Шанс [Алина Менькова] (fb2) читать онлайн

- Шанс 1.64 Мб, 37с. скачать: (fb2)  читать: (полностью) - (постранично) - Алина Менькова

 [Настройки текста]  [Cбросить фильтры]

Алина Менькова Шанс


Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.


В его глазах бесновалась агония. Женщина набирала «скорую», бегала у его кровати и кричала. Его давление падало, зрачки тускнели. Пульс оставался лишь на сонной артерии. Шею сжимали судороги.

«Милый мой, я возьму твою карту… и поеду в РАН», – зарыдала женщина и уткнулась в холодеющую мужнину грудь.

Он ничего не ответил – только медленно-медленно повел глазами к окну. Потом больше не шевелился. Часы пробили полночь.


Октябрь. 2057 год. Москва. Секретная лаборатория при РАН. Здесь примерно за 17 тысяч долларов ученые предлагают новую и ранее неизвестную людям услугу – оживление мертвых. Воскресить только что умерших людей врачи пытались еще в глубокой древности. В 16-ом веке итальянский ученый Везалий первый решился заставить биться уже остановившееся сердце…. У него ничего не вышло. Позже английский ученый Вильям Гарвей наблюдал возобновление деятельности сердца голубя после ритмичного его сжатия пальцами.

Со временем ученые научились оживлять извлеченное из организма сердце, отрезанные пальцы и даже головы животных. Ученый Николай Кравков отрезал у трупа пальцы, затем пропустил по их кровеносным сосудам солевой раствор, по составу близкий к крови. И ногти на отрезанных пальцах продолжали расти. Ах, знаю, что вы сейчас подумали – ногти и без того на трупах растут. А вот и нет – тем, кто не знал. Наши тела просто обезвоживаются, а кожа съеживается. И поэтому становятся видны части волос и ногтей, что создает иллюзию роста.

В 20-ом веке одному советскому ученому все же удалось оживить изолированное сердце человека через 99 часов после смерти. Труднее оказалось восстановить функции мозга после остановки кровообращения. Но и этому вскоре нашлось решение. Деятельность мозга усеченной собачьей головы впервые восстановил французский ученый Броун-Секар в 19-ом веке. Он нагнетал шприцем в сосуды отрезанной головы собаки кровь, и мертвая голова оживала: она открывала глаза, двигала челюстью. Оказалось, мозг – самый ранимый орган у животного и человека, и он еще тогда «оживал» в руках опытных врачей.

…И никто даже предположить не мог, что когда-нибудь люди смогут оживать, что оживление станет реальностью, подобно дорогостоящей пластической операции, что теперь может начать дышать любой, кто уже был трупом. Вопрос лишь в цене.


– Когда умер? Вы уверены, что необратимо? На зрачок посмотрите. Максимально расширен? Нет никакой реакции на свет? Ждите окоченения. Ага, гм… когда? Хорошо. Ждем, не затяните – не более суток, – врач отключил хендс-фри и вытащил из маленького холодильника, больше напоминающего сейф, ампулу с замороженной жидкостью голубого цвета. Рассмотрел ее на свет, встряхнул и оставил остывать на столе. Шея мужчины ныла после очередной утренней зарядки, он то и дело прислонял голову то к левому то к правому плечу, но боль не проходила. Он думал о том, что с завтрашнего дня бросит эту бесполезную зарядку и начнет просто бегать на стадионе.

Ровно через 12 часов к доктору Валеревскому привезли труп. Мужчина лет 60-ти, подтянутый, с легкой небритостью, с «селедочным» блеском в распахнутых глазах.

Врач стал осматривать мертвого пациента.

– Как ваше настроение? Как выходные прошли?, – вдруг поинтересовался санитар у доктора.

– С утра боялся встать не с той ноги… так и провалялся два дня…, – отшутился Валеревский.

Большим и указательным пальцами он сжал мужчине глазное яблоко, зрачок изменил форму и превратится в узкую щель.

– Да он ледяной, Павел Анатольевич, что вы делаете?, – обратился к Валеревскому санитар и чихнул.

– Смерть биологическая. Умер примерно 10-12 часов назад… это так учись, студент!, – улыбается врач.

Павел Анатольевич оставил в покое труп на несколько минут и пошел на встречу в свой кабинет – сизые стены и ярко салатовые жалюзи, растворимый кофе, печенье и гранатовый сок в графине.

– Здравствуйте, Павел Анатольевич, – просунулась голова пожилого мужчины в кабинет.

– Садитесь.

– Я по направлению депутата Краснова по очень деликатному вопросу за 17 тысяч. Меня зовут Матвей Александрович Лапин, – протянул руку мужчина.

– Мм… Я так понимаю оживить кого-то пришли? Надеюсь, не как у Краснова закончится!, – шепотом говорит врач и скрещивает руки.

Он напрягся, кажется, узнав в этом Александровиче медийное лицо – часто он мелькал на интернет-телевидении, вел какие-то тренинги по бизнесу для тех, кому за 40. И сразу вспомнил недавнюю историю с Красновым – тот оживил любовницу, чтобы совершить с ней последний акт любви… не мог напрощаться, та в свою очередь задушила его подушкой.

– Ой, тут такое дело. Жить не могу спокойно. Много лет назад… мне жизнь спасла женщина. Я тонул. Она меня вытащила. С того света, можно сказать, вытащила…

– Давайте к делу быстрей. У меня там операция сейчас, – Валеревский чихнул и попытался найти в своем халате платок, но к своему удивлению не нашел. Врач удивился, ведь точно знал, что клал его утром в свой карман. Это было крайне странно, ибо за неделю до этого он потерял в своем кабинете нательную майку, а летом – шорты…

– Умерла она давно. Инфаркт. У нее сын – парнишка молодой. Ужасно пил, бомжевал. А парень неплохой, в ВУЗе когда-то учился. Все бросил. Что-то там у него случилось, начал пить… А у меня бизнес, три турагенства, два участка на Луне.

– Умер?, – наконец, перебил медлительного собеседника Валеревский.

– Да. Я его нашел ночью на улице – он в нашем дворе часто бывал. Говорят, вчера случилось…

– Гм…, – врач наморщился и потер лоб.

– Я привез его. Он в моей машине. Плохо мне на душе. Много лет. Помочь ему хотел, но все как-то, – махнул рукой Матвей Александрович.

– И?…

– Деньги есть. Оживите.

– Вы в своем уме? Зачем оно вам?, – изумился врач.

– Мне паршиво на душе! Хреново! Надежда мне дала вторую жизнь… а ее сын сдох, как собака на помойке. Пусть он проживет эти двое суток, как человек – я куплю нам билеты, полетим вместе в Европу – пусть мир перед смертью посмотрит.

– Какая глупость! Но Вам решать… если конечно это избавит вас от…

– Боли! Боль внутри разрывает мне грудь… вина какая-то.

Доктор усмехнулся и откинулся на стуле:

– Вероятно… но все люди живут с какой-то виной. Однако, не у всех есть возможность ее искупить. Считайте, вам повезло.

– Как это действует? Расскажите? А то я толком не понял.

– Уж, поверьте Вам это знать не нужно. Не ожидал такого…

– Чего?

– Что это так мгновенно распространится. Поймай теперь кого! Каждый из таких, как вы, подписывал бумагу о неразглашении. Мы боимся, что здесь появятся толпы желающих вернуть кому-то жизнь. А «голубой крови» у нас определенное количество.

– А вы что не знаете формулу, это не российское изобретение?

– Это Вас уже не должно волновать!, – сухо отрезал Валеревский и направился к выходу.

– Ну, а что с ним будет? Он проживет двое суток – знаю… но он какой будет?, – вопросительно пробормотал вслед врачу Лапин.

– В смысле?

Валеревский чуть помолчал, потом снова усмехнулся:

– Агрессии не прибавится, жрать людей не будет! Понятия «зомби» в медицине нет, это сказки западных африканцев!

– А что с ним будете делать?

– Введем лекарство. Слышали что-нибудь про артериальное нагнетание крови при клинической смерти.

– Не-а, – покачал головой мужчина.

– Умирающему вводят большое количество крови в артерию. Обогащенная кислородом кровь быстро попадает в сосуды сердца. При этом оно получает необходимое питание и одновременно происходит раздражение его нервных окончаний. Быстрее всего восстанавливается сердечная деятельность и дыхание, которые угасли последними, позднее – сознание, мышление и речь. Здесь все так же. Только вместо крови наш препарат.

– А почему тогда только два дня?

– Он не может циркулировать в крови более двух суток, густеет. Пока это все, чего мы достигли..

Врач подошел к двери и остановился, глядя на реанимационный кабинет, где ему предстояло оживить уже двоих за сегодня.

– Неделю назад к нам пришла женщина и просила оживить ее дочь. Та перерезала себе вены. Мы отказались. Мы не оживляем самоубийц. Такое правило. Вы подумайте, точно ли он хотел жить – этот ваш алкаш? Или сам напился вусмерть от скотской своей жизни? Надо ли оно ему все?.

Мужчина призадумался, но от решения своего не отступился. В тот же день его подопечного оживили.


