуч. Ты силён. Ты жив!». Душа ликовала, звериный оскал привычно растягивал рот, и в холодной голубизне глаз плескалось расплавленное серебро… Впереди раздался придушенный крик. Эдмунд на секунду замер. Сузил глаза в щёлки, стоило ему увидеть копошение у стены дома неподалёку. Ноздри дёрнулись, почуяли свежую кровь. В следующий миг Эдмунд уже летел вперёд, отводя в сторону правую руку. Вспышка серебра! Свист! Улыбка исступленного восторга на губах!.. Трёхсотый мешочек ненавистного праха на каминной полке. Мастер Крейг – довольный, улыбающийся… И… Вампир стремительно оборачивается, и Эдмунд ещё успевает увидеть, как за его головой в воздухе тянется шлейф багровых капелек. Секундой спустя зазубрины метательного диска врезаются прямо в лопатки подставленной навстречу жертвы. Образ охотничьих трофеев на камине вмиг исчезает. – Ах ты мразь!.. Вампир салютует котелком. Швыряет испустившее дух тело прямо в Эдмунда, сбивая его с ног… И бежит. Эдмунд спихнул труп в сторону, вскочил и, чертыхаясь, кинулся следом. Пульс – его чёткий, вышколенный пульс – разогнался до опасного предела, и только усилие воли вернуло его в привычные рамки. Клокотавшую внутри ярость пришлось потушить, но зубы всё равно скрежетали так, что того и гляди в темноту полетят искры, а новенький костюм цвета лаванды, ныне изгаженный кровавыми росчерками, лишь добавлял ему злости. Впереди мелькнул силуэт. Бесшумный, как тень, что передвигалась по набережной летящими скачками. Эдмунд выдернул из кобуры револьвер, прицелился на бегу… Выстрел. Блеснув болотным огоньком, серебряная пуля ушла куда-то в туман. Далёкий вампир чуть притормозил, оглянулся на Эдмунда через плечо. Глаза блеснули алым бесовским пламенем, голова издевательски покачалась. Следующая пуля угодила в бок. Вампир споткнулся на бегу, зашипев раненым змеем. Дёрнулся в сторону ближайшего дома, запрыгнул на стену и попытался ползти, очевидно, намереваясь уйти по крышам. Но третья пуля, угодившая под коленную чашечку, бросила его обратно на землю. Четвёртая – в живот – намертво пригвоздила к месту. Теперь улыбался Эдмунд. Тварь, нашпигованная серебром, скалилась и рычала под его взглядом. Теперь спешить не было необходимости, и Эдмунд шёл размеренной, нарочито спокойной походкой. Револьвер исчез. Вместо него в пальцах вертелся кинжал, украшенный серебряным узором по лезвию. Наклониться, сделать точно выверенный удар, аккуратно собрать прах в подготовленный полотняный мешочек… Легче лёгкого… И скучнее некуда. Поэтому Эдмунд присел у поверженного, поглядел на белое, словно у кладбищенского ангела, лицо с щёткой усов над поднятыми в рыке губами – и до предела вбил остриё в багровый, светящийся глаз. Вой, что поднялся следом, взлетел до самых небес. Но Эдмунд не дрогнул – лишь провернул лезвие, хирургически-точным движением вырезая кровавое око. Теперь можно бы и ударить в сердце… Но Эдмунд глянул на рукав, что некогда был такого нежного цвета, вновь разглядел уродливые алые отметины и решил, что ночная тварь заслужила ещё. – Из чего, из чего только сделаны мальчики…13 – тихонько запел Эдмунд, вонзая кинжал под грудину вампиру. – Из колючек, ракушек… И зелёных лягушек… Эдмунд резал, распарывая одежду и мёртвую плоть. Вампира колотило и корёжило от ядовитого серебра, нечеловеческий вой оглушал уши, но Охотнику, что вошёл в раж, было всё ещё мало. – …Из слизняков… Лоскутков… Безжалостные пальцы, сплошь усеянные серебряными кольцами, вонзились в раскрытую плоть. В лицо Эдмунда брызнуло холодной кровью, крик вампира перешёл в стон… – …И мышиных хвостов… Да-да, из хвостов… Вот из этого сделаны мальчики… – допел Эдмунд и, наконец, подобрался к сердцу. – А теперь – лети в Ад, мразь… – Лети! Удар чудовищной силы. Эдмунда отшвырнуло в сторону как пушинку; он врезался в парапет набережной и медленно сполз вниз, не чувствуя ног. Обмякшие пальцы разжались, выронили кинжал – звякнув по камню, он со свистом вошёл в черневшую за парапетом воду. Будто осколки витража, угодившие в могучий водоворот, перед глазами завертелся калейдоскоп. Но одна тошнотворная секунда, вторая… И над Эдмундом навис гипсово-белый лик с тёмными, цвета киновари глазами. Мотнулись волосы – длинные и тонкие, словно кружево. Женская особь. Рефлекс оказался сильнее боли: рука в секунду выдернула револьвер, вскинула последнее оружие – но стремительный удар ноги с размаху выбил его из украшенных серебром пальцев. – Не выйдет, дружочек… – процедила вампирша, и на запястье Эдмунда приземлился увесистый каблук. Тонкие кости хрустнули, брызнула кровь – словно туфля раздавила крысу. Эдмунд дрогнул – и заорал. Алые губы презрительно изогнулись, влажно блеснули длинные, в дюйм, клыки. – Какой несдержанный. А я ведь только начала. Миг – и вампирша оказалась сидящей на нём. Обездвижила, навалилась всем телом. Рванула шарф вниз, открывая беззащитную шею… И грязные обломанные ногти тут же впились в кожу на кадыке, вырывая из горла новый крик. – Я порву тебя… – вампирша наклонилась вплотную, и Эдмунда обдало запахом сырого мяса, – …на кусочки… И скормлю бедняге Джонасу… Эдмунд харкнул ей в лицо. Зубы вампирши клацнули, с губ сорвалось шипение разъярённой гадюки, и холодная ладонь мигом слетела с горла, чтобы как следует размахнуться перед ударом. Эдмунд увидел, как по-кошачьи растопырились увенчанные когтями пальцы. Увидел, как словно в замедленной съёмке, они идут вниз, со свистом распарывая пропитанный влагой воздух. Секунда – и он захлебнётся собственной кровью. Глаза непроизвольно зажмурились. Секунда… Звук острия, что с силой входит в плотное мясо. Короткий задыхающийся вздох – и нечто лёгкое, будто перемолотые в труху осенние листья, что ударило прямо в лицо. Эдмунд открыл глаза. И чуть не застонал в голос. Над ним, хмуря бледную, унылую физиономию, стояла она. В руке её был крепко зажат осиновый кол. Вайолет Престон. Ненавистная Вайолет. Проигнорировав протянутую ему ладонь, Эдмунд с трудом поднялся на ноги. Стряхнул с груди остатки налипшего праха и, прищурясь, взглянул на девушку. Потом – отвёл глаза, чувствуя, как от злости начинают пылать скулы. – Спасибо, Престон, – всё же процедил он, однако, Вайолет не ответила: уже шла к тому месту, где ещё корчилось и подвывало бесформенное, тёмное пятно. Минута, безошибочный удар заострённой осины… Тишина. Эдмунд яростно сплюнул. Подобрал откинутый револьвер и поморщился от боли во всём теле. Подушечки пальцев легонько ощупали саднящее горло, прошлись по неглубоким кровавым отметинам. Эдмунд получше укутал горло шарфом, затем выдернул из кармана платок с вышитой монограммой и бережно перевязал раненое запястье. К этому времени Вайолет, что стала угрюмей прежнего, вернулась – и вперилась в него тяжёлым, как дубовый гроб, взглядом. – Тот вампир… Твоих рук дело? Эдмунд, предвидя вопрос, надменно вскинул подбородок. – И что, если моих? – Зачем? Эдмунд хрипло расхохотался на всю пустынную набережную. Отсмеявшись, он шагнул к Вайолет вплотную и наклонился, чтобы выплюнуть слова прямо в лицо: – Зачем? Престон, ты забыла, кого мы истребляем? Тварь заслужила это. К тому же, она успела убить человека. Не веришь – могу показать! Проговорив это, Эдмунд стремительно отвернулся и, не дожидаясь