Особая милость [Таиска Кирова] (fb2) читать онлайн

В предгорье в одной деревушке жил старец. Такой древний, что имени его никто и не помнил, но за благочестие и милосердие, получивший прозвище – Намольник. Даровано было ему свыше искусство лечить болезни. Где молитвой, где заговором и травами старец помогал страждущим, не делая различий между богатым и бедняком. Однажды, под вечер в дверь к Намольнику постучал деревенский кузнец, мол, жена третий день хворает, с постели не встает. Надысь белье на речке полоскала, да случайно в прорубь и свалилась. Хорошо, соседки вытащили, а то так бы под лед и ушла. Ну, делать нечего, собрал старец снадобья, накинул тулуп и вышел во двор. Кузнец не поленился, хоть и недалеко, а на санях приехал, чтоб, значит, лекарю по морозу не идти. Перекрестились и поехали.

С первого взгляда Намольник понял, что звать надо было не его, а священника. Больная, укрытая тяжелой овчиной в жарко натопленной избе, мелко дрожала от озноба. Запавшие глаза лихорадочно блестели, на лице лежала печать смерти. Опечаленный вестью кузнец, отправился за батюшкой, который содержал приход в соседней деревне, а лекарь остался присмотреть за умирающей. В полночь со двора почудился ему странный шум. Намольник вышел на крыльцо, но никого не увидел. Только деревья качают голыми макушками да собаки лают по округе. Вернулся он в избу, глядь, а над изголовьем больной кто-то склонился. Со спины, вроде, девица в длинной белой рубахе, босая, а на голове венок из цветов, от которых по избе тонкий аромат разливается. По подолу красный узор вьется, будто капли крови. Может, кто из детей с печки спустился, подумал лекарь. Но, услыхав шаги за спиной, незнакомка выпрямилась и говорит:

– Остановись, старик. Негоже тебе видеть мое лицо, не за тобой пришла.

Голос молодой, звонкий. Точно – девка, или нет? Посмотрел старец по сторонам. Свечи горят, не шелохнутся, кошка на лавке калачиком спит, а вокруг такая тишь. Даже собачьего брёха с улицы не слыхать. А еще, откуда цветы посреди зимы-то? Тут и смекнул лекарь, что это сама Маруша за душой пришла. Упал он перед ней на колени и начал просить за болящую, чтобы пожалела малых деток и не оставляла их сиротами:

– О, милостивая, уж коли так тебе нужен кто, так меня забери. Я стар и с радостью пойду с тобой.

А сам головы не поднимает, как велено, ничком в пол уткнулся, белой бородой пол метет. Страх, он и малому и старому одинаково услужлив.

– Вижу я, что слова твои идут из самого сердца, – отвечает ему Маруша, – и хотя паутина ее жизни почти сплетена, я выполню твою просьбу. Возьми мой волос и иди к заброшенной штольне, что за медвежьим перелеском прячется. Коли не боишься, найди в горе ту, что за всеми приглядывает, ей волос и отдай. Времени даю день, если не успеешь, пеняй на себя. И помни, в следующий раз, когда меня увидишь – за тобой буду. Да никому не сказывай про наш уговор.

Махнула рукой и вмиг исчезла, лишь на том месте, где стояла, осталось лежать колечко из скрученного волоса, отливающего золотом.

Тут и кузнец вернулся домой. Намольник пристал к нему, мол, пока лошадь не распрягай, свези меня к старой штольне, да факелов охапку захвати. А кузнечиха совсем плоха, затихла, еле дышит. Батюшка отходную молитву читает, кадилом размахивает. Ладаном всех чертей по округе разогнал. Лекарь опять за свое – вези да вези. Кузнец и согласился. Пока по накатанному ехали, лошаденка резво бежала, а как свернули с дороги, так и замедлились.

– Это место дурным считается, – сказывал кузнец. – Поговаривают, что сама Паучиха там гнездо свила. Уж, столько людей оттуда не возвернулось.