– Так, на сегодня двое у нас. Решетов, 62 года и Сильченко, 26. Начнем с Решетова – думаю, еще успеем. Его жена утверждает, что умер в полночь.

Врач подошел к серой стене с ячейками, нажал кнопку и к нему на так называемых рельсах выехал труп в морозильной ячейке.

Валеревский наклонился к нему, погладил по волосам.

– Седой какой дружок, депутатская жизнь потрепала, да? А жена у тебя красавица, выглядит прекрасно, или «гиалуроновая», сейчас так делают, не отличишь – это тебе не 10-ые, – врач набрал «голубой крови» в шприц и побил по нему указательным и большим пальцем.

Санитар побагровел:

– Я так волнуюсь.

– Первый раз всегда странно – ты присядь, подостынь. Потом сам будешь делать. Лучший выпускник Сеченова!, – Валеревский снова усмехнулся и прищурил глаз.

– Что-то мне нехорошо, – молодой санитар сел и его лицо резко побелело.

– То красный, то белый! Ты врач или кто? Ты почему такой трус!

– Я делал препарирование не раз. Но это, это же за пределами разумного!.

– Чего? Это лучшее, что придумало человечество за много-много лет…

Валеревский захихикал, ввел содержимое шприца в вену трупу и отошел.

– Посиди пока. Как очнется – зови. Мне надо в туалет.

– Вы специаль – но?

– Он не страшный. Он даже не изуродован. Чего бояться?, – Валеревский вышел из реанимационной.

Растерянный выпускник сидел напротив трупа на стуле и трясся. Сейчас это тело оживет, как в лучших хоррорах начала века. Сейчас он откроет глаза… В них пропадет этот проклятый мутный блеск. Тело перестанет вонять, а трупные пятна с его спины исчезнут.

Руки санитара Богомольского холодели, сердце готово было выпрыгнуть на скользкий пол реанимационной. Казалось, прошел уже час – так медленно тянулись эти 5 минут стадии оживления.

Внезапно «труп» тряхнул головой. Санитар этого не видел, он как раз в этот миг прикрыл глаза, потому что ожидание оживления сводило его с ума. Когда он открыл, наконец, глаза, то отпрянул назад и вскрикнул. В углублении продолговатой морозильной ячейки сидел покойник.

– Снова откачали, да? Голова болиииит…, – протянул «покойник» и дотронулся до своего лба.

Как раз в эту самую секунду в реанимационную зашел Валеревский.

– Ты, что записи не сделал?, – спокойно обратился Валеревский к санитару и посмотрел на выключенный диктофон.

Санитар два раза моргнул и упал на пол.

– Ой, доктор, что с ним? – удивленно проговорил пациент.

– Да так – слабенький, боязливый оказался протеже.

Валеревский дал санитару понюхать ватку с нашатырным спиртом и посадил на стул. Тот очухался и смотрел, не моргая, в пол. Валеревский записал время начала второй жизни – 3.08 ночи. Это на тот случай, если вдруг что-то пошло бы не так… для дальнейшего изучения.

– Почему у меня голова болит? Мне казалось, у меня наступал инфаркт. Помню, Лена вызывала «скорую», а дальше не помню ничего… фу, что так разит от меня? Я что под себя ходил?, – мужчина понюхал подол своего больничного халата.

– Послушайте, ваша супруга заплатила мне деньги, чтобы я помог вам восстановиться. Вы слышали что-нибудь о клинике Валеревского? Лена вам говорила?

– Нет. А кто такой Валеревский?.

– Что-ж, я могу вам это рассказать. Валеревский Павел Анатольевич – это я. Приятно познакомиться. Я в Москве применяю новый научный метод по оживлению мертвых. Ваша жена захотела попрощаться с вами… и подписала одну бумагу… мы осуществили дорогостоящую процедуру – оживили вас после биологической смерти. В общем, вам осталось жить два дня – потом вы умрете. Соответственно после этого мы оформим справку о смерти, и Елена осуществит похороны.

– Боже… я не знаю, что сказать… я в некотором недоумении. Это шутка такая?, – засмеялся мужчина и понюхал свои ладони, – да что же я так воняю, блин!

– Потому что вы были мертвы. Посмотрите на свой зад – там трупное пятно. Через пару часов все сойдет, и запах пройдет – советую принять душ.

Мужчина продолжал сидеть, недоумевая и рассматривать свои сизые руки.

– Итак, у вас есть ровно 48 часов. Потратьте их с умом.

– Если бы каждый человек имел такую возможность… знать, что он живет свой последний день и прожить его по-человечески…, – растянул слова санитар и улыбнулся.

Кажется, он осознал, наконец, что произошло. Он проводил ожившего пациента в коридор к его ожидающей жене. Тот шел, шатаясь, и повторял: «Ожил?»

– Стасик!, – бросилась к нему на шею женщина и снова зарыдала.

Ее нарощенные ресницы слиплись от слез и напоминали тараканьи лапки.

– Я тебя оживила! Я просто так хотела тебя еще раз увидеть! А ты так внезапно перестал дышать. Говорили тебе врачи – не трепать себе нервы после того инфаркта.

– Они говорили не трепать тебе мне нервы, – подметил мужчина и присел на скамейку.

Женщина нахмурилась, в его глазах стояли слезы. Она молчала, держала мужа за руку, а потом снова заговорила:

– На прошлых выходных я видела, как под козырьком магазина застрял котенок. Навес был прозрачным, и я видела его бешеные глаза – он отчаянно царапал козырек и мяукал.

Мужчина закатил глаза к потолку и выдохнул. Женщина продолжила:

– Боролся за жизнь. Я попросила помощи у продавцов: «Дайте лестницу!». Они посмеялись. Позвонила в 911, там было занято.

Валеревский вышел из своего кабинета, остановился, чтобы что-то сказать, но решил дослушать Елену. Вот только муж, похоже, ее совсем не слушал. Он рассматривал свои серые ногти, дышал себе в руку, затем нюхал ладонь и кривился.

– Потом он перестал шевелиться. Всем было плевать…я так тебя люблю, я так хочу, чтобы ты жил – и на это у нас два дня.

– К людям не сразу приезжают, к коту прям приедут!, – засмеялся врач.

– Эээ… Почему два дня? Я ничего не понимаю. Я воняю, как дохлая крыса. Поехали домой, и решим все там. Где моя одежда?, – взволнованно произнес Станислав Викторович, и устало выдохнул.

– Вот, тут брюки и рубашка, – Елена протянула мужу пакет. Он стал одеваться прямо на кушетке. Елена помогла супругу застегнуть пуговицы на рубашке и, взяв его под руку, повела по коридору.

– Елена!, – обратился к женщине Валеревский.

– Да?.

– Тсс, – врач прислонил указательный палец к губам, – не нарушайте договора. Жду вас послезавтра.

Елена и ее муж обернулись, оба кивнули и направились к выходу. К ним на встречу шли врачи и болтали, держа в руках стаканы с горячим кофе.

– Добро пожаловать в лабораторию. Вас приветствует электронная регистратура. Прижмите к моей ладони ваш пропуск и озвучьте вашу цель визита, – обратилась к врачам голограмма красивой блондинки в черной блузке и тугой серой юбке.

Мужчины прижали к ее ладони пропуски и прошли вперед, не переставая обсуждать какой-то новый фильм.

На экране большого ЖК-телевизора в холле диктор читала мировые новости:

«…Первый такой конструктор сейчас проходит апробацию в Нью-Йорке – робот уже научился говорить, ходить, и даже мыслить. Суррогат внешне полностью напоминает человека. Как и человек, он умеет самостоятельно принимать любые решения, а главное – быстро, и руководствуясь лишь разумом. Трех таких суррогатов после успешных результатов исследования направят в медицинский центр Белвью для работы. Еще в начале века, а именно в 2015-ом году итальянский ученый Джон Кеймрут предсказывал, что к 2062-ому году большую часть работы вместо человека будут выполнять молекулярные конструкторы, а продолжительность жизни значительно увеличится. По его словам в 2062-ом году родится ребенок, который будет жить 152 года… Похоже, предсказания Кеймрута действительно сбываются. Суррогаты уже ходят по нашей земле, а вчера умер самый старый человек на планете Акира Самуи из Токио – ему было 142 года…»

Парни усмехнулись:

«Суррогаты – помнишь, фильм такой был? С лысым этим… в главной роли?».

«Да, я смотрел в детстве…», – ответил другой.

«Всего доброго. Удачного дня. Приходите к нам еще», – голографическая девушка обратилась к выходящим из лаборатории Елене и Станиславу.


«Как ты узнала об этом?», – вдруг спросил муж Елены уже у машины внизу.

«Ты мне сказал… сам. Потом вспомнишь, я просто проверила то, что ты мне сказал, приехала, понаблюдала, а потом в наглую позвонила…»

«Да, уж с твоей прытью», – усмехнулся Стас.

Он уже вышел из шокового состояния и стал осознавать, что происходит вокруг.

«Что творится-то,… я сплю?» – у мужчины вновь помутнело в глазах, и он оперся о дверцу машины.

Елена прижала подушечку большого пальца к желтому круглому монитору на дверце автомобиля, и она открылась.