ответа, пошёл прочь. Он знал, что Вайолет непременно за ним последует. Так и вышло. Нельзя сказать, что Эдмунду хотелось что-то ей доказывать: плевать он на это хотел. Но у трупа оставался диск, который требовалось забрать. И Эдмунд заставлял себя держать осанку и шагать вперёд, хотя так и хотелось скрючиться от боли, что с каждым шагом наваливалась сильней. А ведь стоило удару кола запоздать… Эдмунд ощутил, как волоски на всём теле встали дыбом. Сжал, стиснул готовые заклацать зубы так, что заныли челюсти. Сегодняшняя охота закончилась неудачей, зверь чуть не убил охотника. Охотника, который давно перестал быть зелёным новичком!.. На смену страха пришла ярость, и Эдмунд едва не зарычал. Осознание этого провала железными кулаками било по самолюбию. И всё-таки сильнее всего Эдмунда корёжило от его спасительницы. Глаза цвета голубого льда метнулись вправо, нехорошо прищурились, разглядывая идущую рядом… Мужская одежда: штаны для верховой езды, заправленные в высоченные сапоги, бесформенная, на два размера больше, куртка из грубой свиной кожи. Давно немытые патлы цвета жирного чернозёма, скрученные в какой-то морской узел на затылке, и неизменная, серебряная заколка-игла. Бледное, словно пшеничный мякиш, лицо без единого намёка на пудру или румяна, извечный запашок пота и ни капли женственности – вот что представляла собой Вайолет Престон. Казалось, она делает всё, чтобы отвадить от себя мужчин. Что ж. Эдмунд позволил себе презрительную усмешку. Он знал, что было тому виной. …Когда три года назад Мастер Крейг подобрал на улице зарёванную девчонку известного вида и сообщил, что намерен её обучать, Эдмунд испытал шок. Но ещё большим ударом стало то, что у девчонки и правда были задатки. Эта маленькая шлюха сумела выжить, обучиться и стать Подмастерьем в возрасте, когда сам Эдмунд ещё ходил Учеником. Мнилось, проглоти Эдмунд эти обстоятельства, им вполне можно было поладить: несмотря ни на что девчонка была на удивление хорошенькой – а Эдмунд страсть как любил женский пол. Однако большие успехи Вайолет, явная благосклонность Мастера Крейга, что не мог нарадоваться на нового члена Отряда, и целенаправленное, сознательное обезображивание ею себя, отвращали и злили Эдмунда. Поэтому вскоре маленький интерес пропал, сменившись открытой ненавистью. Неубранный труп лежал на том же месте. Эдмунд присел, ухватился пальцами за серебро. Диск с чавканьем вышел из охладевшей плоти. Эдмунд перевернул тело на спину – и брезгливо поджал губы. Ну конечно. Чего и следовало ожидать. Прищуренный взгляд Охотника прошёлся по размалёванному, как у дешёвой куклы, лицу, спущенным дырявым чулкам. Скользнул по вырванному горлу – здесь нутро Эдмунда чуть сжалось – и сплошь кровавому, будто прикрытому алым шёлком, декольте. Он встал, нацепив на лицо презрительную мину. Вайолет же, не говоря ни слова, медленно присела у трупа вместо него. Дрожь по новой заплясала сумасшедшую джигу на спине, и Эдмунд, впившись горящими глазами в затылок девчонки, попытался выбить страх злостью. К тому же, язык так и чесался её подколоть. И Эдмунд от души сплюнул, угодив плевком на лодыжку трупа. – Снова всего лишь потаскуха. Она вполне заслужила такую учас… Договорить Эдмунд не успел. Вайолет распрямилась – быстрым, сильным движением давно стиснутой до предела пружины – и он отлетел назад, получив удар кулаком в лицо. Хрустнули зубы, едко-солёный кровяной кисель мигом заполнил рот. Из горла вырвался утробный рык, в пальцах быстрее быстрого возникло оружие, и плевать Эдмунд хотел на то, что ненавистная сука уже успела нацелить в него дуло своего револьвера… – Эдмунд! Холодный голос ударил его, словно бичом. Охряно-красный подбородок дрогнул, рука чуть опустила оружие. – Мастер… Лунный свет блеснул на хвосте длинных, серебристых волос. Малахитовой зеленью сверкнули зоркие, не по-старчески, глаза. Казалось, мужчина не шёл, а крался, точно мягколапый кот, вышедший на охоту. Он обладал потрясающим, воистину нечеловеческим талантом бесшумно подкрадываться – хоть к человеку, хоть к вампиру. И если для Эдмунда любой вампир был мерзкой тварью и зверем, которого необходимо изничтожить, для Мастера Крейга он был всего лишь мышонком. Пускай и с кошачьими зубами. – Убери оружие, Эдмунд. Кадык Эдмунда дёрнулся вверх. Вниз. Секунду спустя револьвер вошёл в кобуру. Вайолет убрала оружие без принуждения. «Именно. Без принуждения. Никто не требовал этого от неё», – вдруг вспыхнуло в мозгу, и сердце Эдмунда отозвалось такой острой болью, будто в него с размаху влетел давешний кол. А следом – ещё один, когда он заметил в устремлённых на него, блестящих, как у юноши, глазах Мастера явное разочарование. – Сколько раз я должен повторять, что мы – одна команда, Эдмунд?.. Он не ответил, лишь проглотил скопившуюся во рту кровавую слизь. Проглотил её вместе со всеми жгучими, чёрными, яростными словами, что столь болезненно хотелось прокричать, со всем отчаяньем первого, прежде такого любимого, единственного Ученика, который обратился в забытое, пренебрегаемое ничтожество. – Мастер, я… Но Крейг отвернулся, переводя взгляд на Вайолет, что опустилась у трупа на колени. – Покойся с миром, Либби. Мир расплывался в глазах, будто Эдмунд смотрел на него сквозь зажиренное стекло. Но он всё же увидел, как тонкие, словно сахарные палочки, пальцы опустили веки на остекленевшие глаза. Вайолет поднялась – неловко, точно разбитая суставной болью старуха, – и рука Мастера Крейга ласково опустилась на её плечо. – Не горюй, милая. Он по-отцовски приобнял девушку и повёл прочь. На окаменевшего позади Эдмунда никто не оглянулся. *** Калитка скрипнула, закрываясь за спиной, и ветер тотчас бросил под ноги скользкие, пахнущие влажной осенью, листья. Сад – золотисто-красный, как налитое медовым соком яблоко, – купался в лучах рассветного солнца и приветственно шелестел, пропуская идущую вперёд. Вот и дверь – блеснула серебряными, крест-накрест, полосами на дереве. Коридор – тёмный и гулкий, точно замшелый колодец. Раз, два – опостылевшие сапоги полетели на пол, стукнули подкованными каблуками пол. Три – тяжёлая куртка, скинутая с плеч, угловатой кучей застыла рядом. Четыре – на тумбочку приземлились снятая кобура и пояс, увешанный кинжалами и кольями. Ладонь белым пауком пробежала по лицу, поймала усталый вздох. Вайолет опустила обмякшую руку. И поплелась наверх. Лестница тихонько поскрипывала от тяжёлой, утомлённой поступи. Розоватые от россыпи капилляров глаза часто моргали, и мелкая, будто пыль, багровая мошкара так и вилась перед лицом. Вайолет без труда уснула бы прямо на лестнице, в самой неудобной позе, но остатки сил всё ещё подхлёстывали, вынуждали тащиться вверх, и когда нос её чуть не клюнул дверь на площадке, девушка почти улыбалась. Зайти – легко, словно привидение. Секунду постоять в полутьме, разглядывая тонкую шпагу света, что протянулась из щели в занавесках до складчатого балдахина старенькой кровати… И с облегчением, неимоверным и блаженным облегчением, лечь на кровать, где мирно посапывал Том. Рука протянулась, поправила соскользнувшее с худенького плеча одеяло. Обняла. Это был привычный, родом из самого детства, ритуал: брат и сестра, волей рока лишённые родителей, привыкли