Намольник кивал да отмалчивался. Лошадка понуро брела по нетронутому снегу сквозь редколесье. Благо, луна – полнобокая – услужливо освещала путь. Морозец, как только выехали на равнину, принялся щипать нос и щеки. Старик завозился в санях, зарываясь в солому, и закрыл глаза. Сон был старинный, знакомый. Всякий раз, когда старик возвращался в него, действие начиналось с самого начала. Менялся только он сам. На этот раз он был сорокой и наблюдал с высокой ели, укрытый тяжелыми лапами. Там тоже шел снег. Огромные мохнатые снежинки медленно танцевали в воздухе, падали вниз, пряча следы, окрашенные красным. Потом он закричал и проснулся. К утру добрались до нужного места, где уговорились снова встретиться через день. Пришлось, конечно, повозиться – вход в гору оказался завален тяжелыми бревнами. Одному старцу нипочем бы не справиться, но кузнец, хоть и торопился домой, все же подсобил. Когда завал расчистили, кузнец сунул лекарю бутыль с водой и несколько кукурузных лепешек в узелке, махнул на прощанье и уехал. Оставшись один, старик взвалил на спину вязанку факелов и вошел в гору. Совсем скоро проход извернулся влево, и Намольник зажег первый факел. Кое-где подпорки оказались сломаны, что делало затею еще более опасной. Пол под ногами, усыпанный неровной каменной крошкой, замедлял продвижение вперед. С потолка свисали лоскуты паутины, в тишине горы слышно было, как шуршит, осыпаясь, порода по стенам. В спертом затхлом воздухе свежим сквозняком скользило дыхание зимы. Бормоча молитвы и крестясь, старец уходил все дальше и дальше. Потом коридор раздвоился. Правый рукав закончился тупиком, левый разделился на три. После многочасовых блужданий путник оказался в большой пещере. Высоко над головой с потолка лился тусклый свет зимнего дня в небольшое круглое отверстие. Прямо под ним в полу размещался колодец. Несмотря на освещение, дно колодца скрывала непроглядная смрадная тьма. Брошенный камень, а затем и факел убедили, что если и есть дно, то очень глубоко. Тут старик решил передохнуть, сел на пол и достал припасы. После еды сморил его сон, словно кто околдовал. Вроде, только глаза закрыл, а проспал до самой ночи и проснулся от звука бубенцов. Спросонья показалось, что все еще едет на санях под звездным небом. Но вместо мягкой соломы под боком холодил каменный пол, а звезды и не звезды вовсе, а самые настоящие глаза. Тысячи маленьких блестящих глазок, смотрящих прямо на него. Испугался старец, в спешке зажег факел и увидел, что стены движутся, переливаются волнами, будто серый шелк колышется на ветру. Пауки, крошечные, одинаково мерзкие, от пола и до самого потолка. Опять послышался звон бубенцов, совсем рядом возле колодца. Намольник поднял факел повыше, и, наконец, заметил ее. Древняя старуха, худая как щепка, с посохом в руке. Волосы белые самоцветным обручем перехвачены. Платье из тяжелого темного бархата, дорогое, все расшито золотой нитью и жемчугами. Старуха качнула посох, снова раздался звон. Повинуясь команде, пауки ринулись вниз. В мгновение ока пол наводнили мелкие создания. Все они торопились на зов, не замечая оцепеневшего от омерзения лекаря. Старуха терпеливо ждала, пока живые ручейки стекались к ней отовсюду. На секунду задержавшись у подола длинного платья, они устремились вверх, по складкам, по рукам, лицу и голове. Над всем этим безобразием в воздухе кружились обрывки паутины. Очень скоро на полу не осталось ни одного паука, а старуху укрыл толстый плащ из маленьких копошащихся тварей. Паучиха отвернулась, чтобы уйти, и Намольник окликнул ее, удивленный, что его не заметили. Когда он подошел ближе, так, что смог разглядеть ее лицо, то увидел, что она слепа. Вместо глаз в глазницах копошились серые клубки, время от времени распадаясь на части. Ведьма открыла рот, оттуда тоже выкарабкались несколько смельчаков и по подбородку побежали вниз.

– О, живой человек. Давно я не встречала живого, – голос хриплый и тихий, – давно, очень давно.

Старуха покачала головой, пауки заволновались, пытаясь удержаться на седых волосах.

Тут целитель и рассказал, зачем пожаловал. Волос Марушин достал из кармана в тряпицу завернутый.