«Садись, поехали – тебе нужно отдохнуть».


«Обычно первые вздохи всегда бывают поверхностными, осуществляются за счет шейных мышц, затем в акт дыхания включаются мышцы грудной клетки и диафрагма. Глубина вдохов нарастает постепенно, вот, видишь, задышал…», – Валеревский нажал на грудь 26-летнего Сильченко, лежавшего в морозильнике, и тот открыл глаза.

Санитар стоял рядом и нервно улыбался.

– А сколько вы уже таких операций сделали?.

– 19… это 20-ая.


15-летняя Яна Савитова погибла, не дойдя до дома сто метров. Все случилось более чем банально. Она возвращалась домой с учебы. Последняя пара в колледже закончилась в начале девятого вечера. Яна шла вдоль соседнего дома и думала о завтрашнем дне. Ее пригласил на выставку робототехники приезжий из Франции программист… говорил, что таких роботов еще не видела Москва – мол, они умеют совершать маневренные полеты и их можно использовать, как личный транспорт. И стоят не дороже 10 тысяч долларов.

«Эй, стоять!» – окликнули ее сзади два голоса в унисон.

Яна не послушалась и ускорила шаг.

Очнулась на земле – на ней лежал незнакомый парень со спущенными брюками и серьгой в губе. Она была в одном чулке… с синяками на руках и разодранными в кровь коленками. Под ее тазом растекалось горячее алое пятно. Она пыталась сопротивляться, кричала и дралась, но силы покидали ее, через минуту она уже не могла поднять ягодицы, и поняла, что не в состоянии даже шевельнуться – внутри все болело так, словно в ней были тысячи пуль.

«Теперь я, слезай!», – сказал парень в кепке.

Тот, что со спущенными брюками поднялся, застегнул их и уступил место другу. Насилие над девушкой продолжалось около часа. Наконец, утолив свою плотскую жажду, парни поняли, что случилось. И тогда тот, что с серьгой, прильнув ухом к груди девушки, тихо сказал:

– Дышит еще – потом очнется, все растрепает. Давай ее закопаем.

Парень в кепке размахнулся и что было силы ударил Яну по животу железной палкой, похожей на кочергу. Девушка тот час умерла от разрыва легкого. Но перед смертью успела запомнить лица своих убийц… Парни вытащили из ее сумки все деньги, сняли украшения с рук и шеи. Затем вырыли яму между гаражами…

– Давай же, дрянь, – парень в синей кепке приподнял мертвую Яну и пытался положить в вырытую яму ее тело.

– Не поместится. Давай листьями засыплем… я уже устал, – сказал тот, что с серьгой.

Парни так и сделали – оставили копать яму, положили Яну на землю и засыпали землей и листьями.

Яну нашла мать утром, когда шла на работу мимо гаража у соседнего дома – узнала по татуировке. Накануне Яна сделала тату на запястье с символичными словами: «Momento more». Мать девушки увидела руку с этой татуировкой, торчащую из-под листвы. Кинулась к земле, убрала листья, а там ее дочь, в крови и земле. Глаза закрыты, лиловые синяки на щеках.

– Малышка, девочка моя!– женщина плакала долго-долго, пока прохожий не подошел к ней.

– Может, скорую вызвать?».

– Спасибо, сама! Ступайте!, – в глазах женщины горела боль.


Когда к ожившему Сильченко в реанимационную зашел Матвей Александрович Лапин, тот его, конечно не узнал. Врач дал Лапину ровно 5 минут, чтобы забрать парня, сказал, что дико устал и что так много оживлений подряд за последние полгода у него не было.

– Здравствуй, дружочек. Мы когда-то с твоей мамой дружили… Меня зовут Матвей. Ты Кирилл – я знаю. Ты тут попал в какую-то передрягу на улице, еле откачали…, – присел рядом с ним на кушетку Лапин.

Сильченко ничего не ответил, уткнулся холодным носом в свои ладони. Долго-долго молчал. Потом отпрянул от них и пробормотал:

– Мама меня любила, но никогда не понимала, как и все.

Сильченко напоминал Лапину расстроенный рояль – небритый, испачканный, грустный. И он то и дело гонял одну мысль в голове – вот если бы кто-то взял, сел за него, провел пальцами по его «клавишам»… и получилась бы мелодия. Звучная, легкая, которой никогда не было в его жизни. Настроил бы музыкальный инструмент с первой ноты… и навсегда. Он бы тогда сказал этому человеку: «Ты понимаешь меня». Не было жизни в глазах этого молодого мужчины… – он так и продолжал походить на труп.

Сильченко снова прильнул сырыми яблоками глаз к рубашке совершенно незнакомого Лапина. Ему нужно было выговориться.

– Ко мне что-то приходило вместе с бутылкой…, – вдруг сказал Сильченко.

– И что же? Белочка?.

Сильченко не среагировал и продолжил:

«Я словно видел, как в микроскоп. И был как лазер – то есть чувствовал любую фальшь. В нашем мире выживают навзничь наглые, упорные, корыстные. И я был таким…»

Лапин смотрел на лицо Сильченко и думал… – то ли избалованный, то ли до предела обделенный. В общем, странный. И пьет ведь всего год. Что-то в его жизни такое случилось, что так его надломило.

– Все озабочены собой. Так правильно. Всем наплевать друг на друга. Я часто думаю о том, что мы – звери. Наш биологический вид сформировался тысячи лет назад… Мы жили племенами. Выживал сильнейший. С тех пор мы сами и наши инстинкты не изменились, изменились лишь условия существования. Мы живем в 21-ом веке, а чувствуем себя так, словно мы в первобытном.

– Почему ты стал пить?.

– Дочь мою изнасиловали – этих подонков так и не нашли, она умерла в больнице через неделю. Ей было три. Я сам их искал, ничего – никто ничего не видел, не слышал. Жена ушла, уехала в другой город. Я держался сначала, но потом умерла мать. И все – больше не смог.

– Пытался покончить с собой?

– Нет, просто часто жить не хотелось… и сейчас не особо. Ради чего? Люди всегда живут ради чего-то, а когда не за чем…то смысл?.. Так и будем сидеть?.

– Нет, пойдем-пойдем. Кофе хочешь?.

– Да, с коньячком?

Сильченко заговорщески улыбнулся, Лапин лишь промямлил что-то типа: «Мм, щаз».


Станислав Решетов, наконец, понял, что же произошло. Он вспомнил – о подпольной лаборатории Валеревского ему говорили еще несколько месяцев назад. За коньяком в покерной. В этот же вечер он пришел домой и поделился этим с женой, но наутро уже ничего не помнил. Потом он баллотировался в Гордуму, потом инфаркт, после он еще месяц бодрствовал, но потом слег…. Елена подумала, что в тот день муж просто нес пьяный вздор, пока не решилась найти эту лабораторию. Вход туда строгий, по пропускам. Чтобы пройти, Елене пришлось воспользоваться своим служебным положением – она была редактором в одном интернет-издании. Депутатских денег, конечно, хватало. Но Елена никогда не была содержанкой. Может, за такой твердый характер Решетов ее и полюбил. Твердый характер и женская наивность – вот что ему в ней нравилось. Елена познакомилась с 44-летним Решетовым, когда ей было 30… именно тогда она решила бросить работу моделью, потому что потеряла родителей, долго сидела дома без дела, а потом стала работать фрилансером на несколько изданий – писать статьи на психологических форумах.

– Я перестану писать в стол, я могу добиться чего-то умом, а не телом!, – говорила она и дерзко смотрела мужу в глаза.

– Я знаю, что в тебе много потенциала, поэтому и женился на тебе!

Через три года Елена уже работала на популярное издание. А еще через два стала его редактором. Тогда Станислав был хорошо оплачиваемым столичным адвокатом.

И сегодня они стояли в своей большой кухне шикарной пятикомнатной квартиры в Барвихе и снова смотрели друг на друга, как будто их не разделяли эти девятнацать лет.

– И не пожалела денег…, – сказал Станислав и налил себе кофе – он за последний час понемногу свыкнулся с ужасной мыслью близкой смерти и даже привык к ней.

– Нет…, – Елена обняла мужа и посмотрела на его морщины у глаз.

– Два дня…только подумать… а если бы у всех была такая возможность? Ну-с, час мы уже потратили. Что делать будем? Хотя что бы не сделали, мало будет. Может, слетаем куда-нибудь? Париж? Рим? Мальдивы?

– Нет, не хочу тратить время на перелеты. А может… сделаешь это?, – Елена наклонила голову набок и прошла расческой по волосам.

– Что?, – спросил Станислав и стал чистить свои ботинки.

– Прыгнешь с парашютом или хотя бы канатка? Что может быть страшнее смерти. Ты пережил ее! Пора преодолеть свой страх перед высотой!

– Ты мне дала еще один шанс, чтобы снова меня убить?, – засмеялся Решетов.

– На самом деле нет… я просто тебя люблю очень…

– Скажешь. Мадину хочу видеть очень. Как думаешь, она прилетит?.

– И что ты ей скажешь… «Доча я завтра умру. Приготовься». Это ужасно! Просто ужасно – понимать, что тебя не будет!…

– Я хочу ее видеть.