спать, тесно прижавшись друг к другу, как обездоленные котята. Неважно, что происходило с ними в прошлом. Неважно, чтонаполняло их настоящее, и чем грозила судьба в будущем. В защитном коконе объятий жестокий мир казался иллюзорным, бесконечно далёким, и, погружаясь в бездумную дрёму, Вайолет чувствовала лишь то, как её брат дышит рядом. Успокоительно тёплый. Живой. – Вайолет… Нега, что плотной повязкой накрыла глаза, дрогнула и чуть рассеялась. «Разбудила», – мелькнула в мозгу досадливая мысль. Тело под обнявшей рукой завозилось, стало переворачиваться – и вот на Вайолет уже глядит сонный двенадцатилетка, с извечными, не по-детски бледными щеками. – Что такое, малыш? Спал бы себе, да спал… – подавив зевок, ласково сказала ему Вайолет, провела пальцами по примятому хохолку пшеничных волос. – Вайолет… Кто такой аббат? Дрёма слетела. Быстро и напрочь. Пульс загремел военными барабанами. – Вчера ты разговаривала во сне, – продолжил Том, не обращая внимания на реакцию сестры. – И я услышал про аббата… Это какой-то священник… Святой отец, да? – Нет, малыш, – хрипло выдохнула Вайолет, чувствуя, как тепло, которое только что наполняло всё её существо, ускользает, сменяясь ночным холодом. …Промозглая сырость, проникающая в самую сердцевину костей. Древняя, в махрах плесени, каменная кладка в переулке. Крепкий запах мертвечины, исходящий от стройной, словно фарфоровая балерина, фигурки, что лежит прямо в грязи: истерзанная, бездыханная, в подтёках засохшей крови… Бесполезный уже кол, стиснутый в дрожащей ладони… И алая, будто сургуч, буква, небрежно начертанная на мёртвой, белеющей сквозь разорванный лиф, груди. «А». Аббат. – Нет. Это не святой отец, – вернувшись в реальность, с расстановкой ответила Вайолет. …Потому что святые отцы не убивают девушек… Не вырезают семьи до последнего кричащего младенца… И не дерутся, как сотня сбежавших из Ада демонов… – Это вампир? – выдохнул Том столь тихо, что едва шевельнулись губы. – Да. Самый ужасный из всех. В глазах Тома появился блеск – лихорадочный, знакомый. Всегда вспыхивающий в глубине его зрачков, стоило Вайолет начать рассказывать о своей работе. Брат впитывал информацию с немыслимой жадностью и, затаив дыхание, слушал недетские, леденящие кровь истории. Живо интересовался методами истребления, о которых, не в силах противиться уговорам, ему рассказывала сестра. Вайолет знала, что скрывается за такой жаждой знаний. Это была жгучая, страстная мечта подростка стать Охотником, помноженная на горькое осознание невозможности этой мечты. Её Том был слаб здоровьем и хрупок. Он совершенно не годился в Ученики – мастер Крейг давным-давно сообщил ей это. Впрочем, это не печалило Вайолет, которой и без того хватало забот. Брат – любимый, единственный – должен был оставаться в безопасности. Не надо ему вступать в закрытый Клуб Охотников. Вайолет работала за двоих, проводя вне дома большую часть времени; тратила почти все деньги на лекарства для брата и делала всё, что было в её силах, чтобы поддерживать в нём жизнь. – Аббат держит всех лондонских вампиров под своей пятой, – мрачно продолжила Вайолет. – И всякий раз оставляет у жертвы отметину – букву «А», похожую на пятиконечную звезду. Он сильный и древний, как Стоунхендж. И он… – рука девушки непроизвольно сжалась в кулак, ногти с острой болью вошли в кожу, – …совершенно не боится ни осины… Ни святой воды… Ни серебра. Глаза Тома – бледные, чуть навыкате, как у глубоководной рыбы, – стали совсем огромными. – Значит, он… Будет жить вечно?.. – сглотнув вязкую слюну, прохрипел мальчик и натужно закашлялся. С его лица вдруг сошла последняя краска. Вайолет поспешно притянула брата к себе, крепко обняла, успокаивающе зашептала: – Нет, малыш, конечно, нет. Мы уничтожим его. Мы их всех уничтожим. Спина Тома напряглась под её рукой, прерывистое, тревожное дыхание коснулось неприкрытой волосами шеи, и сердце Вайолет защемило от внезапной нежности. «Не волнуйся, братишка… Мы найдём способ… И отомстим за всех… И за убитых Аббатом… И за Либби… Да. За Либби…» Золотой луч, пронизывающий комнату, побледнел. Исчез. Вайолет покрепче прижала к себе Тома, закрыла усталые глаза – и почти сразу провалилась в бархатно-синюю темноту. *** Три месяца спустя
На столе из эбенового дерева стояла отрубленная голова. Лицо, что в бытность свою живым поражало надменностью черт, теперь было воплощением застывшего ужаса. Прежде прямой, породистый нос казался горбатым, кривым, как сломанная, открывшая махры мякоти, веточка. Усы, которые помнились джентельменски-холёными, волосинка к волосинке, слиплись, точно шкура помойной крысы, а в приоткрытой щели разбитого в кровь рта доисторической костью виднелись красновато-бурые зубы. Пробор причёски также перестал быть идеальным. Точнее, пробора не было. Как и самой причёски… Да и верхушки черепа вообще. Сейчас там алела густая, багрово-серая масса, куда время от времени опускались то губы, то коготь, загнутый рыболовным крючком… Голова являла собой кубок, до предела наполненный кровавым пуншем. Сутки назад её звали Джонатан Смит. «Да. Напыщенный Мастер Смит, чёртов сноб, забери демоны его душу», – злорадно додумал Эдмунд, перешагивая, наконец, порог. Сладковатый дым, что, крутясь, поднимался от опиумных курильниц на полу, мигом втянулся в ноздри. Тёмный плащ распахнулся от резкого движения, на секунду показав костюм бледно-жёлтого, как умирающая канарейка, цвета, и в тенях зала тут же вспыхнули красные глаза-огоньки. Сидящий за столом – трупно-белое, благонравное лицо, простенький чёрный плащ с пелериной, что скрывал отнюдь не тщедушное тело, – опять обманул коготь в сырые мозги. Крутанул пальцем, размешивая массу, – и лениво осклабился. – Возрадуйся, Кейко. Твой прекрасный принц вновь удостоил своим присутствием нашу скромную обитель. – Оставь свои шуточки, Аббат, – досадливо поморщился Эдмунд, без приглашения садясь напротив него, но из темноты уже материализовалась фигура: лиловое платье из шёлка, покрытого цветочной вышивкой; жирно подведённые, ало-светящиеся глаза со стрелками до висков; маленький, чуть приоткрытый рот, в котором влажно блестят сероватые, будто речной жемчуг, зубы… Китаянка улыбнулась, села по левую руку от хозяина. И впилась в Эдмунда привычно голодным взглядом. – Ну, какие новости ты принёс на этот раз, мальчик? – мягко спросил Аббат, слизывая с когтя подцепленную массу. – Честно признаться, я весьма доволен нашим сотрудничеством. Столько охотников за моей головой… Сами поплатились головами за столь короткое время… – багровые глаза лукаво сощурились. – Признайся, мальчик. Эти предательства тебя возбуждают? Эдмунд насупился. – Это – моя месть чёртову Клубу Охотников. Я давно разочаровался в нём! – В таком случае, мой разочарованный мальчик, когда на этом столе появится голова Мастера Крейга?.. Губы Эдмунда изогнула ненавидящая улыбка. – Скоро. – А когда у моих ног затрепещет знаменитая Вайолет? – спросил Аббат, с видимым удовольствием произнеся девичье имя. У Эдмунда дёрнулась щека. – Я предлагаю тебе кое-кого поинтересней, – сказал он, наклоняясь вперёд. Тусклый огонь свечей высветил подкинутую ввысь монетку. Когтистая длань Аббата сомкнулась на ней прямо в воздухе, поднесла к