Она протянула открытую ладонь, по которой сновали паучата. Целитель осторожно положил скрученное волосяное колечко и поспешно отдернул руку.

Карга засмеялась:

– Мои детки, славные, они тебя не тронут. Пока я не попрошу. – Она растянула губы в улыбке, выпуская на волю еще несколько «славных деток».

– Лишь однажды я видела, как Маруша отдает свой волос. Да, тогда я могла еще видеть, – задумчиво протянула Паучиха. – Должно быть, ты очень хороший человек, раз удостоился особой милости.

– Я не для себя просил, – ответил лекарь, – кузнецова жена..

– Кузнецова жена уже здесь, – ощерилась ведьма, – опоздал ты малость. Но, уж коли пришел, гостем моим будь.

Отвернулась и пошла из пещеры прочь, не сомневаясь, что он идет следом.

Огорчился старец, что не справился, да, делать нечего, побрел за хозяйкой, уже и не чая, что выберется из горы живым.

Скоро факел в его руке зашипел и погас, и Молец оказался в полной темноте.

– Погоди, почтенная, – окликнул он старуху, – я ничего не вижу.

Она взяла его за руку холодной костлявой, будто птичьей, рукой и повела за собой. Время от времени по его запястью скользили крошечные ножки, лекарь мужественно терпел, содрогаясь от отвращения. Постепенно, глаза его начали видеть, сначала силуэты, а затем и предметы вокруг. Оказалось, легкий свет шел от паутины, которой были заплетены стены и потолок. Чем больше было паутины, тем светлее становилось. В паутине копошились пауки, намного крупнее тех, что несла на себе карга. Некоторые достигали размера с кулак, а некоторые и того больше. Они сновали туда и сюда, занятые бесконечным плетением круговых узоров. Лекарь, наконец, заметил, что старухин плащ поредел – паучки по дороге соскакивали с волочащегося подола и карабкались на стены. Внезапно, с потолка под ноги Намольнику шлепнулся огромный паук, перевернулся на спинку, несколько раз дернул лапками и замер. Тут же к нему подбежали паучата, облепили со всех сторон, а когда расползлись в стороны, старец увидел лишь пустой хитиновый панцирь. И таких панцирей на полу оказалось великое множество.

– Славные детки, славные, – бормотала ведьма, – судьбы людские им ведомы, все дела – добрые и худые. Хороший человек – паутина вверх, вверх. Злой, плохой – вниз, в колодец.

Намольник догадался, что речь идет о пещере, где он впервые повстречал Паучиху.

– А есть такие, что ни вверх, ни вниз? – спросил он.

– О, да. Большинство, и все они здесь, со мной – мои детки…

Сколько они так шли, старец не знал, время для него потеряло всякое значение. Как ни странно, голода и жажды он не испытывал, да и припасы остались далеко позади. Наконец, они остановились у стены с единственной сплетенной паутиной. В центре серый и неряшливый узор в пятнах черноты, постепенно переходящий в изящное плетение, белоснежное по краям. Паук, большой, наверное, самый большой, из тех, что видел гость, медленно перебирал лапками по краю.

Паучиха остановилась перед ним, словно любуясь, и сказала:

– Почти закончена, правда, красивая?

– Да, – согласился старик, не совсем понимая.

– Она твоя, – ведьма захихикала, – еще чуть-чуть, и мы узнаем. Вверх или вниз?

Карга тряслась в припадке неудержимого смеха, приплясывая на месте, паучки сыпались с нее мелким дождем и разбегались в стороны. Самые неповоротливые остались на полу мокрыми пятнышками. Ведьма, словно не замечала, продолжая танцевать и смеяться. Внезапно, она остановилась и замолчала, повернула к Намольнику слепое лицо и тихо зашипела:

– Но у тебя ведь есть волос. С его помощью ты можешь продлить себе жизнь или исправить любой узор.

Голос ее постепенно набирал силу:

– Хочешь, еще сто лет? Сколько жизней сможешь спасти. Я давно не вижу глазами, но это не мешает мне смотреть сердцем. Это все сон, который преследует тебя. Каждый раз, когда ты помогаешь больному, ты надеешься, что больше никогда его не увидишь. Но всегда недостаточно, так, может, еще сто лет перевесят твои злодеяния?

