У старой церкви [Александр Александрович Чечитов] (fb2) читать постранично

Лунный свет обтянул тонкой пленкой, лимонного цвета массивные, старые мраморные камни. Раскаленные дневным, июльским солнцем, теперь они остывали, отдавая тепло сумеркам. Густая, липкая духота наполняла воздух. В высокой, сухой траве затянул первые ноты своей мелодии крошечный сверчок. Макс запнулся о выдернутую плитку, с трудом удержавшись на ногах. И тут же, перебивая друг друга, с разных сторон, полились пронзительные, свистящие переливы.

– Это всего лишь насекомые, – прошептал Макс, смахивая выступившие на лбу соленые капли. Днем, когда с одноклассниками шел из школьного лагеря, он и не думал идти к старой церкви. Как обычно возвращаясь, по сельской дороге, просыпанной крупным щебнем ребята смеялись, бросая камешки перед собой. Справа от Макса пружинистым шагом двигался Антоха. Его полное лицо, покрыла испарина, а одежда, пропиталась потом. Он болтал о всякой чепухе. Макс то отставал, то перегонял его, украдкой поглядывая на желтоволосую девочку, шедшую с другого бока, за Антоном. Невысокого роста, с тоненькой, хрупкой талией, ну просто воробушек в женском обличии… Улыбающаяся Лана в своем зеленом платьице, с маленькой родинкой над уголком верхней губы, казалась Максу самой красивой во всем мире. Она жила через две улицы от него, вдвоем с мамой, в рубленом из крупного бруса домике. Обычно Макс первым отводил взгляд, если в классе Лана вдруг что-либо спрашивала у него, а когда девочка смеялась, сердце совсем отказывалось слушаться. Макс не верил в истории Антона, считая все выдумкой. Но он не мог ни заметить, как жадно слушала эти небылицы Лана, и злился на себя, что не умеет так искусно врать. В этот раз Антошка, приняв полусерьезное выражение лица, рассказывал о заброшенном кладбище, лежавшем в десяти минутах ходьбы от окраины села. О том что, во времена правления царя, в центре этого самого погоста, стоял добротно отстроенный храм. Церковные служители лишь иногда заезжали сюда, для проведения религиозных обрядов. А вот смотрителем являлся, старый, изветшалый монах. При встрече с односельчанами он отводил серые, впалые глаза в сторону, никогда не здороваясь и не прощаясь. Местные побаивались странного человека. А поставил его, судя по слухам на это место преставившийся богу почти сразу после назначения батюшка. То есть оставался для всех загадкой, сгорбленный, нелюдимый монах.

Стали в деревне пропадать девушки молоденькие, причем только в летнюю пору. Барин почти не обращал внимания, списывая это обстоятельство то на побеги, или еще на что-то. Не имея надежды и желания отыскать крепостных. Но однажды пропала и его дочь шестнадцатилетняя Марфа. От края до края перевернули село, да так и не отыскали её. Горевал барин, заливая беду беленькой водочкой. Три недели не просыхал, а потом как то резко остановился. Задумался. Люди посчитали, что успокоился пожилой барин, Самсон Пантелеевич, кажется, звали его. А для него не было другой думы, как отыскать кровиночку свою. Не надеясь ни на кого кроме себя, Самсон бродил днями и ночами, высматривая, сам не зная чего. Решил барин за тем монахом последить, и заметил, что монах-смотритель в саду, у церкви нянчиться с гортензиями да другими цветами уж очень усердно, порой, не выбираясь, целый день оттуда. С той поры, ходил задумчивый Самсон, чувствуя то, что нельзя словом описать. Проснулся весь, дрожа, Самсон Пантелеевич в полночь, на сороковой день как пропала Марфа. Лежал, переворачиваясь и вздыхая. Уснуть не мог. Отыскав в хозяйстве лопату, он захватил с собой ещё масленой фонарь и отправился к тому самому саду при церкви кладбищенской. Осторожно подкрадываясь к изгороди, Самсон вглядывался в темные каменные силуэты. Наконец забравшись внутрь сада, он выдохнул. Тишина и спокойствие царили на последнем людском пристанище. Вскапывая дорожки и землю у деревьев, Самсон уже начал ругать себя за глупую, пустую подозрительность. Поставил он свой фонарь, у шаровидной, благоухающей гортензии и присел отдохнуть. Пожилую спину ломило от непривычной работы. Уходить собрался. С яблоневого дерева слетел жирный жук. Прожужжав букашка, ударилась о лоб Самсона и упала возле фонаря. Только тогда барин обратил свой взор на пару нитей солнечного оттенка, выступающих из под зеленого ствола цветка. Вонзив острие инструмента, Самсон яростно отбрасывал в сторону влажную, рыхловатую почву. Лучше бы не видеть ему, то, что он раскопал. Осветив тусклым светом фонаря, свежую яму, барин схватился за грудь. Его малышка, его маленькая девочка, правильнее сказать её останки, искорёженные и выпотрошенные, лишили барина чувств. Уголки губ старого Самсона тяжело опустились. Сухой, горячий комок запылал в горле. Тяжелый, искусно отлитый фонарь со звоном влетел в окошко кладбищенской церкви. Разбитое на тысячу частей, стекло устремилось вниз, рассекая разрисованное морщинами лицо Самсона. Узкие струйки, потекли по дряблой шее, окрашивая в пурпурные цвета ворот его рубашки. Самсон рычал. Яркие языки пламени вскоре