прищуренным глазам. Эдмунд молчал, ожидая реакции. Тишина длилась долго. Но вот по губам цвета сырой печени метнулся язык, и пальцы крутанули монетку так, что она серебряным волчком завертелась на тёмном столе: – Боже, хорони Королеву… – негромко пропел Аббат – и без предупреждения вонзил в Эдмунда кровавый, как у альбиноса, взор. – Ты в своём уме, мальчик? Эдмунд откинул голову назад и от души расхохотался. – В своём, в своём, дорогой Аббат, – отсмеявшись, весело сообщил он. – Просто теперь я ставлю перед собой куда большие цели. – И чем же тебе насолила Королева Викки? – сузив глаза в щёлки, осведомился вампир. Эдмунд перестал улыбаться. Придвинулся ближе, глядя Аббату в лицо. – Когда-то… давным-давно… – хрипловато, с затаённой, яростной страстью начал он, – …английский трон должен был достаться моей семье. Но нас отстранили, выкинули, как последних ничтожеств… И сейчас я желаю исправить столь досадное упущение. – Всё это очень похвально, мальчик. Да только мне до этого какое дело? – Став Королём, я не забуду старых друзей, – сразу откликнулся Эдмунд. – И врагов – тоже. Главное – помоги мне заставить Королеву отречься от престола. В мою пользу. – Ты просишь невозможного, – отрезал Аббат, растеряв всю свою невозмутимость. Острые зубы раздражённо клацнули. Эдмунд откинулся обратно на спинку стула, изобразил на лице вселенскую скорбь. – Ах, Аббат… А я ведь думал, что друзья должны помогать друг другу… – со вздохом протянул он. – Неужели десяток переданных в твои лапы Охотников не стоит одной-единственной услуги? – Дворец слишком хорошо защищён, чтобы я или мои вампиры могли туда проникнуть. Ты прекрасно знаешь это. – Так же прекрасно, как то, что мы с лёгкостью можем туда попасть, – улыбнулся Эдмунд в ответ. Он помедлил, прежде чем продолжить. Кейко, хрупкая и ужасная, вонзила сложенные копьём пальцы в Смитовский глаз. Дёрнула, вытягивая гнойно-жёлтое глазное яблоко, в секунду обрезала тянущиеся из кровавой глазницы мышцы… И нарочито медленно погрузила вырванное око в багровый, словно жерло вулкана, рот. Эдмунд непроизвольно моргнул и перевёл взгляд на Аббата. – Объясни же. – Объясняю, – кивнул Эдмунд и чётко, деловито заговорил: – По моим сведениям, послезавтра ночью в Лондон вернётся принц Альберт. Его будет сопровождать Отряд Хораса, пятеро человек. Я знаю, где должен пройти их путь. Твои вампиры сделают засаду. Но я организую дело так, что мой Отряд окажется рядом, – и отобьёт принца. По губам Аббата скользнула тень улыбки. – Кажется, начинаю понимать… – Вы можете вырезать Отряд Хораса до последнего человека, – продолжил Эдмунд. – Но от моего Отряда вы должны бежать. Все знают, как Виктория обожает своего возлюбленного Альберта. Не сомневаюсь, что за его спасение мы станем Королевским отрядом, имеющим доступ во дворец. И тогда… – …Ты позволишь нам войти… – …И ты, Аббат, получишь Крейга, Вайолет и весь королевский двор в придачу, – сверкая улыбкой, торжествующе закончил Эдмунд и добавил: – И не смей врать, что никогда не хотел укусить Королеву. Аббат загадочно улыбнулся и провёл большим пальцем по тонкому профилю на монете. – Что ж, мальчик. По рукам. Эдмунд усмехнулся и резко протянул руку в ответ. Ладони соприкоснулись – горячая и мертвенно-ледяная. Уже отстраняясь, Эдмунд заметил, что коготь Аббата скользнул по его запястью, словно прощупывая пульс. – Кейко. Проводи. Эдмунд встал и, не прощаясь, двинулся прочь из зала. Красные огоньки, что то и дело вспыхивали по дороге, его не волновали. Но приторный, опиумный дурман всё сильнее туманил мозги, а от запаха спёкшейся крови – этого мрачного, пропитавшего всё и вся запаха, – из нутра лезло глубинное, первобытное беспокойство. Кейко семенила справа от него. Эдмунд следил за ней краешком глаза и видел, как лиловое платье потихоньку ползёт с плеча. Лунно-белая кожа так и манила прикоснуться самыми кончиками пальцев, губами или языком. Обещала отозваться прохладным шёлком, невероятной, чарующей гладкостью, что была свойственна лишь телам крохотных азиаток… …И острой, точно лезвие брадобрея, болью, что вмиг вспыхнет на шее, с недоброй усмешкой подумал Эдмунд. Будто прочитав его мысли, Кейко повернула изящную, словно бутон лотоса, головку, провела тоненькой ладошкой по его скрытой плащом руке. – Прекрасный принц хочет стать Королём?.. А Кейко поможет этому Королю жить вечно… – пропела она, и крохотный рот открылся, показав частокол острых, как у хорька, зубов. – Не нуждаюсь, – отозвался Эдмунд, прибавляя шаг. Зал остался позади, на горизонте уже маячил выход. Они шли по коридору – узкому и тёмному, как русло пересохшей подземной реки. Порыв пыльного воздуха, мазнувший по лицу рукав – и Кейко преградила Эдмунду путь. – Кейко порадует тебя так, как не радовала никого другого… Из лиловых складок одеяния выдвинулась белая, словно костяной фарфор, нога с чётко очерченной коленной чашечкой и тонкой, будто лебяжье перо, лодыжкой. – Только позволь… Пообещай… Что Кейко сможет укусить… Кейко придвинулась вплотную, прижалась грудью к его плащу. Заглянула в лицо глазами цвета спелой вишни. – Пообещай… И мы с тобой будем править вечно… Кончики пальцев Эдмунда медленно дотронулись до тонкой, как стебелёк, шеи. Нащупали застарелый шрам – две точечки от клыков. Кейко поднялась на носках, лизнула его подбородок, покрытый золотистым пушком. Ноздри Эдмунда затрепетали от донёсшегося запаха свежей крови. – Мой Король… Мой прекрасный принц… Рука сжалась. Эдмунд улыбнулся. И в шею Кейко врезался увешанный серебром кулак. …Крик, раздавшийся следом, наверное, услышали и на Континенте. Вампирша отпрыгнула, цепляясь одной рукой за повреждённое горло. Четыре отметины – следы от серебряных колец – багровели и дымились на белой коже, словно её основательно прижгли сигаретами. – Прости. Субтильные китаянки не в моём вкусе, – презрительно улыбнувшись, сказал Эдмунд, прежде чем самодовольной и лёгкой походочкой выйти на дневной свет. …И ему не было никакого дела, что за чёрные ругательства шепчет вслед отверженная, плачущая Кейко. *** – Десятый. Уже десятый, адские колокола!.. Меченый шрамами кулак тяжко бухнулся об стол. Вайолет виновато вздрогнула и отвела взгляд от брата, что метал серебряные дротики в мишень, мелом нарисованную на стене. Глаза устремились на Мастера Крейга, вновь увидели его поредевшие волосы и скулы, которыми теперь, казалось, можно резать самый чёрствый хлеб. Сердце болезненно сжалось. – Мастер… Всё будет хорошо, Мастер… – непроизвольно сорвалось с губ. Охотник мрачно хмыкнул и посмотрел на Вайолет. «Не болтай глупостей, девочка, – будто говорил этот мрачный, полный яростной горечи взгляд. – Ты же всё видела». Да, Вайолет видела. И к горлу опять подступила желчь, стоило это вспомнить. …Рассвет на Трафальгарской площади. Рыжевато-бурая гущина волос на мёртвой груди… Кусочек плоти здесь… Кусочек – там… Серебряный брегет с инициалами «Дж. Смит» и солнцем на крышке… И вороньё, что, перебирая лапками по засохшей кровяной «А», словно за жирного червяка дерётся за оторванный палец… Мастер Крейг встал, снова повернулся к растянутой на стене карте Лондона. Упёр жёсткие кулаки в бока. – Все Отряды, потерпевшие поражение, охотились за Аббатом. Первый нашёл гибель