– Тогда пусть летит! И лучше расскажи все, как есть – иначе она не успеет.

– Скажу потом, – погрустнел Станислав и взглянул на супругу.

И что-то в нем перевернулось – он обратил внимание на ее упругую грудь под тонкой сливовой блузкой и округлые бедра, которые он уже много месяцев не ласкал. Он заметил ее нежную шею, гладкую кожу на ней, и эти ритмичные вдохи. Внутри закипела кровь, он почувствовал эрекцию.

– Иди ко мне, – заметила Елена на себе взгляд мужа.

И он овладел ей прямо на кухонном столе. Такого бурной близости, да еще и не в супружеской кровати с ними не случалось уже несколько лет.


Матвей Лапин стоял в зале ожидания в аэропорту Домодедово. Начиналась регистрация. Он высматривал Сильченко. Лапин не летал уже три года. Как-то так сложилось, что работы было много и практически не оставалось выходных. Он смотрел на людей, входящих в зал регистрации – они улыбались, суетились, бежали, смотрели на часы, говорили по хендс-фри, целовались и даже плакали. Он наблюдал за полными отчаяния прощаниями, за долгими и нежными объятьями, и вспоминал себя молодым, начинающим… просто начинающим.

Лапин в момент недолгой тишины в аэропорту различил шум взлетающего самолета. Мотор ревел. А глаза Лапина стали влажными. Он вдруг вспомнил свой первый полет заграницу. Ему было шестнадцать. В Домодедово его провожали родители. Он летел к одноклассникам в Турцию – там компания выпускников его школы отмечала начало каникул и поступление в вузы. Мама Матвея поцеловала его в лоб и сказала:

– Дорогой, возьми – это тебе наш подарок с папой. Пусть немного, но ты заслужил – школу окончил, да еще и на отдых сам заработал. И это потрать легко, на развлечения. Когда вернешься, начнется новая жизнь. Нелегкая. Ты будешь уже студентом экономического факультета! Может потом и бизнесменом станешь! Мы гордимся тобой! – мать протянула Матвею три оранжевые пятитысячные купюры и тепло улыбнулась.

Эта была последняя улыбка, которую Матвей помнил. Когда он вернулся из Турции, у его матери обнаружили рак груди. Два месяца ее лечили в онкологии, еще через неделю забрали в хоспис. Там она и умерла. Сегодня Лапин почему-то вспомнил это. И вдруг подумал, что ведь у этого парня Сильченко тоже никого не осталось, как и у него самого. После смерти матери через пять лет ушел из жизни отец. Как многие – от сердечного приступа. Лапин окончил университет, работал в разных компаниях, потом стал предпринимателем. Женился на волне успеха. Когда его «кинул» партнер, Матвей Александрович сильно заболел, жена от него ушла, и он полностью разочаровался в женщинах и во всех людях тоже, хотел было запить, но не смог, потому что от алкоголя становилось лишь хуже. В партнерство и дружбу он тоже уже не верил. Больше ни с кем не встречался. Только секс. И то больше двух раз с одной и той же партнершей он этого не делал, чтобы не привязываться. Он никого не впускал в свой дом, там он прятался, как лис в норе. Работа, дом. Отдых три раза в год – в основном, Европа. Вот как раз на таком отдыхе он чуть и не погиб – в этот раз ему не хотелось долгих полетов. Он сел на машину и поехал прямо на юг, в Краснодарский край. Думал, остановится там, где ему понравится вид из окна. Таким городом оказалась Анапа. Там Надежда его и спасла. И с того момента он снова поверил в человеческое добро… С Надей они провели вместе неделю – гуляли по Набережной, танцевали и пили игристое вино. У них также случилась близость, но Лапин снова не решился продолжить эти отношения. Надежда уехала. Потом выяснилось, что они оба живут в Москве. Они случайно встретились на Бородинском мосту. Снова сблизились. Видел не раз ее сына. Но брать на себя обязательства по его воспитанию не хотел. Ничего у них с Надей не сложилось. Лапин побоялся. Сменил телефон, но следил за ее судьбой.

Лапин стоял и смотрел на взлетающий самолет. Его сердце костенело от боли, от тоски, от такого глупого одиночества. Ну, где же Кирилл? Неужели он передумал? А ведь он тоже одинок. И несчастен. И тоже по своей воле. Лапин прислушивался к себе и предвкушал это прекрасное ощущение полета.

Путешествие по небу – это всегда риск. Такой вполне себе комфортный риск для тех, кто боится тарзанки, прыжков с парашютом, дайвинга или паркура. Каждый, кто садится на борт самолета, даже если летает каждый день, хоть раз за время полета, но ловит себя на мысли – а вдруг он не приземлится? Там ты не можешь ничего контролировать – ты в небе, где ничего не решают деньги, статус, кулаки или связи. Самолет как бы всех уравнивает и дарит расслабление, сменяющееся беспокойством. И так весь полет – карусель не для слабонервных. Даже самые занятые – те, у которых в ежедневнике по 10 дел, а между ними ланч и международные переговоры, там просто закрывают глаза и отдаются полету. Самолет, как нежные руки матери в детстве, раскачивает людей в воздушных массах, вознаграждая несколькими часами покоя.

Регистрация закончилась, но Кирилл так и не пришел.


Сердце Валеревского не сжималось, когда в ее кабинете ревела от горя молодая мать.

– Ну, помогите – ну вы же как Бог, я знаю! Вы просто выслушайте – это же так ужасно! – красивая светловолосая девушка то и дело вытирала распухшие от слез глаза и продолжала держать на руках тело двухлетней дочери.

– Ну, я не Бог – начнем с этого. И я вас выслушал. Просто время ушло – как Вы не поймете! То, что произошло, увы, никак не исправить! Даже наше лекарство здесь бессильно!

Валеревский терпеть не мог таких вот безумных слезливых сцен, поэтому пообещал себе, что отработает этот месяц и закроет клинику к чертовой матери. Ему просто надоело все, что происходит здесь… результат один – смерть и ее не обмануть.

– Мы пришли с прогулки. Я не спала ночь, у нее были колики – это привычно для нас… женщина поглаживала серый каменный живот дочери, торчащий из-под майки, – ну я налила ей воды в ванну, с пеной и игрушками, как она любит. И посадила ее туда. Ванна была едва наполнена, Богом клянусь! Нюшенька сидела в ванне, прямо на полу, и вода едва прикрывала коленки. Я пошла за полотенцем, но у меня закружилась голова и я опустилась на диван, чтобы чуть успокоиться, выпила остывшее молоко. А потом… бах, просыпаюсь – вода шумит, такой сильный напор! Я в ванну, а там Нюша захлебывается! Воды целая ванна – видимо, она сама кран включила – а я дура, уснула! Как я могла? Я слышала во сне какое-то булькающее: «Мама!», но оно меня только убаюкивало!

Женщина снова стала реветь и кричать одни и те же слова: «Как жить?», «Боже мой, как жить?!»

Валеревский понимал, что в больнице ребенок пробыл более 24 часов без дыхания. А значит, его не восстановить. Но он не мог больше слышать эти рыдания.

– Я вызвала «скорую». Потом сидела у реанимации. Уборщица, которая протирала пол, зыркнула на меня зло и сказала: «Что сидишь, все равно к утру помрет! Иди домой». Как ее слова меня ранили! Я готова была ее убить! Нюша умерла! Умерла еще дома, да? Врачи просто не сказали. Но ведь «скорая» приехала через 5 минут, почему ее не спасли?!.

«Через 15 минут она уже не дышала! – поднял указательный палец врач, – Вы, что, не знаете, как первую помощь оказывать – перевернуть, на колено положить, дать воде выйти, искусственное дыхание, наконец – в каждом фильме показывают. Эх, поколение галлографики – вы если книги не читаете, то хоть экшены о зомби в своих очках смотрите – по ним учитесь. Ладно, что уже говорить!.

Женщина ревела в потолок, и трясла дочь:

– Девочка моя! Ну, как же теперь, что же теперь?!.

– Вы понимаете, что отдадите сейчас огромную сумму, а результата не будет? Его не будет, поймите – устройте лучше ей достойные похороны!, – отрезал Валеревский и посмотрел на молодого отца, который стоял у дверей и держал в руках портмоне.

– Может, больше надо? Павел Анатольевич – у меня деньги есть, это не проблема!

– Виктор! Да знаю я, что у вас в думе денег полно! Мне с этой суммы придет процент, которым вы ужинаете в барах. Остальное на развитие лаборатории. На зарплату сотрудникам. Вот этим! – сказал Валеревский, указывая пальцем на Богомольского, который сидел за столом, в который раз перечитывал свидетельство о смерти Никитиной Анастасии Сергеевны, и прятал слезы от циничного взгляда врача.

– Я не буду…я не могу. Но не будет ничего, поймите! Может разница в час-два…и было бы воскрешение! Но тут прошло почти двое суток!

– Но мы не знали, что вы есть! – сказали в голос обезумевшие родители.