Намолец с ужасом слушал старуху. Та продолжала:

–Только все имеет свою цену. Когда-то я была человеком, как и ты. И я тоже получила от Маруши волос. За это я попала сюда, и останусь тут до тех пор, пока меня кто-нибудь не заменит. Но волосом я так и не смогла воспользоваться, потому что умерла. Лишь живой человек способен изменить свою судьбу. Торопись, пока Ядвига не закончила работу.

Она ткнула костлявым пальцем в вяло копошащегося паука, отчего тот пискнул и отполз подальше.

– Откуда ты знаешь про сон? Я ведь никому, ни единой душе, – лекарь отшатнулся от старухи.

Она поманила его рукой:

– Иди, иди, иди сюда, добрый человек. Пойдем со мной, вверх или вниз? Тут нужна особая игла.

С этими словами она достала из складок платья тонкую и длинную золотую иглу. Ловко распутала волосяное колечко и вдела волос в игольное ушко. Словно и не была слепой.

– Положи руку мне на плечо и ни за что не отпускай, чтобы ни случилось.

Сказала так и ткнула иглой с волосом в темное пятно в центре паутины. В момент, вокруг них заклубился туман, наполнил пещеру густым сырым воздухом. Задыхаясь, лекарь ухватился за старуху и согнулся, кашляя, а когда распрямился, увидел, что пещера исчезла. Стоят они с Паучихой за кустом куманики в лесу, а мимо по дороге телега едет. Вокруг в траве кузнечики стрекочут, бабочки над кислицей порхают. Травный дух за душу берет. Летнее солнышко озорует – сквозь листву зайчики в глаза пускает. Лысый мужичонка вожжами кобылу подгоняет, сзади баба ноги свесила – ребенок на титьке висит, и в телеге еще штук шесть – мал мала меньше. Пригнулся Намольник за кустом, неуместный в тулупе и валенках, а карга ему и говорит:

– Не бойся, не видят они нас и не слышат.

Тут колесо соскочило с оси и покатилось вперед, телега скособочилась и остановилась. Старшие дети кинулись колесо ловить, баба мужичка возвеличивает последними словами, кобыла к траве на обочине тянется. Одним словом, каждый занят своим делом. И никто не заметил, как один из детей направился в лес.

– Смотри, – говорит ведьма, – здесь они тебя потеряли. Если хочешь, могу тут исправить. Волоса как раз хватит.

– Значит, вырасту в родной семье, буду честно трудиться на земле?

– Нет, – Паучиха покачала головой, – украдут тебя цыгане по осени на базаре, те же самые, что нашли тогда в лесу. Ну, так что, переплетаю узор?

– Я всегда думал, что меня бросили, – лекарь со слезами на глазах покачал головой, глядя вслед удаляющейся телеге. – Не надо, пусть едут.

Ведьма выдернула иглу, и они вернулись в пещеру. Старец с трудом разжал руку, оказалось, что он мертвой хваткой вцепился в костлявое плечо, но карга, видимо, совсем не ощущала боли. Следующее темное пятно переместило их на десять лет вперед. В лавку мясника, где его поймали на краже вырезки. Мясник затачивал нож, пока его подмастерья старались разжать кулак худого вихрастого мальчишки на колоде для рубки мяса.

Лекарь посмотрел на правую руку, где не хватало половины большого пальца, и сказал:

– Из-за него я избежал вербовщиков на войну, тут нам делать нечего.

Дальше их занесло на постоялый двор, где Намольник, по ошибке, вместо бутыли с вином украл глистогонное средство для скота. После того случая его, избитого, бросили умирать возле городских ворот свои же товарищи. Какой-то крестьянин подобрал его и отвез к себе на хутор. Целую зиму тогда прохворал, пока все кости срослись. Лекарственные травы изучал и заговоры целебные. А весной пришло моровое поветрие, почти всю деревню выкосило. Не обошло и того крестьянина. Взял тогда Молец уцелевшую лошадь да корову со двора благодетеля, и пошел, куда глаза глядят. Только правду говорят – чужое за так, что медный пятак – в руках надолго не задержится. Очень скоро схватили его разбойники, когда он пытался в одиночку пройти через дремучий лес. Глядя, как ему, еще молодому, вяжут руки, лекарь спросил спутницу, мол, можно ли избежать этой встречи.