тут, – сухощавый палец Мастера ткнул точку на карте. – Второй – здесь… Эдмунд, что с откровенно скучающим видом сидел в кресле, поймал возмущённый взгляд Вайолет и в открытую зевнул. Затем оправил нашейный платок цвета шампанского и соизволил задать вопрос: – Стоит ли расстраиваться из-за конкурентов, Мастер? Нет их, и нет. Нам же больше добычи достанется. И славы… Мастер Крейг резко повернулся к нему. – Сколько тебе напоминать! Мы в одной связке, Эдмунд! – Но это не мешает Верховному пренебрегать нами, – не отступая, сверкнул глазами Эдмунд. – Он пел дифирамбы Смиту и его прихвостням, отправлял на ответственные задания компашку дегенератов МакМилана, а нас… Не дослушав, Мастер Крейг отвернулся. Но гневные складки у губ уже разгладились, и лицо его сделалось просто усталым. И старым. – Верховный Мастер знает, что делает, – негромко сказал он. И было в его голосе нечто, отчего Эдмунд изменился в лице, поспешно встал с кресла и подошёл, чтобы оказаться рядом. Внезапный румянец сплошь залил его щёки. – Простите, Мастер. Погорячился, – с хрипотцой произнёс он, заглядывая Крейгу в самые глаза, и, немного помявшись, спросил: – Как вы считаете, где может скрываться Аббат? – Судя по нападениям, он засел неподалёку от этих доков… Но я могу ошибаться, – выдержав паузу, ответил Мастер Крейг. Свист! Все обернулись. Брошенный Томом дротик вошёл в центр мелового кружка. Мальчик улыбнулся мужчинам – бледно, чуть горделиво и с едва заметным вызовом. Снова изготовился, стиснув большим и указательным пальцами очередной метательный снаряд… И тут же согнулся в приступе жестокого кашля. Лезвие выпало из обмякших пальцев, задело тонкую кожу, выпустив кровь. Вайолет бросилась к брату, хотела взять за ладонь – но тот неожиданно резко отпрянул, сунул раненый палец в рот и, ссутулившись, отошёл. Вайолет шагнула было следом, но остановилась, решив почтить Томову гордость. – Рано или поздно мы схлестнёмся с Аббатом… – послышался задумчивый голос за её спиной. – И тогда у нас должно быть особое оружие. Вайолет обернулась, встретилась с Мастером Крейгом глазами… И похолодела. На комнату опустилась тишина – та, которую чувствуешь каждым волоском. Мастер облизал губы, шевельнул челюстью, словно обкатывая будущие слова во рту… Но Вайолет уже поняла. Поняла по взгляду Мастера и злорадной усмешке, которая расцветила смазливую морду Эдмунда за его плечом. – Вайолет, милая… Ты ещё не выкинула то платье, что я тебе подарил? *** Металлическая рука ползла по ворсистому ковру, будто чудовищная, одетая в бронзовый панцирь, сколопендра. Но вот она остановилась, вытянула суставчатый палец… Нащупала носок кожаной туфельки… И с необыкновенной живостью ринулась в атаку, метя растопыренными пальцами в лодыжку. Издав невнятное ругательство, Вайолет пинком, точно крысу, отшвырнула бронзовую дрянь. Она улетела в пахнущий керосином сумрак и по пути сшибла ещё парочку подобных механических игрушек. БЗ-З-З-ЗОН-Н-НК… Тягучий, оглушительный звук вдарил по ушам. В клетке, что висела под потолком, проснулась механическая канарейка: открыла усеянный острыми железками ротик, сипло пискнула – и выдала столь яркое и мощное пламя, которому позавидовал бы и феникс. – Ну долго ещё?! – в сердцах воскликнула Вайолет, устав сдерживаться. – Можно подумать, мы ожидаем приёма у Королевы! Позади раздался смешок. – Кажется, кто-то соскучился… – И вовсе нет! – огрызнулась Вайолет, обернувшись к Эдмунду столь резко, что всколыхнулось голубое, как яйцо дрозда, платье. – Несомненно, да, – с гаденькой улыбочкой откликнулся тот и, небрежно прислонившись к одному из уходящих ввысь стеллажей, уставился на неё. – Ты так и не научилась врать, милая маленькая Престон… Лучше признайся: грядущее событие тебя волнует. Ведь никогда не знаешь, что он потребует: капельку крови, невинный поцелуйчик руки… Или, – Эдмунд обвёл наглым взглядом её обтянутую шёлком фигуру, – подставить зад и раздвинуть ноги. – Мастер не позволит!.. – задохнулась разом помертвевшая Вайолет. – Уже позволил. На тебе платье, скажешь нет? – Это ничего не значит! Он не позволит… Я ему как дочь! Льдистые глаза сузились в щёлки. – Дочь? – скрежетнул Эдмунд – и вмиг оказался рядом. Навис, обдал физически ощутимой ненавистью и заговорил, сквозь зубы цедя резкие слова: – Запомни раз и навсегда: ни то, что тебя когда-то подобрал Мастер, ни что-либо другое, никогда и ни за что не сделает из тебя его дочь. А… – …А пижонские тряпки не сделают аристократа из последнего плебея, – внезапно перебил Эдмунда звонкий голос. По лицу Охотника метнулась судорога бешенства. Отступив от Вайолет на шаг, он обернулся. Лохматая фигура, что появилась в начале коридора, насмешливо отдала ему честь. За очками, в которых на сей раз не хватало правой линзы, сверкнули хищные багровые искорки. Эдмунд скривился. Губы дёрнулись, выплёвывая имя: – Гвин. – Он самый. Привет, Эдвард. – Я – Эдмунд! – прорычал Охотник, до хруста сжав кулаки. – Невелика разница, – подойдя ближе, хмыкнул Гвин – и повернулся к Вайолет. Во рту пересохло. Хотелось скрючиться, закрыться от этого взгляда руками… Сорвать с Эдмунда плащ и прикрыть им ненавистное платье, сделать что угодно, лишь бы он перестал так пялиться и… – Моё почтение, мисс Вайолет. Гвин поклонился. Медленно, учтиво. Серьёзно. Руки целовать не стал – только улыбнулся краешком тонких губ, да отвернулся, чтобы посмотреть на пришедшего с ним Мастера Крейга. – Итак, вернёмся к нашему разговору. Ты хотел нечто новенькое, да, Крейг? Я знаю, что предложить… Эдмунд, надменно отошедший в дальний угол комнаты, громко и презрительно фыркнул. Он никогда не любил Гвина и не скрывал своего отношения к нему. И Вайолет, несмотря на их застарелую вражду, отлично понимала чувства напарника. Потому что Охотник не может любезничать с вампиром. Не может просить его помощи и, что ещё хуже, её принимать. Однако Мастер Крейг считал иначе. И, если хорошенько подумать, у него были на то причины. Вайолет посмотрела на вампира сквозь чуть приспущенные ресницы. Гвин копошился в груде механизмов, которыми был усеян весь его дом. Деловитый, растрёпанный донельзя. Причёска, что изрядно смахивала на воронье гнездо, непрерывно колыхалась; руки, до локтей затянутые в перчатки воловьей кожи, выдвигали бесчисленные ящички, искательно ощупывали узкие стеллажи. Из карманов, густо нашитых на длиннющий кожаный фартук, торчали отвёртки, шила и прочие инструменты, что не поддавались описанию, глаза сумасшедшего учёного сверкали сквозь очки, что, на её памяти, никогда не бывали целыми – Гвин просто обожал механизмы и всяческую науку. …А ещё – создавал оружие от себе подобных, чтобы продавать его вампирам… И Охотникам. Серебряные колышки с рукоятками, которые могли безболезненно держать вампиры… Метательные шары, которые ощетинивались серебряными иглами в полёте, и трости с выдвижным осиновым колом – всё это пользовалось неизменной популярностью и вдохновляло его на новые, всё более изощрённые изобретения. Гвин работал на два фронта. Это знали все. Как и то, что никто не мог угадать, чью сторону он занимает на самом деле. Впрочем, одинаково уважаемый – и презираемый – обеими сторонами Гвин ещё никогда не подводил Мастера Крейга. Вампир принимал в