Валеревский положил ребенка на кушетку и стал рассматривать. Богомольский вышел из кабинета, потом зашел и беспокойно произнес:

– Павел Анатольевич, там Сабитова еще. Ситуация сложная. Денег не хватает. Там всего 500 тысяч рублей. Но она просит – рыдает, говорит, все отдаст через неделю – кредит надо оформить. Напишет расписку.

– Ну да…, пусть подождет тридцать минут.

– Прошло 16 часов после смерти ее 15-летней дочки. Ее изнасиловали и убили – там тело все в синяках.

– Опусти подробности, Богомольский. Подготовь лучше операционную.

Валеревский посмотрел в стеклянные глаза девочки, потрогал ее руки, ноги, перевернул на живот. Затем нашел несколько трупных пятен. Сделал на них надрез.

– Нет… Очевидно, что невозможно ничего сделать!».

Молодая мать упала на пол к коленям Валеревского.

– Катя, умоляю тебя, встань! – сказал ей муж холодно.

Валеревский отнес девочку в операционную. Родители последовали за ним. Мужчина положил на стол чек на 18 тысяч долларов. Врач сделал привычные манипуляции. Девочка лежала, не двигаясь. Мать тихонько выла на кресле, выплакав все слезы. Чуда не произошло.

Отец вышел из операционной, постоял у ее дверей и подошел к женщине лет сорока с растрепанной косой, которая плакала у кабинета:

– Сабитова?

– Да…, – сказала женщина и протянула руку, Ангелина Сабитова. А Вы, простите кто? Врач Павел Анатольевич?

– Я не врач, я пациент. Это чек – я прошу.

– Что это? Деньги?.

– Да, возьмите. Возвращать не надо. Вам нужнее.

Женщина взял чек в руки, рассмотрела его… потом взяла руку мужчины и прижала к губам.

– Спасибо. Дай Бог здоровья вам и вашим детям.

– Нет у нас детей. Не успели мы.


Решетовы встречали 24-летнюю Мадину во Внуково с рейса Нью-Йорк-Москва. Мадина вышла из дверей и помахала рукой отцу. Решетов сразу заметил дочь и кинулся ее обнимать. Лена шла рядом.

– Как хорошо, что ты прилетела.

– Что тебя заставило вырвать меня с работы? Папа! Как ты поправился! Лена, ты что за папкой не следишь? – взглянула падчерица на Елену. Та вымученно улыбнулась.

В ресторане Решетов заказал целый стол вкусностей – фаршированного гуся, марсельской ухи, плато из морепродуктов, свежевыжатого мандаринового сока, вино Masi, «Campofiorin» 2010 года.

– По какому поводу такой праздник? – Мадина положила себе в тарелку омара и сделала глоток вина.

– Умер я. И воскрес. Лена меня воскресила до полудня завтрашнего дня.

Мадина рассмеялась, а потом наклонилась к папе.

– А если серьезно?

– Серьезно! – ответил ей отец.

Елена все рассказала Мадине постепенно, чтобы она успела все понять и принять порциями – что ее папа умер, что потом Лена обратилась в лабораторию, сняв деньги с его карты, что позвонили ей, когда отец снова стал живым. «Снова стал живым…», – вертелось в голове Мадины. Как можно вновь стать живым, и еще на два дня, а потом снова умереть?! Женщина не могла во все это поверить, хотя и очень старалась, в конце концов она напилась до поросячьего визга, нагрубила официантам, облилась вином и когда Станислав принес дочь домой, она уже не помнила себя.

Мадина пришла ночью на кухню. Там у окна сидела Елена, она не спала вообще, рассыпала соду по пустым кружкам…

– Хочешь кофе? Так люблю, когда он холодный. Папа только что уснул. Он не мог… говорил времени нет спать, но я думаю – час ему не помешает. Он еле стоит на ногах. Вдруг это произойдет раньше 12-ти?.

– Ты оживила его, чтобы сознаться в том, что изменяла ему последние 5 лет? Совесть жить мешает? – выпалила Мадина и налила себе кофе.

– Я оживила его, чтобы у него был шанс посмотреть еще раз на этот мир, увидеть тебя…, – чуть смутившись, произнесла Елена.


Яна рассматривала себя в зеркале. Ее мать улыбалась. Ее дочь снова была жива, только ей жутко не нравились ее огромные синяки и кровопотеки.

– Ты всю дорогу молчала, где мы были? Это здание похоже на больницу. Тогда почему мне так плохо и голова кружится? Меня не долечили?

– Моя любимая девочка! – Ангелина обняла дочь крепко-крепко и стала тихо плакать.

Когда Ангелина вдоволь выплакалась, она рассказала Яне все, как было с самого начала – как она нашла ее мертвой у гаражей, как принесла домой побитую, в крови и с гематомами по всему телу, как отвезла к доктору Валеревскому. А дальше просто не смогла рассказать.

– Ты хочешь сказать, что я уже была мертвой, поэтому так ужасно выгляжу? Как такое возможно?…, – плакала Яна и сморкалась в салфетку.

– Вильяма из Лондона помнишь, который приехал сюда на обмен? – спокойно спросила женщина.

– Да, его разорвало пополам в машине от удара – ты смотрела новости, маам! Причем тут это?.

– В него влюбилась Алсу, на два года старше тебя в соседнем доме живет. Мы с ее мамой хорошо дружили.

– Лана Викторовна, ну…

– Алсу была в таком отчаянии. Она пришла ко мне после аварии и ревела, а потом призналась, что собирается оживить Вильяма…

– Оживить?!.

– Об этой процедуре сказала ее мать перед смертью – она работала в этой лаборатории в электронной регистратуре и знала, что там делают в этой операционной. Но оживить его не удалось, родители вернулись, да и шумиха такая была, полицейские уже все обследовали.

– Мам, ты хочешь сказать, что я снова живая? Снова живая, как зомби? И пульса у меня слабый, и этот земляной цвет лица… – на лице девушки появилась кривая улыбка.

– Да… но я важного самого тебе не сказала. Я не знаю, зачем я это сделала. Поверь, любая мать сделала бы такое, если бы у нее была возможность. Чтобы еще раз увидеть это лицо родное, эти глаза. Эти ручки, моя дорогая, эти пальчики… – мать Ангелина снова зарыдала, взяв за руку дочь.

– Что ты не сказала, мама?.

– Это только на два дня. Послезавтра… все кончится уже навсегда.

– Что кончится?

– Ты снова умрешь…

– Я снова умру… как интересно. Ну, что ж раз я умру… тогда надо сделать все, что я еще не пробовала за эти два дня. Да, мама?.

– Ты о чем? – Ангелина сквозь слезы подняла брови и поморщила нос.

– Знаешь, мам – я хотела, чтобы мой первый раз с тем, кого я люблю. А он был непонятно с кем. Непонятно где. А главное – что у меня там все болит, и такая пустота…

Ангелина вновь заплакала.

– Хочу увидеть Питер. Хочу увидеть папу… хочу полетать на воздушном шаре, хочу поехать, наконец, в Европу, хочу выучить китайский… и не хочу умирать.

«Я никогда не рожу, потому что никогда не вырасту»… вот о чем думала Яна, но маме она лишь улыбнулась и попросила купить русско-китайский разговорник и позвонить отцу.


Сегодня Валеревскому захотелось бренди. Курвуазье ему привез благодарный пациент из Франции. Он берег напиток для особого случая – и случай был… День Рождения. Валеревскому сегодня исполнялся 51. Юбилей был грандиозным, отмечался с коллегами, друзьями и бывшими любовницами в одном из лучших ресторанов Москвы. Сейчас… не хотелось людей, просто стакан бренди на столе и часы… тикающие, отмеряющие время. Ценность времени Валеревский знал, как никто другой. Ведь секунды… решают человеческие жизни каждый день. И тут главное – успеть.

– Алло, Рузана? Это Павел. Я хотел воспользоваться твоими услугами… так часика через два… – Валеревский взглянул снова на часы, предполагая через сколько времени ему захочется потрогать женщину, – нет девочек не надо, хочу сегодня тебя. Такое возможно? Мм… соблазнительно. Сколько? Хорошо, а еще с меня две плаценты для твоего прекрасного личика. Приедешь в больницу или снимем отель? Как знаешь, милая – в «Красных Холмах», – Валеревский засмеялся и поправил свой ремень, предвкушая очень интересную ночь.

Он осушил стакан и включил радио. Фыркнув, выключил – мелодия совершенно не пришлась его вкусу. Он сел на кушетку и расстегнул брюки, вывалив округлый живот. Вздохнул. «Какое пустое все же одиночество. Город большой, людей так много, и все в нем одинокие…»

– Можно? – в дверь зашел Богомольский.

– Чего тебе?

– Я хотел узнать все ли хорошо, вы домой не идете?

– У меня всегда все замечательно, мальчик! Хочешь выпить?

Богомольский взглянул в глаза врача и приободрился. Он взял еще один стакан в шкафу и присел к Валеревскому на кушетку.

Тот удивленно поморщился:

– Тебе что и налить…? Сам не хочешь?

Богомольский молча, наполнил стакан бренди и сказал:

– Я знаю, что у вас день рождения. Почему вы не идете домой праздновать?.