– Сейчас, да, – ответила она, – но через три дня эти же разбойники отобьют тебя у стаи волков.

– Как же так, – возмутился старец, – от твоего хваленого волоса никакого проку.

– Старик, чтобы всю жизнь перекроить и целой головы Маруши недостаточно, не то, что одного волоса. Только одно желание, не больше.

– Мое желание – никогда не связываться с этой шайкой.

Ведьма нашла самый темный узор и нацелила туда иглу, но старец отвел ее руку.

– Погоди немного, дай передохнуть, – взмолился он.

– Нет времени, – карга указала на паука, едва перебирающего лапками.

Они провалились по колено в снег. Вокруг мертвые голые ветки, ветер, швыряющий горсти ледяной крупы и черные прорези накатанной дороги. Война с соседней страной, так некстати затеянная нынешним правителем, тяжелым бременем легла на простой люд. Целые деревни снимались с насиженных мест и брели по дорогам подальше от границы, где шли бессмысленные сражения. Намольник совсем не испытывал холода, глядя как разбойники устраивают засаду за кустами. Только ужас от предстоящего и горькое сожаление. В тот день проехал лишь один возок. И это после двух недель полуголодного существования. Мужика стащили в снег и сразу закололи вилами, но под ворохом тряпья вместо долгожданной добычи нашли лишь бабу с младенчиком. Озлобленный неудачей атаман вытащил нож, Намолец отшатнулся, и образы рассеялись. Ведьма в ярости завизжала и отшвырнула иглу:

– Когда ты резал им горло, смелый был, а теперь-то что?

– Да что ты знаешь? – закричал старик. – Тогда атаман сильно осерчал и приказал собрать хвороста, чтобы сжечь их живьем, очень жестокий был, зверь прямо, не человек. Ну, я и крикнул, что хочу пройти посвящение. Да я никого до этого не убивал. Воровать – воровал, было дело, но греха на душу не брал. А тут пришлось, чтоб не мучились. После этого ушел я от них, скитался долго. Старался жизнью праведной искупить свои грехи. Но все время во сне возвращался в тот день. Послушай, может можно спасти их жизни, а?

Карга покачала головой:

– Не думаю, что волоса хватит на двоих. Можно попробовать изменить судьбу матери или младенца. Кого ты выберешь, решай скорее.

Старец подобрал иглу и протянул ее Паучихе.

Они снова вступили в снежный день. Намольник услышал, как резко оборвался крик младенца, увидел себя с занесенным ножом. Все происходило, словно во сне. Но в этот раз женщина успела прикрыть горло рукой. Нож скользнул по тыльной стороне, рисуя кровавую полосу. Молодой разбойник вскочил и бросился в лес, догонять своих товарищей. Он не видел, каким огнем полыхают глаза женщины, глядящие ему вслед. А снег сыпал и сыпал, пряча редкие кровавые пятна.

Эпилог

Старик выбрался из штольни и осмотрелся вокруг. Короткий зимний день уже плавно перетекал в сумерки. Он вздохнул, поправил шапку и медленно побрел прочь по едва запорошенным снегом следам от саней. Из глубины горы за ним следили две пары глаз. Одни черные как угли костра, отливающие малиновым, неуместные на детском лице. Другие светло-голубые, почти белые, выцветшие от старости.

– Почему ты его отпустила? – спросила Маруша.

Старуха, теперь она могла видеть, пожала плечами:

– Я желала ему смерти слишком долго, каждый день, глядя, как Ядвига плетет его судьбу, представляла, что режу его проклятое горло, или даже рву зубами. Но теперь на его паутине записана и моя судьба. Я смогу оставаться живой, пока живет он.

– Это ненадолго, – тонкий девичий голосок зазвенел колокольчиками смеха под сводами горы. – Сегодня ночью я буду ждать его в медвежьем перелеске.

Старица провела рукой по подолу, расправляя складки. На ее руке, отмеченной тонким длинным шрамом, блеснуло кольцо из перекрученного золотого волоса.

– Боюсь, у Ядвиги будет еще много работы, – сказала Паучиха и достала золотую иглу.

 В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0 автора nitanever.