оплату всё, что могло пригодиться для экспериментов: самородное серебро, щепу осины, святую воду и любое железо… Не брезговал деньгами и кувшинчиками свиной крови. Но иногда – Вайолет передёрнулась, вспомнив холодок мёртвых губ на коже, – предъявлял весьма специфические требования… Эдмунд был прав. Предугадать, что на сей раз потребует Гвин, было невозможно. Не внушающим сомнений являлось только одно: вампиру очень нравилась Вайолет. И чем красивей она выглядела, тем более благосклонным к Охотникам оказывался Гвин. – Вот ты где! Гвин выудил на свет небольшую, похожую на слиток серебра, шкатулку. Аккуратно поставил её на стол, открыл – и торжественно вынул на всеобщее обозрение антрацитово-чёрный шарик величиной с грецкий орех. Мастер Крейг нахмурился. – Что это? – Микро-бомба, – с нескрываемым удовольствием ответил Гвин. – Гениальнейшее из моих изобретений, – и добавил: – Сейчас покажу. Всё произошло слишком быстро, чтобы это предотвратить. Гвин стремительно крутанул рукой, и бомба со свистом полетела ровно в тот угол, где стоял Эдмунд. Хрипло вякнув, Охотник бросился на пол, ещё успел прикрыть голову рукой, но взрыв… …Так и не произошёл. Шарик стукнул Эдмунда в район копчика. Подпрыгнул зайцем и покатился прочь, пока не был бережно подобран рукой в кожаной перчатке. Эдмунд приподнял голову, моргнул. И стал подниматься, багровея на глазах. – Но что… – начал было Мастер Крейг. – …Что она умеет? Ну, кроме как заставлять Этельреда марать штанишки?.. О, эта малютка обладает совершенно убийственной силой. Узнай об этом плешивые стариканы из Академии наук – передохли бы с зависти. Будь моя воля… – Будь моя воля, я бы отрезал твою мошонку и засунул тебе в… – прошипел было Эдмунд, но заткнулся, заметив предостерегающий взгляд Мастера. – Бомба способна разнести всё и вся. Слона, человека, вампира… Единожды и навсегда. Даже Аббат не сумеет восстановиться, будучи разнесённым в клочья, – самодовольно усмехнулся Гвин. – Как она действует? – Очень просто. Три раза сжать в кулаке – и бросать, – объяснил Гвин и, погладив микро-бомбу одним пальцем, уложил её обратно, в бархатное гнездо внутри шкатулки. Мастер Крейг проводил бомбу взглядом. Потёр подбородок. – Цена? Гвин молча перевёл взгляд на Вайолет. В глубине чёрных глаз вспыхнули и рассыпались багровые искры. Вайолет невольно сглотнула. Сердце трепыхнулось, как подстреленная малиновка. Спина Мастера Крейга напряглась в ожидании ответа, и даже Эдмунд – Эдмунд! – передумал язвить и теперь молчал в тряпочку. Казалось, тишина будет длиться вечно… – Бесплатно, – наконец, с кошачьей улыбкой ответствовал Гвин. …Когда Охотники покидали механическое логово, каждый унося с собой смертоносный шарик, их окликнули у порога. Вайолет обернулась вместе со всеми, вновь ожидая подвоха, унижения – но не получая ничего. Гвин мазнул по её лицу небрежным взглядом и уставился на Мастера Крейга. – Прошёл слушок, что завтра Аббат нападёт на принца Альберта. – На принца Альберта?! – поперхнулся Эдмунд, вытаращив голубые глаза. – Что за бред? – Ты уверен? – недоверчиво нахмурился Мастер Крейг. Гвин улыбнулся, показав клык. Свет блеснул на стекле очков, на миг превратив его в слепое бельмо. – Это слух, да и только. Сам знаешь, со мной мало кто говорит по душам. Кто-то слил информацию о том, где и когда проедет принц. Поговаривают, что грядущее нападение связано с убийствами Охотников, – сказал Гвин и, недобро усмехнувшись, добавил: – Но всё сводится к одному, Крейг. В вашем Клубе завелась жирная крыса. *** Им никто не поверил. – Вот и славно. Вот и хорошо! – глядя на озабоченного Мастера Крейга, заявил Эдмунд с какой-то хищной, свирепой радостью. – Не стоит пресмыкаться перед Верховным. Не верит – и не надо! Если всё, что говорил этот клятый валлиец, правда, мы, мы, а не кто другой спасём принца Альберта. И вот тогда я посмотрю на Верховного! На выражение его лица! – Эдмунд, если нападение будет вести Аббат, наших сил… – …Вполне хватит на его уничтожение, – перебив Мастера, твёрдо закончил Эдмунд. Вынул из кармана безошибочно узнаваемый предмет и медленно, с предвкушением договорил: – Мы истребим их. Всех. На раз. Два. Три. *** Ножны с посеребрённым мечом давили на бедро. Вайолет чуть передвинулась, моргнула, всматриваясь в пустынную, цвета разбавленных чернил, улицу. Шевельнула окоченевшими пальцами, чтобы разогнать кровь. Сердце билось спокойно: ровно шестьдесят ударов в минуту. Слух, обострённый до предела, ловил все звуки, что доносились до укрытия: стук припозднившихся каблуков и шелест газеты, скользящей по мостовой недалеко отсюда, плеск исторгнутой из желудка блевотины и пьяную ругань на соседней улице – ничего необычного, ничего непривычного. Всего лишь аккомпанемент лондонской ночи. Но вот… Вайолет подобралась. В поле зрения появилась карета со знакомым гербом. Два конных Охотника спереди, два – сзади. И ещё один, невидимый Охотник-телохранитель, который, несомненно, засел внутри. Личный ночной Отряд. По крыше ближнего дома проскочила тень. Началось. Вайолет ринулась из укрытия, словно камень, вылетевший из пращи. Слева взметнулись полы синего пальто, справа тусклой бронзой блеснул револьвер – Эдмунд и Мастер Крейг стартовали одновременно. Прыгнув диким зверем, первый вампир сбил с сиденья кучера, наклонился, отстёгивая от кареты лошадей. В ту же секунду из ночной тьмы выскочили ещё шестеро – и бросились на всадников. – Засада! – успел крикнуть Охотник, вскидывая револьвер. Первая пуля обожгла вампиру висок, вторая – даже не сумела вылететь из дула: клыки нашли горло, и крик перешёл в булькающий хрип. Почуяв кровь, истошно заржал конь. Вайолет взмахнула рукой. С ладони сорвались серебряные звёздочки, одна из которых угодила вампиру в кадык. Метнулась вправо, скользящим движением вынимая меч, – и увидела, как вампир, успевший выдернуть из горла обжигающее лезвие, летит прямо на неё. Вайолет без раздумий прыгнула навстречу и приняла врага сталью. Тем временем, вокруг кареты уже кипел нешуточный бой. В воздухе то и дело мелькали серебряные вспышки, из оконца торчала двустволка, что непрерывно плевалась серебром, звякала сталь, которой не всегда удавалось вспороть и без того мёртвое тело… Вопль! Вампир, что запрыгнул на крышу кареты, изловчился ухватить руку Охотника. Ружьё выпало, хрустнула кость – и Вайолет ещё успела признать в перекошенном лице черты Мастера Хораса, как человека выдернули из кареты, словно червя из яблока, и с чудовищной силой швырнули в стену стоящего на улице дома. Вампир послал онемевшей Вайолет воздушный поцелуй и примерился, целясь через окно запрыгнуть в карету. Время застыло. И понеслось. Вайолет бросилась вперёд, уже понимая, что не успеет. Но… Диск, на котором мелькнуло изображение солнца, отсёк голову вампира на лету. Кровь хлынула и тут же исчезла, сменившись закрученным, будто смерч, столпом праха. Ночной ветер раздул его вмиг. Лихо подпрыгнув, Эдмунд поймал возвратившийся диск, послал Вайолет презрительную улыбку и снова кинулся в схватку. Ещё одно тело с разорванным горлом уже остывало на мостовой. Пятеро оставшихся в живых отбивались от четырёх вампиров, яростно защищая своего принца, тесня их всё дальше и дальше от кареты… – Ложись! – внезапно