– Домой надо идти к кому-то. А меня никто не ждет. То какой смысл идти… вот сейчас напьюсь и поеду к знакомой на такси. По-моему, прекрасно! Не находишь? Когда ты молод, ты радуешься таким праздникам. Когда не молод, ты просто их принимаешь… ты думаешь о том, что каждый год приближает тебя к смерти. И это не-из-бежно.

– У меня дома мама. Она хорошая… наверно, волнуется, – санитар не мог найти себе места на кушетке, постоянно передвигая ягодицы туда-сюда. Он был чем-то явно обеспокоен, потом резко встал и снова налил себе бренди.

– Эй, притормози! Напиток не из дешевых!, – остановил его Валеревский.

Парень все-таки долил до самых краев и тут же выплеснул все содержимоестакана в рот. В горле зажгло, словно там застрял огромный кусок красного перца.

Богомольский снова сел на кушетку. Его голова немного кружилась.

– Ты ел? Что-то ты быстро набрался! – сказал врач.

– Нет… мне так хорошо… – санитар лег на кушетку, оставив ноги на полу.

Он чувствовал внутри сильное волнение. Его руки задрожали, дыхание стало прерывистым. Он думал только об одном – вот он единственно верный момент для признания. Того самого признания, что сидит в его мозгу и теле уже несколько месяцев, а с языка никак не снимется. Но он не решался.

Валеревский вздохнул, посмотрел на настенные часы. На них было без четверти восемь. За окном темнело. Горели фонари.

– А мать что волнуется? Парень ты взрослый… – неожиданно выпалил Валеревский.

Санитар посмотрел на него исподлобья и расплылся в пьяной улыбке.

– И страшно трусливый… вот и волнуется, наверно. А девушка твоя где? Ни разу не видел тебя с девушками.

– У меня нет… девушки.

– Уже успел разочароваться в женщинах?

– Да… я бы так не сказал, потому что никогда не очаровывался.

Валеревский выпил еще стакан, отрезал кусок колбасы и закусил.

– Я в душевую. Через час у меня важная встреча. А ты иди домой, я вернусь и закрою кабинет!

Валеревский снял свой пиджак, кинул на стул и вышел. Богомольский еще несколько минут просидел молча. Его лоб и щеки покраснели. Вдруг он вскочил, закрыл кабинет на ключ, сел на кушетку, зажал в ладонях пиджак доктора, прижал его к ноздрям, приспустил штаны и начал мастурбировать.


Решетов встал среди ночи и решил, что не будет спать вообще.

– Я в ванну, девочки. А потом пойдем гулять, болтать и доживать мой день! …

Его супруга и дочь улыбнулись и продолжили кофепитие. Красивая и грустная Мадина сидела за столом и долго рассматривала лицо Елены – еще более грустное.

– Не понимаю, как папа все этого не видел, а может, просто не хотел замечать?

– Это уже не имеет значения – Слава умер. Почему-то все, кого я люблю, умирают. В институте я была страшно влюблена в дизайнера Юрия, через год наших встреч его переехал трамвай, через 4 года я встретила Толика Светличного – это был просто невероятно одаренный художник… когда мы готовились к его первой выставке, на него упал стеллаж с рамами… для картин. Перелом височной кости, в больнице он прожил еще три дня – обширная гематома головного мозга. Потом, бросила модельный бизнес… возник твой отец, и столько лет все было прекрасно… потом эта история со Славой, а потом твой отец – ведь он единственный у меня, такой родной.

– Черная вдова – ты… – Мадина пыталась пошутить, но не выходило.

В ванне что-то грохнуло. Мадина встревожено взглянула на Лену – они обе поняли, что случилось и ринулись в ванную комнату. Там на электронном табло кафеля приятным голосом сообщила система безопасности:

– Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь. Вы забыли отключить кран. Пожалуйста, вернитесь!

Из крана лилась вода, наполняя ванну до верхов. Станислав Викторович лежал на кафеле… в луже воды, от нее шел пар к потолку, из его подбородка сочилась кровь. Елена закричала:

«Скорей его к Валеревскому! Вызывай машину!» – Лена целовала щеки мужа и нежно гладила его по лбу. Он был холодный.

Когда женщины привезли родственника в больницу, они не обнаружили там врача. Его мобильный телефон тоже не отвечал. В это время врач старательно удовлетворял 32-летнюю черноволосую Рузану – проститутку, приехавшую из Баку. Он был просто очарован ее неземной красотой – тонкими чертами лица, прямым носом, чувственными губами. После двух половых актов с разницей в 45 минут Валеревский вдруг закурил электронную сигарету – хотя не курил уже очень долго. Она была тонкой и прозрачной, дым пах клубникой. Он нагнулся к полочке в гостиничном номере и взял в руки старенький «хонор». Включил.

Раздался звонок.

– Да, Валеревский слушает. Вы время видели? Ну? Хорошо, я приеду. Мой рабочий день начинается с восьми утра, за спешку – 300 долларов. Мне надо кормить семью, – сказал врач и погладил по щеке Рузану.

Она свернулась калачиком у его согнутых ног и стала целовать его живот. Валеревский остановил ее, дотронулся ладонью до ее щеки и сказал:

– Рузаночка, мне пора. Я тебе позвоню еще в этом месяце. Тебе чек выписать, на карту или наличными отдать?

– Как тебе удобно.

Врач положил ей на стол десять тысяч рублей двумя оранжевыми бумажками и нарек, что остальное обязательно переведет на карту сегодня вечером.

Валеревский был в своей лаборатории через десять минут. У кабинета стояли Елена, снова рыдая и моргая нарощенными ресницами и ее падчерица Мадина – та держалась молодцом и даже не плакала.

– Нам помог ваш санитар! – сказала Мадина, благодарно провожая взглядом Богомольского.

Валеревский был очень удивлен, что Богомольский все еще был в лаборатории и возмущенно развел руками:

– Что торчишь здесь, немедленно домой! Высыпаться!

– Извините, мне что-то так не хотелось домой, – еще чуть подвыпившим тоном произнес санитар и маслеными глазами заглянул в лицо Валеревскому.

– Я все сказал, – Валеревский прошел к кушетке и принялся осматривать пациента.

Валеревский долго молчал, трогал руки и ноги пациента, а потом выпалил:

– Мертвый… В Нью-Йорке только вчера провели первое крионическое оживление. Это открытие века. Не знаю, когда это будет введено, как платная операция. Но вы сможете хотя бы его криоконсервировать у нас в Москве. Возможно, через два-три года и нам станет это все доступно.

Елена спокойно положила сумку на пол и опустилась на стул. Мадина не смогла сдержать слез и выбежала из кабинета.

– Почему это случилось? Ведь 48 часов еще не прошло?

– Он брился – порез на щеке, – Валеревский продемонстрировал женщине открытую рану на щеке ее мужа, на которой она заметила желтый пузырь.

– Мгновенный абсцесс. У него не было шансов – так как в крови наше вещество. Она не вынесла такого резкого повышения лейкоцитов, вследствие этого произошла эндогенная интоксикация.

Елена, конечно, не поняла, о чем говорит врач, она поняла одно – муж умер навсегда.

– Нет у меня больше денег на то, что Вы предложили.

– Цены не менялись на это уже пятьдесят лет… где-то сорок тысяч стоит полное крионирование – то есть не только головы, но и всего тела. Пока Вы думаете, я могу оставить его в морге. Сколько нужно времени?

– У меня нет сил больше бороться. Квартира – все, что у меня есть. Отдать ее за шанс… который может и ничего не решить в будущем. Я не могу так рисковать… если Бог его забрал, значит, так нужно было.

– Вера в бога – это хороший довод. Тогда сядьте. Я выпишу справку о смерти.

Валеревский увидел – вот он этап смирения. Принятие своей боли. Он почему-то вспомнил свою четвертую операцию в далеком 37-ом… когда умер его пациент.


В начале века медики были уверены, что аппарат Да Винчи прошел все тестирования. И что летальных случаев быть не должно… но, увы, при операции на простате по нелепой случайности робот, которым управлял доктор, перфорировал толстую кишку. Пациент умирал мучительно. Вот тогда Валеревский остро почувствовал, что такое борьба, смирение и потом принятие боли. Эти шаги он впоследствии прорабатывал со своим психоаналитиком. Его он посещал целый год после смерти матери от инсульта.


Яна не стала говорить отцу, зачем ей нужна эта встреча. Она просто позвонила ему и просила приехать.

– У меня сейчас много дел, Яна – надо сдать заказы, иначе опять будут проблемы, ты же понимаешь о чем я? Вам же не нужны звонки в дверь?

– Да, понимаю. Ты не приедешь?

– Я постараюсь выкрасть время на следующей неделе – мы ведь и правда не виделись уже год, но твоя мама сама так захотела, так что меня не надо в этом обвинять…

– Тебя никто не винит, папочка. А в скайп ты сможешь выйти?

– Послезавтра позвони мне и решим, если номер будет доступен – боюсь, я скоро сменю его. В любом случае я с тобой свяжусь.

– Пока, папа. Я тебя люблю, – по слогам проговорила Яна, но в ответ услышала лишь гудки.

Может, ей надо было ему сказать, что она тяжело больна…

– Люди не меняются, – проговорила Ангелина, когда они шли по открытой площадке к инструктору.


Кто тут учится летать? – бодро поинтересовался он.

– Я…научите меня летать!

– Конечно, воздушный шар – это прошлый век, но все же что-то в этом есть.

– Да, моя мама на нем летала с папой…

– Роботические машины, летающие автобусы, а 5 миллиметровый Volkswagen Nanospyder, который когда-то был мечтой, уже вполне может позволить себе любой бизмесмен…

– О, да, – Яна расплакалась.

Ангелина показала инструктору напряженную ладонь и моргнула глазами, обозначая «Подождите!».

– Мам, почему он не захотел меня увидеть? – Яна успевала стирать слезы с глаз рукавом ветровки, они непослушно лились по щекам снова.

– Не знаю, почему он такой черствый. Озлоблен на весь мир. Здесь нет ничьей вины, твоей тем более. Я тебя люблю – пойми. Поэтому я и решила разорвать этот узел, так как ты уже выросла… а терпеть все это больше не было сил, пойми.

Эти две женщины – маленькая и большая, оказались… пусть и на минуту, но запертыми в коконе своей безмолвной трагедии. В объятьях той боли и обиды, которую знали только они. Знали, как было все на самом деле… в этом невидимом мире «папиной игры в бизнес». Сразу вспомнились стуки в дверь рассерженных заказчиков, приходы полиции, бесконечные долги «ООО» и «ИП» … голодные завтраки и ужины в то время, когда Ангелина потеряла работу. Позже, когда заказчиков уже нельзя было сдерживать, а долг перед поставщиками превысил 500 тысяч, папа бежал из страны…они долгие месяцы не знали где он – он боялся говорить… томительное ожидание вестей. Он вернулся, все было тихо – пока работала Ангелина… но через 4 месяца она сказала, что ей тяжело и не пора ли отцу пойти на работу… и все началось заново – несколько отказов в работе… и вновь заключение договоров, не отремонтированные вовремя квартиры… и снова отъезд, побег, долгая разлука и беспросветный тупик… И так по кругу. Пока Ангелина не сказала: «Хватит!». Тогда Яне было двенадцать. Девочка поддержала мать, сознательно готовая к тому, чтобы отца больше не будет в квартире матери… она помнила мамины слезы по ночам, красные глаза, ее осунувшееся бледное лицо, тоску в голосе и отчаянные крики отца: «Ты не понимаешь, мне негде взять денег! Это деньги заказчика! На этой неделе я могу потратить только тысячу рублей!»… и еще «У меня нет образования – меня не возьмут на хорошую работу!». Эту фразу она слышала с пятилетнего возраста, и к 8-ми годам она стала привычной, как новый день и солнце за окном… Яна больше никогда не обращалась к папе с просьбой купить что-либо ей, потому что знала, что ответом всегда будет «нет». Девочка взрослела, ей уже и не хотелось отцовских подарков, она скучала по его вниманию. Но его не было. Папа копошился в своих бумажках, ездил на бесполезные встречи… а вечерами сидел у телевизора или ноутбука… поглощая приготовленные на мамины деньги борщи и пироги… Семейные встречи и прогулки были так редки, что Яна вспоминала их только по фотографиям – «Вот папа на Новый год, вот на годовщине свадьбы, а вот мое десятилетие – папа опоздал, как и всегда…гости разошлись. Это у бабушки с дедушкой – папа в их дом вообще не приходил, потому что мамины родители его ненавидели». Яна помнила, как после разрыва с отцом мать долго лечилась у психоаналитика, стала нервной, раздражительной, несколько месяцев не могла выйти на работу, поэтому переехала с Яной к родителям. И только через год они снова вернулись в свою пустую двушку.

Сегодня, перед своей смертью обида, копимая долгими годами, выплеснулась наружу…

Успокоившись, Яна взяла себя в руки и отправилась на борт своего воздушного шара для самого незабываемого полета в своей жизни…


Лапин прождал у регистрационного стола, казалось, вечность, но Сильченко так и не пришел. Шанс возвратить его к новой жизни лопнул в мозгу Лапина, как мыльный пузырь. Телефон Сильченко молчал – тот самый старенький айфон, который дал ему Матвей Александрович. Он звонил ему все 40 минут регистрации. Лапин со щемящей тоской проводил глазами взлетающий самолет, на котором он так и не улетел… и вышел из Домодедово. Он решил ехать на автоэкспрессе до Павелецкой, а там просто пройтись по центру и решить, что дальше делать со своей жизнью.

В это время Сильченко стоял на Большом Каменном мосту. Перед глазами его вновь возникали образы растерзанной дочери, кровь на ее животе и между ножек…крики и слезы жены. И невосполнимая, ничем невосполнимая боль утраты, которую не превозмочь. Он не мешкался, не раздумывал, а просто спрыгнул вниз… с недопитой бутылкой водки в руке. Когда плюхнулся в воду, то потерял сознание… а потом утонул. В шуршащей топе машин никто не заметил ни его прыжка, ни утопления. Его нашли примерно через три часа, когда труп вынесло течением на берег. Детвора, играющая в бадминтон, заметила одетого не по погоде мужчину. Через пару минут место обследовала полиция. Им достаточно было просто провести электронным считывателем по лицу утопленника, как тут же экран на устройстве выдал его имя, фамилию, возраст и … отсутствие постоянного адреса проживания.

– Опять бомж! – констатировал один из полицейских.

– Нашли мобильник на мосту, тут много непринятых вызовов от некого Лапина, – сказал другой.

– Свяжись с ним, может, требовал долг – а этот не выдержал.

Мобильник Лапина завибрировал на столе приблизительно через три часа, когда мужчина пил кофе за столиком одного из кафе на террасе.

– Здравствуйте, полиция центрального административного округа. Мы нашли мертвым в Москве-реке… вашего знакомого Кирилла Сильченко. Вы ему звонили в течение нескольких часов. Приезжайте в отдел, нужно поговорить.


– Ох, блин! Ты слышал, Богомольский? Добро пожаловать в еврорашу! – возмутился Валеревский.

– О чем Вы? – санитар дезинфицировал инструменты и раскладывал их по медицинской посуде.

– Да и еще и сказать ничего против теперь нельзя, могут оштрафовать, а ведь сто лет назад за это статья была в нашей стране – мужеложство… скоро будем менять пол на каждом углу и жениться на котах!!!

– Ах, Вы об этом… о легализации однополых браков, носом законе, его только рассматривают, могут и не принять… но ведь все к этому шло, – смущенно пробормотал Богомольский.

– То есть ты со всем этим кошмаром согласен? – злобно вопросил врач.

– Ответ на этот вопрос ведь не поменяет моего трудоустроенного положения…

– Упаси небеса!

– Я считаю, что у всех людей на земле должны быть свои права. Инвалиды вытребовали свои права, афроамериканцы тоже! Теперь их нельзя даже вслух неграми назвать… у нас в белой стране! Так почему, мы – люди нетрадиционной ориентации, должны любить друг друга, но не иметь прав даже пожениться… почему для этого нам нужно ехать в другую страну?…

– Мы?! Ты – гей?! Я так и думал!.. Девушки нет, с мамой живешь, от проституток отказываешься… и… аааа … эти странные пропажи моих вещей, это ты забирал майку, шорты, платок…?

Богомольский потупил глаза вниз. Валеревский все понял.

– Я. Теперь не сможете со мной работать, – отрезал Богомольский.

– Потому что ты воровал мои вещи, чтобы с ними совокупиться, я так понимаю?

Санитар снова промолчал и побагровел. По-моему, самые смелые вещи в своей жизни он уже произнес.

Валеревский сказал:

– Ты знаешь, я тебя могу без проблем перевести в хорошую больницу. Просто твоя влюбленность меня будет смущать, пойми. Дам хорошие рекомендации. Напишешь по собственному?

Богомольский согласился, ведь это было куда лучше, чем каждый день наблюдать того, кем никогда не сможешь овладеть… он втянул воздух в свои ноздри поглубже – так он делал всегда, когда волновался. Потом покорно кивнул головой. В кабинет постучали.

– Здравствуйте, осмотрите, пожалуйста, мою супругу.

– Вы зарегистрировались внизу?

– Да, кому нужно оплатить только так и не понял, – строго произнес мужчина в синем плаще, положил свой кейс и множество электронных ключей, собранных в платиновое колечко.

– Ничего не надо платить, я только осмотрю пока.

В одной из открытых морозильных ячеек лежала супруга мужчины. Ее наградили номером 26.

– Она умерла. Помогите, я заплачу любую сумму, – мужчина старался держаться и не плакать, но его голос дрожал.

– Подождите, я хочу осмотреть ее.

Богомольский стоял в углу и наблюдал за происходящим.

– Доработаешь до конца недели, – сухо сказал Валеревский.

Через минуту он спросил:

– Волнения были?

– Да, месяц назад у нее был выкидыш. Пятый месяц беременности. Это уже второй выкидыш.

– Она бледная, не дышит, пульс не прощупывается… Причем тут волнения?

– При том, что она, как мне кажется, не мертва. И наша инъекция не поможет…

Валеревский еще раз внимательно осмотрел тело пациентки.