закричал Мастер Крейг. Нечто маленькое, точно уголёк, выскочило из его руки – и врезалось в мостовую за самым дальним вампиром. Уже падая на землю, Вайолет увидела вспышку и зажмурилась что было сил. Спустя секунду – порыв ураганного ветра засыпал её ошмётками камня, земли… И прахом. …Дверь королевской кареты открыл Эдмунд. – Ваше Королевское высочество, – церемонно поклонился он, отступая назад. Принц Альберт – смертельно-бледный, но всё равно красивый, с аккуратными пшеничными усиками – молча обвёл потрёпанных Охотников и поле брани взглядом… И поклонился в ответ. *** Живот болел так, словно у неё некстати началась женская болезнь. Лоб горел, а мышцы ломило, как бывает от запущенной донельзя инфлюэнцы. Шаркая ногами, Вайолет плелась домой и поминутно натыкалась на утренних прохожих. Вслед ей неслись брань и недовольные возгласы, но сейчас у Вайолет совершенно не было сил – ни идти нормально, ни огрызаться. События последних дней нестерпимо давили на голову и, будто невидимый, присосавшийся пиявкой вампир, тянули из неё жизненный сок. Вайолет резко остановилась, прижала кулаки к воспалённым глазам. …Королева – маленькая, белая и хрупкая Королева. Её тихая, дрожащая речь, полная искренней благодарности. Ужас, что несмотря на всю царственную выдержку, мелькает на лице… Отряд Мастера Крейга был удостоен небывалой чести. Шутка ли: спасти самого принца Альберта! Эдмунд оказался прав. Эдмунд… Вайолет с рычанием оторвала руки от лица, напугав цветочниц у забора. Пошла дальше – спотыкаясь, роняя непрошенные слёзы. …Это лицо с гордо вздёрнутым подбородком. Торжество в холодных-прехолодных глазах… – Да как он мог!!! – на всю улицу возопила Вайолет. А вот так и мог. Легко, просто – и, если подумать честно, – невероятно изящно. Он открылся им сразу же, стоило Отряду получить статус Королевского. Пригласил в отдельную комнату, стал в центре, сложив сцепленные руки за спиной… И начал говорить. Вайолет никогда не видела столь бледного Мастера Крейга. Впрочем, она сама тогда выглядела не лучше. Эдмунд оказался крысой. Той самой крысой, что методично, целенаправленно и хладнокровно сдавала Аббату Охотников… Втиралась в доверие – неуклонно, исподтишка… Эдмунд заверял, что делал всё это для Отряда. Убирал с дороги конкурентов, о которых совершенно не стоит жалеть, укреплял шаткое положение Мастера Крейга и – хоть и не признавался в этом – свою репутацию тоже… – Мы заманим Аббата в ловушку и одолеем их всех! Втроём! – сверкая безумными глазами, страстно убеждал их Эдмунд. – Ведь он купился на моё предложение, купился на Королеву!.. Да. Несомненно, купился… Ссутулившись, Вайолет брела по улице, чувствуя, как всё сильней наваливается усталость. Охотники, все эти убитые Охотники проходили мимо неё, мелькали в толпе, мало-помалу истекая густой кровью. Дом, в котором жила Вайолет, тоже принадлежал мертвецу: одному из некогда убитых, бессемейных Охотников. Когда-нибудь он перейдёт к следующему из них, ведь и она… «Нет!» Вайолет встряхнулась. Отмела мрачные мысли, толкнула калитку, заходя в сад. Надо успокоиться. Надо отдохнуть. Завтра ночью Эдмунд собирается впустить во дворец Аббата. Сейчас он и Мастер готовятся, осматривают территорию… Несмотря на протесты Эдмунда, Мастер Крейг намеревается сообщить обо всём в Клуб и пригласить подмогу… Надо отдохнуть. Ей понадобятся все силы для грядущего боя. Трава цеплялась за сапоги, тянула, противилась движению, словно зыбучий песок. Вайолет казалось, что она идёт бесконечно долго. Вот шаг, другой… Ещё чуточку, чуть… Коридор, лестница, Том… Но сперва – дверь. Вайолет занесла ногу на крыльцо. Двер… Украшенная серебряными полосами дверь была приоткрыта. На крыльце лежал пергамент – всего пара строчек, написанных узким, острым, стремительным почерком. А внизу, под самым текстом, стояла единственная кровавая буква. *** Эдмунд провёл рукой по шёлковым занавесям, торжествующе оглядел богатый интерьер. Улыбнулся. Всё прошло как нельзя лучше. Именно так, как он и хотел. От осознания этого сердце громко билось в груди, отплясывая дикий победный танец… Эдмунд шёл по дворцу. Гулкое эхо от его шагов казалось аплодисментами. И окрылённый Эдмунд почти летел по коридору, кивая невидимым поклонникам, всей этой толпе, которая завтра будет ему рукоплескать… Тело возникло на пути столь резко и неожиданно, что он даже не успел притормозить. Эдмунд наступил на скребущую по ковру ладонь, поскользнулся на кровавой лужице – и отпрянул. …Лакей ещё подёргивался, зажимая одной рукой разодранное горло. Глаза, полные животного ужаса, пучились на окаменевшего Охотника, с губ срывались кровавые пузырьки. Но Эдмунд ошибся. Умирающий смотрел вовсе не на него. Ладонь успела схватиться за рукоять меча, рвануть… Над ухом раздался смех-колокольчик. И шёпот. – Ш-ш-ш, мой ужасный принц… – томно выдохнула Кейко, перехватывая его руку. *** Меж бровей Мастера Крейга залегла глубокая морщинка. Хмурясь, он рассматривал план дворца и бормотал что-то себе под нос. Исполосованные шрамами пальцы так и скользили по пергаменту. Но вот Мастер мрачно кивнул, одним движением свернул план в свиток и поднялся. Однако отойти от стола не успел. Раздался характерный свист – и Мастер Крейг замер, ощутив ледяное лезвие у самого горла. – Не двигайтесь. Прошу. Пальцы медленно выпустили свиток. – Вайолет, что за… Мастер осёкся. Шелестя одеждами, в открытые двери зала входила молчаливая, белолицая толпа. Вот она остановилась. Вперёд выдвинулась лысоватая, безошибочно узнаваемая фигура. – Здравствуй, Крейг, – ласково произнёс Аббат. Не веря своим глазам, Мастер дёрнулся, но меч тут же приник сильнее. – Не двигайтесь! Сбоку послышалось движение. Два вампира втолкнули в зал обезоруженного, окровавленного Эдмунда и, словно мясную тушу, бросили его на пол. Миг – и над ним появилась Кейко. Запустила когти в тусклое золото спутанных волос, вздёрнула голову… Веки чуть приоткрылись, показав мутные от боли глаза. Которые внезапно распахнулись до предела. – Мастер!.. Эдмунд бешено дёрнулся, силясь скинуть с себя Кейко, – бесполезно. Она лишь захохотала; будто спрут, обвивая его белыми, точно воск, ногами и руками, слизнула капельку крови с виска. – Теперь ты мой, мой, мой! – пропела она, раздирая на Эдмунде рубашку. – Где Том? – вскричала вдруг Вайолет. – Я сделала всё, что вы хотели! Где Том?! Аббат повернулся к толпе. Вампиры беззвучно расступились, вытолкнули ему навстречу бледного как смерть мальчика. – У тебя очень милый братец, Вайолет, – благостно улыбаясь, промолвил Аббат. Белая ладонь опустилась на дрожащее детское плечо, тронула когтем веточку-шею. Мастер Крейг почувствовал, как дрогнуло лезвие у его горла. – Отпустите, – прохрипела Вайолет. – Отпустите его. Я же сделала всё, что вы хотели. Всё. И вы обещали… – Не всё, милое дитя. Глаза Вайолет расширились. – Убей Мастера Крейга, дитя. И получишь брата. – Нет!.. – заорал Эдмунд – и тут же получил по губам. Красивое лицо вмиг раскрасилось алым. Коготь Аббата проколол тонкую кожу, и по шее Тома поползла багровая змейка. Вайолет смотрела на неё, чувствуя, что её глаза тоже кровоточат. Это кровь, а не слёзы копится в её глазах, неистово жжёт и катится вниз неудержимым, багряным