– Трупного окоченения нет. Когда вы обнаружили ее в таком состоянии?.

– Ночью. Где-то девять часов назад.

– Проведем химический анализ крови и электрокардиограмму. Я больше, чем уверен, что из-за сильного потрясения ваша жена впала в летаргический сон.

– И что это значит? Когда она проснется? Это страшно?

– Обычно летаргический сон продолжается от недели до полугода. Это похоже на кому. Но известны случаи… еще два века назад люди спали несколько лет… Я не могу вам ничего обещать… Это, пожалуй, одна из немногих неизученных сегодня вещей. Так как такие случаи – огромная редкость. В моей практике это первый случай. Об этом я только слышал на лекциях.

– Но вы уверены, что это именно летаргический сон?

– Да. Она не мертва. Это тяжелая форма летаргии.


Яна была сильной девушкой. Весьма. Стоя на балконе, она вспоминала, как дала волю слезам впервые за многие годы. После полета на шаре, где она испытала нечто невероятное, она вновь вспомнила все, что с ней случилось – все запахи, звуки, ощущения того страшного вечера. Девушка с грустью смотрела на играющих детей… безмятежных, беспечных. На секунду она опустила глаза на пол и заметила среди заброшенных в углу вещей старый отцовский нож кустарного производства с огромным толстым лезвием. Им он разделывал кролика – папа любил жарить кроличье мясо. Несколько часов он держал мертвое животное в воде, чтобы во время жарки оно не пахло мочой.

– Приготовление пищи, как химия! Потрясающе увлекательная вещь! – говорил он, когда разделывал тушу этим самым ножом.

Она положила этот нож в свой рюкзак и вышла из квартиры. Яна шла по спальному району Москвы, недалеко от шуршащего листвой парка – это был ее последний вечер. Только подумать она в последний раз увидела на часах смартфона эти числа: 17:09… Он зазвонил.

– Я переживаю, ты куда пропала. Мы ведь собирались поехать проститься к бабушке…, – послышался в трубке взволнованный голос Ангелины.

– Мам, я вышла на полчаса – скоро вернусь… мне нужно побыть одной.

– Пожалуйста, осторожнее, я жду, жду тебя, – предостерегла ее мать.

В это время смартфон Яны сел. Она подбежала к магазину, нашла в нем терминал для зарядки телефонов и фотоаппаратов, отыскала подходящий провод и вставила в смартфон. Удивительно, что здесь не было очереди. Хотя нет, сегодня ведь среда, пять часов вечера – большинство москвичей отрабатывали в душных офисах последний рабочий час. Чуть подзарядив батарею, Яна снова вышла на улицу и вспомнила как бабушка рассказывала о том, что в ее детстве не было мобильных, интернета и социальных сетей. Подумать только, люди жили без всего этого! Компьютеры использовались только в научных целях, а люди назначили встречи, переговариваясь по стационарным телефонам… с проводами, которые она видела на передвижной выставке под названием «Лихие 90-ые».

Она шла по осеннему парку, медленно, никуда не торопясь, и ни о чем не думая. Она старалась запомнить этот мир таким – сегодняшним – с высотками в 30 этажей, с голографической и шумной рекламой повсюду – даже в таком тихом районе, с бегущими ей навстречу спортсменами без ног, втиснутыми в гибкие экзоскелеты, когда-то таких людей называли просто – инвалидами. Сейчас такое слово считалось ругательством… Она пыталась запомнить лица прохожих, грустные, нежные, влюбленные, злые… некоторые прогуливались в парке парами и кормили белок, другие куда-то спешили… поодиночке, третьи выгуливали своих больших и маленьких собак, а серебристый низкорослый робот «Ханс», купленный ЖК «Спальным» аккуратно собирал фекалии животных в совок и опускал в мусорные баки.

Яна втягивала ноздрями сладкий дым костров – где-то недалеко в беседках жарили шашлыки большие веселые компании. Высоко в небе кружили птицы, ветер касался разноцветных верхушек деревьев и игриво поднимал юбки девушкам. Листья падали на асфальт. На одной из спортивных площадок она заметила два знакомых лица – одно вытянутое, другое круглое. На одном парне была синяя кепка, натянутая по самые ресницы… Другой – теребил серьгу в своем ухе. Они мялись друг перед другом, но ни один из них так и не сделал ни одного подтягивания на турнике. Потом то и дело плевались, оголяя щербатые желтые зубы, ругались матом и свистели в след проходящим девушкам. Она узнала их – они убили ее позавчера. Янино сердце забилось еще чаще, ноги подкосились, и ужас в глазах заставил ее зрачки потемнеть. Она ненавидела этих двух людей не гаснущем от боли сердцем и просто мечтала отомстить. Она выследила их – парочка шла к дому. Яна, все еще движимая какой-то непонятной силой, злая, встревоженная и немного дикая, словно в ней проснулся демон, вытащила нож из рюкзака, посмотрела по сторонам и направилась к подъезду. В нескольких метрах от парней она остановилась и прислушалась к диалогу своих насильников.

– Ты домой, Серый? – обратился тот, что с серьгой тому, что с кепкой.

– Ага. Но я же тебе обещал показать свои новые очки… в них можно игры загружать, папа из Китая привез, – сказал тот, что в кепке и открыл подъездную дверь, нажав комбинацию 267.

Яна стояла в двух метрах от них. Услышав слово «Китай» она готова была расплакаться, но сила мести в ней перевешивала все остальные чувства. Парни шли в подъезд, медленно передвигая ноги, будто они были ватными… наверняка, под кайфом. Яна последовала за ними.

– Хорошая травка! Штырит неплохо! – сказал парень в кепке и улыбнулся.

Она запомнила три числа кода двери. К ее удивлению, в этой ветхой семиэтажке не было домофона. Яна настигла их около лифта. Парни стояли спиной к ней, близко друг к другу и присвистывали какую-то незатейливую мелодию типа ретро начала века – Оли Бузовой. Тот, что в кепке лениво натянул свой головной убор на уши и раскачивался, будто находясь в медитации. Яна дрожала от волнения, стоя позади парней… она подняла блестящий нож блеснул над головой того, что с серьгой и вонзила его прямо ему в затылок. Парень упал замертво – из его ушей полилась кровь. Тот, что в кепке, увидев рухнувшего на пол, друга, замахнулся на Яну, но не смог совладеть со своей рукой.

– Обдолбался, урод! – Яна ударила ножом парня в грудь – в самое сердце. Лезвие вошло в его мягко, словно в нежный тофу. Ужас в глазах жертвы только раздосадовал, разжигая огонь. Почувствовав в себе неимоверную мощь, Яна вновь ударила ножом уже по лицу парня. Потом еще, еще, еще… пока оно не превратилось в кровавую хлюпающую жижу… в которой тонул козырек этой самой синей кепки. Юноша с серьгой лежал лицо вниз, не шевелясь. Яна не стала его трогать. Отпрянула. Вдруг поняла, что наделала. Ее руки по локоть были в крови. Слезы побежали по щекам. Она подняла голову и увидела женщину, входящую в подъезд. Та закричала и выбежала. Яна не стала бежать за ней. Она поднялась на последний этаж, села на кафель и просто смотрела в окно. Через две минуты к подъезду подъехал полицейский фургон.

Уже в участке Яна позвонила матери. Она приехала сразу же. Ничего не объясняя, не проговаривая вслух лишних слов, которые уже ничего не изменят, Ангелина обняла дочь и просто поцеловала в лоб.

Когда Яну вели на допрос, один из полицейских приговаривал:

– Кто-то из нас получит погоны, Дмитрий Иванович! – обращаясь к своему напарнику.

Когда часы пробили десять, Яну стали опрашивать. Она молчала… Отупев от собственного отчаяния, она просто молчала, лишь иногда моргая и переводя глаза с одного полицейского на другого. Спустя пять минут, она рухнула под стол.

– Она не дышит! – расстроено произнес Дмитрий Иванович, понимая, что такое перспективное дело только что ушло у него из-под носа.


Валеревский сегодня уходил раньше обычного. К нему пришла прекрасная Рузана и поймала его в дверях.

– Здравствуй! А я к тебе за помощью! Как к прекрасному специалисту!.

– Привет, красавица! А ты зачем ко мне пришла? Соскучилась? Пойдем, пойдем в мой кабинет… здесь люди!

Рузана поправила обтягивающую алую юбку, развернулась на каблучках и прошла вслед за врачом.

– Мне кажется, твои плаценты мне уже не помогают, мне бы так хотелось помолодеть… только реально, без возврата в прошлое, без повторов, раз и навсегда…, – наконец, вымолвила она скомканно.

– Рузаночка, милая – я, конечно, знаю чем продлить твою красоту. Как раз сейчас я получил усовершенствованную разработку крахмальной маски. Плюс по старинке имплантируем золотые нити. Но ты, пойми, что старость все равно наступит. Есть на свете вещи, которых не избежать.

Валеревский понимал, что, даруя своим пациентам шанс – один единственный шанс, он вместе с тем наделяет их и выбором… как закончить эту жизнь. И возможно ли ее закончить без сожалений, как она закончится вообще … трагично или логично. Выбор за воскресшим.