потоком… Падает Мастеру Крейгу на воротник… Ладонь Вайолет крепче перехватила рукоять. Мастер Крейг внезапно дрогнул – и от души расхохотался. – Всегда знал, что ты далеко пойдёшь, девочка! Бей! Секунда. Удар сердца… Резанувшее лезвие. – Что ты наделала, чёртова шлюха?! – взвыл Эдмунд и зарыдал. – Что ты наделала?!! Вайолет трясло. Отступив назад, она смотрела, как валится на пол тело Мастера Крейга, как, пульсируя, на ковры льётся бесконечная кровь… Она не заметила подошедшего Тома, и только прохладное прикосновение его руки вывело её из оцепенения. Вайолет безотчётно схватила, прижала его к себе. Том был ужасно холодным. – Я с тобой, я с тобой… – рыдала Вайолет, забыв обо всём на свете, целуя жиденькие, лёгкие, точно пух волосы, прижимая всё крепче в желании поделиться теплом… Боль вспыхнула безо всякой причины. Словно в шею вонзились две крохотные иглы. По коже потекло горячее. – Т-том?.. – выдохнула Вайолет, чувствуя, как брат высвобождается из объятий. Тело начало холодеть. Мелко задрожали, подогнулись ноги. Вайолет упала. Том подошёл и встал рядом, слизывая с губ сестрину кровь. Багровоглазый. Мёртвый. – Вот и всё, милая Вайолет, – издав короткий смешок, произнёс Аббат. – Скоро и ты будешь одной из нас. Собрав остатки сил, Вайолет обернулась, чтобы хрипло прокричать вампиру в лицо: – Ты обратил его! Будь ты проклят!.. Детские, твёрдые, как ледышки, пальцы вонзились в подбородок Вайолет, резко развернули перекошенное болью лицо. Том наклонился, капая ей в глаза её же кровью. – Я сам попросил его об этом. У Вайолет застучали зубы. – Нет! Я не верю, нет!.. – Да, сестра. А что мне ещё оставалось? Путь в Охотники был заказан, здоровье ни к чёрту, будущее… – Том помолчал, улыбнулся безумной острозубой улыбкой и продолжил: – Я не хотел оставаться хилым, никчёмным сосунком. Узнав, где живёт Аббат, я сам пришёл к нему. Потому что я хотел жить вечно. И я буду жить вечно! С тобой… Том потёрся об её руку гладкой, обжигающе-холодной щекой. Вайолет зарычала и скрючилась. …В десяти футах от неё, заливисто смеясь, Кейко убивала Эдмунда. Тяжкий кровяной дух лез в ноздри, багровая плёнка мало-помалу затягивала глаза. Хотелось подняться. Прыгнуть волчицей, запустить обе руки в тёмные, точно сгусток опиума, волосы и отшвырнуть Кейко прочь… А после – самой приникнуть к разверстому, кровавому чреву… Превращение завершалось. Лицо, на котором смешались слёзы и кровь, заливала чахоточная бледность. Зубы чесались, острым частоколом кололи язык. Горло, словно наждаком ободранное изнутри, мечтало о горячей крови. Аббат, подошедший к трупу Мастера, погрузил пальцы в его распоротую шею. Поднялся, слизывая с кожи охряный след. – Кейко, заканчивай. Нам надо навестить Королеву, – со зловещей улыбкой вымолвил он. – Томас, идём, мой мальчик. Превращение завершалось. И ноздри Вайолет хищно дёрнулись, когда Кейко, завершающим аккордом своей яростной мести, вырвала сердце Эдмунда из груди. Тело Охотника судорожно вздрогнуло, выгнулось, с губ слетел последний мучительный хрип. Повинуясь мощи его финального движения, из кармана выкатился некий предмет… …И спустя мгновение – ткнулся в холодную руку Вайолет. – Ах, как же Королева будет рада визиту! – восторженно выкрикнул Аббат, и свита вампиров угодливо захохотала. До выхода из зала оставалось несколько шагов. Они не торопились. Им уже не надо было торопиться. Королева. Эдмунд. Мастер Крейг. Том. Все эти образы мелькнули и погасли в мозгу, оставив Вайолет невероятную горечь. Левая рука уже скользила по телу Мастера, нащупывая кровь, но правая… «Мы уничтожим их. Всех. На раз. Два. Три». Всех. И её тоже. – Эй, Аббат! – прохрипела Вайолет, ещё успев увидеть, как вампир, сделав удивлённое лицо, оборачивается. И бросила бомбу, не забыв трижды, как учили, стиснуть руку. Взрыв. *** Небо в Аду было густо-лиловым. Вокруг шумели голоса. Вроде бы, говорили по-английски. Что-то грохотало и валилось, скрежетали колёса – тачек, вагонеток?.. В теле билась то затухающая, то вновь возрастающая боль. Что до правой руки – Вайолет совсем её не чувствовала. …А ещё – в Аду был Гвин. – Вайолет! Она посмотрела ему в глаза. И вдруг заплакала навзрыд. – Чёртов ублюдок! – рыдала она, лежа плашмя на чём-то мягком, будто носилки. – Ты тоже был с ними, ты всегда был с ними!.. А теперь мы будем вместе гореть в Аду… Ненавижу, ненавижу, ненавижу!.. – Мы не в Аду, – жёстко отрезал Гвин, и Вайолет недоумённо притихла. – И я – не с ними. Я здесь, чтобы предупредить тебя о брате. Вайолет попыталась что-то сказать. – Знаю. Опоздал, – мрачно кивнул Гвин. Вайолет сглотнула. – А… Королева? – внезапно вырвалось у неё. – Как… Она запнулась. Но на лице Гвина – на этом знакомом, насмешливом лице, которое когда-то вызывало у неё столь дикую дрожь, – появилась удивительная, ласковая улыбка. – Жива твоя Королева. Судя по всему, Крейг посоветовал ей уехать задолго до нападения и… Эй, ты чего? Опять? Гвин приблизился, бережно вытер новые слёзы голой, без перчатки, рукой. – Успокойся, старушка. Я тебя подлатаю. Скоро будешь, как новенькая, – пообещал он. И, наклонившись, без труда поднял Вайолет на руки. *** Три недели спустя
По крыше гулял ночной ветерок. Вайолет сидела на черепице, обхватив ладонями колени, и смотрела, как лунный свет играет на её правой руке. Она приподняла руку. Слегка крутанула. Словно одетая в серебряную перчатку, механическая рука повиновалась ей, как живая. Вот пальцы дрогнули, показались острые ногти – острия… Вайолет вернула руку на колено и снова задумалась. Сзади послышался шорох чердачного люка. Появился Гвин, тихо присел рядом. – Ты как? Вайолет невесело усмехнулась, дёрнула плечом. – Крови хочешь? – помедлив, спросил Гвин. – Чуть-чуть. Онрадостно кивнул. – Всё верно. Серебро делает своё дело. Он отвернул рукав, показал Вайолет широкий серебряный браслет на запястье. Немного сдвинул, открывая будто обожжённую кожу. – Серебро причиняет боль. Но эта боль – очищающая. Она уменьшает тягу к крови. Вайолет рассеянно кивнула. Рука и правда жглась в локтевом сгибе. Но она уже привыкла. Вайолет считала, что заслуживает боль. – Гвин… Он с готовностью придвинулся ближе. – Кто я?.. – с тоской спросила Вайолет. В тёмных глазах вампира что-то блеснуло. Совсем как падающая звезда. – Кто я? – повторила Вайолет и, не получив ответа, с отвращением заговорила сама: – Я знаю, кто. Убийца. Предательница. Живой мертвец и… – Тебя зовут Вайолет Престон, – внезапно начал Гвин. – Ты сильная. Умная. Храбрая как тысяча львов… Ты в одиночку уничтожила шайку вампиров во главе с Аббатом. И ты… – Гвин замялся. Виновато улыбнулся и бесхитростно добавил, махнув рукой в самое небо: – …Прекрасней, чем эта луна. Вайолет хмыкнула. – Ещё более круглая? Ну, спасибочки. Гвин засмеялся. Потом встал, медленно прошёл обратно к люку.... Но вдруг обернулся. – Не грусти, Вайолет Престон. Всё у тебя будет хорошо. Уж я-то постараюсь. Вайолет смотрела ему в глаза и молчала. – Я зайду за тобой… Перед рассветом, – напоследок пообещал Гвин. И впервые за долгие-долгие годы получил в ответ улыбку.
Последние комментарии
3 часов 37 минут назад
7 часов 45 минут назад
8 часов 2 минут назад
8 часов 23 минут назад
11 часов 4 минут назад
18 часов 28 минут назад